Фаблио. Старофранцузские новеллы [Юрий Иовлев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Фаблио Старофранцузские новеллы

У истоков французской новеллы

При своем первоначальном оформлении стихотворная новелла северной Франции — фаблио (от лат. fabula — рассказ) еще застала расцвет рыцарского романа: во второй половине ХII века прославленный Кретьен де Труа создал такие его образцы, как «Ланселот, или Рыцарь телеги» и «Ивин, или Рыцарь льва». Да и в ХIII веке, когда искусство средневековой новеллы достигло полного развития и приобрело необычайную популярность, продолжали создаваться и рыцарские романы, хотя уже значительно утратив свой прежний блеск.

Но какая, однако, разница между этими двумя повествовательными жанрами! Мир, изображаемый в рыцарских романах, и мир, изображаемый в фаблио,— это как бы два особых мира. В романах герой наделен сверхчеловеческой силой и неиссякаемой отвагой, его жизнь — непрестанная смена чудесных подвигов; ему противоборствуют злые волшебники и покровительствуют добрые феи; он встречается со страшными великанами и таинственными карликами, одолевает драконов и всевозможных чудовищ; его помощи ждет заколдованная красавица в облике безобразного зверя, которого герой отваживается поцеловать, чтобы вернуть несчастной ее девическую красу; он освобождает королеву, томящуюся в Замке своего похитителя; легендарный король Артур посылает героя за святым Граалем — чашей, в которую, по преданию, собрана была кровь распятого Христа; покорный непререкаемой воле своей дамы, герой доходит даже до того, что намеренно дает себя победить в схватке с другим рыцарем... Светлый туман сказочной фантастики и экзальтированных чувств окутывает в средневековом романе реальную жизнь, и лишь кое-где сквозь этот туман проступают черты подлинной действительности, верно схваченные особенности человеческих отношений. Правда, искусство передавать психологию персонажей, их внутреннюю жизнь, без которого невозможно было бы развитие литературы, многим обязано рыцарскому роману. «Тристан и Изольда» — повествование о трагической любви двух молодых существ, о мучительном для них конфликте между охватившим их чувством и сознанием долга, требованиями общепринятой морали — признанный образец психологического мастерства средневековых романистов. Но мастерство это проявляется по преимуществу в изображении высоких чувств и помыслов, а все повседневное во внутренней жизни людей, связь ее с бытовыми обстоятельствами, зависимость от интересов и материальных расчетов окружающей среды — это весьма мало занимает авторов рыцарских романов.

С появлением же фаблио в литературу хлынул целый поток новых тем, мотивов, идей. Казалось, сама жизнь властно потребовала здесь себе места. Появились новые литературные герои — горожане, богатые или бедные, и крестьяне — вилланы. Они не борются ни с великанами, ни с чудовищами — они борются с житейскими невзгодами и жизненными трудностями. Они обычно не мастера владеть оружием, да и оружия у них по большей части нет, зато в их распоряжении все уловки практического ума и здравого смысла, они хитры, сметливы, предприимчивы. Фаблио вводят нас и в покои богатого купца, и в мастерскую ремесленника, и в лачугу виллана, позволяют заглянуть в лавки торговцев, съехавшихся на ярмарку, проникнуть в судейскую камеру, где слушается дело о взыскании убытков, в огород, где зреет капуста, в овчарню... Возникновение фаблио как жанра непосредственно связано с заметным ростом производительных сил во Франции ХII- ХIII веков, с развитием торговли, не только внутренней, но и международной, со все возрастающим значением городов-коммун, ослаблением их зависимости от феодального замка. Города начинают приобретать вес в жизни страны; в ХII веке постепенно возникает и новая, городская, культура, одним из характерных порождений которой, наряду с аллегорическим «Романом о Роде», с поэзией Рютбёфа, с сатирическим животным эпосом — «Романом о Лисе», следует признать и фаблио.

Рассказчиками этих стихотворных повестушек были главным образом жонглеры (от лат. joculator — шутник, забавник). В средневековых рукописях сохранилось несколько изображений жонглеров: они водят смычком по виоле, показывают ручного медведя, исполняют акробатические номера, жонглируют, совсем как нынешние цирковые жонглеры, набором шариков и ножей. В их развлекательный репертуар нередко входили и фаблио. Подобно нашим скоморохам, рассказчики фаблио вызывали неодобрение, а то и преследования со стороны церкви, но, подобно тем же скоморохам, пользовались любовью народа. Они вели бродячую жизнь, разнося свои забавные рассказы по городам и весям, собирая вокруг себя слушателей то на городской площади, то в каком-нибудь кабачке или на постоялом дворе, то в доме богатого горожанина. Исполнялись фаблио бойким речитативом, чаще всего без музыкального сопровождения, лишь иногда, по ходу действия, в рассказ вставлялась короткая песенка. Редким исключением следует в этом смысле считать фаблио «Поп в ларе из-под сала»: оно в самом же тексте названо песней, да и вся его ритмическая структура от начала до конца свидетельствует о том, что оно предназначено для песенного исполнения.

Жонглеры не только исполняли, но часто и сами складывали эти шутливые рассказы и смехотворные побасенки. Кто из жонглеров умел писать, тот обычно записывал их, чтобы сохранить рукопись для памяти, кто был неграмотен, тот составлял их устно. Но и в том и в другом случае распространялись фаблио преимущественно в устной форме,— книгочеев в средневековой Франции было мало, особенно в той среде, для которой фаблио главным образом предназначались.

Были в числе слагателей фаблио и высокообразованные люди, занимавшие самое различное общественное положение,— вельможи, церковники, почты. Так, автором знаменитого рассказа «0б Аристотеле» (настолько популярного в средневековой Франции, что изображением одной из его комических сцен украшен даже портал Лионского собора) был руанский соборный каноник Анри д'Андели,— высокий духовный сан не мешал ему заниматься литературным творчеством, отдавать дань причудливой и тонкой шутке, остроумному и смелому вымыслу. Писали фаблио и Роберт II, владетельный граф Гинский, и знатный сеньор Филипп де Бомануар. Несколько фаблио (в том числе очень распространенное в старой Франции «завещание осла») сложил Рютбёф,— быть может, самый оригинальный порт ХIII века. Получив на какое-то время поддержку то одного, то другого покровителя (среди которых были король Людовик IX, королева Изабелла, король Наваррский Тибо, граф Пуатье), Рютбёф, этот неуемный бродяга, игрок в кости и завсегдатай кабачков, снова и снова пускался в путь и добывал себе средства на пропитание и очередные кутежи, читая свои стихи в замках и на ярмарках, на городских площадях или в каком-нибудь купеческом доме, где играли свадьбу. Создатель злых сатир и берущих за душу лирических стихотворений, автор очень смелого по своему философскому содержанию драматического произведения — «Действа о Теофиле», Рютбёф может считаться предшественником лучшего французского порта XV столетия — Франсуа Вийона. Нередко оставаясь, по собственному признанию, «без одежды, без пищи, без крова», разделяя с жонглерами их кочевую жизнь, Рютбёф приобщался и к их повествовательному искусству, глубоко народному и по форме, и по внутренней сути.

Каковы бы ни были социальное положение, жизненный обиход и культурный облик авторов фаблио, эти обстоятельства отражались порою лишь па частных особенностях создаваемых ими произведений, но не затрагивали их жанровой природы: то и здесь задавался городской литературой, и прежде всего массовым искусством жонглеров.

Среди сюжетов фаблио очень много заимствованных. Сочинители брали их где придется,— как впоследствии что делал Франсуа Рабле в романе «Гаргантюа и Пантагрюэль», Мольер в своих комедиях, Анатоль Франс в новеллах. Но, опять-таки, подобно этим великим мастерам, слагатели фаблио придавали заимствованным сюжетам настолько своеобразную трактовку, так щедро насыщали их новым содержанием, так крепко сплетали их с бытом и нравами своей страны, своего времени, с такой непринужденностью воспроизводил и заимствованное, что фаблио органически входили в творчество французского народа.

А сюжеты фаблио были самого разнообразного происхождения — античного, греко-римского, и восточного, религиозного и фольклорного. С середины XIX века существует теория восточного происхождения фаблио, которая связывает их с индийской, персидской или арабской традицией. Зачинателем этой «восточной» теории был немецкий исследователь Теодор Бенфей, знаток и издатель древнеиндийских текстов, возводивший к индийским источникам сказочное творчество народов всего мира. Его последователь — французский ученый Гастон Парис разработал «восточную» теорию в применении к фаблио, действительно обнаружив между ними и восточными памятниками целый ряд сюжетных параллелей. Проникновение восточных сюжетов во французскую литературу XII — XIII веков, вообще говоря, было вполне закономерно. Ему способствовал и рост международной торговли, и, особенно, крестовые походы, в которых принимали участие крупные феодалы-завоеватели, оскудевшие рыцари-авантюристы, крестьяне, искавшие лучшей доли. Культурное влияние Востока становится в это время весьма заметным. Многие сюжеты фаблио могли быть нанесены во Францию или в письменном виде, или в пересказах крестоносцев. Однако более детальные исследования покарали, что значительная часть этих сюжетов издавна существовала на французской почве,— церковные проповедники не раз предостерегали свою паству от слушанья неблагочестивых побасенок, называя их по-латыни fabellae ignobilium, то есть повестушками простонародья. Но те же церковники не брезговали включать подобного рода рассказы в свои проповеди и душеспасительные сборники, стремясь сделать более привлекательными и доходчивыми религиозно-нравственные поучения. Встречаются среди них и короткие восточные рассказы, переведенные на латинский язык, а затем и на французский. Фольклорные сюжеты и сюжеты книжного происхождения существовали в старой Франции нередко бок о бок, что должно было способствовать живому, органическому усвоению французским фольклором и рассказчиками фаблио пришлого восточного материала, так же как материала греко-римского.

Органичность такого усвоения очевидна — достаточно сопоставить какое-либо фаблио с его сюжетным прототипом книжного происхождения. В латинском сборнике проповедей начала XIII века излагается, например, один из сюжетов, распространившийся не только в письменной, но и в устной, фольклорной форме по всей Европе и разработанный в фаблио «Разрезанная попона». В сборнике этот рассказ предельно краток и передает лишь некую схему жизненной ситуации и человеческих отношений. Вот он весь:

«Был некий человек добропорядочный, и он, пока в силах был работать, все добро свое отдавал сыну своему единородному, коего весьма возлюбил. И просил его, да почитает его до самой смерти. Тот же, пока не был женат, укладывал отца спать на печи, когда же взял себе жену, поместил его в сенях, дабы там он спал. И когда усилился хлад зимний, умолял старец сына купить для него какие-либо одежды, дабы не умереть от холода. Тот же ни о чем не заботился. Тогда призвал старец внука своего. «Сынок. — сказал он ему, — ступай к отцу твоему и умоли его, да купит мне что-либо, чем покрываться мне». Отрок пошел и получил разрешение купить четыре локтя сукна. И сын дал два локтя отцу, остальное же велел убрать. Узрев сие, отрок стал плакать, требуя, чтобы дали ему остаток. Отец ему: «К чему оно потребно тебе?» Отрок же, наставленный Святым Духом: «Для тебя желаю сберечь, когда ты состаришься. А тогда дам тебе не более того, что ныне дал ты деду моему». Услышав сие, возместил тот отцу своему все, в чем ранее утеснял его».

Предельно краткий рассказ этот, напоминающий притчу своей обнаженной назидательностью, почти лишенный каких-либо бытовых признаков, дающий лишь элементарное психологическое обоснование поступкам неблагодарного сына, обходящийся без исторического и национального колорита, совершенно преображается в переработке поэта XIII века Бернье, автора «Разрезанной попоны». Повествование обрастает у него бытовыми, психологическими и социально-историческими подробностями, сюжетный костяк облекается в живую плоть. Прежде всего, события получают географическую прикрепленность: дело происходит во Франции, названы города — Абевиль, где прежде жил старик, и Париж, куда он переселился со своим семейством: указан источник его былого богатства — успешная торговля. Но самое главное — углублена реальная мотивировка основной коллизии. В исконном рассказе лишь упоминается женитьба сына, повлекшая за собой переселение старика в холодные сени, — в фаблио эта тема развернута: купец сам женит юношу чтобы отвлечь его от тоски по недавно умершей матери: он сватает ему рыцарскую дочку, желая приобрести сильных родичей, найти у них защиту от всегда возможных преследований, — из-за подобных преследований он уже однажды вынужден был покинуть родной Абевиль. А родственники невесты, высокородные феодалы, впавшие в долги из-за беспутной жизни, желают обеспечить за своей семьей богатство купцы и требуют, чтобы он передал все состояние сыну. Возможность таких смешанных, основанных на обоюдном расчете браков — особенность феодальной Франции XII — XIII веков, связанная с сосредоточением больших богатств в руках купечества. Вернье изображает и повседневно-психологическую сторону такого брака: кичась своим высоким происхождением, рыцарская дочка ненавидит и презирает свекра, главная гонительница старика — она, а не ее Муж: не выдержав упреков отца, тот сам признается, что действует не но своей воле. В латинском рассказе он изображен как воплощение сыновней неблагодарности, жестокости и скупости. Вернье подмечает v него проблески добрых чувств даже тогда, когда он гонит отца из дому. Психологическое усложнение образа придает сюжету не только большую художественную достоверность, но и большую драматическую напряженность. Так, в латинском рассказе сын старика сам отрезает отцу половину сукна — в фаблио разрезает попону внучек, и сын старика даже гневается на мальчика, сочтя подобную скаредность уже чрезмерной. Действие достигает, таким образом, очень острой кульминации, — тем резче и неожиданней ее разрешение. Назидательность остается и в трактовке Вернье, но рассказ приобретает куда больше жизни, чем его исходная версия. Однако Вернье этим не удовлетворяется: он поворачивает сюжет еще и другой, совершенно новой стороною. К уроку сыновьям он присоединяет и урок отцам: в заключительных словах рассказчик обращается с предостережением к своим слушателям, чтобы те при жизни не передавали имущества детям и не ставили себя в зависимость от них, ибо

Не знают дети сожаленья.
Опасно им судьбу вверять.
Этот добавочный житейским вывод из старого назидательною сюжета служит еще одним признаком идейно-художественного своеобразия фаблио «Разрезанная попона», крепко связанным с жизнью французского средневекового города и его литературой, отмеченной чувством реальности и практическим смыслом. Фаблио Бернье — наглядный пример творческого усвоении заимствованных сюжетов авторами подобных рассказов.

Молодыми, зоркими и внимательными глазами смотрят слагатели фаблио на открывающийся перед ними мир. Эти городские рассказчики изображают не только городскую жизнь, но и жизнь рыцарского замка, и жизнь деревни. Однако город — их родная среда, она им лучше всего известна, она им больше всего по душе. Особенно это сказывается в повестушке «Кошель ума». В фаблио обычно не встречаешь описаний местности, в которых непосредственно чувствовалось бы эмоциональное отношение рассказчика к изображаемому. Пейзажа как автономной части повествования здесь еще нет. Тем знаменательней единственное, пожалуй, в своем роде исключение из этого общего правила. В фаблио «Кошель ума», рассказывая о том, как купец, раздосадованный упреками жены, ушел в сердцах из дому и стал бродить по городским улицам, повествователь вдруг обрывает повествование, чтобы изобразить город, где происходит действие:

Не знаю, право, с чем сравнить
Десизу-город, — так красиво.
Так величаво, горделиво
Он с острова глядит окрест.
Не видывал я краше мест.
Чем этот город на Луаре.
Дав таким образом волю своим собственным чувствам, автор опять обращается к рассказу. Но несколько строчек, посвященных городу Десизе, воспринимаются как законченная, пронизанная лирическим чувством маленькая картинка. Подобного изображения не получает в фаблио ни один замок, ни один сельский вид.

Изображая нередко жизнь замка и деревни, авторы фаблио остаются при этом художниками, созданными именно городской жизнью, воодушевленными ею. — остаются подлинными сынами средневекового города XII — ХIII веков по своим интересам, симпатиям, настроениям. В этом смысле и пришельцы из других сословии, пополнившие собою ряды слагателей фаблио, сроднились с поэтами-горожанами, усвоили их художественное мировоззрение.

Горожанин был излюбленным героем авторов фаблио, но нередко героями их рассказов становились и люди других сословий. этому способствовало обозначившееся во Франции преодоление сословной замкнутости. Каменные стены по-прежнему окружали феодальный замок, но они уже не были неодолимой преградой для предприимчивых горожан, да и сами феодалы бывали в городе по делам, а то и постоянно там жили. Тесными отношениями соединен был город и с деревней, тем более что городские ремесленники, особенно подмастерья и ученики, в большинстве своем происходили из деревни, были выходцами из крестьян-вилланов и, естественно, сохраняли с ними связь, переселившись в город. Отсюда и сословное разнообразие персонажей фаблио, и разнообразие бытовой обстановки и жизненных коллизий, изображаемых их авторамп. Возможность такого разнообразия усугублялась еще и тем, что жонглеры, люди бывалые и легкие на подъем, странствуя но дорогам Северной Франции, имели возможность заглянуть в разные уголки своей страны, — а ведь жонглеры задавали тон в этом жанре городской литературы.

При изображении рыцарской среды рассказчики отдают все свои симпатии не тем персонажам, которые находятся на верхних ступенях феодальной лестницы, а тем, кто занимает на ней самое скромное место. Герой фаблио «О сером в яблоках коне» беден настолько, что вынужден поддерживать свое существование охотой в лесу. С неослабевающим сочувствием следит автор за препятствиями и унижениями, с какими сталкивается рыцарь в своей любви к дочери богатого и знатного князя. Князь же. а особенно другой знатный старик — дядя рыцаря, коварно обманувший племянника,— изображены как изверги, далекие от понимания истинного благородства. До конца рассказа автор преследует их своей негодующей и язвительной иронией, и, конечно, скромному юноше, а не им отдает победу в этом конфликте. В другом фаблио — «О трех рыцарях и рубахе» — такой же герой противопоставлен двум своим соперникам в любви, богатым и знатным рыцарям, которые оказываются жалкими хвастунами и краснобаями и, укрывшись где-то у ограды турнирного поля, способны только с завистью смотреть на скромного юношу, который яростно, не жалея жизни, сражается в честь своей дамы и тем самым получает право на ее любовь. Противопоставление простого рыцаря, ищущего в сражениях на турнирах «и чести и наград», богатому сеньору, который больше любит рассказывать о схватках, чем принимать в них участие, находим мы в фаблио «О рыцаре в алом платье». И здесь опять-таки противопоставление не в пользу знатного сеньора. Он изображен в самом смехотворном, дурацком виде, без всякого уважения к его знатности и богатству.

Такие историйки из рыцарской жизни во французском литературоведении называются куртуазными. Но эта характеристика опирается лишь па внешнее сходство их с произведениями куртуазной, то есть феодально-аристократической (буквально — «придворной»), литературы. Что и говорить, куртуазная литература оказывала на город известное влияние, — ведь это была литература господствующего сословия, — но ее влияние ограничивалось почти только частностями, например, при описании рыцарских достоинств героя и красоты его возлюбленной. Выработанный же куртуазной литературой высокий, но отвлеченный идеал рыцаря в трактовке городских рассказчиков подвергся заметной конкретизации. Уже начиная сознавать свой вес в хозяйственной и политической жилим страны, все чаще служа опорою для королевской власти в ее борьбе с феодалами и в деле объединения Франции, все чаще добиваясь для городов нрава самоуправления, горожане вместе с тем не могли не испытывать чувства ущемленности перед все еще сильными и властными феодалами с их привилегиями. В своих фаблио город брал над феодалами как бы художественный реванш, не признавая за знатными сеньорами права считаться подлинными рыцарями, а идеальными чертами рыцаря наделяя лишь тех людей из замковой среды, кто сам, подобно горожанам, страдал от утеснений со стороны крупных феодалов. Темы социальной борьбы здесь еще, конечно, не было, но противопоставление личного достоинства человека знатности и силе ощущается как подтекст даже в некоторых фаблио, весьма фривольных но своему сюжету.

Знаменательно, что при изображении города дифференцированное отношение рассказчиков к своим персонажам — богатым и влиятельным или бедным и бесправным — проявляется очень редко. В одном фаблио, например, с большим сочувствием говорится о бедном торговце, который поехал на сельский рынок сам-друг со своею клячей, да и ее лишился

(фаблио так и называется — «О бедном торговце»), а в других столь же сочувственно рассказывается об удачных сделках богатых купцов — торговца из фаблио «Разрезанная попона», ловкого и удачливого в купле-продаже, обходительного и добродушного человека, прекрасного семьянина, ставшего в конце жизни жертвой своей излишней доверчивости, или купца Ренье из фаблио «Кошель ума», предприимчивого и оборотистого, отправляющего свои товары целыми обозами, совершающего крупные сделки ни знаменитой в Средние века международной Труаской ярмарке — правда, небезупречного супруга, но способного вовремя Образумиться. Горожане XII-ХIII веков не составляли, конечно, единой семьи, мирного содружества — интересы хозяев и работников, крупных Купцов и мелких торговцев, цеховых мастеров и подмастерьев но мере роста городов сталкивались все более резко, но этот процесс не нашел еще достаточного отражения в фаблио. Их авторы по большей части выступали как бы от имени всего городского сословия, всей молодой культуры городов, еще не утратившей крепкой связи с народом.

Связь городской культуры с народом явственно видна в тех фаблио, где в качестве главных персонажей действуют вилланы. Рассказчики вовсе не прикрашивают средневекового крестьянина, они даже подшучивают над ним, над его неловкостью, грубостью, суевериями (например, в фаблио «О том, как виллан возомнил себя мертвым»). Но, потешаясь с некоторым городским высокомерием над деревенщиной, его темнотой и неотесанностью, авторы фаблио способны и глубоко сострадать внллану-бедняку в его горькой судьбине. Так, в очень веселом фаблио «Тытам» рассказчик, увлекаясь забавной путаницей всевозможных недоразумений, на которых основан сюжет, находит время

И для раздумий над злой долей двух братьев-вилланов, терзаемых голодом. Правда, братья воруют в чужом огороде и в чужой овчарне, но автор смотрит на все сквозь пальцы, — и объясняется это его живым сочувствием к беднякам. С удовольствием изображается в фаблио «О виллане-лекаре», как находчивость простого крестьянина спасает его от побоев королевских слуг и от самовластия короля, а король, одураченный вилланом, проникается верой в его удивительное врачебное искусство. К восхищению умом виллана и его ловкостью примешивается сочувствие к нему как к бесправному человеку, который только может защитить себя хитростью и находчивостью. А уж подлинным апофеозом народного ума, смелого до дерзости, изворотливого и быстрого, можно назвать фаблио «О том, как виллан словопрением добился рая». Хотя причудливая фантазия рассказчика и переносит действие в небесные селения, но и в этом рассказе искрящийся народный ум оттенен бесправием виллана.

К заключительных словах фаблио сам автор раскрывает реальный смысл рассказанного им фантастического эпизода:

Где драться силы не хватает,
Нередко ловкость побеждает.
В этой бодрой концовке чувствуется, однако, и горький привкус. Да, не столь уж бездумны веселые, искрящиеся лукавством и дышащие бодростью фаблио, как может иногда показаться. Попадаются, впрочем, среди них и чисто развлекательные пустячки, но в целом те полторы сотни фаблио, которые сохранились в записях, складываются в обширное обозрение повседневных дел, радостей и бед французов XII — XIII веков — обозрение, драгоценное для историка, полное смысла и для всякого, в ком есть ощущение связи времен.

Но и само веселье, иногда лукавое и выражаемое в изящной, легкой форме, зачастую грубоватое, тяжеловесное, а порою

И непристойное, даже циничное, давало выход тому здоровому чувству жизни, какого не могли задушить в человеке Средних веков пи феодальный гнет, ни церковь, пи схоластика. Одно из лучших фаблио — знаменитое фаблио «Об Аристотеле» — звучит как полный убежденности гимн во славу жизни. Автор его Анри д'Андели. человек весьма образованный и изощренный в поэтическом искусстве, выступает здесь как бы от имени всей пестрой толпы бродячих поэтов, из которых большинство даже не оставило своих имен. Победа довольно легкомысленной девицы над самим Аристотелем, чья мудрость (разумеется, по-своему трактованная) пользовалась признанием и со стороны схоластической науки, и даже со стороны католической церкви, изображается рассказчиком в самом гротескном виде. А вместе с тем гротеск Анри д'Андели — наглядная декларация своего рода философии земной радости. Потешаясь над седовласым мудрецом, поэт пользуется его рискованным приключением как поводом отстоять право человека — существа из плоти и крови — наслаждаться жизнью.

Церковный плен, в котором оказывались нередко мысли и чувства средневекового человека, мало дает себя знать У городских рассказчиков. Их побасенки пестрят призывами к Богу пли к святым, но такие призывы не нарушали господства земного над небесным, характерного для содержания всех фаблио. Частые упоминания Нога и святых звучат в них лишь как обиходные выражения. Не раз силы небесные призываются персонажами фаблио на помощь в самых неблагочестивых делах, вроде, например, супружеской измены, — и помогают! А уж по отношению к служителям церкви авторы фаблио держат себя и того вольней. Если Рютбёф в «Завещании осла» с некоторым добродушием изображает пройдоху-попа, остроумной выдумкой спасшего себя от наказания, то епископ, уже отнюдь не добродушно, выставлен здесь хитрым лицемером, взяточником и бессовестным ханжой. Составители фаблио, сами совсем не настроенные на постный лад, ядовито вышучивают и чревоугодие церковников, и их любовные авантюры. Близость к фольклору — к сказкам и анекдотам о попах, распространенным v многих народов, — в этом жанре городской литературы сильно дает себя знать.

Внутренняя свобода, присущая авторам фаблио в отношении к изображаемому, их знание жизни, их пристрастие к юмору — все это сказывалось не только на выборе и обрисовке персонажей, но и на других средствах художественного изображения.

Сюжеты фаблио по большей части носят комический характер или, но крайней мере, содержат ряд комических эпизодов и ситуаций. Излюбленный сюжетный материал рассказчиков — супружеские измены, женские хитрости. Некоторые литературоведы считают, что здесь отразился взгляд средневековой католической церкви на женщину как на носительницу первородного греха, «сосуд диавола». Но тогда почему же рассказчики так любуются этими «сосудами диавола»? Ведь о нарушительницах супружеской верности, об их уловках и вранье, об их измывательстве над недалекими мужьями, наконец, о дружной взаимной поддержке женщин во всякого рода любовных авантюрах фаблио обычно рассказывают сочувственно, даже, можно сказать, со смаком. Какое уж тут влияние церкви! Нет. все это скорее объясняется бурным жизнелюбием и стремлением найти отдушину для свободного, радостного чувства, которое подавлялось в средневековом браке, зачастую заключаемом но расчету. Лишь очень редко авторы фаблио (как, например, в фаблио «О ребенке, растаявшем на солнце») становятся на сторону обманутых мужей и отстаивают святость брака.

Преобладающее в фаблио комическое начало находит соответствие и в незатейливой, но выразительной ритмике традиционного восьмисложника с парными рифмами и, главное, в свободе и непринужденности рассказа, прерываемого замечаниями самого рассказчика, его ссылками на свои наблюдения, обращениями к слушателям и т. п. Даже заключительные строчки, содержащие как бы вывод из рассказанного, автор зачастую превращает в шутку — в пародию на ожидаемую но традиции «мораль».

Поиски занимательного сюжета часто уводили народных рассказчиков за пределы вероятного, а вместе с тем они и их слушатели были большими привержен ними правдоподобия, — вот почему в фаблио столь часто встречаются ссылки на разные города и местности Франции, где якобы происходили события. Эта явно фиктивная достоверность нередко создавала и дополнительный комический аффект.

Так в творчестве поэтов и жонглеров Франции XII-XIII веков видны уже первые ростки того реалистического жанра, которому суждено было расцвести в новеллах Возрождения.

