Gears of War #5. “Глыба” [Карен Трэвисс] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]





Карен Трэвисс
«Gears of War #5: “Глыба”»








Посвящается моему отцу.








БЛАГОДАРНОСТИ


Благодарю:

Майка Кэппса, Рода Фергюссона и Клиффа Блезински из “Epic Games” за то, что позволили мне расширить их замечательную игровую вселенную;

Эда Шлезингера, главного редактора в издании “Gallery Books/Pocket Books”, и Энтони Циккарди, вице-президента и представителя издательства “Gallery Books/Pocket Books” за то, что помогли выпустить эту серию в свет;

Джима Гилмера за то, что его не покидает чувство меры.








ХРОНОЛОГИЯ СОБЫТИЙ В “GEARS OF WAR”


(ПРЕДСТАВЛЕННЫЕ ДАТЫ ОПИСАНЫ СОГЛАСНО НОВОМУ КАЛЕНДАРЮ СЭРЫ — ДО “ДНЯ ПРОРЫВА” И СО “ДНЯ ПРОРЫВА”)

80 ЛЕТ ДО “ДНЯ ПРОРЫВА” (ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО) — Затяжной военный конфликт глобальных масштабов охватывает Сэру. Коалиция Объединённых Государств (КОГ) и Содружество Независимых Республик (СНР) ведут войну за обладание энергетическим ресурсом — имульсией. Этот период известен как Маятниковые войны.


17 ЛЕТ ДО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Лейтенант пехотного полка Виктор Хоффман удерживает в своих руках осаждённый войсками СНР военный гарнизон Кузнецкие Врата и зарабатывает себе этим воинскую славу. Физик и специалист по созданию оружия Адам Феникс оставляет службу в армии ради начала разработки сверхмощного средства сдерживания агрессии — сети орбитальных лазерных орудий, с помощью которых удалось бы закончить Маятниковые войны.


9 ЛЕТ ДО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Биолог Элейн Феникс, жена Адама, пропадает без вести в подземных пещерах под городом Джасинто, оставив мужа в одиночку заботиться о маленьком сыне Маркусе.


4 ГОДА ДО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Несмотря на просьбы отца, Маркус Феникс вступает в ряды армии КОГ вместе с другом детства Карлосом Сантьяго.


3 ГОДА ДО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Доминик Сантьяго, которого все зовут просто “Дом”, младший брат Карлоса, также записывается на службу.


2 ГОДА ДО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Разведка докладывает, что СНР близка к созданию собственной системы спутникового вооружения. Хоффман возглавляет рейд десантно-диверсионного отряда, цели которого — уничтожить научно-исследовательский центр СНР на мысе Асфо, а также завладеть информацией по разработкам. Карлос Сантьяго и майор Елена Штрауд (мать Ани Штрауд) гибнут в бою. Хоффман, Маркус и Дом представлены к награде за отвагу. Добытая в ходе рейда информация позволяет Адаму Фениксу завершить разработку орбитального лазера под названием “Молот Зари”, в конце концов заставляющего СНР сесть за стол переговоров.


ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ ДО “ДНЯ ПРОРЫВА” — СНР капитулирует, и Маятниковые войны наконец-то окончены. Несмотря на это, ряд небольших государств из числа СНР, в число которых входит и республика Горасная, отказываются прекратить военные действия и клянутся бороться дальше.


ДЕНЬ ПРОРЫВА” — Безо всяких явных предупреждений или мотивов неизвестная разновидность разумных существ, называющая себя Роем Саранчи, прорывается на поверхность из подземных пещер и одновременно нападает на ряд городов по всей Сэре. Четверть населения планеты вырезана в ходе первого этапа атаки. Это событие, прозванное “День-П”, становится началом пятнадцатилетней войны за выживание.


1 ГОД СО “ДНЯ ПРОРЫВА” — КОГ, проиграв сдерживающие бои против Саранчи, вынуждена отступить к Эфире — гранитному плато, под которым Саранча не может прорыть туннели. В отчаянной попытке остановить продвижение Саранчи, новый Председатель КОГ Ричард Прескотт приказывает уничтожить все ключевые города Сэры, используя “Молот Зари”. Несмотря на то, что гражданскому населению приказано эвакуироваться в Эфиру, лишь немногие успевают вовремя добраться к плато. Миллионы людей гибнут во время ударов “Молота”.


2 ГОДА СО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Глобальное разрушение не останавливает, а лишь замедляет передвижения Саранчи, число которой значительно увеличилось. Те немногие гражданские, которые пережили удары “Молота”, сбиваются в банды и живут впроголодь среди руин. Они называют себя “бродяги” и считают КОГ своим врагом.


10 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Саранча нападает на Эфиру. Сержант Маркус Феникс нарушает приказ полковника Хоффмана и пытается спасти своего отца. Его поступок приводит к краху Эфиры. Во время атаки Саранчи Адам Феникс оказывается погребён под обломками особняка Фениксов, а Маркуса отдают под трибунал. Приговор о его смертной казни заменён на сорок лет в печально известной своей жестокостью тюрьме Джасинто, которую прозвали “Глыба”.


14 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Саранча захватывает тюрьму, и всех заключённых кроме Маркуса освобождают. Дом Сантьяго спасает его, и Маркус возвращается в армию КОГ. Используя научные записи Адама Феникса, касающиеся туннелей Саранчи, КОГ взрывает под землёй светомассовую бомбу, но черви возвращаются в бой через несколько недель. Население Сэры сократилось с миллиардов до нескольких тысяч, а Джасинто, последний оплот КОГ, находится под угрозой уничтожения.


14 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Председатель Прескотт планирует полномасштабный штурм логова Саранчи путём прокладки туннелей в их укрепления под Джасинто. В ответ на это Саранча начинает захват города. КОГ выясняет, что Саранча ведёт под землёй войну с другими агрессивными существами, известными как Светящиеся, из-за которых они и были вынуждены выйти на поверхность. Вместе со своим отрядом Маркус находит в штабе Саранчи записи Адама Феникса, в которых описывается способ затопления туннелей. КОГ предпринимает последнюю отчаянную попытку истребить наступающую Саранчу. Эвакуировав население Джасинто, они используют “Молот Зари” для затопления города и отрядов Саранчи.


14 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Толпы беженцев передвигаются с места на место, избегая встреч с немногочисленными выжившими отрядами Саранчи, и, в конце концов, разбивают лагерь на далёком вулканическом острове под названием Вектес, куда Саранче никогда не добраться. На острове расположена бывшая база военно-морского флота КОГ. Местное население никогда не видело червей, но на них постоянно нападают банды пиратов из числа “бродяг”. Заключив неожиданный союз с последними выжившими гораснийцами из СНР, недавно прибывшие на остров войска КОГ вместе с местным населением изгоняют пиратов с острова и начинают процесс возрождения цивилизации.


15 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Недолгий период спокойствия рушится в момент появления Светящихся в водах вокруг Вектеса. Им удаётся уничтожить несколько кораблей и затопить гораснийскую буровую платформу, являвшуюся последним источником топлива, производимого из имульсии. Выясняется, что у председателя Прескотта имеется зашифрованный диск, содержание которого последний отказывается раскрывать полковнику Хоффману. По сути дела, остатки войск КОГ на Вектесе находятся в осаде, отбивая атаки Светящихся с моря.


15 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Стебли Светящихся начинают захватывать остров. На протяжении всей войны с Саранчой и Светящимися председатель Прескотт поддерживал связь с секретной базой КОГ на острове Азура, держа это в тайне от Хоффмана и всех остальных. Адам Феникс, которого все считали погибшим, на самом деле выжил и всё это время находился на этой базе, работая над мерами противодействия захватчикам. Он выяснил, что Свечение — это последствие действий организма-паразита, который, в конечном счёте, уничтожит всю жизнь на Сэре. Пока Прескотт втайне сообщает Адаму последние новости о том, что мутации Светящихся случаются всё чаще, Хоффман и его солдаты отступают под натиском так называемых “светляков”. В итоге Прескотт решает отвезти важные образцы тканей к Адаму, чтобы тот мог продолжить свои исследования, но при этом отказывается раскрывать причины, из-за которых бросает население Вектеса. Во время обмена взаимными упрёками он оставляет Хоффмана, Майклсона и Треску управлять тем, что осталось от КОГ. С тех пор Прескотта никто не видел, и все сочли его погибшим.


15 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Через несколько месяцев Светящиеся полностью захватили Вектес, так что Хоффману ничего не остаётся, кроме как эвакуировать всё население острова. Не имея на примете ни единого достаточно большого и безопасного места, где можно было бы восстановить цивилизацию, выжившие разбиваются на несколько небольших групп, чтобы увеличить собственные шансы на выживание. КОГ расформировывается. Хоффман увозит с собой одну группу беженцев в крепость Кузнецкие Врата, гораснийцы возвращаются на родные земли, а остальные же обживаются в маленьких поселениях на материке. Капитан Майклсон и основной костяк солдат остаются жить в море на авианосце “Правитель”, находясь в готовности помочь живущим на берегу гражданским. Но к 16-ому году со “Дня прорыва” они теряют радиосвязь с Кузнецкими Вратами, после чего становится совершенно ясно, что они стали всего лишь ещё одной группа беженцев, пытающихся выжить. Теперь уже все превратились в “бродяг”.


17 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Саранча, пытаясь укрыться от Светящихся и выжить любой ценой, находит остров Азура и берёт в заложники Адама. Прескотт, которому удалось скрыться с острова, находит “Правитель” и просит солдат на нём о помощи в зачистке Азуры от Саранчи. Также он доставляет Маркусу сообщение от Адама. Однако в этот момент на корабль нападают силы Светящихся. Прескотт получает ранение в бою и умирает, не успев выдать месторасположение Азуры, но отдаёт Маркусу ключ дешифровки данных, записанных на диске, который Хоффман забрал с собой. Маркус узнаёт, что его отец выжил и содержится в качестве пленника на острове Азура с тех самых пор, как Прескотт похитил его и вывез туда.


17 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Отряд “Дельта” отправляется к Кузнецким Вратам на поиски Хоффмана, который, как выяснилось, жив и успешно отбивает атаки Саранчи и Светящихся на крепость. После расшифровки данных с диска становится известно, что остров Азура скрыт от посторонних глаз искусственными штормами, которые создаются системой “Мальстрём”, а также выясняется способо добраться до острова с помощью подлодки. Отряд отправляется к острову Азура, планируя использовать для этого подлодку из доков КОГ, но во время своего путешествия натыкаются на заражённых Свечением людей и Саранчу в родном городе Марии Сантьяго под названием Мерси. Чтобы сдержать атаку неприятеля, Дом жертвует собой, что позволяет Маркусу и остальным избежать гибели и найти подлодку.


17 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Отряд “Дельта” добирается до острова Азура и отключает систему “Мальстрём”, чтобы силы бывшего КОГ и СНР смогли начать полномасштабное наступление на Светящихся. Адам и Маркус наконец-то встречаются, после чего вскрывается правда: Адам общался с Саранчой ещё задолго до “Дня прорыва” и знал, что Светящиеся выгонят их из подземных туннелей, после чего Саранче придётся захватывать города на поверхности, но ошибочно полагал, что сумеет убедить Королеву Саранчи по имени Мирра не устраивать резню. Адам показывает всем свою разработку: устройство, способное уничтожать частицы, почти как нейтронная бомба. Это устройство способно уничтожить каждую заражённую Свечением клетку на Сэре, а также, вероятно, может истребить и Саранчу. Мирра в последний раз пытается спасти Саранчу, не позволив Адаму запустить устройство, но отряд “Дельта”, отражая атаки королевы, чтобы дать время Адаму включить его изобретение, подбивает её транспорт.


17 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА” — Адам намеренно ввёл себе клетки Светящихся, чтобы испробовать свою разработку на собственном организме. Жизненный цикл клеток значительно ускорился, и заражение его организма произошло куда быстрее обычного, из чего Адам понял, что умрёт в момент запуска своего устройства. Включив его, он погибает прямо на глазах Маркуса, как и заражённые Свечением организмы вместе с оказавшейся на поверхности Саранчой. Мирра, выжившая после падения с высоты, возвращается к Маркусу, и упрекая того в высокомерии его отца и человеческой алчности. Будучи вне себя от горя, Маркус убивает её боевым ножом Дома, а затем уходит ото всех, чтобы остаться со своими мыслями наедине, наблюдая за почти что погибшей Сэрой. Человечество начинает оправляться от войны, но выжившим теперь ещё предстоит заново отстроить цивилизацию на пустом месте.

ПРОЛОГ




КОАЛИЦИОННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ДЛЯ ОТБЫТИЯ ЗАКЛЮЧЕНИЯ “ХЕСКЕТ”, ТЮРЬМА ОСОБОГО РЕЖИМА ГОРОДА ДЖАСИНТО, ТАКЖЕ ИЗВЕСТНАЯ КАК “ГЛЫБА”, ЭФИРА. СПУСТЯ 10 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Я всего лишь обычный убийца. Ничего такого из ряда вон, ничего особенного, никаких странностей. Я вовсе не один из этих больных уродов, которые развлекаются, убивая людей. Для меня это просто работа. Убив нескольких человек, я и оказался в “Глыбе”, хотя на самом деле куда больше, чем просто нескольких. Издержки профессии. Но я не псих какой-нибудь, хотя и этих у нас тут хватает. Серийные убийцы, любители что-нибудь поджечь, растлители детей… Даже каннибалы есть. Короче, на любой вкус и цвет.

Но у меня были веские причины, чтобы убивать, да и делал я это недурно, так что не надо смотреть на меня, как на какого-то извращенца сбрендившего, у которого с дюжину трупов на заднем дворе зарыто. У меня имелся свой свод правил. Можно относиться к этому, как угодно, но некоторые люди получили то, что заслужили. Они знали, на что идут. Даже у бандитов есть свои правила, дружище. Без правил весь мир рухнет.

“Глыбу” называют тюрьмой особого режима. Нас никогда не выпустят отсюда на поруки. Хотя, это всё равно не особо важно, ведь средняя продолжительность жизни заключённых тут — два года. Так что нас всех с тем же успехом могут хоть сейчас к стенке поставить и открыть огонь. Понятия не имею, почему они именно так и не поступили. Я к тому, что это же Сэра. Тут трупом больше, трупом меньше — какая разница? Миллионы людей погибли в “День Прорыва”. Ещё несколько миллионов не стало, когда Прескотт дал залп из “Молота Зари”, чтобы остановить нападение Саранчи. С тех пор прошло десять лет, и счёт погибших уже пошёл на миллиарды. Большая часть населения планеты просто исчезла. Остатки выживших собрались, в основном, тут, в Эфире.

Так почему бы просто не пристрелить нас, покончив со всем этим, Прескотт? Зачем тебе сохранять нам жизнь? Просто из любопытства? Или это последняя попытка продемонстрировать, что мы всё ещё живём по законам? Или чтобы мы просто помучились? Одному богу известно.

Как я уже говорил, у нас тут всякого отребья хватает. По большей части это убийцы. Есть у нас и люди, которые сами никого не убивали, но при этом поступали куда хуже. А теперь вот у нас и герой войны появился. Это что-то новенькое.

Его тут все знают. Маркус Феникс. Ему дали Звезду Эмбри — высшую награду за храбрость. Вы ведь в курсе, кто его отец, да? Это Адам Феникс, далеко не последний человек в индустрии разработки оружия. Это он придумал “Молот Зари”, а потом получил медаль Октуса за свою службу на благо человечества. Не слушайте тех, кто говорит, что в КОГ к богатым как-то иначе относятся. Иногда у них просто вообще никакого выбора нет.

Маркус Феникс покинул свой пост во время битвы за Эфиру. Обычно за такое просто на расстрел отправляют. Остаётся лишь гадать, как это ему смягчили наказание до пожизненного, но в этой войне многое вызывает вопросы, и я не думаю, что вообще доживу до того дня, когда на них дадут ответы.

Должно быть, кто-то Маркуса Феникса и впрямь ненавидит. Он ещё пожалеет, что ему смягчили приговор.


(Миллтон Рив, отбывающий двенадцать пожизненных сроков подряд за убийства.

Месяц туманов, спустя 10 лет со “Дня Прорыва”.)

ГЛАВА 1


«Нас окружили на суше, прижав спиной к морю. С тем же успехом могли бы и на острове воевать».


(Лейтенант Мередит из группы огневой поддержки “Молота Зари”

о ситуации в Эфире — последнем регионе, где КОГ держит оборону.

Спустя 10 лет со “Дня Прорыва”).




ВЕРТОЛЁТ “КВ-96” ВО ВРЕМЯ ПАТРУЛЬНОГО ОБЛЁТА НАГОРЬЯ КРЕССИ. ЭФИРА, КОНЕЦ МЕСЯЦА ЖАТВЫ, СПУСТЯ 10 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Коалиция Объединённых Государств выиграла немного времени. Но время имело свойство подходить к концу, как и всё остальное — удача, терпение, надежда. Дом Сантьяго хватался за надежду так же крепко, как сейчас держался за поручень в пассажирском отсеке вертолёта. Розесей немного накренил машину вбок, чтобы лучше рассмотреть то, что осталось от Эстаны.

— «Твою мать, вы только на это поглядите…» — глубоко вздохнул он. Дом, как и все остальные, и так уже понимал, что сейчас увидит. Никто не проронил ни слова — ни Маркус, ни Тай, ни Джейс. Даже капитан экипажа Кастилла хранила молчание и, опершись на установленный у двери пулемёт, по привычке что-то жевала. Дом понять не мог, где же ей удалось раздобыть жевательную резинку, ведь сам он это лакомство уже несколько лет вообще нигде не встречал.

Раньше Эстана представляла собой довольно милый городок, до которого из Джасинто можно было добраться за пару часов по скоростному шоссе. Сюда обычно приезжали с детьми на выходные. А теперь же над городом повисли облака чёрного дыма, напоминавшие мотки грязной шерсти, да и сам город выглядел вовсе не так, как в воспоминаниях Дома. Пожар, охвативший все окрестности, не прекращался уже второй день подряд. Но всё, о чём сейчас мог думать Дом — это то, что Марии здесь ну никак быть не могло во время атаки червей. Она была жива, он знал это, чувствовал каждой клеточкой своего тела. Дом твёрдо решил, что не прекратит поиски, которые вёл каждый день на протяжении последних восьми лет. Он обыщет каждый лагерь “бродяг”, пока не найдёт любимую.

— «Нам пиздец, народ», — наконец-то прервал молчание Джейс. — «Ещё неделя — и они нас точно схватят за жопу».

— «Слышали уже такое», — ответил Маркус. — «Девять лет назад все так и говорили. А мы почему-то всё ещё живы».

— «Потому что Прескотт всю планету к чертям спалил. Но теперь уже и сжигать-то больше нечего. Остались лишь мы и Эфира. А черви каждый день что-нибудь новое придумывают».

Встав со скамьи и подойдя к краю люка пассажирского отсека, Тай уставился на проносившийся под ними пейзаж. Полоса жёстких чёрных волос на бритой голове выходца с Южных островов даже и не думала качаться из-за ветра от лопастей. В этом был весь Тай: ничто в мире не могло ему навредить. Он смело шёл по жизни вперёд, в то же время каким-то образом держась от всего в стороне, словно огородившись ото всех своей причудливой почти что религиозной отстранённостью.

— «Значит и нам надо искать новые подходы к этой проблеме», — пробормотал он.

Если бы такую загадочную херню ляпнул кто-то другой, а не Тай, то Дома такое бы лишь позлило. Но островитянин умудрялся день за днём проходить через всю эту мясорубку лишь благодаря тому, что не впускал её в какую-то часть своего сознания, чему Дом крайне завидовал. У каждого было нечто священное, мысль о каком-либо месте или о человеке, за которую держишься, просто чтобы найти в себе силы прожить ещё один день. Для Дома такой мыслью стали поиски Марии. Что касается Тая… Ну, о чём бы он там не думал, ему это явно помогало сохранять безмятежность. Да, именно что безмятежность — по-другому такое состояние и не назовёшь.

Но вот Джейсу всё это явно было чуждо. В нём кипела злость. Дому всегда казалось, что порой давать волю гневу, чем позволять ему копиться в тебе, как это делал Маркус.

— «Тай, если ты вдруг не заметил, то мы уже всё на свете перепробовали», — огрызнулся Джейс.

— «Не стоит недооценивать работу инженеров. Они справятся», — вмешался в разговор Розесей через систему внутренней радиосвязи вертолёта.

— «И сколько кубометров канализационных труб им надо перекрыть, а?» — спросил Дом. — «Не так-то это и просто, сам посчитай».

Саранча рыла туннели. Под десятиметровым слоем плодородной почвы Эфиры покоилось огромное гранитное плоскогорье — напоминание о потухшем вулкане. Даже червям было сложно пробиться сквозь него, что стало одной из причин, почему Эфира всё ещё по большей части не пострадала. Когда эти уроды хотели отвоевать себе какую-нибудь её часть, им приходилось либо вылезать на поверхность, где войска КОГ имели преимущество, либо же искать трещину в породе. Дом верил во всю эту чушь про неприступную Эфиру, которую до недавнего времени всем задвигал Прескотт, пока сам не понял, сколько же туннелей прорыли тут сами люди за сотни лет. Ни о какой неприступности не шло и речи. Инженеры Тируса выкапывали тут канализационные каналы, прокладывали подземные кабели, строили линии метро. Теперь же армия червей могла использовать любое из этих сооружений для того, чтобы внезапно напасть с тыла.

“А если и мы научились прокладывать туннели через гранитную породу, то, возможно, и черви смогут это повторить”, — подумал Дом.

Бойцы Третьего Инженерного полка Эфиры, заручившись помощью того, что осталось от гражданской строительной промышленности, теперь пытались забаррикадировать все возможные пути для проникновения на плоскогорье. Воздух пронзил громкий гул от взрыва, следом за которым почти что сразу прозвучали ещё два. Это точно был не артиллерийский залп, да и на Саранчу было не похоже. Значит, это инженеры взрывали мосты и дороги, чтобы не дать червям пройти по поверхности.

— «Это подрывники работают», — сказал Маркус. — «Прямо под носом у червей всё делают, в последний момент. Хотя у тех перед основой ударной силой всё равно разведка идти будет».

Даже с такого расстояния Дом видел нос колонны наступающей армии червей. В южной части плоскогорья, под которой и находилась основная толща твёрдой породы, превратившей Эфиру в своеобразный гранитный остров посреди моря глины и песчаника центрального Тируса, ландшафт представлял собой смесь городской застройки и лесных массивов. Ну, по крайней мере, так было раньше. Густые хвойные леса и знаменитые дубовые рощи Тируса срезали под корень так, словно бы траву на газоне стригли, да и высотные здания тоже не уцелели. Дом со своей позиции отчётливо видел реку, хотя раньше она была скрыта ото всех. Солдаты Третьего Инженерного полка Эфиры сейчас были где-то там, раскапывая землю и закладывая взрывчатку.

“Эти безумцы — настоящие, блядь, герои”, — подумал Дом. Они там не просто окопы рыли и на грузовиках разъезжали. Розесей рассказывал, что отдельные отряды даже делали подкопы к позициям червей, прокладывая собственные туннели прямо под туннелями Саранчи. Дом считал, что это самая безумная вещь, что он слышал в жизни, а ведь он раньше служил в спецназе и знал, каково это — воплощать в жизнь невозможное.

— «Надо бы глянуть, как они там», — сказал Розесей. — «Мне кажется, силы червей в двадцати километрах от края плоскогорья. Никто ведь не против, если мы вернёмся на базу чуть позже? А то я слышал, тебе увольнительную дали, Феникс».

— «Так и сделаем», — ответил Маркус. — «Я столик в “Сегарре” всё равно не бронировал на сегодня».

Ресторан “Сегарра” уже несколько лет как превратился в груду развалин, хотя жалование Дома всё равно не позволяло ему обедать в таких заведениях. Название этого ресторана стало нарицательным словом, обозначающим все те блага цивилизации, что уничтожила Саранча, и все те исчезнувшие удобства, которые жители Сэры, возможно, никогда не сумеют обрести вновь. Хоть Маркус и говорил, что собирается провести пару дней со своим отцом, Дому всё же показалось, что друг только и ищет повода, чтобы как можно сильнее отсрочить эту встречу. Между Маркусом и его отцом вовсе не было никакой вражды. Просто им было не о чем разговаривать друг с другом, оттого их встречи и перерастали в неловкое молчание.

Розесей снизился ещё раз, опустившись ниже верхушек деревьев. В этот раз не было никаких стай птиц, бросавшихся врассыпную из-за оглушающего шума винтов. Всё живое на пути червей уже давно покинуло этот город. Ветки деревьев качались от исходящего от лопастей ветра, поднимая в воздух вихри листьев.

— «Вы там видите что-нибудь?» — спросил Розесей и тут же на пару секунд переключился со внутренней связи вертолёта на общий канал радиоэфира. — «“КВ-Девять-Шесть” вызывает “Рэд-Три”. Ребята, мне нужны ваши точные координаты. Я-то вас слышу, но не вижу».

И тут, как по команде, раздался очередной взрыв. Дом мельком заметил, как в районе скоростного шоссе в воздух взмыли клубы пыли, похожие на дым.

— «“Девять-Шесть”, на связи “Рэд-Три”. Мы находимся в квадрате ноль-семь-восемь-три-три-пять», — зашипел динамик рации. Дом услышал какой-то скрежещущий звук на заднем плане. — «Нервничаете там, да?»

— «Да и вам пора бы начать».

— «Нам тут ещё немало бетона залить надо».

Маркус высунулся из люка пассажирского отсека, ухватившись одной рукой за поручень, чтобы оценить обстановку под ними.

— «Они не успеют до подхода червей», — сказал он.

— «Да и бетон застыть не успеет», — вмешался Джейс.

— «Вот тебе и гранитное плоскогорье, из-за которого эти уроды сюда не пробьются», — Кастилла перестала жевать. — «Они и на поверхности себя отлично чувствуют. К тому же, если они через твёрдую породу туннели свои прокладывать могут, то сколько же нужно бетона, чтобы замедлить их наступление?»

— «Вот и я о том же. Говорю вам, они уже через неделю в Эфире будут», — вздохнул Джейс.

— «Как я и говорил, мы всё это уже проходили, народ», — казалось, Маркус сейчас развернётся и одарит Джейса своим фирменным взглядом, будто бы говорящим: “Даже не думай об этом”. Но затем, видимо, он передумал, вероятно, согласившись с расчётами Джейса. Дома они уж точно убедили. — «Остановили их уже однажды — остановим и ещё раз».

— «Одним бетонированием унитазов тут не обойдёшься, Маркус».

Дом решил зарубить на корню все эти пораженческие настрои в беседе, хоть и понимал, что Джейс был абсолютно прав.

— «Инженеры подрывают и заливают раствором канализацию», — начал он, резким взглядом дав Джейсу понять, чтобы тот даже не смел, блядь, упоминать про “Молот”. Дом понимал, что парень сейчас скажет про то, что в прошлый раз наступление червей сдержал именно “Молот Зари”. О таком никому не надо было напоминать, а уж в особенности Маркусу. — «Смысл оставлять для них уже готовые туннели?»

— «Но даже если они доберутся до основной ветки канализации, то им придётся выкапывать себе путь через десятикилометровый засор из людского говна», — вмешался Розесей. — «Что не может не радовать».

— «Ну, я ради такого даже ещё раз могу сходить посрать», — ответила Кастилла. — «А то на пару раз хватит».

— «Да-да, сри ради победы, Чарли. КОГ рассчитывает, что каждый мужчина в армии выполнит свой долг. Ну, и женщина тоже. Только не сидите там часами, ладно? Вообще, почему, блин, женщины так долго сидят в туалете?»

— «Медитируем», — ответила Кастилла. — «Или уравнения в уме считаем. Тай, ты что, тоже в медитацию впал?»

Островитянин так и стоял у двери, уставившись наружу с характерным выражением лица, изогнув губы в загадочной полуулыбке, говорившей о его душевном покое. Да, это было именно это состояние, которому Дом так завидовал. Как вообще можно было сохранять подобное спокойствие в мире, который летел сейчас ко всем чертям? Но, казалось, такие вещи вовсе не волнуют Тая, который медленно повернул голову к сидевшим в пассажирском отсеке.

— «Я общался со своими предками», — ответил он.

— «Не рановато ли?»

— «Вовсе не обязательно присоединяться к ним, чтобы почерпнуть их мудрости».

— «Ну, это радует. И какие от них предложения поступили?»

Тай склонил голову набок. Дом никогда до конца не был уверен, говорил ли островитянин правду, или же просто подшучивал над ними. Как говаривал Пад Салтон, “подколы кидал”. Хотя, казалось, к Кастилле Тай испытывает искреннюю симпатию, от чего губы его растянулись в настоящей лёгкой улыбке.

— «Они научили меня тому, что лучшее оружие — это инстинкт выживания».

— «Нет, лучшее оружие — это пулемёт с патронной лентой девять метров длиной», — вмешался Розесей, меняя курс. На несколько мгновений пейзаж перед глазами Дома сменился на бескрайнее голубое небо. Эта его часть была чиста от дыма, что придавало ощущение того, что всё в порядке, и нет никакой войны. — «Так что давай, садись поближе к нему, Чарли».

Кастилла вновь принялась жевать. Может, это была не жвачка, а кусочек вяленого мяса. Пока вертолёт шёл зигзагами, чтобы не быть лёгкой целью для противника, на фоне заполненного дымом горизонта пронёсся чёрный силуэт другого вертолёта.

— «“КВ-Восемь-Ноль” всем постам, черви пошли в наступление», — вышла на связь Гилл Геттнер. По количеству часов налёта с ней не мог сравниться ни один пилот “Королевского Ворона” в армии, и большую часть своего свободного времени она возилась со своим вертолётом, будто бы не могла уже жить без него. — «Колонна из почти что сорока трутней движется на северо-восток, сейчас они приблизительно в пяти километрах от нагорья».

— «Геттнер, на связи “Девять-Шесть”. Мы сейчас летим на юг от Шенко-Фоллз повидаться с подрывниками. А у тебя как сегодня дела, мой прелестный цветок?»

— «“Девять-Шесть”, помощь нужна, или сами без мамочки справитесь?»

— «Мы за ними присмотрим. Я маякну тебе, если будут проблемы. “Девять-Шесть”, конец связи», — Розесей развернул вертолёт обратно в Шенко-Фоллз. — «Чарли, как думаешь, у меня есть шанс с ней замутить?»

— «Лейтенант, она тебя порвёт на лоскуты, а потом ими жопу себе подотрёт».

— «О, хорошо, я люблю дерзких девчонок».

— «Эта сразу к твоему убийству перейдёт».

— «Ну, это уже мелочи», — ответил Розесей. Вся эта беседа шла по радиосвязи, поэтому Дом слышал всё через наушник рации, несмотря на то, что не очень-то и горел желанием. — «Так… “Девять-Шесть” вызывает “Красный-Три”. К вам двигаются черви. Народ, пора паковать инструменты и уходить оттуда».

— «“Девять-Шесть”, на связи “Красный-Три”. Мы сюда не на прогулку приехали. Надо работу доделать», — ответил инженер. Дом еле расслышал его слова сквозь треск помех в наушнике.

Маркус по-прежнему не сводил глаз с земли, пока вертолёт облетел нагорье, разделяющее жизнь и смерть. Когда Прескотт дал залп из “Молота Зари” по городам Сэры, спастись от гибели в огне можно было лишь на плоскогорье. Порой Дом вновь переживал тот день в своих ночных кошмарах, вспоминая, как пробирался сквозь толпу лихорадочно несущихся беженцев, которые пытались попасть в это единственное убежище после того, как Прескотт дал всем остальным жителям Сэры три дня на то, чтобы добраться до гранитного плоскогорья, или же распрощаться с жизнью. На протяжении всех этих лет Дом не понимал, стоит ли ему испытывать ужас от такого поступка, или же облегчение. Да, миллиарды людей погибли, а само человечество раскололось пополам. Теперь остались лишь те, кто дал залп из “Молота”, и те бедняги, которых записали в сопутствующий урон. Но теперь же Дом понял, что Прескотт успешно вышел из ситуации, где перед ним встал выбор: либо всё станет плохо, либо ещё хуже. Он выиграл для небольшой группы людей ещё девять лет. Через несколько недель черви полностью захватят территории КОГ, но если бы Прескотт тогда не принял одно из своих жёстких решений, в чём он был мастер, сейчас никого из тех, кто оспаривал его решение, уже бы не было в живых.

К тому же, он и свою шкуру спасал. Гранитная плита, которую Прескотт использовал в качестве удобного предлога для оправдания своих поступков, сдерживала натиск червей куда дольше, чем предполагал Дом. Но теперь его не покидало чувство, что они сейчас вернулись к тому же, с чего и начали: целые армии червей всё ещё никуда не делась, Эфира снова была в осаде, и людям по-прежнему было некуда бежать.

— «“Красный-Три”, черви всего в нескольких километрах от вас, так что уходите с позиций», — сказал Розесей. — «Это не рекомендация, а приказ».

— «“КВ-Девять-Шесть”, на связи капитан Шоу. Вы меня, видимо, не расслышали, лейтенант. Нам осталось подорвать ещё два заряда, а также залить бетон в паре мест. Мы тут ещё не закончили».

Но Розесей вовсе не испугался разницы в званиях, продолжив гнуть своё.

— «Сэр, бросайте всю вашу технику и выступайте к точке эвакуации», — повторил он.

— «Если мы не перекроем этот участок канализации, то преподнесём червям половину Эфиры как на блюдечке. “Красный-Три”, конец связи».

Радио умолкло. Дом услышал, как Розесей отключил свой микрофон, вероятно, потому что сейчас крыл трёхэтажным матом тупых инженеров, которые сами на рожон лезут. Маркус подошёл к люку, ведущему в кабину, сунув голову внутрь.

— «Высади нас там, и, мы их оттуда силком потащим, если придётся», — сказал он. Судя по голосу, он совсем потерял терпение. — «Этот их проклятый цемент всё равно вовремя не застынет».

— «Понял тебя, сержант», — ответил Розесей, направив вертолёт обратно на юг. Прозвучал грохот ещё пары взрывов. Из вертолёта, летевшего с открытым пассажирским отсеком, сложно было расслышать звуки окружающего мира, но Дому показалось, что на земле сейчас должно быть тихо, раз все птицы и животные давно покинули эти края. Наклонившись в сторону от пулемёта, Кастилла достала полевой бинокль.

— «Там брумаки», — сказала она. — «Быстро двигаются к нам».

— «Так, мне всё равно, капитан он там, или генерал, но ребят надо вытаскивать», — Розесей сделал круг. — «Не знаю, сумеют ли эти цементовозы оторваться от брумаков».

Дом вытянул шею, чтобы рассмотреть то, что видел перед собой Розесей. Под деревьями в нескольких метрах от воронки размером с прорывную дыру стояла пара грузовиков с камуфляжной расцветкой. Только лишь когда вертолёт спустился почти что на высоту человеческого роста, Дом сумел разглядеть битые кирпичи, яркие сколы разбитых труб из обожжённой глины и мерцающую поверхность воды. Шестеро инженеров, одетых в причудливую комбинацию из строительных касок, шлемов, брони и рабочих комбинезонов, укладывали здоровенный жёлоб в дыру, пока ещё двое носились вокруг с мотками кабеля, судя по всему закладывая остальные заряды.

— «Вижу их», — сказал Джейс. — «Охуеть, ну и дыра!»

— «“Девять-Шесть”, вы нам мешаете заряды подрывать», — вышел на связь запыхавшийся капитан Шоу. — «Я вас услышал, брумаки на подходе. И что с того?»

— «Просто выслушайте меня, сэр. Вам надо срочно выводить всех отсюда».

— «Мы почти закончили».

— «Это радует, потому что я спускаюсь».

Розесей ещё не успел полностью посадить вертолёт на поляне, а Маркус уже выпрыгнул из пассажирского отсека и побежал к дыре. Дом и Джейс погнались за ним. Два инженера, с трудом толкающие жёлоб, по которому бетон стекал прямо в дыру, подняли головы, заметив их. У того, который был выше и крупнее, на груди его грязного комбинезона виднелись капитанские нашивки. Шоу явно был одним из тех офицеров, что работали наравне с подчинёнными.

— «Сэр, вы не успеете», — Маркус махнул рукой в сторону вертолёта. — «Давайте, все на борт».

— «Я не могу сейчас всё бросить, сержант», — ответил Шоу. — «Мы обвалили канализационный туннель в трёх местах, а теперь заливаем его специальной бетонной смесью. Для червей потом будет целым делом прогрызться через несколько тысяч кубометров бетона».

Поверхность бетона блестела и переливалась. Сначала Дом решил, что это просто крупные куски гравия отражают свет, но затем, отважившись подойти поближе, понял, что это маленькие зазубренные кусочки металла.

— «А это тут зачем?»

— «Корпсеры терпеть не могут прогрызаться сквозь такое», — ответил Шоу. — «Могут порезаться, бедняжки такие. Их это всё равно не остановит, но уж точно задержит надолго».

Корпсеры — это здоровенные твари, похожие на пауков, высотой пять-шесть метров. Черви использовали их для выкапывания туннелей. Вероятно, не такие уж они и крутые, раз острую металлическую стружку боятся.

— «Вы же можете оставить тут этот грузовик, чтобы он залил остальное, так ведь?»

— «И что, червям его оставить? У нас и так техники в обрез осталось».

— «Как и солдат, сэр», — возразил Маркус. — «Так что пошли уже».

— «Ох, вашу ж мать…» — умолкнув на мгновение, Шоу огляделся по сторонам. Два здоровенных цементовоза были уже явно не в лучшем состоянии, но в мире, где почти вся техника была уничтожена, и замены ей в ближайшее время можно было не ждать, они ценились, как дорогие лимузины. — «Так, ладно, валим. Сами всё слышали».

Отряд вовсе не сразу кинулся исполнять приказ. Инженеры целых пять секунд стояли, как вкопанные, прежде чем приступить к эвакуации. Они и впрямь не хотели уходить. Дому даже пришлось подгонять одну девушку в звании капрала, чтобы та бросила свою работу. Ей было лет восемнадцать от силы, ещё почти ребёнок. Кивнув головой в сторону вертолёта, Дом повёл её за собой.

— «А цемент застыть успеет?» — спросил он.

— «Ну, черви всё равно не успеют выкопать его обратно до застывания», — пригнувшись от винтов, девушка забралась в пассажирский отсек вертолёта. — «Надо выиграть как можно больше времени».

— «Эй, капитан», — повернувшись, Маркус позвал Шоу. — «Давайте, сэр, поторопитесь».

Дом оглянулся. Шоу до сих пор возился с жёлобом, по которому лился раствор. Казалось, он до последнего не хотел оставлять цементовоз. Но Маркус, вовсе не питавший уважение к капитанским погонам Шоу, уже начал терять терпение.

— «Пару секунд», — ответил Шоу. Почва и кирпичи скатывались по рваным краям дыры прямо вниз, не выдерживая веса задних колёс цементовоза. Шоу едва удавалось удержать равновесие на краю воронки, пока густая серая масса с кусками щебня вытекала из трубы, медленно заполняя дыру. — «Где они сейчас?»

— «Думаю, в сотне метров от нас», — Маркус пошёл обратно к нему, медленно мотая головой из стороны в сторону. — «Уже реально пора брать жопу в руки и бежать».

Дом задумался, стоит ли подойти и помочь Маркусу. Он вовсе не постеснялся бы схватить офицера старше его по званию за шкирку и вытащить оттуда в случае, если бы тот не захотел бы уйти сам. Дом услышал, как черви уже с шумом продираются через лес. Розесей начал увеличивать газ, наращивая скорость вращения лопастей, а Кастилла направила ствол бокового пулемёта в сторону деревьев, готовясь открыть подавляющий огонь по противнику. Маркус перешёл на бег.

— «Ложись!» — крикнула Кастилла. — «Всем лечь!»

Она открыла огонь из пулемёта по лесному массиву. Во все стороны полетели щепки. Первой мыслью Дома было открыть огонь, чтобы прикрыть Маркуса и Шоу. Выпрыгнув из пассажирского отсека, он присел, чтобы не попасть по лопасти вертолёта. Маркус потянулся к Шоу, чтобы схватить его, но тут вдруг край ямы обвалился. Шоу свалился вниз, проскользив на спине первые пару метров. Он пытался ухватиться за трубу, но не сумел. Дом увидел, как его шлем скрылся за краем ямы, а Маркус прыгнул вперёд, упав на живот и вытянув руку.

— «Тянитесь, капитан, я вас вытащу!» — кричал он. — «Давайте же, хватайте меня за руку!»

Дому не было видно, настолько глубоко Шоу скатился в яму. Пока он бежал к воронке, Кастилла выпустила ещё несколько коротких очередей по деревьям. Черви уже должны были находиться где-то поблизости, значит, времени у них было в обрез. Подбегая к краю ямы, Дом думал, что Шоу уже поднялся на ноги с груды обломков, и надо просто протянуть ему руку, чтобы помочь вылезти. Но едва бросив взгляд на дно воронки, Дом понял, что дела бедного инженера хуже некуда. Увязший по пояс в цементе Шоу изо всех сил пытался найти точку опоры, чтобы выбраться, но у него ничего не получалось. У Маркуса не было ни единого шанса дотянуться до него с края дыры.

И в этот момент черви настигли их. Послышался стук пуль, ударявшихся в стенки кузовов цементовозов. Дом, присев на одно колено, открыл ответный огонь, заметив серые фигуры в пятидесяти метрах от них.

— «Маркус, ты до него не дотянешься!»

— «Чёрт, нам верёвка нужна! Он сам не вылезет оттуда!»

— «Уходите сами!» — закричал Шоу. — «Бегом валите отсюда!»

— «Лебёдка!» — раздался голос Розесея по рации. — «Вы его оттуда сможете вытащить только чёртовой лебёдкой! Феникс, беги сюда, живо!»

— «Я прикрою его», — ответил Дом. — «Беги за лебёдкой».

— «Нет, уходим оба», — Маркус схватил его за плечо. — «Надо подняться в воздух. Этот проклятый трос только семьдесят метров в длину. Капитан, держитесь там! Мы скинем вам трос с вертолёта!»

Вскочив на ноги, Маркус побежал к вертолёту, подталкивая Дома перед собой. Всю дорогу их сопровождал аккомпанемент из отрывисто долбившего по врагам пулемёта. Стоило им забраться в пассажирский отсек, как вертолёт тут же взмыл в воздух и завис над воронкой. Нет ничего хуже, чем пытаться поднять кого-то тросом с земли, когда по тебе ведут огонь. Дому ничего не оставалось, кроме как поливать свинцом приближающихся к ним червей, пока Кастилла выпускала в них ленту за лентой из пулемёта. Проблема тут уже была не в том, как прикрыть человека на тросе, а в том, чтобы не дать противнику задеть вертолёт своим огнём. Схватив страховочные ремни для подъёма человека, Маркус начал спускать трос лебёдки. Ремни упали на поверхность бетона немного в стороне от Шоу, но тот всё же сумел схватить их и надеть на шею и одну руку.

— «На обе руки надо!» — закричал Маркус. — «Быстрее, капитан! Пропустите ремни под руки! Сами же знаете, как надо!»

Отвлекшись от обстрела червей, Дом пересёк отсек, чтобы помочь Маркусу. Шоу уже по грудь погрузился в раствор, струя которого, изливаясь сверху, полностью покрыла рукава его комбинезона. Несмотря на то, что инженер уже весь был покрыт цементом, ему всё же удалось продеть ремни под обе руки.

— «Так, поднимаем его», — скомандовал Маркус. Дом нажал кнопку на моторе лебёдки, от чего катушка стала наматывать трос на себя. Вроде и высота была небольшая — всего пятнадцать метров, но Шоу висел там абсолютно беспомощно, пока мимо него пролетали пули червей. Казалось, подъём будет тянуться целую вечность. Дом уже думал, что, несмотря на все старания Кастиллы по отстрелу червей из
пулемёта, инженера всё равно вот-вот подстрелят. Когда Шоу оставалось два метра до люка пассажирского отсека, Маркус потянулся к нему, почти что сумев коснуться инженера. А затем случилось самое страшное: Шоу начал соскальзывать.

— «Эй!» — крикнул он.

— «Держись, Шоу, только держись!»

— «Феникс, что там происходит?» — Розесей вмешался по рации.

— «Он соскальзывает!»

— «Делай, что хочешь, но затащи его на борт, Феникс».

— «Шоу, затяни потуже под руками у себя!»

— «Твою мать, сержант, думаешь, я не знаю, что делать?! Вот же говно…»

Но тут оранжевый пластиковый ремень соскользнул, и Шоу, размахивая руками, камнем рухнул в лужу цемента под ним, даже не закричав при падении. Удар был вовсе не таким, какой бывает, когда в воду ныряешь. Шоу вошёл в раствор вертикально по самую талию, а затем резко стал тонуть, будто бы попал в воздушный карман, или заполненную водой пору.

— «Лейтенант, он упал!» — крикнул Маркус. Шоу махал оставшейся на поверхности рукой, а в это время раствор дошёл ему уже до подмышек. Маркус снова стал спускать трос, а пули уже стучали о корпус “Ворона”. Если они так и будут висеть тут, то черви собьют вертолёт, и тот рухнет прямо в дыру. — «Опустись ещё раз и зависни в пятнадцати метрах».

— «Господи боже, Феникс, лучше бы тебе вытащить его в этот раз».

— «Да знаю я».

Зрелище было просто невыносимое, но Дому только и оставалось, что смотреть. Ремни вновь шлёпнулись на сырой бетон. Шоу изо всех сил старался дотянуться до них свободной рукой, но уходил на дно гораздо быстрее. Маркус наклонился над краем пассажирского отсека, будто бы это хоть чем-то помогло капитану. Остальные инженеры, усевшиеся группкой в вертолёте, сидели молча, ведь ничем тут уже не поможешь.

— «Опускайся ниже, лейтенант!» — кричал Маркус. — «Давай, ниже!»

Шоу уже ушёл в раствор по шею, а затем и по подбородок. Дом понял, что теперь уже слишком поздно, и капитан никак не сумеет во второй раз закрепить ремни на себе. Кастилла кричала, чтобы ей дали ещё одну пулемётную ленту. Дом ждал, что черви с минуты на минуту прострелят топливный бак вертолёта. Им оставалось всего лишь несколько секунд, но Маркус вовсе и не думал бросать Шоу в яме, хотя Розесей для себя уже давно всё решил. Потянувшись к кабелю, он начал его трясти, чтобы Шоу смог дотянуться до него. Раз уж у него одна рука всё ещё торчала на поверхности, то, возможно, они сумеют его спасти.

— «Хватайся!» — закричал Маркус, но голова Шоу уже ушла под цемент. — «Ну давай же, рукой потянись! У тебя ещё есть время, шлем не даст цементу затечь в нос и рот!»

Но Шоу его уже не слышал, и Маркус уж точно это понимал, но всё равно не прекращал попыток подтолкнуть трос к инженеру. Но вдруг на поверхности раствора осталась торчать лишь правая рука Шоу. Ремни лежали где-то в десяти-пятнадцати сантиметрах от неё. А затем капитан полностью ушёл на дно.

— «Лейтенант!» — крикнул Маркус, начав поднимать трос как можно быстрее. Он не сводил глаз с того места, где исчез Шоу, ведь понимал, что если отвернётся, то уже никогда вновь его не найдёт. Двигатель вертолёта уже просто визжал от нагрузки. — «Я спущусь вниз и достану его. Повисите пока тут».

“Нет, Маркус, тебе туда нельзя”, — подумал Дом, сделав то, что слишком часто приходилось делать рядом с Маркусом. Он схватил друга за ремень и дёрнул назад. Маркус повернулся, чтобы оттолкнуть Дома, но Розесей начал набирать высоту, так что Дому удалось повалить Маркуса с ног, и тот с глухим стуком упал на накренившийся пол вертолёта. Дом ещё несколько мгновений лежал на нём, прижав к полу. Рано или поздно Маркус всё равно уймётся.

— «Дом, какого хуя ты творишь?! Мы не можем…»

— «Маркус, всё, хватит. Ты тут уже ничего не сделаешь, слышишь меня? Всё, уймись».

Однажды Маркус точно психанёт. Он всегда держал всё в себе, и Дом переживал, что в конце концов друг слетит с катушек. На секунду их взгляды пересеклись. Те, кто считал, что Маркус всегда расчётлив и спокоен, и понятия не имели, какой он на самом деле. Они никогда не видели этого полного душевных мучений взгляда, говорившего о том, как же Маркус в глубине страдает от боли и утраты. А затем этот взгляд потух, словно выключенная лампочка. Маркус поднялся на ноги, а девушка-капрал взяла его за плечо.

— «Сержант…»

— «Простите меня», — ответил Маркус, даже не думая отстраниться от её прикосновений. — «Мне так дико жаль».

Во время обратного пути на базу в вертолёте царило молчание. Маркус сидел, откинувшись на переборку, и смотрел наружу, но мысли его явно были не о проносившемся под ними пейзаже. Дом наблюдал за тем, как у друга шевелятся губы, будто бы он спорил сам с собой, а порой Маркус и вовсе отворачивался в сторону и закрывал глаза, считая, что Дом этого не замечает. Но тот всё видел и прекрасно понимал, что же сейчас творилось у друга в голове. Маркус явно пытался представить себе, каково это: утонуть в бетоне за секунду до того, как тебя спасут. Тонул бы Шоу в воде, и у них были бы шансы его спасти. А вот в густом жидком цементе… Мысли о том, насколько же это страшная смерть, невольно захватили сознание Дома, и ему потребовалось приложить немало усилий, чтобы избавиться от них. Но, тем не менее, так погибнуть — это просто пиздец.

— «Феникс», — тихо заговорил Розесей. — «Мы всё равно мимо дома твоего старика пролетать будем. Хочешь, высажу тебя там? Потом сам рапорт напишу».

— «Нет, спасибо, лейтенант, не надо».

— «Тогда давай так: я сяду там и выкину тебя к хренам из вертолёта. Я старше тебя по званию и могу себе это позволить. Понял меня, сержант? Сходи к отцу, выпей с ним чего-нибудь покрепче».

— «Так точно, сэр», — прорычал Маркус. Обычно он таким тоном людей на хуй посылал. Хотя, Розесей всё правильно понял: Маркусу надо было передохнуть, даже если он сам так и не считал. Особенно сейчас надо.

“Но с отцом он это всё обсуждать не станет. Он ни с кем о таком не говорит, даже с Аней”, — подумал Дом, пронаблюдав за тем, как Маркус протиснулся в отсек с коммуникационным оборудованием в хвостовой части вертолёта. Сам же он при этом пытался делать вид, что вовсе не следит за каждым шагом друга. Через несколько минут он услышал глухой удар, который тут же поглотил шум двигателей вертолёта. Маркус вышел из отсека и немного прошёлся по палубе, довольно убедительно делая вид, что он сейчас весь погружён в мысли о чём-то кроме только что погибшего человека. Он медленно сжимал и разжимал правый кулак. Значит, Маркус со всей дури врезал кулаком в переборку. Он делал так порой, когда чья-то смерть потрясала его до глубины души. Дом никогда его не спрашивал обо всём этом, хотя Маркус прекрасно понимал, что друг в курсе, равно как и в курсе того, что сейчас творилось у него на душе.

Маркус только что увидел, как такого же солдата, как и он, затянуло в медленно поднимающуюся лужу цемента, и теперь винил себя в том, что так и не сумел никого спасти.




ХОЛДЕЙН-ХОЛЛ, ВОСТОЧНАЯ БАРРИКАДА, ДЖАСИНТО. ОСОБНЯК СЕМЬИ ФЕНИКСОВ.


Это молчание тянулось долгих пятнадцать лет, и чем больше оно длилось, тем сложнее было его нарушить. Покинув автомобиль, Адам Феникс замер возле дверей особняка, повторяя про себя речь, в которой хотел признать свою вину перед сыном. Несмотря на войну, компания, обслуживавшая особняк, исправно выполняла свою работу. В воздухе витал запах скошенной травы и свежего креозота. Именно эти ароматы напоминали ему о беззаботных летних деньках детства, которые уже никогда не вернутся.

— «Сэр, вы как, в порядке?» — спросил водитель, опустив боковое стекло служебного автомобиля и высунувшись наружу. — «Ключи потеряли что ли?»

Адам и сам не понимал, как объяснить водителю, что боится зайти в собственный дом и повидаться с сыном, поэтому сделал вид, что осматривает поверхность дверей. Тёмно-зелёную глянцевую краску, покрывавшую эти двери, не производят уже несколько столетий, поэтому её специально замешивали эксперты по реставрации из Национального музея Эфиры. Бесчисленные слои ложились друг на друга, словно геологические пласты, придавая дереву текстуру лёгкой ряби, какая бывает у старого стекла.

“Вот во что превратилась семья Фениксов. Они канули в историю и сами стали музейным экспонатом, продолжая делать вид, что крепко стоят на ногах и не теряют своих корней в мире, который разваливается на части прямо у них на глазах”.

— «Тут не помешало бы ещё один слой краски нанести», — ответил Адам. — «Увидимся на следующей неделе, Хэндри».

— «Хороших вам выходных, сэр».

Объехав фонтан во внутреннем дворе, автомобиль направился к воротам с пробуксовкой по гравию. Адам понял, что до сих пор ищет в себе силы, чтобы открыть двери, хотя они никогда и не запирались. В особняке хранились предметы искусства стоимостью в миллионы долларов, а враг стоял почти у ворот, но Адам всё же не мог заставить себя начать переживать за всё это барахло. Кто вообще осмелится вломиться сюда? Кто станет рисковать и лезть через забор?

“Саранча не грабит дома врагов. По крайней мере, предметы искусства её точно не интересуют. Да, надо отдать должное их практичности”, — вздохнув, Адам с поникшей головой распахнул двери. Маркус уже должен был быть дома. Сын так редко появлялся дома в последнее время, что Адам мог определить его присутствие даже по запаху. Это была столь знакомая ему смесь армейского мыла и оружейной смазки. Давным-давно были времена, когда и от Адама разило этой смесью, чего он сам даже не замечал, пока Элейн не сказала ему об этом. Но жены давно уже не было в живых, сын стал ему чужим человеком, а ностальгический запах армейской жизни приносил больше страданий, нежели горькой радости.

Но единственный запах, который сейчас вдыхал Адам — это аромат кофе. Доносящийся из кухни шум эхом разносился по коридору.

— «Миссис Росс!» — позвал он, положив портфель на стоявший в прихожей бесценный лаковый стол, сделанный в Фурлине. — «Я и не думал, что вы так задержитесь».

Экономка высунула голову из проёма двери на кухню. Коридор, ведущий к ней, был настолько длинным, что Адам почувствовал себя подъезжающим к станции поездом. Топанье собственных ботинок о мозаичный пол напомнило ему стук колёс вагона о рельсы. Косой луч света, пробивавшийся через дверной проём за спиной экономки, падал как раз на участок пола, вымощенный прозрачным кварцем и мрамором.

— «Я просто не хотела, чтобы вам пришлось самому себе еду готовить, профессор», — ответила экономка, отойдя в сторону, чтобы профессор мог пройти в её владения. У Адама с миссис Росс был уговор: профессор никогда не заходит на кухню без её разрешения во время приготовления пищи, а экономка никогда не появляется в его кабинете или лаборатории в подвале. Вряд ли можно было назвать особняк людным местом, но каким-то образом пустота этих стен, казалось, сама по себе требовала от них подобных договорённостей. — «Лейтенант Штрауд звонила. Маркус сейчас ушёл во внеочередной патруль, поэтому вернётся поздно».

Лицо экономки оставалось бесстрастным. Будь на её месте кто-то куда менее тактичный, то вполне небезосновательно уже в сотый раз бы спрашивал, когда же Маркус наконец обзаведётся семьёй, а также высказал бы что-нибудь о необычайном терпении Ани Штрауд. Но миссис Росс лишь промолчала.

— «Ну, я рад, что штаб уведомляет нас обо всех его перемещениях», — ответил Адам. — «А вам самой не надо ли уже быть дома? Вашему внуку ведь тоже увольнительную дали».

— «Тут всё дело в моей профессиональной гордости, сэр…» — с этими словами экономка открыла холодильник, продемонстрировав ряды подписанных свёртков, которые были разложены с армейской точностью. Холодный воздух впился в лицо Адама, как бывает морозным утром. — «Я подготовила все ингредиенты, так что вам остаётся лишь сделать всё, как я в инструкции расписала. А ещё я мясо зажарила. Знаю, что вы не любите, когда я ваше имя использую, чтобы достать что-нибудь сверх нормы пайка, но… Маркус же не так уж и часто домой заглядывает, да?»

Маркуса отпустили из части всего лишь на пятьдесят два часа, но этот его короткий приезд уже приобрёл масштабы триумфального возвращения. Терпеливая миссис Росс, которая не привыкла осуждать кого-либо, приготовила еды как на целый банкет по случаю возвращения блудного сына. Адам осмотрел свёртки с мясом и нарезанными овощами. Ему в жизни ни разу не приходилось самому готовить, с учётом его богатства, положения в обществе и звания, но сам же профессор гордился тем, что умел это делать. Окончательно смирившись со смертью Элейн и с мыслью о том, что теперь ему придётся одному воспитывать тринадцатилетнего сына, Адам принялся готовить для Маркуса, дабы показать ему отцовскую заботу. Еда стала для него проявлением любви, но сын уже тогда стал отдаляться от него всё сильнее и сильнее. И вот теперь, спустя почти что двадцать лет, Адам вновь почувствовал желание приготовить что-нибудь для сына.

“Пора раскаяться и извиниться. Только в этот раз мне и впрямь есть, за что попросить прощения”, — подумал Адам. Миссис Росс уставилась ему прямо в глаза. Должно быть, профессор выглядел, как испуганный кролик.

— «Мне вовсе не трудно остаться», — сказала она. Нет, Адам никак не мог просить экономку о таком. Она ведь наёмный рабочий, а не слуга. А с учётом того, что война дошла почти что до границы Эфиры, вполне возможно, что миссис Росс в последний раз сегодня увидит своего внука живым. — «Только попросите, и я останусь».

— «Идите домой к семье», — тихо ответил Адам. — «Если даже и сожгу кухню, то просто отведу его на ужин в ресторан».

— «Да, это вы можете», — сказала экономка. — «Вы же сам профессор Феникс».

Спустя десять лет после начала вторжения Саранчи, оставшиеся в Эфире рестораны можно было по пальцам пересчитать. Забронировать там столик получилось бы только при наличии хороших связей, недостатка в которых Адам не испытывал, хотя именно в этот момент полагал, что совершенно не заслуживает таких привилегий.

— «Заберите мясо для внука».

— «Профессор, но…»

— «Пожалуйста. С голоду мы тут не помрём», — с этими словами Адам достал холодный тяжёлый свёрток из морозилки. Куски мяса явно были не меньше шести-семи сантиметров в толщину. — «И прихватите с собой ещё пару бутылок старого красного вина из Остри. Для такого случай самое оно».

Миссис Росс некоторое время не могла вымолвить ни слова, но затем выражение её лица вновь приняло знакомую бесстрастность.

— «Спасибо», — кивнула она в благодарность. — «Вы всегда были очень добры ко мне и моей семье, сэр».

— «А вы не бросали нас даже в самые тяжёлые времена», — ответил Адам, подумав, что ведь вполне мог бы и избежать их прихода. — «Это меньшее, что я могу для вас сделать. Я вызову для вас служебный автомобиль. Зачем вам сейчас трястись в общественном транспорте?»

Адаму хотелось, чтобы экономка уже поскорее ушла. Ему всегда нравилось быть в её компании, но сейчас был не тот случай. Профессору надо было подготовиться к самому тяжёлому разговору в его жизни, даже куда более тяжёлому, чем когда ему пришлось объяснять Маркусу, что мамы больше нет. Вызывав служебный автомобиль, он скрылся в своём кабинете.

Несмотря на то, что Адам вырос в этом особняке под названием “Холдейн-Холл”, как и предыдущие поколения семьи Фениксов, он никогда так и не смог привыкнуть к этим стенам. Даже когда Элейн была жива, дом всё равно казался безлюдным. А когда и Маркус покинул его, записавшись в армию, то особняк окончательно превратился в лабиринт пустых коридоров, по которым эхом разносились редкие звуки. Единственным местом, где Адам чувствовал хоть какое-то умиротворение, стал его кабинет. Комната была куда меньше по размерам, чем большинство других помещений в особняке, но лишь здесь профессору не докучали портреты с осуждающе уставившимися на него предками, которые постоянно напоминали Адаму, как же низко он пал. Профессор совершенно не соответствовал тому, что ждали от члена семьи Фениксов, и даже медаль Октуса и щедрые пожертвования в Благотворительный фонд Королевских полков Тиранской пехоты уже не могли загладить его вину. Предки Адама мужского пола все как один были офицерами пехоты. Они вряд ли бы спокойно восприняли его добровольный уход в отставку, и уже точно не согласились бы со всеми его решениями, принятыми в последние годы.

“Теперь я и сам уже не уверен, что понимаю, почему поступил именно так, а не иначе”, — подумал Адам, опершись на деревянные панели, которыми были обшиты все стены. Ведя пальцем по карте Сэры, занимавшей почти всю стену, он ждал шума подъезжавшего автомобиля. Где-то вдалеке глухо зашуршал гравий под колёсами едущего автомобиля, а затем раздался лёгкий стук закрываемых тяжёлых створок входной двери. Адам остался наедине с самим собой, своим чувством вины и своими исследованиями, которые не мог продолжить, даже стоя во главе Управления оборонных исследований. Выпрямившись, он взял карандаш в руки, чтобы отметить последние продвижения войск Саранчи на карте. Враг подобрался уже слишком близко.

“А ведь я в глаза им смотрел. Удастся ли мне точно так же взглянуть в глаза собственному сыну?”

Поверхность карты, выполненной на плотной бумаге, была испещрёна множеством рукописных пометок. Одни были выведены на небольших листочках, прикреплённых кнопками, в то время как другие Адам писал прямо на карте. Многим из этих записок было уже несколько десятилетий, а все вместе они представляли собой неприглядную историю карьеры в армии и войны, унесшей жизни миллиардов людей. Адам обвёл красным карандашом все города, по которому наносился удар из “Молота Зари”. В каждом из них погибли миллионы людей. Профессор хотел помнить об этом до конца своих дней.

“Именно я претворил всё это в жизнь. Это был мой замысел, мой проект, и ответственность тоже лежит на мне”.

Стоя близко к карте, Адам не видел всей её масштабности. Но иногда, покидая кабинет, профессор оборачивался, чтобы взглянуть на карту, и уходил совершенно поражённый тем, насколько же она громадная. На этой карте был изображён целый мир с кучей красных кружочков.

“Если бы я не был столь наивным идиотом, то, возможно, сумел бы остановить всё это. Надо было рассказать всю правду Дальеллу”.

Пятнадцать лет Адам жил с этими знаниями, и вот теперь они начали душить в нём всё желание жить дальше. Даже работая над “Молотом” в последние годы Маятниковых войн, профессор раз за разом прокручивал всё это у себя в голове, а теперь вот размышлял о том, какого чёрта он не рассказал председателю Дальеллу всю правду о том, что у Коалиции теперь появились проблемы похлеще “инди” и СНР.

“Но даже если бы я ему всё и рассказал… он бы просто решил, что я сбрендил. Нет, опять я придумываю себе оправдание. Дальелл мне доверял, каждому моему слову верил. Просто я решил, что разберусь со всем сам… Боже мой, я и подумать не мог, что так ошибусь”.

Карта словно бы осуждающе уставилась на Адама, и тот больше не мог смотреть на всю эту несмываемую историю своих ошибок и массовой резни. Отвернувшись от неё, профессор прошёл по обрамлённой перилами лестничной площадке м направился к ступеням. У него ещё оставалась пара часов до приезда сына.

Лаборатория в подвале всё время была заперта, но работники службы уборки дома всё равно не осмелились бы сунуться туда, особенно, если рядом находилась бы миссис Росс. Сама же она никогда не спрашивала Адама о том, чем же он там занимается. Казалось, экономка, как и все остальные, считала самим собой разумеющимся то, что вся его работа была засекречена. Так оно и было, но то, над чем профессор здесь работал, было тайной даже от председателя Прескотта. Адам с полной уверенностью мог сказать, что ни единая душа не имеет ни малейшего представления о сути его работы в этих стенах. Он включил компьютер, сел и, уставившись на монитор, задумался о том, а не привести ли сюда самого Маркуса и, усадив того за компьютер, просто всё ему показать. Сын, как обычно, начнёт задавать вопросы о том, что это такое, и почему так всё вышло, и это приведёт их к куда более важным вопросам: как и когда именно всё это произошло.

На мониторе появилось изображение трёхмерной модели некого сооружения, будто бы собранного из труб разного диаметра и длины. Это могло быть что угодно. Геолог, скорее всего, разглядел бы в этом карту пустот, оставшихся в почве после извержения лавы. Инженер-горняк же, вероятно, увидел бы в этом сеть коридоров и шахт какой-нибудь скважины. Ну а биолог предположил бы, что это какое-то гнездо, что-то вроде муравейника.

Возможно, тут было всего понемногу. Тем не менее, Адам понимал, что сложнее всего будет разобраться с самым важным аспектом данного объекта, который заключался вовсе не в его природе, а в том, когда же профессор обнаружил его существование, и сколько же нового с его помощью он узнал о своей жене.

“Маркус меня возненавидит. Он просто перестанет меня уважать после того, что я ему расскажу. Узнав всю правду обо мне, он разорвёт со мной все отношения”.

Адам прокручивал в голове все вероятные итоги их беседы, все возможные вопросы и ответы, любую реакцию сына, в итоге придя к мнению, что единственный способ правильно всё преподнести — это посмотреть ему в глаза и выложить всё, как есть. От слишком долгого взгляда на монитор очертания модели начали плясать у профессора перед глазами, а ещё ему почудилось, что где-то далеко в особняке зазвонил телефон. Чёрт, а ведь он и впрямь звонил. Адам вспомнил, что отключил аппарат в лаборатории, и судорожно потянулся к розетке, чтобы успеть до того, как звонящий повесит трубку на том конце провода. Но к тому моменту, как ему всё же удалось вставить вилку на место и поднять трубку аппарата, было уже поздно.

Профессор, выругавшись про себя, решил, что если это было что-то важное, то ему перезвонят. Выключив компьютер, он запер лабораторию и стал подниматься по лестнице на первый этаж. У Адама было полно времени, чтобы приготовить ужин, ну, или, по крайней мере, просто разогреть его, однако он решил заранее всё сделать, чтобы ничто не мешало их тяжёлому разговору с сыном. С этими мыслями он поставил рисовую запеканку в духовку, выставив температуру в соответствии с той, что миссис Росс указала на упаковке.

“Маркус, мне сложно говорить тебе об этом, но…”

Сев за кухонный стол, Адам принялся читать пришедшую сегодня утром почту, которую он получал довольно нечасто. На обороте старого бланка налогового уведомления от руки были выведены какие-то строки. На домашний адрес письма ему приходили только от Маркуса и от журнала “Вестник техники”, да и то раз в сто лет. Какая-то благотворительная организация просила его пожертвовать одеяла для “бродяг”. Что характерно, организация носила частный характер, будучи учреждённой отдельными гражданами, а не управлением по делам беженцев. В последнее время Адам хотел отдать всё до последней капли крови просящим, хотя совесть его чище от этого всё равно бы не стала.

Услышав шум приближавшегося вертолёта, профессор выглянул в окно. Большинство жителей города уже и не замечало стрёкот из лопастей, ставший частью привычного уличного шума, но для Адама этот звук по-прежнему означал спасение, вызвав чувство облегчения. Вертолёт, должно быть, летел очень низко, раз профессор услышал его шум через толстенные стены особняка. Вытянув шею, он пытался разглядеть, где же летит “Королевский Ворон”, но ничего не увидел, а затем на несколько минут и слышать его перестал. Лишь когда раздался хлопок закрывающейся входной двери, сопровождаемый топотом тяжёлых сапог по коридору, Адам понял, что это прилетел Маркус, и поспешил ему навстречу, стараясь не переходить на бег. Сын шёл по коридору, неся “Лансер” на руке. Судя по выражению лица, он явно чувствовал себя не в своей тарелке. На нём всё ещё был полный комплект брони, а также эта его дурацкая бандана, которую он носил вместо нормального шлема. Маркус весь пропах дымом.

— «Я не успел переодеться, пап», — сказал он. — «Пилот вертолёта подкинул меня сюда прямо из патруля. Ты не против, если я сначала в душ схожу?»

— «Конечно, Маркус», — ответил Адам. Сын ведь тоже был полноправным хозяином дома, ему вовсе не надо было спрашивать ни у кого разрешения. — «Тебе пока налить что-нибудь выпить?»

— «Было бы неплохо», — пробормотал Маркус, топая по лестнице.

В подвале всё ещё имелись запасы хорошего бренди, но пить его надо было только из лучших хрустальных бокалов. Адам плеснул в каждый, не жалея, под укоряющий взгляд его деда, бригадного генерала Роланда Феникса, увековеченного в полной парадной форме Королевского полка Тиранской пехоты при помощи кисти лучшего художника того времени. Адам по-прежнему старался не смотреть деду в глаза, когда Маркус вновь спустился вниз.

Обычно юноши начинали выглядеть ещё моложе, сняв униформу, но только не измученный и выгоревший Маркус, который выглядел куда старше своих лет. Адам заметил, что у сына с их последней встречи седых волос значительно прибавилось. Маркус, и без того редко улыбавшийся, сегодня выглядел совсем разбитым. И хоть его лицо и оставалось непроницаемым, но взгляд выдал всё, что у него творилось внутри.

“Он уже не мальчик, ему тридцать два года. Но я хотел для него лучшей жизни, а не такой”.

— «Ну, как дела?» — осторожно спросил Адам, протягивая бокал сыну.

— «Сегодня не смогли спасти человека».

— «Чёрт, извини…» — ответил профессор, прекрасно понимая, каково сейчас сыну, но никогда не мог смириться с этим чувством. Именно оно заставило Адама уйти из армии и посвятить себя созданию оружия, которое навсегда бы прекратило все войны. Но и в этом он не преуспел. — «Ты ведь понимаешь, что это не твоя вина».

— «Я почти что ухватил его за руку. Мог спасти его».

— «Маркус, не надо, не начинай упрекать себя в этом».

Сын опустошил бокал в два глотка, даже не моргнув. Казалось, он смотрит вовсе не на самого профессора, а куда-то на дальнюю стену за его спиной.

— «Черви в любой момент прорвут нашу оборону. Думаю, тебе пора уезжать отсюда, пап. Я серьёзно».

— «Мне работать надо», — ответил Адам, подумав о том, что это всё его вина, и что он должен остаться и принять этот удар. — «Да и куда мне ехать-то?»

— «Есть же какой-то план эвакуации. Его всегда составляют».

— «Мы удержим Эфиру».

— «Постараемся удержать».

Адам не знал, как ему теперь рассказать обо всём Маркусу. Скольких его боевых товарищей убила Саранча? Тем не менее, это надо было сделать, нельзя больше откладывать. Если он объяснит Маркусу, как же близок был к тому, чтобы найти способ остановить Саранчу, то, возможно, сын не станет его так строго судить.

— «Скоро ужин будет готов», — сказал Адам. Маркус по-прежнему не сводил глаз со стены за его спиной. — «Что ты там высматриваешь?»

— «Почему ты снял его фотографию?» — Маркус показал пальцем на стену, всё так же крутя пустой бокал в руках. Адам обернулся. На красной парчовой ткани ярко выделялся куда менее выцветший фрагмент квадратной формы. Профессор наконец-то убрал со стены столь неприятное ему фото.

— «Да надоело каждый раз на Дальелла смотреть, как в комнату вхожу», — ответил он. Фотография была сделана на церемонии вручения медали Октуса. Это была высшая награда, которую мог получить гражданин КОГ. На снимке, сделанном для хроники, ныне покойный председатель Дальелл вручал медаль за службу Адама на благо человечества, после того, как его трудами завершились Маятниковые войны.

“Служба на благо человечества? Я же изобрёл оружие массового уничтожения. Оно убило не меньше наших граждан, чем войск СНР. А затем я пошёл ещё дальше и позволил случиться чему-то куда более страшному”.

— «Слишком много воспоминаний с этой фотографией связано», — завершил мысль Адам.

— «Пап, хватит уже казнить себя из-за залпов “Молота”», — сказал Маркус. Бедняга, он ведь ничего не понимал. А когда ему откроется вся правда, он возненавидит отца. Адам был в этом абсолютно уверен.

— «Всё не так просто. Мне надо кое-что тебе рассказать».

— «Давай сначала поужинаем», — предложил Маркус. Он никогда не был из тех, кто любит поболтать, так что Адам понимал, как же тяжело будет завести с ним беседу о чём-то личном. Сын ухватился за первый же повод ни о чём не разговаривать с отцом. — «Потом всё расскажешь».

Полтора часа, в течение которых блюдо разогревалось в духовке при 180 градусах, проведённые в почти что гробовой тишине, тянулись невероятно долго. Адама это ощущение возвращало к реальности, пока он сидел за кухонным столом, пытаясь выбрать наилучший момент, чтобы во всём признаться.

— «Кстати, насчёт Ани», — начал профессор, заставив себя отвернуться от стеклянной двери духовки. — «Как у тебя с ней дела? Вы вместе ещё, или уже нет?»

— «Да как обычно всё».

Адам задумался, вёл ли себя Маркус иначе в компании Ани, изливал ли ей душу, но всё же решил, что это не так.

— «А у Дома всё нормально?»

— «До сих пор вверх дном переворачивает все лагеря “бродяг”, какие только находит».

— «А ты как думаешь, Мария ещё жива?»

— «Он абсолютно в этом уверен, и мне этого достаточно», — тон Маркуса немного изменился. Порой казалось, что в нём уживается два разных человека. Один разговаривал, как обычный солдат, выходец из рабочего класса, в другом же чувствовались нотки воспитанного аристократа, каким Маркус был в детстве. Менялись эти тона его голоса в зависимости от того, с кем он разговаривал. Дом даже придумал прозвище для этого тона голоса друга — “Маркус-мажор”. Именно им сын сейчас и разговаривал. — «Ты мне о чём-то рассказать хотел. Я так понимаю, вести эти меня не обрадуют».

“О, господи. Ну всё, пора. Только не отворачивайся от меня, Маркус, прошу, только не отворачивайся. Постарайся меня понять и простить”.

— «Да. Есть одна вещь… о которой я тебе не рассказывал. Да и никому другому тоже».

Маркус лишь откинул голову немного назад, одарив отца недоверчивым взглядом, совсем как Элейн.

— «Значит, что-то про маму».

Такого ответа Адам от сына точно не ждал. Но тот был всё же прав — дело и впрямь касалось его матери. Элейн обнаружила туннели ещё задолго до того, как её супруг стал задумываться над тем, что же может там обитать, и поплатилась за это собственной жизнью. Адам лишь несколько лет назад нашёл в себе силы признаться Маркусу в том, что его мать вообще когда-то спускалась в эти пещеры. И вот он вновь оказался в той же самой ситуации, скрывая подробности от сына, потому что ему духу не хватило рассказать Маркусу, зачем вообще его мать полезла в эти пещеры.

— «Не совсем», — наконец-то ответил профессор, выругавшись про себя из-за того, что разговор весь этот давался ему куда сложнее, чем он предполагал. Ему казалось, что слова сами польются из него рекой, но чувство вины словно задавило в нём все потуги. — «Прости меня. Ты часто о ней думаешь?»

Прежде, чем ответить, Маркус отвернулся в сторону, будто бы пытался вспомнить.

— «Нет», — наконец сказал он. — «Порой я даже лица её вспомнить не могу. Ладно, просто расскажи всё, как есть. Это твоего проекта касается? Сам же знаешь, я тебя сам о таком расспрашивать не начну. Засекречено — значит, есть причины».

Они худо-бедно стали подходить к теме разговора. Адам попытался ухватиться за эту возможность, чтобы заставить себя поступить правильно и рассказать наконец-то Маркусу всю эту постыдную историю, но затем взглянул в глаза сыну. Тот был измучен боями, состарился раньше времени. У него отняли нормальную жизнь, отняли даже самых близких друзей. Адам просто не сумел заставить себя произнести нужные слова.

“Может, я просто не хочу взваливать на него такой груз, или же тут всё дело во мне, потому что я не смогу смириться с тем, если сын потеряет ко мне всякое уважение? Если я когда-то и соберусь поведать об этом, то тем более ему первому рассказать надо, ведь мне всё сложнее и сложнее держать всё в себе и жить с этим”.

— «Да, дело касается проекта», — ответил Адам, решив, что наберётся смелости и расскажет всё сыну в другой раз. — «Мне кажется, я уже близок к изобретению способа остановить Саранчу».

Маркус бросил невидящий взгляд на духовку. Он уже не раз слышал подобное. Возможно, он был не так уж и близок с отцом в последние годы, но Адам по-прежнему прекрасно умел распознавать все эмоции сына. Тот явно был в замешательстве.

— «Ну, это замечательно, пап», — ответил Маркус, вернувшись к своему обычному тону простого солдата. — «Но ты точно уверен, что тебе стоит мне всё это рассказывать?»

Адам не мог винить Маркуса в этом. Как вообще можно такие вещи спокойно объяснить? Как бы он объяснил сыну, что ещё задолго до “Дня-П” знал о том, как Саранча под ними набирается сил, но никого не предупредил об этом? Как бы рассказал Маркусу о том, что он вёл переговоры с Саранчой, умоляя их подождать, хотя ведь прекрасно знал, почему они так стремятся захватить мир над ними?

Но всё же Адам так никого и не предупредил, потому что был абсолютно уверен в том, что сможет сотрудничать с ними, а не превращать их в очередного врага в этом обезумевшем мире, раздираемом войнами, где никто так до сих пор и не научился жить в мире.

Теперь же, спустя пятнадцать лет молчания, рассказать об этом уже было просто невозможно, равно как и невозможно было объяснить людям, что Саранча уже далеко не самая большая угроза всему живому на Сэре.

— «Ты прав, Маркус», — сказал наконец Адам, понимая, что никогда не станет тем человеком, которого в нём видел его сын. — «Засекречено — значит, есть за что».




КВАРТАЛ СУИЦА, УПРАВЛЕНИЕ ОБОРОННЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ КОАЛИЦИИ ОБЪЕДИНЁННЫХ ГОСУДАРСТВ (УОИ КОГ), ДЖАСИНТО.


Нэвил Эстром даже вспомнить не мог, когда последний раз ему удавалось провести пару дней вне компании профессора Феникса, но твёрдо намеревался использовать это время на полную катушку для себя. Не то чтобы Адам ему не нравится. Нэвил проработал бок о бок с профессором почти что четырнадцать лет, и тот стал для него практически вторым отцом. У бедняги Адама были очень натянутые отношения с сыном, а Нэвил всегда был готов его выслушать и пожалеть. После этого ему было куда проще оказаться вовлечённым в семейные дела Фениксов.

Но сегодня отец с сыном наконец-то решили провести свободное время вместе, что случалось крайне редко. С тех пор, как Нэвил присоединился к команде разработки проекта “Молот” во время Маятниковых войн, это был первый раз, когда Адам ушёл с работы на выходные, что открывало доступ Эстрому к архивным записям. Пора было заняться делом, и сейчас ему меньше всего надо было, чтобы Адам отвлекал его из лучших побуждений.

— «Хватит уже насвистывать», — вдруг раздался чей-то голос. — «Больно радостно звучит».

Нэвил осторожно высунулся из-за забитых полок, чтобы посмотреть, кто же вошёл в комнату. Это был Горди — один из охранников. Он стоял в дверном проёме, ухватившись волосатой рукой за латунную ручку двери.

— «Может, это я работаю учёным, а призвание у меня — художественный свист».

— «Я и не думал, что тут кто-то есть, доктор Эстром».

— «Сегодня рабочий день же».

— «Да, но директора нет, так что я подумал, что и вы пару дней отдохнуть решите».

— «Ну, в каком-то смысле я сейчас как раз отдыхаю», — Нэвил показал пальцем на аккуратные стопки документов, лежащие на полу, к каждой из которых была приклеена скотчем бумажка с надписью “Не перекладывать!”. — «Терпеть не могу, как он записи в архиве хранит. Не пойми меня неправильно, я за этого человека жизнь отдать готов, но нам надо хранить всё это так, чтобы суметь быстро всё вывезти, если придёт приказ о немедленной эвакуации. Пожалуй, разберусь тут со всем, пока директора нет».

— «Тогда не буду отвлекать», — усмехнулся Горди, выходя из комнаты и закрывая дверь за собой. — «Ещё лет десять пройти успеет, пока он в следующий раз отгул возьмёт».

“Если у нас вообще будут эти десять лет”.

Нэвил замер, наблюдая за пылинками, кружащимися в луче света, словно птицы в тёплый денёк. Несмотря на тишину, царившую в комнатах архива, даже тут он слышал глухой рокот артиллерии, звучавший всё ближе и ближе, а порой и чувствовал вибрацию от залпов. Нэвилу даже необязательно было читать ежедневные сводки, которые приносили в кабинет Адама, чтобы знать о том, что войска червей сосредоточились возле южной и западной границ Эфиры. Казалось, они готовятся к финальному наступлению. Людям удалось выиграть лишь совсем немного времени, отступив к гранитной плите, но ведь и черви не одними только туннелями ограничивались. Наступая теперь по поверхности земли, черви привели с собой целые эскадрильи риверов, которые не давали продыху пилотам вертолётов. Нэвил не хотел больше никуда отступать. Раз его брат решил погибнуть в бою, как настоящий солдат КОГ, то и он последует его примеру.

— «Ладно, давай уже за дело», — сказал Нэвил самому себе. Взяв следующую папку из стопки, он прошёл вдоль полок, выискивая подходящее место для неё среди рядов неподписанных картонных конвертов коричневого и красного цветов. В красных лежали документы с разным грифом секретности — от “для ограниченного пользования” и до “совершенно секретно”. Это были наиважнейшие архивные записи во всём КОГ. Каждый документ, составленный в Управлении оборонных исследований, хранился здесь, даже какие-нибудь неразборчивые каракули, выведенные от руки на обороте конверта. Даже то, что не было под грифом секретности, обнародовать могли бы лишь лет через пятьдесят, а то и вообще никогда. Ни один документ не выбрасывался в мусорное ведро, не уничтожался путём разрезания, и уж тем более ни при каких условиях не покидал этих стен. Нэвил раскрыл одну такую папку, из которой вдруг выпал кассовый чек. Подняв его с пола и осмотрев, Нэвил понял, что этот чек из продуктовой лавки был выписан сорок лет назад. Оставалось лишь изумляться над тем, какие тогда были цены на продукты. Но на обороте чека карандашом было написано длинное и сложное уравнение по расчёту фокального расстояния. Да, в Управлении оборонных исследований действительно серьёзно относились к сохранению всех документов. К тому же, всегда была вероятность, что когда-нибудь этот материал вновь понадобится.

С восторгом размышляя о том, как можно было купить килограмм креветок всего лишь за несколько центов, Нэвил продолжил рассортировывать стопку папок. О креветках оставалось лишь мечтать, особенно, с учётом того, что выдаваемый им паёк с каждой неделей становился всё скуднее. Разобрав две стопки, Нэвил уже было хотел перейти к третьей, но заурчавший живот напомнил ему о том, что давно пора бы уже перекусить чем-нибудь. Хорошо, что в жизни ещё осталось место для таких небольших радостных моментов, когда можно было просто посидеть, расслабиться и съесть бутерброд. Пододвинув к окну изношенное кожаное кресло с вышитым на нём гербом Тируса тех времён, когда и Коалиции ещё не существовало-то, Нэвил присел, чтобы погреться в неярких лучах солнца.

