Последняя тайна [Жозе Родригеш Душ Сантуш] (fb2) читать онлайн

Жозе Родригеш душ Сантуш Последняя тайна

Все цитаты из религиозных источников, равно как и вся историческая и научная информация, приведённая в настоящем романе, достоверны.

Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам.

(Евангелие от Луки, 11:9)

Моим трем любимым женщинам: Флорбеле, Катарине и Инеш

От редакции

Нумерация псалмов Псалтири в переводе на латынь и другие западноевропейские языки отличается от таковой в церковнославянских и русскоязычных текстах. В то время как латинские переводы сохранили оригинальную структуру и нумерацию текстов Ветхого Завета, написанных на древнееврейском языке (Танах, Масоретская Библия), перевод на церковнославянский и впоследствии русский отражает изменения, предложенные в знаменитом тексте на греческом языке III–II веков до нашей эры (Септуагинта — «перевод семидесяти двух» — перевод книг Ветхого Завета с древнееврейского, сделанный 72 учеными по заказу царя Птолемея II для Александрийской библиотеки). Так, греческий текст объединяет Псалмы 9 и 10 в один, 9-й. В результате Псалмы латинских текстов с 11-го по 113-й нумеруются в русском тексте как 10–112. Кроме того, объединены в один 113-й Псалом тексты оригинальных Псалмов 114 и 115. А вот 116-й Псалом древнееврейского оригинала в Септуагинте разделен на два — 114-й и 115-й, как и 147-й на 146-й и 147-й. Поэтому со 148-го до 150-го Псалма нумерация совпадает. Последний же, 151-й Псалом (иногда не нумеруется) греческого текста и вовсе отсутствует в оригинале и был дописан уже во время создания Септуагинты.

Пролог

Какой-то приглушенный звук привлек внимание Патрисии.

— Кто бы это мог быть?

Ей показалось, что шум исходил из инвентарного помещения отдела рукописей, совсем рядом с его читальным залом. На богато отделанных полках этого крыла Апостольской библиотеки Ватикана молчаливо стояли книги, словно уснули в уютной тени, которой ночь накрыла их пыльные корешки. Наверное, это самая старинная библиотека Европы, а возможно, еще и самая красивая, но в эту ночную пору царила в ней такая мрачная, почти пугающая атмосфера, как будто где-то здесь затаилась неведомая угроза.

— Ах, madre mia! — прошептала она, вздрогнув от какого-то не поддающегося объяснению страха, вмиг охватившего ее. — Вот что значит ужастиков насмотреться!..

«Должно быть, служащий прошел», — подумала она и взглянула на часы: стрелки показывали почти половину двенадцатого ночи. Не совсем, скажем, нормальное время для работы в библиотеке, но Патрисия Эскалона давно уже стала личным другом монсеньора Луиджи Витэрбо, prefetto^[1], которого она принимала в Сантьяго-де-Компостела во время паломничества 2010 года. Одолеваемый каким-то мистическим кризисом, монсеньор Витэрбо решил тогда пройти пешком Путь Святого Якова и благодаря их общему другу добрался до двери дома Патрисии, — красивой квартиры, очень кстати примостившейся на улочке аккурат за собором. И не прогадал, постучав к ней, так как хозяйка окружила Святого падре заботой и вниманием.

И, разумеется, когда уже Патрисия прибыла в Рим, чтобы заняться рукописью, она нисколько не сомневалась, что ей ответят взаимностью. Так и случилось: господин Главный смотритель Апостольской библиотеки Ватикана не обманул ожиданий и, памятуя о разнообразных почестях, оказанных ему в Сантьяго-ле-Компостела, распорядился открыть для своей галисийской приятельницы доступ в читальный зал отдела рукописей, дабы она могла спокойно делать свою работу.

Более того, prefetto велел принести ей для ознакомления непосредственно оригинал рукописи. «Карамба! Это уже слишком!» — пыталась она возражать, несколько смутившись. Достаточно было бы просто микрофильмов. Но нет, монсеньору Витэрбо хотелось ее побаловать. «Историк вашего уровня — настаивал он, — заслуживает только оригинала!»

И какого оригинала!

Гостья из Галисии^[2] провела пальцами в перчатках по коричневым буковкам, тщательно выписанным благочестивым копировальщиком, по пергаментным страницам, уже несколько постаревшим и усеянным своего рода пигментными пятнами. Листы архивариусы бережно упаковали в прозрачную пленку. Рукопись напоминала ей Codex Marchalianus^[3] или Codex Rossanensis^[4]. Вот только ценность ее была намного выше. Патрисия сделала глубокий вдох и почувствовала какой-то сладковатый запах. Ах, какая прелесть! Она обожала теплый аромат, источаемый древними манускриптами!.. Глаза с нескрываемой любовью ласкали эти маленькие, хорошо выстроенные буковки. Ни тебе украшений, ни даже заглавных букв — обыкновенные греческие строки без затей, литеры закругленные, слова безо всякой разбивки, как если бы каждая строчка являла собой некое бесконечное таинственное слово, своего рода сокровенный код, подсказанный Господом при рождении Времени. Пунктуация почти не просматривалась, мелькали кое-где пробелы, диакритические знаки и аббревиатуры nomina sacra^[5], перевернутые кавычки для цитат из Ветхого Завета, наподобие того, что она прежде видела в Codex Alexandrinus^[6]. Однако лежавшая перед ней рукопись была самой ценной из всех, которые она когда-либо держала в руках. Впрочем, уже само заглавие внушало уважение: Bibliorum Sacrorum Graecorum Codex Vaticanus B.

Codex Vaticanus.

Она не могла в это поверить, но ведь работник Апостольской библиотеки Ватикана, следуя распоряжению prefetto, действительно положил на ее стол знаменитый Codex Vaticanus. Эта реликвия, датируемая серединой IV века, считается древнейшей из дошедших до наших времен рукописной Библией на греческом языке. Причем сохранившейся практически в полном виде, благодаря чему она была самым большим сокровищем библиотеки Ватикана. А теперь, вы только представьте себе, эта уникальнейшая вещь была доверена ей. Невероятно! Сможет ли кто-нибудь в родном университете в это поверить?

Крайне осторожно она перевернула страницу, как будто боялась повредить пергамент, защищенный, однако, прочным прозрачным пластиком, и мгновенно погрузилась в текст. Пробежала глазами первую главу Послания к Евреям; то, что она искала, должно было находиться в самом начале. Глаза скользили по строчкам, губы шептали, как мантру, греческие фразы, пока не встретилось искомое.

— Ах, вот оно! — воскликнула Патрисия. — «Phanerón».

Невозможное случилось. Ей уже доводилось слышать прежде об этом слове, но одно дело говорить о каком-то предмете за столиком факультетской столовой, и совершенно иное — видеть его буквально перед носом, сидя не где-нибудь, а в Апостольской библиотеке Ватикана, видеть эту вокабулу, тщательно выведенную неизвестным копировальщиком IV века, то есть примерно в то же самое время, когда Константин принял христианство и созвал Никейский собор, где наконец-то были одобрены базовые принципы христологической теологии. Патрисия была в экстазе. Ах, какая сенсация! Вы только представьте, что…

И снова шум.

Испуг моментально вернул ее к действительности, и Патрисия посмотрела направо, в сторону инвентарного зала отдела рукописей, откуда, как ей казалось, и долетел этот звук.

— Кто там? — спросила она дрожащим голосом.

Ответа не последовало. Зал выглядел абсолютно пустым, но кто его знает, что там скрывается в этом мраке. Неужто есть кто-то в Зале Льва? Большой салон библиотеки был вне поля ее зрения, и ей приходилось довольствоваться догадками. Сама мысль о том, чтобы пойти туда ночью и проверить, вызывала озноб.

— Signore! — произнесла она громко на своем итальянском с испанским колоритом, пытаясь докричаться до служки, которого специально выделил для нее Главный смотритель. — Per favore, signore!

А в ответ была тишина, абсолютная. Патрисия подумала было о том, что надо бы продолжить работу, пусть и в такой гнетущей обстановке, но эти неожиданные звуки-стуки и зловещая тишина несколько вывели ее из себя. Куда, черт возьми, подевался этот служитель? И кто же мог там шуметь? Если он, то почему не ответил ей?

— Signore!

И опять никакого ответа. Не в силах справиться с нахлынувшим беспокойством, исследовательница резко поднялась, как будто пыталась произведенным шумом отпугнуть собственный страх. Надо в этом деле разобраться! А потом еще добавила для самой себя, что больше она на ночь оставаться в библиотеке не будет. Эти потемки, эти тени таили, казалось, столько угроз. Вот если бы был рядом ее Маноло!..

Патрисия, полная решимости выяснить, где же ее временный помощник, сделала несколько шагов к двери и вошла в погруженное во тьму инвентарное помещение отдела рукописей, не сразу заметив белеющее под ногами пятно. Присмотревшись, поняла, что на полу лежит лист бумаги.

Несколько озадаченная, наклонилась и, не беря его в руки, стала изучать, как будто вынюхивая что-то.

«Что за чертовщина такая?» — спросила себя самое.

В это же мгновение какая-то тень вышла из мрака и набросилась на нее. Сердце забилось, готовое выскочить из груди. Патрисия хотела крикнуть от ужаса, но огромная сильная ручища прикрыла ей рот, и получился лишь приглушенный хрипловатый стон.

Сделала попытку вырваться, но незнакомец был тяжел и сковал ее движения намертво. Повернув голову, она хотела рассмотреть нападавшего, но успела лишь заметить, как что-то блеснуло совсем близко от глаз. В самый последний момент она поняла, что это клинок.

У нее не было ни мгновения на то, чтобы осознать происходившее, так как она тут же почувствовала резкую колющую боль в шее, и ей сразу стало трудно дышать. Пыталась крикнуть, но как, чем? — воздуха не было совсем. В отчаянии она смогла только схватить рукой холодный предмет, раздиравший ей шею, но тщетно: силы были слишком неравны. Слабость тут же охватила все ее тело. Струйки какой-то теплой жидкости вдруг оросили грудь, и в предсмертном мороке она еще смогла понять, что это была ее кровь.

Больше ни о чем другом Патрисия подумать не успела, так как свет в сознании вдруг сменил мрак, как будто бы кто-то щелкнул выключателем, навсегда.

I

Кисточка очистила каменную поверхность от земли, заполнившей за столько веков даже мельчайшие поры, и, когда коричневатая пыль рассеялась, Томаш Норонья, прикинувшись близоруким, поднес камень к своим зеленым глазам, чтобы оценить сделанное.

— Вот зараза!

Прилипшая земля еще кое-где оставалась. Глубоко вздохнув, он протер лоб тыльной стороной ладони, прежде чем продолжить нудную чистку. Безусловно, такая работенка ему была не по вкусу, но что делать? — пришлось подчиниться: невозможно всегда заниматься только тем, что нравится.

И все же перед тем как продолжить работу, он подарил себе минутку отдыха. Покрутил головой, полюбовался лунным пятаком там, наверху, оценив красоту серебристого ореола над вершиной величественной колонны Траяна. Что ни говори, а ночь — самое лучшее время для такой работы в центре Рима; днем там царил настоящий хаос. Визгливые клаксоны машин и яростное рычание камнедробилок казались звуками ада.

Взглянул на часы. Уже был час ночи, но так хотелось по полной программе воспользоваться паузой, предоставленной наконец-то уснувшими римскими водителями, и сделать максимум возможного. Пожалуй, в самый раз будет уйти в шесть утра, когда машины снова начнут «давить асфальт» и возобновится дьявольский концерт клаксонов и камнедробилок. Вот тогда-то он и вернется к своей подушке в маленькой гостинице на виа дель Корсо^[7].

В кармане брюк зазвонил мобильник, прогнав с лица выражение ученой сосредоточенности. Так поздно? Какого черта звонить в час ночи? Посмотрел на экран, чтобы узнать, кто же это, и сразу нажал зеленую кнопку.

— Что-то случилось?

Голос матери звучал по обыкновению жалобно и беспокойно.

— Сыночек, ну когда же ты придешь домой? Ведь уже так поздно!..

— Ну, мама, я же вам говорил, что я за границей, — принялся он объяснять, стараясь не терять терпения; уже в третий раз за последние сутки Томаш возвращался к этому разговору. — Но на следующей же неделе я вернусь, понятно? И сразу же к вам, в Коимбру, приеду!

— И где же ты, мальчик мой?

— В Риме, — не терпелось добавить, что он уже тысячу раз это говорил, но удалось подавить раздражение. — Успокойтесь же, как только я вернусь в Португалию, я поеду к вам.

— И что же ты там делаешь, в этом Риме?

Камни протираю, — хотелось ему сказать, и это было бы сущей правдой, — подумал он даже с некоторой обидой, взглянув на кисточку.

— Я в командировке от Гюльбенкяна^[8], — буднично повторял Томаш. — Фонд сейчас занимается реставрацией руин Форума и рынка Траяна здесь, в Риме, а я слежу за ходом работ.

— И с каких же это пор ты стал археологом?

Надо же, хороший вопрос! Несмотря на болезнь Альцгеймера, которая иногда затуманивала ей сознание, сейчас мама попала в точку.

— Не стал. Просто в Форуме есть две большие библиотеки, а когда речь заходит о старинных книгах, то я, как вы знаете…

Разговор был коротким, и, едва он закончился, Томаш тотчас же почувствовал угрызения совести за то, что чуть не дал воли своему раздражению. Мама ведь совершенно не виновата, что болезнь лишает ее памяти, иногда ситуация становится лучше, иногда хуже — и сейчас была именно эта стадия: она могла хоть сто раз спрашивать об одном и том же. Эти провалы памяти изрядно нервировали, но ведь надо быть более терпеливым.

Он снова взял кисточку и принялся очищать камень, заметив вскоре, как поднимается пыль вокруг. Подумал, что у него легкие, должно быть, уже забиты этой злосчастной коричневой пылью, как у какого-нибудь шахтера. Не забыть бы в следующий раз прихватить маску хирурга. А еще лучше было бы увильнуть от этой работы и взяться за рельефные украшения колонны Траяна. Тут он поднял глаза к памятнику: сцены кампании в Дакии, знакомые ему по книгам, были запечатлены на колонне и всегда вызывали любопытство. И ежели он здесь, почему бы не заняться ими вплотную?

Он услышал какие-то голоса позади себя и обернулся. Профессор Понтиверди, ответственный за реставрацию, громко разговаривал с мужчиной в галстуке, сбиваясь на фальцет и бестолково жестикулируя. В конце концов, он велел тому успокоиться и подошел к Томашу, изобразив любезнейшую улыбку.

— Professore Норона…

— Норонья, — поправил его Томаш, удивляясь, что никому еще не удалось правильно произнести его фамилию. — Рекомендую вам смягчить «н», как в слове «баня».

— Ну, да! Certo^[9]! Норонья!

— Именно так!

— Mi dispiace, professore^[10], но этот полицейский очень хочет поговорить с вами.

Томаш взглянул на человека в галстуке, стоявшего метрах в десяти у двух полуразрушенных стен; его силуэт четко выделялся благодаря прожекторам, установленным для освещения Форума; он совсем не выглядел представителем власти, может быть, потому, что был без формы.

— Вот это — полицейский?

— Из уголовной полиции.

— Ко мне?

— Ох, это так неприятно. Я, конечно, пытался прогнать его, говорил, что сейчас не время беспокоить людей. Ведь уже час ночи! Но этот идиот настаивает на встрече с вами, и я уж и не знаю, что еще предпринять. Говорит, что дело чрезвычайной важности, срочное, что то да се, — он наклонился, заговорщицки сузив глаза. — Professore, если не хотите встречи, только скажите. Я позвоню министру, если что! И даже Президенту! Ни у кого нет права вас беспокоить! — Он торжественно вознес руку к небу. — Траян подарил нам это замечательное творение, а вы помогаете вернуть его людям! Все эти полицейские делишки ничто по сравнению с такой благородной миссией! — Своим указательным пальцем он едва не задел нос Томаша. — Если надо будет, я и с Президентом поговорю!

Португальский историк выдал короткий смешок.

— Успокойтесь, профессор Понтиверди. Мне совсем нетрудно переговорить с полицейским. Что за проблема!

— Ну, смотрите, professore! Вам виднее! — и, сменив тон на грозно-оскорбительный, указал на человека в галстуке. — Знайте, нет проблем, я могу послать к черту этого дебила, этого cretino, это stronzo^[11]!

Полицейский в штатском, стоявший неподалеку, резко выпрямился.

— Это меня вы назвали дебилом? Меня?

Итальянский археолог повернулся к полицейскому, дрожа всем телом от праведного негодования и бешено жестикулируя, а его рука то и дело гневно тыкала в стража порядка.

— Именно Вас! Вас, бесноватый вы мой! Дебил! Cretino!

Увидев, что ситуация выходит из-под контроля, Томаш слегка придержал профессора Понтиверди.

— Успокойтесь! Спокойно, господа! — сказал он как можно более миролюбивым тоном. — Нет проблем, профессор. Я поговорю с ним — и дело с концом!

— Никто не имеет права называть меня дебилом, — продолжал возмущаться полицейский, красный от ярости, угрожающе потрясая кулаком. — Никто!

— Дебил!

— Успокойтесь!

— Дурак!

Stupido!^[12]

Понимая, что итальянского профессора уже не обуздать, а полицейский готов вот-вот сорваться, Томаш быстро двинулся в его сторону. Не обращая внимания на поток взаимных оскорблений, фонтанировавший, как из рога изобилия, он потащил господина в галстуке подальше от перепалки.

— Вы хотели поговорить со мной? — спросил он, увлекая полицейского за собой и пытаясь положить конец дискуссии. — Давайте пойдем отсюда.

Полицейский в штатском еще пульнул пару проклятий в сторону профессора Понтиверди, при этом оба рычали и кричали не щадя своих сил, но все-таки позволил увести себя оттуда.

— Ах, porca miseria!^[13] — выпалил он, повернувшись к португальцу. — Что себе думает этот… этот scemo^[14]? Где это видано? Mamma mia! Сплошной дурдом!

Как только они отошли на безопасное, по его мнению, расстояние, и дискуссия вряд ли могла вспыхнуть снова, Томаш остановился у улицы Бибэратика и обратился к визитеру.

— Итак, говорите. Чем могу быть полезен?

Полицейский глубоко вздохнул, восстанавливая дыхание после перепалки. Вытащив блокнот из кармана, он пробежал глазами какие-то записи, поправляя ворот пиджака.

— Вы профессор Томаш Норонья из Нового университета Лиссабона?

— Да, это я.

Полицейский взглянул на деревянную лестницу, которая соединяла руины Форума Траяна с вышерасположенной улицей, и подал знак головой, что пора в путь.

— Мне приказано доставить вас в Ватикан.

II

Несусветная суматоха царила на площади Пия XII — прямо напротив площади Святого Петра и его величественной подсвеченной базилики. Обычно тихое в эту ночную пору место напротив Ватикана вдруг ожило с какой-то лихорадочной суетой. Площадь Пия XII посетило несколько голубых машин полиции и одна скорая помощь, все с включенными синими мигалками на крышах, но при этом все вели себя тихо. Какие-то люди крутились муравьями вокруг, частично это были карабинеры, частично — те, что в белых халатах, — медперсонал.

— Что здесь происходит?

Полицейский в штатском проигнорировал вопрос, как и прочие, заданные ему чуть раньше во время короткой поездки по пустынным улицам Рима. Понятно, что перебранка с профессором Понтиверди среди руин Форума Траяна изрядно подпортила настроение, и ему совсем не хотелось просвещать своего спутника.

Фиат полиции прибавил газу на виа ди Порта Анджелика, чтобы вскоре оказаться, взвизгнув тормозами, у высоких стен Ватикана, аккурат у Двери Ангелов. Полицейский открыл дверцу и издал нечто похожее на хрюканье, дав понять Томашу, чтобы следовал за ним. Гость Рима вылез из машины и не мог не остановить взгляд на подсвеченной громаде, возвышавшейся слева, — это был всемирно известный величественный свод базилики Святого Петра, казавшийся в ночи спящим гигантом.

Они направились к ватиканскому кварталу в районе Бельведера, итальянец торопливо шагал впереди, а португалец шел за ним, еще не представляя, что такого могло произойти. Полицейский отдал честь высокому мужчине, ожидавшему их у Двери Ангелов. Одет он был более чем крикливо: какая-то мешанина из синих и желтых полос, как будто речь шла о штандарте, а не об одежде. И при этом еще черный берет на голове. Шут гороховый? В таком месте?

— Professore Норонья, — произнес, здороваясь, незнакомец в карнавальном наряде. — Следуйте, пожалуйста, за мной.

Несколько пришибленный головокружительными переменами, Томаш тихонько ругнул сам себя. Как он мог принять швейцарского гвардейца за шута? Спал что ли на ходу? Ведь этот костюм, показавшийся ему карнавальным, был придуман одним из величайших художников человечества — Микеланджело. Откуда эта дурь? Не иначе бессонницей навеяло!

— И куда мы идем?

— Туда, где вас ждут.

«Занятно, — подумал Томаш. — Вроде, как и ответили, но толком ничего не сказали».

— А этот костюм, — решил было поддеть собеседника португалец. — Вы всегда ходите так одетым?

Швейцарец бросил на него скучно-раздраженный взгляд.

— Никак нет, — сказал, как отрезал, гвардеец, и ясно было, что меньше всего он настроен обсуждать цветовые решения формы. — Когда меня срочно вызвали, мы репетировали парад у Portone di Bronzo^[15].

Собеседник был явно не в духе, поэтому, пожав плечами, Томаш с покорным видом и уже молча следовал за швейцарским гвардейцем по ватиканским дворикам и переходам; только их шаги отдавались гулким эхом. Пройдя метров пятьдесят, они оказались на пятачке в окружении роскошной архитектуры Святого Престола; благодаря круглой башне, которую историк сразу узнал, он понял, что перед ними здание бывшего Банка Амброзиано, переданного теперь Istituto per le Opere di Religione^[16]. Затем они прошли пост ватиканской полиции — силовой структуры, отличной от швейцарской гвардии и скорее похожей на французскую жандармерию, и справа впереди увидели аптеку.

— Нам сюда, — сказал гвардеец.

Он пропустил гостя в неприметную дверь, и, пройдя несколько ступенек, они вошли в застекленный вестибюль, напичканный системами безопасности. Впереди виднелся зал, уставленный полками с книгами. Охрана пропустила их внутрь, и, оглядев стеллажи, заполненные старинными фолиантами, Томаш сообразил, что это Апостольская библиотека Ватикана. Окна зала выходили на Бельведерский дворец, но любоваться было некогда: у входа в просторный Зал Льва стояли два швейцарских гвардейца, три carabinieri, два служителя церкви и несколько человек в штатском; говорили очень тихо, кто-то ходил туда-сюда, другие были в некоторой задумчивости.

Проводник передал Томаша в руки человеку в штатском, который повел его по Залу Льва до дальнего стола, где спиной к ним сидела женщина в строгом черно-сером костюме бюрократки и, похоже, изучала крупноформатный план здания.

— Инспектор, подозреваемый доставлен.

Подозреваемый?

Томаш хотел было обернуться и посмотреть, о ком это говорил его поводырь, но тут до него дошло, что подозреваемый — это он сам. Именно он. Слово, которым его окрестили, повергло его в ступор. Подозреваемый? В ЧЕМ подозреваемый? Что здесь происходит? Что бы это значило?

Госпожа инспектор повернулась, чтобы осмотреться, и историк испытал еще один шок, но на сей раз иного свойства. У инспектора были каштановые вьющиеся волосы до плеч, острый нос и голубые глаза удивительной глубины и прозрачности, как у Жаклин Биссет. Она была без макияжа, но казалась ему очаровательной.

— Что с вами? — спросила она, успев заметить его оторопь. — Что за лицо? Смотрите на меня, как будто перед вами дьявол!.

— Нет, не дьявол, — возразил Томаш, стараясь взять себя в руки. — Ангел!

Госпожа инспектор цокнула языком.

— Счастье-то какое привалило! — воскликнула она, закатив глаза. — Я в лотерею выиграла галантного кавалера! Впрочем, это значит, что римляне оставили в Португалии достойное наследство!

Томаш покраснел и опустил глаза.

— Извините, был несдержан.

Итальянка вытащила из внутреннего кармана жакета визитную карточку и предъявила ее посетителю.

— Меня зовут Валентина Фэрро, — представилась она официальным тоном. — Я инспектор Следственного комитета Италии.

Посетитель улыбнулся.

— Томаш Норонья, кавалер-ухажер. В свободное время подрабатываю еще профессором в Новом университете Лиссабона и консультантом в Фонде Гюльбенкяна. И за что же мне была оказана честь быть приглашенным в столь экзотическое место и в столь малоприличное время?

На лице Валентины возникла недовольная гримаса.

— Вопросы здесь задаю я. Надеюсь, возражений нет, — осадила она его строго и вперила взгляд в собеседника, не моргая, как кошка, чтобы зафиксировать его реакцию на слова, которые собиралась произнести. — Вы случайно не знаете профессора Патрисию Эскалону?

Томаш не скрыл удивления.

— Патрисию? Конечно, знаю. Это моя коллега по Университету Сантьяго-де-Компостела. Очень симпатичный человек. Из Галисии. Знаете, что галисийцы и португальцы — народы-братья? — он посмотрел на итальянку с некоторым беспокойством. — А что? Что случилось? Почему вас интересует Патрисия? Что-то произошло?

Инспектор, сузив глаза, внимательнейшим образом изучала его лицо, пытаясь понять степень искренности ответной реакции. Какое-то время она молчала, взвешивая все за и против, прежде чем сделать следующий шаг.

Наконец, решилась.

— Профессор Эскалона умерла.

Сообщение прозвучало как нежданная пощечина. Томаш вытаращил глаза и сделал шаг назад, как будто его качнуло от удара.

— Патрисия? Умерла? — какое-то мгновение он стоял, открыв рот, пытаясь переварить эту новость. — Но… но… этого не может быть! Это абсурд какой-то! Как же это… Что же случилось?

— Ее убили.

Новый удар.

— Что?

— Этой ночью.

— Но… но…

— Здесь, в Ватикане.

Оглушенный этим известием, Томаш сделал несколько нетвердых шагов и буквально рухнул на здоровенный стул, стоявший у стола с картой Ватикана.

— Патрисия? Умерла? Здесь? — он говорил отрывисто, размеренно покачивая головой, как будто пытался понять какую-то совершенно бессмысленную вещь. — Но… но… Кто? Зачем? Как? А что случилось?

Итальянка подошла неспешно к нему и провела рукой по плечу, выражая сочувствие.

— Теперь вы понимаете, почему я здесь, — сказала она. — Да и вы тоже.

— Я?

Валентина кашлянула, как случается, когда нужно обдумать вопрос.

— Знаете, при расследовании убийства человека, как правило, находится ключевая для установления истины фигура, — сказала она. — Это последний человек, с кем жертва встречалась или хотя бы разговаривала.

Томаш был все еще настолько ошарашен, что почти не реагировал на слова.

— Что-что?

— Дело в том, что мы получили распечатку разговоров, которые вела профессор Эскалона по мобильнику за два часа до смерти, — продолжала размеренно Валентина. — Догадайтесь, кто был последним ее собеседником?

Но как же могло такое случиться, что Патрисию убили? — этот вопрос безостановочно вертелся в голове Томаша. Это известие было настолько трудно воспринять, что он едва ли слышал, что ему говорили.

— Что-что?

Валентина глубоко вздохнула.

— Вы.

III

Холодком встретил Дублин одинокого пассажира, спускавшегося из только что приземлившегося роскошного самолетика Cessna Citation X. Был уже третий час ночи, и аэропорт должен был вот-вот закрыться на пару часов, так как этот рейс был последним за истекшую смену, а первый нового дня ожидался только в шесть.

У пассажира была с собой только ручная кладь — чиновничий кейс из черной кожи, который даже никто не досматривал, так как взлетал он с маленького аэродрома на специально зафрахтованном для него двухмоторном самолете-малютке. Незнакомец шел к выходу, ориентируясь по указателям, и был крайне недоволен, пробурчав что-то, когда его направили к таможне; он ведь перемещался в воздушном пространстве Евросоюза, и не было необходимости, полагал он, предъявлять документы. Впрочем, расстраиваться было ни к чему, так как ирландский таможенник лишь бросил сонный и безразличный взгляд на его паспорт.

— Прибыли откуда? — спросил он явно из любопытства, а не по служебной инструкции.

— Из Рима.

Ирландец, очевидно практикующий католик, меланхолично вздохнул, как человек, для которого поездка в Рим оставалась голубой мечтой. Он, наверное, завидовал только что прибывшему пассажиру, что совсем не помешало ему обозначить приветливую улыбку и показать жестом на выход.

В фойе терминала пассажир включил мобильник. Музыкальный сигнал дал понять, что аппарат ожил. Он набрал код доступа, и телефон принялся искать сеть. Процесс занял минуты две с лишним, и он, не теряя времени, снял деньги в банкомате, а мобильник между тем пристроился в какую-то ирландскую сеть, которая автоматически выдала серию добрых пожеланий и сообщила ему цены на roaming.

Не обратив внимания на эту бесполезную информацию, приезжий набрал по памяти международный номер и подождал ответа. Через два гудка ответили.

— Ты уже на месте, Сикариус?

Пассажир вышел из двери аэропорта и почувствовал неласковость атлантической ночи, хлеставшей его холодным ветром, нагло приникая к телу.

— Да, шеф — подтвердил он. — Приземлились пару минут тому.

— Полет прошел нормально?

— Чудесно. Спал, как младенец.

— Тебе бы надо отдохнуть. Я только что забронировал тебе номер в «Рэдиссоне» — там же, в аэропорту, и…

— Нет, я поеду дальше.

На другом конце невидимой линии наступила пауза, и Сикариус расслышал тяжелое дыхание шефа.

— Ты уверен? Работа в Риме сделана безукоризненно, но не хочу, чтобы ты шел на неоправданный риск. Дело ответственное, и ошибки тут недопустимы. Может, лучше было бы отдохнуть.

— Не хотел бы терять времени, — сказал твердо новоприбывший. — Ночью всегда спокойнее. Опять же, чем молниеноснее будет операция, тем меньше времени останется у противника на ответ.

Его телефонный собеседник вздохнул, побежденный, но не убежденный.

— Ну, ладно, — согласился он. — Раз ты так считаешь… — было слышно, как он зашелестел бумагами. — Я поговорю с одним человеком и перезвоню тебе.

— Я буду ждать, шеф.

И снова наступила пауза на другом конце.

— Будь осторожен.

И отключился.

IV

На полу под белой простыней лежало тело, видны были только ноги: одна — босая, вторая — в женской туфле со сломанным каблуком. Несколько человек, кто на корточках, с лупами, кто, нагнувшись, но все в белых перчатках, изучали пятна крови на полу, стараясь обнаружить хоть какую-то дополнительную информацию, что могла бы помочь представить, как и что здесь происходило. Особенно их интересовали такие улики, как волосы, капельки крови или отпечатки пальцев, которые могли бы иметь отношение к убийце.

Валентина присела на корточки рядом с телом и, обернувшись назад, посмотрела на подходившего с нескрываемым страхом Томаша.

— Вы готовы?

Историк сглотнул слюну и утвердительно кивнул. Инспектор Следственного комитета взяла уголок простыни и легким движением приоткрыла часть тела. Голова. Томаш узнал Патрисию, лицо которой уже покрывала мертвенная бледность, остекленевшие глаза навсегда замерли в состоянии ужаса, приоткрытые губы с языком, запавшим внутрь, и на шее плотное пятно засохшей темной крови.

— О, Господи! — воскликнул Томаш и, прикрыв рот ладонью, смотрел со страхом на труп испанской коллеги. — Ее… ее задушили?

Валентина кивнула головой и показала на пятно на шее.

— Правильнее было бы сказать — обезглавили, — поправила она историка. — Видите, зарезали, как ягненка? — Она едва не дотронулась пальцами до резаной раны на коже. — Взяли нож и…

— Бедняга! Какой ужас! Как же так можно? — он отвел взгляд, не желая больше смотреть туда. Казалось, смерть лишила его подругу всякого достоинства. — Кто же мог такое сделать?

Итальянка прикрыла лицо жертвы и медленно встала, не сводя глаз с историка.

— Именно это мы и пытаемся сейчас понять. И для этого нам нужна ваша помощь.

— Все, — воскликнул он чуть высокопарно, продолжая еще смотреть в сторону, туда. — Все, что вам будет нужно.

— Тогда начнем со звонка. Как так получилось, что ее последний звонок достался именно вам?

— Все очень просто, — сказал Томаш, посмотрев, наконец-то прямо в глаза Валентине; понимал, что вопрос был ключевым, так как именно это обстоятельство сделало его для них основным подозреваемым. — Я работаю здесь на реставрации Форума Траяна по просьбе Фонда Гюльбенкяна, я — их консультант. Патриция тоже иногда их консультиру… консультировала, и мы познакомились во время одной экспертизы, которую довелось делать вместе. Она приехала в Рим этой ночью и, так как, по-видимому, знала, что я здесь, позвонила мне. Только и всего, больше ничего.

Инспектор провела рукой по подбородку, взвешивая только что услышанное.

— А как она узнала, что вы здесь, в Риме?

Историк задумался.

— Это… этого я не знаю.

Тут она перестала записывать в своем блокноте его показания и подняла глаза на подозреваемого.

— Как так не знаете?

— Не знаю, — повторил он. — Думаю, кто-то из фонда мог ей сказать…

— Вы понимаете, что мы будем это проверять?

Томаш выглядел абсолютно искренним.

— Как вам угодно, — ответил он, вытаскивая из кармана мобильник. — Если хотите, я сейчас же могу дать вам телефон инженера Витала из Лиссабона. Обычно он связывался что со мной, что с Патрисией. Томаш нажал пару кнопок. — Вот. 21…

— Потом дадите мне его телефон, — прервала историка Валентина, которую объяснение, очевидно, устроило, и она была занята уже другими вопросами, более важными на тот момент. — Она сказала вам, зачем сюда приехала?

— Нет. Мне даже показалось, что в этом была какая-то тайна.

— Тайна?

— Ну, да. Она не хотела говорить всего по телефону. И мы договорились пообедать завтра. Она наверняка рассказала бы мне все, — взгляд Томаша скользнул по богато отделанным полкам читального зала отдела рукописей. — Насколько я сейчас понимаю, она приехала, чтобы разузнать что-то в библиотеке Ватикана…

Валентина, казалось, уже не слушала его, внимательно читая фотокопии, полные каких-то каракулей и пометок на полях. Португалец присмотрелся к фотокопиям и с удивлением обнаружил, что там была его старая фотография. Это был его давний отчет.

— Как я понимаю, вы не только историк, но еще и криптоаналитик, и эксперт по древним языкам.

— Именно так.

Инспектор сделала два шага в сторону и показала на белый лист бумаги, лежавший на полу.

— Вы не могли бы сказать мне, что это?

Томаш подошел к итальянке и наклонился над листком.

— Как странно, — прошептал он. — Это не похоже ни на один из известных мне языков или алфавитов…

— Это точно?

Историк задержался еще на несколько секунд, изучая странные символы, пытаясь найти хоть какой-то след, что помог бы решить задачу, но в конце концов выпрямился.

— Абсолютно.

— Посмотрите внимательнее!

Томаш не сводил глаз с загадочной надписи. Один из знаков, последний, вызвал особый интерес, казался весьма отличным от прочих. Чтобы посмотреть на него под другим углом, он сделал несколько шагов и перевернул листок. Снова наклонился и задумался над шарадой. Через несколько мгновений его лицо озарила улыбка, и он подозвал инспектора.

— Вот, взгляните.

Валентина подошла к нему и, наклонившись над листком, тоже посмотрела на эту надпись в обратной перспективе.

— Alma? — прошептала она, не отводя глаз от надписи, но теперь в иной перспективе — сверху вниз.

— Что за чертовщина?

Историк наклонил голову.

— Как? — воскликнул он, указывая на слово. — Вы не знаете?

— По-итальянски alma — это душа, дух…

— Ну, и по-португальски — то же самое.

— Но в этом контексте, что, черт возьми, должно означать?

Томаш скривил губы: «Если б я знал».

— Не знаю. Разве что убийца захотел прикинуться страдающей душой? А может, хотел дать понять, что его никогда не поймают, потому что он неуловим, как дух?

Валентина, явно оценившая собеседника, похлопала его ободряюще по спине.

— Вы, несомненно, спец, — сказала она одобрительно. Встала и посмотрела на него с неким вызовом. — Может быть, вам удастся помочь мне решить еще одну шараду… Хотите посмотреть?

— Показывайте.

Инспектор показала жестом следовать за ней и, обойдя лежащий на полу труп, подошла к столу в центре читального зала отдела рукописей. На лакированной поверхности лежал огромный фолиант, открытый на странице ближе к концу.

— Вы знаете, что это такое?

Томаш пошел за ней крайне осторожно, стараясь не наступить на какое-нибудь пятнышко крови, дабы не навредить работе по сбору улик. Подойдя к столу, наклонился над книжищей и по состоянию пергамента сразу понял, что документ был очень древним. Прочитал несколько строк, наморщив лоб.

— Это Святой Павел, — определил он. — Отрывок из Послания к Евреям. — Он вдохнул аромат, источаемый пергаментом, и почувствовал какой-то сладковатый запах веков. — Оригинал Библии, значит. Заметьте, написан по-гречески. — Он посмотрел вопросительно на итальянку. — Это что за манускрипт?

Валентина взяла фолиант и показала буквы на твердой обложке.

— Codex Vaticanus.

Увидев титул, историк разинул рот от удивления и снова буквально вперил взгляд в фолиант, глазам своим не веря. Снова потрогал пергамент, как будто хотел удостовериться, что он на самом деле такой древний, а потом еще раз его обнюхал. В результате изумление только усилилось.

— Это тот самый Codex Vaticanus? Оригинал?

— Ну, конечно. А чему вы так удивляетесь?

Томаш почти вырвал фолиант из рук итальянки, как если бы он был реликвией, сделанной из чистейшего золота, и положил его с беспредельной осторожностью на стол, будто ставил хрупкий хрустальный канделябр.

— Это один из самых драгоценных манускриптов, существующих на планете! — сказал он укоряющим тоном. — Нельзя его брать вот так запросто. Господи, это же уникальная вещь! Она бесценна! Это как… как Mona Lisa среди манускриптов, понимаете? — Он бросил горящий взгляд на дверь, будто там стоял Папа, пришедший, чтобы объявить ему строжайший выговор за халатность, допущенную при хранении такого сокровища. — Я даже представить не мог, что они с такой легкостью выдают оригиналы в читальный зал. Это невероятно! Такого нельзя было допускать! Как можно?

— Успокойтесь, — встряла Валентина. — Главный смотритель библиотеки объяснил мне, что обычно никто не имеет доступа к этой рукописи, только лишь к копиям. Но жертва как раз и была исключением, особым случаем…

Томаш перевел взгляд на лежащее на полу в переходе между двумя залами тело под простыней и проглотил возмущение.

— Ну, раз так…

Если доступ к оригиналу Codex Vaticanus был все-таки исключительным случаем, что тут скажешь…

— А я бы хотела знать, что такого особенного в этой рукописи.

Внимание историка снова переключилось на Кодекс, лежавший на столе читального зала.

— Из всех экземпляров Библии, относящихся к истокам христианства, Codex Vaticanus является, возможно, самым качественным. — Томаш провел рукой по пергаменту, пожелтевшему за без малого два тысячелетия. — Он датируется IV веком и включает большую часть Нового Завета. Говорят, это был подарок императора Византии Римскому Папе, — ладонью он ласково коснулся страницы. — Это настоящее сокровище. Никогда и представить себе не мог, что доведется прикоснуться к нему, — лицо его озарилось почти блаженной улыбкой. — Codex Vaticanus... Кто бы мог подумать?!

— А вы могли бы предположить, что именно искала на его страницах профессор Эскалона?

— Представления не имею, ни малейшего. А почему бы не спросить об этом того, кто заказывал это исследование?

Валентина вздохнула.

— В этом-то и проблема, — призналась она. — Мы не знаем, кто ей сделал заказ. Впрочем, по-видимому, этого не знает больше никто. Даже муж. Кажется, профессор Эскалона сделала из этой работы государственную тайну, понимаете?

Последнее замечание разбудило любопытство Томаша. Государственная тайна? Историк осмотрел манускрипт, стараясь взглянуть на него другими глазами, не затуманенными осознанием его значительности как исторической реликвии, а пытался увидеть в нем просто источник информации, которая могла бы помочь расследованию преступления.

— Кодекс открыт на странице, которую в тот миг читала Патрисия?

— Да. Никто его не трогал. А что?

Томаш не ответил, так как был поглощен чтением. Что же могло так сильно заинтересовать его подругу? Какие секреты хранят эти строки? Он переводил про себя текст, пока не наткнулся на вещее слово. Произнес его вслух.

— Phanerón.

— Извините, что?

Историк показал на строчку в рукописи.

— Видите, что здесь написано?

Валентина взглянула на закругленные буковки, одна из которых ей показалась исправленной, и, покачав головой, усмехнулась.

— Ничего не понимаю. Это китайская грамота?

Томаш смутился.

— Ах, извините! Я иногда забываю, что далеко не все знают греческий, — он вернулся к манускрипту, к указанной им ранее строке. — Перед нами изречение Святого Павла из Нового Завета, а именно из Послания к Евреям. Это стих 1:3, а исправленное слово — phanerón. Phanerón значит проявляет. В этой строке Павел говорит, что Иисус проявляет «все словом силы Своей». Однако в большей части списков Библии в этом отрывке используется слово pherón, означающее держит. Короче, одно дело — сказать, что Иисус проявляет все, а другое, что Иисус держит все. Понятно? Это же разные смыслы. — Он указал на подчищенное слово и на каракули на полях страницы. — Видите вот это?

— Да…

— Просматривая Codex Vaticanus, какой-то переписчик прочитал phanerón и посчитал это ошибкой. Что он сделал далее? Подчистил это слово и заменил его на общепринятое pherón. Позднее уже какой-то другой переписчик заметил это исправление и, в свою очередь, убрал pherón, вставив изначальное phanerón, — он показал на каракули. — А вот здесь на полях сделал пометку: «Дурак и невежда! Оставь в покое древний текст, не трогай его!».

Валентина нахмурила брови в тщетной попытке найти в этом разъяснении хоть какую-то зацепку, что могла бы помочь этому расследованию.

— Ах, как интересно, — сказала она, думая, очевидно, иное. — И что дальше? Какое отношение имеет эта шарада к нашему делу?

Томаш взвешивал возможные последствия только что сделанного им открытия, приняв позу мыслителя: скрещенные руки и подбородок, опирающийся на одну из них.

— Все очень просто, — сказал он. — Это исправление Codex Vaticanus указывает на одну из главнейших проблем Библии, — он наклонил голову в сторону, как будто только что его посетила важная мысль. — Позвольте задать вам вопрос: по-вашему, Библия — это слово чье?

Итальянка рассмеялась.

— Ничего себе вопрос! — воскликнула она. — Божие, чье же еще?! Это всем известно!

Историк не разделил ее веселости. Вместо этого он театрально поднял бровь, как на маске скептика.

— Вы хотите сказать, что именно сам Господь написал Библию?

— Ну… то есть нет, — смутилась Валентина. — Господь вдохновил летописцев… свидетелей… Евангелистов, наконец, которые и создали Священное Писание.

— И что же значит это божественное вдохновение? Что Библия — это своего рода непогрешимый текст?

Прежде чем ответить, инспектор задумалась: ее впервые заставили взглянуть на проблему с этой стороны.

— Полагаю, что да. Библия несет нам слово Божие, правда? И в этом смысле, считаю, можно утверждать, что она непогрешима.

Томаш посмотрел искоса на Codex Vaticanus и причмокнул губами.

— А если я вам скажу, что, по-видимому, Патрисия охотилась за ошибками в Новом Завете?

Валентина не скрыла удивления.

— Ошибками? Какими такими ошибками?

Историк пристально взглянул на нее.

— А вы не знали? В Библии немало ошибок.

— Да вы что?

Томаш посмотрел вокруг, чтобы убедиться, что никто их не слышит. В конце концов, они были в Ватикане, и меньше всего хотелось еще каких-то неприятностей. Увидел двух священников рядом с дверью, что вела в Зал Льва. Один из них, должно быть, — prefetto библиотеки, но расстояние было значительным, и вряд ли они могли слышать разговор.

Он наклонился к собеседнице с видом заговорщика и поделился с ней сокровенным секретом двухтысячелетней давности.

— Библия кишит тысячами ошибок, — прошептал он. — Включая откровенные подлоги.

V

Тишина дублинской ночи была нарушена нетерпеливым звонком мобильника. Уже минут двадцать ожидал Сикариус этого звонка в неприметном уголке у здания аэропорта вдали от фонарей и прочего света. Он извлек аппарат из кармана и, прежде чем ответить, посмотрел, кто звонит.

— У меня уже есть нужная тебе информация, — объявил голос на другом конце линии. — Похоже, наш дружок скучает в «Chester Beatty Library»^[17].

Сикариус вытащил из кармана ручку и блокнот и стал записывать информацию.

— Чес… тер Би… — и запнулся. — Как пишется второе слово, по буквам?

«B… E… A… T… T… Y», — продиктовал шеф. — «Beatty».

— Библиотека, — добавил Сикариус, спрятав блокнот и взглянув на часы, которые еще в полете перевел на местное время, — на час меньше, чем в Риме. — Здесь сейчас половина третьего ночи. И этот тип в библиотеке?

— Любители истории — они такие…

Сикариус издал глухой смешок и направился, покинув темный уголок, к очереди такси метрах в двухстах.

— Надо же, мне выпадают только библиотечные крысы, — заметил он. — А нет ли там поблизости еще какого-нибудь объекта?

— Еще? Зачем?

— Не хотелось бы называть таксисту «Chester Beatty Library». Завтра, когда начнется шумиха, ни к чему, чтобы он сразу же вспомнил, что вез именно туда одного клиента да еще в такое время…

— Ты прав, уже смотрю, — он замолчал, и слышно было лишь шуршание бумаг. — Тут у меня план города под рукой и… Вот, смотри, Дублинский замок. Библиотека совсем рядом.

Сикариус записал.

— А что еще там близко?

— Послушай, — в голосе собеседника чувствовалось некоторое раздражение. — Я не думал, что ты сразу возьмешься за дело, и не подготовил варианты. Придумай там сам что-нибудь, но без ненужного риска, понял?

— Спокойно, шеф.

— Тебя не должны поймать. А если это случится, ты знаешь, что должен сделать.

— Не волнуйтесь.

— Удачи!

Сикариус убрал телефон в карман и остановился перед очередью такси. Впрочем, назвать это очередью можно было только по привычке — там были всего две машины. Их водители, похоже, спали, уронив голову на руль; окна были закрыты, чтобы уберечься от холода. Пришлось постучать по стеклу переднего автомобиля, и таксист проснулся в некотором испуге. Смотрел ошарашенно на клиента, отгоняя сон, но через мгновение взгляд его стал осмысленным, и он пригласил в машину.

— Садитесь!

Пассажир уселся сзади у окошка, положив портфель из черной кожи себе на колени.

— К Дублинскому замку.

Такси тронулось с места, тихо скользя по дороге из аэропорта в город. Улицы были пустынны, а ночная дымка превращала каждый фонарь освещения в локальное солнце в желтоватом ореоле.

Отточенными до автоматизма движениями Сикариус открыл кейс и принялся рассматривать лежавший в нем драгоценный предмет: кинжал исторгал хрустальный блеск. Присмотревшись к металлу, Сикариус не обнаружил ни малейшего следа крови; чистка была безупречной. Он любовался блестящим оружием, как влюбленный, наблюдающий за предметом своего обожания; волнистое, острейшее лезвие было настоящим произведением искусства, доказывая, что его тысячелетние предки умели милостью Божией работать с металлом, добиваясь совершенства.

Он сунул руку в кейс и взял сику^[18]; оружие оказалось на удивление тяжелым. Провел пальцем по лезвию и почувствовал, насколько оно заточено; возможно, оно даже способно разделить лист бумаги, как какой-нибудь нежный бифштекс. Лезвие переливалось, как чистейшей воды бриллиант, отражая проникавшие в машину лучи света. Жестом ласкового папаши, кладущего в кроватку любимое чадо, Сикариус осторожно вернул сику на ее место. Знал, что недолго этой реликвии оставаться без дела.

Она жаждала крови.

VI

Обескураженное лицо Валентины Фэрро стало для Томаша своего рода предупреждающим сигналом: скорее всего госпожа инспектор не в восторге от открытия, что в Библии не счесть ошибок. Она замкнулась, и между ними сразу возник барьер отчуждения. Португалец сознавал, что, если и существуют весьма деликатные темы, то религиозные убеждения, несомненно, относятся к таковым, и не стоило, пусть даже и во имя правды, ранить чью-либо чувствительность, тем более оскорблять.

Чтобы сгладить ситуацию, он бросил взгляд на часы и чуть театрально изобразил удивление.

— Надо же, как поздно-то! — воскликнул Томаш. — Пора мне возвращаться в Форум Траяна. Реставрационные работы заканчиваются с рассветом, и профессор Понтиверди рассчитывает на меня.

Валентина сделала недовольную мину.

— Без моего разрешения вы никуда не пойдете, — сказала она, как отрезала.

— Это почему же? Разве я вам еще нужен?

Инспектор перевела взгляд на лежащее на полу тело под простыней.

— Мне надо раскрыть преступление, а ваши таланты могут мне пригодиться.

— А что еще вы хотели бы узнать?

— Я хотела бы разобраться в том, что исследовала жертва и какое отношение это могло бы иметь к убийству. Здесь, возможно, путь к разгадке.

Томаш недоверчиво покачал головой.

— Но я ничего не говорил про отношение!..

— А я говорю.

Историк не скрыл своего изумления. Его взгляд метнулся от трупа к инспектору.

— Что? — удивился он. — Вы считаете, что Патрисию убили из-за исследования, которым она занималась? С чего вы взяли?

Лицо Валентины снова стало непроницаемым.

— Есть у меня кое-какие соображения, — прошептала она загадочно и положила руку на Codex Vaticanus, переводя разговор на тему, которую считала ключевой. — Объясните-ка мне эту чушь про ошибки в Библии, которые она искала в этой рукописи.

Томаш не знал, что делать. Стоило ли вступать на этот неведомо куда ведущий путь? Инстинктивно чувствовал: нет, не стоило, ведь придется говорить вещи, которые любому верующему могут показаться оскорбительными. Он совсем не был уверен в разумности такого подхода: у каждого человека есть какие-то свои убеждения, и кто он такой, чтобы тревожить чью-либо душу?

Однако следовало принимать во внимание и другую сторону этой проблемы. Его подруга была убита, и, в конце концов, если следователю, ведущему дело, нужны его знания и умения, которые могут помочь в расследовании, с какой стати отказывать ему в этом? А кроме того, нельзя забывать о такой мелочи, как то, что он сам был под подозрением. И понимал, что отказ от сотрудничества со следствием может создать массу проблем.

Глубоко вздохнул, закрыв на мгновение глаза, как парашютист перед прыжком в бездну, и сделал решительный шаг вперед.

— Очень хорошо, — согласился он. — Только позвольте мне прежде кое-что выяснить.

— Все, что угодно.

Зеленые глаза Томаша встретились с небесной голубизной очей Валентины, как будто он желал добраться до самой их сердцевины и понять, что же придавало им столько жизни.

— Вы, полагаю, христианка.

Инспектор Следственного комитета сдержанно кивнула и высвободила из-под ворота рубашки скромную серебряную цепочку.

— Римская католичка, — сказала она, показав еще и крестик, украшавший нить серебра. — Как-никак, я итальянка.

— Тогда важно, чтобы вы поняли одну вещь, — начал он, приложив к груди ладонь. — Я историк, а историки занимаются исследованиями, основываясь не на постулатах веры, а скорее на религиозных, извините, артефактах: археологических находках или, например, текстах. В случае с Новым Заветом мы можем говорить преимущественно о манускриптах. Они — важнейший источник информации для понимания того, что происходило во времена Иисуса Христа. Однако пользоваться ими следует с большой осторожностью. Историк должен понять как намерения автора, так и обстоятельства, в которых был создан тот или иной текст, а не только то, что в нем непосредственно написано. Представьте, вот читаю я в газете «Правда» времен СССР новость о том, что получил по заслугам приспешник империализма, вредивший делу революции. Тогда я должен отбросить всю идеологическую риторику и уяснить следующее: был казнен человек, боровшийся с коммунизмом. Верно?

Взгляд Валентины казался ледяным.

— Вы ставите на одну доску христианство и коммунизм?

— Конечно же, нет, — поспешил он объясниться. — Я только говорю, что тексты выражают всего лишь намерения автора, а историк, читая их, должен иметь в виду и обстоятельства создания. Авторы евангельских текстов желали не просто пересказать жизнь Иисуса, но прославить его. Хотели убедить других, что он — Мессия. Любой историк обязан это учитывать. Понимаете?

Итальянка согласно кивнула.

— Ну, я все-таки не дура, — сказала она, присовокупив: — По сути, и мы, следователи, занимаемся тем же, не так ли? Когда мы заслушиваем показания какого-нибудь свидетеля, мы должны их воспринимать, имея в виду все привходящие обстоятельства и его намерения. И не все утверждения стоит принимать на веру. Это для меня очевидно.

— Ни убавить, ни прибавить, — воскликнул Томаш, довольный тем, что был правильно понят. — Мы, историки, в такой же ситуации. Мы своего рода детективы прошлого. И тут важно сознавать, что, занимаясь изучением великой исторической личности, мы иногда раскапываем то, что может доставить большое неудовольствие ее горячим поклонникам. Ну, какие-нибудь неприятные… факты, понимаете? Имевшие, однако, место.

Сделал паузу, чтобы убедиться, что этот пассаж был благополучно усвоен.

— Ну, а дальше? — сказала чуть нетерпеливо Валентина.

— Ну, а дальше мне хотелось бы знать, угодно ли вам будет дослушать меня до конца, так как я вынужден буду сказать об Иисусе и о Библии кое-что из того, что может глубоко задеть ваши религиозные убеждения. И мне совсем не хочется, чтобы вы начинали ссориться со мной по каждому суждению. Если так, то мне лучше и рта не раскрывать.

— А то, что вы собираетесь мне рассказать, — это… правда?

Томаш утвердительно кивнул головой.

— Насколько мы можем судить об этом теперь, — да, правда, — и с грустной улыбкой добавил: — «Назовем это неудобной правдой».

— Ну, тогда вперед.

Историк крайне внимательно посмотрел на Валентину, словно сомневался в искренности сказанных слов.

— Точно? Вы меня не арестуете в финале?

Этим вопросом он попытался прогнать холодок, который заметил было на ее лице.

— А я и не знала, что вы боитесь женщин, — улыбнулась инспектор.

Томаш рассмеялся.

— Исключительно красавиц.

— Ну-ну. Только комплиментов нам здесь и не хватало, — кротко пожурила его итальянка, слегка зардевшись. И, не оставляя ему времени на ответную реплику, снова положила руку на Codex Vaticanus, возвращаясь к серьезному разговору. — Итак, скажите, какие же ошибки обнаружены в Библии?

Историк жестом предложил ей присесть, а сам устроился на краю стола читального зала рядом со знаменитой рукописью IV века. Постучал пальцами по лакированному дереву, прикидывая, откуда же начать: столько надо было рассказать, что самым сложным было выбрать точку отсчета.

Наконец, он поднял глаза и посмотрел на собеседницу.

— Почему вы стали христианкой?

Вопрос явно озадачил Валентину.

— Ну, так… — промямлила она. — Дело в том, что… знаете, моя семья католическая, я была так воспитана, и я… я тоже католичкой стала. А почему вы об этом спрашиваете?

— Вы говорите, что стали христианкой, просто следуя семейной традиции?

— Нет… то есть, конечно, тут и традиция важна, но я верую в христианские ценности, верую в учение Иисуса. Именно это делает меня христианкой.

— И какие же из заповедей Христовых вы чтите больше всего?

— Любовь и прощение, несомненно их.

Томаш посмотрел на Codex Vaticanus — безмолвного свидетеля их беседы.

— А расскажите-ка мне какую-нибудь историю Нового Завета, которую вы считаете самой символичной.

— Полагаю, это — история прелюбодейки, — сказала Валентина, не задумываясь. — Моя бабушка мне много раз ее пересказывала. Это был ее любимый эпизод. Не сомневаюсь, вы хорошо знаете, в чем там дело, да?

— Да кто же этого не знает? Если исключить повествования о рождении и распятии Иисуса, то эту историю можно считать самой известной, — он облокотился на стул, словно готовился к началу спектакля. — Но все-таки скажите: что вам известно об истории прелюбодейки?

Эта просьба еще раз привела итальянку в замешательство.

— Знаю то, что, думаю, всем известно, — сказала она. — Согласно иудейскому закону прелюбодеев надлежало побить камнями до смерти, так ведь? И вот однажды фарисеи подвели к Иисусу женщину, уличенную в прелюбодеянии. Они хотели проверить, чтит ли Иисус Закон Божий. Они напомнили ему, что Закон, данный Богом Моисею, предусматривал побитие прелюбодейки камнями…

— Так говорится в Библии, — прервал ее Томаш. — В третьей Книге Моисея Левит, 20:10, говорит Бог Моисею: «Если кто будет прелюбодействовать с женой замужнею, если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего, — да будут преданы смерти и прелюбодей и прелюбодейка».

— Ну, да, — согласилась Валентина. — Фарисеи, разумеется, знали об этом Законе Божием, но намеревались прежде узнать, что же скажет Иисус по этому поводу. Должны ли побить ее камнями до смерти, как того требовал закон, или простить, как проповедовал сам Иисус? Этот вопрос представлял собой ловушку, потому что, если бы он посоветовал побитие камнями, то это бы противоречило всему, чему он сам учил, в частности любви и прощению. Но если бы он ее освободил, нарушил бы Закон Бога. Что делать?

— Любой знает ответ на эту дилемму, — улыбнулся историк. — Не поднимая головы и чертя что-то на песке, сказал им Иисус, чтобы первым бросил камень тот, кто никогда не грешил. Фарисеи оказались в затруднении, ибо у любого из них были, естественно, какие-то грехи, пусть даже незначительные, и им пришлось уйти, оставив прелюбодейку и Иисуса. Когда же они остались одни, Иисус и ей велел уходить, сказав: «Иди и впредь не греши».

Глаза Валентины блестели.

— Вы не находите это замечательным? — спросила она. — Одним махом Иисус сделал невозможным применение жестокого Закона, не отменяя его. Правда, гениально?

— Красивейшая история, — согласился Томаш. — Тут тебе и драма, и конфликт, и трагедия, а в кульминационный момент, когда напряжение достигает апогея и кажется, что все пропало: прелюбодейка обречена на смерть через побитие камнями, а Иисус — на издевательства фарисеев, нам предлагается на редкость чудесное решение, полное человечности, сострадания, прощения и любви. Достаточно услышать эту дивную историю, чтобы осознать величие Иисуса и его постулатов. — Историк скривился и поднял палец, прерывая этот обильный словесный поток. — Есть только одна проблема.

— Проблема? Какая проблема?

Томаш облокотился на стол, подперев подбородок, и внимательнейшим образом смотрел на собеседницу.

— Этого никогда не было.

— Как так?!

Историк вздохнул.

— История прелюбодейки, дорогая моя, выдумана.

VII

Ночное освещение, ласкавшее стены Дублинского замка, придавало, тем не менее, всей картине фантасмагорический вид: фонарные столбы, как часовые, стояли на страже великана, уснувшего в центре столицы. Плотная пелена тумана окутала серебряным покрывалом городские кварталы, а желтоглазая подсветка разбросала странные тени на тротуары и кирпичные фасады.

Едва такси отъехало, Сикариус принялся разведывать, где же среди улиц вокруг замка находится искомая библиотека, и вскоре понял, что найти «Chester Beatty Library» будет не так просто, как он полагал. Сверился с картой, на которой все было четко и ясно, но реальное расположение улиц почему-то выглядело по-иному, и он растерялся. В конце концов, стал чаще сверяться с указателями, вышел к парку «Dubh Linn Gardens» и оказался-таки у входа в библиотеку.

Здание даже несколько разочаровало. Он рассчитывал на солидный памятник архитектуры, достойный тех бесценных сокровищ, что покоились в его сейфах, а вышло по-другому. Несмотря на исторический антураж, здание «Chester Beatty Library» являло собой на удивление современную конструкцию, пристроенную к известной достопримечательности XVIII века — Часовой башне.

Какое-то время он наблюдал за большой стеклянной входной дверью и за окружающим пространством. Отметил только бомжа, спавшего в сквере на скамейке в обнимку с бутылкой виски. Угрозы он не представлял. Убедившись, что никто сейчас помешать ему не может, Сикариус осторожно приблизился к зданию.

Дверь была заперта, как и следовало ожидать в это время суток, но внутри он заметил горевший свет. Наверняка, там есть охранник, а может быть, и несколько. Но самое главное — там, внутри, как сказал шеф, еще был тот самый читатель.

Читатель-объект.

Сикариус прижался лицом к стеклянной двери и высмотрел охранника, спавшего за круглой стойкой. Обратил внимание на сигнальное устройство внутри здания. Непросто будет пробраться туда. Лучше бы, конечно, иметь помощника, как это было в Ватикане, где у шефа хорошие связи, но в Дублине ему придется рассчитывать только на себя. Он еще раз присмотрелся к сигнализации. Тут тебе и красные вспышки, и видеокамеры под потолком в стратегически важных точках. Без помощи да без заранее разработанного плана казалось невозможным проникнуть в библиотеку незамеченным. Надо было что-то придумывать.

Ежели центральный вход оказался недоступен, пришлось оценить обходной маневр — через какое-нибудь окно. Окна были слегка высоковаты, но на первый взгляд вполне ему по росту. Отошел подальше, чтобы все взвесить, и опять пришлось признать, что без тщательной предварительной подготовки возможность бесшумного вторжения была ничтожной.

Убедившись окончательно, что условий для успеха пока не было, Сикариус решил повременить со штурмом «Chester Beatty Library». Вместо этого он поискал укромный уголок рядом со входом и укрылся в этом идеальном месте, вдали от любопытных глаз.

Надев черные перчатки, он занялся подготовкой. Нажал замочек своего кейса и открыл его практически бесшумно. Внутри не видно было ни зги, но внезапно блеснул бриллиант в его темном чреве — луч света от проезжавшего неподалеку автомобиля срикошетил на хрустальную поверхность драгоценного кинжала.

Он бережно вытащил оружие и снова ощутил его многовековую мощь. Само совершенство! Переведя взгляд на вход в библиотеку, Сикариус стал обдумывать план действий. Чтобы добиться цели, надо бы для начала вызвать у объекта признаки жизни, а уж затем он побеспокоится о его смерти.

VIII

— Выдумана?

На лице Валентины возникла гримаса и ужаса, и негодования одновременно; только что услышанное про историю прелюбодейки, — безусловно, самую значимую для нее в Библии, — вызвало состояние шока.

Томаш видел, насколько она ошеломлена, и глубоко вздохнул, сожалея, что приходится быть злополучным вестником.

— Боюсь, что это так.

Итальянка, открыв рот, отчаянно искала на лице историка хоть какие-то признаки того, что все это лишь дурная шутка, но тщетно.

— Как, выдумана? — спросила она, не скрывая абсолютного недоверия. — Послушайте, голословными утверждениями меня не убедить. Мне нужны доказательства! — И громко стукнула по столу. — Доказательства, слышите?

Португальский умник посмотрел на манускрипт, лежавший безмолвно на столе читального зала, как будто призывал его себе в помощники, чтобы унять бурю, нараставшую в душе собеседницы.

— Если вам нужны доказательства, то постарайтесь для начала усвоить следующее, — сказал он спокойно. — Итак, сколько есть нехристианских текстов I века, которые описывали бы жизнь Христа?

— Много, разумеется — воскликнула Валентина. — Не зря же Иисус был самой значительной фигурой за последние две тысячи лет, правда? Как же можно было его игнорировать!..

— Но что это за тексты?

— Ну, все, что римляне написали.

— А конкретнее?

Инспектор смутилась.

— Хм, откуда мне знать! Я что ли историк…

Томаш изобразил большим и указательным пальцами «дырку от бублика», показав эту конструкцию собеседнице.

— Ноль.

— Извините?

— Не существует ни одного текста о Христе, который датировался бы I веком. Ни в рукописях, ни в канцелярских документах, ни в свидетельствах о рождении или смерти, ни среди археологических артефактов, ни в виде случайных упоминаний или криптоссылок. Ничего. Знаете, что могли бы римляне, жившие в I веке, рассказать нам об Иисусе? — он снова изобразил кружок. — Великолепнейший ноль!

— Такого не может быть!

— Первое древнеримское упоминание о Христе появляется только во II веке у Плиния-младшего. В письме к императору Траяну он говорит вскользь о какой-то секте христиан, называемых так, потому что они «почитают Христа, как Бога». Однако до Плиния — тишина абсолютная. Есть, впрочем, некий иудейский историк Жозеф, который в своей книге об истории евреев, написанной в 90 году, упоминает между делом Христа. Но в остальном — пустота. И это значит, что единственные источники, повествующие нам о жизни Иисуса, имеют христианские корни.

— Я даже и подумать об этом не могла!..

Историк взглянул на Ватиканский кодекс.

— А знаете, какие тексты включены в Новый Завет?

Валентина оказалась в нерешительности, стараясь понять, не уходит ли тем самым ее собеседник в сторону от сути разговора. Но, в конце концов, отбросила сомнения и решила продолжить дуэль, сделав усилие, чтобы обуздать свои эмоции. Глубоко вздохнув, она сформулировала ответ.

— Что ж, признаюсь, я никогда не уделяла этому большого внимания, — начала она объяснять с задумчивым видом. — Итак, посчитаем. Четыре Евангелия: от Матфея, Марка, Луки и Иоанна. — Снова пауза. — И, помнится, есть еще кое-что, да?

— Кое-что есть, — рассмеялся Томаш. — По правде говоря, самые древние тексты Нового Завета — совсем не Евангелия, а Послания Павла.

— Серьезно?

— Да, письма Павла, — повторил португалец, чуть упростив речь. — Знаете, чтобы понять, как появились тексты Нового Завета, следует иметь в виду, что первые христиане считали Библию состоящей исключительно из Ветхого Завета древних иудеев. Проблема была прежде всего в том, как интерпретировать Священное Писание, исходя из постулатов Христовых, потому что различные группы его последователей выбирали разные пути, зачастую противоречивые, но всегда привлекали Мессию для оправдания своего выбора. Дилером одного из таких направлений был Павел — очень активный в деле распространения учения Иисуса еврей, который ради этой цели неустанно ездил по самым отдаленным городам восточного Средиземноморья, обращая язычников в Христову веру. Говорил им, что надлежит поклоняться лишь еврейскому Богу и что Иисус принял смерть за все грехи мира, что он вскоре вернется — в день Страшного суда. Дело в том, что во время этих путешествий долетали до него слухи, что верующие той или иной недавно созданной им конгрегации вступали на какую-нибудь богословскую стезю, которую он считал ошибочной, либо совершали какие-нибудь аморальные поступки, либо еще что-то. Дабы вернуть свою паству на путь, по его разумению, истинный, Павел и писал свои Послания, полные упреков за отход от правильных канонов и призывов вернуться на верную дорогу. Первое из этих дошедших до нас писем было адресовано общине из Салоник в 49 году, через двадцать без малого лет после смерти Христа… Назвали его Первым Посланием к Фессалоникийцам. Есть еще и письмо к Римской конгрегации, названное Посланием к Римлянам, и пара писем коринфской общине, именуемых Посланиями к Коринфянам, и так далее, и тому подобное. Важно понимать, что в момент их сочинения эти эпистолы не предназначались для Священного Писания — это были просто письма.

— Как e-mails, которыми мы обмениваемся сегодня?

Томаш рассмеялся.

— Именно так, вот только почта бегала чуть помедленнее, — пошутил он. — Опять же в те времена люди были в основном неграмотными, поэтому эти Послания читались каким-нибудь грамотеем вслух для всей общины. И сам Павел, заканчивая свое Первое Послание к Фессалоникийцам, призывал «прочитать это Послание всем святым братьям». То есть речь идет об обычной практике. Со временем эти Послания, много раз скопированные и много раз прочитанные вслух, стали восприниматься, как богословские произведения, служившие до некоторой степени связующим звеном между всеми конгрегациями. В целом Новый Завет состоит из двадцати одного Послания Павла и других лидеров, таких как Петр, Иаков, Иоанн и Иуда, но нам известно, что их было написано гораздо больше, однако не все дошли до нас.

Валентина с любопытством посмотрела на Codex Vaticanus, как будто это был оригинал Библии.

— А Евангелия? Они тоже возникли из писем?

— У них другая история, — Томаш показал на серебряный крестик, который итальянка носила на скромной цепочке. — Ее начало восходит к распятию Христа. Опасаясь смерти от рук римлян, его последователи убежали и спрятались. Потом случилось восстание, и они стали говорить, что Иисус не замедлит вернуться на Землю в день Страшного суда. Посему они устроились в Иерусалиме в ожидании этого события. И, ожидаючи, рассказывали всякие истории об Иисусе.

— Надо же! — воскликнула инспектор. — Вот как создавались Евангелия…

— Ничего подобного! Апостолы полагали возвращение Иисуса неминуемым и не видели ни малейшего смысла записывать эти истории. Зачем? Скоро же сам Иисус вернется! Кроме того, стоит напомнить, что первые последователи Христа были людьми бедными и необразованными, то есть неграмотными. Как они могли записывать чьи-либо сказания? Поэтому тогда были какие-то разрозненные истории, которые историки определяют как устные перикопы.

— Значит, удалось сохранить для нас рассказы о жизни Иисуса?

— Да, но вовсе не потому, что именно этого и хотели, — настаивал на своем Томаш. — Не забывайте, что они верили в скорое пришествие Христа. Они рассказывали эти истории только для того, чтобы на их примере помочь в разрешении новых проблем, которые неизбежно возникали. Это крайне важная подробность. Она говорит нам о том, что эти сказители вытаскивали истории из контекста, приспосабливая их к новым обстоятельствам. При этом зачастую, пусть даже и неосознанно, могли изменять смысл. А по мере того, как первые последователи Христа старели и умирали, а Иисус все не приходил, пришло понимание необходимости зафиксировать сказания на письме, чтобы читать их вслух на собраниях конгрегаций, не опасаясь, что память подведет. Тогда-то и начали записывать эти перикопы на папирусах и читать их в городах и весях, то есть Иисус был среди них даже безо всякого пришествия. Со временем додумались упорядочить эти разрозненные эпизоды, объединив их в группы, относящие к чудесам, заклинаниям, нравоучениям… Так верующие лучше воспринимали идеи. Следующим шагом стало объединение этих групп для создания повествований, скажем, более широкого масштаба, и появились так называемые Протоевангелия, описывавшие уже какую-то законченную историю. Затем Протоевангелия были собраны так, чтобы составить один сюжетный ряд, и возникли…

— Четыре Евангелия, — прервала его Валентина, улыбаясь. — Замечательно!

Томаш сделал гримасу «не согласен».

— На самом деле их было больше, — поправил он. — Речь идет о десятках Евангелий.

— Десятках?

— Более тридцати. Первыми были зарегистрированы Евангелие от Марка и Источник Q — не дошедшее до нас Евангелие, о котором мы знаем благодаря ссылкам в двух других Евангелиях: от Матфея и от Луки. Их авторы широко пользовались одним и тем же Источником Q.

— Q? — удивилась Валентина. — Что за чепуха, что за название?

— Q от Quelle — слово, по-немецки означающее источник. Но есть и другие источники, например M, которым пользовался исключительно Матфей, и L — в ходу только у Луки.

— И все были утеряны?

— Да, — подтвердил историк. — Позже появился целый ряд Евангелий, таких как от Иоанна, Петра, Марии, Иакова, Филиппа, Марии Магдалины, Иуды Фомы, Иуды Искариота, Фомы… Короче, десятки разных Евангелий.

— Что ж, признаюсь, кое-что я уже читала об этом, — заметила итальянка. — Но вот что случилось с ними, не знаю…

— Они были отвергнуты.

— Да, а почему?

«Хороший вопрос», — подумал Томаш.

— Знаете, любое Евангелие — это нечто большее, чем просто перечень событий, — принялся он объяснять. — Евангелия представляют собой богословски ориентированные реконструкции текстов.

— Что вы хотите этим сказать?

— Всего-навсего, что каждое из них представляло свое особое богословие, — подчеркнул он, избегая подробностей, прежде всего спорных, чтобы не спровоцировать итальянку на новый приступ гнева. — Все это, как вы догадываетесь, вызывало полную мешанину в головах верующих, так как в одном Евангелии Иисус выглядел исключительно как человек, в другом — исключительно как Бог, в третьем — как божественный персонаж в облике человека. В одних утверждалось, что существовали некие тайные постулаты, доступные только посвященным, в других — что Иисус даже и не умирал. Еще были такие, где защищалась идея единобожия, у других было не менее двух богов, третьи указывали на наличие трех, двенадцати, тридцати богов…

— Матерь Божия! Какая каша!

Томаш согласился.

— Действительно, они никак не могли договориться, — продолжил он. — Образовалось несколько доминирующих групп последователей Иисуса, у каждой из которых было свое Евангелие. Были эбиониты — евреи, утверждавшие, что Иисус был всего лишь раввином. А Господь избрал его за то, что он был «правильным» человеком и знатоком Моисеева закона. Есть свидетельства тому, что Петр и Иаков, брат Иисуса, воспринимались предтечами этого течения. Потом появились павлисты, проповедовавшие универсальный характер постулатов Иисусовых и находившие в последнем божественные черты, считавшие, что путь ко спасению пролегает через веру в Его воскрешение, а не через следование законам. А еще были гностики, для которых Иисус был временным воплощением Бога, Христа, и они думали, что у некоторых людей имеется внутри искорка Божия, поэтому они спасутся, если получат доступ к тайному знанию. И, наконец, существовали доцетисты, говорившие, что Иисус был не кем иным, как Богом, но в человеческом облике. Он даже не знал, что такое по-настоящему голод или сон, просто притворялся, что хочет есть или спать.

Валентина обвела правой рукой окружавшие их полки Апостольской библиотеки Ватикана:

— К какому же из этих течений относимся мы?

Томаш улыбнулся.

— Мы? В смысле наша нынешняя церковь?

— Да.

— Мы — римские христиане, — изрек он. — Именно это течение сумело выстроить наиболее эффективную структуру со своей иерархией, дав толчок развитию церквей. Были группы, которые организовали иные, неформальные структуры. Кроме того, удалось обратить себе во благо сильное влияние, которого в языческом мире добились поборники Святого Павла. Понятно, что еще какое-то время центром христианства оставался Иерусалим, где проживали евреи-христиане, но в 70 году римляне разрушили город. И он, разумеется, перестал быть центром притяжения христиан, переместившись в другое место. Знаете куда?

Итальянка пожала плечами.

— Понятия не имею!

Историк указал на пол.

— Сюда, конечно же! Не Рим ли был столицей империи? Не вели ли сюда все дороги? И не Римской ли называют самую сильную церковь современного мира? Кто, как не христиане, жившие здесь, в столице империи, должны были возглавить христианское движение? У них были очевидные преимущества, и они вполне ими воспользовались, заняв положение доминирующей религии. Со временем они отвергли Евангелия некоторых других конкурирующих групп, навесив им ярлык «еретики», и возвеличили иные, которые определили как истинные. Их влияние было чрезвычайно велико, потому что здешние христиане оказались хорошо организованными со строго выверенными иерархическими структурами во главе с епископами, что позволяло добиться высокой управляемости. Кроме того, они были весьма зажиточными. В общем, Евангелия, названные еретическими, перестали копировать, и постепенно у учения-победителя осталось только четыре опоры, признанные римлянами «своими»: Евангелия от Матфея, Марка, Луки и, не без некоторого сопротивления, от Иоанна.

— Так вот как Евангелия соотносятся с письмами…

— Именно. Причем, некоторые из этих текстов, как Евангелие от Матфея и Первое Послание Павла к Тимофею, стали возводить слова Иисуса, — представляете? — на уровень Священного Писания. Вроде как намекали, что они обладают тем же весом, что и тексты Ветхого Завета, что было безусловной богословской новацией, — он изобразил весьма театрально гримасу сомнения. — Слова Иисуса значили столько же, как Священное Писание? — И сам же ответил, перестав паясничать. — Более того, во Втором Послании Петра содержится критика «невежд и неутвержденных», извращающих к тому же эпистолы Павла, «как и прочие Писания», то есть сами письма Павла здесь уже приравниваются к Священному Писанию! А отсюда до признания их каноническими, как вы догадываетесь, — один шаг.

— И когда это произошло?

— Это стало каноном спустя несколько лет после принятия Константином христианства, — сказал Томаш, показав на Ватиканский кодекс. — Примерно в то же время, когда был создан Кодекс, то есть IV век. Тогда же было определено, что новое Священное Писание состоит из двадцати семи текстов: Евангелия от Луки, Марка, Матфея и Иоанна, повествующих о жизни Иисуса, плюс хроники о бытии Апостолов под названием «Деяния святых Апостолов», и еще, в завершение, Апокалипсис Иоанна.

Теперь уже итальянка, размышляя о только что услышанном, приняла позу мыслителя — подбородок на ладони.

— Но, возможно, среди текстов, считающихся еретическими, есть и истинные, — заметила Валентина после небольшой паузы. — Кто может точно сказать, что только четыре Евангелия являются исторически правильными?

— Сомнения вполне уместны, — согласился Томаш. — Однако ученые согласны в том, что выбор в целом справедливый, потому что еретические тексты, называемые сегодня апокрифами, уж слишком похожи на сказки. То рассказывается, как Иисус-мальчик убивает других детей, используя магию! А в другой истории вдруг обретает голос крест распятия, аки человек! Видано ли такое? Говорящий крест! Римские христиане не сильно были расположены слушать сказки и не поверили этим текстам. А знаете, какой из всех апокрифов является, возможно, подлинным?

Вопрос снова застал инспектора врасплох.

— Понятия не имею, ни малейшего.

— Евангелие от Фомы, — ответил историк. — О нем уже давно было известно, но думали, что после объявления его еретическим оно навсегда было потеряно. Однако — нет: в 1945 году случайно в Египте, в Наг-Хаммади были обнаружены несколько рукописей-апокрифов, включая Евангелие от Иуды Фомы Дидима. Было, как вы догадываетесь, много шума, особенно после того, как его прочитали.

Инспектор не стала скрывать, что эта история ее очень интересует.

— И что же такого там было?

— Это очень любопытный манускрипт — в нем нет ни одного сказания. Ни одного, повторяю, а только сто четырнадцать изречений Иисуса, многие из которых присутствуют в канонических Евангелиях, а многих нет больше нигде. Их назвали аграфа, то есть цитаты подлинные, но не канонические. Впрочем, есть ученые, которые считают изречения Евангелия от Фомы больше похожими на те, что действительно мог произнести Иисус, чем приводимые в канонических текстах. Поэтому-то иногда эту рукопись именуют пятым Евангелием.

— А почему же тогда его не включили в канон?

— Потому что некоторые изречения могут показаться гностическими, — разъяснил Томаш. — А этого римские христиане, уже ставшие ортодоксами, меньше всего желали. И все-таки Евангелие от Фомы — это документ, несущий важнейшую информацию, пусть и разделяющую отчасти ученый мир. В любом случае эта находка лишь укрепила давнее подозрение, что источник Q (ныне утраченная рукопись, которой пользовались Матфей и Лука) состоял только из изречений.

Валентина покачала утвердительно головой, оценив разъяснение.

— Очень интересно, слов нет, — сказала она. — Но к чему весь этот рассказ?

Историк выпрямился, не сходя с места, и нарочито внимательно осмотрел полки забитые книгами.

— А к тому, что неизбежно возникает вопрос, — продолжил он, поворачиваясь к собеседнице, — где же оригиналы всех канонических текстов, составляющих Новый Завет?

Почти инстинктивно голубые глаза госпожи из Следственного комитета тоже заскользили вслед за Томашем по полкам читального зала отдела рукописей.

— Где же еще им быть… как не в Ватикане, — предположила она. — Возможно, даже в этой библиотеке. — Тут она почувствовала на себе проницательный взгляд историка, и ее неуверенность возросла еще больше. — Не так, что ли?

Томаш покачал головой.

— Нет, — сказал он чуть напыщенно. — Оригиналов нет.

— Как так?

— Оригиналов Нового Завета не существует в природе.

IX

Читать рукописи на экране компьютера — задача не из легких для любого человека, но заниматься этим на рассвете — настоящее помешательство. Александр Шварц протер уставшие и набухшие кровью глаза, выпрямил спину, ощутив, как болят суставы. Уж больно долго просидел он в почти неизменной позе, деля внимание между текстом на экране компьютера и блокнотом, куда он заносил свои замечания.

— Хватит уже! — прошептал он, чувствуя, как наливаются тяжестью глаза. — Больше не могу!..

Он нажал logout^[19], закрыл сайт рукописи и отключил компьютер. Посмотрел вокруг и увидел пустой сумрачный зал, робкие тени, отбрасываемые горевшей над ним лампочкой. Был еще один источник света в глубине зала — лампа у стойки, куда Александр как раз посмотрел. Он хотел позвать служащего, выделенного ему в помощь в эту ночь, но того нигде не было видно. «Наверное, в туалет пошел», — подумал он.

Собрал свои бумаги, допил остатки уже холодного кофе в пластиковом стакане и, наконец, встал на ноги. От долгого сидения за рабочим столом он пошатнулся при первом же шаге, мышцы затекли до полного бесчувствия. Но после трех шагов двигательные функции пришли в норму. Он подошел к библиотечной стойке, заглянул за нее — паренька и след простыл.

— Куда же подевался этот тип? — буркнул он себе под нос.

Заглянул в туалет — там его тоже не было. Пришло в голову, что, возможно, парню захотелось пить, и он направился к кофеварке — нигде ни души.

— Эй! — позвал он громко. — Алло!

Ответа не последовало. «Chester Beatty Library» была встроена в здание современной архитектуры, но ночью в ее залах царила кромешная тьма, прерываемая лишь причудливыми тенями на полу и на стенах. Их отбрасывали редкие фонари с улицы, а внутри библиотеки было мрачно и даже страшновато — он уже стал чуть ли не физически ощущать это.

— Эй! Есть тут кто?

Эхо заметалось по залу и сошло на нет. Определенно, библиотекарь пропал. Александр решил не ждать больше и вышел в коридор. Увы, дальше была темнота на всем этаже, а где выключатель, он не знал. Пришлось идти медленно, наощупь, трогая руками стенку, скорее воображая дорогу, чем видя ее. Темнота уже нервировала его. Он перестал контролировать положение, и страх отвоевывал одну позицию за другой.

— Что за чушь! — говорил он себе, пытаясь успокоиться. — Сейчас вот найду выход — и дело с концом!..

Ходьба в потемках — спорт нелегкий. Но, осторожно переставляя ноги, Александр добрался до угла. Свернул и сразу увидел, как вдали мелькнул в просвете чей-то силуэт: он, оказывается, не один в этом коридоре.

— Кто там? — спросил испуганно.

Уже слышно было дыхание подходившего.

— Это я.

— «Я» — это кто?

Он пытался разглядеть хоть какие-то черты приближавшегося силуэта, но тщетно. Было слишком темно. И в этом мраке он чувствовал себя идиотски беспомощным.

— Я — это я.

Силуэт остановился прямо перед Александром, который оторопел, не зная, что делать. Послышался щелчок, и в коридоре зажглись одна за другой лампы освещения. Перед ним почти лицом к лицу оказался парень с неряшливой копной волос и кругами под голубыми глазами.

Служащий библиотеки.

— Ух! — выдохнул Александр с облегчением. — Куда, черт возьми, тыподевался?

Парень показал руку с мобильным телефоном.

— Хотел поговорить со своей девушкой и вышел, чтобы вас не беспокоить, — он посмотрел в глубь коридора. — Вы уже закончили свою работу?

— Да, да. Я отключил компьютер. Все отключил. Очень устал. — Он широко зевнул, как будто подтверждая свои слова. — А как отсюда выйти?

Библиотекарь махнул в другой конец коридора.

— Идите туда, там будет галерея, а за ней — ступеньки. Дальше вы помните, да?

Александр попрощался и пошел в указанную сторону. Проходя по галерее, посмотрел задумчиво на стоявшие на полках сокровища — древние рукописи. Были там и те, которые он только что изучал в электронной версии, а еще множество других раритетов: фрагменты манускриптов Мертвого моря, великолепные иллюстрированные копии Корана, древние буддийские и индуистские тексты. Эту картину он видел уже тысячу раз, но всякий раз, попадая в галерею, ощущал притягательную силу этого места и радость встречи. Но как случилось, что такие редкостные сокровища оказались в частной библиотеке?

Следующая галерея показывала другие чудеса книжного мира: китайские нефритовые книги, японские коробочки инро, прекрасные мугальские миниатюры и превосходные персидские рукописи с иллюстрациями. Глаза разбегались от такого великолепия, и все же Александр считал, что еще более ценными и интересными были богатства галереи рукописей.

Спустившись по лестнице, он оказался в вестибюле вполне современного вида. Ночной сторож посапывал за стойкой, но, услышав шаги, проснулся, встал и пошел открывать запертую дверь.

— Доброй ночи, sir.

Александр ответил ему и зашагал по ночной улице, привыкая к холоду. Устал он безмерно, но и доволен был тем, сколько успел сделать. Исследование продвинулось изрядно. Он уже просчитал, что остается ему всего день поработать, и задание, которое привело его в Дублин, будет выполнено. Он шел в гостиницу в приподнятом настроении, сознавая, что долго спать не сможет. А когда проснется и позавтракает, сразу же вернется в «Chester Beatty Library» к навсегда очаровавшим его рукописям. В конце концов, он еще должен…

И тут он почувствовал, что сзади кто-то есть.

X

В отделе рукописей Codex Vaticanus снова оказался в центре внимания. Валентина Фэрро впилась в него взглядом с такой силой, будто древний манускрипт на столе читального зала был виноват в том, что она только что услышала.

— Нет оригиналов Нового Завета?

Томаш развел руками.

— Никто их не видел, — объяснил он и, надув щеки, выдохнул нечто вроде «нету». — Исчезли! Пропали во мраке веков!

— Вот как? — удивилась Валентина и махнула рукой в сторону Кодекса. — Нам остались только эти… эти копии?

И снова отрицательный ответ.

— И копий нет.

Итальянка наморщила лоб.

— Как — копий нет?

— Нет.

Итальянка положила руку на Codex Vaticanus.

— А что же тогда это? Призрак?

— Почти, — и Томаш почувствовал, что непроизвольно улыбнулся. — Послушайте, что я вам скажу: у нас нет ни оригиналов, ни соответствующих копий Нового Завета. На самом деле, у нас нет даже ни копий копий, ни копий копий копий… — Он со своей стороны положил руку на рукопись. — Первое Евангелие, дошедшее до нас, — от Марка. Оно было написано примерно в 70 году, то есть еще в I веке. А самый древний из манускриптов с текстом Нового Завета — Codex Vaticanus датируется серединой IV века! Значит, этот Кодекс лет на триста «моложе» оригинала Евангелия от Марка и является энной копией копии оригинальной рукописи сочинения, признаваемого теперь каноническим.

— О, Мадонна! — воскликнула итальянка. — Я даже и вообразить такого не могла!

Томаш откинулся на стуле, стараясь усесться поудобнее, но глаз с собеседницы не сводил.

— А все это, как вы понимаете, создает проблемы.

Валентина покачала головой, соглашаясь с ним; как-никак, она была сыщиком и понимала важность знакомства с первоисточником.

— Можем ли мы быть уверенными, что энная копия верна оригиналу?

— Это похоже на детскую игру «Испорченный телефон», — принялся он объяснять. — Уже в зрелом возрасте довелось мне рассказать одну историю моей подруге, та пересказала ее своей, вторая — третьей, а уж эта последняя доложила содержание мне. Как вы догадываетесь, пройдя через три фильтра, она весьма отличалась от первоначальной версии. А теперь представьте, что должно было случиться с текстом, который записывали-переписывали бесчисленное количество писарей, многие из которых были, вне всякого сомнения, малоквалифицированными любителями. Сколько изменений должен был претерпеть этот текст?

— Минимум, несколько.

Португалец обратился к открытой странице Ватиканского Кодекса.

— Вот почему так важна пометка на полях, сделанная писарем в адрес копииста, которую могла видеть Патрисия, — он показал на фразу рядом с текстом: «Дурак и невежда! Оставь в покое древний текст, не трогай его!». И все потому, что кто-то поменял phanerón на pherón. — Он бережно перевернул пару страниц: «И это не единственный такой случай в Codex Vaticanus. Вот взгляните, что написано в Евангелии от Иоанна». Он поискал в его тексте нужное место: «Иоанн, ссылка 17:15. Вот она. Тут Иисус умоляет Бога помочь человечеству». Текст был написан по-гречески, и Томаш стал переводить его с листа: «Не молю, чтобы… сохранил их от зла». Историк посмотрел вопросительно на Валентину: «Не молю, чтобы… сохранил их от зла? Иисус умолял Бога, чтобы зло продолжало обременять человечество? Как это возможно?»

Итальянка, в свою очередь, посмотрела на Томаша, но в ее взгляде читалась полная растерянность, так как она не знала, как расценивать эту фразу.

— Уж и не знаю… что думать.

Томаш постучал пальцем по пергаменту.

— Это ошибка переписчика! — воскликнул он. — Оригинальная фраза такова: «Не молю, что Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла». Копиист, переписывавший Ватиканский кодекс, просто-напросто пропустил случайно одну строчку, и получилось: «Не молю, чтобы сохранил их от зла». Эту разновидность ошибок называют periblepsis. Они случаются, когда две соседние строчки текста заканчиваются на те же слова или буквы. Переписчик запоминает строку, опускает глаза, чтобы ее записать, а когда опять возвращается к тексту оригинала, его глаза натыкаются на то же слово, но уже в следующей строке, а не в предыдущей. Таким образом, одна строка оказывается невольно выпавшей. — Он показал на рукопись. — А ведь мы говорим о Codex Vaticanus, считающийся одной из самых профессионально сделанных рукописей древности! Представляете, сколько ошибок должно быть во всей Библии, оригинальные тексты которой исчезли, а нам достались лишь копии копий копий копий…

— Да-да, я поняла — прервала его нетерпеливо инспектор. — Ну, и что с того? Насколько мне известно, одна ласточка погоды не делает?! Наличие той или иной ошибки не означает, что недействителен весь Новый Завет!..

Томаш бурно запротестовал.

— И это вы называете той или иной ошибкой? Вы представляете, сколько ошибок уже было обнаружено в более чем пяти тысячах древних рукописей Библии, дошедших до наших времен?

Итальянка лишь пожала плечами и потянулась за бутылочкой минеральной воды, которую ей поднес толстяк-полицейский.

— Знать не знаю, — сказала она, открывая пробку. — Сколько? Двадцать? Тридцать ошибок? И что дальше?

Отвернув пробку, поднесла бутылочку ко рту, вроде как не интересуясь ответом. Историк наклонился к ней поближе и, пока она пила, почти в ухо произнес:

— Четыреста тысяч.

Валентина поперхнулась и закашлялась. Струйка воды побежала по подбородку, и ей пришлось резко отвернуться от стола, чтобы не забрызгать Кодекс. Проведя тыльной стороной ладони по лицу, она взглянула на Томаша с недоверием.

— Четыреста тысяч ошибок в Библии? Вы шутите!..

Историк лишь покачал утвердительно головой.

— Четыреста тысяч, — повторил он. — На самом деле даже больше.

— Но… но… этого не может быть! В Библии четыреста тысяч ошибок? Какой абсурд!

— Правда, подавляющая их часть — это ошибочки, — успокоил Томаш. — Ляпы в написании слов, пропущенные строчки, то есть случайные вещи. — Он приподнял брови. — Но есть и другие ошибки, намеренно сделанные. Например, выдумки самих авторов Евангелий.

— Ну, это же глупость! — возразила инспектор. — Откуда вам знать, выдуман или не выдуман тот или иной пассаж Нового Завета? Вы что — там были, чтобы так говорить?

— Возможно, меня там и не было, но методы проверки истинности фактов есть не только у вас, следователей, но и у нас, историков.

— Это же какие такие методы? Вы о чем?

— Я говорю о методе исторического анализа, который зиждется на критериях текстуальной критики. — Томаш показал пятерню. — Пять критериев.

— Извините, но я не понимаю, как можно при помощи всего лишь анализа текста определить, что в нем правда, а что — нет, тем более в Библии. Сколько бы ни было у вас критериев!..

— Прежде чем делать выводы, послушайте меня, — посоветовал историк. — Эти критерии эффективно действуют только при правильном применении. Итак, первое — это срок существования рукописи. Чем она старше, тем больше доверия к точности ее текста. Предполагается, что более древняя копия претерпела меньше искажений, чем та, что посвежее. Второй критерий — изобилие источников. Чем больше источников, независимых друг от друга, утверждают одно и то же, тем больше наша вера в подлинность данного факта. Но обязательно следует убедиться, что эти источники действительно независимы. Например, сведения, появляющиеся в Евангелиях от Луки и от Матфея, не могут считаться полученными из разных источников в силу того, что оба Евангелиста зачастую цитируют одну и ту же рукопись Q. Третий критерий — противоречивость. Как гласит латинское выражение: proclivi scriptioni praestat ardua, то есть более сложное чтение должно предпочитаться более простому. В нашем случае это значит, что чем противоречивее и путанее какая-то информация, тем больше веры в ее достоверность.

