Красный Наполеон [Флойд Гиббонс] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Флойд Гиббонс Красный Наполеон

1

Сегодня 17 июля 1941 года.

Со дня окончания войны между Соединенными Штатами Америки и Мировым Союзом Советских Республик прошло ровно пять лет.

Я сижу на веранде старого отеля на одном из Бермудских островов; легкий ветерок колышет листву пальм, и она блестит под лучами солнца, словно мальчуган смазал ее жиром.

В нескольких шагах от меня в шезлонге сидит человек, заставивший весь мир содрогнуться, человек гордившийся своей цветной кожей и задавшийся честолюбивой целью уничтожить расовые различия – создать из всех человеческих рас одну всечеловеческую расу.

Я нахожусь на этом райском островке в качестве представителя всей мировой прессы, и на меня возложена обязанность быть при этом человеке до его кончины. Ежедневно я посылаю сообщения о состоянии его здоровья, о его мыслях и соображениях, которые он порой высказывает по поводу тех или иных одержанных им побед или понесенных поражений.

Я сообщаю миру его слова о том, что целью его было даровать цветным расам множество белых женщин и тем самым отомстить за всех тех цветных женщин, которые стали военной добычей белых завоевателей.

Он побежден, но он не сломлен. Его архив более не существует, флот его потоплен, воздушный флот сбит, и все же он остается символом непреклонной воли, осмелившейся продиктовать миру свой девиз: „Завоевывай и плодись!“

Даже ныне, в изгнании, он остался все тем же гордым и непреклонным человеком, подавшим пример своим последователям тем, что он взял себе в жены белую женщину и имел от нее трех сыновей смешанной крови.

Он не отказывается от своих воззрений. Он гордится, что столько детей унаследовали его монгольскую кровь, и что рождены они белой женщиной, чья красота, ум и социальное положение привлекли его внимание.

В Европе, в Северной и Южной Америке, повсюду, куда ступали его победоносные полчища, живут тысячи евразийцев, мулатов и метисов – все это новое племя, результат его походов, и этому поколению смешанной расы суждено осуществить то, что он именует „первым шагом к освобождению мира от расовых предрассудков“.

С 1928 года прошло тринадцать кровопролитных лет, и эти годы кажутся мне веками. В 1928 году я возвратился из Европы в Америку убежденным пацифистом. Война пресытила меня – мне суждено было в течение четырнадцати лет работать в качестве военного корреспондента.

Я был свидетелем мексиканской войны, боев на американо-мексиканской границе, мировой войны, (которая должна была положить конец всем войнам). Наступившее в 1918 году перемирие заставило меня поверить в то, что мои кровавые обязанности окончены, но оказалось, что это было лишь началом новых кровопролитий.

В период с 1918 по 1928 год мне пришлось ежегодно быть свидетелем новой военной кампании. Польско-русская война, ряд восстаний в Германии, волнений в Ирландии, война в Прибалтике, в Южной России, в Сибири, на ближнем Востоке, в Китае, в Марокко, переворот в Польше и военные действия в Никарагуа.

Но откуда я мог знать, что последующее ужасное десятилетие заставит меня быть свидетелем еще более страшных кровопролитий?

Разве я мог предвидеть безжалостное избиение белых в Южной Азии и австралийскую бойню? Разве мог я предполагать, что обновившаяся Европа превратится в арену невиданных доселе боев?

Разве мог я предполагать, что изолированная от всего мира Америка принуждена будет бороться против всего мира и что ей будет угрожать величайшая в мире армия?

Разве мог я предполагать, что мне выпадет на долю сопровождать полководца, за которым пойдет эта величайшая армия, и что мне придется бороться против него? И что, наконец, я буду свидетелем его величайшей славы и величайшего падения?

Менее всего я мог предполагать, что мне суждено будет разделить его изгнание на одном из островков Атлантического океана, и что я напишу историю его жизни, историю человека, чья железная воля, безграничное честолюбие и военный гений превратили мир в груду развалин.

Всю свою жизнь я был корреспондентом, и то, что я пишу сейчас, также является корреспонденцией, соответствующей происходящему. Но личность этого человека настолько значительна, что мои корреспонденции неминуемо должны принять историко-биографический характер. К тому же я настолько близко стою к нему, что многое из написанного мной принимает автобиографический характер. Говорят, что никто так хорошо не познал его, как я, и мне кажется, что это действительно так.

Карахан, несмотря на свои сорок один год, еще очень молод. Годы не склонили его, и он по-прежнему высок и строен. Лишь бледность кожи свидетельствует о подтачивающей его болезни, – он медленно умирает.

Живя в заточении, он редко надевает мундир, в котором совершил победоносные походы. Обычно на нем светло-коричневый легкий костюм, – единственное, что в этом костюме напоминает о военном укладе его носителя, это стоячий наглухо застегнутый воротник. Вот и сегодня на нем этот костюм.

Его смолисто-черные волосы подернуты легкой сединой; он по-прежнему стрижет их коротко; в таком виде его изображали несчетное число раз карикатуристы всего мира. И по-прежнему на желтой его коже выделяется белый след от пули, отчетливо видимый на всех его снимках.

Его темные глаза горят по-прежнему огнем молодости, как тогда в 1933 году, когда он на пятый день после третьей битвы на Марне диктовал в Париже мир.

Его холеные руки с тонкими пальцами покоятся на ручках шезлонга. На коленях его лежит карта Карибского моря, – сегодня он занялся изучением битвы в заливе Уиндворта, которой военные историки приписывают его поражение.

Взор его устремлен в синюю даль Атлантического океана, – кажется, словно он пытается проникнуть в глубины, в коих утонуло солнце его славы.

* * *
Впервые я встретился с Караханом осенью 1932 года. Однако значение этого человека обязывает меня сообщить некоторые сведения о более раннем периоде его жизни и вскрыть читателю, откуда взялся этот источник несокрушимой человеческой воли и энергии, этот человек, которому суждено было занести свое имя в перечень величайших завоевателей и полководцев нашего мира.

Карахан родился 16 июля 1900 года в селении Алма на восток от Казани. Его отец Федор Карахан был казачьим есаулом, женившимся на татарке. Для него его жена всегда оставалась представительницей низшей расы, азиаткой, которую он взял в жены, соблазнившись ее красотой и приданым. Вместе с молоком матери мальчуган впитал ненависть к белой расе и их мощи. Мать воспитала своего сына монголом.

В детстве он познал приволье уральских отрогов. В нем рано пробудилось чувство гордости, – он гордился своим отцом-воином, но вместе с тем унаследовал выдержку и упорство матери, качества, сочетавшиеся с военными способностями, унаследованными от отца.

Будущий диктатор мира рос привольной жизнью пастуха. Отец редко навещал его и мать, и мальчик научился питать к нему почтение, смешанное со страхом. Ранние его воспоминания об отце были ему неприятны.

В этом он мне признался как-то впоследствии, когда я спросил его, почему он бреет усы и бороду. Он ответил мне, что в нем по сие время живо вспоминание о том, как отец при первом своим посещении поднял его и поцеловал в губы.

И на всю жизнь запомнились лохматая борода, обросшие волосами губы и тяжелый запах водки, табака и огурцов.

Есаул Карахан пал в бою под Мукденом, – ему не было суждено возвратиться с русско-японской войны домой. После его смерти осталось множество долгов, поглотивших все состояние жены. Мальчик рос в Приуралье под надзором старика-татарина, потерявшего на войне руку. Этот инвалид обучил мальчика начаткам грамоты.

Звали инвалида Сабутай, и от него Карахан впервые услышал монгольские сказания о Сабутае, великом монгольском воине, преемнике Чингиз-Хана. От него же мальчуган узнал о том, как монголы несли во всей Европе смерть и разрушение, и как некогда власть их простиралась от Желтого моря до Персидского залива. Эти легенды породили в его душе честолюбивые мечтания о том, чтобы последовать по стопам Чингиз-Хана, Сабутая, Александра, Цезаря, Ганнибала, Аттилы и Наполеона.

Сабутай научил его ездить верхом, обращаться с оружием, и от него же мальчик научился презирать толстых мужчин. Их презирали все обитатели гор.

Толстые мужчины не были мужчинами. Толстые муж-чины были предназначенным для убоя, откормленным скотом. Они были рабами и походили на евнухов.

У Сабутая молодой Карахан научился воздержанию и спартанской суровости. Как гордился он, когда, возвращаясь домой после длившейся целый день скачки, привозил с собой непочатую флягу воды, из которой он не отпил ни глотка!

Стояли холодные ночи, но Сабутай спал под открытым небом, прикрываясь конской попоной, и Карахан следовал его примеру. И Сабутай открыл Карахану весь смысл и глубины азиатской философии: жизнь и сила были наградой сильного, смерть и рабство – уделом слабого. Карахан научился расценивать по достоинству важного человека. Если мужчина был силен, то за ним следовало наблюдать, его следовало остерегаться и одновременно пытаться найти его уязвимое место. Если мужчина был слабее его, то все было в порядке вещей – более сильный должен был подчинить слабого своей воле.

Эта философия дала первые результаты на двенадцатом году жизни Карахана. Как-то он пас вместе с Сабутаем табун в Уфимской губернии. Незадолго до наступления сумерек они заметили какое-то движение в лощине – вспугнутые лошади бросились в различные направления.

Карахан и Сабутай знали, что это означает. Это были конокрады. Обменявшись немногими словами, старик и мальчуган вскочили в седло и бросились в погоню.

На рассвете мальчугану удалось настичь часть табуна, угнанную конокрадом. Карахан соскочил на землю, приложил ружье к плечу и разрядил его. Пораженная лошадь дрогнула под конокрадом и упала придавив всадника.

Карахан осторожно приблизился к упавшему. Лицо конокрада было искажено от боли – при падении он сломал ногу. Он был безоружен, ружье его осталось притороченным к седлу. Конокрад перевел взгляд на мальчугана, мальчуган смотрел на конокрада. Они не обменялись ни словом. Да это было и ни к чему.

На расстоянии десяти шагов от лежавшего на земле татарина Карахан остановился и разрядил ружье. Он всадил конокраду пулю меж глаз. Затем мальчуган отправился в обратный путь собирать свой табун.

Так Карахан впервые в своей жизни пролил кровь. Он убил человека, и это событие не произвело на него никакого впечатления. Он поступил так, как ему велел его закон, и он был рад тому, что смог осуществить его.

Впоследствии, когда по мановению его руки сотни тысяч людей шли на верную смерть, он оставался все тем же бесчувственным и спокойным человеком. Для него победа сильного и гибель слабого были законом природы.

До четырнадцати лет Карахан проводил зиму у своей матери. Семья его обеднела и испытывала нужду. Матери Карахана было нелегко воспитать троих сыновей и двух дочерей.

В Казани отставной офицер и сослуживец есаула Карахана обучал детей военных грамоте, – он согласился позаботиться и об образовании сына своего сослуживца.

О пребывании Карахана в этой домашней школе мы узнаем из книги „Школьные годы Карахана“, написанной полковником Субиловым (так звали отставного офицера) незадолго до своей смерти.

Наиболее сильное впечатление, – пишет он в своей книге, – произвели на меня его огромная жажда знания, прилежание и молчаливость. Он презирал детские игры своих сверстников. Для него жизнь в степи со стариком Сабутаем была гораздо более значительной и замечательной игрой, чем все игры его сверстников.

Особенно поражал интерес Карахана к точным наукам. Он обладал изумительной памятью. Математика давалась ему без труда, – он мысленно производил сложные вычисления и никогда в них не ошибался. География привлекала его в неменьшей степени, чем современную детвору кино.

Карты оживали под его рукой. Он измерял на них расстояния, определяя их числом переходов и перегонов. Заслуживает внимания и его отношение к истории, которая не являлась для него только перечнем хронологических фактов и пышных церемоний и празднеств. Он всегда старался вникнуть в существовавшую между отдельными событиями причинную связь и установить их происхождение.

Он внимательно изучал жизнеописания великих людей, но никогда они не вызывали в нем удивления. Он не преклонялся перед ними и гораздо более преуспевал в критике их ошибок, чем в оценке их подвигов.

Прочтя Плутарха, он как-то сказал мне:

Мне кажется, каждый совершает ошибки, и я знаю, какие ошибки совершил каждый из них. Чем больше человек, тем меньше его ошибки. Маленькие ошибки больших людей идут на пользу маленьким людям.

У Карахана не было друзей среди школьных товарищей. Он всегда сознавал, что одет беднее, чем они, и лишен карманных денег. Каждый медяк имел для него большое значение. Никогда он также не забывал о том, что кожа товарищей светлее его кожи, и это вызывало ненависть к ним. Но в то же время он был уверен в своем превосходстве.

Как-то один из сотоварищей, сын генерала Королева, бывший на три года старше его, сказал ему:

Желтая образина с гор, от тебя скверно пахнет и у тебя в твоей овчине водятся блохи.

Карахан неожиданно схватил левую руку генеральского сынка и стиснул ее. Не проронив ни слова, он сжал ее и стал медленно выкручивать, пока мальчик не застонал от боли. Карахан заставил его встать на колени.

Тщетно Королев призывал своих сверстников на помощь – остальные мальчики, заметив загоревшиеся в раскосых глазах Карахана бешеные огоньки, поостереглись принять участие в происходящем.

Теперь ты будешь знать, как бодаются горные козлы, – сказал Карахан. – Теперь тебе запах моей овчины приятнее? Перестань! Мне больно! Я пошутил!… Пожалуйста, перестань, ты сломаешь мне руку… помогите мне, – хныкал мальчуган.

Карахан оттолкнул его и сказал:

– Маменькин песик может отправляться домой. Болонки пахнут лучше горных козлов, но они слабее их.

В детстве ему суждено было пережить еще одно событие, сильно задевшее его гордость.

Как-то к матери Карахана попросился переночевать какой-то бродяга. Детей в эту ночь не было дома, и под утро бродяга отплатил одинокой женщине за гостеприимство тем, что попытался изнасиловать ее.

Женщина не растерялась, швырнула в него котелок с кипятком, и бродяга, вопя от боли, поспешил убежать из дому.

На следующий день мальчик, возвратившись домой и узнав о происшедшем, схватил нож и побежал по кабакам разыскивать оскорбителя. Поиски его были тщетны, но злобу против насильника он затаил навсегда – и в будущем за оскорбление, нанесенное его матери, поплатилось множество людей.

В 1914 году вспыхнула война. Годы учения Карахана закончились. Для него началась новая эра, и война явилась для мальчика той школой, в которой ему суждено было отныне обучаться.

Россия нуждалась в людях и в конях. Ремонтеры отбирали для армии лошадей и сгоняли их к железнодорожным станциям. Сабутай и мальчуган во время объявления войны оказались в степи. К югу от Уфы на железнодорожных станциях скопилось большое количество лошадей – чувствовалась нехватка в вагонах, дорога была забита эшелонами.

В Уфе Сабутай получил приказ вести свой табун в Казань. Это было первое соприкосновение Карахана с военными и военной службой. Сабутай был слишком стар для такого перехода, и Карахану пришлось заменить его.

На следующее утро неразлучные друзья расстались, и на рассвете Карахан пустился в путь.

Четырнадцатилетнему мальчику в сопровождении трех людей и трехсот лошадей предстоял переход в четыреста верст. Помощниками Карахана были три татарина – один старик и двое шестнадцатилетних парней.

Карахан отлично знал местность, знал, где находились лучшие пастбища и водопои. В день они проходили сорок пять верст. На десятый день Карахан в целости доставил свой табун в Казань и сдал его военным властями. Власти приняли табун и на следующий день разместили его в товарных теплушках и направили на фронт. Комендантом поезда был тучный подполковник Брянский, всю свою жизнь прослуживший военным чиновником и ненавидевший лошадей.

– Послушай, мальчуган, – сказали он, обратившись к Карахану и, по-видимому, полагая, что его слова произведут на мальчика впечатление. – Хочешь ты стать воином, как я? Хочешь слышать гром пушек? Хочешь попасть на фронт? Если ты этого желаешь, то я возьму тебя с собой, но тебе придется много потрудиться.

Брянский, говоря эти слова, не удостоил Карахана и взглядом. Но Карахан не хотел уподобиться Брянскому, изнывавшему в своем кресле от жары.

Карахану хотелось попасть на войну и он согласился последовать за Брянским, приняв на себя все заботы о транспорте лошадей.

Эшелон миновали Нижний, Москву, Смоленск, Минск и, наконец, прибыл в Пинск. Лошади были сданы в кавалерийскую дивизию великого князя Михаила.

Подполковник Брянский за успешный переход был удостоен награды и отпраздновал это событие достойным его пьянством. Охмелев, он велел вызвать молодого татарчонка, помогшего ему доставить лошадей на фронт, и снабдил его следующим документом:

„Предъявитель сего Иван Карахан, – четырнадцати лет от роду, глаза черны, волосы черные, цвет кожи желтый, смуглый, особых примет не имеется, проживающий в Казани, – причислен к 5-му Донскому казачьему полку и уполномочен скупать лошадей для действующей армии.

Предъявителю этого документа оказывать всяческое содействие в выполнении возложенных на него поручений“.

1915 и 1916 годы Карахан провел на войне. Ему суждено было принять участие в победоносном наступлении русских на Львов и побывать на Карпатах. В марте 1915 года, когда немцы отбили у русских Мемель, он чуть не попал в плен.

Карахан отыскал казачий полк своего отца. Полком командовал один из сослуживцев покойного Карахана, который пригрел мальчугана.

В 1917 году Карахану суждено было стать свидетелем развала русской армии. Он был свидетелем массового дезертирства, падения дисциплины и всего того, что последовало за этим на фронте.

Критический ум мальчика пытался установить ошибки, повлекшие за собой эти последствия. Затем наступила революция. Карахан ненавидел царя – и эта ненависть основывалась в нем на том презрении, которое он питал ко всему слабому. Николай Второй, с его точки зрения, был слаб и телом и духом. Поэтому не было ничего удивительного в том, что ему выпал такой удел.

Революция застала Карахана семнадцатилетним солдатом. Он отлично усвоил „Причины падения римской империи“ Гиббона и труд Карлейля о французской революции. Несколько биографий Наполеона были ему известны на зубок, и Карахан отлично понял, какие перед ним открывались возможности.

Украсившись красным бантом, он записался в шестой отряд красной гвардии, сформированный в большинстве своем из таких же подростков, как и он сам.

Три года, проведенных в армии, пошли Карахану на пользу. На опыте он познал все значение дисциплины и организации. Прошло две недели, и Карахан стал командиром взвода, а затем и роты.

Карахан был воплощением строгости, но одновременно он сумел вселить в своих подчиненных сознание, что они не пропадут со своим командиром. Он беспрестанно заботился о том, чтобы у его людей всего было вдоволь и не заставлял их ни в чем терпеть лишения.

С разрешения батальонного командира он посадил свою роту на коней и таким образом превратил ее в одну из первых конных частей красной армии. Отряд его обслуживал штаб, нес разведочную службу, прикрывал отступление. В Москве отряд принял участие в боях на Красной площади и был свидетелем последовавшей затем расправы с белогвардейцами.

В следующем году он получил в командование полк и отправился на восток в Пензу, для борьбы с командиром чехов, полковником Гайда.

Гайда со своими чехами быль оттеснен к Самаре и расположился вдоль железной дороги на Уфу. Карахан продолжал теснить отступавших на восток чехов.

Командир чехов, полковник Гайда был на семь или восемь лет старше Карахана. В начале войны он был фармацевтом в Праге и был принудительным образом зачислен в ряды австрийской армии. При первой же возможности он так же, как и многие другие чехи и словаки, сдался в плен. В России Гайда приступил к организации чешских легионов, впоследствии сражавшихся против Австро-Венгерской монархии.

Из схваток с чехами Карахан вышел победителем и с лаврами возвратился в Москву. Получив в командование бригаду, девятнадцатилетний Карахан перебрасывается на Балтийский фронт и сражается против Юденича. Потом наступает пора борьбы на юге России с Деникиным.

В 1921 году Пилсудский наступает на Киев. К моменту начала польского наступления Карахан действует на Врангелевском фронте. Кавалерия Карахана перебрасывается навстречу наступающим полякам. Левый фланг красной армии прикрывал Буденный, на правом фланге действовал Карахан. Коннице красных удалось нанести чувствительный удар польским войскам, и польская армия перешла в стремительное отступление к Варшаве.

Мне суждено было сопутствовать полякам в их отступлении, ибо я был откомандирован на фронт „Чикаго Трибюн“ в качестве военного корреспондента. В охваченном пламенем Брест-Литовске я чуть не попал в плен к Карахановским кавалеристам.

Веган и французские танки спасли Польшу и отбросили красных от Варшавы. По окончания польской кампании Карахан возвратился в Москву. Он принял участие в большом параде на Красной площади, а затем в его жизни наступила существенная перемена – он женился.

О первой белой женщине в жизни Карахана писалось немало.

Лин Ларкин была на шесть лет старше его. Она была дочерью переселившегося в Бостон ирландского фабричного рабочего, от которого унаследовала мятежный дух. Впервые девушка проявила его во время забастовки в Фолль-Ривере. В этой стачке она играла видную роль и завоевала известное положение в радикальных кругах Нью-Йорка.

Когда в Америке была введена воинская повинность, она присоединилась к числу противников этого закона и вышла замуж за одного из них с единственной целью удержать его от вступления в армию.

После заключены мира она развелась со своим мужем и решительно встала на сторону русских революционеров. Это она пыталась организовать кампанию протеста против присутствия американских солдат в Архангельске и в Сибири. Затем она вошла в число служащих делегации Мартенса, представлявшего собой в Нью-Йорке новую русскую власть.

Когда 22 января 1921 года Мартенс был выслан из Америки, она последовала за ним в Москву и вместе с Биллем Гайвудом и Рут Брайан Рид вошла в состав американской делегации Третьего интернационала.

Классовое сознание Лин было развито, но расовое сознание ее было усыплено. Мне не раз приходилось беседовать с ней во время нашего пребывания в Москве. Она ненавидела капиталистический строй и гордо признавалась в том, что не питает никакого предубеждения против представителей цветных рас.

Карахан не был для нее представителем низшей расы, он был молодым богом войны, победоносно сражавшимся за дело масс.

Красивая и образованная белая женщина явилась для Карахана привлекательным даром свыше, столь не похожим на окружавших его обычно женщин. Он жаждал ее и сознавал, что она стала для него необходимостью. И он вступил с ней в брак.

Я познакомился с Караханом в 1922 году, в голодный год. В этом году он находился в Самаре, в городе, бывшем свидетелем его первых успехов против чехословаков. Воинские части Карахана несли охрану продовольственных грузов. Самарская губерния, бывшая некогда житницей России, изнывала от голода, а отряды Карахана охраняли хлебные грузы, предназначавшиеся для армии и столицы.

Карахан пытался не соприкасаться с политикой. Он был до мозга костей военным и целиком посвятил себя армии. 1923 год он провел на Кавказе, 1924 год в Персии, в следующем году его дивизия была расквартирована в Туркестане. Потом он побывал на Афганской границе – призрак возможного похода красных на Индию заставил содрогнуться не одного англичанина.

В 1926 и 27 году Карахан был в Иркутске и Забайкалье. Его люди организовывали монгольские силы от Верхнеудинска до Урги.

Не обошлось без Карахана и в 1928 году, когда пробуждающийся Китай впервые столкнулся с Японией в открытом бою у Тзинан-Фу: Япония недоверчиво наблюдала за присутствием Карахана на Восточно-Китайской железной дороге. Чжан-Цзо-Лин, маньчжурский диктатор, погиб от бомбы, брошенной в его поезд людьми Карахана.

В 1929 году Карахан был тем человеком, который сорвал участие Сов. России в созванной по предложению Северо-Американских Соединенных Штатов мирной конференции, на которой должны были решиться судьбы Китая. Впоследствии дипломаты всех стран пытались переложить на него неудачу этой конференции, приведшей к тому, что Китай подпал под власть националистов.

Признание нового Китая Америкой заставило Англию, Францию, Италию, Португалию и Японию отказаться от предоставленных им в Китае привилегий. Это был первый ударь престижу белых на дальнем Востоке.

Ужасные события 1930 года, кровавые бойни в Калькутте, Бомбее и Сайгоне, завершившиеся изгнанием французов и англичан из Южной Азии, были естественным следствием объединения Китая.

В следующем году семена, посеянные Караханом на всем протяжении Калганского пути, дали пышные всходы. Одна за другой пали иностранный концессии на Красном море, в Аденском заливе, в Аравии и Месопотамии. 1931 год завершился восстанием в Северной Африке. Восстание началось в Египте и быстро распространилось на запад, охватило Триполи, Алжир и Марокко, в которых Англия, Франция, Италия и Испания тщетно пытались оказать сопротивление хорошо вооруженными неисчислимым полчищам, нахлынувшим на север из глубин черного материка.

Европе накануне своего заката суждено было испытать еще один тяжелый удар. Поздними летом 1932 года в Европе вспыхнула тяжелая эпидемия инфлюэнцы. Эта эпидемия, вспыхнувшая вскоре после провала вашингтонской конференции по ограничению вооружений, скосила огромное количество людей.

В июле 1932 года я выехал на эпидемию в качестве специального корреспондента „Чикаго Трибюн“. После эпидемии последовал ряд продовольственных затруднений, особенно остро сказавшихся на Балканах.

Снабженный полномочиями ряда европейских правительств, я выехал в автомобильную поездку на африканский фронт, пересек всю северную Африку – от Касабланки до Порт-Саида и Суэцкого канала.

Объединение сил европейских держав насчитывало на африканском фронте три четверти миллиона людей. В число это входили четырехсот тысячная армия французов, полтораста тысяч англичан, сто тысяч испанцев и сто тысяч итальянцев.

Число воинов, входивших в состав отрядов восставшего населения Алжира, Марокко, Туниса и Египта, равнялось примерно миллиону человек.

Африканский фронт был настолько велик, что союзники могли лишь обороняться в рассыпанных по всему фронту блокгаузах, не раз подвергавшихся нападениям туземцев. Не раз нападения туземцев заканчивались успехом, и каждая новая стычка с результатом в пользу туземцев наносила неизгладимый ущерб авторитету белых в Африке.

Мне повезло, и я первый получил в штабе союзного командования документальные доказательства того, что восстание туземцев было инспирировано Москвой. Москва снабжала вождей восставших оружием, деньгами и агитационным материалом, в котором проповедовалась священная война против господствующей белой расы. На основании сделанных мной разоблачений я получил спешное предписание выехать в Москву и ознакомиться с положением вещей в Советской стране.

В конце августа 1932 года я прибыл в Москву и поселился в отеле „Савой“, где открыл бюро „Чикаго Трибюн“.

Там я познакомился с молодым американцем, с которым впоследствии судьба так тесно связала меня и которому суждено было сыграть немаловажную роль во всем том, о чем мне предстоит повествовать в этой книге.

Стефен, или как его называли друзья, Спид Бинней был высоким и стройным юношей, со светлыми, как лен, волосами. Ему было всего лишь двадцать два года. Заметив меня в вестибюле отеля, он поспешил ко мне навстречу и улыбаясь сказал:

– Мистер Гиббонс, меня зовут Спид Бинней, я сын вашего приятеля со времен пребывания во Франции Биннея. У меня имеется для вас письмо от него. Ведь вы помните его?

Помнил ли я Биннея? Да, разумеется. Его сын был, как две капли воды, похож на своего отца. Старина Бинпей был одним из лучших летчиков нашей армии, это он сбил в бою восемь неприятельских аэропланов, перелетел в тыл неприятельского расположения и там подвергся обстрелу. Нам суждено было встретиться в одном из парижских лазаретов. Наши койки стояли бок-о-бок.

Я распечатал письмо, врученное мне его сыном. Мой старый боевой товарищ сообщал мне, что сын его страстно увлекается авиацией и что по молодости своей он столько натворил в Америке бед, что больше не представлялось возможным держать его дома. Старина Бинней поручал мне сделать из его сына человека. Мне рекомендовалось использовать его для воздушной корреспонденции. Авиация была излюбленным делом юноши и заинтересовать его чем-либо другим не представлялось возможным.

Я отложил письмо в сторону и подумал о том, что мне надлежало предпринять. Спид расположился против меня и приветливо улыбался во весь рот. Необходимость принять на себя ответственность за этого молодого человека особого восторга во мне не вызвала. Менее всего мне подобало играть роль гувернантки при этом необузданном юноше.

Но у молодого Биннея было одно свойство – его улыбка была настолько подкупающа, что я не смог устоять против ее чар. Но ведь я был другом „старины Биннея“, и в качестве друга отца Спида должен был пожурить его. Поэтому, сделав серьезное лицо, я спросил юношу:

– Спид, вы много пьете?

– A y вас какие напитки? – спросил он смеясь. – Я прибыл лишь сегодня утром и еще не отведал местной водки. Но я был бы не прочь отведать ее.

После двух рюмок водки мы договорились обо всем. Наша беседа длилась целый час и закончилась примерно следующим обращением моим к Спиду:

– Теперь вы знаете, что я не принимаю на себя ответственности за вас и что как раз наоборот – на вас возлагается ответственность за успешный исход моих действий. Вы знаете, в чем заключается моя работа, и вы должны мне помочь. Я не стану с вами говорить о том, где когда и сколько вам пить. Вы достаточно взрослы, чтобы следить за собой. Вы мужчина, и я надеюсь, что вы будете вести себя так, как подобает вести себя мужчине. Понятно?

– Понятно, – ответил Бинней, и мы обменялись рукопожатием.

На следующий день он вылетел в Париж и через неделю возвратился в Москву на собственном двухмоторном аэроплане.

Мы были готовы вступить в год, которому суждено было принести миру ряд событий величайшей важности.

2

– Московская жизнь не особенно приятна для американца, любящего выпить и питающего влечение к красоте – огорченно объявил Спид, швыряя свой авиаторский шлем на мой письменный стол.

– Опять что-нибудь натворили? – спросил я.

– Ничего особенного. Вчера вечером я присмотрел себе на аэроплане обворожительную девочку. Я знаками приглашаю ее выпить со мной, и она принимает на себя руководство нашей экспедицией. Мы приходим в какое-то учреждение, и чиновник требует, чтобы я предъявил документы. Я, думая, что они нужны для получения казенного вина, вручаю им их. И что ж, вы думаете, оказалось?

– He имею ни малейшего понятия.

– Оказывается, что я попал в ихний ЗАГС. Они чуть-было не окрутили меня, и вы чуть не лишились своего воздушного курьера. Нечего делать, придется начать учиться русскому языку.

– Вам следовало бы изучить язык хотя бы для того, чтобы иметь возможность читать местные газеты, – сказал я, указывая на ворох газет, лежавших у меня на столе. – Я нуждаюсь в помощи человека, который мог бы мне переводить их содержание. Положение становится все более и более напряженным.

– В этом вы правы. Я заметил, что сегодня дети отправились в школу, захватив с собой маленькие противогазовые маски. Господи, здесь так напуганы возможностью войны!..

– Газеты только и пишут о возможности войны. Вот взгляните на содержание вчерашней передовицы „Известий“. Я передал ее в Америку по радио.

Бинней прочел вслух:

„Неудача Вашингтонской конференции по разоружению означает вторую мировую войну. Америка, Великобритания, Франция и Япония не смогли прийти к общему решению, и в этом повинна политика английского адмиралтейства, заключившего в 1928 году тайный договор с Францией.

Особое значение приобретает англо-американское морское соперничество, за которым на самом деле скрывается объединяющее всех капиталистов желание соединить свои военные, морские и воздушные силы против нашей страны. В задачу империалистов мира входить подавление восстания в Северной Африке, раздел Китая, вторичное завоевание Азии и Индии.

Империалисты всех стран снова доказали всю лживость своих миролюбивых уверений. Наша социалистическая страна должна быть готова встать до последнего человека на защиту своего дела“.

– Не только газеты полны сообщений о военной опасности, – сказал Бинней, – об этом сообщается по радио. Даже во время обеденного перерыва ораторы говорят рабочим о том же. За последние две недели только и говорят об этом. Женщины вяжут носки для армии, некоторые из них проходят военную подготовку, дети в школах собирают медяки на постройку аэропланов имени их школы. Правительство пользуется страхом перед войной в качестве мощного агитационного средства.

Вечерние газеты принесли сообщение, еще более обострившее положение. Совнарком назначил Карахана главнокомандующим всеми сухопутными, морскими и воздушными силами республики. Его снабдили неограниченными полномочиями по приведению страны в обороноспособное состояние.

В газетах был помещен портрет нового главнокомандующего. Рядом с портретами красовались восторженные описания карьеры и подвигов нового военного диктатора. Карахана приветствовали как единственного человека, могущего оградить советскую страну от гибели.

Карахан приняли новое звание без каких бы то ни было деклараций. В течение двух недель его штаб-квартира в Москве хранила молчание. В ней шла лихорадочная деятельность. На командных должностях красной армии были произведены перемещения. Большинство старых командиров были заменены молодыми, прибывшими в Москву по вызову Карахана, командирами.

После того, как перемены в личном составе были завершены, Карахан заговорил.

Он подчеркнул, что вся ответственность за незыблемость и покой страны возложена на него, и заявил, что застал боевые силы страны в ужасном состоянии. В армии чувствуется недостаток боевого снаряжения. Политические влияния, игравшие не последнюю роль при назначены на командные посты, и связанная с этим протекция в сильной степени подорвали дисциплину.

Свое сообщение, сделанное непосредственно представителям газет, он закончил следующими словами:

– Страна возложила на меня руководство вооруженными силами и, облеченный ее доверием, я принял на себя заботы но реорганизации вооруженных сил и изыскании мер, могущих обеспечить ста тридцати миллионам население нашей страны незыблемый покой. Я не потерплю, чтобы вмешательство политиканов помешало мне выполнить мой долг!

Массы приняли это волеизъявление Карахана с восторгом. Что касается кругов правительства, то откровенное выступление Карахана вызвало множество нареканий. Слова Карахана были неприкрытым заявлением человека, стремившегося к диктатуре.

Совнаркома в экстренном заседании занялся обсуждением вопроса, какие надлежит принять меры для поддержания своего авторитета и обуздание непокорного вождя армии.

Один из народных комиссаров Рудзутак резко выступил против Карахана и потребовал отстранения его от руководства армией. Рудзутак нашел поддержку в члене Совнаркома Смирнове, но Маликов, руководитель рабоче-крестьянской инспекции, огорошил своих товарищей заявлением, что подобная мера более неосуществима, так как слишком поздно предпринимать что-либо против Карахана.

– Массы устали от политиканов. Мы испытываем серьезные затруднения в снабжений населения продовольствием, и цены растут непомерно, – сказал он. – Карахан сумел найти доступ к сознанию масс. Назначение Карахана главнокомандующим вдохнуло новые силы в уставшую страну. Любая попытка ограничить власть Карахана приведет лишь к тому, что население резко встанет на его сторону и легализирует его диктатуру. Приходится примириться со случившимся.

И на следующий день Совнарком сделал соответствующие выводы.

Два часа спустя после выхода из печати номера „Известий“ с резкой передовицей, клеймившей военного диктатора, население столицы собралось у здания газеты.

Неожиданно над шествием вынырнули плакаты: „Долой политиканов!“ „Болтуны предали дело революции!“ „Довольно слов – побольше дела!“

На площадях возникали импровизированные митинги. В одном из окон второго этажа – там, где помещалась редакция „Известий“, появился какой-то человек и попытался произнести речь в защиту действий Совнаркома. В ответ понеслись возгласы „Долой!“ и камни. Возбужденная толпа стала ломиться в здание.

В то же время на другом конце площади послышались восторженные возгласы. К зданию „Известий“ приближался конный разъезд, во главе которого скакал молодой командир. Поровнявшись с толпой, он произнес следующую речь:

– Товарищи! Я обращаюсь к вам от имени красной армии. Армия, раскинувшаяся от Финского залива до озера Ошкошь, приветствует своего нового вождя. Под его руководством мы не отдадим наших завоеваний! От имени товарища Карахана призываю вас разойтись по домам и возвратиться к мирному труду. Товарищ Карахан обещает, что впредь „Известия“ будут печатать только то, что соответствует воле страны. Да здравствует товарищ Карахан!

Площадь огласилась бурными возгласами.

Двумя часами позднее на улицах Москвы продавался экстренный выпуск „Известий“. В передовице выражалось сожаление но поводу напечатанной по ошибке утренней передовицы и сообщалось о полной смене состава редакции, допустившей эту оплошность.

Отныне в редакции „Известий“ сидели люди Карахана. В течение последующих недель, затраченных Караханом на захват всех ведомств своими надежными людьми, я ежедневно отсылал в Америку подробный сообщения о происходившем.

По приказу Карахана, гарнизон Москвы был увеличен вдвое, и на улицах беспрестанно патрулировали вооруженные отряды.

Перед заходом солнца у мавзолея Ленина на Красной площади происходила смена Карахана. При церемонии присутствовал Карахан, приветствуемый восторженными толпами народа.

Вскоре за сенсационными переменами в Советской России последовала новая сенсация в Америке. Палаты приняли билль Лемпсона, и Филиппинским островам была дарована полная независимость.

Этот акт повлек большие стратегические последствия. Азиатская эскадра американского флота вынуждена была очистить стоянку на Маниле и перенести ее в Гонолулу. Тихоокеанская проблема вступила в новую стадию. Западная граница океана была отодвинута назад на большое расстояние.

Затем последовали еще более значительные события.

Возвращение японской делегации в Токио подало сигнал к огромным демонстрациям, направленным против династии, военной партии и правительства.

Демонстрации эти были организованы японской рабоче-крестьянской партией и японским комсомолом.

Газетные корреспонденты в Токио были вынуждены неожиданным введением цензуры к молчанию, и я получил поручение срочно выяснить положение вещей в Японии.

Со времени роспуска японских коммунистических организаций, последовавшего в 1928 году, японские коммунисты перешли на нелегальное положение. Несмотря на все мероприятия полиции, пытавшейся ликвидировать их деятельность, им удалось создать сильную подпольную организацию, распространившую свое влияние по всей стране.

В течение последних лет число членов японской коммунистической партии увеличилось на сотни тысяч. Влияние партии возросло настолько, что в каждой воинской части японской армии и на каждом военном корабле была своя ячейка.

Объединение Китая привело к утрате Японией зон влияния в Маньчжурии, в Джи-Ли и в Шандуне. В свою очередь подобное сужение деятельности Японии привело к большому экономическому кризису. Как всегда в таких случаях, все тяготы кризиса прежде всего легли па необеспеченные слои населения.

Коммунистическая агитация Москвы умело использовала эту обстановку.

Тысяча студентов объединились с рабочими и вышли па улицу Токио. 3 октября 1932 года демонстрации эти вылились в вооруженные столкновения демонстрантов с императорской гвардией.

Об отдельных деталях этих столкновений и исходе уличного боя мир узнал главным образом из московской информации, – в Москве население, во призыву Карахана, шумно манифестировало, провозглашая освобождение трудящихся Японии от монархической тирании.

Ораторы Коминтерна открыто хвастались тем, что огромное количество огнестрельного оружия, штыков, ручных гранат и прочего, неожиданно оказавшееся в распоряжении демонстрантов, попало в Японию из арсенала, учрежденного Караханом пять лет тому назад в Забайкалье.

Поворотным моментом событий в Токио явился переход второго и третьего гвардейских полков на сторону восставших. Император Хирошито со своей семьей и приближенными вынужден был искать спасения в бегстве на аэроплане. В течение трех дней не было никаких известий о месте его нахождения.

Впоследствии выяснилось, что император собирался снизиться в Йокогаме, месте стоянки японского флота, но затем ему пришлось изменить свой план, потому что радио сообщило, что флот также перешел на сторону красных.

Неделей спустя один из пароходов „Америка-Доллар-Лайн“ доставил низложенного императора в Манилу.

В Токио под председательством Ката Яката образовалось рабоче-крестьянское правительство. Одному из полковников японской армии, в свое время вынужденному выйти в отставку из-за отказа привести в исполнение смертный приговор, вынесенный одному из своих солдат, уличенному в коммунистической пропаганде, было предложено занять пост военного министра. В состав армии влились отряды вооруженных рабочих.

За этими событиями последовала шестинедельная кровавая расправа с приверженцами старого режима, сминистрами, высшими чиновниками, депутатами парламента.

Москва немедленно же признала новое японское правительство, и Карахан поздравил японское верховное командование с благополучным исходом революции и выразил пожелание, чтобы японскому оружию и впредь сопутствовала удача.

Несмотря на происшедший в Токио переворота, ряд провинциальных городов все еще продолжал оставаться во власти японских „реакционеров“.

Октябрь 1932 года явился для Спида и для меня горячим месяцем. Наилучшим источником информации обо всем, что происходило на востоке, являлся Коминтерн. Советское посольство, в силу своих тесных связей с японскими революционерами, имело возможность беспрерывно сноситься по телеграфу с Москвой и сообщать все подробности происходивших в Японии событий.

Как-то, воспользовавшись перегрузкой телеграфа правительственными сообщениями, я добился разрешения послать Спида с моими корреспонденциями в Ригу. Мощный аэроплан Спида совершил этот тысячекилометровый перелета в пять часов, и я был первым, кто сумел сообщить миру о взятии в плен и казни японского губернатора в Корее.

Бинней возвратился в Москву через два дня и привез мне телеграмму из нашей редакции в Чикаго. Телеграмма гласила, что мне за мой „мировой рекорд быстроты газетной информации“ преподносится награда в размере тысячи долларов. Я по-братски разделил этот дар небес между мной и Спидом, и мы решили вечером отпраздновать наш успех.

Мы отправились в кафе „Монблан“, самое изысканное ночное кафе Москвы. Выпал снег, а в кафе было тепло и уютно. Изъяснявшийся на французском языке лакей проворно взял у нас червонец и предоставил нам столик поблизости от эстрады.

Кафе было наполнено интернациональной публикой. Рядом с европейцами сидели бритые представители восточных народов. Среди них были и молодые девушки. Русские девушки в большинстве своем одевались по парижской моде, что не мешало, однако, некоторым из них носить на шее красные галстуки, украшенные значками комсомола.

В кафе вошли два маленьких японца – на рукаве у них было по красной повязке. Посетители кафе восторженно приветствовали вошедших.

За соседним с нами столиком сидела странная парочка: молодая девушка с коротко остриженными волосами и юноша с темными глазами и желтоватым цветом кожи. Парочка была одета по-европейски, пила чай с лимоном и молчала. Девушка внимательно следила за выступавшими танцорами; он не спускал глаз с ее лица.

– Эта девушка – мисс Советская республика, – сказал мее Спид, – она только что возвратилась с конкурса в Атлантик-Сити. Я не прочь потанцевать с нею. Хотел бы я знать, на каком языке она разговаривает. – Спид выпил рюмку водки и снова уставился на красавицу.

– Она похожа на обитательницу Скандинавии, – за-метил я.

– К сожалению, я не владею ни одним из скандинавских языков, – сказал Спид, – но быть может она понимает интернациональный язык.

И его взгляд встретился со взглядом девушки. Спид улыбнулся и блеснул зубами, словно спрашивая: „Не хотите ли потанцевать“? Но девушка невозмутимо поглядела на него и закурила папиросу.

Спид сконфуженно сказал:

– Вы видели, как она на меня посмотрела? Она может заморозить своим взглядом.

Час спустя, когда мы без остатка опорожнили бутылку водки, – повинен в этом был главным образом Спид, – он несколько избавился от своего смущения и продолжали поглядывать на „полярную красавицу“. Поведение Спида особого восторга в спутнике девушки не вызвало.

Неожиданно расстроенное веселье было прервано боем, и вышедший на середину зала метрдотель заявил:

– Товарищи, в нашей среде находятся два героя мировой революции, товарищи Иши и Каруги. Эти товарищи приняли участие в победоносной борьбе у императорского дворца в Токио, причем один из них, капитан Каруги, получил ранение. Приветствуя их в городе, ставшем колыбелью революции, мы выражаем им свой восторг и просим принять эти цветы.

Под восторженный рев посетителей ресторана Каруги поднялся и, приняв цветы, выразил присутствующим благодарность за оказанную Японии поддержку в борьбе против монархии.

– Плечом к плечу пойдем мы с вами в борьбу за освобождение всего мира из-под капиталистического ига. Россия и Япония – единственные страны в мире, в которых цвет кожи и расовые различия не служат ни для кого препятствием. Все мы, вне зависимости от того, какого цвета наша кожа, – равны, и в жилах наших течет одна и та же кровь. Эти цветы я принимаю в знак существующего между нашими странами союза. И принимая эти цветы, я позволю себе вручить их здесь присутствующей девушке, наиболее полно воплотившей в себе идеал красоты вашей страны.

И с этими словами он положил букет перед нашей соседкой.

Публика бурно зааплодировала поступку японца, а девушка покраснела и смущенно улыбнулась. Но не так реагировал на поступок японца ее спутник. Он вскочил, лицо его исказилось гневом и, схватив букет, он швырнул его с размаха в лицо изумленному японцу.

Вокруг нас раздался грохот, – всюду полетели на пол опрокинутые столы и стулья, послышался звон разбиваемой вдребезги посуды; все, находившиеся в ресторане, вскочили на ноги и бросились к виновникам разыгравшейся сцены. Девушка также вскочила с места и, что-то крикнув своему спутнику на незнакомом нам языке, направилась к выходу. В ресторане завязалась свалка.

Спутник девушки повалил Каруги на землю и, ловко увернувшись от напавшего на него исполина, подставил последнему подножку. При падении исполин задел девушку и та упала на пол.

– За мной! – вскричал Спид и бросился в гущу человеческих тел. Я инстинктивно последовал за ним. В то мгновение, когда мы поровнялись с девушкой, в ресторане неожиданно погасли огни.

– Босс, где вы? – раздался рядом со мной голос Спида.

– Здесь, – проревел я в ответ.

– Она здесь!..

И мы принялись прочищать в темноте путь к выходу. По пути нам попадались опрокинутые стулья, посуда, какие-то люди. Вокруг нас раздавались стоны, вопли, угрозы.

Наконец, нам удалось выбраться к стене, и мы пошли вдоль нее. Спид шел впереди, и я следовал за ним. По пути нам приходилось преодолевать ряд препятствий. Вдруг я почувствовал, что кто-то схватил меня за ноги, но ударом ноги мне удалось высвободиться.

– Вот дверь, – прогремел Спид. – Скорей сюда!

Мы протиснулись сквозь узенькую дверь. Вокруг нас царил мрак. Мы счастливо выбрались из общей свалки и теперь находились на небольшом дворе, утопая по щиколотки в талом снегу.

– Славная история, – сказал Спид. – Быть может, вы будете столь любезны и спросите малютку на французском или каком-нибудь другом языке, куда можно было бы теперь пойти потанцевать. Я давно собираюсь пригласить ее на танец.

В ответ рядом с нами раздался звонкий хохот.

– Вам нечего прибегать к французскому языку. Мне кажется, я смогу вас понять, если вы будете говорить медленнее. – Девушка безупречно владела английским языком. Голос ее звучал необыкновенно приятно и в нем все еще слышались нотки смеха.

– Господи!.. – вырвалось у пораженного Спида.

– Подождите, я сейчас зажгу спичку, – сказал я.

– Прошу вас не делайте этого, – взмолилась девушка, и я почувствовал, как она коснулась моей руки. Мне показалось, что она теснее прижалась ко мне, словно пытаясь укрыться от надвигавшейся на нее опасности.

– В таком случае выйдемте-ка на улицу, – предложил Спид. – Будь мы в Сан-Луи, полиция давно бы вмешалась во все это дело.

– Я боюсь, что не смогу сопровождать вас, как бы мне этого ни хотелось, – воскликнула девушка.

– Выть может, вам угодно, чтобы мы вас отвели обратно? – спросил Спид.

– Нет, нет, этого мне не хочется.

– Тогда чего же, черт побери, вы…

– Право мне очень совестно признаться в этом, но прежде всего я хотела бы получить какое-нибудь пальто. По совести говоря, я нуждаюсь не только в пальто, но и в каком-нибудь платье. Свое платье я потеряла во время свалки. Здесь в темноте я не ощущаю его отсутствия, но мне не хотелось бы показываться в таком виде на людях. Вам ведь это понятно?

– Честное слово, я думал, такие истории могут быть только во сне! – вырвалось у Спида. – Вот вам мой пиджак, – пусть он послужит вам фартуком. Повяжитесь им…

– Не особенно надежная одежда, но все же частично прикрывает, – вырвалось у девушки.

Я оставил их в темноте, а сам поспешил на улицу и остановил такси. Потом я подъехал с вами до отеля, подождал, пока Спид сходил к себе за длинным дорожным плащом, и мы поднялись наверх.

Пока девушка находилась в комнате Спида и приводила себя в порядок, Спид занялся самоваром. Вскоре появилась и девушка – теперь на ней были серые спортивные шаровары Спида и светло-синяя фуфайка. Засунув руки в карманы, она направилась к креслу и, усевшись в него, закурила папиросу.

– Леди Годива, как вас зовут? – осведомился Спид.

– Сэр Вальтер, разве это вам не безразлично? – ответила она улыбаясь. – Не забывайте о том, что я теперь мужчина.

Я обратил ее внимание на то, что в Москве иностранцы находятся под непрерывным наблюдением, и поэтому рекомендовал ей рассказать о себе ровно столько, сколько она считала необходимым сообщить нам.

Она взяла клочок бумаги и карандаш и по мере того, как говорила, заносила сказанное на бумагу:

– Имя? Марго. Фамилия? Дениссон. – Адрес? Софийка 24, третий этаж, у Ишвинских. Профессия? Машинистка. Занятия? Безработная. Последнее место службы? Британская Платиновая Компания. Уволена три дня тому назад.

Причина увольнения? – Заподозрена в том, что выдала коммерческие тайны фирмы советскому комиссариату торговли. Короче говоря: заподозрена в шпионаже в пользу красных. Национальность? Англичанка. Остальное вас, должно быть, не интересует.

Мы беседовали с девушкой до поздней ночи. В нашей новой знакомой было много своеобразного, от вея веяло спокойствием и сознанием своего достоинства, – она мне понравилась. Она отлично разбиралась в происходящих событиях и знала о них больше, чем обычно знает двадцатитрехлетняя девушка. В Москву она приехала заинтересовавшись социальными экспериментами, производившимися в советской стране.

По своим взглядам, она симпатизировала культурным а созидательным начинаниям московской власти, но ни в какой степени не разделяла деятельности Коминтерна, стремившегося к мировой революции.

На мой вопрос, имелись ли у направленных против нее подозрений какие-нибудь основания, она ответила отрицательно, и я поверил в правдивость ее ответа. Ее познания в русском языке могли пригодиться мне, и поэтому я условился с нею, что она будет часть дня проводить у меня и знакомить меня с содержанием русских газет.

Бинней отвез ее домой, и я лег спать.

На следующее утро меня вызвали в Московское ГПУ. Очутившись в кабинете товарища Зурова, прославившегося своей жестокостью, и глядя в его серые глаза, я мысленно стал сожалеть о том, что у меня имеется воздушный курьер, секретарша-англичанка и что я так неосторожно впутался накануне в свалку в ресторане.

– Вы знаете, что у нас контрреволюция, шпионаж и тому подобное карается смертью? – спросил меня Зуров.

Я кивнул головой.

– В числе арестованных у нас есть один из ваших земляков, – продолжал Зуров, не сводя с меня глаз. – Мы хотим установить, что вам известно о нем.

– О ком идет речь?

– Я говорю о некоем Уитнее Адамсе Додже, утверждающем, что он – житель Бостона.

– Я что-то не помню о таком имени, – медленно ответил я.