Хлеб был немного сыроват. Ребекка всегда готовила для него замечательные бутерброды, но теперь её с ним рядом уже не было, и винить в этом Нэвил мог лишь себя самого. Жуя бутерброд, он задумался над тем, стала ли она жить счастливее без него.

“Как закончу с этой стопкой… Ну, все два дня мне на неё не придётся тратить, в общем”.

Казалось, им работы для учёных сейчас совсем не осталось. Нэвил вспоминал о тех лихих временах, когда они разрабатывали проект “Молот Зари”. Ресурсы у них тогда были неограниченные, а задача перед ними стояла простая и понятная, хотя и не менее манящая от этого: создать лазерную пушку достаточной мощности и точности, чтобы была возможность использовать её с околопланетной орбиты для наведения на базы и города противника. И они справились с этой задачей, хотя, казалось, Адам даже тогда был вовсе и не рад этому достижению. А теперь ресурсы у них стремительно заканчивались, да и к тому же никто точно не знал, что можно эффективно использовать против Саранчи. Залп из “Молота” по всей планете лишь замедлил их продвижение всего на несколько лет.

“Может, я слишком многого жду от Адама. Мы же просто физики, наш потолок — ядерные бомбы и лазеры. А нам нужны биологи, химики. Куда они вообще все подевались, чёрт их дери? Почему всё вообще так неудачно сложилось, что мы столько учёных потеряли?”

А ещё они потеряли немало старшего офицерского состава армии. Начальником штаба обороны поставили обычного полковника, так что, наверно, не было ничего странного в том, что физики единолично пытались заниматься всеми научными и техническими отраслями. Нэвилу пришлась по душе однажды высказанная Адамом мысль пустить воду в туннели червей, чтобы затопить всех этих тварей, но тогда бы половина Эфиры пошла ко дну. Как впоследствии сказал сам Адам, это была совершенно безумная задумка, родившаяся у него в голове из-за злоупотребления кофе и недосыпа. К тому же, осуществить им это теперь уже никогда не удастся, ведь у КОГ всё равно не осталось никакой производственно-технической базы для осуществления подобного плана.

“В насколько безвыходной ситуации мы должны оказаться, чтобы всё же пришлось и к такому прибегнуть?” — подумал Нэвил. Вообще, мысли его сейчас работали в двух направлениях. Он одновременно раздумывал о том, не упустили ли они из внимания какой-нибудь совершенно новый способ борьбы с червями, и о том, с чем приготовить себе бутерброды на завтра, ведь маринованные огурцы у него уже закончились. — “Потому что текущее наше положение куда хуже, чем даже в те времена, когда пришлось дать залп из “Молота” по ним”.

Можно было пустить им газ, затопить водой, или же применить химикаты. Если черви жили в туннелях, то лучше всего было бы как раз там их заманить в ловушку, запереть и перетравить как тараканов.

“Хотя, тараканам этим ума не занимать. Вон сколько видов разных тварей вывели для борьбы с нами. А ведь это, грубо говоря, биологическое оружие уже получается”.

Решение о том, чтобы позволить червям выбраться на поверхность и уже там с ними воевать, казалось, привело лишь к диким потерям среди личного состава и боевой техники. Но проект по созданию светомассовой бомбы никто не списывал со счетов. Это было единственное их оружие, которое можно было использовать прямо под землёй, но звуковой резонатор, необходимый для создания карты туннелей Саранчи, пока ещё находился в разработке. Нэвил, отбросив на мгновение все свои мысли о физике, встал
и принялся искать раздел с документами о геологоразведочных работах. Нужно было просто найти какое-то новое направление для мысли. Ему надо было взглянуть на нечто такое, что привело бы его к какой-нибудь ошеломительной идее, позволив взглянуть на проблему под другим углом.

“Хотя, вероятно, уже слишком поздно. Черви ведь теперь уже на поверхности”.

Глухой рокот артиллерии, бившей по противнику в нескольких километрах от здания, вызывал вибрацию дощатого пола под ногами Нэвила. Война подходила к ним всё ближе и ближе. Нэвил понимал, что, скорее всего, просто впустую тратит сейчас своё время, ведь специалисты из других областей науки уже перепробовали все возможные варианты и не преуспели ни в чём. Но надо было хотя бы попробовать, чтобы не терзаться потом душевными муками. Иногда в отчаянии и рождались верные решения, просто нужно было их чем-то подтолкнуть.

Ключ Адама позволял Нэвилу попасть в любое помещение архива на этом этаже, и никто бы его тут не потревожил. Заперев дверь и доев последний кусок своего бутерброда, Нэвил стал осматривать комнату за комнатой, проходя вдоль бесконечных рядов полок, закреплённых на направляющих, пока наконец не нашёл стеллаж с документами по геологоразведочным работам. Колесо ручного привода в первом ряду заржавело из-за редкого использования. Нэвил принялся вращать его, пока полки не разъехались в стороны, а затем с осторожностью протиснулся между рядами плотно расставленных коробок с документами. В воздухе пахло плесенью и затхлостью.

“Твою мать, я надеюсь, тут всё аккуратно складывали, а то если всё это рухнет на меня…”

Самым очевидным решением было начать осмотр архива с ближайшей полки. Бирки на коробках мало о чём говорили Нэвилу, так что он вытащил первую попавшуюся ему коробку, стоявшую на уровне его глаз, чтобы посмотреть, что же внутри. Там был конверт с фотографиями. Когда Нэвил вытащил их, в нос ему ударил резкий запах плесени. Это были сделанные во время разведывательного полёта фотоснимки, на которые была нанесена сетка координат, а на обратной стороне пропечатана дата: “15-ый день месяца оттепели, спустя 5 лет со “Дня Прорыва””. Спрятав фотографии обратно в конверт, Нэвил перешёл к полке, расположенной ниже этой. Там он обнаружил ещё несколько фотографий, а также рулоны бумаги с данными сейсморазведки. Только здесь уже документы датировались шестым годом после “Дня Прорыва”. Значит, самые ранние документы лежат наверху, и без лестницы до них не добраться.

“Горди только через год найдёт мои расплющенные к хуям и высушенные, как цветок из гербария, останки под этой горой бумаги”.

Именно поэтому и надо было всегда предупреждать коллег о том, в какой отдел архива намереваешься идти, или даже брать кого-нибудь с собой. Казалось бы, обычные бумажки, но с теми, кто осмеливался сюда заходить, порой случались неприятности. Нэвил, конечно, мог бы пройтись до главного корпуса и попросить одного из техников помочь ему, но там вечно все были заняты, а Нэвил любил уединение. Дотащив лестницу, которая двигалась по собственным рельсам, до самого конца, Нэвил несколько раз встряхнул её, чтобы проверить, не сломается ли лестница под ним, а затем уже стал карабкаться наверх. Ступеньки немного прогнулись под его весом, а сам же Нэвил мог поклясться, что сама лестница начала отклоняться от стеллажей с коробками.

“Да ладно, не трусь ты так. Просто поднимись не спеша, достань первую коробку и спустись вниз… с одной свободной рукой”.

Надо было в своё время приделать корзину на подъёмном блоке к этой штуковине проклятой. Нэвил, прижав коробку к боку одной рукой, стал спускаться. При этом его очки сползли ему прямо на кончик носа, но у Нэвила не было свободных рук, чтобы поправить их. Да, тут придётся немало попотеть.

“А ведь я и сам даже не понимаю, что именно ищу. С другой стороны, тогда я смогу мыслить непредвзято”.

Нэвил разобрал первые десять коробок, вынимая их содержимое и раскладывая его на большом столе для карт в соседней комнате. Сверив даты на снимках, сделанных во время разведки, он постарался выложить в хронологическом порядке фотографии каждого участка. Записи сейсмограмм сами по себе не предоставили Нэвилу нужное количество информации, ведь его всё равно никто не учил их расшифровывать. Убрав их в соответствующие коробки, физик сосредоточил всё своё внимание на фотографиях и отчётах. Вскоре свободное место на столе закончилось, а ведь на такой громадине хватило бы места вертолёт посадить. Нэвил перестал изучать данные их тех коробок, что уже распаковал. Чтобы проверить данные за весь год, умещённые в одну коробку, двух дней явно не хватит, а тут таких коробок было десять.

“Надо с чего-то начать”, — решил он. Домой всё равно уже было незачем идти. Достав шоколадку из заднего кармана и наконец-то усевшись, Нэвил принялся сверлить взглядом лежащие перед ним бумаги в стремлении извлечь из них хоть что-нибудь.

Прорывных дыр было слишком много. На всех снимках, сделанных во время разведки с воздуха, была запечатлена территория к северу от железнодорожной станции Тиро, напомнившая Нэвилу о фотографиях полей сражений войны за архипелаги, бушевавшей за пятьдесят лет до Маятниковых войн. Пейзажи с фотографий времён той войны представляли собой местность, усеянную воронками от попаданий артиллерийских снарядов, где не осталось ни единого узнаваемого места, ведь все дома фермеров и даже одиноко стоявшие деревья были сметены с лица планеты. Казалось, эти дыры затягивают в себя любые намёки на жизнь. Ну, по крайней мере, на этих снимках были видны следы, где от основной железнодорожной магистрали отходили ветки поменьше, хотя черви уже давно растащили все рельсы и шпалы, оставив лишь слабое напоминание о том, где в своё время проходила ветка, ведущая в Толлен. Внимательно изучив несколько зернистых фотографий за трёхнедельный период, Нэвил почти что сумел разложить их в хронологической последовательности, начиная с отметки в десять часов после первого появления Саранчи на поверхности. Прорывные дыры появлялись то по одной, то и по две сразу, а потом уже и вся местность оказалась усыпана ими, после чего, кажется, их заливали бетоном. Но эти меры оказались совершенно безуспешными, так как задерживали червей максимум на два-три дня, после чего те выкапывали ещё больше дыр. С высоты птичьего полёта казалось, что смотришь на какое-то испещрённое кратерами небесное тело.

“Ну, возможно, решение заливать туннели бетоном оказалось не таким уж и удачным. Эти твари всё равно где угодно вылезти могут. А что там насчёт огнемётов? Хотя нет, на туннели длиною в тысячи километров у нас топлива не хватит, к тому же придётся каким-то образом не давать червям вылезать на поверхность, а они и так уже тут оказались”.

Адам по-прежнему разрабатывал какое-то энергетическое оружие, способное генерировать в землю сверхмощные ударные волны. У него вообще много проектов было. Нэвил вовсе не ставил под сомнение гениальность профессора, но как можно вообще планировать что-либо, когда количество туннелей с каждым днём лишь увеличивается? Как можно произвести точные расчёты силы удара, когда вводные данные меняются каждый час? Но Адам всё равно не бросил свои разработки. Он так и корпел над своими расчётами, лихорадочно составляя какие-то наброски, до того самого момента, пока не объявил, что Маркус получил увольнительную и едет домой, после чего выбежал из здания.

Нэвил вытряхнул всё содержимое из очередного коричневого конверта, перевязанного красной бечёвкой, замотанной вокруг булавки. Прикреплённая к конверту бумага с перечнем количества изъятий этого конверта говорила о том, что никто его не забирал из архива с того самого дня, как его сюда сдали на хранение. Судя по всему, Адам последние десять лет работал над одним и тем же проектом. Тут было всё: листочки клетчатой бумаги, которые были покрыты черновыми вариантами схем и набросками поперечного сечения туннелей, испещрённых какими-то числами, ещё несколько снимков местности из разведывательных полётов, проведённых на малой высоте, и даже страницы, вырванные из потрёпанного технического журнала. Последнее наиболее заинтересовало Нэвила. Оторванный край страницы как раз пришёлся по дате, так что он смог разобрать лишь год: за пару лет до окончания Маятниковых войн. Год был проставлен ещё по старому календарю, который теперь уже канул в лету. Сама же статья касалась распространения ударной волны от взрыва под водой.

“Да, и не скажешь, что директор не рассматривал все варианты”.

Нэвил пролистал остальные бумаги из конверта, попытавшись разложить их в строгом хронологическом порядке. Именно в этот момент он заметил, что на снимках, сделанных с малой высоты, отсутствует штамп с датой. Техники, проявлявшие фотографии, ставили дату на лицевой стороне всех фотографий, а архивариус дополнительно ставил штамп с той же датой на обратную сторону фотографии. Но на этих ничего подобного не было.

Нэвил внимательно рассмотрел снимок, пытаясь понять, что же за место на ней изображено, но сделать эту фотографию могли в каком угодно месте между автострадой, ведущей в Тиро, и Логовом, да и вообще на ней сложно было разглядеть саму прорывную дыру. Собственно говоря, дыра куда больше напоминала нору дикого животного. Здания, видневшиеся на заднем плане, ничего не говорили Нэвилу. Несколько шоколадных крошек просыпались с его лакомства, пока он разглядывал фотографии, нагнувшись над ними, так что Нэвил собрал их на подушечку пальца, прижав его сверху, а затем слизнул все эти драгоценные кусочки. Кто знает, когда у людей вновь будет шоколад в изобилии?

Нэвил решил, что вернётся к этой фотографии позже, ведь его внимание привлёк следующий конверт. Достав его из коробки, доктор удивился его необычайно малому весу. Судя по пронумерованному списку на лицевой стороне конверта, внутри должно было быть одиннадцать вложений, но когда Нэвил перевернул его вверх ногами, на стол выпало лишь пять фотографий. Не хватало шести документов. Доктор и понятия не имел, где же они могут быть. Судя по коду на лицевой стороне конверта, документы не имели никакого грифа секретности, а также не было пометок о том, кто мог бы их изъять.

С одной стороны, это была полнейшая безалаберность, но с другой, грифа секретности на этих документах не стояло ведь, так что… Нет, всё равно надо всё проверить, иначе он ночью не уснёт из-за того, что не довёл дело до конца. Для этого надо было просмотреть толстые книги учёта с указателями, хранившиеся на стойке администратора, из которых станет известно содержание документов, а также то, были ли они завизированы второй подписью при сдаче в архив, и если да, то когда именно. Все пропавшие документы относились к периоду первого месяца после “Дня Прорыва”, так что Нэвилу не придётся долго листать эти книги учёта.

Лишь обернувшись, доктор понял, что засиделся допоздна. Неудивительно, что у него снова заурчало в пустом желудке. Небо на горизонте из багряного стало янтарным, и выделявшийся на нём силуэт Башни Октуса словно сошёл со страниц какого-то туристического буклета. Всю эту идиллию портили лишь клубившиеся в воздухе столбы дыма вдали.

“Ну, хоть не запрут меня тут на ночь. Тут немало людей до ночи сидит. К тому же, у меня ключи Адама есть”.

Книги учёта лежали на расположенных позади стойки администратора тяжёлых вращающихся полках, сделанных из тика, являя собой яркое олицетворение всего того, что представляла собой КОГ в плане порядка. Сама суть Коалиции Объединённых Государств и заключалась во всеобщем порядке. Даже когда самой Коалиции ещё не было, в Тирусе к любому делу подходили с особой щепетильностью, ведя записи обо всём. Администратор архива говорил, что в хранилище под городом лежат записи касательно всего, что происходило за минувшую половину тысячелетия, хотя самого Нэвила приводило в ужас количество одних только книг учёта за последние одиннадцать лет. Найдя толстую книгу в кожаном переплёте, посвящённую учёту документов за первые полгода после “Дня-П”, доктор почти что уронил её на стойку. В глухом ударе книги о поверхность чувствовался весь груз истории. Нэвил даже немного испугался тому, что испачкает её страницы грязными пальцами.

“Так, надо искать “День-П”… А, вот он”.

Прежде чем провести пальцем по длинному списку дат, названий документов и подписей, доктор вытер его о штаны. Исчезнувшие документы, которыми оказались шесть отчётов о вскрытии тел трутней Саранчи, были в этом списке. Когда они вылезли на поверхность в тот день, никто и понятия не имел, что это за твари такие. Даже не знали, что они всё это время жили под землёй. Единственным способом понять природу и происхождение врага было вскрытие мёртвых червей. Хотя, когда встал вопрос о том, как же их остановить, все эти познания оказались совершенно бесполезны. ДНК людей в той или иной степени совпадало с ДНК почти что всех форм жизни на Сэре, так что и их происхождение оставалось загадкой. Нэвил так и не нашёл на странице никаких пометок о том, кто бы мог изъять эти отчёты. Значит, их забрали, а потом так и не вернули.

— «Твою ж мать», — пробормотал Нэвил. Правила же не просто так писались. Просмотрев список ещё раз, он перелистал страницы к началу книги, где были перечислены документы, сданные в архив в “День-П”. Пилоты вертолётов весьма тщательно каталогизировали снимки из разведывательных полётов, а первая фотография, судя по надписи на ней, была сделана спустя сорок пять минут после первого контакта с червями на поверхности. Её поместили в коробку под номером “1-15-A”, стоявшую в ряду “12C” на полке под литерой “A”.

Именно в этот момент Нэвил и понял, что чего-то не хватает. Вернувшись к столу для карт, он сверил даты. А после этого, поднявшись по лестнице, осмотрел полку под литерой “A”. Маркировка коробок на этой полке начиналась с “1-15-B”. Значит, первая коробка пропала.

— «Чёрт подери!» — выругался Нэвил в полный голос. — «За что только эти архивариусы свою зарплату получают?!»

Он решил, что обязательно поговорит об этом с администратором архива поутру. Подобные ситуации были просто недопустимы. Задумавшись о том, не пора ли тут уже заканчивать и идти ужинать, или же работать и дальше всю ночь, Нэвил поймал себя на том, что у него из головы никак не выходят эти фотографии, на которых не было никаких идентификационных данных и штампов с датами. Понятно, что в “День-П” царил полный хаос, и никому не было никакого дела до всех этих бюрократических тонкостей, когда неизвестный враг вырезал людей миллионами. Но, тем не менее, они должны были скрупулёзно вести записи обо всех событиях, как это было принято у жителей Тируса, да и вообще в КОГ. Они видели своё спасение в поддержании порядка. Но почему же тогда на этих фотографиях не было никаких отметок?

Изучив ещё раз снимок с норой какого-то дикого животного, Нэвил решил выяснить, что же там за здания виднелись на заднем плане. Горди, которому было уже под семьдесят, знал каждый район в Эфире, как свои пять волосатых пальцев с шишковатыми суставами. Он точно сумеет подсказать, где это было снято. Зная о том, что охранник всё ещё ходит где-то наверху, отрабатывая свою тринадцатичасовую смену в ожидании прихода ночного сторожа, Нэвил отправился на его поиски.

— «Я уж было решил, что вы ушли», — сказал сидевший за столом дежурного Горди, оторвав взгляд от мониторов, на которые выводилось изображение с камер наблюдения. — «Чем могу вам помочь?»

— «Ты не знаешь, где это место?» — Нэвил протянул ему фотографию. — «На долбанном снимке нет никаких пометок».

Горди, слегка прищурившись, потянулся за очками, чтобы повнимательнее рассмотреть фотографию.

— «Это где-то недалеко от старого литейного завода, где бронзой занимались», — ответил он. — «Ох, как сейчас всё помню. Мой дядя там столько лет проработал…»

Горди показал крючковатым мизинцем на самое высокое здание на заднем плане.

— «Видишь это здание? Пришлось снести его, под ним грунт проседал».

— «Почему? Из-за туннелей червей?»

— «Нет», — отрицательно помотал головой Горди. — «Это давно ещё было, задолго до окончания Маятниковых войн. Наверно, года за четыре до того, как мы впервые столкнулись с этими уродами».

ГЛАВА 2


«С Саранчой у нас никакой связи нет. Как я вообще могу поставить им какой-либо ультиматум?»


(Председатель Ричард Пресскот в беседе с профессором Адамом Фениксом,

за два часа до залпа из “Молота Зари”, спустя 1 год со “Дня Прорыва”,

девятью годами ранее).




ЮЖНЫЙ ВЫВОДНОЙ КАНАЛИЗАЦИОННЫЙ КОЛЛЕКТОР №2, ЭФИРА, ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ, СПУСТЯ 10 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


— «Феникс, это ты?»

Прыгавшее во тьме пятно света, расположенное приблизительно на уровне головы, превратилось в два тусклых синих огонька. Чем дольше Виктор Хоффман вглядывался в кромешную тьму туннеля, тем сильнее ему что-то там чудилось, но теперь уже он слышал, как под чьими-то ботинками хлюпает и булькает вода. Не сводя глаз с туннеля, он на всякий случай положил палец на спусковой крючок своего “Лансера”, но затем разглядел, как к первой паре синих огоньков, приближающихся к нему, добавилась ещё одна. Значит, это был не корпсер.

— «Да нет тут никого кроме крыс», — эхом прокатился по туннелю голос Росси. Рации под землёй ни черта не ловили сигнал. — «Полковник, вы как, всё нормально?»

— «По пояс в говне бултыхаюсь, сержант. Сроду такого кайфа не испытывал».

Хоффман ждал их на стыке канализационных каналов, стараясь не смотреть на всё то, что сейчас медленно проплывало мимо него. Запах уже не так сильно шокировал, но полковнику всё же не хотелось даже краем глаза заметить что-то такое, от чего его точно стошнит. Дрю Росси, идущий немного впереди Маркуса, вышел из тоннеля, прищурившись от тусклого света, исходящего от ряда покрытых грязью электрических ламп, что висели через каждые пятнадцать метров под арочным потолком из кирпича.

— «Эта фигня обратно потекла что ли?» — спросил Росси. Маркус, нахмурившись, проследил за течением потока отходов вокруг него, будто бы следил за приливом на каком-нибудь красивом песчаном пляже.

— «Кажется, всё ещё течёт наружу. Тут же труба под наклоном».

Неочищенные сточные воды уже дошли до икр Хоффману, который молился, чтобы       его ботинки оказались водонепроницаемыми. Из главного канализационного коллектора эхом доносились голос управляющего из компании “Единые коммунальные услуги Тируса”, разговаривавшего со штаб-сержантом Леннардом Парри, на которого свалилась непростая задача по поддержанию работоспособности основных удобств в Эфире. Это было всё равно, что вычёрпывать воду из тонущего корабля чашкой для чая, хотя сам Парри никогда не жаловался. Но каждый раз, когда черви разносили в щепки очередной трубопровод, или же акведук, ему приходилось изобретать обходной путь и посылать ремонтную бригаду прямо на захваченную червями территорию, отчего Парри выглядел всё более осунувшимся и задёрганным.

Хоффман медленно и осторожно шагал вперёд, изо всех сил стараясь не создавать брызг, или, что ещё хуже, не поскользнуться и не упасть.

“Господи боже, Маргарет, как я рад, что ты сейчас уже не видишь, как я тут в говне бултыхаюсь”.

Полковник поймал себя на том, что в последнее время стал куда чаще разговаривать с женой, правда, лишь в собственном сознании. Они бы никогда не стали при жизни вести таких бесед, но Хоффман так ещё ни разу по ней не скучал, как сейчас. Он пожалел, что не оставил себе что-нибудь на память из того сгоревшего автомобиля, который в итоге был обнаружен одной из поисковых команд на той страшной дороге смерти, ведущей из Коррена. Это произошло через шесть лет после того, как залп из “Молота” стёр в труху прибрежные города. Её обручальное кольцо Хоффману так и не вернули, потому что единственное, что осталось от тела Маргарет — это обгорелый фрагмент челюстной кости, по которому её и опознали, благодаря старым рентгеновским снимкам зубов.

“Может, меня через двадцать шесть часов уже и в живых-то не будет, Маргарет. Но я, в общем-то, и не против. Я просто хочу отдохнуть, и чтобы всё это уже закончилось”, — подумал Хоффман, тут же выругавшись про себя, потому что так рассуждают только пораженцы. А ведь он был не хуй знает откуда, а из того самого Двадцать шестого полка, который прозвали “Непобедимые”. Это подразделение получило свою славу в боях ещё за пятьсот с лишним лет до существования КОГ. К тому же, Хоффман фактически являлся главой штаба обороны. Но произошло это лишь потому, что кроме него не осталось ни одного офицера из высшего командного состава. А ведь он был всего лишь полковником, чёрт подери, у которого в подчинении остались лишь несколько батальонов и горстка кораблей с вертолётами. Червям же было насрать на такие вещи, как честь полка. Они просто сметали всё на своём пути. Но если им так уж и хотелось смести и его, то Хоффман был готов ко встрече с неприятелем. Он с трудом шагал вперёд на звук голосов, будто бы ледокол в походе, а Маркус и Росси шли за ним. Расходящиеся от их шагов волны ударялись о кирпичные стены по обеим сторонам туннеля.

— «Феникс, ты как, нормально?» — спросил Хоффман, который уже слышал о происшествии рядом с Шенко-Фоллз. Маркус большую часть времени молчал, но полковник, к этому моменту уже хорошо его знавший, вполне мог догадаться, как это происшествие гложет Феникса изнутри, хоть тот и пытается это скрыть. Да, может, Маркус и не выпячивает все свои эмоции наружу, но догадаться вполне можно. Смерть Шоу его сильно подкосила, тут и спорить не о чем. У Маркуса всё читалось в немигающем безжизненном взгляде его синих глаз, которые, казалось, смотрели в никуда.

— «Всё нормально, полковник».

— «У тебя ещё пара дней от увольнительной есть. Сходи, повидай отца», — предложил полковник, считавший отца Маркуса высокомерным мудаком, да и просто ещё одним бесполезным учёным, который только и мог делать, что языком болтать. Тот только позорил честь мундира офицера Королевского полка Тиранской пехоты, в которой когда-то служил. Но Хоффман старался изо всех сил не высказывать всего этого Маркусу. — «А то ещё неизвестно когда снова увидитесь».

— «Он сейчас немного занят, полковник».

Сложно было понять, что Маркус подразумевал этим ответом. Хоффман мог лишь догадываться о том, какая же пропасть лежит между отцом и сыном. Один был ребёнком из богатой семьи, который с радостью отказался бы ото всех привилегий и разгребал бы всё это говно наравне с другими солдатами. Даже свою Звезду Эмбри он получил за настоящую храбрость, проявленную в бою. А его отец бросил военную службу ради непыльной работы в отделе разработки вооружений и получил за это медаль Октуса, которую все эти богатые знатные мрази давали друг другу просто за то, что в нужных кругах вращались. Как и предполагал Хоффман, ничего общего кроме внешней схожести у двух Фениксов не было.

— «Ну, что расскажете, мистер Слэйдер?» — спросил Хоффман, с осторожностью двигаясь по хлюпающей жиже. Парри и человек из компании по предоставлению коммунальных услуг обернулись одновременно в сторону полковника.

— «У нас до сих пор установлено отслеживающее оборудование в некоторых каналах для трубопроводов, но, боюсь, чтобы снимать показатели, придётся посылать сюда людей», — начал Слэйдер. — «Эти заливки бетона всё равно их надолго не остановят. Они могут пролезть через метро, или же начать прокладывать вдоль газовых магистралей».

— «Ну, всё равно понятно, как действовать дальше», — ответил Хоффман. — «И где находятся самые уязвимые места».

Тут всё дело сводилось к геологии. Эфира стояла на гранитном плоскогорье, но извергавшиеся в разное время вулканы наделали в нём трещин, в которых лежала куда более мягкая порода, и эти проклятые черви прокладывали через неё туннели, как сквозь песок. Оказалось, что крепкое плоскогорье вовсе не остановило червей полностью, а лишь замедлило их продвижение. Но были в этом и плюсы. Хоффман мог вычислить самые уязвимые места и сосредоточить огонь по ним. Червям придётся наступать по поверхности, и в таком случае расставленные по городу артиллерийские расчёты от них и мокрого места не оставят. Либо же им придётся копать прорывные дыры именно там, где Хоффман их и будет ждать. Оставалось лишь надеяться, что геологи не ошиблись.

“Тоже мне, учёные. Ни сделать ни хуя не могут, ни подсказать что хорошее, Маргарет. Молчат, как рыбы”.

— «А вы оптимист оказывается, полковник. Из тех людей, у кого стакан всегда наполовину полон», — сказал Слэйдер. Хоффман почувствовал, как что-то легонько уткнулось ему в ботинок. — «Меня лишь беспокоит, чем же именно он полон».

Полковник, пересилив себя и отбросив всякий здравый смысл, взглянул вниз, но вместо экскрементов увидел там храбро плывущую крысу, чья голова едва торчала из воды. От неё в стороны расходились волны, как от мчавшегося на всех парах катера. Хоффман проследил за тем, как крыса вскарабкалась на узкий выступ, прикидывая, как выбраться по кабельному каналу на поверхность. Да, животное всё правильно делало, стараясь выбраться из сточных вод как можно скорее. Хоффман до этого вообще не представлял, насколько ему противен запах говна. Эта вонь вызывала у него массу воспоминаний об осаде Кузнецких Врат, а особенно о том ужасном запахе, который всегда возникал, когда какому-нибудь бедняге осколок снаряда вспарывал кишки.

— «Пошли», — Хоффман, махнув им рукой, отправился в обратный путь. Невдалеке от них имелся выступ в стене туннеля, на который можно было забраться и идти, как по тротуару. — «Крысы обычно просто так не убегают».

К стенам туннеля канализационного стока были прикручены металлические таблички вроде тех, на которых пишут названия улиц. На этих было указано расстояние до следующей развилки или канализационного люка, а также название улицы, которая проходила над ними. Ближайшая к ним табличка гласила “Пересечение бульвара Альмара и улицы Коррелла через 50 метров”, а ниже была указательная стрелка для тех, кто плохо ориентировался. Они возвращались к перекрёстку на бульваре Альмара, обратно к солнечному свету и свежему воздуху.

— «Мне совершенно не хочется вести бой тут», — сказал полковник. Эхо разнесло его слова по туннелю. — «У червей тут будет преимущество».

— «Не будет, если мы с собой огнемёты возьмём», — ответил Росси. — «Некоторое их количество перебить успеем. По крайней мере, пока топливо в огнемётах не закончится».

— «В канализации скапливается газ», — сказал Слэйдер. — «Метан и сероводород. Вспыхивает моментально, а то и рвануть может так, что крышки канализационных люков в соседний квартал улетят».

— «Значит, так можно будет немало червей за один раз перебить», — подытожил Росси. — «И обрушить всю канализацию».

— «Мистер Слэйдер, вы сейчас разговариваете с правительством, которое спалило половину Сэры, чтобы остановить Саранчу», — тихо начал Хоффман, подумав о том, что это сделало не просто правительство, а лично он вместе с Прескоттом, Бэрдри и этим проклятым Адамом Фениксом. — «Я не думаю, что кто-то сильно обидится на то, что мы подорвём канализацию, чтобы спасти наш последний город, чёрт подери».

— «Очень интересно будет послушать, как вы заговорите, когда гражданским придётся выкапывать выгребные ямы, чтобы избавиться от всех своих отходов», — в голосе Слэйдера проявились жёсткие нотки.

Свой путь по боковой дорожке канала, покрытой пятнами тусклого света от висящих наверху ламп, они продолжили в тишине. Хоффман был совершенно точно уверен, что видел какое-то движение впереди. Для него, как и для любого другого солдата КОГ, вид чего-то мечущегося во тьме означал, что там прячутся настоящие монстры. Обычно это были трутни Саранчи, но порой попадались не менее гадкие экземпляры из этого зоопарка червей. Кто-то однажды научил Хоффмана, что в полумраке надо поглядывать немного в сторону, чтобы лучше разглядеть, что именно перед тобой. Полковнику удалось лишь вспомнить, что палочковые клетки в глазу видят лучше, чем колбочковые. Кто же рассказал ему об этом, Хоффману так и не удалось вспомнить, но это всегда работало. Перед ним в туннеле явно что-то двигалось, но это что-то было небольших размеров, не мерцало, да и не светилось, так что полковник решил, что это снова крысы пожаловали. Да, так оно и было. Хоффман уже мог отчётливо разглядеть, как мелкие грызуны столпились на боковой дорожке, пытаясь вскарабкаться на стены и обнюхивая местность в поисках выхода. Чем ближе полковник подходил к ним, тем лучше мог их разглядеть. Но раздававшиеся у него за спиной тихие всплески периодически булькавшей воды заставили Хоффмана обернуться.

— «Ого, да тут целый крысиный флот», — сказал Росси. — «Они обычно в такие стаи и сбиваются?»

— «Подождите минутку», — пробурчал Слэйдер.

Вдруг темноту перед Хоффманом разрезал луч белого света. Столько крыс одновременно он ни разу в жизни не видел. Они буквально облепили всю дорожку, плавали в сточных водах, превратившись в своеобразный живой ковёр. Хоффман замер скорее от потрясения, чем от любопытства, а крысы либо просто перелезали через его ботинки, либо спрыгивали в воду, чтобы обойти полковника. Все хранили молчание, пока грызуны не скрылись из виду, и лишь тогда Хоффман обернулся. Слэйдер по-прежнему светил фонариком куда-то в воду, а Маркус что-то высматривал за краем боковой дорожки. Полковник всё никак понять не мог, что же привлекло их внимание, пока не увидел, как что-то небольшое и коричневое плещется в воде, лишь позже поняв, что это был усатый нос крысы, которая не могла выбраться из воды, безуспешно стараясь вскарабкаться по скользкой каменной кладке. Маркус поставил ботинок на край боковой дорожки и окунул нос в воду, чтобы крыса забралась на него, а затем качнул ногой в сторону, позволяя животному безопасно спрыгнуть на дорожку. Крыса тут же бросилась наутёк, стараясь догнать свою стаю.

— «Сами догадаетесь, что их так напугало?» — спросил Маркус. Порой Хоффману удавалось мельком разглядеть добрую натуру Феникса под внешней маской бесстрастности, которую лишь подчёркивала эта его бандана, как у настоящего морского пирата. Полковника такое всегда удивляло. Мало кто остановится и поможет крысе. — «Это точно черви».

— «Они реагируют на колебания почвы», — сказал Слэйдер. — «Вероятно, где-то дальше по магистрали роют туннель».

— «Ладно, продолжайте наблюдение за туннелями и сразу же сообщите мне или Парри, если что-то заметите», — ответил Хоффман. — «Пора нам уже возвращаться на поверхность. Я уже слишком долго нахожусь вне диапазона радиосвязи».

Полковник заметил луч солнечного света ещё задолго до того, как добрался до металлической лестницы и посмотрел вверх. Это было сродни тому, как смотреть на созвездия, когда сбился с курса в море — манящее спасение. Поднявшись по ступеням, Хоффман подтянулся на руках, выбираясь из канализационного люка. Даже в свои почти что шестьдесят лет он всё ещё способен был поднять собственный вес. В небе виднелись белые облака и рассеивающиеся клубы чёрного дыма, которые могли быть как от сбитых риверов, так и от упавших вертолётов. Надо было поскорее узнать последние сводки.

— «Ну и запах от вас, сэр», — сказал ожидавший их капрал Эйгл, служивший радистом. Даже не спросив разрешения у полковника, он окатил его ботинки обеззараживающим средством из ручного поршневого насоса, а затем проделал то же самое с Маркусом и Росси. — «Только ноги вытирайте, прежде чем в боевой информационный центр заходить».

Хоффман уже понимал, что сегодня вечером он себя в душе мочалкой до крови изотрёт, и всё равно не почувствует, что отмылся. Стряхнув воду с ботинок, он зашагал по дороге в направлении здания, где раньше располагался головной офис “Банка Тируса”, а теперь его отдали под размещение центра регионального командования войск КОГ.

— «Феникс, Росси, берите свои отряды и ещё раз обыщите район к югу от бульвара ЛаКруа на предмет беженцев. Они там снова ползать начали, а мне не надо, чтобы нам что-либо мешало вести бой, понятно? Выгоните их оттуда».

— «Так точно, полковник», — ответил Маркус, и они с Росси побежали выполнять приказ. Хоффман посмотрел им вслед, мечтая о том, чтобы у него был целый отряд таких, как Феникс. Он всегда мог положиться на Маркуса. Возможно, с Аней Штрауд он вёл себя совсем по-другому, но Хоффман решил не лезть не в своё дело. Да и к тому же Аня была уже достаточно взрослой и, хоть с виду и не скажешь, вполне стойкой, чтобы самой решить этот вопрос.

На входе в командный центр Хоффман почувствовал какую-то нереальность происходящего. Проходя мимо караульных, полковник обратил внимание, что мешки для песка, из которых собрали заградительные укрепления, больше смахивали на кирпичи. Хоффман из любопытства взял один и взвесил в руке.

— «Там полтинники, сэр», — сказал солдат в карауле. — «Лучше всего подходят. Да и цвет хороший».

Хоффман потянул за шнурок, которым была завязана горловина мешка, сшитого из пропитанной битуминозным составом грубой джутовой ткани. Внутри он был забит купюрами по пятьдесят долларов. В этом и заключалась вся суть прагматичности и находчивости солдат КОГ: заняв оборону в старом здании банка, они использовали для своих нужд всё, что попадётся под руку. Наличные деньги уже никому не нужны были в мире, где люди выживали лишь путём обмена одних товаров на другие. Но купюры отлично шли на растопку печей и набивание мешков.

— «Вы и золотым слиткам, наверно, тоже нашли какое-нибудь нестандартное применение?» — усмехнулся Хоффман.

— «Это вам лучше у лейтенанта Штрауд спросить, сэр. Она у нас тут дизайнерскими аксессуарами занимается».

Хоффмана посетило уже знакомое спокойствие от того, что даже когда наступление червей была уже не за горами, солдаты всё равно не теряли чувства юмора. Пройдя сквозь вестибюль, полковник поднялся по лестнице в лабиринт кабинетов, расположенных на мансардном этаже. Теперь уже тут находилось не так уж много людей. Все способные сражаться, кому не обязательно было всё время находиться на посту, оказывая поддержку из штаба, давно уже отправились на передовую. Но если кого-то и служивших тут убьют, то занять их место станет просто некому.

“Пытаемся выиграть гонку с пустым бензобаком. Хотя сюда черви просто так не доберутся”.

Банк был неприступен, как и любое другое здание в Эфире. Его проектировали с учётом защиты от ограблений, а, значит, здесь было безопасно, как в военном бункере. Здание должно было выдержать попытки подкопа, штурм с главного входа и атаку с крыши. В окнах стояло закалённое прочное стекло, а подвал представлял собой два этажа хранилищ со стенами из стали. Для размещения штаба такая планировка не особо подходила, но в последнее время выбирать не приходилось.

Распахнув дверь, на которой надпись рельефными буквами “Запасы иностранной валюты” была закрашена, а сверху через трафарет нанесли название “Центр связи”, Хоффман обнаружил внутри помещения Аню. Та сгорбилась над покрытым кожей столом из красного дерева, прижав одну пару наушников к левому уху, в то время как правым слушала передачу из другой пары наушников. Каким-то образом, несмотря на всю эту лихорадочную суматоху работы, её светлые волосы, уложенные в аккуратную причёску на заколках, совершенно не растрепались. Хоффман махнул Ане рукой, давая понять, что подождёт, пока она не закончит. Одинокий золотой слиток на столе прижимал кипу бумаг, чтобы те не разлетелись от мощного потока воздуха, идущего от вентилятора.

— «Вам бы поспать пару часов, лейтенант», — сказал полковник, когда Штрауд отложила наушники. — «Хорошее у вас пресс-папье, однако».

— «Им и трутня можно до смерти забить, сэр».

— «Лучше бы вы пистолет с собой носили».

— «Я уже два года не пересдавала нормативы обращения с ним».

— «Вы же дочь Елены Штрауд, у вас умение обращаться с оружием в крови».

Аня с трудом улыбнулась. Она была такой же симпатичной девчушкой, как и её мать. И да, полковник мог себе позволить в свои годы называть женщину, которой было уже за тридцать, девчушкой.

— «Хотите узнать последние сводки?» — спросила она. — «Хотя полной картины происходящего у меня нет. В одном секторе рации перестали работать, так что мы ждём, пока кто-то не доложит нам о текущей ситуации».

— «Ну, рассказывайте тогда, что есть».

Встав из-за стола, Аня подошла к висевшей на стене карте. Разноцветные кнопки на ней выглядели в новинку. Вероятно, ещё одна неожиданная роскошь из хранилищ банка. Хоффман и сам видел всю ситуацию, но Аня всегда предельно тщательно подходила к инструктажам и совещаниям.

— «Мы накрыли все возможные точки прорыва, но риверы нападали на позиции наведения “Молота” и артиллерийские батареи, так что майор МакЛинток отправил за ними ещё одну эскадрилью “Воронов”, пока с вами не было связи», — Аня умолкла, чтобы перевести дыхание, дав возможность Хоффману разразиться бранью. Но в кой-то веки МакЛинток принял то же решение, какое бы выбрал и сам полковник, так что он промолчал. — «Пока что нет никаких докладов о появлении червей на поверхности».

Подойдя к карте поближе, полковник провёл пальцем вдоль реки, лишний раз напомнив себе о том, как важно было удержать главный мост Канцелярского суда. Его войскам нужно было сохранить этот объект в целости, чтобы быстро перемещаться по нему на юг, иначе придётся ехать в объезд через северную часть, а это больше ста километров пути. Не будь все эти мосты так необходимы Хоффману, он давно бы уже подорвал их, чтобы не дать червям добраться до западной части Эфиры. Полковник провёл пальцем до широкой улицы Коррелла, которая вела к площади с тем же названием, а также к центру деловой части города.

— «Как пить дать, всей толпой тут вылезут», — сказал он. — «Тут полно канализационных туннелей, а также отсюда им быстрее всего добраться будет до ключевых целей. Пока мосты остаются под нашим контролем, мы можем зажать их на улице Коррелла».

— «Поняла вас, сэр. Майор Томас значительно укрепил оборону моста Канцелярского суда».

— «Вот пусть и работает дальше в этом же направлении».

— «Вы останетесь в здании штаба, сэр?» — спросила Аня. Её интересовало, поведёт ли Хоффман себя, как здравомыслящий человек в должности главы штаба обороны, оставшись сидеть в боевом информационном центре. Пора бы Ане уже понять, что полковник был вовсе не такой.

— «Когда окончательно в маразм впаду и сражаться на передовой больше не сумею, тогда и останусь, лейтенант. К тому же, надо за Фениксом приглядывать».

— «Спасибо, сэр», — ответила Аня, и Хоффман мог поклясться, что видел, как она покраснела. — «Вы ведь больше не станете выходить из зоны покрытия радиосвязи, да?»

— «Не стану, и ваша просьба для меня как приказ, Аня», — усмехнулся Хоффман, прикоснувшись к козырьку кепки. Пора бы Маркусу уже перестать страдать хернёй и признаться в своих чувствах этой девчушке. — «Только наружу не высовывайтесь».

Обратно к командному посту на пересечении бульвара Альмара и улицы Коррелла полковник отправился пешком. Сделал он это не столько из-за того, что это было куда быстрее, чем искать автомобиль, сколько потому, что его солдатам надо было видеть, что их командир рядом с ними. Командный пост скорее выглядел как огромная лавка на сельской ярмарке, чем как укреплённое сооружение. Единственное, что выдавало его принадлежность к военным постройками — защитная стена из мешков с песком и бетонных блоков. Эйгл установил тут стол с оборудованием для переговоров по рации и походную плитку, работавшую на твёрдом топливе. Тут была вода, запас боеприпасов, место, где можно было свернуться в клубочек и подремать несколько минут, и жестяная банка, куда можно было отлить. Хоффман мог жить тут хоть до самого наступления червей.

— «Не обращайте на меня внимания, капрал», — сказал он и пододвинул к себе поближе пустой ящик, где раньше хранились боеприпасы. Усевшись на него, полковник уставившись на дорогу, ведущую к Корреллу, в ожидании неизбежного.




ХОЛДЕЙН-ХОЛЛ, ВОСТОЧНАЯ БАРРИКАДА, ДЖАСИНТО.


Слишком поздно было придумывать отговорки, да и вообще разговаривать с Миррой.

Адаму пришлось использовать карту с мелким масштабом, чтобы отметить на ней продвижение Саранчи. Эту карту, детально отображавшую переплетения улиц, сделали при помощи наземных телеметрических станций в масштабе один сантиметр к одному километру на глянцевой бумаге. С годами её испещрённая карандашными пометками поверхность покрылась трещинами от постоянных сворачиваний. Но даже если она на части развалится, Адам всё равно не стал бы её выбрасывать, ведь карта принадлежала Элейн. Супруга профессора отмечала на ней все места и даты своих полевых работ, которые она посещала для сбора образцов.

“Ты ведь всё знала и понимала ещё задолго до того, как я вообще и помыслить о таком мог. Ты всегда была умнее меня, да и обдумывала всё куда тщательнее… Как бы я хотел увидеть тебя вновь, хоть на минуту. Всё бы на свете отдал за ещё одну возможность поговорить с тобой… Ты встречалась с Миррой? Она никогда не упоминала о тебе”.

Элейн пропала почти что двадцать лет назад. Адам надеялся, что она была мертва все эти годы, ведь он просто не мог смириться с мыслью о том, что Саранча держала её у себя в плену. Профессор нашёл её останки в туннеле. Это были плечевые кости и куски ткани, которую он тут же узнал. Вначале он скрывал от Маркуса все эти детали об исчезновении его матери, потому что это сразу бы вызвало массу вопросов о том, зачем вообще она полезла в эти туннели. Ну а затем это вошло у Адама в привычку, потому что он так и не нашёл в себе храбрости рассказать обо всём сыну. История повторялась заново, и Адам смирился с этим. Он хранил ото всех секрет о существовании Саранчи, пока не стало слишком поздно.

“А я ведь считал себя человеком честным и порядочным, а сам всем врал. И враньё это достигло просто катастрофических масштабов”.

Маркус никогда не задавал вопросов об этом. Даже будучи уже взрослым, он, казалось, смирился с тем, что эта вылазка Элейн в одну из пещер Эфиры окончилась трагедией, потому что внизу её поджидала Саранча, о которой никто не знал.

Землеройки. Всё это началось с проклятых землероек. Адам на несколько минут свернул карту, чтобы освободить место на столе. Ему было
необходимо взглянуть ещё раз на этих существ. Элейн собирала различных особей для исследований, пока Адам всё ещё служил в армии во время Маятниковых войн, но ничего не рассказывала мужу, пока у неё не появились веские доказательства. Однажды она продемонстрировала Адаму маленькое существо с бархатистой шерстью, которое плавало в банке с формальдегидом. С виду это было вполне обычное животное, но когда Элейн получила его рентгеновские снимки, а затем и провела вскрытие, то обнаружила мутации. Как и у многих других исследованных ею землероек, у этой была дополнительная пара недоразвитых лап, спрятанных под шкурой.

“У нас обоих всегда были свои секреты друг от друга. Что ж это за семья-то такая? Неудивительно, что и Маркус о многом не рассказывает”.

Открыв дверцы настенного шкафа, Адам аккуратно снял с полки несколько коробок с папками для бумаг, которые скрывали банки с образцами от посторонних глаз. Вытащив пару таких банок, профессор поднёс их к свету, чтобы лучше рассмотреть содержимое. От вида этих животных в банках его всегда тошнило, а ещё появлялось чувство, что воздуха не хватает, будто бы он сам вместе с ними целую вечность тонул в этой соломенно-жёлтой жидкости. Одна из этих землероек оказалось той самой, что Элейн с такой гордостью демонстрировала Адаму перед тем, как его отправили на передовую в район Кашкура почти что тридцать лет назад. А вот в другой банке плавало нечто совершенно иное, и, казалось, оно всё ещё было живо.

Поставив обе банки на стол, Адам подождал немного, пока колебания жидкости внутри утихнут. Землеройка, медленно вращаясь, опустилась ко дну, как тонущий в кораблекрушении моряк. А вот другая особь, чьи обычные четыре лапки, а также два бугорка неразвившихся отчётливо виднелись сквозь мех, сначала всплыла к верху банки и перевернулась. Дёрнувшись пару раз, она начала тонуть. Чем дольше Адам разглядывал её, тем отчётливее видел исходившее от животного тусклое жёлтое свечение, но это были вовсе не блики солнечных лучей. Землеройка светилась сама по себе, и, несмотря на то, что животное уже давным-давно было мертво, живущий в его теле биолюминесцентный паразит по-прежнему ждал своего часа, как и предупреждала Мирра.

“Как-то даже непривычно обращаться на “ты” к самой королеве Саранчи. Мирра эта — женщина неглупая. Конечно, не чета тебе, Элейн, но ума ей всё же не занимать”.

Мирра первая придумала название для этих организмов — “Светящиеся”. Название это вошло в обиход при помощи Адама, пока сама эта светящаяся субстанция распространялась всё больше и больше, заражая трутней Саранчи одного за другим. Солдаты КОГ уже начали докладывать о том, что видели таких на поверхности.

Вдруг зазвонил телефон. В этот раз аппарат уже стоял на столе перед Адамом на расстоянии вытянутой руки. Профессор очень боялся пропустить чей-нибудь звонок, если с Маркусом случится какая-то беда. Резко потянувшись к телефону, чтобы ответить на звонок, Адам чуть было не сшиб стоявшие на столе банки, поэтому ему пришлось ловить их одной рукой, пока другой он прикладывал трубку к уху, прижав её плечом.

— «Звоню спросить, как у вас дела, Адам», — это был Нэвил. — «Всё нормально? Обычно вы рано приходите на работу».

Адам бросил взгляд на часы, выругавшись про себя, что опоздал уже больше, чем на час.

— «Извини, засел тут кое-какие бумаги разобрать и совсем потерял счёт времени», — ответил Адам. Это были не просто какие-то бумаги, а записи Элейн, и это было единственное, что могло их сейчас спасти. — «Приду к обеду».

— «Мне надо вам кое-что показать. У нас пропало несколько документов».

— «О, и каких же?»

— «Старьё всякое. Я решил поработать в архиве, пока вас не было, и… Короче говоря, тут не хватает нескольких отчётов о вскрытии тел червей. Я понимаю, что это вообще к нашему отделу не относится, но я, как вы знаете, из тех, кто предпочитает порядок во всём».

“Чёрт бы их всех подрал! Будь оно всё проклято!”

— «Да найдутся потом», — ответил Адам, понимая, что должен был скопировать документы тогда и вернуть их на место. Всё это было так давно, что профессору даже и в голову не могло прийти, что кто-то будет копаться в таких старых записях. — «Саранча эту информацию против нас всё равно использовать не сможет».

— «А ещё я нашёл какой-то странный снимок. Надо, чтобы вы на него взглянули».

— «Когда его сделали?» — спросил Адам, ожидая, что в ответ услышит, что снимок недавний и сделан во время наступления Саранчи. Потянувшись к стенному шкафу, профессор порылся там рукой в поисках запечатанной коробки со стеклянными пробирками, по-прежнему держа трубку плечом возле уха. — «И что там изображено? Для диагностики что-то снимали?»

Но услышав ответ Нэвила, у Адама сердце в пятки ушло.

— «Это фотография», — сказал тот. — «Мне кажется, это прорывная дыра, появившаяся ещё до “Дня Прорыва”. Собственно говоря, я уверен, что это она и есть».

Адам с трудом подбирал слова в ответ.

— «Откуда она там взялась?»

— «Без понятия. Надо будет над этим поработать».

— «Ты всегда был щепетилен в работе, Нэвил», — ответил Адам. С того самого дня, как Нэвил, ещё будучи робким и застенчивым младшим научным сотрудником, присоединился к работе над проектом Адама, он принялся проверять по несколько раз каждую строку, каждую мелочь и каждое уравнение с расчётами. Он стал своего рода гарантией успеха, вычисляя ошибки и замечая неточности. Без его участия разработка системы “Молота” могла бы надолго затянуться. Нэвил стал примером для подражания, и Адам невероятно им гордился, когда тот получил свою докторскую степень. Но теперь он постепенно превращался во врага. — «Увидимся позже».

Адам положил трубку. Клубок его тайных дел наконец-то стал распутываться. Сердце стучало, как отбойный молоток, но профессор и сам не понимал, стали ли тому причиной следы его обмана, начинавшие понемногу проявляться, или же осознание того факта, что у него осталось очень мало времени, чтобы перевезти свою исследовательскую базу в безопасное место. Если Саранча продвинется вглубь Эфиры, то уничтожит всё на своём пути, пожалуй, даже и не вспомнив о знакомстве профессора с самой королевой.

— «Время вышло», — пробормотал Адам. — «Ты ведь и сам понимал, что когда-нибудь этот день наступит».

Адам положил банки с особями и запечатанную коробку стеклянных пробирок в портфель, где лежали записи Элейн. Её направлением была биология развития организмов, так что она хорошо разбиралась в сфере видоизменения клеток организма землеройки. Жена Адама полагала, что шестиногая землеройка являлась потомком куда более крупного животного, которое давным-давно вымерло, а память о нём жила лишь в народных преданиях и байках о монстрах. Ограничившись лишь записями об изменении клеток, она и понятия не имела, что подобные мутации начали происходить лишь недавно.

“Именно так и происходит заражение Свечением. И работать мне придётся лишь с этими образцами”.

Будучи физиком по образованию и весьма толковым инженером, Адам всегда старался следить и за иными областями науки. Но теперь он пытался стать биологом, хотя у него ведь даже не было возможности обсудить что-либо с учёными из этой области. Опытных биологов у них уже не осталось. А даже если бы они ещё и были живы, то как бы Адам объяснил им, зачем ведёт подобные исследования?

“Видите ли, я тут повстречал королеву Саранчи, и она мне рассказала, что её вид борется за выживание против организма-паразита в подземных туннелях. Я обещал ей помочь уничтожить этого паразита в обмен на то, что она прикажет своему народу оставаться под землёй и не лезть к людям, но у меня ничего не вышло… Ну так что, поможете мне?”

Если раньше Адам пытался представить себе, какова была бы реакция Маркуса на такие новости, то сейчас он старался угадать, что бы ему ответил Нэвил. Все, кого он уважал, и за кого переживал, плюнули бы ему в лицо. Адам и сам это понимал, равно как и то, что вполне заслужил подобное.

На то, чтобы забрать остальные банки с животными, ушло ещё пятнадцать минут. Те образцы ткани, что профессор получил от Мирры, спустя все эти годы всё ещё светились, будучи упакованы под маркировкой биологически опасного вещества. Адам понятия не имел, что вообще с ними можно сделать. Он ведь не мог просто заявиться с ними в университет имени ЛаКруа с просьбой использовать их лабораторию. Профессору всё это оказалось не по силам, так что пришло время поделиться своими знаниями, не оглядываясь на то, какие из этого возникнут последствия лично для него.

“Они меня в тюрьму посадят, или просто расстреляют”.

Профессор поймал себя на мысли о том, что уже давно смирился с тем, что придётся покинуть этот дом и переехать в центр Джасинто по первому звонку. Об этом явно свидетельствовало содержимое его портфеля и стопки папок на полу его кабинета. Но что же станет с предметами искусства и памятниками истории? Холдейн-Холл был не столько домом, сколько хранилищем коллекции подобных вещей. Адам вспомнил, как в Шаваде наткнулся на развалинах попавшего под бомбардировку музея на бесценную статуэтку лошади из серебра, и то, как лейтенант Елена Штрауд отреагировала на его огорчение тому, что столь редкое сокровище древности в этом истерзанном войной мире просто лежит и ждёт, пока мародёры его украдут и переплавят.

“Картины, статуи… Это всё вещи, а не живые люди”.

Адам прошёлся по лестничному пролёту, разглядывая висящие на стенах картины, заходил во все спальни на своём пути, пока не собрался с духом, чтобы решиться на то, что и так надо было сделать. Каждая спальня кратко характеризовала того, кто в ней жил. Комната Маркуса осталась примерно в том же аккуратном состоянии, в каком он её оставил. С виду вообще и не скажешь, что здесь жил именно Маркус. Комната могла принадлежать кому угодно. Мебели в ней было немного, а на полке стояло несколько недочитанных книг, из которых торчали аккуратно оторванные полоски чистой бумаги, используемые в качестве закладок. Лежавшие в стенном шкафу штаны и рубашки были разложены по цвету. Маркуса никогда не надо было просить прибраться в комнате, здесь и так всегда было чисто. В спальне, которую Адам когда-то разделял с Элейн, стоял изысканный туалетный столик времён Серебряной Эры. На располагавшемся на нём стеклянном подносе до сих пор стояли её духи и кисточки. Взяв флакон с духами, Адам брызнул чуть-чуть его содержимого в воздухе, а затем вдохнул аромат. Духи эти напоминали ему о жене, поэтому расходовал он их с крайней осторожностью, ведь их уже давно не производили. Несмотря на то, что их аромат с годами менялся из-за окисления, он всё ещё был близок к оригинальному букету, чтобы вызвать у Адама горькие воспоминания об ушедшей из жизни супруге, которые почти что заставляли его разрыдаться.

Надев колпачок обратно на флакон, профессор заставил себя отбросить все эти воспоминания, после чего отправился вниз к лаборатории. После десяти лет постоянной жизни в разрухе даже у университета и Управления оборонных исследований не осталось ресурсов для замены устаревшего оборудования. Основными направлениями промышленности теперь стали производство еды и оружия с боеприпасами. Адаму оставалось лишь делать всё возможное, чтобы спасти оборудование из разрушенных школ и медицинских клиник общей практики, а затем починить его самостоятельно. Его лаборатория представляла собой дикую помесь сверхмощных компьютеров и собранных на коленке испытательных стендов.

“Живу уже, как “бродяга”. Брожу ночи напролёт по руинам и собираю уцелевшее. Эх, председатель Дальелл, узнали бы вы сейчас во мне того человека, которому когда-то медаль Октуса вручили? Где же тот профессор, что спас мир? А вот он, врёт всем вокруг, мародёрствует и проводит эксперименты по учебнику биологии для старшеклассников с самой опасной формой жизни на Сэре. Боже, помоги нам”.

Ему в голову пришла одна мысль, но Адам понимал, что это уже безумие какое-то. Сколько времени уже минуло с их последнего разговора с Миррой? В её подземный город профессор в прошлый раз наведался как раз перед “Днём-П”. У них и после этого были беседы, если так можно было назвать безуспешные попытки Адама связаться с королевой по рации, или же все те записки, что он прятал у входа в пещеры. Но итог всегда был один. Мирра доверилась Адаму, а он её подвёл. У королевы не осталось иного выхода, кроме как вторгнуться на поверхность и истребить людей ради выживания её вида.

“«Ты знаешь, кто мы такие, Адам»”, — вспоминал её слова профессор. Порой он куда отчётливее помнил голос именно Мирры, а не Элейн, с этими её повелительными нотками аристократа, свойственными лишь людям. — “«Ты знаешь, откуда мы пришли. Мы заслуживаем того, чтобы жить, у нас есть на это право. Но ты никогда не позволишь нам жить. Просто не забывай о том, что вещь, убивающая нас сейчас, однажды отнимет и твою жизнь, а я буду стоять рядом и смотреть, как ты умираешь»”.

Адам выдвинул нижний ящик одного из шкафов с документами. В нём лежал передатчик с намотанными на него проводами, куда больше смахивавший на старый фен для волос, подключённый к коробке с сигарами, нежели на прибор для связи. Саранча всегда хорошо умела перерабатывать технологии людей на свой лад, а теперь вот уже и собственные наработки делать стала, причём, чаще всего используя живых существ. Элейн была бы поражена тому, насколько ловко черви превращали другие виды в живое оружие ради своих военных нужд. Возможно, перед своей смертью она даже мельком успела их увидеть. Адам почти что надеялся на то, что в последний момент перед гибелью она узнала нечто новое и совершила открытие, ради которого и жила.

“У них ведь такая же цивилизация, как и у нас. Сами всего добились. Конечно, они нам враги, но нельзя отрицать всех их достижений и успехов”.

Адам подкинул передатчик на ладони и сдул с него пыль, понимая, что уже слишком поздно. Не будет конца этой войне, не будет перемирия. Даже само человечество разделилось пополам. Правительство КОГ, совершившее непростительное зло, выступило против непрощённых “бродяг”. От залпов из “Молота” людей погибло не меньше, чем от рук Саранча.

“А то и больше. Вот тебе и медаль за службу на благо человечества. Эту ошибку тоже придётся искупить”.

Поставив передатчик на стол, Адам запитал его от розетки. Он твёрдо решил попробовать ещё раз, ведь как знать, что из этого выйдет? Чувство вины профессора с каждым днём лишь усугублялось из-за невозможности рассказать обо всех своих тайных исследованиях. Хуже от этого уже точно не станет.

Адам сверлил приёмник взглядом целую минуту, прежде чем включить тумблер. Комната вдруг наполнилась тихим жужжанием электроприбора, который не включали уже долгие годы. Вероятно, второго приёмника, который использовала Саранча, уже и не осталось.

— «Мирра?» — позвал профессор в микрофон, хотя ему было тяжело просто произнести это имя. Внутренности передатчика продолжали жужжать, говоря о том, что прибор всё ещё работает. — «Мирра, это Адам Феникс. Нам надо поговорить».

Читая цитаты великих правителей, которые они произносили в поворотные моменты истории, Адам всегда удивлялся тому, как же им удавалось так верно подобрать слова. У них на каждый случай имелась фраза, врезавшаяся в память своей безупречностью. Но теперь профессор понял, что все эти политики никакого отношения к собственным цитатам не имели. Их либо заранее сочиняли для речей, либо уже после произнесения их по-своему переписывали эксперты по пропаганде. Сами же правители, лишённые всяческого воображения, произносили абсолютно незамысловатые фразы, которые совершенно не годились для учебников истории.

— «Светящиеся вас уничтожат, Мирра», — сказал он. — «Я знаю, что тебе не по силам самой найти средство против них, это и так понятно. Значит, мы нужны тебе. Тебе нужна КОГ. Остановись, ещё не поздно».

Адам некоторое время не сводил глаз с динамика, слушая тихое шипение помех в эфире. Он мог поклясться, что в какой-то момент услышал негромкий щелчок из приёмника. Но это могло быть что угодно, и профессор почувствовал себя глупцом из-за собственного убеждения в том, что кто-то ещё будет слушать эту частоту после стольких лет молчания.

Профессор запер помещение лаборатории, положил портфель в сейф и, забрав из шкафа отчёты о вскрытии, вызвал по телефону служебный автомобиль, чтобы поехать на работу. По коридору эхом разносилось громкое тиканье высоких напольных часов, напоминавшее гулкое сердцебиение. Порой даже неодушевлённые предметы могли быть куда красноречивее любого политика.




УПРАВЛЕНИЕ ОБОРОННЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ КОГ, ДЖАСИНТО.


Говорят, племена, жившие на далёких Южных островах, боялись попадать на фотографии, потому что верили, что те воруют душу. Нэвил никогда не высмеивал эти убеждения. Даже наоборот — он их понимал.

Иногда он совершенно спокойно смотрел на фотографии Эмиля, но порой ему становилось невыносимо больно, несмотря на то, что минуло уже пять лет. Большую часть времени рамка с фотографией Эмиля лежала лицевой стороной вниз на потрёпанной служебной брошюре о пенсионном фонде Управление оборонных исследований, канувшим в лету вместе с остальной экономикой Тируса. Почувствовав, что сегодня ему хватит сил смотреть на фотографию, Нэвил поднял рамку и поставил справа от экрана своего компьютера. На снимке широко улыбавшийся верзила Эмиль был запечатлён в форме полка графа Толлена, излучая гордость и преданность делу. Нэвил стоял рядом в деловом костюме с довольно жалким видом. На снимке виднелась надпись: “Моему младшему брату, которому достался ум”. Казалось, что их сфотографировал во время вручения медалей, будто бы в центре событий находился сам Эмиль. Но на самом деле снимок сделали в тот день, когда Нэвил получил докторскую степень, одевшись по такому случаю в весьма простенький костюм, который последний раз был на нём на похоронах отца. В Тирусе уже тогда было не найти такую роскошь, как академическая мантия. Мероприятие это называлось “капюшонная церемония”, и Эмиля это крайне позабавило, ведь, по его словам, это звучало, как будто брата в банду какую-то принимают.

Нэвил с радостью отдал бы свою докторскую степень, да и все остальные никому на хуй не нужные бумажки с признанием его гениальности за шанс отправиться служить тогда вместе с Эмилем. Сейчас уже нехватка солдат стала столь тяжёлой, что призвали бы и Нэвила, но его сочли слишком важным кадром для работы в тылу.

“Сижу тут на жопе ровно в безопасности. Прости меня, Эмиль”.

Мама, как обычно, даже не потрудилась прийти на церемонию. Нэвил счёл, что это и к лучшему. Откинувшись на спинку кресла, он попытался сосредоточиться на мыслях о том, сколько же энергии потребуется лазерному генератору “Молота”, размещённому на земле, но Эмиль никак не выходил у него из головы. Они ведь столько ещё могли бы сделать…

Из-за двери послышался грохот тележки с закусками. Дрожа и позвякивая, та остановилась в конце коридора. Людей в здании осталось немного, и в воцарившейся тишине оставшимся сотрудникам столовой во время своих обходов уже не приходилось громко выкрикивать, что развозят чай. Некоторые обыденные вещи никуда не исчезли даже с приходом червей. Без этого никак, ведь надо было задать мотив для нового для, чтобы напомнить всем вокруг, что надо жить дальше, и что однажды мир может вернуться к нормальной жизни.

“К какой ещё нормальной жизни? Новости глянь, всё понятно станет”.

Телевизор, который в последнее время никто не выключал, стоял на высоком шкафу для документов напротив стола Адама, будучи настроенным на один и тот же новостной канал. Впрочем, кроме него на всей территории Тируса никаких других каналов не осталось. Нэвил, поколебавшись некоторое время, не пройтись ли ему к тележке за чашкой кофе, решил, что посмотреть новости сейчас для него куда важнее. На экране показывали видеозапись, сделанную из вертолёта во время вылета на разведку. Располагавшийся в южной части плоскогорья Эфиры национальный парк, безмятежные пейзажи которого Нэвил неоднократно видел на почтовых открытках, по-прежнему замечательно выглядел. Но всё это резко изменилось в тот момент, когда вертолёт, с которого велась съёмка, изменил курс, и в кадре появились столбы дыма среди руин зданий, показывавших, как далеко продвинулась Саранча. Правительство КОГ вряд ли можно было обвинить в том, что оно скармливало собственному народу пропаганду, полную оптимизма. Запись с вертолёта говорила сама за себя: следующей целью червей станет сама Эфира.

“Что нам делать со всеми этими записями, если начнётся эвакуация? Их всех с собой не заберёшь. Мы ещё пять лет назад должны были начать переносить всё с бумаги в компьютеры. Как мы вообще будем работать на новом месте, если потеряем всё это?”

В Управлении оборонных исследований был свой план действий в случае экстренной ситуации, как и у всех остальных госучреждений. Они проводили выездные учения по переносу важной информации и оборудования в безопасное место с последующим повторным запуском в работу. Но таких безопасных мест становилось всё меньше и меньше. Порой Нэвил задумывался о том, владеет ли хоть кто-нибудь вообще всей этой ситуацией. Через год после “Дня-П”, грянувшего как гром среди ясного неба, и моментально начавшейся резни, а затем и куда большего числа жертв от залпа “Молота” война стала напоминать медленно распространявшийся пожар. У них было время вывезти то, что уцелело. Нэвил попытался представить себе, как будет выглядеть мир без национальных библиотек, архивов, университетов и музеев. Даже во время Маятниковых войн правительства всех стран прятали всё, что могли, но в этот раз всё было иначе. Конец света перешёл в свою завершающую стадию.

Нэвил поймал себя на мысли о том, что, само собой, есть кто-то с зарплатой куда больше, чем у него, кто держит всю эту ситуацию под контролем. Но затем доктор вспомнил, что государство на такое в принципе не способно. Даже правительство КОГ не может думать сразу обо всём.

“А ведь на мне лежит не меньшая ответственность за создание “Молота”, чем на Адаме… Кстати, а вот сейсмологи и геологи эти из университетов куда вообще смотрели, что не заметили, как Саранча всё это время под нами туннели рыла?”

В этой войне было столько вопросов, оставшихся без ответа, а также совершенно непонятных моментов, что даже те люди, чья работа заключалась в том, чтобы задавать вопросы, перестали это делать, не говоря уже обо всех остальных. В последнее время всех волновало лишь то, как произошло то или иное событие, а не почему. Нэвил понял, что совершенно не может думать о расчётах по необходимой энергии. Его внимание сейчас блуждало между новостями и мыслями о том, что же хватать в первую очередь, если план действий в экстренной ситуации накроется медным тазом, как это часто бывает. К тому же какие-то неясные, но назойливые страхи блуждали в его подсознании, словно акулы в океане.

Нэвил поймал себя на том, что так и продолжает разглядывать фото Эмиля, когда прозвучала сирена готовности к пожарной тревоге, состоявшая из трёх коротких гудков. Это означало, что персоналу следовало ожидать дальнейших указаний, пока специалисты проверяют источник аварийной ситуации. Бросать всё и бежать из здания надо было лишь после длинного непрерывного гудка. Казалось, никто рядом из служащих даже не засуетился. Нэвил принялся ждать, как и говорилось в инструкции, но, всё же, приоткрыв ящик стола, на всякий случай достал оттуда самое важное: исписанные блокноты, калькулятор и пистолет. Доктор понимал, что у него в жизни духу не хватит использовать это оружие. Положив все эти предметы рядом с фотографией, он приготовился закинуть их в портфель и бежать.

“Как там в инструкции говорится? «Оставьте все личные вещи»? Ага, как же. Замены им потом уже не найдёшь”.

Адам так и не появился. Настенные часы, на выцветшем кремовом циферблате которых виднелась выведенное витиеватым шрифтом название фирмы-производителя “Братья Колна, Джасинто”, показывали 13:06. Только что был полдень. Сверив время с наручными часами, Нэвил заставил себя вернуться к расчётам, представленным на экране его компьютера, тем не менее, не забывая прислушиваться к сигналам тревоги. Идущие фоном новости по телевизору не позволили ему забыть о том, как же стремительно ухудшалось их положение.

“Так, соберись. Как же мне повысить вырабатываемую мощность на двадцать процентов? Ведь именно столько прибору и нужно для работы”.

Нэвил вновь впал в своеобразный транс, уставившись на расчёты перед собой, но его из этого состояния выдернул длинный сигнал тревоги, после чего послышалось шипение системы оповещения персонала.

— «Внимание всему персоналу! Это не учебная тревога!» — раздался голос Горди, который явно был не особо рад тому, что приходится делать такие объявления. — «Пожалуйста, покиньте здание, следуя протоколу перемещения всего ценного в безопасное место. Сервер будет отключён через пять минут».

Прокашлявшись, Горди продолжил.

— «Прошу прощения, что испугал вас пожарной тревогой, господа, но сигнализация лишь в двух режимах работать может: “Ожидание” и “Эвакуация”».

Нэвил услышал, как кто-то в соседнем офисе расхохотался услышанному, а затем раздался звук открываемых шкафов с документами. Все знали, что надо делать. Приказ об эвакуации мог отдать лишь Адам, а, значит, он где-то в здании. Люди уже привыкли бросать всё и бежать. Каждый гражданский был готов по первому сигналу пуститься наутёк, и в каждом госучреждении и коммерческом предприятии регулярно проводились тренировки по быстрой эвакуации. Именно так люди и выживали последние десять лет: они уходили из мест обитания раньше, чем туда проникали черви.

“Только вот теперь мы в Эфире. Нам всегда казалось, что здесь-то мы уж более-менее в безопасности”.

Выйдя из своей учётной записи на сервере, пока тот не отключился, Нэвил размеренно принялся собирать всё то, без чего не мог обходиться, зная, что у него ещё достаточно времени. Из коридора послышался топот ботинок по паркету. В какой-то момент они стихли, когда бегущие скрылись за поворотом, но после нескольких мгновений тишины кто-то быстрым шагом подошёл к кабинету, а затем дверь распахнулась.

— «Здравствуйте, Адам», — сказал Нэвил. — «По какой причине сегодня эвакуация? Меры предосторожности, или как?»

Адам выглядел просто ужасно, по-другому его состояние никак не назовёшь. Обычно у него и так всегда был усталый вид, но теперь на его лице читалась и какая-то гнетущая тоска. Нэвил сроду не видел Адама в таком состоянии.

— «Это не моё решение, а приказ Хоффмана», — ответил профессор. — «Он готовится к наземному штурму Эфиры и поэтому решил, что всем гражданским надо покинуть территорию».

— «Вы в порядке?»

— «Нет, не в порядке».

— «Ну, мы ведь уже такое делали. Подождём пару дней, а затем вернёмся».

Адам бросил на него хмурый взгляд, как будто Нэвил совершенно его не понял, а затем вытащил стопку папок из портфеля и положил их на стол. Со стороны такой поступок казался чистым безумием, совершенно сбивая с толку, ведь сейчас им надо было как раз вынести из здания как можно больше документов. Нэвил уставился на папки. Значит, отчёты о вскрытии из архива забрал именно Адам.

— «Прости меня, Нэвил. Надо было давно вернуть их».

Нэвил на это не знал, что и ответить. Его куда больше удивило не то, что это именно Адам забрал все эти папки себе, а то, что профессор промолчал, когда Нэвил сообщил ему о пропаже.

— «Их нельзя выносить из здания», — сказал доктор, машинально перекладывая всё из лотка для входящих бумаг в свой портфель. Среди этих документов была и папка с фотографией прорывной дыры, происхождение которой Нэвил не мог понять. — «Впрочем, сейчас это уже неважно. Нам пора, Адам. Я из вашего ящика тоже всё забрал. Пойдёмте».

С этими словами доктор показал на распухший от содержимого портфель. Адам несколько мгновений стоял, как вкопанный, оглядывая офис. Нэвил почувствовал себя виноватым за то, что пожурил профессора за изъятие документов. Перед ним ведь был не просто его начальник, а ветеран боевых действий и герой всей нации. Такой человек вполне заслужил своё право перешагнуть разок через всю эту бумажную волокиту. Нэвил кивнул в сторону двери пожарного выхода.

— «Мне надо кое-что тебе рассказать», — сказал Адам.

— «Попозже расскажете», — ответил Нэвил, запирая за собой дверь. Необходимости в этом не было, и доктор сделал это скорее в силу привычки. Адам шагал по коридору перед ним, постоянно оборачиваясь, чем задерживал их продвижение. — «Нам надо добраться до точки сбора».

— «Мне и впрямь нужно с тобой кое-чем поделиться».

— «Не сбавляйте шаг».

— «Чёрт тебя подери, Нэвил, это важно!»

— «Мы что, забыли что-то забрать с собой?»

— «Нет, но…»

— «Тогда обсудим это, когда покинем здание».

Адам умолк, поняв, что сейчас поговорить не выйдет. Они оба ускорили шаг, а затем и вообще перешли на лёгкий бег, но Нэвил был уверен в том, что они не рванут в панике со всех ног, ведь такие эвакуации проходили уже не раз. Их отдел всегда возвращался в здание, когда сирену отключали. Но пока что им надо было добраться до транспорта, который отвезёт их в восточную часть Эфиры, прямо в Джасинто, под которым располагалась основная несокрушимая часть гранитной плиты, уходившей в море.

Выбравшись из здания, они увидели, как примерно пятьдесят-шестьдесят сотрудников Управления оборонных исследований столпились вокруг здания, передавая друг другу по цепочки коробки с документами, которые складывали в кузова стоявших тут же грузовиков. Тут спасали не только работу всей жизни, а даже труд целых поколений учёных. Адам встал как вкопанный, совершенно поражённый этим зрелищем, хотя обычно он всегда был внимателен и сосредоточен.

“Бедный директор. Из него уже все соки выжали”.

Нэвил взял Адама за локоть, чтобы сдвинуть того с места. Возможно, надо сказать ему какую-нибудь команду, как у военных, чтобы он пришёл в себя.

— «По машинам, сэр!» — крикнул он.

— «Подожди. Мне всё же надо поведать тебе кое о чём. Я о тех документах, о фотографии».

— «Подумаешь, унесли с собой, чтобы дома поработать. Тоже мне, велика беда».

Ухватив Нэвила за руку, Адам отвёл его на несколько метров в сторону от членов эвакуационной команды, которые, казалось, и вовсе не заметили, что их начальник вот-вот с катушек слетит. Нэвил его таким ни разу в жизни не видел. Это был вовсе не тот Адам Феникс, которого он знал всю свою жизнь. Профессор уставился прямо в глаза Нэвила, приблизив своё лицо к нему почти что вплотную и держась за его руку мёртвой хваткой, которую вовсе и не думал ослаблять.

— «Ты говорил, что нашёл снимок какой-то».

— «Адам, вы меня пугаете…»

— «Что за снимок? Отвечай, что за снимок?!»

Нэвил сунул его под обложку своей рабочей папки, зафиксировав скрепкой. Судя по всему, грузовики ещё не скоро тронутся, так что, возможно, лучше было бы успокоить Адама, выполнив его просьбу, чем устраивать тут ссору.

— «Вот он. Тут видна какая-то прорывная дыра. На самом снимке даты нет, но его сделали ещё за несколько лет до “Дня-П”. Видите здание на заднем плане? Его снесли ещё во время Маятниковых войн. Вообще в голове не укладывается, как это…»

Взяв снимок у него из рук, Адам уставился на него таким полных мучений взглядом, будто бы это была фотография какого-то его умершего родственника, а затем потёр переносицу кончиками пальцев. Так он обычно выражал своё глубочайшее разочарование. Нэвил неоднократно видел этот жест у профессора, когда испытания “Молота” шли наперекосяк, и Адам впадал в отчаяние от мысли о том, что так никогда и не сможет правильно настроить ретранслятор.

— «Я работал над одной вещью», — сказал профессор. — «И мне срочно надо рассказать об этом кому-нибудь. Вернее, не кому-нибудь, а именно тебе».

У Нэвила сердце в пятки ушло. Вот оно, то самое чудо, случившееся в последний момент. У профессора был готов какой-то великолепный план или устройство, которое наконец-то поможет им победить червей. В конце концов, перед ним ведь стоял сам Адам Феникс. Сердце Нэвила забилось быстрее от какого-то причудливого чувства восхищения и облегчения.

— «Чёрт, вы прям едва успели в последний момент, сэр…»

— «Я знал обо всём», — перебил его Адам.

— «О чём знали?»

— «О Саранче. Это я их нашёл. Я знал об их существовании», — ответил Адам. Несмотря на всю безупречную прямоту фраз профессора, Нэвил вообще ничего не понял, так что он решил, что неправильно их расслышал.

— «Я пытался уговорить их не вылезать на поверхность, старался остановить их. Ты и понятия не имеешь, Нэвил, что же там творится внизу, и даже представить себе не можешь, что именно заставило червей напасть на нас», — умолкнув, Адам, казалось, ждал реакции Нэвила, но тот лишь оглянулся по сторонам, полагая, что на них сейчас все присутствующие уставились. Но люди были слишком заняты процедурой эвакуации. — «Господи боже, Нэвил, да ты меня вообще хоть слушаешь? Я знал о существовании Саранчи ещё за пять лет до “Дня-П” и считал, что смогу избежать массовой гибели человечества, если найду решение их проблемы с помощью науки».

Нет, Нэвил всё же правильно расслышал слова профессора, всё до последней буквы, но ровным счётом ничего на это не мог ответить. Его мозг просто не мог выдать ни единого разумного предложения.

“Он всё знал. Он всё знал!”

— «Нэвил, нам всё равно было не победить их, даже если бы мы и знали об их наступлении».

“Мой начальник всё знал. А я ведь доверял этому человеку. Ему и председатель же доверял!”

— «Нэвил, ну скажи хоть что-нибудь!»

“Нет, это невозможно. Зачем ему так поступать? Зачем скрывать такое ото всех?”

— «Да боже мой, ты хоть понимаешь, что я тебе только что сказал?!» — Адам тряхнул его за плечо. — «Я никому об этом никогда вообще не рассказывал, даже Маркусу. Я просто не мог… Прости меня, Нэвил, пожалуйста. Но я знаю, что всё ещё могу остановить этот кошмар».

У Нэвила перед глазами стояло лицо Эмиля, смотревшего выпуск новостей, в котором показывали весь тот ужас и хаос, начавшийся во время атаки Саранчи. Брат сказал, что он обязательно с этим разберётся, и записался в армию на следующий день. По его рассказам, он простоял в очереди на призывной пункт целых три часа из-за всего того количества добровольцев, которые хотели дать отпор врагу.

И вот теперь Эмиль лежал в гробу. Нэвил гордился тем, что всегда умел трезво взглянуть на ситуацию. Будучи физиком, он без труда мог представить себе как глобальные процессы во вселенной, так и движения субатомных частиц. Но сейчас доктору оставалось лишь, уставившись на Адама, пытаться собрать все свои случайные, короткие и разрозненные мысли в единое целое. Это всё равно, что пытаться склеить обратно разбитую бесценную вазу, но не уметь складывать кусочки один к другому. Нэвил не мог смириться с тем, какое же чудовищное преступление совершил стоявший перед ним человек, которого когда-то все считали героем. Тот знал, что черви нападут на людей, но никому ничего не сказал. Но сложить мелкие части оказалось куда проще: перед ним стояли его погибший брат и человек, которого он уважал и почитал. Нэвил почувствовал, как его за горло схватила безмолвная глухая боль.

“Это ты во всём виноват, Адам. Ты ведь мог спасти нас, предатель. Лживый поганый предатель, блядь”.

Нэвил отошёл в сторону, потому что просто не знал, что ещё ему сделать, так что ноги приняли решение за него. Адам вновь подошёл к нему, попытавшись развернуть лицом к себе. Вот теперь на них уже точно все смотрели, но Нэвилу уже было наплевать. Ему очень хотелось наорать на профессора, но из-за охватившей его слабости от пережитого шока он просто не смог. Горло будто бы рукой кто-то сдавил, отчего Нэвила теперь уже на самом деле затошнило.

— «Клянусь, я всё исправлю», — говорил ему Адам. — «Просто дай мне шанс».

Вдруг Нэвил почувствовал, как хватка на горле ослабла, и из него вырвался сдавленный всхлип.

— «А мне-то что делать?! Сволочь, зачем ты мне всё это рассказал?!»

— «Нэвил, я сейчас собираюсь вернуться домой, чтобы забрать кое-что из моей лаборатории. Я обязательно пойду к Прескотту, но сначала мне нужно попасть домой».

Несколько мгновений Адам сверлил Нэвила взглядом, будто бы ожидая какого-то ответа, а затем, развернувшись, направился к выходу из комплекса. Нэвил понятия не имел, что ему делать дальше. Краем глаза он заметил, как к нему подошёл Горди.

— «Всё нормально, доктор Эстром?» — охранник буквально нависал над Нэвилом. — «Куда это профессор Феникс собрался?»

Нэвил, будучи не в силах рассказать всё Горди, попытался уложить в голове все эти ужасные моменты. Он даже не был уверен, что правильно понял Адама, или что весь их разговор не был просто галлюцинацией. Но выражение лица Горди убедило его, что всё это только что было взаправду, однако Нэвил не решился перекладывать ношу таких знаний ещё и на плечи охранника. Та часть его разума, что ещё могла рационально мыслить, уже принялась обдумывать причины такого поступка Адама, но в то же время подпитываемый целым ворохом эмоций страха, горечи и тяжёлых воспоминаний внутренний голос доктора вопил, что его брат погиб, а профессор держал существование червей в тайне ото всех. Поначалу Нэвилу даже казалось, что он и понятия не имеет, как поступить со всеми этими знаниями, но это было вовсе не так. Надо было просто всё хорошо обдумать, ведь повернуть время вспять и избежать этого кошмара уже не удастся. В отличие от Адама, Нэвил понимал, что не посмеет хранить подобное в секрете.

— «Ему что-то там из дома надо забрать», — дрожащим голосом сказал доктор. Казалось, Горди такой ответ вовсе не убедил. — «Пойдём, нам пора. Он догонит нас в Джасинто».

ГЛАВА 3


«Люди разобщены, и именно поэтому мы в итоге и сумеем одержать верх над ними».


(Королева Саранчи Мирра о слабостях людей.)