Валентина Дынник

Об Аристотеле

Искусством повести слагать
Не следует пренебрегать —
Полезною бывает повесть,
Когда составлена на совесть.
Она не только позабавит.
Но, смотрншь, и ума прибавит,
И обхождению поучит.
Хорошего — еще улучшит
И только злобных обозлит.
Их нрав таков! Он им велит
О доброй повести злословить:
Добро нм видеть тяжело ведь!
Снедает зависть их постыдно:
Чужая слава нм обидна.
Она им сердце больно колет,
К наветам черным их неволит.
На то, что вызвало хвалу,
Им надо извергать хулу.
Дивлюсь ругателям-мужланам
И всем их козням непрестанным:
Ужель приносит им отраду
На ближних вымещать досаду?
Им вряд ли сыщешь извиненье.
И тяжко грешен, без сомненья,
Тот, кто. во-первых, сам завистлив,
А во-вторых, xулу измыслив,
Пускает в ход ее со злобой.
Здесь два греха, и смертны оба!
Хоть мерзостен мне всякий грех,
Но зависть — мерзостнее всех.
Нет, не могу себя сдержать,
Чтоб людям правды не сказать
Об этих новых Ганелонах,
В перечисленье углубленных
Чужих ошибок и порух.
Покуда не испустят дух,
Зло умножать — их назначенье.
Но о забавном приключенье
Поведать я предполагал.
О нем недавно я слыхал
И сразу счел вполне пристойным
Все изложить в порядке стройном.
Рифмовкой строчки замыкая,
Нескромностей не допуская:
Не место грубости и грязи
В искусно сложенном рассказе.
Люблю свой труд я и ценю,
От скверных слов всегда храню.
И будет так, пока я жив.
Бесстыдной строчки не сложив,
Тем самым я, но крайней мере,
Великой избежал потери:
В рассказе скверное словечко
Хоть малое займет местечко,
А между тем оно как раз
Всей прелести лишит рассказ.
Нет, не пристало мне, труверу,
Утрачивать и вкус и меру, —
Я с речью скромною пришел.
У греков занимал престол
Царь Александр, властитель славный:
Своей он воле вседержавной
Немало подчинил владык
И зтим стал вдвойне велик.
Он щедрость, как родую мать,
Привык издавна почитать.
Не знает щедрости скупец.
Кладет он золото в ларец,
А человек с душой широкой
В том для себя не видит прока,
Чтоб деньги прятать под замок:
Дарить и тратить — вот в чем прок!
Был Александр неистощим
В подарках рыцарям своим.
Да, таковы не все владыки.
Иным привычки эти дики.
Одно привычно им — стяжать
И над богатствами дрожать.
Самих себя, с другими вместе,
Лишая радости и чести.
А царь все то, что добывал,
Богатством общим почитал,
Чтоб крепче рыцарей сплотить,
Но время к сути приступить.
Мощь Александра все крепчала.
Египет покорив сначала.
Он даже Индию, и ту
Повергнул под свою пяту, —
Да вдруг и зажил на покое!
Ему бездействие такое
Несвойственно, казалось, было.
Но вы поймете, в чем тут сила:
Ведь был, рассказывают, он
Тогда без памяти влюблен.
И вот, в походах закаленный,
Забыл о битвах царь влюбленный.
Не сожалел он о досуге.
Теперь краса его подруги
Ему все в мире заменяла,
Весь мир собою заслоняла,
Влекла к себе его одна.
Любовь понетине сильна,
Коль самых сильных укрощает,
В своих вассалов превращает.
Они, собой пренебрегая
И милой сердце отдавая.
Лишь долгу высшему верны:
Все без различия должны —
Простой бедняк иль царь великий —
Признать любовь своим владыкой.
Пред ней склониться поголовно,
Безропотно и безусловно.
Во Франции или Шампани
Кто смеет не воздать ей дани!
С подругой царь не мог расстаться,
И скоро стали все шептаться,
Что этакое поведенье,
Мол, вызывает опасенья:
Царь безрассуден стал, безволен.
Как будто чем-то тяжко болен.
Да зря искали здесь недуга:
Любовь и милая подруга
В царя огонь свой заронили
И сердце в нем воспламенили.
Но в том, что царь, любви послушен,
Стал к остальному равнодушен,
Была ль красавицы вина?
Ведь полюбила и она, —
Так нечего и удивляться,
Что с Александром расставаться
Ей тоже нелегко бывало.
Она царя не отпускала,
А царь был истинно влюблен,
И, стало быть, не мог бы он
Ослушаться любви велений
И милой ласковых молений.
Его в глаза не осуждали,
Но за спиной его роптали, —
От пересудов злых уйдете ль!
Царя наставник — Аристотель
Решил внушить ему построже:
— Баронов забывать негоже,
Обидно с вами спозаранку
Весь день им видеть чужестранку, —
Царь на упреки не смолчал,
И так на них он отвечал:
— Ну что ж! Какая в том беда?
Знать, не любили никогда
И ничего в любви не смыслят
Все, кто за мной обиды числят.
Ведь тот, кто истинно влюблен,
Одной любви блюдет закон!
На целом свете для него
Нет, кроме милой, никого.
Но Аристотель, муж ученый,
Царем не переубежденный.
За доводом приводит довод:
Мол, подавать не надо повод
К столь неприятному злословью
Своей безудержной любовью.
Все ждут пиров, а царь — молчок!
Он — словно молодой бычок,
Который с привязи сорвался
И на свободе разыгрался.
— Вы так похожи на тельца.
Что хочется вам дать сенца!
Коль приглянулась вам девица,
Неужто надобно беситься?
Друзей не покидают бранных
Из-за девчонок чужестранных!
Забыв о рыцарях своих,
В досаду вы повергли их.
К чему подобное беспутство?
Мора оставить безрассудство!
Так Аристотель говорил.
Столь долго он царя корил,
Выл столь язвителен и строг,
Что царь глаза поднять не мог,
И гнать соблазн мечты любовной
Он обещал беспрекословно.
Вот проходили дни за днями.
Часы тянулись за часами, —
Подруги царь но посещал,
Как мудрецу on обещал.
Нo предавался все сильней
Воспоминаниям о ней:
Решил он милой не видать,
Да как с мечтою совладать!
И облик светлый и прекрасный
Носился перед ним всечасно:
Сияли прелестью черты,
В движеньях столько красоты
К себе манило и влекло!
Xрустально-ясное чело,
И нежный рот, и золотистый
Отлив волос, и взор искристый —
Все благородством восхищало.
И Александру тяжко стало
С подругою в разлуке жить.
— Увы, хотят меня лишить, —
Воскликнул он, — счастливой доли!
Учитель ждет, чтоб против воли
Боролся я с самим собой.
Свою любовь позвал на бой
И попирал ее нещадно.
Он рассуждает очень складно,
Но что о чувствах знает он,
Коль сам он не бывал влюблен!
В делах любви такой философ
Глупей иных молокососов:
С чужого голоса он судит,
Нет, не хочу и слушать! Будет!
С ума сойду от горьких дум я!
Не видеть милой — вот безумье.
Мне Аристотель не указ,
Учитель мои на зтот раз
Забыл об истине исконной.
Что у любви свои законы!
Так, все обдумав, царь решил
И сразу к милой поспешил.
Та в одиночестве тужила,
Ее уже тоска точила,
Разлука долгая терзала.
— Сомненья нет, — она сказала, —
Мой государь делами занят:
Кто истинно влюблен, не станет
Сам уклоняться столько дней
От радостей любви своей. —
И замолчала, вся в слезах.
— Скажу вам в нескольких словах. —
Ей царь ответил, — в чем беда,
И все поймете вы тогда.
Ведь на меня обижен двор
За то, что с некоторых пор
Я вам лишь посвящаю время
И столь пренебрегаю всеми.
Меня бранит и мои учитель —
Мои самый строгий обличитель.
А я не смею с ним поспорить.
Боюсь, начнет меня позорить, —
Насмешки так бывают колки!
— Я, государь мой, эти толки, —
Сказала дама, — в грош не ставлю,
Но все же вас от них избавлю
И вымещу свою тоску:
Того в безумство вовлеку,
Кто поносил вас беспричинно.
Пусть побеснуется бесчинно
Седой, унылый ваш мудрец,
Изжелта-бледный, как мертвец,
И впредь, отчитывать любя,
Отчитывает сам себя.
Для мести лучшая пора —
До девяти часов утра.
Любовь послужит мне подмогой, —
Поверьте, ваш учитель строгий
Забудет свой язык привычный,
Диалектично-грамматичный.
Взамен учености его
Заговорит в нем естество,
Возмездье верное тая, —
Над стариком потешусь я!
Вам надобно пораньше встать,
Чтоб самому понаблюдать,
Как раззадорю старика я,
С него всю мудрость совлекая,
А после плеткой отхлещу,
За все сторицей отомщу.
Да, мне не терпится одно:
Явиться к старцу под окно.
Обиды все ему припомню!
Вы ж притаитесь поукромней
В высокой башне — той, что рядом.
Займусь теперь своим нарядом.
Пришелся замысел лукавый
Царю влюбленному по нраву.
К груди он милую прижал,
А после с нежностью сказал:
— Вы умница, мое сердечко!
Хочу я молвить вам словечко:
Люблю я только вас одну,
А коли на других взгляну,
Господь да поразит меня! —
И царь до будущего дня
Расстался со своею милой.
Когда же утро наступило,
То, никого не потревожа,
Красотка соскользнула с ложа,
И, памятуя план вчерашний.
Она не свой наряд всегдашний,
А лишь рубашечку надела
(На голое при этом тело!)
Да плащ лазоревого цвета. —
Ведь на дворе стояло лето,
В саду деревья зеленели,
Дул ветерок, но еле-еле,
И становилось все теплее.
Природа розы и лилеи
По щечкам дамы разбросала
И стройный стан ей изваяла, —
Та все прикрасы и повязки
Могла отвергнуть без опаски.
Своею светлою косой
Гордясь, как лучшею красой.
И вот уже в саду резвится
Едва одетая девица,
Уже мелькают по дорожке
Босые маленькие ножки.
Идет, свой плащ приподнимая.
Негромко песню напевая:
— Сам не свой я, сам не свой!
Вижу, ключ бежит но лугу.
Вижу милую подругу
И алый шпажник под ольхой,
Сам не свой я, сам не свой
Пред светлокудрою красой. —
Царь эту песенку услышал
И из засады чуть не вышел.
Вчера — в речах, а нынче — в пенье
Подруга столько наслажденья
Царю влюбленному давала!
Кичиться мог бы, и немало,
Сам Аристотель из Афин,
Что в даме вызывал один
Он столько милого старанья,
Веселья и очарованья;
Он мог бы и царя понять,
Не стал бы он царю пенять
За молодую чужестранку,
К ней сам попавшись на приманку.
Вот Аристотель пробудился
И сразу в книгу углубился,
Но, чуть перевернув страницу,
Увидел за окном певицу.
Заговорило сердце вмиг,
И мудрецу уж не до книг.
— О боже, не сыщу покоя,
Коль чудо упущу такое!
Отдамся я во власть прекрасной...
Как?! Что задумал я, несчастный!
Я, бывший гордостью афинян,
В подобной глупости повинен?
Взглянул лишь — и покой утрачен..,
Любовью к даме я охвачен,
Но честь опомниться велит,
И укоряет, и стыдит.
Увы! К чему мне сердца жар?
Ведь я и седовлас и стар,
Я бледен, тощ, совсем без сил,
Хоть философии вкусил
Я, верно, больше всех на свете.
Но бесполезны знанья эти!
Я все учился неустанно,
Теперь разучиваться стану,
Чтобы другому научиться,
К любовным чувствам приобщиться.
Да как понять любви язык?
К нему я вовсе не привык.
Любовь предстанет предо мной,
А я, беспомощный, смешной,
Не зная, что мне делать с нею,
Осоловею, онемею!
Пока стенал сей муж ученый,
Своей бедою огорченный,
У дамы был почти готов
Венок из мяты и цветов.
Она рвала цветы и пела:
— Мной девчонка завладела,
Что платок полощет белый.
Стоя над ручьем.
Мной девчонка завладела:
С нею мы вдвоем! —
Девица пела звонко, складно, —
Лишь было мудрецу досадно,
Что вдалеке она ходила.
Красотка же хитро решила:
Чем дольше старого томить,
Тем легче будет поразить
Стрелой, искуснооперенной,
Чтобы философ покоренный
От женских чар уйти не мог.
Красуясь, дама свой венок
Себе надела на головку,
Притом прикинулась плутовка,
Что старика не замечала.
Еще сильнее, чем сначала,
Она беднягу раздразнила.
Вот тут красотка и решила
Столкнуться с ним лицом к лицу
(За все отмстится мудрецу!)
И о любви опять запела:
— В густом саду где речка голубела,
Своей волной песок лаская белый,
Дочь короля все очи проглядела
И, к милому взывая, песню пела:
«О граф Гвидон!
Несется к вам любви печальный стон».
Закончив песенку, она
Пошла вдоль низкого окна.
Тут аристотель распалился
И в плащ красавицы вцепился.
Свечу задел он сгоряча —
Упала за окно свеча,
А кот бродячий не дремал,
Схватил добычу и удрал.
Красавица меж тем вопила:
— Спасите! Господи помилуй!
Разбойники! Беда! Беда!
— Добро пожадовать сюда! —
Звал старец, всех судивший нудно.
Теперь же сам себе подсудный.
— Как! Аристотель? Полно, вы ли?!
И вы, мудрец, меня ловили?..
— Увы, ловил, признаюсь сам!
От вас, прекраснейшей из дам,
Глаза не в силах я отвесть!
Готов отдать вам жизнь и честь,
Предаться вам душой и телом.
Пока живу на свете белом,
Любовь впервые познаю.
— Что ж, за любовь не воздаю
Вам злобой и дурною славой, —
Она заметила лукаво, —
Мне ж воздавали по-иному:
Подверглась я навету злому.
Царь от меня быд отдален
За то, что он в меня влюблен,
Что он души во мне не чает,
Со мной одною не скучает. —
Мудрец воскликнул: — Вот вам слово,
Покой и мир настанут снова!
Я злоречивцу не спущу
И эти козни прекращу:
Царя любимейший учитель,
Я при дворе всех дел вершитель.
И вот молю мне дать в награду
Вкусить сладчайшую отраду —
Вас заключить в свои объятья!
— Хочу сначала увидать я,
Что вправду вами я любима.
Для этого необходимо
Сказать вам про мою причуду:
Итак, спокойна я не буду,
Покуда не удастся мне
Верхом на вас, как на коне,
Погарцевать по травке сада.
Но под седлом вам бегать надо,
Чтоб было все вполне прилично! —
Мудрец ответил: — Что ж, отлично!
Уж вас-то прокачу я славно,
Как вы придумали забавно!
Седло уже принесено
И дамою укреплено
На сем многоученом муже,
Подпруги подтянув потуже,
Вполне удовлетворена,
На старца вспрыгнула она.
Кто в мире был мудрей его?
Меж тем любовь и естество
Его повергли на карачки,
И он готов для резвой скачки.
Уже царя учитель строгий
Бежит, как конь четвероногий,
Со всадницей своей прекрасной.
Был в этом смысл простой и ясный,
Как я пытался показать.
А дама не спешит слезать.
Царь Александр в своей засаде,
На мудреца украдкой глядя,
До слез хохочет — что творится!
Как быстро разума лишиться
Успел его учитель мудрый
Пред этой дамой светлокудрой!
Она ж совсем во вкус вошла,
Удары плеткой — без числа,
И снова песенка запета:
— Полощи руно, Доэтта,
Но взгляни: наглец отпетый
У меня-то под седлом!
Он не чтил любви завета, —
Под седлом он поделом. —
На Аристотелевы шашни
Царь, хохоча, глядит из башни
(Порой от хохота лекарства
Не раздобыть и за полцарства).
— Ха-ха, не дивные дела ли?
Да вас, учитель, оседлали! —
Кричит он. — Что на вас нашло?
Как вы попали под седло,
И, вот забавно, к той же даме,
Которую честили сими?
Меня хотели образумить,
А так успели обезуметь, —
Почище буйного бычки!
Заслышав речь ученика,
Учитель вмиг остановился,
От всадницы освободился,
Вскочил проворно с четверенек,
Хоть был старенек и слабенек,
И стал смущенно объяснять:
— Да, государь, готов признать,
Моя история смешна,
Но пользу принесет она.
Доказывает мой пример
Необходимость строгих мер,
К каким я против вас прибег.
Ведь если старый человек
Бессилен был с любовью спорить
И так себя мог опозорить,
Что перед нею отступили, —
Чему свидетелем вы были, —
Все достижения науки,
То уж никто не даст поруки,
Что вы, столь юный и горячий,
Могли б вести себя иначе.
Я ж бесновался напоказ,
Лишь предостерегая вас:
Такой и вам грозит позор.
И вас осудит весь ваш двор.
Но зря он с ловкостью завидной
Оправдывал свой бег постыдный:
Не разуверишь очевидца!
А хитроумная девица
Достигла цели, и вполне:
Царь полюбил ее вдвойне,
Увидев, как легко и смело
Подруга отплатить умела
Учителю за всю ворчливость,
За всю суровость и бранчливость.
Но царь уже не помнил зла,
Столь уморительна была
Попытка старого прикрыть
Проявленную нынче прыть
Тревогой за ученика.
Так от запретов старика
Был Александр освобожден.
Рассказ мой этим завершен.
Теперь вам предложу вопрос,
Подсказанный одной из глосс
Высокомудрого Катона.
В ней говорит он возмущенно
О мудрецах, чье поведенье
Несет им гибель в общем мненье
(Катон бы этак не погиб сам):
«Turpe est doctori cum culpa redarquit ipsum».[1]
Из глоссы — вывод очень ясный:
Тот, кто восторг любви прекрасной
Зовет безумством свысока,
Ее не испытав пока,
Пусть помнит: сам, не ровен час,
Сглупить он может больше нас!
Царя бранил учитель строго
И даже охладел немного
К питомцу за любовь его,
А сам влюбился до того,
Что следовать не счел зазорным
Приказам дамы самым вздорным.
Но можно ли его винить.
Что дал себя он обольстить?
Ведь в нем любовь заговорила,
А у любви такая сила,
Что всех нас держит в подчиненье.
Мудрен повинен в поведенье.
Для старца, правда, неуместном,
Но, согласитесь, не бесчестном.
Нарушил он свои слова,
Внимая гласу естества, —
И прав был, что ни говори!
Советом кончит ваш Анри:
Тот, в ком рассудка есть частица,
Пускай надеждою не льстится
Сердца влюбленных укротить
И от любви нас отвратить.
Ссылаясь на ее напасти.
Нет над любовью нашей власти, —
Разлука с милой лишь измучит,
И все ж любовь свое получит!
А кто любви бежит заране,
Любовных устрашась страданий,
В том, значит, вовсе нет понятья.
И не устану объяснять я:
Цени любовь и за страданья,
В страданьях — счастья ожиданье.
Себе в них радость уготовь
Полнее испытать любовь!
Любовных не избегнешь тягот,
Они тоской на сердце лягут.
Но чем тоски сильнее гнет,
Тем счастье радостней блеснет.
Влюбленных женщин и мужчин
Корить сурово нет причин.
Рассказ мой показал вам ясно.
Сколь неизбежно, сколь прекрасно
Любовной власти торжество, —
Не опасайтесь вы его,
Оно всегда нас возвышает.
Пусть Аристотель потешает
Поздненько вспыхнувшей любовью,
Однако утверждать готов я,
Что дамы мстительная шалость
Дала философу не малость:
Среди насмешек и глумленья
Постигнул он любви веленья.
Пока стоит наш белый свет,
Над всем царит любви завет.

О соколе

О приключении одном,
Занятном, хоть и небольшом
Намерен рассказать я вам
Все в точности, как слышал сам,
Не помню где, еще недавно.
Итак, надеюсь, что исправно
Я вам поведаю стихами
Рассказ о рыцарях и даме,
И тот, кто суть его поймет,
Немало пользы извлечет.
Два рыцаря на свете жили,
Друг с другом неразлучны были
От самых юных лет они.
За днями проходили дни
У них в тревогах бесконечных.
Турнирах и сраженьях вечных.
Они всегда, скажу по чести,
В беде и в счастье были вместе.
Бросались рядом в жаркий бон
И все делили меж собой.
Была примерна дружба их.
И вот решил один пз них.
Что срок пришел ему жениться, —
В супруги знатную девицу
Друг Вантила ему сыскал.
(Ну вот, я одного назвал,
А как другого звать, не знаю:
Ведь я рассказывать желаю,
Что сам я слышал от людей.)
Повсюду красотой своей
Та дама славилась; она
Была к тому же и умна,
А что любила развлечеиья.
Не видели в том преступленья.
Скажу и сам я: несомненно,
Порою в скромнице смиренной
Таится много больше зла,
Чем в той, что нравом весела
И поболтать не прочь с друзьями.
Супруг души не чаял в даме
И более всего на свете
Любил ее за свойства эти.
И Вантила ту даму чтил,
Досуги с нею проводил,
Всегда отменно был любезным,
Старался быть во всем полезным
Ну, словом, был как брат родной
С ней, друга своего женой.
Однако тот, их наблюдая
И подозрение питая,
Что между ними что-то есть,
Стал за свою бояться честь, —
Он разуверился в жене.
Скажу, — и буду прав вполне! —
Молва нередко обвиняет
Того, кто зла не замышляет.
Клеветники ведь есть повсюду:
Кому б воздать хвалу нехудо,
Того подцепит на язык
И опорочит клеветник.
Сеньор шутить не собирался.
Однажды Вантила остался
С его женой и безразлично
Беседовал с ней, как обычно.
И вот супруг уже взбешен:
— Эй, Вантила! — воскликнул он
Вы мне, я вижу, удружили,
Неблагородно поступили!
Нет, вы не друг мне, это ясно.
— Зачем же обвинять напрасно?
Скорей бы умер я на месте,
Чем обманул вас, слово чести!
— Слова и клятвы ваши — ложь! —
А Вантила ему: — Ну что ж!
И я вас другом не считаю
И дружбу нашу порываю! —
Так заявив, он удалился,
Но в думах к даме возвратился.
Тоскует и она по нем,
Растет их чувство С каждым днем:
Те, что друзьями просто были,
Теперь друг друга полюбили.
Возможно, что, не будь запрета,
Любовь бы не возникла эта:
Запретное порой сильней
Способно соблазнять людей;
Что недоступно, то как раз
Всего желаннее подчас,
И нас тогда берет задор
Идти судьбе наперекор.
Томится рыцарь, и она
Разлукой с ним удручена,
Любовь обоими владела.
А тут случись такое дело:
Сеньор однажды налегке
Поехал погулять к реке.
Влюбленный время не теряет —
Гонца он к милой посылает
Сказать, что хочет к ней прийти.
И вот гонец уже в пути.
Он быстро доскакал до дома.
Где было все ему знакомо,
И, торопливыми шагами
Направившись в покои к даме.
Ей передал со слов сеньора,
Что, дескать, тот прибудет скоро.
— О, как я рада! В самом деле? —
И дама, соскочив с постели.
Умылась, наряжаться стала.
Прилаживая покрывало,
Гонцу сказала: — Мой дружок!
Здесь опустись, у самых ног.
И зеркало держи внаклон.
Я огляжусь со всех сторон. —
Став перед нею на колени.
Он держит зеркало к смятенье.
Ее красою восхищенный.
Внезапно по уши влюбленный,
Себя не помня, он вскочил,
В объятья даму заключил...
— С ума сошел! — та восклицает.
Пусти!.. — Но он не отпускает:
Он к сердцу прижимает даму
И молит о любви упрямо.
(Любовь ведь мучит, донимая
Порой сильней, чем боль зубная!)
Красавицу, от страсти млея,
Юнец ласкает все смелее,
Нo вдруг послышались шаги.
— Скорей, — она ему, — беги!
Идет, наверно, твой сеньор,
А это, знаешь ли, не вздор! —
Тот, огорчен чуть не до слез,
Ворчит: — Вот черт его принес!
— Пусти же, надо торопиться,
Ты должен где-нибудь укрыться... —
И прячется он под кроватью,
А дама оправляет платье.
Меж тем, любовию влеком,
Уж Вантила вступает в дом.
И дама друга обнимает,
Смеется, весело болтает,
Во всем стараясь угодить.
Вдвоем так сладко им побыть!
Но чу! Идут! Шаги супруга...
Любовник замер от испуга.
— Что делать? — говорит он даме.
Боюсь, пришел конец нам с вами!
Как быть, ума не приложу:
Не за себя, за вас дрожу.
— Вы за меня спокойны будьте
И ваши страхи позабудьте;
Придумать что-нибудь сумею.
А вам совет мой — не робея,
Хватайте шпагу поскорей,
Кричите: «Берегись, злодей!
Смотри, вот-вот тебя словлю.
Щадить не стану — заколю!»
Не мешкая, мой друг, вперед!
Авось беду и пронесет.
Все делайте, как я велела.
Побольше шума!.. — Тот за дело:
Взял шпагу и, шагнув за дверь,
Орет: — Ну берегись теперь!
Ей-богу, коль тебя схвачу,
Башку сейчас же отхвачу! —
Супруг немало удивился
И молча приостановился,
Услышав, что ему грозят,
Он отступил слегка назад,
Затем, минуту переждав,
Он бросился к жене стремглав.
— Умри! — воскликнул, разъярен,
Размахивая шпагой, он.
А дама: — Боже всеблагой!
Супруг, что с вами? — Что со мной?
Не знаете? Увы! Увы!
Мне подло изменили вы!
— Я — вам?! О, Дева Пресвятая!
Что слышать, бедная, должна я?
— Не сам ли видел я сейчас,
Как вышел из дому, от вас,
Любовник? Громко он вопил,
Со мной расправиться грозил...
— Свидетель Бог, — жена в ответ, —
Вам гневаться причины нет,
А если человек гневлив,
Бывает он несправедлив.
Я лучше расскажу вам честно
Всю правду, все, что мне известно...
— Всю правду? Было бы нехудо.
— Так помолчите же покуда!
Сей рыцарь проезжал намедни,
Охотясь, рощицей соседней.
Вдруг вздумал сокола он дать
Оруженосцу подержать,
А тот, хоть не велел сеньор,
Взял да пустил его... С тех пор
Не сыщет сокола нигде!
Услышал рыцарь о беде
И за виновным устремился;
Оруженосец же укрылся
Здесь, под кроватью, от него.
Дружочек, выйди! Ничего
Тебе не сделают плохого. —
И, слыша ласковое слово.
Тот мигом на ноги вскочил
И радостно заговорил;
— Благослови вас Бог! Поверьте,
Ведь вы спасли меня от смерти,
Дозволив спрятаться у вас.
О госпожа! Ведь, осердясь.
Что сокола я упустил,
Меня бы мой сеньор убил, —
Но было бы немного проку
В моей погибели до сроку! —
С ним и супруг вполне согласен:
— Да, признаюсь, мой гнев напрасен.
А сокола уж не вернешь!
Теперь ты моего возьмешь
В подарок твоему сеньору. —
Юнец пустился в путь и скоро
Он господину осторожно
Поведал все, что было можно.
А я о соколе рассказ
Пересказать решил для вас:
И любопытен он на диво,
И все в нем верно и правдиво.
Легко запомнится он вам.
Его я слышал тут и там,
Но чтоб под звуки струн звучал,
Так, как сейчас, — я не слыхал.

О трех рыцарях и рубахе

Была в округе нашей дама, —
По всей стране, скажу вам прямо,
Милей не сыщется поныне;
Не герцогиня, не графиня,
Но родом, право же, не хуже;
При молодом и знатном муже
Жила красавица богато.
Всегда полна у них палата
Веселых рыцарей бывала.
Гостей любил сеньор немало, —
К боям, турнирам равнодушный,
Но хлебосольный и радушный,
Он не скупился на дары
И часто задавал пиры,
Стяжав за то любовь и честь.
И вот пришла однажды весть:
В стране турнир большой объявлен.
У дамы в замке предоставлен
Трем путникам приют приятный.
Богаты два из них, и знатны,
И храбры, кажется, довольно,
А третий гость богат не больно.
Пopoй, случалось, был он рад.
Что на турнире взял наград
Две сотни ливров без помехи
(Он не робел, надев доспехи.
Перед противником своим).
Мила хозяйка всем троим.
Все трое к ней взывают страстно.
Но их мольба звучит напрасно —
Пред нею непреклонна дама.
Не отступается упрямо
Тот из гостей, что всех богаче, —
Своей не верит неудаче.
За дамой ходит но пятам.
— Ах, — молвит, — лучшая из дам.
Та, в ком и жизнь и смерть моя!
Велите, биться буду я,
Меча в бою не отирая.
Молю, от страсти умирая, —
Любви поверьте беззаветной,
Пускай, увы, и безответной.
Не льщусь надеждой быть вам другом,
Мне, бедному, не по заслугам
Такая честь, такое счастье,
Прошу лишь вашего участья!
Любви я вашей не достоин,
Но, может быть, как храбрый воин.
Готовый биться с целым светом.
Покорный вежества заветам.
Вам стану чуточку дороже.
Потом другие оба тоже
Излить спешили причитанья
И благородные признанья,
И, право, складно выходило,
Но дама здраво рассудила,
Что удалиться ей пора.
Все трое отбыли с утра, —
Ведь целый день еще скакать,
Да и ночлег себе искать
Перед турниром предстояло.
А дама что-то замышляла.
Она рубашку достает,
Оруженосцу подает,
Который верен ей и предан.
Велит немедля мчаться следом,
Догнать гостей, коль будет можно,
Но все без шума, осторожно.
— Ты старшему рубаху эту
Отдай! Любовному обету
Пускай послужит он на деле:
С одной рубахою на теле
Пикай пойдет на подвиг ратный.
Надев, конечно, шлем булатный.
Держа в руках свой щит и меч.
Решится он себя облечь
В одну рубаху, без брони,
Тогда домой коня гони,
Откажется — ищи второго
И тот же самый, слово в слово,
Мой строгий объяви наказ,
Как объявлял ты в первый раз.
Откажется — тогда черед
Того, кто нынче у ворот
С тобой о чем-то толковал.
И все, что первым двум сказал,
До слова повтори ему. —
Pу6axу положа в суму,
Посланец поспешил вдогон,
И, прискакав на место, он
Исполнил все, не давши маху.
Вот первый рыцарь взял рубаху,
Чтоб на турнире в ней явиться,
И уверял, что храбро биться
Во имя дамы он готов.
Но вскоре после этих слов.
Поникнув головой победной,
С лица испуганный и бледный,
Храбрец раздумался тревожно.
Честь побуждает непреложно
Опасный подвиг совершить,
Чтоб сердце дамы победить.
Любовь корит его обетом,
И столь торжественным при этом!
Ведь он красавице изменит,
Коли рубахи не наденет.
А Страх твердит ему одно —
Что, так иль этак, все равно
В любви потерпишь неудачу.
Исполнишь трудную задачу —
Погибнешь смертью неминучей.
Так не исполнить все же лучше:
Хоть без любви, да будешь жив.
Совсем беднягу закружив,
В нем чувства борются и думы.
Но Страх возобладал угрюмый, —
Рубаху рыцарь отдает.
Второго наступил черед —
Ему гонец тайком от всех
Вручил рубаху без помех.
Сперва второй был тоже рад,
Но вскоре дар вернул назад,
Все клятвы позабыв со страху.
Опять гонец свернул рубаху
И к третьему идет скорей.
Двух первых третий похрабрей —
Берет подарок без отдачи.
Почетной радуясь задаче.
Для дамы он на все готов,
А ею посланный покров
Брони желанней для него,
И он посланцу своего
Дарит коня — все, чем богат,
Торопит молодца назад —
Немедля даме передать:
Да соблаговолит принять
Все, что свершит он в честь прекрасной.
Вот снова день приходит ясный.
— Пора! Пора! — кричит глашатай.
С рубахи, радостно прижатой
К груди, не сводит рыцарь глаз,
Еe, быть может, в сотый раз
Целует с нежностью безмерной
И говорит, что беспримерно
Сражаться будет на турнире.
Что подвига такого в мире
Никто для дамы не свершит.
И радуется и горит,
Готов служить Любви и Чести.
Но Страх и Осторожность вместе
О тяготах твердили бранных,
Мечах булатных, копьях, ранах:
«Да, битва будет нелегка.
Удары в плечи, грудь, бока
Без счета для тебя готовы!
Ты ради удальства пустого
Не устоял пред страшным делом.
Загубишь душу вместе с телом
И с жизнью — вечное спасенье».
Тогда берет его сомненье.
Дрожит он с головы до ног.
Однако страхи превозмог
И Доблести уже внимает.
Любовь ему напоминает,
Что для него в рубахе той —
Залог всей радости земной.
В воображенье облик милый
Встает пред ним с живою силой.
И ясный взор, и смех приветный,
И поцелуя дар заветный
Так властно рыцаря манят!
Он даже ранам будет рад
Из-за награды столь желанной!
Не верит речи он обманной,
Что Страх нашептывал ему.
И стало видно по всему,
Что Мужество им овладело
И побуждает биться смело:
Рубаха — вот его доспехи
Для славной рыцарской потехи!
От копий и мечей храня,
Не принесет ему броня
Таких неслыханных заслуг!
Но если для турнира вдруг
Бесстрашно он броню отринет
И тяжкие удары примет,
Наказу строгому покорный,
Тогда стяжает он, бесспорно,
Своею храбростью упрямой
И честь в бою, и милость дамы
(Коль справедливо суд рассудит).
Так Мужество в нем силы будит,
На славное толкая дело.
Любовь зовет на подвиг смелый, —
Теперь бы он в отваге дерзкой
Кольчуги дорогой анжерской
Не предпочел рубахе. Лучший
Не выпадет вовеки случай
Прекрасной даме угодить.
Но слишком долго, может быть,
Он медлит? Вот шнурует бедра,
Вот щит и меч берет он бодро,
Надел шишак — и на коня!
Во весь опор его гоня,
Он чуть не оборвал стремян.
Ведь кто любовью осиян,
Тот не страшится грозной сечи.
Примчался к месту бранной встречи
Он иноходью, держит щит
И так противников разит,
Копье булатное подъемля,
Что их щиты летят па землю,
Кольчуги рвутся, шишаки
Трещат, а на самом в клочки
Уже разорвана рубаха
Вьют по нему мечами с маха,
А он не замечает боли.
Тут каждый на турнирном поле
Спешит испробовать дотошно.
Сколь тело у безумна мощно.
Раз он дерется так бесстрашно.
Но устоял он в рукопашной.
Вот новый натиск — снова, рьяный.
Он бьется. Сам — в рубахе рваной.
Да страшен меч его несытый.
Все ж от крови его пролитой
Алеет тонкая рубаха.
Не просит жалости рубака.
Но все щадят его, как видно.
И стало рыцарю обидно.
Что больше не с кем биться тут,
А раны — раны заживут!
Вез дела он бродил вокруг
И тех двоих увидел вдруг.
Что взять рубаху не посмели.
И храбрый рыцарь снова в деле,
И новых не боится ран.
Двойной отвагой обуян.
Меж тем уже прошла молва,
Что рыцарь был прикрыт едва
Простой рубахой вместо лат.
Что был он тридцать раз подряд
Жестоко раней, но не сдался,
Что целый день он состязался,
Неукротимый до конца.
Одаривают храбреца
Наградами и тут и там.
За ним все ходят по пятам.
Прощупать раны он дает.
Но первая из всех забот —
Пускай вконец изноет тело,
Лишь бы рубаха уцелела,
Она ему всего милей,
Клянется он Царем Царей.
Вокруг речам дивятся тем.
А давешний гонец меж тем
Про все разведал и уже
Докладывает госпоже.
Что, самый храбрый в целом свете.
Стяжал победу рыцарь третий,
Своею движимый любовью.
Но весь изранен он и кровью
Вот-вот. пожалуй, изойдет.
— Увы, коль так произойдет, —
Сказала дама, — я виновна:
В чем два другие многословно
Клялись, исполнил он на деле.
Да, те рубаху не надели,
Сыскался лишь один храбрец! —
Подробно объяснил гонец.
Где рыцарь раненый лежал.
Награду вскоре тот стяжал,
И, дамы одарен любовью,
Он начал обретать здоровье.
Хоть не вполне был исцелен,
Но забывал о ранах он,
Спеша навстречу милой гостье.
А два другие — те без злости
Рубаху вспомнить не могли.
В душе самих себя кляли —
Не потому, что безнадежно
Искать любви у дамы нежной,
Но потому, что их, выходит,
Другой в отваге превосходит.
И каждый будто обокраден.
А юноша от ран и ссадин
Избавился, пускай не вдруг.
Любил красавицы супруг
Пиры широкие давать.
Теперь задумал их опять, —
Без дела скучно стало что-то.
И вот пришла ему охота
Вновь пригласить к себе гостей,
Повеселиться без затей.
Уже не менее недели,
Как гости пили, гости ели;
Затем устроен был турнир,
А там опять за пиром пир.
Подарки сыпались без счета, —
Считать сеньору неохота,
Одна забота — веселись!
Любил он щедрость, как Парис
Любил прекрасную Елену, —
И праздник выдался отменный.
Который день пируют вволю!
Без меры каждому на долю
И яств, и всякого вина.
А служит за столом жена
С девицами своими вместе.
Дошли до раненого вести,
Что в замке на пиру честном
Хозяйка служит за столом.
Гонца он снаряжает — даме
Отдать рубаху со словами:
Мол, в знак любовного обета
Пусть рубище наденет это
И в нем выходит в зал парадный,
То будет рыцарю отрадно.
Гонец немедля поскакал,
Рубаху даме передал
С наказом вместе, слово в слово.
Красавица на все готова:
Рубаха порвана, грязна,
Но подвигом освящена.
Взамен рубахи ей не надо
И королевского наряда:
Что перед нею все каменья
И золотые украшенья!
Она рубаху выше ценит,
Без колебания наденет
И выйдет в пиршественный зал
Как милый друг ей наказал.
Лохмотья грязные целуя,
Надела их. И не сужу я,
Кто больше сделал для другого
Она иль он. А гости снова
И снова обсуждают случай:
Позор придется неминучий
Красавице за это с несть.
Ведь рыцарю чужому честь,
Конечно, дама воздала, —
Все знают, ратные дела
Ее супруга не прельщают.
Дивятся гости и решают —
Она рассудок потеряла.
Окончен пир. Идут из зала,
Всем отдохнуть в саду хотелось.
А госпожа переоделась
И со столов убрать велит.
Супруг, хоть крепко он сердит,
Но виду не покажет даже:
И речь ровна, и поступь та же
К какой давно привыкли все.
И вот теперь Жак де Безье
Всех рыцарей и всех девиц,
Всех дам и всех отроковиц,
Всех отроков, без исключенья
Всех просит вынести решенье:
Кто больший подвиг совершил, -
Тот, кто в бою отважен был
И не щадил для дамы жизни,
Та ль, что стыда и укоризны
Не побоялась друга ради,
В отрепье, как во всем параде.
Придя на пир? Судите право, -
Не то Амур накажет, право!