— Путаная информация? — удивилась Валентина. — А поподробнее можно?

— Разрешите привести вам пример из Нового Завета, — предложил Томаш. — Несколько Евангелий повествуют, что Иисус был крещен Иоанном Крестителем. Эта информация смущает, путает христиан, ведающих, что тот, кто крестит, должен быть духовно выше того, кого крестит. А тут нам показывают Иисуса в духовном подчинении у Иоанна. Как такое возможно, если Иисус — Сын Божий? Кроме того, крещение служило очищению человека от грехов. Если Иисус крестился, значит, и он грешен? А как такое может быть правдой, если он Сын Господа. Эта сцена крещения Иисуса настолько внешне противоречива, что очень высока вероятность того, что вряд ли авторы Евангелий стали бы ее придумывать. К чему им изобретать то, что ставит под вопрос превосходство и целомудрие Иисуса? Исходя из этого, историки полагают, что его крещение Иоанном действительно имело место. Это исторический факт, ибо никакому Евангелисту не пришло бы в голову придумывать такую сомнительную историю.

— Вот как… Теперь мне понятно.

— Четвертый критерий — это контекст. Соответствуют ли эпохе те или иные сведения, приведенные в Евангелии? А пятый — это сама неотъемлемая структура текста, то есть стиль повествования, используемая лексика и даже богословские тенденции самого автора. Если в каком-нибудь отрывке появляются вдруг слова, которые не используются более нигде, велика вероятность того, что речь идет о приписке, сделанной копиистом. Но внимание: эти критерии не должны применяться слепо, потому что случается, что в каком-либо более древнем тексте устранены те или иные противоречивые моменты или добавлены выдуманные эпизоды. Тогда мы приходим к выводу, что имеем дело с копией худшего качества по сравнению с более поздним текстом. Короче, надо все взвешивать.

Итальянка кивнула в знак согласия.

— Да-да, это воистину труд следователя, — заметила она. — И, тем не менее, к чему вы это рассказываете?

— К тому, чтобы перейти к художественным выдумкам Нового Завета, — сделал паузу ученый, нагнетая драматический эффект. — Как история с прелюбодейкой, например.

Валентина чуть не подпрыгнула на стуле.

— Да-да! Вы мне обещали привести доказательства тому, что эта история — подлог. И где же они, предъявите?!

Историк бросил в ее сторону многозначительный взгляд.

— И этот случай не единственный. Есть и другие.

— Какие же?

Томаш глубоко вздохнул от нахлынувшей вдруг усталости. Целых полчаса он разжевывал итальянской следовательнице элементарные сведения о рукописях Библии, но самое трудное было еще впереди. И, на его взгляд, самое тяжелое для восприятия, потому что затрагивает существеннейшие элементы христианского богословия. Ученый постучал пальцами по столу, не решаясь поднять глаза на свою собеседницу. Наконец, он собрался с духом и ответил на вопрос.

— История с воскрешением Иисуса, например.

— С воскрешением Иисуса? — спросила настороженно Валентина. — Это же как?

Он все-таки поднял глаза.

— Это еще один подлог.

XI

Газон парка «Dubh Linn Gardens» накрыла ночная изморозь, принесенная влажным туманом, но Пэдди Мак-Грас совершенно не обращал внимания на эти мелкие неудобства. И стоило ли ему еще и из-за этого расстраиваться? Ему, 52-летнему мужчине, потерявшему работу, брошенному женой и считавшему себя самым несчастным человеком на свете.

Он растянулся на зеленом ковре, подняв вверх бутылку виски; треть живительной влаги карамельного цвета еще оставалась, а значит, будет ему в чем утопить воспоминания о жутких неприятностях закончившегося года.

«And it’s all far me grog, me jolly jolly grog»^[20], — напевал он тихонько. — «All far me beer and tobacco. Well I’ve spent all me tin with the ladies drinking gin…»^[21].

Виски делало его счастливым хоть на пару часов или по крайней мере помогало забыться на какое-то время. Не мешкая, он сделал еще глоток и снова замурлыкал песенку, что в молодости вдохновляла на многие безумства. Пэдди потратил почти тридцать лет своей жизни на чиновничью работу. Тридцать лет! И вдруг наступил кризис, первыми пострадали банки, правительство профинансировало их, бюджетный дефицит подпрыгнул, прибежал МВФ^[22], и понеслось увольнение за увольнением. Он попал под гильотину сокращения штатов, и конец труду.

Если тебе за пятьдесят, кто тебя возьмет на работу? Почувствовав себя несчастным оборванцем, он топил свое горе в пивнушке Mulligan’s на углу рядом с домом. Приходил каждый вечер, шатаясь, домой, блевал иногда, и через пару-тройку месяцев жена, эта визгливая коза со змеиным языком (чудо природы), бросила его, вернувшись в свой Лимерик.

— Ведьма! — проворчал он автоматически при одной только мысли о ней. — Пусть отравится своим собственным ядом!..

А потом приперлись банковские и отобрали дом — ему нечем было платить за него.

— Не люди, а стервятники какие-то, эти суки банковские! — добавил он, уже и не соображая, с собой ли он разговаривает или кому-то жалуется. — Да накроет этих зверей их собственное дерьмо!..

Однако Пэдди догадывался, что, если кто и вляпался в дерьмо, так это он, оставшийся без дома и спавший под открытым небом. Вот уже четыре месяца «Dubh Linn Gardens» стал его широчайшей из кроватей. Он поднял голову вверх и огляделся. «Есть места и похуже», — подумал он, приглаживая спутанные волосы пятерней. Пусть парк и не лучшее место для сна, особенно в холодные и влажные зимние ночи, зато он красивый. Опять же, у него весьма престижные соседи: замок и библиотека. А главное, молчаливые, не жалующиеся. Да и ему, по сути, жаловаться не на что…

Из-за выпитого он чувствовал слабость в теле и сделал еще глоточек, словно так можно было вернуть себе прежнюю силушку. Тут он заметил высокого и худого человека, прошедшего недалеко от него. Он решил было повернуться поудобнее, чтоб вздремнуть — сон опять смыкал веки, но неожиданное событие заставило его поменять планы.

Из темноты, там, вдали, возникла вдруг тень и бросилась следом за человеком, вышедшим из библиотеки. Ускорив шаг, она подкралась к прохожему сзади и с молниеносной быстротой и ловкостью набросилась на него. На какие-то мгновения два силуэта слились воедино. Потом раздался крик ужаса, и один силуэт бросился бежать, а второй остался на тротуаре.

Застигнутый врасплох скоростью и невероятностью случившегося, Пэдди протер кулаком глаза и, снова открыв их, уставился на место недавних событий: может, это был сон? Нет, ему это не приснилось — чье-то тело действительно лежало на земле. До него окончательно дошло: то, что ему показалось, что было, — было…

Он встал с газона и, нетвердо держась на ногах, позвал на помощь.

XII

Красавица с темно-каштановыми вьющимися волосами и голубыми глазами, не переставая, качала головой, отказываясь принять только что услышанное.

— Оказывается, теперь фальшива уже не только история с прелюбодейкой? — вопрошала она, сжав зубы и едва сдерживая наполнявшее ее раздражение. — Еще и воскрешение Иисуса? Но это же все глупости? Вы шутите со мной?

Ее тон был настолько агрессивным, что Томаш тотчас почувствовал, как капелька пота слезинкой скользнула по его спине. Может, не следовало рассказывать все это? Ему стало казаться, что было не совсем разумно с его стороны выкладывать набожной католичке исторические сведения о Христе, почерпнутые исследователями. Но раз он уже встал на этот путь, дороги назад не было. К чему было затевать этот разговор, если не доводить его до логического конца: выводов и последствий… Слишком поздно каяться в содеянном…

— Успокойтесь, — попросил он. — Не надо нервничать.

— Я спокойна, слышите? — почти вскрикнула итальянка. — Меня не так-то легко вывести из себя! Я не такая, нет! Даже когда есть причины нервничать, даже когда доводится слушать разные гадости!..

— Боюсь, что это не гадости, а скорее…

— А что же еще? — прервала она историка. — Вы осмеливаетесь все это говорить, не приводя минимально приемлемых доказательств, так чего же вы ждали? Что мы скажем «Аминь»? «Благодарствуем, что вы просветили нас, олухов небесных?» — так, что ли? Вы ждали оваций? На что вы рассчитывали?

Взгляд Томаша посуровел.

— Я рассчитываю, что меня выслушают, — сказал он с неожиданной даже для себя настойчивостью и наставил на нее указательный палец. — Вы говорили мне, что будете слушать, не злясь, говорили? Теперь выполняйте!

Валентина закрыла глаза, прошептала по-итальянски какое-то заклинание и, глубоко вздохнув, посмотрела прямо в лицо ученому, давая понять, что эмоции полностью под контролем.

— Что ж, рассказывайте, — любезно и абсолютно спокойно сказала она, удивив собеседника такой мгновенной «сменой декораций». — Так какие же, в конце концов, доказательства есть у вас?

Томаш посмотрел на нее недоверчиво: притворяется или уже успокоилась? Догадавшись о его сомнениях, итальянка заморгала и одарила его такой очаровательной и яркой улыбкой, что он сам не удержался и просиял.

— Первое, что вы должны понять, что в Библии есть умышленные ошибки, — сказал Томаш, соблюдая все же осторожность. — Случайных ошибок, естественно, намного больше, но и преднамеренных, уж извините, хватает.

— Доказательства, господин профессор.

— Пожалуйста, вот сразу же — второй стих Евангелия от Марка, — указал он. — В тексте говорится: «Как написано у пророка Исайи: Я посылаю Ангела Моего пред лицом Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою». Но проблема-то в том, что автор Евангелия ошибся, потому что эта цитата не из Исайи, а из Малахии, 3:1. Многие переписчики поняли эту ошибку и переправили на: «Как написано у пророков». И тем не менее, — чем не пример жульничества с оригинальным текстом?

Валентина искривила губы.

— Да, но, по-моему, это не так уж серьезно.

— Это умышленное искажение оригинального текста, — настаивал на своем Томаш. — И хотя на первый взгляд эта вариация может показаться несущественной, на самом деле это не так. Ошибка свидетельствует об определенной теологической ограниченности самого автора Евангелия. А покрывая его ошибку, мы даем превратное представление о качестве его работы.

Итальянка, слегка наклонив голову, приняла аргумент.

— Пусть так, — сказала она. — Но вы так и не предоставили мне доказательств обмана в историях с прелюбодейкой и с воскрешением…

Томаш поднял руку, призывая не торопиться.

— Сейчас, сейчас, потерпите немного, — попросил он. — Сначала, я хотел бы, чтобы вы уяснили почетче, какого рода ошибки, причем преднамеренные, творили на протяжении веков переписчики, — он показал на Кодекс, лежавший на столе. — Прочтите, что написано у Матфея, 24:36. Иисус предсказывает конец времен, говоря: «О дне же о том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, а только Отец Мой один». Этот стих создает очевидные проблемы для понятия Святой Троицы, которая, среди прочего, устанавливает, что Иисус — Бог. А раз Бог, то Он всеведущ. Однако же в этом стихе Иисус признается, что он не знает, когда придет день и час Страшного суда. Как же так? Неужто Иисус не Бог? Разве не всемогущ? Чтобы разрешить сей неудобный парадокс, многие копиисты изъяли выражение «ни Сын», устранив проблему, — заключил он, стукнув по столу указательным пальцем. — А это, дорогая моя, — типичный случай умышленного искажения по богословским мотивам. Раз изменение не случайное, то оно — преднамеренное. Полагаю, это вам вполне понятно.

— И это изменение сохраняется до сих пор?

— Эта правка была разоблачена, и после большой полемики переводчики-традиционалисты решили вернуться к изначальному тексту. А раз так, то они оставили без изменений этот парадокс и молятся, чтобы верующие его не заметили. Важно подчеркнуть, что переписчики допускают не только случайные ошибки. Многие изменения носят явно умышленный характер. Например, сталкиваясь с небольшими разночтениями в изложении какого-то сюжета в разных копиях, многие из них устраняли эти различия, а значит, сознательно изменяли содержание. Доходили до того, что вставляли какие-то эпизоды в текст переписываемого Евангелия, — он сделал паузу, чтобы усилить драматический эффект. — Это аккурат случай с прелюбодейкой и с воскрешением в Евангелии от Марка.

— Ага! — воскликнула Валентина. — Дождалась я-таки! Наконец-то мы добрались до сути!

Томаш рассмеялся.

— Уверяю вас, самое интересное все еще впереди, эти две истории — пустяки.

— Посмотрим, посмотрим, — отвечала итальянка. — Пока что вы поставили под сомнение две из основополагающих историй Библии, не приведя, насколько я понимаю, никаких доказательств!

— Вам нужны доказательства?

— Именно их-то я и жду, Бог знает, сколько…

Почувствовав боль в пояснице из-за неудобного положения, историк выпрямился и сделал глубокий вдох, как перед решительным прыжком.

— Первое, что вы должны усвоить, — следующее: эпизод с прелюбодейкой, несмотря на всю свою известность, находится в тесной связи со всеми, что описаны в Евангелии от Иоанна, со стиха 7:53 до 8:12.

Валентина не скрыла своего удивления.

— Mamma mia! — воскликнула она восхищенно. — Вы даже помните все обозначения стихов? Ну и голова!

— Не забывайте, дорогая моя, что я историк, — улыбнулся Томаш. — Главное, чтоб вы запомнили: этот эпизод изначально не входил в текст Евангелия — как этого, так и прочих. Его вписали копиисты.

Итальянка потерла указательный палец о большой и, чтоб не было сомнений, добавила:

— Доказательства.

— Пожалуйста, без проблем, — откликнулся историк. — Эпизод с прелюбодейкой отсутствует в самых древних вариантах Нового Завета, считающихся более соответствующими оригиналу. Он возникает исключительно в копиях, сделанных значительно позже. Кроме того, стиль изложения весьма отличается от других глав Евангелия от Иоанна, включая истории, приведенные как до, так и после этого эпизода. Наконец, в этом повествовании используется много слов и выражений, которые не встречаются в прочих главах Евангелия. Исходя из всего этого, ученый мир пришел к выводу, что этот фрагмент был привнесен позднее. Это надувательство.

— Что ж, — вздохнула госпожа инспектор, сознавая, что крыть, как говорится, нечем. — Вот так-так! — она посмотрела на Ватиканский кодекс. — А как же данная история оказалась в тексте?

— Этого не знает никто. Возможно, ее пристроили к делу христианские богословы, которые во время дебатов с евреями о Законе Божием ощущали некий дискомфорт, помня о правилах, установленных в Книге Моисея Левит. И, не найдя у Иисуса ничего супротив обычая забивать прелюбодеек, решили включить эту историю в Евангелие от Иоанна.

— И что же, вот так, ничтоже сумняшеся, поступили?

— Внимание, это всего лишь теория. В те времена люди верили, что некоторые религиозные идеи, приходившие им в голову, вполне достоверны потому, что были им навеяны Святым Духом. Цитируемый Марком в 13:11 Иисус говорит следующее: «Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите, ибо не вы будете говорить, но Дух Святый». То есть они верили, что именно Святой Дух внушал им богословские идеи. И если бы не было божественного вдохновения, как могли бы эти мысли прийти им в голову? Отсюда оставался только шаг до включения истории с прелюбодейкой, которая так кстати устраняла несколько неудобное повеление Господа, безусловно имевшееся в Книге Левит, — Томаш на мгновение сжал губы и продолжил. — Есть и другое предположение: какой-то писарь мог, опираясь на устные повествования об Иисусе, записать эту историю на полях рукописи, а спустя десятилетия другой его коллега, переписывавший текст, уже мог посчитать эту вставку частью канонического повествования и включил ее в Евангелие. Любопытно, что эпизод с прелюбодейкой появляется в разных манускриптах на различных стадиях: в Евангелии от Иоанна — 8:1 в одних случаях и в других — 21:25, а у Луки — 21:38, например. Это говорит о том, что данная гипотеза может быть реальной, — он пожал плечами. — Как бы то ни было, для нас важно, что мы получили доказательство фальсификации Библии.

Валентина даже присвистнула.

— Кто бы мог подумать! — воскликнула она, покачивая головой. Но тут же ее бровь взметнулась вверх. — А воскрешение Иисуса? Отчего же этот эпизод недостоверен?

Историк стал осторожно листать Codex Vaticanus в поисках этого пассажа.

— По той же причине, — сказал он. — Для этого нам нужно Евангелие от Марка, точнее его заключительные строки. Они, скажем прямо, не на слуху у широкой публики, но для толкования Библии крайне важны, как вы сейчас поймете. — Он остановился на последней странице Евангелия от Марка. — Вот это место!

Услышав эти слова, итальянка тоже склонилась над рукописью, но текст был написан нарядной греческой прописью, и она, похоже, в некотором разочаровании вынуждена была ожидать ученых объяснений.

— Финал Евангелия от Марка повествует, разумеется, о смерти Иисуса, — начал свой рассказ Томаш. — Он был, как известно, распят, и сразу после смерти Иосиф из Аримафеи попросил его тело для погребения в склепе, высеченном в скале. Вход в него был закрыт камнем. В воскресенье на рассвете Мария Магдалина, Саломея и Мария, мать Иакова, спустились к склепу, чтобы согласно ритуалу помазать тело ароматами. Придя на место, обнаружили, однако, что вход был приоткрыт, и какой-то юноша в белой тунике, сидевший справа, сказал им: «Иисуса ищете Назарянина, распятого; Он воскрес, Его нет здесь». Три женщины убежали, дрожа, и «никому ничего не сказали, потому что боялись».

Валентина теряла терпение.

— Но где же здесь обман?

Историк приблизил палец к тексту Ватиканского кодекса в самом конце Евангелия от Марка.

— В последующих двенадцати стихах, — показал он, — с 16:9 по 16:20. Говорит Марк, что после бегства трех женщин Иисус воскресший явился сначала Марии Магдалине, а затем апостолам. И сказал им: «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет». Затем Иисус вознесся на небо и воссел справа от Господа.

Госпожа инспектор сурово насупила брови, а в голубизне ее глаз явственно проглядывало раздражение.

— Вы хотите сказать, что рассказ о воскрешении — тоже обман?

Томаш только развел руками.

— Я хочу сказать только то, что сказал, — поспешил он объяснить. — Воскрес Иисус или нет — это вопрос религиозных убеждений человека, и тут я пас. Я просто стараюсь извлечь из текста историческую правду, опираясь на критический анализ документов, которые нам доступны, и следуя тем самым пяти критериям.

— Но, насколько я поняла, вы ставите под сомнение достоверность этих строк о воскрешении…

— В общем-то, да.

Валентина, нахмурив лоб, посмотрела на него в ожидании конкретики.

— Итак?

Историк снова сконцентрировался на тексте рукописи, открытой перед ним.

— Это форменное надувательство, — заключил он. — Строки о воскрешении Иисуса отсутствуют в двух наилучших и самых древних манускриптах, содержащих Евангелие от Марка.

Глаза госпожи Фэрро стали круглыми-круглыми.

— Да вы что?

— Эта ситуация очень похожа на эпизод с прелюбодейкой, — подчеркнул ученый. — Помимо того, что сюжет о воскрешении отсутствует в самых древних и, соответственно, самых близких к оригинальной версии, стиль его изложения отличается от остального текста Евангелия. Многие слова и фразы, используемые в этих двенадцати стихах, не встречаются во всех прочих главах Евангелия от Марка, — говоря это, он стучал пальцем по Ватиканскому кодексу, как бы в подтверждение сказанному. — А это значит, что рассказ о воскрешении не принадлежит к оригинальной версии, но был добавлен одним из последующих переписчиков, — глаза, буравившие Валентину, были полны суровости судьи в момент вынесения приговора. — Это чистой воды мошенничество.

Инспектор, несколько смущенная такими словами в отношении Библии, решила переключить свое внимание на размеренный гул, доносившийся из двух смежных залов Апостольской библиотеки Ватикана. Ее подчиненные еще обрабатывали следы преступления, а санитары, уже получившие разрешение на вывоз трупа, заканчивали приготовления к эвакуации.

— И все это из-за исследования, которым занималась ваша подруга, — прошептала она почти с укоризной.

После прибытия санитаров морга Томаш старался не смотреть в сторону, где они хлопотали вокруг тела Патрисии. Предпочел сконцентрироваться на старинной рукописи, лежавшей на столе.

— Она искала ошибки в Новом Завете, — размышлял историк. — И то, что она оставила Codex Vaticanus именно на этой странице, — явное тому подтверждение.

Госпожа следователь задумалась, собирая воедино разнообразные обстоятельства дела. Надо было прояснить еще одно, очень важное, — решила она, указав Томашу на коридор между двумя залами.

— А что вы скажете об этом ребусе, что лежал на полу? — спросила она. — Считаете, что он имеет отношение ко всему остальному? Или это просто шутка?

Историк вспомнил о листке, найденном на мраморном полу библиотеки, и тоже впал в задумчивость. И вправду, к чему эти романтические загадки в столь гнусном деле? Его взгляд заскользил по шифрованной надписи в надежде обнаружить хоть какой-то смысл в этих каракулях.

Что, собственно говоря, хотели сказать этим alma? Только лишь забава? Намек на потусторонний мир? А этот странный знак перед словом? Похож на трезубец. Или же это… это…

— Это «for-de-lis?!»

Томаш так резво разогнулся, что Валентина даже испугалась.

— О, Господи! — вскрикнула она. — В чем дело? Что случилось?

Он метнулся к переходу между залами и решительно показал на листок на полу.

— Я знаю! — выпалил возбужденно. — Я уже знаю, что это!

Итальянка смотрела на бумагу, как на абракадабру.

— Неужели? И что же?

Профессор присел на корточки перед каракулями, вдруг переставшими быть загадкой. Его глаза блестели от радости, и он спешил поделиться новым знанием.

— Это тайна Марии, — воскликнул он. — Дева уже не была девственницей.

XIII

Бежать в ночи и так-то не просто, а уж когда кровушка разбавлена виски — пусть только две трети бутылки, — то это задача и вовсе неподъемная.

— На помощь! — кричал Пэдди Мак-Грас на бегу. Он даже грохнулся пару раз на мокрый газон «Dubh Linn Gardens», но не сдался. Спотыкался, шатался так, что маршрут его напоминал заковыристый зигзаг. Дыхалка отказывалась работать напрочь, в горле пересохло, голова кружилась, но он не мог остановиться.

— Помогите!

Тут он добежал до опрокинутого наземь силуэта и остановился, тяжело дыша. Человек у его ног еще шевелился, но говорить не мог, издавал только какие-то булькающие звуки. А рядом с головой уже была видна лужица крови. Пэдди смотрел на него ошарашенно, не представляя, что делать. Хотел было помочь, но как? С чего начать? С чего начинается первая помощь?

— Подождите! — бормотал он, нелепо жестикулируя. — Потерпите же! — и озирался с совершенно обалдевшим видом. — На помощь! — крикнул опять. Но вокруг никого не было, и Пэдди впал в отчаяние от своего бессилия рядом с умиравшим человеком. — Я тут… я за подмогой схожу, ладно? Вы уж подождите чуть-чуть — я мигом! — огляделся вокруг. — Помогите!..

Лишь ветер его слова услышал. Бродяга отошел от раненого, но куда идти дальше, решить не мог: сделал несколько шагов в одну сторону, потом — в другую и тут наконец-то заметил приглушенный свет в здании неподалеку. Побежал, как мог, туда. Это была «Chester Beatty Library».

Добравшись до двери, заколотил по стеклу, что было мочи.

— На помощь! — завопил. — Откройте дверь! Помогите же кто-нибудь!

Не то, чтобы скоро, но появился в вестибюле библиотеки охранник с крайне недовольным видом и испепелил Пэдди взглядом. Решительно показал ему из-за стекла, чтобы он проваливал, пока цел.

— Откройте дверь! — настаивал бродяга, еще сильнее стуча по стеклу. — Помогите!

Ночной сторож совсем рассвирепел: вытащил дубинку из-за пояса и резко открыл дверь.

— Что за дела?! — захрипел он, угрожая дубинкой. — Убирайтесь отсюда немедленно! Вон!

Пэдди показал рукой слева от себя.

— Вон там! — проговорил он, задыхаясь. — Вон там лежит человек! Ему надо помочь — он ранен! Вы поможете?

Охранник посмотрел в указанную сторону и заметил дергающееся на земле тело. Он тут же вытащил портативную рацию.

— Сокол, сокол! Я — Феникс!

Буквально через пару секунд в аппарате послышалось:

— В чем дело, Феникс?

— У нас проблема, у двери в Честер, — сказал он. — Я посмотрю и выйду на связь через тридцать секунд.

— Буду ждать, Феникс. Конец связи.

Охранник закрыл дверь на замок и быстро направился к лежавшему телу, стараясь держаться подальше от вонючего бомжа. К тому же бдительности терять нельзя было ни на минуту: всегда возможен вариант, что это — лишь инсценировка перед налетом на библиотеку.

Подойдя ближе к лежащему, он сразу же понял, что дело серьезное, тем более что речь шла о человеке, которого пару минут назад он провожал к выходу.

И тут он увидел кровь.

My God!^[23]

Он сел на корточки рядом с раненым и увидел, откуда текла кровь: рана находилась на шее и выглядела серьезно — слишком серьезно для его слабых познаний в деле оказания первой помощи. Тут надо было действовать быстро и эффективно. Жертва билась в конвульсиях, как в лихорадке. Надо было звать профессионалов. Причем срочно.

Охранник поднес рацию ко рту.

— Сокол, сокол! Я — Феникс!

— Что там, Феникс?

— У входа в Честер лежит серьезно раненный человек, — сообщил он. — Срочно вызывайте «Скорую»! Немедленно!

Убрав рацию, ночной сторож снова склонился над телом, бившимся в конвульсиях. Он попытался прикрыть пальцами рану, чтобы остановить поток крови, оттуда хлеставший. Именно в этот момент выброс красной жидкости вдруг прекратился, как и дерганье. На долю секунды он обрадовался: человеку полегчало, но, всмотревшись в лицо, догадался, почему стихли кровотечение и дрожь. Человек был мертв.

XIV

Два санитара, державших труп, — один за плечи, другой за ноги, — приподняли его и на раз, два, три синхронно положили на носилки. Прикрыв тело простыней, взяли их и понесли Патрисию к выходу из библиотеки.

Сидевший на корточках в переходе между залами Томаш проводил взглядом носилки, пока они не скрылись за дверью Иоанновского зала, но и после этого долго смотрел вслед, как загипнотизированный; так он молча попрощался со своей галисийской коллегой.

— И что это за история с Марией? — задала ему вопрос Валентина, нарушив гнетущую торжественность момента. — Вы утверждаете, что Дева вовсе и не дева?

Историк показал на загадочную надпись на листке, остававшемся на полу.

— В этом смысл головоломки.

Госпожа инспектор посмотрела вопросительно на непонятное послание, пытаясь понять, каким же образом португальский умник обнаружил в нем ссылки на Деву Марию. Но, как она ни переставляла эти закорючки, связь не просматривалась.

— Вы мне тут говорили, что здесь написано слово «душа», — напомнила она. — Я в упор не вижу, какое отношение это имеет к истории с Богоматерью.

Томаш указал пальцем на первый знак послания — до слова «alma».

— Видите этот символ, напоминающий трезубец? — поинтересовался он. — Это ключ к пониманию данного послания.

— И почему же? Что это значит?

— Это схематическое изображение понятия «for-de-lis», — он поднял брови, чтобы подчеркнуть важность сделанного открытия. — Это символ чистоты Девы Марии.

— Ах, так все-таки Madonna невинна!.. — воскликнула Валентина, не скрывая иронии. — А мне казалось, что вы мне сказали, что…

— Спокойствие, только спокойствие! — попросил Томаш, сдерживая улыбку. — Слово «for-de-lis» указывает нам, как мы должны понимать следующее слово — «Alma».

Голубые глаза Валентины снова встретились с зелеными Томаша.

— А разве оно не отсылает нас к понятию духа?

— Но не тогда, когда за ним следует for-de-lis. В этом случае оно ведет к Деве Марии.

— А отчего вы так решили? Здесь же написано — душа, а не Дева или Мария.

По-прежнему сидя на корточках, Томаш, тем не менее, расправил спину, чтобы лучше держать равновесие.

— А знаете, откуда нам известно, что мать Иисуса была девственницей?

— Из Библии, полагаю.

Историк изобразил пальцами V.

— Эта информация есть только в двух Евангелиях, — продолжил он. — От Матфея и от Луки. Марк проигнорировал полностью вопрос рождения Иисуса, а Иоанн пишет в 1:45: «Нашли… Иисуса, сына Иосифова, из Назарета», то есть он прямо указывает, что Иосиф — отец Иисуса, что противоречит Матфею и Луке, — он опять поднял указательный палец. — Но самое важное — это свидетельство Павла, автора самого древнего Евангелия. Утверждает он в Послании к Галатам: «Бог послал Сына Своего, который родился от жены…» Павел, писавший в эпоху, более близкую к данному событию, как-то позабыл упомянуть, что та самая жена была девственницей. И не потому, кажется мне, что посчитал это обстоятельство не достойным внимания. Дева, родившая ребенка, — это как-то необычно, согласитесь? Безусловно, если бы такое приключилось с Марией, он бы ни за что не забыл нам о том поведать. Следовательно, если Павел этого не упоминает, то только потому, что ему никто ничего подобного не рассказывал. А почему? Потому что наверняка в то время эта традиция еще не сложилась. Ее придумали позже.

Глаза Валентины чуть не выпрыгнули из орбит.

— Придумали? Вы просто невыносимы! Вы будете гореть в аду! Как такое можно говорить?

Томаш снова указал на листок на полу.

— Во всем виновато слово, — объяснил он. — Alma.

Итальянка взглянула вниз на головоломку и снова подняла глаза, полные недоумения.

— Совершенно не понимаю. Что все это значит?

— Ответ на сей вопрос нам подсказывают Лука и Матфей. У Луки в 1:35 говорит Ангел Марии: «…И рождаемое Святое наречется Сыном Божиим». А Матфей в 1:22 и в 1:23, указывая на причины, по которым Иисус был рожден девственницей, объясняет: «А все сие произошло, да сбудется реченное Господом через пророка, который говорит: Се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему Еммануил, что значит: с нами Бог».

Историк замолчал, давая возможность собеседнице осмыслить, что стоит за этими цитатами из Нового Завета, но Валентина не стала тратить время на раздумья.

— И что дальше?

— Не понимаете? Лука связывает тот факт, что Иисус родился у девственницы, с утверждением, что он — Сын Божий. А Матфей, что еще важнее, приписывает сие тому, что это было сказано «Господом через пророка», — повернувшись лицом к Валентине, он забросал ее вопросами. — Пророк обнаружил, что Мессия родится от девственницы? И что назовут его Еммануил?! Какой же пророк написал это?

— Думаю, речь идет о каком-нибудь пророке из Ветхого Завета, правда?

— Ну, конечно же, о пророке из Ветхого Завета! Проблема в ином: кто из пророков Священного Писания предвидел, что Мессия родится от девственницы и что назовут его Еммануил?

Валентина пожала плечами:

— Откуда я знаю!

Томаш поднялся и жестом позвал ее за собой. Они вернулись в читальный зал и сели за стол. Историк в который раз стал осторожно перелистывать Ватиканский кодекс.

— Действительно, если мы возьмем Ветхий Завет, то найдем пророка, который предсказал то, о чем написано у Матфея, — говорил ученый, переворачивая страницы документа IV века. — Это пророк Исаия, — наконец, он нашел нужный фрагмент. — Вот он! Заметьте, что пишет Исаия в… в 7:14. Итак «Сам Господь даст вам знамение: се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил».

Валентина была в изумлении.

— Значит… Значит, Матфей был прав! — пылко вскричала она. — Рождение Иисуса было фактически предсказано пророком из Ветхого Завета! И он же возвестил, что Мессия родится от Девы, что, собственно говоря, и произошло!

Томаш внимательно смотрел на собеседницу, как будто изучая ее лицо. На самом же деле он раздумывал, каким образом объяснить ей смысл библейской загадки, заключенной в головоломке.

— А знаете, на каком языке был написан оригинал Нового Завета? — спросил он неожиданно.

— Разве не на латыни?

Историк улыбнулся.

— Вы шутите? — и добавил: — На каком языкеразговаривал Иисус?

— Ну… на еврейском, полагаю.

— На арамейском, — поправил ученый. — Правда, он весьма близок к еврейскому. — Его глаза отвлеклись на мгновение на Codex Vaticanus.

— А Библия? Она на каком языке была написана, как вы думаете?

— Ну, если Иисус разговаривал на арамейском, то мне кажется вполне логичным, что и Евангелия были написаны на нем…

Томаш согласился.

— Ветхий Завет был действительно написан на арамейском и на еврейском, — сказал он, показывая пальцем на греческий текст рукописи IV века. — А Новый Завет, повествующий в основном о личности Христа и его учении, писался с самого начала на греческом, — он указал на загадочный листок, лежавший на полу в переходе между залами. — А это многое объясняет, не так ли?

— Ничего подобного!..

Португалец выделил пальцем слово в середине строки Ватиканского кодекса.

— Ключевое слово для разгадки этого ребуса вот это — «Parthenos», что в переводе означает «дева». — Он прочитал всю фразу Кодекса: «Дева забеременела и родит сына».

Валентина посмотрела с любопытством и даже восторгом на занимательный текст. Буковки были кругленькие, тщательно выписанные.

— Вот в этой строке Исаия предсказывает рождение Иисуса Девой Марией?

— Было бы в этой, — возразил ученый, — если бы не одно обстоятельство: пророк Исаия никогда подобного не пророчил!

— Как вы можете говорить такое? — запротестовала итальянка, указывая на Codex Vaticanus. — Разве здесь может быть какая-то двусмысленность? Мессия родится от Девы. Именно это и пророчил Исаия.

Томаш опять ткнул пальцем в слово «Parthenos», написанное в древнем манускрипте.

— Это так он предсказал в переводе Ветхого Завета на греческий, а ведь мы говорили, что Ветхий Завет был создан на арамейском и еврейском. В частности, пророчества Исаии были изложены на еврейском. И тогда у меня возникает вопрос: «Какое еврейское слово использовал Исаия, когда писал о женщине, которая родит сына, что станет затем Мессией?

— Хм, думаю, что слово «дева»!

— В том-то и проблема! — воскликнул португалец. — В оригинальном тексте пророчеств Исаии на еврейском языке использовано в этом стихе Ветхого Завета вовсе не слово «дева».

— А какое же?

— Alma.

Итальянка была сражена наповал.

— Как же это?

— Исходное слово этого стиха — «Alma», что на еврейском значит — «молодая женщина»! Короче говоря, в оригинале Исаия написал на еврейском: «Молодая женщина забеременела и родит сына», — он снова ткнул в «Parthenos» в Ватиканском кодексе. — Получается, что древний переводчик Ветхого Завета на греческий язык допустил ошибку в этом стихе, написав слово «дева» вместо «молодая женщина». Авторы же двух Евангелий Лука и Матфей читали пророчества Исаии в греческом переводе, а не в оригинале на еврейском языке. Желая связать Иисуса с пророчествами Священного Писания, дабы придать ему статус Мессии и Сына Божиего, написали, что Мария была девой, о чем, кстати, ни Марк, ни Иоанн, ни Павел не упоминали. Кроме того, не стоит забывать, что у Иисуса было несколько братьев. Написал же Марк в 6:3: «Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? Не здесь ли между нами Его сестры?» Если мать Иисуса была действительно девой, как это утверждают Лука и Матфей, как она смогла забеременеть столько раз? Тоже по воле и милости Божией?

Инспектор буквально остолбенела.

— Madonna! — почти простонала она. — И все это время меня обманывали? — Валентина протерла глаза. — А Церковь? Что же Церковь говорит обо всех этих братьях и сестрах?

Томаш улыбнулся.

— Конечно, это конфуз! Христианские богословы были изобретательны и придумали немало уловок. Одна, что братья и сестры на самом деле и не совсем кровные — все дети Иосифа, а не Марии. Другая, что это двоюродные братишки и сестрички. Третья, что слово «братья» употреблено в самом широком смысле, и имелись в виду его товарищи.

— Ну, это дельное объяснение, годится!..

— Нет, дорогая моя. Фраза Марка: «Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? Не здесь ли между нами Его сестры?» точно указывает, что речь может идти исключительно о кровных братьях и сестрах. Все же остальные отговорки представляют собой неуклюжие попытки приспособить факты к нуждам богословия, — он приставил указательный палец к виску. — Запомните это хорошенько: Мария не была девственницей. Сюжет о ее «девическом материнстве» зиждется на ошибке переводчика Ветхого Завета на греческий язык и на желании Луки и Матфея «приспособить» Иисуса к пророчествам Исаии, укрепив тем самым мысль, что он был Сыном Божиим. А они всего-навсего не знали, читая по-гречески этот пассаж у Исаии, что переводчик ошибся.

Валентина вздохнула.

— Да-да, это убедительно.

— Самое ужасное, что на протяжении веков эта ошибка потянула за собой целый шлейф фальсификаций библейского текста, — добавил Томаш, не сбавляя оборотов. — Например, когда Лука говорит, что Иосиф и Мария отнесли Иисуса в храм, и Симеон признал в нем Господа. Вот как об этом пишет Евангелист в стихе 2:33: «Его же отец и Матерь Его дивились сказанному о Нем». — Историк изобразил удивление: «Его отец? Как может Лука утверждать, что Иосиф — отец Иисуса, если он был рожден девой непорочной?». Столкнувшись с этой проблемой, многие переписчики изменили текст на: «Иосиф же и Матерь Его дивились…». То же самое произошло чуть дальше, в стихе 2:43, где Лука пишет, что Иосиф и Мария вернулись домой, «остался Отрок Иисус в Иерусалиме; и не заметили того родители». Родители? Иосиф снова представлен отцом Иисуса. И тогда копиисты еще раз поправили текст, сообщив, что «не заметили того Иосиф и Матерь Его». А в стихе 2:48 уже Мария пеняет маленькому Иисусу, что он остался, говоря: «Вот, отец Твой и Я с великою скорбью искали Тебя». Переписчики, чтобы не называть Иосифа отцом, и тут внесли поправку, заменив «отец Твой и я» на «мы… искали», — улыбнулся историк. — В общем, тут целая лавина фальсификаций оригинального текста, порожденных, казалось бы, маленькой ошибкой при переводе слов Исаии с еврейского на греческий.

— Невероятно! — причитала Валентина. — Совершенно невероятно!

Она никак не могла успокоиться.

— А часто ли авторы Евангелий делали подобные ошибки?

— Гораздо чаще, чем хотелось бы христианским богословам, — заметил ученый. — В Евангелии от Иоанна описана беседа Иисуса с фарисеем по имени Никодим. В стихе 3:3 говорит Иисус ему: «…если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия». На что Никодим тут же отвечает: «Как может человек родиться, будучи стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?» Иисус разъясняет, что говорит не о рождении во второй раз, а о рождении божественном. Эта двусмысленность вполне естественна, учитывая, что выражение «в другой раз» имеет в греческом языке двойное значение: и «во второй раз» и «свыше». Никодим полагал, что Иисус имел в виду родиться во второй раз, но Мессия объяснил, что хотел сказать родиться свыше, то есть родиться от Бога. Дело в том, что эта беседа должна была бы вестись (вспомним, когда она могла происходить) на арамейском языке — языке Иисуса. А в нем выражение «в другой раз» вполне однозначно. Двусмысленно оно только в греческом языке. А раз так, то этой беседы попросту не было. Она выдумана.

Валентина была на грани нервного срыва.

— Но почему же я об этом никогда не слышала в проповедях?

Томаш пожал плечами.

— Этого я знать не могу, — сказал он, взглянув на контур тела Патрисии, очерченный мелом там, где было обнаружено. — Да это и неважно для нашего расследования. Куда важнее понять (вот в чем вопрос!), почему заблуждение, связанное с девственностью Марии, присутствует в этой шараде?

Итальянка глубоко вздохнула; потихоньку проходило раздражение из-за того, что только сейчас она узнала о своей древней религии столько нового, о чем никто и никогда ей не рассказывал. Ее собеседник, увы, был прав: нужно сконцентрироваться на самом главном. А в данных обстоятельствах самым главным было раскрыть это преступление в Апостольской библиотеке Ватикана. Все остальное — детские забавы.

— Ответ на этот вопрос зависит от того, кто именно написал эту головоломку, — произнесла она наконец. — Жертва или убийца? Я уже заказала почерковедческую экспертизу, чтобы установить, не ваша ли подруга написала эти загадочные знаки.

Томаш согласно кивнул головой, продолжая размышлять над еще одним неясным обстоятельством.

— Хотелось бы, чтобы вы мне объяснили одну вещь.

— Какую?

— Вы тут говорили о том, что существует связь между убийством и исследованием, которым занималась Патрисия, — напомнил он. — Но не уточнили, какого рода эта связь.

— Преступник вошел сюда с одной-единственной целью — убить вашу коллегу. — Валентина указала рукой на место, где ранее лежало тело испанки.

— Вы уверены?

Инспектор показала на кодексы и прочие фолианты, заполнявшие библиотечные стеллажи.

— Мы проверили по каталогам — ничего не пропало, — отметила она. — Следовательно, кража не была мотивом преступления. Кроме того, — инспектор показала на дверь, — в служебном туалете был обнаружен библиотекарь в бессознательном состоянии. По-видимому, убийца не собирался его уничтожать, хотел лишь нейтрализовать. Это говорит нам о том, что единственной целью преступника было убийство галисийской ученой.

— Ага, понятно.

— А теперь перейдем, собственно говоря, к убийству.

— А с ним-то что?

— Помните, я говорила, что ваша коллега была обезглавлена?

Португалец вздрогнул.

— Бога ради, избавьте меня от этих подробностей!..

— Увы, эти подробности крайне важны, — была неумолима инспектор Следственного комитета. — Большая часть убийств в Италии, да и во всей Европе, совершается ножами разного рода. Жертвам наносятся режущие и колотые удары.

— Следовательно, Патрисия стала жертвой обычного убийства…

Валентина покачала головой.

— Я бы не сказала, — ответила она задумчиво. — Знаете, при том, что убийства с применением режуще-колющего оружия весьма часты, обезглавить жертву куда как не просто. Жертвы, как правило, сопротивляются, создают огромные трудности для агрессора, нарушая его план действий. Поэтому обезглавливание встречается очень редко. Настолько, что мы с ним сталкиваемся, в общем-то, в весьма специфических ситуациях, — она прервала свой рассказ, разжигая любопытство Томаша.

— В каких же?

— Придется повторить, увы, жесткую констатацию: вашу коллегу зарезали, как ягненка. Так вот, эта картина прекрасно (уж простите за это словечко в нашем контексте) иллюстрирует природу такого рода преступлений.

Португалец не скрыл своего удивления и непонимания: куда же госпожа инспектор клонит?

— Не понял…

Валентина внимательно посмотрела на Томаша.

— Дело в том, что обезглавливание свидетельствует о ритуальном убийстве.

— Что-что?

— Смерть галисийки — это не просто убийство, это — ритуальный акт, — заключила она.

— Но как же… это?

Инспектор показала на Codex Vaticanus.

— Поэтому-то я убеждена, что преступление связано с расследованием, которое вела Патрисия, и поэтому, — она повернулась к собеседнику, — так важна ваша помощь. Я уверена, что вы сможете мне подсказать пути, ведущие к разгадке.

— Я? Пока не представляю, что еще я мог бы…

И тут их разговор прервал голос:

— Госпожа инспектор, — к ним приближался плотного телосложения человек с мобильным телефоном в руке. — Вы позволите?

Валентина резко развернулась, чтобы оказаться лицом к нему.

— Да, Витторио, что такое?

— Мы только что получили сообщение от полиции Ирландии, — сказал он. — Похоже, там тоже случилось убийство, и они хотят поговорить с вами.

— Со мной? Полиция Ирландии? В этот час? — она была в полном изумлении от этой неожиданности.

— Кажется, убийство случилось совсем недавно…

Итальянка хмыкнула безо всякого энтузиазма.

— Ну, дела! Только этого мне и не хватало! Что они там себе думают?! — она жестом велела Витторио уходить. — Скажите им, что я очень занята. Пусть пришлют нам официальный запрос, как это положено делать.

Полицейский в штатском, однако, не шелохнулся и продолжал смотреть прямо на свою начальницу.

— Кажется, в Дублине этой ночью убили ученого-историка, — проинформировал он почти в телеграфном стиле. — Ирландская полиция ознакомилась с протоколом, который мы отправили ранее в Интерпол, и сочла похожими оба случая. Ирландцы считают абсолютно необходимым ваше участие в расследовании и просят, чтобы вы как можно скорее отправились в Дублин.

Лицо Валентины вытянулось еще больше.

— Mamma mia! — воскликнула она. — Какие же они скорые, эти ирландцы! — Ее недоумение не проходило.

— Ну, ладно, в одну и ту же ночь убили двух историков — одного в Ватикане, второго — в Дублине. И что дальше? А им не приходило в голову, что это простое совпадение? — она опять махнула рукой, приказывая подчиненному уйти. — Ступайте, а они пусть не порят горячку! Мне есть чем заняться.

Витторио, однако, и бровью не повел.

— Историк, убитый этой ночью в Дублине, занимался изучением древних рукописей Библии, — продолжил он вещать бесстрастно. — Он был обезглавлен. Рядом с телом полиция обнаружила какой-то странный листок.

— А в чем странность?

Полицейский поднял брови, показывая, что сказать ему больше нечего.

— Это какая-то головоломка.

XV

Свинцовый свет окрасил утро в грустные тона. Наблюдалась сильная облачность, сквозь которую с трудом пробивался свет небесный, делая этот зеленый уголок Дублина еще мрачнее и безрадостнее.

— И какого рожна я согласился ехать сюда, — жаловался Томаш. — Я же должен был заниматься сейчас руинами Форума Траяна!..

Валентина бросила на него строгий осуждающий взгляд.

— Вы опять хнычете? Я уже сто раз вам объясняла, что ваше участие есть залог успеха этого расследования. То, как вы мне помогли выйти на библейский след в Ватиканской библиотеке, — это блестящая работа. — Она собрала пальцы руки в кучку и чисто итальянским жестом отсалютовала:

— Бле-стя-ще!

— Пусть так, но моя же работа не в этом…

— Сейчас ваша работа — сотрудничество с полицией, — сказала, как приговор объявила, инспектор и тут же смягчила тон, решив изменить тактику. — Неужели вы не хотите найти убийцу своей галисийской коллеги? Разве не в этом теперь состоит ваш долг перед ней?

Томаш понимал, что этот аргумент слишком пафосный, но по сути Валентина права: он действительно должен это сделать в память о Патрисии. Как ее друг, должен помочь полиции найти убийцу. Иначе к чему все эти пышные речи о дружбе? В общем, если требуется его сотрудничество со следствием, то как он может отказываться?

— Вы правы, — согласился он, в конце концов, оценив ситуацию. — Вот только я…

— Инспектор Фэрро?

Чуть седеющий мужчина в кремовом плаще, держа в руке зеленую папку, — типичный детектив — подошел к вновь прибывшему дуэту.

— Да, это я, — сказала Валентина. — А это профессор Томаш Норонья, который помогает нам расследовать убийство в Ватикане.

Незнакомец протянул руку для приветствия.

— Я суперинтендант Шон О’Лири, — представился он. — Инспектор NBCI^[24]. Ваш приезд к нам — моя инициатива, — сказал он, приветливо улыбаясь. — Добро пожаловать. Хорошо долетели?

— Нормально, — ответила сухо итальянка, явно не расположенная обмениваться излишними формальными любезностями. — Насколько мне доложили, ваш случай чрезвычайно похож на наш. Вы и вправду полагаете, что между ними есть связь?

Суперинтендант О’Лири посмотрел на нее так, что уже можно было и не говорить, но сказал:

— А вы как думаете?

Валентина дернула плечами.

— Не знаю. Объясните мне, что произошло, и тогда я скажу.

Суперинтендант NBCI показал оттопыренным большим пальцем на дом позади себя. Это было сооружение в современных вариациях, вставленное между двумя классическими зданиями.

— Это «Chester Beatty Library» — библиотека, созданная на деньги одного магната горнодобывающей промышленности, — начал он вводить их в курс дела, вытащив из зеленой папки фотографию элегантного мужчины лет шестидесяти с бледным лицом. — Это голландский историк, некий Александр Шварц, профессор археологии университета Амстердама и сотрудник издания «Biblical Archaeology Review»^[25], приехавший сюда изучать какие-то старинные манускрипты Библии. В этой библиотеке, — он сделал кивок в сторону здания, — есть весьма ценные штучки…

Томаш улыбнулся последнему замечанию.

— Штучки? — переспросил он, не скрывая сарказма. — Да Библейский фонд «Chester Beatty Library» еще лучше, чем в Ватикане!

— Что? — удивилась Валентина. — Вы шутите!..

— Вполне серьезно! — подчеркнул историк, указывая на здание. — В этой коробке, чтоб вы знали, находятся два неоценимых сокровища. Одно — это Р45, самый древний и почти полностью сохранившийся экземпляр Нового Завета, который никогда не был найден. Он представляет собой папирус с текстом, написанным очень маленькими буквами. Его относят к III веку! Р45 еще древнее, чем Codex Vaticanus!

— Dio mio!^[26]

— A еще в этой библиотеке есть Р46, самая древняя и также почти полностью сохранившаяся копия Посланий апостола Павла. Этот папирус был написан примерно в 200 году! Представляете?! Это значит, что Р46 появился всего лишь лет сто спустя после смерти автора — Святого Павла. Возможно, это самый древний текст Нового Завета, дошедший до нашего времени. Вы можете, — он вскинул руки, — подсчитать истинную ценность этих сокровищ? Из-за отсутствия оригиналов и первых копий эти папирусы — основа основ богословия и Нового Завета, в частности.

Ирландский полицейский подал голос, чтобы сделать не терпящее промедления примечание.

— Любопытно, что вы упоминаете те же документы, — он вытащил блокнот из кармана. — Дело в том, что профессор Шварц приехал сюда именно ради них. — Тут он нашел нужную строчку в своих записях. — Он целую ночь изучал электронные версии Р45, а на сегодняшний вечер заказал просмотр Р46.

— А дальше? — спросила нетерпеливо итальянка. — Что с ним было дальше?

Ирландский инспектор вернулся к своим заметкам.

— Сославшись на срочность своего исследования, профессор Шварц получил специальное разрешение для работы в ночное время, уже после окончания работы читального зала. Около трех ночи он закончил изучать Р45 и попрощался с сотрудником, который был выделен ему в помощь. Ночной сторож открыл ему дверь, и профессор вышел. Затем охранник вернулся на свое место, не заметив ничего необычного, — здесь инспектор перевернул страницу блокнота. — Минуту спустя он увидел homeless^[27], ломившегося в стеклянную дверь и вопившего, что было мочи. Охранник вернулся к входу, чтобы выяснить, в чем дело, и тут он заметил тело профессора Шварца, лежащее на земле. Вон там, — он показал на ограждение, установленное криминалистами. — Ночной сторож подошел поближе и понял, что профессор еще жив. Он связался со своей службой безопасности, но когда скорая приехала, уже ничего нельзя было сделать. Профессор был мертв.

— А этот homeless что-то видел? — спросила Валентина, всегда внимательная к мелочам.

— Кажется, видел, — он стал листать блокнот в поисках показаний бродяги: «Это несчастный случай». То же самое он сказал и врачам скорой: «Это несчастный случай».

— Несчастный случай? Какой такой несчастный случай?

— Ну, так он сказал врачам.

— А вам? Что он вам сказал?

Ирландец покраснел и опустил глаза.

— Знаете… В общем, мы еще не говорили с этим свидетелем.

На лице итальянки было написано: «Как можно?»

У ее ирландского коллеги смущение все не проходило, и он даже не решался посмотреть ей в лицо.

— Он уснул, — прошептал суперинтендант. — Кажется, он был пьян, и бригада скорой настояла на его госпитализации, так что мы сможем его допросить только после обеда.

Валентина приняла разъяснение и после некоторого размышления указала на место, где было тело профессора Шварца.

— А жертва? Какова причина смерти?

Шон О’Лири провел рукой по шее — универсальный жест:

— Обезглавили.

Томаш и Валентина обменялись понимающими взглядами: все указывало на еще одно ритуальное убийство, обстоятельства совершения которого сильно напоминали предыдущее в Апостольской библиотеке Ватикана. И это мало было похоже на случайное совпадение.

Итальянка вздохнула.

— Мы имеем дело с серийным убийством, — размышляла она вслух. — Кто-то убивает исключительно тех историков, которые занимаются исследованием древних рукописей Библии. При этом он считает необходимым придавать им ритуальный характер. Мог бы, — тут Валентина поднесла указательный палец к виску, — просто-напросто стрельнуть — дело быстрое, чистое и легкое. Но нет. Режет их, как ягнят. Почему же? — и она посмотрела на ирландского коллегу.

У того ответа не было.

— Понятия не имею, — признался он честно. — Я думал, вы мне поможете. Я видел отчет, который вы отправили в Интерпол, и понял, что у нас тот же случай. Полагаю, нам надо сотрудничать, чтобы разобраться в этом деле.

— Да, это так, — согласилась итальянка. — Мне сказали, что, как и в Ватикане, здесь тоже был найден листок с какой-то головоломкой?

О’Лири вытащил из своей зеленой папки еще одну фотографию.

— Вы это имеете в виду?

Его гости склонились над фото, на котором виднелся мятый листок с черными четверками, разделенными косой чертой:

— Точно как в Ватикане, — констатировала Валентина. — Но послание, судя по всему, другое.

— Что бы это значило? — допытывался ирландец.

— Прошлой ночью я много думала над загадкой, найденной на полу Ватиканской библиотеки. Она могла быть шуткой самой жертвы, рисовавшей во время работы. А потом бумажка просто упала в момент убийства. А еще это могла быть своего рода подпись убийцы, — она показала на фотографию. — И если ребус такого же типа спустя несколько часов снова появляется перед нами после похожего убийства за тысячи километров, то все это означает, что скорее всего правильна вторая версия.

Суперинтендант посмотрел на фото в своей руке.

— То есть это — подпись убийцы?

Томаш уже стоял рядом с ирландцем, чтобы лучше рассмотреть изображение. Через пару секунд он озвучил свое мнение.

— А может, и нечто иное, — предположил он, вмешиваясь в разговор. — Например, послание для нас.

Оба следователя повернулись к нему, и на их лицах читалось сильное любопытство.

— Вы уверены? — спросила итальянка. — Послание? А вы могли бы его расшифровать?

Историк взял фотографию и стал разглядывать цифры.

— Готово!

— Как, уже? И что же это?

Прежде чем ответить, Томаш еще пару секунд подержал в руках фото, затем посмотрел на собеседников со смущенной улыбкой. Ему было заранее неуютно от того, что снова придется сообщать Валентине не совсем приятные для нее вещи.

— Боюсь, мы столкнулись с еще одной неувязкой в Новом Завете.

XVI

Трафик при въезде в город был непростым, но продвижение имело место быть. Многоквартирные дома напоминали громадные серые ящики, которым не было конца и края; ощущение тоски и упадка возникало при первом взгляде на эти типичные постройки советской эпохи. Кроме того, воздух был пропитан запахом горелого масла, который слегка раздражал, как и нескончаемый гул, обволакивавший автомобильную реку.

Почувствовав мгновенно дискомфорт, Сикариус быстренько нажал на кнопку со стрелкой вверх, и стекла машины, чуть жужжа, закрылись. Защитив себя от шума и вони, он притормозил у обочины и набрал номер на сотовом.

— Я на месте, шеф! — не мешкая, сообщил он, когда абонент ответил. — Жду ваших инструкций.

На том конце, судя по звукам, что-то дожевывали.

— Хорошо ли ехалось?

— Хорошо, но долго.

Послышался звон приборов и посуды, а затем зашелестели бумаги.

— Вот информация о твоей следующей цели, — сказал шеф, приступая сразу к делу. — Объект пришел ровно в девять на факультет — у него лекции. Они заканчиваются в полдень, и он пойдет прямо домой, куда придет в двенадцать двадцать две.

— Придет в двенадцать двадцать две? — не скрыл своего удивления Сикариус, — и ни минутой позже? Почему вы в этом так уверены?

В трубке раздался смех.

— Наш дружок по натуре человек строгих правил, — коллеги проверяют часы по нему. Он во всех своих действиях абсолютно предсказуем.

Сикариус фыркнул и сказал:

— Замечательно! Одной заботой меньше.

— Я знал, что тебе понравится, — замурлыкал голос в мобильнике. — Но никаких вольностей, слышишь?! Проверь все хорошенько, дабы не было осложнений. Хочу, чтоб все было чин чинарем, как и раньше. Начинай действовать только при стопроцентной уверенности.

— Не извольте беспокоиться, шеф.

— Удачи!

Закончив разговор, Сикариус положил сотовый в карман брюк. Взял свою тетрадку и проверил записанный в ней нужный адрес. Клиент жил в Stariot Grad. Отыскал это место на карте города и ввел информацию в систему GPS автомобиля.

После этого включил задние габаритные огни, показывая готовность вернуться в поток машин, но, судя по тому, что виднелось в боковом зеркале, шансов тут же тронуться в путь не было. Тогда глаза почти инстинктивно соскользнули в другую сторону — на пассажирское сиденье справа, где был кейс из черной кожи. Он был приоткрыт, выдавая присутствие верного и молчаливого друга — священного кинжала.

XVII

Нежно-терпкий аромат пряностей с легкой примесью кофе заполнял эспланаду у ресторана, находившегося в том же здании, что и «Chester Beatty Library». Трое недавно вошедших посетителей уселись, однако, выше — на веранде «Silk Road Café» в часовой башне. Томаш сразу же отдал должное чудесному виду на парк у Дублинского замка. Они заказали ромашковый чай, пахлаву, кадаиф и ливанские блинчики с орехами и кокосом, которые настойчиво предлагал официант, но основным «деликатесом» для них было, разумеется, преступление, совершенное на рассвете у входа в библиотеку.

Едва официант отошел, португалец показал на зеленую папку, которую Шон О’Лири положил на пол рядом со стулом.

— А покажите-ка мне фото головоломки.

Ирландец нагнулся, поднял папку и вытащил фотографию, передав ее тут же Томашу. В этот момент появился полицейский в штатском и подозвал суперинтенданта. Обменявшись с ним несколькими фразами, О’Лири вернулся к гостям.

— Прошу меня простить, но долг превыше всего, — сказал он, удалившись. Ученый внимательно рассматривал изображение — все эти риски и четверки, еще раз проверяя свою первоначальную версию.

— Итак, что же это такое? — не терпелось узнать Валентине.

Пришел уже черед Томаша нагибаться, чтобы вытащить из пакета объемистую книгу, купленную в аэропорту Дублина сразу по прилете. Итальянка успела прочитать на обложке — Библия.

— Единственные авторы Евангелия, дающие представление о генеалогии Иисуса, — это Матфей и Лука, — произнес историк, перелистывая Библию. — Самое интересное, что оба включили родословную линию только Иосифа. И, наверное, неспроста, как вы считаете?

— Безусловно, — согласилась Валентина. — Если Иосиф не был биологическим отцом Иисуса, как признают оба автора, почему тогда они ведут его генеалогию от «псевдоотца»? А про древо Марии там ничего нет? — она показала на Библию.

— Нет, только линия Иосифа, — объяснил историк. — Интересно еще одно обстоятельство: хотя оба Евангелия показывают родословную Иосифа, однако не все ветки на генеалогических древах совпадают! Но давайте займемся пока родословной, представленной Матфеем, — он открыл первую страницу соответствующего Евангелия.

— А почему только Матфеем?

Ученый указал на фото, оставленное суперинтендантом.

— Потому что именно это генеалогическое древо приведет нас к разгадке ребуса, оставленного убийцей, — он снова обратился к начальной строке текста. — Первый стих этого Евангелия гласит: «Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова».

— «Сына Давидова», — удивилась итальянка. — Не Иосифова?

— Не спешите, — Томаш жестом призвал собеседницу набраться терпения. — Второй стих Евангелия ведет родословную от Авраама: «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его…» и так далее до Иессея: «Иессей родил Давида царя; Давид царь родил Соломона от бывшей за Уриею; Соломон родил Ровоама…» и так далее до переселения в Вавилон. Родословная линия в тексте восстанавливается, и после череды имен появляется, в конце концов, Иаков, а заканчивается все так: «Иаков родил Иосифа, мужа Марии, от Которой родился Иисус, называемый Христос».

— Итак, Иисус генеалогически привязывается к Давиду и Аврааму.

— Не совсем, — почти прошептал историк, полностью поглощенный библейским текстом. — Обратите внимание на стих 17 этой же первой главы Евангелия от Матфея: «Итак всех родов от Авраама до Давида четырнадцать родов; и от Давида до переселения в Вавилон четырнадцать родов; и от переселения в Вавилон до Христа четырнадцать родов».

Он поднял лицо и пристально глядел на собеседницу, ожидая, пока она сделает свои собственные выводы. Глаза Валентины изучали фотографию головоломки, найденной на рассвете у тела жертвы.

— Четырнадцать, четырнадцать, четырнадцать, — твердила итальянка механическим голосом автомата. Подняла голову, посмотрела в лицо Томаша, и ее глаза округлились. — Это невероятно! Снова в точку! Браво! — она зааплодировала.

На усталом лице португальца появилась широкая улыбка.

— Благодарствую…

— Таким способом убийца привлекает наше внимание к этому стиху Нового Завета, — заключила она. Тем не менее, в следующую минуту радостное возбуждение от удачи сменилось новыми сомнениями. — Очень хорошо, связь между головоломкой и Библией мы установили. Однако возникает вопрос: а что же хотел сказать этот урод, положив бумаженцию рядом с телом убитого им человека. В чем смысл всего этого?

Томаш ткнул палец в текст Евангелия от Матфея.

— Эти цифры совпадают с нумерологией родословной Иисуса. Смотрите, вот у нас четырнадцать поколений между Авраамом и Давидом, величайшим из царей израильских. Затем четырнадцать поколений от Давида до порабощения евреев в Вавилоне, что соответствует концу периода первого Храма. А потом еще четырнадцать поколений между Вавилоном и Иисусом, — размышлял он.

— Ну и что?

— Не понимаете? Матфей говорит нам, что через каждые четырнадцать поколений в жизни евреев происходит какое-то трансцендентное событие. К концу первых четырнадцати поколений появляется Давид, после следующих четырнадцати наступает конец периода первого Храма и порабощение Вавилоном. Следовательно, Иисус, появившийся через четырнадцать поколений после Вавилона, также представляет собой небывалое, трансцендентное событие.

— Но это же общеизвестно, что Иисус был этим трансцендентным событием.

— Я не собираюсь обсуждать с кем-либо вопросы веры, — подчеркнул Томаш. — Однако позволю себе указать на некоторые ошибки, допущенные Матфеем. Первая — в последней группе вместо четырнадцати имеется только тринадцать поколений. По-видимому, у Матфея было плохо с арифметикой. Вторая оплошность — подсчеты Матфея не совпадают с Ветхим Заветом. В стихе 1:8 он говорит, что Иорам родил Озию, — тут историк перепрыгнул в один присест на сотни страниц в своем экземпляре Библии. — Но согласно Книге 1-й Паралипоменон в стихе 3:10 «Иорам не отец Озии, а его прапрадед!» То есть Матфей пропустил три поколения.

Валентина взяла Библию и подсчитала поколения в Книге 1-й Паралипоменон. Сверилась с тем, что было написано в Евангелии от Матфея.

— Вы правы, — подтвердила она. — Но почему это случилось?

— А разве это не очевидно? — спросил ученый и, не ожидая ответа, продолжил: — Если бы Матфей включил все поколения, он не смог бы показать, что через каждые четырнадцать поколений в жизни евреев происходит какое-то трансцендентное событие. И что же он сделал для решения задачи? Нахимичил с подсчетами.

Итальянка даже языком цокнула, так ей не понравилось слово «нахимичить» в библейском контексте.

— Ох, не стоит так выражаться!

— Не будем бояться слов только потому, что речь идет о Библии, — спокойно заметил Томаш. — Матфей вполне сознательно сфальсифицировал подсчеты, чтобы добиться нужного результата. Ему нужно было, чтобы событие случилось через четырнадцать поколений, и он убрал лишние!

Ответить, по сути, было нечем, и инспектор Следственного комитета Италии не стала развивать тему, а перевела разговор на фотографию, оставленную О’Лири:

— Вы думаете, что убийца хотел показать именно это? Что в Евангелии от Матфея на… напортачили с родословной Иисуса?

— Да, но исходя из других соображений. Как вы знаете, число «7» считается в Библии совершенным. Не на седьмой ли день Бог решил отдохнуть? А раз так, то четырнадцать — это дважды по семь, то есть двойное совершенство в контексте генеалогии.

— Это понятно.

Томаш опять ткнул пальцем в начальные строчки первого Евангелия.

— Родословная по Матфею предназначалась для того, чтобы возвеличить статут Иисуса как царя Израиля, о котором говорится в Священном Писании. Во второй Книге Самуила в стихе 7:16 иудейские летописцы утверждают, что сказал Бог Давиду: «И будет непоколебим дом твой и Царствие твое навеки пред лицем Моим, и престол твой устоит вовеки». То есть на троне всегда будет один из потомков Давида. Однако Истории было угодно, чтобы не стало их на этом троне. А Бог ведь пообещал, что будут! Как разрешить сей парадокс? Матфей предлагает решение: Иисус. Кто такой Иисус по версии этого Евангелиста? Потомок Давида через две серии по четырнадцать поколений — двойное число совершенства, — он взял ручку и стал черкать на бумажной салфетке с логотипом Silk Road Café. — В древних языках у букв были числовые значения. В еврейском, например, три первые буквы — это алеф, бет и гимель, верно? И алеф значит один, бет — два, гимель — три и так далее. Это называется гематрия, — он снова взял ручку. — Давид пишется вот этими тремя буквами.

Он начертал D-V-D на салфетке, вызвав некоторое удивление у Валентины.

— DVD? — переспросила она. — А где еще две буквы?

— В еврейском гласные не пишутся, — объяснил историк, — отсюда DAVID — это DVD. Он подписал под буквами цифры: значение D, или Далет, по-еврейски — четверка, а V, или Вав, — 6. А раз так, то D-V-D, они же — далет-вав-далет, или четыре + шесть + четыре. А в сумме сколько будет?

— Четырнадцать.

Томаш все равно записал исчисления на салфетке, обведя итоговые 14, и продемонстрировал результат собеседнице.

— То есть гематрия имени Давид равна четырнадцати, двойному совершенному числу. Именно по этой-то причине Матфей создал родословную Иисуса из трех групп по четырнадцать поколений. Евангелисту хотелось связать Иисуса и Давида кровными узами, выполнив, таким образом, божественное обещание, упомянутое во второй Книге Самуила. Впрочем, — он поднял палец, как при внезапном озарении, — любопытно вот еще что: в Новом Завете Иисуса постоянно именуют Сын Божий. А что значит это выражение?

Судя по лицу итальянки, ответ на этот вопрос знает каждый.

— Разве это не очевидно? Сын Божий значит, что Иисус — Бог-сын.

Историк улыбнулся и кивнул головой.

— Действительно, в настоящее время принято воспринимать это выражение как знак того, что Иисус — Бог на Земле. Но изначально у него такой смысл отсутствовал. Чтобы узнать, какой же смысл вкладывали в это выражение прежде, обратимся к Псалтири. Говорит Давид в стихе 2:7: «Возвещу определение: Господь сказал Мне: Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя». То есть Давид, не претендуя на какой-либо божественный статус, представляется как Сын Божий. И что тогда делают Евангелисты? Называют Иисуса Сыном Божиим. Прибегая к этой формуле, они не утверждают, что Иисус — Бог или Бог-сын, как это воспринимается сейчас, а лишь подчеркивают, что он потомок Давида — условие, достаточное для претензий на трон Израиля. Вот в каком смысле Евангелисты называли Иисуса Сыном Божиим.

Пальцы Валентины выбивали по столу какой-то размеренный ритм, пока она делала для себя выводы из всего, что услышала.

— Это я поняла, но объясните же мне вот еще что: чего же добивался убийца, оставляя у тела жертвы эту загадку? Мне ничего в голову не приходит!..

Томаш посмотрел на нее с деланым изумлением.

— Как, вы еще не поняли? Наш дружок-убивец оставляет метки с намеками, где искать очередной подлог в Новом Завете.

По глазам итальянки было видно, чего ей стоило удержать раздражение.

— Madonna! — запротестовала она. — Опять у вас эти слова… неприятные. Что вы имеете в виду? Какие проблемы? Снова ошибки в Библии?

Перебирая пальцами ручку, португалец решал не столько что, сколько как сказать.

— Не то чтобы ошибки, — начал он неторопливо, как будто еще раздумывал над ответом, и снова осекся. — Знаете, чтобы объяснить вам глубинное значение проблемы, вызванной этой головоломкой, я должен буду сообщить нечто, что может вас шокировать.

Если бы у Валентины был ремень безопасности, она бы точно его сейчас надела. После всего, что ей уже довелось услышать, такое предостережение не вызывало приятных ожиданий.

— Говорите же.

Ученый погладил обложку Библии.

— Не существует текстов, написанных теми, кто знал бы Иисуса лично.

Итальянка сделала удивленные глаза.

— Как же так?! Ничего себе! А Евангелия от Марка, Луки, Матфея, Иоанна? Разве они не были свидетелями событий? — спросила она в поисках аргументов.

Томаш почесал кончик носа, опустив голову, как будто стыдился того, что придется развеять еще один миф.

— Дорогая моя, вопреки тому, что написано в Библии, ни Марк, ни Лука, ни Матфей с Иоанном не были авторами этих Евангелий, — он сделал паузу и продолжил, — большая часть текстов, представленных в Новом Завете, есть псевдоэпиграфы.

— Псевдо… что?

— Псевдоэпиграфы, — повторил историк. — Этот термин был придуман специально, чтобы не называть вещи своими именами, тем более когда речь идет о такой книге, как Библия. Говорим «псевдоэпиграф», а не какое-нибудь плохое слово.

— Какое слово?

Томаш посмотрел Валентине в глаза и, стараясь быть абсолютно бесстрастным, произнес: фальсификация.

XVIII

Центр городка отличался какой-то обескураживающей красотой: величавые холмы и скалы, разрывающие зеленый покров долины с ее переплетенными улицами-переулками, с небольшой речкой, змейкой петляющей среди зданий. Но, безусловно, поражали именно кряжистые холмы, казавшиеся древними пышно-величественными замками, возведенными на плоскогорье как драгоценная корона, чтобы украсить этот город.

Сикариус опустил стекло окошка и спросил ближайшего встречного:

— А где здесь Старый Град?

Длиннобородый старик, слегка сгорбленный от тяжести прожитых лет, вытянул руку в сторону срединного холма:

— Там, на горе.

Гость последовал в указанном направлении и обнаружил, что система GPS тут ему не помощник: подъем к нужному адресу был чрезмерно крутым. Он еще сделал попытку взобраться на машине чуть с другой стороны, но и там улочка слишком резко шла вверх, да и дорожный знак запрещал движение транспортных средств. Сикариус был вынужден «спешиться», оставить автомобиль у подножья горы и пойти пешком, взяв с собой кейс. Он стал подниматься по узкой, круто вздымающейся улочке, но благодаря хорошей спортивной форме это для него не составило труда. Знакомство со Старым Градом было не лишено интереса; дома тут строились весьма оригинально — второй этаж был шире первого и опирался на деревянные балки. Балканская архитектура явно находилась под влиянием оттоманских традиций.

В переплетении улочек Старого Града потеряться было несложно, что и приключилось с гостем. Поэтому ему пришлось, прочитав перед этим адрес, записанный на листке, обратиться за помощью в подвернувшийся по дороге киоск.

— А где дом Балабанова?

— Вон тот, — объяснила девушка-киоскер, показав на угловой дом рядом с узким обрывистым спуском.

Сикариус тотчас пошел к дому, фасад которого был окрашен в белый и бордовый цвета. В здании с приподнятой по центру крышей было много окон, а второй этаж был украшен эркером. Но в целом архитектура его была незамысловатой, традиционной для этих мест, судя по виду прочих старинных строений. Он прикинул, как можно было бы проникнуть внутрь: и через окно, и через дверь даже, но Старый Град выглядел настолько спокойным, что Сикариус предпочел остаться на свежем воздухе.

Посмотрел на часы. Стрелки показывали пятнадцать минут первого. Гость выбрал большое дерево рядом с домом Балабанова и сел у ствола в тени. Открыв свой кейс из черной кожи, он, как всегда, очень бережно вытащил свое драгоценное оружие. На кончике сики заиграла хрусталем искорка, вызвав прилив энтузиазма у Сикариуса, будто сам Господь посылал ему сигнал.

Он снова взглянул на часы. Уже девятнадцать минут первого. Гость повернул голову в сторону устремившейся вниз дороги: в ее глубине появился мужчина. Пока он приближался, Сикариус стал сличать его черты с фотографией, которую вместе с досье вручил шеф. На фото и на улице был один и тот же человек. Поджидая его, он любовно гладил рукоятку кинжала.

Время пришло.

XIX

Слово, услышанное Валентиной, вызвало у нее приступ гнева.

— Фальсификация? — у нее даже лицо покраснело от возмущения. — Вы снова не выбираете выражений! Зачем эти бранные слова?! Вам это, кажется, доставляет удовольствие!

Томаш пожал плечами.

— А что я, по-вашему, должен сделать? Утаить от вас эти факты? Если я это сделаю, — он показал на фотографию головоломки, оставленную убийцей в Дублине, — вы так и не сможете разгадать эту тайну, а следовательно, никогда не раскроете эти преступления.

Инспектор смотрела во все глаза на вход на эспланаду — ей очень была нужна помощь суперинтенданта О’Лири, а он все не приходил. Итальянка обреченно вздохнула. У нее даже засосало под ложечкой от отчаяния, и сопротивляться не было сил.

— Ради работы чего только не приходится терпеть, — выдохнула она, махнув для убедительности рукой в знак капитуляции. — Ладно, докладывайте, чтоеще не так с Евангелиями…

Историк опять открыл свой экземпляр Библии и нашел первое из Евангелий Нового Завета — от Матфея.

— Первое. Вы должны понять, что Евангелия — это анонимные тексты. Первое из них было написано Марком между 65 и 70 годами, то есть почти через сорок лет после распятия Иисуса. Некоторые апостолы были еще живы, но пребывали уже в очень преклонном возрасте. Тексты Матфея и Луки создавались лет пятнадцать спустя, в период с 85 до 90 годов, а Евангелие от Иоанна позже лет на десять, между 90 и 95 годами, когда первое поколение уже, скажем, вымерло. Эти Евангелия циркулировали между христианскими общинами, но верующие понятия не имели, кто их авторы. Более того, авторство им скорее повредило бы, а так, без имен на обложке тексты воспринимались не как субъективное мнение кого-то одного, но как источник объективной и абсолютной истины. Вроде как непосредственное слово Божие.

— Значит, никто из Евангелистов не заявлял о своем авторстве…

— Именно, — подтвердил Томаш. — И если кто-то и совершил подлог, то явно не они, а те, кто позже навязал им, не спросив, авторство Евангелий. Самое главное, что мы совершенно уверены: двое из учеников, Матфей и Иоанн, не писали этих текстов. В Евангелии от Матфея, например, Иисус и апостолы представлены как они, а не как мы. Это свидетельствует, что автором текста был не апостол, а Матфей был таковым. Кроме того, в стихе 9:9 в этом Евангелии о самом апостоле Матфее говорится в третьем лице — он. Следовательно, Матфей не мог быть автором Евангелия от Матфея, и мы сталкиваемся с примером последующей мистификации Церкви.

Валентина буквально взмолилась.

— Мистификации? Опять вы вредничаете, опять эти гнусные слова!..

— Еще больше это проявляется в случае с Евангелием от Иоанна, — продолжил португалец, не обращая внимания на протесты. — В конце Евангелия автор упоминает «ученика, которого Иисус любил», добавляя в заключительных стихах: «Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его». То есть автор указывает, что он сам не является апостолом, но лишь тем, кто говорил с апостолом. Теперь ясно, что Иоанн не мог быть автором.

— А другие Евангелисты?

— Марк был не учеником, а товарищем Петра, а Лука был попутчиком Павла. Это значит, что ни Марк, ни Лука не были прямыми очевидцами событий, а еще раньше мы осознали, что и Матфей с Иоанном не были авторами приписываемых им Евангелий, — он внимательно посмотрел на Валентину и спросил: — «Что мы имеем в итоге? Каков ваш вывод?»

Инспектор Следственного комитета Италии вздохнула тяжело и обреченно:

— Очевидцев нет.

Португальский ученый сузил глаза.

— Положение еще хуже, — добавил он. — Между апостолами и авторами Евангелий, похоже, большая временная дистанция. Смотрите, мы точно знаем, что Иисус и его ученики были низкостатусными жителями Галилеи. В то время, как считается, только десять процентов населения Римской империи умели читать. Еще меньшее его количество могло написать пару обычных фраз, и только совсем незначительная, буквально ничтожная часть была в состоянии создать такие объемистые сочинения. По большей части ученики были людьми неграмотными. Так, в стихе 4:13 Деяний Апостолов Петр и Иоанн прямо описаны как agrammatoi, то есть «люди некнижные». Иисус — исключение среди них. Так в 4:16 Лука описывает его читающим в синагоге, но нигде он не появляется пишущим.

— В эпизоде с прелюбодейкой Иисус пишет на земле, — поторопилась вставить свое замечание итальянка.

— Как я вам уже объяснял, вся эта история является вымыслом, в более ранних копиях Нового Завета ее вообще нет…

— Ах, да! — Валентина стукнула себя по лбу.

И Томаш снова вернулся к прерванному рассказу:

— Так вот, ученики Иисуса были неграмотными и низкостатусными людьми, говорившими на арамейском языке и жившими в сельской местности Галилеи. Однако, читая Евангелия, мы вскоре начинаем осознавать, что их авторы не просто грамотные люди, но высокообразованные. За исключением Марка, который писал на греческом народном языке, остальные владели литературным языком элиты, жившей за пределами Палестины.

— Откуда такая уверенность во всех этих мелочах?

— Благодаря проведенным лингвистическим исследованиям — существуют специальные техники — ученые пришли к общепринятому выводу, что Евангелия изначально писались на греческом языке, а не на арамейском — языке Иисуса и его учеников. Например, нам известно, что Матфей переписал слово в слово несколько историй на греческом языке из Марка. Если бы Матфей писал свой труд на арамейском, было бы попросту невозможно скопировать эти сюжеты точь-в-точь теми же словами, что и в греческой версии текста.

— Да-да, теперь понятно.

— Кроме того, стилистическое разнообразие Евангелий с их параболами и другими литературными тонкостями свидетельствует о том, что их авторы были людьми высокообразованными. Больше того, они не могли быть евреями или представителями других народов Палестины. Это проявляется в том, например, что авторы не совсем хорошо разбираются в еврейских традициях. Так, Марк в 7:3 указывает, что «фарисеи и все Иудеи, держась предания старцев, не едят, не умыв тщательно рук», а это неправда. В те времена у евреев в общем-то еще не сформировалась привычка мыть руки перед едой. Если бы автор данного Евангелия жил в Палестине, он, несомненно, знал бы об этом и не писал бы подобных глупостей. На основании вышеизложенного заключаем с полным правом, что авторы Евангелий были представителями высших классов, говорившими на литературном греческом и не жившими в Палестине, в отличие от учеников Иисуса — носителей арамейского языка, представлявших низшие классы на территории Галилеи. Поскольку по лингвистическим, социальным, географическим и культурным характеристикам они, авторы, очень далеки от образа ученика Иисуса, мы можем определенно утверждать, что настоящими сочинителями Евангелий были не апостолы, а люди, которые ну никак не могли быть очевидцами происходивших событий и даже не жили в то время.

Валентина откинулась на спинку стула, глядя то в одну, то в другую сторону, как будто ища защиты. Увы, ирландский суперинтендант по-прежнему был занят где-то неотложными делами. На его помощь она уже могла не рассчитывать.

— Подождите, — встрепенулась госпожа инспектор, показывая, что боевой дух еще не иссяк. — Откуда же взялись эти авторы? Не по воле же и милости Святого Духа?

Томаш рассмеялся.

— Вы почти угадали, — пошутил он. — Это — дань традиции. Несмотря на наличие доказательств непричастности Матфея и Иоанна к авторству приписываемых им текстов и на имеющиеся весомые признаки того, что Марк и Лука — в похожей ситуации, самое древнее предание Церкви гласит, тем не менее, что два Евангелия написали Матфей и Марк.

— Ага! — возрадовалась итальянка. — Я знала, знала, что все же есть там что-то!

В ответ историк лишь хохотнул.

— Успокойтесь, мы же не на стадионе, чтоб кричать «Оле-оле!» Да и оснований, собственно говоря, нет. Видите ли, самый древний источник данной идеи — это некто по имени Папиас, который в одном своем труде, датируемом первой половиной II века, писал, что лично разговаривал с христианами, знавшими так называемых старцев. Эти же утверждали, что были знакомы с некоторыми апостолами. Папиас написал примерно следующее — буду цитировать по памяти: «Старец имел обыкновение говорить: “Когда Марк был переводчиком Петра, он тщательно записывал все, что тот помнил из сказанного и содеянного Господом, и делал сие не по приказанию. Ибо он сам не слышал и не сопровождал Господа, но позднее, как уже говорилось, он сопровождал Петра, который приспосабливал к обстоятельствам основные положения, но не создал упорядоченную композицию изречений Господних. Марк же лишь записал некоторые из этих сюжетов так, как их запомнил. И сделал сие с одной только целью: не оставить без внимания ничего из услышанного и не допустить никакой неправды”». О Матфее же Папиас писал: «И тогда Матфей изложил изречения на еврейском языке».

Итальянка буквально светилась от счастья, как будто слушала божественную музыку.

— Вот видите! — радовалась она. — Я же говорила!

— Ну, да, только и здесь не все гладко…

— Вы опять за свое? Dio mio, снова проблемы?! Когда же это кончится!..

Португалец сделал вид, что ничего не слышал.

— Главная проблема состоит в том, что у нас снова отсутствует оригинал текста — на сей раз Папиаса. Есть только изложение данной истории, составленное древним христианским историком Эйсебио. Короче, все, что мы знаем о Марке, выглядит так: некто сказал, что до него написали, что кто-то знал кого-то из тех, кто знал нескольких учеников, встречавшихся с этим Евангелистом. Иначе говоря, Эйсебио утверждает, что Папиас написал, что знавал христиан, говоривших, что они были знакомы со старцами, которые сообщали о своем знакомстве с учениками, утверждавшими, что они лично слышали Марка — на лице его читалось: я бы и рад, но…

— Согласитесь, очень затейливая историческая связь. Информация из пятых рук со всеми вытекающими последствиями. В довершение ко всему многие другие сведения, приводимые Папиасом, признаются историками как ошибочные, то есть это еще тот источник. Но даже если предположить, что его сообщение верное, никто и ничто нам не гарантирует, что Евангелие от Марка, о котором пишет Папиас, является именно тем, которое дошло до нас.

— А что с Матфеем?

— Еще хуже. Эйсебио ничего не говорит об источниках Папиаса, но та небольшая информация о Евангелии от Матфея, которую он нам сообщает, совершенно не соответствует имеющемуся у нас варианту этого же Евангелия. Папиас указывал, что Евангелие от Матфея состояло из сентенций, как Евангелие от Иуды Фомы и, предположительно, источник Q. Наш же Матфей представляет собой более развернутую форму повествования, а не сборник афоризмов. С другой стороны, труд Матфея, по версии Папиаса, был написан на еврейском языке, а «наш» Матфей — как уже было доказано — на греческом. Остается предположить, что Папиас говорит об утерянном Евангелии.

— И все-таки не очень понятно, как же к Евангелиям «приписали» авторов?

— Первая достоверная ссылка на четыре канонических Евангелия была сделана главой христиан Галлии по имени Иреней в 180 году. В то время уже возник интерес к авторству текстов, признаваемых иерархами надежными, потому что тогда было в обиходе много текстов, якобы написанных учениками Христа, такими как Мария Магдалина, Петр, Иуда Фома и другие. Следуя устным преданиям, одно из Евангелий было приписано Матфею, а другое — Марку. Авторство прочих вызывает еще большие сомнения. Сообразили, что автор третьего Евангелия написал также «Деяния Апостолов», где выделяется образ Павла, и тогда было решено признать автором кого-нибудь из близких к нему людей. Выбрали Луку, его попутчика. Имя же Иоанна привязали к четвертому Евангелию вообще вопреки признанию его анонимного автора, что он не был учеником.

— Получается, что нигде и никогда эти персонажи даже не намекали на свое авторство…

— Вот именно. А это говорит нам о том, что авторы этих текстов не были и близко очевидцами описываемых событий. Евангелия были созданы десятилетия спустя после всего происшедшего людьми, которые не знали лично Иисуса, не говорили на его языке, принадлежали к иной культуре. У них было другое воспитание, и жили они в другой стране. А раз так, какое доверие может быть у нас к тому, что они написали?

Валентина вздохнула практически безутешно.

— К счастью, в Новом Завете есть не только Евангелия, — не сдавалась, однако, она. — Там же имеются и другие тексты, не так ли?

Наблюдение заставило Томаша задуматься: следовало ли еще и это подвергать публично сомнению или лучше не надо? Нет, пожалуй, надо, так как эти сведения могут быть полезными для расследования преступлений — придется объяснять до конца, каким бы горьким он ни был.

— Боюсь, что другие тексты вызовут не меньше проблем, и, кстати, серьезных проблем, — произнес он немного опасливо…

— Что-о-о?

— Из двадцати семи текстов Нового Завета только у восьми авторство не вызывает сомнений. Это семь Посланий Павла и Апокалипсис от Иоанна. Но тут речь, заметим, не об апостоле Иоанне. А вот кто написал остальные девятнадцать текстов, нам достоверно неизвестно. Так, Послание к Евреям «приписали» Павлу, хотя можно смело утверждать, что его написал другой человек. Послание Иакова — подлинный документ, но его автор отнюдь не Иаков, брат Иисуса, как ошибочно предположили в Церкви, утверждая сей текст. Все же остальное, дорогая моя, — это подлог!..

Итальянка лишь кивнула, опустив голову:

— Вы в своем репертуаре…

— Сожалею, но правду надо знать, — настаивал историк. — Несколько Посланий Павла тоже, вероятно, сфальсифицированы: Второе Послание к Фессалоникийцам, которое противоречит Первому, кажется более поздним сочинением, призванным поправить кое-что из того, что было написано, но чего на самом деле не было; а Послания к Ефесянам и к Колоссянам созданы в стиле, отличном от Павла, и затрагивают проблемы, попросту неизвестные во времена Павла. По этой же причине он не мог быть автором двух Посланий к Тимофею и еще одного к Титу — в них тоже говорится о проблемах, ему еще неведомых. Помимо этого обстоятельства примерно треть слов, используемых в этих текстах, не встречается у настоящего Святого Павла, а большая часть слов и оборотов характерна для христиан II века. В свою очередь, Иоанн не писал трех Посланий Иоанна, а Петр — двух Посланий Петра, — историк взял в руки Библию. — А это означает, что большая часть текстов Нового Завета была написана не теми, кто указан как автор. И это называется подлогом…

Валентина никак не соглашалась.

— Я этому не верю! — шептала она. — Не могу поверить! — Какое-то время она смотрела в сторону сквера перед библиотекой, абсолютно растерявшись от всего только что услышанного, и, наконец, вздрогнула, и посмотрела на собеседника.

— А Церковь в курсе этого?

— Конечно же, в курсе.

— Но тогда… тогда почему не изымает эти тексты из Нового Завета?

— И что бы там осталось? Семь Посланий Павла и Откровение от Иоанна? Маловато было бы, правда?

— И как же тогда объясняется сохранение этих текстов в Библии?

Томаш улыбнулся.

— Навеяло…

— Это как?

— Богословы давно осознали, что перед ними фальсификации или анонимки. Но ведь можно же не употреблять таких строгих определений, как подлог или фальсификация. Можно же сказать — псевдоэпиграфы, и уже не так страшно. А еще можно добавить, что, хотя указанные авторы не имеют отношения к данным текстам, они священны, потому что были внушены Богом. И вот таким манером, — он покрутил руками наподобие иллюзиониста, — почти магическим, задача решена.

Все внутри Валентины закипало от гнева: как этот португалец смеет говорить такое о Библии, но она пыталась держать себя в руках. В конце концов, кое-какие контраргументы еще оставались.

— Говорите, что вам заблагорассудится, но одно совершенно точно: тексты Нового Завета повествуют нам об одном и том же. А это свидетельствует о подлинности истории Иисуса.

— А вот тут вы ошибаетесь. Библейские тексты рассказывают нам о разном, некоторые же сюжеты и вовсе полностью выдуманы.

— Вы шутите, что ли?!..

Томаш почесал голову.

— Например, рождение Иисуса в Вифлееме.

XX

Уже давно профессор Варфоломеев думал о переезде на другую квартиру, но, честно говоря, смелости не хватало, чтобы заняться этим всерьез. В конце концов, он же жил в историческом здании начала XX века — Доме Балабанова в Старом Граде, аккурат на холме-колыбели всего города. Только сумасшедший мог уехать из такого дивного места без особой нужды.

Но всякий раз, когда ему приходилось взбираться к дому по этой крутой улочке, мысль о новоселье возвращалась. Стала она актуальной где-то после пятидесяти, когда он почувствовал, что стал сдавать. С ухудшением здоровья подъем в гору становился все мучительнее, ноги делались каменными, он стал сильно задыхаться, как после финиша марафона. А ведь всего-то поднялся на не самый большой холм! Сколько времени он еще сможет карабкаться по нему? Он уже знал, что, как только доберется домой…

— Господин профессор.

…и растянется на диване, эти мысли исчезнут, как будто их никогда и не было. Но пора с этим кончать. Пора все же признаться себе самому, что молодость ушла вместе с годами и здоровьем, а тело не виновато, что уже не может соответствовать бодрости духа. Жить в Старом Граде — вещь прекрасная, кто бы спорил! Но непрактичная. Достаточно вспомнить…

— Господин профессор?!

Тут он услышал чей-то голос и остановился в недоумении:

— Что? Где?

— Я здесь, господин профессор, — послышалось справа. — Здравейте!^[28] А вы не забыли сегодня о своей «Марице»^[29]?

Профессор повернул голову и увидел киоскершу, которая, широко улыбаясь, протягивала ему газету.

— Ах, Даниэла! — он сделал несколько шагов и добрался до киоска, сжимая монетку в кулаке. — Ах, Боже-Боже, что же с моей головой сегодня! Как я мог забыть о «Марице»?!

Даниэла вручила газету и тут же протянула еще и книжку.

— «Гермес» выпустил еще одну книжицу из тех, что вам нравятся. Будете брать?

Профессор посмотрел на обложку, прочитал заглавие и решил:

— Завтра возьму. На сегодня мне хватит газеты.

Варфоломеев уже повернулся, чтобы уйти, но тут девушка схватила его за руку.

— У вас сегодня гости.

— У меня? Гости?

Даниэла показала на человека, сидевшего чуть дальше, у дома.

— Это иностранец, — сказала она тихо. — Он уже заждался вас.

Профессор посмотрел с любопытством на силуэт и потопал домой. Неужели это курьер принес результаты исследований? Варфоломеев верил в возможность решения проблемы сокращения теломеров при сохранении хромосом нетронутыми. Может быть, последние опыты удались? Они действительно могут оказаться переломными для всего исследования. Если бы ему удалось решить эту колоссальной важности проблему, Нобелевская премия была бы обеспечена — он твердо в это верил.

Издали человек казался совершенно незнакомым. Черты лица его были размыты, так как он сидел в тени, а глаза профессора были под стать прочим органам — оставляли желать лучшего. Ага, у него в руках что-то есть: неужели письмо? А может, посылка с результатами опытов? Это было бы так кстати! Такой важный момент! От трепетного ожидания даже заныло в желудке, и сглотнув слюну, он поправил очки, чтобы видеть лучше.

И в этот самый момент незнакомец побежал навстречу профессору, даже остановившемуся от неожиданности. Успев увидеть, что за предмет был в руке у мужчины (вовсе не конверт с результатами опытов, а нож), профессор испугался и инстинктивно повернулся, чтобы бежать прочь.

Но было поздно.

XXI

Официант «Silk Road Café» пришел как нельзя вовремя: лучше не придумаешь! Пока он расставлял чашки, тарелочки с пахлавой и ливанскими блинами, наливал чай, напряжение несколько спало, и на очаровательное лицо Валентины даже вернулась улыбка.

— С самого детства мне все время рассказывают одну и ту же историю жизни Христа, — произнесла она, прежде чем откусила первый кусочек вкуснейшей пахлавы. — А теперь вдруг выясняется, что Иисус не в Вифлееме родился и что авторы Нового Завета рассказывают кто во что горазд. Возможно, слова их разнятся, но смысл, насколько я знаю, все-таки один и тот же.

Опять Томаш взял в руки Библию.