ОФИС ДОСТОПОЧТЕННОГО РИЧАРДА ПРЕСКОТТА, ДОМ ПРАВИТЕЛЕЙ, ЭФИРА. МЕСЯЦ МОРОЗОВ, СПУСТЯ 10 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Ричарду Прескотту и раньше доводилось стоять у окна своего кабинета, разглядывая открывавшийся ему вид, столь же глубоко осознавая неизбежность грядущего.

“Ты всё знал уже тогда”.

Он помнил всё, словно это было вчера, как будто его разум ещё тогда понял, что тут что-то не так, и запрятал все эти воспоминания, чтобы проанализировать их позже. И, как это обычно и бывает, вспоминая слова предателя, Прескотт лишь сейчас понял их истинное значение, отчего у него всё внутри похолодело. Председатель вновь вернулся к мыслям о собрании, которое прошло в этой комнате девять лет назад, когда Саранча уже готовилась окончательно добить остатки человечества. Тогда в его кабинете собрались Адам Феникс и главы штаба обороны, а на повестке дня стоял вопрос о целесообразности залпа из “Молота Зари” по городам Сэры в качестве крайней меры. Применение этого оружия должно было остановить наступление Саранчи, но при этом погибли бы миллиарды людей. Удары надо было нанести точечно и стремительно, чтобы застать Саранчу врасплох, но большая часть населения Сэры в жизни не сумеет вовремя добраться до единственного убежища на плоскогорье Эфиры.

“Но ты всё знал уже тогда, Адам, не один год прожив с этими знаниями”.

Адам Феникс выступил тогда против применения “Молота Зари”. Несмотря на то, что профессор сам разработал это оружие, созданное как крайнее средство сдерживания на случай глобальной войны, он не хотел применять его. Прескотт тогда задал ему вопрос, есть ли у профессора какое-нибудь иное предложение, но лишь сейчас понял истинный смысл его ответа. Для председателя теперь каждое слово из той его фразы несло в себе совершенно иной, шокирующий смысл.

“«Если бы у нас было больше времени… То мы могли бы остановить их другим способом»”.

Да, именно так Феникс и ответил. Тогда эта фраза прозвучала, будто бы профессор просто пытался найти куда менее разрушительные способы уничтожить противника, безо всяких скрытых смыслов. И хоть Адаму вовсе и не свойственна была подобная нерешительность, но его реакцию вполне можно было понять. Не каждый день правительство принимает решение спалить в труху всё население планеты, чтобы победить в войне.

“Но ты ведь вовсе не это имел в виду, да?”

Прескотт, как и все остальные, считал, что Саранча, вылезшая из-под земли без предупреждения, являлась каким-то доселе неизвестным науке видом живых существ, которые ждали своего часа в подземельях Сэры, скрываясь от посторонних глаз и ни с кем не идя на контакт. Но этим утром ему открылась вся болезненная правда.

“Феникс, ты лживая тварь. Просто высокомерная вероломная лживая тварь”.

Теперь Прескотту всё стало ясно. Всё встало на свои места. Председатель развернулся к сидевшему за столом Нэвилу Эстрому. Физик явно чувствовал себя не в своей тарелке, сложив руки на стол, будто бы сидел на допросе. Весь внешний вид этого худощавого мужчины в очках ясно говорил о том, какой же груз стыда лёг на его плечи из-за того, что пришлось выдать все секреты собственного начальника. Любой политик превыше всего ценил верность, даже если и сам такого качества не проявлял. Но в случае Адама Феникса вся эта верность была ни к чему.

“Он всё знал. Он всё это прекрасно знал, чёрт подери. Он знал об их наступлении, и всё равно промолчал, а потом хранил эту тайну до сегодняшнего дня”.

Прескотт даже не мог вспомнить, когда в последний раз его так шокировали именно чьи-то слова, а не какие-либо события. Когда Саранча вылезла на поверхность, он был ошарашен не меньше всех остальных. Порой ему попадались материалы под грифом секретности, после ознакомления с которыми он в диком страхе просыпался посреди ночи, а потом так и лежал, уставившись в потолок и будучи не в силах снова заснуть. Прескотт приходил в тихий ужас от того, что народ может узнать о подобных вещах, как, например, о том, насколько на самом деле опасен для здоровья контакт с эмульсией. Но ничто из этого не выбивало его из колеи, словно пощёчина, заставив пересмотреть все свои взгляды на мир и все свои познания о нём. Раньше председателю казалось, что он прекрасно знает,
как же низко могут пасть люди. В этом и заключалась его работа: надо было понимать мотивы людей, уметь с ними обращаться и даже использовать их во благо себе и государству. Но Прескотт в жизни не мог себе представить, что найдётся человек, который позволит всему роду людскому погибнуть просто из-за собственной самонадеянности.

“Адам же учёный, бывший офицер, человек из высших кругов. Конечно, ему вечно всё не нравилось, да и правительство он частенько критиковал, но я в жизни бы не подумал, что он способен на предательство. Он и проблем серьёзных не создавал. Такого человека и на Азуру сослать не за что было. Он бы молчать не стал, сразу же сопротивляться бы начал. Для человека, благодаря трудам которого стало возможно одним нажатием кнопки сжечь заживо миллиарды людей, у него были слишком высокие моральные принципы”.

Прескотт решил, что сейчас самое время бросить спасательный круг тонувшему в океане отчаяния Нэвилу.

— «Понимаю, как вам было тяжело прийти с такими новостями ко мне, доктор Эстром», — начал он. — «Не стану делать вид, что не поражён ими до глубины души. Вы точно уверены, что всё так и было?»

— «Он сам мне об этом рассказал».

— «Как вы думаете, почему он это сделал, спустя столько лет?»

Сцепив ладони в замок, Нэвил хмуро уставился на них.

— «Я сам не смог бы жить с такими знаниями, будучи вынужденным скрывать их ото всех. Думаю, после стольких лет молчания у профессора Феникса просто уже нервы не выдержали».

Но Прескотту надо было знать точную причину.

— «И он решил рассказать всё именно вам, а не собственному сыну?» — спросил он.

— «Он никогда Маркусу ничего не рассказывал, сэр. Они вообще особо не общаются. Мне всегда казалось, что Адам считает себя недостойным отцом».

Ну, по крайней мере, хоть в этой сфере своей жизни Адам не питал никаких иллюзий. Он действительно был недостоин своего сына. Хотя Прескотту всё равно было сложно поверить в то, что профессор столько лет мог скрывать подобное от Маркуса. Но, с другой стороны, некоторым людям всю жизнь удавалось скрывать от собственных семей немало ужасных преступлений и постыдных тайн. Но Прескотт решил пока отставить на второй план все свои подозрения, сконцентрировавшись на решении насущных проблем: его основной советник по вопросам науки и ведущий специалист в области разработок оружия поддерживал постоянную связь с Саранчой и знал все их намерения. Возможно, он и сейчас с ними общается. Прескотт совершенно не понимал мотивов Феникса, поэтому надо было расценивать его, как врага, пока ситуация не прояснится.

“Возможно, он всё ещё считает, что сумеет уговорить их не устраивать кровавую резню. Впрочем, уже неважно. Нет никакой разницы, если он просто идиот, который хотел сделать как лучше, или же он заключил сделку с червями, что спасти собственную шкуру. Итог один и тот же: он долгие годы знал о приближении “Дня-П”, и если бы рассказал обо всём Дальеллу, то у нас было бы время на подготовку. Он — враг государства. Мы ведь давным-давно могли увезти его на Азуру, но Дальелл… Боже, неужели и Дальелл обо всём знал, но ничего мне не рассказал?”

Прескотт, которому никак не удавалось отогнать эту мысль, постарался как можно более непринуждённо подойти обратно к окну и вновь выглянуть наружу на тот случай, если Нэвил заметил тревогу на его лице. Отец Ричарда, Дэвид Прескотт, когда-то занимавший пост председателя КОГ, научил сына, который неизбежно пошёл бы по его стопам, как подобает вести себя главе государства, пока ещё мог ходить. Он научил Ричарда контролировать свои эмоции и сохранять хладнокровие. Но Прескотту было крайне сложно не проявить никакой реакции, думая о том, что Дальелл, возможно, и сам долгое время хранил в тайне существование Саранчи. Из-за политики правящей партии можно было натворить диких безумств, порушив всё вокруг, ведь она почти всегда главенствовала над интересами государства и народа. Несмотря на то, что Прескотт прекрасно всё это понимал, у него всё равно мурашки по спине побежали от подобных мыслей.

Нэвил поёрзал на месте, отчего старинный стул из красного дерева под ним заскрипел.

— «Скажите, председатель, вы когда-нибудь испытывали ненависть к самому себе?» — спросил он. В Нэвиле сейчас явно не учёный говорил, но Прескотт был этому даже рад. С невозмутимым видом уверенного в себе человека он обернулся к собеседнику, сунув руки в карманы, будто бы ему каждый день рассказывали шокирующие новости о тайнах, которые привели к вымиранию человечества.

— «А вы?» — спросил председатель у Нэвила.

— «Да, сэр, вот прямо сейчас сам себя ненавижу. Я донёс на человека, который относился ко мне, как к члену семьи, который помог мне построить карьеру… И я вовсе не считаю, что хорошо поступил».

— «Но считаете ли вы, что поступили правильно?» — Прескотт смотрел прямо в глаза Нэвилу. Согласно результатам дополнительных проверок, проведённых службой безопасности для допуска этого человека к работе над засекреченными проектами, доктор Эстром сначала хотел записаться в армию, но его забраковали по нескольким пунктам на медосмотре. Его брат Эмиль погиб в бою. По Нэвилу явно было видно, что он жаждал поступить по совести. — «Считаете ли, что сделали то, что необходимо было сделать?»

— «Если бы я так не считал, то сейчас бы тут не сидел».

— «Не надо стыдиться своих поступков, доктор Эстром. Ненависть к самому себе происходит от того, что наша совесть пытается до нас достучаться», — начал Прескотт. Пора было устроить небольшое, но продуманное представление для того, чтобы помочь Нэвилу рассмотреть его действия в контексте сложившейся ситуации. Председатель положил руку на плечо доктора. — «Я довольно часто сам себя ненавижу. Нельзя погубить миллиарды людей, а потом жить, как ни в чём не бывало. Просто надо быть честным с самим собой насчёт причин твоего поступка».

Внезапно кабинет председателя превратился в самое тихое место на всей Сэре. В наступившей тишине Прескотт расслышал дыхание Нэвила, а затем и влажный всхлип, когда тот шумно сглотнул. Доносившийся издалека отрывистый гул залпов артиллерии, казалось, вдруг стал куда громче.

— «Сэр, я просто в шоке. Что толку уже размышлять о том, как всё случилось? Сейчас-то мы уже ничего исправить не в силах».

— «Зато мы в силах не усугублять и дальше этот обман. Да проще на пулемётное гнездо в атаку броситься, чем донести на кого-то, к кому испытываешь симпатию и уважение», — сказал председатель, прекрасно понимая, что для большинства людей это было вовсе не так. Но в случае Нэвила это было чистой правдой. Доктор отчаянно хотел сражаться за свою страну, но ему не позволили, поэтому пришлось занимать в тылу тем, что он умел лучше всего. Прескотт заговорил уже знакомым успокаивающим тоном, как с близким другом. — «Адам точно никому больше об этом не рассказывал? Даже председателю Дальеллу?»

— «Он сказал, что никому. Мне кажется, именно поэтому его это и грызло изнутри. Такую ношу в одиночку нести не по силам».

— «И то верно. Целых пятнадцать лет молчал. В такое вообще сложно поверить».

— «Если бы он кому-нибудь и рассказал, то мы бы уже знали об этом, сэр».

— «Да это понятно. Я лишь хотел подчеркнуть, что изумлён его складу ума, раз он столько лет молчал. Как думаете, он вообще здоров на голову?»

— «Я не психиатр, но он всегда действовал крайне логично и разумно… Вероятно, я должен был заметить какие-то отклонения».

— «Нет, вашей вины тут нет. Ответственность за это несёт лишь Адам, Нэвил… Простите, могу ли я звать вас просто Нэвил?»

— «Конечно».

— «Тогда и вы зовите меня просто Ричардом. Вы не в курсе, Адам общался с Саранчой после “Дня-П”?»

Спустив очки на переносицу, Нэвил несколько мгновений выглядел совершенно беспомощным.

— «Я его ни о чём не спрашивал. К сожалению, я был слишком поражён такими новостями. Хотя это совершенно непростительно для меня, как для рационально мыслящего учёного».

— «Вас вполне можно понять. Никто и подумать не мог, что герой всего народа с таким послужным списком, как у Феникса, предаст всё человечество».

— «По его словам, он тогда считал, что сумеет избежать войны. Я знаю, что он действовал из лучших побуждений».

— «Не надо оправдывать его, Нэвил. Он — один из самых умных людей своего поколения, и ему стоило бы понимать, что это вне его компетенции», — Прескотт сел за стол напротив Нэвила. — «Это же новый вид живых существ, да и к тому же разумных. Даже если ты учёный, а не солдат, то всё равно надо понимать, что нельзя хранить такую информацию в тайне ото всех и считать, что ничего страшного не случится».

— «В нём нет ни злобы, ни бесчестия. Просто он считал, что лучше всех во всём разбирается, и что все проблемы должен решать сам».

— «Это прямая дорога в ад, Нэвил, и вы знаете, чем она вымощена».

— «Как мне с ним теперь вообще разговаривать? Вы его арестуете?»

— «Не стоит волноваться об этом».

— «Легко сказать, что не стоит».

После такого Нэвила нельзя было отпускать обратно в Управление оборонных исследований. Его надо было переправить на Азуру. Доктор и так был ценным сотрудником, являясь ключевой фигурой в проекте разработки “Молота Зари”, а также верным своему государству гражданином. А ничто так не ценится, как верность.

— «Извините, я на минутку отойду», — с этими словами Прескотт подошёл к столу и нажал кнопку на телефоне внутренней связи с секретарём. — «Джиллиан, будьте добры, попросите капитана Дьюри зайти ко мне, как только он освободится».

— «Конечно, сэр. Желаете чаю?»

— «Было бы очень здорово, Джиллиан, спасибо. Сделайте и для доктора Эстрома чашечку».

— «Сию минуту».

Пока остальные отцы показывали своим сыновьям, как ловить рыбу или играть в трэшбол, Дэвид Прескотт учил своего сына азам выживания в политической среде. Ричард Прескотт думал, что попадёт на пост лидера самого мощного союза государств на Сэре путём голосования, но в итоге ему в этом помогла сама судьба. Томас Дальелл свалился замертво приблизительно через год после “Дня-П”, когда выборы и так уже отложили до лучших времён, и Прескотт, находясь тогда в должности заместителя председателя, сел на его место. Конечно, его такой поворот событий немало удивил, но это не помешало Прескотту пребывать в полной готовности выполнять возложенные на него полномочия, ведь у него в рукаве имелся целый ворох тузов. У него была верная и расторопная помощница, с которой он обращался как с последней королевой Тируса, а также несколько преданных лично ему офицеров вооружённых сил, но не слишком высокопоставленных, чтобы они могли действовать незаметно и имели стимул к продвижению по карьерной лестнице. И, наконец, у Прескотта было достаточно компромата на всех вокруг, а на него ни у кого не было. Сложнее всего было добиться преданности от этих людей и не дать им её растерять, но подбор личностей с нужными чертами характера и крайне любезное обхождение с ними сделали своё дело. Если быть с людьми честным и обходительным, звать их на чашку кофе или не забывать поздравить с днём рождения, то это принесёт свои плоды.

Теперь же пора было проделать всё то же самое с Нэвилом Эстромом. Конечно, председатель мог вызвать службу безопасности, которая посадила бы доктора в камеру, прежде чем отправить его на остров, но этот человек не заслуживал подобного обращения. К тому же, когда кто-то добровольно принимает решение, от него проще добиться нужных результатов.

Джиллиан вошла в кабинет с подносом, на котором стояли чашки с чаем, а вернее, с каким-то его травяным заменителем, ведь запасы настоящего чая давно уже иссякли. Мужчины прихлёбывали горячий напиток, учтиво храня молчание, как будто бы и вовсе не обсуждали только что предательство Адама Феникса.

— «Вы ведь понимаете, что я теперь не могу вам позволить вернуться в Управление оборонных исследований с такой информацией, да?» — прервал молчание Прескотт.

Нэвил даже не моргнул. Из него бы вышел прекрасный солдат, будь в нём здоровья столько же, сколько и храбрости.

— «То есть, сейчас в комнату зайдёт кто-нибудь из вашей разведки и пустит мне пулю в затылок?»

— «Вовсе нет. Я посажу вас на вертолёт и отправлю на Азуру. Пора бы уже вам и об этом рассказать, не так ли?»

Прескотт подвёл Нэвила к окну. Вдалеке над городом всё так же висела пелена дыма, похожая на опустившийся занавес, с каждым часом становясь всё плотнее и плотнее. Это поможет подтолкнуть Нэвила к правильному решению, хотя, конечно, выбора у него всё равно не было.

— «Сами видите, насколько там всё плохо», — сказал Прескотт. — «Вам и впрямь куда лучше будет на Азуре. К тому же, вы нужны мне именно там».

Какое-то мгновение Нэвил выглядел совершенно растерянным.

— «Что это ещё за “Азура”?»

— «Вам не о чем беспокоиться. Это остров, на котором КОГ построила свою базу в самом начале Маятниковых войн, потому что все были твёрдо уверены, что всё закончится массовым истреблением человечества. Довольно иронично… В общем, Азура — это своего рода бункер. Саранча вряд ли когда-нибудь до него доберётся».

— «И как-то так вышло, что никто про этот остров и не знает».

— «О нём знают лишь немногие. К тому же, “бункер” — не совсем верное определение. Честно говоря, там довольно красиво. Там есть все удобства, какие только пожелаете, а также лаборатории для любых исследований. Вы, наверно, задумывались над тем, как же так вышло, что все наши лучшие умы погибли в последние десять лет. Ну так вот, они не погибли. Большую часть мы успели вывезти туда. Среди них есть биологи, инженеры и высшие армейские чины — то есть, представители всех тех сфер, которые требуются для восстановления Сэры после глобальной катастрофы. Также, само собой, мы вывезли туда всё из музеев и библиотек».

Казалось, Нэвил лишь смотрел на темнеющий горизонт, медленно качая головой. Он только что узнал, что его начальник оказался предателем, и, по сравнению с этим, новость о том, что у КОГ есть тайное убежище для сильных мира сего, вероятно, стала уже не таким уж и большим потрясением для него.

— «Но директора Управления оборонных исследований вы туда переселять не стали».

Прескотта позабавил этот термин — “переселять”. Нэвил и в самом деле схватывал всё на лету.

— «Ну а сами как думаете, что бы он сказал, узнав об Азуре?» — спросил председатель.

— «То есть, вас не особо-то и удивил мой рассказ. Вы и так ему никогда не доверяли».

— «Нэвил, даже глава штаба обороны не знает о существовании Азуры, и дело тут вовсе не в недостатке уважения или доверия, а в том, что глупцы могут натворить бед больше, чем злодеи, когда болтать много начинают. К тому же, такие люди как Адам Феникс и Виктор Хоффман по-прежнему нужны именно здесь».

Нэвил всё так же медленно и почти незаметно кивал головой.

— «То есть, я просто исчезну. А что вы скажете людям, с которыми я работаю, или моей матери? “Пропал без вести, предположительно мёртв”, как и все остальные?»

— «Так и скажем, что вас перевели работать над засекреченным проектом, не вдаваясь в детали. Впрочем, если хотите, можем вас и пропавшим объявить».

— «Адам в это не поверит».

— «А ему и не обязательно верить. К тому же, я могу и членов вашей семьи вместе с вами на остров отправить, если хотите», — предложил Прескотт, прекрасно зная из крайне скрупулёзных отчётов разведки КОГ, что Нэвил с собственной матерью уже пятнадцать лет не разговаривал. Как и многие другие жители Эфиры, у доктора не так уж и много родственников в живых осталось. — «От вас никаких усилий не требуется. Мы соберём все ваши вещи, а затем вы отправитесь на остров первым же рейсом».

— «Или можете меня просто заковать в наручники, а потом запихнуть в вертолёт. Ну, или сразу пристрелить».

— «Не хочу так обходиться с человеком, который помог в создании “Молота Зари”. Вы и в самом деле внесли немалый вклад в работу, Нэвил. Адаму дали медаль Октуса, а теперь и вам пора получить свою небольшую награду, хоть она, конечно, и носит негласный характер».

Развернувшись к председателю, Нэвил посмотрел ему в глаза. Если бы Прескотт прошёл мимо него на улице, то решил бы, что перед ним обычный офисный работник. Обычный скучный тщедушный человечек, не представлявший никакого интереса. Но его истинный характер проявлялся во взгляде, полном несгибаемой воли, абсолютной честности и нежелания поддаваться страхам. Но всё же доктор был напуган, Прескотт ясно это видел.

— «Если для меня там найдётся работа, то я поеду», — начал Нэвил. — «Если нет, то просто пристрелите меня, и закончим на этом. В этой работе вся моя жизнь, но я никогда не смогу больше ею заниматься, если вы меня просто отпустите. Я даже в глаза Адаму больше посмотреть не смогу».

Похлопав его по плечу, Прескотт кивнул.

— «Когда придёт пора восстанавливать мир, нашим единственным спасением, вероятно, станет Азура, и вы нам там понадобитесь», — сказал он. Нэвил так и остался стоять у окна. — «Я поручу забрать ваши вещи и документы с рабочего стола, когда Адам покинет здание. Возможно, вам захочется немного побыть наедине, чтобы всё обдумать. Скажите мне, если вам перед отъездом надо будет уладить какие-нибудь дела».

С этими словами Прескотт покинул кабинет, закрыв за собой дверь. Капитан Дьюри, державший палец на кнопке наушника, медленными шагами бродил туда-сюда по лежащему на полу в приёмной ковру работы мастеров из Фурлина, будто бы отмечая какую-то границу. Джиллиан всё так же печатала, сидя за столом, будто бы её совершенно не волновал тот факт, что рядом с ней находится командир элитного охранного подразделения “Оникс”.

— «Пол, ты всё слышал?» — спросил Прескотт.

Дьюри вскинул брови в недоумении. Он был довольно крупным мужчиной на пятом десятке, чьи седые волосы были настолько коротко пострижены, что скорее напоминали щетину.

— «Да, сэр», — ответил он. — «Прикажете доставить к вам этого Феникса?»

— «Нет, прикажу установить круглосуточную слежку за ним», — ответил Прескотт. Нужно было аккуратно подгадать верный момент. — «Мне надо знать, поддерживает ли он ещё связь с Саранчой. Если начнёт себя вести так, будто бы из города сбежать собирается, тогда хватайте его. Но вообще я хочу, чтобы он ещё немного побыл на свободе. Посмотрим, что из этого выйдет. Возможно, он задёргается, когда узнает о пропаже Эстрома».

— «Я займусь этим, сэр», — ответил Дьюри и покинул комнату. Джиллиан с невозмутимым видом продолжала набирать текст, будто бы ничего не слышала и не видела. Прескотт поймал себя на том, что его гнев скорее не утих, а направлен в русло размышлений о том, какая польза теперь будет от Адама.

“Но так просто он не отделается. Мне всё равно, насколько он ценный кадр. Он у меня своё получит”.

— «Я хочу вывезти отсюда доктора Эстрома», — сказал Прескотт. Джиллиан, оторвавшись от клавиатуры, подняла глаза на него, прекрасно понимая, о чём он говорит.

— «Довольно храбрый поступок с его стороны», — сказала она.

— «Не думаю, что и он сам так считает».

— «Значит, Азура, сэр», — сказала Джиллиан. — «Мне тоже придётся туда перебраться?»

— «Ситуация становится всё хуже и хуже, так что вам и впрямь стоит сделать это», — Прескотт ненадолго умолк. — «И, конечно же, вы можете взять свою сестру с собой. Но всё надо делать без лишней огласки. Всё население там разместить не получится. Но, вижу, вы и так меня прекрасно понимаете».

Джиллиан, заранее знавшая о залпе из “Молота” по всей планете, сделала тогда всё тихо, просто последовав совету Прескотта, без лишних деталей намекнувшего ей как можно быстрее перевезти сестру в Джасинто. Но ведь и Хоффман, зная о запланированной атаке, даже жене своей ничего не сказал. Она погибла во время залпа, и полковнику пришлось жить с этим дальше.

“Верность, честь и долг. Все эти понятия довольно суровы и безжалостны, когда следуешь им по-настоящему, веря в них”.

— «Да, я всё понимаю, сэр», — Джиллиан улыбнулась в ответ. Прескотт понимал, что такой человек, как она, за ним хоть в ад пойдёт, и этот ад довольно скоро обрушится на них. — «Спасибо вам».

Жизни большинства людей сложно переплетены друг с другом. Нельзя их просто так выдернуть из всего этого водоворота, и думать, что не останется никаких оборванных связей, незавершённых дел и вопросов, на которые можно не отвечать. Но в тумане хаоса войны можно провернуть всё, что угодно. Задумавшись над тем, как долго Маркус Феникс будет искать своего отца, если тот вдруг пропадёт, как и многие другие, Прескотт пришёл к выводу, что, вероятно, тот весь остаток жизни на это потратит.




ЭФИРА, В КИЛОМЕТРЕ ОТ КАЗНАЧЕЙСКОЙ УЛИЦЫ.


Хоть им и удалось отсрочить неизбежное на несколько лет, но всё же день этот наконец-то настал. Дом всегда понимал, что этим всё и закончится. “Тяжеловоз”, за рулём которого он сидел, ехал по пустынной улице, подскакивая на выбоинах и осколках зданий. Между Эфирой и остальным Тирусом пролегала двухкилометровая зона заброшенной земли с разрушенными городами, которая разделяла относительно безопасную территорию от захваченных червями пустошей. Но Дом вовсе не считал эти места безопасными, всё это была лишь иллюзия. По-настоящему безопасных мест уже не осталось, как и не осталось полностью захваченных червями земель. Эфиру с воздуха обстреливали стаи риверов, а порой и небольшим разведгруппам червей, выискивающих, что можно украсть, удавалось пересечь эту невидимую черту между гранитом и песчаником. Однако “бродягам”, живущим в поселениях за пределами территорий, всё ещё подконтрольных КОГ, каким-то образом удавалось выживать. Черви захватывали территории метр за метром, убивая живших там людей, только когда им от этого была какая-то выгода. И сейчас явно была одна из таких ситуаций. Автомобиль проехал мимо магазинов с забитыми досками витринами. За последние пару лет люди то сбегали отсюда, то возвращались вновь. Заметив струйку дыма над крышами, Дом сбавил скорость, чтобы получше всё это разглядеть.

— «Что там?» — спросил Маркус, смотревший в противоположную сторону, откуда обычно появлялись черви. Ствол своего “Лансера” он высунул в открытое окно пассажирской двери. Дом бросил взгляд в зеркало заднего вида. Сидевший сзади Джейс крутил в руках свою винтовку, дёргая защёлку магазина. Тай олицетворял собой само спокойствие, сидя неподвижно, словно статуя.

— «Да так, проверяю кое-что», — ответил Дом. — «Погоди пару секунд».

Медленно проезжая мимо здания, Дом заметил пучки абы как соединённых кабелей, которые тянулись от здания к столбу электропередач, держась на честном слове. В перепачканном сажей стекле окна виднелся мерцающий внутри тусклый свет. Кто-то в этом здании, которое каким-то чудом ещё не сгорело, смотрел телевизор. Вдруг Дом инстинктивно пригнулся, не успев даже понять, что же именно его напугало. В них кто-то целился из винтовки, блики на оптическом прицеле которой он и заметил. В тот же момент Маркус перекинул свой “Лансер” мимо Дома, высунув ствол в окно с его стороны. За кучей мусорных баков, лежащих на обочине, притаился “бродяга” с охотничьей винтовкой. Если бы тут сейчас черви появились, эти жестяные баки не сумели бы спасти стрелка от их пуль.

— «Эй, полегче, дружище!» — крикнул Дом. Остановив автомобиль, он высунулся из окна. — «Тебе надо сваливать отсюда. Черви уже на подходе, решили Эфиру массовым штурмом взять».

— «Ага, как будто тебе не по хер, что со мной будет», — ответил “бродяга”. Он, вероятно, был ровесником Дома, но сильно исхудал, а всё его лицо было покрыто глубокими морщинами. На голове виднелся шлем пожарника, который, вероятно, по мнению “бродяги” мог его от чего-то защитить. — «А вы тут просто по округе катаетесь и ищете “бродяг”, да? Или счёт за электричество мне выставить хотите?»

После десяти лет хождений по всем возможным лагерям “бродяг” Дома уже не злили такие грубости. Он и впрямь не мог винить этих людей в том, что для них КОГ стала столь же опасным врагом, как и черви. Поступив, как обычно, Дом выудил фотографию из внутреннего кармана нагрудной части бронежилета и протянул её поближе к “бродяге”, чтобы тот мог рассмотреть.

— «Видел когда-нибудь эту женщину?»

— «А что она натворила?»

— «Ничего. Это моя жена. Она без вести пропала».

“Бродяга” и впрямь принялся разглядывать фотографию, наклонив голову в сторону.

— «Нет, её я не видел. Я бы такую запомнил».

— «Спасибо», — спрятав фотографию обратно в карман, Дом включил первую передачу. — «Лучше бы тебе уходить отсюда».

— «Ага, конечно. Сейчас шофёру своему позвоню, чтобы лимузин подогнал. Хотя, знаешь, я, пожалуй, пешком пройдусь, ведь это невероятно полезно для здоровья».

В автомобиле места имелись лишь на четверых, и все эти четыре сиденья были уже заняты, а багажник был забит боеприпасами и провиантом. Дом старался не смотреть на Маркуса, ведь тот старался спасти всех, даже когда от этого становилось лишь хуже.

— «В багажнике хоть и тесно, но место найдётся», — сказал Маркус. — «Можем подкинуть тебя до города».

“Бродяга” уставился на него, как будто и впрямь обдумывал это предложение, но затем лишь пожал плечами.

— «А дальше что?» — спросил он. — «У меня всё равно ничего нет, да и идти мне некуда, так что забейте. Езжайте дальше, а я лучше с червями дело буду иметь, чем с вами».

— «Ну, как хочешь», — ответил Дом и нажал на газ. Периодически бросая взгляд в зеркало заднего вида, он наблюдал за тем, как фигура человека уменьшается вдали. Возвращаться и уговаривать этого “бродягу” Дом не собирался. — «Вот же мудак».

Урча двигателем, “Тяжеловоз” направился по растрескавшейся мостовой к границе Эфиры. Наклонившись вперёд, Джейс сложил локти на спинке водительского кресла.

— «Ты дал ему возможность, так что не кори себя».

— «Да уж, дал», — с этими словами Дом наклонился к приборной панели и включил рацию. Салон тут же заполнил голос Ани, доносившийся из динамика. Она вела переговоры с пилотами вертолётов, и Дом успел расслышать слова “площадь Ланда”. — «К тому же, у нас проблемы и посерьёзнее есть».

Они стали слушать разговор Ани с пилотами.

— «На связи “КВ-Семь-Пять”, всё ещё жду подтверждения контакта с риверами… Погодите-ка. Контакт подтверждаю, противник в трёх километрах, идёт по курсу один-три-ноль!» — сообщил пилот.

— «Вас поняла, “Четыре-Девять” и “Семь-Пять”. Штаб всем группам в воздухе: риверы на подлёте, курс один-три-ноль!» — ответила Аня.

Маркус начинал нервничать. Его челюстные мышцы стали дёргаться, а сам он не сводил глаз с дороги перед автомобилем.

— «Жми, Дом. Нехорошо опаздывать на вечеринку», — сказал он.

— «С ней всё нормально будет», — ответил Дом. Ему даже не пришлось произносить имя Ани, все и так всё понимали. — «Боевой информационный центр расположен в головном офисе банка. Там сейчас безопаснее всего».

— «Ага».

Миновав границу Эфиры, “Тяжеловоз” влился в поток военных автомобилей. Танки “Кентавр”, передвижные артиллерийские установки и грузовики с солдатами ехали вглубь района, в то время как остальной транспорт, перевозящий гражданских и беженцев, устремился на северо-восток в Джасинто. Дому пришлось притормозить на мгновение, чтобы пропустить выскочивший перед ним грузовик, в результате чего он увидел гражданских, сбившихся в кучу на длинных скамьях в кузове автомобиля. Преимущественно это были женщины и дети, которые прижимали к себе портфели и чемоданы с вещами. Дом заприметил девочку с косичками среди них. Граждан КОГ от “бродяг” он мог отличить лишь по опрятному внешнему виду, так как в домах на охраняемой территории всё ещё шла вода из крана. В остальном же и те, и другие выглядели почти что одинаково. Разница была лишь в том, по какую сторону от линии фронта они очутились.

Где-то рядом открыла огонь какая-то артиллерийская установка. Земля затряслась от серии залпов. Даже вытянув шею, Дом так и не сумел разглядеть, по кому палил орудийный расчёт, но, сбросив газ на повороте, всё понял. Маленькое облачно чёрного дыма отмечало то место, где только что сбили ривера. Хотя, возможно, там подбили вертолёт, а риверу удалось уйти. Маркус наклонился вперёд, уставившись на эту картину немигающим взглядом.

— «Дом, давай уже быстрее. Там всех червей уже перебить успеют, пока ты тут дурью маешься», — пробормотал Джейс.

— «Слушай, я что с автомобилями на дороге сделать могу? К тому же, тут червей на всех хватит».

Дом ехал в сторону командного поста Хоффмана на пересечении бульвара Альмара и улицы Коррелла. Создавалось такое впечатление, будто бы полковник не хочет начинать бой без их группы, которая являлась для него чем-то вроде талисмана, приносившего удачу. Хоффман был командиром Дома в тех или иных подразделения на протяжении более чем пятнадцати лет, да и Маркус с Таем служили под его началом почти столько же. Спустя столько лет, когда вся полковая иерархия КОГ давно уже исчезла, служившие в Двадцать шестом Королевском полку Тиранской пехоты по-прежнему воевали вместе.

“Двадцать шестой Королевский полк Тиранской пехоты. “Непобедимые”, как их прозвали”, — Дом не забывал о той гордости, что он испытал, получив после присяги нашивки полка с рисунком черепа. — “Лучше бы нам оправдать это прозвище сегодня”.

— «Ближе подъехать не могу», — сказал Дом, так и не найдя возможности пробраться на автомобиле через лежащие прямо на улице кучи бетона и обломков высотой по пояс, которые служили как укрытием, так и баррикадами. “Тяжеловоз” остановился в квартале от здания Казначейства и Национального музея Эфиры на Южном Торговом Ряду, тротуар которого был испещрён выбоинами от снарядов “Кентавров”. В конце улицы виднелось размещённое там артиллерийское орудие. — «Все на выход».

— «В бой лучше всего вступать пешком», — сказал Тай, выбираясь с заднего сиденья. Островитянин заметно потяжелел на несколько килограмм и стал крупнее, так что в нём не сразу можно было узнать того худощавого война из племени, которого отряд впервые повстречал в Ароме во время Маятниковых войн, уговорив вступить в ряды армии КОГ. — «Так враг успеет заметить решимость на твоём лице, а также немалое число татуировок, говорящих о выигранных битвах, и воспользуется шансом сбежать».

— «Ага, давай, Тай, скорчи гримасу решимости на своём татуированном лице», — ответил Джейс. — «Черви со страху аж пообсираются. Я вот куда больше надеюсь на полный магазин в винтовке».

— «Все в сборе уже», — вмешался Маркус, ускорив шаг. — «Надо доложить о нашем прибытии».

Стоя на командном посту, Хоффман осматривал бульвар Альмара из-за сложенных стеной мешков с песком и кустарных баррикад. Помимо него там собралось немало солдат КОГ, вооружённых всем подряд, начиная от миномётов 50-ого калибра “Стомпер” и заканчивая ракетными пусковыми установками “Лонгспир”. Осматривая местность через полевой бинокль, полковник поставил одну ногу на ящик с боеприпасами. Каким-то образом при всём этом ему ещё и удавалось свободной рукой скрести бритвой по подбородку, параллельно оценивая ситуацию на дороге. Капрал Эйгл, служивший радистом, похлопал полковника по плечу, и тот, обернувшись, заметил Маркуса.

— «Прости за беспорядок, Феникс», — сказал Хоффман. — «Подкрепление так и не прибыло».

— «Как обстановка, полковник?»

Развернувшись, Хоффман сделал несколько шагов вдоль дороги.

— «Они должны напасть отсюда», — сказал он, убирая бритву в карман. — «Здесь идёт основная магистраль канализации. Проклятые риверы отвлекли большую часть артиллерии на себя».

Хоффман так и шагал вперёд в сопровождении Маркуса, который терпеть не мог, когда его считали каким-то героем. Но одним своим присутствием Феникс мог поднять боевой дух солдат и, вероятно, именно поэтому Хоффман решил прогуляться с ним до линии фронта. Дом слышал окрики других солдат, заметивших появление Маркуса.

— «Ого, посмотрите-ка, кто тут появился!» — крикнул один.

— «Червям пора уже с жизнью прощаться, пришла “тяжёлая артиллерия”!» — раздался чей-то возглас.

— «Как здорово, что ты сумел найти для нас время в своём загруженном распорядке дня, Феникс», — сказал кто-то ещё. Маркус, не сбавляя шагу, занял позицию за ближайшей к месту появление червей баррикадой.

— «Да, я по такому случаю даже причёску новую сделал», — шутливо ответил он. С виду казалось, что Маркус совершенно спокоен, но Дом знал, какое же смущение в этот момент испытывал друг. Выдавала его столь знакомая Дому привычка ощупывать пальцами дуло “Лансера”, будто бы у Маркуса в руках была не винтовка, а гитара, и он пытался вспомнить, как берётся какой-то сложный аккорд на грифе. Движение это было почти незаметным, и лишь Дом его заприметил. Маркус вовсе не хотел, чтобы его считали за спасителя, который одним своим присутствием может решить любую проблему. Он хотел спасти всех по причине того, что считал себя обязанным это сделать. Если Маркуса и можно было описать одним словом, то это было слово “долг”. Он всегда был таким, сколько его помнил Дом, даже в детстве. Не изменилась эта черта характера Маркуса и после исчезновения его матери. Но, в отличие от сына, отец Маркуса считал, что ему всё по силам. Веря в науку, он полагал, что сможет избавить мир от всех бед, если ему дадут время хорошенько подумать над ними. Несмотря на всю их внешнюю схожесть, отец и сын из рода Фениксов были совершенно разными людьми. Никому не по силам разрулить всю эту херню и спасти всех, поэтому Дом сконцентрировался на том, чтобы сохранить жизни тех немногих, кого ещё можно спасти.

Он просидел в тишине десять-пятнадцать минут. Никто даже кашлянуть не смел. Дому казалось, что в повисшей гробовой тишине он слышит каждый вздох солдат на позициях, каждый металлический щелчок затвора, рокот каждого вертолёта в воздухе. А затем спокойный и уверенный голос Ани, зазвучавший из динамика его наушника, принёс им дурные вести.

— «Штаб всем постам! Поступил сигнал от компании “Единые коммунальные услуги Тируса”!» — говорила она. — «Саранча проникла в канализацию. По расчётам сейчас противник меньше, чем в километре от площади Коррела».

— «Солдаты, вы всё слышали. Готовьтесь к бою!» — в голосе Хоффмана, ходившего взад-вперёд за линиями баррикад из бетонных блоков, слышалось почти что облегчение. Дом понимал, что полковнику не терпится ринуться в бой, желая покончить с этим всем раз и навсегда.

Джейс, оперев винтовку на мешки с песком, за которыми он засел вместе с Таем, приложил свободную ладонь к мостовой.

— «Твою мать…» — пробормотал он.

— «Что?» — спросил Дом, последовав его примеру. — «Что там такое?»

— «Чувствуешь их?»

Всё началось с лёгкой вибрации, будто бы кто-то забивал сваи в мягкую почву. Но затем колебания стали лишь сильнее, как бывает при землетрясении. Это был уже знакомый всем предвестник того, что сейчас поблизости возникнет прорывная дыра. Только в этот раз масштабом она будет куда крупнее. Дом, задержав дыхание, прицелился. Прямо перед ним располагался канализационный люк с большой крышкой, украшенной витиеватым узором эмблемы с двумя сцепленными друг с другом шестерёнками. В крышке было несколько отверстий и Дом, заметив, как что-то протискивается через одну из них, разглядел покрывавший это существо бурый мех. Из отверстия выпрыгнула крыса, словно пробка из бутылки шампанского, а за ней последовали и другие.

— «Сэр, там крысы сбегают!» — раздался чей-то крик. — «Началось!»

— «Всем оставаться на позициях! Держать строй!» — рявкнул Хоффман в ответ. Целые полчища крыс, лихорадочно пролезая сквозь отверстия в крышке, неслись к ближайшим зданиям в поисках убежища. Должно быть, им пришлось изрядно попотеть, чтобы выкарабкаться из канализации.

Затем поток бегущих крыс стих. Дом ужен почти не замечал шум пролетающих над его головой вертолётов, ведь всё его внимание привлекла себе улица Коррелла. Война по большей части не затронула это место, за исключением старого мебельного магазина, в который год назад прицельно пальнул ривер. С тех пор витрины в нём были заколочены, а крыша так и вовсе обвалилась. Дом по-прежнему чувствовал тряску почвы.

“О боже…”, — подумал Дом, уже далеко не в первый раз ждавший начала атаки червей. Но в этот раз всё почему-то чувствовалось совершенно иначе. Все сидели будто вкопанные, а из звуков до Дома доносились лишь щелчки винтовок, хозяева которых проверяли количество патронов в магазинах.

“Ну, давайте же, давайте! Нападайте, твари!”

Колебания почвы стали куда более отрывистыми. Вдруг Дом, услышав треск и грохот вдалеке, попытался представить себе как корпсер, который, вероятно, там ещё и не один был, пробивается сквозь канализацию во главе колонны червей, снося кирпичные стены в поисках места, где можно пробиться на поверхность. В тот же момент мостовая в сотне метров от позиции солдат начала вздыбливаться, как волдырь, и какой-то предмет, оказавшийся крышкой другого люка, взлетел в воздух, после чего Дом увидел, как к середине улице быстро пронеслась ударная волна, словно рябь по воде. В небо поднялись обломки мостовой и куски бетона, словно кто-то разорвал замок-молнию на куртке. Всё случилось в считанные секунды, так что у солдат, сидевших рядом с ним, не осталось времени даже выругаться. Дом почувствовал, как почва под ним приподнялась, а затем грязь, кирпичи и вода фонтаном взмыли вверх из мгновенно образовавшегося кратера.

— «Это корпсер!» — заорал кто-то из солдат. — «Корпсер, блядь!»

Как только из-за края воронки показались здоровенные лапы, похожие на паучьи ножки, солдаты открыли огонь одновременно из сотен винтовок, ракетных установок и миномётов. Из прорывной дыры полезли черви. Несмотря на то, что у них, как и у человека, было по паре рук и ног, благодаря серой чешуйчатой коже и невероятной уродливости их невозможно было перепутать с людьми. На улице воцарился ад, и с этого самого момента Дом стал действовать, словно на автопилоте. Конечно, он не забывал и за Маркусом приглядывать, но в остальном делал всё то, что и всегда, когда попадал под шквальный огонь. Казалось, тело само собою управляло, так что Дом в тот момент не мог точно сказать, где же кончалась его рука и начинался корпус “Лансера”. Выпустив длинную очередь слева направо, он спрятался в укрытие, чтобы перезарядить оружие. Вспышки выстрелов не гасли ни на секунду, а грохот вокруг стоял такой, что Дом просто перестал его слышать. Лишь когда сидевший рядом с ним солдат, которого он часто видел во время службы, но не знал его имени, упал на колени, а затем рухнул телом на баррикаду, Дом вышел из этого состояния и оглянулся по сторонам.

На несколько секунд воцарилось затишье. В нём не было ничего особенного, просто момент нехарактерной для такого боя тишины. И тогда Дом впервые в жизни увидел, как целая толпа червей встала так, что своими телами образовала живые ступени прямо к верху баррикады. Он смотрел прямо в дикие жёлтые глаза этих невероятно омерзительных уёбищ. А затем черви бросились в атаку, поливая всё вокруг огнём, и, преодолев баррикаду, прорвались сквозь ряды солдат. Один червь перепрыгнул прямо через Дома, зацепив его ботинком за плечо, от чего тот упал. В этот же момент Тай, набросившись на червя, принялся его распиливать подствольной пилой. Стрелять по этим тварям уже возможности не было, ведь они подобрались слишком близко, смешавшись с солдатами КОГ. Единственным вариантом оставался рукопашный бой. Заведя подствольную пилу на “Лансере”, Дом бросился в гущу врагов. Первый же червь, которого он заметил, попытался уйти от удара, но в этой ситуации Дома вёл не страх и не рефлексы, а чистейшая звериная ярость, так что он бросился в погоню. Догнав противника через несколько мгновений, Дом сделал выпад пилой в сторону колен червя, чтобы сбить его с ног. Когда червь упал, Дом прыгнул на него и, приземлившись ступнями прямо тому на живот, вонзил визжащую пилу прямо в темечко червя, так как ни в какое другое место попасть из своего положения просто не мог.

“Это тебе за Бенни! А это за Сильвию! Вот тебе за моих детей, уродливый выблядок!”

Осколки костей впивались в его ладони даже сквозь перчатки. Даже такая смерть была недостаточно жестокой для этих тварей, поэтому Дом ещё раз полоснул червя пилой по черепу. Он никогда не чувствовал угрызений совести, убивая червей, даже наоборот — их смерть приносила Дому приятное облегчение, которое, правда, длилось всего несколько мгновений, от чего хотелось убивать этих тварей ещё и ещё.

— «Там газ!» — крикнул Джейс, стоявший прямо за Домом. Казалось, он возник словно из ниоткуда, весь перепачканный в крови. — «Чувствуешь запах?!»

— «Твою мать, нервнопаралитический что ли?!» — Дом и сам не понял, к чему спросил об этом, ведь черви вроде бы не использовали химическое оружие. — «Что за газ?!»

— «Это метан», — ответил Маркус, внезапно подбежавший к ним с другой стороны. Дом и понятия не имел, как друг их нашёл во всей это неразберихе. — «Черви повредили газовую магистраль. А, может, это газ, скопившийся в канализации. В любом случае, эта херня взрывоопасна».

На какое-то мгновение все трое отвлеклись от царящего вокруг них хаоса, чтобы осмотреть улицу Коррелла. Из обваливающегося края прорывной дыры под странным углом торчала ярко-жёлтая труба. Но черви по-прежнему продолжали вылезать из дыры, вовсе и не думая прекращать атаку.

— «Джейс, у меня осколочные закончились», — Маркус нетерпеливо протянул руку за гранатой. — «Дай мне одну, быстро».

Расчёт был прост. Пробежав немного вперёд, Маркус выдернул чеку, раскрутил гранату за цепь и затем бросил. Он всегда хорошо умел рассчитывать дистанцию на глаз, да и прорывная дыра к тому же была немаленькой. Пара червей, заметивших подлетающую к ним по дуге гранату, бросились наутёк, но к тому моменту было уже слишком поздно. В воздух взмыл столб огня вместе с кирпичами и обломками мостовой, а взрывная волна чуть не сбила Маркуса с ног. Дом пригнулся, а когда распрямился обратно, то увидел, что пламя всё так же с рёвом исходит из дыры, словно из сопла реактивного самолёта. Одну точку прорыва этих тварей можно было вычёркивать из списка.

— «Ну, теперь им пиздец», — подытожил Дом и, развернувшись, побежал за червями, которые пытались прорваться к командному посту. Теперь их было куда меньше, но чтобы посеять хаос, хватало и считанных единиц. Вероятно, это были последние черви из напавшей на солдат КОГ группы, оказавшейся теперь в окружении и без возможности
вызвать подкрепление. Тай, который в мирное время был, пожалуй, самым мягким и добродушным солдатом из всех, кого знал Дом, бросился полосовать червей пилой “Лансера”, выкрикивая при этом что-то на языке своего племени, которого Дом не понимал. Все солдаты, кто ещё мог сражаться, бросились толпой на червей, устроив такую кровавую бойню, что Дому даже не смог пробиться в гущу, чтобы помочь. В какой-то момент ему показалось, что бой стих. По крайней мере, на улице Коррелла воцарилась тишина. Сложно было понять, что творилось в деловом районе, потому что обзор закрывал густой лес небоскрёбов и высоток, возведённых так близко друг к другу, что для того, чтобы оглядеть местность, надо было влезть на крышу самого высокого из этих зданий. Но Дом по-прежнему слышал гул залпов артиллерии в нескольких кварталах от их позиции, сопровождаемый периодическим треском очередей из “Лансера”. Попытавшись вызвать кого-нибудь по рации, он услышал лишь шум помех и искажённые голоса.

— «У нас что, ещё где-то черви на поверхность пробились?» — спросил Дом. Возможно, весь этот шум исходил от “Воронов”, совершавших авианалёт, хотя и в этом не было ничего хорошего. — «Слышите?»

— «По рации ничего не слышно», — ответил Джейс. — «Куда теперь выдвигаемся?»

— «А где Хоффман вообще?» — Маркус нажал кнопку наушника, оглядываясь по сторонам. — «Твою мать, опять что ли связь накрылась?»

Он бегом бросился к командному посту, а Дом рефлекторно последовал за другом, ведь это было самое очевидное место сбора. Со своих позиций они разглядели фигуру Хоффмана, склонившегося над капралом Эйглом, который пытался настроить переносную радиостанцию. Подняв голову, полковник взглянул на них, и по выражению его лица было совершенно ясно, что ему сейчас не до радости. Дом услышал переговоры из динамика радиостанции, которые, судя по всему, вывели Хоффмана из себя.

— «Эти сволочи глушат нашу связь», — сказал он. — «Но мне кажется, основной бой ещё впереди».

— «... “КВ-Четыре”… риверы замечены возле… », — доносилось из радиостанции. Дом с трудом мог разобрать слова, потому что передача всё время прерывалась. — «… Министерства финансов… Принса… около тысячи…»

— «Так, ладно, хуй с ним», — губы Хоффмана сжались в тонкую линию. Всё же он был совершенно не таким офицером, как окончивший военное училище отец Маркуса. — «Они не по канализации идут, а через туннели метро».

Всю подземную сеть железных дорог закрыли несколько лет назад. Ветки метрополитена не распространялись за границу плоскогорья, значит, черви пробрались в эти туннели через какую-то неотмеченную на карте трещину в породе. Дом, которого на секунду отвлёк вид целой стаи риверов, летящих к северо-западу на низкой высоте, задумался о том, куда же подевались вертолёты. Хоффман забрал у Эйгла наушники с микрофоном.

— «Командование всем постам. Кто сейчас ведёт бой с червями — отзовитесь», — сжав челюсти, Хоффман принялся ждать ответа, не сводя глаз с дороги. Бой, идущий в нескольких кварталах от них, казалось, становился всё жёстче, да и артиллеристы усилили плотность обстрела, но никто не отвечал полковнику. — «Командование всем постам. Доложить обо всех текущих контактах с противником».

Они сейчас вещали через открытый канал связи, но в ответ раздавался лишь треск помех, в котором едва можно было разобрать какие-то слова. Но затем в эфир начал говорить кто-то с куда более мощным передатчиком. Из динамика зазвучал знакомый всем голос Ани.

— «Штаб на связи, сэр. Они лезут через туннели метро», — сказала она. Дом, пристально наблюдая за реакцией Маркуса, услышал, как у Ани на заднем плане что-то взорвалось или прямо рядом со зданием банка, или же внутри него. — «Они уже в здании и отрезали нам путь к отступлению, так что нам придётся…»

Из динамиков умолкшей радиостанции доносился лишь треск помех, среди которого даже не было слышно чьи-либо слов.

— «Твою мать!» — Дом инстинктивно обернулся к небоскрёбу, где располагался “Банк Тируса”. Это было самое высокое здание во всём деловом районе, наилучшим образом подошедшее для размещения радиовышки, а также одно из немногих строений, которые можно было разглядеть с командного поста. Дом не заметил риверов рядом со зданием, но с крыши клубами валил чёрный дым, будто бы кто-то внутри слишком усердно печку затопил. У риверов всё равно бы огневой мощи не хватило, чтобы разнести всё здание, поэтому они и уничтожили антенны связи на крыше. Но Хоффман всё равно пытался докричаться до штаба.

— «Аня! Лейтенант Штрауд, вы меня слышите?!» — повторял он в микрофон.

— «Я со всеми потерял связь, сэр», — сказал Эйгл, крутя ручки настройки радиостанции. — «Вся сеть не работает».

— «Сэр, нам нужно добраться до боевого информационного центра», — вмешался Маркус.

— «Подождите», — Хоффман поднял руку, дав понять, что не стоит спешить. — «Сначала надо разобраться, что там творится, а потом уже выдвигаться. Эйгл, можно связаться с вертолётами? Мы ведь не знаем, где ещё эти выблядки повылезали. Мне нужны данные воздушной разведки».

— «На некоторых вертолётах до сих пор стоят системы связи военно-морского флота, сэр, так что я попробую дозваться до них по этим каналам».

Система связи артиллерийских батарей тоже не работала, так что и орудийные расчёты не могли доложить ситуацию. Но пилотам “Воронов” умения мыслить не по шаблонам было не занимать. Внезапно всю улицу заполнил стрёкот лопастей, отчего все разбежались в стороны. Снижавшийся вертолёт так быстро сел на мостовую, что аж подпрыгнул при касании, что всех напугало. Выпрыгнувший из него командир экипажа бегом бросился к командному посту. Это был паренёк по имени Кеван Митчелл, летавший на “Вороне” меньше года.

— «Полковник, они лезут через все станции метро в центре», — сказал он. — «Возле старого здания министерства финансов, возле Музейной площади, на улице Принса и в Форбридже. Их даже танки не смогли остановить. По приблизительным подсчётам их там тысяч десять, и ещё неизвестно сколько на подходе».

Хоффман заметно побелел от таких новостей.

— «Чёрт, Эйгл, найдите другой рабочий канал!» — обратился он к радисту.

— «Уже ищу, сэр, но, надеюсь, пилоты догадаются, что я буду пытаться вызвать их через частоты военно-морского флота, и переключатся на эти каналы», — ответил Эйгл, склонившись над радиостанцией. — «Погодите минуту».

— «Митчелл, что на мосту Канцелярского суда творится?» — спросил Хоффман.

— «Пока что личный состав держит оборону, но черви могут пролезть туда через станцию метро, и тогда их уже ничто не остановит».

— «И тогда они нам в тыл зайдут», — Хоффман на мгновение прикрыл глаза. — «Так, все отступаем к северу от аллеи Правителей. Передайте это остальным любой ценой. Все отходим туда. У нас есть какая-нибудь площадка, где можно будет организовать точку сбора и посадить вертолёт?»

— «Мы используем крышу здания Казначейства», — ответил Митчелл.

— «Феникс, отправляйся в боевой информационный центр и проверь, кто там ещё живой есть. Затем встретишься со мной на крыше здания Казначейства», — с этими словами Хоффман положил в подсумок на поясе пару магазинов и перезарядил свой “Лансер”. — «Как дела со связью, капрал?»

— «Мне удалось подключиться к инженерной радиосети КОГ, сэр», — ответил Эйгл. — «На некоторых вертолётах есть приёмники, настроенные на её частоту, так что у нас снова будут данные с воздуха. Сейчас буду пробовать переключиться на частоту, которую использует полиция. Большинство раций личного состава могут переключаться на этот канал, если получится сообщить им новые частоты».

— «Тогда за дело, народ. А я сгоню в одно место всю бронетехнику, что у нас осталась».

— «Тогда вам стоит подождать отряда сопровождения, сэр», — предупредил его Дом.

— «Нет у нас больше такого отряда, Сантьяго. Выдвигайся за Штрауд и её командой. Робота этого с собой тоже прихватите и не вздумайте потерять по дороге», — с этими словами Хоффман развернулся и побежал к улице Цитадели. Этот чокнутый старый хрыч и впрямь считал себя бессмертным. Дом уже было хотел побежать за ним, но, обернувшись, увидел, что Маркус уже на середине бульвара Альмара, а Тай с Джейсом его догоняют. Что ж, полковник дал ему приказ. Дом побежал вслед за Маркусом, но, бросив взгляд через плечо, едва успел заметить, как Хоффман скрылся за зданием фондовой биржи, отчего его сразу стали терзать мысли о том, увидит ли он вновь своего старого командира среди живых.




“БАНК ТИРУСА”, ХРАНИЛИЩЕ ВКЛАДОВ В СЛИТКАХ. СПУСТЯ ЧЕТЫРЕ ЧАСА ПОСЛЕ НАЧАЛА ШТУРМА САРАНЧИ.


Аня и понятия не имела, сколько же времени ей пришлось просидеть тут в кромешной тьме, упёршись спиной в дверь и прижимая к груди шифровальные книги. Алгоритм действий в такой ситуации был вполне чёток: любой ценой не допустить попадания в руки противника секретных записей, шифровальных книг и перечней опознавательных сигналов КОГ. Именно так Аня и поступила, когда Саранча, пробив пол, открыла огонь по трём солдатам, которым не повезло находиться в центре связи в тот момент. От трутней сбежать ей было не по силам, поэтому Аня решила действовать иначе. Выскочив через чёрный вход на служебную лестницу, она перебежками пересекла подвал, используя стеллажи с пачками банкнот в качестве укрытий, а затем заперлась в помещении хранилища вкладов в слитках, где была не одна, а целых две двери. На вскрытие таких дверей у червей уйдёт несколько дней, если они всё же сумеют сюда добраться. Но, с другой стороны, кроме червей, вероятно, никто больше не знал, где она засела.

Нажав на кнопку наушника, Аня вновь принялась переключаться между каналами. Но стены комнаты, в которой она заперлась, были обшиты листами толстой стали, которая абсолютно не пропускала никаких радиосигналов. Чтобы с кем-то связаться, надо было открывать двери. Будут ли там её черви поджидать? Если бы Аня нашла выключатель, то, возможно, какая-нибудь трещина в стене или луч света выдали бы её убежище.

Будучи запертой в этой комнате, Аня даже понятия не имела, остался ли кроме неё хоть один живой человек во всей Эфире. Но она была всё ещё жива, и перед ней по-прежнему стояла задача выбраться отсюда вместе с шифровальными книгами, найти Хоффмана, или любого другого офицера, который принял командование на себя, и произвести перегруппировку.

“Другого офицера… Нет, Хоффман жив. Он не настолько глуп, чтобы так погибнуть. И Маркус тоже где-то там. Он не станет лезть на рожон, чтобы погибнуть, оставив меня тут одну. Ну же, мам, подскажи, как бы ты поступила?”

Майор Елена Штрауд, которую посмертно представили к Звезде Эмбри, являвшейся высшей наградой в КОГ за храбрость, с успехом выходила из ситуаций, где шанс выжить стремился к нулю. Но однажды удача майора ей изменила, и Ане, сидевшей в боевом информационном центре, не осталось ничего другого, кроме как слушать в прямом эфире последние слова её матери, как будто она была для неё совершенно чужим человеком.

“Что же ты чувствовала в тот момент, мам? Тебе было страшно, когда ты бросилась на тот танк? Судя по голосу, ты вообще тогда ничего не боялась. Понимала ли ты, что взрывом и тебя убьёт? О чём вообще думала? О моём отце? Обо мне? О победе, или о поражении?”

Теперь это уже не имело значения. Единственное, что Аня хотела знать — воспоминают ли такие искренние в своём героизме безумцы, выступающие в одиночку против врага, как её мать, про те же мелочи, о которых перед лицом неминуемой смерти переживают и такие простые смертные вроде самой Аня.

“Маркус мне о таком не расскажет, а ведь он тоже герой. Звезду Эмбри даже получил. Он не станет делиться таким со мной, не станет впускать в свои мысли. Да и Дом с полковником Хоффманом такие же герои. Тоже получили по Звезде Эмбри, при этом говоря, что это просто их работа, хотя я прекрасно знаю, что это не так. Мне надо, чтобы ты меня научила тому, как быть хотя бы вполовину таким же храбрым солдатом, каким была ты, мама”.

Аня не собиралась покидать помещение, не разобравшись с тем, что находится в нём. Раньше она считала, что хранилище представляло собой большую квадратную комнату, но на самом деле всё было куда запутаннее. Захлопнув дверь за собой, Аня заперла её при помощи махового колеса, хотя даже не успела разглядеть, где находится выключатель, и не проверила комнату на наличие противника. Двери ведь стояли нараспашку, когда она вбежала сюда, поэтому что угодно могло пробраться сюда и затаиться в ожидании.

“Так всё и случается. Давай, за дело!”

Несмотря на всю уверенность в том, что это был её собственный внутренний голос, Аня восприняла эту мысль, как приказ. Решив не бросать книги на полу, ведь можно их потом уже не найти, она сунула их под руку, а затем поднялась на ноги, не отрывая спины от холодной стальной двери. Затем Аня развернулась влево и направилась вдоль стены, ведя по ней рукой, пока холодный металл под её ладонью не сменился тёплой рельефной штукатуркой. На этой или противоположной стене где-то должен был находиться выключатель. Аня неспешно двигалась вперёд, останавливаясь после каждого шага. Через несколько метров она упёрлась в угол комнаты, или в полку, стоявшую под прямым углом к стене, после чего, переложив книги под другую руку, направилась обратно. Зацепившись ногой за что-то тяжёлое и мягкое, похожее на труп, отчего чуть не упала. Едва сдержавшись от того, чтобы не взвизгнуть, Аня застыла на месте. То, обо что она споткнулась, не шевелилось. Присев на корточки, Аня с колотящимся в груди сердцем ощупала этот предмет и поняла, что им оказалось кресло с мягкой обивкой, лежащее на боку.

“Значит, это не червь. Ладно, я справлюсь. Почему я не проверила, со мной ли пистолет?” — мысленно укоряла себя Аня. Вновь ухватившись стену, она обошла кресло и, наконец, нащупала выпуклую поверхность выключателя.

“Так, тут одна… Нет, два… Нет, даже четыре кнопки. Ну, вперёд”, — с этими мыслями Аня щелкнула первым выключателем, но ничего не произошло. Лейтенант задумалась, была ли это вообще панель управления освещением, или чем-то другим? Может, черви обрубили питание? А что насчёт воздуха? Комната герметична? Сколько она ещё сможет тут оставаться? Выругавшись про себя, Аня щёлкнула вторым выключателем, отчего комнату заполнил резкий жёлтый свет. Лейтенант обернулась, в какой-то степени ожидая увидеть у себя за спиной подкарауливавшего её бумера с ухмылкой на морде, но в итоге хранилище оказалось совершенно пустым. В комнате стояли лишь стальные полки, ряд широких металлических шкафов на уровне пола, кресло и стол. В стенах имелись ниши, но Аня спокойно могла разглядеть их все со своего места. Вероятно, это было сделано в рамках безопасности, чтобы никто из сотрудников банка не мог ничего забрать отсюда, не попав под объектив камер видеонаблюдения, хотя сами камеры уже давно не работали. Аня знала об этом, потому что пыталась включить их из своего кабинета наверху. Никто не заметит, что она здесь — ни солдат КОГ, ни противник.

Определившись с масштабами её убежища, и от этого почувствовав себя куда увереннее, лейтенант положила шифровальные книги так, чтобы их можно было быстро схватить и покинуть помещение. Теперь ей надо было разжиться оружием. С собой у лейтенанта была лишь шариковая ручка, а кресло оказалось сборным на винтах, и у него нельзя было отломать ножку, чтобы использовать её в качестве дубинки. Стол оказался слишком крепок, чтобы использовать его части, как оружие, но Аня всё же пришла к выводу, что, возможно, придётся его сломать.

“Ты ведь можешь и что-то получше придумать, просто напрягись”.

Аня обошла всё хранилище в поисках чего-то с режущим краем, заточенного или тяжёлого. Заглянув в одну из ниш, она обнаружила там четыре золотых слитка, на поверхности которых был выгравирован вес, эмблема банка и проба. Каждый весил по десять килограмм, но имел длинную и узкую форму, отчего использовать его в качестве оружия было куда удобнее, чем маленький и толстый слиток, которым Аня бумагу прижимала. Взяв в руки один из слитков, Аня поразилась тому, насколько увесистым он оказался, а затем несколько раз замахнулась им на пробу, из-за чего чуть не потеряла равновесие. Слиток оказался куда тяжелее винтовки “Лансер”, и ей такого веса вполне хватало.

“Ну и что? Если надо, мама бы и таким оружием несколько черепов раскроить смогла. Но она бы не стала соваться в зону боевых действий без оружия”.

Когда-то Аня постоянно чувствовала себя в тени матери, но теперь эта тень стала её щитом и источником внутреннего спокойствия, а также примером для подражания. Решив, что куда лучше будет сражаться обеими руками, Аня пришла к выводу, что надо найти сумку для книг. Положив слиток на полку, она сняла с себя свитер через голову, связала рукава, чтобы получились лямки, а поясом затянула его открытый низ. Получилось неплохо. Шифровальные книги отлично поместились в импровизированную сумку, да ещё и немного места осталось. Теперь у Ани появилась возможность двумя руками отбиваться золотым слитком, если дело до боя дойдёт. Но сначала надо было проверить, что творится снаружи.

Аня простояла у двери с закрытыми глазами минут пятнадцать как минимум, стараясь расслышать что-нибудь снаружи комнаты, но ответом ей была лишь тишина, которая не привносила никакой ясности. Хранилище, вероятно, имело звуконепроницаемые стены, но Ане казалось, что она слышит грохот взрывов вдали. Хотя сложно было определить, не играет ли это с ней злую шутку её собственное воображение, или же она приняла за залпы артиллерии биение собственного сердца в тишине.

Но здесь оставаться было нельзя, ведь никто не стал бы искать её тут. Выключив свет, чтобы её не так просто было заметить, когда дверь полностью откроется, Аня попыталась повернуть маховое колесо. Именно в этот момент ей и показалось, что она услышала выстрелы где-то вдали. Судя по звукам, перестрелка шла будто бы уже целую вечность.

“Да этот звук откуда угодно идти может, так сразу и не определишь. А мне надо выбираться наружу”.

Зажав слиток между колен, Аня принялась медленно поворачивать колесо, постоянно останавливаясь, чтобы замок не слишком часто лязгал и не привлёк ничьё внимание снаружи комнаты. К тому моменту, как колесо было выкручено до упора, Аня уже не слышала никакой стрельбы, да и к тому же сомневалась, а не показалось ли ей всё это.

Дверь издала тихий скрип, когда Аня, взяв в руки слиток, приоткрыла её чуть-чуть. Освещение снаружи не работало. Задержав дыхание, лейтенант прислушивалась к шорохам, которые могли бы выдать движения противника, а уже затем, протиснувшись сквозь узкий зазор в приоткрытой двери, стала пробираться вдоль стены. Её глаза стали привыкать ко мраку. В комнате вовсе не царила непроглядная тьма. Аня смогла разглядеть тёмные кубы высотой ей по плечо. Это были пачки банкнот, сложенные на грузовые поддоны. Если даже тут и пряталось нечто, поджидая её, то оно её уже заметило, так что смысла просто стоять на месте не было. Аня перебежками от стопки к стопке направилась в ту сторону, где по её прикидкам находилась дверь. А затем давящую на уши тишину прорезал металлический лязг.

Аня оказалась права, дверь и впрямь находилась перед ней. Но сейчас кто-то пытался открыть её. Лейтенант спряталась в укрытие за ближайшей стопкой денег, сжав слиток обеими руками. Она была готова даже целой собственной жизни проломить череп первому же поганому червю, который решит сунуться в эту комнату.

“Аня, ты молодец! Слышишь меня, Аня?” — пронеслось у неё в голове, но лишь чуть позже до лейтенанта дошло, что это не её собственные мысли, а кто-то только что позвал её по имени. На мгновение у лейтенанта волосы дыбом встали, но этот голос принадлежал не её матери, а мужчине. Это был Маркус.

— «Аня! Аня! “Джек”, подсвети тут! Пока тут каждый угол не обшарим — никуда не уходим!» — раздался его голос, после чего ярко-белый луч света тактического фонаря робота ударил в противоположную двери стену. — «Аня, ты тут?»

Несмотря на то, что теперь ей уже ничто не угрожало, Аня вдруг почувствовала куда больший испуг. Вся её напускная храбрость и готовность вышибить мозги червям золотым слитком куда-то тут же испарилась.

— «Маркус!» — позвала она, уронив слиток на пол и встав на ноги. Луч света попал ей в лицо, ослепив на мгновение, но затем переместился в другую сторону. Аня увидела одну из последних разработок КОГ — прототип вспомогательного робота по имени “Джек”, который висел в темноте, как громадное яйцо, чьи металлические манипуляторы со множеством суставов были прижаты к корпусу. Маркус вдруг оказался прямо рядом с ней. На какое-то мгновение Аня увидела в нём вместо своего любовника совершенно чуждую ей стихию — огромную, мощную, несущую мрак и смерть.

— «Ты как, нормально?» — спросил Маркус.

“Я собиралась дать им отпор. Я была готова идти в бой, Маркус, честно”.

Аня поймала себя на том, что у неё колени трясутся, а затем эта дрожь поднялась выше к груди и горлу. Она ненавидела себя за то, что не рвалась в бой как её мать, которая приняла смерть, чтобы спасти своих солдат.

— «Они все мертвы. Все до единого», — дрожащим голос сказала Аня. — «Я просто сбежала оттуда и спряталась, Маркус... Ведь я ничем не могла им помочь. Я не смогла остановить этих тварей…»

— «Всё нормально. Ты правильно поступила», — Маркус бросил на Аню хмурый взгляд, но не из-за неодобрения её действий, а, скорее, чтобы оценить её состояние. При этом он постоянно оглядывался через плечо. Значит, звуки стрельбы, которые она слышала из хранилища, ей вовсе не почудились. — «Мы должны встретиться с Хоффманом на крыше здания Казначейства. Держись рядом со мной и не отставай».

— «Будет эвакуация?»

— «Отступление», — ответил Маркус. Аня заметила Дома, Тая и Джейса, которые держали на мушке дверь в помещение. — «Бой ещё не окончен. Всё, уходим».

Именно в тот момент Аня и зареклась когда-либо ещё ходить без оружия, да и вообще решила досконально научиться обращению с “Лансером”, если выберется отсюда живой. Удирая вслед за Маркусом, она задумалась, смогут ли шифровальные книги у неё за спиной остановить пулю, и вдруг увидела мир его глазами. Именно так и выглядела повседневная реальность Маркуса, в которую он никогда раньше не посвящал Аню.

Едва проникнув во мрак следующего вестибюля, отряд оказался под обстрелом. Вокруг стоял оглушительный грохот, а от мерцания ярких вспышек от выстрелов Аня даже на мгновение ослепла. Маркус, тут же утащив её за ближайший поддон с кипой банкнот, прижал всем своим весом и открыл ответный огонь.

До этого момента Аня лишь слышала звуки перестрелки по рации, или же видела всё через видеокамеры роботов. Но сейчас она буквально дышала боем, чувствовала его привкус на языке, ощущала каждой клеточкой тела этот запах пота, оружейного масла и бездымного пороха.

— «Вот тебе, сучара ебаная! Пришло время платить по счетам!» — орал во всю глотку Дом. Аня знала его, как доброго и мягкого человека, но сейчас перед ней предстал совершенно другой Дом, который, заведя пилу “Лансера”, бросился на противника. Раздался какой-то визг, но вовсе не от мотора пилы. Это были крики трутня Саранчи, в которого только что вонзилась эта пила. В этом совершенно новом для Ани мире царила первобытная жестокость, и лейтенант, против собственной воли угодив во всё это, совершенно не желала стать его частью. Она даже не пыталась вникать в происходящее, как будто её тут и вовсе и не было.

— «С твоей стороны чисто?»

— «Чисто!»

— «Да, все мертвы».

— «“Джек”, вылезай из укрытия. Пора идти».

— «Джейс, чёрт тебя подери, уходим!»

Возможно, бой длился всего десять секунд, а может, и все десять минут. Аня совершенно потеряла счёт времени. Собственное дыхание для неё стало почти что невыносимо громким и похожим на пыхтение паровоза. А затем стрельба утихла. Маркус, схватив Аню за руку, поднял её на ноги рывком с такой силой, что аж кисть заболела, а затем ей пришлось бежать, просто чтобы не потерять равновесие. От яркого света, пробивавшегося через разрушенный дверной проём, у Ани заболели глаза. Отряд оказался в расположенном на втором этаже коридоре, который вёл к террасам на крыше и зданию Казначейства. Коридор представлял собой крытый переход с выходившими на улицу окнами. Из-под ботинок Ани раздавался хруст битого стекла. Маркус закрыл её своим телом от окон, так что она лишь мельком углядела, что творилось на улицах под ними, но и этого оказалось достаточно. Над целой армией трутней, захватывавших город, возвышалась медленно покачивавшаяся из стороны в сторону голова брумака.

— «О боже…» — вырвалось у Ани.

— «Всё нормально. Только не останавливайся», — Маркус вновь ухватил её за руку. — «Не смотри туда».

Аня поймала себя на том, что ноги сами несут её в нужном направлении, но мешать им не стала. Идущий где-то перед ними Тай издал один из своих громогласных племенных криков, который тут же утонул с воем мотора пилы и стрёкотом очереди из винтовки. Оглохнув от всего этого шума, или же просто ничего не соображая от подскочившего в крови адреналина, Аня даже не поняла, откуда шли эти звуки. Маркус вновь потащил её за собой, от чего лейтенант чуть не упала, споткнувшись о распиленного пополам мёртвого червя, на теле которого зияла рваная рана от плеча до бедра. И тут ей в лицо подул прохладный ветер, после чего она поняла, что отряд вышел на открытый балкон. С крыши здания Аня могла окинуть взглядом всю Эфиру, сама не понимая, то ли она уже окончательно слух потеряла, то ли это действительно вокруг царила такая тишина. Где-то вдалеке слышался рокот двигателей вертолётов и периодический гул залпов артиллерии. Когда снаряды попадали в цель, в воздух тут же взлетал столб огня, из которого начинал валить чёрный дым. Маркус пытался отдышаться, одной рукой нажимая кнопки на наушнике рации, а другой так крепко вцепился в руку Ани, будто бы считал, что она погибнет, как только он её отпустит.

— «Феникс вызывает Хоффмана. Мы нашли лейтенанта Штрауд. Где вы находитесь?»

— «Хоффман на связи. Только что до вертолёта добрался. Пришлось кое-какое говно разгрести. Скоро буду».

— «Риверы!» — крикнул Джейс. — «Всем в укрытие!»

Аня понимала, что ей надо уходить с линии огня, но она просто не могла себя заставить сделать это, заворожено следя за подлетающим вертолётом, как вкопанная. Может, пилот не заметил ривера, или же сам вертолёт оказался недостаточно быстр, но в какой-то момент знакомый чёрный силуэт вертолёта превратился в огненный шар, из которого во все стороны полетели вращающиеся лопасти. Больше Аня ничего рассмотреть не успела, потому что Маркус внезапно прыгнул на неё и повалил на спину, прижав всем телом к земле. Что-то плоское и чёрное просвистело над их головами так близко, что Аня почувствовала дуновение ветра.

— «Твою мать, там же Дэниелс был!» — выругался Дом. — «Проклятье, он погиб! Где эта сраная команда наводки “Молота”?! Какого хрена с ними стряслось?!»

— «Чёрт, мы их тоже потеряли что ли?!» — встав на ноги, Маркус протянул Ане руку, чтобы помочь ей встать, как обычно и делали солдаты. — «Прости меня. Но лучше несколько синяков получить, чем тебе лопастью голову отрубит».

Её локоть ужасно саднило, но Аня, стиснув зубы, сумела вытерпеть боль. Поднявшись с пола, она увидела, как в десяти метрах от неё часть фюзеляжа вертолёта торчит из стены, словно воткнутый в неё нож. Ривер тоже исчез. Аня различала голоса всех пилотов, а некоторых даже знала лично. В этом вертолёте летели Дэниелс и его командир экипажа Джулия Лори, которые теперь были мертвы, а самой Ане ничего не оставалось кроме как отбросить этот парализующий страх и заняться делом. Она действовала словно на автомате, даже не задумываясь. Маркус перегнулся через перила, пока Тай с Домом высматривали других риверов, нацелив винтовки в небо.

— «Вон там “Молот” лежит», — сказал Маркус. — «Твою мать».

Аня взглянула на раскинувшуюся под ними плоскую крышу. Сначала ей показалось, что там лежит куча мешков с песком, но затем, присмотревшись повнимательнее, что это были останки двух солдат. Портативная система лазерного наведения, которую армия КОГ использовала для корректировки залпов из спутников системы “Молот Зари”, лежала в нескольких метрах от них. Несмотря на то, что спутники из этой сети отказывали один за другим после десяти лет работы безо всякого техобслуживания, система спутникового огня всё ещё могла нанести немалый урон противнику, поэтому портативные лазеры, ставшие слишком ценным ресурсом, нельзя было бросать просто так. Вскарабкавшись на перила, Маркус на мгновение свесился с них на руках, будто бы рассчитывал прыжок.

— «Нам понадобится этот лазер “Молота”, чтобы зачистить местность перед посадкой эвакуационного вертолёта», — сказал он и разжал руки. Приземлившись с глухим ударом ботинок об крышу, Маркус на мгновение замер возле тел солдат, а затем, забрав их номерные жетоны, подобрал прибор лазерного наведения и ещё какой-то лежавший рядом предмет, который он сунул в поясной карман. А вот обратный путь на балкон дался Маркусу куда тяжелее. Он сумел ухватиться за перила, но ботинки скользили по выбоинам в кирпичной кладке, так что Дому и Джейсу пришлось затащить его на балкон. Осмотрев прибор лазерного наведения, Маркус похлопал себя по карману на поясе.

— «Надо заново привинтить систему оптического наведения», — сказал он, взяв Аню за локоть. — «Пойдём, здесь нельзя оставаться».

Эвакуация шла полным ходом. Аня наблюдала за тем, как всё больше и больше вертолётов взмывают в воздух. Некоторые вылетали из мест, окутанных дымом и языками пламени бушевавших там пожаров, будучи до отказа забиты солдатами. К тому моменту, как они добрались до крыши здания Казначейства, Аня услышала шум лопастей “Ворона” поблизости, поняв, что вертолёт с заведёнными двигателями уже ждал их на дальней стороне крыши, используя радиовышку как укрытие. Но Хоффмана нигде не было видно. Аня увидела вертолёт, лишь обойдя всю крышу по краю. Пилот “Ворона” по фамилии Страчан, заметив её через стекло окна кабины, демонстративно постучал по наручным часам, давая понять, что времени у них немного. Аня в ответ лишь пожала плечами, а затем подняла вверх оттопыренные указательные пальцы обеих рук, прося подождать ещё этим жестом, а затем, пригнувшись, пустилась в обратную дорогу по краю крыши.

— «Где полковник?» — спросила она, сняв с плеч кустарный рюкзак и потирая ушибленный локоть, который стало саднить от пульсирующей боли. — «Штаб вызывает Хоффмана. Мы в точке сбора, Страчан тоже здесь. А вы где?»

Долгое время ответом Ане был лишь треск и шипение помех. Но затем полковник вышел на связь.

— «Отряд “Браво”, я прямо под вами, ожидайте», — ответил Хоффман.

Джейс наклонился через край крыши, чтобы посмотреть вниз.

— «Твою мать, а старика-то неслабо зацепило», — сказал он.

— «Что?!» — вытянув шею, Аня попыталась разглядеть полковника. — «Сэр, что с вами?!»

— «Так, нам пора», — Маркус показал большим пальцем себе за спину в направлении радиомачты, откуда доносился шум двигателей вертолёта. — «Дом, Тай, Джейс — давайте на борт. А мы дождёмся Хоффмана».

— «Принял, ждите», — ответил Хоффман по рации. Судя по сбитому дыханию, он быстро поднимался по лестнице. Дом и остальные бегом направились к вертолёту, исчезнув за основанием вышки. — «Со мной нормально всё, просто осколком задело. Аня, где команда наведения “Молота”?»

— «Они погибли, сэр, но лазер наведения у нас».

— «Чёрт подери», — ответил Хоффман, на мгновение перестав пыхтеть от натуги. — «Ладно, тогда у нас новый план. Выдвигайтесь к мосту Канцелярского суда. Томасу сейчас этот лазер наведения нужен куда больше, чем нам. Мост он не удержит, так что придётся его взорвать».

Аня уже слышала топот ботинок Хоффмана невдалеке. Дверь комнаты машинного отделения лифта распахнулась, и полковник шаткой походкой вышел на крышу. Правый рукав превратился в лохмотья, пропитанные тёмной кровью.

— «Полковник, вам бы рану зашить», — сказал Маркус.

— «Да это пустяки, не тряситесь вы так надо мной», — ответил Хоффман, зашагав прямиком к Ане. Её наушник просто разрывался от обрывков переговоров и треска помех. Радиосеть едва справлялась с таким потоком данных. — «Отвезите уже этот лазер наведения Томасу к мосту Канцелярского суда. Штрауд, вызовите себе “КВ-Восемь-Ноль” и улетайте из города».

— «Но сэр…»

Несмотря на крутой нрав и сопутствовавший ему немалый запас матерной лексики, Хоффман порой проявлял себя, как весьма воспитанного человека.

— «А также, лейтенант, мне надо, чтобы вы как можно быстрее развернули боевой информационный центр в Джасинто, так что за дело».

— «Полковник, вам тоже стоит уходить», — вмешался Маркус.

— «Феникс, чёрт тебя дери, хоть раз не перечь мне, ладно? Я лечу к Канцелярскому суду вместе с тобой».

— «Слушайте, полковник…»

— «Нет, это ты меня слушай, сержант, и делай, что тебе говорят».

Аня переключила каналы и нажала кнопку передачи сообщения на наушнике.

— «Штаб вызывает “КВ-Восемь-Ноль”. Запрашиваю эвакуацию с крыши здания Казначейства», — сказала она, принявшись ждать ответа от Геттнер. Но вместо этого сквозь помехи до неё донёсся совершенно чужой голос, заставив мигом обо всём позабыть.

— «Штаб, говорит Адам Феникс! Мне надо связаться с Маркусом Фениксом!»

— «Повторите, я вас не слышу», — закрыв уши руками, чтобы шум лопастей вертолёта не мешал, Аня отошла в сторону на несколько метров. — «Штаб на связи, повторите».

Она не стала слушать дальнейшие споры Маркуса с Хоффманом, потому что её внимание сейчас полностью захватил голос Адама Феникса. Он никогда не пользовался радиосвязью. Аня даже не понимала, где он рацию мог найти, хотя, конечно, будучи директором Управления оборонных исследований, Адам имел доступ к любым средствам связи.

— «Адам!» — позвала его лейтенант, совершенно забыв обо всех правилах ведения переговоров по рации. — «Это Аня. Где вы?!»

— «Аня, я в Холдейне», — речь Адама прерывали помехи. — «Саранча прорвалась сквозь Восточную Баррикаду. Передай Маркусу, что мне очень жаль, что всё так вышло. Он с тобой? Мне надо попрощаться с ним».

— «Подождите, Адам!» — у Ани внутри всё похолодело. Профессор и впрямь сказал “попрощаться”? Повернувшись обратно к Хоффману, она подняла руку, попросив его умолкнуть. — «Простите, сэр. Маркус, тебе надо это услышать. Твой отец вышел на связь. Саранча уже рядом с его домом, и он хотел… попрощаться. Говорит, что ему очень жаль. А ещё он сказал, что…»

Умолкнув, Аня попыталась вновь вызвать профессора по рации.

— «Адам! Профессор! Ответьте же мне, профессор! Чёрт, я потеряла с ним связь».

