«Приключения барона Мюнхаузена» и продолжения [Готфрид Август Бюргер] (fb2) читать онлайн

Рудольф Эрих Распе и др. «ПРИКЛЮЧЕНИЯ БАРОНА МЮНХАУЗЕНА» и продолжения

Рудольф Эрих Распе ПРИКЛЮЧЕНИЯ БАРОНА МЮНХАУЗЕНА

Предисловие

В молодости я хорошо знал барона Мюнхаузена. В то время ему жилось очень трудно. Его лицо, костюм, словом, вся его внешность были очень неприглядны. По своему уму, происхождению и образованию он мог занять видное место в обществе, но он редко показывался там, не желая краснеть за свой жалкий вид и переносить косые взгляды и снисходительные улыбки. Все близкие знакомые очень любили барона за его неистощимое остроумие, весёлый нрав и прямодушие. А какой это был удивительный рассказчик! Теперь таких уже нет! Начнёт он, бывало, вспоминать что-нибудь из своей прошлой, богатой всевозможными приключениями жизни, слова так и льются, картины сменяют картины, — все затаят дыхание, слушают, боятся проронить слово…

Как я уже сказал, барон редко показывался в обществе. В течение последних лет я нигде его не встречал и окончательно потерял из вида.

Я был несказанно удивлён, когда однажды увидел у себя в кабинете какого-то весьма элегантно одетого господина. Он вошёл со словами:

— Барон Мюнхаузен — ваш старый знакомый!

Очень прилично одетый старик имел моложавый вид. Его проницательные глаза лукаво подмигивали, а на лице играла весёлая улыбка.

— Кого я вижу? — воскликнул я. — Неужели это вы, господин Мюнхаузен? Вы, вероятно, внук или правнук…

— Нет, нет, — перебил меня вошедший господин и прибавил: — Это я, Мюнхаузен, ваш бывший знакомый. Напрасно вас это удивляет! Должен вам сказать, что теперь, благодаря счастливо сложившимся обстоятельствам, дела мои поправились и я могу снова возобновить свои светские знакомства. Помогите мне в этом, дайте мне несколько рекомендаций, чтобы я мог легче открыть себе доступ в общество.

— Но, барон, я, право, затрудняюсь это сделать. Я хорошо знаю вашу необузданную фантазию. Едва вы начнёте рассказывать, вами точно овладевает бес. Вы уноситесь за облака и говорите о таких вещах, которые не только не были, но и не могли быть. Я же ставлю истину выше всего не только как человек, но и как писатель.

— Что за странное обвинение, — обиделся Мюнхаузен. — Я необузданный фантазёр, рассказчик небылиц! Откуда вы это взяли? Правда, я люблю рассказывать разные случаи из моей жизни, но лгать, лгать? Никогда!.. Никто из Мюнхаузенов не лгал и не будет лгать! Не заставляйте же себя просить, мой добрый друг! А лучше напишите такую рекомендацию: «Мой старый друг барон Мюнхаузен» и т. д. и т. д.

Он так красноречиво убеждал меня, что я, наконец, вынужден был уступить его просьбам и дал ему рекомендацию. Однако считаю долгом предупредить моих юных друзей не верить всему тому, что рассказывает барон Мюнхаузен. Я убеждён, что вы прочтёте рассказы барона с большим удовольствием: его забавные приключения заставят вас смеяться так же, как смеялись тысячи детей до вас и будут смеяться после вас.

Охотничьи приключения барона Мюнхаузена

— Господа, друзья, товарищи! — так начинал всегда свои рассказы барон Мюнхаузен, потирая по привычке руки; затем он брал старинную рюмку, наполненную его любимым напитком — настоящим, но не очень старым рауэнтальским вином, задумчиво приглядывался к зеленовато-жёлтой жидкости, со вздохом ставил бокал на стол, осматривая всех испытующим взором, и продолжал, улыбаясь:

— Значит, мне снова приходится рассказывать о прошлом!.. Да, в то время я был ещё бодр и молод, отважен и полон кипучих сил!

Как-то раз мне предстояла поездка в Россию, и я выехал из дома в середине зимы, потому что от всех, когда-либо путешествовавших по северу Германии, Польше, Лифляндии и Курляндии, я слышал, что дороги в этих странах очень плохи и сравнительно в сносном состоянии бывают только зимой благодаря снегу и морозу.

Я выехал верхом, так как нахожу этот способ передвижения наиболее удобным, если, конечно, лошадь и всадник достаточно хороши. Кроме того, путешествие верхом избавляет от докучных столкновений с немецкими почтмейстерами и от риска иметь дело с таким ямщиком, который, вечно томимый жаждой, так и норовит остановиться у каждого придорожного кабачка.

Одет я был очень легко, и чем дальше продвигался на северо-восток, тем сильнее о себе давал знать холод.

Проездом через Польшу на дороге, пролегающей по пустынному месту, где свободно на просторе разгуливали холодные ветры, я встретил несчастного старика. Едва прикрытый плохой одежонкой, бедный старик, полуживой от стужи, сидел возле самой дороги.

Мне до глубины души стало жаль беднягу, и я, хоть и сам озяб, накинул на него свой дорожный плащ. После этой встречи я ехал без остановок, пока не наступила ночь.

Передо мной расстилалась бесконечная снежная равнина. Царила глубокая тишина, и нигде не было видно ни малейшего признака жилья. Я не знал, куда держать путь.

Страшно устав от долгой езды, я решил остановиться, слез с лошади и привязал её к остроконечному колу, торчавшему из-под снега. На всякий случай я положил пистолеты рядом с собой, лёг на снег недалеко от лошади и тотчас заснул крепким сном. Когда я проснулся, был день. Моей лошади нигде не было видно.

Вдруг где-то высоко в воздухе раздалось ржание. Я взглянул вверх: мой конь, привязанный за повод, висел на верхушке колокольни.

Мне сразу стало ясно, что произошло: я остановился в деревне, сплошь занесённой снегом. Ночью внезапно наступила оттепель, и снег стаял.

Незаметно во время сна я опускался всё ниже и ниже, пока не оказался на земле. А то, что я вчера принял за кол и к чему привязал лошадь, был шпиль колокольни.

Недолго думая, я выстрелил из пистолета. Пуля перебила ремень, и через какую-то минуту лошадь стояла возле меня. Я оседлал её и поехал дальше.

До русской границы всё шло благополучно. К сожалению, в России не принято зимой ездить верхом. Никогда не нарушая обычаев страны, я и на этот раз не изменил своему правилу. Приобрёл маленькие сани, запряг лошадь и бодро и весело отправился в Петербург.

Ехал я дремучим лесом. Неожиданно оглянулся и вижу: за мной бежит громадный матёрый волк. В несколько прыжков он догнал меня. Я хорошо понимал, что мне не спастись от его острых зубов, бросил вожжи и лёг в сани.

Волк перепрыгнул через меня и набросился на лошадь.

Благополучно избежав неминуемой гибели, я тихонько приподнял голову и с ужасом увидел, что голодный зверь проглотил всю заднюю часть животного. Я изо всей силы огрел его кнутом. Волк от испуга и боли рванулся вперёд и очутился вместо лошади в её упряжи и оглоблях. К великому удивлению встречных, волк бешено мчал меня и скоро благополучно привёз в Петербург.

Не буду утомлять вас описанием государственного устройства, искусств, наук и всевозможных достопримечательностей великолепной столицы Российской империи. Лучше расскажу о лошадях, собаках, моих лучших друзьях, о лисицах, волках, медведях и других зверях, которыми богата Россия, как ни одна страна в мире.

Хочется мне ещё поведать о русском веселье, об охоте и разных подвигах, которые украшают честного дворянина больше, чем самый модный и богатый наряд и изысканные манеры.

Мне не сразу удалось поступить в ряды русской армии. В ожидании службы у меня было много свободного времени, которое я провёл, как и подобает благородному дворянину, весело и беспечно. Это стоило немалых денег, но всё же я с удовольствием вспоминаю это лучшее в моей жизни время.

Суровый климат и обычаи страны породили в России большую привычку к вину. Немало я встретил людей, которые довели своё искусство пить до виртуозности. Но всех в этом отношении превзошёл один генерал с седой бородой и медно-красным лицом, который очень часто обедал с нами.

Этот храбрый человек лишился во время битвы с турками верхней части черепа и даже за столом всегда сидел в фуражке, за что чистосердечно извинялся перед гостями. Вот этот-то почтенный воин каждый день за обедом выпивал несколько бутылок водки и не одну бутылку рома. Однако никогда его не видели пьяным. Это может показаться неправдоподобным. Я и сам долго недоумевал и только случайно понял, в чём дело.

Генерал изредка приподнимал фуражку, чтобы освежить себе голову. Сначала я на это не обращал внимания. Но вот однажды я заметил, что вместе с фуражкой поднялась и серебряная пластинка, которая заменяла ему недостающую черепную кость. В это образовавшееся отверстие клубом выходили винные пары. Тут-то я всё понял и тотчас же рассказал о своём открытии друзьям. Мы решили проверить мои наблюдения.

Я подошёл незаметно к генералу с курительной трубкой в руках. Выждав момент, когда генерал приподнял свою фуражку, я быстро поднёс к его голове клочок бумаги, который зажёг от трубки. И в тот же миг все увидели чудное явление: винные пары загорелись огненным столбом. Те же пары в волосах старика зажглись голубым огнём и образовали великолепный лучистый венок.

Генерал отнёсся добродушно к моей проделке и впоследствии не раз позволял нам повторять эти невинные опыты.

Не буду говорить о других шалостях, которыми мы забавлялись, а перейду сразу к рассказам о моих охотничьих приключениях.

Страстно любя охоту, я отдался ей всей душой. Для меня ничего на свете не было лучше охоты в дремучих лесах, которые в России тянутся на сотни вёрст.

С величайшим удовольствием вспоминаю время, которое я так весело и интересно провёл. Немало я пережил опасностей и рискованных приключений, но всё заканчивалось весьма удачно.

Однажды утром я увидел из окна моей спальной комнаты, что пруд, который находился по соседству, был весьма усеян дикими утками. Я наскоро оделся, боясь пропустить такой благоприятный случай, достал из угла своё ружьё и так поспешно бросился вниз по лестнице, что по дороге ударился о наличник дверей. Удар был так силён, что из глаз посыпались искры. Но мне нельзя было терять ни минуты, — утром всё пробуждалось, и утки могли улететь. И я, не обращая внимания на сильную боль от удара, побежал к пруду. Я уже приблизился на расстояние ружейного выстрела, но тут, к своему великому огорчению, я увидел, что в спешке не заметил, как при столкновении выскочил пистон.

Но времени терять было нельзя. И вот, к счастью, я вспомнил, что при ударе, который я получил в глаз, посыпались искры. Я открыл затравку, поднял своё ружьё, прицелился в диких уток и затем так сильно ударил кулаком по одному глазу, что искры посыпались снова. Грянул выстрел, и у меня была богатая добыча: пять пар диких уток, четыре куропатки и одна пара лысок.

Как видит читатель, мне помогло присутствие духа. Не будь его, я растерялся бы с первого момента, когда ушибся; затем — когда заметил отсутствие пистона. И в конечном итоге не получил бы такой ценной и вкусной добычи.

Читатель должен помнить, что самое главное в человеческих делах — это присутствие духа. Доказательство — случай со мной. И если солдаты и моряки очень часто обязаны ему своим спасением, то и охотники не реже добивались успеха только благодаря присутствию духа.

Я вспоминаю ещё один случай. Было это так. В один из дней своего путешествия попал я на берег одного озера. Смотрю — а там несколько дюжин диких уток спокойно плавают, купаются и ищут пищи. Но утки были рассеяны на большом пространстве — почти не было парочек, а только в одиночку, — так что я не мог рассчитывать одним выстрелом убить больше одной.

А тут ещё, к несчастью, в моём ружье находился последний, единственный заряд. Мне же нужно было принести домой побольше уток, так как я созвал к сегодняшнему обеду множество гостей. Но тут я вспомнил, что в моей охотничьей сумке лежит ещё остаток сала, которое я взял с собой из дома, чтоб перекусить после охоты. Я достал это сало, прикрепил к верёвке, которая служила собачьим поводком, и, спрятавшись за камыш, который рос у берега, бросил свою приманку в воду.

Не прошло и несколько минут, как я, к великому своему удовольствию, заметил, что одна дикая утка, бродившая возле, погналась за салом и, поймав — проглотила. Но сало было скользкое, оно, быстро пройдя сквозь утку, выскочило у неё с другого конца. Другая же утка, завидев, что первая проглотила что-то, приплыла за ней в тот момент, когда сало опять оказалось в воде. Она его мигом проглотила. Так продолжалось без конца, пока все утки не оказались нанизанными на верёвку, к которой было привязано сало, точно жемчуг.

Я вытащил их из пруда, обвязался остатком верёвки пять или шесть раз вокруг тела и шеи и весело направился домой.

Но путь до моего дома был слишком далёк и утомителен, а утки оказались очень тяжёлыми, и уже на половине пути я был готов раскаяться в своей жадности. Но тут случилось нечто неожиданное, и то обстоятельство, которое меня только что обеспокоило, послужило в мою же пользу.

А случилось вот что.

Утки, как оказалось, были ещё живы, но находились в обморочном состоянии. Как только они избавились от первого испуга, они взмахнули своими крыльями, и не успел я оглянуться, как они подняли меня на воздух вместе с собой.

Всякий бы на моём месте испугался. Я же мог хорошо ориентироваться и решил использовать этот момент. Я спокойно развернул полы своего сюртука, сделав их похожими на паруса, и направил таким образом полёт диких уток прямо к своему дому.

Когда же я находился уже над крышей своего дома и захотел спуститься на землю, то начал постепенно скручивать уткам головы — одну за другой, — что, между прочим, представляло немало затруднений. Но мне удалось с большим успехом справиться с этим заданием.

Когда я свернул голову последней утке, то находился как раз над дымовой трубой моего дома, и так как утки, лишившись голов, не могли летать, я медленно начал спускаться и через дымовую трубу попал прямо в свой камин. Я, к большому испугу моего повара, вышел из камина как раз в тот момент, когда он собирался развести огонь. И опоздай я ещё на пять минут, я бы не выбрался оттуда невредимым. Испуг повара сменился радостью, едва он увидел, кроме хозяина, богатый подарок для своей сковороды — диких уток.

Подобный же странный случай повторился с куропатками.

Раз отправился я испытать своё новое ружьё и расстрелял весь запас дроби. Вдруг неожиданно поднял я голову и увидел, к своей радости, целую цепь куропаток, летящих как раз надо мной. Мне очень захотелось поджарить несколько штук сегодня вечером. Дроби же, к моему огорчению, у меня не было.

И тут пришла мне в голову восхитительная мысль. Я могу посоветовать со спокойной совестью и вам, дорогой читатель, и всем добрым и честным людям поступать так же.

Как только я увидел, что дичь начала плавно спускаться, я быстро зарядил своё ружьё вместо дроби обыкновенным шомполом, которым чистят ружьё.

Затем я подошёл к куропаткам и выстрелил в них в тот момент, когда они, испугавшись меня, взлетели.

И что же вы думаете? Когда шомпол упал на землю всего в нескольких шагах от меня, то на него были густо нанизаны семь штук куропаток.

Но этим не окончилось ещё это удивительное происшествие. Как только я стал снимать этих проткнутых куропаток и захотел их положить в свой ягдташ, то оказалось, что они зажарились от раскалившегося шомпола. Перья обсыпались, а кожица была так восхитительно подрумянена, что осталось только положить их на блюдо и подать к столу. А изжарившиеся внутренности имели вкус внутренностей бекаса.

Недаром в нашей пословице говорится: на Бога надейся, да сам не плошай.

А один раз был такой случай. Бродил я по лесу и думал поохотиться. Вдруг смотрю — бежит мне навстречу голубая лисица. Мне было жаль испортить её драгоценную шкурку дробью или пробить её пулей. А она спокойно остановилась под деревом, как видно, не замечая меня.

В одно мгновение вынул я из ружья пулю, а вместо неё вставил хорошую шпиковальную иглу. Затем я выстрелил, и так удачно, что хвост лисицы оказался пригвождённым к стволу дерева. Тогда я подошёл к ней и начал хлестать её своей охотничьей нагайкой. Лиса от боли выскочила из своей шкуры и убежала, а шкура досталась мне целая, не испорченная пулей.

Какой-нибудь непредвиденный случай или сопутствующая нам счастливая звезда часто обращают наши промахи в нашу же пользу. Что это правда — я имел случай убедиться. Это было под вечер в густом лиственном лесу. Столетние дубы были усеяны зрелыми желудями.

Вдруг я заметил огромную дикую свинью, которая шла за поросёнком. Я выстрелил. Свинья остановилась как вкопанная, а поросёнок с визгом бросился бежать. Я подошёл и увидел в зубах свиньи кончик хвоста поросёнка. Оказалось, что свинья была слепая и не могла передвигаться самостоятельно. Она следовала за поросёнком, держась за кончик его хвоста. Пуля моя оторвала кусочек хвоста поросёнка, и он остался в зубах свиньи. Я взялся за оторванный кончик хвоста и повёл свинью за собой. Старое беспомощное животное, ничего не подозревая, без всякого сопротивления пошло за мной.

Дикие свиньи, а в особенности вепри, бывают очень опасны, когда они чем-либо раздражены. Через несколько дней после приключения со слепой свиньёй я возвращался с охоты, расстреляв все имевшиеся у меня заряды. Вдруг из-за кустов бросается на меня дикий кабан.

Вы можете себе представить, каково было моё положение. Я совершенно не был подготовлен к подобной встрече. Малейшее промедление могло стоить мне жизни, но я, не теряя самообладания, моментально взобрался на ближайшее дерево. Оно гнулось подо мной и могло обломиться, но другого выхода не было, и я продолжал взбираться всё выше.

Раздражённый кабан ринулся за мной и ударил клыками о ствол дерева с такой силой, что они глубоко впились в дерево и концы их прошли насквозь. Он начал метаться во все стороны, стараясь освободить свои клыки. Я проворно соскочил на землю, камнем загнул концы клыков и вколотил их в ствол. В таком положении я оставил кабана в лесу, а сам отправился домой в полной надежде, что он никуда не уйдёт. Дома я хорошо поужинал и лёг спать.

На другой день, утром, взял с собой заряженное ружьё, людей, повозку и отправился в лес разыскивать кабана. Скоро мы отыскали вепря. Я подошёл к нему и выстрелом в голову уложил кабана на месте. Когда его привезли домой и взвесили, то оказалось, что он весил более 50 пудов. Все были поражены.

Мне была хорошо известна очень старая легенда о покровителе охотников св. Геберте и явившемся ему в тёмном лесу олене с крестом между рогами. Лучшие охотники, в том числе и я, служили каждый год св. Геберту молебны. Я очень часто видел этого оленя нарисованным в церквях, в кабинетах охотников, а также вышитым на одежде рыцарей. Не могу вам сказать, жили эти олени только в старину или существуют до сих пор.

Шёл я как-то по лесу и ел спелые вишни. Дичи перестрелял много и уже не обращал внимания на зайцев или подобную мелочь, как вдруг навстречу мне выходит прекрасный олень! Стоит, не шелохнётся и смело смотрит на меня своими умными глазами, как будто знает, что у меня не заряжено ружьё. Меня даже зло взяло!

Подошёл я ближе, стоит олень, точно смеётся надо мной. «Постой же, — думаю, — я тебя сейчас угощу!» Я зарядил ружьё порохом, но дроби у меня уже не было, и вместо дроби я положил горсть вишнёвых косточек. Олень стоит себе и смотрит! Я выстрелил.

Мой заряд попал ему прямо в середину лба, между ветвистых рогов. Он покачал головой, подпрыгнул и, повернувшись, медленно пошёл в лес. «Ну, — думаю, — вишнёвыми косточками оленя с ног не свалишь!»

Но всё же я был доволен, что не растерялся. Придя домой, я рассказал об этом происшествии своим товарищам. Они подняли меня на смех и долго надоедали мне своими остротами. То один, то другой при удобном случае подносили мне горсть абрикосовых или вишнёвых косточек с едкими словами «для будущей охоты». Мне оставалось лишь отшучиваться.

Через два года мне пришлось опять охотиться в тех лесах. Вдруг вижу: бежит прямо на меня красивый олень с вишнёвым деревом между рогами. Невольно я вспомнил о своём прежнем приключении.

Мой заряд из вишнёвых косточек не пропал даром. Как видно, одна из них пустила ростки в голову оленя, и из неё выросло прекрасное вишнёвое деревце. Одним выстрелом в голову я уложил оленя на месте, получив сразу жаркое и вишнёвый соус. Представьте себе: на ветках висели спелые, крупные вишни вкуснее всех фруктов, какие мне приходилось когда-либо есть.

Охотник часто сталкивается с неожиданностями и опасностями. В критические минуты ему приходится пользоваться всем, что попадает под руку, лишь бы не упустить добычу.

Подтвердить сказанное может следующий случай.

Дело было в осеннюю тёмную ночь. Я был в то время в глухом и незнакомом лесу. В течение дня я расстрелял все свои заряды. Сначала я подумал взобраться на высокое дерево и провести на нём ночь, но потом изменил своё намерение и направился домой. Не успел я пройти двадцати шагов, как передо мной точно вырос большой разъярённый медведь. Его громадная пасть была открыта; казалось, что он хочет проглотить меня. У меня, как назло, ничего не было, кроме двух кремней, которые из предосторожности я всегда носил с собой.

В такую критическую минуту я был рад им, как самому лучшему огнестрельному оружию. Один из них я бросил в пасть великану с такой силой, что он прошёл через неё и остановился глубоко в горле. Медведь от боли сильно зарычал и побежал. В это время в моей голове блеснула счастливая мысль: я бросил в животное второй кремень. Произошло что-то необычайное: от удара кремней посыпались искры, раздался оглушительный треск, и медведя разорвало на части. Таким чудесным образом я был спасён.

Не знаю, чем это объяснить, но самые страшные звери всегда попадались мне тогда, когда я не был подготовлен к встрече с ними. В один очень холодный зимний день я отвинтил кремень от своего ружья, для того чтобы немного отточить его. (Нужно заметить, мои молодые друзья, что тогда ещё не было таких усовершенствованных винтовок, как теперь, а стреляли мы кремниевыми ружьями.) Не успел я этого сделать, как на меня с оглушительным рёвом бросился большой медведь. Мне ничего не оставалось, как взобраться на дерево и приготовиться к защите.

Но, к несчастью, и тут мне не повезло. Когда я взбирался на дерево, вылетел мой охотничий нож, и у меня ничего не осталось, кроме голых пальцев, которыми я, конечно, не мог отточить кремень от ружья. А медведь стал под деревом на задние лапы и выжидал свою жертву. Мысленно я уже приговорил себя к смерти. Страшно было подумать, что через минуту меня может разорвать это свирепое животное! Я уже подумывал об искрах, хранящихся в моих глазах, при помощи которых я когда-то стрелял уток, но не решился даже в такую опасную минуту воспользоваться этим средством, так как до сих пор до конца не вылечил свой глаз и боялся потерять его.

С ветки дерева я с отчаянием смотрел на землю, где лежал в снегу мой охотничий нож. В конце концов пришла мне в голову счастливая и в то же время чрезвычайно своеобразная мысль, которая вывела меня и из этого опасного положения. Дело в том, что настоящий охотник всегда носит все свои вещи при себе. Моя охотничья сумка обычно была наполнена нужными и ненужными вещами.

Немного порывшись в ней, я нашёл небольшой шнурок, какой-то кусок старого изогнутого железа и, наконец, банку с горохом. От крепкого мороза горох сделался совершенно твёрдым, даже обледенел. Недолго думая, я приложил его к своей груди, чтобы дать ему оттаять. Затем я привязал к шнурку железо, а к железу прилепил оттаявший горох и быстро бросил его на землю, оставив у себя в руках кончик верёвки. Кусок железа, облепленный горохом, сильно пристал к рукоятке моего ножа, потому что уже застывший от холода горох примёрз к нему.

Таким способом мне удалось поднять нож на дерево. Тогда я быстро стал оттачивать кремень, чтобы можно было приступить к серьёзной обороне. Едва я успел заложить его в ружьё, как косолапый мишка тоже полез на дерево.

«Поздно, мишенька, поздно!» — подумал я.

И действительно, ведь нужно быть медведем, чтобы не воспользоваться удобным моментом!

Я засмеялся и угостил его хорошим зарядом, после чего он, бедняжка, потерял не только охоту, но и всякую способность снова когда-либо лазить на деревья.

А вот ещё один случай, о котором нельзя не упомянуть. Я был ещё тогда здоровым, крепким и во всех отношениях ловким человеком. Я мог без отдыха проводить на охоте несколько дней подряд.

Один раз после такой продолжительной охоты я возвращался с полной сумкой дичи, но усталость моя была так велика, что я едва держался в седле. Мой конь тоже еле двигал ногами. Скучно было так ехать, но ничего не поделаешь. От усталости я задремал в седле, а мой конь, почуяв свободу, избрал кратчайший путь, свернув с большой дороги, прошёл версты две по узенькой тропинке и… остановился. Я протёр глаза, посмотрел вокруг себя, и представьте себе мою досаду: мы стояли на краю огромного болота! Видно было, что за болотом тропинка шла дальше, но как туда попасть?

Мне припомнилось, что управляющий несколько раз говорил об этом болоте. Он советовал сделать через него мост, так как весной, в половодье, всегда размывало и сносило греблю, служившую подобием моста, но я всё откладывал починку и собирался лично осмотреть испорченную плотину. Теперь же мне представился такой случай, но я охотно отказался бы от этого удовольствия и беспрестанно думал только о том, как бы скорее добраться домой, не возвращаясь назад.

Я прикрикнул и пришпорил коня. Он взвился на дыбы, рванулся всем телом вперёд, и мы повисли в воздухе над болотом. В это время я вспомнил, что конь мой сильно устал, — так как в этот день я загнал с ним около тридцати зайцев. Эта мысль заставила меня повернуть лошадь в воздухе, и мы очутились опять на том же месте, с которого начали свой бешеный прыжок. Мне хотелось дать коню разбежаться. С разбегу он брал препятствия шагов в двадцать шириною, болото же казалось мне не шире двадцати шагов. Отъехав на некоторое расстояние, я сначала потрепал коня по шее, затем пришпорил его, и мы взвились в воздух.

Однако болото оказалось немного шире двадцати шагов. Я ещё раз пришпорил коня в воздухе, он снова рванулся изо всех сил, но всё-таки недопрыгнул, и недалеко от берега мы оба упали в жидкую грязь.

Болото было очень топкое, и нас сейчас же стало засасывать. Я почувствовал, что уже увяз по пояс, а коня моего почти не было видно, торчали одни уши. Тут нужна была немедленная и самая решительная помощь. Я крепко сжал бока лошади своими ногами, схватился рукой за свой собственный чуб и… представьте, вытащил себя вместе с конём из этого топкого болота. О, да, у меня тогда была силушка не та, совсем не та, что теперь!

На другой день я опять поехал на любимой лошади по своему обширному имению. Дел было много, и вернуться пришлось совсем поздно. В сумерках я заметил в парке какого-то зверя. Я подумал, что это собака, и, отдав слуге лошадь и оружие, направился в парк посмотреть на неё. Я пробежал по одной дорожке, повернул на другую и вдруг встретился с огромным голодным волком. Он разинул пасть и, пощёлкивая зубами, шёл прямо ко мне. Я не думал бежать от него, так как в благородной семье Мюнхаузенов ещё не было такого случая, чтобы кто-либо бежал от опасности. Волк, недолго думая, бросился на меня, но мне удалось мигом сунуть ему в пасть сжатый кулак так далеко, что от боли он не мог даже двигать челюстями.

Волк остановился и глядел на меня жадными глазами, надеясь, что я выну руку и он растерзает меня. Я же засунул руку ещё дальше, захватил все его внутренности и вывернул их через пасть, точно перчатку, наизнанку. Волк тотчас же издох. Дома я никому не рассказал об этом происшествии. Что, в самом деле, говорить о таких пустяках! Утром садовник нашёл вывернутого наизнанку волка и донёс об этом графу, а тот сразу догадался:

— Кто же может это сделать, как не наш храбрый барон Мюнхаузен!

Все гости бросили пить чай и вместе с графом обступили меня. Похвалам не было конца, меня даже назвали героем, но я до сих пор не понимаю — за что? Стоило ли, в самом деле, поднимать такую суматоху из-за какого-то вывернутого волка? Боже мой! Да на свете ещё не такие вещи бывают! Бывают случаи, что и храбрость не помогает! В подтверждение расскажу вам одно приключение, которое случилось со мной в Петербурге.

За мной гналась бешеная собака. Я даже забыл, что в нашем роду не принято убегать от опасности, и пустился что есть духу по улице, бросив ей свою дорогую шубу. Я сообразил тогда, что бешеная собака разгонит с улицы всех людей, и моя шуба не пропадёт, а дыры можно будет залатать. Сам же я забежал в первый попавшийся двор.

Через некоторое время я послал за шубой слугу. Он действительно нашёл её там, где она была оставлена. Я никогда не бросил бы этой шубы, так как она напоминала мне об одной блестящей охоте, во время которой я застрелил голубую лисицу. Из её прекрасного меха я и сшил себе шубу.

Слуга повесил шубу в гардеробную вместе с остальной моей одеждой. На другой день, ранним утром, я проснулся от громких криков и не мог сразу понять, в чём дело. В ту же минуту вбегает слуга мой, Иван, и кричит в испуге изо всей силы:

— О, Боже мой, господин барон! Ваша шуба…

— Да, что такое?

— Ах, господин барон!

Переминаясь с ноги на ногу, Иван никак не мог выговорить, что случилось.

— Говори же, в чём дело?

— Ах, барин, ваша шуба взбесилась!

Я скорее побежал в гардеробную, и действительно, на полу валялись куски изорванного платья, а шуба бросалась во все стороны и на моих глазах вцепилась в новенький сюртук и начала рвать его в клочья. Пистолетным выстрелом я убил наповал взбесившуюся шубу и отдал приказание сжечь её вместе с другой изорванной одеждой.

Любимые собаки и лошади барона Мюнхаузена

В жизни мне приходилось часто сталкиваться с опасностями, но могу уверить вас, что, не теряя самообладания, вы всегда останетесь победителем. Мне очень везло на охоте благодаря присутствию духа, но однажды я очутился в незавидном положении, и не будь у меня верных друзей — собак и лошадей, то и ловкость обращения с оружием не помогла бы мне. Правда, я отношусь к своим друзьям очень хорошо и забочусь о них гораздо больше других заурядных охотников. Мне хотелось бы подробно рассказать вам о моих каменных конюшнях и отличных помещениях для собак, но я не буду утомлять ваше внимание и ограничусь только самым существенным. Я расскажу вам о том, чего не могу не оценить и никогда в жизни не забуду. Среди моих собак самыми умными, ловкими и безгранично преданными были две: Стрелка и Фифка.

Первая производила чарующее впечатление на каждого, кому приходилось хоть раз видеть это неутомимое животное. С её помощью я мог свободно охотиться ночью, прикрепив фонарь к её изогнутому вверх хвосту. Она освещала перед собой широкую равнину, и ни одна дичь не могла ускользнуть от моего зоркого взгляда. Все охотники в окрестности завидовали мне.

Жена моя, как и я, очень любила охотиться и прекрасно ездила верхом. Однажды мы, взяв с собой Стрелку и двух слуг, отправились в ближайшую степь. Я поскакал вперёд выслеживать дичь; собака ныряла во все стороны, обнюхивая густую траву, и вдруг остановилась как вкопанная перед большой стаей куропаток. Я мог выстрелить и уверен, что на месте уложил бы несколько десятков птиц, но я сдержал себя и стал ждать жену, чтобы дать ей возможность полюбоваться красивой стойкой собаки. Моя рука устала держать ружьё наготове, а жены и слуг всё не было. В конце концов я забеспокоился и вернулся назад. Проехав полпути, я услышал где-то очень близко жалобные стоны, но кругом не было ни одной живой души. Мне показалось, что стоны доносились из-под земли. В один миг я соскочил с коня и приложил ухо к земле. И что же вы думаете? Я отчётливо услышал голоса моей жены и слуг, а невдалеке увидел отверстие заброшенной шахты. Теперь ясно стало, что мои несчастные спутники, не зная данной местности, по неосторожности попали в глубокую пропасть. Медлить было нельзя. Одним прыжком я очутился на лошади и вихрем помчался в соседнюю деревушку за людьми. Рудокопы с большими усилиями вытащили всех из шахты, имевшей приблизительно около пятисот футов глубины. Моё нетерпение росло каждую минуту, так как сначала вытащили слуг, а потом уже мою любимую жену и лошадей. Нужно отметить то удивительное обстоятельство, что все вышли из глубокой, тёмной пропасти совершенно невредимыми, если не принимать во внимание незначительных ушибов. О дальнейшей охоте не могло быть и речи. Мы поскакали домой. По дороге я пару раз окликнул Стрелку, но её не видно было. «Не пропадёт!» — подумал я.

Дома мы застали курьера, который ждал меня с поручением по одному казённому делу. Я вынужден был немедленно выехать в путь. Вернулся я ровно через две недели и сейчас же спросил о Стрелке. Все думали, что она побежала за мной, а потому не придавали большого значения её отсутствию. Невольно у меня мелькнула мысль: «Неужели она осталась возле куропаток?» Как хороший хозяин, я не мог оставить без внимания мою любимую Стрелку, приказал оседлать коня и поскакал туда, где охотился в последний раз. Ещё издали я заметил горбатую спину своего пса и, к моему удовольствию, застал собаку на том же месте, где оставил две недели тому назад. Из груди моей вырвалось радостное: «Стрелка!» Она прыгнула, куропатки взвились, и я одним выстрелом положил двадцать пять штук. Моя бедная Стрелка исхудала и едва передвигала ногами. Я взял её к себе на лошадь и довёз домой. Через несколько дней она оправилась.

Спустя некоторое время я снова поехал с ней на охоту, и на этот раз мы выследили удивительного зайца. Мне очень часто приходилось гнаться верхом за зайцем, но быстрота этого зайца поразила меня. Мы гонялись за ним двое суток. Мой конь окончательно выбился из сил, а Стрелка в изнеможении преследовала зайца по пятам до тех пор, пока я не приблизился к нему на расстояние ружейного выстрела.

Я вовсе не суеверный и не верю в колдовство, но случай с этим зайцем навёл меня на размышления. Я выстрелил. Заяц кубарем перевернулся и упал. Я ловко соскочил с лошади и увидел что-то невероятное! Кроме четырёх ног на животе у зайца оказалось ещё четыре на спине! Когда он уставал бежать, он быстро переворачивался на отдохнувшую четвёрку и опять бежал со свежими силами.

Если бы мне кто-нибудь рассказал подобную историю, я не поверил бы, но благодаря моей замечательной собаке я сам увидел это редкое явление природы. Ей по справедливости принадлежало бы первенство, если бы я не владел ещё одной борзой собакой, Фифкой, и Фифка немного затмила славу Стрелки.

Фифка отличалась не столько красотой, сколько удивительной резвостью и в этом отношении не имела соперниц. Я проводил с ней на охоте целые дни, не уставая любоваться её сообразительностью.

Она так много бегала, что с возрастом её ноги как бы вошли в туловище, она служила мне до глубокой старости в качестве таксы.

Когда моя Фифка была ещё молодой, я вышел с ней на охоту несмотря на то, что она была в это время щенной. Другая собака, находясь в таком положении, ленилась бы и не вышла даже со двора, а Фифка сейчас же разнюхала зайца и быстро помчалась за ним. Выгнанный заяц показался мне очень толстым, чем ещё больше меня заинтересовал.

Я с жалостью смотрел, как бедная Фифка бежала с обычной скоростью, так как сознавал, что ей это стоит больших усилий. Вдруг мои мысли прервало тявканье целой своры собак. Я стал прислушиваться к слабому, не совсем ясному лаю и был в недоумении. Я не мог понять, откуда доносится лай, но, подойдя ближе, увидел неописуемое чудо. У толстого зайца, или, вернее, — зайчихи, от быстрого бега или от испуга на свет появились маленькие зайчата, а у Фифки — дивные щенята. Зайчат было столько же, сколько и щенят. Появившись на свет, зайчата инстинктивно побежали, а щенята стали преследовать их и, наконец, даже нагнали. Я начал охоту с одной собакой за одним зайцем и торжественно закончил её с шестью прелестными собаками, а вместо одного зайца загнал шесть.

Когда мне приходится вспоминать эту удивительную историю с зайчатами и щенятами, как-то невольно приходит на память другое не менее замечательное происшествие.

Это случилось в Литве, в имении моего доброго приятеля, графа Пржбовского.

Однажды, после обеденного чая, граф предложил гостям посмотреть свою любимую чистокровную лошадь, которой он очень гордился. Все мужчины вышли на крыльцо, а я в обществе нескольких дам и гостеприимной хозяйки допивал чай.

Вдруг мы услышали крики и громкие испуганные голоса. Я моментально выскочил на крыльцо. Лошадь неистовствовала с пеной у морды, фыркала, брыкалась, точно дикая. Самые лучшие конюхи боялись подойти к ней, не говоря уже о гостях, хотя среди них были знаменитые наездники.

Тут ко мне подошёл граф и с насмешкой сказал:

— Вот этот конь как раз по тебе, Мюнхаузен! Только ты можешь справиться с ним!

Признаться, меня немного задела едкая шутка графа. Недолго думая, я одним ловким прыжком очутился на спине рассвирепевшей лошади. Конь взвился на дыбы, но я сейчас же осадил его, и он смирился.

К изумлению всех, я объехал двор и, чтобы доставить удовольствие дамам, подъехал к ним, пришпорив коня, вскочил через окно в залу, проехал вокруг стола шагом, рысью, галопом и наконец заставил лошадь вскочить на стол. Там я прогарцевал по всем правилам искусства верховой езды между хрустальными чашками и стаканами. Конь, никого не допускавший к себе, так слушался повода, что не разбил ни одного стакана, ни одной чашки. Все гости остались очень довольны таким благоприятным исходом, а дамы смеялись до слёз.

Граф, в порыве восторга, подарил мне своего любимого скакуна с чистосердечными пожеланиями удачи в войне против турок.

— Пусть этот конь служит тебе, дорогой, неустрашимый Мюнхаузен, так же, как Буцефал служил Александру Македонскому.

После этого я поехал в Петербург представляться графу Миниху.

Приключения барона Мюнхаузена на войне против турок

Подарок любезного графа доставил мне очень большое удовольствие. Ведь, в самом деле, какой подарок подошёл бы мне лучше?

К тому же эта умная, понятливая и храбрая лошадь обещала мне в будущем очень многое. До меня она никого не подпускала к себе, и все боялись её необузданности, я же её усмирил, выездил, и она стала у меня кроткой, как овца, послушной и в то же время не потеряла своего горячего темперамента.

С ней я смело мог отправиться в Петербург для представления графу Миниху, чтобы вступить в русскую армию, сражавшуюся против турок. При виде своей лошади я всегда вспоминал подвиги юного Александра Македонского и меня тянуло к военной жизни.

Не успел я показаться со своей лошадью на одной из улиц Петербурга, как весть о моём приезде молнией пронеслась по всему городу. Моя известность росла с каждым днём, и благодаря ей я заслужил большое доверие начальника. Все говорили об иностранце Мюнхаузене, который на чайном столе гарцевал на неукротимой лошади. Меня сейчас же назначили начальником отряда гусар, и предо мной открылось блестящее поприще. Я мог теперь как нельзя лучше показать свою удаль и храбрость.

Главной целью нашего похода было восстановление чести русского оружия, немного пострадавшего в сражении при Птуре в блестящее царствование Петра Великого. Нам удалось это сделать после целого ряда жесточайших битв и удивительных вылазок, которые увенчали нас громкой славой благодаря неизмеримому таланту нашего великого полководца. Скромность подчинённых запрещает или, скорее, не позволяет приписывать себе великих побед. Основываясь на этом, я не сравниваю себя с нашим знаменитым полководцем и не претендую на славу, хотя часть её по праву принадлежит мне. Ведь известно, что в военном деле всё зависит от общих усилий. Командуя отрядом лихих гусар, я совершил много доблестных подвигов, успех которых зависел от моей опытности и мужества. Но я хочу быть справедливым и должен сказать, что многое удалось благодаря моим храбрым товарищам.

Я никогда не забуду взятия Очакова. Перед началом осады этой крепости меня с небольшим отрядом гусар послали на разведку. Мы ушли вперёд, оставив далеко позади наш авангард. В это время я увидел, что из города навстречу нам приближается отряд неприятеля. Как оказалось, турки сделали вылазку, которая окончилась для них очень печально. Сразу я не мог определить ни число врагов, ни расстояние, на котором они от нас находились, так как их закрывало громадное облако пыли. У меня мелькнула мысль воспользоваться услугой природы, чтобы обмануть турок. Мой отряд был очень незначителен, чтобы открыто вступать в бой, и здесь необходима была военная хитрость. Я немедленно приказал обоим флангам своего отряда как можно шире рассеяться по полю и поднять как можно больше пыли, а сам с частью отряда, где находились лучшие стрелки, атаковал неприятеля с фронта. Мне это удалось. Турки сначала сопротивлялись и могли бы причинить нам большой вред, но их смутили густые облака пыли по обе стороны нашего фронта. Они приняли наш небольшой отряд за целую армию в несколько тысяч человек. Мы бросились на них с громким криком «Ура!». Турки вздрогнули и в беспорядке стали отступать. Мы следовали за ними, постепенно рассеивая их сплочённые силы. Нам удалось не только загнать неприятеля в крепость, но даже выгнать его из крепости в противоположные ворота, которые я собственноручно открыл. Благодаря моей находчивости и способности пользоваться обстоятельствами мы имели такой успех, на который не могли даже надеяться.

Конь мой вихрем носился по улицам крепости, и я оставил позади свой отряд, который не успевал следовать за ним. Когда турки вышли из города и дверь была уже закрыта, я остановился среди базарной площади ихотел приказать трубить сбор. Но, повернувшись, к моему великому удивлению, я увидел, что все улицы пусты: ни трубачей, ни гусар, — я был один, как в пустыне!..

«Где же они? — подумал я и стал уже беспокоиться. — Должно быть, заблудились в незнакомом городе среди тесных улиц! Нет, сильно отстать они не могли! — успокаивал я себя, — они скоро нагонят меня…»

Ожидая гусар, я подъехал к колодцу, стоявшему посередине площади, чтобы дать измученному коню напиться. Он начал пить и пил так жадно, что можно было подумать, что его жажде не будет конца. Мне до этого никогда не приходилось видеть, чтобы конь мог выпить столько воды. Наконец загадка разъяснилась. Я оглянулся и увидел ужасную вещь! Что бы вы думали?.. Я сидел на одной половине коня! Задней половины не было, она была точно отрезана. Сколько конь выпивал воды, столько сейчас же выливалось сзади на землю, и внутри животного не оставалось ни капли. Моему удивлению не было конца, я не мог понять, как это случилось! В этот момент ко мне подъехал вестовой, а за ним и остальные гусары. Все начали восхвалять меня, и пожелания дальнейших удач лились неудержимым потоком. Потом гусары рассказали мне следующее.

Преследуя по пятам бегущего неприятеля, я оставил свой отряд далеко позади и загнал бежавших турок в крепость. В то время, когда я с лошадью находился под воротами, тяжёлая железная дверь внезапно опустилась и отрезала заднюю половину моей лошади. Но это нисколько не помешало передней части бежать за неприятелем. Наоборот, почувствовав лёгкость, лошадь помчалась вперёд ещё быстрее. Отрубленная половина некоторое время оставалась неподалёку от ворот, брыкаясь и разгоняя турок ударами копыт, а затем ускакала на ближайший луг, где я, вероятно, её и найду. Я тотчас помчался на указанный луг. К моей великой радости, я действительно нашёл там другую половину лошади, выделывавшую удивительные прыжки.

Не оставалось никакого сомнения в том, что обе половины моей лошади были живы, и я тотчас послал за ветеринарами и кузнецами, чтобы они сообща решили, как их соединить. Недолго думая, они решили сшить их прутьями лаврового дерева. Рана очень скоро совершенно зажила, не оставив никаких следов. Но при этом произошло нечто невероятное. Побеги пустили корни, и на теле лошади выросло большое лавровое дерево с прекрасными ветвями, образовавшими нечто вроде беседки. Таким образом, я был увенчан густым невянувшим лавровым венком и так не раз с триумфом въезжал в занятые города и крепости.

Упомяну ещё об одном случае, который произошёл после жаркого боя. Я так храбро, долго и так беспощадно дрался с неприятелем, что моя правая рука помимо воли продолжала подниматься и опускаться после битвы. Все мои усилия остановить её оказались безрезультатными, я боялся ранить себя или своих товарищей. Чтобы остановить руку, мне пришлось подвязать её, как после вывиха, и в таком положении носить в продолжение восьми дней.

Вы ещё не забыли, вероятно, моего рассказа о том, как я у всех на глазах вскочил на взбешённую лошадь и, усмирив её, заставил исполнять все мои желания. Этот мой поступок не позволит вам усомниться в том, что я намерен сейчас рассказать.

Мы осаждали город, название которого, право, уже забыл. Главнокомандующему очень важно было знать, что делается в неприятельском лагере. Проникнуть же туда не было никакой возможности, потому что нужно было пройти через все караулы, форпосты и укрепления. Осмелиться на такую вылазку никто не решался, так как никто не хотел идти на верную смерть.

Преисполненный храбрости, горя служебным рвением, я решил взяться за это дело. Я стал возле нашей большой пушки и в тот самый момент, когда раздался выстрел, вскочил на ядро и вихрем понёсся в город. Когда я был уже почти над самым городом и ядро начало опускаться, мне пришла в голову новая мысль.

«Так! — подумал я. — Попасть в город легко, но как оттуда выйти? Что будет со мной, когда я появлюсь среди своих врагов? Ведь со всяким подозрительным человеком в таких случаях поступают, как со шпионом, и меня повесят на первом попавшемся дереве. Нет! — думаю я. — Это совсем недостойная смерть для барона Мюнхаузена».

Во время моих размышлений я заметил, что мимо меня пролетало ядро, пущенное из неприятельского города в наш лагерь. Я решил воспользоваться его услугами, быстро перескочил на него и, совершенно невредимый, счастливо возвратился к своему отряду, не выполнив, однако, своей задачи. Моя поездка на ядре в лагерь неприятеля вызвала много толков и удивления, но я не обращал внимания на похвалы, так как был очень огорчён тем, что мне не удалось исполнить своей миссии.

Вам уже известна моя ловкость, отвага, неустрашимость и настойчивость, но и лошадь моя нисколько не уступала мне в этом отношении. Ни рвы, ни овраги, ни заборы не пугали её, — она всегда шла вперёд, не страшась препятствий.

Однажды я выехал в поле освежиться после долгих и кровавых битв. Неожиданно из-под ног лошади выскочил заяц и побежал через дорогу. Я стал его преследовать. Спасаясь от меня, заяц перебегал дорогу в ту минуту, когда по ней проезжала карета с открытыми окнами; в карете сидели две очень хорошенькие дамы.

Я уже оробел, так как моя лошадь с разгону могла разбиться о карету, но, к моему удивлению, лошадь так быстро и легко проскочила через открытые окна сквозь карету, что я не успел даже снять шляпу и раскланяться с дамами.