— Вы в этом уверены? — спросил он даже с некоторым вызовом и принялся листать Книгу книг. — Так откуда же начнем? С рождения Иисуса? Со смерти? Откуда?

Итальянка повела плечами.

— Мне все равно, но вы вроде бы говорили о Вифлееме? Было такое, нет? Может быть, оттуда и начнем?

Услышав предложение, историк вернулся к началу первого же Евангелия.

— Вифлеем зовет нас к исходной точке. Только в двух Евангелиях рассказывается о рождении Иисуса: от Матфея и от Луки, — он понизил голос как заговорщик. — Вы понимаете, что я продолжаю называть их имена для удобства, но на самом деле, никакие они не авторы, как я вам уже объяснял. Итак, — он вернулся к нормальному тону разговора. — Матфей повествует нам о некой деве по имени Мария, понесшей от Святого Духа, а потом появляются волхвы, которые, ориентируясь на звезду, идут к Иерусалиму в поисках иудейского царя. Царь Ирод оказывается в курсе дела и говорит им, что действительно было предсказано его рождение в Вифлееме. Звезда приводит волхвов к домику, где живет семья Иисуса, и они вручают дары младенцу. Опасаясь угрозы, исходящей от новорожденного, Ирод велит убить всех детишек Вифлеема. И тогда-то Иисус и Мария бегут в Египет.

— Именно эту историю мне и рассказывали всегда.

Томаш перепрыгнул через пару десятков страниц до третьего Евангелия.

— История от Луки тоже начинается с непорочного зачатия во времена правления Квириния, губернатора Сирии, а потом вроде как супруги решили идти в Вифлеем, откуда были родом предки Иосифа. Иисус рождается в яслях, «потому что не было им места в гостинице», а вскоре приходят к ним пастухи. Затем младенца несут в храм в Иерусалиме, чтобы явить Господу. В конце концов, семейство возвращается в Назарет.

— Ну, да, я знаю эту историю, — робко согласилась итальянка.

Ученый же поднял палец — так полицейский поднимает жезл, чтобы остановить движение.

— А вот тут стоп! Это разные истории. Вы заметили?

— Ну, ладно… есть пара отличий, согласна, но это такие несущественные мелочи! А в основном — там все сказано.

— Прошу меня извинить, но это весьма разные новеллы! Матфей говорит о непорочном зачатии в Вифлееме, а Лука утверждает, что дело было в Назарете. Матфей описывает события, происходящие во времена Ирода, а у Луки — это правление Квириния в Сирии, которое наступило только десять лет спустя после смерти Ирода. Матфей говорит, что семья жила в доме в Вифлееме, а у Луки все происходит в вифлеемских яслях. Матфей «засылает» к Иисусу волхвов-чародеев, а Лука — пастухов. Матфей утверждает, что семья бежала в Египет, спасаясь от Ирода, а Лука отправляет семью в Иерусалимский храм и возвращает в Назарет. Это очень разные сюжеты! — подытожил он, глядя на Валентину строго.

— А вот и нет! Это вариации.

— Вариации? Зачатие Иисуса то ли в Вифлееме, то ли в Назарете? Одна версия исключает, а не дополняет другую! Это было во времена Ирода или Квириния? Это разные эпохи, а такие события не могли происходить одновременно! Иисус родился дома или в гостиничных яслях? Он же не мог родиться в одно и то же время сразу в двух местах! Если он отбыл в Египет, то не мог последовать в Назарет и наоборот! Как я понимаю, один вариант исключает другой. Во всяком случае, невозможно, чтобы оба были достоверны. Понимаете?

Итальянка провела рукой по лицу, массируя щечку кончиками пальцев.

— Да-да, это так…

Томаш потряс Библией, как ценным трофеем.

— И это проблема всего Нового Завета! Всего, подчеркиваю! — положив книгу на стол, он опять стал ее листать. — Здесь есть нестыковки и противоречия практически во всех текстах, но я не хочу изводить вас разборкой каждого эпизода. Покажу лишь конец истории, — он нашел нужные строки. — Как известно, свою жизнь Иисус закончил на кресте, не так ли? Марк, Лука и Матфей утверждают, что казнь состоялась в Страстную пятницу перед Пасхой, а вот Иоанн считает, что днем ранее. Но эти события не могли ведь случиться одновременно в пятницу и днем раньше, согласны? Смотрим дальше. А что же было потом? Все четверо едины в том, что на третий день Мария Магдалина пришла к склепу и увидела, что он пуст. А вот дальше опять полный кавардак!

— Неправда это!

— Прочитайте сами! — он торжественно показал Библию, ткнув пальцем в нужные строки. — Иоанн утверждает, что Мария Магдалина пришла одна-одинешенька, а у Матфея ее сопровождает другая Мария, Марк добавляет к ним Саломею, а Лука заменяет Саломею на Иоанну, добавляя к ней «других женщин». И что же мы должны выбирать? Мария Магдалина пришла одна или еще с кем-то? И сколько их было, этих женщин? Кто они? Евангелия противоречат одно другому, какое же из них истинно? А вот еще вопрос: кого же встретила она или (пусть уж так) они, придя к склепу? Матфей пишет, что «ангела», а Марк утверждает, что «юношу», Лука же гарантирует «двух человек», а вот Иоанн никого не предлагает. Что нам делать? А дальше что будет? Уж и не знаю, что думать, настолько Евангелия противоречат друг другу. Марк заверяет, что женщины «никому ничего не сказали», а вот Матфей пишет, что «побежали возвестить», — он изобразил растерянность. — Все сошли с ума? — Он снова зашелестел страницами Библии. — Если сообщили благую весть, то кому? По Матфею — «ученикам Его», а Лука подчеркивает, что и ученикам, «и всем прочим». А Иоанн утверждает, что Мария Магдалина побежала «к Симону Петру и другому ученику», имени которого не называет. В конце концов, в каком же Евангелии правда?

Госпожа инспектор совсем оробела.

— А нельзя ли их как-то совместить?

— Именно этим и занимались, и занимаются богословы. Однако я не верю, что это может получиться без серьезнейшей переработки текстов. Можно, правда, еще делать вид, что здесь не написано то, что написано. Но правда состоит в том, что Иисус родился либо во времена Ирода, либо в правление Квиринея; или умер в Страстную пятницу, или накануне. Методика устранения таких противоречий еще не изобретена. И имейте в виду, — он поднял руку в знак предупреждения, — я лишь приоткрыл завесу. А если рассматривать Евангелия эпизод за эпизодом, то несомненно обнаружится масса подобных несоответствий. Га-ран-ти-ру-ю!

Итальянка уж и не знала, что сказать. Да и что тут скажешь, если действительно в этих Евангелиях нестыковки на каждом шагу? Она сама только что в этом убедилась, заглянув в Библию, купленную Томашем.

— Так что же получается… — она даже стала чуть заикаться, — ни в чем нельзя быть уверенным в случае с Иисусом!..

— Это справедливо по отношению ко всем историческим личностям. В том, что касается Истории, не должно быть абсолютной уверенности ни в чем; можно лишь определять степень вероятности, опираясь на имеющиеся признаки. Относительно Иисуса есть пара-тройка более-менее достоверных фактов. Историки признают, что действительно жил в Галилее раввин, рожденный в семье плотника Иосифа и его жены Марии. Его на самом деле крестил Иоанн Креститель. И была у него группа последователей, состоявшая из рыбаков, ремесленников и нескольких местных женщин, которым он проповедовал пришествие Царствия Божиего. Лет в тридцать он отбыл в Иерусалим, стал там главным действующим лицом какого-то инцидента в Храме, был арестован, заведомо ложно осужден и распят. В остальном же темна вода во облацех…

— А откуда вы знаете, что вот эти обстоятельства являются правдой? Как это проверяется?

— Ну, хотя бы тем, что они упоминаются в разных источниках, включая самые древние, — принялся объяснять ученый. — Послания Павла являются самыми древними текстами Нового Завета. Они были написаны лет за десять-пятнадцать до появления первого Евангелия — от Марка. Но последнее получило большое распространение прежде, чем Послания были переписаны для чтения в общинах. Следовательно, Марк и Павел не служили источниками друг для друга, и если оба говорят одно и то же, то это повышает степень доверия к данной информации. И значительная часть ее теологически «неудобна». Помните, я вам не так давно об этом уже говорил? Чем больше она не соответствует богословским канонам, тем больше уверенности в том, что это не чья-то выдумка.

— Да-да, я помню.

— Вот смотрите, говорят, например, о жизни Иисуса в Галилее. Ни в одном древнем предсказании не говорится о пребывании Мессии в Галилее, тем паче в Назарете — настолько незначительном местечке, что оно даже не упоминается в Ветхом Завете. Какому христианскому летописцу пришло бы в голову придумывать такую несуразность?

— Но Он же родился-таки в Вифлееме? Или, по-вашему, и это выдумка?

Историк нашел в Библии текст одного из последних пророков Ветхого Завета.

— А что же еще? — сказал он безапелляционно. — Рождение в Вифлееме — это всего-навсего эпизод, специально сконструированный для «прикрытия» одного из пророчеств Священного Писания. Пророк Михей, говоря о Бет-Эфрафе, он же Вифлеем, заявил в стихе 5:1 «И ты, Вифлеем-Ефрафа, мал ли ты между тысячами Иудиными? из тебя произойдет Мне Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле». И что же в этой ситуации сделали Матфей и Лука? «Предписали» Иисусу рождение в Вифлееме. Незатейливо, правда? И, тем не менее, даже в этом сюжете противоречия между обоими Евангелистами столь значительны, что они, можно сказать, сдают друг друга, предъявляя нам художественный вымысел. При этом оба знали, что Иисус был родом из Назарета. Но сей факт надо было скрыть, чтобы не противоречить пророчеству Михея. И что же они сделали? Каждый придумал свой сюжет, как «вытащить» Иисуса из Назарета и «заставить» его родиться в Вифлееме. И тут логически возникает вопрос: «если Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле», родился фактически в Вифлееме, как предсказал Михей и гарантируют Лука с Матфеем, почему об этом ничего не говорят Марк и Иоанн? И даже Павел помалкивает на сей счет. Как же они смогли пройти мимо столь весомого факта, чудесным образом подтвердившего древнее пророчество? Есть на то только один ответ: Матфей и Лука перенесли рождение Иисуса в Вифлеем исключительно ради осуществления предсказания, дабы иудеи утвердились в мысли, что именно Он — тот самый царь, о котором говорит в Священном Писании Михей.

— Очень похоже на случай с Девой Марией, да?

— Именно! Те же самые Матфей и Лука приписали Марии непорочное зачатие, чтобы таким образом сюжет соответствовал еще одному библейскому предсказанию, — он показал на фотокопию головоломки, найденной в Дублине. — И то же самое происходит с 141414 — это попытка вернуть родословную Иисуса к Давиду, что соответствовало бы пророчествам Писания.

— Понятно.

— В общем-то, это — дело обычное для Евангелий. Их авторы при любой возможности пытались представить доказательства тому, что различные события в жизни Иисуса — всего лишь осуществление предсказаний, сделанных в Священном Писании в отношении Мессии. Налицо стремление убедить иудеев, что Иисус — тот самый напророченный Спаситель. Если же факты не соответствовали предсказаниям, вместо них появлялись выдумки. Так, придумали, что Иисус родился в Вифлееме, что мать его зачала, оставаясь непорочной, что его родословная ведется от Давида.

Валентина нахмурила брови.

— Вы намекаете, что в Ветхом Завете не было предсказаний о рождении Иисуса?

— Зачем намекать, — не скрывая улыбки, сказал Томаш. — Я это утверждаю.

XXII

Врач осматривал тело, пока пара полицейских перекрывала доступ к этому участку улицы, стараясь уговорить зевак отойти подальше. Серебристая дымка еще не рассеялась, ее тусклая пелена придавала пейзажу грустный вид.

С платочком в руке и глазами, полными слез, Даниэла еще всхлипывала. Худощавый мужчина поглядывал на нее, скрывая (не без труда) профессиональное возбуждение.

— Расскажите, пожалуйста, как все произошло.

Новая слезинка готова уже была выкатиться из уголка глаза девушки, но она постаралась взять себя в руки.

— Даже не знаю, с чего начать, господин… господин…

— Пичуров, — представился худощавый, едва не подпрыгнув от нетерпения. — Тодор Пичуров.

Даниэла опять всхлипнула и продолжила:

— Профессор подошел к киоску, купил газету и… пошел домой. А вот там, — она показала почти со страхом на дерево, — там его ждал мужчина и…

— Что за мужчина, скажите, пожалуйста?

— Иностранец. Он приехал к профессору, — она шмыгнула носом.

— Как он выглядел?

— Я не очень хорошо помню, так как видела его мельком. Но мне показалось, что он молодой и с хорошей фигурой. Одет он был в черное.

Инспектор записал.

— Что же было дальше?

— Когда профессор отошел от меня, я взяла телефон и стала звонить Дэзи по поводу книг, которые она и Ивелин…

— А кто эти девушки?

Даниэла громко высморкалась.

— Это подруги, — она вытирала покрасневший нос и глаза, из которых нет-нет да и выбегали одна-другая слезинки. — Мы уже разговаривали какое-то время, когда… когда…

И тут слезы потекли рекой. Полицейский отвел глаза и вздохнул, стараясь быть терпеливым и понимающим. Он не выносил бесед с родными и близкими жертвы убийства; они все время плачут, поведение их предсказуемо и однообразно. Он дал Даниэле время, чтобы снова прийти в себя, и дождался, когда она уже могла продолжить давать показания.

— Когда что?

— Когда я услышала крик.

Воспоминание об этом душераздирающем вопле вызвало у свидетельницы уже неконтролируемый приступ рыданий, переходящий в настоящий вой. Инспектор Пичуров громко выдохнул: «Придется опять ждать». А пока он добавил еще пару фраз в блокнот и уже после этого вернулся к опросу.

— Какие же слова прокричал профессор Варфоломеев?

Прикрывая лицо платком, киоскер отрицательно покачала головой.

— Крикнул не он, крикнул иностранец.

— Иностранец? — удивился полицейский, даже перестав писать. — Так, значит, убивали профессора Варфоломеева, а кричал иностранец?

Даниэла кивнула головой.

— Это было похоже на крик… страдания, а может быть, боли… не знаю.

Инспектор Пичуров бросил на девушку заинтригованный взгляд и записал показания.

— А дальше?

Она всхлипнула.

— Я глянула туда, увидела, что иностранец убегает, профессор лежит на земле, — голос опять задрожал. — Я побежала к нему и сразу увидела кровь и…

Рассказ прервался новыми рыданиями, спина ее содрогалась. Полицейскому стало ясно, что придется, увы, набраться терпения, и он стал осматривать место преступления, заметив тут же небольшую бумажку под камнем у ног трупа.

Он нагнулся и взял ее — на ней был весьма странный рисунок. Он разогнулся и обратился к девушке:

— Вы можете сказать, что это?

Даниэла взглянула поверх мокрого платка на каракули, смахнула слезы, прищурила глаза, но, в конце концов, отрицательно качнула головой:

— Понятия не имею.

Инспектор повертел листок и так и сяк, задумался, провел пятерней по уже редеющим на темени волосам, и вдруг в его глазах мелькнула тень догадки. В памяти отпечаталась информация, которую он видел на работе утром — еще до выхода на это задание.

— Минутку, это мне что-то напоминает.

XXIII

Суперинтендант О’Лири по-прежнему не подавал признаков жизни, но Валентина и Томаш были до такой степени поглощены анализом загадок, найденных на местах преступлений, что попросту не замечали хода времени.

— Всю жизнь слышала, что жизнь Иисуса протекала согласно пророчествам Ветхого Завета, а теперь вы мне доказываете прямо противоположное. Как же это? — госпожа инспектор Следственного комитета Италии не знала, кому верить.

Историк сделал рукой в воздухе некий жест, призывая собеседницу поразмышлять.

— Попробуйте, что называется, влезть в шкуру, а еще лучше в голову людей той эпохи. Основной задачей первых последователей Иисуса было убедить остальных иудеев, что Мессия, обещанный пророками Священного Писания, уже посетил сей мир, и это был аккурат тот несчастный, распятый римлянами, — он взял ручку и написал Мессия на салфетке. — Мессия — производное от mashia, что на еврейском означает помазанный или christos — по-гречески. Это выражение применялось в Ветхом Завете для обозначения богоизбранности — указывало на людей, по воле Господа ставших царями или священниками. Мы уже видели, что в Ветхом Завете Бог обещал Давиду, что на троне Израилевом всегда будут восседать его потомки, но обещание оказалось нарушенным во время ссылки в Вавилон. А люди в те стародавние времена были необычайно суеверными. Если все шло хорошо, приписывали сие стараниям Господа, а если что было не так, то объявлялось наказанием Божиим за то, что сбились с пути истинного. А раз так, то нарушение обещания о том, что на троне Израиля всегда будет восседать потомок Давида, было воспринято, как Божие наказание за отступление от добродетели. Евреи спали и видели, как какой-нибудь потомок Давида примирит Господа с Его чадами. Михей напророчил, что в Вифлееме родится «Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле», примиряя Бога с Его народом. Обещанный — помазанник — mashia.

— Он же Иисус.

— Да, так утверждали последователи Иисуса, но не подавляющее большинство иудеев, — напомнил ученый. — Дело в том, что пророчество Михея о Мессии было не единственным. В Псалтири в 2:2 говорится, что «Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа и против Помазанника Его». Слово «Помазанник» на еврейском будет mashia, или Мессия, и в стихе 2:7–9 говорится о воле Божией: «…Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя; проси у Меня, и дам народы в наследие Тебе и пределы земли во владение Тебе; Ты поразишь их жезлом железным». В Псалмах Соломона даже предвидят, что у этого потомка Давида будет «сила для поражения правителей жестоких». А Даниил признается в стихе 7:13, что видел «в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий…» и что «Его — владычество вечное, которое не прейдет, и Царствие Его не разрушится». А вот Ездре было видение, что некая фигура, им определенная как «Сын Человеческий», «изрыгает изо рта огонь, а из уст его исходит дыхание дымящееся». Все это говорит нам о следующем: иудеи надеялись, что наследник Давида будет столь могущественным, что сможет поражать народы «жезлом железным» и подавлять «правителей жестоких»; еще это мог быть космический пришелец (тот самый «Сын Человеческий»), который правил бы «вечным владычеством» и изрыгал бы «изо рта огонь», — он посмотрел итальянке в лицо. — И сейчас я спрашиваю вас: и кто же в результате им выпал?

— Иисус.

— Бедный раввин из Галилеи, войско которого — это кучка неграмотных рыбаков и ремесленников плюс несколько женщин, вставших на неправедный путь, раз они покинули свои жилища. И что же? Разве такой потомок Давида сможет управлять жезлом железным, разве прогонит он римлян, подавив владык жестоких? Неужели у такого Сына человеческого может быть «вечное владычество»? У этого… этого оборванца? Евреи не могли удержаться от смеха, настолько это казалось невероятным. А еще хуже другое: вместо образа всемогущего владыки, собирающего великое войско для восстановления Божественного суверенитета Израиля, появился перед ними Иисус — заключенный, униженный и распятый как простой бандит… Такой судьбы не пророчил никто. Разве мог в таких условиях иудей поверить в то, что Иисус и есть тот самый царь, предсказанный пророком Михеем, Мессия из Псалмов, Сын человеческий, о котором писали Даниил и Ездра?

Валентина внимательно слушала объяснение, перебирая рукой свои кудряшки.

— Ну, да. Поверить в это было сложно.

— После смерти Иисуса его последователи были в отчаянии. Их вождь, как оказалось, не был Мессией. Но вскоре возникла история о воскрешении. Это был сигнал, доказательство тому, что все-таки было у него особое расположение Господа! И Мессией был-таки Иисус! Все пришли в возбуждение. Но «все» — это ученики, последователи, а вот остальные иудеи не склонны были поддерживать эту идею, прежде всего потому, что распятый не соответствовал образу Мессии. В своем Первом Послании к Коринфянам в стихе 1:23 Павел даже допускает, что Мессия распятый — это «для Иудеев соблазн», то есть скандал. И что же сделали последователи Иисуса, чтобы обратить в свою веру прочих? Стали приписывать ему различные, скажем, элементы древних предсказаний. Иисус был родом из Назарета, о котором в Писании ни слова? Не беда, — находится возможность «приписать» его к Вифлеему, что уже соответствует пророчеству Михея. Отец Иисуса был простым плотником? Тогда придумывается сказочка про его «Давидовы корни», как это предписано в Псалтири. В греческом переводе предсказаний Исаии говорится, что мать Мессии должна быть девой? И тут же изобретается фабула о непорочном зачатии. А что делать с распятием, которое не было предусмотрено никем и всячески портило эту мессианскую конструкцию, особенно смущая иудеев? Как разрешить эту сумятицу? Евангелисты закатали рукава и принялись изучать Писание под лупой. И что же они «нарыли»? Что Исаия описывал страдания некоего раба Божиего.

Валентина заглянула в Библию.

— А где это?

— В стихе 53:3–6, — подсказал Томаш и стал читать вслух этот фрагмент: «Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу: и Господь возложил на Него грехи всех нас».

Португалец сделал глубокий вдох и театрально вознес руки к небу.

— Аллилуйя! Вот оно — пророчество смерти Мессии! Господь Велик!

— Извините, но это описание идеально вписывается в страсти Иисуса!

Историк показал на открытые перед ним страницы.

— Люди видят то, что им хочется, — резюмировал он. — А ведь Исаия нигде не пишет, что раб из его предсказания — Мессия. Историки даже уверены, что этот текст имеет прямое отношение к страданиям иудеев в Вавилоне. Но кому это интересно? Пророчество прекрасно укладывается в эпизод распятия и точка! А еще обнаружили стихи из Псалмов, где упоминался некто страждущий, в 21:2: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?», которые заканчиваются в 21:8 вот так: «Все, видящие меня, ругаются надо мною, кривят губы, кивая головою». Разумеется, первые христиане решили, что в этом тексте предсказывалось случившееся впоследствии с Иисусом, а значит, Псалмы тоже предвещали его смерть!

Итальянка пришла в волнение.

— Постойте-ка! Иисус сказал это на кресте, я точно помню: «Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?». Именно так он и говорил! Я же читала об этом! Это точное предсказание!

Томаш посмотрел на нее, как учитель, только что услышавший ошибочный ответ на экзамене.

— Я уже понял, что вы совершенно не усваиваете то, что я вам пытаюсь объяснить, — заметил он строго и стал листатьБиблию. — Эта фраза появляется у Марка, когда Иисус уже распят на кресте, в 15:34: «В девятом часу возопил Иисус громким голосом: Элои! Элои! ламма савахфани? — что значит: Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?». Похожая фраза есть у Матфея, — историк подчеркнул пальцем стих. — Вот, дорогая моя, еще одно доказательство того, как Евангелисты подгоняют Иисуса под пророчества. Они приписали ему эти слова, чтобы можно было сказать: сбылись пророчества Священного Писания, убедив тем самым остальных иудеев. Понимаете?

— А почему вы так уверены, что Иисус на самом деле не говорил этих слов?

— Слово «уверены» к Истории вряд ли применимо, — напомнил он. — И, тем не менее, дорогая моя, похожесть этой фразы на стих из Псалтири вызывает, безусловно, большие подозрения. Не забывайте, что никто из последователей Иисуса не был с ним рядом в последний час — это признают сами Евангелисты. Как пишет Марк в 14:50, «все бежали», а женщины «смотрели издали» на происходящее, указывает он же в 15:40. Никто из них не находился достаточно близко к кресту, чтобы услышать последние слова.

— Но апостолы могли попозже спросить одного из легионеров, которые были рядом с крестом…

— Апостолы были переполнены страхом, опасаясь за свою собственную жизнь. И подходить близко к легионерам — это последнее, что могло прийти в голову им, ведавшим, что римляне имели обыкновение расправляться с лидерами, которые создавали проблемы, а равно и с их последователями. Тому примеров много. Но допустим, что апостолы отважились бы поговорить с легионером. Вы думаете, римлянин понял бы арамейский Иисуса? И что он точно передал бы слова умиравшего? У нас ведь нет непосредственных свидетелей, а все больше — «кто-то кому-то что-то сказал», — сопроводил он слова жестом неопределенности. — В общем-то, рассказ о страстях, похоже, строится вокруг сюжета, уже описанного в Псалме 22, а не на основании свидетельств очевидцев.

— Значит, это имеет отношение к Ветхому Завету…

— Да еще какое! — подтвердил Томаш. — Все Евангелия, можно сказать, усеяны словами, фразами, оборотами из древнего Писания. Псалмы говорят о Мессии? Евангелия утверждают, что Мессия — Иисус. Даниил и Ездра описывают Сына человеческого? Евангелия называют Иисуса Сыном человеческим. В Псалмах царь Давид именуется Сыном Божиим? Евангелия определяют Иисуса как Сына Божиего. Псалмы приводят слова, сказанные Господом Давиду: «Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя»? Марк вкладывает в уста Господа слова, якобы адресованные Иисусу после крещения: «Ты Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение». В Псалмах описан некто страждущий и взывающий к Всевышнему: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты оставил меня?» Ну, что ж, у Марка уже Иисус распятый практически повторяет эти слова: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» Все родом из Ветхого Завета! Даже эпизоды из жития Иисуса, — историк цокнул языком.

Валентина ответила ему удивленной гримасой.

— А что вы хотите этим сказать?

— А вы не заметили? В Исходе говорится о приказе фараона, когда Моисей был младенцем, уничтожить всех иудейских детей, было такое? И что сделал потом Матфей? «Добыл» для младенца Иисуса похожий приказ Ирода. Исход повествует о саге иудеев, бегущих из Египта? Матфей рассказывает о приключениях семьи Иисуса во время бегства в Египет. Моисей поднялся в гору за скрижалями? И Матфей посылает Иисуса в горы, чтобы поведать о некоторых аспектах тех же поучений. Моисей разделил воды Красного моря? Так и Иисус затем прогулялся над гладью моря Галилейского. Бродили иудеи сорок лет по пустыне? Три Евангелиста отправляют Иисуса в пустыню на сорок дней. Достал Моисей манну, чтобы накормить евреев? Иисус явил ученикам хлеб насущный. Даже чудеса и изгнания бесов, широко представленные в Евангелиях, имеют своих предшественников у Ильи и Исаии! — он показал на Библию. — Авторы Нового Завета не описывали Историю, они просто пытались убедить своих современников в том, что Иисус полностью отвечал пророчествам и, скажем, требованиям Священного Писания. И не более того.

Наступила тишина. Казалось, оба задумались, а что же делать со всем этим знанием.

— Помогите мне, Томаш, — сказала, наконец, Валентина, стараясь найти хоть зернышко здравого смысла в этом ворохе информации. — Обезглавлены два историка, занимавшиеся исследованиями древних рукописей Нового Завета. В обоих случаях убийца оставил нам загадочные послания. Что он хотел нам сказать?

— Разве еще неясно? Подонок указывает на серьезные проблемы, связанные с Новым Заветом. Первая головоломка намекала на происхождения мифа о Деве Марии, а вторая, — он взял фотографию, оставленную суперинтендантом, — намекает на усилия, предпринятые некогда евангелистами, чтобы стала очевидной связь Иисуса с пророчествами Священного Писания о том, что Мессия ведет свою родословную от Давида, — он внимательно посмотрел на итальянку. — Этот субчик говорит нам, что Новый Завет есть не что иное, как жульнический коллаж Ветхого Завета.

— Но зачем он нам все это говорит? Что общего между этими тонкими материями и жуткими смертями?

Историк пожал плечами: кто здесь следователь?

В этот момент стремительно вошла в «Silk Road Café» группа агентов с Шоном О’Лири во главе — щеки у него горели, и важность решаемых им задач легко читалась на его раскрасневшемся лице.

— Суперинтендант! — приветствовала его удивленная Валентина. — Где вы блуждали все это время?

Ирландец махнул как-то неопределенно в сторону улицы.

— Допрашивал свидетеля в больнице.

— И что же? Что интересного он вам рассказал?

О’Лири полез в карман за блокнотом и не без труда извлек его.

— Вам нужны подробности? — спросил он меланхолично, просматривая записи. — Зовут его Патрик Мак-Грас, для друзей — просто Пэдди. Он безработный бомж и в момент преступления находился в парке, пытаясь уснуть.

— Он сможет узнать преступника?

Ирландский инспектор, поджав губы, углубился в чтение записей.

— Он видел убийцу в ночной тьме и на расстоянии. К сожалению, у него не было возможности увидеть лицо злодея вблизи и заметить что-либо характерное в его облике.

— Ах, как жаль!..

О’Лири лишь шмыгнул носом, не отрывая глаз от своих пометок.

— Но есть одна странность. Я его даже переспросил, правда ли, что этим утром он говорил врачам скорой, будто смерть профессора Шварца была несчастным случаем. И он подтвердил, что да, говорил и даже настаивает на этом.

Валентина отмахнулась от этих слов, как от несусветной глупости.

— Что за чушь! Случайно отрезать голову человеку? А с чего он взял?

— Он настаивает на том, что, напав на профессора Шварца, убийца стал вопить. Говорит, что это был вскрик агонии, вроде как от отчаяния.

Итальянка и Томаш заинтригованно переглянулись.

— Агония? Отчаяние? Что он имеет в виду?

Ирландский коллега несколько растерялся.

— Ну, в общем… я не знаю. Я пытался добиться от него более внятного ответа, но он просто твердил, что убийца явно раскаивался в содеянном и поэтому-то жалобно крикнул.

Валентина лишь головой покачала.

— Сколько же, должно быть, выпил этот свидетель, — заметила она и перешла на рабочий тон. — Послушайте, в Риме мои подчиненные занимаются реконструкцией того, чем занималась весь последний год профессор Эскалона. Надо бы и вам сделать то же самое относительно профессора Шварца: мы должны знать, где он побывал, когда, что там делал… В этом разрезе…

— Это уже делается. Завтра я вам дам предварительный отчет.

— Будет любопытно сравнить две биографии и посмотреть, не пересекаются ли пути-дорожки обеих жертв. Это бы нам позволило…

В это мгновение зазвонил сотовый суперинтенданта, и он, попросив разрешения, ответил немедля.

— Слушаю, — произнес он буднично и тут же напрягся. Почти по стойке смирно. — Да, это я, sir. — И тут его лицо стало вытягиваться, а глаза — округляться. — Что-о-о? Где? Этим утром? Но как же это… Как такое возможно? — Снова пауза. — Немедленно? Но они же только что приехали, sir! — Хорошо. До скорого, sir! Благодарю, sir, — закончил он, почти что козырнув.

Ирландец отключил мобильник и повернулся к собеседникам, которые вместо румянца на щеках увидели странную бледность, как будто господину инспектору минуту тому явился призрак. Он посмотрел на гостей, не скрывая волнения.

— Он снова дал знать о себе.

— Кто?

— Serial killer^[30], — сказал он чуть раздраженно. — Выступил в том же стиле!

Валентина и Томаш подпрыгнули на своих стульях.

— Еще кто-то погиб?

О’Лири кивнул головой.

— В Болгарии.

Его собеседники разинули рты, пораженные известием.

— Где-е?

Суперинтендант показал на телефон, где, по его разумению, пребывало высочайшее начальство.

— Вас там хотят видеть как можно скорее.

XXIV

Тончайшая вуаль, сотканная из белесой дымки, покрывала город, придавая ему рождественский вид. Заснеженные вершины Витоша — вулкана, уснувшего неподалеку, выглядят часовыми в белых шапках, расставленных для охраны этого былинного покоя.

Первыми признаками того, что он близок к цели, стали для Сикариуса блоки жилых многоэтажных домов советского типа, роившихся на окраине среди серо-зеленых пятен скверов и парков. Эта картина вызывала в целом ощущение какой-то недоделанности — как будто взяли и загубили хорошую идею. Указатели на кириллице уже твердили, что он въехал в Град, но гость поверил этому, только когда машина, наконец-то, оказалась среди изящной паутины хорошо ухоженных улиц с красивыми зданиями французского или балканского покроя. Тогда водитель взял мобильник и нажал вызов.

— Я в Софии.

Абонент, похоже, ждал звонка не без волнения.

— Ну, как миссия? Выполнена? Все хорошо?

— Строго по плану.

В трубке вздохнули с облегчением.

— Уф! Вот и ладненько, а то я уже беспокоился.

В полном контрасте с периферией города, где советское прошлое было густо перемешано с современностью, центр болгарской столицы отличал порядок, а классическую архитектуру — хороший вкус. Впрочем, внимание Сикариуса было в данный момент поглощено Русской церковью — сказочным сооружением с зелеными куполами и позолотой, придававшими городу чуть московский налет.

— И что мне делать дальше? Есть еще что-то для меня?

Шеф тихонько засмеялся.

— Да ты просто автомат, Сикариус, — проворковал не без удовлетворения голос в трубке. — Достойнейший из сынов Божиих. Пока ничего нет. Езжай домой.

Ответ явно расстроил агента.

— Все кончилось? Больше не будет?

— Я ничего подобного не говорил, — поправил его шеф. — Тут еще работать и работать. Ты мне будешь нужен еще.

— Вот и хорошо.

— Просто надо подождать. Так что возвращайся. Ты проделал бесценную работу, и я уверен, что даже такому воину нужен отдых.

Сикариус глубоко вздохнул, подчиняясь решению.

— Ладно. До свиданья.

Конец связи.

В этот момент машина проезжала мимо храма Александра Невского с его потрясающими византийскими куполами, и Сикариус замедлил ход, чтобы полюбоваться этим чудом. Потом он свернул на дорогу, ведущую к аэропорту. Путь пролегал по узкой оживленной улице, заполненной пешеходами: одни беззаботно гуляли, другие разглядывали выставленные в витринах товары как местные, болгарские, так и всемирно известных зарубежных марок. Тут и там возникали яркие неоновые вывески казино.

В эту секунду Сикариус почувствовал, как зреет раздражение внутри.

— Нечестивцы, — прохрипел он сдавленно. — Распутники и грешники.

XXV

Солнце уже радостно ласкало крыши окрестных домов, когда полицейский автомобиль с Томашем и Валентиной «на борту», не так давно выехавший из аэропорта Софии, добрался до окраин города, который, судя по дорожному указателю, назывался Пловдив.

— А знаете, сколько лет этому городу? — спросил не без гордости водитель. — Шесть тысяч! — Он повернул голову и улыбнулся своим пассажирам, сидевшим сзади. — Вы представляете, шесть тысяч лет! Невероятно! — резюмировал он, вернувшись в исходное положение.

Томаш смотрел, не отрываясь, на многоквартирные коробки советской архитектуры. Он хорошо знал это место благодаря книгам по истории, которые читал в факультетской библиотеке.

— Его основали еще в эпоху неолита, — заметил он задумчиво. — Это самый старый город Европы.

После того как они пересекли реку Марицу, бетонное безобразие окраин сменили типичные балканские постройки, придававшие некую воздушность старинному центру города с проплешинами из древних руин. Было весьма непривычно видеть в центре города зеленые горы с обрывистыми скалами и с домиками, невесть как туда заброшенными.

Водитель показал на крупнейший из этих мысов, напоминавший гигантский камень, упавший некогда с неба и обросший мхом и птичьими гнездами.

— Старият Град — Старый город, — перевел он себя.

Оба пассажира, задрав головы, завороженно смотрели на верхние дома. Картина казалась ирреальной, настолько изобретательной была архитектура.

— Это там были построены шесть тысяч лет тому первые жилища? — поинтересовался историк.

— Так точно, — подтвердил болгарин, добавив: — Именно там и произошло вчера убийство.

Романтика вмиг испарилась: памятник истории превратился в глазах гостей в место преступления.

— Мы туда едем сейчас?

— В Старият Град? — переспросил удивленно водитель. — Нет, у меня приказ привезти вас на Главната.

Оказалось, что это — залитая солнцем широкая пешеходная улица с разноцветными домами, возведенными под очевидным влиянием французской архитектуры: верхние этажи украшены живописными террасами и балконами, а нижний — отдан под магазины.

Валентину и Томаша привели на эспланаду, где им навстречу сразу же поднялся, протянув руку для приветствия, худощавый человек.

— Тодор Пичуров, инспектор болгарской полиции, — отрекомендовался он. — Добро пожаловать в Пловдив.

Гости тоже представились и сели за столик. Заказали кофе и обменялись с хозяином обычными любезностями по поводу красоты города и великолепной погоды, на которую они уже и не рассчитывали, приземлившись в Софии ранним хмурым утром.

Больше времени итальянка терять не стала и решительно перешла к делу.

— Что же здесь происходит? — спросила она. — Сказали мне, что вам нужна наша помощь в расследовании одного преступления. И что же конкретно случилось?

Болгарский детектив открыл папку, лежавшую на маленьком круглом столике эспланады, и вытащил фотографию мужчины с проникновенным взглядом и жиденькой седеющей бородкой.

— Это профессор Варфоломеев — один из самых достойных граждан нашего Пловдива. Он занимался молекулярной медициной в здешнем университете. Жил в Старом Граде, в доме Балабанова — памятнике архитектуры. Вчера утром, когда он возвращался с занятий, на него напал с ножом неизвестный, ожидавший профессора у входа в дом. Меня срочно вызвали на место событий, но когда я приехал, профессор был уже мертв.

Валентина воспользовалась паузой, чтобы поинтересоваться.

— Профессор кафедры молекулярной медицины?

— Один из самых уважаемых в мире в своей области, — подтвердил Пичуров. — Каждый год говорилось, что он вот-вот получит Нобелевскую премию.

Итальянка встряхнула головой.

— Извините, но я ничего не понимаю. Мы занимаемся расследованием двух преступлений, совершенных в Западной Европе, жертвами которых стали два историка, изучавших старинные рукописи Нового Завета. Палеограф была убита ни больше, ни меньше в библиотеке Ватикана, археолог — прямо перед дверью другой библиотеки — в Дублине. Вы же рассказываете нам об ученом-медике, и, честное слово, я…

— Ученый-молекулярщик.

— Да какой угодно! — отмахнулась Валентина, не меняя тона. — Назовем его профессором кафедры по проблемам медицины, если хотите. В любом случае к истории это отношения не имеет. А вы заставили нас пересечь всю Европу чуть ли не из конца в конец, прилететь на Балканы ради чего? Почему вдруг вы предположили, что между этим случаем и нашими историками есть что-то общее?

Болгарский инспектор показал фотографию трупа жертвы, лежащего на животе в обширной луже крови.

— Профессор Варфоломеев был обезглавлен.

Итальянка взглянула мельком на фото и глубоко вздохнула. На ее лице нетерпение боролось с раздражением.

— Конечно, это крайне неприятно, — заметила она холодно. — Не знаю, как здесь, в Болгарии, но у нас очень редко отрезают голову кому бы то ни было. И, тем не менее, за исключением этого прискорбного факта, не вижу, какова связь между этой смертью и теми двумя, что я… — она быстро взглянула на Томаша и поправилась, — что мы расследуем.

Пичуров почесал нос.

— Так получилось случайно, но незадолго до вызова на место преступления я на сайте Интерпола (а его я просматриваю каждое утро) увидел ваш предварительный отчет об убийстве в Ватикане. Очень странном преступлении, согласитесь.

— Более чем.

— Я заинтересовался, углубился в чтение и узнал, что пару часов спустя убийство с похожими характеристиками случилось уже в Дублине. Человек я, прямо скажем, любознательный и, естественно, я кликнул на отчет по второму убийству и снова столкнулся с вашим именем, что меня крайне удивило. Потом я понял, что вы помогали ирландцам и что с вами был португальский историк.

Валентина переглянулась с Томашем.

— Действительно, это так, — подтвердила она. — Ну и что? К чему вы клоните?

— Я подумал, что это очень любопытные дела. А головоломки, оставленные убийцей, так и вовсе очень заинтриговали. Но разгадывать их было некогда, особенно после того, как меня срочно вызвали в Старият Град на убийство у дома Балабанова. Прибыв туда, я сразу понял, что убит был профессор Варфоломеев, а потом обнаружил, что его обезглавили.

— И тут-то вы вспомнили о делах, которые я расследую.

— Не совсем так, по правде говоря. Это вообще-то очень странный способ убийства. И Болгария здесь не исключение. А уже если они происходят, то всегда связаны с ритуалами.

— Как и во всем мире.

— Разумеется, в голове вертелись вопросы: почему же кому-то надо было убивать профессора Варфоломеева, одного из самых уважаемых соотечественников? И зачем именно таким способом? Неужели это — ритуальное убийство? Здесь, в Старият Граде? — лицо его выражало сильнейшее удивление. — Не вижу причин.

— И что же тогда навело вас на мысль о связи этого убийства с нашими?

— Дело в том, что рядом с телом я обнаружил одну штуку, — болгарин снова полез в папку и вытащил файлик с листком бумаги внутри. — Вот это.

Он протянул листок своим собеседникам.

Едва увидев рисунок, Томаш и Валентина поняли, насколько был прав их болгарский коллега.

— Это наш человек! — воскликнула Валентина, указывая на первый знак слева. — Вы только взгляните. Он даже начертал символ чистоты Девы Марии, точно как в Ватикане.

Историк смотрел на шараду с некоторым смущением, как будто считал происходящее совершенно бессмысленным.

— Не может быть!..

— Это наш человек! — настаивала инспектор Следственного комитета Италии, уверенная в авторстве. — Это же он!

— Я знаю, что он, — согласился Томаш. — Но символ чистоты Девы Марии… — он покачал головой. — Рядом с тем, что он изобразил потом, это лишено смысла.

Итальянка едва сдерживала возмущение.

— Ну, вот еще чего?! Почему же нет? Наоборот, все логично! — она показала на головоломку. — После убийства в Ватикане он начертал символ лилии и снова использовал его только сейчас. Мне кажется, все ясно. Что вас удивляет?

Португальский ученый смотрел на знаки как завороженный, пытаясь ухватить неоднократно ускользавший в последнее мгновение смысл этой шарады. С чего вдруг убийца повторил этот символ? Вроде и контекст не тот. А ключ к разгадке наверняка в контексте, в обстоятельствах. А если попробовать разгадывать с другого конца головоломки? — размышлял ученый. — Что там было? А было слово, написанное на… на…

— Я понял! — воскликнул вдруг Томаш.

Оба детектива уставились на него.

— Что? В чем дело?

Историк повернулся к Валентине, потом к Пичурову, затем снова к Валентине и показал взволнованно на листок в пластиковом файле.

— Я понял!

Все посмотрели на шараду, которой он радостно размахивал.

— Вы сумели разгадать ее? Так быстро?! — болгарин не скрывал своего восхищения.

Итальянка улыбнулась и захлопала.

— Браво, Томаш! — она явно гордилась своим спутником, превращавшимся практически в героя, по крайней мере для нее. — Браво!

Увидев такую неподдельную радость, Томаш оказался в некотором замешательстве, вобрал голову в плечи, опустил руку, потрясавшую листком, и отвел в сторону смущенный взгляд.

— Не знаю, будете ли вы так довольны после того, что я вам скажу, — заметил он Валентине. — Боюсь, вам даже захочется лишить меня головы!..

— Мне? Что за глупости?! Зачем вы так говорите?

Историк посмотрел на головоломку в пластике.

— Эта задачка-загадка отсылает нас к еще одному подлогу Библии.

После этих слов на лицо Валентины набежала вдруг черная-черная туча.

— О, нет! Какая же я глупая! Чего еще было ожидать?! — раздражению не было предела.

Томаш наклонился к своему саквояжу, порылся там, не глядя, рукой и вытащил какую-то книгу. Когда он положил ее на стол обложкой вверх, все поняли, что это — Библия. Да, та самая, что принесла столько пользы в Дублине. Он отважился, наконец, взглянуть на итальянку, пусть и не без смущения.

— Речь пойдет о подлоге, связанном с божественным происхождением Иисуса.

XXVI

Официант пробрался зигзагом, ловко управляя подносом, к столику на эспланаде улицы Главной, где сидели историк и два детектива. Расставив с профессиональным изяществом чашки с кофе, он двинулся дальше обслуживать других клиентов, недавно расположившихся за соседним столиком.

Томаш, сумевший вернуть себе обычное состояние уверенности, ткнул пальцем в рисунок в пластиковой защите и указал на три символа на листке, найденном у трупа болгарского профессора.

— Эта загадка отсылает нас к двум основным вопросам христианского богословия. Они разные, но неразрывно связаны между собой, — начал он объяснять. Инспектор Пичуров заерзал на своем месте.

— Вы говорили о божественном происхождении Иисуса, а также о том, что с ним связан какой-то подлог. Каким же боком эти каракули могут навести на такие выводы? — не терпелось знать болгарскому детективу.

Историк указал на символы в центре и справа — ΘΣ.

— Видите вот это? Знаете, что это такое?

Следователи не отрывали глаз от загадочных каракулей.

— Похожи на иноземные письмена. Их обычно пишут на кораблях инопланетян, летающих в фильмах типа «Star Trek»^[31], — пошутила Валентина.

Томаш рассмеялся.

— Действительно, эти знаки выглядят странновато, но к инопланетянам и их кораблям они отношения не имеют. Речь идет о буквах греческого алфавита, упоминаемых в Библии.

— Вот это — буквы?

Историк кивнул в знак согласия.

— Символ в центре — тета, а справа — сигма, — уточнил он. — Когда их в библейской рукописи пишут рядом, добавляя черточку сверху, тета-сигма означают сокращенный вариант nomina sacra.

— А что это?

— Священное обозначение в данном случае — Бог.

Инспектор Пичуров нахмурил брови.

— Убийца оставил у ног жертвы аббревиатуру имени Бога? — переспросил он, не скрывая своего скептицизма. — А с какой стати?

— Это-то и предстоит выяснить, — заметил Томаш, не обращая внимания на недоверчивый тон болгарского детектива. — Самое интересное, особенно в свете того, что наш serial killer писал в двух предыдущих случаях, — это, вне всякого сомнения, его намек на Codex Alexandrinus, и в частности на ловкую подмену, сделанную в этом манускрипте одним из переписчиков.

Ссылка показалась Валентине знакомой.

— Вы говорите о том старинном документе, который профессор Эскалона изучала в Ватиканской библиотеке?

— Тот был Codex Vaticanus, — поправил ее Томаш, — а эта головоломка отсылает нас к Codex Alexandrinus — рукописи V века, подаренной патриархом Александрии английскому королю и хранящейся в Британской библиотеке. Это — один из самых древних и самых полных манускриптов Библии с греческой версией Нового Завета, за исключением утерянной 31 страницы.

Итальянка указала на два символа: ΘΣ.

— Отчего вы считаете, что эти тета-сигма относятся именно к этому Кодексу?

— Речь идет о предположении, которое зиждется на образе мышления, проявленном «нашим клиентом», — стал объяснять португалец. — Мы уже поняли, что он буквально помешался на фальсификациях, имеющихся в Новом Завете. Так вот, в Александрийском кодексе на самом деле есть некая аномалия, связанная аккурат с сокращенной ссылкой на Господа, — те самые тета и сигма.

— Не понимаю совсем!..

Томаш положил листок с загадкой на стол и стал листать свой экземпляр Библии.

— Одна из проблем тезиса о божественном происхождении Иисуса связана с тем, что он ничего подобного не говорит о себе в самых древних дошедших до нас рукописях. Разве что в последнем Евангелии от Иоанна, написанном примерно в 95 году, Иисус четко указывает на свою божественную природу. Иоанн цитирует Иисуса в стихе 8:58: «Прежде, нежели был Авраам, Я есмь». Это четкое указание на Исход, где в 3:14 Бог сказал Моисею: «Я есмь Сущий», то есть Иисус в версии Иоанна представляется как Бог в Священном Писании.

— Ага-а!

— Любопытно, что ничего подобного мы не находим в доиоанновских источниках, — тут же подчеркнул Томаш. — Ни Павел, ни Марк, ни Матфей или Лука, создавшие свои Евангелия прежде Иоанна, не вкладывают в уста Иисуса ни намека на то, что Он — Бог. Неужто забыли? — не сдержался он от иронии. — Или посчитали сие несущественной, ничего не значащей мелочью? И заметьте, — тут он поднял палец, — чем древнее рукопись, тем менее божественным выглядит в ней Иисус. Первым написал свое Евангелие Марк. Каким же мы видим в нем Иисуса? Человеческим существом, никогда не посягавшим на статус Бога. Самое смелое его заявление этого плана сделано во время суда, когда он под давлением первосвященника, спросившего, он ли «Христос, сын Благословенного», отвечает в 14:62 «Я», предвосхища, что «и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных». Но, внимание: в иудейской культуре mashia означает вовсе не «Бог», а лишь «Богом избранный». Нигде у Марка Иисус не утверждает, что он Господь.

Инспектор Пичуров, впервые попавший на семинар по критическому анализу Нового Завета, снова заерзал на стуле.

— Извините, я в Библиях не очень разбираюсь, но разве не Марк представляет его как Сына Божиего?

— Все Евангелия говорят об Иисусе как о Сыне Божием. Ну и что? В контексте иудейской религии выражение «Сын Божий» вовсе не означает Бог-Сын, как теперь кажется некоторым, но лишь то, что он происходит от царя Давида — в соответствии со Священным Писанием. В Псалмах Бог говорит Давиду — человеку во плоти, что он — Его сын, подтверждая это во Второй Книге царств. А раз Евангелия представляют Иисуса как потомка царя Давида, то, естественно, они нарекли его Сыном Божиим соответственно титулу Давида. Более того, вся израильская нация может быть названа Сыном Божиим, как предписывает Ветхий Завет в Книге пророка Осии, в стихе 11:1: «Когда Израиль был юн, Я любил его и из Египта вызвал сына Моего». Или же в Книге Исхода 4:22: «Так говорит Господь: Израиль есть сын Мой, первенец Мой». В общем, именуется Сыном Божиим всякий, у кого какие-то особые отношения с Господом, но из этого совершенно не следует, что этот всякий является Богом.

Валентина взглянула на болгарского коллегу, как смотрят на недотепу.

— Он мне об этом уже рассказывал. Я вам объясню попозже.

Пичуров притих, осознав, что есть в этой беседе нечто, ему пока недоступное.

— Поэтому-то Марк никогда не утверждал и даже не намекал на то, что Иисус — Бог, — вернулся к прерванному разговору Томаш. — После него появились Евангелия Матфея и Луки. И в них не было ни полслова, что Иисус — Господь. Более того, все трое вкладывают в уста Иисуса фразы о том, что он не вправе решать, кто сядет справа и слева от него, и что ему неведом день и час наступления Царствия Божиего. То есть, в отличие от Бога, Иисус не всемогущ и не всеведущ. И великий спор между тремя Евангелистами и Павлом совершенно не затрагивает проблему, Бог ли Иисус, — такой вопрос даже не возникает, а обсуждается, когда же Господь выказал Иисусу свое благорасположение, превратив его в особое человеческое существо. Первый Евангелист Марк дает понять, что это случилось в момент крещения Иисуса Иоанном Крестителем. Именно тогда согласно стиху 1:11 «И глас был с небес: Ты Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение», что, собственно, является цитатой из еврейских псалмов. Значит, Марк считает, что Иисус становится Сыном Божиим в момент крещения. А вот Лука и Матфей полагают, что сие произошло сразу при рождении благодаря непорочному зачатию.

— А Павел?

— У него собственная версия. Интересно отметить, что в Деяниях Апостолов — тексте, в котором Лука описывает сделанное апостолами после смерти Иисуса, — мы не встречаем никакого свидетельства тому, что хоть кто-то из его учеников считает Иисуса Богом. Апостолы просто не устают повторять, что Иисус — это тот, кого Господь наделил особыми полномочиями. Даже есть цитата у Петра в стихе 2:36, что «Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли». Таким образом, он связывает сан Мессии с распятием, и Павел разъясняет в 13:33, что Господь выполнил свое обещание, «воскресив Иисуса, как и во втором псалме написано: Ты Сын Мой: Я ныне родил Тебя». Святой Павел наводит нас на мысль, что этот особый статус был дан не тогда, когда Иисус родился, и не тогда когда крестился, а сегодня, когда он воскрес. Короче, Павел и Петр даже дают понять, что Иисус при жизни вовсе не был Сыном Божиим! Это произошло в миг его смерти, — взгляд историка перебегал от одного собеседника к другому. — В самых древних текстах не возникает вопроса, Бог ли Иисус. В них всего лишь устанавливается, в какой же момент Господь наделил его особым статусом Сына Божиего — потомка Давида, как это понимается в иудейской традиции. Случилось это в момент непорочного зачатия? Во время крещения? Или же при воскресении?

— Насколько я понимаю, только последнее из Евангелий устанавливает, что Иисус — Бог, — заметила Валентина.

— В Евангелии от Иоанна, — подтвердил Томаш. — А это значит, чем ближе по времени к событиям писалась рукопись, тем более «человечным» представлен в ней Иисус. Чем больше времени отделяет ее автора от той эпохи, тем он, Иисус, божественнее, что кажется вполне естественным. С течением времени историческая память человека во плоти слабела, и реальные факты сменялись мифами: от простого прославления героя до обретения божественности. Соответственно, Иисус-человек постепенно превращается в необыкновенную личность, помеченную Богом, а затем и в самого Бога. Это своего рода процесс созидания божества. Нам же следует задаться вопросом: почему мы должны считать Иисуса Господом, если он сам так не утверждал в первых текстах Нового Завета? — Библия снова оказалась в руках ученого. — Христианские богословы долгое время ломали головы над этой проблемой, пока не натолкнулись на важную ссылку в одном из писем Павла, а именно в Первом Послании к Тимофею, — он закончил листать Книгу книг. — Вот это место, стих 3:16: «Бог явился во плоти, оправдал Себя в Духе», — он внимательно посмотрел на следователей, прежде чем, образно говоря, призвать их к ответу: «Бог явился во плоти?» Но какой же Бог? Кого имеет в виду Павел?

Валентина не решалась открыть рот из опасения сказать какую-нибудь глупость, но под ободряющим взглядом Томаша отважилась.

— Бог во плоти — это Иисус, так мне кажется. Или же нет? — на всякий случай засомневалась она.

— Конечно же, Иисус! — успокоил ее историк. — Кстати, такова и официальная позиция Церкви: Иисус — это Господь во плоти. Однако суть проблемы совсем не в этом. Куда важнее, что эта фраза принадлежит Павлу.

Итальянка мгновенно оценила логические последствия сего утверждения и даже подпрыгнула на своем стульчике.

— Павел — автор номер один Нового Завета! — возрадовалась она. — Его письма были написаны лет на десять-пятнадцать раньше самого первого Евангелия! Из этого следует, что об Иисусе-Боге говорит самый древний автор!

Томаш улыбнулся.

— Двадцать баллов^[32] госпоже Валентине Фэрро, — торжественно объявил португальский профессор, как будто он принимал экзамен на факультете. — Все верно! Эта цитата — ключевая, потому что дает нам понять, что самый древний автор Нового Завета, то есть самый близкий по времени к происходившим тогда событиям, не описывал Иисуса обычным человеком, хотя и Богом избранным. Павел представил Иисуса непосредственно Господом, а именно: «Бог явился во плоти». Действительно, в остальных Посланиях Павел уже наделял Иисуса божественным статусом, но только после воскресения, а не при жизни. И эта фраза считается ключевой, потому что самый древний автор излагает богословский тезис об Иисусе, ставшем Богом еще при жизни. Однако данный тезис возник позднее.

Госпожа инспектор, уже приученная к резким разворотам в дискуссиях с господином профессором, не преминула посетовать:

— Ну, а теперь вы мне скажете, что есть одна загвоздка. И я даже догадываюсь, с чем она связана: существует одна-единственная рукопись, в которой Павел приводит этот тезис.

Историк вернулся к строке, которую прежде зачитывал.

— Вовсе нет. Скорее наоборот. Этот стих из Первого Послания к Тимофею приводится в большей части древних манускриптов.

— Тогда в чем проблема?

— В том, что, если мы внимательнее посмотрим на этот стих Codex Alexandrinus, то обнаружим, что строка с тетой-сигмой (та самая, где говорится о сокращенном варианте nomen sacrum) написана другими чернилами, чем прочие строчки. Поразмышляв над этой аномалией, мы приходим к выводу, что эта строчка была дописана неким писарем значительно позже. Таким образом, налицо очередная фальсификация текста, — он указал на первую греческую букву Θ слова-головоломки. — Рассмотрев тету, мы поймем, что горизонтальная линия в середине буквы не была, собственно говоря, там начертана. Это скорее чернильное пятнышко, проступившее с обратной стороны пергамента, то есть обыкновенная случайность.

Дуэт следователей с напряженным вниманием слушал объяснения ученого, отвлекаясь только на листок с загадкой, оставленной изобретательным убийцей.

— А что дальше? Что это, по сути, меняет?

— Изначально в этом стихе были написаны не тета с сигмой, означающие аббревиатуру Бог, а омикрон-сигма — в переводе тот, — на листке бумаги Томаш нарисовал две буквы головоломки и их перевод ΘΣ = Бог, а чуть ниже — новую версию: ΟΣ = тот. Потом он вернулся к странице Библии, открытой на Первом Послании Павла к Тимофею. — Таким образом, оригинальный текст, перенесенный переписчиком Александрийского кодекса в стихе 3:16, выглядел не: «Бог явился во плоти, оправдал Себя в Духе», а «Тот явился во плоти, оправдал Себя в Духе». А это совершенно другой разговор, ведь Иисус перестает тогда быть Богом, — он закрыл Книгу книг. — Смущает, правда, иное: одно и то же умышленное изменение случилось и в четырех других древних рукописях Первого Послания к Тимофею, передав этот вирус и последующим копиям, включая средневековые. Вот так «липа» расцвела и окрепла.

— Вы опять хотите мне сказать, что Иисус изначально не приравнивался к Богу?

— Именно так. Вполне вероятно, что ни он не заявлял о своем божественном происхождении, ни апостолы его не воспринимали в таком качестве. Этот тезис появился позже. Впрочем, как я вам уже объяснял, сами апостолы оставили свидетельства, которые исключают возможность приравнивания Иисуса к Богу. Например, крещение. Марк описывает в 1:5, что евреи шли к Иоанну Крестителю «и крестились от него все в реке Иордане, исповедуя грехи свои». Затем он утверждает, что Иисус тоже был крещен, допуская, таким образом, что он тоже был грешен и нуждался в исповеди. Если бы Иисус был Богом, разве можно было бы поверить, что он грешил? А Матфей в стихе 24:36 устами Иисуса предсказывает конец света: «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один». Значит, Иисус не всеведущ! А может ли он тогда считаться Богом — спрашиваю я вас?

— А чудеса, которые совершил Иисус. Разве они не являются доказательством? — настаивала Валентина.

Томаш рассмеялся.

— Чудеса не имеют никакого отношения к якобы божественному происхождению Иисуса. Как и в наши дни, так и тогда не переводились разные целители, ясновидящие и люди, наделенные особыми качествами, иначе говоря — чудотворцы. В древности их было не счесть. Аполлоний Тианский, известный философ, был по совместительству еще и целителем, и экзорсистом. Ветхий Завет полон рассказов о чудесах, совершенных Моисеем, Илией и прочими. Даже сам иудейский историк Иосиф Флавий утверждал, что мог чудесно исцелять и изгонять дьявола. А в Галилее спустя всего одно поколение после Иисуса жил знаменитый целитель Ханина Бен Доса, которому приписывают разнообразные чудеса. И за несколько десятилетий до Иисуса появился в том же регионе человек по имени Хони, прославившийся тем, что мог вызывать дождь. Аполлоний, Моисей, Илия, Иосиф Флавий, Ханина и Хони были якобы способны чудеса творить, но никого их за это не считали Богом. Говорилось лишь, что эти люди обладают особыми «свойствами» и не больше.

— Ладно, пусть так. Я не стану говорить, что Иисус был Богом, но вы должны согласиться с тем, что раз он был способен творить чудеса, то нечто божественное в нем было!..

— Послушайте, а что это такое: нечто божественное? Насколько я знаю, христианство — монотеистическая религия. Христиане, как и иудеи, стоят на том, что Бог один. Иначе говоря, либо Иисус — Бог, либо — просто человек. Третьего не дано! Не может же он быть божком или человеком, но с божественными свойствами. Понимаете? Это шло бы вразрез с христианским монотеизмом.

Инспектор Следственного комитета Италии опустила глаза и после недолгого размышления согласилась:

— Да, вы правы.

Историк указал на первый из трех символов шарады, оставленной рядом с трупом в Старият Граде.

— Именно на это заключение и наводит лилия.

— Вы имеете в виду символ невинности Девы Марии?

Томаш кивнул в знак согласия.

— Но на этот раз убийца намекает не на проблему с Девой Марией, как это он сделал в случае с первой головоломкой в библиотеке Ватикана, а на иной смысл символа.

Валентина не стала скрывать своего удивления.

— У лилии есть еще один смысл?

— Да, она еще и символ Святой Троицы, — объяснил ученый. — Самое изысканное изобретение христианства.

XXVII

Звук какой-то рэп-композиции обрушился на миролюбивое кафе, прервав не вовремя беседу. Томаш ошарашенно посмотрел вокруг, пытаясь понять, откуда явилась эта странная музыка, и его взгляд остановился на резко зардевшемся лице инспектора Пичурова. Совершенно сконфуженный полицейский сунул руку в карман брюк.

— Прошу прощения. Это мой сотовый, — он виновато улыбнулся.

Инспектор ответил, потом сказал пару фраз по-болгарски, а через минуту уже подзывал официанта к столу, чтобы расплатиться.

— Нам пора. Вдова профессора Варфоломеева только что вернулась с Черноморского побережья, где отдыхала. Надо ехать в Старият Град, чтобы поговорить с ней.

Томаш и Валентина поднялись из-за стола.

— Ну, конечно!

Пичуров повернулся к итальянской коллеге.

— А еще мне передали из офиса, что ваши работники в Риме и их ирландские коллеги прислали какие-то важные документы с пометкой «срочно» и лично для вас.

— Какие документы?

— Кажется, речь идет об информации, чем занимались в последний год жертвы, римская и дублинская. Вы это заказывали?

— Было дело. А где эти документы?

— Я попросил подвезти их в Старый город.

Они покинули эспланаду и пошли по улице Главната туда, где болгарин смог припарковать свою служебную машину. Утро постепенно дозрело до чудного погожего дня, солнышко разливалось по всей ширине улицы для пешеходов, а слух их ублажало по-балкански мелодичное пение птиц.

Следователь нес досье недавно открывшегося дела в одной руке, а вторая была занята пластиковым файлом с третьей головоломкой. Итальянка жестом попросила дать ей файл и, идя рядом с Томашем, стала показывать ему на знаки, начирканные убийцей.

— Мы уже поняли, что символы в центре и справа — это тета и сигма из греческого алфавита, и они отсылают нас к проблеме обожествления Иисуса, — подытожила она, — но я так и не поняла смысла вот этой якобы лилии слева. Вы говорите, что в данном контексте она символизирует Святую Троицу?

— Так оно и есть.

— Извините, но как можно сюда пристроить Святую Троицу? К чему убийце намекать на нее?

Томаш взял рисунок из рук Валентины.

— Потому что Святая Троица тесно связана с проблемой придания Иисусу божественного статуса.

— Каким же образом?

Историк задумчиво смотрел под ноги, пока они прогулочным шагом спускались по Главной улице.

— Значит, так. В тот самый день 95 года, когда появилось Евангелие от Иоанна, где утверждалось, что Иисус — это Бог, возникла и серьезнейшая богословская проблема. Прежде всего скажите: если Бог — это Бог, а Иисус — тоже Бог, то сколько же у нас Богов?

Шедший перед ними Пичуров обернулся:

— По моим подсчетам, два.

— А не говорит ли нам Священное Писание, что Бог один? — ученый потряс своим экземпляром Библии. — Как же сочетаются тезис о монотеизме с приданием Иисусу статуса Господа? А потом вот еще что: если Иисус — Бог, значит, он не человеческое существо?

— Конечно же, он — человек! — запротестовала итальянка. — Умерший на кресте, помните?

— А если он — человек, значит — не Бог?

— Почему же… и Бог, — Валентина была явно сбита с толку.

— Нет-нет, выбирайте: Человек или Бог?

— Наполовину одно, наполовину — другое.

На лице Томаша возникло уже знакомое скептическое выражение.

— Хм… все это как-то сомнительно выглядит, вам не кажется? И именно этот вопрос разделилпоследователей Иисуса. Одна группа, эбиониты, склонялась к тому, что разговоры о божественности — это глупость, так как Иисус не был никаким Богом, а был просто человеком, избранным Господом за особо уважительное отношение к еврейскому закону, и не более того. А прочие группы стали обожествлять Иисуса, как если бы он был Богом. Так называемые докеты полагали, что Иисус был исключительно божественным существом, только лишь казавшимся человеком. Он не чувствовал ни голода, ни холода, и кровь у него не такая, как у простых смертных, а его телесные страдания — всего лишь видимость. Они настаивали на том, что было два Бога — еврейский и Иисус, причем последний — самый важный. И еще были гностики, полагавшие, что существует много богов, а Иисус — лишь один из них, зато принадлежавший к более высокой божественной расе, нежели еврейский Бог. Они считали, что Иисус — просто человек, тело которого временно занято Богом по имени Христос. Он вселился в Иисусово тело в момент крещения, и, вероятно, по этой причине Господь сказал: «Ты Сын Мой Возлюбленный; в Тебе Мое благоволение!» А покинул тело Христос, когда Иисус был прибит гвоздями к кресту. Вот почему он, Иисус, и жаловался: «Боже мой, Боже мой! зачем ты оставил меня?

— Как все запутанно! — заметила Валентина.

— Римские же христиане, ставшие затем ортодоксами, выбрали срединную позицию, утверждая, что Иисус был одновременно и Богом, и человеком.

— Поистине Соломоново решение, — констатировал, улыбнувшись, Пичуров. — Наполовину — Бог, наполовину — человек.

— Нет-нет! — поправил его Томаш. — Чтобы отделить себя от гностиков и установить, что Иисус и Христос — одна и та же сущность, римские христиане говорили, что Иисус был одновременно и Богом, и человеком. А чтобы отмежеваться от эбионитов, утверждали, что он на сто процентов Бог. Для размежевания с докетами им достаточно было подчеркивать, что он — стопроцентный человек, то есть Иисус одновременно на все сто и человек, и Бог.

Болгарский полицейский замотал головой, отказываясь принимать подобный абсурд.

— Сто процентов и там, и там? Но это же невозможно!

— Куда деваться — так было решено. Кроме того, ортодоксы постановили, что Бог-Отец был сущностью, отличной от Бога-Сына, но оба являют собой Бога.

Инспектор Пичуров даже остановился посреди улицы, чтобы выразить свое недопонимание.

— И все же получается — два Бога.

— Нет, он один. Бог-Отец и Бог-Сын.

Собеседники никак не могли согласиться.

— Но… это же дает в сумме два.

— Ничуть не бывало, — улыбнулся Томаш и, изобразив жестами и мимикой нечто вроде: что делать, но такова правда жизни, продолжил. — По мнению Церкви, Бог-Отец и Бог-Сын сущности разные, которые в сумме образуют единого Бога.

— Подождите, подождите, — не сдавался болгарин, пытаясь упорядочить только что услышанное. — Согласно Церкви Иисус — Бог?

— Да.

— И Бог-Отец — Бог?

— Естественно!

— Иисус — Бог-Отец?

— Нет.

— Значит, налицо два Бога! Бог-Отец и Бог-Сын!

— Никак нет. Как говорит Церковь, оба суть разные, Иисус садится по правую руку от Отца, но оба образуют Бога. Бог один — и точка.

Валентина нахмурила брови.

— Что ж, логики тут действительно немного. Уверена, что эта идея была позднее оформлена в нечто более логичное…

— Насчет логики — не знаю, но Церкви надоел весь этот бедлам, и она добавила к двум еще и третью составляющую. Так, в стихе 14:16 Евангелия от Иоанна Иисус представляет Дух Святой как «другого Утешителя, да пребудет с вами вовек», когда он, Иисус, вернется на небо. Церковь сочла уместным учредить это эфемерное новообразование, чтобы дополнить понятие «Бог». Voilà!^[33] Святая Троица! — и он махнул рукой вверх, как на сцене.

— К чему столько сарказма? — запротестовала итальянка. — Три сущности представляют собой три разных проявления Бога. В чем проблема?

— Нет, — поправил ее историк. — Я знаю, что понять это непросто, но согласно официальной доктрине это — три ипостаси, три разных лица, отличных одно от другого, но все вместе они образуют одного Бога. И Иисус на сто процентов — Бог и на те же сто — человек. Таково было решение, принятое на знаменитом Никейском соборе, созванном в 325 году для обсуждения накопившихся богословских проблем и объединения христиан. Его решения остаются в силе и сегодня. — И поправился не без пафоса: «Еще и сегодня!».

Госпожа инспектор встряхнула головой, как будто надеялась упорядочить таким нехитрым способом царящую в голове неразбериху.

— Есть три разных Бога, но все они — единый Бог? — удивилась она. — Иисус на сто процентов божествен и на сто процентов человечен? Действительно, это странная арифметика!..

— Вот именно.

— И как же Церковь разрешила эту задачу?

Томаш рассмеялся.

— Сказала, что сие есть тайна.

— Тайна… в каком смысле?

— Церковь поняла, что утверждения про Иисуса — стопроцентного Бога и стопроцентного человека — абсурдны, бессмысленны! А еще осознала, насколько непонятными остаются ее доказательства того, что Бог, Иисус и Святой Дух являют собой три божественные ипостаси, абсолютно различные, но образующие одного Бога. При этом ей уступать не хотелось. Что же тогда сделала Церковь? Решила все вопросы одним махом: не способная разрешить эти противоречия, Церковь, не желая становиться на сторону эбионитов, гностиков или докетов, объявила ничтоже сумняшеся, что все вышеизложенное суть великая тайна. — И, сменив тон, чтобы изобразить реплику в сторону, добавил: «Что, кстати, справедливо. Это действительно тайна, потому что бессмысленна». — И сразу вернулся к нормальному тону: «Это как заметать мусор под ковер, пытаясь сделать вид, что его нет. Так и Церковь умыла руки, притворившись, что решила богословскую проблему, ею же созданную. И вот теперь мы оказались перед тайной Святой Троицы во всей ее красе!».

Они подошли к машине болгарской полиции. Пичуров вытащил ключ из кармана, но не стал сразу открывать дверь.

— Определенно в этом есть смысл, просто мы недотепы, — резюмировал он. — Впрочем, мне бы хотелось понять, какова связь между этой темой и головоломкой, оставленной для нас автором преступления.

Все одновременно посмотрели на файл в руках Томаша, где лежал листок, найденный рядом с жертвой убийства в Старият Граде.

— По непонятной мне пока причине убийца захотел привлечь наше внимание к дискуссиям вокруг божественности Иисуса и к проблеме Святой Троицы. Если во второй части шарады есть намек на связанный с тетой и сигмой подлог, сделавший Иисуса Богом, то, возможно, первый знак говорит о фальсификациях Нового Завета по проблеме Святой Троицы.

— И здесь тоже фальсификации были?

— Конечно же, были. Достаточно почитать Новый Завет, чтобы понять, что нигде, ни в какой части не упоминается Святая Троица. Даже в Евангелии от Иоанна! — Томаш открыл Библию. — За исключением Первого Послания Иоанна, где в стихе 5:7–8 читаем: «Ибо три свидетельствуют на небе: Отец, Слово и Святый Дух; и Сии три суть едино. И три свидетельствуют на земле: дух, вода и кровь; и сии три об одном».

Валентина сразу сообразила, к чему эти цитаты.

— А сейчас вы скажете, что это фальшивка?

— И грубейшая, — не стал ее утешать историк. — Во-первых, были сфальсифицированы все три Послания от Иоанна, включенные в Новый Завет. Апостол Иоанн сроду их не писал, так как был согласно Деяниям Апостолов неграмотным. Уличенная в этом подлоге, Церковь заявила, что хотя Иоанн, возможно, и не писал этих Посланий, но в любом случае их содержание «от Бога». Такое милое простодушие: не замечать наличия трех канонических текстов-фальшивок — и все тут! Тем более что в свое время подобная практика не считалась предосудительной. Но даже если бы мы согласились посчитать художественную прозу документом, то это ничего бы не дало, ибо этого стиха нет в оригинале подложного послания! Ни в одной греческой рукописи! Текст был изменен позднее, чтобы придать законную силу понятию Отца, Сына и Святого Духа в попытке найти доказательства задним числом.

— Так вы говорите, что это единственное упоминание Святой Троицы в Новом Завете?

— Единственное, но при этом фальшивое в квадрате. — Томаш произнес последние звуки на громком выдохе, как будто сдувая поддельный стих вместе с пылью. Затем он снова стал искать что-то в Библии, продолжая тему.

— Ничего подобного нет больше нигде. Есть же простая констатация у Марка, что, когда один писарь спрашивает у Иисуса, какова первая из его заповедей, тот отвечает в стихе 12:29 так: «Слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый», то есть Иисус называет себя лишь Shema — так иудеи обозначали наличие одного Бога. Сам Иисус нигде даже не намекает на какую-то Святую Троицу, ни на Святого Духа, тем более на то, что он и есть Бог. Во всей Библии слово «Бог» употреблено около двенадцати тысяч раз, но ни разу «Бог» не соседствует со словами «три» или «троица» — ни в одном стихе! Точно так же, говоря о себе самих, Господь и Иисус не пользуются выражением: «Я, троица»…

Разговор прервался, так как инспектор Пичуров наконец-то открыл автомобиль и пригласил жестом садиться. Томаш уселся рядом с водителем, а Валентина — на заднее сиденье. Болгарин вставил ключ, но, прежде чем завести двигатель, посмотрел в сторону.

— И куда же все это заведет нас?

Ученый лишь пожал плечами.

— Убийца, безусловно, — большой знаток богословских проблем. Похоже, он задался целью показать, что все, что мы знаем об Иисусе, — ложь. И нюхом чую, что мы сможем понять истинную природу событий, только определив, что связывает все три жертвы. И эта точка соприкосновения между ними сможет привести нас к автору совершенных преступлений.

Оба детектива согласно кивнули.

— Вы правы, — добавила Валентина. — Мне тоже кажется, что это — единственный способ раскрыть данные дела.

Консенсус в «автособрании» был достигнут. Осознавший неизбежность опоздания Пичуров быстро завел машину, моргнул левыми подфарниками, посмотрел в зеркало заднего вида и нажал на газ. Времени терять было нельзя.

XXVIII

В Доме Балабанова поселилось глубочайшее отчаяние. Еще поднимаясь по деревянной лестнице, Томаш услышал приглушенные рыдания вдовы на втором этаже, и ему захотелось немедленно уйти оттуда. Он чувствовал себя бесцеремонным зевакой, влезшим в чужую беду для удовлетворения низменного любопытства. Судя по всему, его компаньоны-следователи меньше всего были озабочены этими интеллигентскими штучками — вот что значит профессиональная привычка. Пришлось и господину профессору подчиниться судьбе.

Лестница привела их в большой зал на втором этаже, залитый солнечным светом, впорхнувшим через многочисленные окна. Да и дверей здесь было не одна-две, так что помещение казалось головой спрута с несколькими щупальцами, уходившими в разные стороны. В одном из ответвлений послышался шум. Наверняка где-то там и находилась вдова. Они постучали.

— Добър ден! Как сте?^[34] — сказал инспектор Пичуров, входя в комнату.

Слова его были обращены к худощавой женщине, сидевшей на стуле в углу. Она подняла на вошедших глаза, полные муки и беспредельного горя. Инспектор заговорил с ней по-болгарски, потом показал на итальянку, произнеся ее имя, а затем был представлен и историк. Во всяком случае Томаш уловил свое имя среди непонятных славянских звуков, а еще разобрал слово «португалски». Прочее так и осталось загадкой. Однако разговор на болгарском продлился недолго, так как вдова после вступления Пичурова обратилась к иностранцам на английском языке.

— Добро пожаловать, — сказала она тягучим голосом. — Сожалею, что мы знакомимся при таких жутких обстоятельствах. Если бы я была в силах, я бы хоть чаю вам предложила, а так уж…

По ее морщинистой щеке скатилась крупная слеза, заставившая историка отвернуться.

— Ох, не стоит беспокоиться, — только и смог прошептать он, не понимая, что еще можно сказать в такой ситуации. Надо бы, вероятно, выразить сочувствие, но он совсем не знал ни убитого профессора, ни его жену, так что подобные слова прозвучали бы слишком формально и искусственно. В результате он только и смог добавить: «Это так ужасно…».

Томаш остановился на полуслове, но более опытная в таких делах Валентина не стала терять времени на сентименты.

— Мы непременно найдем того, кто это совершил, — произнесла она с уверенностью человека, для которого это вопрос чести. — Итальянская полиция сделает все возможное, чтобы найти преступника. Мы рассчитываем и на международную помощь, — она показала на Томаша, вроде бы представлявшего эту международную помощь. — Но нам нужно и ваше содействие.

Вдова печально кивнула головой.

— Не уверена, что я смогу быть вам сейчас полезна. Когда мне вчера сообщили, я была в нашем летнем домике у моря под Варной. Ах, это был такой удар! Вот уже сутки я принимаю успокоительное, и голова моя совсем не работает.

— Я понимаю, — сказала Валентина с максимальной теплотой и сочувствием опытного профессионала. — Я хотела бы только спросить, не заметили ли вы чего-нибудь необычного в последнее время? Может быть, ваш муж выглядел чем-то озабоченным? Не было ли каких-то странностей? А угроз вы не получали?

Женщина кивнула головой.

— Нет, ничего. Все было хорошо. Петар занимался своими делами, как всегда, был полон энтузиазма — он такой по жизни. Почти все время проводил в университете: то на лекциях, то за своими исследованиями. Иногда уезжал за границу по делам. Все, как всегда.

— Вот как! Он путешествовал? И где же он был в последнее время?

— Я не очень хорошо помню, — она с трудом преодолевала усталость, — был в Нью-Йорке, еще в Израиле, потом слетал в Хельсинки и… — тут она на миг задумалась. — Ах, да, съездил и в Италию.

Услышав название родной страны, Валентина не смогла удержаться от уточняющего вопроса:

— А где он был в Италии?

— Ах, этого я, пожалуй, не знаю. Был на каких-то конференциях или подобных мероприятиях. Вам лучше об этом спросить на факультете. Там занимались его поездками… — она явно была не в силах продолжать разговор.

Инспектор Пичуров наклонился к итальянской коллеге.

— Мои люди уже собирают информацию в университете, — шепнул он. — Если хотите, я вам пришлю подробную справку.

Вдова воспользовалась моментом, чтобы встать со стула. Не скрывая, как ей больно, она жестом попросила гостей пропустить ее к выходу.

— Я очень устала. Если позволите, я пойду в свою комнату и отдохну немного.

— Конечно, конечно, — поддержала ее Валентина. — Всего лишь один вопросик, если не возражаете.

Женщина чуть замедлила и без того небыстрый ход, словно несла тяжкий груз.

— Говорите.

— Ваш муж был религиозным человеком?

Вдова даже остановилась от неожиданности.

— Я бы не сказала. Петар обращал мало внимания на эти дела. Его наука всегда интересовала, понимаете?

— То есть он никогда и в Библию не заглядывал? Никогда вам не говорил о древних рукописях или о чем-нибудь подобном?

Госпожа Варфоломеева выглядела крайне удивленной подобной настойчивостью.

— Умоляю вас, госпожа, я же вам только что сказала, что его совершенно не занимали подобные вещи, — ответила она не без горечи и, слегка выпрямившись, продолжила свой путь, ступая уже несколько тверже. — Если вы позволите, я пойду к себе. Всего вам доброго!

Вдова закрыла за собой дверь, и наступила неловкая тишина. Господа полицейские, включая подошедших коллег Пичурова, переглянулись. Валентина была чуть смущена неудачей. Возможно, она рассчитывала еще и на сочувственный взгляд коллег по ремеслу, — в конце концов, она же старалась ради общего дела, — но болгары были холодно-непроницаемы. Томаш пришел на помощь, и они ретировались в большой зал, а инспектор Пичуров остался переговорить с подчиненными. Но вскоре и он присоединился к гостям, держа в руках какие-то бумаги.

— Вот документы, отправленные из Дублина и Рима, — сообщил болгарин, — в них перечень поездок двух других жертв убийств за истекшие двенадцать месяцев.

Итальянка чуть не вырвала листы из рук коллеги и немедленно углубилась в чтение. Увиденное привело ее в ужас.

— Ну и ну! Профессор Эскалона была просто в вечном движении, — воскликнула она. — Вы только взгляните сюда — больше сорока поездок! — она показала страницу Томашу. Второй документ вызвал еще больше эмоций. — Какой ужас! А Шварц оказался еще хуже! Просто какой-то летучий голландец! Мадонна, тут поездок пятьдесят, не меньше! — она протянула бумаги Томашу для просмотра. Он сравнивал оба списка.

— Действительно, есть над чем работать, — согласился он. — А давайте посмотрим прежде всего, где они совпали, где были в одно и то же время.

Валентина взяла ручку и стала подчеркивать общие направления. Получилось шестнадцать. Затем проверила даты соответствующих путешествий, и осталось только пять совпадений.

— Хм, интересно, — прошептала она. — Оба оказались в Риме в одно и то же время: Эскалона приезжала работать над рукописями в Ватикане, а Шварц занимался раскопками внутри Колизея, — наступила пауза. — Потом оба бродили в одни и те же сроки по Греции: он — на раскопках в Олимпии, она — в библиотеке монастыря Русану, — снова перерыв. — Израиль — еще один общий пункт назначения. Он ездил изучать склепы по линии Министерства древностей Израиля, а она участвовала в конференции, посвященной рукописям Мертвого моря.

— До этих пор — все абсолютно нормально, — отметил португальский ученый. — Профессор Шварц всегда занят чем-то, связанным напрямую с его профессиональными интересами, с археологией, ну а Патрисия не вылезает из библиотек с рукописями, чего и следовало ожидать от палеографа ее уровня. А в двух других совпавших направлениях нет ничего необычного?

— Париж, разве что. Профессор Эскалона участвовала там в экспертизе двух палимпсестов^[35].

— Мне кажется, что это нормально. А профессор Шварц?

— Он ездил как обычный турист. В принципе, это исключение, так как почти всегда у него были командировки. Тут может что-то быть, — ее голубые глаза внимательно посмотрели на Томаша.

— Может быть, а может, и нет, так как поехать в Париж в турпоездку — абсолютно нормально, правда? — он снова обратился к документам. — А последний выезд?

Валентина перешла к последним, сделанным ею пометкам.

— Оба были в Нью-Йорке в одни и те же даты. Она проездом в Филадельфию, где должна была заняться какой-то древней рукописью, которая там хранится…

— Наверно, это пергамент Р1 — первый фрагмент папируса, ставший известным. В нем часть Евангелия от Матфея, датирован III веком. Это настоящее сокровище. А что у него? — он показал на список поездок профессора Шварца.

— Ездил утрясать какие-то проблемы с финансированием Амстердамского университета.

Они посмотрели друг на друга в тайной надежде — «а вдруг?».

— Возможно, там-то они и встретились, — предположил Томаш и показал на дверь комнаты, откуда они вышли. — Ведь вдова говорила, что ее муж был в Нью-Йорке, не так ли?

Глаза итальянки заблестели еще ярче.

— Нью-Йорк, — повторила она слегка пафосно — так обычно говорят о волшебной мечте. — Вы считаете, этот пункт их объединяет?

Португалец пожал плечами.

— Вполне возможно, правда? Должно же быть у них всех что-то общее, раз их убили одним и тем же способом.

Они еще размышляли о разных гипотезах, когда появился инспектор Пичуров, оставшийся в соседней комнате, чтобы отдать какие-то распоряжения своим подчиненным.

— Хайде! — сказал он по-болгарски, сопроводив приглашение жестом «нам пора». — Вдова очень переживает все случившееся и попросила оставить ее.

— Ну, конечно.

Они стали спускаться по лестнице. Деревянные ступеньки скрипели на каждом шагу, словно жалуясь на нещадную эксплуатацию.

— Бедняжка, — тяжело вздохнул Пичуров. — Несчастная госпожа Варфоломеева никак в себя не придет еще и из-за того, что ей рассказали: вроде бы убийца издал жалостливый вопль. Она спрашивает, что же это за зверь такой, что убивает человека, а потом еще и притворяется, что…

— Что-что? — прервал его Томаш, застывший на лестнице, как от паралича. — Повторите, повторите, что вы сказали!

Детективы опешили от такой реакции историка.

— Ну, я говорил, что она спрашивала, что это за зверь такой, что…

— Нет, раньше. Что вы сказали до того?

— До того? — удивился болгарин, растерявшийся от такого поворота разговора. — До того, что?

— Вы говорили, что убийца что-то крикнул?

— Ну, да. И свидетель есть — красавица-киоскерша. Она заявила, что убийца издал вопль, как будто сожалел о том, что пришлось убить профессора Варфоломеева. Странно это, правда?

Томаш бросил взгляд на Валентину, которая уже поняла причину столь бурной реакции португальца.

— Помните, о чем рассказывал свидетель из Дублина?

— Вы правы! — воскликнула итальянка. — Бомж говорил о том же самом. Убийца в Дублине тоже издал жалостливый вопль, как будто оплакивал смерть профессора Шварца. — Она на секунду задумалось. — А что бы это значило?

Историк уже был весь в раздумьях: взгляд скользил по лакированным ступенькам, но в голове мелькали отражения тех бесчисленных страниц тысяч книг, которые довелось прочитать за годы занятия профессией.

— Это сикарии! — выпалил он, наконец. — Точно сикарии!

Если сказать, что Валентина была изумлена, значило бы выразиться слабовато.

— Кто-о-о? Черт побери, где вы все это откапываете?

Томаш показал на документы в ее руках — на списки путешествий двух первых жертв за последние двенадцать месяцев.

— Я знаю, что общего у жертв трех преступлений.

— Вот как? И что же?

Португалец посмотрел на дверь, что выходила на улицу, будто хотел сказать, что больше времени терять нельзя, но прозвучало иное:

— Иерусалим.

XXIX

Солнце заливало верхний ярус стены, но за ней была спасительная тень, защищавшая верующих от безжалостного светила. Покрыв таллитом^[36] голову и плечи и убедившись, что филактерия^[37] прочно сидит на лбу, а цициты^[38] надлежащим образом привязаны к углам, как того требует Священное Писание, Сикариус вытащил пергаментный свиток.

Он сделал шаг вперед и уперся лбом в прохладный камень. Затем развернул свиток и стал шептать священные слова псалмов.

— К Тебе, Господи, возношу душу свою! — запричитал он, читая свиток. — Боже мой! На Тебя уповаю, да не постыжусь вовек, да не восторжествуют надо мною враги мои, да не постыдятся и все надеющиеся на Тебя…

Звук его мобильника в кармане неожиданно прервал молитву, вызвав осуждающие взгляды соседних верующих. Смутившийся Сикариус быстро опустил руку в карман и ловко, хотя и на ощупь, нажал красную кнопку. Благоговейная тишина была восстановлена.

— Да не постыдятся и все надеющиеся на Тебя. Да постыдятся беззаконнующие втуне, — продолжил он прерванную молитву.

Полчаса Сикариус провел за тихим чтением Священных Псалмов перед Великой каменной стеной, постепенно разворачивая пергамент пальцами и раскачиваясь взад-вперед. Потом он опять сунул руку в карман и вытащил заранее переписанные стихи Песни песней, всунув бумажку в маленькое отверстие между больших валунов.

По окончании процедуры он почтительно отошел от стены и снял ритуальную амуницию. Только после пересечения площади он подключил сотовый к сети, нашел помешавший ему не принятый звонок и нажал «вызов».

— Прошу прощения, шеф, что не ответил сразу. Я молился у HaKotel HaMa’aravi^[39].

— Ах, извини. Я не знал, что ты пошел молиться к Стене плача. Много там людей?

Сикариус посмотрел по сторонам.

— Как обычно, — и, сменив тон, пошутил, — вас именно это интересовало?

— Ты прекрасно знаешь, что нет. Хотел всего лишь сообщить тебе, что до меня дошли слухи…

— Какие слухи?

— Неважно, — сказал он загадочно. — Важно другое: готов ли ты выполнить следующее задание.

Сердце Сикариуса подпрыгнуло.

— Конечно же, шеф. Куда я должен буду ехать?

— Ехать никуда не надо будет, — ответил телефонный собеседник. — Место операции — здесь, в Иерусалиме.

— Здесь? — удивился агент. — И когда?

Шеф выдержал паузу, прежде чем ответить:

— Скоро. Будь готов.

XXX

Бар «American Colony» был похож на угрюмую камеру, будто под него выделили часть застенков мрачной средневековой крепости. Впрочем, Томашу это место показалось вполне уместным, учитывая, с кем ему предстояло здесь встретиться, а именно: с главным инспектором полиции Израиля.

— Шалом! — сразу же услышали гости, едва переступив порог бара гостиницы. — Меня зовут Арнольд Гроссман, я из департамента убийств израильской полиции. Можете называть меня Арни. Добро пожаловать в Иерусалим!

Хозяин лет шестидесяти был высок и статен, со светлыми глазами и седеющей шевелюрой, но еще можно было догадаться, что в молодости он относился к блондинам. Томашу принесли виски, Валентине — мартини, а в качестве закуски была предложена беседа о бесконечных проблемах с безопасностью в Израиле.

По истечении нескольких минут обычного обмена мнениями хорошо воспитанных людей инспектор Следственного комитета Италии сочла возможным перейти непосредственно к основной теме встречи.

— Мы убеждены, что ключ к решению загадки, связанной с серией убийств в Европе за последние три дня, находится здесь, в Израиле, — приступила к делу Валентина. — В течение суток в разных странах были убиты трое ученых. У нас есть основания полагать, что это связано с Иерусалимом.

Гроссман смотрел с прищуром, как опытный игрок в покер, оценивающий своих соперников.

— Я в курсе событий, — заявил он. — Прочитал и отчеты Интерпола, и материалы, присланные вами вместе с просьбой о срочной встрече. Но все же не очень хорошо понимаю, почему вы полагаете, что разгадка этих случаев имеет отношение к нам.

— Знаете… все три жертвы одновременно находились в Израиле, — начала объяснять итальянка. — Профессор Патрисия Эскалона была очень уважаемым палеографом, и три месяца тому она принимала участие в конференции, посвященной рукописям Мертвого моря. Профессор Александр Шварц посетил в то же самое время Иерусалим по линии Министерства древностей с инспекцией протохристианских захоронений, готовя статью для «Biblical Archaeology Review». И в эти же даты профессор Петар Варфоломеев читал лекцию в Вайсмановском научно-исследовательском институте.

Взгляд израильского полицейского был настолько острым, что, казалось, он мог поранить своих собеседников.

— Все это я уже знаю, — произнес он, наконец. При этом тон не оставлял сомнений: так просто вам меня не обмануть. — Друзья мои! Я же не вчера появился на свет Божий, а вы пытаетесь утаить от меня что-то.

— Отчего вы так думаете?

Арни Гроссман глубоко вздохнул, как будто набираясь терпения.

— То, что все трое были в Израиле в одно и то же время, — факт, допустим, интересный, но ровно ничего не значащий. Это же не улика, а всего лишь обстоятельство. — Он наклонился вперед и впился всепроникающими глазами в итальянскую коллегу. — Определенно существует еще что-то, натолкнувшее вас на мысль, что ключ к разгадке этих убийств здесь.

Валентина была воплощением самой ангельской невинности.

— Никак не пойму, почему вы так говорите. Мы выбрали эту версию и идем по следу. Все трое были в одни и те же даты здесь в Израиле. Это совпадение не кажется случайным и требует внимательного расследования. Наша задача — узнать, встречались ли они и где. Только и всего.

Израильский великан недовольно покачал головой.

— Плохо! Так толку не будет! — заявил он, почти угрожающим тоном. — Если вам нужна наша помощь, будьте любезны — карты на стол! — и стукнул указательным пальцем по краю столика, за которым они сидели. — Или вы рассказываете мне все, что знаете, причем со всеми подробностями, или плевать я хотел на ваше расследование. Выбирайте! — Он сложил руки на груди крест-накрест, ожидая ответа.

Валентина обменялась взглядом с Томашем. Историк пожал плечами. Ему, в принципе, было все равно: он не видел толку в этих играх детективов. Опять же — кто здесь профессионал? Ей следовало знать, что можно, а чего нельзя рассказывать другим полицейским. В общем, решайте сами, госпожа инспектор.

Итальянка поняла португальского спутника с полувзгляда. Вздохнув глубоко, она обратилась к израильскому коллеге.

— Ладно, подробности — так подробности. Действительно есть дополнительное обстоятельство, убедившее нас в том, что ключ к разгадке здесь, в Израиле.

Гроссман вытащил свой блокнот с ручкой и приготовился записывать.

— Я весь внимание.

— Все три жертвы были обезглавлены.

— Я это тоже отметил, значит, перед нами — ритуальные убийства.

— Так точно. Дело в том, что у нас во втором и третьем убийствах есть очевидцы. В обоих случаях они заявили нам, что сразу после экзекуции убийца издавал нечто вроде жалобного крика, как будто раскаивался в содеянном.

Сообщение заставило израильского следователя прекратить запись. Он поднял недоуменный взгляд.

— Раскаивался в убийстве?

— Именно так. Это обстоятельство привлекло внимание профессора Норонья, которого я попросила помочь в данном деле.

Валентина повернулась к Томашу, предлагая ему вступить в разговор.

