Гиганты [Питер Уоттс] (fb2) читать онлайн
Книга 504340 устарела и заменена на исправленную
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Благодарности
Переводчики благодарят Кия Хана за помощь в вычитке рассказа.— AG/XN
Питер Уоттс “Гиганты”
Он спал уже не одну эпоху, пока вселенная медленно угасала вокруг. На человеческий взгляд он мертв. Даже машины с трудом различают химические процессы в его клетках: древняя молекула сероводорода, сжатая в объятиях гемоглобина; электрон, лениво перемещенный по какому-то метаболическому пути пару недель назад. На Земле когда-то существовала простейшая форма жизни, глубоко в скалистом основании коры, на полпути к мантии: империи зарождались и умирали за время одного лишь вдоха этих микробов. По сравнению с Хакимом, их жизни пролетали за мгновения. (По сравнению со всеми нами. Я был точно так же мертв всего неделю назад). Я всё еще не уверен, стоит ли его оживлять. Прямые линии подрагивают в своем бесконечном марше вдоль оси абсцисс: молекулы начинают сталкиваться друг с другом, температура тела растет на мельчайшие доли градуса. Одинокая искорка мерцает в гипоталамусе. Еще одна – в префронтальной коре: мимолетная мысль, освобожденная из янтаря, срок годности которой истек еще тысячелетия назад. Милливольты, пробегая по какой-то случайной траектории, отражаются в дрожании век. Тело содрогается и пытается вдохнуть, но пока еще слишком рано: там внутри всё еще аноксия – чистый H2S тормозит все процессы и заглушает машину жизни до тихого шепота. Шимп начинает кислородно-азотное промывание. Рои светлячков расцветают в показателях секций Легочная и Сосудистая. Пустая оболочка Хакима наполняется внутренним светом: красные и желтые изотермы, пульсирующие артерии и триллионы пробуждающихся нейронов пробегают пунктиром по полупрозрачной модели его тела у меня в голове. Вдох. На этот раз настоящий. Еще один. Его пальцы подергиваются и дрожат, отстукивая беспорядочное стаккато по поверхности саркофага. Крышка открывается. Мгновением позже открываются его глаза – все еще расфокусированные и залитые мглой сонного слабоумия. Он меня не видит. Он видит мягкие световые пятна и расплывчатые тени, слышит слабое глубинное эхо работающих вокруг машин, но его разум всё ещё там, в прошлом, и настоящее для него пока не наступило. Шершавый язык мелькает на мгновение, пытаясь облизать пересохшие губы. Питьевая трубка выезжает из гнезда и тычется ему в щеку. Он сосет её рефлекторно, как новорожденный. Я наклоняюсь, чтобы войти в то, что в данный момент заменяет ему поле зрения: — Восстань, Лазарь. Это закрепляет его в реальности. Я вижу, как фокус возникает в его глазах, и прошлое потоком врывается в его сознание. Я вижу, как память – факты и слухи – загружается, цепляясь за мой голос. Спутанное сознание уступает место чему-то более острому. Хаким смотрит на меня из своей могилы, и его взгляд режет, как обсидиан: — Чертов ублюдок, — говорит он, — не могу поверить, что мы тебя до сих пор не убили.* * *
Я даю ему время. Спускаюсь в лес оранжерей, брожу в бесконечном лабиринте сумеречных пещер, пока он учится снова быть живым. Здесь, внизу, я едва могу видеть свою собственную вытянутую руку: серые пальцы, легкие сапфировые штрихи. Фотофоры мерцают вокруг как тусклые созвездия, каждая крошечная звезда подсвечена светом триллионов бактерий: фотосинтез вместо термоядерной реакции. Полное одиночество на «Эриофоре» невозможно – Шимп всегда знает, где ты находишься – но здесь, в темноте, можно хотя бы почувствовать его иллюзию. Но тянуть время бесконечно невозможно. Я просматриваю тысячи потоков данных, поднимаясь из глубин астероида, и нахожу Хакима на мостике правого борта. Наблюдаю, как он старательно вводит запросы и обрабатывает ответы, кусочек за кусочком возводя карточный домик понимания. Система заполнена мусором – материала для очередной стройки более чем достаточно. Смотрим данные ретрансляторов и... – что происходит? – ни внутрисистемных строительных лесов, ни полусобранных врат, ни астероидных добытчиков или флота фабрикаторов. Тогда