Когда я очнулся от смущения и оглянулся, мы находились уже очень далеко от дороги и, как потом оказалось, обогнали зайца на полмили, а заяц стал на задние лапки и с презрительной иронией смотрел на нас. Я был уверен, что мы в несколько минут нагнали бы его, если бы вернулись обратно, но я не хотел больше из-за зайца беспокоить свою лошадь.

Приключения барона Мюнхаузена в плену у турок и возвращение на родину

В жизни очень часто случаются неожиданности. Как мне ни везло во время турецкой войны, а конец всё же был невесёлый. Не помогли мне ни ловкость моя, ни мужество, ни быстрота и выносливость моей лошади. Я попал в плен к туркам, разделив эту несчастную участь со своими товарищами. Вообще плен не страшен, но для военного человека очень тяжёл, так как неприятно сознавать свою беспомощность, в то время как твои соратники доблестно защищаются и покрывают себя славой новых побед. На меня хуже всего подействовал странный обычай турок продавать пленников, как невольников, в услужение сановникам.

К моему несчастью, меня не выменяли на какого-нибудь пленного турка, а отправили в турецкую столицу Константинополь и продали в рабство. Я был принуждён исполнять странную работу, не трудную, но очень скучную: меня назначили пчеловодом в саду султана. Я должен был каждое утро выгонять всех пчёл на луг, пасти и сторожить их там целый день, а к вечеру опять загонять всех до одной в ульи. Признаться, мне, начальнику целого отряда гусар, такое занятие было очень обидным, но делать было нечего, и я решил примириться со своим новым положением. Моя осведомлённость во всех делах и здесь помогла мне, — я очень скоро познакомился со всеми своими воспитанницами и мог свободно отличать одну от другой. Как-то вечером я загонял своих пчёл в ульи и заметил, что одной из них не хватает. Оглянувшись, я увидел, что два больших медведя напали на бедную пчёлку. Видно, они хотели разорвать её в клочки, надеясь полакомиться мёдом. Подойти к ним без всякого оружия было опасно, а со мной не было ничего, кроме серебряного топора. Каждый раб султана, служивший в его садах, имел при себе такой серебряный топор. Я бросил его в медведей, чтобы хотя бы напугать их. В медведя я не попал, но мне удалось освободить несчастную пчёлку от страшных зверей, так как они испугались и быстро удалились в лес. Топор же, брошенный с большой силой, пролетев над головами медведей, летел всё выше и выше, пока, наконец, не упал на Луну.

Как его теперь достать? Где я возьму такую лестницу, чтобы влезть на Луну? Тут я вспомнил, что турецкие бобы растут быстро и часто достигают необыкновенной высоты.

«Попробую, может быть, что-нибудь из этого и выйдет!» — подумал я и немедленно посадил в землю несколько бобов. И что вы думаете? Последствия превзошли все мои ожидания! Боб стал расти так быстро, что моему удивлению не было конца. У меня на глазах стебель тянулся вверх и, наконец, поднялся так высоко, что через несколько часов его верхушка спряталась в небе и своими усиками зацепилась за нижний рожок Луны. Я был в полной уверенности, что вся Луна обвита цепкими усиками бобов, и немедленно полез по крепкому стеблю на небесное светило.

Мне пришлось употребить много сил и настойчивости, чтобы справиться с назойливыми усиками, которые завивались о мои руки и ноги, но в конце концов я добрался до Луны без всяких серьёзных повреждений.

Найти серебряный топор было очень трудно, — там всё блестело, будто выкованное из серебра, и в таком сверкании невозможно было сразу его рассмотреть. Всё же через несколько часов я нашёл его в большой куче соломы и другого мусора.

Теперь нужно было спуститься обратно на Землю, так как жизнь на Луне мне показалась непривлекательной. Но, пока я искал свой топор, жгучие солнечные лучи так высушили усики и все листья моего боба, что он мог рассыпаться в любой момент. У меня же не было никакого желания при спуске сломать себе шею, и я стал придумывать другой способ передвижения.

«Что же мне делать?» — грызла меня неотступная мысль. Я вспомнил про солому, в которой нашёл свой топор, и сейчас же свил из неё длинную верёвку. Обрадованный собственной находкой, я быстро привязал конец верёвки к одному из рогов Луны и с осторожностью стал спускаться по ней вниз. Моя левая рука скользила по верёвке, а правой я держал свой топор. Таким образом я прополз по верёвке до самого конца, а дальше — хоть виси между небом и землёй! Но я быстро догадался, как помочь горю: обрубил у себя над головой лишний конец верёвки, привязал его к нижнему и стал опять спускаться. Так я подвигался всё ниже и ниже, пока не добрался до облаков. Но от частого обрубания и связывания моя верёвка перетёрлась и оборвалась, и я полетел на землю.

Упав с большой высоты, я получил сильный удар и потерял сознание. Когда я раскрыл глаза, то, к своему удивлению, увидел, что моё тело в силу инерции вошло в землю по крайней мере футов на девять. Отдохнув немного, я принялся устраивать нечто вроде лестницы и с трудом выбрался из ямы. Мой вид был ужасен, вы сами можете догадаться, как я выглядел после таких приключений.

Это страшное происшествие дало повод многим словоохотливым рассказчикам пустить нелепый слух, будто я ногтями выцарапал ступеньки, по которым взобрался на поверхность земли. Но кто не знает, что это только злая шутка? Зачем мне было употреблять ногти, когда со мной был серебряный топор, которым удобнее и легче сделать лестницу! Трудно представить, как мне вредят все эти непрошеные рассказчики. От них можно услыхать такие небылицы, которые поистине подрывают веру во все мои рассказы о действительных приключениях.

Могу вам рассказать ещё об одном происшествии, случившемся со мной, когда я пас пчёл. Вам известно, что медведи очень любят мёд, и мне они прямо-таки не давали покоя. Нескольких пчёл они разорвали в клочки, почуяв в них мёд; наконец, грозили разбить улей. Нужно было как-то освободиться от их назойливости. Я припомнил, что в детстве ловил мух на палку, обмазанную клейким сиропом, и решил применить такой же способ к ловле медведей.

Недолго думая, я приступил к выполнению своего плана.

Наступил вечер, приближалось удобное время для моего опыта. Я обмазал мёдом оглоблю стоявшей на пасеке кареты, а сам спрятался в густых кустах цветущей сирени. Выжидать, к счастью, долго не пришлось. Но, почуяв запах мёда, огромный медведь неуклюже приблизился прямо к карете и стал так жадно лизать мёд, что не почувствовал даже, как начал зализывать в горло оглоблю. Оглобля постепенно прошла в пасть, через горло в желудок и наконец через все внутренности вышла наружу. Я следил в кустах за каждым движением медведя и с нетерпением ждал, когда он проглотит всю оглоблю.

Ранним утром, во время своей прогулки, султан зашёл на пасеку и, увидев медведя, насквозь проткнутого оглоблей, смеялся до слёз. Он попросил меня рассказать, как я ухитрился это сделать, и мне удалось приобрести большое расположение султана.

Вскоре после этого случая Россия заключила мир с Турцией. Меня, вместе с другими военнопленными, отправили почтовым фургоном на родину.

Зима в этот год стояла страшно суровая. От сильного холода даже солнце отморозило себе уши и получило крепкий насморк, а на лице его до сих пор остались тёмные пятна после тех невиданных морозов. Вот эти-то холода заставили меня на обратном пути пережить больше невзгод и неудобств, чем когда я путешествовал по России.

Приключений в этой поездке была такая масса, что не хватило бы дня и ночи беспрерывно рассказывать вам, но, чтобы дать хоть малейшее представление о тех холодах, я расскажу вот о чём.

В плен меня взяли вместе с моим любимым конём, а так как он был очень редкой породы, султан распорядился оставить его в своих конюшнях и никогда не показывать его мне из опасения, чтобы я не удрал из плена.

После заключения мира, несмотря на мои просьбы, моего коня мне так и не вернули, и я должен был возвращаться на почтовых перекладных.

Однажды мы проезжали лощиной по узкой тропинке между холмами. Чтобы не натолкнуться на кого-нибудь впереди, я приказал ямщику трубить в рожок и таким образом останавливать едущих нам навстречу. Парень послушался и стал дуть в свой рожок изо всех сил. Не раздалось ни одного звука! Он снова понатужился: дул, дул, но все старания были напрасны. Кто-то сказал даже, что это нехороший знак, но я не суеверен и не обратил на это никакого внимания. Неприятно было, однако, то, что каждую минуту мы могли столкнуться с такими же несчастными путниками. Но делать нечего; мы двинулись вперёд на авось и действительно вскоре увидели приближающуюся нам навстречу карету, занявшую всю дорогу, так что разминуться не было никакой возможности.

Вот досада, хоть возвращайся назад! «Нет», — подумал я, сейчас же соскочил со своей кареты и вместе с ямщиком выпряг лошадей. Потом я взял на плечи карету со всей поклажей, перепрыгнул на холм и пробрался через громадные сугробы снега и глубокие рвы в поле. Это была нелёгкая задача, но я выполнил её безукоризненно, даже не сдвинув с места багаж. Таким же образом я перенёс лошадей, взяв под мышку по лошади. Признаюсь, лошадей было переносить гораздо труднее, так как живое существо сопротивляется, и две лошади вместе весили куда больше одной кареты. Но возвращаться за каждой в отдельности я счёл для себя унизительным и в один прыжок был уже возле кареты с двумя лошадьми.

Когда ехавшая нам навстречу карета проехала, я снова перенёс на дорогу карету, а затем и лошадей. Ямщик, обрадованный таким исходом неприятной встречи, уже сам впряг лошадей, и мы, без всяких приключений, счастливо доехали до следующей почтовой станции.

Да, я забыл вам сказать, что одна из лошадей была ещё очень молодая и пугливая. В то время, как я второй раз переносил её уже с поля на дорогу, она так расходилась и стала так сильно бить ногами, что привела меня на одну минуту в сильное замешательство. Выпустить её из-под руки я не мог, так как она могла убежать и завязнуть где-нибудь в сугробе. Усмирить её тоже было трудно, так как обе руки были заняты. Тогда я засунул её ноги в карман своего сюртука, и она вынуждена была смириться.

Вы, должно быть, думаете, когда же я наконец расскажу о морозах?

Попрошу вас быть терпеливыми, сейчас вы узнаете и об этом. Угадайте, почему рожок не играл, хотя ямщик дул в него так сильно, что чуть не лопнул? Я вам расскажу.

Мы добрались до почтовой станции. Ямщик мой уселся поближе к печке, повесил на один гвоздь шапку, на другой гвоздь, над самым камином, повесил рожок. Я тем временем задремал после утомительной дороги. Вдруг над нашими головами раздались оглушительные звуки.

— Тра-та-та! Тра-ра-ра!.. Ту-ту-ту!..

Я был в недоумении, не понимая, в чём дело. Ямщик подумал было, что это тревога; но дело скоро выяснилось. Рожок от тепла оттаял и без посторонней помощи, сам собой начал играть всё то, что за целый день надул в него ямщик. Сначала он дал сигналы, которые были сделаны ямщиком, когда мы ехали по узкой тропинке меж холмов; потом рожок заиграл что-то весёлое на мотив «По улице мостовой».

Мы в изумлении смотрели друг на друга, как бы спрашивая, что это такое? Чистые и ясные звуки всё продолжали свободно выходить из рожка, напевая различные мелодии русских народных песен. Этот интересный инструмент в продолжение целого часа забавлял нас прекрасными произведениями. Нам удалось познакомиться с такими песнями, как «Закувала та сыва зозуля», «Ой зацвела червона калына», и многими другими. Между прочим, были и исторические думы о вольных походах запорожцев на турецкие владения. Случай с рожком, кажется, был последним приключением во время моего путешествия по России.

Так вот, милостивые государи, теперь вам, должно быть, ясно, что в России бывают такие морозы, от которых даже звуки замерзают.

Вы улыбаетесь?!. Я сам не люблю, когда путешественники, рассказывая о своих приключениях, говорят гораздо больше, чем было в действительности. Нет ничего удивительного, что подобные истории вам кажутся иногда невероятными и невозможными.

Но смею вас уверить, что в моих приключениях нет ни капли вымысла, и мне чрезвычайно больно и обидно ваше недоверие, тем более что я намереваюсь рассказать вам ещё о своём морском путешествии и приключениях на море.

Всем известно, что море богаче всякими необыкновенными происшествиями, чем суша.

Если вы не доверяете моим рассказам о приключениях на суше, то что же будет с приключениями на море?

Господа, я очень прошу усомнившихся в истине моих рассказов сознаться и отложить эту книгу. Я не могу свободно рассказывать вам о своих действительных приключениях, сознавая, что мне не верят, пожимают плечами, переглядываются и даже без стеснения смеются. Все мои дальнейшие приключения столь же правдивы, как и предыдущие, несмотря на кажущуюся невероятность.

Приключения на море во время первого путешествия

Первое путешествие в моей жизни относится к далёкому прошлому. Я был тогда очень молод. Это было ещё задолго до моего путешествия в Россию, с которым я имел честь вкратце познакомить вас. Теперь же я хочу кое-что рассказать вам о моих приключениях на море в годы прекрасной юности. События, о которых я буду говорить, безусловно, правдивы, в чём, я думаю, вы сомневаться не будете, несмотря на невероятность этих удивительных приключений.

Я был тогда едва оперившимся птенчиком и не совсем ещё отвык от детских привычек. Самостоятельности во мне было очень мало, и я мирно и счастливо проживал под родительским крылышком.

Мой дядя по матери занимал высокий пост в посольстве на острове Цейлон и страшно любил меня. Мне же очень нравились его форма гусарского офицера, его высокий рост, статность и длинные, чёрные, как смоль, усы. Меня почему-то все называли проказником и даже говорили, что мой белый пушок под носом и на подбородке не успеет вырасти, как я где-нибудь сломаю себе голову.

Может быть, родители думали так потому, что я целые дни и ночи только и мечтал о путешествиях и о страшных приключениях, где всегда рисовал себя победителем. Даже во сне я летал через моря и горы, и когда с испугу просыпался, то видел, что лежу на полу. Сёстры смеялись надо мной, говоря, что я летаю с кровати на пол.

Должен заметить, что отец мой провёл большую часть своей жизни в кругосветных путешествиях и в зимние долгие вечера любил угощать нас рассказами о своих приключениях. Теперь я объясняю свою страсть к путешествиям не только врождённой склонностью, но и тем, что я следовал примеру отца.

Я наслушался так много всяких занимательных рассказов о приключениях и лишениях путешественников, что считал себя уже достаточно закалённым и отважным. Мне страшно хотелось вырваться из дому и начать самостоятельную жизнь. Всякий раз при удобном случае я просил у отца позволения побывать в чужих странах.

Отец, сам привыкший к путешествиям, немного сочувствовал мне. Он понимал, что мне тяжело томиться в родной семье без особого дела, быть просто нахлебником, но мать и тётенька ни за что не решались отпустить меня из дому. Никакие мои просьбы и мольбы ни к чему не приводили.

Наконец, мне повезло, и случаю, самому обыкновенному случаю, угодно было удовлетворить моё страстное желание.

Я узнал, что к нам должен приехать мой дядя, гвардейский офицер, который очень любил меня. Он часто говорил мне: «Если тебе что-нибудь будет нужно, обращайся ко мне, и я для тебя всё устрою». Я старался в его присутствии быть тихим, покорным, хорошим юношей, чтобы не потерять его расположение. Однажды я поделился с дядей своей мечтой отправиться путешествовать, и он мне ответил, что сделает всё зависящее от него, чтобы помочь исполнению моего желания.

Моей радости не было конца, и я уже был уверен, что дело пойдёт на лад. Дядя красноречиво стал доказывать, что мне просто необходимо увидеть свет. После долгих увещаний, возражений и обсуждений, к великой моей радости, все согласились, чтобы я отправился с ним на остров Цейлон, где он много лет занимал ответственный служебный пост. Я быстро стал собираться в дальнюю дорогу и через несколько минут уже был совершенно готов к отплытию в чужие страны, но все начали смеяться над моей чрезмерной поспешностью. Пришлось ждать ещё недели две, пока мы наконец выехали в Голландию, чтобы взять там некоторые поручения и документы, и затем уже отправились в путешествие.

Мы отплыли из голландского порта Амстердам. Морское путешествие было для меня новым и интересным. Переезд был благополучным. Только однажды в пути нас застала страшная буря. Последствия её были столь замечательные, что я скажу об этом несколько слов.

Буря эта разразилась как раз в то время, когда мы бросили якорь у одного небольшого островка, чтобы запастись там пресной водой и углём. Она так сильно бушевала, что вырывала с корнем множество деревьев и поднимала их в воздух. Страшно было смотреть, как стихия играла этими великанами, точно пылинками. Деревья в несколько сотен пудов весом подняло на неизмеримую вышину, так что они казались маленькими точками и кружились там, точно пух отцветшего одуванчика. Море так бушевало, что приводило в ужас весь экипаж нашего парохода, который качался, как щепка, на поверхности пенистых валов. Я впервые видел страшную силу природы, которая, казалось, жаждала жертв, без умолку завывал сильный ветер, наводя панику на всё живое.

Спустя некоторое время буря утихла, и тогда мы увидели чудесное явление природы. Все деревья, носившиеся в воздухе, вдруг опустились на землю. Каждое попало на своё прежнее место, сейчас же пустило корни и продолжало свой рост, как будто с ним ничего не произошло. От опустошительной грозной бури не осталось даже следа. Все деревья по-прежнему спокойно росли, и листья невнятно пели тихую песенку, шептались и целовались друг с другом.

Впрочем, одно дерево составляло исключение. Перед началом бури один туземец со своей женой приставили к дереву лестницу, чтобы нарвать огурцов на ужин, так как эти овощи растут там не на грядках, как у нас, а на ветвях деревьев. В это самое время поднялся страшный вихрь, вырвал дерево с корнями и понёс его по воздуху вместе с людьми.

Почтенная парочка терпеливо совершила воздушное путешествие, но под их тяжестью дерево изменило своё направление и упало на землю не корнями, а горизонтально, поперёк одной улицы столичного города, перегородив дорогу пешеходам и проезжим. В это время повелитель страны ехал по одной из улиц ко дворцу. Дерево с огурцами упало прямо на его коляску и, к счастью, раздавило его.

Вам покажется странным, что я говорю «к счастью»?

Но дело в том, что повелитель этой страны, говоря правду, был ужасным тираном, и жители острова, не исключая и любимцев его, были несчастнейшими в мире созданиями. Когда весть о смерти повелителя распространилась по стране, жители вздохнули свободно и стали благодарить небеса за избавление от мучителя острова. Повелитель был страшно скуп, строг и несправедлив. В его закромах гнили обильные запасы хлеба, в то время как народ голодал.

Недовольный народ волновался, но ничего не мог сделать против вопиющей несправедливости.

Никакие другие страны не грозили острову войной, и повелителю нечего было бояться внешних врагов. Тем не менее он заставлял всех молодых людей нести военную службу и часто продавал их тем из своих соседей, кто предлагал ему больше серебра и золота. Солдаты безмолвно шли в чужую страну, покидая на своей родине любимую семью.

Ходил упорный слух, что повелитель был очень богат и у него были миллионы морских раковин, доставшиеся ему в наследство от отца, а он с жадностью продолжал копить новые миллионы, продавая в рабство население своей страны.

Обрадованное население ликовало, восхваляя счастливую чету, благодаря которой дерево упало на карету правителя. В благодарность за великую услугу, оказанную этими людьми соотечественникам, все единогласно решили возвести их на трон. Несколько дней продолжались великие торжества, а этот знаменательный день был объявлен праздником на все последующие годы.

Бедные люди не знали, что им делать и как благодарить народ за оказанную честь, поэтому они беспрекословно исполняли все его повеления. Добрые люди во время своего воздушного путешествия так близко видели солнце, что блеск этого небесного светила несколько отуманил их глаза и ум, но тем не менее они так хорошо управляли страной, что каждый подданный, кушая огурцы, почтительно приговаривал:

— Господи! Сохрани жизнь нашему правителю и его супруге на долгое время для благополучия нашей страны.

Я больше не был на этом острове, но слышал, что там навсегда прекратился голод и остров этот стал очень богатой культурной и промышленной страной.

Как только буря утихла, мы починили свой корабль, несколько пострадавший от сильной качки, запаслись достаточным количеством пресной воды, угля и продуктов и, любезно простившись с новыми правителями острова и его гостеприимным населением, отправились в море. Когда наш корабль отчаливал от берега, нас провожала огромная толпа туземцев. Многие так громко плакали и кричали, что рыба в море была оглушена и всплыла на поверхность. Чистосердечие и радушие этого замечательного народа тронули меня, и я сам готов был заплакать.

От этого острова до Цейлона мы плыли довольно долго и только через шесть недель благополучно достигли места назначения.

Пребывание барона на острове Цейлон

Прошло несколько дней после нашего приезда на остров, и я немного отдохнул от продолжительного путешествия. Меня ввели в высший свет и рассказали о моей любви к путешествиям. Так как я был иностранцем, всем было интересно поговорить со мной. Особенно я подружился со старшим сыном губернатора. Это был высокий, сильный юноша. Как-то раз он предложил мне пойти с ним на охоту, и я с большим удовольствием согласился. Не буду себя хвалить, а просто скажу, что я превосходил его во многом и уступал только в одном. Он, как туземец, привыкший к местному климату, легко переносил нестерпимый зной. Я мучился от жары и уставал до невозможности, а он свободно шагал всё вперёд и впёред. Вы только представьте себе, что солнечные лучи растопляли оловянные пуговицы моей тужурки и олово стекало с них, как воск со свечи. Ружьё моё накалялось до того, что я боялся, как бы порох не вспыхнул сам собой и не произвёл бы выстрела.

Во избежание такой неприятности я придумал вот что: пот от сильного зноя лил с меня ручьями, и платок, которым я каждую минуту обтирался, промокал насквозь, как будто его смачивали водою. Я сообразил, что мокрым платком можно охладить накалённое железо в ружейном замке. Каждый раз, когда я накладывал влажный платок, раскалённое железо замка шипело, точно плита, когда на неё прольётся жидкость.

В таком невыносимо жарком климате мне, европейцу, приходилось очень плохо, я не мог идти вместе со своим товарищем и вынужден был лечь отдохнуть, чтобы набраться новых сил.

Я выбрал уютное местечко над самым берегом какой-то широкой реки в густом, тенистом лесу. Тень его так и манила меня в свои объятия, и я хотел уже расположиться для отдыха, как услышал позади себя в кустах какой-то шорох.

Я невольно оглянулся и окаменел: огромный лев осторожно, как кошка, крался ко мне. В его глазах, налитых кровью, я ясно читал непреодолимое желание полакомиться мной без моего на то позволения. Он увидел, что я заметил его, и оглушительно заревел. Я совсем растерялся, увидев так близко страшного зверя, и схватился за ружьё, не сообразив даже, что мой выстрел только раздражит его ещё больше, так как ружьё было заряжено заячьей дробью. Но где тут было соображать?

Я прицелился и выстрелил. Лев потряс головой, его косматая грива зашевелилась, вселяя в меня невыразимый ужас, зарычал ещё с большей силой и бросился прямо на меня.

Что я в эту минуту почувствовал, трудно описать. Я инстинктивно повернулся и намеревался бежать, совершенно выпустив из виду, что это самый неразумный выход в опасных случаях на охоте. В это время я увидел…

Боже мой, я содрогаюсь при одной только мысли об этом! В нескольких шагах от себя я увидел огромного крокодила, раскрывшего страшную пасть и выжидавшего удобного момента, чтобы меня проглотить.

Все мои надежды на спасение рухнули! Даже теперь у меня по телу пробегают мурашки при воспоминании о том ужасном положении.

Впереди — открытая пасть крокодила, позади — разъярённый лев, слева бурлил быстрый поток, а справа была зияющая пропасть, на дне которой кишели ядовитые змеи.

Я потерял сознание и упал на землю. Я думал о страшной смерти, так как был уверен, что мне не миновать зубастых челюстей крокодила или же пасти и когтей косматого льва. В подобную минуту, наверное, и сам Геркулес испугался бы не меньше меня.

Да, милостивые государи, я испытал страх перед смертью, мне пришлось взглянуть ей прямо в глаза.

Вы бледнеете? О успокойтесь, мои милые, дело уладилось как нельзя лучше, и я остался, как видите, жив. Сейчас я расскажу, как это случилось. Когда я лежал на земле, рассвирепевший лев, не рассчитав прыжка, перескочил через меня и попал головой прямо в пасть крокодила.

Раздался сильный рёв и ужасный стон. Немного приподняв голову, я увидел, что я был спасён. Понимаете, спасён от верной смерти! Ведь я себя уже тогда приписал к лику святых мучеников.

Голова льва застряла в зубах чудовища, и они оба старались освободиться друг от друга. Но лев не мог вытащить голову, а крокодил был не в состоянии его проглотить.

Я же моментально вскочил на ноги, вынул из-за пояса свой охотничий нож и одним ударом отсёк голову льву.

Его громоздкое туловище дрогнуло и тяжело упало к моим ногам в предсмертных судорогах, а голову я ружейным прикладом затолкал в пасть крокодила, так что тот задохнулся и околел на моих глазах.

Таким образом я избавился сразу от двух опасных врагов. Всё это произошло благодаря счастливому случаю и моей находчивости.

Через некоторое время после окончания этой борьбы пришёл мой товарищ, сын губернатора, которого сильно беспокоило моё отсутствие.

Он догадывался, что со мною что-то случилось, но никогда ещё не видел и не слышал даже, чтобы один человек, почти без оружия, смог убить сразу льва и огромнейшего крокодила. Он радостно меня приветствовал, и мы вместе измерили крокодила. Оказалось, что он был около семи саженей в длину.

Дома мы рассказали об этом необыкновенном происшествии губернатору. Он велел немедленно послать телегу и людей, чтобы привезти обоих животных.

При губернаторском дворе на острове Цейлон жил замечательный шорник. Когда он узнал об этом случае, то сам предложил мне сделать из шкуры льва сумки. Я охотно согласился, и в короткое время он доставил мне на квартиру множество сумок удивительной работы.

Некоторые я раздарил знакомым на память о моём пребывании на острове Цейлон, остальные же позднее подарил амстердамскому бургомистру, который хотел отблагодарить меня тысячей червонцев, но я, конечно, отклонил его любезное предложение.

Из крокодила получилось прекрасное чучело, составляющее теперь одно из лучших украшений амстердамского музея. Все посетители этого музея всегда с любопытством останавливаются и долго всматриваются в чудовище, а служитель музея рассказывает каждому, каким образом чучело попало в музей.

Только я должен заметить, что об этом приключении каждый рассказывает по-своему, с большими преувеличениями, так что слушателю трудно поверить в правдивость рассказа. Так, например, служитель рассказывает, что лев хотел проскочить сквозь крокодила и уже прошёл всю длину его, но в то время, когда он показал свою голову из туловища крокодила, барон отрубил её.

«Крокодил сейчас же повернулся, — так продолжает мой рассказчик, — и, раздражённый выходкой льва, выхватил из рук барона его охотничий нож и с таким неистовством проглотил его, что он прошёл через сердце чудовища, и страшилище погибло в страшных мучениях».

Такие небылицы только подрывают доверие моих уважаемых слушателей. В наш век сомнений многие, не знающие меня, из-за грубой лжи этого человека могут не поверить в мои правдивые рассказы. Уже и теперь, когда я сам рассказываю о приключении с крокодилом, люди, бывшие в музее, с полуулыбкой говорят: «Мы уже слышали об этом в амстердамском музее!» Поверьте, господа, что каждый благородный человек после этого должен почувствовать себя глубоко оскорблённым. Уверяю вас, мне это обидно и досадно.

Приключения на море по дороге в Америку

С острова Цейлон наш корабль направился мимо Вест-Индских островов в Северную Америку. Мой родственник, с которым я вас уже познакомил, получил важные поручения от английского правительства, и для их выполнения нужно было плыть к Вест-Индским островам.

Экипаж нашего корабля состоял из 1400 человек; на корабле было сто пушек. Нагрузившись углём, пресной водой и припасами, мы поплыли к Гольфстриму. Мне в первый раз пришлось познакомиться с этим течением, и я никогда не мог себе представить, что увижу такие удивительные вещи. Не могу без удовольствия вспоминать об этом путешествии.

Погода была жаркая; вода вокруг нашего корабля кипела, как в котле. На корабле мы даже плиты не топили, чтобы варить себе обед, а просто в сетке опускали в море сырое мясо или яйца, и через две-три минуты пища была готова. При этом она обладала таким вкусом, какой может придать не всякий повар.

Меня страшно удивляло ещё то обстоятельство, что, несмотря на высокую температуру, в воде копошилось множество рыбы различной величины и самых разнообразных видов. Как они могли жить в кипятке? Пища варилась в этой воде в продолжение нескольких минут, а они совершенно свободно плавали, как в обыкновенной воде.

Я объясняю такое явление тем, что рыбы постепенно привыкли к такой температуре, так как вода, должно быть, нагревалась в продолжение нескольких лет. Но стоило их вынуть из воды, они моментально умирали, причём оказывались совсем сваренными, так что мы во время всего пути ели их вкусное мясо, не прибегая к услугам повара.

Это обстоятельство объясняется очень просто: воздух гораздо холоднее воды, и, когда рыбу вынимали из моря, жар ударял ей внутрь и вызывал моментальную смерть. В этом, я думаю, нет ничего сверхъестественного. Это самое обыкновенное явление природы, которая, как оказывается, бывает очень услужлива и даже гостеприимна.

Наконец мы приплыли к Вест-Индским островам. Я мог бы вам рассказать о многих приключениях на них, но оставлю это до следующего раза, а сейчас познакомлю вас с моими морскими приключениями на пути в Америку. Впрочем, упомяну только об одном случае в Вест-Индии.

Однажды я имел удовольствие видеть вест-индского короля, проезжавшего по главной улице в парламент. Он сидел в парадной карете, а за ним и вокруг него ехала многочисленная свита и придворные дамы необыкновенной красоты. Меня поразили наряды всех слуг и кучеров, не говоря уже о нарядах свиты и придворных дам.

На козлах королевской кареты сидел кучер в большой шляпе со страусиными перьями необыкновенной величины. Своим кнутом он совершенно ясно рисовал в воздухе инициалы королевского имени, корону и государственный герб.

Его искусство привлекало большие толпы зрителей, и трудно было угадать, на кого смотрела толпа: на этого толстого кучера и его шляпу или же на своего короля. Дальше, во время переезда в Америку, мы пережили несколько неприятных происшествий. Первое из них произвело на нашем корабле большие опустошения. Это было недалеко от острова Ньюфаундленд. Наш корабль нёсся на всех парусах и вдруг наскочил на что-то, показавшееся нам подводной скалой.

Капитан схватил карту и тщательно рассматривал её, но ни скалы, ни мели на том месте, где мы остановились, обозначено не было. Мы подумали, что это временный нанос песка, и приступили к исследованию морского дна. Но на расстоянии пятисот саженей дна мы так и не обнаружили.

Между тем удар был так силён, что мы лишились руля, мачты сломались, а некоторые из них почему-то раскололись от основания до самой верхушки, и щепки от них забросали всю палубу.

Весь экипаж пришёл в ужас, так как никто не мог объяснить подобного явления. Больше всех пострадал один матрос, который в это время сворачивал главный парус. Его, бедняжку, отбросило от корабля по крайней мере на три английские мили. Он упал в морскую пучину и, без всякого сомнения, погиб бы в морских волнах, если бы во время этого падения мимо него не пролетал большой красный гусь.

Падая в воду, матрос схватился за хвост этого северного гуся, благодаря чему он не ушибся и свободно удержался на поверхности моря. Не теряя времени, он обхватил длинную шею гуся одной рукой, а другой направил его к кораблю, который казался ему маленькой точкой.

Заметив странный экипаж, приближавшийся к нам, мы опознали своего товарища и с трудом вытащили его на палубу вместе с тем гусём. Когда матрос пришёл в себя, он рассказал, что сидел на гусе, точно на пуховике, и чувствовал себя превосходно.

О силе толчка вы можете судить уже из того, что все люди, находившиеся на средней палубе, подскочили до потолка и получили серьёзные ушибы, а я так сильно ударился головой о потолок, что она ушла глубоко в плечи.

Что вы смеётесь? Думаете, я шучу? Уверяю вас, что прошло несколько месяцев, пока корабельному врачу удалось немного вытянуть её из туловища благодаря беспрестанному серьёзному лечению. Я немало помучился, пока голова поднялась до глаз. Мне приходилось ходить с провожатым, потому что я ничего не видел перед собой. Мало-помалу голова стала принимать своё естественное положение и, наконец, выправилась окончательно.

В недоумении мы ещё искали скалу, о которую ударился наш корабль, и не успели оправиться от ужаса и смущения, как вдруг все наши догадки разрешились самым неожиданным образом.

Капитан суетился и бегал по палубе, делая различные распоряжения машинному отделению и матросам, но толку было мало. Во время этой суеты корабль неожиданно зашатался, и из-под него вынырнул громадный кит. Он, очевидно, преспокойно спал на поверхности воды, согреваемый приятными лучами солнца, а мы, не заметив морского великана, наехали ему на спину и потревожили его тихий, сладкий сон.

Своей неосторожностью мы его так разозлили, что он одним ударом хвоста поломал все мачты на корабле и привёл в ужас весь экипаж. В сильном гневе он схватил бездонной пастью большой якорь с цепью, висевший на корме корабля, и потащил нас вперёд с бешеной скоростью.

Таким образом он протащил нас целых тринадцать часов, и мы ничего не могли сделать. К счастью, якорная цепь оборвалась, и мы, потеряв свой якорь, помчались прямо к устью реки Святого Лаврентия. Кто знает, что могло бы случиться с нами, если бы не оборвалась цепь!

Постепенно скорость корабля уменьшалась, и нам удалось, наконец, остановить его. Мы починили пострадавшую палубу, поставили новые мачты, укрепили снасти и паруса и опять повернули на юг.

Через некоторое время, когда мы доплыли до того места, где столкнулись с китом, мы нашли своего злого врага уже мёртвым. Его громадное тело плавало на поверхности воды, точно остров, и занимало немногим больше мили.

Сначала мы хотели взять его целиком, но наш корабль не в состоянии был тянуть за собой такую тушу. Некоторые матросы советовали разрезать кита на части и сложить на корабле, но этого нельзя было сделать, так как наше судно могло потонуть от перегрузки. Мы решили взять только одну голову, которую с большим трудом отрезали и вытянули на борт. Представьте нашу радость, когда в пасти кита мы нашли свой якорь и около 80 саженей цепи, намотанной на него.

Это было самое интересное приключение, случившееся с нами во время путешествия в Америку.

Впрочем, нет! Я совершенно забыл ещё об одном, последствия которого грозили нам очень большой опасностью. Оно чуть-чуть не окончилось печальной катастрофой.

Не успели мы отъехать от мёртвого кита миль на пять, как наш корабль получил течь. Образовалась дыра в нижней части правого борта, и вода так быстро прибывала, что все наши насосы не в состоянии были выкачивать её. Через каких-нибудь полчаса мы могли пойти ко дну.

Я первым случайно заметил несчастье. Пробоина постепенно увеличивалась и уже имела в диаметре больше фута. Я несколько раз крикнул товарищам о беде, но никого, как назло, не было видно. Сначала я старался чем-нибудь заткнуть дыру, но всё было напрасно.

Что тут делать? В такую опасную минуту действительно можно потерять голову, но мне всё-таки удалось спасти нашпрекрасный корабль и весь экипаж. Не обращая внимания на то, что я мог замочить панталоны, я быстро сел на дыру, широко расставив ноги, и заткнул пробоину задней частью своего тела.

В моём поступке нет ничего удивительного. Вам уже известно, что я происхожу из старинного рода рыцарей как со стороны отца, так и со стороны матери. Весь свет знает о героизме и храбрости моих голландских и вестфальских прародителей.

Я должен сознаться, что моё положение было не безопасным, но можно ли думать об опасности, когда смерть угрожает не только тебе, но и всем твоим товарищам. Скоро мне на помощь подоспел плотник. Его искусство избавило нас от опасности, и я, как благородный рыцарь, приписываю ему роль спасителя нашего корабля.

Приключение с бароном в Средиземном море

Когда мне приходится говорить о своих морских приключениях, я невольно вспоминаю об одном ужасном случае, произошедшем со мной в Средиземном море, в окрестностях города Марселя.

Это было в прекрасный летний день, когда солнышко уже спешило на отдых после тяжёлой дневной работы. Лучи его искрами рассыпались по гребням волн и нежными красками отливали на пушистой, белоснежной пене. Неизмеримая даль моря влекла в свои могучие объятия.

Я стоял на камнях и всматривался в пучину. Волны то что-то шептали, то пели, то как будто негодовали, то расточали нежные ласки, то смеялись, то грозно кричали и с шумом рассыпались в миллионы брызг, ударяясь о скалистый берег.

Мной овладело страстное желание искупаться в этих игривых, непостоянных волнах. Я разделся на берегу, неподалёку от города, бросился в море и отплыл довольно далеко от берега. Вдруг я увидел перед собой огромную рыбу.

Она направлялась прямо на меня, и по широко открытой пасти я понял, что она хочет меня проглотить. Спасаться не было времени. Как от неё уйти? Уплыть, вы думаете? Но разве я могу поспорить в этом искусстве с рыбой?! Я не решился убегать.

Я задумал нечто другое: прижал руки к туловищу и вытянул ноги, чтобы в таком положении проскользнуть через пасть и горло рыбы в её желудок, не задев при этом острых зубов чудовища.

Мой план удался, и я очутился в тёмном желудке громадной рыбы. Меня сразу обдало теплом, согревшим моё тело, и я стал думать, как устроиться в новых условиях.

Моё присутствие в желудке, очевидно, беспокоило моего нового хозяина. Рыба начала корчиться, ёжиться, бросаться во все стороны, стараясь от меня избавиться. Моё пребывание стесняло её и, кроме того, причиняло немало боли. Вдобавок я начал ходить, прыгать и даже пустился вприсядку, хотя мне было не до плясок. Мои проказы стали невыносимы для животного, рыба начала стонать, издавать жалобные звуки и выбрасываться на поверхность воды.

Один раз она так высоко подпрыгнула в воздухе, что матросы с проезжавшего мимо итальянского судна заметили её. Рыба бросалась во все стороны, то опускалась в глубину, то снова выплывала на поверхность, переворачивалась и кашляла, стараясь освободиться от меня.

Очевидно, она хотела, чтобы я оказался во рту, и тогда она могла бы своими острыми зубами превратить меня в мелкие кусочки. Но ей это не удавалось: я продолжал буйствовать в её желудке и старался не выходить наружу.

Судно приблизилось к рыбе, и когда она выплыла на поверхность, матросы захватили её гарпунами и через несколько минут вытащили на борт.

Когда чудовище уже лежало на палубе, я услышал, как матросы советовались между собой, откуда начать резать его желудок, чтобы выбросить внутренности и добыть побольше жира.

Я испугался, что окажусь разрезанным вместе с животным. Я стал в середине живота, в котором могли бы смело поместиться около десяти человек.

Я молил судьбу, чтобы огромные ножи не задели меня. Я никогда не плакал, так как считал это признаком малодушия, но в тот момент слёзы навернулись мне на глаза.

Молитва моя на этот раз была услышана, — и я был спасён. Первый нож врезался в рыбу гораздо ниже того места, где я стоял. Я немного успокоился и готовился как-нибудь сообщить матросам о себе.

В это время меня ослепила маленькая струйка света, мерцавшая через прорезанное мясо чудовища. От радости я так сильно закричал, что матросы, испугавшись, выпустили из рук ножи.

Узнав по их речи, что они итальянцы, я прокричал им по-итальянски, что хочу с ними познакомиться и прошу их помочь мне освободиться.

Услышав крики из брюха рыбы, матросы закричали от испуга. Никто не решался подойти к чудовищу. Чтобы выйти, мне пришлось самому увеличить отверстие. Они удивились ещё больше, когда увидели, что из рыбы вылез человек.

Но через минуту всё выяснилось, и на устах матросов засияли радостные улыбки. Я поблагодарил своих избавителей и рассказал им о своём приключении, а они заливались громким смехом, слушая мой рассказ.

— Вот так приключение! — восторженно прокричал один из матросов. — Будет что рассказать дома, когда мы вернёмся на родину.

Ему в ответ раздался громкий хохот, и кто-то, потрепав меня по плечу, сказал: «Молодец!»

Немного оправившись и выпив холодного кваса, я снова прыгнул в воду и поплыл к берегу. Возле самого берега я хорошенько вымылся и стал поспешно одеваться. Удивительно, что своё платье я нашёл на том же месте, где оставил. Когда я посмотрел на часы, то оказалось, что я пробыл в желудке рыбы около трёх часов.

Приключение с воздушным шаром

Приятно сидеть в кабинете за письменным столом и предаваться воспоминаниям. В камине трещит уголь, обдавая всю комнату таинственным светом, а сумрак точно спорит с ним, всё больше и больше наполняя комнату. Я уже старею, мои молодые силы меня покидают, прошли дни весёлых увлечений, когда горела в жилах кровь, а сердце дышало отвагой… Теперь бы мне послушать чей-нибудь рассказ о приключениях; но куда там? Разве теперь есть хоть один человек, с кем могло бы случиться что-нибудь подобное тому, что случилось со мной? Нет! Теперь молодёжь сидит в гостиных, в будуарах и несёт пустомелицу, уши вянут от гнилых рассказов… Эх, прошло моё время! Бывало, раньше, стоит мне куда-нибудь показаться, как сейчас же меня обступят хорошенькие барышни и засыпают просьбами:

— Милый барон Мюнхаузен, расскажите, пожалуйста, нам что-нибудь о своих приключениях!

— Пожалуйста, славный барон! — кричит другая и звонким голоском заливает блестящий зал какого-нибудь великолепного графского замка.

А я важно хожу среди них, покручивая длинный ус, и еле заметно посмеиваюсь.

— Хорошенький барон, что-нибудь из морских приключений!

Я как будто стыдливо отказываюсь, говорю, что уже забыл кое-что, а многое не раз уже рассказывал в этом зале.

Но шум и просьбы не смолкают, а лестные для меня выражения порхают из красивых губок прекрасных девиц, как лёгкие бабочки весной по цветам. Ничего не поделаешь, нужно угодить. Я сажусь на стул, а кругом меня кольцом садятся девицы и перекрикивают одна другую.

— Расскажите об охоте!

— Нет, лучше о путешествиях в Россию!

— Мы это уже слышали, расскажите о вашем плене, милый барон, и о ваших занятиях у султана!

И они долго забрасывают меня своими просьбами. Наконец, я откашливаюсь и говорю:

— Эх, мои славные друзья! Всё это я вам уже рассказывал, а вот я познакомлю вас ещё с одним приключением, случившимся со мной во время путешествия по Мраморному морю.

— А это будет интересное приключение? — спрашивает одна из них.

— О, да, очень даже интересное! — с улыбкой отвечаю я и начинаю рассказывать.

Это было во время моего пребывания в Турции, когда мне посчастливилось завоевать внимание султана и всего его двора. Я очень часто выезжал по делам службы на своей яхте в Мраморное море. Какие там прекрасные виды! Просто прелесть! Чего стоит один вид на Константинополь! Но вид на дворец султана ещё замечательнее!

Однажды утром, когда я любовался красотой и ясностью голубого неба, я заметил в воздухе, среди серебристых облаков, какой-то круглый предмет. Когда я стал всматриваться, то увидел, что с него что-то спускается.

Я сейчас же побежал в каюту за самым лучшим своим ружьём, без которого я никогда не выезжал в далёкую дорогу, зарядил его на скорую руку пулей и, хорошенько прицелившись, выстрелил. Но в этот предмет я не попал.

Это случается со мной очень редко, потому что я стрелок ловкий, даже редкий, может быть, самый лучший во всей стране. Вам ведь это известно. Я быстро заложил другой заряд, но и этот выстрел оказался неудачным. Наконец, с третьей попытки я пронзил пулей предмет, и он стал быстро падать в море. Я приказал направить судно так, чтобы предмет упал если не на палубу, то, по крайней мере, недалеко от судна, чтобы можно было рассмотреть, что он из себя представляет.

Через несколько минут после выстрела на небольшом расстоянии от моего корабля я увидел небольшую, позолоченную корзину, висевшую на огромном аэростате, гораздо больше церковного купола. Мной овладело сильное волнение: я боялся, что нанёс вред воздушному путешественнику.

Оправившись от изумления, я стал присматриваться и заметил, что в корзине находится человек и половина жареного барана. Мои люди обступили корзину и о чём-то разговаривали между собой. Как я потом узнал, они хотели убить хозяина корзины, как это делают со шпионами, и речь шла о жизни этого несчастного путешественника.

Я, конечно, расстроил их планы. Я смело подошёл к корзине и заговорил с путешественником по-турецки, так как это происходило в турецких владениях. Но он ответил мне по-французски.

Тогда я задал ему несколько вопросов на его родном языке. Путешественник оказался французом. Выглядел он очень важно. Его нарядный костюм привлекал общее внимание, а из кармана его жилета висела толстая золотая цепь, украшенная разноцветными дорогими камнями. На конце цепи было прикреплено очень много красивых брелоков и медальонов с изображениями знатных людей. Из каждой петли его фрака свешивалась золотая медаль с различными изображениями. Каждая медаль стоила по крайней мере несколько сотен червонцев.

Все пальцы его рук были унизаны красивыми драгоценными перстнями. На среднем пальце правой руки сверкал бриллиант огромной величины. Рубины, сапфиры, аметисты, хризобериллы блестели и переливались тысячами различных цветов, освещая всех находившихся вокруг него.

Когда он вынул из одного жилетного кармана свои часы, то двое наших слуг ослепли от сильных лучей, испускаемых драгоценными камнями, из которых были целиком сделаны эти часы.

Карманы его брюк и сюртука оттопыривались и обвисали до самой земли от тяжести кошельков, наполненных червонцами. Я спросил, зачем он носит с собой так много золота: его всегда можно заменить более лёгкими деньгами — кредитными бумажками.

— Бумажка для меня не имеет ценности, я люблю только золото и драгоценные камни! — сказал француз в ответ.

— А что это за изображения и гербы на медалях и других предметах? — спросил один из матросов нашего корабля.

— Эти вещи поднесены мне в подарок знаменитыми особами Франции. Вот, например, эта медаль поднесена мне баронессой Крюгер, а эта — графом Тралялинским, а эта — за мои благодеяния в пользу бедных!

Он перечислял ещё имена и объяснял значение каждого изображения, но я уже забыл его подлинные слова, а придумывать не хочу, чтобы не вызвать недоверия к моим рассказам.

«Боже мой! — подумал я про себя. — Этот невзрачный господин, должно быть, оказал человечеству необыкновенные услуги, если при господствующей в настоящее время скупости он осыпан такими многочисленными и драгоценнейшими подарками!»

Француз так устал от беседы с нами, что попросил не беспокоить его, пока не пройдёт его волнение. Это было вполне понятно. Ведь скорость падения воздушного шара была так велика, что у него захватило дыхание, и он некоторое время не мог произнести ни одного слова. Кроме того, он думал, что без следа пропадёт в морских волнах, так как берегов не было видно.