– У нас есть основания подозревать в нем английского агента. Он признался, что служил в Египте в рядах английской армии. Мы знаем, что он пробрался через передовые позиции и, явившись к командующему египетской красной армии, назвался американским журналистом. В течение шести месяцев наши агенты следят за ним и были свидетелями его путешествия по Абиссинии, Турции и Армении. Месяц тому назад мы арестовали его в Астрахани, обвинив его в переходе на территорию советской России без визы. С тех пор он числится у нас под следствием. Что вы можете сообщить мне о нем?

– Ничего, – ответил я совершенно искренне, почувствовав облегчение. – Но это обстоятельство еще не может служить уликой против него. Не могу же я знать всех сотрудников американских газет. Как он выглядит?

– Вы можете, если угодно, взглянуть на него, – ответил Зуров и, нажав кнопку звонка, велел ввести арестованного.

В кабинет вошли двое солдат, ведя с собой какого-то юношу.

Лицо его поросло бородой. На нем не было пиджака, и ворот его рубашки защитного цвета был расстегнут. Синие брюки, которые ему приходилось поддерживать руками, были сильно запачканы. Ботинки его были без шнурков и на них свисали ничем не придерживаемые носки.

Отсутствие пояса, подтяжек и шнурков для ботинок показывало, что заключенному придавали особенное значение… ГПУ не хотели рисковать жизнью заключенного.

– Додж, – сказал Зуров, – если вы американец, то вы должны знать этого человека. Быть может, вы убедите его в том, что вы действительно являетесь его земляком, и объясните, почему вы попали в СССР?

Получасовая беседа с Доджем, проведенная в присутствии Зурова, окончательно убедила меня в правдивости его слов. Доджу было двадцать четыре года от роду, и большую часть своей жизни он провел за границей; его бостонский акцент был совершенно естественным.

Наша беседа закончилась тем, что я заверил Доджа, что сделаю все возможное для того, чтобы добиться его освобождения.

Он сердечно пожал мне руку и снова удалился в сопровождении конвоиров.

– Скажите теперь чистосердечно свое мнение, – сказал Зуров.

– Дело ясно, – ответил я, – и, кажется, что мне удастся убедить вас в этом в течение десяти минут.

– Каким образом? – спросил Зуров.

– Предоставьте мне возможность переговорить по телефону с нашим лондонским представителем. Вы можете слушать наш разговор или потребовать стенографический протокол нашей беседы.

Десятью минутами спустя я имел удовольствие беседовать с Джоном Стилльсом, лондонским представителем „Чикаго Трибюн“.

– Я хорошо знаю Доджа, – сказал мне Стилльс, – это старая семья, выселившаяся из Англии. Он окончил университет в Оксфорде, был отличным спортсменом и принимал участие в гребных гонках. Единственный недостаток его заключается в том, что он слишком серьезен. Разумеется, он не имеет никакого отношения к шпионажу. Готов поручиться за него.

– И я ручаюсь за него, – сказал я, вешая трубку.

– Стилльс знает всех сколько-нибудь примечательных американцев, живших в Лондоне последние два десятка лет. Можете положиться на его отзыв.

На следующий день Додж был выпущен на свободу. Он переселился в отель „Савой“ и отпраздновал свое освобождение, отметив его горячей ванной.

Затем, заговорив со мной, он нещадно стал ругать русских революционеров и коммунистов, пока я не принужден был остановить его.

– Успокойтесь, Додж, и не болтайте лишнего. А не то вы снова попадете туда, откуда только что вышли. Я не одобряю ни теории, ни практики красных, но я являюсь их гостем и нахожусь в их стране. Соответственно с тем я и должен себя вести. Я приехал сюда в качестве корреспондента – наблюдателя, а не в качестве реформатора.

– Я очень сожалею, что так увлекся, – заметил Додж. – Впредь я буду сдерживать себя.

Мне стало не по себе, и я искренне пожелал, чтобы он сдержал свое обещание. Москва в те времена, как это подтвердили вскоре разыгравшиеся события, отнюдь не благоприятствовала излишней откровенности и болтовне.

3

В июне 1914 года сигналом к войне послужил выстрел в Сараеве. В 1932 судьбы Европы и Азии тоже решил выстрел.

2 ноября 1932 года был убит Иосиф Сталин.

Слабоумный и худосочный еврейский юноша, родители которого проживали в Польше, выстрелил в Сталина и убил диктатора, прозванного „стальным человеком“, в руках которого находилась вся полнота политической власти СССР.

Сталин был убит в десять часов утра на Красной площади, в тот момент, когда он выезжал в своем автомобиле из Кремля через старые Спасские ворота. Пуля пробила оконное стекло и убила диктатора наповал. Со Сталиным ехал только один человек, и молчаливый диктатор умер на руках этого человека. Этим человеком был Иван Карахан.

Уолтер Дюрантей, московский корреспондент „Нью-Йорк-Таймса“, и я случайно находились в момент покушения на Сталина в лавчонке одного из букинистов, помещавшихся на Красной площади. Хоть мы и не слышали выстрела, но наше внимание привлекли сбегавшиеся со всех сторон люди, и мы последовали за ними.

Услышав о том, что случилось, я тут же возвратился в лавку букиниста и позвонил по телефону в свое бюро, поручив передать известие в Чикаго как по телеграфу, так и по радио. Одновременно я поручил Марго Дениссон передать Спиду, чтобы он немедленно же вылетел в Ригу с подробным сообщением о случившемся. В этом сообщении я первый заговорил о том, что произошло, и о том доверии, которое питал к Карахану покойный Сталин.

Лишь теперь стало ясно, что не кто иной, как Сталин, выдвинул Карахана на политическую арену и снабдил его чрезвычайными полномочиями. Сталин сделал этот политический ход для того, чтобы удалить из состава Политбюро приверженцев Троцкого, продолжавших втихомолку работать в пользу бывшего начальника военных сил Советов.

Сторонники Троцкого в составе Центрального Комитета слишком поздно раскусили маневр Сталина. События чуть не вызвали конфликта на национальной почве, потому что оба политических противника принадлежали к различным расам, а большинство сторонников Троцкого, развивших сильное сопротивление против действии диктатора, были евреями.

Сталин убедил Карахана, что единственным врагом, которого ему следовало опасаться, был Троцкий и его приверженцы-евреи в составе Центрального Комитета.

Когда по Москве распространилось известие о смерти Сталина, сразу же пополз слух, что убийство Сталина является делом рук евреев, организовавших заговор для захвата власти в Советской республике.

Тщетно пытался я получить какие-нибудь доказательства того, что убийство Сталина было деянием определенной политической группы. Впоследствии также не удалось установить какой-либо причастности Троцкого и его сторонников к акту, совершившемуся второго ноября.

Тем не менее возбуждение московского населения было настолько велико, что мало-мальски рассудительное и беспристрастное расследование этого убийства было немыслимо. Снова выплыло старое обвинение против евреев, и на сей раз его использовал в своих интересах Карахан.

В день убийства Сталина на улицах Москвы были убиты две тысячи триста евреев. Это был погром, какого страна не переживала со времен тысяча девятьсот пятого года.

На улицах происходили потрясающие сцены. Женщины и дети гибли под копытами сметавших все на своем пути конных патрулей. Тщетно пытавшихся спастись евреев подымали на штыки. Народ громил еврейские жилища и лавчонки.

Ежедневно я посылал в Америку подробные сообщения о разыгравшихся в Москве ужасах. Сообщения эти подняли во всем мире волну возмущения. К удивлению проживавших в Москве иностранных корреспондентов, московское правительство не приняло никаких мер к тому, чтобы известия эти не проникли за границу, и мы беспрепятственно посылали наши сообщения, следствием которых явилось то, что весь мир целиком ушел в эту сторону событий и проглядел подготовленный Караханом в Москве переворот, выразившийся в том, что отныне вся полнота власти перешла к Карахану, сосредоточившему гражданское управление в руках одного из ближайших соратников Сталина, Маликова, доселе возглавлявшего комиссариат рабоче-крестьянской инспекции.

Карахан стал преемником Сталина и принял, на себя обязанности несменяемого генерального секретаря центрального комитета партии.

Маликов стал его заместителем и возглавил Совнарком.

Политбюро сосредоточивало в себе деятельность всех краевых комитетов партии. Бри помощи своих людей, возглавлявших краевые организации, и опираясь на подчиненную ему военную силу, Карахан целиком перестроил правительственный аппарат Советской республики.

Формально полнотой власти располагало все стопятидесятимиллионное население страны; на самом же деле вся власть принадлежала одному лицу, бывшему неограниченным властелином над страной в гораздо большей степени, чем последний царь.

Мои сообщения по телеграфу и радио подробно описывали силы, на которые опирался Сталин, и устанавливали, что и Москва и Ленинград были целиком подчинены диктатору, и что только на юге России – в Киеве, Одессе и Харькове – назревала оппозиция против нового властелина.

Но Карахан отлично знал Украину, и тут же на юг были переброшены верные ему отряды, состоявшие из татар, калмыков и башкир. В вызывавших опасения городах было объявлено осадное положение.

В Киеве дело дошло до трехдневных уличных боев. В Одессе беспорядки приняли еще более затяжную форму.

После усмирения этих городов были казнены три тысячи человек.

Непосредственно за военными частями Карахана следовали маликовские агенты ГПУ, облеченные особыми полномочиями и создавшие в занятых городах чрезвычайные трибуналы, выносившие смертные приговоры. Террор сопровождался публичными казнями.

Не прошло и десяти дней, как оппозиция была разгромлена и подавлена в корне.

Но Карахан не склонен был перевести страну на мирное положение – с этим следовало повременить. Поэтому агитаторы Маликова и партийная печать стали усиленно распространять сведения об обнаруженных контрреволюционных заговорах, и сотни лиц, заподозренных в контрреволюционной деятельности, были арестованы. Одновременно, пользуясь тревожным настроением, Карахан призвал на военную службу два дополнительных года.

Заслуга первого сообщения об этой тайно проведенной мобилизации принадлежит Спиду Биннею. Он получил это известие от француженки, любовницы одного из чинов штаба красной армии. Об этой мобилизации не было опубликовано ни слова, и лишь очень ограниченный круг военных был осведомлен о ней.

Регулярная армия Советских республик насчитывала шестьсот тысяч человек и ежегодно к отбыванию воинской повинности привлекалось пятьсот пятьдесят тысяч человек. И такое же количество обученных солдат ежегодно уходило домой, зная, что им предстоит по первому призыву снова вернуться в ряды армии.

Мобилизация двух сроков призыва означала, что советская армия увеличивается сразу на один миллион сто тысяч штыков, причем это увеличение проводилось за счет обученных и подготовленных к войне солдат. Таким образом красная армия сразу возрастала втрое и насчитывала один миллион семьсот тысяч человек.

Красная армия отныне была самой многочисленной армией в мире.

Какими последствиями грозила эта мобилизация, мне стало ясно, когда я заглянул в случайно попавшийся старый военный справочник за 1928 год и отыскал в нем на странице 848 таблицу сравнительных военных сил, которыми могли располагать отдельные страны.

Там я нашел следующие сведения:

Сев.-Американские Соединенные

Штаты . . . . . . . . . 18.500.000 человек

СССР . . . . . . . . . . . . 14.000.000 „

Германия . . . . . . . . . 8.700.000 „

Великобритания . . . . 6.134.540 „

Франция . . . . . . . . . . 6.000.100 „

Италия . . . . . . . . . . . 5.321.649 „

Польша . . . . . . . . . . . 2.744.372 „

Югославия . . . . . . . . . 2.192.000 „

Чехословакия . . . . . . . 2.104.700 „

Румыния . . . . . . . . . . 1.600.000 „

Эти сведения, хоть и имели пятилетнюю давность и не соответствовали в полной мере современному положению вещей, все же позволяли судить о соотношении армий, существовавших между СССР и прочими европейскими государствами. В том же справочнике я нашел следующую таблицу:

Страна | Население | Регулярная армия | Обученн. резервы | Необучен. резервы | Общ. числ. армии | Проц.

СССР | 149.300.000 | 608.000 | 800.000 | 12.501.900 | 14.000.000 | 9,6

Франция | 40.922.300 | 682.600 | 4.639.000 | 700.000 | 6.001.000 | 14,6

Англия | 45.226.300 | 154.500 | 305.830 | 5.626.010 | 6.136.340 | 15,6

Италия | 42.115.606 | 240.288 | 3.120.614 | 2.000.000 | 5.321.649 | 12,8

Германия | 62.348.782 | 100.000 | – | 8.600.000 | 8.700.000 | 13,9

Польша | 29.249.000 | 244.372 | – | 2.500.000 | 2.744.372 | 9,4

Югославия | 12,017.323 | 117.000 | 2.075.000 | – | 2.092.000 | 18,2

Румыния | 17.393.000 | 226.400 | – | 1.333.500 | 1.600.000 | 9,2

Чехословакия | 13.613.172 | 120.000 | 1.509.700 | 475.000 | 2.104.700 | 15,5

Значение этой таблицы я изложил в корреспонденции объемом в две тысячи слов и тут же отослал ее по радио.

Так как телеграф по-прежнему был перегружен правительственными сообщениями, у меня вошло в обыкновение посылать копии наиболее важных сообщений воздушной почтой в Ригу. Это сообщение я также отправил в Ригу со Спидом, в тот же час вылетевшим в путь.

Я лег спать с приятным сознанием, что мне удалось снова опередить моих коллег и создать сенсацию.

Но на следующее утро мне суждено было проснуться в неурочное время – в шесть часов утра меня разбудил, неизвестно как попавший ко мне в номер, какой-то военный.

– С добрым утром, товарищ Гиббонс, – сказал он мне, приветливо улыбаясь, – я полковник Бойер из штаба товарища Карахана и мне поручено пригласить вас на завтрак к нашему главнокомандующему.

В первые минуты я не мог прийти в себя от неожиданности приглашения, более похожего на приказ, неурочного часа пробуждения и утреннего холода. Итак, мое заветное желание исполнилось – я не раз пытался снова встретиться с Караханом, с которым познакомился еще в ирги году, но все мои попытки вторично представиться ему терпели неудачу.

– Чудесно! – воскликнул я, выскакивая из постели. – Через несколько минут я в вашем распоряжении.

– Ездите ли вы верхом? – осведомился у меня мой неурочный гость.

– Да.

– Отлично. В таком случае наденьте рейтузы и сапоги. Может быть, товарищ Карахан возьмет вас с собой на утреннюю прогулку.

Быстро одевшись, я последовал за Бойером и поехал с ним в его штабном автомобиле. В холодное зимнее утро мы быстро пронеслись по Тверской, через Триумфальную Арку у Брестского вокзала и затем повернули на широкое Ленинградское шоссе. Полковник Бойер вежливо предложил мне закурить и затем заговорил:

Для человека, никогда не бывшего военным, вы обладаете изумительными военными познаниями. Товарищ Карахан вчера ознакомился с материалом о вас и очень заинтересовался вами. Не менее заинтересовав он был вашим вчерашним сообщением о мобилизации.

– Мое сообщение соответствовало истине? – осведомился я.

– Боюсь, что да, – ответил улыбаясь Бойер.

– В таком случае мне суждено поднять в Европе немалую шумиху, – самодовольно ответил я.

– О нет, – ответил по-прежнему улыбаясь Бойер, – ваше сообщение не достигнет своей цели. Боюсь, что миллионы ваших читателей на сей раз будут лишены удовольствия читать ваше сообщение. Удовлетворитесь тем, что ваша корреспонденция заинтересовала генерала. Он тут же потребовал из информационного отдела имеющийся о вас материал, и результатом знакомства с этим материалом явилось сегодняшнее приглашение на завтрак.

Принятие цензурой мер к тому, чтобы моя корреспонденция не получила огласки, подтверждало, что мобилизация была совершившимся фактом. Я понял, что не только в этом я оказался прав, но и что мои предположения о том, что мы стоим накануне серьезных событий, также правильны.

Одновременно я попытался утешиться мыслью, что Спиду Биннею на своем двухмоторном аэроплане удалось достичь Риги и передать мою корреспонденцию в Америку. Однако я поостерегся выразить эту надежду вслух.

Мы остановились у въезда в Петровский парк. Перед Петровским дворцом я увидел несколько десятков оседланных лошадей и вестовых. Мы миновали мраморный вестибюль, в котором находилась дюжина людей из свиты Карахана, – большинство из них, судя по их цвету кожи, принадлежали к восточным народам.

Бойер отворил дверь, и я последовал за, ним.

– Нам придется подождать здесь пару минут и…

– Он оборвал фразу на полуслове, заметив, что мы находились не одни в этой комнате.

У окна стояла какая-то фигура. Когда она повернулась к нам, я узнал жену диктатора. Но какая в Лин Ларкин произошла перемена! В последний раз я видел ее в Москве одиннадцать лет тому назад – тогда на лице Лин не было ни одной морщинки, не было и следа печали. Ныне выражение лица этой гордой и своевольной ирландки совершенно изменилось. Это не была прежняя Лин Ларкин, добровольно уехавшая из Америки в изгнание.

Я мысленно подивился происшедшей в ней перемене. Была ли эта перемена следствием любви и материнства, или же ее непреклонному духу пришлось столкнуться с еще более сильной волей? Не сломил ли ее человек, фамилию которого она теперь носила?

Узнав меня, она грустно улыбнулась и протянула мне руку:

– Встреча с вами напоминает мне давно минувшие времена. Что-то повисло в воздухе. Зачем вы приехали сюда? Вы ожидаете войны? – и обратившись к Бойеру, желавшему представить нас друг другу, она добавила: – Это совершенно излишне, – мы знакомы со времени голодного года. Да, в те времена Москва была совсем иная.

– Вы правы, – согласился я с нею, – но теперь жизнь в Москве значительно легче, – нам не приходится делиться последним сухарем. С той поры много воды утекло, и вы теперь заседаете в „Белом Доме“ Москвы и хороши, как прежде.

Лицо ее несколько прояснилось, и она заметила:

– Я счастливейшая женщина в мире. Я жена великого человека и на мою долю выпало счастье сопутствовать ему в годы его возвышения. У меня трое прелестных детей, и я смею надеяться, что все то, о чем я говорила некогда на митингах в Америке, ныне осуществится.

Эти несколько патетические слова показались мне не совсем искренними, и я не поверил в счастье госпожи Карахан.

– Я вижу, что вы собираетесь сегодня с ним на прогулку, – продолжала она. – Давно, давно мне не приходилось выезжать с ним. Теперь мне приходится большую часть времени проводить дома у детей. Но сегодня я хочу приготовить ему сюрприз и поехать с ним на утреннюю прогулку. Собственно, мне здесь – в его штаб-квартире, делать нечего, но я хотела ему показать мой новый костюм для верховой езды. Он сшит по моему эскизу. Как он вам нравится? Считаете ли вы, что он соответствует моему положению жены главнокомандующего?

Прежде чем я успел ответить на ее вопрос, отворилась дверь и в комнату вошел один из адъютантов и что-то шепнул моему спутнику.

Мы встали. Лин сказала:

– Я позволю себе удовольствие лично представить вас моему мужу, – и мы втроем направились в соседний зал.

Карахан находился в нем в одиночестве и стоял у камина. Его коротко остриженные черные волосы придавали лицу выражение жесткости. Голова его была чуть наклонена вперед, а тонкий рот сжат. Он стоял спиной к камину, развернув плечи и заложив руки за спину.

Лин Ларкин остановилась в нескольких шагах от нас и взглянула на своего мужа. Последний перевел на нее свой пылающий взгляд и не подал виду, что узнает ее или хочет приветствовать ее. Наступило длительное и тягостное молчание.

– Дорогой мой, – попыталась нарушить это молчание Лин, – как тебе нравится… я думала… позволь мне представить тебе моего старого товарища… может быть, мы тебе помешали? ты занят?

Лицо Карахана оставалось по-прежнему неподвижным. Огненные глаза его продолжали впиваться в лицо стоявшей перед ним белой женщины. Я почувствовал ее смущение, и мне стало жаль ее. Молчание становилось мучительным.

– Немедленно ступай домой, – наконец-то раздался его голос. Английские слова с шипением слетали со стиснутых губ Карахана. – Дети ждут тебя. И снами с себя этот шутовской наряд, прежде чем ты покажешься им. В моей семье штаны носят только мужчины.

Лин, ни слова не говоря, повернулась и поспешила уйти. Она избегала встречи с моим взглядом, во я заметил, что губы ее дрожали. Неужели это была та самая своевольная и строптивая Лин Ларкин, которую я знавал в Бостоне и в Нью-Йорке? Неужели то была та самая Лин Ларкин, призывавшая рабочих к восстанию и проповедовавшая мировую революцию и террор?

Бойер и я молча созерцали эту тягостную сцену. Казалось, Карахан не заметил нас. Лишь после того, как дверь захлопнулась за его женой, он повернулся ко мне, и его глаза пристально осмотрели меня с головы до пят.

Казалось, он изучает меня, и хоть этот осмотр длился всего лишь несколько секунд, они показались мне вечностью. Потом он небрежно кивнул мне головой.

– Здравствуйте, – сказал он, и голос его зазвучал чуть приветливее, чем тогда, когда он говорил со своей женой. – Мы попьем чаю и через десять минут пустимся в путь. После прогулки вы сможете позавтракать.

Он говорил по-английски с легким американским акцентом, унаследованным от Лин, бывшей его учительницы.

Стоя у камина, мы выпили несколько стаканов чаю. Тщетно пытался я заговорить о своих корреспонденциях и объявленной мобилизации – полковник Бойер беспрестанно говорил о погоде, лошадях и различных пустяках. Карахан продолжал молчать.

После чаю он направился к выходу, и мы последовали за ним. Очутившись на дворе, он указал мне на лошадь, стоявшую рядом с его лошадью. Мы вскочили в седло и в сопровождении нескольких офицеров поскакали на прогулку. Я скакал слева от Карахана; по другую сторону скакал Бойер.

– Как обстояли дела в Северной Африке в момент вашего последнего там пребывания? – спросил меня Карахан.

Я вкратце изложил ему мои впечатления о том, что мне суждено было увидеть во французской, испанской и английских армиях Африки, и постарался перевести разговор на интересовавшую меня тему:

– Ни одна из европейских держав не располагает армией, которая была бы столь же сильна, как ваша армия, имеющаяся в данное время в вашем распоряжении, или которая будет иметься в вашем распоряжении, после проведения мобилизации.

– Чьи войска в Северной Африке, по вашему, наиболее дисциплинированы? – спросил меня Карахан, не обратив внимания на мою уловку и не удостаивая меня взглядом.

Я ответил ему, что по моему мнению наиболее дисциплинированы и боеспособны фашистские отряды Муссолини, находящиеся в лучшем состоянии, чем их французские, английские и испанские соседи по фронту.

– Правда ли то, что французы и итальянцы применяют для переброски сил на фронт большие аэропланы? – продолжал он спрашивать бесстрастным тоном.

Я ответил ему, что это действительно так, и что я об этом не раз писал в своих корреспонденциях. Он помолчал мгновение, а потом переменил тему беседы.

– Какого вы мнения о румынской армии?

– Не особенно высокого, – ответил я. Я ожидал, что он улыбнется, но лицо его осталось по-прежнему бесстрастным. Он ускорил лишь бег своего коня, и Бойер и я последовали его примеру.

– Вам приходилось встречаться с Пилсудским? – спросил он, и по тону его вопроса я понял, что он достаточно полно осведомлен обо всем, что касалось меня. Мае оставалось лишь со всей откровенностью заговорить о своем прошлом.

– Да, я встретился с ним в 1921 году во время войны против вас. Вы тогда заставили нас пробежать немалое расстояние. От Киева до Варшавы. Около Брест-Литовска я чуть было не попал в плен.

Наша своеобразная беседа длилась целый час. Мы продолжали носиться по дорогам и полям, и я должен был признать, что подобное интервью было очень утомительным. Карахан продолжал задавать мне ряд вопросов военного характера. Его интересовало состояние дорог, авиации, артиллерии европейских держав, настроение населения, воинский дух армии, характеристики отдельных военачальников, короче говоря все, что я мог ему сообщить.

Возвратившись в Петровский дворец, он пригласил меня следовать за ним. Проходя через вестибюль, он небрежно ответил на приветствие своего штаба и, казалось, целиком ушел в разрешение какой-то проблемы. О чем он размышлял, оставалось для меня тайной.

Бойер и я последовали за ним в его рабочий кабинет. На сей раз он предложил нам сесть. Минуту мы помолчали. Он не сводил с меня пристального взгляда. Потом он заговорил:

– Я принял решение. Вы останетесь у меня, – или вернее, вы останетесь в Москве. Вы слишком хорошо осведомлены в военных делах, чтобы я мог вам позволить беспрепятственно передвигаться по стране. Отосланная вами вчера корреспонденция могла бы повредить моим планам, и поэтому она была задержана. Я не желаю возбуждать беспокойство среди моих соседей. Ваши предположения и расчеты соответствуют действительности. Я предпочитаю иметь дело с разумными людьми, хотя бы они и являлись моими врагами. Вам не будет дано возможности переслать ваше вчерашнее сообщение в вашу страну, и вы будете лишены права свободного передвижения по СССР. Я полагаю, что в той же мере вы и ваша газета будете заинтересованы в том, что вам будет предоставлена возможность находиться при мне: поэтому я надеюсь, что вы останетесь здесь по доброй воле. В информационном материале о вас я нашел письмо к вам генерала Першинга. Он писал вам:

„Вы всегда были мужественны и честны, и я приношу вам свою благодарность.“ Першинг никогда не бросался словами. Поэтому, я надеюсь, что могу вам довериться и предоставляю вам выбор – угодно вам быть арестованным, или вы дадите мне свое честное слово? В последнем случае вы будете оставлены под надзором Бойера, что отнюдь не означает для вас каких-либо лишений. Разумеется, этот надзор будет распространен и на ваше бюро, и на вашу секретаршу, и на летчика. Полагаю, что в моих условиях нет ничего обременительного для вас – я думаю, что ваше пребывание здесь будет не лишено для вас и для вашей газеты интереса. Если вы дадите мне слово, что не будете пытаться посылать за границу сообщения, минуя нашу цензуру, то вам будет предоставлена возможность всюду бывать и в первую очередь получать всю информацию. Однако ваши корреспонденции не должны содержать ничего, что могло бы повредить нашим военным интересам. Я не ставу от вас требовать, чтобы вы подтасовывали какие-нибудь факты, также я не собираюсь использовать ваше пребывание в Москве в своих агитационных целях. Я в этом не нуждаюсь.

Он замолчал, и я спросил его, будет ли мне разрешено сообщить о том, в каком положении я очутился, в редакцию своей газеты.

– Если вы мне дадите свое честное слово, то я предоставлю вам эту возможность.

– Могу ли я вам дать честное слово на время, – впредь до получения ответа от моей редакции?

Он помолчал мгновение, а потом добавил:

– Разумеется. Но при условии, что ваше сообщение редакции будет просмотрено Бойером.

Карахан поднялся, и мы с Бойером последовали его примеру.

– Завтра утром после получения ответа я снова повидаю вас, – сказал Карахан, и мы направились к выходу.

Бойер проводил меня обратно в Москву. Вряд ли можно было пожелать себе более приятного и необременительного тюремщика, чем Бойер. Он был очень добродушен и особого значения возложенным на него обязанностям не придавал.

Возвратившись к себе в отель, я заметил, что у дверей моей комнаты стояли двое часовых. По знаку Бойера, они отошли в сторону, и мы вошли в комнату. В комнате оказалось еще двое часовых. Уайт Додж и Марго Дениссон сидели на диване перед камином.

– Что случилось? – спросил Додж, увидев меня.

– Я собрался навестить вас, и пока я разговаривал с вашей секретаршей, сюда вошли военные и объявили вам, что мы арестованы. Надеюсь, это не находится ни в какой связи с вашим заступничеством за меня в ГБУ?

– Это не имеет к вам никакого отношения, – поспешил я заверить Доджа, – всего лишь маленький конфликт с цензурой. Мисс Марго, берегите наши редакционные тайны, не забывайте, что мистер Додж наш конкурент.

– Наши редакционные дела в порядке, – ответила девушка, – за исключением одного. От Спида нет никаких известий.

Впервые я слышал, чтобы Марго называла Спида по имени, и мне почудилось, что в ее голосе зазвучало опасение за его судьбу. Очень возможно, что зная, какое значение имело сообщение, которое он вез, он рискнул на какую-нибудь головоломную авантюру, лишь бы добиться цели.

– Если речь идет о вашем пилоте мистере Биннее, – заметил Бойер, прочтя какое-то донесение, врученное ему одним из военных, – то я могу сообщить, что он сидит под арестом на аэродроме.

Бойер направился к телефону и долго о чем-то беседовал на русском языке. Очевидно, разговор забавлял его, потому что поминутно он разражался взрывами хохота. Затем, повесив трубку, он сказал:

– Товарищ Гиббонс, ваш молодой пилот основательно поработал кулаками, но все же ему пришлось убедиться, что одному со всей нашей армией не справиться. Наша воздушная разведка обнаружила его аэроплан как раз в тот момент, когда он направлялся к пограничной станции Себеж, пытаясь перелететь границу, вопреки установленным на сей предмет правилам. Его заставили снизиться и арестовали. При этом он оказал ожесточенное сопротивление. Ночным поездом его доставили в Москву, и, если вам угодно, я распоряжусь, чтобы его доставили сюда.

– Надеюсь, он не ранен? – спросила, обеспокоившись, Марго.

– Ого! – воскликнул Бойер и многозначительно улыбнулся девушке. – Прелестная дама заинтересована не на шутку судьбой своего заоблачного рыцаря. Смею заверить прелестную даму, что он не пострадал, – но нашим авиаторам он нанес ряд ушибов, и надо полагать, что они при первом удобном случае рассчитаются с ним.

– Надеюсь, вы его не упрячете в ГПУ, – заметил Додж.

Полчаса спустя к нам явился Спид, сопутствуемый двумя конвоирами. Увидев его, мы громко расхохотались. Один глаз его был сильно подбит и отливал всеми цветами радуги.

Пока Додж завтракал, а Спид переодевался, я составил телеграмму, адресованную моей редакции. В телеграмме этой излагалось предложение Карахана и запрашивалось, как поступить в этом случае.

Бойер наложил на телеграмму свою визу, и она была отправлена с одним из караульных солдат на телеграф. Затем мы сели за стол и плотно позавтракали. Пиршество наше возглавлялось по-прежнему настроенным на добродушный лад Бойером.

Бинней за завтраком рассказал о своей стычке с летчиками и о том, как его арестовали. Бойер предложил тост за наше здоровье, и мы провели весь день в милой беседе, ожидая ответа из Чикаго.

Поздно ночью я получил телеграмму. Ее содержание гласило:

„Срочно.

1 ноября 1832 года из Чикаго.

Гиббонсу Москва.

Дайте слово останьтесь у Карахана точка Ежедневно телеграфируйте о событиях точка Огромный интерес во всем мире

Чикаго Трибюн“

И таким образом мне не осталось ничего другого, как дать Карахану свое честное слово и остаться в Москве.

Я обещал Карахану, что все мои корреспонденции будут проходить через цензуру, и подучил в ответ заверения, что буду иметь возможность знакомиться со всем, что могло для меня представить какой-нибудь интерес.

Бойер, официально числившийся моим цензором инадсмотрщиком, на самом деле оказался моим товарищем и неразлучным спутником.

Установившиеся с ним отношения, которым суждено было развиться в дружбу, впоследствии сыграли немаловажную роль. Более чем когда-либо я был убежден в том, что мне суждено стать свидетелем значительных событий, но то, чему я стал свидетелем, превзошло все мои ожидания.

Ежедневно я отсылал несколько телеграмм, но в них не было ничего кроме официальных материалов, полученных от приближенных диктатора. Карахан удовлетворил мою просьбу и дал мне свое первое интервью, во при этом он столь тщательно скрыл свои мысли и планы, что интервью это не достигло своей цели и не произвело особого впечатления. Я украсил интервью портретом этого европеизированного азиата, продолжавшего быть для всего мира загадкой. Впрочем, в такой же мере загадкой он являлся и для меня.

Особенный интерес я питал к быстрому усилению военной мощи Карахана. Я писал десятки статей и корреспонденций на эту тему, но все они неизменно застревали. Бойер, по-прежнему приветливо улыбавшийся, запрещал мне их отправку, замечая:

– Повремените! Еще рано!

Я был свидетелем получения в течение восемнадцати месяцев тысяч автомобилей. Огромное количество подержанных машин, забивших американский рывок, прибыло в Москву через Черное море, Тихий океан, Балтийское море – и было приведено в порядок на фабриках, на которых работали сотни немецких механиков.

Неисчислимое количество аэропланов прибыло в Москву из Японии, Чехословакии, Германии и Австрии, и снова немецкие инженеры, работавшие на всех авиационных фабриках, собрали эти машины и привели их в боевую готовность.

Фабрики, построенные в 1929 году Фордом и Дженераль-Электрик, были значительно расширены и увеличены.

Большие запасы фосгена, оставшиеся после мировой войны и неизвестно куда исчезнувшие из Германии после заключения в 1918 году мира, покоились в подземных подвалах русских крепостей. В 1931 и 1932 году были пущены в ход новые огромные химические фабрики, изготовлявшие взрывчатые вещества.

Советская армия по-прежнему была вооружена устаревшими винтовками, но одновременно шло тайное производство пулеметов и автоматических ружей, с тем, чтобы в решающий момент армия оказалась перевооруженной.

Мои корреспонденции о массовой реквизиции лошадей в Монголии и Сибири стали жертвой красного карандаша цензуры. Та же участь постигла и мою корреспонденцию о продовольственных реквизициях на нужды армии.

Недостаток предметов первой необходимости в СССР привел к тому, что снова население было посажено на норму и ограничено в своем потреблении. Это однако не помешало радиостанциям СССР уверять своих слушателей в том, что во всех продовольственных затруднениях повинны империалисты всего мира.

Агитаторы беспрестанно говорили об опасностях надвигавшейся войны и о раскрытых заговорах контрреволюционеров.

1 декабря вспыхнули волнения в Бессарабии. Тысячи бессарабских крестьян направились в Бухарест, чтобы поведать о своих бедах румынскому королю.

События в Бессарабии ничем не отличались от волнений, вспыхивавших там в предшествующие годы. Столь же незначительно по своим последствиям должно было быть и передвижение румынских военных частей на линии Днестра, но Карахан использовал эти события для переброски частей красной армии к западной границе.

В Одессе, Киеве, Гомеле, Минске и Смоленске формировались армии, и все железные дороги на запад от Москвы были загружены эшелонами. Мне стало известным, что крупные силы были переброшены из Поволжья в Харьков и Екатеринослав.

Разумеется, мои корреспонденции об этих военных приготовлениях попали под запрет, но все же кое-какие сведения о мобилизации проникли в европейскую печать.

Карахан предоставил в мое распоряжение несколько официальных сообщений, из которых некоторые были пересланы мной в Чикаго. Официальная информация московского правительства гласила, что нет ни одной части красной армии, которая находилась бы в двадцатимильной пограничной полосе и что мероприятия Москвы носят лишь оборонительный характер.

Сообщения из европейского бюро „Чикаго Трибюн“ информировали меня об охватившей Европу боязни. В декабре 1932 года Франция, Испания и Англия прекратили переброску новых сил в Северную Африку и все внимание сосредоточилось на Москве.

И, наконец, в канун Нового года последовало решающее событие – загадочный взрыв адской машины в советском полпредстве в Варшаве. Полпред Игорь Ядарь и восемь человек дипломатической миссии были убиты.

Сообщение об этой катастрофе достигло Москвы на рассвете.

Тут же оно было опубликовано по радио. Лишь теперь стало ясным, как близка и непосредственна была угроза войны. Все взоры обратились на красного диктатора.

Польский посланник в Москве посетил Карахана и выразил свое глубочайшее сожаление по поводу происшедшего.

Но Карахан оставался невозмутим. Он указал, что вот уже второй полпред погибает в Варшаве от руки террориста. В прошлом дипломатические шаги ни к чему не привели.

– Польша не сочла нужным защитить нашего посла, – сказал Карахан и, улыбнувшись польскому послу, добавил:

– Варшавских убийц будет судить в Варшаве наш военный трибунал!

Это было объявлением войны…

4

2 января 1933 года Карахан перешел польскую границу. Завоевание Европы его войсками началось.

Первое мое сообщение о начале военных действий гласило так:

„Срочно

Минск 2 января 1933 двенадцать часов дня Флойд Гиббонс

Наступление советских войск на Польшу началось сегодня под личным руководством Карахана точка Наступление развертывается на фронте протяжением в шестьсот пятьдесят километров точка Красные войска вторглись на тридцать километров на польскую территорию точка Фронт растянулся от Минска до Каменец-Подольска точка Польское сопротивление сломлено точка Интервьюировал командующего красной армией точка Бинней вылетает подробным сообщением в Ригу точка

Гиббонс“

Отлет Спида с Минского аэродрома произвел эффектное впечатление. Спид расписал плоскости аэроплана американскими цветами, на которых красовались буквы „С“, вписанные в зеленый круг.

Эта же буква красовалась у нас на рукавах и обозначала, что мы являемся официальными военными корреспондентами, непосредственного участия в военных действиях не принимающими.

Ночью штаб-квартира Карахана помещалась в Гомеле, но вскоре после полуночи он вылетел в сопровождении офицеров своего штаба на фронт.

Бойер, Спид и я вылетели следом за авиационным отрядом, эскортировавшим Карахана на нашем аппарате.

– Открытие военных действий в это время года противоречит всем моим сведениям в военном деле, – заметил я Бойеру. – Снега и морозы сильно затруднят продвижение войск. Весь план военных действий представляется мне очень рискованным. Эта война разразилась еще неожиданнее, чем мировая война. Без предварительных переговоров, без ультиматума. Весна или лето более пригодны для открытия военных действий.

– Вы рассуждаете, словно вы были бы польским генералом, – заметил улыбаясь Бойер. – Во всяком случае мы убеждены в том, что польский генеральный штаб рассуждает таким же образом. И в этом кроется весь смысл Карахановского плана: неожиданное наступление, гибкость организации, быстрота действий. Можете не сомневаться в том, что Карахан все обдумал и не станет действовать по шаблону. Пилсудский стар, и во всем польском штабе нет ни одного человека, который был бы моложе шестидесяти лет. Все эти старцы не могут себе представить, что можно воевать зимой. Не забудьте, что Карахану всего лишь тридцать два года. Это борьба молодежи против старшего поколения, и не приходится сомневаться в том, что молодость победит. Мороз и снега не страшат нас – наши передовые части состоят из сибирских формирований. Им русско-польская граница покажется Ривьерой.

– Поживем – увидим, – перебил я его, потому что мне хотелось часок соснуть до утра. Он замолчал, и я попытался задремать.

Рассвет наступил поздно. Мы продолжали лететь на север, приближаясь к фронту. Не раз нас обгоняли эскадрильи советских боевых аэропланов, направлявшихся на запад. Нам пришлось наблюдать издали за несколькими воздушными стычками красных летчиков с польскими авиаторами.

Красные во много раз превосходили численностью неприятельскую воздушную разведку.

Внизу под нами на дорогах виднелись колонны направлявшихся на фронт солдат. Иногда на полях виднелись отряды кавалерии, утопавшие по колено в снегу. На западе виднелись клубы дыма – должно быть, горели селения, подожженные бомбами, сброшенными с аэропланов.

Наконец-то мы снизились поблизости от какого-то селения, расположенного у железной дороги. Аэроплан Карахана прибыл несколькими минутами ранее, и когда мы вылезли из машины, к нам обратился один из штабных офицеров. Бойер перевел мне сказанное офицером:

– Мы находимся в польском местечке Лаква. Мы позавтракаем здесь – фронт отодвинулся на запад, – все развивается так, как предполагал наш командующий. Спид, поспешите напоить ваши моторы, – скоро снова двинемся в путь.

Вскоре мы полетели, взяв курс на северо-запад. На западе виднелся густой ряд столбов дыма, вытянувшихся, словно нескончаемая аллея деревьев.

Незадолго до полудня мы спустились в Минске, где располагалась ставка действующей армии. Там я и составил сообщение, приведенное ранее. После отлета Биннея Бойер предоставил в мое распоряжение один из штабных аэропланов.

Русское наступление на запад развертывалось вдоль железнодорожных линий: Минск, Ленино, Буг и Каменец-Подольск. Вслед за инженерными частями, приводившими в порядок железнодорожное полотно, шли эшелоны.

Параллельно железнодорожному полотну шли бесконечные вереницы тракторов, поставленных на полозья. Сверху все это казалось каким-то переселением народов.

После обеда мы спустились в занятом польском селении Остроге, из которого была установлена непосредственная телефонная связь с Москвой. Бойер разрешил мне отослать вторую корреспонденцию, и я вызвал но телефону мое московское бюро и продиктовал сообщение Марго Дениссон.

При этом я упомянул о быстром продвижении красных войск вперед и о доблести польских улан, тщетно пытавшихся задержать неприятеля и оказывавших отчаянное сопротивление.

В своем сообщении я подробно описал методы наступления красных, растянувшихся по всему протяжению фронта; польская артиллерия не могла нанести им достаточно ощутительного урона. Упомянул я также о том, как были удивлены красные командующие армиями, когда обнаружили, что на ряде участков фронта отсутствовали проволочные заграждения. Наступление развернулось настолько неожиданно, что польские части не успели установить проволочных заграждений, хоть в их распоряжении и имелись мотки колючей проволоки.

Польша готовилась к возможному столкновению с Москвой с 1919 года, и все же наступление Карахана застало ее совершенно врасплох.

– Спид с вами? – осведомилась у меня Марго, приняв сообщение. Я сказал ей, что Спид вылетел в Ригу, и спросил у нее, что с Уайтом Доджем.

– Бедняга в отвратительном настроении, – ответила она. – Дело его еще не уладилось и его не хотят пропустить на фронт.

Несмотря на то, что Додж был моим конкурентом, мне стало жаль его. Но мое внимание было привлечено более важными событиями. Лишь поздно ночью я узнал о том, что СССР в этой войне с Польшей обрела союзника.

Маленькая, но боеспособная литовская армия выступила в поход, и операции ее были настолько согласованы с операциями Карахана, что можно было предположить, что она состояла под его командованием. По мере развития наступления красных литовская армия продвигалась к Вильно, городу, отторгнутому у Литвы в 1920 году.

Литва, порожденная Версальским договором и чувствовавшая себя в кругу остальных государств пасынком, решила самостоятельно отомстить за нанесенную ей польским соседом рану.

Пилсудский обратился с призывом к остальным государствам Малой Антанты: к Чехословакии, к Румынии и Югославии.

В соответствии с существовавшим договором, за которым скрывалась Франция, в Бухаресте, Праге и Белграде была объявлена мобилизация.

– Я раздобыл последнее сообщение неприятельского радио, – объявил Бойер, входя ко мне с листком бумаги. – Малая Антанта собралась на совещание в Праге и решила выступить на помощь Польше. Теперь игра начинается всерьез. Карточный домик Европы заколебался.

Я тут же заказал разговор с Москвой и сообщил Марго полученные сведения.

В ответ Марго объявила мне, что в Москве состоялись бурные демонстрации в пользу войны.

– По улицам проходят огромные массы народа. Демонстранты поют интернационал и носят портреты Карахана. Мобилизация, объявленная в государствах Малой Антанты, будет истолкована как дальнейший шаг капиталистического мира, направленный против Москвы.

Я повесил трубку и обратился к Бойеру:

– Что дальше?

– Ваш аэроплан находится здесь. (Мы находились в польском городке в Тарнополе). Мы сейчас вылетаем с главнокомандующим на юг.

На следующий день мы вылетели следом за аэропланом Карахана и полетели вдоль линии фронта на юг до Одессы и затем снова поднялись обратно. Ответ, данный Караханом на присоединение к польской армии румынских, югославских и чешских сил, последовал очень быстро и превосходил быстротой даже быстроту наступления на Польшу.

На протяжении трехсотверстной полосы от Тирасполя до Каменец-Подольска азиатская конница Карахана переправилась через Днестр и перешла в наступление.

Маленькие румынские гарнизоны на западном берегу реки тщетно пытались организовать сопротивление. Восставшие бессарабские крестьяне встретили наступавших, как избавителей, и еще более затруднили оборону страны.

Наступление красных развивалось с быстротой лесного пожара. Красные войска, поддержанные воздушными силами Карахана, двигались вглубь неприятельской страны, развертывая наступление вдоль железных дорог и шоссе. На севере войска Карахана завяли Черновины, главный город Буковины, на юге в Добрудже подняли восстание болгары и, выбросив красный флаг, заставили румын перенести часть войск на этот новый фронт.

Марго сообщила Биннею по телефону о том, что случилось в последние часы в Москве. Малая Антанта обратилась к Франции и Англии с призывом выслать в Черное море эскадру. В ответ на это Москва обнародовала соглашение, заключенное ей с Кемаль-пашой: Дарданеллы были минированы и проход иностранным судам закрыт.

Главным союзником Карахана была погода. Дороги были засыпаны снегом, затруднявшим передвижение французских грузовых автомобилей, тогда как красная кавалерия преодолевала это препятствие без труда.

В Румынии климат был мягче, но там на помощь наступавшим пришли бессарабские крестьяне и слабая организация румынской армии.

На десятый день после начала войны войска Карахана заняли столицу Румынии – Бухарест. Бойер и я немедленно же выехали в штабном автомобиле в занятую столицу и прибыли туда вслед за занявшей город кавалерией. Город так же, как и во времена мировой войны, когда его занял Макензен, сдался без боя.

В отеле „Афины“ мы должны были встретиться с Марго, которая должна была прилететь вместе со Спидом из Москвы.

Еще до их прибытия я имел возможность отправить сообщение в две тысячи слов о разгроме румынской армии и падении Бухареста. Мне это удалось сделать ври помощи радиостанцию Бухареста, потому что румыны в панике отступления не успели ее разрушить.

После обеда мы вылетели в Варшаву. Марго сидела рядом со Спидом за рулем, а я с Бойером склонился в кабинке аэроплана над картами. Неожиданно, к вящему своему изумлению, мы увидели рядом с вами Бинеея. Аэроплан летел на высоте тысячи пятисот метров.

– Господи! – воскликнул Бойер, – кто же управляет аэропланом?

– Марго, – ответил улыбаясь Бинней. – Я успел по дороге из Москвы в Бухарест обучить ее авиационному искусству. Она еще не умеет подыматься и опускаться, но на такой высоте может без особой опаски управлять машиной. Я назначил ее своим заместителем.

Я отослал Биннея обратно к рулю. Мы продолжали лететь в северном направлении и миновали захваченные нами города Львов и Черновицы, – красные войска развивали свое наступление в направлении Карпат.

Пролетая над Галицией, я вспомнил о сотнях тысяч австрийцев и русских, павших в мировую войну под Перемышлем, и обратил внимание Бойера на то, что Карахан развивает свое наступление в том же направлении, в каком развивалось оно в 1914 и 1915 году.

– Но царской армии не удалось добиться успеха, – заметил Бойер. – Карахан идет по стопам полководца, значительно более крупного, чем генералы Романова. Первым полководцем, проложившим себе путь через горы, был человек желтой расы.

– Кто?

– Примерно, семьсот лет тому назад и также в январе месяце, – если мне не изменяет память, – это было в 1241 году, – Чингиз-Хан выслал сюда одного из своих полководцев, Сабутая, который перешел Карпаты и спустился в венгерскую равнину. Вам, должно быть, известно, что Карахан очень внимательно изучал походы Чингиз-Хана. Очень возможно, что вам суждено увидеть в ближайшие недели многое, напоминающее походы великого полководца прошлого. – И Бойер многозначительно улыбнулся.

На следующее утро мы снизились в Праге, в правобережном предместье Варшавы. В течение ночи поляки очистили Варшаву, и в половине одиннадцатого утра с балкона гостиницы „Бристоль“ мы были свидетелями триумфального въезда, Карахана во главе своей конницы в город.

Несмотря на то, что в течение последних двух недель Карахан продвинулся со своими армиями на четыреста километров, несмотря на то, что фронт красных войск растянулся на тысячу сто километров и был вдвое длиннее западного фронта в мировую войну четырнадцатого года, несмотря на то, что он завял две неприятельских столицы и разбил польскую и румынскую армии, – Карахан не дал своим войскам даже самой краткой передышки.

На юге от Варшавы на следующий день пал очень важный в стратегическом отношении пункт – Краков, открывавший доступ в венгерскую раввину. Отныне правое крыло зажима красных находилось там. Левое крыло надвигалось со стороны Бухареста, охватывало Трансильванские Альпы и двигалось на Белград.

Центр наступления красных развивался во львовском направлении. Этот сложный и требовавший больших сил план был выполним только потому, что Карахан располагал несметным количеством войск.

Но гораздо большее значение, чем численность войск, имели эластичность и подвижность всей организации Карахана и порой нечеловеческая выносливость его людей.

Серьезное сопротивление наступлению красных было оказано в Восточной Пруссии, где против полчищ Карахана выступил германский экс-кронпринц с сорокатысячным отрядом немецких националистов. Бои в Восточной Пруссии окончились победой красных под Алленштейном.

Взрыв мины, заложенной красными в Альтгаузском туннеле, стоил жизни двум сотням солдат 283 колониального полка французской армии и предал гласности тот факт, что Франция, вопреки возражениям радикальной части правительства, оказывала втайне поддержку отступающим полякам.

На переброску французских и итальянских войск в Европу последовал новый, более сильный нажим восставших в Северной Африке. Фанатики-туареги изгнали французов из Бискры и заняли сад Аллаха. Египтяне продвинулись на линии между Каиром и Александрией. Марокканцы снова заняли Фец.

Судьба центральной Европы решилась на Прессбургской равнине. Два дня длился ожесточенный бой, начавшийся утром 20 января и закончившийся победой красных над силами Малой Антанты. Из трехсот тысяч свежих войск, участвовавших в этом сражении, две трети составляла сербская армия.

В ночь на 31 января я продиктовал сообщение об исходе боя Марго, находившейся в Варшаве. Бинней вылетел за ней и за всеми материалами нашего бюро – мы знали, что следующим нашим этапом отныне будет Вена.

Маленькая Австрия, беспомощный остаток некогда могущественной двуединой монархии, не оказала красным варварам никакого сопротивления.

Хоть правительство этой ослабленной годами голода и унижения страны и осталось консервативным, управление города перешло к более левым социалистическим кругам. Вена, некогда самый веселый город, стала самым красным городом Европы.

Ганс Брейтяер, венский диктатор, выехал навстречу Карахану и сопровождал его при торжественном въезде в город. Бойер и я следовали за ними в одном из штабных автомобилей.

Когда мы выехали на Ринг, мы увидели, что венские полицейские по-прежнему несли свою службу и регулировали уличное движение. Но теперь каждый из них стоял на посту под охраной одного всадника и одного пехотинца Карахана.

Мы расположились в Гранд-отеле, и Бойер тут же позвонил в Гофбург, некогда бывший резиденцией Франца-Иосифа, а ныне ставший штаб-квартирой Карахана.

– Скорей берите шляпу и собирайтесь в путь, – крикнул он мне, вешая трубку. – В Гофбурге происходит нечто, чего мы не должны прозевать.

Мы поспешили вниз и, когда заняли места в автомобиле, Бойер объяснил мне, что австрийское правительство во главе с монсиньором Игнатием Зейпелем и президентом Гайнишом арестовано и доставлено в Гофбург.

В числе арестованных находился и доктор Думба, бывший австро-венгерский посол в Вашингтоне.

– Карахан убьет их всех, – еказал Бойер.

У меня перехватило дыхание. Троих из числа обреченных Караханом на смерть я знал лично. Пять лет тому назад я опубликовал интервью с ними. Эти люди повсеместно пользовались симпатиями, и только благодаря их неусыпным стараниям Австрия снова приобрела некоторую устойчивость.