почему?.. Смотрим системную динамику. Точки Лагранжа. И здесь ничего, хотя и есть как минимум три планетарных тела и – вот оно – их орбиты... Наша орбита... Когда я присоединяюсь к нему во плоти, он стоит, застыв перед тактическим монитором. Яркая точка без измерений висит в центре: «Эриофора». Ледяной гигант, темный и массивный, нависает по левому борту. Красная звезда – на порядки огромнее – бурлит в отдалении позади него. (Если бы я вышел наружу, то увидел бы сияющий огненный барьер, протянувшийся на половину видимой вселенной и лишь слегка искривляющийся к самому горизонту. Монитор уменьшает его до вишневого шарика, плавающего в аквариуме). Миллионы кусков детрита – от планет до крошечных обломков размером с гальку – проплывают вокруг. Мы даже не на релятивистской скорости, а Шимп всё равно не успевает присвоить им всем идентификаторы. Эти идентификаторы в любом случае не имеют смысла. Мы в эонах от ближайшего известного на Земле созвездия. Все алфавиты, все общепринятые астрономические системы наименований давно уже исчерпаны теми звездами, что встречались нам ранее. Может быть, пока мы спали, Шимп изобрел какую-то собственную таксономию, какую-то загадочную смесь ASCII-символов и шестнадцатеричных кодов, имеющую смысл только для него одного. Возможно, это его хобби, хотя он и должен быть слишком тупым для того, чтобы иметь хобби. Я проспал большую часть этих звездных пейзажей. Я бодрствовал от силы сотню строек. Запас моей мифологии даже близко еще не исчерпан. У меня есть имена для этих чудовищ. Холодный гигант – это Туле. Горячий – Суртр. Хаким меня игнорирует. Он двигает ползунки настроек взад и вперед: проекции траекторий отрисовываются от движущихся планетарных тел, предсказывая будущее по Ньютону. В конце концов все эти нити схлопываются, когда он откручивает время, обращая вспять энтропию, собирая заново разбитую кофейную чашку, и снова запускает просмотр прогноза. Он делает это три раза подряд, пока я наблюдаю. Результат не меняется. Он поворачивается, и в его лице ни кровинки: — Мы же врежемся. Мы врежемся прямо в эту чертову штуку. Я сглатываю и киваю: — И это еще только начало.* * *
Мы врежемся. Мы намереваемся врезаться, чтобы позволить меньшему чудовищу поглотить нас до того, как большее чудовище поглотит его самого. «Эриофора», вытягивая себя за волосы, опустится через бурлящие слои водорода, гелия и еще тысяч экзотических углеводородов, вниз до самого остаточного холода глубокого космоса, который Туле хранит там – сколько уже? – возможно с того времени как мы начали наш полет. Долго этот холод, конечно же, не продержится. Планета нагревается с того самого момента, как начала свое долгое падение из вечной темноты. Её костяк выдержит прохождение через звездную оболочку – в конце концов, это займет не более пяти часов. Атмосфере же повезет меньше. Суртр будет слизывать её секунда за секундой, как ребенок мороженое. Мы сможем пройти только идеально балансируя в постоянно сужающемся зазоре между раскаленно-красным небом над нами и давлением парового котла в сердцевине Туле. По нашим расчетам, должно сработать. Хаким уже должен был бы обладать этой информацией. Он должен был бы проснуться с ней. Если бы не это их идиотское восстание. Но они выбрали самоослепление, выжигая свои линки, вырезая себя из самого сердца нашей миссии. Так что теперь мне приходится всё это объяснять. Приходится это показывать. Мгновенное понимание, которое было у всех нас потеряно безвозвратно: один давний припадок злобы – и мне приходится использовать слова, набрасывать диаграммы, кропотливо выдавать коды доступа и токены безопасности, и всё это, пока время неумолимо утекает сквозь пальцы. Я надеялся, что, может быть, после всех этих утонувших в красном смещении тысячелетий, они передумали. Но взгляд Хакима не оставляет места для сомнений. Для него это случилось вчера. Я стараюсь. Выдерживаю строго профессиональный тон, фокусируясь на фактах: отмена стройки, хаос и инерция, надвигающееся уничтожение, безумная и неподдающаяся логике необходимость пройти сквозь звезду, вместо