О сером в яблоках коне

Дабы пример вам привести.
Что можно в женщине найти
Любовь, и кроткий нрав, и совесть.
Написана мной эта повесть:
Такие свойства не у всех,
И славу им воздать не грех!
Досадно мне и тяжело.
Что у людей уж так пошло
И верности наш мир не ценит.
Ах, если дама не изменит
И не предаст коварно, — боже,
Любых богатств она дороже!
Но в том-то и беда большая,
Что, верность другу нарушая
Из-за корысти самой вздорной,
Иные дамы лгут позорно;
У них сердца — как флюгера,
И словно буйные ветра
Сердцами этими играют, —
Нередко в жизни так бывает!
Держу я также на примете
И о другом сказать предмете.
Здесь по заслугам я воздам
Завистникам и подлецам,
Им зависть — низменная страсть —
Велит чужое счастье красть.
Пускай же всем моим стараньям
Хвала послужит воздаяньем.
О сером в яблоках коне
Быль, достоверную вполне,
Вам Леруа Гугон расскажет
И все, что было, вместе свяжет.
Прислушайтесь к его словам:
Большая польза будет вам.
Жил-был когда-то рыцарь. Он
Отважен был, учтив, силен;
Он мог назваться и богатым, —
Но только доблестью, не златом.
В Шампани жил тот храбрый воин,
И, право, он вполне достоин,
Чтоб я дела его воспел:
Разумен, честен, духом смел —
За это он стяжал по праву
Немалую повсюду славу.
Кошель бы золота ему
Под стать богатому уму,
Тогда бы равных не найти.
Но сбиться не хочу с пути, —
Все от начала до конца
Вам расскажу про храбреца,
Чтоб стал он всякому любезен,
Да и примером был полезен.
Везде, где появлялся он,
Был каждый рыцарем пленен,
А кто в лицо его не знал,
В беде к нему не прибегал,
Так тот слыхал о нем немало.
Спустив на лоб свое забрало,
Среди турнира самый ловкий,
Он не пускался на уловки,
Не хоронился за барьер,
А несся вскачь, во весь карьер
Туда, где бой кипел опасный.
И как он выглядел прекрасно
На боевом своем коне!
Он год за годом по весне
В доспехах новых щеголял, —
Себя хоть этим утешал
Среди лишений и забот.
Был невелик его доход,
Скудна была его земля,
Не прокормили бы поля:
Они от силы ливров двести
Давали в год, сказать по чести.
И он был рад лесной добыче, —
Кругом водилось много дичи:
В то время заросли и пущи
По всей Шампани были гуще, —
Не то что в наши времена!
Была душа его полна
Любовью преданной и страстной
К девице юной и прекрасной.
Ее отец, суровый князь,
Жил в замке, с ней уединясь.
Хранили каменные стены
Немало роскоши бесценной,
И ливров тысячи доходу
Земля давала. Год от году
У дочки больше женихов, —
К ней каждый свататься готов,
Пленясь красой ее лица
Да и богатствами отца:
В то время князь уже вдовел
И сам к тому же в гроб глядел.
Был замок, где он жил с княжною.
Чащобой окружен лесною.
Тому, о ком идет рассказ,
Девица но сердцу пришлась,
Да и девице стал он мил.
Но князь за дочкою следил:
Держал ее он взаперти, —
Суров был, господи прости!
Прекрасный рыцарь — всем знаком
Он был под именем Гильом —
Жил в старом замке одиноко
От тех же мест неподалеку,
Где, преисполненный гордыни,
Засел старик в своей твердыне, —
Два лье их земли разделяли.
Девица с юношей не знали,
Как им перенести разлуку.
Любовь их обращалась в муку.
Тоскою горькою томила.
Бывало, заскучав по милой,
Которую всем сердцем чтил,
Как я уже вам сообщил,
Пускался рыцарь в лес густой,
Разросшийся в округе той.
Тропинка узкая ему
Была знакома одному
Да верному коню. Тайком
Один, без спутников, верхом
На сером в яблоках коне
В лесной зеленой гущине
До замка пробирался он.
Но замок весь был огражден,
Друг к другу и не подойдешь, —
Обоим это — вострый нож!
Была ограда заперта, —
Как проскользнуть за ворота,
Не знала робкая девица
И вот решила исхитриться:
В ограде камень вынув ловко,
Могла хоть высунуть головку.
Но ров вкруг замка был глубок,
Шиповник, буен и жесток,
Грозил пришельцу болью жгучей.
Сам замок высился на круче,
А к круче подступ был не прост.
К воротам вел подъемный мост.
И старый князь, как ни был плох.
Не слеп с годами и не глох,
За всем опасливо глядел,
Когда, уйдя от ратных дел —
С трудом держался он в седле, —
Засел на родовой земле
И время с дочкой коротал.
Он глаз почти что не спускал
С своей утехи, хоть не раз
Бедняжка дочь так и рвалась
К тому, кого она любила.
Меж тем ее избранник милый
Дороги к ней не забывал:
Он у стены подолгу ждал
Иль возвращался ежечасно,
Томясь надеждою напрасной
К девице ближе подойти.
Ему заказаны пути,
И не узнать ему отрады
С ней повстречаться без преграды.
Все ж приезжал он раз за разом —
Взглянуть хотя одним бы глазом!
Но часто и взглянуть не мог:
Ей все не выпадал часок
С ним свидеться хоть издалека,
И сердце ныло в них жестоко.
А рыцарь все сильней любил
Ту, кому свет не находил
Нигде соперницы достойной,
Столь же прекрасной, столь же стройной.
У рыцаря, известно нам,
Был конь. То конь был всем коням:
Весь в яблоках, красивой масти, —
Таких оттенков хоть отчасти
И у цветка не увидать, —
Их на словах не передать.
Все королевство обойдете,
Коня нигде вы не найдете,
Чтоб мягче всадника носил
И даже глазом не косил.
И холил юноша коня,
Его достоинства ценя
Превыше злата, вот вам слово!
Верхом красавца молодого
Не раз видали в той округе.
Частенько он к своей подруге
На славном ездил скакуне,
Сквозь глушь лесную в тишине,
Тропой извилистой и тесной,
Ему с конем давно известной,
И в нетерпенье, и в тревоге
Он пробирался. По дороге
Все озирался, хоронясь, —
Чтоб часом не проведал князь,
Что он с девицею встречался.
И долог путь ему казался.
Так грустно время проходило.
Желанье их одно томило —
Своей любовью наслаждаться,
Друг с другом нежно миловаться.
И я скажу вам: без помехи
Уста к устам прижав, утехи
Не знала б слаще эта пара.
Пылающего в них пожара
Иначе бы не угасить.
Одно им нужно — вместе быть.
Им только бы в объятье слиться.
Им только бы наговориться!
При долгожданной этой встрече
У них бы распрямились плечи,
Они б забьли все печали,
Поверьте, радость их едва ли
Кто омрачить бы мог тогда.
Однако то-то и беда,
Что юный рыцарь и девица
Должны без радости томиться.
Одну лишь ведали отраду —
Словцо-другое сквозь ограду,
Но и такие встречи даже
Бывали редки из-за стражи.
Робела девушка, боясь,
Что может догадаться князь
Про их любовь и, раздраженный,
Отдать ее другому в жены.
И рыцарь помышлял с опаской,
Как бы нечаянной оглаской
Любви не повредить пока.
Таился он от старика:
Богатый князь, крутой и властный.
Ему преградой был опасной.
Но как-то над своей судьбой
Гильом подумал день-другой
И снова, раз, быть может, в сотый.
Все перебрал свои заботы,
То радуясь, а то тоскуя,
И возымел он мысль такую:
Спросить уж лучше напрямик.
Не согласится ли старик
Отдать девицу, — будь что будет!
Ведь жизни иначе не будет
Для них обоих, в самом деле.
Ведь с каждым часом все тяжеле
Тоска их будет угнетать.
Так надо счастья попытать!
И вот собрался он в дорогу
Туда, где жил владетель строгий.
Поехал прямо в те места.
Где дочь у князя заперта.
Прием почетен был и пышен:
О рыцаре был князь наслышан,
И слуги все, и домочадцы —
Да и чему тут удивляться?
Про славные его дела
Молва недаром всюду шла.
Сказал он князю: — Буду прям!
К бесхитростным моим словам
Прислушаться благоволите
И, даст Господь, вы захотите
Исполнить сразу то, о чем
Пришел просить я в этот дом. —
Но старый смотрит на него.
Не понимая ничего:
— О чем же речь? Мне невдомек.
Я вам охотно бы помог.
Но все мне растолкуйте ясно!
— Мой господин, один вы властны,
Когда бы только захотели,
Согласье дать в подобном деле!
— Дам, коли мне по нраву будет,
А не по нраву — не принудит
Меня никто согласье дать.
Зачем напрасно обещать!
Пустой надеждою не муча,
Вам сразу откажу я лучше.
— Пора, — тот молвил, — объяснить,
О чем я вас пришел просить.
Вам ведомы мои владенья,
Да и мое происхожденье,
Вам ведомы мои доходы,
Мои дела, мои походы,
Заслуги и обычай мой.
У вас я милости одной
Прошу — отдать мне вашу дочь.
Коли захочет Бог помочь,
Тогда он ваш наставит разум,
Чтоб на мольбу мою отказом
Вы не спешили отвечать.
Еще хочу я вам сказать, —
Вблизи не виделись мы с ней.
Но мне отрады нет полней.
Как повидать во всей красе
Ту, что согласно славят все,
К ней обратиться с речью честной.
Ведь вашу дочь весь люд окрестный
Прекраснейшею величает.
Другой такой найти не чает, —
Так говорят и стар и мал.
Но ваша дочь, как я слыхал,
Совсем затворницей живет.
Набрался духу я и вот
Отважился вас умолять
Мне в жены дочь свою отдать.
Весь век я вам служить берусь,
Коль на красавице женюсь.
Итак, мой князь, я жду решенья!
Тогда старик без промедленья,
Не дав труда себе как будто
Поразмышлять хотя б минуту,
Ответил: — Выслушал я вас,
И вот каков мой будет сказ.
Пригожа дочь, юна, умна,
И рода славного она.
Да, знатное ношу я имя.
Владею землями большими:
В год тыщи ливров постоянно
Они приносят. Только спьяна
Возьму я зятя, чей обычай —
По свету рыскать за добычей!
Нет у меня других детей.
Коли покорна будет, ей
Хочу все земли отказать,
И не такой мне нужен зять.
До Лотарингии отселе
Князья любые, в самом деле,
Мечтали о такой невесте, —
Уж вы поверьте слову чести!
Да вот, чтоб не ходить далеко.
Еще и месяца нет срока,
Как приезжал сюда жених —
Пять тысяч ливров золотых
Доход. Я б не чинил помеху,
Но замуж дочери не к спеху,
И сам я так богат к тому же,
Что, право, от богатства мужа
Ей не прибудет, не убудет.
А вот когда постарше будет,
Любого, дочка, выбирай
По всей земле, из края в край:
Пусть это граф иль сам король.
Француз ли, немец ли — изволь.
Обиды полный и стыда,
Собрался юноша тогда,
Не мешкая, в обратный путь.
Любовь ему терзает грудь.
Беде не в силах он помочь,
И стон сдержать ему невмочь.
Девица слышала тайком
Весь разговор со стариком, —
Печаль сердечко ей щемила:
Ведь не на шутку полюбила,
А полюбив, была она
Душою милому верна.
И не успел он от ограды
Отъехать, полный злой досады, —
Его окликнула девица:
Мол, надо горем поделиться.
Он сетовал о неуспехе
Своей затеи, о помехе,
Которую чинил отец.
— Так что ж мне делать, наконец! —
Воскликнул рыцарь, сам не свой. —
Навек оставлю замок свой
И буду по свету блуждать, —
Увы, мне счастья не видать
И вас мне в жены не добыть.
Да как теперь я буду жить!
Судьба не в добрый, видно, час
Богатством наделила вас.
Уж лучше были б вы беднее,
Тогда бы мужа познатнее
Отец не вздумал вам искать
И не отверг меня, — как знать?
— Поверьте мне, — она сказала, —
Бедней охотно я бы стала,
Когда б моя на это воля!
О боже, если б только боле
Смотрел отец на сердце ваше.
Чем на богатство, зятя краше
Ему и не сыскать бы, право,
Пришлись бы вы ему по нраву.
Умей ценить он не именья,
А доблесть, он бы, нет сомненья,
Ударил с вами но рукам.
Но изменяет старикам
Их разум. Дум моих унылых
Родной отец понять не в силах.
Ведь чувствуй он со мной согласно,
И все бы сладилось прекрасно.
Но старику нас не понять,
У нас совсем иная стать.
Нет, слишком пропасть велика
Между сердцами старика
И молодого. Как вам быть,
Вас постараюсь научить —
И слушайтесь без дальних слов!
— Я, госпожа моя, готов
Исполнить ваши повеленья! —
Воскликнул он в одушевленье.
Тогда красавица сказала:
— Я долго выхода искала,
Но, кажется, не безуспешно.
Ну вот! Вы знаете, конечно,
Как старый дядя ваш богат.
Богатством, люди говорят,
Они с отцом моим равны.
А нет ни братьев, ни жены
У дяди. Вас лишь одного
Сочтут наследником его
Немедля по его кончине.
Пускай узнает о причине
Отказа резкого отцова, —
Не ждать решения иного,
Коль дядюшка не похлопочет.
Ведь если только он захочет
Свои вам земли передать,
То можно свататься опять.
Иной посредник тут не нужен:
Отец мой с дядей вашим дружен,
К тому же оба — старики,
Друг другу, стало быть, близки.
Отец мой крепко верит дяде.
Так пусть, удачи вашей ради,
Отдаст вам дядюшка хитро
На время все свое добро,
Для виду сделав вас богатым,
Пускай поедет вашим сватом:
Лишь захотел похлопотать бы —
И он добьется нашей свадьбы!
Коль о богатстве вашем скажет,
То просьбу мой отец уважит.
А только повенчают нас.
Вы земли дядины тотчас
Ему вернете без обмана.
Как эта свадьба мне желанна,
Вам передать бессильно слово! —
Он отвечал: — И я другого
На свете счастья не хочу!
Немедля к дяде поскачу.
Авось уладим как-нибудь. —
Простился с милою — и в путь.
Вобиде на отказ жестокий.
Спешит он тропкой одинокой
На сером в яблоках коне.
И славный рыцарь в тишине
То слезы льет, то веселится:
Что за разумная девица!
Какой совет она дала!
Дорога прямо привела
К владеньям дядиным, в Медет.
Племянник грустен — силы нет
С сердечной совладать тоской.
И, с дядей удалясь в покой.
Прочь от чужих ушей и глаз.
Он о себе повел рассказ
И о своей печальной доле.
— Но все же, дядя, в вашей воле
Свои мне земли передать,
А там и князя уломать.
Хоть несговорчив он пока.
Вот вам на том моя рука:
Когда я на своей княжне
Женюсь, — уж вы поверьте мне, —
Я, дядюшка, беспрекословно
Все возвращу вам в срок условный!
На вас надеяться позвольте.
— Племянник. — тот сказал, — извольте!
Женитьба ваша мне по нраву.
Гордиться будете по праву
Женой прекрасною своею,
Я помогу вам, как умею.
— Тогда за дело принимаетесь, —
Сказал племянник, — постарайтесь
Скорее князя повидать,
А я, чтоб время скоротать,
Тем часом на турнир поеду —
Уж там-то одержу победу.
Назначен в Галардоне он,
Что ж, Галардон так Галардон!
Бог руку укрепит мою,
Чтобы не дрогнула в бою.
Вернусь домой — и под венец,
Коль не откажет князь-отец. —
И дядя отвечал: — Мне лестно
Родство с девицею прелестной,
Ну что же, ладно! Пособлю!
Мессир Гильом, как во хмелю,
Прощается — и снова в путь.
Теперь так вольно дышит грудь:
Ведь крепко обещает дядя,
На все препятствия не глядя,
Жену племяннику добыть, —
Возможно ли счастливей быть?
И, полон радости сердечной,
Он на турнир спешит беспечно, —
Ему привычно это дело.
А только день забрезжил белый,
Сам дядюшка покинул двор,
Погнав коня во весь опор.
И борзый конь домчал проворно
Его до самой кручи горной,
Где обретался князь надменный,
Отец девицы несравненной.
Но ласков был на этот раз он, —
Он к гостю, видно, был привязан.
Они с ним были однолетки,
Друзья же старые так редки!
Вдобавок был сосед богат.
Хозяин бесконечно рад,
Приездом гостя восхищен,
Его вниманием польщен.
Теперь он не глядит сурово.
— Здорово, друг вы мой, здорово!
Добро пожаловать, сосед! —
Обильный подают обед:
Ведь надо старого почтить,
Его на славу угостить!
А как пошли из-за стола,
Рекой беседа потекла,
И вспоминают старики
Щиты, и копья, и клинки,
И юных дней былые сечи —
И долго не смолкают речи...
Но дядя рыцаря меж тем
Сюда явился не за тем,
И, улучив удобный миг,
Он объяснился напрямик:
— Зачем приехал я сюда?
Я встрече с другом рад всегда,
Вы это знаете и сами.
Но нынче я хотел бы с вами
Поговорить о важном деле.
Дай бог, чтоб только захотели
Вы благосклонно просьбе внять
И мне подмогу оказать.
Тогда бы цели я достиг. —
И гордый отвечал старик:
— Клянусь вам головой своей,
Вы мне милее всех друзей.
О чем бы вы ни попросили,
Исполню, если буду в силе.
Ни в чем не встретите отказу.
На все согласен буду сразу.
— Я вам обязан бесконечно
И вас благодарю сердечно, —
Ответил гость, а самому
Уже не терпится ему. —
Я к вам приехал, чтоб узнать.
Согласны ль вы мне дочь отдать.
К ней, если за меня пойдет,
Мое богатство перейдет,
А это, знаете, немало!
Наследников давно не стало,
Как вам известно, у меня:
Вся вымерла моя родня.
Привыкнув тестя уважать.
Жену не буду обижать, —
От вас мы не уедем прочь:
С именьем вашим я не прочь
Свое объединить именье.
Возьмем мы в общее владенье
Богатства, данные от Бога. —
Был князь расчетлив — и премного
Прельстилея выгодой большой.
— Я рад, — сказал он. — всей душой
Вам дочь свою отдать в супруги.
Мне ваши ведомы заслуги.
Прекрасней не найдется зять, —
Я лучший фризский замок взять
Не соглашусь за эту честь.
Кого бы здесь ни перечесть.
Вы из соседей всех моих
Наидостойнейший жених!
Так обернулось сватовство,
Хоть дочь держала не того,
Совсем другого, на примете.
Вот услыхала вести эти
Девица в горести и гневе
И Пресвятой клянется Деве.
Что этой свадьбе не бывать,
И не перестает рыдать
И причитать о тяжкой доле:
— Мне, бедной, нет и жизни боле,
Подлей возможна ли измена?
Достоин смерти лжец презренный:
Родной племянник дядей предан,
Прекрасный рыцарь столь мне предан,
Столь юн, столь доблестен и мил, —
А тот старик меня добыл.
Богатством соблазнив отца.
Зову в свидетели Творца.
Безумны стариковы козни:
Конца не будет нашей розни,
Коль совершится этот брак.
Клянусь, лишь как смертельный враг
Вступлю я к мужу на порог.
Увы, ужель попустит Бог
До этой свадьбы мне дожить?
Все буду плакать и тужить, —
Несносен мне жених презренный!
Когда б вокруг не эти стены.
Когда б за мною не глядели.
Своей бы я добилась цели.
Но нет, не выйти из темницы!
Для виду нужно подчиниться
Приказу отчему пока,
Хоть участь эта и горька!
Как быть, что делать, боже мой?
Скорей бы приезжал домой
Гильом, обманутый бесчестно!
Я знаю, будь ему известно,
Как подло дядя поступил,
Каким коварным сватом был,
Так свату бы несдобровать
И жизни больше не видать.
Я головой ручаюсь смело —
Сумел бы взяться друг за дело,
Все по-иному бы пошло.
О, как на сердце тяжело!
Мне жизнь теперь страшнее гроба.
Какой обман! Какая злоба!
И что старик задумал мерзкий!
Но нет отпора воле дерзкой, —
Отец доходов ищет новых,
О чувствах позабыв отцовых.
А у любви закон таков:
Долой богатых стариков!
Коль с мужем счастлива жена,
Богаче всех тогда она.
На что пошел старик бесстыжий!
Ужель я друга не увижу?
Ужель навеки жить нам розно,
Не одолев судьбины грозной? —
И горько плакала она,
Разлукою удручена.
Тоску о суженом, о милом
Забыть ей было не по силам.
Красавица страдала тяжко,
Но из последних сил бедняжка
Скрывала, как душа болит,
Как жениха противен вид —
Того, что князь ей выбрал старый.
И впрямь, красавице не пара
Презренный этот человек:
Из-под нависших дряблых век
Глаза краснеют воспаленно:
Да, от Бовэ и до Шалона
Дряхлее сыщется навряд, —
Но и богаче, говорят,
Не сыщется до самой Сены.
Своею подлостью отменной
Старик прославлен повсеместно.
Девица же, как всем известно,
Красой неслыханной сияет,
А по учтивости не знает
Себе соперницы опасной
И в целой Франции прекрасной!
Он ей неровня — спору нет:
Там — черный мрак, здесь — ясный свет,
Но мрак не может засиять,
И свет не может темным стать.
Любви и верности полна,
О рыцаре грустит она.
А рыцарь, о любви мечтая,
Надежды нежные питая,
Окончил все дела удачно
И в мыслях пир готовил брачный.
Он был далек от подозрений,
Не знал о дядиной измене,
Не знал, в какой тоске жестокой
Душа девицы одинокой.
Вы обо всем уже слыхали,
Но догадаетесь едва ли,
Какой конец тут уготован.
Не умолить отца — суров он,
Спешит он выдать дочку замуж,
Три дня лишь сроку дал, а там уж
Сзывает в замок он гостей —
Кто поседей и полысей,
Поименитей, познатнее,
Кто побогаче, посильнее.
На свадьбу просит их прибыть.
А дочь не может позабыть
О рыцаре своем прекрасном,
К нему стремится сердцем страстным.
Его лишь любит одного.
Но понапрасну ждет его —
Нет, не приходит избавленье!
Два старых друга — в восхищенье:
Немало соберется люду.
Обоих стариков повсюду
В округе почитала знать.
Одних соседей только, знать,
Наедет больше тридцати.
Ни одного ведь не найти,
Кто с князем чем-нибудь не связан, —
Так каждый побывать обязан.
На общем решено совете
Девицу завтра, на рассвете,
Со старым рыцарем венчать.
И вот невесту убирать
Уже велят ее подругам.
А те и с гневом и с испугом
Все медлят, будто ждут чего-то,
На лицах тайная забота.
Со свадьбой торопился князь.
К одной девице обратясь,
Спросил ее, готова ль дочь,
Мол, если надо в чем помочь,
Так пусть осведомят его.
— Нет, нам не надо ничего! —
Ему девица отвечала. —
Вот лишь коней как будто мало,
Чтоб всех везти к монастырю,
А много дам, как посмотрю,
Из очень близкого родства
Здесь собралось на торжества. —
И князь сказал eй: — Ну, тогда
Невелика еще беда:
Прибегнем мы к простому средству
И за конями по соседству
Послал не медля господин.
Вот за конем слуга один
Явился в замок родовой
К тому, кто славой боевой
Сиял всегда и повсеместно,
Чье сердце преданно и честно.
А верный, доблестный Гильом
И не подозревал о том,
Как обернулось сватовство.
Одна любовь гнала его
И в путь обратный торопила.
Одна лишь дума и томила,
Одна забота и была —
Любовь в душе его цвела.
С турнира ехал храбрый воин
И был доволен и спокоен,
Мечтая милой обладать
(Ему бы милой не видать,
Когда б десницею могучей
Бог не послал счастливый случай).
Все думал рыцарь о невесте,
От дяди поджидая вести,
Готовый тотчас в путь собраться
И ехать с милою венчаться.
По замку ходит он, поет,
И менестреля он зовет
Той песне вторить на виоле, —
Счастливой радуется доле.
Да на турнире был он рад
Немало получить наград.
Но час за часом ждет и ждет,
Глаз не отводит от ворот
И все досадует тоскливо.
Что долго вести нет счастливой.
Вот даже петь он перестал:
Так ожидать гонца устал.
И овладело им сомненье,
Но вдруг в то самое мгновенье
Слугу увидел он чужого, —
И сердце выпрыгнуть готово
От нетерпенья и любви.
Тот молвил: — Вог благослови!
Вогат наш князь, да вот беда —
Пришла ему в конях нужда.
А ваш скакун, клянусь, прекрасен.
Он хоть резов, да не опасен.
Послушней в целом мире нет!
Вас просит знатный ваш сосед
Ему в нужде его помочь
И дать коня на эту ночь.
— А для кого, дружок, скажи?
— Для дочери, для госпожи,
Чтоб завтра, чуть взойдет заря,
Добраться до монастыря.
— Зачем же это госпоже?
— Да ведь просватана уже
За дядю вашего она
И завтра на заре должна
В лесной часовне с ним венчаться.
Туда далеко добираться.
Но я замешкался у вас,
Так дайте же коня тотчас
Для свадьбы дяди своего;
Ну, конь, скажу вам, — о-го-го!
Неутомимый и могучий,
Он в королевстве — самый лучший!
В смятенье понимал едва
Мессир Гильом его слова.
— Как! — он воскликнул. — О Создатель!
Ужели дядя мой — предатель,
А я не ведал ничего
И положился на него!
Нет, на дела его без гнева
Взирать не может Приснодева.
Но я не верю! Лжешь ты, лжешь!
— Нет, это правда, а не ложь!
Церковный завтра будет звон,
К нам рыцари со всех сторон
Уже съезжаться нынче стали.
— Увы. — сказал Гильом в печали. —
И как я обмануться мог!.. —
Едва не падает он с ног,
Готовый горько разрыдаться.
И если б только домочадцы
На несчастливца не глядели,
Он зарыдал бы в самом деле.
И что сказать? И как тут быть?
И как печаль свою избыть?
И где отчаянью конец?
Но недогадливый гонец
Знай только и твердит опять:
— Велите же коня седлать, —
Он всех достойнее, скажу,
Везти в часовню госпожу.
Эх, что за стати, что за масть!
А рыцарь над собою власть
При этом должен сохранять
Да и коня еще отдать —
Забыв обиду, точно другу,
Такую оказать услугу
Лжецу, предателю, тому,
Кто ненавистней всех ему.
Но все ж решает: «Дам коня,
Напрасно милой не виня,
В своей судьбе она не властна,
Самой несладко ей, несчастной!
Нет, я в коне не откажу —
Хоть чем-нибудь eй отслужу
За всю любовь ее былую.
Винить могу лишь долю злую.
Сама судьба решила, знать,
Что счастья с милой мне не знать.
На что хотел я согласиться?
Да, видно, разум мои мутится.
Кому готов я дать коня?
Тому, кто, чести изменя,
Сам нынче счастлив и доволен.
Тому, кем был я обездолен
И разлучен с моею милой!
Нет, человеку не под силу
Добром предателю платить!
И он посмел меня просить,
Чтоб я коня дал своего
Ему для свадьбы, — каково!
Он обманул меня бесстыдно,
Да так коварно, так обидно —
Ведь завладел христопродавец
Красавицею из красавиц!
Уж я ли не служил eй верно?
И впрямь мне отплатили скверно,
Коли награды самой лучшей
Был удостоен наихудший.
Мне больше радости не знать.
Ужель коня хотел я дать?
Подлец мне перешел дорогу,
А я пошлю ему подмогу?
Нет, никогда! Но что со мной?
Ведь не ему, а ей одной
Пошлю я своего коня!
Конь ей напомнит про меня.
Как только встанет перед ней.
А я о счастье прежних дней
Навеки память сохраню.
О нет, я милой не виню
И ей останусь верным другом.
Пускай же со своим супругом
Она счастливой даже будет
И прежнюю любовь забудет...
Нет, муж-предатель не по ней:
Дела изменника черней,
Чем Каиново злодеянье!
Приходит сердце в содроганье.
Когда подумаю о милой!»
Его тоска не проходила.
Но он велел коня седлать
И княжьему гонцу отдать.
И вот гонец — с его конем! —
Обратным поспешил путем.
Гильом уврачевать не мог
Своих страданий и тревог.
Один, час от часу печальней.
Сидел в своей опочивальне.
А челяди бьл дан наказ:
Мол, если кто-либо хоть раз
Посмеет песню затянуть.
На том веревку затянуть.
Ему теперь уж не до песен, —
Стал мир его отныне тесен,
И жить безвестно, одиноко
Он будет в горести жестокой,
В печали тяжкой день за днем.
А между тем с его конем
Слуга уехал в замок тот,
Где без печалей, без забот,
На пышной свадьбе веселясь,
Сидит с гостями старый князь.
Ночь ясная уже настала.
Соседних рыцарей немало
Князь нынче усадил за стол.
Но вот и пир к концу пришел,
И строго замковому стражу
Тогда приказ был отдан княжий
Всех разбудить еще чем свет,
Чтоб к утру каждый был одет,
Чтоб конюхам не опоздать
Коней взнуздать и оседлать.
Все удалились на ночлег,
Однако не смыкает век,
Вздыхает и дрожит девица
И участи своей страшится, —
Уж тут бедняжке не до сна.
Все спит кругом. Не опит она.
Не позабылось сердце сном
И все горюет об одном,
Когда б eй волю только дать,
Не стала бы рассвета ждать.
Уехала бы княжья дочь
Куда угодно — только прочь!
Едва лишь за полночь зашло,
Но на дворе совсем светло:
Луна сияет в небесах;
А сторож дремлет на часах
(Хмелек вчерашний бродит в нем);
Открыл глаза — светло, как днем.
Подумал, — день то в самом деле.
Пора! — решил он. — Мне велели
С рассветом рыцарей будить.
И ну кричать, и ну вопить!
— Сеньоры! Рассвело! За дело! —
Всех будит сторож, ошалелый
Ото вчерашнего вина.
А те, ни отдыха, ни сна
Отведать вволю не успев,
Вскочили, тоже ошалев.
Тут конюхи седлать коней
Бегут, увидя, что ясней
Как будто стало на дворе.
Все так, но рано быть заре:
Пока она еще взойдет,
Пять лье, не меньше, конь пройдет.
Торопит князь: живей! живей!
Почтеннейшие из гостей,
Назначенные в поезд брачный,
К часовне, в лес густой и мрачный
Везти красавицу, вскочили
В седло. Невесту поручили
Тому, что всех почтенней был.
Подпруги конюх укрепил
Нa сером в яблоках коне
И к ней ведет его, — вдвойне
Ей горше и тяжеле стало.
Но старикам и горя мало:
Не знают, как ей тяжело
И что на память ей пришло,
А думают, что коли плачет,
Так оттого, что жалко, значит,
Невесте дом покинуть отчий.
И невдомек им, что жесточе
На сердце горе быть могло, —
Едва и вспрыгнула в седло.
До леса ехали все вместе,
Не забывая о невесте, —
Я это от людей слыхал, —
Но путь в лесу так узок стал,
Что рядом не проедут двое.
И вот тогда, ряды расстроя,
Один немного отстает,
Другой торопится вперед.
Почетный спутник, даже он
Был от девицы оттеснен.
К тому ж дорога так длинна,
А ночь прошла почти без сна,
Гостей порядком утомила
И головы им замутила,
Да и, признаться, старики
Плохие были ездоки!
Со сном бороться нелегко:
Ведь до рассвета далеко.
Склонившись к шеям лошадиным,
И по холмам и по долинам
Они плетутся все дремотно.
И спутник позабыл почетный,
Что он с невестой быть обязан.
Ведь нынче не сомкнул и глаз он.
Так рано поднят был с постели.
Немудрено, что одолели
Его дремота и усталость, —
В седле бы подремать хоть малость!
Девица на коне сидит,
Но ни на что и не глядит, —
Любовь на сердце и тоска.
Дорога, я сказал, узка
Была в той заросли густой,
И по дороге чередой
Тянулись рыцари, бароны,
Все головой кивая сонно.
Иные пусть и не дремали.
Но где-то стороной скакали.
Пошли в обгон по разным тропам.
Чтобы не ехать целым скопом
И не толкаться, не тесниться.
Горюет между тем девица.
Бежать бы, — на душе одно, —
В Винчестер, в Лондон, все равно!
А конь с своей прекрасной ношей
Идет тропой полузаросшей,
Привычной издавна ему.
Они спустились по холму
Туда, где лес темней и чаще,
Где не видать в дремучей чаще
И света лунного. Ветвиста
Была там пуща и тениста.
Долина залегла глубоко.
Немолчный шум стоял от скока.
Одни совсем уж задремали,
Другие весело болтали.
Так подвигались понемногу.
А той же самою дорогой
И серый конь бежит вперед,
В седле красавицу несет.
Но вдруг, оставив главный путь,
Он вздумал в сторону свернуть:
Привычкой давнею влекомый,
Он побежал тропой знакомой,
Что прямо к рыцарю вела, —
Самим конем она была
Давно утоптана отлично,
И он пустился в путь обычный,
Других оставив лошадей.
А сон так одолел людей
И так все рыцари устали,
Что у иных и кони стали
То там, то сям, на полпути.
Девицу некому блюсти,
Как только Господу. Вздыхает
Она смиренно и пускает
Коня по воде через лес.
Хоть конь с красавицей исчез.
Никто, — и лье проехав даже, —
Не спохватился о пропаже.
Те, что в почетной были свите,
Конечно, как ни говорите,
Невесту плохо стерегли,
Но оплошать бы не могли,
Когда б девицу хоть немного
Заботила ее дорога
И было б eй не все равно,
Куда eй ехать суждено.
Копь далеко успел уйти,
Но не сбивается с пути:
Не раз и летом и зимой
Он той дорогой шел домой.
Наездница вокруг глядит, —
А лес густой как будто спит,
Не видно меж лесистых склонов
Ни рыцарей и ни баронов.
Она пугается все пуще
В лесной непроходимой пуще.
Красавица удивлена,
Что вдруг оставлена одна.
Ей страшно — и немудрено, —
А вместе с тем ей так чудно:
Ведь поезд свадебный исчез-то —
Теперь без спутников невеста!
Но не беда, что все отстали,
Она подумала в печали.
Зато с ней милосердный Бог
Да конь, который смело вбок
Свернул на узкую дорогу.
Свою судьбу вручая Богу,
Коню доверилась она;
Сердечной горести полна,
Она поводья опускает,
Молчит, коня не понукает,
Чтоб часом кто не спохватился,
За ней вдогонку не пустился:
Уж лучше смерть в лесу найти,
Чем за немилого идти!
Об участи своей тяжелой
Она грустит, а конь веселый,
Неутомимый, быстроногий,
Бежит привычною дорогой.
Так иноходь была быстра,
Что незадолго до утра
Девицу вынес конь из пущи.
Вот впереди ручей, бегущий
Струей прозрачной по оврагу.
Конь даже не замедлил шагу —
Он без труда находит брод
И мчится дальше, все вперед.
По счастью не был тот поток
И ни широк, и ни глубок.
Но звук рожка вдруг раздается
Оттуда, где для иноходца
Кончался путь его всегдашний.
Там сторож замковый на башне
Стоял, играя громко зорю.
И, к замку подъезжая вскоре,
Глядит девица молодая,
Смущенно взорами блуждая:
Ведь если сбился кто с дороги,
То озирается в тревоге,
Крутом ища кого-нибудь,
Кто указал бы верный путь.
А конь нимало не смущен.
Уже на мост вступает он,
И смотрят все, изумлены,
И сторож с башенной стены,
Хотя играл он на рожке,
Услышал шум невдалеке,
И конский храп, и стук копыт...
К воротам строгий страж бежит,
Забыв про утренний рожок,
Не чуя под собою ног,
И окликает торопливо:
— Кто смеет так нетерпеливо
Бел спроса к замку подъезжать? —
Красавица спешит сказать:
— Та, горестней которой нет
Среди родившихся на свет!
Пусти в ограду, ради бога,
Пока не рассветет немного!
А то опять собьюсь с пути.
— Нет, госпожа, уж ты прости,
Я никого пускать не волен,
И въезд в ворота не дозволен.
Дозволить может лишь сеньор.
Но никого с недавних пор
К себе пускать не хочет он,
Изменой подлой удручен.
Тут сторож выглянул в бойницу,
Чтоб лучше разглядеть девицу.
При лунном свете без помехи, —
Хоть на бегу он в этом спехе.
Не захватил с собой огня, —
Узнал он серого коня.
Тот конь знаком ему давно.
Но только сторожу чудно:
Откуда мог бы конь явиться?
Потом, что это за девица
Сидит, поводьями играет?
И при луне он различает
Богатство пышного убора.
Да, нужно известить сеньора!
Он в спальню побежал поспешно.
Где тот томился неутешно.
— Сеньор, без зова я вхожу,
Но молодую госпожу,
Печальных полную забот,
Сейчас я видел у ворот.
И разглядел я, что наряд
На ней и пышен и богат;
Широкий плащ искусно сшит
И мехом дорогим подбит;
Одежды цвет, сдается, алый;
Сидит уныло и устало
На сером в яблоках коне
И смотрит, словно бы во сне.
Скажу не ложно, до сих пор
Такой обычай, разговор,
Красу подобную едва ли
Во всей стране у нас знавали!
Нет, это фею, без сомненья.
Господь послал вам в утешенье.
Чтоб вы не убивались боле
В своей злосчастной, тяжкой доле.
Вам уготована отрада
И за страдания награда!
Услышав то, мессир Гильом
Вскочил в волнении большом.
Двумя прыжками в тот же миг
Ворот он замковых достиг.
Ворота настежь открывает,
И к рыцарю тогда взывает
Девица в горе и слезах
И говорит, вздыхая: — Ах!
Как я устала в эту ночь!
Молю вас, рыцарь, мне помочь.
Пустите в замок, ради бога.
У вас пробуду я немного.
Я опасаюсь, что за мной
Уже дорогою лесной
Несется свадебная свита
И во всю прыть стучат копыта.
Видать, сама рука Господня
К вам привела меня сегодня!
Внимает ей мессир Гильом,
О горе позабыв своем.
Тот конь знаком ему, — немало
Носил он рыцаря, бывало.
Красавицу узнал он сразу.
Не радовался так ни разу
Еще никто до этих пор.
И вводит он коня во двор.
Красавицу с седла снимает,
Eй руку правую сжимает,
Затем в уста десятикратно
Целует — это ей приятно:
Ведь и она его узнала.
Так радостно обоим стало —
Друг друга видят наконец!
Ушла печаль из их сердец.
С девицы плащ дорожный сняли.
Сев на богатом покрывале.
Расшитом золотом по шелку.
Болтают оба без умолку.
Себя раз двадцать осенили
Крестом: уж не пустые сны ли
Им грезятся — понять не чают.
А лишь минуту улучают,
Когда вся челядь прочь пошла, —
И поцелуям нет числа!
Но не было, даю вам слово,
Греха меж ними никакого.
Она поведала тогда.
Как чуть не вышла с ней беда, —
Но случай выручил счастливый,
И сам Господь помог на диво
С Гильомом ей соединиться.
Когда б не Господа десница,
Она уж, верно, не могла б
От дядиных укрыться лап.
Чуть солнце глянуло на двор,
Мессир Гильом надел убор
И повелел просить девицу
Идти в домашнюю каплицу.
Туда же, по его приказу,
И капеллан явился сразу.
Торжественно богослуженье
Он стал свершать без промедленья.
Обвенчан с милою Гильом, —
Теперь им жить всегда вдвоем.
Но вот и служба отошла,
И, позабыв про все дела,
Кругом ликуют домочадцы.
Зато тревогою томятся
Сопровождавшие невесту.
О них сказать тут будет к месту.
Вблизи часовенки лесной
Окончился их путь ночной.
Он всех порядком утомил, —
Бедняги выбились из сил.
О дочке спрашивает князь,
К тому барону обратись,
Кто был ей в спутники назначен.
Барон и сам был озадачен:
— Я от нее отстал слегка,
Была дорога так узка.
Так темен был лесистый дол!
Куда невесты конь забрел,
Не видел я, вот грех какой!
Дремал, склонившись над лукой,
Лишь глянул раз-другои со сна, —
Все думал, впереди она,
Ан нет, исчезла, что за диво!
Смотрели, видно, нерадиво...
Искал отец и там и сям,
С расспросами ко всем гостям
Он обращался — труд напрасный.
Все смущены, и все безгласны.
Однако более других
Смущен сам дядюшка-жених, —
Досадней всех ему, конечно.
Он начал поиски поспешно,
Но только, право, зря он рыщет:
Что упустил, того не сыщет!
И вот среди такой тревоги
Вдруг видят: к ним на холм отлогий
Чужой слуга верхом спешит.
Подъехал, князю говорит:
— Мой господин! Вам шлет поклон
Мессир Гильом. Сегодня он
Едва лишь солнышка дождался,
Как с вашей дочкой обвенчался.
Теперь он счастлив бесконечно
И просит вас к себе сердечно.
Туда и дядя тоже зван.
Хоть был велик его обман:
Прощает рыцарь ложь людскую,
В дар получив жену такую.
Не верит князь своим ушам.
Как отвечать, не знает сам,
Баронов кличет он своих —
Совета испросить у них.
Совет был — ехать и ему,
И даже старику тому.
Что высватал у князя дочь.
Теперь уж делу не помочь —
С другим поспела под венец!
И, вняв совету, князь-гордец
И неудачливый жених
Спешат поздравить молодых.
Своим гостям мессир Гильом
Богатый оказал прием.
И рыцарь весел был душой,
Как тот, кто, к радости большой,
Желанной овладел добычей.
Стремясь не нарушать приличий,
И князь был весел, рад не рад.
Усы топорща, говорят,
И дядя веселился тоже.
Свершилось все но воле Божьей.
Был сей союз угоден Богу,
И Бог послал свою подмогу.
Все болыне славы с каждым днем
Себе стяжал мессир Гильом.
Отвага в нем не убывала,
Сильнее прежнего пылала,
И стал мессир Гильом славней
Могучих графов и князей.
Прошло три года, и скончался
Отец красавицы. Достался
Тогда Гильому замок княжий
И вся земля вокруг, — она же
Была, вы помните, обширна.
Вослед за тем скончаться мирно
Пришла и дяде череда.
Гильом, который никогда
Не нарушал законов чести.
Был чужд и зависти и лести,
Наследовал его богатства, —
Нет, не питаю я злорадства.
Но рад развязкой справедливой
Закончить свой рассказ правдивый.