Хоффман замер как вкопанный, а лицо Маркуса приобрело совершенно отрешённое выражение. Казалось, будто бы всё вокруг них просто исчезло: и штурмовавшая город Саранча, и мост, и эвакуация. Маркус повернулся к Ане.

— «Мне надо забрать его оттуда», — произнёс он тихим голосом, словно и Хоффман сейчас рядом с ними не стоял. Но терпение полковника, видимо, уже было на пределе, хоть и выдавали это лишь плотно сжатые губы.

— «Феникс, ты оглох что ли?! Я сказал тебе отвезти лазер наведения к Канцелярскому суду!»

— «Я не брошу там своего отца умирать. Сначала заберу его».

Маркус даже не смотрел на полковника, вдруг внимательно уставившись куда-то за плечо Ани на что-то такое, что было вне её поля зрения. Казалось, все трое совершенно позабыли и о залпах артиллерии, и о ждущем их вертолёте. Хоффман был не столько зол, сколько просто ошарашен такому ответу, ведь Маркус никогда в жизни не отказывался выполнять приказ. Аня не сводила с него глаз, посчитав, что ей всё это послышалось. Полковник махнул рукой в сторону вертолёта.

— «А ну жопу в руки и бегом к вертолёту, сержант!» — крикнул он, будто бы вырвавшись из этого оцепенения. — «Это приказ, чёрт тебя дери! Сейчас не только твой отец попал в беду! Там целая бригада солдат по уши в таком говне сидит, что ему и не снилось!»

Всё произошло так быстро, что Аня даже ничего не успела разглядеть. За долю секунды двое мужчин встали лицом к лицу так близко, что едва кончиками носов не соприкоснулись. Перед ней стоял совершенно не тот Маркус, которого она знала. Хоффман и сам был немаленький, но Маркус просто навис над ним, как скала.

— «Я каждый день жизнью своей на передовой рисковал с тех самых пор, как мне восемнадцать стукнуло!» — прорычал он таким низким голосом, что Аня его едва расслышала. — «Выполнял все приказы, даже самые идиотские! Но теперь я пойду спасать своего отца, так что, при всём моём уважении, идите-ка вы на хуй, сэр!»

— «Феникс, да нам надо этот мост подорвать к ебеням как можно скорее!» — Хоффман умолк, чтобы отдышаться, будто бы считал, что правильными словами сумеет переубедить Маркуса. Аня и сама так думала. — «Ты обязан это сделать, а если нет, то я не посмотрю, что ты у нас герой, и отдам тебя под трибунал!»

Развернувшись, Маркус побрёл от них.

— «Хорошо, полковник, отдавайте», — ответил он.

Будь на месте сержанта кто-то другой, то Хоффман уже бы ему по морде съездил. Но Маркуса он ценил, как никого другого, оттого полковнику всё это и давалось столь тяжко. Хоффман бросился за Маркусом и, схватив его за плечо, развернул лицом к себе.

— «Феникс, твой отец всю войну жопу в кресле просиживал, изобретая всякую бесполезную херню, которая Саранчу покоцала немножко, да и всё! Он не стоит того, чтобы за него отдал жизнь хоть один честный солдат, а уж тем более ты!»

Это даже нельзя было назвать перепалкой. Пребывая в полнейшем шоке и не веря собственным ушам, Хоффман пытался образумить Маркуса, который вмиг стал для него совершенно чужим человеком. Но когда дело касалось отца, тот превращался в один большой комок нервов. Даже не моргнув глазом, Маркус замахнулся правой рукой и ударил Хоффмана в челюсть. Удар сбил полковника с ног, отчего тот с хрустом рухнул на бетон, издав стон.

“Господи, этого не может быть! Этого просто не может быть!” — пронеслось в голове у Ани, когда она подбежала к полковнику и присела рядом с ним на колени, чтобы приподнять ему голову.

— «Маркус, ради бога! Что ты творишь вообще?! Ты совсем с ума сошёл?!» — закричала она. Хоффман, чертыхаясь, безуспешно пытался встать на ноги. Ане удалось уложить его голову себе на колено. Маркус уставился на Хоффмана, широко распахнув глаза, будто бы до него вдруг дошло, что же он только что натворил. На мгновение Ане показалось, что он сейчас бросится на помощь полковнику, и весь этот инцидент будет уже забыт к завтрашнему дню. Но Маркус лишь развернулся и зашагал прочь.

— «Аня, посади его в другой вертолёт», — сказал он, не оборачиваясь.

— «Маркус! Маркус! Нельзя нарушать приказ!» — кричала Аня ему вслед, но сержант и не думал останавливаться. Его надо было немедленно остановить, без вариантов. — «Маркус! Вернись быстро, это приказ! Ты меня вообще слышишь?! Что ты, по-твоему, сейчас вытворяешь?»

— «Выполняю мой долг», — ответил он.

В их разговор вмешалась по рации Геттнер.

— «“КВ-Восемь-Ноль” штабу. Я вам ещё нужна?» — спросила она.

Аня вовсе не была паникёром. Будучи привыкшей к тем моментам, когда в радиоэфире царил сущий ад, она единственная сохраняла спокойствие. Но теперь она на какое-то мгновение она просто впала в оцепенение. К горлу испытывая тошноту от осознания ужаса того, что же будет дальше. И это был вовсе не обычный страх перед атакой Саранчи. Маркус только что посреди битвы нарушил приказ, да и к тому же, вероятно, ещё и череп Хоффману раскроил. Аня уже было хотела броситься за ним, но что-то внутри переубедило ей, подсказав, что надо остаться с Хоффманом. Лейтенант и сама не поняла, что именно это было. Может, это в ней заговорил здравый смысл, а может, она просто прислушалась к голосу матери с того света.

Хоффману с трудом удалось встать на четвереньки, после чего он попытался вновь подняться на ноги. Где-то за радиовышкой зазвучал гул двигателей, и в небо тут же взмыл вертолёт, пилотом которого был Страчан, тут же заложив крен и скрывшись за краем крыши.

— «Осторожнее, сэр. Геттнер уже на подлёте», — ухватив Хоффмана за руку, Аня поняла, что та всё ещё сочилась кровью. — «Мы вам поможем».

С головы полковника слетела кепка, но ему удалось наклониться, чтобы поднять её, после чего он нажал на кнопку наушника.

— «Феникс! Феникс, а ну слушай сюда, твою мать! Я приказываю тебе развернуть вертолёт обратно сюда, ебаната ты кусок! Феникс, а ну отвечай быстро, тварь!» — кричал он в микрофон. Но Маркус просто отключил канал связи с ним. Хоффман принялся переключаться на другие каналы, надеясь связаться с Маркусом. Если даже пилоты вертолётов его и не услышали, то немало солдат вполне могли. Безумная выходка Маркуса стала теперь достоянием общественности. — «Феникс! Бегом к мосту Канцелярского суда! Блядь, ты нужен мне там!»

Но в итоге рука Хоффмана опустилась вниз, и Ане даже показалось, что он сейчас упадёт от бессилия. Несколько мгновений он простоял так, свесив плечи.

— «Он лазер наведения оставил? Где эта штука, чёрт подери?» — полковник огляделся по сторонам в полнейшем смятении. Устройство размером с короткоствольную винтовку всё так же лежало на крыше. Аня и сама не понимала, специально ли его Маркус оставил для них, или же просто забыл обо всём кроме своего отца. — «Он что, вконец ёбнулся? Чёрт подери, Аня, уж кто-кто, а Феникс же должен был…»

Хоффман вдруг умолк на полуслове. У него или запас ругательств кончился, или же он просто готов был вот-вот свалиться без сил. С трудом подобрав лазер наведения, полковник выпрямился, уставившись в небо, откуда к ним шёл звук подлетавшего вертолёта. Проверив состояние прибора, он вновь начал изрыгать проклятия.

— «Твою мать, тут не хватает части оптической системы!»

— «Сэр, вам надо в лазарет».

Хоффман даже не пошевелился.

— «Потом с этим решим. Чёрт, ну где же эта оптическая система?»

— «Сэр…»

— «Теперь я уже не в силах его спасти, Аня», — произнёс полковник. Казалось, он вновь начал рассуждать почти что здраво. — «И если из-за него мы не удержим мост Канцелярского суда, то я лично пристрелю его».

ГЛАВА 4


«Это почти что непостижимо. Новый вид существ, да и к тому же разумных. Все эти годы они находились буквально у нас под носом, живя на Сэре вместе с нами. Представляете, что
это значит для биолога? О таком и в самых смелых фантазиях помыслить было нельзя. Мы все мечтаем сделать какое-нибудь открытие, которое перевернёт все наши представления о мире, и, чего уж греха таить, навсегда впишет наше имя в учебники истории. Но я и понятия не имею, как заявить об этом во всеуслышание. Прежде чем рассказывать о таком кому-либо, надо добыть неопровержимые доказательства, а не то выставлю себя на посмешище. Сегодня я собираюсь спуститься ещё глубже в туннели и поговорить с ними».


(Последняя запись в личном дневнике доктора Элейн Феникс,

старшего эволюционного эмбриолога университета имени ЛаКруа.

За девять лет до “Дня Прорыва”.)




ХОЛДЕЙН-ХОЛЛ, ВОСТОЧНАЯ БАРРИКАДА, ДЖАСИНТО. СПУСТЯ СЕМЬ ЧАСОВ ПОСЛЕ НАПАДЕНИЯ САРАНЧИ. МЕСЯЦ МОРОЗОВ, СПУСТЯ 10 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Адам Феникс знал, что доживёт до конца этого дня, хотя с тем же успехом мог бы уже лежать в могиле. Саранча шла за ним. Усевшись на лавку в лаборатории, он уставился на умолкший радиопередатчик, лежавший у него на ладони.

“Боже мой, Маркус… Может, так даже и лучше. Тогда ты не узнаешь, что же я натворил”.

Профессор ждал, потому что прекрасно понимал, кто именно и как заблокировал его сигнал. Портфель был уже собран, и Адам прекрасно понимал, что ему надо сделать.

“Не надо было вообще вызывать Маркуса по рации. Он только разнервничается. Почему у меня вечно всё наперекосяк идёт?”

Адам слышал, как гул залпов артиллерии становится всё ближе. Вертолёты без конца летали над домом. С верхнего этажа было видно, как Саранча укрепляла свои позиции к югу от Восточной Баррикады, продвигаясь к цели.

“Они ведь в любой момент могут прийти за мной. Думают, что я скорее покончу с собой, нежели сдамся им в плен. Они не хотят меня спугнуть, и теперь пытаются придумать, как бы меня поймать живьём, ведь они нечасто подобным занимаются”.

Но профессор вовсе и не думал стрелять себе в голову. Нет никакой разницы, где проводить исследования — здесь или же в туннелях Саранчи под Эфирой. Значение имело лишь одно: найти способ уничтожить Светящихся, пока они не расползлись по всей планете. Сдаться Мирре в плен — это наилучший вариант среди целого вороха дурных решений.

Королева Мирра. Странный выбор титула. Он напоминал о колониях термитов и муравьёв, но такую аналогию Мирра сочла бы оскорблением. Адам подозревал, что она наградила себя подобным титулом в попытке прочнее войти в историю Сэры, желая показать, что именно она и была владычицей этой планеты, а не люди, которые уже давно отказались от монархического строя.

“Но ты ведь прекрасно понимаешь, что это неправда, Мирра. Ты ведь всё знаешь о своём истинном происхождении. Но сейчас не время спорить об этом с тобой. Давай же, приходи, и мы покончим со всем этим”.

Адам прекрасно знал, как Мирра поступит. Лежавший на скамье старинный радиопередатчик, с помощью которого они связывались раньше, наконец-то завибрировал. По лакированным доскам скамьи пробежала дрожь.

— «Адам, ты ведь понимал, что этот день настанет», — зазвучал знакомый вкрадчивый голос с величественными нотками, оттого не менее учтивый. Так мог говорить лишь человек.

— «Здравствуй, Мирра», — Адам поймал себя на том, что вновь думает о том, какая ужасная у Саранчи еда. — «Значит, ты получила моё сообщение».

— «Да, ты оказался совершенно прав. Ты и впрямь нам нужен, и мы идём за тобой. Надеюсь, ты не станешь вытворять никаких глупостей. У тебя ведь остались перед нами обязательства, Адам».

Это было равносильно смерти, хотя убивать его никто не собирался. Даже если профессор и разработал бы оружие против Светящихся, Мирра никогда бы не освободила его из плена. Впрочем, сам Адам считал, что и вовсе этого не заслуживает.

— «А ещё у меня остался табельный пистолет».

— «А я могу в любой момент взять в плен твоего сына», — ответила Мирра. Что ж, им обоим было чем угрожать друг другу.

— «Не втягивай Маркуса в наши дела. Это даже не обсуждается», — сказал Адам и, выдвинув ящик стола, достал оттуда свой пистолет калибром 9 миллиметров, с которым ходили все офицеры. Когда он положил оружие на деревянный стол, то издало характерный лязг. — «Если с ним что-нибудь случится, то мне всё равно, что станет с остальным населением Сэры».

— «Не уж, Адам, тебе ведь куда проще волноваться о великих обезличенных идеалах, чем о собственной плоти и крови. К тому же, ты никогда толком не умел угрожать».

Адам почувствовать себя уязвлённым, как обычно и бывало, когда слышал горькую правду о себе. Но, тем не менее, именно эта фраза и подтолкнула его к решительным действиям. Взяв в руки пистолет, он дослал патрон в патронник прямо рядом с микрофоном. Мирра точно расслышит и узнает этот звук. Профессор принялся ждать.

— «Ну, давай проверим, как я на самом деле умею угрожать», — сказал он.

— «Это ты сейчас моё терпение проверяешь. Хватит уже в игрушки играть».

— «Оставь моего сына в покое».

— «Если он и умрёт, Адам, то это будет не по моему приказу и не под моим началом».

— «Значит, договорились», — Адам спрятал пистолет обратно в ящик, поставив его на предохранитель. Он годами не носил с собой оружие на постоянной основе, но именно сейчас, отложив его в сторону, почувствовал себя будто бы голым. — «Даю тебе слово».

— «Мы придём за тобой, когда мои войска разберутся с линией обороны рядом с твоим домом».

— «Буду ждать».

Издав щелчок, радиоприёмник умолк. Адам вновь уселся в своё кресло, смирившись с тем, что он, вероятно, сейчас единственный человек на всей Сэре, который принялся спокойно ждать прихода Саранчи. По крайней мере, он уж точно был единственным, кто вообще вступал с ними когда-либо в контакт.

“Можно лишь фантазировать о том, как же это всё было бы захватывающе в иной ситуации и в иное время. Своего рода, первый контакт. Нет, вернее даже понимание всей мощи разума другого животного”.

Мирра могла что угодно нести в своих речах, чтобы настроить своих солдат на бой, но человечество ни в чём не было виновато. Оно послужило лишь катализатором. Конечно, это не отменяло того факта, что люди из-за своей жадности и жестокости сметали всё на своём пути, но никого нельзя было обвинять в появлении Светящихся. Они появились просто сами по себе.

“И мне больше всего на свете необходимо понять их природу. Как бы я хотел, чтобы ты сейчас была рядом, Элейн, и помогла мне. Господи боже, ты мне сейчас так нужна”.

Адам вспомнил об одной вещи, которую ранее забыл положить в портфель. Это была фотография жены, стоявшая на столе у него в кабинете наверху. Он настолько привык видеть её каждый день, что порой и просто не замечал. Профессор постарался не думать о том, что попусту убивает время, пока там армия Саранчи убивает людей. Особняк ещё никогда в жизни не казался ему столь опустевшим. Миссис Росс эвакуировали в Джасинто благодаря связям Адама, а Маркусу, вероятно, ничего даже в наследство не достанется, когда армия Саранчи дойдёт сюда. Что касается сокровищ искусства… Что ж, человечество уже один раз создало их, создаст и ещё раз. Придётся оставить картины на волю судьбы.

“Прости меня, пап. Мне очень жаль”.

Слишком много портретов предков тут висело. То были и мужчины, и женщины, но Адам почти никого из них не знал. Переложив туго перевязанные стопки дисков с данными и блокнотов с записями в портфеле, чтобы освободить место для дневника жены и фотографии, где Элейн была запечатлена с десятилетним Маркусом, Адам застыл в нерешительности, что же делать с медалью Октуса. Подбросив её на ладони, он положил награду в маленькую коробочку, оставленную для сына, в которой уже лежало свидетельство о праве собственности и завещание. Также в коробочку легла фотография с церемонии награждения, которая будто бы все эти годы с укором смотрела на то, как низко пал профессор. Адам выругался, ведь коробка значительно потяжелела, и нести её стало не так уж и просто. А если и взять её с собой, то как можно быть уверенным в том, что Мирра передаст коробку Маркусу? А если оставить её тут, найдёт ли её кто-нибудь вообще?

“Поздновато уже к нотариусу идти… Да и к тому же, нет у меня больше никакого нотариуса. Где Нэвила черти носят? Хотя ладно, ему надо время, чтобы всё это переварить. Не стоило взваливать на него ношу таких знаний. Но, с другой стороны, пусть лучше знает, кто я на самом деле, чем всю жизнь относится с почтением к тому, кто этого вообще не заслуживает”.

От размышлений профессора отвлёк шум вертолёта. Судя по звуку, “Ворон” пролетал прямо над домом, но в этом не было ничего необычного. А затем шум стих. Адам уже было хотел вновь сесть и в последний раз насладиться красотой своего храма искусства, как вдруг здание вздрогнуло от мощного взрыва, а затем с верхних этажей раздались крики.

— «Профессор Феникс! Сэр! Мы прилетели за вами!» — это был Дом Сантьяго. Меньше всего Адаму сейчас было надо, чтобы его спасали. Затем снаружи послышалась стрельба, а с лестницы донёсся топот чьих-то тяжёлых ботинок.

— «Тай, Джейс, подождите, мы ещё проверяем дом», — раздался голос Маркуса. Вместе с радостью от встречи с сыном к Адаму пришла и печаль. Топот ботинок шёл с лестничной площадки, кто-то приближался к кабинету. — «Чёрт, да где он?! Дом, проверь спальни».

“Проклятье, Маркус, только не сейчас!”

Больше всего на свете Адам хотел повидаться с сыном, но момент выдался совершенно неподходящий. Что ему оставалось делать? Попросить их покинуть дом, потому что профессор только и ждал того, как продолжить свои исследования в туннелях Саранчи? Скрыв ото всех наступление “Дня-П”, Адам и так немало бед причинил, но объяснить свою сдачу в плен Саранче было просто невозможно.

Выглянув из окна, профессор заметил клубившийся над западной частью города дым. Он понимал, что никогда не сможет рассказать обо всём сыну. А затем Адаму в глаза бросились трутни Саранчи, которые лезли на территорию особняка через стену сада. Нет, не через стену, а просто через груду обломков и камней. Взрыв произошёл где-то рядом с домом. Вероятно, снаряд даже в сам особняк попал. Холдейн-Холл был настолько велик, что Адаму пришлось бы спуститься на улицу и отойти от здания, чтобы оценить ущерб.

Ответом на его вопрос стал стрёкот автоматных очередей и гул лопастей вертолёта. В особняке шёл бой, и Мирра вряд ли смогла бы сдержать свои обещания не трогать Маркуса, если солдаты КОГ обстреливали Саранчу. Те в ответ тоже откроют огонь, и его сын станет просто сопутствующим уроном при захвате самого профессора. Теперь вопрос был лишь в том, кто до него первым доберётся.

“Результаты моих исследования должны уцелеть несмотря ни на что, и не важно, где придётся завершать работу”.

С этими мыслями Адам схватил портфель и, сунув папку под руку, направился на лестничную площадку. Маркус и Дом на мгновение взяли его на прицел своих винтовок. Адаму ничего не оставалось кроме как разразиться упрёками, как это обычно и делают все нечистые на руку люди, которых поймали с поличным.

— «Маркус, ради всего святого, что ты тут делаешь?! Вас же обоих убьют!»

Маркус явно пребывал в нерешительности. На мгновение Адаму даже показалось, что сын сейчас бросится к нему и обнимет, но тот лишь остановился и протянул руку, будто бы хотел портфель у отца забрать.

— «Нас там вертолёт ждёт, пошли».

— «Это что, вас Прескотт послал? Я не хочу, чтобы вы пытались меня спасти. Я только и хотел сказать, что…»

— «Потом поговорим, а сейчас идти надо».

— «Мне надо кое-что забрать из моей лаборатории».

Напротив лестничной площадки разбилось окно. Осколки стекла дождём разлетелись по ковру. Развернувшись, Дом разбил уцелевшую часть окна и открыл ответный огонь.

— «Мне кажется, у нас на это уже нет времени, сэр», — сказал он.

— «Слушай, пап, там, мать её, война вообще-то идёт!» — сорвался Маркус. — «Забудь ты про свою лабораторию!»

— «Маркус, ты не понимаешь!» — воскликнул Адам. Но как можно было ждать от сына понимания, если профессор только лишь и делал, что врал ему. — «Ты даже не представляешь себе, что у меня там за разработки! Они остановят войну! Они…»

— «Хватит, пап. Теперь это уже не имеет значения».

Голос Маркуса потонул в грохоте ещё одного взрыва. Лестница затряслась от ударной волны, словно лист на ветру, а дверь сорвало с петель, из-за чего коридоры особняка сразу наполнились стрёкотом пулемёта “Ворона”. Адам приготовился к тому, что сейчас внутрь начнут забегать толпы Саранчи. Он бы и так согласился пойти с ними, но теперь, когда бой уже шёл полным ходом, обо всех договорённостях можно было забыть.

— «Маркус, дай пистолет».

— «Пап, потом погеройствуешь. Не отставай».

— «Чёрт тебя дери, да я тоже в армии служил! Дай пистолет, а то мой в лаборатории остался».

Маркусу каким-то образом удалось протащить отца по лестничной площадке, даже не трогая его. Даже в такой ситуации они чувствовали себя неловко в компании друг друга, вовсе и не думая сближаться.

— «Мы тут сами разберёмся».

Прекратив огонь, Дом одной рукой нацелил винтовку в сторону уходившей вниз лестницы, а другой нажал кнопку наушника.

— «Тай! Тай, ты меня слышишь?!» — вызывал он кого-то по рации. — «В смысле “они кого-то ждут”?!»

— «Кто там кого ждёт?!» — нетерпеливо спросил Маркус.

— «Черви. Тай говорит, они собираются возле особняка».

— «Что, слишком воспитанные, чтобы начать штурм дома без официального приглашения?»

— «Понятия не имею, что у них на уме. Пошли».

Дом бегом спустился по лестнице, а затем пронёсся через коридор, прижавшись к стене рядом со взорванной входной дверью. Адаму не оставалось ничего кроме как последовать за ними. Не мог ведь он сейчас сказать Маркусу, что у него уговор: уйти отсюда с Саранчой. Впрочем, это уже значения не имело. Адам намеревался продолжить исследования в любом месте. Спустившись по лестнице вслед за Маркусом, профессор пожалел, что не взял с собой оружие, ведь он всё ещё неплохо стрелял.

— «Должно быть, ты чем-то неслабо так червей разозлил, пап, что они к тебе такой толпой завалились», — Маркус, прижавшись к стене с другой стороны от дверного проёма, перезарядил винтовку. Судя по звукам, бой шёл перед домом. Круживший над ними вертолёт поливал противника из крупнокалиберного пулемёта. Адаму был хорошо знаком звук стрельбы из него. — «Что, забыл кому-то из них на день рождения открытку прислать?»

— «Маркус, ты слышал?» — лихорадочно замахал руками Дом. — «Тай и Джейс собираются на верёвках спускаться».

— «Да ёб твою мать!» — Маркус в гневе тряхнул головой. — «Тай! Даже не думай! Они сразу по вам стрелять начнут!»

Теперь Адам мог слышать переговоры по рации. Должно быть, Маркус оставил свой канал открытым. Несмотря на шум перестрелки, до профессора донёсся спокойный голос, говоривший с сильным акцентом.

— «Маркус, мы для них слишком мелкая цель на таком расстоянии, да ещё и движущаяся. Но, если хочешь, можешь отвлечь внимание червей на себя».

— «Твою мать», — пробормотал Маркус. — «Только не вздумайте там помирать сейчас».

— «Да не парься, Маркус», — ответил ему голос, явно принадлежавший кому-то явно молодому. Должно быть, это Джейс. — «Ну, погнали!»

Не успел Адама и глазом моргнуть, как Маркус и Дом выскочили вдвоём из дверного проёма. Профессор гордился тем, что даже на шестом десятке вполне мог сражаться в бою, но всё же годы брали своё, и реагировать он стал на всё куда медленнее молодых. Выскочив на улицу прямо в гущу боя, Адам, прижимавший к груди обеими руками свой драгоценный портфель и трепыхавшиеся бумаги, чуть не споткнулся о разнесённые в щепки взрывом древние деревянные двери, не одно столетие простоявшие на страже Холдейн-Холла. Возможно, пистолет бы ему сейчас и вовсе не пригодился. Профессор бросился в укрытие за низкой стеной внутреннего двора, сев за спиной у Маркуса. Пули со свистом пролетали над его головой, словно разозлённые насекомые. Огонь шёл с обоих направлений в сторону внутреннего двора. Через каждые несколько секунд Маркус просто высовывал “Лансер” из-за стены и открывал огонь вслепую. Заметив, как Дом вприсядку пробирается вдоль стены, периодически высовываясь, чтобы обстрелять противника, Адам и сам рискнул выглянуть из-за стены.

Это была просто кровавая бойня. Мёртвые трутни лежали сваленные в кучу, в то время как остальные использовали их тела в качестве укрытия вместо мешков с песком. Столбы дыма, поднимавшиеся в небо за оградой особняка, напоминали лес из небоскрёбов. Вдруг из-за ограды особняка выскочил здоровенный солдат с полосой чёрных волос на выбритой голове и татуировками на лице. Поливая трутней свинцом из “Лансера” на бегу, он перепрыгнул через кусты на другой стороне внутреннего двора. Воздух буквально пропитался грохотом выстрелов, криками и дымом. Всё это вызвало у Адама немало воспоминаний о куда более простой войне, где не приходилось с таким трудом искать решения проблем.

— «Ну твою ж мать!» — Маркус, застыв на мгновение, прижал пальцем кнопку наушника и крикнул. — «Народ, у нас тут бумеры на подходе!.. Да, я слышал тебя, Страчан! Ты готов?!»

Затем на короткое время воцарилась тишина. Адам не мог понять, всю ли Саранчу они перебили, поэтому решил высунуться из укрытия, но никакого движения противника не заметил. Тот крупный выходец с Южных островов с татуировками пинком переворачивал тела некоторых червей, чтобы убедиться, что те точно мертвы, а самый молодой солдат в отряде с волосами, заплетёнными в тугие косички, подбирал винтовки противника. Вертолёт, зависнув прямо у них над головами, опустился прямо на руины и обгорелые цветники во внутреннем дворе. Адам почувствовал бьющий ему в лицо ветер от лопастей, пытаясь не растерять свои бумаги. Во дворе было слишком мало места для посадки такой громадины.

“Мог ли я себе представить, что Хоффман во время такого тяжёлого сражения решит послать целый вертолёт ради спасения одного человека? Возможно, я был о нём слишком плохого мнения”.

Казалось, пилот вертолёта испытывал затруднения с посадкой. Набрав немного высоты, он стал разворачивать машину, чтобы попробовать ещё раз зайти на посадку. Вероятно, причиной этому стало то, что хвост “Ворона” оказался слишком близко к разбитому фонтану, из которого во все стороны брызгала вода. Подскочивший в крови Адама адреналин пошёл на спад, пока он сам наблюдал за манёврами пилота. Вдруг его внимание привлекло какое-то движение среди густой поросли тисов. Нечто серое двигалось невероятно быстро. Адам уже встречался с подобным существом, правда, при совершенно иных обстоятельствах.

— «Там бумер!» — крикнул он. — «Ложись!»

Больше он ничего сделать не успел, так как что-то просвистело в воздухе. В небо взмыли всполохи жёлтого огня, и Адама сбило с ног мощным взрывом. Его моментально окутал густой чёрный дым и ревущее пламя, а вонь топлива не давала вдохнуть.

— «Блядь, вертолёт сбили!» — закричал Дом. — «Теперь ещё и риверы подтянулись».

— «Папа!» — звал его Маркус. — «Папа, ты цел?! Давай, пора уходить отсюда!»

Адам свернулся клубочком, чтобы закрыть голову от посыпавшихся градом на него обломков. Портфель улетел куда-то в сторону. Что-то прожужжало в воздухе над ним, а затем с грохотом вонзилось в почву в нескольких метрах от профессора, словно брошенное копьё. Вероятно, это была лопасть вертолёта. Следующим взрывом Адама подбросило в воздух, а после какой-то тяжёлый предмет ударил его в спину, от чего в глазах у профессора потемнело. По-прежнему оставаясь в сознании, он понятия не имел, что с ним случилось, будучи не в состоянии пошевелиться или оглядеться по сторонам. Но до его слуха доносились бесконечные вопли Маркуса.

— «Папа! Папа! Папа!» — звал тот. После этого прогремел третий взрыв, и слух Адама пропал. Он даже прекратил свои попытки пошевелиться, позже поняв, что он и не в состоянии сделать ни единого движения. Каждый вдох причинял боль.

— «Маркус!» — крикнул Адам, даже не услышав собственного голоса, как и любых других звуков. Профессор не понимал, жив ли он ещё. Внутренний двор, где он только что находился, куда-то пропал. — «Маркус…»

Адам решил, что если бы он потерял сознание, то не заметил бы этого. Но бой прекратился, и что-то тяжёлое давило ему на спину. Поначалу профессор решил, что это Маркус прижимает его к земле, закрыв своим телом, но затем понял, что оказался погребён под грудой обломков. В итоге он всё же сумел сделать глубокий вдох, и от этого его нос и рот тут же забились пылью, а на глазах навернулись слёзы от боли. Адам не мог позвать на помощь, слыша лишь звуки стрельбы где-то вдалеке. Но кроме них ничего не было: ни шума подлетающих вертолётов, ни голосов солдат. Профессор точно не знал, сколько так пролежал под завалами, но надо было попробовать выбраться из-под них и позвать на помощь. Перед его глазами была лишь полоска земли, проглядывающаяся между обломками, но Адам не мог даже голову повернуть. Он всё же попытался позвать на помощь, ведь сейчас уже было всё равно, кто именно его найдёт. Но из его горла вместо крика вырвалось лишь бульканье.

“Я что, хребет сломал?” — подумал профессор. Нет, позвоночник явно не пострадал, потому что Адам мог пошевелить пальцами ног. Почувствовав их движение, он пришёл к выводу, что не парализован. Но дыхание приносило невероятную боль. Он попытался вдыхать часто и неглубоко, но в итоге лишь закашлялся, отчего мучения только усилились.

“Вот тут я и умру. А как же мои исследования? И где вообще Маркус? Боже, надо было ему обо всём рассказать. Надо было отдать ему все бумаги. Ох, Маркус, сын мой…”

Адам уставился на узкую полоску земли, усыпанной гравием, видневшейся сквозь обломки. Почувствовав, как его руку обдувает прохладный ветер, он понял, что, как минимум, какая-то часть его руки не лежит под завалами. Может, кто-нибудь заметит, как он ею шевелит.

“Кто заметит? Тут же нет никого. Пришёл твой черёд умирать”.

Но затем раздался хруст гравия под чьими-то ботинками. К нему приближались одна или две пары ног. Может, даже три, но явно больше одной. Маркус всё же нашёл его. Вытянув руку как можно выше, Адам попытался закричать.

— «Ну, пиздец… Прескотт с катушек слетит от злости», — сказал кто-то. Профессор не узнал этот голос, но это точно был не Маркус, и не кто-то из его отряда. — «Он мёртв?»

— «Не думаю, сэр. Вон, смотрите, шевелится».

— «Ну, тогда быстрее его оттуда доставай. Йерге, найди его барахло. У него где-то тут портфель лежал. Как найдёшь, обыщи дом».

— «Так он же горит, сэр».

— «Значит, пошевеливайся. Проверь, может удастся попасть в подвал. У него там лаборатория».

— «Я вызвал эвакуационный вертолёт».

— «Будем надеяться, он доживёт до его прилёта».

Адам так и не понял, кто же это был. Впрочем, особого значения это и не имело, если эти люди собирались его вытащить. Обломки понемногу переставали давить на его спину. Профессор попытался хоть слово произнести, но каждый вдох отзывался в его теле невыносимой болью. Затем кто-то подхватил его, и профессор наконец-то увидел небо с клубами дыма. Какой-то человек в чёрной как смоль униформе наклонился над ним, нахмурившись. У профессора всё это просто в голове не укладывалось. Может, он и впрямь уже мёртв, а загробная жизнь именно так и выглядит?

— «Так, не пытайтесь разговаривать, профессор», — сказал этот человек. Голова Адама закатилась набок, и он чуть не ткнулся носом в чёрные ботинки мужчины, начищенные до блеска. Простой солдат такие носить бы не стал. Шум подлетавшего вертолёта становился всё громче. — «Так, “Ворон” прибыл. Всё с вами хорошо будет».

“Маркус!” — Адаму показалось, что он вслух позвал сына, но это всё это было лишь у него в голове. — “Маркус, жив ли ты?”

Вдруг что-то глубоко вонзилось в тыльную сторону его ладони. Адам дёрнулся от неожиданности, но затем боль, солнечный свет и вонь горевшего авиационного топлива растворились в темноте блаженного забытья.




ВЕРТОЛЁТ “КВ-ВОСЕМЬ-НОЛЬ”, ПОДЛЕТАЯ К МОСТУ КАНЦЕЛЯРСКОГО СУДА.


У Хоффмана это уже была далеко не первая травма головы, да и явно не последняя. Прижав руками к телу лазер наведения “Молота”, он пытался понять, то ли у него сотрясение, то ли просто шоковое состояние после боя. Геттнер на всех парах неслась к мосту Канцелярского суда, но по прямой туда долететь не вышло из-за огромного числа риверов в воздухе. Её командир экипажа по имени Барбер сидел за боковым пулемётом, беспрестанно выпуская очередь за очередью.

— «Извините за неудобства, полковник», — сказала Геттнер. Вертолёт всё время бросало из стороны в сторону, и Хоффману даже показалось, что его впервые в жизни стошнит в воздухе. — «Стрелок у нас всего один на борту, а риверы со всех, мать их, сторон лезут. Стараюсь лететь так, чтобы они на нас с тыла не зашли».

Хоффман, прищурившись, попытался разглядеть время на часах. Они уже потеряли двадцать или тридцать минут. Хотя, возможно, это ни на что и не повлияет. Может, ему ещё удастся вовремя доставить “Молот” к мосту, а с Маркусом он уже потом разберётся, как мужик с мужиком, не взирая на погоны, после чего сразу обо всём этом забудет.

“Херня это всё собачья, не забудешь ты о таком. И дело тут даже не в неверной расстановке приоритетов. Он прекрасно знал, что стоит на кону, просто окончательно уже слетел с катушек. Что ж, даже с лучшими из нас такое случается. Ну давай же, Геттнер, быстрее. Жми, блядь, педаль в пол. Мне нужно туда попасть”.

Хоффман нажал кнопку передачи на своём наушнике. Вертолёт шумел куда сильнее обычного, и полковник надеялся, что экипаж в последнее время не пропускал техосмотр.

— «Да всё нормально, майор», — ответил он по рации.

Аня тащила по палубе пассажирского отсека очередную пулемётную ленту весом двадцать килограмм для Барбера, находясь на пределе сил.

“Это я должен заниматься таким”, — подумал Хоффман. Пошатывающейся походкой Аня направилась обратно к своему сиденью, с трудом шагая по накренённой палубе на этих дурацких высоких каблуках. — “За каким хреном мы заставляем женщин из офицерского состава носить их?!”

Аня наклонилась над ним.

— «Сэр, у вас до сих пор кровь идёт. Мне и впрямь надо оказать вам помощь», — сказала она.

— «Я ж пока не умер, лейтенант».

— «Сэр, насчёт Маркуса…» — начала она.

“Ну всё, началось. Бедняга. И вот что мне с ним делать, чёрт подери?”

— «Аня, мы это позже обсудим».

— «Он вовсе не такой, сэр», — продолжила лейтенант. Она в Маркусе души не чаяла, и, несмотря на то, что Маркус на людях ни разу не проявил к ней никаких симпатий, Хоффман всё и так знал, потому никогда и не читал ей лекций о вреде сожительства офицеров с рядовыми. — «Вы ведь сами знаете, что он никогда бы не бросил свой боевой пост».

— «Аня, давай не сейчас».

— «Простите, сэр», — поднявшись, Аня взяла с полочки на переборке аптечку первой помощи. — «Не шевелитесь».

Хоффман не видел, чем она занималась, но что бы там ни было, ему стало больно. Полковник ненавидел, когда кто-то проявлял к нему излишнюю заботу. Но Аня стала одной из тех немногих, на кого он никогда не стал бы ворчать. Она была хладнокровна, преданна ему и никогда не жаловалась. На неё всегда можно было положиться.

— «О, радио вновь заработало», — Барбер скорее выразил мысли вслух, чем обращался к кому-либо конкретному. — «Так, у нас есть тарелка спутниковой связи с “Молотом” и ещё десять вертолётов».

Хоффман оживился. Может, Маркус одумался и уже летит обратно?

— «Страчан!» — вызвал он по рации пилота вертолёта, на котором улетел отряд Феникса.

— «А, нет, я не на ту систему связи смотрю. А что, сэр, какие-то проблемы с ним? Я думал, он на эвакуации работает».

— «Нет, ничего серьёзного».

— «Вижу мост Канцелярского суда!» — перебила их Геттнер. Она не стала вдаваться в подробности, но в этом и не было необходимости. Вертолёт заложил вираж, и взгляду Хоффмана предстало мерцающее русло реки, впадавшее в глубокое гранитное ущелье, рассекавшее Эфиру на юге. Отсюда полковник уже мог разглядеть колонны и несущие тросы моста Канцелярского суда. Привычный вид шестиполосной трассы, пролегавшей на мосту, сегодня сменился на пейзаж окутанного дымом поля битвы. На мгновение Хоффману показалось, серые и чёрные бесформенные предметы, ковром устилавшие мост — это куски дорожного покрытия и остовы автомобилей. Но когда дым рассеялся, полковнику удалось получше всё разглядеть. На самом деле это оказалась колонна червей, в ярости сметавшая всё на своём пути. Отсюда даже не было видно позиций солдат КОГ.

— «Облети ещё раз», — сказал Хоффман. — «Я не вижу Томаса».

Геттнер отлетела подальше, чтобы вертолёт нельзя было подстрелить из малокалиберного оружия, а затем зашла на новый круг, но в этот раз уже подлетела к опорам мосту с севера и направилась прямиком вдоль несущих тросов. Хоффман высунулся как можно дальше из пассажирского отсека. Уже добравшиеся до северной части ущелья черви при помощи брумаков крушили кабинки сбора оплаты за проезд по мосту в ста метрах перед ними. Но куда же подевались солдаты КОГ? Полковник мельком заметил танк “Кентавр”, лежавший кверху днищем в реке под мостом. Если тела экипажа попали в такой бурный поток, то их давно уже унесло отсюда. Тем не менее, полковник слышал, как кто-то палит короткими очередями из малокалиберного оружия. Кто-то даже выстрелил из гранатомёта, попав в какую-то цель по центру моста. Только тогда Хоффман их заметил. Несколько солдат засели на верхних этажах опорных башен моста и, уцепившись за несущие тросы, пытались попасть по червям из винтовок и ракетных установок. Несмотря на всю их храбрость, попытка отбиться была обречена на полный провал.

— «У нас есть связь с Четвёртым полком Лёгкой пехоты Эфиры?» — спросил Хоффман. — «Свяжись с ними, Аня, и предупреди, что они напорются на червей, если не отступят дальше на север».

Полковник вытянул шею, чтобы осмотреть южный конец моста. Червей там собралось ещё больше, и они уже выдвинулись в атаку. Хоффману теперь уже не оставалось ничего кроме как обрушить мост. Но делать это ему придётся, пока там его люди.

— «Проклятье…» — пробормотал полковник. Аня стояла рядом с ним, но Хоффман заметил её, лишь когда залез обратно в пассажирский отсек, пытаясь определить, в каком месте лучше всего использовать лазер наведения. Здравый смысл подсказывал ему навести луч на ближайший к югу пролёт моста. По крайней мере, это прервёт поток наступавших червей, даже если и большая их часть уже пересекла мост.

“Но стоит ли оно того? Всё ли тут дело в численности?”

Солдатам на мосту всё равно живыми оттуда уже не уйти. Несколько батальонов, которые Хоффман по-прежнему называл Четвёртым полком Лёгкой пехоты Эфиры, всё ещё пытались прорваться в Джасинто, но наступающая армия червей их всё равно достанет.

“Надо было сразу этот мост подорвать. Ну да, теперь-то самое время думать о том, как изначально можно было грамотно выстроить оборону. Ладно, хуй с ним”.

— «Подлетите ближе, майор», — сказал Хоффман. — «К южному концу моста. Мне надо прицелиться».

— «Я там не смогу надолго зависнуть, если черви меня заметят. С лазером справитесь?»

— «Конечно», — ответил Хоффман, решив, что с такой техникой у него проблем не будет. — «Майор, если трезво оценить ситуацию, мы можем этих ребят снять с тросов при помощи лебёдки?»

— «Я очень хочу попробовать».

Как только Хоффман объявит о залпе из “Молота”, солдаты тут же поймут, что мосту конец. Хотя, конечно, был шанс, что тот не обвалится целиком. К тому же, Хоффман и сам очень хотел попробовать снять ребят оттуда. Аню он спрашивать не стал, ведь они тут не голосование устраивали, да и ей сейчас и без того несладко было. Наведя лазер на цель, полковник задумался, как же он справится без оптической системы наведения.

— «Подлетите поближе, майор».

— «Это почти как из “Лансера” стрелять», — сказала Аня, наклонившись к Хоффману. — «Если цель большая и не двигается, то и целиться особо не надо».

Полковник к ней слишком хорошо относился, чтобы начать огрызаться, что он и так всё это прекрасно знает, и что у них вообще других вариантов нет, потому что Маркус сбежал с ключевым компонентом. Поэтому он просто сосредоточил всё своё внимание на цели, когда Геттнер, сбросив скорость, заставила вертолёт зависнуть примерно в сотне метров над опорами моста, избегая рывков. Аня принялась нажимать кнопки на своём наушнике, ведь обычно именно она и занималась наведением “Молота Зари” из боевого информационного центра, работая с этой системой куда чаще полковника.

— «Спутник “Молота” в зоне приёма. Огонь по готовности, сэр».

Это и впрямь было похоже на стрельбу из винтовки. Перекрестие лазерных лучей легло на поверхность асфальтобетона в нескольких метрах над пролётом моста, но захвата цели не произошло. Хоффман изо всех сил старался удержать лазер наведения, чтобы тот не трясся. Но, как уже заметила Аня, мост был довольно крупной целью, да и к тому же неподвижной. Нажав на спусковой крючок, чтобы дать сигнал о наведении, полковник принялся ждать.

“Если уж мне весь мир удалось спалить, то и с такой хернёй, как сраный мост, как-нибудь справлюсь”, — подумал Хоффман, мысленно сосчитав до трёх. Пробившийся через облака луч невыносимо яркого белого света ударился прямо в мост. Вдруг поверхность дороги вздыбилась, будто бы её разорвало изнутри, а затем цель на мгновение исчезла в облаке пламени и дыма. Когда это облако рассеялось, Хоффману удалось рассмотреть, что залпом снесло тридцать или сорок метров пролёта моста. Обломанные края бетонных опор моста, из которых во все стороны торчали погнутые и покорёженные металлические балки, напоминали пни срубленных деревьев. На южном берегу ущелья взрывная волна снесла все кабинки сбора оплаты, заставив червей, шедший колонной по мосту, броситься в панике, куда глаза глядят.

— «Неплохо пальнули, сэр», — Барбер выпустил несколько коротких очередей в какую-то цель, которую Хоффману отсюда было не разглядеть. — «Я прикрою вас, пока будем снимать тех ребят с тросов».

Но все мысли полковника были лишь о том, что если бы он прилетел сюда раньше, то успел бы дать залп по северной части ущелья, тем самым отрезав пути подхода червям, или, по крайней мере, задержав их до прибытия подкрепления войск КОГ. Сейчас ему всего лишь удалось не допустить причинения дальнейшего ущерба. Но как бы Хоффман не пытался выбросить на время из головы мысли о поступке Маркуса, у него не выходило. Полковник до сих пор не мог во всё это поверить.

— «Да, капрал, за дело», — ответил он.

На самом мосту до сих пор находились черви. Большая их часть уже перебралась на другую сторону, но несколько тварей ещё оставались на мосту, пытаясь подстрелить вертолёт. Теперь жизнь Хоффмана оказалась в руках Геттнер. Заложив очередной крен, чтобы Барберу было легче стрелять, она направила вертолёт боком. Крупнокалиберные пули пробивали поверхность дороги, а некоторых червей просто рвали пополам.

— «Они попали в нас», — сказала Геттнер. — «Хотя, тут ничего серьёзного. Облетим ещё раз, Нэт?»

— «Да, надо перебить всех червей, а не то всё днище нам в сито превратят, пока мы будем ребят снимать», — ответил Барбер, невероятно быстро вставляя в пулемёт новую ленту. — «Давай ещё раз, Гилл».

Уцепившись за поручень над головой, Хоффман попытался разглядеть, сколько солдат им предстоит снять. Когда Барбер открыл огонь, ему удалось заметить лишь двоих. Пара пуль ударила в фюзеляж вертолёта рядом с дверью пассажирского отсека, но полковник так и не понял, прошили ли они машину насквозь, или же застряли в обшивке.

— «Барбер, придётся тебе уступить мне место за пулемётом», — сказал Хоффман. — «Я понятия не имею, как с это лебёдкой управляться».

Казалось, автоматные очереди под ними утихли. Осторожно высунувшись из вертолёта, полковник заметил двух человек, ухватившихся за узкий выступ на одной из опорных башен. Судя по тому, что один из солдат показал полковнику одобрительный жест с оттопыренным вверх большим пальцем, они поняли его задумку.

— «Конечно, сэр», — ответил Барбер, выбираясь из кресла возле пулемёта. — «Только не забывайте, что вы не увидите противника, если тот подкрадётся снизу».

— «Я пойду носом вперёд», — вмешалась Геттнер. — «Только давайте быстрее».

Хоффман уже и не помнил, когда в последний раз стрелял из крупнокалиберного пулемёта. При иных обстоятельствах, когда эту ситуацию можно было бы счесть за небольшую победу, а не за устранение последствий немыслимого поступка, он почти что испытал бы наслаждение от стрельбы из такого оружия. Вертолёт завис в воздухе над рекой, развернувшись носом к мосту. Хоффман выпускал очередь из пулемёта каждый раз, как ему казалось, что он заметил движение внизу. Только лишь услышав звуки стрельбы из “Лансера”, он понял, что Аня взяла его винтовку и принялась понемногу обстреливать противника из другой двери.

“А ведь она даже не проходила инструктаж по использованию винтовки. Молодец, умная девочка. Елена, ты бы ею гордилась”.

— «Как у нас дела?» — спросила Геттнер.

— «Пять метров!» — отозвался Барбер. Хоффман на мгновение бросил взгляд вниз и увидел двух солдат, висящих на одном тросе лебёдки. — «Три! Два! Один! Все на палубе, отстёгиваю трос!»

— «Так, всё, уходим».

Вертолёт развернулся и начал стремительно набирать высоту, словно пробка, вылетевшая из бутылки шампанского. Геттнер старалась как можно скорее выйти из зоны поражения оружия червей. Хоффман наблюдал за тем, как разрушенный мост под ними становится всё меньше и меньше, а затем поднялся из кресла возле пулемёта. Это далось ему нелегко, ведь возраст уже давал о себе знать, да и бушевавший в крови адреналин поутих. Двое спасённых солдат сидели на палубе совершенно измождённые и с ног до головы перепачканные в саже. Один из них накладывал себе повязку на кровоточащую руку, а другой поднял взгляд на Хоффмана.

— «Спасибо, сэр», — сказал он. — «Вот уж нам эта поганая система связи поднасрала, наебнувшись в такой момент, да?»

— «Ага», — ответил Хоффман, который и сам хотел в это верить. Его сейчас куда больше волновало то, как отразится на боевом духе солдат поступок Маркуса, когда о нём узнает вся армия. А это было неизбежно. — «Прости, что всё так вышло, сынок. Геттнер, дай знать, если заметишь кого-нибудь из Четвёртого полка Лёгкой пехоты Эфиры на обратном пути».

Из десяти батальонов выжило всего два человека. Не два батальона, а всего лишь два человека. Но сейчас, когда Хоффману удалось решить все безотлагательные проблемы, уже ничто не отвлекало его от выполнения самой сложной задачи из всех тех, что когда-либо ложились на его плечи. Такое нельзя просто забыть и жить дальше.

Маркус Феникс был настоящим героем, без прикрас. По мнению Хоффмана, все солдаты были героями, но Маркус всегда оказывался на шаг впереди них. Ему даже не надо было отдавать приказы. Казалось, ему вообще было неведомо понятие страха за собственную жизнь. Если рядом с Маркусом возникала ситуация, когда надо было рискнуть, то именно это он и делал, но не из-за уверенности в собственной неуязвимости, а потому что, как ему казалось, все беды мира стали его личной ношей. В этом-то и заключалась вся его проблема, и Хоффман понимал это даже сейчас, чувствуя пульсирующую боль в голове и привкус крови во рту. Маркус, не задумавшись, вступился бы за любого, даже за незнакомца, которые потом бы ему и “спасибо” не сказал. Но в этот раз спасти потребовалось именно его отца.

“Как же, сам, блядь, всемогущий профессор Адам Феникс, настоящее божество. А на деле мудак обыкновенный. Это всё из-за тебя, чёрт подери! Ты уничтожил его, собственного сына! Ты что, не понимал, эгоист сраный, что он сразу к тебе побежит, когда ты связался с ним, чтобы попрощаться?!”

Адам Феникс и сам ведь был офицером когда-то, как и Хоффман. Он тоже служил в Двадцать шестом Королевском полку Тиранской пехоты, так что кому, как не ему, стоило бы понимать, что он творит?

— «У нас уже есть связь с Джасинто?» — спросил полковник, глядя на Аню. Та, вновь усевшись на скамью, выглядела грациозной и опрятно, разве что, немного раскраснелась. Винтовку Хоффмана она закрепила между опорных стоек. — «Надо развернуть там новый боевой информационный центр».

— «Эйгл уже работает над этим. Он молодец, справляется».

После этого Аня умолкла. Все разговоры о Маркусе были отложены на потом. Никто из Четвёртого полка Лёгкой пехоты Эфиры так до сих пор и не вышел на связь, так что Хоффман точно не знал, что с ними случилось. Может, разбрелись в бою. Он заметил небольшую колонну из “Броненосцев” и “Тяжеловозов”, на всех парах нёсшихся по скоростной дороге в Джасинто, но грузовиков среди них не заметил. Спустя полчаса, когда сам Хоффман уже терялся в догадках, не мерещится ли ему это всё из-за сотрясения, Аня коснулась его плеча. Её измождённое лицо говорило о том, что она явно не о чём-то хорошем ему сообщить хочет.

— «Я установила связь с временным боевым информационным центром в Джасинто», — сказала она, показав пальцем на свой наушник. — «Вертолёт Страчана сбили».

У Хоффмана всё внутри похолодело. У него в голове промелькнула мысль, что сама судьба или божественное провидение решило уберечь полк от позора из-за действий Маркуса, но полковник тут же сам себя возненавидел за подобные суждения, вспомнив про Дома и остальных, кто полетел с ним к отцу.

— «Полковник, Рэйд на связи. Всё население Эфиры и южной части Джасинто почти что полностью эвакуировано, так что я начинаю составлять списки погибших».

Полковник выругался про себя. Ну конечно, кто ж ещё кроме этого мудака Рэйда станет сообщать ему об этом.

— «Приступайте, майор», — процедил сквозь зубы Хоффман.

— «Вертолёт сбит, но Феникса нашли живым».

— «Адама?»

— «Маркуса».

Раньше такие конфликты в полку решали в кулачном бою один на один в каком-нибудь вертолётном ангаре или же на задворках без свидетелей, но не в этот раз. Хоффман потерял право восстанавливать справедливость таким простым и эффективным способом в тот самый момент, как согласился на перевод в штаб, вместо того, чтобы основательно обдумать всё и остаться среди младшего командного состава. А теперь он уже высший чин, а не сержант в казарме.

“Блядь, да я ведь глава штаба
обороны. Боже мой, как мы вообще до этого дошли?”

Теперь всё было иначе. Надо было показать всем, что приказ нарушать нельзя. Хоффман обязан был сделать это не ради себя самого, а ради всех тех исполнявших его приказы солдат, чьи отцы с председателем КОГ за руку не здоровались.

— «Он в сознании?»

— «Пока нет».

— «А что с Адамом Фениксом?»

— «Погиб, сэр. Его останки нашли под завалами».

— «Кто именно нашёл? Вы уверены, что он мёртв?» — даже с раздробленным черепом Хоффман понимал, что скрыть уже ничего не выйдет. Раз какой-то экипаж “Ворона” забрал Маркуса и остальных членов отряда “Браво” из особняка профессора, то пилоты в две секунды догадались бы, что он прилетел туда за отцом. Да и крики Хоффмана по рации тоже немало солдат слышало. Рано или поздно широкие массы всё равно узнают, что Маркус нарушил приказ. У Хоффмана не оставалось иного выбора. — «Кто их оттуда вывез? Как это всё случилось? Где тело профессора Феникса?»

— «Их забрал “КВ-Один-Один”, сэр. Прибыл на место тут же. Я точно не знаю, кто его вызвал, но там царит настоящий хаос. Восточную Баррикаду смели подчистую. Таким образом, большая часть Эфиры и несколько районов Джасинто под контролем Саранчи».

— «Что с Сантьяго?» — спросил полковник, у которого к Дому было особое отношение. Тот в составе группы спецназа воевал под командованием Хоффмана ещё на мысу Асфо. Теперь уже из того отряда почти никого кроме Дома не осталось, так что полковник не был готов жить с такой потерей. — «Только не говори, что Дом погиб».

— «Он жив и в сознании. У Стрэттона и Калисо лёгкие травмы».

— «Сантьяго не говорил, какой у него был приказ?» — Хоффман был просто обязан спросить об этом.

— «Нет, сэр. Кажется, он очень расстроен по поводу профессора Феникса и полагает, что задание по его спасению провалилось».

Хоффман потёр глаза одной рукой. Ну, по крайней мере, Маркус повёл себя, как обычно. Даже угнав вертолёт с экипажем и использовав собственный отряд ради спасения отца, он всё равно позаботился о том, чтобы никого из них не подставить под удар. Маркус не стал рассказывать им, что ослушался приказа, а также захватил армейский транспорт в личных целях. Тем не менее, он всё равно заставил их рискнуть своими жизнями. Хоффман выругался про себя. Даже факт того, что весь отряд Маркуса всё равно пошёл бы за ним, ни на секунду не усомнившись в собственных действиях, не оправдывал его поступок. Порой кажется, что знаешь человека так хорошо, что жизнь свою ему доверить готов, а затем понимаешь, как же ты ошибался.

Как только Хоффман задумался о том, что Маркус рисковал жизнями Дома и остальных членов отряда, ему вдруг куда проще стало принять это решение. И дело было даже не в том, что он ударил старшего по званию. В какой-то степени его поступок нёс в себе куда больше, чем простое неподчинение приказу, повлекшее поражение в битве за Эфиру и Джасинто, хотя именно это и будет указано в обвинительном заключении, а также переломит ход войны в дальнейшем. В глубине души Хоффман, чувствуя лёгкий привкус горечи в горле, понимал, что основная провинность Маркуса в том, что тот обманом вовлёк своих боевых товарищей в это преступление. Будь ты хоть десять раз героем, такое простить невозможно. Впрочем, у Хоффмана и выбора-то другого не было.

— «Пусть пришлют пару ребят из военной полиции и ждут моей команды», — сказал полковник. — «А когда Феникс придёт в сознание, арестуйте его по обвинению в неисполнении служебного долга».

Хоффман не стал больше ничего объяснять. Слишком уж тяжело всё это далось ему. Тех, кто вытворял подобную херню в военное время, не говоря уже о том, когда это случалось прямо посреди боя, ждал расстрел.

Хоффман надеялся лишь на то, что Маркус заявит о своей невиновности, подкрепив её какими-нибудь невероятно вескими смягчающими обстоятельствами. В противном случае полковник только что собственноручно подписал смертный приговор одному из лучших солдат, с кем ему только доводилось вместе служить.




МЕСТО: НЕИЗВЕСТНО. ДАТА: НЕИЗВЕСТНА.


Свет был такой яркий, что начинало резать глаза. В какой-то момент Адам попытался дотянуться до будильника, совершенно не понимая, какой сейчас вообще день, не говоря уже о точном времени. Он точно на работу опоздает. Но тут его грудь пронзила острая боль, будто бы ножом ударили. Несколько секунд Адам пребывал в диких страданиях, не имея возможности даже вдохнуть. Мучаясь от боли, он решил, что неудачно упал во время игры в трэшбол, в чём сам виноват. Услышав какой-то стон, Адам вдруг понял, что это его собственный голос.

“Чёрт, у меня ребро сломано! И как это меня на сей раз угораздило-то? Я ведь столько лет уже не играл…” — подумал он. Его затуманенному разуму потребовалось несколько секунд, чтобы собрать цельную картинку из обрывков воспоминаний. — “Я попал под завал, но выжил. Значит, я в больнице… Маркус! Где же Маркус? Жив ли он? Как там Дом? И где мои записи?”

Над ним кто-то склонился. Адам уловил запах антисептиков, смешанный с каким-то цветочным ароматом, который исходил откуда-то поблизости, а также тянущийся издали запах кофе. Вдруг он почувствовал укол в тыльную сторону ладони. Пелена понемногу начала спадать. Женщина средних лет в зелёной форме медсестры взглянула ему прямо в глаза, а затем сделала шаг назад.

“Больница, значит. Я точно в больнице”.

Свежие простыни под его руками на ощупь оказались прохладными и гладкими. Яркий свет исходил вовсе не из лампы, а от большого окна с рулонными шторами. Если это и впрямь был Медицинский центр Джасинто, значит, с оборудованием у них до сих пор всё обстояло куда лучше, чем предполагал Адам.

— «Маркус жив?» — спросил он, но вместо собственных слов услышал что-то похожее на стон, вышедший будто даже не из его рта. — «Где он?»

— «Вы уже можете с ним поговорить, сэр», — сказала женщина. — «Но если он вдруг разнервничается, сразу зовите меня».

Раз она сказала “сэр”, значит, к Хоффману обращалась, не иначе. Адам с трудом попытался оглядеться по сторонам, морально готовясь выслушать ворох сердитых порицаний от полковника, но затем понял, что это был вовсе не Хоффман. На профессора смотрел сам Ричард Прескотт, опершись спиной о стену рядом с обрамлённым в позолоченную раму акварельным пейзажем озера. Адам не знал, что произошло в Эфире, но, судя по всему, председатель уже разобрался со всеми срочными делами.

— «Ну как, Адам, вам уже лучше?» — с этими словами Прескотт, с привычной неспешностью отступив от стены, потянулся за каким-то предметом, находившемся вне поля зрения профессора. Послышалось бульканье воды, а затем и жужжание моторчика. Подголовник кровати медленно поднялся, приведя Адама в сидячее положение. Он простонал от неутихающей боли.

— «У вас рёбра сломаны», — сказал Прескотт, протянув профессору хрустальный бокал с водой. — «А также сотрясение мозга. Вам ещё повезло, что вообще живы остались. Бокал держать сами сможете?»

Не будучи до конца уверенным в своих силах, Адам всё же решил, что никому не даст кормить себя с ложечки, как ребёнка, и изо всех сил ухватился за бокал. Ледяная вода показалась ему самой вкусной вещью в мире. Профессор осушил бокал до дна, не обращая внимая на боль при каждом глотке. Терпеливо дожидавшийся его Прескотт забрал пустой бокал из рук Адама.

— «Где Маркус?» — спросил профессор. — «Он был со мной, когда на особняк напали. Где он?»

— «Его выписали некоторое время назад. Он в норме».

“Выписали? Некоторое время назад? Но как давно?”

— «Могу я с ним повидаться?»

— «Нет, боюсь, это невозможно».

— «Где он?» — спросил Адам, тут же мысленно начав укорять себя, что не спросил про Дома. — «Бой всё ещё идёт?»

Прескотт слегка наклонил голову вбок, уставившись в пол, будто бы ему было жаль Адама. Но такие эмоции были неведомы председателю.

— «Саранча захватила мост Канцелярского суда и большую часть Эфиры», — тихо ответил он. — «Мы эвакуировали всех в Джасинто».

— «Боже…»

— «Вот именно, только на бога сейчас и остаётся уповать. Мы потеряли немало солдат. Ну да ладно, давайте лучше о вас поговорим, не против?»

Значит, с Маркусом всё было в порядке. Адам решил, что найдёт способ связаться с ним, но его мысли тут же переключились на его исследования. Как же ему спросить о таком у председателя? Тем не менее, профессору надо было узнать эту информацию.

— «Мой портфель нашли?»

— «О, да», — ответил Прескотт тем самым своим отточенным негромким голосом, создававшим у собеседника ложное чувство спокойствия. Обычно председатель использовал такой тон, отчитывая кого-нибудь из числа младшего или незначительного персонала, который не стоил даже того, чтобы из-за него на крик срываться. — «Капитан Дьюри нашёл все ваши записи».

Адам и понятия не имел, кто такой этот Дьюри. Его сейчас куда больше волновало местонахождение портфеля и то, как его вернуть. В его состоянии мыслить ему было куда сложнее, чем обычно, но даже сейчас профессор понимал, что кто-нибудь мог открыть портфель и заинтересоваться содержимым этих чёртовых банок. Оставалось лишь надеяться на то, что любопытствующие поймут смысл знака биологической опасности и воздержатся от попыток открыть эти банки.

— «Мне надо возвращаться к работе. Когда меня выпишут?» — спросил профессор. Он мог им всё объяснить. Теперь уже просто обязан был. В горле вновь пересохло, и ему захотелось ещё воды. — «Знаете, я обычно стараюсь не задавать глупых вопросов, но всё же: где я? Мы явно не в Медицинском центре Джасинто».

— «Нет, мы на Азуре. Это довольно далеко к югу от Джасинто».

— «Никогда не слышал об этом месте».

— «Очень надеюсь, что и впрямь не слышали. Хотя именно ваши исследования и помогли нам сохранить существование этого места в тайне. Вся наша жизнь пропитана иронией, да, Адам?»

Казалось, Прескотт сейчас раскроет все свои козыри, но Адам всё никак не мог понять, что за туз в рукаве тот прячет.

— «Вы надо мной позабавиться решили?» — спросил профессор.

— «Это вы мне скажите, Адам. В конце концов, это ведь именно меня вы держали в неведении», — с этими словами Прескотт открыл форточку в верхней части окна. Ворвавшийся в комнату ветерок ударил в ноздри Адама давно забытыми ароматами. Тёплый чистый воздух был пропитан запахом океана, зелени и тропических цветков. Профессор даже представить себе не мог, где на южном побережье Тируса может находиться подобное тёплое место, да ещё и нетронутое атаками Саранчи. — «Ну же, Адам. Как там Мирра поживает? Её ведь так зовут, да?»

Её имя резало слух. Что ж, рано или поздно это должно было случиться. Адам десятки раз, прокручивавший в голове эту беседу, всё равно оказался не готов к ней теперь. Внутри всё похолодело, а к горлу подкатила тошнота. Возможно, это так на него лекарства подействовали, но Адам в этом сильно сомневался. От чувства вины наизнанку выворачивало посильнее всяких таблеток. В голове проносился вихрь мыслей и догадок. Может, он где-то записал её имя? Или же они прослушивали его телефон? Но теперь хотя бы не придётся думать о том, как рассказать Прескотту всю омерзительную горькую правду. Достаточно просто ответить на вопрос.

“Сначала я никому не рассказывал об этом целый день. Потом неделю, месяц, год. А затем всё это таким тяжким бременем повисло на мне, что я вообще уже никому ни о чём рассказать не мог. Но почему? Почему же всё так сложно?” — терзался Адам, думая о том, что Маркусу придётся жить с позором из-за того, что его отец оказался предателем.

— «Я жду ответа, Адам», — прервал его мысли Прескотт.

— «Да, её зовут Мирра», — ответил Адам, размышляя о том, стоит ли уточнять, кем она является. — «Можете также её называть королевой Саранчи».

— «Видите, можем же просто поговорить, как культурные люди, да? Без оскорблений, угроз и насилия. Полагаю, вы считали, что в этот момент вас уже прикуют к креслу, а Дьюри по моей просьбе приставит провода от аккумулятора к вашим самым чувствительным местам».

— «Я из этого должен сделать какой-то вывод, да?» — спросил профессор. Значит, Дьюри был кем-то вроде секретного агента.

— «Я счёл вас угрозой для безопасности государства, но лишь по той причине, что, как мне казалось, вы не станете держать язык за зубами и решите всё рассказать общественности. Я горжусь тем, что весьма неплохо умею распознавать различные склонности в людских характерах. Но в вашем случае я оказался совершенно неправ».

Адам хотел объяснить, что всё это случилось только потому, что он ошибочно счёл, что ему хватит знаний самому во всём разобраться, и что он вовсе не помогал врагу. Но в данный момент разница была невелика.

— «Я и впрямь считал, что сумею не допустить начала войны», — выдавил он.

— «Да я-то вам верю. “Давайте не разводить панику, давайте всё изучим, давайте не будем делать поспешных выводов” — так вы думали, да? Понимаю вас. Самонадеянность от собственной учёности и уверенность в том, что можно самому решать, что лучше для мелких людишек… Я ведь из той же касты, что и вы, Адам, поэтому прекрасно понимаю, как человек, возвысившись над остальными, совершенно теряет связь с реальностью. Но то, что вы продолжали умалчивать об этом столько времени, когда всё пошло не по плану, говорит о вас, как о человеке крайне подлом, весьма заурядном, да ещё и с неслабыми преступными замашками».

— «Но я не предавал человечество ради спасения собственной шкуры, если вы к этому клоните».

— «Какая разница? Результат-то одинаковый».

— «Для меня разница всё равно есть».

— «Саранча могла бы вас убить. Что вы им предложили?»

— «Помощь».

— «Помощь?»

— «Если бы я считал, что мы сумеем подготовиться к их нападению и успешно отразить его, то предупредил бы Дальелла ещё до их появления на поверхности. А если бы мы напали на них прямо в туннелях, то нас бы там на фарш перекрутили, на корню зарубив любую возможность начать переговоры».

— «И вы решили отложить заключение перемирия на последний момент».

— «Дальелл именно так и поступил во время Маятниковых войн».

— «Даже не думайте использовать этот поступок в своё оправдание», — ответил Прескотт, медленно покачивая головой. Но всё это было лишь хорошей актёрской игрой. Председатель ни единым мускулом не пошевелил бы, пока для этого не наступил бы подходящий момент, даже моргать бы не стал. — «Вы поступили бесчестно, Адам, недостойно для человека с вашим интеллектом. Даже будучи учёным, вы не имели право принимать такие решения единолично. Вы ведь даже не биолог, и не просто какие-то там причудливые эксперименты ставили в свободное от работы время, а столкнулись с очевидной угрозой общемирового масштаба… Даже с двумя угрозами. Вы же и о Светящихся знали».

— «Значит, вы всё же читали мои записи».

— «Доктор Эстром как раз сейчас занимается их детальным изучением вместе с командой медиков и биологов, но мне уже вкратце всё обрисовали. Ваши образцы помещены в карантинную зону. Остаётся лишь надеяться на то, что ваши грубые методы работы не помогли этой заразе распространяться и дальше».

“Нэвил Эстром… Команда медиков и биологов… Азура… Господи, да что же тут творится?!” — размышлял Адам. Несмотря на всё то количество введённых болеутоляющих, к нему возвращалась ясность мышления.

— «Если бы у Мирры хватило терпения дождаться, пока я не разработаю средство, убивающее Светящихся, то Саранча заинтересовала бы лишь учёных, да и всё».

Почему-то именно эта фраза, судя по всему, рассердила Прескотта. Ну, или же он просто сделал вид, что зол.

— «Ну да, и жили бы мы после этого долго и счастливо. Когда вы уже научитесь думать, как настоящие взрослые люди, а? Я ещё могу понять, когда кто-то совершает преступление ради наживы, или же из злого умысла, но не по такой наивности же».

— «Вам ещё немало предстоит узнать о Саранче».

— «Не так уж и много, как вам кажется».

Прескотт не стал вдаваться в дальнейшие подробности. Редко когда от него можно было дождаться такого непроизвольно вырвавшегося потока эмоций в ответ на чьи-то слова. Председатель олицетворял собой само спокойствие. Адаму весьма нечасто удавалось понять, что же на самом деле чувствовал Прескотт, причём он прекрасно понимал, что случалось такое лишь потому, что председатель сам позволял профессору обо всём догадаться. Теперь же у Прескотта на губах играла лёгкая улыбка, но не такая, когда хотят над кем-то потешиться или посочувствовать. Казалось, он просто вынужден терпеть профессора рядом с собой. Сунув одну руку в карман и медленно пройдясь по комнате в сторону окна, другой рукой Прескотт взялся за шнур рулонной шторы с таким видом, будто бы собирался снимать покрывало на открытии мемориальной доски. Не прерывая молчания, он потянул за шнур.

Комнату тут же наполнил такой невыносимо яркий и горячий солнечный свет, что Адаму, которому стало жарко, как днём на пляже, пришлось прикрыть глаза на мгновение. Привыкнув к яркому свету, он принялся разглядывать пейзаж за окном. Лёгкий ветерок покачивал верхушки пальм на фоне ярко-бирюзового неба. Всё это напоминало фотографию с открытки, но Адам заметил и чёрную тучу, ползущую откуда-то издали слева. Они точно находились не в Джасинто, хотя профессор и так уже это понял.

— «Ну вот», — Прескотт произнёс эти слова так тихо, что Адаму пришлось напрячься, чтобы расслышать его. — «У нас обоих имелись свои секреты, хотя я свои хранил по вполне объективным причинам. Когда доктора выпишут вас, я покажу вам остров. Познакомитесь со своими подопечными, лаборатории осмотрите».

“Так это остров?” — мелькнула мысль у Адама. На мгновение ему даже показалось, что они сейчас находятся на Вектесе, где располагалась научно-исследовательская база по разработке биологического и химического оружия. Но там не было таких мест с пальмами, да и к тому же саму базу давным-давно уже закрыли.

— «Какие ещё лаборатории?» — спросил профессор, пытаясь разобраться во всём этом потоке свалившейся на него информации и с тем, как это всё вязалось со столь непривычным видом за окном. Прескотт сказал, что у Адама сотрясение мозга, а ещё ему вкололи уйму лекарств, так что, возможно, всё это лишь крайне реалистичная галлюцинация. Прескотт, по-прежнему глядя в окно, постучал пальцем по стеклу. С другой стороны окна в этом месте на мгновение завис пурпурный колибри с блестящими перьями, а затем метнулся прочь.

— «Вы предатель, Адам», — тихо произнёс председатель. Подойдя обратно к кровати, он сунул руку в карман пиджака и бросил на колени профессора маленькую записную книжку. Это оказался один из блокнотов Элейн, которые она брала с собой на вылазки. — «Как и ваша жена».

“Сволочь! Не смей, слышишь, не смей оскорблять её память!” — пронеслось в голове у Адама. Да, Прескотт знал, как разозлить профессора. Этому сукиному сыну ещё очень повезло, что профессор был слишком слаб, чтобы врезать ему по морде, и слишком хорошо воспитан, чтобы не обложить всем богатым перечнем матерных эпитетов, которые он слышал от других солдат во время своей службы в армии.

— «Моя жена была учёным и патриотом!» — прорычал Адам. — «Она свою жизнь отдала ради этой информации, чёрт подери! Её записи — возможно, единственная вещь, которая сможет нас спасти!»

Прескотт даже не моргнул в ответ. Колибри снова подлетела к окну, дёргаясь из стороны в сторону перед стеклом. Адам постарался не обращать на неё внимания, пока его разум, раздираемый переживаниями за Маркуса, злостью из-за оскорбления памяти Элейн и полнейшей беспомощностью вместе с дезориентацией, изо всех сил пытался сконцентрироваться на происходящем.

— «То светящееся вещество в банках», — перевёл тему Прескотт. — «Выходит, во всей имульсии живут микроорганизмы Светящихся?»

— «Полагаю, что так. Судя по всему, у этой формы жизни длительный и довольно сложный жизненный цикл».

— «И сколько у нас есть времени, чтобы разработать средство против них?»

— «Я знаю лишь то, что заражение ими распространяется с каждой минутой всё сильнее», — ответил Адам. — «Так что давайте считать, что времени у нас немного осталось».

— «Тогда вам лучше сейчас хорошо отдохнуть, чтобы как можно скорее вернуться к работе», — с этими словами Прескотт несколько секунд сверлил профессора таким взглядом, будто бы никогда его раньше не видел, а теперь пытался понять, почему его лицо кажется таким знакомым. Адам только сейчас понял, что он стал пленником на этом острове.

— «Я уже готов к работе», — сказал он.

— «Ещё не хватало, чтобы вы тут замертво свалились, Адам. И, к слову, это я вовсе не из сочувствия к вам так говорю».

— «Маркус знает, что я тут? Хотя где вообще это самое “тут” находится?..»

— «Нет, он считает, что вы погибли».

У Адама всё внутри похолодело. Как бы он не старался, сын для него всё равно оставался практически чужим человеком, но одно было совершенно ясно: Маркус, убитый горем от таких новостей, станет винить во всём себя самого. Адам собрал свои силы, чтобы привстать и свесить ноги с края кровати. Он собирался так врезать Прескотту, что того ещё неделю откачивать будут.

— «Вы садист и ублюдок!» — воскликнул Адам. Кое-как ему удалось поставить ступни на пол, но вот оттолкнуться руками от кровати уже стало ему не по силам. Из-за дикой боли на глазах выступили слёзы. — «За что?! Вам-то какая из этого выгода, чёрт вас дери?! Хотите, чтобы про меня все забыли?! Хорошо, делайте со мной, что хотите! Бог свидетель, я это заслужил! Но не заставляйте Маркуса так страдать! Засудите меня хоть за измену родине, хоть ещё за что угодно, но не надо свою злость вымещать на нём!»

Адаму всё же удалось подняться на ноги. Больничная рубашка на нём распахнулась сзади, явив на обозрение все интимные зоны, и профессор был не в силах застегнуть её. Но, будучи охваченным злостью, он не мог просто так лежать и выслушивать всё это. Прескотт бросил на него суровый взгляд.

— «Адам, давайте прямо сейчас одним махом закроем этот тяжёлый вопрос», — предложил Прескотт, наблюдая за тем, как профессор, пошатываясь и хватаясь руками за металлический поручень, двигается к подножью кровати. — «Потому что я и сам с этим тянуть не хочу. Маркус сейчас находится под стражей, потому что он нарушил приказ и напал на главу штаба обороны, в результате чего мы потеряли мост Канцелярского суда. Из-за него червям удалось пробраться в Эфиру и погубить немало жизней. Вы меня понимаете, Адам? Ваш сын, герой, который получил Звезду Эмбри от КОГ, отказался выполнять свой долг прямо посреди боя, пытаясь спасти вас. Вы сами знаете, какое за это ему светит наказание».

Адам и впрямь знал. Наказанием была смертная казнь через расстрел.

— «Маркус никогда бы в жизни так не поступил!» — Адам пытался подавить подступившую к горлу тошноту. — «Сами же знаете, что он не такой!»

— «Но именно это он и сделал, в чём уже признал себя виновным».

Адам просто отказывался в это верить. Это не могло быть правдой. От мучительной боли и чувства бессилия он чуть было не свалился без сознания.

— «И вы мне всё это решили рассказать, чтобы надавить на меня, да?!» — воскликнул он. — «Или просто не смогли придумать для меня иного наказания, ведь я вам так нужен, несмотря на то, что вам очень хочется мне пулю в голову пустить?!»

— «Не думаю, что вас надо как-то особо мотивировать на разработку средства против Светящихся», — Прескотт бросил взгляд в сторону окна. — «Тем не менее, я не хочу, чтобы вас что-либо отвлекало от работы, поэтому вмешаюсь в это дело и заменю приговор с расстрела на пожизненное заключение. Мне надо, чтобы вы думали только о работе».

— «А мне надо, чтобы мой сын вышел на свободу».

— «Извините, но теперь уже слишком поздно. Я не могу этого сделать».

— «Вы занимаете пост председателя, а в стране сейчас царит закон военного времени. Вы можете делать, всё, что захотите».

— «Нет, даже у моих возможностей есть свои пределы. Я не могу допустить того, чтобы все видели, как солдату, нарушившему важнейший приказ, всё сошло с рук. Боевой дух сразу упадёт, начнутся нарушения дисциплины, а с приказами командования никто вообще считаться не станет. Господи, да он Хоффману так врезал, что с ног его сбил, когда тот отдал ему приказ. На такое просто так глаза не закроешь. Мне придётся встать на сторону моих офицеров».

Адам с опаской относился к Хоффману, но Маркус о нём всегда хорошо отзывался и, казалось, весьма уважал. Такой поступок был совершенно не в его духе. Должно быть, Прескотт не раскрыл ему всех деталей их потасовки. Но, возможно, и сам Адам, давным-давно переставший по-настоящему общаться с Маркусом, совершенно не знал, каким же человеком на самом деле вырос его сын.

— «Полагаю, это Хоффман настаивает на таком наказании».

— «На самом деле Хоффман совершенно подавлен. Маркус ему ведь нравился. Он абсолютно точно восхищался им. Но бывают такие ситуации, на которые просто нельзя смотреть сквозь пальцы».

— «Тогда дайте мне с ним поговорить. Или хотя бы сообщите ему, что я жив».

— «И как вы ему объясните своё отсутствие?»

— «Переводом на секретный проект. Он прекрасно понимает, что это значит».

— «Не считайте, что я вам любой мелочью досадить хочу», — Прескотт презрительно фыркнул. — «Тут всё дело в самой Азуре. Существование этой базы должно оставаться тайной для всех, даже для Хоффмана. Мне очень жаль, что вашего сына постигнет такая участь, но в данном плане он является просто сопутствующей потерей».

— «Вы сейчас о моём сыне говорите, вы это понимаете?! Нет, явно не понимаете, сукин вы сын. У вас-то и семьи своей ведь нет».

Прескотт лишь моргнул в ответ на такое оскорбление.

— «У большей части населения Сэры семьи нет. Частично в этом я виноват, но теперь мы оба знаем, что и ваша вина в этом тоже есть».

Эта сволочь никогда не упускала шанса причинить профессору ещё больше страданий. А от того, что председатель был прав во всём, каждое его слово вызывало боль, словно от провёрнутого в животе ножа. Адам всё ещё держался за край кровати, будучи не в силах стоять на ногах самостоятельно. Он знал, что если сейчас отпустит руки и попробует пойти без опоры, то тут же рухнет на пол.

— «Тогда привезите его сюда. Сфальсифицируйте смерть. Я сделаю всё, что захотите».

— «Адам, надо, чтобы все видели, как свершается правосудие».

— «Но тюрьма его в могилу сведёт!»

— «Думаете, мысль о том, что оба его родителя стали предателями, не сведёт?»

— «Да ладно вам, Ричард. Сами гляньте на его послужной список. Разве он не заслужил снисхождения?»

— «Чёрт подери, да мы из-за него Эфиру потеряли! Почему это он не должен теперь отвечать за жизни всех погибших там людей? Потому что он из семьи Фениксов, а не какой-то там оборванец? Интересно, а если бы вместо него во время боя сбежал какой-нибудь болван из нищей семьи, то как бы мы с ним поступили, а?»

Приоткрыв дверь на мгновение, Прескотт махнул кому-то. Адам услышал чьи-то мягкие шаги, идущие по плиткам на полу, а также какое-то объявление через систему оповещений вдали, но слов его не разобрал. Будучи некоторое время в смятении, он задумался, удастся ли ему всё же дойти до двери, но подошедший к нему Прескотт поймал его за руку. В сложившихся обстоятельствах профессор с подозрением отнёсся к столь услужливым жестам.

— «Мы все несём в себе наследие предков, Адам», — начал председатель, взглянув профессору прямо в глаза. Его губы сжимались в тонкую линию в конце каждой фразы, словно бы захлопывал дверь перед лицом настоящей дикой ярости, чтобы не дать ей вырваться на свободу. Его явно воспитывали в аристократичном духе, как и самого Адама, запрещая ему, как культурному человеку, повышать свой голос где-то кроме поля боя. — «У каждого из нас есть свой долг, сформированный из того сословия и рода, к которым мы принадлежим. И у нас нет права изменить этому долгу».

Адам услышал шуршание резиновых колёс и лёгкое металлическое позвякивание из коридора, а затем медсестра в белой тунике вкатила в комнату кресло-каталку.

— «Садитесь, профессор», — сказала она. Ей было около тридцати лет, а сытый и загорелый вид разительно отличал её от заваленных работой и измученных медиков из Джасинто. Медсестра протянула Адаму какую-то тёмно-серую клетчатую одежду. — «Мы вам и красивый купальный халат подобрали. Нельзя ведь, чтобы вы разгуливали в таком виде, шокируя дам своим телом, не правда ли?»

Адам смирился с позором от того, что ему помогли переодеться в халат, а затем с трудом опустился в кресло-каталку. Рёбра невыносимо саднило. Боль была столь сильной, что он даже сам не смог крутить колёса кресла-каталки. Но Прескотт, ухватившись за ручки, сам выкатил его в коридор, совершенно не похожий ни на одно из тех медучреждений, что профессор видел в Джасинто.

Больница была оборудована по последнему слову техники. Персонал в кипельно-белой форме с расслабленным видом спокойно прохаживался из стороны в сторону, как будто им и вовсе никогда не приходилось до последнего пота корпеть в реанимации с перепачканными кровью стенами над спасением жизней солдат и гражданских, искалеченных и израненных в боях. Война стала частью жизни Адама с тех самых пор, как он достаточно вырос, чтобы всё это понимать. Сначала это были Маятниковые войны, а теперь и это противостояние с куда более опасным врагом.

Прескотт выкатил его через двустворчатые двери на застеклённую террасу, со вкусом украшенную растениями в горшках и уставленную креслами с роскошной обивкой. Для лидера последнего уцелевшего на Сэре государства было совершенно недопустимо так прислуживать другим, но и нельзя было расценивать это, как жест помощи от доброго друга. Адам был абсолютно уверен, что Прескотт хотел до него донести мысль о том, что полностью его контролирует, и что профессор сможет ходить лишь там, где ему сам председатель это разрешит. Из динамиков системы оповещений Адам услышал мягкий голос, показавшийся ему знакомым. Но куда больше его шокировало не то, что он узнал этот голос, а само содержание объявления.

— «… и не забывайте, что на этих выходных пройдёт пеший тур по лесу с гидом на предмет поиска редких видов орхидеи, а также семинар по здоровому питанию…» — доносилось из динамиков. Конца фразы Адам уже не услышал, так как, миновав ещё одни двери, оказался на балконе, с которого открывался вид на восхитительные сады с зеленью, целую группу фонтанов и залитые ярким солнцем цветники. За садами возвышался комплекс из нескольких башен и изысканно украшенных зданий медово-золотого цвета, расположенный рядом с пляжем. Мужчины и женщины в гражданской одежде и лабораторных халатах разгуливали вокруг них с таким видом, будто бы и дел у них никаких особо не имелось. Адам решил, что, вероятно, он вообще попал на другую планету, потому что это совершенно точно была не та Сэра, к которой он привык.