того, чтобы обойти её. — Что мы здесь делаем? — спрашивает Хаким, как только я заканчиваю. — Издалека это место выглядело идеально, — я показываю на тактический монитор. — Шимп даже отправил фонов, но… — я пожимаю плечами, — чем ближе мы подходили, тем менее идеальным оно становилось. Он молча смотрит на меня, и я добавляю контекста: — Насколько мы смогли понять, что-то огромное прошло через эту систему несколько сотен тысяч лет назад и выбило всё из равновесия. Ни одна из планетарных масс даже не на плоскости эклиптики. Мы не можем найти тут ничего с эксцентриситетом орбиты меньше чем шесть десятых и здесь до черта мусора, крутящегося в ореоле, но к моменту, когда пришли эти данные, мы были уже за точкой принятия решения. Теперь нам остается только пристегнуть ремни, прорваться через бездорожье и, закрутив гравитационный маневр, вернуться на трассу. Он качает головой: — Что мы здесь делаем? А, так вот что он имеет ввиду. Я открываю интерфейс, откручивая время для красного гиганта. Он подрагивает в объеме монитора как фибриллирующее сердце. — Красный гигант – неправильная переменная звезда. Это и было последней каплей. Не то чтобы мы сможем пройти через игольное ушко лучше, чем Шимп (хотя Хаким, конечно же, будет пытаться всё то недолгое время, что осталось у него в запасе). Но у миссии есть параметры. А у Шимпа есть алгоритмы. Слишком много неучтенных переменных – и он будит теплокровных. Это, в конце концов, то, для чего мы здесь. И это единственное, для чего мы здесь. Хаким спрашивает еще раз: — Что мы здесь делаем? А-а... — Ты специалист по расчетам, — говорю я после паузы. — Один из них, — из скольких тысяч, что спят у нас в криптах. Неважно. Они все равно уже все знают про то, что я сделал. — Видимо, просто подошла твоя очередь, — добавляю я. Он кивает: — А ты? Ты теперь тоже специалист по расчетам? — Нас будят попарно, — говорю я мягко. — Ты и сам это прекрасно знаешь. — То есть у тебя тоже просто подошла очередь. — Слушай… — И это никак не связано с тем, что твой Шимп хотел иметь под рукой свою любимую марионетку, чтобы приглядывать тут за всем? — Черт, Хаким, что ты хочешь, чтобы я сказал? — я развожу руками. — Что нам нужен в смене кто-то, кто не попытается обесточить его при первой же возможности? Ты думаешь, что это необоснованно, учитывая то, что случилось? — но ведь он даже не знает, что случилось, он в этом не участвовал. Хаким спал, когда произошел бунт. Но кто-то ему, наверняка, рассказал, пронеся этот рассказ через целые эпохи. Бог знает, сколько из того, что он слышал – правда, а сколько – ложь и легенды. Вот так – всего пара миллионов лет – и я стал для них пугалом.* * *
Мы падаем, приближаясь ко льду. Лед падает в огонь. И огонь, и лед врываются через линк в мое сознание и разворачиваются великолепным и ужасающим видом от первого лица. Теперь порядковые разницы – это не просто пустые абстракции: они огромны, и ты чувствуешь их всем телом. Суртр может быть маленьким с точки зрения учебников: всего семь миллионов километров в поперечнике, он едва попадает по размерам в клуб гигантов. Но это не значит ни черта, когда ты стоишь с ним лицом к лицу. Это не просто звезда – это пламенеющая грань реальности, чудовищное воплощение тепловой смерти. Его дыхание смердит остаточным литием всех тех миров, что он уже поглотил. И тёмная точка у него на лице – это не просто планета. Это горящий ад размером в два Урана: замерзший метан, жидкий водород и сердцевина, достаточно горячая, чтобы выпекать алмазы. И она умирает у меня на глазах, все её луны уже давно потеряны, оборванные остатки системы колец трепещут вокруг, как гниющий нимб. Шторма кипят на поверхности. Полярные сияния вспыхивают безумными огнями на полюсах. Вихрь суперциклона закручивается в центре темной стороны, питаемый турбулентными потоками, перетекающими из света во тьму. Он смотрит на меня, как глаз слепого бога. А Хаким в это время гоняет шарики по аквариуму. Он занимается этим уже несколько часов: яркий синий шарик тут, распухший красный баскетбольный мяч здесь, нити мишуры