Чушь собачья, или Мир на поводке [Юстас Шпиц] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Юстас Шпиц Чушь собачья, или Мир на поводке

© Юстас

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

Вступление

Когда меня просят представиться, я без всякой скромности заявляю – Юстас, пёс, к вашим услугам. Маленький померанский шпиц. Вы видели моих сородичей. Пушистые визгливые собачки, но в отличие от какого-нибудь той-терьера не такие беззащитные и требующие сочувствия.

Люди и их животные гораздо ближе друг к другу, чем кажется. Особенно собаки. Тысячи лет мы грелись вместе с людьми у костра, вместе охотились и делились невзгодами. Многие люди думают, что они приручили нас, а на самом деле мы сами пришли к человеку и предложили самую безвозмездную дружбу, которая только может быть между двумя разумными существами на планете.

И пусть кошки по умильности пока что превосходят моих сородичей, но в плане преданности мы – номер один для людей.

Есть, правда, маленькие исключения, вроде собачки Перис Хилтон, которая, как говорят, застрелилась, а при жизни была неглупой и даже знала три языка. Но у богатых блондинок нрав настолько суровый, что даже пес не выдержит.

Мы – отражение наших хозяев. И многие люди даже не подозревают, как на самом деле мы сочувствуем вашим взлетам и падениям. Мы лучше всего ощущаем ваше настроение, потому что на самом деле нам ничего от вас не надо, кроме капельки внимания и свежего воздуха. Но разве кому-то во Вселенной это не нужно?

Ну и, конечно, человек для собаки незаменим в таких мелочах, как, например, переключение каналов телевизора. Самим это сделать тяжело, ведь в лапах так неудобно держать пульт, не говоря уже о том, чтобы переключать передачи.

А мы незаменимы для человека, когда хочется вместе помолчать. Лучшие друзья как-никак.

А еще людей очень умиляют псы, которые умеют ходить на задних лапах. А шпицы сами по себе всех умиляют. Даже мой отец не был исключением из правила.

Он всю жизнь работал в море, и каждый раз экипаж не уставал умирать со смеху, когда видел настоящего «морского волка» ростом полметра без кепки, с инистой бородой и в шапке.

Собаки – не плюшевые мишки, нам нужен экшн, и вы не представляете расстройство пекинесов и такс, которые все пытаются ввязаться во что-то стоящее и серьезное, а в итоге только лают на поводках у хозяев, которые их чрезмерно опекают.

А во времена перемен очень часто самым близким существом оказывается собака, которая, несмотря ни на что, будет рядом, и не потому, что нет выбора, – но потому, что это единственный выбор.

Мой отец застал Пражскую весну. И видел, как меняется страна. Как говорит китайская мудрость: самое ужасное – это родиться во времена перемен.

Я же так не думал, и когда с Востока подул перестроечный ветер, решил уехать в Россию, потому что чувствовал острую необходимость увидеть мир из его эпицентра, а развал СССР был одной из самых горячих точек в истории. Впрочем, как и его создание.

Поэтому из Праги я перебрался в Калининград. Может, испугавшись континентальной России, может из-за того, что там уже пару лет жил мой одноклассник. До Москвы я добрался позже, и без калининградского опыта она бы съела меня, а я не люблю, когда кто-то пытается сделать из меня бифштекс, да еще и слабой прожарки.

Чего тогда страна не насмотрелась. Чего только не насмотрелись люди: потерю и смену ориентиров, акты свободы и самовольности, взлеты и падения. А мы, собаки, наблюдали и ждали, когда нашим хозяевам дадут передышку.

У меня же никогда не было хозяина, и я участвовал в переменах на полной ставке.

Так что если вы увидите маленького шпица, который идет без поводка и сам переходит дорогу на Большой Бронной, знайте, что все написанное здесь – большая правда с маленьким вымыслом, без которого мир невозможен.

Как и маленькая говорящая собачка.

Дедушка и мафия

Мой дед был видным человеком. Он не бегал как шавка за машинами и не гадил на лужайках. Это перестало доставлять ему удовольствие после того, как он посчитал, сколько он уже сделал и сколько покрышек покусал.

Поэтому в пятнадцать лет он решил стать бутлегером и продавать бухло. Тем более что у него были немецкие корни и в педантичности и расчетливости недостатка у него не было.

Все, что я знаю о нем – это рассказы отца, и обрывки заметок самого дедушки. Вильгельм делал заметки на открытках, которые посылал на несуществующие адреса, и которые неизменно возвращались назад.

Он думал, что если человек захочет выпить – то он обязательно выпьет. И пусть лучше он будет пить то, что ты сам можешь ему продать. На месте деда мог быть любой другой человек, но никак не собака.

Его стильные усы смотрят на меня с фотографии. Я не могу сказать, что у него был какой-то особенный взгляд, никакой огромной глубины или проницательности, или прочих качеств, которые мы привыкли приписывать всем обаятельным и успешным. Его глаза видели, умели смотреть, и это качество искупало все остальное. «Если ты попытаешься меня обмануть – я уже обманул тебя».

Что-что, а это была абсолютная правда. Его лакированные туфли не знали грязных разводов, зато его ловкие лапы и язык могли развести кого угодно.

Но в этот раз он приехал к Антонио не только за алкоголем. Деду понравилась собачка Антонио. А семья Антонио была лучшей в своем деле, ведь они были единственными импортерами рома в Нью-Йорке. Он придумал хитрый план по похищению: он оставил у мафиозо фамильный портсигар во время предыдущей встречи, и Антонио не мог этого не заметить.

А возлюбленная Вильгельма Шпица тоже умела разговаривать, но ее хозяин не знал об этом.

Вильгельм подъехал к дому, не церемонясь, подошел к вышибалам мафии:

– Добрый вечер, джентльмены. Я советую вам быть побыстрее и не тратить мое время, потому что никто не будет делать мне скидку за потраченные здесь секунды.

– Эй, Роберто, представляешь – говорящая псина!

– Я советую тебе научиться уважать старших, какая бы волосатая у них ни была морда. На этот раз я тебя прощу, потому что знаю, что Антонио сам научил тебя манерам, шалопай.

– Как ты меня назвал? – низенький итальянец приготовился к драке.

Но не успел даже засучить рукава, как вышел его босс и поприветствовал моего дедушку. Спешка бесполезна в любовных делах, а в делах чести лучше или поспешить, или сразу не вмешиваться.

– О, Вильгельм! Друг мой! С чем пожаловал?

– Уйми свою собаку, Антонио, а то она порядком надоела мне всего за тридцать секунд.

– Ты про Родриго?

– Черт знает кто такой Родриго. Если бы я запоминал каждую шестерку, которая попадается на сделках, моя память была бы похожа на голландский порт эпохи Великих открытий. Кто хочет – тот и заплывает, а я предпочитаю память держать в девках, – Вильгельм засмеялся.

Антонио щелкнул пальцами перед глазами Родриго, тот вздрогнул, и поняли, что следующий щелчок будет из огнестрельного.

– Сколько тебе, Вильгельм? Два ящика? Три? – Антонио крикнул что-то по-итальянски своим «молодцам». – Или ты не только за товаром? – хитрый мафиозо подмигнул дедушке. Наверное, заметил, что Вильгельму понравилась шпиц, которую он держал у себя дома.

– Три. Антонио, в прошлый раз, когда я был у тебя дома, я забыл у тебя портсигар. Я поднимусь за ним? Ты сможешь проследить за погрузкой?

– Мой дом – твой дом, Вильгельм, и если на пороге тебя ожидал прохладный прием, я обязан искупить его своим доверием.

Вильгельм зашел домой, поздоровался с сестрой Антонио. На улице сын мафии считал деньги, которые ему дал Вильгельм. Мой дед поднялся на второй этаж, чтобы забрать портсигар. Он специально оставил его в комнате, где была его возлюбленная. Они обнялись, он помог ей взобраться на лестницу, которая вела вниз, к другой стороне улицы, где Вильгельма ждал его водитель.

Возлюбленной деда была моя будущая бабушка. Он проводил ее взглядом и спустился назад к Антонио.

– Нашел портсигар?

– Да, спасибо, что не перекладывал его никуда. Не мог не встретиться взглядом с твоей собачкой, – Вильгельм посмотрел на деньги, которые дал своему партнеру. – Что, все нормально?

– Да, но здесь на пять сотен больше.

– Это чтобы ты был уверен в твердости моих намерений на дальнейшее сотрудничество, друг мой.

Обман дедушки не был бы таким печальным для мафиозо, если бы не одна маленькая деталь. Моя бабушка была не просто собакой Антонио. Это был семейный талисман, который оберегал всю его семью от всех невзгод. Ну, например, от атаки голубей или полицейских, от русских женщин, которые везде захватывают власть, и от блох, которые заводятся у портовых рабочих.

Через два часа приехали копы и арестовали всю группировку Антонио, потому что 500 долларов были мечеными. Вильгельм знал, что на свободе Антонио никогда не простит ему «кражу» его любимого шпица, самой красивой собаки, которую знал мой дедушка.

А когда в суде адвокат Антонио пытался обвинить Вильгельма, что он был сообщником подсудимого и продавал вместе с ним алкоголь, то присяжные ему не поверили. Не поверили, что собаки вообще могут что-то продавать и тем более вертеться в таких серьезных кругах, как итальянская мафия.

Ведь собаки не разговаривают.

Писатель выбирает ром

В тридцать втором дед даже поставлял алкоголь на одну из голливудских студий. Как он писал в мемуарах, некоторые роли было просто невозможно играть трезвым. Например, роль сурового, но романтичного тюремщика. Или погонщика мулов. Или старых евг’еев, которые должны половину хронометража лицезреть полураздетых красоток и не иметь возможности к ним притронуться ни в рамках съемочного процесса, ни после.

Он думал, что занимается благим делом. В Америке двадцатых-тридцатых люди буквально жили своей работой, и мой дед чувствовал себя главным голливудским дилером, который помогал горе-актерам играть, режиссерам – забывать свои неудачи, а операторам – расслаблять свои уставшие от красоты глаза.

Вильгельм Юстас Шпиц был собакой особой породы, с идеальными белыми усами и рубашкой. А его благовоспитанность всегда удачно скрывала в нем бутлегера.

Вильгельм даже был в гримерке Мэрилин Монро, но самой Королевы там не было – он опоздал на каких-то две-три минуты и из-за сцены слышал, как она поет перед публикой.

Я дальше читаю дедушкины заметки. Он не написал, где познакомился с Хэмингуэем, но ясно, что встреча их носила крайне прозаический характер (писатель пришел к Вильгельму за ромом), между ними состоялся диалог, который они перенесли в апартаменты Эрнеста.

– Вильгельм.

– Эрнест.

– Вильгельм.

– Эрнест.

– Я просто пытаюсь убедиться, что в следующее мгновение ты не разучишься разговаривать.

Вильгельм побывал на Второй мировой войне. Побывал впервые на своей родине и бегал по Берлину, когда русские захватили Рейхстаг. Тогда он впервые понял, что те байки, что травила массмедиа в Америке насчет СССР, – полная чушь. Раньше русские для него были немытыми неандертальцами, которые хотели все сделать общим. А после Берлина он понял, что они просто хотели быть свободными. И то, что их свобода называлась «социализмом», не делало ее ни лучше, ни хуже той, что была в Америке.

– Эрнест, скажи мне. Ты же старомоден. Гений, не спорю. Но ты же живешь прошлым миром. Мир другой. Пора меняться, идти в ногу со временем. А ты ни бедняков, ни богатых не любишь. Как ты с этим живешь?

– Собак люблю, дельфинов, свою жену, каждый раз разную. А вообще, Вильгельм, что касается нового мира – к говорящим псам-то я успел привыкнуть.

– Разве я не один такой на этом побережье?

– На этом – один. Но оглянись вокруг и поймешь, что лучше быть псом, чем шакалом, а половина людей – это блохастые сволочи.

– Ну, ты загнул. Надо к людям попроще.

– Так я попроще. Другая половина – это женщины. К ним у меня никаких вопросов. Одни претензии и недопонимание.

– Эх, Эрнест, без женщин было бы не о чем писать.

– Почему? Лучше всего у меня получаются эпизоды, где женщина куда-то ушла, пропала, или бросила кого-то, или, что еще хуже, – забеременела и вот-вот из женщины превратится в «мать».

– А матери – не женщины?

– Матери уже люди, а быть человеком, да еще и женщиной – это самое сложное, Вильгельм.

– Еще сложнее, если ты еще и собака вдобавок ко всему.

– Ну и черт же ты Вильгельм. Закажи еще два дайкири, пожалуйста.

Вильгельм дожил до 85 лет и умер в Швейцарии. Последним абзацем в его мемуарах значилась фраза:

«Мир придумал много нового за двадцатый век. Лифчики пуш-ап, ядерное оружие, радио, телевидение и телефон. Но мультиков для собак никто так и не снял. Это большое упущение. Потому что были бы мультики для собак – было бы гораздо меньше проблем. Мой дед всю жизнь бежал за воображаемой палкой, которую ему кинула жизнь. В своих мемуарах он писал, что хотел бы снять мультик об этой погоне. Без слов и гав-гавов. Чистое движение. Чистый полет над пропастью. И с ящиком рома, который бы перманентно висел в углу кадра».

Исполнить его мечту или нет – я еще не решил. Но мне кажется, стоит попробовать.

Прага

Для кого-то детство началось с диалога из-под стола. Для кого-то – с отцовской фуражки или маминых туфель. Кто-то впервые вспомнил себя в детском садике.

Сказать, что у меня все совсем по-другому, – ничего не сказать. Моим первым вспоминанием из детства была прогулка по Вацлавской площади в яркий солнечный день. Я был еще меньше, чем сейчас, и такой же пушистый. Моя умильность распространялась за сто шагов.

Никто не замечал такого маленького и прелестного песика, как я, но меня, на удивление, это совсем не заботило.

Когда я смотрю на свои детские фотографии, я рассуждаю – стал ли я хуже с тех пор? Или лучше? Или это не важно? В одном я уверен точно – мои габариты с тех пор не сильно поменялись.

Но главное в моем первом воспоминании не моя пушистость и яркое солнце над головой. Эти два факта не врезались бы мне в голову, если бы во время той прогулки я не увидел ИХ. Увидел и понял, что это – настоящая любовь.

Такие же красивые коленки я увидел только спустя годы у моей девушки Юли. Они, прикрытые колготками коленки, сели на лавочку. О чем-то мило щебетали с подругой. У подруги, кстати, коленок совсем не было, ведь она была в джинсах. А я смотрел и хотел подойти поближе, но не решался. Мне же было всего три года. Оставалось только вилять хвостом и умиляться.

Сейчас понимаю, что, подойдя поближе, я бы только напугал их своим комплиментом. Собаки ведь не разговаривают. Да и чешки мне вообще не нравятся. Это была первая и последняя чешка, которая показалась мне особенной. Совсем не мой типаж. Но то, что у них красивые ножки, – это факт.

И это все, что я могу вспомнить в своем раннем детстве. Коленки, солнечные дни, люди вокруг, которые много разговаривали, собаки на поводках (пока я не вырос, я никак не мог понять, зачем они).

Меня воспитывал отец (мама жила у хозяйки и в отличие от нас с отцом не умела разговаривать) и его лучший друг Дикий Пёс. Папа был плохим, а Дикий Пёс – хорошим полицейским, поэтому мое воспитание было достаточно разносторонним. У отца все было под контролем в пределах ближайших пяти лет, у Пса в пределах ближайших пяти минут, и они делили между собой мастерство владения глобальными и локальными масштабами и учили меня не теряться в этом большом и часто не самом дружелюбном мире.

Настоящие связи тянутся с самого детства. На-стоящие, сто́ящие, те, которые тебя поддерживают и которые не надо поддерживать через силу. У кого-то семья, у кого-то – друзья, а меня не обделили ни тем, ни другим.

Я же друг человека и сам себе друг.

Картошка

Утро. Я помню это утро. Оно еще было не такое, как у взрослых, когда еще совсем рано и новый день только просыпается, но ты уже встал, а такое, когда дней еще очень-очень много и лето почти бесконечное. Вечный теплый июнь. Такое утро, в котором хочется проснуться, а не жалеть, что еще не вечер, и не день. Утро, в котором совсем нет времени.

Утро в пригороде Праги. Деревня. Рядом пруд, компания друзей на соседней улице и горка, на которой зимой все пробуют свои сани. А еще обязательно девчонка, которая приезжает только на лето. И все такое интересное и нескончаемое, а время тянется медленно или почти стоит. И его торопишь, одновременно пытаясь остановить. Боишься потерять момент, но знаешь, что впереди будет еще интересней.

Я помню такое голубое небо и все пахнет солнцем. И много-много звуков, ты еще потягиваешься и немного жмуришься. Открываешь глаза, и миллионы звуков появляются вокруг. За окном все зеленое и яркое, и солнце, обязательно много солнца. Летнего и теплого. И голубое небо с облаками. Соседская собака Тупа, которая на всех гавкает, но никого не кусает. Я даже пытался научить ее паре слов, но некоторым просто не дано. Все как у людей. Разные звуки и ты слышишь взрослых. Твоих взрослых. Они уже давно не спят. Взрослые вообще никогда не спят, только будят и укладывают спать. Вечно занятые. И ты идешь вниз, и тебя встречает улыбка.

Это папа сидит и, с небольшим прищуром, улыбается. Отец, такой же вечный, как время. Он всегда был тут и всегда будет. Время только начинало свой отсчет.

Папа стоит у плиты. И готовит тебе жареную картошку. Утром. Огромную такую сковородку жареной картошки. И на ней все шкварчит, в масле. Скорее всего, в сливочном, так же вкуснее. И снизу она особенно вкусная, немного подгоревшая и склеенная одна с другой. Не такая, как сейчас принято, с идеальной сковородки с тефлоновым покрытием, которая думает за нас и делает слишком идеальной домашнюю кухню.

Папа говорит мне «доброе утро» и улыбается. Такой теплой, само собой разумеющейся улыбкой.

– Ну, Паааа! Ну, ты что?! Опять картошка?? Я не могу по утрам!

Он не успевает ответить, а я уже вижу, как в калитке стоит Костян, мой друг, настоящий друг, с которым ты снюхался буквально пару дней назад. У нас впереди пруд, солнце и гонять мяч вдвоем. Ты даже думаешь рассказать ему свой большой секрет. Да и вообще, вы прям друзья-друзья теперь.

– Ну куда мне столько!? Я не съем!

– Предложи Косте, он поможет.

– Он не любит картошку еще больше, чем я!

Даже тогда, маленьким, я понимал, что он старался, и как-то неудобно ничего не съесть. Да и вообще-то она вкусная, просто я включил привереду. И ты очень быстро ее съедаешь, почти запихиваешь в себя.

– Спасибо, пап. Мы пойдем, ладно?

– Беги. Приходи на обед!

– Да-да! Пока.

И целую его в щеку. Очень быстро и очень смущенно. Мне же как бы неловко, там Костян и вообще я уже такой большой.

И бегом на пруд. Все «наши» уже там, я не хочу пропускать ни мгновения этого чудесного утра. Все как в первый раз. Мокрая шерсть и бегать за хвостом. Плескаться до вечера, а потом еще гулять полночи. А домой совсем не хочется, ни обеда, ни ужина. И опять взрослые, которые не спят, но укладывают. Забегаю домой, отпрашиваюсь и бегом обратно. Чтобы совсем не тратить времени. Все как у взрослых, и вечер еще интереснее дня, а потом взросление, костры, первые робкие поцелуи. И меня уже все знают, и гулять можно долго.

А потом, однажды, просыпаешься настоящим, будничным утром и думаешь, что отдал бы все, что есть, и даже больше, чтобы еще раз встретить отца в такой мирной обстановке и чтобы он еще раз приготовил ту самую картошку.

Работа моего отца

Почти каждого отца можно поблагодарить за что-то большее, чем просто пару толчков и оргазм, следствием которого являемся мы, их дети. У каждого же есть отец. Даже у тех, кто родился в пробирке – но разве важно, как тебя сделали родители? Спасибо, что вообще сделали.

А за что мне поблагодарить своего отца? Есть за что.

Мой отец не был для меня примером. Это совершенно не то слово. Пример – это уравнение в школе, пример, который подводит нас к какому-то правилу, мы его решаем – и сами себе доказываем правило. Пример – это тот парень с телешоу, который в 10 лет пошел на работу и к 20 стал настолько самостоятельным, что смог уехать из нашей страны. В общем, пример – что-то настолько далекое, что я не могу так обозвать своего отца.

Все стараются быть похожим на своих отцов. Я не старался, но получалось не хуже, чем у других. Он возил одежду из Китая, склад у него был в Голландии, оттуда он и торговал, и ему никогда не составляло проблем пересечь чешскую границу. Кого интересуют псы? Да никого. В то время люди были собаками.

Можно сказать, что наш род был очень прогрессивным по меркам современников. У нас была традиция – не заводить детей. Но как часто бывает, они заводились сами. Паспорт отца я ни разу в жизни не видел, и я впервые увидел свет, когда отцу было то ли двадцать, то ли тридцать шесть. Скорее двадцать шесть. Все его друзья были лет на десять младше его самого. Те, кто старше, не воспринимали его как человека. Мне всегда это казалось странным, ведь общим у большинства людей является только то, что они умеют разговаривать. Язык как граница и отсутствие границы одновременно.

Женщин у отца никогда не было много, он был верен моей молчаливой маме, а про остальных «самок» любил едко шутить:

– Ну как тебе сказать, Юстас. Если баба умеет стирать – это еще полбеды, смотри, чтобы она тебя самого стирать не начала, чтобы дырки не появились. А дырявого мужика никто уважать не будет.

Такой тон у него появлялся тогда, когда он решал выпить. Пил он редко, но пьяные шпицы – это всегда смешное зрелище, особенно когда ты привык держать язык за клыками. А с лохматой прической моего отца его серьезность делала его еще комичней.

Пьяный шпиц шатается, качаясь на ветру. А бодрость не кончается, разве что под забором в неглубокой канавке.

Папа не думал, что возить одежду из Китая и продавать ее в Европе – это плохо. Плохо было молиться красному богу коммунизма и чернить синего бога капитализма. Папа же не делал ничего плохого, он предпочитал делать, а не судить, и под своим шерстяным прикрытием он был успешным «подпольным буржуем».

Невысокий, уверенный в себе пёс, мой отец много молчал. Я знал о нем лишь то, что он сам о себе говорил.

Он давал мне каждый раз обжигаться об чайник, чтобы я на своем опыте понял, что такое хорошо, а что такое плохо. Все его воспитание сводилось исключительно к тому, что он не давал мне себя угрохать какой-нибудь глупостью вроде двух пальцев в розетку и игры с острыми предметами, и в случае с последними меня спасали мои природные неловкость и криволапость. К слову о последней – у меня был отвратительный почерк, а твердо взять нож в лапы у меня получилось лишь годам к двенадцати, когда ножи перестали быть целью детского экстремизма, направленного на себя самого. Папа знал, что в пределах нашей квартиры я в безопасности, и часто оставлял меня одного наедине с уютным интерьером нашей единственной комнаты и небольшой кухни, зная, что самое страшное, что я могу с собой сделать, – это упасть со стула.

Папа всегда очень смешно выглядел, когда возвращался из плавания. Пах морем, заросший, каждый раз в новой шапке, и к моему сожалению, он редко рассказывал, что с ним происходило во время плаваний. Герман Вильгельм Шпиц экономил слова, словно у него была какая-то тайна, о которой никто не знает, и мы с ним общались в форме монолога, который вел я. Рано начав разговаривать, я говорил быстро и иногда читал в глазах моего отца осуждение моей неумной тяги к болтовне.

Когда у Германа было хорошее настроение, он сам рассказывал мне маленькие истории о своих поездках. В день перед очередным отъездом мы гуляли по Праге, было утро, люди семенили на работу, а мы после часа прогулки решили присесть на лавку, единственную в небольшом скверике, которую не пометили огромные пражские голуби. Как потом оказалось, у них была недельная бомбардировка окрестностей – они что-то не поделили с местными собаками, которые убили их главного голубиного вора. Убили за то, что они бомбардировали не те окрестности, а это было совсем не по понятиям. Терпеть не могу голубей.

– Папа, а почему мы с тобой немецкие шпицы, а живем в Чехии?

– Сынок, мы – померанские, а не немецкие шпицы. Запомни, это очень важно.

– Ну, так почему мы в Чехии, а не в Германии?

– Мне бы кто ответил на этот вопрос. Твой дед всегда молчал, когда я спрашивал его об этом. Я тогда был чуть старше, чем ты.

– А твой друг, Дикий Пёс, всегда жил в Чехии?

– Да, Юстас. Он шутит, будто родился прямо из асфальта пражских окраин.

– Вот почему он такой черный!

– Наверно, – отец улыбнулся. – Вырастешь – я познакомлю тебя с ним поближе, чтобы он научил тебя важной науке – куда надо укусить, чтобы уладить любой конфликт. Работать с людьми – тяжкий физический труд, Юстас.

Как и все отцы, Герман Шпиц знал, о чем говорил. А если не знал – не давал себе повода сомневаться. Мужская проницательность порой заводит в худшие тупики, чем женская логика.

Я до сих пор скучаю по Чехии и по своему отцу. Картинками из Гугл Мэпс ностальгию не утолить, а с московского колеса обозрения, каким бы большим оно ни было, Праги не увидеть.

Детство не бегает за нами по пятам. Детство вообще не бегает. Оно там, внутри, ждет, когда мы сами к нему подойдем и рассмотрим все, что еще не успели.

Найти бы его еще.

Кимоно

Кого ни спрашивал – многие хотели бы, чтобы у них был отец, который бы их слушал, постоянно водил на всякие мероприятия, брал бы с собой на рыбалку и работу. В общем, чтобы он обращал внимание.

Мне с этим повезло. Когда мне исполнилось пятнадцать, папины путешествия стали длиннее, и те две недели отдыха, что он давал себе в Праге, были целиком посвящены мне.

Есть такие отцы, за которыми глаз да глаз. О чем он молчит – я никогда не знал, но был уверен, что одичавший в море пёс требует проводника в большом городе, и я с гордостью принимал на себя роль любящего и понимающего сына. Потому некоторые выходки моего отца могли простить только самые близкие.

С мамой он разошелся достаточно быстро, еще до моего рождения. Ну, такое часто бывает у кобелей. Меня-то он взял к себе потому, что я случайно стал говорить. Моя мама этим талантом не отличалась.

Ну так вот. Папа же у меня был контрабандист. Кроме одежды он еще возил мыло, розовых крабов, красных крабов, русский дух, красную ртуть и любой мифический предмет, который у него можно было заказать и который бы он обязательно привез. Ведь любой говорящий пёс – он волшебник. А любой волшебник всегда слегка не в себе.

– Смотри на мое новое кимоно, Юсти!

Он даже бороду себе сделал, как у японца. А вместо вакидзаси[1] взял кухонный нож.

Когда папа в прыжке попытался разрезать грейпфрут, я понял, что отец на твердой суше становится немного сумасшедшим.

Конечно! Ты привык, что тебя качает на море, обед просится наружу, и чтобы его удержать – нужно собрать все силы и сконцентрироваться. В море нету времени на глупости.

А на суше наружу просятся странности характера. А странности характера очень часто оказываются невоплощенными детскими мечтами: мой отец хотел быть рыцарем. А рыцарем для него был любой, у кого есть честь и меч.

Это я сейчас понимаю. А когда он прыгал по квартире за летающими грейпфрутами, я громко смеялся и вслух рассуждал – а не усыновили ли меня и могу ли я называть своим отцом нечто волосатое, прыгающее по квартире в кимоно и выкрикивающее японские неологизмы?

– Херсдва-дзай! Кия! – и еще один грейпфрут разделен на две половинки.

Понятно, как мой отец терпел Дикого Пса. Они оба были ненормальными. Но Дикий Пёс если и был мастером дебильных выходок, он их продумывал и всегда контролировал ситуацию. Мой же отец был просто Мастер. Пьяный Мастер, Мастер Домашнего Маскарада.

Но большую часть времени, как ни странно, он был спокойный, пока в очередной раз не надевал кимоно и не давал себе волю. С возрастом копится много эмоций, и лучше всего выплескивать их на грейпфруты, которые сочно разлетаются от ударов вакидзаси. Это была наша игра – я их подкидывал, папа рубил. И каждый раз придумывал новый псевдояпонский неологизм.