А ещё там было совершенно невероятное небо. Над их головами в синеве не плавало ни единого облачка, но когда Адам взглянул в сторону океана, то ему в глаза бросился надвигавшийся мощнейший тропический шторм. Однако Прескотта такая погода, казалось, совсем не тревожила. Чёрные тучи поднимали воду с поверхности океана, создавая стену до самого горизонта. Профессора настолько поразил этот пейзаж, что он даже на мгновение отбросил терзавшие его мысли о Маркусе.

— «Значит, вам всё же удалось», — наконец сказал он. — «Вы смогли запустить систему “Мальстрём”».

— «Неплохо придумано, а? Полагаю, что мне стоит поблагодарить вас за помощь в её создании», — поставив кресло-каталку на тормоз, Прескотт облокотился на стоявшие рядом перила балкона. — «Искусственный шторм, никогда не перестающий бушевать, который идеально скрывает остров и создаёт барьер для врагов. Это и есть Азура, Адам. Добро пожаловать в бункер КОГ на случай конца света».

ГЛАВА 5


«“Глыба” — это как бак для сбора отходов в туалете. Кидаешь туда говно и отходишь в сторонку. Сначала немного повоняет, но затем там образуется бактерия, превращающая содержимое в саморегулирующуюся жизненную среду. Ни один тюремный надзиратель в жизни не станет близко подходить к заключённому, потому что у сидящих там полно причин убить нас, а терять им уже нечего. Так что когда министерство юстиции провело у нас сокращение штата, мы начали предоставлять заключённым возможность самим там всем заправлять, а сами держались от них подальше. Да, там сразу началась кровавая бойня. Я серьёзно, они друг друга пачками валили. Но те, кто выжил, организовали что-то вроде своей собственной экосистемы отбитых мразей, вполне способных самим о себе позаботиться».


(Кеннит Хойгель, бывший тюремный надзиратель

в Коалиционном учреждении для отбытия заключения “Хескет”,

также известном как “Глыба”.)




ДОМ ПРАВИТЕЛЕЙ, СЕВЕРНАЯ ЧАСТЬ ЭФИРЫ. МЕСЯЦ ТУМАНОВ, СПУСТЯ 10 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Единственной частью Эфиры, из которой черви ещё не изгнали силы КОГ, стали городские районы на севере. Здесь находились государственные учреждения и административные здания. Дом вполне оценил всю иронию этой ситуации, ведь у правительства до сих пор остались помещения, подходящие по всем пунктам для проведения военного трибунала.

С Маркусом он не виделся с момента перестрелки в Холдейн-Холле. Последнее, что Дом помнил — это как он кричит другу пригнуться, когда их отряд атаковали риверы. То, что эвакуационный вертолёт с медиками смог прилететь за ними так быстро, вполне сошло бы за чудо. Дом всё так же пытался разобраться в своих воспоминаниях, чтобы понять, как же он оказался в больнице, потому что Тай по-прежнему клялся, что ни у него самого, ни у Джейса не было возможности запросить эвакуацию. Хотя в данный момент загадка их спасение меньше всего тревожила Дома.

Маркус сейчас находился в комнате в конце коридора, будучи на волосок от смерти. Дом решил, что сейчас это единственное, о чём надо переживать. Маркус бормотал какую-то чушь, когда его затащили на борт вертолёта, а когда врач вколол ему полный шприц какого-то препарата, так и вообще сознание потерял, так что поговорить друзьям так и не удалось. Когда их привезли в больницу, Маркуса поместили в палату с вооружённой охраной. Дому надо было с ним поговорить, чтобы их показания совпадали, подготовиться к защите в суде, но никто ни о чём его не спрашивал. Даже с Аней никто никаких бесед не вёл, а ведь она должна была выступить на суде как свидетель. Ей явно нелегко придётся. Скорее всего, именно поэтому ей тоже не разрешали видеться и разговаривать с Маркусом. Сама Аня говорила, что её это страшно угнетало, и Дом ей верил.

Сидя почти что на краю скамейки в коридоре, стены которого были обиты деревянными панелями, Дом ждал, когда его вызовут на дачу показаний. Он уже изложил в письменной форме подробности их полёта в Холдейн-Холл, а также попросился выступить на суде с личностной характеристикой обвиняемого. Последнее, что он помнил из того дня — это как Маркус кричит и зовёт отца, а затем раздался этот странный свистящий звук, когда лопасти вертолёта, или ещё что-то пронеслось рядом и врезалось в землю, едва не снеся ему голову.

“Почему же они не вызвали Тая или Джейса?” — размышлял Дом, который и понятия не имел, как проходят все эти военные трибуналы. Он даже не знал точно, можно ли употреблять их название во множественном числе. — “Или правильно всё же в единственном? Твою мать, да какая разница?! Сейчас вовсе не это главное”.

Дом полагал, что это что-то вроде гражданских тяжб, но без присяжных, как в мировом суде. Только вместо прокурора и адвоката там будут сидеть офицеры. В фильмах возле дверей зала суда всегда толпа народу ошивается, но в совершенно пустом коридоре никого кроме самого Дома не было. Периодически из служебной двери выходила женщина в солдатской форме или гражданский с ворохом бумаг в руках, тут же скрываясь за другой дверью. Дом думал, что сюда заявится кто-нибудь из прессы, но, вероятно, они уже сидели в зале суда. Если в качестве улик не предъявлялись засекреченные документы, то журналистам разрешали присутствовать на слушаниях по делу. А вот у свидетелей такого права не было.

Вдруг Дом услышал две пары шагов. Первая принадлежала человеку в тяжёлых ботинках, а вторая — кому-то в туфлях на высоком каблуке. Даже не поднимая глаз, он и так понял, кто это было. Уставившись на собственные сжатые в замок ладони, пока шаги приближались к нему, Дом до последнего ждал, чтобы подняться со скамьи и поприветствовать остановившегося рядом с ним Хоффмана. Что полковник, что Аня выглядели настолько удручённо, что даже сразу и не скажешь, кому из них сейчас было хуже. Дом приложил руку к виску, отдавая воинское приветствие. Сегодня надо было соблюдать все формальности.

— «Сэр, где вообще все люди?!» — спросил Дом, желавший, чтобы Хоффман наконец-то взглянул ему в глаза. — «Они что, пытаются всё скрыть?»

Хоффман бросил косой взгляд на Аню. Та поправила пиджак на себе, смахнув с плеча несуществующую пылинку.

— «Вы ведь можете мне рассказать о деталях дела, не нарушая… правил проведения слушаний, да?» — Дом был уверен, что правильно подобрал термин. — «Я понимаю, что мне нельзя разговаривать с Маркусом, но это же… Чёрт, сэр, мы столько лет вместе служим. Я думал, вы будете со мной честны».

Хоффман на мгновение поднял глаза к потолку, но вовсе не из-за раздражённости вопросами Дома. Обычно он так делал, когда находился в полном замешательстве. Весь вид полковника говорил о том, что он и впрямь не знал, как с этим жить дальше, равно как и сам Дом, который по-прежнему не верил в реальность происходящего.

— «Я не хотел, чтобы всё так вышло, Дом», — наконец ответил ему Хоффман. — «Но как только это случилось, обратного пути уже не было. И никакого счастливого финала у этой истории не будет. Прости меня».

Несмотря на всю простоту и сдержанность такого ответа, слова полковника поразили Дома до глубины души. Он за всю жизнь ни разу ничего подобного не слышал от Хоффмана, даже в самые тяжёлые моменты последних лет. Полковник весьма неторопливым шагом побрёл в сторону мужского туалета, оставив Дома наедине с Аней.

— «Аня, ну хоть ты мне скажи», — прошептал Дом. — «Только не начинай про доказательства. Просто скажи, как есть. Я знаю, что мне с ним пока нельзя разговаривать, но что же всё-таки он тебе сказал?»

Аня на мгновение закусила губу, а затем расправила плечи.

— «Я всё ещё пытаюсь добиться встречи с ним, но он постоянно отказывается».

— «Что? А, ну да, ты же свидетель. Точно. Извини».

— «Нет, он вообще не хочет со мной разговаривать, даже не объяснив причину», — протянув руку, Аня сжала ладонь Дома, который через этот жест почувствовал, насколько же она в отчаянии. — «Он признал себя виновным. Трибуналу не потребуются никакие доказательства».

Дом выругался про себя, не веря во всё это безумие. Маркус признал себя виновным?

— «Но он ведь не делал этого. Маркус никогда бы так не поступил».

— «В том-то и дело, Дом, что именно так он и поступил», — Аня на секунду наморщила лоб. Казалось, она уже выплакала все слёзы. — «Ты и сам это знаешь. Я была там и всё видела. Я смотрела на Маркуса и не узнавала его. Ты мне веришь?»

До Дома наконец-то дошло, что последние несколько недель он витал в облаках, уцепившись за пропитанную детской наивностью мысль о том, что всё это было просто недоразумением, и что Хоффман или Аня представят военному прокурору разумное объяснение всей этой ситуации, которое его удовлетворит, и Маркус в итоге отделается лишь разжалованием в капралы. Но в реальности всё оказалось совершенно не так. Маркусу светил расстрел, который он сам себе обеспечил, признав свою вину.

— «И что, мы вот так просто отправим его на смертную казнь?»

— «Нет, Дом, клянусь, мы что-нибудь придумаем».

— «Я не могу всё это просто так оставить, просто не могу. К тому же, он ведь нас всех выгораживает».

— «Ты ведь не знал, что он замышлял, да?»

Дом чувствовал себя виноватым уже за признание в том, что он действительно ничего не знал. Ему казалось, будто бы он отрекается от Маркуса.

— «Не знал. Но сомневаюсь, что стал бы его останавливать, даже если бы и знал».

Они оба умолкли. В коридоре воцарилась такая тишина, что Дом услышал, как в туалете зашумел смыв. Через несколько минут оттуда вышел Хоффман. Им ничего не оставалась кроме того, как попросту ждать, хотя сам Дом совершенно не понимал, чего именно они сейчас ждут, если судье оставалось лишь вынести единственный возможный приговор, предписанный для таких случаев законодательными актами военного времени.

“Прямо сейчас его на расстрел не поведут. Я могу попросить встречи с Прескоттом”, — вихрем проносились мысли в голове Дома. — “Да и кого они вообще наберут в расстрельную команду? Ни один солдат не захочет стрелять в Маркуса”.

Он посмотрел на собственные влажные от пота ладони. Хоффман всё время смотрел куда-то в сторону, да и сам Дом был не в силах взглянуть Ане в глаза. Когда двустворчатые двери зала суда распахнулись, и к ним вышла женщина в форме с погонами лейтенанта, то он решил, что сейчас пройти внутрь пригласят полковника. Но вместо этого рыжеволосая женщина подозвала жестом оставшейся руки самого Дома, который застыл на месте от такой картины. Он и сам не понимал, почему его вдруг так удивило то, что солдат, негодных по инвалидности к строевой службе, переводили на штабные должности. Вероятно, всё дело заключалась в том, что это была именно женщина, оттого вся эта ситуация по необъяснимым причинам казалась вдвойне трагичной.

— «Рядовой Сантьяго», — позвала она. Кроме него тут рядовых всё равно не было. — «Председатель судебной коллегии сейчас будет выносить приговор. От вас будет необходимо дать личностную характеристику обвиняемого. Следуйте за мной. Встанете у трибуны, отдадите воинское приветствие, повторите клятву и, когда вас попросят, скажете своё слово».

Войдя в помещение, первым делом Дом заметил трибуну. Это была совершенно обычная трибуна, которую использовали для проведения инструктажей. Никаких украшений, никаких церемониальных предметов. Закончив с осмотром трибуны, Дом принялся изучать окружающую обстановку. Комната напоминала школьный спортзал, которому не помешало бы заново покрасить стены. Судебная коллегия состояла из трёх офицеров, выполнявших роли судей и присяжных одновременно. Все трое сидели за совершенно бесхитростным
столом в противоположном конце комнаты. Рядом с ними сидел канцелярист из числа гражданских, который почти что прятался за стопкой книг с переплётом из синей кожи. Ещё два стола располагались перпендикулярно столу судебной коллегии, будучи установленными друг напротив друга по обеим сторонам комнаты. За столом по левую руку от двери сидел Маркус, на котором вместо банданы и комплекта брони была надета совершенно не шедшая ему парадная форма. Рядом с ним сидел какой-то незнакомый Дому офицер с нашивками пилота, вероятно, выполнявший роль назначенного адвоката. Сидевший справа от двери капитан в форме артиллерийских войск с интересом изучал поверхность стола перед ним. Если он представлял сторону обвинения, то работы у него тут было явно немного.

“И что, вот это оно и есть? Вот в таком вот обшарпанном месте они и вершат людские судьбы? И что, тут только они сидят? Никакого наблюдения, никакого контроля за ними? Боже правый…”

Дом сделал всё в соответствии с инструкциями, отдав воинское приветствие.

— «Сэр, рядовой Доминик Сантьяго из Двадцать шестого Королевского полка Тиранской пехоты прибыл».

Судя по выражению лица председателя судебной коллегии, служившего капитаном боевого корабля в ВМФ КОГ, он чувствовал себя не в своей тарелке. Вероятно, это было из-за того, что не каждый день ему доводилось отправлять на смертную казнь солдата со Звездой Эмбри. По крайней мере, ему хватило совести своим видом дать понять окружающим, что ему всё это совершенно не по душе, и что он просто лишь ради соблюдения формальностей. Тем не менее, Дом всё равно собирался высказать всё, чтобы спасти друга.

— «Рядовой Сантьяго, клянётесь ли вы отвечать на все заданные вам вопросы только правду, не скрывать ни одной улики и взять на себя ответственность за все последствия вашего участия в процессе?» — спросил у него председатель. Это и была та самая присяга, которую давали все участвующие в военном трибунале КОГ.

— «Клянусь, сэр», — ответил Дом.

— «Отлично. Выскажите тогда своё мнение в защиту сержанта Маркуса Майкла Феникса».

Дом уже было потянулся к карману своего пиджака за листком со своей речью, но передумал, решив говорить, как есть. Пусть он никогда и не умел толкать речи, но вполне доходчиво мог объяснить, почему Маркус был лучшим человеком из всех, кого он знал. Что ему было терять?

— «Сэр, вы и сами видели послужной список сержанта Феникса», — начал Дом. — «Он воевал на передовой с тех самых пор, как возраст позволил в армию записаться. Он никогда, простите за выражение, сэр, не понтовался своим богатством или происхождением из знатной семьи, и он столько раз рисковал своей жизнью ради нас или гражданских, что я даже со счёту сбился. Что вы, что председатель КОГ охотно пользовались всеми этими хитроумными видами вооружения, которые изобрёл профессор Феникс, так что в каком-то смысле Маркус просто пытался защитить вашего самого ценного научного кадра. Мой брат Карлос спокойно принял смерть, зная, что спас жизнь Маркуса, и я бы поступил точно так же ради него, ни секунды не сомневаясь. Примите во внимание всё то, что он сделал ради КОГ. Без него мы не создали бы “Молот Зари”, да и вообще половины из нас уже и в живых-то не было бы. А, возможно, и никого вообще. Вот и всё, что я хотел сказать, сэр».

В комнате повисла пугающая тишина. Дом полагал, что члены судебной коллегии удалится для обсуждения приговора, но они так и продолжили сидеть за столом, общаясь при помощи нацарапанных от руки записок. Дом всё время смотрел прямо перед собой, но в какой-то момент не выдержал и бросил взгляд на Маркуса. Какую-то долю секунды они смотрели в глаза друг другу, но Дом во взгляде друга так ничего и не увидел. Усталый и разбитый Маркус будто бы даже постарел на несколько лет. Казалось, он просто хочет, чтобы всё это уже закончилось, и это пугало Дома. Может, он действительно с катушек слетел. Рано или поздно их всех настигал посттравматический синдром.

— «Благодарим вас, рядовой», — сказал председатель коллегии. Создавалось такое впечатление, будто бы он и не слушал речь Дома. — «С учётом всех свидетельств и обстоятельств, мы пришли к выводу, что смертную казнь в данном случае применять не нужно. Вместо этого мы приговариваем сержанта Феникса к сорока годам тюрьмы. Объявляю заседание суда закрытым».

Такого исхода дела Дом совсем не ждал. Взглянув на Маркуса, он заметил, как на лице друга на мгновение отразился ужас. В Эфире осталось работать лишь одно исправительное учреждение — тюрьма особого режима “Хескет”, также известная как “Глыба”.

“Ты хотел умереть, а тебе вместо этого дали сорок лет в “Глыбе”. Чёрт подери, да это одно и то же. «Клянусь взять на себя ответственность за последствия моего участия в процессе»… Господи…”

В помещение вошли двое сотрудников военной полиции и увели Маркуса через служебную дверь. Он даже не посмотрел на Дома. Та рыжеволосая женщина в звании лейтенанта вывела Дома через главную дверь, но ни Хоффмана, ни Ани уже не было в коридоре. Дом просто не мог так всё оставить.

— «Можно мне хотя бы попрощаться с сержантом Фениксом, мэм?» — спросил он. Женщина смущённо кивнула ему в ответ. Весь этот судебный процесс проходил в атмосфере неловкости. Герой, которому вручили Звезду Эмбри, тронулся умом и предал доверившихся ему боевых товарищей. Никто не испытывал к Маркусу ни злобы, ни отвращения. В воздухе витало лишь вот это полнейшее замешательство. Порой даже высшие чины в КОГ вели себя странно, словно посаженное на цепь животное.

— «Вам ведь тоже Звезду Эмбри дали, да?» — спросила его лейтенант. — «За операцию на мысе Асфо. Вы тогда в спецназе служили».

— «Да, мэм».

— «Тогда пойдёмте. Нам сюда».

Дом, никогда своей медалью не кичившийся, сейчас был рад, что её наличие помогло ему в этом деле. Он направился вслед за женщиной по коридору и, спустя несколько защитных дверей, оказался у входа в комнату с табличкой “Камера предварительного заключения”. Открыв дверь в это помещение, женщина показала Дому жестом, что тот может войти. Лишь подойдя к порогу, он уже заметил тусклый жёлтый свет лампочки накаливания и тень от прутьев решётки на кафельном полу.

— «Заходите», — сказала лейтенант. — «Только давайте там побыстрее».

Войдя внутрь, Дом увидел, как Маркус уставился в пол своей камеры. Руки он держал за спиной, а ноги расставил чуть в стороны. Он даже не взглянул на приблизившегося к камере Дома, который принялся ждать реакции друга.

— «Маркус, я… Я не знал, что они так поступят», — наконец сказал Дом. Но Маркус по-прежнему не отрывал глаз от пола.

— «Посмотри на меня», — попросил Дом. Ему сейчас было очень херово. Если Маркус сейчас отвернётся от него, то он никогда от этого не оправится. — «Давай же, посмотри на меня, пожалуйста! Хочешь с Аней повидаться? Чёрт тебя, подери, Маркус, ответь же мне! Что я Ане скажу? Она так хотела увидеть тебя. Ты не можешь вот так просто взять и забыть о ней!»

Маркус наконец-то взглянул на друга. Дом ни разу в жизни не видел у него такого выражения лица. Оно выражало полнейшее поражение, а глаза будто бы остекленели.

— «Скажи ей, чтобы забыла про меня и жила своей жизнью дальше».

— «Да не пори херню! Твою мать, что ты несёшь?!»

— «Я не хочу, чтобы она запомнила меня таким. Вам обоим надо просто развернуться и уйти. Не навещайте меня, не пишите писем, вообще забудьте про меня и живите дальше».

Маркус редко когда говорил о своих чувствах. Дому всегда приходилось догадываться о том, что же у друга на уме, и за долгие годы, проведённые вместе, он вполне неплохо научился это делать. Но сейчас это просто убивало Дома.

— «Я больше не хочу слушать эту херню, Маркус, и я вытащу тебя отсюда. Тебе уже смягчили приговор, так что у нас есть пространство для манёвров».

— «Дом…»

— «Клянусь, Маркус, я найду тебе адвоката, я…»

— «Не надо ничего делать! Я виноват. Из-за меня всё пошло по пизде».

— «Маркус, нельзя же вот так сдаваться!»

— «Можно, и тебе бы тоже пора понять это», — Маркус сделал шаг к решётке. — «Я уже покойник. Мне давно пора было уже умереть. Так что уходи и береги себя там. Больше мне ничего не нужно, Дом. Я хочу, чтобы у тебя всё было в порядке».

— «Да каким хреном у меня всё будет в порядке, пока ты гниёшь в это сраной дыре?!»

— «Это всё, о чём я тебя прошу. Уходи и забудь обо мне. И позаботься об Ане. Сделай это ради меня».

Маркус распрямился на мгновение, уставившись на Дома, будто бы видел его в последний раз и хотел запомнить, как он выглядит. А затем он отвернулся и постучал по прутьям решётки, чтобы сотрудники военной полиции увели его.

— «Я так это всё не оставлю, Маркус».

— «До свидания, Дом».

— «Слышишь меня?! Я тебя вытащу отсюда».

Раздался лязг открываемого ключом замка двери камеры. Маркус встал прямо перед ней и вытянул руки, будто бы сам напрашивался, чтобы его заковали в наручники. На мгновение он оглянулся на Дома.

— «Дом, ты и Карлос стали моей семьёй. Ничего лучше в моей жизни не было».

Дверь открылась как раз в ту секунду, как кто-то положил руку на плечо Дома, заставив его обернуться. Перед ним была та самая рыжеволосая женщина с нашивками лейтенанта из корпуса военных адвокатов. К тому моменту, как Дом вновь повернулся к камере, её дверь как раз закрывалась, а Маркуса уже увели.

— «Да будь оно всё проклято, нет…»

— «На выход, рядовой», — эту фразу лейтенант произнесла таким тоном, будто бы сочла Дома моральным уродом за один лишь только разговор с Маркусом.

— «Я не могу его просто так тут бросить».

— «Можете и сделаете».

Дом так хотел, чтобы она выслушала его рассказ о том, сколько же раз Маркус рисковал своей жизнью ради других, ни хера даже не волнуясь о том, что сам погибнуть может. Или о том, как всё своё свободное время, которого у него и так было немного, он терпеливо таскался с Домом по всем этим вонючим лагерям “бродяг”, пытаясь помочь другу найти Марию. Дом хотел напомнить этой женщине, что денег и связей у Маркуса хватило бы, чтобы отмазаться от армии до конца жизни, но вместо этого он с радостью записался на службу, никогда не используя своё положение в обществе. Он хотел сказать ей о том, что испытывал к Маркусу не меньше братской любви, чем к Карлосу. Но в этом совершенно не было никакого смысла, ведь всё это не отменяло совершенно ясного, железобетонного и необъяснимого факта того, что Маркус отправился спасать отца вместо выполнения своего прямого долга, что привело к смерти огромного числа солдат.

Дом направился по коридору к выходу, слыша лишь громкий стук о пол собственных парадных сапог из кожи, которые он совершенно отвык уже носить. Звук этот был очень похож на тот, что раздавался при ходьбе по полам в Холдейн-Холле, который теперь уже по большей части лежал в руинах.

Прохладный ветер подул в лицо Дому, когда он вышел из здания через главный вход и остановился на ступенях, совершенно не понимая, что же ему делать дальше. Позади него раздались шаги, но в этот раз Дом уже не стал оборачиваться.

— «Дом», — позвал его Хоффман. — «Не молчи».

Даже у состояния оцепенения имелись свои плюсы. С тех самых пор, как Дому стукнуло семнадцать или восемнадцать лет, он брал пример с Хоффмана, назначенного командиром его подразделения. Полковник был настоящим солдатом, закалённым в боях, а не каким-то пустословным офицеришкой. Он начинал с самых низов, так что знал все расклады. Дом с радостью принял бы смерть ради Хоффмана, если бы таков был приказ полковника. Но сейчас он совершенно не знал, что и сказать, поэтому решил, что его дальнейшие слова уже никакого значения иметь не будут.

“А что ещё ему оставалось делать? Вот серьёзно, что? Отправить Маркуса целый месяц драить сортиры, а затем отругать, как нашкодившего сынишку?”

— «Значит, вы решили, что такой приговор будет мягче?» — спросил Дом.

— «Что?»

— «Сорок лет в тюрьме лучше, чем расстрел? Это ведь вы заменили ему приговор».

— «Дом, я не меньше тебя удивлён», — Хоффман встал прямо перед Домом, потому что тот так и не повернулся к нему лицом. — «Понятия не имею, почему так всё вышло. Может, председатель судебной коллегии принял во внимание твою характеристику Маркуса. А может, принадлежность к роду Фениксов ещё чего-то стоит».

— «Он и сам хотел, чтобы его на расстрел отправили. Вы и сами это понимаете».

— «Да, понимаю. Даже слишком хорошо понимаю», — ответил Хоффман. Вид у него был довольно опечаленный. Дому даже показалось, что у полковника глаза немного опухли, будто бы он провёл всю ночь без сна, переживая об этой ситуации, или даже плакал. — «Слушай, если бы я сумел найти хоть одну причину не отправлять его под трибунал, то уцепился бы за этот шанс обеими руками. Но так нельзя. Если сейчас сделать исключение для Феникса, в армии вообще порядка не будет. Все слышали наш разговор по рации. Что начнётся, если я во всеуслышание объявлю, что Фениксу такое позволено, но всех остальных расстреляют на рассвете?»

— «Сэр, все же знают, что он никогда раньше себе ничего подобного не позволял».

— «Да, но из-за него погибли солдаты, которые могли бы и уцелеть. Чёрт, а что, если бы тебя, Джейса или Тая убили во время всего этого безумия? Ты ведь не сам вызвался с ним лететь. Феникс тебе просто ничего не сказал о своих истинных мотивах».

— «Если бы даже и сказал, то я бы всё равно с ним остался».

Многие другие офицеры так просто не оставили бы эту фразу Дома, но Хоффман предпочёл сделать вид, что ничего не слышал. Дом и сам не был до конца уверен, что сможет осознанно нарушить приказ, но в тот момент он считал именно так, и пусть полковник делает с этим, что хочет. Хоффман снял с головы кепку и принялся вертеть её в руках. Кожаный головной убор издавал скрипы при растягивании. Затем полковник постучал пальцем по нашивкам у себя на воротнике.

— «Видишь эти нашивки полковника?» — спросил он, подойдя к Дому так близко, что тот учуял запах кофе в его дыхании и лёгкий эвкалиптовый аромат, оставшийся от пены для бритья. — «Это не награда за службу и не знак того, что я тут выше всех стою, а сплошная, блядь, обуза. Ни одному солдату не дозволено делать всё, что ему в голову взбредёт, а вот эта жестяная херня у меня на воротнике говорит о том, что я больше не могу думать только о моих друзьях. Мне приходится заботиться о куда более широком спектре вещей ради всеобщего блага, а также принимать кучу пиздец каких жестоких и страшных решений, и никто не спрашивает, хочу ли я вообще этого, или нет. А мне ведь совершенно не хочется это делать, понимаешь? Я снова хочу быть старшим сержантом. Только вот если бы мне сейчас предложили вернуться на мою старую должность, внутри я бы понимал, что просто струсил, передав эту ношу принятия тяжёлых решений какому-нибудь другому бедняге. Вот поэтому я и остаюсь на своём месте. Это моя обязанность. И у Маркуса тоже была своя обязанность: отвезти лазер Томасу. Готов поспорить, что половина солдат с радостью бросились бы спасать свои семьи вместо того, чтобы в окопах сидеть, но они ведь так не поступили. Именно поэтому Маркус Феникс позорит честь мундира. Он подвёл своих боевых товарищей, а ведь вся армия только и держится на желании солдата встать плечом к плечу со своими братьями по оружию и погибнуть вместе с ними, если придётся».

Это была чистая правда, оттого и воспринималась так болезненно. Дом почувствовал, как глаза начинают слезиться, а в горле будто бы ком встал, хотя и сам не понимал, почему же именно ему хочется плакать. Но думать о Маркусе, как о недостойном человеке, ему вовсе не хотелось.

— «Вы сейчас кого своей речью убедить пытались, сэр?» — спросил он.

— «Да хуй его знает, Дом», — пробормотал Хоффман. — «Но уж точно не себя самого».

Надев кепку обратно, он побрёл вдаль. Дом остался стоять на ступенях. Опомнился он лишь в тот момент, когда понял, что совершенно не помнит, сколько уже времени тут стоит. Солнце уже шло к закату, скрываясь за зданием памятника Неизвестным Воинам, а Дом всё ещё терзался в раздумьях, стоит ли идти к могиле Карлоса, чтобы рассказать ему, каким же образом дело приняло столь херовый оборот. Дом бывал на могиле брата куда реже, чем ему того хотелось. С момента смерти Карлоса минуло уже почти двадцать лет. Решив, что сейчас ему всё равно больше некуда идти, Дом направился по безупречно чистой территории кладбища сквозь ряды надгробий к мавзолею. Именно там правительство КОГ и хоронило своих героев, одним из которых и был когда-то сам Маркус. Карлос, вовсе не планировавший становиться героем, вероятно, тоже проебал свой шанс на спасение, но в итоге его смерть позволила Маркусу выжить, и это было главным для Дома.

Гравий захрустел под его ботинками, когда Дом остановился у могилы брата. Надпись на надгробии совершенно не стёрлась с того самого дня, как её нанесли, хотя прошло почти уже двадцать лет со дня похорон.


“РЯДОВОЙ КАРЛОС БЕНЕДИКТО САНТЬЯГО,

ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО КОРОЛЕВСКОГО ПОЛКА ТИРАНСКОЙ ПЕХОТЫ,

КАВАЛЕР ЗВЕЗДЫ ЭМБРИ.

ПОГИБ НА ПОЛЯХ АСФО, ОСТРИ

В ПЯТНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ МЕСЯЦА ТУМАНОВ

В СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ГОД ВОЙНЫ

В ВОЗРАСТЕ ДВАДЦАТИ ЛЕТ”.


Дом, Карлос, Маркус — все трое стали друг другу братьями или по крови, или же по духу. Каждый из них получил по Звезде Эмбри за отвагу. А что же теперь с ними стало? Карлоса уже все забыли, Маркус запятнал свою репутацию, а сам Дом чувствовал себя каким-то призраком собственного прошлого. Присев на корточки, он поёжился от того, насколько его парадная форма неудобно сидела на нём.

— «А как бы ты поступил, Карлос? Эх, да что я спрашиваю-то. Ты бы решил, что за него и умереть стоит», — прошептал со слезами на глазах Дом, вытерев нос тыльной стороной ладони. — «Надо бы мне его оттуда вытащить, верно? Да, так и есть. Спи спокойно, Карлито».

Путь обратно в казармы показался Дому самым длинным в его жизни. Он подружился с Маркусом в восемь лет, так что его жизнь в принципе не могла стать прежней без друга. Последние несколько недель Дом пытался привыкнуть к чувству одиночества, но ему это не удалось. Он постоянно бросал взгляды через плечо, ожидая увидеть там Маркуса, или же вспоминал о чём-то, что хотел ему сказать, но друга попросту не было рядом. Именно так и будет выглядеть вся дальнейшая жизнь Дома, если он не приложит все свои силы к тому, чтобы исправить ситуацию.

“А мне ведь надо сейчас искать Марию. “Бродяги” постоянно кочуют с места на место”.

Дом и не хотел привыкать к отсутствию Маркуса. Чем невыносимее становилась боль, тем больше он находил в себе сил помочь другу.

“Тут как с Марией. Если я перестану чувствовать тоску по ней, то и искать её перестану. Но я знаю, что она ведь всё ещё где-то там. И её нужно найти, как и Маркусу нужно помочь”.

Вернувшись в казарму, Дом убрал в шкаф парадную форму и принялся размышлять о том, как же ему вытащить Маркуса из “Глыбы” до того, как это место прикончит его друга.




КОАЛИЦИОННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ДЛЯ ОТБЫТИЯ ЗАКЛЮЧЕНИЯ “ХЕСКЕТ”. ТЮРЬМА ОСОБОГО РЕЖИМА, ТАКЖЕ ИЗВЕСТНАЯ КАК “ГЛЫБА”, ДЖАСИНТО.


Псы как с ума посходили.

Облокотившись скрещенными руками на литые металлические перила, Николай Ярви принялся наблюдать за тем, как на скрытом во мраке нижнем этаже объявили режим изоляции. Тюремщики на этот этаж не спускались, да и в их присутствии там не было необходимости. Мостки, раскинувшиеся на весь верхний этаж тюрьмы, являлись тут по большей части самым безопасным местом, и дело было не только в заключённых. Вой сирены системы оповещения то затихал, то нарастал.

— «Двадцать секунд», — раздался голос из динамиков системы оповещения. Яростный лай и звуки ударов почти что заглушили отсчёт. Собаки кидались на дверь, как и всегда при объявлении режима изоляции, требуя, чтобы их выпустили на волю. Сама дверь была частью просчитанной психологической уловки. Это была единственная дверь, собранная из пустотелых панелей из мягкой древесины, в то время, как остальные двери были выполнены из толстого красного дерева или металла. Сделано это было для того, чтобы собаки без увечий могли биться в дверь, производя ужасный шум, похожий на бой барабана. Этот шум говорил о том, что стая неконтролируемых диких животных может вырваться на свободу в любой момент, а ещё намекал на то, что однажды собаки снесут дверь ещё до финального гудка сирены, начав рвать заключённых на куски. И это всегда срабатывало. Каждый заключённый, которому не хватало ума подчиниться приказу вовремя вернуться в камеру, знал, что с ним случится, когда эта дверь откроется.

Когда Нико только попал сюда на работу, ему сразу же объяснили что в “Глыбе” всё завязано на трёх дверях. Первая вела в помещения самих тюремщиков, вторая — к кухням и туалетам, а третья — к собакам. Последних можно было выпустить в любой части тюрьмы благодаря системе управляемых с пульта подъёмных решёток, которые разделяли коридоры на секции. Всё это работало куда эффективнее, чем отправка отряда тюремщиков, чтобы успокоить какого-нибудь заключённого. Запираешь такого проблемного урода в одной из секций, открываешь решётки, и тут у него резко пропадает желание беспределить в дальнейшем. Но в свою смену Нико таким никогда не занимался. Что тут творилось в его отсутствие — это уже вопрос другой.

— «Десять секунд», — послышалось новое объявление. Но на всём огромном и просторном этаже уже не было ни души. Все заключённые уже сидели в своих камерах в ожидании того, когда же захлопнутся решётки, защищающие их от обезумевшей стаи.

“А ведь всю эту систему для них дипломированный психиатр придумал. Образованный человек, учившийся на врача, который должен был лечить людей, а не пугать их до усрачки. Лицемерное мудачьё”.

Не сказать, что Нико испытывал сострадание к сидевшим тут ублюдкам. Как раз наоборот: он считал, что большинство из них надо просто пристрелить, наплевав на всякий гуманизм. Но это уже отдельная тема для размышлений. Куда больше его напрягало то, насколько изощрённой и садисткой может быть фантазия специалистов из слоёв населения со средним достатком. Порой он и сам не понимал, где же пролегает черта между преступниками, которых надо было оградить от общества, и теми людьми, которые подсказали ему наилучший способ для этого.

— «Режим изоляции», — прозвучало объявление.

Стальные решётки, установленные на входе в каждую камеру, успели захлопнуться с громким лязгом за секунду до того, как из распахнувшейся деревянной двери выскочили собаки. Этот ритуал проводился каждый день, хотя и в разное время. Собаки носились от одной решётки к другой, а их рык и лай эхом раскатывался во мгле этажа. Заключённые орали на них и крыли хуями в три этажа. Но затем всё вернулось в привычное русло.

Большинство собак принадлежали к породе из Пеллеса: высокие, с короткой рыже-коричневой шерстью и широким пятном чёрной шерсти, идущей от макушки до кончика похожего на кисточку хвоста. Имелись в стае два чёрных мастиффа из Тируса. Эти животные представляли собой настоящие груды мышц, чьи пасти с капающей слюной вечно были растянуты в обманчиво добродушной ухмылке. Нико меньше всего доверял именно этой породе.

Одна из пеллесских собак отпрыгнула назад, когда из-за решётки её с ног до головы окатили струёй мочи. Казалось, пёс на мгновение застыл в полной растерянности, будто бы воспринял это, как попытку заключённого заговорить с ним на понятном ему языке, но не понял ни слова из-за сильного акцента. Нико расхохотался. Пёс, наконец-то поняв суть такого сообщения, зарычал. На площадку выскочил кинолог по фамилии Парментер и, пройдясь вдоль решёток камер с видом злобного контролёра, выискивающего в поезде безбилетников, остановился возле той камеры, откуда мочились.

— «Сволочь, ты моего Джерри обоссал!» — крикнул он. — «Да я тебя!..»

Дальнейшие слова Парментера утонули во взрыве грубого хохота и издевательских улюлюканий от всех сидевших в этом блоке. С заключёнными он особо дело не имел, оттого и не выработал в себе привычки не обращать внимания на такой поток оскорблений. Нельзя было позволять этим ублюдкам злить тебя.

— «А, так это твой Джерри?! Вы, наверно, и трахаетесь по-собачьи!» — крикнул кто-то.

— «Ну да, ведь из пасти у пса вонь идёт!» — ответил ему другой заключённый.

— «Эй, псинотрах! Хорошая у тебя собачка! А ты, пидорок, разве не суке должен присовывать вместо кобеля?»

— «В следующий раз натравлю его на вас, извращенцев ебучих, чтобы сгрыз с вас мяска немного!» — рявкнул в ответ Парментер. — «Не забывайте, кто решётками управляет».

Выкрики тут же умолкли. Парментер пристегнул поводок к ошейнику Джерри, который тут же словно с ума сошёл. Как только поводок натянулся, пёс тут же вскочил на задние лапы, пытаясь вырваться и рыча. Да, порой и псы вели себя словно люди. Джерри начинал лаять, не переставая, как только понимал, что драки не будет. Нико, всё равно не собиравшийся поворачиваться спиной к этой твари, несмотря на то, насколько её хорошо выдрессировали, проследил за тем, как пёс трусцой вновь скрылся за дверью.

По балкону шёл Джек Галлего, которого все звали просто Галли. Дойдя до металлических мостков, он встал рядом с Нико, бренча связкой ключей.

— «Ну и кто сегодня станет специальным гостем в нашей студии?» — спросил он.

— «К нам переводят Маркуса Феникса».

— «И я должен знать, кто это?»

— «Ну, с учётом того, что ты тупой, как пробка, и сроду ни одной газеты не читал, то нет, не должен».

— «Чтобы попасть в место с такой охраной, надо как минимум быть серийным убийцей, да ещё и с вывертом на голову, наверно».

— «Это тот самый сержант Феникс, герой полей Асфо. Что, всё равно ни о чём не говорит, Галли?»

— «Я ещё мал был тогда, чтобы помнить такое».

— «Ну да, конечно, ага».

— «И что он такого натворил, что его к нам перевели? Солдатня же своё говно сама разгребает».

— «Он командиру по башке дал и отказался приказ выполнять, после чего мы все дружно помахали ручкой Эфире на прощание».

— «Ого…» — нахмурился Галли. — «Что ж они его просто не расстреляли?»

— «Он же Феникс».

— «И что с того?»

— «Его отец какой-то там крутой учёный из древнего рода. Денег валом, собственный здоровенный особняк имеет».

— «Ну да, такого не пристрелишь. Несладко ему тут придётся тогда».

С этими словами Галли пошёл дальше, насвистывая что-то себе под нос. До знакомства с ним Нико ни разу в жизни не встречал ни одного настолько же безразличного ко всему человека. Поначалу он даже решил, что Галли просто тупой как пробка, но за годы совместной работы понял, что тот просто таким образом справлялся с нагрузкой на работе. Галли полностью отключался от всего происходящего, хотя у него и выбора-то особого не было. Если в военное время твоя профессия не относилась к нужным для армейского резерва, в который попадали работники предприятий жизнеобеспечения, полицейские, пожарники, сельхозпроизводители, моряки торгового флота, буровики на имульсионных вышках, врачи, да и все остальные, без чьего труда КОГ бы не смогло существовать, то тебя отправляли в армию. Если и к армии ты оказывался негоден, что чаще всего случалось по медицинским причинам или же по общему состоянию, то тебя отправляли работать куда, где ты был нужен государству. Нико вовсе не считал своё назначение в последнюю оставшуюся в Эфире тюрьму надзирателем лучшим вариантом выбора карьеры, сомневаясь, что и Галлего всю жизнь мечтал стать вертухаем. Большинство мужчин и немало бесплодных женщин предпочитали уходить на передовую что до войны с червями, что сейчас, и Нико их прекрасно в этом понимал.

Он принялся ждать, наблюдая за дверным проёмом с арочным сводом в дальнем конце коридора. Новоприбывших заводили в блок именно оттуда. В любую минуту из этой двери мог выйти Маркус Феникс в сопровождении конвоиров по бокам и впервые понять для себя, каково это — застрять тут до конца своей жизни. Здание тюрьмы было не лишено элементов элегантного стиля, который инженеры Тируса любили применять даже при постройке общественных туалетов, хотя уже повсюду пошли трещины, да и грязи вокруг хватало. Ну а если этого Феникса не проймут запахи плесени и мочи, то обваливающаяся каменная облицовка на колоннах и застарелые потёки крови на стенах, которые никто не смывал, уж точно донесут до него всю необходимую информацию об этом месте.

“Его на сорок лет упекли? Да ему ещё очень повезёт, если хотя бы пять тут протянет. То же самое, что пожизненное получить”.

Ну, такое событие уж точно вносило хоть какое-то разнообразие во всеобщую монотонность тюремного быта. На текущий момент в “Глыбе” осталось сорок три заключённых, а со времён “Дня-П” к ним всего-то несколько человек перевели, так что новоприбывший арестант в блоке надолго станет главной новостью в жизни заключённых, пусть даже такое событие и грозило нарушить уже устоявшуюся неофициальную иерархию среди них. Через день-другой Феникса выпустят в общие помещения, и присматривать за ним уже никто не будет, так что придётся самому разбираться, как тут выживать.

Наконец-то дверь распахнулась. На какое-то мгновение Нико даже не понял, почему конвоиры Уилл Чалкросс и Брэдли Кэмпбелл привели кого-то другого вместо Феникса. Он ждал, что перед ним сейчас окажется типичный парень из древней и знатной семьи, не тощий, но и не крупный, который, едва окинув взглядом всю эту выгребную яму, тут же съёжится от страха, несмотря на свой статус героя войны. Такой вот богатенький ребёнок, которого за его грехи скинули в этот чан с помоями рода людского. Но арестант оказался просто огромен. Под тюремной нательной майкой и штанами перекатывались накачанные мускулы, а тёмные волосы на голове, остриженные почти под ноль, обрамляли лицо потрёпанного жизнью человека, который не боялся как врезать противнику, так и самому получить от него удар. Слишком уж он старым выглядел для сержанта Феникса, а вид у него был куда суровее и опаснее любого из сидевших тут. Такого человека и в жизни на воле стоило обходить стороной. Но нет, это и был сам, мать его, Маркус Феникс.

Нико оставалось лишь наблюдать. Феникс прошёл вдоль решёток камер, которые составляли большую часть стены, смотря прямо перед собой. Этаж наполнился свистом и улюлюканьем, но как только заключённые видели своего нового соседа, весь этот гомон тут же стихал от одной камеры к другой на всём пути его следования. Мостки находились в пяти метрах над полом, так что Нико видел Феникса почти вплотную сверху, под небольшим углом, но тот, подняв глаза, лишь бросил мимолётный взгляд на Нико и даже не сбавил шаг. Нет, Феникс даже не на него посмотрел, а будто бы сквозь пустое место. Нико привык смотреть в глаза тем, кто мог человеку глотку перерезать просто от скуки, но взгляд Феникса пугал совершенно иначе: его голубые глаза пронзали всё вокруг совершенно ледяным немигающим взглядом. Однако же бесчувственности в них не было, а читалась какая-то отстранённость и потаённые муки, будто бы сквозь приоткрывшуюся на секунду щель в двери Нико мельком удалось разглядеть весь тот ад, что царил на душе у Феникса.

Чалкросс тоже бросил взгляд на Нико, удивлённо подняв бровь, а в это время Кэмпбелл, которого все знали как приятного и довольно немногословного человека, не влезавшего ни в какие свары, вручную открыл дверь камеры. После этого он сделал шаг назад и, крепко сжав большую связку ключей на ладони перчатки в кулак, ударил ею Феникса по лицу.

— «Вот тебе за моего сына, уёбок!» — крикнул Кэмпбелл.

Такой херни от него Нико не ожидал. Но Феникс просто позволил себя ударить, даже не покачнувшись. Его лицо скорчилось в гримасе удивления и негодования, словно бы он сам и не понял, что же произошло. Несмотря на сжатые кулаки, Феникс не поднял рук. Тем не менее, заключённые всё это видели, и этаж тут же заполнился криками. Не стоит бить человека, который спокойно выдержит твой удар, словно боли не чувствует. Другие тоже сразу захотят это повторить.

— «Эй, вертухай! Похоже, этого парня тебе не свалить с ног!» — послышалось из одной камеры.

— «Кэмпбелл, ты к нему спиной не поворачивайся!» — кричали из другой.

— «Он не из тех, кто такое забудет!» — доносилось из третьей.

Феникс ещё несколько мгновений смотрел прямо в глаза Кэмпбеллу, пока него текла кровь по подбородку. Нико понял, что надо всё это срочно прекратить.

— «Кэмпбелл!» — крикнул он, бегом направившись по мосткам к дверям. — «Кэмпбелл, запри его и сейчас же сюда поднимайся, чёрт тебя дери! Это приказ!»

Кэмпбелл посмотрел на Нико, потряхивая рукой. Должно быть, этот удар причинил ему не меньше боли, чем самому Фениксу.

— «Как скажете, сэр…» — пробурчал он в ответ.

Пихнув Феникса в спину, чтобы тот зашёл в камеру, Чалкросс забрал ключи у Кэмпбелла и запер решётку. Из других камер вновь начали раздаваться выкрики, и пока Нико следил за тем, чтобы оба тюремщика успешно покинули этаж, он услышал немало одобрительных возгласов. Получив по лицу, Феникс был готов дать отпор, и остальным заключённым это понравилось. Теперь он либо поднимется сразу на высшие позиции в тюремной иерархии, или же станет зачинщиком множества драк. Но, по крайней мере, Феникс был не так уж молод и красив, так что хотя бы не будет разборок относительно того, чьей сучкой он станет.

“Ну, молодец, Кэмпбелл. За пять минут сделал из него настоящего героя. Просто замечательно”.

Хотя, возможно, это заставит всех быстрее успокоиться. Нико оставалось лишь надеяться на такой исход. Самые отмороженные ублюдки из числа заключённых могут распереживаться о том, что Феникс ещё более жесток и неуправляем, чем они сами, а тихони быстро смекнут, что надо вести себя крайне осторожно с ним. Поддержание порядка в таком месте было искусством весьма деликатным и требующим чувства меры. В штат тюрьмы входило всего двенадцать охранников, шестеро из которых работали в дневную смену. Даже с учётом того, что из общего числа заключённых с дюжину самых отъявленных психопатов сидели в одиночных камерах, следить за тюрьмой было непросто. Эти мудаки в Доме Правителей вообще ни хрена не понимали, что справиться с такой задачей можно, лишь пойдя на массу уступок. Нико сделал то же самое, что приходилось делать всем старшим надзирателям до него: для поддержания порядка персонал в “Глыбе” был вынужден полагаться на одних заключённых, чтобы те держали других в узде, а также на то, что сидящие на нижнем этаже сами будут заботиться о своих повседневных делах. Пока что вся эта система работала весьма неплохо. По крайней мере, неплохо для Нико. Тюрьма напоминала муравьиную ферму. Муравьи сидели взаперти и жили своей жизнью в замкнутой экосистеме, а Нико и остальные офицеры приглядывали за ними издали в надежде, что им никогда не придётся вытряхивать всех из клеток и подчищать тут всё. Уговор был таков, что охранники не спускались на этаж с заключёнными, а рабочие помещения вроде кухонь и бойлерной стали ничейной территорией, которую любая из сторон могла занять для себя. Не будь на нижнем этаже собак и секций с решётками, позволяющих выпустить эту псиную свору, которая снесла бы всё на своём пути, словно живой и рычащий поток воды, Нико даже не был уверен, рискнёт ли кто-нибудь из его коллег вообще спускаться туда.

Он подошёл к лестнице как раз в тот момент, как Кэмпбелл и Чалкросс закрывали за собой внутренние двери.

— «Да уж, блядь, ума тебе не занимать», — проворчал он. — «Сходу парню репутацию в глазах остальных поднял. Чёрт, да что на тебя вообще нашло?»

— «Мой сын в армии служит».

— «Да, мы в курсе».

— «Он там жизнью рискует, а с этого мудака пылинки сдувают. Ты вообще знаешь о том, что его ведь должны были расстрелять? Да любого другого на его месте мигом бы к стенке поставили. Но нет, этот прям особенный».

— «Слушай, ну его же не на курорт отправили», — возразил Нико, не понимавший, чего в нём сейчас больше: злости из-за того, что Кэмпбелл позволил своим ебанутым эмоциям взять над ним верх, или шока от того, что такой спокойный человек врезал по роже новому заключённому. По большому счёту Феникс вовсе не был преступником. Да, он нарушил эти их армейские порядки, или ещё какую-то херню натворил, но на гражданке за такое не арестовывают. — «Пусть там утихнут уже, бога ради, а то ещё бунт тут начнётся».

— «Ну и что?» — спросил Чалкросс, вошедший вслед за Нико и Кэмпбеллом в кабинет надзирателей. — «Пусть там хоть поубивают друг друга. Нам же работы меньше».

— «Нам платят, чтобы мы следили за этим местом, а не просто на жопе сидели», — отрезал Нико.

Чалкросс принялся варить себе кофе. На самом деле это был не кофейные зёрна, а обжаренный ячмень. Дрянь, конечно, получалась неимоверная, но теперь уже не помнил вкус настоящего кофе. Чалкросс понюхал чашку с получившимся напитком с таким видом, будто бы ячмень протух.

— «А этот Феникс — тот ещё громила. Что он натворил-то?»

— «Ударил главу штаба обороны, отказался выполнять приказ о доставке какого-то там оборудования куда-то, и в итоге из-за него мы потеряли Эфиру», — Нико налил и себе кофе. — «Отправился спасать отца. Какой-то крупный учёный, оружие разрабатывал, помните его? Адам Феникс его звали. Так что наш новенький никого не расчленял и каннибализмом не занимался, что по стандартам наших обычных клиентов весьма слабенько».

— «Ты так говоришь, будто бы тебе его жаль», — сказал Кэмпбелл.

— «Он же не маньяк какой-нибудь. Обычный солдафон, даже с учётом его богатой семьи».

Чалкросс отхлебнул кофе.

— «Выходит, Феникса кто-то настолько ненавидит, что решил отправить сюда, чтобы он тут умом тронулся, или же его друзья на высоких постах, отмазавшие его от расстрела, считают, что таким образом спасли его?»

Сунув руку в карман куртки, Нико вытащил листок с кратким досье арестанта. Сотрудники тюремных служб использовали этот документ для того, чтобы убедиться, что к ним доставили нужного человека, а также для записей о его текущем состоянии как физического, так и психического здоровья. Надзирателям надо было знать, может ли заключённый их чем-то заразить, умереть от какой-нибудь болезни, или же у него есть то или иное психическое отклонение, от которого они становились ещё более опасными. Нико ещё раз прочёл содержание документа. Феникс ожидаемо находился в хорошей физической форме и был вполне здоров, как обычно и бывает с теми, кто сидит на армейском пайке. Также его, очевидно, признали вменяемым, хотя чёрт его знает, кого вообще в последнее время можно было таковым считать. Подняв документ на всеобщее обозрение, Нико пальцем показал на раздел под названием “Особые примечания”.

— «Вот, слушайте», — сказал он и принялся зачитывать. — «“Запрос из канцелярии председателя КОГ: не подвергать заключённого необоснованному риску и ни в чём его не ограничивать, а также отправлять еженедельный отчёт о его бытовых условиях”».

— «Мы когда-нибудь вообще отчёт о бытовых условиях кого-нибудь из этих гадов подавали?» — спросил Чалкросс. — «Кого, блин, вообще волнует, как они тут живут?»

— «У Феникса явно до сих пор связи неслабые имеются».

В этот момент в комнату вошёл Парментер вместе с Джерри, но Чалкросс одарил его таким злобным взглядом, что тому пришлось вывести пса в коридор и дать команду сидеть и ждать хозяина там. Чалкросс не любил, когда собаки захаживали в комнаты, где готовили пищу.

— «У кого это там связи имеются?» — спросил Парментер.

— «У Феникса. Придётся нам следить за тем, как бы с ним чего не стряслось. Приказ самого председателя. А этот вот сидящий тут умник только что врезал ему, но Феникс даже не пошевелился, мигом сделав себе репутацию крутого пацана».

— «Молодец, Кэмпи. Можешь пойти и ещё хуйню какую-нибудь натворить, а то живётся нам что-то очень скучно», — порывшись в холодильнике, Парментер извлёк оттуда несколько кусков сырого бекона. Нико прекрасно понимал, что он всё это сейчас скормит этой никчёмной псине. — «Видимо, Прескотт с его отцом за ручку здоровается».

Чалкросс принялся сверлить взглядом Парментера, пока тот не положил бекон обратно в холодильник.

— «Если у него настолько мощные связи, то почему он вообще сюда попал?»

— «А ты считаешь, ему тут самое место?» — спросил Нико.

— «Ну а что, он мало что ли дел натворил, чтобы его в камеру запереть?»

— «Нет, я о другом. Что же могло заставить человека, участвовавшего в двух войнах и получившего медаль за храбрость, решить, что с него хватит? То есть, вот прям слететь с катушек. Он же ударил своего командира и отправился спасать отца. Как по мне, он действовал чисто на эмоциях, окончательно охренев от ситуации».

— «Его стресс добил», — ответил Чалкросс. — «Невроз словил, боевое истощение, или посттравматический синдром. Не знаю, как правильно сейчас его называют».

— «Вот именно».

— «Нико, ну они же все в одном говне ковыряются», — возразил Кэмпбелл. — «Но не все же подряд с катушек слетают».

— «Ты под обстрел когда-нибудь попадал?»

— «Нет, как и ты».

Судя по взгляду Чалкросса, он понял, что сейчас будет.

— «Только не начинай сейчас снова про своего дядю, прошу», — взмолился он.

— «Уилл, я сам это видел», — сказал Нико, который ненавидел, когда его коллеги пытаются замять эту тему. Они ведь вообще не понимают, что это такое. — «Я на самом деле всё это сам наблюдал. Дядю Джоша просто так вообще не напугать было, он всякого натерпелся. А потом его корабль затонул, и ему два дня пришлось барахтаться в воде, пока его не подобрали. После этого его словно подменили. Так что даже у самых закалённых ребят бывает свой переломный момент».

— «Ну, ты можешь жалеть этого урода, сколько хочешь, но из-за его действий, или же бездействия черви уже к самому нашему порогу подобрались. Да и вообще, как по мне, от него явно будут одни проблемы тут. Я не собираюсь носить ему свежезаваренный чай и расспрашивать, как он себя чувствует».

Меньше всего на свете Нико хотел работать в “Глыбе”. Из всего числа сидевших здесь, вероятно, набралось бы всего лишь трое или четверо таких, кто мог бы принести хоть какую-нибудь пользу обществу, или же просто не стал бы вновь нарушать закон, если бы их выпустили на свободу. Не существовало никакой программы реабилитации, или же лекарства от их преступных наклонностей, потому что не было никакого смысла учить их новой профессии, а затем надевать на них чистенькие костюмчики и выпускать на волю в надежде на то, что они начнут жизнь с чистого листа, отплатив свой долг обществу. “Глыба” служила
для того, чтобы изолировать самых отъявленных мерзавцев от честных людей. По крайней мере, таково было её официальное предназначение. Сюда сбрасывали всякое отребье, как мусор в урну. Таких нельзя было даже отправлять на войну с червями, потому что они уже через пять минут сбежали бы с поля боя, прихватив оружие, а затем вернулись бы к старым привычкам. Это было вовсе не то место, где тюремный надзиратель мог бы сделать что-то полезное и направить человека в иное русло. Насколько Нико знал, никто из работавших здесь не вызывался добровольцем на должность сотрудника тюремных служб. Сам-то он уж точно добровольцем не был. Сидевшие здесь стреляли в людей, поджигали здания, насиловали, душили, да и вообще вытворяли такое, что выходило за рамки понимания обычных людей. Здесь сидел даже террорист из числа “инди”, хотя его можно было отнести к одним из самых спокойных. Большинство заключённых были вполне вменяемы, но так и оставались подлецами, тщательно выбирая своих жертв. Но среди них не было ни одного профессионального солдата, который окончательно свихнулся после стольких лет бесконечных ежедневных жестоких боёв. Этот бедняга Феникс, вероятно, просто дошёл до черты и сломался, а вовсе не стал преступником сознательно.

“Боже, дай мне сил. Я превращаюсь в какого-то соцработника, да и к тому же в сраного нытика-святошу”.

— «Ну, кому-то ведь придётся заполнять отчёт о бытовых условиях», — сказал Нико, вспомнив о своём дяде и о том, как бы ему хотелось, чтобы люди с пониманием относились к его беде. — «Я вполне сгожусь для этой работы».




ДВОР ДЛЯ ПРОГУЛКИ В КРЫЛЕ “D”, “ГЛЫБА”. СПУСТЯ ДВА ДНЯ.


Миллтон Рив думал о своих проблемах, совершая свою утреннюю прогулку вокруг овощных грядок во дворе, когда к нему подошёл офицер Ярви, немало удивив своим появлением. Вертухаи особо не стремились к уединённым беседам с заключёнными, и уж точно во двор они обычно не спускались.

— «Для тебя работа есть, Рив», — сказал он.

— «Сколько даёшь?»

— «По пачке сигарет в неделю».

— «Замётано. Кому по жопе надавать?»

— «Никому. Надо приглядеть кое за кем».

Нико Ярви был вполне неплохим малым для надзирателя. Он, конечно, испытывал молчаливую неприязнь к большинству сидевших тут ублюдков, но и Рив питал к ним схожие чувства, так что всё было нормально.

— «Пытаюсь вот догадаться, о ком ты говоришь, но на ум лишь новенький приходит. Ну, раз уж к нам столько лет никого не переводили».

— «Да, я про Феникса. Мы дали ему время, чтобы освоиться, но пора его в общую зону выпускать».

— «И на это есть какие-то особые причины?»

— «Приказ председателя. У Феникса связей валом. Получил Звезду Эмбри, сам выходец из небедной семьи, отец — знаменитость, и всё такое. Короче, проследи за тем, чтобы ему глотку не вспороли. И чтобы он сам не вскрылся. Будет пристально пялиться на верёвки и ремни — сразу свистни мне».

— «Сам я этого не видел, но, как говорят, Кэмпбелл его даже с ног сбить не сумел. Может, это вас от него защищать надо», — усмехнулся Рив. Среди заключённых сейчас только и шли разговоры, что о Фениксе. Даже ставки делали на то, сумеет ли он вырубить Дэна Мерино. — «Рисково немного с моей стороны постоянно возле его камеры крутиться. Может, он из тех, кто любит кошке пинка отвесить, когда день не удался».

— «Сам разберёшься», — Ярви кивнул ему с таким видом, чтобы Рив принимался за дело, и направился к выходу. — «Пачка в неделю, договорились?»

Рив остался стоять во дворе, сунув руки в карманы своей робы. Он взглянул на кусочек неба у себя над головой, ставший единственной частью мира за стенами тюрьмы, который он в последний раз видел ещё до появления червей. В лицо ему ударил лёгкий дождик с острыми кусочками снежной крупы. Над тюрьмой на большой высоте пролетел вертолёт. Вероятно, это означало, что где-то поблизости находятся риверы. Рив решил, что пора заканчивать прогулку на сегодня, а пройтись он сможет и по этажу внутри. Раз уж надо было повидаться с этим Фениксом, то почему бы не сделать это сейчас? В общем-то, было бы лучше как раз в данный момент всем этим заняться, пока куда менее доброжелательные обитатели тюрьмы не устроили новоприбывшему тёплый приём.

Рив гордился своей работой. Он убивал людей, но делал это профессионально, не допуская расхлябанности и не переводя всю эту херню на личный уровень. А ещё он спас нескольких от избиений. Такова была его работа, только теперь он выполнял её по поручению уже другого начальника, да и платили ему сигаретами и мылом вместо пачек денег с купюрами из разных серий, чтобы их нельзя было отследить. Но такие детали Рива не особо волновали, ведь он до сих пор имел работу, а, значит, был нужен. Именно эта мысль и позволяла ему жить дальше. Тюрьма стала для него не более чем издержкой производства, а вовсе не причиной для того, чтобы всё бросить и покрыться плесенью. Рив был совершенно уверен в том, что однажды выйдет отсюда, а когда это случится, то придётся сразу браться за дело.

Крыло “D” осталось единственным рабочим блоком в “Глыбе”. Помещение представляло собой просторный зал со сводчатой застеклённой крышей, а двери камер по обеим сторонам напоминали ряды магазинов в элитном универмаге. Только вот ничего элитного кроме внешнего вида в этом месте не было. Даже в посреди лютой зимы отопление нормально работало лишь на кухне, вода из кранов почти что всегда лилась холодная, так что группе мужиков не удавалось поддерживать идеальную чистоту даже с учётом того, что Мерино грозился сломать им пальцы, если они тут бардак устроят. Вся цивилизация стремительно неслась к разрухе, так что и обитателям тюрьмы пришлось опуститься до подобного беспорядка, но погружаться и дальше им вовсе не хотелось, так что приходилось справляться хоть так. “Глыба” представляла собой срез населения Сэры, ею версию в миниатюре, где опрятные и цивилизованные охранники жили по одну сторону забора, а заключённые, как и “бродяги”, изо всех сил пытались выжить по другую. Рив вдруг вспомнил, как это называется: “микромир”. “Глыба” и впрямь стала таким микромиром.

Остальная часть тюрьмы пустовала, за исключением подземного блока с одиночными камерами, где не было окон. Там под замком сидели такие отморозки, которые представляли опасность вообще для всех вокруг. Направившись к камерам у северной стены, Рив прошёл мимо камеры, где сидел Чанки.

— «Привет, Рив. Смотрю, тебе работку подкинули?» — спросил он.

Остановившись, Рив сделал шаг назад. Сидевшие тут ребята читали все твои мысли, как страницы открытой книги.

— «Надо же чем-то себя занять, если это ещё и выгоду приносит. Как там твоё вязание?»

— «Расскажешь нам потом вкратце об этом герое войны, когда закончишь с ним?»

— «А с чего ты решил, что я к нему иду?»

Чанки обнажил свои огромные зубы в ухмылке. Казалось, половина веса его тела приходится на них.

— «Надо же человека как следует поприветствовать», — сказал он. — «Говорят, он уже до усрачки напугал вертухаев».

— «Может, привирают».

— «Ну, я так точно уж до чёртиков рад видеть тут человека, которого им сломить не под силу. Хотя попробовать всё же могут».

— «Мы на этом этаже главные», — ответил Рив. — «Им сюда соваться без вариантов».

Он вовсе и не ждал, что с Фениксом ему удастся пообщаться, не привлекая постороннего внимания. Основная загвоздка была в том, чтобы и работу выполнить, и лица своего вместе с положением в тюремной иерархии не потерять. Остановившись возле камеры Феникса, Рив заметил, что, несмотря на закрытую решётку, засов не был задвинут. Феникс даже не посмотрел на него. Сгорбившись в тёмном углу камеры, он полировал ботинки куском грязной тряпки с видом животного зоопарке, которое вовсе не собиралось выходить к посетителям, кидавшим ей сладости в загон. Казалось, Феникса даже холод не волновал. Куртка от его тюремной робы висела на вбитом в стену гвозде. Рив постучал по прутьям решётки, потому что даже в таком заведении были свои правила. Феникс медленно поднял взгляд на него, как будто против своей воли.

— «Привет. Я Миллтон Рив», — начал Рив. — «Решил вот зайти поздороваться, раз никто больше не хочет».

Феникс лишь молча смотрел на него, а затем встал на ноги и сделал пару медленных шагов к двери, выйдя к тусклому свету. Да, этот парень и сидя выглядел немаленьким, но когда вставал в полный рост, будто бы вдвое увеличивался в размерах. Рассечённая губа опухла, хотя, судя по всему, Феникса и это не беспокоило.

— «Маркус», — прорычал он в ответ, представившись.

Насколько Рив успел рассмотреть, зубы ему всё же не выбили. Ну ладно, Маркус так Маркус. Либо он не любил всю эту формальность в общении, либо просто не хотел, чтобы кто-то называл его именно по фамилии. Рив всегда подмечал такие мелочи, потому что именно они и помогали не сдохнуть в этой тюрьме.

— «Есть свободная минутка?»

— «Есть и пара минуток», — ответил Маркус.

Он открыл решётку камеры, и Рив вошёл внутрь, стараясь соблюдать дистанцию, как настоящий дипломат. Большая часть сидевших тут не любила, когда к ним кто-то близко подходил. Маркус так и остался стоять, скрестив руки на груди. На его левом плече красовалась татуировка с эмблемой полка, или чем-то таким, состоявшая из черепа и пары перекрещённых стволами винтовок. Под рисунком виднелся девиз полка, но шрифт был настолько маленьких, что Рив не смог его прочесть, не вглядываясь слишком пристально, что могло бы дурно на нём сказаться в дальнейшем. Многие сидевшие тут корчили из себя крутых, чтобы оградиться от проблем, но Маркусу даже притворяться не приходилось. Может, это у него в крови было, а, может, и жизнь достаточно потрепала, но не только его размеры говорили о том, что злить его — крайне глупая затея. От Феникса прямо исходила какая-то энергия, которая вызывала у Рива лишь желание обойти его стороной, и пронзительный ледяной взгляд лишь дополнял эту картину.

— «Ты как, нормально? Губе, кажется, сильно досталось».

— «Бывало и хуже», — пожал плечами Маркус.

— «Тебе вкратце рассказать о правилах тут?»

— «А оно мне надо?»

— «Если будешь их соблюдать, то дольше проживёшь».

— «Тогда, пожалуй, откажусь», — опустившись на кушетку, Маркус вновь принялся за полировку левого ботинка. — «Спасибо за заботу».

— «Нет, ты не понял. Мне надо, чтобы с тобой всё было в порядке».

Маркус медленно повернул голову в сторону Рива. Если бы кто-то другой так сделал, то это выглядело бы наигранно. Но Рив понял, что Маркус пытается удержать внутри весь свой смертоносный гнев.

— «Попробуешь меня сладеньким назвать», — тихо пробормотал он, — «и я тебе шею к хуям сверну».

“Так… Наверно, я пытался быть с ним слишком дружелюбным”.

— «Ну уж нет, я не настолько по любви изголодался. Меня тут просто попросили приглядывать за тобой, раз уж у меня к этому способности есть».

Маркус немного расслабился, но всё равно нахмуренно продолжал смотреть на Рива.

— «Это Хоффман придумал?»

— «Кто такой Хоффман?»

— «Да не важно».

Рив решил всё же объяснить Маркусу порядки.

— «Ладно, расскажу тебе вкратце, как вести себя так, чтобы потом зубы с пола не собирать», — начал он, сильно сомневаясь, что в тюрьме наберётся хотя бы с полдюжины людей, кто вообще решился бы лезть в драку с Фениксом. Хотя, это вовсе не говорило о том, что и всех остальных проблем ему удастся избежать. — «Когда слышишь из громкоговорителей отсчёт до начала изоляции — бросай всё и беги в свою камеру, пока псов не выпустили. Никогда ни у кого не спрашивай, за что его посадили. И не вступай в банды».

— «А, псы», — тон Маркуса немного изменился. — «Да, слыхал про них».

— «Боишься их?»

Маркус лишь уставился на Рива немигающим взглядом. Значит, и в самом деле боится.

— «А что, надо бояться?» — спросил он в ответ.

— «Вертухаи выпускают их в коридоры, состоящие из целой сети разделённых секций. Знаешь, как на фермах для скота есть все эти загоны и пастбища, отделённые друг от друга управляемыми на расстоянии воротами? Это чтобы надзирателям даже не пришлось сюда спускаться».

Маркус по-прежнему не сводил с него глаз, но теперь уже невозможно было понять, что он выражал своим взглядом.

— «Ну а тебя сюда за что упекли?» — спросил он.

“Ага, значит, решил всё по-своему делать. Ладно, хорошо”.

— «Я мелким очко не распечатывал, если тебя это волнует», — ответил Рив и тут же подумал, что Маркус, вероятно, вообще не понял, о чём речь, ведь он вырос среди аристократов. — «То есть не педофил. Детей не развращал, ни в каком месте им не щекотал».

— «Да, я понял».

— «Я наёмный убийца. Профессионал, как и ты».

Маркус молчал целых пять секунд.

— «Я не убийца, а солдат», — наконец сказал он так тихо, что Риву пришлось напрячь слух. Но в словах Маркуса звучал не столько гнев, сколько просто печаль. — «По крайней мере, был солдатом».

Рив сделал себе мысленную пометку, понимая, что на распутывание клубка переживаний, скрывавшегося за этими словами, у него уйдёт немало времени. Но в итоге именно это и позволит узнать ему абсолютно всё о Маркусе Фениксе.

К таким вещам Рив совершенно не привык. Проведя в этой тюрьме двенадцать лет, он всяких больных на голову отморозков повидал. Большинство из них умирало или ещё как-нибудь исчезало, но ни одному пока что не удавалось взбудоражить Рива так, как это только что сделал Маркус. Он прибыл к ним словно из иного мира. Однако надо было работать с тем, что есть, и не только ради сигарет. Пасть духом ему не давало желание не уязвить свою профессиональную гордость.

— «Ну так вот… Есть тут один парень, Дэниел Мерино. Он воспримет тебя, как угрозу. Под Мерино ходит с полдюжины ребят, которые по необходимости ломают кости всем неугодным боссу. Он следит за этим местом и держит заключённых в узде, а вертухаи не лезут. Им-то нормально, а вот нам порой не очень. Хотя, мы тут не совсем образцовые граждане».

— «Думаю, он точно заглянет поздороваться».

— «Ещё бы. Но, с учётом того, что ты так уже нарушил правила тюрьмы, я теперь могу спросить, почему храбрец и герой вроде тебя отказался воевать?»

— «Я не отказывался», — прорычал Маркус. Рив решил, что весьма полезным будет знать, раз эта тема так живо задевает Феникса, но всё же использовать её стоит лишь в крайнем случае. — «Я отправился спасать своего отца вместо того, чтобы спасти остальных солдат. Но он всё равно погиб. Не самое удачное моё решение».

— «Извини».

— «Ну, вот теперь ты всё знаешь», — подытожил Маркус с таким видом, словно пора было менять тему разговора. Он показал пальцем на тюремную безопасную бритву, которая лежала на покрытой трещинами раковине, прикрученной к стене рядом с унитазом. Внешний вид раковины говорил о том, что Маркусу каким-то образом удалось её отчистить. — «Не мог не заметить, что нам тут разрешают иметь при себе острые предметы».

Рив был немало удивлён, что Маркус сказал именно “нам”. У всех остальных заключённых, прибывших сюда, уходило от месяца до года на то, чтобы перестать говорить “вам”, а то и дольше. Происходило это потому, что они никак не могли свыкнуться с мыслью, что теперь принадлежат к этому обществу, и им требовалось какое-то время, чтобы перестроиться. Маркус же просто принял, как данность, тот факт, что он теперь такое же отребье, как и все остальные тут, даже не став важничать из-за своего происхождения.

— «Ремни у нас тоже никто не отбирает», — сказал Рив. — «Потому что если мы повесимся, или друг друга передушим, то надзирателям что так, что эдак жить легче станет. Им даже не надо спускаться сюда. Иначе как ещё управлять этим местом, когда в штате всего дюжина вертухаев и несколько псов?»

— «Неплохо тут всё организовано», — ответил Маркус и, вновь уставившись в стену, умолк. Рив пытался понять, пытается ли Феникс таким затянувшимся молчанием намекнуть ему, что пора бы уже и съебаться из камеры, но так и не разобрался в его истинных мотивах, поэтому решил перестраховаться и поступить благоразумно.

— «Позже увидимся», — сказал он.

Рив делал обход камер, узнавая, у кого есть что-нибудь на продажу, и кто хочет это купить. День длиной в двадцать шесть часов тянулся слишком долго. Даже в первые годы Рива, проведённые в этом месте, жизнь тюрьмы казалась ему слишком скучной и монотонной. И так было ещё до того, как заключённые остро почувствовали на себе сокращения рациона, но мир за стенами тюрьмы всё ещё делал вид, что продолжает жить нормальной жизнью. В те времена у них ещё было вещание по телевизору, кофе и книги, и заключённые могли заработать немного денег, изготавливая детали для автомобилей в тюремных мастерских, чтобы было чем заплатить за основные удобства. Но производство автомобилей было в срочном порядке свёрнуто, а сами заводы перепрофилированы под выпуск оружия. Вещание по телевизору свелось лишь к выпускам новостей, а затем проблемы возникли с поставками еды и даже с медицинскими препаратами, потому что их просто перестали производить на воле, а в КОГ уголовное отребье стояло вовсе не на первом месте в списке приоритетных групп населения для раздачи припасов. Теперь всё их время уходило на то, чтобы не дать это обветшалой тюрьме развалиться, а также чтобы вырастить хоть какую-нибудь еду в любом свободном месте. Всем этим они тоже сами занимались. Мерино, конечно, был тем ещё ублюдком, но, тем не менее, толковым управленцем, который руководил вверенным ему участком, как собственным предприятием. Он ведь был главой организованной преступной группировки, и слово “организованной” тут на самом деле было к месту. Рив же к этому спокойно относился. Когда тюремщики перестали заботиться о повседневном быте заключённых, то сидящим тут пришлось самим этим заниматься, либо же и дальше погружаться в пучину анархии и грязи. Мерино, который железным кулаком насаживал свою волю, обеспечивал им относительную чистоту и достаточное количество еды. Периодические избиения стали небольшой ценой за такие блага.

Когда здешняя вонь становилась невыносимой для Рива, то он шёл на свежий воздух в сад, которым служило вскопанное поле для спортивных матчей. И всё это в то время, пока в городской части Эфиры собирали каждый пучок травы и пригоршню грязи, чтобы вырастить еду. Ещё тут имелся свой прудик с рыбой, пусть даже и рыба и него на вкус была как говно. Последнее, впрочем, не удивляло, с учётом того, что даже говно в этой дыре шло в дело. Тем не менее, все только рады были получить в свой рацион немного протеинов, а не давиться всё время той дрянью из сквашенного грибка с кухонь.

Уход за садом оказался делом куда более приятным, чем Рив мог себе представить. Он направился в сад, чтобы проверить свою личную грядку с пёстрыми бобами. К концу месяца изобилия у Рива вполне бы вышло высушить достаточное их количество и спрятать для собственных нужд. Он прошёлся вдоль ряда связанных шестов, напоминавших каркас для шатра, снимая жуков с листьев.

“Они ведь вполне бы могли пристрелить нас в любой момент. Вообще забавно, как люди в правительстве разграничивают то, что можно, и то, что нельзя. Можно всю планету поджарить, убив при этом миллионы беспомощных граждан, но при этом отказаться от расстрела заключённых, даже с учётом того, что действует закон военного времени. “Инди” военнопленных заваливали работой так, что те замертво падали, но стоило им заболеть, как их тут же везли в больницы. Может, в этом и заключается суть цивилизации: делать вил, что придерживаешься правил приличия. Либо же им нужен какой-нибудь рычаг давления на тысячи тех людей, которых они не могут позволить себе расстрелять. Либо делайте, что мы скажем, либо в “Глыбу” загремите”.

— «Салат-латук хорошие восходы дал», — прозвучал голос за спиной Рива. Это был Мерино. — «Неплохой урожай соберём. Наш новенький садоводством заинтересовался?»

Когда большое число людей находится в замкнутом пространстве, где их ничто не отвлекает, то новости в таком коллективе разносятся за считанные минуты. “Глыба” напоминала деревню, только вот добрых старушек и пахарей с румяными щеками тут не водилось. Раздавив несколько мошек тли пальцами, Рив принялся разглядывать их раздавленные внутренности. Он не питал никакой злобы к ним, убив их просто из необходимости.

— «Мне кажется, он просто хочет, чтобы его никто не трогал».

— «Сам же знаешь, как это бывает. Появляется вот такой парень, создаёт себе репутацию, и сразу же каждому умаявшемуся со скуки мудаку становится интересно, встряхнёт ли он этот гадюшник».

— «Как я уже сказал, он ничьей компании не ищет. Живи себе, как жил до этого».

— «Это ты другим расскажи», — ответил Мерино, уходя прочь. Уставившийся ему вслед Рив поймал себя на мысли о том, что прикидывает его размеры. Мерино был мужиком немаленьким, да и мышцами тоже не обделён, но Маркус куда крупнее его, да и с червями сходился в рукопашном бою. Может, Мерино и сам о таком факте вспомнит.

А вот что Рива впечатлило, так это татуировка винтовки с подствольной пилой. Он даже на мгновение разочаровался в выборе собственной профессии. Перевернув очередной лист, Рив провёл ногтём большого пальца по его нижней стороне и раздавил ещё одну разраставшуюся колонию тли.

ГЛАВА 6


«Добро пожаловать на остров Азура! В нашем убежище созданы все условия для безопасной, стабильной и комфортной жизни самого ценного ресурса человечества — вас. Как и всех остальных граждан, проживающих на Азуре, вас выбрали за ваш выдающийся вклад в развитие общества. Этот изолированный остров, скрытый от тех бед, что происходят на материке, был создан для того, чтобы защитить лучшие умы человечества и позволить им продолжить свою работу, не боясь за свою жизнь. Вы станете архитекторами нового великого мира, отстроенного из руин. Вне зависимости от того, какая судьба постигнет остальную планету, Азура и её жители продолжат своё дело. Ваш усердный труд позволит человечеству выжить и претерпеть все невзгоды».


(Введение из буклета с картой острова Азура,

выдаваемого всем новоприбывшим

на научно-исследовательскую базу.)




НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ БАЗА КОГ, ОСТРОВ АЗУРА, ГДЕ-ТО В ЮЖНОМ ПОЛУШАРИИ. МЕСЯЦ ТУМАНОВ, СПУСТЯ 10 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Для жителей Азуры проводились сеансы психотерапии, чтобы помочь им избавиться от чувства вины.

Взглянув на меню, Нэвил понял, что у него снова пропал аппетит. Господи, да ведь это было самое настоящее меню, в котором даже винная карта имелась. Всё это было неправильно. Нэвил подумал, что если сейчас из динамиков системы громких оповещений вновь зазвучит запись с этим заискивающим голосом, который, по словам живущих тут, принадлежит самому Найлзу Самсону, то он окончательно слетит с катушек.

“Сеансы психотерапии? Ещё бы вам свою вину не чувствовать. Вам надо принять её. Прости, Эмиль, я ведь и понятия не имел обо всём этом. Клянусь, я даже не знал, что это место существует”.

Нэвил отодвинул от себя тарелку с отбивной из ягнёнка. Сама тарелка тоже выглядела весьма неплохо, будучи выполненной из костяного фарфора работы мастеров Фурлина и окаймлённой позолотой. На столовых приборах, отлитых из настоящего серебра, красовалась отметка Пробирной палаты Джасинто в виде шестерёнки с крыльями. Взяв вилку в руки, Нэвил принялся её изучать, будучи не в силах даже помыслить о том, чтобы отпить из хрустального бокала, даже если бы в него была налита обычная вода. Хотя, конечно же, это была не вода, а какое-то белое вино, а Нэвил спиртного и по праздникам-то не употреблял. Но именно сейчас ему меньше всего хотелось пить.

Официант мигом наклонился, чтобы забрать его тарелку. Нэвила куда больше интересовало, как живёт местный персонал, и сколько их тут вообще работает. Он надеялся, что официант разогреет его отбивную из ягнёнка и сам ею полакомится. Как и любой человек, привыкший получать строго ограниченный паёк, Нэвил просто не мог смириться с мыслью о том, что отбивную просто могут выкинуть.

— «Нэвил, вам явно надо к доктору сходить», — сказала Эрика Марлинг, работавшая тут молекулярным биологом. С её аппетитом всё уж точно было в порядке. — «Многие из нас прошли через это. Вам тяжело, я понимаю. Вы сами себя ненавидите и считаете, что у вас нет права быть здесь, пока остальные изо всех сил пытаются выжить на материке».

Когда узнаёшь истину, можно испытать чувство, сравнимое с экстазом от научного прорыва после долгих лет тяжёлых исследований. А бывает, что правда бьёт тебя в лицо со всей силы, и ты понимаешь, что вся твоя жизнь была одной сплошной бессмысленной суетой. Нэвил видел в этом лишь ложь, плевки в лицо и издевательство над погибшими. Реальный мир будто бы схватил его за воротник, встряхнул пару раз и рассмеялся над ним.

“А ты думал, что сотрудники отдела генетики из университета имени ЛаКруа погибли во время нападения риверов, да? Ну, как видишь, всё с ними в порядке. Сидят вон, уминают жаркое из перепёлки с бутылкой недурного красного фруктового вина”.

Те, кого считали пропавшим без вести, погибшим или примкнувшим к “бродягам”, жили тут, на Азуре. Им устраивали консультации психологов, их кормили, а они уже понастроили себе до хуя планов на будущее. Но Эмиля и вправду уже не было в живых, и никакие курортные процедуры и занятия психотерапией не могли его вернуть. Нэвил и не подозревал, что у него такой едкий характер, позволяющий ему долго копить гнев в себе, чтобы потом выплеснуть всё это наружу.

— «Я ненавижу вовсе не себя», — тихо ответил он, — «а вас, уродов, и правительство моей страны».

— «Эту базу построили ещё во времена Маятниковых войн, Нэвил, чтобы пережить очередной конец света. Нельзя винить Прескотта в том, что он весьма эффективно использует это место по назначению».

— «Ну да. Некоторые из вас вообще с тех самых пор и живут тут, так ведь? Живого червя сроду не видели. Молодцы, настоящие герои».

— «А ведь ваш отдел занимался кое-какими исследованиями, которые затем использовались при создании проекта “Мальстрём”», — Эрика отхлебнула вина из бокала. — «В качестве ведущих разработчиков указан профессор Феникс и вы».

— «Даже если мы и занимались чем-то таким, то уж точно не знали, для каких целей всё это будет использоваться», — ответил Нэвил, выругавшись про себя.

— «Вот именно».

— «Нет, не “вот именно”. Да и вообще, почему “вот именно”? А, иди оно всё к чёрту. Засуньте себе куда подальше этот ваш принцип минимальной осведомлённости».

Эрика в ответ лишь пожала плечами и отрезала себе кусочек свиного филе. За её спиной из пола, словно монумент, поднялся изысканно украшенный открытый лифт, подняв ещё нескольких переселённых учёных и мыслителей в ресторан на вершине башни. Нэвил надеялся, что они подавятся своим гусиным паштетом.

— «Откуда вообще у нас столько всего на этом острове? Откуда еду доставляют?»

— «Думаете, у нас здесь нет распределения пайка? У нас многих продуктов не хватает».

Нэвил вспомнил о своей драгоценной, но крайне несвежей шоколадке, которую он съел до последней крошки в Джасинто.

— «Простите, сейчас разрыдаюсь, где ж моя салфетка», — съязвил он в ответ.