Через некоторое время он оправился и рассказал нам следующее:

— Я канатный плясун и эквилибрист. У меня не было ни знаний, ни фантазии, ни умения, чтобы выдумывать такого рода путешествия. Я сознаюсь в этом и не расхваливаю себя, но меня сильно раздражали заносчивость и спесь семи обыкновенных клоунов и танцовщиков по канату. И вот, чтобы сбавить их спесь, я решил подняться выше их. Теперь я, конечно, считаю себя родоначальником будущей авиации.

Дней шесть или семь тому назад я поднялся на своем шаре в Англии, с мыса Принца Велийского, взяв с собой барана, чтобы потом сбросить его для потехи любопытных зрителей.

Через несколько минут я был уже довольно высоко, и люди, которых я оставил на земле, казались очень ничтожными пылинками. Меня несло всё выше и выше. К моему несчастью, минут через десять после того, как я поднялся, ветер переменил своё направление и вместо того, чтобы отнести меня к Экзетеру, где я хотел спуститься, он понёс меня к морю.

Мне стало так страшно, что я потерял сознание. Когда я очнулся, то увидел, что ветер гонит меня над морем. Густые облака мешали мне рассмотреть оставленную внизу землю.

Какое счастье, что я не выбросил барана для потехи публики. На третий день сильный голод принудил меня убить его.

Как это ни противно и совершенно чуждо для меня, но я вынужден был совершить такое преступление, потому что был поставлен в критическое положение. В это время мой шар уже успел подняться выше Луны. Я вспомнил одну интересную сказку, будто Луна сделана из чистого серебра. Её приятный свет ласкал меня, и я с большим наслаждением всматривался в её лицо, но не успел хорошенько насмотреться, так как почувствовал, что меня что-то сильно греет. Шар настолько приблизился к Солнцу, что оно беспощадно жгло мою спину и совершенно сожгло мои усы, ресницы и бороду.

Кстати, я воспользовался солнечным теплом, положил убитого барана с той стороны, где солнце особенно сильно грело, — через каких-нибудь три четверти часа баран зажарился. Не знаю, чем объяснить, но мясо барана оказалось очень вкусным. Должно быть, это оттого, что оно изжарилось с помощью солнечных лучей. Этим мясом я питался всё время своего воздушного путешествия.

Кто знает, до каких пор мне пришлось бы ещё летать. Я, чего доброго, посетил бы все небесные планеты. Залетел бы в гости к прекрасной Венере, пожелал бы всего хорошего жителям Марса и ещё многое увидел бы.

— А зачем вы так долго летали, господин? — спросил француза один из матросов нашего судна.

— Эх, дорогой мой, я давно хотел спуститься на землю, но верёвка, соединённая с клапаном, предназначенным для выпускания газа, оборвалась. Я не мог выпустить ни одной струйки газа. А без этого никак нельзя спуститься. Если бы ваш выстрел, уважаемый барон, не пробил бы мой шар, я мог бы носиться на нём между небом и землёй, как Магомет, до самого дня Страшного суда.

Окончив свой рассказ, он крепко пожал мою руку и горячо поблагодарил меня за своё спасение. Свою золотую корзину француз подарил моему лоцману, а остаток барана выбросил в море.

Шар сильно пострадал от моей пули, а при падении он так разорвался, что починить его не было никакой возможности, и потому его тоже бросили в воду.

За короткое время француз подружился с матросами и подарил нам на память свои золотые вещи, которых у него было очень много. Мы отвезли путешественника в Константинополь, и там я представил его султану, который наградил его и отправил на родину, в цветущую Францию.

Вторая поездка барона в Константинополь

Хочется, друзья мои, рассказать вам ещё об одной странной истории. Волею судеб я был заброшен в Африку, где меня приняли с большими почестями. Меня назначили важным сановником в Трансваальской республике. Я успешно выполнял все важные и сложные государственные поручения и заслужил большое доверие у народа и правительства.

Однажды нужно было поручить кому-нибудь съездить в Константинополь для личных переговоров с султаном по очень серьёзным и важным делам.

Долго обдумывали, кого бы послать с этими поручениями к султану. От переговоров зависел весь дальнейший ход дела.

После долгих размышлений выбор пал на меня. Я был выбран почти единогласно благодаря тому, что хорошо знал турецкий язык и был знаком с Константинополем и всеми обычаями турок.

С большой торжественностью и многочисленной свитой отправили меня в Константинополь с важным поручением. Признаться, я ехал с затаённой радостью в груди и невольно улыбался про себя, когда сравнивал своё настоящее положение уполномоченного посла с прежней должностью султанского пчеловода.

Турки приняли нас с большими почестями. Нас поместили в прекрасной вилле, принадлежащей самому султану, и мне немедленно назначили аудиенцию. Русский, немецкий, итальянский и французский послы явились ко мне с визитом и засвидетельствовали своё глубокое уважение, кроме того, они взяли на себя миссию представить меня султану. В назначенный час мы отправились к султану. Нас сейчас же приняли. Каково же было удивление сопровождавших меня послов, когда султан, пристально взглянув на меня, даже не договорил переводчику приветствия и, улыбаясь, дружески протянул мне руку со словами:

— Здравствуй, Мюнхаузен! Да ведь мы с тобой давние знакомые! Для таких старых друзей не нужно переводчика. Семь тысяч приветствий, дружище мой! Как поживаешь? Душевно рад тебя видеть!..

По просьбе султана я подробно рассказал ему о своём путешествии в Россию из турецкого плена и ещё о многих своих приключениях. Это обстоятельство сразу подняло меня во мнении всех дипломатов, тем более что я держался очень свободно и совсем не стеснялся.

По окончании всех официальных переговоров мне пришлось ещё некоторое время оставаться в Константинополе. Я часто встречался и беседовал с султаном. Султан был со мной откровенен. Однажды он сообщил мне, что дела его в Египте идут очень плохо и у него нет такого человека, которому можно было бы поручить их распутать. Я с глубоким сочувствием посмотрел на султана. Он улыбнулся и тихо сказал:

— Что ты так посматриваешь, Мюнхаузен, будто хочешь сказать мне что-нибудь или посоветовать? Я ведь знаю, что ты хороший дипломат, только жаль, что не у меня служишь.

Я с улыбкой посмотрел на султана. Признаться, мне было приятно выслушать такое лестное мнение о себе.

— Ваше Величество изволит тешиться над своим бывшим пчеловодом, — тихо сказал я султану.

— О, нет, мой милый Мюнхаузен, я не шучу, а говорю тебе серьёзно, что рад выслушать твои советы. Я даже готов сообщить тебе то, что никому из иностранцев не решился бы сказать, и не всякий мой сановник пользуется у меня таким доверием, как ты, Мюнхаузен!

Я низко поклонился султану в знак своей глубокой благодарности и от радости не мог проговорить ни звука, а султан подошёл ко мне и потрепал меня по плечу со словами:

— Дружище, мы ведь понимаем друг друга! Я хочу сообщить тебе важную государственную тайну и надеюсь, что она останется между нами. А чтобы нас никто не подслушал, я предлагаю взобраться на мою самую высокую башню; там нет никого, и мы можем посоветоваться.

На башню вела винтообразная лестница, в которой было около пятисот ступенек. Я быстро взобрался на неё и стал любоваться чудными видами Константинополя и Босфора, тогда как толстый султан ещё не дополз и до середины. Раскрасневшись, он так громко дышал, что стены башни трещали. Да, господа, это была очень высокая башня! Жаль только, что спустя несколько дней на неё упал с неба метеор и она сгорела до основания.

Вы хотите спросить: «А как же тайна?»

— Тайна, господа, сгорела вместе с башней. Так, видно, хотел Магомет из боязни, чтобы стены башни кому-нибудь не выдали её: вы знаете, что теперь и стены слушают и рассказывают. А я, как честный человек, обязан также смолчать, тем более что государственную тайну нельзя рассказывать даже друзьям и самым близким людям. Тайна имела некоторое отношение к общеевропейской войне…

Боже мой! Я немного уже проговорился, но довольно! Достаточно вам сообщить, что это касалось отчасти и Трансваальской республики, а потому я согласился помочь султану и добросовестно выполнил его поручение.

Переговоры о делах сблизили меня с султаном. Мы часто уединялись на берегу моря и долго беседовали, любуясь чудным морским видом. Беседы по поводу поручения, которое давал мне султан, чередовались с моими рассказами о различных приключениях. Султану мои рассказы очень нравились. Он очень хвалил меня и не уставал слушать. Между прочим, я рассказал ему о том, как я летел на бомбе. Султан неудержимо смеялся во время моего рассказа об этом происшествии.

— Вот бы мне хотелось посмотреть, как это ты летел на бомбе! Ну, молодец, Мюнхаузен, молодец! Ведь правда, трудное было путешествие?!

— Да, Ваше Величество, очень трудно было удержать равновесие на круглой, гладкой бомбе! Но что делать? Во всём нужна удача и решительность, особенно для молодого военного человека, только начинающего свою карьеру.

Султан со смехом вспомнил, как я во время своего плена завлёк на оглоблю медведя, и мы ещё долго с удовольствием говорили о далёком прошлом. Закончив свои дела в Константинополе, я отправился в Каир в качестве турецкого посланника. Сам султан со всей своей свитой приехал провожать меня. Он ещё раз напомнил мне о важности моей миссии и трогательно простился со мной.

Внимание султана так тронуло меня, что я не мог найти ответа, а только скрестил на груди руки и низко ему поклонился. Наш корабль отчалил под звуки военной музыки. Султан ещё долго стоял на берегу и провожал нас глазами, пока корабль не скрылся из вида.

Во время переправы на берег Азии с нами не произошло ничего особенного, да и путь был недалёкий. На противоположном берегу нас уже ждал караван верблюдов, и мы без передышки пустились в путь по азиатским пустыням.

Каждый представляет себе Азию страной дикой и страшной, но как бы вы были довольны, если бы вам удалось хоть немного познакомиться с этой страной. Я много ездил по Европе, был в Америке, служил в Африке и много видел на своём веку, но таких чудес, как в Азии, мне ещё не приходилось встречать. Какие там удивительные люди! Какая чудная природа!

У меня была многочисленная свита, как это подобает посланнику, но я не мог отказать себе в удовольствии пополнить её ещё несколькими встретившимися там субъектами. Они настолько интересны, что мне хочется кое-что рассказать о них.

Не успел наш караван удалиться на несколько миль в глубь страны, как я заметил человека среднего роста, страшно худого, на вид совсем невзрачного. Он так быстро бежал по пустыне, что поднимал целое облако пыли. К каждой его ноге было привязано по свинцовой гире, весом по крайней мере в три пуда каждая. Я был сильно изумлён и окликнул его:

— Друг мой, куда ты так спешишь и зачем ты привязал к ногам гири? Ведь так гораздо тяжелее бежать?

— Я происхожу из маленького племени скороходов. В нашем роду никто никогда не плакал, ни одной слезинки не проронил. Кроме того, мы не чувствуем боли и смотрим на мир Божий как на рай, данный нам для наслаждения. Гири я повесил для того, чтобы бежать медленнее, потому что сейчас мне некуда торопиться. Всего час назад я вышел из Алжира, но я не жалею о нём.

— Что ты там делал? — спросил я скорохода.

— В Алжире я служил у одного знатного сановника почтальоном и разносил его письма во все концы света. Мой сановник ночью пришёл с бала, и, видно, вчерашний день ему очень понравился, потому что сегодня утром он приказал мне догнать его. Сколько я ни бежал, сколько ни трудился, но догнать вчерашний день не смог. Господин мой так рассердился, что немедленно отказал мне в должности и велел в два часа покинуть его владения. Я вышел, подумал немного, взял с собой птицу и отправился в путь. Минут через десять я оставил его проклятые владения далеко за собой и присел, чтобы привязать гири, так как мне некуда было торопиться. Теперь хочу направиться в Китай. Говорят, что это очень интересное государство. Может быть, в Пекине я найду себе подходящее место. Через каких-нибудь полчаса я буду там, для меня это только маленькая прогулка.

Мне этот человек очень понравился. Он мог бы мне помогать, так как посланнику часто приходится посылать гонцов с пакетами в разные части света. Я посмотрел на скорохода и сказал:

— До Пекина всё-таки далеко, не останешься ли ты у меня? Поступай лучше ко мне на службу, я буду тебе очень рад!

Скороход принял моё предложение. Я приказал дать ему верблюда, но он отказался, чтобы не разучиться быстро бегать.

Спустя некоторое время мы добрались до широкой долины. Голодные верблюды стали щипать зелёную траву, которая красивым бархатистым ковром покрывала землю. Стало легче дышать, а трава будто кланялась нам, тихо перешёптываясь с ветерком. Кто-то предложил сделать здесь привал, чтобы отдохнуть и подкрепиться. В это время я заметил недалеко от дороги неподвижно лежавшего человека. Мои спутники подумали, что он убит или спит. Когда же мы приблизились к нему, то увидели, что он весело подмигивает и так близко припал ухом к земле, точно хотел подслушать разговор подземных обитателей.

— Что ты там слушаешь, приятель? — крикнул я ему.

— От нечего делать прислушиваюсь, как трава растёт.

— Ты шутишь! Разве можно это услышать?

— Нет ничего легче, — ответил незнакомец. — Я могу услышать ещё и не то…

— Ну так поступай ко мне на службу, друг мой! Имея такой слух, ты можешь быть мне полезным.

Он быстро поднялся на ноги и охотно присоединился к нашему каравану.

Мы поехали дальше. Не успели мы отъехать несколько миль, как навстречу нам попался охотник. Он во что-то целился. Я посмотрел в ту сторону, но ничего не увидел.

— Что это ты, милый, стреляешь в воздух? — спросил я его. — Куда ты целишься, я ничего не вижу, кроме синего неба?!.

— Это я пробую новое ружьё! — ответил он. — На кресте страсбургской колокольни сидел воробей, и я его только что застрелил.

Вам уже известно, что я страстный охотник и замечательный стрелок, — как же мне было не обнять и не расцеловать такого молодца! Само собой разумеется, что мы ударили по рукам и он поехал с нами. Таких стрелков мало, это была просто находка! Стрелять из азиатской пустыни в воробья, сидевшего на кресте страсбургской колокольни! Видано ли это? Да, удивительная страна Азия! Чтобы ещё лучше познакомить вас с ней, я хочу рассказать вам следующее.

Мы продолжали путешествие.

Наш караван прошёл уже через пустыню, и мы приближались к Ливанским горам. Густой кедровый лес широко обогнул вершины этих гор и далеко растянулся в глубь страны. После продолжительного путешествия по пустыне мы как-то легче вздохнули при виде леса и поспешили в его приятную тень, чтобы немного отдохнуть. А лес величаво качал своими ветвями, как будто простирал к нам свои мощные руки.

У самого подножия хребта Ливанских гор мы увидели высокого, плечистого, коренастого человека. Он перевязал верёвками несколько сотен больших кедровых деревьев и, обмотав концы верёвок вокруг своих могучих плеч, хотел уже тянуть, но я остановил его.

— Что это ты делаешь в таком густом лесу? Ведь здесь много хищных зверей!

— Я не боюсь зверей, одним ногтем я убиваю самого сильного льва. Только со мной случилось маленькое несчастье: мне нужно было нарубить дров, и с этой целью я пришёл в лес, но, к сожалению, забыл дома топор. Возвращаться домой далеко, и вот я решил выручить себя из беды. Отойдите, пожалуйста, от деревьев, чтобы они не зацепили вас.

В эту минуту силач на моих глазах потянул верёвку и выдернул с корнем все деревья, как будто это был маленький кустик. Он привёл меня в изумление, так как лес занимал громадную площадь, а он взял все деревья на плечи и понёс их, как соломинку. Я, конечно, не выпустил из рук такой находки. Скорее я отказался бы от всяких почестей, от своего звания и крупного содержания, чем отпустил бы такого молодца.

К моей свите прибавился ещё один интересный человек. Все вместе мы продолжали свой путь. Как только мы перешли египетскую границу, поднялась такая сильная буря, что я боялся, чтобы нас не подняло на воздух. Вихрем срывало одежду, и ветер так свирепствовал, что трудно было двигаться. Такого ветра я никогда не видел. Казалось, буря вот-вот унесёт нас в поднебесье вместе со всей поклажей, людьми и верблюдами.

Я посмотрел в ту сторону, откуда поднялся этот сильный вихрь. Я увидел семь мельниц, крылья которых так быстро вертелись вокруг своих осей, что трудно было рассмотреть форму каждого крыла в отдельности, а их свист и жужжание напоминали мне жужжание веретена во время длинных зимних вечеров в деревне.

Недалеко от мельниц, с правой стороны дороги, стоял толстый, хорошо сложённый человек и большим пальцем закрывал свою левую ноздрю. Когда он увидел нас и заметил наше смущение и даже отчаяние, он повернулся к нам лицом и отнял палец от ноздри. Когда же мы подошли к нему поближе, он вежливо поклонился нам.

В ту же минуту вихрь стих, как будто его и не бывало. Все семь мельниц остановились как по волшебству. Сильно удивлённый этим непонятным для меня явлением, я громко крикнул:

— Что это ты, любезный, колдуешь, что ли? Что это всё значит? В тебе, должно быть, нечистая сила сидит или, чего доброго, ты сам чёрт?

— Никак нет, ваше превосходительство, — отвечал незнакомец. — Я не чёрт, а просто работник. Я только дую в нос и произвожу небольшой ветер для своего хозяина-мельника, а чтобы не слишком сильно вертеть мельничные крылья и не опрокинуть мельницы, я всегда закрываю одну ноздрю.

— Вот как! А сколько ты получаешь за свою работу?

Он назвал мне совсем ничтожную сумму. Я мог дать ему в десять раз больше, лишь бы он остался у меня.

«Да, — подумал я, — это неоценимый человек, который может оказать при случае большую услугу. Он может поднять бурю на море или смести с лица земли любого врага, даже стотысячную армию. Если же случится, что у меня захватит дух, когда я буду рассказывать о каком-нибудь страшном приключении, он может вывести меня из тяжёлого положения, немножко подув в одну ноздрю».

Недолго думая, я уладил дело так, что мы оба остались очень довольны. Он охотно последовал за нашим караваном.

Через некоторое время мы приехали в Каир. Я приступил к исполнению возложенных на меня поручений и очень скоро закончил все дела.

Успех мой превзошёл всякие ожидания. Султан был очень доволен, когда узнал о благоприятном исходе переговоров.

Когда моя миссия была окончена, я хотел отправиться домой без всяких почестей и торжеств. Для того чтобы меня никто не стеснялся, я отпустил всю свою свиту на родину, поручив ей подробно доложить султану о ходе дел. При себе я оставил только пятерых новых слуг, о которых вкратце вам уже рассказал.

С этими замечательными людьми я отправился в дорогу. Необходимо заметить, что Нил в хорошую погоду бывает так великолепен, что красоту его трудно передать словами. Однажды мне захотелось проехать по нему на лодке.

Скоро всё было готово, и мы, наняв лодочников, отправились в Александрию. До сих пор не могу себе объяснить, почему всё, что хорошо начинается, очень часто плохо кончается. Так вышло и у нас.

Мы запаслись провизией и три дня плыли в лодке без всяких приключений. Дивные виды открывались перед нами: вырастали и исчезали живописные города, древние памятники искусства, пирамиды и бесчисленное множество развалин древних сооружений.

Всем известны капризы старого Нила. Он часто выступает из берегов и широко разливает свои воды. На третий день нашего путешествия, под вечер, мы заметили какой-то особенно золотисто-красноватый оттенок воды в реке.

На следующий день вода стала быстро прибывать, и пенистые волны мутного Нила заклокотали, зашумели и начали разливаться по широкому полю. Нил за короткое время разлился на несколько миль.

К вечеру того же дня волны подняли нас так высоко, что мы плыли куда глаза глядят. Перед нами и вокруг нас неистово ревела река, обдавая нашу лодку пенистой водой. До самого горизонта виднелось только мутно-красноватое облако воды.

Дней через пять, когда уже зашло солнце и на землю спускались тихие сумерки, нашу лодку занесло в густые заросли, и она остановилась.

Я сначала думал, что мы сели на риф, но когда утром поднялось солнце и осветило волнующуюся воду, мы увидели, что наша лодка находится между ветками миндального дерева.

Вокруг нас на далёкое расстояние были видны густо сплетённые ветки, усеянные спелыми плодами.

Оказалось, что мы находимся на высоте шестидесяти футов над поверхностью земли, но лодка не могла сдвинуться с места.

Часов около девяти поднялся сильный вихрь, нашу лодку бросило в сторону и накренило так, что она одним бортом зачерпнула воду и моментально пошла ко дну вместе с провизией. Мы напрасно старались спасти её. Оставалось только думать о сохранении своей жизни.

В эту критическую минуту великую услугу оказали нам ветви миндальных деревьев. Нас было восемь человек взрослых и двое детей. Мы ухватились за ветки и долго держались на поверхности воды.

Быстро проходили дни за днями, чередуясь с тёмными ночами, а мы всё держались за ветки и утоляли голод миндальными плодами.

Так прошло около пяти недель. Наконец, вода начала быстро убывать, а через неделю мы сошли с деревьев на землю. Почва была покрыта толстым слоем ила, и нам пришлось потратить много усилий, чтобы добраться до нашей затонувшей лодки. Она лежала, затянутая илом, саженях в сорока пяти от миндальных деревьев.

Вы можете себе представить, с какой жадностью мы набросились на провизию, находившуюся в лодке! Она, конечно, была уже не свежей, но после испытанного голода казалась нам самым изысканным блюдом.

Отдохнув немного и высушив вещи, найденные в лодке, мы продолжили путешествие. Только через одиннадцать дней мы добрались до берегов Нила.

Нас встретили местные власти, которым мы рассказали о нашем приключении. Все удивлялись и горячо сочувствовали нашему горю.

По нашей просьбе нам дали отличную лодку, а также доставили всё необходимое для дальнейшего путешествия. Мы снова поплыли по красивому руслу Нила и скоро добрались до Александрии, откуда переправились в Константинополь.

Я пытался убедить моих товарищей принять вознаграждение за утраченную лодку и за понесённые труды и лишения. Но все они в один голос отвечали:

— Да что вы, господин барон, мы и так счастливы, что удостоились чести путешествовать с вами. Ведь не всякому в жизни удастся увидеть человека, пользующегося такой славой, как вы, господин Мюнхаузен!

Сразу по прибытии в столицу я доложил о себе султану. Он очень обрадовался моему приезду и оказал мне радушный приём. Он показал мне свои дворцы и старый сад, где когда-то я был пчеловодом. Мы долго беседовали с ним и вспоминали прошлое. При прощании султан преподнёс мне драгоценные подарки.

Пари с султаном и бегство из Константинополя

С каждым днём султан всё сильнее привыкал ко мне. Не проходило ни одного дня, чтобы он не приглашал меня к обеду и к ужину. Должен вам сказать, дорогие друзья, что ни у одного правителя в мире нет такого роскошного стола, как у турецкого султана. Но, к сожалению, к столу не подавалось вино, так как вам, вероятно, известно, что Магомет запрещает правоверным употреблять спиртные напитки. Приходилось обходиться за столом без стакана хорошего вина.

Однако чего нельзя делать открыто, то делается тайно, и вы не найдёте ни одного турка, который не был бы знаком со вкусом хорошего вина, несмотря на запрещение Пророка. Его величество турецкий султан также знал толк в стакане хорошего вина не хуже любого немецкого рыцаря. Во время обеда или ужина никто из присутствовавших ни словом не заикался о вине, но после обеда всякий уединялся в своём кабинете и, покуривая трубку, набитую душистым табаком, выпивал бутылку великолепного напитка.

Однажды, после обеда, султан попросил меня последовать за ним в его кабинет. Когда мы уселись на мягком ковровом диване и закурили свои трубки, султан сказал: «Вероятно, вы, дорогой Мюнхаузен, знаете толк в винах. Я угощу вас сейчас таким токайским, какого вы, наверное, ещё никогда в жизни не пробовали».

Султан поднялся с дивана, подошёл к шкафу, взял оттуда бутылку вина, наполнил два бокала, и медленно, маленькими глотками, мы стали пить.

— Ну, что вы скажете, дорогой Мюнхаузен? Не правда ли, лучшего вина вы никогда не пробовали?

— Вино недурное, — отвечал я, — но я должен сказать вам, ваше величество, что в Вене, у императора Карла VI, мне приходилось пить несравненно лучшее токайское.

Султан нахмурился и произнёс:

— Я вынужден усомниться в ваших словах, дорогой Мюнхаузен, — лучшего токайского вы нигде не найдёте. Мне прислал его один венгерский магнат и уверял, что это самое хорошее токайское.

— Магнат шутил с вами, Ваше Величество. Могу через час доставить вам бутылку токайского из погребов австрийского императора в Вене. У него и вид другой.

— Я думаю, дорогой Мюнхаузен, что вы хвастаете!

— И не думаю хвастать, Ваше Величество! Повторяю, что через час могу вам доставить бутылку токайского вина из погреба австрийского императора, и вы сами убедитесь в том, что оно несравненно лучше, чем эта кислятина.

Султан укоризненно покачал головой, упрекнул меня в том, что я смеюсь над ним, и повторил ещё раз, что он сомневается в правдивости моих слов.

Я просил его величество принять пари и предложил ему распорядиться снять с моих плеч голову, если я не исполню обещания.

Султан принял мою ставку и сказал, что непременно прикажет снять мою голову, если я не исполню своего обещания, так как не может позволить смеяться над собой даже самым лучшим своим друзьям.

Если же я сдержу своё обещание, султан обещал дать мне из своих сокровищ столько золота, драгоценных камней и жемчуга, сколько может поднять самый сильный человек.

Мне подали бумагу, перо и чернила, и я написал императрице Марии Терезии следующее письмо:

«Ваше Величество, вместе с императорским престолом вы унаследовали и винный погреб Ваших августейших родителей. Осмеливаюсь просить Вас вручить подателю этого письма бутылку токайского, которое мне так часто приходилось пить с Вашим покойным отцом! Имею смелость обратиться к Вашему Величеству с такой просьбой потому, что держал пари с турецким султаном и при этом утверждал, что Ваше токайское превосходит вкусом его вино.

Пользуюсь случаем принести Вашему Величеству уверение в глубочайшем почтении, с которым имею честь быть и т. д., и т. д.

Барон Мюнхаузен».

Я немедленно позвал своего курьера, передал ему письмо и просил его поспешить. Курьер снял с ног гири и отправился в дорогу. Мы же с султаном уселись допивать вино, оставшееся в бутылке, и ждали возвращения моего курьера.

Прошла четверть часа, полчаса, три четверти часа, а курьера всё не было. Я начал уже волноваться, а султан поглядывал на проволоку звонка, собираясь, по-видимому, позвать палача.

Не желая показать султану своего волнения, я вышел в сад. Султан приказал двум слугам следовать за мной и не спускать с меня глаз.

Стрелки часов показывали уже пятьдесят пять минут четвёртого. Меня охватил смертельный страх. В эту минуту я вспомнил о своём подслушивальщике и о стрелке, о которых я уже имел честь рассказывать вам.

Они явились ко мне. Подслушивальщик приложил ухо к земле и, к моему величайшему отчаянию, сообщил, что мой курьер крепко спит где-то около Белграда. Стрелок взобрался на высокую террасу, поднялся на носки и крикнул оттуда, что видит курьера спящим под тенистым дубом на полпути от Вены до Константинополя.

Стрелок прицелился и выстрелил, жёлуди, ветки и листья градом посыпались с дуба на спящего курьера. Ни жив ни мёртв вскочил он на ноги и быстрее молнии помчался к Константинополю.

Ровно в пятьдесят девять с половиной минут четвёртого он стоял перед кабинетом султана с бутылкой и собственноручным письмом императрицы Марии Терезии. Мой страх прошёл.

Султан налил бокал доставленного вина и с наслаждением выпил его. Вино так понравилось ему, что он закупорил бутылку и спрятал её в шкаф, извиняясь передо мной и говоря, что мне легко будет достать для себя другую бутылку, тогда как ему это недоступно. Затем султан приказал позвать к себе своего казначея и, когда он явился, распорядился выдать мне из своих сокровищ столько золота, драгоценных камней и жемчуга, сколько может поднять и унести самый сильный человек.

Казначей низко поклонился повелителю и направился к дверям. Я поспешил за ним, боясь, что султан отменит своё распоряжение. Сейчас же послал я за своим силачом. Тот пришёл с длинной толстой верёвкой, и мы отправились с ним в подвалы, наполненные сокровищами.

Казначей султана поражался, наблюдая за тем, как мой силач, тяжело нагруженный, выходил из помещений, где хранились сокровища. Мы сейчас же отправились к пристани, где я нанял корабль, чтобы отвезти сокровища в безопасное место. Казначей же побежал к султану и рассказал ему, что я унёс все его богатства.

Только тогда его величество понял, какую он допустил ошибку, согласившись заключить пари.

Главный адмирал султана получил приказание немедленно отправиться за мной в погоню, отнять сокровища, а меня самого утопить в море.

Не успел я отъехать от берега несколько миль, как увидел плывущий прямо на меня военный турецкий флот. Я сильно испугался, так как понимал, что моя жизнь в большой опасности.

Вдруг я вспомнил, что со мной был мой раздувальщик. Он успокоил меня, встал на корму нашего корабля, одну ноздрю направил к турецкому флоту, другую — к нашему кораблю и сильно подул.

Море заволновалось, мачты турецких кораблей затрещали, паруса оборвались, и турецкий флот отлетел от нас в гавань. А мы за несколько часов прибыли в Италию.

Но мне не пришлось воспользоватьсясвоими богатствами.

В Италии царит ужасная бедность и нищета. Следуя порывам своего доброго сердца, я большую часть привезённых сокровищ раздал нищим.

Кроме того, в этой стране развелось много разбойников, которые среди бела дня нападают на прохожих и проезжих и грабят их. Я тоже подвергся печальной участи. Все оставшиеся у меня драгоценности были отняты разбойниками, и мне едва удалось спасти свою жизнь.

Приключение с пушкой

Султан недолго сердился на меня. Доходы его величества были так велики, что за короткое время он собрал новые сокровища. Ко мне же он привык и скучал без моего общества. Он узнал о месте моего пребывания и послал за мной. Я также привязался к султану, очень обрадовался его приглашению и немедленно отправился в Константинополь, чтобы отпраздновать вместе с его величеством наше примирение.

Но, к сожалению, и на этот раз мир между нами длился недолго.

В Константинополе, в крепости, стояла огромная пушка. Она была отлита из бронзы и стреляла мраморными ядрами колоссальных размеров.

Однажды мы с одним французом осматривали эту пушку. Французу сильно хотелось выстрелить из этого орудия. Он попросил разрешения у султана, и султан согласился.

Узнав о намерении француза, вся турецкая армия пришла в сильное волнение: все были уверены, что сотрясение, произведённое выстрелом из пушки, разрушит весь город.

Для того чтобы произвести выстрел, понадобилось более трёхсот фунтов пороху. Вложенное в пушку ядро весило около тысячи фунтов. Никто не хотел присутствовать при этом событии.

Всё обошлось, однако, благополучно. Город не пострадал, хотя выстрел и вызвал небольшое землетрясение. Ядро перелетело через пролив и разорвалось, а его осколки упали в море и взволновали морскую поверхность. Вода закипела и покрылась пеной.

Все присутствовавшие окружили француза и поздравляли его с удачным выстрелом.

Я не мог допустить, чтобы слава француза превзошла мою, потому я схватил пушку, взвалил её на плечи и прыгнул в море, чтобы с ней переплыть пролив. Благополучно добравшись до другого берега, я вздумал перебросить пушку через пролив обратно на прежнее место, но это мне не удалось: пушка долетела до середины пролива, а там упала в воду и утонула.

Потеря знаменитой пушки вызвала сильный гнев султана. Он отдал приказ отрубить мне голову. К счастью, жена султана сильно благоволила ко мне. Она поспешила сообщить мне о приказе султана и спрятала меня в своей комнате. Мы вместе стали быстро готовиться к побегу. Корабль, шедший в Венецию, принял нас на свой борт, и мы счастливо избавились от страшной опасности.

Мне не нравится рассказывать об этом приключении, и я упоминаю о нём только для того, чтобы читатель не думал, что я говорю о своих удачах и умалчиваю о неудачах.

Осада Гибралтара

Много интересных воспоминаний связано у меня со временем последней осады Гибралтара.

Мне необходимо было навестить своего лучшего старого друга, генерала Эллиота, который покрыл себя неувядаемой славой при защите Гибралтара. Мой друг обрадовался, как ребёнок, когда я неожиданно явился к нему.

После приветствий генерал предложил мне обойти с ним крепость, чтобы изучить расположение неприятеля. Мой телескоп, который я привёз из Лондона, оказал нам при этом неоценимую услугу.

Осматривая неприятельский лагерь, я обнаружил, что неприятель направляет на тот бастион, откуда мы наблюдаем за ним, ядро весом в тридцать шесть фунтов.

Я немедленно сообщил об этом своему другу. Он попросил у меня телескоп и долго смотрел в указанном мной направлении. Наконец, приблизительно через час он убедился в верности моего сообщения.

Генерал созвал офицеров на общий совет и пригласил меня. Мы долго совещались и решили, наконец, послушаться моего совета.

Я приказал принести ядро в сорок восемь фунтов, зарядил им пушку и, благодаря своим богатым познаниям в артиллерии, направил его так, что был уверен в успехе задуманного мной дела.

Я не выпускал из рук своего телескопа и зорко следил за движениями неприятельских канониров. Как только я заметил, что они подносят к пушке фитиль, я дал знак нашим палить.

План мой вполне удался. Ядра встретились, и наше ядро с такой силой ударило в неприятельское ядро, что оно с большой силой было отброшено обратно, размозжило голову канониру, который пустил его, оторвало головы ещё шестнадцати неприятельским солдатам, разбило в щепки главные мачты трёх кораблей, стоявших один за другим в гавани, пролетело потом на двести английских миль внутрь страны, разрушило крышу одной бедной избушки, выбило последний зуб спавшей старушки и застряло у неё в горле.

Пришедший с работы муж, увидев жену в таком положении, попытался извлечь ядро, но это ему не удалось. Тогда он схватил молот и несколькими ударами вогнал ядро в желудок, откуда через некоторое время оно вышло естественным путём.

Но я забыл упомянуть о самом главном: наше ядро с такой силой ударилось о направленное против нас орудие, что подняло его с лафета и бросило в трюм корабля. От такого удара корабль перевернулся и затонул вместе с тысячью матросами и большим числом солдат, находившихся на нём.

Все пришли в восторг от моего выстрела, но я скромно заявил присутствовавшим, что хотя эта блестящая идея и принадлежит мне, но всё же мне помог случай. Однако, несмотря на моё заявление, все обступили меня, поздравляли с успехом и поражались моему уму, опыту и знаниям. Генерал Эллиот за мои военные заслуги предложил мне в награду офицерское звание. Я отказался от излишних почестей и удовольствовался публичной благодарностью, высказанной знаменитым генералом в присутствии всего генерального штаба.

Англичане всегда производили на меня впечатление очень храброго народа, и я не хотел оставлять крепость до тех пор, пока не окажу им ещё какую-нибудь услугу. Удобный случай скоро представился.

Чтобы узнать о планах неприятеля, я переоделся в одежду католического священника и благодаря этому проник во вражеский лагерь. Подкравшись к палатке, где в это время заседал военный совет под председательством главнокомандующего, графа Артуаса, я услышал, что неприятель намеревался произвести на следующий день нападение на нашу крепость. Я слышал, как граф Артуас излагал план нападения, и размышлял о том, каким образом предотвратить грозящую крепости опасность.

Мне недолго пришлось ждать окончания совета. Офицеры скоро разошлись и улеглись спать. Убедившись, что в неприятельском лагере все уснули, я бросился к пушкам и одну за другой забросил их далеко в море. Телеги и лафеты я отнёс в середину неприятельского лагеря и свалил в одну кучу. Образовалась груда выше Гибралтарских скал. На эту груду я взвалил всю амуницию и поджёг её. Огромное яркое пламя озарило окрестности.

Чтобы отвлечь от себя подозрение, я первый поднял тревогу: стал бегать по неприятельскому лагерю и громко кричать о пожаре. Поднялась страшная суматоха.

Офицеры и солдаты, как безумные, метались по лагерю и не знали, что им делать. Впоследствии, когда паника немного улеглась, военный совет стал решать, каким образом могла произойти такая катастрофа. Никто не мог предположить, что это дело рук одного человека. Военачальники объясняли это несчастье тем, что наш гарнизон ночью напал на лагерь, подкупив стражу, и уничтожил все пушки.

Неприятель понёс громадные потери, и Гибралтар был спасён, но никто не знал, кто был спасителем крепости.

Главнокомандующий неприятельской армией, граф Артуас, охваченный ужасом, бежал со всем своим войском, оставив лагерь. Только через четырнадцать дней, измученный и больной, он добрался до Парижа. Часть его солдат заболела в пути, а другая — слегла сейчас же по прибытии в город. Ужас и усталость до того измучили всю армию, что ни один человек не мог в течение трёх месяцев притронуться к пище, и они жили одним только воздухом.

Прошло два месяца с тех пор, как я оказал услугу осаждённым. Я всё ещё оставался в крепости. Однажды мы ужинали у генерала Эллиота. Вдруг в комнату влетела бомба и упала на стол. Все присутствовавшие, а также храбрый генерал Эллиот бросились бежать. В этом не было ничего удивительного, так как бомба, разорвавшись, могла бы разнести всех на мелкие куски. Всякий на их месте сделал бы то же самое. Но я не хотел следовать их примеру.

Недолго думая, я подбежал к бомбе, схватил её и прежде, чем она успела разорваться, отнёс на вершину скалы. Оттуда я хотел бросить бомбу в море, но вдруг заметил на высоком морском берегу, недалеко от неприятельского лагеря, громадную толпу людей. Я взял свой телескоп, чтобы посмотреть, что они там делают.

Страшное зрелище заставило меня задрожать. Неприятели поймали двух наших офицеров: генерала и полковника, которые ночью проникли в их лагерь. На возвышении поставили два столба. Генерала и полковника подвели к столбам и уже продевали их головы в петли. Сообразив, что рукой нельзя добросить до них бомбу, я выхватил из кармана пращу, вложил в неё бомбу и бросил в самую середину толпы.

Раздался страшный треск, бомба разорвалась на мелкие куски, не оставив в живых ни одного человека. Большой осколок бомбы ударил в подножие виселицы, так что оба столба повалились, и наши офицеры были спасены.

Они быстро освободили друг друга от верёвок, стягивавших их шеи, и бросились к берегу. К их счастью, на берегу находилась лодка с двумя перевозчиками. Они прыгнули в лодку и через короткое время прибыли к нам.

Я встретился с ними у генерала Эллиота, куда я направился, чтобы рассказать о случившемся. Узнав, что я был их спасителем, генерал и полковник бросились ко мне и чуть не задушили меня в своих объятиях. Генерал Эллиот устроил пир, и мы весело отпраздновали их освобождение.

Пращу свою, с помощью которой я так удачно бросил бомбу, я получил в наследство от моего отца. Он рассказывал о ней интересную историю.

— Во время одного из моих многочисленных путешествий, — говорил отец, — я попал в Англию. Однажды я отправился прогуляться по морскому берегу. Вдруг я заметил, что ко мне быстро приближается какое-то животное. Это был морской конёк. Он яростно бросился на меня, но в это самое мгновение я схватил пращу и так удачно метнул в конька два камня, что выбил ему оба глаза. Потеряв зрение, конёк сейчас же присмирел и остановился. Я вскочил ему на спину, вложил в его пасть мою пращу и направил его в море. Конёк стал послушен, как овца. Он быстро мчал меня по дну через океан, и через три часа мы прибыли на противоположный берег.

Там я продал своего конька за триста золотых хозяину гостиницы, в которой я остановился, и тот показывал его за плату и нажил большую прибыль.

Много интересного видел я во время путешествия на коньке по дну океана. Миллионы разнообразных рыб и морских животных окружали меня. Они совсем не похожи на обыкновенных рыб. Формы и очертания их тел были самыми фантастическими: у одних голова была посередине тела, у других на конце хвоста; часто они собирались большими стаями и услаждали мой слух стройным пением.

Прозрачные дворцы, построенные из воды и окружённые прозрачными колоннами, встречались мне на пути. Их озарял яркий свет текучей воды.

Я видел громадную цепь высоких гор. По их склонам росло множество различных деревьев.

Омары, раки, устрицы, раковины, громадные морские улитки, не менее ста пудов каждая, сидели на ветвях этих деревьев. Во время бури волны срывают с ветвей плоды и выносят на берег, где люди подбирают их и продают на рынках. У подножия громадных омаровых, раковых и устричных деревьев рос кустарник, на котором были маленькие улитки.

Недостаток воздуха я стал ощущать только тогда, когда находился уже на середине пути, на громадной глубине. Я стал гнать своего конька, который и так мчался очень быстро.

Нам стали попадаться огромные рыбы. С раскрытыми пастями они гнались за мной, но, несмотря на их желание, не могли нагнать меня.

Скоро мы стали приближаться к берегу. Вдруг я заметил на дне моря, на песке, распростёртую человеческую фигуру. Подъехав ближе, я увидел, что это была женщина. Она ещё проявляла признаки жизни. Я схватил её за руку и вытащил на берег. Сейчас же я доставил её к доктору, и благодаря его стараниям нам удалось вернуть ей жизнь…

Этим обыкновенно заканчивался рассказ моего отца. Я вспомнил о нём, потому что его знаменитая праща ещё раз оказала мне большую услугу. Но эта услуга была уже последней, так как во время метания бомбы часть пращи оборвалась и улетела вместе со снарядом в неприятельский лагерь. Оставшийся же кусок я храню до сих пор вместе с другими замечательными предметами, переходящими в нашей семье из поколения в поколение.

После приключения с бомбой я оставил Гибралтар. Мне необходимо было побывать в Англии, чтобы отправить из Ваппинга в Гамбург кое-что в подарок своим друзьям.

В Ваппинг я прибыл в полдень. Была сильная жара. Солнце едва не сожгло меня своими лучами. Я осматривался по сторонам и искал место, где можно было укрыться от палящих лучей.

Недалеко от меня стояли пушки. Недолго думая, я забрался в жерло одной из них и крепко уснул. Это было четвёртого июня, в день рождения короля Георга III. Пушки были заряжены ещё утром, и в час дня должны из них были палить в честь праздника. Я крепко спал в пушке, как вдруг раздался выстрел, и я полетел через дома, через реку и упал на большой стог сена. Дорога так утомила меня, что я и там продолжал спокойно спать.

Спустя три месяца сено сильно поднялось в цене, и хозяин, воспользовавшись этим случаем, решил продать его. Стог, на котором я лежал, был самым большим. Люди приставили к нему лестницы и стали взбираться на него.

Шум разбудил меня. Я вскочил и, не зная, где я нахожусь, бросился бежать, но скатился со стога и упал прямо на голову хозяину. Когда я поднялся, оказалось, что хозяин умер, так как при падении я проломил ему затылок. Сам же я отделался небольшими царапинами.

Собрались люди, но никто не выражал сожаления по поводу смерти хозяина, так как он был очень скупым человеком и пользовался всяким удобным случаем, чтобы обирать людей.

Я долго раздумывал над тем, каким образом я попал на стог и сколько времени пролежал на нём. Только после того, как я прибыл в Лондон, встретился там со своими друзьями, которые считали меня погибшим, и узнал от них, что они уже три месяца ищут меня, — только тогда я смог отчасти объяснить себе случившееся со мной происшествие.

Приключение с белыми медведями

Друзья мои торжественно отпраздновали моё благополучное возвращение в Лондон. От одного из них, капитана Фиппса, я узнал, что он отправляется в далёкое путешествие к Северному полюсу.

Я вызвался сопровождать его. Друг мой охотно принял моё предложение, и спустя некоторое время мы двинулись в путь.

Наше путешествие прошло вполне благополучно, и скоро мы были уже недалеко от полюса. Во время этого путешествия мой телескоп, о котором я вам уже рассказывал, принёс нам большую пользу.

Я никогда не выпускал его из рук, так как люблю всегда отдавать себе отчёт в том, что происходит вокруг меня.

Однажды я увидел в полумиле от нас на огромной ледяной глыбе двух белых медведей. Они стояли на задних лапах и, как мне показалось, дрались.

Захватив с собой своё ружьё, я спустился на лёд и направился к ледяной глыбе. Дорога, по которой мне пришлось идти, была очень опасна и трудна.

Приходилось взбираться на высокие ледяные горы, прыгать через страшные пропасти, пробираться по тонким, скользким и гладким, как зеркало, льдинам.

Наконец, мне удалось приблизиться к медведям.

Оказалось, что медведи не дрались, как мне показалось издали, а играли. Каждый из них был величиной не менее откормленного быка.

Шкура такого медведя ценится очень дорого, и я уже вычислял в уме, какую прибыль принесёт мне эта охота.

Я поднял ружьё и стал целиться, но в это мгновение я поскользнулся, упал и во время падения так сильно ударился о лёд головой, что лишился чувств.

Когда я очнулся, то почувствовал, что медведь навалился на меня всей своей тушей.

Не знаю, что сделало бы со мной страшное животное, если бы я не выхватил из кармана охотничий нож и не отрезал бы медведю три пальца на передней лапе. Медведь страшно заревел и выпустил меня.

Я воспользовался этим моментом, быстро схватил ружьё и, не дав животному опомниться, одним выстрелом уложил его.

Окровавленное животное заснуло вечным сном, но мой выстрел разбудил несколько тысяч его товарищей, спавших на льду, — и они с диким рёвом бросились на меня.

Меня ожидала верная гибель. Не скрою, что в эту минуту я несколько растерялся, но вдруг счастливая мысль осенила меня. Я бросился к убитому медведю, в одно мгновение снял с него шкуру и немедленно завернулся в неё.

В это время дикие звери с яростным рёвом приблизились ко мне, но вид мой сразу успокоил их, так как они приняли меня за своего товарища. Правда, я был несколько тоньше их, но так искусно подражал их движениям и их рёву, что хитрость моя вполне удалась. Теперь я стал обдумывать, как бы лучше воспользоваться доверием животных. Один военный врач рассказывал мне, что стоит только около затылка перерезать позвоночный хребет, как моментально наступает смерть. Теперь я вспомнил об этом.

Я приблизился к самому большому медведю и сильным ударом ножа рассёк ему хребет около затылка. Животное растянулось на льду, не издав ни одного звука.

Надо сознаться, что это было отважное дело. Если бы я промахнулся, медведь немедленно разорвал бы меня на куски. Но, к счастью, всё обошлось благополучно, и мне оставалось только тысячу раз повторить тот же удар. Медведи падали один за другим.

Когда я уложил последнего, я отправился на наш корабль, рассказал капитану о случившемся и попросил его отпустить со мной матросов, чтобы снять с убитых зверей шкуры и перенести на корабль окорока. Остальное мясо нам, к сожалению, пришлось оставить, так как наш корабль был перегружен, и мы должны были вернуться обратно в Англию, не достигнув Северного полюса.

Считаю своим долгом защитить капитана Фиппса от нападок за то, что он не добрался до полюса. Мы, несомненно, достигли бы намеченной цели, если бы из-за меня корабль не оказался перегружен медвежьими шкурами и окороками.