Однажды он решил, что настоящий самурай должен быть гладковыбрит. И летом отец побрился. То есть полностью. Ощипанный Герман Юстас Шпиц. Он забыл, зачем решился на это. Оправдывался в итоге тем, что ему бы не помешал загар. Это моя любимая фотография, кстати, где он в кимоно и весь такой загорелый. Он тогда только усы себе оставил. Он же самурай.

Я смотрел на эту фотографию и грустил оттого, что до сих пор не знаю, куда пропал мой отец. До сих пор не знаю.

И когда он вернется, я уверен, мне будет казаться, будто он и не пропадал.

Когда он вернется.

Дикий Пёс

Прага – это город не только детства, но и хмурых славянских лиц, которые мечтают не о свежей булке с маком и крутых бедрах, а о постоянстве и западном прожекторе. Чехи получили постоянство, а когда я был маленький, в 80-х – до него было так же далеко, как прыщавому мальчику до первого поцелуя. Но чудеса случаются, а прыщи – не самое страшное, что может подарить молодость.

Мне же молодость кроме регулярного лечения от блох и голубиных бомбардировок подарила отличного товарища. Его звали Дикий Пёс, он был матерый индивидуалист и единственный друг моего отца. Породистая овчарка, и я до сих пор не знаю, как его зовут на самом деле. Он умел жонглировать фарфоровыми чашками, попадать монетками в узкие щели таксофонов, а в 90-е он научился пародировать голос Володарского и тоже занимался переводами. А вел себя Дикий Пёс так, словно он – Моисей и величайший из живущих на Земле альтруистов.

Не знаю, как на его Собачьей Планете, но здесь этот подход здорово помогал. Он умел наживать себе друзей, а враги никогда не воспринимали его всерьез. Он же пёс.

– Юстас, ты же хочешь, чтобы у нас, у людей, все было хорошо?

– Мы же собаки.

– Ну, так жить приходится с этими, двуногими. Им нужно обеспечить порядок, но чтобы они этого не замечали. Твои укусы в бок и смекалка нам пригодятся. Пока старик смекнет, молодой уже с бабой домой идет! – Дикий Пёс любил импровизированные поговорки, и его любовь иногда приходилась не к месту.

«Тайный штаб» Дикого Пса – это пара вешалок с пальто, две швабры и два детских стула. Никаких бумаг и прочего. Тогда он втайне посвятил меня в суперагенты и сказал, что их собачья сеть по обеспечению человеческой безопасности крайне децентрализована и что только в 2000-е придет тот, кто ее объединит.

До сих пор не могу понять, шутил он или нет, но тогда я искренне считал, что я – суперагент.

Все попытки Дикого Пса поменять мир сводились не к психотренингам, как у меня (я думал, что достаточно быть просто хорошей собакой, чтобы мир был в порядке). Дикий Пёс был человеком практики, а не теории. Он всегда появляется, когда у меня полная задница, говорит мне, что делать, а потом сваливает к своим чертям, которых я никогда не вижу, но которые точно есть. Иногда мне казалось, что вот-вот у самого Дикого Пса вырастут рога, только ему всегда не хватало дикого пламени, чтобы быть по-настоящему демоническим. «Что-то» случалось регулярно, и для меня это были события первостепенной важности, ведь дети не делят вещи на «важные» и «неважные», а просто участвуют в них.

Участие – это очень важно. Я же думал тогда, что я суперагент.

Прага. Звонок. Я невыспавшийся, как блоха, которая уже третий день ищет своего хозяина. Голос Дикого Пса. Интуиция подсказала, что меня вызывают на первое настоящее задание.

– Юстас, тут собираются ограбить библиотеку. Украсть все сочинения Ильича Ленина на чешском. Пока человек читает, собака уже все знает.

– И я, маленькая породистая собачка, должен помочь им сосчитать кассу и разложить книжки по пакетам?

– Нет, – Дикий Пёс был предельно серьезен, когда дело касалось библиотеки. – Закрой просто подвал, он там всегда открыт. Снизу всегда интересней, сверху – заморочней. Там лежит дедушка Ленин со своими очень важными книгами и никто не должен добраться до вождя.

Усы, кстати, у Дикого Пса ничем не хуже усов Ульянова.

Через полчаса я уже был на месте. Библиотека как библиотека. Захожу в подвал. Ага, редкие книги. Десять раз. Тут даже «Войны и мира» нет. Единственное, что я увидел в подвале, – это КУЧА ЖЕНСКИХ СОБАЧЬИХ КОСТЮМОВ. Две швабры. Паспорт Дикого Пса. И журнал «Пражские Болонки, Персидские Киски, 08.1983».

И тут заходит мой отец:

– Он тебя предупредил, да?

– Предупредил. Пап, я не знал, что ты тоже суперагент.

– А я и не суперагент, – папа развел руками. – Бери эти вещи, отнесем к себе домой. Библиотеку закрывают.

– Швабры можно не брать?

– Швабры в нашем деле – это самое главное.

Уже через час я понял, почему это так. Дикий Пёс надевал швабры на лапы. Это была не страсть к дурачествам, ведь Дикий Пёс – великий практик, и просто так перевоплощаться в человекострауса с собачьей мордой он не собирался. На швабрах в своем пальто он был двухметровым нечто, наводящим тихий ужас.

Зачем он так наряжался? Чтобы подглядывать за соседскими болонками, которых в моем районе была тьма.

И так каждый раз с Диким Псом. Думаешь, что спасаешь мир, а в итоге всего лишь помогаешь претворять сокровенные фантазии лучшего друга своего отца. Он как-то взял меня с собой, чтобы показать, как надо знакомиться с женщинами. Одна болонка выпрыгнула к нему из окна, и я не успел обернуться, как Дикий Пёс исчез в подворотне вместе с очередной пассией. Его правило номер один: «Не оставляй следов».

Ведь надо сохранять секретность.

Эротические воспоминания юности

Я вспоминаю юность. «Порой улыбнусь, порою – отплюнусь».

Картина маслом. Я просыпаюсь в своей комнате, а в ногах кассеты. «Лучшие киски двадцатого века». Это была низкопробная эротика, снятая в атмосфере моей любимой Праги.

Вспоминаю дальше. Вижу Дикого Пса. Он такой же молодой, как и сейчас. Некоторые существа никогда не стареют, но приходится расплачиваться здравым рассудком.

Дикий Пёс в то время потихоньку платил по счетам.

– Юсти, ты вообще понимаешь, что мы с тобой говорящие собаки? Пёс лает, голубь гадит, человек…

– Всех вокруг пытается сделать по образу и подобию своему?

– Правильно. Вот и мы с тобой по подобию получились. И мне обидно, Юсти, что о нас до сих пор не подумал ни один серьезный ученый. Словно говорящая собака – расхожий феномен.

– Серьезные ученые занимаются серьезными исследованиями. А серьезные исследования помогают заработать хорошие деньги. А говорящими псами только зевак в цирке развлекать.

– Здраво, Юстас.

– Согласись, ужасно звучит: «Британские ученые подтвердили, что внутренности говорящих собак ничем не отличаются от обычных. Значит, секрет кроется где-то в другом месте, а не в кишках».

– Нет, под скальпель ради науки я не готов лечь. Я разве похож на самоубийцу?

– Нет, не похож.

– Ну, если не похож – то это повод выпить.

– Я думаю, папа не сильно обрадуется, если узнает, что я пью.

– Так кто просит пить. Выпьешь разок и успокоишься.

Во всем надо знать меру. Особенно – во всем приятном.

– Я бы с радостью, но мне кажется, что рановато.

15 лет. «Мне рановато». Кое-кто сейчас усмехнулся. В пятнадцать начнешь, к двадцати одному бросишь.

– Так мы не просто пить будем, а будем ставить эксперимент, Юсти. Через сколько бутылок мы озвереем и превратимся в обычных псов? Я предлагаю выбрать Вацлавскую площадь как место проведения нашего эксперимента. Кто не рискует – тот сосет мармелад, зефир достается самым проворным, – глаза у Дикого Пса светились безумием.

Он щелкнул пальцами, и из-за угла вышел его друг Вилли с двенадцатью бутылками портвейна. Мне никогда много не надо было.

Я выпил бутылку залпом, потому что не знал, что алкоголь пить сложнее, чем воду. Меня не предупредили. Оказалось, что много мне не требуется – с рюмки прибьет, а с бутылки я превращаюсь в питбуля. Кстати, ваша собака, я уверен, тоже не прочь пива попить, просто вы ей не предлагаете.

Эксперимент продолжался. Для полного отпитбуливания мне хватило ровно полторы бутылки. Я смотрел на двух великих ученых, на Вилли и Дикого Пса. У Вилли с каждым глотком лицо принимало все более одухотворенный вид. Его поношенное пальто начинало блестеть вместе с его глазами. И вправду.

А Дикий Пёс вообще не менялся.

Через два часа, когда я опять принял человеческий вид и перестал зеленеть от нарастающей и непроходящей тошноты, Дикий Пёс заявил:

– Все-таки если ты родился собакой, то и умрешь собакой, и никакой алкоголь не сможет превратить тебя в зверя!

Я молча кивнул. Никакой алкоголь. Только портвейн. Вода для бродячего пса, пища для ума, прелюдия для настоящей любви, закат пражского лета.

Портвейн «Дикий Пёс». Будь гуманнее.

Лучшее напутствие

Капитализм, как вошь, плодился, прыгал с человека на человека и остался на постсоветском пространстве надолго. Пришли какие-то лысые мужики и куда-то унесли все деньги и все производство. Их жестокость не была показушной, а глупость не была маской. Но даже с ними приходилось дружить. Как говорил Дикий Пёс – врагов не надо держать, пусть гуляют сами по себе, на твой зов они явятся первыми, и уже тогда делай то, что должен.

За пару лет до пришествия этой вши ко мне подошел отец:

– Юстас. Ты должен найти Настоящую Идею.

После такого тона я опять почувствовал себя суперагентом.

Всю мою жизнь меня окружают маньяки. Они постоянно заставляют меня что-то искать. Искать какашки по квартире, потому что где-то воняет, искать женщину, потому что, мол, мужики одни жить не должны, искать второй носок, которые потеряли у меня во время пьянки и который воняет даже хуже, чем каки, которые скрылись в прошлый раз. Вновь и вновь меня разводят на поиск того, что мне совсем не нужно. А некоторые вещи искать сложнее, чем носки, которые расползаются по квартире со скоростью звука.

– Юстас. Пойми своего отца, я многое видал в этой жизни. Все надо делать по порядку. Вот, смотри.

Он взял карту, открыл ее на закладке и ткнул в самую большую страну мира. Тогда она была еще больше и называлась СССР.

– Ты должен найти идею этой страны.

– Но она же уже есть. И у нас она такая же. Построить коммунизм, мир всем братьям, бла-бла-бла, будь счастлив, Ленин-Сталин.

– Твой дедушка был знаком со многими великими людьми Америки. За все это время, за пару лет до твоего рождения, он прислал мне одну телеграмму. Он рассказал мне про одного человека, которого звали Хантер. Он искал Американскую Мечту и нашел ее в наркотическом экстазе. Это не твой вариант. Идею этой большой страны можно найти только кристально трезвым и если ты не русский. Русские никогда не находят первыми то, что лежит у них под носом и что им больше всего нужно. Плюс помни, твоя мама – русская, твой отец – наполовину немец и наполовину чех, поэтому ты гораздо больше славянский пёс, чем померанский шпиц. Ты найдешь эту идею и напишешь эту книгу. Но помни, идею, а не мечту, потому что какая мечта у русских – понятно и ежу.

Он хлопнул последнюю рюмку и ушел в свою комнату, оставив меня наедине с размышлениям. Я надел свои маленькие собачьи носки, кофту, посмотрел в окно на скучающих котов (голубей сегодня на наш район не занесло) и решил, что у папы поехала крыша. Я уже почти понял, почему, когда папа вернулся.

– В общем, вот тебе отцовский наказ. Не женись на настоящей женщине. От них нервов больше, чем от легковушек. В смысле, женщин полегче. Ну, ты понял.

– Понял. Надо найти себе такую женщину, как Клара.

Клара – это библиотекарша. Бывшая.

– Нет! Клара, конечно, хорошая женщина, просто иногда не может решить, что ей важнее – голос сердца или чего потеплее. Ну, так не об этом речь. Вот второй наказ: никогда не танцуй пьяный и голый. Ты собака. Никто не поймет твоего угара, а твоя обнаженная шерсть – это верх твоего интима.

– Я записываю, пап.

Он пропустил это мимо ушей. Выпил вторую рюмку.

– Не верь большим деньгам. Верь большим делам. Большие дела – это те, которые приносят в мир много добра. Вот я продаю одежду, это тоже отчасти приносит добро. Но контрабандой я все равно не советую тебе заниматься.

– А Дикий Пёс тоже приносит в мир много добра?

– Дикий Пёс – это Дикий Пёс. А ты получи высшее образование. Войдешь в историю как первый пёс, закончивший вуз. У Рекса было только среднетехническое, так что на этом поприще еще можно отличиться.

– И еще… Черт. Забыл. Ну, в общем, помни о корнях. Как бы сказал Дикий Пёс? Кто в корень зрит, тот на него не ссыт. Что-то такое.

Из всех его наставлений я смог претворить в жизнь только последнее. Про корни которое. Остальное пошло наперекосяк.

Я выбрал метод проб и ошибок. Опасно, но как иначе получать удовольствие от жизни? Утром папа протрезвел и добавил:

– В общем, бойся женщин. Они и разденут тебя, и станцевать попросят, и мозги промоют. Сколько настоящих мужчин стали подкаблучниками из-за пары красивых коленок! – отец прямо намекал, что он не один из них.

Но как, извините, можно устоять перед магией женских коленок? У собак-то они… волосатые. А это убивает весь шарм, между прочим.

А жить без женщин – все равно что вообще не жить. Без них существуешь, а не живешь.

Отец так не считал. Наверное потому, что не знал Юлю. Она бы ему понравилась.

Бродяга Вилли

Большие города живут своей жизнью. Это всем известно. И крысам, и голубям, и тем более людям. И если все эти три вида поделили среду обитания, то собакам досталось нечто промежуточное. С людьми живешь, голубей гоняешь, а крысы – их среди всех хватает, даже среди голубей и собак.

Но когда я говорю о жизни городов – я говорю не о пошлой жизни улиц с проститутками, дилерами, бомжами и прочими замечательными людьми. Город сам по себе наблюдает и продолжает жить, даже когда все спят.

Но такого не бывает, чтобы все спали. И когда я жил в Праге, мне хватало знакомых из всех сословий. И каждый был по-своему лидер в своей небольшой ОБЩИНЕ.

Например, Вилли. Человек Мира, человек, который как-то ради эксперимента не спал месяц.

Он говорит, что за этот месяц он вспомнил все, что когда-то забыл. Вплоть до самых маленьких детских обид.

– И ты представляешь. Когда я был в Самарканде, эта сволочь даже не купила мне чебурек. Я хотел есть, как ужаленный, и он, мой лучший друг, КУПИЛ СЕБЕ ДВА ЧЕБУРЕКА и даже не дал мне укусить. А говорят, жадность – не порок.

– А ты не мог попросить? Я не думаю, что Дикому Псу было жалко для тебя такой малости.

– Когда я это заметил, он доедал первый. Мы шли вместе два километра, и я даже не заметил, как он жрет!

Вилли промышлял всем, чем только можно. Продавал билеты на входе в театр по двойной цене, вешая лапшу на уши, что этопремьера или что сегодня все актрисы будут топлес.

Ему бы не верили, если бы он регулярно не тырил из разных магазинов костюмы. А учитывая, что когда он чистенький и вымытый производил впечатление настоящего мачо, украсть что-то дорогое было для него не проблемой.

– Юстас, ты можешь занять у своего отца пару крон?

– Пару крон или пару десятков крон?

– Мне нужно купить костюм и шляпу. Я отдам через пару дней.

– Займи сам.

– Я занимал на прошлой неделе. И еще не отдал. Мы, между прочим, мой же долг сразу пошли и пропили.

– Но не с отцом же.

– С отцом, с Диким Псом – какая к черту разница, все равно деньги влетели мне в собаку.

Я спросил у отца денег. Он знал, для кого я их прошу.

Вечером Вилли пришел в новом костюме и с какой-то немкой, которая к моменту визита слабо говорила не то что по-чешски, но и свой родной язык забыла.

– Гутен таг, ребята. Божечки, Вилли, твоим друзьям давно пора побриться!

Слава богу, что она не поняла, с кем имеет дело.

Вилли редко жил у нас. Только ходил в гости. Предпочитал мостовые и картонные коробки. Мистер Вилли, Король Пражских Бомжей, не беспокоился насчет своей судьбы, потому что с каждого дела откладывал себе копейку на нормальную жизнь.

Прага для него была лишь очередным переправочным пунктом, ведь он был путешественник. Как Диоген, но он пользовался многоразовыми коробками, а из бочек предпочитал бочки с пивом, и он мечтал покорить Москву, ведь он знал, что только в Москве бродяга может стать человеком повыше.

И знаете, когда я приехал в Москву из США и увидел Вилли на огромной баннере, с идеально белыми зубами, в фиолетовом костюме, улыбающимся всем прохожим с рекламы стирального порошка, – я понял, что Вилли на верном пути и что его жизненный опыт был подготовкой к тому, чтобы жить в месте, которое гораздо более суровое, чем пражские улицы.

Этим местом был шоу-бизнес.

Блек У

Я встал утром, и первое, что увидел в зеркале, – это мешки под глазами, они знакомы каждому, кто на выходных вместо того, чтобы отдыхать, ходил в клуб или до самого утра смотрел старые фильмы. Но к моему сожалению, эти выходные означали для меня нечто иное. Мой хвост был поджат, и у меня было две бессонные ночи по одной просто причине – тогда ко мне пришел Черный Треугольник Блек У.

Черный треугольник – это мое наваждение. Или я – его. Говорят, у каждого из ста тысяч людей есть нечто, что для них реально, но чем они боятся поделиться с близкими, потому что самое безобидное, что с ними могут сделать, если они раскроют тайну, – назовут идиотом и перестанут общаться.

В общем, Черный Треугольник – это дух. Или «проекция моих плохих взаимоотношений с миром». Мифическая черта, которая выглядит не как жирный и сальный домовой, втихаря плюющий вам в борщ и прячущий ваши носки, а как настоящее произведение искусства, абсолютно плоское и, тем не менее, определенно разумное.

– МУЖИК. ВЗЫВАЮ К ТЕБЕ. СМОТРИ В ОЧИ МОИ ОТСУТСТВУЮЩИЕ, И ЧЕРНОТА КОЖИ НЕГРА ТЕБЕ СВЕТОМ ПОКАЖЕТСЯ!

Это был первый раз, когда ко мне явился Черный Треугольник. Мистер Блек У. Он явился мне прямо в ванной, когда я мылся, – и поднял мое мыло, которое я уронил. Это было в Чехии. Он улыбнулся и попросил меня не заикаться. Молча попросил.

– МУЖИК, Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЕ НУЖНО. ТЫ ПЕС, И ПСЫ ВСЕГДА ХОТЯТ РАБОТАТЬ НА ФАБРИКЕ ПО ПРОИЗВОДСТВУ СОБАЧЬЕГО КОРМА.

– Нет, спасибо, – я трясся и мечтал о том, чтобы меня унесло куда-нибудь стадо мягких баранов, которых я регулярно считал перед сном. Унесло куда-нибудь подальше от этого двухмерного кошмара.

Треугольник же не отступал. Он напоминал мне призрак капитализма, который вот-вот нападет на перестроечную Россию. Перевернутая пирамида с американского доллара. Неожиданности – символичны, как и первая фраза младенца.

– Юстас, – голос его стал спокойней. – Скажи, как ты повышаешь себе самооценку?

В воздухе повисло ожидание. Кажется, я тогда впервые услышал слово «самооценка».

– А ты, Треугольник?

– Я – мистер Блек У, – гордо представился треугольник. – Я ее повышаю, занимаясь сексом с Кругом. Они самые неприступные. Я говорю себе – да, я мужик, я кросавчег, какая ты округлая. А когда мы заканчиваем, эти мысли не отпускают меня, и это помогает мне жить.

– Ну а я здесь при чем? Я не похож на круг, – шок потихоньку спал, треугольник начал рассеиваться.

– Ты…Ты пёс. Тебе плохо, я знать. Ты должен стать человек. Найди зелье и станешь.

– От чужих советов лучше не становится.

– Это не совет. Просто ты должен, и все. Стать человеком.

Он развернулся и чуть не задел стоящую в прихожей вазу. Извинился, вышел из квартиры. Перед этим он обулся, и обувь оставила грязные следы на паркете. Это был знак – пора уезжать, потому что нет ничего хуже, чем крыша, которая протекает. А она явно протекала, потому что в квартире я слышал шаги Блека У.

Занятная метафора. Протекает крыша. В девяностые крышей стали называть мафию или бандитов поменьше, которые защищали тебя от остальных. Прикрывали. Крышевали. Крыша – это то, что у нас над головой. И опирается на стены, или балки, или нефы – в зависимости от сложности архитектуры.

И когда она протекает – это на самом деле не так страшно. Это неприемлемо только с позиции комфорта и повышенной влажности, но ведь дом стоит, и отсутствие крыши – это ясное небо по ночам и свежий ветер летом. Но все-таки я комфорт люблю, потому что мокрая шерсть вызывает ангину и озноб гораздо быстрее, чем гладкая кожа у людей.

Ну и я выгляжу, конечно, как чмо, когда я мокрый, и женщины даже не думают сажать меня на колени. Колени – вообще отдельная тема для разговора. Коленки. Беленькие, коленки мулатки или чуть-чуть загорелые с юга – для меня оттенок кожи не так важен, как форма и фасон. Важны ямочки, которые обрамляют трапецию коленок, и то, как женщина закидывает одну ногу на другую, – я зверею, превращаюсь в обычного тупого пса, забываю про все манеры, начинаю бегать по кругу и визжать, когда вижу по-настоящему красивые коленки, а не коленки соседки Нюры, которая, судя по всему, и квартиры в моем доме-то не имела, а из подъезда ее не выгоняем не то из жалости, не то со страха.

В тот день я понял, что только мысли о красоте помогают мне приходить в себя после нападений Блека У, Черного Треугольника.

Это было мое наваждение, которое всегда поджидало в особо стрессовые моменты.

Максим и его вокальные данные

Единственный одноклассник, которого я мог назвать другом, – это Максим. Он не пытался сделать мне эпиляцию воском и не смеялся над моей привычкой метить углы на каждом новом повороте в городе. Он был высокий и веселый малый, брюнет с веснушками. Его рост и острые черты лица добавляли ему аристократизма, а веснушки, которые появлялись к лету, каждое утром напоминали Максиму, что нельзя всегда быть таким серьезным. А Максим всегда делал вид, что он очень серьезный.

Максим – мастер перевоплощений. Он может за считаные минуты или за две сигареты превратиться из нормального человека в тошнотного нытика, которого хочется облить бензином и пугать зажигалкой, потому что даже если его поджечь – то в таком состоянии его сопли и слезы смогут потушить любое пламя, будь это пламя самосожжения или веселья. А когда я говорил, что он веселый – это тот особый род веселья, который присущ опоздавшим на поезд, потерявшим багаж и уволенным с работы. Такой юмор. Нордический.

Мы дружили с 5 по 9 класс, самый расцвет детской непосредственности, жирных голубей, первых влюбленностей и фрустраций. А потом он уехал из Праги.

– Юстас, понимаешь, я не хочу в Россию.

– Странно, что ты вообще о ней заговорил. Ты же не скоро уезжаешь.

– Там угрюмые люди, нельзя слушать пластинки, там у меня нету друзей, придется начинать все сначала, мне нравится здесь… Ну плюс, говорят, у них все туалеты без ободка, а моя попа очень чувствительна к холоду…

Он что-то недоговаривал. Дело было явно не в его эстетской щепетильности.

– Постой, – я вытянулся, прыгнул на стул и посмотрел ему в глаза. – Ты влюбился?

Максим покраснел. Последние две недели он был такой же угрюмый, как камчатский пограничник. И тут я понял.

– Дай угадаю.

– Не угадаешь.

– Ты влюбился в Яну?

Яна – это девочка из параллельного класса. Не самая красивая, кстати. Простая и в меру сообразительная. Именно такие девушки, как оказалось впоследствии, западали в душу Максиму. Еще у нее были веснушки.

Все, что Максиму надо было от девушек, – максимум разговоров и капелька понимания. Максим-то у меня был ЧУВСТВИТЕЛЬНЫЙ, ПОНИМАЮЩИЙ. Такой МОЛЧАЛИВЫЙ И РОМАНТИЧНЫЙ.

– Знаешь, Юстас, я даже ей песню придумал. – Краска спала с его лица. На нем теперь играла какая-то необъяснимая гордость. Точно хит придумал. Жил бы Максим в России – точно придумал бы «Белые розы» и гастролировал в роли двойника Юры Шатунова. Я уверен, что когда он придумывал свои песни, у него было такое же выражение лица. Открытый рот и гордый глаз.

«Ласкового мая» тогда и в помине не было, а Максим уже пел хуже, чем ходил на руках.

Но он не унимался. Ему нужно было рассказать о своих чувствах.

– Я даже гитару нашел. Спою ей, и она будет ждать моего приезда.

Я тогда не понимал, как сильно доверял мне Максим. Мне была смешна его симпатия, потому что он был всего в 9 классе, еще ни разу не целовался и даже не знает, что у девушек под юбкой. А я уже знал, потому что мой рост позволял только под юбки и смотреть. Но учитывая мою породу, меня тогда это интересовало слабо.

– А если ты не вернешься в Прагу?

– Какое это имеет значение? Я буду знать, что она меня ждет, она будет надеяться, что я вернусь, и таким образом наша любовь сможет справиться с чем угодно.

Мне хотелось смеяться. Мои серьезность и желание помочь другу улетучились.

– Спой, что ли.

Он начал играть. Не знаю, откуда Летов взял аккорды песни «Все идет по плану», но даже песня «Гражданской обороны» была невообразимо сложнее и лиричней. Кто не знает – это та самая песня, которую играют на улицах и которой мешают вам по ночам спать. Точно вам говорю, это та самая.

А вот песня Максима:

…и когда последний желудь упадет весной на грудь,
Я вспоминать вас буду ночью и еще когда-нибудь!
– Вау, Макс. Давай, я слушаю.

…Если снова будут мрачны песни утром соловья,
Вспомни, Яна, Максима, пальцами люби меня!
Если бы собаки краснели – я бы не смог скрыть своего отношения к его творчеству. Я понимал его светлые чувства, поэтому притворился на пять минут, что мне нравится. Так или иначе, но улыбку эта песня у меня вызвала – и неважно, что она была иронического характера.

– Максим, это хит, особенно первые шесть строчек и последние четыре.

– Спасибо. Завтра спою ей в классе.

Позеленевшая от негодования, которое читалось на лице Яны, она ничего ему не ответила. Ранимое сердце Максима не выдержало этого. В общем, песня ей не понравилась.

Но жизнь распорядилась иначе. Настоящее признание песня получила позже, когда через 10 лет Максим немного поменял слова, заменив «Яну» на мою хорошую подругу Катю, бизнесвумен из Москвы. И на этот раз несложный мотив из детства вызвал не смущение, а чувство. Он покорил ее «желудем, упавшим на грудь».

А фразой «пальцами люби меня» он вернул Катю после мучительного расставания, которое случались через полгода после начала их отношений. Страсть не терпит стабильности и постоянной близости. Вот они и метались.

А еще у них с Катей были максимум разговоров и та капелька понимания, которая всегда была нужна Максиму для его творческих и чувственных изысканий.

Снова Блек У

Всегда опасался спецслужб. Любых. Ассенизаторы и озеленители – это тоже спецслужбы. Или вы думаете, они просто так вычищают дерьмо и сажают самые обычные растения?

Мне так не кажется. В моменты моих параноидальных приступов (а они бывают с каждой собакой, которая слишком много разговаривает) мне везде мерещится, что за мной следят.

Вот я зашел в магазин. Обычный магазин, где под видом курицы продают свиное желе, а пол продавца определить сложнее, чем будущее нашей страны.

Я зашел туда, чтобы купить воды. Я купил воды и дал сначала попить Максиму, чтобы проверить, не отравлена ли она.

У меня дикие глаза навыкате, и я хочу бегать. Но я опять в костюме, и бегать неудобно.