О том, как паж Гильом получил сокола

Бывают случаи подчас,
Что так и просятся в рассказ.
Про случай прямо бесподобный
Я нынче расскажу подробно.
Итак, жил юноша, на диво
Красивый, статный и учтивый.
До десяти земель пройти, —
Да что я, хоть до двадцати, —
Немало там красавцев милых,
Но, право, он бы всех затмил их.
Все ж не был рыцарем Гильом:
Уже семь лет служил пажом
Он у сеньора одного,
А тот, не знаю отчего,
Покамест не имел желанья
Ему дать рыцарское званье.
Однако паж не огорчался,
Он в рыцари отнюдь не рвался,
А почему — сейчас скажу.
Любовь милей была пажу —
Он госпожу свою любил
И потому доволен был,
Что здесь его в пажах держали
И с дамою не разлучали.
Но даме было невдомек,
Что он в нее влюбиться мог,
Не то б, покоем дорожа,
Она остереглась пажа,
Болтать не стала с ним порою.
Я ничего от вас не скрою:
Понятья в даме не хватало;
Узнает невзначай, бывало,
Что кто-нибудь в нее влюблен, —
Пускай с ума сходил бы он,
Не подарит ему ни слова, —
Беседовать была готова
Скорей с гулякой развращенным,
Чем с юношей, в нее влюбленным.
Но если дама холодна,
Поверьте, не права она.
Когда себя такой окажет,
Пускай Господь ее накажет, —
Зачем другим страдать безвинно!
Уж если поразить мужчину
Умела ты любви недугом,
Так будь же милосердным другом
И поспеши тому помочь,
Кому терпеть и ждать невмочь.
Но все ж к рассказу перейдем.
На даму обратил Гильом
Все думы, чувства и желанья.
Любовь несет ему страданья,
Томит несчастного и мучит.
Теперь, коль то вам не наскучит,
Я даму описать готов.
Ни вешние цветы лугов,
Ни лилии, ни розы мая
Своей красою, полагаю,
Сравниться с нею не могли.
Красавицы любой земли
Ее ничем бы не затмили.
Пускай красавицы Кастильи
Прославлены на целый свет, —
И там такой прекрасной нет.
Но лучше, в виде поясненья,
Я приведу одно сравненье:
Столь госпожа была нарядна,
Облачена в убор парадный,
Столь величава в нем к тому же,
Что сокола была не хуже
Иль какаду всей гордой статью.
Плащ но пурпуровому платью
Струится, звездами блистая;
Подбит он мехом горностая,
Таким, что волос к волоску,
А соболь по воротнику
Мерцает серебром сединок...
Ну впрямь — картинка из картинок.
Еще я не договорил,
Какой красою одарил
Господь ее лицо и тело, —
Так с Божьей помощью я смело
Все опишу вам без прикрас.
Когда б кому-нибудь хоть раз
Ее увидеть привелось
В волнах распущенных волос,
Он счел бы русый отблеск их
Сверканьем нитей золотых.
Из-под кудрявых легких прядок
Белеет лоб, и чист и гладок,
А брови длинные черны,
Глаза веселые ясны.
Изменчив цвет их сероватый,
И ровен нос продолговатый.
Сквозь кожу тонкую алея,
Румянец в ней всего милее, —
Лишь свет зари свою игру
Наводит так по серебру.
Порой до самого ушка
Алеет нежная щека.
А ротик! Розовый бутон
Собой напоминает он.
Чтоб подбородок описать,
Мне даже слов не подыскать;
А шейка! С ней могли б едва ль
Стекло сравниться и хрусталь:
Под волосами, позади,
Сверкает так, что не гляди!
Две грудки округлились круто —
Совсем два яблочка как будто!
Красотка, что и говорить!
Чтоб зренье и сердца пленить,
Ты просто диво создал, Боже!
На целом свете нет пригожей,
Ну словно мастер все искусство,
Все понимание и чувство
Вложил вот в это существо —
И истощился оттого.
Нет, здесь бессилен мой рассказ!
Супруг той дамы как-то раз
Задумал на турнир отбыть,
Чтоб славы и наград добыть.
А путь туда лежал далек.
Простился он на долгий срок,
И за владетелем могучим,
Все при оружье самом лучшем,
Помчались рыцари гурьбой.
Пажа сеньор не взял с собой:
Паж в рыцари не посвящен.
Турниром всякий увлечен,
Но паж Гильом и не стремится
От милой сени удалиться:
Турнир его не привлекает.
Остался в замке он. Страдает,
Не в силах чувство побороть,
Что ниспослал ему Господь.
Печалясь о своей судьбе,
Он жалуется сам себе.
— Увы, безумец, — молвит он, —
В недобрый час ты был рожден.
Кого ты вздумал полюбить?
До дня такого не дожить,
Чтобы сбылась мечта твоя...
А может быть, напрасно я
Все муки в сердце затаил,
Стараясь из последних сил,
Чтоб дама ничего не знала?
Открыться ей пора настала!
К чему любить издалека, —
Ведь к ней дорога так близка!
Безумьем было бы опять
Удобный случай упускать.
Скажу ей... Не посмеешь ты!
Твои усилия пусты.
Вовеки, робкое созданье,
Ты не решишься на признанье...
Решусь, во что бы то ни стало!
Осмелюсь! Трудно лишь начало.
О муках сердца моего
Скажу — и больше ничего...
Однако, — размышлял Гильом, —
Как удержать себя потом,
Когда красавица узнает,
Что к ней любовь во мне пылает?
Но все же стал Гильом смелей.
Он незаметно от людей
Стопы направил прямо в зал.
Затем он в спальню дверь нажал
И к даме проскользнул бесшумно,
Хоть это было и безумно.
А так случилось, что она
Была на этот раз одна.
Девицы все ушли из спальни,
Чтоб в комнате укрыться дальней
И вышивать спокойно, с толком
На знамени цветистым шелком
То ли пантеру, то ли льва
(Слегка расходится молва),
Вот потому и мог тайком
Проникнуть в спальню ту Гильом.
Сидела дама на ностели.
Милей созданья, в самом деле.
Никто на свете не видал!
Отпрянул паж, затрепетал.
Но не уйти ему назад.
Навстречу благосклонный взгляд
Она бросает безмятежно.
Улыбка радостно и нежно
У дамы на устах сияет,
Пажа приветом ободряет.
— Сюда, Гильом! — не обинуясь
Сказала дама. — Повинуюсь, —
Пролепетал он ей не вдруг.
— Да сядьте же, мой милым друг!
Когда б она подозревала,
Какое чувство в нем пылало,
То милым другом называть
Остереглась бы. На кровать
Меж тем Гильом садится, робок,
И скоро, с дамою бок о бок.
Уже смеется, шутит с ней
Все беззаботней, веселей,
Беседует о том, о сем...
Внезапно говорит Гильом:
— Я вам откроюсь, госпожа!
Утешьте своего пажа,
Подайте мне совет благой.
— Охотно, друг мой дорогой.
— Положим, рыцарь благородный.
Иль клирик, иль слуга безродный,
Иль паж, или простой купец,
Иль кто угодно, наконец, —
Забыл бы все, покой и сон,
И в королеву был влюблен,
Иль в герцогиню крови древней,
Или в девицу из деревни;
И стал бы он семь лет страдать,
Храня молчания печать,
Не в силах рассказать ей смело
О том, как сердце изболело,
Хоть мог бы случай улучить,
Чтоб душу перед ней открыть
И о любви сказать своей,
Будь он немного посмелей.
Какой вы дали бы ответ:
Таить любовь семь долгих лет,
А с ней и муки заодно —
Безумно это иль умно?
— Что ж, коль спросили вы, Гильом,
Скажу о мнении своем.
Не очень-то умно, конечно,
Не открывать тоски сердечной,
Коль выпал случай молвить слово.
Ведь если дама так сурова,
Что отвернется от него,
Тогда, скажите, для чего
Влюбленному такие муки?!
Нет, раз к любви попал он в руки.
Назад не в силах повернуть,
Чтоб позабыться как-нибудь, —
Пускай молчанье разорвет
И к сердцу дамы воззовет.
Поверьте, в этом я права:
Большие у любви права.
Кто хочет ей остаться верен,
Да будет дерзок и уверен.
А мне бы полюбить случись, —
Клянусь тобой, святой Денис! —
Я ни на что б не поглядела!
Итак, советую я смело:
Во всем открыться должен он.
Гильом издал печальный стон
И молвил тихо, весь дрожа:
— Смотрите, здесь он, госпожа,
Тот, кто, безмолвно вас любя,
Мученьям предавал себя!
Ведь это я не смел ни слова
Сказать об участи суровой,
О всех терзаниях моих.
Теперь вы знаете о них!
Вам, сладостная госпожа,
Со всей покорностью служа,
Лишь об одном молить я стану:
О, исцелите эту рану!
Помимо вас, никто другой
Не властен над моей судьбой
И не спасет меня от мук.
Горжусь одной из всех заслуг:
Я — ваш, я был и буду вашим.
Еще никто на свете нашем
В таких страданьях горьких не жил.
Мечту о вас я тайно нежил —
И вас теперь пришел молить
Свою любовь мне подарить!
Те речи ей понять легко,
Но, их ценя невысоко
И показать ему спеша,
Что все не стоит ни гроша,
В чем он признался ей сейчас,
Она вскричала, осердясь:
— Гильом, что значат эти шутки?
В своем ли вы, мой паж, рассудке!
Идите с шутками к другой.
Со мной, клянусь вам головой,
Так не шутили до сих пор!
А если этот разговор
Продолжите хотя немного,
Тогда, с соизволенья Бога,
Я вам жестоко отплачу.
Да знать я вовсе не хочу
Ни о любви, ни о страданье!
Одно скажу вам на прощанье:
Забудьте вы ко мне дорогу,
Не подходите и к порогу!
И уж поверьте, милый друг,
Меня одобрит мой супруг.
Вернется он, и я тотчас
Все выложу ему про вас —
Вот подивится он рассказам
О том, как паж утратил разум
И как, надеждам дерзким предан,
Доверье обратил во вред он!
Тогда запляшете. Пока ж
Подите прочь, любезный паж!
Гильома при таких словах
Объяли и тоска и страх.
Досада мучает его,
Что он открылся. Ничего
Ответить госпоже не смея
И оправдаться не умея,
Он все же думает: «Ужели
Отчаиваться, в самом деле?»
И, горя побеждая гнет,
Любовь уже к иному гнет:
«Заговори ты с ней опять —
Тебе ведь нечего терять».
И даме он сказал: — Другого
Ужель не заслужил я слова?
К чему ваш гнев и этот смех?
Ну что ж, терзайте без помех,
Я все снести готов, поверьте!
Убейте — не боюсь я смерти!
Без вас мне в жизни счастья нет,
И вот даю такой обет:
Отныне больше ни куска
Я в рот не положу, пока
Со мной не станете иною,
Не смилуетесь надо мною.
— Быть вам, клянусь святым Омером,
Для всех пустынников примером, —
Сказала дама. — Что ж, ступайте,
Любви напрасно ожидайте
И соблюдайте ваши клятвы
Хоть целый год, до новой жатвы.
Тут, молча ей отдав поклон,
Ушел в свою светелку он,
Велел постель себе постлать
И повалился на кровать.
Но сон от бедного бежал,
Напрасно он глаза смежал...
Три дня Гильом лежит пластом
И ничего не ест притом.
Вот ночь четвертая спустилась,
А дама так и не смягчилась,
Пренебрегает им совсем.
Гильом постится между тем, —
В рот ни крохи не хочет брать!
А тяжкой муки не унять:
И ночью мучится и днем,
Иссох он, ни кровинки в нем.
Причина бледности ясна —
Ведь он без пищи и без сна.
Но вот и трепет и испуг
Гильома охватили вдруг:
Ему почудилось — пришла
Та дама, что ему мила;
Сама в постель к нему ложится,
Чтоб с ним любовью насладиться.
Готов опять он и опять
Ее ласкать и целовать.
Потом виденье исчезает,
И снова горько он вздыхает.
Простер он руки в пустоту,
Ловя прекрасную мечту;
В постели милое виденье
Напрасно ищет. В исступленье
Бедняга сам себя колотит.
Одна любовь его заботит,
Терзает мукою сердечной.
О, как хотел бы он, чтоб вечно
Виденье тешило его!
Любовь, однако, божество
Довольно ветреного нрава —
И шлет озноб ему лукаво.
А через одного из слуг
Сеньору известил супруг,
Что скоро будет в этих стенах, —
Везет с собой пятнадцать пленных.
И все богаты и могучи;
Добычи много, самой лучшей.
Узнав про славные дела,
Жена, отменно весела,
Приезда мужа поджидала.
Вот убрана большая зала,
Готовится обильный ужин, —
Покой воителем заслужен,
И славно отдохнет он дома.
Но страшно даме за Гильома,
Остался выход лишь один:
Сказать, что едет господин
Домой, а у себя в дому
Спросить он вправе, почему
Паж голодает столь упрямо.
К Гильому поспешила дама,
Пришла и вот стоит над ним,
Гильом не смотрит, недвижим.
Она по имени зовет, —
Он голоса не подает,
Душой витаетдалеко.
Коснувшись юноши легко,
Она будить погромче стала,
И сердце в нем затрепетало;
Надеждою воспламенен,
Вскочил он, отдал ей поклон: —
О, наконец-то, госпожа,
Вы осчастливили пажа!
Молю о милости одной —
О, сжальтесь, сжальтесь надо мной!
Иначе мне и жизни нет!
Тогда она ему в ответ:
— Клянусь вам раз и навсегда,
Что ни за что и никогда
Моей любви вам не видать.
А вы? Ужели злом воздать
За все сеньору вы вольны,
Добившись милостей жены?
Ужель ему такой вы враг?
Нет, я не соглашусь никак
Вас наградить своей любовью,
Но глупо же, во вред здоровью,
Упорно пищу отвергать!
Себя так можно доконать
И душу погубить напрасно.
Ведь дольше медлить вам опасно, —
На просьбы времени не тратя.
Вставайте же скорей с кровати:
Муж о приезде шлет известье.
— Его приезд, клянусь вам честью,
Не любопытен мне ничуть.
— О Боже, милосерден будь!
Узнает муж, чего хотите.
Тогда спасения не ждите! —
Но паж ответил: — Госпожа,
И под угрозою ножа
Ни крошки не возьму я в рот!
Такой на сердце тяжкий гнет,
Что с места не сойти, поверьте!
Раз нет любви, хочу я смерти.
Зачем мне жить, хоть я и молод?
Пускай меня погубит голод!
Не уступив ему, конечно,
Ушла красавица поспешно.
И в зал она приходит снова.
Там все для пиршества готово.
Под белой скатертью столы
От разной снеди тяжелы.
Уже для встречи господина
Несут жаркое, хлеб и вина.
Все ужину воздали честь:
С дороги ведь хотелось есть,
И так их славно угостили,
Что я вам рассказать не в силе.
Вот, сидя с дамою, супруг
Все чаще стал глядеть вокруг, —
Пажа Гильома ищет взглядом.
Он удивляется, что рядом
Не появляется Гильом,
Ему не служит за столом.
— Все ладно, — он сказал жене,
Но только непонятно мне,
Зачем Гильома нет со мной.
— Гильом лежит совсем больной,
Она в ответ. — Чтоб не солгать,
Я все-таки должна сказать:
Его недуг какой-то странный,
Ни воспаленья нет, ни раны,
Лекарство подберешь едва ль!
— Клянусь Святым Денисом, жаль,
Что бедный терпит столько мук!
Но, право, если б знал супруг,
Зачем Гильом лежал в постели,
Тому б не встать и в самом деле.
Пока ж, не зная ничего,
Муж огорчился за него.
А даме, так или иначе,
Теперь не избежать задачи —
Она сказать должна сама,
На чем Гильом сошел с ума.
Все рыцари отпировали,
И пусто в пиршественном зале.
Жена и говорит, таща
Сеньора за конец плаща:
— Что ж не идете вы к Гильому?
Ведь вам, а не кому другому
Дознаться надлежит, бесспорно:
Что, если хворь его притворна? —
К пажу идет с женою он.
Гильом в раздумье погружен.
Подходят ближе, а ему-то
Столь безразлично все как будто,
Что с жизнью он готов расстаться.
Не хочет больше предаваться
Такому горю и мученьям,
И смерть он встретит с облегченьем.
Стал муж у юноши в ногах
И видит — паж совсем зачах.
Как жалостливый человек,
К расспросам он тогда прибег:
— Гильом, скажите, милый друг,
Какой напал на вас недуг?
Лекарство нужно вам, быть может?
— О, тут лекарство не поможет! —
Ответил паж. — Такие боли
Меня преследуют все боле
В груди и в голове — повсюду,
Что, право, вряд ли жив я буду.
— Не дать ли вам поесть, попить?
— Мне и куска не проглотить,
Я лишь мученья тем умножу! —
С него живьем сняла бы кожу,
Так дама им возмущена.
— Неправда! — молвила она. —
Что за недуг упрямца точит,
Какого он лекарства хочет,
Настало время рассказать!
Да можно ль то недугом звать.
Хотя порою сей недуг
И в жар и в дрожь бросает вдруг! —
К Гильомv обратись потом,
Прибавила: — Ну вот, Гильом,
Дождетесь за свои дерзанья
Теперь такого наказанья,
Что пища ввек нужна не будет!
— Что ж, — он сказал, — как Бог рассудит,
Но есть не стану, не просите,
Напрасно карой не грозите.
Одно мне остается — голод,
А там пусть буду хоть заколот.
— Супруг мой, видите вы сами:
Ну не безумный ли пред вами?
Едва простились вы со мной,
Гильом, несчастный наш больной.
Предстал тотчас в моем покое!
— Как! — муж воскликнул. — Что такое?
О чем же говорить он мог,
Переступая ваш порог?
— Я вам сейчас скажу, о чем...
Ну как, согласны есть, Гильом?
Не то я, все открыв сеньору,
Стыду предам вас и позору. —
Гильом твердит: — Порукой честь,
Я ничего не стану есть! —
И вознегодовал супруг:
— Ну, паж, отбились вы от рук!
Сочтут меня за дурака,
Коль не намну я вам бока!
Так приготовьтесь, получите! —
Но дама просит: — Погодите,
Вы все узнаете сейчас.
Гильом! Прошу в последний раз:
Одумайтесь! А то скажу! —
Хоть страшно сделалось пажу,
Но все ж, тоскою угнетен,
Со вздохом отвечает он:
— Нет, есть не буду ни за что,
Пока мне не подарят то,
Чего так сердце возжелало, —
Тут ей Гильома жалко стало,
И мужу говорит жена:
— Он все твердил мне, что должна
Я сокола ему отдать,
Я ж не хотела уступать:
Охота — это ваше дело,
Распоряжаться я не смела. —
Сеньор сказал: — Так не годится!
Да пропадай за птицей птица,
Будь это сокол, ястреб, кречет,
Коль то несчастного излечит
От столь ужасного недуга! —
Тогда и говорит супруга,
Сеньора выслушав слова:
— Раз ваша воля такова,
И я не положу запрета.
Гильом, вы слышите ли это?
Вам все отдать согласен муж.
А коль согласен, почему ж
И от меня вам ждать отказа?
Гильом возрадовался сразу,
Как до него никто на свете,
Едва услышав речи эти,
Был мигом исцелен больной,
И отбыл в зал сеньор с женой,
Гильом уже одет, обут
И к ним явился тут как тут.
А дама на него взглянула
И сладостно тайком вздохнула
(Любовь стрелу пускает метко,
Добыча ускользает редко),
В лице то бледность, то пожар,
То бьет озноб, то бросит в жар.
Сеньор с Гильомом речь ведет:
— Какой вы паж? Вы — сумасброд!
Что вздумали просить вы, право!
Мой сокол был мне так по нраву.
Будь кто другой — мудрец, дурак.
Князь или граф, — наверно б, так
Им не досталась эта птица,
А вы смогли ее добиться.
И вот слуге он приказал:
— Мне сокола подайте в зал! —
Тот повинуется приказу.
И, птицу взяв за хохлик, сразу
Сеньор пажу ее дарит.
Гильом его благодарит.
А дама замечает вслух:
— Такой подарок стоит двух!
Два смысла было в слове том,
Второй открылся лишь потом:
Ночь принесла пажу удачу,
И даму, к соколу в придачу,
Заполучил он без помех.
Был этот дар дороже всех.
Я для пажей на этот раз
Вел назидательный рассказ,
Тому полезный, безусловно,
Кто битвой увлечен любовной,
Кто, все забыв, сердечный пыл
Единой цели посвятил.
В любви уж верно преуспеет,
Кто дерзко требовать умеет.
Пускай постигла неудача, —
Все можно повернуть иначе:
В любви настойчивость — не грех,
Упорство побеждает всех.
Гильом был не напрасно смелым.
Не зря страдал душой и телом:
Одна любовь, без просьб и жалоб,
Ему победы не стяжала б.
Таким сам Бог помочь готов.
И я скажу без дальних слов:
Да кто им только не поможет,
Увидев, что отказ не может
Упорных одолеть сердец!
На том и повести конец.

О женских косах

Жил-был на свете рыцарь истый.
Отменно храбрый и речистый.
С людьми он был учтив, негорд.
Был в принятых решеньях тверд,
И потому во всяком деле
Своей он добивался цели.
Все, что рука его свершала,
Великим мужеством дышало,
Его деянья и слова
Повсюду славила молва;
Сдружились ум с отвагой в нем,
И был он щедрым за столом
В те дни, когда шишак снимал
И битвы на пиры менял.
А между тем его жена
Была к супругу холодна:
Любила рыцаря другого,
Пригожего и молодого.
Он тоже к ней любовь питал,
Но редко даму навещал,
Чтоб вместе их не увидали
И языки чесать не стали.
Хоть нелегко молчать ему,
Он осторожен — никому
Сердечной тайны не вверяет.
Себя влюбленный унижает
И дорожит любовью мало,
О ней трезвоня где попало!
У юноши была сестра —
Умна была она, хитра;
А кстати, муж сестры той самой
Был близким родственником дамы,
Что юноше любовь внушила.
И вот сестра его решила:
Чтоб их любовь осталась тайной,
Чтоб не накрыли их случайно,
Пускай влюбленные найдут
Под кровом у родных приют:
Пусть, приходя к сестре своей,
Брат с милой видится у ней.
И вот в одну из этих встреч
Любовников предостеречь
Спешат друзья, — мол, все услады
Оставить им немедля надо:
Вот-вот супруг домой вернется...
Расстаться, стало быть, придется!
Вздохнув: — Прощай, любимый мой! —
Она торопится домой;
Скорей назначить вновь свиданье
Он умоляет при прощанье.
И что же дама предложила?
Пусть в ту же ночь придет к ней милый
И ляжет рядом с ней на ложе.
— Приду я, помоги мне, Боже! —
Клянется он исполнить смело
То, что любимая велела
(Придумать что-нибудь умней
Не позволяла спешка ей).
И в путь она тотчас пустилась,
А дома ловко притворилась,
Что возвращенью мужа рада,
Хоть и брала ее досада —
Она мечтала об ином!
С супругом между тем вдвоем
Они, как водится, поели
И почивать легли в постели.
Но здесь я разъясненье дам:
Со спальней стенка в стенку там
Конюшенка была, а в ней
Стояла непростых кровей
Лошадка, иноходец славный;
Сеньор купил ее недавно
И, про коней других забыв,
Ни разу даже не спросив,
Им хорошо иль плохо было,
Лишь этой дорожил кобылой.
Настала ночь, затих весь дом.
Уставши за день, крепким сном
Все спят. И в это время вдруг
Явился к даме милый друг, —
Проник неслышно он в покои
Через окошко боковое.
Вот ложе... Но не видно, право,
Где дама, — слева или справа
Она лежит? Во тьме ночной
Тихонько шарит он рукой
И — прикасается к сеньору.
Сеньор еще не спал в ту пору;
Пришельца за руку он хвать!
Вскочил. Кого на помощь звать?
Спят далеко отсюда слуги.
Кричи, хоть лопни от натуги,
Никто на зов твой не придет.
Он к полу незнакомца жмет,
Но тот решил не поддаваться
И до конца сопротивляться.
Дерутся оба что есть сил:
Один толкнул, другой сдавил,
Тузят друг друга как попало;
Жалеет юноша, пожалуй,
Уже о дерзости своей.
Его к конюшне все сильней
Теснит разгневанный сеньор.
Вам надо знать, что с давних пор
Валялась бочка там пустая:
Юнца за вора принимая,
Сеньор туда его пихает.
А дама бедная страдает,
За друга милого дрожит:
Упрятан в бочку он, избит...
И говорит сеньор жене:
— Здесь ничего не видно мне,
Несите поскорей свечу!
— Помилуй боже, не хочу
Я ночью за свечой идти:
Боюсь, что не смогу найти
Я в темноте на кухню дверь...
Не лучше ль постеречь теперь
Мне вора здесь, чтоб не удрал?
— Ей-богу, — муж ей отвечал, —
Не улизнет от нас злодей!
Башкой поплатится своей,
Коль попытается сбежать.
— Его должны вы наказать
Построже! — говорит супруга.
Хватая за волосы друга,
Как будто вправду держит вора.
Ну что ж! Приходится сеньору
Идти за светом самому;
А дама другу своему
Велит: — Скорей беги, мои милый! —
Сама же, отвязав кобылу
И за уши ее схватив,
Все рвенье к делу приложив,
Лошадку в бочку головою
Сует... Но вот уж со свечою
Идет супруг. Горя отвагой,
Расправиться готов он шпагой
С грабителем, он в гневе страшен.
И вдруг застыл он, ошарашен:
Кобыла в бочке, а не вор!
— Помилуй бог, — вскричал сеньор,
Что вижу!.. А вина моя,
Напрасно вас послушал я.
Да! Сам я, дурень, оплошал:
Я вашего дружка поймал,
Нельзя мне было отлучаться!
Теперь извольте убираться
И вы за ним! Хотя я знаю,
Что этим вас не испугаю, —
Отныне вам не жить со мной! —
Жену прогнал он с глаз долой.
И вот стоит совсем одна
На темной улице она.
Подумала — и прямиком
Направилась опять в тот дом,
Где, как известно, был готов
Для двух влюбленных верный кров.
Здесь дама милого нашла
И вместе с ним изобрела
Обман столь хитрый, что едва ли
Вы в жизни о таком слыхали.
К подружке побежав одной,
Всей статью схожей с ней самой,
Девицу дама разбудила
И упросила, умолила
Немедля отправляться в путь:
— Иди в мой дом, да не забудь —
Как только в спальню к нам войдешь,
Ты притворись, что слезы льешь,
И к моему подсядь супругу...
Прошу я, окажи услугу —
Все сделай так, как я велела!
И та пошла и с плачем села
На край супружеского ложа.
Покуда дама, с милым лежа,
Свои желанья утоляет.
Девица громко причитает,
Несчастною себя зовет,
Клянясь, что дня не проживет,
Столь оскорбленная сеньором,
Покрытая таким позором!
Сеньор то бросит взгляд суровый,
То на бок повернется снова.
Но сколько ни старался он,
К нему не возвращался сон.
Сердитый, он вскочил с постели —
Как эти вопли надоели!
Решил жену он проучить —
Избить ее, отколотить!
И, не раздумывая много,
Со шпорами на босу ногу,
Не надевая башмаков,
В одной рубахе, без штанов,
Девицу, жалобам не внемля,
Схватил он и швырнул на землю.
Он бьет ее и в грудь толкает,
За косы по полу таскает
И колет шпорами — да так,
Что, верно, в двадцати местах
Кровь у несчастной показалась.
Как в западню она попалась!
Уж даме, верно, слаще было —
Всю ночь в утехах проводила.
Сеньор же все сильней ярится,
Он над несчастною глумится,
Ругая, лупит что есть сил.
Когда же гнев его остыл,
В постель свою он снова лег,
Но и теперь уснуть не мог:
Она кричит и стонет тяжко,
Клянет судьбу свою, бедняжка.
Лежит, истерзана, бледна,
Близ ложа на полу она...
Да, обернулось все всерьез:
Ох, как ей мучиться пришлось!
От ран своих она стенает,
Вопит и к небесам взывает...
Но нет в сеньоре сожаленья,
Растет в нем пуще раздраженье,
Все пуще злит его жена.
Вот в бешенстве, как бы спьяна
Он нож отточенный схватил.
Она бежать, а он, как был.
За нею следом побежал,
На улице ее нагнал
И косы отхватил ножом,
Так понося ее притом,
Что, страха и тоски полна,
Навзрыд расплакалась она,
Собою овладев нескоро.
Но дела нет до ней сеньору —
Ушел и косы прочь унес.
Она ж, не осушая слез,
Бежит, чтоб даме рассказать.
Что привелось ей испытать.
Клянется дама, что девицу
Вознаградит она сторицей:
Жалеть о косах, мол, не стоит.
Другие даст и так устроит.
Приладит так на голове,
Что будет рот зажат молве
Об этом ужасе и сраме.
Пора домой, однако, даме;
В обратный путь она пустилась
И вскоре в спальне очутилась.
Муж на постели крепко спал:
Изрядно, видно, он устал —
Ночь бурную провел, без сна!
Он спит, но бодрствует жена, —
Присев на краешек постели,
Все думает она о деле:
Как похитрее поступить.
За косы мужу отомстить.
Но где найти их? — вот вопрос.
Повсюду ищет — нету кос!
Впотьмах она рукою водит
И под подушкой вдруг находит
(Сеньор туда засунул их).
Не может передать мой стих,
Как дама счастлива была!
Из спальни прочь она пошла
И кинулась в конюшню прямо;
Там подошла к кобылке дама
И хвост отрезала у ней.
(Есть поговорка у людей,
Я много раз ее слыхал:
Не будь умен, а будь удал)
Усилья не напрасны были:
Гляди-ка, прячет хвост кобылий
Она у мужа в головах...
Была довольна дама — страх,
Все выйдет так, как загадала!
Во тьме на цыпочках ступала
И на супружеское ложе,
Супруга сон не потревожа,
Она легла, дохнуть боясь.
Меж тем заря уж занялась,
Настало утро. Оба спали.
Когда звонить к обедне стали,
Сеньор проснулся. Как же он
Был несказанно изумлен —
Бок о бок с ним жена лежит!
— Какой же бес, — он говорит,
Тебя принес на ложе наше?
— О господин мой, воля ваша,
Не с мужем ли своим должна
Быть ночью мужняя жена? —
Супруг был крайне озадачен:
— Вчера же мною был захвачен
Любовник ваш на этом месте!
Иль позабыли вы?.. По чести,
Клянусь Христовой нашей верой
Дерзки вы свыше всякой меры.
Как смели вы прийти сюда?
Пока дышу я, навсегда
Закрыта дверь вам в этот дом!
Считаете вы дураком
Меня напрасно, видит Бог! —
Но что же? Слышит он упрек:
— И это вы могли сказать?
Меня в измене укорять?!
Ни разу я — клянусь святыми! —
Не запятнала ваше имя.
Вы нанесли мне оскорбленье,
Такое бросив обвиненье!
А были так добры всегда вы...
Перекреститесь! Боже правый!
Боюсь я, что нечистый дух
Вселился в вас, о мой супруг,
И мысли вам внушил дурные.
— Слова подыщете любые!
Хотите, чтоб я верил вам,
А собственным своим рукам
Мне больше доверять нельзя?!
Вчера вас бил нещадно я,
Изранил шпорами повсюду,
И я почесть готов за чудо,
Что вижу вас еще живой!
— Пошли мне смерть, о Боже мой, —
Жена воскликнула, рыдая, —
Коли когда-нибудь была я
Побита вами!.. — И тотчас
Она, пред мужем оголясь,
Показывает бедра, плечи,
Все тело: ни следа увечий,
Ни ран, ни синяков на нем.
Жену он оглядел кругом —
Нигде и ссадинки не видно...
Как удается ей, бесстыдной,
Морочить голову ему?
— Позор, — воскликнул он, — тому,
Кто бьет жену, да не до смерти!
Я крепко бил вас, и, поверьте,
Я думал, вам живой не быть
И в этот дом уж не входить;
Без чар бесовских никогда
Вы не вернулись бы сюда!
Вас излечил сам черт, сдается.
При вас, однако, остается
Великий ваш позор и стыд:
Никто тех кос не возвратит,
Что срезал вам я с головы;
Прождете два-три года вы.
Покуда снова отрастут!
— Все, что вы мне сказали тут, —
Лишь вздор и выдумка пустая!
Сказать но чести вам должна я:
Мне с головы никто пока
Не вырвал даже волоска.
Да что там! Поглядите сами! —
Повязки нет уже на даме, —
И видит муж оторопелый.
Что косы-то и вправду целы...
Тут дама принялась вздыхать:
— Несчастный день вам выпал, знать!
Иль утром лба вы не крестили?
Иль вечером не осенили
Себя крестом, в постель ложась?
Так помутился взгляд у вас.
Что вы и видеть перестали?
Ужель и впрямь вы захворали?..
А может, головокруженье
Всему виной? Иль привиденье?
Оно является смущать.
Поступки глупые внушать,
Лишает разума совсем,
А все кончается ничем,
И что глупец держал в руках.
Вдруг исчезает на глазах...
Или, признайтесь, дорогой.
Вы просто шутите со мной? —
Сеньор молчит. Он удивлен,
И даже опечален он;
Главой поникнув, стал креститься...
А даме — лишь бы откреститься
От дерзостных своих деяний;
Не стала бы хранить молчанье
За все сокровища она.
«Что ж! Будет мной уличена, —
Сеньор подумал, торжествуя, —
Сейчас ей косы покажу я!»
Подушку тут он приподнял —
И замертво чуть не упал,
Кобылий хвост найдя под нею.
Едва глазам поверить смея,
Промолвил он: — Пути Господни
Темны для нас! В сто лир сегодня
Себе ущерб я причинил —
Безумным или пьяным был,
А лошадь обкорнал я сам! —
Смотрите — слезы по щекам
Уже у бедного текут:
Как быть теперь? Что делать тут?!
Стоит он хмурый, удрученный,
Как будто впрямь завороженный.
А может, так оно и есть?..
Она ж твердит: не перенесть
Позора ей, к святым взывает,
Их о защите умоляет.
Но вот прервал сеньор жену:
— Я признаю свою вину
И перед вами каюсь в ней.
Жена! Забудьте поскорей
Мои слова и прегрешенья,
Прошу за все у вас прощенья.
— Хоть тяжко я оскорблена, —
Eму ответила жена, —
Прощаю вас охотно я.
Храни вас Бог от забытья,
От призраков и злых наитий!
Теперь в Вандом, мой друг, идите,
Глаза вам нужно прояснить.
А после как бы не забыть
Вам хорошенько помолиться
У славной пресвятой Слезницы:
Вернете зрение свое,
Едва взглянувши на нее. —
Супруг воскликнул: — Верно это!
Отправлюсь завтра же до света.
Скорей бы зренье мне вернуть! —
Поутру он собрался в путь,
Но говорил с женою мало:
А та без умолку болтала,
Чтоб в ней не сомневался он
И все, что было, счел за сон.
Послушав сказку, впредь смекай
И глупо так не поступай:
Коль ночью выгонишь из дому
На улицу жену, к другому
Она в отчаянье пойдет
И много способов найдет,
Чтоб мужа одурачить лучше.
Запомните же этот случай!

