Закон совести. Повесть о Николае Шелгунове [Сергей Сергеевич Тхоржевский] (fb2) читать постранично, страница - 2

спокойным и ясным. Он сидел откинувшись в кресле, свободно положив руки на подлокотники. Рассказывал о сибирской каторге - попал на нее сравнительно молодым, а вернулся из Сибири через тридцать лет. Он не сожалел о том, что совершил в молодости, не отрекался от своих давних единомышленников, сознавал их историческую правоту.

Шелгунов был просто счастлив познакомиться с этим человеком. Когда Волконский собрался уходить, Герцен - сам Герцен, не склонявшийся ни перед кем,- стоял перед старым декабристом с таким видом, с таким выражением лица, словно хотел попросить благословения.

Волконский ушел, и Герцен сменил тему разговора.

Он заговорил о воззвании «К молодому поколению». Воззвание он прочел. Оно ему напомнило одно прошлогоднее письмо, от неизвестного из России. «К топору зовите Русь!» - вот к чему призывал Герцена, как издателя «Колокола», автор письма. Заявлял, что если народ возьмется за топоры и при этом «вместе с Собакевичами, Ноздревыми погибнет и всякое наше либеральное поколение», то «жалеть нечего». А теперь в воззвании «К молодому поколению» заявляется, в сущности, то же самое: если придется вырезать сто тысяч помещиков, о них нечего жалеть. Но Герцен был убежден: средства к достижению цели должны быть небезразличны для революционера. Уже в марте прошедшего 1860 года, поместив письмо неизвестного на одном из листов «Колокола», Герцен печатно заявил - и теперь может повторить,- что к топору звать не будет, «пока останется хоть одна разумная надежда на развязку без топора».

Он уже дал согласие на то, чтобы воззвание «К молодому поколению» было отпечатано в его лондонской типографии. Не считал себя вправе Михайлову отказать, хотя воззвание не одобрял. И не только из-за слова «вырезать». Ведь нельзя не видеть ограниченные возможности нынешних петербургских революционеров... У декабристов, например, был шанс на победу, за ними все же стояла вооруженная сила, часть армии. А у нынешних? Их единственное оружие - печатное слово, а народ неграмотен и не читает ни журналов, ни газет. Не прочтет и подпольные прокламации. Расшатывать самодержавную власть, разоблачать ее преступления, обуздывать произвол царских чиновников, готовить, наконец, будущую революцию - это, безусловно, в силах передовых русских публицистов. Ради этого стоит заводить типографии, ради этого он, Герцен, издает «Колокол». Но воображать, будто мы «накануне»?

Шелгунов пытался обосновать свои надежды и чувствовал, что говорит неубедительно. В одном он был глубоко убежден: ничего не следует перекладывать на плечи будущих поколений. Исполнение великого долга перед русским народом надо брать на себя. С этим Герцен, разумеется, не спорил. Пожали друг другу руки, И Шелгунов ушел.

Он решил немедленно отправиться в Лондон.

В пасмурный, пронизанный сырым ветром день он встретился в Лондоне с Михайловым - приехал к нему и тихий пансион на Рассел-сквер.

За окном шелестели под легким дождем зеленые ветви. И комнате с темными портьерами, на столе, была торжественно сложена кипа газетных листов. Это было отпечатанное убористым шрифтом воззвание «К молодому поколению». Шестьсот экземпляров. Только что из типографии. Герцен убеждал Михайлова это воззвание не печатать, но - не убедил.

Шелгунов так разволновался, когда увидел воззвание напечатанным... Оно как бы отделилось от него, от автора, и начинало существовать самостоятельно - это уже прокламация, у которой будет собственная судьба. Он перечитал воззвание уже словно бы не свое - исчез не только почерк. Печатный текст читался иначе, нежели рукопись. Разница казалась еще более разительной, чем разница между голосом в кабинете и голосом с трибуны. Все в печатном тексте звучало резче, крупней, решительней. Как-то прокламация будет воспринята в России? Как откликнется на нее молодое поколение?

Все шестьсот экземпляров надо было сложить в чемодан и забрать с собой. В Лондоне задерживаться было незачем.

В порту Шелгунов и Михайлов сели на пароход, готовый отплыть в Булонь. Красное низкое солнце опускалось во мгле над Темзой. Пахло угольным дымом, просмоленными канатами. Палуба качалась под ногами, ветер срывал с головы шляпу.

Провели еще ночь в поезде от Булони до Парижа, прибыли на Северный вокзал. В Париже их встретила жара: охотно скинули бы сюртуки, остались в рубашках.

Наняли фиакр, повезли на нем свой драгоценный чемодан. Когда с шумного Итальянского бульвара свернули налево, на улицу Мишодьер, увидели знакомое узкое здание в шесть этажей - отель «Мольер», иначе - «мишодьерка», так они привыкли называть его между собой. Здесь, как и в прошлый приезд их в Париж, уже занимала комнаты Людмила Петровна Шелгунова.

Из-под ворот, если чуть подняться по ступенькам,- дверь в апартаменты хозяйки отеля, бывшей актрисы, полной дамы с театральными жестами. Маленький двор - в тени, только в верхние этажи заглядывает солнце. Стены сверху донизу обвиты плющом. Во дворе - цветник, плетеные стулья и столики, тут