— Действительно, эти два свидетеля напомнили мне об одном явлении, с которым я столкнулся, изучая период между смертью Иисуса году в 30 и разрушением Иерусалимского храма римлянами в 70, — он обратился к Гроссману, который вернулся к своим записям. — Как вы уже говорили, обезглавливание носит, в общем-то, ритуальный характер. Инспектор Фэрро обратила мое внимание на это обстоятельство после первого убийства в Ватикане, подчеркнув даже, что жертва была зарезана, как ягненок. Тогда это мне не показалось существенным. Но когда я узнал, что преступник издавал жалостливые вопли после каждой экзекуции, все стало ясно.

— Yehi or! — прошептал автоматически израильтянин, озвучив по-еврейски знаменитое библейское выражение: «Да будет свет!»

— Так со мной и было: Yehi or! Какая-то молния сверкнула в мозгу. Я тут же вспомнил о практиках секты иудейских убийц, существовавшей здесь, в Израиле, несколько десятилетий после распятия Иисуса, и которая…

— Надеюсь, вы не собирались рассказывать мне о зелотах? — оборвал его Гроссман, весьма недовольный.

Томаш запнулся и хлопал ресницами, как ребенок, которого застукали, когда его рука уже была в вазе с конфетами.

— Как раз собирался, — признался он честно. — Я действительно вспомнил о зелотах, к которым принадлежала экстремистская группировка, известная как сикарии.

Израильтянин отмахнулся, как от назойливой мухи.

— Да ведь прошло две тысячи лет! Зелоты, или сикарии, если угодно, канули в Лету! Вы охотитесь за призраками, черт возьми!

— Я в курсе, что сикарии остались в прошлом, — согласился историк. — Но дело их живет: ритуальные убийства по-прежнему случаются! Сикарии убивали римлян прилюдно, вытаскивая тайком свои сики из-под плаща, а потом орали на всю площадь: «Ах, убили! Ах, убили!», как будто они совсем ни при чем, как будто им очень жалко, а затем растворялись в толпе, и никто не мог их поймать.

— Это все старые песни!

— Возможно, и так. Тем не менее, по-прежнему исполняются. И, заметьте, двое из наших жертв — историки, изучавшие рукописи Нового Завета, в которых затрагиваются события, случившиеся аккурат в одном и том же регионе и в один и тот же исторический период. А теперь соедините акты обезглавливания и жалобные ритуальные вопли сикариев с тем, что все три жертвы были именно здесь, в Израиле, причем в те же даты. Не слишком ли много совпадений, правда?

Арни Гроссман задумался на мгновение, как будто оценивал весомость аргументации.

— Вы правы, совпадений многовато, — вынужден был признать израильтянин.

— Вот и мы так подумали, и поэтому находимся сейчас здесь, — он обвел руками интерьер бара «American Colony».

Валентина, просидевшая молча, пока Томаш объяснял, что их вывело на сикариев, ожила и обратилась к израильскому коллеге:

— Итак, мы вам уже изложили ход наших мыслей, поэтому я рассчитываю на ваше сотрудничество…

— Безусловно, — заверил Гроссман, перелистывая свой блокнот. — Где-то здесь у меня информация, которую вы запрашивали параллельно просьбе о встрече. Не знаю, поможет ли она в расследовании, но будем надеяться.

Теперь уже пришла очередь Валентины вооружиться ручкой и блокнотом, чтобы записывать обещанные данные.

— Можете начинать.

— Ваша троица разместилась в разных гостиницах. Профессор Эскалона предпочла «Царь Давид» — вероятно, самый знаменитый отель Иерусалима.

— Очень на нее похоже, — заметил, не сдержав улыбки, португалец. — Патрисия всегда любила роскошь.

— Профессор Шварц поселился в «Mount Zion Hotel» на горе Сион, естественно, — продолжил невозмутимо израильский детектив. — А профессор Варфоломеев остановился в «Ритце». — Он перевернул еще страницу, чтобы прочитать следующие записи. — Все трое прибыли сюда по разным поводам и, насколько нам удалось установить, пути их не пересекались. Пожалуй, это все, — резюмировал он с улыбкой.

Его собеседники смотрели на него, не скрывая разочарования.

— И только?

— Боюсь, что да.

— Но… но неужели, — итальянка с трудом подбирала слова, — у них не было возможности где-то встретиться?

Арни Гроссман глубоко вздохнул.

— Знаете, тут никто ничего гарантировать не может! Иерусалим — скорее великий, чем большой город. Не исключаю, что они могли столкнуться нос к носу, например у Дамасских ворот. Кто их знает?! Если бы данное расследование было для нас приоритетным, я смог бы задействовать более солидные людские ресурсы, и, будьте уверены, если бы они встречались, мы бы наверняка это установили. Но, как вы, должно быть, догадываетесь, нам тут есть чем заняться, приоритеты, увы, другие: каждый день приходится сталкиваться с очень серьезными угрозами. Поэтому я смог выделить только одного человека, который целое утро уделил вашей просьбе.

— И что же нам теперь делать?

— Теперь с вами будут работать весь день два следователя, и я полагаю, что мы сможем добиться приемлемого результата.

— Вот как? И это опытные сотрудники вашего департамента?

Хозяин широко улыбнулся, взял свой виски и принял вальяжную позу:

— Да кто их знает, — засмеялся он. — Пока мне только ясно, что передо мной — следователи-новички.

Томаш и Валентина переглянулись.

— Вы говорите о нас?

Главный инспектор Гроссман выпил залпом виски и поставил бокал на столик. Затем он скрестил ноги, оттянулся на стуле и посмотрел на собеседников чуть насмешливо.

— А вы думали, что едете в Иерусалим отдыхать?

XXXI

Солидный фасад отеля «Царь Давид» из шершавого розового известняка внушал уважение уже при одном взгляде, но Томаш и Валентина до такой степени были озабочены поиском следов, которые могли бы их вывести на верный путь расследования, что ни на секунду не отвлекались на созерцание красоты. Лишь пройдя через стеклянную вертушку двери к лобби, они вдруг осознали, куда попали.

— Ну и отель! — воскликнул Томаш, любуясь великолепием холла. Вдоль пассажа, соединявшего два крыла гостиницы, бежала по полу длинная белая полоса с именами и подписями знаменитых гостей. Португалец наклонился и прочитал одно из первых имен. — Здесь был Черчилль!

— Да их, этих «селебрити», тут целая кошелка, — пошутила итальянка, также рассматривавшая каракули автографов, среди которых были Элизабет Тейлор, Марк Шагал, Генри Киссинджер, Симона де Бовуар, Далай Лама, Кирк Дуглас, Йоко Оно и сонм прочих светил. Только теперь она оценила уровень декора. — Хм… ma che bello!^[40]

Огромный холл отличала вавилонская пышность: мощные богато украшенные колонны и воздушные голубые аркады, декоративный орнамент, вобравший в себя разнообразные стилевые характеристики древних народов, включая финикийцев, египтян, греков и ассирийцев. Это производило мощное впечатление.

Служащий в форме гостиницы подошел к визитерам.

— Я могу быть вам полезным?

Валентина как будто только этого и ждала, тут же предъявив удостоверение Следственного комитета Италии и документ, выданный израильскими властями.

— Я из итальянской полиции и собираю информацию об одной из ваших клиенток. Хотелось бы поговорить с управляющим гостиницы, если это возможно, — мгновенно объяснила она.

Человек в форме отвесил легкий поклон и исчез так же быстро, как и появился до этого. Но не прошло и двух минут, как он вернулся в компании невысокого мужчины в костюме и с галстуком. С профессиональной улыбкой на лице незнакомец протянул руку для приветствия.

— Меня зовут Аарон Рабин, я — управляющий отеля «Царь Давид». Чем я могу вам помочь?

Валентина опять представилась. Ознакомившись с ее итальянским удостоверением и израильским мандатом, управляющий пообещал всяческое содействие, и Валентина не стала медлить, вытащив из сумки цветную фотографию улыбающейся женщины.

— Эту госпожу звали Патрисия Эскалона. Она испанка. Несколько дней назад ее убили. У нас есть информация, что три месяца тому назад она жила в вашем отеле, и мы хотели бы узнать, помнит ли ее кто-нибудь из служащих гостиницы.

Администратор взял фотографию и изучал ее несколько секунд. Стало понятно, что это лицо ему не показалось знакомым. Он извинился и отлучился к приемной стойке, чтобы переговорить с персоналом. Все ознакомились с фото, а потом позвали на помощь консьержа. Через пару минут у стойки уже возник «несанкционированный митинг», так как подошли еще какие-то люди в форме отеля, включая двух посыльных. Вскоре появился консенсус, во всяком случае кое-кто кивал утвердительно.

Наконец, управляющий вернулся к иноземцам, сопровождаемый лысым дядечкой, который держал фото Патрисии.

— Позвольте представить вам Даниэля Зоншина из турбюро «Jerusalem Tours». Полагаю, он сможет вам помочь, — сказал администратор.

Валентина и Томаш поздоровались с ним, и после обмена обычными любезностями господин Зоншин показал на офис в коммерческой зоне первого этажа отеля.

— У нашего турагентства есть филиал здесь, в отеле «Царь Давид», и эта женщина, — он показал фотографию Эскалоны, — была нашей клиенткой. Я ее запомнил, потому что она плохо говорила по-английски, и ей нужен был гид со знанием испанского языка. Он должен был сопровождать ее по нужным адресам и оказывать услуги переводчика.

Итальянка обрадовалась.

— Вот как! И где же этот гид?

Зоншин взглянул на часы.

— Мохаммед должен прийти на работу совсем скоро. Почему бы вам не подождать там? — он показал на диванчики. — Когда он придет, я приведу его сюда.

Оба гостя разместились на элегантной эспланаде гостиничного ресторана, окруженной невысокой стеной, покрытой цветами, с видом на бассейн и сквер. Вдали виднелись древние постройки Старого города в районе Яффских ворот. Несмотря на жару, они попросили горячего чаю с мятой и наблюдали за жизнью окрест. Бросались в глаза прежде всего парочки юных иудеев, флиртовавшие с беспредельным целомудрием. Но беседа быстро вернулась к красоте и исторической ценности того места, где они наслаждались жизнью. Томаш рассказал, что именно в отеле «Царь Давид» размещалась после распада Оттоманской империи администрация Британского протектората. Поэтому еврейское движение «Иргун» устроило здесь взрыв бомбы в 1946 году, ускорив уход британцев и, соответственно, объявление о независимости еврейского государства, случившееся двумя годами позже.

— Как видите, — заметил португалец, — «Царь Давид» — место историческое, так что…

Беседа была прервана Даниэлем Зоншиным, который появился на эспланаде в компании худощавого черноусого человека, на рубашке которого выделялся логотип «Jerusalem Tours».

— А вот и Мохаммед, — представил он спутника. — Именно он сопровождал интересующую вас госпожу.

— Салям Алейкум!

— Алейкум Ассалям, — ответил Томаш, показывая знание арабских обычаев. — Вы были гидом профессора Эскалоны?

— Да, был.

— А вы помните, где она побывала во время этой поездки?

— Сеньорита посетила как турист древний город и съездила в некоторые учреждения, связанные, как я понимаю, с историческими исследованиями. Но большую часть времени она провела на конференции в Еврейском университете Иерусалима. Насколько я помню, речь шла о каких-то лекциях об открытиях в Кумране.

— Рукописи Мертвого моря?

— Да.

— Она была одна?

— Сначала да, а потом нашла друзей, и мы расстались.

Томаш и Валентина переглянулись.

— Друзей?

— Да. Какие-то западные люди, с которыми сеньорита познакомилась в Фонде Аркана. На следующий день я еще сопровождал ее в Министерство древностей Израиля, а потом она отказалась от моих услуг, и мы больше не виделись.

— А вы не помните имен друзей профессора Эскалоны?

Палестинец отрицательно покачал головой.

— Нет. Это же было три месяца тому назад, правда? Кроме того, у них были непростые имена. Кажется, я и тогда их толком не запомнил…

Госпожа инспектор вытащила фотографии из сумки и показала их гиду. Это были изображения профессоров Александра Шварца и Петара Варфоломеева.

— Возможно, это они?

Глядя на снимки, Мохаммед прищурил глаза, видимо, сравнивая их с тем, что отложилось в памяти.

— Я уже говорил, что прошло месяца три, и я не так много времени провел с ними, — говорил он нерешительно. — Столько клиентов уже было, что просто не упомнить все лица, — было заметно, как он напрягает память, и, в конце концов, палестинец кивнул. — И все-таки да, это они.

— Уверены?

Он в последний раз посмотрел на фото, чтобы окончательно убедиться, что не обманывается.

— Скажем, я почти уверен. И чем больше смотрю на эти лица, тем более они мне кажутся знакомыми.

— А где, вы сказали, профессор Эскалона встретилась с ними.

— В Фонде Аркана.

— Что это за фонд?

Мохаммед замялся, и тогда ему на помощь пришел молчавший все это время начальник.

— Это очень уважаемое в Израиле учреждение. У него очень разнообразная деятельность. Его штаб-квартира находится в Еврейском квартале Старого города.

Валентина и Томаш опять посмотрели друг на друга, и оба не скрывалисвоей радости. Глаза их буквально искрились: они только что вышли на путь, который может привести к цели.

Итак, Фонд Аркана.

XXXII

В Еврейском квартале Старого города все дышало абсолютным спокойствием. Улицы были практически безлюдны. Редко когда появлялась одна-другая фигура, спешившая к Стене плача или к площади Хурва. Пение птиц эхом отражалось в пустынных закоулках, создавая полифонию. В этом царстве покоя немыслимо было говорить, надлежало шептать, по возможности благоговейно.

В такой обстановке дерзкая поступь Томаша и Валентины, каждый шаг которых вызывал сухую дробь на библейских булыжниках, казалась вызовом. Однако визитеры нисколько не обеспокоились данным обстоятельством. С помощью карты историк сориентировался на местности, взяв за точку отсчета сефардские синагоги, и указал на боковую улочку.

— Вон туда.

Оба пошли в нужном направлении, но Валентина, казалось, шла на автопилоте, механически повторяя передвижения Томаша. Она была поглощена документами, присланными этим утром из Рима, которые надо было прочитать прежде, чем они окажутся у цели их похода в Еврейский квартал.

— Любопытное заведение этот фонд, очень даже любопытное, — произнесла она, и непонятно было, то ли разговаривает сама с собой, то ли…

— В каком смысле? — уточнил на всякий случай португалец.

Итальянская спутница ответила не сразу. Сначала она все-таки дочитала до конца бумаги, а потом подняла глаза на Томаша.

— Начнем с того, что у них крайне разнообразная деятельность в различных областях знаний. Они много инвестируют в исторические исследования: от археологии до палеографии. Естественно, специализируются они на Ближнем Востоке, в частности по всему региону Святой Земли. Насколько я поняла, у них прекрасная коллекция артефактов библейских времен. Но они при этом много вкладывают в исследования и в других областях знаний, создав специализированные лаборатории в таких разных сферах как, например, физика частиц и медицина, — она даже присвистнула от восхищения. — Dio mio^[41], это же целая Вселенная!

— Но чем они руководствуются? Какова их философия? Чисто «ученое» любопытство?

Валентина показала первую страницу документа, который закончила читать. Там был логотип — фраза, написанная готическим шрифтом. Она стала читать ее вслух:

— Über alien Gipfeln ist Ruh, in alien Wipfeln spürest du kaum einen Hauch; Die Vögelein schweigen im Walde. Warte nur, balde. Ruhest du auch.

Томаш даже замер на те секунды, пока итальянка читала.

— И что значит эта ерунда?

— Горные вершины спят во тьме ночной, тихие долины полны свежей мглой; Не пылит дорога, не дрожат листы… Подожди немного, отдохнешь и ты^[42].

Историк не верил своим глазам.

— Вы так хорошо владеете немецким?

Итальянка рассмеялась и снова показала Томашу ту же страницу.

— Вот перевод на итальянский — здесь, внизу, видите?

Теперь и португалец улыбнулся.

— Ну, тогда ясно. А стихи, впрочем, красивые. Кто их написал?

— Угадайте с трех раз? — и, не давая задуматься, сама же и ответила. — Величайший из немецких поэтов — Гете.

— Заметьте, это не просто стихи, а своего рода гимн пацифизму. Если Фонд Аркана следует своему же девизу, то перед нами исключительно благонамеренная контора.

Гримаса глубокого сомнения появилась на лице Валентины. Она даже палец подняла для вящей убедительности.

— Вот именно: если. Знаете, я с большим недоверием отношусь к тем, кто на каждом перекрестке кричит о своем миролюбии. Иногда они хуже агрессора — за невинными беседами зачастую скрыты весьма зловещие намерения…

Ученый остановился перед ничем не приметным зданием в середине улицы и сверил его номер со своими записями. Затем увидел маленькую позолоченную табличку у звонка, на которой было начертано Arkan Foundation.

— Что ж, скоро станет ясно. Мы пришли! — он нажал на звонок, и звонкая трель электрического сигнала заполнила, похоже, весь дом. Через пару мгновений они услышали приближающиеся шаги, и дверь открылась. На пороге появилась черноволосая девушка и с интересом посмотрела на гостей.

— Shalom!

— Good afternoon, — поздоровался по-английски Томаш, давая понять, что на иврите они не говорят. — У нас назначена встреча с господином Арканом, президентом фонда. Он на месте?

Проверив удостоверения личности визитеров, девушка повела их в холл, где предложила по стаканчику воды. Далее попросила любезно «подождите минутку, пожалуйста» и оставила их одних. Совсем скоро она вернулась и предложила следовать за ней на второй этаж. Там она тихонько постучала в одну из дверей — послышался мужской голос, сказавший что-то по-еврейски, и гостям было предложено войти.

— Добро пожаловать, — приветствовал их у двери мужчина плотного телосложения с густыми, как у Брежнева, бровями. — Я — Арпад Аркан, президент фонда. Чем обязан я счастью принимать итальянскую полицию?

— Извините за беспокойство, — только и сказала Валентина, переходя к делу. — Мы занимаемся расследованием недавней гибели трех европейских ученых при очень странных, на наш взгляд, обстоятельствах.

Заявление инспектора Следственного комитета Италии омрачило радость встречи, судя по переменам во взоре хозяина.

— Ах, да, мне уже говорили! — сказал господин Аркан, переходя на размеренный тон, словно обдумывая каждое слово. — Это совершенно ужасно. Я был в совершеннейшем расстройстве, когда мне об этом сообщили!

— Расследование трех этих убийств и привело нас сюда, в Израиль. Мы, в конце концов, поняли, что пути будущих жертв пересеклись именно в вашей стране, — она сделал паузу, оценивая реакцию собеседника. — И теперь мы точно знаем, что пересеклись именно в этом месте, — она показала на пол. — В Фонде Аркана.

Валентина замолчала, давая возможность президенту как-то отреагировать на это откровение. Осознав, что его поведение подвергается тщательнейшему анализу, господин Аркан глубоко вздохнул и почти расстроенно посмотрел в окно.

— Как-то не задумывался я об этом, — признался он. — Но я действительно был с ними знаком. Пригласил их сюда, в фонд, — он прикоснулся пальцами к настольному календарю на своем столе. — Надо же, позавчера было ровно три месяца. Кто бы мог подумать тогда, что такая трагедия произойдет!..

Госпожа инспектор взвешивала, как опытный шахматист, каждое слово Аркана, пытаясь найти противоречия, умолчания или попытки замаскировать что-то.

— А можно узнать, зачем они сюда приезжали?

Арпад Аркан взмахнул рукой в сторону папирусов и пергаментов, висевших в рамках на стенах его кабинета. Типичные древние рукописи, написанные scriptio continua^[43] на древнегреческом или древнееврейском языках с рваными краями и дырками в центре.

— Фонд располагает ценнейшим собранием манускриптов. Это и несколько фрагментов Библии, и древние документы иного рода на древнееврейском, арамейском или древнегреческом языках. Я заказал профессору Эскалоне их экспертизу. А еще у нас есть, — он показал на грубо сделанную вазу, стоявшую рядом с его столом, — протохристианские оссуарии^[44], и профессор Шварц был мне рекомендован как эксперт в этой области.

— А профессор Варфоломеев? Он ведь не историк…

— Вы об ученом из Болгарии? Фонд создал Центр передовых молекулярных исследований, и мне сказали, что это — один из самых авторитетных специалистов мира. Кажется, его имя чуть ли не ежегодно упоминалось в связи с назначением Нобелевской премии. И я тоже пригласил его к сотрудничеству с нами. Он согласился. Его утрата, боюсь, станет большим ударом для Фонда Аркан. Мы очень, очень даже на него рассчитывали, — господин президент был безутешен.

— Они были втроем здесь, в фонде?

— Да, втроем. Хотя они принадлежали к различным сферам, я разговаривал с ними одновременно.

— И здесь они познакомились?

— Вероятно, — предположил он. — Во всяком случае мне не показалось, что они могли быть знакомы прежде.

Валентина задумалась, будто подбирая наилучший вариант следующего вопроса.

— А как вы объясните, что три человека, познакомившиеся здесь, в вашем кабинете, были спустя три месяца убиты в течение суток?

Показалось, что вопрос застал хозяина врасплох.

— Ну, да… Уж и не знаю, совсем не знаю, чем это можно объяснить, — замекал он. — Действительно… то есть чистое совпадение, — это слово оказалось для него настоящим спасательным кругом, за который он немедленно уцепился. — Да, да! Именно так: несчастное совпадение.

Взгляд итальянки на мгновение отвлекся на Томаша, чтобы тут же вернуться к Аркану, но уже приобретя ледяную синеву.

— Для полиции не существует совпадений, господин Аркан.

Президент фонда дернулся в своем кресле.

— Вы на что намекаете?

— Я ни на что не намекаю, — парировала Валентина абсолютно спокойно. — Я лишь говорю, что в криминалистике к совпадениям принято относиться с большим недоверием. Факты — упрямая вещь: трое ученых, познакомившиеся в этом кабинете, спустя три месяца были убиты при крайне странных обстоятельствах. Не уверена, что это можно назвать совпадением.

Арпад Аркан выпрямил свое грузное тело и решительным жестом указал на дверь.

— Вон! Вон отсюда! — завопил он.

Валентина и Томаш замерли, ошеломленные столь бурной реакцией. Инсинуации следователя были, безусловно, неприятны, но взрыв эмоций господина президента, как им подумалось, намного превзошел разумные пределы.

— Вы совершаете грубейшую ошибку.

— Плевать я хотел! — ревел человек с брежневскими бровями, настойчиво показывая на дверь кабинета. — Немедленно покиньте мой фонд! Вон отсюда!

Неистовая реакция Аркана вызвала гнев у Валентины, которая вскочила со своего места и оказалась нос к носу с хозяином.

— Madonna! Да что вы себе позволяете?

— Сейчас же уходите или я вызову полицию! Уходите быстро!

— Cretino! Stupido! Stronzo!^[45]

— Вон! Прочь отсюда!

Оба кричали друг другу в лицо эти слова с глазами, налитыми кровью, и слюна летела во все стороны. Осознав, что имеет дело с двумя супергорячими головами и ситуация грозит выйти из-под контроля, Томаш схватил за плечи инспектора Следственного комитета Италии и потащил ее к двери.

— Пойдемте, — сказал он спокойно. — Не стоит так нервничать!

— Вон! — никак не мог угомониться Аркан. — Убирайтесь! И чтоб духу вашего здесь не было! Ишь придумали — поносить меня в моем собственном доме! Неслыханно! Прочь!

— Imbecile! Scemo!^[46]

Дверь с треском захлопнулась, и нарушенная было тишина вернулась в уютные помещения фонда. Еще не отдышавшись, Арпад Аркан ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговку рубашки и тяжело упал в свое кресло. Глубоко вдохнув, он успокоился, — контроль был восстановлен.

Глаза его наткнулись на сотовый, лежавший на углу стола. Чуть помедлив, возможно, чтобы восстановить нормальный пульс, он как-то обреченно вздохнул и взял-таки мобильник.

— Алло? Это ты?

XXXIII

— Да, шеф. Это я. Что-то случилось?

Усевшись на полуразрушенную крепостную стену и болтая ногами над пропастью и руинами Дворца Ирода, трехуровневые раскопки которого продолжались севернее высокого холма, Сикариус всматривался в высушенную ширь Иудейской пустыни, оживляемую только синеющим пятном Мертвого моря, превращая его в оазис. Сухой горячий ветер, прорываясь сквозь нагромождения скал, слегка обжигал лицо и трепал светлую тунику.

— Что-то я сегодня малость разнервничался, — признался голос в трубке и после глубокого вздоха продолжил: — Помнишь о нашем последнем разговоре?

— Когда я молился у Стены плача?

— Да, — подтвердил шеф. — Я еще говорил тебе, чтобы ты был готов, — возникла короткая пауза. — Ты готов?

— Всегда готов.

Снова молчание в трубке.

— Пора!

Ветер поднял вдруг пыль, и Сикариусу пришлось поправить tallit, покрывавший голову, чтобы защитить глаза от песка. Внизу простиралась долина, являя хаотичную мозаику цвета с самыми разнообразными оттенками: от коричневатой земли до яркой желтизны песка, от белой полоски соли, обрамляющей прихотливый излом берега Мертвого моря, до опаловой зелени его водного покрывала, которая чуть дальше превращается в бирюзу, а потом и вовсе в насыщенное индиго. И где-то совсем далеко, в дымке, видны серо-желтоватые горы и хребты Иордании.

— А что за цель?

— Два следователя, направленных итальянской полицией. Они сейчас прибыли в Иерусалим и путаются тут под ногами, — он цокнул языком. — Пора действовать.

— Где они поселились?

— В «American Colony».

— Хм, в гостиницу для шпионов. Им там самое место.

— Согласен полностью. Это мужчина и женщина.

— Надо работать с обоими?

— Даму оставь в покое. Она — инспектор Следственного комитета Италии, не хочется связываться с ними. Ты займись с ее сопровождающим. Это такой молчун себе на уме.

— Они, как правило, опаснее.

— Он — историк, португалец и, похоже, способен разобраться в загадках, которые мы оставляли. Зовут его Томаш Норонья. Я тебе на почту пришлю фото, сделанные тайком сегодня. Там же будут детальные инструкции, что делать, включая очередное послание, которое оставишь.

— Этот историк — приоритетная цель?

Голос шефа сделался глухим, замогильным. Так бывало всегда, когда он отдавал важнейший приказ.

— Да.

На линии наступило молчание, как будто после этого «Да» больше говорить уже было излишне.

— Что-то еще?

— Это все. Ты уже знаешь, что надо делать, — и тут тон голоса стал вопросительным. — Когда ты думаешь начать?

Тонкие губы Сикариуса скривились в некое подобие улыбки.

— Сегодня же.

Он отключил аппарат и бросил прощальный взгляд направо — на Иудейскую пустыню с синеющей гладью Мертвого моря, а потом и налево, где высилась горная цепь с ущельями и утесами, надзирающими над долинами. Солнце клонилось к горизонту, окрашивая небеса в оранжево-пламенеющие тона. Тени захватывали все громадное пространство с высоким холмом в центре, окруженное некогда римскими легионами, а теперь расчерченное лабиринтом раскопок. Величественная красота этой картины и сейчас производила ошеломляющее впечатление: неспроста эту суровую землю называют Богом благословенной. Даже тишина была здесь особого свойства, воодушевляющая, что ли… Дувший с севера ветер доносил меланхоличные трели птиц, порхавших на фоне гор.

Неожиданно легко, одним прыжком Сикариус оказался на ногах спиной к так радовавшей его грандиозной панораме и пошел прямо к воротам Змеиной тропы. Утомленное солнце напоследок еще обжигало, но спасительный бриз уже ласкал разгоряченное лицо и теребил волосы. Не успел Сикариус порадоваться ему, как ветер прекратился, и жара яростно набросилась на новую жертву. Он знал, что это неизбежно: ветер дул только на северном склоне, но знание не облегчило участи. Через минуту-другую по лицу побежали капли пота, а на тунике в области подмышек скоро проступили разводы. Тело пылало, и земля в буквальном смысле горела под ногами.

Он прошел мимо руин поселений зелотов и не без гордости посмотрел на еще нетронутые остатки синагоги; наверняка, именно в этом месте Элеазар бен-Яир собирал своих сикариев на финальную сцену трагедии двухтысячелетней давности. Руины на вершине массивной горы — самое величественное наследие, оставленное ему предками. И сейчас он должен доказать, что достоин быть их наследником.

Там, в Масаде, сикарии явили миру последний героический акт сопротивления римским захватчикам. Когда Десятый легион римлян смог, наконец, прорвать оборонительные укрепления, две тысячи сикариев предпочли умереть, чем сдаться врагу. Они сожгли Масаду, выбрали десятку отважных, которые убили всех защитников, а потом покончили и собой. Спаслись только две женщины, поведавшие об этом миру.

Для Сикариуса прогулка среди руин была путешествием на машине времени. Окруженный этими священными камнями, он явственно слышал гул тогдашней дискуссии. Вот голос Элеазара провозглашает: «Выберем же смерть, а не рабство», а здесь слышны жалобные причитания перед лицом неумолимой, пусть и добровольной смерти, голоса покорных судьбе сикариев, одобряющих роковое предложение своего предводителя. Чуть дальше зазвучали вопли бойни, когда отцы убивали своих детей, затем жен, а потом расправлялись друг с другом… И наконец, над величественным холмом наступила тишина. Нарушали ее только неугомонные и так же порхавшие над непокорной твердыней скворцы — молчаливые свидетели жуткой драмы, увиденной следующим утром изумленными римлянами. Им удалось все-таки преодолеть крепостную стену, и они потерянно бродили среди трупов, усеявших эту землю, насквозь пропитанную кровью.

Он провел рукой по отполированной веками поверхности своего священного оружия, висевшего у него на поясе. Эту сику, найденную при раскопках Масады, несомненно, использовали в самоубийственной резне. Да, все это было две тысячи лет тому, когда язычники разрушили храм и прогнали народ с Земли Обетованной. Два тысячелетия назад.

Пришел час расплаты.

XXXIV

Взрыв смеха, раздавшийся в вестибюле отеля «American Colony», был такой «убойной» силы, что не остался без внимания ни обслуги, ни постояльцев, оказавшихся в тот момент поблизости.

— Вам весело? — спросила с долей упрека Валентина. — А вот я не вижу в этом ничего смешного!

Главный инспектор израильской полиции пребывал, однако, в самом замечательном расположении духа. Арни Гроссман широко раскинул свои ручищи и, с удовольствием потянувшись, провел своими суперграблями по седеющей волнистой шевелюре.

— Это было великолепно!

— Ничего смешного! — не успокаивалась итальянка, не видевшая никаких причин для веселья. — И вообще, это было крайне неприятно!

— Простите великодушно, но выставить полицейского — для этого требуется изрядная chutzpah!^[47] — заметил Гроссман, подтрунивая над гостями. — Наш Арпад Аркан может быть самым последним проходимцем, но, вне всяких сомнений, — это матерый человечище. Стоит только мне представить эту сцену, чуть ли не колики начинаются!..

Израильский детектив едва сдерживал смех к вящему неудовольствию Валентины, которую переполняло раздражение. Она, сжавшись в комочек в углу дивана, из последних сил пыталась сохранять хладнокровие. Томаш, отлучавшийся к стойке администрации за ключом от номера, уже вернулся и сел по соседству. Он казался вполне спокойным. В принципе, реакция Гроссмана была ему понятной: если посмотреть на все, случившееся с ними сегодня, под другим углом зрения, это событие вполне может показаться забавным. Возможно, со временем и итальянская красавица придет к такому выводу.

— В любом случае это ерунда, — резюмировала Валентина, которой давно уже не терпелось перейти к более существенным, по ее мнению, пунктам повестки дня. — Наша работа подошла к тому рубежу, за которым я сама мало что могу сделать. Необходима помощь израильских властей. Именно об этом и хотелось бы поговорить.

Уже настроившийся на серьезную волну Арни Гроссман развел руки ладонями вверх, как будто пытался остановить собеседницу.

— Вау! Спокойно! Не будем торопиться! — воскликнул он, подсев к ним поближе. Весь его вид показывал, что он готов к деловому разговору. — Давайте разберемся. К каким выводам вы пришли после похода в штаб-квартиру фонда?

— Что это, как минимум, подозрительная контора. И ее начальник явно от нас что-то скрывает.

— Почему вы так решили?

— Во-первых, из-за чрезмерно бурной реакции этого господина на мое замечание о том, что трое ученых были убиты три месяца спустя после встречи в его фонде. Взрыв эмоций выдает, что он очень взволнован этим обстоятельством. А боится прежде всего тот, кому есть что скрывать. Во-вторых, его объяснения невразумительны. Сами подумайте: три незнакомых человека, которых Аркан пригласил, чтобы предложить двум историкам стать экспертами, а ученому — какое-то исследование в институте, становятся вдруг по мановению волшебной палочки неразлучными друзьями. Как рассказал гид, на следующий же день все трое вместе побывали в Министерстве древностей Израиля. А профессор Эскалона до такой степени сблизилась со своими новыми «друганами», что рассчитала гида. Отчего же они стали так близки и неразлучны? Из-за какой-то формальной встречи в Фонде Аркана? С каких это пор простые ученые беседы дают такой эффект?

— Действительно…

— И исходя из каких соображений господин Аркан говорил со всеми тремя вместе, хотя они являются специалистами в столь разных областях знаний? Не логичнее было бы переговорить сначала с одним, потом с другим и, наконец, с третьим? Почему надо было сводить их?

— Валентина права. Этому всему нет внятных объяснений, — заметил Томаш, молчавший все это время.

Впрочем, у итальянки было еще несколько наблюдений.

— Если их позвали вместе, значит, президент фонда собирался говорить об интересующем всех предмете. Что бы это могло быть? И почему Аркан от нас скрывает это что-то? Какова связь между секретной беседой и смертями, которые мы теперь расследуем? Что за чертовщина…

Израильский инспектор согласился с итальянским, даже не дослушав умозаключения коллеги.

— Все так. Действительно, тут немало неувязок. Меня бы не удивило, если бы Аркан оказался вовлеченным в какое-нибудь сомнительное дельце. Но мы должны действовать осторожно.

Услышав последние слова, Валентина не сдержалась.

— Осторожно? С какой стати? — она показала на дверь, как если бы там мог сейчас оказаться президент фонда. — Этот урод скрывает от нас что-то важное! Он явно причастен к этим убийствам! И что же мы делаем в такой ситуации? — а дальше она стала передразнивать интонацию Гроссмана. — Действуем с осторожностью!..

— Спокойствие, только спокойствие, — настаивал Арни. — Арпад Аркан очень влиятельный человек. У него обширные связи в политических кругах, и мы даже не имеем полного представления о сфере его интересов. Знаем, что он ворочает большими капиталами, и не только здесь, в Израиле. Он вхож в самые крутые клубы международных финансистов. Фонд позиционирует себя, естественно, по-другому: этакое скромное учреждение, радеющее за мир во всем мире и прочие благородные цели, хорошо воспринимаемые прессой и общественностью. Один девиз фонда чего стоит: нечто вроде…

— Вы хотите прочитать нам Гете?

Израильтянин был весьма удивлен.

— Так вы в курсе?

— Мы не увиливаем от домашних заданий…

— Ну и ладно. Так вот этот пацифистский стишок в качестве девиза прекрасно служит фонду, и под благодушную трескотню о неустанной борьбе за мир можно распрекрасно заниматься самыми мутноватыми, если не сказать темными, делишками. Именно поэтому надо держать ухо востро.

Валентина, однако, сгорала от нетерпения.

— Инспектор Гроссман, все это вполне может быть правдой, но мы — полиция или кто? Если полиция, то и надо себя вести соответствующим образом. В Италии мафия тоже не подарок: и громадными капиталами управляет и политиков на коротком поводке держит, но мы же не перестали из-за этого с нею бороться.

— Понятно, и все же… — прошептал господин Гроссман, не договорив фразу, а начав следующую. — Расследование Фонда Аркана может оказаться архитрудным делом. В общем-то, я уже некоторое время к нему присматриваюсь и знаю, о чем говорю.

— Присматриваетесь? В связи с чем? — полюбопытствовала итальянка.

Главный инспектор израильской полиции ответил не сразу, как бы взвешивая, что можно сказать, а о чем лучше промолчать.

— Скажем, есть основания сомневаться в чистоте некоторых видов его кипучей деятельности. Ничего конкретного я пока предъявить не могу, но иногда, знаете, возникают некие слухи, вызывающие тревогу.

— Слухи? Какого же рода?

И снова Арни Гроссман предпочел уйти от ответа.

— Слухи и все. Пока остановимся на этом.

Все трое переглянулись, как игроки за покерным столом, пытающиеся затуманить свои собственные намерения, но предугадать следующий ход соперника. Госпожа инспектор по-прежнему была самой нетерпеливой и нервной из тройки. Естественно, именно она и нарушила неловкое молчание, возникшее в разговоре.

— Так что же вы посоветуете нам делать?

Израильский коллега изобразил рукой нечто вроде нуля.

— Пока ничего. Утро вечера мудренее, а завтра я, наверное, смогу вам что-то подсказать, ладно?

— Пусть будет так.

Гроссман повернулся к Томашу.

— А до того я хотел бы попросить профессора Норонью помочь мне разобраться в некоторых хитросплетениях этой истории.

Просьба оказалась неожиданной для Томаша.

— А что бы вы хотели узнать?

Главный инспектор постучал пальцами по боковушке дивана, раздумывая, как сформулировать вопрос, а потом вдруг показал в сторону бара.

— Помните наш первый разговор в баре? Тогда вы сказали, что к этой истории могут быть причастны сикарии.

— Это так. Все три убийства похожи по своим характеристикам на ритуальные, описанные две тысячи лет тому. Особенно вопль сожаления, сопровождающий непосредственно сам акт убиения. А в чем же ваш вопрос?

Арни Гроссман пребывал в задумчивости, потирая подбородок и глядя в сторону.

— Понимаете, отчеты, присланные вами вместе с просьбой о помощи, заинтриговали меня. Прежде всего момент, связанный с загадочными посланиями, которые были найдены рядом с трупами. Насколько я понял ваше толкование, вы полагаете, что эти головоломки указывают на фальсификацию текстов Нового Завета?

— Именно так. И все-таки в чем вопрос?

— Он таков: с какой стати сикариям, организации чисто иудейской, интересоваться ошибками в христианской Библии?

— Вы и вправду хотите знать?

— Я весь внимание.

Томаш нагнулся чуть вперед, будто собираясь выдать страшную тайну.

— Дело в том, что у Иисуса уже была религия.

— Простите?

Португалец с удовольствием вытянулся на диване, скрестил ноги и улыбнулся. Глаза его светились неподдельным весельем:

— Он был иудеем.

XXXV

У отеля «American Colony» была слава прибежища шпионов всех мастей. Удобно устроившийся на диванчике Томаш ощущал себя настолько уютно, что тотчас понял, почему — это было идеальное местечко для интимных бесед. Ему по большому счету скрывать было нечего. Просто сама ситуация — расследование, в котором он участвовал, требовала определенной скрытности, учитывая характер совершенных преступлений.

Дело, естественно, в том, что он только что допустил высказывание, очень провокационное для теологически невинного слуха Валентины, и догадывался, что ее реакция будет, как минимум, несдержанной. Через долю секунды стало ясно, что предчувствия его не обманули.

— Dio mio, что вы хотите этим сказать? — вспыхнула итальянка, как будто ей нанесли неслыханное оскорбление. — Да, он был иудеем, но еще и основателем христианства, не так ли?

Португалец покачал головой.

— Мне очень жаль, но я вынужден сказать, — прошептал он, — что Иисус не был основателем христианства.

— Madonna! — Валентина буквально вскипела от возмущения, задрожав всем телом. — Что за нелепость! Конечно же, Он основал! Само слово «христианство» происходит от имени Христос! Иисус Христос! Проповеди и постулаты Христа и послужили основой религии! И как вам только в голову приходит такое говорить?! Как же можно утверждать, что Христос не основал христианство? Что за чушь?

— Иисус был иудеем, — повторил португальский ученый. — Не осознав эту основополагающую истину, мы ничего не сможем понять о нем. Иисус был иудеем. Его родители были иудеями, родили они сына-иудея, обрезание ему сделали, как иудею, и жили они в Назарете — типичном еврейском поселении Галилеи также еврейского края. Иисус говорил на арамейском языке, близком к древнееврейскому, на котором общались между собой все тогдашние евреи. У него было еврейское же воспитание, молился он иудейскому Богу, верил в Моисея и иудейских пророков, чтил иудейские законы и до того хорошо разбирался в Священном Писании и в Моисеевых законах, что даже проповедовал и обсуждал их. Люди прозвали его раввином. Этот термин использовал, например, Марк в стихе 14:45: «Равви! Равви!». Говорит Марк в 1:21: «И вскоре в субботу вошел Он в синагогу и учил». Значит, по субботам ходил Иисус в синагогу, как и прочие иудеи, и пользовался типичным для раввинов приемом обучения Священному Писанию: аллегориями. Кроме того, следовал он еврейским обычаям и даже одевался, как еврей.

— А уж это вам откуда известно? Неужели удалось раскопать его фото?

— Достаточно почитать внимательно Евангелия. В частности, Матфей указывает в 9:20, что некая женщина «прикоснулась к краю одежды Его», а Марк в стихе 6:56 пишет, что страждущие «просили Его, чтобы им прикоснуться хотя к краю [бахроме] одежды Его». К краю [бахроме] одежды? Какой одежды? Явно речь идет о таллите — еврейском молитвенном покрывале или о tzitzit — цицитах, то есть кистях, привязываемых к облачению согласно порядку, предписываемому в Числах, одной из книг Ветхого Завета. В общем, Иисус одевался по-еврейски.

— Вы рассказываете об обычаях. Допускаю, — не преминула возразить итальянка, — что они действительно самые что ни на есть иудейские, что немудрено, так как Иисус жил в еврейской среде. Но важнее другое — от прочих соплеменников он отличался своим учением!..

Томаш показал Библию, которую снова держал в руках.

— Вопреки вашим представлениям иудейские обычаи занимают центральное место в учении Иисуса. Евангелия очень часто пускаются в рассуждения о тех или иных аспектах еврейских обычаев. И одежда — лишь один из примеров. В стихе 23:5 Евангелия от Матфея Иисус критикует фарисеев, ибо они «увеличивают воскрилия одежд своих», давая тем самым понять, что его собственные филактерии, они же кожаные коробочки для рукописей, были уже, а бахрома покрывала — короче.

— Вот именно! Он был не согласен с иудеями!..

— Это абсолютно нормальный спор евреев между собой! Они обсуждали и до сих пор горячо и страстно обсуждают такие детали! Одни считают, что цициты должны быть длинными, а другие — наоборот, выступают за короткие. Одни полагают, что полоскам пергамента с цитатами из Священного Писания надлежит быть широкими, вроде бы выказывается таким образом большее почтение, а другие отстаивают скромность, представляемую узкими полосками. Никакому римлянину или другому пришлому человеку в голову не приходило и не приходит всерьез обсуждать эти никчемные подробности. А вот истинный иудей готов биться за эти, как он считает, принципы до конца. Понимаете? И то, что сам Иисус уделяет столько внимания этим дискуссиям, как раз и свидетельствует, что он еврей, иудей до мозга костей!

Итальянка подняла палец, как перед провозглашением чего-то важного с пометкой «молния».

— Постойте-ка! Были некоторые еврейские обычаи, которым он не следовал. Например, в еде. Помнится, Иисус вопреки Писанию заявлял, что не бывает пищи «нечистой»…

Томаш стал перелистывать Библию.

— Об этом читаем у Марка, — сказал он, найдя нужный стих. — Вот в 7:18–19 говорит Иисус: «Неужели вы так непонятливы? Неужели не разумеете, что ничто, извне входящее в человека, не может осквернить его? Потому что не в сердце его входит, а в чрево, и выходит вон, чем очищается всякая пища».

— Именно это я и имела в виду. Так он противоречит или нет Священному Писанию?

— Вероятно, но не обязательно, — в свою очередь, возразил историк. — Важно подчеркнуть, что есть весомые основания сомневаться в том, что Иисус объявлял чистой всякую пищу, входя в противоречие с Ветхим Заветом.

— Это почему же? Отчего вы так решили?

— Потому что декларация о чистоте не является цитатой высказывания самого Иисуса, а только комментарием Марка. Кроме того, комментарий этот противоречит другим текстам Нового Завета, — он стал искать нужный стих. — Вот, Матфей в 15:16, 17, 18 вкладывает в уста Иисусу следующее: «…неужели и вы еще не разумеете? еще ли не понимаете, что все, входящее в уста, проходит в чрево и извергается вон? а исходящее из уст — из сердца исходит — сие оскверняет человека…» Как видите, Матфей вовсе не утверждает, что Иисус объявляет чистой всякую пищу, — он пролистал пару страниц вперед. — Еще важнее другое: в «Деяниях Апостолов» Лука говорит в стихе 10:14, что, когда некий глас велит Петру (уже после смерти Иисуса) есть «нечистую» пищу, апостол ответствует: «нет, Господи, я никогда не ел ничего скверного или нечистого», то есть Петр потреблял строго кошерную еду! Если бы Иисус объявил хоть раз, что всякая пища «чистая», апостол, несомненно, ел бы ее без вопросов. Но он не сделал ничего подобного. Следовательно, и сам Иисус не ел некошерную пищу.

— А как же тогда вы объясните, что Марк описывает, как Иисус отменяет законы о пище в Новом Завете?

— Это всего лишь ретроактивность.

— Извините, а попроще?

— Дискуссия вокруг вопроса «есть или не есть» тот или иной продукт была очень популярна в ту эпоху, когда Марк писал свое Евангелие. Христианство не сильно заинтересовало евреев. Им казалась нелепой сама мысль, что бедный раввин из Галилеи, распятый на кресте как простой вор, и был тем самым могущественным Мессией из Священного Писания. Однако многим язычникам эта идея пришлась по душе. И тогда уже возникла новая проблема: обязаны ли эти язычники соблюдать все правила иудаизма? Три вопроса занимали христианскую общину: запрет на употребление нечистой пищи, отказ от работы по субботам и обязательность обрезания. Некоторые группы христиан-евреев считали необходимым сохранять эти иудейские традиции, а другие готовы были отказаться от них. Разумеется, многие язычники любили свининку, имели обыкновение работать по субботам и совершенно не желали подставлять свой пенис под нож. И поддержка этих правил могла только отвадить их от вступления в ряды христиан, куда не рвались, напоминаю, и сами иудеи. Как же тогда движению расти и крепнуть? В результате вопрос об отмене неприемлемых для язычников правил стал судьбоносным, и, в конце концов, запрет на употребление нечистой пищи, отказ от работы по субботам и обязательность обрезания перестали действовать. Но как же теологически обосновать эти поблажки? Естественно, лучший способ — вложить данные приказания в уста Иисуса. Именно это и сделал Марк.

Валентина снова нахмурилась.

— Евангелисты могли так поступать?

Томаш рассмеялся.

— Ретроактивность, что в нашем случае означает переписывание в угоду изменившимся обстоятельствам, — вещь абсолютно нормальная для Евангелий. Например, Лука от имени Иисуса пишет в стихе 21:20: «Когда же увидите Иерусалим, окруженный войсками, тогда знайте, что приблизилось запустение его». Как известно, римляне осадили и разрушили Иерусалим в 70 году, то есть события имели место до того, как Лука взялся за перо. И он, будучи в «курсе дела», сознательно дает Иисусу возможность предсказывать то, что уже случилось. Правда, неудивительно, что в таком разе пророчества и реальные события совпадают? Точно так же в Евангелиях Иисус дает ответы на некоторые вопросы, актуальные вовсе не для его эпохи, но прежде всего для времени, в котором живут и спорят сами Евангелисты.

— И дискуссия о чистой и нечистой пище из их числа?

— Именно так. При Иисусе эта тема не относилась к первоочередным, как при жизни авторов Евангелий. В Послании к Галатам Павел даже описывает свой спор с Петром по поводу кошерной еды. Вот стих 2:12: «…до прибытия некоторых от Иакова, ел вместе с язычниками; а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных». В 2:15 Петр оправдывается: «Мы по природе Иудеи, а не из язычников грешники». Значит, Петр, находившийся в дружеских отношениях с Иисусом, настаивал на необходимости соблюдать иудейские правила приема пищи. Следовательно, мы имеем право предполагать, что и сам Иисус был их сторонником.

Судя по выражению лица итальянки, ей было что сказать в противовес и этому тезису.

— Ладно, Петр чтил традиции кошерной еды, но причем здесь Павел? Он же не соблюдал правила «чистоты» пищи! А ведь тоже был апостолом. Почему бы не предположить, что это именно Павел следует примеру Иисуса?

Историк не удержался от улыбки.

— Потому что Павел никогда не знал Иисуса.

— Господи, опять вы со своими россказнями! — возмутилась уставшая, но непреклонная Валентина. — Как такое возможно? Он же был апостолом!..

— И, тем не менее, Павел — единственный из апостолов, который не имел чести знать Иисуса лично, — принялся объяснять Томаш. — Павел стал христианином только после того, как Иисус уже был распят и явился ему в круге света. Предположительно, это был его единственный контакт с Иисусом, но именно он и позволил ему добиться статуса апостола. После видения он отправился в Иерусалим, где познакомился с Петром и братом Иисуса Иаковом, которые и поведали ему все об Иисусе. Его сведения не результат личного знакомства. Поэтому когда Павел спорит с Петром, то скорее всего как раз последний выражает позицию Иисуса. Если Петр стыдился есть вместе с язычниками, а Павел — нет, то вероятнее, что и Иисус испытывал бы стыд. Впрочем, интересно отметить, что в этой дискуссии с Петром Павел не ставит Иисуса в пример. Если бы он знал, что тот не чтит традицию кошерной пищи, несомненно, привел бы этот аргумент в споре с Петром. А раз он этого не сделал, остается предположить, что либо он не знал мнения Иисуса по данному вопросу, либо знал, но оно было не в его, Павла, пользу.

Арни Гроссман, молча следивший за беседой гостей, решил, наконец, подать голос.

— В общем, ясно, что Иисус уважал правило кошерной еды. Но что это доказывает?

— Для начала я обращаю ваше внимание на то, что две главные дискуссии между Иисусом и фарисеями, описываемые в Евангелиях, ведутся вокруг запрета употреблять нечистую пищу и работать по субботам. Именно эти темы входят в тройку самых обсуждаемых в христианских общинах во времена создания Евангелий. Правда, любопытное совпадение?

— То есть вы считаете его не случайным?

— Конечно же, нет! Эта полемика, занимающая столь большое место в Евангелиях, отражает остроту этих проблем вовсе не при жизни Иисуса, а как раз в более поздние времена, когда надо было обратить в христианство как можно больше язычников. Поэтому перед Евангелистами стояла задача успокоить их, вложив в уста Иисуса доказательства тому, что они вправе работать по субботам и есть свою обычную некошерную еду. В противном случае можно было не только не привлечь к христианству новых, но и потерять уже ранее примкнувших к этой религии людей.

— Теперь ясно.

— Евангелисты включили в свои тексты все истории, которые могли бы от имени Иисуса отменить ограничения, введенные Священным Писанием. Проблема состояла в том, что материала было маловато. Ведь нигде, за исключением ретроактивной «приписки» Марка о кошерной пище, мы не встретим доказательств того, что Иисус ставил бы под сомнение Закон. Как и все иудеи, что его современники, что нынешние, он позволяет себе только толковать применение канонов. Поэтому Евангелистам приходилось хвататься за любую мелочь в отчаянных попытках добыть нужное. Вот они и выпячивали, что кошерную еду, что субботу.

— Да-да, про субботу! — оживился Гроссман. — Вы говорили, что Иисус не ставил под сомнение отказ от работы по субботам?

— Конечно, нет. Заметьте, Исход запрещает работу по субботам, но что мы вкладываем в понятие работа? Вот начало разногласий. Одни иудеи не считают работой сбор колосков для еды, а другие с этим не согласны. Как и у всех его соплеменников, у Иисуса было что сказать по данному вопросу. Марк описывает, как его ученики срывали колоски в субботу, что вызвало вопросы у фарисеев. Иисус при помощи Марка дал им ответ в 2:25, приведя исключительный эпизод из Писания: «Неужели вы не читали никогда, что сделал Давид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним?». Речь шла о том эпизоде, когда Давид и его ученики работали в субботу, дабы голод утолить, то есть Иисус никогда не подвергал сомнению святость субботы. Он лишь задавался вопросом, что допустимо делать по субботам, а что — нет. Однако важно подчеркнуть и тот факт, что иудеи допускали возможность обсуждения таких, не столь уж значительных, правил. Даже фарисеи расходились в этом вопросе и некоторых других как между собой, так и в споре с саддукеями. Есть тексты древних иудейских авторов, например Филона, в которых обсуждается, что допустимо делать по субботам. Сегодня эти проблемы кажутся нам забавными и незначительными частностями, но тогда они были, скажем, в центре еврейских дискуссий.

— А развод? — встрепенулась Валентина. — В Писаниях он разрешен, но Иисус с этим не согласен. Или вы и это будете отрицать?

— Нет, не буду, — парировал Томаш, подыскивая что-то в Библии. — Он действительно запрещал разводы, но делал это строго в рамках Священного Писания. Достаточно посмотреть картину, описанную Марком в 10:2–9: «Подошли фарисеи и спросили, искушая Его: позволительно ли разводиться мужу с женою? Он сказал им в ответ: что заповедал вам Моисей? Они сказали: Моисей позволил писать разводное письмо и разводиться. Иисус сказал им в ответ: по жестокосердию вашему он написал вам сию заповедь. В начале же создания, Бог мужчину и женщину сотворил их. Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью; так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает», то есть Иисус говорит, что Моисей позволил разводиться только «по жестокосердию вашему», а не потому, что развод является чем-то священным. Посчитав, что постановкой данного вопроса подвергается сомнению воля Господня, Иисус подчеркивает, что священным является союз, Богом благословенный, а вовсе не право на развод. Перед нами очередное, типично иудейское толкование. Рукописи Мертвого моря свидетельствуют, что у еще одной еврейской группировки — ессеев были похожие взгляды на проблему брака и развода. Были евреи, относившиеся либерально к данной тематике, а другие, наоборот, выражали консервативное мнение. В этом случае Иисус примкнул к консерваторам.

Валентина снова заерзала на своем месте, скрестив ноги теперь уже в другую сторону.

— Va bene, va bene, — согласилась она буквально сквозь зубы — столько нежелания признавать правоту Томаша ощущалось в ее голосе. — Иисус в своих привычках был иудеем. Пусть так, но смысл его послания нам не сводится к еде иработе по субботам, не так ли?

— Кто бы спорил! Хотя эти темы и доминировали в его дискуссиях с фарисеями на протяжении всех Евангелий, он затрагивал, безусловно, и другие вопросы. Некоторые из них, более значительные, касались этических и богословских проблем.

— Вот! Вот о чем я и твердила все это время! — не могла сдержать своей радости Валентина. — Иисус затронул глубинные проблемы! И именно в их решении он разошелся с иудеями и превратился в основателя христианства!

Томаш глубоко вздохнул и посмотрел на Гроссмана, продолжавшего невозмутимо следить за дебатами гостей. Затем он взглянул на собеседницу, прикидывая, как лучше сказать то, что у него давно уже вертелось на языке. Надо бы, конечно, подключить все свое воображение и придумать какой-либо изящно-дипломатический подход, но сил в эту позднюю пору уже не было никаких. Лучше, пожалуй, ускорить процесс, да и дело с концом. Грубиян, так грубиян.

— Вы еще не поняли, дорогая подруга, каково самое последнее следствие того, что Иисус был иудеем?

— Иудеем, основавшим христианское учение!

— Нет-нет! — возразил ученый чуть нетерпеливо. — Христос не был христианином.

XXXVI

Ночь опустилась на Иерусалим. Пользуясь наступившей темнотой, Сикариус приблизился, соблюдая присущую ему осторожность, к окну и заглянул внутрь. Увидел трех человек, беседующих на диване, и стал приглядываться к их лицам. Одно из них было женским, а вот второе оказалось очень похожим на то, что он видел на фотографии, присланной шефом по электронной почте.

— Томаш Норонья, — прошептал он.

Вот она — цель.

Убедившись, что историк никак не может помешать его дальнейшим действиям, Сикариус скрылся в темноте. Сначала он пересек улицу, прошел мимо узкой лесенки, что вела в уже закрытую библиотеку, и попал в жилую зону «American Colony».

— Пятнадцать, — шепнул он сам себе. — Номер пятнадцатый.

В потемках стал искать дверь в комнату Томаша. Узнать, в каком номере тот жил, было несложно: вечерком он тихо присел в незаметном уголке так, чтобы видеть стойку администратора, и вскоре зафиксировал, ключ с каким номером был выдан его «клиенту». С номером пятнадцать.

Передвигаясь во мраке, Сикариус тем не менее разглядел дверь с тринадцатым, затем с четырнадцатым номерами. И вот он — пятнадцатый. На всякой случай посмотрел во все стороны — нет ли слежки. Быстро вытащил из кармана дубликат ключа от номера, украденного в комнате горничных, куда он пошел прямо из холла, и вставил его в замок. Тихий щелчок, и дверь открылась.

Не теряя времени, Сикариус вошел, закрыл дверь и включил фонарик. Луч света пробежал по комнате, заглядывая во все углы. В этом отеле он был впервые и удивился, какие же просторные номера в «American Colony».

Он прошелся по комнате, заглянул в туалет, шкаф, на террасу и даже в маленький холодильник. Ему надо было выбрать, где укрыться. «Что лучше?» — заметался луч фонарика, как будто он решал, а не его хозяин.

— Проклятие! Чуть не забыл! — пробурчал он себе под нос.

Подошел к кровати — широкой, с одеялом, сложенным у ног, с пышными подушками, придававшими ей помпезный вид. Из кармана брюк он вытащил сложенный пополам лист бумаги, раскрыл его и проверил запись, посветив на нее фонариком: «Тот ли листок взял?»

Нет, не ошибся.

Он сделал пару шагов к прикроватной тумбочке и подсунул листок под стоявший на ней ночник. Отступил назад и оценил сделанное — хорошо, однако. Лучше заранее все спокойно подготовить, чем потом шарахаться. Кто знает, как все сложится? А так послание уже на месте.

Опять посветил себе на руку, в которой была еще одна бумага — с инструкциями, присланными шефом по почте. Не хотелось допускать ошибок. Следовало все тщательно сверить.

Вернулся в центр комнаты и снова стал играть со светом, пытаясь понять, где, черт возьми, лучше всего спрятаться? Там? Здесь? Или?

— Я понял!

Он придумал, где самое удобное местечко! Спасибо тебе, Господи, вразумил! Какой сюрприз ждет господина Норонью, когда он войдет в свой номер! Ах, скорей бы уже этот момент настал! Вне всякого сомнения, это укрытие — самое… самое…

Совершенное.

XXXVII

Валентина гневно тыкала пальчиком в сторону Томаша и вся дрожала от негодования, как жертва на судебном процессе при виде своего мучителя.

— Знаете, — взревела она, — знаете, кто вы такой?! Вы — антихрист!

Историк рассмеялся.

— Кто? Я?

— Да! Антихрист! — Она возвела очи долу, словно требуя срочной связи со Всевышним. — Dio mio, зачем ты послал мне это несносное создание? За что мне такое жестокое испытание? Этот человек… этот еретик… этот дьявол взялся за разрушение всего того, чему меня научили! А теперь вдруг выясняется, что и Христос не был христианином! — Продолжая смотреть вверх, она указала театральным жестом на своего собеседника. — Отче, убери от меня чашу сию!

Несмотря на весь этот мелодраматический антураж, она, похоже, говорила вполне серьезно. Еще не зная, как следовало бы прореагировать на эту репризу, Томаш не удержался от короткого смешка; ему даже показалось, что разумнее всего отнестись к этому протесту с юмором.

— Если хотите, я могу и помолчать.

— Аллилуйя! — возликовала итальянка, вознеся руки к небу. — Аллилуйя! Действительно, будет лучше, — она бросила на него быстрый взгляд, — если вы замолчите! Уф, это уже невозможно слушать!

Арни Гроссман решительно заворочался в своем углу.

— Погодите! Это неправильно! — вмешался он, выступая в роли адвоката, собирающегося обжаловать решение. — Мне все-таки нужно знать, почему сикарии решили вдруг указывать на подделки в Новом Завете. Это может оказаться ключевым пунктом для разоблачения тех, кто стоит за этими убийствами…

Томаш смотрел выжидательно то на одного, то на другого собеседника.

— Ну, так что? Я продолжаю или умолкаю? Решайте!

Валентина вздохнула и обреченно махнула рукой.

— Говорите, что уж…

Историк собрался с мыслями и двинулся по наикратчайшему и лучшему, на его взгляд, пути.

— Итак, хотелось бы, чтобы вы уяснили, что Иисус был стопроцентным иудеем.

— Только в быту! — не удержалась Валентина. — А в этику и теологию он привнес много нового, создав, признаете вы это или нет, основу христианской религии.

— А примеры этого «нового»? Вот скажите, какова центральная идея христовой веры? — пристально посмотрел он на итальянку.

— Возлюби ближнего своего.

Он повернулся к Арни Гроссману.

— А какова основополагающая идея веры иудейской, на чем зиждется ваша религия?

— Несомненно, на Шиме, — тотчас отозвался израильтянин и для примера, прикрыв глаза правой рукой, стал читать молитву, которую он возносил Господу каждую субботу в синагоге или у Стены плача. — «Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть; и люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим и всею душою твоею и всеми силами твоими!»

Пока Гроссман творил молитву, Томаш искал в Библии нужный ему фрагмент.

— Шима появляется во Второзаконии, в стихе 6:4, — уточнил он. — Но сейчас я процитирую вам Евангелие от Марка, 12:28–30: «Один из книжников, слыша их прения и видя, что Иисус хорошо им отвечал, подошел и спросил Его: какая первая из всех заповедей? Иисус отвечал ему: первая из всех заповедей: слушай, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый; и возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею». О чем же это говорит? — постучал историк указательным пальцем по строкам цитаты. — Что для Иисуса центральной идеей веры является вовсе не любовь к ближнему, а иудейская Шима, любовь к Богу и вера в однобожие. Вот на чем зиждется вера Иисусова. И эта вера на сто процентов — иудейская!

Валентина взяла Библию из рук Томаша и проверила цитату.

— Хорошо, допустим, Иисус говорит, что Шима превыше всего. Но вот читайте дальше. Почему вы остановились? А дальше Иисус утверждает: «Вторая подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя. Иной большей сих заповеди нет». — Она расцвела. — Вот видите?! Вот видите?! И пусть Иисус поставил на первое место любовь к Господу, как и прочие иудеи, но он тут же ввел богословское новшество: установил любовь к ближнему, как вторую из величайших заповедей! И это — абсолютная новация! И на этой идее и основывается христианство!

Историк посмотрел на нее с состраданием.

— Вы уверены?

— А то как же?! Иисус проповедовал любовь к ближнему. Именно это и отделяет христианство от иудаизма! Иудейский Бог жесток и мстителен, а Иисусов Бог полон любви и сострадания. Ветхий Завет говорит о Божием суде, а Новый несет нам любовь Господа. В этом и заключается грандиозный переворот, совершенный Иисусом! Любовь Бога, любовь к ближнему! И это всем известно! — она сделала широкий жест, обведя рукой всех присутствующих и отсутствующих…

Но на помощь Томашу пришла Библия.

— Вот как? — спросил он иронически. — Тогда посмотрим, а что же об этом написано в Ветхом Завете иудеев, — он показал строчки и зачитал их вслух. — Говорит Господь Моисею в Книге Моисея Левит, 19:18: «Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего, но люби ближнего твоего, как самого себя. Я Господь [Бог ваш]»

— Что скажете? — Томаш поднял голову.

Валентина смотрела на Библию в некотором замешательстве.

— Ну… то есть… в конце концов…

— Вы говорили мне, что новацией Иисуса была любовь. Но, оказывается, об этом уже в Писании древнееврейском было сказано. А Иисус либо обновил, либо ограничился повтором заповедей Моисеева Закона.

— Ну, да… пусть так, — пробормотала итальянка. — Но… но именно Иисус, а не Писание, возвысил любовь, отдал ей приоритет — в этом новация.

Историк закрыл Библию и отложил ее в сторону.

— Приоритет? — переспросил он. — А знаете, сколько раз употребляется слово «любовь» в Евангелии от Марка? Только в этой цитате! Фраза Марка в 12:31 — это единственное упоминание любви к ближнему со стороны Иисуса в его труде!

— Но… но разве не в этом и состоит новация Иисуса?

— Какая новация? — не успокаивался ученый. — Вы должны понять, что Иисус всего-навсего сделал то, что делал и делает любой иудей. Знаете, — он показал на Книгу книг, — Ветхий Завет содержит тексты на все вкусы, поэтому одни евреи выбирают для себя одни главы, а другие, соответственно, другие. Так поступил и Иисус. Поймите же, что он не внес ничего нового! Все, что он сказал, — абсолютно в рамках иудаизма. Иисус превозносил любовь? Учитывая содержание Евангелия от Марка, самого старого из всех, — это утверждение вызывает много вопросов. Даже если мы его примем на веру, следует тут же подчеркнуть, что и прочие иудеи превозносили любовь. Знаменитый раввин Хиллель свел Писание к такому наблюдению: «Не делай другим того, чего не хочешь, чтобы сделали тебе; все остальное — комментарии, читайте и запоминайте». Иисус был евреем, жившим по иудейским обычаям, верившим в иудейского Бога и обучавшим иудейскому же Закону. Он ни на миллиметр не отступил от иудаизма!

Итальянка покачала головой, не соглашаясь с этой мыслью.

— Это неправда! То, что проповедовал Иисус, входило в противоречие с иудаизмом! Я абсолютно в этом уверена! Он пересмотрел некоторые аспекты иудейского Закона!

Томаш понял, что пора переходить к тяжелой артиллерии, и снова взялся за Библию.

— Настаиваете все-таки? Ну, тогда смотрите, что говорит Иисус в Евангелии от Луки, 16:17: «Но скорее небо и земля прейдут, нежели одна черта из закона пропадет». То есть Иисус был сторонником самого тщательного применения иудейского Закона, как говорится, — до последней запятой! А в Евангелии от Иоанна в стихе 10:35 он говорит: «Не может нарушиться Писание». Значит, Ветхий Завет не может быть ни приостановлен, ни упразднен! В Евангелии от Матфея читаем в 5:17–18: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все». То есть Иисус не только не собирается что-то отменять, а наоборот, требует исполнять все предписанное от а до я! — он посмотрел в глаза Валентины. — И вот я спрашиваю вас: могут ли такие слова произноситься человеком, готовящимся менять еврейский Закон?

Госпожа инспектор Следственного комитета Италии откинулась на спинку дивана в знак полной капитуляции.

— Чего уж там… — прошептала Валентина, встряхнув головой, пытаясь как-то навести порядок внутри себя. — Но тогда на чем же зиждется христианство? Я не понимаю…

— Удивительно, но основу его не составляют ни само житие Христа, ни его учение, — продолжил Томаш. — Он был иудеем, жившим и проповедовавшим иудейский Закон. Какие-то позиции в нем незыблемы, другие поддаются разнообразным толкованиям, и одни евреи, более либеральные, интерпретируют их так, а другие, консервативные, — сяк. Вот фарисеи были консерваторами.

— А Иисус?

— И он был одним из них. Поэтому-то и вступил с ними в спор: кто правильнее толкует Закон. Фарисеи склонялись к букве, а Иисус уделял внимание еще и духу Закона. Это наиболее заметно в Нагорной проповеди, где он цитирует Закон, а потом рассказывает, что считает его духом. Например, люди не только не должны убивать, но даже сердиться не должны; обязаны не только не поддаваться прелюбодеянию, но даже простому желанию; и должны любить не только ближнего своего, но и врага своего. Иисус как бы вступал в состязание с другими евреями. Его не только буква Закона интересовала. Он с таким почитанием относился к иудейскому Закону, что желал исполнять даже то, что читал, скажем, между строк.

Валентина пребывала в раздумьях.

— Вот почему он никогда не сердился и жил очень аскетично.

Взгляд Томаша задержался на пару секунд на ее лице: стоит ли разочаровывать итальянку еще раз. Пожалуй, лучше выложить сразу всю правду до конца.

— Весьма сожалею, что приходится огорчать вас опять, но Иисус был кто угодно, только не аскет. У Матфея и у Луки есть фрагменты высказываний Иисуса, где он противопоставляет аскетичность Иоанна Крестителя своей собственной гибкости в данном вопросе. Вот у Матфея в 11:18–19 Иисус заявляет: «Пришел Иоанн, ни ест, ни пьет; и говорят: в нем бес. Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам»! Понимаете, Иисус признается, что не прочь пропустить стаканчик, да и поесть горазд!

Валентина рассмеялась.

— Ничто человеческое и ему не чуждо!

— А еще есть намеки, что хотя он проповедовал, что не надо сердиться, но сам бывал весьма рассержен.

Улыбка вмиг исчезла с лица собеседницы.

— Да что вы? Никогда об этом не слышала!..

У Томаша уже была готова цитата из Библии.

— Вот стих в Евангелии от Марка 1:40–41: «Приходит к Нему прокаженный и, умоляя Его и падая пред Ним на колени, говорит Ему: если хочешь, можешь меня очистить. Иисус, умилосердившись над ним, простер руку, коснулся его и сказал ему: хочу, очистись».

— Не вижу здесь ничего, что указывало бы на то, что Иисус рассердился. Наоборот, проявил сострадание, — заметила итальянка.

— Видите ли, в этом переводе использовано одно греческое слово, появляющееся в большинстве переводов, а именно: splangnistheis, или же умилосердившись. Но есть и другие рукописи, где применяется слово orgistheis, или же рассердившись.

— Но заметьте, говорить, что Иисус рассердился, когда к нему пришел прокаженный и так далее по контексту, — более чем странно, а вот проявил милосердие — вполне к месту.

— Это так, — подтвердил ученый. — И в большинстве переводов употребляются варианты «милосердия». Дело в том, что «рассердившись» появляется в одном из самых древних манускриптов, дошедших до наших дней, — Codex Bezae^[48], датируемый V веком. Не менее важно и то, что это же слово появляется в трех рукописях на латыни, переведенных с копий II века, а вот варианты «милосердия» возникают впервые в манускриптах конца IV века. При этих обстоятельствах какой вариант выглядит более неудобным для христиан?

— Думаю… их умы скорее смущало «рассердившись».

— Proclivi scriptioni praestat ardua, то есть более сложное чтение должно предпочитаться более простому, — напомнил он один из базовых принципов исторического анализа документов. — Представляется более правдоподобным, что переписчик-христианин заменит «рассердившись» на «умилосердившись», чем наоборот. И если копиист оставил «рассердившись», понятие более «неудобное», значит, вероятно, именно это слово и было изначально написано автором Евангелия от Марка. Абсолютной уверенности, разумеется, быть не может, но такое допущение подкрепляется также тем, что Матфей и Лука слово в слово скопировали этот фрагмент, опустив лишь реакцию Иисуса. Да, они оба не написали, рассердился или смилостивился Иисус, потому что им не понравилось слово, изначально использованное Марком для описания реакции Иисуса на прокаженного. Если бы там было написано «умилосердившись», с какой бы стати Матфей и Лука стали что-то менять? А вот если речь шла о слове «рассердившись», то вполне понятно, почему они его изъяли, — он закрыл Библию. — Однако это не единственная ситуация, когда Иисус сердится. Достаточно вспомнить гнев, обуявший его в Иерусалиме во время посещения храма — эпизод, задокументированный Евангелиями.

Арни Гроссман посмотрел на свои часы и хлопнул себя по бедрам: время-то как быстро прошло. Пора было двигаться дальше.

— Однако, друзья мои, засиделись мы здесь! — он поднялся неспешно с дивана. — А не перейти ли нам плавно к ужину и там продолжить разговор? Ведь вы, — он показал на Томаша, — так до сих пор и не ответили на мой вопрос: зачем сикарии оставляли рядом с трупами свои загадочные послания?

Томаш, как и Валентина, уже вставший с дивана, пожал плечами и показал на свою спутницу.

— Я-то считаю, что практически ответил на ваш вопрос, а вот госпожа инспектор не поймет ответа, не уяснив прежде некоторые моменты.

— Я? — изумилась итальянка. — Сейчас уже и я виновата?

Томаш оставил вопрос без ответа и обратился к израильтянину.

— Направляйтесь, пожалуйста, в ресторан, я мигом переоденусь в номере и присоединюсь к вам.

— Я тоже пойду, — не стала мешкать Валентина, ухватив свою изящную сумочку. — А по дороге, — она взглянула на португальца, — я надеюсь, вы ответите на мой вопрос.

— На какой же из них?

— Если христианство не зиждется ни на жизни Иисуса, ни на обновленных положениях Священного Писания, — напомнила она, — то на чем же оно стоит, в конце концов?

Историк засунул руку за ворот рубашки и вытащил маленькое серебряное распятие на цепочке.

— На смерти Иисуса.

Итальянка рефлекторно подняла руку к распятию и погладила его.

— На смерти? Извините, но это только лишь одна из граней христианства.

Прежде чем повернуть в сторону двери, что выходила на дорожку к жилой зоне отеля, Томаш ответил:

— Смерть Иисуса — это все.

XXXVIII

Иерусалимская ночь выдалась жаркой и сухой. На освежающий бриз можно было не рассчитывать. Томаш и Валентина вышли из административного блока гостиницы. Чтобы попасть в номера, им надо было перейти узкую улочку, разделявшую его с жилой зоной, где приветливо горели среди деревьев и кустов желтые огоньки.

— Я не очень поняла, что вы только что мне сказали, — вернулась к теме вечера итальянка. — Смерть Иисуса — это все? В каком смысле?

Ученый поднял глаза вверх и порадовался всегда завораживавшей его картине ночного неба с мириадами звезд, щедро рассыпанных по черному бархату бриллиантами.

— Вы, несомненно, слышали, что во время службы святые отцы утверждают, что Иисус отдал свою жизнь во имя нашего спасения.

— Да, конечно! Кто ее не слышал?

— О каком спасении речь, от чего? — Томаш заглянул в лицо Валентине.

— Ну, спасении… от всего…

— Всего — чего?

— Зла, греха… откуда я знаю…

— Итак, Иисус умер на кресте, а мы спаслись от зла и греха?

Глаза итальянки отчаянно искали в темноте хоть какой-то приемлемый ответ, но тщетно.

— В общем… думаю, да.

— Значит, нет уже в мире зла? И грехов не осталось?

— Нет, есть, конечно. Пока еще…

— А разве не ради нашего спасения от зла и грехов отдал свою жизнь Иисус? Почему же тогда они еще существуют?

Итальянка почувствовала себя совершенно опустошенной, как сдувшийся шарик.

— Уф! — выдохнула она обреченно. — Откуда я знаю? Все так запутанно!..

Вполне довольный произведенным эффектом, Томаш продолжил свой путь, перейдя, наконец, на другую сторону улочки.

— История о том, что Иисус пожертвовал собой ради нашего спасения, всегда вызывала у меня смущение, — признался он. — Всякий раз, когда я об этом слышал в проповедях, задавался вопросом: умер, чтобы меня спасти? Но спасти от чего? От чего? Мне эта идея казалась лишенной смысла. Наподобие других загадочных фраз и выражений, которые доводилось долдонить, не понимая, во время катехизиса. И только начав изучать иудаизм, я понял, что это значило.

— Вот как? — удивилась Валентина. — Так ответ связан с иудаизмом?

— Все, что касается жизни и смерти Иисуса, имеет прямое отношение к иудаизму. Практически все.

— Но в каком смысле?

Они прошли рядом с лесенкой, что вела к библиотеке гостиницы. В небольшой витрине искрился под светом купол Иерусалимского храма на картине неизвестного автора.

— Видите вон там храм? — спросил он, показывая на витрину. — Евреи верили, что физическое присутствие Бога больше всего ощущается в храме. Прежде всего в этом месте, — историк показал на центральную часть религиозного комплекса. — Они считали, что это помещение было самым священным, и называли его Святая Святых. Там же находился Ковчег со Скрижалями, которые Господь вручил Моисею. Оно было занавешено, и никто не мог туда входить. Но с одним исключением. Каждый год в праздник Йом Киппур первосвященник приносил жертву в Святая Святых. Знаете, почему?

Валентина пожала плечами.

— Понятия не имею.

— Йом Киппур — это День Искупления. Иудеи верят, что Бог записывает судьбу каждого человека в специальной книге — Книге Жизни, и на Йом Киппур выносит приговор. Незадолго до этого дня каждый иудей должен раскаяться в своих грехах, совершенных за истекший год, и просить прощения за них перед людьми и Богом. Во имя искупления следует на Йом Киппур принести в жертву животное. Для этого первосвященник и входил на Йом Киппур в Святая Святых, чтобы убить ягненка, искупляя сначала свои собственные грехи, а затем грехи всего народа. И на Пасху все евреи стекались в Иерусалим также для жертвоприношения ягненка, хотя эта жертва в отличие от Йом Киппура не означала искупления. А так как многие приходили издалека, и было затруднительно тащить с собой животных для заклания в Иерусалиме, то предпочитали покупать их у дверей храма. Так было разумнее. Но возникала проблема: какими деньгами расплачиваться? Римские монеты несли на себе изображения Цезаря, и было бы прямым оскорблением Господа использовать их в данной процедуре. Тогда придумали специальные храмовые монеты. Пилигримы обменивали свои римские монеты на храмовые, чтобы купить на них животных.

— Какие забавные обычаи, — заметила итальянка, еще не ведая, к чему это приведет.

— А теперь отступим на два тысячелетия назад, — предложил историк. — Иисус и его последователи, все — евреи, прибыли в Иерусалим накануне иудейской Пасхи, или же Песаха. Что собирались делать? Участвовать в пасхальной процессии. Но Иисус был, не хочется никого обижать, деревенщиной.

Валентина не могла не выразить решительный протест.

— Опять вы за свое?!

— Но так оно и было! Он же полный невежа! Если внимательно читать Евангелия, нетрудно заметить, что он почти не покидал свою Галилею, перемещаясь от одного медвежьего угла к другому: всяким Кафарнауму, Корозаиму, Бетсайду и прочей глухомани. Он не бывал прежде в крупных городах. В частности, самые большие населенные пункты Галилеи — Сефорис и Тибериадас ни разу не упоминаются в Новом Завете!

— Я уже поняла. И что дальше?

— А дальше он увидел у дверей храма обмен монет для покупки жертвенных животных, но, не зная этого, почувствовал себя глубоко оскорбленным: как же, в храме занимались бизнесом! Что, впрочем, было правдой, но не заставлять же людей идти сотни километров с животными. Тем не менее, эта практика не нравилась многим иудеям. Например, в рукописях Мертвого моря мы найдем упоминания того, что ессеи, группировка иудейских радикалов, считали храм «гнездом порока». В общем, критика этой системы не была в диковинку. И Иисус оказался просто одним из тех, кто поднял крик, увидев обмен: протестовал, перевернул скамейки менял с их монетами, клетки с голубями, продаваемыми на жертвенное заклание, и даже угрожал. Возможно кто-то из его учеников для пущей важности сказал, что возмущается не абы кто, а иудейский царь. Возможно, и сам Иисус напророчил, что за такие действия Бог накажет разрушением храма. Понятно, что угроза была так себе, но власти обратили на нее внимание. Опять же в Иерусалиме было столпотворение перед праздником, и любая перебранка таила в себе опасность (мало ли что!) спровоцировать массовые волнения. Несомненно, первосвященник и римляне хотели их избежать любой ценой.

— И поэтому приказали его схватить.

— Вероятно, они допросили «нарушителя порядка» и поняли, что имеют дело с одним из тех одержимых, что могут принести осложнения. Поэтому следовало принять превентивные меры во избежание возможных хлопот аккурат в Песах. Велено было задержать и устроить скорый суд в рамках Закона.

— Вот тут-то все и началось: Иисус сказал, что он — Сын Божий, а это было богохульство, достойное смертной казни. Это и случилось.

Португальский ученый решил поправить собеседницу.

— Это не совсем так. Правда, опираться мы можем на Евангелие от Марка, который приводит ключевой диалог между первосвященником и Иисусом в стихе 14:61–64: «Опять первосвященник спросил Его и сказал Ему: Ты ли Христос, Сын Благословенного? Иисус сказал: Я; и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных. Тогда первосвященник, разодрав одежды свои, сказал: на что еще нам свидетелей? Вы слышали богохульство; как вам кажется? Они же все признали Его повинным смерти».

— Именно это я и говорила: богохульство привело к смерти, — настаивала Валентина.

— Вряд ли, — покачал головой Томаш. — Во-первых, там, на суде, не было никого из апостолов. Все, что мы знаем, — это слухи. Во-вторых, если сам человек объявлял себя Мессией, то смертная казнь ему не угрожала. В-третьих, и это гораздо важнее, богохульство наказывалось побиванием камнями. Но Иисус не поэтому умер, правда?

Теперь инспектор показала свое распятие на цепочке.

— Ответ вы хорошо знаете.

— Вот-вот! В этом-то вся соль: Иисус был распят. Да будет вам известно, этот вид казни был римским, а не еврейским и применялся по отношению к врагам Рима. Следовательно, его распяли вовсе не за богохульство, а потому, что сочли весомой угрозой. В 15:25–26 Марк дает нам это понять: «Был час третий, и распяли Его. И была надпись вины Его: Царь Иудейский», то есть посчитали, что титул «царь иудейский» представляет опасность для римского цезаря — единственного владыки, который вправе был назначать правителей Иудеи. Вот почему Иисус был распят! За то, что посмел бросить вызов самому цезарю!

— Ах, вот в чем дело…

Они пошли дальше к своим номерам, но у ближайшего же фонаря Томаш снова стал искать в Библии очередную цитату.

— Заметьте, как Марк описывает смерть Иисуса в стихе 15:37–38: «Иисус же, возгласив громко, испустил дух. И завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу», — он оторвал взгляд от книги и обратился к итальянке. — Завеса в храме разодралась надвое? О какой завесе говорит Марк?

— Полагаю, о той, что отделяла Святая Святых.

— Вы абсолютно правы. А теперь давайте зададим себе самый важный вопрос: «Почему Марк связывает смерть Иисуса и момент, когда эта завеса разодралась?

Даже в полумраке было видно, что ответа у Валентины нет.

— Откуда я знаю…

— В Евангелии от Иоанна мы можем найти объяснение в стихе 1:29, где описывается встреча Иоанна Крестителя и Иисуса: «На другой день видит Иоанн идущего к нему Иисуса и говорит: вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира», — историк посмотрел пристально на собеседницу. — Вы поняли?

— Хм… Нет.

Томаш глубоко вздохнул, почти расстроившись: после такого подробного изложения оставалось только сделать логическое заключение.

— Первосвященник приносил в жертву на Йом Киппур ягненка во искупление всех грехов как своих, так и народа, и во имя всеобщего спасения. Иисус умер на еврейскую Пасху, когда и приносится жертвенный Агнец, который берет на Себя грех мира.

Инспектор от удивления застыла с разинутым ртом.

— Теперь все ясно!

— Евангелисты убеждают нас, что Иисус был Агнцем Божиим! Своей смертью он искупил грехи человечества, как жертвенный агнец это делает с грехами евреев. И только в этом смысле, подчеркиваю, его смерть означает наше всеобщее спасение. Подобная интерпретация смерти во спасение возможна только в контексте иудейской веры. Необходимо знать, что такое Йом Киппур, Песах и иудейская религия, чтобы понять, исходя из каких соображений его последователи, а все они евреи, толковали его уход как акт спасения.

— Вот все и прояснилось! — воскликнула итальянка и тут же осеклась. — А завеса в Святая Святых? Она откуда взялась в этой истории?

— Это еще одна важнейшая богословская ссылка, понятная все в тех же рамках иудейской религии. Завеса, как известно, отделяла Святая Святых от остальной части храма, то есть отделила Господа от чад Его. На прощение же Его можно было рассчитывать только после того, как на Йом Киппур первосвященник откинет завесу и войдет внутрь для жертвоприношения ягненка. Но, умерев на Пасху, когда приносится в жертву агнец, Иисус стал Агнцем Божиим. Когда Марк сообщает, что завеса в храме разодралась, как только из Иисуса вышел дух, он утверждает, что тем самым перестала существовать преграда между Господом и Его чадами. Таким образом, Бог становится доступным всегда, а не только в момент жертвоприношения в храме на Йом Киппур. Смерть Иисуса принесла искупление для всего человечества.

До номеров оставалось метров десять. Они двинулись к ним, но у Валентины еще оставались вопросы.

— А завеса действительно разодралась?

Томаш засмеялся.

— Конечно же, нет. Во всяком случае доказательств тому нет. Это чистой воды теология. Евангелисты пытаются извлечь иудейский смысл из неожиданной смерти человека, называвшего себя Мессией. Обращаю еще раз внимание на то, что смерть Иисуса может быть понята исключительно в иудейском контексте. И именно ее интерпретация, сделанная последователями Иисуса, обозначила первую линию водораздела между иудаизмом и христианством. Вот почему я сказал, что жизнь и поучения Иисуса не стали основой христианства. Вероятнее, ему никогда даже в голову не приходило создавать новую религию. Он был, повторяю, иудеем до мозга костей.

— Из чего следует, — подвела итог итальянка, — что христианство не зиждется на жизни и учении Иисуса.

— Так точно. Только на его смерти.

Они подошли к двери номера Валентины. Она вытащила из сумки пластиковую карточку, заменявшую «старорежимный» ключ, и вставила ее в замок. Дверь открылась, но, прежде чем войти, итальянка оглянулась.

— Все это на самом деле очень интересно. Но надо быстренько привести себя в порядок. Так что встретимся через пятнадцать минут в ресторане, ладно?

— Да. Наш израильский товарищ уже ждет в «The Arabesque».

— Тогда пока!

Томаш, однако, придержал рукой дверь и лукаво проворковал.

— И вы даже не приглашаете меня зайти на минутку?

Валентина дернула легонько дверь к себе, но, прежде чем закрыть ее, съехидничала.

— Вы заглядываете в мою комнату? Как вы посмели — это же Святая Святых. А это, — она погладила дверь, — завеса. Насколько я понимаю, первосвященником вы, — ткнула она пальцем португальца в грудь, — не являетесь, правда? Так что держите себя в руках!

Томаш изобразил обиженного щенка и повернулся, чтобы идти к себе, но не удержался от еще одной просьбы.

— Наденьте что-нибудь красивое. И sexy…

Итальянка с выражением оскорбленной невинности произнесла:

— Вот дурачок!

И хлопнула дверью.

XXXIX

В номере было темно, и Томаш, едва дверь закрылась, попытался на ощупь найти выключатель. Нашел, раздался щелчок, но свет не зажегся.

— Черт! — вырвалось у него. Надо же, забыл вставить пластиковую карту-ключ в спецотверстие, чтобы дать энергию и в это Царствие тьмы. Вставил и… был ему свет!

И был перед ним мужчина.

Он инстинктивно отпрыгнул на шаг, стукнувшись о дверь, и только в этот миг понял, что это же — он сам! В зеркале напротив двери! Вот же его родное лицо! Уфф!.. Сердце, однако, стучало, как у зайца. — Так можно и в штаны наложить! — он снова посмотрел в зеркало и рассмеялся, вспомнив, как бился о дверь, аки загнанный зверек. Просто агнец какой-то. — Ни к черту нервы стали!..

Расправил плечи и пошел в туалет помочиться. Свет включать не стал, так как казалось, что освещения в комнате вполне хватит и на унитаз. Ошибся. В туалете не было видно ни зги, но возвращаться назад не хотелось, да и оттягивать это дело уже было невмочь — пришлось действовать на ощупь.

Попытался угадать, где центр, и по тому, как бурно зажурчали встретившиеся воды, понял, что «попал в яблочко». Закончив, нажал на слив и нащупал раковину, чтобы умыться. Открыв кран, подставил руки под прохладную воду: блаженство.

И, секунду спустя, почувствовал за спиной чье-то присутствие.

— В чем дело? — громко спросил, резко обернувшись. — Кто там?

Ответа не последовало.

Снова сердце готово было выскочить из груди. Томаш бросился к выключателю и, наконец, зажег свет в туалете. Там не было никого.

Историк глубоко вздохнул.

— Черт возьми, что же происходит?! — прошептал, испытывая одновременно и раздражение, и облегчение. — Детство возвращается, не иначе. Нервишки на этом деле совсем расшалились!.. — Он потряс головой, сбрасывая напряжение.

Зайдя в комнату, он решил быстро выбрать, в чем пойдет на ужин. Открыл решительно шкаф. Внутри было темновато, но разобрать, что висит на вешалке, было несложно. Из трех предметов Томаш выбрал темно-синий блейзер.

Хотелось произвести впечатление на Валентину, и этот пиджачок должен подчеркнуть его средиземноморский шарм. А если добавить к нему еще и темно-зеленый галстук? Барышня не сможет устоять однозначно. Понятно, что пора завязывать с жесткой критикой Нового Завета. Для правоверной католички, как она, это — достаточно суровое испытание. Но, с другой стороны, что он должен был делать? Лгать? Золотить пилюли? Дипломатом ему быть никогда не хотелось, и он всегда полагал, что правду лучше всего воспринимать, как и женщину, — голой. И, чем не обработанней она, тем лучше.

Он снял пиджак с вешалки, вытащил галстук. Оставалось выбрать рубашку. Приглянулась белая шелковая, но оказалась без пуговиц на рукавах. Положив бережно одежки на спинку кресла, Томаш пошел к тумбочке у изголовья, куда он вроде бы выкладывал коробочку с запонками, подаренными еще на Рождество синьором Каштру, давним приятелем семьи, владельцем магазинчика на проспекте Свободы в Лиссабоне. Открывая ящик, он заметил странный листок под ночником с другой стороны кровати.

— Это что еще такое?

Португалец не помнил, чтобы он оставлял там какие-то бумаги. Горничная, что ли, записку написала? Или пришло сообщение для него, пока он отсутствовал? Такое случается. Он потянулся к листку, чтобы прочитать, и обомлел.

— «Veritatem dies aperit?» — механически произнес он. — Что за чертовщина?

Повертел листок, пытаясь понять, что бы это значило. Пока что было ощущение, что где-то он видел нечто подобное. Причем ощущение было не из приятных. Мысль сработала одновременно и медленно, и быстро. Медленно, потому что целых две секунды прошло, а быстро, потому что он вмиг осознал, что уже держал несколько раз подобные головоломки. Более того, пытался в них разобраться по просьбе полиции. А лежали они рядом с трупами.

Загадки сикариев.

И в этот момент кровать, казалось, встала на ноги. Непонятно как из простыней возникла фигура в черном и, словно подброшенная гигантской пружиной матраца, навалилась широким захватом на Томаша.

— Нечестивец!

Историк был не в силах устоять перед этим стремительным нападением, потерял в тот же миг равновесие и, ударившись спиной о стенку, рухнул всем телом на пол. При этом он задел какую-то тумбу: раздался звук разбившейся на мелкие куски вазы.

Мыслительные способности вернулись к Томашу, только когда он уже лежал на холодном каменном полу под тяжестью тела незнакомца. Его ловкостью и мастерством можно было бы только восхищаться: португалец оказался практически стреноженным. Или в смирительной рубашке, как вариант. Короче, не мог двинуть ни рукой, ни ногой.

— Послушайте, — сказал он хрипло, стараясь выглядеть хладнокровным. — Давайте поговорим.

Разбойника Томаш не видел, но, лежа на животе с вывернутой на сторону головой, ощущал его горячее дыхание на затылке.

— Тебе никогда не снилась улыбка смерти? — спросил низкий сиплый голос. — Или хочется-таки поговорить у входа в Ад?

Мрачная интонация не сулила ничего хорошего, как и странное содержание фраз. Но сам факт, что этот, похоже, фанатик заговорил, оставлял микроскопическую надежду: а вдруг удастся убедить его отпустить? Конечно, учитывая, что в анамнезе у головореза три трупа, подобный исход выглядел немыслимым, но надо постараться. В конце концов, что он потеряет.

Жизнь?

— Не надо насилия, — прошептал он, и реплика прозвучала так спокойно, что сам удивился. — Скажите мне, что вам надо, и я уверен, мы сможем договориться.

Сзади раздался хриплый смешок.

— Скажи мне, — жаркое дыхание щекотало ухо. — Какие искушения будоражат сейчас мою душу?

— Сложно сказать, — за внешним спокойствием он пытался скрыть страх, предательски сдавливавший горло. — Но деньги — вряд ли…

Опять иезуитский смешок прошелестел над ухом.

— Ягненка хочу…

Томаш ощутил, как непроизвольно сжалось сердце. Хотелось бы слышать что-нибудь другое, учитывая обстоятельства. Пришлось прикинуться недотепой.

— Кого? Ягненка?

— Да, агнца, — подтвердил сиплый баритон. — Грешил я, и пора искупить свои грехи. Пора принести жертву Господу. Говорили мне, что у тебя нежнейшее мясо хорошего ягненка, — губы чуть не касались правого уха…

Положение становилось угрожающим.

— Послушайте, успокойтесь! — интонация историка выдавала его тревогу: время шло, а спасения не видно. — Эти россказни про жертвенных агнцев уже не в моде…

— Россказни? — зарычал головорез с неожиданной яростью. — Да как ты смеешь?

— Успокойтесь же!