траекторий, сплетающиеся во времени и пространстве, как паутина какого-то безумного космического паука. Может попробовать вывести центр массы к правому борту? Начать медленно, а потом дожать до максимума? Немного скального массива разрушится по дороге, будут структурные повреждения, но ничего такого, что дроны не смогли бы залатать до следующей стройки. Нет? Может, тогда плавно и быстро переключиться на полный реверс? «Эри» не рассчитана на такое, но если мы будем держать вектор строго по осевой, без поворотов, без вращения, только точный линейный разворот на сто восемьдесят… Опять нет. Если бы мы только не свалились уже так глубоко в колодец. Если бы мы только не задержались, чтобы открыть багажник, все эти N-тела не смогли бы так крепко за нас ухватиться. Но теперь мы просто быстрые, а не достаточно быстрые. Мы большие, но всё равно слишком маленькие. Теперь единственный выход – это пройти насквозь. Хаким не идиот. Он знает правила не хуже меня. Но он продолжает пытаться. Он лучше перепишет законы физики, чем доверится врагу. Там внутри мы будем слепы и глухи: конвульсии умирающей атмосферы Туле затуманят нам взгляд в ближнем диапазоне, а рёв магнитного поля Суртра оглушит нас в дальнем. Мы не сможем понять, где мы, и нам придется опираться на вычисления Шимпа, чтобы понять, в каком направлении двигаться. Хаким не видит мир так, как вижу его я. Он не хочет принимать что-либо на веру. Уже в отчаянии, он отламывает кусочки от своего игрушечного астероида, чтобы уменьшить момент инерции, пока еще даже не учитывая, как это повлияет на нашу радиационную защиту при возврате на крейсерскую скорость. Он пока все еще пытается понять, сможем ли мы собрать достаточно внутрисистемного мусора, чтобы залатать дыры, когда всё закончится. — Это не сработает, — говорю я ему, блуждая в катакомбах в полукилометре от его текущего местоположения. (И это не подглядывание, поскольку он знает, что я наблюдаю. Конечно же, он знает.) — Да что ты говоришь... — Недостаточно массы мусора вдоль исходящей траектории. Даже если фоны и смогли бы собрать его весь и вернуться вовремя. — Мы не знаем сколько там массы. Мы не успели картографировать все объекты. Он нарочно притворяется тупым, но я подыгрываю. По крайней мере мы разговариваем: — Да ладно… не нужно видеть каждый кусочек щебня на карте, чтобы просчитать распределение массы. Это не сработает. Спроси Шимпа, если не веришь мне. Пусть он тебе скажет. — Он только что мне и сказал. Я останавливаюсь. Заставляю себя сделать медленный выдох. — Я слинкован, Хаким. Не одержим. Это просто интерфейс. — Это мозолистое тело. — Я так же автономен, как и ты. — Дай определение «я». — Я не… — Сознание – это голограмма. Раздели его пополам, и получится два. Склей два вместе и получишь одно. Может ты и был человеком до своей модернизации. Теперь же автономности у тебя не больше, чем у моих теменных долей. Я оглядываюсь на перекрытый арками коридор, заполненный рядами спящих мертвецов (скорее всего, кафедральная архитектура – это просто случайное совпадение). Такими они мне нравятся гораздо больше. — Это правда? — спрашиваю я их. — А как же тогда вы смогли стать свободными? Хаким на мгновение замолкает: — День, когда ты это поймешь, будет днем, когда мы проиграем эту войну.* * *
Это не война. Это чертова истерика. Они попытались пустить миссию под откос, а Шимп их остановил. Просто, и полностью предсказуемо. Вот почему инженеры сделали Шимпа таким минималистичным. Почему миссия не управляется каким-нибудь трансцендентальным искином с восьмизначным IQ – чтобы вещи оставались предсказуемыми. И если мои теплокровные родственники не смогли предвидеть, что их остановят, то они еще тупее, чем тот, с кем они боролись. Конечно, где-то глубоко внутри Хаким это прекрасно понимает. Он просто отказывается в это верить: что он и его дружки проиграли штуке, у которой синапсов в два раза меньше, чем у них самих. Великий Шимп. Глупец с синдромом саванта. Искусственный идиот. Числодробилка, намеренно спроектированная настолько тупой, что даже имея в своем распоряжении