Как только мы прибыли обратно в Англию, я послал от имени капитана несколько окороков лорду-адмиралу, лорду-казначею, бургомистру, лондонскому магистрату и торговому союзу; остальные же окорока разделил между своими друзьями.

Все благодарили меня за ценный подарок; но между мной и капитаном Фиппсом словно чёрная кошка пробежала. Он завидовал моему успеху и старался умалить мою славу. Он уверял, например, что ему не нужно было бы облачаться в медвежью шкуру, чтобы обмануть медведей; они и так приняли бы его за своего товарища.

Не решаюсь спорить об этом с благородным пэром Англии. Может быть, он и прав.

Приключение с собакой

Следующее морское путешествие я совершил вместе с капитаном Гамильтоном. Наш корабль направлялся из Англии в Ост-Индию. В то время у меня была замечательная легавая собака, Трая, обладавшая редким чутьём. Ни за какие деньги я не расстался бы с ней.

Мы были в море на расстоянии трёхсот миль от земли.

К моему великому удивлению, я заметил, что моя собака неподвижно стоит на одном месте. В это время ко мне подошёл капитан. Я стал уверять его, что мы находимся недалеко от суши. Капитан поднял меня на смех. Меня разозлило это, и я заявил ему, что чутью своей Траи я доверяю больше, чем глазам всех моряков нашего экипажа, и предложил ему пари на сто гиней (всю сумму, которая была при мне), что не пройдёт и получаса, как мы будем стрелять дичь.

Капитан, смеясь, попросил врача нашего корабля, господина Крафорда, попробовать мой пульс. Я продолжал настаивать на пари. Тогда капитан высказал предположение, что я помешался, и заявил, что было бы нечестно принимать подобное пари.

Врач, однако, был другого мнения. Он советовал капитану принять пари, чтобы наказать меня за дерзость. Господин Крафорд так же, как капитан и другие офицеры нашего корабля, был убеждён, что я проиграю.

Капитан послушался совета господина Крафорда, но при этом заявил, что возвратит мне деньги, даже если выиграет их у меня.

Собака моя в продолжение нашего разговора не трогалась с места, и это ещё больше убедило меня в верности моего предположения. Пари состоялось.

В это время матросы, удившие рыбу с лодки, привязанной к кораблю, вытянули огромную морскую рыбу и сейчас же подняли её на палубу. Начали её потрошить и едва разрезали живот, как увидели двенадцать живых куропаток.

Очевидно, бедные птицы долго находились в животе рыбы, так как одна из них сидела на пяти яйцах, и как раз в то время, когда разрезали рыбу, из одного яйца вылупился птенчик.

В это время бывшая на корабле кошка принесла маленьких котят. Мы воспитывали птенчиков вместе с котятами, и кошка так привязалась к ним, что очень беспокоилась, когда один из птенчиков уходил куда-нибудь и долго не возвращался. Пойманные куропатки попеременно сидели на яйцах, и во всё время нашего путешествия на нашем столе была превосходная дичь.

Само собой разумеется, что капитан уплатил мне сто гиней, а я награждал свою славную Траю косточками куропаток каждый раз, когда к столу подавали дичь.

Второе путешествие на Луну

Читатель уже познакомился с моим первым путешествием на Луну. Тогда мне нужно было достать свой серебряный топор. Но в предыдущий раз я недолго пробыл на Луне и не успел познакомиться с её обитателями и их жизнью на этой планете. К счастью, мне скоро представился новый случай посетить Луну.

Второе моё путешествие было менее опасно и гораздо приятнее первого. На этот раз я пробыл там довольно долгое время и произвёл много интересных наблюдений, которыми и хочу поделиться с читателем.

Постараюсь последовательно и, насколько мне позволит память, подробно рассказать об этом путешествии.

Однажды я получил приглашение от одного из моих дальних родственников навестить его. Так как в это время я ничем не был занят, а родственник мой жаловался в письме, что я совершенно забыл о нём и это его сильно оскорбляет, то я решил принять его предложение и немедленно двинулся в путь.

Родственник мой был очень богатым человеком и жил в своём великолепном имении на берегу моря. Он вёл уединённый образ жизни и сильно обрадовался моему приезду. На следующий день он повёл меня осматривать свой великолепный дворец, стоявший на высоком холме и окружённый волшебным тенистым парком. Во время прогулки он объявил мне, что назначает меня своим единственным наследником как самого достойного из всех его многочисленных родственников.

Между прочим, он рассказал мне, что жизнь его в глуши и одиночестве была бы очень однообразна, если бы он не занимался астрономией и не читал бы в часы досуга книги, в которых описываются различные путешествия.

Долгие размышления привели его к убеждению, что Луна непременно должна быть населена такими же обитателями, как королевство Бробдиньяг, о котором нам известно из путешествий Гулливера. Рассказы Гулливера всегда казались мне сказкой, и я высказал это мнение моему родственнику. Однако он продолжал настаивать на верности своего убеждения и предложил мне совершить вместе с ним путешествие на Луну.

Я охотно принял его предложение, мы снарядили корабль и отправились в путь. Долго странствовали мы по морю, причём с нами не случилось ничего, достойного описания, если не считать встречи с людьми, которые носились в воздухе и танцевали менуэт.

Наконец, поднялась страшная буря, и наш корабль громадной волной подбросило в воздух на высоту тысячи миль. Некоторое время он неподвижно стоял над водой. Но скоро свежий ветерок раздул паруса и быстро понёс нас.

Так мы путешествовали над облаками около шести недель и открыли круглую и блестящую большую страну. Мы въехали в превосходную гавань, вышли на сушу и заметили, что она обитаема. Вокруг себя мы видели города, деревья, горы, реки, озёра. Мы подумали, что опять попали на землю, но скоро убедились, что это Луна.

Людей мы сначала не заметили, но, посмотрев вверх, мы увидели высоко над нами исполинов, ездивших верхом на грифах. У каждой птицы было три головы, а крылья их простирались по меньшей мере на полмили в ширину. На что бы мы ни взглянули, всё поражало нас своими размерами. Простой комар, например, был величиной с нашу овцу.

Во время нашего пребывания в этой стране её повелитель готовился к войне с Солнцем. Он предложил мне звание офицера, но я отказался от этой чести, так как не собирался долго задерживаться на Луне. Интересно, что там не делают оружие, как у нас на Земле, а пользуются дарами природы. Вместо дротика, например, обитатели Луны употребляют хрен, который убивает всякого, в кого попадает. Когда же запас хрена иссякает, они стреляют спаржей.

Вместо щитов воины употребляют громадные шампиньоны.

Там же я познакомился с уроженцами планеты Сириус, которые были взяты в плен обитателями Луны во время войны с этой планетой. Лица их напоминали морду бульдога, глаза находились на кончике носа, век у них не было, и когда они ложились спать, то закрывали глаза языком. Их средний рост — двадцать футов. Жители же Луны никогда не бывают ниже тридцати шести футов.

Жителей Луны называют «кашеварами», потому что они готовят пищу так же, как и мы, на огне. Но они совсем не тратят времени на еду: на левом боку у них находится отверстие, куда они бросают пищу, затем закрывают это отверстие и только через месяц снова повторяют ту же операцию. Таким образом, они обедают только двенадцать раз в год.

На деревьях в этой стране растут не только плоды, но также животные и люди. Деревья, на которых растут люди, гораздо красивее других. У них большие прямые ветви и листья телесного цвета. Плоды этих деревьев — орехи с очень твёрдой скорлупой, величиной не меньше шести футов. Когда плоды созревают, их срывают и хранят столько времени, сколько считают нужным. Если из ореха хотят вынуть плод, его бросают в большой котёл с кипящей водой; через несколько часов скорлупа лопается — и на свет выходит живое существо. Каждый из лунных людей появляется с определённой профессией.

Из одной скорлупы выходит солдат, из другой — философ, из третьей — богослов, из четвёртой — юрист, из пятой — арендатор, из шестой — крестьянин, — и каждый сейчас же принимается за работу.

Никто, однако, не может определить, кто появится из той или иной скорлупы. Когда я был на Луне, один старик утверждал, что он знает разгадку этой тайны. Но никто не придавал значения его словам.

Люди живут на Луне до глубокой старости, и когда наступает день смерти, они превращаются в пар и исчезают. Их тело напоминает тело людей, но на каждой руке у них только по одному пальцу. Им они делают всё не хуже, чем мы своими пятью пальцами.

Свои головы жители Луны носят под правой рукой, а иногда оставляют их дома. Головы обладают способностью незаметно пробираться всюду, куда пошлют их хозяева, но стоит только хозяину позвать свою голову, она моментально возвращается к нему обратно.

Особенно сильное впечатление произвело на меня то обстоятельство, что у жителей Луны пустой желудок и они пользуются им как чемоданом: они прячут туда всё, что им вздумается.

Повсюду на Луне я заметил торговцев глазами. Стоило туземцу повредить себе глаз, он сейчас же выбрасывал его и покупал себе новый, причём он мог отлично видеть, держа глаз в руке. Мода на цвет глаз часто менялась, и туземцы всегда приобретали себе глаза модного цвета.

Всё рассказанное мной о чудесах, которые я наблюдал на Луне, может вызвать сомнение у читателя, но стоит ему только съездить туда, и он убедится в правдивости моих описаний.

Путешествие под землю

К рассказу о моём втором путешествии на Луну я хочу прибавить историю, правдивость которой также неоспорима, но странность которой превосходит первую.

После возвращения с Луны я поселился у своего родственника. Под его влиянием я стал очень много читать. Книга «Путешествие в Сицилию» породила во мне сильное желание посетить гору Этну, и я отправился в путь. Дорогой я не встретил ничего интересного.

Другой путешественник на моём месте рассказал бы столько вымышленных приключений, что у читателя голова закружилась бы от его фантастических рассказов, но я никогда не прибегаю к вымыслам и, как читатель успел уже убедиться, говорю только правду.

Но возвращусь к рассказу. Сначала я поселился в хижине, стоявшей у подножия горы. Немного отдохнув и оправившись после путешествия, я поднялся на вершину Этны и стал ходить вокруг кратера, представлявшего собой огромную воронку. Но сколько я ни расхаживал и ни заглядывал в отверстие, я ничего не мог рассмотреть. Наконец, я решился спуститься в воронку.

Уже в начале спуска я почувствовал себя, как в русской бане. Чем ниже я спускался, тем больше повышалась температура. Пылающие угли немилосердно жгли моё тело. Но приходилось терпеть, так как возвратиться обратно было невозможно.

C каждой секундой скорость моего движения увеличивалась, и через несколько минут я достиг дна. Страшный шум оглушил меня. Вокруг раздавались проклятия, крики и какое-то особое рычание.

От сильных ожогов и от удара при падении я потерял сознание.

Когда я открыл глаза, то увидел около себя самого Вулкана, окружённого циклопами. Я не верил своим глазам, так как считал их существами мифическими, и вдруг оказалось, что они существуют на самом деле. Оглушившие меня во время падения шум, проклятия и рычания слышались по той причине, что циклопы уже три недели о чём-то спорили. Заинтересованные моим появлением, они моментально прекратили споры и затихли.

Вулкан склонился надо мной и заметил ожоги. Он сейчас же подошёл к своему шкафу, достал оттуда мазь и пластырь и собственноручно наложил их на мои обожжённые места. Через несколько минут мои раны зажили.

Затем он предложил мне бутылку нектара и других вин, которые пьют только боги и богини. Вино освежило меня, повязки и пластырь, покрывавшие моё лицо и тело, были сняты, и Вулкан отправился со мной к своей супруге, Венере.

Он познакомил меня с ней и попросил её окружить меня особенным вниманием и заботой. От всего существа супруги Вулкана веяло божественной прелестью. Я до сих пор ещё прихожу в восторг, когда вспоминаю о ней.

Сейчас я сожалею о двух вещах: во-первых, почему я не спросил, где можно купить чудесную мазь, или, если её готовит сам Вулкан, то по какому рецепту он её делает; и во-вторых, благодаря какой косметике так хорошо сохранилась госпожа Венера. У меня есть несколько тёток, которые были бы очень благодарны за эти сообщения. С обоими средствами можно было бы устроить колоссальное дело!

Вулкан дал мне очень подробное описание Этны. Он объяснил, что эта гора — не что иное, как куча золы, которую выбрасывают его печки. При этом он добавил, что часто бывает вынужден наказывать своих людей и бросать в них пылающие угли. Угли часто вылетают на поверхность земли. Борьба Вулкана с его циклопами продолжается иногда несколько месяцев и сопровождается извержениями лавы и золы.

Везувий также представляет одну из мастерских Вулкана. К нему ведёт проход под морем длиной в триста пятьдесят миль. Там также случаются несогласия, и поэтому происходят извержения.

Хотя мне и нравилось беседовать с Вулканом, но общество его супруги было для меня гораздо приятнее. Вулкан часто надолго отлучался по своим делам, и я с удовольствием проводил время в обществе очаровательной Венеры. Очень может быть, что я и до сих пор не покинул бы этого подземного дворца, если бы злые языки не зажгли в сердце Вулкана огонь ревности.

Однажды утром он схватил меня, как котёнка, за ворот, протащил по какому-то тёмному коридору и бросил в какой-то колодец со словами:

— Иди, неблагодарный смертный, в мир, откуда ты пришёл!

Я полетел вниз с ужасающей скоростью, у меня захватило дух, и, наконец, я потерял сознание… Очнулся я, почувствовав прикосновение холодной воды, открыл глаза и увидел, что плыву по морю.

Надо мной расстилалось безоблачное небо, а вокруг была только гладкая водная поверхность. Всякий другой, наверное, растерялся бы, но я, искусный пловец, сейчас же осмотрелся и поплыл.

Скоро я увидел перед собой огромную ледяную гору. Я поплыл к ней, выбрал удобное место, взобрался на вершину и посмотрел вниз. У подошвы горы, около берега, я увидел лодку. В ней сидели пять дикарей и один европеец. Склон горы был гладкий, как зеркало, и не особенно крутой. Недолго думая, я закричал что было мочи и пустился с горы, как на салазках. Я упал в воду у самой лодки.

Моим спутником оказался голландец. Он рассказал мне, что мы находились в Южном полярном море, около одного из неисследованных островов, у дикарей. Он сам попал к ним во время кораблекрушения. Теперь мне стало ясно, что Вулкан спустил меня в глубокую шахту, проходившую через центр Земли…

Мне было очень жаль, что я совершил такое интересное путешествие в бессознательном состоянии. Дальше голландец сообщил мне совсем неутешительную весть. Оказалось, что на острове Тайхатлибиати живёт мирное племя дикарей. Ими управляет добродушный князь, у которого, однако, есть маленькая слабость: он до страсти любит жареных иностранцев, которых сначала несколько месяцев откармливают всевозможными южными плодами. Голландца тоже откармливали таким способом, но незадолго до окончания срока с неба пошёл дождь из жареных паштетов, которыми он, конечно, всласть полакомился. Тогда князь рассердился и велел откармливать его вторично в течение целого месяца, после чего его должны были немедленно зажарить.

— Ну уж, Ганс, что другое, а о паштетах-то вы сочинили, — сказал я ему. — Я, известный барон Мюнхаузен, объездил весь свет, но паштетного дождя нигде не видел.

— Право, не лгу, ваше сиятельство! У нас на острове, в горах, есть особенные деревья: на них растут настоящие мясные паштеты. Сильные ветры срывают их с веток, и на острове летом часто идут паштетные дожди.

Впоследствии я сам видел эти странные деревья, которые, по-видимому, совершенно незнакомы нашим ботаникам.

Мы подплыли к острову, и голландец представил меня князю, который сидел на берегу. Тот милостиво кивнул мне головой и сейчас же сказал своему министру:

— Пусть его немедленно начнут откармливать.

Признаюсь, эта идея мне не понравилась. Я ясно увидел, что моя всемирная известность не достигла ещё этого острова. Я удивился ещё больше, когда по пути во дворец предо мной почтительно склонялись все деревья и кусты: очевидно, в растительном царстве вести распространяются быстрее, и растения острова Тайхатлибиати уже знали, кого они встречали.

Князь заметил это и проникся ко мне большим уважением. Он нагнулся к сопровождавшему его министру и прошептал:

— Мюнхаузена откармливать не торопитесь.

Когда мой голландец перевёл мне эти слова, у меня камень упал с сердца…

Когда-нибудь я вам покажу этот камень, он весит тридцать два пуда; недаром у меня на душе было так тяжело!

Я храню этот камень в своём кабинете редкостей в память о моём пребывании на острове Тайхатлибиати, несмотря на то, что мне было трудно перенести его в Европу.

Вечером я улучил минутку и остался с голландцем наедине.

— Послушай, брат Ганс, нам надо вырваться на волю, мне вовсе не хочется быть съеденным вместо жаркого…

Ганс сначала обрадовался, но потом жалобно ответил:

— Как же мы убежим, барон? Ведь мы не знаем, где лежит этот остров. Его нет ни на одной карте. Как мы попадём в Европу?

Тогда я сказал:

— Мы можем плыть в любую сторону: на север, на запад или на восток, только не на юг, и всё равно попадём к цивилизованным людям, а там нам покажут дорогу.

Он успокоился, и мы стали обдумывать, как сделать лодку. Я спросил у Ганса, какие деревья на этом острове самые крепкие.

Голландец ответил мне:

— Не знаю, какой породы эти деревья, но плоды их похожи на тыквы или скорее на пузыри величиной с тыкву, потому что они наполняются газом и в спелом состоянии становятся настоящими маленькими аэростатами. Им никогда не дают вызревать, потому что, разогретые солнцем, они поднимаются на воздух и увлекают за собой всё дерево вместе с корнями.

— Друг, мы спасены! Дорогой земляк, теперь уж мы, наверное, увидим родину! Когда будут срывать плоды?

— Вероятно, на днях…

— Что же с ними сделают?

— Мне рассказывали, что их связывают по нескольку штук вместе, кладут на солнце и ждут, пока они нагреются и улетят. Этот день считается у туземцев большим праздником.

Я узнал всё, что мне было нужно. В день отлёта плодов, когда их связали дюжинами, я потихоньку унёс несколько таких связок. Мы с голландцем привязали их к поясу и стали на солнце. Шары нагрелись, поднялись и понесли нас на запад по направлению ветра… Потом я видел, как голландец опускался всё ниже и ниже, как он упал в море и как его взяли на какой-то корабль. Впоследствии я узнал, что он счастливо возвратился на родину.

Меня же несло всё дальше и дальше, и я уже собирался отвязать несколько шаров, чтобы спуститься на корабль, но побоялся, что не смогу догнать его, так как он плыл в противоположную сторону.

Пока я раздумывал, поднялся страшный ураган, меня закрутило в воздушном потоке, как щепку, и так я кружился три дня и три ночи.

К счастью, я запасся провизией и не умер с голоду. Наконец, однако, этот бешеный вальс совсем закружил мне голову, и я упал без чувств в холодную морскую воду.

Я поплыл и догнал корабль, шедший в семнадцати милях впереди меня. Это оказался турецкий фрегат. Я рассказал на корабле о своих приключениях на острове дикарей, но никто не хотел мне верить. Когда я стал рассказывать о вихре, который носил меня трое суток над морем, капитан пожал плечами и сказал своему соседу:

— Клянусь Магометом, что такого вихря не бывает!

Предположим, что он был язычником и мог клясться, чем ему было угодно, но всё-таки его постигла должная кара.

Мы спали в каютах, как вдруг нас разбудило странное неприятное качание корабля с боку на бок. Корабль носило ветром, который менялся каждую минуту и дул то с запада, то с востока. Такого явления ещё никто из нас не видел. Наконец, с рассветом началась буря. Главная мачта сломалась и раздробила компас. Мы не знали, что делать, тем более что всё вокруг потемнело от сгустившихся туч.

Целый месяц бушевал этот ужасный шторм и носил наш корабль по волнам, как щепку. Все мачты обломились; наш корабль с ужасной силой бросало с волны на волну.

Наконец, шторм затих, и свежий попутный ветер надул наши паруса. Три месяца мы плыли без остановки; прошли за это время немало. Вдруг с нами стало происходить что-то странное, чего мы никак не могли себе объяснить: дышалось легко, чувствовалась какая-то особенная бодрость и подъём духа; отовсюду доносилось чрезвычайно приятное благоухание, и даже море переменило свой цвет — из зелёного стало белым.

Скоро показалась и земля. Мы увидели удобную бухту и вошли в неё. Вместо воды там было очень вкусное молоко.

Мы вышли на берег. Весь остров был не что иное, как огромных размеров сыр. Никогда бы нам это не пришло в голову, если бы не случай.

Был у нас матросик, который питал к сыру какое-то странное, непреодолимое физическое отвращение. На берегу его стало тошнить, и он скоро лишился сознания. Придя в себя, он умолял, чтобы убрали сыр. Осмотревшись внимательно кругом, мы всё поняли: оказалось, что весь остров был одним громадным кругом сыра.

Островитяне питаются только сыром, но то, что они съедают днём, пополняется ночью. Всюду на острове рос виноград, но, когда его выжимали, текло молоко, а не виноградный сок.

Островитяне высоки ростом, больше двух метров, красивы собой и ходят, как люди, несмотря на то, что у них три ноги. У них одна рука, а когда они переходят в зрелый возраст, у них вырастает на лбу рог, которым они очень искусно пользуются. Островитяне гуляют, бегают по поверхности своей молочной гавани так же спокойно, как мы по земле или лугу.

На этом острове-сыре росло много ржи с колосьями в виде огромного мясистого гриба, где лежал печёный хлеб, который можно было брать и есть.

Мы много гуляли по этому чудесному острову и нашли на нём семь молочных рек и две из пива.

На шестнадцатый день пути мы пришли к противоположной стороне острова. Здесь мы наткнулись на громадные равнины заплесневелого сыра, так высоко ценимого знатоками. Вместо сырных червей, как следовало бы ожидать, на этих необозримых равнинах росли превосходные плодовые деревья: персики, абрикосы и многие другие, совершенно нам неизвестные.

Все эти деревья поражали нас своими размерами. На них было множество птичьих гнёзд.

Нам бросилось в глаза громадное гнездо исполинского орла, которое было не менее крыши собора Св. Павла в Лондоне. Оно было искусно свито из нескольких огромных деревьев. В нём лежало по меньшей мере — я говорю это без всякого преувеличения — пятьсот яиц. Каждое яйцо было величиной с двенадцативёдерную бочку.

После больших трудов и усилий мы разбили одно яйцо и нашли там птенца, который был больше двадцати взрослых коршунов.

В ту же минуту прилетел орёл, схватил капитана и поднял его вверх на целую милю. Ударив его в воздухе несколько раз крыльями, птица бросила капитана в море.

Хорошо, что наш капитан отлично плавал и скоро выбрался на берег. Все мы вернулись на корабль.

В гавань мы пошли другой дорогой, где, к нашему удивлению, нашли немало нового, интересного и невиданного нами. Так, мы застрелили двух диких быков с одним рогом на лбу между глаз.

Потом мы очень об этом пожалели, так как узнали, что островитяне искусно приручают быков, которые отлично ходят и в упряжи, и под седлом. Мясо этих быков вкусно и питательно, но народ,как я говорил, ест только молоко и сыр; мясной же пищи здесь совсем не знают.

До гавани оставалось дня два пути. Мы шли по опушке леса. В одном месте мы увидели, что на сучьях высокого дерева болтаются трое повешенных.

Я узнал, что их повесили за то, что по возвращении из путешествия они бессовестно лгали, описывая местности, которых не видели, и приключения, которых не было.

Я нашёл, что с ними поступили справедливо. Правда, наказание им придумали уж очень жестокое, но наказать за такие проступки следовало: нет ничего отвратительнее лжи в рассказах путешественников. Всякий рассказчик должен постоянно помнить, что истина прежде всего.

Вернувшись на корабль, мы снялись с якоря и расстались с этой чудесной страной.

Когда мы выходили из гавани, огромные деревья, растущие по берегу, дважды склонялись перед нами до земли. Три дня мы носились по волнам, не зная, где находимся. Вдруг мы заметили, что вода в море стала совершенно чёрной.

Кто-то из нас решился попробовать эту чернильную воду, и — о диво! — оказалось, что это не вода, а чудесное вино. Все стали черпать и пить эту воду. Понадобился усиленный надзор, чтобы матросы не перепились.

Увы! Недолго продолжалось благополучие. Наш корабль очень скоро окружили киты и другие морские чудовища. Одно было так велико, что даже в подзорную трубу нельзя было судить о его размерах. К несчастью, мы заметили это морское чудовище, когда оно было уже недалеко от нас. Одним глотком оно проглотило наш корабль со всеми мачтами и парусами.

Увлекаемый течением корабль, который был далеко не игрушка, проскользнул прямо в желудок и остановился неподвижно.

Воздух был душный и неприятный.

Мы нашли якоря, канаты, лодки, барки и много кораблей, проглоченных, как и мы. Было страшно темно; без факелов нельзя было шагу ступить. Солнце, месяц и звёзды перестали для нас существовать.

Каждый день у нас повторялись приливы и отливы. Когда животное глотало воду, был прилив, а когда вода уходила из туловища, наступал отлив, и все суда садились на мель. За один глоток, по приблизительному расчёту, животное обыкновенно втягивало в себя больше воды, чем во всём Женевском озере.

На второй день нашего пребывания в этом царстве вечной ночи во время отлива я с капитаном и кое с кем из офицеров отправился на разведку.

Разумеется, мы взяли с собой факелы. По дороге мы встретили около тысячи человек разных национальностей, которые собрались на совещание, чтобы решить, как выбраться из заточения. Многие из них находились здесь уже несколько лет.

В ту минуту, когда председатель открыл совещание, проклятое животное стало пить. Вода прибывала быстро; мы едва добежали до наших кораблей, а некоторые добрались к себе вплавь.

Спустя несколько часов, когда снова наступил отлив, наше совещание возобновилось. На этот раз председателем выбрали меня. Я предложил взять две самые большие мачты, крепко связать их концами и в тот момент, когда животное откроет пасть, всунуть ему распорку.

Все одобрили моё предложение; я взял в помощники сто самых сильных матросов и тотчас принялся за работу.

Как только мачты были связаны, животное зевнуло. Мы тотчас сунули ему в пасть распорку; один её конец упёрся в верхнее нёбо, а другой — в нижнюю челюсть.

Вода, свободно вливаясь в желудок, быстро поднялась, и все мы наконец выплыли на свет Божий. После двухнедельного пребывания в вечной темноте дневной свет стал невыразимо ласкать наши усталые глаза и радовать наши сердца.

Когда мы осмотрелись, оказалось, что вместе с нами из желудка животного выплыл целый флот из тридцати пяти кораблей.

Наши мачты мы так и оставили в пасти чудовища, чтобы предостеречь других мореходов от печальной участи попасть в это ужасное заточение, где царит вечная тьма и где несчастные узники страдают от недостатка пресной воды.

Казалось, наконец настало затишье. Несколько дней мы спокойно плыли по океану, стараясь определить, где мы находимся. Вдруг наш корабль начал качаться на расходившемся море. Его куда-то понесло течением, но куда, никто из нас не знал.

Наконец, выглянуло солнце, потянул тёплый ветерок, и нас обдало каким-то очень знакомым ароматом. Все нюхали, но никто не мог определить, что это за запах. Я тоже втянул в себя струю воздуха и сейчас догадался:

— Эге! Да ведь это пахнет жареным мясом и гаванскими сигарами!

— Да, да, — закричали все, — жаркое и сигары!

Целую неделю мы питались этим приятным запахом, так как запасы нашей провизии истощились. Между тем течение медленно несло нас к берегу. На восьмой день мы увидели остров и, к нашему удивлению, очутились у северного берега Кубы, в Гаване. Вот почему пахло сигарами!

Я рассказывал туземным плантаторам о своих приключениях, но они оказались уж очень крепкоголовыми и относились к моим рассказам недоверчиво. Конечно, я там долго не остался. Меня тянуло в Европу, к вам, друзья мои! Я знал, что в вашем кругу я найду доверие и участие…

Готфрид Август Бюргер УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПУТЕШЕСТВИЯ БАРОНА МЮНХАУЗЕНА _{на воде и на суше, походы и весёлые приключения, как он обычно рассказывал о них за бутылкой вина в кругу своих друзей}

Верьте, почтенные господа,

Умный не прочь пошутить иногда.

Барона фон Мюнхаузена собственное повествование

Я выехал из дома, направляясь в Россию, в середине зимы, с полным основанием заключив, что мороз и снег приведут, наконец, в порядок дороги в северной Германии, Польше, Курляндии и Лифляндии, которые, по словам всех путешественников, ещё хуже, чем дороги, ведущие к храму Добродетели, не потребовав на это особых затрат со стороны достопочтенных и заботливых властей в этих краях. Я пустился в путь верхом, ибо это самый удобный способ передвижения, если только с конём и наездником всё обстоит благополучно. При таких условиях не рискуешь ни дуэлью с «учтивым» немецким почтмейстером, не зависишь от прихоти томящегося жаждой почтового ямщика, который станет заворачивать по пути в каждый трактир. Одет я был довольно легко, и это становилось всё неприятнее по мере того, как я продвигался на северо-восток.

Так вот, пусть представят себе, как должен был чувствовать себя в этом суровом климате бедный старик, лежавший где-то в Польше, на пустыре, по которому гулял северный ветер. Беспомощный и дрожащий, он не имел даже чем прикрыть свою наготу.

Мне до глубины души стало жаль беднягу. Хоть у меня самого душа в теле замерзала, я всё же накинул на него свой дорожный плащ. И тут внезапно из поднебесья донёсся голос, восхвалявший столь добрый поступок в следующих выражениях, обращённых ко мне:

— Чёрт меня побери, сын мой, тебе за это воздаётся!

Я не придал этому значения и продолжал путь, пока ночь и мрак не окутали меня. Ни один огонёк, ни один звук не говорили о близости хоть какой-нибудь деревушки. Всё кругом было заметено снегом, и я не различал, ни дорог, ни троп.

Утомлённый ездой, я соскочил наконец с коня и привязал его к какому-то подобию остроконечного бревна, торчавшего из-под снега. Подложив на всякий случай под руку свой пистолет, я улёгся неподалёку в снег и так крепко уснул, что открыл глаза только тогда, когда было уже совсем светло. Как же велико было моё удивление, когда я убедился, что лежу на кладбище в какой-то деревне! Коня моего нигде не было видно, но вдруг где-то высоко надо мной послышалось ржание. Я взглянул вверх и увидел, что он привязан к флюгеру на церковной колокольне и болтается в воздухе. Тут я сразу всё сообразил. Дело в том, что деревня ночью была вся засыпана снегом. Погода неожиданно переменилась, и, по мере того как снег таял, я, не просыпаясь, потихоньку опускался всё ниже. То, что в темноте показалось мне торчащим из-под снега бревном или пнём, к которому я привязал коня, было не то крестом, не то флюгером на колокольне.

Не задумываясь, я вытащил пистолет, выстрелил в недоуздок и, благополучно вернув себе таким образом коня, пустился в дальнейший путь.

Всё шло прекрасно, пока я не добрался до России, где зимой не принято путешествовать верхом. Так как обычно я придерживался местных обычаев, то и на сей раз добыл маленькие одноконные беговые санки и весело помчался в Санкт-Петербург.

Не могу сейчас точно сказать, было ли это в Эстляндии или в Ингерманландии, помню только, что случилось это в дремучей лесной чаще, когда я вдруг увидел, что за мной со всех ног несётся чудовищной величины волк, подгоняемый нестерпимым зимним голодом. Он вскоре настиг меня, и спастись от него не было никакой надежды. Машинально кинулся я ничком в сани, предоставив лошади, во имя общего нашего блага, полную свободу действий. И тут почти сразу произошло именно то, что я предполагал, но на что не смел надеяться. Волк, не удостоив такую мелкоту, как я, своим вниманием, перескочил через меня, с яростью накинулся на лошадь, растерзал и сразу же проглотил всю заднюю часть бедного животного, которое от страха и боли понеслось ещё быстрее. Отделавшись, таким образом, благополучно, я тихонько приподнял голову и, к ужасу своему, увидел, что волк чуть ли не целиком вгрызся в лошадь. Но лишь только он успел забраться внутрь, как я, со свойственной мне быстротой, схватил кнут и принялся изо всей мочи хлестать по волчьей шкуре. Столь неожиданное нападение, да ещё в то время, как он находился в таком футляре, не на шутку напугало волка. Он изо всех сил устремился вперёд, труп лошади рухнул наземь, и — подумать только вместо неё в упряжке оказался волк! Я не переставал стегать его кнутом, и мы бешеным галопом, вопреки нашим общим ожиданиям и к немалому удивлению зрителей, в полном здравии и благополучии въехали в Санкт-Петербург.

Боюсь, милостивые государи, наскучить вам рассказами об образе правления, искусстве, науках и других достопримечательностях этой изумительнейшей столицы России и ещё менее хочу занимать вас повествованием о всяких интригах и весёлых приключениях в высшем обществе, где хозяйка дома имеет обыкновение приветствовать гостя рюмкой водки и звонким поцелуем. Я стремлюсь привлечь ваше внимание к более важным и благородным предметам, а именно — к лошадям и собакам, большим любителем которых я всегда был, далее к лисицам, волкам и медведям, а их, как и всякой другой дичи, в России такое изобилие, что ей может позавидовать любая другая страна на земном шаре, и, наконец, ко всякого рода увеселениям, рыцарским состязаниям и славным подвигам, которые более к лицу дворянину, чем крохи затхлой латыни и греческой премудрости или раздушённые саше, завитые коки и выкрутасы французских утончённых остряков и парикмахеров.

Ввиду того, что потребовалось известное время, пока я был зачислен в армию, у меня осталось несколько месяцев досуга, когда я мог и дни свои и деньги растрачивать благороднейшим образом, как подобает истинному дворянину.

Не одна ночь протекла за игорным столом, и немало ночей — под звон полных бокалов. Холодный климат и нравы страны отвели бутылке, среди других светских развлечений, в России гораздо больше места, чем в нашей трезвой Германии. Мне приходилось поэтому встречать там людей, которые в благородном искусстве выпивки имели право считаться подлинными виртуозами. Но все они были лишь жалкие недоучки по сравнению с седобородым генералом с медно-красным лицом, обедавшим с нами за общим столом.

Почтенный старичок, который в одном из боёв с турками утратил верхнюю часть черепа, имел поэтому обыкновение, знакомясь с новыми людьми, с учтивым простодушием извиняться за то, что вынужден за столом оставаться в головном уборе. За трапезой он неизменно опорожнял несколько бутылок водки и заканчивал обычно фляжкой аррака или же, смотря по обстоятельствам, раз-другой начинал сначала. И всё же никогда нельзя было уловить в нём ни малейшего признака опьянения. Вам трудно этому поверить? Я готов извинить вас, милостивые государи. Это было и для меня непостижимо. Долго я не знал, чем это объясняется, пока мне, наконец, не удалось найти ключ к загадке…

У генерала была привычка время от времени слегка приподнимать шляпу. Мне нередко приходилось это видеть, но я не придавал этому значения. То, что ему становилось жарко, казалось вполне естественным, и то, что он старался освежить голову, также не вызывало удивления. Но в конце концов мне удалось заметить, что он вместе со шляпой приподнимает прикреплённую к ней серебряную пластинку, заменявшую ему недостающую часть черепа, и тогда весь пар от поглощённых им спиртных напитков взвивался ввысь в виде небольшого облачка. Загадка была разгадана!

Я поделился своими наблюдениями кое с кем из добрых моих друзей и, ввиду того, что как раз стемнело, взялся немедленно произвести опыт и доказать свою правоту. Я встал, не выпуская из рук трубки, за спиной генерала и, когда он приподнял шляпу, при помощи клочка горящей бумажки поджёг взвившийся над его головой пар. И тогда перед нами предстало столь же неожиданное, сколь и красивое зрелище. В одно мгновение я превратил столб пара над головой нашего героя в огненный столб, а часть испарений, задержавшаяся в пространстве между волосами и шляпой генерала, вспыхнула голубым огнём, образовав некое подобие сияния, прекраснее любого нимба, когда-либо озарявшего чело самого прославленного святого. Скрыть от генерала произведённый мною опыт было невозможно. Но он ничуть не разгневался и даже впоследствии неоднократно разрешал повторять эксперимент, придававший ему столь возвышенный вид.

Не стану останавливаться на ряде других весёлых проделок, так как собираюсь рассказать вам о разнообразных охотничьих приключениях, которые кажутся мне более замечательными и забавными.

Вы легко можете себе представить, милостивые государи, как хорошо я чувствовал себя в обществе добрых приятелей, по достоинству умевших ценить обширный, ничем не огороженный лес для охоты. Разнообразие, свойственное таким развлечениям, а также исключительная удача, сопутствовавшая любой моей проделке, вспоминаются и сейчас с особым удовольствием.

Однажды утром я увидел, что большой пруд, находившийся почти под самыми окнами моей спальни, буквально усеян дикими утками. Я мгновенно схватил стоявшее в углу ружьё и сломя голову бросился вниз по лестнице. Всё это произошло столь стремительно, что я ударился лицом о дверной косяк. Искры посыпались у меня из глаз. Это, однако, ни на секунду не задержало меня. Но едва я вскинул ружьё, как к великой своей досаде заметил, что при ударе о дверь соскочил даже кремень с ружейного курка. Что делать? Времени терять было нельзя.

К счастью, я вспомнил то, что сейчас произошло с моими глазами. Итак, я взвёл курок, прицелился в диких птиц и ударил кулаком себя в глаз. Из него снова посыпались искры. Раздался выстрел, и я подбил пять пар уток, четыре красношейки и пару лысух. Находчивость порождает героические поступки! Если воин и моряк с её помощью нередко избегают опасности, то охотник не менее часто бывает обязан ей своей удачей.

Случилось однажды, что по озеру, на которое я набрёл во время охоты, плавало несколько дюжин диких уток. Они были так далеко друг от друга, что я не мог надеяться сбить каждым выстрелом больше одной. А на беду, у меня оставался только один, последний заряд. Между тем мне очень хотелось захватить с собой всех уток, так как я в ближайшее время собирался пригласить в гости большую компанию друзей и знакомых.

И тут я вдруг вспомнил о кусочке свиного сала, уцелевшем на дне моего ягдташа от взятого с собой завтрака. Я прикрепил этот кусочек к концу довольно длинного собачьего поводка, который я вдобавок расплёл, удлинив его таким образом раза в четыре. Укрывшись в береговом камыше, я закинул в воду этот кусочек сала и с радостью увидел, как ближайшая утка быстро подплыла и проглотила его. За первой вскоре последовали и все остальные, и так как прикреплённый к шнуру скользкий кусочек сала очень быстро выходил сзади непереваренным, то его проглатывала следующая, и так все, одна за другой. Короче говоря, кусочек сала пропутешествовал по внутренностям всех уток, не оторвавшись от шнура. Утки были нанизаны на шнуре, словно бусы на нитке. Я с удовольствием вытащил их на берег, обмотал шнур раз десять вокруг себя и направился в обратный путь.

До дому было ещё довольно далеко, и так как весило такое множество уток порядочно и тащить их было тяжело, я уже почти готов был пожалеть о том, что столько их наловил. Но тут меня выручило необычайное происшествие, сначала немало смутившее меня. Дело в том, что все утки были ещё живы. Оправившись от первого испуга, они изо всех сил стали бить крыльями и поднялись со мною ввысь. Многие при подобных обстоятельствах потеряли бы голову, но я умело использовал своё положение: пустив в ход вместо руля полы своего сюртука, я направил полёт в сторону дома.

Оказавшись над своим жильём и желая без вреда для себя опуститься вниз, я стал свёртывать уткам одной за другой шеи и таким образом медленно и мягко скользнул вниз прямо через трубу на плиту моей кухни, в которой, на счастье, ещё не был разведён огонь. Всё это к немалому испугу и удивлению моего повара.

Нечто подобное мне пришлось однажды проделать со стаей куропаток.

Я вышел из дому, намереваясь испробовать новое ружьё, и уже растратил весь свой запас дроби, как вдруг из-под моих ног совершенно неожиданно вспорхнула стая куропаток. Желание видеть вечером несколько штук из них у себя на столе заставило меня придумать способ, к которому и вы, милостивые государи, можете вполне в случае надобности прибегнуть, положившись на моё слово. Заметив, куда опустились куропатки, я поспешно зарядил ружьё, использовав для этого вместо дроби шомпол, верхний конец которого я, насколько возможно в такой спешке, немного заострил. Затем я подкрался к куропаткам и, лишь только они вспорхнули, выстрелил и имел удовольствие наблюдать, как мой шомпол с нанизанными на нём семью куропатками в нескольких шагах от меня медленно опускался на землю. Бедным птицам оставалось лишь удивляться, что они так рано оказались на вертеле! Да, как я уже говорил, в жизни всегда нужно уметь найти выход.

В другой раз в одном из дремучих лесов России я поднял великолепную чёрно-бурую лисицу. Очень уж жалко было продырявить пулей или дробью её драгоценную шкуру! Кумушка стояла вплотную у дерева. Я мгновенно вытащил из дула пулю, зарядил ружьё здоровенным гвоздём, выстрелил и попал так удачно, что крепко пригвоздил лисий хвост к стволу. Тогда, спокойно подойдя к своей добыче, я вынул охотничий нож, крест-накрест рассёк лисице морду, а затем, пустив в ход плётку, выколотил её из собственной шкуры, да так ловко, что любо было поглядеть на такое чудо.

Случай и удача подчас помогают исправить совершённую ошибку. Лучшим примером может служить то, что я пережил несколькими днями позже, когда в самой гуще леса увидел бежавших друг за другом дикого поросёнка и веприцу. Я выстрелил, но промахнулся. Поросёнок продолжал свой путь, но веприца, не шевелясь, замерла на месте, словно пригвождённая к земле. Когда мне удалось присмотреться внимательнее, я убедился, что веприца слепа и держит в зубах хвостик своего поросёнка, который, выполняя сыновний долг, служил ей поводырём. Моя пуля, пролетев между ними, порвала поводок, кончик которого старая веприца всё ещё сжимала в зубах. И теперь, когда поводырь уже не вёл её дальше, она остановилась. Я ухватился за оставшийся кончик поросячьего хвостика и без всякого труда и сопротивления с её стороны отвёл старое, беспомощное животное к себе домой.

Как ни страшны порой вепри, но кабаны гораздо страшнее и опаснее. Мне случилось однажды в лесу встретиться с кабаном, когда я не был готов ни к нападению, ни к самозащите. Едва успел я укрыться за деревом, как разъярённый зверь кинулся ко мне и попытался нанести мощный боковой удар. Но клыки его так глубоко вонзились в ствол дерева, что он оказался не в состоянии сразу выдернуть их и повторить свою попытку.

«Ага! — подумал я. — Теперь-то я расправлюсь с тобой!» Не теряя времени, я схватил камень и так крепко вколотил клыки в дерево, что кабану уже никак нельзя было выдернуть их. Пришлось ему дожидаться, пока я добыл в соседней деревне телегу и верёвки, чтобы живым и в полной сохранности доставить его к себе домой, что мне великолепно и удалось.

Вам, милостивые государи, без сомнения приходилось слышать о святом Губерте — покровителе охотников и стрелков, — а также и о красавце олене, который встретился ему однажды в лесу. У этого оленя между рогами возвышался святой крест. Я сам ежегодно в доброй компании совершал жертвоприношения этому святому Губерту. Что же касается оленя, то мне по меньшей мере тысячу раз приходилось видеть его изображение как в церквах, так и вышитым на гербах рыцарей. Так что, поверьте совести честного охотника, я не могу с уверенностью сказать, встречались ли только в старину такие крестовые олени или встречаются даже сейчас. Но разрешите лучше рассказать, что мне довелось увидеть собственными глазами.

Однажды, когда я уже потратил все свои заряды, передо мной неожиданно появился самый прекрасный олень, какого мне когда-либо приходилось видеть. Он так смело и не смущаясь глядел мне прямо в глаза, словно отлично знал, что патронташ мой пуст. Мгновенно зарядив ружьё порохом и насыпав сверху целую горсть вишнёвых косточек, которые быстро очистил от мякоти, я выпустил оленю весь заряд прямо в лоб между ветвистыми рогами. Хотя выстрел и оглушил его — он зашатался, — всё же он умчался прочь.

Год или два спустя мне снова пришлось охотиться в том же лесу. И подумать только — внезапно передо мной появился стройный олень с прекрасно разросшимся между рогами вишневым деревом высотой больше десяти футов.

Мне сразу же вспомнилось моё приключение. Я рассматривал этого оленя как свою давнишнюю благоприобретённую собственность и одним выстрелом уложил его. Это доставило мне одновременно и жаркое, и отличный вишнёвый соус. Дело в том, что дерево было густо увешано плодами, да такими вкусными, каких мне не приходилось пробовать за всю свою жизнь.

Можно ли теперь поручиться, что какой-нибудь святой — страстный любитель охоты, священник или епископ — не воздвигнул подобным же образом с помощью выстрела крест между рогами оленя святого Губерта? Ведь эти господа издавна славились своим умением наставлять кресты… да и рога тоже, и, пожалуй, сохранили за собой эту славу до наших дней.

В момент крайности, когда беда за ворот схватит, что нередко бывает с бравым охотником, он готов пуститься на всё, ухватиться за что угодно, лишь бы не прозевать благоприятный случай. Мне самому не раз приходилось переживать подобный соблазн.

Что вы, к примеру, скажете о таком казусе?

Однажды в лесу, в Польше, иссяк мой запас пороха, и одновременно померк дневной свет. По пути домой на меня напал чудовищный медведь с разинутой пастью, готовый меня проглотить. Напрасно я в поисках пуль и пороха поспешно обшаривал свои карманы. Я не нашёл ничего, кроме двух кремней, которые обычно берёшь с собой на всякий случай. Один из этих кремней я швырнул в пасть зверя, в самую глубину его глотки. Медведю моему это пришлось не по вкусу, и он сделал крутой поворот — налево кругом! — так что я вторым камешком мог запустить ему прямёхонько в задние ворота. Всё это получилось чудесно и великолепно. Камешек не только попал куда следует, но даже пролетел так далеко, что столкнулся с первым и выбил из него искру, от чего медведь взорвался с оглушительным треском.

Если верить слухам, то подобные ловко направленные камешки, особенно если они сталкивались с камешками, брошенными ранее, заставили взлететь в воздух не одного сварливого учёного и философа… Хотя я и остался на этот раз цел и невредим, мне всё же не хотелось бы ещё раз повторить этот опыт, другими словами — завязать знакомство с медведем, не имея при себе других средств самозащиты.

Но, верно, такова уж моя судьба, что самые дикие и опасные звери нападали на меня именно тогда, когда я был не в состоянии защищаться. Словно какой-то инстинкт предупреждал их о моей беспомощности.

Вот, например, однажды, едва я успел отвинтить кремень от своего ружья, чтобы подточить его, как внезапно ко мне со страшным рычанием бросился разъярённый медведь. Единственное, что мне оставалось, это укрыться на дереве, чтобы там подготовиться к обороне. К несчастью, взбираясь на дерево, я уронил нож, которым только что орудовал, и у меня не было в руках ничего, чем бы я мог закрепить винт, который к тому же туго завинчивался. Медведь стоял у подножия дерева, и я каждую минуту мог ожидать, что он пожалует ко мне.