– Но почему? – вырвалось у меня, когда мы проехали под сводами ворот в Гофбург. – Ведь эти люди не борцы, они ничем не провинились перед Караханом. Австрия не оказала вам сопротивления. Население ведет себя очень лояльно, и в стране царит покой. Это – бессмысленноѳ убийство.

– Все то, что вы говорите, соответствует истине, за исключением одного, – ответил Бойер. – Карахан ничего бессмысленного не делает. Эти казни являются частицей общей политики террора. А террор – необходимое явление во время войны. Примерно, то же самое немцы проделали в Бельгии, но они считали необходимым всячески отрицать это. Англичане, примерно, так же действовали в Египте и в Индии. Французы применяли подобные меры в Африке и так же считали необходимым отрицать их. А разве вы, американцы, на Филиппинах и на Гаити действовали иначе? Политика Карахана состоит в том, чтобы лишить жизни несколько десятков реакционных главарей страны, и эта политика гораздо мягче и менее жестока, чем если бы он вздумал для достижения той же цели лишить жизни несколько сот ничтожеств из числа рядового населения.

– Но ведь это восстановит против вас весь мир! – вскричал я. – Неужели вам мало казней в Варшаве и в Бухаресте? Эти люди пользуются уважением во всем мире, и расправа с ними вызовет возмущение против вас.

– Совершенно верно, – согласился со мной Бойер, – это вызовет возмущение и пробудит страх перед Караханом, заставит считаться с ним. Непосредственным результатом этой меры явится то, что повсюду консервативные группы ослабеют и усилится влияние радикальных кругов. А разве это не стоит десятка жизней?

Воспоминание о том, что мне суждено было увидеть в этот день, будет живо во мне всегда.

Казни произошли во внутреннем дворике Гофбурга. Бойер подвел меня к окну, – мы находились во втором этаже, и я увидел в небольшом отдалении от себя лица осужденных. Справа от меня находился балкон, с которого Карахан взирал на эту возмутительную расправу.

Он высился на балконе во весь свой роет, и лицо его было по обыкновению неподвижно и непроницаемо. За ним стояло несколько штабных офицеров.

Несчастных вывели на двор со связанными на спине руками, и взвод китайских солдат подвел их к стене. Над головами солдат, которым суждено было прикончить их, они могли видеть жестокую желтую маску того, по чьему приказу их обрекли на смерть.

В тот момент, когда я приблизился к окну, раздался залп, и один из приговоренных к смерти упал. Убитого вынесли на носилках, и затем наступила очередь президента австрийской республики.

Встав у стены, он запрокинул голову и, не дрогнув, встретил смерть.

Следующей жертвой был доктор Зейпель. На нем была длинная черная сутана, присвоенная его ордену, и четырехугольный берет. На губах его змеилась тонкая улыбка. Он встретил смерть спокойно, с верой в Бога.

Потом мне суждено было присутствовать при смерти несчастного доктора Думба. Он умер столь же достойно, как и жил.

Тщетно обратил я к Карахану молящий взгляд, – лицо его было по-прежнему строго и непроницаемо. Мольба была бесполезной. Глаза его пристально смотрели на несчастных – он был воплощением безжалостной жестокости.

– Это ужасно, – прошептал я, обращаясь к Бойеру. – Я должен уйти отсюда, – я не могу вынести этого. Ведь эти люди были моими друзьями. Это самое ужасное, что мне когда-либо суждено было пережить.

Мы возвратились в отель. Я подбодрил себя несколькими глотками алкоголя и засел за работу, пытаясь изложить на бумаге виденное. Бойер сказал мне, что моя корреспонденция о бессудных казнях будет пропущена. Я вправе сообщить газетам все, чему был свидетелем.

– Сообщите все, – сказал он. – Пусть мир знает, какая сила пробудилась на востоке.

После обеда весь мир с трепетом читал мою телеграмму в четыре тысячи слов, в которой описывалась смерть членов австрийского правительства. Незачем говорить, что сообщение мое произвело на всех ужасное впечатление. Весь мир содрогнулся при вести об этой жестокости.

Позднее я узнал, что в Чикаго мое сообщение вызвало сильные опасения за мою судьбу. В редакции предположили, что меня за мое откровенное сообщение ожидает участь бедных австрийцев.

Там не представляли себе, что в намерения Карахана входило вселить ужас в весь мир, и что он намеренно дал мне возможность рассказать о том, чему мне суждено было быть свидетелем.

После обеда в Вену прибыли Спид Бинней и Марго Дениссон. Мы занялись устройством бюро в отеле, и Спид рассказал мне, что моя светловолосая секретарша в течение всего пути самостоятельно управляла аэропланом.

– Если война не прекратится столь же неожиданно, как началась, то Марго научится и подъему и спуску, – добавил Спид.

– Об этом вам нечего беспокоиться, – заметил Бойер. – Вам суждено еще сегодня быть свидетелем дальнейшего развертывания событий. Имею честь довести до вашего сведения, что перед нами теперь новый враг – первый в Европе, достаточно смелый для того, чтобы бросить вызов Карахану. Итальянская армия перешла через Бреннер и наступает на Инсбрук. Одновременно итальянские войска наступают вдоль железнодорожных линий Триест-Лайбах и Фиуме-Аграм.

– Трижды „ура“ в честь старины Муссолини! – закричал Бинней.

– Скоро ему придется призадуматься над тем, на что он решился. Наши войска спешно перебрасываются в юго-западном направлении. Воздушные силы уже вступили в бой с неприятелем, и вскоре мы войдем в соприкосновение с ним и на земле. Выступление Муссолини как нельзя более соответствует планам Карахана. Для австрийцев это удобный случай отомстить за все унижения и угрозы, раздававшиеся по адресу Австрии со стороны южного соседа. Все население Австрии станет под знамена Карахана.

В ту же ночь итальянцы дали знать о себе в тылу красных. Огромная неприятельская воздушная эскадра появилась над Веной и подвергла город отчаянной воздушной бомбардировке.

Одна из бомб упала во двор, на котором утром происходили казни, и вырыла воронку в тридцать метров в диаметре. От сотрясения в Гофбурге полопались все стекла, и несколько осколков стекла упали в кровать, в которой спал Карахан.

Поднявшиеся ввысь аэропланы красных тут же вступили в бой с неприятелем, и над городом при лунном свете разыгралось воздушное сражение.

В этом сражении итальянцы потеряли семь бомбометов и тринадцать легких аэропланов. На одном из боевых итальянских аэропланов в качестве пилота находился маститый итальянский поэт Габриель Д’Аннунцио, впервые совершивший полет над Веной в 1918 году во время борьбы австрийцев и итальянцев у Изонцо.

На следующий день мы вспомнили о том, что во времена первого полета Д’Аннунцио сбрасывал в Вену итальянские прокламации. Теперь речь шла ие о театральном жесте, а о более существенном. Муссолини послал поэта в полет, снабдив его большим количеством бомб и взрывчатого вещества. Д’Аннунцио выполнил возложенную на него задачу и поплатился жизнью за свое мужество.

Карахан продолжал из Вены руководить подготовкой боев на итальянском фронте и часто вылетал на аэроплане на фронт.

На севере продолжавшие развивать наступление войска достигли Познани. Наступавшие из Лодзи и Кракова войска перешли немецкую границу и заняли Бреславль.

3-го февраля полчища Карахана натолкнулись у Коллина в Эльбетале, в пятидесяти километрах от Праги, на остатки чехословацкой армии, находившейся под командованием генерала Гайда.

Красным уничтожение остатков героически сопротивлявшейся армии обошлось в шестьдесят тысяч людей.

Через два дня красные заняли Прагу, и 8-го февраля войска Карахана заняли Пильзен, в котором находились огромные орудийные фабрики, изготовлявшие во время войны 1914 года исполинские сорокадвухсантиметровые орудия.

– Занятие Пильзена, – пояснил я Спиду, – самое крупное достижение Карахана в этой войне. Пильзен – это арсенал центральной Европы.

– И одновременно город, в котором водится лучшее пиво в мире, – подхватил Спид. – Под пивоварней находится подземное озеро пива, а крыша на доме бургомистра выложена окороками. Вот где нам следовало бы разбить свое бюро.

6-го февраля, после долгих мытарств, Уайт Додж прибыл в Вену и сообщил нам о наступлении советских войск, миновавших Трансильванию, на Белград.

– Я ожидал, что сербы будут защищать свою столицу, – продолжал Додж, – но после того, как красный Наполеон уничтожил три четверти их армии под Прессбургом, им ничего другого не осталось, как без боя очистить город. Королева Мария вместе с маленьким Михаилом бежала в Белград к супруге Александра, и обе королевских семьи вылетели из Белграда на аэроплане. Я полагаю, что в настоящее время они находятся у короля Зогу в Албании. О местонахождении Кароля ничего не известно, и я полагаю, что и он направился туда же. Югославия целиком во власти красных – бои там закончены. Распри между сербами, кроатами и словенами привели к тому, что красным удалось без особых усилий занять всю страну. Все эти народы мечтают об автономии, и советское командование обещало им ее. Примерно таково же положение в Греции с македонцами. Болгария пытается сохранить нейтралитет, но это явно безнадежная попытка. Король Борис покинул страну.

– А что с Венгрией?

– Она в руках красных, – ответил Додж. – И венгров винить в этом не приходится. Версальский договор разоружил их, и теперь, когда они очутились в окружении победоносных красных войск, они не смогли оказать сопротивления. В Будапеште снова у власти красные, как во времена Бела-Куна. Адмирал Хорти бежал. По пути на Прессбург Карахан не встретил сопротивления. Не следует упускать из виду, что мадьяры в прошлом азиаты, и теперь многие сочли нужным уверять, что состоят в кровном родстве с полчищами Карахана.

Каждый новый день приносил множество сообщений – пороховой погреб Европы взлетел на воздух. Мои сообщения в Америку порой достигали двух тысяч слов. Все происходившее в центральной Европе нагнало на западные страны и Америку ужас.

В то время, как на итальянском фронте шла подготовка к решающему сражению, центр военных действий передвинулся на север.

Я поручил Марго руководство нашим бюро в Вене и вылетел с Биннеем в Берлин. Со времени вторжения в Силезию Германия дважды, хоть и не особенно решительно, протестовала против нарушения ее нейтралитета.

Лондонская и парижская пресса откровенно сообщала, что между германским правительством и Караханом существует тайный договор, предусматривающий пропуск красных армий через Германию.

Берлинская пресса категорически запротестовала против этого обвинения и переложила всю ответственность за происходящее на Францию и Англию, лишивших по Версальскому договору Германию какой бы то ни было возможности сопротивляться.

В полночь мы снизились на Темпельгофском аэродроме, и я поехал по пустынным улицам в отель „Адлон“, в котором помещалось бюро „Чикаго Трибюн“.

Загрид Шульц, наш корреспондент, владевший множеством иностранных языков, находился в этот поздний час у себя в бюро.

– Я рад вашему приезду, – сказал он. – Право, пора, чтобы Чикаго сменила меня. В течение последней недели мне приходилось работать по двадцать часов в сутки. Мы накануне путча – все данные указывают на это.

– Я доверяю вам, Зигрид. Кто мог бы быть лучше вас осведомлен обо всем этом? Ведь вы предсказали все восстания, разыгравшиеся в Германии после свержения кайзера.

– Но это восстание превзойдет все прежние, – заметил Зигрид. – Наши красные сильнее сейчас, чем когда-либо, тогда как правые организации сильно ослаблены. После разгрома Штальгельма в восточной Пруссии коммунисты – единственная организованная сила, и поговаривают, что они сумели проникнуть даже в рейхсвер и ряды полиции. Затем у нас царит очень большая неприязнь к бывшим союзникам. Страна претерпела многое и совершенно безоружна. За все это ответственность возлагается на Версальский договор. И все, что может освободить Германию от версальского преступления, – так называют здесь этот мир, – будет встречено с распростертыми объятиями.

– Но разве Германия уже забыла об ужасах французской оккупации и расквартированных на Рейне неграх? – спросил я. – Разве Германия не знает, что войска Карахана сформированы главным образом из азиатов, впервые празднующих победу над белой расой? Неужели ваши мужчины не понимают, что означают для этих полчищ белые женщины?

– О да, – ответил он. – Германии суждено было испытать много тяжелого, и поэтому она предпочитает видеть войска Карахана в качестве союзников по оружию, чем в качестве врага-победителя.

В соответствии с предсказаниями Шульца на следующий день в Берлине произошел государственный переворот. Тысячи демонстрантов, в большинстве своем члены германской коммунистической партии, вышли на Унтер-ден-Линден и миновали Бранденбургские ворота.

Правительственные войска, занимавшие улицы, не оказывали им сопротивления.

Без пролития капли крови столица Германии перешла на сторону Карахана и попала в руки коммунистов.

В Гамбурге, Бремене и Штеттине состоялись демонстрации в честь Карахана – портрет желтого завоевателя несли впереди процессии вышедших на улицы с красными флагами.

К вечеру правительство Германии вышло в отставку, и было объявлено о диктатуре пролетариата, возглавляемого агентом третьего интернационала Эрихом Шульценбергером.

Это изменение политического строя Германии, происшедшее 10 февраля 1933 года, явилось немаловажным событием для всей остальной Европы.

В восточной Пруссии, Саксонии и Баварии образовались большие отряды рейхсвера, примкнувшие к наступлению Карахана и направившиеся вместе с его войсками на запад.

Бннней и я вылетели обратно в Вену. Несмотря на то, что мы прибыли на рассвете, мы застали в Гранд-отеле ожидавшую нашего прибытия Марго. Лицо ее было серьезно:

– В Вену прибыла жена Карахана, – объявила она нам. – Я хотела сообщить вам об этом до прихода Бойера. Карахан запретил ей выезжать из Москвы. Я предполагаю, что ему уже известно об ее отъезде, но вряд ли он осведомлен о том, что она прибыла в Вену.

– Где она? – спросил я.

– Она в моей спальне, – ответила. Марго. – Она прибыла в ночь после вашего отъезда в Берлин и осведомилась о вас. Я представилась ей в качестве вашей секретарши и сказала, что вы вылетели в Германию. Она объяснила мне всю тяжесть своего положения и сказала, что хочет подождать вашего возвращения в Вену. Удалить ее отсюда я не решилась. Надеюсь, я ничего скверного не натворила.

Приезд Лин создавал ряд затруднений, которые могли повлечь за собой непредвиденные последствия. Для меня Лин была белой женщиной, американкой, ринувшейся в самый центр ужасов войны и попавшей между жерновами военной машины. Ее муж возглавлял эту бойню и одновременно являлся отцом ее детей.

Я вспомнил о том унижении, которому Карахан подверг ее в последнюю нашу встречу в Москве. Чего можно было ожидать от него сейчас, когда он узнает, что она последовала за ним на фронт и, нарушив его запрет, вздумала явиться к нему в ставку?

И как он будет реагировать на мой поступок, когда узнает, что несчастная женщина нашла убежище у меня?

Я было хотел принять определенное решение и сделать вид, что мне ничего неизвестно об ее прибытии и уклониться от встречи с нею, но в это мгновение дверь в соседнюю комнату отворилась, и на пороге предстала Лин Карахан.

– Пожалуйста, пройдите с ней в соседнюю комнату, – взмолилась Марго. – Бойер может ежеминутно прийти сюда.

Я схватил протянутую ко мне руку Лин и последовал за ней в соседнюю комнату.

– Я знаю, что мне не следовало этого делать, – сказала она. – Знаю, что это может иметь ужасные последствия, если он застанет меня у вас. Ведь он в своем гневе дьявольски жесток.

– Так почему же вы приехали сюда?

– Для того, чтобы находиться поблизости от него, хотя бы я и рисковала тем самым навлечь на себя его гнев. Я знаю, что мое присутствие здесь излишне, но я не могла поступить иначе. Я более не та девушка, которую вы некогда знавали. Я стала иным человеком – я его жена и мать его детей. Он превратил меня в свою рабыню. И я люблю его.

И снова я поразился силе этого человека, сумевшего поработить эту некогда непокорную и своевольную американку и превратить ее в азиатскую покорную женщину.

– Чем я могу быть полезным вам, Лин? Ваше присутствие здесь несколько усложняет положение вещей. Агенты Карахана несомненно выследят вас. Что я могу сделать для вас?

– Ничего. Разрешите мне остаться в комнате Марго. Я буду столоваться там и не стану выходить из нее. Никто меня не увидит. Все новости проходят через ваше бюро, и здесь я смогу все знать о том, что происходит вокруг него.

Одновременно я и понимал и не понимал ее желание. И в то же время я был бессилен предпринять что-либо. Я разрешил ей остаться в комнате Марго, и Лин поблагодарила меня со слезами на глазах. Возвратиться в бюро я успел за минуту до появления Бойера.

– Как хорошо, что вы возвратились! – оживленно сказал он. – Нас ожидают большие события. Карахан поведет нас к трону цезарей. Мы отправляемся путешествовать – нас ожидают омытые лунным светом каналы Венеции, звон гитар, итальянские озера и путь на Рим.

– Когда?

– На рассвете мы выступаем на фронт. События в Германии создали временное затишье на северном фронте. Теперь мы начнем наносить удары на юге. Завтра утром взовьется занавес, и начнется следующий акт.

Так оно и было. 16 февраля Карахан начал наступление на итальянском фронте, и я стал свидетелем того, как второй Аттила огнем и мечом разрушал колыбель западной цивилизации.

5

18 февраля 1932 года бомбой, сброшенной с аэроплана, был убит Бенито Муссолини, находившийся в ставке итальянской армии в Удино.

Это произошло на третий день после начала наступления красных на итальянском фронте. Наступлением руководил лично Карахан.

Италию охватили отчаяние и ужас. Америка и Западная Европа, очутились лицом к лицу с новой опасностью.

Радикальные и антифашистские организации, со смертью Муссолини, развили энергичную деятельность. Фашистские войска стойко сражались пытаясь оказать сопротивление красным, наступавшим на юг от Инсбрука, Лиенца и Клагенфурта и в западном от Аграма направлении.

Австрийские и словенские дивизии, наступавшие под руководством генерала штаба Карахана, были исполнены ненавистью к Италии, и первый город, подвергшийся захвату неприятеля, был Фиуме. Затем пал Триест, и неприятель, вышедший в долину Изонцо, заставил сдаться важный в стратегическом отношении город Герц.

Вместе со Спидом Бинеем я был свидетелем – отчаянного воздушного сражения, длившегося десять часов…

За два дня до смерти, Муссолини, лично принявшему участие в воздушном бое, суждено было пережить гибель большей части своего воздушного флота и быть свидетелем полного перевеса неприятельских воздушных сил.

Карахан также лично принял участие в этом историческом воздушном сражении.

В Милане фашистская жандармерия казнила пятнадцать итальянских коммунистов, но несмотря на столь строгие мероприятия, правительству не удалось оградить страну от террористических актов, направленных в ущерб ее обороне.

Политические осложнения в тылу нанесли существенный удар итальянской армии и вынудили ее к отступлению.

Уличные волнения во Флоренции повлекли за собой невозможность защищать город и сдачу генерала Мартино с его отрядом.

Отныне путь на Рим был свободен. Ровно через неделю, 6 марта, Вечный Город пал не оказав сопротивления.

Находясь на каменной балюстраде, Бойер, Бинней и я наблюдали за кратким, но ожесточенным сражением на площади Св. Петра. В этом бою под колоннадой Челлини пали самые надежные защитники Ватикана – швейцарцы и французы.

Строгая дисциплина, существовавшая в армии красных, спасла художественные сокровища Ватикана от разгрома. Но судьба наместника, св. Петра, висела на волоске.

Решение Карахана пощадить жизнь Пия XI было истолковано католиками как чудо, ниспосланное свыше в ответ на многочисленные мольбы верующих.

– Это решение Карахана отнюдь не является результатом его мягкосердечия, – сухо заметил Бойер. – Если бы Карахан, приказал убить папу, то за этим последовало бы избрание кардиналами нового папы, где-нибудь вне пределов нашей досягаемости. Пока Карахан держит папу у себя в плену, он располагает возможностью контролировать его действия.

– А чего ради держать папу в плену? – спросил я.

– А почему бы и нет, – ответил Бойер – не впервые папы попадают в плен. Итальянцы держали папу в плену в течение пятидесяти лет. Не впервые глава католической церкви живет на положении узника. До 1929 года папа добровольно был ватиканским узником.

Накануне падения Рима королевская семья, во главе с королем Виктором Эммануилом, выехала в Неаполь и ступила на борткрейсера „Триест“.

Впоследствии она нашла убежище в Лиссабоне. Карахан занял Квиринал, и Бойер простер любезность до того, что отвел там помещение и для меня с Биннемом.

В течении целой недели я просиживал ночи наполет над подробными сообщениями о происходящих событиях. Город непрерывно оглашался ликующими возгласами победителей, праздновавших свое торжество. В сообщениях я подробно описывал массовые казни старинных итальянских родов и мытарства американских туристов и студентов, тщетно пытающихся выбраться на родину через переполняемые порты Бриндизи, Неаполь и Геную.

Думая об опасностях, которым подвергались застрявшие в Италии американские туристы, Бинней и я не могли перенестись мыслями к Марго Дениссон, оставшейся в Вене и участь которой отягчалась безрассудным прибытием в Вену жены Карахана.

Это обстоятельство, что в Вене помимо Марго находится и Уайт Додж, также не способствовало хорошему настроению Спида, не раз просившего у меня разрешения доставить Марго в Рим… Но нас успокоил по обыкновению своему улыбающийся Бойер.

– Карахан с первого дня прибытия его жены в Вену знал о том, что она спряталась у вашей секретарши..

Спид и я обменялись удивленными взглядами.

– Успех полководца зависит от того как хорошо поставлена у него разведочная служба, – продолжал Бойер. – Вы напрасно беспокоитесь за их судьбу. Завтра вы увидите их. В три часа мы вылетаем со штабом Карахана на север.

Мы вылетели по направлению к Ливорно. Пролетая над островам Эльбой, я подумал о завоевателе, которому суждено было испытать заточение на этом острове.

– Вот уже десять недель, как войска Карахана переступили польскую и румынскую границы. За эти десять недель вам суждено было быть свидетелями больших кровопролитий, чем их было за десятилетие Наполеоновских войн. Взгляните на карту, – продолжал Бойер – теперь, когда наши войска заняли Германию и Италию, наш фронт образует единую линию от Генуи на Средиземном море до Вильгельмсгафена на Северном море. Все, что находится на восток от этой линии, в руках красных.

– Наш враг находится на западе от этой линии. Вы были свидетелями наших успехов в Центральной Европе и в части Западной Европы. Кое-где нам пытались оказать сопротивление, но всюду на помощь нам приходили политические распри в стране. Теперь нам суждено помериться силами с союзниками, вышедшими победителями из мировой войны. Наши войска угрожают Франции на итальянской границе, и вы увидите сражение, равного которому не было в мире со времени его существования.

На рассвете мы пролетели над Генуей, оставив за собой Средиземное море и широкое Миланское шоссе. Мы летели в глубь материка.

Слева от нас высились Приморские Альпы. Перед нами вздымались покрытые вечным снегом вершины… В тот момент, когда мы перелетали через Альпы, – это было ночью, – Бойер разбудил меня и сказал:

– Не так давно через эту ледяную преграду перешел другой Наполеон. Он совершил переход через Альпы в южном направлении. Мы же минуем Альпы, даже не обращая внимания на них. Наш Наполеон, по всей вероятности, спит в это мгновение крепким сном в кабинке аэроплана… Альпы ничто по сравнению с его волей.

Мы миновали Швейцарию и спустились в Фридрихсгафене на Боденском озере. Наш воздушный флот расположился в ангарах, в которых ранее помещались цеппелины. Отсюда же в 1928 году вылетел в первый трансатлантический полет воздушный гигант. Мы полетели в Вюртемберг, миновали Штутгарт и на рассвете очутились во Франкфурте на-Майне.

Во время полета Бойер сообщил мне последние новости с фронтов, о том, какие силы сгруппированы на них.

– Русско-сибирская армия, подкрепленная китайскими, японскими, турецкими и индусскими корпусами, вместе с реорганизованными армиями Польши, Венгрии, Болгарии и Австрии, составляет на западном фронте армию в миллион триста тысяч штыков. В эту цифру входит и стотысячная армия Германии и сто двадцать пять тысяч человек, входящих в состав германской полиции. Все это количество солдат стоит на линии Рейна.

– А как высоко вы расцениваете неприятельские силы? – спросил я.

– Бельгийская армия насчитывает, примерно, сто пятьдесят тысяч человек. Английских войск во Франции имеется триста тысяч человек. Две трети этого количества прибыли из Англии, остальная треть из Африки. Французская армия на нашем фронте составляет девятьсот тысяч человек. В общем силы обеих враждующих сторон, примерно, равны. Не думаю, чтобы Америка поддержала своих бывших союзников по западному фронту. На сей раз ваша страна, Гиббонс, не пойдет с Англией и Францией, – вы за нас.

– С каких это пор? – осведомился я у него.

– С того времени, как американский конгресс принял резолюцию Бертона. Быть может, Америке и суждено в предстоящей борьбе сыграть пассивную роль, но эта роль в данное время для вас важнее всего.

Бойер понял, что для меня это сообщение явилось полнейшей неожиданностью, и сказал:

– Вы были настолько заняты разыгравшимися в Европе событиями, что прозевали все происходящее у вас дома. С начала войны Америка охвачена отвращением к военным действиям. Этому немало способствовали ваши корреспонденции. Настроение вашей родины, примерно, соответствует тому настроению, которое было в начале мировой войны. Билль Бертона, прошедший ныне в конгрессе, предусматривает запрещение снабжения враждующих сторон оружием. Франция и Англия и в этой войне допустили ошибку, понадеявшись на то, что американская военная промышленность снабдит их всем необходимым. К счастью Карахана, на сей раз американская промышленность, не окажет поддержки Франции и Англии. Америка не даст им ни одного снаряда, ни одиой пушки. Наша военная промышленность работает полным темпом. В наши руки попали все тайные склады оружия и боевых припасов в Германии. В настоящее время от берегов Тихого океана до Рейна каждый станок работает на нас. Поэтому я и говорю, что закон Бертона превратил Америку в нашего союзника.

Последняя фраза легла в основу моего подробного сообщения, посланного в Америку. Мы находились во Франкфурте, где встретили в отеле „Кайзергоф“ Лин и Марго.

Ряд военных теоретиков впоследствии занялся анализом подготовительных пятидневных боев, во время которых Карахан добился того, что противник принужден был занять положение, в котором ему был нанесен решительный удар.

В Париже, Лондоне, Вашингтоне и других главных городах мира сидели офицеры генеральных штабов и тщетно пытались, склонясь над картами, постичь план наступления Карахана.

Самыми сильными впечатлениями, оставшимися у меня от пятидневного полета над различными пунктами фронта, были следующие:

Однорукий пехотинец из Уэльса, сойдя с ума, тщетно пытается пробиться сквозь полчища китайцев, наводнивших Брюссель.

Труп седобородого крестьянина, повисшего в окрестностях Намюра на ярко-зеленом заборе..

До потери сознания пьяная девушка, притороченная к седлу бородатого казана.

Слепой французский пуалю, бродивший с тросточкой по полю.

Первой жертвой воздушной атаки Карахан наметил бельгийские и английские отряды. Он собрал все свои авиационные силы, объединил их в мощную эскадру в северной части фронта и бросил ее на слабейший пункт неприятельского расположения.

Этот маневр застал французские авиационные силы, разбросанные по всему фронту и охранявшие свои войска, врасплох.

Войска Карахана продолжали продвигаться через Люксембург, не обращая внимания на огромную убыль в людях. На место уничтоженных французской артиллерией и газовыми атаками полков вырастали новые полчища азиатов, продолжавших наступать ва Мец и Седан.

Затем бои, не прекращавшиеся и ночью, перекинулись на Мезу, в Арегонны и к Вердену.

На юг от Вердена пали Нанси и Туль, и красным удалось продвинуться в направлении на Бар ле Дюк. За Верденом войска, красных сомкнулись у Сент-Менегульд.

Ежедневно в руки красных переходили города и селения, памятные со времени мировой войны: Монтефокон, Сент-Миель, Гран-Пре.

Маршал Петен во главе цвета французкой армии пытался остановить наступление неприятеля на линии Реймс, Шалон на Марне, Сент-Дизье, Шомонь, Лонгри и Дижон.

Неожиданно в разгар боев на этом участке фронта Карахан перенес операции на франко-итальянскую границу, и дивизии, предназначенные для переброски на север для оказания помощи генералу Петену, принуждены были по приказу генерала Ламона остаться на южном участке фронта.

Примерно, такое положение дел оказалось к утру 21 марта, когда началось сражение, вошедшее в историю под наименованием третьей битвы на Марне. Битва началась как раз в пятнадцатую годовщину памятного германского наступления.

И снова союзному командованию пришлось столкнуться с тем же затруднением, с каким оно столкнулось пятнадцать лет тому назад. Взаимное недоверие и зависть царили в рядах союзных штабов, не желавших прийти к тому, чтобы всю полноту командования сосредоточить в руках одного штаба.

Английский фельдмаршал сер Эдвард Уилкинс может частично приписать свое ужасное поражение при Сент-Кентене тому, что не сумел сговориться с маршалом Петеном, командовавшим французскими войсками, занимавшими соседний с ним участок фронта.

Генерал Сангер, бельгийский командующий, не пришел к соглашению ни с Петеном ни с Уилкинсом – уроки прошлой мировой войны были основательно забыты.

А на этот раз у союзников не было своего Першинга, который мог бы настоять на том, чтобы стороны пришли к соглашению.

План союзников сводился к терпеливому и слепому выживанию, то есть к тому же, к чему сводился план союзников в последние три года мировой войны. План Карахана сводился к быстроте, натиску, огромной подвижности и эластичности. Его наступление уподоблялось неудержимому потоку, в который беспрестанно вливались все новые и новые силы из тыла.

В первые из пяти дней у Карахана было выбито семьдесят тысяч человек. Французы, потерявшие в первый день сражения всего лишь двадцать тысяч человек, потеряли в последний день боя свыше ста тысяч людей.

Пал Реймс – и снова, во второй раз, собор превратился в груду развалин.

Желтые орды продвигавшиеся по тем же путям, по которым в 1918 году продвигались германские армии наводнили Францию.

Во второй раз взлетел на воздух мост Шато-Тьерри. Французская армия была сломлена, – красные занимали долину Марны.

9 апреля войска Карахана заняли Париж.

Победы Карахана, одержанные во Франции вызвали, в мире еще большее изумление, чем одержанные им победы в центральной Европе и в Италии.

Третья битва при Марне дала ему имя, под которым его знают и по сие время – его стали именовать „красным Наполеоном“, хоть и следует признать, что область, завоеванная им, превышала земли, попавшие под власть французского императора.

Французское правительство сделало тщетную попытку бежать в Бордо и было свергнуто. Во главе города, стал Наварр, король апашей, впервые всплывший на поверхность общественной жизни и объявивший, что принимает власть от имени Третьего интернационала.

Карахан занял город 3 апреля и расположился во дворце на Елисейских полях.

Я был свидетелем того, как, уверенный в своей безопасности, Наварр вздумал представиться Карахану и как пятью минутами спустя он был расстрелян. Эта расправа положила конец беззастенчивому хозяйничанью французских радикальных политиков, но не смогла положить конец диким сценам, продолжавшим разыгрываться на улицах Парижа.

Ужаснее всего было положение в портовых городах западной Европы.

По мере того, как войска Карахана продвигались вперед, все сколько-нибудь обеспеченные жители бросались в бегство и пытались найти спасение в портовых городах.

Сотни тысяч беженцев скопились в Париже, и после того, как битва на Марне была проиграна, бросились на Запад – на этот раз число беженцев возросло еще сильнее – за счет французских буржуа.

Все дороги к морю и к испанкой границе были запружены беженцами, передвигавшимися при помощи самых разнообразных средств сообщения. Тысячи людей пытались пробраться в Америку, и за место на палубе платили огромные суммы.

Европейские бумажные деньги утратили на этом последнем этапе бегства какую бы то ни было цену. Тысячи американских туристов застряли в этой человеческой лавине. Американские пароходы получили приказ принимать на борт только американцев, и сплошь и рядом от соблюдения этого правила администрация пароходов уклонялась.

Первый декрет, изданный Караханом в Париже, гласил о возвращении итальянских и французских войск из Северной Африки, что привлекло на его сторону симпатии всех цветных рае.

Одновременно этот декрет вынуждал англичан и испанцев также отозвать из Африки свои войска, так как держать их, там теперь на имело смысла.

Возвращение испанских войск на родину повлекло за собой революцию. Король Альфонс разделил судьбу остальных низложенных европейских монархов и бежал.

Революция перекинулась и в Португалию. Через неделю примеру испанского короля последовали один за другим и все скандинавские монархи, поспешившие укрыться в Америке. Пребывание в Англии не представлялось надежным, потому что островное королевство близилось в величайшему кризису, который когда-либо суждено было ему переживать.

В течение четырех месяцев Карахану удалось овладеть всем европейским континентом. Следом за армией Карахана придвигался Маликов, политический организатор карахановских побед. В завоеванных странах устанавливалась диктатура пролетариата – страны присоединялись к советскому союзу, причем им обещалась автономия.

Долги государств были аннулированы. Банки всех государств объявил мораторий. Все это было проведено в порядке приказом диктатора.

В то время, как Карахан не прекращал продвижения своих войск, перебрасывая германские войска в Италию, а итальянские – в Испанию, он обратил все свое внимание на восстановление европейской промышленности и ее мощи. Особое значение придавал он промышленности, работающей для нужд войны.

Чтобы изжить продовольственный кризис, были предприняты массовые обыски и реквизиции. Гражданское население начало испытывать все прелести лишений. Тысячи английских, французских, бельгийских и итальянских солдат, отнюдь не согласных с режимом Карахана, очутившись без средств к существованию и без самого необходимого, оказались вынужденными поступить в армию Карахана. Появляться на улице без красной повязки на рукаве было рисковано – это означало немедленную отправку на принудительные работы или арест.

Неожиданно всему миру пришлось узнать, что следующим народом, которому суждено было почувствовать на себе прикосновение руки Карахана, был народ, родственный ему по крови.

Парижское издание „Чикаго Трибюн“ сообщило о том, что правительство Филиппинских островов не рискнуло отменить известный, закон о ведении бухгалтерских книг, предусматривавший для японских в китайских купцов ведение бухгалтерии на испанском языке.

Постоянно натянутые отношения между Японией и Филиппинами еще более ухудшились после того, как правительство Филиппин оказало гостеприимство японской императорской семье. Япония истолковала позицию, занятую филиппинским правительством в вопросе об употреблении японского и испанского языка как враждебную, и Карахан дал приказ, о выступлении японского воздушного и морского флотов в Манилу.

Американские пацифисты развили в сенате сильную деятельность и тем самым, добившись нейтралитета Америки, создали для Карахана благоприятную обстановку.

Лишь Австралия выступила с протестом по поводу занятия Филиппин Японией, но красное правительство не обратило внимания на проест.

Бойер ежедневно информировал меня о ходе событий. От него я узнал о переброске японских войск на транспортах и десанте. Милиция Филиппин состояла из двадцати двух тысяч туземцев, бывших под командованием американских инструкторов. В течение двух дней она оказывала наступавшим японцам мужественное сопротивление и принуждена была прекратить сопротивление под нажимом более сильного противника.

Манила пала.

Над Филиппинами взвился красный флаг, и в гавань вошел японский флот, сопровождавший французский дредноут „Париж“, на котором находился представитель Карахана.

Карахан провозгласил на Филиппинских островах диктатуру пролетариата и назначил главой правительства Хуана Эспинозу, в течение ряда лет представительствовавшего в Коминтерне, от имени Филиппинских островов.

Предсказание Бойера, что эпизоду на Филиппинах не придадут особого значения, оказалось правильным. О нем совершенно забыли, потому что надвигались более крупные события. В Англии отныне все внимание было устремлено на Джоэ Кука, лидера рабочих, и на рост влияния рабочей партии в парламенте.

Рабочая партия Англии использовав разногласия либералов и консерваторов, добилась отозвания английских войск из Египта и удаления флота из Средиземного моря.

1 мая кабинет Черчилля попытался добиться объявления всеобщей мобилизации, но коммунисты, поддержанные и рабочей партией, покинули заседание палаты общин.

Через полчаса, экстренные выпуски газет объявили о всеобщей двенадцатичасовой забастовке. Под угрозой всеобщей забастовки правительство Черчилля предпочло выйти в отставку.

Через три дня Джоэ Кук составил новый кабинет, и королю не осталось ничего другого, как утвердить составленное им правительство.

Первым действием нового премьер-министра явилось назначение нового первого лорда адмиралтейства. На этот пост был назначен матрос Билл Брандон, коммунист по убеждениям, получивший в Ютландском бою крест Виктории.

Брандон тут же приказал всему английскому флоту прибыть в порты Англии, и предоставить флоту Карахана возможность свободного прохода через Ламанш.

Это распоряжение вызвало возмущение и привело к первому столкновению между коммунистами и сторонниками старого порядка.

Почти весь офицерский состав флота отказался признать власть Брандона, и вместе с небольшими группами оставшихся верными старому порядку матросов, оказал сопротивление. Но оно было тщетным, Брандон предвидел его и своевременно подготовил на всех судах красных к этой возможности. В ответ на выступление офицеров началась отчаянная бойня.

Не прошло и нескольких часов, как все крупные суда британского флота перешли в руки красных.

А по прошествии сорока восьми часов, приказ Брандона был выполнен, и вес английский флот, некогда бывший красой и гордостью страны, встал на якорь в портах.

На борту пароходов осталась лишь охрана, – что касается до всего личного состава флота, то он получил отпуск. Министр-президент Кук объявил этот акт Брандона величайшим актом, гарантирующим стране и миру мир и спокойствие.

На самом же деле действия эти гарантировали как раз обратное, что ему и было известно.

Разоружение величайшего в мире флота, отказ от обороны Англии, отказ Великобритании от морского могущества был радостно встречен английским пролетариатом, тогда как вся остальная часть населения Англии так же, как и население Америки, узнало об этом с ужасом.

На следующий день я сидел в ложе журналистов в палате общин и был свидетелем того, как Кук произнес неслыханные слова:

– Товарищи, парламент Англии распущен.

Тяжелое молчание повисло в зале заседаний. А затем это молчание разрешилось ликованием левой части парламента.

Консерваторы, – некоторые из них продолжали еще носить цилиндры, – направились к дверям. Но двери оказались запертыми – это был государственный переворот.

Специально приготовленные для этого случая полицейские охраняли все выходы и пропускали лишь левых членов парламента. Остальные депутаты были арестованы. До моего слуха с улицы донеслись выстрелы, и мне удалось через боковую дверцу выбраться с отведенных для журналистов мест и выбежать на площадь.

Со всех сторон к зданию парламента стекались массы народа. Над толпами реяли красные флаги и портреты Ленина, Карахана и Джоэ Кука.

Перед Уайтхоллом толпы разделились – часть направилась к Трафальгар-сквер, остальные к Кнайт-бриджу. Я последовал за первыми и попытался пробраться в лондонское бюро „Чикаго Трибюн“, помещавшееся на Флит-Стрит 72.

На цоколе мавзолея стоял какой-то портовый рабочий. Брюки его были засучены до колен, красный носовой шаток охватывал его шею – он приглашал собравшихся идти на Трафальгар-сквер. Голос его был хриплым голосом завсегдатаев уличных митингов.

– К дворцу! Бирмингемскому дворцу! Четыре года я проливал во Франции кровь за короля? Чего ради? Для того чтобы потом в течение пятнадцати лет голодать и мучиться! Миллион наших братьев погиб ради их империалистических замыслов, десятки тысяч продолжают гнить и по сие время в Египте, в Китае, в Индии. Во дворец!!

Лицо оратора, стало от напряжения совсем фиолетовым, злобно поблескивавшие за стеклами очков глаза придавали ему сходство с жестоким гномом.

Толпа подхватила, его вопль, и затем по рядам пробежал слух о бегстве короля.

Массы поспешили к Пелль-Меллю, минуя ворота Адмиралтейства, Выло темно. От Пикадилли и цирка приближались колонны демонстрантов, заливавшие Геймаркет, Реджент-Стрит и Сент-Джемс-Стрит.

Шотландская гвардия у дворца открыла огонь как раз в то мгновение, когда чернь достигла памятника Виктории.

Мой старый приятель, майор Обрей Купер, был подхвачен толпой у бронзового портала дворца и буквально разорван на куски.

Выстрелы гвардейцев лишь усилили гнев толпы. Она отпрянула, назад, и на улицах стали расти баррикады из опрокинутых автобусов, скамеек – перед ними росли горы вывороченного голыми руками булыжника.

Подобные же сцены разыгрались в этот день во воем Лондоне. Повсюду, где полиция или войска вздумали оказать сопротивление, неизвестно откуда появлялось оружие. Неизвестно откуда появившиеся организаторы-коммунисты руководили ходом уличных боев.

После обеда к восставшим подоспело подкрепление – из Парижа прибыл отряд Карахановской армии тут же переброшенный на остров, как только там стало известно о происходивших событиях. Этому отряду, участвовавшему не в одном европейском сражении, уличные схватки в Лондоне показались лишь чем-то шуточным, и они вмешивались в ход событий лишь там, где сила восставших оказывалась недостаточной.

Бои в Лондоне длились три дня. Шотландцы, защищавшие Букингемский дворец, были перебиты до последнего человека, а дворец разграблен – его сокровища стали достоянием рассвирепевших женщин и подозрительного люда.

Впоследствии мне стало известно, что вея Англия и Шотландия пережили применю то же самое, что выпало на долю Лондона. Консервативные представители власти, мэры и члены муниципалитета были убиты, та же участь постигла большое количество помещиков.

В течение двух недель не было никаких сведений о судьбе королевскиой семьи. Потом стало известным, что ново-зеландский крейсер „Манагануи“ доставил их вы Галифакс.

Спиду Биннею удалось, при помощи взятки в двадцать пять фунтов золотом, получить в свое распоряжение аэроплан, принадлежавший раньше „Чикаго Трибюн“, и вылететь с моим сообщением, в Париж.

На обратном пути он доставил, ко мне в Лондон Бойера и Марго.

Бойер помог мне добиться интервью у Кука ныне представлявшего в Англии рабоче-крестьянское правительство и сообщившего мне, что английский флот снова, снабжен личным составом и отныне находится в распоряжении ставки Карахана.

Кук сообщил мне, что вот уже десять лет, как на каждом английскиом судне имелась тайная коммунистическая организация.

20 июня Карахан обнародовал закон, об образовании Пан-евразийского Союза Социалистических Республик и предложил пролетариату несуществовавшей более Великобритании присоединиться к этому союзу.

Англия, Шотландия и Уэльс должны были образовать автономную республику.

Впервые в истории северная и южная Ирландия оказались едины в своем суждении – обе части отказались от сделанного им предложения.

Канада, Новая Зеландия и Австралия самым энергичным образом протестовали против проекта Карахана.

Английские радикалы сказали мне, что они, очень удивлены тем, что наиболее резкия возражения проект Третьего интернационала встретил со стороны рабочего правительства Австралии.

Неожиданно я получил телеграмму от своего австралийского приятеля Тима Клаппа, которому довелось прочесть в „Бюллетене Сиднея“ мои корреспонденции.

– Англия быть может и сошла с ума, но Австралия разума не утратила. Мы все – американцы, канадцы и австралийцы – сражались во Франции. Если понадобится, мы снова пойдем в бой. У нас, в Австралии – рабочее правительство, но мы никогда не принесем в жертву своей чести и достоинства.

Австралийская радиостанция разослала обращение к немногим уцелевшим северном полушарии консервативным правительствам. Эти обращения были адресованы в Ванкувер, Онтарио, Вашингтон, Дублин и Белфаст.

На улицах Брисьена и Сиднея происходили демонстрации, и правительство объявило, что отказывается принять предложение Карахана.

Это решение определило дальнейшую судьбу Австралии.

Карахан вылетел в Лондон и предписал адмиралтейству направить в Австралию в помощь японскому флоту эскадру из двадцати линейных судов.

В первых числах июня, под охраной судовых орудий, неприятель высадился в Сиднее. Десанту предшествовал бой в воздухе, в котором японские воздушные силы одержали победу над австралийцами.

„Потери австралийских войск, пытавшихся, воспрепятствовать нашей десантной операции, были ужасны“ – так гласило сообщение японского военного корреспондента Ферги, опубликованное на следующий день в Лондоне.

„Белые отряды, вооруженные лишь полевой артиллерией, пытались сопротивляться и были уничтожены огнем наших судовых орудий. Борьба была очень краткой.

Наши войска, без особого труда, смогли вступить в Сидней, но австралийцы вздумали оказать на улицах города ожесточенное сопротивление, повлекшее бои за обладание каждым домом.

Благодаря этому, город подвергну был полному уничтожению.

Сидней залит кровью, и по сие время невозможно очистить его от трупов, представляющих опасность для наших войск.“

Через несколько дней мир с ужасом узнал о том, что произошло в южном полушарии. За бойней в Сиднее последовали бойни в Аделаиде, Брисбене и Мельбурне. Население Гобарт-тауна в Тасмании было вырезано до последнего человека.

Город Веллингтон в Новой Зеландии был сожжен до тла. Та же судьба постигла Окленд.

Австралийская милиция под руководством принимавших участие в мировой войне новозеландских офицеров пошла в бой, предпочитая смерть рабству под властью желтых.

По прошествии нескольких дней я улучил благоприятный момент и спросил Карахана, произошло ли это безжалостное уничтожение семи миллионов людей по его приказу?

И совершенно спокойно, лишь слегка удивляясь тому, что я счел нужным осведомиться об этом совершенно очевидном факте, он ответил:

– Разумеется. Это было нужно для будущего человечества.

* * *
Спид и я сидели в нашем бюро. Стояла теплая июльская ночь. Я диктовал Марго очередную корреспонденцию об этой фразе красного Наполеона.

– Господи, спаси мою страну и моих братьев! – сказала она, закончив писать корреспонденцию.

– И нас, и нашу страну, – добавил Спид, – ведь затем наш черед.

Он оказался прав – наш черед наступил гораздо быстрее, чем мы могли предполагать.

6

„Карахан предлагает Северо-Американским Соединенным Штатам присоединиться к Красному Союзу.“

С таким заголовком вышли американские газеты, сообщавшие об официальном обращении Пан-евразийского Союза Социалистических Республик к народам Северной и Южной Америки.

И с тем же заголовком вышли 25 августа 1933 г. и лондонские вечерние выпуски газет. Я получил газеты в тот момент, когда вместе со Спидом и Марго сидел за радиоаппаратом, установленным на волну Нью-Йоркской станции. С той стороны океана до меня доносился голос, моего приятеля Давида Лоуренса, политического обозревателя в Вашингтоне.

Он говорил:

– Возбуждение, охватившее столицу, еще значительнее, чем то, которое царило в городе в решающие апрельские дни 1917 года, когда Америка вступила в войну.

Перед зданием Вашингтонского почтамта скопились толпы народа.

Несмотря на то, что созванная президентом пан-американская конференция кончилась уже за полночь, народ продолжал толпиться перед Белым Домом до утра.

Доктор Роу, председатель пан-американского союза посвятил меня в подробности хода конференции.

Все двадцать одна американские республики были представлены на заседании своими посланниками или делегатами, – отсутствовал лишь представитель Никарагуа, выехавший на родину в виду того, что там вспыхнула революция.

Статс-секретарь Конжер Робертс открыл заседание, выразив сожаление, что впервые со времени образования Союза в 1889 году году предстоит разрешение политической проблемы. Предложение, сделанное Караханом, требует от американских республик, если не совместных действий, то хотя бы совместного обсуждения.

Что касается позиции Соединенных Штатов в этом вопросе, то Соединенные Штаты предпочли предложение Карахана отклонить.

Затем последовал трехчасовой обмен мнений, закончившийся тем, что собравшиеся делегаты высказались за необходимость запросить инструкции от своих правительств.

Несмотря на сильный дождь, у здания, в котором происходило заседание конференции, толпилось множество народа. О том, какое впечатление произвело предложение Карахана, на Америку, лучше всего судить по газетам, вышедшим на следующий дань. В них Карахан изображался в виде злобного и жестокого существа, протягивавшего окровавленные руки к дяде Сэму. Карахан восседал на груде дымящихся развалин и человеческих черепов, олицетворявших собой захваченные им материки.

Передовые статьи газет были написаны, примерно, в таком же духе и предостерегали американцев о надвигающейся опасности.

Несмотря на то, что предложение Карахана противоречило политическим, хозяйственным и социальным идеалам Америки в не вызывало разногласий некоторые из лондонских газет поспешили оповестить, что в ряде стран предложение Карахана встретило сочувствие.

Телеграммы из Нью-Йорка сообщали о столкновениях на улицах, – приверженцы Вилльяма Фостера, Бена Гитолу и других коммунистов требовали на митингах, чтобы Америка присоединилась к красному союзу.

Во время произошедшей на улице свалки и последовавшей за тем паники, две работницы были задавлены насмерть.

В Лондоне подготовились к отказу Соединенных Штатов принять предложение Карахана, но там предполагали, что остальные американские государства не проявят единодушия. Последовавший со стороны всех американских республик ответ был признаком силы и единства.

В день получения ответа мне пришлось видеть Карахана. Совместное пребывание на фронте, породило между нами некоторое доверие, – со своей стороны я относился к диктатору очень почтительно, в соответствии с его положением. Проницательные глаза Карахана застыли на моем лице.

Глядя на него я с трудом мог поверить, что этот высокий худощавый человек, которому исполнилось тридцать три года, менее чем в один год сумел завоевать Европу, Африку, Азию и Австралию. Из двух миллиардов людей, составлявших население земного шара, три четвери находились под его властью. Завоевания Цезаря, Ганнибала, Александра, Наполеона были превзойдены этим желтолицым человеком.

– Настанет день, когда вы, американцы, будете вынуждены признать мое требование, – сказал он, не спуская с меня глаз. – Быть может, это не осуществится сейчас, но придет день, когда это осуществится. На свете должна существовать только одна раса, к эта раса, – человечество.

Я спросил, не поразил ли его отказ Америки принять его предложение.

– Нет. Я ожидал этого, и отказ этот совпадает с моими планами.

Совсем иную точку зрения высказала красная печать всего мира. Газеты Лондона, Парижа, Берлина, Москвы и Вены уделили очень много внимания отказу Америки, и я в ту же ночь передал содержание появившихся статей в Америку. Вот что писали газеты Карахана:

„Мы протянули руку помощи и предложили братский союз, трудящимся Америки, но наше предложение было отвергнуто финансовыми магнатами и рабовладельцами, властвующими по ту сторону океана…“ („Юманите“, Париж).

„Полтора миллиарда рабочих Европы, Азии и Африки дадут американскому капитализму достойный ответ…“ („Форвертс“, Берлин).

„Тело Ленина покоится в московском мавзолее, но дух его живет. И не Амернке удержать его победное шествие…“ („Известия“, Москва).

„Америка не сможет противиться желанию трудящихся всего мира срыть преграды, уродующие мир. Дело идет о счастье всего человечества…“ („Аванти“, Милан).

Лондонский „Дейли Геральд“, несмотря на коммунистическую окраску, вышел со статьей явно джингоистского характера:

„Мир устал от владычества янки. Надо положить этому владычеству конц“.

„Красный флот – сильнее всех флотов в мире“.

„Наши воздушные силы превосходят силы американской авиации“.

„Красная армия одержала множество побед над своими противниками и сможет сломить и своего последнего врага“.

„Карахан величайший полководец в мире…“

„Ныне солнце никогда не закатывается в странах Красного Союза“.