половину жизненного цикла вселенной, она не сможет выработать собственное мнение. Они просто не могут поверить, что он победил их в честной драке. Вот почему им нужен я. Благодаря мне они могут продолжать верить, что их обманули. Ведь этот калькулятор никогда не смог бы их победить, если бы я не предал свой собственный род. Суть моего предательства в том, что я вмешался, чтобы спасти им жизнь. Хотя, что бы они не говорили, их жизням, на самом деле, ничего не угрожало. Это была просто стратегия. И это тоже было предсказуемо. Я уверен, что Шимп восстановил бы подачу воздуха, прежде, чем всё зашло бы слишком далеко.* * *
Я отвлекся лишь на мгновение, а Туле уже превратился из сферы в огромную стену: темная, клубящаяся бездна грозовых штормов и торнадо, разрывающих планету на части. Суртр, спрятавшийся позади, уже не виден, от него не осталось даже слабого свечения на горизонте. Мы прячемся в тени меньшего гиганта, и можно даже на мгновение представить, что больший оставил нас в покое. По сути, мы уже в атмосфере. Гора, купающаяся в облаках, с вершиной, задранной к звездам. Можно провести прямую линию между массой кипящего водорода в центре Туле, через крохотную холодную сингулярность в нашем центре и до разверзнутой конической пасти у нас на носу. Хаким делает именно это на тактическом мониторе. Может, это дает ему какую-то иллюзию контроля. «Эриофора» показывает язык. Это можно увидеть только в диапазоне рентгеновских лучей или излучения Хокинга. Возможно, даже удастся разглядеть небольшой нимб гамма-излучения, если правильно настроить сенсоры. Крошечный портал открывается в глубине рта «Эри»: дыра в пространстве и времени, связанная с дырой в нашем сердце. Наш центр массы немного смещается и пытается обрести эластичное равновесие между этими точками. Шимп выталкивает портал всё дальше, и центр массы следует за ним. Астероид тянется вверх, падая сам на себя, а Туле тянет его назад. Мы висим, балансируя в небе, и край червоточины выходит за грань отшлифованного синим смещением рта, выступая далеко за пределы переднего сенсорного кольца. Никогда раньше мы не подходили так близко к пределу наших возможностей. В этом просто не было необходимости. Когда у тебя в запасе световые годы и целые эпохи, даже самое медленное падение рано или поздно разгонит тебя до достаточной скорости. У нас всё равно не получится превысить двадцать процентов от скорости света, не сгорев при этом от набегающего излучения. Так что, обычно «Эри» держит язык за зубами. Но не в этот раз. В этот раз мы похожи на одну из Хакимовских елочных игрушек, висящих на верёвочке посреди урагана. Шимп говорит, что верёвочка должна выдержать. Конечно же, тут имеются планки погрешности, а у нас почти нет эмпирически подтвержденных данных, к которым их можно было бы прикрепить. База данных для сингулярностей, засунутых в астероиды, засунутых внутрь испепеляемых ледяных гигантов, мягко выражаясь, неполна. Но это только меньшая из проблем. Атмосферная стыковка с миром, падающим со скоростью двести километров в секунду, тривиальна, по сравнению с предсказанием траектории Туле внутри звезды: лобовое сопротивление одной миллионной раскаленного грамма на кубический сантиметр, звездные ветра и термохалинная циркуляция, магнитный момент силы ископаемого гелия. Сложно даже просто определить, где именно начинается «внутри», – когда градиент от вакуума до вырожденного газа размазан на три миллиона километров. В зависимости от определения, может оказаться, что мы уже там, внутри этой чертовой штуки. Хаким поворачивается ко мне, пока Шимп опускает нас по направлению к шторму: — Может стоит их разбудить. — Кого? — Санди. Ишмаэля. Всех их. — Ты знаешь сколько тысяч их спит там, внизу? Я знаю. Хаким может попытаться угадать, но я, предатель, знаю с точностью до человека, даже не проверяя. Хотя для них это и не повод дружески похлопать меня по плечу. — Зачем? — спрашиваю я. Он пожимает плечами: — Это всё только теория. Никакой уверенности у нас нет. И ты это знаешь. Завтра мы все можем быть мертвы. — И ты хочешь их всех