Большой футбол [Андрей Петрович Старостин] (fb2) читать онлайн
- Большой футбол 2.23 Мб, 245с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Андрей Петрович Старостин
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Андрей Старостин Большой футбол
Москва: Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1957 Первое прижизненное издание воспоминаний великого советского футболиста. Андрей Петрович Старостин — один из четырех братьев легендарной семьи. Редактор А. Владимиров Оформление Н. Коробейникова Худож. редактор Я. Аркуша Техн. редактор А. Ковалев
I. ПЕРЕД НАЧАЛОМ МАТЧА
Большой день. — За кулисами стадиона. — Бутса Сальникова. — Денисовский удар. Сплошной поток автомобилей, поезда метро, троллейбусы, трамваи, вереницы пешеходов — все это движется в одном направлении, к стадиону. К стадиону! Центральному стадиону имени В. И. Ленина! Вокруг его огромной чаши задолго до начала матча — толпы людей. На километры растягиваются стоянки автомобилей. Никто не идет нормальным шагом — все почти бегут! А со стадиона расходятся медленно, игра сыграна, спешить некуда. Ни одно зрелище не собирает так много зрителей, как футбол. Из автобуса, в котором я еду вместе с командой «Спартака» на очередной футбольный матч, видна эта многоликая толпа. Переполненный стадион. О, это всегда действует на настроение игроков! Наш автобус пробивается к Западной трибуне. Тысячи глаз узнают футболистов. Их громко приветствуют, долго провожают десятками восторженных взглядов. Неотразимое обаяние славы! Вот уж воистину народный вид спорта! Дело не только в том, что на футбольный матч приходят многие десятки тысяч зрителей. Гораздо важнее, что в футбол играют свыше одного миллиона юношей нашей страны. Играют в Москве и Комсомольске-на-Амуре, в Киеве и на острове Диксон, в городах и в селах, в рабочих поселках и целинных совхозах. Играют организованно и неорганизованно, по календарю и без календаря. В заполярном Норильске на футбольном матче присутствуют не сто тысяч, а три тысячи зрителей. Но страсти там кипят так же, как и в Москве. Радуются победам, огорчаются поражениям... Кто подсчитает количество сыгранных в сезоне матчей? Кто определит количество зрителей? Кто скажет, сколько будущих, но пока еще неизвестных звезд футбола бегают с мячом, чтобы через несколько лет ярко засиять на столичном футбольном небосклоне? Сколько забитых голов! Сколько отбитых атак! Какая большая школа спорта и жизни! Какой большой футбол у нас! Вот уже все ряды четырех трибун заполнены до отказа. Широко обсуждаются составы команд. Вадим Синявский и Николай Озеров занимают свои места в застекленной кабине. Скоро стрелка часов на Северной трибуне подойдет к заветному часу, появятся из тоннеля судьи и раздадутся знакомые звуки футбольного марша, написанного старинным поклонником футбола композитором Матвеем Блантером. Две команды выбегут на зеленое футбольное поле. В каждом деле есть моменты наивысшего волнения. У артиста — перед поднятием занавеса, у металлурга — перед выпуском плавки, у солдата — перед атакой. У спортсмена — перед стартом. Сейчас команды обменяются приветствиями, представятся судье. Прозвучит свисток, начнется очередная футбольная встреча. Напряжение борющихся на поле сторон ощущается трибунами. А страстные переживания болельщиков на трибунах передаются футболистам. Незримая связь зрителя и участников — одна из замечательных особенностей футбола. Кто играл, тот знает силу психологического воздействия трибун на игроков. А кто сидит на трибунах, тот, наверное, нередко ловит себя на непроизвольном движении ногой или корпусом, на движении, «помогающем» какой-то команде. Правда, чаще это замечают соседи, а не сам увлеченный переживаниями болельщик. Но пока стрелка не подошла к заветной минуте и нет на поле судьи, давайте пройдем в прохладные, прекрасно оборудованные подтрибунные помещения. Как здесь тихо и спокойно! Даже не верится, что в нескольких метрах отсюда клокочет и бурлит один из самых сильнодействующих вулканов. В раздевалке Сергей Сальников шнурует бутсу. Я с любопытством разглядываю эту прямо-таки удивившую меня бутсу. Боже мой! Как же не похожа она на своих пра-отцев! Мне ясно представляется первая бутса, которую довелось держать в руках лет сорок тому назад. То была бутса знаменитой в свое время фабричной марки «Скрум». Из плотной кожи, с запяточными длинными ремнями, перекрещивающимися на подъеме, с поперечными шипами, с подковками из кожи на каблуках и носке, с защитными круглыми подушками с боков, на медных гвоздях — такие бутсы были могучими боевыми доспехами. Носок бутсы как железный. На обутую ногу можно обрушить удар молотком — носок «держал», пальцы боли не чувствовали. Бутсы скрумовской фирмы были в почете. «У него скрумовские» звучало солидно. Да, совсем не похожи бутсы Сальникова на знаменитую когда-то футбольную обувь. Легкие, с обрезанными ниже щиколотки берцами, из тонкого хрома, на легкой прошивной подошве, легко гнущиеся, они выглядят как специализированные тапочки. Носок совершенно мягкий. Если поставить рядом бутсы современного и дореволюционного футбола, впечатление будет разительное. Самосвал и новый «Москвич». Сергей Сальников, один из популярных сегодня футболистов, — сторонник всемерного облегчения бутсы. Ему подражают и другие футболисты. Играть в бутсах с жестким носком из плотной кожи считается отсталостью. Известный обувщик киевлянин Орлов, обшивший не одно поколение выдающихся футболистов, недавно рассказывал: — Вы знаете, Андрей Петрович, ну прямо хоть из шевро бутсы шей. Кому ни сошью — все тяжелы и тяжелы. У Сальникова, говорят, бутсы — пух! Не меньше, чем бутсы, за прошедшие сорок лет изменился и сам футбол. Интересно, что он изменился даже на слух. Закройте, сидя на трибунах, глаза, и вы подолгу не будете слышать игры. Сорок лет назад за сотни метров от стадиона вы услышали бы характерные звуки ударов по мячу: бум! бум! бум! Это были отстрельные удары защитных линий, «пушечные» удары форвардов. Многоходовые комбинации, короткие и средние передачи пришли на смену пушечному ударному футболу. Надобность в увесистых доспехах — в скрумовских бутсах — отпала. В то время как я размышляю по этому поводу, держа бутсы Сальникова в руке, начальник команды Николай Старостин в шутливом тоне спрашивает: — А как ты думаешь, годится такая тапочка для денисовского удара? Да, знаменитый денисовский удар помнят все ветераны московского футбола. В 1918 году Михаил Денисов, игравший за сборную Москвы против сборной Петрограда, выстрелил по воротам противника с сорока метров. Многие даже утверждали, что он бил из центрового круга. Вратарь в броске пытался отбить мяч, но кожаный снаряд со страшной силой влетел в нижний угол ворот. Неповторимый удар! Он вызвал бурю ликования на трибунах. Вскуражил москвичей, ошеломил петроградцев. Матч закончился со счетом 9: 1 в пользу Москвы! А ведь Петроград тогда считался гегемоном русского футбола! Николай, вспоминая денисовский удар, явно подзадоривает Сергея Сальникова. В тон брату я отвечаю: — Любой бутсой можно сделать сильный удар, но сейчас нападающие не очень часто бьют по воротам с дальних позиций. — Плотно держат, Андрей Петрович, трудно найти момент для удара, — возражает Сальников. — Дерзай! — шутливо-грозно кричит Николай, провожая на поле Сальникова. В этот раз Сергей больше обычного бил по воротам и действительно с дальней дистанции забил прекрасным ударом гол. После матча он, посмеиваясь, сказал нам: — А тапочки-то бьют! Я был доволен: пример далекого прошлого иногда полезно вспомнить. Полезно вспомнить... Да если бы я и захотел, не мог бы не помнить того, что стало неотъемлемой частью моей жизни. Я говорю о спорте, о футболе, о большом футболе. Может быть, и вам, мои дорогие друзья, спортсмены и болельщики, интересно будет послушать меня. Тогда давайте вместе отправимся в прошлое...II. ДОМИК НА КАМЕР-КОЛЛЕЖСКОМ ВАЛУ
Братья Старостины-старшие и братья Старостины-младшие. — Охота пуще неволи. — «Осрамили, голоштанники!» — «Спортивная Цусима». — Патриаршие пруды. — Гибель Королева. — «Дикие». — Литой мяч. —Искусство требует жертв. Маленький домик на пресненском Камер-Коллежском валу в Грузинах был построен Московским обществом охоты для своих служащих — егерей-окладчиков братьев Дмитрия Ивановича и Петра Ивановича Старостиных. У Дмитрия Ивановича семья из трех ртов: сам, жена Аграфена Никифоровна и сын Иван. У Петра Ивановича целая «облава»: жена Александра Степановна и шестеро детей — Николай, Александр, Андрей, Петр, Клавдия и Вера. Петр Иванович — мой отец. Дядя Митя и отец занимают дом пополам: по две комнаты отдельно, а столовая вместе. Дядя Митя консерватор. Он с гордостью сообщает, что работает в Московском обществе охоты имени императора Александра II. Отец либерал: он громит царизм за процесс Бейлиса, за Ленские расстрелы, за бездарных министров и пьяного жулика Распутина. Но ни дядя Митя, ни отец не политики. Поговорят,- поспорят, поругаются, да тем дело и кончится. Правда, дядя Митя, не любивший Керенского, в период Временного правительства сочинял на «главковерха» даже сатирические стишки. Главной темой разговоров в нашем доме была охота. Дядя и отец были изумительными рассказчиками. В особенности дядя Митя. Он вел рассказ в лицах, подражая людям, зверям, рисуя пейзажи русской природы, захватывая слушателей картинами борьбы, погони... Здесь было все: схватка с бешеным волком и замерзающие от лютого мороза люди, удар топором по разъяренному медведю и блуждание в Брянских и Тамбовских лесах, стоверстное преследование на лыжах стаи волков... Летом темы рассказов менялись. Пойнтеры кофейно-пегие, черно-пегие, сеттеры-ирландцы, гордоны, лавераки были предметами горячих обсуждений. Натаска собак проводилась в деревне. Отец снимал дом художника Кардовского в деревне Вашутино или останавливался у тестя в соседней деревне Погост. Иногда он брал кого-нибудь из нас с собой на болото. Но проходить за ним весь день было невозможно. И он и дядя Митя были исключительно выносливые люди. Рослые здоровяки, совершенно не употреблявшие алкогольных напитков, они даже среди охотников отличались своей выносливостью. Двадцать-тридцать километров в день по лесам или болотам отмахать для них было обычным делом. Они никогда не говорили «устали, как собаки». Они говорили: «Собаки устали, пошли домой!» Всероссийские испытания охотничьих собак были генеральным смотром работы егерей за летний период. Волнений в эти дни в доме было не меньше, чем в более поздние времена, когда нам, четырем братьям, предстояло выступать в каком-либо особо ответственном матче. Дядя Митя и отец были неоднократными победителями на испытаниях. — Буду знаменитым охотником. Перебью всех волков и медведей, заберу все золотые медали! — мечтал я в детстве. Но судьба сложилась иначе. За всю жизнь я не убил даже зайца. Однако дух борьбы и соревнования, по-видимому, все же передался нам, братьям, от отца и дяди. Когда проходили Олимпийские игры 1912 года, я еще и понятия не имел, что такое футбол. Дядя Митя, презрительно относившийся к спорту вообще, по поводу неудач русских высказался категорически: «Осрамили Россию, голоштанники!» Действительно, русские спортсмены, впервые выступившие за рубежом, проиграли по всем видам спорта. Плохо выступали и футболисты. Финляндия, как княжество входившая в состав царской империи, добилась разрешения участвовать в играх самостоятельно. Ирония судьбы! Жребий свел Россию с Финляндией в первой встрече. И маленькая Финляндия победила национальную русскую сборную команду. Какой конфуз для императорского спорта! Но на этом дело не кончилось. Олимпийские правила гласят, что проигравший из борьбы за первенство выбывает. Но для определения последующих мест проигравшим командам дается право сыграть между собой так называемые «утешительные» матчи. Немцы тоже проиграли свою первую игру. И вот предстоит встреча России с Германией. Увы, результат этого матча был 16:0 в пользу Германии. Вспоминая столь печальный дебют русских футболистов за рубежом, нетрудно найти причины неудачи: русский футбол был еще очень молод. Игроки, выступавшие в сборной команде России, были первым футбольным поколением в стране. Победительница Олимпийских игр в Стокгольме, сборная команда Англии, имела футбольную культуру пятидесятилетней давности. И все же, как ни горько было поражение, оно несло и определенную пользу. Обнаружились слабости, выявились качества отдельных игроков. Василий Житарев, выдающийся игрок своего времени, был единственным русским футболистом, забившим гол в этих соревнованиях. Мне довелось увидеть Житарева на поле в конце его футбольной карьеры, уже в двадцатых годах. Стремительный бег с каким-то прямо-таки калейдоскопическим движением ног резко выделял его в команде Замоскворецкого клуба спорта. Не снижая скорости, он врывался на штрафную площадку противника и в темпе, как тогда говорили, «шютовал», то есть бил по воротам. Гол, забитый им на поле Замоскворецкого клуба спорта, я всегда вспоминаю, когда обращаюсь к прошлому футбола. Мяч, сильно пущенный им с полного хода, ударился в перекладину ворот, затем пошел в землю, от земли снова в перекладину, вновь в землю и только потом ударился о верх железной сетки ворот. В этом нет ничего удивительного. Раньше штанги имели квадратное сечение и часто после попадания в перекладину мяч перпендикулярно ей шел к земле. Вернувшихся с олимпиады футболистов подбадривали: — Ничего, ребята, первый блин и то бывает комом. А это не блин, это мяч — он круглый. Трудно, конечно, рассчитывать на успех, выступая впервые в ответственном международном турнире. «Спортивная Цусима» — так характеризовала пресса 1912 года поражение русских спортсменов в Стокгольме. Россия разделила двенадцатое-тринадцатое места с Австрией, и это рассматривалось как «национальный позор». Вот тогда впервые я услышал это загадочное слово — футбол. Сейчас, просматривая старые журналы, видишь, что класс нашего футбола тогда был, мягко говоря, не высок. Незадолго перед олимпийским турниром Россия принимала финских футболистов. Замоскворецкий клуб спорта — ЗКС, одна из сильнейших команд Москвы, потерпела от финнов жестокое поражение — 8:1. Сборная России проиграла со счетом 0:4. И только сборная Москвы сумела свести игру к ничейному результату — 1:1. Предпосылки неутешительные. Учитывая это, журнал «Русский спорт» так высказывался по поводу предстоящего турнира в Стокгольме: «Русские футболисты не могут иметь больших надежд на успех. Прежде всего русские вообще еще не сильны в футболе, затем ослаблены всевозможными внутренними неурядицами. Команда, в которую вошли и москвичи, не может быть сильной ввиду незнакомства игроков друг с другом. Кандидатами на первое место, безусловно, должны считаться англичане. Ближайшими их соперниками явятся, вероятно, датчане». «Русский спорт» не ошибся. В финальном матче англичане действительно встретились с датчанами и сыграли со счетом 4:2. На третье место в турнире вышла команда Голландии. Встречались русские футболисты и с венграми в том же 1912 году. Результат и здесь был плачевный. Со счетом 9:0 гости разгромили сборную Москвы. А через два дня команда, именуемая «Вся Россия», выступила против венгерских футболистов. Громкое название не спасло. Матч закончился со счетом 12:0 в пользу венгров. Спортивный обозреватель писал, что во втором тайме «голы посыпались, как из рога изобилия». В самом деле, во второй половине игры венгры забили девять голов! Осенью того же года германские футболисты, приезжавшие в Москву, выиграли у «морозовцев» — команды клуба спорта Орехово-Зуевской мануфактуры — со счетом 6:0. А «морозовцы» были в то время сильнейшей командой Московской футбольной лиги. Дважды гости нанесли поражение сборной Москвы со счетом 10:1 и 3:0. Пожалуй, не беспочвенны были разговоры и о «спортивной Цусиме» и о «национальном позоре». И все же неверно сравнивать спортивную игру с войной. Спорт — состязание силы, ловкости, ума. Спорт не война, не битва. Спорт — удовольствие, радость, счастье! Мне всегда претят азартные дельцы, стремящиеся превратить спорт — школу мужества — в потасовку с членовредительством, позором побежденных, несмываемыми обидами. Сегодня ты побежден, завтра ты победитель. Только стремись к этому, люби не почести и славу — люби спорт. Но... поражения горьки, победы радостны. Приятно, что наш футбол из отсталого, заброшенного стал передовым! Победы над Германией, Англией, боевые ничьи с Венгрией... И, наконец, триумф в Мельбурне! Но пока вернемся на Пресню, на Камер-Коллежский вал. Двоюродный брат Иван Старостин вдруг сделался настоящим спортсменом-конькобежцем. Сначала просто Ванюшка-новичок, потом конькобежец третьего разряда, затем второразрядник Иван Дмитриевич, он стал приносить домой жетоны победителя. В доме постоянно упоминаются имена знаменитых русских скороходов: Струнников, братья Ипполитовы, Найденов, Седов, Мельников. Иван сделался героем семьи. Шутка сказать, член Русского гимнастического общества «Сокол-1», имеющий несколько жетонов, вхож в членскую комнату, где разговаривает с живыми чемпионами Европы и мира! И началась страда конькобежная. Перепутались мои планы. Я решил, что не буду знаменитым охотником. Бегать за медведями и волками, возиться с собаками, чистить ружья... Нет! Буду чемпионом мира по конькам. Всего-навсего! Семилетним мальчишкой я ходил на каток Патриарших прудов в дни «бегов», как тогда назывались конькобежные соревнования, и простаивал на снегу за забором долгие часы. А затем веревками я прикрутил к валенкам «снегурочки»... «Побью все рекорды! — решил бесповоротно. — Все!» С меньшим мириться я не хотел. Даже гибель известного конькобежца Королева не охладила моего пыла. А гибель Королева поистине была трагической. Он бежал в паре с Платоном Ипполитовым. Беговая дорожка от внутреннего круга тогда отделялась деревянным барьером. Навалившиеся на барьер из круга зрители отломили одну доску, которая острым концом отошла от стойки навстречу бегущим спортсменам. Бежавший по маленькой дорожке Королев на полном ходу врезался в доску грудью. Доска пронзила его буквально насквозь, и он замертво упал на дорожку. По тротуарам и заснеженным местам я носился на своих «снегурках», воображая себя то Ипполитовым, то Мельниковым. — Все ли готовы? — подавал я сам себе стартовую команду. — Внимание! Марш! В дальнейшем мы с Платоном Афанасьевичем Ипполитовым стали хорошими друзьями. Когда я ему рассказывал о моей детской влюбленности в него, Платон Афанасьевич очень искренне говорил, что нет ничего приятнее для спортсмена, чем знать, что он является примером для детей. Конькобежца из меня не получилось. Ни одного рекорда я не установил. Но думаю, что эти «бега» во многом способствовали моему общему физическому развитию и довольно быстрому прогрессу в хоккее. Впервые взяв клюшку в руки в 1924 году, я в 1926 году уже был включен в состав сборной команды Москвы. Любовь к конькобежным соревнованиям как к великолепному спортивному зрелищу не пропала и по сие время. Но уже тогда, в самый горячий период увлечения коньками, магическое слово «футболист» заполняло мои помыслы. И не только мои: мы, все четверо братьев, увлекались все больше этим спортом. Футбол обладает необыкновенным свойством. Ни возрастные, ни сословные различия для него не существуют. Он проникает быстро и всюду. Проник, конечно, он и в Грузины, на Пресненский вал. Проник и втянул в себя все молодое поколение, школьное и внешкольное. То была пора несметного количества «диких» команд. И Рогожско-Симоновская застава, и Благуша, и Замоскворечье имели свои пустыри-полянки, на которых базировались так называемые «дикие», то есть не входящие в официальные организации, команды. Пресня тяготела к Ходынке. К той самой Ходынке, где во время коронации Николая II произошла известная в истории трагедия. Там, на Ходынке, с утра до вечера в поисках партнеров ходили «дикие». Разговор капитанов был лаконичным и выразительным. — Состязнемся? — Состязнемся! — Сколько на сколько? — Сколько наберется. — Мяч есть? — Есть. — Судья наш? — По жребию. — Согласны. Соревнования возникали мгновенно, неожиданно. Дело зависело от наличия мяча. Играли в сапогах, в ботинках, босиком, кто во что горазд. Нередко матчи кончались потасовкой. Дисквалификации не боялись. Николай и Александр старше меня. Николай на четыре года, Александр — на три. Они постоянные участники ходынских сражений: играют хоть и в заплатанный сто раз, но все же в настоящий футбольный мяч, с камерой и покрышкой. Я пока игрок «заворотный». Что мимо ворот, то мое. Впрочем, заворотных, таких огольцов, как я, на поле много. Каждый наш мяч надо добывать с бою. Зато какая радость, когда мяч в твоих руках! Но таких моментов, увы, так мало. А энергии много! И вот заворотные огольцы достают тряпичный или литой резиновый мяч и начинают свое состязание. Этот резиновый мяч был ужасен. Мы играли на немощеной части Пресненского вала, прямо возле домов. Черный, тяжелый, диаметром сантиметров пятнадцать, на вид, ну, прямо чугунное ядро, мяч, как огнем, обжигал босую ногу во время удара. — Пойди, мерзавец, вымой ноги, — сказал мне отец, когда я после первого знакомства с этим мячом явился домой. Пошел на кухню мыться. Да не тут-то было: ноги не отмывались. Наконец из-под смытой пыли обнаружились багровые с синевой подтеки. — Если хочешь быть красивым — поступай в гусары. А искусство требует жертв, — сказал мне, смеясь, старший брат. — Надо терпеть. Я терпел!III. ГОРЮЧКА
Фан Захарыч. — Футбол теснит «стенку». — Горючка и Шпроковка. — «Играю на пиджак». — Первый матч и дохлый конь. — Михеев. — Опасные болельщики. — Монтекки и Сахаровы. — Рывок — ключ к скорости. — Пять рублей семьдесят копеек. — Покровитель спорта Битков. — Приключения детективов. Отец большую часть времени в отъезде. Ученье нам всем шестерым давалось легко. Все были в числе первых учеников в своих классах. Уроки готовили быстро. Поэтому времени свободного оставалось много, и проводили мы его главным образом на улице. А какие развлечения в старое время были на улице — известно. Кулачные бои, или «стенка», как называлась у нас драка улицы на улицу. В Грузинах первым бойцом был Фан Захарыч. Рыжий биндюжник, краснощекий, лупоглазый, с оловянными глазами, с распахнутой грудью, покрытой огненными волосами, он был заправский стеночник. Собственно говоря, он был Иван Захарыч. Но из-за отсутствия передних зубов у него, когда он представлялся, выходило вместо Иван — Фан. Так его и звала вся Пресня — Фан Захарыч. Кулачищи у него как двухпудовые гири. Всегда полупьяный, он появлялся на «стенке» в критический для его партии момент и зычно возвещал, расправляя широкие плечи: — А ну, кто с Фан Захарычем? Обычно, когда появлялся Фан Захарыч, наших били. Единственный, кто всегда выстаивал против него, был Костя Ульянов. Полная противоположность Фан Захарычу, Ульянов был тонок в кости, смугловат и имел небольшой, почти женский по величине, кулак. Его сила была в хладнокровии. Он владел собой в совершенстве. Как боец «стенки», Костя стяжал себе куда большую славу, чем как футболист. Так же как и нас, футбол отвлек его от «стенки» к зеленому полю. Николай и Александр также дрались хорошо и вступали в бой, когда мы, огольцы, обычно начинавшие «стенку», уступали место подросткам. Футбол настойчиво, упорно вытеснял «стенку». В Грузинах возник первый кружок футболистов. В Большом Тишинском переулке был пустырь под названием Горючка. Сколько ни застраивался этот пустырь, здания неизменно сгорали. Упорно арендаторы земли вновь возводили постройку, но с тем же упорством огонь все уничтожал. Наконец, убедившись, что «сила солому ломит», хозяева плюнули на пустырь и от дальнейших попыток застройки отказались. Сила, сжигавшая пустырь, была расположена напротив — на другом углу Тишинского переулка и Малой Грузинской улицы. Это была знаменитая Широковка — штаб-квартира воров-рецидивистов и жуликов, добывших Грузинам темную славу самого опасного района Москвы. Горючка издавна была летней базой уголовно-преступного и деклассированного элемента. Здесь были свои знаменитости, со своими кличками и прозвищами: Колдун, Старик, Торгаш, Меха, да всех и не перечтешь! Горючка зажата с трех сторон задними стенами домов. Здесь есть проходной двор на Пресненский вал, как раз недалеко от нашего дома. А со стороны Большого Тишинского переулка Горючка огорожена деревянным забором, в котором как раз напротив Широковки небольшая калитка. Сидят «деловые» на траве кучками: пьют самогон, политуру, ханжу, играют в карты. Много этих кучек, окруженных стоящими сзади охотниками полюбоваться азартной игрой. Вдруг резкий свист на весь пустырь. Стоящий «на стрёме» тревожно кричит: «Зеке!» Облава. Полицейские свистки. Быстро появляются городовые. Но, как стая воробьев, стремительно вспорхнули «деловые», махнули через забор — и след простыл. На Горючке ни одного человека — пустырь как пустырь. Кровавые дела бывали на этом пустыре. Казалось, играют в карты приятели, связанные общими интересами: Старик, Торгаш и Сдобный. Мы знали их в лицо хорошо. Каждый день на Горючке в углу у каменной стены мы гоняли свой литой мяч. Мечут приятели «коротенькую» — штосс. Старик, совсем недавно эстрадный актер Раздольский, выигрывает. Торгаш уже без денег. В долг игры нет. — Играю на пиджак! — предлагает Торгаш. — Нет, не пойдет! Торгаш вспыхивает. Перебранка. Ссора. Торгаш выхватывает нож. Старик в страхе спасается бегством через забор. Но Торгаш расторопный парень. Напрасно Сдобный хочет удержать его за ногу. Торгаш отталкивает Сдобного и прыгает через забор. Он быстро догоняет Старика и одним ударом ножа кончает ссору. Старик лежит бездыханный... Многое видела Горючка на своем веку, трудно было удивить ее чем-нибудь. Но и она все же удивилась, когда вдруг группа футболистов-любителей во главе с Владимиром Воробьевым, братьями Федором и Григорием Шелягиными, Михаилом Голубевым и Сергеем Столяровым решила использовать Горючку как спортплощадку для организованного ими кружка. Иронически воспринял «деловой» народ эту затею. Но препятствий не чинил. Кто думал тогда, что эта самая Горючка будет началом пути одного из замечательных футбольных коллективов! Случилось так, что Николай Старостин благодаря увлечению коньками соприкасался с членами Русского гимнастического общества. У РГО была своя футбольная команда, но не было поля. — Арендуйте Горючку, — предложил Николай секретарю РГО. Горючку осмотрели, и она была признана приемлемой для аренды. Кто соприкасался с футболом, тот знает «половодье чувств», охватывающее футболистов с наступлением весны. Стучали молотки, забивались гвозди, врезались в землю лопаты и прочесывали грунт грабли. На Горючке сооружены футбольные ворота. Штанги квадратного сечения сантиметров в тридцать толщиной и гигантская балка-перекладина. Сто лет можно бить ежедневно по таким штангам — простоят! Павильон для игроков хоть из некрашеных досок и без окон, скорее напоминающий сарай для инструмента, но все же павильон. Есть где раздеться игрокам. Накануне первого матча с командой «Наздар» Горючка была готова к приему гостей. Поле размечено, на воротах железная сетка. Ах, какой она издает приятный звук, когда об нее ударяется мяч! Когда впоследствии перешли на веревочные сетки в воротах, долго как-то не хватало этого шумового эффекта. В день игры с утра — неожиданность. На самом центре поля лежит дохлая лошадь Фан Захарыча. Как она сюда попала? И куда ее девать? Задачу решили просто. Прямо на поле вырыли яму и тут же зарыли коня. Потный, раскрасневшийся, в котелке и лаковых ботинках, руководил работой энтузиаст-спортсмен, секретарь РГО Николай Тимофеевич Михеев. Как ни старались уложить кобылу в подрытую яму, подтягивая труп за хвост, все же бугор от вздувшегося живота уравнять не удалось. Посреди поля возвышался небольшой холм, и во время матча на глазах у изумленных зрителей вдруг обнажались лошадиные ребра. Осложнения первого матча на этом не кончились. К началу игры пожаловали все обитатели Широковки. Уголовники быстро взгромоздились на футбольные ворота и, свесив ноги, уселись на верхней штанге. — Да чем мы мешаем? — недоумевали они. Администратор и судьи умоляли их слезть с ворот. — Это противоречит всем правилам! Пока вы не слезете, мы не начнем Матч! Наконец уголовников уговорили слезть с ворот, матч начался, и, к радости Горючки, хозяева поля выиграли. С этого дня футбол приобрел на Горючке самых пылких болельщиков. Особый восторг у них вызывал Николай Тимофеевич Михеев, неизменно являвшийся на матч в котелке и лаковых ботинках. Михеев не брезгал никакой черновой работой, был разносторонним спортсменом и с неподдельным энтузиазмом играл в футбол. Но не сама игра Михеева прельщала болельщиков, класс его игры был невысок — левая нога у него была «чужая». Бить ею он совсем не умел. Не бил, а как-то тащил мяч. У спартаковцев его «движок» левой принял до сих пор бытующее нарицательное определение. «Михеевский удар» — говорят по поводу не умеющих бить с левой ноги. Но зато он был напорист и поэтому очень результативен. Каждый успех своей команды Михеев отмечал своеобразным аттракционом. После забитого гола он от ворот противника шел колесом, то есть катился через голову на спину вверх ногами, и опять через голову, и так до самого центра поля. Болельщики захлебывались от восторга. Но не всегда выигрывали хозяева поля. Бывало и наоборот. И вот тогда футболистам приходилось туго. Болельщики Горючки выражали недовольство простейшим способом. Они били гостей-победителей. — Бей их! — кричал какой-нибудь широковец, и хозяевам поля приходилось занимать круговую оборону, чтобы обезопасить гостей от зуботычин. Невоздержанность горючкинских болельщиков быстро снискала себе неблаговидную известность. В московских спортивных журналах появились статьи, требующие закрытия этой «опасной», как писали журналы, площадки. Но футбол таит в себе организующее начало. Болельщики Горючки пристрастились к игре, и страх потерять увлекательное зрелище дисциплинировал даже их. Постепенно горючкинцы научились провожать гостей-победителей только уничтожающими взглядами и презрительными репликами. В отличие от современных болельщиков горючкинцы своих не ругали. Считали, что во всем виноват противник. Горючка стала поглощать все наше свободное время. Николай играл за вторую команду. Он отличался в команде тем, что совершенно не умел бегать. Бегал длинным шагом, еле-еле передвигая ноги. Как говорят егеря, бег у него был «улогий». Возможно, это был результат повреждения сустава в бедре. В детстве, гоняя тряпичный мяч, он упал бедром на кирпич и пролежал после этого несколько месяцев в софийской больнице. Так и начал он свою карьеру тихоходным футболистом. Кто видел Николая Старостина на правом краю сборной Москвы в 1922 году, никогда бы не поверил, что несколько лег тому назад это был плохо бегающий футболист. В чем разгадка этой перемены? Отец нас воспитывал в суровом духе. «Упорство, — говорил он, — побеждает любые трудности. Смелость и упорство те качества, без которых все остальные мужские достоинства неполноценны». Он никогда не обращал внимания, если кто-нибудь из нас являлся к нему с жалобой на обидчика. Мы это знали и защищали наши мальчишеские интересы сами. Напротив нас жили два брата Сахаровы, одногодки Николая и Александра. В течение ряда лет при встрече, где бы она ни происходила, две пары братьев молча клали ранцы и начинали бой. Как Монтекки и Капулетти. Драки эти начали Сахаровы. Старостины не отказались. И так день за днем. И вдруг однажды Сахаровы уклонились от боя. Может быть, и даже наверное так, они стали повзрослее и поняли бессмысленность этой вражды, повода для которой не было, ну, буквально никакого. Но тем не менее чувство удовлетворения от победы испытывал даже я. А Николай в свои четырнадцать лет говорил нам поучительно: «Вот видите, сдаваться никогда нельзя!» Да уж чего-чего, а упорства у Николая хватало. Хватило его, чтобы победить и в борьбе за скорость. Чувствуя, что с тихим бегом добиться успеха в футболе нельзя, он объявил для себя штурм скорости. Штурм сводился к нехитрому, но требующему чрезвычайного упорства делу. Рывки! — вот ключ к скорости. Сто рывков в день при любых обстоятельствах. На Тверской улице иной раз можно было видеть юношу, вдруг среди толпы стремительно срывающегося с места. Несколько метров предельно быстрого бега и дальше опять нормальный шаг. На лицах прохожих недоумение: «Хулиган? Или сумасшедший?» Впоследствии, когда Николай Старостин сделался одним из быстрейших футболистов Советского Союза, он все же продолжал быть «одержимым», как его обозвала однажды напуганная очередным рывком старушка. — Андрей, вообрази, — обращается ко мне жена Николая Антонина Андреевна. — Идем с Николаем вчера из театра. Народу полно. Вдруг как кинется от меня со всех ног. Я перепугалась и спрашиваю: «Что с тобой?» — «Рывок, — отвечает. — Сто метров — двенадцать секунд. Медленнее нельзя». Николай и Александр были старше и, как говорится, шли на темп впереди меня. Но страсть к футболу сжигала нас всех четверых. Что греха таить, нам с Петром часто приходилось завидовать старшим братьям. Так было и с покупкой бутсов. Отчаявшись сделать из нас егерей, отец определил нам путь в коммерсанты. Николай и Александр уже учились в старших классах училища иностранных торговых корреспондентов, получали ежедневно по гривеннику на завтрак в школе. Подсчет не хитрый. Если скрумовские бутсы стоят пять рублей пара, то за сто учебных дней на завтрак приходится как раз две пары бутсов. А если брать один завтрак на двоих, то за двести дней можно накопить на покупку как раз двух пар бутсов. Ребята заметно худели. Отец в дни приезда спрашивал мать, не болеют ли. Но мать отвечала: растут ребята, вот и худеют. Да еще каждый день на катке. И вот, наконец, десять рублей в кармане. Торжественный день покупки наступил. Но для Николая он кончился печально. Шурке бутсы купили первому. Белые, скрумовские, как раз те, о которых я говорил в начале книги. Как чудесно пахло кожей! Но бутсы оказались дороже, чем предполагали братья. Цена их была пять рублей семьдесят копеек. Когда же начали искать бутсы для Николая, то на оставшиеся деньги ничего подобрать не смогли. Ребята обошли всю Москву, но бутсов так и не купили. Николай крепился. Шурка был рад и вместе с тем смущен, сознавая что его радость выросла на несчастье Николая. На другой день поиски продолжались. А когда надежда уже была потеряна, вдруг на Большой Никитской в магазине Биткова нашли пару подходящих по размеру прекрасных бутсов. — Ну, хороши? — спросил хозяин. — Прекрасны! — сиял Николай. — Плати в кассу пять рублей семьдесят копеек — и айда на поле! Тут Николай не выдержал. Напряжение двух дней оказалось не под силу даже проповеднику заповеди «никогда не сдавайся». Слезы ручьем полились по щекам. Слезы, по-видимому, были настолько горячие, что разжалобили хозяина. Тем более что и Шурка в порядке братской солидарности ревел не тише, чем Николай. — Да сколько у вас денег-то? — мрачно спросил хозяин. — Че-че-четыре... три-три-тридцать... Хозяин почесал в затылке. — Ну, забирай бутсы! — вдруг с азартом крикнул он. — Может, из вас не только футболисты, а и люди выйдут! — Мы постараемся, мы постараемся... — взволнованно благодарил Николай. Сорок лет прошло с тех пор. Но первые эти бутсы стоят перед моими глазами и даже количество медных блочек на них мною не забыто. Завидно было ужасно. Но скоро был обрадован и я. Отец купил мне «видоновские» ботинки. Бульдожий нос придавал им особо внушительный вид. Из черного хрома, на крючках, они привели меня в восторг. — Ну, теперь я настоящий Шерлок Холмс! — прошептал я, не отрывая глаз от новых ботинок. Путь мой был прямо на Горючку. Возвращался я домой менее радостный. Ботинки были изранены и истерзаны. — Ах ты, сукин-ты сын! — в гневе закричал на меня отец, увидев ободранные, разбитые вдребезги ботинки. «Шерлок Холмс» был тут же нещадно выпорот арапником. — Доведут они тебя до разорения с этим футболом, — посочувствовал отцу дядя Митя. Шерлоком Холмсом я себе представился не случайно. В то время мы зачитывались бульварными выпусками приключений знаменитых детективов — Шерлока Холмса, Ника Картера и Ната Пинкертона: «Том Браун — черный дьявол», «Борьба на висячем мосту», «Инес Наварро — прекрасный демон», «Как Джек-потрошитель пойман был»... От этих названий холодело под ложечкой. Любимой игрой у нас была игра в детективы. Мы мечтали освободить Пресню от уголовников Широковки. Только случай спас меня однажды от трагической развязки в опасной игре. Взрослые ушли в гости. В доме бабушка да я с Александром. Забравшись в письменный стол Ванюшки, Александр обнаружил в ящике револьвер. — Скрывайся! — скомандовал он. Обычно так предлагалось начинать игру в сыщики. С револьвером в руках брат выглядел весьма убедительно. Все комнаты нашей квартиры соединялись между собой. Шурка быстро отыскал меня в Ванюшкиной комнате. — Руки вверх! Я и ахнуть не успел, как грохнул выстрел. Пуля, каким-то чудом минуя мою голову, ударилась о подоконник и рикошетом пробила окно. Комната полна дыму, а Шурка пытается уверить перепуганную насмерть бабушку, что стреляют где-то на соседнем дворе. Скрыть происшествие не представлялось возможным, и мы со страхом ждали возвращения взрослых. Но чрезвычайность происшествия так напугала родителей, что нас даже не выпороли. Виноватым признали Ванюшку, оставившего в доме заряженный револьвер. А мы, ребята, были чрезвычайно довольны, услышав замечание отца: — Пусть уж лучше играют в футбол, чем читают уголовщину. Приключения детективов на этом закончились.IV. ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ
Зарождение будущего «Спартака». — Бразиль. — Неистовый каталонец. — Антверпен, 1937. — Ноги Канунникова. — ЗКС — Новогиреево. — О самовоспитании. — Воля спортсмена. — Полуфинал кубка. — Решающая минута. Горючка процветала. Ребята, недавно гонявшие мяч как попало и чем попало, начали появляться в трусах, а кое-кто и в новых бутсах. Русское гимнастическое общество внесло определенный порядок в организацию футбольного дела на Горючке. Появились любимцы-фавориты — игроки первой команды. В недалеком будущем они сделаются ведущими игроками нового клуба на Пресне. Этому клубу суждено будет создать ядро коллектива, из которого вырастет команда «Спартак». Константин Квашнин, Владимир Хайдин, Дмитрий Маслов стали фаворитами Горючки. По «мастерам» равняются и младшие команды. Братьям Гудовым подражает их младший братишка Сергей. Он мой одногодок. Нам нет места в команде взрослых. А детских команд еще не существует. По фигуре Сергей совсем не похож на старших братьев. Да и сами они не похожи один на другого. Филька усадист, с иксообразными ногами. Колька длинен и тонок, как шест: ноги ни дать ни взять — штатив, прямые и тонкие. Зависть Сергея касалась главным образом трусов. Конечно, старшим без трусов нельзя: они в составе команды. У Сергея трусов пока нет. Мы с ним из-за ворот мячи подаем. Сергей, как зверь в зоопарке, ходит за металлической решеткой ворот и уныло бубнит: — Подумаешь, надели трусы и воображают... Футбол тех времен значительно отличался от современного. Другой была система расстановки игроков на поле. Раньше, чтобы не попасть в положение «вне игры», нужно было иметь перед собой не менее трех противников, а не двух, как разрешают новые правила. Из этого и исходили команды, организуя линию обороны. Считалось выгодным играть не левого и правого защитника, а переднего и заднего. Таким образом, передний защитник являлся границей, за которую форвард без мяча проникнуть не мог. Отсюда и выгодность отстрельного длинного удара, как правило, применявшегося задним защитником. Стрельнул подальше, и нападающие противника вынуждены отступать за линию защиты. В такой обстановке от форвардов требовалось умение индивидуально прорываться через оборону противника. Напористость была необходимым качеством форвардов. Она придавала футболу яркое атлетическое выражение. В Замоскворецком клубе спорта на месте центрального нападающего играл обрусевший англичанин Бразиль. Его напористость особенно была выразительна. Он шел по прямой, совершенно не обращая внимания на стоящего перед ним противника. По сложению мощный атлет, он просто подавлял защитников противника. Причем здесь не было никакой грубости. Нет, он просто рвался вперед, пренебрегая столкновениями, падениями, синяками и ссадинами. Мощный таран с неиссякаемой энергией, он держал в предельном напряжении защиту противника в течение всего матча. В 1937 году в Антверпене мы играли в полуфинале олимпийского турнира. Противником нашим были каталонские футболисты (Испания). Они жаждали дать нам реванш за басков, которых мы только что обыграли в Москве. И вот здесь мне вспомнился Бразиль. Заставил меня вспомнить о нем каталонский центрфорвард. К тому времени тактика игры ушла далеко вперед. Мы уже знали практикуемую и сейчас систему игры с тремя защитниками. Вместе с тем мы знали, что матч — это не только поединок коллектива с коллективом, что внутри этого поединка происходит еще одиннадцать дуэлей. Каждый игрок против другого игрока. Я был центральным защитником. Моим противником был центрфорвард каталонцев. По привычке я приглядывался к нему на разминке. Среднего роста, довольно быстрый, худощавый. Центр как центр, лишь с одной особенностью, которую я разглядел. У него с левой стороны головы были выжжены волосы, и образовавшаяся в силу этого залысина как-то необычайно увеличивала лоб. Так и запомнился мне этот центрфорвард: черноволосый, с белой залысиной и горящим взглядом. Игра только началась. На меня идет мяч. Я в свободной позиции отбиваю головой. Мяч отбит, но после небольшой паузы я вдруг чувствую, что на меня что-то рухнуло. Это центрфорвард налетел на меня всей своей массой с полного хода. Поднимаясь с земливместе с ним, я довольно выразительно взглянул на него. Каталонец и бровью не повел. Через несколько минут он таранил Малинина. Костя Малинин и неистовый каталонец поднимались, растирая бока и ощупывая ноги. Вскоре Анатолий Акимов лежал в бесчувственном состоянии и рядом с ним, раскинув крестом руки, распластался рухнувший вместе с вратарем после борьбы за верхний мяч обожженный испанец. Мы долго приводили в чувство Акимова. Игра принимала для нас драматический характер. У нас ослабленный состав. Захромал Степанов. Повредил ногу Шиловский. Больным вышел на поле Петр Старостин. В предыдущей игре был выбит Александр Старостин. А счет всего лишь 1:0 в нашу пользу. Каталонцы, чувствуя нашу слабость в линии нападения, теснят всей командой, а центрфорвард таранит нашу линию обороны, не обращая внимания на жестокое сопротивление. Николай Старостин, видя с трибуны назревающую угрозу поражения, бежит к воротам и возмущенно кричит мне: — Вы что?! Пятеро с одним справиться не можете?! Я и так в состоянии крайнего напряжения. «Неистовый» идет на любое физическое обострение. В защите нет игрока, с которым он не лежал бы на земле после своего таранящего налета. На нем самом нет, наверное, живого места. Вон он сейчас лежит на спине после очередного столкновения и сам себе делает искусственное дыхание. Вот поднялся. Идет занимать исходную позицию для нового вторжения в наши ряды. А каталонцы, имея такой таран, поступают просто: навешивают и навешивают мячи на нашу штрафную площадку. Обстановка такая, что если дать противнику забить гол — игра проиграна. Нечем будет отыгрываться. Поэтому я раздраженно кричу Николаю: — Я могу с ним справиться! Но кто будет отвечать за пенальти? А через минуту я вместе с неистовым каталонцем поднимаюсь с земли. Зрители, заполнившие трибуны антверпенского стадиона, гудят. Каталонцам симпатизировали. Они приехали с командой, составленной из фронтовиков, сражавшихся за демократическую Испанию против Франко. И когда, казалось, атака достигала предельного напряжения, именно в этот момент сказался стратегический талант Григория Федотова. Он правильно оценил обстановку на поле и, получив мяч вблизи своей штрафной площадки, обошел первую линию защиты противника, делая вид, что сейчас отдаст мяч бежавшему невдалеке Петру Старостину. Так, маневрируя и обманывая на ходу контратакующих его защитников, как бы собираясь передать мяч другому, Федотов довел мяч до штрафной площадки противника. Обыграв финтом последнего защитника, он успел протолкнуть мяч в ворота мимо выбежавшего на него вратаря. Гол! Спасительный гол в самый тяжелый, а значит, и в самый нужный момент матча. Но даже этот гол не охладил пыл и не лишил энергии Бланко (так, кажется, звали центрфорварда каталонцев). Он продолжал таранить нашу защиту. И когда оставалось играть секунды, каталонцы обрушили на нас все свои силы и в страшной сутолоке, тесноте и неразберихе возле самых ворот буквально затащили мяч в наши ворота. И последнее касание, от которого мяч пошел в ворота, сделал все же неистовый каталонец. Он сильно «потрепал» нас за время игры и морально и физически. Но замечательно то, что когда кончился матч и мы обменивались рукопожатиями, каждый из нас с удовольствием жал руку этому худощавому рыцарю сегодняшнего матча. А он беззлобно сопровождал рукопожатие единственным знакомым ему русским словом: «Хорошо! Хорошо!» Мы выиграли этот матч. Но ценой каких физических усилий досталась нам победа! Мне кажется, что лучшие центрфорварды современного футбола — Эдуард Стрельцов, Никита Симонян, Аликпер Мамедов и другие — пренебрегают преимуществом силовой борьбы при атаке ворот противника. В рамках, ну конечно же дозволенных правилами, силовые толчки, блокировки в борьбе за мяч должны иметь большее применение, чем мы видим в матчах последних лет. Однако вернемся назад. Вернемся к детским переживаниям и мечтам. ...Канунников! Первый раз я услышал эту фамилию от Николая. Он пришел с какого-то очередного состязания. — Я видел Канунникова! Ты знаешь, — обращается он к Шурке, — у него ноги вот в этом месте, — показывает на бедро, — вот такие! — Николай разводит руки сантиметров на пятьдесят, стараясь показать диаметр бедра Канунникова. — Вот как грудь у Джинала, — уточняет он. Джинал — растянувшийся у крыльца пойнтер. Грудь у него действительно внушительная. «Вот так нога! — думаю я. — Что же это за игрок такой, Канунников? Вот бьет-то, наверное!» Обычно говорят: дурная голова ногам покоя не дает. У меня наоборот: ноги не давали покоя голове. Ноги — мое слабое место. Считалось, если футболист — значит могучие ноги. Мощность же определялась просто — толщиной. У меня были удивительно тонкие ноги, похожие на две жерди. Ребята меня донимали этим. В особенности Петр, у которого ноги были еще тоньше моих. Он презрительно звал меня «тонконогий» или просто «нога». Я тайком ежедневно измерял окружность бедра и печалился ужасно. Веревочка после измерения действительно показывала весьма узкий кружок. Размер ноги Канунникова меня ошеломил. Я тут же принял решение немедленно заняться приседаниями. Я уже «накачивал» себе ноги ежедневно по утрам, приседая по двадцать пять раз. Но, видимо, дозировка упражнений недостаточна. Я увеличил количество приседаний вдвое. Много прошло времени, прежде чем ноги мои перестали быть жердями. Кто подсчитает количество приседаний, сделанных для этой цели? Только разве с количеством рывков Николая можно сравнить количество моих приседаний. Но у Николая был смысл — выработка скорости. А я приседал из ложной стыдливости — не быть тонконогим. Уж больно я завидовал ногам Канунникова. Однако старался я не напрасно. Веревочный кружочек после обмера ног неизменно увеличивался. Мышцы ног у меня заметно окрепли, и, безусловно, это пошло на пользу. В дальнейшем спортивная судьба надолго свяжет меня с Канунниковым, этим выдающимся мастером футбола. Но сейчас это герой, кумир, на которого хоть бы издали поглядеть! Мне довелось увидеть Канунникова, когда он был еще молодым игроком. Был матч ЗКС — Новогиреево. Игра происходила на поле ЗКС, на Большой Калужской. Сейчас от этого стадиона и помину нет. Тогда это был один из центральных стадионов Москвы. На нем проводились международные матчи. За Новогиреево выступала в то время знаменитая тройка нападающих: Канунников, Цыпленков, Троицкий. Я, конечно, болел за Новогиреево: ведь там Канунников! Волнение ужасное. Впервые я на настоящем стадионе с настоящими трибунами. Сейчас увижу Канунникова! Какой-то студент рядом со мной сомневается в участии Цыпленкова в сегодняшнем матче. Вот выбегают на поле команды. Действительно, Цыпленкова нет. Вместо него молодой центрфорвард. Студент обеспокоен: сила новогиреевской тройки в сыгранности, а главного связующего эту тройку звена — Цыпленкова — нет. Меня мало беспокоит состав тройки. Главное, Канунников — он здесь! Вот он выбегает на поле. Фигура у Канунникова в самом деле футбольная. Узкий в плечах, со слабо развитым корпусом, он действительно обладает феноменальными по объему бедер ногами. — Лучшие ноги страны! — восторгаюсь я. И вот они, эти ноги, уже бьют по воротам, разминаясь перед игрой. Сразу бросается в глаза стремительный бросок с места: словно развернувшаяся пружина кидает игрока к катящемуся мячу. Изящно отделанный удар с полулёта — и мяч в воротах. Разминка окончена. Начинается матч. Да что же это происходит? Мне казалось, Канунников сейчас один обыграет ЗКС. Сколько захочет, столько и забьет голов. А вместо этого первый гол влетает в ворота Новогиреева. Туда же следует второй. Канунников играет хорошо. Пытается прорваться. Хитро перепасовывает мяч партнерам. Но гола в ворота ЗКС нет и нет. Наоборот! В ворота Новогиреева забивается третий, за ним четвертый, а за ним и пятый голы! Пять—ноль в пользу ЗКС! Я совершенно обескуражен. До игры у меня сомнений в победе Новогиреева не было. Фамилия Канунникова казалась мне железной гарантией победы. Недоумение не покидало меня. Где же «зарыта собака»? Много лет понадобилось мне, чтобы понять всю сложность футбольного механизма. Даже одиннадцать самых лучших игроков не всегда самая сильная команда. Несмотря на горечь, испытанную мной при поражении команды, за которую играл Канунников, я оставался его горячим поклонником. «Упорство, упорство и еще раз упорство, — говорил я себе, — и я буду Канунниковым». Упорство, воспитание характера, смелости — без этих качеств хорошим футболистом не будешь. Да и вообще никем не будешь. Когда заходит разговор о самовоспитании, я всегда вспоминаю Георгия Глазкова, ныне заслуженного мастера спорта. Он пришел к нам в «Спартак» совсем мальчиком, быстро показал хорошие качества разностороннего игрока. С форвардами у нас одно время было неблагополучно. И за полтора года Глазкову пришлось сыграть все пять амплуа в линии нападения. Наконец он закрепился на правом краю, где в паре с Владимиром Степановым образовал очень сильное крыло. Пытливый, всегда ищущий, Глазков одно время увлекался постановкой резаного удара, отработкой обманного движения на ходу. Словом, как говорится, работал над собой. Выработанные на тренировке приемы всегда пытался применить в матче. Это не сразу удается. Он смазал раз, другой... Кто-то из болельщиков на трибуне свистнул. Но Жоржа не легко было заставить отказаться от задуманного. Он повторил попытку пройти защитника один на один. Опять не удалось. Трибуны неодобрительно зашумели. Снова защитник вышел победителем. Здесь, может быть, уже сказалось и влияние трибун. Психологическое равновесие у игрока нарушилось. Трибуны свистели и кричали. Особенно после матча Глазкову здорово свистели. В следующей игре болельщики снова свистом встретили неудачную попытку Глазкова сыграть индивидуально. Обстановка для игрока сложилась весьма неблагоприятная. Каждая его ошибка вызывала возмущенный отклик на трибунах. А удачные действия оставались незамеченными. Когда же Глазков совершенно правильно по моменту решал сыграть индивидуально, но технически ошибался (кстати, самое трудное в футболе сыграть удачно один на один), этого не прощали. В. Житарев, левый инсайд сборной России на Олимпийских играх в Стокгольме в 1912 году. Заслуженный мастер спорта СССР С. Сальников. Жонглирование мячом. Матч Швеция — Москва в 1913 году на поле Сокольнического клуба спорта. Результат 4:1 в пользу шведов. Команда Замоскворецкого клуба спорта — чемпион Москвы 1918 года. Разлад игрока с публикой зашел настолько далеко, что мы уже думали, целесообразно ли ставить его на очередную игру. В отличие от многих других у нас в «Спартаке» тогда при команде действовал тренерский совет. В него входили ветераны спартаковского футбола: Петр Ефимович Исаков, Станислав Викентьевич Леута, Иван Михайлович Филиппов, Александр и Николай Старостины. Для всех было ясно, что Глазков переживает кризис. Как помочь игроку? Как быть с командой? Ставить или не ставить Глазкова? Глазков облегчил решение. С присущей ему прямотой он заявил тренерскому совету: — Прошу меня поставить. Появление Глазкова в составе команды на очередной игре сопровождалось свистом и криком трибун. — Не обращай внимания, Жоржик! — пытались ободрить его товарищи. — Я и не обращаю, — спокойно отвечал он. Но я-то видел, чего ему стоили эти «приветствия». Во время игры обструкция продолжается. Глазков переносит стоически все, ни разу не прекращает борьбу за мяч. И опять малейшая ошибка, которая бы для каждого из нас прошла незамеченной, вызывала в адрес Глазкова свистки и крики. — Молодчина Жорж, — говорю я играющему рядом со мной Сергею Артемьеву, — духом не падает. — Кремень! — подтверждает на бегу Артемьев. Через неделю мы едем играть в Ленинград. Полуфинал Кубка СССР 1938 года. Каждый футбольный матч — это новая пьеса. Со своими неповторимыми коллизиями, столкновениями, переживаниями, страстями. Сыграли вы хорошо — до следующего матча вы именинник. Следующий матч сыграли плохо — забыты ваши именины. Нужен новый успех. Так с игроками, так и с командами. Футбольная команда в первых пяти играх на первенство набрала девять очков из десяти возможных. Лаврами усеян путь лидера. Но вот первое поражение и вторая ничья. От лавров и следа нет. Ах, лавры, такой непрочный и быстро увядающий материал! Но в первенстве СССР, где дистанция соревнования длинная, еще есть возможность поправить дела. А вот в игре на кубок, где «дуэль на смерть», где проигравший выбывает из состязания, — тут драматизм достигает предельного напряжения. И вот полуфинал кубка. Играют «Спартак» с ленинградским «Динамо». Судьба второго полуфинального матча уже решена. Выиграла ленинградская команда «Электрик». Таким образом, в случае нашего проигрыша в финал выходят две ленинградские команды. Было из-за чего поволноваться московским и ленинградским болельщикам. С нами приехало в Ленинград на этот матч много москвичей. Все они сегодня болеют за «Спартак». Привычное состояние охватывает меня в день матча. Внешне стараюсь казаться совершенно спокойным. Но внутри — разгул сомнений. Вдруг ни с того ни с сего захватывает сердце — ну точь-в-точь как на хорошо раскачанных качелях. Но такое состояние не страшит. Знаю, это только до начального свистка. Это значит, что ты сосредоточен на игре. Важно только, чтобы это нервное напряжение в матче переработалось в мышечную энергию. Хуже, когда ты эту энергию перед игрой израсходуешь на что-то другое. Вот тогда хорошего не жди. Со мной бывало и так. Но об этом расскажу позже. Думаю о моей повышенной ответственности как капитана команды. Ведь в случае неудачи, виноват я в ней или не виноват, начальник команды спросит меня раздраженно: «А ты где был?» Скольким болельщикам придется объяснять поражение, когда зачастую даже и не знаешь, как его объяснить! Сколько наслушаешься всяких оскорблений! Я уже знаю: как только мы проиграем — ночью, и на рассвете, и все утро непрерывные телефонные звонки в гостиницу и упреки, упреки без конца. Да, о многом подумаешь до начала матча. И о состоянии команды и о безжалостности болельщиков... За примером ходить далеко незачем — вот Глазков. Попробуй поиграй под такой аккомпанемент! Наконец наступает время. Мы выходим на разминку. Дирекция стадиона хорошо подготовилась к игре. Выбитые места у штрафной площадки задернованы. Дерн не везде уложен ровно, отдельные квадратики чуть возвышаются. Судит А. Щелчков — судья строгий и принципиальный. Этот, не задумываясь, удалит с поля — надо учесть. Я знаю свою слабость — разговорчивость во время игры. Словом, это была одна из напряженнейших схваток за всю мою футбольную жизнь. Как все кубковые решающие встречи, игра не была интересной по внешнему рисунку. Борьба шла за каждый мяч упорная. Защитные линии обеих команд наглухо прикрыли нападающих и вели отбойную игру. В таких условиях форвардам трудно разыграть многоходовую комбинацию. Атаки захлебываются на подступах к штрафным площадкам. На трибунах не слышно обычного оживления. Зрители молчат — высшая степень волнения. Игра уже подходила к концу, а счет все еще 0:0. Было ясно: кто забьет, тот выиграет. Оставалось играть пять минут. Напряжение предельное. Надо быть очень внимательным! Мяч у капитана ленинградцев хавбека Валентина Федорову. Он быстро продвигается с ним и входит на нашу половину поля. Его преследует наш полусредний, неутомимый и яростный Владимир Степанов, явно вынуждая передать мяч. Федоров ищет свободного партнера. Сейчас очень важно угадать направление паса. Зорко слежу за Аркадием Аловым, он делает рывок, чтобы обеспечить себе открытую позицию для приема передачи, но я вовремя перемещаюсь. Положение стопроцентно выигрышное, и я совершенно спокойно готовлюсь остановить катящийся на меня мяч подошвой бутсы. Угрозы проиграть мяч никакой. Алов быстро надвигается на меня, но у него позиция безнадежная, бежит он явно на всякий случай. И такой случай происходит. Редчайший. Я задеваю задними шипами за приподнятый квадратик дерна, моя нога «врет» от неожиданной задержки. Стадион ахнул... Мяч проскочил мимо меня, и Алов стремительно выскакивает вперед. Вот он уже один на один с вратарем. Только вратарь Владислав Жмельков остается на пути Алова. Сильный удар в ворота. Жмельков молниеносно бросается навстречу Алову и в семи метрах от ворот падает ему в ноги. Еще раз ахнул стадион, еще раз, когда мяч попал в грудь упавшему Жмелькову. Но мяч от груди Жмелькова катится вдоль пустых ворот, и на него неудержимо бежит крайний нападающий ленинградцев. Неотвратимый гол. Форварду никто не мешает, и ворота открыты. Он бьет, но... задевает шипами бутсов за квадратик дерна. За тот же проклятый квадратик дерна! И мяч от неверного удара режется мимо боковой штанги, под разочарованный стон ленинградцев. Как вскинулись наши ребята! Как будто новой энергии в них добавилось. Вон Владимир Степанов, крепкий, коренастый, неутомимый штурмовик уже орудует на подступах к штрафной площадке ленинградцев. С мячом он расстается неохотно, любит сыграть индивидуально, но окруженный тремя противниками, вынужден отдать мяч Глазкову. Тонкий пас Глазкова — и следует сильнейший удар по голу. Это бьет стремительно вторгшийся уже в штрафную площадь Степанов. «Удар! Еще удар!» — закричал бы сейчас радиокомментатор Синявский. Отскочивший от вратаря мяч сначала добивает Виктор Семенов, но когда Лихвинцев в отчаянном броске парирует удар, то отскочивший метров на шестнадцать от ворот мяч в третий раз посылает в ворота левый край «Спартака» Николай Гуляев. Мяч неумолимо летит в верхний угол ворот, в «девятку». И когда казалось, что победа достигнута, вдруг вытягиваются вверх руки и отбрасывают мяч за линию ворот. Это были руки защитника ленинградцев Виктора Федорова, пошедшего в безвыходном положении на крайнюю меру. Это нарушение, влекущее за собой высшую меру игрового наказания, — одиннадцатиметровый удар. Пенальти. Судья Щелчков проверяет шагами отметку для удара. А время игры истекло. Истекло! Девяносто минут окончились. По правилам оставалось только произвести этот удар. Таким образом, игра, только что чуть не кончившаяся из-за моей ошибки обидным поражением, теперь сводится только к одному удару. На стадионе не было человека, который не ощущал бы эту редкую по напряжению и драматизму футбольную минуту. Я иду от своих ворот медленно, не торопясь. Мне, как капитану, надо сейчас решить, кому бить пенальти. Степанов? Но он устал после бурной, только что закончившейся атаки. Семенов? У него сильнейший удар, но нет гарантии за точность, тем более что мяч, отбитый вратарем, в данном случае, когда время истекло, не добивается. Значит, надо бить предельно точно. Сам? Нет, после только что случившегося промаха мне не одолеть такого испытания. Подумать только: чуть не проиграл игру, а теперь упустить победу! На мгновение мелькает мысль — малодушие? Нет, здравый смысл. Я бью только штрафные удары, а пенальти не бил уже несколько лет. Да, но надо принимать решение. Глазков? Не сломился ли у него характер в психологической борьбе с болельщиками? Ребята на мяч не глядят. Значит, желающих бить нет. И вот все процедуры исполнены, мяч установлен на отметке, игроки вышли за пределы штрафного поля, зрители на трибунах приготовились к последнему испытанию этого тяжелейшего матча. На стадионе мертвая тишина. Мне уже надо кому-то сказать: «Бьешь ты!» Кому? В этот момент, строго смотря мне в глаза, совершенно спокойно Жорж Глазков говорит: — Андрей Петрович, я забью. — Бей! А не забьешь — неважно! (После мы много смеялись над этим «неважно».) У Глазкова еще хватило выдержки попросить у судьи разрешения поправить мяч. И только установив мяч по обыкновению на шнуровку, он неторопливо отошел на нужную для разбега дистанцию. На стадионе в этот момент лети муха — было бы слышно. И вот он состоялся, этот замечательный глазковский одиннадцатиметровый удар! Мяч направлен в намеченный угол, входит в ворота ровно настолько от штанги, чтобы не попасть в нее, но и быть на максимальном расстоянии от вратаря. Полуфинал наш. Кубок в финальном матче против «Электрика» мы выиграли. Кризис Глазкова миновал. Болельщики в дальнейшем шумным одобрением встречали удачные его финты и резаные удары, и он много лет был одним из популярных игроков Советского Союза. Вот они, сила сопротивления, умение владеть собой, выдержка!V. МОСКВА МОЯ...
Февраль. — «Керенскому крышка!» — Отъедаться в деревню! — Возвращение. — Голубой пиджак и кремовые штаны.— Увлечение театром. — Артисты и спортсмены. — Московский клуб спорта. — Медведь помог. — Иван Артемьев. — Победа над болью. — Легендарный Канунников. — Клуб у Западной трибуны. — Опасный спутник. Отец восторженно воспринял Февральскую революцию. На лацкане пиджака у него красный бант. Дядя Митя «монархист». — Ваше императорское величество! Да что же это такое делается? Распорядитесь! — обращался он в спальне к портрету Николая II. Но мы знаем, что это дядя Митя наигрывает. В начале войны он рядился в юдофоба, в процессе Бейлиса был на стороне Шмакова. Но когда начались еврейские погромы, не задумываясь, спрятал в своей спальне братьев Михаила и Роберта Лифшиц и проклинал погромщиков. А пока воззвания дяди Мити к портрету его императорского величества с просьбой вмешаться и распорядиться оставались без ответа. Вернее, ответ был, но шел он отнюдь не от императорского величества. Ненавидимое народом Временное правительство рухнуло. Каждое утро из года в год мимо наших окон по протяжному гудку Брестских мастерских вереницей тянулись на изнурительный двенадцатичасовой труд в черных, рваных, лоснящихся от масла спецовках монтеры, слесари, кузнецы... По этому гудку вставали и мы. Сегодня гудка не было. Октябрьский пасмурный денек, полно людей на улицах, мертвые трамваи... В Училище иностранных торговых корреспондентов, помещавшееся на Большой Никитской улице, Александр, Клавдия и я потащились пешком. Но на пороге училища стоял всегда любезный и жизнерадостный директор Евгений Августович Полевой-Мансфельд. Впоследствии, когда училище закрылось, он ушел на эстраду и стал известным конферансье. — Увы, мои дорогие будущие иностранные торговые корреспонденты! — приветствовал он нас в парадном. — Сегодня занятий в школе не будет. — Евгений Августович, а когда же являться в школу? — вопрошали его ученики. — На этот довольно сложный вопрос вам ответит уже другая власть. — Евгений Августович развел руками и незаметно поправил красный бант на груди. — Моя власть над вами кончилась. Начинается власть рабочих и крестьян. Мне, одиннадцатилетнему будущему иностранному торговому корреспонденту, было довольно трудно разобраться в том, что происходит. На заборах висели воззвания различных партий, на улицах перестрелка. Вокруг только и было слышно: большевики, меньшевики, эсеры, кадеты, трудовики... И я никак не мог понять, почему слово «большевики» неизменно связывали со словами «власть рабочих и крестьян». А вот сегодня чаще обычного слышится: «Юнкера! Юнкера!» Какая-то опасливость, настороженность и неприязнь сопутствуют этому слову, произносимому к тому же вполголоса. — Юнкера засели в большом доме на Никитском бульваре и стреляют оттуда по рабочим демонстрациям, — сообщил вернувшийся из города Ванюшка. Нас, детей, из квартиры больше не выпускали. Мать и дядя Митя беспокоились за отца. Он ушел с каким-то рабочим пикетом на Пресню. — Ну да, без него там нельзя обойтись! Некому порядок навести! — возмущался, поглядывая на часы, дядя Митя. Поздно ночью вернулся отец. Усталый, возбужденный... — Большевики выступили с оружием! Керенскому крышка! Вся власть Советам! За окном, как бы в подтверждение его слов, были слышны выстрелы, доносившиеся откуда-то с Пресни. А вскоре я уже хорошо знал, какая существует связь между словами «большевики» и «власть рабочих и крестьян». ...Наступили времена, полные радостных перемен и в то же время невзгод и лишений. Не хватало хлеба. Нам, ребятам, все время хотелось есть. Мать распределяла хлеб между нами по пайкам, но что это были за пайки? Раз, два откусил — и нет. А аппетиты у нас волчьи: мы все свободное время на улице. — Съест тебя «облава», — говорил про нас дядя Митя отцу. — Вези их в деревню! Отец так и решил. Забрал мать да троих младших — меня, Петра и Веру — и отвез к тестю в деревню Погост. Поначалу скучали по Москве. Я было пустился насаждать футбол. Ничего не вышло. Тогда, чтобы хоть чем-нибудь доказать свои спортивные качества, я попытался увлечь деревенских ребят легкой атлетикой. — Вот от мостка до мостка у нас будет дистанция. А вот здесь финиш, — бахвалился я перед ребятами спортивной терминологией. — Все ли готовы? Внимание! Марш! Я бегу, как мне кажется, «стильно», но ничего это не стоит. — Митрофан! — вдруг кричит Мишка Капитонов и, как заяц, дает стрекача. За ним остальные быстроногие ребята, а я со своим «стилем» остаюсь самым последним и попадаю в руки сторожа Митрофана. В дальнейшем бегство от Митрофана, сторожившего гороховые поля, в лучшем виде способствовало приобретению мной скорости. А футбол и легкая атлетика в Погосте так и не привились. В 1920 году умер отец. Восемнадцатилетний Николай решил забрать меня из деревни в Москву. Летом 1920 года я с оказией вернулся из Погоста на Пресненский вал. Подходя к дому, я увидел толпу ребят, гоняющих мяч. Футбол! Полтора года я не трогал мяч. Сердце застучало от волнения. Вихрастый, взволнованный, но степенный по-деревенски, вошел я в столовую. За столом пьют чай Николай, Александр, Клавдия. Городские. Одеты совсем не похоже на меня. Я в отцовском френче. На ногах охотничьи отцовские сапоги с обрезанными голенищами. Так как они велики, то, чтобы не садились голенища, на икрах накручены из портянок «искусственные мускулы», как говорил, иронизируя по этому поводу, Петр. — Доброго здоровьица, — окая по-владимирски, говорю я, протягивая руку дощечкой братьям и сестре. — Доброго здоровьица, — смеются они мне в ответ. Мой деревенский выговор рассмешил их. Я чувствую себя смущенно. Но смущение забыто, едва только я услышал такие знакомые и волнующие слова, как «тренировка», «удар», «бутсы». Узнаю, что Николай уже играет за первую команду РГО на правом краю. Шурка тоже прогрессирует. — Гнется (то есть играет) хорошо,—поощрительно говорит Николай. Горючки уже нет. Заборы все разломаны на дрова. Через пустырь ходят, а широковские обитатели разбежались кто куда. РГО теперь арендует поле на Девичке, у Общества физического воспитания. Николай говорит, что теперь футбол не то что было. Все стадионы наши! Это значит, что любой может приходить на стадион, записываться в члены общества — и играй себе сколько хочешь. Не то что раньше. Тогда, чтобы только попасть в члены общества, надо было рекомендации доставать да пять рублей золотом вступительные взносы уплатить. Сейчас при обществах будут организовываться детские команды. А пока привыкай к Москве. И я начал осваивать столицу. Не так-то просто это давалось. Культурное шефство надо мной взяла Клавдия. Пошли с ней в театр. В драматическом театре на Большой Дмитровке, где сейчас театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, давали «Каширскую старину». Первое действие длинное. Во френче у меня недокуренная козья ножка из махорки. Меня стал мучить вопрос: -курят в зрительном зале или нет? Логика подсказывала, что не курят, не видно было курящих. Но вдруг впереди сидевшие два солидных гражданина достали папиросы. «Значит, курят, — решил я. Только у них, наверное, спичек нет. Вот сейчас я зажгу спичку — и им услужу и сам закурю». Не успела Клавдия понять, что я делаю, как козья ножка оказалась у меня в зубах, спичка вспыхнула, и я окутал рядом сидящих зрителей едким густым облаком погостовского самосада. Возгласы негодования совпали с закрытием занавеса. В зале зажегся свет, и на меня накинулись со всех сторон. Появился администратор. Я перепугался ужасно. Но, видно, мой растерянный вид, градом катившийся пот, вихры, френч вызвали сочувствие ко мне, и администратор ограничился выговором. Но прибавил при этом, что, по-видимому, из-за такого же мерзавца, как я, недавно в Малом театре произошел пожар. Когда все уладилось, Клавдия зловеще прошептала: — Идиот! В очередное воскресенье Николай обещал меня взять на футбол. Играли команды класса «А». За нами зашел Василий Захарович Рудь. Правый инсайд команды РГО, имевший два известных качества: стремительный рывок в футболе и ослепительно модную одежду в быту. Голубой пиджак был узок в талии и фалдами распускался внизу. Кремовые штаны короткие — выше щиколотки, широкие вверху и узкие-узкие внизу. Круглая шляпа с маленькими полями и лаковые остроносые туфли. Все было шикарно. Длинноволосая прическа на пробор с подбитыми у висков буклями. Я был потрясен. Матч проводился на поле ЗКС. Мы шли пешком и были уже у Кудринской площади, направляясь вниз к Смоленской, когда нас обогнал трамвай. Трамваи тогда ходили нерегулярно и не по маршруту и часто с грузовыми платформами. — Берем! — сказал Николай, когда от Кудринской показался вагон с платформой. Мы стали в нескольких метрах друг от друга, чтобы не мешать вскакивать на ходу. Николай набрал скорость и, когда трамвай поравнялся с нами, легко вспрыгнул на платформу. То же повторил Шурка. Но я не сделал этого предварительного разгона и, когда трамвай, все набиравший скорость под горку, проходил мимо меня, попытался с места прыгнуть на подножку. Едва схватился руками за стойку, как меня сразу дернуло вперед и потащило в полулежачем положении. Ноги мои пришлись как раз под колеса и волоклись по линии. Я онемел от ужаса и судорожно держался руками за стойку. Оторвись руки — и мои ноги неизбежно под колесами вагона. Вот где показал свой знаменитый рывок Василий Захарович Рудь. Как пуля, сорвался он за мной вдогонку. Ухватил меня за куртку и кричит: — Отпускай руки! Но меня сковал ужас: я не разжимаю рук. Тогда он на полном ходу с силой рвет меня в сторону, и мы оба кубарем летим на мостовую. День был дождливый — что я наделал с шикарным костюмом Василия Захаровича, трудно описать. Куски грязи на голубом пиджаке и вырванный клок кремовых штанов. Но самое страшное впереди. Подходит Николай и резко мне приказывает: — Немедленно домой, болван! У меня обрывается сердце! Столько предвкушений, ожиданий увидеть классный футбол — и вдруг домой! Нет, это выше моих сил. И я, отставая от старших, бреду следом за ними грязный, поруганный, но полный непреоборимого желания попасть на стадион. Не было такой силы, которая остановила бы меня. На матч я все-таки попал. Николай под давлением Василия Захаровича и Шурки сменил гнев на милость. Так неудачно началось у меня освоение столицы после деревенской жизни. Но обе эти неудачи не только не охладили, а как бы еще больше пристрастили меня к футболу и к театру. Сложилось так, что, начав работать вместе с Николаем в Центральных ремонтных мастерских, я обрел возможность посещать зрелища; билеты во все театры распределялись через рабочком, и я, как подручный слесаря, получал их легко. Мне посчастливилось: я видел на сцене величайших русских артистов старого поколения: Шаляпина, Ермолову, Никулину, Собинова, Нежданову, Станиславского. Позднее я сделался завзятым театралом, и много артистов, любителей футбола, и по сие время, вместе со мной сидя на трибунах стадиона, переживают успехи или неудачи любимой команды так же, как спортсмены радуются или огорчаются по поводу удачного или неудачного спектакля в зрительном зале театра. Биографии больших мастеров сцены привлекали меня. Я находил в них примеры, помогающие организовывать себя на упорное достижение цели, помогающие легче переживать горечь неудач и поражений, всегда сопутствующих любому творческому делу. В 1922 году произошло большое событие в спорте. Активисты-спортсмены, большинство которых жило в районах, прилегающих к Пресне, решили организовать новый клуб под названием Московский клуб спорта. Базой нового клуба стала небольшая спортплощадка возле завода «Лакокраска» у Пресненской заставы. Это была пора великого энтузиазма. Все стадионы и площадки были предоставлены в распоряжение советской молодежи. Рабочие фабрик и заводов молодой Советской республики хлынули на эти стадионы. Не только Пресня, но и Сокольники, и Замоскворечье, и Рогожско-Симоновская, и Хамовники, и Благуша, и все другие рабочие окраины переживали эту весеннюю пору советского футбола. Денег было гораздо меньше, чем энтузиазма. Вернее сказать, их совсем не было. А футбол, как известно, начинается с футбольных ворот. Их надо поставить. Для стадиона нужны раздевалки, скамьи, ограда. Их надо построить. Где же взять средства? Хотя бы для приобретения материалов. Труд оплачиваться не будет. Трудиться будут сами спортсмены, начиная от Павла Канунникова и кончая членами детской команды. Как раньше на Горючие. Правда, тогда РГО располагало крупными средствами. Достаточно сказать, что главным меценатом и почетным членом общества был миллионер Шустов — коньячный заводчик; фирменная марка «Колокол» конкурировала с лучшими европейскими винами. Но что такое Шустов, миллионер и меценат, по сравнению с нами, ободранными, полуголодными счастливыми мальчишками Красной Пресни? Бедняк! Нищий! А мы богачи. Еще бы! С нами братья, отцы, вся Трехгорная мануфактура, огромный рабочий район столицы. Как всегда во всех благородных начинаниях советской молодежи, сердцем ее был комсомол. Краснопресненский райком комсомола на Георгиевской площади кипел и бурлил. Сюда прибегали комсомольские вожаки с заводов и клубов, требовали, рассказывали, делились опытом, звонили отсюда в профсоюз, в-дирекцию... Здесь рождались идеи о субботниках и воскресниках по строительству своими силами стадионов, спортплощадок, скверов, парков. Здесь строго судили за проявления барства, тунеядства, мещанства, рвачества. Здесь воспитывали новых людей — беззаветных энтузиастов, строителей новой жизни, честных, волевых, самостоятельных. Спорт способствовал воспитанию этих качеств. Почин построить стадион на Пресне нашел горячий отклик у всей комсомольской братии. Райком комсомола помог организовать комсомольско-молодежные субботники, на которых с энтузиазмом, засучив рукава работали и руководители пресненских комсомольцев — Арвид Шмюльцберг, Владимир Кириллов, Эдуард Пиртин — и совсем юные ребята докомсомольского возраста. Но, кроме энтузиазма, нужны еще и деньги. А с этим куда труднее. Денег нет. Их нужно добывать. И вот неповторимый энтузиаст футбола Иван Тимофеевич Артемьев, старшина прославленной футбольной семьи, уже разъезжает на лошади по улицам Пресни. Лошадь запряжена в повозку. В повозке рядом с Иваном Тимофеевичем медведь. На груди у медведя рекламные плакаты, возвещающие о благотворительном концерте с участием известных спортсменов. В программе особое место занимает номер Константина Павловича Квашнина «Битье кирпичей на голове», дуэт «Не искушай» исполняет И. Т. Артемьев и Э. В. Леута. Весь сбор поступит на строительство стадиона МКС. Народу на концерте полно. Медведь свое дело сделал... Концерт прошел с успехом. Было и битье кирпичей на голове Квашнина. Правда, не так, как представлялось. Думалось, вот голова Квашнина, по ней хвать кирпичом: кирпич вдребезги, а Квашнину хоть бы что! Техника номера была другая. На голове у Квашнина лежал кирпич, плотно прижимавшийся руками исполнителя. Об этот амортизатор и разбивался другой кирпич — не очень эффектно, но номер идет на «ура». Бурю аплодисментов вызывает появление на сцене Ивана Тимофеевича Артемьева. Во имя футбола он готов на любое испытание. Он любит эту игру до самозабвения. Мастер-обувщик, игравший в знаменитой команде Новогиреева и за сборную Москвы, он мог играть в футбол «один на один» с четырнадцатилетним подростком. — Ну обведи, обведи меня, — подзадоривал он «противника» и с неподдельным увлечением боролся с ним за мяч. Играть он любил страстно. Силу команды расценивал только с одной точки зрения: есть боевой дух в команде или нет. Он вкладывал в это понятие не только желание играть, но и сплоченность команды, товарищеские отношения среди игроков, любовь к своему обществу и, как результат всего этого, трудолюбие в игре. Как-то перед игрой у Ивана Тимофеевича на пятке вскочил огромный фурункул. Нечего и думать надеть бутсу: прикосновение задника вызывало нестерпимую боль. Тогда Ваня (так звала его вся футбольная Москва) ножом вырезал задник у бутсы и вышел на игру с незащищенной больной пяткой. В 1929 году перед матчем с «Динамо» у меня появился крупный фурункул на подъеме правой ноги. Я отказывался выходить на поле. — А как же Ваня играл, помнишь?! — обличая слабость моего духа, сказал капитан команды Николай. Я надел правую бутсу, не шнуруя самый подъем, и вышел на поле с уговором не бить по мячу правой ногой. Но разве можно в матче с «Динамо» сражаться одной ногой? Правую тоже пришлось пустить в ход. После первого удара у меня искры посыпались из глаз. А после матча наш врач сразу увез меня в госпиталь. Но назавтра я был здоров, от фурункула и следа не осталось. Нечто подобное рассказывал мне Григорий Федотов о Владимире Алякринском, игроке «Металлурга», защищавшем подъем больной ноги выгнутой металлической пластинкой. Воспитание боевого духа и закалка в спорте вообще и в футболе в частности имеет огромное значение. Мне не раз приходилось убеждаться в этом и вспоминать Ивана Артемьева с его первой заповедью: боевой дух команды — залог победы. И вот пока Ваня стоял первый раз в жизни на эстраде и пел дуэт с профессиональной певицей Эмилией Леутой, сестрой будущего знаменитого полузащитника сборной СССР, организаторы подсчитывали выручку. На постройку ворот и ограды хватит! Балы в помещении бывшей Гоголевской гимназии с той же благотворительной целью пополняли кассу нового клуба. Однако Ване Артемьеву пришлось сделать еще один решительный шаг. Не хватало денег для оплаты работ по строительству павильона. Артель плотников отказывалась дальше работать. Тогда Ваня продал собственную корову и внес деньги в кассу общества. — Артемьев-то корову на мячик променял, — язвительно говорили соседки, когда корову повели со двора. Но главным образом выручали субботники. На них работали все. Таскали бревна. Рыли ямы для забора. Выкапывали грунт площадки. И это нисколько не мешало тренировкам. Только что, казалось, смертельно усталые, таскавшие тяжелые бревна, Павел Канунников и Иван Артемьев окатят друг друга водой из ведра — и уже выбегают на тренировку с мячом. Однажды после тренировки мне выпала незабываемая удача: Павел Канунников дает мне отнести свой чемодан домой! Я бегу с чемоданом в руках. Кажется, что шагом выполнять поручение Канунникова — кощунство... До сих пор передают из уст в уста легенды о выступлениях этого футболиста. У Западной трибуны московского стадиона «Динамо» в предматчевые дни собираются завзятые любители футбола. Это летний «Клуб болельщиков». Иногда, проходя на стадион, я останавливаюсь и слушаю, о чем говорят. Нередко там вспоминают и Канунникова. Вспоминают и других игроков, завоевавших международную славу. Селин, Бутусов, Ильин, Павлов, Федотов упоминаются в жестоких спорах членов «клуба». Там же можно услышать разного рода небылицы, связанные с прошлым, а иногда и с настоящим футбола. Совсем недавно меня спросил один юный болельщик: — А верно, Андрей Петрович, что были такие игроки, которым запрещали бить пенальти? — Почему? — Сверхмощные удары имели. Как ударит — штанга пополам. Защитников — наповал. В Ярославле ко мне подошел подросток и с самым серьезным видом спросил: — А верно, что у Канунникова на левой коленке написано: «Убью — не отвечаю!»? Десятки раз я слышал о красной повязке у Бутусова или у Денисова на левой или правой ноге, свидетельствовавшей о том, что этой ногой им бить запрещено из-за смертоносной силы удара. — Да знаете ли вы, сколько он рук переломал вратарям, пока ему не запретили бить одиннадцатиметровый удар! — кричит какой-нибудь «знаток» футбола, наивно веря в свои слова. Мои молодые друзья! Даю вам честное слово, что никогда и ни в какие времена никому не запрещалось бить по мячу той или иной ногой, наносить любой удар, будь то одиннадцатиметровый штрафной или двухметровый с игры. Никаких обломков рук и штанг на футбольных полях после игр никогда не находили. Были, правда, случаи, когда ворота во время игры ломались. Так произошло в 1936 году в матче «Спартак» — ЦДКА. Но сломались они не потому, что в них попал какой-то чудовищной силы удар. Совсем нет! Сломались они потому, что нерадивый завхоз вовремя их не починил. Они через день, может быть, сами бы рухнули. И не было такого смертоносного удара, который был бы опасен для жизни вратаря или какого-нибудь игрока. Как правило, все эти легенды распространяют люди, мало знающие футбол. Случайные посетители стадиона, они ошеломлены колоссальный размахом этой игры. Все необычно здесь для новичка. Необычным ему представляется и сам футбол и вся обстановка. И первое, к чему такой новичок отнесется с полным доверием, — это небылицы, романтически окрашивающие историю футбола. Но есть и просто любители присочинить, как говорится, для красного словца.VI. ЮНОСТЬ ФУТБОЛИСТА
Перед зеркалом. — Оказывается, только дисциплины мало. — «Лентяй». — Трудолюбие. — И этого мало. — Тактика. — И этого мало. — Лирическое отступление. — Как? И боевой дух — это мало?! — Непокладистый футбол. — Спортивное самолюбие. — На месте центрального полузащитника. Итак, вернемся к Павлу Канунникову, к моим четырнадцатилетним сверстникам, к первой детской команде МКС. Я поставлен на место правого инсайда. Место левого полусреднего занимает младший брат ПавлаКанунникова, Николай. Мой старший брат Николай введен в состав сборной Москвы на место правого крайнего форварда. Поэтому для меня как-то особенно внушительно звучит, что в составе первой детской команды МКС на левом инсайде Канунников, на правом инсайде Старостин. Правда, не те знаменитые, а всего-навсего их младшие братья. В день отборочного пробного матча я с утра надел свой футбольный наряд. Сто раз осматривал себя в зеркало. Принимал разные позы, как для фотографии. Перед началом игры я встану на центре поля, скрестив руки на груди, широко расставив ноги и вывернув носки внутрь. Вот так! Действительно, все было сделано именно так. Но почему-то принятая мною могучая поза никого не напугала и положения дела не спасла. Мне-то казалось, что все идет великолепно. Один раз я дал удачный пас Канунникову. Раз предпринял попытку прорваться сам, но это, увы, не удалось. Странная вещь. Играя в футбол во дворе или на мостовой, я как-то чувствовал себя все время в игре, около мяча. Здесь же вдруг оказывался временами прямо-таки на каких-то пустынных островах. Меня ошеломили размеры настоящего поля. Строго соблюдая дисциплину места, я мало участвовал в игре и редко получал мяч. Я даже не видел его. Вечером Николай, не видевший игры, спрашивает у Шурки: — Ну, как наш дебютант? Я затаил дыхание. Шурка отвечает лаконически: — Лентяй! Все в мире потемнело. Первый удар по спортивному самолюбию. На всю жизнь у меня осталось ощущение горечи от этого первого поражения. Самое главное, что где-то в душе я чувствовал — Шурка прав. Я на поле стоял, размышляя по поводу размеров поля, соблюдал дисциплину места, а надо было бегать, действовать. В дальнейшем я старался выработать в себе это чувство непрерывного действия. Но однажды опять был поставлен в тупик. В 1926 году в команде мастеров я играл центрального полузащитника против знаменитой команды «Трехгорки». Наш коллектив тогда уже перебазировался с Пресни на стадион общества «Пищевик» (ныне стадион Юных пионеров). После матча ко мне в раздевалке подошел левый край нашей второй команды Яков Колодный и одобрительно сказал: — Ну и отработал ты сегодня! Какая же у тебя, однако, выносливость! Трудолюбивый, черт! Мне это было очень приятно слышать: Шуркиного «лентяя» я никогда не забывал. А позднее все же пришлось сделать поправку к понятию трудолюбия в спорте. В те времена футболисты нередко встречались в кафе Филиппова или в баре «Ку-ку». Привлекали нас туда замечательные цыганские хоры. Старинные романсы, таборные, полевые песни московских цыган в исполнении Христофоровой, Ланской, Бауровой доставляли огромное наслаждение. Дирижировал хором маститый Егор Поляков. Одна из песен поляковского хора, «Матушка, грустно мне», часто исполнялась футболистами в пути или в чужом городе. — Резва ноженька болит... — с надрывом пели футболисты. Чему же болеть у футболиста, как не резвой ноженьке! В кафе между выступлениями хора спорили о футболе. Сидели однажды в «Ку-ку» за столом с самим Федором Ильичом Селиным. Высокий, жизнерадостный, с раскатистым смехом, этот виртуоз советского футбола невольно приковывал к себе все взоры. Такой же яркой, как его внешность, была и его игра. Акробатические прыжки, шпагаты, безукоризненная игра головой, этой золотисто-рыжей головой, возвышавшейся над другими игроками, все это придавало игре Селина несколько эксцентричный характер. Даже четверостишие про него сочинили:Мир футбола чист и зелен,
Зелен луг и зелен лес,
Только очень рыжий Селин
В эту зелень как-то влез...