Португалец почувствовал, как рука агрессора переместилась ближе к его голове, и он увидел перед глазами сверкающее кривое лезвие какого-то ножа.

— Смотри сюда — это тоже россказни? Болтовня?

При ближайшем рассмотрении лезвие, в котором переливались тысячи искорок отраженного света, оказалось похожим на кривую шпагу.

— Уберите это! — попросил Томаш. — Так можно и поранить кого-то!..

Опять смешок, только теперь звонкий.

— Видишь эту шпагу?

— Слишком хорошо вижу. Вы не могли бы отодвинуть ее чуть подальше? Совсем чуть-чуть…

— Ей две тысячи лет, — прошептал незнакомец угрожающе. — Мои дале-е-кие предки пользовали ее в праздник Йом Киппур, а потом брали с собой на битвы с языческими легионами. — Он замолчал на секунду и продолжил, понизив тон. — А сейчас я воспользуюсь ею, чтобы спасти свой народ. И ты, несчастное, вставшее на неверный путь существо, станешь жертвенным агнцем. Сам Господь мне тебя принес, чтобы я мог искупить вину своего народа.

Еще не закончив последней фразы, мститель, по-видимому, перехватил как-то шпагу, так как ее положение перед глазами историка изменилось, и он понял, что для сопротивления у него есть только пара секунд.

— Караул! — закричал он, как только мог, дернувшись всем телом. На какие-то доли секунды незнакомец потерял от неожиданности контроль, и португалец ощутил, что хватка ослабела. Он попытался добиться большего, сделав усилие освободить хоть какую-то конечность. Однако разбойник уже был, как говорится, на коне, прижав жертву к полу еще сильнее.

— Умри, несчастный!

Он пристроил шпагу к горлу Томаша и надавил. Лезвие резануло шею сбоку, рядом с венами, и португалец титаническим усилием смог вырвать правую руку, схватив ею шпагу. Невзирая на боль, он отодвинул шпагу.

— Пусти же!

Разбойник, похоже, снова растерялся от такого напора жертвы. Португалец успел заметить краешком глаза, что по руке течет кровь, и сразу ощутил, как ему больно. Но лучше эта боль, чем отрезанная голова. Агрессор тем временем сумел ловким движением обездвижить правую руку жертвы, перехватил свой кривой клинок, приставив его опять к шее Томаша. Не торопясь, буквально растягивая удовольствие, он стал подрезать кожу. Португалец понял, что все пропало. Каким-то немыслимым последним усилием он чуть вывернул теперь уже левую руку и стукнул противника в бок. Незнакомец охнул, но хватку не ослабил.

— Передавай привет дьяволу! — и надавил на лезвие сильнее.

XL

Первый толчок потряс дверь, но она не сдалась. Второй был еще сильнее, судя по грохоту, однако и тут дверь устояла, сопротивляясь всеми своими затворами.

— Откройте! Полиция! — раздалось из-за двери.

Сикариусу, лежавшему на жертве, пришлось прервать хирургическое вмешательство. Лезвие было в свежей яркой крови, и он отточенным жестом, как будто тренировал его долгие годы, мгновенно вытер шпагу о брюки Томаша, оставив на них алые полосы. Поняв, что в ближайшие секунды дверь будет взломана, он встал на ноги. Раздался выстрел.

Разбойник подбежал к балкону уже под звуки второго выстрела, оглядываться не стал, успев сообразить, что дверь сдалась и следующей целью полиции станет он сам.

— Стой! Не двигаться! — услышал он позади себя женский голос и решительно прыгнул с балкона в кусты, украшавшие милый садик вокруг отеля. Пуля третьего выстрела просвистела над головой, но спасительная тьма уже скрыла его от всех глаз.

Пробившаяся в номер с пистолетом наперевес Валентина не знала, что делать: с одной стороны, обязана была преследовать преступника, а с другой — на полу лежало тело историка.

— Томаш?! Томаш?! — окликнула она португальца, но тот не отзывался. Инспектор готова была и сама рухнуть без сил от отчаяния: «Неужели пришла на помощь слишком поздно?» От ужаса возможной потери ноги подкашивались. Она подбежала к телу и наклонилась. Всюду была кровь, много крови, как на бойне.

— Ах, Боже ж ты мой! — вскричала она, не зная, что делать. — Томаш?! — Увидела рану на шее, и сердце сжалось. — О, только не это! — Она потрясла португальца за грудь, пытаясь реанимировать его. — Томаш?! Ради Бога, очнитесь же!

Схватила его правую руку, чтобы проверить пульс, но вся ладонь представляла сплошную кровавую рану. Голова закружилась. Она по роду своей деятельности уже много раз сталкивалась с подобными жуткими для человека сценами. Но впервые в такой ситуации перед ней находился человек, которого она знала, более того, он был ей очень симпатичен.

— Томаш!

Голова историка чуть шевельнулась, и он застонал.

— Ай…

Итальянка прильнула к нему, с неописуемым облегчением обняла, и слезы покатились сами собой по ее бледному лицу.

— Ах, Томаш!.. — шептала она, прижимаясь к нему и чувствуя, как дрожит его тело. — Слава тебе, Господи! Слава! Как я испугалась!

Португалец с трудом приходил в себя. Он уже понял, что за женщина его обнимает, можно сказать, оплакивая. Объятия, конечно, не утолили острую боль, но хотелось, чтобы они длились и длились. Он открыл глаза.

— Я давно чувствовал, что вы, в конце концов, окажетесь в моих объятиях, но что так быстро — и мечтать не смел, — он попытался улыбнуться.

Валентина засмеялась, вытирая слезы.

— Какой же глупый! Я тут чуть не умерла от ужаса. Думала, что слишком поздно пришла…

Раненый чуть повернул голову, чтобы лучше рассмотреть распростертую на нем женщину. Она была полуодета: внизу — брюки, сверху — бюстгальтер и много-много нежного, скульптурно сложенного тела потрясающей белизны.

— Ну, дела-а! — шутливо удивился Томаш. — Помню, что просил вас одеться sexy, но даже и подумать не мог, что вы так серьезно отнесетесь к скромной просьбе.

Итальянка, дотоле нежно гладившая его кудри, покраснела и быстро прикрыла руками грудь, отодвинувшись.

— Вы еще и издеваетесь? Как вы себя чувствуете?

Португалец чуть скривился от боли.

— Рука просто горит, да и с шеей беда, но все же он не успел мне голову отрезать. Это утешает, — он снова уставился на соблазнительные формы. — Объясните же мне, как вы тут оказались?..

Она встала на ноги и, чувствуя себя неловко в полуобнаженном виде, отошла в сторону ванной комнаты, начав объяснять.

— Я переодевалась, когда позвонил Гроссман. Как я поняла, кто-то известил израильскую полицию, что вам грозит опасность. Узнав это, он тут же мне перезвонил и… В общем, времени одеваться у меня уже не было.

— Кто-то позвонил в полицию? Но кто?

Валентина появилась перед Томашем, завернувшись в одно полотенце, а второе — поменьше и мокрое, держала в руке.

— Пока не знаю. Как вы догадываетесь, спрашивать было некогда в нашей ситуации, — она подошла ближе, наклонилась и стала вытирать кровь на шее мокрым полотенцем. — Я тут же помчалась к вам.

— Одна?

— Почему же, с моей береттой, — она кивнула в сторону пистолета, лежавшего на кровати.

Томаш повернул голову, чтобы облегчить доступ к шее.

— Жалко, что вам не позвонили во время душа, тогда бы вы предстали предо мной во всей красе!..

Валентина закончила промывать рану на шее и принялась за правую руку. Несмотря на запекшуюся кровь, было понятно, что на ней есть порезы.

— Какой же вы маленький дурачок! — сказала она с почти материнской нежностью. — Я тут чуть не умерла от страха, а вам все шуточки, у вас одно на уме.

Послышался вой сирен за окном, а в комнату вкатилась гора по имени Арни Гроссман. В руке у него был пистолет, а за ним высился еще один нехилый дядечка с Uzi на изготовку.

— Ну, как? Все живы? — спросил израильтянин, быстро обшарив пытливым взглядом все пространство номера в поисках скрытых угроз.

Валентина и бровью не повела, оставшись преклоненной перед португальским экспертом и продолжая вытирать кровь на правой руке.

— Где вы были так долго? — сухо спросила она.

Гроссман подошел к ним, пока его сотрудник изучал обстановку в номере.

— Я вызвал подкрепление, а в ожидании его побежал в сад, надеясь перехватить разбойника, но, похоже, чуть опоздал. Тот успел убежать. — Наклонившись к Томашу, он увидел рану на шее. — Уф, ничего себе! Больно?

Португалец страдальчески сморщился.

— Да нет, лежу — кайфую, — сказал он иронически. — Конечно же, болит! Вы не пробовали делать ножом надрезы на своей шее? Такой вечер мерзавец испортил!..

Гроссман все присматривался к ране на шее.

— Как же вовремя нас предупредили, да? Минутой бы позже и…

— А кто предупредил?

— Это был анонимный звонок в Службу спасения. Оттуда перезвонили в мой отдел, а затем и меня проинформировали.

— И почему же вы сразу не пришли сюда?

Гроссман покраснел и отвел стыдливо глаза, не зная, как и что говорить.

— Понимаете, в этот момент я был… В общем, живот прихватило, и я был в туалете гостиницы, — фразу он закончил почти шепотом. — Легко догадаться, что я не мог сняться с места в ту же секунду. Представляете эту картину? А поскольку я знал, что госпожа Фэрро поселилась рядом с вами, я ей и перезвонил тут же.

Итальянка повернулась к стоявшему сзади нее коллеге.

— И меня звонок застал в неподходящий, как видите, момент, что мне не помешало броситься на помощь.

— Видите ли, ваш беспорядок — это сказка по сравнению с моим случаем. Поверьте, это было бы сомнительное удовольствие! — возразил Гроссман, в котором смущение боролось со смехом.

Валентина не ответила — она помогала португальцу подняться. Сделал он это с явным затруднением. По-прежнему завернутая в полотенце итальянка убедилась, что раненый окончательно пришел в себя, взяла свой пистолет с кровати и решительно направилась к выходу, бросив на прощание:

— Я к себе! Пора привести себя в порядок.

Она вышла, скрипнув изуродованной дверью, и Томаш остался с двумя израильскими полицейскими — Гроссманом и его помощником в форме, который не спускал глаз с балкона.

— Что вы предприняли для поимки этого гада?

Инспектор махнул рукой в сторону окна.

— Огородили весь квартал и прочесываем местность. Но, честно говоря, я не думаю, что он даст себя поймать так легко. Времени, чтобы сбежать, у него было более чем достаточно, и сейчас он, скорее всего, на другом конце города или уже в Рамалле, Вифлееме или Тель-Авиве.

— Согласен.

Гроссман показал пальцем на рану на шее.

— Вы были с ним в близком контакте, судя по результатам. Что это за субъект?

— Роста он чуть ниже, чем я, вот примерно на столько. — Томаш показал ладонь, пригнув большой палец. — Невероятно ловкий, худой. С прекрасной военной подготовкой — скрутил меня в момент. Я и пальцем пошевелить едва мог. Руки у него просто клещи.

— А черты лица?

— Его я почти не видел. Он захватил меня врасплох, сразу положил лицом в пол, так что я могу сказать только, что одет он во все черное, пострижен наголо, как новобранец. А в целом жуткий тип. — Томаш даже вздрогнул.

— Он говорил с вами?

— Называл меня агнцем и сообщил, что я был ему дан для жертвоприношения во имя искупления, — на какой-то миг португалец задумался, вспоминая недавние события. — Был еще любопытный момент. У него ритуальная шпага — такой кривой клинок. Он сказал, что еще его далекие предки пользовали это оружие для жертвоприношений на Йом Киппур и в битвах с легионерами-язычниками.

— Легионерами-язычниками? — удивился инспектор. — Это прямое указание на грандиозное восстание, случившееся две тысячи лет тому. В результате его Иерусалим был разрушен, а евреи изгнаны из Святой Земли.

— Именно так. А знаете, какая из иудейских группировок была самой активной в тех событиях? Знаете?

Гроссман прищурил глаза.

— Сикарии.

В комнате стало тихо: оба задумались над возможными последствиями только что сделанного вывода. Пауза была прервана прибытием двух мужчин в белых халатах с носилками. Они даже запыхались, торопясь выполнить свою миссию.

— Где покойник? — спросили они перво-наперво.

Гроссман улыбнулся и показал на Томаша.

— Вот он. Не удивляйтесь: во-первых, мы в Иерусалиме, а во-вторых, он добрый христианин, вот и воскрес!

Гости, как показалось, даже расстроились от того, что напрасно так спешили, но, присмотревшись к потенциальному покойнику, увидели раны на шее и руке и сразу оживились. Все-таки визит имел смысл.

— Это надо тщательно осмотреть, — заявил один из «белохалатников», по-видимому, главный. — Мы отвезем раненого в больницу. Пойдемте с нами!

Он взял Томаша за руку, но тот решительно выдернул ее.

— Не спешите! Минуточку!

— Куда вы пошли? Скорая ждет у отеля, — удивился один из медиков.

Историк же направился к тумбочке у изголовья и взял лист бумаги, лежавший под ночником. Взглянув на него, он подошел ближе к Арни Гроссману.

— Головорез оставил нам следующее послание.

Израильтянин взял листок и прочитал шараду, начертанную черными чернилами.

— «Veritatem dies aperit»? — он с недоумением взглянул на собеседника. — Что это, черт возьми, значит?

— Это латынь.

— Об этом я догадался! А как это переводится?

Доктора опять взяли Томаша за локоток и повели к двери. На сей раз он не оказал сопротивления. Но прежде чем выпасть из поля зрения Гроссмана, который ждал ответа, сказал философски:

— Истину выявляет время.

XLI

Ha экране телевизора актеры мастерски изображали вечную мелодраму с бразильским акцентом: местный израильский канал показывал очередной бразильский сериал. И Томаш, лежа на койке больницы «Bikur Holim» со щедро перебинтованными шеей и рукой, не без интереса следил за диалогом тропических красавиц на пляже Ипанемы^[49]. Титры на иврите нисколько этому не мешали.

Сеанс «бразилотерапии» был прерван визитом Валентины и Гроссмана.

— Как себя чувствует наш ягненок? К закланию готов ли? — пошутила первым делом итальянка.

Достойный ответ не заставил себя долго ждать.

— Может, и ягненок, но в ощипанном виде был не я, а вы, — намекнул португалец на недавнюю сцену в номере отеля.

Валентина сделала вид, что надула губки.

— Ну, вот! Уже и пошутить нельзя.

Господин инспектор израильской полиции только понимающе хмыкнул и перешел к делу.

— Как я и предполагал, поймать разбойника не удалось. Прочесали весь квартал, но ни следа не оставил, — он заглянул по обыкновению в свой блокнот. — Удалось установить, откуда был сделан анонимный звонок, предупреждавший об опасности. Увы, из уличной кабины, — он сунул руку в карман и вытащил листок — тот самый, что был оставлен под ночником в номере. — Все, что у нас есть, — это загадка.

Он передал ее Томашу.

— Хотите, чтобы я расшифровал?

Гроссман изобразил улыбку.

— Это по вашей специальности, насколько мне говорили.

Историк глубоко вздохнул и устремил взгляд на странную картинку.

— Прежде всего отметим, что эта шарада отличается от найденных в Ватикане, Дублине и Пловдиве.

— А чем отличается? — спросила Валентина, выучившая содержание предыдущих назубок.

Томаш ткнул палец в надпись на латыни.

— Это цитата из Сенеки. Она отсылает нас к Истине.

— Это как?

— Другие загадки, как вы помните, указывали не на Истину, а на различные фальсификации и переделки Нового Завета на разных этапах истории.

— А, кстати, — напомнил радостно Гроссман. — Это опять нас возвращает к тому, что я спрашивал уже, но вы так мне и не ответили: зачем же сикариям надо было обращать наше внимание на эти фальсификации?

— Собственно говоря, я только этим и занимался, — парировал ученый. — Как вам известно, сикарии принадлежат к иудейскому движению зелотов. Предыдущими посланиями они стремились показать, что Новый Завет не только не раскрывает истинного Иисуса, а наоборот, скрывает его от нас еще больше. Необходимо устранить все подлоги, все фальсификации и риторику Евангелистов, чтобы понять, каким на самом деле был Иисус. А был Мессия христиан консервативным иудеем, — тут Томаш поднял указательный палец вверх, призывая с особым вниманием отнестись к следующему заявлению. — Был таким же иудеем, как сикарии — не больше и не меньше.

— И в этом был смысл трех первых загадочных посланий?

Ученый кивнул в знак согласия.

— На мой взгляд, да.

Валентина тронула пальчиком листок в руках Томаша.

— А это к чему?

— Тут речь идет о другом, — стал излагать он свою идею. Сикариев уже больше не заботит наличие фальсификаций в Новом Завете. В этом случае, — он потряс листком, — они говорят не о лжи, а наоборот, — об Истине.

— Истине? И о чем же она, эта Истина?

— Скорее о ком — о том, кем в действительности был Иисус. На рисунке, — он повернул страницу лицевой стороной к ним, — это вполне очевидно. Для начала — фраза Сенеки: «Ventatem dies aperit», или же: «Истину выявляет время». Истину!

— А этот лев? Он-то что значит? — захотел узнать главный инспектор полиции Израиля.

— Этот лев не абы какой. Вы заметили, что у него крылышки есть?

Гроссман рассмеялся.

— Наверное, это ангельский лев.

Историк не согласился и, отложив шараду, поправил.

— Нет, скорее — Марков лев.

— Извините, чей?

Томаш потянулся рукой к столу рядом с кроватью и открыл ящик. Не глядя, вытащил маленькую, но объемистую книжицу. Оказалась она Библией на иврите и английском языке.

— В Евангелии от Марка в стихе 1:3 упоминается некий «глас вопиющего в пустыне». Этот глас, принадлежащий, однако, Иоанну Крестителю, сравнили с рыком льва. Поэтому крылатый лев до сих пор воспринимается как символ Марка.

Оба инспектора теперь смотрели на зверя чуть по-иному.

— Так это символ Марка?

— Именно. И вот эти I: XV, — он ткнул в римские цифры подо львом, — указывают, разумеется, на определенный стих в Евангелии от Марка, на стих, живущий в веках в самых разных вариациях. Например, время покажет… Что покажет? Истину!

Валентина и Гроссман смотрели с неподдельным уважением на загадку в руках ученого.

— Значит, убийца хочет нам сказать, что правда об Иисусе говорится в этом стихе? — голос итальянки даже дрожал от возбуждения.

— Подарки в студию! — вырвалось у Томаша. — Да, стих I: XV или же 1:15 в сегодняшней традиции.

Три пары глаз почти одновременно обратились к Библии, которую держал португалец.

— Послушайте, прочитайте же, наконец, эти строки! — почти приказным тоном произнес господин главный инспектор.

Поскольку Книга книг была раскрыта в самом начале Евангелия от Марка — ученый только что вспоминал «глас вопиющего» из стиха 1:3, — долго искать 1:15 не пришлось.

— Эта фраза принадлежит Иисусу, — заметил он, чтобы ввести слушателей в контекст. — «Исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие».

Полицейские ждали продолжения, но Томаш поднял голову от книги, давая понять, что цитирование закончено.

— А дальше? Или это все? — недоумевала итальянка.

— Это все. Практически весь стих 1:15.

Валентина недоверчиво посмотрела на Библию, а затем на историка.

— Вот это и есть великая Истина об Иисусе?

— Она самая, — невозмутимо изрек ученый.

— А что же здесь такого особенного — в этой, по сути, банальной и безобидной фразе? В какой же букве Истина?

Томаш показал собеседникам страницу Библии с этим стихом, как адвокат на процессе, представляя важнейшую улику.

— И, тем не менее, друзья мои, именно это высказывание многие богословы хотели бы изъять навсегда из текста Нового Завета!

— Вы шутите, — не поверила ему Валентина.

— Видите ли, в этой краткой строке скрыта удивительная правда об Иисусе Христе.

— Да неужели? Сейчас же откройте! — не удержалась от шутки итальянка.

Португалец отложил книгу в сторону и, скрестив руки на груди, смотрел на собеседников, как тореро, выбирающий, какого быка дразнить в первую очередь.

— Это последняя тайна Библии!

XLII

Кровь уже успела засохнуть на лезвии, когда Сикариус добрался к воде и смог заняться чисткой драгоценного оружия. Мыл бережно, тщательно намыливая поверхность. Вода слегка покраснела, и на его лице мелькнула тень улыбки: он почувствовал себя Моисеем, только что очистившимся от одной из десяти напастей египетских.

«Так говорит Господь: из сего узнаешь, что Я — Господь: вот этим жезлом, который в руке моей, я ударю по воде, которая в реке, и она превратится в кровь, — шептал Сикариус наизусть стихи Священного Писания. — И поднял Аарон жезл свой, и ударил по воде речной пред глазами фараона и пред глазами рабов его, и вся вода в реке превратилась в кровь, и рыба в реке вымерла, и река воссмердела, и Египтяне не могли пить воды из реки; и была кровь по всей земле Египетской. Но…»

Вода, стекавшая со шпаги, стала бесцветной, и Сикариус умолк. Священное оружие очистилось. Он закрыл кран и стал протирать шпагу таллитом, своим покрывалом для молитв, сообщая тем самым любимой сике ритуальную первозданность. Осталось аккуратно уложить ее в кейс из черной кожи и спрятать в сейф.

Закончив обряд очищения шпаги, Сикариус взял мобильник, набрал номер и стал ждать ответа. Но вместо обычных сигналов возник вдруг механический женский голос, бесстрастно и монотонно сообщивший, что «набранный вами номер временно недоступен, но вы можете оставить голосовое сообщение сразу после сигнала». Сикариус посмотрел с раздражением на часы.

— Проклятие! Где же можно болтаться? — прорычал он.

Хотел было отключиться, как уже сделал раза три до того, но сейчас передумал. В конце концов, у шефа была такая привычка — пропадать иногда на какое-то время, не оставляя ни следов, ни контактов. «Лучше записать сообщение для него», — решил Сикариус.

Прозвучал сигнал и запись началась.

— Шеф, — голос прозвучал чуть нерешительно: как же он не любил разговаривать с магнитофонами! — Операция прошла успешно, — и снова возникла маленькая пауза, так как непросто было сочинять последовательное изложение событий, не слыша на другом конце реакции собеседника и тем более не рассчитывая на обычный обмен вопросами-ответами. — Как вы и приказывали в письме, убивать его я не стал, а только ранил, — снова запинка: а не попенять ли шефу за его опоздание? Ведь на самом деле, единственная шероховатость при выполнении плана возникла именно по его, шефа, вине?! Надо бы вставить-таки ему шпилечку! — Полиция прибыла поздновато, и пришлось убивать время, — вздохнул он. — Но в целом дело сделано, — и после мгновенной задержки прозвучал финальный аккорд. — Жду дальнейших инструкций.

Конец связи.

XLIII

Лежа на больничной койке, Томаш чувствовал себя, тем не менее, хозяином положения. Его взгляд вольно бродил по палате, пока он собирался с мыслями. Господам полицейским не терпится узнать, каков же смысл очередной головоломки, на сей раз оставленной в номере для него (какой ужас!)? Глаза Арни Гроссмана взывали к милосердию. Что ж, он их постарается не разочаровать.

— Скажите-ка мне, пожалуйста, какова природа союза между Богом и еврейским народом? — нанес он неожиданный удар по израильтянину.

Не ожидавший нападения полицейский начальник заморгал и принялся формулировать ответ, немного запинаясь.

— Думаю… Господь дал нам Скрижали Закона, потом выбрал нас как свой народ и дал нам свое покровительство в обмен на уважение к Его Закону.

— Раз так, то как вы объясните разрушение Иерусалима в 70 году и последовавшие за этим преследования евреев, изгнание из Святой Земли, холокост? И это притом, что вам была гарантирована защита Господа? Как же Он допустил столько зла по отношению к евреям на протяжении веков? Можно ли говорить о Его покровительстве?

Поставленный в тупик этими вопросами, Гроссман почесал голову, обдумывая хоть какой-то приемлемый ответ.

— Наши древние пророки говорили, что напасти, преследующие народ Израиля, вызваны непослушанием евреев — перестали Господа чтить. Таково Божие наказание за грехи наши. И если мы снова станем набожными, утверждали пророки, начнем следовать беспрекословно законам Божиим, вернувшись на путь, ведущий к Господу, Израиль опять расцветет во всем своем великолепии.

— Следовательно, страдания — это Божие наказание за грехи евреев.

— Так говорили наши пророки.

Томаш посмотрел в окно, где уличные фонари сделали улочки и здания этого Великого города еще таинственнее и притягательнее. Однако отвлекаться на эти красоты было некогда — у него были гости и требовали внимания.

— Это типичное объяснение страданий еврейского народа, — констатировал он. — Дело в том, что во время восстания Маккавеев репрессии были ужесточены и евреям строго-настрого запретили следовать Закону. Кто противился, уничтожался угнетателями немедленно. Подобные преследования вызвали во многих евреях убеждение, что их страдания не могли быть вызваны их грехами. Как мог Господь наказывать их за грехи, когда им не дозволялось чтить и исполнять Закон Божий! Какими бы благочестивыми и усердными люди ни были, все равно оказывались во всем виноваты! Почему же? И тогда появилось новое объяснение: это не Бог заставляет людей страдать, а дьявол. Вавилонский плен приводит к появлению в еврейской культуре фигуры Baalzevuv, или Вельзевула. Со временем он сделался виноватым за все зло, причиненное в мире. Дьявол захватил власть на Земле, и он несет ответственность за все страдания.

— А Бог?

— Бог на Небе, — историк показал пальцем вверх. — Исходя из каких-то своих соображений, так и не понятых до конца, Господь позволил Вельзевулу царствовать на Земле, совершая все то зло, что любой мирянин ощущал на себе самом или видел вокруг себя. И многие евреи, хотя не все, приняли подобное манихейское видение мира как бесконечное противоборство Добра и Зла — дуализм нашей жизни. Бог возглавляет силы Добра, по одну сторону с ним добродетель и жизнь, благополучие и правда, свет и ангелы. Вельзевул же стал лидером сил Зла. Он привлек к себе грех и смерть, страдание и ложь, тьму и демонов. И эти две величайшие космические силы пытаются завлечь к себе человеков, которым и приходится совершать постоянный выбор между Добром и Злом, то есть между Богом и Дьяволом — и нет меж ними ни пяди ничейной земли! Но, внимание! — Томаш придал соответствующее выражение своему лицу. — Неизбежно придет день, когда Бог спустится на Землю, уничтожит силы Зла и установит свое Царствие. Какое же?

— Царствие Божие! — сказал уверенно Арни Гроссман, как отличник на уроке.

— Именно его! — подтвердил историк. — Некоторые иудейские группировки или, если угодно, секты начали верить, что этот дуализм Добра и Зла охватывает не только пространство, но и время. Дуализм приобрел апокалиптический характер. Пусть пока царствует Вельзевул со всем Злом и страданиями, которые он сеет вокруг, и мир погружен в дьявольские игры, где верховодят грешники и прочие злыдни, а добродетельные и достойные, наоборот, всячески притесняются, но придет, в конце концов, День Великого События типа потопа. Одни полагали, что Господь пришлет Мессию, который и возглавит битву со Злом, другие думали, что посланец будет тем, кто в Священном Писании именуется Сыном Божиим. Даниил описал в 7:13–14 это пророческое видение: «Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему. И Ему дана власть, слава и Царствие, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его — владычество вечное, которое не прейдет, и Царствие Его не разрушится». То есть в пророчестве Даниила посланец Бога, который установит Его вечное Царствие, — это Сын человеческий. Но то ли благодаря Мессии, то ли Сыну человеческому в любом случае Господь вмешается, изничтожит силы Зла и поселится навечно на Земле. Мертвые воскреснут, и все человеки подвергнутся суду.

— В День Страшного суда, — сделал вставку господин инспектор, показывая свою осведомленность с одним из важнейших пророчеств Священного Писания.

— Вот именно. После этого Великого судилища начнется новая эра, в которой уже не будет ни страданий, ни голода, ни войн, ни ненависти, ни отчаяния, а будет Царствие Божие!

Валентина молча слушала, но запасы терпения были у нее уже на исходе. Не давал ей покоя листок с посланием-шарадой, и, воспользовавшись паузой, она тотчас привлекла к нему внимание историка.

— Все это замечательно, но какое отношение имеет ваш рассказ к смыслу этой головоломки?

Томаш открыл Библию, лежавшую на постели.

— Разве непонятно? Эта загадка отсылает нас к Евангелию от Марка, стих 1:15. Я вам прочитаю еще разок фразу Иисуса из этого стиха: «Исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие».

В палате стало тихо. Присутствующие на этом импровизированном консилиуме шарады задумались над заключением, прикидывая самые разные варианты.

— «Исполнилось время и приблизилось Царствие Божие? — повторила итальянка, пытаясь извлечь смысл из только что услышанного. — Вы хотите сказать, что Иисус объявил о том, что приходит конец эпохе Вельзевула и что грядет Царствие Божие?

Томаш показал на книгу.

— Не это ли написано в стихе, который я только что цитировал?

— Но… но тогда что все это значит?

В который уже раз историк сверлил взглядом лицо собеседницы.

— Разве непонятно? — задал он риторический вопрос. — Иисус был проповедником Апокалипсиса! Вам не доводилось видеть там, на улице, — он махнул рукой в сторону окна, — малахольных с большими бородами и плакатами: «Покайтесь! Конец света идет!» или с прочими глупостями такого рода? Неужели не встречали? Так вот Иисус, — он показал на маленькое серебряное распятие на шее Валентины, — был одним из таких вещунов!

— Mamma mia! — возмутилась до глубины души итальянка. — Как вы смеете такое говорить?

— Но это же — правда! Кстати, и семья Иисусова тоже считала, что он не дружит с головой! — вонзил он еще одну шпагу в прекрасное тело Валентины.

— О, как вы можете?! Как вам не стыдно?! О, Madonna… Пресвятая Дева никогда не говорила о своем сыне ничего подобного! Она знала, что он у нее… особенный. Богородица всегда была ему предана!

— Ах, вот как? — историк принялся лихорадочно переворачивать страницы Библии. — Тогда взгляните, что написано у Марка! — он нашел нужный отрывок. — Вот стих 3:21: «И, услышав, ближние Его пошли взять Его, ибо говорили, что Он вышел из себя». — Томаш поднял глаза от книги. — Иисус «вышел из себя»? Вот что думали о нем его близкие, которые «пошли взять Его». Семья Иисуса считала, что он обезумел? Да как они смели?!

Валентина наклонилась над Библией, чтобы самой прочесть стих.

— Хм… что ж… как-то мне это не попадалось раньше…

— И не только Его семья считала, что Он «вышел из Себя». То же самое думали и жители Назарета, — он пролистал несколько страниц вперед. — Полюбуйтесь, что пишет Марк в 6:4, когда Иисус вернулся в Назарет и встретил своих земляков в синагоге: «Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и у сродников и в доме своем». Что сие означает? Что сам Иисус признает: родные его не уважали! И земляки не уважали! И не только в Назарете. Во всей Галилее, где бы он ни проходил, смеялись над тем, что он говорил! Дошло до того, что он стал угрожать людям! Матфей в стихе 11:21–23 приводит слова, сказанные в ярости Иисусом: «горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо если бы в Тире и Силоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись, но говорю вам: Тиру и Силону отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься». — Историк поднял глаза на своих собеседников. — Возможно ли выразиться яснее?

Итальянка заглянула в Библию, чтобы убедиться в достоверности цитирования.

— Dio mio! — она даже рот прикрыла руками. — Но какого черта все об этом молчали раньше?! Почему мне никто не объяснил?

Поскольку вопрос был, несомненно, риторическим, то и ответа не последовало. Вместо этого Томаш открыл начало Евангелия от Марка.

— Пришествие Царствия Божиего является, безусловно, самым существенным в послании Иисуса. Не случайно Марк начинает свое повествование именно с этого. Вначале Марк описывает встречу Иисуса с Иоанном Крестителем и крещение в водах Иордана. Важно помнить, что Иоанн кричал на все четыре стороны, что грядет Царствие Божие и всем надлежит каяться и смывать грехи в воде, дабы очиститься и попасть в это Царствие. Следовательно, если Иисус пришел к Иоанну, значит, он верил ему и его словам. Согласно Марку стоило Иисусу покреститься, очистившись от грехов по рецепту Иоанна, как послышался глас с небес: «Ты Сын Мой Возлюбленный», и дальше он идет в пустыню, где проводит сорок дней. Потом возвращается в Галилею и Марк вкладывает в его уста пророческую фразу из стиха 1:15: «Исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие». А что такое Евангелие в переводе с греческого?

Полицейские переглянулись, и Гроссман пожал плечами:

— Мой греческий давно уж заржавел!

— Evan gelion переводится как Благая весть, и это значит, что в этом-то и заключен глубокий и тайный смысл Евангелий: нести Благую весть об Апокалипсисе и о последующем наступлении Царствия Божия! — он поднял палец вверх и на манер вещуна конца света запричитал:

— Покайтесь! Покайтесь и верьте в Благую весть! Грядет конец света и наступит Царствие Божие! — перестав гримасничать, историк посмотрел внимательно на своих собеседников. — Согласитесь вы или нет, но в этом и состоит основной смысл Евангелий.

Валентина отказывалась верить напрочь.

— Этого не может быть! — прошептала она. — Не может быть никогда!

— Вы не согласны? Ну тогда скажите мне, какая главная молитва у христиан?

— «Отче наш», естественно.

— Можете прочитать?

— Молитву? — удивилась итальянка, но кашлянула и, представив себя на воскресной мессе, затянула: «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли».

— Вы поняли, что только что сказали?

— Ничего особенного! Это начало молитвы. Могу дальше.

— Да-да, но, заметьте, вы сказали: «Отче наш, который на небе!». Значит, на земле Его нет? А кто же тогда есть на земле? Дьявол, конечно. «Да придет Царствие Твое»? Чье же? Божие, разумеется. В молитве просят, чтобы это Царствие наступило. «Да будет воля Твоя на небе и на земле»? Следовательно, пока Его воли на земле нет? Она пока есть только на небе?

У Валентины опять начались трудности.

— Надо же, а я никогда над этим не задумывалась.

— «Отче наш», наиглавнейшая молитва христиан, оказывается апокалиптической! Иудеи умоляют Господа, чтобы он спустился на землю и установил «Царствие Твое»! Ибо нет на земле ни царства, ни воли его, так как, напомню, тут правит сатана, он же Вельзевул!

— Mamma mia! В следующий раз, когда буду молиться, буду больше задумываться над тем, что произношу!..

— Иисус даже описывает в подробностях, каким будет день начала апокалиптического события, предваряющего новую эру, которую Марк и Лука называют Царствием Божиим, а Матфей — Небесным. Вот, смотрите, что говорит Иисус у Марка в 13:24–27: «Но в те дни, после скорби той, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются. Тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках с силою многою и славою. И тогда Он пошлет Ангелов Своих и соберет избранных Своих от четырех ветров, от края земли до края неба». — В его взгляде на собеседников читалась надежда на понимание. — Иисус занимается здесь не чем иным, как подготовкой пророческих видений Даниила, описанных в Священном Писании.

Арни Гроссман, как просвещенный еврей, хорошо был знаком с Ветхим Заветом и моментально согласился.

— Несомненно.

— Господь установит свое «Царствие на Земле». А каковы же будут социальные последствия этого великого события?

— Придет конец неравенству, не будет больше деления на бедных и богатых, всемогущих и униженных, сильных и слабых, — размечталась Валентина.

— Нет, — опроверг ее Томаш.

— Нет? — итальянка выглядела весьма удивленной.

После небольшого раздумья, связанного скорее с желанием произвести больший драматический эффект, историк многозначительно сказал:

— Случится перемена ролей!

— Опять загадочные фразы, а что конкретно?

— Кто сегодня «командует парадом» в мире? Вельзевул, правда? А кто у него в агентах влияния? Те, у кого есть привилегии или преимущества: сильные мира сего, богачи, коррупционеры всех мастей. Поскольку всем сейчас заправляет Сатана, то любой человек при власти, пусть самой маленькой, является по определению его агентом. А где же агенты Господа? Под пятой у агентов Сатаны. Кто они, эти несчастные: бедный, угнетенный, беззащитный люд. И что же произойдет после того, как установится на земле Царствие Божие? Все поменяются ролями!

— А что вы понимаете под этой «переменой»?

— Сильные станут слабыми, и тогда уже их будут подчинять и угнетать.

— Но христианская идея — это проповедь равенства! — не согласилась итальянка. — Никто никому не должен подчиняться!..

Томаш опять прибег к проверенному средству — Библии.

— Что ж, пусть вам отвечает сам Иисус, а не я, сирый и убогий. Вот что он сказал по свидетельству Марка в стихе 10:31: «Многие же будут первые последними, и последние первыми». А Лука в 6:24–25 заявляет устами Иисуса: «Напротив, горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете». А вот еще из Марка, 9:35: «И, сев, призвал двенадцать и сказал им: кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою». Матфей же замечает следующее в стихе 19:23–24: «Иисус же сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царствие Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие». А о дне Страшного суда, когда Сын Человеческий спустится с Небес и сядет на трон свой, чтобы судить человечество, Матфей написал так в 25:41–43: «Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня». В 13:40–42, тот же Матфей дает еще одну цитату Иисуса: «Посему как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего: пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царствия Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов».

— Черт побери!

Историк бросил взгляд на итальянку и продолжил.

— Улавливаете настоящий смысл послания Иисусова? Сильным мира сего он пообещал голод, а богачей предупредил, что «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие»! И чтоб не было сомнений, добавил, что будут «всем слугою», обозвал «проклятыми» и пообещал им «огонь вечный, уготованный Диаволу»! Но и этого показалось недостаточно, и он настаивал на «печи огненной» для них, где «будет плач и скрежет зубов»! — ученый протер глаза. — Что-то мне сие послание не кажется очень уж христианским, ни взывающим к состраданию и равенству? Или у вас есть возражения?

Застигнутая врасплох этим потоком цитат, Валентина казалась рыбкой, выброшенной на берег: рот открывала, но звуков слышно не было.

— Но… Но ведь… Иисус говорил, что подставьте вторую щеку! говорил, чтобы мы возлюбили врага своего! Говорил или нет? Разве это не проповедь равенства?

— Отнюдь, моя дорогая. Когда он говорит, чтобы мы подставили другую щеку и возлюбили врага своего — это вовсе не проповедь равенства, а просто «перемена участи». Не забывайте: «Многие же будут первые последними, и последние первыми». И кто же эти последние? Те, кто здесь сейчас в самом низу: бедные, угнетенные. У Матфея Иисус заявляет в 5:3–10: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное».

— Значит, сильные мира сего не могут ничего сделать, чтобы остаться такими же в Царствии Божием?

— Отчего, могут. И даже многое могут!

— Могут — что?

— Для начала они должны раскаяться в своих грехах. Таков, современным языком говоря, месседж Иоанна Крестителя, которого Иисус обнял в знак раскаяния, что признано было самым важным фактором. Вот что Иисус говорит в Евангелии от Луки в стихе 15:7: «Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии». Обратите внимание: он бывших грешников ставит впереди тех, кто никогда не грешил! Это имеет смысл только в той системе координат, где последние станут первыми, а первые — последними, то есть в перемене ролей.

— Следовательно, раскаяние — лучший способ попасть в Царствие Божие?

— По Иисусу получается так. Но сильные могут отдать все, стать слабыми и помочь им. Не забывайте, — не устану повторять, — что будет перемена ролей. Очень четко об этом говорит Иисус у Луки в 18:14: «Сказываю вам, что… всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится». А раз так, то слабые неизбежно станут сильными. Как человек может стать могущественным в Царствии Божием? Лишившись всего и став слабым и униженным в Царствии Сатаны. Вот Иисус у Марка в стихе 8:35 обещает: «Ибо, кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее». Именно по этой причине Иисус настаивает на том, чтобы его последователи избавились от всего, стали рабами других и посвятили себя слабым. Уничижение доходит до того, что унижаемый должен полюбить своего врага.

— Но это же смирение!..

Историк показал на Библию.

— Нет, — воскликнул он, — идея сия нам кажется апологией смирения сегодня, но тогда, когда Иисус произносил эти слова, он рекомендовал смирение не из-за необходимости творить добро. Как ни странно это прозвучит сегодня, речь шла не о каком-нибудь альтруистском, благородном, бескорыстном и невинном поступке. Скорее наоборот — об одном весьма понятном прожекте. Смирение воспринималось как средство стать могущественным позднее, получив возможность подчинить тех, кто пока силен, но потом станет слабым. Когда случится это «потом»? Как только установится Царствие Божие, конечно.

— Простите, но это не совсем так, — прервала Томаша Валентина, у которой были свои представления на сей счет. — Проект этот был альтруистским и бескорыстным хотя бы потому, что он был долгосрочным. Люди должны были помогать друг другу на протяжении очень длительного времени так как Царствие Божие не наступает в мановение ока, правда? Должно пройти немереное количество времени, пока…

— Мереное — до завтра.

— Извините?.. — захлопала ресницами итальянка.

— Царствие Божие будет установлено уже завтра, — при этом ученый пристально смотрел на собеседницу, подчеркивая значимость момента.

XLIV

Усыпанный огоньками, как рождественская елка, Иерусалим выглядел ночью как любой другой город. Почти любой. Его особость выдавал прежде всего позолоченный купол, воздвигнутый мусульманами на вершине горы Мориа^[50], блестевший, как огромная фара, среди мириад оранжевых и белых свечечек, мерцающих в темноте.

О, как ненавистен был этот вид сидящему у окна человеку. Сикариус, ожидая новостей от шефа, размышлял над глубинным смыслом этого невыносимо лучезарного купола. Сомнений не было — это было гнуснейшее оскорбление памяти его предков!

Как можно было терпеть дальше это надругательство? Ведь именно там, на горе Мориа, пониже этого узурпаторского купола, Авраам отдавал в жертву своего сына; а на вершине Соломон воздвиг храм, перестроенный затем Иродом; там же точно, на месте купола, находился Святая Святых — Авраамов жертвенник, двор, где благословенный Господь, Он Сам, бродил по этой земле. Но ничто не вечно под луной. Римляне разрушили храм, а мусульмане и вовсе соорудили там свою мечеть. Два плевка в лицо иудеям.

Но время пришло: око за око, зуб за зуб! Божий суд неумолимо приближается. Наконец-то мир познает Истину! И ему, Сикариусу, оказана высокая честь стать «железным кулаком» Господа, орудием проявления Его воли — сикой, которую Он вновь обрел благодаря стараниям своих чад.

Воин резко встал и повернулся спиной к окну — вид позолоченного купола вызывал безмерное раздражение и, в конце концов, переполнил чашу его терпения. Сгорая от нетерпения, он взял сотовый и набрал номер шефа. Раздались два гудка, а потом в трубке зашуршала запись.

— Номер, по которому вы позвонили, временно недоступен, — проворковал женский голос. — Но вы можете оставить сооб…

Отключил, не дослушав знакомый совет, и с досады бросил телефон на ковер.

— Где же он шляется? — рыкнул, едва не скрипнув зубами. — Залег на дно, что ли? В такой момент! Как можно?! Сдурел, не иначе!

Раздражение, однако, ничего не решало. Глубоко вздохнув, чуть успокоился и поднял мобильник с пола — работает ли? Гудок, к счастью, был. Прошелся пару раз перед окном, стараясь не глядеть на купол на вершине Храмовой горы, возмутительно сиявший в ночи, словно специально для того, чтобы оскорблять своим великолепным присутствием взоры доблестных чад Господних.

И тут его осенило.

А Интернет? Он даже стукнул себя по лбу. Как же, черт возьми, не догадался раньше?! Метнулся к своему ноутбуку и включил. Терпеливо подождал, пока загрузится. Через пару минут он смог войти в свой почтовый ящик. Во Входящих было Оно — письмо!

Быстро нажал на кнопку и стал читать:

Сикариус,

Все прошлохорошо.

Случилась небольшая заминка с передачей предупреждения, так как оператор специально тянула время — проверяла.

На какое-то время я буду недосягаем, но хочу, чтобы ты понаблюдал за фондом. Если попадется тебе наш объект, последи за ним незаметно: что, куда, с кем.

Час Икс приближается.

«Хочу, чтобы ты понаблюдал за фондом. Если попадется тебе наш объект, последи за ним незаметно».

Сикариус отключил компьютер и полез в сейф за кейсом с сикой.

Пора браться за дело.

XLV

— Завтра? — Валентина автоматически взглянула на часы, чтобы проверить день недели. — Что вы хотите сказать этим «завтра»?

Томаш засмеялся.

— Когда я говорю, что Царствие Божие наступит завтра, я не имею в виду бытовой аспект «сегодня-завтра». Я говорю с точки зрения Иисуса. Он-то нисколько не сомневался, что это Царствие придет еще при его жизни, что оно вот-вот наступит.

— А вот и не правда! Он никогда так не говорил!

— Вы уверены?! — историк открыл Библию на первой странице Евангелия от Марка. — Прочитайте еще раз стих 1:15, который был зашифрован в шараде для меня. Судите сами. — Он опустил глаза и зачитал уже знакомый текст: — «Исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие». — Томаш посмотрел на собеседницу. — Понимаете, Иисус фактически утверждает, что время пришло! Царствие Божие близко! Вот она — Благая весть!

Итальянка помахала рукой, подняв указательный палец.

— Близко, близко… и что? Близко — слишком размытое понятие. Все зависит, скажем, от перспективы, правда? Для человека миллион лет — это бездна времени, а для Вселенной — ничто, миг!..

— Близко — значит неотвратимо, — объяснил историк. — Иисус полагал, что Царствие может наступить в любой момент: завтра, в следующем месяце, через год-другой. Так, в стихе 9:1 Марк приводит слова Иисуса: «И сказал им: истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе». — Португалец, однако, решил закрепить цитату. — Тем самым, Иисус пообещал своим ученикам, что некоторые из них доживут до пришествия Царствия Божиего! И эту же мысль он повторяет чуть позже, — Томаш пролистал страницы три. — В 13:30: «Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все это будет», то есть пришествие Царствия Божиего неизбежно. Он даже напомнил, что Земля — это дом Господа. Вроде как хозяин дома возвращается в него после некоторого отсутствия. Смотрите, вот чуть дальше, в 13:35–37 читаем: «Итак бодрствуйте, ибо не знаете, когда придет хозяин дома: вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру; чтобы, придя внезапно, не нашел вас спящими. А что вам говорю, говорю всем: бодрствуйте!»

Валентина не уставала удивляться.

— Господи, неужели это правда?

— Правда-неправда, но здесь так написано! — Он показал нужные строки. — Читайте сами, если не верите! Когда Иисуса судил Синедрион, якобы приговоривший его к смерти, Иисус, по словам Марка в 14:62, напророчил первосвященнику следующее: «И вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных». Заметили — «узрите»? Он настолько был уверен в скором наступлении Царствия Божиего, что даже первосвященнику — человеку, безусловно, немолодому, предрекал, что он будет жив, когда это случится!

— Но отчего же он так верил в скорое пришествие Царствия Божиего?

— Он считал, что уже было достаточное количество признаков, предвещавших его приближение. Поэтому в главе 4:11–12 Евангелия от Марка Иисус говорил своим ученикам: «Вам дано знать тайны Царствия Божия, а тем внешним все бывает в притчах, так что они своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют, да не обратятся, и прощены будут им грехи», — португалец понизил голос и сказал почти заговорщицки, — интересно, не правда ли? Иисус, проповедник прощения, оказывается, опасался, что люди «пришлые, не наши» поймут его послание, примкнут к ним и будут, таким образом, тоже прощены! Чтобы этого избежать, советовал объяснять все с помощью притч. В одной из них он сравнивает Господа с крестьянином, сеющим семя в землю. Некоторые из семян уже стали давать плоды, которые и указывали на скорое пришествие Его Царствия.

— Уже были признаки этого? Какие же?

— Например, чудесные исцеления. Богобоязненные евреи свято верили, что все болезни от Вельзевула. И, так как Иисус был целителем и экзорцистом, он полагал, что эти способности являются первым признаком причастности к нему Господа, во время Царствия которого болезней не будет. Вот почему считается очень важным эпизод с Иоанном Крестителем, описанный Матфеем в стихе 11:2–5: «Иоанн же, услышав в темнице о делах Христовых, послал двоих из учеников своих сказать Ему: Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого? И сказал им Иисус в ответ: пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют», то есть Иисус трактует эти чудесные исцеления, как признаки скорого пришествия Царствия Божиего. Вельзевул-Сатана был ответствен за все болезни, существующие на свете, но слепые уже прозревают, а хромые начинают ходить. Не это ли доказывает, что Бог начинает вмешиваться в дела земные?

Валентина задумчиво покачивалась.

— А я-то всегда считала, что Иисус помимо того, что был Мессией и Богом-Сыном, являлся Учителем этики, наставлявшим нас, как жить мирно и справедливо. То, что вы сейчас говорили, для меня абсолютная новость.

— Иисус проповедовал этику. Но это была, скажем, краткосрочная этика. Ведь вскоре весь мир должен был измениться радикальнейшим образом, поэтому он учил тому, как лучше всего приспособиться к новому миру, райскому, который вот-вот возникнет! В любой момент наступит Царствие Божие, где не будет несправедливости, голода, болезней. Придет конец страданиям бедных, а нераскаявшиеся властители будут наказаны. В связи с ожидаемой им сменой ролей он просил людей освободиться от материальных благ и переключиться на оказание помощи ближним, за что им воздастся в новой жизни. Марк приводит историю некоего богача, пришедшего к Иисусу с рассказом о том, что, дескать, строго чтил все заповеди, никого не убивал, не воровал, не прелюбодействовал, короче, не сделал ничего предосудительного. «Как же ему поступить в свете грядущих событий?» — спрашивал он, — историк перелистал несколько десятков страниц. — Находим ответ Иисуса в стихе 10:21: «Одного тебе недостает: пойди, все, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, последуй за Мною, взяв крест». Когда же богач отказался сдать имущество, Иисус заметил: «Как трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие!», то есть центральный пункт Иисусовой этики — подготовка к этому Царству, включавшая раскаяние и отказ от материального. Причем до такой степени, что советовал людям покидать свои семьи!

— А вот уж нет! Такого быть не могло никогда! Иисус, наоборот, защищал семью!

— Вы уверены?

— Более чем! Все это знают!

— Ну, тогда послушайте, что здесь написано, — снова Библия была «призвана в свидетели». — В Евангелии от Луки в стихе 12:51–53 сказал Иисус: «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение; ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться трое против двух, и двое против трех; отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против свекрови своей». — Он бросил красноречивый взгляд на Валентину. — Можно ли было выразиться яснее? Иисус действительно призывал людей уходить из семьи! А теперь почитаем у Матфея в 10:34–37: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня». — Мало вам? Тогда послушаем снова Марка в 10:29: «Иисус сказал в ответ: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной. Многие же будут первые последними, и последние первыми».

Вероятно, лучше знавший первоисточники, как приличествует еврейскому человеку, Арни Гроссман уже долгое время сидел молча, но тут он подал, улыбнувшись, реплику.

— Вы похожи на политика в разгар избирательной кампании, — пошутил он и продолжил в том же духе: широко развел руки, как случается делать ораторам на митинге перед многочисленной аудиторией. — Верьте мне! Голосуйте за меня! Я обещаю вам рай!

Шутка Томашу понравилась, но он предпочел никак на нее не реагировать, дабы не задеть чувства Валентины.

— Семья и социальные отношения совершенно не занимали Иисуса, — резюмировал историк. — Конец царства Сатаны был совсем близок. Вскоре абсолютно все решительно изменится. Главное — подготовить людей к новому миру, к грядущему Царствию Божиему. Надо было все ниспровергать. Вот Иисус и говорит в 2:22 у Марка: «Никто не вливает вина молодого в мехи ветхие: иначе молодое вино прорвет мехи, и вино вытечет, и мехи пропадут; но вино молодое надобно вливать в мехи новые!»

Итальянка подняла руку, требуя слова.

— Постойте-ка! Постойте! Мне кажется, вы путаете божий дар с яичницей! Царствие Божие было для Иисуса лишь метафорой, символом!

— Не надо себя обманывать! — Томаш был неумолим. — Эти разговоры появились позже, как попытка объяснить тот непреложный факт, что обещанное Иисусом Царствие так и не наступило. А царство, о котором он говорил, не было для него ни символом, ни метафорой. Это было вполне реальное место — Земля, превращенная в Рай, потому что вернулся ее Хозяин — Господь! Он положил конец всем беззакониям Сатаны. Божие Царствие было вполне материальной величиной — с законами и людьми во плоти, им управляющими.

— Да неужели? И где же такое написано? — поинтересовалась Валентина.

Словно ждавший этого вопроса, историк взялся было за Книгу книг, но для начала решил задать пару вопросов.

— Сколько апостолов было?

— Вы еще спрашиваете?! Двенадцать, как известно. Всем известно…

— Давайте перечислим их, — он вытянул руку вперед, чтобы загибать пальцы, — Симон, называемый Петром, и Андрей, брат его, Иаков Зеведеев и Иоанн, брат его, Филипп и Варфоломей, Фома и Матфей, Иаков Алфеев, Фаддей, Симон, Нафанаил, Иуда, брат Иакова, Иуда, сын Иакова и Иуда Искариот. Получилось пятнадцать…

— Пятнадцать? Но всегда же говорят про двенадцать…

— Говорят. И, тем не менее, суммируя всех упомянутых разными евангелистами, мы получили в результате пятнадцать. Вот Лука пишет в 10:1: «После сего избрал Господь и других семьдесят учеников, и послал их по два пред лицем Своим во всякий город и место, куда Сам хотел идти». Получается, их еще больше! Здесь все семьдесят два! Сам собой возникает вопрос: если апостолов не двенадцать, то зачем настаивать на том, что их именно столько?

Итальянка сделала большие глаза:

— Не знаю.

Португалец обратился к набравшему в рот воды Арни Гроссману.

— Какое значение числу двенадцать придают евреи?

— Это двенадцать израильских колен, — сказал, не задумываясь ни на секунду, главный инспектор. — Когда ассирийцы завоевали Северное Царствие, Израиль потерял десять из этих племен. Остались только два, и наша мечта — восстановить Израиль, объединив десять потерянных и два существующих колена.

— Теперь, полагаю, понятна магия этого числа — двенадцать? Как настоящий иудей, Иисус желал возрождения Израиля. Он верил, что сокровенная еврейская мечта станет явью в Царствии Божием!

Валентина сморщила носик.

— А это уже спекуляция с вашей стороны! Эта глупость нигде не написана!

— Вы заблуждаетесь! В Евангелии от Матфея приводится в стихе 19:27–28 любопытный разговор между Иисусом и его учениками: «Тогда Петр, отвечая, сказал Ему: вот, мы оставили все и последовали за Тобою; что же будет нам? Иисус же сказал им: истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мною, — в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых», то есть каждый ученик будет управлять одним из племен Израиля. Двенадцать племен и двенадцать апостолов. И, говоря о двенадцати коленах, Иисус, несомненно, верил в скорое пришествие новой эры, которая позволит вернуть десять утерянных и восстановить целостность Израиля. Это подтверждается эпизодом из Деяний Апостолов (1:6), когда ученики спрашивали Иисуса о Царствии Божием, задав в том числе и такой вопрос: «Господи, восстановляешь Ты Царствие Израилю?» Следовательно, возрождение Израиля для Иисуса было делом вполне практическим, таким же, как и Царствие Божие. Оно вовсе не воспринималось им как метафора, наоборот, — это был осязаемый фактор политической реальности!

Валентина поникла, плечи ее опустились, будто из тела вытащили стержень. Она безрадостно вздохнула.

— Что ж, ладно. Я поняла, — прошептала она, признавая поражение.

Гроссману, однако, было интересно другое: он потряс листком, на котором было послание-загадка, обнаруженное в номере португальца.

— Подождите! А вот это к чему? Что хотел сказать этот субъект, оставив нам такой ребус?

— Обращая наше внимание на стих 1:15 Евангелия от Марка, убийца-сикарий хотел навести нас на мысль, что настоящий Иисус был просто раввином, но со способностями к целительству и экзорцизму, который верил, что в любой момент мир может измениться, и Господь установит свое Царствие на земле, вернув суверенитет Израилю.

— И только?

Ученый покусывал зубами нижнюю губу, прикидывая, стоило ли выкладывать все.

— Возможно, есть кое-что еще.

— И что конкретно?

Томаш разглядывал свою перебинтованную руку, будто пытался убедиться в адекватности лечения. Пальцы выглядели грязновато, под ногтями были остатки запекшейся крови.

— Иисус не является основателем христианства, — он теребил обложку Библии, стараясь не смотреть на итальянку. — Его месседж вовсе не был предназначен для глобального употребления — для всего человечества.

Валентина практически лишилась дара речи, выдавив паническое: «Что?!»

Только теперь Томаш нашел в себе смелость посмотреть ей в глаза.

— Иисус подвергал людей дискриминации.

XLVI

Тишину пустынной улочки еврейского квартала взорвал рык единорога, грозившего раздробить в пыль вековые булыжники мостовой, которую осветил мощный сноп света от въехавшего японского мотоцикла. Это был черный блестящий монстр с хромированными выхлопными трубами, казавшимися настоящими стволами пушек достаточно крупного калибра. Управляло этим двухколесным чудовищем из стали одетое во все черное привидение.

Мотоцикл медленно двигался по темной дороге, словно рычащая пантера в ожидании атаки из любого мрачного закоулка. Нападения не последовало, и у ближайшего угла зверь угомонился и затих. Всадник спешился, и на улицу вернулся покой, приличествующий глубокой ночи.

Водитель снял со спины небольшой рюкзак и вытащил из него длинную дырявую тунику из грубого полотна типа мешковины. Надев тунику, у которой оказался еще и капюшон, скрывший лицо, он сразу стал похож на обыкновенного монаха. Отойдя метров на десять от своего уснувшего монстра, полуночный байкер оказался у старинного здания, стоявшего чуть в отдалении от уличных фонарей. Оттуда он проверил, хорошо ли просматривается вход в особняк напротив. На его фасаде поблескивала позолотой табличка — Фонд Аркана.

Человек в тунике остался, судя по всему, доволен обзором, потому что, отступив на два шага, он сел на ступеньки перед дверью старинного здания и практически растворился во тьме.

Незнакомец тщательно осмотрел всю улицу, насколько позволял свет фонарей и рельеф, стараясь не упустить из виду ни малейшей подробности. Он хорошо знал цену мелочам. «Неспроста же говорят, что Бог таится в деталях, хотя точнее было бы — Дьявол», — полагал странник. Но вокруг была тишь да гладь, сонные дома и ни души вокруг.

Уделив несколько минут наблюдению за местностью, он расслабился, достал из рюкзака потертую книгу. Это было Священное Писание. Не исключено, что ему предстояло провести здесь немало времени, и лучше посвятить его общению с Господом. Он открыл книгу и осторожно перелистал несколько страниц до Псалмов.

— Господи, услышь молитву мою, и вопль мой пусть дойдет до Тебя, — зашептал он едва слышно. — Не скрывай лица Твоего от меня в день бедствия моего, приклони ко мне ухо Твое; в день, когда воззову я, поспеши ответить мне, ибо исчезли, как дым, дни мои, и кости мои, как в костре, обгорели.

Замолчав, он бросил взгляд в сторону двери фонда — все спокойно. И на улице, насколько глаз хватало, никаких изменений. Глубоко вздохнув, мысленно призвал на помощь все свое терпение: солдат Господа должен быть готов ко всему, но час еще не пробил. Уткнувшись в книгу, продолжил чтение священных строк, шевеля губами и чуть покачиваясь.

Сикариус знал, что впереди — ожидание.

Недолгое, однако.

XLVII

— Иисус подвергал людей дискриминации?

Арни Гроссман подошел к окну палаты и посмотрел на ночной Иерусалим. Время было позднее, а расшифровка последней головоломки никак не давалась.

— Конечно, — уверено произнес лежавший в постели Томаш. — Не забывайте, что он родился иудеем, жил иудеем и умер иудеем. И считал себя принадлежащим к избранному народу.

Главный инспектор израильской полиции отошел от окна и вернулся к разговору.

— Это вы нам уже объяснили, но давайте рассуждать здраво. Христианство распространилось по миру и стало универсальной религией. Или вы не согласны? Что это за история с дискриминацией?

— Понимаете, расшифровка последней шарады неизбежно приводит нас к проблеме истоков христианства.

— В каком смысле? Уточните, пожалуйста.

— Предлагаю вам поездку на машине времени. Отступим на два тысячелетия. Представим себя — махнул историк в сторону окна, — в Иерусалиме где-то между 30 и 33 годами. Пасхальная неделя, точнее — Песах в еврейском месяце нисане. Город заполнен евреями, пришедшими со всех концов страны на жертвоприношение в храме в надежде на искупление грехов, как того требует Священное Писание. Римляне усилили гарнизон, резонно опасаясь массовых волнений. Со своей стороны и священники храма не теряли бдительности, понимая, как хрупок порядок при таком стечении народа. И тут прибыла группа паломников из Галилеи.

— Иисус и его апостолы.

— Она же чернь, деревенщина, свято верившая, что близится конец света и что вскоре Господь установит свой Закон, покончив со страданиями униженных и оскорбленных. Прежде они «гастролировали» по невзрачным местечкам Галилеи, где над ними потешались «эти профаны и невежды». И вот пасхальный Иерусалим с почти двумя миллионами евреев со всей Иудеи! Столько возможностей показать, проявить себя среди сонма единоверцев! Великолепная оказия для проповеди немедленного раскаяния и очищения грехов перед лицом грядущего золотого века!

При этих словах Валентина, притихшая после предыдущего разоблачения, несколько оживилась — последняя неделя Иисуса была одной из самых любимых ею историй.

— Он въехал в Иерусалим на ослике, так ведь?

— Так об этом рассказывается в Евангелиях, — подтвердил Томаш. — В Ветхом Завете пророк Захария пишет в 9:9: «Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице». Получается, либо Иисус въехал в Иерусалим, чтобы подчеркнуть, что он тот самый царь, предсказанный в Писании, либо Евангелисты придумали этот эпизод, чтобы убедить своих современников в соответствии Иисуса древним пророчествам. Вряд ли мы теперь сможем узнать правду при всей уверенности в том, что это обстоятельство имеет отношение к тексту Захарии.

— С этим разобрались. Но потом случилась история с храмом, — напомнила итальянка.

— Да, Иисус устраивает скандал в храме, предрекая его разрушение, и привлекает внимание властей. Затем его арестовывают, судят, приговаривают к смерти и распинают. Все это слишком хорошо нам известно.

— И что из того?

— А то, что здесь важно уже не произошедшее с Иисусом, а его толкование апостолами.

Валентина тряхнула своими кудрями.

— Что-то я не очень понимаю…

— Поставьте себя на место апостолов, простых неграмотных рыбаков и ремесленников Галилеи, решивших бросить все и идти за этим раввином, который пугал их концом света, обещая спасение, если они будут следовать за ним и делать то, что он говорил. Раввин даже сулил каждому место предводителя одного из двенадцати колен израильских после пришествия Царствия Божиего, когда последние, то есть они станут первыми. Люди они были бедные, невежественные и простодушные. Верили, что раввин, творивший чудесные исцеления у них на глазах, говорит истину и пользуется покровительством Господа! Поэтому-то и следовали за ним по пятам. Сначала мыкались по Галилее, а потом уж до Иерусалима добрались, чтобы провозгласить Благую весть для всех евреев. Этот поход должен был превратиться в освящение Иисуса: Израилю предстояло склониться перед раввином Иисусом и признать его своим Царем. Тогда бы и Господь спустился на землю, и наступило бы Его Царствие! В общем, надежды и чаяния были весьма высокими, а что получилось в итоге?

— Иисус был арестован и казнен.

— А это не было запрограммировано! Вместо коронации раввин арестован, унижен и убит. Что делают апостолы? Бегут! Они опасаются за свою жизнь и растворяются среди более чем двухмиллионной толпы, наводнившей Иерусалим на Песах. Это доказывает, что Иисус никогда не говорил им о возможности такой развязки, и все пророчества о его собственной смерти, вложенные в уста Христа авторами различных Евангелий, являются их измышлениями, сделанными задним числом. А какие же чувства испытывают апостолы после распятия Иисуса? Кроме страха еще и разочарование. Оказывается, раввин не был Мессией! Они ошиблись! Пошли за псевдопророком! Полная потеря иллюзий. И вдруг три дня спустя после смерти раввина раздаются истерические вопли женщин: «Он воскрес! Он воскрес!» Кто? Что? Да неужели? Они идут к склепу: действительно, там пусто! — португалец поднял руки и изобразил театрально, — Аллилуйя! Он-таки не был фальшивым! Он был Мессией! Все в экстазе — Раввин воскрес! — Томаш повернулся к Валентине. — Вы понимаете, какое значение для еврейского менталитета имел факт воскресения?

Итальянка пребывала в нерешительности.

— Для еврейского менталитета?

— Напоминаю, что мы говорим о евреях, живших две тысячи лет тому. Они верили, что конец света на подходе и Страшного суда не миновать. Однако незадолго до этого должны будут воскреснуть все умершие — условие, необходимое для Божиего правосудия. А что случилось только что? Иисус воскрес! Он стал первым умершим, вернувшимся к жизни! А что это означало? Что вскоре и прочие мертвые воскреснут и что Судный день придет совсем скоро! Иисус был прав, вот как! Отделив чистых от нечистых, Господь установит свое Царствие на земле! Итак, появился смысл распространять по миру эту Благую весть! Царствие Божие вот-вот должно было стать реальностью!

Оба работника силовых структур следили за объяснением иудейского восприятия крестной смерти Иисуса, приоткрыв рты от напряженного внимания.

— Подождите, надо кое-что уточнить: Иисус все-таки явился апостолам уже после своей смерти?

— Видите ли, это из области теологии, а я как историк сверяюсь с фактами Истории. Сверхъестественное не относится к числу таковых, а скорее к проблемам Веры. Как историк я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть сверхъестественное событие. У меня нет средств для определения достоверности явления Иисуса апостолам после смерти. Могу лишь установить, что они так утверждали. Напоминаю, что они были необразованными и простодушными и верили во все необычайное, если угодно — божественное. Вот и все, что могу сказать по этому поводу.

— Вы что же, считаете, что у них были галлюцинации?..

— Не считаю просто потому, что у меня нет мнения на этот счет. Я знаю только, что апостолы уверяли: мы видели Иисуса воскресшим. Было ли это правдой? Химерой? Глюками? Морочили ли они людям головы? В стихе 28:13 Матфей ссылается на слух, появившийся о ту пору: «Ученики Его, пришедши ночью, украли Его». Мы не знаем, где истина, и никогда уже не узнаем. Известно нам, однако, что апостолы стали распространять Благую весть: мертвые стали воскресать, скоро Страшный суд, и на земле установится, наконец-то, Царствие Божие. Некоторые евреи поверили им.

— Например, Павел…

— Любопытно, но Павел не был одним из них. Он даже преследовал сторонников Иисуса. Однако случилось ему видение, и он поверил.

— И стал, таким образом, верующим христианином.

— Не спешите, христиан тогда еще не было, — поправил Томаш. — Но евреи были, и делились они на многочисленные секты: фарисеев, ессеев, саддукеев и других. Верившие в то, что Иисус был Мессией, предсказанным в Писании, представляли одну из этих сект — назареев. Заметьте, они продолжали чтить иудейские законы и храм. Отличала же их вера в Благую весть о скором пришествии Царствия Божиего; они полагали, что смерть Иисуса была ритуальной жертвой во искупление грехов человеческих и что его воскресение являло собой начало процесса, в конце которого — Судный день. В Первом Послании к Коринфянам Павел написал в 15:20: «Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших». То есть Павел говорит со всей четкостью, что воскресение Иисуса — лишь прелюдия ко всеобщему воскрешению мертвых. Выходит, он свято верил в скорый конец света и наступление Страшного суда. В Первом Послании к Фессалоникийцам Павел описал в 4:16–17, каким ему виделся этот день: «Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем». Значит, сначала воскрешены будут мертвые, а потом придет черед живых. Эта идея развивается Павлом и в Первом Послании к Коринфянам в стихе 15:51–52: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся Вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся». Именно эту Благую весть распространял Павел, но столкнулся с большими проблемами…

Томаш сделал паузу, как положено поступать в театре для достижения большего драматического эффекта.

— А что с ним случилось? — не выдержала итальянка.

— Евреи над ним смеялись. Им казалась нелепой сама мысль о том, что тот несчастный из дикого края, униженный и распятый римлянами, мог быть Мессией. Так, в «Деяниях Апостолов» рассказывается в 17:2–5, как Павел, отправившийся в Салоники, пришел в синагогу поговорить с евреями: «три субботы говорил с ними из Писаний, открывая и доказывая им, что Христу надлежало пострадать и воскреснуть из мертвых и что Сей Христос есть Иисус, Которого я проповедую вам. И некоторые из них уверовали и присоединились к Павлу…». Однако большинство иудеев не поверили, «собрались толпою и возмущали город». Что же сделал в такой ситуации Павел? Пошел проповедовать к язычникам: знайте же, грядет Судный день и спасется лишь тот, кто поверит в Иисуса. Убоявшись конца света, многие язычники возжелали присоединиться. Но тут неожиданно возникла новая проблема: должны ли язычники соблюдать все иудейские обряды и привычки? В частности, они отказывались от обрезания, хотели продолжать есть свинину и работать по субботам. Что делать? Стоило ли терять из-за этого новых сторонников? Ученики Иисуса, прежде всего Симон Петр, Иаков и другие не соглашались с послаблениями: законы для того и существуют, чтобы их исполнять. И сам Иисус, цитируемый Матфеем в 5:17, говорил: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить». И даже добавил в стихе 5:19: «Кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейшим наречется в Царствии Небесном».

Еврейская душа Гроссмана не выдержала.

— Это значит, что Иисус действительно чтил Закон.

— «Ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все», — утверждал он строкой раньше. Не забудем, тем не менее, что Павел не был лично знаком с Иисусом. Зато он был гораздо образованнее прочих учеников и решился на изменения богословских нормативов ради учета интересов язычников. По его мнению, для спасения уже было недостаточно соблюдения Закона и жертвоприношения в храме. В Письме к Галатам в 2:16 он указал: «Человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа». А в 5:4 еще и усилил эту мысль: «Вы, оправдывающие себя законом, остались без Христа, отпали от благодати!» То есть в противовес тому, что защищал сам Иисус, соблюдение иудейского Закона никому не давало права на спасение. Отныне было важно верить в смерть Иисуса как в жертву во имя искупления и в его воскресение, как предтечу воскрешения мертвых перед Судным днем. И какова была реакция язычников на все это?

— Они возрадовались, конечно, — воскликнул, смеясь, главный инспектор израильской полиции. — Им же теперь не грозило обрезание, да и свинину можно было есть от пуза.

— Безусловно. В результате примкнуло большое число язычников, но ученики Иисуса, — все они были иудеями, — выразили, что называется, решительный протест: «До чего доведет пренебрежение требованиями Закона?» Пришлось Павлу возвращаться в Иерусалим и объяснять, что это — единственно правильный путь. Ведь евреи оказались глухи к посланию, а язычники, наоборот, проявили активность. И следовало сосредоточиться на них. Ученики приняли эту идею, хотя и не без сопротивления. Симон Петр, например, по-прежнему избегал совместных с язычниками трапез, демонстрируя, как ему не нравилось происходящее. Да и прочие назареи настаивали, что Иисус не проповедовал ничего подобного и что Закон надо выполнять. В общине назареев появились группировки как проиудейские, так и языческие. К моменту написания трех первых Евангелий — от Матфея, Марка и Луки эта дискуссия была в полном разгаре, выйдя даже за рамки Иудеи. Отсюда стремление Евангелистов включить в текст эпизоды, где Иисус отрицает необходимость соблюдения правил субботы или чистоты пищи. Они не столько правдиво пересказывают жизнь Иисуса, сколько за его счет, то есть используя его авторитет, решают насущные богословские проблемы.

Были проблемы и у Валентины.

— Стоп! Стоп! — воскликнула она. — Следует прояснить сначала одну вещь: апостолы, я согласна, могли возражать против приобщения язычников, а вот Иисус — нет! Хоть вы и утверждали, что он — не христианин, правда в том, что он был открыт миру и не подвергал дискриминации никого. В этом апостол Павел был абсолютно прав.

Историк смерил ее строгим профессорским взглядом и приложил указательный палец к губам.

— Читайте по губам, — попросил он. — Иисус был иудеем до мозга костей. Вы встречали там, — он показал на улицу за окном больницы, — одетых в черное бородатых ультраортодоксальных иудеев? Так вот, будь он жив, Иисус был бы одним из них! Ибо он был суперконсерватор и выступал за строгое исполнение Закона иудейского с большим рвением, чем многие его собратья. Вот что он сказал в стихе 5:20 у Матфея: «Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царствие Небесное». Это был ревностный иудей! А они считали язычников нечистыми, поэтому Иисус и близко к ним не подходил! Действительно, подвергал их дискриминации.

Итальянка не успевала огорчаться.

— Mamma mia! Как у вас язык поворачивается?! Иисус и дискриминация язычников? Какой ужас! Он никогда бы так не поступил!

— Если проанализировать не спеша Новый Завет, мы убедимся, что Иисус крайне редко взаимодействовал с язычниками. По просьбе группы иудеев у него была кратковременная встреча с римским сотником, после которой, кстати, он счел необходимым объясниться с толпой, почему он это сделал, — он стал листать Книгу книг. — Иисус даже велел апостолам избегать язычников, когда они будут нести в народ Благую весть. Вот как это описывает Матфей в 10:5–7: «На путь к язычникам не ходите, и в город Самарянский не входите; а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева; ходя же, проповедуйте, что приблизилось Царствие Небесное». Как видите, Иисус, подобно любому благочестивому иудею, стремился свести к минимуму контакты с язычниками, — он перевернул страницу. — Вот одна язычница явилась к Иисусу и попросила, чтобы он изгнал дьявола из ее дочери. И какова же была первая реакция Иисуса? «Он не отвечал ей ни слова», — пишет Матфей в 15:23. Тогда за язычницу заступились апостолы. И знаете, что он им ответил? «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева», — отмечает Матфей в 15:24. Какие еще доказательства вам требуются? И только на третий раз Иисус соблаговолил принять ее! Сам Павел, апостол язычников, написал в Послании к Римлянам, — Томаш почти угадал со страницей Библии, — что «Христос сделался служителем для обрезанных», признав в стихе 15:8, что Иисус проповедовал только иудеям. Следовательно, его учение не было обращено ко всему человечеству, а только к соплеменникам. Даже когда Марк в 11:17 вкладывает в его уста фразу «Дом Мой домом молитвы наречется для всех народов, — мысль, вне всякого сомнения, глобального характера, — он не забывает тут же подчеркнуть — также от имени самого Иисуса, — что он лишь цитирует сказанное Исаией в его пророчествах, где в 56:7 использовано в аккурат это выражение «дом молитвы для всех народов».

Томаш, передавший чуть раньше Библию Валентине, следил, как меняется лицо собеседницы по мере проверки приведенных им цитат из Матфея, Марка и Послания Римлянам Павла.

— Невероятно!.. Этого мне никогда не рассказывали! Ни-ког-да! — прошептала она ошарашенно.

— А между тем произошло роковое событие, — продолжил, как ни в чем не бывало, португалец, — восстание евреев и разрушение Иерусалима римлянами. Шел 70-й год.

Арни Гроссман поддержал ученого.

— Это было настоящее потрясение для нашего народа — сомнений нет.

— И важнейшее событие для назареев, — отметил Томаш. — Иудеи впали в немилость у римлян, и стало нежелательно показывать свою принадлежность к иудаизму. Помимо этого евреи в целом не принимали тезис о Мессии Иисусе, и назареи обвиняли их фактически в убийстве Сына Божиего. Опять же обещанное Иисусом Царствие Божие все никак не приходило! Вот уж и апостолы стали потихоньку уходить в мир иной, а Судный день никак не проявлялся. Неудобные вопросы в общинах задавались все чаще. Что было делать предводителям общин? Надо было во что бы то ни стало предложить новую интерпретацию. Новизна состояла в том, что с Царствием придется погодить.

— А как они теологически оформили эту идею? — заинтересовался израильтянин. — Ведь Иисус безо всяких обиняков, помнится, утверждал, что это Царствие наступит еще при жизни некоторых апостолов.

— Утверждал, было дело, — признал ученый. — Вожди назареев перед лицом неопровержимого факта — ни Страшного суда, ни Царствия, — принялись жонглировать словами. Автор Второго Послания Петра был вынужден затронуть этот вопрос в стихе 3:8–9: «Одно то не должно быть сокрыто от вас, возлюбленные, что у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день. Не медлит Господь исполнением обетования, как некоторые почитают то медлением; но долготерпит нас…». На эту мысль его вдохновили Псалмы, где в 89:5 читаем: «Пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел». Думается, им пришлось проштудировать все Писание в поисках доказательств того, что у Иисуса было иное представление о Времени. Апокалиптическая заряженность учения, столь очевидная в первых текстах назареев, в Посланиях Павла, в Евангелии от Марка, в источниках Луки и Матфея, обозначенных буквами Q, L, M, постепенно сходила на нет. И к 95 году, когда было готово Евангелие от Иоанна, эта мысль просто-напросто исчезла. Действительно, зачем будоражить массы скорым наступлением Царствия Божиего, если нам сие неподвластно?

— Но эти апокалиптические предсказания никуда не делись из более ранних текстов, причем общедоступных. Как эта проблема была решена? — захотел узнать господин главный инспектор.

— Признать ошибкой существеннейшую часть Иисусова учения — предсказание конца света и наступления Царствия Божиего — никто не мог допустить, разумеется. Это было бы равносильно чудовищному богохульству. И тогда предводители общины стали доказывать, что эти догматы представляют собой, оказывается, метафоры, иносказания и тому подобное. Царствие Божие из режима, скажем, физической реальности, перешло в разряд духовных метафор. Уже не было деления на эпоху Вельзевула и эпоху Господа, а образовались вместо этого две сферы — Ад и Небо. Понятие воскрешения тела превратилось в догмат бессмертия души. В общем, такой творческий подход позволил затушевать неудобную проблему.

— Иначе говоря, учение было адаптировано к реальности.

— Так точно. И по мере того, как содержание учения становилось менее апокалиптическим, возрастало обожествление Иисуса назареями. Если первое Евангелие — от Марка представляет его как человека во плоти, который иногда даже мог сердиться, то в четвертом — от Иоанна это — уже Бог. «Слово стало плотию и обитало с нами», — написал Иоанн в стихе 1:14. — Не менее важно и то, что секта назареев все больше отдалялась от иудеев, образовав в конечном счете свою особую религию — христианство.

— Значит, христианство возникает из отрицания иудаизма.

— Вот именно. Для христиан вопрос решался просто: если евреи пренебрегают Иисусом, Господь пренебрегает евреями. С точки зрения христиан, еврейский народ перестал быть богоизбранным. Интересно отметить, что вина евреев в смерти Иисуса возрастает по мере того, как пишутся Евангелия, а вот ответственность римлянина Понтия Пилата в то же самое время ослабевает. В первом Евангелии — от Марка Пилат не делает никаких заявлений о невиновности Иисуса, но затем ситуация меняется. У Матфея в стихе 27:24 он утверждает: «Невиновен я в крови Праведника Сего». У Луки уже три таких «декларации» о невиновности Иисуса. И в четвертом Евангелии — от Иоанна автор не только также три раза подчеркивает невиновность Иисуса, но еще и отдает его казнить не легионерам, а иудеям. Более того, по его версии Иисус обращается к евреям в 8:44 со словами: «Ваш отец дьявол». Так был фактически оформлен разрыв с иудаизмом. Иудеи-христиане объявили прочих христиан еретиками, однако подобные разоблачения вышли им боком. Ведь большинство христиан составили в конце концов бывшие язычники, среди которых евреи-христиане и растворились. Эбионитов, как назвали секту иудействующих христиан, настаивавших на том, что Иисус был иудеем до мозга костей, тоже заклеймили еретиками. В итоге евреи превратились в объект ненависти христиан. Авторы-христиане II века, такие, например, как Мартир, писали, что смысл обрезания в том, дабы знать, кого надобно преследовать. К моменту обращения в христианство императора Константина в IV веке христиане уже стали достаточно сильны, чтобы наказывать евреев. Дальнейшее известно.

— Дальше мы докатились до погромов и холокоста, — грустно подытожил Арни Гроссман. — Насколько я понял из вашего рассказа, существующая ныне христианская религия не та, к которой имел отношение Иисус?

— Собственно говоря, именно это обстоятельство и имел в виду убийца, оставляя у трупов головоломки, — Томаш показал на листок, который держал израильтянин. — Иисус Христос не был христианином.

В палате стало тихо-тихо. Португалец спрятал Библию в ящик тумбочки и снова откинулся на широкую подушку кровати.

— Все это замечательно, — произнесла размеренно Валентина, сама не веря своим словам. — Но что же теперь делать? Куда двинется наше расследование?

Главный инспектор полиции Израиля, по-видимому, знал направление.

— А скажите-ка мне, дорогая коллега, как же убийца с сикой догадался, где вы остановились здесь, в Иерусалиме?

— Понятия не имею, — дернула плечами итальянка.

— А кто знал о вашем приезде?

— Вы, естественно, — и тут Валентину словно молния пронзила. — Да, еще… еще Фонд Аркана!

— Надо же, как любопытно, через пару часов после вашего визита в фонд и, — улыбнулся Гроссман, — жаркой дискуссии с его президентом в номер профессора Нороньи проникает убийца. Интересное совпадение, не так ли?

Валентина слушала его, как загипнотизированная.

— Dio mio! Как же это я раньше не сообразила? — воскликнула она, явно недовольная собой. — Это больше чем совпадение! Это серьезная улика!

— Не исключено, — согласился главный инспектор. — Но еще весомее вот эти документы, которые я получил перед нашей встречей.

Он вытащил несколько сложенных вчетверо белых листов. Когда он их развернул, выяснилось, что это два листа с логотипом в виде кроны дерева, полные каких-то данных: фамилии, даты, суммы.

— И что же это?

— Мы решили исследовать бумагу, на которой поклонник сикариев накарябал нам свой ребус, и нам повезло. Оказалось, что это довольно редкая по своему составу бумага. Ее делает только одно предприятие в Тель-Авиве. И вот здесь, — он потряс листками, — список всех клиентов, которым оно отправило свою продукцию. Всего пятнадцать адресов. И среди них на двенадцатом месте находится… Взгляните, — Арни Гроссман ткнул пальцем в соответствующую строчку и повернул лист к собеседникам. То, что там увидели Валентина и Томаш, не оставляло сомнений.

Фонд Аркана.

XLVIII

Ночь была холодной и противной, но эта мелочь никак не могла повлиять на решимость Сикариуса: он должен выполнить порученное дело. В конце концов, ему довелось провести столько ночей под открытым небом на самой вершине Масады, невзирая на леденящий ветер пустыни! Что такое после тех испытаний ночное дежурство в Еврейском квартале Старого города, буквально в двух шагах от Стены плача и Священной горы Мориа? Горы, где некогда возвышался храм и ступал Сам Господь? Неужто он будет воспринимать это как жертву? Испытание? Да ничего подобного! Никогдане будет тягостным для него такое задание!

Скорее честью станет!

Часть ночи прошла в декламации псалмов и священных поэм Писания, но бдительности он не терял ни на мгновение. Кругом было тихо и спокойно, и только сейчас, когда зарождался новый день, Еврейский квартал стал подавать признаки жизни: слышно было хлопанье дверей, застучали по булыжникам первые прохожие, а вот уже и веселый «дзинь-дзинь» велосипеда призвал шевелиться быстрей. Старый город Иерусалим просыпался с рассветом, готовясь к новому дню. Солнце уже осветило крыши тысячелетних зданий, но до мостовых ему еще было не дотянуться.

Вдали, где-то там за древними стенами в степенный гул утреннего трафика вмешался какой-то взволнованный шум, нараставший с каждой секундой, пока не превратился в мерное рычание. Сикариус насторожился и смотрел, не отрываясь, в глубь улицы. Вскоре показались три мотоцикла и за ними два полицейских автомобиля. Они важно двигались по узкой улочке, а потом остановились практически напротив ступенек, где всю ночь просидел Сикариус. Он счел за лучшее быстро набросить свой капюшон. Полицейские мотоциклисты, прежде чем спешиться, изучили окружающую обстановку. Взор их задержался и на монахе, похоже, дремавшем неподалеку. Из машин энергично вышла группа людей, продолжавших какой-то разговор, не обращая внимания на служителя культа.

К моменту, когда они оказались у двери фонда и позвонили, Сикариус узнал всю шестерку: главный инспектор полиции Арни Гроссман, три агента в штатском и два иностранца — итальянская следовательница и португальский историк. На прикрытом от непрошенных взглядов лице Сикариуса мелькнула улыбка, когда он увидел пластырь на шее у мужчины с забинтованной рукой — все-таки хорошо он умеет выполнять задания! Вот и вчера все удалось!

Группка продолжала топтаться у входа. Главный инспектор неустанно давил на кнопку звонка, а его спутники из местных пытались заглянуть в окна фонда: есть ли кто? Историк посмотрел на часы, сказав что-то итальянке. «Красивая женщина, однако», — вынес экспертную оценку Сикариус. Такие появляются зачастую во французских фильмах — с роскошными темными волосами и кошачьим взглядом.

Открылась дверь.

XLIX

— Полиция!

Карточка, предъявленная стоявшей на пороге девушке, не оставляла в том сомнений. Черноволосая барышня хлопала ресницами, явно напуганная таким количеством представителей власти, да еще прибывшим на машинах с сиренами.

— Чем могу быть вам полезной? — спросила она, отступая внутрь дома.

— Мы бы хотели поговорить с Арпадом Арканом. Он на месте? — строго спросил Арни Гроссман, входя по-хозяйски в помещение.

— Минуточку, пожалуйста.

Девушка отошла к телефону и набрала номер. Абонент откликнулся, потому что она быстро залопотала что-то тревожное. После секундной паузы кивнула и положила трубку. Вернулась к визитерам и пригласила их следовать за собой.

На втором этаже их уже ожидал импозантный глава фонда, державшийся за поручень лестницы с выражением «Враг не пройдет!». Глаза из-под невероятно густых бровей смотрели с глубочайшим недоверием. Поздоровались холодно. Аркан ограничился рукопожатием с Гроссманом, удостоив остальных небрежным кивком головы. При виде Валентины он издал угрожающий рык. Итальянка, очевидно, считалась здесь «персоной нон грата», но она, судя по всему, совершенно этим не тяготилась.

Хозяин привел гостей в свой кабинет. Там оказалось всего два стула на шестерых, и девушка-секретарь отправилась искать недостающие. Среди всей этой суеты и разборок, кто где сядет, Томаш оглядывал с восхищением папирусы и пергаменты в рамках, в изобилии представленные на стенах кабинета, пытаясь угадать их возраст; он читал строчки на древнееврейском и древнегреческом — похоже было на отрывки из Нового и Ветхого Заветов. Строгий лапидарный стиль одной из рукописей напомнил ему профессиональную школу мастеров Александрии, а это говорило о непреходящей ценности манускрипта. Рядом же был другой, вроде бы византийский, следовательно, более поздний и менее интересный и значимый.

Между тем все наконец-то разместились, и португальцу пришлось последовать их примеру, усевшись на последний свободный стул.

— Итак, чем же я обязан вашему новому визиту? — спросил господин Аркан, заняв главенствующее место за массивным столом. — Наверняка, это как-то связано с гибелью трех ученых…

— Предчувствия вас не обманули, — согласился, кашлянув, Гроссман. — Недавно мы получили запросы итальянской, ирландской и болгарской полиций оказать им содействие в международном расследовании под руководством, — он показал на Валентину, — инспектора Фэрро из Следственного комитета Италии и при содействии профессора Нороньи из Нового университета Лиссабона.

— Мы уже знакомы, — выдавил из себя раздраженным шепотом президент фонда. — Они заходили сюда на днях…

— Да, да, я уже в курсе, — отметил израильский следователь, — как и в курсе того, что именно у вас жертвы и познакомились, так уж получилось. Совпало. — Гроссман замолчал, но продолжал разглядывать господина президента.

— Да, именно так и было.

— А три месяца спустя все трое были убиты, — добавил полицейский бесстрастно и протер глаза, — по странному совпадению…

Аркан заерзал на кресле, очевидно, недовольный последней репликой.

— Опять вы со своими мерзкими инсинуациями, — заворчал он, пытаясь, тем не менее, не терять контроля над собой. — Я ни в чем не виноват. Очень сожалею об их гибели и, если бы можно было повернуть время вспять, даже не стал бы их приглашать.

— Может быть, и так, — принял объяснение Гроссман. — Но на этом совпадения не заканчиваются. Мои коллеги — он показал на Валентину и Томаша, — приходили сюда. Ваш разговор закончился тем, что вы их выставили за дверь, а уже через несколько часов на профессора Норонью было совершено нападение прямо в номере гостиницы.

— Да вы что? — хозяин вытаращил глаза и смотрел, не моргая, на Томаша. Если это была игра, то блестящая.

Томаш поднял перебинтованную правую руку и показал шею с пластырем.

— Вот доказательства, — пытался он пошутить.

Главный инспектор полиции Израиля не сводил глаз с президента, фиксируя малейшие изменения.

— Еще одно совпадение, правда ведь? Они вывели вас из себя, вы их прогнали, а затем кто-то на них напал, — его голос звучал с таким нарочитым спокойствием, что терпеть это дальше не было сил.

Аркан подпрыгнул, вскочил на ноги, лицо пошло пятнами и даже уникальные брови дрожали от возмущения.

— Как вы смеете?! — завопил он. — Вы хотите сказать, что я… что я к этому имею отношение? — он показывал рукой на Томаша. — Да, что же это такое?! Все сошли с ума?! Как вы можете даже думать такое? По какому праву? Я виноват уже во всех несчастьях, что случаются в мире?!

Президент фонда шумел и дергался, но Гроссман был спокоен, как скала, сидел неподвижно на стуле, скрестив ноги, и ждал, когда буря утихнет. Наконец, не выдержал.

— Успокойтесь! Никто вас не обвиняет ни в чем, — он подобрал ноги и чуть наклонился в сторону Аркана. — Пока не обвиняет, — инспектор откинулся на спинку стула и снова скрестил ноги, очень собой довольный. — Видите ли, тут случилось еще одно совпадение. — Гроссман повернулся к сидевшему рядом с ним агенту, и тот дал ему пакет. Вскрыв его, инспектор вытащил лист бумаги. — Узнаете?

Это был листок с головоломкой, которую накануне в больнице разгадывал Томаш.

Аркан привстал из-за письменного стола, чтобы лучше рассмотреть рисунок, и тут же отодвинулся, пожав плечами.

— Не имею ни малейшего понятия.

— Это шарада, которую напавший на профессора Норонью преступник оставил на месте преступления, — объяснил шеф полиции. — Кстати, это послание очень похоже на те, что были обнаружены в ногах у жертв в Риме, Дублине и Пловдиве.

— И что же?

— А то, что я распорядился сделать анализ бумаги — она, как видите, необычная. Мы нашли ее производителя в Тель-Авиве и узнали, что он направляет ее всего пятнадцати клиентам, включая ваш фонд.

— Что?! — Аркан так и остался сидеть с этим «о» на губах.

Гроссман же помахал листком с накорябанной там головоломкой.

— Вполне вероятно, этот листок уже был здесь раньше меня, — эту фразу он как будто диктовал, выговаривая звуки медленно и четко. — Как вы могли бы это объяснить?

Глаза хозяина кабинета от ужаса никак не могли выбрать, на ком остановиться: то ли на листке, то ли на инспекторе полиции.

— Я… Я не знаю… — бормотал он беспомощно. — Но это же… это же невозможно! — он даже головой тряхнул для пущей убедительности. — Этого не может быть!

— Увы, на предприятии знают своих клиентов. А теперь оцените ход событий. — Гроссман внимательно смотрел на собеседника. — У вас случилась ссора с инспектором Фэрро и профессором Нороньей, который несколько часов спустя подвергся нападению. Преступник оставил шараду, накорябанную на бумаге, которую специально заказывает ваш фонд. Что все это может значить, объясните же?!

Аркан не казался способным к каким-либо внятным возражениям.

— Это ошибка! — только и смог он вскрикнуть. — Иначе это… это значило бы… — он замотал головой. — Нет, этого не может быть! Тут что-то не так!

— И я о том же говорю! — поддержал его невозмутимый Гроссман. — То, что здесь что-то не так, ясно хотя бы потому, что до сих пор непонятно, зачем вы приглашали тройку ученых, которые были убиты? Почему свели их вместе? Что за исследование их объединило?

— Я приглашал их для консультирования. Больше мне сказать вам нечего! — сказал резко Аркан.

Главный инспектор снова повернулся к своему подчиненному и получил от него еще один пакет. На этот раз извлеченный им лист бумаги был похож на официальный документ — с государственной символикой Израиля.

— Раз вы предпочитаете хранить молчание, боюсь, придется вас пригласить для дачи объяснений в другое место, — сказал Гроссман, передавая документ господину президенту. — Ознакомьтесь, пожалуйста, все ли правильно.