Кошель ума

Жан Галуа сложил рассказ
Про случай, бывший как-то раз
В Неверском графстве. Там когда-то
Торговец проживал богатый.
Он был учтив, притом умен,
Да и наукам обучен,
Женат па женщине почтенной,
Красою необыкновенной
Затмившей всех красавиц графства.
Но таково судьбы лукавство,
Что, хоть достойные супруги
Души не чаяли друг в друге,
Он изменял жене с девицей —
Подарки клянчить мастерицей.
Про это все жена дозналась
И вот однажды не сдержалась.
— Как вы могли наш честный дом
Так обесславить? — Вы о чем?
— О том, что вы, степенный, важный.
Связались с девкою продажной.
Она к тому же вас дурачит!
О вас уже народ судачит.
По городу идет слушок,
Что, видно, вас оставил Бог,
И Приснодева, и святые.
— Молчите! Россказни пустые!
Поверить сплетнику любому?! —
В сердцах пошел он прочь из дому
И стал по городу бродить.
Не знаю, право, с чем сравнить
Десизу-город, — так красиво,
Так величаво, горделиво
Он с острова глядит окрест.
Не видывал я краше мест,
Чем этот город на Луаре.
Но думал о своем товаре
Купец, по улицам блуждая:
Ведь скоро ярмарка большая
В бургундском городе Труа —
Туда он выедет с утра.
Злых опасаясь языков,
Торговца под домашний кров
Жена вернуться упросила,
А после вновь его корила.
Но скоро ясно стало даме,
Что озабочен он делами
И незачем терять слова:
Пускай на ярмарке в Труа
Он несколько пробудет дней, —
Разлука ссоры мудреней.
Лишь только солнышко взошло,
Купца с постели — как смело!
Коня велит он оседлать
Да уложить в повозки кладь.
Покуда челядь суетится,
Купец идет с женой проститься.
— Супруга, будьте откровенны, —
Какой подарок драгоценный
Вам с ярмарки всего желанней?
Быть может, вы хотите тканей,
Аграф иль перстень золотой?
Не постою я за ценой! —
Но, помня, как супруг дурит,
Она с усмешкой говорит:
— Что ж! Раздобыв кошель ума.
Вы угодите мне весьма. —
Был удивлен купец: ужель
С таким названьем есть кошель?
Но не трудился выяснять.
Возы пустился догонять.
Тянули лошади исправно.
Еще, казалось, так недавно
В Десизе был, сидел в светлице
С женою, дамою Фелицей,
Купец Ренье — так мужа звали, —
И вот возы уже вступали
На площадь города Труа.
А там торговцам из Бруа
Он продал всю свою поклажу
И после, тоже на продажу,
Решил кой-что приобрести,
Чтобы в Десизу отвезти.
То были славные закупки:
Работы тонкой чаши, кубки
Серебряные, золотые
И ткани тоже не простые —
Кусками яркий шелк пунцовый,
Сукно оттенка голубого
Из Брюгге да из Сент-Омера, —
Немалая при этом мера.
Вот нагружен десятый воз,
И тронуться готов обоз.
Чтоб охранять его в пути
И клади не порастрясти.
Ренье по возчику приставил
Ко всем телегам и отправил
Свое богатство в путь-дорогу,
Его препоручая Богу.
И тут-то стал купец смышленый
Дурить, как разума лишенный,
Ну словно оглупел спьяна,
Напившись кипрского вина!
Купцов из Ипра как-то в лавке
Наведав, о своей красавке
Вдруг вспомнил он — и вот те на!
Наряд из синего сукна
Купил ей, натуго сложил,
Затем к седлу приторочил
Заботливо и деловито,
Чтоб все осталось шито-крыто.
А после иноходец славный
Понесся улицею Главной —
Купца до дома он домчал,
Где на квартире тот стоял.
Поводья кинув Жоффруа —
Слуге, которого в Труа
Привез с собой, — он плащ снимает,
И только тут он вспоминает
О просьбе жениной: «Эхма,
Забыл купить кошель ума!
Перед женою будет стыдно.
Но кошелей таких не видно!»
Сир Александр, хозяин дома.
Навстречу шел. — Вам все знакомо!
Надеюсь, вам известно даже,
Где кошели ума в продаже? —
Спросил Ренье. Но тот не знает
И постояльца отсылает
К торговцу из чужих земель:
— Я думаю, любой кошель
Отыщется всего скорее
Среди его галантереи.
Но нет! И от купца с Востока
Десизец не добился прока:
Тот к старику его послал,
Что пряностями промышлял,
К савойцу с белой головою:
Спросите, мол, в его Савойю,
Быть может, слухи и дошли
Про этакие кошели?
Но Господом поклялся старец,
Что сроду про такой товарец
Он даже слыхом не слыхал.
Ренье досадой полыхал
И гневом: «Ну и порученье!
Тьфу, пропасть! И в изнеможенье
Сел отдышаться на скамье
Под деревом. А тут к Ренье, —
Свернув к нему с дороги близкой, —
Старик, торговец галисийский,
Вдруг обратился: — Что за справки
У этого савойца в лавке
Вы наводили — о лакрице,
Гвоздике или же корице?
И чем вы так огорчены?
— Нет, мне не пряности нужны.
Ищу я вовсе не лакрицу
И не гвоздику, не корицу, —
Кошель ума ищу повсюду
И благодарен очень буду
За помощь. — Что же, так и быть.
Скажу я, как его добыть.
Тебе помочь я буду рад,
Но отвечай мне: ты женат?
На ком? Скажи мне все до точки!
— На рыцарской женат я дочке,
И женщин нет ее красивей,
Но, видно, нет и прихотливей, —
На ярмарке товаров тьма,
А ей подай кошель ума!
Все ж продается он, поди?
Да где, скажите? — Погоди.
Сперва признайся откровенно,
Быть может, ей твоя измена
Известна стала и она
Возмущена, оскорблена?
Ты изменил eй? — Да, признаться!
Стал галисиец улыбаться.
— Так, значит, есть сударка! Что ж
Ей нынче с ярмарки везешь?
— Купил я платье ей из Ипра,
Такого нет и в лавках Кипра.
— Ну, ты не скареден, видать.
С подарком, впрочем, подождать
Советую от всей души.
Теперь в Десизу поспеши.
Но не входи к себе ты в дом, —
Поблизости оставь тайком
Коня — о корме не забудь!
Затем украдкой как-нибудь
Рвань, припасенную заране,
Надень, чтоб из-под этой рвани
Все тело у тебя сквозило,
И поспеши пробраться к милой,
Пока на улице темно.
Стань в нищем виде под окно.
Прикинься пред своей милашкой,
Что ты сражен бедою тяжкой.
Что разорился ты дотла,
Проси, чтобы к себе взяла
Хотя бы до зари соснуть, —
За бедность, мол, не обессудь!
Коли тебя приветит лаской,
Отдай подарок ей труаский.
Коль нос спесиво задерет.
Ну что ж, ты будешь знать вперед,
Как мало эта девка стоит.
Хотя немалых денег стоит.
Тогда, во вретище таком,
К себе домой иди пешком.
Жена тебя в прихожей встретит
И твой убогий вид заметит.
Ты все ей повтори — смотри же, —
Что девке говорил бесстыжей.
Я думаю, с тобой жена
Достойней обойтись должна.
Но коль прием и будет строг.
Впредь помни: сочетал вас Бог —
И для спасения души
Желанья грешные глуши.
А минет эта кутерьма —
Тогда, мой друг, кошель ума,
Поверь, найдется сам собою.
Теперь прощай. Господь с тобою!
И иноходец быстроногий —
Гнедой бежит прямой дорогой.
Спеша к Десизе-на-Луаре,
Его наездник — как в угаре:
Расстаться будет жаль с подружкой.
Забавной, да и не дурнушкой,
Но все же надо непременно
Узнать девице этой цену.
Да, он придет к ней гол и бос!
Нагнал он вскоре свой обоз.
— При вас оставлю иноходца.
Им Жоффруа в пути займется, —
Сказал он возчикам, — и платье
Парадное хочу послать я
С обозом. Ждут меня дела.
Прощайте! — Взяв из-под седла
Лохмотья, — и шести денье
Они не стоили! — Ренье
Надел их на себя украдкой,
И после этой встречи краткой
Он скрылся в темноте ночной.
Пробравшись тихо под стеной
Вдоль замка с гордыми гербами.
Пошел неслышными шагами
К своей подружке под окно.
Как было договорено
Со старцем. Девка не спала.
Хотя в постель уже легла.
Она в потемках дверь открыла,
Пришельца позднего впустила
И лишь тогда свечу зажгла.
Пред ней Ренье. — Ну и дела!
Что за рванье на вас такое?
— Превратно счастие людское!
Я разорился и к рассвету
Тайком страну покину эту,
А на ночь предоставь мне кров.
— Он просит крова! Ишь каков!
Вон! Не нужны вы мне теперь. —
И гостю указала дверь.
— Увы, — он молвил, — вы забыли,
Что прежде вы меня любили,
Своим сеньором величали.
— Упреки? Не было печали!
Ступайте! Вы мне надоели.
И, цену ей узнав на деле,
По темным улицам Ренье
Домой пошел в своем рванье.
Стучится в дверь. И вот жена,
Вся радостью оживлена,
Его встречает у порога.
Ни возгласов, ни речи строгой, —
И он вступил в одежде нищей
Хозяином в свое жилище,
Как прежде, окружен почетом.
— Всего до нитки ровным счетом
Лишился я в одно мгновенье, —
Свое он начал объясненье, —
Погибли все мои товары,
Они лежат на дне Луары.
Да ладно только бы мои!
Но там чужие есть паи.
Как людям я в лицо взгляну?
Как я убытки им верну? —
Он стонет и глаза заводит.
Жена с ним тихо речь заводит:
— Вам нужно ливров тысяч десять,
Чтобы ущерб уравновесить.
Но мы легко их раздобудем,
И вы свой долг вернете людям!
Беде помочь найдется средство, —
Ведь у меня же есть наследство!
Продайте пашни поскорее,
Дома, дуга, оранжереи
И винограда насажденья.
Все драгоценные каменья,
Наряды, золото продайте.
А это рубище снимайте, —
Оно вам не к лицу, поверьте.
Давайте лучше с этой жерди
Возьмем другое платье мы,
Что здесь висит еще с зимы,
Вон то, на беличьем меху.
Я вам скажу как на духу:
Для вас не жаль мне ничего!
Богатства хватит моего.
Чтобы пол города купить.
Утешьтесь, полно вам грустить.
Да если бы мы с вами жили
Хоть в Монпелье или Сен-Жиле,
И там любому богачу
Все ж не пришлось бы по плечу
Тягаться с вами. — Как король,
Ренье оделся, и хлеб-соль
Уже с дороги он вкушает.
Жена с ним ужин разделяет,
Беседу заведя живую.
А там — пора на боковую!
С зарею слуги повставали
И всем вокруг повествовали
О том, как после ссоры жаркой.
Своей, мол, выгнанный сударкой,
К себе домой купец Ренье
Пришел вечор в одном тряпье, —
Знать, вовсе выбит из седла,
Знать, плохи, мол, у тех дела,
Что деньгами его снабжали.
И рано утром прибежали
Все пайщики к торговцу на дом.
Их усадив с собою рядом,
Сказал он: — Вы слыхали, верно?
Мои дела идут прескверно:
Уж вы меня, друзья, простите.
Долги мои пока скостите!
Даст Бог, разбогатею снова... —
Но промолчали все сурово,
Лишь меж собой бурчат: — Хорош!
Да впрочем, что с него возьмешь?
Теперь посмешищем мы стали.
И вдруг такое увидали.
Что и поверили едва:
Подходит к дому Жоффруа,
И справа он ведет Гнедого.
А слева — жеребца простого;
Повозки идут чередой.
И шепчутся между собой
Собравшиеся у Ренье
Купцы Симон, Альом, Готье:
— А кони живы и здоровы —
Так кто же их хозяин новый?
И чьи товары? Чей обоз-то
Сейчас в Деспзу сходит с моста?
— Не знаю, — отвечал Гильом.
— Не знаю, — молвил и Альом.
Когда ж возы во двор въезжали,
Ренье сказал: — Ну вот, видали?
Друзья, оставьте опасенья —
Ведь было мнимым разоренье!
Теперь откроюсь перед вами:
В Труа покончил я с делами,
И, собираясь в путь обратный,
О девке вспомнил я развратной, —
С ней здесь, в Десизе, я связался,
Но нынче навсегда расстался!
Однако буду краток. Словом,
Хожу Я по рядам торговым.
Там, где сидят купцы из Ипра.
У них товар такой, что с Кипра,
Пожалуй, лучше не привозят.
А мысль одна в душе елозит:
Купить обнову для Мабили
(Так эту девку окрестили).
Купил! Силен любовный хмель...
Ну, а потом ума кошель
Искал напрасно по рядам.
Но после он нашелся сам:
Достал я — ох, не задарма! —
Полнехонький кошель ума,
И навсегда со мною он!
Так вот, пустился я вдогон
Возам, что из Труа отправил.
Я при обозе все оставил:
Коня, наряд свой, Жоффруа,
И, рубище надев сперва,
Пошел тихонько я в Десизу
Из-под окна Мабили, снизу
Еe окликнул. Девка мне
Открыла дверь, но при огне
Увидела мое рванье
И, услыхав мое вранье
О том, что в пух я разорен,
Велела убираться вон.
И я пошел тогда домой,
Где лучше обошлись со мной.
А свой подарок не врученный,
Для недостойной припасенный,
Теперь достойнейшей вручаю,
В которой я души не чаю! —
Смеется дама: — Добрый знак
Мне в этом видится. Итак,
Могу я подтвердить сама,
Что есть у вас кошель ума!
И в доме воцарился мир.
А вечером был задан пир.
О случае поведав этом,
Хочу закончить я советом:
За девкою глядите в оба,
Она — опасная особа
И любит вас лишь до поры,
Пока несете ей дары.
Будь вы богаче и щедрей
Самих французских королей,
Отдай вы все лукавой девке,
Вам не минуть ее издевки,
И разоренного гуляку
Она прогонит, как собаку.
Но в этом фаблио важна
Еще другая сторона.
Жан Галуа из Обеньеры
Нас также учит, что без меры
Сильна любовь жены законной.
Свежа, как плющ вечнозеленый.
Зачем сомнительных утех
Искать вам у милашек тех,
Чьи ласки лживы и бесчинны
Да и позорны для мужчины?
А как жадны такие крошки!
Они жадней шкодливой кошки.
Вы помощи от них не ждите,
Хоть на глазах у них горите.
От этих кралей много бед,
И жен менять на них не след.

Разрезанная попона

Кто силу речи разумеет,
Тот, думается мне, сумеет
Поведать людям просто, живо.
Стихами рассказать правдиво
О происшествиях различных.
Порой мы в странствиях обычных
Такое слышим тут и там,
О чем полезно знать и вам.
Но чтоб легко текли слова.
Обдумать надо все сперва,
Слог неустанно выправлять;
В том нашим дедам подражать.
Былым искусникам стиха.
Коль хочешь славы на века,
Ты должен весь свой век трудиться
Но люди начали лениться,
И развратился нынче свет.
Вот потому у нас и нет
Таких, как прежде, менестрелей;
Ведь труд немалый, в самом деле,
Хорошие стихи слагать!
Сейчас хочу вам рассказать
Про некий случай, все подряд.
Лет двадцать пять тому назад
С женой и сыном, всей семьей,
Покинул Абевиль родной
Один богатый человек, —
Отбыл из города навек,
Забрав с собой все достоянье:
Осилить был не в состоянье
Коварных недругов своих.
А пребывать вблизи от них
Он не хотел и опасался.
Так с Абевилем он расстался;
Жить с этих пор в Париже стал
И королю присягу дал
Ему по гроб остаться верным.
Купец был не высокомерным,
Жена была любезной дамой,
И, надобно сказать вам прямо,
Неглуп был и пригож их сын.
Все по соседству как один
Их уважали и любили
И в дом нередко заходили.
Свидетельствуя нм почтенье.
Порой не надо много рвенья —
Хвалу мы можем заслужить,
Людей к себе расположить,
Приятное сказавши слово.
Ты груб — жди грубость от другого.
Со всеми ласков ты — и что же?
С тобою всякий ласков тоже;
Недаром говорит народ:
Добро вовек не пропадет.
В Париже со своей семьей
Жил тот купец уж год восьмой,
Товаром разным промышлял —
И покупал и продавал.
Торговлю вел весьма умело
И, денежки пуская в дело,
Их возвращал всегда с лихвой.
Разбогатев с торговли той,
Он жил в Париже превосходно.
Но было Господу угодно
Призвать к себе его супругу.
Отнять любимую подругу,
С кем тридцать лет он жизнь делил.
Детьми же небогат он был —
Бог даровал ему лишь сына.
Убитый матери кончиной,
Он вместе со своим отцом
И плакал и тужил о том,
Что их покинула родная;
К усопшей он припал, рыдая.
Отец стал сына наставлять:
— Увы! Твоя скончалась мать...
Да смилуется Бог над ней!
Утри глаза и слез не лей,
Так убиваться, сын, нельзя —
Ведь у людей одна стезя,
И всех конец такой же ждет;
Никто от смерти не уйдет,
Нет людям от нее спасенья!
Скажу тебе я в утешенье:
Ты, сын мой, — статный рослый малый,
Тебя женить пора настала.
Ведь долго я не протяну.
Так вот, сыщу тебе жену
Из почитаемой семьи.
Богатства велики мои;
Друзья ж коварны, бросить могут,
Беда случится — не помогут;
На этом свете все, мой милый.
Приобретаешь только силой!
Хочу, чтобы твоя жена
Была рождением знатна,
Имела 6 родичей, друзей
Из видных, непростых людей —
Быть может, братьев, теток, дядей...
Тогда, твоей же пользы ради,
О свадьбе я договорюсь
И, уж поверь, не поскуплюсь!
Слыхал я, дамы и сеньоры,
Что в этой местности в ту пору
Три рыцаря, три брата жили.
Они весьма богаты были
Родней — хорошей, именитой,
И бранной славой знамениты.
Но их владения — земля,
Угодья все, леса, поля —
Бывало вечно все в закладе
Турниров и веселий ради,
И до трех тысяч ливров пени
У них лежало на именье, —
Долг разорить их мог дотла.
У старшего из них была
Дочь от жены его покойной;
А дом девицы сей достойной
На той же улице стоял,
Где и купец наш обитал.
Сим домом не распоряжался
Отец девицы — охранялся
Дом родичами и друзьями;
Дохода чистого деньгами
Давал он тридцать ливров в год,
И та девица без хлопот
Сполна все деньги подучала.
В родстве же было с ней немало
Больших людей. И вот купец
Стал сына сватать ей. Отец
И все родные той девицы
Готовы были согласиться,
Но знать хотели — что имеет,
Каким добром купец владеет.
И вот что он ответил им:
— Богатствам, мною нажитым,
Не меньше тысячи цена;
Сказать, что большая она, —
Слыть хвастуном я опасаюсь.
Дать сыну я намереваюсь
Сто ливров золотом; известно,
Что деньги мной добыты честно.
— На это не пойдем никак,
Такой нам неугоден брак, —
Сурово рыцари сказали. —
А если бы вы пожелали
Монахом стать? Ведь все богатство
Вы принесли бы в дар аббатству,
Пожертвовали в пользу храма?
Нет, говорим вам, сударь, прямо —
Мы с вами не сошлись в цене.
— А вы что предложили 6 мне?
— Охотно вам ответ дадим:
Мы только одного хотим —
Все целиком вручайте сыну:
Хозяин должен быть единый
Он всех богатств, нажитых вами.
Дабы никто, хоть вы же сами.
Из них гроша взять не могли.
Когда условья подошли,
Брак будет заключен тотчас,
А нет — вам не видать от нас
Для сына вашего супруги! —
И тут, в смятенье и в испуге,
О сыне думая, купец
Пришел к решеньюнаконец —
Себе лишь на беду и горе.
Сказал он рыцарям, не споря:
— Даю, сеньоры, обещанье
Исполнить ваше пожеланье:
Коли получит сын невесту,
Клянусь Я, не сойти мне с места, —
Все, что я нажил, что имею,
Отдать ему не пожалею.
Пусть забирает, как свое,
Все состояние мое,
Владеет им один отныне! —
Так, позаботившись о сыне,
От всех богатств отрекся он.
Остался враз всего лишен,
Что за свой век нажить успел.
Обчистить так себя сумел,
Что стал купец лозы голей —
Без денег он и без вещей,
Подохнуть с голода он может,
Коли сыночек не поможет:
Он дарит сыну все как есть.
Уелышав столь благую весть,
Согласье старый рыцарь дал;
Купцову сыну передал
Он дочь свою, и молодец
Пошел с ней вскоре под венец.
Два года минуло с тех пор.
Жил молодой купец без ссор,
В ладу с женой. И сын родился;
Наследник, значит, появился;
Мальчонка радовал весь дом.
Купец заботился о нем,
Он и жену свою берег
И ублажал ее как мог.
Старик отец жил с ними вместе.
Убил он сам себя на месте,
Отрекшись от богатств своих,
На милость положась других.
Двенадцать лет он в доме жил.
Внук мальчиком разумным был;
Все примечал он острым взором.
Прислушивался к разговорам:
Себя, мол, дед не пожалел —
Все отдал сыну, что имел.
Слова те в памяти храня,
Мальчишка рос день ото дня,
А дед дряхлел уж постепенно;
Он еле двигался, согбенный,
Рукой опершись на клюку.
Но старика не жаль сынку:
Он саван загодя справлял
И с нетерпеньем ожидал
Лишь дня отцова погребенья.
Хозяйке же одно презренье
Внушал старик; она всегда
Была надменна с ним, горда.
Так свекор был снохе немил,
Что ей терпеть не стало сил,
И к мужу обратилась дама:
— Супруг мой, говорю вам прямо
Распорядиться не хотите ль,
Чтоб нас оставил ваш родитель?
Клянусь, не буду есть и пить,
Доколе здесь он будет жить!
Хочу, чтоб вы его прогнали.
— Все сделаю, как вы сказали! —
Жены ослушаться не смея,
Отца родного не жалея.
Бедняге объявил купец:
— Покиньте этот дом, отец!
Нам нету дела никакого,
Что вы останетесь без крова.
Идите хлеб искать на воле.
Уже двенадцать лет иль боле
Мы в этом доме кормим вас.
Теперь ступайте прочь от нас!
Кормитесь сами как хотите.
Вставайте же и уходите! —
Старик заплакал, слыша это,
От горя он невзвидел света
И проклял век злосчастный свой. —
Что ты сказал, сыночек мой?
Уважить вздумал ты меня,
За дверь, на улицу гоня?!
Улягусь в крохотном местечке,
Я греться не прошу у печки
Иль укрываться одеялом;
Вели мне под навесом малым,
Там, во дворе, постлать солому,
Но не гони меня из дому,
В котором все делил со мной...
А если гонишь — бог с тобой,
Но жизнь во мне ты поддержи
И в хлебе хоть не откажи,
Избавь от голода мученья!
Щадя отца, грехов прощенья
Вернее можешь ты добиться,
Чем надевая власяницу. —
А сын в ответ ему: — Отец!
Всем спорам и мольбам конец!
Скорей из дома уходите,
Мою супругу не гневите!
— Уж больно ты, мой сын, крутенек.
Куда же я пойду без денег?!
— Вы в город можете идти,
Отсюда десять миль пути.
Там люди обретают счастье,
И было б редкою напастью,
Чтоб вы на улице остались,
Где многие обогащались:
Там кто-нибудь приметит вас
И впустит в дом к себе тотчас.
— О нет! Что до меня другим,
Когда я сыну стал чужим!
Коли в тебе нет состраданья,
В ком я помочь найду желанье?
Кто даст приют мне, друг какой,
Коль прогоняет сын родной?
— Нам препираться ни к чему.
Мне тяжело и самому,
Не по своей решил я воле... —
Старик уже не спорил боле,
Но сердце у него заныло;
Поднялся, хворый он и хилый,
И тихо к выходу побрел.
— Ты хочешь, сын, чтоб я ушел?
Господь с тобой! Но, ради бога.
Не поскупись, дай мне в дорогу
Хоть старого тряпья лоскут,
Что под рукой найдется тут, —
Чтоб только было чем прикрыться.
От холода мне защититься:
Моя одежка так худа.
Так плохо греет, что беда! —
Давать — у сына нет охоты:
— Вот не было еще заботы!
Так попрошайничать негоже.
Нет у меня для вас одежи!
Вот разве отберете силой?..
— Замерзну я, о сын мой милый,
Ох, не снесу я зимней стужи!
Дай хоть попону, — ту, похуже,
Которой ты покрыл коня,
Не то загубишь ты меня! —
Что тут со стариком возиться!
Пожалуй, надо согласиться —
Снабдить отца на долгий путь
Попонкою какой-нибудь...
Купец зовет без дальних слов
Сынка; тот прибежал на зов
И, с живостью своей природной:
— Я здесь, — сказал, — что вам угодно?
— В конюшню с дедушкой сходи.
Попону для него найди,
Сыми ее хоть с вороного;
Пусть будет старику обновой, —
Чтобы от стужи охраняла,
Служила вместо одеяла.
— Пойдемте, дедушка, со мной! —
Сказал мальчишка разбитной.
Тоски и гнева полон, дед
Поплелся за внучонком вслед.
Тот взял попону: не жалея,
Получше выбрал, поновее
Он изо всех, что были там;
Сложивши ровно пополам —
Был мальчик он во всем дотошный, —
Ее разрезал он нарочно
И деду пол попоны дал.
— Что мне с ней делать? — дед сказал. —
Как резать ты ее решился?
Ведь твой отец распорядился
Мне цельную попону дать.
Нехорошо так поступать!
Пойду к отцу я твоему
И расскажу про все ему.
— Хоть и расскажете, а вам
Я больше ничего не дам! —
Вот из конюшни дед выходит.
— На что же это, сын, походит?
Приказ твой, видно, звук пустой?
Знать, плохо сын воспитан твой,
Коль так тебя боится мало:
Решил лишь половину малый
Мне от попоны дать твоей...
— Бог накажи тебя, злодей!
Дай деду всю! — отец сказал.
— Не дай! — сынишка отвечал. —
С него и половины хватит,
Раз за нее он не заплатит,
Другая же сгодится вам;
Когда я взрослым стану сам,
То прогоню и вас — точь-в-точь,
Как гоните вы деда прочь.
Ведь то, что дедом вам дано,
Моим же станет все равно;
С собой не больше унесете,
Чем вы ему сейчас даете;
Бездомным нищим дед умрет,
Судьба и вас такая ждет. —
Отец вздыхает. Все, что было,
Ему вдруг память оживила...
В словах, что произнес сынок,
Он угадал себе урок
И, к старцу обратясь лицом.
Промолвил: — Возвращайтесь в дом!
Неправ я был, отца гоня;
На грех сам черт толкал меня,
Но Бог не допустил позора!
Главу семьи своей, сеньора,
В вас почитать я буду впредь,
А коль жена начнет шуметь,
Жить не захочет с вами вместе,
Вас поселю в укромном месте.
Все припасу, что нужно вам,
Подушки, одеяла дам...
Свидетель мне святой Мартин!
Отныне лучшие из вин
И лучшее, что буду есть, —
Все с вами разделю как есть!
В своем покое, у камина,
Греть будете больную спину,
Одеты, как и я, не плоше.
Отец вы добрый и хороший:
Вы дали много лет назад
Мне все, чем я сейчас богат!
Рассказ к концу идет. Итак,
Я показал вам ясно, как
Сын вразумил отца родного
И уберег от дела злого.
Коль подросли и ваши дети,
Запомните уроки эти!
Вы старику не подражайте
И зря назад не отступайте.
Раз впереди вам можно быть.
Безумье — детям все дарить
И ждать от них благодаренья!
Не знают дети сожаленья,
Опасно им судьбу вверять;
Родителей готовы гнать,
Как станут немощны они, —
Пускай, мол, доживают дни.
Выпрашивая подаянье.
Да! Тот достоин состраданья,
Кто жив лишь милостью других.
Кто из былых богатств своих
Подачки только жалкой ждет.
Речь вот к чему Бернье ведет:
Разумным должен быть отец.
На том и повести конец.