VII. РУБЕЖ
18-я Трудовая. — Алексей Эдуардович и Валентин Николаевич. — Рождение «Динамо». — Игра в «факторы». — В поисках идеала. — Прогнозы в футболе. — Крестный Грибов. — Безотцовщина. — Звездный пробег. — Прощай, школа! Последний номер журнала «Известия спорта» переходил из рук в руки. Там была напечатана заметка о спорткружке 18-й Трудовой школы Краснопресненского района, в которой я в то время учился. Собственно говоря, ничего особенного в этой заметке не было. Несколько слов о работе кружка, успешных состязаниях с нашим постоянным противником — бывшим Вторым реальным училищем, снимок команды и под ним фамилии. Упомянуто было, что председателем кружка является Ламакин Сергей, а секретарем Старостин Андрей. Вот и все. Но заметка взволновала умы. Не то что ученики, даже преподаватели возгордились. Алексей Эдуардович Готвальд, директор школы и одновременно преподаватель математики, справедливый педагог, приводивший нас в трепет своим пронизывающим взглядом, даже он, этот грозный «Готя», как его втихомолку звали ученики, поощрительно хмыкнул, прочитав заметку в журнале. Хотя до этого он не очень жаловал нас за возню и шум в зале, когда во время перемены мы гоняли комки бумаги, пуговицы или спичечные коробки — все, что отдаленно напоминало футбольный мяч. — Старостин, вы чем занимаетесь?! — возмущенно воскликнул однажды Алексей Эдуардович, когда я, перекидываясь с Ламакиным старой картонкой, чуть не сшиб с ног появившегося в зале директора. Предостерегающий крик товарищей я услышал лишь в тот момент, когда уже ткнулся головой в живот не успевшего увернуться Алексея Эдуардовича. Строгий взгляд из-под седых, недоуменно поднятых бровей, вздернувшаяся вверх седенькая бородка клинышком, высокий с трещинкой голос, при звуке которого все в школе трепетали, сразу охладил мой пыл. Я как вкопанный остановился перед директором. Взлохмаченный, задыхающийся от только что происходившей футбольной схватки, я едва выдавил очень глупое: — Ничем не занимаюсь. — Так вот, чтобы вы хоть чем-нибудь занимались, потрудитесь пригласить ваших родителей ко мне в школу. Поняли? — Понял. Инцидент этот совпал с появлением заметки в журнале. Я «забыл» пригласить в школу мать. Алексей Эдуардович больше об этом не напоминал. Ярым защитником футболистов был учитель истории Валентин Николаевич Покровский. Он организовал легкоатлетическую и баскетбольную секции и сам с нами играл в футбол. На матч он приходил с двумя дочками-близнецами пяти лет. Валентин Николаевич был близорук и носил пенсне. Близорукость крайне затрудняла его игру. В трусах и в пенсне он изображал в нашей команде левый край нападения. Однажды девочки заигрались и выбежали на поле как раз в тот момент, когда Валентин Николаевич прорывался по краю. В неукротимом желании забить гол он чуть не затоптал своих детей. К счастью, он сам был сшиблен защитником и растянулся на земле рядом с перепуганными дочками. Валентин Николаевич не блистал игровыми качествами. Был грузноват, его толстые бесформенные ноги почти не сгибались в коленках. Но играть он любил до самозабвения, и его присутствие самым лучшим образом сказывалось на игре всей команды, дисциплинировало нас. Вообще в команде всегда хорошо иметь рядом с молодежью старших, опытных, авторитетных футболистов. Теперь, через много лет, я с благодарностью вспоминаю этих прекрасных людей, учителей 18-й Трудовой школы, трогательно относившихся к своим воспитанникам, любивших спорт. Не в пример некоторым педагогам, считавшим тогда спорт «баловством», они прививали нам уважение к физической культуре. К моменту появления заметки я уже был постоянным участником календарных матчей. Правда, был игроком всего-навсего младшей команды клуба «Красная Пресня», так теперь назывался бывший МКС. Первая команда нашего клуба пополнилась игроками Замоскворецкого клуба спорта. В нее вошли Петр Исаков, Константин Блинков, Петр Попов, Борис Баклашев и Яков Евстигнеев. А в это время организовалось пролетарское спортивное общество «Динамо». Это было важным спортивным событием. Туда перешли некоторые старые «пресненцы»: братья Хайдины, Дмитрий Маслов, Станислав Мизгер. Их привлекли большие перспективы нового общества. «Пресня» в результате длительных и сложных эволюций превратится в «Спартак». Эти два общества, «Динамо» и «Спартак», станут главными претендентами на первенство почти по всем ведущим видам спорта. Но в то время, о котором идет речь, оба этих коллектива находились еще в начале пути к своей футбольной славе. Правда, «Пресня» уже добилась первого успеха. Весной этого года она выиграла первенство Москвы, пройдя весь календарь без поражений. Осень была менее удачна. Был введен новый зачет в розыгрыше. Одних выигрышей на поле было недостаточно. Важную роль играли так называемые «факторы». К ним относились удаления игроков с поля, замечания игрокам во время игры, опоздания, дисквалификация и различные проявления недисциплинированности. Эти «факторы» настолько серьезно влияли на общий результат, что был случай, когда команда, имевшая по результатам матчей первое место, из-за них отодвинулась на четвертое. «Факторы» просуществовали недолго. — Во что мы играем, в футбол или в факторы? — возмущались игроки. В конце концов «факторы» были отменены. В ту пору я, переменив место инсайда на центрального полузащитника, задумывался, с кого мне брать пример, у кого учиться. Три центральных полузащитника увлекали меня: Федор Селин, Павел Батырев и Константин Блинков. Кто лучше? Кому подражать? У кого учиться? У каждого из них своя яркая, присущая только ему манера. И всех их роднит высокотехничный класс игры. Федор Селин — высокий, несколько сухощавый атлет. Он очень колоритен на поле со своей золотой шевелюрой и акробатической, очень темпераментной игрой. Прыжок Селина на верхний мяч неповторим. Он легко вскидывал ногу и отбивал мяч, летящий выше головы игрока среднего роста. Селин был грозен и в атаке. Не случайно в отдельных матчах его ставили центральным нападающим. Совсем другого склада была игра ленинградца Павла Батырева. Комбинационно-техничный игрок, выше среднего роста, с мощным торсом, Батырев являлся поборником многоходовых комбинаций. Короткий и средний точный пас. Игра с соседом, основанная на постепенном завоевании пространства. Рассудочность и хладнокровие подкупающе действовали на зрителей, и Батырев пользовался широкой популярностью у ленинградских и московских болельщиков. Константин Блинков считался самым техничным футболистом. Высокого роста, пропорционально сложенный, он легко и непринужденно работал с мячом, позволяя себе иногда в труднейшей ситуации сыграть, как говорится, на острие ножа, то есть рискованно обыграть противника за счет какого-нибудь трудноисполняемого технического приема. В какой-то мере игру Блинкова напоминает мне игра Ивана Кочеткова. Преемником Батырева является сегодня киевлянин Виталий Голубев. А глядя на динамовца Константина Крижевского, вспоминаешь игру Федора Селина. Я колебался, выбирая себе идеал для подражания. Это уже не было детским увлечением, когда я хотел даже ногами походить на Канунникова. Нет, здесь мне хотелось выбрать путь для совершенствования своих чисто футбольных качеств. Команда МКС. Слева: Михеев, Маслов, Прокофьев, П. Канунников, Квашнин, А. Канунников, Тикстон, П. и И. Артемьевы, Н. Старостин, Хайдин, Козлов, Романов. На заре отечественного футбола. Футбольное поле ЗКС 1924 года, самый большой в то время стадион Москвы. Как каждому подростку, мне казалось, что я понимаю в футболе все. Я безапелляционно выносил характеристики отдельным игрокам, даже не задумываясь над тем, что могу ошибаться. Сколько раз футбол жестоко мстил мне за эту самоуверенность! Мяч не очень-то считался с моим мнением... — Ну как, Старостин, что говорит ваш старший брат по поводу завтрашнего матча? — спрашивает меня Валентин Николаевич. Я, не задумываясь, отвечаю: — От них, Валентин Николаевич, завтра полетят куда куски, куда милостыньки. А на другой день «Пресня» проигрывает МСФК. Я не знаю куда глаза девать. Трудное это дело, спортивные прогнозы. В футболе в особенности. Велика амплитуда колебаний: без ошибки не обойдешься. Примеров много. Вот в сезоне 1956 года «Торпедо» выиграло у московского «Спартака» со счетом 2:0. «Буревестник» выиграл у «Торпедо» — 4:2. Если бы футбол подчинялся математическим исчислениям, то школьник первого класса легко мог бы решить задачу с вопросом: как сыграют между собой «Спартак» и «Буревестник»? Он рассуждал бы просто: «Торпедо» лучше «Спартака» на два гола, «Буревестник» лучше «Торпедо» на два гола, — значит, разница между «Буревестником» и «Спартаком» — четыре гола в пользу «Буревестника». А на поверку оказывается, что «Спартак» в этом матче был на семь голов лучше «Буревестника». Вот тебе и математика: разница в одиннадцать голов! Занимайся тут прогнозами. Мальчишке, мне было невдомек, каким колебаниям может подвергнуться уровень игры футболистов и команд... Школьный драмкружок играл «Женитьбу» Гоголя. На сцене Агафья Тихоновна рассуждала: — Уж как трудно решиться, так просто рассказать нельзя, как трудно. Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да пожалуй/ прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича, я бы тогда тотчас же решилась... Я сидел в зрительном зале и думал о своем: «Да, да! Надо соединить темперамент Селина, рассудочность Батырева и технику Блинкова. Это, конечно, потребует всестороннего физического развития — значит, надо заниматься различными видами спорта». Гантели, двухпудовичок и резиновая растяжка давно уже были у нас неотъемлемыми атрибутами утренней зарядки. Мы с Александром спали в передней. Поэтому наши упражнения со снарядами происходили у всех на виду. Дядя Митя только плевался, когда видел меня тщившимся выжать непосильный вес или с мученическим лицом растягивавшим резину обязательно до нового рекорда. — Дров бы лучше пошел наколол! — презрительно говорил он, проходя через переднюю и сердито хлопая дверью. Я шарахался из одной секции в другую — бокс, борьба, лыжи, коньки... Потом быстро остывал, начинал заниматься легкой атлетикой. Потом бросал... Увлечение мое боксом охладил Борис Сычев, мой одноклассник. Он регулярно занимался в секции общества «Динамо». На школьном спортивном вечере я скрестил с ним перчатки. Удар в солнечное сплетение перебил дыхание. Я судорожно открыл рот, пытаясь заглотнуть воздух. Но воздух никак не проходил в дыхательные пути. Пока я пытался вздохнуть, Борис продолжал атаку. Он нанес мне удар в челюсть, потом в глаз... Это было бесславное выступление. — Сначала ты был как рыба на песке, когда глотал воздух, а потом превратился в плохо набитый тюфяк, — описывал мне бой Сергей Ламакин. Домой я пришел с громадным синяком. — Ну что, Грибов, догулялся? — спросил, глядя на меня, дядя Митя. Грибов — крестный отец, известный московский мануфактурист, глава фирмы «Грибовская мануфактура». Миллионер-кум, по барской, прихоти крестивший у служащего сына, ограничился покупкой новорожденному золотого крестика. На этом кумовство, собственно, и кончилось, если не считать, что крестный, будучи сильно пьяным, чуть не уронил меня с высоты своего богатырского роста на каменные церковные плиты, когда принимал от священника из купели. Дядя Митя, человек строгих взглядов, не любил моего крестного и звал меня Грибовым, когда был за что-то мной недоволен, явно преувеличивая масштабы моих возможностей и склонностей. — Грибов заявился! — говорил он громко, когда я позднее обычного приходил домой. Синяк под глазом возмутил дядю Митю. — Дядя Митя, да ведь это же бокс! — оправдывался я. — Снять бы с тебя штаны да выпороть — вот был бы бокс, — заключает дядя Митя и, безнадежно махнув рукой, добавляет: — Безотцовщина! С легкой атлетикой я тоже вскоре покончил. Случай с Сергеем Ламакиным отвратил меня от нее окончательно. Сергей тоже искал путей к футбольному совершенству. Он считал, что бег на средние дистанции в лучшем виде способствует футболу. Кроме того, он втайне мечтал быть чемпионом по бегу. Денно и нощно тренировался он на дорожке, пытаясь постичь все премудрости техники и стиля. На одном из соревнований наш школьный спортивный актив был представлен особенно многолюдно. Председатель кружка Сергей усиленно пропагандировал это соревнование. Были приглашены и Сима Шустрая, и Оля Полонская, и Надя Воротникова. Сергей был уверен в своих силах. Он выглядел очень эффектно на дорожке. Голубые шелковые трусы и белая как снег майка с эмблемой нашего спортивного кружка на груди. Легкоатлетические туфли и платочек за поясом. Набриолинивший свои черные волосы, бронзово-загорелый, Сергей был очень наряден и, конечно, казался нам непобедимым. Когда участники бега на тысячу метров были уже на старте, сидевший с нами на трибуне правый краек нашей футбольной команды вдруг быстро скинул с себя брюки, рубашку и ботинки, в одних мятых трусах, босиком появился на дорожке и занял место среди стартующих рядом с Сергеем. Какой-то замухрышка рядом с нашим ослепительным чемпионом! Бег повел Сергей, восхитивший зрителей плавностью движений. Но... у полукруга наш краек обогнал лидера, и с каждым шагом просвет стал увеличиваться. Стилем он не блистал, но скоростью и выносливостью подавил нашего чемпиона. Напрасно Сергей «тянул» шаг, «выкидывал» бедро и отчаянно стильно работал руками: он безнадежно отставал. Наша школа была посрамлена. Краек учился в другой школе. Впоследствии он стал замечательным спортсменом. Чемпион и рекордсмен СССР в беге на восемьсот метров Николай Баранов — это был он — начал свою карьеру на беговой дорожке, в пух и в прах разбив нашего школьного чемпиона. Так постепенно, через огорчения и неудачи, мы постигали простую истину: нельзя быть во всем мастером. Спортивную специальность надо выбирать не только по влечению, но и по способностям. Впрочем, для спорта оставалось очень мало времени: мы заканчивали последний класс школы. Многие едва справлялись с домашними уроками. Да и нелегко было в те годы учиться. Во времена гражданской войны, разрухи школы не отапливались, учебников не хватало, учителей было мало. Месяцами занятий вообще не было. В последних классах приходилось наверстывать все, что было упущено раньше. — Старшеклассников от занятий физкультурой освободить! — решили педагоги и родители. — Вы только подумайте, — жаловалась директору мама одного девятиклассника. — Вчера Витенька вечером потратил целый час попусту — бегал на коньках! От напряженных занятий — многие готовились сразу к экзаменам в вузы — ребята приходили в школу с красными глазами, утомленные. Нас освободили от кружковой работы, от занятий физкультурой. И вдруг внизу в вестибюле плакат:ЗВЕЗДНЫЙ ЛЫЖНЫЙ ПРОБЕГ!
Только для старших классов!
В воскресенье!
Москва — Лосиноостровская — Москва
Сбор в школе в 7 часов утра
VIII. ТУРКИ
Выбор. — Тетя Наташа и наше коммерческое предприятие.— Мастерские. — «Джимми». — Международные матчи. — Встреча с турками. — Охотный ряд. — Генеральный матч. — Первый ответный визит. Ну, сегодня вся облава в сборе, — сказал дядя Митя, войдя в столовую. «Облава» действительно была вся налицо. Человек двенадцать сидели за столом и обсуждали мою дальнейшую судьбу. Я оканчивал школу, и впереди обычная в таких случаях дилемма: держать экзамен в вуз или идти на работу? У Николая была уже своя семья. Сколько же можно сидеть у него на шее? Александр зарабатывал немного. Клавдия — невеста на выданье, с нее, как говорит мать, взятки гладки. А Петр и Вера еще учатся в школе. Мать не работает: едва успевает по дому управляться. Одним словом, бюджет семьи еле-еле позволяет сводить концы с концами. — Твое мнение, Андрей? — спрашивает старший брат. — Пойду на работу. — А вечерами учиться! — поощрительно говорит дядя Митя. — Нет, вечерами спорт! Дядя Митя даже на стуле подскочил. — Ну и болван же ты, Грибов! Да неужели ты свой дурацкий футбол с учением сравниваешь?! Ну, иди торгуй патокой! Про торговлю патокой дядя Митя упомянул не случайно. В голодное время сын дяди Мити конькобежец Ванюшка решил заняться коммерцией. Во дворе у нас стоял флигелек. Раньше в нем был собачий питомник. В этом флигельке Ванюшка организовал кустарное производство патоки. Надо было продавать первую продукцию. Ванюшка уговорил меня помочь тете Наташе довезти кадушку с патокой до рынка. Сперва я отнекивался: стыдно, вдруг встречу кого-нибудь из школьников. Но Ванюшка знал мое слабое место: — Чудак, — говорил он, — на бутсы заработаешь. Я впрягся в санки и потянул поклажу на Смоленский рынок. Тетя Наташа шествовала сзади, слегка поддерживая кадушку. Содружество у нас надежное: я — четырнадцатилетний мальчишка, а она — совсем не приспособленная к таким делам пожилая дама. Тетя Наташа, вдова главного инженера крупного уральского завода, жила раньше в довольстве. После смерти мужа впала в нужду и по совету братьев (отца и дяди Мити) переехала в Москву. От барских привычек она еще не отвыкла, и коммерческие операции ей, так же как и мне, просто несвойственны. Красавица в молодости, она надменно разговаривала с торговцами Смоленского рынка. — Эй, вы! Нужна патока? — спрашивала она у палаточника. — Почем, гражданочка? — Пять миллионов ведро. — По два «лимончика», гражданочка, возьму. — Да ты в уме ли, братец?! — презрительно цедила тетя Наташа. — Да знаешь ли ты, что это за патока?! Тебе с твоей хамской мордой и не снилась такая прелесть! Вези, Андрюшенька! — командовала она мне. И я натягивал постромки. Мы так и не продали ни одного фунта. А когда я, усталый и подавленный неудачей, довез поклажу почти до дому, то на одной из колдобин сани вместе с кадушкой опрокинулись, и наша патока потекла по мостовой. Этот случай долго вспоминали у нас в доме и шутили по поводу наших коммерческих талантов. Рекомендация дяди Мити торговать патокой вызвала за столом общий хохот. Но мое намерение идти работать было неизменно. Николай помог мне определиться в учреждение с увесистым названием «Нижгубселькредпромсоюз» помощником монтера по сельскохозяйственным машинам и орудиям. Косилки, жатки, сноповязалки, лобогрейки, ржавые, некомплектные, пришедшие в полную негодность, поступали к нам на склад. Железной щеткой с керосином я отдирал ржавчину от разобранных на части орудий, а затем красил их в синие, красные, оранжевые цвета. Нелегкая работа. Но зато через две недели я отправился на Тверскую в магазин Шмелева покупать на собственные деньги ботинки. В ту пору были модны длинноносые «джимми». Сергей Ламакин, как опытный консультант, сопровождал меня. Я вбухал в эти лакированные «джимми» всю получку. — Ну вот теперь ты совсем другой человек! — поощрял меня Сергей. Но в душе меня терзали сомнения. Носы у ботинок длинные, как у академической лодки. Черный блеск никак не гармонировал с моими заношенными, протертыми в коленках брюками. — Штаны не годятся, — критически замечает Сергей. — Да, штаны подгуляли, — бодро соглашаюсь я. А когда мы вошли в наш двор, настроение мое вконец испортилось. — Что это у тебя ботинки-то какие, Андрюша? — спросила встретившая меня во дворе мать. — Какие? — Да уж очень носатые какие-то, как птичьи клювы. — Это «джимми» называется, — уже с нескрываемой досадой объясняю я. — Может, и «джимми», — не спорит мать, — но только уж больно ты на чечеточника похож. Дома у зеркала я окончательно убедился в несоответствии новых ботинок моему туалету. Снял «джимми», забросил их под кровать подальше, надел свои старые, стоптанные башмаки и сразу почувствовал себя лучше. Радость первого заработка была отравлена. А дома шли жаркие дебаты по поводу предстоящей встречи с турками. Это была уже не первая международная встреча советских футболистов. Еще в 1922 году Замоскворецкий клуб спорта провел первую международную встречу. Его противником была сборная команда рабочего союза Финляндии. ЗКС выиграл эту встречу со счетом 7:1. А в 1923 году состоялся первый выезд советской команды за рубеж. Сборная команда РСФСР отправилась в турне по Скандинавским странам и в Германию. На этот раз противник был сильнее. Предстояло играть не только с рабочими, но и с буржуазными командами. На том же королевском стадионе в Стокгольме, на котором так бесславно дебютировала сборная России в 1912 году, через одиннадцать лет появились советские футболисты. Результат оказался другим. Сборная РСФСР выиграла у сборной Швеции со счетом 2: 1. Побиты были не только шведы. Сборная Христиании (Осло) и сборная Норвегии также были обыграны советскими футболистами. За всю поездку сборная РСФСР из двадцати двух матчей выиграла двадцать и лишь два свела к ничьей. На этот раз пресса уже не писала о «спортивной Цусиме» или о «национальном позоре». Наоборот, об игре советских футболистов отзывались с удивлением и восторгом. Даже дядя Митя, непримиримый враг футбола, как бы вскользь спросил: — Кого это там наши большевики обыграли? Случайно небось. Болельщикам страстно хотелось посмотреть свою сборную команду. И вскоре такой момент наступил. — Турция едет! Национальная сборная Турции! — войдя в столовую, громко провозгласил Николай. Дядя Митя сидел на своем излюбленном месте у белой изразцовой печки и бренчал на гитаре. Он любил, аккомпанируя себе, напевать баском вполголоса варламовские романсы. — Когда? С кем будет играть? — сразу отозвались мы — Александр, Петр и я. — Не может быть! Ведь на дворе октябрь месяц! Дядя Митя не выдержал: — Опять про футбол завели! Тьфу ты, нечистая сила окаянная! — в сердцах сказал он свою любимую поговорку и, хлопнув дверью, удалился с гитарой на свою половину. — Нашли себе занятие: без штанов бегать! — возмущался он. — Не знаю, что из вас получится. Так и останетесь голоштанниками, — сокрушался дядя Митя. На другой день я захлебываясь, рассказывал товарищам сенсационную новость. — Национальная сборная Турции — понимаете?! А играть с ней будет сборная СССР! И сразу десятки вариантов состава сборной. Кто будет играть центрхавбека? Батырев, Селин или Блинков? А может, Владимир Фомин, так прекрасно показавший себя в играх за сборную Харькова? А знаменитый Александр Злочевский, любимец Одессы, «Злот», как любовно называют его одесситы. А Александр Шпаковский из того же Харькова? Прославленные инсайды, не являются ли они конкурентами Павлу Канунникову и Михаилу Бугусову? Приезд турок взбудоражил футбольные круги. К моменту их прибытия в Москву было установлено, что первый матч гости будут играть со второй сборной Москвы, затем с первой сборной Москвы, и только третья играсостоится со сборной СССР... — А ну-ка, Грибов, съезди в Охотный! — обратился ко мне дядя Митя. Он собирался принимать гостей, и в таких случаях продукты покупались в Охотном ряду. Это чрево Москвы, о котором не раз упоминалось в литературе, действительно представляло собой грандиозный и красочный натюрморт. Палатки, лавки, магазины завалены всевозможнейшей снедью. Рыба, мясо, овощи, фрукты, ягоды, соленья... Все в изобилии — глаза разбегаются у покупателей. Запахи Охотного ряда меняются так же, как и краски. После аромата ягодных лавок вдруг потянет тяжелым запахом отбросов. С рынком у меня связано неприятное воспоминание. Однажды меня послали за покупками. Время было голодное. Продукты стоили дорого. Мать дала мне деньги, а я, чтобы не потерять, заложил их в кепку под подкладку. По дороге к рынку, в Соколовском переулке, стоит старая барыня. Около ног бочонок, небольшой по размеру, но, как оказалось потом, очень тяжелый. — Мальчик, поднеси мне бочонок, я тебе заплачу, — обратилась ко мне барыня. Я мигом прикинул, что сегодня на ЗКС футбол, значит можно заработать на билет. — А куда нести? — спросил я, косясь на бочонок. — Да недалеко, на Пятую Тверскую-Ямскую. Ну, думаю, верно, не так уж далеко, донесу как-нибудь, зато на футбол съезжу. И согласился. Тащить бочонок было чертовски неудобно. Я его и руками к животу прижимал и под мышку пытался взять. Взваливал его то на одно, то на другое плечо. Пройду шагов десять — и останавливаюсь: тяжело и неловко. Бочонок пузатый, дубовый. Вконец измотался я, а прошел всего один переулок. Впереди еще длинный путь. Впору договор расторгнуть. Но во мне уже разгорелся спортивный задор. Проклятый бочонок, все равно я тебя осилю! Дай, думаю, на голове понесу. Взгромоздил бочонок на голову — чувствую, неплохо получается, только голову больно трет. Так на голове я и дотащил его до места. Рассчиталась со мною барыня не щедро. Едва на билет хватило. Шишку я себе натер на голове огромную. Но беда была не в этом. Когда я полез за деньгами, чтобы заплатить за купленную провизию, то обнаружил, что бумажные деньги, лежавшие в кепке, были изжеваны в труху. Со слезами я возвращался домой. Мой заработок не покрывал и десятой доли загубленных денег. Мать пощадила меня и отцу ничего не сказала. А проклятый бочонок мне запомнился на всю жизнь. На этот раз мне на рынке повезло. Я только стал приценяться к громовским сельдям, как заметил, что внимание всех устремлено в одном направлении. Турки! Вон они, в высоких красных фесках, смуглые, худощавые, вышли из гостиницы «Континенталь» и прогуливались по Охотному ряду. На фоне яркого Охотного ряда они представляли очень живописную группу, возглавляемую, по-видимому, капитаном команды, фаворитом турецкого футбола Нихатом. Ну конечно же, это он! Мы, ребята, по фотографии в газете запомнили его характерный профиль с прямым большим носом. Вместе с Лешкой Голубевым глядим как завороженные. Вот она, национальная сборная Турции! Не только мы, юнцы, не отрывали изумленных глаз от гостей. Вереницей стоящие вдоль тротуара извозчики, владельцы лавок, продавцы, лоточники (нэп был в разгаре), охотнорядские покупатели — все с любопытством рассматривают гостей с Востока. — Дядя Митя, мы турок в Охотном ряду видели! — говорю я. — Да поди ты ко всем чертям со своими турками! Ты мне лучше покажи, какие ты селедки принес. Ты понимаешь, Кирсан, совсем с ума сошли с этим футболом племяннички. Дядя Кирсан — пскович, тоже из очень знаменитого егерского рода Зуевых. Могучего сложения, розовощекий, с рыжеватой бородой и усами, дядя Кирсан был добродушен. Но в его наивно-голубых глазах всегда вспыхивал огонек лукавства, когда дядя Митя «громил», а мы защищали футбол. — Анафемская сила! Ах, и бесовская же игра! Сатанинское наваждение! — хитро подмигивал дядя Кирсан. — Газеты надо читать, дядя Митя, — возмущались мы. — Об этом матче во всех газетах пишут. — В газетах! — презрительно хмыкал дядя Митя. — Вон чеховского героя тоже в газете прославили, что пьяный нахлестался. Стало быть, и тут радоваться надо? Нет-с, господа голоштанники, нечему тут радоваться. Скорее плакать надо! Отец бы за голову схватился, если бы был жив. Чем, мол, сынки-то занимаются! Интерес к матчу с турками повышался с каждым днем. Поражение их от первой сборной со счетом 2:0 не ослабило интереса к гостям. Турки выиграли у второй сборной 3:1. А кроме того, разнесся слух, что гости срочно затребовали подкрепление из Стамбула. С утра 16 ноября 1924 года в направлении Большой Калужской улицы было заметно усиленное движение. А к полудню все виды транспорта испытывали повышенную нагрузку. Трамваи, автомобили частного проката, извозчики, лихачи везли зрителей на стадион имени Воровского. Дядя Митя доведен до высшей точки кипения. Его вывел из терпения без конца звонивший телефон и наша предматчевая суетня. Даже десятилетняя младшая сестра и та требует, чтобы ее взяли на футбол. Этого он уже вынести не мог; хлопнув дверью, ушел мести двор. В минуты раздражения он всегда брался за метлу и начинал нещадно пылить. Я зажат в трамвае со всех сторон. Все едут бесплатно: невозможно высвободить руки, чтобы купить билеты. Старушку, ехавшую до Каменного моста, везут уже четвертую лишнюю остановку. Никто не может ей помочь, и она покорно едет до стадиона. — Наказание божье, — крестится старушка, выйдя, наконец, из вагона, — эка сила народу привалила! Действительно, вся Большая Калужская улица запружена народом. На стадионе рекордное количество зрителей — пятнадцать тысяч человек. Небольшие деревянные трибуны, проходы, забор, балконы и крыши соседних домов — все усыпано зрителями. Один предприимчивый кинорепортер даже взгромоздился на футбольные ворота и снимал оттуда аппаратом весь матч. Поле заснежено. Температура ниже нуля. На Чистых прудах в это время проходит первая тренировка по хоккею. Турецким футболистам непривычно холодно. Они выбегают на поле, укутав шеи шерстяными платками. Команды вышли играть. За сборную Турции выступали Недин, Рефик, Нихат (капитан), Али, Кемаль, Хайри, Мамед, Сади, Метел, Миталь, Мустли. В составе команды СССР: Николай Соколов, Михаил Рущинский, Федор Селин, Петр Ежов, Петр Филиппов (капитан), Иван Привалов, Петр Григорьев, Михаил Бутусов, Петр Исаков, Александр Шпаковский, Алексей Шапошников. Сборная дебютировала успешно. Первый гол влетел в ворота гостей после сильного удара Шапошникова. Мяч, отбитый вратарем, отскочил к Бутусову, и он направил его в ворота. Затем последовала комбинация, которую завершили Исаков и Бутусов. Счет стал 2:0. Наконец Шпаковский, до того несколько раз неточно бивший по воротам, хорошо использовал передачу Бутусова и довел счет до 3:0. Попытки турок отыграть хотя бы один гол результата не дали. Сборная СССР одержала тогда свою первую победу. Через год, в 1925 году, наша сборная едет с ответным визитом в Турцию. С Сергеем Ламакиным и с братьями мы отправляемся на Киевский вокзал провожать команду. Народу на перроне много. Мы с завистью смотрим, как Павел Канунников поднимается в вагон. Вот в окне мягкого вагона видны жизнерадостные, молодые, веселые лица ленинградцев — Петр Филиппов, Павел Батырев, Михаил Бутусов, Николай Соколов! Бутусов широко улыбается, обнажая белые зубы. Высовываясь в окно, он прощально машет рукой и кричит: — Привет от братцев ленинградцев! Поезд трогается. И мне представляется эта поездка как величайшее счастье. Одесса. Черное море. Босфор. Стамбул. Тысячи зрителей. Упоение борьбы. Радость победы. Возвращение героями на Родину! Как романтично! Море страстей и переживаний. Вот это футбол! Спорт для сильных и смелых духом! А дядя Митя говорит: торгуй патокой! — Что бы ты дал за такую поездку? — спрашивает меня Сергей. — Жизнь! — не задумываясь, отвечаю я. Думал ли я тогда, что через семь лет с этого же вокзала, в таком же вагоне буду ехать в составе первой сборной в Турцию! Реванш туркам у сборной СССР взять не удалось. Наши футболисты выиграли у национальной сборной команды Турции со счетом 2:1. Энтузиазм и высокие технические качества принесли закономерный успех нашему футболу. Москва тепло встречала возвращающихся из Турции футболистов. Они заслужили это. Первое поколение мастеров кожаного мяча в упорных футбольных схватках на зарубежных стадионах прокладывало путь к международному признанию советского футбола.IX. СУДЬЯ
Иван Иванович Савостьянов. — Инцидент на турецком стадионе. — Источник недоразумений. — Ослиное копыто. — Плевок на поле. — Хлопотин, Яшин и Сальников. — Тихое слово. — Судья и мыло. — Золотая истина. В футбольных кругах добрую память о себе оставил спортивный судья Иван Иванович Савостьянов. Это был замечательный человек. Он прекрасно понимал игру. Его судейство никогда не вызывало недоразумений. Достиг он этого отнюдь не строгостью. Я не помню, чтоб Иван Иванович когда-нибудь удалил с поля игрока. Футболисты его очень уважали, считали непререкаемым авторитетом. Я на себе чувствовал его умелое обращение с игроками на поле. Простым взглядом он гасил реакцию раздражения, если она вызывалась мнимой несправедливостью. У Ивана Ивановича всегда хватало чувства меры в определении степени наказания. Он очень тонко понимал ситуацию, вызвавшую нарушение правил. Назначение его судьей для поездки в Турцию не вызывало никаких сомнений. Однако даже Савостьянов, признанный всеми авторитет, не уберегся от осложнений на поле. В конце игры произошел инцидент между вратарем советской команды Романом Норовым и центральным нападающим турок Нихатом. Нихат настойчиво мешал Норову выбивать мяч. Несмотря на то, что такое нападение разрешается правилами, вратари подобный способ атаки рассматривают как назойливость и часто зло на него реагируют. Так было и здесь. Нихат атаковал по правилам, а Норов все больше и больше раздражался. Наконец он был вынужден выбросить мяч рукой, но при этом задел Нихата. Усмотрев в этом коварный умысел, Нихат принял активную боксерскую стойку, и между вратарем и форвардом завязалось фехтование без рапир. Иван Иванович, хорошо владевший английским языком, объяснился с Нихатом, после чего противники дружески пожали друг другу руки, и казалось, что инцидент на поле был исчерпан. Матч продолжался. Но темпераментные турецкие зрители все еще возбужденно шумели на трибунах. Утратив объективность, они требовали строгого наказания лишь для одного Норова. После окончания игры футболисты, как обычно, собрались на центре для взаимных приветствий. Зрители с трибун кинулись на поле и окружили их тесной стеной. Иван Иванович оказался один, отрезанный от игроков где-то в районе штрафной площадки. С трудом - пробиваясь к входу в раздевалку, он вдруг был остановлен вопросом на русском языке. К нему обращался одетый в военную форму человек. — Вы судили этот матч? — Я, — коротко ответил Иван Иванович. — Вы советский? — Да, я советский гражданин. Злобный белогвардеец плюнул, стараясь попасть судье в лицо. В этот момент раздался резкий окрик. Пустившийся было наутек военный остановился. Его подзывал к себе офицер турецкой армии. Короткий вопрос. Ответ испуганного белогвардейца. И, как выстрел, прозвучала пощечина. — Я приношу извинения! — козыряя, обратился турецкий офицер к Ивану Ивановичу. Игроки, увидевшие только финал этого эпизода, посчитали, что это бушуют страсти не сошедшихся во мнениях болельщиков. Мало ли что бывает на трибунах! Но подавленное настроение Ивана Ивановича после матча привлекло внимание спортсменов. — В чем дело, расскажите! — приставали они к Ивану Ивановичу. И он рассказал. Конечно, белогвардеец есть белогвардеец. Однако как важно помнить о спортивной выдержке на поле! Как необходимо владеть собою! Иван Иванович впоследствии, неоднократно вспоминая этот случай, всегда говорил: — Несдержанность игроков — источник всех недоразумений на поле! С этим нельзя не согласиться. Спортивная дисциплина, выдержка футболиста — необходимые условия для нормального хода игры. Взаимоотношения судьи с игроками — дело, требующее большой деликатности. Игрок на поле возбужден борьбой и в высшей степени чувствительно реагирует на действия судьи. Футбол в таких разнообразных формах сталкивает интересы борющихся сторон, что даже опытный человек может впасть в ошибку, иногда не наказав виновного, а иногда наоборот, наказав правого. А обиднее незаслуженного наказания ничего нет. У нас в начальной городской школе был учитель пения Михаил Петрович. Роста он был исполинского. Тучный, с круглым мясистым лицом, в пенсне на толстом носу, он прямо-таки давил нас своей громадностью. На фотографии, где он сидит с учениками старшего класса, он на голову выше даже тех, кто стоит в последнем ряду на стульях. Михаил Петрович был крут на расправу. Любимым приемом у него было щелкнуть фальшивящего певца двумя пальцами по лбу и добавить: — Ослиное копыто! Эти два пальца, указательный и средний, сомкнутые и прямые, устрашающе действовали на нас. О них я слышал еще до поступления в школу от старших братьев, уже испытавших на себе «педагогические приемы» Михаила Петровича. С музыкальным слухом дело у нас у всех обстоит неблагополучно. Шел первый урок пения. Михаил Петрович монументально восседал за инструментом. А мы старательно тянули известную тогда всем школьникам песенку «Пара лошадушек». Время от времени Михаил Петрович оборачивался в мою сторону и возмущенно вопрошал: — Кто это там врет?! Я предчувствовал беду. Пот градом катился. Я почесал за ухом место, куда капелька пота скатилась со стриженой головы. В этот момент на меня взглянул Михаил Петрович. — Ты что балуешься, ослиное копыто? — загремел он. — Я не балуюсь... — А зачем же ты поднял свою лапу? — Я... я... почесался. — Иди за дверь и каждый урок пения будешь там чесаться, как свинья. Я был совершенно уничтожен. Указательный палец Михаила Петровича неумолимо показывал на дверь. Под общий смех класса я поплелся из зала, чувствуя до слез нестерпимую обиду. Я вспомнил про Михаила Петровича в 1930 году. В Ленинграде мы играли матч сборных команд Москвы и Ленинграда. Первый тайм для нас сложился успешно. Мы выигрывали. Во второй половине игры ленинградские форварды во главе с Михаилом Бутусовым резко активизировались. Последовал ответный гол от ноги Бориса Ивина. — Понеслись! — раздался призывный клич Бутусова к своим нападающим. И они действительно неслись на нас в атаку и забили нам гол. Потом еще гол! Положение становилось угрожающим. Но вот возник выгодный для нас момент. Однако кто-то из наших футболистов нарушил правила, и свисток судьи остановил игру. С досады я плюнул себе под ноги. Вдруг судья Георгий Ильич Фепонов приближается ко мне и говорит: — Старостин, удалитесь с поля! — За что? — Удалитесь с поля! — За что? — За грубую демонстрацию в адрес судьи! Я изумлен и растерян. У меня и в голове не было подвергать сомнению правильность решения судьи. Георгий Ильич неумолим. У него абсолютная уверенность в моей вине. Зная педантизм судьи и помня о безапелляционности его решений в ходе игры, я подчинился и ушел с поля. «Михаил Петрович!» — вспомнил я учителя пения. Когда раздался финальный свисток, я облегченно вздохнул. Матч кончился вничью. Но мне все равно здорово досталось от товарищей. Удаление с поля при любых обстоятельствах не прощается. Я не оправдывался. Только вздохнул. А прав все-таки был Фепонов. И назвал я его Михаилом Петровичем напрасно. Моя недисциплинированность была налицо. Об этом впоследствии я всегда помнил. Нельзя давать повод для свистка судьи. Будь то недисциплинированность или техническое нарушение правил — все равно: свисток судьи чреват для нарушителей любыми неприятностями... Через много лет, в сезоне 1955 года в матче «Спартак» — «Динамо», произошел многим известный случай. Судья матча Николай Михайлович Хлопотин назначил одиннадцатиметровый удар в ворота динамовцев. Сергей Сальников перед ударом подбежал к судье и что-то ему доверительно сказал. Я, сидя на трибунах, догадался, о чем предупредил Хлопотина Сальников. Дело в том, что, как игрок сборной СССР, Сальников на спартаковском стадионе в Тарасовке тренировался вместе с Яшиным как раз в отработке одиннадцатиметрового удара. Здесь Сергей и обратил внимание на то, что Яшин имеет привычку до удара смещаться вперед с линии ворот, что запрещено правилами. Раньше такого запрета не было. У нас в РГО был вратарь Никольский. Он сразу после свистка кидался что есть духу вперед и иногда подбегал вплотную к бьющему, по сути дела сводя на нет площадь обстрела ворот. Были и другие приемы. Вратарь вставал к штанге. Как только раздавался свисток, он бежал вдоль линии ворот, а нередко и по диагонали в поле, смущая и дезориентируя бьющего. Этот прием был менее эффективным, но все же давал шанс вратарю провинившейся команды. Сейчас вратарь не имеет права до удара сдвигаться с места. На это и просил обратить внимание Сальников судью. Сальников ударил. Яшин до удара сделал движение вперед. Мяч попал в стойку. Хлопотин потребовал повторить удар. В публике шум и недоумение. Судья был последователен и настоял на повторении удара. Сергей ударил вторично и забил. Судьба матча была решена в пользу «Спартака». После было много споров по этому поводу. Этично ли поступил Сальников? Правильное ли решение принял Хлопотин? Виноват ли Яшин? В данном случае, на мой взгляд, было бы правильнее Хлопотину сразу после обращения Сальникова напомнить Яшину об этом правиле. Но самое главное и самое правильное для укрепления отношений между игроками и судьями — это не давать повода для свистка. Соблюдай правила Яшин — не было бы повторного удара; не плюнь я на поле — не было бы повода для удаления. В дальнейшем меня никогда не удаляли с поля, но долгое время я продолжал быть трудным игроком для судей. Спортивный азарт нередко лишал меня в молодости рассудительности во время игры, и мне частенько приходилось краснеть за свое поведение на поле. Слишком много кричал на игроков, на судью, на помощников судей. Однажды наша команда проигрывала. Судья Я. С. Медовар, судивший матч, едва удерживался от решения прогнать меня. Я говорил ему дерзости по ходу матча, обвиняя его в недобросовестном судействе. Он не обращал на это внимания. Старательно, в поте лица бегая по полю, несколько прихрамывая, он продолжал судить строго и требовательно, фиксируя все нарушения правил, как бы совершенно игнорируя мои реплики. Выбрав момент, он тихо мне сказал: — Я вас с поля не удалю. Но вам будет очень стыдно после матча! Мы игру выиграли. А когда я, как капитан команды, подошел пожать его руку и поблагодарить за судейство, краска залила мне лицо. — Извините меня. Мне действительно очень стыдно, — сказал я, протягивая руку. Замечательный урок! Он помогал мне потом сдерживать на поле свои, мягко выражаясь, эмоции. Это не редкий случай, когда тихо сказанное вовремя слово оказывается сильнее самого строгого наказания. Много разных непредвиденных трудностей возникает перед судьей в каждом матче, какого бы значения этот матч ни был. Трудная задача быть хорошим футболистом. Но не меньшая трудность быть судьей, педагогом-воспитателем. Мне это стало понятно еще до того, как я впервые взялся за судейский свисток. «Судью с поля! Судью на мыло!» — Как часто и как давно несутся с трибун эти несправедливые крики. Конечно, здесь имеются в виду несправедливые зрители и справедливые судьи. Бывает и наоборот. Что ж, от несправедливых судей нужно освобождаться. Для этого и существует главная судейская коллегия. В большинстве же случаев прав Иван Иванович Савостьянов, говорящий, что «несдержанность игроков — источник всех недоразумений на поле». И мне много пришлось приложить усилий, чтобы не забывать об этой золотой истине.X. ДЕБЮТАНТ