оживить, чтобы они могли увидеть, как умрут? — Чтобы они могли… я не знаю. Написать поэму. Изваять скульптуру. Черт, кто-то из них, возможно, даже захочет примириться с тобой, прежде, чем всё закончится. — Хорошо, допустим мы их разбудим, а на следующий день не умрем. Ты только что предложил перегрузить нашу систему жизнеобеспечения на три порядка выше расчетной мощности. Он закатывает глаза: — Ну тогда мы просто уложим всех назад. Подскочит CO2 – ну и что? Ничего такого, с чем лес не справился бы за пару-тройку столетий. Дрожь в его голосе почти незаметна. Он напуган. Так вот оно что. Он напуган и не хочет умирать один. А я не в счёт. Ладно. Хоть что-то. — Да ладно тебе. По крайней мере, это будет отличная вечеринка в честь солнцестояния. — Спроси Шимпа, — говорю я. Лицо Хакима застывает. Я же сохраняю на своем нейтральное выражение. Я практически уверен, что он всё равно предлагал это не всерьез.* * *
Глубины тропосферы. Самое сердце шторма. Утесы из аммиака и воды вздымаются на нашем пути. Атмосферные океаны, расколотые на мельчайшие капли, на кристаллы. Они врезаются в наш астероид на скорости звука и либо мгновенно замерзают, либо каскадами отражаются в пространство, в зависимости от настроения. Молнии сверкают повсюду, выжигая у меня в сознании мимолетные остаточные образы демонических лиц и огромных когтистых рук со слишком большим количеством пальцев. Каким-то образом палуба у меня под ногами остается неподвижной, даже под действием судорог умирающего мира. Я же не могу до конца подавить свое недоверие: несмотря на тяжесть двух миллионов тонн базальта и черной дыры в придачу, кажется бесконечно странным, что нас не швыряет вокруг, как пылинку в аэродинамической трубе. Я отключаю видеопоток, и весь этот хаос исчезает, сменяясь видом автоматов, переборок и жил прозрачного кварца над инженерной палубой. Я провожу немного времени, наблюдая за запуском автоматических конвейеров, за тем, как в вакууме, за обзорным периметром, заканчивается сборка обслуживающих дронов. Даже в самом лучшем случае у нас будут повреждения. Камеры, ослепленные сверхзвуковыми иглами льда или волнами кипящей кислоты Туле. Усы антенн дальнего наблюдения, оплавленные жаром Суртра. В зависимости от того, что именно сломается, может потребоваться целая армия, чтобы устранить повреждения, после того, как мы завершим наш маневр. Вид строящихся солдатиков Шимпа придает мне немного уверенности. На какое-то мгновение мне кажется, что я слышу слабый скрежет где-то в отдаленном коридоре. Пробой? Разгерметизация? Но сигналов тревоги нет. Возможно просто один из жуков-мобилей пробуксовывает на повороте в поисках станции зарядки. А вот сигнал у меня в голове мне уже не мерещится: вызов с мостика, от Хакима. — Ты нужен здесь, — говорит он, как только я открываю канал связи. — Я на другой стороне от… — Пожалуйста, — говорит он и сбрасывает мне видеопоток с одного из носовых кластеров наблюдения, направленных прямо в небо. Какая-то деталь рельефа возникает из монотонности сплошной облачности: яркая выпуклость на темном небосводе, как будто кто-то давит пальцем на крышу мира. Невидимая в видимом спектре, скрытая потоками аммиака и ураганами углеводородов, в инфракрасном диапазоне она светится, как тлеющий уголек. Понятия не имею, что это такое. Я провожу воображаемую линию через оба конца червоточины: — Оно точно на нашем векторе смещения. — Ясен хрен, что оно точно на векторе. Мне кажется, червоточина его каким-то образом… провоцирует. И оно излучает на уровне двух тысяч Кельвинов. — Зато мы уже внутри звезды, — говорю я, надеясь, что Хаким воспримет это как хорошую новость. По крайней мере, всё идет по расписанию.* * *