Аркан взял нерешительно листок, глядя вопрошающе на инспектора.

— А что это?

— Ордер на арест. На ваше имя.

— Как?!

— Учитывая степень вовлеченности вашего учреждения в это странное дело, что проявилась в целом ряде совпадений, судья счел возможным выдать санкцию на ваш арест до окончания предварительного следствия. А оно займет, — улыбнулся Гроссман, — как минимум, два года, пока дело не будет расследовано во всей его полноте.

Президент фонда был до того огорошен всем происходящим, что даже не пытался читать документ.

— Два года?!

— Как минимум, — кивнул согласно инспектор. — Причем этот срок можно будет продлить еще на год.

— О, Боже! — Аркан плюхнулся в свое кресло в полном отчаянии. В руке у него по-прежнему был ордер на арест, но он явно не замечал этого.

Гроссман же вдруг озаботился состоянием своих ногтей и, глядя на них, а не на собеседника, сделал предложение:

— Впрочем, вы можете избавить себя от этих треволнений, если сочтете возможным объяснить нам истинную причину приглашения профессоров Эскалоны, Шварца и Варфоломеева. Но только истинную причину, — инспектор смотрел выжидательно на господина президента.

Лицо Арпада Аркана можно было бы назвать мертвецки бледным, если бы не крупные капли пота, сопровождавшие мучительный мыслительный процесс: как поступить? Эта дилемма парализовала его. Во взглядах пятерки полицейских он не обнаружил ни капли сочувствия, и только у португальского профессора, вероятно, впервые оказавшегося в такой ситуации, можно было отыскать признаки сострадания к человеку, которому угрожала потеря свободы. Что же делать?

Послышалось звяканье — один из полицейских уже вытащил наручники. Раздумывать было некогда, — понял глава фонда. Пора принимать решение и, учитывая, чем это может закончиться, придется поставить на первый план личные интересы.

— Дело зашло слишком далеко, — признал он. — Я расскажу вам все, но не здесь.

— А где?

— Там, где ведутся работы.

— Какие еще работы? Вы о чем?

Сделав глубокий вдох-выдох, как спортсмен перед забегом, Аркан встал со своего места.

— Я о самом удивительном в истории человечества проекте.

L

Дверь фонда открылась, и тут все пошло-поехало в режиме «быстро — еще быстрее». Сикариус увидел Арпада Аркана, идущего в сопровождении израильских полицейских, следователя-итальянки и португальского ученого к автомашинам. Взревели застоявшиеся мотоциклы, степенно заурчали автомобили.

Человек в балахоне, сидевший на ступеньках на другой стороне улочки, лениво встал, бросил безразличный взгляд на формирующийся караван, потянулся и с подчеркнутой вальяжностью направился к черному мотоциклу, припаркованному в нескольких метрах.

Машины тронулись в путь. Впереди следовали два мотоцикла, за ними — автомобили, прикрываемые третьим полицейским мото. Когда они немного отъехали, Сикариус снял свой балахон и спрятал его в рюкзак, перебросив его за спину. Затем он оседлал своего зверя, громко взревевшего от первого же удара.

В глубине улицы полицейский кортеж уже сворачивал за угол.

— Тоже мне, короли дорог! Как бы не так! — хмыкнул им вслед Сикариус.

Его мотоцикл бросился в погоню с места в карьер и даже встал на дыбы перед поворотом. Пришлось всаднику его успокоить, так как визуальный контакт с караваном был восстановлен, а слишком высовываться было ни к чему — скромность украшает.

Выписав положенное количество зигзагов по улочкам Старого города, кортеж простился у Мусорных ворот с Еврейским кварталом и Храмовой горой, нырнув в нервное мельтешение современного Иерусалима. Движение было настолько напряженным, что даже усердия двух мотогонцов хватало только на то, чтобы полицейские машины чуть опережали пешеходов. Сикариусу на его двухколесном звере было проще пробираться сквозь пробки, и он почти догнал кортеж.

— Совсем встали! — проворчал он, поняв, что заехал слишком далеко. При таких темпах он вот-вот их перегонит. Пришлось притормозить. Немного потолкавшись среди собратьев по несчастью, Сикариус счел за благо вовсе остановиться секунд на тридцать, чтобы держаться на приемлемом расстоянии от полиции.

Когда выбрались за пределы города, движение вошло в норму. Кортеж проследовал на запад, в сторону Тель-Авива. Мотоциклист с рюкзаком за спиной стойко держал дистанцию, стараясь, чтобы между ним и полицейскими всегда было некоторое количество автомашин.

Ехать пришлось часа два, и ничего памятного за это время не приключилось. Не доезжая до Тель-Авива, кортеж свернул на север, на Трансизраильскую трассу. При подъезде к Нетании Сикариус ожидал поворота к побережью, но кавалькада проигнорировала это направление, следуя строго на север.

— Куда же они едут, хотелось бы знать? — такое долгое путешествие вызывало недоумение. — В Хайфу? В Акко?

Большой задержки с ответом не было: вскоре кортеж съехал с главной дороги на местную, ведущую к самому знаменитому населенному пункту Галилеи. Едва увидев указатель, Сикариус даже рассердился на себя: как же он не подумал об этом раньше? Как можно было не догадаться? На табличке было написано — Назарет.

LI

Не доезжая до холма, где виднелись окраинные кварталы Назарета, первый автомобиль с Арпадом Арканом в салоне свернул направо на второстепенную дорогу. Мотоциклы и вторая машина, где сидели Томаш и Валентина, после некоторого замешательства проследовали в том же направлении; было понятно, что командует парадом президент фонда.

Слева по борту среди скромной растительности возникли очертания мощных сюрреалистических конструкций из стекла и металла. Кортеж пересек въездные ворота и направился прямо к главному входу ближайшего здания, украшенному двумя стальными перекрестными арками в виде согнутых исполинской силой колонн.

Кавалькада остановилась прямо перед входом, и внимание историка сразу же привлекла вывеска — большая табличка на английском:

Advanced Molecular Research Center^[51]

Пассажиры вышли, и Арпад Аркан гордо произнес, обращаясь к своим спутникам:

— Добро пожаловать в жемчужину моего фонда. Это здание называется Храмом. А знаете, что это такое? — обратился он вдруг к профессору, показывая на две огромные арки перед входом.

— Ворота иерусалимского храма поддерживались двумя большими колоннами. Если это здание называется Храмом, то арки, по-моему, символизируют именно их.

— Совершенно точно, — Аркан показал на вход. — Пересекая эту дверь, помните, что вы входите в Новый мир — Мир Храма, — руками он пытался показать величие этого мира.

— Пройдемте! — кротко сказал Арни Гроссман собравшимся.

Полицейские сделали пару шагов в сторону двери, но президент фонда забежал вперед и преградил им дорогу.

— Господин инспектор! Я буду очень рад показать наш Центр работникам полиции, но только… безоружным. Весьма сожалею, но таковы правила посещения Храма.

— Это что еще за глупости? — главный инспектор полиции Израиля не скрывал крайнего удивления. Аркану пришлось объясняться.

— У вас есть ордер на посещение этого здания?

— У меня есть ордер на ваш арест, если я сочту это нужным.

— Арест где?

— Ну, в фонде или в публичном месте.

Президент завертел головой, как будто приглядываясь к пейзажу.

— И где? Где здесь фонд или публичное место? Что-то не вижу?

Глаза инспектора недобро сверкнули, а в голосе зазвучал металл:

— Вы хотите, чтобы я сбегал к судье за новым ордером? Ну, знаете ли… — интонация не сулила ничего хорошего.

Аркан замахал руками.

— Будьте добры, пройдите в Храм! Я буду рад, но только без оружия, пожалуйста. Входить с оружием в Храм строго воспрещается, господа! — взмолился президент фонда.

Гроссман посмотрел на своих спутников, оценивая предложение. Потом повернулся в сторону Аркана.

— Никто не вправе разоружать израильскую полицию, — изрек он. — Но я готов со своей стороны предложить вам как жест доброй воли компромиссное решение. Мои агенты останутся здесь, а внутрь зайду только я, но с оружием, — он отвернул полу пиджака и показал пистолет, висевший на груди.

Теперь задумался хозяин.

— А вы не могли бы передать оружие своим подчиненным?

— Это даже не обсуждается, — сказал, понизив голос, инспектор. — Я уже и так, похоже, переборщил с уступками…

Аркан почесал подбородок, понимая, что деваться, собственно говоря, было некуда: или он соглашается, или полицейские получают новый ордер на его арест, и тогда уж точно посадят. Действительно, Регламент допуска в Храм, одобренный им самим, исключал возможность допуска оружия, но нет правил без исключений. Нужно проявлять гибкость.

— Ладно. Вы проходите с оружием, но ваши люди остаются здесь, — согласился глава фонда.

Инспектор отдал какие-то распоряжения своим сотрудникам и только после этого дал знать Аркану — пора! Президент фонда зашел, наконец-то, в здание в сопровождении Гроссмана, Томаша и Валентины. Предъявив свои документы службе безопасности, гости прошли через металлоискатель. Охранникам не понравилось желание шефа полиции быть на объекте с оружием, но господин президент показал им, что так надо, и они успокоились.

Внутри здания было очень светло благодаря просторному внутреннему двору, залитому солнцем, легко проникавшим в бесконечные пассажи. По противоположной от двора стороне шли длинные ряды дверей, обрамлявшие внутреннее пространство, как спрут.

— И где мы? — заинтересовался Гроссман.

— В Храме, как я вам уже говорил, — ответил с плохо скрытым лицемерием президент фонда, глазки которого практически затерялись среди невероятно густых бровей.

— А там было написано другое, — показал большим пальцем назад Томаш. — Помнится, на табличке значился некий Центр перспективных молекулярных исследований. Уникальное, прямо скажем, название для Храма…

Хозяин довольно захрюкал: раздражение, с которым он их встретил, похоже, уступало место добродушию.

— Ваша правда, профессор! — воскликнул Аркан. — Храмом мы называем вот это здание, где мы сейчас, а у всего комплекса вполне научное наименование, раскрывающее его суть. Центр перспективных молекулярных исследований — это самый амбициозный и новаторский проект моего фонда.

— Ясно, но чем здесь занимаются? Чуть конкретнее можно?

— Нельзя. Это секрет.

На всякий случай главный инспектор красноречиво помахал ордером на арест и, улыбаясь, добавил:

— Боюсь, вам придется раскрыть сегодня все секреты. Так что можем начать с этого.

Аркан покряхтел, готовя себя морально к необходимости рассказывать о том, что он до этих пор усердно скрывал от всего света. Даже его могучие брови не выдержали и встали повыше:

— Это последняя надежда человечества.

LII

Едва переступив порог большого зала Научно-исследовательского комплекса фонда в Назарете, гости почувствовали, как их накрыла волна теплой тропический влаги. Всюду росли диковинные растения, кустарники и деревья, но это были дисциплинированные джунгли — с проходами и дорожками. Потолок был полностью из матового стекла, и солнечные лучи доставали до самых скромных листочков по всему периметру. Теплица поразила Томаша своими размерами.

— Мы в «Эдеме», — объявил, широко улыбаясь, Арпад Аркан. — И несложно понять, почему, — добавил он, показывая на буйную растительность.

— С этим как раз все понятно, а вот зачем молекулярному Центру эта гигантская теплица? — не унимался Гроссман.

Хозяин отвечать не стал, а направился к невысокому худощавому человеку в белом халате, сидевшему на корточках перед каким-то растением. Они горячо поприветствовали друг друга, и Аркан, наверное, сказал что-то о гостях, так как работник в белом халате посмотрел несколько раз в их сторону, пока слушал шефа. Потом он согласно кивнул головой и вместе с президентом фонда подошел к трем визитерам.

— Представляю вам профессора Петера Хамманса. Он — директор Департамента биотехнологий нашего Центра. Мы его «украли» в Университете Франкфурта, — признался Аркан и дружески хлопнул ученого по спине. Тот едва удержался на ногах.

Профессор Хамманс с изрезанным морщинами лицом и седеющей жиденькой бородкой клином вниз смущенно улыбнулся и протянул руку для рукопожатия.

Всем было очень приятно познакомиться. Каждый из гостей назвал не только свое имя, но и род занятий. Профессора из Франкфурта быстро ввели в курс дела, рассказав о расследовании трех убийств его коллег в разных концах Европы. После этого пролога директор Департамента биотехнологий повел следователей в закуток теплицы, где стояли стол и стулья.

— Я хотел бы предложить вам попробовать кое-что из нашего сада-огорода. Что вы предпочитаете: капусту генетически модифицированную или абсолютно натуральную? — спросил он с лукавой улыбкой.

— Генетически модифицированную? — переспросил Гроссман. — Да ни за что на свете! Это же вредно для здоровья!

Профессор Хамманс открыл холодильник, вытащил тарелочки с капустными листьями и поставил перед каждым.

— Ну, тогда попробуйте натуральную капусту.

— Я не голодна, — хотела было отказаться Валентина, но профессор настоял.

— Попробуйте! Это важно для эксперимента, с которым я хотел бы вас познакомить.

Тройка визитеров недоверчиво посмотрела на капустные листики. Они уже были вареными, но не совсем похожими на обычную капусту. Томаш взял вилку и откусил кусочек листа. Хватило двух жевательных движений, чтобы выплюнуть овощ обратно со словами: «Фу! Какая гадость!»

Профессор Хамманс изобразил удивление.

— Что такое? Вам не нравится?

— Это нечто несъедобное, — сказал с отвращением историк. — По вкусу это похоже на… Короче, она очень горькая!

Работники силовых органов сомневались, стоит ли пускаться в эту авантюру, но, в конце концов, и они пожевали по кусочку капусты, придя к тому же выводу.

— Эта капуста никуда не годится! — вынес приговор Гроссман. — Где вы нашли такую дрянь?

Директор Департамента биотехнологий снова сходил к холодильнику. Вернулся с вареным кочанчиком и отрезал от него по куску листа для каждого подопытного кролика.

— А сейчас, будьте любезны, попробуйте вот эту капусту…

Теперь и Томаша стали одолевать сомнения: в свете текущих событий стоило ли участвовать в этом эксперименте. Провел визуальный анализ капустного листа. Внешне похож на нормальный, из супермаркета. Обыкновенная белокочанная ломбардская капуста. Поддел вилкой кусочек и отправил в рот, ожидая подвоха. Даже жевать перестал на пару секунд. Однако ничего не случилось, наоборот, приятно было, и он с удовольствием проглотил «опытный образец».

— Итак, вкусная капуста? — спросил пытливый ученый.

— Хм, холодная, но вполне вкусная, — подтвердил, дожевав кусок, португалец.

Оба инспектора, с интересом наблюдавшие за действиями «первопроходца», последовали его примеру и, прожевав свои порции, согласились с Томашем.

— А знаете, чего ей не хватает для полноты ощущений? Спагетти, оливкового масла и немного чеснока, — заметила более просвещенная в кулинарных делах итальянка.

Директор Департамента биотехнологий переглянулся с Арпадом Арканом и улыбнулся, обращаясь к гостям.

— Вот видите — первую капусту, на все сто процентов натуральную, вы даже жевать не смогли, не то что проглотить! А вот вторая, генетически модифицированная, показалась вам чуть ли не деликатесной?

Гроссман перестал жевать.

— Что за дела?! — возмутился он. — Вы мне подсунули продукт с ГМО?

— И он вам очень понравился!

Главный инспектор повернулся в сторону и выплюнул капустную жвачку на пол.

— Безобразие! Я не ем эту гадость!

Профессор Хамманс деланно удивился.

— Неужели вы никогда не ели капусту?

— Конечно же, ел! Но не генетически модифицированную! Продукты с ГМО я не употребляю ни-ког-да!

Ученый из Франкфурта стоял, скрестив руки на груди, и сверлил израильтянина взглядом учителя, ожидающего, что ученик сейчас осознает свою ошибку и быстро поправится. Потом он взял капустный лист из первого варианта — несъедобного.

— Единственная генетически неизмененная капуста из всех существующих ныне на свете — вот эта, первая. А вы ее даже есть не пожелали. Все остальное, что продается на рынках и в самых «крутых» супермаркетах, причем в последних в первую очередь, уже было генетически подкорректировано — и ломбардская, и брюссельская, и красная, и все прочие.

— Да вы что?!

— Могу повторить, если угодно, — натуральная капуста была бы слишком горькой для человека. И не только для него. Ведь ее горечь — это своего рода защитный механизм, чтобы травоядные ее не ели. И что тогда сделали люди, наши далекие предки, чтобы улучшить вкус? Ударились в генетические манипуляции, естественно.

— Это какие такие манипуляции генетические? Вы хотите сказать, что в те давние поры алхимики в своих лабораториях толкли капусту камнем? — не преминул отличиться Гроссман.

— Лаборатория была чисто условная — без бактерий, ампул, опытных пробирок или чашек Петри и тому подобного. И, тем не менее, употребляемая нами сейчас капуста является до некоторой степени лабораторным продуктом, точнее даже — генетически манипулированным. Ибо с той поры, когда более десяти тысяч лет тому назад человек, скажем, изобрел сельское хозяйство, он только этим и занимается. Вот уже тысячи лет люди скрещивают разные сорта и растения, чтобы получить новые продукты, сделать вкуснее старые, упростить их получение.

— Да, но это совсем другое дело!..

— А вот и нет! Скрещивание растений есть не что иное, как генетическая манипуляция. Капуста, которую мы едим, — результат длительных и последовательных скрещиваний! В природе изначально такой не было. Но методом проб и ошибок древние агрономы и их потомки создали те сорта и виды, которые мы с удовольствием покупаем в супермаркетах, готовим из них супы, салаты и даже десерты.

— Пусть так, но к чему вы затеяли эксперимент с нами? Проверяли на нас свое последнее достижение?

Профессор Хамманс улыбнулся.

— Я всего лишь собирался показать вам, что биотехнологии применяются уже тысячи лет и не несут никакого зла человечеству. Специалисты давно уже научились скрещивать разновидности растений для получения новых видов. Впрочем, — он поднял указательный палец, — интересно отметить, что и сама природа практикует биотехнологии. И даже клонирование! Клубничные кусты, например, выбрасывают побеги, которые потом превращаются в кусты, являющиеся, по сути, клонами оригинала. Семена картофеля, используемые для его посадки, представляют собой, скорее, клоны картофеля, с которого были срезаны. Когда мы высаживаем в почву листок какого-нибудь растения, то проросшее будет фактически клоном оригинала.

— Вот как?!..

— Самое существенное для нас — это понять, как происходит скрещивание. Если мы соединяем длинное растение с коротким, какой вариант появится в результате опыта?

— Ну, это легко! Получится среднее, конечно, — радостно сказал Гроссман.

— Именно так и полагали долгое время. Пока не появился Мендель. Наверное, вы уже слышали о нем и о его опытах с горохом. Так вот у него в результате подобного эксперимента все новые растения оказались длинными! Мендель сильно удивился, и в продолжение скрестил зеленый стручок с желтым. Все новые стручки были зелеными, из чего Мендель пришел к выводу, что бывают характеристики доминантные и рецессивные. То есть длинные растения или зеленые стручки были доминантными, а прочие — рецессивными, пропадающими при новом скрещивании. Это как умение сворачивать язык в трубочку. Кто сможет сделать, как я? — и он безо всякого смущения показал свернутый трубочкой язык.

Гроссман, беспокоясь об авторитете силовых структур Израиля, не стал заниматься подобными глупостями, а Валентина и Томаш поучаствовали в эксперименте. Причем для Валентины он закончился негативно.

— Не получается! — пожаловалась она. — А как вы это делаете?

— Представьте себе — это врожденная способность, — объяснил профессор Хамманс. — Но если вы, — кивнул он головой итальянке, — забеременеете от этого кавалера, — тут он показал на португальца, — то все ваши детишки сумеют сделать этот нехитрый фокус-покус. Получается, что умение сворачивать язык в трубочку — доминантная характеристика.

Томаш и Валентина обменялись несколько сконфуженными взглядами.

— То же самое происходит и с цветом глаз. Карие — доминантные, голубые — рецессивные. Цветное видение — доминантное, бесцветное — рецессивное, — экспериментатор провел рукой по своей бородке. — Сделав это открытие, Мендель не стал останавливаться на достигнутом. Он решил скрестить между собой длинные (они же высокие) растения. Как вы думаете, что получилось?

Итальянка, старавшаяся преодолеть смущение после последних словесных опытов профессора из Франкфурта, откликнулась, не раздумывая.

— Высокие — доминантные, правда? Тогда новые тоже.

— Но не все, четверть растений оказались короткими. Выходит, в первом поколении высокие доминируют, а короткие полностью сходят на нет, но во втором они возвращаются. Мендель сделал вывод, что в растениях есть некий элемент, определяющий их размер, — ген.

— Ген — от генетики?

Сморщенное лицо профессора Хамманса с выступающими скулами и треугольной седоватой бородкой озарила улыбка.

— И от генезиса: происхождение, исток…

LIII

Какое-то время Сикариус провел за дистанционным изучением комплекса. Видел, как кортеж проехал ворота и остановился у поста охраны. Ближе подходить он не осмеливался: вдруг кто-нибудь из полицейских заметил мотоциклиста, столько времени следовавшего за ними из Иерусалима? Лучше пока не высовываться, а прежде всего надо бы пристроить куда-то мотоцикл.

Сикариус съехал с дороги на обочину и под сенью оливкового дерева снял каску, чтобы спрятать ее в багажник. Решив проблему парковки, вернулся на трассу и пошел в сторону ворот.

Дойдя до них, заглянул через решетку внутрь комплекса. Рядом с постом охраны виднелись три мотоцикла и два автомобиля полиции, а также шесть человек. Трое были в форме полиции, еще трое в штатском, но той же «породы».

— Шеф — молоток! Настоящий гений! — прошептал он, восхищаясь, как умело охрана была отсечена от следователей, что значительно упрощало его, Сикариуса, задачу.

— Что вам здесь нужно?

Вопрос застал наблюдателя врасплох. Он посмотрел в сторону, откуда прозвучал голос, и сам себе удивился: «Как же можно было не заметить охранника комплекса? Совсем бдительность потерял! Собраться! Быстро!»

— Я христианский турист, — ответил Сикариус извиняющимся тоном. — Здесь находится грот, где архангел Гавриил сообщил Благую весть Деве Марии?

Охранник засмеялся.

— Грот Благовещения расположен в базилике, — принялся он объяснять, показывая рукой в сторону Назарета. — Вам нужно туда идти, к Старому городу.

Заблудившийся путник кивнул с благодарностью.

— Большое спасибо! Да благословит вас Господь! — перекрестил он доброго стражника и удалился, как ни в чем не бывало, в указанном направлении, не забывая при этом поглядывать на стену, окружавшую комплекс. Стена была высокой, но не слишком. Большей неприятностью выглядела колючая проволока, уложенная спиралью наверху. Надо бы, конечно, подыскать место, где было бы удобнее перемахнуть через этот спецзабор. Придется пройтись по всему периметру. Ясно, что здесь установлена охранная сигнализация, но это — дело привычное. В конце концов, перед ним не банк, не объект повышенного режима охраны. Меры безопасности, предпринятые здесь, показались Сикариусу немногим строже, чем в обычном здании. Ничего непреодолимого, во всяком случае, не наблюдалось. Бывало в его практике гораздо хуже!

Снова посмотрел на стену. Что же делать с проволокой наверху? Кусачки (да, да — никаких новаций!) были в багажнике мотоцикла под оливами. Там же был и набор веревок и крюков для форсирования стен. А главное, в тайнике мотоцикла остался самый важный для этого задания инструмент.

Священный клинок!

LIV

Это здание, окруженное деревьями, издали выглядело не столь впечатляюще, но было, безусловно, самым большим в комплексе. Как только группа вышла из «Эдема» — тепличного рая, Аркан и Хамманс повели гостей к нему — гигантскому, неровно очерченному строению, похожему на чашу невиданных размеров.

— Бог ты мой, что это такое? — крутил головой от удивления Арни Гроссман. — Похоже на лодку.

— Мы называем его «Ковчегом».

— Ноевым?

— Именно так. Это главный корпус нашего Научно-исследовательского центра. Если угодно, Храм науки! — пафос президента фонда не казался чрезмерным.

Едва войдя в приемную «Ковчега», гости почувствовали легкий запах формалина и еще каких-то асептических субстанций — как в больнице. Из вестибюля перешли в длинный коридор со стеклянными стенами, за которыми располагались, судя по всему, различные лаборатории. Во всяком случае лаборантов в белых халатах там был легион, и все были при деле: кто за микроскопом, кто с какими-то лабораторными сосудами, пипетками и прочими причиндалами для проведения экспериментов.

Метров через сто стеклянные стены сменились кирпичной кладкой. Группа зашла за угол, и профессор Хамманс открыл дверь, пригласив своих спутников входить. Первой зашла Валентина, за ней Томаш и Гроссман. И все застыли в изумлении, почти испуганно глядя на то, что им открылось за этой дверью.

Это было пострашнее Комнаты ужасов.

Зал, куда их завели, был полностью забит прозрачными банками разной величины, стоявших на полках. Резкий запах формалина ударял в нос еще сильнее, но он казался пустяком на фоне того, что плавало внутри сосудов. Плавали трупы. Сотни и сотни тел в жидком растворе. Здесь были зайчики, птички, мышки, собачки, козлята и макаки. Вольно колыхались в самых нелепых позах: казалось, их жизнь прервалась в самый неожиданный момент, но стоит их вынуть, и — о, чудо! — они оживут!

— Господи, что же это?! Какой ужас! — только и смогла сказать итальянка.

Арпад Аркан взирал на ряды опытных сосудов, как художник, любующийся нетленными творениями.

— Это наши подопытные, — объяснил он важно. — Не забывайте, что мы находимся в Центре перспективных молекулярных исследований.

— Хороши же исследования!.. Вы убиваете животных и храните их в банках… — никак не могла прийти в себя Валентина.

И президент фонда, и его исследователь снисходительно улыбнулись.

— Вы совершенно неправы! — поправил ее профессор Хамманс. — Мы не уничтожаем зверушек! Как раз наоборот, мы их создаем! И когда я вам говорю «создаем», то имею в виду именно библейское значение этого глагола.

— Библейское? Что вы хотите этим сказать?

Директор Департамента биотехнологий широко раскинул руки, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону.

— Это здание называется «Ковчег», помните? И имя его связано с тем, что акт созидания происходит здесь. А эти животные, — он показал на полки вокруг, — увы, неудавшиеся опыты. Но мы совершенствуем свои методы и технические средства, и число удач постоянно возрастает.

Лицо Томаша, несмотря на эту экспликацию, научно говоря, по-прежнему выражало недоумение: он не мог понять смысла всего этого.

— Опыты какие? Успехи в чем?

Подойдя поближе к гостям, Аркан торжественно приподнял «брежневские» брови и, улыбаясь, сказал:

— В клонировании. Именно этим и занимается наш Центр — клонированием.

Историк и оба следователя переглянулись.

— Но для чего?

Арпад Аркан с улыбкой ребенка, хвастающегося во дворе своей новой игрушкой, обратился к своему сотруднику.

— Объясни им, Петер.

— Все?

— Почти все. Финал я беру на себя.

Теперь пришла очередь улыбаться профессору Хаммансу.

— Что ж, тогда начнем с самого начала. Что вам известно о работе генов? — спросил он.

Все переминались с ноги на ногу, но никто не хотел опростоволоситься перед специалистом.

— В общем, — начал нерешительно Томаш, — гены определяют каждую из наших характеристик. Глаза, волосы, рост… даже черты лица, терпеливы мы или раздражительны, склонны к той или иной болезни — короче, все.

— Верно, — подтвердил директор департамента. — Но как же они работают? Как воздействуют?

— Знаете, моя специальность — все-таки история…

Оба труженика силовых структур сидели тихо и скромно, интересуясь мрачно-отталкивающим содержимым банок и баночек на полках огромного зала. Выступать на этом уроке знаний они совершенно не планировали.

Профессор был готов к такой реакции, поэтому подошел к белой школьной доске, стоявшей за письменным столом чуть поодаль. Ученый взял темно-синий фломастер и изобразил на доске нечто вроде разбитого яйца на сковородке.

— Клетки, из которых состоят растения и животные, включая человеческие существа, имеют структуру яйца. Внешняя мембрана защищает клетку со всех сторон, удерживая ее от расползания. Внутри клетки находятся белок, он же цитоплазма — жидкость, имеющая различные функции, а также желток — он же ядро. — Стукнув кончиком фломастера в «желток яйца», он посмотрел на присутствующих и спросил:

— Для чего служит ядро?

— Ядро — это центр управления. Оно командует клеткой, — четко ответил Томаш, не все забывший из школьной программы.

— Ядро командует не только клеткой. Оно, — профессор сделал взмах руками, собираясь объять необъятное, — контролирует все. ВСЕ. Клетку, ткань, орган, тело… даже вид! Ядро клетки, образно говоря, контролирует Жизнь на нашей планете!

Арни Гроссман поднял скептически бровь.

— Вы, наверное, немного преувеличиваете?

В ответ профессор Хамманс повернулся к доске и рядом со схематической клеткой изобразил ряд не менее занимательных конструкций, выходящих одна из другой. А затем еще и подписал ключевые для понимания схемы слова.

— А теперь давайте разберемся, что происходит в ядре клетки, — предложил ученый. — Если бы у нас был мощный микроскоп, мы бы увидели в разрезе, что ядро клетки состоит из нитевидных скрученных хромосом. Сделав разрез последней, можно было бы насчитать две спиралевидные нити, образующие, в свою очередь, длиннейшую спираль. Ее называют дезоксирибонуклеиновая кислота, или сокращенно ДНК. Рассмотрев, в свою очередь, ее увеличенный разрез, можно было бы увидеть, что две нити связаны между собой четырьмя базовыми элементами: аденином, тимином, гуанином и цитозином, сокращенно на латыни — A, T, G и C соответственно. Вот этими буквами и пишется Книга жизни.

— Это и есть ген?

— Ген — это участок ДНК. А ген состоит из определенной парной комбинации A-T и G-C. И что же делает активированный ген? Вырабатывает протеины, заставляющие клетки функционировать одним или другим образом. Протеины, вырабатываемые клетками глаза, чувствительны к свету, протеины крови переносят кислород и так далее. В общем, каждая клетка обладает набором свойств, необходимых для выполнения предписанных ей функций.

— Получается, что у клеток сердца одни гены, у клеток почек другие, а у…

— Нет! — поторопился внести ясность ученый-биолог. — Каждая клетка нашего организма содержит в своем ядре молекулу ДНК, то есть она присутствует во всем теле. Но под воздействием механизма, еще относительно слабо изученного, только определенные гены активируются в том или ином органе. Например, клетки сердца используют только ДНК, необходимую для его работы, остальное же не задействуется. Одна из величайших тайн и состоит в том, чтобы установить, как каждая клетка узнает, какой именно ген ей надо активировать. Пока же мы можем просто констатировать, что клетка знает. А вот еще один уже установленный факт: каждый определенный ген вырабатывает специфические белки — энзимы, независимо от того, в какое животное или растение внедрен. Если я помещу человеческий ген, вырабатывающий инсулин, в организм животного, оно начнет давать молоко с большим количеством инсулина. Вы понимаете, какая выгода? — он даже глаза округлил для убедительности.

— Mamma mia! — воскликнула Валентина, осознав, какие перспективы открываются с этой новацией. — Это же коровы начнут давать инсулин для диабетиков!

— И это, и много еще чего другого! Помните растения, которые вы видели в корпусе «Эдем»? Так там у нас есть рисовые ростки, в которые мы внедрили ген, вырабатывающийвитамины. И люди в слаборазвитых странах, потребляя такой рис, смогут получить необходимый набор витаминов! А в кукурузу мы ввели ген, снижающий потребности растения в воде, сделав возможным ее выращивание в пустынных зонах, а это тоже в основном страны третьего мира. Такой рис и такая кукуруза помогут победить голод на планете.

— Невероятно!

Арни Гроссман, однако, всегда помнил о главном и демонстративно посмотрел на часы.

— Все это замечательно, господа, но давайте не забывать, что мы расследуем три убийства и покушение на человеческую жизнь. Хотелось бы узнать также, почему вы считаете эти подробности важными для нашего расследования?

Арпад Аркан решил вмешаться.

— Потому что они не имеют отношения к полу.

— Извините, к чему?

Профессор Хамманс понял, что не стоит злоупотреблять техническими деталями, способными только запутать самого благодарного слушателя.

— Наш президент говорит о второй функции генов: репродуктивной. Гены не только вырабатывают энзимы, но еще и размножаются. При этом секс здесь ни при чем — это бесполое размножение, происходящее благодаря делению клеток. При рождении в нашем теле новой клетки, что происходит сто тысяч раз в секунду, хромосомы оригинальной клетки удваиваются. И это очень важно, потому что означает следующее: создавая живое существо из генетического материала другого, мы получим ту же самую ДНК, что была у донора.

— Они будут как близнецы?

— Хороший пример! Действительно, у настоящих близнецов одинаковый набор ДНК, то есть один является клоном другого.

— Вот мы и до клонирования дошли, — заметила, покусывая губы, Валентина.

— Пусть так! Оно случается всякий раз, когда с помощью ДНК мы создаем копию какого-либо растения или животного, — спокойно уточнил профессор Хамманс..

— А как это делается?

— Что касается растений, то в принципе любой огородник это знает. С животными посложнее, — он снова приблизился к доске с рисунками. — Берется только что оплодотворенная клетка и пипеткой удаляется ядро. Затем извлекается клетка особи, которую собираются клонировать. Они помещаются рядом одна с другой, у обеих изымается питательная среда, и они остаются как бы подвешенными, а затем через них пропускают ток. Две клетки сливаются в одну. Следует еще один электрический разряд, имитирующий прилив энергии, сопровождающий обычно оплодотворение яйцеклетки спермой. В результате клетка начинает делиться, производя новое ядро для каждой новой клетки. И voilà!^[52] Клонированное животное начинает развиваться!

— Это так клонируют животных?

— Точно так, — подтвердил немецкий специалист. — Первый эксперимент был проведен еще в 1902 году моим земляком, Хансом Шпеманом, который сумел клонировать саламандру. Спустя ровно полвека клонировали лягушку, а в 1996 году пришел черед первого млекопитающего — овечки Долли. Как вы догадываетесь — это стало началом новой эры. Ведь какие перспективы открываются?! С тех пор клонированы были и мыши, и свиньи, и кошки… и так далее.

Это «далее» хорошо просматривалось в банках на полках большого зала, которые не перестали вызывать отторжение даже после всех объяснений.

— Если возможно клонировать млекопитающих, то почему не заняться… — Томаш не решался произнести это слово, — человеком?

Профессор Хамманс переглянулся с Арпадом Арканом, очевидно, ожидая санкцию на ответ. Президент фонда кивнул головой, давая понять, что раз уж начали… Тогда ученый показал на полки с жуткими образцами и задал историку риторический вопрос:

— А чем мы здесь занимаемся, как вы думаете?

LV

Ствол сосны, уставшей сопротивляться на протяжении стольких лет дерзким ветрам, склонился в сторону стены ограждения, а некоторые ее ветки продрались сквозь спираль из колючей проволоки, вившейся сверху по всему периметру. Увидевший это Сикариус не смог сдержать довольной улыбки. Но как спец по вопросам безопасности был весьма критичен, прошептав:

— Вот бездари! Соорудить эту китайскую стену догадались, а обрезать ветки ума уже не хватило!..

Прогулка вокруг стены Центра перспективных молекулярных исследований дала нужный результат почти сразу. Сикариус не сомневался, что, пройди он больше этих четырехсот метров по ее периметру, обнаружил бы еще несколько уязвимых с точки зрения безопасности мест. Но терять время было ни к чему: решение найдено. От добра добра не ищут, правда?

Он взял веревку и попытался забросить ее на нужную ветку. С первого раза не получилось, но вторая попытка удалась. При помощи небольших дополнительных манипуляций у него получились качели. Привязав один конец к поясу, Сикариус огляделся: вокруг никого не было. К тому же это место было хорошо прикрыто кустарником — можно было «работать» и днем.

Схватив рукой другой конец веревки, он стал поднимать себя вверх. Натренированное тело, а Сикариус ежедневно занимался, что называется, по полной программе, через какие-то мгновения оказалось выше стены. Присев на ветку, он провел рекогносцировку местности. Как и ожидалось, охранников вблизи не было. Они сконцентрировались у въезда, но, вполне вероятно, время от времени обходят территорию. Надо бы, конечно, понаблюдать за ними, изучить их распорядок, но времени на это, учитывая обстоятельства, совершенно не было. Придется рисковать. «В любом случае, — подумалось ему, — это было бы уже слишком, нарваться сейчас на караульного». Такого невезения по отношению к себе он не допускал.

Поискал глазами камеры видеонаблюдения. Со стороны въездных ворот он не заметил минут двадцать тому назад ни одной, и сейчас они не обнаруживались. Скорее всего установлены они только внутри помещений.

Бросив последний контрольный взгляд на местность, он проверил крепость ветки — должна без проблем выдержать его вес. Глубокий вдох-выдох и — вперед!

Перебирая руками, Сикариус медленно продвинулся по ветке, нагнувшейся под тяжестью его тела, до самой стены. Он вполне доставал до верхнего края. Оставалось только разобраться с колючей проволокой. Достав из кармана кусачки, стал проделывать проход, клацая, как опытный садовник, при срезке лишних веток.

Быстро закончив эту операцию, снова огляделся: вроде бы везде тихо и спокойно. По идее, никто его не заметил.

Уцепившись руками за край стены, вынес тело наверх. Оказавшись на стене, скрутил обратно веревку — а вдруг еще пригодится? — бросил вниз уже с этой стороны забора и спрыгнул вслед за ней. Несмотря на трехметровую высоту, приземление прошло успешно благодаря хорошему газону и, разумеется, отработанным навыкам: группировка, нырок и вот он уже на ногах. Поднял веревку и побежал к ближайшему кусту.

Первая задача решена — так держать!

LVI

Признание заставило всех трех гостей открыть рот от изумления. Томаш не хотел верить своим ушам.

— Вы действительно клонируете людей?

Увидев, какой эффект вызвало их признание, хозяева чуть нервно рассмеялись.

— Еще нет, — ответил за двоих Арпад Аркан. — Так далеко мы пока не продвинулись. Но в конечном счете, в этом и заключается цель номер один наших исследований. Мы хотим быть в состоянии клонировать людей, — улыбка на его лице сменилась абсолютно серьезным выражением лица.

— А что вы имеете в виду под этим хотим? Если уже клонируются овечки, мышки и всякое прочее зверье, что вам мешает создать клон человека? — спросил напрямую Арни Гроссман.

Профессор Хамманс, молчавший некоторое время, махнул рукой в сторону банок и сосудов, заполнивших полки зала, где они находились.

— Мешают нам они. Вот те образцы разнообразных животных, что мы здесь храним. Это прискорбные результаты неудачных опытов, коих, как видите, немало. Техника клонирования по-прежнему нуждается в серьезном совершенствовании.

— Может, вы все-таки преувеличиваете? Ведь столько животных уже клонировано! — не унимался начальник израильской полиции.

Однако у директора Департамента биотехнологий была иная оценка ситуации.

— Прежде чем появилась на свете овечка Долли, провели более двух сотен неудачных экспериментов, — он взял фломастер и написал на доске 277. — Только на двести семьдесят седьмой раз клонирование Долли закончилось успехом. Как свидетельствует статистика, пока рождается только около одного процента клонированных эмбрионов. Понятно, что мы не прекращаем разрабатывать новые технологии и уверены, что в совсем недалеком будущем процент успешных опытов будет существенно выше.

— Существенно выше для клонирования человека?

Немецкий ученый направился к одной из нижних полок с образцами и присел на корточки возле одного сосуда. Внутри него плавало в растворе нечто похожее на тельце миниатюрной обезьяны.

— Необходимо разрешить прежде ряд разнообразных проблем. До того, как переходить к человеку, мы решили попробовать клонировать других приматов… И у нас ничего не получилось. Только в нашем Центре перспективных молекулярных исследований за последние три месяца мы провели более тысячи опытов. Увы, — он грустно махнул рукой, — все завершились неудачно. Из этой тысячи с лишним где-то в пятидесяти случаях произошло деление клонированной яйцеклетки, но ни одна не достигла зрелой фазы, близкой к рождению. Вот этот эмбрион обогнал всех, — ученый показал на малюсенькую обезьянку в банке.

— Но почему так? В чем причина? — заинтересовался Томаш.

Профессор встал с гримасой боли на лице, пощупав свою поясницу, и посмотрел внимательно на слушателей.

— Проведя анализы эмбрионов-выкидышей, мы установили, что только ничтожное число клеток этих клонов-неудачников содержат ядра с хромосомами. Вместо того чтобы находиться в желтке яйца, эти клонированные хромосомы были разбросаны по всему, условно говоря, белку. Во многих случаях клетки даже не обладали их адекватным количеством и, соответственно, не могли должным образом функционировать. Любопытно, впрочем, отметить, что вопреки всем этим проблемам некоторые из этих дефектных клеток продолжали делиться.

— А проблема… наличия хромосом вне ядра не проявлялась что ли у других животных?

— Нет, только у приматов, — ответил Хамманс, показав на миниобезьяну в формалине. — Как вы понимаете, мы предприняли мозговой штурм и сумели, в конце концов, установить причину этого нарушения, — он подошел ближе к доске и ткнул фломастером в рисунок яйцеклетки. — Понимаете, когда клетка делится надвое, обычно и ее хромосомы делятся надвое. Одна их группа следует затем в одну клетку, а другая, естественно, в другую, чтобы образовались два одинаковых ядра. Но вот в случае с приматами этот порядок нарушается… Когда подходит время двум группам хромосом следовать каждой в свою клетку, они оказываются не в состоянии соблюдать порядок. Вместо этого они хаотично перемещаются, оказываясь в ненужных местах клетки.

— А почему?

— Наш анализ показал, что клонированным эмбрионам не хватает двух протеинов, отвечающих за «правильное поведение» хромосом. У животных в целом эти протеины растворены в белке яйца, но у приматов они концентрируются в непосредственной близости от хромосом клеток, подлежащих оплодотворению. Соответственно, когда осуществляется клонирование, то первым делом извлекаются именно эти хромосомы. И когда эта операция проводится с клеткой приматов, зачастую случайно извлекаются и протеины, находящиеся в непосредственной близости к хромосомам. А в их отсутствие последние оказываются не в состоянии следовать природой намеченному порядку в момент деления клеток. Вот эту-то проблему, — он стукнул по доске фломастером, — мы и пытаемся решить сейчас в наших лабораториях.

Достаточно подробное описание технологических манипуляций вызвало зевоту у Арни Гроссмана. Главный инспектор израильской полиции нисколько не скрывал, что его интересует.

— Объясните же мне, пожалуйста, какое отношение все это имеет к трем убийствам, которые мы расследуем?

Профессор из Франкфурта мог только развести руками — этот предмет был явно вне сферы его компетенции. Отвечать надлежало его начальнику.

— Спокойно! Мы уже у цели! — Аркан был внешне невозмутим. — Директор нашего Департамента биотехнологий изложил вам коротенько самую значительную проблему, связанную с клонированием приматов, которую мы пытаемся решить здесь, в Центре перспективных молекулярных исследований. Прежде чем отвечать на ваш вопрос, я хотел бы, чтобы вы поняли: нам нужно было найти решение еще одной технической проблемы. Но так как мы очень плотно занимались и занимаемся первой, ресурсов на вторую не хватало. Для ускорения второго исследования пришлось прибегнуть к так называемому аутсорсингу. Мы стали изучать рынок, надеясь найти партнера, который помог бы решить вторую задачу. Выяснилось, что есть одно учреждение, которое в состоянии это сделать. Речь идет об Университете города Пловдива, в Болгарии. Там очень далеко продвинулись в исследовании..

— Профессор Варфоломеев! — воскликнула Валентина, прервав президента фонда. — Поэтому-то вы и позвали профессора к себе!

— Действительно, — согласился Арпад Аркан, — именно по этому поводу я позвонил профессору Варфоломееву. Он возглавлял кафедру биотехнологии Пловдивского университета, и его исследования оказались настолько новаторскими, что в ученом мире даже говорили, что он должен обязательно получить Нобелевскую премию по медицине. Но еще до нашего знакомства я посодействовал тому, чтобы Еврейский университет Иерусалима предложил ученому прочитать лекцию. Когда же он прибыл в Израиль, я пригласил его в частном порядке в фонд, рассказал подробно о нашем проекте, и профессор принял предложение увязать исследования своей кафедры в Пловдивском университете с нашей работой в Центре. Разумеется, — он улыбнулся, — в обмен на щедрую субсидию для его учебного заведения.

Томаш внимательно слушал Арпада и остался не совсем удовлетворенным объяснением.

— Вы упомянули некую вторую важную проблему, к решению которой был привлечен профессор Варфоломеев. А в чем она заключается конкретно?

Президент фонда повернулся к профессору Хаммансу, вроде как передавая ему слово для ответа на этот технический вопрос.

— Существует одна серьезнейшая трудность, связанная с клонированными животными, а именно: они очень быстро заболевают, и вообще у них срок жизни гораздо короче, чем у их «нормальных» сородичей. Например, всем известная овечка Долли прожила только шесть лет. И притом, что она была по возрасту молода, страдала от артрита, ожирения. В итоге ее пришлось пустить под нож из-за прогрессирующей легочной инфекции. Долли слишком быстро состарилась. И это — одна из главнейших проблем клонированных особей — они преждевременно стареют. Пока эта проблема не будет решена, мы не сможем, боюсь, клонировать людей.

— Именно решение этой задачи мы поручили профессору Варфоломееву, — подхватил эстафету Аркан. — Разумеется, мы могли бы и сами заняться этим вопросом, но все наши ресурсы были поглощены решением проблемы протеина и хромосом, из-за которых буксует клонирование приматов. А так как Пловдивский университет добился значительных успехов в этой области, я посчитал более разумным передать им этот проект. Поиски эффективного управления ресурсами — и не более того.

— Подождите-ка, — настаивал на своем Томаш, привыкший всегда докапываться до истины. — А почему все-таки клонированные животные так быстро стареют?

Профессор Хамманс снова пошел к доске и написал на ней — Telómeros.

— Вы слышали об этом?

Историк смотрел на слово, пытаясь определить, за что можно было бы зацепиться — где здесь корень? — чтобы понять этимологию, а через нее и значение.

— Теломеры? — переспросил он. Ничего разумного в голову не приходило. — Даже не представляю, что это могло бы быть…

— Посмотрите сюда, — ученый-биолог постучал по краям нарисованной хромосомы. — Эти концевые участки хромосом защищены структурами ДНК, которые и называют теломеры. При делении хромосом эти участки становятся короче. Помните, я вам говорил, что в нашем организме каждую секунду происходит около ста тысяч делений клеток. Даже трудно представить, как это много! Следовательно, очень быстро теломеры превращаются в ничтожные по размерам элементы и утрачивают защитную функцию. После этого клетка умирает.

— По-вашему получается, что фактически теломеры представляют собой биологические часы организма, решая вопрос жизни и смерти…

— Совершенно правильно! — порадовался таким сметливым слушателям профессор Хамманс. — Это как песочные часы: песчинки падают одна за другой, а после исчезновения последней наступает смерть клетки.

— Понятно, — кивнул Томаш.

— В чем суть проблемы клонированных животных? — директор Департамента биотехнологий показал на вещественные доказательства неудачных опытов, громоздившиеся на полках. — Хромосомы, используемые нами при клонировании, получены из клетки, которая уже пережила миллион делений. Ее теломеры изначально оказываются очень короткими, а ведь клонированным животным приходится рождаться с таким материалом, то есть они с момента рождения являются старше своих «натуральных» сородичей. Отсюда и фактор преждевременного старения и ранней смерти.

— А также тот факт, что вы не рискуете начать клонировать человека.

— Конечно! Наша задача — во-первых, удержать в клонируемой клетке два протеина, которые обеспечили бы упорядоченное деление хромосом, во-вторых, разработать технологию, гарантирующую, что человеческое существо не родится больным, заранее обреченным на раннюю смерть. В общем, серьезнейшая этическая проблема. Только после решения этих вопросов можно будет двигаться дальше, к следующему этапу.

Арни Гроссман нетерпеливо заворочался на своем месте.

— В целом с приглашением профессора Варфоломеева все теперь ясно. Но зачем вам понадобились два других человека? Пока я не вижу, куда тут можно было бы, извините, приспособить специалистов по древним рукописям?

— Начнем, пожалуй, с профессора Александра Шварца, — взял слово Арпад Аркан, неизменно отвечавший на вопросы общего характера, имевшие отношение к убийствам. — Как вы знаете, он был профессором археологии Амстердамского университета. А одной из областей наших интенсивных исследований является изучение ДНК ископаемых.

— ДНК ископаемых? — не удержался Томаш. — Мы на семинаре по научной фантастике?

Профессор Хамманс подошел к одному из сосудов, стоявших на стеллажах. Внутри болтался в жидкости какой-то кусочек мяса.

— Видите этот зародыш? Знаете, что это такое?

— Мускул? — предположил Томаш, закусив нижнюю губу.

Немец кивнул головой.

— Это — результат нового генетического исследования. Для его осуществления нам была необходима помощь такого специалиста, как профессор Шварц, который известен своим археологическим даром. Мы изучаем древнюю ДНК.

— В каком смысле древнюю?

— Например, ДНК уже исчезнувших видов.

Наморщив лоб, португалец снова посмотрел на сосуд, о котором говорил директор Департамента биотехнологий.

— Это зародыш уже исчезнувшего вида?

— Совершенно верно…

Томаш подошел поближе и стал рассматривать кусочек плоти, кружившийся внутри банки. Пытался угадать, во что бы он мог развиться дальше, какие формы принять, но, к сожалению, это был плод настолько ранний, что разгадке не поддавался.

— И что это за зверь такой?

Профессор улыбнулся и даже как-то просиял. По-видимому, речь шла о предмете особой гордости.

— Неандерталец.

LVII

Движения воина сикариев были точными и скрытными, как у тигра, выслеживающего добычу. Забравшись под куст, прикрывавший его от внешнего мира, Сикариус вытащил из кармана маленький пейджер, который он взял с собой на операцию, и посмотрел на экран. На северо-восточном направлении виднелась мигающая точка. На местности это соответствовало вон тому самому большому зданию комплекса, волнистые очертания которого напоминали издали гигантский корабль.

— Так вот где шеф, — прошептал он.

Однако сейчас не время заниматься изучением корабля. Пока на повестке дня другие вопросы. Для начала надо подобраться поближе к «судну». До него метров триста — не меньше. Это секунд сорок. Многовато. И пусть сейчас никого поблизости не видно, но преодолевать это расстояние в один присест слишком рискованно. Поискал, где бы можно было устроить промежуточные остановки. Вот то дерево и еще изгородь сотней метров дальше от него годились, значит, перебежка будет в три этапа: секунд по двенадцать он будет на виду каждый раз. Риск вполне приемлемый.

Как спринтер, стартующий с колодок, Сикариус бросился сломя голову из своего укрытия в кустах в сторону оливкового дерева. Подбежав к нему, юркнул под крону и прижался всем телом к стволу, как нарост. Подождал несколько секунд, осмотрелся — все спокойно, никого и ничего. Путь свободен.

Еще один забег до изгороди какой-то клумбы. Она была низковата, и скрыться за ней можно было, только прижавшись к земле, что он и сделал. Оказалось, очень вовремя, так как, — он еще и отдышаться не успел, — два человека в халатах вышли, разговаривая, из-за угла метрах в сорока.

Голоса быстро затихли, и Сикариус приподнял голову. Видимых угроз не наблюдалось. Вскочил на ноги и завершил третий этап у стены здания-корабля. В укромном углу — везет же ему с ними! — он включил пейджер: объект находился чуть ли не за стенкой.

— Почти у цели.

Вышел на относительный простор и, идя прогулочным шагом вдоль здания, делал вид, что крайне озабочен состоянием газона. Если бы кто его увидел в тот момент, должен был бы подумать, что это садовник высматривает сорную траву — зачем ему мешать?

Продвигался он не спеша и даже иногда останавливаясь. Старался выглядеть как можно естественнее, но при этом не забывал поглядывать украдкой на экранчик своего пейджера, который радостно показывал, что до цели осталось совсем мало. В какой-то момент прибор дал знать, что цель осталась позади. Пришлось вернуться и поискать точку наибольшей интенсивности мигания.

— Он здесь.

Здесь-то здесь, но перед ним была каменная стена, за которой метрах в десяти находился шеф.

Десять метров.

Посмотрел вдоль стены и увидел дверь служебного входа. До нее было не больше семидесяти метров. Вот туда-то и надо будет зайти и, если шеф далеко не отойдет от места, где сейчас стоит, отправить ему, как договорились, два коротких бипа.

— Эй! Ты!

Сикариус замер, почти от ужаса. Его заметили. Сердце бешено колотилось.

LVIII

— Кто видел фильм «Парк юрского периода»?

Задавая этот вопрос, профессор Хамманс отдавал себе отчет в том, что в случае положительного ответа ему будет проще разъяснять суть исследований, ведущихся под его руководством в Центре перспективных молекулярных исследований.

Оба детектива сразу подняли руки, а вот Томаш решил «не играть в эти игры».

— Мы же не о научных фантазиях говорим, а о делах серьезных, а главное — реальных, — португалец казался немного раздраженным таким легкомысленным подходом уважаемого коллеги.

— К вашему сведению, дорогой профессор, в «Парке юрского периода» затронута очень важная и вполне реальная научная проблема.

Историк откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и смотрел на своего визави, не скрывая скепсиса. Так взрослые дяди обычно слушают своих неуемных фантазеров от «двух до пяти».

— Клонирование динозавров для вас реальная научная проблема?

— Ну, о клонировании говорить, пожалуй, рановато, — парировал немец, — но уже с 90-х годов прошлого века ученые пытаются получить ДНК динозавра.

— Неужели такое возможно?

— Кое-кто считает, что возможно, — вполне серьезно ответил Хамманс. — Правда, сначала надо решить проблему окаменения. Ведь исследуется ДНК, находящаяся в костях динозавра, а как известно, окаменение влечет за собой замещение натуральных органических компонентов костей неорганическими — кальцием и кремнием. Соответственно, химически это будет уже не то же самое, так ведь? А поскольку большая часть костей динозавров окаменела до ядра, оригинальная ДНК уже растворилась. Можно надеяться только на то, что удастся когда-нибудь обнаружить кости с неокаменевшими ядрами. В 1994 году группа ученых Университета Юты^[53] заявила об обнаружении ДНК в костях динозавра, жившего 80 миллионов лет тому назад. А уже год спустя были опубликованы еще два исследования об обнаружении ДНК в яйце птерозавра мелового периода^[54]. К сожалению, оказалось, в конце концов, что эта ДНК является примесью, попавшей на образцы. Но, возможно, однажды нам повезет.

— Так все-таки клонирование динозавров — дело не реальное, — не забыл напомнить о сути спора Томаш, взглянув на биолога с видом человека, который ничего иного и не ожидал.

Наверное, немцу не очень хотелось соглашаться с молодым коллегой, но он покачал утвердительно головой.

— Увы, это факт.

— Я сталкивался с этой проблемой во время одной экспертизы, которую мы делали для Фонда Гюльбенкяна, — раскрыл карты историк. — И уже тогда мне говорили, что со временем ДНК теряет свои свойства.

— Причин может быть больше, — развил тему директор Департамента биотехнологий. — Надо соблюдать определенный режим температуры и влажности не только в месте хранения ДНК, но и в месте ее извлечения. У генетического материала могут быть разрывы и изъятия, иногда недостает фрагментов в цепи, нередко меняется химическая структура ДНК.

— А в какой среде чаще всего находят качественный генетический материал?

— Разумеется, среди живых организмов. Живые клетки по определению невредимы, правда? Понятно, что у мертвых тканей картина иная. Но в целом можно утверждать, что чем холоднее и суше среда вокруг образца, с которым мы работаем, тем лучше сохранится ДНК. Влажность и жара, несомненно, плохо сказываются на их качестве.

— Как вы думаете, каковы параметры сохранности ДНК в мертвых тканях?

— Будучи реалистом, я сказал бы, что в условиях вечной мерзлоты можно рассчитывать на сто тысяч лет, а в случае с образцами, обнаруженными в холодных местах — пещерах или высокогорье, — тысяч восемьдесят, не больше. Что же касается более теплых сред, то… по-разному бывает, конечно, однако в любом случае речь может идти о каких-нибудь пятнадцати тысячах лет. Для зон с высокими температурами — максимум пять тысяч.

— Соответственно, прощайте, динозавры?! — Томаш махнул левой рукой, изобразив «до свидания».

Но профессор Хамманс не собирался отступать, тем более, что ему было что сказать.

— Собственно говоря, я бы не стал так уж зацикливаться на динозаврах. Ведь в том сосуде, — он снова показал на полку, — эмбрион неандертальца. И смею напомнить, что последнее время мы работали с его костями, пролежавшими в холоде тридцать тысяч лет. Срок вполне укладывается в наши представления о хорошей сохранности генетического материала.

— И что же, достаточно найти пару частей ДНК, чтобы можно было клонировать неандертальца?

— Пары частей маловато будет, — признался честно ученый-немец. — Нам нужен целый геном вида. Но не забывайте, что каждая клеточка живого организма как растительного, так и животного, содержит весь генетический код, включая геном. Поэтому нам достаточно найти только одно целое ядро или хотя бы ту часть его, где имеется геном, пригодный к восстановлению. Кроме костей, можно работать с зубами. Как известно, зубная пульпа плотно закупорена и разлагается очень медленно, хорошо сохраняя ДНК. Естественно, перспективным генетическим материалом являются волосы.

Историк присел на корточки перед банкой с эмбрионом и внимательно осмотрел его; на первый взгляд, он представлял собой мясной оковалок.

— А чего же ожидать от опыта с неандертальцем?

— Как видите, работаем… Работаем пока безуспешно: вот и этот эмбрион пока не выжил, но я совершенно уверен, что это лишь вопрос времени. — Хамманс подошел к стеллажу и, наклонившись к сосуду с эмбрионом, почти нежно его погладил. — Этот зародыш появился благодаря находке останков в пещере Межмайская на Северном Кавказе. ДНК этой особи был секвенирован^[55], но опыт не удался. Теперь мы напряженно работаем над образцами, обнаруженными в хорватской пещере Виндия, используя секвенции по проекту «Геном неандертальца».

Томаш поднялся.

— А разве неандерталец не относится к приматам? Насколько мне помнится, вы, профессор, говорили, что существуют какие-то до сих пор неразрешенные технические проблемы с клонированием приматов…

— Еще, — биолог поднял указательный палец, — еще неразрешенные. Как я вам уже объяснял, мы усиленно работаем над их решением. Наша идея заключается в том, чтобы вести параллельные исследования клонирования приматов, подготавливая следующую фазу — клонирование человека. Но, естественно, мы перейдем к ней только после решения тех проблем технического характера, о которых я рассказывал: протеины, управляющие хромосомами в момент деления ядер, и теломеры, от которых зависят и срок, и качество жизни клонированных живых существ.

— И все-таки ваша конечная цель, — португалец посмотрел прямо в глаза собеседнику, — получить в Центре перспективных молекулярных исследований клон человека? — вопрос Томаша прозвучал риторически, но профессор Хамманс хотел было мгновенно отреагировать на него, однако после секундного колебания повернулся к своему работодателю.

— И это тоже, — ответил Арпад Аркан. — В том числе…

— Что значит — «в том числе»? Неужели вам не хватает хлопот с этой целью? Или она недостаточно грандиозна?

— Более чем! — искренне признался президент фонда. — Это наша великая цель! Но не величайшая!

— Есть еще и величайшая?

— Есть, я бы сказал, грандиозная мечта! — хозяин попытался руками изобразить размеры бесконечности, но решил быть скромнее. — Наше учреждение, прямо скажем, не маленькое, и мы в состоянии вести одновременно несколько проектов. Так вот самый большой из них важнее простого клонирования человека.

— «Простое клонирование человека», — повторил изумленный Томаш. — Что может быть невероятнее?

Аркан улыбнулся и пошел к выходу, пригласив жестом всех следовать за ним.

— Пойдемте отсюда. Я покажу вам «сердце» Центра перспективных молекулярных исследований!

После всего увиденного и услышанного никому не пришло бы в голову упрекать господина президента в излишнем пафосе.

Троица только переглянулась и двинулась к двери, тем более что Аркан еще раз призывно махнул. Правда, пришлось задержаться на пару мгновений, чтобы попрощаться с профессором Хаммансом, которого ожидали неотложные дела в лаборатории.

Выйдя из большого зала, пошли длинными коридорами мимо других лабораторий. В некоторых из них люди трудились в масках и белых скафандрах, похожие на покорителей «звездных тропинок» или, минимум, Луны.

— Защитная амуниция, — кивнул в их сторону Аркан. — В этих лабораториях работают с древними образцами в стерильной обстановке.

За время экскурсии они только раз вышли «на свет божий», когда переходили внутренний дворик со столиками на свежем воздухе. За ними люди в белых халатах, тихо разговаривая, пили кофе и прохладительные напитки, ели салаты и бутерброды. Гости к ним не присоединились, а юркнули в очередную дверь, где были новые длинные коридоры безо всяких окон.

Один из проходов вывел группу в вестибюль перед бетонной каменной стеной в виде цилиндра. В центре виднелась бронированная дверь с большим иллюминатором в центре, как на космической станции. Вот только у входа на станцию не стоит охранник с автоматом Узи.

— Вот мы и у сердца «Ковчега», — гордо объявил городам и весям президент фонда. — Я бы даже сказал больше — это сердце всего комплекса! Оно здесь, — он приложил руку к бронированной двери. — Если угодно, это raison d’être^[56] всего проекта, ради которого был построен Центр перспективных молекулярных исследований.

— О чем вы, господин президент?

Подняв указательный палец и сузив заговорщицки глазки под своими замечательными бровями, он «выдал тайну»:

— О нашей самой сокровенной тайне.

LIX

Сикариус медленно развернулся назад всем телом: его засекли! У служебного входа стоял человек в белом халате и смотрел на него; больше звать было некому.

— Вы ко мне?

— Да. Помоги мне отнести мешок удобрений в «Эдем».

Вот незадача. Непонятно, что делать? Оказалось, что и его можно застать врасплох. Надо следить за перемещениями шефа, чтобы не потерять из виду. Но если отказать в помощи, какова будет реакция человека? С другой стороны, если пойти с ним, то неизвестно, чем все это закончится: еще начнет вопросы задавать, в том числе нежелательные, и догадается, что Сикариус не местный? И все же опыт — великое дело. Замешательство было мгновенным, потому что внутренне он был готов ко всяким неожиданностям.

— А где мешок?

— На складе садоводов.

— Я там буду минут через пятнадцать, хорошо? У меня срочное задание: найти мышонка, который портит нам шланги и клумбы!..

Теперь работник задумался. Сердце лазутчика готово было выскочить. Он едва дышать не перестал: хоть бы его отмазку приняли! Наконец, техник открыл дверь и, прежде чем уйти, распорядился:

— Ладно. Но долго не задерживайся, а то Эхуд рвет и мечет. Прикинь, ему забыли доставить удобрения!

Едва закрылась дверь, Сикариус, глубоко выдохнув, посмотрел на пейджер. Точка на экране активно мигала. «Бр-р-р!» — куда двигать? Влево? Вправо?

Однако, спокойно! Никакой суеты! Дождемся, пока ситуация на экране прояснится. Мерцание стало ослабевать — объект удаляется, хотя пока непонятно, в какую сторону.

— Шеф, ты куда? Ну, определись же! — прошептал он сквозь зубы, не отрывая глаз от пейджера.

Сделал несколько шагов налево — сигнал стал слабее. Тогда быстро пошел в обратную сторону — интенсивность сигнала возросла, что его сразу успокоило. Дальше Сикариус продвигался синхронно с показаниями прибора, но только с внешней стороны здания.

Главное — следить за сигналом. Вот он достиг максимальной силы и стал уменьшаться. Лазутчик развернулся и поискал точку, где мерцание было сильнее. Произвел несложные расчеты. Получалось, что шеф находился по прямой примерно в пятнадцати метрах от него внутри здания.

Сикариус огляделся в поисках ближайшего входа в здание. В десятке метров от него виднелся какой-то спуск прямо с газона. Подошел к нему поближе — действительно несколько ступенек вели к полуподвальной двери с надписью «Аварийный выход».

Вот и прекрасно.

Лазутчик присел на корточки, изображая садовника, уничтожающего сорняки, и положил пейджер на газон. Время действовать на подходе.

Приказ атаковать даст условленный «бип-бип» от шефа.

LX

Бронированная дверь, открывавшая, а скорее закрывавшая доступ в большую металлическую камеру, выглядела необычайно мощной. Когда они подошли поближе, Томаш увидел прямо под иллюминатором серебряную пластину, на которой была надпись на иврите:

Любопытный историк попытался прочитать по слогам и не поверил своим глазам: Kodesh Hakodashim.

Валентина заметила, как переменилось выражение лица спутника, но в поисках ответа повернулась к Арни Гроссману.

— Это что такое? Что вы хотите этим сказать? — в ее голосе прозвучали нотки, возможно, не тревоги, но беспокойства точно.

Израильтянин тоже выглядел, надо сказать, весьма озадаченным надписью.

Поскольку оба компаньона итальянки не были готовы к ответу, то президент фонда лично перевел надпись, причем сделал это с видимой гордостью:

— Святая святых! Это сердце Храма, — добавил он торжественно.

— Какого храма? Иерусалимского?

— Конечно! Какого же еще?

Валентина встряхнула своими чудными волосами:

— Ничего не понимаю, — призналась она. — Мы ведь не в Иерусалиме? Так к чему здесь Святая святых?

— Kodesh Hakodashim, или Святая святых, — это помещение в западной части храма Соломона рядом со Стеной Плача, — принялся объяснять португальский историк, оправившийся от шока, вызванного надписью на табличке. — Отсюда его непреходящее значение для иудеев. Святая святых отделялась завесой, за которой находился Ковчег Завета. Над ним Господь являлся первосвященнику, чтобы сообщить свою волю евреям. Храм Соломона был позднее разрушен, а Ковчег пропал. Когда же после изгнания евреев в Вавилон Ирод построил Второй храм, в Святая святых было сделано специальное символическое возвышение аккурат в том месте, где прежде располагался Ковчег. В любом случае иудеи считают, что Господь по-прежнему являет свое присутствие именно здесь, в этом священном помещении.

Валентина прослушала, как сказали бы эстеты, экспликацию, не отрывая глаз от бронированной двери.

— Понятно, думаю, что это пышное обозначение — метафора. Вроде как — самое важное, что есть в комплексе, хранится там, внутри.

— И это правда, но не вся, — сказал господин Аркан, все такой же загадочный. Положив руки на бедра, он наклонился к иллюминатору и заглянул в него.

— Эта дверь была действительно «завеса», за которой были «Кодеш Ха-Кодашим», — произнес он торжественно и после паузы, как маститый служитель Мельпомены, эффектно продолжил. — В буквальном смысле слова!

У Томаша на лице отразилась вся гамма чувств, которую можно в концентрированном виде представить молодежным оборотом: «Ну ты, дядя, достал!»

— Так шутить не стоило бы! — предупредил он внешне спокойно. — «В буквальном смысле» означало бы, что Господь бродит там, у вас за дверью, в мягких тапочках… А такого быть не может, потому что не может быть никогда!

— А я говорю вам всем, что помещение за этой дверью — Святая святых. И повторяю: в буквальном смысле слова! Не извольте сомневаться! — Арпад Аркан был все так же велеречив.

Тут уже ученый не стал себя сдерживать и громко хохотнул, показывая на бронированную дверь:

— Господь в иллюминаторе? А рядом — Дед Мороз?!

Ничего не ответил хозяин озорнику, а лишь кивнул охраннику, тут же подошедшему с ключом в руках к еще одной двери, имевшейся в вестибюле. Одно легкое движение и дверь нараспашку. Гостям и сопровождающим лицам открылся… фрагмент душевой комнаты с кабинками.

— Все в баню! Всем принять душ!

Троица не верила своим ушам.

— Зачем? Что здесь происходит?

Президент фонда указал на бронированную дверь.

— Это обязательное условие для посещения «Кодеш Ха-Кодашим»! Любой входяший должен быть стерильно чист, чтобы туда не попало ни вируса, ни бактерии.

Первой отправилась в душ Валентина, а после нее трое мужчин. Томаш встал под душ, и его тут же залило каким-то мыльным раствором с головы до пят. После душа охранник выдал ему большущее белое полотенце. Вернувшись в предбанник, он увидел, что Аркан открывает встроенный во всю стену шкаф. Внутри он был полон белыми одеждами на вешалках, упакованными в прозрачные чехлы. Выделялись капюшоны с визорами, как у противогаза. Хозяин взял четыре набора и, выбросив чехлы, вручил каждому из пришедших, не забыв, однако, и о себе.

— Надевайте!

Томаш разложил свой костюмчик и изучил его с головы до пят. Это было однозначно похоже на скафандр. Примерно такие же они видели в некоторых лабораториях Центра.

— У нас будет карнавальная ночь? — попытался пошутить Томаш.

— Наденьте, иначе не сможете попасть туда, — кивнул в сторону таинственной двери президент фонда. — Таковы правила для всех, как видите, даже для меня.

Группа разошлась по кабинкам, чтобы переодеться. Труднее всех пришлось историку с толсто перебинтованной правой рукой, которая, естественно, не пролезала в перчатку. Поэтому в окончательной версии он оказался инвалидом, с культей вместо правой кисти.

Когда все были одеты и вышли в вестибюль, охранник помог им закрыть молнии и визоры. Испытывая некоторый дискомфорт, — клаустрофобия была ему не чужда, — Томаш чувствовал себя астронавтом на Луне. Ведь даже дышал автономно — из двух баллонов за спиной.

Убедившись во всеобщей готовности, Аркан подошел к двери и открыл едва заметную крышку, за которой обнаружилось небольшое углубление. Португалец заглянул через плечо президента и увидел нечто вроде миниклавиатуры.

Не дожидаясь вопроса, хозяин пояснил, что существует специальный код, без знания которого дверь ни за что не откроется.

— Не забывайте, что нам предстоит войти в Святая святых, где мы окажемся вместе с Богом. Такое место требует особых мер безопасности, не так ли?

Тон, которым президент фонда излагал свои помпезные фразы, наводил на мысль о том, что он действительно верил тому, что говорил. Томаш не знал, что и думать. Историк спрашивал себя самого, может ли у всего этого быть хоть какая-то мало-мальски разумная основа? Неужели возможно, чтобы за этой конструкцией находилась та самая Святая святых? И можно было физически ощутить присутствие Бога? — мороз по коже… Как такое вообразить? Более реальной выглядела гипотеза, что у господина президента крыша поехала со всеми вытекающими: бредовые галлюцинации, мания величия… С другой стороны, дурь дурью, но это же стоило безумных денег!

Историк посмотрел вокруг взглядом финансового инспектора: немыслимых размеров здания, плюс оборудование, плюс значительное количество работников, не похожих на волонтеров. А кстати, вот еще одно соображение: неужели такое количество людей принимало бы участие в деле, похожем на бред сумасшедшего? Хотя, конечно… Нет, не может быть! Центр же огромный работает! Но если не фантасмагория, то что? Снедаемый любопытством ученый принялся высматривать, что еще есть там, за иллюминатором. И только теперь обратил внимание на приклеенную к стеклу цитату. Прочитать ее было непросто — средневековая вязь весьма хороша по форме, но чтоб узнать содержание…

Он попытался разобраться с этими красивыми вензелями, чтобы понять смысл написанного; похоже на немецкое стихотворение, а прочитав первые слова, стал припоминать, что где-то он уже слышал эти строки:

— Горные вершины спят во тьме ночной, тихие долины полны свежей мглой, — нечасто Томаш получал столько удовольствия от декламации стихов. — Не пылит дорога, не дрожат листы… Подожди немного, отдохнешь и ты.

Аркан обернулся к нему и улыбнулся.

— Правда, красиво? Это девиз моего фонда.

Томаш машинально кивнул, потому что очарование неожиданной музыкальностью немецкой поэзии быстро сменилось другими заботами.

— Действительно, прекрасные строки, — согласился историк. — Но к чему они здесь?

В это время хозяин уже нажимал рукой в перчатке кнопки кодового замка.

— На их основе был составлен пароль для этого затвора. Чтобы его не забыть, я и попросил наклеить текст на стекло.

За спиной Аркана было не увидеть, какие кнопки он давит, но хотя бы было слышно, сколько кликов он сделал. Томаш насчитал шесть. В принципе, не было особого смысла разгадывать секретное слово, но так уж устроен мозг ученого-криптолога — иногда он начинает этим заниматься из любви к искусству. Итак, Аркан говорил, что пароль связан с девизом…

Шесть кликов — наверняка шесть букв, а не цифр. Шесть букв, стихотворение Goethe^[57]. Классик немецкой поэзии — источник вдохновения для Арпада Аркана. Вот эти буквы: G-o-e-t-h-e. Ровно шесть. Детская загадка!

Радость Томаша разделила дверь и открылась с приятным звуковым сопровождением: б-и-и-п.

LXI

Полученный его пейджером сигнал прозвучал совершенно не резко, даже певуче, но Сикариус едва не подпрыгнул, как после выстрела. Как будто мозгом была дана команда «старт» дремавшей до того программе. Лазутчик взял прибор и посмотрел на положение мерцающей точки. Сигнал был сильным. Отдавая приказ о начале заключительной фазы операции, шеф находился за стеной метрах в пятнадцати, если по прямой.

— Мне нужно минуты две, шеф, — прошептал Сикариус. — Только две минуты!

Сердце бодро стучало, все мышцы тела напряглись после дозы адреналина, выброшенной в кровь при долгожданном звуке. Он быстро направился к аварийному полуподземному входу-выходу. Ступеньки, дверь и узкий коридор с лампами рассеянного света, как в больницах. Был слышен невнятный шум. На него, правда, накладывался какой-то мерный, но сильный стук. Только спустя мгновение Сикариус осознал, что так бьется его собственное сердце.

Вот он — финал операции. Слишком много ему пришлось поработать прежде, слишком много рисковать, чтобы сейчас позволить победе уплыть из рук. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы из-за ответственности момента и повышенного адреналина эмоции взяли верх. Он дотронулся до висевшей у пояса сики. Контакт со священным клинком напомнил воину о божественном покровительстве, которое он ощущал не только потому, что был вооружен.

— Такова Господня воля!

И эти слова подействовали на него, как успокоительное. Сказались долгие и напряженные тренировки — он почувствовал, что контролирует каждый сантиметр своего тела. Так было в Ватикане, Дублине, Пловдиве и здесь, в гостинице «American Colony». Что тогда, что сейчас, Сикариус из человека превратился в робота, в машину, запрограммированную на выполнение миссии любой ценой! Неслышно скользя по проходу, отмечал любую мелочь, все его чувства были обострены до предела. Он был одержим — одержим идеей завершить операцию триумфом.

Дойдя до широкого коридора, остановился, огляделся. Прямо под потолком висела камера наблюдения. Что делать? Взглянул на пейджер. Точка, к которой он стремился, находилась правее. Высунулся в коридор: с правой стороны он уходил, казалось, в бесконечность. Осмотрел спокойнее пространство вокруг себя и заметил неподалеку схему здания в рамке.

Сделал глубокий вдох-выдох — все эмоции под контролем. Пошел направо по коридору нормальной поступью, непринужденно, как и подобает обычному работнику этого гигантского комплекса. Если кто-нибудь из службы безопасности и видит его сейчас на своем экране, не должен обращать особого внимания. Сикариус приблизился к плану здания на стене. Итак, назывался он «Ковчегом», и было в нем не по паре, как у Ноя, а гораздо больше лабораторий, отделов с отделениями, складов, офисов и масса коридоров. Была также отметка «Вы находитесь здесь».

Взглянув автоматически на пейджер, Сикариус отметил, что сигнал стал слабее — шеф снова в движении. Прикинул расстояние до него по прямой и отыскал примерное расположение этой точки на схеме. Это значительно упростило задачу, куда двигать дальше.

По всем прикидкам получалось, что шеф находится в «Кодеш Ха-Кодашим». Он даже перечитал — ошибки не было: Святая святых? Здесь? Это что, храм? Он посмотрел вокруг в поисках соответствующих признаков.

Но решать загадки было некогда. Придет время — узнает, а сейчас это бессмысленно. Главное — миссия. Сопоставил расположение «Кодеш Ха-Кодашима» с точкой своего «стояния». Получалось, — чтобы не ошибиться визуально, он даже проводил по плану пальцем, — ему нужно пройти коридор и свернуть во вторую дверь справа.

Там была его цель.

Итак, вперед. Он преодолел широким шагом коридор и остановился только у второй двери справа, чтобы посмотреть на экран пейджера: сигнал был сильным дальше некуда. Таким он мог быть только при расстоянии от цели на три-четыре метра! Вот он — момент истины! Выдохнул и открыл дверь.

Сразу услышал голоса. Остановился в нерешительности: идти дальше или лучше подождать? Дело в том, что, инструктируя его, шеф сказал, что для атаки даст дополнительный сигнал. Предыдущий бип, полученный на пейджер, относился к выдвижению на позицию атаки. Его он фактически выполнил. Оставалось только провести рекогносцировку, чтобы понять, в каких условиях придется действовать. Рисковать или нет?

Очень осторожно заглянул внутрь. Это была комната типа прихожей и прямо напротив, в полукруглой бетонной стене, виднелась открытая массивная металлическая дверь. Спиной к нему стояли какие-то люди, одетые в белые скафандры. Точнее, они осторожно входили внутрь. Лиц он, конечно, разглядеть не мог, но, несомненно, было среди них и благословенное лицо шефа.

Бронированная дверь закрылась с легким жужжанием, обернувшись к Сикариусу серебряной табличкой на иврите «Кодеш Ха-Кодашим». Больше сомнений быть не могло. Он у цели.

LXII

Бронированная дверь за ними закрылась, и троица «экскурсантов поневоле» разглядывала с любопытством и настороженностью необычное место, одно название которого вызывало априори глубокое почтение. Итак, они попали в большую комнату без окон, но с несколькими проходами среди мудреного оборудования и рабочих столов. В стенах было множество дверей, как у холодильников — такая же белая гладкая поверхность. Давление в помещении было чуть выше нормального, чтобы уменьшить попадание извне каких-либо микроорганизмов или обыкновенной пыли, а цифры электронного термометра показывали скромный один градус по Цельсию. Холода, однако, никто из них не ощущал благодаря скафандрам.

— Так это и есть «Кодеш Ха-Кодашим»? — уточнил на всякий случай Томаш, не переставая изучать обстановку. — Та самая Святая святых?

— Никакой другой предложить не могу, — Арпад Аркан был само спокойствие.

Еще какое-то время группа молча крутила головами во все стороны, но ничего не происходило, и самый беспокойный из гостей, Арни Гроссман, не выдержал:

— Если это «Кодеш Ха-Кодашим», то где Господь? Не Он ли должен бродить меж нами?

— И Он здесь, — подтвердил хозяин. — Здесь, в этой комнате. Лично.

Все трое опять принялись искать следы Божественного присутствия, полагая, очевидно, что оно должно иметь материальную форму. Однако кругом был только лабиринт с какими-то техническими аппаратами, приборами, стендами−не стендами — не разберешь…

— И где же?

Аркан двинулся по одному из проходов, предложив им присоединиться. Шли мимо шкафов и разнообразных конструкций метров сто, пока не оказались на небольшой площадке. В центре ее стоял стол с микроскопом, колбами, шприцами, опытными трубками, но самое значительное ожидало их впереди.

Сначала была дверь огромного холодильника. От остальных его отличала невероятно сложная система безопасности: разветвленная сеть красных лампочек занимала большую часть пространства. Должно быть, хранившееся здесь считалось невероятно ценным.

Прежде чем приступить к рассказу, президент фонда подождал, пока его сопровождающие привыкнут к обстановке.

— Кто-нибудь из вас слышал об Армоне Ханациве?

— Конечно, — немедля ответил Гроссман, показывая глубину своего полицейского образования. — Это квартал километрах в пяти к югу от Старого города — Иерусалима, прямо у подножия Храмовой горы. А что с ним?

— Знаете, как его называли прежде?

Судя по выражению лица, главный инспектор израильской полиции был не в курсе.

— Я даже не знал, что у Армона Ханацивы было другое название…

Аркан перевел взгляд на Томаша — вероятно, хотел увидеть реакцию историка на имя, которое собирался произнести.

— Тальпиот.

Португальский ученый напряг всю свою память, так как слово это показалось ему знакомым.

— Тальпиот… Тальпиот… Где-то я уже это слышал, — сказал он негромко.

Хозяин улыбнулся.

— Я помогу вам. Одним весенним утром 1980 года бульдозер, занимавшийся подготовкой площадки под строительство здания в квартале Армон Ханацива, наткнулся на какое-то препятствие в земле. Рабочие стали выяснять, что это, и поняли: перед ними древняя постройка. На ее каменном фасаде они обнаружили отверстие, а над ним была высечена буква О с крышкой, — он взял ручку и нарисовал на бумаге:

Томаш удостоил рисунок понимающим взглядом.

— Это похоже на символ, прибитый на внешней стороне Врат Никанора — одного из входов в храм. Нам он знаком по монетам той же эпохи.

— А что он означает?

Историк как будто ждал этого вопроса.

— Врата Никанора были заключительным пунктом паломничества в Иерусалим. И данный символ был известен как «око чистоты». Вообще-то круг в треугольнике — это палеоеврейский символ, буквально означающий «глаз, следящий за дверью».

— Похоже, речь идет об очень интересной находке?

— Конечно же! — с энтузиазмом закивал головой Томаш.

— Вот и рабочим так показалось, — продолжил свой рассказ господин Аркан. — Они полюбопытствовали, посмотрели, но дел было много, и они скоро забыли о своей находке. Бульдозеры возобновили земляные работы, и там, где они оказывались бессильными, применялся динамит.

— Подождите минутку! — вмешался в беседу Арни Гроссман. — По закону при обнаружении подобных находок все работы должны быть немедленно прекращены. И продолжить их можно только после разрешения, данного археологами.

— Замечательный закон, должен заметить, — отреагировал весьма иронически президент фонда. — Однако (и вы, несомненно, об этом знаете) ежемесячно в Иерусалиме бывают десятки находок такого рода. Разумеется, строители меньше всего настроены на то, чтобы прекращать работы по подготовке площадок под новые дома из-за каких-то там черепушек и прочего старого хлама. Кто им оплатит убытки, неизбежные при простое в течение многих дней, а иногда и месяцев?

Полицейскому возразить было нечего. Проблема в Израиле была слишком хорошо известна.

— Да, с соблюдением законов у нас дело швах…

— Но уже после возобновления работ соседские мальчишки пролезли в отверстие и вынесли из захоронения несколько черепов. Не нашли ничего лучшего, как играть ими в футбол. Увидевший это один из ребят, у которого мама была археологом, знал, что у горы Мориа возможны очень важные открытия…

— Еще бы, — не утерпел Томаш. — Думаю, даже дети Иерусалима знают, что ее второе название — Храмовая, а значит, там был Храм и можно найти много очень ценного.

— Это правда, и мальчик сообщил об этом футболе своей маме. Та взяла себе в помощники мужа, и они поторопились на место событий. Увидев детей, забавляющихся с человеческими останками, взрослые накричали на них. Сорванцы разбежались, а специалист стала изучать брошенные ими черепа, уже частично разбитые. Археолог и ее муж собрали все, что смогли, в пластиковые мешки и, вернувшись домой, позвонили в Министерство древностей Израиля. Власти немедленно направили специалистов для изучения ситуации. Тройка археологов тоже смогла пробраться в узкое отверстие раскопанного захоронения. Сначала они проползли несколько метров, но потом проход расширился — да так, что они смогли стать во весь рост и оказались в помещении с застоявшимся воздухом. Пахло известкой и плесенью. Осветив пол фонариками, поняли, что земля там красная — это была знаменитая «терра росса».

— Это мы здесь хорошо знаем, — вполне компетентно заявил Арни Гроссман. — В Иерусалиме ее много.

— Археологи посветили на стены, и у них натурально отвисла челюсть. Когда они осознали, что там, то быстро вылезли из подземелья на поверхность и велели прекратить все работы, — он замолчал и обвел взглядом своих слушателей. — Можете предположить, что они обнаружили?

— Ковчег Завета? — пошутил израильский полицейский. — Или, может быть, даже Скрижали, данные Господом Моисею?

Аркан бросил испепеляющий вгляд на инспектора: с такими вещами не шутят!

— Это был мавзолей, равного которому не найти, — ответил он, преодолевая раздражение от неуместного ребячества соотечественника. — В трех из четырех стен нижнего яруса было найдено шесть ячеек с урнами, называемыми на иврите kokhim, или loculi по-латыни. В целом, было извлечено из красной земли десять урн с останками, по-научному оссуариев. Их отвезли на склад Министерства древностей Израиля. Не все, правда, доехали. Одна урна пропала по дороге — наверняка, была продана какому-то ушлому антиквару. Как бы там ни было, археологи вернулись в мавзолей для более тщательного осмотра. В результате были найдены три черепа, размещенные на земле в форме треугольника. Данное обстоятельство дает возможность предполагать, что это — часть какого-то неведомого нам ритуала.

Арни Гроссман снова посмотрел на часы. Нетерпение переполняло его, и время от времени этот вулкан выбрасывал наружу обжигающую лаву раздражения.

— Послушайте, кому это надо? — спросил он, едва сдерживаясь. — Мы занимаемся «раскопками» трех убийств, и никому эти археологические сказания неинтересны! Почему бы вам не ответить на вопросы четко и без затей?

— Я только этим и занимаюсь, — возразил с горечью Арпад Аркан. — Просто для того, чтобы вы поняли то, что я вам собираюсь рассказать и показать, нужно обязательно понять эти, казалось бы, мелочи. Без них все остальное не имеет смысла.

— Вы нам уже доложили, что здесь и Святая святых, и то, и се, — горячился, размахивая руками, главный инспектор полиции Израиля. — Дошли до того, что стали святотатствовать: видите ли, здесь физически присутствует Господь?! А теперь морочите нам голову раскопками с оссуариями!

— Успокойтесь, — посоветовала коллеге Валентина, положив руку ему на плечо. — Давайте все-таки дослушаем до конца, а потом уже решим, что делать. Если это окажется простой затяжкой времени, вы пустите в ход ордер на арест и дело с концом.

Немного успокоенный аргументами зарубежного специалиста, Арни Гроссман подавил бурю в себе — еще чуть-чуть, и дым пошел бы из ноздрей — и махнул рукой:

— Продолжайте.

Арпад Аркан, надо сказать, отнюдь не выглядел озабоченным, что даже заинтриговало Томаша. То ли он был настолько уверен, что его заключительное откровение покроет все издержки, то ли он держал какие-то козыри в рукаве, что позволит ему улизнуть в последний момент.

— При поступлении на склад Министерства древностей Израиля девять урн с останками из Тальпиота были измерены, сфотографированы и оприходованы за номерами IAA 80/500–509, — продолжил, как ни в чем не бывало, свой рассказ президент фонда. — IAA — это начальные буквы англоязычной версии названия израильского Министерства древностей, 80 — год обнаружения артефактов, а 500–509 соответствующие номера в списке находок того года.

— Все это мелкие технические подробности, — прервал рассказчика теперь уже Томаш. — А что такого необычайного было в этих оссуариях?

— Отвечу вопросом на вопрос: «Как вам кажется, насколько типично для иудеев подписывать оссуарии?»

Историк оказался готов к этой теме.

— Помнится, только процентов двадцать оссуариев, найденных в Иерусалиме, имели надписи, чьи останки в них собраны.

— Вот именно. Так вот, шесть из девяти оссуариев из Тальпиота были подписаны. Имена были выбиты на камне с внешней стороны. И какие имена! Прежде всего по этой причине они представляли собой невероятную находку. — Еще одна эффектная драматическая пауза и еще один вопрос историку:

— Догадайтесь, чьи имена там были? Сможете?

— Ни за что.

— Урна под номером IAA 80/500 — кстати, самая большая — была украшена розочками с лепестками и покрыта сухой землей. Археологи очистили поверхность и заметили надпись на древнегреческом: Mariamn-u eta Mara. Оссуарий за номером 80/501 тоже был украшен розочками и подписан, но уже на древнееврейском: Yehuda bar Yehoshua. На этом же языке на урне 80/502 значилось: Matya. В оссуарии под № 80/504 находились останки Yose, а в № 80/505 была надпись также на древнееврейском: Marya.

— Вы говорили, что шесть из девяти были подписаны, но назвали только пять оссуариев, — заметил внимательный к подробностям Томаш.

Аркан усмехнулся.

— Я уже понял, что вы весьма наблюдательны, — констатировал он. — Действительно, я специально пропустил номер 80/503. Он был подписан не на древнегреческом, не на древнееврейском, а на арамейском. Буквы выглядели темновато из-за толстого слоя патины — не знаю, известно ли вам, что это такое.

— Это позеленение на поверхности металла из-за воздействия среды, — пояснил своим спутникам историк. — Археологам часто приходится сталкиваться с этим явлением.

— Только не говорите, что вы еще не догадались о том, кому же принадлежали, судя по надписи, останки в шестом оссуарии из Тальпиота, — Аркан выжидательно смотрел на Томаша. А тот лихорадочно копался в своей памяти — даже глаза прикрыл для пущей концентрации. И вот тут-то до него, наконец, дошло:

— Постойте-ка! — у него даже голос слегка изменился от возбуждения. — Я вспомнил, когда я услышал о Тальпиоте! Это же то место, где были обнаружены останки самого… самого…

Скрестив руки, как Наполеон перед битвой, президент фонда с любопытством наблюдал за изменениями на лице историка, — по его мнению, единственного в этой ситуации собеседника, который мог понять грандиозное значение букв на урне IAA 80/503.

— Yehoshua bar Yehosef.

— Не может быть! — не решался поверить португальский ученый.

— Ручаюсь головой!

— Вы серьезно? Это не шутка?

По лицу и интонации Томаша оба работника силовых структур догадывались, что происходит нечто чрезвычайное, но что именно — никак не могли уяснить.

— Что такое? Что все это значит? — Валентине оставалось только подергать Томаша за рукав, как делают маленькие девочки, не понимая старших.

Историку же, оглушенному сенсационной информацией, стоило труда вернуться к действительности. Он медленно повернулся к итальянке и вроде бы даже смотрел на нее, но взгляд этот был, как говорится, нездешний. Ей пришлось встряхнуть португальца:

— Это имя на урне, что значит? Что в нем такого особенного?

Встряхнув головой и обретя видящий взгляд, Томаш переспросил:

— Yehoshua bar Yehosef. Вы не знаете, кто это?

— Если бы знала — не спрашивала бы. Объясните же, наконец. Окажите любезность.

— Иешуа, сын Иосифа.

Валентине, судя по реакции, это имя ничего не говорило.

— Иешуа? И что?

— Иешуа — это Иисус. Понимаете?

Валентина вытаращила глаза.

— Извините?

— Иисус, сын Иосифа.

LXIII

Как только закрылась бронированная дверь, вооруженный охранник у входа в «Кодеш Ха-Кодашим» заметил незнакомца, заглядывавшего в переднюю комнату.

— Вам что-то нужно?

Безусловно, Сикариус был готов к такому повороту событий: в конце концов, у него уже накопился немалый опыт действий в непредвиденных ситуациях. Впрочем, вероятность подобного контакта с местной охраной была высока, и ответ лежал у него в кармане:

— Меня направила сюда ремонтная служба — тут у вас какие-то технические проблемы, — доложил он, уверенно входя в переднюю.

Он внимательно осматривал помещение якобы в поисках аварии, а на самом деле изучал его особенности: вот камера слежения под потолком, наведенная точно на бронированную дверь с иллюминатором.

— Проблемы? — удивился охранник. — Какие проблемы? Служба безопасности ни о чем таком меня не предупреждала.

— Что-то с электрикой не в порядке, — деловито предположил Сикариус, стреляя глазами во все стороны, чтобы не оставить без внимания малейшую угрозу для операции. — Вроде бы короткое замыкание или что-то похожее. Тут ничего не оплавилось?

Секьюрити взял переговорное устройство, торчавшее из нагрудного кармана.

— Я все-таки свяжусь со штабом, — на лице его читалось недовольство. — Они должны были меня предупредить.

«Этот переговорник — сейчас угроза номер один, — пронеслось в голове псевдоэлектрика. — Надо во что бы то ни стало не допустить звонка в штаб. Там как пить дать начнут задавать всякие вопросы, и поднимется кипеш».

— А это не «Эдем»? — засомневался вдруг Сикариус, вспомнив очень кстати название, услышанное от техника на улице. — Вы никакого сбоя не заметили?

Охранник вскинул брови.

— Это «Ковчег»! А авария в «Эдеме»?

— Так мне сказали.

— Ну, так вы не туда пришли.

«Дежурный электрик» даже расстроился.

— Какая досада! — воскликнул он. — У меня магазинчик электротоваров в Назарете, и меня позвали срочно, чтобы вам тут помочь. А я заблудился! Никогда здесь раньше не был, а это такая громадина!

Охранник улыбнулся и, уже успокоившись, положил переговорник в карман. Объяснение не вызвало никаких сомнений. Он сам заблудился, когда пришел сюда впервые.