– Какую они развили агитацию, – заметила Марго, переводя мне некоторые из этих статей. – Все эти газеты находятся целиком в распоряжении Карахана и печатают лишь то, что он им велит печатать. Я не думаю, чтобы эти статьи выражали мнение народов, от имени, которых они говорят.

– Быть может, вы и правы, но вскоре им удастся создать соответствующее настроение, – заметил, Спид. – Эта газетная бомбардировка – начало ожесточенной кампании против американцев.

Спид был прав. Печать и радио объявили подлинный крестовый поход против Америки.

Несколькими днями спустя я встретил Уайта Доджа в американском клубе на Пикадилли. Он был в ужасе:

– Они работают во-всю и делают все возможное, чтобы разжечь в народах ненависть к Америке, – сказал он. – Русским рабочим они ежеминутно повторяют о том, что миллионы американцев оказывали поддержу Деникину, Врангелю и Колчаку в их борьбе с Лениным и Троцким. Газеты полны сообщениями о действиях американского экспедиционного корпуса в Архангельске и американских отрядах в Сибири. В Берлине вопят о „лицемерии янки“ и о лживых четырнадцати пунктах Вильсона. Французские коммунисты твердят о долгах Франции Америке. Милан, Рим и Неаполь вспомнили о деле Сакко и Ванцетти и о тяжелых порядках на Эллис-Исланде… В Африке негров уверяют в том, что американцы – грубые варвары и что для нас линчевание негров является излюбленным видом спорта. В Японии и в густо-населенном Китае беспрестанно напоминают о том, что цветные расы для американцев являются расами низшего порядка, и что поэтому американцы рядом запретительных мер попытаются лишить их возможности иммиграции в Америку. Всюду стремятся к одному – к тому, чтобы пробудить в народах ненависть к дяде Сэму.

* * *
Через несколько дней из окна читальни одной из американских газет, помещавшейся на Трафальгар-Сквер, была брошена бомба в автомобиль Карахана.

При взрыве бомбы были убиты одиннадцать штатских и четверо военных, – автомобиль был разбит, а сам красный диктатор, раненый осколками бомбы, потерял сознание.

Террористом, покушавшимся на жизнь Карахана, оказался Джулио Винченцо, личный камердинер Муссолини, присутствовавший при гибели итальянского диктатора в Удине.

Винченцо был арестован и с гордостью признался в том, что в его замысел входило освободить мир от красного коммунизма и желтого нашествия, и что тем самым он хотел отомстить за смерть „величайшего человека современности“.

Он заявил, что действовал по своему личному побуждено и ни с какими организациями в связи не состоял. Но все же он признался в том, что после падения Рима бежал в Америку и жил в Нью-Йорке в итальянском квартале. В Англию он приехал, всего лишь месяц тому назад.

Этого обстоятельства оказалось достаточным для того, чтобы вся печать Карахана возложила ответственность за это покушение на Америку.

Америке было брошено обвинение в том, что она дает возможность укрываться подозрительным элементам, таящим контрреволюционные замыслы и организующим заговоры.

Иностранное ведомство Соединенных Штатов тут же опровергло все эти обвинения и выразило свое сожаление по поводу случившегося.

Американский посол в Лондоне лично принес Карахану поздравления по поводу благополучного исхода покушения.

Рана, нанесенная Карахану, была очень незначительна, и для того, чтобы внести успокоение в население Лондона, он вышел на балкон дворца, и показался собравшимся перед зданием толпам. На лбу Карахана красовалась белая повязка. Мне навсегда запомнилось это мгновение – восторженные возгласы толпы и спокойная фигура Карахана, высящаяся на балконе в туго облегавшем его стан френче защитного цвета.

Лицо его было по обыкновению сурово: он принимал восторженные овации толпы так же, как и Муссолини, – как нечто ему подобающее.

Вскоре отношения между Красным Союзом и Соединенными Штатами, испорченные покушением, стали еще более натянутыми.

В ночь на 19 ноября 1932 года пароход в шесть тысяч тонн, „Сандино“, плававший под флагом республики Никарагуа, направлялся к Панамскому каналу. Согласно установленного порядка, он остановился около острова Фламенко и принял на борт лоцмана и следовавших за лоцманом таможенных чиновников.

Лоцман перенял руль парохода, а таможенники и чины портового управления прошли в капитанскую каюту проверить судовые бумаги. Обычно эти формальности выполнялись в то время, когда пароход брал курс к сигнальной станции, высившейся у входа в канал.

Что разыгралось на борту парохода, осталось неразрешимой загадкой.

Из пятидесяти человек экипажа „Сандино“ и четырнадцати человек, доставленных на борт вместе с лоцманом, в живых не осталось ни одного человека.

„Сандино“ приближался к сигнальной станции с огромной быстротой.

Приближавшийся пароход не дал установленных морским регламентом сигналов, и сигнальная станция потребовала световым сигналом, чтобы находившиеся на борту парохода американские чиновники просигнализировали ответ. Но ответа не последовало, – „Сандино“ продолжал приближаться к сигнальный станции с возраставшей скоростью. Сигнальная станция потребовала от „Сандино“, чтобы он остановился, но и это требование осталось безрезультатным. Следующий сигнал станции гласил:

„Немедленно стать на якорь или будет открыт огонь!“

И в то же мгновение была поднята тревога, и пушки фортов были наведены на таинственный пароход. Не обращая внимания на сигналы, „Сандино“ продолжал идти полным ходом.

Раздался грохот, и в судно полетела четырехдюймовая граната. Ракеты, снабженные парашютами, повисли в воздухе и осветили судно. При свете ракет удалось разглядеть, что на палубе. „Сандино“ шел рукопашный бой, прерываемый трескотней револьверных выстрелов.

Два десятка орудий, наведенных на „Сандино“, дали залп Снряды попавшие в цель, везвали отчаянный взрыв.

„Сандино“ превратился в огромный столб огня. Раздался ужасный грохот – от сотрясения воздуха погасли все навигационные огни на протяжении восьми километров в окружности.

Береговые укрепления были осыпаны градом осколков. Командующий канальной зоной тут же принял соответствующие меры. Отряды солдат и морской пехоты заняли важные пункты у шлюзов, артиллеристы привели замаскированные береговые орудия в боевую готовность, аэропланы вылетели на воздушную разведку, а истребители и подводные лодки полным ходом понеслись в береговые воды.

На следующий день информационная служба Соединенных Штатов установила, что „Сандино“, плывший под флагам Никарагуа, был зафрахтован ливерпульской фирмой и вышел четыре дня тому назад из порта Салина-Круц с грузом конопли.

Когда эти обстоятельства стали известны, исчезли все сомнения относительно намерений „Сандино“. Пароход, выйдя ив Салина-Круц, выбросил свой безвредный груз за борт, и принял вместо него четыре тысячи тринитротолуола. В задачу „Сандино“ входило взорваться в канале и тем самым блокировать его.

Эта попытка вызвала в Америке сильное возмущение. Вашингтон предполагал, что лондонское правительство принесет соответствующие такому случаю извинения, но американцам суждено было пережить еще одну неожиданность.

Правительство Карахана взяло под сомнение нахождение на „Сандино“ взрывчатых веществ и потребовало тщательного расследования гибели парохода, на борту которого находились двадцать два гражданина Красного Союза.

Поведение администрации канала квалифицировалось в ноте Карахана как „безответственное“.

Пока министерства иностранных дел Лондона и Вашингтона обменивались телеграммами, американский флот в течение долгого времени стацонировавший в Тихом океане, направился через канал в Карибское море.

Весь этот маневр был проведен в тайне, и мир узнал о нем лишь тогда, когда все эскадры американского флота собрались в Атлантическом океане у входа в Панамский канал.

В ответ на последовавшие со стороны торговых камер и штатов, расположенных на побережье Тихого океана, протесты, правительство заявило, что сосредоточение всех морских сил в Атлантическом океане вызвано тем, что красный флот, состоящий из судов, ранее входивших в состав английского, французского и итальянского флотов, а также подкрепленный половиной японского флота, переведенного в европейские воды через Суэцкий канал, настолько превосходят атлантическую эскадру Америки, что пришлось прибегнуть к этому мероприятию.

Некоторые из газет Америки тут же подняли кампанию, разъяснившую недовольным всю необходимость этого мероприятия, а потом последовало событие, окончательно убедившее американских пацифистов в необходимости умолкнуть.

Мексиканскому посланнику в Лондоне было сообщено, что если Салина-Круц немедленно не уплатит ливерпульской фирме, зафрахтовавшей потопленный пароход, десять миллионов долларов в возмещение понесенного ей ущерба, то Пан-евразийский союз высадит в гавани десант и возьмет на себя управление портом. От лица ливерпульской фирмы в качестве ее правопреемника выступал Красный Союз.

Правительство Соединенных Штагов, узнав об этомакте, правительства Карахана, поспешило сообщить, что подобные действия будут истолкованы не только как акт, направленный против Мексики, ко и против Соединенных Штатов.

Американская нота заканчивалась указанием на то, что высадка войск в Салина-Круц явится нарушением „Доктрины Монроэ“.

Вашингтон предлагал красному правительству взять обратно свой ультиматум и соглашался на то, чтобы вопрос о возмещении убытков стал предметом суждения третейского суда. Со своей стороны Соединенные Штаты готовы были гарантировать уплату мексиканским правительством требуемой суммы в случае если такое решение будет вынесено третейским судом.

Неофициальный ответ Карахана гласил следующим образом:

„Что такое доктрина Монроэ?

Несмотря на самый тщательный просмотр содержимого дипломатических архивов всех государств, в настоящее время входящих в состав Союза Социалистических Республик, не удалось найти ни одного документа, из которого явствовало бы, что эти государства приняли на себя обязательство отказаться от защиты прав своих граждан перед другим государством.

Также правительству Пан-евразийского Союза неизвестно о том, чтобы когда-либо какая-нибудь из республик Центральной или Южной Америки признала так называемую американскую доктрину Монроэ.

Союз Социалистических республик также отказывается признать ее.“

Это было равносильно объявлению войны!…

Секретари посольства и атташе спешили опорожнить ящики письменных столов, уничтожали излишнюю переписку и спешно готовились к отъезду, – вот какую картину я застал, явившись в американское посольство на Гросвенор-Сквере. Мне удалось мельком поговорить с морским атташе Доусоном, объяснившим мне, что высадка войск Карахана в Салина-Круц проследует ту же цель, которой не мог достичь „Сандино“, и что красным необходимо во что бы то ни стало разрушить канал. Он объяснил мне, что экспедиция в Салина-Круц предпринимается для того, чтобы отвлечь внимание части американского флота и заставить наше командование ослабишь наши морские силы, путем частичной переброски его в Тихий океан.

Если действительно Карахан питал подобные замыслы, то ему суждено было примириться с крушением их: американский флот остался в Карибском море, где ему предстояло бороться с объединенным флотом входившим в состав флотов европейских держав.

Сидя в своем бюро, я заканчивал очередную корреспонденцию, посвященную неминуемости военного столкновения.

Вдруг в мою комнату ворвались Спид Бинней и Уайт Додж.

Я не знаю, у кого из них раньше вырвался этот вопрос, – возможно, что они произнесли эти слова одновременно:

– Где Марго?

Марго Дениссон исчезла – с утра ее никто не видел.

7

Накануне начала военных действий мы, трое американцев, сидели вечером в Лондоне и не могли не о чем думать, кроме как об этой молодой англичанке.

Спид Бинней и Уайт Додж были влюблены в Марго, но под влиянием угрожавшей ей опасности забыли обо всех своих распрях и о соперничестве.

Красный революционный Лондон, столица советского Пан-евразийского Союза, был одновременно и штаб-квартирой диктатора. Лондон более не походил на Лондон короля Георга V.

Положение Марго в этом городе было чревато рядом опасностей. Старая расовая гордость не позволяла нам примириться с тем, что рушились преграды отделявшие белых женщин от мужчин желтой расы.

Город был наводнен военными всех рас, причудливо перемешавшимися с солдатами различных европейских армий, и весь этот вооруженный сброд наводнял улицы, рестораны и трактиры мирового города.

Эти солдаты проделали ряд походов, участвовали в ужасной австралийской бойне, успели познать сладость хозяйничанья в других европейских столицах, и выжидали момента, когда им позволено будет расправиться и с этим городом.

Марго затерялась в этой ужасной мешанине людей. Вряд ли мог бы я в большей степени беспокоиться о ней, если бы она была мой родной сестрой.

Моя приязнь к ней со времени той ночи в Москве, когда мы ее высвободили из ночной свалки в ресторане, только возросла.

Вот уже ряд месяцев, как она не покидала меня, приходя мне на помощь в минуты самой напряженной работы. Ничто – ни тяжелая работа, ни утомительные переезды – не могло помешать ей исполнять свой долг.

В Париже и в Лондоне Марго, бывшая свидетельницей напряженной работы, происходившей вокруг Карахана, превратилась из моей личной секретарши в ценного сотрудника. Она была прекрасно осведомлена обо всем происходившем вокруг нас, обладала богатым запасом сведений по вопросам европейской политики и хозяйства. Неисчерпаемый запас ее сил и огромные познания были изумительны.

– Это какой-то ад, – сказал Уайт, стиснув зубы. – У меня чешутся руки при виде этих желтых образин.

Бинней был так сильно взволнован, что не был в состоянии выжать из себя хотя бы слово.

Мы навели ряд справок, но вам удалось лишь выяснить, что Марго позвонили по телефону, и она уехала в закрытой машине.

Луч надежды зародили в нас слова Бойера.

– С ней ничего не случилось, – сказал он – вам следует выждать.

В ночь на 2 января 1934 года, мы получили сведения о воздушной бомбардировке, которой подвергся, город Салина Круц, и о высадке десанта на мексиканском побережье.

Население Лондона было оповещено об этом экстренными выпусками газет, вышедших на десятке различных языков. Торжество толп, вываливших на улицы, достигло апогея.

Судя не сообщениям газет, можно было ежеминутно ожидать первого вооруженного столкновения отрядов Карахана с американцами.

Соединенные Штаты довели до сведения красного Наполеона, что попытка проникнуть на территорию Мексики будет истолкована, как нарушение доктрины Монроэ, и повлечет за собой военный конфликт с Соединенными Штатами.

В ответ на это опубликованное официальное сообщение красной штаб-квартиры гласило следующее:

„Высадка сибирских, монгольских и японских сил в Салина Круц проведена без больших потерь.

Высадка десанта была произведена под защитой японского красного флота, и ей предшествовал обстрел города. Наши войска продвигаются вдоль железной дороги на север в направлении на Техуантепек.

Мексиканские войска отступают к заливу Капече. Наш воздушный флот продолжает преследовать неприятеля.“

Впоследствии нам пришлось узнать, что в тот момент, когда мы в Лондоне читали первые сообщения с фронта, произошло первое столкновение красных воздушных сил с аэропланами Соединенных Штатов.

По моей просьбе, Карахан представил мне возможность повидаться с ним.

В покоях Букингемского дворца царило большое возбуждение. Из приемной меня провели в рабочий кабинет диктатора, и я очутился наедине с красным Наполеоном.

Карахан сидел за большим столом. Наклонив голову вперед, он изучал расстеленную перед ним большую географическую карту. На карте виднелись разноцветные флажки.

Прошло несколько минут, прежде чем Карахан, оторвавшись от созерцания карты, поднял голову и взглянул на меня. Он не удостоил меня словом привета.

– В чем дело? – прозвучал вопрос, и голос его был сух и жесток.

– Я пришел к вам, чтобы сказать, что беру данное вам честное слово назад, – сказал я, – вы находитесь в состоянии войны с моей родиной. Пройдет несколько часов, и война станет фактом. Я гражданин Северо-Американских Соединенных Штатов и в качестве такового находился при вас в течение последних лет. Я должным образом научился ценить оказанное мне внимание и доверие. Вам известно, какого я мнения о патриотизме и долге перед страной. Я никогда не скрывал этого от вас. Поэтому я прошу разрешения возвратиться к себе на родину с обоими моими сотрудниками.

Последовало долгое молчание. Стальные глаза Карахана покоились на моем лице. Несмотря на все старания разгадать, что таилось в его душе, я почувствовал себя бессильным перед этой задачей.

Наконец, Карахан заговорил:

– Мир стоит на пороге новой эры. Земной шар слишком мал для того, чтобы на нем могли существовать две различные к взаимно исключающие друг друга политические системы. Мир должен быть приведен к единству, и он должен подпасть под единую власть. Я не сожалею о том, что произошло в Салина Круц. Если бы это не произошло, то же самое случилось бы в другом месте. Я горжусь тем, что со времени заключения парижского мира я оказался в состоянии реорганизовать свою армию таким образом, что моту теперь пойти навстречу к новым победам. Наполеон завоевал всю Европу, но оказался бессильным перед полоской воды, отделяющей Англию от материка. Я завоевал весь мир, за исключением западного полушария. Ламанш остановил Наполеона, и это стало началом его конца. В этом крылась его ошибка, а я учился на его ошибках…

Никогда мне не приходилось слышать от Карахана такого обилия слов. Но он продолжал:

– Народы Нового Света надеются на то, что Атлантический и Тихий океаны послужат для нас надежной преградой. В этом ваше заблуждение. Океан больше не является для меня препятствием. Вам известно, какими силами я располагаю: за мной стоят 900 миллионов Азии, 400 миллионов Европы, 180 миллионов Африки. В лагере противника 130 валлонов Северной Америки и, быть может, 40 миллионов обитателей Южной Америки. Сопоставьте эти количества: полтора миллиарда людей против двухсот миллионов! В нашей власти промышленность трех континентов, неисчерпаемые запасы сырья. Вся европейская промышленность объединена и работает согласованно, превышая наши потребности.

Имеющийся в нашем распоряжении торговый флот достаточно велик для того, чтобы перевезти через океан любые количества солдат и боевого снаряжения. Не пройдет и суток, как наш флот будет владычествовать на всех морях. Не один пароход не сможет выйти в плаванье под чужим флагом – на морях будет только наш флот!

Последнее обстоятельство я упустил из виду. В самом деле, каким образом удалось бы мне переправиться в Америку?

– Мои армии властвуют на всем земном, шаре, – спокойно продолжил Карахан. – Я вхожу в войну с уверенностью, что у мня имеются неисчерпаемые человеческие резервы, и что я могу пополнить любую убыль, в своих рядах как вы велика она ни была. Как вы считаете, чего ради вздумал я вам разрешить в течение целого года быть свидетелем моих приготовлений к войне? Вы обладаете острым зрением, и вы живо пишете о том, что видите. Я надеялся, что ваши земляки, прочтя ваши корреспонденции, убедятся в том, что попытка сопротивляться мне обречена на неудачу. Теперь мне, придется прибегнуть к силе – сила научит их многому.

– Теперь перехожу к вашей просьбе. Вам, разумеется, известно, что я мог бы без особого труда удержать вас при себе. Я бы мог это сделать без всяких угрызений совести. Совесть во время войны – излишний балласт, но я все же предпочту вас отправить на родину. Ошибки моих предшественников идут мне на пользу. Самой большой ошибкой, допущенной обеими сторонами во время мировой войны, было введение военной цензуры и желание скрывать все сведения военного свойства. Цензура не имеет себе оправдания, она была учреждена идиотами из штабов, пытавшимися при ее помощи скрыть от населения свои ошибки и прегрешения.

– В Европе по моему приказанию был произведен ряд казней – вы были их свидетелем в Варшаве и в Бухаресте. Вы видели, как представители буржуазии поплатились жизнью в Вене и в Белграде, вы видели, как в Италии пали тысяч фашистов; вы были свидетелем массовых расстрелов в Англии, Франции и Италии. И я позволил вам писать обо воем этом, не стеснял вашего литературного дара. Почему я позволил писать вам обо всем этом с такими подробностями? Да потому, что это – война. Я веду войну. Мне нечего скрывать, я ни о чем не сожалею. Мне нечего стыдиться. Ныне мир – свидетель объединения трех материков и установления вечного мира среди полутора миллиардов людей. Отныне хозяйственные и политические интересы трех четвертей человечества объединены под одним знаменем. И все это достигнуто в течение одного года. И этот результат стоит пролитой крови!

Карахан зашагал по кабинету и остановился перед большой географической картой.

Он провел пальцем по Соединенным Штатам и продолжал:

– Ваша страна и ваше правительство ничему не научились за последний год. Неслыханное благосостояние, выпавшее не долю вашей страны после 1918 года, ослепило вас. С каждым годом популярность Америки в Европе падала, и в этом повинна была ваша политика в вопросе военных долгов.

– Деятельность ваших политиков вызывала во всем мире возмущение. Ваш президент Вильсон в Версале кичился тем, что ничего не хотел от мира, и беспрестанно жаловался на то, что остальные предъявляют какие-то требования. Эта политика соответствовала интересам Америки, которая могла ничего не требовать, потому что у нее всего было в избытке, но этот рецепт был очень неудачным применительно к перенаселенным, обнищавшим в войне, лишенным необходимого, европейским государствам. Европа ничего не имела и нуждалась во всем. Я говорю с вами совершенно откровенно, потому что я хочу, чтобы вы рассказали об этом вашим землякам. Пора им узнать, что о них думают в Европе. Вы хотите возвратиться в Америку, и я не препятствую вам осуществить ваше намерение. Вы сдержали данное вами в Москве слово. Иногда мне приходилось задерживать корреспонденции, предназначенные вами, для отсылки в Америку. Некоторые из ваших выводов были слишком поспешны и могли бы повредить моим замыслам. Но сейчас, когда вы уезжаете, я хотел бы, чтобы вы уехали с сознанием, что я ничем не препятствовал вашей корреспондентской деятельности. Все, что вам стало известным, все, что вы увидели, вы можёте спокойно сообщить вашей прессе и правительству. Расскажите им обо всех устаревших военных тайнах, в которые вам удалось проникнуть. Я разрешаю вам делать любые разоблачения.

Я радостно поблагодарил Карахана, – он взял со стола листок бумаги ж прочел его.

– Ваш пилот Бинней поедет с вами, но что касается вашей секретарши, то ей придется остаться. Она не является американкой, – она гражданка нашего союза. Вы будете доставлены в сохранности до линии расположения американских войск, и если счастье будет благоприятствовать вам, то мы с вами увидимся снова. Я буду рад снова встретиться с вами. Ступайте, об остальном позаботится Бойер.

Итак, ему было известно, куда девалась Марго. С этой мыслью я отправился к себе в бюро и застал там нервничающего Спида и по обыкновению улыбающийся Бойера.

– Где Марго? – спросил я. – Ведь вам это известно.

– Теперь я вправе удовлетворить ваше любопытство, – сказал Бойер.

– Скорей! – вырвалось у Спида, – Где она?

– Она жива, невредима и счастлива, как только может быть счастлива девушка, лишившаяся общества двух влюбленных в нее соперников. Ведь Уайт также должен был прийти сюда. Куда он девался?

– К черту Уайта, – заревел Спид, – Где Марго?

– Она останется здесь, – ответил Бойер. – И это решено и вытекает из семейной обстановки Карахана. К сожалению его супруга все еще полна западно-европейского представления, что жена всегда должна сопровождать своего мужа. Марго подружилась с ней, когда она прибыла против воли Карахана в Вену. И Карахан очень доволен тем, что его жена нашла себе подругу и теперь не отягчает его своим присутствием. Он настолько уверен в том, что присутствие Марго благотворно действует на Лин, что решил их не разлучать. Беспокоиться за судьбу Марго вам не приходится, – я готов поручиться за ее безопасность!

– Ей придется остаться в Англии до окончания войны? – осведомился Спид.

– Если только Карахана не разрешит ей последовать на Лин в Америку.

В тот же вечер, когда я укладывал свои вещи, я обнаружил у себя в несессере следующую записку:

„Красные собираются заключить всех американцев в концентрационный лагерь. Вам и Спиду не приходится опасаться этой участи, но я принужден попытаться улизнуть от них. Я не знаю, каким способом мне удастся пробраться в Америку, но если я останусь в живых, то проберусь туда и приму участие в обороне страны.

Мне кажется, я знаю, где находится Марго, и попытаюсь повидать ее. Прощайте, желаю Вам счастья

Уайт.“

Поздно ночью я и Спид, напутствуемые Бойером, вылетели на аэроплане в Йокогаму.

Бойер пояснил нам, что нас попытаются доставить в Америку через Тихий океан. Большую часть пути мы провели, не отрываясь о радиоаппарата и внимая сообщениям из Лондона.

Нам удалось услышать голос красного Наполеона, лично огласившего на корректном английском языке объявление войны и воззвание к „пролетариям Америки“. Потом мы услышали множество речей, произнесенных на различных языках. Всем американским гражданам, не утратившим связи со своей былой европейской родиной, обещалась автономия.

Так, в обращении немецким обитателям Висконсина обещалось создание в Америке автономной немецкой социалистической республики. Скандинавам, поселившимся в Миннесоте и в Дакоте сулилась независимая скандинавская республика.

Примерно такие я же обещания адресовались итальянцам и ирландцам, проживавшим в Нью-Йорк выходцам из Польши, испанцам, поселившимся в юго-западных штатах.

Негр Моисей Карлинги, выходец из Америки, открывший в Москве кафе, обратился перед микрофоном к негритянскому населению Соединенных Штатов и обещал им в случае, если они подымут восстание против белых поработителей, образование самостоятельной негритянской республики на территории штатов Луизиана и Миссисипи.

– В Америке имеется больше радиоприемников, чем во всем остальном мире, – пояснил нам Бойер, – у нас все радиоаппараты подлежат регистрации, и мы имеем возможность контролировать их. Вашингтон лишен возможности контролировать всех радиолюбителей, и поэтому я не представляю себе, как вы помешаете приему нашего агитационного материала.

Но впоследствии мне пришлось узнать, что американское правительство при желании могло принять свои меры и путем посылки радиоволн воспрепятствовать приему сообщений из Лондона. Но правительство пренебрегло этой возможностью и не помешало свободной деятельности радиостанций.

Лояльные американцы самого различного происхождения в ответ на призывы Карахана послали но радо негодующие протесты, но все же агитации Карахана удалось достичь кое-каких результатов.

Прибыв в Йокогаму, мы увидели, что гавань заполнена пароходами. Это был флот, готовившийся к перевозке войск на мексиканское побережье. Во всех японских гаванях происходило примерно то же самое.

Меня и Спида поместили на пароходе „Гаррис“, ранее принадлежавшем „Америка-Доллар-Лайн“. Это был один из пароходов, в большом количестве секвестрированных Караханом после объявления войны. Отсутствие нейтральных гаваней, в которых мог укрыться американский флот, и неожиданность объявления войны повели к тому, что большая часть флота попала в руки красных.

На пароходе, помимо нас, находились три тысячи японских солдат „большое количество как японских, так и русских штабных офицеров, направлявшихся в Мексику для образования штаба генерала Камку, назначенного командующим мексиканским фронтом.

Офицеры оживленно беседовали о нами на французском. английском и немецком языках. В большинстве они были молоды, легкомысленны и самонадеянны. Охотнее всего болтали они о вине и о девушках, о лунном свете и тренькании гитар под пальмами.

Спид и я угрюмо молчали, но Бойер пытался подшучивать и над ними, и над нами.

Очутившись на палубе с глазу на глаз Бойер сказал мне:

– Наши войска медленно продвигаются на север от Салина Круца. Камку – неистовствующий дьявол. Он отличился при занятии Филиппин, во время руководства десантной операцией, и он превосходный военачальник. Он офицер старой императорской армии, титулованный перебежчик; самурай, перешедший на сторону красных. Нечто вроде старика Чичерина в Москве.

– Скажите, разве наш флот не препятствовал высадке ваших войск в Салина Круце? – спросил я.

– К сожалению, нет. Помимо всего эта десантная операция была проведена с целью отвлечь часть вашего флота в Тихий океан. Операция Камку совершалась под прикрытием половины японского флота, который вступил бы в бой с вашей эскадрой, если бы она вздумала помешать операциям наших войск. Но то обстоятельство, что ваше правительство, несмотря на вопли, поднятые политиканами с Тихоокеанского побережья, все же не выслало части флота в Тихий океан, лишь говорит о существовании среди вас здравомыслящих людей.

– Каковы планы Карахана? Сколько людей имеется в его распоряжении? Что собирается он предпринять?

– В настоящее время на мексиканском фронте находится армия в сто тысяч человек. Ежедневно ее численность возрастает на десять тысяч человек. Но далеко не все это количество прибыло из Японии. Часть из них прибыла из Австралии, Новой Зеландии, Филиппин и прежних французских и английских владений в Океании. За последний месяц армия эта удвоилась – не думайте, что экспедиция предпринята без подготовки. К ней готовились очень давно. Камку подвигается вдоль железной дороги от Салина-Круц через Техуантепек к порту Мексико. Его цель – пробиться к Мексиканскому заливу. И мне кажется, он добьется своего. Вспомните о том, что весь перешеек имеет всего лишь двести двадцать километров в ширину.

Мы спустились в курительную и остановились перед картой мексиканского фронта.

– Наши войска заняли узловой пункт Сан-Иеронимо, – продолжал пояснять Бойер. – Природные условия в этой стране таковы, что все бои могут развиваться лишь вдоль железной дороги. Я не знаю, как сильны стоящие против нас американские и мексиканские войска, но мне кажется, что им, приходится очень тяжело, потому что у них в тылу имеется всего лишь одна, железная дорога. Опорными пунктами их обороны являются порт Мексико и Вера-Круц.

Одним из немногих штатских пассажиров на борту „Гаррис“ был некто Штейн, уполномоченный московского комиссариата иностранных дел. Он направлялся в Мексику с дипломатической целью, и Бойер познакомил меня с ним.

– Вам должно быть известно, что Москва представлена в Мексике госпожой Коллонтай, старой революционеркой и сподвижницей Ленина и Троцкого. Ваша полиция давно интересуется ее деятельностью в Мексике. В настоящее время она находится в Салина Круце, и это от нее мы получаем сведения о том, что произошло там после получения нашего ультиматума.

– А что там произошло? – осведомился я.

– Обычный в Мексике кризис. Американский посланник Кетчем имел продолжительную беседу с президентом Майторена. Зятем последовали переговоры с Вашингтоном по прямому проводу. Мороноес, вождь оппозиции, бросил президенту упрек в том, что он обращается за помощью к Соединенным Штатам, тогда как Мексика могла. бы справиться с затруднениями и без посторонней помощи.

В городе произошли демонстрации, во время которых был выброшен лозунг: „Лучше союз с Караханом, чем рабство у Соединенных Штатов!“ – В то время, как происходили демонстрации, президент продолжал торговаться с Соединенными Штатами.

– Как долго длились эти переговоры? Ведь каждый час дорог.

– Эти переговоры были лишь фикцией. Прежде тем они завершились, Вашингтон уже приступил к действиям. Соединенные Штаты перебросили свои войска к мексиканской границе. В Тампа, Мобиле и Новом Орлеане, не дожидаясь исхода переговоров, войска были погружены на транспорты и направлены в Мексику, пока в Вера-Круце народ продолжал бродить по улицам и вопить о своей независимости.

– Когда американцы приступили к действиям? – опросил Спид.

– Примерно, спустя час после начала переговоров над территорией Мексики показалась эскадра американских аэропланов. Американские авиаторы отсалютовали мексиканскому флагу, и мексиканские орудия ответили тем же. За аэропланами последовали сухопутные войска, и в настоящее время на железной дороге на Салина-Круц сосредоточены не только мексиканские отряды, но и войска Северо-Американских Соединенных Штатов. Какова их численность, мне неизвестно.

На севере деятельность Коллонтай сопровождалась большим успехом, чем на юге. В Соноре взбунтовались остатки индейских племен, попытавшихся оказать сопротивление наступавшим из Аризоны американским отрядам.

У Гермозилло сопротивление индейцев оказалось столь ожесточенным, что американцам пришлось там задержаться целых два для. Американская артиллерия причинила городу много вреда, и бомбардировка стоила жизни ряду мирных жителей.

На юг от Ирапуато повстанцам удалось взорвать один из американских эшелонов. При этом погибло множество солдат.

Впоследствии мне стало известно, что мексиканский генеральный штаб оказался настолько предусмотрительным, что сосредоточил главные силы армии в портах Манзанильо, Мацатлане и Тополобамбо на западном побережье страны, и что побережье Калифорнии было защищено блиндированными поездами.

Бинней беспрестанно жаловался на то, что наш пароход продвигается вперед слишком медленно, – да и я сгорал от нетерпения, желая поскорее попасть на фронт.

Бойер воздавал должное нашим патриотическим чувствам, что однако не мешало ему с радостью сообщать о каждом новом неблагоприятном для нас событии.

На десятый дань плавания он сообщил нам:

– На Гавайях происходят отчаянные бои. Японское население острова восстало и захватило один из фортов. В настоящее время в их руки перешла и водонапорная станция, снабжающая город питьевой водой. На улицах Гонолулу происходя жестокие бои, и я вынужден, к сожалению своему, сообщить вам, что некоторые из американских плантаторов были убиты вместе со своими женами и детьми. Мы перехватили радиограммы американцев и получили также кое-какие сведения о повстанцах. По-видимому, повсюду повторяется то же самое, что ранее произошло в Австралии.

– Ерунда! – заявил Спид. – Вы, по-видимому, забываете, что теперь вам приходится иметь дело с американцами.

– Нет, нет, я об этом не забыл. Да ведь я и не мог бы забыть этого – ведь кроме американцев больше никого не осталось, кто мог бы противиться нам. Но вы забываете, что ваш флот отступил вы берегам Америки и что поэтому гарнизонам на островах остается лишь одно – биться до последнего человека. Они не могут рассчитывать на подкрепления – океан в нашей власти. Какая судьба постигнет повстанцев на Гавайях, в конце концов безразлично. Не думаю, чтобы Карахан вздумал послать на острова экспедицию. Они не имеют для нас такого значения, а что касается вас, то для вас они совершенно бесполезны, потому что ваш флот лишен возможности действовать. Разве, если бы вы вздумали соорудить там базу для своих подводных лодок, но мне кажется, вы предпочтете сконцентрировать свои подводные силы в Атлантическом океане.

– А вое-таки наш парохода по ночам идет без сигнальных огней и огибает как можно дальше Гонолулу, – насмешливо заметил Спид.

Несколько разд во время плавания мы встречали японских истребителей, а как-то видели на горизонте и судно „Ниши Мару“, превращенное, как сообщили мне, в крейсер и снабженное четырьмя пятнадцатисантиметровыми орудиями.

– На прошлой неделе ему удалось настичь четыре американских парохода. Два изд них были потоплены, потому что капитаны не подчинились нашему приказу остановиться. Теперь „Ниши Мару“ доставляет спасенных пассажиров и экипаж в Йокогаму.

На двадцать первый день плавания мы прибыли вы порт Салина-Круц.

Над беретом мы увидели два дирижабля, блестевших на солнце серебряной обшивкой. Нам прочищали путь тралеры, а по сторонам от нас непрерывно сновали истребители, несшие охрану на случай нападения подводных лодок. Порт был забит пароходами, выгружавшими отряды солдат.

Здесь же я увидел стоявшие на рейде японские дредноуты.

Бойер обратил мое вынимание на „Изе“ и „Фузо“, построенные в 1915 и 1917 году. Эти дредноуты имели тридцать тысяч тонн водоизмещения, развивали скорость в двадцать три узла и были вооружены тридцатисантиметровыми орудиями.

Несколько далее мы увидели крейсер „Конго“, развивавший скорость в двадцать восемь узлов, но вооруженный менее сильной артиллерией.

Увидели мы и две плавучие базы – „Акаги“ и „Каза“, на которых находилось сто гидропланов и которые были вооружены артиллерией.

При входе в порт наше внимание привлек один из молов, частично разрушенный бомбардировкой.

– Видно, одна из американских птиц сбросила вам сверху подарок, – гордо заметил Спид, указывая на повреждения.

– Это было как нельзя более выгодно для нас, – ответил Бойер. – Нас избавили от труда взорвать этот мол. Нам все равно пришлось бы это сделать, потому что вход в гавань был слишком узок для некоторых наших дредноутов. Ваши аэропланы продолжают попытки обстреливать гавань, но наши аэропланы отражают их атаки.

Во внутренней гавани стояло множество судов, и подъемные краны разгружали их, перенося на набережную автомобили, повозки, военное снаряжение и танки.

Издали доносился грохот орудий.

По сходням, переброшенным с пароходов на набережную, сбегали колонны солдат. Все они были в полном походном снаряжении и несли на себе вещевые мешки, противогазные маски, походные фляги и оружие.

Японцы-носильщики услужливо помогли нам высадиться на берег и, вежливо улыбаясь, приняли чаевые.

Обнаженные до пояса мексиканские грузчики взвалили наши чемоданы на спины, и, сопровождаемые молодым и элегантным лейтенантом, мы направились по главной улице Салина-Круц в отель „Гуасти“, в котором помещался штаб генерала Камку.

Японский генерал был сравнительно молод, обладал круглым лицом и не менее округленным брюшком. Завидев нас, он улыбнулся, обнажив ряд ослепительно-белых зубов, и сказал на безукоризненном французском языке:

– Мы пожучили из Лондона приказ доставить вас в американское расположение. Днем это неосуществимо, потому что я не желал бы, чтобы вы могли наблюдать наши позиции, но завтра ночью вам будет предоставлена возможность спуститься на парашюте в порт Мексико.

Я вопросительно взглянул на Биннея.

Можно ж было считать ночной прыжок с парашютом обыденным явлением, или подобное упражнение было сопряжено с известным риском?

Бинней пожал плечами.

– В том, что мистер Гиббонс или мистер Бинней увидели бы наши позиции нет ничего страшного, – мягко заметил Бойер, – они…

– Я должен заботиться о безопасности моих войск, – воскликнул раздраженно генерал, вскакивая с места. – Мы должны скрывать наше расположение. Я не потерплю, чтобы шпионы…

– Не угодно ли вам ознакомиться о этой инструкцией? – перебил его Бойер, протягивая ему сложенный вчетверо лист бумаги.

Пробежав инструкцию и взглянув на красовавшуюся под ней подпись, генерал обратился к одному из своих адъютантов:

– Предоставьте в распоряжение полковника Бойера аэроплан и дайте ему возможность лично позаботиться обо всем по своему усмотрению.

И, обменявшись с Камку поклонами, мы поспешили удалиться. Очутившись в коридоре, Бинней усмехнулся и шепнул Бойеру:

– Я не знало, что именно сказано в вашей инструкции, но на Камку она подействовала, как строгий окрик хозяина.

– Эта инструкция подписана Караханом. А теперь я позабочусь о том, чтобы вы смогли перебраться на американскую сторону.

Носильщики доставили наш багаж в отель „Гамбринус“, а мы вместе с Бойером направилось в отель „Терминал“, превращенный ныне в госпиталь.

– Вы найдете здесь несколько раненых американских офицеров, – оказал он. – Не вижу причин, почему бы вам не поговорить с ними.

Ординарец провел вас в одну из палат, у входа в которую стояли часовые.

Мы вошли в палату и увидели на одной из коек раненого американца, курившего папиросу.

Завидев нас, он выругался:

– Черт меня подери…

– Да и меня тоже, – подхватил я, бросаясь к нему и пожимая его руку.

Это был майор Хиккей Коллинс из пятой бригады морской пехоты.

Коллинс имел репутацию самого отъявленного ругателя во всей морской пехоте и был произведен в офицеры в июле 1918 года, после боев на Марне. Нам не раз приходилось встречаться на фронте и не раз мы вместе кутили в тылу. В последний раз я встретился с ним в 1924 году в Пекине, где его батальон нес охрану в американском посольстве. Я вкратце рассказал ему о том, как попал в Салина-Круц, а он посвятил меня в события, разыгравшаяся в последнее время на фронте. Он был ранен и захвачен в плен.

– Наша бригада прибыла в порт Мексико и мой батальон был направлен в глубь страны. В Санта-Лукреция, не узловом пункте, через который проходит дорога на Вера-Круц, мы оставили одну роту, а сам я с двумя остальными ротами продвинулся дальше, – в горы.

А там нам пришлось наглядеться на многое: джунгли, ползучие лианы, змеи, попугаи, скорпионы, распаренные солнцем заросли, настолько горячие, что от них идет пар…

Мы продвигались вдоль дороги и попытались окопаться. Тут же после нашего прибытия в Чиевела неприятельские летчики разрушили в тылу у нас железную дорогу и отрезали нам путь к отступлению.

На третий день боев меня ранило осколком бомбы, сброшенной о аэроплана, и я потерял осознание. Пришел в себя я лишь тогда, когда очутился в руках неприятеля.

Затем они доставили меня сюда, и теперь я сижу в плену у япошек, закармливающих меня рисом.

Бинней и я поспешили поделиться с ним нашим запасом денег и обещали уведомить его жену о его местонахождении.

Потом мы горячо пожали ему на прощанье руку.

После ленча Бойер предложил лам последовать за ним и доставил нас на авиабазу „Акаги“.

Бинней, Бойер и я поднялись на большом гидроплане и в течение десяти минут кружились над Салина-Круцем, – к нам присоединился эскорт из пятидесяти боевых гидропланов.

Взяв курс на север, мы полетели по направлению к зеленым зарослям.

Дважды мы увидели на горизонте отряды американских летников, а однажды американские пилоты приблизились к нам настолько, что завязался воздушный бой, во время которого были сбиты две американские машины и один японский гидроплан.

Часом спустя мы летели над заливом Кампече. Порт Мексико приветствовал наше появление ожесточенным огнем зенитных орудий. Я в последний раз осмотрел свой парашют, прикрепил кольцо его к поясу и приготовился к прыжку.

Бинней готов был последовать моему примеру.

– Не забудьте передать Марго, что я приду за ней, – крикнул он на прощанье Бойеру.

Неожиданно я почувствовал сильное давление воздуха – наш аэроплан быстро снижался. С высоты трех тысяч метров мы снизились до пятисот метров, и тогда летчик выпрямил гидроплан, и мы заскользили над поверхностью залива.

Бойер Открыл дверцу кабинки, улыбнулся мне и положил руку на мое плечо.

– Будьте здоровы, Гиббонс, – нам пора расстаться, – сказал он.

– Спасибо, Бойер. До свиданья, – ответил я.

Мои пальцы впились в кольцо парашюта, и я ринулся в воздушное пространство.

8

В пятистах метрах под нами блестела синяя вода. Взглянув вниз, я в ужасе зажмурил глаза. Это был мой первый прыжок с парашютом, и я думал, что этот прыжок будет и последним моим прыжком.

Летя вниз я принудил себя медленно считать до четырех в затем потянул за кольцо парашюта. Казалось, прошла вечность, прежде чем расправились складки шелка – от состояния механизма зависела моя жизнь. Потом я ощутил резкий рывок, – меня закрутило в воздухе, словно кубарь, подхваченный концом кнута, – парашют расправился, и я повис в воздухе.

Легкий морской ветер нес меня к берегу – по направлению к белой полосе порта Мексико. Я видел, как несколько моторных лодок понеслись по направлению моего полета, ожидая моего спуска на воду. Одна из этих лодок, – в то мгновение, когда я коснулся поверхности воды, находилась в пятнадцати метрах от меня и поспешила ко мне на помощь.

Меня извлекли из воды, и я очутился лицом к лицу с американским моряком, приставившим к моей груди револьвер и скомандовавшим: „Руки вверх!“

Лодка взяла влево и подобрала Биннея, очутившегося на расстоянии сотни метров от места моего спуска.

Мы попытались разъяснить морякам, кто мы такие, но все наши попытки были тщетны. Матрос что-то слышал о том, что неприятель спускал при помощи парашютов шпионов и не желал принять на себя ответственность.

Через четверть часа я предстал перед моим другом генералом Феланом Логаном, комендантом города. Он узнал меня и тут же протелеграфировал в Вера-Круц и в Вашингтон о моем благополучном прибытии.

Не успев даже переодеться, Бинней и я, захватив с собой и оба чемодана, сброшенные с парашютами нам вслед предусмотрительным Бойером, полетели на гидроплане в Вера-Круц. Вечером я ужинал в обществе генерал-майора Мак-Артура, начальника американского экспедиционного корпуса, и генерала Мендоза, командира мексиканских объединенных частей.

Передо мной на подносе лежали две телеграммы.

Первая не них гласила:

„Поздравляем счастливым возвращением точка Президент Смит желает побеседовать с вами до завтрашнего заседания кабинета.

Хэнд.“

Это сообщение польстило моему самолюбию, и я с удовлетворением протянул телеграмму генералу Мак-Артуру. Мне казалось, что я начинаю играть значительную роль. Пока генерал читал телеграмму, я ознакомился с содержанием второй депеши. Она гласила:

„В течение одиннадцати месяцев не получали от Вас оправдательных документов Точка Бухгалтерия запрашивает счета гостиниц и телеграфные квитанции Точка Пришлите документы, подтверждающие разменный курс доллара.

Чикаго-Трибюн.“

В эту ночь Бинней и я заснули крепким сном. Военный гидроплан нес нас над Мексиканским заливом. Мы летели на северо-восток, через Нью-Орлеан в Вашингтон.

Мы не успели ни побриться, ни переодеться в сухое платье – нас тут же повезли в Белый Дом – еще несколько мгновений, и Чарльз Хенд, секретарь президента, жал мне руку и вел меня в зал заседаний.

Президент Смит приветливо поздоровался со мной – за время, в течение которого я его не видел, он несколько пополнел и поседел. Из остальных членов кабинета мне лично известны были статс-секретарь Кондер Рейнольдс, генерал-прокурор Франк Комерфорд и, ведавшая сельскохозяйственным департаментом, Руфь Ганна Мак-Кормик.

– Флойд, расскажите нам все, что вам известно о Карахане, – сказал президент Смит. – В чем секрет его успеха, на чем базируется его сила? Каковы его цели? К чему он стремится?

Воцарилось молчание. Я собирался с мыслями, готовясь ответить на все эти вопросы.

Рассказал о том, как „Чикаго-Трибюн“ послала меня в 1932 году в Москву. Рассказал я и о том, как специально занялся личностью Красного Наполеона, о его детстве и службе в царской армии.

Рассказал я также и о его судьбе после революции, о знании, которое он пробрел у Сталина, о том, как он захватил власть. Сообщил я также о его подготовлениях к войне, о сражениях в Центральной Европе, завоевание Италии, уничтожении французской, английской и бельгийской армий во время третьей битвы на Марне.

Затем я стал говорить об английской революции, оккупации островного королевства, немилосердном избиении шести миллионов белых в Австралии и о научной организации всех сил на цветных континентах. И, наконец, я заговорил о конечной цели его деяний, о борьбе с последней силой мира и установлении мировой советской федерации под его личной властью.

Мой доклад длился долго, – не раз меня прерывали вопросами, – когда я, наконец умолк, вопросы посыпались на меня со всех сторон.

Статс-секретарь Рейнольдс осведомился о внутриполитической структуре Советского Союза и о моем мнении о его прочности.

Государственный казначей Джон Рескоб задал вопрос о денежной системе Советов.

Адмирал Девидсон пожелал услышать мое суждение о красном флоте и о подготовке его личного состава.

Возглавлявшего департамент торговли и промышленности Вилльяма Эбергарда интересовали производительные силы страны и грузоподъемная мощь железных дорог.

Военный министр Мирон Дж. Уоллес задал мне ряд вопросов, касавшихся боеспособности армии Карахана.

Посевная площадь, состояние животноводства, запасы продовольствия – вот что интересовало миссис Руфь Мак-Кормик.

Директор почты и телеграфа Эмери Ольдс пожелал, чтобы я ему обрисовал состояние почтово-телеграфной сети в Европе; Джемс Райн потребовал от меня статистических данных по вопросам рабочей силы, ее оплаты и жилищных условий.

Допрос этот длился более четырех часов, и воздух утопал в голубоватых облаках сигарного дыма.

Вместо ужина нам сервировали чай, и к концу беседы я с трудом ворочал языком.

Несмотря на опасность, грозившую стране, я начал ощущать к концу беседы, что далеко не все члены кабинета отдают себе в полной мере отчет в том, какую грозную силу представляет собой Карахан. В то же время некоторые члены кабинета считали угрожавшую опасность сильно преувеличенной и раздутой.

– Скажите, мистер Гиббонс, – обратился ко мне Уоллес, – не попали ли вы под влияние этого диктатора за время своего пребывания с ним? Не преувеличены ли ваши суждения? Не преувеличиваете ли вы желтую опасность? Я считаю, что множество статей, появившихся на страницах печати за последний год, намеренно нагоняли на страну страх и служили пропагандистским замыслам Карахана. Мне кажется, вы были его доверенным лицом, а теперь вы являетесь к нам. Желтая опасность в большей своей части создана желтой прессой.

Неуклюжее замечание Уоллеса задело меня за живое. В течение долгого срока я подвергался опасности, напряжению и усердно работал, наблюдал за происходящим для того, чтобы иметь возможность представить как можно более полный отчет. Но я сдержал себя и, проглотив просящиеся на язык резкости, постарался спокойно и деловито ответить на брошенный мне упрек:

– Господин президент, я побывал на трех четвертях земного шара, и все это я сделал для того, чтобы нагнать на статс-секретаря Уоллеса немного страху. Я явился сюда потому, что я американец и считаю, что мои наблюдения и знания могут пойти на пользу моей стране в борьбе с красным диктатором. Я видел на полях Европы сотни тысяч трупов. Я видел как на уличках итальянских городов убивали детей и женщин. Я был свидетелем Лондонской бойни.

– Господин президент, я был свидетелем последних минут австрийского президента, я присутствовал при его казни, – я видел, как пали под пулями члены его правительства. Вы должны понять, что человек, ведущий за собой силы трех материков, не может не быть воплощением зла, не может не быть самым свирепым, хладнокровным, стоящим выше морали и каких бы то ни было запретов, существовать. У него нет ни Бога, ни совести, ни велений морали. Этот азиат, ненавидящий нас так, как лишь может желтый ненавидеть белую расу, сказал мневсего лишь месяц тому назад, что он собирается раздавить Америку. Господа, да смилостивится Господь над вами, если вы не можете внять моим словам, если я не могу убедить вас!..

Голос мой осекся, – я не мог говорить, я устал, табачный дым обволакивал меня… длительный перелет и нескончаемые споры исчерпали без остатка мои силы.

В соседней приемной я столкнулся с Уайт Доджем. Произошло столько событий, что я не поверил своим глазам.

– Я очень рад вас видеть, – сказал я, пожимая эго руку. – Как вам удалось выбраться? Где Марго? Как она поживает?

– О, все это длинная история, – ответил Додж. – Вы помните записку, которую я сунул в Лондоне в ваш несессер? Я писал вам, что мне удастся спастись, и так оно и было. Я только что был в информационном бюро морского министерства. Поздравьте меня – я лейтенант флота дяди Сама.

Додж доставил меня и Биннея к себе на квартиру, где мы снова ожили, приняв ванну, побрившись и, наконец-то, получив возможность переодеться.

Додж рассказал нам, как ему удалось бежать вместе с агентом американской контрразведки.

– Некоторое время я прятался в Лондоне. После вашего отъезда был расстрелян ряд американцев, – остальных разместили в концентрационном лагере. Надежнее всего было, конечно, пробраться в Ирландию. Хоть красные и оккупировали страну, но ирландцы считались с их присутствием в столь же малой степени, как в свое время с англичанами. Сннфейнеры продолжали вести партизанскую войну, как и в старое доброе время. Вам известно, что в прошлую войну немцы использовали западный берег Ирландии для стоянки своих подводных лодок. Ныне та же возможность была предоставлена американским подводным лодкам. Мой спутник и я направились по направлению к Клинстоуну, и нас приняла на борт подводная лодка, доставившая нас в Америку. Недалеко от Ливерпуля мы пустили во дну старый английский пакетбот „Цедрайк“, и команда мне поклялась, что это первое достижение нашего флота в эту войну.