Обере, старая сводня

Сложил я повесть недурную,
Ее послушать всех зову я!
Тружусь я честно, не за страх.
Хочу вам рассказать в стихах
Я о занятном приключенье.
То было в городе Компьене.
Там жил один купец богатый,
В торговом деле тороватый
И рассудительный во всем.
Он с бедняком и с богачом
Равно любезно обходился.
Не скаредничал, не бранился.
Ну, а сынок купца — так тот
Известный щеголь был и мот.
На роскошь, всякие затеи,
Бросал он деньги, не жалея;
Он молод и беспечен был.
От них неподалеку жил
Бедняк один, с ним дочь-девица.
В красавицу успев влюбиться,
Был все настойчивей юнец;
И та сказала наконец,
Что, если он не ветрогон,
А думает жениться он,
Пускай не мучится напрасно
И сватов шлет, она — согласна.
— Отлично! — он ей отвечал
И дело двинуть обещал.
Домой едва лишь возвратясь,
Он побежал к отцу тотчас
И все поведал в миг единый.
Тот начал гневаться на сына,
Стал осуждать его, корить:
— 06 этом даже говорить
Тебе не следует со мной.
Как! Породниться нам с такой,
Что быть служанкой недостойна?!
Для этого ли я пристойно
Тебя воспитывать старался,
Сводить тебя всегда пытался
С тем, кто богат и родовит?
Какая глупость! Что за стыд!
Звать девку нищую женой?
Убью тебя своей рукой,
Лишь заикнись об этом снова! —
Слова отца звучат сурово —
Он сына вразумить желает.
Но тот нескоро уступает:
Людей владычица, любовь,
Волнует молодую кровь,
Пылает сердце — он влюблен,
О милой лишь мечтает он.
И вот, прошло три дня всего,
У богатея одного
Супруга в городе скончалась.
Еще с полмесяца промчалось —
И, о жене погоревав,
Своих друзей совету вняв,
Богач решил опять жениться.
Пошел он свататься к девице —
Той самой, бедной, но прелестной,
Которую, как вам известно,
Столь пылко юноша любил.
Вдовец, о ком я говорил,
С отцом беседу вел успешно,
И согласился тот, конечно,
На выгодный для дочки брак.
В мечтах любви обманут так,
Был юноша совсем убит:
Ничто его не веселит,
Ему противны развлеченья,
Внушают деньги отвращенье —
Богатство не спасет его!
Клянет себя он самого:
Зачем послушался отца —
Зачем не упредил вдовца,
А но отцовскому приказу
От милой отступился сразу.
Горюет малый, сам не свой.
Наряд носил он непростой:
Был самой дорогой отделкой
Украшен — и парчой и белкой.
Английского сукна кафтан
Еще стройнее делал стан,
И шелковая епанча
Красиво падала с плеча.
Но юноша тоской охвачен,
И бледен с виду он, и мрачен.
Одеждой пышною блистая,
Свое лицо плащом скрывая,
Направился он к дому той,
Что стала богача женой.
Нет, не представить никому,
Как тяжко, горестно ему!
«Что мне придумать, что решить?
Как с милой переговорить?
Готов на хитрость я любую...»
Так размышляет он, тоскуя, —
И вдруг он видит близ дороги
Швеи-старухи дом убогий.
Сел на скамью он у окна.
Хозяйка — тут как тут; она
Расспрашивает, что случилось,
Его печали удивилась, —
Ведь он веселье так любил,
В забавах время проводил.
Звалась старуха Обере;
Лишь намекни о серебре, —
Кого угодно за награду
Из дома вытянет, коль надо.
И юноша ей рассказал,
Как по любимой он страдал.
Что проживает но соседству:
Коль свидеться им сыщет средство,
Полсотни ливров он сулит.
— Ну что ж! — старуха говорит. —
Как муженек бы ни стерег,
Найду и место я и срок,
Устрою вам свиданье с нею.
Добудьте деньги поскорее,
А я улажу это дело. —
Бежит домой — и руку смело
Он запускает в тот ларец.
Куда клал денежки отец.
Взяв деньги, не сказав ни слова.
Он к Обере помчался снова.
Хоть денежки и раздобыл,
Старуху он не ублажил.
— Теперь вас попросить хочу
На время скинуть епанчу,
Она нужна мне! — говорит.
И все, что Обере велит,
Мгновенно и без прекословья
Исполнить рад он, — ведь любовью
Зажат он крепко, как в тисках!
У старой епанча в руках.
Пихнув за пазуху ее,
Как будто бы свое шитье,
Накрывшись второпях платком,
Она — к соседке прямиком.
В день этот ярмарка была,
И Обере подстерегла,
Когда купец ушел из дома.
— Храни Господь вас! — и в хоромы
Вошла старуха, чуть дыша. —
В раю блаженствует душа
Покойной госпожи моей...
Всем сердцем я грущу по ней.
Ведь я частенько здесь бывала. —
Любезно дама отвечала:
— Садитесь, милая моя!
— Благодарю. Пришла к вам я,
Чтобы свести знакомство с вами.
Бывало, при покойной даме,
Я, приходя сюда, ни разу
Не видела себе отказу
Ни в чем, ни на какую просьбу;
И если для меня пришлось бы
Ей сделать что себе во вред —
И то не отказала б, нет!
Столь доброю была всегда.
— А в чем теперь у вас нужда?
Не бойтесь, говорите прямо! —
И вот что услыхала дама:
— Дочь у меня лежит больна.
Просить осмелюсь я вина
И пирожочек там какой,
Хотя бы самый небольшой.
Мне стыдно, признаюсь сама,
Да сводит дочь меня с ума,
И вынуждена я просить;
Грех попрошайкою прослыть,
Но в помощи, ей-ей, нуждаюсь!
— И я помочь вам постараюсь:
Я дать готова все, что нужно,
Для вашей дочери недужной. —
Хитрит старуха, продолжая:
— Я вижу, дама дорогая,
Что сердце доброе у вас...
Ну, как живется вам сейчас?
Что ваш супруг, не скуп на ласки?
Покойница жила как в сказке.
Любил ее он баловать!
На вашу бы взглянуть кровать,
Чтобы самой увидеть мне,
Все так же, как при той жене
Она богата, иль беднее? —
Тут дама встала, а за нею
И Обере тотчас встает
И в спальню с госпожой идет.
Прекрасных множество вещей
Показывает дама ей:
Ковры такие и сякие,
Меха и ткани расписные...
Вот ложе. — Здесь супруг мой спит, —
Старухе дама говорит, —
А я вот здесь, бок о бок с ним. —
Под покрывалом дорогим
Там стеганое одеяло.
Старуха в епанче скрывала
Игольник с острою иглой;
Она свой сверток под рукой
Держала, прижимая плотно.
Пока хозяйка ей охотно
Показывала все, что можно,
Его старуха осторожно
Под одеяло и пихнула...
— Вот красота! — она вздохнула.
— Гляжу — твоя завидна доля:
Тебя он бережет поболе,
Чем ту жену в былые дни... —
Из спальни прочь идут они.
Старуха знай свое лопочет,
А госпожа меж тем хлопочет —
Несет кувшин вина, пирог.
Свинины и бобов горшок
Да хлеба свежего в придачу.
Старухе Обере — удача:
Так ловко языком вертела,
Что даму обкрутить сумела.
Ушла — и все ей нипочем.
А что купец? Теперь о нем
Хочу я повести рассказ.
Домой усталый возвратясь,
Он захотел часок поспать;
Но лишь улегся на кровать,
Горб ощутил под одеялом...
Тогда в недоуменье встал он
Взглянуть: что там ему мешает?
Он одеяло отгибает
И видит — епанча под ним;
При этом острием стальным
Ему игла вонзилась в тело.
Не понимая, в чем тут дело,
Он был как громом поражен.
«Обманут я! — подумал он. —
Увы! Другой ей мил теперь!»
Закрывши поскорее дверь,
Он снова епанчу схватил,
От ревности он пьяным был
(Что может с ревностью сравниться!),
Вертит он так и сяк вещицу,
Как будто бы в руках обнова,
Сам полон бешенства такого,
Что все нутро его горит!
— Откуда взяться, — говорит, —
Одежде этой? Видит Бог,
Здесь был жены моей дружок;
Дарила здесь любовь другому,
Пока я уходил из дому! —
Вот он садится на кровать,
Глядит на епанчу опять
И тяжко размышляет: «Что же
Теперь мне делать, правый Боже?!»
Кипит в нем ярость и досада.
Уж ночь. Повеяло прохладой.
Все спят. Разгневан и суров,
Купец жену без дальних слов
За дверь из дома выставляет.
Та ничего не понимает,
От горя чуть не умерла!
А сводня начеку была,
За дамой зорко наблюдала.
— Господь с тобой! — она сказала. —
Зачем ты здесь, о дочь моя?
— Ах, Обере, погибла я!
Прогневала я господина!
Не ведаю, в чем я повинна,
Что наплели ему, не знаю.
Я вас прошу, я заклинаю —
Пойдемте в дом к отцу со мной! —
Идти к отцу?! О боже мой! —
Ей Обере. — Ты хочешь, чтобы
Он отчитал тебя со злобой,
Решив, что ты тяжелый грех
Свершила втайне ото всех
И муж за то тебя прогнал,
Что с полюбовником застал,
Расправился без сожаленья,
Накрыв на месте преступленья?!
Твой муженек, видать, хмелен,
Но завтра протрезвится он.
Так вот, я добрый дам совет:
Пойдем сейчас ко мне, мой свет,
На улице пустынно стало.
Ты не напрасно мне давала
Бобов, и мяса, и вина —
Все возвратишь себе сполна,
За все как есть я отплачу.
Тебе я услужить хочу,
Исполню все твои желанья —
Давай лишь только приказанья!
Тебя укрою от людей
Я в дальней горенке своей,
Никто тебя там не найдет.
Побудешь там, пока пройдет
Хмель в голове у господина. —
Решилась дама в миг единый —
В дом к Обере идет, спеша.
— Спокойна будь, моя душа!
Здесь бело всякой маеты
Жить хоть неделю можешь ты! —
Вот сели ужимать они.
Но дама — боже сохрани —
Съесть и кусочка не желает,
Покуда точно не узнает,
В чем провинилась, в чем грешна?..
Смолчала Обере. Она,
Не затевая лишних споров
И бесполезных разговоров.
Ее в ту горенку свела,
Где свежая постель ждала:
Здесь будет даме безопасно,
И выспится она прекрасно.
Сама же, гостью уложив
И двери плотно затворив,
К влюбленному она помчалась.
А юноше в ту ночь не спалось;
Ворочаясь без сна в постели.
Со страхом думал он: «Ужели
Обманет, подведет старуха?!
Нет силы ждать!..» Стеная глухо,
Он то садится, то встает,
Оделся — и к окну идет;
Стоит там, тяжело вздыхая.
А сводня, баба разбитная,
Награду хочет заслужить,
Получше парню угодить —
Летит во весь опор она.
Ее завидя из окна:
— Ну, как дела? — он вопрошает.
— Все слажено! — та отвечает. —
Попалась в сеть твоя зазноба;
Натешитесь досыта оба,
Пока не заблестит заря! —
И, нетерпением горя,
Лишь вести добрые услышал,
Он из дому сейчас же вышел,
Пустился за старухой в путь.
Они уж в горенке. Уснуть
Тем временем успела дама.
Вот, страстью одержим упрямой,
Разулся он, одежду снял.
— А ежели, — он прошептал, —
Она противиться начнет?..
О, научите наперед,
Как мне добыть любви награду?
— Скажу тебе, что делать надо:
К ней на постель приляг, любя,
А если оттолкнет тебя
И закричит, ты не смущайся.
Под простыни к ней пробирайся...
Обнимешь — и в одно мгновенье
Она изменит поведенье:
Упрямиться не станет боле,
Во всем твоей послушна воле. —
Он лег — и тихо, еле-еле
Передвигаясь по постели,
К любимой ласково приник.
Проснулась дама в тот же миг.
Коснувшись юноши, она
Привстала, ужаса полна.
А он, целуя, обнимая,
Ей шепчет: — Сдайтесь, дорогая!
Совсем напрасен ваш испуг:
Ведь это я, ваш верный друг!
Побудем, с помощью Господней,
Наедине мы здесь сегодня
И, не заботясь ни о чем,
Хоть ночку вместе проведем!
— Прочь! Слушать вас я не хочу!
Сейчас так громко закричу,
Что все на улице проснутся,
Сюда на крик мой соберутся!
— Ну, это не поможет вам:
Для вас же будет стыд и срам,
Коль и старик и молодой —
Все вдруг увидят вас со мной!
Уж ночь, а мы лежим вдвоем...
Кто ж станет сомневаться в том.
Что здесь любовь владела нами! —
Так говорил влюбленный даме. —
Укроемся от глаз чужих,
Никто чтоб, кроме нас троих,
06 этой встрече знать не мог... —
И он к себе ее привлек —
Он жаждет слиться с юным телом,
Таким желанным, нежным, белым,
Целует жарко... А она,
Растерянна, потрясена,
Не знает, как себя вести,
Чтоб после не приобрести
Дурную славу у людей,
Чтоб не нажить позора ей.
Меж тем он все смелей ласкает;
Она смиряется, стихает —
И уж не борется напрасно,
Покорена любовью властной.
А Обере не дремлет зря.
Она, чуть занялась заря,
Спешит изжарить повкусней
Дичь и свинину для гостей.
Любовники за стол садятся —
Им было некого стесняться,
Они охотно ели, пили,
Довольны оба, видно, были
Усердной службой Обере.
Но вот уж вечер на дворе,
И снова наступает ночь.
Во всем старается помочь
Влюбленным сводня продувная,
Их в доме у себя скрывая;
Они здесь расточали ласки,
Любовью тешась без опаски.
Глаз, почитай что, не смыкали.
Но чу! — вдали звонить уж стали
К заутрене в монастыре.
Внимая звону, Обере
Сейчас же встала ото сна.
Одевшись наскоро, она
Неслышно подошла к постели,
Где двое нежились и млели.
— Вставай-ка, дочь моя, пора!
С тобою вместе мы с утра
Сегодня в монастырь пойдем:
Подумать надобно о том,
Чтоб муж с тобою примирился. —
Едва любовник согласился —
Так жаль ему расстаться с милой!
Но старая уговорила:
— Мне предоставь все это дело
И жди тогда, надейся смело,
Что повторятся ваши встречи! —
Она берет с собою свечи,
А каждая длиною с фут!
И вместе с дамою идут
Они в тот монастырь из дому.
Подходит к алтарю святому,
К Пречистой Девы изваянью.
Дает старуха приказанье
На землю даме лечь тотчас
И так лежать — не шевелясь,
Не беспокоясь ни о чем.
Перекрестилась — и потом
Зажгла она подряд, как надо,
Все свечи от святой лампады.
Затем расставила их так:
Крест из свечей ей в головах,
Другой — у ног, и крест — правей,
И крест еще один — левей.
— Вы, — говорит, — спокойны будьте,
Все ваши страхи позабудьте!
Что б ни случилось, вы, смотрите,
Не шелохнувшись здесь лежите,
Пока супруг ваш не придет. —
На все согласна наперед,
На землю ниц упала дама.
Старуха же пошла из храма
Прямым путем к купцу, который
Все думал о жене в ту пору,
Не зная, что ему решить.
И вот, желая разбудить,
Стучится в дверь к нему старуха.
Он настораживает ухо:
Кто там? Не с вестью ли какой,
Что возвратит ему покой?
Он дверь немедля открывает —
Там Обере!.. И восклицает
Она, лишь в дом к нему войди:
— Где он — бесстыдник, негодяй,
Невежа грубый — где, скажите?
— Чего вы, Обере, хотите,
Придя в столь неурочный час? —
А та ему; — Скажу сейчас.
Увы! Я видела во сне...
О, вещий сон приснился мне!
Так растревожена была я.
Что, ни минуты не теряя,
Пошла, чтоб сон поведать вам!
Мне снился монастырский храм;
И в храме том лежит ничком
Перед священным алтарем
Твоя красавица жена.
Выла я так изумлена,
Не знала, что и думать, право!
Вокруг, налево и направо,
Пылают свечи, вижу я,
И молится жена твоя
Перед Мадонны светлым ликом.
Повинен ты в поступке диком.
Век каяться в нем будешь ты:
Жене столь дивной красоты —
И ночью в храме быть одной!
Клянусь своею головой,
По совести тебе скажу,
Мне боязно за госпожу.
В толк не возьму я — что за чудо,
Что бережешь жену так худо?
Младенец чистый ведь она;
Должна была бы допоздна
Под пологом здесь мирно спать,
А ты ее молиться гнать,
К заутрене?! Ах, стыд какой!
Пошли мне, Боже всеблагой,
Грехов невольных отпущенье
И дай свое благословенье!
Я поделом его браню:
Будь предан злейшему огню,
Кто над женою так глумится! —
Старуха помешать стремится,
Чтоб об измене муж узнал,
Но епанчу ведь он видал!
Из-за нее же, без сомненья,
И родилось в нем подозренье.
Спросил он: — Правду говорите?
— Вставайте же и поглядите.
Коли не верите словам! —
Да! Видеть все он должен сам;
Встает, — не до спанья уж тут! —
И в монастырь они идут.
Жена лежит при алтаре,
Как сказывала Обере.
Он счастлив, что ее нашел!
Купец к ней ближе подошел,
Жене встать с полу помогает.
Поступок свой он объясняет
Тем, что был пьян вчера. И вот
С ней вместе он домой идет;
Ложатся оба на покой.
Укрылась дама с головой,
Одолеваема дремотой;
И ни малейшей нет охоты
Ей слушать, как супруг страдал,
Раз ничего он не узнал.
Муж думал о жене меж тем,
Что та с ума сошла совсем —
Всю ночь, бедняжка, горевала,
Одна пред алтарем лежала,
Молясь усердно за него,
За господина своего!
Пока он эдак размышлял,
Ночь кончилась и день настал,
И встало солнце наконец.
Тут одевается купец
И, осенив себя крестом,
Пока жена спит крепким сном,
Пройтись на улицу выходит.
Вдруг видит — как шальная, бродит
Там Обере, подъемля вой:
— Ох, тридцать су! Ох, крест святой!
Жизнь немила теперь мне стала!
Где тридцать су взять? Я пропала!
Теряюсь прямо, как тут быть.
Где тридцать су мне раздобыть?!
Ох, горькая моя судьба!
Напрасны слезы и мольба,
За что страдаю я, мой боже! —
Купец подходит к ней — и что же?
Его старуха примечает
И пуще охать продолжает:
— Где тридцать су? Погибла я!
Вот-вот придет ко мне судья,
Последнее отымет он...
Да, видно, в руку был мой сон!
— Храни Господь вас! Расскажите,
О чем вы, Обере, тужите? —
Слова купца полны участья.
— Ах, сударь! Про свое несчастье
Я все вам рассказать могу
И ни словечка не солгу.
Так вот: два дня тому назад
Принес мне рыцарь свой наряд.
Чтоб я зашить его взяла;
А это епанча была,
В четыре-пять экю ценою!
Намедни, взяв ее с собою.
Пошла я малость погулять —
Боль головную разогнать...
Вот, значит, прихватив шитье.
На горе горькое свое
Я из дому тогда и вышла.
И невдомек мне, как то вышло,
А потеряла епанчу!
Вот отчего я так грущу.
Не знаю просто, что начать,
Что делать мне, куда бежать?!
Ничто спасти меня не может,
Никто, никто мне не поможет!
Задумал вор меня сгубить?
В церквах заставлю огласить
Я это дело повсеместно,
Да будет всем оно известно!
Кто епанчу похитить мог?..
Не вру я, сударь, видит Бог,
Гром разрази меня на месте!
Игольничек с иглою вместе
Засунула я в епанчу;
Скорей найти ее хочу,
Чтобы вконец не разориться, —
Ведь рыцарь тот ко мне стучится
Не возвращаю почему
Я, дескать, епанчу ему.
А как ее мне возвратить?!
— Позвольте, Обере, спросить:
Вы были в доме у меня?
— Да... Помните, третьего дня
Зашла я — дочери больной
Мясца кусочек небольшой
У вас поклянчить на авось.
Побыть и в спальне мне пришлось,
Где наряжалась госпожа...
Ах, как постель была свежа,
Как пышно было покрывало!
Таких я сроду не видала.
Любуясь ими, тут же вскоре
Вздремнула я, себе на горе...
А госпожа пошла принесть
Мне всякой снеди. Все как есть
В мешок я сразу убрала
И восвояси побрела.
С тех пор, до нынешнего дня,
Все донимает мысль меня —
Куда же епанча девалась?
Не в вашей спальне ли осталась? —
Доволен был, скажу по чести,
Купец, такие слыша вести.
Когда ж игольник он найдет,
То, право, не переживет
Вовек минуты столь приятной!
Купец домой спешит обратно —
Скорей проверить все желает.
Вот из постели извлекает
Он епанчу. Когда же в ней
Нащупал он рукой своей
Игольничек с иглой и с нитью —
То, хоть поместьем одарите.
Сильней бы ликовать не мог!
— Теперь, — сказал он, — видит Бог,
Я сам уверился вполне.
Что не врала старуха мне:
Ее шитье лежало здесь! —
И гнев его растаял весь,
Так счастливо все разрешилось.
А Обере поторопилась
Снести ту епанчу домой.
От мысли об измене злой
Купец был вмиг освобожден,
И епанчу охотно он
Старухе отдал. А она,
Полсотни ливров взяв сполна,
Свою награду заслужила:
Неплохо всем троим служила!
Я здесь изобразить хотел
Всегдашний женщины удел:
Коль помогает ей другая,
Огонь любовный разжигая,
То, будь она скромна, стыдлива
И добродетельна на диво,
Соблазна ей не избежать!
Тут можно мой рассказ кончать.

Горожанка из Орлеана

Я на сегодня вам припас
О даме и купце рассказ.
Он жил в Амьене постоянно.
А взял жену из Орлеана.
Купец был тертым калачом —
Торговцем и ростовщиком.
Всех дел знал хитрости и штуки:
Того, что попадется в руки.
Уж он не выпускал из рук!
И в город к ним приходят вдруг
Три парня-школяра. Мешки
У них не больно велики,
А сами гладкие такие, —
Видать, обжоры записные;
Те, у кого они стояли,
Хвалы вовсю им расточали.
Один, что новиднее был,
К купцу с чего-то зачастил.
Он в обхожденье был приятен.
Лицом смазлив, собою статен,
И не могла жена купца
Не заприметить молодца.
Ходил он столь охотно к ним,
Что, подозрением томим.
Купец решил застать вдвоем
Свою жену со школяром —
Лишь только бы узнать заране.
Когда и где у них свиданье.
Девица в доме там жила,
Купцу племянницей была.
Вот он зовет к себе девицу:
Наградой, мол, не поскупится,
Пусть выведает то, что может,
И обо всем ему доложит.
Школяр же — парень он упрямый!
Обхаживал так ловко даму,
Что та сдаваться начала.
Девица тут как тут была:
Подсторожив, все услыхала,
Все вынюхала, разузнала —
И ну к хозяину опять —
О сговоре их рассказать.
Сговорено ж такое было:
Явиться к даме сможет милый,
Лишь отлучится муж из дому —
Не тратя время по-пустому,
Пусть к винограднику придет
И у калитки подождет,
Пока стемнеет. Рад купец:
Он их поймает наконец!
Немедля он идет к жене
И объявляет: — Надо мне
Уехать нынче но делам.
Блюсти весь дом придется вам,
Как надлежит супруге честной.
Когда вернусь я — неизвестно.
— Что ж, с Богом! — дама говорит.
Купец же к возчикам спешит
Сказать, чтоб были те готовы
В путь выступать с зарею новой,
Уже за городом ночуя.
Подвоха мужнина не чуя,
С дружком свиданья дама ждет.
И час урочный настает.
Купец, спровадивши людей,
Сам к винограднику скорей,
А вероломная супруга
Спешит туда же встретить друга.
Калитку дама открывает,
В калитку гостя пропускает.
Любовных помыслов полна,
Кто с ней, не поняла она,
Дружка приветствует, любя...
А муж не выдает себя
И отвечает ей невнятно.
С ним в дом она идет обратно.
Свое лицо скрывает он,
Но, заглянув под капюшон,
Она супруга вмиг узнала
И план коварный разгадала:
Задумал, видно, он схитрить,
Жену в измене уличить?
Пусть! Ей не страшно ничего,
Перехитрит она его!
(Да! Жены — продувной народ,
Их Аргус не устережет!
Так повелось еще с Адама.)
— О, как я рада, — молвит дама, —
Что вас могу здесь принимать!
Я вам хочу в подарок дать
Деньжат толику небольшую,
Лишь обо всем молчать прошу я.
Теперь же, чем гулять в саду,
Я на чердак вас отведу;
Побудете вы там пока —
Ключ у меня от чердака.
А как улягутся все спать,
Я к вам приду туда опять
И в спальню проведу свою:
От глаз людских вас утаю.
— Отлично! — он ей отвечал.
Купец и не подозревал
О тайном замысле ее
(Погонщик думает свое,
Осел кумекает другое).
Теперь купцу житье плохое —
Он взаперти, сидит и ждет,
Когда она к нему придет.
Ну, а жена — обратно в сад.
Школяр уж там, свиданью рад;
Встречает дама молодца,
И нежным ласкам нет конца.
Поди, купцу пришлось похуже:
Заставила плутовка мужа
Всю ночь сидеть на чердаке!
А те вдвоем, рука в руке,
Уже в опочивальню входят.
Постель там постланной находят;
И дама друга своего.
Не опасаясь никого,
Целует жарко, обнимает...
Школяр же сразу приступает
К тому, что нам велит любовь:
Пытает силы вновь и вновь
В игре, приятнейшей из всех,
А даме — слаще нет утех!
И долго нежились на ложе
Они, в объятьях тесных лежа.
— Постойте, — молвит дама вдруг, —
Я вас покину, милый друг.
Увы, пора мне уходить,
Мне нужно челядь накормить.
А после мы в укромном месте
Отужинаем с вами вместе.
— Я к вашим, госпожа, услугам! —
И дама в зал, простившись с другом.
Идет. Все домочадцы в сборе:
Задобрить надо их... И вскоре
Обильная, как никогда.
На стол поставлена еда.
Когда же съедено все было.
Она людей не отпустила,
А задержала на сей раз,
К ним с хитрой речью обратясь.
Племянник там хозяйский был,
И тот, кто воду в дом носил,
И три служанки молодые,
И слуги, парни удалые;
Там и племянница была.
— Друзья, — хозяйка начала, —
Хочу сказать вам вот о чем:
Вы видели, что в этот дом
Школяр-красавчик все ходил:
С меня и глаз он не сводил,
К любви меня склонить желая.
Сурова долго с ним была я,
Но, увидав, что все напрасно,
Глупцу я намекнула ясно,
Что дам ему я насладиться,
Лишь только муж мой отлучится.
И вот уехал муженек,
А тот, докучный, на порог —
Небось прийти не поленился
И за обещанным явился!
Сидит он заперт... Пир горою
Я вам сегодня же устрою,
Бочонок выкачу вина,
Коль буду я отомщена.
Скорей, идите на чердак!
Отколотите парня так,
Чтоб на ногах не устоял
И наземь от побоев пал,
Чтоб навсегда был отучен
Порочить верных, честных жен!
И слуги шустрые смекают:
Вскочивши с мест, тотчас хватают
Дубинку, вертел или шест,
Тот — кочергу, тот — тяжкий пест,
А дама ключ им отдает.
Кто счел бы их удары, тот,
Ей-богу, преискусный счетчик.
— Пускай покормится молодчик,
Лишь улизнуть ему не дайте!
А вы, бесстыдник, так и знайте, —
Кричит она, — проучим вас! —
И домочадцы, разъярясь,
За горло бедного схватили
И капюшоном так сдавили,
Что тот не вымолвит и слова.
Поколотив, дубасят снова,
Удар наносят за ударом;
За мзду большую, не задаром,
Ей-6огу, лучше не сомнут!
Племянники усердно бьют
Родного дядю в грудь, с боков —
Аж пот катится с молодцов.
Но бить наскучило, однако.
Купца, как дохлую собаку,
Они на свалку волокут,
А сами пировать идут.
Вин белых, красных, всех сортов
Для них несут из погребов;
Ей-ей, по-королевски прямо
Их угостила нынче дама!
Сама ж ушла к себе в покой,
Но, видимо, не на покой —
Взяла ни рог, вино и свечи...
И длятся все услады встречи
Вплоть до зари. Дружку в подарок
Вручает дама десять марок,
Прося, — так ей велит любовь! —
Чтоб приходил скорее вновь,
Почаще быть у ней старался.
А тот, кто на земле валялся,
Меж тем очнулся и, как мог,
Приполз тихонько на порог.
Дивиться домочадцы стали,
Когда хозяина узнали:
Как с ним беда такая сталась?
— Неведомо за что досталось, —
Он простонал. — Несите в дом,
Не спрашивайте ни о чем... —
Купца все разом подхватили,
Скорей в покои потащили.
От мыслей злых освобожден,
Немало был утешен он
И даже боль забыл: жена
Супругу, стало быть, верна.
Лишь только бы здоровым быть,
Век будет он ее любить!
Купца приносят в дом. И вот
Жена его полна забот.
Настоем из целебных трав
Мученья муженька уняв,
Желает знать, что с ним такое.
— Ох, испытание большое
Пришлось пройти мне, — говорит, —
Все тело от него болит! —
Тут домочадцы хвастать стали,
Как лихо парня наказали,
Им выданного на расправу.
Недурно выпуталась, право,
Жена купца из затрудненья!
Не будет больше подозренья
К ней никогда супруг питать.
Зачем же ей любовь бросать?
С дружком и впредь водиться станет,
Коль в их края он вновь заглянет.

О трех горбунах

Коль слушать есть у вас желанье.
Прошу лишь одного — вниманья.
Стихами рассказать могу.
Притом словечка не солгу,
О случае весьма забавном.
В былые дни при замке славном —
Не помню я, как звался он,
Не то Дуан, не то Дуон —
Жил некий горожанин честный.
Почтенный старец, всем известный.
Имел немало он друзей
Средь знатных и больших людей,
А потому, хоть не богат.
Ходил в одежде без заплат,
И всякий старца уважал.
Красотку дочь он воспитал —
Такую, что, сказать неложно,
Залюбоваться было можно;
Хоть обойдите целый свет.
Нигде созданья краше нет.
Такой была девица милой,
Что описать мне не под силу:
Едва описывать примусь,
Глядь, в чем-нибудь да ошибусь!
Так уж не лучше ль помолчать,
Чтоб ненароком не соврать?
И жил горбун в округе той.
Был безобразен он собой:
Чудовищна и велика
Была у горбуна башка —
Тесала наобум природа,
Ну вот и создала урода.
Большеголов, а телом хил.
Он и смешон и страшен был;
Горб острый, вздернутые плечи
Все было в нем нечеловечье.
Изобразить уродства эти
В стихах иль даже на портрете
Попыткой было бы напрасной.
Горбун вседневно и всечасно
Лишь о наживе помышлял.
Свое богатство умножал.
Хотя — я знаю достоверно! —
Уже богат он был безмерно.
Теперь достаточно вполне
Я рассказал о горбуне,
Чтоб вам дальнейшее понять.
Решив жену себе сыскать,
Девицу высватал он ту,
Чью поминал я красоту.
С женитьбою горбун-урод
Немало приобрел забот.
Жена — красавица на диво;
Смотря за ней, супруг ревнивый
Покой совсем утратил вскоре:
Держал все двери на запоре,
В дом никого он не впускал;
Дверь иногда приоткрывал
Лишь тем, кто денежки принес, —
Жену он сторожил, как пес.
И вот пришли под Рождество
Три менестреля в дом его.
Все трое были горбуны.
— Мы праздник провести должны
С тобою вместе, — говорят, —
Горбаты мы, и ты горбат.
С тобою мы равны и в росте —
Вот по хозяину и гости. —
Так горбуна они просили,
Что наконец уговорили,
И он в покои всех повел.
А там стоит накрытый стол,
И гости за обед садятся.
Тут должен честно я признаться —
На сей раз щедрым был горбун:
Бобы, и сало, и каплун.
Все было вкусно, смачно — право,
Гостей он потчевал на славу!
Когда ж окончен был обед,
Хозяин — верьте или нет! —
Сам отсчитал, скажу я вам,
По двадцать су трем горбунам,
Но наказал при этом строго
Им позабыть сюда дорогу,
Не подходить к ограде даже:
Хозяин, мол, всегда на страже —
Придут, так искупают их
В волнах потока ледяных
(Там, под горой, текла река,
Стремительна и глубока).
И горбуны тогда, конечно,
Прощаться начали поспешно.
Но все ж они довольны были:
Все трое, уходя, решили,
Что день отлично проведен.
Хозяин тоже вышел вон —
Пройтись к реке пошел. А даме
Расстаться жалко с горбунами.
Зовет она обратно всех:
Послушать песни их и смех
Ей так хотелось! Но сначала
Закрыть все двери приказала.
Покуда горбуны сидели
И, даму забавляя, пели,
Уже но лестнице крутой
Ее супруг шагал домой.
В разгар веселья слышен вдруг
Нетерпеливый, громкий стук
И резкий голос. Нет сомненья,
Хозяин... И, полна смятенья,
Не знает дама, как ей быть,
Куда бы горбунов укрыть.
В углу стоял там ларь большой,
Тогда он кстати был пустой.
В ларе — три ящика. Так значит.
Туда гостей она упрячет!
Пока их дама в ларь пихает,
В покой уже супруг вступает:
Обнять красавицу жену
Пришла вдруг прихоть горбуну.
Но вскоре он и в этот раз
Ушел, куда-то торопясь.
Жена его уходу рада —
Ей только этого и надо:
Так хочется, чтоб менестрели
Еще хоть что-нибудь ей спели!
И что же? Дама ларь открыла
И в изумлении застыла:
Все трое, лежа взаперти,
Задохлись, господи прости!
Ее испуг представьтесами:
Как быть, что делать с мертвецами?..
Она к дверям — кричит, ловет,
Быть может, кто-нибудь придет?
Прохожий парень слышит зов —
И даме он служить готов.
— Послушай, — та ему, — дружок!
Дай перво-наперво зарок
О том вовеки не болтать.
Что б ни пришлось тебе узнать.
А за услугу небольшую,
Которой у тебя прошу я,
Я сразу тридцать ливров дам. —
И парень рад таким речам.
— Все сделаю, — сказал он. — ладно! —
(До денег жаден был изрядно,
К тому же глуп.) Он зря не ждал
И вмиг по лестнице взбежал.
Вот дама ящик открывает.
— Дружок, не бойся! — восклицает. —
Урода в реку бросить надо.
Тебя за труд твой ждет награда. —
И молодец за труд берется:
Он запихал в мешок уродца.
Взвалил мешок себе на спину
И стал спускаться с ним в долину.
К реке с поклажею примчавшись
И на высокий мост поднявшись,
Он горбуна швырнул в поток
И, дело сделав, со всех ног
Помчался за наградой в дом.
А дама между тем с трудом
Уже нз ящика другого
Урода извлекла второго
И, у стены поставив тело,
У входа отдохнуть присела.
Вбегает парень налегке:
— Ну вот — уродец ваш в реке!
Теперь пожалуйте за труд. —
А та ему: — Ах, низкий плут!
Смеешься, что ли, — говорит. —
Горбун ведь снова здесь торчит!
Он, стало быть, не брошен в воду.
Обратно ты принес урода?
Вот, погляди-ка! — Что за дьявол!
Уже в воде горбун ваш плавал...
В толк не возьму я — как же так
Припер опять сюда мертвяк?!
Дивлюсь таким я чудесам.
Но, будь он хоть антихрист сам,
Не поздоровится ему! —
Тут подошел он к горбуну.
Тотчас его в мешок всадил
И ношу на плечи взвалил.
Опять к реке спешит упрямо.
Меж тем, одна оставшись, дама
Урода третьего берет,
Близ очага его кладет
И парня ждать идет ко входу.
Вниз головою, прямо в воду,
Тот с маху горбуна бросает.
— Ишь непутевый, — восклицает,
Не вздумай снова приходить! —
А сам обратно во всю прыть —
У дамы требует награды.
Она не спорит: — Очень рада,
Что наградить тебя могу, —
И с ним подходит к очагу
(Не знает будто бы она,
Что там увидят горбуна).
— О, посмотрите, что за чудо!
Как он попал сюда? Откуда?
Гляди-ка, здесь горбун лежит! —
И парень ошалел: глядит —
И впрямь горбун там у огня...
— Пусть черти упекут меня,
Кто видывал шута такого!
Неужто мне придется снова
Урода на себе таскать?
Топлю его, а он опять
Сюда, как назло, прибегает! —
И он в мешок его сажает,
Аж взмок бедняга от досады,
От ярости и от надсады.
Взваливши ношу, разозлен,
Спускается по склону он —
И из мешка тотчас же, с ходу,
Выбрасывает тело в воду.
— Пошел ко всем чертям, наглец!
Измаял ты меня вконец,
Мне шутки эти надоели,
Вот привязался, в самом деле!
Ты, видно, мастер колдовать,
Но колдовством меня не взять:
Коль приплетешься вновь за мной,
Тебя клюкой иль кочергой
Так по хребту хвачу я, брат,
Что только кости затрещат! —
Уставши попусту ругаться,
Стал парень к дому подниматься;
Уже пройдя ступеней ряд,
Он увидал, взглянув назад,
Что вслед ему горбун шагает.
У парня сердце замирает,
И, наваждением смущен,
Перекрестился трижды он,
Молитву про себя бормочет...
— Вот бешеный-то! Снова хочет
Меня догнать, — он говорит, —
Как резво он за мной бежит!
Ох и наскучило же мне
Таскать урода на спине!
Покончу я сейчас же, право,
С твоей дурацкою забавой
За мной гоняться по пятам! —
И, быстро подбежав к дверям,
Он пест, висевший над дверями.
Схватил обеими руками.
Уж рядом с ним горбун-сеньор.
— Э, братец мой, ты больно скор!
Затеял дело ты чудное.
Клянусь Я Девой Пресвятою,
Последний час тебе пришел!
За дурня, что ль, меня ты счел?! —
Тут, тяжкий пест держа в руках.
Урода по башке он — трах! —
Ударил, сколько было сил,
И разом череп раскроил.
Сеньор на землю мертвым лег.
Засунув мертвеца в мешок
И затянув мешок веревкой.
Чтоб было с ним спускаться ловко.
Парнишка снова вниз идет.
Миг — и в реке уже урод:
Чтобы горбун вернее сгинул.
Он так в мешке его и кинул.
— Эй ты, ведьмак! Ступай ко дну! —
Кричит в сердцах он горбуну. —
Ты думал, нет тебе изводу?
Так похлебай, паскуда, воду!
И к даме он бежит скорей,
Награды требует у ней:
Мол, выполнено порученье.
С ним дама не вступает в пренье
И тридцать ливров, все сполна,
Вручает молодцу она.
Хотя цена была немалой,
Но дама все ж не прогадала,
Другое тут пошло житье!
Был день удачным для нее:
Смерть ненавистному уроду
Принес тот день, а ей — свободу,
И счастлива теперь она,
Отделавшись от горбуна.
Дюран вам скажет в заключенье:
Нет человека, без сомненья,
Чтоб жадности к деньгам не знал.
И Бог еще не создавал,
Признаться честно мы должны.
Красот и благ такой цены,
Чтоб их за деньги не купили.
Уроду не они ль добыли
Жену, что столь была прекрасна?
Так будь же проклят тот несчастный.
Кто первый деньги изобрел,
Источник бед людских и зол.

О ребенке, растаявшем на солнце

Жил некогда один купец.
Проворный, ловкий молодец.
Наживы ради он, бывало,
По свету странствовал немало.
С лихвой товары продавал,
В заботах отдыха не зная.
Умел он выгоду смекнуть.
Однажды он пустился в путь
И славно так расторговался,
Что на два года задержался
В далеких и чужих краях.
Жена меж тем, забывши страх,
С одним молодчиком слюбилась.
Недолго их любовь таилась —
В крови желание зажгла,
На общем ложе их свела.
И вот — нешуточное дело! —
Жена купца затяжелела
И сына родила. Купец
Домой вернулся наконец
И, в горницу едва войдя,
Увидел малое дитя.
Спросил жену он: — Кто же это? —
Ждать не пришлось ему ответа:
— Я на крылечке как-то раз
Стояла, вспоминая вас.
Я думала, судьбу кляня,
Как далеко вы от меня,
И горевала, и грустила.
Шел снег, зимою это было.
На небо глядя и скучая,
Напасти никакой не чая,
Стояла долго я... И вот
Снежинка мне влетела в рот.
В тот самый миг чудесной силой
Зачат был этот мальчик милый...
Клянусь, что правду говорю я! —
Купец же, втайне негодуя,
Ей отвечал: — Какое счастье!
Господь явил ко мне участье —
С небес младенца нам послал.
А я не думал, не гадал,
Что ждет меня такая честь.
Вот и наследник в доме есть!
Дай Бог, чтоб нас не опозорил. —
Купец не ссорился, не спорил.
Но отомстить жене решил.
Меж тем ребенок жил да жил.
Его взрастили, воспитали;
Купца же думы донимали,
И помышлял он об одном —
Как бы разделаться с сынком.
Пятнадцать минуло годов.
К отмщению купец готов
(Обида в сердце не стихает!).
Вот он однажды объявляет: —
Жена! Не надо огорчаться,
Придется завтра нам расстаться, —
Пущусь в дорогу торговать я.
Сбери мне кое-что из платья
И на рассвете разбуди.
Да в путь и сына снаряди,
Решил я взять его с собой.
Зачем? Мне на вопрос такой
Ответ тебе нетрудно дать:
Хочу, чтоб начал привыкать
К торговле помаленьку он.
Коли купец поднаторен,
Торгует ловко и умело,
Ручаюсь, что втянулся в дело
Еще мальчишкой он, юнцом.
— И я не сомневаюсь в том,
А все же — отложить бы срок
И переждать еще годок!
Но, знаю, вы в решеньях скоры,
Тут не помогут уговоры,
И вам перечить мне не след.
Уйдете завтра вы чуть свет...
Всевышний вас да сохранит
И мне сыночка возвратит!
Да будет вам во всем удача! —
И замолчала, горько плача.
А поутру купец встает;
В охотку он дела ведет,
Торговлею не тяготится.
Зато с сынком своим проститься
Жене купцовой было тяжко:
Как будто ведала бедняжка.
Что сына ей уж не вернуть.
Ушел с купцом он в дальний путь.
Тот путь описывать не буду.
Прошло немало дней, покуда
Достигли Генуи. Приют
Нашли в гостинице, и тут
Купец мальца торговцу сбыл.
Торговец же его решил
Перепродать в Александрии.
А у купца — дела другие;
Покончив с жениным сынком.
Своим он занят барышом.
Пора, однако, и домой.
Весь путь оставив за собой,
Купец порог переступает.
Представьте, как жена страдает,
Увидев, что домой один
Вернулся муж. А где же сын?!
Вся обмерла она сначала;
Потом, очнувшись, зарыдала,
Молила именем Христовым
Поведать хоть единым словом,
Сказать, зачем с ним сына нет.
А у купца готов ответ
(Умел он говорить красно):
— Жена! Кому как суждено,
Так и окончит он свой век,
И неразумен человек,
Коли упорствует в слезах.
Узнай же, что в чужих краях
Стряслось на этот раз со мной.
День летний был, измаял зной;
Уж за полдень перевалило,
И солнце жарило, налило.
Бродил с мальцом я по холмам.
Пришла на ум затея нам
Взобраться на гору крутую.
А солнце, будто бы колдуя,
Сильнее и сильнее жгло.
Нам за небесное тепло
Пришлось недешево отдать:
Стал мальчик таять, исчезать...
Воочию я убедился.
Что он от снега зародился,
И я ничуть не удивлен,
Что от лучей растаял он.
Ей стало ясного ясней:
Муж издевается над ней,
Про сына выдумав такое.
Пришло возмездье роковое.
Хоть правду об измене гнусной
Она скрывала столь искусно.
Жестоко муж ей отомстил
(Хоть и не одурачен был
Ее лукавыми речами).
Уж горю не помочь слезами.
Во всем ее самой вина:
Расплачивается она
И за измену и за ложь.
Да! Что посеешь — то пожнешь.