– Мистер Ю, что с вами?

– Я чувствую, как ко мне подкатывает мое подсознание. Словно оно хочет взять меня в мужья и никогда больше не отпускать. А ты знаешь, как я панически боюсь браков.

Панически. Хорошее дело браком не назовешь. А в случае со мной – это вообще невозможно. Многие женщина готовы жить с мыслью, что ее муж – собака, но когда эта мысль находит прямое хвостатое воплощение, то выбирают или брак, или рассудок.

И тут появляется Блек У.

– Юстас! Беги отсюда!

Куда? Зачем? Я ничего не сказал Максиму и побежал. Я бежал, бежал, бежал, пока не прибежал к нему. Он был маяком для миллионов. Величайший вождь нашей эпохи. Я присел у постамента и стал думать о Нем.

Я всегда любил все монументальное, оно вселяло в меня спокойствие [я сознательно изменил штамп]. Он вообще не думал, когда умер, и когда творил свои дела – не думал. Это был его секрет долголетия и успешности.

Делай, а не думай. Думать за тебя будут другие. Все нормальные собаки – делают, обделываются, лают и кусают. А я зачем-то еще и думаю, поэтому иногда кусаю не того, кого нужно, и постоянно бегаю из-за этого от милиции.

– Максим, сделай мою фотографию с вождем.

У меня есть коллекция. В каждом городе я в ногах у вождя. По приезде в Калининград это было первым, что я сделал. И по приезде в каждый небольшой город это первое, что я должен сделать.

Сидя в ногах у вождя. Вот так я приобщаюсь к истории.

Doggy’s journey[2], или Почему я поехал в Калининград

Кто-то пускается в путешествия со скуки, кого-то дух и долг зовут, а я просто уехал из города, который любил, но из которого исчез самый главный пёс Моей Праги – мой отец.

До сих пор не знаю, куда он уплыл, но я уверен, что с ним все в порядке.

Максим, мой одноклассник, уже давно жил в России. Где, я не знаю. После одного звонка он сказал, что ждет меня в Калининграде, но не знает, когда сам там точно будет. Собака без поводка, жизнь мне приготовила высшее образование и влюбленность в этом маленьком русском островке в океане Европы. Сентиментальность и романтика вместе с моими любимыми консервами были моими главными попутчиками.

Поэтому я уехал, надеясь, что там уж точно не будет медведей и каждый дом уже давно электрифицирован.

Поначалу Калининград казался мне почти Европой, только где говорят по-русски. Через пару часов я пролаял, что ошибся, и это не помешало мне отлично себя чувствовать и обосноваться в этом городе. Дело даже не в том, что здесь жил мой лучший друг. Присутствие Макса – это вопрос комфорта, который не сильно меня заботил. Дело совсем в другом.

Я приехал в Калининград и совсем забыл, напрочь, что когда-то жил где-то помимо России. Чехию стерло. Связано с тем, что, к сожалению, как часто бывает с поздней юностью и ранней молодостью, – я слабо помнил происходящее. В памяти все лежит, но пока выплывают фрагменты, к которым я могу провести ниточки из будущего, «пил, учился и любил», прямо как человек, и впервые я учился пить и любить именно на этом русско-европейском острове.

Два самых странных человека в моей жизни тоже связаны с Калининградом. Оба отличаются своим блеском и умом, и оба – в разные стороны. Я, впрочем, от обоих понабрался, потому что слишком умный пёс настораживает, а слишком глупый двух слов связать не может. Кроме, конечно, «дай поесть» и «где тут отлить», но в последнем случае слов три.

И еще. Без Калининграда я никогда бы не добрался до столицы, потому что был бы раздавлен русским недоверием. Калининград был площадкой, где я должен был примерить на себя новый менталитет, который нравился мне больше пражского.

И помог найти свой подход к людям. Ведь какой нормальный человек будет доверять ГОВОРЯЩЕЙ СОБАКЕ?

Случайный попутчик

Россия встретила меня своим будущим. Или будущее России встретило мое будущее. Я путаюсь, ведь время всегда стягивается в спираль, когда имеешь дело с Владимиром Владимировичем Тупиным.

– Для друзей я просто Вова Тупин. Вова Т, как тебе будет удобно.

Это он сказал о себе. Что я могу сказать о нем? Он Просто Хороший Парень. Я познакомился с его рано полысевшей головой, когда сошел с трапа самолета в Калининграде.

Вова ходил только в клетчатых рубашках. На нем всегда были шорты и панама. Вова всегда носил солнцезащитные очки. Даже ночью. Он даже не думал, что выглядит нелепо. Он вообще редко думал.

Вова Тупин успел за свою жизнь поработать на заводе по производству резины, мойщиком окон, продавцом на рынке, монтажником объявлений на баннеры, вышибалой в стрип-клубе (тайным вышибалой), барменом, переводчиком. Список большой, ибо он никогда не задерживался на одной работе больше двух месяцев. А потом стал достаточно известным предпринимателем. Свой бизнес он начал с производства русского аналога «Чаппи». Делал корм из кильки вперемешку со свининой.

А тогда, в Калининграде, ни Вова, ни я не знали, кем работать и что делать. На последние деньги мы сняли комнату у какой-то милой старухи, а через неделю, когда все было выпито и съедено, поток наших желаний потребовал, чтобы его куда-то пустили, тем более энергии у нас было хоть отбавляй. Говоря простым языком, надо было чем-то заняться.

Вова постоянно предпринимал идиотские попытки разбогатеть. Хотя бы на пару сотен рублей, а когда-то ведь это были деньги. Когда он думал, редкие волосы на его голове становились дыбом и он сильно потел. Так что потел Вова редко. А говорил очень быстро, почти скороговоркой.

И однажды в Калининграде, пока я поступал в университет, Вова предложил мне грабануть ларек. Обычный такой. С пивом и рыбкой. Последнюю я тогда особенно любил. Мы тогда сидели на лавке в парке, которая после бутылки пива была особенно мягкой.

– Эй, Юстз. Двай грбанем ларек. Т как думаешь?

– Я знаю тебя всего три дня, а ты уже предлагаешь мне грабить ларьки.

– В наше время это уже почти привычно.

– Привычно грабить ларьки? Вов, ты с волками всю жизнь живешь или что?

Я прыгнул на спинку сиденья и постарался как можно поумнее посмотреть ему в глаза. Он занервничал.

– Эй, а что, по-твоему, приличие такое? А что сейчас в рамкх? Кто их шире раздвинет – тот и выиграл. Страну рстягивают по углам, а она все не лопаэтса. И пока не лопаэтса – надо тоже потянуть.

Я был очень скептически настроен.

– В тебе проснулся философ.

– Ну, так ты со мной?

– Смотря что придется делать.

– Будешь на шухере стоять. Есть у нас один ларечек. Там продавщица с писклявым голосом. В лицо я ее не видел, но не думаю, что она окажет серьезное сопротивление.

Когда Вова идет на дело – его нельзя отговорить. У него есть талант: он думает, только когда ищет в центре города где пописать, а в остальное время доверяет своему ветру, который только и знает, что дуть и завывать в его гениальной голове. Его центр по принятию решений – как ветряная мельница.

И вот день икс. Солнечный калининградский день. Мы с Вовой у ларька. Сверху над окошком – упаковки от презервативов с аппетитными силиконовыми дамочками с идеально гладкой кожей. Вспоминаю, и пробирает ностальгия.

– Эй, а ну выходи с кассой, – он тычет в дырку пистолетом, – мы тут вдвоем, порвем тебя на куски, так что если жизнь дорога…

Окошко нового русского капитализма не испугалось Вовиного пистолета.

– Я ЩАС ТЕБЯ ПОРВУ!

Я бы никогда не женился на такой даме, ведь голос – это половина успеха при обольщении, и даже красивые коленки не помогут даме, как и округлые бедра, если уши режет ее тембр. А тембр у нее был такой, словно кто-то играл на флейте и половину воздуха выдыхал мимо, но флейта все равно сопела на предельно высоких нотах.

Но когда открыли дверь ларька, мы поняли, что попали. Вместо женщины нас встретил амбал в два метра ростом, с очень маленькой головой и огромными руками. За два шага он был уже у Вовы. В один присест Вова был в тридцати сантиметрах над землей.

– Ти чо, пугать меня решил?! А НУ ПОШЕЛ ВОН! И пистолет оставь.

Мы смотрели на него не отрываясь. Он – на нас. Этот амбал начал краснеть. У Вовы стали дрожать коленки. Я по обыкновению высунул язык и ловил свежий воздух. И тут амбал почувствовал, что чего-то не хватает.

Он сказал загробным голосом:

– Я – Бульдозер.

И тут я понял, что Вова попал. Мой фирменный захват клыками в ляжку. Бульдозер заверещал, выпустил из лап Вову. Пока амбал разбирался со мной, Вова забежал в ларек и украл пачку презервативов. Бежали мы порознь, слушая в спину упреки о нашей профессиональной преступной некомпетентности. Амбал вдогонку кинул мне банку консервов, и я с гордостью нес ее у себя в зубах.

Мы остановились, сели на чистую лавку. Рассматривая непонятно откуда взявшуюся пачку кондомов, Вова рассуждал:

– Ну, хоть в безопасности остались.

– Вов. Так нельзя жить. Надо заняться чем-то серьезным.

– Эй, и что ты мне предлагаешь? – Вова собрался и медленно проговорил эту фразу.

Я в третий раз за день посмотрел на университет.

– Стать студентом, Вов.

Он поперхнулся, и я принял это за согласие.

А консервы оказались на редкость вкусными.

Как следует поступать в вуз

Великий университет имени Иммануила Канта. Неформальный центр Калининграда. Пора взяться за ум и поступить в вуз. Университет назван в честь великого философа. Вот он бы обрадовался, когда узнал, что даже у пса есть возможность рационального познания. Но не дожил каких-то пару столетий, бедняга.

Я впервые познакомился с профессором Почень примерно через неделю после нашего комичного ограбления. Профессор вышел из университета и сразу же заметил меня и Вову, услышав, как мы разговаривали на улице. От моего голоса у него чуть ли не напряглись подтяжки, на которых сидели брюки. Он только в газетах о таких псах и слышал. Это потом оказалось, что профессор всегда удивленный и взъерошенный. Он был увлеченной натурой.

И тут Тупин опять взялся за свое. Волосы на его голове встали дыбом, очки сползли от пота. Я насторожился. А профессор тем временем нас поприветствовал:

– О, говорящий пёс! Здравствуйте!

– Здравствуйте, я – Юстас.

– А я – профессор Почень.

И тут вмешался Вова. Он вытер пот рукавом, взял себя в руки и промямлил:

– Эй, Юстз, давай отойдем.

– Сейчас, две минуты, у моего друга когнитивный диссонанс. Профессор, как вас там? Печень? Почки?

– Почень. Для вас просто профессор.

Мы отошли. Вова неумело закурил. Красный «Мальборо». Вова любил понты, и эта странная любовь потом, как ни странно, помогла ему. Глаза его метались, в его голове созрела Идиотская Мысль. В такие моменты мне кажется, что у него тоже есть свой Блек У. Вайт О, например.

– Двай грбанем его! Он же профессор! – он сжимал и разжимал ладони.

– Боже ты мой, какой же ты бываешь тупой, Вова.

Я развернулся и пошел в сторону профессора. Когда Владимир попытался разбежаться и, как мне показалось, наброситься на Поченя, я прыгнул сзади и укусил его за бок. Мой второй фирменный захват. Он повалился. Укусил я его не сильно, но явно отрезвил.

Профессор даже не заметил нашей небольшой потасовки. Он наблюдал за травами. Его медитативному состоянию можно было только позавидовать. Профессор был наедине с вечностью, пока я катался на асфальте вместе с Тупиным. Я решил сказать профессору все как есть.

– Профессор. У вас есть совесть?

– Здравствуйте, для начала.

– Здравствуйте.

– Как ваше имя? – он нагнулся и протянул мне руку.

– Юстас.

– Приятно. Вы явно не Canis lupus familiaris[3]. Я профессор Почень.

– Приятно. Так у вас есть совесть?

– Это очень важный вопрос. Конечно. А у вас?

– У собак она развита не меньше, если не больше, чем у людей.

Вова к этому моменту лежал на асфальте и думал о Высшем. Профессор украдкой взглянул на него и добавил:

– Это прекрасно. У индивида обязательно должна быть совесть, чтобы быть разумным.

Я не знал, что ответить. Ветер развивал его шевелюру, острый нос прорезал пространство в направлении института. И тут я понял, с кем на самом деле встретился.

– Получается, вы – настоящий профессор? – я сделал акцент на последнем слове.

– Верно. Докторскую степень защитил недавно.

– Вы, вероятно, работаете на кафедре, профессор?

– Да. С логикой, я вижу, у вас порядок. Удивительно для пса.

– Я еще не то умею.

И тут он предопределил мою судьбу. Почень улыбнулся и по-отечески сказал мне:

– Поступайте к нам в вуз. Прием документов еще не закончился.

– А вы можете пообещать заочное образование для пса?

– Вам – да. А тому парню я вообще ничего обещать не могу, – он указал пальцем на Вову. Тупин валялся на земле и ныл, что ему больно. Свернулся калачиком и дотянулся почти до ботинок. Скоро соль будет с них слизывать.

– Так считайте, что я у этого идиота поводырь. Льготы для неимущих и инвалидов.

– Экзамены сдают все группы граждан, так что от них не отвертеться. И еще. Повиляйте хвостиком. Я не верю в собачье дружелюбие, если она не виляет хвостиком.

Я повилял. Почень остался доволен.

А Вова решил, что учеба – это не для него, и устроился работать таксистом.

Что ж, тоже неплохо. Кто-то пёс, кто-то студент, а кто-то Вова Тупин. Парень с говорящей фамилией.

Мания профессора

Профессор оказался не таким простым парнем, как мне сначала показалось. Он регулярно сходил с ума. Водоворот его мыслей порой стекал в самые причудливые раковины, и в канализациях его подсознания росли страхи за будущее человечества.

Причиной для его сумасшествия стала очень простая вещь. Он устал работать на женщин. Придумывать кремы от растяжек. Самые удобные прокладки. Придумывать лучший пуш-ап. Он любил женщин, женщины его не любили, но индустрия ему платила. Он не беспокоился, но тут случился инцидент.

Я предлагал ему уехать в Москву, но он сказал, что в Калининграде собираются построить институт гинекологии, и профессора как главного специалиста в этой области хотели назначить директором. Он все знал о женщинах, пусть и не имел медицинского образования и не трогал их ни за что, кроме как за запястье. Природная скромность никогда не отпускала профессора.

Почень чувствовал что-то неладное. Он не доверял женщинам, тем более – гинекологам. Они были там, где никогда не был профессор. А это его настораживало, ведь как настоящий ученый он не терпел тайн, которых не мог раскрыть.

– Юстас. Намечается что-то ужасное. Будто в Калининграде не хватает гинекологов. Не хватает больниц. Это заговор. Я уверен. В стенах института гинекологии будут устраивать феминистские сходки-оргии. Феминистки научатся вербовать в свои ряды мужчин и придумают средство для универсального подкаблучивания.

– Профессор, – я подыгрывал ему, – вы осознаете, что придумывали самое эротическое белье на постсоветском пространстве и этим пособничали женщинам? Пора заканчивать работать на женскую индустрию.

Пусть он и был талантом, гением от эргономики, пусть его разработки самых удобных лифчиков могли получить зарубежный грант – профессора Поченя больше интересовало спасение мира, чем миллионы и слава.

– Да, Юстас. Пора бросить всех моих женщин и рассказать миру правду.

Он сдал их всех. Всех своих руководителей. Директора по продажам, маркетолога, всех своих моделей, которые мерили белье, всех ушедших в декрет профессионалов женского бизнеса. Сдал их феминистский план местным авторитетам. План он написал сам, от руки, и никто даже не стал его проверять – слишком правдоподобно и страшно выглядела женская революция, описанная таким специалистам по женской чуткости, как профессор.

– Сначала гинекологический институт. Потом – гинекологический город. ПОТОМ ВЕСЬ МИР НАКРОЕТСЯ ЖЕНСКИМ ТАЗОМ! Я знаю, о чем говорю.

Власти пресекли этот женский бунт на корню. Выдали их всех замуж. Научили готовить. Уничтожили их амбиции. Но научно-исследовательский институт они построили, но с очень узкой специализацией. Институт исследовал бюст.

– Профессор, поздравляю! Но почему вы такой грустный?

Вид у него был и вправду очень тоскливым.

– Я не учел одну вещь.

– Какую?

– На зарплату профессора прожить трудно.

Что верно, то верно. И тут они с Вовой нашли друг друга.

Он стал работать в его секс-шопе. Не продавцом. А инженером. И первым его изобретением было нечто несусветное. Теперь он решил помогать мужчинам в их нелегкой борьбе и единстве противоположностей.

– Юстас, прости. Я придумал формулу ДЕБИЛ. – Профессор плакал. По-настоящему. Грустный клоун.

– Что-что, простите? – я гавкнул от недоумения.

– Домашний Белый Интеллектуальный Лубрикант.

– А «Е»?

– Добавил для красоты, – он поправил очки.

Когда он устроился к Вове, он сменил свой стиль советского инженера на джинсы и даже рубашку перестал заправлять.

– И для чего нужен этот лубрикант?

– Для того, чтобы люди поглощали любые идеи. Но тогда они становятся неспособными выдавать свои. Ну, лубрикант же. Смазка. Ты помнишь, я раньше тампоны делал.

– Вроде же прокладки.

– Потом и тампоны. Я знаю, как заставить людей принять то, что им на самом деле не нужно. И в этом мой грех. Я как Сахаров, только хуже. У меня хочет купить патент государство.

– Откуда оно узнало о вашем изобретении? – я смеялся. Это какая-то чушь.

– Я не знаю. Но я наврал им, что это только разработка. Лубрикант пока только местного действия. То есть им надо натереть виски. Поставить кассету у уха. И человек воспримет любую идею, которую услышит, как свою. Можно даже во сне. Более того – повышаются когнитивные способности в целом. Можно заставить людей «поумнеть»!

– А почему тогда ДБИЛ?

– Потому что умнеть никто им не даст. Мне нужно пару формул для того, чтобы этот лубрикант действовал перорально. И еще чуть-чуть, чтобы он действовал ограниченное время. Так всю нацию можно перепрограммировать. Или создать вирус. Но тогда…

– Профессор, вас понесло. Придите в себя. С чего вы взяли, что ДБИЛ работает?

– Я проверил это на Владимире Тупине. Намазал ему виски. Сказал, что он должен стать хорошим человеком. Он встал с места, вымыл за собой посуду, купил цветы и подарил их первой попавшейся красивой женщине.

– Вы уверены, что это из-за лубриканта?

– Я думаю, да. Или ты думаешь – это все водка? Мы тогда с Вовой перебрали немного.

– Да уж, профессор. Лучше бы вы дальше разрабатывали прокладки.

А вдруг профессор правда придумает ДБИЛ? И он попадет в руки феминисткам. И все, конец патриархату.

Но так же не бывает.

Голодные киски

Чтобы не сойти с ума с профессором и не умереть с голоду с Тупиным, я устроился на работу. Они были моими главными катализаторами для движения вперед.

Но и на работе меня ожидали одиозные личности. Ведь моим боссом был Зефирный Джо. Большой человек, не жидкий шоколад или пастила, а фигуристый зефир.

Я устроился к нему в офис через Максима. Проработав там неделю, я так ни разу и не видел своего начальника. Моя самая спокойная неделя в Калининграде.

И тут он явился. На нем была его излюбленная гавайская рубашка, а его залысины уже тогда доходили до макушки. А его безумный взгляд снится мне по ночам.

Он мой вечный начальник, и как что-то неизменное он похож на бурю, которая пусть и не опасна для жизни, но совершенно неконтролируема. Ну, хоть деньги платит.

– Говорящие собаки только у нас! Немчура, имя твое иностранное йок через пенек! Как там тебя?

– Юстас.

– Юсти! Блохастый! Собакен! Мы с тобой сработаемся. Но если ты, животное, захочешь занять мое место, я поймаю тебя и пинцетом выдерну каждый волосок с твоих маленьких щенячьих яиц, а потом сделаю из них омл…

– Петр Галерович, Юстасу можно доверять, – вмешался Максим.

Зефирыч был натуральный псих. Он пытался убедить меня, что когда танки стреляли по Белому дому, они стреляли и по нему – и он словил «знаменитую московскую контузию» и этим пытался оправдать свое слабоумие. И поэтому он уехал из столицы в Калининград, потому что «отравленный воздух столичной свободы» спирал ему легкие.

У Зефирыча я занимался рекламой, и моим первым заданием по иронии судьбы была реклама корма. Кошачьего. Причем отечественного – в Ижевске построили завод, который перерабатывал картон в свинину, а затем в корм, который имел форму звездочек. Корм так и должен был называться. «Звезда». Или «Звездочка». Это надо было решить нам с Зефирычем.

Я долго думал над поставленной задачей. «Небо в миске». Нет, чушь. У кошек вообще нету понятия «небо».

– Так ты не о кошках думай, Юстас. А о покупателях. Петр Зефирыч был прав.

«Вы голодны, а хозяин нет? Скушай побольше кошачьих галет! Со вкусом оленя и лосося!» Все равно никто не пробовал этот корм и не знает, олень там или экстракт бурого медведя. Едят-то это кошки.

«Пусть ваша кошка помечтает немножко».

«Киска довольна формой прикольной».

«Дай киске покушать, нюхать будет потом».

«Попробуй сам и решай, как вкусно будет кошакам»

В общем, получался порожняк. Меня вот-вот могли выгнать с работы, хотя я работал здесь всего лишь вторую неделю. Мы сидели с Максимом и ломали голову.

Я рассказал ему про своих кисок. Выложил весь бэкграунд – то, что упаковка будет зеленой и что сам корм будет иметь форму звездочек.

Он сразу выдал:

«Пустая миска у вашей киски? “Анфиса” – корм для отчаянно голодных кошек».

Мне повезло, когда я предложил это Зефирычу – он был пьяным. Он одобрил мою рекламу. Сказал, что имя Анфиса – это очень по-кошачьи. И сказал, что первым делом, когда выпустят корм, он лично попробует его на вкус.

Но в итоге корм не выпустили. Стали выпускать кошачьи наполнители. «Для тех, кто не шарит, “Звезда” все впитает!» «Киска скребет – туалет зовет!»

«Если хочешь нагадить, дотянись до “Звезды”».

Но они решили, что обойдутся без рекламы, и не взяли мои лозунги.

Что ж, им же хуже. Какая еще собака могла бы придумать им лозунг?

Новое изобретение Профессора

В Калининграде профессор не только придумывал новые прокладки и прочие женские необходимости. Он работал над каким-то неизвестным доселе устройством, которое обещало стать революционным.

– Вот смотри, Юстас. Тебе в голову когда-нибудь приходила мысль, что свет – это не только волна, но и частица?

– Профессор, я вообще никогда не думал о том, что такое свет.

– А жаль. Потому что он везде. И он движется с огромной скоростью.

– Так зачем о нем думать, если он везде? На него смотреть надо.

– Потому что сколько ни смотри на него, его почти невозможно уловить.

– А если невозможно уловить, то невозможно и понять, – я настаивал на своем.

– Именно так. Сложно уловить, и еще сложнее понять. А знаешь, что еще быстрее, чем свет, Юстас?

– Что?

– Мысль.

И тут я подпрыгнул.

Годы спустя я понял, что профессор пытался придумать устройство по записыванию мыслей. Не знаю, получилось у него или нет, но я фантазировал, что с ним можно было бы сделать.

Думать о том, чтобы с его помощью заработать денег, – это глупо. Это неинтересно. Первым делом я представил, как убеждаю парочку своих друзей, например Вилли, с неделю вести себя как собака. Но как записать ему свои главные собачьи мысли, если я их сам толком-то сформулировать не могу?

А апорт, пожрать, гав-гав – это все доступно и человеку, только в более изощренной форме.

Или я представил, как убеждаю начальника МВД ввести новую форму. Салатовую или розовую. И как это потом обсуждает вся полиция в Москве.

Ну, зато они станут более приветливыми.

Или еще лучше – по телевидению сказать, что телевидение – это отстой. А потом шантажировать телевизионные компании и компании по производству телевизоров.

Черт, я опять пришел к деньгам.

Но как и любое устройство, оно работало со сбоями или на маленьком радиусе. Всегда есть какая-то деталь, которая не позволяет таким гениальным, но опасным изобретениям раскрыться в полную силу. Например, я уверен, на собаках бы это не работало. Ведь если за сотни лет эволюции мы научились не приучаться и не слушать команды людей и разговаривать, как какое-то электронное устройство может ЗАСТАВИТЬ МЕНЯ ЧТО-ТО ДЕЛАТЬ?

Я сам себя не могу заставить порой что-то сделать. И у меня был один знакомый, который мог заставить практические любое домашнее животное вытворять дьявольские трюки. Что он делал в Калининграде – я не знаю. Я не видел ни одной афиши в нашем городе, а все свободное время проводил в прогулках. Во время одной из них я встретил его на улице. Была ветреная погода, мгновения назад закончился дождь. Улица завывала и уносила под колеса машин десятки желтых листьев. Фамилия у него была Куклачев.

Мне повезло – я заметил его раньше. Когда наши взгляды встретились, Куклачев сразу попытался меня поймать. Я носился от него, пытаясь сформулировать у себя в голове спасительную фразу. Я знал, что у Куклачева иммунитет к любым кошачье-собачьим доводам.

Единственным, что пришло ко мне в голову и спасло от неминуемого рабства, была фраза:

– Юрий. Тех, кто умеет говорить, невозможно выдрессировать.

Это был человеческий довод.

Он вспомнил про свою жену и заплакал.

Вкусный начальник

Зефирный Джо мог все превратить в воздушный творожный зефир. Его работа – создавать другим сложности. Он даже заставлял меня ходить в общий туалет, и я пару раз чуть не соскальзывал в унитаз, но потом приноровился сидеть на ободке.

Как человек со столь необычным отчеством, как Петр Галерович, стал Зефирычем?

Две причины. Первая – это ТЗ. А ТЗ – это единственное, что Зефирыч делает очень скрупулезно, и последнее, что Петр скрупулезно проверяет.

ТЗ – это техзадание, творожный зефир на сленге нашего офиса.

Вторая причина, породившая сленг, – он придумал рекламу для зефира, ее даже пытались крутить по ТВ, но цензура потом заметила в рекламе маленький косяк:

– Ты зефирчик скушай. Машеньку послушай. Что на губах он тает – Маша давно знает!

Скромный взрослый мужчина стоял в углу, а в центре комнаты на него хитро смотрела взрослая нимфетка, а потом между ними падал ОГРОМНЫЙ, воистину ОГРОМНЫЙ зефир.

Я лаял и бегал кругами по офису от счастья. Нам заплатили внушительный гонорар. А потом Петр Зефирыч сказал, что рекламу запретили, потому что мужчина в кадре в свое время отсидел за хищение государственного имущества.

Петр Зефирыч очень меня любил. Он всегда был предельно серьезен со мной, потому что боялся, что у говорящей собаки есть еще какие-то тайны в рукаве, которые он не хотел бы знать. Он вечно пытался вытянуть из меня огненное дыхание, телепатическое обоняние и прочую чушь, которую узнал, насмотревшись идиотских научно-популярных фильмов, которых стало очень много в девяностые.

После очередного фильма Зефирыч притащил в офис ловца снов. Офис у нас был небольшой – три комнаты и холл, и в последнем Петр повесил симулятор древнего индейского артефакта.

– Юстас. Давай иди сюда. Пляши и прыгай, словно увидел лучшие в мире коленки или самые блестящие новые покрышки! Сделай что-нибудь! Я знаю, я уверен, ты в курсе, как обращаться с такими шаманскими штуками. Я хочу настоящего духа и чтобы он на нас работал.

– Петр Галерович, он нужен для интенсификации обычных снов и призвания необычных. Я ничего не смогу сделать.

– Ага, так я тебе и поверил. Ладно. Сам попрыгаю и все узнаю.

Ловец провисел у нас полторы недели, а потом уборщица украла его себе домой и больше на работе не появлялась. Я точно уверен, что это была она.

Никогда не разговаривала и после утреннего обхода никогда не шла домой, садилась на кресло в холле и ждала. Чего – мы так и не узнали. Потом уходила на полчаса и убирала офис перед закрытием.