— Теперь мне все ясно, — подытожил он, вытаскивая из другого кармана лист бумаги. Развернув его, показал «электрику». Это был план-схема комплекса. Положив его на пол, чтобы было лучше видно, стал показывать правильный маршрут:

— Видите, вот это здание? Это «Ковчег», где мы находимся. А вот тут, по соседству, корпус «Эдема»!

Сикариус приложил руку к сердцу в знак искренней благодарности.

— Большое вам спасибо!

Секьюрити проводил его до выхода и попрощался. Когда заплутавший отошел, он закрыл дверь и вернулся на свой пост у бронированного входа в Святая святых. Поэтому он не смог увидеть, что, сделав пару шагов, псевдоэлектрик круто развернулся и снова был у только что закрытой двери.

Сикариус готовил атаку.

LXIV

Троица в полном ошеломлении смотрела на Арпада Аркана, не веря ушам своим. Хозяин блаженно улыбался, довольный произведенным эффектом.

— Наши археологи нашли могилу Иисуса? — спросил, потряхивая головой, чтобы сбросить наваждение, Арни Гроссман. — Мы и вправду говорим об Иисусе Христе?

Не переставая улыбаться, Аркан поинтересовался:

— А вам известен другой Иисус, сын Иосифа?

Израильский полицейский попросил взглядом помощи у итальянской коллеги.

— Извините, я все-таки хотела бы уточнить, — произнесла все еще взволнованная Валентина. — Если бы оссуарий имел отношение к Иисусу, к нашему Иисусу, там должна бы быть надпись «Иисус Христос». Я правильно считаю?

Не утруждая себя ответом, президент фонда повернулся к Томашу, словно передоверяя ему обязанность заниматься просвещением масс.

— В древние времена, как известно, фамилий не было. У человека было имя, а чтобы отличать его от «тезок», добавляли либо «сын такого-то», либо «родом оттуда», либо профессию. Говорили: Иоанн, Петров сын, или Иоанн Портной. В случае с Иисусом у нас есть варианты: Иисус из Назарета, по названию городка, откуда он был родом, и Иисус, сын Иосифа. А вот Христос не имеет отношения к имени. Ни отец не был Иосифом Христосом, ни мать не называлась Мария Христос. Христос — производное от Мессия, оно же mashia по-древнееврейски и по-арамейски, а по-древнегречески christus. Поскольку благодаря трудам Павла секта назареев становилась все популярнее среди язычников, в своем большинстве греков, то все чаще произносилось сочетание Иисус-Мессия, он же по-гречески Иисус-Христос. Павел лишь чуток его поправил на просто Иисус Христос. Сам же Иисус никогда, полагаю, не слышал при жизни подобного обращения к себе.

— Получается, на иудейском захоронении странной была бы как раз надпись «Иисус Христос»?

— Вот именно.

— А вы верите, что в данном оссуарии могли быть на самом деле останки нашего Иисуса Христа?

Томаш призадумался, как отвечать. Инспектор Следственного комитета Италии фактически попросила его дать экспертную оценку, а тут надо быть осторожнее.

— Это дело очень серьезное. Для начала надо бы провести углубленное исследование, а уже потом можно было дать окончательный ответ.

Замечание историка спровоцировало мгновенную реакцию президента фонда.

— Ничего себе! — прозвучал его возмущенный голос. — А как вы можете сомневаться в том, что я вам только что рассказал? Вы допускаете, что я лгу? Дурачу людей?

Несколькими днями раньше в иерусалимском офисе фонда Томаш уже убедился, причем буквально за пару минут, куда может завести хозяина буйный темперамент. После стычки президента с Валентиной португальцу меньше всего хотелось стать зачинщиком еще одной подобной перепалки.

— Я и мысли такой не допускаю, — поторопился успокоить Аркана ученый. — Просто от ошибок никто не застрахован.

Однако к этому моменту кровь уже вовсю бурлила в жилах Арпада Аркана, разнося негодование со скоростью экспресса по всему грузному телу. Лицо его раскраснелось, и даже невинного предположения об ошибке хватило, чтобы ярость вскипела до девятого вала.

— Да как вы смеете? — президент фонда даже стекло визора слюной забрызгал. — Вы считаете, что я тут дурью маюсь? Что я — дилетант, не способный на серьезные исследования? Это я-то — любитель?

Умиротворение, похоже, не срабатывало, но доводить до полной конфронтации тоже было ни к чему, как показал недавний опыт «диспута» между Арканом и Валентиной в Иерусалиме. Скорее, эффективным будет срединный путь — принуждение к конкретной дискуссии, чтобы отвлечь экзальтированного собеседника от ненужных «разборок».

— Я считаю, что мне не хватает доказательств, — сказал историк нейтральным тоном, как будто они участвуют в степенном обсуждении светил науки. — Ваша версия столь грандиозна, что требует тщательнейшей проверки, вы согласны?

— Вам нужны доказательства?

— Да, если таковые у вас найдутся.

Президент задумался и как-то сразу успокоился — так же стремительно, как до этого завелся.

— А что вы конкретно хотели бы знать?

Дискуссия входила в нормальное русло удивительно быстро. Нет, нет, Томаш не жаловался. Наоборот, для него это был абсолютно естественный тон разговора серьезных людей. Тем паче вопросов и вправду было немало.

— Все. И для начала мне представляется важным узнать, откуда у вас такая уверенность в том, что находка в Тальпиоте действительно имеет отношение к Иисусу Назаретянину?

Аркан посмотрел оценивающе на историка, будто раздумывал, стоит ли выкладывать больше, чем его просили.

— Давайте поступим следующим образом. Я задам вам ряд ключевых вопросов, а затем уже вы сами, используя свои познания в этой области, придете к правильным выводам. Согласны?

Предложение было, в общем-то, неожиданным, но ученый не видел оснований, почему бы его не принять.

— Ладно. Какой там первый?

Хозяин, определившийся со стратегией, пока Томаш принимал решение, выбирал самый первый вопрос. Наконец, он поднял палец вверх.

— Ну, так вот он. Оссуарии были подписаны, но не датированы. Как же тогда мы можем узнать, что они относятся к эпохе Иисуса?

— Вопрос легкий, — парировал профессор, вспомнив годы учебы. — По иудейскому закону положено хоронить мертвых до захода солнца. Примерно к 430 году до Рождества Христова в Иерусалиме сложилась практика считать погребение в склеп, пещеру или нишу, выбитую в камне, равным захоронению в могилу. А вот использовать оссуарии начали незадолго до рождения Иисуса, прекратив в 70 году, когда римляне разрушили город и Второй храм. Таким образом, любой иерусалимский оссуарий по определению мог быть создан чуть раньше рождения Иисуса, во время его жизни или спустя короткое время после смерти. В этот относительно короткий период и начали заворачивать тела усопших в льняные или шерстяные саваны, укладывая их затем в склеп. Это было первичное захоронение. Позже, уже после полного разложения тела, собирали кости и складывали их в заранее подготовленные фамильные оссуарии для вторичного захоронения.

Арпад Аркан важно кивнул, выказывая свое глубокое удовлетворение.

— Но все ли иудеи пользовались оссуариями для захоронения? — спросил он, прекрасно зная ответ.

— Конечно, нет. Только меньшинство. Большая же их часть по-прежнему хоронила своих усопших в землю, согласно требованиям закона. — Только сейчас, вынужденный по прихоти президента фонда затрагивать эти частности, Томаш увидел, как они складываются в нечто целое. — Видите ли, к оссуариям обращались прежде всего иудеи — сторонники Апокалипсиса, полагавшие, что вот-вот настанет конец света. Они верили, что совсем скоро Господь вернется на землю для установления здесь своего Царствия, а после этого все мертвые воскреснут, чтобы предстать перед Страшным судом. Следовательно, помещая кости усопших близких в оссуарии, они считали, что помогают их скорейшему воскрешению. Интересно еще и то, что эти оссуарии устанавливались рядом с горой Мориа, на которой был храм. Как мы знаем, именно оттуда, по их представлениям, Господь должен был управлять своим Царствием. Поэтому для них было вполне логично размешать «временно усопших» поближе к месту событий.

— Возможно ли утверждать, что Иисус и его последователи были иудеями с апокалиптическими воззрениями?

Вопрос был не в бровь, а в глаз.

— Конечно же, — согласился Томаш, уже соображая, куда его хочет завести хозяин. — Вполне вероятно, что они практиковали данный вариант захоронения. Впрочем, — тут он на мгновение задумался, — существуют достаточные основания полагать, что именно так они и поступили с останками Иисуса. — Португалец вдруг стал смотреть по сторонам. — У вас здесь Библии нет случайно?

Президент подошел к одному из ящиков в шкафу и вытащил объемистую книгу, положив ее на стол.

— «Случайно»! И как язык поворачивается… Как-никак мы находимся в Святая святых, и Библия здесь — настольная книга, — шутку оценили все.

Историк открыл Книгу книг в начале.

— Вот, смотрите, что написал Марк в стихе 15:43 о захоронении Иисуса: «Пришел Иосиф из Аримафеи, знаменитый член совета, который и сам ожидал Царствия Божия, осмелился войти к Пилату, и просил тела Иисусова», — он оторвал глаза от текста. — Как видите, указывая, что Иосиф «ожидал Царствия Божия», Марк тем самым подчеркивает его принадлежность к сторонникам Апокалипсиса. Естественно, этот Иосиф из Аримафеи решил похоронить Иисуса по принятому у них обряду. Смотрим у Марка в 15:46: «Он, купив плащаницу и сняв Его, обвил плащаницею, и положил Его во гробе, который был высечен в скале и привалил камень к двери гроба». Марк, по сути, описывает здесь, — он постучал пальцем по тексту, — первичное захоронение. Иисус ведь не был похоронен так, как мы привыкли представлять себе это действие. Его положили в нишу, выбитую в скале, что явно указывало на намерение извлечь позже, уже после разложения, кости, чтобы перенести их в его оссуарий, где они должны были дожидаться воскрешения в день Страшного суда.

— А у Иисуса было вторичное захоронение? Перенесли ли его кости в оссуарий?

— Если верить Евангелиям, то… нет. Он ведь воскрес прежде, чем это можно было осуществить.

Арпад Аркан посмотрел пристально на португальского профессора.

— Вы уверены? А прочитайте-ка, что написал Матфей в 28:13.

Историк стал искать нужный пассаж в Книге книг.

— «И сказали: скажите, что ученики Его, придя ночью, украли Его, когда мы спали», — прочитал Томаш и прокомментировал: — Матфей утверждает, что речь идет о слухе, пущенном иудеями, чтобы объяснить исчезновение трупа.

— А не кажется ли вам любопытным сам факт появления такого слуха? — заострил внимание собравшихся Аркан. — Тем более что Матфей почувствовал необходимость уточнить, что римляне установили круглосуточную охрану могилы. Марк, однако, опустил эту деталь, стараясь, очевидно, опровергнуть данный слух.

Томаш перечитал про себя строки от Матфея, относившиеся к событиям после распятия Иисуса.

— Мне остается только согласиться с вами. Воскрешение Иисуса — это вопрос веры, а не исторической достоверности. Он относится к сфере иррационального. Если не принимать во внимание фантазии людей, склонных к мистицизму, то остается предположить (на мой взгляд, совершенно разумно), что тело Иисуса было просто перенесено в другое место. Раз так, перед нами типичный случай вторичного захоронения.

— И куда же могло быть перенесено его тело?

— Поскольку речь идет об иудеях — сторонниках Апокалипсиса, кажется мне вполне очевидным, что единственным местом мог быть оссуарий у горы Мориа. Ведь тогда тело было бы рядом с храмом в день Страшного суда.

Не сводя взгляда с историка, президент фонда выстукивал что-то пальцами по столу, спокойно ожидая, пока Томаш сделает соответствующие выводы из только что сказанного.

— Оссуарии использовались в I веке иудеями для вторичного захоронения, — напомнил господин Аркан. — Иисус и его последователи были сторонниками Апокалипсиса, и приводимое Евангелиями описание случившегося после распятия совпадает с первым этапом вторичного захоронения. То есть вполне вероятно, что останки Иисуса были уложены в оссуарий рядом с горой Мориа. А это неизбежно приводит нас к находке в Тальпиоте, не так ли? — его могучие брови изогнулись, как могли.

— Не исключено, — протер свой визор Томаш. — Очень похоже на правду, — он думал над продолжением. — Есть, однако, некоторые детали, требующие уточнения. Без этого невозможно будет согласиться с тем, что найдена могила Иисуса Назаретянина. Первое сомнение заключается в том, что оссуарии были у состоятельных семей, а Иисус был, извините, голоштанником. Насколько нам известно, его семья была бедна.

Визор не смог скрыть недоумения на лице Аркана.

— Бедна? Простите, а кто был по профессии Иосиф, отец Иисуса?

— Плотник, — ответил почти автоматически историк. — Уж это знают все.

— И где об этом написано?

Томаш опять углубился в Библию.

— В Евангелии от Матфея в 13:55 сказано: «Не плотников ли Он сын?»

— Это традиционный перевод, — парировал президент, будто априори отказывал ему в доверии. — А какое древнегреческое слово использовал автор оригинального текста?

— Tekton.

— А что в точности означает Tekton?

Историк открыл и тут же закрыл рот — до него дошло, к чему клонит его собеседник.

— Строго говоря, это — строитель. Слово «плотник» действительно не совсем точный перевод. Tekton — это квалифицированный работник, владелец бизнеса в сфере строительства.

— То есть речь идет о предпринимателе в строительном деле, — слегка упростил определение президент фонда. — Сегодня его бы, глядишь, назвали девелопером. Неужели это профессия бедняков?

Томаш постучал рукой по шлему: отчего же он раньше никогда не задумывался об этом?

— Ну, не совсем так, — возразил он, тем не менее. — Tekton — это тот, кто работает руками. Допускаю, что Иосиф мог быть предпринимателем в строительном деле, но в таком местечке, как Назарет, вряд ли процветал. Скорее едва сводил концы с концами.

— Напоминаю, что его сын Иисус был образован, знал Священное писание от корки до корки. Даже то, что умел читать, — уже достижение для тех времен. Все эти обстоятельства отнюдь не говорят нам об этой семье как о неимущей, бедствующей, согласны?

— Ладно, — не стал спорить португалец. — Допустим, что у них были деньги, хотя никакой определенности в этом быть не может. Даже если это семья среднего достатка, было ли у них достаточно денег для содержания оссуария? Не забудьте, что Иосиф умер рано и не мог больше приумножать семейное достояние…

— Якобы преждевременная смерть Иосифа — чистая спекуляция, — не преминул подчеркнуть Аркан. — В Евангелиях нет никаких четких сведений на эту тему. Реально мы знаем, что речь идет об образованной семье, трудившейся в строительной сфере. Вполне естественно предположить, что люди, верившие в воскрешение мертвых в день Страшного суда, нашли средства для приобретения оссуария в Тальпиоте. И даже если они сами не нашли, деньги могли собрать некоторые из последователей Иисуса. Тот же Иосиф из Аримафеи, например. Не тот же ли самый Марк указывает, что он принадлежал к сонму мудрецов — синедриону, руководившему храмом? А раз так, то уж точно был зажиточным человеком. Впрочем, Евангелия говорят однозначно, что именно Иосиф из Арифамеи занимался захоронением Иисуса. А теперь, — он положил правую ладонь на грудь, — представим себя на месте назареев. Если бы я верил в неизбежное пришествие Царствия Божиего и в мессианство Иисуса, предсказанное в Писании, то логичнее было с моей стороны взяться за столь благое дело, как создание оссуария для Иисуса, не так ли? Тогда воскресший в день Страшного суда Иисус замолвил бы за меня словечко перед своим Отцом, Господом нашим. Это же очень правильный расчет, чтобы получить прямой доступ в Царствие Божие.

Томаш поддержал своего собеседника.

— Да, вы правы. Даже если бы у Иисуса не было денег, его последователи, несомненно, нашли бы их и создали бы оссуарий для своего вождя. Все стремились выделиться, проявить себя перед Мессией, особенно в канун Страшного суда.

— Ну тогда скажите, вероятно или нет, что раз тело Иисуса не обнаружили в месте его положения, то его останки могли быть перенесены в оссуарий у горы Мориа, в привилегированное место у храма?

— Да, это вполне могло случиться, — согласился историк. — Проблема в другом: надо бы удостовериться, что находка в Тальпиоте соответствует искомому оссуарию.

— А с чего бы ей не соответствовать? Хотите, докажу?

— Жду с нетерпением…

Вместо ответа Арпад Аркан открыл ящик стола и вытащил оттуда досье с какими-то документами. Раскрыл на первой же странице и показал ссылку вверху и фотографию белой поверхности одного оссуария с высеченными на камне буквами.

— Вот надпись на оссуарии 80/503, — начал комментировать снимок глава фонда. — Сделана она курсивом и трудночитаема. Тем не менее, большинство почерковедов солидарно в том, что там написано: Yehoshua bar Yehosef, или же Иешуа, сын Иосифа. Как мы уже говорили раньше, Иешуа — это Иисус в ныне принятом варианте.

Троица «экскурсантов» склонилась над страницей и через визоры изучала фотодокумент.

— Так-то оно так, но сколько Иешуа было в те времена?

— Вы имеете в виду тех Иешуа, которые принадлежали бы к сторонникам Апокалипсиса, имели бы средства, не важно уж — собственные или подаренные, для получения оссуария с видом на храм? Было несколько, — проворчал Аркан.

Историк провел рукой по визору, как если бы собирался вытирать пот, но это была всего лишь дань привычкам, а на самом деле он взвешивал дальнейшие шаги, в частности стоит ли затрагивать статистику. Идея показалась ему разумной.

— Мне кажется, что в ту эпоху имя Иешуа было достаточно обыденным. А вы не выясняли частоту его появления в иудейских оссуариях I века?

Президент откашлялся.

— Среди более чем двухсот оссуариев, зарегистрированных Министерством древностей Израиля, имя Yehoshua упоминается в девяти процентах случаев, a Yehosef — в четырнадцати. Экстраполируя эти данные на восемьдесят тысяч, — а именно столько людей жили в Иерусалиме в тот период, когда использовались оссуарии, — мы можем сказать, что тысяч семь были Yehoshua, а одиннадцать тысяч — Yehosef.

— Согласитесь, что перед нами достаточно популярные имена, — констатировал Томаш. — Слишком популярные для того, чтобы быть уверенным в том, что Yehoshua bar Yehosef выбитое на оссуарии из Тальпиота, соответствует именно Иисусу из Назарета.

— Возможно, но прежде давайте прикинем, у скольких Yehoshua из Иерусалима были отцы по имени Yehosef, — предложил спокойным тоном Аркан. — Итак, умножим проценты — 0,09 Yehoshua на 0,14 Yehosef и на восемьдесят тысяч мужского населения Иерусалима. Получается… получается… тысяча. За весь этот интересующий нас период времени примерно одна тысяча Yehoshua — дети иудеев, называвшихся Yehosef.

— Все же это гораздо меньшая величина, — заметил историк. — Однако представьте себе тысячу Иисусов, рожденных Иосифами? Многовато будет, чтобы утверждать хоть что-нибудь определенное про находку в Тальпиоте.

Аркан недолго раздумывал над ответом.

— Существуют и другие важные статистические выкладки, которые тоже ожидают взвешенного подхода. Но не забудем, есть еще и проблема ДНК.

— ДНК? Какая еще ДНК? — Томаш выглядел искренне удивленным.

Президент фонда улыбнулся, предвкушая удовольствие от того, какой фурор произведет сейчас его главный козырь.

— А вы не в курсе? — спросил он совершенно невинно. — В оссуарии 80/503 был обнаружен генетический материал.

— Да вы что?

На лицах что португальского ученого, что его спутников из полицейского ведомства, внимательно следивших за обменом мнениями, было неподдельное изумление, а Арпад Аркан ликовал, как человек, только что выигравший в лотерею рекордный джекпот.

— Нам удалось получить ДНК Иисуса.

LXV

«Электрик» в черном ворвался в переднюю комнату «Кодеш Ха-Кодашима». В ту же секунду его силуэт оказался на мушке Uzi охранника, стоявшего у бронированной двери. Но спустя еще одно мгновение он узнал в нарушителе своего недавнего собеседника и опустил автомат, вздохнув с облегчением.

— Ух! И напугал же ты меня! А зачем сюда пришел? Никак опять заблудился, ну ты и фрукт!..

У Сикариуса в руке был маленький желтый флакон, как дезодорант. Встав так, чтобы камера под потолком его не засекла, он показал на нее же рукой.

— Авария, оказывается, там, — голос звучал совершенно естественно, — и ремонтировать надо немедленно.

Не соображая, что происходит, охранник увидел, как струйка чернойкраски из флакона-спрея заляпала глазок камеры.

— Что ты? — глядя на камеру, он никак не мог взять в толк происходящее. — Что ты сделал?

Он едва успел задать вопрос, как вдруг земля под ним пошатнулась, голова закружилась, и он пришел в себя, только оказавшись лежащим на животе под грузом тела «электрика». Охранник попытался повернуть автомат в сторону агрессора, но тут же остался без оружия, а спустя пару мгновений и без рации.

— Ты что делаешь? — прохрипел секьюрити ошарашенно. — Совсем сдурел? Отпусти сейчас же! — он попытался дернуться, но тщетно.

Охранник осознал, что каким-то непостижимым образом налетчик сковал его, что называется, с головы до пят. Хватка была железной, и вырваться не было шансов, как он ни пытался хоть что-то сделать. Наверное, бандит достиг высот в дзюдо или греко-римской борьбе, потому что знал все способы, как обездвижить противника.

— Спокойно! Не суетись! — выдохнул ему в ухо Сикариус.

Секьюрити лежал, как парализованный, чувствуя свою удивительную беспомощность. Но ничего, совсем скоро должна прийти помощь — ведь на центральном посту охраны уви… Он не успел «додумать» эту мысль, как вспомнил, что камера слежения залита краской. При этом там точно решат, что произошла авария, сделают заявку на диагностику и ремонт, заявку рассмотрят и когда-нибудь пришлют техника. Короче, помощи ждать неоткуда; все зависело от него самого.

— Что тебе надо? — спросил он тревожно, понимая, что зависимость от такого мощного противника не сулила ничего хорошего. — Зачем тебе это?

Сикариус по-прежнему дышал ему прямо в правое ухо.

— Говори пароль. Мне нужно пройти туда, — голос звучал угрожающе спокойно.

— Ты рехнулся? Ты хочешь попасть в Святая святых?

— Пароль!

Охранник замотал головой.

— Я его не знаю. Только президент в курсе. Я же простой охранник. Стою у двери и все.

Он почувствовал, что налетчик сделал движение рукой, и мгновения спустя увидел огромное лезвие клинка перед глазами.

— Пароль.

— Я же сказал, что не знаю, — завопил секьюрити. — Я простой сторож!

Неожиданным резким движением Сикариус приподнял своего пленника, грубо усадил и веревкой, торчавшей у пояса, обвязал его туловище вместе с руками.

Обездвижив охранника, воин сикариев подошел к двери и повернул ключ, опрометчиво оставленный в замке. Доступ в переднюю «Кодеш Ха-Кодашима» был перекрыт. Но этого ему показалось мало, и он взял стул, на котором сидел секьюрити, и вставил его ножку в ручку двери. Отступил на два шага и оценил свою работу. Конечно, дверь хилая, не бронированная, и взломать ее при желании большого труда не составит, но для сиюминутных нужд Сикариуса и такой блокировки должно было хватить.

Вернулся к своей жертве и, поигрывая сикой буквально перед ее носом, посмотрел сверху вниз очень сурово.

— Спрашиваю в последний раз: какой пароль для входа туда? — и показал на дверь в Святая святых.

— Я уже говорил, что не знаю. Я здесь только охраняю вход, — сказал пленник даже с некоторым вызовом.

Сикариус вытащил из кармана брюк белую катушку — скотч. Отрезал клинком кусок пленки и, подойдя к охраннику, заклеил ему рот: раз говорить не хочешь, то и не сможешь. Затем толкнул его сбоку ногой, снова повалив на пол. Наклонился, чтобы передвинуть ладонь ближе к поверхности плитки. Оттопырил в сторону мизинец руки пленника, приложил к нему лезвие сики и сильно надавил. Несчастный застонал и задергался, но ничего более существенного для своего спасения он сделать не мог: даже издать крик боли и ужаса. Налетчик стал пилить кость, разбрызгивая кровь во все стороны.

— М-м-м! — ревел всем телом от нестерпимой боли секьюрити.

Через несколько секунд мизинец был ампутирован. В отчаянии жертва стонала, глаза в слезах готовы были выскочить из орбит, пот струился по лицу и шее…

Палач выждал, пока человек хоть немного придет в себя, и, уставившись на него своим леденящим кровь взглядом, снова спросил:

— Пароль?

Охранник смотрел, но в глазах его не читалось желания отвечать. Сикариус ждать не стал. Он снова взялся за окровавленную руку, но на сей раз приложил лезвие клинка к большому пальцу. Пленник застонал и задергался, что было мочи, так как уже прекрасно себе представлял дальнейшее развитие событий. Сикариус снова принялся буравить его своими безжалостными глазами.

— Или ты мне говоришь пароль, или я тебе отрезаю палец за пальцем на этой руке, потом перейду на другую, а надо будет и ноги подключим. Выбирай!

Секьюрити замотал согласно головой — он был готов к признанию. Сикариус резко дернул за кончик скотча.

— Ай-ай! — застонал несчастный пленник. — Врача! — он задыхался. — Пожалуйста!

— Пароль?!

Спасения ждать было неоткуда. Охранник, лицо которого было обезображено от боли и страдания, издал стон отчаяния и унижения, а потом произнес вещее слово. Доступ в Святая святых для воина сикариев был открыт.

LXVI

Выражение невероятного изумления не сходило с лиц троицы гостей с того самого мгновения, как Аркан Арпад сообщил им в «Кодеш Ха-Кодашиме» свою великую тайну.

— В оссуариях Тальпиота был генетический материал?

Президент фонда радостно закивал головой и с непосредственным ребяческим восторгом воскликнул:

— Невероятно, правда?!

Томаш смотрел на своих спутников невидящим взором, как после контузии. Все это было слишком фантастическим, и никак не могло быть правдой. Полицейские выглядели не лучше.

— Но как… как такое возможно?!

Арпад Аркан радостно рассмеялся.

— А вот возможно! Если мы сумели извлечь ДНК из останков мамонта или неандертальца, жившего тридцать тысяч лет тому, почему бы не сделать то же самое с материалами, которым только две тысячи? Не забывайте, о чем нам недавно рассказывал профессор Хамманс. При более высоких температурах ДНК способна существовать примерно пять тысяч лет, а оссуарии из Тальпиота, как вы понимаете, значительно не дотягивают ло этого срока!..

У историка возникло чудное ощущение сна наяву. Происходящее казалось абсолютным сюрреализмом. Чтобы отогнать наваждение, ему пришлось встряхнуться под скафандром. Затем он поморгал и громко выдохнул пару раз в надежде восстановить размеренную работу извилин.

— Предположим, вам удалось обнаружить ДНК в оссуарии 80/503, — сказал он громче, чем того требовала обстановка, ибо надо было дать знать спутникам, что пора выходить из ступора. — Но что в том толку, если точно не установлено, кому принадлежат кости в этом оссуарии?

— Это Иисус из Назарета, — сказал Аркан без тени сомнения в справедливости своих слов.

— Хотелось бы знать, откуда такая уверенность? — не соглашался историк. — Как мы только что убедились, вероятность того, что обозначенный на оссуарии Yehoshua bar Yehosef имеет отношение к нашему Иисусу — Иосифову сыну, равна одной тысячной! На мой взгляд, показатель просто ничтожный!

Его оппонент поднял руку.

— Так бы, возможно, и было, если бы не другие оссуарии из того же склепа. А на них выбиты имена, которые Евангелии напрямую ассоциируют с Иисусом Назаретянином. Если принять это во внимание, то степень вероятности начинает резко стремиться вверх.

— Какие же имена вы имеете в виду? О ком речь?

Хозяин перелистал досье, лежавшее перед ним на столе. Эта страница, как и предыдущая, имела инвентарный номер в верхней части и чуть ниже фотографию надписи на еще одном оссуарии.

— Начнем с номера 80/505, — предложил Арпад Аркан. — На этом оссуарии выгравировано имя Мария по-древнееврейски. Знакомо вам такое в ближайшем окружении Иисуса?

— Понимаю, к чему вы клоните, но это имя, наверное, было еще более популярным в те времена, да и не только. Поэтому я бы не стал утверждать, что это останки именно матери Иисуса.

— Действительно, это самое распространенное имя и в ту эпоху. Среди трехсот семидесяти восьми ссылок насчитывается семьдесят Maryam — древнееврейских женщин, которых на латыни обозначали как Maria или Marya.

— Это значит… дайте-ка прикинуть навскидку… примерно двадцать процентов особ женского пола назывались Мариями. Двадцать процентов — это не шутка! — Томаш мысленно благодарил своего школьного учителя математики.

— Не шутка, а сущая правда, — поддержал его невозмутимо господин президент. — Пятая часть женщин носила тогда имя Maryam. Но дело в том, что в Новом Завете о матери Иисуса говорится исключительно как о Maria, а не Maryam. А какая же надпись на нашей урне? Marya. Согласитесь, это, как минимум, наводит на размышления.

— Наводит…

Аркан перешел к третьей странице того же типа: инвентарный номер вверху и фотография внизу.

— Давайте изучим оссуарий за номером 80/504. На боку гравировка — Yose. Понятно, что Yose — это уменьшительный вариант от Yehosef — Иосиф.

Ученый выразил решительный протест, подкрепив его жестом несогласия.

— Останки эти не могут считаться принадлежащими отцу Иисуса! — голос звучал решительно и убежденно. — В Евангелиях Иосиф упоминается только тогда, когда описывается детство сына. Поэтому мы вправе заключить, что отец умер чрезвычайно рано.

— Ну и что? — ответил вопросом на вопрос глава фонда. — Не забывайте, что Тальпиот — это место вторичного захоронения. Что могло помешать родным Иосифа, спустя годы после его кончины, перенести останки в семейный мавзолей поближе к храму? Более того, нисколько не сомневаюсь, что именно так они и поступили, будучи приверженцами идеи скорого пришествия Страшного суда! Что здесь не так?

— Вы правы, — признал после недолгих размышлений португалец. Аргументация показалась ему логичной. — Если семья Иисуса решила создать склеп для вторичного захоронения, то вполне естественно, что перенесла туда и останки Иосифа. Они ведь могли стараться заранее собрать всю семью в одном месте в ожидании неизбежного воскрешения.

— Но есть и вторая версия, — оживил еще больше дискуссию Арпад Аркан. — В окружении Иисуса был и другой Иосиф. Прочитайте, пожалуйста, стих 6:3 от Марка.

Томаш открыл Библию и нашел цитату: «Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона?» Он поднял глаза на главу фонда.

— Вы намекаете, что Yose из Тальпиота может быть Иосией, братом Иисуса?

— А почему бы и нет? Хотя Yehosef, он же Иосиф — довольно популярное о ту пору имя, но надпись Yose необычна. Это — единственный случай применения такого уменьшительного варианта от Yehosef. В любом случае здесь у нас V, — двумя пальцами он изобразил латинскую букву, — символ победы, ибо что Иосиф-отец, что Иосиф-сын нас устраивают: оссуарий за номером 80/504 принадлежит родственнику Иисуса.

— Хм, а прочие оссуарии? — не унимался историк. Арпад Аркан перевернул еще один лист. Схема была та же: номер и фото.

— Вот оссуарий 80/500, — показал всем изображение глава фонда. — Выбитая надпись гласит: Mariamn-u eta Mara. Знаете, что это? — вопрос был адресован ученому.

Томаш, кивая головой, всматривался до боли в глазах в изображение — надо было сообразить не столько, что это значит, а прежде всего куда может привести данная надпись.

— Тут есть над чем подумать, — признался он. — Mariamn-u — это одна из форм склонения имени Mariamne — греческой версии Miriam или же Марии. Mariamn-u eta Mara дословно означает Мария, известная как Госпожа, в смысле донна, хозяйка.

Хозяин снисходительно улыбался, глядя на ученого с видом человека, которому давно уже известны все отгадки на мудреные загадки…

— Кого же, по-вашему, называли в Священном Писании этим именем — Mariamne?

Историк медленно листал Книгу книг. Этот экземпляр был достаточно большого формата. Помимо Ветхого и Нового Заветов в него были включены апокрифические тексты и сотни страниц с комментариями. Он нашел оглавление и просмотрел заголовки разнообразных творений древнейших времен.

— Мне совершенно случайно известно, о ком идет речь, — ответил, наконец, Томаш, полный раздумий. — Но это имя не из канонических текстов. Mariamne появляется вот здесь, в Деяниях Филиппа, — он показал строку в оглавлении, — апокрифическом тексте о жизни апостола Филиппа. Но еще оно встречается в греческих фрагментах Евангелия от Марии Магдалины, не говоря уж о древних текстах Оригена и Ипполита.

— И кто же была эта самая Mariamne во всех этих фрагментах?

Томаш был не готов согласиться с выводом, к которому его толкал глава фонда. Вместо прямого ответа он замотал головой.

— Нет, нет и еще раз нет! Это уже какие-то нелепые фантазии! Нет, потому что этого не может быть никогда!

— Не увиливайте! — настаивал Аркан. — Кто же такая Mariamne, которая упоминается в апокрифах и в текстах Оригена и Ипполита?

Ученый обреченно ссутулился в знак сдачи цитадели. Если ему настойчиво задают один и тот же вопрос, какое у него право уклоняться от ответа, какой бы фантастической ни казалась идея?

— Мария из Магдалы, — выдавил он нехотя. — Она же Мария Магдалина.

Лицо главы фонда сияло от осознания триумфа.

— Любопытно, правда?

— Это еще ничего не значит, — попытался осадить Аркана Томаш. — Апокрифические манускрипты не были написаны теми, кто лично знал Иисуса. Подавляющее большинство подобных текстов относится ко II или III веку. Разве Евангелие от Фомы является исключением. Не стоит слишком доверять информации из апокрифов.

— Не стоит, согласен, но неоспоримо, что эти сочинения зачастую отражали дошедшие до них традиции более древних времен. И использование имени Mariamne в отношении Марии Магдалины могло быть данью одной из традиций.

— Допустим, что это так. А дальше?

Задавая этот вопрос, португалец стучал механически по обложке Библии, которую не выпускал из рук. На нее-то и обратил внимание ученого глава фонда.

— В этом издании есть апокрифы, не так ли? Прочитайте, пожалуйста, стих 32 Евангелия от Филиппа.

Томаш достаточно оперативно нашел нужный отрывок.

— «Трое шли с Господом все время. Мария, его мать, и ее сестра, и Магдалина, та, которую называли его спутницей. Ибо Мария — его сестра, и его мать, и его спутница».

— А теперь, будьте любезны, и стих 55.

— «И спутница (Христа) это Мария Магдалина. Господь любил Марию более (всех) учеников, и он (часто) лобзал ее (уста)».

— И наконец, Евангелие от Марии Магдалины, — попросил опять Аркан. — Интересует нас стих 5:5, в котором цитируются слова, сказанные Петром Марии Магдалине.

Историк, примерно знавший композицию данного издания Книги книг, перелистал некоторое количество страниц и зачитал эти слова:

— «Сестра, ты знаешь, что Спаситель любил тебя больше, чем прочих женщин».

Пышные брови президента взметнулись вверх, обозначив: «Слыхали?». Но он все-таки оформил словесно свою гримасу:

— Забавно, да?

Томаш пожал плечами.

— И что это доказывает? Лишь только то, что и тогда было много слухов об отношениях Иисуса и Марии Магдалины. Но исторически достоверными их признать нельзя, — констатировал ученый. — Действительно, и Марк, и Лука пишут, что Иисуса в его путешествиях сопровождали женщины. Некоторые из них были состоятельными и оказывали ему помощь, как, например, Мария из Магдалы, рыбацкой деревушки у Галилейского моря. Именно ее назвали Марией Магдалиной. Лука в стихе 8:2–3 упоминает, что она служила Иисусу «имением своим». Нигде, кстати сказать, никто даже не намекает на ее предосудительное поведение. Дурной репутацией она обязана Папе Григорию, известному сплетнику VI века. Все четыре канонических Евангелия указывают, что женщины были единственными последовательницами Иисуса, присутствовавшими при его распятии и остававшимися ему верными до конца. Именно они обнаружили и исчезновение его тела. При этом, ни в одном из древних текстов нет и намека на то, что Иисус был женат или имел любовницу.

— В Первом Послании к Коринфянам Павел писал, что братья Иисуса и апостолы были женаты, — принялся аргументировать свою позицию Аркан. — Кроме того, рекомендуя верующим придерживаться безбрачия, Павел приводит в пример себя самого, но не Иисуса. Логично предположить, что, если бы Иисус был холостяком, он обязательно поставил бы в пример его, Мессию, пользовавшегося куда большим авторитетом, чем Павел. Но почему-то этого не сделал. Не потому ли, что знал о связях Иисуса?

— Это чистейшей воды спекуляция, — подчеркнул историк. — А фактом является то, что нигде не написано о женитьбе Иисуса.

— И тем не менее, захоронение в Тальпиоте включает оссуарий Mariamne, упоминаемой в Деяниях Филиппа, в Евангелии от Марии Магдалины, в текстах от Оригена и Ипполита как Мария Магдалина.

— Определенно, это лишь совпадение, — не сдавался Томаш.

— Более того, этот оссуарий с надписью Mariamne был обнаружен совсем рядом с другим, подписанным Иисус, сын Иосифа. А так делали только в случае захоронения мужа и жены!

— Еще одно совпадение.

Арпад Аркан изобразил за визором ироническую улыбку.

— Не слишком ли обширным стал список совпадений? — при этом он стал перелистывать все то же досье в поисках следующей фотографии.

— Добавьте еще одно совпадение — в оссуарии под номером 80/501, принадлежащем Yehuda bar Yehoshua. Окажите мне еще одну любезность: переведите сию надпись.

Прежде чем ответить, Томаш внимательно изучил фото гравировки.

— Иуда, сын Иисуса.

— Любопытно, правда?

— Ни в одном из канонических Евангелий не говорится, что у Иисуса мог быть сын, — напомнил Томаш. — Ни в одном!

— Вам очень хорошо известно, что Евангелия — это богословские произведения, — упорствовал глава фонда. — В них не все говорится. Они содержат только ту информацию, которую сочли нужным вставить их авторы, дабы увеличить число сторонников веры Иисусовой.

— Это правда, — согласился историк. — То, что ни в одном из Евангелий не говорится о наличии сына у Христа, вовсе не означает, что его не могло быть. Но и не означает, что он был. Факт состоит в том, что у нас нет никаких сведений на сей счет.

— Совершенно верно. Тогда перейдем к оссуарию 80/502, на котором было выгравировано имя Matya, то есть Матфей, — Арпад Аркан показал увеличенный фрагмент артефакта:

— Вы намекаете, что речь идет об оссуарии апостола?

— Какие могут быть намеки с моей стороны? — глава фонда был невозмутим. — Это одно из имен на урнах, обнаруженных на захоронении в Тальпиоте. Был ли в семье Иисуса хоть один Матфей? Как и в случае с гипотетическим сыном его, Евангелия ничего не проясняют на сей счет. Поэтому советовал бы исключить из обсуждения что Иуду, что Матфея. И что же тогда у нас в сухом остатке?

— В сухом остатке — захоронение, полное самых распространенных о ту пору имен, — бесстрастно заметил историк. — Исключив Иуду и Матфея, остаемся с четырьмя оссуариями: два из них относятся к Мариям, включая эллинизированную версию Mariamne, затем Иосиф и, наконец, Иисус, сын Иосифа. Проблема, однако, в том, что в Палестине I века Иисусов, Иосифов и Марий — пруд пруди.

— Нет возражений, — признал хозяин. — Осталось только добавить еще одно имя.

— Какое же?

— Помните, я ведь говорил, что было обнаружено в Тальпиоте десять оссуариев, но один из них исчез? Так вот, несколько лет спустя появился оссуарий, ставший сенсацией благодаря надписи на арамейском языке, а именно: Ya’akov bar Yehosef akhui di Yeshua. Вас не затруднит перевести эти слова? — приподнял свои мохнатые брови Арпад Аркан.

— Иаков, сын Иосифа, брат Иисуса, — переведя эту строку, Томаш вспомнил, при каких обстоятельствах он увидел ее впервые. — А не этот ли артефакт был признан фальсификацией?

— Подобное обвинение было выдвинуто Министерством древностей Израиля, но было отвергнуто соответствующим судом, — сообщил глава фонда. — В отличие от оссуариев из Тальпиота, достоверность которых не оспаривается, у урны с останками Иакова не оказалось археологического сертификата. Ее владелец говорил, что оссуарий был найден в Сильване, пригороде Иерусалима, но не предоставил никаких доказательств. Тогда Министерство древностей Израиля назначило комиссию из пятнадцати экспертов для оценки находки. Она пришла к заключению, что оссуарий был подлинным, но надпись была частично сфальсифицирована! Выяснилось, что к Иакову, сыну Иосифа, позднее было дописано продолжение: брат Иисуса. На фальсификацию указал тщательный анализ патины. Владелец оссуария был арестован по обвинению в мошенничестве.

— Вот как! Тогда и оссуарий не должен быть признан подлинным!..

— Угомонитесь, не надо громких слов, — хозяин дал понять, что это еще не конец эпизода. — Уже позже, во время судебного процесса, владелец сознался в краже этого артефакта из партии, найденной в Тальпиоте. К тому же анализ примеси земли, той самой «терра росса», на оссуарии Иакова показал, что она идентична образцам, обнаруженным на прочих урнах из Тальпиота. Изучение надписей и патины также выявило неслучайность их сходства. А вот сравнительно-сопоставительный анализ с оссуариями, найденными в других местах, выявил несовпадения по большинству параметров. Кроме того, размеры урны с останками Иакова соответствовали в целом измерениям, произведенным археологами после обнаружения этого артефакта в Тальпиоте, хотя надписи на нем никто не помнит. Судебное разбирательство длилось пять лет. После сотни с лишним заседаний и допроса более ста тридцати свидетелей эксперт из Тель-Авивского университета предположил, что патина на имени Иисус не была подделана, и первоначальный приговор был отозван. В октябре 2010 года суд снял с владельца оссуария обвинение в фальфикации надписи.

Томаш присвистнул, оценив скрупулезность как работы суда, так и главы фонда в данном разбирательстве.

— Вот так работа! Значит, десятый оссуарий из Тальпиота все же относится к Иакову, сыну Иосифа и брату некоего Иисуса? Но какова была популярность имени Иаков среди иудеев I века?

— Незначительная, — чуть не опалил историка взглядом господин президент. — Около одного процента, — он закрыл досье и положил его в ящик стола. — Мы опросили квалифицированных статистиков, и они нам сообщили, что сочетание всех этих имен в одном захоронении — крайне редкое явление, хотя на первый взгляд так не кажется.

— Не кажется, — мгновенно отреагировал португалец. — Если большинство имен из числа популярных, то откуда же возьмется «редкое явление»?

— Редкость в комплексе: и в том, что эти имена «собраны» в одном захоронении, и в том, что они связаны с центральными фигурами Нового Завета. Заметьте, что здесь Иисус, Иосиф, Мария, Мариамне и Иаков. Плюс еще Иисус и Иаков появились в тесной связи с сочетанием сын Иосифа, а к Иакову добавлено было — брат Иисуса. Эти данные совпадают со сведениями, почерпнутыми из разнообразных источников, датируемых I веком: Евангелия, Послания Павла, текста Иосифа Флавия, установившего, что отцом Иисуса из Назарета был Иосиф, матерью — Мария, а братом — Иаков. И вот еще важная деталь. Крайне редко в каком-либо оссуарии попадаются указания, что кто-то является чьим-то братом. Известен только еще один подобный случай. Разумеется, мы вправе предположить, что если Иакова идентифицируют как брата Иисуса, то последний должен быть, как минимум, весьма известным человеком. В общем, мы попросили математиков, специализирующихся в статистике, провести профессиональные расчеты и установить вероятность того, что в захоронениях в Тальпиоте находятся останки Иисуса Назаретянина и его семьи. Взяв за основу все мужское население Иерусалима в I веке и величину инцидентности каждого из вышеупомянутых имен среди всех оссуариев плюс соотношение между ними, математики выявили число, названное ими P factor, он же фактор вероятности. Получилось — один на тридцать тысяч.

Эта величина не произвела впечатления на Томаша.

— Вероятность один к тридцати тысячам, когда речь идет об Иисусе Назаретянине? Прямо скажем, не впечатляет…

Арпад Аркан хохотнул и весело покачал головой.

— Не совсем так. Вы ошиблись направлением. Один к тридцати тысячам, что это не имеет отношения к Иисусу из Назарета. Иначе говоря, двадцать девять тысяч девятьсот девяносто девять из тридцати тысяч, что это останки нашего Иисуса!

Глаза историка были готовы вылезти не только из орбит, но даже за визор.

— Как это?

— Захоронение в Тальпиоте — это могила Иисуса.

Президент фонда говорил это с такой убежденностью, что Томаш понимал всю тщету возражений, тем более что внятных контраргументов у него не осталось. В поисках поддержки он обменялся взглядами со своими спутниками, давно уже молча следившими за ходом дебатов, но взгляды эти говорили лишь одно — помощи ждать неоткуда. Эта дискуссия — совершенно не по их части.

С другой стороны, а зачем ему чья-то поддержка? Что еще надо доказывать или опровергать? Захоронение в Тальпиоте было изучено в мельчайших деталях профессиональными археологами сразу после его обнаружения в 1980 году. Девять из десяти оссуариев поступили прямо в хранилища Министерства древностей Израиля и никогда больше его не покидали. Данный факт является сам по себе гарантией тому, что никакой подделки быть не может, тем более что никто и никогда ничего подобного не утверждал.

Единственный вопрос для дискуссии — определить, принадлежали ли Иисусу из Назарета и его семье оссуарий, подписанный именем Иисус, сын Иосифа, и оссуарии под именами Иосифа и Иакова, сына Иосифа, брата Иисуса, и еще двух, относящихся к Мариям. Математики произвели расчеты по разным параметрам и величинам и пришли к положительному выводу: с большой степенью вероятности принадлежат! Что он знает о статистике? Вправе ли он ставить под сомнение заключение математиков? Действительно, если Иисус не воскрес в физическом смысле, его тело должно было быть погребено где-то поблизости. Абсолютно естественным казался ему тот факт, что семья или последователи Иисуса оплатили оссуарий у Храмовой горы, где, по их разумению, неизбежно должен был появиться Господь для установления своего Царства. Вполне вероятно, что так и произошло — оплатили и захоронили. Так в чем еще сомневаться?

— А вот ДНК, — сказал неожиданно португалец, обращаясь к хозяину. — Вы же нам так и не объяснили толком историю с ДНК?

— А что бы вы хотели узнать?

— Все! — скромно заявил Томаш. — Начиная с самого главного, конечно. Где же эти образцы?

— Здесь.

— Здесь — это где? В Израиле?

Арпад Аркан развел руки в стороны.

— Здесь — значит в этом помещении.

Вся троица оглядывалась во все стороны, стараясь хоть что-то разглядеть.

— Где? Где же?

Глава фонда выглядел чрезвычайно довольным произведенным эффектом. Лицо его озарила искренняя неподдельная радость. Даже через шлем просвечивала. Господин Аркан повернулся к громадному холодильнику, светившемуся рядами красных огоньков сигнализации, нажал какие-то кнопки на пульте управления, лежавшем на небольшой стойке рядом с дверью. Огни тут же погасли, обозначив, наверное, отключение сигнализации.

Хозяин открыл помпезную дверь холодильника. Сразу же повалили клубы холодного пара. Когда они рассеялись, внутри камеры стало видно небольшой стеклянный ящик с опытной трубкой внутри. На крышке ящика была миниатюрная клавиатура с десятью цифрами.

— Мы пришли в Святая святых — не забывайте! Я же говорил вам, что Господь физически находится здесь? Кто такой в христианской теологии Иисус, если не Бог во плоти? Если Иисус — Бог, а у нас есть ДНК Иисуса, — это означает, что в физическом смысле Бог пребывает в этой камере.

Президент фонда набрал номер кода, и стеклянный ящик издал характерный для электронных устройств сигнал: Б-и-п… Открыто!

LXVII

Вот оно — долгожданное послание на экране пейджера. На всякий случай Сикариус перечитал его, чтобы не возникало больше сомнений: шеф действительно только что отдал приказ, последний приказ:

В атаку!

Воин сикариев ввел в систему пароль, вырванный у охранника после кровавой пытки. Снова прозвучал приятный электронный б-и-п, замок сработал, и бронированная дверь «Кодеш Ха-Кодашима» наконец открылась, выпустив на Сикариуса ледяное облако. Переступив порог, он тотчас ощутил, как стужа обволакивает тело. Такого приема он не ожидал.

— Бр-р-р! Холод-то какой!

Повернув голову назад, Сикариус заметил через приоткрытую дверь, что в шкафу передней висят то ли комбинезоны, то ли скафандры. Наверное, следовало надеть какой-нибудь. Соблазн был велик. Подумалось даже, что это было бы вполне разумно, учитывая жуткую холодрыгу в Святая святых, но нет. Нельзя! Он покачал головой. Нельзя терять ни минуты, а все эти манипуляции займут не менее двух-трех. Приказ шефа — закон! Надо войти, обнаружить цель и устранить ее! Остальное — побоку! За работу!

Час пробил, долгожданный час…

Он вытащил сику из-за пояса и сделал решительный шаг вперед, придерживая рукой ледяную дверь.

Изогнувшись, как леопард на охоте, воин сикариев осматривал открывшееся его взору помещение: какие-то мудреные приборы с трубками, трубочками и бесчисленными проводами, шкафы прямо у входа… Главное — ни одной живой души в этом секторе. Царила тишина. Это и радовало, и успокаивало.

— Отлично! — прошептал Сикариус. — Шеф и вправду — гений! Надо же так все продумать!

Работа патрона казалась ему безукоризненной. И то сказать: ловко увел всех в другую часть зала, чтобы дать ему возможность относительно спокойно войти и заняться подготовкой засады.

Получив этот плацдарм у двери в «Кодеш Ха-Кодашим», Сикариус не только незаметно проник в помещение, но и сможет теперь продвигаться вперед. Конечно, не теряя осторожности: где надо — скрываясь, где можно — прорываясь, пока цель не будет настигнута и обезврежена.

Бросив последний оценивающий взгляд на свои тылы: все ли там по уму, не забыл ли он чего, израильский коммандос с удовлетворением отметил, что камера слежения в передней благополучно выведена из строя — черная краска на месте, а система безопасности Святая святых успешно преодолена и нейтрализована.

Входная дверь в переднюю не только закрыта на ключ, но и «подкреплена» ножкой стула в дверной ручке. На полу — навеки успокоившийся охранник: священный клинок сделал свое дело. Вытекшая из перерезанного горла кровь стала, подсохнув, бурой. Пока все идет строго по плану.

Расправив плечи, он сделал шага два от бронированной двери, которая автоматически закрылась за ним.

Ловушка захлопнулась.

LXVIII

Субстанция внутри пробирки казалась жидкостью желто-белесого цвета. Держа сосуд, как бесценное сокровище, Томаш посмотрел ее на просвет, затем медленно наклонил, чтобы посмотреть, как будет вести себя вещество внутри. Форма его не изменилась — оно было замерзшим.

— Так вы говорите, что здесь внутри генетический материал? — спросил благоговейным шепотом историк. — И это ДНК… Иисуса?

Взоры всех присутствующих были прикованы к маленькой пробирке со странной субстанцией.

— Так точно.

Под светом ламп замерзшее вещество переливалось мириадами мельчайших огоньков, как будто в сосуде действительно была та самая божественная искорка.

— Невероятно!

Другие гости тоже хотели прикоснуться к чуду, уже и руки протянули, но Арпад Аркан опередил их, отняв у профессора драгоценность.

— Осторожно! ДНК — вещь хрупкая.

Никто не мог отвести взгляда от кусочка льда внутри пробирки, как от маятника гипнотизера.

— Но как же это стало возможным? Как же вы сумели извлечь ДНК из останков? — задал долгожданный вопрос Томаш.

Глава фонда отвел наконец-то глаза от сосуда и улыбнулся, предвкушая удовольствие от одной из самых любимых его душеньке историй.

— Помните, я вам рассказывал о патине, обнаруженной в оссуариях.

— Помним, — подтвердил историк. — Археологам часто доводится сталкиваться с этой пленкой на поверхности металлов, которая препятствует их коррозии. Ее еще называют зеленкой. А причем она здесь?

— Патина нарастает слоями и действительно несет защитную функцию. Помимо этого, становясь утолщенной, она может прикрывать собой элементы костей и высохшей крови.

— Так вот где нашли ДНК!

— Совершенно верно! — глаза Аркана сияли радостью. — При первых же исследованиях были обнаружены остатки савана под слоем патины на дне оссуариев, подписанных Yehoshua bar Yehosef и Mariamn-u eta Mara. Ha саване сохранились телесные флюиды и осколки костей, самые крупные из которых не превышали размеры ногтя. Эти образцы были отправлены в одну канадскую лабораторию, которая специализируется на древних ДНК. Разумеется, мы не стали указывать их происхождение, чтобы избежать возможных спекуляций. Эксперты изучили наши материалы, указав изначально, что они слишком малы и чрезмерно усохли. Исследования проводились в камере, подобной этой, где возможна работа исключительно в скафандрах. Вывод их был неутешителен: ДНК оказалась очень поврежденной. Получить генетический материал из ядра клеток не удалось, и тогда специалисты сконцентрировались на митохондриальной ДНК, передаваемой детям от матери. Тут канадцы добились успеха, хотя данный образец ДНК был весьма фрагментарным. Сравнив несколько генетических маркеров, ученые обнаружили существенные различия между двумя образцами в последовательностях A-T и G-C, иначе говоря — аденин-тимин и гуанин-цитозин, — явный признак полиморфизма.

— Извините, вы о чем? — прервал «научный доклад» Томаш. — Переведите, пожалуйста, на доступный нам, простым людям, язык.

— Генетическая вариативность: пары A-T и G-C оказались разными.

— Ну и что?

— Два существа, подвергнутых генетическому анализу, были рождены разными женщинами. У них не было кровного родства. Во всяком случае, по материнской линии. Следовательно, если они находились в одном и том же склепе, а их оссуарии были обнаружены стоящими рядом, вполне вероятно, что они были мужем и женой.

Казалось, удивленное недоверие португальца просочилось через все шлемы и визоры.

— Как так? Митохондриальная ДНК уже определяет узы брака?

— Нет, конечно, — усмехнулся хозяин. — Генетический анализ определил только, что у них были разные матери, а остальное — результат несложной дедукции, основанной на местоположении оссуариев в захоронении в Тальпиоте.

— Понятно. А что еще?

— Было также установлено, что митохондриальная ДНК Иисуса совпадает с ДНК коренного населения Ближнего Востока.

Гости только успевали рот разевать, слушая объяснения господина Аркана, не расстававшегося с божественной пробиркой.

— Dio mio! — смогла, наконец, воскликнуть Валентина после затянувшейся паузы. — Что же это получается: Микеланджело и все прочие художники жестоко ошибались, изображая Иисуса блондином с голубыми глазами!

— Да уж, ничего похожего…

— А… все эти… анализы ДНК на самом деле были сделаны?

Глава фонда засмеялся.

— Вы полагаете, я выдумываю «по ходу пьесы»? — заметно было, сколько удовольствия он получил от произведенного эффекта. — Еще в 2005 году все эти опыты были успешно проведены в лаборатории палео-ДНК Университета «Лэйкхеад» в Онтарио.

Томаш пристально разглядывал пробирку в руках собеседника.

— И там вам выдали этот образец?

— Этот? — Арпад Аркан покрутил сосуд в своей перчатке, разглядывая его на просвет и не уставая, судя по всему, любоваться и восхищаться. — Нет, это уже другая история.

— Другая? Так откуда же сей образец?

Визор скафандра покрыла испарина — так глубоко выдохнул хозяин, прежде чем приступить к рассказу.

— После первых анализов, сделанных в Канаде, Министерство древностей Израиля опять закрыло оссуарии в своем хранилище в Бейт-Шемеше. Я же в то время занимался проектами, связанными с миром на Ближнем Востоке. Как вы знаете, девиз моего фонда — это поэма Гете, посвященная делу мира. И вот как раз с этим делом и возникли очень большие проблемы: израильско-палестинские переговоры без конца срывались под разными предлогами, а по планете стала расползаться гидра терроризма. Исламские фундаменталисты устраивали кровопролития то там, то сям, американцы как-то бессистемно и малоэффективно им отвечали. Я понял, что только какой-то мощный и решительный удар сможет разблокировать эту ситуацию. Но что надо было сделать конкретно? Просчитывал разные варианты, однако — ничего не подходило. Пока в один прекрасный день не увидел я дома по телевизору документальный фильм об оссуариях в Тальпиоте.

— И тогда вас осенило?

— Пожалуй, осенило — не совсем верно. Поначалу я посчитал эти находки чрезвычайно интригующими, окруженными ореолом тайны. Утром следующего дня у нас было совещание в фонде, и в конце разговор как-то вырулили на тему этого фильма. Тогда-то один из моих сотрудников, христианин по вере, бросил какую-то реплику, и в моей голове как будто что-то щелкнуло. А почему бы не пойти этим путем? — подумал я. Так родилась данная идея.

— Какая идея?

— Сейчас объясню. Нашим первым шагом стало стремление понять, что же можно сделать с оссуариями. Насколько я запомнил, в том документальном фильме утверждалось, что метод сбора образцов для анализов ДНК оставляет желать много лучшего. У нас уже работал этот Центр перспективных молекулярных исследований. В урезанном, правда, виде — тогда здесь, в Назарете, был построен только «Эдем» — корпус для трансгенных исследований. Мы намеревались селекционировать кукурузу, пшеницу и другие генетически модифицированные культуры, которые могли бы расти, не требуя много воды. Я всегда считал, что одной из основных причин сохранения такого уровня агрессии в современном мире являются прежде всего нищета и голод. Производство трансгенных злаков, выведенных моим фондом, внесло бы существенный вклад в победу над голодом в странах третьего мира и способствовало бы укреплению мира между людьми.

Арни Гроссман не выдержал тональности этой политинформации.

— Извините, но какое отношение к открытию в Тальпиоте имеет эта миротворческая пастила?

— Самое непосредственное, — продолжил невозмутимо Арпад Аркан. — К тому времени Департамент биотехнологий нашего центра возглавил немецкий профессор Петер Хамманс, с которым вы недавно беседовали. Я поинтересовался у него, имело ли смысл заняться данным проектом. Он перечислил мне возможные трудности, указав, надо отдать ему должное, и пути их решения. Благодаря своим связям в израильском правительстве я сумел получить разрешение на посещение хранилища Министерства древностей Израиля в Бейт-Шемеше. Я вышел на профессора Александра Шварца из Амстердамского университета, которого мне отрекомендовали как одного из лучших археологов планеты и высококвалифицированного эксперта в библейской археологии. С ним и профессором Хаммансом мы поехали в хранилище. Приехали, увидели и обомлели. Это был огромнейший склад с бесчисленными полками, на которых свыше тысячи оссуариев! Все пронумерованы и датированы. Потрясающе!

Томаша раздирало любопытство.

— Вы нашли оссуарии из Тальпиота?

— Они стояли в дальнем углу склада на трех полках. К сожалению, условия их хранения далеки от идеальных, но профессор Хамманс пришел к выводу, что в патине имелись фрагменты костей. Это была замечательная новость, потому что давала понять: к этим артефактам относились бережно и их сохранность была на высоком уровне. ДНК, которых немало в окружающем нас пространстве, к ним, что называется, не пристала. Мы взяли оссуарий за номером 80/503 и привезли его сюда, в Назарет, пообещав вернуть через неделю.

— 80/503 был подписан — Иисус, сын Иосифа…

— Совершенно верно. Мы привезли его в стерильно чистую лабораторию «Эдема» и принялись извлекать фрагменты, защищенные патиной. Они оказались слишком высохшими, и, как уже было в Канадском исследовательском центре, представлялось весьма проблематичным получить ДНК из ядра клеток. Прошло несколько месяцев в трудных поисках какого-то решения, пока не случилась неслыханная удача: в осколке костной ткани, обнаруженном под особо плотными слоями патины, оказались две целые клетки. Это было чудо из чудес. С большими предосторожностями были извлечены ДНК из ядер этих клеток. Увы, при ближайшем рассмотрении у них выявились пустоты, обе были слабенькими. В общем, после радости — глубокое разочарование.

— И не было возможности реконструировать ДНК…

— В этом-то и была проблема. Дело в том, что профессор Хамманс сравнил маркеры двух ядер и понял: разрывы и пробелы в них находились в разных местах, то есть в одном ядре не было того, что имелось в другом. Это вселяло надежды. Немецкий профессор предупредил меня, что нам понадобятся высокоточные технологии для изготовления полноценной ДНК из двух дефективных. Дело было трудное, хлопотное, требовало времени, но, повторяю, обещало успех. Я созвал совет мудрецов фонда и объяснил им суть проекта. Его одобрили. Мы решили воспользоваться всеми имеющимися у нас ресурсами, чтобы расширить возможности для исследований в нашем Молекулярном центре. Мы в рекордно короткие сроки построили здание «Ковчега», оснастили его самым передовым оборудованием, сделав наши лаборатории ультрасовременными. Для начала мы стали клонировать простейших — саламандр, ящериц. Затем пришел черед млекопитающих и наконец приматов. Именно на этой фазе мы сейчас и находимся.

Валентина решила все-таки уточнить:

— А куда ведут эти опыты?

— Как я вам уже объяснял, наша цель — клонировать человека. Но для ее достижения необходимо решить целый ряд технических проблем. Вот почему мы стали сотрудничать с профессором Варфоломеевым.

— Значит, все это, — итальянка обвела руками пространство, щедро заполненное различным оборудованием, — весь этот комплекс предназначен для клонирования людей…

Президент фонда многозначительно покрутил головой.

— И так и не так… Скажем, это только ступенька, еще один шаг…

— Но шаг куда? Что вы, собственно говоря, пытаетесь делать? К чему хотите прийти в результате этих опытов?

Арпад Аркан на мгновение задержался с ответом. Его остренькие глазки сверкали за визором, перебегая с одного собеседника на другого. Он словно пытался предугадать реакцию каждого на сенсационное признание, которое решил, наконец-то, сделать. Потом он поднял вверх пробирку с драгоценным содержимым, будто она былавожделенным спортивным трофеем, и выпалил:

— Мы хотим клонировать Иисуса!

LXIX

Непрерывное жужжание.

Вот и все, что слышал Сикариус внутри «Кодеш Ха-Кодашима», — однообразный непрерывный шум работающих холодильников и кондиционеров. Он продвигался, соблюдая максимальную осторожность; все его чувства были обострены до предела; он был готов реагировать на малейшее изменение обстановки, но вокруг было монотонное жужжание-гудение, затруднявшее задачу локализации цели.

— Проклятье! — буркнул он сквозь зубы. — Куда же они подевались?

Звуковое оформление театра действий вызывало глубокое раздражение воина сикариев, но приходилось терпеть. Его учили действовать в любых обстоятельствах, подгонять их под свои нужды. Вот и теперь он старался подавить недовольство, продвигаясь медленно, но верно вглубь: корпус наклонен вперед, готовый атаковать в любую секунду, глаза обшаривали все пространство сверху донизу в поиске вероятных угроз, рука твердо сжимала сику, ждавшую своего часа.

Холод был страшный. Термометр на стене показывал +1 по Цельсию. Из ноздрей вырывались клубы пара, будто наступал огнедышащий дракон. Эх, напрасно он все-таки не надел скафандр, но что сейчас о том печалиться: поздно! И пусть не ожидал, что придется действовать в полярной обстановке, — задача будет выполнена!

А вот и голоса!

Впереди по курсу послышались отголоски разговора, и Сикариус облегченно выдохнул. Во-первых, он двигался в правильном направлении, что, в общем-то, было несложно, а во-вторых, и это важнее, никто его пока не засек. Значит, у него прекрасная возможность самому выбрать не только наилучший плацдарм для атаки, но и время для нее. Можно ли было мечтать о таком счастье?

Сикариус выдвинулся в сторону, откуда доносились голоса. Шел медленно, поглядывая то налево, то направо, делая все возможное, чтобы оставаться «невидимкой». Чем ближе он подходил, тем явственнее становились голоса. А вот и первый силуэт проступил в отдалении. Диверсант замер, распластавшись по затемненной стене. Затем осторожно шагнул в сторону, скрывшись за шкафом с ампулами и пробирками. Из-за него, растворившись во мраке, удобно было наблюдать за фигурами в белых скафандрах. Вот только маски затрудняли их идентификацию. И лишь когда ближайший силуэт повернулся в профиль, чтобы подать реплику, Сикариус радостно признал в нем шефа. Все-таки приятно сознавать, что ты не одинок в такой ответственный момент. Сделав еще несколько шагов вперед, воин сикариев нашел новое укромное местечко, откуда хорошо просматривалась перспектива.

Из следующего укрытия видно было значительно лучше, и Сикариусу довольно быстро удалось сообразить, что второй силуэт принадлежит португальскому историку. После этого определить, кто есть кто из двух оставшихся фигур, труда не составило. Итак, все на месте и все — рядом, что значительно облегчало задачу. Вот они оживленно обсуждают что-то метрах в шести — у стола перед открытой дверью огромного холодильника. Говорят, похоже, об этой пробирке в руках у одного из собеседников. Наверняка, это — ТО.

Сикариус напрягся и приготовился к атаке.

LXX

Нельзя сказать, что признание стало для Томаша большим откровением. Историк уже практически сложил мозаичное панно из разнообразных сведений о фонде, а рассказ профессора Хамманса об экспериментах в Центре перспективных молекулярных исследований лишь дополнил картину, наведя его на истинные цели создания данного проекта и всего этого громадного научного комплекса. И, тем не менее, даже он был шокирован, услышав, наконец, немыслимые, пусть и долгожданные слова.

— Клонировать Иисуса?! — переспросил историк, отшатнувшись, как контуженный. — Но это же бред!

Оба детектива тоже с трудом сохраняли спокойствие после такого невероятного и абсурдного по своей сути заявления. А вот господин президент продолжал невинно улыбаться, совершенно не понимая и не разделяя изумления присутствующих.

— Зачем вы так…

Томаш повернулся к Валентине и Гроссману, ожидая от них солидарной поддержки.

— Но это… это же невероятно! Клонировать Иисуса? На кой черт это вам нужно? К чему эта нелепость? — он с трудом подбирал слова, оказавшись не в состоянии преодолеть замешательство, несмотря на всю свою подготовку.

— Помните, я вам говорил о совещании, прошедшем в нашем фонде после того, как посмотрел документальный фильм об оссуариях в Тальпиоте? — голос Арпада Аркана звучал безмятежно и невозмутимо. — В то время мы были крайне обеспокоены состоянием международных отношений. Застопорившийся процесс мирного урегулирования арабо-израильского конфликта вызывал глубочайшее разочарование. Аль-Каида сеяла смерть везде, где только можно было, продолжались войны в Ираке, в Афганистане и т. д. и т. п.! И вот на этом депрессивном фоне прозвучала реплика одного из моих помощников, тотчас запавшая мне в душу.

— Вы уже говорили об этом, — вмешался Томаш, — но так и не сказали, в чем был ее смысл.

— Помню этот разговор, будто он только что закончился. Сотрудник утверждал, что сам ход событий наводит его на мысль, что только Иисус был бы способен восстановить взаимопонимание и мир на планете. Разумеется, это было нечто вроде шутки, но… — он так и не закончил эту фразу.

— И вот тут вас осенило.

— Да-да, именно так! Едва услышав это замечание, я тут же подумал о находке в Тальпиоте и о ДНК, найденной в оссуарии Иисуса. И вдруг — ба-бах! Как молнией ударило, — хлопнул Аркан себя по лбу, иллюстрируя события того дня. — А что если и вправду попытаться восстановить полностью ДНК Иисуса? И потом клонировать его? Сделать так, чтобы Иисус вернулся на Землю? Вдруг что-то изменится? Неужели человечество сможет остаться равнодушным к возвращению человека, учение которого изменило мир? Сможет ли Иисус принудить нас к миру? Это была идея, я бы сказал… Я бы сказал уникальная! Взрывоопасная! Грандиозная! Ведь речь шла об одном из таких диковинных, таких окрыляющих богоявлений, которое само по себе могло бы изменить ход истории — ни больше ни меньше! Если Иисус сумел за какие-то тридцать лет своей жизни столько в нас изменить, почему бы не сделать еще одну попытку? Хуже-то уж точно не будет?!

Ход рассуждений Арпада Аркана был абсолютно прозрачным, как и вся деятельность его фонда.

— Теперь все ясно, — прошептал Томаш. — Вот как вы сумели убедить своих мудрецов раскошелиться на этот проект.

— Сначала я самостоятельно проконсультировался с профессором Хаммансом, чтобы узнать, существуют ли технические возможности реализации идеи. Затем мы привлекли профессора Шварца — также на условиях конфиденциальности. И только после того, как мы попали в Бейт-Шемеш, взяли оссуарий 80/503 в свою лабораторию, выделили два ядра с хромосомами Иисуса, — вот только после всего этого я и собрал совет мудрецов. В первые мгновения, как вы догадываетесь, они пребывали в шоке, но потом взвесили все «за» и «против» и полностью меня поддержали. Вот так родился «Проект Иешуа».

— Но зачем была нужна вся эта секретность? — поинтересовался историк. — Почему не поделились своим открытием со всем миром?

— Вызвав на себя огонь фанатиков всего света? Став мишенью для экстремистов всех мастей? А как бы прореагировали исламские фундаменталисты, еврейские ортодоксы, христиане-радикалы и прочая, и прочая, и прочая? Нет уж, дудки! — шлем главы фонда решительно затрясся. — Если ставить себе целью претворение проекта в жизнь, надо было держать все в абсолютной тайне. Это была важнейшая задача, и мы стремились строго ее придерживаться. Вся работа проходила с соблюдением строжайшей секретности, что нам гарантировало спокойную и продуктивную работу.

— Вы взяли на работу профессора Шварца как эксперта в библейской археологии, а профессора Варфоломеева — как крупнейшего специалиста на поприще генетики. Но зачем вам была нужна Патрисия Эскалона? — напомнил Томаш. — Она же палеограф. Какой от нее толк?

— Вы должны понимать, что «Проект Иешуа» — невероятно сложный. Он охватывает самые разные направления и сферы. — Аркан снова был в своей стихии. — Прежде всего мощнейшая научная составляющая. Для решения высокотехнологичных задач было построено здание «Ковчега», и мы начали работать над клонированием животных. Но профессор Шварц обратил мое внимание на одну деталь, которую ни в коем случае нельзя было недооценивать. Представим себе, что мы сумели решить проблему как коротких теломеров, виновных в преждевременном старении клонированных животных, так и протеинов, связанных с хромосомами, препятствующих клонированию приматов. То есть вообразим, что мы добились грандиозного успеха, получив абсолютно здоровые клоны человека, и наконец-то, можем заняться клонированием Иисуса, — он сделал паузу, чтобы аудитория могла переварить эту информацию на грани сумасшествия. — И вдруг выясняется, что Иисус — вовсе никакой не Бог? А его учение совершенно не такое, как мы полагали? — Аркан пристально взглянул сначала на Томаша, потом на Валентину, а затем и на Гроссмана. — Кто на самом деле был Иисус?

— А вот теперь все ясно, — энергично закивал шлемом историк. — Профессор Эскалона была вам нужна, чтобы получить ответ на этот вопрос.

— Ее имя было нам подсказано профессором Шварцем, который был очень высокого мнения о своей коллеге. Как раз в ту пору Еврейский университет Иерусалима занимался организацией конференции, посвященной манускриптам Мертвого моря, и я убедил устроителей пригласить госпожу Эскалону. Профессор Шварц назначил специально на те же дни посещение хранилища Министерства древностей Израиля якобы для подготовки статьи о других оссуариях для журнала «Biblical Archaeology Review». Параллельно мы сделали так, чтобы Научно-исследовательский институт имени Вейцмана пригласил аккурат в тот же период прочитать лекцию профессора Варфоломеева. Воспользовавшись их одновременным пребыванием в Израиле, я собрал всех на конфиденциальную беседу в Фонде Аркана. Говорили мы долго. Если господа Шварц и Варфоломеев уже знали, о чем шла речь, то для профессора Эскалоны все было в диковинку. Мы ввели госпожу в курс дела, по крайней мере в касающейся ее части, и она согласилась участвовать в проекте, также пообещав соблюдать абсолютную секретность. Кстати, когда мы обсуждали, кто же в действительности был Иисус, она засмеялась и сказала такое, что… что я никогда уже не забуду.

— И что? Что же она сказала?

— Профессор Эскалона объяснила мне, что община назареев, которая изначально следовала за Иисусом, была лишь одной из череды иудейских сект. От прочих она отличалась тем, что среди ее предводителей был Павел, решивший донести их учение до язычников. В противоположность большинству иудеев язычники приняли Иисуса в качестве Мессии, предсказанного в Священном Писании, и были готовы примкнуть к его последователям, если будут отменены некоторые иудейские запреты, в частности, работать по субботам и есть свинину, а также — и это главное — им сильно не нравилось обрезание. Профессор Эскалона подчеркивала, что сам Иисус был сторонником строгого следования этим правилам. Но он умер, и назареям никак не удавалось убедить остальных иудеев в том, что их вождь, распятый римлянами, и был тем самым Мессией. Что им было делать? Около 50 года Павел прибыл в Иерусалим в надежде уговорить Петра и Иакова, брата Иисуса, умерить принципиальность. Дебаты были непростыми, но, в конце концов, консенсус был найден: примкнувшим к движению язычникам было позволено не соблюдать правил субботы и «нечистой» пищи, а также воздерживаться от обрезания. После устранения этих ограничений назарейское учение стало быстро распространяться по Римской империи и пользовалось таким успехом, что вскоре бывшие язычники стали преобладать среди последователей Иисуса, а его соплеменники превратились в меньшинство. А уж после разрушения Второго храма в 70 году, иудеи-назарейцы и вовсе потеряли все свое влияние, окончательно превратившись в одну из многочисленных сект христианского движения.

— Их называли эбионитами от еврейского ebionim, которое переводится как бедняки.

— Совершенно верно! Профессор Эскалона объяснила мне, что христиане иудейского происхождения, чтившие свои традиции, получили название эбиониты. Для них Иисус был человеком во плоти, рожденным в результате нормального полового сношения, но он был избран Богом за благочестие, набожность и глубокое знание Закона. Кроме Иисуса эбиониты почитали и его брата Иакова, а вот Павла считали отступником, извратившим подлинное учение. Однако затем произошло невероятное: притом что именно эбиониты были прямыми наследниками отцов-основателей доктрины и носителями истинно правильного учения Иисуса, именно их и объявили еретиками и маргиналами, фактически вытолкнув на обочину истории!

— Все так, все так, но что же сообщила вам профессор Эскалона? Что за «незабываемый комментарий» это был?

Аркан улыбнулся.

— Сказала мне, что, если бы Иисус вернулся на землю, Церковь объявила бы его еретиком!

— Madonna! — немедленно раздался протестующий женский голос. — Как можно такое говорить? Иисус — еретик?! Ради Бога, я умоляю!

— Я лишь привел цитату, — напомнил глава фонда. — Профессор Эскалона так и сказала: если бы Иисус вернулся на землю, Церковь объявила бы его еретиком. Она утверждала, что нынешняя христианская доктрина весьма отличается от оригинального Слова Иисуса. Например, остались в далеком прошлом его апокалиптический тон и иудейский контекст. Причем она не считала, что это так уж плохо. Ведь Иисус был, по ее мнению, ультраортодоксальным иудеем, отвергавшим, в частности, развод и полагавшим, что разведенная женщина, выходящая во второй раз замуж, совершает тем самым акт прелюбодеяния. А за это согласно иудейскому Закону надлежало побить ее камнями, и сам Иисус никогда не осуждал этого наказания. Разумеется, я ей тут же напомнил эпизод с падшей женщиной, когда Иисус сказал: «Пусть первый камень бросит тот, кто без греха».

— Дело в том, что данный эпизод — выдумка чистой воды, — напомнил Томаш. — Он отсутствует в оригинальных текстах Нового Завета. Его дописали значительно позже.

— Вот-вот. Так она мне и объяснила. В общем, проповедь Иисуса была типично иудейской со всеми хорошими и не очень чертами. Конечно, побитие камнями за прелюбодеяние язычники считали абсолютно варварским наказанием, и им было бы удивительно, что Иисус не отвергал его. Следовательно, один из переписчиков выдумал сей эпизод с прелюбодейкой и вставил его в более древний текст, чтобы Мессия мог порицать этот вид наказания. Профессор Эскалона обращала мое внимание также на то, что универсальный характер Слову Иисуса, проповедовавшему, собственно говоря, как иудей иудеям, придала сама Церковь. И даже понятие любви, сейчас находящееся в центре христианского учения, лишь один раз было упомянуто в самом первом Евангелии, то есть христианство во многих отношениях стало умереннее тех идей, которые изначально проповедовал сам Иисус, и госпожа профессор считала это, безусловно, положительным явлением. Увы, — вздохнул Аркан, — и эта часть работы по нашему проекту осталась незавершенной, а ведь речь идет о серьезнейшем вопросе.

— Еще бы! — усмехнулся португальский историк. — После стольких мук и усилий получить клон Иисуса — радикального ортодокса?!

— Вам весело? — искренне возмутился президент фонда. — Не вижу ничего смешного! Мы ведь собирались клонировать Иисуса, чтобы принести мир миру. Что может быть благородней?! А тут вдруг выясняется, что это замечательное начинание может всем выйти боком! Человек, которого мы хотели воспроизвести, рассуждал, оказывается, совсем не так, как мы думали! Иисус предстал апокалиптическим пророком, полагавшим, что миру наступит конец в любую ближайшую секунду! Его ультраортодоксальное видение иудаизма привело к тому, что он объявил своей целью следование канонам Священного Писания — еще более строгое, чем даже у фарисеев! Он дошел до того, что подвергал дискриминации язычников!

— Представляю себе ваше лицо, когда вы слушали Патрисию! — заметил Томаш. — И что же было ей ответом?

— Сначала, как легко догадаться, мы впали в ступор! Удивлению не было предела! Хотелось верить, что это — дурной сон! Хотелось уши заткнуть, чтоб только не слышать этого ужаса! — он поднял руки и затряс ими, вспоминая первую реакцию на ученые откровения. — А следующая мысль была еще страшнее: и что делать теперь? Как разрешить эту проблему? Тут пришел нам на помощь профессор Шварц, обратив внимание на простой факт: Иисус ведь был продуктом воспитания той иудейской среды, в которой родился и вырос; и если мы хотим, чтобы клонируемый человек был другим, необходимо поместить его в соответствующее окружение, в другую среду. В конце концов, мы все являемся тем, кто мы есть, благодаря не только генам, но и окружающим нас условиям и условностям.

— Похоже, что так.

— Соответственно, работа над «Проектом Иешуа» была продолжена. Просто следовало соблюдать особую осторожность в деле воспитания клона. Надо было выработать стратегию воспитания, адекватную его личности. Но что это за личность? Можно ли было предопределить ее хоть до какой-то степени? Профессор Эскалона, будучи одним из самых квалифицированных палеографов мира, допускала такую вероятность. По ее мнению, в Новом Завете можно было найти нужную и достоверную информацию об Иисусе-человеке, но для этого надо было подвергнуть тексты безжалостному критическому анализу. А в качестве первого шага надо было определить, какие из текстов являются самыми древними, то есть самыми близкими по времени к происходившим тогда событиям. Только так можно было получить более-менее достоверный портрет личности Иисуса. Понимаете? — обратился он к гостям, переводя взгляд с одного на другого поочередно.

Томаш покачал согласно головой.

— И тогда вы решили переработать всю гору этих манускриптов, а затем и извлеченную из них более-менее достоверную информацию. Именно этим и занимались Патрисия в библиотеке Ватикана, а профессор Шварц — в «Chester Beatty Library» в Дублине, — резюмировал португалец.

Арпад Аркан глубоко вздохнул, как бывает с человеком, который делал все возможное и невозможное ради успеха своего дела, и вдруг в последний момент…

— Конечно же! Но неожиданно случились эти жуткие события. Профессор Эскалона была убита в Риме, а ее коллега Шварц — в Дублине. Когда мне об этом сообщили ранним утром, я за какую-то минуту постарел лет на десять. А на следующий день пришла в довершение всему новость о смерти профессора Варфоломеева в Пловдиве. Будто небеса обрушились мне на голову! Что происходит?! С какой стати обезглавили одного за другим ключевых сотрудников нашего «Проекта Иешуа»? За что нам всем такая кара? Мы все были в панике в нашем фонде. Понятно, что наше дело подверглось жесточайшей атаке, но кто ее затеял и из каких соображений, было не понять. Не вызывало сомнений только одно: информация о том, чем мы здесь занимались, просочилась каким-то образом за пределы фонда, став достоянием самых черных душ, ибо такое не могло присниться даже в самом страшном сне. Наш проект летел в тартарары, — президент сменил точку опоры, переступив ногами. — Наверное, возникает вопрос, почему я не сообщил обо всем полиции? Мы рассматривали этот вариант на заседании совета мудрецов, но, в конце концов, отвергли его. По нашему общему мнению, это окончательно похоронило бы «Проект Иешуа», основу основ всей деятельности фонда, направленной на прекращение конфликтов на планете. Вернув Иисуса на землю, мы сможем оказать неоценимую услугу всему человечеству. Если бы мы посвятили в свои планы полицию, конфиденциальность, столь необходимая в данном деле, оказалась бы нарушенной, поставив под еще большую угрозу благородную миссию. Пришлось решать дилемму: то ли сотрудничать с полицией в ущерб проекту, то ли сохранять все в секрете, пытаясь своими силами спасти его. Что было важнее для дела мира на планете? Чему отдать приоритет?

— Да, выбор был нелегким, — согласился Томаш.

— Невероятно трудным был! — подчеркнул глава фонда. — После долгого и оживленного спора мы все-таки пришли к выводу, что интересы дела мира — превыше всего. Следовательно, надо было и дальше сохранять в тайне наши исследования. Поэтому, когда несколько дней тому появились в резиденции фонда вы, — он показал на португальца и итальянку, — я не был расположен разговаривать на эту тему. Нервы мои были напряжены до предела и без вашего прихода, так что я немного расшумелся. Вы уж простите меня…

Португальский ученый и итальянский инспектор обменялись понимающими улыбками.

— О, нет, не стоит беспокоиться!

Взглянув на пробирку в своей руке, Арпад Аркан решил продолжить разговор по существу.

— Конечно, есть еще один вопрос, который…

Речь главы фонда была прервана странным, почти звериным ревом на грани сумасшествия. Вся четверка повернулась на этот первобытный крик и увидела человека в черном со сверкающим клинком в руке.

И блеском смерти в глазах.

LXXI

Никто и моргнуть не успел, как мерцающая искорками полоска взметнулась в сторону Аркана и с точностью пули впилась в ту руку, где была пробирка с бесценным сокровищем. Президент выронил сосуд, издав вопль невыносимой боли и ужаса, и тут же был сбит с ног Сикариусом, тело которого припечатало несчастного господина президента к ледяному полу открытого настежь холодильника. Ударившись в довершение ко всему головой о лед, Арпад Аркан потерял сознание.

Пробирка между тем завертелась на полу волчком, как и положено поступать предметам цилиндрической формы, получившим начальное ускорение. Сикариус на какое-то мгновение инстинктивно дернулся в сторону главного объекта всей операции, но удержался: прежде следовало устранить прочие угрозы, исходившие от двуногих субъектов.

Однако этой секундной заминки в его действиях хватило Томашу, чтобы прийти в себя и среагировать на обрушившийся на них кошмар, тем более что португалец быстро сообразил: агрессор в черном ему знаком. Несомненно, именно этот бандит устроил ему засаду в номере гостиницы и пытался обезглавить. Понятно было и то, что ловкости, умения и физической силы душегуба вполне хватит, чтобы расправиться со всей четверкой минуты за две. Единственный шанс на спасение — воспользоваться его мимолетным замешательством.

Не теряя ни мгновения, Томаш подбежал к Сикариусу, собиравшемуся вставать с поверженного Аркана, и со всей силы саданул ему носком туфли по лицу.

— Вот тебе!

Оглушенный этим зверским ударом, бандит опять свалился на пол, ударившись об него затылком. Любому нормальному человеку этого хватило бы, чтобы оказаться «вне игры» хотя бы на некоторое время, но не таков был воин сикариев. Он одним прыжком вскочил на ноги, держась за разбитую физиономию. Нос был сдвинут набок, из левой ноздри хлестала кровь. Он чуть задел нос, и гримаса боли исказила лицо. На пальцах остались ярко-красные следы.

— Ты мне за это дорого заплатишь! — скорее прошептал, чем сказал, Сикариус, бросив убийственный взгляд в сторону португальца. Томаш понял, что никакого перелома в ходе схватки так и не произошло, хотя он нанес наверняка самый сильный в своей жизни удар по живому человеку. Вывести противника из борьбы не получилось — вот он снова на ногах, пусть и с окровавленной мордой и сбитым набок носом, испепеляет полным ненависти взглядом. Ясно было, что даже в таком виде этот боец заведомо сильнее любого из своих визави.

Впрочем, возможно, у португальца был маленький козырь пока еще не на руках, а на полу — пробирка, докручивавшая последние обороты. Могла ли ДНК Иисуса представлять ценность для напавшего на них бандита? Не успев и самому себе ответить на этот вопрос, ученый быстро наклонился и схватил замороженную пробирку. Поднявшись, заметил, что агрессор сделал шаг в его сторону. «Похоже, мысль завладеть бесценным сосудом оказалась не столь хороша, как представлялось поначалу», — пронеслось в голове португальца. Судя по реакции налетчика, содержимое пробирки его крайне интересовало; конечно же, ведь он и на Аркана напал первым, чтобы забрать у того сосуд. Выходит, если прежде Томаш был для бандита лишь одним из противников, то теперь, с пробиркой в руке, он превратился в главную мишень, которую надлежит срочно обезвредить.

Историку не хотелось расставаться со своими спутниками-детективами, особенно в ситуации, чреватой еще более непредсказуемыми событиями, но больше нельзя было терять ни секунды. Ни Гроссман, ни Валентина не видели агрессора в действии и не представляют себе, насколько он страшен. Томаш, однако, буквально на своей шкуре испытал, что это за отморозок, и он прекрасно представлял себе степень опасности, нависшей над всеми, и прежде всего над ним самим: схватив пробирку, он сразу стал жертвенным агнцем.

Пусть так! Будь что будет! Главное — спасти Валентину!

— Отдайте мне пробирку, — приказала итальянка, протянув руку португальцу. — Сейчас же!

«Об этом и речи быть не может», — подумал Томаш. Отдав сосуд Валентине, он мгновенно уже ее превратит в главную мишень для бандита, а этого никак нельзя было допускать. У итальянки не будет никаких шансов, если отморозок напрямую займется ею.

Собственно говоря, и у него этих шансов с гулькин нос — ни врожденной физической силы, ни тебе спецфизподготовки, чтобы дать достойный отпор боевому трансформеру, уже сделавшему второй шаг. Португалец молниеносно развернулся и бросился бежать, крепко сжимая пробирку в левой руке. Сзади послышался какой-то шум-гам, но главное, слышались шаги и учащенное дыхание бегущего человека. Нетрудно было догадаться, кто бы это мог бежать за ним вслед.

— Стой!

Гортанный крик напугал Томаша еще больше, и он даже обнаружил в себе скрытые резервы для увеличения скорости. Историк помчался вдоль рядов различных технических устройств и холодильников, несомненно, хранивших не менее ценный генетический материал, чем тот, что держал в своей руке. Бежать, однако, было непросто: как-никак, на теле — нечто вроде скафандра, а за спиной — два баллона с воздухом, ну и шлем с визором — это уж пустяк. Но адреналин придал господину профессору немало дополнительных сил. Достигнув конца прохода, он бросился налево, затем резко направо и вперед по параллельному коридору.

Повернул голову набок, пытаясь разглядеть своего преследователя, — благо у визора была функция периферического обзора. Погони не было. Какое счастье, что появилась незапланированная возможность перевести дух. Грех ее упускать и для другого, гораздо более важного дела: притормозив у одной из полок, где находилось множество сосудов и прочего лабораторного инвентаря, он пристроил сокровище с ДНК Иисуса в ряд других пробирок — «найдите десять отличий»! Вот повезло, так повезло! Идеальное место для тайника. Наконец-то он избавился от злополучного образца, принесшего столько несчастий…

Не теряя больше ни секунды, он побежал дальше по коридору. А куда, собственно? Томашу срочно нужно было выработать план действий. Беготня все равно закончится тем, что преследователь чуть раньше или чуть позже его настигнет, и что тогда? Идеальный вариант, конечно, — выбраться отсюда, но как? Он помнил, как захлопнулась за ними бронированная дверь. Следовательно, прежде всего надо было знать код замка. Из их группы только Арпаду Аркану он был известен, хотя и португалец был уверен, что уже знает вещее слово…

Значит, его задача — добежать до выхода и иметь хоть чуть-чуть времени, чтобы ввести пароль и открыть «брешь» в этом лабиринте. Но закрывать дверь он не станет — пусть отморозок побежит за ним вслед, тогда его несчастные спутники точно будут спасены! Разумеется, вовсе не Гроссман с Арканом заботили Томаша — прежде всего он думал о Валентине. Добежав до конца этого отрезка, метнулся направо. Теперь он не суетился, а действовал по плану. Выполнить его будет непросто, но стремиться надо. Главное — добраться до двери, и она, похоже, где-то впереди. Успеет ли?

Кстати, куда же запропастился этот отморозок? Хорошо, конечно, если бы с ним случилась какая-нибудь беда по дороге, но Томашу слабо верилось в такое чудо. Какой бы замечательной реакцией и стартовой скоростью он сам ни обладал, но его бег в скафандре был не таким уж стремительным. Что-то здесь неладно! — подумал Томаш. И не ошибся.

— Ты не меня ищешь? — спросил возникший из ниоткуда субъект в черном, встав у него на пути.

Голос с какой-то царапающей хрипотцой был точь-в-точь, как тот незабываемый, услышанный португальцем в номере иерусалимского отеля «American Colony». Зловещий шепот исходил тогда от человека, сбившего Томаша с ног и мигом его сковавшего мертвой хваткой на полу. Сейчас он не шептал прямо в ухо, а угрожающе спрашивал надменным тоном палача.

Попытавшись притормозить, чтобы развернуться и побежать назад, Томаш поскользнулся на кафельной плитке коридора и растянулся на ледяном полу. В то же мгновение он ощутил, как сверху на него запрыгнул «старый знакомый», и понял, что дело швах…

LXXII

Первое, что сделал отморозок, оседлав португальца, — нанес ему болезненный удар по печени. Если бы не скафандр, который все-таки смягчил убойную силу железного кулака, Томаш, безусловно, отключился бы сразу, а так он задергался от жуткой боли, суча ногами, как младенец, но даже крикнуть не мог — дыхание перехватило.

— Это тебе, чтоб не бегал! — прохрипел разбойник. — А вот сдача за тот пинок! — Историк почувствовал, как мощный удар потряс его скафандр — да так, что визор шлема открылся, и лицо обдало холоднющим воздухом, а вслед за этим от еще одного толчка его тело отлетело в сторону. Затылком он сильно ударился о подставку конструкции, на которой хранились пластмассовые бидоны.

— Ай-ай! — острая боль пронзила левую скулу совсем близко к глазу. Томаш понял, что целью бандита стало его лицо, и инстинктивно прикрыл голову руками, свернувшись калачиком в ожидании нового удара. Но болевой шок случился в другом месте: казалось, кто-то снимает с него скальп. Открыв глаза, он увидел практически перед собой физиономию супостата, которому удалось вытащить его голову из разбитого шлема.

— Хорошо я вернул должок, а? Или добавить? — на окровавленном лице Сикариуса со сбитым набок носом появилось некое подобие улыбки. — Как говорится в Священном Писании: «Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб; как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать», — и, сменив тон на угрожающий, спросил:

— Где пробирка?

Томаш покачал гудящей головой.

— Не знаю.

Отморозок двинул Томаша кулаком в скулу — почти в то же самое место, где осталась отметина от его «ноги отмщения».

— Говори, сволочь!

Вот так португалец узнал значение оборота «посыпались искры из глаз». Он громко закричал от нестерпимой боли. Ему показалось, что и на его лице теперь не было живого места, а скула точно треснула.

— Пробирка, ну? — снова спросил Сикариус, отводя кулак в сторону, чтобы нанести следующий удар в ту же болевую точку. — Где она?

Томашу казалось, что все его тело — сплошная рана. Молчать, чтобы получить очередную зуботычину? Нет уж! Он легонько кивнул головой в сторону коридора, откуда только что прибежал.

— Там, сзади, — произнес он, преодолевая боль. — Я ее спрятал там.

Бандит посмотрел в глубь коридора.

— Макака ушлой оказалась, — выдавил он сквозь зубы, дернув португальца за скафандр. — Вставай! Пойдем, покажешь, куда ты ее спрятал!

Придерживая историка за скафандр, чтобы не сбежал, Сикариус подтолкнул его в сторону прохода, из которого тот недавно выбежал. Пошатываясь и постанывая от непроходившей боли, Томаш поковылял по коридору.