– Где Марго? – спросил Спид.

Я заметил, как молодые люди обменялись далеко не дружелюбными взглядами.

– Она находится вместе с Лин в Ирландии, – ответил Додж. – Карахан обеих отправил туда и поместил в одном из замков западного побережья. Он не хочет их видеть и желает, чтобы Лин жила вдали от Лондона. В настоящее время он развлекается в обществе леди Блейдсен. Вам ведь известно, кто она? Но этот монгол так же быстро покончить с ней, как и с австрийской графиней в Вене и с мадам Депрей в Париже. Он одержим теперь новой манией – он хочет иметь от белых женщин как можно больше детей – будет время, когда Лондон и Париж будут кишеть его цветными ублюдками. И у всех офицеров его штаба белые жены.

– Я рад, что Марго находится в Ирландии, – сказал он – и надеюсь, что Карахану не суждено будет встретиться с нею.

У Спида вырвалось проклятие, и он резво осведомился у Доджа:

– Почему вы оставили ее? Почему вы не захватили ее с собой на подводную лодку?

Я хотел захватить ее с собой, но она не пожелала следовать за мной, – ответил Додж. – Она возложила на себя обязанность и хочет ее выполнить до конца. Но об этом я не вправе говорить.

Пока Спид пререкался С Уайтом, я заснул.

На следующее утро Додж снова заговорил со мной о Марго и сказал мне, каким способом я мог бы установить связь в ней. Я мог бы по радио отправлять шифрованные сообщения, которые она улавливала бы в Ирландии. Я неоднократно упражнялся с ней в диктанте, и она сможет без особого труда уловить мое сообщение, установить ключ и расшифровать сообщение.

Додж сказал мне, что он служит на подводой лодке и, находясь с ней в плавании у Ирландского побережья, сможет попытаться послать Марго радиограмму.

– Она мужественная девушка и служит делу белой расы, – сказал он гордо, – хоть и знает, какая ее ожидает участь, если об этом станет известно Карахану.

В этот полный событий февраль 1934 года мне суждено было пережить целый ряд потрясений. Война оказала на народное хозяйство более сильное влияние, чем я предполагал. Более всего меня беспокоило то, что американцы в массе своей не отдавали себе отчета в ужасных последствиях происходившего.

В силу подавляющего перевеса объединенного красного флота, американский флот принуждав был укрыться в гаванях, и над океаном главенствовал неприятель.

Большая часть американского торгового флота – двадцать тысяч приходов с общем тоннажем в пятнадцать миллионов тонн – застряло в чужих портах – или была захвачена в открытом море.

Падение американского экспорта, выразившегося за предыдущий год в пяти миллиардах долларах, привело к тому, что ряд промышленных предприятий приостановился, а склады, магазины и порты Америки ломились от машин, металлических изделий, шелков, хлопчатобумажных тканей, химикалий и зерна.

Отказ от импорта повлек за собой в стране недостаток в резине, свинце, хинине, растительных жирах, чае, кофе, что тут же отразилось на укладе каждого единичного хозяйства. Затем приобретение ряда продуктов было нормировано.

Разразившаяся война лишила американцев надежды на то, что удастся получить с Европы долги, явившиеся результатами предыдущей войны – все новые и новые налоги и займы должны были покрыть невероятные расходы. На Уолл-Стрите разразился ряд банкротств, повлекших за собой осложнения в большом количестве фирм, работавших во всей стране. Вкладчики штурмовали банки, и правительство принуждено было объявить мораторий.

Президент Смит созвал экстренное заседание конгресса, которое должно было санкционировать ведение войны. Военный министр предложил конгрессу закон об обязательной воинской повинности. И закон этот был принят в обеих палатах подавляющим большинством голосов. Пацифистское меньшинство, находившееся в оппозиции, попыталось выставить проект о добровольческих формированиях, но проект этот был отклонен.

Избирательный аппарат страны был тут же использован для новой задачи и принял на учеты всех мужчин от восемнадцати до сорока пяти лет от роду. Перепись дала следующий результат: в стране оказалось 19 миллионов мужчин, способных носить оружие, – пятнадцать процентов всего населения. Государственный департамент разослал по штатам квоты, и президент призвал под знамена первый миллион бойцов.

Костяком формируемо армии явился офицерский состав регулярных частей и сто десять тысяч офицеров, числившихся в запасе.

– У нас очень скудные запасы снаряжения, – жаловался мне один из моих приятелей. – Увеличение кадров милиции с двухсот восьмидесяти тысяч до трехсот тысяч поглотило все наши запасы. Нам приходится обучать наших новобранцев, не выдав им обмундирования и снабдив их вместо ружей палками. Мы стоим перед необходимостью удесятерить наши кадры – с тем же успехом мы могли бы разбавить молоко десятикратным количеством воды. На сей раз наша военная промышленность оказалась гораздо менее подготовленной, чем перед нашим вступлением в войну в 1917 году. Тогда вступлению в войну предшествовала долгая подготовка и работа на Оборону.

– Европейская и азиатская промышленность давно уже работала на нужды армии, – сказал мне Джимми Ходжинс из торгового департамента. – Вам об этом известно лучше, чем кому бы то ни было. А наши станки заняты изготовлением граммофонных иголок, радиопринадлежностей, вентиляторов и приборов для маникюра.

Особенно чувствительным оказался недостаток в противогазах… Имевшегося запаса противогазов было недостаточно для того, чтобы снабдить ими армию, не говоря уже о снабжении ими гражданского населения.

Впрочем, и без понуждения со стороны правительства ряд фабрик немедленно же приступили к них производству и выбросили на рынок большое количество масок, которые тут же были раскуплены перепуганным населением по баснословно высокой цене.

Впоследствии выяснилось, что противогазные маски, изготовленные наспех и без соответствующего надзора, оказались совершенно несоответствующими своему назначению, что многим стоило жизни.

Боязнь воздушного налета и бомбардировки вызвала небывалую вспышку шпиономании в стране – толпа подожгла в Нью-Йорке китайский квартал, в Чикаго громили дома негров, в Калифорнии линчевали японцев.

В Гарлеме арестовали Горкуса Марвея, президента негритянского ордена „Черное Перо“ – при этом был обнаружен большой запас прокламаций, призывавших американских негров к восстанию.

Соответствующий результат дали и облавы, предпринятые полицией в коммунистических клубах. Были обнаружены попытки взорвать мосты, порчи динамомашин и пр.

В политическом отношении страна сплотилась и образовала единый фронт, но каждое новое заседание кабинета вскрывало вое новые и новые пробелы в стране. Дело дошло до открытого конфликта между военным и морским министерствами по вопросам снабжения, что также не могло способствовать успешному проведению мобилизации.

Центром внимания стали события на тихоокеанском побережье Мексики.

Теснимые американские войска оказывали жестокое сопротивление. По мере того, как неприятельский десант расширял базу своей деятельности и захватывал новые участки побережья, задача его облегчалась, потому что он получал возможность увеличить свои силы. Неприятельский нажим к югу все увеличивался, и было ясно, что рано или поздно ему удастся достигнуть Панамского перешейка.

Тяжелый удар выпал на долю Соединенных Штатов 9 февраля.

Транспорт „Мемфис“, на который были погружены два полка, был подорван миной и потоплен. 2700 американских солдат обрели смерть в море, – лишь немногим удалось спастись и добраться до берега.

Гибель „Мемфиса“ привлекла общественное внимание к положению ка море, и вскоре стало известно, что порт Кингстоун на острове Ямайка служит красным – базой для их подводных лодок.

Дипломатические осложнения последовавшие за объявлением войны, задержали разрешение вопроса о Ямайке. Вопрос этот разрешился явочным порядком – негритянское население острова, предводительствуемое китайцами и индусами, взяло штурмом дворец английского президента и убило его и его штаб, захватив власть в свои руки. Теперь, когда выяснилось, что остров служил базой для подводных лодок Карахана, было ясно, что все это было заранее согласовано с ним.

Порт Кикгстоун был хорошо защищен с моря, и попытка морского нападения на него была обречена на неудачу. Выслать на остров десант с Кубы было затруднительно, потому что в распоряжении Соединенных Штатов ка Кубе имелось очень ограниченные по численности отряды. Благодаря этому, Ямайка превратилась в серьезную опасность, угрожавшую нашему фронту, с которой до поры-до-времени приходилось мириться.

Опорными пунктами красного флота явились Бермудские острова и Тринидад, – флот блокировал побережье и вынудил американскую эскадру укрыться в Мексиканском, заливе. По всему Атлантическому побережью раздалась волна протестов – раздались недоумевающе голоса, почему американский флот избрал местом стоянки Мексиканский залив, а не Нью-Йорк, Бостон или Филадельфию.

Но на этот вопрос ответить было очень нетрудно. Карахан находился в перевесе не только на море, но и в воздухе. Его воздушные силы могли в любой момент разрушить морские базы нашего Атлантического побережья. Что касается Мексиканского залива, то доступ к рему был минирован и береговые укрепления могли воспрепятствовать воздушному налету.

Свершилось невероятное: Карахан со своим флотом властвовал над океанами, а американский флот был загнан и заперт в Мексиканском заливе, так же, как и флот Германии – был заперт в Гельголандской бухте в мировую войну.

Этот флот составлял первую оборонительную линию Америки. Вторую оборонительную линию составляли береговые укрепления залива.

Карахан занялся изучением нашей позиции и попытался нажать на наиболее уязвимое место.

Столетие мирных добрососедских отношений между Канадой и Соединенными Штатами привело к тому, что оба государства могли позволить себе роскошь оставить общую границу неукрепленной. На американо-канадской границе не было возведено ни одного форта, – реки и озера Канады не имели флота.

И Карахан решил использовать это обстоятельство для нанесения следующего сокрушительного удара.

Вечером 1 марта 1934 года американская подводная лодка Ф 29, крейсировавшая в шестидесяти километрах от мыса Флеттери в штате Вашингтоне, была настигнута японскими истребителями, действовавшими в качестве прикрытия для большой эскадры транспортов, крупных боевых единиц и вспомогательных судов.

Японские истребители вывели американскую подводную лодку из боя и захватили ее.

2-го марта, на рассвете, на высоте трех тысяч метров над дорогой на Жуан-де-Фука, показалась огромная неприятельская флотилия гидропланов и бомбометов. Навстречу ей вылетели американские эскадрильи, снявшиеся с аэродромов Виктории, Ванкувера, Сиэтла и Бремертоуна.

Неприятель однако оказался в перевесе.

Обитатели Виктории в Британской Колумбии были разбужены оглушительными взрывами – это неприятельские авиаторы бомбардировали морской арсенал в Эскимаулте. Через пять минут на воздух взлетели пороховые склады.

Ныне неприятельскому флоту открывалась свобода действия, и воздушный флот его понесся на восток. Старые тридцатисантиметровые мортиры, составляющие вооружение порта Тоунсенда, были подорваны первыми же сброшенными на землю тысячефунтовыми бомбами.

Та же судьба постигла и форт Казей, расположенный в девяти километрах на восток.

За фортом Казей наступила очередь форта Флеглер.

Воинские части были спешно отозваны из фортов, и мортиры не дали ни одного выстрела – все оборонительные сооружения были рассчитаны только на возможность нападения с моря.

Соглашение Канады и Соединенных Штатов, предусматривавшее отказ от возведения дальнейших оборонительных сооружений на границе, привело к тому, что граница оказалась совершению безоружной, на случай воздушного нападения.

Утром под покровом тумана красный флот выслал вперед вдоль всего побережья океана тридцать траллеров, занявшихся освобождением моря от мин. Воздушный флот, закончив свое разрушительное дело, взял на запад и полетел над железной дорогой Мильвоки, разрушая и ее, и автомобильные шоссе.

Две американских тяжелых батареи и бронепоезд были взорваны, прежде чем смогли оказать сопротивление воздушным силам противника.

Таким образом, Карахану удалось при помощи своих воздушных сил в течение нескольких часов парализовать сопротивление противника, и разрушить ряд центров обороны.

Опубликование этих сообщений произвело на американцев ужасное впечатление.

В день неприятельского налета я к Бинней находились у его отца в Сан-Луи. Отец его был моим старым боевым товарищем по авиации еще со времен первой мировой войны. Час спустя мы летели на аэроплане по направлению с новому фронту ка северо-запад.

Дни второго и третьего марта заставили Америку призадуматься над своим положением.

Несмотря на то, что наш флот был заперт, наша маленькая регулярная армия билась в Центральной Америке, а в резерве у нас имелся один миллион призванных под знамена, страна все еще была во власти совершенно ложного представления, что американскому материку ничто не может угрожать в силу его изолированности. Со времени 1812 года еще никому не удавалось высадить свои войска в Америке. Но эти времена миновали.

Мы снизились в Спокане, чтобы возобновить запас бензина. На аэродроме наша машина оказалась единственной – город охватила паника, несмотря на то, что от фронта его отделял горный кряж. Мы расспросили попавшихся нам людей и выяснили следующее.

Траллеры очистили залив от мин, японские транспорты под охраной крейсеров миновали разрушенные укрепления форта Уордена и форта Казей и были на пути к Ситтлю.

Сотни наливных судов с нефтью встали на якорь, эскортируемые красным флотом.

Способности Карахана, сумевшего выставить столь большие силы на огромное расстояние от своей базы, не могли не поразить наше командование. Карахан располагал недалеко от нашего расположения огромной воздушной эскадрой; это объяснялось тем, что каждый из транспортов одновременно был оборудован таким образом, что являлся базой для гидропланов. Такое новшество дало возможность Карахану беспрепятственно властвовать над морями и захватить три четверти мирового флота в свои руки. Во главе воздушных сил Карахана стояла японская эскадрилья, снабженная опытным личным составом.

После того, как успех операции был полностью гарантирован и в воздухе и на воде, началась высадка войск. Вдоль всего восточного побережья от Беллингема до Эверетта, Карахан высаживал войска. На западном побережье, в Порте Анжелес, в Тойнсенд, также шла высадка войск.

Канадско-американские части оказывали героическое сопротивление, но попытки их противостоять силам Карахана были тщетны.

Молодежь, вооруженная охотничьими ружьями, объединялась в отряды и выступала в поход, пополняла ряды милиции, вооруженной пулеметами и пытавшейся противостоять врагу в штыковом бою.

И почти повсеместно обороняющихся постигла одна и та же участь. Сначала их позиции подвергались воздушной бомбардировке, а потом желтые орды заливали их своей численностью.

Американская артиллерия, вывезенная при помощи тракторов на позиции, служила для неприятельских бомбометов удобной мишенью. Команды зенитных орудий, снабженные противогазными масками, тщетно пытались обезвредить несметное количество неприятельских аэропланов.

Карахан был в воздухе полным хозяином положения, и мы с Биннеем, после того, как мы вылетели из Спокейна в западном направлении, принуждены были сменить курс, взять на юг и спуститься в Олимпи. Оттуда, на автомобиле, под обстрелом с аэропланов, мы понеслись в Такому, чтобы оттуда уже взять курс на объятый пламенем Оиттль.

Дороги были забиты тысячами искавших спасения в бегстве жителей городка. Бесконечные колонны американистикой пехоты шли в северном направлении. На разрушенных и подорванных железных дорогах и мостах работали инженеры с отрадами саперов.

Добровольцы из числа местных жителей – среди них было множество женщин – пытались расчистить от обломков подвергшиеся бомбардировке улицы и дороги и тем самым облегчить движение.

Каждое новое сообщение с фронта, свидетельствовало об очередной катастрофе. Бинней неистовствовал.

– Черт побери, какой толк от пилота, находящегося на земле, – вопил он. – Я должен пробраться на фронт и попытаться принести какую-нибудь пользу. Что бы ни случилось, мы снова встретимся в ставке армии. Похоже на то, что вам придется отступить на Канзас.

Мы пожали друг другу руки, и он присоединился к одной из колонн отправлявшейся на фронт пехоты.

Я попал в горящий Ситль вовремя, – в моем распоряжении оставалось всего лишь несколько минут для того, чтобы осмотреться и снова поспешить убраться из этого города.

Огромный небоскреб был объят пламенем, – из окон эго вырывались языки огня и клубы, черного дыма.

В то время, когда я разглядывал открывшуюся моим главам картину, в один из верхних этажей дома ударил снаряд, и часть стёны – угол здания – рухнула.

Последние беженцы скрылись в южном направлении.

Из центра города доносилась приглушенная пулеметная трескотня. Над головами со свистом проносились снаряды и разрывалось над южными предместьями города.

Какой-то мальчишка, волочивший за собой мотоциклет, задал мне глупый вопрос – он спросонок меня, не могу ли я ему дать немного бензина. Уловив мой удивленный взгляд, он указал пальцем на резервуары покинутого танка, у которого я стоял.

– Можешь взять сколько тебе угодно, – ответил я. – Мне он не принадлежит. Впрочем, погоди – я помогу тебе, – и, схватившись за ручку насоса, принялся накачивать бензин в резервуар его мотоциклета.

– Все равно этот бензин достался бы китайцам, – сказал мальчуган. – Их теперь ничем не удержишь.

Вот при каких обстоятельствах я познакомился с Бобби Персоном, доставившим меня из Ситтля в Такому. Это от него я узнал впоследствии ставшую такой популярной историю Ламберта, взволновавшую всю Америку.

Этот двенадцатилетний мальчик был единственным американцем, сумевшим живым выбраться из занятого войсками Карахана города Эверетта. Он был младшим братом Вивиан Ламберт, получившей два года тому назад приз за красоту на конкурсе тихоокеанского побережья. Вальтер Ламберт, владелец гаража в Эверетте, был убит на глазах у своей жены, Бобби и был свидетелем, его смерти и рассказал мне все подробности случившегося.

– Вивиан и Вальтер после прибытия китайцев ухаживали за ранеными. Я помогал им. Вместе с нами был и доктор Кирквуд. Он оперировал раненых, заполнивших оба этажа гаража. Многие раненые принуждены были продолжать лежать на мостовой.

Вивиан принесла из аптеки Барллетта все имевшиеся там запасы перевязочных средств, и когда они у нас иссякли, мы стали рвать постельное белье и платки. Вивиан ухитрялась даже стряпать для раненых.

Наши солдаты дрались отлично. Некоторые из них умерли, и мы вынесли их трупы на двор. Неприятельская эскадра беспрерывно продолжала обстреливать город. Универсальный магазин Гольдберга сгорел дотла. Потом большой снаряд ударил в Казино, и оно рухнуло, похоронить под обломами сотни раненых. Вокзал обстреливали в течение всей ночи, и на утро он превратился в груду развалин. Все стремительный на юг, где по дорогам с трудом можно было пробраться, потому что они были заполонены грузовыми автомобилями, перевозившими солдат.

Вальтер хотел, чтобы Вивиан вместе с остальными направилась на юг, но она ни за что не хотела покинуть на произвол судьбы раненых. Она продолжала работать круглые сутки.

Затем китайцы с севера проникли в город. Казалось, что их было неисчислимое количество – целый миллион. На улицах продолжали идти бои, и перестрелка стала такой горячей, что мы больше не могли выйти на улицу. Наконец, китайцы проникли в гараж, и один из их офицеров направил их через боковую дверь в скобяную торговлю Бергдолля.

На следующее утро бой утих, и китайцы окончательно заняли город. В течении всего дня и всей ночи они шли на юг, и мы слышали, как с юга доносился грохот канонады и шум боя.

В гараже они оставили отряд из сорока человек при одном офицере. Солдаты расположились внизу, а офицер поднялся наверх и вошел в квартиру Вив. Это был какой-то китаец, – возможно, что он был японец. И нам пришлось с ним есть за мним столом.

Вивиан не переставала тосковать о Вальтере, а через три дня спустя миссис Мегеффи сообщила нам, что Вальтер вместе о остальными пленными американцами находится ка вокзале, и что китайцы заставляют их работать на починке дороги и очистке улиц.

Как раз в то мгновение, когда я собрался уйти, к нам в гараж пришли Джим Деркин, Вальтер, мистер Рассмусен, старый Бертон и еще десяток человек. Их сопровождал конвой – они получили приказ вынести всех раненых из гаража и освободить место для раненых китайцев.

В то мгновение, когда. Вивиан спустилась вниз, к дому подъехал на автомобиле китайский офицер. Вивиан увидела, что Вальтер небрит, платье его разодрано к рубашка пропиталась кровью – то была кровь одного из раненых, которых он переносил. Увидев это, Вивиан вскрикнула и бросилась к нему.

Китайский офицер схватил ее за руку и оттолкнул. Вальтер выпустил из рук носилки, которые он нес, и бросился к нему. Офицер выхватил револьвер и выстрелом в упор уложил его наповал.

Вивиан и я бросились к Вальтеру. Кровавое пятно на юго сорочке увеличилось и расплылось – теперь кровь проступила, у него на губах, и он тщетно пытался ее сглотнуть. Через несколько мгновений он вытянулся и замер.

Вивиан попыталась привести его в чувство. Увидев, что он мертв, она вскрикнула и упала на его тело. Офицер поднял ее и принудил нас месть в его автомобиль.

Мы поехали к дому Картера, где он и запер Вивиан в столовой первого этажа. Я хотел последовать за ней, но он что-то сказал своим солдатам по китайски, и те схватили меня и отвел на чердак. Там меня заперли.

Ночью я слышал, как Вивиан закричала. Снизу доносился какой-то шум, потом я услышал, как Вивиан подбежала к окну и заплакала… Затем вое затихло.

На следующий день солдаты, выпустили меня и отвели меня на кухню. Там мне пришлось чистить картофель. Потом я вышел из дому и увидел у окна Вивиан. Она плакала.

Прокравшись к окну, я заговорил с ней, и она сказала мне: – Попытайся убежать, Бобби, если тебе это удастся. Ступай к нашим и расскажи им, что сделали с Вальтером И со мной.

И я ей сказал, что пойду и расскажу обо всем губернатору, и что тогда ев придет сюда с остатками милиции и прогонит китайцев. Но в это время кто-то подошел к двери, и мне пришлось убежать.

Ночью, я выбрался из дому и прокрался к ферме Патеросона, – там я раздобыл себе мотоциклет. И с той поры я нахожусь беспрерывно в пути.

С одной из железнодорожных станций, на юге от Такомы, я дословно протелеграфировал рассказ Бобби Персона, в Чикаго, откуда это сообщение распространилось по всем газетам Америки.

Газеты вышли с фотографиями премированной красавицы, и возмущение населения было безгранично.

Спид Бинней возвратился с фронта и явился ко мне в Орегоне, как раз в Это время, когда я получил из Вашингтона предписание вторично сообщить по радио все, что мне известно.

– Эти вашингтонские умники все еще не могут взять в толк этого, – проворчал Спид. – Они воображают, что все это выдумка, так же, как и все то, что рассказывалось в свое время о немцах и их зверствах. Ваше сообщение подняло большой шум, и Вашингтон хочет переложить на вас ответственность, если окажется, что сообщение это не соответствует действительности.

Я вторично рассказал о судьбе Ламбертов, и мы стали ожидать, что радиостанция красных в Лондоне выступит с официальным опровержением.

На следующий вечер Бинней и я сидели перед громкоговорителем и приготовились слушать лондонскую передачу. Вместо этого мы услышали по лондонскому радио следующее:

– В общем сообщение американцев о судьбе Ламбертов соответствует истине, – вымышлены лишь незначительные сентиментальные детали, по существу ничего не меняющие.

Американец Вальтер Ламберт был застрелен полковником Гарвеем Ву, командиром 248-го санитарного отряда северного тихоокеанского экспедиционного корпуса. Захваченный в плен Ламберт попытался напасть на офицера.

Полковник Ву происходит из одной из родовитейших семей Китая. В настоящее время он не христианин, хотя и был крещен и получил имя в честь знаменитого ученого, открывшего кровообращение. Полковник Гарвей Ву получил образование в Оксфорде и является выдающимся медицинским светилом, а также пользуется прекрасной репутацией в качестве офицера.

Полковник Ву и миссис Ламберт сегодня ночью в присутствии соответствующих должностных лиц экспедиционного корпуса вступили в брак. Новобрачным был принесен ряд поздравлений, в том числе и от красного командования, ибо подобный финал этого обычного для военного времени происшествия как нельзя более желателен и достоин внимания.

В течение ряда, столетий белые воины отнимали жен у побежденных ими представителей черной, желтой и красной расы. Американцы не раз овладевали черными и краснокожими женщинами. Существующая в ваше время в Америке раса метисов и мулатов как нельзя лучше свидетельствует об этом.

На Филиппинских островах после американского похода 1900 года родилось большое количество детей смешанной расы. Неменьшее количество евразийцев, потомков белой и желтой расы, мы находим в Азии. Все они появились на свет от белых отцов и желтых матерей.

Подобное же смешение рас наблюдалось в Испании и в Америке. В Испании мавры облагородили расу своей кровью, и им обязана культура своим расцветом.

Пан-евразийский союз борется за равенство всех рас а их единство на всем земном шаре.

Победа красных над Северо-Американскими Соединенными Штатами приведет к полному в вековечному уничтожению расовых предрассудков и привилегий, так же как все предшествующие войны привели к уничтожению религиозных и национальных привилегий.

Ранние христиане и язычники умерщвляли инакомыслящих тысячами, католики и протестанты следовали тому же примеру. И это дало благой результат – на земле больше не стало религиозный нетерпимости.

После религиозных войн настала эпоха национальных войн. Народы в течение ряда столетий враждовали во имя отживавших национальных преимуществ и владычества над миром.

В Пан-евразийском союзе нет ни национальных, ни расовых, ни религиозных привилегий: мужчины, женщины и дети всех рас на трех материках Азии, Европы и Африки – братья.

Введенное в заблуждение своими правителями население Соединенных Штатов являет собой последнюю цитадель белой расы, арийского мира.

Население Пан-евразийского союза, объединяющее полтора биллиона белых, желтых, черных и краснокожих людей, борется за единство рас и за уничтожение последней горсти человечества, отстаивающей расовые привилегии. Мы признаем лишь одну расу, и эта раса – человечество!

Америка с ужасом внимала этим словам.

И Спид Бинней, притихший перед громкоговорителем, выразил вслух мысль, которая в это мгновение обуяла всех американцев, слышавших сообщение лондонской радиостанции.

– О, этот Карахан, этот косоглазый, желтый дьявол… Если бы я мог свернуть ему шею…

Волнение Спида было слишком сильно для того, чтобы он мог его выразить в одних лишь проклятиях. Голос его прервался, и он умолк. Вдруг он схватил меня за руку и прошептал:

– Марго!.. Господи, она осталась там, во власти этих скотов!..

9

В то время, как я пытаюсь восстановить в своей памяти последующие события 1934 года, этого первого ужасного года войны, когда желтые войска пытались вторгнуться в глубь Америки, ставшей последней цитаделью белой расы, – я прихожу к выводу, что совершенно невозможно перечислить все эпизоды этой ужасной борьбы.

Популярные книги воспоминай, карты военных действий, исследования и исторические изыскания с успехом пополняют пробелы, с которыми мне приходится мириться. В конце концов, моей задачей является повествование о Красном Наполеоне в связи с моими личными встречами с ним, и с которым мне теперь приходится делить изгнание на одном из залитых солнцем островов Бермудского архипелага.

Мои переживания за годы работы военным корреспондентом были достаточно разнообразны и значительны, чтобы мои нервы не притупились, и я не научился быть равнодушным свидетелем смерти, но ничто меня не потрясла так, как смерть моего любимого племянника Джимми Бернса, павшего в 1934 году. Он принадлежал к первому миллиону американцев, выставленных против наступающих орд Карахана и павших на развалинах Такомы, Ситтля, Олимпии.

Десятки моих ровесников и друзей пали в зарослях Техуантепека, тщетно пытаясь противостоять неприятелю, надвигавшемуся с Мексиканского залива. В течении целого года меня томила мысль о прекрасной молодой англичанке, находившейся по ту сторону океана в руках врагов, и о двух юношах, готовых принести себя в жертву, чтобы спасти ее жизнь.

И я, и лейтенант авиации Спид Бинней, и морской офицер Уайт Додж не переставали бояться за участь Марго Дениссон, оказавшейся спутницей жены Карахана и разделившей с ней плен.

Уайт проклинал оборонительную политику командования, загнавшую наш флот в Мексиканский залив. Спид негодовал по адресу тех, благодаря которым Соединенные Штаты оказались безоружными в воздухе. Это бессилие на воде и в воздухе, в сочетании с недостаточной подготовленностью наших сил на суше, облегчило наступление событий, к изложению которых я теперь перехожу.

Карахан под прикрытием своих авиационных отрядов приступил к высадке войск на канадском побережье, избрав для десанта территорию Нового Брауншвейга и залив ов. Лаврентия.

После двухдневных боев красным удалось овладеть дорогой, ведшей из Новой Шотландии в Квебек, – в руки красных перешли все порты и промышленные центры от Пикту до Кембельтона.

Остатки разбитой канадской армии. в сопровождении объятого ужасом гражданского населения бросились на юг.

Гидропланы красных воздушными бомбардировками разрушили подъездные пути и расстроили железнодорожное движение. В то время как инженеры работали над восстановлением путей, переброска американских войск на север приостановилась, и тысячи беженцев продолжали стремиться на юг, заполонив шоссейные дороги автомобилями, повозками и телегами.

На третий день красная флотилия, предшествуемая цепью траллеров, смело проникла в устье реки св. Лаврентия и высадила новые десанты на побережье.

Теперь войска Карахана располагали целым побережьем длиной в сто тридцать километров; высадившиеся отряды состояли главным образом из сибиряков и монголов. Они овладели железнодорожной линией, шедшей вдоль южного берега реки, и, продолжали высаживать на берег несчетные количества снаряжения, полевая орудия и танки. Американцы принуждены были лишь ограничиться единичными налетами и партизанскими вылазками, которым особых результатов достигнуть не удалось. Частичного успеха достигли американские подводные лодки, которым удалось потопить четыре неприятельских транспорта.

Успехи Карахана на северном фронте американские военные обозреватели объясняли:

1) Перевесом воздушных сил;

2) отсутствием береговых укреплений на канадском побережье, которое должно было охраняться британским флотом;

3) слабостью канадских территориальных войск, главные силы которых были сосредоточены на фронте Британской Колумбии;

4) успешными действии красного воздушного флота, подорвавшего правильное действие железных дорог, и запоздалым прибытием на фронт американских воздушных сил;

5) перевесом Карахана на воде, имевшим возможность беспрепятственно поддерживать сообщение с Ливерпулем, Кинстоуном, Гамбургом, Шербургом, Булонью и Лиссабоном.

На основании личных наблюдений, сделанных мной за время путешествия по фронту с лейтенантом Биннеем и за время отступления с канадской армией, я могу утверждать, что все вышеперечисленные пять причин сводились к одной причине, а именно к организационному и стратегическому гению желтого полководца, сумевшего использовать все обстоятельства.

Карахан умел использовать даже природные условия театра военных действий. Он не видел препятствий в непроходимой чаще северного побережья реки св. Лаврентия. Его речная флотилия прикрывала левый фланг его отрядов, упиравшихся правым флангом в горный кряж.

Обезопасив фланги, Карахан бросил свои колонны в наступление на протяжении фронта в пятьдесят километров, и теперь его войска победоносно продвигались к Квебеку.

Оборонительные средства города, находящегося в очень выгодном стратегическом расположении, устарели и не могли противостоять современной военной технике, имевшейся в распоряжении Карахана.

В течение столетия канадские колонисты целиком полагали на то, что британский флот гарантирует им полнейшую безопасность. От озера Онтарио до океанского побережья не было ни одного хоть сколько-нибудь соответствовавшего современным требованиям укрепления.

А теперь, когда Британского флота более не существовало, широкое устье реки св. Лаврентия превратилось в просторную, ничем не защищенную дорогу, ведшую прямо к сердцу Канады.

Слева от реки высился горный и лесистый берег, принадлежавший штату Мэн и Карахан сумел использовать даже эти девственные непроходимые леса, в которых не ступала нога человека и в которых не было еще дорог.

Сеть маленьких озер превратилась в водные базы для его гидропланов.

Круглые сутки большие грузовые аэропланы подвозили в базы снаряды и горючие вещества. О том, чтобы захватить эти базы с суши, не приходилось и мечтать – они были совершенно неприступны, а река находилась в распоряжении Карахана. Отсюда полководец мог властвовать над районом в триста километров радиусом.

Я говорил с американцем, который был доволен тем, что нападение Карахана поставило перед нами ряд столь тяжелых задач.

Полковник Виллоуби Уаткинс, в прошлом ведавший береговыми оборонительными сооружениями Соединенных Штатов, улыбаясь, заметил:

– Почему Карахан вместо того, чтобы непосредственно направиться в Соединенные Штаты, предпочитает пробиваться сквозь эти дебри, теряет столько времени на оккупацию страны, в которой ничего нет кроме ферм, лесов и рыбачьих поселков? Неужели вы воображаете, что он придает столько значения восьми миллионам канадцев?

Его удар направлен против дяди Сэма. Почему он не направился непосредственно в Массачусетс, Делавэр или Норфолк? Почему он не пошел тем же путем, каким в свое время пошли англичане, когда они высадись на Бермудских островах и сожгли Вашингтон? Как, по вашему, почему он не избрал этого пути?

– А черт его знает почему, – ответил Бинней.

– Да потому, что наши береговые оборонительные сооружения – это единственное, что хоть в какой-нибудь степени соответствует своему назначению, – ответил полковник. – Наше побережье защищено самим тщательным образом, – нет ни одного клочка земли вдоль всего побережья, на котором не было бы возведено фортов или батарей. На всех стратегических дорогах и шоссе в нашем распоряжении имеются бронепоезда и автомобили, снабженные зенитными орудиями. Если бы он вздумал высадиться на нашем побережье, то мы бы задали ему перцу, и поэтому он пытается пробиться сквозь Канаду.

Квебек пал 15 июня, и Карахан перенес туда свой штаб; на флагштоке замка Фантенак взвился его штандарт – знамя уничтожения рас.

Это знамя, изготовленное по его проекту, изображало многоцветный солнечный диск, от которого во все стороны исходили радужные лучи, – символизировавшие полное смешение существовавших на земле рас и зарождение одной новой и единой расы, единственной признаваемой красным диктатором.

Французы, проживавшие в Квебеке, осмелились пожаловаться полководцу на то, что в домах, в которых проживали белые женщины, были расквартированы цветные части Карахана. На это последовало официальное указание, что во время мировой войны, французы точно так же расквартировывали в прирейнских деревушках своих сенегальцев. И вся Америка, внимала по радио этому ответу.

Спид Бинней и я, направляясь в автомобиле из Квебека в штат Мэн, захватили с собой спасавшихся бегством белых женщин и детей.

Одна из них, белокурая француженка, с расширившимися от ужаса глазами, рассказала мне следующее:

– Вы и не представляете себе, что там происходит – не полях сражения наши солдаты лежат непогребенными.

Наши сестры я дочери захвачены в плен и уведены в желтый лагерь. Наши мужья и братья принуждены работать на желтых. В нашем местечке каждый день происходили расстрелы, – они не знают жалости. Наши духовные наставники висят на телеграфных столбах. Господи! То, что я видела неописуемо!

Отряд Хемптона Фергюссона, состоявший из двадцати тысяч человек, вынужден был сдаться в плен, и этим закончилось сопротивление, которое можно было оказать в речной области.

Галифакс был взят с суши, и гавань наполнилась судами красных.

И снова возобновилась высадка неприятельских войск, на сей раз захвативших самые крупные к оборудованные порты мира. Карахан отныне располагал отличной базой для свих морских операций.

Американская армия, посаженная на автомобили различимых систем, начиная от грузовиков и кончая элегантнейшими лимузинами, принуждена была отступить – в дальнейшем удерживать в своем распоряжении железнодорожный путь Вудсток-Сент-Андрю не представлялось возможным. По мере исчерпания у автомобильного транспорта, бензина, – новый подвоз горючих веществ был невозможен из-за беспрерывных воздушных атак неприятеля, – войска принуждены, были спешиваться и отступать на юг, уходя за Великую Тихоокеанскую дорогу.

Завоеватель захватил первый клочок земли в Новой Англии. Два дня спустя после, занятия Квебека он занял Бангор.

17 июня линия фронта, судя по огромным картам, вывешенным в витринах крупнейших газет, проходила в пятнадцати километрах восточнее Жекмена, Южнее Квебека и загибала, затем к Белфасту в штате Мэн. Бангор попал в руки неприятеля, и теперь американские войска опирались на шоссе, шедшее от Августы к городку Армстронг в штате Квебек. Этот участок фронта был притяжением в триста двадцать километров.

Сознанию американцев был нанесен сокрушительный удар. Мужчины с содроганием взирали на вывешены в витринах сводки и линию фронта.

Ежечасно выходившие экстренные телеграммы огромнейшими, кричащими буквами извещали о сильно преувеличенных успехах американцев, но казенный успех не мог никого успокоить. Паника продолжала расти.

В следующие пять месяцев войны президент Смит призвал под знамена еще пять миллионов американцев. Страна заполнилась людьми, носившими походное снаряжение. Но на каждого счастливца, которому было выдано обмундирование цвета хаки, имелось по крайней мере двое, продолжавших носить штатское платье и ограничившихся лишь узенькой полоской защитного цвета на рукаве, свидетельствовавшей о том, что они зачислены в ряды армии.

Казармы были переполнены новобранцами до отказа, и повсюду чувствовался недостаток не только в обмундировавши и в снаряжении, но и в инструкторских кадрах.

Большинство призванных никогда в жизни не держало в руках огнестрельного оружия, а в распоряжении правительства не имелось потребного количества ружей, и большей части новобранцев проходилось коротать время в строевых занятиях и в пении солдатских песен.

Все театральные и концертные помещения были реквизированы для нужд армии. и превращены в казармы. В некоторых городах для расквартирования войск били реквизированы тюрьмы.

На фронт беспрестанно бросались эшелоны наполовину обученных новобранцев. Они перебрасывались по направлению к Орегону и Новой Мексике, поступая в распоряжение командования, использовавшего их для пополнения убыли на позициях.

Воинский дух – в потрепанных красными американских частях заставлял желать много лучшего. Всюду слышались упреки по адресу авиационного ведомства, не сумевшего оградить армии от воздушных атак неприятеля, и на снабжение армии, остро чувствовавшей недостаток в боевых припасах и в продовольствии.

– Ах, вы летчик? – презрительно протянул какой-то лейтенант, которого владелец отеля в августе познакомил со Спидом Биннеем. – Я кое-что читал о ват, летчиках во Франции. Там вы занимались только тем, что распивали шампанское. А воевать вы предпочиталив магазинах, десять лет спустя после окончания войны. Вот они, наши герои воздуха!

Единственные летчики, которых мне суждено было видеть на фронте, удирали от китайцев на юг, не оказывая им сопротивления.

Спид Бинней густо побагровел.

– В некотором отношении вы правы, – признался он, с трудом овладев собой. – Вот уже три недели, как я не сидел в аэроплане. Увы, их больше у нас гае существует.

– Что вы хотите сказать, признавая его правым лишь в некотором отношении? – вмешался в беседу владелец отеля, мистер Лайн. – В чем он неправ? Почему наши летчики не способствуют нашей обороне?

– Во всем виновата наша идиотская система, – ответил Спид. – И поэтому наш воздушный флот более не существует. Каждый дивизионный командир на фронте вправе был вытребовать – себе аэропланы для защиты своей дивизии. Так было на севере, так было и в Новой Мексике. И вот, поэтому нам и приходилось терпеть поражения.

В Европе я имел возможность наблюдать, как действовали воздушные силы Карахана. Они уничтожали все, что им попалось на пути. Они добивались этого тем, что каждый командир отряда имел возможность проявить наступательную инициативу. В воздухе так же мало шансов выиграть сражение обороняясь, как и на суше и на море. Победа принадлежит тому, на чьей стороне инициатива, и кто наносит сокрушительный удар.

Мы развеяли наши воздушные силы и превратили их в стаю голубей. Вы знаете, какова участь голубя, когда на него набрасывается коршун? Вот вам и результат – наши голубки погибли.

Но все же некоторая часть американских воздушных сил уцелела. Но их берегли для активной операции. 18 июня заголовки газет известили население об этой новой тактике следующим образом:

„Воздушная эскадра Соединенных Штатов бомбардирует Галифакс. Огромный транспорт красных с десятью тысячами тонн тринитротолуола потоплен. Разрушительные взрывы в городе и в гавани. Огромные человеческие потери. Морской базы Карахана на Атлантическом океане более не существующий.“

Опубликованные сообщения сильно преувеличивали достигнутые результаты и умалчивали о том, что большая часть американской воздушной армады была уничтожена на обратном пути, подвергшись нападению превосходящих сил противника.

Ликование населения по поводу одержанного над Галифаксом „успеха“ оказалось очень непродолжительным. Уже на следующую ночь Карахан ответил на налет на Галифакс налетом на Бостон. Бинней и я как раз в эту ночь находились в этом городе, куда мы приехали проведать родителей Уайт Доджа, живших на Бекон-Стрите.

– Разрешите доложить вам, сэр, – невозмутимо заметил дворецкий, обращаясь к хозяину дома, – что мне только что сообщили о том, что по направлению к городу летит неприятельская воздушная эскадра я что в ближайшем будущем город подвернется воздушной бомбардировке.

Полиция сообщила по всем телефонам о тревоге, и предлагала потушить все огни, не выходить на улицу и по возможности укрыться в подвалах.

– Хорошо, Ходжинс, – столь же невозмутимо ответил дворецкому мистер Додж. – Позаботьтесь о том, чтобы в подвал был снесен диван для миссис Додж. Для меня припасите кресло, чайник и настольную лампу. И не забудьте отнести, в погреб вечернюю газету.

Мы поспешили попрощаться со стариками и вышли на улицу.

По улицам проносились пожарные автомобили, наполняя их ревом сирен и тревожным звоном. Город погрузился во мрак. Сотни людей стремительно бросались к автомобилям, чтобы поскорее выбраться из города, но улицы были погружены во мрак, и автомобили могли продвигаться лишь с большим трудом. Кое-где произошли столкновения.

Первая бомба красных разорвалась недалеко от Парк-Стрита. Сотрясение воздуха было так сильно, что не только полопались все стекла в ближайших кварталах, но и рухнули своды подземной железной дороги.

Нападавшие бросали вниз ракеты, к которым были прикреплены маленькие парашюты. Прожектора, установленные на окраине города, шарили по небу, пытаясь уловить снопами света противника. А – затем, на город низринулась смерть. Одна из бомб упала на двор Коплей-отеля, взорвалась, разрушила часть здания и убила сто восемнадцать человек обитателей отеля.

Другая бомба, разорвалась на крыше станции подземной железной дороги, – на станции этой тщетно искали убежища три тысячи человек. Несколько сот человек, были оглушены и убиты силой взрыва, а большая часть скопившихся там людей погибла от последовавшей за взрывом давки.

На густо населенные кварталы Чарльстона, Восточного и Южного Бостона бомбы сыпались десятками, и там, где они взрывались, вспыхивали пожары, довершавшие разрушение, произведенное взрывами.

Одна из бомб обратила в груду обломков огромное здание издательского треста „Атенеум Пресс“. Другая бомба разрушила Харвардский стадион.

После того, как бомбардировка прекратилась, Бостон облегченно вздохнул и приступил к подсчетам своих потерь.

Тысячи любопытных вышли из своих укромных углов на заваленные обломками улицы.

И тогда началась вторая бомбардировка. На этот раз неприятельский воздушный флот ринулся на город внезапно. Неприятельские аэропланы летели на очень большой высоте и спустились над городом о приглушенными моторами.

Высыпавшее на улицы население охватила дикая паника, – все поспешили скрыться в погребах, я туннелях подземной железной дороги. Одна из бомб повредила канализационную трубу, и восемьсот человек утонуло в затопленных водным потоком погребах. Следующие бомбы разрули газовые трубы, и пожар довершил разрушение Чарльстона.

Нанесенный материальный ущерб не имел особого значения; столь же сравнительно незначительны были нанесенные разрушения и в стратегическом отношении, но гибель семи тысяч человек заставила содрогнуться всю Америку. На правительство обрушился град упреков в том, что американская дивизия оказалась бессильной оградить жизнь граждан.

Часть американского воздушного флота, состоявшая из пятидесяти четырех аэропланов, пыталась противостоять неприятельскому натиску и помешать воздушному налету, но вовлеченная в бой с превосходящими силами противника большей частью была уничтожена.

Лишь пятерым пилотам удалое выбраться живыми из этой адской бойни.

Очень значительным было то обстоятельство, что из огромного числа сброшенных неприятелем бомб только три упали в порт. Широкие слои публики не отдавали себе отчета в значении этого факта. Карахан отлично понимал, что, пока американский флот заперт в Мексиканском заливе, портовые сооружения не имеют для Америки никакого значения, и поэтому не хотел их разрушать. Карахан рассчитывал их использовать для своих нужд.

Результатом бомбардировки Бостона явилось то, что собравшиеся на конгресс бургомистры и губернаторы всех, штатов и городов спешно потребовали принятия мер для обороны населенных пунктов от воздушных налетов неприятеля.

Но генеральный штаб, не рискнувший предоставить остатки имевшихся в его распоряжении оборонительных средств для нужд отдельных городов подвергся ожесточенным нападкам, и у президента Смита хватило достаточно гражданского мужества для того, чтобы прикрыть своим авторитетом прегрешения военных властей.

Объяснить широким кругам населения, что остатки имевшихся средств должны были быть сбережены для охраны важнейших пунктов страны, – то есть для защиты пенсильванских рудников и копей, Ниагарской силовой станции и стратегических железных дорог – не представлялось возможным.

Ныне в распоряжении Карахана были все порты и железнодорожные сооружения Квебека, Галифакса и Сент-Джонса и имелась полная возможность, продолжать наступление вдоль реки св. Лаврентия в Восточный Мэн. Решительный удар наносился на канадском направлении.

Вскоре американский и канадский заслон почувствовал на себе сокрушительный напор неприятельских войск, продолжавших теснить наши войска в этом коридоре шестидесяти километров шириной.

Пути сообщения в тылу наших отрядов беспрестанно подвергались воздушным атакам. Фронт был прорван, и наши части принуждены были поддаться назад. Небольшие речные суда, поднявшись вверх по реке, обстреливали наши части с тыла.

Отход нашего правого фланга, открыл доступ неприятельским силам к озеру св. Петра. На юге наши войска отступили к Шербруку, в противном случае наш левый фланг мог быть отрезан от основных сил вашей армии.

Нажим неприятеля в направлении на Мэн несколько ослабел, но все же он, поддержанный своей авиации, продолжал развертывать наступление.

Гражданское население Августы поспешило спастись бегством в Левистоун, и, после длившегося целый день боя, красные войска заняли главный город штата.

Потери американцев и канадцев были очень велики. Окопавшимся в тылу передовых позиций резервам не пришлось даже продвинуться вперед на линию боя, – Карахан продвинул линию боя к ним. Канадцы оказывали ожесточенное сопротивление. Засевшие с пулеметами отряды, расстреляв все снаряды, переходили в штыковой бой, тщетно пытаясь противостоять в неравной борьбе.

Теперь наступление Карахана развертывалось по обе стороны от реки. Едва инженеры успели исправить железные дороги, ведшие не запад к Монреалю, как повторные воздушные налеты снова привели их в негодность. Шоссе в тылу американских войск превратились в ряд огромных воронок, лишавших возможности использовать эти дороги для сообщения.

На утро 20 июня передовые отряды красных достигли Монреаля. Войскам Карахана, продвигавшимся вдоль Тихоокеанской дороги удалось переправиться через реки Оттаву и Бэк, несмотря на то, что переправы обстреливались легкой франко-канадской артиллерией.

Карахан, лично руководивший переправой, использовал свои неисчислимые авиационные резервы для создания дымовой и газовой завесы, под прикрытием которой ему и удалось совершить операцию. Красные суда, находившиеся на реке, бомбардировали Чемблэй двадцатисантиметровыми снарядами. Артиллерийская дуэль разрушила до основания университет Мак-Гилля и госпиталь Виктории. Сотни раненых в тщетных попытках спастись погибли.

Прежде чем защитники города отступили, они попытались, хотя и безуспешно, поджечь мастерские Тихоокеанской дороги, артиллерия Карахана тщательно пыталась не вносить в них разрушений.

Больших результатов удалось добиться подрывным командам, взорвавшим шлюзы реки св. Лаврентия и надолго лишившим возможности плавания по реке.

Монреаль капитулировал 21 июля после обеда – пять тысяч каанадцев и тысяча американцев повали в плен.

Ливия фронта отошла на юго-запад по направлению к реке Ришелье – старой границе между Канадой и Вермонтом – к городам Филиппбургу и Ричфорду.

В течение тридцати шести дней ожесточеннейших боев красные развернули свой фронт шириной в 320 километров и продвинулись вперед на 270 километров.

Американцы и канадцы отлично понимали, каким образом в свое время немцам удалось осуществить столь быстрое наступление в Бельгии, но для того, чтобы они поняли, что то же самое могло осуществиться в Канаде, им пришлось испытать ужасы войны на деле.

Наши казенные оптимисты, отмечая, что наступление Карахана развертывается в Канаде медленнее, чем прошлогоднее наступление его в Европе, пытались из этого сделать вывод, что сопротивление, оказываемое американскими войсками, было упорнее сопротивления, оказанного Европой. Впервые желтой лавине суждено было встретиться с нацией, свободной от классовых противоречий.

Но в следующие четыре месяца и десять дней борьбы с Караханом Америке пришлось испытать больше бед и потрясений, чем за всю историю ее существования. И несмотря на это, по мере продвижения Карахана росла и способность американцев к сопротивлению, рос их воинский дух. Если американцам и не удалюсь приостановить продвижение Карахана, то во всяком случае ценой несчетного множества жизней удалась замедлить его наступление. Карахан не стал выжидать в Монреале.

В то время, как тысячи военных и гражданских пленных под присмотром желтых надсмотрщиков работали над восстановлением разрушенных дорог и средств сообщения, Карахан использовал перешедшую в его распоряжение равнину южнее от Монреаля и продолжал наступать вдоль реки Ришелье.

Передовые отряды желтых уже вторгались в штаты Нью-Йорк и Вермонт. Американские позиции у Платтбурга не выдержали неприятельского натиска, и Сант-Альбани и Мильтон на берегу Вермонтского озера перешли в руки неприятеля. Город Берлингтон в штате Вермонт подвергся ожесточенной воздушной бомбардировке.

Монгольская кавалерия прорвалась в тыл и внесла расстройство в ряды отступавших американских войск. В ожесточенных боях эта кавалерия погибла до последнего человека, но ей удалось задержать прибытие американских, подкреплений в город Монпелье.

По прежнему неприятель разрушал в тылу американцев, железнодорожные магистрали, – неприятельские летчики бомбардировали не только железные дороги, но и порты на побережье. С флангов наступающие войска Карахана обстреливались засевшими в горных дебрях стрелками и пулеметчиками. Против этих смельчаков Карахан выслал отряды своей кавалерии. Действия неприятельской авиации лишали американцев возможности сконцентрировать свои войска и собрать их в более мощную боевую единицу. Горы лишали возможности развернуть боевые операции, и война приняла характер партизанской войны, воскрешая в современниках воспоминания о „Кожаном Чулке“ и героях Фенимора Купера.

Красный Наполеон решил перебросить главные силы на юг, по ту сторону водного пути, в свое время прозванного ирокезами и могавками „Военной тропой народов“.