Железная щетка и кожаный мяч. — Первая игра в первой команде. — «Мы пахали». — Анатолий Акимов. — Пенальти из-за меня. — «Моя нога — моя лира». — Дядя Митя «рухнул». Переход в «Пищевик». — «Товарищи» — хорошее слово. Я работал на Верхней Масловке. Там размещался цех по сборке и комплектованию сельскохозяйственных машин. Восемь часов работал, железной щеткой с керосином очищая от ржавчины старые запасные части к косилкам, жаткам, сноповязалкам. Ежедневно прямо с работы через Петровский парк отправлялся на стадион и до темноты бил, бил и бил по мячу. В иные дни я жертвовал обеденным перерывом и, на ходу съедая бутерброд, бежал на стадион побить полчасика мяч. Там, как правило, я заставал Сергея Егорова. Не было дня, чтобы он не пришел в обед «постукать» на стадион. Егоров работал электриком на фабрике «Большевик» — рядом. Махнул через деревянный забор — и сразу на поле. Выдающийся правый хавбек нашей команды, игрок сборной Москвы и СССР, Сергей выработал идеальный удар с обеих ног. Хорошо научился бить и я. Да как не научиться!. Мы били буквально ежедневно, по нескольку часов в день. Вместе с ударом отрабатывались и другие технические навыки. Такая упорная каждодневная тренировка вперемежку с двухсторонними играми, приучала к мячу, к ощущению партнера. Я заметно окреп. В один прекрасный день после длительных дебатов на секции я был поставлен играть за первую команду на место центрального полузащитника. Я оказался на поле в окружении такого созвездия, о котором четыре года назад и мечтать не мог. Рядом со мной играют Исаков, Канунников, Артемьев и .Николай. Все игроки сборной СССР. Правда, в этом ансамбле я уже раз выступал, когда мне было всего шестнадцать лет. «Пресня» тогда была приглашена в Серпухов. На вокзал не явился Владимир Хайдин. Меня взяли одиннадцатым. Определился я на левом краю. Рядом левый инсайд Павел Канунников. Это было тяжелое испытание. Публика, сидевшая близко к полю, прямо на траве, быстро оценила мой «класс». Я и так был смущен, а тут еще откровенные реплики болельщиков совершенно выбили меня из колеи. Павел отдал мне мяч. А я со всего размаха хвать по мячу метров на тринадцать вперед, в аут! В публике хохот. — Наворачивай, малец! — кричат. Я до того растерялся, что готов был с поля убежать. Рядом с мастерами я выглядел беспомощным. «Пресня» выиграла этот матч. — Ну что, «мы пахали», парень? — кричит мне особенно допекавший меня болельщик, когда команда уходила с поля. Очень важный момент в футболе — своевременный ввод молодого игрока в команду. Трудно сказать, какая ошибка хуже — когда рано вводят игрока или когда запаздывают. Но даже если вводят и своевременно, к новичку следует относиться очень бережно. Это можно подтвердить многими примерами. Вот один из них. В Париже 1 января 1936 года в матче с Рэсинг-клубом взошла звезда советского футбола совсем еще молодой Анатолий Акимов. Накануне никому не известный игрок второй команды «Спартака» в новогодний день стал европейской знаменитостью. Вся парижская пресса наперебой превозносила первое выступление Акимова в составе сборной Москвы. Московские болельщики недоумевали. — Что за Акимов? Откуда он? — засыпали они нас вопросами по нашем возвращении в Москву. Любители футбола с нетерпением ждали весны, чтобы посмотреть нового Заморру и Планичку. Заморра и Планичка общепризнанные в то время мастера футбола, и зарубежная пресса ставила Акимова в один ряд с ними. Весной, на открытии сезона, стадион «Сталинец» ломился от публики. Играли «Спартак» — «Динамо». В воротах «Спартака» — Анатолий Акимов, таинственная знаменитость. Лучший вратарь Москвы, еще незнакомый москвичам. На разминке все взоры были обращены к воротам «Спартака». В них стоял длинный, худощавый, гибкий и подвижной футболист. — Акимов, Акимов! — только и слышно на трибунах. Тяжелая задача для Анатолия — впервые выступать перед московской публикой, отчитываться за обогнавшую первое знакомство славу. Успех поначалу сопутствовал нам. Мы забили два гола. Но этого оказалось мало. Динамовец Алексей Лапшин ударил по воротам метров с тридцати. Несильный мяч между ног Акимова прошел в ворота. Вскоре последовал второй удар. Легкий мяч, коснувшись рук Акимова, опустился в сетке ворот. На трибунах гул разочарования. Мы крупно проиграли матч. В этом в значительной мере был повинен Акимов. Но повинен ли? Не слишком ли велика нагрузка на психологию совсем еще юного игрока? Мы понимали, что именно так и было. Талант еще не окреп и не выдержал непосильного напряжения. — Только не падай духом, Анатолий, — говорили ребята Акимову в раздевалке. А он сидел поникший, осунувшийся. Как говорят, краше в гроб кладут! Бережно относясь к травме, которую нанес московский дебют Акимову, мы продолжали его ставить, и уже к середине сезона он восхищал болельщиков своей замечательной игрой. Мой дебют был менее драматичен, чем у Анатолия. Перед матчем с Трехгоркой никакая европейская пресса меня не превозносила. Более того, вопрос ставить меня или не ставить разбирался добрых два часа. В конце концов верх взяла моя кандидатура, особенно поддержанная Петром Исаковым. Мнение Исакова в футбольных кругах расценивалось очень высоко. У него была кличка «Профессор». Так его звали все болельщики. Он действительно глубоко разбирался в футбольных тонкостях. Непревзойденный тактик футбола, Исаков доставлял своей игрой эстетическое удовольствие. Его пас был безошибочным и всегда был направлен в самое уязвимое место противника. Неожиданно длинный пас, переводящий игру на другой фланг, короткая передача соседу, средний пас в разрез, игра в одно касание — все это точно и в нужное время делал Исаков. Он обладал четким, отшлифованным ударом и превосходно водил мяч, несмотря на то, что бегал несильно. Невысокого роста, среднего телосложения, этот казавшийся миниатюрным футболист долгие годы был лучшим центрфорвардом советского футбола. Он был инициатором игры с оттянутым назад центром нападения. Исаков много помогал мне, занимая позицию в глубине поля. А в день моего дебюта он особенно много работал в тылу. Мне казалось, что я играл неплохо. Старался, во всяком случае, изо всех сил. Но неопытность и чрезмерное волнение не проходят даром. К концу игры произошел казус. Левый край «Трехгорки» Александр Холин, уже много лет игравший за сборные команды, вдруг резко переместился в центр и вошел с мячом в нашу штрафную площадь. «Забьет!» — мелькнула у меня мысль. Я кинулся к Холину и сзади опрометчиво напал на него. А он как раз в этот момент упустил мяч и воротам уже не грозил. Но я успел сшибить его с ног. Раздался неумолимый свисток. Он полоснул меня, как ножом по сердцу. Пенальти! Из-за меня! Отчаяние овладело мной. Я ужасно страдал. Казалось, время остановилось — так долго устанавливали мяч, выходили за штрафную линию игроки. Пенальти не был забит. Вратарь взял мяч. Я чувствовал себя самым счастливым человеком в мире. После матча, когда мы пришли в раздевалку, вдруг обнаружилось, что произошла кража. У нас стащили костюмы и ботинки. Домой на Пресненский вал мы возвращались в открытой машине частного проката. Пассажиры трамваев весело подмигивали, глядя на наш необычный наряд. Мы ехали в кепках, при галстуках, но без брюк, в одних трусах. Огромную радость мы доставили дяде Мите. — Доигрались, голоштанники! Без штанов домой приехали! А чего от футбола еще можно ждать? — резонерствовал он, когда мы трое — Николай, Александр и я — поднимались по ступенькам. Но не кража волновала меня. Как я сыграл? Какое впечатление оставила моя игра? Задать вопрос прямо в лоб было неделикатно. А сами ребята об этом разговора не заводили. Официальных разборов проведенного матча на секциях тогда еще не было. Оценку своей игры футболисты получали главным образом непосредственно от болельщиков. По поводу одного и того же игрока иногда высказывались диаметрально противоположные мнения. Спорили до упаду, невзирая ни на какие родственные отношения. Я находился в состоянии полной неопределенности. Как я играл? «Ничего...» «Неплохо...» «Подходяще...» Эти слова настораживали меня. За ними чувствовалась неискренность. Ясность внес Генрих. Суетливый болельщик, сомнительный делец Генрих увивался возле нашей команды. Он знал все, что говорилось в кулуарах о том или ином игроке. Невысокий, плотный, с брюшком, розовощекий, с черными блестящими глазками, он с завидной энергией летал по Москве, рассказывая последние футбольные новости. По чувству землячества он болел за приехавшего к нам из Одессы левого края Валентина Прокофьева. Прокофьев был в то время самый быстрый футболист Советского Союза. Его бег с мячом — дриблинг, как говорят футболисты, — поражал быстротой. Болельщики восторженно реагировали на его стремительные прорывы по левому краю. У него был недостаток: правая нога «отставала» — он плохо бил. Романтик по натуре, страстный почитатель Есенина, Валентин был очень неуравновешенной натурой. Он любил дешевые эффекты. В Одессе на стадионе команда волнуется: Прокофьев опаздывает на ответственнейшую игру. Вдруг бегут два запыхавшихся подростка и, рыдая, вопят: — Горе! Прокофьев на Ланжероне утонул! Прокофьев утонул! Горе! — Когда? Где? Как? — На стадионе смятение. И в это время, запрокинув назад голову, неторопливо шагая с чемоданом в руках, появляется улыбающийся Прокофьев. Подростки честно заработали по трешнику. Через два дня после первого матча я шел по Тверской улице. — Куда ты скачешь, гордый конь, и где опустишь ты копыта? Меня окликнул Генрих. С ним был Прокофьев. Мы остановились. — Тебя скушают! — сразу заговорщицким тоном заявил мне Генрих. — Как скушают? — Очень просто. Как кушают бычки. Прокофьев резко оборвал Генриха. Но тот в подтверждение своих слов стал рассказывать, что на мое место в команде уже обсуждается кандидатура Бориса Сигачева, игрока второй команды. Рост его — сто девяносто сантиметров. У меня заныло сердце. Но виду я не показал. Наоборот, стараясь казаться равнодушным, сказал: — Ну что же, пусть ставят Сигачева. Буду рад. — Зайдем? По кружечке? — Предложил Генрих, показывая на пивную «Левенбрей». Прокофьев сделал гримасу, означающую, что он не возражает. Я решительно поддержал: — Пошли! .. В пивной было душно и смрадно, как у меня на душе. Мы уселись за мраморным мокрым столиком. На эстраде певец под баян усердно голосил:Бежал бродяга с Сахалина
Звериной узкою тропой...
XI. ЛЮБИТЕЛИ
Начало года. — Профессионалы и любители. — Уругвай. — Миллион терзаний. — Годен в пехоту. — Я игрок первой сборной СССР. — Норвегия. — Пенальти. — Без языка. — Благородная страсть. — «Спорт и туризм». — Иммобили. — Футболу я верен. Грустно начался для нашей семьи новый, 1928 год. Скоропостижно от болезни сердца умер дядя Митя. После похорон, как это было ни тяжело, Александру и Николаю в этот же день пришлось уехать с первой сборной Москвы на состязание в Австрию. А я со второй сборной отправился на Украину. Заслуженный мастер спорта СССР М. П. Бутусов (Ленинград). Заслуженный мастер спорта СССР Ф. И. Селин (Москва). Ленинградское шоссе в 1926 году. На футбол. Перед матчем. У стадиона «Пищевик» (ныне стадион Юных пионеров), 1926 год. Когда мы, трое братьев, вернулись домой, рассказам о зарубежном футболе не было конца. Николаю и Александру удалось посмотреть игру сборных команд Австрии и Венгрии. Можем или не можем мы играть с европейскими профессиональными футболистами? — Можем, — говорили одни. — Едва ли выстоим, — сомневались другие. А скептики безнадежно махали руками и прямо заявляли: — Да куда там нашим! Обалуют, как детей. Николай и Александр были в числе оптимистов. Они считали, что сборная команда Рабочего спортивного союза Австрии, у которой в эту поездку сборная Москвы выиграла со счетом 2:0, не уступала по классу национальной сборной Австрии. Это действительно была очень сильная команда. В ее составе выступали игроки, недавно перешедшие из профессионального буржуазного футбола в рабочий союз. Были к этому времени у советских футболистов и другие довольно значительные победы. Они уже побывали во Франции, Германии, Финляндии, Швеции и Норвегии и везде выступали успешно. Многие зарубежные команды побывали и в Советском Союзе. Это были команды рабочих спортивных организаций. Среди них встречались серьезные противники. Подавляющее большинство матчей выигрывали советские футболисты и нередко с очень крупным счетом. Были и поражения. Гостившая в том же 1928 году в СССР рабочая команда Нижней Австрии нанесла поражение сборной РСФСР со счетом 1:3. У советского футбола накопился опыт международных встреч, выросло новое поколение талантливой молодежи. Игра стала содержательнее, налаживались лучшие связи между линиями защиты, полузащиты и нападения. Разговоров о невероятно высоком классе игры профессионалов было много и преувеличений в них тоже немало. В то время в зените славы была национальная сборная команда Уругвая. Дотоле никому не известные уругвайские футболисты неожиданно выиграли подряд олимпийские турниры 1924 и 1928 годов. Кемаль-Рифат, правый хавбек национальной турецкой команды, а затем судья, видевший в Париже игру уругвайцев, восторгался: — Почта! Хорошо организованная почта — игроки точно адресуют мяч друг другу. Правый хавбек Андрадэ привел в восторг парижскую публику: он пронес от центра поля до ворот противника мяч на голове! Удары уругвайских форвардов неожиданны и предельно точны. Такие и подобные им рассказы доходили до ушей широкой футбольной публики и вызывали преувеличенное представление о зарубежном футболе. Как раз в разгар славы южноамериканского футбола к нам на спартакиаду приехала рабочаякоманда Уругвая. Они проиграли нашим командам все матчи. Но суетливый Генрих уже носился по трибунам стадионов и рассказывал о своем разговоре с тренером уругвайцев. — Я спросил его, — говорил Генрих, — «Как вы думаете, с каким счетом ваша команда сыграла бы с уругвайской национальной сборной?» Он ответил: «Счет был бы сколько угодно плюс бесконечность». — Тогда я спросил его: «А как уругвайская национальная команда сыграла бы с нашей советской командой?» Он ответил: «Здесь счет был бы двухзначный!» Честное слово, он так именно и ответил! — клялся Генрих. Такие рассказы имели широкое хождение среди болельщиков. Но мы, футболисты, уже знали им цену. В футболе есть объективный критерий — это статистика. Но у нас не было еще такого статистического материала, по которому можно было бы сопоставлять наш класс с классом мирового футбола. Действительно, уровень нашего футбола мне, как и многим другим, казался неясным. Да и не только общий уровень футбола или хотя бы команды, свой собственный класс игры трудно поддавался анализу. Возвращаешься домой с поля хмурый, недовольный. Думаешь: «Как же я плохо сегодня играл!» Навстречу болельщик. Он бросается тебе чуть ли не в объятья: — Андрей, друг ты мой! Как же ты здорово играл сегодня! И наоборот: «Ох, и сыграл же я сегодня блестяще!» — радостно думаешь про себя. И вдруг ушат холодной воды: — Что это с тобой сегодня? Ну и осрамился же ты! — укоризненно и вместе с тем соболезнующе говорит вчерашний твой почитатель. Миллион терзаний! Тогда постоянных тренеров при командах не было. Эпизодически к тренировке сборных команд привлекались в Москве Михаил Степанович Козлов да Михаил Давыдович Ромм. Школы тренеров еще не существовало. Уровень теоретических знаний у самих игроков был, прямо скажу, невысок. Кто скажет всю правду, буду я игроком или нет? Вот что меня мучило в ту пору. Под игроком я подразумевал футболиста сборной команды. Дерзкие мечты! Но когда же и мечтать, как не в двадцать лет. Пока я мечтал, пока стучал кулаком по столу, доказывая в жарких спорам что мы, любители, с успехом можем играть с профессиональными буржуазными командами, время шло. Наступила осень, и меня призвали в армию. — Годен в пехоту, — сказали на призывном пункте. С грустью уходил я из дому. Ребята собирались на тренировку... А мне надо на сборный пункт. На два года из дому! Придется ли заниматься спортом в армии? Играют ли там в футбол? Неужели два года без игры?! По дороге я зашел в парикмахерскую и остригся наголо, с великой скорбью расставшись с модным тогда «полубоксом». Я стал курсантом полковой школы Московской пролетарской стрелковой дивизии. Наша часть стояла недалеко от Сухаревой башни — в Спасских казармах. Туговато мне пришлось первое время. Никак не мог привыкнуть к порядку дня, расписанного по минутам. Выросший в свободной домашней обстановке, я был просто подавлен организованностью и дисциплиной армейской жизни. А тут еще карантин, и никаких, значит, шансов на увольнительную записку в город. Прощай, футбол! И какой футбол — осенний! Самый лучший из всех футболов. Поначалу я загрустил. Однако долго грустить не пришлось. Кончился карантин, и нас повели на первое соревнование. Надо было сдать норму ГТО в беге на тысячу метров. В школе курсанты уже знали, что я футболист. Дистанция была размечена по Цветному бульвару. Бежали в гимнастерках с ремнем через плечо и в армейских сапогах. Никто не сомневался в моей победе. Да и сам я, по правде сказать, считал, что сумею защитить авторитет спортсмена. Но не тут-то было! Какой-то паренек как повел бег, так и довел его до конца. — Спортсмен-то подкачал! — переговаривались между собой курсанты. А я чувствовал себя очень смущенно. Горечь поражения мне не раз пришлось испытать в армии и по футболу и по хоккею. Оказалось, что спортом в армии занимаются много. Меня привлекли к работе в гарнизонном спортивном комитете, и я получил полную возможность совмещать военную службу с футболом. Два года пролетели быстро. Срок моей действительной службы в армии подходил к концу. Из лагерей, где стояла наша дивизия, я получил увольнительную записку и уехал в Москву играть в футбол. На стадионе после игры меня подозвал один из руководителей Комитета физкультуры и спорта и сказал: — Сборная СССР едет в Скандинавию. Комитет выдвигает твою кандидатуру на место центрального полузащитника. Так что готовься. Не чуя под собой ног, я летел обратно в лагерь. — За сборную СССР! За сборную СССР! — ликовал я. Срок увольнительной еще не кончился, когда я вернулся в лагерь. Дневальный удивился. — Старостин, почему так рано? Что случилось? — Случилось! Меня хотят послать с первой сборной Советского Союза за границу. Да вот пустят ли? Как думаешь, отпустят меня из дивизии? Если бы отпустили!.. Меня, конечно, отпустили. Ленинград... Мы стоим у окна в номере Знаменской гостиницы — я и Василий Павлов. Окна выходят на Московский вокзал. Уже не одну сотню пассажиров выбросили широкие двери вокзала. А наших представителей, которые должны привезти заграничные паспорта, все нет и нет. Сегодня последний день выезда. Иначе опоздаем на матч в Норвегии, и поездка не состоится. Из Москвы будет еще один утренний поезд. Последний московский поезд приходит. Плотная толпа пассажиров редеет, а затем и совсем иссякает, а наших нет — надежды на поездку рушатся. Унылые и притихшие, совсем потерявшие надежду, продолжая все же смотреть в окно, мы вдруг в один голос крикнули: — Они!!! Из вокзала вышли знакомые фигуры наших представителей с туго набитыми портфелями. Едем! И мы сломя голову, перепрыгивая через пять ступенек, несемся по лестницам Знаменской гостиницы. Вечером мы уже в поезде. У каждого в кармане красная книжка в картонном переплете — заграничный паспорт. Позади поразительная по чистоте и аккуратности Финляндия. Пароход линии Або — Стокгольм доставляет нас в столицу Швеции. С виртуозной ловкостью рассыльные, продавцы, школьники катят на велосипедах в разных направлениях, шныряя между быстро движущимися авто. Помидоры, яйца, молоко, книги — все развозится на велосипедах в пристроенных спереди и сзади багажниках... Шведский экспресс со скоростью, превышающей сто километров в час, мчит нас в Норвегию. Утомительная езда. Лязг и грохот. Лечь негде. Места только для сидения. Усталые прибыли в Осло. Вот он, этот город, знакомый нам по книгам Кнута Гамсуна, пьесам Ибсена... Здесь знаменитый русский конькобежец Николай Васильевич Струнников в 1910 и 1911 годах дважды выиграл звание чемпиона мира. Его называли «славянское чудо». Здесь приумножили славу русского спорта братья Ипполитовы, Яков Мельников, Григорий Кушин. — Как чувствует себя Василий? — обращается к нам норвежский спортсмен на вокзале, и мы знаем, что Василием здесь зовут любимца Скандинавии, чемпиона Европы 1913 года по конькам Василия Афанасьевича Ипполитова. Как эстафета, передается успех от конькобежцев боксерам, бегунам, футболистам... Так мы думали по дороге с вокзала в отель, и все же волновались за исход предстоящих игр. Но игры прошли удачно, мы не бросили тени на репутацию советского спорта в Норвегии. Все матчи мы выиграли. Молодые игроки, впервые включенные в состав сборной СССР, получили высокую оценку. В особенности хорошо себя показало наше левое крыло — Сергей Ильин и Василий Павлов. Сергей еще три года назад обратил на себя внимание московских футболистов. Он играл в Коломне на месте левого края. Маленького роста, с энергичным лицом, он удивлял своей реакцией, верткостью и быстротой. Пока знатоки футбола спорили, «есть в нем класс» или «нет в нем класса», Ильин, не дожидаясь приглашений, переехал в Москву. Стал играть сначала в армейской команде, а затем в «Динамо». К моменту поездки в Норвегию он выработал замечательный удар с обеих ног, умел в совершенстве пользоваться обманными движениями на быстром ходу и был опаснейшим нападающим. Ценное качество его — умение выбирать наиболее острые решения: отдать ли мяч коротким пасом соседу, перевести ли длинным пасом игру на другой фланг, или предпринять индивидуальный прорыв — все это решалось быстро и по сложившейся обстановке почти всегда правильно. Василий Павлов отличался стремительным рывком с места и редким по силе и точности ударом. Он очень мало времени тратил на подготовку — бил с ходу. Это был один из самых результативных игроков советского футбола. В Турции он получил звонкое прозвище «король голов». Заграничная пресса любит давать броские клички. Мы праздновали свои успехи в советском полпредстве. Тогда еще послы назывались полпредами, а посольства — полпредствами. Нас принимала Александра Михайловна Коллонтай, полпред Советского Союза в Норвегии. Как приятно вдали от родного дома, на чужой стороне вдруг попасть в теплую дружескую обстановку, провести вечер среди близких, родных людей! Все было торжественно и празднично. Александра Михайловна встречала нас, как хозяйка дома, у дверей в большой нарядный зал с красиво сервированным для банкета столом. Мы щелкали каблуками, старались вести себя на «дипломатическом» уровне, представляясь и пожимая руку Александре Михайловне. Парадность приема поначалу смутила впервые бывших за границей. Но Александра Михайловна, очаровательно непринужденная, простая, веселая, быстро растормошила нас. Сподвижница Владимира Ильича Ленина, участница революционного движения с девяностых годов, популярная писательница и крупный дипломатический работник, она запросто беседовала с нами о футбольных делах. Расспрашивала о Москве, интересовалась спортивными новостями. В ней сочетались светскость, простота, умение слушать и направлять беседу. Мы просто были все влюблены в нее и постепенно «оттаяли», много шутили, смеялись. Но досадный казус испортил мне настроение. Когда кончался ужин, я, сидевший слева от Александры Михайловны, обратился в самой изысканной форме к Васе Павлову, сидевшему справа: — Василий Сергеевич, не откажите в услуге, если вам не трудно, будьте любезны, подайте, пожалуйста, сахар. — Нисколько не трудно, Андрей Петрович, — столь же изысканно отвечал Павлов и протянул мне сахарницу. Наши руки встретились, что-то загремело, сахарница упала на чашку горячего шоколада и опрокинулась прямо на вечерний туалет Александры Михайловны. Коричневая жижа потекла по светлому тафтовому платью... Мы оба замерли. Что же будет? Тут раздался веселый голос Коллонтай: — На дипломатическом языке это называется «нонсенс», на музыкальном «диссонанс». А на спортивном? — Пе... Пе... пенальти... — красный как рак, отвечаю я. — А, понимаю, пенальти-кик — штрафной удар, — смеется хозяйка, прекрасно владевшая английским языком. — Ну ничего, пусть пенальти будет лучше за столом, чем на поле. Там он может испортить победу, а здесь только платье! А это легко поправимо, — улыбаясь, сказала Александра Михайловна, уходя из-за стола, чтобы переменить туалет. Конец вечера мы с Павловым простояли, заложив руки за спину, у стены, без конца обвиняя друг друга. — А ты тоже! Без сахару не мог шоколад выпить. Он же и так сладкий. Са-ахар ему подавай! — корил меня Василий. Перед отъездом мы зашли с Василием Павловым в магазин головных уборов. Нужно было купить кепки. Хозяйка магазина и две молоденькие продавщицы очень приветливо встретили нас. — Нам нужны кепки, — говорю я, обращаясь к главной даме за прилавком. Она смотрит улыбаясь. Я перехожу на международный язык жестов и, показывая на свою кепку, вдруг вспоминаю: — Каскет. Нам нужен каскет! Нам любезнейшим образом выставляют десятки круглых картонных коробок. Кепи самых разнообразных фасонов. Но это не то, что нам нужно. Нам неловко уходить, ничего не купив. Они столько затратили труда, доставая эти бесчисленные кепи! Коробки снимаются уже с самой верхней полки. Но все не то. Летние, маленькие, цветастые, с пуговками, без пуговок, какие хотите... А спортивной добротной зимней кепки из драпа нет. Усталые и разочарованные, они убирают кепи в коробки, коробки ставят на полки. Надо уходить. Да, но где кепка, в которой я пришел? Новая прекрасная кепка, купленная недавно в Москве. — Прошу мой каскет, — вежливо улыбаясь, говорю я, показывая на голову. О, как они все трое обрадовались! Решили, что мы все-таки хотим что-то купить. На прилавок летят цилиндры, котелки, шляпы, канотье. — Нет, нет, вы меня не поняли, — говорю я. — Мне нужна моя кепка! Моя! — И тыкаю себя пальцем в голову. А они в ответ подают все новые и новые коробки. Я чувствую глупость своего положения, но уходить нельзя. Надо же доказать, что мы не мистификаторы. Да и кепку жалко. И когда в голосе раздраженной хозяйки я слышу нотки гнева и на растерянных лицах девушек недоумение и испуг, я вспоминаю еще одно французское слово. — Пардон, — говорю я решительно и, приподняв доску, захожу за прилавок. Василий потом говорил мне, что в этот момент на лицах девушек был написан ужас. В двадцатой коробке, выкинув на прилавок гору всевозможных головных уборов, я, наконец, нахожу свою кепку. Подняв ее вверх, как флаг, я разъясняю: — Вот что я искал! Моя! А они все три как стояли, так и опустились на стулья. Закрыв лицо руками, до слез смеется хозяйка. Заразительно смеются, всплескивая руками, продавщицы. Хохочем мы с Василием... Мы уже далеко от магазина, а они все еще дружески машут нам вслед. И хохочут, хохочут... — Да, Василий Сергеевич, друг мой сердечный,— говорю я Павлову, — за границу хочешь ездить — учи языки. Мы твердо решили заняться изучением языков. Когда мы приехали домой, то на вопрос об успехах в поездке уклончиво отвечали: спортивные успехи хорошие! Скептики кисло улыбались. — Подумаешь, обыграли рабочую команду Норвегии, — говорили они. — Вот вы с профессионалами сыграйте. Да мы и сами были рабочая команда. Все игроки того времени совмещали работу или учебу с футболом. Среди футболистов сборных команд можно было встретить людей самых различных специальностей. Вот Казимир Малахов, правый хавбек сборной команды Москвы, сегодня начал тренироваться пораньше. Он с увлечением бьет мяч и беспокойно посматривает на часы. — Ну еще пять минут... Ну еще две минутки... Наконец Казимир бегом кидается со стадиона. Он уже одет в костюм со сверхмощными плечами. Значит, через полчаса где-то с эстрады раздастся его голос, исполняющий популярную песенку. Малахов эстрадный певец. Беспокойная страсть к футболу частенько заставляет его даже отказываться от концертов. Петр Григорьев, прославленный правый край сборной СССР, которого прозвали «Капуль» за прическу — старательно зализанную из волос бабочку на лбу, — чуть не опоздал на отборочный матч накануне отъезда за границу. — Не мог, не мог раньше, — оправдывается он, еще не успев отдышаться, — запорол деталь, пришлось перетачивать. Григорьев — токарь высшей квалификации на ленинградском заводе. Прямо с завода прибегает на матч в комбинезоне. А через десять минут только пятки сверкают, так носится быстроногий Капуль по футбольному полю. Федор Селин, инженер завода «Серп и молот», прямо из цеха является на тренировку. — Жена бранится: домой обедать не заезжаю, — говорит он, надевая бутсы. Сергей Иванов, нападающий, и Станислав Леута, полузащитник, оба игроки сборной команды СССР, на машинах подкатывают к стадиону — они шоферы. Любитель — какое это красивое слово! С ним всегда связывается представление о благородной страсти, бескорыстно владеющей всеми помыслами. Ради этой страсти можно и не поесть вовремя, и не отдохнуть, отказать себе в красивой одежде, в других удовольствиях. Чувство глубокого удовлетворения, я бы сказал, счастья, приносит такая страсть. Гора с плеч, когда увольнительная в кармане. Чуть не вприпрыжку на стадион. Но как здесь быстро время летит! Кажется, не успел прийти, а уже надо обратно в лагерь. «Ну, еще пять ударов, — уговариваешь себя. — Ну, до гола вот как забью, так и кончу тренировку». «А пенальти?! Как же уйти, не пробив пенальти!» Ну и, конечно, на вечернюю поверку опоздал. Нечего греха таить, частенько так бывало. О нарушениях дисциплины узнал комдив. После отбоя он нагрянул в нашу писарскую палатку. А в палатке я один. Писаря разбрелись кто куда. — Старостин? — узнав меня, удивляется комдив. — Вот тебе на! Один на месте! А говорили, недисциплинирован! «Вот, — думаю про себя, — пять — ноль в мою пользу!» Но, как говорится, «недолго музыка играла». Случай меня подвел. Задержался я на стадионе. Двухсторонняя тренировка была. А меня уже, оказывается, разыскивают. Пока я тренировался, вышла «Вечерняя Москва». Там помещена заметка, где написано, что красноармеец Старостин, придя по увольнительной записке домой, из ревности убил свою жену утюгом. Комдив прочел — всполошился. — Какой это Старостин? Наш? Где он? Пока меня со стадиона под конвоем вели в лагерь, недоразумение разъяснилось. Это другой Старостин жену убил, однофамилец мой, а не я. Но попутно выяснилось, что я числюсь в самовольной отлучке, так как просрочил увольнительную. Три наряда вне очереди! Удружила «Вечерка». — Легко отделались, Старостин. Без дисциплины нет армии, — сказал мне комроты, начальник физподготовки дивизии Георгий Антонович Малаховский. После демобилизации из армии Краснопресненский райком партии направил меня в кооперацию. Никакого опыта руководителя я еще не имел. Но пришлось сразу начать работать председателем правления кооперативной фабрики «Спорт и туризм». У меня, как у директора предприятия, отдельный кабинет. Но это только одно название. Отгороженный застекленной перегородкой закуток метров в пять прямо в шорном цехе. Из цеха слышно каждое слово. — Кто у вас новый начальник? — спрашивает кто-то из посетителей. Я прислушиваюсь. — Физкультурник какой-то, — отвечает Михаил Михайлович Намсон, старый мастер по скаковым седлам. — Ну что, деловой человек? — Одно слово — физкультурник. А там уж сам решай, деловой или нет! Да-а. Трудновато мне будет... Звонит телефон. Вызывают из главка. — Что, что растет в балансе? — переспрашиваю я. Начальник финансового отдела кричит мне в трубку, что у нас в балансе фабрики растут «иммобили». А я не знаю этого бухгалтерского термина и не могу дать вразумительного ответа, почему эти «иммобили» растут в нашем балансе. Черт их знает, почему они растут и кто они такие! За стеклом я вижу Намсона. Он делает вид, что рассматривает английское седло, а на самом деле слушает мой разговор. На лице его нескрываемая ирония. Что, мол, попал в переплет, физкультурник? Одутловатое лицо Намсона с седыми отвисшими усами вызывает во мне злобу. Мне хочется ему крикнуть: «Да, да, я не знаю, что такое «иммобили»! Но ведь и ты не сразу стал мастером». Вечером я едва дождался прихода Александра. Он в это время работал главным бухгалтером на такой же фабрике по производству спортинвентаря. — Что такое «иммобили»? — спросил я у него. — А-а, — смеется он, — это, брат, тебе не аут выбросить. «Не боги горшки обжигают», — подбадривал я себя, отправляясь утром на работу. Действительно, горшки обжигают не боги. Довольно быстро я вошел в курс дела. Правда, мне повезло. Моим заместителем был Роман Робертович Граслов. Замечательный организатор, он имел высшее экономическое образование и, бесспорно, был хозяйственником крупного масштаба. Он и научил меня. Кроме того, он лучше других понимал мою страсть. Он тоже был любитель и тоже был подвержен страсти. Но не футболу были посвящены его помыслы. Слава Карузо, Собинова и Козловского не давала ему покоя. Он хотел стать знаменитым тенором... Все свободное время он отдавал пению, веря в себя неизмеримо больше, чем окружающие. Роман Робертович хорошо помог мне на первых порах моей хозяйственной деятельности. Фабрика наша разрасталась. Объем работы увеличивался. Ответственность повышалась. Но, странная вещь, увеличение забот моему спортивному росту не мешало. Я по-прежнему каждую свободную минуту отдавал футболу. Футболу я был верен.XII. ОПЯТЬ ТУРКИ