О бедном торговце

Клерк молодой, кому под стать
Стишки занятные слагать,
За сказку новую берется.
Коль вам послушать доведется,
Жалеть не станете о том.
Порой забудешь обо всем.
Внимая складному рассказу:
Спор шумный утихает сразу.
Спадают все заботы с плеч,
Лишь мерная польется речь.
Богатый землями сеньор
В расправах был суров и скор —
За воровство лихому люду
Здесь приходилось ой как худо:
Сеньор виновных не прощал,
На виселицу отправлял.
И вот однажды на базар
Стеклись в тот край и млад и стар.
И прибыл на базар без слуг
Торговец с клячею сам-друг.
Тюки тяжелые снимая,
Старик заохал: — Мать честная!
Как быть теперь с моим конем?
А травка сочная кругом...
Когда бы знать, что будет цел,
Коня б я здесь пустить хотел,
Чтоб разоряться не пришлось —
Платить за стойло, за овес! —
Те жалобы сосед прервал:
— Не бойтесь ничего! — сказал. —
Тут редко кто проходит мимо,
И лошадь будет невредима:
Хоть всю округу обойти,
Нигде, скажу вам, не найти
Сеньора строже и сильней.
Я научу, как вам верней
Скотину уберечь свою:
С копыт до гривы — лошадь всю
Вручайте вы без разговора
Охране здешнего сеньора;
Пусть даже лошадь пропадет,
Он, говорю вам наперед,
Вознаградит с лихвою вас,
А вора вздернет в тот же час,
Как на земле своей захватит.
Ну вот и все, советов хватит!
Мои конь пасется тут всю ночь.
— Я вас послушаться не прочь, —
Сказал торговец, — приведу
Коня на луг, а сам уйду. —
По-нашему и по-латыни
Он молится, чтобы скотине
Сеньор и Бог защитой стали,
Чтоб лошадь воры не угнали,
Чтоб не ушла она. И что же?
По милости и воле Божьей
Осталась лошадь, где была:
Голодная волчица шла
Той стороною наудачу
И набрела на эту клячу.
Торговец поутру приходит
И на траве, увы, находит
Останки своего коня.
— С живого срезать бы с меня
Ремень и вздернуть на ремне,
И то бы легче было мне!
Чем жить теперь, как торговать?
Придется, видно, мне бежать
И пешему, кой-как, в скитанье,
Заботиться о пропитанье!
К сеньору все-таки схожу
И без утайки расскажу
Про своего коня, который
Был отдан под покров сеньора:
Быть может, при нужде такой
Покроет он убыток мой.
К сеньору он приходит, плача:
— Да будет в жизни вам удача,
А мне вот горе Бог послал. —
Сеньор на это отвечал
Ему с учтивостью большой:
— Храни Господь вас всеблагой!
Скажите, друг мой, что случилось?
— О, выслушайте, ваша милость!
Я все поведать вам могу
И ни словечка не солгу.
На ваших землях лошадь пас я,
Пустил ее в недобрый час я,
И лошадь волки растерзали!
Помочь беде моей нельзя ли?..
Рассказывали мне, что тут
От всех потерь уберегут,
А ежели что и случится,
Всегда убыток возместится.
Узнав про строгость здешних правил,
Я лошадь на лугу оставил:
На вас и на Господню милость
Я полагался, ваша милость.
Я все вам выложил и верю.
Что облегчите мне потерю... —
С улыбкой молвил господин:
— Вам убиваться нет причин.
Мой друг, по чести мне скажите,
Как есть всю правду говорите
Вы мне о лошади своей?
— Ни слова не соврал, ей-ей!
— А если бы пришла нужда,
По справедливости, тогда
Конягу — с хвостом и с гривой —
За сколько бы отдать могли вы?
— Ручаюсь вам и побожусь,
Христовым именем клянусь,
Пускай костей не унесу —
Конь стоил шесть десятков су.
— Что ж, заплатить вам не премину
Я этих денег половину:
Не мне лишь вы коня вручали.
Вы и на Вога уповали!
— Да, призывал я и его
Хранить кормильца моего.
— Так тяжбу с ним и начинайте,
Свой иск вы Богу предъявляйте,
Не дам я больше ни гроша,
Хоть погибай моя душа!
Всю лошадь мне бы поручили,
Сполна 6 и деньги получили.
Смекнул торговец обо всем
И зашагал прямым путем.
Через поля, к своим товарам.
К сеньору он сходил недаром —
Свое возьмет он так иль сяк!
«Нет. не такой уж я простак, —
Он рассуждает но пути, —
Когда б управу мне найти
На вас, Господь, то мне 6 едва ли
Вы тридцать су не отсчитали!»
Уж он за городом идет.
Святых в свидетели зовет:
Убыток будет возмещен,
Получит с Бога деньги он,
Лишь место бы установить.
Где иск Всевышнему вчинить.
С самим собой такие речи
Он вел — и вдруг ему навстречу
Выходит из лесу монах:
Уж от него он в двух шагах.
Торговец подошел: — Скажите,
Кто ваш сеньор? — Коль знать хотите,
Единый Бог! — монах сказал.
Торговец наш возликовал:
— Да это просто стыд и срам,
Коль вам теперь уйти я дам.
Нет, с вами справлюсь без промашки —
Останетесь в одной рубашке!
Не устерег Господь коня,
Так пусть вознаградит меня.
Уж за себя я постою!
Снимайте мантию свою,
Но то, клянусь святой Мадонной,
Узнаете мой гнев законный:
Черт подери, моя рука
Вам так отделает бока,
Что вы оправитесь не скоро!
За Бога, своего сеньора,
Платите пени — тридцать су.
— Я поношения снесу,
Раз держите меня в руках, —
Торговцу отвечал монах, —
Но я вам, время не теряя,
Пойти к сеньору предлагаю:
Обоим нам лишь польза будет,
Коль нашу тяжбу он рассудит
По справедливости, по праву.
— Пойдемте, это мне по праву! —
Торговец отвечал ему. —
Пусть буду ввергнут я в тюрьму,
Но своего добра, ей-богу,
Не уступлю я даже Богу!
Живей, снимайте-ка сутану —
Ее считать залогом стану,
Не то придется худо вам!
— Ну что ж, сутану я отдам,
Хоть нелегко сносить обиду, —
Сказал монах. Свою хламиду
С себя он неохотно снял,
Ее торговцу передал.
Пошли к сеньору — пусть сеньор
Как надо разберет их спор,
Решит, кто прав, а кто не прав.
Moнax, перед судом представ,
Сказал: — Позор, коли у вас
Так нагло раздевают нас!
Кто грабит бедного монаха.
Лишен и совести и страха!
Сутану он с меня содрал!
Пускай вернет ее, нахал!
— Клянусь души моей спасеньем, —
Вскричал торговец с возмущеньем, —
Вы — наглый, недостойный лжец!
Сюда пришел я как истец,
Ишл я правого суда.
— И я за тем пришел сюда, —
Сказал монах, — не сомневаюсь.
Что я с грабителем сквитаюсь.
Водь мои сеньор — сам Царь Небесный!
— Он поступил со мной бесчестно!
Я иск вчинил ему — и мог
Взять эту мантию в залог.
Охране Бога отдана
Выла коняга, и она
Погибла. Полцены платите!
— Уж больно вы, мой друг, спешите
С ответчиков залоги брать! —
Сказал сеньор. — Не буду ждать:
Вас рассужу я справедливо.
Чтоб рассчитаться здесь могли вы.
— За тем мы и пришли сюда, —
Монах промолвил. — А тогда
Все делать, как решит судья! —
Монах сказал: — Согласен я.
— И я, — торговец подхватил.
Тут сам сеньор и все, кто был
С ним вместе в зале, не сдержались
И от души расхохотались.
— Ну что ж! Немедля приговор
Я вынесу, — сказал сеньор, —
И в кратких изъясню словах:
Вот вам, почтеннейший монах,
Два выхода — откиньте худший
И постарайтесь выбрать лучший.
Коль, бросив Господу служенье,
Отныне будете почтенье
Являть другому господину,
Залог вернут вам в миг единый.
А коль желаете и впредь
Сеньором Господа иметь,
Торговца удовлетворите
И тридцать су ему платите.
Решайте сами, как вам быть. —
Услышав это, во всю прыть
Монах бы в монастырь удрал, —
Ведь он как в западню попал!
— От Вога я не отрекусь! —
Воскликнул он. — Платить берусь
Хоть шестьдесят, коль вам угодно.
— Лишь тридцать су — и вы свободны,
Сеньор ответил. — Нет сомненья,
Вы можете без опасенья
Расходы эти как-нибудь
Из Божией казны вернуть. —
Монах теперь хранил молчанье,
И я скажу вам на прощанье,
Что хоть поохал он немного,
А деньги уплатил за Бога;
Как надобно, без всякой скидки,
Покрыл он за него убытки.
От бед нежданных, доли злой,
Храни нас, Боже всеблагой!
Довел я сказку до конца.
Налей, приятель, мне винца!

Поп в ларе из-под сала

Нынче мне забавный
Вспомнился рассказ, —
В нем сапожник славный
Распотешит вас.
Он, Байле прозваньем, в свой недобрый час
Взял жену-красотку. Ей же, как назло,
Попика привадить в голову взбрело.
Да зато с отместкой мужу повезло!
Вот Байле из дому
Выйдет на часок, —
Поп тропой знакомой
Мчится со всех ног,
Времени не тратит и к Байлихе — скок!
Любо им в обнимку за столом сидеть,
Вместе уплетают лакомую снедь,
И вино хозяйка не велит жалеть.
Но отцу сказала
Малолетка-дочь
(Ведь ребенок малый
Поболтать охоч):
— Осерчала мамка, что нейдете прочь. —
И Байле-сапожник, отложив башмак,
Спрашивает дочку: — Почему же так? —
Дочь в ответ — мол, попик трусит вас, чудак,
А едва зато вы
Со двора пошли,
Поп Лаврентий снова —
Как из-под земли!
Уж они тут с мамкой пировать пошли!
Вмиг она из печки достает пирог,
И перепадает даже мне в роток,
А при вас лишь хлеба пожую кусок.
Муж и убедился, —
Был не дураком! —
Что женой делился
С молодым попом.
В понедельник утром, снарядясь молчком,
Говорит жене он: — Выйду торговать! —
Рада б живодерам та его отдать,
Но лопочет нежно: — Снова мне скучать!
Мужа проводила,
Глянула в окно,
А дружочек милый
Знака ждал давно.
Съели все, что мужем впрок припасено,
Вот уже и баньку топят на двоих...
Но Байле не промах, ловко их застиг:
К дому воротился и стоит, затих.
Разомлев в тепле,
Поп одежды снял,
Между тем Байле
К щелочке припал,
А рукою в двери громко застучал.
Тут жена вскочила и, не будь глупа,
В ларь, что из-под сала, спрятала попа,
Приказала строго, чтоб сидел пока.
Вышло 6 очень ловко:
В доме тишь да гладь!
Кинулась плутовка
Мужа привечать:
— Наконец-то, милый, дома вы опять!
Я весь день скучала, муженька ждала,
Загодя к обеду все я собрала.
Мыться захотите — банька уж тепла!
Вечно я в заботе
Только лишь о вас:
Вы ведь устаете,
День-деньской трудясь! —
А Байле отместку славную припас.
— Удалось, — сказал он, — башмаки продать,
Но сейчас придется снова уезжать. —
Как попу под крышкой не возликовать!
Не подозревает
Бедный поп о том,
Что Байле сзывает
Всех людей кругом.
Их по дружбе просит, угостив вином:
— Кто 6 со мною, братцы, ларь к воротам снес?
Я уж наготове там оставил воз!
(Попика по коже подирал мороз...)
Угостили славно —
Как не пособить!
Стал Байле исправно
Вожжи теребить,
И кобылка с возом мчится во всю прыть.
Поп сидит под крышкой, съежился комком.
А попу навстречу — старший брат шажком.
Он в приходе ближнем тоже был попом.
Знать, ему успели
Кое-что сказать.
Попику-то в щели
Брата и видать.
Из ларя он начал громко причитать:
— Возлюбленный брате! К вам взываю, наг.
А Байле услышал и сказал: — Так-так!
Ларь на песнопенья, кажется, мастак!
Нет уж, о продаже,
Святый Симеон,
Не помыслю даже —
Сладкопевец он
И церковной службе знатно обучен!
А лари ведь этак не певали встарь.
Только сам епископ мой получит ларь.
Пусть его потешит чудо-пономарь! —
Брат попа сердечно
Стал Байле просить:
— Если ты, конечно,
Другом хочешь быть,
Должен мне за деньги ларь свой уступить!
Дам любую цену, сколько ни возьмешь. —
А Байле ответил: — Больно ларь хорош.
Этакое диво где еще найдешь?
Право же, отменно
Был Байле хитер:
Набивая цену,
Он занес топор
И поклялся — будет на расправу скор,
Ларь, мол, искромсает, если тот опять
Не начнет акафист громко возглашать.
Отовсюду люди стали набегать.
Все как загалдели:
— Спятил он с ума!
Но на самом деле
Он умен весьма:
Ведь ему на пользу эта кутерьма!
Он грозит упрямца в щепки разнести.
Испугался попик, сидя взаперти.
Чуть не помешался, господи прости!
— Запевать ли снова
Или промолчать? —
Бога всеблагого
Тихо стал пытать.
А Байле торопит: — Долго ль буду ждать?
Если, ларь негодный, не заголосишь,
Стукну — аж дощечки разлетятся лишь! —
И взмолился попик (как тут промолчишь!):
— Аз, во тьме согбенный,
Горестен и наг.
И молю, плененный:
Буди, брате, благ! —
А тогда сапожник восклицает так:
— Я ларем певучим всех бы удивил.
Ведь попов не хуже ларь заголосил! —
Брат попа взмолился из последних сил:
— Экая забава
Ларь с собой таскать!
Уж разумней, право.
Мне его продать.
Ну к чему знакомца, друг мой, обижать!
— За такое, сударь, чудо естества
Не грешно мне ливров взять десятка два,
А иначе тратить нечего слова!
И, вздохнув украдкой,
Поп мошну достал,
Ливров два десятка
Тут же отсчитал
И снести велел он ларь к себе в подвал.
Там тихонько вылез на свободу брат.
Господи, помилуй, — повторил стократ:
Избежал позора — и тому хоть рад!
Двадцать ливров разом
Взял Байле, хитер,
И «прощай!» проказам
Поп сказал с тех пор,
А к Байле подавно ни ногой во двор —
Никаких сударок больше знать не знал!
Я в начале песни вам уже сказал.
Что ребенок зорок, не гляди, что мал.
Ex oculo pueri noli tua facta tueri.[2]
И не зря девчушка
У Байле зорка:
Бритая макушка
Как ни высока,
Дал по ней сапожник знатного щелчка.
Всех попов шкодливых надо упредить:
Попики-красавцы, поумерьте прыть, —
А не то недолго и в ларь угодить.

О том, как славный малый спас утопающего

Рыбак, закинув в море сеть,
Стал с лодки на воду глядеть,
Как вдруг он видит: недалеко
Его знакомец одиноко
С волнами борется. Рыбак
Вмиг бросил тонущему гак,
Задел ему при этом глаз,
Но все же человека спас,
Его в челнок, с большой сноровкой,
Морскою подтянув веревкой.
Своей он сетью пренебрег
И к берегу привел челнок.
Затем к себе он взял знакомца,
И, словно нежного питомца,
Его он холил и кормил.
А тот, уже набравшись сил
И выхоженный рыбаком,
В суд поспешает прямиком
И рыбаку вчиняет иск
За то, что среди волн и брызг
Он впопыхах недоглядел
И глаз ему крюком задел.
Уже злорадствует истец:
— Попляшешь у меня, наглец!
Ты глаз мне изувечил гаком,
Но отомщу тебе я с гаком!
Был суд назначен, и вдвоем
Они предстали пред судом.
Сначала выступил кривой:
— Я иск поддерживаю свой.
Ответчик сей, тому три дня,
Рыбацкий гак швырнул в меня,
И сдуру повредил мне глаз он.
Пускай же будет он наказан
И штраф уплатит за увечье!
На этом и кончаю речь я.
А после выступил рыбак:
— Я бросил гак не просто так.
Ни в чем не стану отпираться,
Но объяснить дозвольте вкратце:
Истец вот-вот в воде бы сгинул,
Я гак ему на помощь кинул,
Крюком по глазу саданул,
Зато истец не утонул,
Хоть окривел, не отрицаю.
На этом речь свою кончаю.
Ей-богу, нет на мне вины!
Немало судьи смущены —
Никак решенья не найдут.
Но на суде случился шут,
И он воскликнул: — В чем же дело?
Столь спорное решая дело,
Суд должен быть во всем дотошен.
Истец да будет в море брошен;
Коль выплывет, — так, значит, прав,
И пусть ответчик платит штраф.
— Признали судьи все согласно:
— Распутал дело ты прекрасно!
А мы-то не сообразили...
Когда решенье огласили,
Кривой подумал: «Что?! Опять
Придется пузыри пускать,
Барахтаясь в волнах холодных?
Я утону в глубинах водных!»
И отменил свой иск истец,
Себя лишь осрамив вконец.
Вам из рассказанного ясно,
Что подлецов спасать опасно.
Хоть от петли их откупите,
Вы за добро добра не ждите.
Поверьте, наблюдал везде я:
Злодею только от злодея
Приятно помощь принимать,
А коль в несчастье помогать
Злодею честный малый будет,
В нем только злобу он пробудит.
Бесчестным честный ненавистен,
И это — истина из истин!

О виллане-лекаре

На свете жил виллан богатый,
Прижимистый и скуповатый.
Ходил он в поле день-деньской
И плуг водил своей рукой,
Покрикивая на кобылу.
У мужика довольно было
Добра, но со своим добром
Он жил один, холостяком, —
К большой досаде и друзей,
И, почитай, округи всей.
— Ну что ж! Женюсь, — сказал он раз, —
Невеста 6 годная нашлась! —
С тех пор невесту для виллана
Друзья искали неустанно.
Жил старый рыцарь в том краю.
Жену он схоронил свою,
Но дочкой мог он похвалиться —
Пригожей, умною девицей.
Богатств за ними не водилось,
И рыцаря не находилось,
Чтоб стал руки ее просить,
Отцу ж хотелось дочку сбыть —
Лет было ей уже немало
И выйти замуж подобало.
Дружки виллана к ним приходят
И речь обиняком заводят
Про богатея-мужика:
Мол, у него наверняка
Одежи, хлеба, денег — горы!
Недолги были разговоры —
Старик согласье дал на брак.
А дочь была послушна так,
Что прекословить не решалась:
Ведь матушка давно скончалась,
И был суров ее отец.
Пошла девица под венец
И, хоть с нелегкою душой.
Виллана сделалась женой,
Вступила с ним в союз неравный.
Сыграли свадебку исправно,
Но только с самых первых дней
Виллан стал видеть все ясней,
Что он, бедняга, сплоховал —
Себе неровню в жены взял:
«Навряд ли мужику годится
На дочке рыцарской жениться, —
Он размышлял. — Возьмусь за плуг,
А под окошком рыцарь вдруг:
Гуляке — что ни день, то праздник!
Не он, так капеллан-проказник,
Пока жена сидит одна,
Ходить к ней станет — и она
Уступит поздно или рано.
Нет. не полюбит ввек виллана,
Не стоит муж такой гроша!
Ох я, пропащая душа!
Чем тут помочь, кто даст совет?
Теперь казниться — проку нет!»
Мужик башку себе ломает,
Как уберечь жену, не знает...
«Вот что: пред тем как уходить,
Ее с утра я буду бить;
Пока работаю я в поле,
Наплачется уж верно вволю!
Коль будет хныкать и стонать,
Кто вздумает к ней приставать?
А вечером, придя домой,
Я повинюсь перед женой;
К ночи развеселю ее,
С утра же — снова за свое:
Того-сего поем немного,
Побью жену, а сам — в дорогу».
Вот утром он садится есть.
Жена спешит еду нринесть;
Не семгу подала она,
А яйца, хлеб, стакан вина
Да сыра сочного кусок
Из заготовленного впрок.
Когда ж обед пришел к концу,
Жену ударить по лицу
Виллан так крепко постарался,
Что след от пятерни остался.
Потом за волосы схватил
И изо всех мужицких сил
Стал колошматить он жену,
Как будто знал за ней вину.
Побил — и в поле он идет,
Она ж — сидит и слезы льет.
— Увы! — вздыхает. — Как мне быть
И чем тут горю пособить?
Как мукам положить конец?
Ох, погубил меня отец,
Виллану в жены отдавая!
Уж лучше б дома век жила я...
Как неразумна я была,
Что замуж за него пошла.
Зачем родимой нет на свете! —
И, слыша сетованья эти,
Случайный постоит прохожий
И чуть не прослезится тоже.
Так, охая, она сидела
До той поры, как солнце село
И воротился муж с полей.
Едва вошел — бух в ноги к ней.
Жену он молит о прошенье:
— То злого духа наущенье
Меня толкнуло на побои.
Но впредь, клянусь вам головою.
Не трону вас и пальцем я!
Берет раскаянье меня —
Ведь поступил я как подлец! —
Так говорил ей муж-хитрец,
И все жена ему простила.
Вот ужинать она накрыла
И подала еду на стол:
Поели сытно, и пошел
Виллан с женою мирно спать.
Но поутру мужик опять
Ее с размаху ударяет.
До полусмерти избивает,
А сам пахать уходит в поле.
Грустит она о тяжкой доле
И плачется: — Ну как же быть?
Что здесь придумать, что решить?..
Мне горе выпало большое,
А муж — знавал ли он побои?
Бывал ли битым он хоть раз?
Уж верно нет. Не то сейчас
Не избивал бы так меня! —
Сидит она, судьбу кляня,
И видит вдруг, что перед нeй.
Сойдя с породистых кoнeй,
Два всадника остановились
И к нeй с поклоном обратились:
Не угостит ли тем, что есть, —
В пути, мол, захотелось есть.
Вот, накормив гостей своих.
Хозяйка спрашивает их:
— Откуда вы? Куда спешите?
Чего вы ищете, скажите!
— Гонцами нас, — сказал один, —
Послал король, наш господин,
И путь нам в Англию держать:
Должны мы лекаря сыскать.
— Зачем же? — Помощь нам нужна.
Дочь королевская больна:
Уже с неделю, как страдает,
Еды-питья не принимает:
Она намедни рыбу ела.
И в горле кость у ней засела.
Король горюет день и ночь.
Воится потерять он дочь.
— Нет нужды ехать в дальним путь.
Поможем здесь вам как-нибудь!
Ведь муж мой — лекарь; всем известно,
Что лечит он людей чудесно.
Он знает больше трав целебных,
Для врачевания потребных,
Чем знал когда-то Гиппократ!
— Вы шутите! — гонцы кричат.
— Нет в этом шутки никакой,
Но только нрав его такой:
Не станет делать ничего,
Коль не побьют сперва его. —
Гонцы смеются: — Что ж, сдается,
Недолго ждать ему придется!
А где же нам его найти?
— Вам в поле надобно идти:
Когда наш двор пересечете,
Вы прямо вдоль ручья пойдете;
Как раз за тем широким лугом,
От края первый же, за плугом
Мой муж идет. — Так говорит,
А мысли хитрые таит
Она, судьбу вручая Богу.
Гонцы пускаются в дорогу,
Виллана вскорости находят,
К нему с приветствием подходят
И говорят без дальних слов:
— Будь к королю идти готов!
— Что нужно вам? — виллан в ответ.
— Нам нужен мудрый твой совет:
Ведь лекарь ты — и нет другого
Нигде искусника такого. —
Узнав, что в лекари попал,
Виллан всем телом задрожал, —
Твердит, что он-де неучен,
Что он не может быть врачом.
Гонец кричит гонцу: — Скорей,
Как следует его огрей,
И будет он послушен нам! —
Один ударил по зубам,
Другой виллана, как скотину,
Колотит по спине дубиной...
Потом отправились домой,
Виллана прихватив с собой.
Кой-как, силком, но наконец
Его втащили во дворец.
Король навстречу вышел сам.
— Нашли? — он закричал гонцам.
— Да, государь! — гонцы в ответ.
Немил виллану белый свет,
И уж бедняга еле дышит,
Когда слова гонцов он слышит,
Что, дескать, лекарь из коварства
Не даст целебного лекарства,
Не станет делать ничего,
Коль не побьют сперва его.
— Нашли вы лекаря чудного,
Не слыхивал я про такого, —
Сказал король. — Что ж, бить так бить!
Слуга в ответ: — Готов служить!
Примусь за дело лихо я,
Небось запляшет у меня!
Король виллана подзывает:
— Почтенный лекарь! — восклицает. —
Сейчас за дочерью пошлю,
Вам исцелить ее велю. —
Виллан взмолился о пощаде:
— О, не губите, Бога ради!
Всю правду говорю в глаза:
В науках я ведь ни аза,
И врачевать я не мастак. —
Король промолвил: — Ах, ты так?
Побить его! — И повеленье
Исполнено в одно мгновенье.
С ударом крепким но спине
Виллан завыл: — Ох, больно мне!..
Пощады, государь, пощады!
Лечить берусь я, бить не надо!
Девица в залу введена.
Она слаба, лицом бледна.
Виллан же в думу погружен:
Лечить ее берется он,
Но как?! Ведь знает наперед —
Не вылечит, так сам умрет.
Какое средство бы найти,
Чтоб дочку короля спасти?
Придумал: надо постараться
Еe заставить рассмеяться —
И выскочит тогда, быть может,
Кость, что нутро ее тревожит.
И он сказал — В сторонке здесь
Велите-ка огонь развесть,
Зачем — увидите вы вскоре;
Бог даст, спасу ее от хвори. —
Король промолвил только слово —
И слуги мчатся. Все готово:
Там, где король им указал,
Огонь огромный запылал.
И вот, от страшных мук стеная.
Садится в креслице больная.
Виллан вдруг обнажился весь:
Штаны, рубаху — все как есть
Он сбросил, у огня ложится
И пятернею, как скребницей,
Дерет себя по грубой коже.
На целом свете нет, похоже.
Такого мастера чесаться.
Чтоб мог с вилланом состязаться!
Больная смотрит и дивится...
И ну вдруг хохотать, давиться,
И кончена вся маета:
Кость у девицы изо рта
Летит и наземь упадает.
Виллан поспешно надевает
Свои лохмотья, кость берет
И с нею к королю идет;
Кричит, ликуя, во всю мочь:
— Спас, государь, я вашу дочь!
Вот кость! Теперь уйти я волен? —
Король, и счастлив и доволен,
Виллану говорит: — Поверь,
Ты мне дороже всех теперь!
Парчовый дам тебе кафтан.
— На что он мне? — в ответ виллан. —
Не век же с вами оставаться,
Пора домой мне отправляться! —
Король ему: — Не отпущу!
Ты врач и друг мой, так хочу.
— Бог да простит вам все грехи!
Нет дома хлеба ни крохи:
Хотел я ехать со двора
На мельницу еще вчера. —
Король зовет двух молодцов:
— Побить его! — Без дальних слов
Те на виллана нападают,
Его нещадно избивают,
По ляжкам лупят, по хребту...
Терпеть ему невмоготу,
И начинает он вопить:
— Останусь я! Довольно бить!
Его в хоромах поселили,
Остригли, бороду обрили,
Одели в пурпур и парчу.
Однажды — врать я не хочу! —
С полсотни хворых и больных,
Калек, горбатых и слепых
Созвал король — попировать,
Про жизнь поведать-рассказать.
А сам виллана подзывает:
— Почтенный лекарь, — восклицает
Вверяю вам я сих людей,
Чтоб исцелили их скорей!
— Благодарю, — виллан ему, —
Где ж исцелить такую тьму?
Помилуй боже! Коль начнешь,
К концу вовеки не придешь! —
Тогда двух молодцов зовут,
С дубинкой оба тут как тут:
Приказывать не надо дважды —
Зачем зовут, смекает каждый.
Едва виллан их увидал,
Он весь как лист затрепетал
И стал кричать: — Прошу прощенья
Всех вылечу без нромедленья! —
Сказал он, чтоб дрова несли,
Огонь пожарче развели.
Когда ж огонь был разведен,
Встал около, как повар, он,
Больным приблизиться веля.
Потом он просит короля:
— Те, государь, что не больны,
Покинуть этот зал должны. —
Король согласен — прочь из залы
Уходит он и все вассалы.
Виллан болящим говорит:
— Всевышний вас да сохранит!
Трудненько мне лечить: возьмешься,
А до конца не доберешься...
Кто всех слабей? Начну с того,
Что брошу здесь в огонь его!
Когда же он сгорит совсем,
Большая польза будет всем:
Золы глотнете — и тотчас
Покинут все недуги вас. —
Один косится на другого,
И нет в Нормандии больного,
Чтобы по совести признался,
Что он хоть малость расхворался.
Виллан ближайшего спросил:
— Я вижу, ты совсем без сил?
Ты самый здесь больной. —
Да что вы?! Коль я больной, так кто ж здоровый?
Ей-ей, поклясться вам готов —
Вовек я не был так здоров.
Хоть раньше и недомогал.
Поверьте, вам я не солгал!
— Ну так зачем ты здесь теперь?
Ступай! — И тот скорей за дверь.
— Ты исцелен? — король спросил.
— Да, милостив Создатель был,
Я свеж, как яблочко, сейчас.
Какой искусный врач у вас!
Пусть рай небесный им сулят.
Но не желал ни стар ни млад.
Чтобы его на месте том
В огонь отправили живьем.
И по домам все поспешили,
Как будто вылечены были.
Король, узрев толпу такую,
От радости себя не чуя,
Виллану молвит: — Лекарь милый!
Какой же вы чудесной силой
Столь быстро исцелили их?
— Известен мне особый стих.
Одно такое волшебство —
Нет трав целебнее его! —
Король сказал: — Теперь идите
К себе домой, коли хотите.
Вас щедро награжу деньгами
И быстроногими конями,
А коль за вами вновь пришлю.
Исполните, что повелю.
Теперь вы — друг мне дорогой
И будете любимы мной
Всех больше в целом государстве!
Я думать брошу о коварстве:
Впредь не позволю обижать,
Побоями вас оскорблять! —
Виллан в ответ: — Все в вашей воле
Я обещаю, жив доколе,
Служить и ночью вам и днем
И, верно, не раскаюсь в том.
Он королю поклон отвесил
И прочь пошел, душою весел;
Виллан к себе вернулся в дом
Ну прямо-таки богачом!
Уж не ходил за плугом в поле,
Жену свою не бил уж боле,
Ее он холил и берег.
Рассказ кончать подходит срок.
Вот так смекалистый мужик
Науку врачевать постиг.

Тытам

Сироты жалкие, когда-то
На свете маялись два брата —
Одни, без близких, без родных.
Как верная подруга их,
Лишь бедность братьев навещала.
А зла творит она немало,
Терзает издавна людей, —
Нет хвори бедности лютей!
Вот так и жили эти братья,
О них задумал рассказать я.
Столь сильно с вечера однажды
Их мучил холод, голод, жажда —
Напасти, кои льнут всегда
К тому, с кем свяжется нужда, —
Что братья примялись гадать.
Как с бедностью нм совладать:
Терпеть ее не стало мочи,
Так донимала днем и ночью.
От них близехонько совсем
Жил богатей, известный всем.
Простак он, братья же — бедны.
Идти к нему они должны:
На огороде там капуста,
Да и в овчарне, знать, не пусто.
Голодному же — свет немил.
Что долгодумать? Нацепил
Один из них мешок на шею,
Другой взял нож — и в путь скорее.
Вот, притаившись между гряд,
За дело взялся первый брат:
Кочни капусты он срезает.
А в это время проникает
Уже в овчарню брат второй;
Он щупает впотьмах рукой —
Все ищет пожирней барана.
Но в доме спать легли не рано
И услыхали скрип — то вор
В овчарню лез. — Ступай во двор! —
Хозяин посылает сына. —
Не забрела ли к нам скотина
Или чужак какой-нибудь?
Да пса покликать не забудь!
А пес у них звался Тытам.
Но, видно, повезло ворам —
В ту ночь исчез куда-то шалый.
Во двор бежит хозяйский малый
И, как велел отец, зовет:
— Тытам! Тытам! — А братец — тот,
Что был в овчарне, очень внятно
Кричит в ответ: — Я здесь, понятно!
Однако сквозь ночную тьму
Того, кто отвечал ему,
Парнишка не видал, конечно;
Он думал в простоте сердечной,
Что это пес с ним говорил.
Обратно в дом он поспешил.
От страха бледен и смущен,
К родителю явился он.
Тот молвил: — Что с тобой, сынок?
— Ах, батюшка, свидетель Бог,
Тытам наш говорил со мною!
— Как? Пес?! — клянусь вам головою!
А коли верить не хотите.
Бродягу-пса вы позовите,
И с вамп он заговорит!
Отец тотчас во двор бежит;
Он кличет пса: — Тытам! Тытам! —
И вдруг из мрака кто-то там
По-человечьи отвечает...
Дивясь, хозяин восклицает:
— Чудес на свете всяких много,
Но о таких, мой сын, ей-богу,
Не слыхивав я отродясь!
Вот что: беги к попу сейчас
И притащи его с собой.
Захватит пусть воды святой
Да свой стихарь! — И паренек
Помчался не жалея ног,
Чтоб выполнить приказ отцовский.
Стрелой влетел он в дом поповский
— Святой отец, пойдемте к нам!
С собакой нашей по ночам
Творятся чудеса; едва ли
Вы в жизни о таких слыхали.
Берите свой стихарь — и в путь!
— С ума ты спятил! Отдохнуть
И ночью даже мне нельзя?
Гляди, уже разулся я.
— Да бросьте ваши отговорки!
Я посажу вас на закорки! —
Настаивал он так упорно,
Что пои схватил стихарь, проворно
Вскочил на парня — и в дорогу
Отправились. Пройдя немного,
Парнишка вздумал срезать путь,
И тут случилось повернуть
Ему на тропку, по которой
С поживой возвращались воры.
Тот, что с капустой брел несмело.
Вдруг видит — что-то забелело.
Решив, что это брат идет,
Барана белого несет,
Спросил он радостно: — Несешь? —
И услыхал в ответ: — А что ж!
Несу! — То закричал юнец,
Подумав, что спросил отец.
— Скорей его на землю брось!
Вчера я в кузнице небось
Свой нож большой точил недаром —
Заколем враз, одним ударом! —
И поп струхнул: — Видать, меня
Здесь поджидает западня... —
Он с парня в страхе соскочил
И ну дралка что было сил.
Но в темноте стихарь за сук
Случайно зацепился вдруг;
Поп не посмел остановиться —
Пришлось со стихарем проститься!
Тот вор, что лазал в огород,
Был так напуган, в свой черед,
Что оторопь взяла его.
Не понимая ничего,
Отважился взглянуть он все же.
Что там белеет. Правый боже,
Попов стихарь он увидал!
А вор другой меж тем шагал.
Бараном жирным нагружен.
Вот брата окликает он,
Который, как я говорил,
Мешок капустою набил,
И молча, лишних слов не тратя.
Свою добычу тащат братья.
Пришли — недолог путь до дому.
Тут показал один другому
Стихарь — и вот была потеха,
Едва не лопнули от смеха!
Уж позабытое давно,
Веселье им возвращено.
Свершая все в короткий срок,
Пошлет за горем счастье Бог,
И засмеется тот с утра,
Кто слезы лил еще вчера

О старухе, смазавшей рыцарю руку

Я о старухе, вам в забаву,
Побаску сочинил на славу!
У старой две коровы было.
Однажды их она пустила
На луг сеньора, слышал я.
Там заприметил их судья
И гнать к себе велел коров.
Старуха же, без дальних слов,
Скорей бежит к нему - просить
Ей коровенок возвратить.
Но как ни молит, ни хлопочет,
И слушать ничего не хочет,
Смеется лишь судья-злодей
И выкуп требует у ней:
Сперва, мол, денежки несите,
Монет горшочек припасите.
И вот, в слезах, удручена,
Пошла ни с чем домой она.
Соседку повстречавши вскоре,
Рассказывает ей о горе,
А та благой совет дает:
К владельцу луга пусть идет;
Коли ему словечко скажет
Да руку хорошенько смажет,
Отдаст приказ он - и назад
Коров ей тут же возвратят.
Но старой было невдомек,
Какой в совете скрыт намек,
И, сало взяв, она к сеньору
Пошла. Он дома был в ту пору
И во дворе один стоял,
А руки за спиной держал.
Вот старая тишком подходит
И салом по руке проводит…
Сеньор тотчас отдернул руку
И, оглянувшись на старуху:
- Зачем пришла? - спросил. А та
Ему ответила спроста:
- Да вот, сказали мне друзья,
Должна вам руку смазать я;
Тогда, по вашему приказу,
Вернут коров мне, дескать, сразу.
- Тот, кто совет такой давал,
Иное на уме держал.
Но я и так, и без даров,
Велю вернуть тебе коров.
Пасти их можешь без опаски.
Урок полезный в сей побаске
Для злых, корыстных богачей
И всех стяжателей-судей,
Что справедливость не блюдут,
За деньги совесть продают.
Бедняк же, в лапу им не дав,
Всегда окажется неправ.