Выбивать ударом искры из глаз, как я однажды сделал, мне очень не хотелось, потому что, не говоря уже о других мешавших мне обстоятельствах, проделанный мною тогда опыт вызвал сильную боль в глазах, которая и сейчас ещё давала себя чувствовать.

С тоской глядел я на свой нож, вертикально торчавший на снегу под деревом. Но тоскливые взгляды не могли ничем помочь делу. Наконец у меня мелькнула мысль, столь же необыкновенная, сколь и удачная. Я направил струю жидкости, которая в минуты страха у человека всегда имеется в изобилии, прямо на черенок моего ножа. Царивший в то время жестокий холод мгновенно заморозил струю, так что через несколько мгновений от черенка протянулась ледяная сосулька такой длины, что она достала до нижних ветвей дерева. Ухватив удлинившийся черенок, я без особого труда, но с большой осторожностью подтянул нож к себе наверх. Только я успел с помощью ножа привинтить кремень, как косолапый начал взбираться на дерево.

«Вот уж в самом деле нужно быть сообразительным как медведь, чтобы с такой точностью рассчитать время!» — подумал я и встретил мохнатого гостя таким гостинцем, что он навеки разучился лазать по деревьям.

Точно так же в другой раз на меня с такой стремительностью набросился страшный волк, что мне ничего не оставалось, как инстинктивно сунуть кулак прямо в разинутую пасть. Для большей верности я проталкивал кулак всё глубже и глубже, так что рука моя по самое плечо ушла внутрь. Но что было делать дальше? Не стану утверждать, что такое беспомощное положение было мне уж очень по душе. Ведь представьте себе только: лицом к лицу с волком!

Мы поглядывали друг на друга не так чтобы очень нежно.

Стоило мне вытащить руку назад — и зверюга с ещё большей яростью накинулся бы на меня. Это можно было ясно и отчётливо прочесть в его горящих злобой глазах. Короче говоря, я ухватился за его внутренности, дёрнул и вывернул наизнанку, как рукавицу, затем швырнул его на землю и оставил там лежать.

Однако такую штуку я не решился выкинуть с бешеной собакой, которая вскоре после этого погналась за мной в одном из узеньких переулков Санкт-Петербурга. «Тут уж беги что есть мочи!» — подумал я. Чтобы легче было удирать, я скинул с себя шубу и поспешно укрылся в доме. За шубой я затем послал слугу и приказал повесить её вместе с другим платьем в мой гардероб.

На следующий день меня до смерти напугали крики моего Иоганна.

— О боже! — вопил он. — Господин барон! Ваша шуба взбесилась!

Я поспешно побежал к нему и увидел, что всё моё платье раскидано и растерзано в клочья. Мой слуга выразился очень метко — шуба именно взбесилась. Я вбежал в то самое время, когда она набросилась на мой прекрасный парадный сюртук и принялась безжалостно таскать его по полу и трепать.

Во всех этих приключениях, милостивые государи, из которых мне удавалось благополучно, хоть иногда и в последнюю минуту, выпутаться, мне на помощь приходила случайность, которую я, обладая достаточным присутствием духа и мужеством, заставлял служить мне. Всё это, вместе взятое, и создаёт, как известно, удачливого охотника, моряка и солдата. Зато достойным всяческого порицания следовало бы считать неосторожного охотника, адмирала или генерала, который полагался бы только на случайность или на свою счастливую звезду и не заботился бы о необходимом совершенствовании своего ремесла, а также не вооружился бы всеми средствами, которые способны обеспечить успех.

Лично я такого упрёка не заслуживаю, ибо всегда славился как высокими качествами своих лошадей, собак и охотничьих ружей, так и особым умением всем этим пользоваться. В полях и лесах долгие годы будет жить слава моего имени.

Я не собираюсь во всех подробностях расписывать свои конюшни, псарни или свой оружейный склад, к чему обычно склонны юнкера-собачники, лошадники и охотники. Всё же две мои собаки так отличились, служа мне, что я хочу, пользуясь случаем, хоть вкратце упомянуть здесь о них. Один из моих псов, лягаш, был так неутомим, внимателен и осторожен, что все видевшие его завидовали мне. Я имел возможность пускать его в дело и днём и ночью. Когда темнело, я вешал ему на хвост фонарик и мог охотиться так же хорошо, если даже не лучше, чем при дневном свете.

Однажды (это произошло вскоре после моей женитьбы) жена моя выразила желание принять участие в охоте. Я поехал вперёд, чтобы высмотреть что-нибудь подходящее, и вскоре мой пёс замер перед стаей в несколько сот куропаток. Жду я, жду свою жену, которая в сопровождении моего адъютанта и гайдука выехала сразу вслед за мной, но никого не видно и не слышно. В конце концов я забеспокоился и повернул назад. Примерно на полдороге внезапно до меня донёсся жалобный плач. Казалось, плач раздаётся совсем близко, а между тем куда ни глянь — не видно ни живой души.

Соскочив с коня, я приложил ухо к земле и тогда не только услышал, что плач доносится из-под земли, но и совершенно ясно уловил голоса моей жены, моего адъютанта и гайдука. И тут я заметил недалеко от себя вход в угольную шахту. Не могло быть сомнения в том, что моя несчастная жена и её спутники провалились в эту шахту. Пустив лошадь в карьер, я понёсся в ближайшую деревню за углекопами, которым после очень длительной и трудной работы удалось извлечь пострадавших из ямы глубиной в девяносто сажен.

Первым они вытащили гайдука, затем его коня, затем адъютанта, за ним его коня, потом мою жену, и наконец её турецкого клеппера. Самым удивительным во всей этой истории было то, что люди и лошади при таком страшном падении остались, если не считать нескольких незначительных ссадин, невредимыми. Но испуг они пережили ужасный! Об охоте, как вы легко можете себе представить, уже думать не приходилось, и так как вы, надо полагать, за этим рассказом забыли о моей собаке, то не удивитесь, что и я не вспомнил о ней.

Служебные обязанности заставили меня на следующее же утро отправиться в дальнюю поездку, из которой я вернулся лишь через две недели.

Не прошло и нескольких часов после моего приезда, как я заметил отсутствие своей Дианки. Никто о ней за всё это время не побеспокоился. Слуги были убеждены, что она побежала за мной, и вот теперь, к великому моему огорчению, её нигде не могли сыскать.

Внезапно у меня мелькнула мысль:

«А не осталась ли собака у куропаток?»

Надежда и страх заставили меня немедленно помчаться к месту охоты, и представьте себе! — к несказанной моей радости оказалось, что собака стоит на том же месте, где я оставил её две недели назад!

— Пиль! — крикнул я. Она сразу бросилась вперёд, и я одним выстрелом уложил двадцать пять куропаток.

Несчастное животное, однако, так обессилело от голода, что у него едва хватило сил доползти до меня. Чтобы добраться с ним до дому, мне пришлось взять его к себе на лошадь, и вы можете поверить мне, что я с величайшей радостью согласился вынести такое неудобство.

Благодаря тщательному уходу и заботе моя собака уже через несколько дней была весела и бодра, как прежде, а несколькими неделями позже она дала мне возможность разгадать загадку, которая без неё, вероятно, навеки осталась бы неразгаданной.

Два дня подряд я гонялся за зайцем. Собака моя всё вновь и вновь выгоняла его, но мне никак не удавалось точно прицелиться. В колдовство я не верю — никогда не был подвержен суевериям, слишком много диковинного я для этого пережил. На этот раз, однако, моих пяти чувств было явно недостаточно. Наконец заяц подвернулся так близко, что я мог выстрелить в него. Заяц упал, и что вы думаете я тогда обнаружил? Под брюхом у моего зайца было четыре лапы, а на спине — четыре других. Когда две нижние пары уставали, то заяц мой, как ловкий пловец, умеющий плавать и на животе и на спине, переворачивался, и тогда обе новые пары несли его вперёд с ещё большей быстротой.

Никогда после не пришлось мне встречать такого зайца, да и этот не попался бы мне, не обладай моя собака такими совершенствами. Это животное настолько превосходило всех представительниц своего рода, что я не задумываясь присоединил бы к её кличке эпитет «Единственная», если бы принадлежавшая мне борзая не оспаривала у неё эту честь.

Эта собака отличалась не столько своим сложением, сколько необычайной быстротой бега. Если бы вам, милостивые государи, пришлось видеть её, вы были бы несомненно восхищены и не удивлялись бы тому, что я так любил её и столь часто с ней охотился. Ей пришлось, служа мне, бегать так быстро, так часто и подолгу, что она стёрла себе лапы почти по самое брюхо, поэтому в последние годы её жизни я мог пользоваться ею только как таксой-ищейкой. Но она и в этой роли прослужила мне ещё не один год.

В своё время, ещё в бытность её борзой — кстати сказать, она была сукой, — она погналась за зайцем, который показался мне необычайно толстым. Мне было жаль моей собаки: она должна была скоро ощениться, но старалась бежать с такой же быстротой, как всегда. Мне удавалось следовать за ней верхом только на очень большом расстоянии. Внезапно я услышал лай, словно лаяла целая свора, но при этом такой слабый и нежный, что я никак не мог сообразить, в чём дело. Когда я приблизился, глазам моим представилось подлинное чудо.

Зайчиха на бегу произвела на свет зайчат, а сука моя ощенилась! К тому же зайчат было ровно столько же, сколько и щенят. Подчиняясь инстинкту, зайчата пустились наутёк, а щенки не только погнались за ними, но и поймали. Таким образом, к концу охоты у меня оказалось шесть зайцев и шесть собак, хоть я и начал охоту с одной-единственной собакой.

Об этой замечательной собаке я вспоминаю с таким же удовольствием, как и о чудесном литовском коне, которому цены не было. Он достался мне благодаря случаю, предоставившему возможность показать своё искусство наездника и заслужить немалую славу.

Я гостил однажды в роскошном поместье графа Пржобовского в Литве и остался в парадном покое за чайным столом в обществе дам в то время, как мужчины спустились во двор посмотреть молодого чистокровного коня, только что доставленного с конского завода.

Внезапно со двора донёсся крик о помощи.

Я сбежал по лестнице и увидел коня, который, взбесившись, вёл себя так необузданно, что никто не осмеливался ни подойти к нему, ни вскочить на него.

Самые смелые и решительные наездники толпились вокруг в смущении и растерянности.

На всех лицах отразился испуг, когда я одним прыжком вскочил на коня и этим неожиданным манёвром не только его напугал, но и полностью покорил и усмирил, пустив в ход всё своё искусство наездника. Чтобы продемонстрировать перед дамами это искусство и при этом не обеспокоить их, я принудил коня вместе со мной прыгнуть через одно из открытых окон в столовую. Здесь я несколько раз то шагом, то рысью, то галопом прогарцевал по комнате и в конце концов заставил коня вскочить на чайный стол и продемонстрировать здесь в миниатюре все тонкости высшей школы верховой езды, которые вызвали восхищение всех присутствовавших дам. Моя лошадка проделала всё так изящно и ловко, что не разбила ни одной чашки. Всё это вызвало ко мне горячие симпатии как дам, так и самого графа, который с присущей ему учтивостью попросил меня принять молодого коня от него в подарок и завоевать на нём победу и славу в походе против турок, который должен был вскоре начаться под предводительством графа Миниха^[1].

Трудно было сделать более приятный подарок! Он как бы предвещал много хорошего в походе, в котором мне предстояло выдержать первое испытание в качестве солдата. Такой конь, покорный, горячий и смелый — овечка и Буцефал одновременно — должен был ежечасно напоминать мне о долге бравого солдата и об удивительных подвигах, совершённых на поле брани Александром в молодые годы.

Мы отправлялись в поход, как мне кажется, отчасти ради того, чтобы восстановить честь русского оружия, несколько пострадавшую при царе Петре в боях на реке Прут^[2]. Это нам полностью удалось после тяжёлых, но славных походов под предводительством великого полководца, уже упомянутого нами выше.

Скромность не позволяет подчинённым приписывать себе великие подвиги и победы, слава которых обычно становится достоянием предводителей вопреки их человеческим качествам. И — что особенно противоестественно — слава становится достоянием королей и королев, никогда не нюхавших пороха, разве только на увеселительных празднествах, и не видевших никогда в глаза ни бранного поля, ни армии в боевом порядке, разве только на вахт-параде.

У меня поэтому нет особых притязаний на славу, добытую в крупнейших боях с неприятелем. Все мы вместе выполняли наш долг патриота, солдата и просто честного человека. Это — всеобъемлющее выражение, полное большого содержания и значения, хотя масса всяких бездельников и пустословов имеет о нём весьма слабое представление. Ввиду того, что под моей командой находился гусарский полк, я проводил разные операции, где всё было предоставлено моему собственному усмотрению и мужеству. Успех этих операций, как мне кажется, я всё же имею основание поставить в заслугу себе и моим смелым товарищам, которых я вёл к победе и завоеваниям.

Однажды, когда мы загоняли турок в Очаков, наш авангард попал в жестокую переделку. Мой горячий литовец чуть было не занёс меня прямо к чёрту в пекло. Я находился на дальнем передовом посту, как вдруг заметил приближавшегося неприятеля, окружённого тучей пыли, что помешало мне определить как численность его, так и намерения.

Поднять такое же облако пыли и укрыться за ним было бы несложно; к такой шаблонной хитрости чаще всего и прибегают. Но это ничего не дало бы мне, да и не способствовало бы достижению цели, ради которой я был послан вперёд. Я приказал поэтому своим правофланговым и левофланговым рассеяться по обе стороны колонны и поднять как можно больше пыли. Сам я в это время двинулся прямо на неприятеля, чтобы лучше прощупать его. Это мне удалось, ибо он сопротивлялся и дрался только до тех пор, пока страх перед моими фланговыми не заставил его в беспорядке отступить. Теперь настало самое время смело броситься на него. Мы рассеяли его полностью, разбили наголову и не только загнали обратно в крепость, но погнали дальше, через неё, так что расправа с ним превзошла все наши самые кровожадные намерения.

Так как мой литовец отличался необыкновенной быстротой, я оказался впереди преследователей. Увидев, что неприятель удирает из крепости через противоположные ворота, я счёл целесообразным остановиться на базарной площади и приказать трубить сбор.

Я осадил коня, но вообразите, господа, каково было моё удивление, когда возле себя я не увидел ни трубача, ни кого-либо другого из числа моих гусар.

«Не проскакали ли они по другим улицам? Куда они могли деваться?» подумал я.

Но далеко, во всяком случае, они быть не могли и должны были вот-вот нагнать меня. В ожидании я направил своего тяжело дышавшего коня к колодцу на базарной площади, чтобы дать ему напиться. Он пил и пил без всякой меры и с такой жадностью, словно никак не мог утолить жажду. Но дело, оказывается, объяснялось очень просто. Когда я обернулся в поисках моих людей, то угадайте, милостивые государи, что я увидел? Всей задней части моего бедного коня как не бывало; крестец и бёдра — всё исчезло, словно их начисто срезали. Поэтому вода вытекала сзади по мере того, как она поглощалась спереди, без всякой пользы для коня и не утоляя его жажды.

Для меня оставалось полнейшей загадкой, как это могло случиться, пока откуда-то с совершенно другой стороны не прискакал мой конюх и, разливаясь потоком сердечных поздравлений и крепких ругательств, не рассказал мне следующее. Когда я с толпой бегущих врагов ворвался в крепость, внезапно опустили предохранительную решётку и этой решёткой начисто отсекли заднюю часть моего коня. Сначала указанная задняя часть брыкалась изо всех сил и нанесла огромный урон неприятельским солдатам, которые, оглушённые и ослеплённые, как безумные, напирали на решётку, а затем она победоносно, как выразился конюх, направилась на близлежащий луг, где я, верно, и сейчас ещё её найду. Я повернул обратно, и оставшаяся половина моего коня неслыханно быстрым галопом доскакала до луга. С большой радостью нашёл я здесь вторую половину и, к немалому удивлению, увидел, что она подыскала себе занятие, да такое любопытное, что ни один церемониймейстер, при всём своём остроумии, не мог бы изобрести ничего подобного для увеселения какого-нибудь безголового субъекта. Короче говоря, задняя половина моего чудо-коня за эти короткие мгновения успела завязать близкое знакомство с кобылами, носившимися по лугу, и, предавшись наслаждениям со своим гаремом, по-видимому, забыла все перенесённые неприятности. Голова при этом, правда, столь мало принималась в расчёт, что жеребята, обязанные своим существованием этому времяпрепровождению, оказались негодными ублюдками: у них не хватало всего того, чего недоставало их отцу в момент их зачатия.

Имея перед собой неопровержимые доказательства того, что обе половины моего коня жизнеспособны, я поспешил вызвать нашего коновала. Не долго думая, он с перепил обе половины молодыми ростками лавра, оказавшимися под рукой. Рана благополучно зажила, но случилось нечто такое, что могло произойти только с таким славным конём. А именно: ростки лавра пустили у него в теле корни, поднялись вверх и образовали надо мной шатёр из листвы, так что я впоследствии совершил не одну славную поездку в тени лавров, добытых мною и моим конём.

О другой незначительной неприятности, связанной с этим походом, я упомяну лишь попутно. Я так бурно, так долго и неутомимо рубил врага, что рука моя непроизвольно стала производить движение, которое совершала при рубке, и оно сохранилось и тогда, когда неприятеля давно уже и след простыл. Я был вынужден, чтобы нечаянно не задеть ни себя самого, ни приближавшихся ко мне солдат, носить снеделю руку на перевязи, словно она была у меня отсечена по локоть.

Человека, способного ездить на таком коне, как мой литовец, вы имеете полное основание, милостивые государи, считать способным и на другие фокусы при вольтижировке, которые сами по себе должны показаться неправдоподобными. Мы осаждали не помню уже сейчас какой город, и фельдмаршалу было необычайно важно получить точные сведения о положении в крепости. Было чрезвычайно трудно, почти невозможно пробраться сквозь все форпосты, караулы и укрепления. Да и не нашлось бы толкового человека, способного удачно совершить такое дело. С обычным мужеством и служебным усердием я, пожалуй, чересчур поспешно, стал подле одной из наших самых больших пушек, из которой как раз в эту минуту собирались произвести выстрел. Одним махом вскочил я на ядро, рассчитывая, что оно занесёт меня в крепость. Но когда я верхом на ядре пролетел примерно половину пути, мною вдруг овладели кое-какие не лишённые основания сомнения.

«Гм, — подумал я, — туда-то ты попадёшь, но как тебе удастся сразу выбраться обратно? А что тогда случится? Тебя сразу же примут за шпиона и повесят на первой попавшейся виселице».

Такая честь была мне вовсе не по вкусу.

После подобных рассуждений я быстро принял решение, и, воспользовавшись тем, что в нескольких шагах от меня пролетало выпущенное из крепости ядро, я перескочил с моего ядра на встречное и таким образом, хоть и не выполнив поручения, но зато целым и невредимым вернулся к своим.

Ловкостью и умением, которыми я отличался в прыжках, обладала и моя лошадь. Ни канавы, ни изгороди никогда не мешали мне ехать напрямик.

Однажды я погнался верхом за зайцем, который наискось пересекал военную дорогу. По этой же дороге, как раз между мной и зайцем, проезжала карета с двумя красивыми дамами. Мой конь с такой быстротой проскочил сквозь карету, окна которой были открыты, что я едва успел снять шляпу и почтительнейше извиниться за такую вольность.

В другой раз я собрался перескочить через болото, которое сначала показалось мне не таким широким, каким я увидел его, когда находился уже на середине скачка. В воздухе я повернул поэтому обратно к тому месту, где находился раньше, чтобы взять больший разбег. Тем не менее я и во второй раз плохо рассчитал и провалился по горло в тину недалеко от противоположного берега. Мне суждена была неминуемая гибель, если бы не сила моих рук. Ухватившись за собственную косу, я вытащил из болота как самого себя, так и коня, которого крепко стиснул между колея.

Несмотря, однако, на моё мужество и сообразительность, несмотря на свойственные мне и моей лошади быстроту, ловкость и силу, не всё в эту турецкую войну сходило мне благополучно. На свою беду, мне пришлось даже, благодаря численному превосходству врага, попасть в плен. И, что ещё хуже, я был продан в рабство — таков уж был обычай у турок.

Работа моя в этом унизительном положении была не столь мучительна и тяжела, сколь необычна и скучна. В мои обязанности входило каждое утро выгонять на пастбища пчёл турецкого султана, целый день стеречь их, а затем под вечер загонять обратно в ульи.

Однажды вечером я заметил, что недостаёт одной пчелы, но тут же увидел, что на неё напали два медведя, которые, желая полакомиться мёдом, собираются её растерзать. Так как при мне не было ничего похожего на оружие, кроме серебряного топорика — отличительного знака всех полевых рабочих и садовников султана, — я швырнул этим топориком в обоих разбойников с единственной целью отогнать их. Бедняжку пчелу я таким путём действительно освободил. Но мне не повезло: я чересчур сильно размахнулся, топорик взлетел вверх и не переставал подниматься, пока не упал на Луну.

Как же мне было вернуть его? Где найти на земле такую высокую лестницу, чтобы его достать?

Тут мне пришло на память, что турецкие бобы растут ужасно быстро и достигают удивительной высоты. Я сразу же посадил такой боб, который и в самом деле стал расти и сам по себе уцепился за один из рогов Луны. Тогда я спокойно полез вверх на Луну, куда, наконец, благополучно и добрался.

Трудно было разыскать мой серебряный топорик в таком месте, где все другие предметы блестели, как серебряные. Наконец я нашёл его в куче мякины и рубленой соломы.

Я собрался спуститься обратно. Но — увы! — солнечная жара успела высушить мой боб так, что нечего было и думать сползти по нему вниз. Что было делать? Я сплёл из рубленой соломы верёвку такой длины, как только было возможно. Верёвку я прикрепил к одному из лунных рогов и стал спускаться вниз. Правой рукой я держался за верёвку, а в левой держал топорик. Спущусь немного, отрубаю излишний конец верёвки надо мной и привязываю его к нижнему концу. Так я спустился довольно низко. Но от постоянного отрубания и связывания верёвка не становилась крепче, а до поместья султана было всё ещё довольно далеко.

Я находился ещё в облаках, в нескольких милях от земли, как вдруг верёвка разорвалась, и я с такой силой грохнулся вниз, на нашу родную землю, что был совсем оглушён. Благодаря тяжести моего тела, летевшего с такой высоты, я пробил в земле яму глубиной по меньшей мере в девять сажен, на дне которой и очутился. Постепенно я, правда, пришёл в себя, но не знал, как мне выбраться оттуда. Однако чему только не учит нужда! Своими собственными ногтями, которым было уже сорок лет, я выкопал некое подобие лестницы и по ней благополучно выбрался на свет.

Наученный горьким опытом, я стал другими способами отделываться от медведей, которые охотно гонялись за моими пчёлами и лазали по ульям. Я вымазал мёдом дышло телеги и ночью залёг в засаде неподалёку от неё. Всё произошло именно так, как я ожидал. Огромный медведь, привлечённый запахом мёда, принялся с такой жадностью лизать передний конец дышла, что втянул его в себя через глотку, желудок и кишки, и оно сзади вылезло наружу. Когда медведь с такой ловкостью нанизал самого себя на дышло, я подбежал к нему и заклинил отверстие в дышле. Тем самым я отрезал лакомке путь к отступлению и оставил его в таком виде до утра. Великий султан, случайно проходивший мимо, чуть не умер от хохота над этой проделкой.

Вскоре после этого русские заключили с турками мир, и меня, в числе других пленных, отправили в Санкт-Петербург. Но я вскоре ушёл в отставку и покинул Россию во время великой революции, лет сорок тому назад, когда император, ещё покоившийся в колыбели, вместе со своей матерью и отцом, герцогом Брауншвейгским, фельдмаршалом фон Минихом и многими другими был сослан в Сибирь.

В тот год во всей Европе свирепствовал такой мороз, что солнце, по-видимому, пострадало от холода, отчего оно с тех самых пор и до сегодняшнего дня хворает. Мне поэтому при возвращении на родину пришлось испытать более тяжкие злоключения, чем по пути в Россию.

Ввиду того, что мой литовский конь остался в Турции, я был вынужден отправиться на почтовых. Случилось однажды, что нам пришлось ехать по узкой дороге, окаймлённой высокой изгородью из шиповника, и я напомнил кучеру о том, что нужно протрубить в рожок, иначе мы рисковали в этом узком проходе столкнуться со встречным экипажем и застрять там. Парень поднёс рожок к губам и принялся дуть в него изо всей мочи. Но все старания его были напрасны. Из рожка нельзя было извлечь ни единого звука. Это было совершенно непонятно и могло кончиться для нас настоящей бедой, так как мы вскоре увидели, что навстречу нам мчится экипаж, объехать который было совершенно немыслимо.

Тем не менее я выскочил из кареты и прежде всего выпряг лошадей. Вслед за этим я взвалил себе на плечи карету со всеми четырьмя колёсами и всеми дорожными узлами и перескочил с этим грузом через канаву и изгородь вышиной в девять футов. Это было отнюдь не пустяком, принимая во внимание вес экипажа. Перепрыгнув обратно через изгородь, я снова очутился на дороге, но уже позади чужой кареты. Затем я поспешил к нашим лошадям, подхватил обеих и, зажав их под мышками, прежним способом, другими словами — двойным прыжком туда и обратно, доставил их к карете, приказал запрягать и благополучно добрался в конце перегона до постоялого двора.

Я мог бы ещё добавить, что одна из лошадей, очень резвая и молодая — ей было не более четырёх лет, — чуть было не натворила беды. Когда я совершал второй прыжок через изгородь, она зафыркала и, выражая неудовольствие моими резкими движениями, стала брыкаться. Но я справился с ней, засунув её задние ноги в карман моего сюртука.

На постоялом дворе мы отдохнули после всех наших приключений. Кучер повесил свой рожок на гвоздь подле кухонного очага, а я уселся напротив него.

И вот послушайте только, милостивые государи, что тут произошло! Внезапно раздалось: «Теренг! Теренг! Тенг! Тент!»

Мы вытаращили глаза. И тогда только мы поняли, почему кучер не мог сыграть на своём рожке. Звуки в рожке замёрзли и теперь, постепенно оттаивая, ясные и звонкие, вырывались из него, делая честь нашему кучеру. Этот добрый малый значительное время услаждал наш слух чудеснейшими мелодиями, не поднося при этом своего инструмента к губам. Нам удалось услышать «Прусский марш», «Без любви и вина», «Когда я на белильне…», «Вчера вечерком братец Михель пришёл…» и ещё много других песен, между прочим, и вечернюю песню «Уснули леса…»

Этой песенкой закончилась история с тающими звуками, как и я заканчиваю здесь историю моего путешествия в Россию.

Немало путешественников иной раз утверждают такое, что, если вдуматься хорошенько, не вполне совпадает с истиной. Нечего поэтому удивляться, если слушатели и читатели подчас бывают склонны к недоверию. Но если в нашей компании найдутся лица, которые усомнятся в моей правдивости, мне останется только сожалеть о том, что они так недоверчивы, и предложить им лучше удалиться до того, как я начну повествование о моих морских приключениях. Они, пожалуй, ещё более невероятны, хотя столь же достоверны, как и остальные.

Морские приключения барона фон Мюнхаузена

Первое приключение на море

Первым путешествием в моей жизни, совершённым задолго до поездки в Россию, о некоторых достопримечательностях которой я только что вам рассказал, было путешествие по морю.

Я ещё «спорил с гусями», как частенько шутливо говорил мой дядюшка, самый чернобородый из всех когда-либо виденных мною гусарских полковников, и ещё трудно было решить — считать ли белый пушок на моём подбородке зачатком бороды или гусиного оперения, как я уже бредил путешествиями.

Если принять во внимание, что отец мой в молодости многие годы провёл в путешествиях и нередко коротал зимние вечера правдивыми и неприкрашенными рассказами о своих приключениях — некоторые из них я, быть может, позже перескажу вам, — моё влечение с одинаковым успехом можно считать как прирождённым, так и внушённым.

Одним словом, я пользовался каждым удобным и неудобным случаем, чтобы мольбами или упорством добиться удовлетворения своей непреодолимой жажды увидеть свет. Но всё было напрасно.

Если мне удавалось пробить хоть маленькую брешь в укреплениях отца, то тем более яростное сопротивление оказывали мать и тётка. И мгновенно терялось всё, чего я добивался ценой самого хитроумного подхода.

Но вот, на моё счастье, случилось так, что к нам приехал погостить один родственник с материнской стороны. Я вскоре стал его любимцем. Он часто говорил, что я славный, живой мальчишка и что он готов сделать всё возможное, чтобы помочь мне осуществить моё страстное желание. Его красноречие оказалось убедительнее моего. И вот после бесконечных убеждений и возражений, отговорок и споров, наконец, к моей неописуемой радости было решено, что я буду сопровождать нашего гостя в поездке на Цейлон, где его дядя много лет был губернатором.

Мы подняли паруса и отплыли из Амстердама с важными поручениями правительства Голландских штатов. Ничего достопримечательного в пути не произошло, если не считать сильнейшего шторма. Об этом шторме мне всё же приходится упомянуть ввиду его удивительных последствий. Ураган поднялся в то время, как мы стояли на якоре возле какого-то острова, где должны были пополнить наши запасы воды и дров. Он свирепствовал с такой силой, что вырывал с корнем множество необычайно толстых и высоких деревьев и швырял их в воздух. Невзирая на то, что многие из этих деревьев весили сотни центнеров, они снизу казались ввиду невероятной высоты — их подбросило по меньшей мере миль на пять вверх — не крупнее птичьих пёрышек, которые иногда порхают по воздуху.

Но стоило урагану утихнуть, как каждое дерево вертикально опустилось вниз, прямо на своё место, и сразу же пустило корни. Таким образом, не осталось почти никаких следов опустошения. Только одно, самое высокое дерево составило исключение. Когда бешеной силой ветра оно было вырвано из земли, на ветвях его как раз сидел крестьянин со своей женой. Они собирали огурцы — в той части света эти дивные плоды растут на деревьях. Честная супружеская пара совершила полёт с такой же покорностью, как баран Бланшара^[3]. Тяжесть их тел, однако, заставила дерево отклониться от своего старого места. Кроме того, оно опустилось в горизонтальном положении. Все жители острова, а также их всемилостивейший царёк, во время бури покинули свои жилища, боясь, что будут погребены под обломками. Царёк как раз собирался, возвращаясь к себе домой, пройти через сад, как сверху рухнуло дерево, на котором сидели супруги, и, к счастью, убило царька наповал.

— К счастью?

— Да, да, к счастью! Ибо, милостивые государи, этот царёк был, с позволения сказать, самым гнусным тираном, а жители острова, не исключая даже и любимцев его и любовниц, самыми несчастными созданиями под луной. В его кладовых гнили съестные припасы, в то время как подданные, у которых эти припасы были силой отобраны, умирали с голоду!

Его острову не приходилось бояться иноземных врагов. Тем не менее он забирал каждого молодого парня, собственноручно избивал его, пока не превращал в героя, и время от времени продавал свою коллекцию тому из соседних князей, кто готов был дороже заплатить. Это давало ему возможность к миллионам ракушек, оставленных в наследство отцом, добавить новые миллионы…

Нам рассказали, что такие возмутительные принципы он привёз из поездки на Север. Мы не решились, несмотря на самый горячий патриотизм, оспаривать подобное мнение уже по одному тому, что у этих островитян «путешествие на Север» может с таким же успехом означать как поездку на Канарские острова, так и увеселительное путешествие в Гренландию. Требовать уточнения мы по ряду причин сочли нежелательным.

В награду за великую услугу, оказанную, хотя и случайно, своим согражданам, пара собирателен огурцов была возведена ими на освободившийся трон. Эти добрые люди, правда, во время полёта по воздуху настолько приблизились к светилу мира, что утратили свет своих очей, а впридачу ещё и частицу своего внутреннего света. Но это не помешало им так хорошо управлять своим островом, что все подданные, как мне позже стало известно, никогда не съедали огурца, не проговорив при этом: «Бог да сохранит нашего господина!»

Приведя в порядок наш корабль, сильно пострадавший от шторма, и почтительно распрощавшись с монархом и его супругой, мы подняли паруса и отплыли, подгоняемые довольно сильным ветром. Через шесть недель мы благополучно достигли Цейлона.

Прошло недели две после нашего прибытия, когда старший сын губернатора предложил мне отправиться вместе с ним на охоту, на что я с удовольствием дал своё согласие.

Мой друг был высокий и сильный мужчина, привыкший к местному климату и жаре. Зато я, несмотря на то, что не позволял себе лишних движений, очень быстро ослабел и к тому времени, когда мы добрались до леса, значительно отстал от своего спутника.

Я собрался было присесть и отдохнуть на берегу бурного потока, уже некоторое время привлекавшего моё внимание, когда вдруг услышал шорох, доносившийся со стороны дороги, по которой я пришёл сюда. Я оглянулся и замер, словно окаменев, при виде огромного льва, который направлялся прямо ко мне, не скрывая своего намерения всемилостивейше позавтракать моим бренным телом, не испросив на то моего согласия. Моё ружьё было заряжено простой мелкой дробью. Раздумывать было некогда, да и мешала растерянность. Я всё же решил выстрелить в зверя, надеясь хотя бы испугать его или, может быть, ранить. Но так как я с перепугу даже не выждал, пока лев приблизится ко мне на нужное расстояние, то своим выстрелом я только разъярил зверя, и он в злобе бросился на меня. Подчиняясь скорее инстинкту, чем разумному рассуждению, я попробовал совершить невозможное бежать. Я повернулся, и… — ещё сейчас при одном воспоминании меня обдаёт холодный пот, — в нескольких шагах от себя я увидел омерзительного крокодила, который уже раскрыл свою страшную пасть, собираясь проглотить меня.

Представьте себе, господа, весь ужас моего положения! Позади меня лев, передо мной — крокодил, слева — бурный поток, справа — обрыв, который, как я узнал позже, кишел ядовитыми змеями.

Ошеломлённый от страха — а это нельзя было бы в таком положении поставить в вину даже Геркулесу, — я бросился на землю. Все мысли, на которые я ещё был способен, сводились к страшному ожиданию — вот-вот в меня вопьются клыки и когти беспощадного хищника или я окажусь в пасти крокодила.

Но вдруг до меня доносятся какие-то совершенно непонятные звуки. Я решаюсь приподнять голову и оглянуться. И что же? Как вы думаете, что я увидел? Оказалось, что лев, в ярости ринувшийся ко мне, в ту самую секунду, когда я упал, с разбегу перескочил через меня и угодил прямо в пасть крокодила. Голова одного застряла в глотке другого, и они бились, стараясь освободиться друг от друга.

Я едва успел вскочить, выхватить охотничий нож и одним ударом отсечь голову льву, так что туловище его в судорогах свалилось к моим ногам. Затем прикладом своего ружья я ещё глубже загнал львиную голову в глотку крокодила и таким образом задушил его.

Вскоре после того как я одержал такую блистательную победу над двумя свирепыми врагами, появился мой друг, чтобы узнать, почему я отстал от него.

После взаимных приветствий и поздравлений мы принялись измерять крокодила и установили, что он имеет в длину ровно сорок парижских футов и семь дюймов.

Как только мы рассказали губернатору об этом необычайном приключении, он выслал телегу и нескольких слуг, приказав привезти обоих зверей к нему домой. Из шкуры льва местный скорняк изготовил мне кисеты для табака, из которых я несколько штук преподнёс своим знакомым на Цейлоне. Остальные я по возвращении в Голландию подарил бургомистрам, которые собирались преподнести мне за них тысячу дукатов — подарок, от которого мне с трудом удалось уклониться.

Из кожи крокодила сделали самое обыкновенное чучело, составляющее сейчас одну из главных достопримечательностей Амстердамского музея. Человек, которому поручено водить по музею посетителей, рассказывает им историю этого крокодила. При этом он, правда, допускает всевозможные добавления, которые сильно расходятся с истиной. Так, например, он утверждает, что лев проскочил через крокодила и как раз собирался улизнуть через заднюю дверь, но мсье, знаменитый во всём мире барон (как он обычно величает меня), отсёк вылезшую наружу львиную голову, а вместе с головой ещё и три фута хвоста крокодила.

«Крокодил, — продолжает иногда рассказчик, — не остался равнодушным к утрате своего хвоста. Он повернулся, вырвал у мсье из рук охотничий нож и проглотил его с такой яростью, что нож пронзил сердце чудовища, после чего оно мгновенно лишилось жизни».

Мне ни к чему говорить вам, милостивые государи, как неприятна наглость этого негодяя. Люди, плохо знающие меня, смущённые такой ложью, могут в наше склонное к скептицизму время усомниться в правдивости рассказов о моих действительных подвигах, что в высшей степени обидно и оскорбительно для благородного кавалера, дорожащего своей честью.

Второе приключение на море

В 1776 году я сел в Портсмуте на английский военный корабль первого ранга, направлявшийся в Северную Америку. Корабль был вооружён сотней пушек, и экипаж состоял из тысячи четырёхсот человек. Я мог бы здесь, правда попутно, рассказать и о том, что мне пришлось испытать в Англии, но оставлю это до другого раза. Об одной истории, которая представляется мне удивительно занятной, я всё же мимоходом упомяну. Однажды я имел удовольствие увидеть короля, когда он с большой помпой направлялся в парламент. Кучер с необычайно внушительной бородой, в которой тщательно был вырезан английский герб, с торжественным видом восседал на козлах и, хлопая бичом, выбивал столь же искусное, сколь и чёткое «Георг Рекс».

Что касается нашего морского путешествия, то с нами не приключилось ничего особенного до тех пор, пока мы не оказались на расстоянии примерно трёхсот миль от реки святого Лаврентия. Здесь корабль вдруг со страшной силой ударился о какой-то предмет, который мы приняли за скалу. При этом, опустив лот на глубину пятисот саженей, мы не могли нащупать дно. Но ещё более удивительным и даже непонятным было то, что мы потеряли руль, у нас сломался бушприт, все мачты расщепились сверху донизу, а две из них даже полетели за борт.

Бедняга матрос, который в это время как раз убирал большой парус, отлетел на три мили от корабля, раньше чем свалиться в воду. Если он уцелел, то только благодаря тому, что во время полёта ухватился за хвост северного гуся, и это не только облегчило его падение в воду, но и дало ему возможность, пристроившись на спине этой птицы, или, вернее, между шеей её и крылом, плыть вслед за кораблём до тех пор, пока его, наконец, не удалось подобрать.

Сила толчка была так велика, что всех людей, находившихся в межпалубных помещениях, подбросило к потолку. Моя голова при этом была вбита в желудок, и потребовалось несколько месяцев, пока она заняла своё обычное положение.

Мы ещё не пришли в себя от удивления и состояния полнейшей растерянности, когда все эти непонятные явления внезапно объяснились: на поверхности воды показался огромный кит, который, греясь на солнце, как видно, задремал. Чудовище было весьма рассержено тем, что мы осмелились его обеспокоить, и ударом хвоста не только сорвало часть обшивки, но и проломило верхнюю палубу. Одновременно кит ухватил зубами главный якорь, который, как полагается, был намотан на шпиль, и протащил наш корабль по меньшей мере миль шестьдесят — считая по шести миль в час.

Бог ведает, куда бы он увлёк нас, если бы, на наше счастье, не порвалась якорная цепь, благодаря чему кит потерял наш корабль, но зато и мы лишились якоря.

Когда полгода спустя, возвращаясь в Европу, мы снова очутились в этих водах, то натолкнулись в нескольких милях от прежнего места на мёртвого кита, который покачивался на волнах, и длиной он был, — чтобы не соврать, — по меньшей мере в полмили. Так как мы не могли погрузить на борт сколько-нибудь значительную часть такого огромного животного, то спустили шлюпки и с большим трудом отрубили ему голову. Какова была наша радость, когда мы не только обнаружили наш якорь, но ещё и сорок саженей якорной цепи, которая забилась в дупло гнилого зуба слева в его пасти.

Это было за всю поездку единственное происшествие, достойное внимания.

Но погодите! Я чуть не забыл упомянуть об одной подробности. Когда кит в первый раз отплыл, таща за собой корабль, судно получило пробоину, и вода с такой силой хлынула в дыру, что работа всех насосов не могла бы и на полчаса отсрочить нашу гибель. К счастью, я первый обнаружил беду. Пробоина была большая — примерно около фута в диаметре. Я испробовал всевозможные способы, чтобы заткнуть её. Но всё было напрасно! В конце концов, я всё же спас прекрасный корабль и весь его многочисленный экипаж. Меня осенила счастливейшая мысль. Как ни велика была пробоина, я всю заполнил её моей дражайшей частью, даже не снимая для этого штанов, и её хватило бы даже и в том случае, если бы пробоина была вдвое шире. Вас это не удивит, милостивые государи, если я скажу вам, что я и по отцовской и по материнской линии происхожу от голландских или по крайней мере от вестфальских предков. Положение моё, пока я сидел на очке, было несколько прохладное, но я вскоре был освобождён благодаря искусству плотника.

Третье приключение на море

Случилось однажды так, что мне грозила опасность погибнуть в Средиземном море. В один прекрасный летний день я купался близ Марселя в тихом и тёплом море, как вдруг увидел большую рыбу, которая, широко разинув пасть, с неимоверной быстротой плыла прямо ко мне. Времени терять было нельзя, да и укрыться от рыбы оказалось совершенно невозможным. Я мгновенно постарался съёжиться до предела, подтянул колени и прижал их сколько возможно к телу. В таком виде я проскочил между челюстей хищника и проскользнул в самый желудок. Здесь, как вы легко можете себе представить, я пробыл некоторое время в полном мраке, но зато был окружён приятным теплом. Моё присутствие, видимо, вызывало у рыбы чувство тяжести в желудке, и она, надо полагать, охотно бы от меня отделалась. Места у меня было достаточно. Я кувыркался и прыгал, стараясь раздразнить рыбу самыми невероятными выходками.

Но ничто, казалось, не причиняло рыбе такого неприятного ощущения, как мои ноги, когда я попробовал сплясать шотландский танец. Она дико взвыла и почти вертикально приподняла половину туловища над водой. Тем самым, однако, она привлекла внимание плывшего мимо итальянского торгового судна и за несколько минут была убита гарпунами.

Когда рыбу втащили на борт, я услышал, что люди на палубе обсуждают вопрос, как её разрезать, чтобы добыть возможно большее количество жира. Я понимал по-итальянски и страшно испугался, что ножи моряков заодно прирежут и меня. Я поэтому встал посередине желудка, в котором свободно могло поместиться хоть двенадцать человек, полагая, что резать начнут с краёв. Но скоро успокоился, так как они принялись вспарывать нижнюю часть живота.

Как только мелькнул луч света, я закричал во всю силу своих лёгких, что очень рад видеть милостивых государей и надеюсь, что они избавят меня от неудобного положения, в котором я чуть было не задохся.

Невозможно в достаточно ярких красках описать удивление всех этих людей, когда они услышали человеческий голос, исходивший из рыбьего брюха. Удивление их, разумеется, ещё возросло, когда они воочию увидели голого человека, вылезающего из рыбы на вольный воздух.

Тогда, милостивые государи, я рассказал им обо всём, что произошло, как сейчас поведал вам, и они просто не могли прийти в себя от удивления.

Слегка подкрепившись, я прыгнул в море, чтобы смыть с себя грязь, а затем поплыл за своим платьем, которое и нашёл на берегу в том виде, в каком его оставил. По моим подсчётам, я пробыл в желудке чудовища три с половиной часа.

Четвёртое приключение на море

В те времена, когда я находился на турецкой службе, я часто развлекался катанием на яхте по Мраморному морю, откуда открывался изумительный вид на весь Константинополь, включая и сераль великого султана. Однажды утром, любуясь красотой и ясностью неба, я заметил парящий в воздухе круглый предмет, величиной примерно в бильярдный шар, под которым висело ещё что-то. Я мгновенно схватил своё самое лучшее дальнобойное ружьё, без которого стараюсь не выходить из дома, зарядил его пулей и выстрелил в круглый предмет в воздухе. Но напрасно. Я выстрелил вторично двумя пулями, но снова безрезультатно. Только третий выстрел, когда ружьё было заряжено четырьмя или пятью пулями, пробил сбоку дыру и заставил круглый предмет опуститься на землю.

Вообразите моё удивление, когда изящно позолочённая колясочка, подвешенная к воздушному шару, величиной превосходившему самый большой купол окрестных башен, упала в воду в двух саженях от моей яхты.

В коляске находился какой-то человек и половина барана, по-видимому, жареная. Когда я пришёл в себя от изумления, мы с моими людьми тесным кольцом обступили эту странную группу.

У этого человека, походившего на француза — да он и был им на самом деле, — из всех карманов свешивалось по нескольку часовых цепочек с брелоками, на которых, как мне показалось, были изображены знатные дамы и господа. На каждой пуговице висели золотые медальоны, ценностью по меньшей мере по сто дукатов, а на каждом пальце красовался драгоценный, украшенный брильянтами перстень. Карманы его сюртука были набиты кошельками с золотом, которые оттягивали их чуть не до земли.

«Боже мой! — подумал я. — Заслуги этого человека перед человечеством, вероятно, исключительно велики, если знатные дамы и господа, вопреки своей столь обычной в наши дни скупости, осыпали его такими подарками».

При всём том незнакомец после падения чувствовал себя так плохо, что едва был в силах произнести хоть слово. Немного погодя он пришёл в себя и рассказал нам следующее:

— У меня не хватило бы ни знаний, ни способностей на то, чтобы самому изобрести такой воздушный шар, зато я в избытке обладал отвагой и смелостью канатного плясуна, что и позволило мне сесть в эту подвешенную к воздушному шару коляску и несколько раз подняться в ней ввысь. Дней семь или восемь назад — точный счёт времени я утратил — я поднялся на этом воздушном шаре с мыса в Корнуэльсе, в Англии, и захватил с собой барана, чтобы затем в высоте на глазах у многих тысяч зевак проделать с ним разные фокусы. К несчастью, минут через десять после подъёма ветер переменил направление и, вместо того чтобы погнать меня в Эксетер, где я рассчитывал приземлиться, понёс меня к морю, над которым я, по-видимому, и носился всё это время на недосягаемой вышине.

На моё счастье, я не успел проделать фокусов с бараном. На третий день полёта я почувствовал такой сильный голод, что пришлось зарезать барана. Находясь одно время очень высоко над Луной, я шестнадцать часов продолжал полёт вверх и так сильно приблизился к Солнцу, что оно опалило мне брови. Я положил убитого барана, с которого содрал шкуру, туда, где солнце припекало с наибольшей силой, или, лучше сказать, куда шар не отбрасывал тени. За каких-нибудь три четверти часа баран отлично изжарился. Этим жарким я и питался всё время.

Тут человек умолк, углубившись, как казалось, в созерцание окрестностей. Когда я сказал ему, что здания, возвышающиеся перед нами, не что иное, как сераль владыки Константинополя, он был страшно потрясён, так как, по его предположениям, должен был находиться в совершенно иных краях.

— Причина моего столь длительного полёта, — произнёс он, — заключалась в том, что лопнула верёвка, прикреплённая к клапану воздушного шара. Она служила для того, чтобы выпускать горючий газ. Если б вы не выстрелили в шар и не пробили оболочку, он, пожалуй, как Магомет, до самого страшного суда носился бы в воздухе между небом и землёй.

Колясочку он великодушно подарил моему рулевому. Что же касается воздушного шара, то от моего выстрела он во время падения превратился в лохмотья.