Проводы. — Чувство меры. — Вагон с орлами. — Босфор, Стамбул. — Преодоление трусости. — Самый грубый международный матч. — Анкара. — Триумф Бабкина. — Встреча. — Впереди Европа. Платформа Киевского вокзала заполнена футболистами, их родственниками, друзьями, болельщиками. Снова через семь лет первая сборная СССР отправляется в Турцию. Это будет четвертая по счету встреча советских футболистов с турецкими. Дважды они приезжали в нашу страну, вторично наша сборная отправляется на Восток. На этот раз и я еду в составе первой сборной. Предстоит сыграть с черноморскими соседями четыре матча. — Не посрами нашу фабрику! — напутствует Роман Робертович Граслов. — Не посрами Пролетарскую дивизию! — кричит мне комроты Георгий Антонович Малаховский. — Не посрамите ваших болельщиков, — шепчет мне мой друг артист Художественного театра Михаил Михайлович Яншин. — Не посрами своих учителей, — наставительно говорит старый спортсмен Николай Александрович Гюбиев, один из руководителей и организаторов Замоскворецкого клуба спорта. Гюбиев отводит меня в сторону: — Помни! Против тебя будет играть левый край турок Ребия. Ты видел, какой он в прошлом году произвел фурор среди московских зрителей, какие он показывает финты и корпусом и ногами! Просто налим какой-то, не ухватишь его: мяч в полуметре от боковой линии, сзади хавбек, ничего тут не придумаешь — мышеловка, вдруг раз, два, три, качнулся корпусом, сделал ложные замахи ногой, неожиданный рывок влево, вправо, выскочил, забил ведь! Под самую планку! Трудный будет у тебя противник. Не увлекайся нападением, но и не торчи только в защите. Помни о чувстве меры в игре. — Закрыть надо его наглухо: вот тебе и вся мера, Николай Александрович, — отвечаю я, а сам думаю: «Где оно, это чувство меры? В чем оно?» Чувство меры у полузащитника — это чувство его ответственности за «подопечного» форварда противника. Лучше десять раз опоздать в нападении, чем один раз в защите, — вот первая заповедь хавбека в игре против такого грозного левого края, как Ребия. — По вагонам! Я прощаюсь с провожающими, захожу в вагон, открываю окно... На этом же перроне семь лет назад стоял и я в толпе провожающих, мечтал о героических победах, о Босфоре, о Стамбуле... Вот она, мечта, ставшая действительностью. Но я почему-то не ощущаю прилива счастья. Нет, совсем не о славе думаю я сейчас. Предстоит трудная, очень трудная борьба, ответственная, серьезная... Не осрамлюсь ли я, буду ли достоин надежд, которые возлагают на меня эти люди, машущие сейчас шляпами и кепками с перрона? Перрон московского вокзала трогается и уплывает от нас все быстрее и быстрее... В вагоне весело. Молодые здоровые жизнерадостные парни привлекают внимание пассажиров. Проводница с нескрываемым восхищением смотрит на подтянутых рослых спортсменов. — Да куда им против таких орлов! — говорит она про наших противников, узнав, кто мы такие, куда и зачем едем. Ребята действительно орлы: Федор Селин, Евгений Елисеев, Михаил Бутусов, Николай и Александр Старостины, Евгений Никишин, Валентин Прокофьев — что ни парень, то атлет. Зная атлетическую мощь турецкой команды, сборную СССР подобрали из игроков крупного физического сложения. Я со своим ростом в сто восемьдесят сантиметров был средним в команде. Выше меня Селин, Бутусов, Елисеев. Средний вес игрока — около восьмидесяти килограммов. — Нет, не проиграем туркам, — соглашаюсь я с проводницей, глядя на нашу группу. Но червь сомнений все равно гложет меня до самого начала игр. В Одесском порту нас ожидает небольшой пароход «Чичерин», курсирующий по линии Одесса—Стамбул. На нем ярким, солнечным днем мы входим в живописный Босфор. От самого входа в пролив и до пристани Стамбула нас эскортируют сотни декорированных катеров и спортивных лодок. На воде пестро, празднично. На пристани многолюдно. Представители спортивных обществ, скауты, городской муниципалитет тепло приветствуют нашу делегацию. Стоит почетный караул. Играют духовые оркестры. Усердствуют кинооператоры. Летят цветы. За всей этой шумной встречей чувствуется дружеское внимание, большой спортивный интерес к предстоящим играм. Из игроков, бывших в Турции в 1925 году, в составе нашей команды осталось лишь трое: Селин, Бутусов, Привалов. Их сразу узнают. — О, турецкие футболисты хорошо помнят эти имена! Экстра-класс! — говорит судья Кемаль-Рифат. — Но у нас тоже сейчас кое-кто есть, — улыбаясь, добавляет он. Здесь мы впервые услышали о Вахабе. В скором времени мы познакомились с ним лично. К нам в гостиницу легкой спортивной походкой вошел плотно сбитый, смуглый, очень смуглый юноша. Он производил впечатление жизнерадостного, общительного и сильного человека. — Вахаб! — представился он и захохотал, обнажив сахарно-белые зубы. Вот он какой, этот Вахаб! Мы уже знали, что он негр, играл в лучших английских и французских профессиональных командах и сейчас является фаворитом турецкого футбола. Мы — Вахаб, Николай, Федор и я — сидим в холле гостиницы. На улице жара. У нас прохлада, мягкие кресла, ледяная вода в запотевших фужерах... Это располагает к неторопливой приятной беседе. — Вы слышали, как сейчас играют англичане? — спрашивает Вахаб. — Слышали, неплохо играют, — дружно отвечаем мы. — Нет! Нет! Я говорю не о качестве, а об их новой тактике, — уточняет он. — Да, да, именно о новой тактике! — И опять хохочет, показывая ослепительные зубы. Мы не очень хорошо понимаем, что он говорит. Вахаб начинает манипулировать пальцами. Пять пальцев руки — распространенная форма обозначения игроков нападения. Средний палец — центр нападения; указательный и безымянный — инсайды; большой и мизинец — края. Инсайдов Вахаб укорачивает на две фаланги. И, показывая нам кисть с тремя как бы выдвинутыми вперед пальцами, говорит: — Дубль-вэ. Мы впервые слышим знакомую букву латинского алфавита в применении к футболу. Вахаб начинает переставлять стоящие на столике фужеры. Но фужеров не хватает. Тогда он берет у меня коробку папирос и на крышке карандашом обозначает схему расстановки игроков по принципу новой английской системы. — Вы, турки, тоже так играете? — Нет, нет! Еще нет! Тогда мы теряем всякий интерес к этой новой системе. — Чего тут турусы на колесах разводить: играть надо! — переговариваемся мы между собой, оставляя беседовать с Вахабом более пытливого Николая. — Ты капитан команды, — говорим мы Николаю, — ты и изучай эту «дубль-вэ». Как мы недооценивали тогда тактику футбола! Лишь в 1936 году, когда на практике мы больно обожглись, только тогда мы задумались серьезно над новой системой, с тем чтобы через год, после еще более обидных поражений, взять ее на вооружение. Матчей было четыре. Первый чуть не кончился для нас печально. Положение спас Сергей Ильин. Он вошел в игру за несколько минут до конца вместо Валентина Прокофьева, забил спасительный гол, и матч закончился вничью. Это заставило нас призадуматься. Турецкая пресса уже писала о предстоящем генеральном матче на стадионе «Таксим». Нужно было выиграть во что бы то ни стало. И выиграть с крупным счетом. Победа должна быть убедительной. Нас пригласили на вечер в советское полпредство. Полномочный представитель СССР в Турции Яков Захарович Суриц беседовал с нами. Нет, не счет будущего матча его интересовал. Важен был сам факт расширения спортивных связей между дружественными народами. Зато военный атташе, старый болельщик, счет в футболе ставил превыше всего. — Факт — это голы, — говорит он нам, — а все остальное в футболе — разговоры. Так что побольше фактов, ребята! После матча стамбульские власти предполагали нам дать банкет. Ажиотаж вокруг игры небывалый. У меня свои думы. Против меня играет Ребия, и это не дает мне покоя. «Неужели я трушу? — вдруг подумалось мне. — Тогда плохо. Разве может трус быть спортсменом?» С детства мы старались преодолевать это чувство. Не всегда удавалось не быть трусом, но старались всегда. Однажды был такой случай. Мы, десятилетние мальчишки, шли в школу через Тишинскую площадь. Было нас человек восемь» Вдруг из-за возов с сеном — двое гимназистиков. А ребята городских школ, как известно, не ладили с гимназистами, те боялись нас. Один гимназистик — повыше и постарше, увидев нас, подтянул ранец, бросился бежать и скрылся за возами. А другой, маленький, с серыми упрямыми глазами, крутолобый, фуражка на затылке, встал перед нами и хрипло сквозь зубы крикнул: — Я вас не боюсь! Началась драка. Гимназистик один вел бой против целой ватаги. Его били, а он все громче и громче кричал: — Я вас не боюсь! И сам нападал. Разумеется, ему попало больше, чем каждому из нас, но он не отступал. Мне вдруг стало стыдно, и я скомандовал прекратить драку. Ребята остановились. А он и не думал сдаваться. Раскрасневшись, без фуражки, с упрямо торчащим белокурым хохолком на затылке, он вызывающе смотрел на нас и кричал: — Нет, я вас не боюсь! Его новенькая фуражка упала в лужу. Гимназистик не поднимал ее. Мы чувствовали себя прескверно и молча побрели своей дорогой в школу. А он, чертенок, стоял, не поднимая фуражки, и гордо смотрел нам вслед, пока мы не скрылись за возами сена. «Вот смелость! Всегда так надо действовать!» — решил я. Гораздо позднее мне вдруг совершенно неожиданно пришлось очутиться в такой же роли. Я шел по Петровке на тренировку по хоккею. На углу Петровских линий группа хулиганов заполнила весь тротуар. Один из них грубо толкнул меня в плечо. Может быть, благоразумнее было промолчать, но я вспомнил белокурого гимназистика. Драка была жестокая и сильно напугала прохожих. Хулиганов было не менее десяти человек. Я успел сделать тактический ход: прижался спиной к стене, чтобы обеспечить тыл. Но это не спасло меня от ударов с фронтов и с боков. Я отбивался, как волк от своры гончих, и словно молитву, шептал сквозь зубы: — Нет, я вас не боюсь! Прохожие возмущались, однако никто из них не пришел мне на помощь. Когда я совсем уже ослабел от нанесенных и полученных ударов, раздался спасительный свисток милиционера. Он, не торопясь, шел с Неглинной от Госбанка. Хулиганов как ветром сдуло. Они разбежались, захватив с собой сбитую с моей головы шапку. А я, вытирая капающую из носа кровь и не отвечая на вопросы милиционера, возбужденно шептал про себя: — Я вас не боюсь! Я вас не боюсь!.. ...«Нет, я не трус», — успокаивал я себя, думая о предстоящем матче. Да и не на физическое же единоборство выходил я с Ребией. Как только прозвучал свисток судьи, я почувствовал себя сразу уверенно и бодро. Владимир Лукьянович Васильев, судья матча, сразу попал в трудную ситуацию. Поле в Стамбуле было плохое. Казарменный плац, обнесенный небольшими трибунами. Жесткий, без травяного покрова, песчаный грунт. Публика сидит от поля очень близко. Многие вооружены трещотками, погремушками, на стадионе какофония звуков. Первая игра — ничья — подогрела интерес. Одним словом, обстановка напряженнейшая и на трибунах и на поле. Сразу после начального свистка мы атакуем. Николай Старостин быстро проходит по флангу. На него резко бежит защитник Бурхан. Следует прострел, сильный удар вдоль ворот; вратарь отбивает мяч, но подоспевший Бутусов посылает его в сетку. 1:0! Мы и рады и возмущены. Дело в том, что опоздавший к мячу Бурхан грубо ударил Николая ногой по коленке. Умысел был очевиден. Николай, никогда не умевший притворяться, в корчах валяется на земле. А Бурхан ведет себя как ни в чем не бывало, хотя по всем правилам его следует строго наказать. Но прошла всего лишь одна минута игры; международный матч; забитый гол! Трудная ситуация для судьи. Васильев ограничивается предупреждением Бурхану. Но пример Бурхана, видимо, заразителен. Через несколько минут полузащитник Нихат в недопустимо резкой форме атакует Селина. На первый раз Федор сдержался. Но безнаказанность немедленно рождает следующий проступок. А судья и здесь ограничивается замечанием. Чувство протеста нарастает. Игра с каждой минутой становится все более резкой, моментами переходит в откровенную грубость. Первую физическую схватку я у Ребии выиграл. Это очень важно. Первое соприкосновение во многом определяет психологическую устойчивость противников. Важно дать понять противнику сразу, что перед ним не слабый и не робкий партнер. Слабый духом сразу попадает в психологическую подчиненность, крепкий — вступает в борьбу. Я сразу резко — в пределах, дозволенных правилами, — пошел на Ребию, когда ему был направлен первый пас. Перехватил мяч. Увидел, что он не принял силовой борьбы, и понял, что игра у нас будет носить «технический» и корректный характер. О, это уже гораздо легче! Но в разных местах поля то тут, то там одна за другой возникают грубые стычки. У турок прямо-таки пиратствует Бурхан. Все схватки в борьбе за мяч он разыгрывает с применением грубых силовых приемов. Неоднократно судья штрафует Нихата, Хакки, Селина, Фомина, Александра Старостина. Игра выходит за рамки нормального состязания, и судье чрезвычайно трудно ввести ее в нормальное русло. А из-за невообразимого шума на трибунах почти не слышно свистка. Накалившаяся на поле атмосфера остро воспринимается темпераментными турецкими зрителями. В такой обстановке болельщик плохо разбирается, кто прав, кто виноват, и желание видеть свою команду победительницей начинает преобладать над объективностью. Трудно, очень трудно приходится Васильеву. Мы принимаем силовую борьбу. Команда у нас богатырская, и мы способны выдержать на поле любую «агрессию». Конец первого тайма проходит в ожесточенных схватках, но результат игры не меняется. В перерыве футболистов в раздевалке посещают высокие гости во главе с премьер-министром Исметом Иненю. Здесь же Яков Захарович Суриц, военный атташе и многие товарищи из советской колонии. Мы находимся в одной, комнате с турецкими футболистами. И у нас и у турок совершенно мирный, спокойный вид. Нет и тени злобы или обиды. Обе команды соглашаются с тем, что так играть товарищескую международную встречу нельзя, и обещают быть во втором тайме дисциплинированными. Все посетители и сами игроки искренне верят, что это будет именно так. Однако с первыми же минутами второго тайма улетает и наша договоренность. Второй гол, забитый Василием Павловым вскоре после начала, подливает масла в огонь, который не погас, нет, не погас; он тихо тлел во время пятнадцатиминутного перерыва. Сейчас огонь этот разгорается ярким пламенем. Бурхан совершенно распоясался. Он грубо сшибает Павлова с ног, не успев все же помешать забить гол. Судья опять не вмешивается. А через минуту тот же Бурхан ударяет пробегающего мимо Бутусова. Ударяет с размаху кулаком ниже пояса. — Судья!!! — кричит Михаил, приседая от боли. Но в страшном шуме, царящем на стадионе, судья не слышит. Тут же возникает стычка между Селиным и Нихатом. Мяч уже далеко, где-то у углового флага, а Федор и Нихат продолжают борьбу.. Такие схватки без мяча то и дело вспыхивают на поле. Но вот мяч у Павлова. Он быстро ведет, приближаясь к штрафной площадке. Бурхан уступает Павлову в беге. Павлов впереди. Бурхан сшибает его подножкой. Павлов поднимается, и Бурхан хватает его за волосы. Клок волос и без того не пышной шевелюры Павлова остается в пятерне у Бурхана, Через минуту от сильного столкновения с Александром Старостиным в борьбе за верхний мяч, как сраженный наповал, рушится на землю левый инсайд турок Зекки. Судья, потерявший управление игрой, пытается крутыми мерами вернуть власть. — Старостин Александр, удалитесь с поля! — повелительно кричит Васильев. — Как с поля? За что? За случайное обоюдное столкновение? После стольких намеренных и безнаказанных грубостей других игроков? А толпа на трибунах кричит, шумит, бьет в трещотки... Удушающая жара под раскаленным солнцем, на песчаном казарменном плацу. Судья Васильев, наш маленький Лукьяныч, внимает, наконец, доводам окруживших его игроков и отменяет свое решение. Александр остается на поле. — Последнее предупреждение! Последнее предупреждение! Прошу продолжать игру! — объявляет судья. В дальнейшем он с трудом сдерживает, но все-таки сдерживает все более накаляющиеся страсти противников. Мелькают, как сабли, ноги Константина Фомина. Таранит нашу оборону коренастый Хакки. Продолжается непримиримый поединок Нихата с Федором Селиным. Во всех линиях идет упорная борьба за победу. В конце игры Василий Павлов забивает третий гол в ворота турецкой команды. Вскоре туда же следует четвертый... Турки так и не прорвали нашу оборону. Мы выиграли с крупным счетом этот самый грубый в истории советского футбола международный матч. В раздевалке мы говорим Лукьянычу: — Нужно было судить построже. — Тогда любого из вас следовало с поля гнать, — бросает изнервничавшийся за полтора часа игры Васильев. — Не любого, а одного Бурхана, — не соглашаемся мы. Поведение Бурхана во время игры было строго осуждено турецкой спортивной общественностью, и он был дисквалифицирован на длительный срок. Намечавшийся после игры банкет не состоялся. На другой день в поезде, направляясь вместе с турецкими футболистами в Анкару, мы дружелюбно обсуждали все перипетии вчерашней борьбы. Третий матч, в Анкаре, мы тоже выиграли. Игра была сугубо корректной. На последней, четвертой игре нам не повезло. Играя против ветра и по солнцу, в первой половине игры мы пропустили два мяча в свои ворота, а забили только один. Во втором тайме в ворота встал молодой вратарь Бабкин, а в защиту был введен Константин Фомин. Темперамент Кости был чрезмерен. Через несколько минут Кемаль-Рифат, справедливо судивший этот матч, удалил Фомина с поля. Нас осталось десятеро. Вторую половину игры можно было назвать триумфом Бабкина. Турки во главе с Вахабом обрушили на нас серию атак. И внезапно ветер, который в первом тайме был против нас, во втором, когда мы переменили ворота, изменил свое направление и погнал на нас тучи песку. Лучи яркого палящего солнца били в глаза. Было очень трудно обороняться. Но Бабкин был буквально непробиваем. В нахлобученной до бровей кепке, из-под козырька которой выглядывала пуговица его вздернутого кверху носа, легкий, подвижной, он летал по воздуху и, казалось, чувствовал себя в своей стихии, отбивая и ловя мяч, летавший в нижние и верхние углы ворот. Сильнейший удар Вахаба с близкого расстояния— Бабкин в неповторимом броске отбивает мяч на угловой. Через минуту выход Музафера. Бабкин самоотверженно в последний момент буквально снимает с ноги Музафера мяч! Вот, кажется, мяч идет неотразимо в верхний угол ворот, но отчаянный прыжок, и в долю мгновения вытянувшаяся рука отводит мяч за перекладину. Феноменально! Бабкин сделал свое главное дело: удержал счет 2:1. Третий мяч в наши ворота обрекал нас на неизбежное поражение. А когда шквал атак, не достигших результата, несколько затих, наши форварды использовали эту передышку и уравняли счет. Это уже почти победа. Кризис миновал, наша команда возбуждена, турецкая немного растеряна. — Нажмите, ребята! Еще немного, и победа наша! — кричит Бутусов. И мы нажимаем. А когда остается несколько секунд, «король голов» Василий Павлов наносит сильнейший удар с полулета по воротном турок. Против Павлова свистящий ветер, одиннадцать игроков в глухой обороне, и все же мяч с двадцати метров влетает в ворота. Прекрасный заключительный аккорд. Нас встречали в Москве очень бурно. Четыре игры — три победы и одна ничья. С вокзала едем прямо домой. За окном осенний нудный дождик. Тополя в нашем дворе обнажились. Теннисный корт покрыт желтыми листьями и лужами. Но в маленьких комнатах деревянного домика на Пресненском валу светло, оживленно и празднично. Кто провожал, те и встречают: таков обычай. Шумная застольная беседа продолжается пятый час. Мы трое — Николай, Александр и я — отчитываемся перед друзьями о поездке в Турцию. — Ну, хорошо, — кричат друзья, — турок вы побили, с чем вас и поздравляем. Но турки — это еще не европейский футбол. Вот мы на вас посмотрим, когда вы встретитесь с англичанами, чехами, венграми, испанцами. Сыграйте с профессиональными командами Европы, тогда мы будем знать вам цену. Друзья правы. Каков уровень нашего футбола в сравнении с лучшими европейскими командами, мы еще не знали. Ответить на этот вопрос можно будет только на поле... На эту тему говорили не только в домике на Пресненском валу. В спортивных кругах шли большие разговоры о предстоящих встречах с профессионалами. В скором времени эти встречи состоялись.XIII. ПРОФЕССИОНАЛЫ
За Кубок мира. — Париж.—Музыкальный завтрак. — Опять «система игры»! — Заседание у Косарева. — Грозный противник. — Злата Прага. — «Жиденице». — В гостях у горняков. — «Скандал в Кошице». — Коллекция Мартыненко. — Генрих все предвидел. В конце сентября 1934 года в дождливый осенний вечер я сидел у себя в кабинете и разбирался с иммобилями, активами и пассивами. Летний футбольный сезон заканчивался. Я смотрел в гроссбухи, а в глазах моих мелькали футболисты, взлетали мячи, неистовствовала публика на трибунах... Недавно я вместе с нашей сборной приехал из Парижа. Там в программе международного антивоенного слета разыгрывался и футбольный турнир. Это была волнительная поездка. На пограничной станции Негорелое начальник подразделения Мартыненко, ярый болельщик, хорошо знает наших футболистов, проезжающих границу. У Мартыненко на заставе есть футбольная команда, и у нее солидная коллекция мячей, которыми советские футболисты добивались побед на полях Германии, Австрии, Франции, — при возвращении из поездки каждая команда дарит пограничникам на память футбольный мяч. Мартыненко дружески напутствует нас и напоминает о том, чтоб мы не забыли на обратном пути о славной традиции. Поезд медленно приближается к пограничной арке, на которой лозунг: «Коммунизм сметет все границы». Замечательный лозунг! Но жизнь напоминала о том, что глагол «сметет» стоит в будущем времени. А пока: «Прошу пане пашпорта!» Польские пограничники проверяют наши заграничные паспорта и вещи... Экспресс «Норд» по маршруту Столпце — Париж наутро доставляет нас в Германию. Слова немецких пограничников звучат как резкий окрик. Хлопанье дверей. Топот каблуков. Ни одной улыбки. Наш поезд пересекает Берлин. Имперская столица расцвечена флагами. Повсюду портреты человека. У него чаплинские усики и косо приспущенная на лоб прическа. На улицах в изобилии коричневые куртки и черные мундиры. Экспресс не задерживается на городских вокзалах столицы. Две-три минуты стоянки, и многочисленные сотрудники дорожной службы с красными лакированными ремнями через плечо, рослые, толстые, отрывисто командуют, захлопывая за пассажирами двери вагонов. Ни одной улыбки. Ни у них, ни у нас. Уж очень хочется миновать поскорее это страшное государство. Вот и Франция. Тут уж улыбок хоть отбавляй. Однако улыбки не смягчают строгости таможенных требований. Неначатую банку черной икры следует распечатать и хоть немного коснуться ложкой, пачки папирос вскрыть: борьба с контрабандой! — Да, но вы же видите, что это для собственного потребления. Зачем же сейчас есть черную икру, когда мы сыты, и вскрывать папиросы, когда портсигары полны? — Власти! Они считают, что даже черная икра в руках советских людей становится красной. Он улыбается, мы тоже... Пришлось поесть икры и вскрыть все коробки с папиросами. Когда таможенник узнает, что мы футболисты, он вываливает кучу спортивных новостей, осыпает комплиментами советских спортсменов, кричит, что во Франции очень интересуются предстоящим выступлением. Сперва мы думаем, что он любезностью хочет отплатить нам за вскрытие папирос, но, оказывается, он весьма искренен. Простые люди Парижа действительно проявили большой интерес к нашей делегации. Поезд тихо подходит к перрону Северного вокзала Парижа. Еще мы не вышли из вагона, когда услышали рокочущий шум, похожий на морской прибой. Это тысячи французов приветствуют нас. — Совьет пар ту! (Советы повсюду!) — скандирует толпа, заполняющая все проходы вокзала. По-видимому, даже организаторы встречи не ждали такого скопления людей. Председатель рабочей спортивной организации Франции Рауль Шапоан взволнованно здоровается с нами. Он энергично распоряжается, как и куда нам лучше пройти. Многотысячный хор встречающих на площади грянул «Интернационал»... Это был незабываемый порыв солидарности рабочего народа. Мы подхватываем песню и поем по-русски: — С Интернационалом воспрянет род людской... Париж — удивительный город. Народ здесь общительный и гостеприимный. Рауль Шапоан показывал нам достопримечательности Парижа. Начиная с незабываемой панорамы с высоты Эйфелевой башни до Музея восковых фигур, где рядом с великими государственными деятелями всех времен стоит фигура авантюриста Стависского, а на первом плане в классической позе гостей встречает гордость русского балета Анна Павлова. Монмартр и Латинский квартал, Большие бульвары и Монпарнас, Лувр и Нотр-Дам — все было нам интересно и дорого. Не обошлось, конечно, и без курьезов. Мы со Станиславом Леутой случайно зашли в кафе, где вот уже полчаса сидел за столиком Анатолий Иванович Григорьев, секретарь комитета физкультуры. — Не подают! — пожаловался он нам. — Вот уж который раз заказываю официанту. Он кивнет головой, а есть не приносит. Сижу голодный и слушаю музыку. На эстраде аккордеонист и скрипач уныло выводили блюз. Подбежал официант, и Анатолий Иванович еще раз ткнул в прейскурант. Официант вежливо поклонился и отошел. Тогда сидевший за соседним столом посетитель, слышавший наш разговор на русском языке, сказал Анатолию Ивановичу: — Вы, кажется, хотите есть, а заказываете музыку. Оркестр играет для вас. Это прейскурант музыкальных номеров. А вот прейскурант блюд. И он любезно передал меню. Добродушный Анатолий Иванович вместе с нами до слез смеялся над своим музыкальным завтраком... После очередной игры, которую наша команда выиграла у рабочей команды Швейцарии, мы прогуливались по Большим бульварам. Невдалеке от Гранд-Опера к нам подошел высокий блондин. Мы разговорились. Оказывается, он смотрел матч и узнал нас. Он тоже футболист, играет за один из французских клубов. Его имя Жюль Лимбек. Он видел нашего конкурента — сборную команду Норвегии. Жюль считает нас более техничными и быстрыми. Однако он отдает норвежцам предпочтение в тактике, или, как он сказал, в «системе игры». Мы недоумевали: — А какова же наша система игры? — Простите, но у вас никакой системы игры нет. Нельзя сказать, что нам понравилось это категорическое утверждение. Но спорить не стали. Перед нами широким зеленым проспектом, поднимаясь вверх, открывалась панорама Елисейских полей. Вечерний Париж, залитый электрическим светом, в блеске разноцветных реклам, снующих автомашин и нарядной толпы, не располагал к дискуссии о футбольной тактике. — Что он хотел сказать? Как так нет системы игры? — рассуждали мы у себя в номере перед сном — Николай, Александр и я. Вахаб в Стамбуле говорил о новой футбольной системе, Жюль Лимбек об этом же говорит в Париже. Что это за система такая? Матч с Норвегией приобретал особый интерес. Мы обыграли Норвегию со счетом 3:0. Победа далась не легко. Однако норвежцы никаких тактических откровений, как нам казалось, не продемонстрировали. В пылу игры мы не придали особого значения тому, что их центральный хавбек держался в глубине своей обороны. Никаких других особенностей в их тактике не заметили. О, мы были довольны победой! Довольны ею были и в Москве. Телеграммы в адрес команды. Телефонные звонки. Поздравления. Приветы обладателям Кубка мира сыпались со всех сторон. На границе нас восторженно встретил Мартыненко. У него прибавился еще один трофей — мяч, которым игрался финальный матч! Приятно возвращаться домой с победой! В Москве нас чествовали, как и полагается в таких случаях: «Сборная Москвы выиграла Кубок мира!» Но были и скептики. Они продолжали сомневаться. — Подумаешь, — говорили они, — сборную Норвегии обыграли. Ведь это же опять-таки рабочая команда. Это же не профессионалы! — Скептики не желали считаться с тем, что эта рабочая команда была не слабее национальной буржуазной сборной Норвегии! Профессионалы, профессионалы! Как надоел этот жупел, которым не уставали нас пугать. Когда же мы померяемся силами с этими самыми профессионалами? Так думал я, сидя за гроссбухами в своем кабинете на фабрике. И вдруг телефонный звонок. — Завтра утром вызывают в ЦК ВЛКСМ. Возможно, по поводу предстоящей поездки в Чехословакию. Будем там играть с профессионалами, — говорит мне в трубку Николай. Назавтра, взволнованные, мы шли на Старую площадь. В кабинете у Александра Васильевича Косарева совещание. Руководители комсомола и Всесоюзного комитета по физкультуре и спорту решили обменяться мнениями о предстоящей поездке в Чехословакию. — Ну, что скажете вы, товарищи специалисты? — обратился к футболистам сборной команды Александр Васильевич. Он встает из-за стола и, похаживая, улыбается своими прищуренными глазами. Мы мнемся. Не легко ответить. Надо брать на себя смелость и сказать, что обязательно выиграем у чешских профессионалов. Поди-ка скажи! Нам предстоит играть с одной из лучших команд Чехословакии. Мы знали цену чешскому футболу. В этом году первенство мира выиграли итальянцы. Чехи дошли до самого финала. А в финале итальянцы вырвали победу со счетом 2:1. Это была нашумевшая игра. В необъективном судействе упрекали судью, который будто бы до матча подвергался давлению чуть ли не самого Муссолини. Игрокам итальянской команды дуче обещал персональные автомашины и какие-то баснословные суммы. Чехи вели матч со счетом 1:0, и лишь за несколько минут до конца итальянцы получили минимальный перевес. Чехи вернулись в Прагу некоронованными чемпионами. Старожилы города говорили, что со времени приезда Франца Иосифа на вокзале не собиралось столько народу. Футболистов с вокзала восторженные почитатели разносили по домам на руках. Планичка, Женишек, Пуч (забивший итальянцам гол), Свобода, Соботка стали национальными героями. Мы знали, к встрече с каким противником надо готовиться, в какую футбольную страну мы едем. — Ну, что же, значит, не годимся? Молчим? — продолжая улыбаться, нарушает возникшую паузу Косарев. — Я думаю, что годимся, Александр Васильевич, — ответил Николай. — Гарантировать победу, конечно, легкомысленно, но надеяться на успех можно. Мы понимаем, что поездка уже дело решенное, и Косарева интересует боевой дух, настроение нашей команды. С совещания мы уходим еще более взволнованными. Встреча с профессионалами становится реальностью. Болельщик Генрих сбился с ног, оповещая знакомых и незнакомых о предстоящих событиях. Я вернулся домой, когда он пил чай с моей матерью и кричал: — Это вам не турки! Это вам не рабочая сборная Норвегии! Тут только ноги уноси! — Царица мать небесная,— вздыхала мама, — изувечат они моих, эти «прессионалы»! — вздыхала и собирала в чемодан мои футбольные доспехи. В нашу спортивную делегацию входили еще легкоатлеты. Среди них Георгий и Серафим Знаменские, Николай Денисов, Роберт Люлько, Мария Шаманова, Зинаида Борисова. Последнее напутствие приехавшего попрощаться с нами на вокзал Александра Васильевича Косарева. Накрапывает дождик — говорят, хорошая примета для отъезда. В Негорелом пограничник Мартыненко кричит: — Мячик, которым обыграете «Жиденице», не забудьте! И опять мы слышим: — Прошу пане пашпорта! Едем через Польшу прямо в Чехословакию. Сразу на границе, как только мы пересели в чешский поезд, услышали женский голос. — Селин едет? — спрашивала проводница на ломаном русском языке. Это первый вопрос, который нам задали в Чехословакии. Удивительно, она знала даже состав семьи Селина и полюбопытствовала насчет здоровья его дочери. Оказалось, она читала широкую информацию в прессе о советском футболе. Чешские газеты помогли нам убедиться в том, что футбол в Чехословакии действительно любят. Вся пресса пестрела заметками о предстоящей встрече. В одной из газет на первой странице, рядом с портретом югославского короля Александра и министра иностранных дел Франции Барту, погибших от террористического акта в Марселе, была помещена крупная фотография с надписью: «Футболист — директор фабрики». Речь шла обо мне. Оказывается, то, что я работаю директором фабрики и одновременно играю центрального полузащитника, удостоило меня газетного соседства с королем и министром. Сенсация! Не очень-то хорошо я чувствовал себя от соседства с покойниками. На вокзале в Праге какой-то толстяк, представитель рабочего кооператива, широким жестом протянул мне руку и дружески закричал, как старому знакомому: — A-а! Директор! Он тряс мне руку и с большим любопытством разглядывал меня, громогласно смеялся, разводил руками и все повторял: — Директор! Сборная Москвы 1928 года. Слева: С. Егоров, Ал. Старостин, И. Троицкий, Ф. Селин, М. Рущинский, М Леонов, С. Леута, П. Исаков, В. Блинков, А. Холин, И. Старостин. Сборная СССР — сборная Турции, 1932 год. Бурхан (полосатая футболка) атакует Н. Старостина. Сборная СССР и сборная Турции в Стамбуле в 1925 году. Крайний справа стоит судья И. И. Савостьянов. Я спросил этого жизнерадостного болельщика, чему он так удивляется, у нас, мол, все футболисты работают или учатся. Тогда он разыграл целую пантомиму. — В Праге директор — это вот что, — пояснял толстяк. Он развел руки от носа в стороны, выпятил живот и сделал перед ним округлое движение руками, при этом он придал физиономии каменное выражение. Все это означало, что директор должен быть с усами, с брюшком, важный, солидный — буржуа, одним словом! А тут... худой, молодой, да еще футболист! И он принялся отчаянно взмахивать ногами, демонстрируя игру в футбол. Все мы — игроки, репортеры, фотокорреспонденты — дружно смеялись. Окруженные толпами встречающих, мы двинулись в отель «Акса». Толстяка прихватили с собой и в гостинице долго беседовали, стараясь из разговоров с болельщиками и газетчиками уяснить особенности чешского футбола. В качестве тренировочного матча перед генеральным сражением мы приняли предложение рабочей Федерации ФПТ и сыграли с ними на стадионе «Спарта» одну игру, которую и выиграли с большим счетом. Но эта победа не вскружила нам головы. По отзывам местных специалистов, «Жиденице» обыграла бы эту команду с не меньшим результатом. — Почему мы играем с «Жиденице»? — спрашивали мы у наших руководителей. — Что это за команда? Почему не со «Спартой» или «Славией»? Вопросы закономерные. «Спарта» и «Славия» — команды, стяжавшие себе европейскую известность. Встреча с ними нам казалась интересной, и именно на этом мы и настаивали. Однако руководители чешского футбола рассуждали по-другому. К моменту нашего приезда «Спарта» и «Славия» были не в порядке. Лидером национального чемпионата была молодая профессиональная команда «Жиденице», незадолго до этого нанесшая поражение «Спарте». Хозяева рассуждали просто. В случае поражения «Спарты» или «Славии» будет нанесен большой урон чешскому спортивному престижу. А шансов на выигрыш у нас «Жиденице» имеет больше. Мы гуляли по Золотой Праге. Куда бы мы ни зашли, нас сразу узнавали. Нас все больше и больше удивляла популярность футбола в Чехословакии. Фасон шляпы и сорт конфет носил название «Планичка», резинки — «Женишек», галстуки — «Соботка». Кажется, даже фокстрот назывался «Пуч». Чехи чтили своих футбольных кумиров. Стоило зайти в магазин, как сейчас же раздавались приветственные возгласы. Плотный пожилой владелец универмага спешит навстречу. — А, советские футболисты! — И сразу гостеприимное предложение выпить кофе и совсем уже неожиданная любезность: — У нас цены «префикс», но футболистам пятнадцать процентов скидки! И вопросы, вопросы без конца. — С кем вы встречались из европейских команд? — Профессиональный ли в СССР футбол? — Как сыграете с нашими? «Да, вот именно, как сыграем с вашими? — думаем мы. — Если бы мы могли на этот вопрос ответить!» Но наш любезный «господин универмаг» сам отвечает: — Вы играете хорошо, но наши побьют вас со счетом три — один. «Жиденице» — прима квалита! — Тем лучше, — говорим мы, — интереснее будет играть. И раскланиваемся с разговорчивым «господином универмагом». А Москва не перестает напоминать о себе телефонными звонками и телеграммами. — Вы их побьете, — подбадривают нас далекие друзья. Радио сообщает, что в Брно, где состоится игра, еще с вечера отправились переполненные поезда с болельщиками, забиты все гостиницы, заняты все пансионаты. А мы лежим у себя в номере, и сон нейдет... Уже в три часа утра, изнемогая от бессонницы, я шепчу лежащему рядом Александру: — Спишь? — А ты? — Я, как видишь, сплю. — И я, — вздыхает Александр. — Я нашел сегодня пуговицу. — Какую пуговицу? — Чешскую. — Ну и что? — Хорошая примета. — Глупости. Я и сам знаю, что глупости, но все-таки... Александр разглядывает чешскую пуговицу, потом отдает и отворачивается от меня. — Не мешай спать. — Я не мешаю, но ведь ты и так не спишь. — Не твое дело! Я тоже не верю в приметы, но чешская пуговица в данном случае себя оправдает. Утром мы засыпаем. Нас будят. Пора ехать. Осенний пасмурный день без дождя. Свежо. Однако мы дрожим не от холода. Это предстартовая лихорадка. Трибуны набиты до отказа. Мы стоим на гаревом, без единой травинки поле, а против нас профессионалы. Вот они, эти загадочные волшебники мяча! Преодолевая нервную дрожь, мы внимательно разглядываем противников, пока идет обычный церемониал, обмен приветствиями, вымпелами, цветами. — Ну, что скажешь? — кивая на чехов, обращаюсь я к стоящему рядом Станиславу Леуте. Он смуглый, и на лице его как-то особенно заметна необычная бледность. — Сейчас прояснится, — с натянутой улыбкой отвечает мне Леута. Он у нас самый старый игрок. Уж десяток лет Станислав выступает за сборные команды. Ему в конце футбольной карьеры особенно интересно сыграть первую встречу советских футболистов с профессионалами. В самом деле, чего же достиг наш футбол за семнадцать лет советской власти? Позади победы над Турцией, Швецией, Норвегией и многими другими любительскими зарубежными командами. Но, может быть, это призрачные победы? Может быть, они ничего не стоят перед лицом этих спортсменов-профессионалов и нас разобьют сейчас с двузначным счетом? Свисток, и игра началась. Уже через пять минут после начала мы осмелели. — Станислав! Играем? — крикнул я Леуте. И он подтверждает: — Можем! Откуда это заключение? Да очень просто. Первые пять минут игры поучительнее, чем десять лет разговоров об игре. Мы увидели, что наши противники так же ошибаются в ударе по воротам, как и мы: левый инсайд ударил выше планки. Мы бежали не тише их: я без труда догнал левого края. При обводке они не обходятся без потери мяча: Никишин, Леута, Тетерин удачно ликвидировали попытки их пройти финтом. Наконец мы увидели, что ворота чехов не неприступны; только высшая степень волнения не позволила взять их в самом начале матча. Сергей Ильин стремительно прошел до лицевой линии и передал мяч назад, в центр. Якушин тут как тут. Он перехватил мяч и оказался перед воротами один на один с вратарем. Нет, он, этот хитроумный Михей, не ударит опрометчиво! Он хозяин позиции. Зачем неосмотрительно бить, когда никто не мешает! Он подведет мяч поближе. И при затаившем дыхание переполненном стадионе Якушин тихонько продвигается к вратарю. Десять, девять, шесть, пять метров остаются до ворот. Вратарь безнадежно стоит у своих ворот. Защитники далеко, вратарь одинок. И тогда, подведя мяч на три метра, Якушин вдруг судорожно взмахивает ногой и вместо удара тихонько толкает мяч прямо в руки ошеломленного вратаря. Непостижимо! С такого положения игрок любой дворовой команды забивает гол. А Михей, знаменитый Михей, вдруг спасовал. Вот она, сверхъестественная сила волнения. В последние минуты первого тайма мы все же забили два гола: Якушин головой и Вадим Потапов пушечным дальним ударом. В перерыве мы бездумно растрачивали свои силы: давали телеграммы в Москву, принимали поздравления, орали, хохотали. «Нам