Она убиралась в офисе два раза в день и в пятичасовой перерыв между уборками просто сидела и ждала. И даже не поправляла платок, который ко второму часу сползал на глаза.

И если раньше на это никто не обращал внимания, то когда Зефирыч повесил ловца снов, уборщица преобразилась. Она бросала короткие взгляды на артефакт, пытаясь изобразить незаинтересованность.

– Это шо такое?

– Это ловец снов, Лидия Павловна.

Когда я ей ответил, она подпрыгнула!

– Уйди, нечистый!

– Ну, так почистите, вы же у нас за этим работаете.

Она посмотрела на меня. Интерес к ловцу снов был сильнее, чем страх перед неведомой зверушкой.

– А зачем сны ловить?

– Я откуда знаю. Возьмите себе такой же и попробуйте.

Это она подсадила Зефирыча на научпоп. Инопланетяне, теория заговора, сокровища индейцев. А когда я случайно обмолвился ей про Блека У, она посоветовала мне уринотерапию и прикладывание подорожника к задней стороне ушей. Это единственное, о чем мы с ней говорили за все время, что я с ней работал.

Зефирыч не расстроился, когда она ушла с ловцом снов. Он стоил копейки, а у Петра Галеровича был артефакт поинтересней. То есть я.

Когда он впервые назвал меня «артефаком», пропустив в середине слова букву, я втихую расслабился ему в ботинки, не позволяя уподоблять меня какой-то старинной бесполезности.

Он отомстил мне очень ловко.

– Юстас. Ты мне кое-что должен.

– Петр Галерович, вы все из-за ботинок обижаетесь?

Он купил мне три коробки зефира и сказал, чтобы я все это съел. Иначе он заставит меня придумывать к нему рекламу. Вспоминая рекламу Зефирыча, я понял, что с профессиональной точки зрения я не смогу сделать работу лучше.

Прошли годы с тех пор, как я не работаю на Петра Галеровича, а я до сих пор люто ненавижу зефир.

No meat allowed[4]

Даже сумасшедшие влюбляются. В контраст к сумасшествию их трагедии до боли банальные.

Но когда Петр Зефирыч обратился ко мне с этим заявлением, я бы даже не подумал, что оно связано с женщинами.

– Юстас, я решил, что из уважения к тебе я стану вегетарианцем.

– Петр Зефирыч, я не могу понять, о чем вы.

– Не хочу есть братьев моих меньших. Поэтому надо ограничить себя. Ограничения – это замечательно. И в силу того, что у нас весь офис в знак солидарности тоже перестанет есть мясо, я урезаю зарплату на двадцать процентов! Все «за», я ушел на обед.

С ним нельзя спорить. Платил он неплохо,но ровно из-за этих двадцати процентов мы с Максимом от него и не уходили. Надо было утихомирить нашего пузатого босса. Его лысина блестит ярче, когда он делает непотребства, и надо было убрать этот самодовольный блеск.

– Юстас.

– Да, Петр Галерыч.

– Убери за Матильдой.

Матильда – это наша кошка. У нее свой лоток в туалете.

– А почему я, а не уборщица?

– Она на каникулах.

– Но Петр Зефирыч.

– Юстас, это важно.

Почему я об этом рассказываю? Все просто.

Мы следили за Зефирычем. За всю неделю он ни разу не был в уборной.

То есть ни разу. Он вообще ни разу за две недели, когда появлялся в офисе, не выходил из своего кабинета. И он вообще не пил воду, потому что единственный бойлер был в общем зале.

Как сейчас помню, это был май. В офисе был сквозняк плохого настроения.

Зефирыч правда перестал есть мясо, как и обещал.

– Максим, как думаешь, можно стать вегетарианцем из уважения к своей собаке-подчиненному?

– Я думаю, все гораздо проще, Юстас.

– У него проблемы с пищеварением?

Мы всегда хорошо понимали друг друга.

– Да, Юстас. Его надо отвести к врачу.

– Интересно, куда он тратит 20 % нашей зарплаты, если уже две недели не может решить эту небольшую проблему?

Разговор предстоял очень сложный. Никто, кроме его верной собаки-подчиненного, не мог говорить с Петром о таких важных вещах.

Меня всегда окружали очень ранимые люди. И если Максим – ранимый рыцарь, то Зефирыч – это ранимый клоун.

И его горькие соленые слезы почему-то нам приходилось пить всем офисом.

– Петр Галерович, у меня к вам важный разговор.

– Заходи, хвостатый.

– Петр Галерович, я знаю, в чем ваша проблема. И если вы перестанете есть мясо, то она сама собой не разрешится. Я хочу сломать плотину недопонимания, чтобы бурным потоком наши дружеские отношения продолжали развиваться по вертикали, а не горизонтали.

– Юстас, дело не только в моем кишечнике…

– У меня есть врач. Работает анонимно. А вы возвращаете нам прежний оклад.

На его лице появились слезы. Он отвернулся.

– Я влюбился, Юстик.

КАК ОН МЕНЯ НАЗВАЛ?

– Я беспокоюсь за весь офис. Я жду звонка. Это очень важный заказ. И пока мне не позвонят, я не успокоюсь. И самое ужасное, что заказчик – невероятно красивая женщина.

Все оказалось гораздо проще. «Важный заказ» – это реклама женского белья. И звонить должна была Виолетта, последняя пассия Зефирыча, которая его отшила. Она сказала ему, что если он не станет себя хорошо вести, то она не просто перестанет с ним общаться, а изнасилует его пса.

Эта была метафора. Но он правда боялся за меня, потому что Виолетта была очень большой. Я решил взять ситуацию в руки и решить это дело как настоящий мужчина. То есть по телефону:

– Виолетта? Добрый день. Это Юстас, я…

– Здравствуй, дорогой.

– Сразу к делу. Петр Галерович заплакал весь офис. Может, вы все-таки помиритесь? Он нам зарплату урезал из-за вашей драмы, ради нас, простых людей.

– Вы же пёс, Юстас.

– Формально – да. А по содержанию – не всегда.

– Ну, если ты просишь, то ладно. Дай мне моего сладенького.

Я дал телефон Зефирычу. Когда он услышал ее голос, то по его лицу было видно, что он почувствовал настоящую легкость.

Несмотря на ее полноту, у нее были очень красивые коленки.

Первая встреча с Юлей

Я мастер, чтобы приготовить себе и другим пару сытных проблем. А любовь – это зачастую проблема, какой бы вкусной и приятной она ни была.

Я бы отдельно поговорил о страстях. Секс. Еда. Секс. Сон. Сон – тоже страсть, как и уныние – тоже грех, но грустить можно в компании своих друзей, а можно на заводе по производству колбасы.

Грустить и смотреть, как огромный аппарат перемалывает килограммы в полуфабрикаты. А потом ты сам, начальник цеха, грустный такой и апатичный, ешь эту колбасу. И все на заводе такие грустные и сытые.

Еда – это проблема, когда ее много. Или когда ее нет.

Любовь – это проблема, когда ее нет. Это не еда. Тут нет градаций «мало, много». Любовь или есть, или остается есть колбасу, чтобы заполнить дыру. В этом собаки не отличаются от женщин.

Поэтому если ваш пёсик просит кушать чаще, чем вам кажется, – начните проводить с ним больше времени. Если не помогает – значит, пёсик правда любит поесть и это не связано с нехваткой любви. Все как у женщин, в общем.

Женщины – это шок и радость, радость и полет. Юля – это моя женщина. У всех нормальных мужчин есть своя Юля. Я пусть ростом не вышел, зато борода на все лицо.

Юля никогда не беспокоилась из-за того, что я всего лишь пёсик. Милый пёсик, обожающий ее коленки. Я познакомился с ней, когда жил в Калининграде.

Собака-студент, я по-собачьи относился к учебе, вместо пар гоняясь за голубями и покрышками. Гонялся за ними в поисках идей для Петра Зефирыча, который строил очередные грандиозные планы по захвату мирового капитала. В здоровом теле здоровые идеи.

Но однажды все поменялось. В парке, где я обычно гонял пернатых, я увидел Юлю. Впервые увидел ее колени и особенный, неповторимый изгиб губ. Застывшая легкая полуулыбка, которая говорит: «Расскажи мне что-нибудь о себе». Она сидела на моей любимой лавке в парке.

Я подошел к ней, прыгнул на сиденье и оперся лапой на спинку лавки. Старался выглядеть максимально просто для пса, который пытается познакомиться с девушкой.

– Привет.

– Привет. А когда собаки научились разговаривать?

Только потом я узнал, что она на самом деле не любит много болтать, и в этом заключался секрет ее улыбки – она позволяла собеседнику по-настоящему раскрыться перед ней.

– Не знаю, когда, но словарь из ста слов был у меня уже к одному году.

– Ты, наверно, всех людей распугивал своим талантом.

– Даже отца напугать успел, если честно. У нас почти вся семья говорящая.

– А у меня почти вся семья работает учителями.

Я пододвинулся ближе и увидел странную книжку. «Клиническая психология».

– Странная книга для весеннего вечера. Профессионально копаешься в чужих тараканах?

– Да нет. Свои бы раскопать. А читая такие книги, чувствуешь, что у тебя все нормально.

– У меня для этого другое упражнение. Я смотрю на бездомных псов и думаю примерно о том же, о чем и ты.

Робкое молчание, я почувствовал себя глупо. Протянул лапу:

– Я – Юстас.

Она протянула мне руку.

– Юля, – ее полуулыбка затерялась в смущении.

Мы болтали о чепухе, я проводил ее до дома и думал – самые лучшие знакомства получаются или неожиданно, или после какой-нибудь большой глупости. Я же забыл уточнить, что в тот день я шел с утренника, на котором зарабатывал деньги, и был одет в клоуна. Она этого даже не отметила. Наверно, подумала, что красный нос, парик и шаровары не идут ни в какое сравнение с тем, что я умею разговаривать.

Я неожиданно влюбился и даже не понял, что легкое недомогание в животе вызвано не консервами Бульдозера, а незнакомым чувством.

Я влюбился в девушку, а не в ее коленки.

Лобстеры

Я пригласил Юлю на свидание. Она посмеялась, смутилась, но согласилась в итоге.

– Тебя редко звали на свидания?

– Собаки – ни разу.

Мы пошли в ресторан. Тот день был особенным хотя бы потому, что кроме синяков на ногах на улице не было других синяков. Синяки от бутылок из Европы, без акцизов и с запахом свободы.

– У нас нельзя с собаками, – сказал на входе официант.

– Я особенная собака.

Услышав мой голос, официант повел бровями:

– Особенная так особенная. Проходите.

Мы сели у окна, я устроился напротив Юли и еле-еле держал себя, чтобы восторженно не залаять.

– А что такое «салат Царский»? – спросила Юля у официанта.

Он, кстати, был здоровенный детина с голубыми глазами. Очень большой. Прямо брат Бульдозера. Когда он заговорил писклявым голосом, я был уверен, что это не он.

– Это салат с курицей, листьями салата, брынзой и помидорами. Еще сухарики.

– То есть это салат «Цезарь»?

– Нет, это «Царский салат».

– Как бревно ни назови, – я вмешался, – все равно останется бревном. Давайте два.

Официант подарил мне свой проницательно-тупой взгляд. Царский подарок. Я насторожился, потому что этот парень явно умел соображать на каком-то своем уровне, который вот-вот грозился пересечься с моим. В материальном плане. И это будут не чаевые и не счет за ужин. Я ему чем-то не понравился.

– Говорящий пёс! Это ты, сволочь, хотел ограбить ларек моего брата!

Я смотрел на Юлю. Она не понимала, что творится.

Я подумал, что все кончено. Я мало того что собака, так еще и СОБАКА-УГОЛОВНИК.

– Ну, давай выйдем, что ли, браток, – Бульдозер-младший намекал на двойное свидание и на то, что Юле пора уступить своим планам на меня.

Но в мужчинах я вижу только друзей, а не партнеров. Папа научил. Так что я шмыгнул под стол, он кинул в меня поднос и ринулся за мной. Я нырнул под стул, он ударился об него, я шмыгнул в дверь, он выбежал.

Мы бегали по кругу, как дети вокруг Дяди Степы. Степой был столб.

А когда он почти поймал меня, случилось чудо. Юля взяла его металлический поднос и хорошенько ударила его по голове.

То ли ему правда было больно, то ли его сердце растопила женская отвага. В общем, он порозовел, вмиг из боевой свиньи превратился в милого кабанчика, и я воспользовался случаем:

– А брату своему лучше ничего не говори. Твой брат хороший парень. Да и ты тоже. Нет ничего страшного в работе продавца или официанта. Кто-то должен. Поэтому не серчай. А нападать на маленьких и слабых – это подло.

После такого тона я думал, что он набросится на меня. Но по его взгляду было видно, что он думал о своем и, как мне кажется, даже не слышал меня.

Больше я его не видел.

Мы с Юлей вернулись к своему столику, она забрала свою сумку, и мы пошли гулять по Калининграду. У Юли был с собой кассетный плеер, и мы весь вечер слушали музыку. Что-то про любовь, свободу и прочие глупости, которые могут слушать лишь умалишенные или по-настоящему счастливые.

Слушали музыку и болтали.

– Ты, кстати, хорошо бьешь.

– Я еще не то могу.

– Не надо рассказывать. Потом покажешь.

А первым решил показать я. Станцевал перед ней. Лунная походка, как у Майкла Джексона.

Сейчас понимаю, что она влюбилась сначала в мой танец, а не в меня. И это нормально.

Допив свой чай, мы ушли, так и не объяснив директору заведения, чем же мы так испугали его подчиненного.

Потому что, объясняла Юля, если бы я сам заговорил – он бы сразу все понял.

Зефирные консервы

Птицы летят, колеса скрипят, и куда все едут – мне непонятно. Я сегодня проснулся в офисе, и единственная мысль, которая меня посетила, это

ПОЧЕМУ ВСЕ НАЧАЛЬНИКИ ТАКИЕ СТРАННЫЕ ЛЮДИ?

Кому-то не повезло, и его начальник – гораздо глупее, чем подчиненные. Но тут ничего не поделаешь. Терпи и строй планы по уничтожению и захвату и на корпоративах пьяный в лицо говори боссу, что он – конченый.

Кому-то не повезло, и его начальник – это родственник. Но тут не повезло больше. Потому что обычно этот родственник и в семейной жизни является начальником и соблюдать иерархию становится привычным.

И даже если ты попросишь свою свекровь хотя бы дома вести себя как человек, а не как начальник, она даже не поймет твоего вопроса.

Но Петр Зефирыч – это нечто. Он Начальник с большой буквы просто потому, что никогда не слушает подчиненных. И даже если его указания можно поставить под сомнение, сам он в них сомневаться никогда не будет. Он был Руководитель, и его размашистые телодвижения постоянно сбивали вазы и телефоны с офисных столов.

И сегодня он заявился ко мне с умопомрачительной мыслью.

– Юстас, – зачем-то на его гавайской рубашке был подвязан галстук, – Юстас, где Максим?

– Он в Петербурге, куда вы его и посылали.

– Пусть он отменяет встречу. Мы не должны делать рекламу для магазина одежды. Хватит с нас магазинов. Одни, йоксель, магазины. Мы вообще не должны больше делать рекламу!

Работая в рекламном агентстве, мы не должны делать рекламу. Работая дворником, мы должны не махать веником, а дожидаться, когда веник сам начнет себя махать.

– Мы должны открыть в Средней Азии кондитерские фабрики. Средней Азии не хватает зефира. Откроем свое дельце и растворим степной мир в западном истеблишменте! Пиар и реклама! Все будут покупать наше печенье, потому что оно красивое и модное! А не потому, что вкусное. И зефир туда же.

– Но Петр Галерович, нам же все равно придется в итоге заниматься рекламой.

Петр Зефирыч помрачнел. Туча над его головой облила его по́том. Сегодня он был собакой, которая бегала по кругу и пыталась укусить свой хвост. Но хвост можно укусить, только если сделать дырку в пространстве и времени.

Петр Зефирыч пытался. И не мог. Куда сегодня еще зайдет его мысль – мне непонятно, но нам повезло.

Сегодня Петр Зефирыч решил больше не думать. А если он не думает – то значит, он не противоречит своему правилу – НЕ СОМНЕВАТЬСЯ В СВОИХ РЕШЕНИЯХ.

А нет сомнений – нет и решений.

Лучшие в мире коленки

Я – красивый? Красивый. Но я же собака. Маленькая, ручная собачка, которая ждет, когда же ее попытаются приручить. Это – мое женское качество, от которого я пытался избавиться.

И так всегда. Чем больше рассказываешь об отношениях, говоришь фактов – тем меньше в них остается от людей и от чувств. Но когда говоришь о своей любви, сложно не коснуться самих отношений.

– Я не люблю романтику, предупреждаю сразу.

Это было наше второе «свидание» с Юлей, мы сидели на лавке, и я опять устроился у нее на коленках. Не знаю, догадывалась она или нет, но для меня это жесты высшего доверия.

– А что для тебя – романтика?

– Это когда цветы на первом свидании, слишком милые парни, смазливая музыка, признания в любви на втором свидании, прогулки под луной в парке и прочие глупости.

– Ты перечислила все, о чем мечтает подавляющее большинство.

Мы немного помолчали. Я еще раз посмотрел на ее коленки. Идеальные.

– Может, ты никогда не влюблялась?

– С чего ты взял?

– Потому что когда влюбляешься, сама хочешь делать такие глупые и сентиментальные вещи.

– Ты говоришь, как баба, Юстас. А ты вообще собака.

И все-таки я ее переубедил. Мы обменялись телефонами, а я не звонил неделю. Она даже не собиралась обижаться. Она обрадовалась звонку, и через несколько часов луна встретила нас сначала в Пушкинском сквере, а потом во всех небольших, но уютных парках Калининграда. Мне пришлось выкрасть у нее дубликат ключей, чтобы утром подарить ей цветы. Когда она их увидела – то даже не подумала, как я умудрился оказаться у нее внутри.

Не всем так везет, как мне везло с Юлей. Она никогда не беспокоилась из-за того, что я – собака, и подходила ко мне деликатно.

– Юстас, несмотря ни на что, ты для меня – эталон мужчины.

– Даже когда я гавкаю по ночам на луну и не успеваю дотерпеть до улицы?

– Всем мужчинам свойственно детское поведение. А собаки – они же как дети. Их надо воспитывать и учить. А я же учительница, Юстас.

Угу. Она училась на факультете иностранных языков. Преподаватель английского. Мне всегда очень нравилось ее произношение, и оно очень помогло нам, когда мы переехали в Америку.

Настоящая любовь выдержит любые расстояния. Пусть современный мир и уменьшает дистанцию между людьми, телефоны, Интернет, видео, но все это не способствует близости.

Нам с Юлей повезло. Я всегда знал, что это – любовь. Контрасты сочетаются. Она не любила сантименты, а я был собакой. Она терпела моих друзей и мои звериные закидоны. Ведь все мои друзья – немного псы, хорошо, что не линяют.

– Юстас, ты все же скорее человек, пусть и покрытый шерстью и ростом не вышел.

– Ничего. Должны же быть у меня хоть какие-то явные минусы?

Воспоминания о Зефирыче

В жизни есть такие вещи, которые невозможно забыть. И есть люди, связанные с этими вещами. В общем, я никогда не забуду Зефирыча, а работа на него будет сниться мне в страшном сне. И в этом сне мы с Зефирычем будем в одной лодке бороздить океан капитализма, который швырял нас на берег.

Скажу сразу – у океана это так и не получилось.

Перед совещанием Петр покрасил усы в белый и взял с собой Виолетту. Зефирыч назвал Виолетту «великолепной куртизанкой». При росте в метр восемьдесят она весила под девяносто и всегда презрительно молчала. Но в ней было определенное обаяние.

– Юстас, Максим. Присаживайтесь. На повестке дня – реклама женского нижнего белья.

Петр гладил по коленям Виолетту, совершенно машинально. Вот-вот она бы замурлыкала. Максим не выдержал:

– Петр Галерович. У нас не Первый канал, чтобы по знакомству везде брать с собой своих близких.

Он намекал, чтобы Зефирыч выпустил свою даму и принял участие в совещании.

– Не беспокойся. Она тут по делу. Ее же рекламу будем делать. Да и вообще она по-русски слабо понимает. Полячка, сечешь?

– Секу, Петр Галерович, – Максим язвительно покосился в сторону Виолеттиных бедер, но спорить все-таки не стал.

Меня же от вида ее таза укачало. То ли мир стремительно покачивался, то ли я вместе с миром, но ее зад был слишком гигроскопичен. Если я понятно выражаюсь, конечно же.

– В общем, все просто. Есть машина, нет водителя. Ее надо перегнать. Документы, прочее – все наше. Прямо из Казахстана. Машина останавливается в Новосибирске, довезти ее надо до Челябинска. Путь НОЧ, Новосиб – Омск – Челябинск. Водитель сам не знает, что в фургоне. Какой-то рыжий парень, судя по всему, из Мордовии.

– А зачем это все?

Этот вопрос всегда ставил Петра Зефирыча в тупик. В смысле «зачем»? Так надо. Где был центр по принятию решений у Зефирыча, я не знаю. Пытался его обнаружить, но всегда находил лишь невидимое шило, которое росло откуда не надо. Он сделал невозмутимое лицо и ляпнул:

– Там всегда лишь несколько десятков утиных консервов. У нас скоро банкет. Потребовали утку. Утка дорогая. Заказали из Монголии через Абакан утиных консервов. Это что, по-вашему, так важно знать?

И вправду неважно. Как консервы доехали до Москвы – я не знаю. Мы с Максом в это не ввязывались.

А потом я уехал в США и очень долго не видел Зефирыча.

Переезд в США

Несмотря на то что в Калининграде у нас были достаточно серьезные отношения, расписаться с Юлей мы не решились. А зачем?

Мы только получили образование, и я понимал, что нужно двигаться дальше. Мне тяжело сидеть на одном месте, и я устал от Калининграда. Мою голову переполняли идеи, и я ждал: может, на какую-нибудь из них откликнется Юля.

– Милая, я придумал. Мы переедем в Америку и откроем там свою бургерную.

– Юсти, там и так много бургерных. Тем более когда ты будешь их готовить, посетители устанут выковыривать твои волосы из котлет.

– Но название, Юль's-burger [такая сеть вроде существует]. Подумай, как это классно.

Она посмотрела на меня и засмеялась.

– Знаешь, в Америке не все такие самоироничные.

Но мы все равно решили переехать. У нее была возможность стать преподавателем русского языка в американской школе, а я был ее ручной кладью. Мы купили билеты на самолет и уже через неделю собирали вещи.

На высоте полутора тысяч километров любая земля – это как Россия или как Чехия. Скорее как Россия. Тем более – Америка, где одни русские, евреи и шотландцы. Каждой большой стране нужны свои горцы, даже если они переехали с другого материка.

По приезде Юля купила себе пару цветных платьев. Не могу вспомнить, каких, все-таки мужчины больше смотрят не на платья, а на то, как женщина в нем выглядит. Кому-то нравятся крупные женщины и вырез побольше. Кому-то вырез на спине и изящество тонкой талии. Главное, чтобы нравились женщины. Если нравятся мужчины – там уже совсем другая мода, и я в ней слабо разбираюсь.

И опять, мы заселяемся в номер в отеле, и нам говорит управляющий:

– No dogs allowed.

– Who is a dog? I'm THE dog. Unusual dog. Also I can dance. Do you wanna see the best show ever?

– Hollyshit! Talking dog![5]

Номер мы получили, как и совет от управляющего, что мне стоило бы пойти в кино или начать продавать мобильные. Профессия мечты и самая популярная профессия. В случае с последней – у меня не будет отбоя от клиентов. Все будут хотеть меня, говорящего пса, который не просто гадит на лужайках, но еще и сам за собой убирает.

Что такое Америка? Это страна. Все. Начинать говорить о чем-то большем – и не хватит ста рулонов туалетной бумаги, чтобы описать даже один процент того места, куда мы попали. Настоящий s-burger для тех, кто не готов к тому, что все вокруг с тобой болтают, но никогда не откроют тебе свою душу.

Даже если ты киргиз или мордовец, в Америке и Европе ты русский. Нас отличают взгляд и умение одновременно слушать и говорить. Первое – от незнания чужого языка, второе – от любви к своему. И как ни странно, русский здесь много кто знал. Хотя бы пару фраз.

Мы остановились в пригороде Нью-Йорка. Местные бомжи, кстати, меня удивили:

– Tvoyumat’?

– Вы знаете русский?

– What? It’s too hot.[6]

Он обжегся об бургер. Везде одни бургеры. Если ты начал с бургеров – закончишь в лучшем случае пиццей.

И я решил устроиться ее разносчиком.

Пицца

Юля успешно устроилась преподавателем русского. Ее работа не сильно отличалась от той, что была в Калининграде. Я же продолжал рассекать на своем мотороллере, разрезая воздух Манхэттена своим модным собачьим шлемом в форме акулы, и развозил пиццу.

На второй день своей работы я встретил того, кто явно не умеет выбирать маскировку.

– Так, распишитесь здесь… Боже ты мой! Джонни Депп!

– Боже ты мой! Говорящий пёс!

– Джонни, мы же с тобой знакомы.

Как сейчас помню. Сидим мы с ним, с Джонни Деппом, в баре, пьем пиво. Это было в столице, рейс Москва – Лондон. Он мне такой: «Юстас, а почему ты пёс? Ты ж вроде нормальный парень».

Я ему отвечаю: «Джонни, ты это говоришь всем говорящим псам, которых встречал в своей жизни?»

Он опешил, улыбнулся, и дальше мы пили свое пиво молча, но это молчание означало, что он принял меня как ЧЕЛОВЕКА.

А сейчас? У него что, правда так много говорящих псов, что он меня не узнал?

– Точно знакомы. Ты – это говорящая собака – Юстас, разносчик. А у тебя в лапах – моя пицца с морепродуктами и с чили, и без оливок, которые я ненавижу.

– Да, Джонни. Распишись и дай мне денег.

– Нет, коль уж пошла такая затея, то грех будет не показать тебя моему другу.

И тут из дома выходит Тим Бёртон. По пояс голый и с марсианскими знаками в полторса. Из самого обычного дома, где скорее ниггеры выращивали бы траву или хранили оружие, чем жили Тим Бёртон и Джонни Депп, заказывая у меня пиццу.

Бёртон был мне очень рад:

– О, говорящий пёс! Я давно хотел снять о тебе фильм. Разрешишь?

– И вам добрый вечер.

– Добрый, добрый, моя шерстяная наркотическая мечта! Скажи, Джонни, а когда меня отпустит – он будет дальше разговаривать?

– Да, и даже когда ты утром пойдешь в церковь и тебе будут читать молитву о всеобщем спасении, он будет сидеть на лавке у входа и говорить «ТИМ!!! Я ПРИВЕЗ ТЕБЕ ПИЦЦУ! ХВАТИТ ТРАТИТЬ ВРЕМЯ НА НУДНЫЕ СЦЕНАРИИ, ИДИ ЛУЧШЕ ПОЕШЬ».

– Да, Джонни, я понял.

– Тим, – вмешался я в разговор, – скажи, для кого ты снимаешь в последнее время фильмы?

– Для себя.

– А почему люди должны это смотреть?

– Ну, так ты же не человек, тебя-то что это волнует?

– Ясно. Я до сих пор боюсь Эдварда Руки-Ножницы.

– И правильно. Тебя бы он вместе с ушами постриг. Уж больно они вкусные. Кстати, Джонни, во второй пицце есть свиные ушки, как я просил?

– Есть, я проверил. Ну что, Юстас, мы тебя не видели, я тебя не видел, по рукам, по деньгам, дуй в свою пиццерию и возьми пятьдесят баксов сверху.

Какой щедрый. И если вдруг появится фильм про говорящего пса от Тима Бёртона, знайте, что я точно подам на него в суд и выиграю.

Потому что пятьдесят баксов за идею сценария – это все-таки маловато.

Мистер и Миссис Смит

От кофейной гущи закладываются сантехнические трубы. Мокрая чернуха. Сейчас проще стать мужчиной и начать самому исправлять поломки, чем вызывать втридорога тех, кто сам только недавно стал мужчиной.

Но пиццу всегда было удобней заказывать. Русская пицца – скорее пирог, часто влажный и долго остывающий.

Но пицца в Америке – это другой разговор. Они раскатывают тесто так же усердно, как раскрывают парашют своей культуры, который упал на весь мир. Культура по телефону. Закажи и выбери что тебе нужно.