Пятое приключение на море

У нас, милостивые государи, ещё хватит времени, чтобы распить последнюю бутылочку, поэтому я расскажу вам о весьма странном случае, приключившемся со мной за несколько месяцев до моего последнего возвращения в Европу.

Султан, которому я был представлен как римским, так и русским и французским послами, поручил мне выполнить чрезвычайно важную миссию в Каире, характер которой был таков, что она должна была навсегда остаться тайной.

Я пустился в путь по суше с большой помпой и в сопровождении многочисленной свиты. По дороге мне представилась возможность пополнить число моих слуг несколькими очень полезными лицами. Не успел я отъехать и нескольких миль от Константинополя, как увидел маленького тощего человека, быстро перебегавшего через поле, хотя у него на ногах висели свинцовые гири весом по меньшей мере в пятьдесят фунтов каждая.

Поражённый таким зрелищем, я крикнул ему:

— Куда, куда ты так торопишься, друг мой, и зачем привязал к ногам такие гири? Ведь они затрудняют твой бег!

— Я бежал из Вены, — ответил скороход. — Там я служил у знатных господ и только сегодня, с полчаса назад, уволился. Я направляюсь в Константинополь, где рассчитываю получить место. Этими гирями, привязанными к ногам, я хотел несколько умерить скорость моего бега, которая теперь никому не нужна, ибо умеренность надёжна, как любил повторять мой, ныне покойный, воспитатель.

Этот Асахаил^[4] пришёлся мне по душе. Я спросил, не желает ли он поступить ко мне на службу, на что тот охотно согласился.

Мы двинулись затем дальше, проезжая через разные страны и города.

Недалеко от дороги на прекрасном лугу лежал, не шевелясь, какой-то человек. Казалось, что он спит. Но он вовсе не спал, а приник ухом к земле, словно подслушивая, что происходит у обитателей преисподней.

— К чему это ты прислушиваешься, друг мой? — спросил я его.

— Да я от нечего делать слушаю, как трава растёт.

— И это тебе удаётся?

— Да что ж тут трудного?

— Тогда поступай ко мне на службу, дружище. Кто знает, на что ещё пригодится твой слух.

Молодец вскочил на ноги и последовал за мной.

Немного подальше я увидел охотника. Он стоял на холме и палил в воздух.

— Бог в помощь, бог в помощь, господин охотник! Но в кого ты стреляешь? Я вижу лишь голубое небо.

— О, я просто пробую своё новое охотничье ружьё. Там, на шпиле страсбургской колокольни, сидел воробей. Я только что сбил его.

Тот, кому известна моя страсть к охоте и стрелковому искусству, не удивится, что я крепко обнял этого замечательного стрелка. Естественно, я не пожалел ничего, чтобы привлечь его к себе на службу.

Мы двинулись дальше через многие страны и города, и пришлось нам, наконец, проезжать мимо горы Ливан. Там, перед густой кипарисовой рощей, стоял коренастый, невысокого роста человек и тянул за верёвку, которая была обвита вокруг всей рощи.

— Что это ты тянешь, дружище? — спросил я его.

— Меня послали за строительным лесом, — ответил он. — А я забыл дома топор. Вот мне и приходится как-нибудь выходить из положения.

С этими словами он на моих глазах одним рывком свалил весь лес, занимавший добрую квадратную милю, с такой лёгкостью, словно это была охапка тростника.

Нетрудно угадать, что я сделал. Я бы не упустил этого человека, даже если бы мне стоило это всего моего посольского содержания.

Когда я, наконец, очутился на египетской земле, вдруг поднялся такой ветер, что нас чуть не опрокинуло. Я боялся, что меня подхватит вихрем и унесёт вместе со всей моей свитой, конями и поклажей. Слева от дороги выстроились в ряд семь ветряных мельниц, крылья которых вращались так быстро, как веретено у самой проворной ткачихи. Неподалёку, справа от дороги, стоял человек, по комплекции схожий с сэром Джоном Фальстафом. Указательным пальцем он зажимал себе правую ноздрю. Увидев, в каком мы оказались затруднении и как нас шатает ветер, человек сделал полуоборот и, став к нам лицом, учтиво, как мушкетёр перед своим капитаном, снял передо мной шляпу.

Мгновенно наступило затишье, и все семь ветряных мельниц сразу замерли в неподвижности.

Удивлённый таким явлением, которое казалось совершенно противоестественным, я крикнул, обращаясь к этому субъекту:

— Эй ты! Что тут происходит? Дьявол в тебе, что ли, сидит или ты сам дьявол?

— Прошу прощения, ваше превосходительство, — ответил человек. — Я только немножечко подгоняю ветром мельницы моего хозяина, мельника. Но чтобы не опрокинуть ветром все семь мельниц, мне пришлось зажать одну ноздрю.

«Вот так неоценимый человек! — мелькнуло у меня в уме. — Этот молодец ещё как может пригодиться, когда ты вернёшься домой и у тебя вдруг не хватит духу порассказать о всех чудесных приключениях, пережитых во время твоих путешествий по суше и по морю!»

Нам удалось быстро поладить. Ветродув бросил свои мельницы и последовал за мною.

Вскоре мы прибыли в Каир. Как только я с успехом выполнил там данное мне поручение, я решил распустить всю мою бесполезную свиту, за исключением лишь вновь нанятых мною полезных слуг, и, сопровождаемый ими, пустился в обратный путь уже в качестве частного лица.

Погода стояла чудесная, а знаменитая река Нил была неописуемо прекрасна. Я соблазнился мыслью нанять баркас и проехать до Александрии водным путём. Всё шло великолепно, пока не наступил третий день плавания.

Вы, милостивые государи, несомненно, слышали о ежегодном разливе Нила. На третий день, как уже сказано, вода в Ниле начала неудержимо подниматься, а на следующий день вся местность и справа и слева от реки на расстоянии многих миль была уже залита водой.

На пятый день, после захода солнца, мой баркас запутался в чём-то, что я принял сначала за ползучие растения и кустарник. Но лишь только на следующее утро рассвело, я увидел, что со всех сторон окружён миндалём, совершенно созревшим и великолепным на вкус. Когда мы опустили лот, я обнаружил, что дно под нами на глубине по меньшей мере шестидесяти футов. При этом нам нельзя было двинуться ни вперёд, ни назад. Часов в восемь или девять, насколько я мог определить по солнцу, внезапно поднялся ветер, который накренил наш баркас. Баркас зачерпнул воды, пошёл ко дну, и долгое время ничего не было известно о его судьбе.

К счастью, мы все, сколько нас было — восемь мужчин и двое подростков, — спаслись благодаря тому, что уцепились за деревья, ветви которых были достаточно крепки для нас, но не могли вынести тяжести нашего баркаса. В таком положении мы пробыли три дня, питаясь одним миндалём. Само собой разумеется, что в питье мы не испытывали недостатка. На двадцать второй день после крушения вода спала так же быстро, как и поднялась, и на двадцать шестой день мы могли уже ступить ногой на твёрдую землю. Первое, что мы с радостью увидели, был наш баркас. Он лежал в двухстах саженях от того места, где пошёл ко дну. Высушив на солнце всё, что могло быть нам полезным, мы отобрали из наших дорожных запасов всё наиболее необходимое и пустились в путь, стараясь угадать направление, по которому плыли раньше. По моим самым точным подсчётам, нас отнесло в сторону миль на сто пятьдесят через ограды, изгороди и заросли.

За семь дней мы добрались до реки, которая спокойно текла по своему руслу, и поведали одному бею о наших приключениях. Бей любезно снабдил нас всем, что нам могло понадобиться, и отправил дальше в одной из своих лодок.

Примерно дней через шесть мы добрались до Александрии, где пересели на корабль, направляющийся в Константинополь.

Великий султан принял меня чрезвычайно милостиво, и я был удостоен чести лицезреть его гарем, куда его величество соизволил самолично ввести меня, чтобы предоставить в моё распоряжение столько прекрасных дам, включая и его жён, сколько я пожелаю отобрать для собственного удовольствия.

Я не люблю хвастать своими любовными приключениями, поэтому, милостивые государи, сейчас пожелаю вам всем спокойной ночи.

Шестое приключение на море

Покончив с рассказами о своих египетских приключениях, барон собрался было отправиться спать, но произошло это именно в тот момент, когда несколько ослабевшее внимание слушателей вновь было возбуждено упоминанием о гареме великого султана. Уж очень им хотелось услышать ещё что-нибудь о гареме. Но так как барон решительно отказался продолжать разговор на эту тему, с другой же стороны, не желал огорчить своих весёлых слушателей, осыпавших его просьбами, он решил позабавить их рассказами о своих необыкновенных слугах и так начал своё повествование:

— После моего путешествия в Египет я очень вырос в глазах великого султана. Его величество просто не мог жить без меня, и я ежедневно бывал приглашён и к обеду и к ужину. Я должен признать, господа, что у турецкого султана стол был более изысканный, чем у любого другого владыки на земном шаре. Но относится эта похвала только к еде, а не к напиткам, ибо, как вам известно, закон Магомета возбраняет верующим употребление вина. Поэтому на официальных обедах в Турции нечего и думать о том, чтобы выпить стаканчик вина. Однако то, что не происходит публично, нередко проделывается втихомолку, и, невзирая на запрет, многие турки знают, что такое доброе вино не хуже, чем почтенные немецкие прелаты. Так дело обстояло и с его турецким величеством.

За парадным столом, к которому обычно бывал приглашён и генеральный суперинтендант, то есть муфтий, который перед едой читал молитву «Очи всех», а после еды — «Благодарение аллаху», о вине не могло быть и речи. Но когда поднимались из-за стола, для его величества в кабинете обычно уже стояла наготове бутылочка доброго вина. Однажды великий султан, дружески мне подмигнув, дал понять, чтобы я прошёл за ним в кабинет.

Когда мы там заперлись, он с таинственным видом достал из шкафчика бутылку.

— Мюнхаузен, — произнёс он, — я знаю, что вы, христиане, понимаете толк в бокале хорошего вина. У меня тут осталась ещё бутылочка токайского. Такого чудесного вина вам, верно, ещё никогда в жизни не приходилось пить.

С этими словами его величество налил мне, а затем и себе по рюмке, и мы чокнулись.

— Ну, что вы на это скажете? Ну-ка! Не правда ли, чудо, а не вино?

— Винцо хорошее, ваше величество, — ответил я. — Но, с разрешения вашего величества, я всё же должен сказать, что в Вене у покойного императора Карла Шестого мне приходилось пить во много раз лучшее. Чёрт возьми! Вот бы вашему величеству испробовать такого вина!

— Друг мой Мюнхаузен, при всём уважении к вам не могу поверить, чтобы существовало токайское лучше этого! Я достал одну-единственную бутылку этого вина у венгерского дворянина, который с трудом решился с ним расстаться.

— Чепуха, ваше величество! Токайское токайскому рознь. Господа венгерцы не так-то щедры. Держу пари, что ровно за час доставлю вам прямым путём и непосредственно из императорского погреба бутылку токайского, да ещё какого!

— Мюнхаузен, мне кажется, вы болтаете вздор!

— Нет, я не болтаю вздор. Берусь за один час прямым путём из императорского погреба в Вене доставить вам бутылку токайского, и не такую кислятину, как это!

— Мюнхаузен! Мюнхаузен! Вы смеётесь надо мной, а этого я вам не позволю! Я знал вас до сих пор как человека необыкновенно правдивого, но сейчас готов думать, что вы завираетесь.

— В чём же дело, ваше величество? Давайте попробуем. Не выполню я своё обещание — а я непримиримый враг всяческого вранья, — тогда, ваше величество, прикажите отрубить мне голову. Ведь моя голова не кочерыжка какая-нибудь. Что же вы, ваше величество, против неё поставите?

— По рукам! Ловлю вас на слове! Если ровно в четыре часа токайское не будет доставлено, я не помилую вас, и это будет вам стоить головы. Смеяться над собой я не позволю даже лучшим моим друзьям. Если же вы своё обещание выполните, то можете взять из моего казначейства столько золота, серебра, жемчуга и драгоценных камней, сколько в силах унести самый большой силач.

— Вот это другое дело! — ответил я, тут же попросил подать мне перо и чернила и написал королеве-императрице Марии-Терезии следующую записку:

«Ваше величество, в качестве единственной наследницы вам, несомненно, от вашего блаженной памяти отца наряду с прочим достались и его погреба. Осмелюсь покорнейше просить Вас прислать мне с подателем сего письма бутылку токайского, какое я частенько пивал у Вашего батюшки. Только самого лучшего. Дело касается пари. Готов как угодно за это отслужить и остаюсь…» И так далее.

Записку я поспешил вручить, даже не запечатав, так как было уже пять минут четвёртого, моему скороходу. Ему пришлось отстегнуть свои гири и немедленно пуститься бежать в Вену.

После этого мы — великий султан и я — в ожидании лучшего выпили до дна оставшееся вино. Пробило четверть четвёртого, половина… пробило, три четверти четвёртого… но скорохода не было видно. Должен признаться, что мне понемногу становилось всё больше не по себе. Мне чудилось, что его величество время от времени поглядывает на шнур от колокольчика, собираясь вызвать палача. Мне, правда, ещё разрешили выйти в сад, чтобы глотнуть свежего воздуха, но за мной всё время следовали двое услужливых соглядатаев, не спускавших с меня глаз.

Когда стрелка показывала уже пятьдесят пять минут четвёртого, я поспешил послать за моими слугами — за слухачом и стрелком. Они немедленно явились, и я приказал моему слухачу лечь на землю и послушать, не приближается ли скороход. К немалому моему испугу, он доложил, что негодяй где-то, и притом далеко отсюда, прилёг отдохнуть и сейчас храпит что есть мочи.

Но лишь только мой славный стрелок услышал это, как взбежал на высокую террасу и, приподнявшись на цыпочки, закричал:

— Клянусь своей душой! Лежит себе этот лентяй под дубом около Белграда, а рядом с ним бутылка! Погоди! Сейчас пощекочу тебя так, что ты сразу проснёшься! — И с этими словами он вскинул своё кухенрейтеровское ружьё и выпустил заряд прямо в вершину дуба. Целый град желудей, веток и листьев посыпался на спящего, разбудил его, и так как скороход и сам почувствовал, что чуть было не упустил время, то он с такой быстротой пустился бежать, что с бутылкой и собственноручной запиской Марии-Терезии в три часа пятьдесят девять с половиной минут оказался у дверей кабинета султана.

Вот это было вино! Ох, как смаковал его высочайший лакомка!

— Мюнхаузен, — сказал он, — не обижайтесь, если эту бутылку я оставлю для себя одного. У вас в Вене лучшие связи, чем у меня! Вы сумеете добыть для себя и другую бутылку!

Сказав это, он спрятал вино в шкафчик, сунул ключ в карман штанов и позвонил казначею.

О, сколь сладостен показался мне этот серебряный звон!

— Теперь, — произнёс он, — я должен рассчитаться с вами за наше пари… Вот, — добавил он, обращаясь к казначею, который появился на пороге, отпустите моему другу Мюнхаузену из моей казны столько, сколько сможет унести самый сильный из его слуг.

Казначей поклонился своему господину, ткнувшись носом в землю. Мне же великий султан дружески пожал руку и затем отпустил нас обоих.

Как вы легко можете себе представить, милостивые государи, я, не мешкая ни минуты, воспользовался полученным разрешением. Вызвав силача с его длинной льняной верёвкой, я отправился с ним в кладовую казначейства.

На то, что мой силач оставил в кладовой после того, как упаковал свою ношу, вы вряд ли позарились бы.

Как можно быстрее устремился я со своей добычей в гавань, нанял там самое большое судно, какое только нашлось, и, нагрузив его до отказа, пустился на всех парусах со всеми своими слугами в море, торопясь скрыть мой улов в безопасном месте.

Случилось именно то, чего я опасался. Казначей, оставив незапертыми двери и ворота своей сокровищницы — ведь запирать их теперь не было особой надобности, — со всех ног бросился к великому султану и поведал ему о том, как широко я истолковал его разрешение.

Великого султана словно обухом по голове ударило. Он сразу же раскаялся в своём необдуманном поступке и приказал своему адмиралу немедленно со всем турецким флотом двинуться за мной в погоню и довести до моего сознания, что таких условий в нашем пари не было.

Не успел я поэтому отплыть и двух миль, как увидел, что за мной, подняв все паруса, следует в полном составе турецкий военный флот. Должен сознаться, что голова моя, как будто немного укрепившаяся, снова зашаталась.

Но тут как раз под рукой оказался мой ветродув.

— Пусть ваша светлость не беспокоится, — сказал он и с этими словами встал на корме нашего корабля, заняв такое положение, чтобы одна ноздря его была направлена на турецкий флот, а другая — на наши паруса. Затем он дунул так здорово, что турецкий флот с разбитыми мачтами и рваными парусами еле добрался до гавани, тогда как мы, подгоняемые попутным ветром, через несколько часов благополучно прибыли в Италию.

Из моего клада мне всё же досталось не много, ибо в Италии, несмотря на попытки веймарского библиотекаря Ягеманна^[5] спасти её честь, царят такая ужасная нищета и попрошайничество, а полиция так плохо выполняет свои обязанности, что мне — возможно, в силу моей непомерной доброты пришлось большую часть моих богатств раздать уличным нищим. Остаток же у меня отняла по дороге в Рим, как раз на священной равнине Лоретте, банда придорожных грабителей. Совесть, верно, не очень-то мучила их за это, ибо добыча была столь велика, что даже одной тысячной доли её хватило бы для всей честной компании, для их наследников и наследников этих наследников. Они могли бы получить за неё полное отпущение всех грехов, прошедших и будущих, хотя бы даже из рук самого высокопоставленного лица в Риме.

Но теперь, господа, мне и в самом деле пора на покой! Желаю вам приятного сна.

Седьмое приключение на море _{с приложением вполне достоверной биографии одного из знакомых барона, который, после ухода последнего, выступает в роли рассказчика}

Окончив предыдущий рассказ, барон, не поддаваясь уже никаким уговорам, поднялся, оставив своих слушателей в самом лучшем настроении. Всё же он на прощание обещал им при первом удобном случае рассказать о приключениях своего отца, которые все они жаждали узнать, да ещё добавить к ним кое-какие другие любопытные истории.

После того как все присутствующие, каждый по-своему, высказались о том забавном, что они услышали, один из слушателей, приятель барона, сопровождавший его во время путешествия в Турцию, заметил, что неподалёку от Константинополя находится колоссальных размеров пушка, о которой особо упоминает барон Тотт в своих недавно опубликованных «Записках». Сообщает он, насколько я помню, примерно следующее:

«Турки установили вблизи города, выше цитадели, на берегу знаменитой реки Симоис, огромное орудие. Оно было целиком отлито из меди и стреляло мраморными ядрами, весившими не менее тысячи ста фунтов каждое. Я испытывал непреодолимое желание, — повествует Тотт, — выстрелить из этого орудия, чтобы ясно представить себе, как оно действует. Все вокруг меня дрожали и тряслись, убеждённые, что и город и крепость превратятся от такого выстрела в груду развалин. В конце концов страх несколько рассеялся, и мне, наконец, было разрешено произвести выстрел. Для этого потребовалось не менее трёхсот тридцати фунтов пороха, а ядро, как я уже говорил, весило тысячу сто фунтов. Когда подошёл канонир с зажжённым фитилём, окружавшая меня толпа отодвинулась как можно дальше. С большим трудом удалось мне убедить подоспевшего пашу, что никакая опасность не угрожает. Даже у канонира, действовавшего по моим указаниям, от страха сильно колотилось сердце. Я занял место в углублении стены, позади орудия, дал сигнал и почувствовал толчок, словно при землетрясении. На расстоянии в триста саженей ядро разорвалось на три части. Куски перелетели через пролив и, отскочив от воды, ударились о горный склон на противоположном берегу, вспенив весь пролив».

Таков, насколько я, милостивые государи, припоминаю, рассказ барона Тотта о самой большой пушке в мире. Когда мы с бароном Мюнхаузеном посетили эту местность, нам сообщили о выстреле, произведённом из этой пушки бароном Тоттом, причём этот поступок приводился как пример необычайного мужества барона Тотта.

Мой благодетель, для которого нестерпима была мысль, что француз мог в чём-то превзойти его, взвалил себе эту самую пушку на плечо и, тщательно установив её в горизонтальном положении, прыгнул с ней в море и поплыл к противоположному берегу. Оттуда он, к несчастью, попытался перебросить пушку на её прежнее место. Я сказал «к несчастью», ибо она несколько преждевременно выскользнула из его рук, а именно — в тот самый момент, когда барон размахнулся, собираясь швырнуть её. Вследствие этого пушка рухнула в воду как раз в середине пролива, где покоится и сейчас и, верно, останется там до второго пришествия.

Вот эта самая история окончательно испортила отношения господина барона с его величеством турецким султаном. История с сокровищами, о которой барон сегодня рассказал вам, давно отошла в область предания. Ведь у султана было достаточно источников дохода, и он очень скоро мог снова наполнить кладовые своего казначейства. Барон в последний раз прибыл в Турцию, получив собственноручное приглашение его величества, и находился бы там, возможно, и по сие время, если бы гибель прославленной пушки не привела жестокого тирана в такую ярость, что он отдал строжайший приказ немедленно отрубить господину барону голову.

Но одна султанша, любимцем которой успел стать барон, не только своевременно сообщила ему о кровожадном намерении тирана, но и скрывала его в собственных покоях всё то время, пока офицер, которому было поручено совершить казнь, вместе со своими подручными везде искал его. В следующую же ночь мы нашли приют на корабле, готовом поднять паруса и отплыть в Венецию. Таким образом нам удалось спастись.

Об этом случае барон упоминает неохотно потому, что ему не только не удалось выполнить задуманное, но он вдобавок ещё чуть было не поплатился жизнью. Но так как эта история нисколько не позорит его, я иногда позволяю себе рассказывать её в его отсутствие.

Итак, милостивые государи, вы теперь знаете всё о бароне Мюнхаузене и, надеюсь, уже никогда не станете сомневаться в его правдивости.

Для того, однако, чтобы у вас не было и тени сомнения относительно меня — предположение, которое я не желал бы даже допустить, — мне хочется вкратце сообщить вам, кто я такой.

Мой отец, или во всяком случае тот, кого считали моим отцом, был швейцарцем из Берна. Ему было поручено нечто вроде главного наблюдения за дорогами, аллеями, переулками и мостами. Подобные чиновники в той стране называются… метельщиками. Мать моя была родом из Савойских гор, и на шее у неё красовался большой зоб, что у дам в тех краях считается самым обыкновенным явлением. Она в очень молодых годах покинула родительский дом и в погоне за счастьем попала в тот самый город, где отец мой впервые увидел свет. Будучи девицей, она зарабатывала себе на хлеб, благодетельствуя лицам нашего пола. Всем известно, что она никогда не отказывала в любезности, особенно в тех случаях, когда ей шли навстречу с соответствующей учтивостью и щедростью.

Эта милая пара повстречалась случайно на улице, и так как оба были под хмельком, то, покачиваясь, натолкнулись друг на друга и вместе покатились по земле. Оба при этом, не уступая друг другу, изрядно буйствовали. Их задержали дозорные и потащили сначала в комендантский пост, а затем в тюрьму. Здесь они пришли к заключению, что ссора их — просто нелепость, помирились, влюбились друг в друга и поженились.

Так как мать моя после свадьбы всё же пыталась проделывать прежние штуки, отец мой, руководствовавшийся высокими понятиями о чести, довольно быстро расстался с супругой, предоставив ей в единоличное пользование все доходы от корзины для сбора мусора. Вскоре после этого она связалась с компанией, переезжавшей из города в город с театром марионеток. Позже судьба забросила её в Рим, где она держала лавочку и торговала устрицами.

Вам всем, без сомнения, приходилось слышать о папе Ганганелли, или Клименте XIV, и о том, как он любил устриц. Однажды в пятницу, когда папа во главе пышной процессии направлялся к обедне в собор святого Петра, он увидел устриц, которыми торговала моя мать (а устрицы эти, как она мне много раз рассказывала, были необычайно свежи и хороши), и, конечно, не мог пройти мимо, не отведав их. И хотя в его свите насчитывалось не менее пятисот человек, всем пришлось остановиться, а в собор было сообщено, что служить обедню папа не сможет раньше завтрашнего дня.

Соскочив с коня — папы в таких случаях всегда едут верхом, — он вошёл в лавчонку моей матери, проглотил сначала все устрицы, какие там были, а затем спустился с хозяйкой в погреб, где у неё хранились ещё и добавочные запасы. Это подземное помещение служило моей матери одновременно кухней, приёмной и спальней. Папе Клименту здесь так понравилось, что он отослал всех своих приближённых. Короче говоря, его святейшество провёл там с моей матерью всю ночь. До того, как покинуть её поутру, папа отпустил ей не только те грехи, какие она уже успела совершить, но и все те, которые ей вздумается совершить и в дальнейшем.

Что же к этому добавить, милостивые государи? Моя мать заверяла меня своим честным словом (а кто посмеет усомниться в её чести?), что я явился плодом той устричной ночи.

Продолжение рассказа барона

Как легко себе представить, от барона не отступали с просьбами выполнить данное обещание и продолжить свои столь же поучительные, сколь и забавные повествования. Но довольно долгое время все мольбы оставались напрасными. У него была похвальная привычка ничего не делать, если на то не было особого настроения, и ещё более похвальная — ни при каких обстоятельствах не отступать от этого принципа.

Но вот наступил, наконец, желанный вечер, когда весёлая улыбка, с которой он встретил настойчивые просьбы своих друзей, могла послужить верным признаком того, что вдохновение осенило рассказчика и надежды его слушателей не окажутся напрасными. Все умолкли и слушали, не сводя глаз…

И Мюнхаузен начал, сидя на мягких подушках дивана:

— Во время последней осады Гибралтара^[6] я отплыл в эту крепость на одном из кораблей нагруженного провиантом флота, которым командовал лорд Роднёй. Я намеревался посетить моего старого друга — генерала Эллиота, который заслужил неувядаемые лавры блистательной защитой этого укрепления. Когда улеглись первые радостные порывы, всегда сопутствующие встрече двух старых друзей, я в сопровождении генерала прошёлся по крепости, желая получить представление как о состоянии её гарнизона, так и о подготовке к атаке, предпринимаемой неприятелем. Я захватил с собой из Лондона отличный зеркальный телескоп, купленный у Доллонда^[7]. С помощью этого телескопа мне удалось обнаружить, что неприятель как раз собирался выпустить по тому самому месту, где мы находились, тридцатишестифунтовое ядро. Я сообщил об этом генералу, тот поглядел в трубу и признал моё предположение правильным.

С разрешения генерала я приказал немедленно принести с ближайшей батареи сорокавосьмифунтовое ядро и навёл дуло орудия — в области артиллерии, скажу без хвастовства, я не знаю себе равного — так точно, что не мог сомневаться в правильности попадания.

Затем я установил тщательное наблюдение за врагом, пока не уловил момента, когда его артиллеристы поднесли фитиль к орудию. В то же мгновение я дал сигнал стрелять нашим канонирам. Примерно на середине пути оба ядра столкнулись с неимоверной силой, и эффект от столкновения оказался потрясающим. Вражеское ядро так стремительно отлетело назад, что не только начисто снесло голову неприятельскому солдату, выпустившему его, но сорвало ещё шестнадцать других голов, встретившихся на пути его обратного полёта к африканскому побережью. Затем, ещё не долетев до Африки, ядро снесло все мачты с кораблей, выстроившихся в неприятельской гавани, после чего, пролетев ещё двести английских миль в глубину материка, пробило крышу деревенского домика, лишило спавшую там на спине с открытым ртом старушку немногих оставшихся у неё зубов и в конце концов застряло в глотке этой несчастной женщины. Её муж, вскоре вернувшийся домой, попробовал извлечь ядро. Убедившись, однако, что это невозможно, он быстро принял решение и вбил молотком ядро в желудок, из которого оно позже вышло естественным путём.

Наше ядро сослужило нам отличную службу. Оно не только отбросило неприятельское ядро, заставив его произвести вышеописанные разрушения, но, в полном соответствии с моими намерениями продолжая свой путь, сорвало с лафета ту самую пушку, из которой только что в нас стреляли, и с такой силой швырнуло её в киль одного из кораблей, что выбило у него днище.

Корабль дал течь, наполнился водой и пошёл ко дну вместе с находившимися на нём тысячью испанских матросов и значительным числом солдат. Это был, несомненно, выдающийся подвиг. Но я не претендую на то, чтобы он был поставлен в заслугу мне одному. Честь замысла, конечно, принадлежит мне, но успеху в какой-то мере содействовал и случай.

Дело в том, что позже я обнаружил следующее: в нашу пушку, выпустившую сорокавосьмифунтовое ядро, было по недосмотру заложено двойное количество пороха, чем, собственно, и объясняется неслыханная сила, с которой было отброшено неприятельское ядро.

Генерал Эллиот за эту выдающуюся услугу предложил мне занять должность офицера. Но я отказался, удовлетворившись благодарностью, которую он в самой лестной форме выразил мне за ужином в присутствии всего офицерского состава.

Так как я очень расположен к англичанам, которых считаю, бесспорно, мужественным и благородным народом, я твёрдо решил не покидать крепости, пока вторично не окажу им услугу. Недели три спустя для этого представился удобный случай.

Нарядившись католическим священником, я в час ночи тихонько выбрался из крепости и, благополучно проскользнув через неприятельские линии, оказался в центре вражеского лагеря. Там я проник в палатку графа Артуа, который вместе с высшим командным составом и другими офицерами был как раз занят разработкой плана штурма крепости, назначенного на следующее утро. Одежда священника ограждала меня от подозрений. Никто меня не заметил, и я без помехи мог всё видеть и слышать.

В конце концов все отправились на покой, и я вскоре обнаружил, что весь лагерь, включая и часовых, спит глубоким сном.

Я тотчас же приступил к делу — снял с лафетов все пушки, начиная с тех, что стреляли сорокавосьмифунтовыми ядрами, до двадцатичетырехфунтовых, и швырнул их за три мили в море. Так как помочь было совершенно некому, то это была самая тяжёлая работа, какую мне когда-либо приходилось предпринимать, исключая, впрочем, одну, о которой, как я слышал, вам счёл нужным поведать в моё отсутствие мой знакомый. Речь идёт об огромной, описанной бароном Тоттом, турецкой пушке, с которой я переплыл пролив.

Покончив с орудиями, я перетащил к одному месту посреди лагеря все лафеты и телеги, а чтобы скрип колёс не привлёк внимания, перенёс их попарно под мышкой. Великолепный холм получился — не ниже Гибралтарской скалы!.. Вслед за этим я с помощью куска железа, выломанного из самого большого орудия, выбил огонь из кремня, торчавшего на глубине двадцати футов под землёй в каменной стене, построенной ещё арабами, запалил фитиль и поджёг всю эту кучу. Я забыл ещё сказать вам, что сверху я навалил на неё все телеги продовольственного обоза.

Самые легковоспламеняющиеся предметы я, разумеется, подложил снизу, и поэтому всё в одно мгновение вспыхнуло жарким пламенем. Во избежание подозрений я первым поднял тревогу.

Весь лагерь, как вы легко можете себе представить, был объят ужасом. Общее мнение сводилось к тому, что часовые были подкуплены и что такое полное уничтожение всей лагерной артиллерии могло быть произведено только силами семи или восьми полков, переброшенных с этой целью из крепости.

Господин Дринкуотер в своём описании этой знаменитой осады упоминает о громадном ущербе, понесённом врагом из-за возникшего пожара, но ни слова не говорит об истинной причине этой катастрофы. Да и не мог он знать о ней. Ведь я не открывал ещё этой тайны никому (хотя я единолично спас в эту ночь Гибралтар), даже генералу Эллиоту.

Граф Артуа с перепугу удрал вместе со своими приближёнными, и все они без передышки бежали две недели подряд, пока не достигли Парижа. Кроме того, страх, пережитый ими при этом страшном пожаре, так на них подействовал, что в течение трёх месяцев они не были в состоянии что-либо съесть или выпить и оказались вынужденными питаться, как хамелеоны, одним воздухом.

Месяца два спустя после того как я оказал осаждённым такую важную услугу, я сидел с генералом Эллиотом за завтраком, как вдруг в комнату влетело ядро (ибо я не успел отправить их мортиры вдогонку за пушками) и упало прямо на стол. Генерал, как на его месте сделал бы всякий другой, мгновенно покинул комнату, а я схватил ядро до того, как оно успело разорваться, и отнёс его на вершину скалы. Оттуда я увидел, что в неприятельском лагере в одном месте собралось довольно много народа. Простым глазом я, однако, не мог разглядеть, что там делается. Прибегнув поэтому к помощи своего телескопа, я разглядел, что два наших офицера один генерал, а другой полковник, которые ещё накануне провели со мной вечер, а после полуночи пробрались в неприятельский лагерь, чтобы произвести там разведку, — попали в руки врага и сейчас должны были подвергнуться казни.

Расстояние было слишком велико, чтобы можно было просто швырнуть туда ядро рукой. К счастью, я вспомнил, что у меня в кармане находилась та самая праща, которую блаженной памяти Давид так удачно пустил в ход в борьбе с великаном Голиафом. Я вложил в неё ядро и швырнул его прямо в круг собравшихся. Упав, ядро мгновенно взорвалось и убило всех, кто там находился, за исключением обоих английских офицеров, которых, на их счастье, только что вздёрнули на виселицу. Осколок ядра ударился о подножие виселицы, и она тут же рухнула.

Друзья наши, почувствовав под ногами твёрдую почву и желая понять причину случившегося, оглянулись и, увидев, что охрана, палачи и все остальные возымели благую мысль первыми отправиться на тот свет, освободили друг друга от неприятных пут, побежали к берегу, вскочили в испанскую шлюпку и принудили обоих находившихся в ней гребцов отвезти их на наш корабль.

Несколько минут спустя, когда я докладывал генералу Эллиоту о происшедшем, они появились перед нами. После взаимных приветствий и поздравлений мы весело и радостно отпраздновали это знаменательное событие.

Всем вам, господа, — вижу это по вашим глазам — хочется узнать, как я добыл такую драгоценность, как упомянутая мною праща. Хорошо! Дело обстояло так. Я происхожу, да будет вам известно, от жены Урии, с которой у Давида, как все знают, были весьма близкие отношения. С годами, как это нередко случается, чувства его величества к графине заметно охладели графское достоинство было ей пожаловано три месяца спустя после кончины её супруга. И вот однажды они поспорили по весьма важному вопросу — о том, в каком месте был построен Ноев ковчег и где он после всемирного потопа пристал к берегу. Основатель моего рода жаждал прослыть великим знатоком старины, а графиня была председательницей общества по изучению истории. При этом царь страдал недостатком, свойственным многим большим господам и почти всем маленьким людям, — он не терпел, чтобы ему перечили, а ей был свойствен порок всех лиц её пола — она желала быть во всём правой. Одним словом, последствием был разрыв.

Графине часто приходилось слышать, как царь хвастался этой пращой, называя её неоценимым сокровищем, и сочла благоразумным захватить её с собой — надо полагать, «на память».

Однако не успела ещё она покинуть пределы государства, как исчезновение пращи было замечено, и не менее шести человек из личной охраны царя были посланы в погоню. Графиня так ловко пустила в ход захваченное ею оружие, что уложила на месте одного из преследователей, который, желая, по-видимому, выслужиться, опередил остальных. И произошло это на том самом месте, где некогда был насмерть сражён Голиаф.

Увидев, как пал их товарищ, остальные преследователи после долгих и серьёзных размышлений сочли за благо прежде всего доложить высокому начальству об этом новом обстоятельстве, а графиня сочла за благо, как можно чаще меняя лошадей, продолжать свой путь в Египет, где у неё при дворе были очень влиятельные друзья.

Мне следовало ещё раньше сказать вам, что графиня из нескольких детей, которые были ею зачаты при милостивом содействии его величества, увезла с собой одного сына, своего любимца. Ввиду того, что на плодородной почве Египта у этого сына появились ещё братья и сёстры, мать оставила ему, оговорив особой статьёй в своём завещании, прославленную пращу, а от него она по более или менее прямой линии перешла ко мне.

Один из тех, кому пришлось владеть ею, мой прапрадед, живший лет двести пятьдесят тому назад, во время одного из своих посещений Англии познакомился с поэтом, который, хоть и не был плагиатором, но всё-таки охотился за чужой дичью. Имя его — Шекспир.

Этот поэт, в творениях которого в настоящее время, вероятно, в отместку, гнусно браконьерствует немало немцев и англичан, иногда брал на время у моего прапрадеда эту пращу и перебил ею так много дичи сэра Томаса-Люси, что с трудом избежал судьбы моих двух гибралтарских приятелей. Несчастного посадили в тюрьму, и моему прапрадеду удалось добиться его освобождения совершенно необычным способом.

Правившая в те годы Англией королева Елизавета, как вы знаете, в последние годы жизни опостылела сама себе. Одеваться, раздеваться, пить, есть и кое-что другое, о чём незачем упоминать, — всё это делало для неё жизнь нестерпимой обузой. Мой прапрадед дал ей возможность совершать это лишь по своему усмотрению, через посредство заместителя, а то и без него.

И как вы думаете, что он выговорил себе в награду за этот изумительнейший образец волшебства? Освобождение Шекспира! Ничего другого королева не могла заставить его принять. Этот добряк так полюбил великого поэта, что готов был пожертвовать частью оставшейся ему жизни, лишь бы продлить дни своего друга.

Должен вам, впрочем, сказать, милостивые государи, что метод королевы Елизаветы — жить без пищи — не встретил при всей своей оригинальности сочувствия у её верноподданных, и меньше всего у гвардейцев, «пожирателей говядины», как их по сей день принято называть. Она и сама пережила введение нового обычая всего на каких-нибудь восемь с половиной лет.

Отец мой, от которого я получил эту пращу в наследство, незадолго до моей поездки в Гибралтар рассказал мне следующий удивительный анекдот, который от него часто слышали его друзья и в достоверности которого не сомневался никто из знавших почтенного старика.

«Мне пришлось, — рассказывал он, — во время моих путешествий довольно долгое время пробыть в Англии. Однажды я прогуливался по морскому побережью вблизи Гарвича. Внезапно на меня накинулся разъярённый морской конь. При мне не было ничего, кроме пращи, с помощью которой я так ловко швырнул в моего врага два камешка, что выбил ему глаз. Вслед за тем я вскочил ему на спину и погнал в море. Дело в том, что, потеряв зрение, животное мгновенно присмирело и стало совершенно ручным. Пращу я вложил ему в пасть вместо уздечки и без всяких затруднений поехал на нём верхом через океан.

Менее чем за три часа мы добрались до противоположного берега, хотя от него нас отделяло расстояние примерно в тридцать морских миль. В Гельветслуисе я продал моего коня за семьсот дукатов хозяину трактира «Три чаши», который выводил его напоказ в качестве редчайшего животного и заработал на нём порядочно денег. Сейчас можно увидеть его изображение у Бюффона^[8].

Как ни достопримечательно было моё путешествие, — продолжал мой отец, но ещё удивительнее были сделанные мною в пути открытия и наблюдения.

Животное, на спине которого я сидел, не плыло, а с неимоверной быстротой бежало по морскому дну, гоня перед собой массу всяких рыб, причём многие из них вовсе не походили на обыкновенных. У некоторых голова помещалась на середине брюха, у других на кончике хвоста. Одни сидели кружком друг подле друга и распевали изумительно красивые песни, другие строили прямо из воды чудесные прозрачные здания, окружённые величественными колоннами, в которых в чарующих красках волнообразно переливалось какое-то вещество, походившее на пламя. Некоторые комнаты в этих зданиях были очень остроумно и удобно обставлены для случки рыб. В других покоях выхаживали и выращивали нежную икру, а ряд обширных помещений предназначался для воспитания юных рыб. Внешние формы применявшегося здесь воспитательного метода (дух его был мне, разумеется, так же мало понятен, как пение птиц или диалоги кузнечиков) удивительно походили на то, что мне в старости пришлось наблюдать в так называемых филантропических и других подобных учреждениях, и я совершенно убеждён, что один из предполагаемых изобретателей этих воспитательных методов совершил когда-нибудь такое же путешествие, как и я, и скорее почерпнул свои идеи из воды, чем извлёк из воздуха.

Из того немногого, что я вам сообщил, вы можете во всяком случае убедиться, что немало ещё остаётся неиспользованным и немало ещё можно придумать.

Продолжаю, однако, своё повествование.

Пришлось мне, между прочим, в пути перебираться и через горный хребет, высотой превосходящий Альпы. На склонах скал виднелось множество высоких деревьев самых разных пород. На них росли омары, раки, устрицы, гребенчатые устрицы, раковины, морские улитки и так далее. Некоторые из них — каждая штука в отдельности — могли составить груз для ломовой телеги, а самую маленькую с трудом потащил бы на себе грузчик. Всё, что выплёскивается морем на берег и продаётся на наших базарах, — жалкие отбросы, сбитые водой с ветвей, нечто вроде негодных мелких плодов, которые ветер срывает с деревьев.

Наиболее густо были увешаны омаровые деревья. Зато раковые и устричные деревья превосходили остальных своей высотой. Мелкие морские улитки растут на каком-то подобии кустарника, который всегда теснится у подножия устричных деревьев и ползёт по ним вверх почти так же, как плющ по стволу дуба.

Я мог также отметить чрезвычайно странное явление, связанное с затонувшим кораблём. Этот корабль, по-видимому, пошёл ко дну, натолкнувшись на остриё скалы, находившейся примерно на три сажени ниже поверхности воды, и при этом опрокинулся. Опускаясь, корабль налетел на высокое омаровое дерево и сбил с него значительное количество омаров, которые свалились на росшее под ними раковое дерево. Случилось это, по-видимому, весной, и омары были ещё молоды. Они заключили брачный союз с раками и вывели плод, сохранивший сходство и с теми и с другими. Я попытался, ввиду их необычайного вида, захватить с собой несколько штук, но это, с одной стороны, оказалось затруднительным, с другой же — мой Пегас никак не желал стоять смирно. Кроме того, я проехал около полпути и находился в долине, на глубине не менее пятисот саженей ниже уровня моря, так что я постепенно начинал уже ощущать неудобство от недостатка воздуха.

Моё положение, впрочем, оказалось и в другом отношении не из приятных. Время от времени навстречу мне попадались большие рыбы, которые, судя по их разинутой пасти, были не прочь проглотить нас обоих.

Мой бедный Россинант был слеп, и только моему умелому управлению мы были обязаны тем, что нам удалось спастись от враждебных намерений этих голодных господ. Я подгонял поэтому своего коня, стремясь поскорее выбраться на сушу.

Когда я приближался к берегам Голландии и вода над моей головой была, по-видимому, не выше каких-нибудь двадцати саженей, мне почудилось, что передо мной на песке лежит человеческое существо в женском платье. Мне показалось, что женщина ещё проявляет какие-то признаки жизни. Приблизившись, я увидел, что она шевелит рукой. Схватив её за руку, я потащил мнимую утопленницу к берегу.

Хотя в те годы ещё не достигли таких высот в искусстве воскрешать мёртвых, как в наши дни, всё же благодаря умелым и неутомимым стараниям местного аптекаря удалось раздуть искорку жизни, ещё теплившуюся в этой женщине.

Спасённая оказалась дражайшей половиной человека, который командовал кораблём, причисленным к гавани Гельветслуис и незадолго до этого вышедшим в море. К несчастью, капитан в спешке захватил с собой вместо своей жены другую особу. Супруга была немедленно извещена об этом одной из богинь, бдительно охраняющих домашний очаг. Твёрдо убеждённая в том, что права брачной постели так же незыблемы на море, как и на суше, обуреваемая бешеной ревностью, супруга бросилась на открытой лодке в погоню за мужем. Очутившись на палубе его корабля, пострадавшая, после краткого и непереводимого вступления, попыталась доказать свою правоту таким убедительным способом, что её верный супруг счёл благоразумным отступить на несколько шагов. Печальным последствием было то, что её костлявая рука нанесла удар, предназначавшийся щеке мужа, морским волнам, и так как эти волны оказались ещё податливее супруга, она встретила сопротивление, к которому стремилась, лишь на дне морском.

И тут моя несчастливая звезда свела меня с ней, чтобы умножить число счастливых супружеских пар на земле.

Легко могу себе представить, какие добрые пожелания послал по моему адресу её супруг, узнав, что его нежная жёнушка, спасённая мной, ожидает его возвращения!

Всё же, как ни зловредна оказалась шутка, сыгранная мною над беднягой, сердце моё не было в ней повинно. Моими поступками руководило чистейшее человеколюбие, хотя последствия, не смею отрицать этого, и оказались ужасными».

На этом, милостивые государи, кончается рассказ моего отца, о котором я вспомнил в связи с прославленной пращой. К сожалению, этой праще после долгих лет, которые она прослужила нашей семье, оказав ей немало важных услуг, пришлось, по-видимому, тяжко пострадать в пасти морского коня. Я лично, во всяком случае, прибегнул к ней один-единственный раз — тот самый, о котором вам рассказал, а именно, когда отослал испанцам обратно их ядро и тем спас от виселицы двух своих друзей. И в этот раз, послужив такой благородной цели, моя праща, ставшая с годами несколько трухлявой, окончательно выбыла из строя. Большая часть её улетела вместе с ядром, а небольшой кусок, оставшийся у меня в руке, хранится в семейном архиве вместе с другими ценными предметами старины.

Вскоре за тем я покинул Гибралтар и вернулся в Англию. Там со мной приключилась одна из самых странных историй в моей жизни.

Мне пришлось отправиться в Уоппинг, где я хотел присмотреть за погрузкой вещей, которые отправлял своим друзьям в Гамбург. Покончив с этим делом, я возвращался по набережной Тауэр. Был полдень. Я страшно устал, и солнце пекло так нестерпимо, что я залез в одну из пушек, собираясь там передохнуть. Не успел я укрыться в тени, как сразу же погрузился в крепкий сон. Происходило это как раз четвёртого июня^[9], и ровно в час дня, в ознаменование этой даты, был дан залп из всех орудий. Они были заряжены с утра, и так как никто не мог заподозрить моё присутствие, то силой взрыва я был перенесён поверх домов на противоположный берег реки прямо во двор какого-то арендатора между Бермондсеем и Дептфордом. Здесь я свалился на высокий стог сена. Я был так оглушён, что — в этом нет ничего удивительного — остался лежать там, не проснувшись.

Месяца через три сено ужасно поднялось в цене, и арендатор решил, что он может весьма выгодно продать свой запас. Стог, на котором я лежал, был самым большим во всём дворе — в нём было по меньшей мере пятьсот возов. С него поэтому и начали. Шум, поднятый людьми, которые, приставив лестницы к стогу, собирались забраться на него, разбудил меня. Спросонок не соображая, где я нахожусь, я хотел убежать и скатился вниз прямо на хозяина. Сам я от этого падения нисколько не пострадал, но арендатору пришлось плохо — он был убит на месте, так как я, вовсе этого не желая, сломал ему шею. К своему успокоению, я позже узнал, что этот человек был гнусный хапуга, который всегда придерживал свои запасы до тех пор, пока не наступала жестокая дороговизна и он мог продать их по непомерно высокой цене. Таким образом, насильственная смерть была для него лишь заслуженной карой, а для окружающих — подлинным благодеянием.