не страшен серый волк» — с таким настроением выходили мы на второй тайм. Возмездие не замедлило. Прошло всего четверть часа, а счет игры стал 2:2! Двадцать минут после этого штурмовали наши ворога чехи. Двадцать минут шла героическая оборона. Мы выстояли. А когда осталось играть десять минут, то среди бурно шумящего стадиона раздался отчаянный возглас Якушина: — Володя, дай!.. И Володя Степанов дал. Замечательный продольный пас на вырыв! Михей успел грудью протолкнуть мяч и проскочить между двумя защитниками. Нет, сейчас он не подкрадывался к воротам. Он летел стремглав на своих длинных худых ногах, неумолимо приближаясь к воротам, яростно преследуемый полузащитниками. Михей успел ударить с шестнадцати метров, и мяч с силой влетел в нижний угол ворот. Двадцать с лишним лет прошло с тех пор. Но как ясно я вижу перед собой эту картину! Вратарь чехов в броске левой рукой тянется за мячом; сшибленный после удара на землю Якушин; мяч, пересекающий линию ворот; восторженный крик наших ребят и унылые лица чешских футболистов. — Чешская пуговица! — кричу я Шурке. — Понял?! Помогла! — А он, разгоряченный, мокрый от пота, переживший за эти двадцать минут гнетущий страх за упущенную победу, зло кричит мне: — Играй! То, что происходило потом, знакомо всем любителям футбола — и Игрокам и зрителям. Для одних время остановилось, и казалось, что минуты превратились в часы, для других минутные стрелки бежали со -скоростью секундных. Мы хотели удержать результат за счет ухода в оборону и, конечно, попали в тяжелое положение. Чехи атаковали нас всей командой. Отбитый мяч, как бумеранг, возвращался к нашим воротам. Но все же нам удалось устоять. Матч был выигран. Вот сейчас уже можно принимать поздравления и давать телеграммы. Усталые, довольные, сидели мы вечером в гостинице, обмениваясь впечатлениями о матче. Наш руководитель Иван Иванович Харченко, волновавшийся на матче больше всех, сейчас довольно развалился в мягком кресле и потягивал через соломинку лимонад. — А я был спокоен, — процедил он, — мне накануне приснился пожар. Это всегда к удаче. — А я был уверен в чешской пуговице, — сказал я, вынимая из кармана свой талисман. — Кстати! — вдруг вступил в беседу Александр. — Пуговица эта ведь моя! — И он показал на пустую пиджачную петлю. — Я ее потерял в коридоре. Надо будет пришить. Подвел меня талисман! Конечно же, не пуговица и не пожар Ивана Ивановича принесли нам успех... После матча мы втроем — Александр, Сергей Иванов и я — поехали в Бартельсдорф в гости к рабочим-горнякам. В громадном зале собралось много народу. Гостеприимные хозяева радушно встретили нас. Нас попросили спеть русские песни. Отказываться было нельзя. Нас вывели на середину зала, и мы оказались окружены плотным кольцом зрителей. Это был убийственный концерт. Ни у меня, ни у Александра абсолютно нет музыкального слуха. Но, как говорят французы, «положение обязывает». Сергей Иванов только в ужасе косил глазами на нас, когда мы с Шуркой уныло, как слепцы на ярмарке, тянули: «Вот мчи-и-ится тройка почто-о-вая...» Аудитория прощала нам артистическую бездарность. Бурные аплодисменты были наградой за нашу самоотверженность. Наутро, приехав в Прагу, узнали, что, пока мы трудились на ниве культурных связей, наши бегуны обыграли буржуазную легкоатлетическую команду. Смотрели мы на Пражском стадионе матч двух чешских команд. «Славия» легко обыграла своего противника, команду «Колин». Матч не носил большого спортивного интереса. Все же впечатление от футбола осталось хорошее. Пленяли техника игроков, непринужденная манера работы с мячом в довольно быстром темпе. Система игры на наш взгляд заметно не отличалась от нашей, разве что несколько острее вперед были выдвинуты центрфорвард и крайние нападающие. А полусредние более, чем принято у нас, были оттянуты назад. В защите персональные функции те же, что у нас — полузащитники держат крайних нападающих. — Ну что? Как играют? Сильнее «Жиденице»? — спрашивали мы друг друга. — Технически посильнее нас. В темпе нам уступают. Тактически ничего нового. Играют в классе «Жиденице». В Карлсбаде, куда мы ездили с экскурсией, мы прочли в пражских газетах сенсационные заголовки: «Арест советских спортсменов», «Скандал в Кошице». Мы поспешили в Прагу. Выяснилось, что наши легкоатлеты действительно подверглись аресту. В день национального праздника в Кошцце группа спортсменов вышла погулять по улице. Популярных Серафима и Георгия Знаменских, Роберта Люлько, Марию Шаманову, Зинаиду Борисову сразу узнали. Их стали приветствовать, окружили, славили хором. Фашиствующие элементы, усмотрев в этом крамолу, сообщили в полицию. А когда наши легкоатлеты возвращались домой, около гостиницы их настиг автокар, из которого выскочила куча полицейских. Наши атлеты были приговорены к трехдневному тюремному заключению и высланы из пределов Чехословакии. За что — мы так и не поняли. За нарушение общественного порядка? Но ведь это не они, это их приветствовала толпа на улице! И разве это «нарушение порядка», когда болельщики одной страны приветствуют спортсменов другой страны? Тяжелые времена наступали в Чехословакии. Фашизм стучался в двери этой страны. Лишь в Берлине к нам присоединились Мария Шаманова и Зинаида Борисова. А в Варшаве и все остальные. — Спорт вне политики! — провозглашали капиталистические заправилы. — А спортсмены в тюрьме, — возмущался похудевший за время кошицких мытарств Серафим Знаменский. В Негорелом пограничник Мартыненко получил в подарок футбольный мяч с надписью: «Москва — «Жиденице» 3:2. Брно. 1934» И опять друзья на перроне Белорусского вокзала. Мокрые глаза от радости встречи с Родиной. Каждый раз возвращаемся будто впервые... Громче всех раздавался голос болельщика Генриха, заглушая паровозные гудки: — Приехали! С победой! Ну что я говорил? Я был уверен! Я предвидел! Да, мы возвращались с победой. Но в этой победе, быть может, был и залог наших дальнейших поражений. Мы уверились в своей непогрешимости, как это часто бывает, помнили только хорошее и позабыли о слабостях. А главной нашей слабостью, как это покажет ближайшее будущее, была тактика. И эта слабость нам жестоко отомстила.XIV. УЧИТЕСЬ ВЛАСТВОВАТЬ СОБОЮ
Похвальное слово бане. — Кандидат в инсайды. — Новая квартира.— Мяч все про игрока знает. — «Что с тобой?» — Режим.— Кружка пива и ведро пота. — Соблазны. — Квашнинско-гороховские кроссы. Кто не любит попариться в бане, будь то деревенская бревенчатая, с низким потолком, докрасна накаляющейся печкой и запотевшим узеньким окошком, комфортабельные Сандуны или Центральные московские! Усиливается кровообращение, выпариваются боль и ломота в суставах, быстро заживают ушибы, полученные на футбольном поле. Баня в жизни спортсмена занимает почетное место. Я с детства любил париться. Приучил дед Степан, отец моей матери. Могучего сложения, он обладал в молодости огромной физической силой. Ямщик по профессии, он в восьмидесятых годах подвергся разбойному нападению. Шестеро грабителей, вооруженных дубинами, набросились на деда. Он рванул плечами, освободил руки, схватил двоих, стукнул их головами, разметал наотмашь кулаками остальных, вскочил на тройку и с гиком умчался. — Паром только и выходился, — говорил дед, вспоминая этот случай, — дубьем-то они меня сильно потревожили. В деревне по субботам парились в русской печке. Протопят, угли выгребут, на под печи постелят соломы — полезай и парься за милую душу. Влезать и вылезать из печи — искусство. Ловкость нужна большая, чтобы не выпачкаться в саже. Деду Степану это в особенности было нелегко: он без малого восемь пудов весил. А из печи — прямо в снег. Прекрасная закалка! Ребятами мы запросто бегали по снегу босиком. И никогда не болели, не простужались. Много лет спустя как-то после тренировки наша команда «Спартак» дня за два до ответственного матча с «Динамо» отправилась в баню. Конечно, первым делом на весы, а потом в парилку. Вес для спортсмена — первый показатель. Два-три лишних килограмма против нормы, и уже хорошей игры не жди. Меняется режим дыхания, трудно бегать. Значение веса хорошо знакомо спортсменам-конникам. Даже рассказывали анекдот о том, что в Англии знаменитое эпсомское дерби фаворит проиграл только потому, что жокей забыл вынуть из кармана ключи от квартиры: лошадь несла двести граммов лишнего веса. Наш левый инсайд Петр Никифоров был расположен к полноте. В парилке на полке Николай Старостин пощупал у него брюшной пресс и в шутку сказал: — Ну какой же ты инсайд с таким животом! В это время на полок забрался старичок, маленький, худенький, ну прямо кожа да кости. Никифоров посмотрел на старичка и сказал: — Взяли бы его в инсайды! Тут уж самый строгий тренер не придерется. Все рассмеялись. А новый кандидат в инсайды положил веник под голову и улегся на скамейку. Пару поддали. Ребята с полка долой в мыльную. Остались наверху я да старичок. Лежали долго. Чувствую, пора и мне вниз, а уходить не хочется: соревнуется со мной кандидат в инсайды. Креплюсь, виду не подаю. А старик хоть бы что — лежит себе и лежит. Я мурлыкать себе под нос что-то начал, хочу дать ему понять, что мне, мол, и не жарко — песни пою, а он и ухом не ведет. Ну, думаю, чертов старикан, сейчас я тебя допеку. — Дядя Никита, — кричу, — поддай еще шаечку: пару мало! Дежурный банщик дядя Никита так поддал, что. дух захватило. Уши огнем палит. Не только париться веником, пальцем шевельнуть нельзя — обжигает! Лежу, силы нет, невмоготу больше. Покосился глазами, вижу сквозь пар: лежит кандидат в инсайды как лежал. «Ну, бог с тобой, — думаю, — сдаюсь: проиграл соревнование, не умирать же мне тут. Деда Степана бы на тебя натравить». Шатаясь, добрался я до раздевалки. Еле отдышался. Говорю ребятам: — Зверь, а не старик, выкурил из парилки! Перележал меня, выиграл соревнование. Вдруг слышим шум. Кого-то несут. Глядим, кандидата в инсайды тащат! Оказалось, пока я с ним соревновался, он на полке лежал в обмороке. Старика едва отходили. Врача вызывали. А я, придя домой, против обыкновения, очень долго не мог заснуть, и на другой день чувствовал себя отвратительно. Вялость, головокружение... На тренировку еле выполз, а через день — матч на первенство СССР с «Динамо». Говорить игрокам о значении матча между этими двумя клубами излишне. «Спартак» — «Динамо» — все билеты проданы! Кто выиграет матч, тот чемпион СССР. Я, как капитан команды, прекрасно знал, что надо быть во всеоружии. Но разве угадаешь на чем споткнешься? Мало мне было парильни, свалился на мою голову еще и обмен. После тренировки вдруг позвонил человек, с которым я менялся квартирами. Оказалось, что завтра он уезжает в командировку. Ладно! Перееду сегодня! Мне казалось, что я быстро управлюсь. Взял машину... Словом, в два часа ночи конца еще не было видно. Я никогда не предполагал, что домашнее хозяйство так сложно. Артель у нас, правда, сколотилась дружная — два шофера да я с женой, — но таскать скарб, ставший мне ненавистным, надо с третьего этажа вниз, а потом на четвертый вверх. Есть к чему приложить энергию! Я уже поглядывал на часы, высчитывал, сколько остается времени на сон. «Хватит еще, — успокаивал я себя, — игра в два часа дня, успею выспаться». Переезд окончился только к шести утра. Я улегся было спать, но оказалось, что заснуть не могу. Ворочаюсь с боку на бок, закрываю глаза, считаю — ничего не помогает. «Отомстит мне мяч, ох, как отомстит», — терзался я, лежа с открытыми глазами. — Мяч, он предмет одушевленный, он все про игрока знает, — говорил один тренер. — Выпил рюмку вина — мяч под ногой проскочит; в преферанс заигрался, не выспался — споткнуться заставит; на тренировке ленился — с ноги срежется, — одним словом, нарушения режима не простит. Ох, как это верно! Кто из футболистов не получал таких уроков! Кто избежал их! Так я и не заснул ни на минуту. А с утра уже начались телефонные звонки. Билеты! Билеты! Билеты! Прошу! Умоляю! Прошу! А у меня давно уже ни одного билета нет. И я расходую остатки энергии, убеждаю: нет у меня билетов! Нет! В плохом состоянии приехал я на стадион. Самочувствие отвратительное. Ноги ватные. Взгляд вялый... — Я не могу играть сегодня, — говорю тренеру Владимиру Ивановичу Горохову. Мне показалось, что его нос, и так, впрочем, весьма солидных размеров, вытянулся еще больше. Ошеломленный этим заявлением, он воскликнул надвигаясь: — Что, что ты сказал?! У меня хватило честности не ссылаться на болезнь. Я рассказал все как было. Возмущению не было границ. Играть меня заставили. Николай настоял. Он утверждал, что отсутствие капитана на поле может сказаться еще хуже, чем моя слабая игра. Но он жестоко ошибался. Динамовцы быстро нащупали слабое место. Атаки развивались через центр. И вот в самый решительный момент я вдруг почувствовал, что скольжу на своих безжизненных ногах и грузно валюсь на землю. А мимо меня нападающий противника проводит мяч и забивает гол. Какой позор! Мне стыдно было взглянуть на трибуны, на товарищей по команде. — Что с тобой? — спрашивал меня в перерыве Александр. — Что с тобой? — спрашивал Петр. — Что с тобой? — спрашивали болельщики. Что со мной? Я нарушил основную заповедь футболиста: забыл о команде, о спортивной чести коллектива, нарушил режим, бездумно, бессмысленно растратил свою энергию. Будем откровенны: в двадцатых годах, на заре советского футбола, отношение к режиму футболиста было недостаточно требовательным. Поспорить игрокам о футболе за кружкой пива накануне матча не считалось за грех. Позднее стало по-другому. Быстрый темп игры требовал выносливости. Неподготовленный организм не выдерживал нагрузки, и игрок «сдыхал». Режим футболистов приобрел серьезное значение. Уже в то время практиковались предматчевые сборы команд, как их называют, карантины. Но карантины это только форма. Главное, самодисциплина, самоконтроль. Режим спортсмена включает в себя гораздо больше, чем отказ от пива или вина. Здесь нормы многообразны, начиная от нормы сна и кончая нормой пользования баней. Никакой тренер не в состоянии уследить, если сам спортсмен всей своей душой не поймет, к чему ведут нарушения режима. Да, иногда приходится «наступать на горло собственной песне», отказываться и от веселой встречи с друзьями и от свидания с любимой... Что же делать! Ничего, если она действительно любит — поймет. И друзья, если они настоящие друзья, подождут более подходящего времени. Кружка пива — ведро пота. Так принято говорить среди футболистов. Это значит: чтобы устранить вред от выпитой кружки пива, надо на тренировке пролить ведро пота. Потерять форму можно в один день. Обрести форму — нужно затратить месяц. В Ленинграде я и Сергей Иванов — центрфорвард московской сборной — не сумели выдержать характер: смалодушничали, поддались на уговоры болельщиков и выпили. Утром, в день игры, на крыше Европейской гостиницы коллектив сборной команды Москвы обсуждал наш проступок. Ясный, теплый, солнечный летний день. Воскресенье. С крыши видна панорама Ленинграда. Толпы гуляющих ленинградцев. Среди них многие предвкушают удовольствие от сегодняшнего матча. А у меня на душе грязь и мрак. Я смотрю на осуждающие лица товарищей, и мне мучительно стыдно. Нам при всем коллективе объявили выговор, но на игру поставили. Подгоняемый стыдом за содеянное, взвинченный, я сыграл эту игру хорошо. Но зато следующая прошла из рук вон плохо. Ведро пота мне все-таки пришлось пролить на тренировках, прежде чем я достиг прежней спортивной формы. Спортивная форма футболиста дается не таблетками фенамина, не глюкозой и черным кофе — работой, трудом, тренировкой! Тренировкой повседневной, систематической. В те годы, в середине тридцатых годов, вырабатывалась советская школа футбола. Первое требование, которое нам предъявлялось, — скоростная выносливость, умение быстро и долго бегать. Ох, уж эта выносливость! Предсезонные сборы наша команда проводила в Одессе, в одном из санаториев, что расположены по Французскому бульвару. Одесса в марте теплом не балует. Ветры гуляют по городу порывистые, холодные. — Сегодня кросс, — объявляет второй тренер нашей команды Владимир Горохов. — Кто проводит кросс? — спрашиваем. — Константин Павлович. «Ну, — думаю я, — ничего! Квашнин старше меня намного, выдержу». ...С меня уже льет седьмой пот. Мы бежим вдоль берега моря по буеракам и оврагам, то стремительно вниз, то, согнувшись, крупным шагом вверх. Уже мертвая точка, как говорят спортсмены, прошла — открылось второе дыхание. «Омоложения» на дистанции теперь не жди. Нарастает усталость, а Квашнин все ведет бег, не сбавляя темпа, вперед и вперед, дальше и дальше от дома. Прикидываю мысленно: километров семь, наверное, пробежали, значит, обратно пойдем шагом. Не может же Квашнин в свои сорок пять лет в таком же темпе обратно бежать. Ну, слава богу, кажется, заворачиваем за угол. Я на пределе усталости. Но... Какое коварство! Из-за угла появляется второй тренер Горохов. Как эстафету, он принимает команду от Квашнина и, бодро крикнув: «За мной!» — устремляется бегом к дому. А до дома-то, ой, ой, как далеко! Квашнин переходит на шаг и отстает от нас. Я ненавижу в этот миг Горохова — это его выдумки! Это он непреклонный сторонник больших нагрузок! Но остановиться не могу — я капитан. Меня берет оторопь, когда мысленно прикидываю, сколько предстоит еще пробежать до самого дома. Ведь Горохов — мы его знаем! — пощады не даст ни на метр. Вспоминаю клятвы юных лет — упорство, упорство, упорство... И, собирая последние силы, продолжаю бежать в головной группе. Ну, вот до того киоска... до того поворота... буду считать до тысячи... потом еще до тысячи... Так, шаг за шагом, я приближаюсь к дому. Кажется, наступила последняя степень изнеможения, но нет, не последняя... И откуда только силы берутся — финиширую в первой шеренге! Дом. Готово! Кросс окончен. — Кто здесь старший? — кричит вбежавший в душевую Миша Людковский. Волосы у Миши мокрые, лицо грязное, осунувшееся. Он тяжело дышит. — Зачем тебе старший, Миша? — Я! Я... буду жаловаться! Это истязание! Все дружно смеются. На него пускают струю воды, и он успокаивается. Я вспоминаю Пресню, Горючку, литой чугунный мяч... Искусство требует жертв, Миша! Каждый последующий кросс мы бежим все легче и легче. А через месяц возвращались в Москву загорелые, полные сил и здоровья.XV. ЗА ТЕХ, КТО В МОРЕ!
SOS! — Спортсмены, наверх! — «Торос» идет на помощь. — Англичанка-болельщица. — Одесса волнуется. — Город болельщиков. — Октябрьский праздник. — Король офсайда. — Последний матч сборной СССР. Я пишу эти строки в дни, когда в Австралии идут XVI Олимпийские игры. Иногда подхожу к приемнику, включаю его, слушаю, не передают ли спортивные новости из Мельбурна... Много миллионов глаз утром, читая газеты, ищут на последней странице телеграмм о спортивных состязаниях, отчетов о матчах, жадно следят за новыми достижениями. Пересекая огромные пространства нашей планеты, встречаются спортсмены разных стран, Советских спортсменов знают и в Азии, и в Африке, и в Канаде — на всех континентах. Пловцы, боксеры, стрелки, метатели, бегуны, баскетболисты, конники, футболисты, хоккеисты, фехтовальщики, борцы, тяжелоатлеты встречаются со своими спортивными собратьями. Всегда эти встречи интересны. Однако все ли читатели газет задумываются над тем, что путешествия эти связаны с риском, иногда даже с опасностью для жизни? Вот тут-то, в критические моменты, должно прийти на помощь то, что всегда отличает спортсменов, — выдержка, хладнокровие, смелость, а главное, сознание, что ты не просто спортсмен, а что ты советский спортсмен, представитель страны социализма. Большая спортивная делегация возвращалась из Турции. Всем нам хотелось Октябрьские праздники провести дома, и поэтому все единодушно высказались за безотлагательный отъезд. Капитан «Чичерина» Борисенко, опытный моряк, предупреждал нас, что «покачает здорово». Команда парохода уговаривала не выходить в море, переждать погоду. Однако мы настаивали. Уже 30 октября, куда же откладывать, опоздаем на праздники домой. Настроение у всех прекрасное. В Турции ни одного матча не проиграли. Борцы, фехтовальщики, теннисисты выступали с успехом. Перед отъездом на «Чичерине» в кают-компании был устроен банкет, после которого, распрощавшись с провожающими, разместились по каютам, отвалили от Турции. Не в первый раз мы пересекаем на «Чичерине» Черное море. В нашей каюте старая компания. Много лет за сборную команду мы играем вместе и вместе путешествуем: Якушин, Павлов, Лапшин, Александр и я. За ужином нас качнуло в первый раз. Сначала не заметили. Веселые шутки не прекращались. Обсуждаем схватку Арона Гонжи, нашего чемпиона по классической борьбе, с прославленным турецким тяжеловесом Чабаном. Гонжа проиграл ему и наивно оправдывался: — Вы понимаете, сутулый он, горбатый какой-то, никак его не ухватишь! А Виктор Соколов, блестяще выступавший в Турции, в тон Гонже подчеркивает: — Конечно, что и говорить: горбатого на обе лопатки положить трудно. Громче всех смеется добродушный Арон. Однако скоро веселье угасло. Все заскучали. Бледный, поднялся из-за стола и отправился к себе в каюту Борис Михайлович Чесноков. Этот миниатюрного сложения спортсмен совершенно не выносит качки. Он не хотел ехать в Турцию, боялся парохода. Его уговорили: «Как в автобусе, поплывете и не заметите». И в самом деле, туда мы плыли в чудесную солнечную безветренную погоду. Борис Михайлович был в восторге. Сейчас не то... Чесноков проклинал море. Вскоре за Чесноковым последовали другие. Через полчаса за столом кают-компании остались только пять-шесть человек. Море разбушевалось не на шутку. Наш небольшой кораблик швырял по огромным морским волнам шторм. — Кажется, немного покачивает? — обратился ко мне Василий Павлов, показывая на вспененные валы, вдруг возникавшие где-то над головой, как многоэтажный дом, то вдруг рушившиеся куда-то в бездну. — Жутковато, — сознался я. Затихли смех и разговоры. Качка повергла в горизонтальное положение почти всех пассажиров. За ночь шторм достиг максимальной силы. Василий Павлов, часто навещавший рубку радиста, принес неутешительные новости. Терпит бедствие парусник «Товарищ». Мы почти совсем потеряли скорость. Выйдя на палубу, можно видеть, как винт корабля то и дело обнажается и работает вхолостую, когда судно взлетает на гребень волны. Я чувствую, что у меня голова налита свинцом. Но ложиться не хочется: от этого не легче. Однако к обеду наша каюта является в полном составе. В салоне председательствует Василий Николаевич Манцев, руководитель нашей делегации. Возле него пятеро нас, Станислав Леута да еще три-четыре человека. Остальные лежат вповалку по каютам. Чесноков в корреспондентской каюте лежит желтый, с ввалившимися глазами, под простыней. — Как самочувствие? — стараясь держаться бодро, спрашиваем его. Он смотрит из глубины глазных впадин страдальческим взором и еле выдавливает: — Проклятье! — И через несколько секунд, подумав, с закрытыми глазами повторяет: — Проклятье! Рядом с ним Кассиль. Голова его обвязана полотенцем. Худощавый Лев Абрамович выглядит сейчас подвижником, отрешившимся от всего земного. Скрестив руки на груди, он стоически переносит страдания. Здесь же всегда неугомонно говорливый, но сейчас приутихший Вадим Синявский. — Вадимушка! — обращается кто-то к Синявскому. — Надо бы прокомментировать шторм. Волна, еще волна, удар! Мимо!.. Вадим грустно улыбается и говорит: — Я «вне игры». На следующее утро состояние «Чичерина» ухудшилось. Павлов приносит новости из радиорубки. Оказывается, капитан запросил Одессу, можно ли нам бункероваться в Констанце. У нас на исходе запас угля. По времени мы должны уже быть в Одессе, а не сделали и одной трети пути. Из Одессы ответили, чтобы бункероваться в Констанцу не заходили: навстречу нам идет ледокол «Торос», который возьмет нас на буксир. — Шторм достиг двенадцати баллов!— сообщает Павлов. На палубу выйти нельзя. Свищет ураганный ветер. Вода заливает палубу. Диву даешься, как маленький кораблик выдерживает такое адское напряжение. Трещит корпус. Ощущение какой-то тошнотворной тягости во всем организме. Даже кое-кто из матросов не устоял против качки — морская болезнь не щадит никого. Наступает третья ночь. Последнее известие, которое приносит Павлов, — это разрешение идти на бункеровку в Констанцу, так как «Торос» вернулся в Одессу: не мог добраться до нас. Но мы не можем добраться до Констанцы — не хватит угля. Третьи сутки беспощадной трепки выдерживает корабль. Команда и пассажиры в крайней степени измождены. Жейщины, дети и мужчины лежат безжизненными телами. Сон не идет. Даже не курит никто, запах табака противен. Только койка Павлова пуста — небритый, осунувшийся, с воспаленными от бессонницы глазами, он все же неутомимо путешествует в радиорубку за последними известиями. — Мы послали в эфир «SOS»! — зловещим шепотом сообщает он. — Дескать, спасите наши души! Все в порядке! — Ничего себе порядок, — гудит со своей койки Алексей Лапшин. Слышно, как стонет наш кораблик. Я, видимо, задремал. В два часа ночи вдруг раздался страшный удар, от которого содрогнулся «Чичерин». Посыпались чемоданы, вещи. Попадали с коек люди. Не успели мы опомниться, как последовал второй, еще более сильный удар, и раздалась команда: — Все наверх! По коридору уже летят вверх пассажиры. Стремительно проскочил Николай Баскаков, борец-легковес. Он ловко, как заправский моряк, надевает спасательный пояс. Тяжелой трусцой за ним следует изнуренный болезнью Арон Гонжа, просовывая на ходу тучные плечи в спасательный круг. Наверху, в салоне, собрались все пассажиры. Здесь были иностранцы, сотрудники советского торгпредства с семьями, несколько туристов — бледные, исхудавшие, небритые, перепуганные. А в двери и в стекла салона с ревом рвались потоки воды, остатки разбитых о корабль волн. «Чичерин» содрогался. Катастрофа могла произойти каждую минуту. Встревоженные лица снующих мимо нас и ничего не говорящих матросов. Помощник капитана объявляет, что сейчас пассажирам будут выданы паспорта и все должны приготовиться к посадке в шлюпки. Какая посадка в шлюпки? Наш корабль бросает На волнах, как скорлупу от ореха — разве выдержит шлюпка такой шторм? А кругом черное пустынное море, черное небо, свистящий злой ветер... До нас доносились обрывки фраз, которыми обменивалась команда: «...пробоина в трюме... устанавливают помпы... Подводят пластырь...» Тут раздался приказ руководителя нашей делегации Василия Николаевича Манцева: — Спортсмены, ко мне! Мы окружили Манцева. Тихим голосом он сказал: — Спортсмены высаживаются последними. Успокойте пассажиров. Помните, ваше настроение должно обеспечить порядок на корабле. Так все и было. Кое-кто из спортсменов по приказанию Манцева отправился в трюм помогать матросам. Остальные помогали пассажирам перейти из кают с вещами в салон. Старушка англичанка — откуда и куда она ехала, никто из нас не знал, — старомодная и молчаливая дама, поднялась со своей койки, на которой все время шторма лежала бесстрастная, как мумия. Мы с Александром вели ее в салон. Она осторожно ступала своими козьими ножками, обутыми в замшевые ботинки на высоких каблуках. — Кто вы? — спросила она по-английски, повернув к нам свое пергаментное лицо. — Мы спортсмены, — ответил Александр, — Футбол. — Футбол? — удивилась англичанка и, брезгливо отвернувшись от него, испытующе оглядела меня. Когда рассвело, шторм стал утихать. Нас снесло с курса на несколько миль. «Чичерин» сел на мель в двухстах метрах от самого страшного места на Черном море — мыса Мидия. Как утюг, выдвигается этот мыс далеко в море, и на самом краю его чернеют кресты в память о разбившихся об этот мыс кораблях. Вот шторм и совсем прошел. «Чичерин» на мели. Птицы садятся на корабль — ищут еды. Морская болезнь у всех пассажиров прошла. Пробудился волчий аппетит. Но запас продуктов кончился. Ведь рейс-то рассчитан всего на тридцать шесть часов, а мы в пути уже несколько суток. Потом, когда вернулись в Одессу, мы прочли в газетах подробности нашего кораблекрушения. ...«Пароход «Чичерин», на котором возвращалась из Турции советская спортивная делегация, из-за шторма продвигался настолько медленно, что у него истощились запасы топлива. Высланный навстречу «Чичерину» ледокол «Торос» из-за шторма вынужден был вернуться обратно в Одессу. В связи с этим Черноморское пароходство по радио предложило «Чичерину» зайти в румынский порт Констанцу для бункеровки». «Сегодня в 4 часа утра «Чичерин» штормом был выброшен на мель в 10 милях к северу от Констанцы. Пароход находится на песчаном грунте и прикрыт от ветра. Непосредственная опасность не угрожает». «Несколько улучшившаяся погода дала возможность «Торосу» сегодня на рассвете выйти к месту аварии «Чичерина». Ввиду этого капитан «Чичерина» отказался от предложенной румынскими властями помощи». В газетах была помещена информация, переданная по радио с парохода: «Борт парохода «Чичерин» (по радио от нашего спец. корр.) Сидим на мели близ Констанцы. Ждем посланную помощь. Ловим перепелов, садящихся на пароход. Наш спортколлектив по-прежнему шутит, веселится, уверены, что все кончится благополучно. Лев Кассиль». Да, теперь, когда мы прочно сидели на мели, никто уже не сомневался, что все кончится благополучно. На календаре 5 ноября. Послезавтра праздник. Ждут ли они нас там? Думают ли о нас? Скорее бы сняться с этого проклятого мыса! Наконец показался «Торос». Новое осложнение. Волна спала, и ледокол подойти к нам не может. Мелко, а троса, чтобы стащить нас с мели, не хватает. Вот уж действительно: близок локоть, да не укусишь. Прибыл из Констанцы румынский катер, зафрахтованный специально для перегрузки людей с «Чичерина» на «Торос», и началась новая страда. Для катера волна большая: катер прыгает где-то внизу у нашего борта, как поплавок от удочки, и даже когда его поднимает волна, трапа не хватает. Спортсмены образовали живой конвейер для погрузки людей и багажа с «Чичерина» на катер и с катера на «Торос». Все было славно организовано. — Мой чемодан! Мой чемодан! — вдруг раздался отчаянный вопль нашего доктора Дешина. Кто-то уронил в море чемодан, который, вместо того чтоб утонуть, поплыл по волнам. «Едва ли кто-либо из нас вспомнил о своем чемодане ночью, — подумал я. — Это хорошо, вещи снова приобрели ценность в нашей жизни». Чемодан выудили, доктор успокоился. Теперь нам предстояла сложная операция — перегрузить на катер старушку англичанку. Она стояла на палубе, и ее пергаментное лицо не выражало никаких эмоций. В старомодной шляпке с наколкой, в бурнусике, отделанном мехом, в замшевых ботинках на высоких каблучках, она, казалось, сошла со страниц романа Шарлотты Бронте. Когда ей предложили спуститься вниз, она отрицательно покачала головой. Однако другого пути не было. Путь был один — через перила парохода полетом вниз на катер. Мы с Александром подняли ее вверх, переправили через перила, и она повисла за бортом на вытянутых руках. Трудно было прочесть, что написано в ее глазах, когда она смотрела на нас, держащих ее над колыхающимся в волнах катером. Ее тонкие ножки висели в воздухе, и она судорожно ими перебирала, тщетно ища опоры — опоры не было. Мы разжали руки, англичанка полетела вниз. Ребята на катере ловко подхватили ее, и она благополучно перебралась на «Торос». — Да, я отшен лублью тепер футбол! — сказала она нам, когда мы с Александром тоже перебрались на «Торос». Это была фраза, выученная ею по русско-английскому словарю, который она держала в руках. «Торос» вымотал из нас последние силенки. Бортовая качка, свойственная ледоколам, не прекращалась до самой Одессы. Мы брились, чистились, приводили себя в порядок. Наконец после шестидневного путешествия мы на твердой почве. Одесса встретила нас радушно. Хотя одесситов морскими сюжетами не удивишь, в порту и в Красной гостинице, где мы остановились, собрался весь болельщицкий актив города. Как они волновались за нас! В пароходстве, не умолкая, звонили телефоны — где «Чичерин»? Как чувствуют себя спортсмены? В порту круглые сутки дежурили болельщики, всматриваясь в морскую даль: не идет ли «Торос». Теперь незнакомые люди обнимали, целовали нас, засыпали вопросами, звали к себе домой, в рестораны, приносили вино, конфеты. — Дайте им, наконец, отдохнуть! — кричал кто-нибудь из болельщиков, когда в номере набивалось столько народу, что не хватало воздуха. — Да, да! Им надо отдохнуть! — подхватывали остальные, но никто не уходил. Наших друзей интересует больше всего сейчас очень деликатный вопрос: не согласимся ли мы провести одну игру в Одессе. Только одну игру! — В нашем городе открыт новый футбольный стадион, шикарный стадион! А завтра уже праздник. Великий Октябрь! Не в дороге же вы будете проводить праздник! — льстиво уговаривает нас Серафим Пулемет, портовый грузчик, корифей одесских болельщиков. Двадцать голосов отвечают Серафиму Пулемету: — Они проведут праздник у нас! Смешно думать, что они не сыграют на новом стадионе! Смешно и дико! Тогда болельщики делятся на две партии. Одна считает, что нам нужен покой, другая — что лучший отдых — это спортивное состязание. Пока они спорят до хрипоты, мы с Александром уплетаем яичницу-глазунью в двадцать пять яиц — проголодались в пути. Громче всех спорит старик Гроссман. Это ветеран одесского футбола, живая история спортивных состязаний за последние сорок лет. Вместе с ним болельщики вспоминают о былой спортивной славе их города. Мелькают имена Богемского, Штрауба, Котова, Злочевского... Нашим хозяевам есть что вспомнить. Одесса — город-пионер русского футбола. В 1913 году сборная Одессы выиграла в финале у команды Санкт-Петербурга со счетом 4:2 и стала чемпионом России. Вот оттуда-то и пошла слава Григория Богемского, знаменитого центрфорварда, игрока сборной России. Не меньшую популярность завоевал и Александр Злочевский. Воспитанный в бедной семье, сын прачки, он, как и многие, начал с уличного футбола. Была в городе такая полянка под названием «Черное море». Вот на ней с утра до вечера и гонял мяч босиком будущий премьер Одессы. Морские офицеры заметили даровитого мальчишку. Помогли определиться в мореходное училище, и «Злот», как его любовно до сих пор называют в Одессе, семимильными шагами двинулся по пути футбольной славы. Я еще успел сыграть против Александра Злочевского. Он уже был «старик», что-то около тридцати пяти лет. Рослый, тучноватый, с борцовской шеей, он выглядел очень мощно. Мне запомнился его великолепно поставленный удар. — Он помнит Злота! — восторженно кричит Серафим Пулемет и накладывает мне на тарелку свежую серебристую скумбрию. — Ешь, мой мальчик, питайся, ты отощал от кораблекрушений! Серафим романтик. Я помню его еще по прежним приездам в Одессу. Когда-то он во главе группы портовых грузчиков, таких же балагуров и зубоскалов, как сам, в широких шкерах, подпоясанных красными кушаками, являлся в Вагнеровский переулок, возле Французского бульвара, ворочал бревна и кайлил землю. Бескорыстно, так сказать, в порядке общественного энтузиазма, они возводили стадион для популярнейшей одесской команды «Местран». Однажды одесситы не оправдали его надежд в каком-то междугородном матче, проиграли. Встречая возвращающуюся команду, Пулемет низко поклонился игрокам и преподнес им букет... из репейника и бурьяна. — От благодарной Одессы! — прокричал он проигравшим футболистам и горько заплакал. Одесситы умеют ценить футбол и понимают, что такое настоящий класс игры. Вместе с тем они любят в футболе «коники», замысловатые трюки, необычайные приемы. Маленький верткий Тимофей Коваль как-то во время игры вдруг зажал в своих кривых ногах мяч и проворно поскакал с ним по полю, «обводя» противника. Видавший виды одесский стадион взревел от восторга, ошеломленный таким фокусом. Герман Бланк, бывший игрок сборной Одессы, прославился футбольным аттракционом по названию «рыбка». Когда чуть отпущенный мяч, казалось, шел к ноге противника, Герман Бланк бросался на спину ногами вперед, в последний момент успевая поставить подошву бутсы перед мячом. Создавался неожиданный упор. Противник спотыкался и падал. Бланк вставал, продвигался вперед и проделывал то же со следующим противником. Получалось весьма эффектно. — А Котов?! — О, король офсайда! Король офсайда! — перебивая друг друга, восклицали наши собеседники. Котов в памятном матче сборной СССР со сборной Одессы в 1925 году во главе защиты парализовал нападающих гостей тем, что искусственно создавал положение «вне игры». Судья зафиксировал, по уверению болельщиков, больше сорока офсайдов. Матч, к гордости одесситов, не принес успеха сборной СССР. Тогда сборная СССР так и не забила ни одного гола. — Так вы дадите Одессе игру? — А как же они не дадут Одессе игру! — А кто им посылал на выручку «Торос»? Кто за них волновался, ночи не спал? Одесса! Сборная СССР дала Одессе игру. Она состоялась на новом большом стадионе. Дул холодный ветер с моря. Моросил осенний дождь. Но стадион был полон. На трибунах бушевали Гроссман и Серафим Пулемет. А невдалеке сидела наша попутчица, англичанка. Она болела за сборную СССР: я видел, как она аплодировала, когда наши забили в ворота Одессы первый гол. На другой день мы уехали в Москву. Нас провожали футболисты, Серафим Пулемет, Герман Бланк, все наши новые и старые знакомые. Они не сердились на нас за проигрыш одесситов. — Мы за красивую игру! — кричал Пулемет. — Вы показали игру, и Одесса вам благодарна. Приезжайте опять, помните, в этом городе любят футбол! Но еще больше в этом городе любят друзей, даже если они не футболисты. Это был последний матч сборной Советского Союза перед огромным перерывом. Следующая игра сборной СССР состоялась только через семнадцать лет, в 1952 году.XVI. ПОРАЖЕНИЕ