Но друзей по телефону не заказывают. Они или молча приходят, или звонят перед тем, как прийти. Приглашать – не вариант. Они сами приходят. Но в Америке у нас с Юлей нет друзей, и поэтому приходится только напрашиваться.

Мой визит к Мистеру и Миссис Смит обернулся роковым знакомством. Роковым не только для ковра, который наши американские соседи пылесосят от моей шерсти. Каждый оставляет свое.

– Вы знакомы с мистером Чаком, Юстас?

– Нет, а кто это?

– Вы говорили, что увлекаетесь литературой. Вот мистер Чак тоже ею увлекается.

Вошел он, и я сразу понял, о ком она говорит. Этот парень, судя по слухам, написал «Бойцовский клуб».

– О, говорящий пёс! Привет. Я бы о вас написал, если бы вы разрешили.

– Пожалуйста, но я сам о себе напишу.

Пауза.

– Юстас, а как вам в голову пришла идея стать писателем? Вы же собака. А как вам в голову пришла идея разговаривать?

– Так же, как вам пришла в голову идея «Бойцовского клуба» и раздвоения личности главного героя. Пришла, и все.

– Но согласитесь, в фильме это выглядело сногсшибательно.

– Да, жалость, которую испытываешь вначале к Эдварду Нортону, добавила миллион к кассовым сборам.

– Из вас определенно что-то выйдет, Юстас, и до встречи с вами я отказывался верить, что у разговаривающих собак есть чувство юмора.

– Оно появляется, когда сублимируешь желание кусать и метить все вокруг. Иначе меня бы просто усыпили.

Мы допили чай и разошлись по домам. Юле бы не понравился Чак. Она бы сказала, что он слишком грубый и странный человек. А из странностей Юля принимала только говорящих собак, и то не всех, а только тех, которые приятно пахнут.

А я пах приятно и никогда не потел. Ведь я же пёс.

Мастер Перевоплощений

Дядя Максима – очень серьезный человек. С ним нельзя спорить. Но когда споришь по делу – его уважение бывает очень ценным.

Человек-Шик, он редко появляется на встречах без своей пассии. Каждый раз – с новой. Его вкус был причудлив, и порой я был шокирован красотой девушек, которые были с ним, а порой был шокирован их мужественностью, широтой плеч и низким голосом.

Но он говорил, что такие девушки самые озорные и что их тоже можно и нужно любить.

Встреча с Павлом Геннадьевичем носила неформальный характер. Я знаком с ним с самого детства, как-никак он родственник моего лучшего друга. И даже знал моего отца.

Но сегодня с Павлом Геннадьевичем было что-то не то. У него был слишком возбужденный вид.

– И я решил, что если продавать хлопья с изображением двухголового страуса на упаковке, продажи вырастут в разы. И что совет директоров? Они сказали, что я сошел с ума и что такие огромные яйца у них снести не получится! А у страусов же огромные яйца. Так что хлопья пришлось выпускать с картинкой из какого-то мультика, там культурист, очень похожий на Фредди Меркьюри, показывает бицуху и намекает нам: «Ешь хлопья и будешь сильным!» Будто в этом картоне есть хоть капелька питательности.

– Павел Геннадьевич, скажите, вы хоть что-нибудь натуральное в своей жизни выпускали?

– Кремы для лица. Но о составе я рассказать тебе не могу. Он такой же секретный, как бальзамирование мумий. Этот состав принес мне миллионы.

– Слушайте, а «Зенитный запах» случайно не ваша марка духов?

– Моя. А что такое?

– Пахнет сногсшибательно.

У него были детские наручные часы.

– Павел Геннадьевич, что у вас на руке?

– Это мне подарил мой самый младший племянник. Сказал, что они приносят удачу. Ну и вообще, я стараюсь выглядеть моложе. Что, еще выпьем?

Павел Геннадьевич – большая шишка. Он устал работать в нефтяной промышленности. Ищет себя на рынке детских товаров. Даже пытался со своей фотографией выпустить серию детского питания, но его безумные глаза отпугивали покупателей. Пришлось выпускать какую-то дрянь с медведем на этикетке. Плюшевым. А я очень боюсь плюшевых медведей.

После второй рюмки абсента с Павлом Геннадьевичем что-то случилось. Его лицо стало искажаться, и он был похож на вампира. Выросли клыки, и он что-то бормотал себе под нос. Но я все слышал.

– КРОВАВАЯ МЭРИ! В мэрии устроили кровавую баню. КУПИ ЕЩЕ ЭТИХ ВКУСНЫХ ПРЯНОСТЕЙ! Собака на вертеле – хит сезона.

– Павел Геннадьевич, с вами все в порядке?

А потом он превратился в жирную летучую мышь, метнулся в окно и улетел. Сделав мертвую петлю, он так элегантно мне подмигнул, что я чуть не сделал под себя.

А потом картина, в которой я, Павел Геннадьевич и Блек У летаем над Нью-Йорком и раскидываем новогодние подарки. Тут почему-то единственным подарком в эту ночь были пригласительные купоны на детский утренник, который должна была вести Линдси Лохан.

А потом я очнулся от этого кошмара и услышал эхо голоса. Раз двадцать слышал это эхо.

– Эй, с тобой все в порядке? Что ты делаешь в этом мусорном баке, Юстас?

А я не заметил, как начал в нем рыскать. Вспомнил. Я почуял запах обуви, свежей обуви, а в этом дорогом ресторане что только не выкидывали. Вилли рассказывал, что когда он работал в этом ресторане на закате девяностых, нашел там свой первый CD-плеер. Наушники мило свисали прямо из мусорки. Его любимым исполнителем на тот момент был Михаил Круг.

– Павел Геннадьевич, вы меня пугаете. Спрячьте клыки.

– Юстас, мне кажется, с тобой что-то не так.

Я стоял перед зеркалом и пытался сам себя укусить. Я был взъерошенный и страшный. Из клыков торчали обрывки кожаной туфельки. А под ногами – визитка Павла Геннадьевича.

Я подумал про себя:

«Никогда больше не буду пить абсент с вами, Павел Геннадьевич».

– А я тебе больше никогда не разрешу.

Я завязал галстук и после этого магического действия сразу же привык к чужому голосу у себя в голове.

С большими людьми пьешь по-крупному.

И с большими последствиями.

Полетели

Новая встреча с Павлом Геннадьевичем. В наше время большой человек – это не шкаф метр на два с кирпичной челюстью. Большой человек – это тот, кто может сесть на стул, который сделан из его денег.

А самый большой – из безналичных чеков. К какому типу людей относится Павел Геннадьевич – я не знаю.

Мистер Шик, сегодня он без своей дамы. Она каждый раз разная. Где он находит себе этих аппетитных дам – я не знаю, но каждая из них на удивление даже умеет разговаривать, а не просто сидеть и улыбаться. Настоящее присутствие в Настоящем. Сидишь, улыбаешься, а на тебя капает. Что капает – деньги, чужая слава или что погуще – я не разбираюсь.

Он думал, что я приехал в Америку за славой. И решил, что у меня ничего не получилось:

– Маленький Ю, мне кажется, тебе надо уезжать обратно.

Я не хотел поддерживать разговор в этом русле. У меня было дело поинтересней.

– Павел Геннадьевич, извините за грубость, но тут за соседним столиком мой знакомый, и мне надо с ним поговорить.

– Хорошо, Юстас, я подожду.

За соседним столиком сидел Андрей Губин. Помните такого, у него еще песни про самых недоступных и красивых женщин? Где он таких берет?..

Говорят, Андрей взял с мэтров поп-индустрии денег на десяток хитов, уехал в Голландию набираться вдохновения и так и остался в самой дождливой и при этом в самой светлой стране Европы.

– Юстас! Привет! Что ты делаешь в Америке? Ты же нормальный пёс, а тут люди – как роботы. Подхода к ним не найдешь. Я вот уже месяц мучаюсь, работу найти не могу.

– Никто не верит тебе, да, Андрюша? Такие девушки, как звезды, давно выгорели и попадали с неба.

– Что верно, то верно. Хочешь, хит тебе запишу?

Я пожал ему руку, указал на стол, за которым сидел Павел Геннадьевич и сказал, что у меня встреча с продюсером. Глаза его загорелись. Но я жестом дал понять, что это мой шанс, а не его. Андрей почти сразу вышел из клуба с каким-то негром.

– Кто это был, Юстас?

– Да один парень. Не поверите, Павел Геннадьевич, но он еще более хитрожопый, чем Петр Зефирыч.

– Может, устроим им соревнования? Я уверен, нашего Зефирыча никто не порвет, – Павел Геннадьевич усмехнулся, закурил и засветил свои новые часы, на которых можно было бы купить сорок самых породистых шпицев. Но на одного говорящего их бы не хватило.

Мы выпили.

– Ну так, Юстас, ты не соскучился по России?

Я бы сказал, по кому я соскучился, но не буду.

– Скука – это когда ничего не хочется. А ничегонеделания в России мне хватало.

– А если я скажу, что там для тебя есть шанс? – он посмотрел на меня, пытаясь выведать какую-то тайну. У меня же не то что тайны – мелочи на чаевые с собой нету.

А он все думал, что я ищу славы. Зачем же я еще мог поехать в Америку? Павел Геннадьевич дал мне фотографию, где Максим и Зефирыч в костюмах железнодорожников.

– Черт, ВЫ ХОТИТЕ МЕНЯ НА ШПАЛЫ УЛОЖИТЬ?

– Ой, ошибся фотографией. Это для фотосета «Женщины, с 8 Марта!». На следующих фотографиях они вообще голые.

– Боже упаси, обойдусь. Нет, Павел Геннадьевич, в Москве с голыми Зефирычем и Максимом мне точно делать нечего, – я опустил глаза. – Как и здесь, впрочем. Но назад я пока не готов.

– Ну ладно, это я и хотел услышать. Чтобы я был уверен, что ты пока окончательно не отчаялся.

Когда я вернулся домой, меня ждала записка, в которой было сказано, что Юля уехала и я больше ее нигде не искал. Ее иронически-шутливый тон настраивал меня на благие перемены. И внизу надпись микроскопическим шрифтом: «Если вдруг захочешь найти – я улетела в Москву».

Нет, не захочу, останусь один в чужой стране и буду дальше локальной собачьей знаменитостью, которая продает пиццу.

Я полетел следом за ней не раздумывая.

Москва

По прилете меня осенило – а почему сейчас встала культура? Даже не так – почему нету ничего такого же массового, как было во времена, когда я был совсем маленький? Неужто соединение Запада и Востока после холодной войны так уничтожило контрасты, что пропали противоречия, которые надо разрешать, и пропало настоящее творчество?

Это все глупости. Съездите в Москву. За лоском центра и высотками окраин скрывается то самое творчество, которое создают здесь люди, сливая свои противоречия во что-то новое.

Так со всеми мегаполисами, но из всех городов, в которых мне пришлось побывать, Москва навсегда останется для меня символом города, в котором есть абсолютно все. Главное знать, что по-настоящему тебе нужно, и это будет твоим. Ведь в мире есть не только женщины и деньги, мужчины и дети, а миллионы вещей и событий, о которых можно мечтать и к которым можно стремиться.

Москва может все это дать. Главное – никуда не спешить, но постараться все-таки успеть.

В общем, Москва сводит всех своих обитателей с ума, и я не стал исключением.

Я проснулся в Москве и подумал – а почему бы не сделать ее героем? Так и назвать – «Москва», и чтобы она шумела, разговаривала, танцевала на глазах у героев и сама участвовала во всех диалогах и событиях.

Я проснулся в Москве и понял, что столица поглощает тебя и дает тебе свою координатную плоскость с двумя осями – планируемое время и время реальное. Они очень редко сходятся.

У Москвы два времени, и оно отсчитывается само по себе, без слов и без цифр, и даже если все люди, крысы и голуби покинут мой любимый город – он найдет жизнь и без крылатых и двуногих, и через тысячи лет на ее руинах можно будет услышать ту московскую тишину, в которой рождаются любовь и музыка, в которой являют себя смерть и отчаяние, радость побед и ликование от того, что неудачи не бывают вечными.

Столица – это не Калининград. Столица, как мне кажется, вообще не Россия. По крайней мере, не Россия в миниатюре. Как Гонконг для Китая, Москва для этой огромной страны будет маяком, который для каждого светит в разные стороны.

Но однажды я решил отдохнуть от Москвы, и истории, которые с ней связаны, – это подготовка к моему отпуску, с которым я скоро столкнусь.

Но знай, Москва, я всегда буду возвращаться к тебе, потому что вторая родина зачастую бывает ближе первой, потому что она – осознанная.

И ее принимаешь со всеми ее минусами, и от этого она становится только лучше.

Старый друг

Из всех самых странных людей Вова Тупин – самый странный. Он пытался заработать тем, что переклеивал логотипы стиральных машин. С тех, что подороже, на те, что подешевле. Его удивление от того, что стиральные машинки не покупают с такой же скоростью, как туалетную бумагу, было таким же сильным, как у перелетной птицы, которая перепутала юг с севером. Полное опустошение и полная квартира стиральных машин.

Но время идет, материя течет, и Вова завел себе сначала автосалон в Калининграде, а потом за шаурмой познакомился с каким-то видным человеком и стал держать ларьки в Питере. Когда ларьки стали закрывать, у него остался один ХОРОШИЙ магазин. Это был самый обычный секс-шоп, с его 60-летней соседкой по дому, которая работала продавцом.

Когда я приехал из США, решил проведать Вову. Он уже давно обосновался в Москве и владел целой ордой менеджеров, помогающих ему справляться с его разноплановым бизнесом. Ларьков в Москве он не открывал, но пару секс-шопов с заманчивым названием «Страна без странностей» он открыл и в столице.

Я знал, что Вова мог помочь мне с работой. Надеялся, что сама найдется.

А как иначе?

– Работа? Для пса? – даже дома он сидел в своих идиотских черных очках. Даже не рэй бэны. – Эй, у меня есть одна работа. В моем предвыборном штабе.

– Выборы-выборы, кандидаты – кто?

– Я и Птр Зфрыч, если ты об этом хотел поговорить. Мы теперь конкуренты. Метимся в Мэры нашей необъятной столицы.

Когда работаешь на предвыборную кампанию, то тебе становится безразлична политика. Кто выиграет, кто кандидат, кто на что горазд. Главное – это сам процесс. Выбирать между навозом и удобрением. Примерно то же самое. Особенно когда кандидаты – твои друзья. Особенно когда твой оппонент – это бывший начальник.

Одно дело выбирать между блондинками и брюнетками. Выбор вкуса. И когда я выбирал – работать на сумасшедшего или на полоумного – я выбрал последнее. Глупость граничит с безумием, но она гораздо более безопасна и не лечится. И главное качество Вовы – стабильность, которая в случае с Тупиным и была синонимом глупости.

– Вов, а Вов. Откуда деньги на этот дом?

– Заработал.

– С шиномонтажа и одного магазина?

– Ну как. Взяток-то я не беру. Вот и пришлось подработать. Пару подписей там. Эй, не забывай, я же почти депутат.

Оказывается, Вова был альфонсом. Его патрон – пожилая женщина. Судя по всему, сестра Павла Геннадьевича. Фамилия у них была одинаковой – Краюшкины.

– И как с ней, получается?

– Ну, э, плучает-са.

– Гав-гав. Пулеметные очереди в постели с Вовой?

– Эй, я страюсь говорить помедленней. Эй, ты сйчас меня стебанул?

Мы уже сидели у него в гостиной, и в меня полетел «Егермейстер». Но бутылку специально проектировали с учетом того, что она никогда не разобьется ни об чью голову. Она даже об дубовый пол бы не разбилась.

– Ладно, Вов, я шучу. Ты у нас известный герой-любовник.

Льстить у меня получалось плохо, и в этот раз не получилось. Но Вова об этом даже не подумал. Я продолжил:

– Поверь, со мной ты точно выиграешь в выборах. Ведь у кого еще в предвыборном штабе будет настоящий пёс?

– Прыезжай завтра по адресу. Эй, и причесаться не забудь. Ты как из подвала вылез.

Адрес, слава богу, он дал предвыборного штаба, а не секс-шопа.

Я выпил с ним одну рюмку, и у меня тотчас позвонил телефон.

– Мистер Ю?

– Максим.

– Мой адрес ждет тебя в смс.

Второй день приезда, два друга, два адреса.

Учитывая, что я больше не хотел жить в гостинице, я решил, что сначала поеду к Максу.

А предвыборный штаб подождет, ведь не в каждой политической кампании участвует собака, верно?

Кейт

Я не люблю, когда люди сильно тонируют машины. Если ты превращаешь машину в субмарину – то я надеюсь, что у тебя взорвется твой ядерный двигатель. Меня сложно заметить на пешеходном переходе, а огромных джипов с черными стеклами я боюсь. Дешевые понты, если грубо выражаться.

Однажды меня чуть не сбила такая машина. Оттуда вышла огромная волейболистка с широкими плечами. Один ее взгляд откинул меня на пару шагов. Я присмотрелся к ее бедрам.

Она подошла, взяла меня на руки и сказала нежным женским басом:

– Сладенький, куда тебя довезти?

– Ин-н-н-ститут имени Канта.

– Миленький, в Москве нету такого.

– А где тогда хорошо?

– Садись, я тебя довезу.

Это была девушка Максима. Собственно, к нему домой мы и поехали. У меня всегда с ней были самые неожиданные встречи. В момент знакомства, в первом же разговоре я узнал про нее все.

Дома она держала трех шпицев. Когда-то у она была лесбиянкой, когда-то и у нее был законный брак с каким-то риелтором. Она не любит салатовый, но любит зеленый. Она оставила свой контактный телефон, даже не вспомнив, что я лучший друг ее парня. Она меня настораживает. Магия дорог. Друзья звали ее Кейт, но я всегда старался обращаться к ней более мягко – Катя, Катюша.

Когда я приехал к Максиму, она сказала, что только-только сделала ребрендинг клуба. По ее словам, без Макса ничего бы не получилось.

Высокий, но хрупкий Максим всегда был опорой для Кейт, чьи бедра давали фору ее широким плечам.

На этих выходных у нее намечалась «дискотека 90-х», и у Кати ко мне было интересное предложение.

– Юстас, если я сделаю тебя ведущим – вот классно будет! – она завизжала.

С ее низким голосом это звучало угрожающе. Я сглотнул.

– Максим сказал, что ты не будешь против!

Я попытался отмазаться:

– На этих выходных я как раз выхожу на работу к Вове.

– А Вова сказал, что тоже придет на тусовку. Ты ничего не путаешь?

У меня никогда не получалось врать и плохо получалось отказывать, так что в итоге меня сделали тамадой. Я, во-первых, смешной, во-вторых, если плохо буду шутить и говорить вздор, отмажусь, что я просто-напросто собака. А если в меня полетят бутылки – все равно не попадут. Я же маленький.

В итоге тусовка прошла отлично, правда, я совсем ничего не помню. Но синяков у меня не было, а в пиджаке была бумажка с кучей телефонов,большинство которых не были подписаны.

Я люблю такие нелепости, ведь без них жизнь была бы совсем другой. И я уверен, что такая жизнь мне бы точно не понравиась.

Пять минут

Когда говоришь о времени – нельзя быть объективным. Никогда. Но без соглашений на этот счет очень сложно не то что общаться с другими людьми – сложно вообще существовать.

Но у кого-то получается, и мне кажется, что эти люди вообще живут в параллельной реальности. Не в той, где карамельные гномы занимаются серфингом на молочных реках, а вместо льда на поверхности плавает желе. В этом мире я и сам бы побывал.

Нет. Эти существа (людьми не всегда язык поворачивается их назвать) живут во времени, куда никому нет доступа. Для них прийти к соглашению насчет времени встречи то же самое, что для сотрудницы мясного отдела в сельском магазине сказать «пожалуйста». То есть невозможно. За рамками мировоззрения.

Я хочу в слоу-моушене покусывать их за ляжки, чтобы они знали, ЧТО ТАКОЕ РАСПЛАТА ЗА МОЕ ОЖИДАНИЕ.

После того как Катя попыталась расширить свой бизнес и кроме ресторана открыть еще и цветочный магазин, с ее временем что-то произошло. Она его потеряла.

Мы стоим с Максимом. Я от скуки высунул язык и глотаю свежий осенний воздух. Максим стоит в поношенном кардигане, мы только что приехали с его дачи. Мы относили чучело в сарай, разбирали подвал. Плюс я давно не общался с его псом, Полкан Полканычем, милой кавказской овчаркой под полтора метра в длину.

Это был прекрасный отдых, и мы уже почти забыли о нем, потому что уже полчаса ждем Катю. Ветер становится все сильнее, и неожиданный порыв бросает в лицо Максима газету.

– Боже, Юстас, вы никогда не задумывались об этом?

– Чего?

Пока мы ждали Катю, мы молчали.

– Что все буквы при ближайшем рассмотрении превращаются в однообразную кашу.

– Макс, в последние лет двадцать все газеты при любом рассмотрении – каша без масла. Сравнение ярче получилось, чем то, о чем они пишут.

– Ну не скажи, Юстас.

– Я не беру в счет журналы.

– Ну, если только так. Юстас, сколько мы ее ждем?

У Кати, как я сказал, свое время. Можно строить теории, как она к нему пришла, можно посочувствовать себе, почему ты не пересекаешься с ней во временном континууме.

Но ее пять минут – это пятнадцать. Не раз слышал после крупных тусовок у Максима дома:

– Милая, ты уже сделала кофе?

– Пять минут, Максим.

– Но пять минут назад было три минуты, милая.

Когда я забирал ее с Юлей на машине, чтобы отвезти домой, мы ждали ее полчаса.

– Пятнадцать минут, Юстас.

– Окей. Только не забудь взять мою папку с документами.

– Да.

Потом она говорила, что очень долго искала мою папку и не нашла. Конечно, не нашла. ОНА ЖЕ ЛЕЖАЛА У САМОГО ВЫХОДА.

В общем, мы научились просчитывать Катины ходы по тому, как она обозначает свои временные границы.

«Выхожу, 5 минут» – это пятнадцать минут. Она уже обувается. И пока каждый шнурок не будет безупречно лежать на своем месте – она не выйдет. Вот бы все с такой щепетильностью, к примеру, воспитывали детей или там спокойно объясняли науки в институтах. Все было бы лучше. Но самые большие силы в наше время уходят на шнурки и ровно подкрашенные брови. Последние, я, кстати, терпеть не могу.

«Бегу, скоро буду, десять минут» – это означает «я потеряла ключи от тачки дай бог через полчаса выйду из дома» или «ко мне зашел Максим у нас тут шуры-муры их не было уже дай боже неделю я через час постараюсь». Потому что все надо делать в последний момент. Импульсы, мать его.

«Юстас, через полчаса буду» – жди вечером. Вечером точно приедет. Потому что кроме Максима, ожидающих Катиной безупречности шнурков, вчерашней неубранной яичницы и стандартного женского туалета сверху упало пианино и его надо перенести домой и настроить. Или приехали родственники из Краснодара, и их надо принять с почестями. Да я скорее в инопланетян поверю у Кати дома, чем в одно из этих двух оправданий.

Однажды она сказала, что родственники упали и их надо перенести и настроить, но я не стал ее уличать в ошибке.

И самое ужасное.

– Я буду вечером, жди, попроси Юлю купить моего любимого вина.

Она будет завтра. Под утро. С Максимом. И шнурки будут грязными. Потому что она уже выпила. Не только вина. И «вечером» – это только завтра и только утром.

А родственники из Краснодара, как мне недавно признался Максим, это «те самые дни». Поэтому иногда можно понять Катю. Она просто не хочет никого видеть.

И вот опять она позвонила и сказала: «Через полчаса буду».

– Максим, ты любишь осень?

– Я не люблю ждать.

– Ну, так она уже пришла?

– Где? Я не вижу.

– Я про осень, а не про Катю, Максим.

– А… Ну, Катю я больше люблю, чем осень.

Ведь она такая непредсказуемая.

Приятная неожиданность

Иду по улице. А там Децл идет со своим дитем. Дите тоже с дредами на голове. Будет у меня ребенок – я ему тоже посоветую заплести. Если шерсти хватит. Но я ему все же такой:

– Кирилл, ты чего выглядишь, как старпер? Джа же умер. Нормальные ниггеры дреды давно не носят. Планокуры – тем более.

– Мода для меня всегда останется в прошедшем времени.

Крутой парень. Старомодный, правда.

Надо у него научиться камбэкам. Но сначала надо куда-то уйти, чтобы вернуться.

Но это история не про старого растамана. Мы сидим в кафе, пьем чай.

– Юстас, ты помнишь, как я тебя нашла? – всегда, когда Юля улыбалась, я вспоминал, какие у нее красивые глаза.

– Когда вернулся в Москву?

– Угу.

– Помню. Я позвонил Максиму, и трубку взяла ты. Я только сейчас понимаю, что это было специально подстроено.

– Ты тогда еще сильно заревновал.

– И когда пришел к Максу в гости, долго выбирал – покрасить в натуральный желтый его трусы с носками или покусать к чертям брюки.

– Но в итоге понял, что он самом деле сам себе обломал сюрприз с моим возвращением. Ты правда думал, что я могу уйти от тебя к лучшему другу?

– Думай о лучшем, готовься к худшему.

– Максим, конечно, бесподобный парень, поэтому они с Кейт так долго вместе. А если бы я не уехала из США без тебя…

– …то иначе не вытащила меня оттуда. Ты это уже говорила.

Она поцеловала меня в лоб.

– Юстас, а зачем мы вообще поехали в США?

– Это была твоя идея.

– Нет, твоя.

– Не знаю, чья, но твое предложение резко создать дистанцию, чтобы сближение опять приносило удовольствие, я освоил и принял.

Я недолго посидел у нее на коленках. Мы расплатились и пошли домой. Мы сняли квартиру недалеко от «Баррикадной».

Я взял первый попавшийся диск из стойки. Это был фильм «Вечное сияние чистого разума». В прошлый раз мы как раз его не досмотрели.

– Юль, у нее классный цвет волос.

– Да. Может, и мне в такой покраситься?

– Милая, тебе идет твой натуральный.

– А ты бы хотел что-нибудь забыть в своей жизни?

– Разве ту сцену, где Вилли случайно надел штаны Дикого Пса и ходил по Праге в шортах длиной с мини-юбку и пел оперным голосом, выпрашивая мелочь.

– Это так страшно выглядит?

– Нет, просто во второй раз это будет не так смешно, а Вилли проспорил мне и собирается опять это устроить.

– Да, иногда жалко, что прошлое не вернуть.

Но прошлого нет. Есть только пустые пачки от собачьего корма. Пустые квартиры без домашних животных. Телефон без пропущенных.

А самого прошлого нет.

– А тебе не жалко, что нельзя прожить еще раз некоторые моменты своей жизни? У собак, наверно, тоже есть такое чувство.

Я улыбнулся ей и не нашел что ответить.

Я никогда не думал о прошлом в таком ключе. Иногда не успеваешь прожить настоящее, не говоря уже о прошлом.

Я жалею о другом. О том, что твои близкие стареют, а ты так и остаешься вечно молодым комком шерсти.

Я поделился своей мыслью.

– А ты еще думаешь, почему я никогда не убегу от тебя.

И тут я проснулся. Это был сон, точно сон.

Потому что Юлю я еще не нашел, потому что не терял ее. Она всегда была рядом, там, где-то глубоко в себе, а то, что она была далеко, не имело никакого значения.

Вот это камбэк. Жаль, Юля с Децлом пока не знакома.

Не судьба, видимо.

Вову – в мэры

У Вовы Тупина был комплекс, и он напрямую был связан с его фамилией. Он не понимал, что быстро говорит, и думал, что надо говорить много, чтобы его поняли. Комплекс в том, что он всегда чувствует себя непонятым и ничего не может сделать для того, чтобы это исправить. Когда проблема стала подкатывать к нему ударной волной осознания, он решил бороться с ней кардинальными мерами. Стать мэром Москвы. И пусть все поймут, какой же он на самом деле – Вова!

Как вы думаете: спортивный костюм на баннере собственной предвыборной кампании – это нормально? Тупин думает, что да.

Владимир Владимирович Тупин. Сделаем район чище.

В.В. Тупин. Москва ждет своего избранника.

И он такой, красавец, его любимые черные очки на темечке, спортивные штаны, рубашка и взгляд мудрого льва.