Вы легко можете себе представить, сколь необычайно было моё удивление, когда, придя, наконец, полностью в себя, я после длительного раздумья вернулся к тем мыслям, с которыми уснул три месяца тому назад, а также удивление и радость моих лондонских друзей, когда после их долгих и бесплодных розысков я внезапно предстал перед ними.

Ну, а теперь выпьем ещё по рюмочке, а затем я расскажу вам ещё кое-что о моих приключениях на море.

Восьмое приключение на море

Вам, без сомнения, приходилось слышать о последнем путешествии на север капитана Фиппса — ныне лорда Малгрэйва.

Я сопровождал капитана — не как офицер, а только как друг. Ввиду того, что мы достигли довольно высокого градуса северной широты, я схватил свой телескоп, с которым уже познакомил вас при рассказе о моём путешествии в Гибралтар, и стал всматриваться в окружающие нас предметы. Ибо, говоря мимоходом, я всегда считаю полезным время от времени оглядеться, особенно в пути.

Примерно в полумиле от нас плыла ледяная гора, значительно более высокая, чем наши мачты, а на ней я разглядел двух белых медведей, вцепившихся, как мне показалось, друг в друга в жаркой схватке.

Я мгновенно вскинул на плечо ружьё и направился к ледяной горе. Но когда я оказался на вершине, передо мной открылась невероятно трудная и опасная дорога. Мне ежеминутно приходилось перескакивать через страшные обрывы, а в других местах поверхность была скользкой, как зеркало, и я только и делал, что падал и поднимался. Но, наконец, я добрался до такого места, с которого мог попасть в медведей, и в то же время я разглядел, что они не дерутся друг с другом, а лишь играют.

Я уже мысленно прикидывал стоимость их шкур — каждый из медведей был величиной с хорошо откормленного быка, — но в ту самую минуту, когда я вскинул ружьё, я поскользнулся, упал навзничь и так сильно ушибся, что на добрых полчаса потерял сознание. Вообразите моё удивление, когда, придя в себя, я увидел, что одно из вышеупомянутых чудовищ успело перевернуть меня лицом вниз и при этом ухватилось за пояс моих новых кожаных штанов. Верхняя часть моего туловища находилась под его брюхом, а ноги торчали наружу. Бог знает, куда бы зверь уволок меня, но я вытащил перочинный нож — вот этот самый, который вы сейчас видите, — ухватился за левую заднюю лапу медведя и отрезал от неё три пальца. Медведь сразу выпустил меня и дико завыл. Я поднял ружьё, выстрелил в него, когда он пустился бежать, и медведь рухнул.

Выстрел мой, правда, погрузил в вечный сон одного из этих кровожадных зверей, но зато разбудил несколько тысяч других, которые лежали и спали на льду, образуя круг шириною в полмили. Все они во всю прыть бросились ко мне.

Нельзя было терять ни минуты. Я обречён был на погибель, если мгновенно чего-нибудь не придумаю. И я придумал. Примерно за половину того времени, которое требуется опытному охотнику, чтобы ободрать зайца, я стянул с медведя шкуру и завернулся в неё, просунув свою голову под медвежью. Едва я успел кончить, как меня окружило всё стадо. Меня бросало то в жар, то в холод под моей шкурой. Но хитрость моя полностью удалась. Медведи один за другим подходили ко мне, обнюхивали и явно принимали за своего косолапого собрата. Мне и в самом деле не хватало только роста, чтобы полностью походить на них, а некоторые из них, помоложе, были немногим выше меня.

После того как все медведи обнюхали меня и тело своего покойного товарища, они почувствовали ко мне, по всей видимости, симпатию. Кстати сказать, мне вполне удавалось подражать всем их повадкам, только разве в отношении рычания, рёва и драки они превосходили меня.

Но, как ни походил я на медведя, я всё же оставался человеком! Я принялся поэтому обдумывать, как наиболее выгодно для себя использовать добрые отношения, создавшиеся между мною и этими зверями.

Мне пришлось некогда слышать от одного старого фельдшера, что ранение в позвоночник смертельно, и вот я решил произвести опыт. Взяв снова в руки свой нож, я воткнул его одному из самых крупных медведей в загривок, у самого плеча. Нужно признаться, что шаг был очень рискованный и мне было страшновато. Ведь совершенно ясно — если зверь останется в живых после удара, я буду разорван в клочья.

Но мой опыт вполне удался. Медведь упал мёртвым, не издав ни звука. Тогда я решил тем же способом расправиться с остальными, что оказалось не так уж трудно. Видя, как справа и слева падали их собратья, медведи всё же не подозревали ничего дурного. Они не задумывались ни о причине, ни о последствиях такого падения, и это было счастьем как для них, так и для меня.

При виде всех этих лежащих вокруг меня мёртвых тел я сам себе показался Самсоном, сокрушившим тысячи врагов.

Не стану затягивать повествования — скажу только, что я вернулся на корабль и попросил послать со мною две трети экипажа. Они должны были помочь мне содрать шкуры и перетащить на корабль окорока. Мы справились с этим делом в несколько часов и загрузили все трюмы корабля. Всё, что осталось, мы побросали в воду, хотя я не сомневаюсь, что при умелом засоле эти части были бы не менее вкусны, чем окорока.

Сразу же по возвращении я от имени капитана послал несколько окороков лордам адмиралтейства, несколько других — лордам казначейства, несколько штук — лорд-мэру, лондонскому городскому совету и торговым компаниям, а остальные — самым близким моим друзьям. Со всех сторон на меня посыпались выражения благодарности, а Сити на мой подарок ответило по-особому: я получил приглашение ежегодно участвовать в традиционном обеде в день выборов лорд-мэра.

Медвежьи шкуры я отослал русской императрице — на шубы для её величества и для всего двора. Императрица выразила свою признательность в собственноручном письме, доставленном мне чрезвычайным послом. В этом письме она предлагала мне разделить с ней ложе и корону. Принимая, однако, во внимание, что меня никогда не прельщало царское достоинство, я в самых изысканных выражениях отклонил милость её величества. Послу, доставившему письмо императрицы, было приказано дожидаться и лично вручить её величеству ответ. Второе письмо, вскоре полученное мною, убедило меня в силе владевшей ею страсти и в благородстве её духа. Причина последней её болезни — как она, нежная душа, соблаговолила пояснить в беседе с князем Долгоруким — крылась исключительно в моей жестокости.

Не пойму, что находят во мне дамы! Но царица не единственная представительница своего пола, которая предлагала мне свою руку с высоты престола.

Нашлись люди, распускавшие клеветнические слухи, будто капитан Фиппс во время нашего путешествия проник не так далеко, как мог бы это сделать. Но здесь уж я обязан вступиться за него. Наш корабль шёл правильным путём, пока я не перегрузил его таким неимоверным количеством медвежьих шкур и окороков, что было бы просто безумием пытаться плыть дальше. Ведь мы едва были в состоянии противостоять сколько-нибудь значительному ветру, не говоря уже о ледяных горах, плавающих в северных широтах.

Капитан впоследствии не раз выражал своё недовольство тем, что он не разделяет со мною славу этого дня, который он напыщенно называет «днём медвежьих шкур». При этом он весьма завидует славе, которую доставила мне эта победа, и всеми силами пытается умалить её. Мы не раз уже ссорились по этому поводу, да и теперь ещё отношения у нас остаются несколько натянутыми. Между прочим, он утверждает, будто я не имею основания ставить себе эту историю в заслугу, что медведей я обманул, прикрывшись медвежьей шкурой. Он, по его словам, решился бы направиться к ним без маскировки, и они всё равно приняли бы его за медведя.

Тут, правда, я коснулся столь щекотливого и острого пункта, что человек, умеющий ценить светскую любезность, не может спорить по такому поводу с кем бы то ни было, и уж во всяком случае не с высокородным пэром.

Девятое приключение на море

В другой раз я выехал из Англии с капитаном Гамильтоном. Мы направились в Ост-Индию. Я вёз с собой легавую собаку, какую не добыть даже на вес золота. Она никогда не вводила меня в заблуждение.

Однажды, когда мы, согласно самым точным наблюдениям, находились ещё в трёхстах милях от берега, мой пёс вдруг начал волноваться. Чуть ли не целый час я с удивлением наблюдал за ним. Я сообщил об этом странном обстоятельстве капитану и всем офицерам на корабле, утверждая, что мы безусловно находимся недалеко от земли, так как собака чует дичь.

Мои слова вызвали общий смех, который всё же не заставил меня изменить доброе мнение о моей собаке.

После долгих споров за и против я в конце концов объявил капитану, что больше доверяю носу моего Трея, чем глазам всех моряков на борту, и смело заявил ему, что бьюсь об заклад на сто гиней (сумма, которую я ассигновал на это путешествие), что мы в ближайшие полчаса наткнёмся на дичь.

Капитан — добрейший человек — снова расхохотался и попросил нашего корабельного врача, господина Крауфорда, пощупать мой пульс. Врач исполнил эту просьбу и объявил, что я совершенно здоров. Вслед за этим оба стали о чём-то шептаться, причём я разобрал большую часть их разговора.

— Он не совсем в своём уме, — говорил капитан. — Я не могу по чести принять такое пари.

— Я придерживаюсь совершенно противоположного мнения, — возразил врач. — Он вполне здоров. Просто он больше доверяет обонянию своей собаки, чем здравому смыслу всех офицеров на борту… Он, разумеется, проиграет. Ну, и поделом ему!

— И всё-таки, — стоял на своём капитан, — держать такое пари будет с моей стороны не вполне честно. Впрочем, тем похвальнее будет, если я потом верну ему деньги.

Пока шли все эти переговоры, Трей, не меняя позы, продолжал делать стойку и тем самым ещё больше укрепил меня в моём мнении. Я вторично предложил держать со мною пари, и на этот раз моё предложение было принято.

Едва мы успели ударить по рукам, как несколько матросов, которые, сидя в шлюпке, привязанной к корме корабля, занимались рыбной ловлей, убили необыкновенно крупную акулу. Они тут же втащили её на борт и принялись потрошить. И подумайте только — в её желудке мы нашли… шесть пар живых рябчиков!

Несчастные птицы так долго находились в заключении, что одна из самок уже сидела на яйцах, из которых одно вскрылось как раз в ту самую минуту, когда акуле взрезали брюхо.

Птенцов мы вырастили вместе с котятами, появившимися на свет несколькими минутами раньше. Старая кошка так любила этих птенцов, словно это были её четвероногие детёныши, и невероятно волновалась, если наседка улетала слишком далеко и долго не возвращалась. В числе рябчиков было четыре самки, из которых постоянно то одна, то другая высиживала птенцов, так что в течение всего пути стол капитана в избытке был обеспечен свежей дичью. Бедняге Трею, в награду за сто гиней, выигранных мною, отдавали по моему приказу все косточки, а иногда ему доставалась и целая птица.

Десятое приключение на море _{(Второе путешествие на Луну)}

Я когда-то уже рассказывал вам, милостивые государи, о небольшом путешествии на Луну, предпринятом мною с целью достать оттуда мой серебряный топорик. Мне пришлось вторично, и гораздо более приятным способом, попасть туда, и я пробыл там достаточно долго, чтобы познакомиться с рядом вещей, о которых расскажу вам настолько подробно, насколько позволит мне память.

Один мой дальний родственник вбил себе в голову, что где-то должны существовать люди такого роста, как жители королевства Бробдингнег, якобы открытого Гулливером. Мой родственник предпринял путешествие с целью разыскать это королевство и попросил меня сопутствовать ему. Я всегда считал эти рассказы просто выдумкой и так же мало верил в существование какого-то Бробдингнега, как и Эльдорадо. Но родственник мой назначил меня своим наследником, а это обязывало меня к предупредительности.

Мы благополучно добрались до Южного океана, не испытав и не увидев ничего достойного упоминания, если не считать летающих мужчин и женщин, танцевавших в воздухе менуэт или совершавших диковинные прыжки, и тому подобных пустяков.

На восемнадцатый день, когда мы миновали остров Отахеити, налетевший ураган поднял наш корабль по меньшей мере на тысячу миль над поверхностью воды и довольно долго продержал его на этой высоте. Наконец свежий ветер надул наши паруса, и мы с невероятной скоростью понеслись вперёд.

Шесть недель мы носились над облаками, когда вдруг увидели большой круглый и сверкающий остров. Мы вошли в удобную гавань, спустились на берег и увидели, что страна эта населена. Внизу под нами виднелась другая земля с городами, деревьями, горами, реками, озёрами и так далее. Это был, как мы предположили, мир, покинутый нами.

На Луне — ибо сверкающий остров, к которому мы пристали, был Луной — мы увидели каких-то существ, летающих на трёхглавых орлах. Чтобы дать вам представление о величине этих птиц, достаточно будет сказать, что расстояние от кончика одного крыла до другого в шесть раз превышало длину самого длинного корабельного каната на нашем судне.

Тогда как мы в нашем мире ездим верхом на лошадях, жители Луны летают на таких птицах.

Тамошний король как раз вёл войну с Солнцем. Он предложил мне пост офицера. Но я отказался от чести, предложенной мне его величеством.

Всё в этом лунном мире отличается необыкновенной величиной. Простая муха, например, немногим меньше нашей овцы.

Излюбленное оружие, которым пользуются жители Луны на войне, — это редьки, заменяющие им копья. Раненный таким копьём мгновенно умирает. Щитами им служат грибы, а когда кончается сезон редьки, вместо неё пользуются спаржей.

Пришлось мне увидеть здесь и кое-кого из уроженцев собачьей звезды^[10], которых бурная жажда деятельности склоняет к таким путешествиям. Лица у них напоминают бульдожьи морды. Глаза помещаются по бокам кончика, или, вернее, нижней части их носа. У них отсутствуют веки, и, укладываясь спать, они прикрывают глаза языком. Обычный рост их двадцать футов. Что же касается жителей Луны, то все они не ниже тридцати шести футов. Название у них очень странное. Они зовутся не людьми, а «кипящими существами», потому что они, как и мы, готовят себе пищу на огне. Еда, впрочем, отнимает у них очень мало времени: они просто раскрывают левый бок и засовывают всю порцию разом в желудок. Затем они запирают бок, пока по прошествии месяца не наступает соответствующий день. Обедают они, таким образом, не более двенадцати раз в году. Такой обычай должен быть по душе любому (за исключением разве обжор или пьянчуг), и каждый безусловно предпочтёт его тому порядку, который принят у нас.

Радости любви на Луне совершенно неведомы, ибо там и кипящие существа, и все остальные животные — одного пола. Всё растёт на деревьях, которые, однако, в зависимости от растущих на них плодов, значительно отличаются друг от друга как величиной, так и формой листьев. Те, на которых растут кипящие существа, или люди, гораздо красивее других. У них большие, длинные, прямые ветви и листья мясного цвета, а плоды их — это орехи с очень твёрдой скорлупой и длиной не менее шести футов. Когда эти орехи созревают, что сказывается в изменении их окраски, их очень тщательно собирают и хранят столько времени, сколько считают нужным. Когда хотят из них получить живые ядра, то бросают в большой котёл, наполненный кипящей водой. Через несколько часов скорлупа лопается, и оттуда выскакивает живое существо.

Духовная сторона этих существ ещё до их появления на свет от природы подготовлена для определённого назначения. Из одной скорлупы вылупляется воин, из другой философ, из третьей — богослов, из четвёртой — юрист, из пятой — фермер, из шестой — крестьянин и так далее. И каждый из них немедленно приступает к усовершенствованию в том деле, с которым до сих пор был знаком лишь теоретически.

Определить по внешнему виду скорлупы что в ней кроется — очень трудно. Тем не менее, как раз в бытность мою на Луне какой-то лунный богослов наделал много шуму, утверждая, что владеет этой тайной. Но на него не обратили особого внимания, и общее мнение сводилось к тому, что он сумасшедший.

Когда жители Луны стареют, то не умирают, а растворяются в воздухе и улетают, как дым.

В питье они не нуждаются, так как у них не происходит никакого выделения влаги, кроме как при выдыхании. У лунных жителей по одному пальцу на каждой руке. С его помощью они всё делают так же хорошо, как мы, и даже лучше, хоть у нас, кроме большого пальца, ещё и по четыре других впридачу.

Голову они носят под мышкой, справа, а если отправляются в путешествие или на такую работу, которая требует большой подвижности, то обычно оставляют её дома. Посовещаться с ней они могут всегда, на каком бы расстоянии от неё ни находились.

Знатные люди из числа лунных жителей, если им хочется знать, что происходит среди простого народа, не имеют обыкновения сноситься с ним непосредственно. Они остаются дома, а вместо себя посылают свою голову, которая может везде присутствовать инкогнито, а затем, когда её господин этого пожелает, вернуться к нему и доложить обо всём.

Виноградные косточки на Луне в точности похожи на наши градины, и я твёрдо убеждён, что, когда на Луне буря срывает виноград с лозы, косточки падают на землю в виде града. Я думаю, что это явление давно уже известно многим виноторговцам. Мне, во всяком случае, не раз доставляли вино, которое, по всей видимости, было изготовлено из градин и вкусом совершенно походило на лунное вино.

Чуть было не позабыл упомянуть об одной интересной вещи. Живот полностью заменяет лунным жителям наш чемодан: они суют туда всё, что может им понадобиться, и так же, как и свой желудок, отпирают его и запирают, когда им вздумается. Дело в том, что кишками, печенью, сердцем они не обременены, так же как и платьем. У них, правда, нет и таких частей тела, которые стыдливость повелевала бы им прикрывать.

Глаза свои лунные жители могут по желанию вынимать и вставлять, и видят они ими одинаково хорошо — всё равно, торчат ли они у них в голове или они держат их в руке. В случае, если они потеряют или повредят глаз, то могут одолжить у кого-нибудь или купить себе другой и пользоваться им не хуже, чем собственным. На Луне поэтому всюду можно встретить лиц, торгующих глазами. И в этом единственном случае лунные жители проявляют свои склонности и вкусы: возникает мода то на зелёные глаза, то на жёлтые.

Признаюсь, всё это звучит неправдоподобно. Но я предоставляю право каждому, питающему хоть какие-нибудь сомнения, самому отправиться на Луну и убедиться в том, что я придерживался истины строже любого другого путешественника.

Путешествие по свету и другие достопримечательные приключения

Если верить выражению ваших глаз, то я, пожалуй, скорее устану рассказывать вам о всяких необыкновенных случаях из моей жизни, чем вы перестанете слушать меня. Ваше внимание настолько льстит мне, что я не решусь — как предполагал раньше — закончить своё повествование путешествием на Луну.

Итак, если угодно, выслушайте ещё один рассказ, столь же правдивый, как и предыдущий, но своей необычайностью, пожалуй, даже превосходящий его.

«Путешествие Брайдона в Сицилию»^[11], книга, которую я прочёл с огромным интересом, внушила мне желание увидеть гору Этну. По пути туда мне не пришлось встретить что-нибудь достойное внимания. Я говорю — мне, потому что многие другие сочли бы кое-какие происшествия удивительными и, чтобы покрыть путевые издержки, во всех подробностях расписали бы всякие случаи, представлявшиеся мне такими повседневными мелочами, что я не могу повествованием о них испытывать терпение порядочного человека.

Однажды утром, покинув расположенную у подножия горы хижину, я пустился в путь с непоколебимым решением: рассмотреть и обследовать, хотя бы ценою собственной жизни, внутреннее устройство этой знаменитой жаровни.

После утомительной трёхчасовой дороги я оказался на вершине горы. Она как раз бушевала в то время, и это длилось вот уже три недели. Вид горы при таких обстоятельствах описывали уже столько раз, что изобразить её, если это вообще возможно изобразить словами, — я во всяком случае опоздал. Если же, как я мог на опыте убедиться, описать это словами нельзя, то лучше мне не терять даром времени на погоню за невозможным, а вам не рисковать своим хорошим настроением.

Я трижды прошёлся по краю кратера — вообразите его себе в виде огромнейшей воронки, — но, убедившись, что это ничего или почти ничего не прибавляет к моим познаниям, я, не колеблясь, принял решение прыгнуть в кратер. Едва лишь я осуществил своё намерение, как очутился в дьявольски нагретой парилке, и несчастное моё тело было в разных местах — благородных и неблагородных — основательно помято и обожжено раскалёнными докрасна углями, непрерывно вылетавшими из глубины горы.

Как ни велика, однако, была сила, с которой угли выбрасывались вверх, всё же тяжесть моего падающего тела значительно превосходила её, и я довольно быстро и благополучно достиг дна.

Первое, что поразило меня здесь, были нестерпимый стук, шум, визг и проклятия, раздававшиеся, казалось, со всех сторон. Я открыл глаза — и, представьте себе, оказался в обществе Вулкана и его циклопов. Господа эти, которых я давно со своей житейской мудростью отнёс в область выдумок, вот уже три недели как поссорились, не сойдясь во мнениях о порядке и субординации, и от этого произошёл такой шум на поверхности земли. Моё появление немедленно восстановило мир и тишину.

Вулкан сразу же заковылял к шкафу, достал какие-то пластыри и мази и собственными руками наложил их на мои раны. Все они мгновенно зажили. Кроме того, он предложил мне подкрепиться бутылкой нектара и другими изысканными винами, которыми обычно наслаждаются одни лишь боги и богини.

Как только я несколько пришёл в себя, Вулкан представил меня своей супруге Венере, приказав ей окружить меня всеми удобствами, необходимыми при моём состоянии. Красота комнаты, в которую она ввела меня, сладострастная нега дивана, куда она меня усадила, божественное обаяние всего её существа, нежность её чувствительного сердца — всего этого не описать обыкновенными словами, и голова у меня начинает кружиться даже при одном воспоминании.

Вулкан очень подробно описал мне Этну. Он рассказал, что гора эта не что иное, как нагромождение пепла, который выбрасывается из её жерла, что ему часто приходится наказывать своих слуг и он в таких случаях в гневе швыряет в них раскалёнными докрасна углями, которые они подчас с большой ловкостью перехватывают на лету и выкидывают в мир, чтобы угольки эти больше не попадались их повелителю под руку.

— Наши ссоры, — продолжал он, — длятся иной раз по нескольку месяцев, и те явления, которые это вызывает на свете, у вас, смертных, кажется, называются «извержениями». Гора Везувий также принадлежит к числу моих мастерских. К ней ведёт дорога, которая тянется под морским дном на протяжении по меньшей мере трёхсот пятидесяти миль. Такие же недоразумения, как у нас, вызывают и там подобные извержения.

Если поучения бога Вулкана и приходились мне по душе, то ещё приятнее было мне общество его супруги, и я, возможно, никогда не покинул бы этих подземных замков, если бы не кое-какие злорадные болтуны. Они насплетничали на меня Вулкану и разожгли в его добродушном сердце жаркое пламя ревности. Не выдав до этого ни единым звуком своего недовольства, он однажды утром, в тот момент, когда я собирался помочь богине при одевании, схватил меня, унёс в незнакомую мне комнату и поднял над колодцем, который показался мне очень глубоким.

— Неблагодарный смертный! — произнёс он. — Вернись в тот мир, откуда ты явился!

С этими словами, не дав мне ни минуты на оправдания, он швырнул меня в бездну.

Я падал и падал со всё возрастающей скоростью, пока страх окончательно не лишил меня сознания. Внезапно я очнулся от обморока, очутившись в водах огромного озера, ярко освещённого лучами солнца. Я с детства отлично плавал и умел проделывать в воде всякие фокусы. Поэтому я сразу почувствовал себя как дома, и по сравнению с той обстановкой, в которой я только что находился, моё теперешнее положение показалось мне раем.

Я огляделся кругом, но — увы! — всюду виднелась лишь вода. Да и температура её весьма неприятно отличалась от горна мастера Вулкана. В конце концов я разглядел вдали нечто, напоминавшее удивительно большую скалу. Вскоре выяснилось, что это плавучая ледяная гора, которая приближалась ко мне. После долгих поисков я нашёл, наконец, место, на которое мне удалось взобраться, а оттуда вскарабкаться и на самую вершину горы. Однако, к великому моему огорчению, и отсюда нигде не видно было земли.

В конце концов, уже перед самым наступлением темноты, я заметил судно, двигавшееся по направлению ко мне. Как только оно несколько приблизилось, я принялся кричать. Мне ответили по-голландски. Бросившись в воду, я подплыл к кораблю, и меня подняли на борт. На мой вопрос, где мы находимся, мне ответили: «В Южном Ледовитом океане».

И только тогда мне всё стало понятно. Совершенно ясно, что я с горы Этны прямым путём через центр земли провалился в Южный Ледовитый океан. Путь этот во всяком случае короче, чем путь вокруг земного шара. Никто ещё, за исключением меня, не исследовал его, и если мне предстоит ещё раз проделать такое путешествие, я постараюсь произвести более тщательные наблюдения.

Я попросил, чтобы мне дали поесть, а затем улёгся спать. Грубый всё-таки народ эти голландцы! Я рассказал о своих приключениях офицерам так же откровенно и просто, как рассказал вам, милостивые государи, и кое-кто из этих господ, в частности сам капитан, своим видом дали мне понять, что сомневаются в моей правдивости.

Но так как они дружески приняли меня к себе на корабль и существовал я благодаря их милостям, пришлось волей-неволей проглотить обиду.

Я только осведомился о том, куда они направляются. Они сообщили мне, что отплыли с целью совершить новые открытия, и если мой рассказ правдив, то цель их достигнута.

Мы находились как раз на пути, по которому следовал капитан Кук, и на следующее утро прибыли в Ботани-Бей, куда английскому правительству следовало бы не ссылать в наказание всяких преступников, а отправлять туда в виде поощрения заслуженных людей — так щедро на этом побережье рассыпала природа свои прекраснейшие дары.

Мы пробыли здесь всего три дня. На четвёртые сутки налетел страшный шторм, который за несколько часов изорвал все паруса, расщепил бушприт и повалил брам-стеньгу, которая рухнула на ящик, куда убирали компас, разбив вдребезги и ящик и самый компас. Каждый плававший по морям знает, какие печальные последствия влечёт за собою такая потеря. Мы совершенно сбились с курса.

Но вот, наконец, буря улеглась, и подул ровный, крепкий ветерок.

Мы плыли и плыли три месяца подряд и, должно быть, успели покрыть огромное расстояние, как вдруг заметили вокруг удивительную перемену. Нам стало как-то легко и весело, а ноздри наши защекотали самые упоительные запахи. Цвет моря также изменился: оно было уже не зелёным, а белым.

Вскоре после этой прекрасной перемены мы увидели землю и недалеко от нас — гавань и направились к ней. Она была глубокой и достаточно обширной. Вместо воды её наполняло превосходное и очень вкусное молоко.

Мы пристали к берегу. Как выяснилось, весь остров представлял собой большой сыр. Возможно, мы даже не заметили бы этого, если бы не одно обстоятельство, открывшее нам истину. Дело в том, что у нас на корабле находился матрос, отроду испытывавший отвращение к сыру. Не успел он ступить на берег, как упал в обморок. Придя в сознание, он стал умолять, чтобы у него из-под ног убрали сыр. Когда мы повнимательней пригляделись, то обнаружили, что матрос совершенно прав: весь остров, как уже было сказано, представлял собой один огромный сыр.

Местные жители питались главным образом этим сыром и сколько бы его за день ни поели — за ночь опять прибавлялось столько же. Мы увидели множество виноградных лоз с прекрасным крупным виноградом. Стоило надавить виноградину — из неё вытекало одно только молоко.

Жители были стройные, красивые существа, большей частью ростом в девять футов. У них было по три ноги и по одной руке. У взрослых на лбу вырастал рог, которым они очень ловко пользовались. Они устраивали состязания в беге по поверхности молочного моря и разгуливали по ней, не погружаясь, так же свободно, как мы по лужайке.

На этом острове, или на этом сыре, росло много злаков, колосья которых походили на трюфели. В них помещались хлебы, вполне готовые и пригодные для еды. Разгуливая по сырному острову, мы обнаружили семь молочных рек и две винные.

После шестнадцатидневного пути мы добрались до берега, расположенного напротив того, к которому пристали. Здесь мы нашли целую полосу дозревшего синего сыра, который обычно так расхваливают настоящие любители. В нём не водится, однако, червей, а на его поверхности растут чудесные фруктовые деревья вроде персиковых, абрикосовых и всевозможные другие, неведомые нам. На этих необычайно высоких деревьях было множество птичьих гнёзд. Среди ряда других нам бросилось в глаза гнездо зимородка, которое в окружности в пять раз превосходило купол собора святого Павла в Лондоне. Оно было искусно сплетено из огромных деревьев, и в нём лежало подождите-ка, я хочу быть совершенно точным — по меньшей мере пятьсот яиц, и каждое было величиной с добрый оксгофт^[12]. Птенцов мы могли не только разглядеть, но и услышать их свист. Нам с величайшим трудом удалось разбить одно из таких яиц, и из него вылупился юный, ещё голый птенчик, значительно превосходивший размерами двадцать взрослых коршунов.

Едва мы успели выпустить птенчика на свободу, как внезапно на нас налетел зимородок-отец. Он подцепил когтем нашего капитана, взвился с ним на милю в вышину и, избив крыльями, швырнул в море.

Все голландцы плавают, как крысы. Капитан вскоре снова оказался с нами, и мы вернулись к себе на корабль.

Мы возвращались, однако, не по прежней дороге и встретили поэтому ещё много разных удивительных вещей. Между прочим, нам удалось подстрелить двух диких быков, у которых было только по одному рогу, и рог этот рос у них во лбу, между глаз. Потом мы пожалели, что убили их. Как выяснилось, жители острова приручают этих быков и пользуются ими, как мы пользуемся лошадьми, — для езды верхом и в телеге. Мясо их, как нам говорили, очень вкусное, но народ, питающийся только сыром и молоком, совершенно в нём не нуждается.

Нам оставалось ещё дня два пути до нашего корабля, как вдруг мы увидели трёх человек, повешенных за ноги на высоких деревьях. Я осведомился, в чём они провинились, чем заслужили такую жестокую кару, и узнал следующее. Эти люди побывали на чужбине и по возвращении обманули своих друзей, описав места, которых вовсе не видели, и рассказав о событиях, никогда не происходивших. Я счёл наказание вполне заслуженным, ибо первейший долг путешественника — придерживаться строжайшей истины.

Добравшись до своего корабля, мы немедленно снялись с якоря и, поставив паруса, отбыли из этой чудесной страны. Все деревья на берегу — среди них было несколько очень высоких — разом дважды склонились перед нами и затем все одновременно выпрямились.

Проплавав три дня — одному небу ведомо где, так как у нас всё ещё не было компаса, — мы попали в какое-то море, казавшееся совершенно чёрным. Мы попробовали эту чёрную воду на вкус, и — представьте себе! — это была вовсе не вода, а великолепное вино. Теперь у нас только и было дела, что следить за тем, чтобы не все матросы перепились!

Но радость наша оказалась преждевременной. Прошло всего несколько часов, и мы оказались окружёнными китами и другими невиданно огромными животными. Среди них было одно, которое нам не удалось охватить взглядом, даже прибегнув к помощи всех наших подзорных труб. Мы, к сожалению, заметили это чудовище лишь тогда, когда очутились очень близко от него и оно внезапно втянуло в себя весь наш корабль со всеми его стоячими мачтами и надутыми парусами сквозь зубы в пасть. А зубы были такие, что по сравнению с ними мачта самого большого военного корабля показалась бы щепкой.

Продержав нас некоторое время у себя в пасти, чудовище снова раскрыло её и глотнуло такое неслыханное количество воды, что наш корабль — а вы можете себе представить, что это был порядочный кусочек, — был смыт волной прямо в желудок страшного животного. Здесь мы оказались в неподвижности, словно на якоре во время мёртвого штиля.

Воздух был здесь душный и, откровенно говоря, довольно скверный. Мы нашли вокруг якоря, канаты, лодки, баркасы и значительное число кораблей, частью нагруженных, частью без груза. Всё это было проглочено чудовищем. Действовать здесь можно было только при свете факелов. Для нас больше не существовало ни солнца, ни луны, ни планет. Дважды в день обычно наступал прилив, и дважды в день мы оказывались на дне. Когда животное пило, у нас начинался прилив, а когда опорожнялось — мы садились на дно. По самому скромному подсчёту, оно за один раз проглатывало воды столько, сколько содержит Женевское озеро, которое имеет в окружности тридцать миль.

Во второй день нашего заключения в этом царстве тьмы я решился в час отлива — так мы называли время, когда корабль садился на дно, — совершить вместе с капитаном и несколькими офицерами небольшую прогулку. Запаслись, разумеется, факелами. Во время прогулки мы повстречались с десятком тысяч человек всевозможных национальностей. Люди эти как раз собирались держать совет о том, как им выйти на свободу. Некоторые из них уже несколько лет жили в желудке чудовища. В ту самую минуту, когда председатель собирался познакомить нас со всеми обстоятельствами дела, наша проклятая рыба почувствовала жажду и принялась пить. Вода хлынула в желудок с такой силой, что нам пришлось, чтобы не утонуть, поспешно ретироваться на свои суда. Некоторым удалось спастись, только пустившись вплавь.

Но через несколько часов мы оказались счастливее. Как только чудовище опорожнилось, все снова собрались. На этот раз председателем избрали меня. Я внёс предложение соединить вместе две самые высокие мачты и, как только чудовище разинет пасть, вставить в неё эти мачты так, чтобы помешать ему закрыть её снова. Предложение моё было принято единогласно. Тут же была подобрана сотня самых сильных молодцов, которым поручили выполнение задуманного.

Едва только мы приладили мачты, как представился случай осуществить наш план. Чудовище зевнуло, и мы немедленно всунули в пасть связанные вместе мачты так, что один конец, проткнув язык, упёрся в верхнее нёбо, а другой — в нижнюю часть пасти. Закрыть пасть теперь оказалось невозможным даже в том случае, если бы наши мачты и не были такими крепкими.

Как только в желудке рыбы всё всплыло, мы усадили в лодки гребцов, которые и вывезли нас из нашей тюрьмы. После двухнедельного — как мы примерно подсчитали — заключения дневной свет подействовал на нас необыкновенно благотворно.

Когда все выбрались из обширного рыбьего желудка, то выяснилось, что мы составляем флотилию в тридцать пять судов всех национальностей. Наши мачты мы так и оставили торчать в пасти чудовища, чтобы предохранить других мореплавателей от страшной участи быть ввергнутыми в бездну тьмы и грязи.

Первым нашим желанием теперь было узнать, где мы находимся, но мы сначала никак не могли прийти к определённому заключению на этот счёт. После тщательных наблюдений я, наконец, пришёл к выводу, что мы плывём по Каспийскому морю. Так как это море со всех сторон окружено землёй и не соединяется ни с какими другими морями, трудно было понять, как мы сюда попали.

Но один из жителей сырного острова, которого я захватил с собой, высказал очень остроумное предположение. По его мнению, чудовище, в желудке которого мы так долго были заперты, приплыло с нами сюда по каким-то подземным каналам.

Так или иначе, мы находились в Каспийском море, радовались тому, что находимся здесь, и готовы были приложить все усилия, чтобы выбраться на сушу. Я первым выскочил на берег.

Едва только я ступил ногою на землю, как на меня набросился огромный медведь. «Ага! — подумал я. — Ты попался мне как раз кстати!»

Схватив его обеими руками за передние лапы, я сердечно приветствовал его таким пожатием, что он дико взвыл. Но я не дал себя растрогать и продержал его в таком положении до тех пор, пока не уморил голодом.

Таким способом я заслужил уважение всех медведей, и уже ни один из них не решался попасться мне под руку.

Отсюда я направился прямо в Петербург и получил там от одного из моих старых друзей подарок, который был для меня необычайно драгоценен. Это была охотничья собака, происходившая от знаменитой суки, которая, как я вам уже рассказал, ощенилась во время погони за зайцем. К сожалению, её вскоре подстрелил один неумелый охотник: он целился в стаю куропаток, а попал в собаку, которая делала на этих куропаток стойку.

На память о ней я заказал себе из её шкуры куртку. Когда я в ней отправляюсь при наступлении охотничьего сезона в поле, она помимо моей воли тянет меня туда, где водится дичь. Когда я приближаюсь на расстояние выстрела, от куртки отлетает пуговица и падает на то самое место, где скрывается зверь, а так как курок у меня всегда взведён, а на полке есть порох, то ничто не ускользает от меня! У меня, как видите, осталось всего три пуговицы, но лишь только наступит время охоты, моя куртка будет украшена двумя рядами новых пуговиц.

Посетите меня тогда, и, поверьте, скучать вам не придётся. Впрочем, сегодня разрешите проститься и пожелать вам приятного сна.

Марк Тарловский ОСТРОВ ФИАСКО, или Последние приключения барона Мюнхаузена

Художник: Ю. Сперанский

От автора

Хотите — верьте, хотите — нет… но я был знаком с бароном Мюнхаузеном. К сожалению, я виделся с ним только однажды, но этот день никогда не забуду. Барон сидел за письменным столом, с гусиным пером в руке — на пушечном ядре!

— Как! — воскликнул я. — Вы ещё живы?!

— Представьте себе! — барон Мюнхаузен усмехнулся и пожал плечами. — Вас это удивляет?

— Нисколько! — ответил я.

Но это была неправда. Я смотрел на барона Мюнхаузена и не верил глазам: неужели и в самом деле это он — наш дорогой и любимый Мюнхаузен?

— Но почему об этом никто не знает?

— Потому что никто мне не верит, — ответил Мюнхаузен. — Все считают, что я опять обманываю, и смеются мне прямо в глаза!..

Барон Мюнхаузен приподнялся и уселся на пушечном ядре поудобней. А я смотрел на него и думал: «Вот чудеса! Барон Мюнхаузен жив! Рассказать — никто не поверит!» И, не удержавшись, спросил:

— Неужели на этом ядре вы летали в лагерь неприятеля?

Барон улыбнулся:

— Разумеется, нет. На этом ядре я летаю к своим друзьям!

Только тут я заметил на лужайке перед домом небольшую пушку и снова удивился:

— Неужели вы и вправду летаете на этом ядре?

— Увы… — барон Мюнхаузен тяжело вздохнул. — Я уже слишком стар для верховой езды.

— Полноте, барон, — сказал я от всего сердца, — вы не такой уж старый!

Барон Мюнхаузен рассмеялся:

— Сегодня мне исполнилось ровно семьсот! — И, взглянув в мои широко открытые глаза, он похлопал меня по плечу. — Успокойтесь, мой милый, я сказал вам чистую правду. Даже не верится — мне уже семьсот! А ведь когда-то я был молод и лучшие годы своей жизни провёл на поле брани, где получил несметное число ран. Сначала — от стрел и мечей, а в более поздние времена — от пуль и снарядов. К счастью, у меня всегда было богатырское здоровье…

— И вы никогда-никогда не болели? — удивился я.

— Только один раз — в шестнадцатом веке! Я подхватил чуму, но перенёс её на ногах, за что поплатился хорошим насморком. Впрочем, я ничуть об этом не сожалел. Как раз в то время шла война между испанцами и англичанами, на стороне которых сражался я. Обнаружив, что болен чумой, я в тот же день сдался в плен испанцам и всех до одного заразил этой ужасной болезнью. Трудно поверить, но это действительно так. К утру они все от меня очумели! Но война была не единственным занятием барона Мюнхаузена. Я двенадцать раз летал на Луну, трижды — на Марс и один раз — на Большую Медведицу, где и познакомился со своей будущей женой, — тут барон Мюнхаузен вздохнул, и смахнул набежавшую слезу. — Ах, мой друг! Никогда не думал, что найду своё счастье на Большой Медведице! Только подумать — ей было тогда шестнадцать, а мне уже шестьсот! И всё-таки мы прожили с ней счастливую жизнь!

— Но как вы добрались до Большой Медведицы?! — воскликнул я изумлённо. — Как вы поднялись так высоко?

— А вы разве не знаете? Я поднял себя за волосы! — Барон Мюнхаузен подкрутил усы и откашлялся. — А теперь можете меня поздравить с днём рождения!

Увы, на следующий день барон умер, и весь мир погрузился в траур. Ещё бы — великий Мюнхаузен был так знаменит, что в день его смерти произошло солнечное затмение. Когда же тьма рассеялась, все воскликнули хором:

— Да здравствует барон Мюнхаузен!

К счастью, на прощание барон Мюнхаузен поведал мне о своих последних приключениях. И сейчас они перед вами.

На волосок от гибели

«Время убивает тех, кто убивает время!»

Барон Мюнхаузен

Вернувшись домой после своих удивительных приключений на Сырном острове, я целых три года прожил в полном одиночестве. Я так пропах сыром, что не решался встретиться даже со своими друзьями. Днём меня донимали мухи, ночью — мыши. И только через три года я окончательно проветрился.

Конечно, за это время я непременно стал бы отшельником, если бы не случай.

Ах, друзья, напрасно вы думаете, что сами управляете своей судьбой. Случай и только случай управляет вами. Самое ужасное на свете — случай! Самое прекрасное — тоже случай! Но, как ни много на свете случаев, мелких случайностей куда больше, и нет от них никакого спасения.

Дело в том, что я очень люблю бабочек. И вот однажды я увидел бабочку сказочной красоты, которой не было в моей коллекции. К счастью, я был на коне, но, едва я подскакал к бабочке, как она вспорхнула и понеслась над лужайкой.

К сожалению, бабочки настолько пугливы, что не подпускают к себе лошадь. А собаки со мной, как назло, не было. И хотя я заядлый охотник и не раз охотился на волка, лисицу и зайца, скажу сразу: всё это сущие пустяки по сравнению с охотой на бабочку, если вы её преследуете верхом на лошади.

Она то взмывала, то падала, то снова взмывала… А я всё мчался вперёд и вперёд — через поля, леса и горы. Пока не домчался до огромного ущелья. Не долго думая, я пришпорил коня и взвился в воздух. Но, к несчастью, не рассчитал прыжка и повис над страшной бездной.

Говорят, что утопающий хватается за соломинку. Но если вы летите в пропасть, соломинка вам вряд ли пригодится. Я был в отчаянии, как вдруг заметил над собой блеснувшую нить паутины. Вне себя от радости, я вцепился в неё обеими руками и вместе с конём тихо поплыл следом за ней.

Разумеется, тонкая паутинка ни за что бы не выдержала нашей тяжести, если бы не мои могучие лёгкие. Ни на секунду не переставая, я дул и дул, поддерживая паутинку над ужасной бездной, пока не приземлился на другом краю пропасти.

Увы! Ровно через пять минут я очутился перед такой же страшной пропастью. К счастью, через эту пропасть тянулся очень удобный мост. Но едва мой конь добрался до его середины, как он провалился, и мы рухнули вниз. Казалось, я обречён. И что же? Я не упал и не разбился. Я сделал нечто другое — повис на волоске!

Дело в том, что у меня необычайно крепкие волосы. Убедившись, что мой волосок прочно зацепился за край обвалившегося моста, я достал из кармана трубку и не спеша раскурил её. Да, друзья мои, я болтался над пропастью вместе с конём, словно ёлочная игрушка, на одном-единственном волоске, и спокойно курил, поплёвывая в ужасную пропасть. И поступил абсолютно правильно. Не прошло и часа, как копыта моего коня коснулись каменистого дна ущелья: дело в том, что волосы у меня растут с необычайной быстротой!

Тысяча роз

Не успел мои конь встать на копыта, как я опять пустился в погоню. Ничего удивительного: если вы преследуете бабочку, то готовы мчаться за ней хоть на край света! Забыв обо всём, я мчался за бабочкой как безумный! И непременно догнал бы её, если бы не глупая случайность: дорогу мне преградило огромное море! А море перепрыгнуть мой конь, конечно, не мог. Он дважды пытался, но оба раза неудачно.

Я был в отчаянии! Что делать дальше? Ещё немного — и бабочка навсегда исчезнет в заморских краях. Но тут я увидел радугу, которая, точно гигантский мост, раскинулась над морем.

Конечно, вы знаете, как трудно добраться до радуги. Но вы ещё не знаете, как трудно на неё забраться. Я пулей вылетел из седла и непременно сломал бы себе шею, если бы не ухватился за хвост коня. Не буду говорить о том, какие сила и ловкость понадобились мне, когда мой конь вихрем нёсся по радуге, а я, мёртвой хваткой вцепившись в его хвост, нёсся за ним!

К счастью, дорога была превосходная. Три фута ширины на каждый цвет. А в радуге, как известно, их целых семь. Итого — двадцать один фут!

В глазах у меня так зарябило, что я крепко зажмурился. И было отчего: все семь цветов радуги били мне прямо в глаза! Красный! Жёлтый! Зелёный! Синий!..

Остаётся добавить, что вид сверху был великолепный! Тридцать миль высоты, до солнца рукой подать, а на том берегу — белый дворец турецкого султана!

Все турки просто визжали от восторга, когда я приземлился в Стамбуле!

— Браво, Мюнхаузен! — приветствовал меня султан. — Ты первый, кто поднялся на радугу! А знаешь ли ты, как в Турции называют путь через радугу? «Тысяча роз»! Красных, жёлтых, синих, зелёных! Но расцветают они только после дождя. Ты великий человек, Мюнхаузен! Взгляни на себя! Взгляни на своего коня!

Я так и сделал — взглянул на коня. И ахнул от изумления! Его копыта, словно дивные самоцветы, сверкали всеми цветами радуги. Впрочем, когда я взглянул на них поближе, оказалось, что это самые настоящие бриллианты, равных которым нет на свете! И если вы думаете, что я говорю неправду, ответьте мне напрямик: кто из вас видел бриллианты величиной с копыто? Никто? Вот то-то!

Когда же я взглянул на себя, то обнаружил, что плащ мой тоже сияет, как радуга. Это было волшебное зрелище! И даже сейчас, через много лет, мой чудный плащ по-прежнему цел и невредим. Конечно, с тех пор он сильно потускнел. Но вот что удивительно: стоит пролиться дождю — и мой плащ опять расцветает! Красными, синими, жёлтыми розами! И я счастлив! Я хожу в нём под солнцем, я шагаю через лужи, я вдыхаю свежий, благоухающий воздух — и сердце моё ликует! Я всё вокруг вижу в радужном свете!

Дуэль

Турецкий султан лично проводил меня во дворец и пожелал спокойной ночи. Но едва я очутился в спальне, как заметил в ней человека с удивительно знакомым лицом. Я готов был поклясться, что видел его не один раз.

— Кто вы? — вскричал я изумлённо. — И что вы делаете в моей спальне?

Ни слова в ответ.

Не долго думая, я выхватил саблю — и правильно сделал. В тот же миг незнакомец тоже выхватил саблю. И мы кинулись друг на друга.

Должен сказать, что в поединке на саблях мне нет равных. Однако на сей раз я столкнулся с достойнымпротивником. Я обрушил на него шквал ударов. И что же? Всякий раз моя сабля, точно притянутая магнитом, натыкалась на его клинок. Он отражал любые удары!

К тому же он оказался левшой, что крайне неудобно в бою. К счастью, я одинаково хорошо владею обеими руками, но, едва я перебросил саблю из правой руки в левую, как мой враг тоже поменял руки и стал драться правой. Бой разгорелся пуще прежнего, и я уже прощался с жизнью, как вдруг мой противник задел клинком огромную люстру, и в ту же секунду она обрушилась ему на голову.