— «Мы долгие годы не могли привозить сюда припасы. Хотя, Азура явно рассчитана на самообеспечение. Так что сельское хозяйство у нас тут очень хорошо развито. Вот отсюда и перепёлки на столе».

— «Ну и холопы есть, наверно, которые всё за вас делают. Мы их вообще когда-нибудь увидим, или же они, как домашняя прислуга, так и будут прятаться от наших глаз в служебных коридорах?»

— «Не надо мне тут лекций о социализме читать. Само собой, у нас есть вспомогательный персонал, потому что мы должны сосредоточиться на исследованиях. Или вы хотите, чтобы биохимики на полях вкалывали, как в Фурлине?»

— «Спасибо за разъяснение, но я и так прекрасно понимаю, как организована работа по обслуживанию подобного заведения. Тем не менее, у меня всё равно от этого мурашки по спине».

— «Слушайте», — начала Эрика. — «Саранча на подступах к Джасинто. У вас там нет нужных вам для работы лабораторий и заводов. А когда они всё же захватят город… Короче, представьте, что было бы, если бы все эти заведения по-прежнему оставались в Джасинто. Мы и так потеряли уйму времени, потому что Адам Феникс держал существование Светящихся в тайне».

Но теперь уже все знали об этих тварях, и о том, как Саранче из-за них пришлось вылезать на поверхность. Нэвилу показалось, что местные биологи куда больше возненавидели Адама за то, что он, будучи физиком, полез не в свою область науки, нежели за умалчивание такого открытия. Они и впрямь уже давно потеряли связь с царившей на Сэре реальностью.

— «Вы вообще получаете новости о том, что творится в Эфире?» — спросил Нэвил, сворачивая салфетку и поражаясь тому, что она была сделана из настоящего льна. — «Вы хоть понимаете, насколько там всё плохо? Слышали о тех беднягах, которых КОГ бросила за стенами баз? Их зовут “бродягами”. Вы вообще имеете представление о том, как там люди выживают?»

— «Конечно, знаем».

— «Как пить дать, смотрите новости каждый вечер, потягивая бокальчик бренди, чтобы спалось лучше».

— «Нэвил… Пожалуйста, сходи на консультацию к психологам. Тебе и впрямь это необходимо».

Нэвил встал из-за стола и побрёл прочь. Чтобы покинуть ресторан, надо было воспользоваться этим восхитительным лифтом, который вовсе не славился своей скоростью. Платформа медленно опускалась вниз, оставляя Нэвилу слишком много времени на осмотр сокровищ, располагавшихся в вестибюле внизу. Вот, значит, куда перевезли все экспонаты из Национального музея Эфиры. На это у властей ресурсов хватило, а на то, чтобы людей спасти — нет. Но Нэвил прекрасно понимал, что невозможно вывезти всё население Эфиры и найти для такой массы людей место на маленьком островке. А ещё он понимал, что обществу, отстраивающему мир заново, потребуются хотя бы какие-то остатки культурного наследия, чтобы помнить о том, чего можно достичь. Тем не менее, Нэвилу всё это казалось совершенно неправильным.

“Мой брат погиб ради этого. А я даже не записался добровольцем в армию”.

Нэвил до сих пор не видел большую часть острова. Ему выделили кабинет и довольно неплохое жильё, а в дальнейшем он сам нашёл, как пройти в библиотеку и ботанический сад. За границами ухоженного ландшафта базы простирались захватывающие дух каменистые пляжи, скалы и небольшие песчаные бухты. Нэвил до сих пор пытался найти убежище, где он бы мог побыть наедине со своими мыслями, чтобы не видеть всех этих людей, которые либо сами считали, что у них есть полное право отсиживаться тут во время вымирания целых наций, либо же их в этом убедили.

Первый этаж представлял собой лабиринт из смежных комнат и пересекавшихся коридоров, великолепно украшенных полами, выложенными изысканной мозаикой, занавесками и стоявшими у стен столиками с позолотой. Здание выглядело, как смесь пятизвёздочного отеля и курорта, которым, в принципе, и являлось, если не брать во внимание, что здесь располагались исследовательские лаборатории, находившиеся под строжайшей охраной. Нэвил обнаружил дверь, ведущую в ещё один сад-парк, испещрённый декоративными ручейками и фонтанчиками. Там он прогуливался некоторое время, наблюдая за клонившимся к закату солнцем, и прокручивал в голове те слова, которые он скажет Адаму Фениксу, когда наконец-то с ним увидится. В итоге, усевшись на кованную металлическую скамью, Нэвил уставился на пальмы и тропические лианы, усыпанные пурпурными цветками, названия которых он даже не знал. Ароматы, витавшие в вечернем воздухе, напоминали духи. Доктор понимал, что всё это совершенно неправильно, так не должно быть.

Сквозь арку Нэвил мельком разглядел завесу из бесконечных торнадо и смерчей, словно щит ограждавшую остров от остального мира. Как физик, он мог лишь восхищаться масштабами и искусностью такого приспособления, но в остальном же Нэвил испытывал совершенно противоположные эмоции. Раскинув руки и положив их на спинку скамьи, доктор поднял голову к совершенно безоблачному небу. Там, вместо патрульных вертолётов, расчищавших воздушное пространство над Джасинто от риверов, из стороны в сторону порхали стаи насекомых.

В этот момент пропитанный тропическими ароматами воздух наполнился звуками голоса системы громких оповещений. Все сообщения этой системы записывались заранее, а затем либо проигрывались в зацикленном порядке, либо же воспроизводились в моменты открывания дверей и срабатывания инфракрасных датчиков. Но в Нэвиле уже начинала кипеть личная неприязнь к этому голосу. Ему не нравился ни сам голос, ни та херня, что он обычно нёс. Голос был явно мужской, но какой-то неестественно мягкий и успокаивающий, а рассказывал он изнеженным обитателям острова о лабораториях, или же об очередных оздоровительных процедурах.

— «… а также на этой неделе вы сможете посетить новую опреснительную установку, расположенную…» — неслось из динамиков.

— «Господи, да захлопнись ты уже», — вздохнул Нэвил, наклонившись вперёд и уперев локти в колени. На одной из дорожек появились две женщины в тёмно-синих платьях, катившие перед собой уборочную тележку. Вероятно, это был обслуживающий персонал. Вскоре они скрылись за зарослями лиан. На какое-то мгновение иллюзия того, что всё это происходит в раю, исчезла, и мир вокруг стал выглядеть чуть более прозаичным. Нэвил мысленно напомнил сам себе о том, что место это на самом деле являлось тюрьмой, и он больше не мог вернуться домой.

“Ну, тогда и прятаться тут смысла нет. Рано или поздно придётся встретиться с ним”.

Встав со скамьи, Нэвил направился к тому месту, которое он сам для себя считал центром комплекса. Это был ещё один выполненный в традиционном стиле сад, к которому с одной стороны примыкала лечебница, а с другой — офисное здание, совершенно не похожее на обычные постройки подобного типа. Это было живописнейшее произведение архитектурного искусства с запутанными и сложными формами, чьему богатому на детали фасаду из каменной кладки придавали теплоты висячие корзины с великолепными цветками. То, что это место считалось бункером, ещё ладно, но вот такой избыток роскоши выводил всё это на совершенно иной уровень.

“Ты ведь и сам знаешь причину”.

Это место создавалось в расчёте на то, что вся остальная поверхность Сэры превратится в безжизненную пустошь, а человечество начнёт процесс восстановления планеты именно отсюда. Спроектировавшие эту базу люди считали, что Маятниковые войны закончатся гибелью обеих сражающихся сторон, и даже помыслить не могли о появлении Саранчи.

“Полагаю, мне не запрещено подняться туда и постучать в двери палаты Адама”.

Однако делать это Нэвилу вовсе не пришлось. Пока доктор наблюдал за тем, как люди в лабораторных халатах и весьма недурных домашних костюмах прогуливаются по дорожкам и тропинкам вокруг него, то исчезая из виду, то снова появляясь, его внимание привлекла фигура, которая двигалась куда медленнее остальных. Это был Адам Феникс. Сжимая в руках пару костылей с упором под локоть, он пытался спуститься вниз по каменным ступеням, украшенным рядами клумб с резными узорами на стенах, из которых росли цветущие кустарники. Нэвил точно не знал, заметил ли его профессор, пока тот не остановился, уставившись на него через весь сад. Доктор в ответ лишь поднял руку, но вовсе не в дружеском приветствии, а лишь дабы показать, что он тоже тут, и принялся ждать, когда Адам подойдёт к нему. Он твёрдо решил не вставать и не идти к профессору навстречу, несмотря на тяжёлое состояние Адама.

“А я ведь ещё переживал, как буду ему в глаза смотреть после того, как сдал его”.

Остановившись в нескольких метрах от Нэвила, Адам слегка склонил голову вбок. Возможно, он и сам не знал, с чего начать.

— «Ну что, Адам, кто первый на кого наорёт?» — заговорил Нэвил. — «Можете начать с того, что обзовёте меня мудаком за то, что я настучал на вас председателю. Или же я начну, рассказав вам о том, что до сих пор поверить не могу, что вы так обошлись с собственным народом, когда ваш сын сам в армии служит».

— «Я не могу винить тебя за разговор с Прескоттом», — Адаму после небольшой возни с костылями всё же удалось опуститься на скамью рядом с Нэвилом. — «По правде говоря, мне сильно полегчало на душе, когда всё это закончилось. Полагаю, что рассказал тебе, потому что у меня кишка тонка оказалась самому всё выложить начистоту председателю».

Нэвил так и не понял, какой смысл Адам вложил в эти слова. Может, он имел в виду, что считает доктора одним из тех, кто в любой ситуации сразу бежит жаловаться властям. Эту фразу можно было трактовать и как оскорбление, и как похвалу. Нэвил остановился на втором варианте.

— «Ну что ж… Как чувствуете себя?» — спросил он.

— «Всё болит. Сломанным рёбрам ещё не одну неделю срастаться придётся, но жить буду».

— «Значит, вы и сами не меньше моего были удивлены существованию этого места, да?»

Адам кивнул. Он выглядел совершенно измученным. Вся та скрытая в нём энергия, от которой он обычно будто бы светился, куда-то испарилась.

— «Это ещё мягко сказано», — ответил он.

— «Ну, у многих из нас жизнь полна сюрпризов».

— «Ладно, Нэвил, признаю: я солгал. Я ничего не предпринял, чтобы все узнали правду».

— «Дело ведь не только в этом, не так ли?»

— «Тебя удивит, если я скажу, что знание о Саранче и мне далось немалой ценой?»

— «Да не особо».

— «Я про свою жену Элейн. Ну, ты и так всё про неё знаешь. Я вот тоже думал, что всё знал, пока она однажды не пропала без вести», — Адам пригладил бороду кончиками пальцев, будто бы прихорашивался перед совещанием. — «Я был в отчаянии, понимая, что тут что-то не сходится. Пока полиция искала тело Элейн в реке, несмотря на мои слова о том, что моя жена не стала бы делать никаких глупостей, я на всякий случай решил осмотреть её кабинет, хотя обычно никогда туда не заходил, стараясь не лезть в её жизнь. Там я нашёл её дневник. Она отправилась в Логово в поисках образцов. Эти её чёртовы землеройки с дополнительной парой недоразвитых лап. А вместо них Элейн нашла там Саранчу, о чём так никогда мне и не рассказала. И вот как-то раз она отправилась к ним вниз, чтобы установить контакт, и больше не вернулась. Что было дальше, ты и сам знаешь».

Возможно, Адам просто хотел, чтобы ему отпустили все грехи. Нэвил не знал, как на это ответить, да и никаких вразумительных вопросов придумать не мог, поэтому просто позволил этому факту сокрушить его внутренний мир, словно от взрыва бомбы. Элейн Феникс держала в тайне существование иной формы жизни даже от собственного мужа. Неужели все в этом мире так и поступали, а сам Нэвил этого просто не замечал раньше? Сейчас уже непросто было понять, с чего именно всё началось.

— «Значит, она соврала вам, вы соврали мне и всем остальным, а Прескотт, приняв у вас эстафету обманов, тоже никому ничего не сказал», — попытавшись отделить обиду из-за личного предательства от общемирового, Нэвил понял, что сейчас он может рассуждать об этой ситуации лишь в рамках собственных отношений с профессором. Пара мужчин с портфелями в руках сбавили шаг, не сводя глаз с Адама, ведь он всё ещё был своего рода знаменитостью в научных кругах. — «Я тут что, один такой идиот, который решился рассказать правду?»

— «Нет», — покачал головой Адам. — «Помимо тебя есть ещё и Хоффман. Он маниакально честен и прямолинеен. С таким сложно иметь дело, но он бы всю эту ситуацию воспринял совершенно иначе. Именно поэтому ему тоже никто ничего не говорит. Видишь ли, в выигрыше тут лишь лжецы».

С трудом откинувшись на спинку скамьи, Адам сделал медленный и осторожный вдох, а затем показал на группу людей, выходивших из главного офисного здания. Группа состояла из пары женщин, а также трёх-четырёх мужчин, один из которых был одет в военную униформу. На острове нечасто можно было встретить армейский состав, да и почти все их них носили чёрную униформу элитного охранного подразделения “Оникс”. Но в Тирусе мужчины и женщины в униформе стали настолько привычным зрелищем, что Нэвил уже давно никого без этой одежды не видел.

— «Что там?» — спросил он у Адама.

— «Узнаёшь старика?»

— «Господи…»

Несмотря на худобу и прибавившееся число седых волос, в профиль этот человек всё так же был весьма узнаваем. Это был Бэрдри. Поражённый этим зрелищем Нэвил, которого за последние пару недель завалило до макушки нескончаемым потоком неприятных сюрпризов, даже и не подозревал, что у него ещё остались силы на что-либо так реагировать. — «Он же в могиле давно. Говорили же, что он умер».

— «Да, это генерал Саламан Бэрдри. Прескотту пришлось изрядно поднапрячься, чтобы придумать легенду, которая бы оправдывала его исчезновение».

— «Вы же сами говорили, что он себе мозги вышиб, потому что не смог жить с осознанием того, что дал залп из “Молота Зари” по городам».

— «Мне именно так и сообщили, так что я и сам понятия не имел, что он жив».

— «Значит, его сюда перевезли?»

— «Прескотту нужен человек, готовый взять на себя командование вооружёнными силами, когда придёт время отвоёвывать планету обратно».

Нэвил не особо хорошо знал Хоффмана, но ему тут же стало жаль бедного полковника, который единолично руководил всей армией, сидя в осаде последние восемь лет. Если бы у Нэвила был шанс позвонить Хоффману и всё ему рассказать, то непременно бы так и поступил, прекрасно себе представляя, как полковник по ночам спать не может, размышляя о самоубийстве Бэрдри. Возможно, он даже самого себя в этом винил, как это обычно случается, когда кто-то из твоих знакомых совершает нечто столь ужасное без предупреждения.

— «Вы хоть понимаете, какие вы тут все лживые мрази?» — начал Нэвил. — «Все до единого. Делаете всё без оглядки на остальных».

— «Ты когда-нибудь задумывался о том, почему меня, как главу отдела разработки оружия, сразу же сюда не перевезли?»

— «Потому что Прескотт, даже будучи лживым слизняком, вовсе не дурак. Тут уже, как говорится, рыбак рыбака…»

— «Нэвил, только не думай, что я избежал наказания за свои поступки», — Адам попытался повернуться, но Нэвилу не хватило сил взглянуть ему в глаза, поэтому он просто уставился на живого и здорового Бэрдри, ставшего одним из тех многих ключевых людей, которые давным-давно пропали без вести, а на самом деле оказались тут. — «Они всё обставили так, что Маркус считает меня погибшим. Ему впаяли
сорок лет в “Глыбе” за нарушение приказа, когда он пытался меня спасти. Да и к тому же он считает, что подвёл меня. Так что, если ты вдруг решил, что я наслаждаюсь своей новой жизнью, то ты сильно ошибаешься».

Этот эгоистичный сукин сын даже собственному ребёнку жизнь сломал. Нэвил понял, что нельзя всё это сразу пытаться понять. С учётом настоящей природы той угрозы, с которой они столкнулись, он даже не совсем понимал, какой сейчас от него толк тут будет, как от физика. Но иного выбора не было, да и к тому же Нэвилу придётся работать вместе с Адамом, хотя сейчас ему этого хотелось меньше всего на свете.

Нэвил поднялся со скамьи, чтобы покинуть профессора. Среди листьев пальмы заморгали огоньки каких-то жуков, похожих на светлячков.

“Это ведь всё не взаправду, да? Думаю, лучше бы я остался в Джасинто. Там хоть видишь, что такое реальная жизнь и настоящая угроза”.

— «Вы ведь даже собственному сыну ни о чём не рассказали», — сказал Нэвил. — «Так что не ждите извинений от меня за то, что я вас сдал».

— «Да я и не жду», — ответил Адам с таким видом, будто бы размышлял о чём-то. — «Нет, Маркусу я никогда об этом не рассказывал. Он ведь во многом похож на Хоффмана. Иронично, не правда ли?»

— «Значит, мы все в каком-то смысле отбываем своё наказание. Думаю, мы ещё успеем на своём веку иронии нахлебаться до отвала», — Нэвил поймал себя на том, что пытается разобраться в том, как же поступить правильно. Он хотел, чтобы его настигло просветление, чтобы внутренний голос сказал ему, что Нэвил следует выполнить свой долг, несмотря на все трудности. Но вместо этого внутри него бушевал лишь поток отвращения ко всем вокруг, стремясь вырваться наружу. — «Извините, Адам, но я сейчас не могу всё это обсуждать».

Адам вовсе и пытался остановить его, вероятно, решив, что Нэвил успокоится через несколько недель. А есть ли у них вообще эти несколько недель? Нэвил и понятия не имел. Он вдруг почувствовал совершенно одиноким, словно изгнанник, оказавшийся среди совершенно чужих ему людей, совершенно не представляя, как переживёт это заточение на острове. Чтобы подавить в нём желание сбежать отсюда, потребуется гораздо больше, нежели пятизвёздочный ресторан и вся остальная роскошь, о существовании которой уже и забыли все остальные жители Сэры.

Бэрдри, по-прежнему стоя на ступенях офисного здания, наслаждался ласкающим вечерним ветерком с моря и болтал с остальными, периодически отмахиваясь от светлячков.

“А ведь люди оплакивали твою гибель”.

Нэвил направился обратно в свою комнату, почти что ожидая увидеть по дороге Эмиля. Он даже хотел его увидеть, хоть и понимал, что у правительства КОГ не было ровным счётом никаких причин фальсифицировать смерть простого солдата.




ВРЕМЕННЫЙ КАБИНЕТ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КОГ, ОСТРОВ АЗУРА.


Прескотт вполне понимал реакцию Нэвила Эстрома на то, что база на острове Азура совершенно не вписывалась в мир, где среди руин царили жестокость и голод. От турки с только что сваренным кофе исходил манящий аромат, но председателю пришлось подавить в себе желание тут же выпить её содержимое. Это был настоящий кофе, а не какое-то там искусное, но совершенно неубедительное варево из злаков. Прескотт не хотел, чтобы от него исходил аромат кофе, когда он вернётся в Джасинто через несколько часов. Это лишь вызовет неприятные вопросы, ведь запах настоящего напитка ещё никто не забыл.

Но дело было не только в этом. Прескотту становилось не по себе от того, что он может наслаждаться тем, что более недоступно простым гражданам его страны. Чувство собственной значимости и подсознательная уверенность в том, что его необычайно ответственная должность дарует ему исключительные права, год за годом постепенно выветривались из его головы. Уцепившись за осознание этого факта, Прескотт удивился тому, как спустя почти что десять лет нахождения на своём посту, и даже после того, как он отдал приказ спалить дотла города на поверхности Сэры с помощью “Молота Зари”, ему всё ещё надо было находить утешение в том, что он не растерял остатки совести.

“Я ведь всё ещё обычный человек, а не чудовище какое-то. Просто на моих плечах лежит крайне специфическая ноша, поэтому и решать проблемы мне приходится весьма неприглядными способами”.

Председатель положил несколько документов в портфель, проверив, чтобы они не были напечатаны на новой бумаге, вид которой сразу вызвал бы подозрения. Дьюри должен был прибыть в его кабинет с минуты на минуту. Прескотт услышал из коридора шаги, вовсе не принадлежавшие крупному мужчине, а затем в полуоткрытую дверь нетерпеливо постучали. В дверном проёме, поколебавшись, показалась фигура Эстер Бэйкос, занимавшей пост главы отдела биохимических исследований.

— «Председатель, у вас минут пять найдётся?» — спросила она, прижимая к груди обветшалую папку. — «Я бы не стала вас просто так тревожить, но мне нужно получить от вас разрешение на ознакомление доктора Феникса с документами».

Эстер жила на Азуре ещё со времён Маятниковых войн. Здесь у неё родились дети, которые ни разу в жизни не бывали на материке. Саранчу вживую они тоже никогда не видели, как и она сама.

— «Да, заходите», — ответил Прескотт. Почти что все на этом острове имели звание кандидата наук. Председатель уже было хотел назвать её “профессором”, но вместо этого решил использовать имя. — «Я думал, мы давно уже забросили всю эту возню с грифом секретности, Эстер».

Она положила папку на стол так, что Прескотту удалось разглядеть печать службы безопасности и дату. Папка была очень старой, и выведенная на ней красной краской по трафарету надпись уже потускнела, превратившись в бледно-оранжевую. Тем не менее, все документы в ней всё ещё представляли собой огромную ценность. Надпись на обложке гласила: “СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ИССЛЕДОВАНИЯ ПО ТЕРАТОГЕННОСТИ (САМСОН)”.

— «Мы всё ещё изучаем записи и диски с данными доктора Феникс. То есть, Элейн Феникс. Но и Адам провёл немало ценных исследований касательно связей между патогеном Светящихся и имульсией», — сказала она. — «Эти исследования по способности у имульсии вызывать врождённые пороки развития были засекречены много лет назад, но, мне кажется, ему стоит с ними ознакомиться».

— «Согласен. Покажите ему всё».

Эстер в ответ лишь одарила Прескотта таким взглядом, будто бы он и вовсе на её вопрос не ответил.

— «Что-то ещё случилось?» — спросил он.

— «У меня вопрос один есть, сэр».

— «Хорошо», — Прескотт раскинул руки в добродушном жесте. — «Задавайте».

— «Нам надо знать, что случилось с результатами исследований Найлза Самсона на базе “Нью-Хоуп”. Он занимался там исследованиями детей с отклонениями в развитии».

Прескотт внимательно изучил выражение лица Эстер, где прослеживалось немного недоверия, капелька страха и огромное чувство надежды. Сложить части мозаики оказалось совсем не сложно, но председатель прекрасно понимал, что это не научный подход, хотя всегда старался идти профессионалам навстречу.

— «Если бы у меня были результаты этих исследований», — начал он, — «я бы тут же вам их отдал. Мы этих детей уже не первый год ищем».

— «Можно вернуться туда и забрать образцы Предков».

— «Нет. Лаборатория должна остаться под замком».

— «Сэр, мы знаем, что имульсия способна вызывать изменения в физиологии людей, и, как мне кажется, Адам установил связь между имульсией и патогеном».

— «Люди работают с имульсией уже более сотни лет, да и Самсон был далеко не единственным, кто изучал её возможный вред. Как же мы упустили тот факт, что это вещество живое? Если, конечно, можно считать его живым. Пока что я согласен с теорией Адама».

— «Сама по себе имульсия не подаёт никаких признаков, как вы говорите, живого существа. Единственным доказательством этой версии являются образцы Адама, взятые из туннелей Саранчи. Патоген обладает всеми свойствами имульсии, но при этом также является организмом».

— «Давайте без этих заумных терминов. Патоген — это разновидность имульсии?»

— «Полагаю, что да».

— «Возможно ли такое, что вся имульсия?..» — Прескотт старался подобрать правильные слова, при этом всё равно чувствуя себя дураком. — «Возможно ли такое, что вся имульсия оживёт? И да, я понимаю, что задаю вопросы, как полный профан».

— «Мы пока что не обладаем достаточными познаниями о жизненном цикле патогена, чтобы с точностью что-либо утверждать. Но если принять во внимание образцы землероек, а также донесения солдат с полей о живой светящейся Саранче, то это является серьёзным доказательством того, что патоген может заражать разные виды организмов. Надо заполучить живых подопытных для проведения экспериментов».

— «Спрошу прямо, Эстер: мы можем работать без Предков? Да или нет?» — поинтересовался председатель. Дальелл всегда весьма уклончиво отвечал на вопросы об их существовании и происхождении. Прескотта никто в детали не посвящал, но он и сам был рад тому, что ничего не знает об этих мутировавших людях, который намеренно отравили. Однако сейчас надо было восполнить этот пробел в знаниях. Когда Прескотт занял пост председателя, то ему ничего другого не оставалось, кроме как запечатать намертво двери на базу “Нью-Хоуп”, надеясь на то, что никогда не придётся их вновь открывать. — «Перевезти их сюда будет, мягко говоря, проблематично. Не факт, что они вообще там выжили».

— «Их держали в консервирующем растворе, сэр».

— «В лабораториях базы “Нью-Хоуп” уже долгие годы никто не появлялся. К тому же, разве сейчас вы не используете образцы тканей? У нас есть образцы тканей Саранчи, а теперь вот заполучили и немалый запас патогена Светящихся. Может, назвать его “Свечение”?.. Извините, пока не определился».

— «Исследования простой ткани не смогут заменить исследований целого организма», — возразила Эстер. — «Живого неповреждённого организма, и я сейчас не только о мышах».

— «Почему? Что вообще сейчас представляет для нас наибольшую угрозу: заражение остальных форм жизни, или же нас самих? Я до сих пор не могу понять, что для нас сейчас является первоочередной задачей, Эстер. Саранча сказала Адаму, что у них со Светящимися самая настоящая война идёт, и что эти создания вырезают их одного за другим. Но губительно ли Свечение для самих носителей, или же оно просто заставляет их мутировать? Есть ли у нас хоть какое-нибудь преимущество, чтобы выжить?»

“Господи, зачем я вообще об этом спрашиваю? Ну да, потому что цепляюсь за соломинку, как тонущий. Наверно, я далеко не первый, кто поступал так же”.

Выражение лица Эстер немного напряглось. Казалось, весь этот спор затронул некоторые неудобные для неё вопросы.

— «Саранча рассказала Адаму о том, что некоторые Светящиеся начали самоуничтожаться. Они в буквальном смысле взрывались изнутри. Если вы полагаете, что в дальнейшем их можно будет использовать в качестве оружия против Саранчи, то, полагаю, у вас бы нашлось немало интересных тем для разговора с доктором Самсоном», — Эстер бросила взгляд на обветшалую папку на столе, будто бы в той заключалось решение всех проблем. — «Вне зависимости от того, являются ли Светящиеся угрозой глобальных масштабов, каковой её считают Саранча и Адам Феникс, или же мы ошиблись, и этих существ и впрямь можно использовать в качестве нового тактического преимущества, нам всё ещё нужно полностью их изучить, прежде чем получится ими управлять. А с учётом неоспоримых свидетельств того, что мутации происходят и у людей, данные исследования нам необходимо будет проводить в том числе и на людях, а не на клетках в пробирке».

Прескотту показалось, что Эстер по-прежнему пытается добиться от него разрешения на работу с Предками. Но в этом крылся немалый риск. Слишком мало было известно об этих существах, а Прескотту сейчас меньше всего на свете хотелось добавить себе ещё проблем, от которых потом так просто не избавишься. Но имелся и другой вариант, с осознанием которого он смог бы спокойно жить дальше, а вот доктор — вряд ли. С учёными всегда так: никогда не знаешь, насколько далеко им позволяют зайти собственные рамки морали.

— «Если я предоставлю вам одного или двух человек для экспериментов, это поможет в исследованиях?» — спросил он. — «Не Предков, а самых обычных людей».

На лице Эстер промелькнуло лёгкое изумление.

— «Но кто добровольно пойдёт на такое, сэр?» — спросила она.

— «Я и не говорил, что это будет добровольно».

— «А то есть, вы имеете в виду, что…» — изумление на лице Эстер несколько усилилось. — «Хотя, я всё равно не понимаю, что именно вы имеете в виду».

— «У нас по-прежнему имеется достаточное количество совершенно бесполезных людей, которых я и хочу использовать».

— «“Бродяги”?»

— «Заключённые из “Глыбы”», — ответил Прескотт, уже приготовившись к тому, как Эстер примется возмущённо кричать на него. Но она, казалось, просто продолжала терпеливо слушать его. — «Я уверен, что в тамошних закутках найдётся несколько педофилов или серийных убийц, которые так и не отплатили свой долг обществу».

Эстер никак на это не отреагировала. Она лишь склонила голову немного вбок, смотря куда-то мимо Прескотта, будто бы прикидывала в уме, подойдёт ли им для работы генетический код растлителя малолетних.

— «Вам придётся обговорить это с доктором Фениксом», — сказала она. — «Спасибо, председатель».

Она вышла из кабинета, оставив папку на столе. Учёные всегда застигали Прескотта врасплох своим поведением, и это его немало напрягало. Люди считали, что это у политиков нет никаких моральных принципов, но в случае с ними хотя бы можно было понять, за что именно их угрызения совести мучить не будут. С учёными же так просто не определишь, где они проводят черту между дозволенным и недопустимым. Каждый раз, как Прескотт пытался найти эту грань, ему приходилось возвращаться к собственным убеждениям о том, что ради блага большинства можно пойти на многое, а иначе он так бы и остался топтаться на месте, будучи не в силах прийти к какому-либо решению.

“Я нажал на кнопку запуска “Молота Зари” и обрёк этим миллионы ни в чём не повинных граждан на смерть. Интересно, будет ли мне так же тошно, когда на моих глазах живому человеку начнут вводить всякие вещества и учиться на его страданиях”.

На пороге появился Дьюри. Прескотту значительно полегчало от его присутствия, ведь капитана он знал давно и мог на него положиться.

— «Сэр, я не помешаю?» — спросил он.

— «Вовсе нет, Пол. Мне надо будет покинуть остров в 15:00, и, как мне кажется, я ещё довольно долго не смогу лично тут присутствовать. Так что мне придётся оставить профессора Феникса в твоих надёжных руках на некоторое время».

Дьюри кивнул, хотя по его внешнему виду было не сказать, что он крайне рад такому поручению.

— «Будет сделано, сэр», — ответил он.

— «Что-то не так?»

— «Я бы хотел с червями воевать, сэр. Просто чувствую себя виноватым в том, что сижу тут, на курорте, вот и всё».

— «Понимаю. Хотя, тут можно и не только пайком питаться. Никто не станет к тебе относиться хуже из-за этого».

— «Я сам к себе начну относиться хуже, сэр».

Дьюри ничем не отличался от Хоффмана, по крайней мере, в тех ситуациях, когда дело касалось его солдат. Но, в отличие от полковника, он куда спокойнее относился к тайным политическим играм. Хоффман великолепно справлялся со своими текущими обязанностями в совершенно ином мире, где командующий армией по-прежнему мог сосредоточить всё своё внимание на ведении боёв, принимать в них активное участие и моментально реагировать на любую ситуацию. Именно за этим в армию и шли. Несмотря на то, что полковник никогда бы не вписался в ряды изворотливых политиканов из Министерства обороны, у него, тем не менее, имелись все навыки и необходимая безжалостность для его руководящего поста в мире, сражающемся за собственную жизнь.

— «Не думаю, что из-за кофе ты канешь в пучину разврата, Пол», — сказал Прескотт.

— «Сначала кофе, сэр, потом какие-нибудь пирожные с узорами, а потом и оглянуться не успеешь, как начнёшь ныть, что в карте вин в последнее время мало хороших образцов старого урожая», — Дьюри выдал всё это шутливым тоном, но, судя по совершенно подавленному взгляду, он говорил абсолютно серьёзно, будучи крайне раздражённым. Всё им перечисленное было столь характерным для острова, что, вероятно, капитан просто подслушал все эти жалобы из чьего-то разговора. — «Люди быстро ко всему привыкают. Кстати, я заметил, что вы сами кофе не пьёте».

“Чёрт, он решил, что я неукоснительно соблюдаю все свои моральные принципы. Хотя нет, он слишком умён для этого”.

— «Это потому что Хоффман его аромат за десять километров учует».

— «Пойду подготовлю лодку для вас. Насчёт Феникса будут какие-нибудь особые указания?»

Адам никуда бы не делся с острова, но Прескотт в нём один раз уже настолько сильно ошибся, что не мог допустить повторения такой ситуации. Профессор являлся одним из наиболее технически грамотных, интеллектуально развитых и даровитых людей своего поколения. Некоторые учёные на острове пребывали вне себя от счастья, что им доведётся поработать вместе со столь великим человеком, настоящим светилом. Если бы Феникс решил отправить кому-либо веточку в Джасинто, то существовал бы немалый риск, что ему бы это удалось.

— «Просто напомните ему, что жизнь его сына в наших руках», — ответил Прескотт. Да, ему невероятно повезло в этой ситуации. Лучшего рычага давления было просто не придумать. — «И проследите, чтобы с него глаз не спускали. Нэвил, благодаря своей немалой обиде, тоже может за ним присматривать. К тому же, среди биологов вполне могут найтись и недовольные действиями профессора, которые возненавидят его из-за уязвлённого самолюбия и профессиональной вражды. В общем, подойдите к этой проблеме творчески».

— «Понял, сэр», — Дьюри медленно поднял одну бровь. — «Можно вопрос задать?»

— «Довольно щекотливый, как я понимаю?»

— «Мне и впрямь надо знать, в какой момент вы согласитесь покинуть Джасинто».

— «Соглашусь лишь в том случае, когда нам придётся эвакуировать весь город, если вообще до этого дойдёт. Понимаю, что это идёт вразрез со всеми планами на крайний случай, а также с нашей обычной практикой, но я просто не могу позволить, чтобы люди видели, как я их покидаю. Доктор Самсон может сколько угодно нести свои до тошноты оптимистичные речи, но мы не сможем заселить Сэру заново только людьми с острова. Нам понадобится спасти как можно больше наших куда менее выдающихся граждан».

Прескотт мог поклясться, что Дьюри вот-вот улыбнётся, что случалось весьма нечасто. Это заставило председателя мысленно выругаться, ведь он надеялся, что у капитана не создалось о нём мнения лучше, чем того хотел сам Прескотт, потому что в обмане честных людей вовсе не было ничего приятного. На какое-то мгновение председателю вдруг стало не хватать настоящих политиканских игр, похожих на фехтование. Он скучал по тем временам, когда соперника можно было перехитрить, а от вопросов журналистов можно было уклониться грамотными словами отрицания, или же элегантно увильнуть от ответа, умолчав о каком-либо событии. Председатель решил, что, возможно, ещё успеет дожить до того дня, когда всё это вернётся.

— «Да, я бы тоже не стал заводить детей с некоторыми людьми отсюда, сэр», — сказал Дьюри, наконец-то выдавив весёлую, но совершенно холодную улыбку. — «Значит, в следующий раз увидимся в Джасинто. Счастливого пути».

Бросив взгляд на циферблат наручных часов, Прескотт перевёл их на часовой пояс прибрежного района Тируса. У него ещё оставалось достаточно времени, чтобы зайти в лабораторию к Фениксу, а затем успеть к отплытию подлодки. Председателю крайне необходимо было прогуляться по такому красивому месту, ведь в Джасинто он попросту не мог позволить себе подобного. Проглядывалась какая-то ирония в том, что человек, обладающий наибольшей властью на всей Сэре, не мог использовать весь потенциал Азуры. А ведь эту базу построили не только для проведения секретных исследований и складирования всего необходимого для восстановления цивилизации в случае катастрофы планетарного масштаба, но ещё и в качестве аварийного командного пункта для правительства. Прескотту приходилось, стиснув зубы, вместе с остальными вести нелёгкую жизнь в Джасинто, ведь таков был его долг. Политика представляла собой довольно мерзкое занятие, в котором участвовали куда более мерзкие люди, хоть и делая это из необходимости, как на войне. Но у Прескотта были свои совершенно чёткие стандарты, которые он ещё в детстве перенял у отца: долг главы государства — служение своему народу любой ценой, вне зависимости от того, на какие жестокие меры, возможно, придётся пойти ради этой цели.

“Вот так, Феникс. Я не бросаю всё и не бегу от ответственности, потому что просто не могу так поступить. Ведь у меня ничего больше нет: ни жены, ни сына. Никакого наследия я после себя не оставлю кроме упоминания в учебниках истории. А, возможно, и этого не случится”.

Направляясь к главной лаборатории по украшенной рядами цветов дорожке, Прескотт решил, что Адам Феникс и мечтать не мог о столь богато обустроенных исследовательских учреждениях. Яркий свет заполнял чистое просторное помещение, а оборудование явно было куда лучше того, которое Адам использовал в Управлении оборонных исследований. В его личных покоях имелся дополнительный рабочий кабинет, чья роскошь в обстановке и обитые деревянными панелями стены ничем не уступали тому уровню изящества, к которому профессор привык, проживая в Холдейн-Холле. Прескотт и сам до конца не понимал, что же полезного может сделать физик в области биохимии, но история встречались редкие примеры людей с обширными познаниями во многих областях науки, добивавшихся немалых в них успехов. К тому же, у Адама были исследовательские записи его гениальной жены. Впрочем, гениальность её от гибели всё же не спасла.

“Интересно, каково это: быть настолько любопытным, что даже умереть готов ради открытия чего-то такого никому ранее неизвестного. И всё это лишь бы стать первым, чтобы открытие это в твою честь назвали. У этих учёных одно тщеславие на уме… Да и кто бы мог подумать, что человек сам согласится работать с теми, кто убил его жену? У Адама куда больше черт характера настоящего политика, чем я раньше предполагал. Ну, или же его самого прельстила возможность решить эту проблему, а также захватило упоение из-за научного открытия, как и его жену”.

— «Как ваши дела, Адам?» — спросил председатель. Адам бросил на Прескотта взгляд поверх очков. У него были такие же глаза непривычного бледно-голубого цвета, как и у его сына, да и телом он был по-прежнему крепок, как и в те годы, когда солдатом сражался на фронтах. Порой его внешний вид застигал Прескотта врасплох.

— «Как мой сын?» — спросил он.

— «С Маркусом всё в порядке», — ответил Прескотт. — «Я прослежу за тем, чтобы вам регулярно докладывали о его состоянии. Кстати, может, вам что-то ещё необходимо? Я скоро возвращаюсь в Джасинто. Нельзя покидать город больше чем на день-другой, да и слишком часто отлучаться нельзя, а иначе моё прикрытие рухнет».

Адам сидел за столом, согнувшись под странным углом, вероятно, чтобы рёбра не так сильно болели. Чашка чая, на остывающей поверхности которого собиралась плёнка от сливок, стояла на кипе бумаг с отчётами и результатами экспериментов рядом с фотографией в рамке, на которой была запечатлена Элейн. Она была весьма красивой женщиной с точёной фигурой, которая, как показалось Прескотту, была прекрасно осведомлена о собственной привлекательности. Она совершенно не была похожа на одну из этих зачуханных витавших в облаках профессорш в поношенных вязаных жилетах. Со стороны выглядело так, будто бы Адам поставил фотографию жены тут, чтобы она контролировала его работу, или же, вероятно, давала ему своё благословение. Прескотт поискал глазами вокруг фото Маркуса, но здесь была лишь Элейн. Наверно, остальные фотографии он повесил в своей комнате. Дьюри совершенно точно удалось забрать их из Холдейн-Холла.

Адам одарил Прескотта пристальным взглядом, свойственным профессорам.

— «А как вам удаётся провести вертолёт сквозь шторм?» — спросил он.

— «Вы ведь не помните, как попали сюда, да?»

— «Полагаю, я в тот момент лежал без сознания».

— «Под водой до острова добраться проще, чем по воздуху. Хотя, и так тоже можно, если воздушное судно сможет набрать нужную высоту. Подводная лодка погружается перед штормом, создаваемым “Мальстрёмом”, а затем всплывает возле военно-морской базы “Эндевр”, где к ней подлетает вертолёт. Я рад, что вы не помните, как вас на лебёдке спускали на борт подлодки. При столь сильном ветре всё это превращается в тот ещё аттракцион. Ну, так что, вам ещё нужно что-либо, или нет?»

Медленно осмотрев комнату немигающим взглядом, Адам отрицательно помотал головой. За стеклянной стеной в дальнем конце комнаты суетились двое лаборантов. Прескотт краем глаза заметил ряды банок с каким-то полупрозрачным содержимым жёлтого цвета, подсвеченного люминесцентными лампами.

— «У нас есть всё, о чём только мечтать можно, кроме решения этой проблемы. Хотите посмотреть, чем мы заняты сейчас?» — отхлебнув из чашки с остывшим чаем, Адам поморщился. — «Пойдёмте, я вам покажу».

Теперь уже профессор вёл себя вполне дружелюбно, вероятно потому, что всё его внимание сейчас переключилось на поиски разгадки новой научной тайны. К тому же, он сейчас пребывал явно не в том положении, чтобы злиться на кого-либо. Последовав за ним, Прескотт остановился возле стеклянной стены.

— «Первый раз в жизни я работаю со специалистами по органической химии напрямую», — Адам скрестил руки на груди. — «Да и вообще с биологами».

— «Выходит, вы не работали над этим вместе со своей женой?»

— «Сами же знаете, что она ничего мне не рассказывала о своей находке».

— «Нет, я в целом спрашивал».

— «А, нет», — брови Адама на секунду нахмурились, будто бы он поверить не мог в невежественность Прескотта насчёт различий между несколькими отраслями науки. — «В общем, мы сейчас заняты увеличением числа образцов, в которых имеется патоген Светящихся. Затем мы возьмёмся за эксперименты с методами его уничтожения».

— «Ещё до того, как полностью его изучите?»

— «Это две стороны одной медали, Ричард. Мы должны выяснить, как его убить, и именно через это и сможем его изучить».

Прескотт наблюдал за лаборантами. Те были одеты в полностью закрытые костюмы химзащиты с перчатками и масками, даже несмотря на то, что их безопасность при работе с этим веществом обеспечивали вытяжные шкафы, а Адам хранил образцы в обычных стеклянных банках дома все эти годы. Содержимое банок по-прежнему ничем не отличалось от имульсии, из которой получали топливо, изменившее всю экономическую обстановку на Сэре и положившую начало восьмидесятилетней войне.

— «Доктор Бэйкос хочет дать вам на ознакомление кое-какой ранее засекреченный материал», — начал Прескотт. — «Не один вы проводили секретные исследования. Вы знали о проблемах со здоровьем, которые вызывает контакт с имульсией?»

— «Вы про испарения? Ну да, это со всеми горючими веществами так. Они выделяют микрочастицы, летучие фракции, ну и всё такое».

— «Нет, я о способности имульсии вызывать отклонения в развитии и выступать в качестве мутагена. Так ведь называется вещество, которое вызывает неправильное формирование организма и изменения на генетическом уровне».

— «А, значит, мы умолчали об этих находках, да? Чтобы не отвадить топливные компании от добычи имульсии из-за рисков возникновения болезней», — Адам сказал это таким тоном, будто бы сам был святым и собирался читать нотации о падении морали, но затем передумал, расстроено покачав головой. — «Полагаю, стоимость акций — теперь уже не самая наша большая проблема».

Поколебавшись, стоит ли самому рассказать профессору про базу “Нью-Хоуп”, или же пусть Эстер Бэйкос сделает это, Прескотт всё же решил сразу обсудить самый сложный вопрос, надеясь на то, что ему хватит собственных познаний в жаргоне учёных, чтобы звучать уверенно.

— «Кажется, Эстер считает, что человеческие ткани наилучшим образом подойдут для экспериментов».

— «Мне говорили, что у нас их полно в медицинской лаборатории».

— «Она говорила, что хочет провести опыты на живых людях», — Прескотт решил, что пусть Эстер сама объясняет свою позицию Адаму. — «И попросила узнать ваше мнение».

Тёмные брови Адама вновь сошлись в хмурой гримасе.

— «Нет, я не могу допустить проведение опытов на добровольцах. Мы и понятия не имеем, что этот патоген может сотворить с человеком. Люди не станут соглашаться на не пойми что».

— «Но мы знаем, какой эффект имульсия оказывает на людей».

Адам некоторое время молчал, лишь моргая.

— «Но ведь это вещество — больше не имульсия», — наконец ответил он.

— «Скажу прямо: если вам нужны люди в качестве подопытных, я привезу вам их из тюрьмы…»

Адам ударил основанием ладони прямо по стеклу. Его лицо, не выражавшее никаких эмоций, каким-то образом в это же время просто пылало от негодования, а голубые, словно лёд, глаза метались из стороны в сторону. Лаборанты, дёрнувшись от испуга, резко обернулись посмотреть, что случилось, почти что выдернув руки из вытяжного шкафа.

— «Нет, ни в коем случае. Это даже не обсуждается».

— «Сами думайте. Возможно, когда-нибудь вы всё же решите, что стоит пожертвовать жизнью детоубийцы ради спасения всего мира».

— «Оставьте свои дешёвые трюки с ложной равнозначностью. Я не стану проводить опыты на людях, кем бы там они не были».

— «А, ну да, извините, я и забыл. Значит, умолчать о том, что готовится нападение противника — это нормально. Построить и применить оружие массового поражения — тоже ничего страшного. А вот пустить на опыты самых отъявленных уголовников — это нет, так нельзя. Ладно, запомню».

Адам уставился на стеклянную стену, но Прескотт заметил, что профессор вовсе не следит за происходящим в лаборатории по другую сторону от барьера. Это был слишком очевидный выпад в сторону Адама, и Прескотт понимал, что не должен был опускаться до такого, но профессора надо было сначала сломать, чтобы потом заново настроить на нужный лад, как и любого солдата. Надо было ткнуть его носом в его собственную смердящую кучку вины, пока из него не выветрятся все иллюзии о том, что у него ещё остались какие-то права. Чувство вины должно было вырасти до столь немыслимых размеров, что даже Прескотт до сих пор окончательно не смирился с чудовищными масштабами и последствиями того решения, которое Адам принял единолично. Его жена поступила практически так же, разве что несчастная женщина поняла, что Саранча проявит себя враждебно к людям, лишь в тот момент, когда уже было слишком поздно.

“Я тоже совершаю ошибки, ведь я вовсе не святой, и уж точно не мученик. Но, по крайней мере, я бы тут же бросился поделиться своим открытием с кем-нибудь, кто, вероятно, разбирается в ситуации куда лучше меня, чтобы снять эту ношу со своих плеч”.

Наконец Адам отвёл взгляд от стекла.

— «Как бы это грубо не прозвучало», — начал он, — «всё именно так и есть. Если нам потребуется человеческая ткань, то я не позволю проводить опыты на добровольцах, и уж точно на жертвах, а придумаю другой способ».

Бесполезно было пытаться переспорить профессора, поэтому Прескотт, развернувшись, направился к выходу. На самом деле всё было просто: Адам будет делать то, что ему говорят, а если для этих исследований понадобится живой человек, то Прескотт найдёт подходящую сволочь и сам в него иголкой ткнёт, если потребуется. Такое уже не в первый раз случается, и явно не в последний. На совести Прескотта и так были миллионы жизней, поэтому он знал, что ему и так гореть в аду, и ещё несколько жертв ситуацию не особо изменят.




КАЗАРМЫ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО КОРОЛЕВСКОГО ПОЛКА ТИРАНСКОЙ ПЕХОТЫ, ЗДАНИЕ БЫВШЕГО ГОСПИТАЛЯ ИМЕНИ РАЙТМАНА. МЕСЯЦ ШТОРМОВ, СПУСТЯ 10 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


— «Чем занят, Дом?» — спросил Джейс, опершись спиной на дверной косяк. В руках он держал цепь, снятую с пилы “Лансера”, которую чистил при помощи металлической проволочной щётки. — «Хочешь, с тобой поеду?»

Ранний вечер выдался необычайно спокойным. Казалось, половина батальона занималась уборкой и обслуживанием техники на улице перед ступенями, выточенными из белого камня. Госпиталь был построен в стиле старых зданий КОГ, как солдатские казармы с плацем в центре. По мнению Дома, за исключением металлических табличек на стенах и чуть более удобных, чем принято в армии, ванных комнат ничто больше не выдавало принадлежность здания к лечебным учреждениям. Присев на корточки рядом с мотоциклом, он проверил давление воздуха в колёсах.

— «Да всё нормально, Джейс», — ответил Дом. — «Просто съезжу проверить новый лагерь “бродяг”».

— «С радостью помогу тебе, дружище».

— «Да всё хорошо будет. К тому же, со мной Аня едет».

Но нет, Дом понимал, что ничего хорошо не будет, в том числе и с ним самим, пока он не найдёт Марию. Но теперь и Маркуса с ним рядом тоже не было, что ранило куда сильнее, чем Дом представлял себе. Мёртвые не взывают к тебе каждую секунду, как бы ты по ним не скучал. Они занимают специально отведённое место в твоей душе, и ты ни черта не можешь с этим поделать, кроме как никогда не забывать о них в своей тоске. Дом так и не смирился со смертью родителей и Карлоса, и уж точно с гибелью Бенни и Сильвии. Мария, вероятно, всё ещё была где-то там. Сердцем Дом был абсолютно в этом уверен, да и разум подсказывал, что у неё есть все шансы выжить. Несмотря на то, что местоположение и состояние Маркуса было вполне известно, всё равно ощущалось, что он одновременно рядом и где-то далеко, застряв в этой проклятой выгребной яме. Дом даже не мог ему туда позвонить, чтобы поддержать друга. Все страдания погибших уже позади, а вот живым, которых разделили друг с другом, ещё предстоит помучиться. Дом теперь каждый день просыпался и продолжал жить лишь затем, дабы вернуть Марию и Маркуса обратно домой. Пусть там Саранча хоть весь оставшийся мир захватывает — лишь бы последние люди, кто был дорог Дому, не погибли.

— «Эй, Дом, готов выдвигаться?»

Дом повернулся на голос, краем глаза заметив ботинки штатского фасона и камуфляжные штаны. Рядом с ним стояла Аня, наконец-то сменившая свою щёгольскую серую офицерскую юбку и шерстяной свитер, предприняв храбрую попытку выглядеть вполне неброско, тем самым не вызывая подозрений. Но самой собой от этого она быть не перестала, поэтому даже потрёпанная одежда и полное отсутствие косметики не могли скрыть ни капли её блистательной красоты. Но при посещении лагерей “бродяг” это могло лишь навредить.

— «Лучше надень бронежилет, или бронепластины», — ответил Дом. Это была не только разумная мера предосторожности, но и попытка скрыть её формы. Даже мысленно Дом не мог позволить себе назвать эту её часть тела “грудью”, поэтому использовал слово “формы”. Аня ведь была его другом, стояла выше его по званию, да и к тому же являлась девушкой Маркуса, так что Дом не мог позволить себе думать о ней в том нормальном, привычном и совершенно безвредном и естественном ключе, в каком мужчина мог думать о женщине, тем более о женщине с внешностью Ани. — «Эти мотоциклы при езде колёсами в воздух кучу говна всякого поднимают, так что лучше замотай рот шарфом. И пистолет не забудь. Я не шучу, лейтенант».

Кивнув, Аня бегом направилась к казармам. Джейс смотрел ей вслед.

— «Ей ведь тоже погано, да?» — спросил он.

— «А как бы ты себя чувствовал на её месте? И хватит уже на жопу её засматриваться. Ведёшь себя отвратительно».

— «Извини», — Джейс тряхнул головой. — «Слушай, надо сделать это любой ценой. Придумаешь, как Маркуса вызволить — только слово скажи, и я в деле. Да и Тай тоже. Наверно, весь Двадцать шестой полк подпишется на это».

— «Пока что я всё ещё обдумываю всё это, но сразу скажу тебе, как появится какая-нибудь мысль», — Дом залез на мотоцикл, закинув винтовку на ремне за спину. Аня вновь подошла к ним, утопая в огнеупорной куртке с эмблемой отряда взрывотехников. Её подбородок и волосы были скрыты под шарфом. — «Если не вернёмся через пару часов, то… А, хер с ним. Меня к тому моменту и так уже в дезертиры запишут. Увидимся».

Аня запрыгнула на заднее сиденье мотоцикла, хотя ведь совершенно не была обязана ехать с ним. Просто она всегда заставляла саму себя заниматься тем, чего боялась, и, по мнению Дома, лучшего примера храбрости было не придумать. Он был абсолютно уверен, что её воинственной матери не раз приходилось собираться с духом перед боем, несмотря на её вечный образ уверенного в себе человека и обилие медалей на груди. Плевать в лицо опасности из-за собственной полнейшей невежественности или заносчивости — это любой мудак так умеет. Может, оно особо-то и не важно, если в итоге победителем выходишь, но Дом мог себе представить, какой ужас Аня каждый день наблюдала по видеосвязи и слышала через рацию в штабе, оттого и чертовски хорошо понимая все эти расклады. Блядь, да она в прямом эфире слушала, как её мать умирала. Что бы там не говорили про служивших в штабе, Аня знала, каково солдатам приходится. С того самого момента, как Маркуса посадили, она стала гораздо чаще проявлять себе способным бойцом. А теперь вот она пошла на нарушение устава, чтобы поехать с Домом в какой-то вшивый лагерь показывать всем подряд фотографию Марии и спрашивать, видел ли её кто-нибудь. Хоффман смотрел на всё это сквозь пальцы. За время таких вылазок собиралось много важной информации, так что, по словам полковника, если Дому хочется рискнуть своей жопой и сжечь немного топлива в процессе поисков, то он не против.

“Хоффман меня в любом деле прикроет. И, как мне раньше казалось, Маркуса тоже”.

В пятидесяти метрах от баррикад, окружавших Джасинто, мостовая уже была покрыта выбоинами и трещинами, так что Дому пришлось лавировать между препятствиями на дороге. Возможно, ему совершенно не стоило брать Аню с собой.

— «Ты там как, нормально?!» — крикнул Дом, но его слова тут же потонули в свистящем вокруг них ветре и рёве мотора. Всё же надо было сбросить скорость, а то, если у мотоцикла погнутся вилки, то у них с Аней возникнут серьёзные проблемы, которые так просто не решишь. Запчасти для мотоциклов уже несколько лет не производят, потому что на это нужны время и ресурсы, которых сейчас уже попросту ни у кого нет.

— «В порядке», — отозвалась Аня, хотя, судя по тону её голоса, это было вовсе не так. — «Типа того».

— «Держись за мой пояс», — ответил Дом. Всё это время Аня держалась за маленькую рукоятку за её сиденьем, что было весьма опасно даже на низкой скорости. Дом чувствовал, как Аня коленями пытается обхватить его голени, по-тихому стараясь удержаться на мотоцикле. — «Или за талию возьмись. Только ради бога, не вздумай свалиться, а то Маркус меня убьёт».

Это была лишь фигура речи. Максимум, о чём они с Маркусом могли повздорить — это верно ли было засчитано положение “вне игры” в матче по трэшболу. Но Маркуса больше не было рядом с ними, и его отсутствие вызывало лишь щемящую тоску и моральное опустошение. Он так прочно вошёл в повседневный быт Дома, что теперь у него почти что ничего не осталось в жизни. Дом больше не мог присматривать за Маркусом во время патрулирования местности, меняться с ним пайком, а также некому теперь было одарить его подбадривающим взглядом, когда очередная зацепка о местонахождении Марии оказывалась пустышкой. Эта пустота в душе Дома с каждым днём заполнялась всё новыми страхами.

“Хорошо ли его там кормят? Не попался ли ему в качестве сокамерника какой-нибудь псих отмороженный, к которому и спиной поворачиваться нельзя? Не наезжает ли там кто на него? Страшно ли ему?”

Да, Маркус тоже испытывал страх, как и все остальные. Люди вокруг него, казалось, считали, что Маркусу вообще неведом страх, но Дом знал, как оно на самом деле.

— «Я подал прошение о посещении», — сказал Дом. — «Говорят, раз в месяц можно его навещать, как только три первых месяца отмотает. Я даже не знал, что ты писала ему».

— «Прости, Дом», — несмотря на то, что Аня крепко держалась за пояс Дома, её правая рука постепенно обхватила его за талию. А затем её левая рука со шлепком резко обхватила правую и уцепилась за неё изо всех сил, будто бы Аня долго решалась на то, чтобы отпустить пояс Дома, которому казалось, что он ехал довольно спокойно. — «Я даже не знаю, получил ли он моё письмо».

— «А разве они не должны сообщать нам о таком?»

— «Надо бы разузнать. Чёрт, а я ведь ещё считаюсь экспертом по всем этой бумажной волоките».

— «Да ладно, ничего страшного. Мы оба по нему скучаем, поэтому пока что и не можем толком с мыслями собраться».

— «Он ведь не всерьёз говорил о том, что не хочет с нами больше видеться, да?»

Дом полагал, что Маркус и в самом деле не хотел, чтобы они его навещали, но принял такое решение из-за столь типичной для него склонности к самопожертвованию.

— «Конечно, не всерьёз», — ответил он с напускной уверенностью.

Дом постарался сфокусировать всё своё внимание на окружающей обстановке. Патрули уже пару раз зачищали дорогу, ведущую к лагерю “бродяг”, но черви могли вылезти на поверхность в любое время и в любом месте, так что надо было постоянно следить за местностью вокруг них, и в случае появления противника сразу давить на газ. “Бродяги” червей чуяли за километры, доказательством чему служило то, что Саранче так и не удалось перебить их всех даже спустя десять лет со “Дня-П”. Выжившим приходилось всегда быть на шаг впереди этих серых уродов. Порой казалось, что червям просто лень и неохота заниматься отстрелом мелких групп людей, если только они сами себя не преподнесут, как на блюдечке.

Дом постоянно смотрел по сторонам, примечая каждую тень, каждую колышущуюся ветку и каждый блик разбитого стекла. Длинное, но совершенно пустое скоростное шоссе пролегало сквозь безжизненную пустошь, заполненную сгоревшими кузовами автомобилей и полуразрушенными зданиями. За последние десять лет этот пейзаж стал типичным для всех уголков Сэры, среди которого Дом пытался отыскать своего рода ускользающий ориентир к западу от съезда на Илиму.

— «Видишь его?» — спросил он.

— «Что именно?»

— «Дым».

— «Да, вижу».

“Бродяги” хорошо умели
прятаться на местности. Порой Дом в упор не замечал лагеря, пока не натыкался на него. Когда сидишь верхом на танке “Кентавр”, то с высоты башни в ясный день местность просматривается на несколько километров, но вот “Тяжеловозы” и “Броненосцы” были куда ниже, не говоря уже о мотоцикле. Дым обычно выдавал наличие лагеря, ещё одним признаком которого был стаи собак. “Бродяги”, которым не удалось подключиться к линии электропитания, или же найти топливо для генератора, полагались лишь на печи для сжигания угля и костры. Именно от такого костра они сейчас и видели дым. Дом сбросил скорость, предоставив часовому достаточно времени, чтобы заметить их мотоцикл. Хоть поблизости и не было заметно ни души, часовой обязательно следил за ними из какого-нибудь укрытия. Дом использовал это время, чтобы ещё раз повторить в уме фразы для того, чтобы завязать разговор. Солдат КОГ редко когда встречали с распростертыми объятиями, поэтому надо было вести себя, как дипломат.

“Так и скажу им: «Привет, народ. Меня зовут Дом Сантьяго. Вы видели эту женщину? Это моя жена. Она ушла из дома примерно через год после гибели наших детей, и с тех пор я её не видел»”.

Большинство в ответ просто отрицательно качали головами, но не все. У некоторых в глазах мелькало выражение, которое вновь распаляло в нём надежду. Дом услышал нарастающий лай собак, поняв, что его уже взяли на прицел. Мотоцикл приближался к автозаправке, у которой уже ни крыши, ни колонок, ни дверей не осталось. Позади здания автозаправки располагалось нечто похожее на свалку автомобилей.

— «Аня, держись за моей спиной, хорошо?» — сказал Дом. — «Они обычно никаких глупостей не вытворяют, но всё бывает в жизни в первый раз».

— «У меня пистолет с собой есть».

— «А ещё ты помнишь, как стрелять из него?»

— «Я сейчас прохожу повторное обучение. Мне Росси помогает».

— «Ладно. Но давай всё же я сам тут разберусь».

Постепенно сбрасывая скорость нажатием на тормоза, Дом принялся глазами выискивать место, где по логике должен располагаться вход, чтобы со стороны не показалось, будто бы он пытается тайком пролезть через дыру в заборе. Мотоцикл всё ещё издавал ревущие звуки, будто бы где-то пробило глушитель, но, по крайней мере, те, кто сейчас следил за ними, уже узнали о его приезде. В этот момент Дом заметил первого пса. Потрёпанное животное с коричнево-белой шкурой лаяло во всю глотку. Затем из-за её спины появились остальные собаки и, встав в группу, тоже разразились тявканьем. Решив, что если стая бросится на него, то он откроет по ним огонь, Дом всё же надеялся, что до этого не дойдёт.

— «Здесь есть кто-нибудь?!» — крикнул он. Группа часовых из числа “бродяг” скоро сюда прибудет. — «Я Дом Сантьяго, ищу свою жену».

Дом принялся ждать ответа, на всякий случай не став глушить мотор. До слуха Дома всё ещё доносилось дыхание Ани. Она периодически делала глубокие вдохи, будто бы готовясь бежать. Уставившись на здание автозаправки, Дом заметил первые признаки движения. Из-за одной из бетонных колонн вышел худощавый мужчина средних лет в видавшей виды охотничьей кепке и с таким же ружьём в руках. Собак, видимо, вполне удовлетворил тот факт, что их хозяин взял ситуацию под собственный контроль, после чего они всей стаей бросились рысцой куда-то в сторону.

— «И с чего бы ей быть тут?» — спросил мужчина. Из-за его спины появилось ещё несколько мужчин из числа “бродяг”. — «Раз уж у неё в городе есть свой солдатик, который всегда её накормит».

— «Мои дети погибли, и она отправилась искать их», — ответил Дом. В последнее время он так часто произносил эту фразу, что слова смешались в единый поток звука, лишённые всякого смысла. Всё равно как песню петь на иностранном языке, не понимая, о чём говорится в куплетах. Именно это и спасало Дома от погружения в пучину воспоминаний. — «Она так и не вернулась. Вы понимаете, о чём я. Для неё это стало последней каплей».

Чаще всего, чтобы добиться чего-либо от этих людей, надо было честно им во всём признаться. Да, его бедная жена сошла с ума. Должно быть, половина местных выживших понимала, в каком же отчаянии он находится. Дом разглядывал мрачные, исхудавшие и полные подозрения лица “бродяг” в ожидании того, как они, будучи ввергнутыми в неловкость, заговорят с ним куда более мягко и смущённо. Порой так и случалось.

— «Сантьяго? Здесь никого с такой фамилией нет», — ответил мужчина в охотничьей кепке. Дуло его винтовки немного опустилось, а Дом заметил, как один из стоявших позади мужчин смотрел на Аню.

“Даже не думай об этом, мудила. Она — девушка моего брата. Я твой хер на шее тебе вместо галстука завяжу”.

Дом раскинул руки в стороны, показывая “бродягам”, что он не собирается пускать в ход свою винтовку, которую они, должно быть, первым делом приметили.

— «Её зовут Мария Сантьяго. У меня фотография с собой есть. Посмотрите?»

Мужчина, оценивающе осматривавший Аню, вышел вперёд, сжимая в руках дробовик, пока остальные “бродяги” не сводили глаз с Дома.

— «Скажи своему приятелю, чтобы к пистолету перестал тянуться», — потребовал он. Дом услышал за спиной шуршание ткани, будто бы Аня тоже решила отвести руки от боков. Нательная броня скрывала её фигуру куда лучше, чем предполагал Дом.

— «Да запросто, дружище. Мы просто хотим найти мою жену, понимаешь? Мне особо нечего предложить вам в обмен на информацию, но у меня есть немного леденцов для ваших детей, если вы не против», — с этими словами Дом дождался, когда мужчина с дробовиком в руках окажется менее чем в пяти метрах от него, а затем поднял руку. — «Я сейчас суну руку под нагрудную бронепластину и достану фото, так что не нервничайте».

Мужчина остановился и принялся наблюдать за тем, как Дом проделывал все эти движения уже на автоматизме. Он достал фотографию, где был запечатлён сам вместе с Марией. С каждым разом фотография становилась всё более потрёпанной, места сгиба проявлялись всё сильнее, грозясь в один прекрасный день полностью уничтожить последнее напоминание о Марии. Дом вытянул руку с фотографией, чтобы “бродяга” смог её рассмотреть.

— «У меня не так уж и много её фотографий», — объяснил Дом. — «Просто посмотрите, но не трогайте, хорошо?»

— «Ладно», — кивнув, мужчина прищурился. “Бродяга” с охотничьим ружьём тоже подошёл к ним, чтобы взглянуть на фотографию. — «Красивая женщина. Мы бы такую точно запомнили, даже если бы она сейчас и выглядела иначе».

— «Значит, не видели её?»

— «Извини, но нет».

Медленно потянувшись к поясному карману, Дом извлёк оттуда пакет со сладостями. Несмотря на то, что леденцы были довольно старыми и слипшимися, дети всё равно радовались бы до упаду такому лакомству.

— «Ну, всё равно спасибо. Если вдруг увидите её, найдите любого солдата и скажите, чтобы передал об этом Дому Сантьяго. Я обязательно придумаю, как вас за это вознаградить».

Дом привык к грубостям в свой адрес, потому что его броня говорила “бродягам” лишь об одном: что Дом — солдат КОГ, часть того самого правительства, которое бросило их тут умирать. А ведь большинство из этих бедняг были гражданами КОГ до залпов из “Молота”. Поэтому у “бродяг” не имелось ровными счётом никаких причин уважительно относиться к солдатам, в которых плевали, а то и камнями кидались, если патрули слишком близко к лагерям “бродяг” подходили. Солдаты придерживались такого же низкого мнения о “бродягах”, которые могли бы записаться в армию и получать сытное трёхразовое питание. Но Дом знал, что надо делать вид, что он тут сам по себе и просто до чёртиков волнуется о своей жене, не стремясь никому причинить вред. Обычно это срабатывало.

Мужчина с дробовиком в руках забрал конфеты и, отсалютовав в благодарность, отошёл назад.

— «Надеюсь, ты найдёшь её, приятель», — сказал он. — «Я серьёзно».

— «Спасибо. Берегите себя», — с этими словами Дом спрятал фотографию и завёл мотоцикл.

— «Мы слышали, черви вас там со всех сторон прижали в Эфире. Видели, как они корпсеров туда гонят. Значит, всё ещё стараются подкопаться под плоскогорье».

— «Ага», — ответил Дом. Это замечание ранило его куда сильнее, чем он себе предполагал. — «Сейчас нигде безопасных мест нет. Наверно, нам стоит с вас пример брать, ребята».

Развернувшись, мотоцикл с рёвом движка понёсся по дороге прочь. Может, “бродягам” станет легче от осознания того, что КОГ понесла заслуженное наказание, теряя одну улицу за другой. Даже будучи одним из тех, кто никогда не сдаётся, Дом понимал, что от правды не скрыться.

— «Они всегда себя так ведут?» — спросила Аня. В этот раз она уже не сжимала Дома так, что тот аж дышать не мог, либо из-за того что, сейчас они уже не гнали так сильно, либо она просто стала привыкать к езде на мотоцикле. — «Единственный способ жить с этим дальше — не думать он них вообще. Я же была рядом с Прескоттом, когда он отдал приказ о залпе».

Аня порой упоминала об этом событии в разговорах с Домом, говоря об этом таким голосом, будто бы признавалась в том, что приняла это решение сама. Хотя на самом деле она, находясь уже в звании лейтенанта, просто несла дежурство в оперативном штабе. Обстоятельства так сложились, что Аня оказалась там с председателем в тот момент. Даже теперь, спустя девять лет, она порой напоминала Дому об этом, хотя он сам никогда не слышал, чтобы Аня говорила об этом с кем-либо ещё.

— «Они до сих пор не забыли тот день, и нельзя их в этом винить. Хотя, некоторые из них всё же куда спокойнее к нам относятся, нежели остальные», — ответил Дом, бросив взгляд через плечо. — «Попробую подать апелляцию по поводу приговора Маркуса».

— «Тогда надо будет оспаривать сам приговор, а не виновность. Он же сам признал себя виновным».

— «Значит, ты всё же в этом разбираешься».

— «Это основные принципы любого свода законов: что военных, что гражданских. Если ты сам во всём признался, то и нечего судью винить в том, что поверил в твою вину. Разве что, если в ходе разбирательств не будет установлен факт того, что ты признался в том, чего не совершал».

— «Ладно, тогда будем с приговором разбираться».

— «Офицеры, участвующие в военных судах, по большей части сейчас занимаются организацией снабжения вместе с майором Рэйдом. Не так уж и много у нас сейчас трибуналов проходит, чтобы они по уши в работе сидели».

— «Значит, надо к Рэйду сходить?»

— «Можешь попробовать. Или я могу».

— «Сам сделаю, Аня. Знаю, что тебе будет неудобно говорить с ним».

— «Почему это?»

— «Ты офицер, а Маркус — простой солдат».

— «Сейчас он простой гражданский, автоматически списанный со службы».

— «Ты ведь понимаешь, что я имею в виду».

— «Нет, Дом, сейчас это оправдание для него уже не прокатит».

— «Это не оправдание, а устав».

— «Да в жопу тот устав. Я люблю его и не собираюсь сдаваться без боя», — Аня ещё ни разу так резко не выражала своё разочарование. Казалось, она злится на Маркуса, но это была лишь ранняя стадия осознания всей горечи утраты. — «Мама никогда мне не рассказывала, кто был моим отцом. Чёрта с два я стану ещё одной женщиной из рода Штрауд, которая сойдёт только для перепихона, но в жёны такую не возьмёшь».

— «Да ладно тебе, ты же знаешь, что Маркус вовсе так не считает. Тут дело просто в том, что близкие отношения между солдатами и офицерами не поощряются».

— «Он в тюрьме за уклонение от исполнения приказа. Кому теперь уже какое дело, с кем он там спал?»

— «Его ещё и с детства в таком духе воспитывали. Но он всё равно любит тебя, Аня. Клянусь, он никогда в жизни на другую женщину не смотрел».

— «Да Маркус даже до утра со мной никогда не оставался».

— «У него кошмары по ночам. Просто дикие».

Аня на мгновение умолкла, будто бы и помыслить о таком раньше не могла.

— «А у кого их нет? Переживу как-нибудь».

Дом почувствовал себя не в своей тарелке. Такие разговоры надо было вести вдали от чужих ушей. Вероятно, люди и так знали всю эту болезненную подноготную о них, но никто не посмел бы и заикнуться о таком. Дом знал Маркуса с самого детства уже больше двадцати лет, а с Аней они подружились в последние годы Маятниковых войн, хоть эта дружба и стала весьма нетипичной для людей из совершенно разных слоёв общества и разных званий. Они втроём, будучи переполненными неприкрытой горечью, оказались на той церемонии награждения, сплотившись против всего мира, жаждавшего узнать все подробности их жизни. Маркус и Дом получили тогда Звезду Эмбри, ещё одну дали Карлосу посмертно, а Аня получила медаль от имени своей погибшей матери. Их дружба зародилась в невыносимых страданиях, оттого и была так крепка. Именно тогда у Маркуса и Ани завязались отношения.

Маркус редко рассказывал Дому о ней, потому что вообще не любил раскрывать свои чувства перед всеми подряд. Карлос часто говорил, что, беседуя с Маркусом, надо слушать его молчание столь же внимательно, как и его слова. Но всё же он любил Аню, правда, делал это как-то странно, держась на расстоянии, как это принято у выходцев из высших слоёв общества, а особенно у Фениксов. Мария говорила, что у них ничего не получится, а Дому хотелось, чтобы эти отношения стали крепче. Но он понимал, что Маркус просто такой, какой есть: вовсе не бесчувственный, не склонный к измене, и даже не проявляющим внимания его было не назвать. Он просто изо всех сил старался справиться с интимностью их отношений, а также с теми своими чертами характера, которые даже не смел и демонстрировать при Ане. Она всё же была права: запрет на отношения между офицерами и рядовыми выглядел скорее оправданием, нежели истинной причиной.

Чёрт, а ведь Ане терпения было не занимать. Она была просто святой, ловя любые крохи проявления симпатии со стороны Маркуса. Дому сразу вспомнились рыси, живущие в Тирусе. Эти представители семейства кошачьих, предпочитавшие уединение, находили себе пару на всю жизнь. Большую часть года они бродили по своей территории или охотились в одиночестве, сходясь со своей парой лишь во время брачного сезона. Дом, вёдя себя крайне осмотрительно, ограничивался лишь периодическими чувствительными тычками в рёбра Маркусу и советами либо довести отношения до ума, либо же оставить Аню в покое, если она уже была сыта им по горло и хотела уйти к кому-нибудь, у кого, по крайней мере, хватит духу открыто признаться в своих чувствах. Хотя, конечно же, Аня никогда его не бросит. Дом вполне мог себе представить, как она и через сорок лет будет ждать Маркуса. Хотя, в последнее время редко кто доживал до таких лет.

— «Аня, он ведь мне как брат. Он часть моей семьи», — начал Дом. Надо было выговориться до конца, пока они не вернулись в казармы. — «Я не могу просто сидеть на жопе ровно и ничего не делать. Я найду для него адвоката. Армия не предоставила бы ему никого толкового, даже если бы у них такие и имелись».

— «Каким образом? Адвокаты даже сейчас бесплатно не работают».

— «Придумаю что-нибудь».

Аня на это ничего не ответила. Но примерно в километре от казарм, когда они проезжали Тимгадский мост, она похлопала его по спине.

— «Лучшего друга, чем ты, Дом, не найти. Мы вытащим его оттуда и найдём Марию, обещаю».

На войне только и оставалось, что присматривать за теми, кто был рядом с тобой. Всё было довольно просто: Дом присматривал за Маркусом, а теперь ему придётся присматривать за Аней, так как друг уже не мог этого делать сам.

Он высадил Аню возле столовой, загнал мотоцикл обратно на стоянку транспорта, а затем побрёл обратно в свою комнату, где из мебели имелась лишь кушетка в металлической раме и побитый шкафчик. Эта комната когда-то служила одиночной палатой. Когда-то богачи отправляли своих свихнувшихся родственников в госпиталь имени Райтмана. Порой по ночам Дом лежал, уставившись в потолок, украшенный яйцеобразным орнаментом с остриями в промежутках, и размышлял над тем, какого же измученного беднягу заперли в эту тюрьму из лучших побуждений. Где бы Дом ни оказывался в последнее время, он повсюду видел лишь тюрьмы и безумие.

“Должно быть, я и сам с ума схожу. Из “Глыбы” ведь ещё никто живым не возвращался”.

Дом открыл шкафчик. Пожитков у него осталось немного, но всё же имелась одна мелкая вещица, которая ещё чего-то стоила. Этой вещицей была потускневшая бронзовая медаль с красно-чёрной полосатой летной — его Звезда Эмбри. Теперь, когда рядом с Домом уже не было ни Карлоса, ни Маркуса, эта награда для него уже ни хера не значила. Поговаривали, что некоторые люди всё ещё коллекционировали их, что само по себе было чистым безумием. Хотя теперь весь мир уже слетел с катушек ко всем хуям.

“Может, удастся подать апелляцию по здоровью. Буду настаивать на том, что это всё посттравматический синдром его довёл. О таком никто говорить не захочет, да и признавать, что подвержен ему, тоже. Маркус так уж точно. Тоже мне, клеймо позора, твою мать. Он не обязан доказывать свою значимость ни перед одной сволочью”.

Вынув медаль из небольшой коробочки, обшитой кожей, Дом потёр её об штаны. На самой медали виднелись лишь его имя, звание и ещё два весьма простых слова: “За отвагу”.

Отвага проявлялась каждый день, каждый час, каждую минуту. Дом не видел никакой разницы между тем, что он делал на мысу Асфо, и всем тем остальным, что ему приходилось заставлять себя делать, когда даже не было уверенности, что он не погибнет в следующую секунду. То, через что Маркусу пришлось пройти сейчас, было куда сложнее, чем воевать с “инди” на полях Асфо. И в этот раз ему придётся разбираться со всем в одиночку.

ГЛАВА 7


«Кому вообще сейчас придёт в голову бежать из “Глыбы”? Сейчас это самое безопасное место в Джасинто, наверно. Попомните мои слова: люди с воли скоро сами начнут через стены лезть, чтобы спрятаться внутри».


(Кеннит Хойгель, бывший тюремный надзиратель

в Коалиционном учреждении для отбытия заключения “Хескет”,

также известном как “Глыба”.)




ТУАЛЕТНЫЕ И ДУШЕВЫЕ КОМНАТЫ, “ГЛЫБА”. МЕСЯЦ БУРЬ, СПУСТЯ 11 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Нико проверил каждую туалетную кабинку, распахивая дверцы высотой по пояс, открывающиеся в обе стороны, будто бы за ними кто-то в принципе мог спрятаться. Рив ждал, пока он закончит. Должно быть, разговор им предстоял крайне важный, раз уж вертухай рискнул спуститься сюда в одиночку.

— «Значит, он не лезет, куда не надо», — заговорил наконец Нико. Казалось, он был крайне доволен тому, что их никто не подслушивает, после чего положил в ладонь Рива небольшой бумажный свёрток. — «Хотя выглядит он не сказать, что замечательно, да?»

Сжав свёрток, Рив нащупал в нём пять самокруток. Весьма неплохая плата за то, что он присматривал за Маркусом Фениксом.

— «Он мало ест», — сказал Миллтон.

— «Это я и сам вижу».

— «Он же бугай здоровенный. Каким хером мне его заставить свой паёк целиком съедать?»

— «Но именно за это я тебе и плачу».

Убить кого-либо не составляло никакого труда. Всё, что для этого требовалось — грамотное планирование и твёрдая рука. Рив мог целые учебники по этому ремеслу писать. А вот заставить человека жить дальше, когда ему этого уже совершенно не хочется, представлялось куда более сложной задачей. Нико одарил Рива предостерегающим взглядом, слегка приоткрыв рот. Где-то на фоне из крана капала вода. В этом помещении значительно слабее пахло туалетом, чем в крыле “D”, потому что здесь куда проще было наводить порядок.

— «У меня есть два письма от его девушки», — Нико похлопал себя по карману.

— «И что?»

— «И то, что мне надо знать, не слетит ли он из-за них с катушек. Некоторые сидящие тут только этими письмами с воли и живут. Другие же после них становятся клиентами дурки. Не могут вынести разлуки, не могут смириться с тем, что их женщина с другим на воле шашни крутит, и всё такое».

— «Короче, следить за ним, чтобы не повесился».

— «Не надо прямо следить».

— «Ну, у половины сидящих тут ребят не сказать, что и отношения какие-то с женщинами были. Да и к тому же, есть тут и такие, кто мёртвых дам предпочитает».

— «Просто сообщи мне, поможет ли это ему жить дальше, или всё только хуже станет?»

Заключённым разрешалось получать по одному письму в неделю, или же раз в месяц видеться с близкими. Рив не мог припомнить, чтобы ему хоть раз кто-нибудь написал, или хотел повидаться с ним. Его клиенты всё равно не стали бы связываться с ним тут. Несколько лет назад к одному из сидящих тут за поджог пару раз мать приходила, но затем её визиты прекратились, и все решили, что она умерла, как и многие другие люди из мира за стенами тюрьмы.

“Целый мир уничтожен. Интересно, как там теперь всё выглядит?”

— «Ладно, я выясню», — Рив протянул руку за письмом. — «Оставишь его мне?»

— «Нет», — прищурившись, ответил Нико. — «Там личное».

— «А-а-а, понятно…»

— «Начальник тюрьмы проверил письмо на нарушение протоколов безопасности и прочую херню, так что можешь перестать гримасничать».

— «Да ладно вам, ну вот что такого можно написать в каком-то ебучем письмеце сидящему пожизненно, чтобы это нарушало протоколы безопасности? Нам куда безопаснее оставаться в тюрьме, чем сбегать на волю. Причём, и для остальных людей тоже».

— «Таковы правила», — отрезал Нико. — «Не я их устанавливаю».

Развернувшись, он удалился. Рив, дожидаясь, пока не стихнет звук ботинок Нико, шагавшего по разбитым плиткам, использовал это время, чтобы достать из ведра потрёпанную половую тряпку, а затем побрёл на нижний этаж, который все в шутку называли “зоной отдыха”, будто бы тут по вечерам можно было послушать игру на пианино и пропустить по коктейлю. Обычно, Рив всегда мог предугадать, в какой момент кто где будет находиться, и чем будет заниматься. Те, кто не сидел в одиночных камерах, в это время занимались уходом за садами, или же пытались отчистить все эти хвалёные хоромы вокруг них. Баки с микопротеиновыми фермами в восточной части здания работали в автоматическом режиме, и выключать их приходилось лишь раз в два месяца для чистки, когда кто-нибудь из-за пищевого отравления начинал срать дальше, чем видел.

Но всё же хорошо, когда чем-то постоянно занят в таком месте. Риву казалось, что, пока у тебя дела есть, то, значит, ты всё ещё жив, а не просто лежишь и смерти ждёшь. К тому же, это останавливало других заключённых, куда более опасных для общества, от того, чтобы от скуки тебе глотку перерезать.

“Ты ведь и сам уже это заметил, Маркус, да? Заметил, что мы на самом деле все разные тут? Тюрьма — это как армия, только грязи побольше. Но тут тоже имеются свои звания и правила, как и в любой социальной группе”.

Вся тюремная жизнь происходила на нижнем этаже, в открытой зоне крыла “D”. Вертухаи могли следить за большей частью происходящего, стоя в безопасности на мостках и балконе, если, конечно, им не наплевать было, так что уголовники пребывали в ложном убеждении, что в их жизнь никто не лезет. По крайней мере, сверху.

“Но от сидящих в соседних камерах не скроешься, конечно”.

— «Привет, Чанки», — поздоровался Рив. В камере на нарах, скрестив ноги, сидел человек невысокого роста, орудуя единственной иголкой над каким-то одеялом. Значит, он развёл ещё кого-то на тряпьё для своей работы. — «Когда мы уже наконец увидим готовый вариант?»

— «Терпение, сын мой», — ответил Чанки. — «Это карта».

— «Ну, вот если бы ты сюда за ограбление банка загремел, то я бы заинтересовался…»

— «Если бы я где-нибудь и прикопал награбленное, то сейчас бы оно уже ни хера не стоило. А вот ковёр — это совсем другое дело», — спрятав иглу в нагрудный карман своей робы, Чанки расправил на вытянутых руках хаотично сшитую кучу тряпья, по размерам приблизительно смахивающий на большой коврик в ванной комнате. — «По кусочкам вот собираю, почти готово уже».

— «Маленькое оно какое-то для одеяла».

— «Это ковёр», — Чанки будто бы пытался научить Рива новому слову. — «Его вышивают крючковой иглой. Это тебе не какое-то сраное вязание».

Рив не смог разобрать никакого чёткого рисунка на одеяле. Полотнище неуклонно разрасталось в стороны путём сшивания всего подряд: отрезов тонкой ткани, кусков шерстяной пряжи, толстых нитей и даже собачьей шерсти. По крайней мере, Риву оставалось лишь надеяться, что это была именно собачья шерсть. Если кто-нибудь выбрасывал какое-либо тряпьё, или хоть что-то отдалённо похожее на ткань, Чанки тут же набрасывался на эту добычу. Пусть даже его шитьё и выглядело абы как, всё равно крайне полезно было иметь крепкий толстый ковёр в камере с бетонными или гранитными полами. Зимой холод такой стоял, что даже у статуи на улице промерзали до самых яиц.

Порывшись в кармане, Рив достал потрёпанную тряпку. Хлопковые нити, из которых она была сплетена, уже начали расползаться, так что Чанки оставалось лишь довести этот процесс до конца.