Но как известно, самая лучшая реклама – плохая, и такая открытость ко всем слоям нашего общества сделала свою работу.

И вот я в офисе. Предвыборная кампания. Надо наладить работу расклейщиков. У нас вообще такой мир – все нужно клеить – девушек, листовки, склеивать дерьмовые стулья из «Икеи»; мне кажется, скоро трещины в многоэтажках научатся заливать клеем на года.

Но сейчас все проще.

– Ну как, нашли, кто работу выполнит?

– Ну да. Причем бесплатно. Пацаны за своего кандидата!

Пацаны. Одеты по моде. Прямо как Вова. Только очки на лице, а не на голове. Предвыборная кампания дает результаты.

Перевоплощение Вилли

Телевидение и Вилли. Когда я узнал о новой работе Вилли, то задался вопросом – как бомж умудрился стать телеведущим? В наше время все возможно, а талант к тому, чтобы крутиться, сейчас очень полезен. А еще Вилли, как ни странно, совершенно не умеет подлизываться. Он скорее обожжет пальцы о фонарный столб высотой в пять метров (допрыгнет ведь, сволочь), чем будет подстраиваться. На одном из телешоу я был свидетелем.

Разговор с женой одного видного депутата. Она не очень симпатичная дама. Да и мужа своего, судя по всему, видела только в прошлом году, а уже май.

– И я считаю, что надо сделать так, чтобы дети ничего не знали о сексе до свадьбы!

– Это для того, чтобы не отличить пальцы от собственного инструмента?

Я уверен, ее муж поддержал бы Вилли.

Но сейчас ТВ сдает позиции. Его смотрят те, кому за пятьдесят. Или те, кто сознательно смотрит серьезные передачи о самом главном, чтобы смеяться над ними.

Новые убийства в Нижневартовске. Забастовка трех с половиной сантехников в области. Новые прокладки «Диджей-Ультра», которые особенно скрипят при наполнении!

Вилли нравилось здесь работать. Как-то он позвал меня на телешоу, но я отказался, потому что мне хватало стеба от него и в обычной жизни.

– Эй, мохнатый. Попробуешь новый шампунь, который я рекламирую?

– Только если ты подаришь мне ящик этого дерьма.

– То есть ты правда думаешь, что «Вшейнет» поможет тебе избавиться от твоих плотоядных питомцев?

Кто-то, когда выпьет, становится серьезней. Вилли же вообще не меняется. Он выпьет, исчезнет куда-то на полтора часа, а потом звонит на следующее утро и спрашивает, где он был и почему на его брюках сзади дырка размером с кулак и оторваны рукава.

Я ему всегда отвечаю, что его разорвали фанатки. Это единственное, чему я по-настоящему научился за свою жизнь – держать свой язык за клыками.

Питерский друг Гоша

Тоша был странным человеком. Это понятно.

Почему понятно? Он же живет в Питере! И я его частый гость.

Но когда я узнал, что он еще и сектант – это удивило даже меня. Никаких попыток выудить из меня деньги, никаких молитв и омовений в грязных источниках, никакой крови девственниц. Все проще.

Он не выглядит как хиппи. Он не думает как хиппи.

– Понимаешь, Юстас, все мы – тушканчики.

– Это мне близко. Да. Особенно я тушканчик.

– И мы находимся в желудке огромного монстра. Его сок – галлюциногенный. И от него мы видим мир таким, какой он есть. То есть неправильным.

– Продолжай.

– Ну, послушай. Два варианта – так сильно взбесить монстра, чтобы все, что он съел, потянуло наружу, или перевариться и выйти вместе с каками.

– Это прямо буддизм какой-то.

– Ну, почти. Только до берегов, то есть до стенок желудка, сложно добраться и неизвестно как.

– Где ты это нашел?

– Сам придумал. Ну это же правда.

– А почему тушканчики?

– Потому что еще есть хомяки. Тушкан понимает, что он в западне. И что надо прорваться сквозь сок и спастись. А хомяк плавает и наслаждается тем, что видит. И питается патиссоном. Патиссон – это еще более глупое существо, чем хомяк. Это пища. Хомяк-потребитель. Хомяки – это все животные, растения и низшие классы, которыми пользуются высшие. А тушкан никогда не ест патиссон или только патиссон, который осознал себя.

– А как отличается патиссон, который себя осознал, от обычного?

– По внутреннему чувству. Когда ешь хороший патиссон, чувствуешь, как кислота вокруг потихоньку растворяется, и видишь настоящий мир. В этом и прикол. Что на самом-то деле хомяки и патиссоны на одном уровне развития, и питаются друг другом, а потом превращаются в говно. А мы, тушканчики, должны как-то научиться правильно пользоваться соком вокруг, добраться до стенок и увидеть настоящий мир.

– А что за монстр?

– Обычный волк. Он нас съел. Но даже если ты спасешься – наверху свет, и он может тебя поджарить. Да и здесь…спокойно. Все, ты знаешь правду. Теперь ты – тушканчик, а не хомяк.

– Я собака.

– Ну, это метафора, Юстас. Любой хомяк, узнавший правду, – теперь тушканчик. Так что поздравляю. Можешь назвать меня Великий Гоша О-Шо.

Черт. Ненавижу его. Это же почти Платон.

Восточный бизнес

Магазин восточных товаров Гоши на окраине Питера. Прочти эту книгу – и получишь просветление правой руки. Прочтешь эту – просветлишь обе ноги. О полноценном просветлении здесь речи не шло, потому что его нельзя купить.

Но покупатели магазина Гоши так не думали. Они покупали все эти чертовы благовония, книжки, деревянных и каменных Будд в надежде, что это просверлит им вместе с третьим глазом четвертый и решит их проблемы.

Но это создавало новые. Когда протекает крыша – мало помолиться о том, чтоб кончился дождь. Надо еще попросить соседа не подглядывать за твоим ночным интимом, а еще лучше – заделать дырку, чтобы соседу было неповадно.

Получается, что у соседа тоже дырка в потолке и дождь течет минимум через два этажа? Никто не отрицает. Все возможно.

Гоша говорит, что в его лавке есть дверь в потайной мир. Он регулярно туда наведывается и возвращается с красными от счастья глазами. Его магазин имеет солидную репутацию у женщин старше 35 и младше 20. Это его основная клиентура, которая не хочет работать, а хочет учиться и побольше читать, чтобы просветлиться.

– А правда, что металлический Шива обладает большей энергией, чем его изображение?

– Конечно, мадама, иначе я стал бы его продавать?

– А почему так дорого?

– Энергия бесценна, вы же знаете.

И куча подобной чепухи. Скоро он издаст свою книгу про Тушканчиков и Хомяков, станет новым Чумаком и будет заряжать через книги позитивом и абсолютным счастьем. Он бы и сейчас всех заряжал, но его индивидуальные средства не скоро выйдут из-под тяжелого сапога УК РФ.

А пока торговля идет своим ходом. Специально для меня он сделал одну полку со специальными эзотерическими талисманами для собак: с их помощью ваши четвероногие питомцы смогут прямо как кошки отпугивать злых духов, демонов, налоговиков и дурных соседей. И самое ужасное – эти талисманы пользуются популярностью.

– А если надеть талисман на кошку, то она станет работать еще лучше?

– Нет, мадама, минус на минус дает плюс, кошка и так отпугивает нечисть, а вместе с талисманом будет притягивать.

– А я-то думаю, почему, когда я надела на Китти мой талисман, ко мне стал приходить мой бывший муж…

Все-таки хорошо, когда человек развивается. Когда ему есть что сказать и что продавать. И глаза у Гоши красные от счастья, а не от того, о чем я подумал сначала.

День ВДВ

Максим был сам себе и рыцарь, и оруженосец. Я как последний ему не подходил из-за хрупкости телосложения, хотя довольно неплохо вписался бы к нему со своим волосатым имиджем. Потому что Максим уже года четыре не стригся, и это добавляло ему романтичности.

Почему он рыцарь? Потому что он всегда спасет, когда это нужно. А его оружие – это внушительный набор удостоверений, профессиональной формы, ксив и манер разговора.

Только он мог перевоплощаться в людей интеллигентных. И самым любимым его образом был рыцарь в погонах, не оборотень, но настоящий следователь, лейтенант, мистер Дорожный Патруль, и он всегда спасал меня.

Однажды, загремев в УВД за укусы в нетрезвом состоянии, я позвонил Максиму, чтобы он помог мне оттуда выбраться. Это был солнечный день ВДВ, и кроме меня в участке была еще пара особо «кусачих» ребят, которые слабо помнили, как попали сюда.

Меня привезли в участок, и за мгновение до следственного изолятора появился Макс. Он показал на меня и сказал оперуполномоченному:

– Это моя собака.

– Кто вы?

Максим показал удостоверение. «Следователь Почкин». Он выиграл это удостоверение в карты. На кону была его честь как мужчины. Потому что Почкин был заядлый озорник и сказал, что если он выиграет – Максим должен будет накрашенный выйти к ВВЦ на день ВДВ, а если проиграет – отдаст ему ксиву.

Но Максима нельзя обыграть в карты, ведь ему никогда не везло с женщинами, зато везло с нахальными милиционерами.

Везло – и в этот раз повезет.

– Вы в курсе, что у вашей собаки есть паспорт и что она как совершеннолетний гражданин РФ должна сама отвечать за свои поступки?

– А как вы думаете, откуда у собаки паспорт, или вы думаете любая говорящая шавка с улицы может просто так прийти и стать гражданином, без опеки и поручительства со стороны должностных лиц?

Свои длинные волосы он убрал под фуражку. Фуражка жила отдельной жизнью на голове Максима, и как она не спадала – я до сих пор удивляюсь.

– Но она устроила потасовку на остановке и покусала нашего милиционера!

– При каких обстоятельствах?

Тут я не выдержал и вмешался. После двух бутылок я сохранял свое боевое настроение:

– Он сказал, что сделает из меня шаурму. Ну, я не выдержал и бросился на него.

Максим посмотрел на опера:

– То есть ваш работник оскорбил мою собаку.

– Да, но это же всего лишь собака.

– Кое-кто сейчас говорил, что она – гражданин Российской Федерации. Юстас, тебя били?

– Били. Дубинкой по голове. Больно очень.

– Что ж, сержант, вы сейчас должны выбрать – перед вами гражданин РФ или просто мой пёс, и от вашего выбора будет зависеть, будете ли вы участвовать в делопроизводстве или просто возьмете этот конверт и будете вести себя как самый обычный полицейский, который ничего не видел и ничего не знает.

– Говно вопрос, давайте конверт, следователь…

– Следователь Почкин. Спасибо, – Максим хитро улыбнулся ему.

И тут произошла ошибка. Когда мы выходили из УВД и Максим дал нашему новоиспеченному другу руку, фуражка упала у него с головы.

А полицейский должен быть выбрит, как породистый боксер, и следователь не может обладать такими шикарными волосами.

В общем, мы бежали долго, и только конверт в руках у сержанта убедил его, что преследование недопустимо.

– А что было в конверте?

– Открытка. Внутри написано: «С Днем ВДВ», а на обложке – «С 8 Марта!».

– Ну ты сволочь, Максим.

– Ну как, я ему еще положил скидочный купон из «Пятерочки», по которому он может на 30 % дешевле купить ящик «Жигулевского».

Эх, кто-то сегодня придет домой грустный и очень пьяный. Ведь не каждый день тебя обманывает собака.

Юстас плохо себя ведет

Когда мы уже привыкли друг к другу, Юля решила, что пора научить меня хорошим манерам. Мужчин сложно научить не быть обезьянами, а чтобы научить собаку вести себя по-человечески, нужны воистину огромные усилия.

– ЮСТАС! Я хочу, чтобы ты перестал линять.

– Юля, но против биологии не попрешь.

– Как болтать целыми днями о чепухе, так это позволительно, а как контролировать свою волосатость – это против законов природы!

Да, в последние дни со мной правда что-то не так. Я везде. В каше, борще, на ее черном платье, и недавно я даже оказался в ее кофе, что особенно ее расстроило.

Но это сезонное и обязательно пройдет.

– Юсти, миленький, ты можешь перестать по ночам выть на луну?

– Ну так сегодня же полнолуние.

– Утихомирь свои инстинкты.

– Тебе не хватает того, что я научился пользоваться сливным бачком и мою лапами нашу посуду? Это биология, милая.

И я выл еще два дня, пока луна не стала нормальной.

– Юстас, куда я дела свою сумочку?

– ГАВГАВГАГВГАВГАГВГАВ.

Черт, она оставила в сумке мои любимые галеты. В полнолуние крышу срывает, и вместе с галетами я съел половину ее сумки.

– Юстас, мать твою! Что ты делаешь?

– Я куплю тебе новую.

– НО ЗАЧЕМ ТЫ СЪЕЛ МОИ ТАПКИ?!

Оказалось, дело было не в луне. И не в том, что я так люблю галеты.

Просто я подсел на кофе, и от него становишься очень буйным. Его мне привез Вилли. Он сказал, чтобы я был осторожней, не то стану как он.

В итоге я неделю жил попеременно в коробке и у Максима. Потому что Юля меня выгнала. А Максима задрала моя шерсть.

В общем, больше никакого кофе. Только чай. И надо научиться не бросаться на кожаную обувь как на деликатес.

Инстинкты – сила.

Из князи в грязи

Вилли выгнали с работы.

– Юстас, они сказали, что слово «жопа» нельзя говорить в прямом эфире на нашем «главном федеральном канале»!

– И ты его, конечно же, сказал?

– Конечно сказал! – Вилли всегда гримасничал. Его лицо могло одновременно выражать крайнюю обиду и похотливую заинтересованность. На нем свитер а-ля «я живу на севере», и он заляпан ближе к шее йогуртом. – Этот Юдашкин сказал, что полосатый пиджак нельзя носить с полосатым галстуком!

– И ты ему ответил просто «жопа»?

– Ну да.

– Ну так это же правда.

– Что он жопа?

– Нет, что так нельзя носить пиджаки.

– Ты чей друг, понять не могу?

– Твой, Вилли!

Он стал серьезен, как монголо-татарин, который смотрит на запад.

– Где моя коробка, Юстас?

– Ты шутишь?

– Нет. Пора продолжать путь.

Вилли раньше, как бы помягче сказать, был человеком без обязательств. Не любил, когда кто-то ограничивает его волю к независимым передвижениям. То есть он был бомжом. Как Диоген, у которого была комфортабельная бочка, у Вилли была его коробка. От холодильника «Индезит», прорезиненная и утепленная.

Символ его свободы сейчас лежал у меня в квартире, потому что во время нашей давней встречи Вилли выпил чуть больше, чем следовало, и развлекал гостей натуралистическими рассказами о прошлом.

То есть он залез в коробку и показывал, как живут настоящие мужчины один на один с агрессивными городскими джунглями.

– Вилли, ты понимаешь, что жить на улице – это не то же самое, что болтать с важными знаменитыми птицами, и что Москва XXI века – это не Прага 90-х?

– Понимаю, конечно, – он прошелся по коридору и заметил на шее пятно. Голубиный помет. Стал усиленно его вытирать. – Ты видишь, Юстас?

– С кем не бывает.

– Скоро это будет со всеми. Голуби готовят нашествие на Москву. Как в 85-м в Чехии. И только партизаны с улиц смогут их остановить. Ты или я. Ты готов терпеть шлепки на свою голову? Готов обречь своих близких на унижение голубями? А теперь подумай, как вся твоя шерсть…

– Хватит. С фантазией у меня нет проблем, – я понял, что с момента нашей встречи все время вилял хвостом. – А я-то тебе зачем? Я не похож на партизана, бегать умею, но никак не стрелять.

– Ну, я не знаю голубиный. И ты всегда готов помогать своим друзьям. Ты же собака. Лучший друг человека, все дела.

– Я, по-твоему, знаю голубиный?!

– Ну, Дикий Пёс знал. И ты тоже должен. Тем более помнишь, как мы выкуривали этих крыс из самой большой голубятни в Европе. В пражской резиденции Голубиного Короля. Все окрестные псы называли тебя героем!

Да, он знал, как меня купить. Мне нравилось быть героем. Мал, да удал и волосат не по годам. Классно, я не спорю. Но не как постоянная работа. Так, изредка, ради капельки славы и фанатских коленок. В последнее время с последними туго. Юлю я уже неделю не видел, с тех пор, как она уехала на конференцию, посвященную очередной проблеме в нашем образовании.

Я согласился помочь Вилли, но чувствовал, что тут что-то неладно. Он скорее выбежит голый на Красную площадь, чем будет заниматься альтруизмом и спасением незнакомых людей. Какой нормальный телеведущий будет спасать свою потенциальную аудиторию?

День нашествия. Орды голубей летят через Москву. Это видно невооруженным глазом. Вилли попросил меня надеть мой любимый костюм клоуна и панаму с широкими полями. Я оделся, он сказал, что подъедет позже.

И вот я на месте. Вижу Кремль, а голуби летят, но бомбы почему-то не скидывают. А говорят, что если одна из них случайно попадет на голову – это большая удача. Это в некотором роде логично, ведь из тысяч точек небеса выбирают вашу макушку.

И тут появляется Вилли. Вместо его свежеиспачканного свитера на нем его любимый пиджак. И галстук он удосужился поменять. А рядом оператор. Он ухмыляется. Начинает говорить со мной, и лицо становится таким приторным, что можно с чаем выпить:

– Здравствуйте. Это канал N. Из достоверных источников, а конкретно – сайта в Рунете мы узнали, что вы устраиваете акцию «Москва для москвичей! Долой голубей». Это правда? Почему вы один? Вас никто не поддержал?

– Чему-чему? – я был самый грустный клоун на всей Красной площади в этот день. Не считая уборщиков и иностранцев, которые ожидали увидеть что-то особенное. Хотя я тоже сюда пришел за событием.

– Голубиному нашествию. Это съемки пилотного выпуска «Сумасшедшие с центральной улицы». И мы подумали, что только сумасшедший может поверить в атаку с воздуха.

И эта скотина, Вилли, настоящее животное, показывает мне с айпада сайт, где в черно-красных тонах описан мой призыв к освобождению Москвы от пернатых крыс. Настоящая сенсация! Говорящая собака против орды воркующих крыс!

– Вилли, мать твою!

– Милый мой мешочек шерстяной, ты просто расскажи про свою теорию голубиного заговора, мы это запишем, и любой прохожий будет в тебе видеть настоящего героя. Пару фраз, и сделай лицо побезумней, ты сейчас слишком адекватный для говорящей собаки, пусть и в клоуна ряженый.

– Я должен спасти президента от голубиного позора. У нас уже был один с помеченным на пол-лба пятном, и ни в коем случае нельзя допустить второго такого.

Так говорящий пёс Юстас попал на телевидение.

Ведь СМИ нужны сенсации.

Свадьба

Самой яркой страницей в моей жизни была свадьба с Юлей. Яркой не от «галстука» из салата после большого количества выпитого. Яркой не потому, что свет слепил. Начиная от выбора костюма и заканчивая объяснениями в ЗАГСе.

Но первое, что от меня потребовалось, – утихомирить свои инстинкты.

– ЮСТАС! Полнолуние закончилось! Но что опять с моими ботильонами?

– Это не я.

Они были изгрызаны. Это были последние ее ботильоны, которые я уничтожил. Остальные все были из магазинов, и с этого момента я стал ниндзя, который приходит, кусает и уходит незамеченным. Все ради Юленьки.

– Юстас! Ты заказал нам ресторан?

– Мы же решили, что будем отмечать все у Кати.

– Чтобы ты опять нажрался и пытался танцевать стриптиз?

Ну, было один раз, да. Я выбрал барную стойку, там тоже был шест. Я скользил из-за того, что весь покрыт шерстью, но это произвело настоящий фурор. Да и раздеваться мне особо не пришлось – я вообще на себе мало ношу.

– Юля, милая, тебе не кажется, что ты слишком сильно волнуешься из-за свадьбы?

– А как тут не волноваться? У всех проблема – найти нормального мужика, потому что даже нормальный мужик может все испортить!

Ну да, она решила проблему необычным способом. Как мужик я – идеал, но я пёс. И вместо носков по всей квартире приходится убирать мою шерсть.

Настало время выбирать шафера. Максим в это время был в длительной командировке, где-то в Африке. Приехать он не смог, как и отменить командировку. Но я рискнул и позвонил ему:

– Макс, привет. Не отвлекаю? Как отдых?

– У-ху, Юстас, прекрасно. Я тут решил – к черту цивилизацию! Я готов вечно охотиться на львов и обезьяной лазать по деревьями!

– То есть ты не приедешь?

– Конечно не приеду. У меня тут работа.

Главное, чтобы его там не съели. А то нравы у этих африканцев везде свои и везде – дикие. Но готов поспорить: если бы они увидели говорящую собаку, то сделали из меня или бога, или шашлык. Поэтому в Африку при всем желании я никогда не поеду.

Выбор пал на Вилли. Он мой старый друг и, в отличие от Дикого Пса, не зарос шерстью с ног до головы. В ЗАГСе в этот день будет хватать говорящей нечисти, как меня называют священники. Он не расстроился на отсутствие приглашения на саму церемонию и подъехал в кафе.

Я обращаюсь к Вилли шепотом:

– Вилли, черт возьми, где кольца?

– Какие кольца?

– Вилли, ты шафер. Ты знаешь, я могу быть очень злым. У тебя до сих пор шрам от укуса на ноге? Где, блин, кольца, блин, Вилли?

– Ты же просил занять тебе денег на церемонию. Я занял и в залог отдал купленные кольца.

– ПЛОХАЯ ШУТКА, ВИЛЛИ!

– Ладно-ладно, не беспокойся.

Подходит самый тревожный и торжественный момент. Зачитывают:

– Юстас Герман и Юлия Альбертовна, объявляю вас… Объявляю вас…

– …мужем и женой…

– Самым ручным мужем и женой, которой придется все стерпеть! Воистину, это – любовь! Расписывайтесь, да, здесь. А мне корвалола принесите. Меня начальство убьет за этот сатанизм.

Мы расписались, Юля поцеловала меня в холку (от поцелуя в губы Тамара Валерьевна, начальник ЗАГСа, точно бы не успокоилась сегодня на корвалоле), все еще раз захлопали, и мы поехали к Кате.

В тот вечер я не пил и вел себя хорошо. Хотя бы раз в жизни можно вести себя как мужчина, а не как ребенок, пусть именно послушными детьми нас жены и любят.

А собаки – всегда как дети, и поэтому меня любят с двойной силой.

Вилли влюбился

Женщины – это не только страсть и головная боль, красивые коленки, ссоры и встречи. Женщины – это бомбы замедленного действия, и они ждут момента, чтобы взорваться от умиления при встрече с маленькими собачками. Или с большими мужчинами, которые внутри еще ранимей, чем маленькие собачки. Многие, конечно, вообще Маленьких Собачек не любят, но мне такие не попадались. Не знаю, хорошо это или плохо. Может, я бы стал скромнее.

Как-то сидел я с Анфисовой в кафе. Маленьких Собачек она очень любит. И меня в том числе. От ее бедер и бюста укачивало сильнее, чем от Катиных. Смотришь на нее – и внутри буря. И неважно, как смотреть: вживую или с экранов телевизора. Она в тысячный раз говорит:

– Ну, Юстас, ну позови меня на свидание. Ты же красивый. Я тоже красивая. Я же самая красивая и лучшая. Юстас, позови самую красивую и лучшую на свидание!

– В тебе можно утонуть, а я плавать не умею.

Она не обиделась. Совсем меня не поняла. Как обычно, в общем. Ее окучивал Вилли, он же телезвезда и не может оставить в стороне ни одну красивую даму, которая приходит ему на ток-шоу.

А раньше он крал у них сережки и кольца, по привычке, хотя денег у него хватало. Но привычка – вторая натура. Он хотя бы мыться стал регулярно, потому что духами его запах перебить невозможно.

Но тут случилось невообразимое. Вилли влюбился.

– Скажи, Юстас, это нормально? Я не хочу никого видеть и слышать, только ее. Она ростом, мне кажется, чуть выше, чем ты, и говорит низким таким красивым голосом. Чем-то похожа на Кейт, только без амбициозных замашек…

– А еще она очень богатая и у нее нету родственников.

– Нет, Юстас. Она гример. Стажерка. Плюс подрабатывает уборщицей на площадке.

– Главное – это чувство, а не социальный статус.

Косметика – страшная сила. «Космос» с греческого – это красота. Тональный крем – это совсем не космос.

– Юстас, она красивая даже без косметики. Что мне делать? Я чувствую, как на мою свободу наступают.

– Мне на хвост тоже постоянно наступают. Ничего, терплю, живу как-то.

– Но Юстас. Свобода – это не хвост.

– Но в моем случае без хвоста свобода совсем не та.

– А я не хочу быть чьим-то хвостиком, даже хвостиком у прекрасной дамы.

Я видел его девушку издалека. Милая, ничего не скажешь. Ногти ухожены. Улыбаться умеет. Собак… любит.

– ВИЛЛИ! ЭТО ЖЕ ГОВОРЯЩАЯ СОБАКА! ДАВАЙ ЗАВЕДЕМ ТАКУЮ ЖЕ! МИЛЫЙ, ЗА СКОЛЬКО МОЖНО ТЕБЯ КУПИТЬ?

– Юстас, вопрос к тебе адресован.

– ЮСТАС? ФУ, КАКОЕ ИМЯ! ДАВАЙ НАЗОВЕМ ЕГО ЧАППИ! ИМЯ ЧАППИ ЕМУ ГОРАЗДО БОЛЬШЕ ПОДХОДИТ! ВИЛЛИ, ДАВАЙ ВОЗЬМЕМ ЕГО ПРЯМО СЕЙЧАС.

Черт возьми. Таких критических случаев я не встречал. Может, всего пару раз в жизни.

– Вилли, успокой свою даму, а то иначе мне придется наступить на хвост принципам и превратиться в зверя.

– Она любит, когда ее кусают. Это не поможет.

В общем, я бегал от ее умиления по всей телестудии. Мы даже немножко попали в кадр, когда снимали какую-то кулинарную передачу. Там учили готовить курицу, и я пробегал прямо под ногами у ведущего. Под ногами у ведущего пробегала и Вика, но в этот момент оператор вовремя поднял камеру.

У нее некрасивые коленки.

Слава богу, через неделю они расстались. Оказалось, что Вика любит все, что волосатое и умеет разговаривать. Мулаты были для нее промежуточным этапом, а дядя Армен или как там его купил ей говорящую собачку и времени Вике уделял больше, чем Вилли. У него было разбитое сердце. А у Армена была очень волосатая грудь.

– Позвони Анфисе. Поплаваешь с ней.

– Дурак ты, Юстас. Это же любовь. А разбитое сердце нельзя склеить.

– Сердце должно не клеиться, а биться. А женщины у нас никогда не переведутся, дружище.

В отличие от меня, Вилли любил другие изгибы. Шеи, талии, носа изгиб и профиль. Против нас сидела идеальный кандидат, и я указал на нее Вилли.

Мне удалось отвлечь его еще на неделю, и его новый роман стер боль разлуки.

Неисправимый бабник.

Я – звезда

Одним хмурым чистопрудным днем мне позвонил Павел Геннадьевич. Сказал, что у него есть для меня отличная идея. Настоящее суперпредложение. Слава, деньги и в будущем – блекджек с лучшими болонками Москвы.

Два наших предыдущих разговора о моем будущем успехе были бесплодными. Поэтому Павел Геннадьевич перешел к действиям:

– Юстас. Скажи мне, у тебя есть мечта? – Павел Геннадьевич – очень серьезный человек. Я не знаю о нем ничего, кроме того, что он сам мне говорил. А говорил он очень много, и, вспоминая Павла Геннадьевича, я вспоминаю его привычку «окать» и «хэкать», свойственную людям с юга, и дорогие костюмы.

И много, много денег, которые не портили его мировоззрения, потому что он старается хранить свои взгляды в морозилке.

– Ну да. Наверно есть. У каждого же есть мечта.

– Можешь ею не делиться. Мне, если честно, не интересно. Я сам знаю, о чем мечтает любая уважающая себя собака.

– Собаки не любят кости, между прочим. Их грызут со скуки. И к кошкам на самом деле мы ровно относимся. А если хотите подарить мне робота для автоматической стрижки – то у меня с этой работой неплохо справляется парикмахер.

– Нет, Юстас. Ты мыслишь мелко, – он глубоко затянулся и пустил кольцо дыма. – Посмотри на это.