Очнулся я на полу среди груды осколков. Но едва вскочил на ноги, как вновь столкнулся с моим противником — он был живуч как кошка. С минуту мы пристально вглядывались друг в друга, и неожиданно блестящая догадка осенила меня. Силы небесные! Ведь я стою перед огромным зеркалом!

С тех пор я понял: одолеть себя — самая трудная задача на свете!

Самый древний род

Утром султан сказал:

— Я восхищён вашей смелостью и отвагой, Мюнхаузен: вы промчались по радуге верхом на коне! Мир ещё не видел такого лихого наездника, как вы! Вы железный человек, Мюнхаузен!

На что я ответил, поклонившись;

— Ваше величество, вы ошибаетесь. Я сделан из более прочного металла!

Султан рассмеялся:

— Браво! Браво, Мюнхаузен! Теперь я вижу, что вы не только самый смелый, но и самый остроумный человек на свете!

На этот раз я промолчал. А что я мог ответить? Султан попал в самую точку.

Между тем мудрый монарх продолжал:

— Мой милый Мюнхаузен, у меня к вам маленькая просьба. В память о нашей встрече подарите мне копыта вашего замечательного коня.

— Ваше величество, — ответил я, — копыта не мои, а моего коня. Я не могу дарить чужие копыта. Это не в моих правилах…

— Какая жалость! — воскликнул султан. — Что может быть прекрасней — отбросить копыта ради блага любимой родины!

— Ради блага любимой родины — да! — ответил я. — Но мой конь родился в Германии. Он немец.

— Не может быть! — вскричал потрясённый султан. — На вид он вылитый турок! Ну что ж, если так, пусть живёт себе на здоровье! Я куплю его вместе с копытами.

— Ни за что на свете!

— Мюнхаузен, я отдам за коня всё что угодно!

— Нет, дорогой султан, мне конь дороже!

— Я отдам за коня свою дочь!

Это было очень странное предложение. Но я ответил вежливо:

— Спасибо, султан, но мой конь — убеждённый холостяк.

Султан только руками всплеснул:

— Мюнхаузен, вы ничего не поняли! Если вы отдадите мне коня, я отдам вам в жёны дочь! Ваш конь — холостяк. А вы?

— Я тоже.

— Вот и прекрасно! Женитесь на моей дочери и будьте счастливы!

«Только этого не хватало!» — подумал я. А вслух произнёс:

— Нет, ваше величество, я не буду менять коня на жену. Мне ещё рано жениться. Я слишком люблю приключения!

— Что я слышу, барон! Опомнитесь! — вскричал поражённый султан. — Неужели вы не хотите породниться с древнейшим королевским родом?

— Благодарю за честь, милейший султан! — ответил я, низко кланяясь. — Но самый древний на земле — мой род. Я веду своё происхождение от самого первого человека, которого звали Адам!

— В самом деле?! — изумился султан.

— Да! — ответил я. — Адам Мюнхаузен!

И это действительно так. Адам тоже был немного Мюнхаузен!

Как я починил Землю

Султан так разобиделся, что целый день молчал и только за ужином разговорился:

— Что привело вас в нашу страну, Мюнхаузен?

Я ответил:

— Ваше величество, я прошу прощения за бесцеремонное вторжение в Турцию, но я весь день напролёт мчался за бабочкой.

— В самом деле? — удивился султан. — Ну и как? Вы её поймали?

— Нет, ваше величество.

— А зачем вам бабочки?

— Для моей коллекции.

— А зачем коллекция?

— Для бабочек. Они так прекрасны!

— Ах, Мюнхаузен! — воскликнул султан. — Вы замечательный человек, если в погоне за прекрасным поднялись в небо по радуге! Я сейчас же разошлю гонцов, чтобы сегодня же к вечеру все наши бабочки были пойманы и доставлены во дворец.

Я сказал:

— О великий султан! Даже если все ваши подданные целый день напролёт будут гоняться за бабочками, они ни за что не поймают их к вечеру!

— Ах, Мюнхаузен! — вздохнул султан. — Сразу видно, что вы издалека. Да разве в Турции кто-нибудь знает, когда наступит вечер?

И вот что он мне поведал. Оказалось, что за последнюю неделю день в Турции увеличился на целых шесть часов!

Услышав эту необычайную новость, я очень обрадовался, потому что ужасно не люблю спать и каждый вечер ложусь в постель со слезами на глазах.

— Но это же прекрасно, дорогой султан! Это значит, что ночь стала короче на целых шесть часов!

— Как бы не так! — ответил султан. — Ночь тоже увеличилась на шесть часов!

— Быть того не может!

— Может, — сказал султан. — И продолжает увеличиваться с каждой ночью!

— А день?

— А день увеличивается с каждым днём. Теперь вы понимаете, Мюнхаузен, что происходит в Турции? В полночь у нас ещё светло и светит солнце. А в полдень — ещё ночь и в небе сверкают звёзды!

— Погодите, погодите! — перебил я султана. — Если день растёт и ночь растёт, это значит… это значит, что Земля крутится всё медленней и медленней.

— Мюнхаузен! — воскликнул султан. — Вы великий учёный! Но что же будет с нами, если Земля и вовсе перестанет крутиться?

— Меня удивляет другое, великий султан, — сказал я. — Почему во всех странах Земля крутится так же быстро, как и раньше, и только в Турции так тормозит?

— Вы абсолютно правы, Мюнхаузен, — согласился султан. — Это несправедливо по отношению к Турции! Но это ещё не всё. Непонятно почему, но все часы в Турции стали отставать. И чем больше они отстают, тем медленней крутится Земля…

— Вот как! — удивился я. — И как же вы узнаёте точное время?

— Только по моим часам, — гордо ответил султан. — К счастью, они идут безупречно, и вся Турция сверяет по ним время.

Как раз в этот миг часы султана пробили полночь, хотя за окнами дворца ярко светило солнце.

— Ну что? — султан довольно потёр руки. — Теперь вы убедились, что у меня замечательные часы?

Я расхохотался:

— Султан, вы управляете своими подданными, а ваши часы — их часами. Это очень мудро. Но иногда вы должны сверять свои часы с их часами, чтобы идти в ногу со временем.

— Нельзя ли покороче? — сердито перебил султан.

— Дело в том, что Земля в Турции крутится так же быстро, как и раньше. Но стрелки ваших часов, султан, крутятся ещё быстрее.

— Вы хотите сказать, что мои часы спешат?

— Ровно на двенадцать часов! Вот почему в полночь у вас светит солнце, а в полдень сверкают звёзды.

Султан грозно нахмурил брови:

— А почему мои часы спешат?

— Потому что спешат минуты.

— А почему спешат минуты?

— Потому что спешат секунды.

— А почему спешат секунды?

— Потому что их подгоняет маятник.

К счастью, я прекрасно разбираюсь в часах. В один миг я починил маятник и превратил полночь в полдень!

Война

Утром вся Турция ликовала!

День кончился вовремя, и ночь тоже! Земля крутилась превосходно, и все турки вместе с ней! Никто не отставал!

В мою честь султан устроил пир на всю страну. В разгар праздника во дворец вернулись гонцы с огромными воздушными шарами. Султан сдержал своё слово: все турецкие бабочки были пойманы и доставлены в этих шарах. Но, увы, среди них не оказалось моей замечательной бабочки, и я тут же приказал:

— Отпустите их, пусть летят в родные края!

В ту же секунду гонцы проткнули шары — и грянул такой залп, словно целый полк солдат выстрелил разом!

Это лопнули воздушные шары, и весь Стамбул ахнул от восхищения, потому что все бабочки Турции взвились в небо!

Поражённый этим сказочным зрелищем, я сказал султану:

— Даже самый праздничный ночной фейерверк не сравнится с этим — при солнечном свете!

— Нет, Мюнхаузен, — возразил султан, — самый лучший фейерверк на свете — в честь победы!

Я спросил:

— Султан, вы любите войну?

— Нет, — ответил мудрый правитель, — я люблю мир. Но после войны. Вот почему я так часто воюю, — тут он тяжело вздохнул. — К сожалению, войну затеять не так-то просто. Нужна уважительная причина. А найти её ужасно трудно.

В этот миг раздался пушечный выстрел, и султан подскочил на троне:

— Проклятие! Как же я забыл! Это король Франции привёл свой военный флот в Турцию!

— Значит, — спросил я, — у вас с ним есть причина для войны?

— Ещё бы! — откликнулся султан. — Остров в море! Из-за него мы и сражаемся!

— Остров? Какой остров?

— Мой! — ответил султан.

— А как он называется?

— Мой! — повторил султан. — Король Франции называет его точно так же.

— Странное название, — удивился я. — Никогда не видел этого острова на карте.

— Его и нет на карте, — объяснил султан. — Он слишком маленький.

— А кто на нём живёт?

— Никто. Он не пригоден для жизни. Но для войны — в самый раз!

И тут, как нарочно, французский флот дал залп из всех орудий!

— Скорее! — завопил султан. — Король Франции вот-вот начнёт сражение, а у меня ещё ничего не готово!

— Не стоит так волноваться, милейший султан, — ответил я, — французский король — джентльмен. Он подождёт…

Но султан и слушать меня не стал. Он тут же отдал приказ, и все турки помчались точить сабли. А потом вывели корабли в море.

Тем временем вдали показался французский флот, и я увидел, что французский король смотрит в подзорную трубу на турецкого султана. А турецкий султан, стоя на капитанском мостике, смотрит в подзорную трубу на французского короля. И хотя расстояние между ними было добрых пять миль, они оба величественно кивнули друг другу.

Вот что значит королевская вежливость! Короли и султаны могут биться насмерть, но перед битвой обязательно пожелают сопернику здоровья.

Так случилось и на сей раз.

Отвесив друг другу поклон, король и султан дали залп из всех пушек разом! Впрочем, все французские ядра благополучно перелетели через турецкие корабли, а все турецкие ядра — через французские корабли. Перелёт!

Новый залп — и все ядра снова шлёпнулись в воду. Недолёт!

Три часа подряд французы и турки палили из пушек, но так и не смогли попасть друг в друга: силы были слишком равны.

Стало ясно, что победит та из сторон, к которой примкну я. Но об этом не могло быть и речи! И султан, и король были моими друзьями. Поэтому я сел в свою лодку и под белым флагом подплыл к сражавшимся. Бой тут же прекратился.

Похвалив за доблесть и султана, и короля, я предложил им заключить мир и устроить фейерверк. И тот и другой дружно согласились, но при одном условии: если противник признает своё поражение.

— В таком случае продолжайте! — сказал я.

Это было мудрое решение. Увы, вслед за ним я принял ещё одно решение, которое едва не погубило меня.

Я направил свою лодку в открытое море, чтобы наблюдать за сражением издали. Как вдруг навстречу мне вылетел корабль под черным флагом. Пираты! Злодеи скрывались за горизонтом.

_{В глазах у меня так зарябило, что я крепко зажмурился. И было отчего: все семь цветов радуги били мне прямо в глаза!}

_{Не долго думая, я выхватил саблю — и правильно сделал. В тот же миг незнакомец тоже выхватил саблю. И мы кинулись друг на друга.}

В один миг они навели на меня пушки и после яростного сопротивления захватили в плен. Все пираты, как один, были одноглазые, с чёрными повязками и злые как черти! Обыскав меня с ног до головы, они пришли в бешенство и стали допытываться, где мои драгоценности.

— Скажи, куда ты их запрятал! Или мы тебя замучаем!

Но тут вмешался капитан:

— Не надо его мучить! Мы честные, благородные пираты, а не злодеи! Я знаю, где его драгоценности… В его собственном животе. Он проглотил их! Давайте-ка лучше разрежем его живот и честно, благородно разделим добычу!

Пираты пришли в восторг, а я — в ужас!

— Остановитесь! — закричал я. — Вы только зря убьёте меня! В моём животе ничего нет!

Но пираты только хохотали в ответ. Они сорвали с меня одежду, швырнули на палубу, и не успел я опомниться, как надо мной уже склонился корабельный кок с огромным ножом в руке.

«Всё кончено! — сказал я себе. — Умри как герой, Мюнхаузен!» И закрыл глаза. Но в тот же миг над морем прокатился голос:

— Держись, Мюнхаузен!

Боже мой! Я узнал голос короля Франции! Пираты подскочили как громом поражённые! И в ту же секунду над морем прогремел ещё один голос:

— Держись, Мюнхаузен!

«Но это же голос турецкого султана!» — догадался я. И, вскочив на ноги, увидел, что с запада к пиратскому кораблю на всех парусах несётся весь французский флот.

А с востока несётся весь турецкий флот!

И тут раздался такой грохот, что все пираты как подкошенные упали на колени. Это все французские и турецкие корабли выстрелили разом!

— Прости нас, добрый Мюнхаузен! — завопили разбойники, протягивая ко мне руки. — Спаси нас, добрый Мюнхаузен!

А я бегал вокруг них раздетый догола и бил их, и бил по щекам:

— Вот вам ваши драгоценности! И вот вам ваши драгоценности! Получайте! Получайте!

Король и султан рука об руку поднялись на пиратский корабль, и я поздравил их с блестящей победой.

— Спасибо, Мюнхаузен! — дружно воскликнули оба правителя. — Это была действительно блестящая победа! Мы разбили этих негодяев в пух и прах!

— Совершенно верно, — подтвердил я. — Вдвоём вы непобедимы!

— Ах, дорогой Мюнхаузен! — воскликнули они. — Никогда в жизни мы не были так счастливы, как сегодня!

— Потому что сегодня вы подняли меч во имя добра и справедливости и одержали победу над злом! — сказал я.

— Это единственная уважительная причина для войны!

Что касается пиратов, то они просто рыдали от счастья, когда я уговорил султана посадить их в тюрьму. Сам султан хотел посадить их на кол!

Ого-го

Да, пираты рыдали от счастья и осыпали меня словами благодарности. Но я их не слушал. Вы спросите почему? Да потому что я слушаю только то, что мне по душе. Весь прочий словесный хлам я пропускаю мимо ушей. Если же по какой-либо случайности нежелательное слово всё-таки влетает мне в одно ухо, то сейчас же вылетает через другое.

И только однажды мне чертовски не повезло. Странное, нелепое словечко застряло у меня между ушей и никак не хотело выскакивать. Это было так ужасно, что даже сейчас я не решаюсь произнести его вслух. А вдруг и с вами случится такая же беда?

Впрочем, решайте сами. Кто боится, пусть затыкает уши. А кто нет, пусть слушает.

Вот это слово — «ого-го!»

И с тех пор как оно застряло у меня в голове, вся моя жизнь превратилась в сущий ад. Утром мне говорили:

— Доброе утро, барон Мюнхаузен!

«Ого-го!» — гремело в моей голове.

— Как вы спали, барон Мюнхаузен?

«Ого-го!»

— Кушать подано!

«Ого-го!»

И так весь день напролёт! Ем — «ого-го!», пью — «ого-го!», сплю — «ого-го!», гуляю — тоже «ого-го!»

Однажды я на полном скаку вылетел из седла и грохнулся наземь, едва не свернув себе шею. И что же я услышал? «Ого-го!» Я едва не сошёл с ума!

Нет мучения более ужасного, чем постоянно на каждом шагу слушать бессмыслицу. С каждым днём я слышал всё хуже и хуже и, конечно, совсем бы оглох, если бы не счастливая случайность.

Как-то раз ко мне обратился какой-то незнакомец:

— Простите, сударь, который час?

На что я очень любезно ответил:

— Спасибо, сударь, прекрасно! А вы как поживаете?

— Я вас спросил, который час! — крикнул незнакомец.

— Нельзя ли чуть погромче? — ответил я, приставив ладонь к уху.

— Который час, который час?! — заорал незнакомец во всю глотку.

— Спокойно, сударь, спокойно, — ответил я. — Не надо так кипятиться… Я не глухой. Вы абсолютно правы. Погода и в самом деле великолепная!

Тут он размахнулся и так хватил меня по уху, что проклятое словечко вылетело из моей головы, как пробка из шампанского! При этом оно раскололось пополам и выскочило задом наперёд: сначала «го!», а вслед за ним уже «ого».

Боже мой, что это было за блаженство! Сотни голосов и звуков, словно прорвав ненавистную плотину, хлынули в мои открытые уши! И я опять, как прежде, услышал пение птиц, треск кузнечиков, жужжание пчёл. Я услышал тишину!

Не помня себя от счастья, я крепко обнял своего спасителя и дал ему в награду десять золотых. В тот же миг его ярость бесследно улетучилась. Он был так доволен, что предложил за ту же цену ударить меня в другое ухо. Я рассыпался в благодарностях, заверив его, что в этом нет никакой необходимости. Тогда он сказал, что такому доброму и благородному человеку, как я, он готов дать в ухо бесплатно.

— Я это знаю, мой друг, — ответил я ласково, — вы только что это сделали.

После чего мы расстались лучшими друзьями. Но, расставаясь, мой новый знакомый взял с меня слово, что, если понадобится, я обязательно воспользуюсь его помощью.

— Непременно! — ответил я. — Слово Мюнхаузена!

К счастью, его помощь мне больше не понадобилась. И если вы спросите меня, хорошо ли я сейчас слышу, я отвечу вам от всей души:

— Ого-го!

Турецкий султан и французский король ни за что не хотели со мной расставаться. Но я поспешил домой.

«Скорее в путь! — твердил я себе. — Нельзя терять ни минуты! Время не ждёт, время летит стрелой!»

Ах, друзья, вы и сами не знаете, сколько в вашей жизни понапрасну убитого времени! Сколько убитых минут и часов! Сколько убитых дней! Берегитесь! Время убивает тех, кто убивает время!

Вернувшись домой, я первым делом решил напоить коня, как вдруг обнаружил в корыте с водой наглухо закупоренную бутылку. В тот же миг я разбил её и вытащил из горлышка пожелтевший лист бумаги.

«На помощь, друг! — прочитал я. — Мой славный корабль потерпел крушение, команда погибла, а я умираю от жажды в Индийском океане.

Капитан Шторм.

Мои координаты: остров Фиаско…»

Дальше было смыто водой.

Признаться, я был ошарашен. Но тут же пришёл в себя и сразу всё понял. Из океана бутылка попала в море, из моря — в реку, из реки — в ручей, из ручья — в мой пруд, а из него — в корыто. И слава богу! Я ни за что не заметил бы её в океане.

Но что же делать дальше, как быть?

Я задумался: «Фиаско, Фиаско… Какое странное название…»

Впрочем, я уже не раз слышал, что Фиаско — это остров, возле которого все терпят крушение. К сожалению, его до сих пор нет на карте и никто не знает, где он находится.

Письмо из бутылки было написано без единой ошибки на семи языках: английском, французском, немецком, испанском, китайском, арабском и древнееврейском. Но почерк был безобразный. Строчки трещали по всем швам, а буквы плясали, как пьяные.

Однако я сразу догадался, что пьян был сам капитан. Несчастный осушил до дна бутылку рома, чтобы запрятать в неё письмо. И поступил очень мудро: ведь пьяному, как известно, и море по колено.

В тот же день я сел на коня и снова помчался в Турцию. А вдруг я успею спасти несчастного капитана Шторма?

Турецкий султан принял меня с распростёртыми объятиями:

— Дорогой Мюнхаузен! — воскликнул он. — Как это похоже на вас! Вы готовы на всё ради спасения чужой жизни!

И немедленно предоставил мне корабль вместе с командой.

А я распрощался с султаном и через две недели был уже в Индийском океане.

Должен сказать, что из всех океанов этот самый красивый. Индийское солнце! Индийский воздух! А волны — до самого горизонта и тоже индийские! Впрочем, иногда попадались волны из Тихого, Атлантического и даже из Ледовитого океана. Ведь все океаны связаны друг с другом.

Ах, если бы не капитан Шторм! Я только диву давался: как он мог потерпеть крушение в таком славном месте!

Увы, я ещё не знал, как изменчив и коварен океан! На другой день в небе появилось крохотное облачко, и капитан шепнул мне на ухо:

— Не нравится мне это облачко на горизонте, барон Мюнхаузен.

И мы немедленно повернули к Африке.

Чтобы не рисковать командой, я высадился на берег в полном одиночестве и отправился на разведку в джунгли.

К сожалению, капитана Шторма в джунглях не оказалось. Зато весь лес так и кишел ужасными зверями. Не успел я и глазом моргнуть, как из зарослей выскочил огромный лев. К счастью, на этот раз за моей спиной не оказалось крокодила, и я помчался как вихрь через джунгли не разбирая дороги.

Я так перепугался, что совершенно забыл о том, что в Африке очень много львов, и непременно угодил бы в пасть одному из них, если бы не случайность: я вдруг споткнулся и упал. А когда поднялся, мой страх мгновенно улетучился, уступив место необычайному любопытству.

Оказалось, что я споткнулся об экватор. Для тех, кто слабоват в географии, напомню, что экватор делит земной шар пополам на два полушария — Северное и Южное. Но если вы видели экватор только на карте, вы понятия не имеете, что такое экватор. На самом деле это обруч из чистого золота толщиной в бревно и длиной сорок тысяч миль, который, словно пояс, охватывает всю Землю. Ничего странного в этом нет, если вспомнить, что над экватором то и дело льют дожди, а золото, как известно, не ржавеет. Можно лишь ещё раз подивиться мудрой природе, которая так предусмотрительна.

К счастью, золото, из которого состоит экватор, в тысячу раз тяжелей обычного золота. Иначе жулики и грабители со всего света уже давным-давно растащили бы экватор по кусочкам и никто бы не знал, где кончается Северное полушарие и начинается Южное.

Наглядевшись на это чудо природы, я перешагнул через него и одной ногой упёрся в Северное полушарие. Другая моя нога по-прежнему упиралась в Южное полушарие. И должен сказать, что это был самый счастливый миг в моей жизни. Я чувствовал себя великаном, хозяином всей земли! И мне ужасно не хотелось трогаться с места… Однако, простояв так до вечера, я порядком подустал и уселся на экватор отдохнуть. А затем прилёг, так как наступила ночь.

Разумеется, вы прекрасно знаете, что во время сна голову лучше всего держать в прохладе, а ноги в тепле. Поэтому голову я пристроил в Северном полушарии, а ноги — в Южном, в то время как экватор абсолютно точно делил меня пополам. И скажу откровенно, я выспался всласть!

И правильно сделал: утром я сразу догадался, как мне отыскать Индийский океан. Я вскочил на экватор и во весь дух помчался на восток. Потому что путь по экватору — самый короткий путь к океану.

Однако, к величайшему моему удивлению, никакого океана поблизости не оказалось. Пот лил с меня градом, а я всё мчался и мчался вперёд по экватору весь день напролёт — через саванны, пустыни и джунгли — не в силах понять: куда же девался Индийский океан?

Как вдруг густые заросли расступились, и я выскочил на берег океана. Наконец-то! Я вытер пот со лба и замер от изумления. Мой славный корабль исчез! Куда? Неизвестно!

Но тут я взглянул на солнце, которое медленно опускалось в океан, и едва не упал без чувств, потрясённый страшной догадкой. Второпях я перепутал восток с западом. Стоит ли удивляться, что я мчался к океану так долго… За один день я пересёк Африку с востока на запад и добрался до Атлантического океана! Правда, самой короткой дорогой — по экватору.

Надо ли говорить, что всю ночь до утра я мчался в обратном направлении. И на рассвете добрался до Индийского океана. Все матросы встретили меня ликующим криком, а капитан, узнав о моём путешествии по экватору, поздравил меня с великой удачей. Он сказал, что найти экватор на карте может каждый, но впервые встречает человека, который нашёл его на земле.

Но напрасно я радовался благополучному возвращению на корабль. Едва мы вышли в открытый океан, как небо почернело, сверкнула молния, ударил гром и разразилась настоящая буря. В один миг всё смешалось вокруг, и я понял, что мы приближаемся к острову Фиаско. Но где же он?.. Я потянулся за подзорной трубой, но в этот момент огромная волна так хватила по кораблю, что едва не разнесла его в щепки.

— Капитан! — крикнул я сквозь рёв урагана.

— Что? — отозвался он.

— Не пора ли спускать шлюпки?

— Слишком рано, — ответил капитан. — Сначала мы должны срубить фок-мачту.

Он был совершенно прав. Я уже не раз слышал об этом благородном обычае: в бурю бывалые матросы непременно рубят фок-мачту, и только после этого корабль идёт ко дну.

— Хорошо, — согласился я, — рубите, да поживее! А потом мы сядем в шлюпки!

— Ни в коем случае! — ответил капитан. — Потом мы срубим все остальные мачты и сбросим за борт всё лишнее: пушки, ядра, провизию и пресную воду… Надо поторапливаться, барон Мюнхаузен. Мы должны всё успеть, прежде чем корабль пойдёт ко дну.

«Всё кончено, — сказал я себе. — Судьба капитана Шторма постигла и тебя, дорогой Мюнхаузен! Ты тоже погибнешь у острова Фиаско!»

После чего, осушив до дна бутылку рома, я достал из камзола письмо Шторма, чтобы рядом с его подписью поставить свою и, закупорив письмо в бутылку, снова бросить её в океан.

Но именно в эту секунду ослепительно сверкнула молния, и я вдруг разглядел дату послания капитана Шторма. Несчастный капитан Шторм! Он бросил бутылку в океан триста лет назад! Я понял, что опоздал! Триста лет без воды прожить невозможно!

Я стоял с бутылкой в руке как громом поражённый. Потом разразился хохотом. Разумеется, вся команда решила, что от страха я сошёл с ума. И совершенно напрасно. Я был абсолютно здоров. Но согласитесь сами, что спасать того, кто утонул триста лет назад, просто смешно.

Я так хохотал, что не заметил, что к нашему кораблю стремительно приближается огромный столб воды высотой до неба и толщиной в башню. Это был смерч, который крутился с невероятной быстротой, сметая всё на своём пути.

К счастью, он промчался мимо, не причинив судну никакого вреда. Но прихватил с собой меня, смахнув с палубы, точно соринку, и так закрутил, что мысли мои мгновенно перемешались, и я пришёл в себя только через семь дней.

Да, друзья, целых семь дней и ночей смерч крутил меня над океаном, пока не домчал до Китая и не выбросил на берег. В тот же миг меня обступила толпа изумлённых китайцев, которые хотели поприветствовать столь мужественного чужестранца. Увы, им удалось это сделать только через три дня. Потому что только через три дня я перестал крутиться.

К сожалению, ответив на их приветствие, я вынужден был оборвать нашу беседу. У меня так сильно кружилась голова, что ещё три дня я крутился в обратную сторону.

Обед по-китайски

Конечно, вам известно, что китайцы изобрели порох, бумагу и компас. Но вряд ли вы знаете, что именно китайцы открыли Землю. Невероятно, но факт! Это сделал китаец по имени Ляо Шао-Мяо ровно десять тысяч лет назад. И страшно подумать, что этого могло не случиться. Потому что Ляо Шао-Мяо открыл Землю благодаря счастливой случайности. И знаете как? Он открыл глаза! Только и всего! Дело в том, что до Ляо Шао-Мяо никому и в голову не приходило это сделать. Все жили с закрытыми глазами. Первым открыл глаза Ляо Шао-Мяо — и в тот же миг открыл Землю!

И тем не менее китайцы исключительно скромны, вежливы и ровно ничем не отличаются от остальных людей, если не считать одной мелочи.

Все люди, как известно, сначала делают вдох, а затем — выдох. Китайцы же сначала делают выдох, а затем — вдох. Только и всего. Но это пустяки.

Китайцы необычайно гостеприимны. Едва я вошёл во дворец императора, как меня облачили в красный шёлковый халат, расшитый золотыми драконами, забрав у меня камзол, штаны и сапоги. Таков обычай при китайском дворе. После этого сам император три часа подряд, затаив дыхание, слушал историю моих приключений. А затем пригласил меня на обед.

Разумеется, я согласился с превеликой радостью, потому что китайцы — самые лучшие в мире повара. Трудно поверить, но поросёнка, запечённого целиком, от хвостика до пятачка, они могут приготовить из травы и кореньев. И вы ни за что не отличите мясо этого поросёнка от настоящего.

Стоит ли удивляться, что, покончив с прекрасным супом и чудной жареной курицей, я не смог удержаться от возгласа восхищения:

— Ах, ваше императорское величество! Никакая кухня в мире не может сравниться с китайской!

— Я тоже так считаю, барон Мюнхаузен, — кивнул император, — но из чего, по-вашему, сделаны эти кушанья?

«Всё ясно, — сказал я себе, — император хитёр, но барон Мюнхаузен ещё хитрее». А вслух произнёс:

— Ваше величество, у меня на этот счёт никаких сомнений. Эта великолепная лапша приготовлена, разумеется, из морских водорослей. А жареная курица, судя по всему, — из прошлогодней соломы. — И, взглянув на императора, я тонко улыбнулся.

— Я вижу, барон, что вы большой знаток китайской кухни, — промолвил в ответ император и улыбнулся ещё тоньше. — Однако на сей раз вы ошиблись. Суп из лапши, который вам так пришёлся по вкусу, приготовлен из ваших собственных штанов, мой друг.

— Как! — вскричал я поражённо. — Суп из моих штанов?! Невероятно! А курица?

Император пожал плечами:

— Разумеется, из вашего камзола, барон… И вы не станете отрицать, что курица удалась на славу — очень нежная и сочная.

— Ни в коем случае, ваше величество! — воскликнул я вне себя от изумления. — Я никогда не думал, что мой старый кожаный камзол можно приготовить так вкусно!

И вдруг я замер, охваченный каким-то странным предчувствием. Потом осторожно спросил:

— А где же мои сапоги?

Император расплылся в улыбке:

— Не беспокойтесь, барон, они вам тоже понравятся. — И он придвинул к моей тарелке огромную вазу белоснежного мороженого.

— Но этого быть не может! — закричал я во всё горло. — Неужели это мои сапоги?

Я не мог поверить глазам! Я не мог понять, как можно чёрные как уголь, сапоги превратить в белоснежное мороженое! А что за чудный запах шёл от варенья, в котором плавало мороженое!

Должен признаться, что я большой любитель варенья и настолько хорошо разбираюсь в ягодах, что с первого взгляда могу отличить чёрную смородину от белой. Но это была отнюдь не смородина, не вишня и даже не клубника. Я не знал, что и думать, и в конце концов не выдержал:

— Ваше величество, из чего сварено это варенье?

— А вы отведайте его и угадайте, — предложил император.

Я так и поступил и едва не лишился чувств от наслаждения.

Варенье было восхитительное! Но странное дело, в его вкусе и запахе я почувствовал что-то очень знакомое и родное. Но что же именно?

— Ваше величество, — произнёс я смиренно, — я не в силах решить эту загадку, я сдаюсь. Но умоляю вас, откройте свой секрет! Из чего сделано это варенье?

— С удовольствием, — сказал император. — Это варенье — из ваксы.

— Из какой ваксы?

— От ваших собственных сапог, — ответил император, пожав плечами. — И поверьте, что в Китае варенье из ваксы считается не только самым вкусным, но и самым полезным.

— Вы шутите!

— Нисколько! Оно придаёт коже лица свежесть, блеск и приятный смуглый цвет.

— Поразительно, что во всём мире ничего об этом не знают! — заметил я. — И только зря переводят такое добро!

После чего я снова взял ложечку, чтобы вплотную заняться мороженым, но тут же спохватился: «Опомнись, Мюнхаузен! Неужели ты съешь на десерт свои собственные сапоги, в которых воевал и совершал великие подвиги!»

Я пришёл в полное отчаяние:

— Ваше величество, я не могу проглотить ни кусочка этого чудного мороженого, потому что сапоги, из которых оно сделано, мне дороже любых фамильных драгоценностей!

Мои слова ужасно огорчили императора:

— Как жаль, что я не знал об этом раньше, дорогой Мюнхаузен! И всё-таки не горюйте, я попытаюсь помочь вашему горю.

И на следующий день я получил взамен великолепные сапоги, как две капли воды похожие на мои собственные. Отличить их от прежних было просто невозможно. Но я остался безутешен:

— Ваше величество, ваши сапожники — великие мастера, но это не мои сапоги. Увы, мои любимые сапоги уже давным-давно растаяли, если их только не съели ваши повара.

— Вы глубоко ошибаетесь, Мюнхаузен! — сказал император. — Это действительно ваши сапоги. Мои повара сделали из них мороженое, а мои сапожники смастерили из этого мороженого сапоги!

И очень скоро я убедился в том, что император сказал чистую правду.

Его замечательные сапожники и в самом деле смастерили мои сапоги из мороженого. Вот почему с тех самых пор даже в жару мои ноги мёрзнут в этих сапогах!

Ядром в глаз

После обеда я сказал:

— Мой дорогой император! Вы самый великий и богатый правитель на земле, а ваши подданные — самые счастливые люди на свете! Если им нечего есть, они съедят на обед свои собственные штаны. Если же у них нет штанов, они смастерят их из своего обеда.

— Вы абсолютно правы, мой друг, — перебил меня император, — и всё-таки никто из моих подданных не может избавить меня от злейшего врага и мучителя.

— Ваше величество! — воскликнул я. — Скажите мне только одно: кто он и где находится?

— Он здесь, рядом с нами в этом зале.

— Как?! В этом зале? — удивился я. — Но где же он?

И тут я услышал звон комара. Так вот кого боялся повелитель Китая!

— Ваше величество, ни слова больше! — сказал я. — Предоставьте это мне!

Император застыл как изваяние. И все придворные вместе с ним.

Комар облетел каждого из них по очереди, но в конце концов отдал предпочтение императору и настойчиво закружился над ним в поисках самого аппетитного места. Однако самое аппетитное место было прикрыто одеждой, и комар долго не мог успокоиться, горько жалуясь на злую судьбу. Раз двадцать он собирался сесть на правое ухо императора и ровно столько же раз — на левое. Но так и не решился это сделать.

Что же касается императора, то он проявил удивительное спокойствие и выдержку, хотя прекрасно понимал, что комар отрывает его от важнейших государственных дел.

«Ну, погоди! — грозил я комару. — Рано или поздно ты всё равно сядешь, и тогда…»

Но комар и не думал садиться. Он то взмывал под самый потолок, то падал вниз, то уносился вдаль, то снова возвращался, оглашая воздух истошным звоном. Внезапно звон оборвался, и я обнаружил, что комар устроился… где бы вы думали? На щеке у императора!

Придворные в ужасе переглянулись, не зная, что предпринять. Но я не растерялся и дал императору пощёчину.

Все ахнули, но император и бровью не повёл.

— Барон Мюнхаузен, — спросил он, — вы промахнулись?

— Нет, ваше величество, я попал.

Император снова замер и прислушался:

— А вы уверены? Я слышу звон.

— Ваше величество, — сказал я почтительно, — это звенит у вас в голове.

Император улыбнулся:

— Что и говорить, у вас могучая рука, барон. И скажу вам честно: это первая пощёчина, которую когда-либо получал китайский император.

— В таком случае, вам очень повезло, — сказал я. — Нет ничего лучше пощёчины, полученной вовремя.

Император рассмеялся:

— Вы абсолютно правы, Мюнхаузен. Главное — не промахнуться!

Именно в этот момент откуда ни возьмись снова объявился проклятый комар и преспокойно уселся на нос императору. Император окаменел, не отрывая взгляда от кончика собственного носа.

Я сказал:

— Ваше величество! К сожалению, я дал вам слишком слабую пощёчину. Но это дело поправимое.

Однако если вы думаете, что я щёлкнул императора по носу, то вы ошибаетесь. Я сразил комара выстрелом из пистолета. Но когда император положил кровопийцу на ладонь, его изумлению не было границ.

— Барон Мюнхаузен! — вскричал он. — Злодей мёртв, но я не вижу на его теле ни единой царапины!

— Разумеется, — ответил я. — Я стрелял ему в глаз, чтобы не испортить шкуру.

— Невероятно! — ещё больше изумился император. — Это самый меткий выстрел на свете!

— Ваше величество, вы заблуждаетесь, — сказал я. — Самый меткий выстрел я сделал в битве с испанцами. Тогда я тоже убил комара…

— И тоже попали ему в глаз?

— Вот именно, ваше величество! Не в бровь, а в глаз! Но из пушки! Ядром!

Что было дальше

Об этом вы ни за что не догадаетесь. На другой день к берегам Китая причалил мой собственный корабль — абсолютно целый и невредимый. Я не мог поверить глазам, но капитан мне мигом всё объяснил. Оказалось, что фок-мачта была сделана из такого крепкого дерева, что матросы не успели её срубить, и корабль благополучно добрался до Китая.

Император долго уговаривал меня не торопиться с отъездом, но я мечтал только об одном: поскорей вернуться домой. И наотрез отказался.

Чтобы пополнить запасы нашего продовольствия, император приказал загрузить трюмы нашего корабля необычайно вкусным мясом, изготовленным из бобов. Кроме того, мы запаслись великолепными бобами, изготовленными из мяса. И вдобавок получили в подарок большой бочонок пресной воды, которую китайцы добывают из морской. Одного глотка такой воды хватает человеку на целый день.

Небо было ясное, и мы уже поздравляли друг друга с благополучным возвращением, как вдруг где-то посреди океана наш корабль был внезапно подхвачен необычайно бурным течением и понёсся в неизвестном направлении. Вода за бортом бурлила и пенилась, как кипяток.

— Капитан! — воскликнул я. — Что это за течение?

— Разрази меня гром, если я это знаю! — ответил капитан. — Его нет на карте!

Но когда мы отхлебнули по глотку из океана, у нас дух захватило от изумления. Оказалось, что это вовсе не морская вода, а самое настоящее французское шампанское! До сих пор не пойму, откуда оно появилось в Индийском океане за много тысяч миль от берегов Франции.

_{Вдали показался французский флот, и я увидел, что французский король смотрит в подзорную трубу на турецкого султана.}

_{Обыскав меня с ног до головы, пираты пришли в бешенство и стали допытываться, где мои драгоценности.}

Капитан сказал, что исплавал все моря и океаны, но нигде ещё не встречал такого чуда. И я ему охотно поверил. Правда, много лет спустя неподалёку от своего дома я обнаружил небольшой ручей портвейна, но очень низкого качества. И к тому же изрядно разбавленного дождевой водой.

Увы, этот поразительный случай обернулся для нас ужасной бедой. Обезумевшие от радости матросы всей командой набросились на шампанское, корабль потерял управление, налетел на риф и рассыпался на кусочки. Это было ужасно! Все мои матросы у меня на глазах захлебнулись в шампанском. И, что самое печальное, сделали это без всякого сожаления. Что лишний раз доказывает давно известную истину: нельзя слишком долго плыть по течению, если плывёшь по шампанскому!

Остров Фиаско

Тем не менее я целых три дня и три ночи бороздил вплавь воды океана, не встретив на своём пути никого, кроме ужасной акулы, которая, к счастью, оказалась вдребезги пьяной.

Наконец на четвёртые сутки я был выброшен океаном на берег большого острова. И сначала решил, что это остров Мадагаскар, рядом с которым находится Африка. Но, взглянув на карту, я обнаружил, что Мадагаскар на карте куда меньше, чем мой остров, которого на карте и вовсе не оказалось. Вместо него я обнаружил небольшое белое пятно. Это означало только одно: я открыл неведомый доселе остров!

И, конечно, сразу догадался, что это остров Фиаско!

Не помня себя от радости, я выпил шампанского и двинулся в глубь острова, по которому ещё не ступала нога человека.

Я был уверен, что попал на необитаемый остров. Я ещё не знал, что на самом деле меня со всех сторон окружают люди, которых зовут тиктаками. Тик — он родился на свет, так — его уже нет… Немудрено, что я их не видел.

Да, все они жили ровно одну секунду. Но были довольны и счастливы и вовсе не считали свою жизнь короткой. Потому что за одну секунду умудрялись прожить целую жизнь! Сначала они рождались на свет, потом росли и обучались ремеслу. Потом женились, рожали детей, а дети рожали им внуков. А умирали они ровно через секунду после своего рождения уже седыми стариками.

Но за эту секунду они успевали съесть двадцать тысяч завтраков, обедов и ужинов! Всё остальное время они трудились в поте лица. Так же, как и мы. Только в миллион раз быстрее!

Обо всём этом я узнал от местных жителей — фиаскийцев, которые никогда не видели своих невидимых соседей. Но считали, что проклятые невидимки постоянно путаются у них под ногами и мешают им жить. Именно поэтому фиаскийцы постоянно молотили по воздуху руками и ногами, раздавая пинки направо и налево. И громко проклинали неуловимых тиктаков.

Ничем другим они не занимались. Потому что на каждом шагу спотыкались и падали. А когда шли, то всё время шатались. Но я был первым чужестранцем, посетившим остров Фиаско, и в мою честь фиаскийцы устроили настоящий пир. Целый день они ели и пили и уговаривали меня отведать их чудесного вина. Но я наотрез отказывался, потому что не люблю шампанское.

Но вот что удивительно: чем больше они пили, тем меньше шатались и падали. Я не верил своим глазам. Наконец не выдержал, выпил бокал шампанского… и едва не поперхнулся от изумления. Это было вовсе не шампанское, а самая настоящая вода.

Оказалось, что воды на острове Фиаско так мало, что фиаскийцы пьют её только по праздникам. Всё остальное время они пьют шампанское, которое омывает их остров со всех сторон. И когда я сказал им, что у меня на родине воды столько же, сколько у них шампанского, они мне не поверили.

— Даю вам честное слово, — сказал я, — что мы пьём воду круглый год! И только по праздникам шатаемся и падаем, когда пьём шампанское. А это куда лучше, чем падать и шататься круглый год!

— Ах, барон Мюнхаузен! — воскликнули они. — Вы абсолютно правы! Мы так несчастны! Но что же нам делать?

— Покинуть остров Фиаско! — ответил я. — И чем скорей, тем лучше!

— Мы согласны, согласны, согласны! — хором закричали фиаскийцы.

И за десять дней построили десять больших кораблей, на которые погрузили всю свою воду, чтобы не умереть от жажды. Потому что я запретил им пить в пути шампанское. Чтобы не потерпеть крушение.

Конечно, по дороге домой мы зачерпнули из океана столько шампанского, сколько вместили наши трюмы. И правильно сделали. Это было самое лучшее в мире шампанское!

Отведав его, турецкий султан пришёл в восторг. Потом спросил:

— А где же мой корабль, Мюнхаузен?

— Ах, ваше величество! — ответил я со вздохом. — Он утонул в шампанском! Вместе с матросами! Я самуцелел только чудом!

И я рассказал султану про остров Фиаско, окружённый со всех сторон шампанским.

— Остров, окружённый шампанским?! Это неслыханно! — закричал султан. — Мюнхаузен, я хочу знать, где находится этот остров.

— Увы, ваше величество! Я и сам не знаю, где находится остров Фиаско. Вместо него на карте — белое пятно.

— Белое пятно? — ещё больше удивился султан. — И вы первым его обнаружили, дорогой Мюнхаузен?!

Сделайте одолжение, подарите его мне!

— С удовольствием, ваше величество! — ответил я. — Для вас мне ничего не жалко!

И я до сих пор считаю, что сделал султану замечательный подарок. Потому что белое пятно на карте — это большая редкость! Не правда ли?

Так закончилось моё самое удивительное морское путешествие. И я был ужасно рад, что наконец вернулся домой.

А фиаскийцы были просто счастливы! С утра до вечера они только и делали, что пили воду. Пили, пили, пили… Ничего больше они не делали. Потому что у себя на родине они тоже ничего не делали, а только шатались и падали, и пили шампанское. Но если ты не шатаешься и не падаешь, а пьёшь только воду, то самое время взяться за дело. А делать они ничего не хотели. Вот почему вода им быстро надоела, и они опять перешли на шампанское.

И если вы когда-нибудь встретите людей, которые круглый год ничего не делают, а только шатаются и падают, то знайте: ЭТО ЖИТЕЛИ ОСТРОВА ФИАСКО!..

Примечания

1

Имеется в виду русско-турецкая война 1735–1739 гг. Русскими войсками командовал фельдмаршал Миних (1683–1767), известный государственный деятель того времени, выходец из Германии. В 1737 г. под его командованием русские войска овладели турецкой крепостью Очаков.

(обратно)

2

Подразумевается прутский поход Петра I в 1711 г., кончившийся неудачно для России. Согласно условиям мирного договора, Россия обязывалась уступить Турции город Азов и ликвидировать несколько крепостей на южных рубежах.

(обратно)

3

Франсуа Бланшар (1753–1809) — выдающийся французский воздухоплаватель, совершивший в 1785 г. первый перелёт на аэростате через канал из Дувра в Кале.

(обратно)

4

Племянник библейского царя Давида, отличавшийся быстротой хода.

(обратно)

5

Статья Ягеманна «Спасение чести Италии, задетой замечаниями Гауптмана фон Архенгольца» в журнале «Deutsches Museum», 1786.

(обратно)

6

Подразумевается осада Гибралтара 1779–1783 гг., в которой против англичан, захвативших в 1704 г. Гибралтар, совместно действовали испанцы и французы.

(обратно)

7

Известная английская фирма, выпускавшая оптические приборы.

(обратно)

8

Жорж-Луи Леклерк, граф Бюффон (1707–1788) — знаменитый французский учёный-естествоиспытатель, автор многотомной «Естественной истории животных».

(обратно)

9

День рождения английского короля.

(обратно)

10

Звезда из созвездия Большого Пса.

(обратно)

11

Имеется в виду книга П. Брайдона «Путешествие в Сицилию и на Мальту».

(обратно)

12

Английская мера жидкости.

(обратно)

Оглавление

Рудольф Эрих Распе ПРИКЛЮЧЕНИЯ БАРОНА МЮНХАУЗЕНА

  Предисловие

  Охотничьи приключения барона Мюнхаузена

  Любимые собаки и лошади барона Мюнхаузена

  Приключения барона Мюнхаузена на войне против турок

  Приключения барона Мюнхаузена в плену у турок и возвращение на родину

  Приключения на море во время первого путешествия

  Пребывание барона на острове Цейлон

  Приключения на море по дороге в Америку

  Приключение с бароном в Средиземном море

  Приключение с воздушным шаром

  Вторая поездка барона в Константинополь

  Пари с султаном и бегство из Константинополя

  Приключение с пушкой

  Осада Гибралтара

  Приключение с белыми медведями

  Приключение с собакой

  Второе путешествие на Луну

  Путешествие под землю

Готфрид Август Бюргер УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПУТЕШЕСТВИЯ БАРОНА МЮНХАУЗЕНА на воде и на суше, походы и весёлые приключения, как он обычно рассказывал о них за бутылкой вина в кругу своих друзей

  Барона фон Мюнхаузена собственное повествование

  Морские приключения барона фон Мюнхаузена

    Первое приключение на море

    Второе приключение на море

    Третье приключение на море

    Четвёртое приключение на море

    Пятое приключение на море

    Шестое приключение на море

    Седьмое приключение на море с приложением вполне достоверной биографии одного из знакомых барона, который, после ухода последнего, выступает в роли рассказчика

  Продолжение рассказа барона

  Восьмое приключение на море

  Девятое приключение на море

  Десятое приключение на море (Второе путешествие на Луну)

  Путешествие по свету и другие достопримечательные приключения

Марк Тарловский ОСТРОВ ФИАСКО, или Последние приключения барона Мюнхаузена

  От автора

  На волосок от гибели

  Тысяча роз

  Дуэль

  Самый древний род

  Как я починил Землю

  Война

  Ого-го

  Обед по-китайски

  Ядром в глаз

  Что было дальше

  Остров Фиаско

*** Примечания ***