«Гвоздь новогоднего спорта!» — «Рэсинг». — Тренер Кэмптон. — Встреча Нового года. — В спорах о составе. — «По игре». — Якушинские позывные. — Акимов — человек-угорь. — Пот, дождь, слезы. — Лекция Кэмптона. — Опять «дубль-вэ»! И вот мы подошли к одному из самых драматических эпизодов в истории советского спорта, к эпизоду, имевшему, на мой взгляд, весьма важное значение для выработки новой системы игры, для тактики и стратегии футбола. Кончался 1935 год. В декабрьский день, когда мы после хоккейной игры снимали в раздевалке коньки, вдруг услышали новость: французский клуб «Рэсинг» приглашает на новогодний матч московских футболистов. После аварии на «Чичерине» и игры в Одессе мы больше месяца не притрагивались к футбольному мячу. На подготовку оставалось совсем мало времени — не более десяти дней. Однако Бернар Леви, хозяин «Рэсинга», получив заранее принципиальное согласие, уже расклеил по Парижу кричащие афиши, рекламировал «гвоздь новогоднего спорта» — приезд сильнейших футболистов Москвы. Здравый смысл говорил нам, что ехать сейчас в Париж не стоило. Однако здравый смысл не всегда побеждает. Отказ наш грозил предприимчивому спортивному коммерсанту большими убытками. Да нам и самим захотелось попробовать силы в борьбе с сильнейшей европейской командой. «Рэсинг» только что сыграл вничью со знаменитым «Арсеналом». Еще до выезда мы знали, что тренировать «Рэсинг» к этому матчу приглашен тренер английской сборной команды Денис Кэмптон, сам в прошлом известный профессиональный игрок. Знали мы, что состав команды «Рэсинг» будет пополнен лучшими игроками других профессиональных европейских клубов. Были там и австрийцы — вратарь Хиден и центр защиты Жордан; немец — защитник Шмидт; и англичанин — правый полусредний Кеннеди; и алжирец — центрфорвард Куар; и сенегалец — защитник Диань; и левый полусредний Живкович из Югославии. Французы Дельфур и Бонид — полузащитники, Венант, Мерсье — крайние нападающие. Парижане готовились к встрече с нами. Год назад французская пресса рассматривала выступление советских футболистов в Париже на антивоенном слете как «откровение». Газеты писали, что никто из парижан не предполагал, сколь высок класс русского футбола. Бернар Леви готовил своих «мальчиков» к встрече, не жалея денег. Он знал, что делал: билеты на стадион «Парк де Пренс» в Булонском лесу были проданы за неделю до матча по повышенным ценам. А стадион вмещал свыше шестидесяти тысяч зрителей. Знакомый нам Северный вокзал — Гард дю Норд — на этот раз строг, официален. На перроне корреспонденты, фотографы, специалисты футбола. Деловито они готовят спортивную сенсацию: Париж — Москва, новогодний матч! По установившейся традиции в этот день в «Парк де Пренс» устраивается международная встреча наивысшего интереса. Узнаем на вокзале представителей газет Венгрии, Англии, Австрии, Югославии. Они хорошо информированы. И о победе над «Жиденице» и о ничьей со сборной Праги в Москве. Представитель «Спарты» Србени здесь же на вокзале приглашает нас сразу после матча ехать в Прагу. Нас фотографируют, интервьюируют... Но у нас каждая минута на счету. До матча остается всего три дня. Надо хоть немного привыкнуть к полю. Для тренировок нам предоставили стадион «Коломб», олимпийский стадион 1924 года. Замечательное травяное поле. А рядом с центральным — еще добрая дюжина полей с вечнозеленым травяным покровом. В процессе тренировок мы сыграли двухстороннюю игру, разбившись на две произвольные партии. Не хотелось раскрывать своего состава. Да мы и сами еще окончательно не определили его. В Париж прибыли две команды — «Динамо» и «Спартак». Из них и предстояло отобрать игроков для сборной Москвы. На этом же стадионе тренировался и «Рэсинг». Нас удивило, что французские футболисты тренировались накануне игры. Мы обычно в этот день отдыхали. Набирались сил. Решили поехать посмотреть противника. Газеты были заполнены портретами. Сейчас на поле мы без труда узнали высокого худого негра Дианя, маленького кривоногого Кеннеди, быстрого светловолосого Куара, рослого, хорошо сложенного Живковича. Наши будущие соперники вышли на поле в облегченной обуви. Футболисты вполтемпа разминались и потом на центре поля играли в футбольный теннис. Манера работы с мячом отличалась непринужденностью и легкостью. Пока команда тренировалась в центре поля, сам Кэмптон работал с вратарями. Пожилой, седой человек в тренировочном костюме наносил удары с полулета по воротам. Вратарь ловил мяч и отсылал назад. Кэмптон работал как машина: бил без осечки, влево, вправо от вратаря, прямо. По движениям и точности удара в нем угадывался большой мастер футбола. Тренировка показала нам высокое техническое мастерство, скоростные качества игроков. Но главное осталось пока скрытым: тактика! За два дня до этого мы застали конец традиционной в Париже рождественской пульки. В ней играли команды Австрии — «Виенна», Венгрии — «Ференцварош» и французские — «Рэсинг» и «Сошо». Выдающийся класс «Ференцвароша» еще тогда обратил на себя наше внимание. Нападение возглавлял фаворит венгерского футбола, европейская знаменитость доктор Сароши. «Ференцварош» крупно разгромил «Виенну». Однако, отдавая должное высокотехничной и планомерной игре венгров, мы, сидя на трибунах, ничего необычного в их системе не увидели. «Рэсинг» выступал дублем. Нас удивило, что полузащитники ведут отбойную игру. — Почему они так сильно бьют? — недоумевали мы и осуждали центрхавбека, совершенно не помогавшего нападению. Мы не постигли сути дела! Все до единого, мы не понимали, что наблюдаем новую систему, сущность которой сводится к изменению функций игроков в защитных линиях. Вечерний Париж готовился к встрече Нового года. Бары, кабаре, дансинги искрятся разноцветными огнями. Рестораны, варьете — им нет числа — готовы к приему новогодних гостей. Мы тихо бредем к себе в отель, и всем нам немножко грустно. Привыкли Новый год встречать дома, с близкими и родными людьми. Но грустить некогда. Надо собраться всем вместе и обсудить состав команды. «Спартак» — «Динамо», непримиримые соперники на поле, сейчас мы единый коллектив, и у нас единая цель: найти лучший вариант состава. Ни тени местнических настроений. Ни брат, ни сват роли не играют. Неважно, кто ты: спартаковец или динамовец. Важно, кто сильнее!.. Какой это труднейший вопрос! Кто будет играть вратаря? Их приехало четверо. Вратари номер один — Иван Рыжов и Евгений Фокин; вратари номер два — Александр Квасников и Анатолий Акимов. Иван Рыжов вдруг затемпературил. Евгений Фокин чувствует себя не совсем в порядке. Александр Квасников впервые за границей: выдержат ли нервы? Не ставить же Анатолия Акимова? Он и в Москве-то ни разу в крупных матчах не выступал. Сколько копий ломалось в споре о составе команды! Какие диаметрально противоположные суждения высказываются об одном и том же игроке! На этот раз в Париже нас четыре брата — Николай, Александр, Петр и я. И у каждого свой вариант состава. Согласия сейчас между нами нет. Нет согласия и между другими. Кричим, до хрипоты, спорим, приводим десятки примеров, предлагаем десятки комбинаций. Наконец согласие достигнуто. После многочасовых прений приходим к решению. В ворота поставлен все-таки Акимов. Остальные места занимают: в защите — Александр Старостин (капитан), Лев Корчебоков; в полузащите — Александр Ремин, Андрей Старостин, Станислав Леута; в нападении — Алексей Лапшин, Михаил Якушин, Василий Смирнов, Василий Павлов, Сергей Ильин. А как будем играть? Будем играть нашей обычной тактикой: хавбеки держат крайних нападающих противника. Защитники охраняют зону. Центрхавбек помогает своему нападению. Центровую тройку противника прикрывают «по игре». Этот термин был самый распространенный и самый удобный для игроков. Этим «по игре» можно было объяснить любое действие на поле. Получалось раскрепощение игроков защиты от персональной ответственности за нападающих противника. А центрхавбек имел полную свободу действий и регулировал свою игру в нападении или защите по своему усмотрению. С «Жиденице», игравшей примерно по такой же системе, как и мы, это не было решающим фактором. С «Рэсингом» наша тактика оказалась губительной. Наши старшие товарищи Константин Павлович Квашнин, Федор Ильич Селин и Николай Петрович Старостин — заслуженные футболисты — в игре не участвовали. Они руководили нами, тренировали нас. Талантливый спортсмен, чемпион России по борьбе, хороший конькобежец, боксер, Константин Квашнин был в свое время игроком сборных команд по футболу и хоккею. Николай Старостин был официальным представителем комитета. Федор Селин особых полномочий не имел. Да они и не нужны были ему. Спортивные биографии этого триумвирата были гарантией их авторитета. Да и сами мы были не новички. Все игроки, кроме Анатолия Акимова, имели уже порядочный опыт международных встреч и у себя дома и за рубежом. Сейчас мы, казалось, уже знали цену профессиональному футболу на опыте. — Сыграет ли Анатолий? Не сделает ли ошибки? Не поправить ли дело, пока не поздно? — спрашивали ребята друг друга. Пожалуй, это и было главным предметом беспокойства. Что же касается тактики игры, то на этот счет мы не очень беспокоились. Во всяком случае, никаких сюрпризов не ожидали. В первый день нового, 1936 года в Париже выдалась довольно пасмурная погодка: временами моросил дождик, на термометре десять градусов тепла. Булонский лес. Стадион «Парк де Пренс» — парк принцев. Вокруг стадиона кишащий муравейник, предматчевый ажиотаж. В парижских стадионах раздевалки изолированы от зрителя: отдельный вход, попасть постороннему не легко. Это хорошо. Команда раздевается в покое, не отвлекаясь ненужными разговорами с посторонними. Мы вышли на поле, и парижане тепло встретили нас. Стадион забит до отказа. Мы бежим вокруг поля и против каждой трибуны, выстроившись по линии поля, приветствуем парижан: — От советских спортсменов парижанам новогодний физкультпривет! Этот привет вызывает бурную реакцию трибун. И вот, наконец, начинается эта беспримерная по своему драматизму и поучительности игра. Игроки «Рэсинга» не поразили нас какими-либо необычайными качествами. Арсенал технических средств наших футболистов не уступал противнику. Сергей Ильин, Василий Смирнов, Михаил Якушин заставили восторженно загудеть трибуны на первых же минутах игры. Хитроумные передачи в одно касанье, неожиданные финты, ложные замахи, прекрасная обработка мяча, скорость позволили нашей команде сразу вторгнуться в зону штрафной площади французов. Там много работает центр полузащиты Жордан. Вот Василий Павлов на выходе бьет по воротам. Гол? Нет. В последнюю секунду выступает Жордан. Стремительный проход Лапшина по правому краю. Прострел вдоль ворот. Шмидт не успевает и глазом моргнуть: верткий как юла, Сергей Ильин уже проскакивает мимо него и идет на мяч. Гол? Нет. Жордан успел подставить ногу! На половине поля «Рэсинга» тесно. На нашей половине свободно. У них впереди лишь два края и Куар. Оба инсайда оттянуты назад. Однако странная вещь: мы нападаем чаще, но моменты атаки острее у них. И больше всех грозит Куар. Вот когда Акимов начинает набирать очки. Только что мы остро атаковали, и вдруг проход Куара. Секунда... Удар! Гол? Нет. На трибунах рев. В невероятном броске Анатолий ловит мяч, по инерции делает кульбит, и стадион раскалывается от взрыва веселого восторга: длиннющие ноги Анатолия вздымаются вверх, он стоит на голове, балансируя в воздухе своими жердями. Но мяч крепко прижимает к груди! В чем же дело? Почему то Куар, то Венант, то Мерсье так неожиданно и как-то легко, как нож масло, проходят нашу защиту? Уже несколько раз публика награждает овацией Анатолия. Сколько же можно уповать на вратаря? Правда, наше нападение продолжает удерживать территориальное преимущество. Но гола по-прежнему нет. «Рэсинг» защищается отчаянно, на штрафной площади по-прежнему теснота. На шестнадцатой минуте вырывается Куар. Он идет прямо по центру. Слева от него Корчебоков, справа — Александр. Куар шествует, как по коридору. А где был я? Я не успел вернуться, поддерживая атаку форвардов. Куар ударяет по воротам, и над трибунами летят вверх шляпы. Гол? Да! «Рэсинг» ведет, 1:0. Мы отвечаем яростной атакой, штурмуя ворота хозяев и с фланга и с фронта. И как ни старается «Рэсинг» сбить темп штурма и удержать перевес в счете, ему не удается это сделать. Владея мячом и проходя с ним мимо атакующего меня Дельфура, я слышу якушинские позывные: «A-а!» Теперь все футболисты пользуются этим кратчайшим сигналом, автором которого является Михаил Якушин. По интонации я понимаю, что Михей открыт, что позиция острая, что пас надо дать мгновенно. Я передаю ему мяч, он в темпе ударяет с полулета, и счет становится 1:1. Сборная команда Москвы в Париже. Перед матчем с «Рэсингом». Слева направо: Н Старостин, Ал. Старостин, Акимов, Якушин, А. Старостин, Лапшин, Корчебоков, Леута, Павлов; внизу: Смирнов, Ремин, Ильин. Кубок 1939 года у «Спартака». Верхний ряд слева: Малинин, Степанов, Глазков, А. Соколов, Протасов, В. Соколов, Артемьев, Гуляев. Нижний ряд: Гучков, Вас. Соколов, Семенов, Корнилов, Акимов, Жмельков, А. Старостин. — Разберитесь в защите! — кричат нам с тренерской скамейки Николай и Квашнин. Мы и сами пытаемся понять, в чем у нас ошибка. Пытаемся, но не понимаем. По-прежнему наши крайние хавбеки играют широко на флангах. Два защитника держат зону слева и справа, и где-то между ними просачивается Куар. Я, центр полузащиты, мечусь между двумя оттянутыми назад, инсайдами и чувствую, что несу сверхмощную нагрузку. За выдвинутым вперед Куаром в защиту не успеваю, ибо я единственный полузащитник, поддерживающий атаку и обеспечивающий борьбу за центр поля. Какая тактическая близорукость! — Андрей, отодвинься назад и займи место центрального защитника! Леута и Ремин, держите не краев, а полусредних! Александр и Корчебоков, контролируйте игру крайних нападающих! — приказал бы любой современный тренер в такой обстановке. Но никто из нас тогда не знал правильного ответа на новую для нас тактику «Рэсинга». В перерыве к нам в раздевалку заходят полпред Советского Союза во Франции и гастролировавшая в парижской Гранд-Опера балерина Марина Тимофеевна Семенова. Они никак не могут понять причины нашей неудовлетворенности. — Чем вы недовольны? Вы так хорошо играете: парижане просто в восторге! — говорит нам Марина Тимофеевна. Ее поддерживают и другие присутствующие. Нам говорят комплименты. Ах, как нам не нужны сейчас эти комплименты! — Кто из вас держит Куара? — еле сдерживая раздражение, спрашивает Николай. — А кто его должен держать? — еще более раздраженно отвечаю. — Если я, то мне надо встать на своей штрафной площади. — Тогда мы разорвем связь полузащиты с нападающими, будет еще хуже, — говорит Квашнин. — Пусть один из защитников плотно закроет Куара, — настаивает Николай. Это полумера. Но она позволяет нейтрализовать так непривычно для нас выдвинутого вперед центрфорварда. Весь второй тайм игра идет с переменным успехом. Матч близится к концу. Каждый бросок Анатолия Акимова вознаграждается овацией. — Бубуль! — аплодируют болельщики Сергею Ильину. Парижане заметили в нем сходство со знаменитым французским комиком Бубулем. До конца игры остаются минуты. Кажется, матч закончится вничью. И вот тут Кеннеди из глубины поля сильным ударом посылает мяч на нашу сторону. Никто из нападающих противника не выходит на этот пас. Мяч следует к угловому флагу. Ближе всех к мячу Александр. У него много вариантов, как разыграть момент. Он может пропустить мяч в свободный, может отыграть вратарю, может ударить в аут, может, наконец, ударить в корнер. Все это простые, но надежные решения. Та самая простота, которая ценнее замысловатых ходов у своих ворот и которая, к сожалению, часто встречает реакцию осуждения у неквалифицированного зрителя. Александр не желает сыграть просто. Он выбирает классный и при обычных условиях не трудный для исполнения вариант. Он решает ударить мяч в поле. Для этого надо развернуться на сто восемьдесят градусов. Все делается технически верно. Но бегущий по пятам Живкович разгадывает намерение Александра и в момент удара высоко прыгает. Мяч попадает в Живковича. И вот здесь происходит непоправимое. На мокром грунте, круто разворачиваясь, Александр, поскользнувшись, падает. Живкович выскакивает на лицевую линию с мячом один, оставив сзади себя лежащего Александра. Позже, анализируя этот момент, я вспоминал, когда и при каких обстоятельствах я переживал такой же немой страх, ужас неминуемой катастрофы. При игре в сыщики, когда тот же Шурка выстрелил в меня в упор? Нет. Под трамваем, когда меня выдернул из-под колес Василий Захарович? Нет! Это было, когда я тонул. В весеннее половодье на реке Шахе в селе Елизарово подо мной, двенадцатилетним мальчонкой в зипуне и в валенках, обломилась кромка льда, я рухнул в черную стремнину реки. Отчаянно я хватался за ноздреватую кромку уходящего от меня ледяного берега. Невероятным усилием выкарабкался из воды. Но за то короткое время, что я барахтался в бурлящей черной воде, в моем охваченном ужасом воображении промелькнула вся моя недолгая жизнь. Так и сейчас. Когда Живкович остался вблизи ворот один, сердце мое сжалось. Как в калейдоскопе, промелькнули лица знакомых, друзей, обманутых в своих ожиданиях. А в ушах откуда-то из глубины гудел голос дяди Мити: «Осрамили Россию, голоштанники!» А Живкович делает свое дело. Он мгновенно передает мяч как из-под земли вынырнувшему Куару. От удара Куара мяч попадает в ближнюю стойку, Но мяч мокрый, он падает, срезается в ворота. Все это происходит так неожиданно и быстро, что стадион, ошеломленный случившимся, первые секунды молчит. Возникает пауза недоумения. Только когда судья приказывает начать игру с центра, трибуны сотрясаются от ликования. Наш мощный бросок всей командой на штурм «Рэсинга» результата не меняет. Траурным финальным аккордом звучит сирена судьи, извещающая об окончании матча. Мы проиграли. Мы уходим с поля так же организованно, как и пришли. Рукопожатие и дружное приветствие победителям. Под шумные одобрительные крики зрителей Александр уводит команду с поля. Необычно ссутулился широкоплечий капитан. Лица игроков влажны. Что это? Следы дождя, пот, слезы? Всё вместе. Великие радости сопровождаются великим шумом, великие печали — тишиной. В раздевалке царит гробовое молчание. А Москва уже названивает по телефону: «Результат известен. Сообщите подробности». Толпы болельщиков у репродукторов в Москве ждут сообщений из Парижа. Да, невесело начали мы новый, 1936 год! На следующий день в Париже нет газеты, не откликнувшейся на прошедшую игру. Вот некоторые выдержки:«Московская команда подтвердила международный класс русского футбола. Счастье изменчиво. Вчера оно оказалось на стороне «Рэсинга», но ничейный результат матча был бы более справедливым. Обе команды полностью оправдали доверие и чаяния своих сторонников. Исключительно хорошо играл Акимов, показавший технику, ставящую его в один ряд с такими международными знаменитостями, как вратари Хиден, Заморра, Комби и Планичка». «Эксцельсиор». «Советские футболисты покорили вчера Париж. Никто не ожидал такого блестящего зрелища. Московские футболисты выявили бесспорное техническое превосходство. Их стиль — форменное откровение. Мы увидели команду, играющую с большим изяществом, легкостью и непринужденностью». «Пари суар». «Качество игры русских футболистов тем более достойно похвал, что они редко встречаются с первоклассными иностранными командами. Москвичи произвели прекрасное впечатление. Отличное владение мячом, хорошая обводка и ловкость — вот что характерно для них. Не хватает им уменья завершать комбинации ударом по воротам». «Журналь». «Московская команда проиграла, но она ничуть не разочаровала многочисленных зрителей. Она дала нам возможность насладиться тонкостью игры и виртуозностью своих игроков. Из всей команды лучше всех, бесспорно, играл вратарь Акимов — «человек-угорь», игрок очень высокого класса. Также нужно отметить Смирнова, обладающего великолепной обводкой и подвижностью, левого края Ильина, испортившего много крови защите «Рэсинга», Якушина, забившего единственный мяч, и полузащитников А. Старостина и Леуту». «Эко де Пари». «Счет два — один свидетельствует о том, что команды равны по силам. Если бы русские лучше заканчивали комбинации ударом по воротам, счет был бы иным. Русские прекрасно владеют мячом и умеют его хорошо и точно передавать. Манера их игры во многом напоминает чехословацкую. В целом русская команда несколько грешит защитой, но обладает блестящим нападением». «Репюблик». «Москва обладает великолепным нападением. Мне иногда казалось, что передо мной австрийская «Вундертим» («Чудо команда»), несколько лет тому назад считавшаяся непобедимой, так как она обладала тем самым качеством, которого не хватало сегодня нашим противникам, — умением бить по воротам. По мнению Жордана, центра полузащиты «Рэсинга», это лишило москвичей заслуженной ничьей». «Эксцельсиор». Это в парижских газетах. Пришли и иностранные. «То, чему мы были свидетелями, просто невероятно. Русские нападали с первых минут и до конца матча. Они форменным образом штурмовали французские ворота. Между тем они проиграли. Французы же, все время защищавшиеся, ограничивавшиеся всего лишь несколькими прорывами, победили». «Прагер Тагеблатт» (Прага). «Русская команда выступала явно не тренированная. Этим, по-видимому, объясняется ее проигрыш «Рэсингу». Несмотря на это, русские на протяжении всего матча держали под угрозой французские ворота». «Эндепанданс Бэльж» (Брюссель). «Счет два — один в пользу «Рэсинга» еще не означает перевеса одной команды над другой». «Морнинг Пост» (Лондон).Хорошие отзывы. Но они не вскрывали главного. Скрытые действующие пружины матча оставались вне поля зрения газетных обозревателей. Их нам объяснил Кэмптон. Он любезно согласился прочесть лекцию о системе игры английских профессионалов, о той системе, которой придерживался «Рэсинг» в матче с нами. Ровно в назначенный час Кэмптон приехал в гостиницу «Кавур». С английского на русский нам переводил Алексей Алексеевич Игнатьев, автор популярной книги «50 лет в строю». Он добродушно иронизировал по поводу незнакомой ему футбольной терминологии: — Что такое атака, мне, как военному человеку, понятно. Защита тоже не ставит меня в тупик — по-военному это будет оборона. Но вот что такое полузащита — увольте, не постигну! — шутил он. Кэмптон объективно проанализировал матч. Отдал должное каждому из нас в отдельности, сказал, что потенциал игроков Москвы больший, чем, у игроков «Рэсинга». Но лучшая система игры французской команды лишила нас победы. Из его слов мы поняли, что главное отличие сводится к другой расстановке игроков. Центр полузащиты играет центра защиты. — Вот почему Жордан успевал на все ваши прорывы! — А кто же держит центровую тройку? — задал я вопрос. — Центрфорварда держит центр защиты, а инсайдов держат крайние хавбеки. О том, что на Западе играют по новой системе, «дубль-вэ», мы слышали и раньше. Несколько лет назад Вахаб нам рассказывал об этом. Были отрывочные сведения и в нашей прессе. Однако конкретного изложения схемы расстановки игроков, их персональных функций мы не знали. Были и другие секреты новой тактики, которые сейчас известны любому нашему тренеру. Да, нам было над чем призадуматься! Ломались представления об игре, которые складывались годами. Лекция Кэмптона породила споры, мнения разделились. Одни говорили, что это защитный вариант и потому порочный. Другие опровергали. Споры продолжались долго, до тех пор, пока команда басков практически не внесла ясность в этот вопрос. В плохом настроении поехали мы из Парижа на юг Франции. В Марселе, в Лионе, в Ницце мы обыгрывали слабых противников. Но это не приносило нам утешения. Нас пригласили в Испанию, и мы отказались. В Прагу мы тоже не поехали. Мы жаждали реванша с «Рэсингом». Под каким-то предлогом Бернар Леви не дал согласия на реванш, мы вернулись в Москву. Пограничник на станции Негорелое Мартыненко на этот раз остался без трофея.
XVII. ПРОКЛЯТЫЕ ШИПЫ
«Тридцать лет, или жизнь игрока». — Трудный орешек. — «Банкротство!» — Шипы и тернии. — Сильнодействующие яды.— «И это будет «Спартак»!» — Тарасовка. — Состязание клубов.— Шипы выдержали, Безвозвратно миновала пора мятежной юности. То, что казалось раньше простым, ясным, понятным, оказывалось сложным. Менялся взгляд на события, на людей, изменился и наш быт. Все мы, четверо братьев и две сестры, обзавелись семьями. Появились дети. Каждый из нас имел собственный круг друзей. Покинут домик на Камер-Коллежском валу. Николай уже перестал играть, теперь он заместитель председателя общества. Мы по-прежнему дружили и часто встречались. Кроме родственных отношений, нас всех связывала любовь к спорту, который, как всегда, был нашей главной страстью. Но изменилось отношение и к спорту. Хотелось осмыслить процессы, происходящие в отечественном футболе, постигнуть смысл недавнего поражения в Париже. Чувство неудовлетворенности не покидало меня. Мы не нашли правильного ответа, да и найдем ли когда-нибудь, неизвестно. А мне уже тридцать лет! Я попробовал поделиться своими мрачными переживаниями с другом детства Сергеем Ламакиным. Он выслушал меня, зевнул и сказал: — Была такая старинная французская мелодрама «Тридцать лет, или жизнь игрока». Коронная роль провинциальных трагиков. Поступай в трагики. Вот и делись переживаниями с друзьями детства! — Ну что, не по зубам орешек оказался? — обращается к нам, четверым братьям, Клавдия. Мы все — Николай, Александр, Петр и я — участники поездки в Париж, и мы в ответе. Однако ответить нечего. Зубы у нас оказались недостаточно крепкими. — А Куар действительно сильный игрок? — продолжает допрашивать Клавдия. Она сама опытный, классный спортсмен — центрфорвард хоккейной команды мастеров «Буревестника», игрок сборной Союза по волейболу, теннисистка, — она разбирается в спорте, и ей надо отвечать квалифицированно. Пока я думаю над ответом, Клавдия добавляет, обращаясь ко мне одному: — Сам-то ты как сыграл? — Люди говорят, неплохо. — А по-твоему? — А по-моему, хоть и неплохо, да неверно. — То есть как это «неплохо, но неверно»? Абсурд какой-то. Раз неверно, значит плохо! — резюмирует Клавдия. — Тактически неверно, — защищаюсь я. Но чувствую, что ничего не могу противопоставить железной логике Клавдии. — Неверно — значит плохо. Именно так! Но кто виноват в этом «неверно»? Да, кто виноват? Действительно, наши тренеры не нашли правильного ответа на тактику «Рэсинга». Но и я ничего не сделал, чтобы локализовать Куара. Где же творческая инициатива игрока, о которой я так много ораторствовал? Зачем обвинять других в том, в чем сам виноват не меньше? — Банкротство! — говорю я. — Неожиданное и закономерное. Тут дело не в технической ошибке Александра. Даже сыграй мы вничью, ничего бы не изменилось: наша тактическая незрелость от этого бы не уменьшилась. Нужно думать, не бояться поломать голову, не амнистируя себя. Футбол — игра творческая. Как и все в жизни процессы, спортивная тактика не стоит на месте, она развивается, совершенствуется, изменяется. А мы, «старики», не должны плестись в хвосте у этого процесса, мы должны понять его, возглавить. Наша ответственность вдвое возрастает — ведь мы капитаны, воспитатели молодежи, у нас есть последователи, ученики. От наших решений в значительной степени зависит рост советского футбола, спортивная честь страны. Все больше и больше внимания спорту уделяло наше государство, нам давались большие средства, были созданы условия, каких нет ни в одной стране мира. Вот, например, наша фабрика «Спорт и туризм». Мы были завалены заказами. Расширялось производство, осваивались новые виды продукции, вводились в строй новые цехи. Но и тут было не гладко. Возникали с каждым днем новые трудности. Нам никак не удавалось добиться выпуска хороших легкоатлетических туфель для бегунов. Металлический шип замучил нас. Мастера фабрики не могли уловить нужнуюстепень закалки стали. Во время испытаний на дорожке шипы или ломались, или гнулись. Знаменитые бегуны братья Серафим и Георгий Знаменские попробовали десятки образцов, но после каждого очередного испытания следовало самое отрицательное заключение. Перевернутая подошвой вверх туфля являла собой печальное зрелище: вместо стройного ряда шипов виднелись торчащие в разные стороны обломки или какой-то кустарник с изогнутыми стволами. Проклятые шипы! Ко всему этому прибавились еще новые неприятности. В «Рабочей Москве» появилась статья о нарушениях хозорганами правил кредитной реформы. В числе нарушителей упоминалась фабрика «Спорт и туризм». Через несколько дней вызов к районному прокурору. Последовала беседа «с внушением» о том, что выписка бестоварных счетов, даже в целях выплаты зарплаты рабочим, есть дело незаконное. В случае повторения к нарушителю будут применены более строгие меры. И вдруг прокурор задал вопрос, который вконец мне испортил настроение: — Ну, расскажите, товарищ Старостин, как же это вы французам-то проиграли? Что это у них за Куар такой? Как мог я ответить на этот вопрос? Несколько времени спустя меня телефонным звонком вызвали в другое учреждение. Военный в чине майора вежливо, но сухо поздоровавшись со мной, когда я вошел в его кабинет, предложил присесть. — У вас какой профиль производства? — Мы изготовляем мягкий спортинвентарь. — А сильнодействующие яды у вас в производстве употребляются? — Яды? — переспросил я, недоумевая. — Да, яды. Цианистый калий, например. Я в неведении пожимал плечами и никак не мог сообразить, для чего бы нам мог понадобиться цианистый калий. «Это похлеще им мобилей», — думал я про себя. — Да знаете ли вы, что у вас на складе фабрики без соблюдения профилактических мер хранения лежит несколько десятков килограммов цианистого калия? Меня холодный пот прошиб, когда майор сказал, что такого количества хватит, чтобы отравить всю Москву. Впредь до выяснения обстоятельства дела майор взял у меня подписку о невыезде. Дело разъяснилось просто. Цианистый калий в очень малых дозах шел для изготовления пресловутых шипов, производство которых мы осваивали очень долго. Кто-то перепутал граммы с килограммами, кто-то просмотрел ошибку, и, пока я в Париже постигал секреты кэмптоновской тактики, к нам на склад попал цианистый калий в количестве, обеспечивающем изготовление шипов на несколько веков вперед. — Неудачный, неудачный год! — жаловался я Николаю, рассказывая о неприятностях на работе. Настроение и у него было плохое. В эту весну впервые разыгрывалось футбольное первенство между клубными командами. «Спартак» играл плохо. Надежды болельщиков на то, что новое общество сразу заявит о себе большими победами, не оправдались. «Спартак» потерял все шансы на первое место. Естественно, что Николай, как один из руководителей «Спартака», нервничал. Следует вернуться немного назад и рассказать о рождении нового общества «Спартак». В начале 1935 года Николау вызвали в ЦК ВЛКСМ. Наверное, нет у нас такой физкультурно-спортивной организации, которая в истории своего возникновения и развития не знала бы влияния комсомола. Так было и со «Спартаком». — Подумайте над организацией добровольного спортивного общества, которое объединило бы всех физкультурников промысловой кооперации, и помогите им организовать такое общество, — предложил Николаю Александр Васильевич Косарев. — Пример у вас есть — «Динамо». Дела у них неплохо идут, — в заключение добавил он. — Зайди вечерком ко мне домой, надо посоветоваться, — сказал мне по телефону Николай. Вечером я застал у него своих старых знакомых. За чашкой чаю начался разговор об организации нового общества. Разногласий больших не было. Все сходились на том, что основным условием устава должна быть выборность органов управления и контроля, выборность общественных секций и тренерских советов при них. Это обеспечит широкую демократию, повысит ответственность всех членов общества. — А как же назвать общество? Этот вопрос возник одним из первых. — Мы не уйдем отсюда, пока не придумаем названия. Здесь, в большой столовой, присутствуют люди, связанные спортом добрых полтора десятка лет: Петр Исаков, Иван Филиппов, Станислав Леута, Петр Попов, нас четверо... С начала двадцатых годов мы играли в одной команде. Волею обстоятельств наша команда последовательно называлась «МКС», «Красная Пресня», «Пищевик», «Дукат», «Мукомолы», «Промкооперация». Названия менялись, но долгие годы организационные формы оставались незыблемы. Сейчас другое дело. Создавалось добровольное спортивное общество, и задачи его были гораздо сложнее и обширнее. Ведь раньше это были всего лишь низовые коллективы физкультуры. Мы угадывали широкий и славный путь нового общества и с волнением обсуждали формы его работы. — Да, но как же назвать общество? — в который раз спрашивает нас Николай. — «Динамо» — сила в движении — хорошее название, отражает суть физической культуры. Вот такое бы короткое, выразительное название надо дать и нашему обществу. Много разных вариантов предложено: «Штурм», «Феникс», «Атака» и даже «Промкооп». Все отвергались. «Штурм» — такой клуб был в Харькове, «Феникс» — мы не из пепла возрождаемся. «Атака» звучит по-военному, а мы не армейское общество. «Промкооп» на ларек похоже. Несколько часов бились и вконец запутались. За окном уже брезжил рассвет, старейшины, занимавшие красный диван, любимое место в столовой при спортивных дискуссиях, давно уже сняли пиджаки и сменили заседательские позы на небрежно-домашние. В комнате дым столбом, и даже курящие требуют прекратить курение. После плотной вечерней закуски опять захотелось есть. Но название общества все еще не найдено. «Вымпел», «Звезда», «Вперед», «Сокол»... Монотонно звучат очередные предложения. И тут же хоронятся. — Куда это «Вперед»? Что это за «Звезда»? Чей «Вымпел»? Почему «Сокол»? После вспышки наступают паузы. И опять: «Верность», «Отвага», «Победа»... Нет, нет, нет... Вдруг взгляд Николая падает на книгу, лежащую на столике. Николай берет книгу и говорит: — Нам нужен девиз, отображающий лучшие качества атлета: мужество, волю к победе, стойкость в борьбе, ловкость и силу, верность идее. Вождь римских гладиаторов Спартак имел все эти качества. Давайте предложим назвать новое общество «Спартак», — закончил он, показывая книгу Джованьоли. Всем это нравится. На том и порешили. Вскоре новое общество было организационно оформлено. Нас троих — Николая, Александра и меня — избрали в состав президиума. Мы отказывались — неудобно, дескать, семейщина. Но выборы есть выборы, пришлось подчиниться голосованию. «Спартак» располагал большими финансовыми возможностями. Промкооперация была богатым ведомством, отчисления на культурно-массовую работу, в том числе на физическую культуру, выражались в крупных суммах. Слабым местом вновь организованного общества было отсутствие спортивных баз. Со стадиона Юных пионеров нам пришлось уйти: профсоюзы стали нашими «конкурентами». Спортивная площадка на подмосковной станции Тарасовка по Северной дороге отныне стала основной базой московского «Спартака». Сегодня стадион «Спартака» в Тарасовке — благоустроенный современный спортивный объект. Прекрасное основное ядро стадиона — гаревая и опилковая беговые дорожки, зеленое травяное поле. Гостиница, столовая, горячие души, павильон, теннисные корты, площадки для баскетбола и волейбола... Тогда, двадцать лет назад, все было куда скромнее. Ну что ж, и Москва не сразу строилась. В добрый час остановился наш выбор на Тарасовке. За двадцать лет своего существования этот стадион вырастил десятки первоклассных мастеров советского футбола. Здесь вырабатывали удар, технику, выносливость уже апробированные кадровые футболисты. Здесь воспитывались детские, юношеские команды. Мальчишками пришли на этот стадион, да так на долгие годы и остались в спорте Владимир Демин, Серафим Холодков, Олег Тимаков, Анатолий Башашкин, Анатолий Сеглин, Игорь Нетто, Сергей Сальников... Кем они стали, вы сами знаете. Имена их известны далеко за пределами Тарасовки. Все мы были тогда полны радужных надежд. И пока организовывалось наше новое общество, строились планы немедленных побед, пришло решение комитета весной начать розыгрыш первенства СССР между клубными командами. Было где показать себя. Зимой объединенная команда «Спартака» и «Динамо» отправилась в Париж. Чем это кончилось — вы знаете. Итак, весной начался розыгрыш первенства, начался неудачно. В Москве, на квартире у Николая, в Тарасовке непрерывно заседал тренерский совет. Заседал частенько до рассвета. Горячие споры и дискуссии шли и в других обществах. Теперь, когда сборные команды на долгое время перестали существовать, в клубах, выступающих на первенство, шла кипучая деятельность по комплектованию составов. Были заметны активные попытки в области теоретических исканий. У московского «Металлурга» намечались тенденции к персональной опеке в защите, тбилисское «Динамо» практиковало игру с блуждающим центрфорвардом, у динамовцев Москвы отмечалось стремление к смене мест в линии нападения. Однако все команды, в том числе и «Спартак», решительных шагов к перемене системы игры не предпринимали. — Мы должны сменить систему игры! — кричал я на тренерском совете. — Рано или поздно мы к этому придем! — Да, мы должны перейти на новую систему, но прежде мы должны воспитать для нее игроков. Нельзя лошадь впрягать сзади телеги, — рассудительно возражал Николай. Иногда, после горьких неудач, наша полемика на тренерском совете принимала характер откровенной ссоры. Иногда я подумывал: а не кончить ли играть? Но тут же упрекал себя в малодушии, в утрате спортивного самолюбия. Нельзя сдавать позиции, когда команда проиграла первый чемпионат СССР. Нельзя сдаваться, когда команда потерпела поражение в первом розыгрыше Кубка страны. Успех «Локомотива», недавно организованного общества и уже выигравшего кубок, был прекрасным примером. Московское «Динамо» стало лидером первого чемпионата СССР весной 1936 года. — Учись бороться у «Локомотива» и «Динамо», — подзадоривал меня Николай. — Невелика честь бросить играть, когда твоя команда находится в беде. Играть я не бросил. Но внутренний мой кризис продолжался. Да и не только мой. Многие мои товарищи были весьма в смутном настроении. Это был переходный период. Периодом собирания сил следовало бы назвать это время. Раньше игроки, входившие в состав сборных команд, половину сезона за свои коллективы не играли. Не было времени: сборные городов выступали часто. Это не могло способствовать росту футбола: городские календари теряли спортивный накал. При новом положении надо было всемерно укреплять клубы, выступающие в первенстве СССР. На тренерском совете мы подсчитывали людские ресурсы. Нечем было похвалиться. Перестали играть Иван Филиппов, Петр Попов, Сергей Егоров, Петр Исаков. Скрепя сердце сменил амплуа правого края на должность заместителя председателя общества Николай Старостин. На возрастном пределе были ветераны футбола Александр Старостин и Станислав Леута. Мне уже было тридцать. Надо воспитывать и как можно быстрее вводить в строй новые силы. А это дело трудное, кропотливое. Быстро его не решишь. Ну что ж! Надо! Будем стараться, будем думать, будем работать. Не пасовать же перед трудностями, черт возьми! Не для того мы посвятили столько лет спорту, чтобы ныть и прятаться в кусты. Так думал я ранним воскресным утром на тарасовском стадионе, занимаясь с детской командой... — Андрей Петрович! Вас срочно к телефону из Москвы по делам вашей фабрики. В бутсах и трусах я сломя голову бросился к телефону. Звонил Серафим Знаменский. Он гудел в трубку, по обыкновению растягивая слова: — Выдержали! — Кто выдержали? Что выдержали? — Шипы выдержали! Я десять километров пробежал по очень твердой дорожке. Стоят как новые. Проклятые шипы! Выдержали все-таки! Сколько усилий было вложено в них! Сколько вариантов их было забраковано! Сколько испытаний они прошли! А теперь они, наконец, выдержали.XVIII. БАСКИ