И он дал мне фотографию. Там был изображен я в темном вельветовом костюме с капюшоном, в руках была вытянутая пачка собачьего корма, и я с еще более безумным взглядом, чем у голубоглазых детей с сока «Моя Семья», смотрел на воображаемого покупателя.

Из меня хотят сделать брендовое лицо, такого Брюса для банка «Траст». «Купи галет собачьих, сделай жизнь питомца ярче».

– Представь, Юстас. Ты такой классный, в вельветовом костюме. Можно еще будет приплести рекламу Олимпийских игр. Фиолетовый вельветовый костюм, обольщение. Не только корм, тебя самого купить захотят после такой рекламы.

– «Собачья мечта»? «Кусай за бок»? «Вкуснее ботинок хозяина»? «Громко лопай, ушами хлопай»?

– Да, над названием надо подумать. Я знаю, ты уже согласен. Сам подумай, ты – и в каждом магазине страны!

Да уж. Если у меня будет такое же безумное лицо, как и на этой фотографии…

– Скажите, Павел Геннадьевич, а кто делал этот коллаж? Ну, костюм, этот вампирский взгляд, рот, полный слюней, корм в руках, упаковка фаллической формы?

– Я делал. Хорошо, не правда ли? Но я думаю все-таки нанять дизайнера. Я, конечно, талант, но здесь нужен профессионал.

– Я подумаю над вашим предложением.

Сейчас все пытаются продать. Лица продаются особенно хорошо. А Павел Геннадьевич решил, что можно продавать и морды. Но это явно против современных стандартов красоты.

Хотя как бы вы отнеслись, если бы лицом собачьего корма был ваш муж? Или ваша жена? Ваш родственник, уплетающий собачьи галеты или мокрый корм с таким видом, будто вкусней этого корма может быть только кошачий «Вискас», потому что для кошек традиционно готовят лучше? И с безумным взглядом, как у ребенка с сока «Моя Семья». Я решил, что здесь нужно мнение со стороны. У меня еще с Америки остался один телефонный номер… Тем более мы как раз о нем вспоминали.

– Алло, Брюс? Ты не занят? Это Юстас.

– О, говорящий пёс, который спас меня от аварии! Юстас, конечно не занят.

Ага, спас. Кое-кто был очень пьяный и решил поиграть в «Крепкого орешка», сел за руль своего мотоцикла и сказал, что сможет доехать до своего дома через лес. Я понял, что это – слишком, что нашел детский розовый велосипед и уговорил его доехать на нем до дома. Его стальные яйца после встречи с рамой оказались не такими стальными. Он проехал два метра, рухнул вниз, заскулил и заснул. Я еле оттащил его обратно домой. Это было, кстати, в логове Бёртона. У них там постоянно были неформальные сходки для звезд. Типа никто их там не замечает.

– Да, Брюс, это я. Дружище, скажи мне. Как ты думаешь, стоит ли мне сняться в рекламе?

– Ну, только если ты веришь человеку, для которого снимаешься. А что за реклама?

– Реклама собачьего корма.

– А как думаешь, я бы смог в ней сняться?

– Скажи, Брюс, тебе не хватает банков?

– Ну так в них хранят деньги, а не еду. А мне собаку давно кормить нечем.

– У тебя нет собаки.

– Ну так заведу.

– Понял, Брюс, ты советуешь предложить тебя, да?

– Да, предложи. Я люблю Россию. У вас хорошо платят.

Я позвонил Павлу Геннадьевичу и отказался. Предложил вместо меня снять рекламу с Брюсом Уиллисом.

– Я ему еще за предыдущую рекламу не заплатил.

– Он готов сняться в рассрочку.

– Скажи, ты готов купить собачий корм и каждый раз ощущать, что когда ты ешь, за тобой смотрит «Крепкий орешек»?

– Ну, в первую неделю это было бы забавно. А потом ночью бы я от страха наложил в штаны.

– То-то. Но ничего. Я нашел, кто будет лицом моей компании.

Через месяц с упаковки собачьего корма на меня смотрел Вилли. «Вкусно, как настоящий цыпленок». «Попробуй сам, прежде чем дать своей собаке».

Я бы не решился.

Щ.И.Т.

Москва верит незнакомым людям не больше, чем слезам. В нашей стране по-настоящему секретными являются лишь переговоры президента с его секретаршами. Ну и министрами, которые суть одно и то же.

В самый обычный московский день, в тот самый, когда без умолку шумят машины, жара уничтожает всю тягу к работе, а суши доставляют ровно в срок, я сидел на работе и продумывал, где провести очередной этап предвыборной кампании. Провести бесплатный шашлык, например. Или в какой-нибудь детский садик пойти, чтобы раздать резиновые браслеты «Я за Вову Тупина». Кому из врачей дадим новую медаль за доблесть и отвагу за рекордное спасение пропойц и сумасшедших во внеурочное время.

Я уже почти начал жалеть, что работаю на Тупина.

И тут ко мне заходит ОН. Иначе как ОН я его назвать не могу. ОН был одет в серое, сам был серый, как мокрая известь, белая рубашка, стерильное до невозможности лицо.

– Здравствуйте. Вместо того, чтобы представиться, я хочу сказать, что я вами заинтересован.

– А я мужчинами вообще не интересуюсь.

– Даже с деньгами?

– Тем более с деньгами. Что вам нужно, гражданин? Вовы Тупина на месте нет, поэтому если у вас есть какое-то дельное предложение, я могу назначить вам отдельную встречу.

– Но у меня предложение лично к вам. Вы когда-нибудь слышали про организацию Щ.И.Т.?

– Щекотливо-идиотский темперамент? Щеколда искренне тревожна? Щи испортить трудно?

– Мистер Юстас, мне кажется, вы идиот.

И я оказываюсь в темной комнате, в которой горит одна лампочка. Вот это да. От счастья я даже загавкал. Неожиданное перемещение в пространстве-времени, и я опять голый. Черт. Во всех нелепых ситуациях шерсть наружу.

– Нам нужны существа с особенными способностями. Нас заинтересовали ваш темперамент и телепатические навыки. Мы знаем, что вы особенно чувствительны к другим млекопитающим и даже понимаете, о чем говорят птицы.

– Не понимаю, о чем вы.

– Вы тогда выключили очень важного голубя, Стервятника Лысые Перья. Я знаю, вы не сможете отказаться от нашего предложения.

Он предложил контракт с кучей нулей. Столько нулей не бывает. Ну так поэтому я им и не поверил. Эта затяжная галлюцинация начинает мне надоедать. Потом оказалось, что это белорусские зайчики. Но все равно нулей было очень много.

– Вообще-то, мистер как вас там…

– Я не представлялся.

– Тем более, мистер «я не представлялся», в мире сейчас много говорящих псов, поэтому я не понимаю, почему вам нужен именно я.

– Нам посоветовал вас профессор Почень.

– Если вы работаете с сумасшедшими людьми, которые разрабатывают секретное женское белье, с молниями из сосков и невидимым пуш-апом, то я тем более не могу подписаться.

В воздухе повисло молчание. Лампочка над головой раскачивалась, я слышал, как за стенами ползают тараканы.

– Постойте. Щ.И.Т. – это где Железный Человек, Капитан Америка и прочие клоуны в костюмах, да?

– Да, вы правы.

– Извините, но кинематограф мне неинтересен. Со мной скоро и без вас снимут кино, поэтому извините.

– И вас не раздражают люди в сетчатых пиджаках? – он намекал на секретную организацию идиотов, вокруг которой замешана теория заговора последних десяти лет. Их обвиняют в инфляции,оппозиции, в слишком интимной связи с правительством и, главное, в том, что они подделывают всю водку и колу.

– Совсем не раздражают. Они забавные и добавляют моей жизни пикантности. Тем более они такие стильные. Мне кажется, у них даже трусы в сетку.

– Ладно, Юстас, я вас понял.

Я опять оказался в своей комнате. Лампочки не было, как и тараканов. Обычный день, сбор подписей, предвыборная кампания на носу. Суши пришли ровно в срок.

Все-таки стабильность гораздо дороже спасения мира. А супергеройские костюмы давно вышли из моды. А вообще, я никогда не думал, что от кофе бывают галлюцинации.

Но Тони Старку я бы все-таки пожал руку. Он же красавчик.

Беззащитны шипы

Мы приехали в клуб. Курятник, на мой взгляд. Последние два дня вообще пахли курицей. Секьюрити сначала принял меня за собаку Максима и отказался нас впускать.

– Это наш ведущий. Пёс Юстас. Вы разве не смотрите телевизор?

– Смотрю. «Окна» и «Дорожный патруль».

– Ну так он Дмитрию из «Окон» в прямом эфире яйца чуть не откусил.

– Да ладно, – охранник попятился. – Ну хорошо, блохастый, посмотрим, что ты нам покажешь.

Клуб Кейт – это константа стиля. Фиолетовые обои, синие кресла и стулья, ярко подсвеченный бар. Никогда бы не стал доверять местному бармену – он слишком широко улыбался, и у него было слишком много зубов. Слишком много на фоне местной аудитории, которая вдобавок постоянно путала меня с менеджером зала и все самые дикие вопросы задавали мне.

Не люблю клубную культуру. Где-где, а там для собак явно нет места.

– Эй, диджей, что за отстой играет? Эй, диджей, ты че такой волосатый?

– Я не диджей. Это Юра Шатунов, белые розы. Белые розы. Беззащитны шипы…

– «Сопли и слезы»? «Буду поздно». Че ты там несешь? Ты че, волосатый, не отвечаешь нормально?

– Это Шатунов, Юра. Известная песня. Все ее любят. Идите, потанцуйте или успокойтесь.

И тут вмешался мой Максим:

– Отстань от Юстаса. Он чуть Нагиева не нагнул. Давай, успокоился. Диджея позвать? Эй, Юсти, позови диджея.

Не успел я попросить поменять песню, как ко мне уже шли разбираться – почему Шатунова пустили в колонки и не объявили по имени-отчеству, почему ни разу не поставили Круга, где Богдан Титомир и прочие хиты 90-х, и вообще, кто я нахрен такой и почему не отвечаю за длинные волосы.

Я ответил как есть. То есть что я не отвечаю за музыку.

– И вообще, я собака.

– ДА НУ НАХРЕН!

– ГОВОРЯЩИЙ ПЁС!

Судя по всему, в темноте не разглядели.

– ДИМ, ДАЙ ЕМУ МИКРОФОН, ПУСТЬ СПОЕТ!

И я спел. «Маленькую лошадку». Найка Борзова. Пусть и не про собак, но про маленькую лошадь, чьей тяжкой доле сочувствовала вся страна. Народ был в шоке, особенно когда я, оттопырив зад, пританцовывал на сцене.

После моего бенефиса ко мне подошел один из лысых, извинился и сказал, что подарит мне электробритву. Я его поблагодарил и сказал, что не стоит.

– Да ты чего. Как не стоит? Пора уже выглядеть по-человечески.

Точно. Пока я бегал, растерял весь смокинг. Стоял голый на сцене.

Но этого никто не заметил. Я же собака.

А нормальная собака всегда ходит голая.

Когда мы в клубе

Кто-то ходил в клуб, чтобы развлечься. Кто-то – чтобы завести новых знакомых. Кто-то за качественным алкоголем и компанией.

Но это все вранье. В клуб идут ради дам, а дамы идут ради мужиков, и все отмазки, что «мы пришли слушать музыку и нам нравится шлак, который здесь крутят», произносятся от недостатка уверенности в себе.

Конечно, есть приятные исключения, кто-то правда ходит в клуб по более возвышенным причинам, чем поиск партнера на ночь, но после одного-двух заходов музыка негативно влияет на подсознание (тем более если она хорошая), и опять начинается охота на самок и репрезентация перед самцами.

Кейт знала, на что идет, открывая свой клуб. Она знала, что теперь ей самой надо быть осторожней, когда появляется в своем собственном заведении. Она любила, когда на нее смотрят, любила обтягивающие леггинсы, но старалась избегать ситуаций, когда внимание переходило со взгляда на кончики пальцев.

Внимание – это так приятно. Но иногда его приходится с себя сдирать, как обгоревшую на солнце кожу: да, было жарко, но потом неприятно, ходишь два дня разбитый и думаешь – а стоило ли это того?

Стоило. Если за вами пытается приударить Юстас Шпиц.

Да, несмотря на то, что я находился в отношениях с Юлей, легкий флирт я мог себе позволить. Ну сами подумайте, разве можно флирт воспринять серьезно, если вас пытается склеить лохматая собачка?

Но ревность – это такая штука, что будешь ревновать любимую к ее новым балеткам, не то что к говорящей собаке. Но балетки не кусаются, а я могу укусить, хотя бывало, после пары укусов я просыпался в отделении милиции.

В клубе одни фрики. Или мне кажется? Выходные можно провести лучше, чем в душном помещении под электрохаус. Но ничего. К двум ночи настроение переваливает за нужный градус. А если ты уже приехал готовый – то к часу. И тут начинается самое веселое.

– Эй ты, псина, куда смотришь? – опять какой-то лысый мужик недоволен тем, куда я смотрю.

– На коленки.

– Кто тебе это разрешал?

– А кто тебе разрешал приставать к чужой собаке?

– Приставать?

– Да. Или ты думаешь, что ты не только себе, но и ей, и мне хозяин?

– Да.

– СЛАВА, КТО ТЕБЕ СКАЗАЛ, ЧТО ТЫ МОЙ ХОЗЯИН?! НИЧТОЖНЫЙ САДИСТ! НЕНАВИЖУ ВАС ВСЕХ! – и бедному Славе дают пощечину, начинается ссора, а я переключаюсь на другие, более доступные и беззащитные коленки, в надежде, что мне разрешат на них посидеть.

Это была младшая сестра Кати. Больше всего на свете она любила мужчин и меняла их чаще, чем красила волосы. Она и меня пыталась покрасить, но тут вмешалась Юля и сказала, что сама справится.

Я тогда неделю ходил синий, и это не было метафорой.

А жаль.

Щелк-щелк

Я не очень люблю фотосъемки. Но сегодня особенный день.

Максим попросил меня съездить на съемки вместе с Катей. Ее выбрали для рекламы омолаживающего крема.

Время течет, и его не вернуть, но хочется вернуть лицу цвет, чтобы оно хоть и не пахло, как персик, но гладким, как нектарин, было. Ведь персики – волосатые, а волосатые лица не всем мужчинам идут. Не то что женщинам.

«Мне уже почти сорок, и я выгляжу как сладенький персик потому, что мое лицо всегда в свежем креме. Каждый вечер не забывай – кремом носик натирай».

Кроме ролика надо было снять крупный план. Моя же роль была достаточно прозаичной – я играл обычного милого пёсика. Катя смотрит на меня, у нее невольно получается такое умильное выражение лица, что идеально подходит для рекламы чего угодно.

Вы бы даже веник купили, когда бы увидели это умиление. Вызвать у Кейт сантименты могли только песни Максима, но терроризировать уши фотографа и осветителя мы не решились.

Вы купите что угодно, когда увидите эти слегка сжатые губки.

«Пусть молодость не продается, но из-за этого мы и стараемся ее купить». Это второй слоган, и мы долго искали для него ракурс.

– Екатерина. Посмотри на Юстаса, – повторил фотограф в сотый раз.

Его звали Костя Постников. Усы, борода, худой, производящий сентиментальное впечатление Костя фотографировал Катю, пытаясь сделать из нее Лицо, а не просто рекламный образ.

А Катя смотрела и невольно поджимала губы, а я в который раз думал – почему жизнь проходит мимо, а я ничего не успеваю?

Стробоскопы сводят меня с ума и наводят на серьезные мысли. Чтобы не думать, я стал бегать по студии как ужаленный. Чуть не свалив прожектор, я стал гавкать и требовать перерыва.

– Пятнадцать минут, прошу вас.

Кейт кивнула. А через пару минут Костя решился:

– Юстас, тебе ведь можно доверять.

– Можно. Я же собака, а не крыса.

– Максим говорил, что ты когда-то работал в рекламном бизнесе и очень устал от него.

– Я скорее не от бизнеса устал, а от начальника. Хотя ты прав, я, наверно, все-таки подумал отказаться от рекламы.

– Угу. Вот и я. Снимаю и снимаю. Не только рекламу, конечно. И чувствую, что рано или поздно сам снимусь. Ну, ты понимаешь. Откину кадр. Недопроявлю душу. И что делать?

– Может, у тебя просто плохое настроение? Ты видел себя со стороны, когда ты работаешь?

А когда он работает – он светится. Он становится объективом, и можно вечно наблюдать, как он щелкает кадр за кадром.

– Нет, не видел… Да, и вправду. Реклама рекламой, а работу свою я бы ни на что не променял.

– Если ты о своем будущем, то фильм потом снимешь. А сейчас снимай женщин.

– Не получается. Обычно они меня снимают. Я скромный парень.

– Жизнь исправит, если потребуется.

– Тут ты прав. Видел мою последнюю работу?

Видел. Черт возьми, это Костя снял Вову для предвыборной кампании. Снимки, не вошедшие в агитку. Он одет в мужской плавательный костюм через плечи, в виде буквы V, и внизу слоган:

«Политика. Поплаваем?»

– Я бы испугался с ним плавать. Еще утопит.

– Угу, я ему так и сказал. На что он заявил, что мое дело фотографировать, но в итоге фотографию не использовал.

– Много еще с Катей работы?

– Да нет. Я уже давно все отщелкал.

– А почему не закругляемся? – я дико хотел есть, Юля сегодня собиралась приготовить мне варено-тушеное запеченное в духовке мясо (почти домашний собачий корм), и я спешил домой.

– Максим хочет сюрприз ей сделать. Попросил, чтобы не спешили на съемке.

– А давно Макса знаешь?

– Давно. Он мне уже пять лет сценарий пишет. Вроде даже деньги ищет. Обещает все.

Так и проходит жизнь. Щелк-щелк, кадр за кадром. Щелк-щелк, смена фокуса.

Щелк-щелк, и уже пора отойти от видоискателя. Ведь за каждым стоит камера, которая знает не только самые важные, но и самые простые события в твоей жизни.

Я не знаю, зачем, но уверен, что со стороны интересно посмотреть на инструмент, за стеклом которого хранится каждый твой шаг.

Такой точно есть. Вместе с оператором, который у каждого свой и у которого такие же, как и у нас, проблемы.

Ведь его тоже кто-то снимает.

Леггинсы

Катя была сильной девушкой. И что уж таить – достаточно крупной. До сих пор вспоминаю тот день, когда она меня чуть не сшибла на своем джипе. Но тем не менее у нее не было проблем с лишним весом, а ее округлые формы всегда привлекали внимание мужчин.

Но как-то Катя решила, что надо выглядеть моложе. Быть в тренде. Научилась варить борщ. Стала слушать музыку с мальчиками, похожими на девочек.

Но этого было недостаточно. Когда я ее увидел после месяца разлуки – я не смог избежать смущения.

– Катя. Что. Это такое?

– Ты о моих новых сережках?

– НЕТ! Я о твоих РОЗОВЫХ ЛЕГГИНСАХ! Ты себя в зеркало видела?

Говорят, полное обнажение гораздо меньше будит желание в мужчине. Гораздо интересней, когда девушку можно и нужно раздеть.

Сейчас же я не могу понять. Все, что ниже пояса, у Кати горело розовым. Ее широкие бедра манили и горели в этих леггинсах. А как обтягивались ее колени!

– Катя, ты любишь, когда на тебя смотрят?

– Люблю. Но если это делают украдкой. Ну, вежливо. Ненароком. Типа я этого не замечаю.

– А в этих леггинсах ты будешь грозой всех школьников и первокурсников. Сегодня выпускной. ТЫ ПОДАЕШЬ ПЛОХОЙ ПРИМЕР! Кейт, это слишком вульгарно.

– Да ну тебя, Юстас. Сейчас все так ходят. Я что, хуже остальных?

Да, если бы у нее там был целлюлит – все было бы гораздо хуже. Но нет. И тут я впервые понял, что меня, оказывается, в женщине интересуют не только коленки.

Я купил Кате мороженое. Она подняла меня, и я купил нам два шоколадных рожка.

– О, ваша собачка сама за себя платит. Интересно. Может, она еще и разговаривать умеет?

– За отдельную плату могу тебе гимн России спеть и на передних лапах станцевать.

Сказали, что не надо. Оставили телефон, если я вдруг захочу выступить в цирке. Мы с Катей посмеялись.

Но вернемся к нашим леггинсам. Подойдя к Красной площади, мы решили присесть. Выпускники толпами выходили из «Макдоналдса», а погода предвещала самое лучшее.

И тут крик.

– ЮСТАС! МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО У МЕНЯ ЧТО-ТО НЕ ТАК!

– Что такое?

– ЧТО-ТО НЕ ТАК, Я ТЕБЕ ГОВОРЮ.

Она поднялась и повернулась ко мне спиной. Огромное коричневое пятно растягивалось у Кати от левого бедра до талии. Огромное. Кажется, кто-то оставил на лавке мороженое. И она не заметила. Но как можно это не почувствовать?

– Катенька, расскажите мне, КАК ВЫ УМУДРИЛИСЬ ВЛЯПАТЬСЯ?

– Ну я сидела и думала, какая я классная в этих леггинсах. Как на меня опять стали смотреть мужчины. Еще раз подумала, какая я классная. Потом подумала про погоду. А потом легкий холодок на внутренней стороне бедра, и вот я стою перед тобой.

И знаете, это пятно не мешало проходящим мимо выпускникам смотреть на Катю. Никто не смеялся.

Вы бы ее видели. Очень красивая дама. И даже ее широкие плечи не отпугивали. Несмотря на пятно, сегодня только одна вещь по-настоящему расстроила Катю.

– Юстас, когда мы шли, я сосчитала количество девушек.

– Девушек?

– В леггинсах. За пятнадцать минут мы встретили двадцать три девушки.

– Но все они не могут поспорить с твоей красотой.

– Не могут. НО Я ХОЧУ СЕБЕ САЛАТОВЫЕ, БЕЖЕВЫЕ, И… и… фиолетовые леггинсы…

Она побежала в «Охотный ряд». Главное не стареть душой и всегда оставаться молодой. В случае с Катей это означало «не умней». Когда она бежала, я чувствовал гордость за Максима. Не каждый сможет вынести такую красоту.

От ее бедер укачивало. А розовые леггинсы – это настоящая свобода.

Дружба

Я же собака. У меня много друзей. Вилли, Максим, Дикий Пёс. Лучше всех вспомнить, чтобы потом они не превращались в яркие пятна на белом платье. Потому что не хочется никого и ничего стирать. Стирают ластиком картинки, частички графита на бумаге превращают в пыль. Но нам повезло, воспоминания-то не материальны, они – лучший фильм, а фильмы все любят, даже если они о грустном. Мне хочется сделать красивый адекватный монтаж из кадров современности. Хочется, чтобы фильм о моей жизни можно было просмотреть от начала до конца и чтобы мои друзья, а не я, были в главной роли.

– Скажи, Максим, ты когда-нибудь думал, что такое дружба?

– А что о ней думать. Дружить надо, а не думать. Вот ты думаешь, когда от радости хвостом виляешь?

– Нет, просто виляю.

– Вот я о том же.

Не понимаю, почему собака – друг человека? Мне всегда казалось наоборот. Человек – друг собаки. Я ничего дельного не мог дать своим друзьям, кроме болтовни и хорошего настроения. Когда у кого-то плохое настроение – я действую как общий наркоз для меланхолии.

Человек любого собутыльника назовет другом только потому, что однажды тот послушал все его проблемы, прожевал собеседника и заел вкусным «Орбитом», который сам собеседник ему и подарил. Смазал сегодняшний вечер, чтобы завтра все высохло, а мир опять засосал тебя в вакуумную трубу и со свистом выстрелил на рабочее место.

А что собака? Она же ничего не делает. Теплая, милая и преданная только потому, что ее приручили. Работа ей не грозит. Выпить с ней нельзя. Просто молча проводить время, как в детстве с лучшим другом. Без планов и интересов. Без логики. Абсолютно иррациональное счастье.

Собака – это как маленький братишка, милый чувачок без штанов, но с настоящей честью – предавай не предавай, корми не корми, обижай не обижай – она всегда будет тебе верна. То есть он. То есть Пёс.

– Вилли. Скажи. А мой папа был хорошим псом?

– Хорошим. Даже как-то неделю вместо меня в пражском отделе милиции сидел. Не знаю, как они ему поверили, что он смог сам стащить огромную стиральную машину, но он меня тогда здорово спас.

– Интересно, где отец сейчас.

– Ищет, бродит, путешествует. В этом вы с ним похожи. Ему всегда тяжело было на одном месте.

И если у меня так хорошо получается дружить с людьми, то из собак у меня был всего лишь один друг. Это был Дикий Пёс. Я маленький и тактичный, Дикий Пёс огромный и беспардонный.

Так всегда. Единство и борьба противоположностей. Он сейчас тоже неизвестно где, как и отец.

Наверно, судьба так решила, что на пару квадратных километров нужно не больше одного говорящего пса, иначе все пойдет вверх дном.

– Максим, скажи. Когда я впервые заговорил с тобой в классе, тебе не показалось это странным?

– Да нет. Мало кто умеет разговаривать. Все только болтают. А ты вроде не только слова в предложения складывал, но и донести что-то пытался.

– Спасибо, Макс. Это правда очень важно для меня.

Ностальгия, хандра, печаль, меланхолия – это не четыре оттенка одного большого чувства, а четыре вектора, совершенно разных, иногда разрушительных, иногда – воодушевляющих.

Я в плену у ностальгии. И все пытаюсь жить в настоящем. Но в прошлом столько всего, о чем хочется вспоминать и вспоминать, рассказывать и кричать об этом, и когда делаешь это хорошо – люди всплывают перед тобой, как живые, и ты заново переживаешь каждое событие.

Или пережевываешь каждое событие. У кого как.

Интересно, а мой отец вспоминает обо мне так же, как я вспоминаю о нем?

Плюшевый мишка

У меня был один очень большой страх. Он регулярно снился мне, и каждый мой сон был все ближе к его логическому окончанию.

Я был на дне мусорного бака с очень-очень высокими стенками. Я пытался вскарабкаться, но в итоге мне мешал полиэтилен, который был везде. Я пытался загавкать, но из меня вырывались лишь смешки и всхлипы. Сверху на меня смотрел огромный плюшевый медведь, и из его пасти капала слюна. Еще чуть-чуть, и я бы утонул.

Меня разбудил будильник. Суббота. Никуда не надо было идти, и я решил наконец-то сходить к психиатру, который должен был помочь мне с моими проблемами.

Психиатры – это такие ребята, которые истребляют твоих тараканов, попутно уничтожая своих. Одним из важнейших средств по истреблению была гнусная аптечная химия, от которой даже собака может превратиться в овоща или бездушное чучело.

Но этот вариант мне не подходил. От антидепрессантов я становлюсь гиперактивным, как шестилетний ребенок в Диснейленде, и разрушительным, как бегемот во время брачного сезона.

Поэтому я отказался от лекарств и решил рассказать психиатру все, что накопилось у меня на душе, без купюр и желания получить рецепт поинтересней.

– Аркадий. Мне стали сниться страшные сны. В нем огромный плюшевый медведь пытается затопить меня слюнями. Иногда в мусорном бачке, иногда в вольере, иногда он просто капает мне на голову, звук эхом раздается по черепной коробке.

Аркадий был очень приличным человеком. Отличный психиатр. Его ледяное спокойствие и радушие, с которым он меня встречал поначалу, пугало меня чуть ли не меньше, чем мои сны. Я не доверяю тем, кто всегда улыбается. Но в итоге я привык и к его розовой сорочке, и к голове оленя, повешенной на стену, и к Николаю Баскову, который тихонечко играл у него из музыкального центра. Так тихо, что сначала не услышишь, а потом понимаешь, что и вправду «Натуральный блондин, на всю страну такой один, И молодой и заводной, и знаменит и холостой»…

Когда его просишь выключить, он делает вид, что не слышал. Но вернемся к моему медведю:

– Вероятно, вы боитесь мягких игрушек. Вы никогда не пытались разобрать свой страх?

– Никогда не пытался. Всегда страшно, когда что-то бездушное, пластмассовое и волосатое взирает на тебя с витрин и ухмыляется, и ты понимаешь, что это нечто может тебя задавить и что ЭТО покупают своим любимым женщинам.