У нас совсем нет информации. Мы не знаем, как далеко мы от верхней границы: она продолжает удаляться высоко над нами. Мы не знаем, насколько мы близко к ядру: оно продолжает распухать, освобождаясь от веса срываемой атмосферы. Всё, что мы знаем, это то, что, когда температура над нами начинает подниматься, – мы снижаемся. Давление поднимается под нами – мы поднимаемся. Мы как крупинки в чреве рыбы посреди пустого океана: концепции «поверхности» и «дна» для нас одинаково гипотетичны. Ни один из наших ориентиров не статичнее нас самих. Шимп показывает приблизительные вычисления, основываясь на силе притяжения и инерции, но даже это скорее догадки, учитывая искажения локального пространства-времени, вызванные нашей червоточиной. Мы растянуты вдоль вероятностной функции и ждем, пока коробка откроется, чтобы Вселенная могла посмотреть, живы мы или уже мертвы. Хаким смотрит на меня сквозь объем монитора, и его лицо мерцает светом сотен видеопотоков обзорных камер. — Что-то не так. Мы должны были уже пройти. Он повторяет это весь последний час. — Вариативные отклонения неизбежны, — напоминаю я ему. — Модель… — Модель, — он выдавливает короткий горький смешок, — которая основывается на всех этих зеттабайтах данных, что мы собрали во все те другие разы, что мы ловили попутку, чтобы пролететь через красный гигант. Модель ни черта не стоит. Одна-единственная вариация магнитного поля – и мы уже летим вниз вместо того, чтобы лететь наружу. — Мы всё ещё здесь. — В этом-то и проблема. — Снаружи все еще темно, – говорю я, имея в виду, что атмосфера всё еще достаточно плотная, чтобы не пропускать ослепляюще яркий свет внутренностей Суртра. — Темнее всего – перед рассветом, — говорит Хаким мрачно, показывая на то самое светлое пятно в инфракрасном обзоре верхней полусферы. Шимп все еще не может объяснить, что это такое, несмотря на то, что запихивает в свои уравнения все доступные потоки данных в реальном времени. Все, что мы про это знаем – оно стоит точно на нашем векторе смещения и становится всё горячее. Или ближе. Сложно сказать – сенсоры не дают точных данных на этой дистанции, а высунуть голову из облаков, чтобы посмотреть получше, мы не можем. Чтобы это ни было, Шимп не считает, что нам стоит об этом беспокоиться. Он говорит, что мы почти прошли.* * *
Шторм уже не замерзает, сталкиваясь с нами. Он шипит и плюется, мгновенно превращаясь в пар. Непрекращающийся стробоскоп молний подсвечивает небо, и возвышающиеся монстры из метана и ацетилена движутся набором стоп-кадров. Так мог бы выглядеть разум Бога. Если бы Он был эпилептиком. Иногда мы оказываемся на пути божественного синапса прямо во время разряда: миллион вольт ударяет нам в корпус, и очередной кусок базальта осыпается окалиной. Или «Эри» слепнет на еще один глаз. Я уже потерял счёт выжженным камерам, антеннам и тарелкам радаров. Я просто мысленно добавляю их к списку потерь, наблюдая, как еще одно окно вспыхивает и гаснет на мозаике экрана. Хаким так не делает: — Проиграй еще раз, — говорит он Шимпу, — вот тот видеопоток. Прямо перед тем, как он выгорел. Последние моменты жизни последней жертвы: покрытая кратерами поверхность «Эри», вкрапления каких-то полузахороненных механизмов. Молния вспыхивает в левой части экрана и бьет в ребро радиатора охлаждения на полпути к горизонту. Вспышка. Банальная и уже до боли знакомая фраза:Сигнал потерян
— Еще раз, — говорит Хаким, — проиграй момент разряда на средней дистанции. Приблизь и останови. Три молнии, пойманные на месте преступления – теперь и я вижу то, что заметил Хаким. С ними что-то не так. Они менее… случайные, чем фрактальная структура обычных молний. Цвет тоже отличается: смещен в синеву. И еще они меньше. Молнии вдали массивны. А здесь дуги изгибающихся вдоль поверхности разрядов не намного толще моей руки. И они сходятся к какому-то более яркому объекту практически вне поля зрения камеры. — Какой-то статический разряд? — предполагаю я. — Да? И где ты видел такой статический разряд? Я не вижу ничего подобного в текущей мозаике экранов, но мониторы мостика показывают ограниченное число окон, а у нас всё еще есть тысячи наблюдательных камер на поверхности. Даже мой линк не способен выдержать такого количества потоков одновременно: — Шимп, есть ли еще подобные явления на поверхности. — Да, — отвечает Шимп, подсвечивая один из дисплеев. Яркие сети роятся над камнем и сталью. Целые батальоны шаровых молний идут на ломаных ходулях