Он сразу же стал спотыкаться, потому что плохо видел дорогу: выяснилось, что в рабочем состоянии у него только правый глаз, а вот левый едва открывался из-за возникшей опухоли. А вдруг он его потерял? Даже страшно подумать об этом. Но от этого мерзавца можно было ожидать чего угодно. Неспроста же он ему цитировал Писание: «око за око, зуб за зуб»… Не приведи, Господи, к «глазу за нос»… Ведь так мощно пнул его.

— Шевелись! — приказал Сикариус, подталкивая свою жертву. — Показывай, где пробирка?!

Надо было срочно придумать что-то новое, какой-то новый план действий. Но что он, теперь уже одноглазый и побитый, мог сделать, являясь фактически пленником этого терминатора? Надо как-то выкручиваться, иначе — конец! Эх, если бы у него было хоть какое-то оружие! Увы, только руки, но что толку от них, если рядом этот суперубийца. Скорее всего, даже самый настоящий боксер-профи вряд ли смог бы его нокаутировать. И они оба это знали — вот в чем проблема… Он, конечно, в состоянии неожиданно и коварно стукнуть своего мучителя, но ведь расплата за это неизбежна.

Пока эти мысли проносились молниями SOS в голове историка, пытавшегося найти хоть какой-то вариант спасения, они добрались до того места, где Томаш спрятал пробирку с сокровищем.

Вон там она, на полочке, в ряду таких же, подвешенных на металлической конструкции. Они все были практически «на одно лицо», но только в одной из них находилась, как говорится, жемчужина коллекции — ДНК Иисуса. Итак, остановиться и вручить этому подонку сокровище? Или лучше пройти мимо и увести его подальше? А что потом? Чего он добьется, ходя с отморозком по рядам? Все равно тот, в конце концов, догадается, что его водят за нос, а скула и заплывший глаз Томаша не выдержат нового испытания..

— Она здесь, — произнес португалец смиренным голосом, показав на металлическую структуру с пробирками. — Одна из этих вот, — выдохнул, признавая свое поражение.

Внимание Сикариуса полностью переключилось на ряд однообразных пробирок, подвешенных на конструкции.

— Какая из них?

Томаш повернулся, чтобы показать нужный сосуд, но его правая рука не стала задерживаться на полдороге, а наоборот, ускорившись, нанесла удар что было мочи по носу воина сикариев. При нормальных обстоятельствах господин профессор незамедлительно получил бы не просто достойный, а скорее смертельный ответ. Однако тут случай выдался особый: португалец прекрасно представлял себе, что испытывает человек, которого повторно стукнули по больному месту. Поэтому второй удар по уже смещенному набок носу да еще рукой, заботливо перебинтованной и чем-то укрепленной врачами, накладывавшими швы на порезы от сики, — это было слишком суровое испытание даже для самого закаленного бойца.

Кулак Томаша, ставший после больницы тяжелым, словно в руку вложили кастет, произвел невероятный эффект, попав точно в нос Сикариуса. Боец упал навзничь, как подкошенный, схватившись руками за лицо и катаясь по полу от боли. Его жуткий вопль должен был достичь небес. Несмотря на это, он нашел в себе силы встать и, шатаясь и не открывая глаз, двинуться в сторону португальца.

— Конец тебе, сука!

Еще мгновение назад португалец собирался бежать стремглав оттуда, оставив противника мучиться на полу, но он, словно голливудский терминатор, опять был на ногах! Болевой шок чуть смягчится, вернется самоконтроль, и тогда этого раненого зверя будет не удержать! Томаш подспудно сознавал, что все решится за секунды.

Просто удрать — значило оставить слишком много неизвестных в этом уравнении. Ясно было одно — отморозок от него не отстанет и будет преследовать, пока сможет! Поэтому надо срочно воспользоваться его шоковым состоянием — другого шанса может не представиться.

Томаш выдернул с ближайшей полки одну из пустых пробирок и стукнул ее посередине своей забинтованной рукой. Получилась бандитская «розочка» — похлеще иного кинжала! Не теряя времени и инстинктивно понимая, что на кону — его собственная жизнь, португалец подскочил к противнику и что было силы вонзил разбитую пробирку в его горло.

Струи алой крови брызнули на шею и грудь Сикариуса. Из его глотки донесся какой-то хлюпающий звук, как будто он захлебывался. Израильтянин упал, тело его извивалось во все стороны, он пытался восстановить дыхание, но только хрипел и булькал. На глазах его движения становились все более слабыми и медленными, хрипы стихли, ноги вдруг резко дернулись и все… Кровь практически перестала течь, а тело казалось совершенно неподвижным.

Томаш вдруг опустился на колени — силы действительно оставили его. Он только что убил человека. Первый раз в жизни. И сам пытался понять, что же он чувствует по этому жуткому поводу. Чувств не было никаких. Вот так-то: убить человека и ничего не чувствовать!.. Как ни странно, никаких угрызений по поводу содеянного. То ли из-за ощущения безмерной усталости, обрушившейся лавиной, то ли из-за боли в левой стороне лица и в правой руке, которую пришлось пустить в ход. А может быть, апатия наступила потому, что он, наконец, осознал: его коллега и хороший друг — Патрисия Эскалона отомщена. И как отомщена! Он лично расправился с убийцей за ритуальное жертвоприношение! Он и мечтать о таком не смел! Возможен еще один вариант (почему бы и нет?): расслабленность, почти умиротворение вызваны тем, что уничтожен человек, от которого исходила реальная угроза для Валентины.

В общем, смерть убийцы означала еще и конец всего кошмара последних дней…

— Профессор Норонья? — раздался в этот момент голос главного инспектора Гроссмана. Звучал он, словно из бочки, как показалось Томашу, еще стоявшему на коленях перед трупом. Сердце едва приходило в свой относительно нормальный ритм. Впрочем, как и дыхание, затрудненное излишне холодным воздухом: над португальцем вились клубы пара, умножавшиеся с каждым выдохом. Как бы там ни было, загнанный «конь» вроде бы вернул себе ощущение собственного тела и даже нашел силы, чтобы встать на ноги. Еще не поворачиваясь назад, где находился окликавший его израильтянин, историк успокоил его:

— Все в порядке. Он нам больше не опасен.

— Где пробирка?

Тут Томаш обернулся и увидел в глубине коридора полуосвещенный силуэт Гроссмана, который вроде бы что-то ему показывал, вытянув руку. И только повернув голову левее, так как функционировал лишь правый глаз, португалец сообразил, что главный инспектор помахивал пистолетом, пронесенным в виде компромисса внутрь комплекса.

— Что-то поздновато вы вспомнили о пистолете, господин инспектор? — саркастически спросил португалец. — Убийца уже мертв. А вот приди вы пораньше, цены бы вашей пушке не было!..

Вдруг из-за угла в глубине коридора Гроссман вытащил какую-то небольшую фигурку и приставил к ее голове свой пистолет. Историк несколько раз моргнул глазом, чтобы удостовериться, что это не видение, не мираж. Израильский детектив держал оружие у головы человека в скафандре, которого сложно было опознать на таком расстоянии.

— Где пробирка? — повторил вопрос Гроссман. — Если не будет пробирки, будет тебе еще один труп!

По тону голоса было абсолютно ясно, что господин начальник израильских полицейских не шутил. И если не получит желаемое, то рука его не дрогнет. Томаш, как мог, напрягал глаз, слезившийся из-за холода, но так и не различил, чье лицо скрыто за визором скафандра пленника Гроссмана.

— Делайте так, как он говорит, иначе он меня убьет! Умоляю! — услышал португалец встревоженный голос.

Сомнений быть не могло: этот тембр заставил сжаться его сердце от страха и смятения. Под дулом пистолета стояла Валентина!

LXXIII

Странное сочетание ярости и отчаяния охватило Томаша в то же мгновение, когда он понял, что Арни Гроссман поставил Валентину на грань смерти. Вон она там, в глубине, эта грань — маленькая фигурка в луче света, а в тени — непостижимая угроза.

— Что за дела, черт возьми?! — прокричал огорошенный историк, пытаясь, что называется, нащупать почву под ногами в этом театре абсурда. — Уберите пистолет сейчас же!

Господин главный инспектор израильской полиции покачал головой.

— Сначала отдайте мне пробирку!

Португалец даже не успел еще порадоваться тому, что так удачно выкрутился из жутчайшей передряги с отморозком в черном, а тут новая напасть! Возможно, еще хуже всех прежних: одно дело — стычка и устранение незнакомца и совсем другое, когда тебе противостоит человек, которому ты доверял. По сути, предатель.

И что делать теперь? Он мог ожидать чего угодно, но такого… Происходящее показало со всей определенностью, что он, профессор Норонья, не разбирается в людях. Гроссман оказался вовсе не союзником, а коварнейшим предателем, и теперь следовало оценить его способности как антагониста. Надо было вывести его на какой-то предметный разговор, чтобы получить информацию, на основании которой уже можно было бы представить себе пути выхода из сложившегося положения.

— А какие гарантии тому, что, даже если я отдам пробирку, вы ее не убьете?

Гроссман постучал дулом пистолета по виску итальянки, от чего сердце Томаша ушло в пятки.

— Не советовал бы играть со мной в свои дурацкие игры, — строго предупредил полицейский начальник. — Моему пальцу уже не терпится нажать на курок! Еле удерживаю!

Томаш обернулся назад и еще раз взглянул на распластавшееся на полу тело в черном. Учитывая отягчающие обстоятельства последних минут, мыслительный процесс у португальца несколько замедлился, но даже тугодуму было бы понятно, что между двумя израильтянами есть некая связь.

— Получается, вы тоже из сикариев?

Гроссман рассмеялся.

— Вы необыкновенно проницательны. Вот только сейчас, увы, вам это не поможет никак! — и тотчас сменил тон на гневно-угрожающий. — Пробирку сюда! Быстро!

Резь в заплывшем глазу становилась все нестерпимее, и Томаш аккуратно погладил поврежденное место в тщетной надежде унять боль.

— Но зачем? Зачем вам нужно было все это: убийства Патрисии Эскалоны и двух профессоров, нападения на меня и на Валентину? К чему все эти действия? Чего вы хотели?

— Хотели и хотим восстановить свою историю! — ответил неожиданно резко и сердито Арни Гроссман. — Хотим, чтобы уважали нашу культуру! Наше достоинство! Хотим вернуть себе священную землю, отнятую у нас!

Томаш изобразил непонимание на лице, во всяком случае, в той части, которая еще поддавалась контролю.

— Разве кто-то ставит это под сомнение?

— Да каждый день! Вы, христиане, завладели нашим Священным Писанием, присвоили себе наше прошлое, а сейчас желаете прибрать к рукам и наше будущее! Не позволим! Никогда этого не будет! Сикарии объединились в I веке, чтобы дать отпор римской угрозе, а ныне новая напасть угрожает Израилю. Но мы несдадимся без борьбы!

— О чем вы говорите, подумайте сами?! Какую угрозу могли представлять для вас убитые вами люди? А я чем и как вам угрожаю? Что за глупости?!

— Весь этот проект — угроза! — израильтянин махнул рукой в сторону оборудования. — Его успешное завершение станет оскорблением для всей еврейской нации и угрозой для существования Израиля. Наше правительство отказывается верить этому, но мы, сикарии, как и наши предки две тысячи лет тому, не позволим лишить наш народ земли, данной нам Господом!

Красивые фразы, но что проку в них — абсурд, — тряхнул головой португалец:

— Извините, но я так и не понял, каким образом клонирование Иисуса может угрожать Израилю?

— Вы, христиане, должны понять одну важную вещь, — сказал Гроссман. — Господь избрал евреев и заключил с нами священный союз. Две тысячи лет тому появился иудейский раввин по имени Иешуа, он же Иисус, который выступал за скрупулезное следование предначертаниям Писания и уважение воли Божией. И что же сделали его последователи с этими постулатами? Извратили их полностью! Приписали ему действия, которых он никогда не совершал и другим бы не позволил. Дошли до того, что стали поклоняться ему как языческому божку, грубо и бесстыдно нарушая Шему, то есть наш основной постулат о единобожии, который глубоко чтил сам Иисус, а вы превратили его в какую-то троицу. Но и этого вам было мало! Христиане присвоили себе Священное Писание и узурпировали наши традиции. А что они намереваются сделать, затеяв этот безумный проект? Хотят повторить все с начала! Собираются возродить Иисуса, чтобы воспитать его так, чтобы он говорил и действовал с вашей подсказки, делал лишь то, что вы, христиане, считаете правильным. Но верно вовсе не то, что вы там себе думаете, а строго то, что предписано Господом, что было им включено в Священное Писание, — то самое, которое Иисус почитал и следовал ему от «а» до «я»! Вы задумали с помощью этого дурацкого проекта вытравить из памяти, что Иисус был евреем, иудеем, а никаким не христианином. Ваша цель — сделать из него говорящую куклу, которая мычала бы строго по программе, заложенной в нее группой лиц, менее всего озабоченных судьбой Израиля. Он будет просто-напросто сметен вызванным вами ураганом! Ведь по вашей задумке этот новый Иисус должен будет провозгласить мир во всем мире! Оказывается, для воцарения мира на планете достаточно простого декрета, и все сложнейшие проблемы будут решены по мановению волшебной палочки. И, воплощая волю Иисуса, клона-пацифиста, христианский Запад перестанет поддерживать Израиль, который останется один на один с исламским экстремизмом. Как и следовало ожидать, добрые намерения приведут к катастрофе.

— Если вам это так понятно, почему же вы не разоблачили этот проект? Не провели соответствующую пропагандистскую кампанию, не обратились в суд, в конце концов? Всяко лучше, чем убивать людей?

Гроссман лишь сухо рассмеялся в ответ.

— Пиар-кампания? Суд? Вы издеваетесь, что ли? За дурака меня держите? Кто бы стал меня слушать? Вам прекрасно известно, что у людей по большей части превратное представление об Иисусе — христиане не знают, что Христос не был христианином! Вы полагаете, что были бы протесты, если бы я появился на публике с рассказом о том, что кое-кто намеревается клонировать Иисуса во имя мира на земле? Скорее на Западе это сообщение вызвало бы шквал аплодисментов! Никто не стал бы противиться этой идее. У публики ведь нет ни малейшего представления, каким на самом деле был Иисус. Еще меньше она склонна понимать, сколь опасен такой проект! Нет, — он решительно тряхнул головой, — нельзя было идти этим путем! Следовало вырывать сорняки с корнем. Надо было поступать так, как это делали сикарии две тысячи лет тому назад!

— Но разве это выход из данной ситуации?! Вы же стали убийцами! Неужели это лучше? — возмущенно возразил Томаш.

— Не разбив яиц, омлет не приготовишь, — бесстрастно парировал полицейский шеф. Получив информацию о начале работы над проектом, я поставил в известность об этом свое начальство и попытался убедить его в необходимости заблокировать эту безумную затею. Знаете, что они сделали? Стали смеяться надо мной! Смеялись в лицо, идиоты! А что сказал премьер-министр Израиля? Что это «положительная инициатива»! Они обезумели! — Гроссман покрутил пальцем у виска. — Никто не имеет малейшего понятия о том, что реально представляет собой идея клонировать Иисуса! Если бы она воплотилась в жизнь, ее последствия были бы катастрофическими! Нет, господа! — лицо его выражало отчаянную решимость. — Этого я допустить не мог! И не допустил! Подобно сикариям I века нашей эры, мы так же встали на защиту Израиля, раз больше никто не захотел взяться за эту работу! И мы выполнили свой долг!

— И кто же эти мы?

— Мы — это сикарии, восставшие из пепла.

Португалец показал на лежавшее на полу тело.

— И он тоже?

— Лев? — переспросил Гроссман. — Эх, бедолага! Пасынок судьбы… — он с грустью посмотрел на труп. — Мы познакомились в горах Ливана во время операции против отряда Хезболлы. Парень был асом рукопашного боя среди коммандос ЦАХАЛ^[58]. Однажды он проник в пещеру и, орудуя всего лишь охотничьим ножом, ликвидировал целый взвод моджахедов. Война не пощадила беднягу. Я взял его под свою опеку, дал ему соответствующее религиозное воспитание и сделал из него настоящего сикария, — он поднял глаза на Томаша. — Не представляю, как вам удалось его убить, но это, в общем-то, и не важно! Такова воля Божия! Что ж, — израильтянин оглядел сложнейшее оборудование зала, — придется мне одному положить конец этому злополучному прожекту…

— И что же вы собираетесь делать?

— А это уже вас не касается. Хотя нет, касается: давайте-ка мне ее сюда! Я о пробирке говорю!

— А кто мне гарантирует, что, получив сосуд с ДНК Иисуса, вы все равно не убьете Валентину, а потом и меня не прикончите?

Полицейский посмотрел на итальянку, а потом опять повернулся к Томашу.

— Сделаем так. Я позволю нашей красотке удалиться, но вы останетесь на месте. Когда она станет недосягаемой для меня, вы передадите мне пробирку? Устроит вас такой вариант?

— И все-таки я хотел бы получить гарантии того, что вы не убьете меня, а потом не станете преследовать Валентину?

— Не беспокойтесь обо мне, Томаш, — сказала его спутница абсолютно спокойным голосом, прервав долгий период немоты, спровоцированный пистолетом у виска. — Не забывайте, что я служу в полиции, и с боевой подготовкой у меня все в порядке. Если мне будет позволено уйти, этому человеку больше не удастся застичь меня врасплох и угрожать мне снова. Второго шанса, обещаю вам, у него не будет.

Историк не мог не прийти в восхищение от смелости и выдержки этой на первый взгляд такой хрупкой женщины. Он был буквально потрясен тем, что Валентина сумела сохранить такую степень самообладания под дулом пистолета — на ее лице не было и намека на страх! Может быть, это и притворство. Возможно, там, внутри, она дрожит, как заячий хвостик, но снаружи — это высочайший образец хладнокровия! Потрясающе!

— Вы уверены?

— Абсолютно! — подтвердила, не мешкая, итальянка. — В этом помещении полно легковоспламеняющихся веществ, видите? И я уже отметила, где находится субстанция, с помощью которой я смогу приготовить смертоносное оружие всего за тридцать секунд. Дайте мне полминуты, и вы убедитесь, что этому безумцу больше не удастся взять меня на мушку.

Слушая Валентину, Томаш лихорадочно прикидывал, что можно было предпринять в этой ситуации. Важно было понять, в чем состоит главный интерес Гроссмана и действительно ли он мог бы их отпустить?

— Пусть будет так, — сказал со вздохом португалец, обращаясь к шефу израильской полиции. — Я отдам вам пробирку с ДНК Иисуса, но сначала позвольте уйти Валентине. Договорились?

Учитывая только что сказанное Валентиной, Томаш был внутренне готов к длительному препирательству и уговорам, но, к его вящему удивлению, Гроссман принял предложение, что называется, с листа.

— Согласен. Можете идти, — израильтянин чуть приподнял вверх дуло, чтобы оно больше не было направлено в голову итальянской коллеге.

Сделав несколько осторожных шагов назад, Валентина пропала с поля зрения.

— Вы в порядке? — громко спросил Томаш, обращаясь, разумеется, к итальянке. — Вы в безопасности?

— Да, — послышался неведомо откуда ее голос. — И через пару секунд уже будет готов «коктейль». Встречаемся у выхода.

Историк взглянул на «доброго знакомого», который все это время не спускал с него глаз, твердо сжимая пистолет. Пришел момент истины. Израильтянин выполнил свою часть соглашения. Дело было за Томашем, которому оставалось вручить пробирку, но так, чтобы не получить пулю в лоб вместо благодарственных слов.

— Где пробирка? — сказал раздраженно господин инспектор — терпение явно не являлось одной из его добродетелей. — Сколько можно ждать?!

Томаш пробежался глазами по полке, где была металлическая конструкция с подвешенными на нее пробирками. Впрочем, две из них «пали» жертвами боя с Сикариусом, но сосуд с замороженным генетическим материалом Иисуса, отличавшийся желтовато-белесым цветом, остался нетронутым водоворотом неожиданных событий и находился на прежнем месте. Португалец протянул руку в перчатке и вытащил драгоценную емкость, показав ее Гроссману.

— Вот она. Я оставляю ее здесь.

Положил бережно пробирку на полку и отступил на несколько шагов. Инспектор с пистолетом наготове проворно преодолел дистанцию, разделявшую его с вожделенным сосудом. Взяв его в руки, он внимательно рассматривал содержимое, которое по всем внешним признакам — цвету и замороженному состоянию — совпадало с тем, что он видел прежде в руках Арпада Аркана. Пробирка, похоже, была настоящей.

Шеф израильской полиции стремительно навел свое оружие на Томаша и выстрелил.

— Прощай, дружище!

LXXIV

Спасли Томаша быстрота реакции и интуиция. Все-таки он не очень верил в кристальную честность и благородство «силовиков» и, положив пробирку на полку, отступил ровно до того места коридора, где был боковой проход между двумя стеллажами, забитыми бидонами с жидкостями (скорее всего, реагентами) и прочими химическими субстанциями, необходимыми для лабораторных работ.

Поэтому, едва Гроссман поднял руку с пистолетом, чтобы нажать на курок, Томаш успел мгновением раньше юркнуть в проход. Смертоносная пуля лишь просвистела рядом, не достигнув цели.

— Проклятье! — завопил инспектор, осознав свою оплошность. — Но ты от меня не уйдешь!

Эти слова прозвучали вдогонку португальскому профессору, пустившемуся во всю прыть петлять среди рядов с оборудованием. Он понимал, что в этих коридорах не должен бежать по прямой, если хочет остаться живым, иначе будет слишком удобной целью для такого опытного стрелка, как шеф израильской полиции. Ему оставалось лишь выписывать разнообразные зигзаги среди коридоров, проходов и переходов и молиться, что совсем скоро он столкнется с Валентиной, которая окажется готовой применить свою самодельную смесь ради спасения от погони.

— Ба-бах!

— Ба-бах!

Прозвучали два громких хлопка, и осколки разлетелись по полкам как знак того, что вождь новых сикариев опять взял португальца на мушку. Томаш инстинктивно вобрал голову в плечи, и даже мелькнула мысль, а не ранен ли он. Но пришлось признать ее верхом идиотизма — вряд ли раненые способны так прытко передвигаться.

Внезапно желто-красный сполох и последовавший за ним сильный взрыв заставили историка сначала пригнуться, а потом рефлекторно обернуться: огненный шар следовал за ним по пятам по всему коридору. Сначала он подумал было, что это Валентина применила свой секретный «коктейль Молотова» или как там это называется на языке специалистов по террору и антитеррору. Однако итальянки не было видно поблизости. Скорее всего, смекнул ученый, одна из пуль попала в легковоспламеняющуюся субстанцию, а уже затем огонь стал пожирать бидон за бидоном с разнообразными химикатами, многие из которых лишь добавляли сил пожару. Это была настоящая цепная реакция взрывов, после которых огненный дракон мгновенно захватывал все новые территории. Казалось, даже воздух отпрянул и пустился в бегство — прочь от этой вакханалии огня.

— О, Боже мой!

Томаш снова попал в непредвиденную ситуацию: уже около пятой части Святая святых было охвачено пожаром, и огненный вал неумолимо накатывал на новые полки, стеллажи и конструкции, поглощая все подвластное горению. До настоящего ада было рукой подать.

У господина профессора, как и у других его друзей по несчастью, не было иного выхода избежать гибели в дьявольском пламени, кроме как быстро найти выход — в прямом и переносном смысле. Бежать вперед, нестись во весь опор, пока было время. Впрочем, дальше будет новая напасть: выход перекрыт бронированной дверью с кодовым замком. Единственным человеком, знавшим пароль, был Арпад Аркан, но глава фонда уже давно был выведен из схватки. Португальцу оставалось надеяться, что чутье не подведет, и его предположение о вещем слове окажется правильным.

Томаш прочесывал Святая святых, стараясь найти верный путь к спасению. Забежав в какой-нибудь отсек, осматривался, есть ли там продолжение, можно ли продвинуться дальше. Попадая в какой-либо тупик, мчался стремглав обратно, моля Бога о том, чтобы на его пути не встали огонь или пуля.

И вот долгожданная бронированная дверь…

Последний коридор привел его прямо к ней, но он поначалу даже не понял своего счастья: ударившись на полном ходу ладонями о металлическую поверхность, португалец решил, что это очередная «тупиковая ветвь». Однако через миг разглядел сквозь дым иллюминатор практически рядом с собой.

— Вы в порядке?

Историк обернулся и увидел прекрасные голубые глаза Валентины. Она сняла верхнюю часть скафандра и была с непокрытой головой, что выглядело вполне разумным в новых обстоятельствах; пожар быстро нагревал помещение, а о том, чтобы беречь стерильность пространства «Кодеш Ха-Кодашим», было бы странно даже подумать.

Не говоря ни слова, Томаш схватил итальянку в охапку и поцеловал ее волосы. Они пропахли дымом, но это был божественный запах. Хотелось осыпать поцелуями все это милое лицо, добраться, в конце концов, до алых губ, но пришлось притормозить: не до того сейчас. Увы и ах, но иные у них приоритеты. Он заглянул итальянке в лицо, нежно держа ее за плечи.

— Мы должны выбраться отсюда во что бы то ни стало. Причем как можно скорее — все в огне!..

Только сейчас он увидел, что его спутница по-настоящему испугана. В общем-то, немудрено: сначала были атака сикария и предательство Гроссмана, а теперь еще и пожар, как если бы всего предыдущего было мало! К тому же огонь приближался, все больше ускоряясь, а шансы на счастливое спасение с такой же быстротой сокращались.

— Но как? Дверь же заблокирована. Или вы знаете код?

— Не уверен, — сказал португалец, глядя на бронированный выход, — но есть кое-какие предположения. Помните, прежде чем войти сюда, мы…

Фраза осталась незаконченной, так как из дыма возник, откуда ни возьмись, Арни Гроссман с пистолетом, дуло которого было направлено точно в португальца. Томаш бросил отчаянный взгляд направо, затем налево в поисках укрытия, но бежать можно было исключительно вперед — прямо на вождя новых сикариев.

— Мышеловка захлопнулась! — проворчал израильтянин, тоже сбросивший шлем скафандра. — Такие мышата, как ты, всегда попадаются, сколько бы ни бегали, а? — он не скрывал своего удовольствия от этого момента торжества.

Историк поднял руки вверх, соглашаясь на плен.

— Успокойтесь, ради Бога! Мы с вами теперь в одной лодке!

— Я не делю свою лодку с крысятами, — осклабился шеф израильской полиции, наводя пистолет на Томаша, готовый выстрелить в следующее мгновение. — Особенно с дохлыми…

Положение выглядело безнадежным. Не опуская поднятых рук, португалец отступил на шаг и ударился спиной о бронированную дверь. Теперь он знал, что чувствует человек за секунду до «расстрела на месте».

Томаш бросил отчаянный взгляд на Валентину: почему бы ей не воспользоваться тем самодельным оружием, которое она обещала применить против израильтянина? Если она сделала «коктейль», то сейчас самое время пускать его в дело! Историк нисколько не сомневался, что, расправившись с ним, Гроссман не пощадит и прекрасную итальянку.

Или пан, или пропал.

— Арни, не торопитесь, подождите!

Ну и дела!.. Томаш поразился не столько тому, что итальянка вдруг обратилась к предателю, сколько тон этого обращения. Похоже, он, Томаш, сильно ее разочаровал, но это «Арни, не торопитесь» выглядело так нелепо в сложившихся обстоятельствах… Она что — собиралась их спасти этими невинными словами? Где, черт возьми, обещанный смертоносный «коктейль» для нейтрализации господина главного инспектора?! Зачем она медлит?!

— Зачем ждать? — поинтересовался Гроссман, продолжая держать цель на мушке. — Разве что-то случилось?

Еще один сюрприз для Томаша: наивный призыв «подождать», оказывается, все-таки сработал! Итальянка явно хотела выиграть время, чтобы потом использовать свою «самоделку».

— Генетический материал у вас? — спросила Валентина.

— Конечно, — ответил израильтянин, вытаскивая пробирку из внутреннего кармана скафандра как вещественное доказательство. — А вы думали, я ее потерял?

— Нет, я лишь хотела убедиться, что все под контролем, — заметила итальянка. — Не убивайте его пока! — кивнула она в сторону португальца.

Гроссман поднял удивленно брови, явно заинтригованный.

— Ну, вот еще! Это почему же?

— Вы знаете код, чтобы нам отсюда выбраться? — Валентина показала на бронированную дверь.

Инспектор посмотрел на нее, как на новые ворота: сразу стало ясно, что над этой проблемой он даже не задумывался.

— Черт возьми! И что теперь? — воскликнул израильтянин.

Представитель Следственного комитета Италии показала рукой на португальского профессора.

— А вот он знает.

Гроссман взглянул на историка, словно впервые в жизни увидел столь просвещенного и высокоэрудированного человека. Почесал задумчиво голову, оценивая только что полученную информацию, хотя думать, по правде говоря, было некогда, да и выбор альтернативных решений был куц, как никогда.

Вождь возрожденных сикариев сделал пару шагов к своей недавней цели и приставил пистолет к голове Томаша.

— Говори пароль!

Португалец посмотрел ему прямо в лицо, не скрывая презрения.

— А если я не скажу, пристрелишь меня? — спросил он вызывающе.

Израильтянин задумался: а действительно, какой стимул может быть у человека, заранее обреченного на смерть? Зачем ему делиться с кем-то своей тайной, если наградой будет пуля?

Надо было предпринимать нечто чрезвычайное, необычное. Причем действовать срочно, так как пожар ждать не будет — языки пламени все ближе и ближе. Гроссман подошел к итальянке и протянул ей пистолет.

— Подержите-ка! Придется учинить ему допрос с пристрастием.

Сердце Томаша подпрыгнуло от счастья, когда он увидел, что его враг отдал свое оружие Валентине. «Она абсолютно гениальна! — подумал он, едва сдерживаясь, чтобы и самому не запрыгать от радости в связи с таким развитием событий. О, как ему не терпелось прямо сейчас обнять эту несравненную женщину и целовать, целовать! Как же умело она обвела вокруг пальца этого волка следствия в овечьей шкуре! Как правдоподобна была в своем притворстве, раз он ей отдал пистолет! Никогда не поверил бы в такое, если бы не видел своими глазами! Это просто невероятно! Это — настоящий шедевр искусства манипулирования людьми!

Валентина взяла оружие и пару секунд изучала, как оно стреляет: все-таки пистолет был израильского производства, и для нее он был в диковинку. Однако опыт работы у нее уже был немалый, и она быстро сообразила, что и как. В конце концов, принцип работы оказался достаточно универсальным. Спустя еще каких-то пару десятков секунд она навела оружие на цель. Томаш, едва справившийся с бурной радостью от столь удачных перемен в своей судьбе, никак не ожидал, что мишенью окажется именно он, а вовсе не Гроссман. Пока он обескураженно смотрел на итальянку, та его предупредила, целясь куда-то в ноги:

— Только не дергаться, иначе прострелю колени! — по всему было видно, что девушка не шутит.

Шок!

Большего потрясения в своей жизни он наверняка не испытывал: красавица Валентина оказалась оборотнем! Не жизнь, а сплошные американские горки: сначала безбрежное отчаяние, следом почти безудержная радость, а теперь полнейшее разочарование! Как привыкнуть к этой кошмарной и невероятной мысли, что Валентина…

Валентина — враг.

LXXV

В голове не укладывается, как такое стало возможным?! Перед ним красавица-итальянка с пистолетом, направленным на него. Картина немыслимая, но такова реальность. Историк не сводил с нее свой правый глаз, вроде видел, но отказывался верить. Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда! Ну не могла Валентина быть в одном строю с сикариями! Это же нонсенс! Абсурд! Бред!

Однако такова была грубая действительность, она же — объективная реальность: Арни Гроссман отдал итальянке свой пистоль, а она взяла на мушку совсем не вождя новых сикариев, а его, Томаша! Можно думать и домысливать все, что угодно, включая самое невероятное, пытаться найти объяснения необъяснимому, но факты — упрямая вещь. Валентина держала его под прицелом…

— Что с вами происходит? — историк пытался найти хоть какую-то мотивировку тому, что увидел и услышал в последние минуты. — Почему вы вместе с этим субъектом? Что вы делаете?

Итальянка, прищурив глаза, изобразила ехидную улыбку и вызывающе сказала:

— Вы не знали, что мы, женщины, обожаем притворяться, играть?

— Играть?

Валентина цокнула языком, покачав головой.

— Какой же глупец! — голос ее звучал снисходительно. — Вы думали, я уже попалась на крючок, и вот-вот будет вам радость? А то как же — зеленые глаза, шарм латинского мачо? У барышни наверняка уже должна была бы вскружиться голова, правда? — она снова покачала головой, и пистолет, нацеленный на Томаша, был с ней согласен, колеблясь в такт. — Ох, бедный дурачок! Какие же идиоты — мужчины!

Арни Гроссман искал что-то в карманах брюк, но португалец не обращал на него никакого внимания — до такой степени он был выбит из седла ходом событий — одного невероятнее другого.

Томаш был, как говорится, зациклен на инспекторе Следственного комитета Италии. Он смотрел на нее с таким видом, словно ни одно словечко, только что ею произнесенное, не имело ни малейшего смысла. Ему казалось, что она — это не она. Нет-нет, он был практически уверен, что перед ним совершенно другой человек. Облик тот же, а личность другая, ему неведомая.

— Но… но как же так? Что за… бредни? С каких же это пор?

— С самого начала.

— Как так?

Валентина бросила взгляд на израильского коллегу, который разбирал в это время нечто похожее на складной ножик.

— Мы с Арни познакомились раньше, — принялась объяснять итальянка. — Так как мы оба из полиции, то в курсе определенной ограниченности легальных возможностей применения закона. Поэтому-то мы и примкнули к разным секретным обществам, созданным для разрешения таких проблем, которые невозможно решить, прибегая только к законным методам. Он воссоздал в Иерусалиме секту сикариев, а я принадлежу к службе безопасности масонской ложи, известной по аббревиатуре «П-2». Не уверена, что вы слышали о ней…

Томаш слушал, разинув рот, и все больше приходил к выводу, что эта женщина определенно не имела отношения к той, которую он сопровождал всю последнюю неделю.

— Что-что?

— «П-2», — повторила она. — Это сокращение означает…

— «Propaganda Due»^[59], — продолжил по-итальянски фразу историк. — Я очень хорошо знаю, что собой представляет эта контора. У нее прекрасные связи в Ватикане, а еще она была замешана в скандальную историю с отмывкой денег мафии через банк «Амброзиано». Считается, что не без ее участия скоропостижно скончался Папа Иоанн Павел I, собиравшийся аккурат накануне смерти разоблачить темные делишки ложи «П-2».

На последнюю информацию Томаша Валентина отреагировала снисходительной улыбкой.

— Досужие вымыслы, — добавила она. — Как бы то ни было, вижу, что наша маленькая организация вам известна.

— Печально известна, и не только мне, а всем, — не преминул отметить историк, глядя на госпожу из Следственного комитета с некоторым недоверием. — Вы на самом деле принадлежите к этой шайке?

— Вы все еще сомневаетесь, даже видя сейчас этот пистолет в моей руке? — она покрутила оружием не без изящества.

Томашу оставалось только признать очевидное: на этот раз итальянка не играла чью-то роль, а была, наконец, сама собой. Но как же умело она водила его за нос все это время, ни разу не сфальшивив и не проколовшись! Он помнил, как она вовлекла его в расследование, как вместе с ним разбиралась во всех хитросплетениях «подметных писем», специально писавшихся, чтобы вывести их на Фонд Аркана и проникнуть в него. И даже нападение в номере иерусалимской гостиницы, жертвой которого он стал, — всего лишь умелая инсценировка. Как и ее сострадание?!

Португалец замотал головой, как конь, стараясь сбросить эти мысли. Не время сейчас заниматься тщательным разбором «итальянских козней». Прежде следует собрать побольше информации и понять общие правила игры: как же они дошли до жизни такой.

— А зачем вообще «П-2» ввязалась в эту историю?

Валентина показала на озабоченного Гроссмана.

— Все началось, когда Арни через свои каналы вышел с нами на связь, чтобы сообщить об этом проекте Фонда Аркана. Он нам рассказал, что ученые фонда сумели выделить клетки с ДНК Иисуса и планировали возродить его, как только станет возможным в принципе клонирование людей. Поначалу эта идея показалась нам безудержной фантазией, отчасти нелепой. Мы не поверили в нее, но затем информация была все-таки проверена, и, к нашему удивлению, все подтвердилось. Безусловно, мы сочли эту идею безумной, а главное — опасной.

— Опасной? Отчего же?

— Судите сами, Томаш, — итальянка отклонила голову в сторону, чтобы усилить впечатление. — Клонировать Иисуса, а дальше? Вы представляете себе последствия этого шага? Какова, например, будет реакция Христа, когда он в один прекрасный день объявится в Ватикане и увидит все его великолепие и пышность? А если он повторит в Риме то, что прежде сделал в Иерусалимском храме? — она приняла напыщенно театральную позу и провозгласила, как Иисус, изгонявший торговцев: «Не написано ли: дом Мой домом молитвы наречется для всех народов? а вы сделали его вертепом разбойников», — Валентина посмотрела в глаза Томашу. — Только вообразите себе эту картину! Разумеется, после нее Иисус подвергнет критике Ватикан и велит продать все церковное имущество, чтобы помочь бедным… Можно ли было допустить подобное? — заключила итальянка, выразительно глядя на историка.

— Все ясно, — вздохнул ученый. — Возвращение Иисуса поставило бы под вопрос всю наработанную веками систему сложившихся отношений и интересов!..

— Мы обязаны были немедленно остановить это безумие, — воскликнула Валентина. — Ложа «П-2» созвала срочное совещание для обсуждения данной проблемы, и было принято решение работать в одной связке с возрожденными сикариями. Следовало в корне пресечь эту авантюру! Но Фонд Аркана держал свой проект в строжайшей тайне, и все наши попытки прояснить ситуацию, внедрить своих людей закончились неудачей. Однако в процессе работы мы определили ряд ключевых фигур, связанных с проектом. Потом разработали план внедрения, предполагавший участие одного из самых видных современных историков. Догадываетесь, кого мы выбрали? — она улыбнулась. — Вас!

— Меня? — данное откровение огорошило Томаша.

— Наш план был достаточно прост, — продолжила свой рассказ итальянка. — Сикариям предписывалось устранение трех ключевых фигур среди ученых, имевших отношение к проекту. Причем они должны были оставлять специальные меточки со знаками, расшифровать которые мог бы только эксперт-криптоаналитик, знающий древние языки. Между тем к нам поступила информация о том, что профессор Эскалона попросила выдать ей для работы в библиотеке Ватикана Codex Vaticanus, а еще мы узнали, что вы находитесь в дружеских отношениях. Ситуация складывалась чрезвычайно благоприятно. С помощью одного человечка в Министерстве культуры Италии мы сделали так, чтобы именно ваше имя появилось в запросе о помощи на раскопках Форума и рынков Траяна, отправленном в Фонд Гюльбенкяна. Разумеется, дата вашего приезда совпала по времени с пребыванием галисийской коллеги в Ватикане. Когда все фигуры на доске были расставлены, оставалось лишь дать отмашку для начала операции. Профессор Эскалона прибыла в Рим в назначенный срок. Один наш сотрудник нашел возможность сообщить ей о том, что и вы находитесь здесь. Как и ожидалось, она тут же позвонила вам.

— Какие же подонки! — процедил сквозь зубы португалец, еле сдерживая гнев, переполнявший его по мере того, как он узнавал новые подробности о том, как его дурачили. — А если бы она не позвонила? Как бы вы заманили меня?

— Человек Арни позвонил бы вам тогда с ее мобильника. Но этого делать не пришлось — профессор Эскалона сама вышла с вами на связь. Потом она отправилась в библиотеку Ватикана, где ее уже ожидал оперативник-сикарий. Когда меня вызвали на место преступления, мне оставалось только попросить составить список последних контактов жертвы убийства, а затем уже потребовать немедленно вызвать вас в Ватикан. Короче, это был прекрасный предлог для того, чтобы привлечь вас к расследованию.

— Но почему именно меня?

— Потому что вы лично знали одну из жертв, а также могли содействовать нашему проникновению в Святая святых данного проекта, — итальянка подняла пробирку с генетическим материалом Иисуса. — А сам факт того, что вот эта штука в моих руках, означает не что иное, как то, что план был не только хорошо задуман, но и — уж простите мне эту нескромность, — успешно выполнен.

Очередная серия взрывов прозвучала в помещении. Огонь подкрадывался все ближе. Гроссман понял, что времени больше терять нельзя ни минуты, и прервал этот бесполезный разговор.

— Зачем вы рассказываете ему все это?

— Потому что я — добрая христианка, — итальянка не скрывала своего саркастического отношения к ситуации, — и беспокоюсь, что он может умереть, так и не осознав, ради чего.

— Но прежде он еще должен сослужить нам хорошую службу: сказать, какой код у этой двери, — израильтянин показал на бронированную дверь.

Гроссман схватил не ожидавшего подвоха португальца за плечи, отставил ногу в сторону и сделал какую-то подсечку в стиле дзюдо. Томаш опомнился только тогда, когда уже лежал на полу животом вниз, лицом в пол.

— В чем дело? — завопил он испуганно. — Ты что, сдурел?

Агрессор с силой выдернул из-под тела левую руку жертвы, заставил португальца разжать кулак и пристроил ножик к мизинцу.

— А сейчас ты узнаешь, как надо допрашивать, чтобы получить почти стопроцентный результат, — объявил он. — Метод простой: отрезаешь подозреваемому палец за пальцем, пока он не начнет давать показания. Правда, несложно? А главное — эффективно. Гарантирую, что все, кого я познакомил с этим приемом, в конце концов, начинали говорить, что твоя Шахразада.

— Вы точно рехнулись!

— Даю последний шанс избежать ненужных страданий, если, конечно, есть желание им воспользоваться. Итак, какой пароль?

Португалец чувствовал острие ножика на своем мизинце и понимал, что положение прескверное. Самое ужасное, что альтернативы никакой не было. Опять же левый глаз подбит, ладонь правой руки частично в гипсе, по всему телу усталость… А тут еще и предательство, в результате которого женщина держит его под прицелом, а бешеный полицейский завалил на пол и грозится отрезать палец. Код от дверного замка — его единственное спасение, потому что и этим отморозкам не хочется сгореть заживо. Но как же поступить?

— А с какой такой радости я, черт возьми, должен говорить вам код? Чтобы сразу после этого меня пристрелили? — спросил Томаш, отчаянно пытаясь найти хоть какой-то выход.

— Все мы умрем, кто раньше, кто позже, — ответил почти по-отечески господин главный инспектор. — Единственное, чего мы не знаем, — КАК это случится. Будет ли наша кончина скорой и безболезненной или доведется пройти через жуткую боль и невыносимые страдания. Я предлагаю самому выбрать нужное. Как говорится, сделай свой выбор! — внезапно его голос приобрел предельную жесткость. — Говори код!

— Да пошел ты!.. — вырвалось у португальца.

Израильтянин глубоко вздохнул. Запасы его терпения, и без того скудные, полностью истощились.

— Видит Бог, я не хотел!

Острейшая боль мгновение спустя пронизала все тело Томаша, но эпицентром ее был мизинец левой руки, который принялся пилить перочинным ножиком Арни Гроссман. Муки были неописуемыми. Вспышки света в глазах и нечеловеческие вопли сопровождали каждое движение лезвия по пальцу. Жертва умоляла на всех языках прекратить пытку, сжалиться, пыталась объяснить, что так нельзя, но слов было не разобрать из-за криков, то и дело вырывавшихся из глотки, будто они могли хоть в какой-то степени облегчить нестерпимые страдания.

Гроссман задался целью довести ампутацию до конца.

LXXVI

Но тут что-то случилось.

Когда боль, казалось, достигла своего апогея и надежд на прекращение истязания не было никаких, Томаш, собиравшийся уже раскрыть свою великую тайну, ощутил, что насильник как-то мгновенно обмяк, да и левую руку никто больше не удерживал.

Португалец резко дернул руку и прижал ее к телу, чтобы хоть как-то унять боль. Он еще понятия не имел о том, что произошло, но, слава Богу, произошло. От ощущения жесточайшей боли в мизинце было не скрыться, не уйти, но он хотя бы сообразил, что уже можно приоткрыть действующий глаз, чтобы понять, отчего же Гроссман прекратил экзекуцию.

Перевернувшись с живота на спину, он увидел израильтянина на карачках с выражением несусветного удивления на багровом лице. Вытаращенные глаза вот-вот должны были выпасть из орбит, а язык уже вывалился наружу… Кончик какого-то кинжала торчал из горла на уровне Адамова яблока, дрожавшего при каждом выбросе крови.

— Ба-бах!

— Ба-бах!

Эти два выстрела чуть не разорвали барабанные перепонки Томаша. Ему показалось, что он практически оглох. Только тут он заметил в дыму движение еще одной фигуры, находившейся за израильтянином. Приглядевшись к падающему человеку, португалец понял, что это Арпад Аркан. Президент фонда упал на пол животом вниз и лежал, как мешок. Продырявленный мешок: из двух отверстий на спине толстяка поднялись струйки дыма, как из кратера ожившего вулкана.

Бросив взгляд в сторону, португалец догадался, что стреляла Валентина — она продолжала держать пистолет дулом в их сторону. Если бы не боль, Томашу могло бы показаться, что все происходящее — тяжелый сон. И вновь возникший в нем из небытия Арпад Аркан, по-видимому, совсем недавно пришел в себя, вытащил из руки клинок, которым его ранили. Затем он осознал серьезность пожара в Святая святых и бросился к бронированной двери. Приблизившись, должно быть, увидел, как Гроссман истязает Томаша. Сориентировавшись в обстановке, глава фонда подкрался к мучителю и проткнул его шею любимым оружием сикариев. Жаль только, что в этом горящем бедламе он не заметил итальянку, а возможно, недооценил ее истинную роль в происходящем. В результате — пуля в спину.

— Спятила, что ли? — крикнул он с яростью итальянке, бросившись в Аркану. Даже голос сел от гнева. — Совсем крыша поехала?

— Стоять! Ни с места! — Валентина наставила на Томаша еще дымящийся пистолет.

Не обращая на нее внимания, португалец рассматривал вблизи лицо президента фонда. Глаза его были полузакрыты и, казалось, слегка остекленели. Этот «взгляд в бесконечность» оставил мало сомнений относительно будущего господина Аркана.

Томаш резко повернулся к инспектору Следственного комитета Италии.

— Вы хоть соображаете, что только что сделали?

Валентина, однако, смотрела с испугом не в его сторону, а на приближавшийся огонь. Языки пламени были уже метрах в пяти от их сектора и совсем скоро должны были охватить ближайшие к двери ряды стеллажей.

— Открывайте же дверь! — приказала она, стуча ладонью по броне, которая отделяла теперь их жизнь от смерти. — Сейчас не время разбираться, что да зачем! Подробности потом! Откройте, наконец, эту проклятую дверь!

Томаш подтащил тело Арпада Аркана к двери, обойдя сбоку труп главного инспектора полиции Израиля.

— Ага, захотелось выбраться отсюда?! Припекает?! — завопил он, стоя над несчастным главой фонда. — Тогда зачем убили единственного человека, знавшего пароль?! Что за идиотизм? Как же можно быть…?!

Итальянка ошалело смотрела то на Томаша, то на Аркана.

— Что вы хотите сказать этим? Я же думала, вы знаете код?!..

— «Думала, думала», — передразнил он, пылая от гнева и ярости. — Я тоже думаю, что знаю! По-ла-га-ю! А если окажется, что я ошибаюсь? Только он, — португалец показал на тело президента фонда, — точно, повторяю, точно знал пароль! А вы его застрелили! Браво! Настоящий снайпер! — он потряс головой от возмущения. — Ах, какая умница! Лучший следователь Италии и окрестностей!..

Валентине некогда было отвечать на все эти колкости. Она теперь понимала, что поторопилась и совершила ошибку, возможно, самую дорогую в своей жизни, но сделанного назад не воротить, а огонь подступает все ближе. Он уже перекинулся на последний перед дверью ряд стеллажей. У нее в распоряжении была одна минута, от силы — две, чтобы выбраться из пекла. Не больше. После чего пламя охватит и ту часть «Кодеш Ха-Кодашим», где она сейчас стояла.

— Открывайте же дверь! — заорала итальянка, теряя самообладание. — Немедленно откройте! Эту дверь!

Историк тоже бросил взгляд на приближавшееся пламя. Времени действительно было — кот наплакал.

— Я открою, но только если вы выбросите пистолет в огонь.

— Открывайте дверь!

— Вы слышали, что я сказал? — и показал рукой на подбирающийся огонь. — Бросьте пистолет туда, и я открою дверь! Без этого на мою помощь не рассчитывайте. Еще не хватало получить пулю в спину, когда дверь будет открыта!..

Валентина заглянула ему в лицо, пытаясь понять, серьезно ли он говорит, хотя после всего произошедшего за последние час-другой могла бы догадаться, что никакого доверия к ней у Томаша не осталось. Эх, из-за этого придурочного Аркана Арни Гроссман не смог выпытать у португальца пароль! В результате она теперь в полной зависимости от этого олуха!

— Va bene!^[60] — сдалась итальянка. Взяв пистолет за дуло, швырнула оружие в пекло. — Готово!

— Послушная девочка!

После этого инспектор взяла пробирку с генетическим материалом Иисуса, поцеловала ее и отправила сосуд в том же направлении.

— Adio, Signore!^[61]

— Что вы делаете, черт побери! Вы уничтожили ДНК Иисуса?! — воскликнул Томаш, оторопев от увиденного и, как говорится, не веря глазам своим. Впрочем, в его случае — глазу.

Валентина вздохнула.

— Если помните, в этом-то и состояла моя миссия. А теперь открывайте же эту проклятую дверь! И побыстрее!

Сознавая, что времени было в обрез — жар уже становился удушливым, через минуту же, а то и меньше огонь сожрет их всех: и правых, и виноватых — Томаш повернулся к двери и снял крышку с клавиатуры. Пробежал глазами по строкам стихотворения Гете на стекле иллюминатора двери:

— Аркан говорил, что кодовое слово для этого замка связано со стихом, выбранным им как девиз фонда, — бубнил он, скорее чтобы поддержать себя самого, чем поделиться своим знанием с итальянкой. — Он попросил приклеить этот отрывок к стеклу, чтобы он всегда напоминал ему о пароле. Когда он вводил его, чтобы открыть дверь с той стороны, я посчитал количество кликов. Их было шесть, — тут он посмотрел на Валентину. — Какое же слово из шести букв имеет отношение к этому четверостишию?

Инспектор с таким ужасом в глазах смотрела на лавину огня в каких-то двух метрах от них, что было непонятно, способна ли была она сейчас слышать хоть что-то, тем более литературоведческие экзерсисы.

— Скорее же, скорей!

— Goethe — автор этого стихотворения, шесть букв по-немецки, — ответил самому себе профессор, и нажал их одну за одной:

G-O-E-T-H-E

Подождал, пока не раздастся щелчок.

— Быстрее! — закричала запаниковавшая итальянка. — Откройте же дверь! Умоляю вас, ради Бога!

Чуда не произошло.

Дверь не открылась. Тогда португалец сделал еще одну попытку. Результат был тот же. Теперь отчаяние охватило уже и Томаша: чутье его подвело. Он ошибся, а точнее — не угадал. Гете здесь ни при чем.

Жара стала нестерпимой. Валентина разрыдалась. Если бы у него было хоть десять минут на раздумья, он бы точно смог «додумать» кодовое слово, а так — нет. Форс-мажор слишком давил, времени было считанные секунды. Пламя уже пожирало тело Гроссмана. Еще чуть-чуть и примется за них…

— Откройте же!

Думай, Томаш, думай!

Какое такое слово из шести букв могло бы иметь отношение к этим строкам? Профессор закрыл глаза в попытке максимально сконцентрироваться: «Итак, вернемся к началу, постараемся мыслить логически, а главное — спокойно. Какова тема этого стиха?»

— Горные вершины спят во тьме ночной, — декламировал он себе под нос. — Тихие долины полны свежей мглой. Не пылит дорога, не дрожат листы… Подожди немного, отдохнешь и ты…

Дословно: «над горными вершинами царит покой»… Покой, мир.

Возможно, мир, по-английски — peace! Точно, peace! Теме соответствует! Сколько букв? Раз, два, три, четыре, пять.

Пять…

— Черт тебя подери!

Только пять букв! Всего пять! Нет, ни мира, ни покоя!..

Валентина заливалась слезами. Ощущение безысходности переполняло ее, а тут еще и языки пламени подступили настолько близко, что обжигали кожу уже в прямом, а не переносном смысле.

— Открой же! — умоляла она сквозь рыданья, сложив руки как при молитве. — Per favore, открой! Dio mio!

«Но если не мир — peace, то какое же еще слово могло тут быть? Думай, Томаш, думай! Где твое логическоемышление? — подстегивал себя профессор. — Фонд Аркана — израильская организация; ее штаб-квартира в Иерусалиме, научно-исследовательский центр — в Назарете. Следовательно, рабочий язык — прежде всего иврит, а не английский! Конечно же, иврит и только иврит!! — сердце Томаша забилось учащенно. — А как будет мир на иврите?»

Это была самая последняя попытка — больше времени пожар не оставил. Историк стал дрожащей от волнения и страданий рукой набирать на клавиатуре заветное слово из шести букв: S-H-A-L-O-M.

— Б-и-п…

И дверь сдвинулась с места.

Эпилог

Солнечные лучи брызнули в окно палаты, радостно заиграв по стенам, когда в нее вошла женщина в белом халате и с хорошо поставленной профессиональной улыбкой приблизилась к постели пациента. На груди, рядом со стетофонендоскопом, виднелись вышитые темно-синими нитками ее имя и фамилия: Lesley Koshet, М. D.

— День добрый! — поздоровалась она приветливо. — Итак, как наш герой чувствует себя сегодня?

— Бывали деньки и получше… — проворчал Томаш. И это не был голос совсем здорового человека.

Израильский врач улыбнулась.

— Хотите еще один анальгетик или боль уже можно терпеть?

Лицо пациента покривилось.

— Еще одна таблеточка не помешала бы точно. А мне еще можно обезболивающее?

Теперь гримаса возникла на лице госпожи Лесли Кошет.

— Я бы не советовала. Пора бы вам уже отвыкать от этих препаратов, а то еще понравится. Вы ведь уже большой мальчик и, думаю, в состоянии, не хныкая, потерпеть, когда чуть-чуть болит, правда?

Португалец привстал с подушки и наклонился в сторону, чтобы увидеть свое отражение в повешенном на стене зеркале.

— Вы только взгляните на эту физиономию, доктор, — сказал он жалобно. — Вы когда-нибудь видели такое? Может, я все-таки заслуживаю еще одной таблеточки?

А в зеркале торчала голова, перебинтованная почти во всех возможных направлениях, левая сторона лица была особенно тщательно обработана медиками, «клеившими» треснутую скулу и врачевавшими заплывший глаз. Потом пациент поднял обе руки: правая представляла собой фактически культю в бинтах — не видно было ни ладони, ни пальцев, а на левой специального внимания удостоился мизинец, полностью укутанный в белую повязку. Ну, и на шее, разумеется, тоже было «кашне» из бинтов.

— Вы настоящая мумия! Рамзес II — ни дать, ни взять! — пошутила доктор медицины.

— Вам бы только насмехаться!..

— Ладно уж, неженка! — попеняла ему врач. Наклонившись, она взяла карту больного и быстро оценила новые записи коллег. — Чуть что, сразу в слезы, как маменькин сынок!..

— Да, вам шутить вольготно, а мне каково?! Это же не шуточки — куча шрамов на лице! — запротестовал Томаш.

— Опять вы за свое…

— Знаете, какое прозвище мне дадут студенты на факультете? Скарфейс — как в том фильме. Будут смеяться надо мной, а то еще хуже придумают — Франкенштейн, например!

Его мелодраматические причитания вызвали легкий смешок у доктора Лесли:

— А знаете, какое у меня здесь прозвище? Волшебные руки! Хотите знать, почему? Потому что я творю чудеса на операционном столе. Гарантирую, что вы покинете эту больницу без единой царапины на лице. Кожа будет, как у младенца. И вернетесь домой все тем же красавчиком!

— Честно?

Доктор приложила руку к сердцу, прикрыв полоску с вышитыми на халате личными данными, и, придав лицу подобающее выражение, торжественно произнесла:

— Cross my heart!^[62]

Клятва, пусть и шутливая, малость успокоила пациента. Томаш удобнее устроился на подушке. Неизвестно почему, но постельный режим превращал его в ужасного плаксу. Так было с детства и, судя по всему, это счастливое время продолжалось.

— Но если я замечу малейшую царапину на лице, напишу на вас жалобу, — предупредил строго португалец. — Причем сразу в профсоюз врачей!

— Ой! Прошу вас, не делайте этого! — картинно взмолилась доктор Лесли. — Мне уже страшно!

— Еще бы вам не было страшно после такого жестокого обращения со мной!..

Между тем врач закончила просмотр свежих записей в карте и вернула ее на место — в специальный карманчик на спинке кровати. После этого она снова обратилась к своему пациенту. На сей раз, стерев улыбку с лица, будто ее там никогда и не было.

— С вами хочет поговорить господин Аркан.

Португалец не скрыл своего удивления.

— Как он себя чувствует?

— А как вы думаете? — ответила вопросом на вопрос доктор Лесли. — Он получил две пули в спину, причем одну из них еще предстоит извлечь из легкого. Совсем скоро займусь именно этим.

— Вы полагаете, он будет в порядке?

Врач уверенно кивнула головой.

— Нисколько не сомневаюсь. Мы уже собирались приступить к анестезии, но он попросил отложить начало операции, чтобы поговорить с вами, — она внимательно посмотрела на португальца. — Вы в состоянии дойти до хирургии своим ходом или лучше позвать медперсонал с инвалидным креслом?

Томаш резво убрал простыню и спустил ноги с кровати. Доктор Лесли хотела было ему помочь, но он остановил ее порыв решительным «нет» правой культи.

— Я сам! Я смогу, вот увидите!

Сидя на краешке постели, португалец привстал и осторожно перенес вес тела на ноги. Он чувствовал, как они ослабли, ощущал непривычную дрожь, но стоял, пока опираясь рукой о спинку кровати. Не торопясь, опустил руку и выпрямился.

— Браво! — порадовалась за него Лесли Кошет, захлопав своими «волшебными руками». — Замечательно! Вот он — настоящий мужчина!

Последняя фраза показалась Томашу отчасти снисходительно-двусмысленной, но он был не в претензии: он самостоятельно встал на ноги и был горд содеянным. После всего, что произошло в аду Святая святых, процесс выздоровления протекал достаточно быстро, и совсем скоро его выпишут. Через какое-то время он вернется туда, к здоровым!

Ах, как хорошо жить!

— Готовы? — госпожа доктор прошла вперед и оказалась в коридоре первой, показывая дорогу. — Пойдемте сюда!

Движения человека в пижаме, следовавшего за фигурой в белом халате, были не очень уверенными и ловкими: Томаш еще ощущал физическую слабость. И все же он шел на поправку гораздо быстрее, чем мог предположить: даже есть силы ходить на своих двоих! Опять же сама эта прогулка пойдет, несомненно, на пользу.

В кармане пижамы заиграла музыка. Португалец неуклюже вытащил мобильник и посмотрел на экран: мама. Нажал зеленую клавишу и приложил прибор к уху.

— Мама, здравствуйте! У вас все в порядке?

— Ай, сынок! Я так на тебя сердита! — раздался любимый голос на другом конце линии.

Сердце Томаша беспокойно забилось: он ничего не сообщил матери о событиях последних дней, но, очевидно, нашелся доброхот с длинным языком и куриными мозгами.

— У меня все замечательно, — поторопился он успокоить матушку. — Это все пустяки.

— Пустяки? — недовольно и даже возмущенно переспросила она. — Мне сказали, что ты сейчас бродишь по тем краям, где вечно какие-то войны, где безумцы постоянно взрывают бомбы и не знаю, что там еще! Матерь Божия! Ты не представляешь, что со мной было, когда я позвонила в университет, а мне сказали, что ты в тех местах! Я уж и в церковь сходила — свечечку за твое здравие поставила! И все молюсь и молюсь за тебя, дрожа, как заячий хвост!

Историк понял, что все не так уж страшно: старушке всего лишь сказали, что его послали на Ближний Восток, но никому, слава Богу, не пришло в голову вводить ее в курс перипетий текущих дней. Вот и замечательно! Не то еще бы инфаркт хватил!

— У меня все хорошо, мам! — проворковал он нежно, выбрав самый спокойный из доступных его голосу тембров. — А знаете, где я сейчас нахожусь? Представьте себе — в Иерусалиме!

— В Иерусалиме? — переспросила мама недоверчиво, словно боялась, что ослышалась. — Так ты и вправду в Иерусалиме? На Святой земле? Там, где ступала нога самого Иисуса?

— Ступала, так точно!

— Ах, сыночка! Как же тебе повезло! Какая удача!

Голос матери изменился до неузнаваемости. Не осталось в нем ни недавнего беспокойства, ни извечной тоски. Наоборот, он стал полон энтузиазма и задора!

— Вы правы, мама. Это очень интересный край.

— Интересный? — возмущению не было предела. — Ты же на родине нашего Господа, Иисуса Христа, сынок! Это Его Земля, Святая! Слушай, а ты уже прошел Крестным путем, где эти… ну, кровопивцы эти мучили Иисуса нашего? А у Гроба Господня, где его, бедняжку, распяли, был?

— Собираюсь туда завтра… или после…

— Да-да! Когда пойдешь к Гробу Господню, поставь там свечечку за меня! Поставишь? Не забывай, сынок, что Иисус принял мученическую смерть во имя нашего спасения! Мы должны Ему каждый возносить хвалу за это, слышишь?! Он умер ради нас всех! Он теперь там, наверху, по правую руку от Господа нашего Вседержителя… Смотрит за нами, бдит денно и нощно…

— Ваша правда, мама. Я… я обязательно поставлю свечку за Вас.

— Поставь одну за меня, вторую за отца своего, а третью уж за себя, сынок, — мама торопилась успеть выдать все рекомендации, пока не забыла. — Не забывай, любимый мой, что ты тоже христианин! Никогда не забывай! У тебя тоже есть право на спасение!

— Не волнуйтесь, мама! Обязательно поставлю три свечки!

Мама вздохнула в трубку с чувством глубокого удовлетворения — день, несомненно, удался, ибо было сделано еще одно доброе дело.

— Ну, вот и ладненько, сынок, — ее голос вдруг резко изменился, стал торопливым. — Ой, знаешь, тут как раз на службу зовут. Сбегаю-ка и я к церкви Святого Варфоломея. Доложу падре Висенте, куда тебя занесло. Ему будет радостно узнать, что ты сейчас на Святой Земле среди всех тамошних апостолов. Береги себя, Томаш! И не забудь о трех свечках у Гроба Господня. Иисус умер спасения нашего ради!

Профессор попрощался и отключил телефон, опустив его в карман пижамы. Все это недолгое время он старался не отставать от врача, державшего путь к отделению хирургии. Положив сотовый, он, однако, не перестал думать о только что закончившемся разговоре с матерью, о ее словах и об их истинном значении…

Мама была, безусловно, верующим человеком. Но что значит — быть верующим? Имеет ли смысл верить в Христа, когда мы уже столько правдивого узнали о биографии Иисуса и о трансформации его вероучения в нечто весьма отличное от изначального смысла его идей? Томаш всегда считал, что глупо верить во что бы то ни было, не обладая достаточными данными. Именно исследования, наука и знания должны вести к вере, а не подавление всякого сомнения, невежество и догматизм. Вера не должна быть слепой, должна зиждиться на информации, знании. Нет непреложных истин. Люди, религия которых не подкреплена достаточными знаниями о ней, являются, по его мнению, простофилями, суеверными простаками, способными принять на веру любой вздор. Только та вера чего-то стоит, если она основана на знании.

Тем не менее, историк отдавал себе отчет, что при определенных обстоятельствах вера может быть не основана ни на чем. В дружбе, например. Чтобы быть другом какого-то человека, надо просто верить в него, верить, что он достоин вашего доверия. Разумеется, во многих случаях эта вера подводит. Достаточно вспомнить случай с Валентиной. Он верил ей, не обладая к тому достаточным знанием, и случилось то, что случилось. Итальянка оказалась человеком «с двойным дном» и едва его не убила. Понятно, что сейчас она в тюрьме и заплатит сполна за совершенные преступления, — вопрос не в том; тут важно, что он ей доверился, уверовал, не обладая достаточными к тому данными, и получилось скверно. Но не стало ли это еще одним подтверждением тому, что вера без знания опасна?

Однако есть ли альтернатива? Неужели никому не верить, не получив достаточно информации о том, что данная личность достойна доверия? И как тогда быть с дружбой? Как заводить друзей? Подвергать каждого потенциального друга предварительному изучению? Давать ему анкету «кандидата в друзья»? Просвечивать его биографию, заглядывая во все темные углы? Это же полная чушь! Бывают в жизни ситуации, когда нужно просто верить, безо всяких предварительных данных. Они, конечно, могут быть получены позднее, но сначала — доверие, вера в то, что человек может быть другом. Последующая информация прольет затем свет на этот предмет, но во главе угла — вера. Валентина могла служить доказательством тому, что этот путь чреват ошибками, но, с другой стороны, Аркан дал основания думать по-иному. Не глава ли фонда, которому, впрочем, он никогда не доверял, оказался его спасителем?

Если такова ситуация в человеческих взаимоотношениях, почему бы ее, извините, не экстраполировать на сферу божественного и священного? Томаш признал, что людям необходимо верить во что-то трансцендентальное, метафизическое. Иисус вполне мог быть человеком, но в умах тех, кто верит в Христа, как мама, он, несомненно, — Бог. И что плохого в том, если эта вера всегда помогала матери справляться с жизненными проблемами и быть лучше как личность? Не слишком ли жестоко будет лишить Иисуса его божественного статуса? Жизнь полна неопределенностей, неясностей и постоянных контактов с неизведанным. Как часто мы вынуждены принимать решения…

— Профессор Норонья?

— …не располагая всей полнотой информации. И не являются ли, в конце концов, эти «прыжки в неведомое» одной из базовых характеристик нашего существования? Кстати, сколько же таких прыжочков мы вынуждены делать всего лишь в течение одного дня? И что…

— Профессор Норонья?!

Возглас прервал глубокие раздумия Томаша, ковылявшего по больнице в автоматическом режиме. Глаза его строго следили за белым халатом госпожи Кошет (так пес следует за своим хозяином), мозг же успешно решал две задачи одновременно: давал команды ногам и разбирался с хитросплетениями веры. Начав с незатейливого разговора с мамой, вышел на вселенскую проблему взаимоотношений между верой, в первую очередь наивной, и тем, что было «накопано» о личности Иисуса-человека.

— Да, слушаю?

— Мы уже пришли в отделение хирургии, — объяснила потревожившая его «философский сон» доктор Кошет, указав на две двери справа. — Господин Аркан здесь, в предоперационной.

Двери находились рядом, и их можно было открывать сразу обе, как в давних фильмах про «салуны» на Диком Западе. Пациент вошел в палату и увидел носилки на колесиках, установленные в середине помещения. Над ними высилась капельница, длинная тонкая трубка которой уходила куда-то под простыню. В углу предоперационной сидели два фельдшера и вполголоса разговаривали.

Томаш подошел поближе и увидел возвышавшееся над простынями лоснившееся лицо Арпада Аркана, оживившееся, как только он заметил посетителя.

— Shalom! — поприветствовал Томаша президент фонда, едва улыбнувшись. — Рад видеть вас в добром здравии!

— Shalom! — ответил португалец, пожав осторожно слабую руку израильтянина. — Какое, однако, замечательное слово! Самое красивое из всех! Недаром спасло нам жизнь в последний момент, да?

— Это не слово нас спасло, а ваш ум, профессор Норонья, — он даже постучал пальцем по лбу для убедительности.

— Никакой бы ум не помог, если бы не ваше счастливое вмешательство, когда этот зверь пытался мне отрезать палец, — возразил, в свою очередь, историк, пожав еще раз, теперь уже чуть сильнее, руку Аркана в знак признательности. — Вы чрезвычайно смелый человек!

— Да в тех обстоятельствах любой поступил бы так же!

— Не скажите!

Глава фонда неожиданно рассмеялся, да так жизнерадостно, что его нельзя было не поддержать.

— Давайте-ка прекратим этот сеанс взаимного восхваления! А то еще стошнит от приторности! — воскликнул господин президент. — Главное, что мы выбрались живыми!

— Безусловно. Там, внутри, когда я подошел к вам после тех двух выстрелов, подумал, что вы уже нас покинули.

Собеседник тихо рассмеялся.

— Как видите, восстал из могилы!

— Точно настоящий Христос!

Арпад Аркан бросил взгляд на входную дверь предоперационной, где осталась доктор Кошет. Наступила короткая пауза. Томаш выжидательно посмотрел на главу фонда: пора бы приступать к делу, объяснить, зачем был вызван.

— Не знаю, говорила ли вам доктор, но совсем скоро меня начнут оперировать, — начал свой рассказ израильтянин. — Процедура будет непростая, так как одна из пуль застряла в моем легком. Конечно, любезнейшая Лесли утверждает, что ничего сложного в этой операции нет и ни в коем случае не стоит волноваться. Но я уже давно живу на белом свете, меня на мякине не проведешь. Опять же хорошо знаю эту породу — врачей: сначала они тебе говорят, что все пустяки и сплошная ерунда, а потом выясняется, что ты чудом выкарабкался. Поэтому я давно предпочитаю готовить себя к любому исходу. Вот почему попросил вас сюда прийти.

Он замолчал на пару секунд, словно выбирал наилучший подход к сути волновавшей его проблемы.

— А в чем, собственно, дело?

— А дело в том, — глубоко и печально вздохнул Аркан, — что я могу выехать из операционной, скажем, не совсем живым…

— Да нет, ну что вы?! — запротестовал историк. — Все пройдет успешно! Уж если вы выжили после двух выстрелов в спину, то уж какая-то там операция не Бог весть какой сложности! Знаете, что я вам скажу? Через каких-нибудь две недели мы встретимся с вами в Старом городе, чтобы выпить за ваше здоровье! Мать моя попросила, чтобы я поставил свечку в Храме Гроба Господня, и вы составите мне компанию.

Президент поднял правую руку, попросив тем самым Томаша, чтобы он его не перебивал.

— В общем-то, я тоже надеюсь, что все завершится хорошо, — подчеркнул он. — А этот разговор… так, на всякий случай — вдруг Господь решит по-иному распорядиться. Я много размышлял и даже посоветовался с некоторыми членами совета мудрецов, которые вчера меня навещали, поговорил с профессором Хаммансом. Итак, если все-таки со мной что-то случится, я бы хотел, чтобы вы взяли на себя руководство «Проектом Иешуа». Вы мне кажетесь человеком, вполне способным добиться успеха в этом деле. В важнейшем проекте, от которого, возможно, зависит дело мира!

Услышав последние фразы, португалец с большим трудом удержал на лице маску спокойствия и невозмутимости. Он повернул голову к двери и переглянулся с врачом, пытаясь определить, что именно и в какой степени могло быть изложено господину Аркану о событиях того бурного дня. Профессор не сомневался, что, учитывая состояние президента фонда после шока, вызванного пулевыми ранениями, ему вряд ли доложили со всеми нюансами о баталиях в Святая святых.

— Но я… в общем-то… — мямлил Томаш, не соображая, что ответить. — Конечно, это для меня большая честь и… безусловно, я хотел бы его принять. Но дело в том, что я не уверен, можно ли… как сказать? — возможно ли, в принципе, продолжить этот проект.

По лицу главы фонда было видно, насколько его удивила реакция историка. Даже могучие брови задрожали.

— Как же так? Что значит «возможно ли»? Вы что имеете в виду?

Томаш не знал, с какого момента имело смысл начать объяснение. Попробовал найти поддержку у доктора Кошет, адресовав «немой вопрос», но та осталась равнодушной к его взгляду. Тогда он решил идти напрямик. Вероятно, это не лучшее время для неприятных откровений, но раз до сих пор никто не осмелился рассказать Арпаду Аркану всю правду без утайки, придется ему взять на себя эту неблагодарную миссию.

Он крепко, насколько мог при своей «безрукости», сжал ладонь президента, словно призывая его крепиться, и заглянул в глаза.

— Я, по-видимому, должен вам кое-что сказать, — предупредил он в профилактических целях. — Сказать нечто… неприятное. Даже не знаю, как начать…

Эта фраза прозвучала настолько серьезно, что у главы фонда даже глаза округлились от предчувствия чего-то страшного.

— Как? Что происходит? — он заерзал на своей каталке.

Томаш сглотнул слюну от важности момента, но решил, что, несмотря и вопреки, следует идти до конца. Таков его долг.

— «Проект Иешуа» больше невозможен, — он опустил глаза, чувствуя себя неловко от того, что именно ему довелось сообщить такую трагическую весть. — Мне очень жаль, но…

— Почему же? Что, собственно, произошло?

Историк набрал в грудь побольше воздуха, пытаясь приумножить запасы своей смелости. Ведь так неприятно ощущать, что своими словами ты вынужден разрушить мечту всей жизни своего собеседника.

— Помните пробирку с генетическим материалом Иисуса?

— Еще бы! Конечно! В ней, можно сказать, вся суть и соль данного проекта! Ведь это ДНК позволит нам клонировать Иисуса, вернуть его на землю нашу! — и, прищурив глаза, израильтянин добавил: — А почему вы вспомнили о ней?

Томаш хотел посмотреть в лицо Арпаду Аркану, но не отважился. То, что он собирался сказать дальше, должно было стать слишком тяжелым и даже жестоким ударом. Мелькнула идея, а не перенести ли продолжение этой беседы на потом, на послеоперационный период? Однако он тут же отбросил эту трусливую мыслишку: чему быть, того не миновать. Надо было идти до конца.

— Эта пробирка уничтожена.

В палате наступила тишина. Даже фельдшеры, до того обсуждавшие вполголоса какие-то свои вопросы, замолчали, затаив дыхание.

— Уничтожена? — переспросил президент фонда, не сознавая еще всей важности утраты. — Что значит «уничтожена»?

Профессор пожал плечами, изобразив безмерное отчаяние и бессилие что-либо поправить…

— Ее больше не существует в природе, — он поднял забинтованную левую руку и сдул с нее пыль. — Пуф! И все, Kaputt! Финиш! И даже пыли от нее не осталось, — развел он руками.

Пораженный известием Аркан смотрел на Томаша во все глаза, беззвучно открывая и закрывая рот. Он силился понять смысл только что услышанного.

— Генетический материал Иисуса был весь уничтожен? Разрушен? Но как? Как это произошло?

— Во всем виновата итальянка, — принялся объяснять профессор. — В самый последний момент, когда пламя уже было совсем близко, а я пытался открыть дверь, чтобы нам выбраться оттуда, она бросила пробирку в огонь.

— Что?

Историк снова опустил глаза.

— Мне очень жаль, что так случилось, — прошептал он. — Но я ничего не мог сделать. ДНК Иисуса утеряна, и «Проект Иешуа» закончен. Увы, но клонировать Мессию уже не получится.

В предоперационную снова вернулась тишина. Абсолютная. Напряжение ощущалось буквально физически. Слышалось только приглушенное дыхание присутствующих: и тех, что разговаривали, и тех, что ожидали конца этой встречи. Всем было интересно узнать, что же будет дальше.

Президент фонда аккуратно и едва заметно сдвинул набок свое грузное тело, повернул голову на подушке, глядя в потолок. Очевидно, собирался с мыслями после всего, что узнал. Томаш понимал, что присутствует при одном из самых трагических моментов в жизни этого человека. Он вдруг понял, что сам расчувствовался не в меру; вот и глаза, что называется, на мокром месте. Пришлось повернуться и сделать пару шагов в сторону от носилок.

— Профессор Норонья?!

Португалец остановился и оглянулся.

— Да, слушаю вас…

Аркан смотрел ему вслед с совершенно непроницаемым лицом.

— А знакома ли вам так называемая PCR Machine?

Томаш покачал головой.

— Понятия не имею.

Президент подозвал его жестом подойти к нему поближе: судя по всему, их разговор нельзя было считать закончившимся. Ему было чем еще поделиться с собеседником.

— PCR Machine — это установка для полимеразной цепной реакции, — сообщил Аркан таким тоном, как будто делился страшным секретом. — Вы, полагаю, никогда и не слышали о такой?

— PCR Machine? ПЦР? — португалец напряг память. — Нет, пожалуй, не доводилось слышать.

— О, это очень интересная и многообещающая технология. С ее помощью из небольшого количества ДНК можно сделать, прибегнув к ферментам, много копий, то есть достаточно поместить ДНК одной-единственной клетки в такую установку, чтобы произвести миллионы копий данного генетического материала.

— Надо же?! Интересно!.. — профессор сделал вид, что данная информация произвела на него большое впечатление. — Невероятно, какого уровня достигли современные технологии, да?

Президент фонда оценивающе взглянул на историка, стараясь понять, насколько тот искренен в своем утверждении, и продолжил:

— В истории с оссуариями из Тальпиота мы сумели извлечь из остатков кости Иисуса две клетки с практически целыми ядрами. Затем мы поместили их в установку ПЦР, приобретенную специально для наших лабораторий в Назарете. В результате мы получили миллионы идентичных клеток, которые поделили на три части. Одна из них была помещена как раз в хранилище в «Кодеш Ха-Кодашим» нашего Центра передовых молекулярных исследований. Как я понял, именно эта треть и была уничтожена. А две другие пробирки с генетическим материалом мы направили профессору Варфоломееву в Болгарию, в лабораторию Пловдивского университета, и по рекомендации профессора Хамманса — в Европейскую лабораторию молекулярной биологии в немецком Гейдельберге, — он замолчал на пару секунд, наблюдая за реакцией Томаша. — Вам понятно, о чем я говорю?

Изумленный от всего услышанного, португалец таращился восхищенно на тяжелобольного, покачивая головой и переваривая смысл неожиданной информации.

— Так вы говорите, что существуют еще две пробирки?

— Точно, существуют!

— С тем же генетическим материалом?

Лицо Арпада Аркана озарила добродушная, какая-то ребяческая улыбка, как случается в старом добром кино с хэппи-эндом, когда и говорить уже ничего не надо. Президент фонда и не стал говорить, а лишь подал знак рукой доктору Кошет: к анестезии готов. Хирург, не мешкая, открыла дверь в операционный отсек, а фельдшеры направили колеса носилок строго по указанному курсу.

На месте остался стоять один только Томаш. Словно молнией пораженный и огорошенный. Его глаза смотрели, не видя, в сторону удалявшейся кровати, а мозг пытался разобраться в совершенно новой ситуации: две пробирки выжили, они существуют реально!

И даже чей-то голос нашептывал прямо в ухо:

Две пробирки с образцами уцелели.

Оказавшись в проеме двери, Арпад Аркан попросил притормозить и обратился к португальцу с последним словом.

— Так как там греки говорят «Благая весть», профессор? Evangelion, не так ли? В общем, теперь и у нас есть свое Евангелие.

Томаш никак не мог прийти в себя.

— Что-что?

Президент фонда лишь улыбнулся в ответ, как дитя. Носилки, управляемые двумя фельдшерами, тронулись, и тут же закрылась дверь. Томаш остался один в палате. С первого взгляда было понятно, что он только привыкает к новой реальности. В его голове по-прежнему звучал голос Арпада Аркана, который успел напоследок торжественно сообщить свою последнюю тайну:

— Иисус таки вернется на Землю.

Заключительное слово автора

Самое удивительное, что некоторые из представленных в данном романе открытий не содержат по сути ничего нового. Ничего. Все, здесь описанное, является результатом нелегкого труда историков. Применение метода исторического анализа к библейским текстам восходит, как известно, к XVIII веку и на протяжении всего последующего времени приводило, причем неоднократно, к удивительным результатам. Образ Христа, созданный исследователями, оказался весьма отличным от традиционного «обожествляющего» взгляда, с которым мы знакомимся во время катехизиса, а также слушая проповеди или читая религиозные тексты.

У меня ни на секунду не возникало желания выказать хоть толику неуважения или оскорбить какого-нибудь адепта христианства — величайшей и самой распространенной на планете конфессии. Хотя бы потому, что именно на ее догматах зиждется наша мораль. Мы даже можем не отдавать себе в том отчета, но христианство является основой наших представлений о Добре и Зле, о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо», что есть правильный путь и что порочный путь. Мы буквально пропитаны христианской доктриной и ее этикой, даже если не задумываемся об этом.

Поэтому-то мне и показалось важным, чтобы мы больше знали об этой религии. Кто же на самом деле был ее основателем? Какие принципы он отстаивал? И был ли это человек «один из нас» либо же Бог? А если бы он вдруг вернулся на Землю, то был бы встречен как Мессия или как еретик? Что общего было бы у Иисуса с практикуемой ныне от его имени религией?

Ответы на протяжении долгих лет мы могли находить в многочисленных историко-аналитических исследованиях Нового Завета, ставших впоследствии базисом для сочинения настоящего романа. Приоритет тут принадлежит Герману Раймарусу, автору книги «О цели [существования] Иисуса и о его юности» (Von dem Zwecke Jesu und seiner Jünger). Опубликованный в 1778 году труд дал толчок развитию самого плодотворного периода историографии при главенствующей роли ее немецкой ветви. Среди самых значительных трудов, проштудированных мной в англоязычном переводе, хотелось бы отметить классиков: Альберта Швейцера The Quest of the Historical Jesus, Ганса фон Кампенхаузена The Formation of the Christian Bible и Вальтера Бауэра Orthodoxy and Heresy in Earliest Christianity.

Из современных историков и теологов наиболее важными мне кажутся Э. П. Сандерс (автор The Historical Figure of Jesus e Jesus and Judaism) и, в первую очередь, Барт Эрман, автор нескольких произведений: Misquoting Jesus — The Story Behind Who Changed the Bible and How; Jesus, Interrupted — Revealing the Hidden Contradictions in the Bible; Lost Christianities — The Battlesfor Scripture and the Faiths We Never Knew; Lost Scriptures — Books That Did Not Make It into the New Testamenti e Jesus — Apocaliptic Prophet of the New Millennium.

A вот и прочие труды, послужившие, скажем, опорой данному роману: The Canon of the New Testament — Its Origin, Development, and Signifcance Брюса Метцгера; The Text of the New Testament — Its Transmission, Corruption, and Restorations Брюса Метцгера и Барта Эрмана; The Evolution of God Роберта Райта; Who Wrote the New Testament — The Making of the Christian Myth Бартона Мака; Jesus Was Not a Trinitarian — A Cali to Return to the Creed of Jesus Энтони Баззарта; The Misunderstood Jew — The Church and the Scandal of the Jewish Jesus Эмми-Джилл Ливайн; и The Historical Jesus in Context, обширная коллекция текстов, изданных Эмми-Джилл Ливайн, Дэйл Элиссон и Джоном Домиником Кросаной.

Из апологетических творений я выделил бы The Historical Reliability of the Gospels Крэйга Бломберга; Reinventing Jesus — How Contemporary Skeptics Miss the Reai Jesus and Mislead Popular Culture Эда Комошевски, Джеймса Сойера и Дэниела Уоллеса; Fabricating Jesus — How Modern Scholars Distort the Gospels Крэйга Эванса и Misquoting Truth — A Guide to the Fallacies of Bart Ehrman’s Misquoting Jesus Тимоти Пола Джонса.

В качестве источника для библейских цитат было использовано «Священное Писание» издательства «Verbe» от 1976 года, переизданное в 1982 г. к визиту Папы Иоанна Павла II в Португалию, основанное на самых лучших переводах рукописей на греческом языке, хранящихся в Ватикане.

Вся информация, относящаяся к процессу клонирования, включая клонирование человека, абсолютно достоверна. Ее можно легко найти в соответствующей научной литературе.

Могила Тальпиота, история и характеристики которой изложены в романе, действительно существует. Останки под именем Iehoshua bar Yehosef, что значит Иисус, сын Иосифа, находятся в хранилище Бейт-Шемеш, принадлежащем Министерству древностей Израиля, наряду с оссуариями Mariamn-u eta Mara Yehuda bar Yehoshua, Matya и Yose. Также было установлено в судебном порядке, что оссуарий Ya’akov bar Yehosef akhui di Yeshua не является подделкой, хотя абсолютной уверенности в его причастности к находке в Тальпиоте нет.

Единственным «элементом художественного вымысла» по генетической части является утверждение, что, дескать, в оссуарии Иисуса было обнаружено два ядра с ДНК. На самом же деле нашли в нем только митохондриальную ДНК с характеристиками, свойственными населению ближневосточного региона. Увы, этот генетический материал недостаточен для клонирования. Однако следует иметь в виду, что по большому счету никто всерьез и не занимался системными поисками ядер с ДНК, и находки по-прежнему ожидают, когда же начнется их генетическое исследование.

Вся информация, относящаяся к захоронению в Тальпиоте и найденным там оссуариям, изложена в The Jesus Family Tomb — The Evidence Behind the Discovery No One Wanted to Find Симхи Якубовичи и Шарля Пеллегрино. Важные для этого события данные были опубликованы также в The Jesus Tomb — Is It Fact or Fiction? Scholars Chime In Дона Саузы. Часть информации была получена при прочтении материалов судебного процесса, затеянного для определения подлинности оссуария Иакова, сына Иосифа, брата Иисуса. Судья постановил, что сведения о фальсификации не нашли своего подтверждения.

Отдельные слова благодарности я адресую профессору Карни Мэтисону за его великолепные пояснения сути опытов на наличие ДНК в оссуариях из Тальпиота, которые он проводил в лаборатории палео-ДНК Университета в канадском Лэйкхэде, и Мигелу Сеабре, профессору кафедры клеточной и молекулярной биологии медицинского факультета Нового университета Лиссабона и научного консультанта настоящего произведения. Я весьма признателен также лиссабонскому раввину Элиэзэру Шай ди Мартино и доктору теологии Католического университета Португалии и Философско-теологического колледжа Святого Георгия (Германия) Терезе Толди, которые стали редакторами по вопросам богословия. Все вместе они помогли мне обеспечить необходимую научную строгость исторической и/или теологической информации. Но, безусловно, они не несут никакой ответственности за тезисы, выдвигаемые действующими лицами данной книги.

Мое отдельное спасибо — Фернанду Вэнтуре и Диогу Мадрэдэушу, помогавшим мне сориентироваться в лабиринтах Ватикана; Ирит Дорон, незабвенному гиду во время путешествия по Галилее, Кумрану и Иерусалиму, Эхулу Голу, послу Израиля в Лиссабоне, и Сьюзен Клагесбрун из Министерства туризма Израиля, благодаря которым были открыты многие двери. В равной степени я признателен всем своим издателям в разных городах и весях за их доброе отношение к моему труду. И наконец, особая благодарность моим многочисленным читателям, неизменно сопровождающим меня во всех приключениях.

Но самое последнее «благодарю» моей первой читательнице — несравненной Флорбеле.

Примечания

1

Prefetto — зд. Главный смотритель (итал.).

(обратно)

2

Галисия — автономный регион Испании севернее Португалии.

(обратно)

3

Codex Marchalianus — Мархалиев кодекс — унциальный манускрипт VI века на греческом языке. (Здесь и далее — прим. пер.)

(обратно)

4

Codex Rossanensis — Россанский Кодекс — унциальный манускрипт VI века на греческом языке.

(обратно)

5

Nomina sacra — особая система сокращенных написаний некоторых так называемых священных слов.

(обратно)

6

Codex Alexandrinus — Александрийский кодекс — унциальный манускрипт V века на греческом языке.

(обратно)

7

Улица в центре Рима.

(обратно)

8

Фонд Галуста Гюльбенкяна (1869–1955), богатейшего нефтепромышленника армянского происхождения, был им создан для поддержки научных, культурных, образовательных, художественных и гуманитарных начинаний, прежде всего в Армении и Португалии, в которой он прожил последние 13 лет своей жизни.

(обратно)

9

Certo — Точно (итал.).

(обратно)

10

Mi dispiace, professore — Вы уж простите, профессор (итал.).

(обратно)

11

Stronzo — Дерьмо (итал.).

(обратно)

12

Stupido — Дурак (итал.).

(обратно)

13

Porca miseria — легкое ругательство (итал.).

(обратно)

14

Scemo — Олух (итал.).

(обратно)

15

Portone di Bronzo — Бронзовые ворота Ватикана (итал.).

(обратно)

16

Istituto per le Opere di Religione — более известен как Банк Ватикана (итал.).

(обратно)

17

«Chester Beatty Library» — «Частная библиотека Битти Честер» (англ.).

(обратно)

18

Сика — фракийский кривой меч длиной ок. 34 см.

(обратно)

19

logout — конец сеанса (англ.).

(обратно)

20

And it’s all far me grog, me jolly jolly grog — Все отдам я за грог, веселый добрый грог (англ.).

(обратно)

21

All far me beer and tobacco. Well I’ve spent all me tin with the ladies drinking gin — Все — за табак и за пиво, все потрачу поскорей на напитки и б-дей (англ.). (Пер. В. Смирнова).

(обратно)

22

МВФ — Международный валютный фонд.

(обратно)

23

My God! — Боже мой! (англ.).

(обратно)

24

NBCI, National Bureau of Criminal Investigation da An Garda Síochána — Национальное бюро криминальных исследований полиции Ирландской республики.

(обратно)

25

«Biblical Archaeology Review» — «Библейское археологическое обозрение», журнал.

(обратно)

26

Dio mio! — Боже мой! (итал.).

(обратно)

27

homeless — бомж (англ.).

(обратно)

28

Здравейте! — Здравствуйте (болг.).

(обратно)

29

«Марица» — газета в г. Пловдиве.

(обратно)

30

Serial killer — серийный убийца (англ.).

(обратно)

31

«Star Trek» — «Звездный путь» (англ.) — американский полнометражный научно-фантастический фильм.

(обратно)

32

Высшая оценка знаний во многих университетах Европы.

(обратно)

33

Voilà! — И вот! (франц.).

(обратно)

34

Добър ден! Как сте? — Добрый день. Как дела? (болг.).

(обратно)

35

Палимпсест — переработанный пергамент.

(обратно)

36

Таллит — еврейское молитвенное покрывало.

(обратно)

37

Филактерия — одна из двух кожаных коробочек, которая содержит пергаментные листки с текстом молитв и изречений из Торы.

(обратно)

38

Цициты — кисти, привязываемые к облачению.

(обратно)

39

HaKotel HaMa’aravi — Стена плача (иврит).

(обратно)

40

ma che bello! — Ах, как красиво! (итал.)

(обратно)

41

Dio mio — Боже мой (итал.).

(обратно)

42

Перевод М. Ю. Лермонтова.

(обратно)

43

scriptio continua — метод так называемого непрерывного письма без знаков препинания и пробелов.

(обратно)

44

Оссуарий — костница — сосуд для хранения скелетированных останков.

(обратно)

45

Cretino! Stupido! Stronzo! — Кретин! Дурак! Дерьмо! (итал.).

(обратно)

46

Imbecile! Scemo! — Болван! Придурок! (итал.).

(обратно)

47

chutzpah — наглость (англ.).

(обратно)

48

Codex Bezae — Кодекс Безы — одна из древнейших и главных рукописей Нового Завета, датируемая началом V века.

(обратно)

49

Ипанема — район Рио-де-Жанейро.

(обратно)

50

Гора Мориа известна также как Храмовая. На ней находится мусульманская святыня XVII века — мечеть Купол скалы — Ас-Сахра, позолоченный купол которой считается визитной карточкой Иерусалима.

(обратно)

51

Центр перспективных молекулярных исследований (англ.).

(обратно)

52

Voilà! — Дело пошло! (здесь) (франц.).

(обратно)

53

Юта — штат в США.

(обратно)

54

Меловый период развития жизни на Земле — примерно 120 млн лет назад.

(обратно)

55

Секвенирование — определение последовательности нуклеотидов генома.

(обратно)

56

Raison d’être — смысл существования (франц.).

(обратно)

57

Goethe — Гете.

(обратно)

58

ЦАХАЛ — Армия обороны Израиля, созданная в 1948 году сразу после провозглашения еврейского государства.

(обратно)

59

«Propaganda Due» — «Пропаганда два» — одна из самых известных масонских лож Италии, деятельность которой получила широкую известность в 80-х годах XX века.

(обратно)

60

Va bene! — Ладно! (итал.).

(обратно)

61

Adio, Signore! — Прощай, Господи! (итал.).

(обратно)

62

Cross my heart! — Клянусь! (англ.).

(обратно)

Оглавление

От редакции

Пролог

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

XXII

XXIII

XXIV

XXV

XXVI

XXVII

XXVIII

XXIX

XXX

XXXI

XXXII

XXXIII

XXXIV

XXXV

XXXVI

XXXVII

XXXVIII

XXXIX

XL

XLI

XLII

XLIII

XLIV

XLV

XLVI

XLVII

XLVIII

XLIX

L

LI

LII

LIII

LIV

LV

LVI

LVII

LVIII

LIX

LX

LXI

LXII

LXIII

LXIV

LXV

LXVI

LXVII

LXVIII

LXIX

LXX

LXXI

LXXII

LXXIII

LXXIV

LXXV

LXXVI

Эпилог

Заключительное слово автора

*** Примечания ***