— «За счёт заведения», — сказал Рив.

— «Держу пари, что твоя мамочка всегда говорила тебе, какой ты славный мальчик, Рив», — ухмыльнулся Чанки.

Таким образом у Рива появился ещё один сосед, который однажды мог бы оказать ему какую-нибудь небольшую услугу в ответ. Жизнь в “Глыбе” по большей части представляла собой тонкое балансирование на грани между обменом услугами и умением вести себя дипломатично, лишь иногда прерываясь неприятными событиями. Постаравшись, как следует, Рив вполне мог бы забыть о том, что таковые вообще имели место быть. Правила жизни в тюрьме значительно отличались от тех, что царили на воле, но когда прожил по ним достаточно долго, то они перестают казаться такими уж странными. Даже в такой выгребной яме, как “Глыба”, редко когда случалось что-то из ряда вон. Даже правонарушители со склонностью к жестоким преступлениям, как и игроки в трэшбол, не могли сутки напролёт без продыху устраивать беспредел каждый день. Рив любил это слово — “правонарушители”. Как будто они просто на улице где-то рыгать начали, или ещё какую мелочь натворили.

Но сегодня здесь царила какая-то необычайная тишина. Рив заметил целый ряд сгорбленных фигур. Вокруг стола для шахмат собралось с дюжину заключённых, а то и больше. Со стороны выглядело так, будто бы они там что-то внимательно рассматривают. Сидевший тут “инди” по имени Эдоуэйн, на которого вообще никто не обращал внимания, словно его и вовсе не существовало, стоял на цыпочках с краю, как и всегда. Подойдя ближе, Рив разглядел, что такая давка собралась из-за газеты, которые в последнее время стали большой редкостью.

— «Газета старая уже, наверно», — сказал он, пытаясь прочесть написанное. Оглядевшись по сторонам, Рив заметил, что Маркуса с ними не было, да и Мерино тоже. — «Ей уже месяца три, а то и полгода».

— «Она недельной давности», — ответил Лёшарс, склонившись так низко над газетой, что почти касался её кончиком носа. Ему уже давно пора было обзавестись новой парой очков. Если бы ментам хватило ума отобрать у него очки при первом аресте, то могли бы не одну жизнь ещё спасти. — «Здесь даже обновлённую карту напечатали».

— «Карту чего? Того места, куда никто из нас никогда уже не попадёт?»

Рив слегка раздвинул плечи в стороны, чтобы можно было без труда пройти сквозь толпу, не спровоцировав драку. Подойдя ближе к столу, он наконец смог рассмотреть потрёпанный выпуск издававшейся ежедневно газеты “Джасинто Дейли”. Хотя в последнее время выпуски этой газеты они получали лишь раз в неделю, да и то не всегда, так как бумаги для её выпуска не хватало, а жители Джасинто всё равно куда больше ориентировались на новостные сводки государственной радиостанции и “Всемирной новостной службы Эфиры”.

Карта в этом выпуске и в самом деле имелась. Журналюги вообще любят всё в виде рисунков преподносить. Поверх карты плоскогорья Эфиры, в центре которой располагался Джасинто, линиями были очерчены границы того, как далеко продвинулись черви. Линии эти были помечены почти что карикатурными изображениями трутней. Рив видел их лишь в выпусках новостей по телевизору, когда показывали записи вылетов на разведку. Даже с учётом трясущейся камеры и плохого освещения становилось понятно, что эти твари вовсе не такие забавные, какими их нарисовали. А ещё и сами линии, показывающие границы фронтовой зоны, тоже совершенно не радовали.

— «Пиздец, они уже реально близко подобрались», — сказал Лёшарс. — «Смотрите».

Он провёл пальцем вдоль контурной линии, или как там это называется. Рив заметил, что места, где в почве находились гранитные плиты, были отмечены чёрным цветом. В этих местах миллионы лет назад извергались вулканы, которые затем время стёрло с лица планеты, превратив лавовые пробки в гранит и базальт. “Глыба” стояла на месте одного из таких вулканов, только размером куда меньше остальных. Такие называют “боковыми кратерами”, и они отсечены от основной части гранитной плиты, граница которой вовсе не была такой уж ровной. У плиты было полно выступов, похожих на лепестки цветка. “Глыба” как раз располагалась на одном из таких узких выступов, врезавшихся в мягкую почву. На какое-то мгновение Риву показалось, что тюрьма словно бы на каком-то мысу оказалась, и её в любой момент смогут взять в кольцо и отрезать от внешнего мира.

— «Пусть сюда сначала залезть попробуют», — сказал Рив, размышляя над тем, прав ли он вообще. — «Вспомни, почему тюрьму именно здесь построили: чтобы никто не мог сделать подкоп. Если мы не можем выбраться отсюда, то и черви не смогут пробраться к нам».

Выпрямившись, Лёшарс снял очки. Внешне он куда больше смахивал на менеджера банка, чем на человека, который этот самый банк ограбил.

— «А ты не забыл, что и через стены перелезть можно, Рив? Или вообще перелететь. У этих уродов есть риверы, да и лестницы тоже найдутся».

— «За десять лет уже сколько раз могли бы прилететь сюда и пизды нам дать. С чего бы им это делать именно сейчас?»

— «А с чего бы им это было делать десять лет назад? Да с того, что они черви, и занимаются лишь тем, что людей убивают, вот и всё».

Большая часть собравшихся разбрелась и оставила их. Лёшарс, вновь склонившись над столом, изучал карту с таким видом, будто бы штурм планировал. Взглянув вверх, Рив заметил двух надзирателей, которые стояли, опершись на перила мостков, и молча наблюдали за ними. Их звали Галлего и Кэмпбелл. Выхватив газету прямо из-под носа Лёшарса, Рив поднял её на вытянутой руке, словно хотел стряхнуть постиранное бельё.

— «А план эвакуации у нас есть вообще?» — спросил он.

Галлего пожал плечами, не снимая рук с перил.

— «Спрошу у начальства», — ответил надзиратель.

У них даже не было плана действий в случае возникновения пожара. В случае срабатывания пожарной сигнализации заключённые должны были прибыть в точку сбора в саду, хотя и там они вновь окажутся запертыми в лабиринте с пятнадцатиметровыми стенами, пока кто-нибудь не переправит их всех в другое безопасное место. Рив сомневался, что у КОГ остались подобные места. Будь он председателем вместо Прескотта, то давно уже всех сидящих тут по-тихому пристрелил бы, потому что это был самый разумный вариант.

“А если бы даже они просто двери распахнули, то какая разница вообще? Мир сейчас и так по уши забит тварями, жаждущими убивать людей. Может, им удастся избавить мир и от небольшой группы людей с похожими увлечениями”.

Из динамиков системы громких оповещений раздался визг обратной связи длиной в пару секунд, после чего зазвучал звенящий гнусавый голос, от которого у Рива аж внутренности завибрировали.

— «Заключённый Альва, у вас назначен приём к врачу, зайдите в санчасть. Заключённый Альва…» — говорилось в объявлении. Медики периодически приезжали в тюрьму, так что хотя бы кого-то жизни заключённых ещё волновали.

Рив медленно побрёл через широкий коридор. Бросив взгляд в камеру Маркуса и не обнаружив его там, он решил, что его подопечный, возможно, сейчас в восточном крыле находится, где располагались кухни. В камере царил идеальный порядок, как в армейской казарме. Невзрачное одеяло и потрёпанные простыни были столь туго заправлены и натянуты на металлическую кушетку, что если бросить на них монетку, то та отскочит, как от батута. В тюрьме запросто можно было нарваться на неприятности, если за тобой никто не приглядывает. Рив украдкой ускорил шаг, стараясь придумать достойное оправдание для посещения кухонь, чтобы со стороны это не выглядело, будто бы он пытается Маркуса опекать. Сразу возникнут вопросы, а потом и все заключённые узнают про сигареты и начнут докучать Риву просьбами поделиться куревом с ними. А ему всего лишь хотелось спокойной жизни.

Добравшись почти что до дальнего конца коридора, Рив услышал крики Чанки. Кто-то явно наезжал на него. Вся беда с длинными прямыми коридорами заключалась в том, что надо подойди очень близко к камере, чтобы встать под правильным углом и рассмотреть сидящих внутри. Рив пока что не расслышал голоса того, кто наезжал на Чанки.

— «Да ладно тебе, чего ты ко мне-то прикопался?!» — возмущался Чанки, никогда не доставлявший никому проблем. Ну, или, по крайней мере, другим заключённым. — «Хватит! Мудак, ты порвёшь его!..»

Затем кто-то вышел спиной вперёд из камеры, даже не пытаясь оглядеться по сторонам. Да ему это и не было нужно. Это был Мерино, сжимавший сшитый из тряпок ковёр в одной руке. На воле Рив даже не стал бы внимания обращать на такое глупое детское хулиганство, но в тюрьме такое поведение было делом куда более серьёзным, ведь ничего другого им не оставалось. Неофициальную иерархию приходилось соблюдать до самой смерти, потому что в КОГ пожизненное заключение давалось без права на сокращение срока, да и сам срок часто означал пожизненное заключение, даже если на бумаге всё выглядело иначе.

Раз уж это был сам Мерино, Рив решил с ним не связываться.

— «А ковёр-то и в самом деле хороший!» — воскликнул Мерино, хохоча до упаду. Он даже и не думал оборачиваться, ведь вожаку в волчьей стае не обязательно переживать за свой тыл. — «Ничего, новый себе сошьёшь».

Чанки уже стоял на пороге камеры, чуть не рыдая.

— «Блядь, да я три года тряпьё для него собирал!»

— «Ну, мы все вряд ли эти стены когда-нибудь покинем, так что у тебя ещё три года в запасе есть».

Именно в этот момент Рив и заметил, как Маркус появился за спиной у Мерино, словно бы из-под гранитного пола выскочил. Мерино, должно быть, понял, что за ним кто-то стоит, лишь мгновение спустя. Маркус с совершенно безразличным выражением лица потянулся к Мерино, уже в следующий момент впечатав того лицом в решётку и выкрутив предплечье. Первым делом Мерино огляделся по сторонам, чтобы проверить, не наблюдает ли кто за ними. Вывих руки — это мелочи по сравнению с потерей авторитета.

— «Феникс, ты ещё пожалеешь, что тебя сразу к стенке не поставили!» — прорычал Мерино, изо всех сил стараясь выглядеть так, будто бы не испытывает никаких неудобств, что, впрочем, совершенно не помогло ему сохранить лицо в глазах окружающих. — «Теперь ходи да оглядывайся!»

— «Зря вы, девчата, начали спорить из-за вязанья своего», — ответил ему Маркус. — «Он бы тебе сам выкройку дал, если бы ты его вежливо попросил».

Вырвав ковёр из руки Мерино, Маркус бросил его в камеру Чанки и побрёл прочь, даже не оборачиваясь, хотя кулаки всё же держал сжатыми. На какое-то мгновение Риву показалось, что сейчас здесь настоящая бойня начнётся. Остальные заключённые наблюдали за ними, высунув головы из своих камер, а тишина воцарилась такая, что крысиный чих расслышать можно было. Только вот отсюда даже крысы уже давно сбежали.

“Не смотри на Мерино. Даже не вздумай ему в глаза смотреть”, — пронеслось в голове у Рива.

— «Может, уже решим всё раз и навсегда, Феникс?!» — крикнул Мерино. — «Чтобы уже все успокоились, и жизнь пошла дальше своим чередом».

Рив решил рискнуть и на мгновение бросить взгляд вверх, чтобы понять, где сейчас Кэмпбелл и Галлего находятся. Те так и стояли на своём месте, молча наблюдая, как это обычно и делают все надзиратели.

Добравшись до двери своей камеры, Маркус обернулся.

— «Давай. Почему бы и нет?» — сказал он таким тоном, словно бы его на чашку кофе с пирожными пригласили, а не вызов бросили. — «Тебе, наверно, и терять-то уже нечего. А мне и того меньше».

С этими словами он вошёл в камеру и опустился на кушетку. Рив решил, что чем дольше затянется эта тишина, тем сильнее Мерино будет казаться, что ему надо отстоять свой авторитет. Только теперь ему предстояло самому угадать, сможет ли он побороть Маркуса, которого прижали спиной к стене, причём, уже в буквальном смысле.

“Я не могу остаться в стороне. Так ведь?”

Внутренний голос советовал Риву, чтобы тот не лез в их разборки. Мерино зашагал к камере Маркуса из дальнего конца коридора. Несколько метров он преодолел обычным шагом, но затем ускорился, ведь у него не осталось никакого другого выбора, кроме как ввязаться в драку. В тюрьме царили свои правила, благодаря которым тут и царил порядок. Кому-то же надо было находиться на вершине пищевой цепочки. Мерино, вовсе не отличавшийся излишней самоуверенностью, понимал, что потеряет своё положение в иерархии, если попытается свести всю эту ситуацию с Маркусом в шутку и забыть о ней. Подойдя к двери камеры, он на мгновение остановился, опустив руку в задний карман. Это и стало его ошибкой. Маркус тут же вскочил на ноги. Раздался громкий хруст, похожий на тот, что бывает, когда куриную кость ломаешь. Мерино отшатнулся от двери камеры, грозясь рухнуть на пол. Но, возможно, это он просто споткнулся. Как бы то ни было, Мерино, которому удалось вернуть равновесие как раз в тот момент, когда Маркус попёр на него, выхватил из кармана нож и сделал им выпад вверх. Рив не разглядел, попал ли он в противника. Всё, что ему удалось заметить — это как Мерино ударил Маркуса головой в лицо, отбросив того на шаг назад. Но Маркус, которого этот нехеровый удар вовсе не остановил, вновь бросился на Мерино, врезав тому изо всех сил кулаком в лицо, а затем и с локтя добавил. Мерино рухнул на спину, как подкошенный, а Маркус прыгнул прямо на него коленями вперёд, снова занеся кулак для удара. Именно в этот момент Рив, использовав доселе неведомые ему невероятные рефлексы, бросился к Маркусу, перехватив его руку. Так можно было и по зубам хорошенько получить, к чему, собственно, Рив и приготовился. Но Маркус тут же успокоился и встал на ноги, сгибая и разгибая руку после удара. Мерино, из носа которого хлестала кровь, тоже поднялся с пола. В этот момент распахнулись деревянные двери, и послышался лай. Из проёма появился Парментер, удерживая на поводке заливающегося лаем пса Джерри, который обезумел до такой степени, что буквально бежал на задних лапах.

— «Так, а ну разошлись, сборище уродов!» — крикнул Парментер. Первой своей жертвой Джерри выбрал Мерино. — «Быстро все по камерам! Феникс, руки за голову, и лицом к стене, блядь! Мерино, свали уже отсюда! Рив, а ты на что вылупился?! Исчезни быстро!»

Сцепив пальцы на затылке, Маркус повернулся к стене. Мерино выглядел ошарашенным, вероятно, из-за того, что за все годы в тюрьме надзиратель ни разу не спустился на этаж, чтобы разнять дерущихся, пусть даже и сама драка уже давно окончена. Парментер даже ничего не сказал про нож. Может, конечно, он его и не видел, но если и видел, то ему было всё равно. Рив, уворачиваясь от щёлкающей пасти пытавшегося укусить его Джерри, стал медленно отходить назад. Он по-прежнему считал, что эта псина лишь лаять горазда, как и её хозяин, а как до дела дойдёт — тут же струсит. Отходя в сторону, Рив не сводил глаз с Мерино, который совершенно не обращал внимания на приказы Парментера, так и оставшись стоять на месте и наблюдать за происходящим.

— «Всё, допрыгался. Переведём тебя в “одиночку” сидеть», — ухватив Джерри за ошейник и держа его на расстоянии вытянутой руки, Парментер пихнул Маркуса в спину, неумело пытаясь корчить из себя крутого и строгого надзирателя. — «Слышал меня, Феникс? Будь моя воля, да я бы тебя псам скормил к чёртовой матери! Но раз уж мне дали приказ сохранить тебе жизнь, то я придумаю что-нибудь такое, чтобы ты навсегда запомнил свою отсидку. Давай, шевелись уже!»

Маркус зашагал впереди Парментера, даже не оборачиваясь. Проследив за тем, как двери за ними захлопнулись, Рив бросил взгляд на мостки. Кэмпбелл, который обычно вёл себя довольно спокойно, так и стоял, опершись о перила. Когда Маркус проходил под мостками, Кэмпбелл сплюнул вниз.

— «Мразота», — сказал он. Его сын сейчас в армии служил. Оттолкнувшись от перил, Кэмпбелл зашагал прочь. — «Ты ещё своё получишь».

Возможно, это была пустая угроза, или предсказание. А, может, и обещание. Как бы то ни было, Рив с этим поделать ничего не мог, отчего и переживал, хотя и вовсе не из-за того, что ему сигаретами платить перестанут.




ПОМЕЩЕНИЯ ДЛЯ ПЕРСОНАЛА, “ГЛЫБА”.


Сунув карточку учёта рабочего времени в компостер, Нико задумался, остался ли на Сэре ещё хоть один дурак вроде него, который по-прежнему ходил на работу. Оспен позвонил и сказал, что болеет, хотя, скорее всего, просто напился в доску, так что Нико пришлось пожертвовать своим выходным и выйти вместо него в обмен на обещание дополнительной нормы пищевых рационов за подобные неудобства.

Несмотря на то, что Кэмпбелл, Галли и Лэски должны были прийти на работу ещё раньше него, Нико так нигде их и не встретил. Облокотившись на перила, он воспользовался акустикой здания, по которому все слова раскатывались эхом.

— «Галли! Если вы, мудачьё обленившееся, опять засели в карты играть, то, клянусь, я вам по башке дам!»

Нико не любил дежурства с 14:00 до 23:00, даже когда всё было спокойно. Встав поутру, он начищал форму сам, если жена была на смене в Медицинском центре Джасинто, и дня как не бывало. Домой он попадал уже после 24:00, когда ни по телевизору, ни по радио уже ничего интересного не передавали, и лишь Мара ждала его, чтобы рассказать, какой же у неё выдался херовый день на работе. В последнее время в больнице других дней и не бывало. Постоянно прибывали всё новые пациенты с поражением лёгких из-за вдыхания паров имульсии, с ожогами, и даже легко поддающиеся лечению инфекции превращались в смертельно опасные, ведь антибиотики уже были на исходе. Порой к ним привозили даже солдат с ужасными ранами, когда военные врачи не справлялись с наплывом пострадавших. Мара больше всего расстраивалась именно из-за этой категории пацентов.

Нико заглянул в комнату отдыха персонала, но там не было ни души. На столе остывали чашки с кофе, а в
раковине виднелась гора грязной посуды. Нико остановился, прислушиваясь к окружающим звукам. Но до его слуха доносился лишь фоновый гул разговоров вдалеке и периодические выкрики, когда заключённые начинали сплетничать или спорить. Если бы Нико записал всё это на диктофон, а потом включил бы эту запись, не говоря о том, где её сделали, то слушатели бы решили, что это разговоры обычных работников склада или же большой мастерской с хорошей акустикой в помещении, но точно не самых опасных преступников в КОГ, сидящих в этой выгребной яме. Нико даже собачьего лая не слышал, лишь шум болтовни, звяканье жестяных кружек и лязг дверей камер — вполне обычные звуки, которые издают с несколько дюжин человек, слоняющихся там, где места хватит для тысячи.

“Замечательно. Ну, да, почему бы не спихнуть на меня заполнение актов приёмки-сдачи?”

Сняв планшет с зажимом для бумаги с крючка возле плиты, Нико направился к пролегавшим над этажом с заключёнными мосткам, мысленно ругая коллег за то, что регулярно оставляют бумагу рядом с источниками тепла. Всё, что ему надо было сделать — это проставить в списке отметки, что все заключённые на месте, живы и относительно здоровы. Всё это с лёгкостью можно было выполнить, даже не спускаясь на этаж. В тюрьме воцарился свой внутренний порядок, и уже пару лет точно никто никого заточкой тут не пырял. Нико решил сходить в крыло с психически больными заключёнными позже.

— «Эй, Эдоуэйн!» — позвал он. “Инди” поднял голову вверх, отвлёкшись от протирания пола грязной шваброй. Заключённые занимались уборкой, что усложняло их пересчёт по головам. — «Кто-нибудь из наших постояльцев выезжал после 06:00?»

Эдоуэйн склонил голову вбок, будто бы считал в уме.

— «Альва к врачу ушёл недавно. “Шестерёнку” в “одиночку” забрали».

Нико потребовалось лишь мгновение, чтобы понять, что “шестерёнка” — это Маркус. Чёрт подери, что он натворил?

— «Приведи сюда Рива. Знаешь, где он сейчас?»

— «Писсуары отмывает, думаю».

— «Давай, тащи его сюда», — Нико показал пальцем на место рядом со столом для шахмат. Внутри у него всё похолодело. — «Скажи, чтобы ждал меня тут, пока не вернусь».

К этому моменту на этаже уже начала собираться небольшая толпа заключённых, смотрящих на Нико с мрачным осуждением в глазах. Там внизу находился совершенно иной мир, чуждый той жизни, что царила вверху на мостках. Заключённые не бунтовали, по крайней мере, в последнее время, но Нико вдруг снова понял, что тех просто больше. Даже если на работу выйдут все двенадцать надзирателей вместо четверых, то заставить сорок человек подчиниться их воле они сумеют, разве что стреляя по заключённым с мостков. Но и в этом случае одержать верх над заключёнными им не удастся. Конечно, тюрьму им не покинуть, но подчинение было основано на понимании ситуации и доброй воле. Люди всегда стараются привести свою жизнь в нормальное состояние, чтобы сосуществовать в коллективе. Заключённым было не под силу устраивать беспредел день за днём круглые сутки напролёт, равно как и надзиратели не могли испытывать к ним отвращение каждую минуту. В конце концов, всё равно замечаешь, хоть и мельком, человека внутри каждого из них. У Нико не было сил всё время ненавидеть незнакомых ему людей.

Заключённый по имени Сефферт бросил взгляд вверх, скрестив руки на груди. Ему дали один из самых долгих сроков заключения тут. На воле он похищал людей и требовал за них немалые выкупы, и не церемонился с жертвами, если деньги не приходили в срок.

— «Феникс с Мерино подрался», — сказал он. — «Кэмпбелл всем разболтал».

Такое поведение было вовсе не в духе Кэмпбелла, отчего у Нико в голове тут же зазвенел тревожный колокольчик. Попросив жестом, словно автоинспектор на дороге, растущую толпу заключённых его подождать, Нико направился в секцию с одиночными камерами.

Маркуса туда отправили явно для его же безопасности. Мерино не успокоился бы, пока не одержал бы над ним верх, доказав, что он тут самый крутой вожак во всей этой обезьяньей стае. Маркусу, конечно, несладко придётся в “одиночке” сидеть, но вред ему там никто причинить не сможет, как и было указано в распоряжении канцелярии председателя КОГ. Может, и сам Маркус решит, что ему всё же лучше сидеть там и гнить в одиночку. Общительным его и близко не назовёшь. Да, так и есть. Продумав, как будет объясняться, Нико преодолел уже половину выложенного плиткой коридора охраняемого крыла, когда услышал какой-то шум.

Эхо раскатывалось по выложенным гранитными плитами коридорам тюрьмы совершенно непредсказуемым образом. Нико слышал лишь отзвук собственных шагов, раскатывавшихся по коридору, но стоило ему едва лишь пройти мимо кладовки уборщика, как на него нахлынул шум серии глухих ударов, прерываемых хрипением, будто бы кто-то лупил по куску мяса. Удары были совершенно лишены ритма, будто бы бьющий окончательно выбился из сил, задыхаясь от напряжения. А затем раздался пропитанный злобой рычащий голос человека, судорожно пытающегося отдышаться, но всё равно бросающего вызов своему обидчику.

— «И это всё, на что ты способен?! Бить вообще ни хуя не умеешь?! Давай, сильнее! Добей меня уже, блядь!..»

Выкрик прервался очередным глухим ударом.

— «Вот так лучше, мразь?! Ну, давай же, урод! Что, так и будешь стоять и терпеть?!»

Первый голос принадлежал Маркусу Фениксу, а второй — Брэдли Кэмпбеллу. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Нико понял, что Маркуса там, судя по звукам, метелят, как последнее говно. Он попытался открыть засов, но дверь оказалась заперта изнутри. Вот почему они сюда его отвели: не хотели, чтобы им мешали. Нико стал молотить кулаками по двери из листов стали.

— «Какого хрена вы там творите?! Открывайте!»

На мгновение воцарилась тишина, но затем звуки ударов и хрипения вновь возобновились.

— «Кэмпбелл, я кому сказал?! Быстро дверь открыл, блядь!»

Нико уже было собрался сбегать за связкой ключей, когда замок наконец щёлкнул, и дверь распахнулась. В проёме стоял Галли, но уже через секунду Нико оттолкнул его в сторону и увидел, как Лэски наблюдает за Кэмпбеллом, который занёс дубинку над головой, примеряясь нанести удар. Маркус же, стоя вполоборота на подгибающихся ногах, даже не пытался защититься. Дубинка с противным глухим стуком обрушилась на нижнюю часть его спины в том районе, где располагались почки, а затем ещё раз, и ещё. Маркус пошатнулся, но не упал. Кэмпбелл распрямился для нового замаха, и Нико оставались лишь доли секунды, чтобы либо вырвать у него дубинку из рук, либо же не дать ударить. Он рефлекторно использовал вес своего тела, чтобы налететь на Кэмпбелла сбоку, остановив замах, отчего оба чуть не рухнули на пол. Кэмпбелл с красным, преисполненным яростью лицом повернулся к Нико, который большим пальцем показал через плечо в сторону Маркуса.

— «Хочешь убить его? Тогда сначала и меня завалить придётся», — с этими словами Нико, без лишних раздумий достав свою дубинку, отступил на шаг назад, чтобы заслонить собою Маркуса. Всё произошло в одно мгновение. Нико вовсе не рассчитывал, что до этого дойдёт, да и текущую ситуацию он совершенно не контролировал, а просто сделал то, что должен был. — «Слышал меня? Не думай, что я зассу тебе в рожу прописать».

Галли и Лэски застыли на месте, будто бы их мгновенно покинуло пьянящее чувство злобы. Кэмпбелл же, казалось, просто пытается отдышаться. Нико смотрел на своих товарищей, теперь ставших совершенно чуждыми ему людьми. В его глазах они опустились до категории животных и незнакомцев, к которым Нико бы в жизни не стал спиной поворачиваться. Все хранили молчание.

“Нет, они ведь обычные люди. Я ведь всё понимаю, уже видел такое. Стоит одному с катушек слететь, и все за ним повторяют, как стадо, совершая немыслимое”.

— «У моего сына уже три ранения, а он всё ещё на передовой!» — крикнул Кэмпбелл. — «А этот мудак решил свинтить посреди боя, потому что у него дела поважнее нашлись!»

Нико решил замять этот спор на корню.

— «Он на тебя первый напал?» — спросил он.

— «Он с Мерино поцапался», — ответил Кэмпбелл, не сводя глаз с Маркуса, как будто выжидал следующего шанса нанести удар. — «Сам знаешь, какие насчёт этого правила».

— «Да нет у нас никаких больше правил, чёрт тебя подери. Я тебя спрашиваю, он на тебя первый напал?»

Кэмпбэлл по-прежнему сжимал дубинку в руках, даже и не думая успокаиваться.

— «Моего сына завтра убить там могут, а это хуйло тут себе жопу просиживает!»

— «Не мы ему приговор, блядь, выносим. Уймись, ясно?»

Кэмпбелл, по которому явно было видно, что он уже выбился из сил, наконец-то убрал дубинку на пояс. А ведь его все тут знали как довольно неплохого и спокойного парня. Страшно было наблюдать за тем, как человек срывает с себя маску приличия и выпускает на волю внутреннего дикаря, преисполненного первобытной ярости.

— «Как будто ты сам никогда этих говнюков не метелил в воспитательных целях».

— «Да, но это тебе не какой-нибудь сраный педофил. Он явно нездоров».

— «Ага, ну конечно, нездоров. Хватит гнать уже».

Будучи не из брезгливых, Нико и сам в своё время отмудохал нескольких заключённых. Правда, они сами на это напросились, не умея фильтровать базар, поэтому надо было их проучить. Но он никогда не набрасывался вместе с толпой других надзирателей на одного человека, чтобы отхерачить его в кашу. Тем более, солдата. Блядь, да за какие дела бы его сюда не упекли, он же провёл последние десять лет на передовой, защищая Тирус. Такое заслуживало хоть какого-то уважения.

Нико решил, что Кэмпбелл уже не представляет угрозы, и перевёл взгляд на Маркуса. Тот, судя по всему, прикладывал все силы к тому, чтобы просто на ногах устоять, пялясь в стену так, будто бы мог рухнуть на пол, если бы моргнул. Сложно было сказать, насколько тяжкими оказались его увечья. Из уголка рта бежала струйка крови, скрываясь в короткой бородке, а ссадина над бровью уже начала опухать. Но остальное тело было скрыто под майкой. С виду казалось, что Маркусу сложно дышать. Он медленно повернулся к Нико, и в этот момент всё и случилось. Пошатнувшись, он упал на колени, а затем завалился набок, как срубленное дерево.

— «Твою мать!» — Нико изо всех сил пытался вспомнить, что надо делать для оказания первой помощи. При травмах лицевой части головы, когда человек может захлебнуться кровью, надо перевернуть его набок, чтобы избежать её попадания в дыхательные пути. Нико попытался перевернуть Маркуса в нужное положение, но тот рефлекторно махнул рукой в его сторону, пытаясь ударить. Нико увернулся, так что кулак просвистел в воздухе, не задев его. — «Ох, ё-моё… Кэмпбелл, уже придумал, как оправдываться будешь? Если он умрёт, я вас всех сдам, даже не сомневайтесь. Быстро тащи доктора сюда, твою мать! Вызывай “скорую”!»

— «Если вызовем “скорую”, об этом все узнают», — отозвался Галли.

— «Делай, что говорю. Если не вызовем, канцелярия председателя нам жопы на уши натянет. Хочешь, чтобы тебя на передовую отправили, да?»

Какое бы бешенство не охватило надзирателей ранее, сейчас уже от него и следа не осталось. Выходя из комнаты, Галли с поникнувшей головой бросил на Нико взгляд, будто бы говоря, что он не виноват. Но Нико в ответ лишь беззвучно послал его на хуй, а затем вновь занялся Маркусом, ведь если тот умрёт, то они все по уши в говне окажутся.

— «Феникс, слышишь меня? Давай же, дружище, не молчи!» — звал Нико. Маркус уже лежал на боку с открытыми глазами, будто бы пытаясь разглядеть что-то на стене. Нико с опаской поглядывал на его кулаки. — «Ладно, я не буду трогать тебя. Сейчас доктора приведём, чтобы он тебя осмотрел».

Маркус откинул голову немного назад, словно бы изо всех сил старался собраться с мыслями.

— «Добей меня уже, блядь», — прохрипел он. — «Давай же, сделай одолжение, убей меня».

Разговаривал Маркус всё ещё вполне связно, но если у него травма головы, то это всё равно ни черта не значило. Нико знал это по рассказам своей жены. Симптомы могут проявиться и через несколько часов. Маркус попытался сесть.

— «Не двигайся, пока врач не придёт», — предостерёг его Нико.

Маркус с трудом поднялся на колени.

— «Если кишка тонка убить меня, то мне тут ошиваться дальше смысла нет».

— «Ты умереть хочешь, да?»

— «Дошло наконец-то?»

— «Тут многие поначалу этого хотят, но потом привыкают как-то, справляются».

Пытаясь встать, Маркус вытянул руку, чтобы опереться о ржавый шкаф для бумаг, но не сумел ухватиться и почти что упал. Нико поймал его за руку и помог выпрямиться. На мгновение их взгляды пересеклись, и Нико вновь мельком разглядел, какие же страшные внутренние муки переживал Маркус.

“Попробуй тут забыть, из-за чего он сюда загремел. Его отца убили, и это лишь всё усложняет”.

— «Чем раньше я умру, тем скорее люди на воле забудут меня и смогут жить дальше», — сказал Маркус.

Значит, всё дело было в его девушке. Нико и этот момент прекрасно понимал.

— «Ты ведь в курсе, что после всей той херни, что ты сейчас наговорил, мне придётся следить за тобой постоянно, чтобы ты не покончил с собой?»

— «Извини, что придётся с бумагами из-за меня возиться».

— «До медсанчасти дотянешь?» — спросил Нико, переживая о том, как бы отвадить Кэмпбелла от Маркуса. — «Врач ещё нескоро приехать может».

— «Да я в норме», — ответил Маркус, хотя со стороны было совершенно ясно, что ни о какой норме не может идти и речи. Маркус вытянул руки, чтобы на него надели наручники, но Нико отрицательно помотал головой. — «Ну ладно. Как скажешь».

Нико выглянул в коридор, чтобы проверить, ушёл ли Кэмпбелл. В этот момент он услышал, что к ним кто-то идёт. Из-за угла вышел Галли, покачивая головой.

— «У них там опять пострадавших навалом», — сказал он. — «Даже “бродяги” к блокпостам лезут, чтобы им врачи помогли. В городе совсем херовая ситуация. “Скорых” нет, а доктора на вертолёте к нам присылать никто не хочет».

— «Да херня собачья это всё», — ухватив Маркуса за плечо, Нико повёл его за собой. — «Для Альвы вон прислали же врача. Где он, кстати?»

— «Его забрали».

— «Что?!»

— «Увезли в Медицинский центр Джасинто для анализов. Лично я думаю, что он ничем таким серьёзным не болеет, но эта мразь хитрожопая кому угодно лапши на уши навешает».

Всё это было крайне странно. Врачи из Медицинского центра Джасинто не приезжали сюда даже на сердечные приступы.

— «И что, ты разрешил забрать его в больницу?! Они вообще в курсе, что он тут за особо тяжкие сидит?!» — негодовал Нико. Ситуация стала ещё хуже, но если Маркус умрёт, то говна на них всех свалится ещё больше, чем из-за побега Альвы. — «Ну, если он там какого-нибудь ребёнка трахнуть решит, ты сам эту херню разгребать будешь. Свали уже, пока я насчёт Феникса решать буду».

— «Слушай, я знаю, что ты злишься. Всё не так, как ты думаешь».

— «Ты, трусливый говнюк, тоже был там».

— «Но я его не трогал».

— «Зато стоял позади и смотрел на всё это, да? Исчезни уже с глаз моих».

Галли хватило ума оставить их. Нико повёл Маркуса по металлической лестнице на нижний этаж с другой стороны главной охраняемой зоны. Задача эта выдалась не из лёгких, с учётом состояния Маркуса. Конденсат капал с металлических решёток у них над головами, словно бы тут только что дождь прошёл. Тем не менее, в медсанчасти вполне можно было полежать какое-то время. Несмотря на облупившуюся краску, там имелись чистые простыни, царила тишина, и можно было спокойно сходить в туалет, не будучи никем застуканным. В маленькой палате с четырьмя койками пахло сыростью и дезинфицирующим средством.

— «Садись», — Нико показал на жёсткий стул, сваренный из стальных прутьев, который стоял возле кушетки. — «Я, конечно, постараюсь, но кроме первой помощи ничего оказать не смогу, извини».

Маркус даже сесть нормально не мог. Отмахнувшись от попытки Нико помочь ему, он осел на стул, уперев локти в колени и прикрыв голову руками. Его дыхание было сбивчивым и неглубоким. Нико рискнул задрать заднюю часть пропитанной кровью майки Маркуса, чтобы оценить тяжесть травм.

— «Ма-а-ать твою…» — протянул он. Маркуса отделали как следует. От пояса до середины спины простирался один большой фиолетовый синяк. Его пересекали красные полосы, похожие на лопнувшие под кожей сосуды. Должно быть, всё это моментально опухло. А ещё Нико напрягало дыхание Маркуса.

— «Так, расслабься», — сказал он. — «Что тебе дышать мешает?»

Маркус медленно поднял на него взгляд, будто бы его поразила глупость этого вопроса.

— «Боль мешает», — прорычал он.

— «Он тебе рёбра переломал».

— «Наверно», — с этими словами Маркус оттолкнулся от кресла и стал осторожно распрямляться, пока не встал почти что ровно. Должно быть, всё его тело охватила адская боль. — «Мне надо отлить».

— «Туда сходи», — Нико показал в сторону туалета. — «Сам справишься?»

Маркус одарил его взглядом, в котором явно читался посыл, чтобы Нико даже не думал ему такое предлагать.

— «Спасибо, я сам его достану, помощи не надо».

— «Да я и не собирался к тебе в штаны лезть. Просто если ты умрёшь тут, то я по уши в говне окажусь».

Пожав плечами, Маркус прихрамывающей походкой направился в туалет. Нико заглянул в шкафчик с лекарствами, хотя в последнее время там мало что можно было найти кроме аспирина и самых основных антибиотиков, срок годности которых уже давным-давно вышел. Все производимые на сегодняшний день лекарства обычно отправлялись в Мединцский центр Джасинто, где лежали столь нуждавшиеся в этих препаратах ни в чём не повинные и законопослушные пациенты. Впервые в жизни Нико был раздосадован этому факту. Читая инструкцию к препарату и размышляя над тем, сколько же таблеток надо дать такому громиле, как Маркус, Нико услышал его бурчание, сопровождающееся шумом смыва унитаза.

— «Ты там как, в норме?» — спросил он, тут же мысленно укоряя себя за глупый вопрос. — «Что случилось?»

Вышедший из туалета Маркус, едва не упав на дверной косяк, застегнул ширинку.

— «Я кровью ссу. Почки отбили».

— «Откуда ты знаешь?»

— «Из курса основ первой помощи в бою».

— «Так, жди тут. Сядь пока, или ляг».

Нико никогда не звонил Маре на работу, но надо было срочно что-то предпринять. Он снял трубку с телефона, располагавшегося в подсобке санитара, и набрал номер.

— «“Скорая помощь” слушает», — раздался голос из трубки. — «Можете подождать? У нас сейчас много вызовов».

— «Милая, это я. Можешь мне кое-что подсказать?»

— «Ник, это ты? Всё в порядке?»

— «У меня тут заключённый увечья получил, а врачи к нам не приедут», — Нико постарался использовать врачебные термины. — «У него травма лицевой части головы. Вероятно, дали по роже. А ещё тупая травма нижней части спины. Там всё — один сплошной синяк, а сам парень еле дышит и кровью ссытся».

— «У него почки повреждены», — устало сказала Мара.

— «Да, он так и сказал. Мне-то что делать?»

— «Следи за тем, чтобы кровью не истёк и обеспечь постельный режим. Насчёт травмы головы: если сознание не потерял, то, скорее всего, ничего страшного».

— «Какие ему лекарства дать?»

— «Никакие, у его почек сейчас и так работы навалом. Можно дать какие-нибудь не очень сильные обезболивающие и антибиотики, если начнётся воспаление, так что за его температурой тоже следи».

— «И всё?»

— «В целом, да. Если там что-то посерьёзнее проявится, то тогда уже к хирургу надо», — Мара умолкла. Нико услышал, как на заднем плане кого-то вызывали через больничную систему громких оповещений, лязг каталок и писк сирены тревоги. — «Ник, у тебя проблемы? Это ты его ударил?»

К своему удивлению Нико заметил, что вопрос показался ему возмутительным.

— «Я не дал забить его до смерти. Он простой солдат, который с катушек слетел на войне. Его вообще не стоит тут держать».

— «Боже, только не влезай во всё это, ладно? Это всё равно никогда не помогает, Ник, поверь мне на слово. Просто не лезь туда».

— «Я делаю то, что должен. Спасибо, милая. Увидимся».

Когда Нико вышел из подсобки с таблетками, Маркус сидел на краю кушетки, зажмурившись явно от нестерпимой боли. Спустя несколько секунд он, видимо, заметил, что Нико стоит рядом с ним, после чего вновь сделал вид, что он в порядке. Его лицо вновь стало выражать безразличие, но Нико уже всем этим было не убедить.

— «Лучше приляг, Феникс», — сказал он. — «Я тут с женой посоветовался, она в “скорой” медсестрой работает. Тебе надо соблюдать постельный режим, принять обезболивающие и антибиотики. Больше я ничего для тебя сделать не могу, дружище, извини».

Маркус в ответ лишь уставился на него, а затем медленно моргнул.

— «Всё нормально», — пробормотал он, облизнув разбитую губу. Казалось, он хочет что-то спросить. — «Чего ты со мной так возишься? Тебе не по хер?»

— «Ты солдат, рисковавший своей жизнью ради других. Всё остальное значения не имеет».

— «Я же отказался выполнять приказ, и из-за меня люди погибли, так что оставь свою жалость для тех, кто её достоин».

Возможно, это и был упрёк, но прозвучала эта фраза скорее как констатация факта, почти что извиняющимся тоном. Нико никогда не утруждал себя присмотром за тем, чтобы заключённые не покончили с собой, потому что в большинстве своём от них мёртвых вреда было куда меньше, чем от живых. А ещё он понимал, что Мара права: он лез не в своё дело. К тому же, есть люди, которых уже не спасти, как не пытайся. Может, Маркусу уже на самом деле было незачем жить дальше, и не давать ему умереть было проявлением жестокости. Но у него всё равно оставался на воле человек, который мог бы ему помочь. Письма от девушки Маркуса до сих пор лежали в кармане у Нико. Возможно, именно это помогло бы бедняге сейчас.

— «Ну, помимо меня есть и другие люди, которым не всё равно», — сказал Нико.

Сунув руку в карман куртки, он достал оттуда одно из писем, протянув его Маркусу так, чтобы тот смог разглядеть выведенные от руки строки на потёртом конверте с эмблемой армии КОГ. Маркус тут же узнал этот почерк. Несмотря на то, что он не проронил ни слова, выражение его лица тут же выдало, как же сильно он сломлен внутри. Когда его Кэмпбелл метелил, как говно последнее, Маркус разве что стон издал, но вид этого убористого почерка с методично выведенными буквами заставил его прослезиться. Некоторое время он не сводил глаз с письма, а затем покачал головой.

— «Ей надо забыть обо мне».

— «Это тебе надо прочесть эти письма».

— «Нет», — Маркус вновь покачал головой, сжав губы, чтобы вытерпеть боль от вдоха. — «Не надо».

Взгромоздившись на кушетку, он перевернулся на живот, уткнувшись лицом в сложенные под головой руки. Нико знал, как решить любую проблему в тюрьме, но не эту. Что делать, когда человек, который, судя по его виду, никогда в жизни не убегал от проблем, молча решил, что ему больше незачем жить?

— «Я всё равно сохраню их для тебя», — с этими словами Нико спрятал конверт обратно в карман куртки, а затем оставил Маркуса одного, заперев за собой дверь, как и гласили правила. Оказавшись в коридоре, Нико вновь достал письмо. Конечно, оно не ему предназначалось, но если его девушка в нём писала, что хочет с ним расстаться, то, пожалуй, лучше было бы не отдавать Маркусу такое письмо. К тому же, в тюремной канцелярии его и так уже открывали, а потом запечатали обратно. Отклеив верх конверта, Нико обнаружил внутри фотографию и лист бумаги. Фотография оказалась напечатанной на столь тонкой бумаге, что даже сквозь конверт её было не нащупать. На обороте фотографии карандашом была выведена надпись: “Ты отвернулся”. Когда Нико перевернул фотографию изображением к себе, то у него дыхание перехватило.

Судя по обстановке, это было снято где-то в армейских помещениях. На голове Маркуса, одетого в комплект брони, виднелась чёрная бандана с сержантскими нашивками. Он стоял у стола, а камера запечатлела его в тот момент, когда он повернулся в сторону, смотря куда-то за кадр. За столом сидела весьма миловидная женщина со светлыми волосами. Выглядела она крайне элегантно и привлекательно даже в серой форме офицера КОГ, не прилагая к этому ровно никаких усилий. Она смотрела на Маркуса таким взглядом, что становилось сразу понятно, что для неё весь свет клином на нём сошёлся.

Вот значит, кого он потерял. Не только своего отца, друзей и честь, а ещё и женщину, которая его любила. Нико почувствовал себя извращенцем, читающим чужие письма. Развернув единственный лист бумаги, лежавший в конверте, он сумел прочесть лишь первые строки.

“Маркус, я всегда буду ждать тебя тут, сколько бы времени не прошло. Ведь ты мой, а мама научила меня никогда не принимать отказа”, — говорилось в письме.

Нико решил, что провалиться ему на месте, но Маркус Феникс всё равно прочтёт это письмо и ответит на него. Он позаботится об этом, и даже бумагу для ответного письма раздобудет. Порой женщины и впрямь ждали своих мужчин долгие годы, хотя мало кто вообще возвращался живым из “Глыбы”.

“Но Маркус вернётся. Он не заслуживает такой участи”.

Нико поймал себя на том, что мысленно зовёт его просто Маркус, а не Феникс, и даже не “Заключённый №B1116/87”. Спрятав лист бумаги и фотографию обратно в конверт, Нико решил навестить Маркуса через час.




КРЫЛО “D”, “ГЛЫБА”. ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ ЧАСОВ СПУСТЯ.


— «У нас двое без вести пропавших», — сообщил Чанки, по-прежнему будучи полностью поглощённым в вышивание своего ковра. Он сидел в камере, скрестив ноги, как это делали портные в старые времена. — «Обычно мы бы уже нашли тела, но, вероятно, в наши дни их в мусорную кучу сбрасывают».

Рив остановил тележку с едой возле его камеры. Чанки следил за всем, словно ходячая видеокамера. Он был уже немолод, да и большой физической силой никогда не отличался, так что в основном сидел в своей камере и просто наблюдал за происходящим вокруг, лишь иногда выполняя какие-нибудь поручения, не требовавшие больших усилий, например, ремонтировал что-нибудь. А ещё месторасположение его камеры позволяло Чанки видеть всех, кто входит и выходит, так что он продавал эту информацию, постоянным покупателем которой стал Рив.

— «Маркус в медсанчасти», — Рив зачерпнул из кастрюли немного микопротеиновой похлёбки и несколько картофелин сверх нормы. В это время года их жёлтая мякоть была всё так же вкусна. Картофель выращивали на любом свободном участке почвы в этих стенах, хотя порой плоды вырастали не больше виноградин. — «Его местоположение известно, так что не пропал он».

— «А ты-то откуда знаешь?»

— «Потому что мне самому по жопе прилетит, если допущу, чтобы он в драки лез».

— «Я и не думал, что Мерино его так сильно побил».

— «Это не Мерино. Вертухаи его так отхерачили, что тело всеми цветами радуги переливается».

Чанки, перестав сшивать кусочки ткани, хмуро уставился на рисунок ковра, почти что глядя сквозь него.

— «И всё это из-за меня. За мной должок перед этим парнем», — он завязал нить толстым узлом. — «Вот же мудачьё. Это был Парментер?»

— «Кэмпбелл».

Чанки окончательно отложил своё шитьё, взглянув на Рива.

— «Вот это новости. Никогда бы не подумал, что он такой мразью гнилой окажется», — Чанки покачал головой. — «Чем Фениксу отплатим?»

Рив понимал, что люди на воле никогда не поверят в то, что даже в такой выгребной яме, как эта тюрьма, у людей осталось чувство общности и братства. Когда общество и все его правила настиг крах, заключённые могли как начать пырять друг друга заточками, так и сплотиться перед лицом опасности. Риву казалось, что именно это сейчас и происходит. Всё это называлось “раскол”. Рив узнал этот термин когда-то давно из древнего журнала со статьями о ведении бизнеса, который нашёл в туалете. Бумага, на которой он был напечатан, были слишком плотной и блестящей, чтобы ею подтираться. Если между двумя группами и установилось шаткое перемирие, то после такого случая вновь обострит отношения, и всё сведётся к первобытному строю. С каждым годом тюрьма уменьшалась в размерах из-за того, что количество заключённых неспешно сокращалось, и некоторые части тюрьмы закрывали за ненадобностью. Заключённым приходилось потесниться, что лишь приводило к обострению агрессии.

“Говорят, любые животные начинают нервничать, когда территория их обитания становится всё меньше и меньше. А кто мы, если не животные?”

К тому же, в дело уже вступил принцип “враг моего врага — мой друг”. Возможно, Маркусу это и не нравилось, но теперь он стал одним из них. И если надзиратели избили его, то все сидящие тут восприняли это, как личное оскорбление, и им даже не обязательно было питать к Маркусу симпатий, или вообще быть с ним знакомым, чтобы верно относиться к ситуации.

— «Если он выживет, то его обратно сюда переведут», — сказал Рив. — «Так что, наверно, надо попробовать договориться с Мерино, чтобы не лез к нему».

— «И как нам это удастся?»

— «Придумаю что-нибудь».

— «Если у Маркуса такие крутые связи и тому подобное, то как так вышло, что он вообще сюда загремел?»

— «Это ж армия, поди их там разбери. Ладно, пойду остальным паёк разносить, а то Мерино меня до потери пульса отмудохает, если еда остынет».

Пнув по рычагу тормоза, Рив покатил дребезжащую на трещинах в плитке тележку к следующей камере, размышляя о том, что бы сказали его бывшие подельники, увидев, как он корчит тут из себя повара и доставщика еды. Профессиональный наёмный убийца превратился в обычную домработницу. Но Рив был всё ещё жив, а его бывшие подельники, вероятно, уже пошли на корм червям. В этих стенах престижность работы измерялась совершенно в другом ключе. Наряды по кухне означали, что ты контролируешь распределение пище в мире, страдающем от голода. Риву это нравилось, ведь подобная работа даровала ему те же привилегии, что и его умение превратить мозг цели в кашу при помощи единственного меткого выстрела высокоскоростным патроном с расстояния в три сотни метров. К тому же, пищевые отходы и кожура от овощей тоже имели свою ценность, ведь из них гнали самогон. В тюрьме установилась внутренняя экосистема со своей собственной экономикой, обеспечивая этому миру внутри стен полную автономность. Даже глюкозу, нужную для подкормки микопротеиновых ферм, производили в ходе фотосинтеза бактерии, которые жили в собственном запечатанном небольшом аквариуме. Этот аквариум был единственной вещью в “Глыбе”, не испытывающей недостатка в солнечном свете.

Мерино по-прежнему рулил всем на этаже, где царила атмосфера уголовного мира. И хоть Рива такое положение вещей вполне устраивало своей привычностью, он всё же задумывался над тем, как бы Маркус тут всё организовал.

“Но ему весь этот быт неинтересен. Он просто хочет умереть. Застряв тут, он заперся в своём внутреннем мире… Кстати, где Альва? Может, он подцепил какую-то крайне серьёзную херню, и его забрали, чтобы нас не заразил… Опять же, зачем нас в живых тут оставлять? Блядь, какой в этом смысл? Просто по привычке?”

— «Рив, ёб твою мать, мы тут с голоду уже подыхаем!» — крикнул Лёшарс. Эхо разносило голоса по этажу так, что любой заключённых их слышал. Ничто в “Глыбе” не оставалось в секрете, разве что если в голове это у себя держать. — «Давай шевелись уже!»

— «Ты самогонку делаешь?»

— «Может быть».

— «Могу рассказать, где я заныкал картофельные очистки».

— «Твою мать, ладно, один литр, и не больше».

— «Договорились».

Так и устанавливались связи. Все вокруг слышали, как они договорились о цене. Раньше спиртное приходилось прятать от вертухаев, но теперь же они смотрели на это сквозь пальцы, потому что всем уже было наплевать, да и к тому же надзиратели не так уж и часто спускались на этаж, точно так же употребляя непрерывно производимую самогонку, как и остальные заключённые. Напиток стал тюремной валютой. Рив бросил взгляд на мостки в поисках Ярви и Галлего. Обычно они всегда держались рядом друг с другом, но сегодня встали на противоположных концах перехода, будто бы поругались. Ярви почти незаметно кивнул Риву, дав ему понять, что хочет увидеться с ним позднее, а затем отвернулся. Он явно затребует свою долю от этого литра.

— «Эй, Рив! Твою мать, ты что, так яростно дрочил, что совсем оглох?!» — кричал Вэнс. — «Сказали же: раздавай паёк быстрее!»

В этих криках не было никакой реальной угрозы, а лишь бахвальство. Рив направился к следующей камере неспешным шагом, потому что мог себе это позволить. Как и в случае с Мерино, никто бы не стал рисковать и устраивать выёбоны с наездами на него.

— «Лучше тарелки отмой, а не то силой кормить начну, и не самым безболезненным способом».

— «Ага, конечно. Давай, блядь, уже быстрее».

Некоторые заключённые ели прямо в камерах, другие же предпочитали сидеть за столом. “Инди” по имени Эдоуэйн, чьи родители были родом из Пеллеса, по-прежнему держался в стороне от других в своей камере, расположенной в южном конце этажа. Во время Маятниковых войн он устроил диверсию, подорвав поезд с боеприпасами. Взрыв унёс жизни семисот гражданских, снеся половину Дормеры, из-за чего, по шкале масштабности преступления, Эдоуэйн находился где-то между весьма плодотворным маньяком и очень ленивым червем. Рив даже не знал, за кого считать этого “инди”: за террориста или успешного диверсанта. Но ему тут было не место, как и Фениксу.

Эдоуэйна кормили всегда в последнюю очередь, но единственной этому причиной было то, что его камера находилась дальше всех остальных. Рив опёрся о покрывающийся ржавчиной дверной косяк из железа. Эдоуэйн внимательно изучал лежавший на его кушетке клочок бумаги. Вернее даже, это были несколько склеенных вместе бумажных обрывков, напоминавших одеяло из разных лоскутов.

— «Могу предложить на выбор похлёбку, похлёбку или же похлёбку», — сказал Рив. — «А это что?»

— «Карта», — держа бумагу за уголки, словно изысканную кружевную салфетку, Эдоуэйн аккуратно развернул карту в сторону Рива, чтобы тот мог рассмотреть её. — «На ней я отмечаю, насколько сильно нам стоит волноваться».

Наполнив миску, Рив поставил её на небольшой хлипкий столик, стоявший в камере. С Эдоуэйном отношения портить было ни к чему, ведь у него имелась масса навыков, которые могли бы пригодиться в случае нештатной ситуации. Раз ума хватило поезд подорвать, то и с другими проблемами справиться сможет. Не так уж и много в этой тюрьме осталось технически подкованных убийц.

— «Хочешь, чтобы и я волноваться начал, да?» — спросил Рив. Эдоуэйн показал на линии, начерченные на карте. Частично эта карта состояла из листов, выдранных прямо из ходившего по рукам в тюрьме выпуска “Джасинто Дейли”, где было отмечено продвижение червей. Должно быть, Эдоуэйн решил, что это слишком важная информация, оттого и не стал пускать эту газету на туалетную бумагу.

— «Смотри, как далеко они забрались за последние пять лет», — “инди” показал пальцем на старую вырезку из газеты, приклеенную с краю карты. — «Если продолжат в том же духе, то совсем скоро уже захватят нас».

Рив уставился на карту. Чёрт, Эдоуэйн, видимо, все эти годы сохранял любую уцелевшую вырезку и прятал их где-то. Хотя, он ведь был диверсантом, натренированным на работу в тылу врага. Именно так он мыслил и работал: всё время наблюдая за ситуацией и оценивая риски.

— «Ну, возможно, нас взяли в кольцо. Но ведь эта местность стоит на твёрдой гранитной плите».

— «Они могут и с воздуха зайти», — Эдоуэйн медленно и аккуратно свернул карту, будто бы это был какой-то древний свиток из Национального музея Эфиры. — «У них есть риверы, а брумаки сами высотой с тюремную стену. Когда придет нужный момент, нас тут всех накроют, как два пальца. Мы сами себя загнали в ловушку».

Некоторое время он не сводил глаз с Рива, едва сдерживая улыбку, будто бы наслаждался тем, как до того медленно доходит реальное положение дел. Мысль о том, что подобное может произойти в любой момент, последние десять лет мучила всех заключённых. Но Рив, как и остальные, полагал, что черви копошатся где-то под ними, материализуя детские страхи о чудовище под кроватью. Налётами с воздуха они не особо занимались, да и десанта у них не было, так как отсутствовала необходимость в нём. По крайней мере, пока что отсутствовала.

— «Твою ж мать…» — протянул Рив. — «Но если они всё ещё не сделали этого, то…»

— «Полагаю, что у них и без нас целей для нападения немало. Хочешь и дальше сидеть тут в ожидании их атаки?»

— «А ты что предлагаешь?»

— «Сам знаешь».

— «Через стену или под землёй?»

— «Думаю, можем устроить подкоп».

— «Не пойдёт. Тюрьму построили именно в этом месте как раз в расчёте на подобное. Не выйдет у тебя тут подкоп сделать».

— «Всё у нас выйдет. Просто времени на это много уйдёт», — с этими словами Эдоуэйн встал и взял миску с похлёбкой. — «Я собираюсь валить отсюда, даже если вы все решите остаться и ждать, когда эти твари придут по вашу душу. Ё-моё, целая тюрьма людей, которые так напуганы, что не пытаются из неё сбежать. Только “шестерёнки” могут столь слепо идти на поводу».

“Но ведь правительство вывезет нас отсюда ещё до атаки. Да и к тому же, это место… Твою мать, может, не так уж оно и защищено, как мы полагали”.

Может, правительство их и вывезет отсюда, а, может, и нет. Когда всё это случится, у властей, вероятно, даже возможности такой не будет. Да, Эдоуэйн оказался прав: они и впрямь слепо идут на поводу у тех, кто стоит над ними. Рив понял, что за долгие годы, проведённые тут, отупел и потерял былую хватку, как и другие заключённые.

— «Ладно», — сказал он. — «Ты со мной просто поболтать решил, или говоришь мне всё это, потому что я могу достать нужные ресурсы?»

Эдоуэйн лишь хитро поднял бровь, ковыряя вилкой в коричневой кашице в поисках твёрдых кусочков в похлёбке.

— «А что, кто-то из вас, “шестерёнок”, когда-то со мной просто так поболтать заходил?»

— «Ладно, я в деле», — с этими словами Рив высунулся из камеры, чтобы взглянуть на покрытый ржавчиной жестяной циферблат часов в дальнем конце этажа. Нико Ярви так и стоял себе на мостках, опершись о перила и игнорируя Галлего. Не сводя глаз с Рива, он незаметно постучал пальцем одной руки по запястью другой. — «Мне пора идти. Зайду попозже».

Ярви, скорее всего, решил хорошенько его вздрючить за то, что Маркуса от неприятностей не уберёг. Оставив тележку в коридоре возле кухонь, Рив направился обратно к туалетам. Если в “Глыбе” и имелся свой аналог чего-то вроде демилитаризованной зоны, над которой никто не установил своё главенство, сохранив её нейтральной в дипломатических целях, то это были туалеты. Там решались все споры, заключались сделки, а излишне неосмотрительные и слабые заключённые самым болезненным путём узнавали, каково это: находиться на самом низу пищевой цепочки в мужской тюрьме.

Ярви уже ждал его там, опершись спиной об умывальник и скрестив руки на груди. Где-то в глубине здания вновь залаяли собаки. Любой шум, распространяясь по коридорам и вентиляции, начинал звучать абы где, совершенно сбивая с толку.

— «Я-то что мог сделать?!» — начал Рив, решив высказаться первым. — «Это вы, мудачьё, утащили его туда и избили».

— «Я был не на смене», — тихо ответил Ярви.

— «Моя что ли вина, что твои дружки служебных записок не читают?»

— «Я и не говорил, что ты в чём-то виноват».

— «Он сцепился с Мерино. За Чанки заступился, понятно дело, но всё же надо было понимать, куда лезешь».

Ярви так и стоял себе, не проронив ни слова. В его ладони лежала связка ключей, которую он рассматривал так пристально, будто бы один из ключей пропал, но если со связки глаз не сводить, то ключ каким-то образом найдётся.

— «Он там кровью ссыт сейчас. Кэмпбелл ему почки отбил. Когда вернём его на этаж, то будешь присматривать за ним, словно это твоя малолетняя сестричка-целка, понял меня?»

— «По большей части, Маркуса надо оберегать лишь от себя самого».

— «Любой ценой. Я не могу сидеть тут круглые сутки. Хочешь куревом разжиться — будешь следить за ним, как пёс за стадом на ферме. Таков уговор».

— «А ты, в свою очередь, самогонку хочешь достать».

— «Знаешь, мне не хочется, чтобы Феникса потом по кускам собирали».

— «Понимаю», — ответил Рив. Ярви кто-то башляет за то, чтобы с Маркусом всё в порядке было, не иначе. — «Тебе-то с этого не только курево перепадает».

Вновь взглянув на связку ключей, Ярви помотал головой. С его лица всё никак не сходила гримаса, которая обычно бывает, когда смотришь на нечто, вызывающее у тебя грусть и отвращение.

— «Ничего ты не понимаешь. Просто не дай ему помереть. Этот человек глубоко нездоров. Да, и принеси ему поесть чего-нибудь. Как готов будешь, постучи в защитную дверь».

Вся беда “Глыбы” заключалась в том, что заняться тут совершенно нечем было, кроме как подолгу обмусоливать малые дозы информации. Рив пытался не впадать в крайности, но быт в этом месте была отрезан от окружающей реальности, оборвав все связи с человечеством за стеной. Всю Эфиру могли уже дотла спалить, а он бы продолжал верить во все эти спектакли надзирателей, притворяющихся, что всё нормально. Поболтав половником в кастрюле с похлёбкой, чтобы выловить как можно больше приличных кусков овощей и протеина, Рив направился к защитной двери, за которой лежал путь в другое крыло.

“Если Маркус столь важен, так вывезите его отсюда. Это ведь несложно”.

Рив постучал в дверь, услышав в ответ долгий перезвон ключей и лязг засовов. Дверь распахнулась, и Ярви жестом пригласил его войти. Следуя за надзирателем к медсанчасти, Рив взглянул вверх сквозь решётку, служившую полом мостков, и заметил там уставившихся на него Галлего и Кэмпбелла. Сложно было представить себе, что Кэмпбелл мог кого-то избить. Из всех работающих здесь надзирателей он был почти что самым спокойным. Эта мысль не выходила у него из головы всю дорогу по коридору, пока Ярви не открыл дверь медсанчасти. В этот момент Рив и заметил Маркуса, стоявшего возле умывальника спиной к двери, и ему на секунду показалось, что тот был одет в какую-то пятнистую фиолетовую майку. Но затем пришло осознание того, что это была вовсе не майка, а его собственная кожа, превратившаяся в один сплошной синяк ебучих размеров. Вернее даже, это была целая россыпь нахлёстывавшихся друг на друга ссадин и синяков. У Рива всё внутри похолодело. Чёрт, да как вообще Маркусу ещё удавалось стоять на ногах с такими травмами?

— «Феникс, быстро в кровать!» — рявкнул на него Ярви. — «У тебя постельный режим. Это приказ».

Маркус развернулся к ним вполоборота, не убирая рук от умывальника. Остолбеневший от ужасающего вида его травм Рив сумел разглядеть, чем тот был занят. Маркус стирал свою майку. В мыльнице лежали два куска выжатой от воды ткани — вероятно, носки или трусы. От вида Маркуса, занимающегося стиркой, да ещё и в таком состоянии, Рив совсем обалдел. Хотя ведь Маркус — солдат. Рив знал, армейские живут по строгому распорядку, да и к тому же должны соблюдать чистый и опрятный внешний вид.

— «Всё нормально», — ответил Маркус. За исключением опухшей губы и синяка под глазом его лицо не так уж и пострадало, чего нельзя было сказать об остальной поверхности тела. Даже дышал он так, словно ему было от этого больно. Твою мать, да так оно и было. — «Пора на выписку».

— «Ничего у тебя не нормально».

— «Моча уже без крови», — Маркус выжал от воды майку, отчего крепкие мышцы его предплечий напряглись. — «Нельзя же тут всю жизнь пролежать».

Стряхнув майку от воды, Маркус хмурым взглядом разглядывал её некоторое время, словно бы пытаясь понять, где же у неё верх, а затем попытался натянуть её через голову. Но стоило лишь ему поднять руки, как Рив заметил, что по телу Маркус пробежала дрожь. Он не мог натянуть одежду на себя.

— «Да оставь ты её. У нас есть рабочие майки с застёжкой впереди», — вмешался Ярви, протянув руку за мокрой майкой. Подойдя к Маркусу, он взглянул на него, словно бы взволнованный отец на поранившегося сына. — «Рив еду принёс. Сядь, перекуси».

Некоторое время Маркус обдумывал, стоит ли поесть, а затем сел на край кушетки, уперев локти в колени и свесив голову. Он потёр лицо ладонями несколько секунд, будто бы беспробудно пил всю ночь. Ярви присел перед ним на корточки, чтобы взглянуть в глаза Маркусу.

— «Короче, Феникс, я уже говорил Риву, что если в дальнейшем ты хотя бы жопой на гвоздь сядешь, то я его кишки вместо подтяжек надену», — махнув рукой Риву, чтобы тот дал Маркусу миску с едой, Ярви достал что-то из внутреннего кармана куртки. Этим предметом оказались несколько листов фальцованной бумаги. Ярви положил их на кушетку. — «Его задача: присматривать за тобой. Так что прочитай это чёртово письмо, съешь эту долбанную похлёбку, а затем напиши ответное письмо своей девушке. Я даже бумагу для тебя раздобыл. Всё понял? Я пока за майкой схожу».

Несмотря на стиснутые зубы Маркуса, Рив заметил, как тот почувствовал себя крайне неловко от подобных разговоров, моргнув несколько раз.

— «Ладно», — ответил он.

Выходя из комнаты, Ярви одарил Рива хмурым взглядом, будто бы говоря тому, чтобы принимался уже за дело, или же валил отсюда. Рив протянул Маркусу похлёбку и ложку. Маркус проглотил пару ложек, но довольно быстро решил не доедать, отставив миску на тумбочку возле кушетки. Рив ждал, когда же Маркус развернёт письмо и прочтёт его, но тот лишь сверлил его отрешённым взглядом, словно бы смотря сквозь него. Рив никогда в жизни не переживал за чужих ему людей, прилагая к этому все усилия. Но именно этот бедняга теперь вовсе не казался ему чужим, и Рив изо всех сил пытался понять, как же так вышло.

— «Прочти уже письмо это», — сказал он. — «Напиши в ответ что-нибудь. Понимаю, что это непросто, но надо как-то жить дальше. Надо найти смысл вытерпеть это всё. Может, вам разрешат встретиться».

Маркус поднял взгляд на Рива. Сложно было понять, о чём он сейчас думает.

— «Если она придёт сюда, то мой вид лишь расстроит её до глубины души», — медленно заговорил Маркус. — «А если кто-нибудь из вас, мудаков, лишь один взгляд на неё бросил, то я пойму, о чём вы думаете, и мне придётся отхуярить вас до смерти».

Маркус очень тихо произнёс всё это сухим голосом, будто бы исполнение этой угрозы является его обязанностью, которую он не очень-то и хочет выполнять, но, тем не менее, всё равно претворит в жизнь. Это ведь даже угрозой не было, а именно что предсказанием чьей-то судьбы. По роду своей профессии Рива не так уж и просто было запугать, но с таким человеком, как Маркус, он ни разу в жизни не сталкивался. Риву потребовалось немало времени, чтобы понять, что же именно его беспокоило. Чёрт подери, Риву казалось, злить Маркуса было просто неправильно, и не потому что он запросто мог свернуть шею любому, кто ему на нервы действовал, а потому что от него прямо исходила аура непоколебимой добропорядочности.

“Да ёб твою мать, неужели я наконец-то свихнулся? Твою мать, откуда у меня вообще такие мысли в голову приходят?”

Рив по щелчку пальцем мог подавить в себе чувство вины или угрызения совести. Срать он хотел на то, что чувствовали его цели, потому что пользы никакой от этого никому не было, да и задач Рива это не меняло. Но в случае с Маркусом это было всё равно что пытать льва в клетке какого-то обшарпанного зоопарка — занятие совершенно бессмысленное и унизительное, потому что льву тут не место было, и всю свою убийственную мощь он тут использовать не мог. Маркус излучал репутацию истинного аристократа, упавшего на самое дно. По-другому это даже не опишешь. Риву вовсе и не обязательно было знать, есть ли Звезда Эмбри у Маркуса, чтобы понимать, что перед ним настоящий герой.

— «Короче», — начал Рив. — «Если будешь и дальше в драки лезть, то меня там по полу размажут. Так что не надо, договорились? Если уж собственную жопу не жаль, то хоть о моей подумай».

Маркус опять затих. Его лицо вновь стало непроницаемым, а в глазах потух этот странных огонёк.

— «Это Хоффман», — сказал он.

— «Ты всё время говоришь про этого Хоффмана. Кто это?»

— «Полковник».

— «А, да, верно. Ты решил, что это он попросил, чтобы за тобой тут приглядывали. Но на самом деле этот приказ пришёл из канцелярии председателя КОГ».

— «Ага. Это Хоффман», — Маркус встал, наклонив голову вперёд так, что на его лицо упала тень. Это был верный знак того, что разговор окончен. Он всё же забрал письмо и чистую бумагу, сжав их в кулаке. Рив воспринял это, как хороший знак. — «Ладно, мы тут закончили. Где там эта майка?»

Подойдя к двери медсанчасти, Маркус постучал по ней. Через несколько мгновений вернувшийся Ярви сунул ему в руки поношенную серую майку. Рив помог Маркусу надеть её на тело. Сунув письмо и бумагу под майку, Маркус выпрямился и направился по коридору к крылу “D”, убедительно делая вид, что вовсе не загибается от боли. Когда он прошёл вперёд, Ярви, взяв один из ключей, пристёгнутых цепью к его поясу, ухватил Рива за руку.

— «Чтоб ни единой царапины на нём», — прошептал он. — «Ни единой, блядь, царапины, понял меня?»

Рив кивнул в ответ. Как тут не понять?

Маркус остановился возле очередных запертых дверей, пока Ярви открывал их, а затем запирал обратно по одной, когда все трое проходили через них. Возможно, сказывалась армейская выправка, но Маркус никогда не начинал крутить головой по сторонам, заходя в очередное помещение. Он просто поднимал глаза вверх, либо же смотрел прямо перед собой. Когда распахнулись внутренние двери, ведущие на нижний этаж, то приблизительно через двадцать секунд шум достиг всех камер, заставив заключённых выйти наружу и посмотреть, что происходит. Там был и Мерино. Опершись спиной о стену в дальнем конце этажа, он всем своим видом давал понять, что между ними разговор ещё не окончен. У Рива всё внутри похолодело, ведь Маркуса тут же переведут обратно в “одиночку”. Повисла гробовая тишина, в которой вновь послышался лай собак. Но сейчас уже никому не было никакого дела до того, что же заставило их так лаять.

— «Ну всё, начинается…» — вздохнул Рив.

В этот момент Мерино, отойдя от стены, побрёл обратно в свою камеру. Лёшарс, не сводя глаз с Маркуса, начал аплодировать. Затем к нему присоединился Вэнс, а потом и Чанки. Через несколько секунд Маркус уже купался в овациях, словно какой-нибудь пианист во время концерта. Хотя, судя по его виду, лучше бы ему тут же в рожу залепили. Рив мог описать его состояние только как озадаченное смятение.

“Ну а что Мерино?.. Неужели время выжидает?..”

— «Твою мать», — прорычал Маркус и, кивнув, направился к своей камере. Шёл он немного скованно, но сам факт того, что он двигался сам, уже являлся демонстрацией невиданной силы. По меркам “Глыбы” он заслужил свою честь в бою. К этому моменту все уже знали, что с ним случилось, даже если бы Риву до сих пор пришлось рассказывать им, как же сильно избили Маркуса. Он вновь предстал перед всеми настоящим героем, как бы он сам к этому не относился. Но что-то подсказывало Риву, что Маркус никогда в жизни себя таковым не признает.

ГЛАВА 8


«Я настаиваю на том, чтобы вы лично проверяли состояние Феникса как минимум раз в три месяца, а также жду ваших еженедельных отчётов по телефону. Я в курсе, как легко в “Глыбе” обрываются жизни заключённых. И если вы с этим не справитесь, то я лично займусь этим вопросом».


(Председатель Ричард Прескотт

в беседе с доктором Джеем Ассандрисом,

ведущим инспектором по здравоохранению,

Министерство здравоохранения КОГ.)




НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ БАЗА КОГ, ОСТРОВ АЗУРА. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ МЕСЯЦА ШТОРМОВ, СПУСТЯ 11 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Попытавшись развесить фотографии с Маркусом на стене рядом со своим рабочим местом, Адам понял, как же мало их уцелело. У него осталось лишь восемь: четырёхлетний Маркус с Элейн, десятилетний Маркус в начале учебного года в средней школе Олафсона, из которой он в первый же учебный день вернулся с синяком под глазом, и шесть фотографий, сделанных в период между уходом в армию и получением Звезды Эмбри. Адам привык считать, что на этих шести фотографиях Маркус уже был запечатлён, как настоящий мужчина, но черты взрослого человека в нём проглядывали ещё с пяти лет, и Адам, только вернувшийся из своей боевой командировки в Кашкур, испугался таким переменам в маленьком мальчике. Маркус повзрослел в раннем детстве, когда Адама не оказалось с ним рядом. Сын решил, что пора самому брать на себя роль мужчины в доме, пока отец воюет где-то далеко, спасая других людей. Маркус как-то раз спросил отца, почему тот отправился воевать, и тот ответил, что не мог бросить там своих солдат одних.

— «Они ведь мои друзья. Они присмотрят за мной, чтобы я не пострадал. Мы заботимся друг о друге», — сказал Адам сыну тогда, навсегда запомнив восхищение этим словам на лице Маркуса. Маленький ребёнок в тот же момент заявил, что тоже пойдёт в армию. С того самого дня сын ни разу не изменил своего решения, сумев сдержать слово, пусть даже данное им в пятилетнем возрасте.

“А я ещё удивлялся, почему он ослушался меня и ушёл в солдаты. Я ведь сам расписал ему всё так, будто бы армия стоит того, чтобы ради неё оставить семью и познать всю ту верность, любовь и преданность собратьев по оружию. Ничего из этого в родных стенах от меня он не получил, вот и отправился за всеми этими чувствами в другое место, найдя их в доме семьи Сантьяго и Двадцать шестом Королевском полку Тиранской пехоты”.

Адам взял две фотографии Маркуса, положив их рядом. На первой сын красовался в форме ученика школы Олафсона, а на второй — в парадной униформе Королевского полка Тиранской пехоты в день проведения торжественного построения по случаю завершения начальной боевой подготовки. И вновь Адама поразило то, насколько взрослым и серьёзным Маркус выглядел на обоих снимках.

“А, да, помню, откуда у него этот фингал под глазом. Он вступился за Карлоса Сантьяго, хотя едва знал того. Даже в те времена он сразу проявлял свою верность, будучи готовым на всё ради своих товарищей”.

Осторожно погладив кончиком большого пальца фотографию с построения, Адам задумался о том, не выцветет ли она под косыми лучами яркого тропического солнца, пробивавшимися сквозь окно, потому и решил не рисковать, ведь кроме этих фотографий у него не осталось ничего, напоминавшего ему о сыне. Замерев на мгновение, Адам легонько приложил фотографию к губам, испытывая саднящее чувство гордости за Маркуса.

“Я упустил столько времени, а теперь вот, наверно, уже с ним и не увижусь больше никогда. Мальчик мой, чудный мой мальчик… Я хоть раз говорил ему о том, как люблю его?”

— «Сэр?» — раздался чей-то голос, отчего Адам вздрогнул. Это был капитан Дьюри. Адам со смущённым видом повернулся к нему, пряча фотографии во внутренний карман пиджака.

— «Простите, я что-то задумался», — сказал он.

— «Мы нашли его», — Дьюри протянул ему флакон с духами, наполненный янтарно-жёлтой жидкостью. — «Я нашёл его, когда мы разгружали вертолёт. Должно быть, он завалился в щель под палубой “Ворона”, когда мы перевозили сюда ваши вещи».

Капитан ловко увернулся от того, чтобы не использовать фразу “похитили вас”, но чего ещё оставалось ждать? Адам и этой доли доброты к себе не заслужил. Во флаконе плескались уцелевшие остатки духов Элейн. Сжав флакон в кулаке, профессор едва сдержался от того, что не разрыдаться, задумавшись о том, какой же характер надо иметь, чтобы так хлопотать ради какой-то очевидной безделушки для предателя, не предупредившего род людской о надвигающемся истреблении. Дьюри был закалённым в боях ветераном, в котором проглядывали черты Хоффмана, но не во внешнем сходстве, а в том, как они оба, сжав челюсть, всем своим видом давали понять, что ни уходящая корнями в века родословная, ни семейное богатство их не впечатляло. Адам изо всех сил старался не путать, когда люди на самом деле проявляли к нему сострадание, а когда просто выполняли приказ Прескотта во всём угождать профессору.

— «Спасибо, капитан», — сказал он, пряча флакон в карман. — «Для меня эта вещь немало значит».

Дьюри подвинул стул поближе и сел напротив Адама, уперев локти в колени и сцепив пальцы в замок, будто бы напутствие какое-то хотел ему дать. Адам уже начал привыкать к тому, что бойцы охранного подразделения “Оникс” совершенно спокойно бродили по Азуре, словно бы в обычной пехоте служат. Раньше он считал, что именно Двадцать шестой Королевский полк Тиранской пехоты, в котором сам когда-то служил, был единственным элитным подразделением, охранявшим самое сердце Тируса. Лишь теперь Адам понял, как же он ошибался. Бойцы подразделения “Оникс” несли службу в качестве охраны Азуры, равно как и выступая личных телохранителей председателя КОГ. Помимо личного состава на острове также разместили артиллерийские орудия и целое авиационное подразделение. Эти бойцы тут не просто в символических целях находились и не ограничивались лишь проведением тайных операций, ведь именно на Азуру увезли весь старший командный состав армии и лучших учёных, объявив тех мёртвыми, либо же пропавшими без вести. Адам всё ещё с трудом пытался привыкнуть к жизни в этой параллельной реальности, в этом загробном мире, где души элиты человечества отдыхали в собственном потайном раю, не отказывая себе ни в деликатесах, ни в богатом убранстве.

“Нет, не души, а призраки. По крайней мере, я уж точно призрак, ведь и в самом деле умер”.

Адам как-то раз заметил тут даже Джулиана Бисселла. Того самого Бисселла, на церемонии прощании с которым он когда-то присутствовал. Того самого Бисселла, которому вручили медаль Октуса за его разработки в фармакологии. Того самого Бисселла, которого все считали пропавшим без вести и даже мёртвым, пока он вместе с женой спокойно прогуливался по острову. Да, и его жена тоже была жива, в отличие от Элейн. Адам поймал себя на мысли о том, что до сих пор ищет её глазами в толпе, по-прежнему надеясь, что неверно опознал останки, обнаруженные в Логове, и что всё это окажется ещё одним хитроумным планом Прескотта по сокрытию исчезновения человека. Но это было вовсе не так. Адам потерял Элейн навсегда.

— «Председатель с вами свяжется попозже», — начал Дьюри, прервав начавший закипать в Адаме гнев. — «Не хочу, чтобы вы волновались, ведь всё теперь уже в порядке, но у вашего сына возникли некоторые проблемы в…»

— «О, Боже…» — у Адама сердце рухнуло в пятки. — «Нет…»

Дьюри оттопырил указательный палец, не разжимая рук, чтобы профессор не прерывал его.

— «Выслушайте меня сначала. С ним всё нормально. Он полез в драку, и один из надзирателей напал на него».

— «“Напал на него”?!» — вихрь худших опасений пронёсся сквозь мысли Адама. — «Чёрт подери, о чём вы?!»

— «Скажу вам всё, как есть, сэр: у одного из надзирателей сын на передовой сейчас воюет, вот он и отделал Маркуса своей дубинкой, да так, что того, по большому счёту, пришлось в медсанчасть отправить. Но сейчас он уже поправился».

Адама затошнило. Все его мысли сейчас вертелись лишь вокруг того, как совершенно одинокого Маркуса, потерявшего всякую надежду, избивают всякие бандиты и извращенцы в этой вонючей дыре. Он ведь терпеть не станет и даст им сдачи, и его за это убьют. Адам задумался, если Маркус погибнет, станет ли хоть кто-нибудь сообщать ему об этом? Проверить это он ведь никак не сможет. Больше всего профессору сейчас хотелось броситься за Маркусом и вытащить его оттуда. Но он понимал, что ничего не выйдет, ведь он сам сидел под замком на другом конце Сэры.

— «Зачем вы мне всё это рассказываете?!» — спросил Адам, боковым зрением тут же заметив какое-то движение. Должно быть, он произнёс это слишком громко, потому что один из лаборантов тут же повернулся посмотреть, из-за чего кричат. Профессор тут же понизил голос до озлобленного шёпота. — «Вы что, со мной игру какую-то вести пытаетесь?! С вашей подачи моего ребёнка мучают, над ним издеваются, а затем вы рассказываете мне обо всём этом, чтобы я уж точно вёл себя, как паинька?! Я к тому, что если вы вдруг решили, что это самый действенный способ добавить мне мотивации, то вы ошибаетесь!»

Адам наклонился ближе к Дьюри, еле сдерживаясь от собственной ярости, чтобы не схватить того за воротник.

— «Не трогайте моего сына! Даже не думайте об этом! Вы меня поняли?! Если мне и удастся спасти Сэру, то сделаю я это лишь ради него одного! Ради того дня, когда его выпустят на волю! Весь мой труд ради него!»

Адам вдруг понял, что Мирре он примерно то же самое сказал, и что это были не пустые слова. Сэра для него ничего не значила, если он потеряет Маркуса. Без него планета из живого мира превратится просто в кусок скалы с копошащимися на нём организмами. Неудивительно, что Маркус всё бросил и попытался спасти его тогда: Адам сам послужил для своего сына примером того, как можно оставить свой долг ради семьи. Возможно, пример этот Адам подал Маркусу с большим запозданием, но лучше поздно, чем никогда.

“Именно так всё и должно быть. И понял я это лишь теперь, хотя уже давным-давно пора было это сделать”.

Дьюри ровным счётом никак не отреагировал на вспышку ярости Адама.

— «Я просто рассказал вам, что там случилось, сэр. Если бы я решил чем-то угрожать вам, то сомнений в моих намерениях у вас бы не осталось».

— «Докажите, что он ещё жив».

— «Посмотрим, что удастся сделать», — Дьюри откинулся на спинку кресла, сложив руки на коленях. — «Знаете, председатель редко ведь что-то обещает. Но, по своему опыту скажу вам, что, дав слово, он его сдержит. К тому же, вы и ваш сын не такие уж и безгрешные, не так ли? Так что, думаю, нам всем придётся научиться верить друг другу».

— «Маркус служил на передовой почти пятнадцать лет. Он вовсе не трус, и вы это прекрасно знаете».

— «Да я и не сомневаюсь, что вашему сыну храбрости не занимать, сэр. Вероятно, с ним случилось то же, что и с другими беднягами: он наконец-то сломался от постоянного стресса. Но в итоге ему удалось избежать расстрельного приговора, и вам стоило бы поблагодарить Прескотта за его вмешательство».

Адам вновь почувствовал, как медленно соскальзывает в бездну терзаний, стараясь придумать, как бы с помощью уговора, подкупа, угроз, или чего угодно ещё вытащить Маркуса из тюрьмы, пока не станет слишком поздно. Мысль о том, что его могут убить на войне, и так пугала его долгие годы. Но жизнь в тюрьме превратится для Маркуса в медленную томительную пытку, а эта судьба для него куда страшнее.

— «Вы могли бы его сюда привезти», — предложил Адам. — «Ему уже восьмой десяток стукнет, когда его освободят, если вообще, конечно, он доживёт до этих лет. Пусть свой срок тут отбывает. Чёрт, я бы куда охотнее свою работу стал выполнять».

Одарив профессора продолжительным взглядом, Дьюри встал на ноги. Адам знал, что за ними сейчас следят присутствующие в лаборатории, но ему было уже всё равно, ведь он потерял всякое чувство собственного достоинства.