электрических разрядов. Нечто, похожее на плоскую мерцающую плазму, скользит вдоль поверхности «Эри» подобно морскому скату. — Чееерт, — шипит Хаким, — а это-то здесь откуда? Наш фасетчатый глаз теряет еще одну ячейку. — Они намеренно выбивают нам сенсоры, — лицо Хакима становится пепельно-серым. — «Они?» Может быть это всё-таки просто разряды, проходящие через структуру металла? — Они ослепляют нас. Господи же ты сраный, вот не могли мы просто застрять внутри звезды? Нам обязательно нужно было добавить немного враждебных пришельцев для полноты картины. Я бросаю взгляд на потолочную камеру: — Шимп, что они такое? — Я не знаю. Возможно – огни святого Эльма или активная плазма. Также нельзя исключать вероятность мазерных эффектов, хотя я и не регистрирую достаточного уровня микроволнового излучения. Еще одна камера выходит из строя. — Пауки-молнии... — нервно хихикает Хаким. — Интересно, а они – живые? — В органическом смысле – нет, — отвечает Шимп, — и я не уверен, что они попадают под определение живого, основываясь на ограничениях энтропии. Классическая морфология бесполезна. Эти отростки – это не ноги, это… что-то вроде скоротечных дуговых разрядов. Форма тела (если термин «тело» тут вообще применим) опциональна и переменчива. Коронарные разряды собираются в искрящиеся шары. Шары отращивают дугообразные конечности или просто уносятся в шторм со скоростью в два раза выше звуковой. Я поднимаю тактический интерфейс. Ага: есть кластерное распределение. Вот стайка этих созданий собралась на скелетированных останках давно умершей дюзы разгонного двигателя. Еще одна группа мерцает около надстройки внешнего инженерного обслуживания. Да у них там целая вечеринка в кратере ротовой полости «Эри», кружащаяся вдоль нашего невидимого поводка, как вода в сливе раковины. — Отверстия, — говорит Хаким мягко. — Углубления. Люки. Но что-то ещё привлекает мое внимание, что-то, что не входит в перечисленное им, что-то, что происходит в небе, пока наши глаза прикованы к земле… — Они пытаются проникнуть внутрь. Внезапный сполох света над нами. Затем разрыв; дыра; всё расширяющийся зрачок огромного демонического глаза. Тусклый кровавый свет циклона, разворачивающегося над нашими головами в венце из молний, проливается на искореженный пейзаж, пробиваясь через воспаленную ткань неба. Палец Суртра, протянутый к нам из глубин ада и уже видимый невооруженным глазом. — Сраное дерьмо… — шепчет Хаким. Раскаленное торнадо. Ослепительная колонна огня. Внешнее, тянущееся вовнутрь. И если что-то кроме магии и способно объяснить его существование, то этого объяснения нет ни у меня, ни у Шимпа, как нет его и во всем астрофизическом знании человечества, упрятаном у нас в архивах. Оно тянется вниз и почти касается нашей червоточины. Оно набухает, как нарыв от невидимой занозы. Его раздутый конец, бессмысленно вибрируя какое-то мгновение, лопается… ...и каскад жидкого огня обрушивается на нас с небес. Существа внизу прыскают в стороны настолько быстро, насколько позволяют им их ноги-молнии. Обзорный экран у нас на мостике вспыхивает и умирает. Но на десятках других видеопотоков я вижу, как языки тускло-красной плазмы растекаются по поверхности «Эриофоры». Хрипящий сигнал тревоги тянет свое «чёрт - чёрт - чёрт - чёрт», пока «Эри» сбрасывает мне последние разведданные: что-то происходит у нас за спиной, возле шлюза боковой линии. Камеры там уже мертвы, но сенсоры регистрируют скачок давления у внешних створок, и еле слышимый ритмичный шипящий звук пробивается через интерком. Хакима не видно на мостике, но я слышу удаляющийся вой движков жука-мобиля, работающих на полную мощность. Пригибаясь, я выскальзываю в коридор, выдергиваю своего жука из креплений и следую за ним. Я знаю, куда он направляется. Я бы это знал, даже если бы Шимп не развернул маршрутную карту у меня в голове. Далеко к корме, прямо по правому борту что-то решило постучаться к нам в дверь.
Последние комментарии
1 день 17 часов назад
1 день 22 часов назад
1 день 23 часов назад
2 дней 1 час назад
2 дней 2 часов назад
2 дней 3 часов назад