Этим путем в свое время продвигались лилии Бурбонов, этим же путем развертывалось некогда наступление англичан, когда они полтора столетия тому назад сделали попытку покорить молодую заокеанскую республику; путь этот стал для американцев неразрывно связанным с именами Старка, Роджерса, Путнема. На этой дороге пали бесчисленные количества американских, английских, французских, голландских и краснокожих воинов, и снова повторялась история, – снова по этой дороге струился поток завоевателей, объединивших в своих рядах представителей всех рас мира.

На левом фланге своего фронта Карахан продрожал наступление. Его оборудованные по последнему слову техники береговые укрепления могли противостоять любому нападению с моря. Потеря Америкой северных атлантических портов, игравших такую большую роль в мировой торговле хлебом, была болезненно воспринята общественным мнением. Несмотря на то, что американским подводным лодкам и удалось потопить несколько транспортов и крейсеров Карахана, бесспорным оставалось то обстоятельство, что два дня спустя после занятия портов Карахан уке получил возможность высадить на территории штата Мэн большой десант. Построенные по последнему олову техники железобетонные портовые сооружения оказались очень прочными, и попытка американцев разрушить их при отступлении потерпела неудачу.

На атлантическом побережье американцам удалось добиться частичных успехов и южнее Портленда приостановить наступлении противника, но и этот частичный успех не дал возможности прейти в контрнаступление. Карахан прочно держал в своих руках захваченную им железнодорожную линию Портленд-Монреаль.

Страдания скверно обученных, терпевших недостаток в снаряжении и боеприпасах, американских солдат, мужественно пытавшихся противостоять наступлению Карахана, не поддаются описанию. Списки павших в бою под Саратогой были настолько ужасны и многочисленны, что правительство в течение ряда месяцев не решалось опубликовать их. Во время боев под Саратогой американцы неожиданно обрели двух союзников. Выпал снег, и 30 ноября река св. Лаврентия замерзла, – тем самым Карахан лишился своей главной водной артерии, по которой развивалось его наступление. А во-вторых в тылу его войск вспыхнула жестокая эпидемия инфлюэнцы.

Во всех церквях Америки по этому случаю воссылали благодарственные молитвы.

Но у Карахана в Европе и в Азии имелись многочисленные человеческие резервы, а незамерзающие в точение всего года порты Галифакс и Сент-Джонс давали ему возможность продолжать переброску войск на американский континент и зимой. Особенное значение для Карахана пробрела незамерзающая гаван Портленд. Но склады Портленда не смогли принять вое количество потребного для четырехмиллионной экспедиционной армии Карахана боевого снаряжения.

Когда бои в северном направлении от Нью-Йорка несколько утихли, американские войска заняли позиции по линии озера Онтарио, бесчисленного множества островков на этом озере и долины Черной Реки – до Гудзона. В западной части штата Нью-Йорк опорными пунктами американцев были Сиракузы, Альбани и Утика. Города эти подвергались воздушным налетам, но линия фронта продолжала находиться к Северу от этих городов, и последние находились вне зоны обстрела неприятельской артиллерии.

Севернее Бостона позиции американцев подверглись натиску с флангов, и американцы были принуждены податься назад под угрозой обхода. Карахан отлично отдавал себе отчет в создавшемся положении. Он усилил свои войска флотилией, находившейся в Портленде, послал на участок фронта у Атлантического океана сибирские части, привыкшие к морозам, и начал наступление, завершившееся в ночь на Рождество в 1934 году занятием Бостона.

Америка не могла остановить его наступления. Генеральный штаб в Вашингтоне полагал, что гораздо важнее защитить Нью-Йорк, пожертвовав старым культурным центром, каким являлся Бостон.

Наступление Карахана от Монреаля на Саратогу длилось сто тридцать два дня. За этот срок Карахан продвинулся на 320 километров.

На долю Америки выпало безрадостное Рождество. С трех сторон неприятель вторгался в страну – Новая Англия была захвачена, и враг угрожал промышленному сердцу страны – угольному району Пенсильвании.

Восемь миллионов американцев были призваны в армию. Пять миллионов американцев находились на канадском фронте. На западе, – в Орегоне два миллиона американцев пытались остановить желтую лавину, несущуюся с Тихого океана. И наконец один миллион бойцов защищал подступы с суши к Мексиканскому заливу.

Вскоре после Нового Года в Нью-Йорк приехал Уайт Додж. Явившись ко мне в „Нью-Вестерн-Отель“, он напугал меня следующим сообщением.

– Марго находится в Америке, – сказал он.

– Откуда вам об этом известно? – спросил я.

– Две недели тому назад я высадиться на ирландском побережье в Боунтри Бай, где находится со времени начала похода жена Карахана. Этот желтый дьявол все еще не желает видеть свою жену. Лин обещала ему не беспокоить его при условии, что он позволит ей и Марго уехать в Америку. Она просила разрешения отправиться в Портленд, потому что ее очень беспокоила судьба ее родителей, проживавших где-то на севере от Бостона. Карахан позволил ей отправиться в Америку. Несмотря ка то, что он не питает к ней никаких чувств, он не мог отказать себе в тщеславном желании позволить ей познакомиться с его деяниями. Когда я разыскал их, они готовились к отъезду. Я подробнейшим образом описал им один из пунктов на побережье, служащий базой для наших подводных лодок, и там мы долины встретиться через пять ночей.

– Но откуда они смогут узнать, в какую ночь вы явитесь за ними? – спросил я.

– В этом вы мне поможете, – ответил Додж. – Она будет в Портленде принимать сообщения по радио, и вы прибегнете к помощи нашего старого шифра. В передаваемые по радио сообщения незаметно вставьте и наше сообщение. Она будет стенографировать всю передачу, а потом расшифрует ее.

– Уайт, это чертовски опасная затея. Если она обнаружится, то вам несдобровать!

– Я знаю, – сказал Додж. – Но вот уже год, как она витает между жизнью и смертью. Ведь я был лишь ее курьером. Сообщения ее об организации английской промышленности и внутренней политике Карахана были самыми важными сообщениями, которые Вашингтону удалось получить из неприятельского лагеря. Марго отдает себе отчет в том, какой она подвергается опасности, но она знает, что другого исхода нет.

Послание Марго, которое мне удалось включить в рассылаемые по радио сообщения, гласило:

„БУХТА ГРЕЯ, ПОЛНОЧЬ, 7 ЯНВАРЯ.“

В течение следующих пяти дней сообщение это передавалось ежедневно.

10

Озабоченный всем происходящим, я с трепетом ожидал до середины января возвращения Уайта Доджа в Нью-Йорк. Получила ли Марго Дениссон мое сообщение и удалась ли его опасная авантюра? Удалось ли ему беспрепятственно проникнуть в тыл неприятельского расположения?

Удалось ли американской подводной лодке незаметно пробраться к побережью, сумел ли Уайт высадиться на берег и затем снова возвратиться на лодку?

Для того, чтобы хоть несколько забыться, я попытался с головой уйти в изучение положения на материке. Были ли мы подготовлены к весеннему возобновлению военных действий? Не было никакого сомнения в том, что с наступлением весны Карахан начнет развивать операции на всех трех фронтах: и в Новой Англии, и на Тихоокеанском побережье, и у Мексиканского залива.

На территории Соединенных Штатов отныне находились две неприятельские армии общей численностью до шести миллионов человек. Однако это обстоятельство особого внимания наших южно-американских соседей не привлекло.

Со дня начала войны в Америке в распоряжение Карахана перешли главнейшие южно-американские порты, как-то: Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айрес, Вальпараисо и ряд более мелких.

Разрозненные боевые единицы чилийского, аргентинского и бразильского флотов попытались оказать сопротивление флоту Карахана и были разгромлены. Лишь двум чилийским крейсерам, одному аргентинскому крейсеру и одному бразильскому броненосцу удалось избежать печальной участи остальных судов, прорваться в Мексиканский залив и присоединится к флоту Соединенных Штатов.

Овладев южно-американскими портами, Карахан гарантировал себе бесперебойный подвоз сырья для нужд своей европейской и азиатской промышленности, – особое значение имело то обстоятельство, что отныне боливийский свинец находился в распоряжении Карахана. Для Соединенных Штатов это было тяжелым ударом.

Южно-американские государства, до сего времени обслуживавшиеся американской промышленностью, теперь принуждены были ввозить ряд промышленных изделий из Европы и целиком подчиниться воле Карахана. Сопротивление было бы бесполезным, ибо Карахан безраздельно властвовал над морями.

Отношения между Канадой и Соединенными Штатами, на первых порах носившие натянутый характер в связи с происшедшими пограничными инцидентами, наладились: единство интересов обеих государств заставило их сплотиться, несмотря на различие их политических систем. Эдуард VIII, сын покойного короля Георга V, в свое время столь популярный принц Уэльский, после падения Оттавы переехал в Вашингтон. Туда же прибыл ряд европейских монархов, лишившихся тронов. Присутствие этих коронованный особ в Вашингтоне было использовано в целях пропаганды и для привлечения в ряды армии множества беженцев из Европы, наводнивших Америку. Под руководством, американского командования были сформированы английские, французские, немецкие и скандинавские иностранные легионы, увенчавшие себя славой, сражаясь бок-о-бок с американскими войсками.

Но вскоре популярности Эдуарда в Вашингтоне пришел конец. Красное командование опубликовало по радио секретные документы, попавшие к нему в руки при занятии Лондона. Неприятельское сообщение гласило:

„Речи бывшего английского короля и японского монарха, соизволивших, как сообщает американская радиостанция, обратиться к Америке с призывом воевать против Пан-евразийского Союза, приобретают особую пикантность при ознакомлении с секретными документами, обнаруженными в японском и английском министерствах иностранных дел.

Речь идет о копии секретного договора между Великобританией и Японией, предусматривающего возможность войны одной из этих держав с Соединенными Штатами. В случае конфликта с Америкой обе договаривающиеся стороны обязуются совместно выступить против Америки. Тайный договор предусматривает английское вторжение в Америку через Монреаль и высадку японских войск на Тихоокеанском побережье. Одновременно с походом через Канаду на Вашингтон объединенные воздушные силы Японии и Англии совершают налет на Панамский канал.

Военное ведомство красных заполучило в свои руки разработанные до мельчайших деталей план вторжения в Соединенные Штаты и проекты уничтожения американского морского флота и Карахану пришлось лишь внести в эти планы ряд незначительных изменений. Вторжение в Соединенные Штаты осуществилось на основе военных планов обоих монархов, ныне пользующихся гостеприимством Вашингтонско правительства.“

Наконец-то, 15 января моему беспокойству за судьбы Уайта Доджа и Марго Дениссон наступил конец: ко мне, по обыкновению своему улыбаясь, вошел молодой моряк и сказал:

– Все в порядке! Никто не проследил нас, и я добрался на лодке до берега и застал Марго в условленном месте. Мы провели вместе целый час. Она на самом деле исключительная девушка!

Карахан поместил Лин и Марго в маленьком заброшенном коттедже на берегу озера Себаго. Они вправе свободно передвигаться и в их распоряжении имеется даже небольшой автомобиль. К условленному месту она прибыла в автомобиле, с притушенными из предосторожности огнями.

Лин разыскала своих родителей в Салеме в штате Массачусетс и на этой неделе переедет к ним вместе с Марго. Я сговорился с ней о том, чтобы встретиться снова в одном из пустынных уголков побережья – а именно между Салемом и Глоучестером, у так называемой Скалы Омаров. В детстве я там ловил этих гигантских раков.

– Карахан уже видел Марго? – спросил я. Меня заботило это обстоятельство, и я хотел его выяснить для Спида Биннея.

Хвала Богу, нет, – отвечал Додж. – Желтый дьявол не видел ни ее, ни Лин. Похоже на то, что ему доставляет радость терзать свою жену. Вы ведь знаете, что прежде чем разрешить ей приехать в Америку, он взял о нее слово, что она не станет беспокоить его в ставке. Надеюсь, он никогда не увидит Марго.

– Но кто находится там с ними? Неужели они живут там в полном одиночестве?

– С ними там находится наш многоречивый приятель полковник Бойер. Он более чем когда-либо убежден в успехе планов Карахана. Иногда он бывает в ставке и тогда сопровождает верхом Карахана на его утренней прогулке. Он рассказал очень много любопытного о весеннем плане компании, и Марго все приняла к сведению и сообщила мне. Еще сегодня вечером я сообщу обо всем нашему генеральному штабу.

На долю Нью-Йорка, Балтимора, Вашингтона и Филадельфии выпадут ужасные воздушные налеты и бомбардировки. Главный удар Карахан готовит в западном от Гудзона направлении. Марго предполагает, что он попытается прорвать наш фронт, прикрывающий канал Эри.

Во что бы то ни стало он хочет овладеть рудниками и копями Пенсильванского района. Срок начала наступления еще не определенен, потому что он вынужден выжидать, пока не вскроется река св. Лаврентия.

И словно в подтверждение правильности информации Марго в ту же ночь Филадельфия стала жертвой ужасного воздушного налета.

На следующую ночь неприятельский воздушный флот подверг трехчасовой бомбардировке Вашингтон. Если число человеческих жертв и было не особенно велико, то снаряды разрушили ряд общественных зданий и нанесли большой ущерб железнодорожному сообщению. Тут же за налетом на столицу Соединенных Штатов, не подвергавшуюся нападению со времен 1814 года, когда, англичане сожгли город, последовал приказ об эвакуации и перенесении столицы в штат Миссури, в Сент-Луи.

Когда, я возвратился через три года после окончания войны в Вашингтон, я застал в этом городе, некогда имевшем 540 тысяч жителей, всего лишь десять тысяч обитателей. Вашингтон, бывший исключительно административно-политическим центом и не имевший ни культурного, ни промышленного значения, опустел и превратился в маленький городок.

Карахан наметил даем начала весенней кампании 21 апреля. На рассвете 21 апреля 1935 года артиллерия Карахана открыла на протяжении всего фронта сокрушительный артиллерийский огонь, за которым последовала воздушная бомбардировка.

И в то же самое мгновение желтые войска Карахана возобновили, штурм американских позиций на тихоокеанском побережье. Одновременно с этим на юге цветные войска возобновили попытки пробиться с суши к Мексиканскому заливу.

Возобновление операций на всех трех фронтах военных действий имело свей целью внести смятение в ряды американского командования и затруднить ему выяснение того, на каком именно из этих трех фронтов будет нанесен решающий удар.

Карахану удалось бы скрыть свои подлинные намерения, если бы Марго Дениссон на проникла в его планы. Предупрежденное ей американское командование сконцентрировало все свободные силы на фронте озера Эри, готовясь отразить напор монгольского полководца.

В течение трех последних зимних месяцев американцы лихорадочно работали над укреплением своих позиций, и отныне американский фронт являлся последним барьером, отделявшим наступавших от промышленного сердца страны.

Глубокие подземные коридоры, крытые бетоном, соединяли четыре линии укреплений и открывали возможность планомерно отступить в случае необходимости очистить одну из оборонительных линий. На этот участок фронта была переброшена вся артиллерия, которую можно было без особого ущерба, снять с остальных фронтов.

Несмотря на то, что американская авиация подвергалась реорганизации, Карахан все еще сохранял за собой преобладание в воздухе, и действия американских летчиков ограничивалось лишь несением воздушной разведывательный службы, по возможности не входя в соприкосновение с неприятельскими воздушными силами.

„Чикаго Трибюн“ удалось представить в мое распоряжение аэроплан, и в качестве летчика ко мне был прикомандирован, по моим настояниям, мой старый приятель Спид Бинней, негодовавший на меня за то, что я своим ходатайством повлек его отозвание с фронта.

Разумеется, наш аэроплан, не причисленный к военной авиации, должен был остаться безоружным. На крыльях нашего аэроплана, красовались огромные красные инициалы на зеленом поле. Разумеется, мы не были столь наивны, чтобы полагать, что неприятель не осмелится из уважения к международным законам ведения войны напасть на нас, но все же оказалось, что неприятельские авиаторы следовали этим правилам с поразительной точностью.

Начало весенней кампании возложило на меня новые обязанности. Отныне я был не только военным корреспондентом, но и нес радиослужбу. Наш аэроплан был снабжен небольшой радиостанцией, и я регулярно посылал по радио сообщения, принимавшиеся ставкой нашей новоанглийской армии, во главе которой стоял Френсис X. Меллинс.

Радиостанция ставки принимала мои сообщения, которые я диктовал в микрофон, уставленный на аэроплане, и затем передавала по всей радиосети страны.

Пегги Стенли, стенографистка, работавшая в бюро отца Спида, слушала мои сообщения, стенографировала их и затем присылала мне копию моего сообщения для проверки. Так как речь в сообщениях шла о военных событиях первоочередной важности, то я позволю себе привести отрывок из одного моего сообщения, извинившись за его краткость.

„У микрофона Флойд Гиббонс. Нахожусь на наблюдательном аппарате „Чикаго Трибюн“, прикомандированном к западному фронту. Мы летим на высоте трех тысяч метров, курс взят на запад от Шенактеди. На этой высоте очень холодно, и туман препятствует наблюдениям. В горах, в тылу неприятеля еще лежит снег.

Артиллерийская дуэль вот уже два дня длится с неослабевающей силой. На востоке над каким-то населенным пунктом виднеется большое облако дыма. Это – Мальта. Город находится в руках красных. Южнее от Мальты большой пожар.

Огонь неприятельской артиллерии не ослабевает ни на минуту. По-видимому, красные сконцентрировали свои силы именно на этом участке фронта. Дззз… Вы слышали?… Не знаю, как вам понравился этот звук, но во мне он никаких приятных чувств не вызвал. Это пролетела граната, выпущенная одним из американских зенитных орудий. Спид Бинней, сидящий у руля аэроплана, утверждает, что она прошумела как проносящийся по улице трамвай.

Спид заставил аэроплан снизиться, и теперь мы находимся вне пределов досягаемости для американских орудий. Если моё сообщение неожиданно оборвется, то это будет означать, что одна из гранат достигла своей цели.

Налево от меня я вижу тонкую полосу канала Эри. Мы летим по направлению к каналу. Спид Бинней тщательно следит по сторонам, не появится ли неприятельский аэроплан. Наш аэроплан безоружен. Мы берем курс на север.

На одном из участков фронта – недалеко от американского расположения – вздымаются столбы дыма и земли. Широкие полосы проволочных заграждений окаймляют этот участок. Я беру бинокль – теперь я смогу разглядеть, что там происходит.

Здесь неприятель перешел в наступление. Тщетно пытается он пробиться сквозь заграждения. Беспрестанно ложатся здесь снаряды. Порой дым рассеивается, и картина боя проясняется, чтобы через мгновение все снова заволоклось дымом.

Мы летим назад. Спид Бинней повернул и развил полную скорость…. Одно мгновение… на горизонте показались аэропланы красных, – они приближаются к нам справа. Мы спешим улететь.

Я очень сожалею, что мне ни пришлось дальше наблюдать за сражением – отсюда я с трудом различаю проволочные заграждения. На них повисли тела желтых – наши ребята удержали позиции. Но желтые повторят атаку. Я знаю, они не откажутся от своего замысла – я наблюдал за Караханом во время боев в Европе и знаю – он бросит в объятия смерти десятки тысяч своих людей, лишь бы достичь намеченной цели.

Мы летим над Сент-Джонсивиллем. Кажется, это Сент-Джонсивилль, – но он весь разрушен. Или это Ричмонд? Надеюсь, вы можете следить на нашим полетом по карте? Мне несколько затруднительно установить наше местонахождение – в воздухе это не так-то просто. Для того, чтобы ориентироваться, я должен смотреть на канал Эри. Теперь мы взяли курс на запад.

Под нами горит какой-то город – это, если я не ошибаюсь, Миддлевиль. Около леса я вижу вспышки неприятельских батарей. В Миддлевиле творится нечто ужасное. Город окутан дымом и пламенем. Одну минуту… Бинней переменил курс, и я не могу ориентироваться. Я сейчас попытаюсь установить по карте, где именно мы находимся. Теперь мы летим на юг… нет, на юго-восток. Справа от себя я вижу исполинские столбы пламени. Слышите ли вы шум моторов? Бинней заставляет аппарат снизиться – мы выигрываем на скорости. Слышите ли вы завывание ветра?

На опушке леса под нами, возведены земляные укрепления. Я вижу вспышки орудий – это американская артиллерия. Теперь мы находимся в тылу нашего расположения. Наши батареи в лесу открывают частый огонь. Я не могу разобрать, куда они стреляют, да если бы я даже и знал это, то все же не был бы вправе сообщить об этом.

Мы летим на восток. Спид кивнул головой. Совершенно верно, – мы вторично направляемся на фронт. Мы пролетаем над каналом – далеко за неприятельским расположением, за горами блеснула узкая полоска воды. Разрешите, я взгляну на карту и определю, где мы находимся… Совершенно верно, эта полоска воды озера Хенклей. Я предложил бы своим слушателям последовать моему примеру и также взглянуть на карту. Теперь предо мной снова проволочные заграждения… красные… неприятель… подождите… позиция прорвана… теперь я вижу…“

На этом стенограмма моего сообщения неожиданно обрывалась. Причиной столь неожиданного перерыва в моем сообщении явился резкий толчок – наш аппарат стремительно взял в сторону, чтобы избежать столкновения с неприятельским аэропланом, открывшим но нашему аэроплану пулеметный огонь.

После ряда стремительных эволюций Биннею удалось избавиться от преследователя, и мы спаслись улетев на юг.

Впоследствии просматривая стенограммы своих сообщений, я имел возможность убедиться в том, что мои последовавшие после этой встречи с неприятельским летчиком, сообщения ничем не отличались от предыдущего – я не утратил спокойствия и способности связно излагать происходящее.

Примерно дважды в неделю мы предпринимали полеты над неприятельским расположением, и я описывал по радио происходящие сражения. В дальнейшем неприятельские летчики на нас не нападали, и я из этого сделал вывод, что мои сообщения по радио достигли слуха не только наших станций, но были услышаны и неприятелем. По-видимому, штаб Карахана распорядился не чинить препятствий моей корреспондентской деятельности в воздухе.

А я со соей стороны был достаточно предусмотрителен и в своих сообщениях не упоминал ни о чем, что могло бы иметь какое-нибудь стратегическое значение для неприятеля.

Тем не менее мы решили не искушать судьбу и при появлении неприятельских боевых аэропланов спешили улетать в свое расположение. Май и июнь месяц явились месяцами ожесточеннейших боев. Количество извергнутого неприятельскими батареями металла и взрывчатых веществ превосходило любые количества, фигурировавшие во всех предшествующих войнах и сражениях. Воздушные силы противника беспрерывно разрушали важнейшие стратегические железные дороги, и тут же эти дороги снова восстанавливались тысячами рабочих рук, – бесчисленное количество инженерных частей было размещено вдоль железных дорог и шоссе, и тут же после того, как неприятельские аэропланы, завершив свое, разрушительное дело, скрывались за горизонтом, наши отряды принимались за восстановление разрушенного. В силу этого сообщение с фронтом не прерывалось, что имело для нас огромное значение.

В некоторых направлениях желтым удалось добиться частичных успехов, – так, у Уатертоуна им удалось продвинуться в направлении к каналу Эри, но на флангах наши позиции устояли, и под перекрестным огнем желтым снова пришлось отойти назад.

В некоторых направлениях желтым удалось добиться частичных успехов, – так, у Уатертоуна им удалюсь продвинуться в направлении к каналу Эри, но на флангах наши позиции устояли, и под перекрестным огнем желтым снова пришлось отойти назад.

При этом американцы понесли большие потери, но убыль в личном составе была все же меньше, чем у противника, уложившего в этих боях сотни тысяч людей. По мере того, как наши позиции оказывали сопротивление упорному натиску Карахана, настроение в тылу становилось вое более и более бодрым.

Американской фронт стал устойчивым – таран Карахана не достиг своей цели. Впоследствии стратеги и тактики объясняли неудачу Карахановского плана его честолюбием и самонадеянностью. Имевшиеся в его распоряжении коммуникационные пути были слишком недостаточны для того, чтобы он мог, при помощи их, перебросить на фронт все то количество людей и снаряжения, которое было необходимо для его напора.

В день празднования 4 июля население настроилось на оптимистический лад. Вместе с Биннеем я провел этот день у его родителей, проживавших в Сент-Луи, ставшем столицей государства.

– У нашего Ал Смита есть еще мозги в голове, – заметил восторженно старик Бинней, – то обстоятельство, что он назначил бывшего президента Соединенных Штатов Гувера председателем военно-промышленного комитета, очень ловкий политический ход. К тому же Гувер единственный человек, который в состоят реорганизовать нашу промышленность и вывести ее из тупика.

Он принял все меры к тому, чтобы сырье поступало только в те отрасли промышленности, который работают на оборону. Проведенная им типизация ускорила темп производства и избавила, его от большого количества совершенно лишних работы. Совершенно изумительны его достижения в деле замены недостающего нам сырья, как-то: резины, свинца, никеля – другими веществами.

Что было бы с нами в это лето, если бы не проведенная им система реорганизации, при которой ряд производств в крупных промышленных центрах был перенесен в сельские местности, и промышленность таким образом не была бы децентрализована, если бы система снабжения ее электрической энергией не подверглась бы реорганизации? После очередного воздушного налета разрушившего нашу силовую станцию у водопада Ниагара, и Эдиссоновскую станцию, нам пришлось лишь переключить все предприятия на другие станции, и приток энергии возобновился. Наша промышленность работает усиленным темпом и теперь в нашем распоряжении имеется большое количество аэропланов.

– Я что-то не замечал их на фронте – заметил сын.

– Заткни глотку – прикрикнул на него старик. – Ты воображаешь, что можешь судить по своему участку обо всем, что происходит на фронтах. В свое время, когда я сражался во Франции, я воображал то же самое. Подожди, не пройдет и лето, как все динамомашины на всех фермах и во всех поселках будут работать на оборону, – производить военное снаряжение, аэропланные части, одним словом все, что может потребоваться для ведения войны.

Авиация Карахана может взорвать Питтсбург и Цинциннати, они могут разрушить крупные центры, в которых сконцентрирована наша промышленность, но они не в состоянии подорвать деятельность всей страны. Гуверовская децентрализация промышленности с превращением каждой фермы в небольшую фабричку, работающую на оборону, единственный исход для нас.

Мы изготовляем на различных фермах аэропланные части. Ночью в глубоком тылу из этих частей собираются моторы и аэропланы, а на утром они вылетают на фронт.

Карахан не может еженощно бомбардировать все фермы. Если его силы разрушат какую-нибудь ферму, то тут же производство возобновляется на другой ферме. Теперь он более, чем когда-либо, сосредоточил свое внимание на воздушных бомбардировках – мы еще не выполнили Гуверовской программы, по как только нам удастся ее выполнить, этому желтому дьяволу прядется признать, что мы еще живы.

– Ты прав, отец, – заметила миссис Бинней, – а теперь послушайте, что делаем мы, женщины. Мы больше не штопаем носков и не шьем сорочек. Эти времена прошли. Я состою надсмотрщицей на погрузке угля. В моем распоряжении имеется четыреста женщин, и мы еженощно погружаема триста вагонов и двадцать две баржи с углем. Теперь вам придется признать, что и мы, женщины, кое-что сделали для спасения страны.

Но оптимизм американцев был несколько чрезмерен. Понемногу артиллерийская дуэль на нью-йоркском участке фронта ослабела, и 20 июля на восточном участке фронта около Гудзона Карахан перешел к решительными действиям.

Он сосредоточил на этомучастий большие количества полевой артиллерии – у американцев были прекрасный бетонированный позиции, но чувствовался недостаток в артиллерии. Все, что можно было, американцы перебросили на западный фронт, где Карахан ранее развил ожесточенный огонь.

Неожиданное перенесение инициативы на восточный участок фронта дало ему значительный перевес в силах. Карахан повел наступление на юг в двух направлениях: во-первых, между рекой Гудзон и Беркшайрскими горами, во-вторых, вдоль реки Коннектикут. Сосредоточив на этих двух направлениях огромные силы, он начал свое неудержимое наступление на Нью-Йорк.

Воздушные силы Карахана, не встретив сопротивления, взорвали немногочисленные мосты, перекинутые через Гудзон между Альбани и Нью-Йорком и тем самым затруднили переброску подкреплений с фронта канала Эри на Нью-Йоркский участок фронта..

Теперь все переброски должны были совершаться кружным путем через Нью-Йорк.

После ожесточенных пятидневных боев Карахану удалось сломить сопротивление, и, несмотря на ожесточенный огонь американской полевой артиллерии, продвинуться вперед в направлении на Нью-Йорк.

Передовые его отряды достигли важного узлового пункта, заняли станцию Четем в штате Колумбия, продвинулись но дороге на Бостон и захватили город Гудзон.

В Коннектикуте враги заняли разрушенный до основания Нортгемптоун, а через неделю американцам пришлось прекратить тщетное сопротивление и оттянуть свои войска к югу. Теперь не представлялось возможным удержать линию фронта, и все свидетельствовало о том, что Карахану удастся осуществить свой план и достичь конечного пункта своего наступления. Поэтому американское командование приступило к эвакуации восточного Массачусетса и к отступлению (пользуясь прибрежными железными дорогами) на Коннектикут. Наступление было проведено Караханюм блестяще, и приходилось воздать должное силе, стремительности и неожиданности, с какими он выполнил свой план.

Спиду Биннею и мне пришлось быть свидетелями этого ужасного отступления, мы были свидетелями бегства на юг американских женщин и детей, на сей раз то были уже не канадцы, а граждане Соединенных Штатов. Дороги были забиты беженцами, задыхавшимися в облаках пыли. Как зло, стояли жаркие июльские дни, – железные дороги были разрушены, телефонное и телеграфное сообщение прервано – то был полный разгром.

Несколько тысяч американских солдат и мирных граждан, вместе с большим количеством орудий и военного снаряжения, попали в руки врага.

Подрывные отряды работали беспрерывно – они взрывали при отступлении фабрики и склады, поджигали силовые станции, разрушали железнодорожные сооружения и мосты. Но желтые войска наступали с такой быстротой, что многое попадало в их руки и избегало уничтожения. И все же стоимость того, что погибло в огне, не поддастся исчислению.

Фланг войск Карахана упиравшийся в море, попал под обстрел тяжелой береговой артиллерии, но даже она оказалась бессильной задержать желтую лавину. Один за другим пали Путнэм, Норвич и Нью-Лондон. Затем неприятель занял Миддлетоун. Уотербюрри сгорел дотла, а, его население тщетно пыталось пробраться на юг – красные отрады обошли город и отрезали его от американского расположения.

При дальнейшем продвижении Карахан лишил Нью-Йорк воды, и огромный город, ежедневное потребление воды которого выражалось в четырех миллионах гектолитров, оказался в ужасном положении.

Командующий нью-йоркским участком фронта, генерал Амос Гренди, покончил с собой, и командование перешло к генерал-майору Арону Розенталю, распорядившемуся приступить к эвакуации гражданского населения.

Несмотря на ожесточенный огонь американских батарей, летчикам Карахана все же удалось потопить четыре баржи, перевозившие население. При этом погибло несколько тысяч человек.

Одна из двухтысячефунтовых бомб разорвалась перед отелем „Астория“ и убила сотню человек, толпившихся у освещенной витрины в которой была выставлена карта военных действий.

Затем последовала ожесточенная воздушная бомбардировка, разрушившая ряд важнейших подземных магистралей.

Центральный парк превратился в лагерь, в котором под открытым небом расположилось огромное число беженцев. По улицам во всех направлениях бежали толпы обезумевших людей.

И снова американцами пришлось отступить – тщетно пытались пробиться на фронт переброшенные с других участков резервы, – все дороги были запружены беженцами. Большинство дорог было загружено автомобильными обломками и испещрено воронками от взрывов. Полиция при помощи граждан пыталась расчистить дороги, но усилия эти были тщетны и терпели неудачу под напором несметных толп беженцев.

Форт Лонг-Исланда развил ураганный огонь по наступавшим частями Карахана. Двадцатиодносантиметровые орудия фортов Тоттен и Шюйлер наносили ужасные разрушения. В пространство извергались огромные количества металла и взрывчатых веществ. Зенитные орудия подвергали обстрелу каждый показавшийся над городом неприятельский аэроплан.

Но тяжелая артиллерия нью-йоркских укреплений целиком предназначалась для обороны города с меря – прошв наступления, развертывавшегося с суши, она была бессильна. Воздушный флот Карахана понес огромные потери, но продолжал выполнять свое задание и осыпал город и укрепления бомбами.

После шестидневного артиллерийского боя орудия Фишер-Исланда, и обоих фортов пришли в негодность. В то время, как неприятельская авиация и артиллерия делали свое разрушительное дело, неприятельские траллеры занялись очищением береговых вод от мин, открывая неприятелю возможность высадить новый десант.

Вот когда сказалась слабость американского воздушного флота. – Только благодаря своему господству в воздухе, Карахану удалюсь осуществить во время боев высадку новых войска. Высадившиеся на остров войска тут же перешли в наступление, продвигаясь в западном направлении.

Теперь американское командование ограничилось лишь арьергардными боями, имевшими целью задержать наступление врага и дать возможность укрепить следующую линию позиций. Один за другим пали форты Джефферсон, Смит-тоун, Ислин, Хентигтоун. Наступление желтых приостановилось лишь на линии Лонг-Бич на побережье Атлантического океана – Гемпстед и Минкола.

Дальнейший ход событий на материке ознаменовался ожесточенными уличными боями в Бронксе. Американцы защищали каждую пядь земли, – наступающим приходилась бросаться в штыковую атаку, вступать в рукопашную, осыпать каждый дом ручными гранатами. По мере того, как нападавшим удавалось занять какой-нибудь из домов квартала, они проламывали стены дома и расчищали путь на юг.

Каждый жилой дом превратился в маленькую крепость. Соседние дома были заняты воюющими сторонами, – в одном доме находились американцы, а в следующем доме красные. Стена дома служила линией фронта. Желтые не останавливались даже перед тем, чтобы проламывать стены и бросаться в образовавшуюся брешь в атаку.

Так, сражаясь в рукопашную, беря дом за домом, желтые добрались да реки Гаарлем. Это была последняя водная преграда отделявшая наступавших от Нью-Йорка. Город небоскребов отныне был под обстрелом неприятельской артиллерии.

Форт Шюлер в течение четырех недель обстреливал неприятельские позиции и, расстреляв все запасы снарядов, вынужден был сдаться. Прежде чем сдаться, защитники форта уничтожили свои орудия.

О беспрерывной артиллерийской и газовой дуэли, развернувшейся в зимнюю кампанию 1935/36 года, написано немало томов. Все мосты, ведшие через Гаарлем, были взорваны. Остатки американских войск были переброшены на другой берег ночью – их перевезли на целой флотилии небольших судов.

Защитники Нью-Йорка получали пополнения и снабжались провиантом и боевым снаряжением с берега Джерси по железнодорожным туннелям, проложенным под Гудзоном и Манхетенном. Все попытки неприятеля разрушить эти важнейшие артерии потерпели неудачу.

Трехмесячная ожесточенная бомбардировка превратила величайший город мира в пруду развалин – ныне фотографии с разрушенного города, в котором кое-где виднелись остовы разрушенных небоскребов, известны всякому школьнику.

Иногда мне и Биннею удавалось подняться на аэроплане и сверху полюбоваться развалинами нашего величайшего города. От острова Манхеттена до реки Гаарлем виднелись лишь груды дымящихся развалишь.

Узкие расщелины улиц были завалены обломками и город снова превратился в скалистый массив. Но уровень этого массива не был уровнем существовавшего ранее города. Чем выше были, здания этих улиц, тем выше была груда обломков, завалившая мостовую. Кое-где виднелись башни с черными провалами окон, – казалось, что эти башни вздымали свои головы над печальной картиной разрушения и смотрели на нее черными и невидящими главами.

Порой виднелись сохранившееся костяки небоскребов, вздымавшиеся на высоту нескольких десятков этажей. Обстрел не прекращался – неприятель продолжал свое разрушительное дело, обращая остатки зданий в груду бесформенных обломков.

То, что я увидел, можно было лишь сопоставить с руинами Ипра, с тем, во что они превратились после многомесячного обстрела германцами.

Нью-Йорк превратился в Ипр огромных размеров. Исчезли все отличительные признаки города: улицы, площади, дома, скверы, – все сравняюсь. Различие заключалось лишь в следующем:

На маленьком острове Манхеттена небоскребы сгрудились так плотно, что на улицах не было достаточно места, чтобы принять все огромное количество обломков. Поэтому не здания рушились на мостовую, а уровень улицы постепенно подымался восходя к зданиям.

Примерно та же картина открылась нам в Бруклине. Река Гаарлем бежала между двумя грудами обломков. С западного берега Гудзона американская артиллерия продолжала обстреливать неприятеля, лишая его возможности пользоваться подъездными путями и образовав завесу ураганного огня.

Американские войска, заняв позиции вдоль Гудзона от Нью-Йорка до Альбани, препятствовали неприятелю переправиться через реку. Генерал Розенталь, принявший на. себя командование армией и оборону Манхеттена, разместился со своим штабом в подвалах „Эквитебль Трест Боулдинг“.

В обломках заваливших улицы, были проложены туннели и подземные ходы. Здание освещалось электрической энергией, поступавшей с Джерсейской станции. Вентиляция проходила по шахтам лифтов, выведенных до двадцатого этажа. Подземная железная дорога, очутившаяся теперь глубоко под уровнем земли, снова была приведена в действие и обслуживала штаб.

Нью-Йорк стал подземным городом, Нью-Йорк стал американским Верденом.

В первый день Рождества я вместе со Спидом Биннеем совершил полет над развалинами Нью-Йорка и попытался в микрофон сообщить о том, как выглядел этот подземный город. Одновременно я попытался описать неприятельские позиции, расположенные к северу от Гаарлема. Для этой цели мне пришлось перелететь за передовые линии Карахановского расположения.

Недалеко от городка Юнкерс в штате Нью-Йорк наш аэроплан резко рванулся влево. Я бросил быстрый взгляд на Спида и увидел, что он бессильно поник на своем сиденье. Неприятельский аэроплан напал на нас, и мы летели вниз с головокружительной быстротой.

Я схватился за второе рулевое колесо, и мне удалось выпрямить аппарат. Снизу, стремительно ввысь, летела ко мне земля.

11

Мне почудилось, что я задыхаюсь. Горло мое пересохло, я не мог дышать. С трудом открыв глава, я увидел перед собой печальную, бледную женщину. На голове у нее была косынка сестры милосердия. Она улыбнулась – жалкая улыбка.

– Воды, – прошептал я, и она, поднесла к моим губам стакан. Сделав несколько глотков, я попытался взглянуть на нее.

– Вам теперь лучше. Все будет хорошо! – сказала она.

Я хотел спросить ее о том, где я нахожусь, но вместо этого у меня вырвалось:

– Сестра, расскажите, что произошло потом? Я знаю лишь, что наш аэроплан рухнул вниз.

– Вас подстрелили в тылу расположения красных – спокойно ответила сиделка. – Вы ранены, и находитесь в плену. Вы лежите в госпитале в Бостоне.

– С каких пор?

– Это произошло на Рождество, а на следующий день вас доставили сюда. Вы лежите здесь уже два дня.

– А где Спид?

– Кто?

– Мой пилот, юноша, который летел вместе со мной. Он жив?

– Он лежит рядом с вами, – ответила она, указав на соседнюю кровать. – Не он без сознания – пролом черепа.

– Он останется жить?

– Этого мы не знаем. Вы ни о чем не должны спрашивать меня. Постарайтесь уснуть, – тогда вам станет легче.

Я снова уснул, и, когда по прошествии десяти часов проснулся, почувствовал прилив сил и услышал где-то рядом с собой дикую американскую ругань.

– Поганый китаец, косоглазый дьявол, – я задам тебе перцу… теперь тебе захотелось белых женщин… ах, ты желтый горчичный пластырь!..

Спид Бинней метался в бреду, и двое сенегальцев тщетно пытались удержать его в постели. Врач-китаец впрыснул ему успокоительное средство и обратился ко мне на прекрасном английском языке:

– У вашего приятель серьезная рана. Помимо того он страдает столь распространенной среди вас, американцев, болезнью – ненавистью к цветным расам. Постепенно он от этого избавится, но потребуется нисколько лет воспитательной работы. Только тогда он освободится от предрассудков, свойственных вашим землякам.

Я не склонен был пускаться в споры. Закрыв глаза, я задумался над свей участью. Итак, я был пленником Карахана.

В предыдущие годы, пока военные действия развертывались в Европе, я не раз был свидетелем жестокости, с какой этот человек устранял всех, кто мог бы оказаться на его пути.

Последний год борьбы в Америке дал ряд новых случаев жестокосердия этого „палача мира“. На что мог рассчитывать теперь я, очутившись в плену у него?

Не найдя ответа на этот вопрос, я снова открыл глаза и увидел перед собой чье-то склонившееся лицо. Но лицо это было приветливо и улыбалось мне:

– Здравствуйте, товарищ Гиббонс, – сказал полковник Бойер, ибо это был он. – Вот видите блудный сын возвратился домой. Вот уже около двух лет, как мы расстались с вами. С тех пор пролились немало крови и немало людей обрели вечный покой. Но мы все продолжаем продвигаться вперед. Добро пожаловать к нам!

Я с удовольствием читал ваши сообщения. Когда я слышал ваши корреспонденции по радио, я вспоминали о месяцах, проведенных вместе в Европе. Вы наш враг, и я жму вашу руку и говорю вам – вы мой друг.

– Я также очень рад снова встретиться с вами, полковник. Последние два года были не из легких, – во всяком случае и Карахану пришлось туже, чем он предполагал. С Европой он справился в течение одного года, а в Америке вот уже два года как он борется, и американские силы все еще не сломлены. Американские позиции все еще непоколебимы.

– Не все, – заметил Бойер.

Его слова испугали меня.

– Неужели Нью-Йорк пал? Неужели вы хотите сказать, что вами удалось форсировать Гаарлем?

– Нет, нет, это еще не произошло, – заметил улыбаясь Бойер, – вы по-прежнему удерживаете груду развалин на Манхеттене, и ваши войска, по-прежнему занимают позиции вдоль канала Эри и озера Онтарио. Но в день вашего ранения произошло нечто более серьезное.

– Пал Сан-Франциско?

– Нет.

– Наш флот все еще в Мексиканском заливе?

– Да. Пока что он еще находится там, – ответил улыбаясь Бойер, – но вот уже два дня, как медленно продвигавшаяся красная армия достигла своей цели и вышла к Панамскому каналу. Американские войска, защищавшие канал, почти год были лишены связи с Соединенными Штатами. Наше наступление вынудило их прекратить сопротивление, и они отступили в Колумбию. Перед тем, как покинуть позиции, они взорвали шлюзы.

Связь между Атлантическими и Тихим океаном прервана. Ныне оба океана отделены друг от друга. И радужное знамя Карахана, победно развивается на всем побережье от Бальбоа до Колона.

Об этом событии я ничего не знал. Мне не раз приходилось читать сообщения из зоны канала, в которых говорилось о геройской обороне американцев, во главе которых стоял генерал-майор Леонард В. Фостер.

Но постольку, поскольку американский флот быль заперт в Мексиканском заливе, канал утратил для Америки свое былое значение. Если бы он достался невредимым в руки красных, то тем самым красный флот получил бы большое преимущество.

– Не думаю, чтобы это могло сколько-нибудь изменить положение – заметил я в ответ. – Раз канал уничтожен, то он лишен для вас всякого значения. Ваша победа сводится к тому, что вам удалось овладеть еще одним небольшими клочком Центральной Америки.

– Вы ошибаетесь, – услышал я в ответ. – Порт Колон очищен от мин и превращен в нашу основную морскую базу в Карибском море. Этот порт лучше оборудован, чем Тринидад, да и ближе к Юкатану. Тем самым нам удалось перенести нашу охрану в более близкий пункт к вашей тюрьме, потому что Мексиканский залив стал для вашего флота ничем иным, как тюрьмой. Помимо того, мы сторожим вас в Тринидаде и на Бермудских островах. Теперь ваш флот окончательно парализован. Карахан удовлетворен. Замедление темпа операций на северных фронтах, вызванное зимой, было ему очень неприятно, и теперь он компенсировали себя на южном фронте.

Главнокомандующий слышал о том, что вы захвачены в плен, и выразил желание увидеть вас. В данное время он отправился в инспекционный полет к нашему флоту в Карибское море. Он повидает вас тут же после своего возвращения.

– Скажите мне правду, Бойер, что он думает обо мне? Не пора ли мне готовиться к путешествию ни тот свет?

– Об этом не может быть и речи, мой друг. Я думал, вы лучше знаете нашего командира. Он благоволит к вам. Примерно так же, как Наполеон благоволил к своему Бурриену, как Цезарь к скромным писцам, составлявшим комментарии к его походам. Карахан вас очень высоко ценит и очень хорошего мнения о ваших корреспонденциях.

Отныне вы останетесь у нас, и вам будет вменено в обязанность писать историю наших славных походов и побед.

Нет, нет, дорогой Гиббонс, вас не поставить к стенке! Ни вас ни Биннея подобная участь не ожидает. Но кое-кто действительно казнен.

– Господи, кто? – Спросил я.

– Летчик, подстреливший вас, поплатился за это жизнью. Когда вы два года тому назад вылетели впервые в вашем снабженном отличительными знаками аэроплане, был дан приказ, чтобы вам не препятствовали в вашей деятельности и не преследовали вас. Карахан выразил желание, чтобы вас сохранили живым и невредимым. Вы ему пригодитесь после окончания войны. Вы напишите его биографию.

Кретин – поляк, подстреливший вас, пытался в оправдание сказать, что он не узнал ваших отличительных знаков, но это не спасло его. Непослушание и небрежность имеют одни и те же последствия. И ему пришлось поплатиться жизнью. Вот и все!

– Мне очень жаль, что это так случилось, – ответил я, – хоть он чуть не отправил меня и Спида на тот свет.

Но послушайте, Бойер, если в намерения вашего генерала входит, чтобы я написал его биографию, то мне следовало бы быть более осведомленном о нем. Скажите, он все такой же, каким был, когда я встречался с ним в Москве? Ведь я его не видел уже два года. Он не изменился?

Разумеется, он изменился, – ответил Бойер. – Ведь ему подвластны Европа, Азия, Африка, Южная Америка, все моря и океаны, большая часть Канады… разумеется, подобный перемены не могли не повлечь перемен и в нем. Он продолжает расти и развиваться. Ведь он все еще очень молод – ему всего лишь тридцать пять лет.

– В каком отношении он переменился?

– Прежде всего перемена произошла в следующем. Теперь нашему миру понятно. что он не является случайным пришельцем и вождем. Карахан больше не сын татарки и казачьего есаула. Фенг-Хай, наш величайший ориенталист занялся родословной нашего вождя и установил, что в его жилах течет кровь Чингиз-Хана. Он прямой потомок монгольского завоевателя. И он достоин своего предка.

– Мне казалось, что Карахан не придает значения происхождению человека, что он стоит за полное равенство.

Бойер, улыбнулся.

– Это время прошло, давно прошло. Теперь в Карахане пробудилась гордость за свих предков. Чингиз-Хан быль величайшим полководцем мира, Карахан слышал о нем еще в бытность мальчиком, когда он скакал на, неоседланной лошади по уральским отрогам.

Чингиз-Хан был его идеалом еще в те годы, и нет ничего удивительного в том, что Карахан готов частично приписать сшей успех тому, что он является потомком этого величайшего полководца.

– Для меня все, что вы сообщаете, ново… Вам, должно быть, известно, что до сего времени мы объясняли себе политику Карахана прежде всего стремлением уничтожить расы. Мы знаем, что в Европе он стремился как можно больше иметь детей от белых женщин, и склонны были предполагать что в Америке он будет стремиться к тому же.

– Собственно говоря, у меня нет оснований скрывать от вас правды. И не я повинен в том, если это задевает вашу расовую гордость. Да, у него было много белых женщин и все они имели от него детей.

Миссис Рандольф Рамсей родила ему двух сыновей. Она по-прежнему живет в Харбоуре. Ее муж погиб в бою под Новым Брауншвейгом. Потом его женой была миссис Бунзен, – вам ведь знакомо это имя, – она разведенная жена, вашего бумажного короля. Она назвала своего сына. Кеннет Карахан. Они живут в Бангоре. Миссис Лилиан Элкхарт из Ньюпорта родила ему дочь. Всех не перечислить.

– Неужели американские женщины добровольно отдались ему? – спросил я. – Или они стали его военной добычей? Ведь они не могут полюбить его. Против этого должна была восстать их кровь. Американские женщины гордятся чистотой своей крови и знают, какая участь ожидает их детей смешанной расы.

– Я такт и полагал, что вас все это удавит. Но вы забываете о том, что Карахан отнюдь не простой воин. Он и не сладострастник. Эти женщины принадлежали ему потому, что они его любили.

Вспомните о том, что первой женщиной в жизни Карахана также была белая женщина, – американка… Вы ведь знаете, как любила его Лин.

Я намеренно выждал, пока мой собеседник назвал это имя. Теперь я мог ему задать вопрос, который готов был сорваться у меня с языка с самого начала беседы.

– Где находится она в настоящее время? И при ней ли находится по-прежнему Марго?

– Нет, они обе вот уже около года как находятся в Америке. Они живут в Грейстоне, недалеко от Салема.

– И Карахан с тех пор больше не встречался с Лин?

– Он встречался с ней. Прошлой осенью он вдел ее, и с той поры несколько раз приезжал к ней в Грейстон.

– Я рад за Лин, – сказал я. – Она очень страдала от того, что он не хотел ее видеть. Я рад тому, что они снова примирились друг с другом.

– Нет, нет, они не помирились, – поспешил заявить Бойер. – Они будут жить по-прежнему, как жили в Европе, раздельно. Дочь простого ирландского эмигранта не может быть подругой великого Карахана, и он это понимает.

Я знаю, что вы в хороших с ней отношениях, и что поэтому вы стоите на несколько иной точке зрения, чем я. Но я всецело согласен с Караханом. Его брак был целесообразен в первую пору русской революции. Но эта пора миновала. Этот брак был ошибкой.

– А что с Марго? – спросил я. – Она по-прежнему неразлучна с Лин? Как они коротают время? Видел ли ее Карахан?

– Да, Карахан не раз встречался с ней. Они не раз совершали втроем прогулки верхом. Ваша бывшая секретарша очень хороша и прекрасная наездница. Но что сталось с Уайтом Доджем? Мне кажется, он был влюблен в нее.

– В этом нет ничего удивительного. Она изумительная женщина.

– Могу вас поздравить – вам суждено увидеть ее не позже, чем через час. Она приезжает сюда с Лин, на автомобиле из Грейстона. Я сообщить им по телефону, что вы и Спид находитесь здесь. Я оставлю вас наедине с ними, чтобы вы могли достойным образом отпраздновать эту встречу.

На соседней койке Спид продолжал метаться в бреду. Бойер ушел, и я снова уснул, но через час мня разбудила сиделка и сообщила, что меня хотят видеть две дамы.

Сиделка привела в порядок мою постель и ночной столик, и затем в палату вошли Лин и Марго с хризантемами в руках.

Я попытался улыбнуться с риском сдвинуть наложенный на нос бандаж и протянул им перевязанную руку.

Мои гостьи приветливо улыбнулись, но, заметив неподвижно лежавшего Спида, испугались и притихли.

– Слава Богу, вы живы, – сказала Лин.

– Он выживет? – спросила Марго, с опаской поглядывая па Спида.

– Я убежден, что он поправится, сказал я, пожимая ее руку.

Глаза ее увлажнились слезами, но она сдержала себя. На мгновение губы ее задрожали, но потом она овладела собой.

Обе женщины присели около моей кровати – Марго заняла место между мной и Спидом.

– Когда, мы услышали о том, что случилось, – сказала Лин, – я стала молить Бога, чтобы вы оба остались в живых. Да, я стала молиться Богу, я – атеистка, и радикально настроенная Лин Ларкин стала молить Бога. Прошедшие два года изменили во мне многое. Я снова возвратилась к тому, от чего я ушла – к религии.