Испанский футбол. — Генрих интервьюирует. — Самое крупное поражение. — Традиция московского стадиона. — Кафе «Националь». — Честь столичного футбола в опасности. — Лошадиное средство. — Тарасовка в эти дни. — Новая тактика побеждает. — «От Романиста». Больше года испанских футболистов не видели в Европе. Фашистская интервенция нарушила мирную жизнь Испании. Многие футболисты с оружием в руках защищали демократическую свободу от фашистского варварства. Как говорится, когда гремят орудия, музы молчат. Испанский футбол являлся лучшим образцом стиля, называемого на Западе латинским. Ловкость и быстрота, высокое техническое мастерство, сочетание индивидуальной игры с комбинационной придавали игре испанцев «волшебную», по выражению некоторых газет, прелесть. В активе испанского футбола имелись победы чуть ли не над всеми странами Европы. Австрия, Франция, Чехословакия, Венгрия, Швеция, Италия, Германия не избежали поражений от испанцев. Особенно знаменательную победу одержал испанский футбол в 1929 году, когда сборная профессиональная Англии впервые потерпела поражение в Европе. Испанцы выиграли этот матч у «непобедимых» англичан. Теперь, после годичного перерыва, сборная команда Басконии снова появилась на футбольных полях Европы. Прежде всего баски поехали в Париж и обыграли нашего недавнего грозного соперника — команду «Рэсинг» с «сухим» счетом. Забили три гола и ни одного не получили в ответ. После Парижа — Прага, затем Варшава... Все противники были побеждены. Теперь баски направлялись к нам. Вечером 16 июня 1937 года баски прибыли из Варшавы в Москву. Через людское море, залившее всю привокзальную площадь, не было возможности пробиться поближе к гостям. Их буквально засыпали цветами, и взволнованный руководитель делегации, представитель революционного правительства Басконии Мануэль де ла Сота воскликнул: — Да здравствует Советский Союз, который не забывает нас в самые трагические минуты! Это были дни, когда лозунг испанских патриотов «Но пасаран!» поддерживался всем прогрессивным человечеством. Все честные люди мира сочувствовали справедливой борьбе испанского народа за свою независимость. Куда бы ни приезжали испанские спортсмены, всюду приветствовали в их лице героев-республиканцев. Тысяча пятьсот испанских детей, родители которых погибли в боях с контрреволюционными мятежниками, прибыли в те дни в Советский Союз из Бильбао. Впоследствии из их среды воспитались мастера футбола, хорошо известные любителям спорта Августин Гомэс и Руперто Сагасти. Кто будет состязаться с командой Басконии? В Комитете по делаем физкультуры и спорта было созвано широкое совещание с представителями команд класса «А». Большинством участников совещание решило, что играть с гостями будут не сборные, а клубные команды. Какие же? «Спартак», правда, выиграл минувшее осеннее первенство, но в календаре этого года выступал неудачно, реорганизация команды все еще продолжалась. Представитель «Локомотива», обладателя Кубка СССР, убедительно доказывал право своей команды первой сражаться с прославленными гостями. И хотя «Локомотив» еще не имел опыта международных встреч, воодушевление, энтузиазм молодой команды казались залогом будущей победы. Так говорил представитель «Локомотива» и всех убедил. Железнодорожники получили почетное право первой игры с испанскими футболистами. Второй матч с ними предстояло провести московским динамовцам. Советские футболисты готовились к встречам с грозным противником. Движимый любопытством, я на следующий день после приезда гостей отправился к гостиницу «Метрополь». Хотелось рассмотреть гостей поближе. Они завтракали в ресторане. За длинным столом сидела вся делегация. На председательском месте восседал... болельщик Генрих. Он интервьюировал Луиса Регейро, капитана команды басков. Гости выглядели импозантно. Держались непринужденно, разговаривали весело. Чувствовалась уверенность в своих силах. Поражал физической мощью Исидро Лангара. Этот «Красный Лангара», который, по сообщению франкистских газет, якобы «был убит наповал» при обороне Барселоны, сейчас с аппетитом доедал отбивную котлету. Рядом с Лангарой сидит Хосе Ирарагорри, участник знаменитой атаки республиканцев на Вильярреаль. Он лучший нападающий Испании. Меня представляют гостям. Разговор заходит о системе игры. Да, да, они тоже играют по системе «дубль-вэ». «Достанется Михаилу Жукову, центральному полузащитнику «Локомотива», — думаю я, глядя на могучего Лангару. Вместе с гостями мы едем на малый стадион «Динамо». Они проводят здесь свою первую тренировку. Тренировал басков Педро Вальяно. Давным-давно, в полуфинале Олимпийских игр 1924 года, на стадионе «Коломб», перехватывая пас итальянского форварда, капитан испанской команды Педро Вальяно забил мяч в собственные ворота и упал в обморок. Вот какие бывают случаи! Тем не менее Педро Вальяно, очень опытный знаменитый игрок в прошлом, теперь отличный тренер. Баски подтвердили на тренировке то, о чем говорили спортивные обозреватели в зарубежной прессе. Их отмечала прямо-таки артистическая работа с мячом. В особенности меня поразила точность удара. Попадание в ворота было безошибочное. К матчу готовились не только футболисты. Московские болельщики осаждали кассы стадиона, заявки на билеты следовали со всех концов Советского Союза. Не без труда я достал для себя и для жены два билета в двадцатом ряду Северной трибуны. Сегодня я зритель. Отсюда, с двадцатого ряда, хорошо виден тактический план игры басков. Конечно же, они играют «дубль-вэ». Их центральный полузащитник держится в глубине обороны. Оттянуты полусредние. А центрфорвард и крайние нападающие остро выдвинуты вперед. «Локомотив» попадает в ту же игровую обстановку, какая сложилась у нас с «Рэсингом» полтора года тому назад. Две системы: прогрессивная у басков, ныне всеми называемая «три защитника», и отжившая, старомодная «пять в линию» у «Локомотива». Однако у железнодорожников есть преимущество, в которое я и мои соседи в двадцатом ряду верим. Это воля к победе, быстрота, напористость в постоянном стремлении к результату. Но, как показывает игра, эти преимущества реализовать не удается. Высокая техника гостей позволяет им снижать темп по своему усмотрению, навязывая свой, удобный баскам и крайне невыгодный «Локомотиву». Нервозность нашей молодой команды еще усугубляет положение. А баски тем временем хозяйничают на поле. Знакомая и грустная картина. Надо отдать справедливость московскому зрителю. Я бывал на многих стадионах нашей страны и на стадионах других стран. Нигде я не видел такой объективной публики, как здесь. Всегда гостеприимные, сочувствующие слабым и восторгающиеся сильными, московские болельщики выше всего ставят настоящее спортивное мастерство. Дух местничества чужд зрителям наших стадионов. Это замечательная традиция, свойственная советским людям. Зрители на «Динамо» сегодня полны сочувствия к испанскому народу-герою. И чувства эти щедро выражаются рукоплесканиями, восхищением мастерской игрой басков. Но все-таки обидно, ужасно обидно, что наши товарищи-локомотивцы так нехорошо проигрывают. Я мысленно ставлю себя на место Миши Жукова: да, не сладко ему сейчас. Ну что ж, соревнование так соревнование! Пусть побеждают сильнейшие. «Локомотив» проигрывает со счетом 1:5. Это самое крупное поражение советских футболистов в международном матче. Ценители футбола отдают предпочтение баскам в их техническом мастерстве; они в восторге от испанских гостей и предрекают неизбежное поражение всех советских футболистов во всех последующих встречах. Я в меньшинстве. Я все-таки возлагаю надежды на успех московских динамовцев в следующей игре. В те годы в кафе «Националь» было нечто вроде клуба художественной интеллигенции. Сюда днем забёгали, для того чтобы выпить чашку кофе, узнать последние спортивные новости, поговорить о новой книге, о новом спектакле, писатели, артисты, художники, спортсмены... Мы сидим за столиком у окна: писатель Олеша, артист Яншин, режиссер Арнольд, старый футболист член тренерского совета «Спартака» Архангельский, я... За окном нескончаемым потоком движутся москвичи по Охотному ряду к Манежу, к университету, к Красной площади, к площади Свердлова, к улице Горького. Юрий Карлович Олеша, старый одессит, друг Богемского и Злочевского, поклонник футбола, спрашивает меня: — В чем дело? Почему наши проиграли? И сам же, не давая мне открыть рот, отвечает: — Они сильнее! Вариантов нет. — Варианты есть! — кричу я. — Есть! Но Михаил Михайлович Яншин морщится. — Вряд ли! — Все зависит от того, как построят свою оборону динамовцы. — Как бы ни строили, все равно проиграют, — мрачно изрекает Архангельский. За мной заезжает Роман Робертович Граслов. Нужно ехать на фабрику. Я покидаю собеседников. — Что, — говорит Граслов в машине, — торговали — веселились, подсчитали — прослезились? Это явный намек. — Обыграли «Жиденице» и решили, что вам уже равных нет? Вечером я спрашиваю у тренера динамовцев Виктора Ивановича Дубинина: — Как вы думаете ответить на выдвинутых вперед Лангару, Горостицу и Алонсо? Я помнил, как жарко спорил Дубинин в Париже по поводу куаровских вылазок на наши ворота. — Центрального и крайних нападающих надо персонально закрывать, — отвечает Дубинин. «Правильно решают динамовцы, — думаю я. — Закрыть их, конечно, надо, но как? Закрывание выдвинутого вперед Лангары ломает всю схему привычной расстановки защитных линий». Ах, если бы выиграли динамовцы! Но они не выиграли. Баски победили и во втором матче со счетом 2:1. На этот раз они выиграли у команды, имевшей в своем составе опытных, испытанных в международных встречах спортсменов. Динамовцы проявили в этом матче свои лучшие качества и провели игру как бесспорно достойный противник, но победы достигнуть не смогли. Стоило на секунду оставить открытым Лангару, как этот по первому впечатлению неповоротливый человек молниеносно распоряжался мячом. Он нанес сильнейший удар, и мяч, как пушечное ядро, влетел в верхний угол ворот. А бил он далеко, из-за штрафной площади. Динамовцы не смогли изменить счета. И опять десятки тысяч зрителей наградили басков дружными аплодисментами. Честь столичного футбола была в опасности. Да и не только столичного. Московские команды были ведущими командами в стране. Ленинград выставил против басков сборную города. Но добился лишь ничьей. Пока в Тарасовке шли обычные тренировки «Спартака», а в перерывах бесконечные обсуждения последней сенсации — блестящих гастролей басков, комитет решил, что следующие две игры с гостями проводят снова «Динамо», а затем «Спартак». — Готовьтесь! — приказал нам Николай, приехавший из Москвы в Тарасовку. — Как у тебя с ногой? — спросил меня брат. А я сам не знаю, как у меня с ногой. Уже около месяца, как я повредил себе ногу, поскользнувшись во время удара на тренировке, но нога не поддавалась излечению. Я не мог сделать резкого рывка: в паху при малейшем ускорении бега отдавало острой болью. Грязи, соллюкс, массаж, грелки, компрессы — ничего не помогало. — Попробуй активный способ лечения, — посоветовала мне жена Ольга Николаевна. Она артистка балета театра «Ромэн» и уверяет, что растяжения лечат увеличением нагрузки на больной сустав. — Встань в пятую позицию. Выполни батман-тандю! — командует Ольга. Я старательно раздвигаю носки, пытаюсь вытянуть ногу «впреднос», как говорят гимнасты. Но нога бессильно опускается на пол. За этими упражнениями, происходившими на дачной террасе, меня застал Евгений Захарович Архангельский. Узнав, в чем дело, он иронически сказал: — Балетом футболу не поможешь. У вас «брок-даун», и лечить его надо сильными средствами. Любитель рысистого и верхового спорта, он сторонник лошадиных лекарств в лошадиных дозах. Его предложение показалось мне интересным. Все равно хуже не будет. Нужно попробовать. Наутро я был на ипподроме. Старый знакомый мастер-жокей Джамбо Михайлович Камбегов, тренер скаковых лошадей, внимательно выслушал меня. Пригласил к себе. Жил он неподалеку от ипподрома. В углу небольшой комнатки стояла укладка — кованный железом небольшой сундучок. На дне ее, после долгих поисков, Джамбо обнаружил желтый, в четвертину сложенный ветхий лист бумаги и осторожно, боясь порвать на сгибах, развернул. — Вот рецепт лекарства. Благодаря ему Романист выиграл Всероссийское дерби. Мне этот рецепт сам Вильям Франкович Кейтон записал. Лекарство называется «навикулин». Романист-то хромой был. Втерли ему навикулин перед стартом, и побежал! Записывай состав лекарства, Петрович. Может, и ты, как Романист, возьмешь приз на дерби. Если лекарство останется — принеси. Компонентов, входящих в состав навикулина, было более двух десятков. Тут и камфара, и муравьиный спирт, и эфир, и много всякой всячины, в том числе даже яичный желток. Вроде того лекарства, каким лечил в рассказе Чехова запойного трагика театральный парикмахер. В готовом виде кейтоновский навикулин представлял прозрачную желтую жидкость, которую я не без робости принялся втирать в себя. Не знаю, как чувствовал себя Романист, но я после первой процедуры заржал от боли. Кожу опалило огнем, и мышечную ткань пронизывало, как иглами. Однако лекарство оказалось действительно чудодейственным. После нескольких втираний боли в ноге ослабли, и я снова стал тренироваться. Тренерский совет «Спартака» любил позаседать. Теперь, расширив состав, совет заседал с вечера до утра ежесуточно. Подбор игроков усложнялся поисками правильного тактического варианта. Но даже любители экспериментов настораживались, когда заходил разговор о том, что крайние полузащитники должны сменить функции и держать не крайних нападающих, а полусредних. Не жалея ни сил, ни времени, спорила вся Тарасовка о самой лучшей тактике и самом верном составе команды. Ажиотаж возрос после второго матча динамовцев с басками. Испанцы тоже готовились к реваншу. На первых же минутах игры они обрушили на динамовцев всю мощь и силу своей футбольной машины. Да, именно машины, которая слаженно, четко и планомерно развивала атаки. К тридцатой минуте счет был 4:0 в пользу испанцев. Вся наша команда приехала смотреть этот матч. Теперь нам нужно было до тонкости изучить все тактические приемы нашего будущего соперника. Растерянно глядели мы на поле, когда по влажной после дождя траве катилась эта казавшаяся неудержимой лавина испанского нападения и пушечными ударами расстреливала динамовские ворота. В начале игры четыре — ноль! Да что же это такое! Динамовцы сделали почти невозможное. К началу второй половины игры они сравняли счет. Какое титаническое усилие! Но у басков оказался еще не исчерпанный запас энергии. Лангара, Эччебария. и еще раз Лангара заставили динамовцев трижды начать игру с центра поля. «Динамо» проиграло со «счетом четыре — семь. Теперь вся надежда была на нас, на «Спартак». Вот когда Тарасовка попала в фокус внимания всей футбольной общественности. Гости из ЦК комсомола, из комитета физкультуры, из Всекопромсовета, представители партийных, советских, профсоюзных организаций приезжают на скромный загородный стадион, чтобы посмотреть на тренировку. Они все интересуются состоянием команды, желают нам успеха, подбадривают, дают советы... Машины то и дело подкатывают к стадиону. И письма, письма, телеграммы со всех концов Советского Союза: «Спартачок, не осрами!» Странное впечатление на постороннего человека произвела бы группа здоровых рослых парней, бродивших на заре по аллеям стадиона, азартно жестикулирующих, спорящих... Тренерский совет заседал на террасе, на даче у Николая. Когда сидеть уже было невмоготу, заседания продолжались на ходу. Урок последнего матча, конечно, помог нам. Крайние защитники не должны стоять так широко. В момент атаки они должны держаться ближе к центру. А игрок, держащий Лангару, не должен бегать за ним всюду. У нас возникли первые наметки сочетания зональной игры и персональной опеки у центрального защитника. Но это были еще первые робкие шаги в поисках той тактики, которую в дальнейшем разовьют, углубят и усовершенствуют советские тренеры. ...После многодневных дебатов большинство тренерского совета склонилось к мнению: играть по системе три защитника и два полузащитника. Важнейшее решение. Начало нового этапа в тактике спартаковского футбола, принесшего в последующие годы хорошие плоды. Нам разрешили усилить слабые, места в команде «Спартака» игроками других клубов. Ведь мы же играли против сборной Басконии, а по существу, против сборной Испании. Мы выступали в составе: Анатолий Акимов, Виктор Соколов, Андрей Старостин, Александр Старостин, Александр Михайлов (все «Спартак»); Константин Малинин (ЦДКА); Виктор Шиловский (киевское «Динамо»); Владимир Степанов, Виктор Семенов («Спартак»); Константин Шегодский (киевское «Динамо») и Григорий Федотов (ЦДКА). Кроме того, в игре принимали участие заменявшие выбывших в ходе матча Петр Теренков («Локомотив»), Станислав Леута, Петр Старостин и Георгий Глазков (все «Спартак»)., В день матча мы выехали из Тарасовки на сорок пять минут раньше обычного. Но напрасно ревели сирены наших «линкольнов». Мы продвигались черепашьим шагом по улицам Москвы. Все шоссе и улицы, ведущие к стадиону, были запружены. Мы явно опаздывали на матч. Напрасно мы кричали милиционерам и пешеходам: — Мы футболисты! Мы едем на стадион! Пропустите нас! Без нас матч все равно не начнут! Пробиться через заторы машин было невозможно. Было приказано, чтобы не тратить времени, одеваться прямо в машинах. Пока тащились от Садово-Триумфальной до «Динамо», игроки успели обрядиться в футбольную форму. Это и спасло нас от опоздания. Сразу из машин — к выходу. Ровно в назначенное время раздался свисток, заиграл марш, и команды вышли на футбольное поле. Уже на первых минутах игры левый край нашей команды заставил басков забеспокоиться. Это был молодой футболист, еще не обладавший славой, которую он обрел в дальнейшем. Вкрадчивая манера игры, перемежающаяся молниеносными бросками на ворота, простота и содержательность игры сразу приковали к нему внимание. Вот наш левый край, как ветер, пронесся по полю и нанес сокрушительный удар мячом по воротам басков. Но подлая стойка ворот отразила удар, и мяч отскочил обратно. На четырнадцатой минуте левый край заставил все-таки вратаря Григорио Бласко достать мяч из сетки ворот. Это был Григорий Федотов, впоследствии прославленный центрфорвард. Рядом с ним играли Константин Шегодский, Виктор Семенов, Владимир Степанов и Виктор Шиловский. Неудержимо штурмуя ворота испанцев, они забили шесть мячей. Баски забили всего два гола. Один подарил нам все же Исидро Лангара. Это был случайный, не по вине центра защиты забитый гол. Новая схема системы расстановки игроков оправдала себя на опыте. С первой до последней минуты игры не было и следа той растерянности и неразберихи, погубивших нас в матче с «Рэсингом». А ведь против нас стояла пятерка сильнейших в Европе форвардов: Горостица, Регейро, Лангара, Ирарагорри, Алонсо! После матча, на приеме, сидя за столом рядом с капитаном басков Луисом Регейро, я обменивался с ним впечатлениями. — Как вы расцениваете нашу систему игры? — задал я Регейро вопрос. — У вашей команды вполне современная, зрелая тактика, и это в первую очередь определило ваш успех, — ответил мне Регейро. — Мы не знали до матча, что «Спартак» такая сильная команда. Нам казалось, что, выиграв у «Динамо», мы добились победы над самым лучшим, чем располагает Москва. Дайте нам реванш! Дать реванш баскам мы не смогли. У нас не было для этого времени: «Спартак» отправлялся на международную рабочую олимпиаду в. Антверпен и оттуда опять в Париж, на турнир в честь Всемирной выставки 1937 года. В Антверпене реванш за басков нам дали каталонцы. Об этом матче я уже рассказывал в четвертой главе. Там нас всех поразил неистовый каталонец. Окрыленные успехом, мы выиграли все матчи и в Антверпене и в Париже. Играли по новой тактике. По возвращении в Москву я не забыл зайти к жокею Камбегову. — Ну как, жеребенок-то побежал? — спросил меня Джамбо. — Еще как! Дерби выиграл! Я вернул ему флакон с остатками лошадиного средства и вручил привезенный из-за границы подарок — жокейский хлыст с надписью: «От благодарного Романиста».XIX. БОЛЕЛЬЩИКИ
Высший судья. — Гюбиев и золотой хронометр. — Представитель династии болельщиков. — Первая сборная болельщиков. — Константин Есенин. — Письма. — Лекция в клубе МГУ. — Двести тысяч глаз. Болельщик» — слово новое. Его нет ни в словаре Даля, ни в словаре Ушакова. Есть слова «боль», «больница», «больно», «больной». Откуда появилось в спорте, школе здоровья, это новое слово? Слово это придумал народ. «Болеть душой за кого-то», близко принимать к сердцу то, что происходит с любимым спортсменом, чувствовать и переживать его удачи и горести — вот откуда идет это слово. Болельщик — прозвище благородное, немного ироническое и, как все народные определения, удивительно меткое... Когда произносишь это слово, представляется тебе человек азартный и бескорыстно увлекающийся, готовый помочь, прийти на помощь, защитить, охранить. Болельщик является самым справедливым и страстным почитателем честного соревнования. Ему чужды мелкие личные интересы. Он любит ум, силу, высокое мастерство. Он ненавидит грубость, бездушие, жульничество, политиканские махинации. Он высший судья в футболе. Страсть к футболу роднит игроков и болельщиков. Пожизненно привязавшиеся к спорту, и те и другие предпочитают футбол любым развлечениям. Предпочитают, невзирая на огорчения, разочарования и обиды от несбывшихся надежд, от несостоявшихся радостей. Радости побед стоят всех огорчений. Болельщик знает об этом по опыту. И потому его любовь к футболу постоянна и не боится испытаний. Сколько я себя помню в футболе, столько помню и фигуру Николая Александровича Гюбиева. Еще до революции, работая у Мюра и Мерилиза (ныне универмаг Мосторга № 1), Николай Александрович организовал спортивный кружок. В дальнейшем он стал одним из руководителей Замоскворецкого клуба спорта. Всегда несколько старомодно, но аккуратно и чисто одетый, носивший черную бородку клинышком и усы, когда они были черными, и сбривший их, когда они стали седеть, Николай Александрович был деликатнейший, корректнейший и уравновешенный человек. Но футбол выбивал его из равновесия. — Николай Александрович, а верно рассказывают, что вы с досады золотые часы во время матча разбили? — Да, было такое дело, — добродушно посмеиваясь, отвечает Николай Александрович. Этот случай с часами широко известен в футбольных кругах. До революции в жаркое время лета в городе в футбол не играли: в календаре делался перерыв. На это время организовывались так называемые «дачные лиги». Каждая железная дорога имела свой футбольный календарь для подмосковных дачных мест. Хорошие команды из года в год собирались в Краснове, Быкове, Вешняках, Мамонтовке, Новогирееве, Тарасовке, Малаховке. Игроки ЗКС играли за Красково. Николай Александрович был шефом этой команды. В одном из матчей команда Краснова проиграла, и когда в ее ворота влетел очередной гол, стоявший у штанги Николай Александрович не выдержал. Он со всего размаха хватил о штангу свой тяжелый золотой хронометр, разбил его вдребезги и, крикнув игрокам: «Ничтожества!», пошатываясь, пошел к поезду. В Ленинграде в пылу болельщицких переживаний, когда Константин Блинков сыграл неудачно и выпустил Петра Григорьева на ворота с мячом, Николай Александрович упал с верхнего ряда трибун и вывихнул себе ногу. Это был редкий казус, когда после матча все игроки остались целы, а медицинская помощь оказывалась зрителю. Не было случая, чтобы он признал чью-то команду сильнее той, за которую болел, или игрока своей команды слабее игрока другой. — Наши выиграют! — утверждал он на трибуне, когда положение команды было безнадежным. Ударил уже гонг, команда проигрывала, 3:0. — Выиграют! — Ну что, Николай Александрович, ошиблись? — спрашиваю после проигрыша. — Я ошибся? — возмущался Гюбиев. — Они ошиблись, отдали свою игру! Мы уже отпраздновали его семидесятилетний юбилей, а он по-прежнему, не пропуская, посещал заседания футбольной секции. — Николай Александрович, может быть, отдохнуть хотите? — вежливо спросит кто-нибудь, увидя, что он дремлет, закрыв глаза рукой. — Ничего подобного! Обдумываю состав пятой команды. Николай Александрович относился к разряду болельщиков первого футбольного поколения. Теоретическими глубокими футбольными познаниями он не обладал. Зато опыт у него был богатейший. Он говорил просто: футбол это честная и темпераментная спортивная борьба. Товарищество и энтузиазм — залог успеха команды. Вышел на поле — играй! Играй изо всех сил! Это он, Гюбиев, сочинил знаменитую афишу для встречи давних соперников на звание чемпиона Москвы — спортивного кружка «Замоскворечье» и Замоскворецкого клуба спорта. За несколько дней до игры весь город был заклеен афишами, на которых было напечатано:ЗКС - СКЭ Враги на поле, друзья вне поля.Круто сказано! Мы, мальчишки, читая эту афишу, холодели от восторга. Впрочем, к счастью, лозунг этот не получил дальнейшего распространения. Энтузиазм на поле, конечно, необходим, — кто этого не знает! Но всему же есть мера! Вспоминаю, как лет десять тому назад на Дальнем Востоке, обсуждая предстоящую игру с сильным противником, командир подразделения, при котором была команда, так говорил футболистам: — Умрите, умрите на поле, но чтобы тела ваши лежали головой к воротам противника! Конечно, гипербола, как говорится, сверхмощная. Футболисты потом много смеялись по поводу азарта командира. А вот на Северной трибуне «Динамо», недалеко от меня, рядом с неистовым горлопаном, ничего не признающим, кроме своего субъективного и потому неверного мнения, сидит парнишка. Это трезвый, рассудительный аналитик, вооруженный превосходной памятью. Он прямо-таки удивляет меня. По возрасту он не должен знать того, о чем говорит. А он вспоминает, как Николай Евграфович Соколов, знаменитый вратарь, корифей советского футбола, взял пенальти в 1926 году. Да парнишка этот появился на свет через пятнадцать лет! Оказывается, он отпрыск болельщицкой династии. Болел дед, болеет отец, теперь болеет внук. Семейные предания. Дома сохранилась целая литература: таблицы розыгрышей, афиши, газетные вырезки, альбомы с фотографиями всех знаменитых футболистов... — Я помню, как вы забили гол в финале кубка 1938 года в матче с «Электриком», — говорит мне другой молодой болельщик. — Сколько же вам было лет? — Девять. — Как же я забил этот гол? — припоминаю я. — Кажется, с подачи Малинина? — Нет! Вы его забили со штрафного удара, метров с восемнадцати от ворот. — Да, да... — Вы еще тогда были капитаном команды? — Да, я тогда был капитан. — А почему же в справочнике по футболу (он назвал мне год издания и автора) гол, который вы забили, приписан Виктору Семенову, а капитаном команды назван Василий Соколов? — Опечатка, вероятно. Придя домой, проверил. Действительно, в справочнике была ошибка. Как писали раньше, «вкралась опечатка». Вольно или невольно, но «вкралась». Вот какой дотошный болельщик попался! Таких болельщиков следует побаиваться составителям справочников, авторам статей, воспоминаний. Увидят вранье — обязательно уличат! Знаю я одного московского болельщика, Валентина Дмитриевича Дубровицкого. Вы всегда встретите его на любом мало-мальски интересном матче. У него есть не только альбомы с фото игроков, у него есть фотоальбом болельщиков! И из самых неистовых и преданных футболу любителей он составил первую сборную команду болельщиков Москвы. Под фотографиями помещены справки: сколько лет «болеет», за кого «болеет», краткие биографические данные. Весьма интересный альбом! А вот еще один постоянный посетитель, и не только посетитель, а и строитель Большого имени Ленина стадиона в Лужниках инженер Константин Сергеевич Есенин. Сын великого поэта Константин Сергеевич не пишет стихов. Но о футболе говорит поэтически. Еще в юношеском возрасте К. Есенин стяжал славу знатока футбола. В 1938 году выиграл конкурс болельщиков, устроенный газетой «Красный спорт». Он угадал, кто будет победителем кубка и с каким счетом разыграется финальный матч. Фото юного Константина Есенина, победителя конкурса, поместил «Красный спорт». С тех пор прошло много лет, но стаж футбольного болельщика у Константина Сергеевича не прерывается. — Вы хотите знать коэффициент встреч сборной СССР с экстра-классными командами Европы в общем балансе международных матчей советских футболистов в 1956 году? Сейчас я вам скажу. — И Константин Сергеевич достает из кармана записную книжку. Я заглядываю в нее, она вся испещрена записями. Названия команд, страны, даты, результаты... Расчеты, итоги, сопоставления. Диаграммам и таблицам о делах футбольных может позавидовать кафедра института физкультуры. «Живая энциклопедия» — зовут Константина Сергеевича друзья. Любую справку по футболу можно получить у него. Как сыграли «Спартак» — «Динамо» в 1935 году? Пожалуйста. Состав тбилисской команды в финале кубка 1937 года? Пожалуйста! Кто забил гол в матче «Динамо» — «Челси»? Пожалуйста! На все вопросы дается исчерпывающий ответ. Константин Сергеевич очень занятой человек, много работает на стройках Москвы. Но если кто-нибудь из футболистов или тренеров хочет спросить о чем-нибудь у Есенина, посоветоваться, Константин Сергеевич всегда находит для этого время, говорит охотно, страстно, поэтично. Невольно после беседы с ним хочется не потерять его любовь, быть достойным внимания, оправдать надежды болельщика! «Спартак» в Болгарии, 1940 год. Жеребьевка. «Спартак» — баски. В. Шиловский с одиннадцатиметрового удара забивает третий гол в ворота испанцев. «Динамо» в Англии, 1945 год. Слева: Якушин, Семичастный, Хомич, Л. Соловьев, Архангельский, Радикорский, Бобров, Станкевич, Блинков, Соловьев, Бесков, Карцев. Заполярный Норильск. Спортивный праздник на стадионе. Сборная СССР — сборная Франции, 1955 год. Стенка против штрафного удара не помогла. Стрельцов забивает гол. Сборная СССР — сборная ФРГ. Штурм германских ворот, Сальников и Либрих в борьбе за высокий мяч. Центральный стадион имени В. И. Ленина в Лужниках, Москва. Сборная Венгрии — сборная СССР, 1956 год. Л. Яшин в прыжке на высокий мяч. Перечисляя заслуженных болельщиков футбола, начиная от веселой армии мальчишек всех школьных возрастов и кончая прославленными учеными, министрами, маршалами, мне хочется сказать несколько слов и о многолетних друзьях московских футболистов — артистах, писателях, журналистах. Дружба с ними и на стадионе и вне его — в личной жизни, постоянное общение с образованными, талантливыми людьми чрезвычайно помогает спортсменам, расширяет круг их интересов, заставляет требовательнее относиться к себе и на поле и в быту. Как счастлив должен быть молодой футболист, зная, что портрет его висит в кабинете у композитора Д. Шостаковича, или в артистической уборной Р. Симонова, или в комнате М. Яншина! Как счастлив и как озабочен — не уронить своего высокого звания, не разочаровать болельщиков! Каждый футболист из команды мастеров знает, что он находится в центре внимания многих любителей футбола. Настоящая дружба всегда заставляет человека стремиться стать лучше, еще лучше... Как приятно, например, когда в далекой поездке за границы нашей страны ты вдруг получаешь слова Привета с Родины. Как подбадривают, вдохновляют телеграммы, письма из Москвы, от знакомых и незнакомых друзей! Письма, полные надежды, пожелания бодрости, счастья, победы... Конечно, письма бывают разные. Бывают и восторженные, и поздравительные, и нравоучительные, иногда даже ругательные, иногда просительные. В 1939 году команда московского «Спартака» второй год подряд выиграла дубль — первенство и Кубок СССР. Я, как капитан команды, пригласил игроков к себе домой отпраздновать победу. За столом собрались знатные футболисты: Анатолий Акимов, Василий, Виктор, Алексей Соколовы, Владимир Степанов, Георгий Глазков, Виктор Семенов. Гости выходили на балкон, напротив которого помещалась средняя школа. Вдруг звонок в дверь. Пришел завуч школы... — Извините, товарищ Старостин, но у нас к вам просьба. — Что такое? — Не выходите с вашими товарищами на балкон: не можем занятий вести. Ребята в классе от окон не отрываются. Узнают вас всех, прямо хоть уроки прерывай. Пришлось запереть балкон и спустить шторы. А когда кончились у них занятия, мы вышли во двор, ребята окружили нас. Они буквально засыпали нас вопросами, приглашали к себе в школу, домой, хотели фотографироваться, но было темно. Так началась у нас дружба с этой школой. Частенько школьники приходили домой ко мне, некоторых из них я брал с собой на матчи. Один такой мальчик-энтузиаст никому не позволял носить мой чемоданчик на матч — сам тащил. Другие ребята ему завидовали и дали кличку «комендант Старостина». «Комендант» был всегда в курсе футбольной жизни, знал всех игроков, иногда даже ездил с нами в недалекие поездки. Лучших из школьников, отличников учебы мы премировали билетами на матчи, и страсть к футболу была еще одним из стимулов в учебе. Теперь, много лет спустя, я часто встречаю взрослых людей, бывших учеников этой школы. Мой «комендант» стал фоторепортером, его работы часто можно увидеть на страницах газет и журналов. Некоторые из ребят стали известными спортсменами, другие работают на производстве, в лабораториях, стали врачами, учителями. Когда мы встречаемся — всегда вспоминаем школу, спорт и прекрасные дни нашей дружбы. И сегодня футболисты — желанные гости школ, домов пионеров, студенческих клубов. Но все же, мне кажется, что встреч футболистов и болельщиков мало, недостаточно. Я говорю не об официальных торжественных вечерах, в которых нет недостатка. Я имею в виду повседневный контакт спортсменов и любителей спорта. В общежитиях, в рабочих клубах, в школах... А такое общение всегда плодотворно. Я это знаю по собственному опыту. В довоенное время мне приходилось выступать с лекциями о футболе. В клубе МГУ народу столько, что, как говорится, яблоку упасть негде. Собрались болельщики всех чинов, рангов и возрастов. Кончается лекция, сопровождаемая диапозитивами, иногда короткометражным кинофильмом... Вопросы будут? Еще бы не будут! Этого только и ждут болельщики. Вопросы сыплются как из рога изобилия. — Почему так давно не играл Жмельков? — Откуда появился Акимов? — Почему «Спартак» переманил Семенова? — Почему за «Спартак» против басков играли футболисты из других клубов? — Почему вы и Степанов много кричите на поле? Вопросы прямые, не всегда приятные, но всегда задаваемые глубоко заинтересованными людьми. И в этом их ценность. Личные контакты со зрителем помогают футболу. Волнующие вопросы, на которые не отвечают прямо, вызывают раздражение зрителя. Болельщик свистит и устраивает обструкцию с трибуны, часто в адрес неповинного футболиста или команды. Со зрителем надо объясняться. Так где же лучше всего это сделать? Конечно же, в цехе, в красном уголке, в аудитории, в клубе. Кому же? Конечно же, судье, тренеру, игроку. И я, как капитан команды, с трибуны перед громадной аудиторией болельщиков обязан дать серьезный ответ на заданные вопросы. В самом же деле, ведь вопросы-то серьезные — о переходах. Сколько копий переломали и представители, и болельщики, да и сами футболисты в спорах на эту тему! На мой взгляд, переход игроков из клуба в клуб должен быть свободным. Футбол — дело добровольное, и принуждать Семенова играть именно и только здесь было бы неправильным. Конечно, речь идет не о «летунах», перебегающих из клуба в клуб, а о футболистах, имеющих основательные причины для перехода. Я так и отвечал. Подкрепление «Спартака» другими игроками в матче против басков имело смысл. Советский футбол к моменту встречи с басками всего лишь год разыгрывал первенство страны командами. Естественно, что в командах были слабые места. Разумеется, лучше играть своими силами, но если этих сил не хватает, то почему не воспользоваться помощью других команд, если противник против этого не возражает? Что же касается поведения на поле, крика во время игры — я пообещал исправиться. Вот этот ответ сразу вызвал одобрение в зале. В следующих играх мы со Степановым старались сдерживать свой темперамент, выражать его не в криках, а в игре. Рассказывая о частых встречах со зрителем не на стадионах, а в дружеской, непринужденной обстановке, мне хотелось бы, чтоб и Борис Кузнецов, и Михаил Огоньков, и Эдуард Стрельцов, и любой другой мастер футбола были бы постоянными гостями у широкой футбольной общественности. Это полезно и еще как полезно! Осенью 1956 года в матче с «Динамо» спартаковцы огорчили своих почитателей неожиданной демонстрацией. — Да они что, с ума сошли? — Что же это такое с ними? — недоумевали зрители на трибунах, когда спартаковцы митинговали с судьей, протестуя по поводу назначенного в их сторону одиннадцатиметрового удара, кстати сказать, назначенного справедливо. А в матче с венграми грубая игра Огонькова и Стрельцова вызывала такую же возмущенную реакцию зрителей. Так вот придите к этим зрителям, объяснитесь с ними, выслушайте их справедливые упреки и сделайте необходимые выводы. В другой раз неповадно будет так себя вести. Сто тысяч зрителей. Двести тысяч глаз. И каких зорких, заинтересованных, дружеских глаз! От них не скроется ни доблесть, ни трусость, ни грубость. Не бойтесь этих глаз! Болельщик — главный двигатель спорта. Он строго вас осудит, если вы виноваты, он великодушно простит, если по молодости вы невольно ошиблись — он любит вас. Любит широко, мужественно, нежно. Он лучший в мире зритель, болельщик советского футбола.
Последние комментарии
5 часов 56 минут назад
5 часов 57 минут назад
12 часов 40 минут назад
12 часов 48 минут назад
19 часов 1 минута назад
19 часов 4 минут назад