О куропатках

Горазд я басенки слагать,
Но надоело врать да врать!
Быль расскажу, без всяких врак.
Раз у плетня виллан-простак
Двух куропаток сгреб живыми.
Тотчас же он заняться ими
Велел жене, и та — за дело:
На вертел ловко днчь надела
И крутит, вертит над огнем.
Виллан же мчится за попом:
Отведайте, мол, с нами птицу.
Но не успел он воротиться.
Как дичь зажарена была.
Жена с огня ее сняла
И, кожицу щипнув, украдкой
Попробовала куропатку:
Богатств у Бога не просила,
Но лакомиться страх любила.
Лишь только случай подойдет.
Пришлась но вкусу дичь, и вот
Она уж крылышки ломает.
Потом из дома выбегает
Взглянуть, нейдет ли муженек.
Того все нет — и со всех ног
Она обратно; без остатка
Одну доела куропатку —
Хоть бы кусочек пощадила! —
И глазом не моргнув решила:
Вторую можно начинать.
Всегда найдется, что сказать,
Коль спросит муж, где куропатки:
На мясо кошки, дескать, падки,
Едва сняла я дичь с огня.
Обеих птичек у меня
Вдруг вырвали — и прочь с добычей...
А мы теперь сидим без дичи!
И вот бежит она опять
Высматривать и выжидать,
Но муж с попом все не идут.
И слюнки у нее текут,
Как вспомнит дичь, что там осталась.
Коль не поесть еще хоть малость,
Взбеситься от соблазна можно!
Свернула шейку осторожно
И, обглодав ее кругом,
Все пальцы облизав притом,
Задумалась она: «Как быть?
Съесть все — что мужу говорить?
А бросить жаль такую сласть,
Так хочется мне дичи — страсть!
Да что томиться понапрасну?
Доем — и все тут, дело ясно».
Покуда эдак размышляла,
Наелась баба до отвала...
А муж, гляди-кась, у порога.
Входя, он спрашивает строго:
— Что дичь, готова или нет?
— Беда! — жена ему в ответ, —
Кот куропаток утащил! —
Виллан с досады чуть не взвыл
И бросился к жене. Ей-ей,
Глаза бы выцарапал ей.
Когда 6 не крикнула она:
— Уймись! Шучу я, сатана!
В кладовку отнесла я блюдо...
— Ну то-то! А иначе б худо
Тебе пришлось, клянусь башкой!
Ты кружки захвати с собой
Да скатерть ту, что в сундуке:
Ее расстелим в холодке,
Вон там, где посвежей трава.
— А ты возьми свой нож сперва
И хорошенечко, смотри,
Его о камень навостри, —
Пускай он будет наготове! —
И, сняв кафтан, не прекословя,
С ножом во двор бежит виллан,
А в дом уж входит капеллан —
Откушать дичи он готов.
Хозяюшку без дальних слов
Он нежно к сердцу прижимает,
И вдруг плутовка восклицает:
— Бежать вам надо, сударь, прочь!
Ей-богу, видеть мне невмочь
Погибель вашу и позор!
Мой муж пошел сейчас во двор —
О камень нож большой он точит:
Сказал, что вас зарезать хочет,
Коли застанет здесь со мной!
— Что ты городишь, бог с тобой! —
Поп отвечает, изумлен, —
Отведать дичь я приглашен,
Что куманек поймал за тыном.
— Я вам клянусь святым Мартином,
Нет дичи никакой у нас!
Сама я рада бы сейчас
Попотчевать вас хоть немножко...
Но поглядите же в окошко —
Вон, видите? Он точит нож!
— А что... Пожалуй, ты не врешь.
Здесь оставаться мне опасно... —
И поп, не мешкая напрасно,
Пустился в страхе наутек.
Она ж — к окну: — эй муженек!
Гомбо! Беги скорей сюда!
— Какая там еще беда?
— Какая? Все сейчас узнаешь,
Но поспеши! Коль проморгаешь,
Сам на себя потом пеняй,
Я не в ответе, так и знай.
Ведь куропаток поп стащил!
Тут, в ярости, виллан как был —
В руке он нож большой держал —
За капелланом побежал.
— Эй, друг-приятель! Погодите!
Вы что, улепетнуть хотите? —
Кричит виллан в негодованье,
Едва переводя дыханье. —
Всю дичь решили слопать, что ли?
Но я, ей-богу, не позволю
Вам лакомиться одному! —
И страшно сделалось тому:
Виллан — с ножом, не отстает.
Попа нагонит он вот-вот,
Ему расправой угрожает...
Поп что есть мочи удирает,
Виллан за ним во все лопатки —
Ведь пропадают куропатки!..
Но поп стрелой влетел в свои дом
И заперся поспешно в нем.
Виллан ни с чем домой пришел.
С женою так он речь повел:
— Ну, расскажи мне все как было,
Как нашу дичь ты упустила? —
А та в ответ: — Свидетель Бог!
Едва переступив порог,
Поп клянчить стал: «Из уваженья
Такое сделай одолженье —
Дай куропаток - поглядеть!»
Я и свела его в ту клеть,
Где, принакрыв, их сохраняла.
Вдруг капеллан твой, словно шалый.
Схватил их — и давай бежать.
А я, чем вора догонять,
Покликала тебя скорей. —
«Кажись, нельзя не верить ей.
Да не поправить больше дела!»
Так провести она сумела
И муженька и капеллана.
И я скажу вам без обмана:
Лукава женщина — стремится
За правду выдать небылицы
И лжет, позабывая стыд.
Наглядно это подтвердит
Бесхитростный живой рассказ,
Которым я потешил вас.

О Буренке, поповской корове

Вот быль про одного виллана.
В день Приснодевы, утром рано,
Пошел с женой он в Божий храм.
С амвона перед службой там
Поп начал паству наставлять:
Мол, Бога надо одарять.
Чтоб не была молитва лишней;
Вознаградит вдвойне Всевышний,
Коль дар от сердца принесен.
— Жена, смекаешь? Поп умен! —
Виллан промолвил. — Ей-же-ей,
Даруй по совести своей,
И Бог добро твое умножит.
Пожалуй, пригодиться может
Корова наша в дар для Бога,
— Ведь молока дает немного
И нам не больно-то нужна.
— Ну что ж! — отозвалась жена. —
Отдать Белянку я согласна. —
И, слов не тратя понапрасну,
Едва домой прийти успев.
Виллан стопы направил в хлев;
Свою Белянку он выводит,
К попу с коровою приходит,
А поп их был большой хитрец.
Виллан с мольбой к нему; — Отец!
Примите, Богу в дар, коровку. —
И он вручил попу веревку.
Клянясь, что отдал все, что мог.
— Ты мудро поступил, дружок! —
Сказал отец Констан учтиво,
Довольный эдакой поживой. —
Ступай, твое похвально рвенье.
Другим бы столько разуменья,
И я бы насбирал тогда
С прихода целые стада!
Виллан в обратный путь идет,
А поп слуге приказ дает
Белянку к дому приучать:
Для этого ее связать
С Буренкою, своей коровой.
Что на земле паслась поповой.
Слуга Белянку и повел.
Коров связал, а сам ушел.
Пастись оставив их. И вот
Буренка книзу шею гнет —
Жует траву, хвостом махает.
Ну а Белянка ей мешает:
Веревку тянет во всю мочь —
Уходит за ограду прочь,
Ведет Буренку по лугам,
По огородам и полям,
Пока ее не притащила —
Хоть нелегко бедняжке было! —
Во двор виллана, к самой двери.
Виллан глядит, глазам не веря.
— Жена! Смотри-ка! — молвит он,
Обрадован и удивлен, —
Ведь поп наш правду говорил —
Господь вдвойне нас наградил:
С Белянкой к нам пришла Буренка.
То бишь вторая коровенка!
Чай, тесен будет хлевушок...
В моем рассказе всем урок:
Не пожалев даянья Богу,
Приобретает умный много,
А глупый терпит неудачу.
Свое добро копя да пряча.
Как видите, совсем нежданно
Две коровенки у виллана,
А поп корову потерял:
Мнил выиграть — ан проиграл.

О том, как виллан возомнил себя мертвым

Рассказ услышите на диво -
И презанятный и правдивый.
В Байоле жил один мужик;
Не плут он был, не ростовщик,
Он на земле своей трудился.
Проголодавшись, воротился
Пораньше как-то он домой.
Виллан был неказист собой -
Большой, косматый, неуклюжий.
Жена, совсем забыв о муже, -
Несладко жить с таким мужланом! -
Водила шашни с капелланом
И сговорилась с ним тайком,
Чтоб свидеться им вечерком.
Всё приготовила она:
Из бочки налила вина,
Зажарила куренок в срок,
И на столе стоял пирог,
Салфеткой чистою накрытый,
Как вдруг, усталостью разбитый,
Идет виллан, домой шагает.
Она к калитке выбегает
Принять любовника в объятья,
А тут приплелся муж некстати,
Пришел не вовремя, нежданно…
И вот, со зла, жена виллана
Решила подшутить над ним,
Постылым муженьком своим.
- Что, друг мой, на тебя напало?
Как бледен ты! - она сказала. -
Как тощ!.. Один скелет остался!
- Я до смерти проголодался, -
Виллан в ответ, - поесть неси!
- Да что ты, Боже упаси!
Ты еле жив, мой друг! Ей-ей,
Ты помираешь… Ляг скорей!
Ох, участь горькая вдовы!
Покинет муж меня… увы!..
Слабеешь?.. Господи помилуй!
Последние теряешь силы -
Без долгих мук, знать, обойдешься…
- Жена! Ты надо мной смеешься?!
Так, подобру да поздорову,
Не околеет и корова!
Нет, не пробил еще мой час!
- Скажу я правду, не таясь:
Смерть к сердцу твоему подкралась,
Недолго жить тебе осталось,
Чуть дышишь ты, поверь жене!
- Ну, коль и впрямь так худо мне,
Клади меня на одр тогда!
И вот, не ведая стыда
И не краснея от обмана,
В углу переднем для виллана
Она соломы постлала
И в саван мужа облекла.
Потом, честь честью уложив,
Глаза и рот ему закрыв,
Упала на него, рыдая:
- Скончался муж… Беда какая!
Бог душеньку его спасет,
А мне как жить одной? Убьет
Тоска сердечная меня!
Себя умершим возомня,
Виллан не шевелясь лежит.
Ну, а жена к дружку бежит
(Проказлива она и лжива!),
Рассказывает торопливо
О выдумке своей, и, право,
Забава дерзкая по нраву
Пришлась попу! И вот вдвоем
Спешат они к виллану в дом,
Лишь об утехах помышляя.
Вошли - и попик, не зевая,
Давай отходную читать,
Она же - в голос причитать:
Изображала скорбь так ловко,
Что даже плакала, плутовка!
Но вскоре жар ее остыл,
А поп молитвы сократил -
Забыта грешника душа!
Бабенкой овладеть спеша,
Ее схватил он и увлек
Туда, подальше, в уголок,
Где сено свежее лежало;
И оба, не смутясь нимало,
Любовью занялись постыдной.
Виллану всё отлично видно:
Хотя он саваном одет,
Ее глазам запрета нет!
Он, как охотник из засады,
В любовника вперяет взгляды
И капеллана узнает…
- Эй, потаскун! - виллан орет. -
Сын грязной шлюхи! Прочь ступайте!
Не будь я мертвым, так и знайте,
Я б вас, сударик, проучил -
Так бы отделал, так избил,
Как вряд ли битым кто бывал!
- Сие возможно, - поп сказал, -
Но, будь вы живы, я б тогда
И не дерзнул прийти сюда!
А раз теперь лежите вы
И бездыханны и мертвы,
Что мне мешает здесь побыть?..
Извольте же глаза закрыть,
Усопшему смотреть зазорно! -
Виллан закрыл глаза покорно
И замолчал. Любовный пыл
Тут поп-паскудник утолил
Без опасенья и оглядки.
Пускаться не хочу в догадки,
Поутру было ль погребенье,
Но говорю вам в заключенье,
Что верить женщине столь слепо -
И безрассудно и нелепо.

О том, как виллан словопрением добился рая

Читал в писаньях как-то раз
Я удивительный рассказ
Про хитроумного виллана.
Преставился он утром рано,
И вот что с ним потом случилось.
Душа уж с телом распростилась.
Виллан навек глаза смежил.
Но черт иль ангел не спешил
Душе виллана весть подать.
Где суждено eй пребывать.
Она же, оробев сначала.
Взглянув наверх, возликовала:
Направо, в ясном небе, зрит —
Архангел Михаил летит:
Возносит в рай он душу чью-то.
Их нагнала в одну минуту
Душа вилланова. Летят...
И вот они у райских врат.
Там страж, апостол Петр, стоял.
Он душу праведника взял
И, в paй впустив, у врат стал снова.
Узрев виллана душу, слово
К ней обратил он: — Ты одна?
Кем ты сюда приведена?
Вступать в небесные селенья
Нельзя без Божьего веленья.
В раю не место вам, вилланам!
Нет, я клянусь святым Аланом,
Здесь люду подлому не быть!
— Кто ж вас подлее может быть?
Ведь вы, апостол Петр, eй-eй,
Вы были тверже всех камней:
Спаситель, право, сплоховал.
Что вас апостолом избрал!
Не вышел прок из вас, как видно:
От Бога отреклись бесстыдно
Один, второй и третий раз —
Столь мало веры было в вас!
Уж вам-то вовсе не под стать
В раю у Бога пребывать!
— Дерзишь мне, мужичина скверный?
Апостол честный я и верный,
И быть в раю мне надлежит. —
Но, ощутив невольный стыд,
Петр поскорей подался в рай.
Когда же встретил невзначай
Он там апостола Фому,
То рассказал про все ему,
Излил свой гнев, свою тревогу.
Фома сказал: — Велю, ей-богу,
Я наглецу убраться вон! —
И подошел к виллану он.
— Виллан, — апостол говорит, —
Рай только нам принадлежит,
Мы — праведники и святые.
А где твои дела благие,
Чтоб пребывать здесь с нами вместе,
В святом, блаженном этом месте?
Для верных лишь сия обитель!
— Так-так, Фома... Уж не хотите ль
Вы мне законы толковать?
Слыхал я, вы не доверять
Святым апостолам посмели,
Когда они живым узрели
Спасителя в день воскресенья.
Одолевали вас сомненья:
Вложу персты, мол, в раны сам,
Тогда поверю их словам!
Так вы сказали, маловерный. —
Святой Фома смутился, верно,
И спор с вилланом прекратил.
К святому Павлу поспешил
Поведать про свою беду,
А тот ему: — Сейчас иду,
Посмотрим, что он скажет мне. —
Душа не в адовом огне,
Дивуется на рай она.
— Скажи, ты кем приведена? —
Спросил святой. — Где плоть смиряла
Каким путем сюда попала?
Прочь уходи, виллан-негодник!
— Нет, лысый Павел, нет, угодник,
Вы расшумелись больно рано:
Ведь злейшего, чем вы, тирана
От века мир не создавал!
Ваш нрав святой Стефан узнал —
Был через вас побит камнями.
Знаком я с вашими делами:
Людей немало вы сгубили,
Не зря же, право, заслужили
От Господа вы оплеуху!
Вы в кабаках, коль верить слуху.
Хлебнули не один глоток...
Хорош святой, хорош пророк!
Вы думаете, вас не знаем? —
И Павел, совестью терзаем,
Торопится скорей уйти.
Фому встречает на пути —
Тот совещается с Петром.
Поведал Павел шепотком,
Что от виллана он стерпел:
— На рай оспаривать посмел
Мои права, и сдался я. —
Идут все к богу: он — судья.
И Петр-аностол рассказал,
Как их виллан всех отчитал:
— Нас одолел он в словопренье;
Чтоб выразить мое смятенье,
Я даже слов не нахожу!
— Сейчас его я осажу,
Я должен все услышать сам. —
И душу, подойдя к вратам,
Бог вопрошает: — Как Случилось,
Что ты без зова в рай явилась?
Без Божьей воли и суда
Никто не попадал сюда!
Апостолов моих бранила,
Угодников ты поносила
И хочешь раем наслаждаться?
— Коль здесь они, могу остаться
Я и подавно, полагаю!
Не отрекался от тебя я
И верил в плоти воскресенье.
Людей не подвергал мученью;
Они ж в делах таких грешны —
Ан вишь, в раю поселены!
Покамест на земле я жил,
Я человеком добрым слыл.
Не прогонял голодных прочь я,
Дверь открывал им днем и ночью,
У очага обогревал,
Дo самой смерти призревал.
Молил упокоенья праху.
Давал я нищим хлеб, рубаху —
Все, в чем имел нужду бедняк.
Иль грешник поступает так?
Я на духу бывал правдив,
Смирялся, плоть твою вкусив...
За это все в вознагражденье
Попы сулят души спасенье.
То добродетель, а не грех!
Сюда попал я без помех,
К чему ж теперь мне уходить?!
Иль Божье слово позабыть?
Ведь ты сказал когда-то сам:
Кто в рай вступил, век будет там.
Так что ж? Ломать мне твои устав? —
И Бог изрек: — Виллан, ты прав!
Ты рассуждал с большим уменьем.
Добился рая словопреньем.
В хорошей школе был ты, знать, —
Слова умеешь выбирать:
Свою защиту вел на совесть!
Итак, вас учит эта повесть,
Что дело выиграет тот,
Кто речь искусней поведет.
Где драться силы не хватает,
Нередко ловкость побеждает,
И завершит успешно спор,
Кто изворотлив и хитер.

Завещание осла

Кто беспечально хочет жить
И дни в довольстве проводить,
Добра накапливая груды.
Того ждут толки, пересуды
И сплетни злобных болтунов.
Вредить любой тебе готов —
Ведь зависть всяк в душе питает.
Хозяин щедро угощает.
Но коль гостей с десяток есть,
То сплетников из них — пять-шесть,
Завистников же — целых девять.
Бранят хозяина везде ведь,
А перед ним небось юлят
И подольститься норовят.
Раз ненадежны, неверны
Те, кто тобой ублажены,
Дождешься ли чего иного
Ты от совсем тебе чужого?
Что делать, свет стоит на том!
Речь поведу я вот о чем.
В селе богатом жил священник.
Он думал только, как бы денег
Ему побольше, для дохода,
Со своего собрать прихода.
Одежды — горы в сундуках,
Зерна — до крыши в закромах;
И поп хранил зерно не впрок,
А чтоб продать в удобный срок,
Попридержав порой до Пасхи.
Не одолжит он без опаски
Тебе гроша, а звал дружком.
Ну прямо хоть бери силком!
Был у попа осел — такого
На свете не найти другого.
С усердием трудясь примерным,
Он двадцать лет слугой был верным.
Разбогатеть попу помог,
А после одряхлел и сдох.
Поп работягу почитал
И шкуру драть с него не стал;
Осла оплакал, а потом
Зарыл на кладбище людском.
Епископ, не в пример попу,
Кормил всегда гостей толпу.
Радушен был он и учтив
И в хлебосольстве столь ретив,
Что, если гость к нему заглянет.
Он и больной с постели встанет:
Среди людей он быть привык.
Тем врачевал себя старик.
Дом вечно полон был народу,
А слуги там, гостям в угоду,
Спешили сделать в миг один
Все, что прикажет господин;
Посуда же вся в долг взята:
Кто щедр, в долги войдет всегда.
Однажды гости за столом,
Беседуя о том о сем,
Заговорили о попах —
Сквалыжниках и богачах:
Даяньем, мол, почтят нескоро
Епископа или сеньора.
Тут о хозяине осла,
Попе богатом, речь зашла —
Всю жизнь его так расписали,
По книге словно прочитали,
Достатком наделив таким,
Что вдоволь было бы троим
(По совести вам говоря,
Болтают часто люди зря).
— Ужасным грех им совершен!
Кем будет грешник обличен.
Тот поживится, и на славу! —
Так возвестил Робер, лукаво
При этом поглядев на всех.
Спросил епископ: — Что за грех?
— Он святотатец, бедуин!
Осла, но кличке Балдуин,
В земле священном он зарыл! —
И, негодуя, возопил
Епископ: — Вечный срам и стыд
Тому, кто грех таком творит!
Сюда его без промедления!
Посмотрим, что на обвиненья
Паскудник сей ответить сможет.
Коль это верно. Бог поможет,
И пени я с него возьму.
— Поверьте слову моему,
Я вам всю правду доложил!
Да этот поп и вас не чтил. —
Попа позвали. Он на зов
Явился: отвечать готов
За свой поступок дерзновенный
И кару помести смиренно.
— О еретик, служитель зла!
Куда зарыли вы осла?!
Так церковь оскорбить бесстыдно?
Ума лишились вы, как видно.
Свершить такое преступленье —
Ослу устроить погребенье
Там, где людей почиет прах!
Клянусь святыми в небесах, —
Коль правду люди говорят
И эту гнусность подтвердят,
Я дел таких не потерплю,
В темницу бросить вас велю! —
А поп в ответ: — Известно нам —
Рта не завяжешь брехунам.
Но попрошу один лишь день я
У вас, отец, на размышленье:
Подумать надо мне о том,
Как отвечать перед судом.
— Даю на размышленье срок,
Но буду беспощадно строг,
Коль эти слухи справедливы.
— Ужель поверить им могли вы? —
С попом епископ расстается.
Шутить тут, видно, не придется,
Но не боится поп ничуть —
Уж вывернется как-нибудь:
Монет в мошне поповской хватит,
И мзду любую он заплатит.
Урочный день настал — и вот
Наш поп к епископу идет.
На суд принес в мошне с собой
Он двадцать ливров под полой —
Ему ведь нечего бояться,
Что может без гроша остаться!
Вошел в покой он, не смущаясь.
Епископ молвил, усмехаясь:
— Долгонько думали, отец...
Что скажете вы наконец?
— Владыко! Я обдумал все,
Но раздражение свое
Сдержать вам лучше, полагаю.
Я пререкаться не желаю
И говорю вам наперед:
Коли меня возмездье ждет,
Готов свободы я лишиться
Иль достояньем поплатиться. —
К попу, услышав речь такую,
Епископ подошел вплотную.
А поп ничуть не унывает
И скаредность позабывает:
В сутане пряча кошелек,
Чтоб увидать никто не мог,
Он речь свою повел украдкой:
— Все расскажу вам но порядку.
При мне осел весь век свой прожил.
И с ним богатство я умножил.
Служил он честно мне и славно.
Работал двадцать лет исправно;
В год двадцать су — свидетель Бог! —
Ослу платил я точно в срок.
Так двадцать ливров он скопил
И завещать их вам решил.
Дабы не знать мучений ада.
— Ждет в небесах его награда, —
Сказал епископ, — и прощенье
За все земные прегрешенья!
Теперь узнали вы о том,
Как дело сладилось с попом:
Епископ своего добился,
А поп почтенью научился.
Рютбёф вам скажет в назиданье:
Тому не страшно наказанье,
Кто с кошельком на суд пришел.
Христианином стал осел,
Пожав плоды щедрот своих.
На том я свой закончу стих.

О святом Петре и жонглере

Кто говорить красно мастак
И острому словцу не враг.
Тот и приврет иной раз славно.
В местечке Санс — давно ль, недавно —
Один жонглер несчастный жил,
В отрепьях жалких он ходил.
Не знаю, как жонглер тот звался.
А в кости лихо он сражался,
Бродил, продувшись, невеселый.
Без куртки он и без виолы
И, если ветер дул сердито,
Дрожал, рубахой лишь прикрытый.
Разгуливал жонглер притом
Частенько вовсе босиком,
А коли случай выпадал,
Что в башмаках он щеголял,
То дырами они зияли,
И в дыры пальцы вылезали.
Да были и штаны под стать:
Прорех и тут — не сосчитать!
Жонглеру, как другим бездомным,
Кабак приютом был укромным;
Жонглер не на турнирах дрался,
Он в пьяных драках подвизался.
Ну, что ж еще? Скажу, что он
Усердно посещал притон:
Красоток лапал, пил, играл,
Последний грош там оставлял.
Сидит, бывало, за игрою
В обнимку с девкою шальною,
В зеленой шапке набекрень —
И бражничает целый день.
Бродяга знать не знал труда.
Был праздник для него всегда.
Так жизнь беспутная катилась.
Послушайте же, что случилось.
Уже немало нагрешив
И срок положенный прожив.
Жонглер кончины ожидал.
А черт его подстерегал:
Наш искуситель, враг людской
Явился за его душой;
Уж целый месяц он из ада —
Добыть одну хоть душу надо!
Душа жонглера отлетает,
И с лету черт ее хватает:
С ним ангел не заводит спор, —
Грешил всю жизнь свою жонглер.
Вот, душу вскинувши на шею,
Черт в ад помчался вместе с нею.
Его собратья не зевали
И всяких душ понасбирали:
Несут мошенников, воров,
Вояк, и пьяниц, и попов,
Монахов, и отцов святых,
И рыцарей, и всех иных,
Что смертные грехи творили
И в лапы к черту угодили.
Вот устремились черти в ад
И перед Сатаной стоят.
Лишь только он их увидал:
— Добро пожаловать! — сказал. —
Вы не бездельничали, право.
Гостей же примем мы на славу! —
И души брошены в котел.
Хозяин к слугам подошел:
— Я вижу, черти, что сейчас
Здесь налицо не все из вас?
— Мы все здесь, кроме одного,
Дрянного, жалкого, — того,
Кто души не умел ловить
И смертный люд в соблазн вводить.
Тут подоспел и черт. который
Нес на плечах своих жонглера.
С ним черт не торопился в ад,
Вмиг оглядев его наряд, —
А был жонглер почти что голый, —
Черт сбросил груз свой нетяжелый,
И душу сатана спросил:
— Послушай, кем ты в жизни был —
Предателем? Убийцей? Вором?
— Нет! На земле я был жонглером,
И я принес сюда с собой
Все то, что в жизни знал земной:
От стужи плоть моя страдала.
Слов грубых слышал я немало...
Здесь нынче дом свой обретя.
Хотите, петь вам буду я?
— Петь будешь? Нет! На что нам пенье?
Дадим другое порученье:
Раз ты одеждой небогат,
Явился чуть не голым в ад,
Займись-ка топкой под котлом!
— Ну что ж! Клянусь святым Петром.
И мне погреться не зазорно! —
И, разведя огонь проворно,
Жонглер за печью стал смотреть.
Кидать дрова да спину греть.
Чертей собравши как-то раз,
Им Сатана дает приказ,
Чтобы немедля вылетали,
Умерших души добывали.
Потом он слово обратил
К тому, кто печь в аду топил:
— Я души всех людей моих
Тебе вручаю; должен их
Беречь ты, как зеницу ока.
С тобой разделаюсь жестоко —
Повесить за язык клянусь,
Коли души я не дочтусь!
— Вы можете спокойны быть,
Я буду зорко их хранить,
Все рвенье приложу к тому, —
Сказал жонглер в ответ ему.
— Тебе вверяю всех как есть.
Но знай — порукой в этом честь! —
Что за пропажу хоть одной
Живьем ты будешь съеден мной!
А коль старанье обнаружишь
И приказанья не нарушишь,
Тебя к столу я допущу,
Монахом жирным угощу
С приправой из ростовщика
Или гуляки-паренька.
Жонглер один в аду остался —
Огонь поддерживать он взялся.
Вдруг видит не кого иного,
Как самого Петра святого:
Святой, что стражем рая был,
В ад неожиданно вступил.
В уcax и с бородой, нарядный,
Он выглядел весьма парадно.
Без свиты он явился в гости,
С собою столик взяв и кости.
К жонглеру Петр подсел — и вдруг
Он предложил ему: — Мой друг!
Не хочешь ли со мной сыграть,
На счастье кости покидать?
Скажу тебе без дальних слов:
Коль обыграешь, я готов
Платить наличною монетой.
Ее немало в сумке этой,
Смотри — набита золотыми!
— Но у меня, клянусь святыми, —
Сказал жонглер, — нет ничего,
Рубаха — только и всего...
Нет, и не мыслю об игре я.
Гроша, ей-богу, не имею! —
А Петр тогда ему в ответ:
— Ставь души, коли денег нет!
— На это, сударь, не дерзаю:
Ведь я за души отвечаю,
И пропади хотя одна,
Меня проглотит Сатана!
— А как ему про то узнать,
Пропали бы хоть двадцать пять?
Да ты на денежки взгляни:
Твоими могут быть они...
Что за чеканка! Что за звон!
Я ставлю двадцать су на кон,
А ты ставь души, — Петр сказал.
Увидев деньги, воспылал
Жонглер к ним жадностью такой,
Что кости правою рукой
Он сгреб и молвил: — Ну давайте.
Игру на счастье начинайте!
Я ставлю душу из котла.
— Уж больно ставка-то мала,
Чтоб шла игра повеселей,
Ставь тройку душ любых мастей!
— Согласен я и так играть. —
А Петр жонглеру: — Что ж, кидать?
— Нет, черт возьми, повремените.
Сперва деньгу на стол мечите! —
Не возражает Петр — на кон
Выкладывает деньги он.
И вот сидят два игрока
У дьявольского огонька.
— Бросай-ка ты сперва, жонглер.
Ведь в этом деле ты востер! —
Жонглер не спорит: — Ладно, бросим!
— Гляди-ка, выпало мне восемь.
Коль будут кости хороши,
Я выиграю три души. —
Бросают: два, один и три.
— Я взял, — сказал святой, — смотри!
— Куда ни шло, душ пять иль шесть
Для ставки я могу наскресть. —
Метр восклицает: — Я пошел! —
И бросил кости он на стол.
Двенадцать вышло. — Проиграл
Ты девять душ, — святой сказал.
— Но дальше я играть хочу.
Коль примешь ставку, я мечу!
— Приму, — ответствовал святой.
— Те девять, что уже за мной.
Идут в счет дюжины пускай! —
И Петр воскликнул: — Что ж. бросай!
— Бросайте вы! — жонглер ему.
Петр отвечал: — Быть по сему.
Я вижу шесть... Да. мне везет!
Три и осьмнадцать — вот мой счет!
— Клянусь, что с этакой игрой
Столкнуться мне пришлось впервой.
Признайтесь честно мне: у вас
Не больше ли костей сейчас?
Обыгрываете нехудо...
Но я играть крупнее буду!
— Мoй друг, Всевышним поклянусь —
Условья все блюсти берусь:
Все будет так, как пожелаешь.
Ты с одного иль с двух считаешь?
— Я? С одного. Но я прибавлю:
К тем двадцати я двадцать ставлю. —
Воскликнув: — Помоги мне, Боже! —
Петр кости выбросил — и что же?
Семнадцать выпало очков:
Уж сорок душ он взять готов.
Жонглер ему: — тут спору нет,
Но я мечу за вами вслед. —
И снова кости он бросает.
— Ого! — апостол восклицает, —
Вы проигрались в пух и прах:
Пятерки здесь на трех костях.
Не плакать мне о платеже:
За вами сорок три уже!
— Ей-богу, вот те крест святой,
Не видывал игры такой!
Порукой все святые Рима, —
Ей-ей, уму непостижимо,
Чтоб так выигрывать могли
Без плутовства! — С ума сошли!
— А вы, почтенный, так зазнались,
Что и в аду не удержались
И стали, по привычке, знать,
Играя, кости подменять? —
Услышав эти обвиненья,
Петр, вне себя от возмущенья,
Вскричал: — Как нагло врете вы!
Плуты уж вечно таковы:
Проигрывая, плут завзятый
Кричит, что кости виноваты.
Подлец, кто, подменяя кости,
Еще других винит со злости!
Знай — негодяй ты и осел,
Коли меня бесчестным счел.
Свой гнев сдержать мне трудно даже
Вот-вот тебя по морде смажу!.. —
Жонглер вскипел от этих слов:
— Видали, старец-то каков!
Решил сгубить меня, мошенник?
Смотри, останешься без денег!
Да что тут рассуждать с тобой! —
И, от обиды сам не свой,
Он сумку с золотом хватает.
Но и апостол не зевает —
Противника он так сдавил.
Что тот добычу уронил.
Тогда, во гневе рьян и скор,
На старца бросился жонглер:
За бороду седую — хвать!
И ну таскать его, трепать...
Но и апостол не дал маху.
Он на жонглере рвет рубаху:
Открытою по чресла вплоть
Жонглер свою увидел плоть.
Друг дружку долго колотили,
Пинали, дергали, тузили...
И вот жонглеру стало ясно,
Что драться со святым напрасно,
Что с ним но силе и по росту
Жонглеру не равняться просто,
Что, если схватку продолжать им,
Простится он и вовсе с платьем,
И так чуть держится оно.
— На мировую! Решено —
Зачем упорствовать нам зря?
Играть давайте как друзья,
А дальше что — там будет видно.
— Но я же оскорблен бесстыдно —
Ведь вы меня оклеветали,
Мошенником меня назвали!
— Готов признать, я был неправ,
Виною мой горячий нрав;
Вы больший вред мне причинили —
Всю одежонку загубили,
Рубаха порвана моя!
Мы квиты, так считаю я. —
Согласен Петр. Играть решили
И поцелуем мир скрепили.
Сел вновь апостол со словами:
— Так, значит, сорок три за вами!
— Я знаю, но наверняка
Была игра моя мелка.
Что, если ставки мы утроим
И покрупней игру откроем?
Посмотрим, как она пойдет!
— Но знать хочу я наперед:
А не заспорите ли вдруг
Со мною вы, как прежде, друг?
— О нет, да будет вам известно,
Я долг платить намерен честно.
Вам рыцарей, попов и дам,
Монахов, и воров отдам,
И благородных, и вилланов,
Каноников и капелланов!
— Ты рассуждаешь, друг, толково.
Что ж, я готов сразиться снова. —
И кости вновь жонглер кидает:
Пять, три, четыре выпадает.
— Двенадцать, — закричал он, — вот!
— Я вижу, вам теперь везет...
Коль не поможет Иисус,
На этот раз я не спасусь! —
Опять бросают, и опять —
Двенадцать: два и дважды пять.
— О боже! Принесет сраженье
Из нас кому-то пораженье! —
Воскликнул Петр. — Так иль иначе,
Пришел черед моей удаче!
Башкой клянусь, — вскричал жонглер. —
Придется плохо вам, сеньор! —
Но выбросил святой легко
По шесть два раза и очко:
— Как ловко я сейчас сыграл!
Вас на очко я обогнал.
— Опять припер меня к стене.
Ну как за ним угнаться мне!
Преследует меня беда.
Не знал я счастья никогда.
Ни на земле, ни в преисподней, —
Не повезло мне и сегодня...
Меж тем средь мучимых огнем
Уже разнесся слух о том.
Что в выигрыше Петр остался.
И отовсюду крик поднялся:
— О сударь, видит Вседержитель,
Вы — наш оплот, наш избавитель! —
Петр отвечал: — Я вам несу
Благую весть: я всех спасу!
Чтоб вас от адских мук избавить.
Пришлось на кон мне все поставить;
Когда б не вышли кости мне.
Гореть бы вечно вам в огне.
Чуть мрак рассеется ночной,
Последуете в рай ла мной. —
Жонглер стоит, ошеломлен:
— Еще сыграем! — просит он. —
Я отыграю все обратно
Иль потеряю безвозвратно
Все души, сколько их ни есть!
О чем теперь мне речь повесть?
Апостолу везло на диво,
И сторож ада нерадивый
Продул все души до одной.
И к раю длинной чередой
Они поплыли за святым.
Стыдом и злобою томим,
Жонглер сидит... И вскоре в ад
Со свитою пришел назад
Владыка мрачный этих мест.
Все зорко оглядев окрест,
В печь заглянул он и в котел,
Но ни души там не нашел.
И он жонглера подзывает:
— Где души? — грозно вопрошает. —
Скажи, куда ты их девал!
— О, смилуйтесь, — тот отвечал, —
Могучий ада властелин!
Тут старец приходил один,
И денег было тьма при нем;
Я думал, коль играть начнем.
Ко мне богатство перейдет,
Ан вышло все наоборот:
Подкинул он — обманщик, плут! —
Фальшивые мне кости тут,
И я из-за его костей
Всех ваших проиграл людей. —
Жонглера за такую речь
Чуть Сатана не бросил в печь:
— Доставил, сукин сын, жонглер,
Ты мне убытки и разор.
Будь проклят, кто тебя принес,
Поплатится за это, пес! —
И черта, что принес жонглера,
Схватила дьявольская свора:
Беднягу жали, мяли, били
И так нещадно поносили.
Что вынудили слово дать
Уж больше в ад не доставлять
Беспутных и шальных голов,
Бродяг-жонглеров, игроков.
Да! Черту здорово досталось!
Ему лишь обещать осталось,
Что в ад не вступит с этих пор
Вовеки ни один жонглер.
Разгневанный, кричит властитель:
— Покинь, жонглер, мою обитель!
Тебя гоню — и поделом:
Остался яс пустым котлом...
Убраться прочь тебе велю,
Слуг этаких не потерплю!
Жонглеров в ад пускать не буду,
Их племя изгоню отсюда.
Отныне в рай для них дорога:
Веселие угодно Богу, —
Пускай им Бог дает приют!
Так Сатана свершил свои суд.
Жонглер покинул ад кромешный
И к раю зашагал поспешно.
Его увидел пред собой
Апостол Петр, ключарь святой,
И райские открыл ворота.
Теперь жонглерам нет заботы
Им более не страшен ад!
За это пусть благодарят
Того, о ком я рассказал,
Кто души в кости проиграл.

Примечания

1

Стыд мудрецу, если он свое преступает ученье (лат.).

(обратно)

2

Стыд мудрецу, если он свое преступает ученье (лат.).

(обратно)

Оглавление

  • У истоков французской новеллы
  • Об Аристотеле
  • О соколе
  • О трех рыцарях и рубахе
  • О сером в яблоках коне
  • О том, как паж Гильом получил сокола
  • О женских косах
  • Кошель ума
  • Разрезанная попона
  • Обере, старая сводня
  • Горожанка из Орлеана
  • О трех горбунах
  • О ребенке, растаявшем на солнце
  • О бедном торговце
  • Поп в ларе из-под сала
  • О том, как славный малый спас утопающего
  • О виллане-лекаре
  • Тытам
  • О старухе, смазавшей рыцарю руку
  • О куропатках
  • О Буренке, поповской корове
  • О том, как виллан возомнил себя мертвым
  • О том, как виллан словопрением добился рая
  • Завещание осла
  • О святом Петре и жонглере
  • *** Примечания ***