Марго коснулась руки Спида, и губы ее зашептали:

– Спид, Спид, дорогой мой мальчик!

Веки Спида дрогнули, и он открыл глаза. В них засветилась усталость, недоверие, и потом все это сменилось радостью. Улыбка промелькнула, на его израненных губах, и он прошептал:

– Мегги!

Сознание вернулось к Спиду лишь на одно мгновение. Потом глаза его снова закрылись, но ровное дыханье свидетельствовало о том, что теперь он спал глубоким и здоровым сном.

У меня не было возможности поговорить с Марго наедине, но меня успокоило то, что я снова увидел ее. Прежде чем покинуть госпиталь, они взяли с меня слово, что я и Бинней как только сможем покинуть постели, приедем поправляться в Грейстон.

И действительно, через два дня Биннею стало несколько лучше, что мы могли занять места в санитаром автомобиле и нас отвезли в виллу, расположенную на окраине стоявшего на берегу Атлантического океана городка Салем.

Бинней продолжал быть прикованным к постели, а я, по прошествии нескольких дней оправился настолько, что мог разгуливать при помощи палки.

В доме находились несколько слуг американцев, но в большинства своем служебный персонал состоял из молчаливых китайцев, безмолвно выполнявших приказания желтолицего дворецкого. Несмотря на то, что у ворот стояли часовые и сад был обнесен высокой стеной, мы себя не чувствовали пленниками. Мы были вправе располагать временем по своему усмотрению, и никто не следил за нами и не докучал нам. Наши тюремщики были уверены в том, что нам некуда убежать из этого дома.

Миллионы солдат Карахана, сражавшиеся на этом фронте, лишали нас возможности мечтать о бегстве по суше. Красный флот бдительно следил за побережьем и водами, и все же в моей голове, неустанно роились различные планы бегства. С Биннеем я не говорил об этом, – прежде всего ему следовало восстановить свои силы.

Бойер не раз навещал нас в Грейстоне. На третьей неделе пребывания в плену – это было 18 января 1938 года – он сообщать нам, что Карахан возвращается на Восток.

– Вот человек, энергия которого неисчерпаема, – сказал он. – Из Бостона он направился на Бермудские острова, оттуда в Тринидад, затем на Панамский перешеек. Затем он возвратился назад в свою ставку, успев проинспектировать все три фронта и флот. И вы увидите, какие последствия будет иметь его поездка. Он вдохнул в людей энтузиазм, готовность умереть за него. Через неделю он явится сюда.

Вечером, когда мы сидели в библиотеке и грелись у камина, я рассказал Лин о предполагающемся посещении Карахана.

– Я хочу его видеть и в то же время я испытываю страх перед его приездом, – ответила она. – Я всегда буду принадлежать ему, но он более не принадлежит мне. За последние месяцы я заметила в нем разительную перемену. Его необузданная энергия и честолюбие стремятся ко все новым завоеваниям. Для него выигранное сражение – нечто, что кануло в прошлое и за что не приходится больше бороться. Воспоминанием об этом прошлом являются наши дети. Мне кажется, я была первой женщиной в его жизни и единственной, на которой он женился. Теперь он хочет развестись со мной. Его обуревает его честолюбие.

– Откуда вам известно обо всем этом? – спросил я.

– Хоть он мне ничего и не говорил об этом, но я разгадала его планы. Он сильно изменился за последнее время. От не признает, ничьей воли кроме своей, ничьей власти, кроме его власти. Теперь его мозг пленен мыслью о династии, касте, крови, предках, – всей этой бутафорией карточных королей.

Для того, чтобы удовлетворить свое честолюбие он вывел свой род от Чингиз-Хана. Если и дальше так пойдет, то скоро мы будем свидетелями зарождения твой желтой и цвенвой аристократии. Мы снова придем к кастами, к разграничению на высокородных и плебеев. Он все более становится схожим с Наполеоном, а мне отводится роль Жозефины.

Теперь вам понятно, в каком я нахожусь состоянии, и почему надо мной безпрестанно витает опасность. Я не знаю, кто явится моей преемницей, – я знаю, что преемницей его не будет ни одна из женщин, до сих пор привлекших его внимание. Рано или поздно появится женщина, которая станет для него заветной целью.

Я не знаю, где он отыщет ее, но я уверена, что в поисках за ней он переберет всю аристократию старого мира, пока не найдет какого-нибудь знатного рода, достойного разделить его славу, славу потомка Чингиз-Хана.

И что ужаснее всего, этот величайший в мире властелин, ныне властвующий над четырьмя пятыми всего земного шара, повторяет ту же ошибку, которую допускали все властелины доселе. Он утрачивает самообладание! Он опрокинул все троны Европы, изгнал все династии, заставил всех монархов искать убежища в демократической Америке, а теперь он сам ослеплен этой пышной бутафорией старого мира, и хочет связать свою судьбу с одной из представительниц этого мира! Я знаю Карахана! И я знаю, к чему он стремится.

Мгновение мы помолчали, уставившись в огонь.

– Кто же интересует его? – спросил я.

– Этого я не знаю, – ответила Лин. – Да я и не хочу этого знать. Должно быть, ей будет кто-нибудь из бостонского общества. Я никогда не видела ее. В последние месяцы у меня была хоть радость, заключавшаяся в том, что порой он приезжал ко мне. Он приезжал ко мне в сопровождении нескольких офицеров штаба, с которыми он выезжает обыкновенно на верховые прогулки.

Не раз и я, и Марго сопровождали его на прогулку. – Он рад случало побывать в ее обществе и я заметила, каким дьявольским блеском загораются его глаза при взгляде на нее. И его внимание к ней, ставшей моею лучшей подругой, все возрастает.

– А Марго осведомлена об этом?

– Мне кажется, да… Ей очень неприятно его внимание, но она мужественно переносит его и не теряет самообладания. К ней я питаю больше доверия, чем к кому бы то ни было, и я твердо решила не допустить, чтобы Карахан овладел ей.

И я готова, если понадобится, принести в жертву свою жизнь. Не ради моих чувств к нему, как бы они велики не были, а из любви к ней. Я люблю ее, словно она была бы моею родной дочерью и мне кажется, она питает ко мне то же чувство.

Карахан прибыль в Грейстон. К воротам подъехал десяток больших штабных автомобилей серого цвета, и из машин вышли стройные высокие офицеры в серых, отделанных мехом шинелях.

Вечером я ужинал в обществе Карахана и его свиты. Во главе стола сидел Карахан, справа от него – Марго, а на противоположном конце стола – Лин. Я сидел по левую руку от красного главнокомандующего, и рядом со мной сидел Бойер.

Карахан поздоровался со мною кивком головы и не удостоил меня ни словом. Он не упомянул ни о нашей встрече в Лондоне, ни о моей ране, ни о том, что я живу на положении пленника в доме его жены.

Но на следующее утро в восемь часов он принял меня в библиотеке, превращенной в его рабочий кабинет. Теперь он не был сдержанным и немногословным. На большом столе, перед которым стоял Красный Наполеон, были расстелены большие карты военных действий.

Внешне он остался все тем же Караханом, с которым я был два года тому назад в Лондоне, но вое же в нем появилась кое-какая перемена. Его личные свойства стали явственнее, более заметными. Он более не сдерживал себя.

Беседа наша носила характер монолога. От говорил, шагая по комнате. При этом я заметил, что он украдкой разглядывает себя в большом зеркале. В движениях его сквозила некоторая нарочитость – он позировал предо мной.

– Вы были военным корреспондентом, – продолжал он, – и я очень сожалею, что вас подстрелили. Я очень рад, что вы остались живы – у меня имеется для вас работа. Я решил вам поручить написать мою биографию.

Война будет закончена этим летом. Ничто не устоит прочив моего весеннего наступления. Я испытал металл, из которого отлиты ваши солдаты, и убедился в его достоинствах. Поэтому я никогда не пойду с вами на соглашение, и мир будет заключен лишь после моей победы. Я продиктую вам его.

Особенно тяжелых требований я не выставлю, – Америка станет частью нашего мирового союза, и вашим соотечественникам придется познакомиться со мной поближе. Эту задачу я возлагаю на вас – вы должны ознакомить американцев со мной.

Я читал ваши статьи обо мне и моей армии – далеко не все они говорят в мою пользу, но они правдивы. Я собрал все ваши статьи и хочу, чтобы они легли в основу вашей книги обо мне.

После завоевания Америки я стану властелином мира. Тем самым прекратится существование различных государств, народов и классов. Я организую это таким образом, что все это станет немыслимым – тем самым я дарую миру мир.

Вместо национальной розни и вражды, на земле установится единство и общность экономических интересов. И это будет предвестием вечного мира на земле.

К этому сводится цель моей жизни, и я горжусь ей, – да, я горжусь ей и не считаю нужным скрывать этого.

Вы знаете обо мне очень много – отныне вся моя жизнь должна быть вам известна. Быть может, кое-что и ужаснет некоторых, но мое решение неизменно.

В ближайшем будущем предстоят некоторые изменения в моей личной жизни. Мое положение требует, чтобы я выбрал себе достойную подругу жизни, которая даровала бы мне наследника – вождя. Поэтому я вынужден развестись со своей женой.

– Разрешите узнать, когда состоится свадьба? – спросил я.

– После завоевания Соединенных Штатов. Свадьба состоится в сентябре месяце этого года в столице вашего государства, в Сент-Луи. Я намереваюсь превратить этот город в столицу всего мира.

Я не хочу, чтобы вы писали в своей книге сентиментальные глупости обо мне, которые могли бы противоречить моим последующим действиям. Прежде всего я хочу, чтобы вы остались здесь и отдохнули.

Я не требую от вас честного слова в том, что вы не сделаете попытки к бегству.

Если бы вы и решили убежать, это было бы невозможным. Когда вы поправитесь, я направлю к вам одного из офицеров моего штаба, и он поможете вам при сборке документов и материалов. Полковник Бойер будет в вашем распоряжении.

– Если вы разрешите мне самому избрать себе секретаршу, то я попрошу вас предоставить в мое распоряжение мисс Марго Дениссон. Мы давно работаем вместе, и я привык к ее работе.

– Это невозможно. Я хочу, чтобы она осталась при моей жене. Если вам что-либо понадобятся, то обратитесь к полковнику. Я постараюсь вас видеть как можно чаще. Всего доброго.

Я отвесил ему поклон, но Карахан даже не удостоил меня ответом, и я удалился.

Эта встреча напугала меня. Бойер был прав, – этот человек совершенно переродился. Опасение Лин были вполне обоснованы, – он думал о том, чтобы связать свою жизнь с представительницей аристократии.

В тот же вечер Карахан вместе со своим штабом отбыл в Бостон. После его отъезда Марго и я в течение целого часа беседовали со Спидом, который был все еще настолько слаб, что не покидал комнаты.

Мне показалось, что Марго была чем-то сильно взволнована и с трудом скрывала свое возбуждение. Чувствуя, что она хочет что-то сообщить мне, я сказал Спиду, что ему пора лечь в постель и не злоупотреблять предоставленной ему свободой. Он недовольно проворчал что-то, упомянув о том, что он лишен возможности побыть с Марго с глазу на глаз. Я улыбнулся, а Марго покраснела.

– Хорошо, – сказал я, – я предоставлю вам для беседы с Марго пять минут, – и удалился, дав понять Марго, что буду ожидать ее в библиотеке.

Прошло добрых четверть часа, прежде чем она появилась в библиотеке. Я притворился, что не заметил блеска ее глаз и раскрасневшихся щек и спросил ее:

– Вы хотели что-то сообщить мне?

– У меня имеются для вас сведения чрезвычайной важности, – спокойно ответиа она. – Мне сообщил это сегодня после обеда сам Карахан. Я осталась с ним наедине и мне показалось, что он хотел произвести на меня впечатлите тем, какой большой силой он обладал и как велико было его влияние на людей моей расы. Он осведомился у меня, не угодно ли мне написать ему письмо. Я подчинилась его желанию и сохранила у себя копию этого письма. Вот она.

И она подала мне листок бумаги. Я прочел:

„Верховное командование.

Адмиралу Джозефу Бриксону

Командующему Красным Флотом.

Колон.

1. Как я вам, уже сказал при личной встрече в Колоне, я очень недоволен – состоянием нашего красного флота и нашими позициями в Карибском море. Личный состав вашей эскадры страдает старым недостатком всех британских моряков – избытком осторожности. Результатом этого является бездействие подчиненного вам флота и скудость достигнутых за два года результатов.

2. Эта британская тактика, в свое время имела своим следствием то, что превосходящие силы английского флота, не могли одолеть в Ютландском сражении значительно более слабые силы германского флота. Для подвластных мне солдат существует лишь одна тактика, и эта тактика – наступление. Вы должны твердо помнить, что матросы и флот имеют для меня не большую ценность, чем мои армии.

3. На север от стоянки вашего флота, в Мексиканском заливе укрылся уступающий нам ню численности американский флот. Находящиеся в вашем распоряжении силы едва ли не вдвое превосходят неприятельские. Я не потерплю чтобы мой флот был обречен на бездействие, и если вы не измените своей тактики, то я принужден буду изменить командование флотом.

4. В середине апреля мои армии переходят в наступление на всех трех фронтах. Одновременно с этим предписываю вам атаковать в Мексиканском заливе неприятельский флот. Вы должны пробиться сквозь минные заграждения и проникнуть в залив. Предоставляю вам для выполнения этого задания две недели срока. Немедленно же приступите к выполнению моего предписания и постарайтесь забыть об устаревших традициях английского флота. Я предпочитаю одержать морскую победу, чем располагать бездействующим флотом. Победы одерживает тот, кто рискует, а не тот, кто слишком осторожен.

Карахан.“

Я сложил письмо и возвратил его Марго.

– Это сообщение чрезвычайной важности, – сказал я. – Оно предвещает полное изменение морской тактики Карахана. Как бы нам сообщить об этом нашему командованию?

Есть только одна возможность: Уайта Додж.

– Но как нам узнать, когда он явится сюда? Ведь мы теперь лишены возможности сноситься с ним.

На всякий случай мы условились с ним, – заметила она, – что если с вами что-нибудь стучится, то Квин Райан примет на себя сообщение по радио. Наш аппарат отныне будет всегда установлен на вашу волну.

– Но если Уайту удастся пробраться к нам, вы должны будете бежать с нами. Я не могу вас оставить у Карахана.

Я буду рада возможности бежать с вами, – ответила она. – Его взгляды навевают на меня ужас. Он ничего не сказал мне, и я убеждена, что он не применит ко мне насилия, но он пытается все более и боле приблизить меня к себе. Вот и сегодняшнее письмо было ничем иным, как желанием воздействовать на меня своей мощью. Но я вое же останусь с Лин. Я не могу покинуть ее. Я выполню свой долг до конца и останусь с нею.

На следующее утро Бойер включил громкоговоритель, и мы услышали голос Квин Райана, описывавшего артиллерийскую дуэль на Гаарлемском фронте и воздушные бои в районе Утики в штате Нью-Йорк. Потом я услышал индейское наименовать Кеноша, за которым последовало сообщение о происходившими в этой местности.

Кеноша – было нашим ключом, и в последовавшем сообщении таилось и тайное сообщение, адресованное нам в шифрованном виде.

Я взглянул на Марго и заметил, что она рассеянно чертила карандашом на белой скатерти стенографические знаки. Мгновение она внимательно смотрела на них и затем несколькими штрихами превратила их в забавную карикатуру. Бойер, не понимавший того, что происходило, изумленно следил за ее движениями и восхищался ее способностями.

После обеда Марго посвятила нас в содержите полученного сообщения.

– Подводная лодка Уайта прибудет к Скале Омаров на третью ночь.

В указанную ночь я, вместе со все еще не оправившимся от ранений Спидом, отправился на берег и разыскал Уайта, – до последней минуты я опасался, что Спид запротестует против намерения Марго остаться при Лин. Я не знаю, что именно сказала ока ему на прощание, но во всяком случае ей удалось убедить его в том, что она должна была остаться.

С тяжелым сердцем перешли мы на подводную лодку, и тут же после того, как мы спустились в нее, лодка погрузилась и взяла курс к нью-джерсейскому берегу.

12

1 февраля с письмом Карахана в кармане я прибыль в Сент-Луи. Это письмо должно было решить судьбы войны.

– Этот документ представляет для нас огромную ценность, – заметил адмирал Уентворт, начальник морского штаба. – Любое количество золота не в состоянии оплатить вашей услуги, мистер Гиббонс.

– Это не моя заслуга, – поспешил я заявить в ответ, – в тылу неприятеля находится смелая девушка – англичанка, которой ежеминутно угрожает смерть, а быть может и нечто еще худшее. Если бы не она, это письмо не попало бы вам в руки.

И я рассказал о том, как это письмо попалю к Марго Дениссон, как она вручила его мне, и как Уайт Додж явился за мной на своей подводной лодке и высадил меня на берег в Атлантик-Сити.

Зная, что письмо Карахана предвещает в грядущем столкновение двух флотов, я позволил себе осведомиться у адмирала о некоторых деталях.

– Я желал бы в случае, если произойдет морское сражение, сопровождать американский флот в качестве корреспондента, но так как до сих пор мне приходилось лишь наблюдать за сухопутными операциями, то я совершенно не осведомлен в морских делах. Я был бы очень вам благодарен, если бы вы откомандировали ко мне кого-либо из офицеров вашего штаба, могущего информировать меня по некоторым вопросам.

Адмирал удовлетворил мою просьбу, и я познакомился да капитаном Блинком Русселем, одним из лучших моряков нашего подводного флота.Капитан посвятил меня в ряд вопросов, представлявших для меня интерес.

„Чикаго Трибюн“ так же, как и раньше, предоставило в мое распоряжение аэроплан, и оправившийся от ран, Спид Бинней снова стал моим пилотом. Четыре дня спустя после моего прибытия в Сент-Луи, Рессель, Спид и я вылетели по направлению к Мексиканскому заливу для ознакомления с нашим флотом.

Мы побывали в Тампа, Менсиколе, Новом Орлеане, Тампико, Вера-Круце, а затем провели два часа в штабе командования американскими „Дарданеллами“ – у полуострова Юкатан.

Затем мы полетели на северо-запад, миновали минные заграждения залива и опустились в Гаване на острове Куба.

Во время полета капитан Рессель инструктировал меня о состоянии наших морских сил.

– Вы столь же неосведомлены в этом вопросе, – говорил он, – как и большинство американцев. Положение наше не из блестящих. Красный флот в Карибском море насчитывает тридцать одну боевую единицу против наших шестнадцати боевых единиц. Они превосходят нас не только численностью, но и мощно своей артиллерии, и скоростью.

Помимо того наш флот страдает еще от одного недостатка. Все наши базы расположены на тихоокеанском и атлантическом побережье – превосходство противника в воздухе не даете нам возможности удержать эти пункты. Стратегическое положение, вынудило нас отступить в Мексиканский залив, который отнюдь не оборудован для стоянки столь большого флота. Нам пришлось срочно строить огромные плавучие доки.

– Мне представляется наше положение совершенно безнадежным, – сказал я. – Что можем мы предпринять при таком перевесе противника?

– Для нас существует только один шанс. Во-первых, мы оборудовали наши оборонительные сооружения по последнему слону техники. Постоянные пререкания между военным и морским министерством канули в вечность – в этом заслуга президента Смита. Департамент авиации выделен из обоих министерств и превращен в самостоятельную организацию. Вое дело нашей обороны на суше, на море и в воздухе сосредоточено в кабинете министров в одном лице в Майтленде Дависсоне.

– А что стало с военным министром Уоллесом?

– Он подал в отставку и отставка его принята, хоть об этом публике еще не известно.

– Это меня радует, – воскликнул я, – он назвал меня предателем и желтым журналистом. Это было два года тому назад после моего возвращения из Европы, когда правительство заинтересовалось моими сообщениями о Карахане. Уоллес утверждал, что мои сообщения – сенсационный вздор, играющий на руку противника.

– Еще более важным, чем эта организация, является то, что в настоящее время мы снова располагаем воздушным флотом. Вот уже два месяца, как Гуверу удалось развить наши производственные силы настолько, что мы выполняем нашу программу полностью. У вас теперь больше аэропланов, чем летчиков, и мы вы спешном порядке готовим новые кадры авиации. До последнего времени наш воздушный флот бездействовал.

Армия настаивала на том, чтобы воздушный флот был вреден в бой весной, когда начнется оживление на фронтах. А морское командование пожелало, чтобы наши воздушные силы согласовали свои действия с ним, потому что, пока неприятельский флот блокирует берег, победа над армиями Карахана немыслима.

– Я вижу, что снова у нас пререкаются. И как разрешился этот спорный вопрос?

– Спор разрешился благодаря письму, полученному от Марго Дениссон. Статс-секретарь Дависсон выделил авиацию в самостоятельную единицу и дал ей задание выступить вместе с нашим морским флотом.

– Я не могу понять, какая существует связь между письмом Марго и подобным решением вопроса.

– Связь эта очевидна. Теперь мы осведомлены о том, него нам следует ожидать от адмирала Брикстона, командующего флотом Карахана. Нам известно его прошлое. Мы знаем, что в Ютландском бою, кода он командовал одним из английских истребителей, ему было вынесено порицание за недостаток инициативы. Одним словом, этот человек всегда страдал от переизбытка осторожности.

Теперь ему суждено было выслушать замечание Карахана, обвинявшего его в том же. Наша контрразведка тщательно выяснила общий облик и психологию каждого из неприятельских командующих.

Для нас эти сведения имеют неменьшее значение, чем сведения о боевом вооружении неприятельских судов. На основавши этих сведений мы можем предположить, как неприятельские военачальники будут действовать в том или ином положении. Мы знаем, что они предпримут, и знаем, что нам следует предпринять. Наши сведения о Брикстоне – первый наш козырь в этой игре, а второй наш козырь – это наш воздушный флот. На эти два козыря мы поставим все.

Кроме того к нашей выгоде говорит и то обстоятельство, что Карахан солдат, а не моряк. У первого Наполеона, было то же самое уязвимое место.

Для меня последние дан февраля, проведенные на Кубе были полны особого смысла и значения. Беспрерывно шли приготовления к величайшей битве эпохи. По ночам транспорты доставляли в Гавану бесчисленные подкрепления, которые направлялись в восточную часть острова и размещались в Сант-Яго и Сант-Фуето.

Острова Гаити, Доминика и Пуэрто-Рико были оставлены без внимания. Несмотря на то, что гарнизон этих островов был малочисленен, а оборонительные сооружение соответствовали требованиям современной техники, островам этим не было уделено внимания, так как было ясно, что Карахан не склонен развивать своего наступления в Вест-Индии. При желании он мог бы давно захватить эти острова, но не считал нужным распылять своего внимания.

Самой опасной для нас позицией Карахана являлся остров Ямайка, служивший в 1814 году англичанам для подготовки – нападения на Новый Орлеан. Ямайка угрожала Панамскому каналу и для Карибского моря имела примерно то же значение, что Гибралтар для Средиземного моря.

Целью американских операций являлся захват этого острова.

Сотни плантаций табака и сахарного тростника превратились в замаскированные аэродромы, на которых были спрятаны аэропланы, боевое снаряжение и припасы.

Верховное командование в этой операции было поручено генерал-майору Сенфорду.

Переброска флота и армий, заранее обсужденная объединенным штабом всех сил, началась 29 февраля. Со всех сторон – из Кей-Веста, Тампа, Пенсаколы, Гальвестона, Тампико и Вера-Круца вышли наши суда, направляясь к Юкатанскому полуострову.

На следующую ночь воздушный флот Соединенных Штатов, состоявший ныне из двухсот эскадр и 3600 воздушных боевых единиц, вылетел на острова Куба и Гаити.

Некоторое число аэропланов неслось в Гавану. Ночной перелет происходил на очень большой высоте и прежде чем наступил рассвет, воздушный флот достиг цели своего путешествия. В течение одной ночи все сахарные и табачные плантации были сожжены и превратились в аэродромы. Тысячи рабочих привели их в порядок и приготовили для приема воздушных эскадр. Тут же после того, как воздушные силы американцев снизились, место их стоянки было замаскировано.

Командующий воздушными силами, адмирал Рамзай смог в тот же день довести до сведения правительства, что весь воздушный флот благополучно прибыл на новое место стоянки, и что, по-видимому, операция эта осталась для противника незамеченной.

В ночь на 1 февраля группа быстроходных пароходов, под прикрытием ночной темноты, вышла, в плаванье и, обогнув мыс Кап-Антонио, прибыла под прикрытием береговой полосы на остров Пинос.

Американские минные истребители продолжали крейсировать в береговых водах, тщательно следят за тем, чтобы подводные лодки противника не помешали переброске. Минных истребителей поддерживали американские летчики, кружившиеся над островом. День 2 марта прошел спокойно. Неприятель не обнаружил американских сил.

После обеда американские транспорты под конвоем флота понеслись полным ходом к Северному берегу Ямайки.

Незадолго до наступления сумерек в путь пустилась вторая флотилия с транспортами, на которые было догружено большое количество солдат.

А в ночь на третье марта, за два часа до рассвета, американский воздушный флот поднялся в воздух с шестидесяти различных аэродромов и также взял курс на Ямайку. Часом ранге в том же направлении вылетели аэропланы, размещенные на Гаити.

Я, в сопровождении капитана Ресселя и Спида, поднялся на аэроплане „Чикаго Трибюн“ и последовал за нашими воздушными силами с тем, чтобы сопровождать их в первый воздушный бой.

Битва при Ямайке началась на рассвете в в ночь на 4 марта. Под прикрытием ураганного огня, развитого нашей судовой артиллерией и воздушными силами, наши десантные суда продвинулись к берегу, наметив себе целью два важных стратегических пункта на восточном и западном побережье острова. И Монтего-Бай и Анното-Бай соединялись железной дорогой с Кингстоном, и от успеха нашего продвижения зависело очень многое.

С высоты аэроплана, мы наблюдали за операциями нашего флота и видели, как наши суда, остановившись в двадцати пяти километрах от берега, открыли ураганный огнь по вышеназванным пунктам побережья.

Береговые сооружения красных, снабженные 7½, 15 и 20-сантиметровыми орудиями, были сметены нашим огнем. Однако высадка была затруднена тем, что вдоль всего побережья неприятель засел в песке с пулеметами и эти пулеметные гнезда сеяли смерть и разрушение, нанося нашим войскам большой урон.

На помощь нашим войскам пришли снизившееся аэропланы, в свою очередь подвергшие береговые позиции красных пулеметному обстрелу. Наши аэропланы, пролетая на высоте 150 метров, неслись со скоростью 250 километров в час, и во многих пунктах вынудили противника к молчанию.

Примерно то же самое происходило и в Монтего-Бае. В обоих пунктах нашим войскам удалось захватить железнодорожную линию. Отступающей противник продолжал несли большие потери, и наши летчики вносили в его ряды смятение.

В сумерках наши, превосходящие неприятеля, воздушные силы появились над пятью аэродромами красных, имевшимися на острове Ямайка, и сбросили большое количество бомб. Эта бомбардировка уничтожила неприятельские аэропланы. Склады боевых припасов взлетели на воздух, кое-где начался пожар. Некоторым красным летчикам удалась подняться на воздух, но они были сбиты нашими боевыми аэропланами.

Взяв курс на юг к Кингстону, мы заметили, что ряд аэродромов попал в руки наших отрядов – теперь на аэродромах красовались американские аэропланы. Адмирал Рамзай внес в авиационное делю важное новшество – он не только уничтожил неприятельские авиационные силы, но и перебросил на неприятельские аэродромы множество американских аэропланов, высадивших десант. Этот десант предназначался для охраны аэродромов.

– Вот там находится Кингстон, – воскликнул Блинк Рессель.

Над городом рвались снаряды, свидетельствовавшие о том, что береговые батареи еще не были приведены в негодность.

Пролетая над укрепленными позициями Порто-Рояля, наш флот подвергся ожесточенному обстрелу из зенитных орудий. Американские мощные аэропланы круто снизились и сбросили в стоявшие на рейде подводные лодки множество бомб.

Три подводных лодки быстро погрузились в воду. В плавучем доке стоял броненосный крейсер в котором мы опознали португальской крейсер „Васко де Гама“. Экипаж крейсера открыл огонь по нашим аэропланам и вынудил двух наших летчиков снизиться. Удачное попадание пробило броню крейсера ниже кильватерной лиши, и он стал медленно погружаться в воду.

К четырем часам дня город Кингстон превратился в груду дымящихся развалин. Лишь одиночные выстрелы свидетельствовали о том, что кое-где неприятель продолжает оказывать сопротивление.

Американские моряки заняли вокзал и вторглись в город.

Негритянский генерал Линкольн Уилберфорс, командовавший войсками неприятеля, был вынужден сдаться со всем своим штабом, а к вечеру в порт прибыли первые американские транспорты и приступили к выгрузке припасов и боевого снаряжения. Это была первая значительная победа американского оружия. Наш новый воздушный флот, получивший в этой операции свое боевое крещение, показал себя с самой лучшей стороны и явился в этом сражении решающей силой.

Впервые со времени начала войны звездное знамя снова взвилось там, где еще недавно развивалось радужное знамя Карахана. У красного Наполеона удалось вырвать свыше 12 тысяч километров территории.

Вскоре после того, как моряки вошли вы порт, Бинней снизил аппарат, и мы смогли присутствовать на импровизированном торжестве, состоявшемся на рыночной площади.

В своем сообщении я подробно описали восторг, охвативший присутствовавших, когда звездное американское знамя поднялось ввысь и взвилось на флагштоке.

Но меня ожидало разочарование. Цензура запретила мое сообщение, и капитан Рессель объяснишь мне, почему сообщение о первом одержанном успехе должно было быть скрыто от миллионов американцев, трепетно ожидавших вестей с фронта.

– Дело в том, что наш успех многим обязан тому, что мы действовали решительно и заставили красных врасплох. Они не предполагали, что мы решимся напасть на них. Особенно важным было для нас в самом начале нападения разрушить красные радиостанции на Ямайке. Я надеюсь, что наш замысел удался и что связь с главным расположением красных была прервана. Уилберфорс в последний раз сносился с главным штабом лишь утром и в первом своем донесении вряд ли мог сообщить что-нибудь о начавшемся нападении. Мы надеемся, что красному флоту ничего не известно о захвате нами Ямайки. В наших интересах, чтобы Карахан считал, что его войска все еще занимают остров Ямайку и оказывают нам сопротивление. Конечно, ужасно, что нам приходится скрывать сообщение об этой победе от наших соотечественников, но сперва нам следует добиться более ощутимых результатов.

– Где-то там вдали, – продолжал он, указывая на море, – погруженное во мрак, находятся наш флот и флот противника… Тщетно пытаются они нащупать друг друга и войти в соприкосновение. От их маневров может зависит исход войны. Мы взяли Ямайку, – теперь перед нами новая задача – мы должны удержать ее. Где-то на севере от Колона, находится красный флот, величайшая из существовавших на протяжении всей истории Армада. Она выступит против нас. Единственное, что нас отделяет от неприятельского флота, – это наши морские силы. От маневров флотов зависит все.

Впоследствии удалюсь установить, что надежды нашего командования на то, что неприятель ее успел сообщить верховному командованию о нашем стремительном нападении, были обоснованы.

Иероним Пик, черный военный корреспондент, находившийся на Ямайке, пишет на 221 странице своей книги следующее:

„Результат сражения и исход войны повисли на волоске.

Генерал Уилберфорс сообщил о высадке неприятельских войск в Монтого-Бае и Анното-Бае, но перевес американцев в воздухе были настолько велик, что к моменту развития наступления врага на Кингстон на острове Ямайка не отказалось ни одной радиостанции, которая уцелела бы под обстрелом противника. Генерал Уилберфорс попытался сообщить в ставку о происходящем, использовав радиостанции стоявших на рейде судов, но атмосфера была настолько забита радиоволнами противника и разрядами, что его донесения не достигли цели. Американцы потопили все находящиеся на рейде суда, и даже подводным лодкам не удалось укрыться от обстрела противника.

Наши воздушные силы смогли противостоять превосходящим силам противника лишь в течении двух часов. Один из аэропланов“, слегка поврежденный на рассвете, поднялся после обеда в воздух и попытался доставить в штаб донесение Уилберфорса о происходившем и требование о помощи. Этот аэроплан однако не вернулся к месту своего назначения. Был ли он сбит противником, или же потерпел аварию – осталось неизвестным.“ („Судьба Ямайки.“ Иеронима Пика. Изд. Кап и Гаррисон Смит, Нью-Йорк, цена 12,50 долларов.

На утро мы должны были снова пуститься в путь. Блинк Рессель возвратился в отель лишь поздно вечером, принеся с собою множество новостей о предстоящем походе американского флота на Ямайку. В эту ночь он воздал должное ямайскому рому.

На рассвете мы вылетели на юго-восток. При этом мы были свидетелями прибытия на остров новых воздушных аэропланов, летевших на высоте двух с половиной тысяч метров, и через час очутились над какой-то эскадрой.

Капитан Рессель опознал в судах боевые единицы второй атлантической эскадры нашего флота.

– Вот там виднеется „Калифорния“, – сказал он. – Это флагманское судно – Адмирал Баттлинт, – далее четыре дредноута, четыре крейсера, отряд истребителей, дивизион подводных лодок. И, наконец, позади эскадры плавучая авиационная база. Если вам понадобится пополнить запасы бензина, мы спустимся на нее. Я знаком с ее капитаном.

– Мои резервуары полны, – ответил Спид.

– Там виднеется „Ореон“, – продолжал свои объяснения Рессель. – Это флагманское судно всего нашего флота – на нем адмирал Кеннеди. Там в серой бронированной башне, находится мозг, решающий сегодня судьбу дяди Сэма.

Вместе с флотилией военных аэропланов, образовавших в небе журавлиный клин, мы летели на юго-восток. Стоял чудесный безоблачный день, и Карибское море, озаренное лучами солнца, блестело под ними ослепительной синевой. Вскоре после полудня на горизонте показались дымки, и наш авиационный отряд поднялся еще выше, не переменив направления.

– Должно быть, это третья наша эскадра под командой адмирала Кестера. Флагманский корабль – „Техас“. В состав эскадры входят линейные корабли: „Пенсильвания“, „Аризона“ и „Нью-Йорк“. За ними следует дивизион крейсеров, в состав которого входят: „Гальвестон“, „Чаттаноага“, „Денвер“. Эта эскадра, подкрепленная дивизионом истребителей и подводных лодок, составляет самостоятельную боевую единицу. К ней причислена и плавучая авиабаза „Джон Роджерс“, под командованием капитана Уатсона. Мы спустимся к ним и ознакомимся с тем, что произошло за последние часы.

Капитан Уатсон принял нас на капитанском мостике и, увидев его, я вспомнил о веселых часах, проведенных в его обществе в 1928 году в Вашингтоне. В те времена он командовала авиабазой в Анакостиа. Он не переменился – я увидел перед собою все тот же вздернутый нос, приветливые глаза, услышал все тот же радостный голос. Он сердечно пожал мне руку.

– Мы ожидаем, что бой начнется еще сегодня, – сказал он, – хотел бы я знать, где плавают посудины Карахана. Мы все время идем полным ходом и до сих пор не обнаружили присутствия его флота. Ни одна подводная лодка не попалась нам на пути. Мы думали, что встретим его эскадру, стационированную в Венесуэльском заливе, но и ее не оказалось.

Капитан Рессель и я сели за стол в обществе капитала Уатсона, тогда как Бинней разделил трапезу офицеров. Около часа мы покинули базу и полетели на юго-запад.

В три часа мы заметили на горизонте первую американскую эскадру – она взяла курс на юго-восток.

Капитан Рессель любезно сообщил мне, что эскадра эта плывет под флагом адмирала Аткинса и состоит из следующих линейных кораблей: „Западная Виргиния“, „Теннесси“, „Мэриленд“, „Колорадо“.

Перед дредноутами плыли четыре крейсера: „Соленое озеро“, „Честер“, „Чикаго“ и „Пенсакола“. На последнем развивался флаг контр-адмирала Бернса.

За эскадрой следовали истребители, подводные лодки и авиабаза „Ленглей“.

Мы летели за нашим авиационным отрядом на юг, но не могли угнаться за ними. Миновав линию истребителей, шедших впереди эскадры, мы увидели примерно в 15 километрах перископы и башни подводных лодок. Нам показалось, что лодки эти идут с тою же быстротой, с которой шла эскадра.

На некоторое время мы потеряли из виду наш авиационный отряд, но мы не поменяли курса, рассчитывая, что нам удается догнать его и встретить его на обратном пути. Рессель предположил, что отряд вылетел на разведку в юго-западном направлении.

Его предположение оправдалось, и когда мы снова увидели наш отряд, то оказалось, что девять наших аэропланов вступили вы упорный воздушный бой с семью неприятельскими аэропланами. Воздушное сражение длилось двадцать минут и в нем погибло шесть неприятельских аппаратов и два наших летчика.

Подводные лодки эскадры адмирала Аткинса должны были находиться где-то поблизости, но, насколько хватал глаз, их не было видно.

В то мгновение, когда первый американкой аэроплан был сбит противником и рухнул вниз, Бинней заставил наш аэроплан круто снизиться. В ушах засвистел ветер – мы стремительно неслись вниз, к серой точке, видневшейся на поверхности моря. Бинней описал несколько спиралей, и мы спустились на воду в нескольких десятках метров от подстреленного аэроплана.

В то мгновение, когда мы приблизились к нему, аэроплан медленно стал погружаться в воду. Я стал в дверях каюты вооружившись спасательным кругом. Но наши старания были тщетны. Прикрепленный ремнями к своему сиденью, пилот был мертв. Спустившийся на его аппарат Рессель снял что-то с левой руки летчика, сунул этот предмет в рот и поспешил назад. Очутившись снова среди нас, он вынул изо рта тоненькую серебряную пластинку, висевшую на цепочке, и сказал:

– Бедняга мертв, – три пули попали ему в голову. Вот его отличительный жетон, – мы его перешлем в его отряд. Умер смертью летчика, и обрел могилу моряка…

– Внимание, – воскликнули Бинней. – вот еще кто-то падает.

Снова заработали наши мощные моторы, и мы понеслись по воде. Прежде чем второй американский аэроплан коснулся воды, мы успели развить полную скорость. В последнее мгновение машина выпрямилась и затем рухнула носом вниз в воду. В то мгновение, когда хвост машины взметнулся в последний раз, из аэроплана вылетало чье-то тело.

– Вот он! – вскричал Бинней, круто поворачивая аппарат влево. Еще несколько секунд, и Рессель, глубоко перегнувшись, схватил летчика за шиворот и с моей помощью втащил его в наш аппарат.

Летчик не был ранен, – он потерял лишь сознание и вскоре пришел в себя. Лишь с трудом смог он сообразить, что произошло, и где он находится.

Неожиданно в пятнадцати метрах от нашего аэроплана поднялся ввысь большой водяной столб. В то мгновение, когда водяная масса снова рухнула в море, мы услышали вой второй гранаты.

– Нам надо поскорее убраться отсюда, – воскликнул Бинней, и наш аппарат снова взмыл вверх.

И беспрестанно меняя направление, мы понеслись да север.

– Нас обстреляла неприятельская подводная лодка, – сказал Рессель. – Возьми они на десяток сантиметров левее, и мы прощались бы с жизнью. Должно быть, это не единственная неприятельская подводная лодка в этих водах. Должно быть, за ними последует и весь неприятельский флот. По моим расчетам, флот Карахана взял курс на север от Колона. Если это так, то наш флоту стремится к одному и тому же пункту и нам пора убраться отсюда.

Мы веши курс на северо-восток, потому что Рессель предположил, что в этом направлении мы натолкнемся на передовые силы третьей американской эскадры.

Ныне мы знаем то, о чем тогда и не подозревали. В то мгновение, когда мы летели на северо-восток, стремясь отыскать ваши морские силы, красный флот встретился с нашей эскадрой и вступил в бой.

Этот исторический миг, с которого началась первая стадия морского сражения в заливе Уиндворд, был 4 марта 1936 года в 4 часа сорок пять минуть пополудни.

Передовые силы красного флота находились в это мгновение на триста восемьдесят километров южнее Ямайки.

Напротив дуги, образованной флотам Карахана, стояла первая американская эскадра. Курс ее был юго-восток. Непосредственно на юг, у Гаити находилась третья американская эскадра. Несколько далее на север, между обеими эскадрами, находился главнокомандующий американскими морскими силами со второй эскадрой и некоторыми вспомогательными боевыми единицами.

Американская морские силы таким образом образовывал три угла неравностороннего треугольника. По мере того, как они подвигались на юг, основание этого треугольника уменьшалось.

Все это разъяснил мне во время полета капитан Рессель. Нам повстречался авиационный отряд летевший на восток, и мы присоединились к нему.

Под нами на спокойной морской глади не было видно ни одного дымка. А через час это спокойное море превратилось в ад.

На наш отряд ринулся отряд неприятеля, состоявший из сорока аэропланов. В этом ужасном воздушном сражении на каждого американского пилота приходилось по два нападавших на него аэроплана красных. В первые же пять минут боя были сбиты четыре наши машины, – у неприятеля был подбить только один гидроплан.

В то время, как Бинней снизил наш тяжелый аппарат, чтобы вывести нас из зоны боя, какой-то неприятельский гидроплан попытался сбить нас. Град пуль изрешетил обшивку нашей каюты. Одна из пуль разбила альтиметр как-раз в то мгновение, когда я смотрел на него. Спасенный нами пилот и был убит пулей наповал.

– Пробит резервуар с бензином, – воскликнул напряженно работавший Бинней, и сделал еще одну попытку ускользнуть из-под пулеметного обстрела. Тяжелый запах бензина наполнил каюту.

– Мы снижаемся, – предупредишь меня Бинней, и в то мгновение, когда аппарат наш коснулся воды, в левом моторе вспыхнул пожар.

Бинней и я попытались заглушишь пламя противопожарными приспособлениями, а уцелевшие три американских аэроплана, преследуемые десятком неприятельских аэропланов, понеслись на север.

– С огнем не справиться, – сказал Рессель, – все смочено бензином. Мы должны сбросить мотор в море и срезать крылья. Летать наша машина больше не может; быть может, она продержится на воде.

И мы ожесточенно принялись освобождать остов аппарата от тяжелого мотора и от плоскостей крыльев. Биннею удалось разорвать прикреплявшие мотор тросы, и мотор рухнул в воду, взметнув столб пара.

– Славная история, – сказал Рессель, когда нам удалось освободиться от загоравшихся плоскостей.

Ни воды, ни провианта, ни клочка ткани, из которой можно было бы соорудишь парус. И мы обречены сидеть в таком положении и бездействовать, в то время, как там разыгрывается величайшее в мире морское сражение.

– Больше ни за что не полечу без пулемета, – подосадовал Бинней. – Вот уже второй аэроплан погибает подо мной. И все ото потому, что мне остается защищаться против пулеметов воздушными поцелуями. Славный счетец предъявлю я „Чикаго Трибюн“.

Быстро спустились сумерки – наступила ночь.

13

В то время, как мы беспомощно плыли сквозь ночь по Карибскому морю, мысли мои возвратились к февралю 1917 года. Я вспомнил о памятной мне ночи, когда я плыл в лодке, спасшись после гибели „Лаконии“, потопленной германскими подводными лодками.

С той поры прошло двадцать лет, и ничто не изменилось на земном шаре; по-прежнему человечество решало свои споры при помощи оружия и войн. Все еще люди убивали друг друга. Как странно, что мысли о мире приходят на ум именно тогда, когда чувствуешь приближение смерти.

Издали из ночного мрака доносился грохот орудийной канонады – мы не могли определить, с какой стороны он доносился. Блинк Рессель снова оживился.

– Господи, они дерутся и, кажется, бой приближается к нам, – сказал он. – Мне кажется, битва развертывается в нашем направлении. У нас есть надежда, маленькая надежда на то, что нас выудят из воды.

– Теперь мы не только слышали рев канонады, но и видели далеко на черном горизонте вспышки орудий.

– Там дело пошло всерьез, – сказал Бинней. – Вот только не пойму, как это они ухитряются разглядеть друг друга в этакую темень.

Потом мы услышали, как мимо нас с ужасным воем пронеслась какое-то чудовище. Это был минный истребитель, чуть не протаранивший нашу хрупкую скорлупу. Наш лишенный управления кузов гидроплана заплясал на пенных волнах, образовавшихся после истребителя. Мы закричали изо всех сил, но наш крик не был услышан.

Битва приближалась к нам – справа и слева от нас гремели орудуя, над нами с воем проносились снаряды. Некоторые из них рухнули в воду недалеко от нас, обдав нас водяными брызгами. Ужасный взрыв справа, чуть не оглушил нас. Вокруг нас стало светлю, как днем.

– Господи, что это? – вскричал Бинней.

– Что-то серьезное произошло. Должно быть, мина взорвала какое-нибудь судно – пояснил Рессель. – Будем надеяться, не наше.

Мимо нас проносились истребители. На расстоянии двадцати метров от нас я видел, как один из истребителей начал погружаться в воду. До нас доносились крики его команды, прыгавшей в воду. Непроизвольно мы окликнули некоторых из них и помогли им взобраться к нам.

Это были моряки с американского истребителя Д 201, принадлежавшего к третьей эскадре второй флотилии, состоявшей под командованием вице-адмирала Хельтигана. Недалеко от нас второй истребитель подбирал оставшихся в живых моряков. Мы окликнули его и нас подобрали – мы очутились на борту истребителя „Уертман“.

Вот каким способом судьба перебросила нас в самую гущу ужасного морского сражения, разыгравшегося в ночь с 4-го на 5-ое марта, впоследствии названного „Второй фазой сражения в заливе Уиндворт“.

Рессель и я направились к капитану Хеннею на капитанский мостик. Быстрота, которую развивал истребитель, казалась сказочной. Содрогание паровых котлов и машин несшегося на всех парах судна было невыносимо. Обменявшись с поглощенным ходом боя капитаном несколькими словами, Рессель объяснил мне следующее:

– Три группы нашего флота, повстречаться нам сегодня, отходят на север для того, чтобы сконцентрироваться. Красный флот преследует наши силы. Наши истребители нападают на него. Сегодня мы будем свидетелями грозных событий.

– Но я не могу понять, почему наш флот разбить на три отдельных пруты, – заметил я. – Почему мы не сосредоточили свои силы? Мне казалось, что азбучное требование морской тактики заключается в наиболее полном сосредоточении всех сил.

– Не вы один поражены нашими действиями. Не менее поражен был и противник, когда он сегодня натолкнулся на востоке на одну из наших эскадр, а потом в трехстах двадцати километрах на запад встроил вторую нашу эскадру. Неприятельское командование предположило, что ему удалось разорвать наши силы, и попыталось вбить клин между нашими двумя эскадрами. При выполнении этой операции они натолкнулись в центре на основные силы, нашего флота.

Наш план имел целый ряд преимуществ.

Во первых: каждая из наших эскадр располагает полной независимостью и свободой маневрирования. Мы имеем возможность в случае столкновения ввести в бой все потребные нам силы.

Во вторых: при подобном расположении сил мы можем в полной мере использовать скорость наших истребителей, крейсеров и гидропланов.

В третьих: мы увеличиваем эффект полезного действия наших подводных лодок.

В четвертых: каждая из отдельно взятых эскадр имеет возможность вступить в бой и поддержать соседнюю эскадру, на которую напали превосходящие ее силы противника. Короче говоря, наш план дал нам возможность легче сконцентрировать наши силы и делает их более победоносными.

– А в чем заключается неприятельская система? – спросил я.

– Они пользуются старой английской тактикой, применявшейся еще во времена Нельсона. Боевые суда объединены в один отряд, крейсера в другой, истребители в третий. Подобное единство сил очень благоприятно в стадии боя, но сильно затрудняет маневрирование.

Пояснение Ресселя представляли для меня большой интерес, но еще большой интерес представляли для меня развертывающиеся предо мной события.

Последующие часы превратились для меня в какой-то чудовищный сон, сотканный из несущихся на всех парах судов, грохочущих орудий, взрывов, смерти и разрушения.

Ночное сражение, разыгравшееся в Карибском море между нашим флотом и преследовавшим его флотом Карахана описана в ряде трудов. И все историки принуждены воздать должное талантам адмирала Кеннеди не переставшего тревожить неприятеля, бросая ему навстречу свои легкие суда и уводя красные боевые единицы к условленному пункту, на котором должно было произойти объединение всех морских сил для грядущего большого боя.

Результаты ночного сражения лишний раз подтвердили, насколько правилен был его план сражения. При атаках на громады неприятельского флота наших истребителей несколько десятков последних погибло, и ко дну пошли тысячи наших моряков. Однако некоторым нашим истребителям удалось прорвать завесу неприятельских истребителей и подорвать три неприятельских дредноута.

Как мне потом стало известно, выполнение этой задачи облегчила хитрость, примененная одним из наших офицеров.

Оба флота пользовались условными световыми сигналами, так, как это принято и в сухопутных частях. Сигналы эти служат для опознания своих судов, и состоят из чередующимся вспышек света, соответствующих знакам азбуки Морзе.

Один из красных истребителей, повстречавшись с американским истребителем, дал световой сигнал, который был замечен и записан американским офицером. Американскому истребителю удалось в темноте проскользнуть незамеченным и, когда, он повстречался си другим неприятельским судном, он использовал неприятельский сигнал и красное судно ответило на сигнал.

Капитан американского истребителя сообщил по радио об уловленном сигнале командующему флотом, который в сваю очередь сообщишь о нем остальным боевым единицам. Благодаря этому, в течение ночи нашим истребителям удалось несколько риз обмануть бдительность неприятеля, пробраться за линию истребителей красных и выпустишь свои мины в неприятельские дредноуты.

Одновременно ночное сражение имело целью сократить численность неприятельского флота. И действительно неприятельский флот, вышедший в поход в составе тридцати одного дредноута, на следующий день насчитывал двадцать восемь дредноутов.

Помимо ряда истребителей, американский флот потерял лишь один линейный корабль, отделившийся от остальных судов своего типа и настигнутый неприятельскими истребителями. В три часа утра он был подорвана минами и потонул.

Как впоследствии выяснилось, в ночном сражении неприятель потерял дредноуты „Айрон Дьюк“, „Ройял Северен“ и „Марна“.

Наш флагманский корабль на рассвете, не умеряя скорости, достиг расположения основных сил американского флота, только что закончившего концентрацию своих сил и развернувшимся в боевую колонну.

Хеней приблизился к флагманскому дредноуту „Орегон“ и просигнализировал флажками, что я, Спид Бинней и Рессель находимся на борту „Оуртмена“ и просим разрешенья перейти на дредноут. Тут же нам были брошены чалки и веревочные лестницы, и мы взобрались на палубу дредноута.

С наступлением дня на юге мы услышали канонаду. Рессель объяснил мне, что красный флот превосходил нас скоростью и что он нагнал нас. Так началась единственная в истории человечества битва в заливе Уиндворт.

– Наши крейсера прикрывают тыл, – продолжал Рессель. – Они вошли теперь в соприкосновение с высланными вперед крейсерами противника. Неприятельский флот медленно продвигаются на восток и приближается к нам. Это значит, что он займет позицию между нами и восточным берегом Ямайки. Мы находимся в настоящую минуту примерно в семидесяти пяти километрах на восток от мыса Морана и направляемся к проливу Уиндворта.

Американский флот растянулся длиной кильватерной колонной – между судами были интервалы в 450 метров.