– Мне кажется, вам надо подружиться со своим страхом. Купите себе плюшевую игрушку и научитесь не бояться ее. Прижмите ее к сердцу и примите ее без остатка.

– Ага, а потом пустите на нее мощную струю и сурово накажите!

Черт. Это нельзя было говорить вслух. Но мой врач этого не услышал, внимая Николаю Баскову.

Больше к Аркадию я не заходил. Он дал мне очень дельный совет. Я позвонил Юле и попросил ее купить мне огромного плюшевого верблюда. Ведь плюшевые верблюды не умеют плеваться.

И вот я дома. Решающая битва. Я подхожу к нему все ближе и ближе. Он смотрит на меня немигающим, циничным взглядом. Король этой комнаты. Он был огромным, сантиметров сорок в высоту, с двумя внушительными горбами.

Сегодня или никогда. Я прыгаю, вгрызаюсь ему в шею, и пух летит по всей комнате.

Он даже не моргнул. Его бездушные глаза не выражали никакого участия. Я думал, оставить на поле боя след, но желтый пух вызвал бы неодобрение Юли.

Когда я растерзал его, то вспомнил, как в детстве меня придавил огромный плюшевый медведь и как я не мог вырваться из-под его огромной туши. Была ночь, и только кран капал на кухне. Я думал, что это конец. Потом пришел папа и спас меня.

Теперь мне снятся только верблюды. Я на арене Колизея и выигрываю битву за свободу для целого поколения собак, которые не будут знать плюшевого рабства.

Ведь живой питомец всегда будет лучше игрушки.

Вилли

– Дамы и господа! Представляем вам не говорящего пса, но мужчину, который может имитировать голосом любую женщину! Встречаем – известный телеведущий Вилли!

Конечно же, он этого не умел. Он просто был хорошим пародистом. Сегодня в клубе Кейт много народу, и поэтому никто не помешает нам включить музыку из дискотеки 90-х. Большинству нынешних посетителей чуть за тридцать. Они пришли вспомнить молодость с «Руками Вверх» и карманами навыворот. У этих людей, несмотря на своеобразный характер, водились деньги.

Вышел Вилли, и началось. Он не спрашивал женщин, чтобы те подали голос. Вилли сам на кого угодно гавкнет. Медсестра, продавщица, мама, теща, домработница – все архетипы у Вилли звучали голосом пьяной орловской выпускницы техникума, у которой парня сегодня забрали в армию.

Я слушал и наслаждался. Все-таки хорошо, когда ты просто ведущий и над тобой смеются уже оттого, что ты собака. Не надо говорить глупостей. Они сами льются, как при первом свидании вслепую, где от вас ожидали увидеть настоящего мачо, а вы уже подготовились к разочарованию. Но на удивление она оказалась хорошенькой и с чувством юмора.

Но так же не бывает. Так же, как нигде в мире нету собак-ведущих, которых случайно бьет током от микрофона на сцене, и этому говорящему комку шерсти (мне) приходится вести весь вечер.

Вилли ушел со сцены. Заиграли «Белые розы». Кто-то в зале говорит, что сейчас уйдет, если это будет продолжаться. Фух, повезло, это был РЕМИКС на «Белые розы». Не так страшно.

– Юстас, вам не кажется, что господин Вилли смог бы спеть «Белые розы» так же, как в оригинале? – Максим приходит сюда только из уважения к Кейт. Опять пытается к ней вернуться. Осколки их отношений уже давно нуждаются в переплавке, а не склейке.

– Так же скрипуче? Для моих ушей в таком случае потребуется смазка.

Сегодня у нас особенные гости. Люди в костюмах в сетку решили проверить, не затеяли ли мы здесь шабаш ведьм, или гей-парад, или сектантскую сходку, будто если бы и правда решили все это затеять, это было бы противозаконно.

Вот двое сидят и даже покачиваются в такт Юре Шатунову. А потом встают, уводят какого-то мужчину, и я слышу обрывки:

– Да нет, это не я пустил крокодилов в Белый дом! Это был не я! Я вообще к зоопарку отношения не имею! Вы – звери!

Да, у этого парня проблемы. Проблемы бывают у всех, кто не умеет хорошенько врать, особенно перед незнакомыми, которые выглядят смешно и над которыми ни в коем случае нельзя смеяться.

А как не смеяться, если в абсурде мира не меньше, чем в мире – абсурда?

Бактерия

После таких снов просыпаешься в холодном поту:

– Клайд, мне кажется. Я сломала ногу.

– Но милая, ты же бактерия, у тебя нет ног.

– Клайд! Ты всегда не давал мне помечтать.

А черт его знает, может, бактерии правда умеют разговаривать? Это эволюция – от прямых ощущений начинать описывать эти ощущения, или как иначе жила бы литература, а кино бы продуцировало эмоции?

Этот сон про бактерий. Бактерии. Они не давали мне покоя. Я иду на встречу с Максимом. Сегодня на вечер у нас пиво.

– О, Максим. Штаны не жмут?

– Не жмут, спасибо. Они чуть шире, чем обычно.

– Понятно.

Я стоял перед ним голый, и это его совсем не смущало. Когда он попытался меня погладить, я отпрянул и дал ему знать, что это слишком большой интим для меня.

– Максим, как ты думаешь, а бактерии могут разговаривать?

– Ну, Вова и Зефирыч же умеют. А они у нас почти одноклеточные.

Да, пожалуй. Об этом я не подумал.

– Но у бактерий же нету ног?

– Есть жгутики. Они ими пытаются дотронуться до всего, до чего можно.

– То есть бактерии скорее женщины, чем мужчины? Трогают все, что лежит и не лежит на месте, а потом это все невозможно найти.

– Никогда с таким не сталкивался. А с чего ты вдруг спросил?

– Неважно.

Предвыборная кампания. Новый баннер с Вовой, где он обещает всем бесплатную горячую воду. То, что он в два раза поднимет тариф на холодную – нигде не сказано. Да и зачем. Ведь когда вы влюбляетесь, вы же не сразу знаете, что потом придется тратить на любовь деньги и время. Первоначальный посыл окупает остальные затраты, если это любовь.

Но политика – это не любовь. Это сборище бактерий, которые ломают ноги и требуют к ним за это внимания. НО У БАКТЕРИЙ НЕТ НОГ!

А у политиков нет совести. А если есть – то это уже человек, а не политик, а люди там долго не остаются.

Но я не ругаю их. У собаки тоже нет совести. Одни инстинкты и желание пометить все, что меня окружает.

Вот даже литературу пытаюсь пометить.

Мой личный учитель

Все пытаюсь привыкнуть к машине, которую мне сделал Механик. Она позволяет мне, собаке, нормально водить и даже видеть, что творится на дороге. Я перестал быть псом-камикадзе за рулем, который ищет свою судьбу на каждом фонарном столбе.

С работы я решил подвезти Юлю. Она сегодня неважно себя чувствовала, позвонила мне, и я прибежал. Ее поводок растягивался на всю Москву, и я очень хорошо чувствовал, когда она цепляла меня за него.

– Юстас, эти дети – сумасшедшие.

– Что такое?

Она устроилась по профессии. Учительница английского языка. Будь у меня такая – я бы не держал себя в лапах.

– Я пытаюсь оторвать их от телефонов. Раньше они хотя бы говорили мне что-нибудь милое и смешное, вроде «помолодеешь – тоже будешь в них сидеть». А теперь они молчат и вообще меня игнорируют. А единственная девочка, которая учится, не может их убедить в том, что телефоны нужно оставлять вне уроков.

– Я знаю, как это исправить.

Я позвонил Бульдозеру. Вышибале из Катиного клуба.

Вилли раздобыл нам костюмы, стилизованные под СС. Черные, с беретами. Мой размерчик тоже нашелся, когда во время стирки один из костюмов сел.

Безоблачное московское небо, среда, отличный день для того, чтобы прийти в школу и выучить английский язык.

Урок начался.

– Юлия Альбертовна, можно выйти?

Захожу я, с усиками, как у Гитлера.

– Молчать и сидеть!

Дети стали смеяться, потому что померанский шпиц, одетый как немец, не внушает страха.

Но когда в аудиторию вошел Буль, класс стих.

– Я готофф быть фашем учит-телем по немецкому, – я старался говорить максимально неразборчифо, – и фся группа переводится ко мне из-за низкой успеваемости.

Кто-то на задних партах стал тихо звать маму, когда улыбнулся Буль. А когда Буль улыбается, тебе не до смеха, потому что таким ртом можно откусывать углы от стола, когда нет закуски под водку. Голливудская улыбка.

– Утчет успефаемости можно исправить за следующую неделю.

– А зачем маскарад? – спросил какой-то смельчак.

– Чтобы вы осознали целостность наших намерений и МЕТОДОВ, – Буль опять улыбнулся. К этому моменту я уже стоял у него на руках. Его рука была вполовину моей комплекции.

– Юля, как класс?

– Меня уволили.

– Ну, ничего, найдем тебе другую школу.

– Найдем, Юстас, тем более ты забыл, что я очень хорошо знаю немецкий.

Я решил оставить костюм себе. Он красивый. И очень похож на летнюю форму наших милиционеров – такая же черная и угрожающая.

Сейчас совершенно разучились носить черный цвет. А когда имеешь дело с людьми – никогда нельзя забывать про стиль.

Макс

В Москве для меня есть только жаркие дни, в остальное время я в спячке и ничего не происходит. И лучше всего эти дни проводить минимум втроем. В компании приятного человека и кондиционера.

С последними у Павла Геннадьевича проблем не было:

– Юстас, я обеспокоен своим племянником.

– Не бойтесь за Максима. С ним все хорошо, о чем бы вы ни говорили.

– Я не уверен. Посмотри на это.

На фото был Максим в водолазном костюме. На следующей он уже нырял в Москву-реку.

– Он мне их сам прислал.

– И что он там ищет?

– Золотую рыбку. А что ему искать? Работы нет. Бабы нет.

– Баба есть.

– Катя – не баба, а терминатор какой-то. Максим не маленький, конечно, но женщину себе надо для хозяйства брать, а не чтобы бизнесом занималась.

– Ну так она знает, как брать его за хозяйство.

– Слышь, пёс, ты понимаешь, о чем я.

– Но сердцу не прикажешь.

– А ласты склеишь. Какая к черту золотая рыбка, Юстас?

Этого я и вправду не понимал. Решил встретиться с Максимом.

– Макс.

– А, да, ты видел фотографии на «Фейсбуке»?

– Ага. Ну как улов?

На секунду он улыбнулся. Выпрямился, и я в очередной раз позавидовал его росту. Но одет сегодня он был слишком «по-русски» для человека, который ни разу не покупал одежду на рынке и избегал черного цвета во всем, кроме очков.

– Юстас, а чем еще заниматься. Смысл есть только в самых бессмысленных занятиях. В них же нету выгоды. А во всем, что есть выгода, есть какая-то неправда.

– Ты не прав, Макс.

– Как не прав?

– А любовь, дружба?

– Секс и помощь, вот мой ответ.

– Но когда ты с общаешься с Катей, ты же не сразу думаешь о том, что она женщина?

– Но если бы я об этом не думал, я бы и не имел с ней дел.

– Не делил бы с ней свое хозяйство, угу.

Я задумался. Он не посмеялся.

– А я? Я разве тебе полезен? А Вилли? Но дружишь же.

– Дружу.

– Не ради результата.

– И вправду не ради. Просто бывает стыдно за то, что вроде все есть, но все равно чего-то хочется. Недостижимого.

– Ты знаешь, что Москва-река грязная?

– Знаю.

– И как, ловля рыбок помогает?

– Помогает.

И мы пошли ловить рыбок вместе. Я, правда, не плавал, но держал удочку на набережной.

Мне тоже пора привести себя в равновесие и найти свою золотую рыбку.

Живые дороги

В рамках предвыборной кампании Вова решил отправить меня на МКАД, в три ночи, чтобы я проверил, как у нас сегодня кладут асфальт.

На горячем асфальте быстро испаряется влага. Я решил это не проверять. Так мне сказали рабочие в бригаде. Общаясь с этими замечательными, светлыми и образованными людьми, я понял, что проблема с дорогами не связана с человеческим фактором.

Она вообще черт знает с чем связана. Все, чего хотели работники, – это чтобы в бригаде была хотя бы одна девушка (кто-то сказал «медсестра») и чтобы им подняли зарплату.

На следующий день Вова фотографировался в костюме работника ремонтной станции и придумал лозунг «МКАД работе рад!».

Это лето не даст нам поблажек. Если июнь не сильно жарит, то в июле асфальт будет пытаться превратить нас в яичницу. Это понимал и Вова, поэтому он предложил поменять форму всех, кто работал на МКАДе, и ввести им маечки в сетку. Как носили в конце 90-х. Не для того, чтобы они были секси, а чтобы их не зажарило.

Уезжая от них в пятом часу, я подумал – а что, если бы я работал на дороге? Укладывал асфальт. Чинил бы фонари. Сто процентов, через пару ночей меня бы уложил асфальтоукладчик и никто бы даже не заметил моего исчезновения.

Но я бы не умер. Я каждый раз сдавленно бы всхлипывал, когда по мне проезжала фура или что потяжелее. Например, эскорт нашего президента и вся его охрана. И вечность бы провел в виде асфальта, и стал чувствовать весь МКАД как живое.

Но мне повезло, я никогда не любил ручной труд и потных мужчин, а чтобы работать в бригаде, нужно как минимум к этому ровно относиться.

И любить работать ночью. Потому что МКАД без машин завораживает, как завораживает пустой проспект, на котором только одна юбка, и та – беззащитная.

Лето кончилось

В августе красота помогала не видеть грязь, которой наполнились улицы, – живая красота смуглых ножек, спрятанных за очками прекрасных глаз, бюстов всех размеров и фасонов, и каждая девушка в отдельности вступала в казалось бы бесконечный поток красоты, который начинал иссякать к октябрю. Девушек не становилось меньше. Они прятали себя в одежды, и вместо красоты человеческого тела приходила красота осеннего настроения.

Всматриваешься в зеркала витрин и супермаркетов. Хотя иногда это бывает полезным. Например, когда стыдно повернуть голову по направлению к очередной женщине. Она же идет в очках. Черных. И ты не знаешь, смотрит ли она на тебя.

Когда мысль прибраться начинает из головы медленно перетекать в руки русского человека, то на улицах уже где-то ноябрь. Осень напоминает о себе не только балетом листьев и пасмурной романтикой, но и холодом, от которого еще не скрыться в тесных квартирах без отопления. Падает первый снег. Мы заворожены красотой снежинок, они растают через пару часов, дай бог – через пару дней, но память о них такая же свежая, как о родинке на пояснице у той самой барышни, которая с невообразимо большой грудью прошла по Старому Арбату в тот самый день, когда солнце было чуть ярче обычного и ты мерзко пах пивом, купленным на последние деньги, – мерзко потому, что вылил все пиво по глупости на себя, не успев даже попробовать.

Красота защищает русского от делания. От труда. От того, чтобы убирать за собой глупости и мерзости. Красота летнего тела плавно перетекает в красоту русской зимы, плавно – потому что мы не успеваем за осень задуматься о том, что вокруг помойка уже пару веков и дороги чинить надо, да и зачем об этом думать – когда крепкий зад любимой покоится в твердой руке, и вы с благоговением забываете об остальных девушках и наслаждаетесь снегом.

Красота – как покров, в нашей стране больше не нефти, а красоты, и мы ценим ее не больше, чем снег, который – только проблема и ресурс для будущего гололеда, да главный враг бомжей, голубей, матерей с их вечно простужающимися детьми, но красота только в первые дни – и новый год. А Новый год без снега – вообще не праздник, и только самые отважные в коротких платьях и с бенгальскими огнями в руках могут спасти от уныния.

Я не упомянул весну. Потому что весна всем покажет. Всплывает все, что было неубрано. Всплывает все, что оставлено моими братьями-собаками. Не по разуму, но по физиологии. Всплывают все недостатки и в общем потоке сливаются в канализацию. И мы, наблюдая, опять шокированы. И шок так и не переходит в решительное действие, потому что самые отважные уже в плюс тринадцать надели первые юбки и отвлекли ослепляющей красотой, которая затмевает всю грязь, что у нас под ногами, и заставляет нас смотреть все выше и выше… Пока мы не уткнемся в ее взгляд и опять в смущении отвернемся, так и не решившись подойти и познакомиться, оставляя ее индивидуальность в бесконечном потоке и так и не осознавая его важность для нашей русской лени.

Мы с Максимом кучу раз сидели в парках Москвы и так и не подошли ни к одной. Отмазывались, что приехали сюда по работе и нету времени общаться с девушками. Парк на Пушкинской, Чистопрудный бульвар, Сущевский Вал – мы молча наблюдали эволюцию вкуса и красоты из СССР в Россию, из России – в тот бардак, что сейчас, и можем сказать: наряды все краше, как и дамы, но блеск в глазах и интерес к тому, что они сами интересны, падает до невозможности. Разглядываешь манекены, это грустно, они сами не знают, зачем они так одеваются. И этот вызов так и остается в тишине, на нее откликаются, как и 50 лет назад, грузины и самые наглые, но даже им не остается шанса – наша красавица все ждет и ищет того, кто самый лучший. А самые лучшие, увы, где-то внутри нас самих, и это зеркало, отражающее мужиков вокруг, нуждается в полироли и тряпочке, ведь уже к двадцати годам появляется пыль, которую нужно было бы стряхнуть.

Но на самом деле это и верно. Знакомство, настоящее, всегда идет после какого-нибудь знака, и без знака это будет или секс, или глубина, которая не нужна и в которой нету света. Но вместо знаков мы увлечены внешностью, а чем женщины увлечены – черт их знает, не хочу их ни обижать, ни хвалить лишний раз, ведь они гораздо сложнее и проще одновременно для нашего восприятия.

Гуляя по Москве, невольно подмечаешь перемены. Почему невольно? Потому что многим не с чем сравнить, для многих Москва – это Красная площадь и несколько артерий в 12 полос каждая, вечные пробки и много-много ресторанов.

Улочки же – это Европа. Или Америка, если бы в Америке города путали людей, а не были математически выстроены, как таблицы. Люди спокойно курят, разговаривают и, зайдя в офис, продолжат считать, посылать письма, перераспределять ресурсы, слова, чувства, и откуда они берутся – мне до сих пор не известно.

Последняя история

Я почувствовал новые оттенки в московском ветре, который ворвался ко мне утром. Они пахли не дорогой и «Макдоналдсом», не духами и мужским по́том, а переменами. Я уже забыл этот запах. Он немного похож на запах сладкой ваты.

Этот ветер разбудил меня. Он готовил меня к чему-то новому.

Ко мне зашла соседка и сказала, что ей по ошибке прислали мое письмо. Я поблагодарил ее и взял в руки конверт. Настоящее письмо в эпоху информационных технологий, а не бездушный газетный спам.

Оно оказалось от Дикого Пса, пражского друга моего папы. Я вздрогнул в страхе и предвкушении. Если я пытался вдыхать и жить ветром перемен, то Дикий Пёс сам был одной сплошной переменой. Тонкая связь с детством. Записка была очень короткой, а обратным адресом была моя старая квартира в Праге.

«Привет от меня и от папы. С нами все в порядке. Не знаю, как с тобой, но я уверен – Москва и тебя свела с ума. Если ты чувствуешь, что теряешь свой дух, – лети в Абакан. Там будут ответы на все твои вопросы, Юстас».

Наверно, это там, где можно отдохнуть от цивилизации вплоть до потери речи. Многие в столице об этом мечтают, и я, похоже, совсем не исключение. Дикий Пёс знает, что мне нужно. Абакан – это очень далеко, и когда летишь больше часа на самолете, перестаешь верить, что все это – большая страна, где границы определяет только ментальность.

Я долго не раздумывал. Самолет вот-вот взлетит и отправит самого болтливого пса Москвы куда подальше.

«Вас приветствует российские авиалинии…»

Что можно добавить? Жизнь идет. Время – течет, как воск с расплавленной свечи, об него можно обжечься, если слишком много вмешиваться. Поэтому я наблюдаю, как оно течет вместе с облаками, над которыми я пролетаю, стремясь к новому городу, новому пункту в своей биографии, который мне придется начинать в одиночку.

Так что если вы вдруг прочтете в газете про Дух Степной Абаканской Собаки – знайте, что в этом нету ни капли мистики – это просто мое уединение слишком громко отдыхало от цивилизации.

Страсть к эпатажу и путешествиям. Это у меня от отца. У отца это от деда. Страсть к приключениям. Я не могу долго сидеть на одном месте. И как хорошо, что мне напомнили об этой страсти.

Дед из Германии уехал в США. Отец из США уехал сначала в Китай, а потом в Чехию. Мне же хватит нашей огромной страны, где контрасты находятся в пределах одной законодательной зоны и где приходится учить один и тот же язык, чтобы находить контакт с людьми.

Вся моя жизнь есть и будет путешествием. И единственная граница – это граница личности, а личностью может быть даже собака, и вы знаете это не хуже, чем я.

А настоящее путешествие встречаешь лицом к лицу и в одиночестве и вдыхаешь воздух настоящей свободы, если теряешь страх.

Я его уже потерял. Испытал в последний раз, когда читал записку от отца и Дикого Пса. Потерял страх и ностальгию по прошлому.

Я в настоящем, и это лучшее место, в котором мне доводилось побывать.

Гав-гав.

Вкладка

Когда меня просят представиться, я без всякой скромности заявляю – Юстас, пёс, к вашим услугам.


Я – красивый? Красивый. Но я же собака. Маленькая, ручная собачка, которая ждет, когда же ее попытаются приручить. Это – мое женское качество, от которого я пытался избавиться.



Меня воспитывал отец (мама жила у хозяйки, и в отличие от нас с отцом не умела разговаривать) и его лучший друг Дикий Пёс. Папа был плохим, а Дикий Пёс – хорошим полицейским, поэтому мое воспитание было достаточно разносторонним.


Папа стоит у плиты. И готовит тебе жареную картошку. Утром. Огромную такую сковородку жареной картошки. И на ней все шкварчит, в масле. Скорее всего, в сливочном, так же вкуснее. И снизу она особенно вкусная, немного подгоревшая и склеенная одна с другой. Не такая как сейчас принято, с идеальной сковородки с тефлоновым покрытием, которая думает за нас и делает слишком идеальной домашнюю кухню.


…если ты родился собакой, то и умрешь собакой, и никакой алкоголь не сможет превратить тебя в зверя!


Пьяный шпиц шатается, качаясь на ветру. А бодрость не кончается, разве что под забором в неглубокой канавке.



Прага – это город не только детства, но и хмурых славянских лиц, которые мечтают не о свежей булке с маком и крутых бедрах, а о постоянстве и западном прожекторе.


Мы с Юлей в Праге. Я- хороший фотограф.


Осень напоминает о себе не только балетом листьев и пасмурной романтикой, но и холодом, от которого еще не убежать в тесных квартирах без отопления.


Но главное в моем первом воспоминании не моя пушистость и яркое солнце над головой. Эти два факта не врезались бы мне в голову, если бы во время той прогулки я не увидел ИХ. Увидел и понял, что это – настоящая любовь.


…когда вы влюбляетесь, вы же не сразу знаете, что потом придется тратить на любовь деньги и время.Первоначальный посыл окупает остальные затраты, если это любовь.


Я мастер, чтобы приготовить себе и другим пару сытных проблем. А любовь – это зачастую проблема, какой бы вкусной и приятной она не была. Даже сумасшедшие влюбляются. В контраст к сумасшествию, их трагедии до боли банальные.


Это Блек У – Черный Треугольник. В общем, Черный Треугольник – это дух. Или «проекция моих плохих взаимоотношений с миром». Мифический черта, которая выглядит не как жирный и сальный домовой, втихаря плюющий вам в борщ и прячущий ваши носки, а как настоящее произведение искусства, абсолютно плоское и, тем не менее, определенно разумное.




Самой яркой страницей в моей жизни была свадьба с Юлей.


Женщины – это не только страсть и головная боль, красивые коленки, ссоры и встречи. Женщины – это бомбы замедленного действия, и они ждут момента, чтобы взорваться от умиления при встрече с маленькими собачками. Или с большими мужчинами, которые внутри еще ранимей, чем маленькие собачки.


Женщины – это шок и радость, радость и полет. Юля – это моя женщина. У всех нормальных мужчин есть своя Юля.


А жить без женщин – все равно, что вообще не жить. Без них существуешь, а не живешь.


За чашкой кофе и собственным блогом.


– Милая, ты уже сделала кофе?

– Пять минут, Максим.

– Но пять минут назад было три минуты, милая.


Еду на бизнес-встречу.


В наше время большой человек – это не шкаф метр на два с кирпичной челюстью. Большой человек – это тот, кто может сесть на стул, который сделан из его денег.


Что такое Америка? Это страна. Все. Начинать говорить о чем-то большем, и не хватит ста рулонов туалетной бумаги, чтобы описать даже один процент того места, куда мы попали.


– Не верь большим деньгам. Верь большим делам. Большие дела – это те, которые приносят в мир много добра.


Кто-то ходил в клуб, чтобы развлечься. Кто-то, чтобы завести новых знакомых. Кто-то за качественным алкоголем и компанией. Но это все вранье. В клуб идут ради дам, а дамы идут ради мужиков, и все отмазки, что «мы пришли слушать музыку и нам нравится шлак, который здесь крутят» произносятся от недостатка уверенности в себе.


А вот как раз после этого Юля выгнала меня из дома.


Заглаживаю свою вину перед Юлей.


Сейчас совершенно разучились носить черный цвет. А когда имеешь дело с людьми – никогда нельзя забывать про стиль.



Говорят, полное обнажение гораздо меньше будит желание в мужчине. Гораздо интересней, когда девушку можно и нужно раздеть. Сейчас же я не могу понять. Все, что ниже пояса у Кати горело розовым. Ее широкие бедра манили и горели в этих леггинсах. А как обтягивались ее колени!


Нью-Йорк- город любви и больших возможностей.





Везде одни бургеры. Если ты начал с бургеров – закончишь в лучшем случае пиццей. И я решил устроиться ее разносчиком. Не скупитесь на чаевые!



Страсть к эпатажу и путешествиям. Это у меня от отца. У отца это от деда. Страсть к приключениям. Я не могу долго сидеть на одном месте.


Сноски

1

Вакидзаси – короткий традиционный японский меч.

(обратно)

2

Собачье путешествие (англ.)

(обратно)

3

Собака обыкновенная (лат.)

(обратно)

4

Мясо под запретом (англ.)

(обратно)

5

– Кто тут псина? Я пёс, а не псина. Необычный пёс. Ещё я умею танцевать. Хочешь посмотреть на лучшее шоу в мире? – Боже мой! Эта собака разговаривает! С псинами нельзя.

(обратно)

6

Что? Обжегся.

(обратно)

Оглавление

  • Вступление
  • Дедушка и мафия
  • Писатель выбирает ром
  • Прага
  • Картошка
  • Работа моего отца
  • Кимоно
  • Дикий Пёс
  • Эротические воспоминания юности
  • Лучшее напутствие
  • Бродяга Вилли
  • Блек У
  • Максим и его вокальные данные
  • Снова Блек У
  • Doggy’s journey[2], или Почему я поехал в Калининград
  • Случайный попутчик
  • Как следует поступать в вуз
  • Мания профессора
  • Голодные киски
  • Новое изобретение Профессора
  • Вкусный начальник
  • No meat allowed[4]
  • Первая встреча с Юлей
  • Лобстеры
  • Зефирные консервы
  • Лучшие в мире коленки
  • Воспоминания о Зефирыче
  • Переезд в США
  • Пицца
  • Мистер и Миссис Смит
  • Мастер Перевоплощений
  • Полетели
  • Москва
  • Старый друг
  • Кейт
  • Пять минут
  • Приятная неожиданность
  • Вову – в мэры
  • Перевоплощение Вилли
  • Питерский друг Гоша
  • Восточный бизнес
  • День ВДВ
  • Юстас плохо себя ведет
  • Из князи в грязи
  • Свадьба
  • Вилли влюбился
  • Я – звезда
  • Щ.И.Т.
  • Беззащитны шипы
  • Когда мы в клубе
  • Щелк-щелк
  • Леггинсы
  • Дружба
  • Плюшевый мишка
  • Вилли
  • Бактерия
  • Мой личный учитель
  • Макс
  • Живые дороги
  • Лето кончилось
  • Последняя история
  • Вкладка
  • *** Примечания ***