На западе красный флот построился примерно такими же образом. Вылетевшие на разведку аэропланы сообщали, что он находится примерно в тридцати километрах от нашего флота. Обе стороны выслали на разведку аэропланы, и в воздухе завязалось сражение. Рессель переговорил по телефону с дежурным офицером и улыбаясь заметил мне:

– Мы перехватили неприятельские радиограммы. Брикстон потребовал от красного верховного командования, чтобы все имеющиеся на острове воздушные силы были двинуты в помощь флоту.

Теперь вам понятно, почему для нас было так важно скорое падете Ямайки? Вы видите, какое значение для нас имеет это обстоятельство?

Брикстон не подозревает, что остров находится в наших руках, и продолжает рассчитывать на поддержку воздушного флота, расположенного на острове. Он не знает, что аэропланы острова находятся в распоряжении нашего флота и его ожидает приятный сюрприз.

Оба флота не меняли курса, и красный флот медленно приближался к нашему. К семи часам мы были примерно в двадцати пяти километрах восточнее мыса Морган.

Рессель повел меня на вышку „Орегона“, но даже в сильный бинокль я не был в состоянии разглядеть очертания приближавшейся с запада неприятельской эскадры.

Несмотря на большое расстояние, я все же отчетливо слышал грохот орудийной канонады, это гремели орудия на крейсерах, вступивших в бой с неприятельскими крейсерами. Прошел еще один час – теперь неприятельский флот расположился параллельной к американскому флоту линией. Ровно в восемь часов загрохотали тяжелые орудия красных дредноутов.

Рессель пояснил:

– Нас разделяет расстояние в 25 тысяч метров – они стреляют, пользуясь воздушными наблюдателями. Недолет – сказал он, указывая на взмывший пред нами исполинский столб воды.

В ответ на огонь неприятеля загрохотали наши орудия. Огонь наших пушек сосредоточился на головном корабле красных. С каким результатом работала наша артиллерия, я не знаю, – я даже был лишен возможности разглядеть цель, по которой они стреляли. Сорокасантиметровые орудия „Орегона“ подымали ужасный рев, и я почувствовал, что начинаю глохнуть. Я испытывал дикую головную боль.

Выстрелы сотрясали огромное судно, и при каждом раскате нас отбрасывало назад. Огромные клубы дыма вздымались из орудий и окутывали судно непроницаемым облаком. К счастью, ветер переменил направление и подул с северо-востока, относя дым в сторону.

– Старина Кеннеди отлично выбрал время и место, – крикнул мне на ухо Рессель. – Вот видите, за нами восходит солнце, – оно будет слепить глава противнику.

Мне казалось, что обстрел небезрезультатен и что обе стороны не потерпели урона. Между линиями дредноутов находились колонны крейсеров и истребителей, подвергавшихся обстрелу на более короткой дистанции.

– Смотрите, – вскричал Рессель, – теперь вы можете видеть, что они приближаются. Они сокращают дистанцию между нами. Господи, воздушный флот!…

И он поспешил к телефонному аппарату, в ожидании получить дополнительные сведения, а я стал рассматривать в бинокль неприятельские суда, пытаясь своей фантазией дополнить происходящее на расстоянии двадцати четырех километров от меня. Единственное, что я увидел, – были вспышки огне среди клубов дыша.

Неожиданно мы услышали в отдалении отчаянный грохот, за которым последовала ожесточенная артиллерийская канонада.

Лишь впоследствии Рессель объяснишь мне, что произошло в это мгновение.

Флотилия американских подводных лодок неожиданно вынырнула в расположении неприятельского флота и атаковала с фланга колонну дредноутов Карахана. Неприятельский флот, очутившись в непосредственной близости с этими сигарообразными машинами смерти, поспешно перестроился и повернул вправо. Одновременно с выполнением этого маневра, на неприятельский флот, с большой высоты, ринулись эскадры наших аэропланов, поднявшихся с аэродромов Ямайки. Навстречу нашим воздушными судам вылетели красные гидропланы, находившееся на плавучих авиабазах, и бросились в бой с нашими авиационными силами. Тем самым они хотели прикрыть свой флот от нападения сверху. Неприятельский флот, перестроив колонну, не мог использовать немедленно для борьбы с гидропланами свои зенитные орудия. К тому же число неприятельских аэропланов значительно уступало в численности нашим воздушным эскадрам, прибывшим с Ямайки.

Результатом этого двойного – воздушного и подводного – нападения явилось то, что уже в первые минуты красным был нанесен существенный урон: два дредноута Карахана – „Уарспайт“ и „Родней“ – были потоплены, а бывший итальянский линейный корабль „Кавур“ выведен из строя.

В и последовавшие затем часы наши гидропланы потопили и этот дредноут. – Стало еще тремя дредноутами меньше у неприятеля, – сказал Рессель. – Положение наше улучшается. Теперь мы имеем пятнадцать наших дредноутов против двадцати пяти неприятельских.

Теперь и неприятельские снаряды стали ложишься в непосредственном соседстве с „Орегоном“ и другими нашими дредноутами. Наши орудия усилили обстрел. Неприятель добился нескольких попаданий, и адмирал Кеннеди отдал распоряжение немного изменить курс с тем, чтобы изменить дистанцию, отделявшую вас от неприятеля. Но неприятель, превосходивший нас скоростью, вскоре снова сумел приблизиться и сократить расстояние между обеими эскадрами. Незадолго до восьми часов один из неприятельских снарядов попал в башню дредноута „Оклахома“ и причинишь большие разрушения.

Дредноут лишился способности маневрировать и на всех парах понесся навстречу неприятельскому флоту, вырвавшись из линии расположения нашего флота.

Когда этот безумный маневр, явившийся следствием повреждения рулевого механизма, был замечен неприятелем, на „Оклахоме“ был сосредоточен огонь двенадцати дредноутов, и вскоре с нашим дредноутом было покончено.

Раздался оглушительный взрыв, и „Оклахома“ стала погружаться в воду.

Теперь адмирал Кеннеди выслал вперед флотилию истребителей, создавших перед нашими флотом дымовую завесу. Под ее прикрытием наш флот резко повернул направо, и колонна наших дредноутов свернулась.

Неприятель превосходил нас силою своей артиллерии и быстротой хода – нашему флоту было не под силу принять бой на таком большом участке. Закончив маневр, адмирал снова приказал флоту сделать поворот в девяносто градусов, и флот взял прежний курс.

Наступил полдень. Бой продолжали развертываться в северном направлении, и теперь американская колонна, была примерно в шестидесяти пяти километрах от побережья Кубы.

Красный флот находился севернее нашего флота и преграждал путь к Кубе. Расстояние между обоими флотами сократилось, и я получил возможность наблюдать в бинокль за всеми перипетиями боя.

Теперь настал момент, когда неприятельскому флоту должен был быть нанесешь второй удар. Дивизион подводных лодок под командой вице-адмирала Томаса бросился с севера в атаку на неприятельский флот и после того, как неприятельский флот перестроился и повернул на север, в бой был брошен второй авиационный отряд американцев. Свежие авиационные силы американцев прибыли с полей Кубы, с Сант-Яго и Гуатано-Бай. Затем американский флот с ужасающей силой сосредоточил орудийный огонь на первом дредноуте колонны красного флота …

– Еще один! – вскричал Рессель. – Еще один потоплен. Это „Мальборо“. Мы подбили еще несколько судов. Взгляните на левый фланг – там один дредноут лишен способности маневрировать. Это „Энр“ – с ним покончено. А тот, что в огне – „Королева Елизавета“.

Но этим не ограничивалось число неприятельских судов, вышедших из боя. Наши орудия подбили еще один дредноут.

Славно коршуны, витали ваши гидропланы над неприятельскими судами, довершая разрушение и осыпая их бомбами.

К часу дня адмирал Брикстон в результате совместного нападения наших воздушных сил, флота и подводных лодок, потерял шесть крупных боевых единиц.

Наши гидропланы опустили дымовую завесу, под прикрытием которой адмирал Кеннеди прервал столь славно разыгравшееся для нас сражение и взял прежний курс.

Теперь соотношение осовныхк боевых единиц обоих флотов составляло девятнадцать к четырнадцати, причем наш перевес в воздухе не возбуждал сомнений, так как теперь наши силы почти уравнялись. Адмирал Кеннеди оказался в состоянии возобновить артиллерийскую дуэль, и оба флота возобновили обстрел на расстоянии двадцати с небольшим километров.

Мы превосходили неприятеля качестом нашей воздушной разведки, и Рессель беспрестанно уверял меня, что наш орудийный огонь оказывается более успешным, чем неприятельский.

– Господи, что это за сражение? – вскричал и он. – Вы заметили последние попадания? Еще две неприятельские посудины потоплены – бывший немецкий корабль „Фон Тирпиц“ и японское судно „Мутсу“. Собственно, оба этих судна входили в составь крейсерской эскадры, но Брикстону пришлось их вызвать на помощь.

Вскоре однако радость Ресселя была омрачена. Американский флот потерпел второй тяжелый урон за этот день.

Сосредоточенный огонь неприятельских орудий вывел из строя наш дредноут „Невада“, и, несмотря на то, что наши истребители попытались вывести его из зоны боя и укрыть за дымовой завесой, неприятельское аэропланы и подводные лодки довершили свое делю и потопили дредноут.

Несмотря на то, что скорость обоих флотов, в результате артиллерийской дуэли, снизилась, красный флот приблизился к нашей колонне настолько, что адмирал Кеннеди, во избежание того, чтобы наша колонна была разрезана надвое, отдал приказ переменить курс и пошел на юг.

Убежденный в перевесе нашей артиллерии, адмирал отдал приказ возобновить артиллерийскую дуэль. Близился вечер – бой беспрерывно шел с рассвета. В результате маневров нашего флота, солнце снова садилось у наших капониров за спиной.

Теперь тринадцати американским единицам противостояли семнадцать неприятельских единиц. Следующий час довершил уничтожите остатков неприятельского воздушного флота. Наши летчики сосредоточили все свои силы на неприятельском воздушном флоте, и вскоре остатки его были разгромлены.

Бинней, наблюдавший за боем в обществе одного из офицеров авиации, находившихся на „Орегоне“, возбужденно крикнул мне:

– Наконец-то у меня имеется аэроплан, вооруженный пулеметом! Капитан Рессель, идите сюда – мы сейчас полетим.

Через пять минут мы были в бронированной каюте аэроплана и взмыли в высь. Прежде чем нам удалось достичь желательной высоты, нам пришлось вступить в бой с японским летчиком, и Бинней сбил его.

Достигнув высоты пятисот метров, мы стали наблюдать за последней фазой этого решающего морского сражения. Теперь красный флота Находился на расстоянии пятнадцати километров от западной оконечности острова Гаити.

Американский флот расположился в пятнадцати километрах на юго-восток от маленького островка Навасса Исланд. К стыду своему, я должен признаться, что только тогда я узнал о том, что этот островок принадлежал Соединенным Штатам.

Таково было расположение обоих флотов, когда адмирал Кеннеди приступил к осуществлению своего решающего замысла. Новая группа подводных лодок атаковала теснимый неприятельский флот с восточного фланга, и одновременно в бой ринулись свежие воздушные силы, спрятанные на острове Гаити.

И снова воздушные и морские силы своими согласованными действиями нанесли противнику жестокий урон. В то время, как красный флот маневрировал, чтобы избегнуть минной атаки, наши аэропланы снизились и открыли бомбардировку. Поддерживая воздушную и подводную атаку, наши орудия развили ураганный огонь извергая на неприятельский флот огромные массы металла и взрывчатых веществ.

Рессель, не отходивший от меня ни на шаг, безостановочно продолжал говорить:

– „Бенбоу“ выведен из боя. В прошлом, это – флагманский корабль великобританской эскадры линейных кораблей. Рядом с ним „Ревенг“. Посудина со сбитыми мачтами не что иное, как „Сомма“ – флагманский корабль французского флота. Тот, что тонет, – „Юлий Цезарь“ из итальянского флота. Там на горизонте сейчас взлетит на воздух „Нагато“, а рядом, охваченный огнем „Того“. Оба принадлежали в восьмому японскому дивизиону. Некогда они были гордостью японского императорского флота. Мне кажется, что „Нагато“ был флагманским кораблем адмирала Ото, которому Брикстон передал командование крейсерской эскадрой.

Вот каков был успех, достигнутый адмиралом Кеннеди в этом сражении. Потери, понесенные неприятельскими крейсерскими эскадрами и дивизионами более мелких единиц были еще многочисленнее. Остатки потрепанного красного флота направились на юг, пытаясь найти спасение в бегстве. Но Кеннеди не собирался закончить сражение. Теперь у нас было тринадцать линейных кораблей против неприятельских одиннадцати, и мы находились в перевесе.

Кеннеди приблизился со своим флотом к колонне неприятельских дредноутов, и в сумерках началась последняя артиллерийская дуэль.

На наше счастье, северо-восточный ветер отгонял в сторону облака дыма, что давало нам возможность беспрепятственно наблюдать за всеми стадиями сражения, развернувшегося в ряд единоборств отдельных дредноутов. Как нам удалось установить, адмирал Брикстон дал со своего флагманского дредноута „Нельсон“, понесшего большие повреждения, приказ к отступлению, поручив подводным лодкам и истребителям прикрыть его.

В первый час преследования наш флот натолкнулся на флотилию неприятельских подводных лодок, вынырнувших с юга. Позднее их появление было совершенно необъяснимо, и мы стали испытывать опасения, что в последнее мгновение победа может быть вырвана из наших рук.

Два больших наших дредноута – „Идаго“ под флагом контр-адмирала Атвуда и „Западная Виргиния“ – были потоплены. К счастью, остальным судам удалось подобрать часть команды тонущих кораблей. Эта потеря омрачила торжество нашего флота.

Адмирал Кеннеди собрал свои боевые силы и повел их в погоню за отступавшим флотом Брикстона.

Бинней опустился рядом с „Орегоном“, и нас подняли на борт.

Я едва успевал выхватывать из пишущей машины листки со своими сообщениями. – Бинней тут же подхватывал их и несся к радиоаппарату передавать их дальше. Беспрерывное возбуждение и большое количество поглощенного во время работы кофе сказалось на моих нервах, и я, совершенно обессилев, упал в кресло и забылся. Продвинувшиеся далеко вперед армии Красного Наполеона все еще попирали американскую территорию, но флот Карахана, обеспечивавший ему владычество над морями, был уничтожен. Близился рассвет – рассвет, несший нам победу.

– Господи, ну и сообщение! – кричал Бинней. – Надеюсь, радиостанция передаст его дальше. Я готов отдать все лишь бы быть с Марго в мгновение, когда она узнает о том, что произошло. Господи, что-то будет?

Я был настолько обессилен, что не был в состоянии удостоить его ответом. Я не мог думать, я испытал лишь одно желание – спать, спать, спать.

14

Морское сражение в проливе Уиндворта было самым значительным событием этого исторического 1936 года.

Многочисленные армии Красного Наполеона, (четыре миллиона людей, находившихся на западном фронте, два миллиона в Вашингтоне, Орегоне и Британской Колумбии и два миллиона на мексиканском фронте и в Панаме – были переброшены к нам морским путем.

Уничтожение неприятельского флота открывало нашему флоту, до сих пор запертому в Мексиканском заливе, свободу действий. Наши уцелевшие дредноуты, крейсера-истребители и подводные лодки получили возможность свободно маневрировать в море. Отныне мы властвовали над морями и могли прервать важнейшие коммуникационные линии Карахана, нуждавшегося в беспрестанном подвозе свежих сил и припасов из Европы.

После того, как американскому флоту удалось довершить разгром сил адмирала Брикстона, наши суда блокировали порты Карахана в Атлантическом и Тихом океане. „Бермуда“ и „Тринидад“, после утраты флота, сдались были превращены в американские морские базы.

Наш флот направился к берегами Европы и Америки и произвел перед портами материков, захваченных Караханом, внушительные демонстрации. Эти демонстрации, свидетельствовавшие о том, что не все, враждебные Карахану народы сломлены, послужили сигналом к ряду действий, повлекших за собой развал огромного политического и административного механизма, созданного Караханом на развалинах покоренных им государств.

1934 и 1933 годы ознаменовались невероятным напряжением всех сил, подпавших под власть Карахана. Его победы доставались покоренным им странам дорогой ценой. Подавляющее большинство флота всего мира было реквизировано для нужд его армии и служило для переброски его войск в Америку. Это обстоятельство нанесло большой ущерб морской торговле всех стран. Особенно сильно это сказалось на снабжении населения теми предметами потребления, которые одновременно являлись предметами потребления бесчисленных армий Карахана. Кое-где жестокие лишения, чудовищные налоги и реквизиции вызвали недовольство, выразившееся в открытом возмущении, что свидетельствовало о том, что дух в покоренных странах ныне далеко не тот, каким он был в начале эры Карахана.

Упорное сопротивление Америки, противоречившее обещанию Карахана сломить Соединенные Штаты в течение одного года, и гибель его морских сил вызвали большое смятение в тылу.

Несколько иное настроение царило в его армиях. Там, среди его чернокожих я желтых частей, равно как и среди коммунистически-настроенных белых частей, распределялись летучки, отпечатанные на множестве различных языков.

Они гласили:

„Товарищи, мы находимся в чужой стране, оторванные от наших семей и нашей родины. Морское сообщение в нашем тылу прервано. Перед нами белые капиталистические армии, задавшиеся целью добиться нашего уничтожения. Океан больше не принадлежит нам. Для нас существует лишь один исход: сломить преграждающий нам дальнейшее продвижение вперед противника и захватить всю страну.

Еще одно последнее решительное напряжение, и мы увенчаем наше дело победой!“

Дух американских армий воспрянул. Ценой большого напряжения тылу удалось добиться новых результатов, отныне рекордных, на промышленном фронте. Бывший президент Гувер сумел добиться результатов, которые явились для всех полной неожиданностью. Все это было достигнуто, потому что отныне наша промышленность была децентрализована, что давало возможность каждому приложить максимум усилий и одновременно делало ее неуязвимой для налетов неприятельских воздушных сил.

Теперь наши фронтовые войска уже более не являлись скоплением необученных и скверно подготовленных новобранцев. Два года тяжелой борьбы, стоившие американским армиям двух миллионов человеческих жизней, оказались для наших солдат отличнейшей школой. Теперь у нас под ружьем находилось девять миллионов человек, – из этого количества пять миллионов было на южно-английском фронте, простиравшемся от озера Эри, Альбани на запад к Гудзону и Нью-Йорку.

Наши войска больше не испытывали недостатка в боевых припасах и в снаряжении – наша величайшая армия была снабжена в достаточной степени всем необходимым, а теперь к ней присоединилась и поддержка наших численно возросших воздушных сил.

Американской воздушный флот, так славно поработавший во время решающего морского сражения, в день разгрома флота Карахана в Карибском море, вылетел на север. Наши летчики и аэропланы пополнили убыль, происшедшую за время сражения.

Отныне мы владели морями, – теперь оставалось лишь решить в бою, кому владеть воздушными сферами. В первой половине марта обе армии ожесточенно готовились к началу весенней кампании.

Американский воздушный флот приступил к активными операциям 17 марта. Целью нашей атаки, был Бостон, бывший не только важным стратегическим центром и местом нахождения Карахана и его штаба, но одновременно и значительнейшей базой неприятельского воздушного флота.

Операциями нашего воздушного флота, руководил лично адмирал Рамзай. Флагманским кораблем воздушного флота был очень быстроходный и легкий наблюдательный аэроплан.

Красным воздушным флотом, состоявшим из 7000 аэропланов, командовал красный адмирал Де Лонг.

Наш воздушный флот состоял из четырехсот эскадр, – в каждой эскадре было восемнадцать аэропланов. Итого, наш флот насчитывал 7200 аэропланов. Эта огромнейшая армада была размещена на аэродромах Мэриленда, Делавэра, Нью-Джерси, Пенсильвании и Нью-Йорка.

17 марта вскоре после захода солнца, все это огромное количество аэропланов сосредоточилось в районе Филадельфии. Наши воздушные силы направились к морю, и, исчезнув из виду, взяли курс на северо-восток.

Несколькими часами позднее наш флот неожиданно появился над Бостоном. Он летел с Атлантического океана. И снова на землю низринулся ураганный ливень, несший смерть и разрушение. Неприятельские зенитные орудия открыли ожесточенную пальбу, но никто из неприятельских летчиков не рискнул вступить в бой с нашими силами. Высланная адмиралом Рамзаем воздушная разведка сообщила, что окрестные аэродромы покинуты неприятелем и что поблизости не видно ни одного неприятельского аэроплана. Это странное исчезновение неприятельских воздушных сил разъяснилось в час дня, когда адмиралом Рамзаем было получено следующее сообщение но радио:

„Подавляющие силы неприятельского воздушного флота в количестве нескольких тысяч аэропланов над Буффало Точка Промышленная часть города уничтожена Точка Ниагарская силовая станица разрушена Точка Зенитные батареи приведены в бездействие Точка“

Рамзай тут же отдал по радио приказ командирам своих воздушных отрядов, и наш флот понесся на запад к штату Массачусетс. Примерно в то же время неприятельский воздушный флот, довершив свое разрушительное дело над Буффало, взял курс та восток и направился в обратный путь.

Около четырех часов дня оба воздушных флота встретились. Встреча произошла в районе Альбани в штате Нью-Йорк. У обоих воздушных флотов были очень ограниченные запасы боевого снаряжения. Неприятельский флот не успел их возобновить после налета на Буффало, а. наш флот, пролетая над Массачусетсом, по приказу адмирала, выбросил вое лишнее для того, чтобы облегчить полет.

У большинства аэропланов обоих флотов резервуары были пусты. Позади был беспрерывный десятичасовой полет. Особенно далеко от своих операционных баз, находившихся в Бостоне, забрались красные летчики. Внизу под нами тысячи людей с трепетом следили за исходом воздушного боя. Множество машин было сбито большинство из них было объято пламенем. Приказ Рамзая гласил: сражаться до последнего патрона и до последней капли бензина. Воздушный бой развернулся на огромном протяжении и на различной высоте – некоторые из воздушных судов забрались на высоту семи тысяч метров.

Вскоре после пяти часов дня американцам пришел на помощь холодный восточный ветер, и постепенно линия воздушного боя стала отходить на запад. Некоторые из аэропланов, за отсутствием бензина, принуждены были снизиться. Теперь бой шел над расположением американских войск, что несомненно составляло для Рамзая некоторое преимущество. Наш воздушный флот находился вы северном и восточном направлении от неприятельского флота. По мере того, как бой переносился на восток, наступали сумерки.

Обе стороны начали снижаться. Сотни аэропланов, вынужденных снизишься в темноте, погибли. Неприятельские летчики, оказавшиеся вынужденными снизиться в районе нашего расположения, тут же были захвачены в плен нашими солдатами или гражданами. Некоторые из летчиков попытались избегнуть этой участи и спрятаться. Так, одному из желтых летчиков, спустившихся в районе Куперстоуна удалось застрелить какого-то автомобилиста, пополнить запас бензина и снова подняться.

Воздушный бой не дали определенного результата, но вое же америкцам удалось достичь некоторых результатов. Две трети неприятельского воздушного флота были сбиты или вынуждены спустишься на американской территории. Мы потеряли в этом бою около двух тысяч машин.

Благодаря этому бою нам удалось первого апреля 1936 года перейти в решительное наступление, имея на своей стороне подавляющий перевес воздушных сил.

Нашему наступлению предшествовал сокрушительный артиллерийский огонь на всем протяжении фронта от канала Эри до Гаарлема.

После двухдневной артиллерийской подготовки наша пехота прорвала проволочные заграждения в районе Альбани, и уже первый день боя принес нам результаты. После ожесточенных рукопашных боев нам удалюсь вытеснить неприятеля из Уитерфорда и Трои.

В этих боях сказались и преимущества наших новых Рикенбекеровских танков, развивавших значительно большую скорость, чем неприятельские танки Фоксхолля.

Танки уничтожали проволочные заграждения и сметали неприятеля, пытавшегося приостановить их продвижение вперед. Эти машины, благодаря своей быстроте и подвижности, оказались решающей силой боя.

Наша пехота занимала одну линию окопов за другой. Ее наступление подготовленое танками, поддерживалось низко летящими аэропланами.

Первая неделя наступления нанесла американскими войскам большой ущерб, убыль в составе была очень велика, но достигнутые, несмотря на ожесточенное сопротивление, успехи оправдывали эту убыль. В течение недели нашем войскам удалюсь продвинуться на сорок километров, и теперь линия фронта достигла границы Нью-Йорка и Массачусетса. Ряд городков и поселений попали в наши руки.

Попытка Карахана перейти в контрнаступление на левом фланге потерпела неудачу – наши воздушные силы нанесли противнику большой урон.

Бинней и я ежедневно наблюдали за развертывающимися боями летая на разведку. Нашей базой стал теперь Альбани, находившийся отныне в силу продвижения наших частей вне досягаемости орудий неприятеля. Из Альбани я посылал свои сообщения, и наш аэроплан по-прежнему был украшен отличительными инициалами на зеленом поле. Но теперь мы не были безоружными. На нашем аэроплане спереди имелась два пулемета, а, сзади – третий пулемет, которым управлял я. В крайнем случае наш аппарат мог поднять четырех пассажиров.

15 апреля армия генерала Меллена, при помощи танков, проложила себе путь к Гринфильду в Коннектикуту, и этим закончилась стадия нашего наступления, наименованная историками „Битва в Беркшайрских горах“.

Карахан оказал на линии реки Коннектикут ожесточенное сопротивление.

Генерал Зубров, командовавший неприятельскими силами на этом участке фронта, был отстранен от должности и казнен. Отныне командование на этом участке перенял лично Карахан, перенесший свою ставку в Уорчестер.

Но американский паровой молот, приведенный в движение, невозможно было остановить. Наши силы продолжали наступать и, прорвав неприятельские линии у Коннектикута, продвинулись настолько в этот прорыв, что под огнем наших сил неприятель принужден был очистить некоторые опорные пункты.

Наш перевес в воздухе теперь был неоспорим. Денно и нощно в воздухе шли ожесточенные бои – наша воздушная разведка непрерывно корректировала работу нашей артиллерии. неприятельская артиллерия, лишенная поддержки в воздухе, стала сдавать.

И тогда наступило начало конца – отступление красных на южном участке фронта. Желтые войска, удерживавшие позиции против разрушенного острова Мангатанн на реке Гаарлем, начали отступление. На первых порах отступление проводилось планомерно и прикрывалось арьергардными боями, – но после того нашим войскам удалось переправиться через реку Гудзон и войти в соприкосновение с противником, отступление которого начало принимать характер беспорядочного бегства. Все более и более людей отбивалось от неприятельских частей и сдавалось в плен. Дороги на Гарфорт, Нью-Гафен и Фолль-Ривер были забиты беглецами. Сотни тысяч солдат неприятельской армии. пытались при помощи различных транспортных средств попасть в Бостон, прежде чем войска генерала Меллена займут фланговым движением город. Сопротивление красных войск было сломлено, и оно превратилось в бегство. Пятидесятитысячный отряд, занимавший Лонг-Исланд, сдался без сопротивления. Застрявшие на забитых дорогах и лишенные возможности продвинуться в какую бы то ни было сторону, неприятельские отряды несли отчаянные потери, подвергаясь обстрелу наших летчиков. В конце концов, они принуждены были сдаться, просигнализировав об этом при помощи больших белых плит, которыми они выложили на земле слова: „Мы сдаемся“.

Наши войска заняли Уорчестер, затем Фичбург – разгром начался.

В разгар этих сенсационных событий я получил из Бостона шифрованную радиограмму. Уайт Додж сообщал мне, что Марго Дениссон в условленный час не явилась на свидание к Скале Омаров.

Его подводная лодка крейсировала вдоль берега в течение трех ночей подряд, но Марго на условленном месте не оказалось. Уайт опасался, что произошла какая-нибудь беда, воспрепятствовавшая ей прийти на берег. Я посоветовался со Спидом, и мы приняли быстрое решение.

– Я могу спуститься недалеко от Грейстона, – предложил Бинней. – Я знаю там поблизости небольшую лужайку, расположенную в укромном месте и невидимую с дороги.

За час до рассвета мы покинули Альбани и полетели на восток.

Если этот желтый дьявол осмелится коснуться Марго, я вырву ему печенку, – кричал Спид.

Меня беспокоила не только мысль о Карахане. Я с ужасом думал о диких ордах, отступавших на север и утративших свою прежнюю дисциплину. Вне зависимости от исхода боя, будь победа или поражение белые женщины всегда были желанной добычей для войск Красного Наполеона.

Во время полета я прочистил и привел в порядок наше оружие. Мы отлично сознавали, какой мы подвергались опасности и какая нас ожидала участь, если бы мы были захвачены в плен в тылу неприятельского расположения, но игра стоила свеч. Во мне продолжало жить убеждение, что нам удастся похитить Марго из Грейстона и вместе с ней спастись бегством на аэроплане.

Пролетая над Бостоном, мы видели, что улицы забиты охваченными ужасом человеческими массами. Приближаясь к берегу, я вспомнил о том, что недалеко от него должна была стацонировать подводная лодка Доджа и мысленно разделил его опасения за судьбу любимой девушки.

За Салемом Бинней снизил аппарат, и мы полетели над столь знакомой нам дорогой.

– Она должно быть находится там, – сказал Бинней, указывая на дымок, видневшийся вдали. Менее чем через минуту мы были уже над этим пунктом.

– Вот сторожка привратника, – воскликнул я. – Но куда девался дом? – и действительно, к вящему своему удивлению я увидел под собой груду дымящихся развалин, обуглившихся стен и черные зияющие отверстия окон.

– Он скрылся, – вскричал Бинней, кружась над развалинами, некогда бывшими домом, в котором Карахан содержал в плену свою жену и английскую девушку, смелости которой мы в значительной мере были обязаны нашими успехами на фронте.

Бинней выругался.

– Какой негодяй! Сжег дом!.. Но куда девалась Марго? Мы должны спуститься и поискать ее!

– Это не имеет смысла, – сказал я, – здесь все разрушено. А если она осталась в доме, то теперь слишком поздно искать ее. У нас одна надежда – мы должны во что бы то ни стало отыскать Карахана. Это обстоятельство, что он разрушил Грейстон, свидетельствует о том, что он собрался бежать. Но куда он скрылся?

– У него имеется только одна возможность, – сказал Бинней. – Суша запружена его разбитой армией, воздух в нашем распоряжении, – он мог бежать лишь морским путем.

– Господи, какие мы идиоты! – вырвалось у меня. – Он бежал не морским путем, а подводным. Мы совершенно упустили из виду „Звезду Азии“. Совершенно верно. Мы забыли о его большой подводной лодке. Марго мне в свое время рассказала о ней. Эта лодка всегда стояла в маленькой бухте Манчестера. Бухта находится в пятнадцати километрах отсюда. Мы должны немедленно же отправиться туда. В этом последний наш шанс.

Мы понеслись с предельной скоростью к названному пункту, а я продолжал вспоминать некоторые детали, сообщенные мне Марго об этой подводной яхте красного диктатора. Я спросил ее, почему Додж Уайт своевременно не уничтожил эту лодку, но она ответила мне, что Додж Уайт намеренно не предпринимал ничего в районе Грейстона, чтобы не возбудить подозрений Карахана и не навлечь его внимания на лодку, крейсировавшую в береговых водах.

Уайт опасался всего, что могло в какой-нибудь мере ухудшить положение Марго.

– Нам не везет, – воскликнул Спид, – мы находимся над бухтой и воды ее чисты. Лодка ушла отсюда.

– Полетим назад по направлению к Лонг-Исланду, – дадим знать нашим дозорным судам, – предложил я.

– Слишком поздно, – печально заметил Спид. – Должно быть, в настоящее время он уже находится на пути в Галифакс. Но он не останется под водой – он захочет выиграть время и вынырнет на поверхность воды. Быть может, нам удалось бы обнаружить его местонахождение – в этом кроется наша последняя возможность, и я не хочу оставить ее неиспользованной.

Я согласился с ним, но напомнил ему, что мы вот уже несколько часов находимся в пути, и что, должно быть, наши запасы бензина. в изрядной степени иссякли. В ответ на мое замечание Спид пожал плечами. Мне показалось, что я понял обуревавшие его чувства. Какой во всем этом был смысл, если ему суждено было навеки утратить любимую девушку?

Мы полетели на север, внимательно осматривая водную поверхность. Увы, мы не обнаружили ни „Звезды Азии“, ни какого-нибудь иного судна. Вдали, в районе, где крейсировала американская эскадра, – вряд ли смог бы он оказаться. Я надеялся, что если не суждено будет снизиться, то какая-нибудь из наших подводных лодок, – быть может подводная лодка Уайта Доджа, – подберет нас.

– Там вдали как будто бы виднеется рыбачья лодка, – вырвалось у Спида.

И действительно, в указанном им направлении я увидел маленькое пятно, походившее на рыбачью лодку.

– Это лодка, – сказал я, – я теперь ее разглядел. Должно быть, это спасательная лодка, смытая волной с палубы, или оторвавшаяся от пристани.

– Кто-то в ней находится, – продолжал Спид. – Мы спустимся и выясним, что там происходит. Быть может, те, что в лодке, видели „Звезду Азии“.

Мы летели теперь над самой водой. В бинокль я разглядел, что в лодке находилась какая-то женщина. Женщина заметила нас и стала махать нам платком. Всего лишь какие-нибудь десять метров отделяли нас от нее, и мы узнали ее. Это была Лин Карахан.

– Где Марго? – крикнул Спид, выключив мотор.

Я схватил Лин и втащил ее к нам.

– В подводной лодке, – прошептала Она. – В „Звезде Азии“. Он взял ее с собой. Меня он высадил в лодку.

– Как давно это произошло?

– Приблизительно час тому назад.

– Куда плывут они?

– Я не знаю. Должно быть на Галифакс, чтобы пополнить там запасы бензина, и потом в Англию.

– Мы должны быть очень бдительными, – сказал Спид, снова включая мотор. – Теперь мы напали на верный след. И если нам хватит бензину, то мы догоним их. – Потом он спросил Лин: – Он ее… он… что-нибудь позволил себе по отношению к ней?

– Нет, Спид. По крайней мере, пока я была с ними. Но он вне себя от ярости. Я никогда еще не видела его в таком состоянии. Он приписывает свое поражение измене.

И Лин рассказала мне, что Карахан под вечер прибыл с несколькими офицерами своего штаба в Грейстон. Он принудил Марго и ее занять места в его автомобилях, удалил всех из дому и затем взорвал дом на воздух. Как Спид и предполагал, он поехал в Манчестер, пересел с женщинами и полковником Бойером на „Звезду Азии“ и вышел в море.

– Он боится блокады, – пояснил мне Лин, – и плывет под водой. Но два или три раза он подымался на поверхность воды, чтобы произвести наблюдения. В последний раз он оторвал меня от Марго и заставил подняться на мостик лодки. Меня посадили в маленькую лодку и покинули.

Когда подводная лодка отошла от моей лодки, он крикнул мне:

– Ступай обратно и скажи своим сородичам, что я скоро вернусь, и тогда владычеству белых настанет конец.

Мы неслись с предельной быстротой. Спид внимательно осматривал расстилавшуюся под нами водную гладь, а я не сводил глаз с горизонта. Лин сидела спиной к носу аэроплана и безучастно смотрела вдаль.

Неожиданно она сказала:

– Я увидела облачко дыма.

Я повернулся и крикнул Спиду:

– Скорее переменить курс! Я не знаю, что там, но во всяком случае нам следует выяснить, что там происходит.

– Это подводная лодка, – пояснил Спид. – Но не „Звезда Азии“. Я бы отличил ее по надводной части. Эта лодка американской постройки. Должно быть, из нашего класса „В“. Но куда они стреляют? Я не вижу их цели.

– Я вижу, вижу… – вскричал я. – Там вдали виднеется вторая подводная лодка. Она находится примерно на расстоянии километра. Лин, взгляните в бинокль! Вы ее не узнаете?

Лин поднесла к глазам бинокль.

– Я ничего не вижу… нет, нет, теперь я вижу…

Но я право не знаю… да, да, это „Звезда Азии“. Это Карахан.

Спид услышал ее слова, и мы понеслись к лодкам. Он снизил аппарат, и наш аэроплан заскользил в воздухе. Теперь я разглядел в бинокль, что обе подводных лодки обменивались выстрелами из установленных на их башенках орудиях. Это был своеобразный бой.

Обе лодки, или хотя бы одна из них, была настолько повреждена, что не могла погрузиться в воду. В противном случае она не приняла бы этого странного боя. Наш аэроплан несся с неимоверной скоростью.

– Медленнее, Спид, – крикнул я, – плоскости не выдержат! – Но он не обратил внимания на мое предостережение, и я, затаив дыхание, почувствовал, что мы коснулись воды. Наш аэроплан опустился на воду как раз между обеими лодками.

– Что вы делаете, Спид? – закричал я. – Мы очутимся между двух огней.

Не успел я договорить, как на американской подводной лодке прогремел выстрел. Наш снаряд сбил орудие на башенке „Сердца Азии“. Я взглянул на наших моряков, так отлично пристрелявшихся к неприятелю, и заметил, что они собирались продолжать обстрел. Более всего меня порадовала белая надпись на башенке нашей лодки „В-4“. Это была лодка Уайта Доджа.

– Это Уайт Додж! – крикнул я.

– Он убьет Марго, если будет продолжать обстрел, – ответил Спид, несясь навстречу жерлу пушки.

Мы увидели, как орудийная прислуга зарядила орудие. Кто-то в синем мундире оторвал от глаз бинокль и досадливо махнул рукой, чтобы мы очистили поле действия. Я узнал Доджа.

– Ради Бога, прекратите стрельбу, – проревел Спид, прикрывая плоскостями своего аэроплана неприятельскую подводную лодку.

– Вы потопите лодку! – крикнул я. – Там находится Карахан.

– Надеюсь, мне удастся потопить его, – донеслось в ответ. – Убирайтесь с дороги! – и обратившись к своим канонирам, он добавил:

– Вы должны попасть в корпус лодки. Бросьте бить по башне. Мы должны потопить ее.

– Идиот, да ведь с ним в лодке находится Марго! – вопил я. – Вы убьете ее.

– Прекратить огонь! – скомандовал Уайт Додж, внезапно побледнев. – Господи, мы уже дважды попали в них. Она лишена способности передвигаться, и орудие ее сбито. Будем надеяться, она не утонет.

И он озабоченно стал разглядывать неприятельскую лодку в бинокль. Я последовал его примеру и увидел, что из носовой части лодки поднялось облако дыма, заволокшее лодку.

– Она горит, – крикнул кто-то из матросов.

– Не отходить от орудия! – скомандовал Додж. – Это что-то другое. Это не пожар, а дымовая бомба. Он что-то хочет предпринять.

– Примите на борт Лин. Мы посмотрим, что там происходит, – крикнул я и помог Лин перейти на подводную лодку.

В то же мгновение что-то взметнулось над облаком и взмыло вверх.

– Это аэроплан, – крикнул Бинней. – Он думает, что ему удастся удрать от нас. Но он принадлежит мне! – и содрогаясь всем корпусом, наш аэроплан бросился в погоню за аэропланом неприятеля.

Спид поднялся быстрее, чем его противник, и вскоре мы очутились над ним. Мы приближались к неприятельскому аэроплану, и я заметил, что Спид готовится к бою.

Вскоре наш аэроплан настолько приблизился к неприятельскому, что я смог разглядеть, что у всех трех пассажиров аэроплана на спины были надеты парашюты.

Порой неприятельский летчик боязливо оглядывался и стремительно менял курс, пытаясь уйти от нашего преследования. Потом я заметил, что находившийся на корме аэроплана пулемет направился на нас – расстояние, разделявшее оба аэроплана, было слишком велико для того, чтобы обстрел мог дать какие-нибудь результаты.

Завидев склонившееся над пулеметом желтое лицо, я понял, что то был Карахан.

– Готовься! – крикнул Спид. – Начинаем!

И Спид круто повернул машину носом вниз и навел на неприятеля пулеметы. Его пальцы легли на затворы орудий.

Карахан открыл обстрел первый. Град пуль пронизал деревянный кузов нашего гидроплана, – я увидел, как Марго, занимавшая второе сидение в неприятельском аэроплане, повернулась к нам.

– Господи, я чуть не застрелил ее, – прошептал Спид и поспешил вывести наш аэроплан из пределов досягаемости карахановских пулеметов.

– Теперь я не смогу осмелиться стрелять по его аэроплану. Я боюсь убить ее. Господи, какое все это свинство!

Карахан заметил, что мы неожиданно прекратили нападение, и догадался, что было причиной нашей внезапной перемены тактики.

Мы продолжали кружить спиралями над его аппаратом. Спид пытался уйти от огня карахановских пулеметов, не осмеливаясь ответить на его обстрел.

И тогда произошло нечто неожиданное: девушка, научившаяся под руководством Спида летать, приступила к действиям.

Карахан был поглощен пулеметом. Спереди пилот целиком ушел в управление машиной. Девушка улучила мгновение и, вскочив на сидение, ринулась через борт. Через мгновение над нею расправился парашют, и она медленно стала опускаться к воде.

– Вот молодец! – гордо вырвалось у Спида, и он непроизвольно переменил курс, последовав вниз за парашютом.

Карахан нас более не интересовал. Мы хотели во что бы то ни стало спасти девушку.

И тогда произошло нечто ужасное. Аэроплан Карахана также сменил курс, и дуло пулемета направилось на кусок шелка, на котором повисла жизнь Марго.

– Господи! – прорычал Бинней и направил свой аэроплан на аэроплан противника. Теперь заговорили его пулеметы, и неприятельский аэроплан пронизал град пуль. Аэроплан дрогнул и полетел вниз. Карахан тщетно пытался освободиться из пулеметной ленты, в которой он запутался в момент сильного толчка.

Несколькими минутами спустя мы спустились на воду рядом с Марго и втащили ее к нам. Она была бледна, но невредима. Спид заключил ее в свои объятия.

Затем мы полетели к останкам красного аэроплана. Аэроплан беспомощно покачивался на воде. На переднем сидении виднелось бездыханное тело пилота. Карахан неподвижно поник на своем сиденье. При падении он ударился о пулемет и голова его была окровавлена.

– Он жив еще, – крикнул я, спрыснув его лицо водою.

Когда Карахан пришел в себя, мы перетащили его в свою машину. Я посадил его рядом с собой, и Спид снова поднялся на воздух. Вскоре мы увидели вдали „Звезду Азии“, на которой теперь развевалось звездное знамя, и нашу подводную лодку „В 4“.

Американские матросы помогли нам перейти на борт захваченной подводной лодки. Когда Додж увидел Карахана, он шепнул мне, что Лин заболела, и что ее пришлось уложить в постель.

Увидев, что Спид обнимает Марго, он побледнел и прерывающимся голосом спросил:

– Что это значит?…

И прежде чем ему дали ответ, он направился к счастливому сопернику и протянул ему руку:

– Вы выиграли, Спид. Мне остается лишь пожелать вам счастья.

Неожиданно мы услышали громкие возгласы и ура. Оглянувшись мы увидели, что команда развесила разноцветные флажки. К нам приблизился один из офицеров и сказал:

– Война окончена. Мы только что получили следующее сообщение по радио:

„Начальник генерального штаба Красных в Новой Англии генерал Болинов сдался точка прибыл под защитой белого флага на американские позиции точка ведет переговоры о заключении перемирия точка Карахан бежал“.

Боже, какая сенсация! Вся американская и неприятельская армии тщетно разыскивает Карахана, а я его захватил в плен!

Через несколько минут по эфиру понеслись первые слова моей радио-корреспонденции. Корреспонденция была помечена заголовком:

„На борту подводной лодки Карахана „Звезда Азии“.

Мы взяли курс на Нью-Йорк и через полчаса повстречались со сторожевыми судами нашей эскадры. Со всех сторон к нам неслись суда, – нас засыпали по радио сообщениями – радиотелеграфист не успевал принимать все то, что сообщалось нам.

Нас подняли на борт крейсера „Миннеаполис“, и всю ночь напролет я продолжал посылать свои сообщения о происшедшем. На утро мы получили предписание направиться в Норфолк. Нью-Йорк был превращен в груду развалин, и пройти в гавань было невозможно – доступ в нее был прегражден минами.

Ныне всем известно, что население Норфолка было настолько возбуждено против желтого диктатора, провозгласившего лозунг „Побеждай и плодись!“, что перевести его в город оказалось невозможным. Мы стали в порту на якорь, а Карахан был передан группе штабных офицеров под начальством генерала Смита.

В свою очередь мы перешли на дредноут „Орегон“, и красный диктатор был доставлен на Бермудские острова, где он и доживает свой век в изгнании.

Ныне все фазы, которыми завершилась война, известны любому школьнику. Все знают о последовавшей после пленения Карахана сдаче неприятельских войск в Центральной Америке и на северо-западном фронте. В Вене, Лондоне, Париже и Берлине вспыхнули контрреволюции – образованная Караханом федерация распалась и перестала существовать.

Мне нечего рассказывать о том, что Европа снова восстановила прежний порядок, образовав единое государево, названное „Соединенными Штатами Европы“. Также излишне говорить о том, что для отправки желтых полчищ из Америки на родину потребовалось восемнадцать месяцев сроку, и что для осуществления этой задачи пришлось прибегнуть к услугам всего мирового флота.

Для сотен тысяч карахановских солдат белой расы подобный исход войны оказался благом. Интенсивная колонизационная политика Америки снабдила их тем, чего они тщетно добивались всю свою жизнь, – она дала им землю. Ныне бывшие солдаты карахановской армии. – трудолюбивые колонисты и пионеры новых Штатов, вошедших в состав Соединенных Штатов. Они населяют Манитобу, Саскатчеван, Альберту ранее бывшую Канадой, Ванкувер в прошлом Британская Колумбия. Канада вошла в американскую федерацию по воле всенародного голосования, состоявшегося в ноябре 1937 года.

Политическое объединение обеих стран, после того, как Европа также объединилась в единое государство, стало насущной необходимостью.

Столицей всеамериканской федерации остался Сан-Луи, и ныне американское звездное знамя развевается от полярного круга до границы Мексики.

Прежние английские базы – Ямайка, Тринидад и Бермудские острова – более не принадлежат Европе. Британский Гондурас и три Гвианы вошли в состав южно-американских республик Гватемалы, Венесуэлы и Бразилии.

Недавно меня навестили в Нью-Йорке Марго и Бинней. Марго ныне является членом конгресса от штата Саскатчеван.

Лин после нескольких месяцев нервной горячки поправилась и уехала за своими детьми в Россию. Сейчас она вместе со своими детьми живет у своих родителей в Бостоне.

Полковник Бойер последовал за своим вождем в изгнание и живет на Бермудских островах. При составлении этой книги он был мне очень полезен рядом сведений и указаний.

Карахан болен. Теперь 1941 год, и ему минул сорок один год. Я часто гуляю с ним по острову, и порой мы выезжаем с ним на прогулку верхом. Но чаще всего мы вместе отдыхаем на террасе его дома. Перед ним обычно лежит карта Карибского моря – моря, в которое закатилась его счастливая звезда.

Я являюсь на этом острове представителем всей мировой прессы и беседую с ним от ее лица. Его отношение ко мне ни в какой степени не изменилось. Он все еще продолжает чувствовать себя диктатором мира. Его армия распущена, его флот его погиб, его воздушные силы уничтожены, его государства его более не существует, но даже годы изгнания и унижения не сломили красного Наполеона.

Для меня он всегда останется символом упрямой воли, непреклонного мужества, стальной решимости и азиатской жестокости. Он ведет обширную корреспонденцию, проходящую через цензуру генерала Смита. Цензура эта сообщает мне содержание писем, адресованных бывшему властителю мира. Ему пишут белые женщины, которым выпал на долю удел принадлежать ему – в этих письмах сообщаются ему сведения о его многочисленных детях, рожденных белыми матерями, но в жилах которых течет монгольская кровь Карахана.

– Я не менее горжусь своей желтой кожей, чем вы своей белой, – сказал он мне как-то. – Кто смеет утверждать, что гладкие волосы лучше курчавых волос, и что одна форма черепной коробки лучше другой? Вы, белые, все еще болтаете о высшей своей цивилизации. И вы забываете, что было время, когда желтые и коричневые расы дали цивилизацию, превосходившую вашу цивилизацию. Желтолицые люди строили пирамиды, изобрели порох и бумагу, заложили основание для многих наук, создали медицину, хирургию, астрономию, математику. Все это они создали еще в те времена, когда вы, белые, бродили по Европе, кутаясь в звериные шкуры и питаясь сырым мясом. Вы меня проклинаете за то, что я искал общения с белыми женщинами и провозгласил уничтожение рас. Вы меня осудили за то, что я приказал моим войскам побеждать и плодиться.

– Мне нечего оправдываться перед вами. В том, к чему я стремился, кроется будущее мира. Решительные и непреклонные мужчины существовали и до меня. Некоторым из них удалось осуществить свою цель; другим выпало на долю лишь посеять семена грядущих всходов. Мне суждено было ограничиться вторым. Есть только одно средство дляулучшения мира – это средство – сила. Моя ошибка заключалась в том, что я не сумел оказаться на море более сильным. Я горжусь своей жизнью и содеянным, я горжусь тем, что в моих жилах течет кровь Чингиз-Хана. Должно быть, мне суждено будет умереть пленником под надзором Смита, но я останусь жить в памяти людей не только как завоеватель, но и как борец за будущее человечества.

– Войны, сражения, борьба – все это этапы на пути прогресса. Войны похоронили старые предрассудки мира – национальные, религиозные, сословные и классовые преимущества. Но один предрассудок продолжает жить – это расовый предрассудок и расовые привилегии.

– Сравнительно небольшое число белых людей не может вечно порабощать своих цветных братьев. Вы, американцы, продолжаете верить в чистоту рас, вы продолжаете возносить арийство. И вы пытаетесь властвовать над миром. Вы захватываете себе лучшие страны мира. Чего ради вы устанавливаете нам, цветным расам, преграды? Я вам скажу, почему вы это делаете: вы боитесь нас, страшитесь нашей силы. В Соединенных Штатах есть лишь одна цветная раса, для которой вы не устанавливаете различий. В жилах вице-президента Кертиса течет кровь индейца. Миссис Вудро Вильсон также гордилась своим индейским происхождением. Почему вы признаете этих людей людьми, если все сводится к вопросу крови?

– Почему? Я дам вам ответ на этот вопрос. Вы не боитесь больше индейцев. Вы победили их – их племена рассеяны, воины их разоружены, их жены принадлежат вам. Вы превратили индейцев в зоологические экспонаты, заставляете их пополнять ряды фокусников, продавцов ковров, заклинателей змей. Но ваше отношение к желтым и черным совеем иное – вы их боитесь.

– Я говорю вам это потому, что я желаю, чтобы вы написали об этом. Для вашего белого слуха эти слова звучат ужасно, но я хочу, чтобы вы выслушали меня, потому что будет день и придет пора разрешить и эту задачу. Ненависть между расами должна исчезнуть.

– Заповеди вашего Господа, заветы вашей веры, законы ваших правительств, основные принципы вашей биологии – все это говорит о том, что люди всех рас принадлежат к одной семье. – И все это ложь и лицемерие. Я признаю лишь одну расу – и эта раса – человечество.

Карахану не суждено покинуть пустынный остров. Для него не наступят дни возвращения с Эльбы. Красный Наполеон не доживет до своих „ста дней“.

Он отлично знает, что на всем земном шаре живо воспоминание о понесенных потерях, о миллионах принесенных в жертву жизней и несметных богатствах, развеянных войной. Он знает, что он не сюжет рассчитывать на то, что ему когда-либо удастся снова прийти к власти.

Но он продолжает верить, что посеянные им семена недовольства дадут пышные всходы, и что придет день, когда множество людей смешанных рас, унаследовавших его кровь, отомстят за него.


Конец


Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14