— «Когда будете с председателем разговаривать, то сами попробуйте его об этом попросить», — сказал Дьюри, с какой-то неловкостью сложив руки на груди, будто бы не знал, что с ними ещё можно делать, кроме того, как винтовку ими держать. Адам и за Маркусом замечал подобное. — «У нас новоприбывший есть. Возможно, он вас заинтересует. Его только что привезли из “Глыбы”».

На какое-то полное блаженства мгновение сдавливавшее сердце Адама напряжение спало, и он уже было решил, что сейчас ему скажут, что это Маркус. Но облегчение тут же испарилось без следа, так как по мрачному выражению лица Дьюри профессор понял, что это речь шла не о его сыне. Адам тут же возненавидел капитана за то, что тот подарил ему надежду, а затем отнял её, хотя сам Дьюри, ни слова ещё не сказавший, даже никак не намекал на Маркуса. Адам пал жертвой собственных иллюзий, возникших из чувства бессмысленного страха, тоски и отвращения к самому себе.

— «И кто же это?» — спросил он.

— «Заключённый по имени Уильям Альва. Он вызвался добровольцем».

— «На что вызвался?»

— «Не знаю, я же не врач, сэр», — пожал плечами Дьюри. — «Это вам вместе с доктором Бэйкос решать, как его использовать. В любом случае, всяко лучше, чем когда тебе в еду насыпают дерьма и битых стёкол, а в жопу ручку от метлы суют. Он педофил, сэр. Убил трёх маленьких мальчиков».

Каким-то странным образом капитан умудрялся быть одновременно и весьма культурным человеком, и отъявленным грубияном. Казалось, он прекрасно знает, как правильно комбинировать эти черты, чтобы достичь наилучшего результата. Сдержанно кивнув на прощание, Дьюри покинул лабораторию, звякая подошвами ботинок по отполированному мозаичному полу кремового цвета.

Адам пришёл в оцепенение, пытаясь понять, послужил ли этому причиной рассказ о том, что с педофилами в тюрьме делают, или же переживания о подобной судьбе для Маркуса. А может, тут всё дело было в том, что этот Альва вообще не понимал, на что он согласился. Не вставая со стула, Адам развернулся, чтобы посмотреть, куда подевался Джером, являвшийся одним из ведущих специалистов по генетике в их лаборатории.

— «Рекс, это всё Эстер придумала?» — спросил он у Джерома, хотя все его мысли сейчас витали вокруг того, что надзиратели сделали с Маркусом. — «Это она просила о выделении добровольцев?»

Джером вышел из своего уголка, где готовил предметные стёкла для исследований.

— «Без понятия, профессор», — сказал он.

— «Он ведь вообще не представляет, на что вызвался. Провалиться мне на месте, если я позволю себе воспользоваться его неведением».

— «Кто “он”?»

Адам даже понять не мог, то ли Джером косил под дурака, то ли на самом деле настолько погрузился в работу, что даже не слышал беседу с капитаном. Сложно, конечно, было пропустить мимо ушей разговор на повышенных тонах с бойцом отряда “Оникс” в тихой лаборатории, но Джерому такое было вполне по силам. Он покосился недоумённым взглядом на Адама, который вышел из лаборатории в поисках места, где можно побыть одному.

По злой иронии физически Адам сейчас чувствовал себя куда лучше, чем долгие годы до этого. Рёбра ещё не до конца срослись, но профессор стал куда больше двигаться, просто перемещаясь по Азуре пешком между зданиями научно-исследовательского комплекса. Да и еда тут была куда лучше. Дома он мог достать для себя всё самое лучшее, что имелось в Джасинто, даже когда запасы уже были на исходе. Но едва взглянув на перечень блюд, что подавали в разных заведениях на острове, профессор отчётливо понял, в какой же безвыходной ситуации оказались жившие на материке, и насколько малы стали его запросы.

“А ещё и жалуются, что им приходится урезать норму выдачи продуктов”, — мысленно усмехнулся профессор, хотя то высоченное здание, где располагались его покои, запросто могло потягаться по уровню роскоши и комфорта с лучшими известными ему отелями, уже давно разбомбленными в щепки и сожжёнными вместе с остальной поверхностью Сэры.

“Это ведь всё я. Это благодаря мне их сжечь сумели, не так ли? Да ещё и “Мальстрём”… Чёрт, они ведь даже использовали мои исследования по энергоснабжению. Я причастен ко всему вокруг, пусть даже сам ещё этого не понял”.

Когда Адам проходил по роскошному вестибюлю, отделанному панелями красного дерева и драпировкой из жаккардовой ткани, то ему показалось, что он узнал несколько статуэток, стоявших в углублениях в стене. Да, он не ошибся: это были экспонаты из коллекции Ушаева, которую его отец передал в Национальный музей в качестве бессрочной ссуды. Адам вспомнил о древней серебряной фигурке лошади из Кашкура, которую сам же и нашёл среди разграбленных руин музея Шавада, и наконец-то отбросил все сожаления об утерянных предметах искусства, как ему когда-то и посоветовала Елена Штрауд.

“Маркус…” — мысленно позвал сына профессор, войдя в лифт, представлявший собой открытую платформу, с которой обитатели острова могли в полной мере рассмотреть всё великолепие просторного вестибюля, увенчанного арочными сводами и стеклянным куполом. Косые лучи солнца подсвечивали керамические вазы с редкими растениями. — “Господи, Маркус, что же я натворил?..”

Медленно подойдя на шаг ближе к краю платформы, Адам бросил взгляд вниз на толпу людей, ошивавшихся по вестибюлю. По ним явно было видно, что спешить им некуда, да и вообще, за исключением незаметно шнырявшего в тенях обслуживающего персонала, никого из этих людей нельзя было причислить к обычным гражданам.

“Элейн, сумеешь ли ты простить меня? Я ведь подвёл тебя, не сумев присмотреть за Маркусом”.

Надо было прекращать заниматься самобичеванием и сконцентрироваться на текущих проблемах, ведь помочь Маркусу в таком состоянии он точно не мог. Адам пересёк широкий коридор, устеленный ковром с толстым ворсом, который почти полностью гасил звук шагов профессора. Он запер за собой дверь квартиры и уселся за стол, обхватив голову руками в попытке хоть немного успокоиться и придумать какой-нибудь план. Но, как показалось Адаму, посидеть в спокойствии ему дали не более пяти минут, прервав его мысли стуком в дверь. Замок можно было открыть кнопкой прямо со стола. В конце концов, не было никакого смысла притворяться, что он куда-то уехал.

— «Войдите», — сказал Адам, нажав кнопку отпирания замка. На пороге появилась Эстер Бэйкос с весьма раздражённым видом.

— «Вы ведь специально телефон отключили, да, профессор?» — спросила она.

Но Адам даже не знал о том, что телефон не работает. Бросив взгляд на ряд кнопок, установленных в столе, он попытался понять, когда же нажал не на ту.

— «Простите. День сегодня не задался», — ответил Адам.

— «Мне надо поговорить с вами. Рекс сказал, что вас кое-что тревожит».

У Адама сейчас совершенно не было сил вести все эти разговоры, и ему очень бы хотелось, чтобы Эстер ушла.

— «Кое-что кроме того, что с моим сыном случилось?» — Адам знал, что сплетни распространялись по острову быстрее, чем ионы в ускорителе частиц, так что позволил себе немного съязвить. — «Да, мне тут рассказали, что нам для экспериментов привезли так называемого “добровольца”».

— «Я оказалась в странной ситуации, когда мне приходится идти и просить разрешения у физика, чтобы начать медицинские исследования», — Бэйкос произнесла это таким тоном, будто бы давала советы больному проказой, как правильно ногти подстригать. — «Мы знаем, что этот организм каким-то образом способен преодолевать межвидовой барьер, поэтому надо как можно скорее приступить к экспериментам на людях».

— «Он же заключённый, так что в принципе не может полностью понимать всю ситуацию и соглашаться на подобное. Да и мы ему тоже никакой информации дать не можем, потому что сами предмет весьма поверхностно знаем».

— «Он насиловал и убивал детей».

— «Мы тут что, будем дебаты по этике устраивать, как старшеклассники?»

— «Его никто не заставляет. Может, ему вообще никакого вреда от этого не будет», — ответила Бэйкос. Она выглядела весьма приятной и благоразумной женщиной, вовсе не создавая о себе впечатление какого-то чудовища. — «Он сможет отплатить свой долг обществу».

— «Это просто аморально».

“Как и “Молот Зари”. Давай же, напомни мне об этом. Пусть нам вновь не будет на душе спокойно. Да, я совершил нечто ужасное, но это не значит, что я хочу это повторить”.

Казалось, Бэйкос уже надоело упрямство Адама, о чём говорили её сложенные на груди руки.

— «Этот мир погибнет из-за морализаторства, профессор. Я предпочитаю выжить и терзаться раскаяниями, чем остаться порядочным человеком, но умереть. Очевидно, вы и сами так считаете».

Они достигли той самой тонкой грани в споре, когда легко было согласиться с тем, что жертва их экспериментов просто отвратительна сама по себе. Но Адама пугало то, что, перешагнув эту черту, они постепенно перейдут от использования относительно опасных для общества личностей в качестве подопытных к просто нежелательным и бесправным, а в итоге просто перейдут на совершенно беспомощных людей, которые просто не смогут защититься от них.

“Но ведь эта отрава прямо сейчас захлёстывает планету, и страдает не только человечество, но и вообще все организмы. Здесь совершенно иная ситуация… Но нет, мораль именно для того и придумали, чтобы прибегать к ней в тяжёлые времена. А сейчас времена уже просто запредельно сложные”.

Адам откинулся на спинку кресла, едва находя в себе силы поверить в то, что он так переживает за какого-то отброса общества, когда его собственный сын так страдает, а весь мир находится под угрозой полного исчезновения. Адам понимал, что был абсолютно прав, пытаясь не допустить использования этого человека в качестве подопытного, но его смущали собственные мотивы. Профессору сложно было докопаться до сути, не старается ли он просто убедить самого себя в том, что он — хороший человек, который просто совершил несколько ошибок. В конце концов, для Уильяма Альвы разницы всё равно никакой не было.

— «Вы не станете использовать этого заключённого», — тихо произнёс Адам. — «Но я найду для вас другой источник человеческих тканей».

— «Ага, и молекулярную биологию за выходные выучите, да?»

Некоторые вещи моментально становились ясны как день. Словно разряд молнии они прорезали тучи сомнений, не раз зависавшие над Адамом во время его работы. Их осознание давалось даже легче, чем выбор между чаем и кофе, и приходило оно моментально на общем плане того кризиса идей, что преследовал профессора.

— «Я сам им стану», — сказал он. — «Я буду подопытным. Используйте меня».




ДОМ ПРАВИТЕЛЕЙ, ЭФИРА.


— «Полковник, вы не могли бы уделить мне пять минут?»

Голос Прескотта прорвался сквозь гул разговоров толпы, сновавшей по коридору возле боевого информационного центра. В здании и впрямь не хватало места для размещения всего личного состава штаба, но Хофманн понимал, что надо просто подождать ещё несколько месяцев, в течение которых черви перебьют достаточно граждан КОГ, и тогда все отлично поместятся в этих стенах. Полковник задумался, не стоит ли просто сделать вид, что он ничего не услышал, и направиться к выходу. Однако коридор, теперь уже уставленный столами на козлах для перебазированного личного состава, которым для работы не нужны были компьютеры, представлял собой классическое “бутылочное горлышко” для засады. Полковник застрял прямиком на простреливаемой зоне. Значит, Прескотт всё же чему-то научился за то недолгое время, что служил офицером в армии.

— «Добрый день, председатель», — ответил Хоффман, повернувшись к нему. — «Здесь поговорим, или же в вашем кабинете?»

Прескотт, попросив Хоффмана кивком головы следовать за ним, направился к мужской уборной.

“Отлично, теперь совещания в сортирах проводить будем. Может, он считает, что я быстрее с ним соглашусь, если он на чувство армейского братства надавит?”

Тем не менее, до уборной идти куда ближе, чем возвращаться в кабинет Прескотта. Войдя за ним в комнату, полковник окинул внимательным взглядом двери туалетных кабинок на предмет торчавших из-под них ботинок, а затем опёрся спиной на стену, отделанную зелёной плиткой с золотой каёмкой. Зубцы пилы “Лансера”, висевшего у него на плече, звякнули, стукнувшись о плитку.

— «Не мог не заметить, что в штабе воцаряются упаднические настроения», — начал Прескотт. — «Так что хочу знать, послужила ли этому причиной ситуация в целом, или же чрезмерно затянувшаяся реакция на приговор Фениксу».

Те несколько секунд, пока Хоффман пытался понять, к чему, чёрт возьми, клонит Прескотт, тот сверлил его взглядом. Председатель же и сам прекрасно знал состояние дел. У него тоже имелось своего рода шестое чувство, свойственное политикам. Словно кобра, он втягивал воздух и сразу понимал, откуда веет отчаянием и слабостью, и где пытаются скрыться крупицы надежды, а затем расправлял своё сложенное кольцами тело и вонзал клыки в добычу.

— «Хотите, чтобы я приказал им завязывать с этой хуйнёй и начинать радоваться, да, председатель?» — спросил Хоффман, который и сам страдал. С каждым днём он всё сильнее горевал по Маркусу и всё меньше понимал собственную реакцию на его поступок и мотивы самого Маркуса. Дом и Аня не сказать, что игнорировали его, и уж точно не испытывали к нему враждебности, но у них обоих на лице было написано, что полковник им будто бы нож в сердце всадил, и что теперь уже их жизни никогда не станут прежними. В уме полковника проскользнула отчаянная мысль. — «Слушайте, одно ваше слово — и Феникс уже завтра на воле будет. Можете преподнести это, как хотите. Отправьте его в штрафбат, в какой-нибудь отряд смертников — что угодно придумайте. Но он может вернуться на передовую уже через сутки».

— «И какой урок из этого извлекут остальные солдаты?» — спросил председатель.

— «Может, такой, что нам нужны все, способные сражаться?» — ответил Хоффман. Когда-то полковник считал, что может угадать, к чему клонит Прескотт, но в последние годы он словно блуждал в потёмках. — «Я всё сделал по правилам, председатель, потому что именно для этого и существует Устав Правителей. Именно благодаря этой книге мы знаем, что делать, когда люди, которые заслужили нашу симпатию и уважение, нарушают правила. Мы судим их беспристрастно, без предрассудков и ссор. Феникс виновен в своём проступке… Боже, как бы я хотел, чтобы он этого не делал. Нам всем его не хватает… Чёрт, даже мне его не хватает. Но что я могу поделать?»

— «Вот и я о том же. Если он вернётся…» — Прескотт не сводил глаз с чего-то, расположенного на стене прямо над головой полковника. Вытянув руку, он потёр указательным пальцем блестящую плитку, а затем принялся рассматривать то, что прилипло к его кончику. — «Если он вернётся, то его сослуживцы и семьи погибших воспримут этот шаг, как оскорбление памяти погибших. Такой поступок может послужить толчком к дальнейшим нарушениям дисциплины. Возможно, даже создастся впечатление, что мы куда больше волнуемся о детях из богатых семей, чем о простых солдатах».

— «То есть, вы мне сейчас прямо говорите, что ситуация останется без изменений. Я вас правильно понял?»

— «Нет, я хочу разубедить товарищей Феникса в том, что он в тюрьме голодает и подвергается насилию. Возможно, это послужит неким компромиссом. Он уже поучаствовал там в драках, а надзиратели избили его. Я уже отправил запрос на регулярные медицинские обследования с представлением доказательств его текущего состояния».

“Господи… А Аня-то знает?” — пронеслось в голове у Хоффмана. Медики, конечно, утверждали, что он вменяем, но, может, Маркус и впрямь наконец-то умом тронулся. Характер у него просто взрывной. Хотя, до последнего времени он всегда мог направить свою ярость в верное русло.

— «Он в норме?»

— «Его так просто не убьёшь», — уклончиво ответил Прескотт.

— «Вы мне отдадите приказ освободить его, сэр, или нет?» — спросил Хоффман, наконец-то поняв, к чему ведёт председатель. По крайней мере, полковнику так показалось. Прескотт и в самом деле хотел, чтобы Маркуса отпустили на волю, но не хотел нести ответственность за возможное недовольство окружающих. — «Если так, то вам придётся самому направить приказ в канцелярию военного суда, чтобы провести это в соответствии с “Указом о всеобщей мобилизации”. Сам я не имею никакой власти над гражданскими тюрьмами».

Хоффман изо всех сил пытался понять, чего же хочет Прескотт. Вся канцелярия военного суда свелась к одному двадцатидвухлетнему секретарю-помощнику с астмой и угревой сыпью во всё лицо, которому отказали в службе на передовой по состоянию здоровья, так что он вряд ли бы стал противиться приказам. От судебных органов остался лишь мировой суд, выписывавший штрафы в виде сокращения нормы пайка за мелкие преступления и отправлявший на расстрел за куда более серьёзные нарушения закона. Цивилизации, стоя на пороге гибели, не могла позволить себе впустую тратить ресурсы на проведение судов, содержание обычных тюрем и рассмотрение апелляций. Прескотт мог провернуть что угодно, стоило ему лишь захотеть. Один-единственный солдат, пусть даже такой, как Маркус, в принципе никак не мог угрожать его политической карьере. Прескотт всячески старался угодить Адаму Фениксу, но того уже не было в живых. Казалось, теперь уже никто не занимается технической стороной нужд фронта. Хоффман на мгновение попытался представить, как бы отреагировал Адам на столь позорный поступок сына. Подобные мысли причиняли лишь страдания.

— «Нет», — наконец ответил Прескотт. — «Я собираюсь просто пронаблюдать за ситуацией и хочу, чтобы вы постоянно информировали меня про общий уровень боевого духа».

“Как будто я и так этим не занимаюсь при первой же возможности”, — подумал Хоффман. Он оказался в полнейшем замешательстве, да и к тому же других дел хватало помимо дальнейших размышлений о том, что же там задумал Прескотт. — “Теперь ещё и Ане придётся эти дурные вести сообщить. Просто замечательно”.

— «Хорошо, сэр», — сухо ответил полковник. — «Я сообщу вам все новые подробности позже».

Решив завершить этот диалог, пока представилась такая возможность, Хоффман принялся проталкиваться сквозь толпу по коридору к оперативному отделу. Перед ним маячили спины двух неспешно бредущих по коридору капитанов, которые так увлеклись беседой, что ничего вокруг не замечали. Кокарды на фуражке с эмблемой полка в последнее время использовали не столько для различения подразделений, сколько просто в память о старых временах. В истощённой досуха войной армии даже звания уже не имели той силы, что раньше, но Хоффман почти что машинально распознал в капитанах офицеров Гусарского полка Правителей. А затем до него донёсся обрывок их разговора.

— «… наконец-то в Двадцать шестом с подлецами стали разбираться, как подобает, а не медали на них вешать…»

В этот момент Хоффмана и накрыло. Именно эта фраза и добила его, после того, как полковник уже несколько недель спал всего по два часа, будучи не в силах нормально отдохнуть из-за всего того давящего чувства вины, что буквально не давало ему дышать. Сделав четыре резких шага, он почти что упёрся грудью в спины офицеров.

— «Так и есть, капитан, только вот мой подлец, до того, как нарушить приказ, пятнадцать лет без продыху сражался до последней капли крови, так что буду вам премного благодарен, если вы своё ебучее мнение о моих парнях при себе оставите», — прорычал Хоффман. Оба офицера резко развернулись и, поразившись такой вспышке ярости, даже отступили на несколько шагов назад. — «У вас что, дел никаких нет?»

— «Приношу свои извинения, сэр», — ответил один из офицеров, но выражение его лица вовсе не говорило об искреннем раскаянии. — «Больше не повторится».

Оба капитана быстро зашагали прочь, сопровождаемые гробовой тишиной, повисшей в шумном коридоре на несколько мгновений, которые тянулись будто бы вечность. Хоффману очень хотелось прямо тут сквозь пол провалиться, но он понимал, что чувствовал бы себя куда гаже, если бы промолчал. Хотя полковник прекрасно понимал, какую репутацию нажил себе Двадцать шестой Королевский полк Тиранской пехоты за всю свою многовековую историю существования. Люди из этого подразделения оказывали слишком большое влияние на политиков, требовали для себя слишком большую долю от выделенного на нужды армии бюджета, будучи преисполненными чрезмерной самоуверенности. А ещё Хоффман прекрасно знал и о собственной репутации слишком далеко продвинувшегося в звании солдафона, который в жизни не смог бы добиться свойственных настоящим офицерам лоска и проницательности.

“Но поставленную задачу я всегда исполнял. Пока всё это не случилось…”

Полковник вошёл в комнату оперативного штаба, свесив голову и погрузившись в размышления о том, как же заставить солдат сражаться дальше, когда он сам никак не мог забыть о произошедшем. Аня всё так же приветственно ему улыбнулась, но сама улыбка казалась вымученной. В последнее время она исхудала, черты её лица обострились, а заметные тени вокруг глаз свидетельствовали о том, что всю прошлую ночь она либо прорыдала, либо же проворочалась без сна из-за невыносимой печали.

— «Вы давно уже без перекуса, лейтенант?» — тихо спросил Хоффман.

— «Попозже поем, сэр».

— «Прослежу, чтобы так и было», — сказал полковник. Надо было рассказать её всё это за чашкой кофе, но Хоффман терпеть не мог скрывать что-либо от Ани. Просто надо было правильно всё это преподнести. — «Прескотт решили куда пристальнее следить за состоянием и обеспечением Маркуса. Кажется, тот ввязался в пару драк, но сейчас с ним всё в порядке. Он уже написал ответное письмо?»

Аня попыталась сделать вид, что может совладать со своими эмоциями, но скрыть страх в глазах у неё всё же не вышло.

— «Нет. Дом всё ещё пытается добиться свидания. Чёрт, на это столько времени уходит».

— «Что, эти проклятые тюремщики хуйнёй страдают и не разрешают?»

— «Нет, думаю, сам
Маркус отказывается встречаться с ним. Дом полагает, что это вполне возможно», — внезапно свесив голову, Аня с неестественным интересом принялась изучать лежавшие на столе бумаги. — «Маркус хочет, чтобы мы забыли о нём».

Выругавшись про себя, Хоффман упрекнул себя в том, что должен был понимать, что всё этим и закончится. Все вокруг питали непоколебимую искреннюю преданность к Маркусу, но сам он вовсе не желал такого к себе отношения.

“Может, стоило самому с ним разобраться. Подождать, пока всё не уляжется, а потом уже всё это разрулить, не вынося сор из избы”.

Но теперь уже было слишком поздно, а все эти метания между угрызениями совести и поиском оправданий не вернут к жизни солдат, погибших тогда у моста Канцелярского суда.

— «Посмотрим, может, смогу помочь», — сказал Хоффман.

— «Кстати, сэр», — Аня вновь подняла глаза, сумев взять себя в руки. Проходивший в этот момент за ней Эйгл бросил на Хоффмана взгляд, в котором ясно читалось, что он полковника последней сволочью считает. — «Угадайте, кто объявился? Рядовой Салтон вернулся в город. Хотите с ним повидаться?»

— «Пад? Где он?» — спросил Хоффман. Снайпер крайне редко возвращался на базу, порой предпочитая месяцами жить за периметром Джасинто, словно бездомный кот, высматривая и выжидая. В штабе все привыкли лишь слышать его голос по рации. “Бродяги” вовсе не горели желанием докладывать о передвижениях противника, так что Паду приходилось уходить в пустоши и самому добывать эту информацию. — «Пожалуй, поскорее послушаю его отчёт».

— «Пошёл покурить к памятнику Неизвестным Войнам».

— «Хорошо, лейтенант. Держите меня в курсе дел, я буду на рации».

Хоффман покинул здание, выйдя через заднюю дверь на стоянку автотранспорта. Когда-то на этой просторной площади цвели сады с розами, но теперь их снесли для размещения техники, которую успели перегнать из Эфиры. Хотя всё же некоторые части сада оставались неприкосновенными, так что никто бы не стал копать на территории за подпорной стеной, где располагался памятник Неизвестным Воинам. За ним располагалось кладбище, где хоронили павших героев войны, служивших в армии КОГ. Имена имелись почти на всех надгробиях кроме одного. Никто и в самом деле не знал, чьи же останки там похоронены. На этой могиле, покрытой мелким гравием, была установлена чаша из простого чёрного мрамора, в которой горело вечное пламя.

Хоффман в жизни бы не разрешил ни единого камешка с этой могилы забрать, хотя никто уже и не спрашивал. В обязательном порядке он появлялся на кладбище хотя бы раз в неделю, чтобы отдать дань уважения погибшим. Стоило полковнику едва лишь свернуть налево там, где стена заканчивалась, и пройти сквозь арочный проём, как он тут же заметил рыжие волосы Пада, сиявшие, словно маяк в темноте, хотя уже и начавшие выцветать. За плечом у него висела снайперская винтовка “Лонгшот”, и пара пушек из арсенала Саранчи. Снайпер стоял, опустив головы к надгробиям, и, судя по его месторасположению, он находился рядом с могилой Карлоса Сантьяго, так что Хоффман сразу понял, что его сейчас ждёт.

Медленно подойдя к Паду, полковник встал рядом с ним. На голове снайпера стали заметны седые пряди, а сами волосы стали выцветать в песочно-оранжевый, как это часто бывает у рыжеволосых. Но вот тёмно-синие татуировки на лице Пада, свидетельствовавшие о его происхождении с Южных островов, выделялись на его бледной коже как никогда ярче. В этот раз он побрился, хотя порой, неожиданно вернувшись из какой-нибудь очередной богом забытой помойки, Пад из-за отрастающей щетины и татуировок на лице скорее напоминал пугало, из которого солома полезла. В такие моменты лишь нагрудная броня с эмблемой КОГ на пару с армейскими ботинками выдавали принадлежность Пада к армии, свидетельствуя о том, что он не какой-то там простой отшельник из числа “бродяг”.

Хоффман принялся ждать, пока снайпер повернётся к нему. Полковник привык к тому, что Пад никогда сразу не выходил из состояния глубокой задумчивости возле надгробий. Возможно, он молился. Наконец, островитянин глубоко выдохнул, расслабив плечи.

“Значит, молился всё же. Тогда и за меня помолись”, — подумал Хоффман.

— «Приветствую, сэр», — тихо сказал Пад.

— «Рад тебя видеть, Пад», — ответил полковник. Обычно он похлопывал его по плечу после этого, но времена сейчас уже были не те. Вместо этого Хоффман, наклонившись, положил на надгробие кусочек тёмно-зелёного гранита. В этот момент у него перед глазами всплыл образ двадцатилетнего Маркуса Феникса, ножом выкапывавшего в щебне небольшую ямку, куда он положил свою Звезду Эмбри, а затем закопал обратно, хотя не прошло и часа, как он получил эту награду от председателя Дальелла. — «Чёрт, а ты неслабо исхудал. Чем ты там вообще питаешься во время вылазок?»

Порывшись в подсумке, Пад достал оттуда кусочек тонкой папиросной бумаги и что-то похожее на табак, а затем принялся сворачивать самокрутку.

— «Вы же знаете нас, островитян. Мы всегда придумаем, как вдали от дома прожить. Я тут, кстати, нашёл новое курево на замену. Черви его так легко учуять не смогут».

Значит, у Пада с ними всё же были стычки. Хоффман решил, что расспросит его подробнее потом.

— «Ладно, пошли в столовую. Хоть наешься там от пуза нормальной еды. Не всё же дохлыми крысами перебиваться».

— «Позже, сэр», — ответил Пад, запалив самокрутку и втянув дым. Он оказался прав: у этой сушёной травы запах оказался едва ощутимый, как у силоса, вообще без едкого аромата. — «Надо немного попривыкнуть, что я снова среди людей нахожусь».

Кивком головы предложив Хоффману следовать за ним, снайпер направился к стоянке автотранспорта. Полковник подумал, что Пад — вероятно, теперь уже самый давний его друг, с которым они познакомились ещё в старые времена, и единственный выживший из тех, с кем Хоффман держал оборону Кузнецких Врат. Ему можно было о чём угодно спокойно рассказать, хотя и самого Пада немало что тревожило. Он так и не оправился от смерти своего наводчика по имени Баз, а затем немного с катушек съехал, когда дали залп из “Молота”. Все думали, что он после этого устроит что-нибудь в духе Бэрдри, вышибив себе мозги, но Пад лишь с усердием продолжил нести свою нелёгкую службу. В итоге он обрёл своего рода внутренний покой, уходя в одиночные вылазки на разведку с дальних дистанций в пустошах.

Островитяне по натуре своей были немногословны, но крепки духом. Это касалось как выходцев из племён вроде Тая, так и потомков колонистов, как Пад. Неважно, в какое говно их жизнь забрасывала — Хоффман сроду не видел, чтобы хоть кто-нибудь из них сдавался и руки опускал.

Пад, от губ которого тянулась струйка дыма, взмахом руки показал полковнику на “Тяжеловоз”.

— «Ну, рассказывайте, что я пропустил за время своего отсутствия в лагере, сэр», — сказал он.

— «Зови меня просто Вик», — ответил Хоффман. Уже и никого больше не осталось, кто мог бы звать его Виком, но полковнику просто необходимо было порой слышать собственное имя от других. — «Для тебя я Вик, который был таким же простым солдатом, как и ты, а не глава штаба обороны».

Едва полковник закрыл водительскую дверь и повернул ключ в замке зажигания, “Тяжеловоз” превратился в их маленькое убежище, где царили покой и здравомыслие. Пад высунул “Лонгшот” из открытого окна, и автомобиль, хрустя колёсами по ковру из мусора и осколков мостовой, направился по дороге, ведущей теперь прямо в южные районы Эфиры. Для Хоффмана в такие моменты всё было почти что, как в старые времена, когда ещё черви не разгуливали по поверхности планеты, а он сам был простым сержантом. Воспоминания о тех счастливых и беззаботных днях были бесценны, ведь тогда от него требовалось лишь выжить в бою с противником, убедиться, что все враги мертвы, а затем вернуться вместе со своим взводом на базу без потерь.

— «Полагаю, дело касается Маркуса», — наконец-то заговорил Пад.

— «Скажи уже что-нибудь, чтобы я наконец-то образумился».

— «Я месяцами ни с кем бесед не вёл. Даже сам с собой теперь уже почти не разговариваю. В итоге просто забываешь, как это делается».

— «Ну, тогда считай, что я просто помогаю тебе вспомнить утраченные навыки общения», — ответил Хоффман, выискивая глазами признаки движения среди завалов. — «Ни один офицер сроду не терзался такими переживаниями, что аж сон потерял, после того, как отправил одного-единственного солдата под трибунал».

— «Ну вот, всё на свои места встало», — опершись на пассажирскую дверь, Пад попытался упереться локтём, чтобы оглядеть местность сквозь прицел. — «Ты ж не какой-то там богатый мальчик из офицерской академии. Ты с первого дня в армии находился рядом с солдатами, а не наблюдал за ними издали через подзорную трубу. Это в тебе сержант сейчас заговорил. Ты к нему относишься, как к сыну, понимаешь?»

— «Ага».

— «К тому же, Двадцать шестой полк — это не подразделение, а семья. “Непобедимые” такой хернёй не занимаются, как в других полках», — опустив дуло “Лонгшота”, Пад слегка откинулся на спинку кресла. — «Ёб твою мать, Вик, я бы в жизни не поверил, что Маркус мог такое натворить, если бы не услышал об этом от Ани. Бедняга, должно быть, умом тронулся. Никогда бы не подумал, что с ним такое случиться может. Не приведи Господь до такого самому дожить».

— «Врачи говорят, что он вменяем».

— «Ну ещё бы. Никто не хочет признавать, что всем вокруг уже давно пиздец пришёл. Это плохо скажется на боевом духе», — Пад протянул самокрутку Хоффману. Полковник глубоко затянулся дымом впервые за много лет, ведь бросил эту вредную привычку, чтобы не расстраивать Маргарет. — «Но если он даже и свихнулся, то что с ним делать? У нас вообще остались ещё какие-нибудь психлечебницы, в которых условия хоть немного получше, чем в “Глыбе”? Нет. Да и вообще, надо ли ему там сидеть? Вероятно, тоже нет. А что, если ты отправишь его обратно на передовую, а он там ещё что похуже наворотит? Видишь ли, Вик, ты совершенно забыл обо всех этих возможных исходах, думая лишь о том, стоило ли тебе тогда отдавать его под трибунал, или же нет. И тут, как ни крути, не получится сделать так, чтобы всем хорошо было. Маркус нарушил приказ, и всё дальнейшее произошло именно из-за этого».

— «Никак не могу избавиться от мысли, что рискую зациклиться лишь на его дурном поступке, чтобы поверить в то, что мои действия оправданы».

— «Да, но возненавидеть его ты всё равно никогда не сумеешь. Чёрт, да такого хорошего человека ещё попробуй найди. Никогда никакой эгоистичной хернёй не страдал. В каком-то уголке твоего сознания всегда будут жить воспоминания об этом».

— «Как бы мне хотелось, чтобы так и было».

— «В любом случае, ты же понимаешь, что все эти рассуждения к реальной жизни отношения не имеют, да? Какие там сорок лет отсидки? Он и десяти не протянет в этих стенах».

— «Средняя продолжительность жизнь заключённых там — около двух лет. В лучшем случае, пять».

— «Я о том, что черви захватят всё плоскогорье ещё задолго до этого. Ему хватит сил выжить в “Глыбе”, так что и на волю ему придётся выйти сильно раньше окончания его срока. Не думал об этом?»

Хоффман и в самом деле о таком не задумывался. Он даже почувствовал себя уязвлённым, что столь простое и логичное суждение даже не приходило ему в голову. Такая новость может стать немалым утешением для бедной Ани.

“Не волнуйся, милая. Твой парень выдержит несколько лет с этими совершенно озверевшими дикарями. А затем, когда черви пойдут в наступление, мы отправим его в штрафбат, и всё будет в порядке. Вот тогда вы всё наверстаете и будете жить долго и счастливо”.

Будучи увлечённым беседой, Хоффман, тем не менее, подсознательно следил за дорогой. Через каждые несколько секунд по корпусу автомобиля пробегала лёгкая вибрация. Возможно, это происходило из-за хрустевшего под колёсами мусора, или даже из-за отголоска попаданий артиллерийских снарядов, давших осечку. Но после десяти лет войны с Саранчой полковник в первую очередь рассчитывал на самый худший вариант.

— «Что эти уроды тут выкапывают, Пад?»

— «Ну, без сети сейсмометров, как у коммунальщиков, остаётся лишь догадываться. Но у тварей этих там явно работы навалом. Там полно куч выкопанной земли. Значит, они прокладывают дорогу через мелкие карманы мягкой породы, потому что гранит оказался слишком твёрдым. Это их неслабо затормозило», — ответил снайпер. Автомобиль отъехал уже на пять-шесть километров от охраняемой зоны. Если бы Хоффман свернул вправо, то сумел бы разглядеть внушавшие страх очертания “Глыбы”, расположенной на вершине гранитного утёса. — «Чёрт, как вам удалось вывезти всех гражданских?»

— «Всех и не удалось. Мы столько людей потеряли, что до сих пор подсчитать точно не можем».

— «Твою мать…» — выругался Пад, и тут же внезапно хлопнул рукой по приборной панели, будто бы инструктор по вождению, приказывающий ученику экстренно остановить автомобиль. — «Ё-моё! Тормози!»

Хоффман резко надавил на тормоз. Пад в мгновение ока выскочил из “Тяжеловоза” и присел на корточки, укрывшись за дверью и нацелив “Лонгшот” куда-то влево. Схватив “Лансер” с заднего сиденья, Хоффман оббежал автомобиль, чтобы оказаться в укрытии рядом с Падом.

— «Что там такое?» — спросил он.

Пад на несколько секунд задержал дыхание, медленно показав на кучу завалов.

— «В тридцати метрах отсюда», — прошептал он. — «Почти что на самой вершине кучи».

Вдруг заметив, как нечто небольшое, словно крыса, едва шевелится прямо у земли, Хоффман понял, что это кончики ног корпсера, который пытается вылезти из дыры прямо перед ними. Будто бы паук, вылезавший из сливного отверстия, эта тварь некоторое время осторожно ощупывала местность вокруг, тыкая кончиками ног вслепую. Размеры корпсера оставались загадкой, пока из дыры не показались и другие ноги. В воздух взмыли камни и облака пыли, когда тварь принялась расчищать себе путь от завалов. На ногах корпсеров имелось по два сустава, и первые уже явно проглядывались из дыры. Хоффман предположил, что тварь оказалась куда меньше, чем он изначально предполагал: не более двух-трёх метров в высоту. Хотя обычно эти гниды вымахивали до гигантских размеров, даже больше танка “Кентавр”.

— «Тебе такая мелкая тварь в саду грядки когда-нибудь вскапывала?» — шутливо спросил Пад, прицелившись.

— «Да у меня и сада-то никогда не было», — прошептал в ответ Хоффман, наведя дуло “Лансера” на цель. — «А что?»

— «Нет, ничего», — Пад медленно опустился на правое колено, уперев локоть в левое, чтобы винтовка в руках не дрожала. — «Оставь его мне».

Попасть из снайперской винтовки на столь малой дистанции было до нелепости просто. С такого расстояния надо было просто выстрелить без промаха в корпсера, пока он не выскочил наружу и отпрыгнул в сторону. Эти твари довольно быстро передвигались, пока их не завалишь.

Из дыры высунулись остальные ноги, распрямившись во всю длину. Теперь уже все шесть ног уткнулись в землю, царапая её поверхность в попытках подтянуть тело вверх. Стал заметен и второй ряд суставов на ногах корпсера. Да, тварь была относительно небольших размеров. Хоффман приготовился высадить в цель весь магазин, даже если Паду и удастся убить тварь одним выстрелом. Корпсер, на мгновение почти что подпрыгнув, словно пловец, пытающийся набрать импульс силы, чтобы выбраться из бассейна, совершил рывок из дыры.

И тут раздался треск. Ещё перед тем, как понять, что это Пад произвёл выстрел, Хоффман успел заметить, как панцирь корпсера покрылся трещинами, а в воздух взмыла струя жидких внутренностей. Одной пулей, выпущенной из “Лонгшота”, можно было грузовик остановить. Такое оружие и должно убивать с одного выстрела наповал, ведь в него можно зарядить лишь один патрон. Копсер, которому поначалу удалось полностью вылезти из дыры, вновь провалился в неё, а на поверхности остались торчать лишь ноги, вывернутые под неестественными углами. Хоффман выпустил в тварь несколько коротких очередей, чтобы она уж точно обратно не встала, но к тому моменту Пад, уже перезарядив винтовку, всадил в корпсера ещё одну пулю. Тварь стала медленно оседать, словно рушащееся здание.

Полковник и снайпер принялись выжидать, прислушиваясь к любому шороху. Корпсеры обычно прокладывали дорогу для отрядов червей, прорывая в почве туннели для трутней. После минуты ожидания, которая, казалось, тянулась вечность, стало ясно, что подкрепления Саранчи можно не ждать.

— «Так, давай проверим наши домыслы», — сказал Пад, а затем, поднявшись на ноги, быстрым шагом направился к корпсеру. Хоффман приготовился прикрыть его своим огнём, всё ещё полагая, что Пад может нарваться на другую прорывную дыру. Снайпер попинал носком ботинка тело корпсера.

— «Готов», — сказал он. Присев на корточки, Пад попытался вытащить тело корпсера, но ухватиться было не за что. Забросив эту затею, он достал свой боевой нож, чтобы ковырнуть почву рядом с дырой. — «Чёрт, а представь себе, если такая тварь у тебя в ванной комнате вылезет».

— «Не томи, Пад».

— «Последние пару лет я составляю заметки о размерах корпсеров».

— «Ну, там, куда ты уходишь на разведку, других развлечений-то и нет».

— «По размерам корпсеров можно понять, что за тип почвы в том или ином месте», — Паду удалось перетащить тело твари примерно на полметра. От туши отвалился кусок панциря с прилипшей к нему плотью, напоминавший стальной барабан с желе внутри. — «Мелких особей черви выпускают, когда трещины в граните слишком узкие. А ещё это значит, что они могут прокладывать туннели вглубь плоскогорья гораздо дальше, чем мы предполагали. Пусть даже сами черви в такие норы не пролезут — можно и тикеров отправить тогда, как пить дать».

Хоффман зашагал обратно к автомобилю. Стрельба по корпсеру придала ему сил, будто бы он вновь мог контролировать ситуацию, хотя на самом деле ни о чём подобном уже давно не шло и речи.

— «Эх, Пад…» — сказал он. — «Твою мать, хороших новостей совсем не будет, да?»

Снайпер пинал кусок туши корпсера перед собой, словно бы разминался для игры в трэшбол. Видимо, он совсем забыл, что находился сейчас на территории червей, хотя именно тут Пад и проводил большую часть своей жизни, представляя собой странную смесь “бродяги” и солдата КОГ.

— «Кстати, пару месяцев назад я наткнулся на патрульный отряд Четвёртого полка Лёгкой пехоты Эфиры. Первый раз в жизни увидел этого парня по кличке “Паровоз Коул”. Чёрт, вот он здоровенный! А ещё у них там мелкий говнюк есть, капрал по имени Бэрд, который языком много треплет. Вот ему бы по башке надавать не помешало бы».

Вернувшись к “Тяжеловозу”, Пад свернул ещё одну самокрутку и плюхнулся на пассажирское сиденье.

— «Поехали, Вик», — сказал он. — «Вот теперь я готов с людьми общаться, да и перекусить надо бы. А тебе надо принять тот факт, что с Маркусом ты просто не мог поступить никак иначе».




НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ БАЗА КОГ, ОСТРОВ АЗУРА.


Уильям Альва и впрямь был весьма обаятельным человеком. Без тюремной робы он стал похож на добродушного лавочника, наслаждающегося выходным. Заключённый явно был поражён убранству базы на Азуре, но, тем не менее, счастлив находиться тут. Нэвил наблюдал за тем, как Альва, прогуливавшийся по каменистой тропе между двумя выступающими мысами, остановился, чтобы полюбоваться раскачивавшимися на ветру цветками дикорастущей лаванды. Со стороны это напоминало прогулку с дурно выдрессированной собакой, потенциально способной на всё, что угодно. За ней надо было приглядывать, чтобы не начала на овец нападать и людей беспокоить.

— «Зачем мы вообще нашего ручного педрилу выгуливаем?» — спросил Дюри, бредущий позади Нэвила. Его рука всё время лежала на рукоятке пистолета, спрятанного в кобуру. — «Разве вы не должны были уже заживо вскрыть в своей лаборатории?»

— «Нет, я же не врач, а физик», — ответил Нэвил. — «Физики обычно в лабораториях только всякими железяками друг об друга стукают, да цифры столбиком складывают».

— «Мне сейчас не до шуток, доктор Эстром. Если его не собираются держать под замком в больничном корпусе, то он представляет угрозу для безопасности. Да ещё и доверие граждан к нам подрывает».

На Азуре имелись заведения на любой вкус, кроме тюрьмы. Нэвил задумался, не послужила ли этому причиной совершенно наивная уверенность в том, что люди с высоким интеллектом не способны на совершение преступлений. Вероятно, когда люди из правительства КОГ отстраивали эту базу во время Маятниковых войн, им и в голову прийти не могло, что тут когда-нибудь потребуется посадить человека под замок. Зато здесь имелась школа с почти что сотней учеников, так как правительство КОГ планировало возрождать цивилизацию именно здесь. Люди из высших кругов общества, выбранные для переселения на остров, обзавелись семьями, и на Азуре уже выросло как минимум одно новое поколение жителей. А теперь по базе стали расползаться слухи, что в их цивилизованном обществе, живущем в настоящем раю, появился человек, осуждённый не только за педофилию, но ещё и за убийство.

— «Это вам с Адамом переговорить надо по этому вопросу», — сказал Нэвил. — «Он говорит, что взял у него все необходимые на данный момент образцы. У нас же есть медицинский изолятор. Нельзя его там запереть?»

— «Там не особо крепкие двери и надёжные замки. Это же не просто извращуга какой-то. Он двадцать лет в “Глыбе” отмотал и перенял немало новых дурных привычек».

И вот теперь сын Адама и сам очутился в этом месте. Нэвил, несколько раз встречавшийся с Маркусом, не особо понял, что тот за человек был. Тем не менее, доктор Эстром был немало наслышан обо всех подробностях жизни Маркуса, или, по крайней мере, о тех, про которые знал Адам. Хотя, Нэвил считал, что профессор не так уж и много сам знает. Казалось, отец с сыном почти что вообще никак не общаются. А когда им всё же выпадал случай поговорить, то ни о какой откровенности и искренности в словах не шло и речи. Нэвил догадался обо всём этом, потому что Адам порой заводил беседы на такие темы, которые должен был обсуждать не с ним, а с сыном.

“Он рассказывал мне, что начал врать Маркусу, когда тот был ещё ребёнком. Он лгал о причинах исчезновения Элейн, и даже не рассказал сыну о том, как выяснил, что жена продолжала ходить в экспедиции к Логову. Вся семья Фениксов зиждется на умалчивании и сокрытии правды”.

Остановившись на краю скалы, Альва заворожено уставился в сторону моря, вероятно, восхищаясь работой “Мальстрёма” по созданию гигантского искусственного шторма, которого вообще не должно было бы существовать в столь ясный день. Дьюри тут же замер, как вкопанный, вместе с Нэвилом, будто бы оба опасались подходить к нему и дышать одним воздухом с этим извращенцем.

— «Как продвигается ваше сотрудничество с профессором Фениксом?» — спросил Дьюри, достав из кармана свёрток из тряпичной бумаги с орехами или чем-то подобным внутри и закинув его себе в рот. — «Вам явно непросто далось ему нож в спину вонзить после стольких лет знакомства».

Нэвила задело такое замечание, но, несмотря на всю жестокость этих слов, Дьюри был прав.

— «А вы как будто и сами не знаете», — ответил Нэвил.

— «Я ж из спецназа, а не из разведки, которой у нас теперь уже и не осталось. Да и толку от них было в своё время, как от пука в лужу. Так что мне и впрямь интересно».

— «Ну, мы определённо уже не так близки, как раньше», — с кислым видом сказал Нэвил. — «Да и к тому же, я вообще не хочу тут находиться».

— «Тем не менее, вы тут надолго застряли, доктор Эстром. Ваш брат ведь служил в полку герцога Толлена, да?»

— «Так и есть».

— «Я слышал, вы и сами всё время пытались в армию пойти, за что вас весьма уважаю», — вдумчиво пережёвывая свёрток, Дьюри не сводил глаз за Альвой, но головой при этом не вращал, а лишь следовал за ним взглядом. — «Ладно, вернёмся к основному. Мне изо дня в день приходится уживаться с вами, умниками и технарями, но я не всегда даже могу понять, когда вам действительно надо что-то сделать, а когда вы просто херню пороть начинаете. Если то, что вы просите, не устраивает меня с точки зрения обеспечения безопасности, тогда мне приходится запрашивать разрешения у высшего руководства. В данном случае, вам привезли этого детолюба, чтобы вы на нём эксперименты ставили, а он тут по базе околачивается без дела. Я-то думал, что его сейчас обколют патогенами, что аж из ушей польётся, и он уже будет не в состоянии представлять для кого-либо опасность».

— «Мне кажется, вы фильмов насмотрелись».

— «Его сюда Прескотт привёз, а он-то уж точно правду от художественного вымысла отличать умеет. Ну, так и что же происходит?»

— «Вот честно, без понятия, капитан. Я же не биолог», — ответил Нэвил, понимая, что Дьюри, в общем-то, прав. — «Я знаю лишь то, что биологи проводят какие-то исследования над образцами ткани, но для ряда экспериментов им надо следить за состоянием целого организма».

— «Так, давайте я по-другому спрошу», — Дьюри сунул бумажный свёрток обратно в карман, вновь зашагав, так как Альва стал удаляться от них. — «Если вот этот стоящий перед нами целый организм изнасилует или убьёт тут ребёнка, меня это явно не порадует. Так что мне надо посадить его где-нибудь под замок, и желательно не в одной из больничных палат?»

— «Верно», — согласился Нэвил. Раз опасения капитана были вполне обоснованы, так зачем же ему спрашивать разрешения? Возможно, Дьюри волновался об отношении научного общества на острове к нему куда больше, чем на людях это демонстрировал. — «Продолжайте».

— «Он представляет собой биологическую угрозу?»

Нэвила не покидало чувство, что они и сами пока этого точно не знают.

— «Раз доктор Бэйкос не отправила его в карантинную зону, то он безопасен для остальных. Ну, если можно так выразиться».

Казалось, Дьюри некоторое время обдумывал эту мысль. Затем, нахмурившись, он расправил плечи и издал такой крик, словно командир на плацу во время построения, что Нэвил аж сам чуть по стойке “смирно” не встал.

— «Мистер Альва, время вышло! Давайте вернёмся в ваши роскошные покои, хорошо?»

Обернувшись на крик с видом человека, который привык ходить, только куда разрешат, и делать то, что скажут, Альва зашагал к ним, пугая своим спокойствием и радостным видом. Нэвил поймал себя на том, что пятится от него в сторону, причём не столько из-за вероятности подцепить что-нибудь от заключённого, если, конечно, его чем-нибудь заразили, сколько от отвращения к нему самому.

— «Здесь так здорово!» — воскликнул Альва, не переставая улыбаться. — «Какое же чудесное место!»

— «Как вы себя чувствуете?» — спросил Дьюри. — «Какие процедуры вам уже проводили?»

— «Да просто кровь на анализ взяли, ну и образцы кожи», — с этими словами Альва похлопал Нэвила по плечу, проходя мимо него, а затем зашагал перед Дьюри. У доктора аж мурашки по спине побежали, хотя он и сам не мог разумно объяснить такую реакцию. — «Не такая уж и высокая цена за то, чтобы покинуть то место, где меня раньше держали».

Нэвил был просто обязан спросить у него про Маркуса, ведь прекрасно понимал, что Адам у него уже бы поинтересовался о состоянии сына.

— «Вы виделись там с Маркусом Фениксом?»

— «С солдатом этим?» — Альва кивнул. — «Ещё бы».

— «Как он там?»

— «А сами как думаете? В тамошних стенах царит дикая жестокость. Вы с ним знакомы?»

Всё это и так уже было известно, и Нэвил вновь принялся разбираться в истинных мотивах людских поступков, скрытых под слоями лицемерия, но тут же отбросил эти мысли. Может, ситуация на самом деле и была столь же проста и понятна, как это и выглядело со стороны: Бэйкос хотела проводить опыты на живом человеке, так что никто и не хватился бы пропажи какого-то педофила, и уж тем более слёз по нему лить бы не стал, если для него всё это плохо кончится.

— «Типа того», — ответил Нэвил.

— «Кстати, он считает, что его отец погиб. Не очень-то хорошо было говорить ему такое, как думаете? Бедный профессор… Но я понимаю, почему всё так вышло. Да и к тому же, вряд ли меня когда-нибудь обратно в “Глыбу” отправят, не так ли?»

— «Тут вы совершенно правы», — Дьюри жестом приказал Альве шагать дальше. — «Вы уж точно не покинете Азуру в обозримом будущем».

— «А я и не против», — ответил Альва. — «И спасибо за это».

Сделав несколько шагов, Дьюри повернулся к Нэвилу, снимая с плеча “Лансер”.

— «Хотите к профессору сходить?» — спросил он.

— «Да», — ответил Нэвил, неожиданно для самого себя будучи не в силах оторвать взгляд от винтовки. И дело тут было даже не столько в том, что Дьюри с ней в руках выглядел так, словно бы переживал, что Альва ускользнёт от него и нападёт на какого-нибудь ребёнка. Просто сам вид винтовки приковал к себе всё внимание Нэвила, хотя он уже сотни, и даже тысячи раз видел такие раньше. В Джасинто винтовка была столь неотъемлемым атрибутом внешнего вида солдат, что Нэвил их порой даже в упор не замечал. Но вот теперь, глядя прямо на оружие, он понял, что у него появилась задача, которую нужно выполнить.

— «Капитан, можно попросить вас об одолжении?» — спросил Нэвил.

— «Постараюсь вам помочь».

— «Вы не могли бы научить меня пользоваться “Лансером”, пожалуйста? Взамен просите, чего пожелаете».

Несколько секунд Дьюри хранил молчание, а затем кивнул.

— «Само собой. В наше время каждый человек должен знать, как обращаться с оружием».

Гражданские в Тирусе обычно оружием не владели, так как всецело полагались на солдат.

— «Ну… Тогда придумайте, чем я вам смогу отплатить».

— «Научитесь стрелять так же метко, как настоящий солдат», — ответил Дьюри, почти что улыбаясь. — «Вот этим мне и отплатите».

Нэвил ещё некоторое время смотрел вслед удаляющемуся от него капитану, обдумывая его ответ, а затем продолжил свой путь к смотровой площадке по тропе между скалами. Срезав через сады с фонтанами, где струйки журчащей воды сбегали по золотистым камням, доктор направился обратно к башне имени Ланды. Он изо всех сил пытался переживать за судьбу Альвы, но его всё ещё не покидали мучительные сомнения по поводу того, как бы всё обернулось, если бы мир был предупреждён о существовании Саранчи ещё до “Дня Прорыва”. Лифтовая кабина, представлявшая собой широкую площадку, неспешно поднималась на верхний этаж, дав Нэвилу время разложить у себя в голове всё по полочкам.

“Надо досконально обговорить этот вопрос с Адамом. Нельзя же всю оставшуюся жизнь копить в себе эту бурлящую злобу”.

Но, на удивление, постоянно сердиться было непросто. Нэвил знал людей, которые годами на кого-нибудь зуб точили, доводя свою испепеляющую ненависть до предела, но у него самого на такое сил не хватало. Он пришёл к выводу, что злость — это своего рода зверь, в какой-то момент покинувший родную нору и начавший жить сам по себе. О нём надо было постоянно заботиться и покармливать, а затем он превращался в домашнее животное, подаренное избалованному ребёнку. Тот порадовался новой игрушке, но через несколько дней совершенно о ней позабыл, оставив питомца дальше влачить своё существование, а теперь винит себя в этом, ведь животное надо постоянно выводить на прогулки, хотя только и мечтаешь, как бы кто-нибудь у тебя его забрал. Нэвил считал, что просто обязан чувствовать гнев из-за столь высокомерного и безответственного поступка Адама, ведь тот и впрямь сотворил нечто ужасающее. Но масштаб последствий его решения оказался столь необъятен, что казался невозможным для обычного человека.

“Как и “Молот Зари”. Полагаю, я тоже убил миллионы людей. Может, даже миллиарды. Их уничтожили мои расчёты, мой труд. Хотя сам я сроду даже морду никому не бил”.

Нэвил понял, что, раз ему силой приходится заставлять себя злиться на кого-то, значит, тяготит его вовсе не это. Может, он страдал просто от того, что стал чужим для профессора. За последние пятнадцать или шестнадцать лет Адам стал для него наставником и другом, почти что заменив отца, и подобное так просто не выкинешь из головы.

“Но ведь он доверился мне. Он рассказал мне всё, пусть и слишком поздно. Он не мог поделиться всем этим с Маркусом, а ведь тот его сын родной. Либо Адам счёл, что мне куда лучше удастся понять его мотивы, либо же полагал, что пережить мою злость будет куда проще, чем разочарование Маркуса”.

Лишь те, кто тебе и впрямь небезразличен, способны по-настоящему причинить тебе боль.

Верхние этажи башни имени Ланды больше напоминали лабиринт. Покинув кабину основного лифта, Нэвил направился к одному из небольших лифтов, ведущих к покоям на верхнем этаже. Неудивительно, что Эстер Бэйкос так разозлилась, когда сюда Адама привезли. Он ведь даже не числился в списке обязательных к перевозке на остров специалистов, а в итоге ему выделили лучшее жильё, а также предоставили полное управление проектом по изучению Светящихся. А ведь он ко всему же ещё и простым физиком был. Это немало задело самолюбие доктора Бэйкос, но на острове учёных не окружала постоянная атмосфера ужаса и разрухи, как в Джасинто, которая помогла бы им отбросить все разногласия и сконцентрироваться на решении настоящей проблемы.

Пройдя по коридору, Нэвил побарабанил костяшками пальцев по двери квартиры на верхнем этаже. Видимо, замком можно было управлять на расстоянии, потому что, когда дверь отъехала в сторону, Адам сидел за антикварным столом из красного дерева и перебирал бумаги. Нэвил никогда раньше тут не был.

— «Привет, Адам», — заговорил он равнодушным тоном, решив, что так проще будет завязать разговор. — «А зачем на входе герметичная дверь установлена?»

— «У меня тут небольшая лаборатория оборудована. Тут всё спроектировано для того, чтобы сдержать распространение какой-либо инфекции. Не думаю, что сюда вообще планировали физика заселять», — ответил Адам, выдавив грустную улыбку, а затем встал из-за стола. — «Заходи, Нэвил. Там кофе варится. Всё как в здании Управления оборонных исследований, да?»

Нэвил сел на один из роскошных кожаных диванов. Покои Адама куда больше напомнили ему Холдейн-Холл, нежели их старый кабинет, и доктор задумался, почему Прескотт поселил профессора именно сюда. Может он, словно добрый смотритель зоопарка, решил поместить его в условия, наиболее приближенные к его привычной среде обитания? Или же здесь проще всего было следить за Адамом?

— «Вам рассказывали последние новости о Маркусе?»

Адам, скрывшись в другой комнате, вышел оттуда с серебряным кофейником и двумя фарфоровыми чашками.

— «Да», — ответил он.

— «И что?»

— «Дела у него не очень. Так получилось, что его… В общем, ему устроили взбучку».

От того, что Нэвил уже был в курсе всех этих сплетен, слышать подобное напрямую из уст Адама легче не становилось. Доктору непросто было выразить своё искреннее сострадание так, чтобы профессор себя ещё гаже не почувствовал.

— «Они ведь на нём просто злобу вымещают, да?» — спросил Нэвил. — «Мне и впрямь очень жаль, честно».

— «Надо было меня туда отправить, так ведь?»

— «Я такого не говорил».

— «Нет, это я сам так считаю. Смотри, тут даже настоящий тростниковый сахар дают, а не просто подсластитель какой-то», — Адам бросил в чашку несколько кубиков сахара, которые плюхнулись о поверхность кофе. — «Так что я просто не могу жаловаться на то, что меня тут взаперти держат, в то время, когда с Маркусом такое происходит… Выходит, мы с тобой снова начали общаться?»

— «Полагаю, что да. Дело в том, что у вас явно сейчас проблем по горло, и, вероятно, вы потратили на меня куда больше времени и сил, чем на Маркуса. О подобном так просто не забудешь», — несмотря на всю искренность этих слов, Нэвил заметил, как Адам аж вздрогнул от подобных речей. — «Не стану притворяться, что ваш поступок не вызвал у меня… скажем так, отвращения. Вы причинили мне немало боли, поразили до глубины души. Я до сих пор ещё до конца не разобрался в том, как к этому относиться, да и по-прежнему не верю в то, что вы так поступили. Но мы оба — пленники этого места, которым будет куда проще решить возникшие проблемы, не отвлекаясь на вражду и междоусобицы».

В комнате повисла гробовая тишина. Может, Адаму надо было почувствовать, что он не одинок, потому как, вероятно, он впервые в своей взрослой жизни понял, что сам с этим не справится. Нэвилу было жаль его. Как не сострадать человеку в такой ситуации? Адам поступил так вовсе не по злобе, а лишь из-за невероятной наивности, совершенно несвойственной человеку с его феноменальным интеллектом и немалым боевым опытом.

— «Самое интересное в жизни предателя среди учёных заключается в том», — прервал молчание Адам, — «что они не бросаются на тебя толпой, чтобы на куски порвать. Мы же все тут такие цивилизованные, как же. Порой мне хочется, чтобы люди вокруг просто набили мне рожу и закрыли этот вопрос».

— «Порой мне кажется, что я мог бы оказать вам такую услугу».

— «Я даже заслоняться от ударов не стану. Разве что только своей непомерной наивностью и самоуверенностью».

— «Вы хоть понимаете, как мне тяжело примириться с вашим поступком?» — спросил Нэвил. — «Но я пришёл к выводу, что если бы вы забили тревогу в тот же момент, как обнаружили Саранчу, то, возможно, нам удалось бы провести упреждающий удар и стереть их в пыль, не дав им выбраться на поверхность. Но тогда мы бы не узнали о существовании Светящихся, так что, наверно, не просто так всё это случилось».

— «Или же мы могли бы объединить наши силы с Саранчой в поисках решения этой проблемы».

— «Если бы вы считали, что это возможно, то так бы и поступили».

— «Верно, так бы и поступил».

— «Может, вы мне ещё о чём-то не рассказываете? Например, о Предках?»

— «Я и понятия не имел об их существовании, да и по-прежнему о них почти ничего не знаю».

Нэвил понял, что пытается ухватиться за любую мелочь, способную оправдать Адама. До него уже дошли слухи о Предках. Да, правительство КОГ и само проводило бесчеловечные эксперименты. Вероятно, этим можно было бы оправдать то, что Адам утаил от своих покровителей в политических кругах существование Саранчи и Светящихся. Но в жизни всё было куда сложнее, да и сам Нэвил понимал, что никогда не найдёт понятного и удобного ответа на этот вопрос, который позволил бы ему вновь увидеть вещи в правильном свете.

— «Я только что виделся с нашим местным извращенцем», — силой выдавил из себя Нэвил, меняя тему. Оба собеседника уже понимали, о чём сейчас пойдёт разговор. — «Его зовут Альва. Адам, вы и впрямь ставите над ним опыты?»

Адам некоторое время хранил молчание, отхлёбывая кофе из чашки, пока его очки съезжали на кончик носа. Позолоченные часы на каминной полке медленно и размеренно тикали, словно отсчитывая удары сердца.

— «Нет», — наконец ответил профессор. — «Не ставлю. Хватит с нас уже тайн, Нэвил. Я уже обсудил всё Эстер, а теперь и тебе расскажу, но мне бы не хотелось, чтобы про это ещё кто-нибудь услышал. Прескотт уж точно не должен ничего узнать».

— «Узнать о чём?»

— «Я в своей жизни натворил немало весьма сомнительных с этической точки зрения дел, и мне вовсе не хочется ещё один грех на душу брать. Я запретил Эстер использовать заключённого для опытов. Я ввожу себе посевы патогена Светящихся…»

— «Так, нет, стоп», — у Нэвила от такого откровения на голове волосы дыбом встали. — «Погодите минутку. Я хоть и не биолог, но всё же понимаю, что это не “посев” называется, а “инфицирование”. Вы что, с ума сошли? Вы же ни черта не знаете об этом организме».

— «Мне надо предоставить Эстер данные о том, как патоген размножается в живом организме. С помощью простых образцов ткани такие данные получить нельзя. Надо выяснить, как именно себя ведёт этот патоген, пока он не преодолел межвидовой барьер и не стал людей заражать».

— «Но вы ведь и понятия не имеете, что с вами дальше случится! Вообще ни черта не представляете, как патоген проявит себя. К тому же, вы ведь тем самым как раз помогаете ему этот самый межвидовой барьер преодолеть, да? Чёрт подери, вы вообще каким местом думаете?»

Подняв руку в призыве к молчанию, Адам со снисходительным взглядом легонько покачал головой, как он всегда делал перед тем, как раскритиковать чьё-то предложение.

— «В медицинских кругах существует давняя традиция, когда доктора проводили опыты сами на себе. Если бы они не шли на такой риск, у нас не было бы лекарства от язвы желудка, да и половины обезболивающих средств».

— «Вот именно, что доктора, Адам. Не просто люди с любыми докторскими степенями, а именно специалисты по медицине, то есть, люди, которые знали, что делают».

— «Ничего они не знали. Именно потому и эксперименты ставили».

— «Вы ведь уже ввели себе патоген, да?»

— «Да».

— «Боже мой…»

Нэвил поймал себя на том, что пытается разглядеть на лице Адама симптомы заражения, хотя и понятия не имел, как именно проявится заражение Свечением у человека. Адам выглядел взволнованным и уставшим, но не более того. Он так выглядел уже довольно давно, так что всё с ним было нормально, если судить по его обычному состоянию.

— «К тому же, это отлично мотивирует к тому, чтобы поскорее найти лекарство», — усмехнулся Адам.

— «Не смешно», — Нэвил показал на свою чашку с кофе, задумавшись о том, может ли эта зараза передаваться по воздуху или через прикосновения. Он изо всех сил постарался и дальше мыслить рационально, но не так-то просто было сдержать в узде первобытный страх подцепить инфекцию. — «Чёрт, вот откуда вам знать, что вы тут всех подряд не перезаражаете?»

— «Я долгие годы контактировал с ним, не соблюдая и половины мер предосторожности при работе с биологически опасными веществами, но симптомы у меня так и не проявились. Именно поэтому мне и пришлось именно вколоть себе патоген».

— «И как вы планируете скрывать это? Мне кажется, вам надо во всём признаться Прескотту. Вас жизнь вообще ничему не учит?»

— «Эстер просто подменит анализы Альвы моими. Он и понятия не имеет, чем мы занимаемся. Ему вкалывают витамины и берут образцы тканей. Всё просто».

— «Он насиловал и убивал маленьких мальчиков, чьих-то сыновей. Простите, что выскажу такую непопулярную точку зрения, но если вы и сами не знаете, смертельна ли эта инфекция, и скажете ему об этом, то что же в этом неэтичного? К тому же, разве он не должен ответить за содеянное?»

Адам хмуро уставился на дно своей чашки, а затем вновь поднял взгляд на Нэвила.

— «А разве я не должен?»

Эта фраза и добила Нэвила. Гнев вновь обуял его, ведь Адам вновь
сваливал в одну кучу науку и собственное благочестие.

— «И что, всё ради этого? Грехи искупить пытаетесь? А нам от этого какая польза? Мы тут войну проигрываем, а наш ведущий специалист по разработке вооружения подвергает свою жизнь бессмысленному риску. Чёрт подери, Адам, это просто эгоистично с вашей стороны».

Первый раз в жизни Нэвилу хватило духу признать, что они проигрывают в войне. Он и сам не осознавал, что именно так и считает, пока эти слова не сорвались с его губ. Хотя достаточно было лишь ознакомиться с цифрами: даже по самым оптимистичным подсчётам численность людей в данный момент составляла менее 0,1% от того количества, что проживало на планете до “Дня Прорыва”. Спасти их могло лишь чудо, а наука чудесами не занимается. И да, Нэвил считал, что Адам хочет из себя мученика сделать.

Профессор обеими руками сжимал пустую чашку, будто бы пытался предсказать будущее по кофейной гуще.

— «Я только и умею, что бомбы собирать, Нэвил», — сказал он. — «Так уж вышло, что мне досталась умница-жена, оставившая после себя весьма ценные записи. А ещё я был офицером Королевского полка Тиранской пехоты, и никогда не просил моих солдат делать то, чего сам делать не хотел и не был готов».

Нэвил сам так и не попал в армию, отчего испытывал угрызения совести. В последнее время едва ли выдавался день, когда он не думал про Эмиля и про то, каково это — поступить правильно. Порой надо было чем-то пожертвовать.

— «Ладно, можете и меня заразить», — сказал Нэвил. — «Чем больше у вас будет подопытных, тем точнее выйдет результат. Я согласен на всё».

— «Нет», — ответил Адам тем самым тоном, которым довольно редко разговаривал. Перед Нэвилом вместо профессора предстал тот самый майор Феникс. — «Я запрещаю вам, и это приказ».

ГЛАВА 9


«Феникс отказывается сотрудничать, и добавить тут нечего. По результатам осмотра могу сказать, что он пребывает в крайнем нервно-психическом перенапряжении, что неудивительно, если принять во внимание состояние самой тюрьмы. Но, судя по результатам опроса, он всё же вменяем. Подозреваю, что он специально отвечает на вопросы таким образом, чтобы его сочли нормальным. Он хорошо умеет делать вид, что всё в полном порядке, так как, вероятно, уже долгие годы скрывает свои эмоции под маской внешнего спокойствия, ведь он крайне умён. Это человек — типичный представитель своей социальной группы. Он обладает образцовым твёрдым характером, какой обычно бывает у выходцев из семей, основавших государство, а также столь свойственным солдату армии КОГ нежеланием признавать в себе те черты, которые он считает за слабость. Этот человек хочет понести наказание из-за уверенности в том, что подвёл своих боевых товарищей, а также опозорил своё имя и честь полка. Для него сама мысль о том, чтобы быть освобождённым из-под стражи, но постыдно разжалованным в гражданские, да ещё и с признанием его психически больным, куда хуже перспективы смертного приговора или пожизненного срока. К сожалению, для жителей Тируса это нормально. Кстати, кто такой Карлос?»


(Из неофициального отчёта доктора Монро Аллейна,

консультирующего психиатра, в канцелярию военного суда.

Копия направлена председателю Прескотту с пометкой

“Ознакомиться перед внесением в отредактированное дело”.)




БАР “РЖАВЫЙ ГВОЗЬ”, УЛИЦА КАЛОНА, ДЖАСИНТО. МЕСЯЦ ИЗОБИЛИЯ, СПУСТЯ 11 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Каждый день вместо привычных мест Аня видела лишь зияющую пустоту, и не только потому, что их уничтожили черви. Стоило лейтенанту лишь обратить свой взгляд куда-либо, как она сразу же подмечала, что Маркуса там нет, и больше он никогда тут не появится.

Аня вошла в бар “Ржавый гвоздь”, в котором обычно заканчивались её поиски Маркуса, когда тот брал увольнительную и переставал отвечать на рацию. Не сказать, что ему часто выпадало отдохнуть, но когда он хотел на время скрыться ото всех, то обычно заглядывал именно сюда. Почти всегда это случалось, когда погибал кто-то близкий ему из числа сослуживцев. Он садился высокий табурет возле барной стойки и, заказав себе немного выпивки, так и сидел тут, часами не сводя глаз со стакана.

Из разговоров с работниками бара Аня узнала, что Маркус обычно заказывал не больше одного-двух стаканов. Хотя однажды, как они говорили, он просидел в баре шесть часов подряд, осушив за это время целую бутылку яблочного бренди из Марандая, но каким-то невероятным образом всё равно ушёл сам на своих двоих, даже не пошатываясь.

“Да, помню этот случай. Он пришёл тогда ко мне в казармы и, едва сняв куртку, завалился спать на койку, и мне пришлось оставить его там, потому что надо было идти на дежурство. Единственный раз, когда он остался у меня на всю ночь, а я даже не смогла побыть с ним”.

Свой поступок он объяснил лишь одной фразой: «Курзон». Да, точно, Роланд Курзон. Маркус сказал, что врезал ему как-то раз. Аня не сразу поняла, что драка с Курзоном случилась, когда они ещё детьми были, и что уже взрослого Роланда, служившего в пешем патруле, как раз недавно убили. Чёрт, Маркус никогда ничего не забывал: ни имя, ни позывной, ни отметки на карте, ни о тех, перед кем он чувствовал свою вину.

— «Зайдёшь?» — окликнул её бармен. Сегодня на смене был Чез. Поставив на стойку небольшую пивную кружку для Ани, он плеснул туда пива из стеклянного графина. — «Сто лет тебя уже тут не видел».

Аня замерла на пороге, инстинктивно высматривая потёртую лётную куртку из дублёной кожи, перекинутую через барную стойку, хотя и понимала, что не найдёт её тут. Подойдя к стойке, она взяла кружку, прекрасно понимая, как все вокруг на неё пялятся. Это всегда так происходило, ведь другие женщины, как правило, в этот бар не захаживали. Обычно Аню это не сильно волновало, так как большинство выпивавших тут были из числа солдат, вспомогательного персонала штаба, или же врачей из Медицинского центра Джасинто. Многих она даже знала в лицо. Но в этот раз Аня почувствовала себя беззащитной и… озлобленной. Да, именно что озлобленной. Её злило то, что все сидят тут и пьют, а у Маркуса такой возможности уже нет. В голове Ани проносился странный вихрь эмоций.

— «Я Дома жду», — сказала она.

— «Он ещё не приходил», — сложив руки на груди, Чез локтями упёрся в стойку. — «Слушай, мне и вправду жаль, что всё так вышло с Маркусом. Но не переживай. Он же крепкий, как кремень, а тюрьму всё равно закрывать придётся, когда черви до неё доберутся, а уж эти твари сорок лет ждать не станут. А если даже и станут, то нам же легче жить станет, не так ли?»

Интересное умозаключение. Глупое, конечно, полное самообмана, но всё же высказанное из лучших побуждений. Такие фразы люди обычно говорят, чтобы подбодрить друг друга, когда надеяться уже не вообще не на что. Аня окинула бар взглядом в поисках свободного стула. Если сесть за стол, то со стороны покажется, что она только и ждёт, как бы к ней кто-нибудь подсел, но Ане как раз этого и не хотелось. За другим столом сидел Доннельд Матьесон, совсем недавно получивший звание младшего лейтенанта, но, кажется, он уже собирался уходить. Вероятно, спешил на очередную игру в трэшбол. Неплохой паренёк, никогда не унывает, всегда сам предлагает помощь и всё время готов поработать. Через месяц-другой его поставят командовать собственным взводом.

“Паренёк… Господи, да мне самой уже тридцать. Даже если всё уладится, мне под семьдесят будет, когда Маркуса выпустят”.

Хотя всё это вовсе не имело значения. Он был её мужчиной, и Аня готова была ждать его хоть целую вечность, если потребуется. Она всё для себя решила ещё двенадцать лет назад на вручении медалей, когда сжимала в руке Звезду Эмбри, которой посмертно наградили её мать, а боль в душе от потери близкого человека ещё не успела утихнуть, почти что не позволяя сделать вдох. Маркус тоже был совершенно разбит из-за смерти Карлоса, хоть и делал вид, что у него всё в порядке. Неумение пить крепкие напитки и отчаянная нужда в поддержке, когда всё вокруг приносило лишь нестерпимые страдания, привели к тому, что Маркус проводил Аню к безмолвию опустевшей квартиры Елены Штрауд, где их сплотила общее горе и бушевавшие гормоны.

“Маркус говорил, что нам не стоит этого делать. Такие отношения между простым солдатом и офицером недопустимы. А я ответила, что нам просто надо соблюдать осторожность. Поначалу аж дух захватывало от того, как мы тайком проводили время вместе. А затем всё перешло в привычку, став нашей маленькой постыдной тайной, а вовсе не тем, чего я желала. Какой там антоним к термину “платонические отношения”, когда телом мужчина полностью твой, но душа его скрыта под семью замками? Должно же это как-то называться”.

Аня сделала несколько глотков пива, имевшего странноватый сладкий вкус. Должно быть, эту партию варили из пшеницы. Поболтав остатки напитка в кружке, она смыла остатки стремительно уменьшавшейся пены со стенок. Ане не довелось познакомиться с матерью Маркуса, но знала его отца достаточно хорошо, чтобы понимать, как они оба были зациклены на своих исследованиях. В детстве у Маркуса было всё, о чём только можно пожелать, кроме родителей, уделяющих ему время и внимание. Они всегда переживали лишь о его будущем, совершенно не думая о том, что о ребёнке надо заботиться здесь и сейчас.

Чез постучал костяшками пальцев по пустому стеклянному графину, стоявшему перед Аней на стойке, отчего тот зазвенел.

— «Повторить?» — спросил бармен.

Аня оказалась застигнута врасплох видом пустой кружки. Она просидела тут куда дольше, чем ей показалось, а Дом так и не появился. Ну да ладно, это всего лишь пиво. Как будто она тут каждую ночь напивается в сопли. Аня вообще редко когда спиртное употребляла.

— «А почему бы и нет?» — ответила она. — «Спасибо, Чез».

“Ну где же ты, Дом?”

У Ани для него всё равно были дурные вести, хотя, можно подумать, будто и сам Дом этого не знал. В канцелярии военного суда им подтвердили, что единственный вид апелляций по такому обвинению может быть подан лишь в плане приговора, который уже смягчили, заменив смертную казнь тюремным сроком. Оставалось лишь попробовать скостить Маркусу срок по здоровью.

“Зачем все эти правила? Чёрт, да кому они до сих пор нужны ещё? От целого мира остался лишь один город, живущий по законам военного времени, а мы до сих пор цепляемся за какие-то правила, которые уже вообще никакого смысла не имеют”, — Аня взглянула на циферблат наручных часов, показывавший 18:05. — “Чем ты сейчас занят, Маркус? Прочёл ли мои письма? Может, прямо сейчас как раз их и читаешь? Что же это зверьё там с тобой сотворило? И почему ты не позволяешь мне тебя навестить?”

— «Привет, Аня», — произнёс кто-то, сев на стул рядом с ней. Аня услышала шорох ткани, почувствовав аромат карболового мыла с нотками спиртного. — «Ты как, нормально?»

Это был Барри, работавший хирургом-травматологом в Медицинском центре Джасинто. Аня не смогла вспомнить его фамилию, сомневаясь, что вообще её знает. У врачей и офицеров из боевого информационного центра было некое сходство характеров, ведь и те, и другие были словно винтики в этой гигантской мясорубке. Аня отправляла людей на задание, а затем слушала, как они ловят пулю и орут, чтобы их забрал эвакуационный вертолёт, после чего Барри и его коллеги пытались по кускам сшить этих людей в реанимационных палатах. Этот бар ближе всех располагался к больнице, так что медики бежали сюда после смены, чтобы напиться до беспамятства.

— «У нас раненный! У нас раненный!» — эти слова Аня, должно быть, слышала уже тысячи раз за последние тринадцать лет, но каждый раз от них у неё всё внутри холодело. Сигнал, пройдя сквозь линии связи, поступал к ней из динамика радиостанции. Как и в тот раз, когда она слышала, как умирает её мать. — «У нас раненный! Противник убит или покалечен!»

— «Я жду Дома», — сказала она.

— «А-а-а, ясно».

— «Нет, ты меня не так понял», — Аню куда больше возмутила мысль о том, как кто-то может счесть, что Дом забросил поиски Марии, чем предположение, что она тут же прыгнет в чью-то другую постель, раз Маркуса больше нет рядом. — «Он пытается собрать в городе денег на подачу апелляции по делу Маркуса».

Барри в ответ лишь молча уставился на неё.

— «А к вам ведь порой привозят заключённых из “Глыбы”, да?» — спросила Аня и, заметив, как её кружка вновь опустела, выругалась про себя, что уже слишком долго тут сидит. — «В каком они состоянии, когда их привозят на осмотр?»

Аня понимала, что своими вопросами ставит Барри в неловкое положение. Она пронаблюдала за тем, как хирург, моргнув несколько раз, отпил из своего бокала, чтобы выиграть для себя немного времени, за которое можно придумать, как бы помягче описать Ане то, что она, к своему ужасу, и так уже понимала.

— «Ты от меня какого ответа ждёшь?» — наконец спросил Барри. — «Такого, чтобы тебя устроил, или честного?»

— «Честного», — ответила Аня. Надо было идти до конца.

— «Твою мать, так и знал, что ты так скажешь», — выругался хирург. Чез, бесшумно появившись рядом с ними, словно призрак, наполнил кружку Ани, будто бы понимая, что ей без этого сейчас никак. Барри и свой бокал протянул бармену. — «Ну, самая частая причина смерти среди заключённых — это… нож в спину… травмы от ударов тупыми предметами… Вообще-то, не так уж и часто их к нам возят. Вот честно, я всего лишь троих видел за всё то время, что в Медицинском центре Джасинто работаю. Обычно они сами со всей это хренью разбираются, да и к тому же там теперь уже не так уж и много людей обитает. Остались только самые крепкие, и силы у них равны, чтобы до конца друг друга перебить».

Барри внезапно умолк, будто бы понял, что слишком жестковато обрисовал картину, а затем продолжил.

— «Показатель средней продолжительности жизни заключённого в два года был верен в прошлом, но самые приспособленные пережили этот срок. Недавно к нам одного привозили, но… затем снова увезли. С ним всё в порядке было, так что, полагаю, он теперь снова под замком».

Аня и сама не знала, какие эмоции у неё сейчас на лице проявились. Ей уж точно хотелось расплакаться, но она всегда хорошо умела стиснуть зубы и подавить в себе это желание. По крайней мере, ей так казалось. Немного поёрзав на стуле, Барри взглянул ей прямо в глаза.

— «Есть вести от Маркуса?»

— «Он отказывается встречаться со мной, а на письма не отвечает».

— «Возможно, ему их просто не передают».

— «Он сказал Дому, что нам обоим надо забыть о нём, и больше мы от него ничего не слышали», — пробормотала Аня, сама не понимая, за каким вообще чёртом рассказывает о таком Барри. Может, лишь для того, чтобы, произнеся эти слова вслух, самой в них поверить? — «А как я могу о нём забыть?»

— «Да ладно тебе», — ответил Барри. — «Сколько нам всем вообще жить осталось-то? Может, и меня уже завтра не станет. А может, и тебя. Тебе сейчас сколько? Тридцать пять? Да ты ещё молодая».

— «Мне тридцать», — сквозь зубы процедила Аня, внезапно почувствовав приступ беспричинной злобы.

— «Ну, выглядишь ты великолепно. Можешь любого мужика себе отхватить, какого только пожелаешь».

Аня не могла оторвать глаз от пива в кружке. Она чувствовала скорее не кипящую злобу, а смутное и до конца неясное чувство медленно перетекавшей в ней обиды из-за всего на свете. Из-за мамы, решившейся на такое безумство в бою. Из-за червей. Из-за того, что Маркус порой вёл себя, как чокнутый, вытворяя всякие глупости, вместо того, чтобы быть рядом с ней. Из-за того, что он спустил в трубу всё то немногое, что у них было. Из-за Хоффмана, который сделал то, что должен был… Но основной причиной всё же являлся Маркус.

“Как ты мог так поступить со мной?! Как ты мог вот так взять и бросить меня одну?!”

— «Знаю, что могу», — ответила Аня, решившись в кои-то веки признать свою красоту. Но она ни разу до этого не проявляла такой язвительности. — «И именно поэтому мне нужен Маркус. У альфа-самки в стае есть право заполучить себе альфа-самца, так ведь?»

Барри положил ей на локоть свою ладонь, которая каким-то образом соскользнула вниз, оказавшись на бедре Ани, застывшей от происходящего. Маркус такого бы себе в жизни не позволил на людях. Именно поэтому подобный поступок и привёл её в негодование. Дело было даже не в том, что Барри лапал её, а в том, что ей всю жизнь хотелось, чтобы Маркус хотя бы за руку её прилюдно взял, просто признав, что у них есть отношения, а не пытаясь сделать вид, что не спит с ней. Остальное уже не имело большого значения, ведь слишком много людей погибло, а шансов выжить оставалось всё меньше.

— «Милая», — начал Барри, — «если так и будешь ждать его, то у тебя там всё зарастёт обратно к чертям собачьим до следующего перепиха».

И тут Аня ему врезала. Этот гневный порыв возник из ниоткуда, как всегда и бывает. Едва почувствовав, как её кулак врезался в Барри, она тут же вскочила со стула и приблизилась своё лицо к нему. Каким-то образом в ней одновременно бушевали горечь утраты и дикая ярость. Аня и сама не понимала, насколько сильно ударила Барри, но он так и остался сидеть, прижав руку к челюсти и вытаращив на неё глаза. Рука Ани на мгновение словно добела раскалилась от боли.

— «Да, я храню себя для него, понял?!» — крикнула она. Все в баре обернулись на шум. — «Либо он, либо вообще никто! Так и поступлю, а ты свои руки при себе держи, чёрт тебя дери!»

Адреналин в крови упал так быстро, что, казалось, будто бы кто-то нажал на слив. Первой же мыслью Ани было извиниться, но Барри, соскользнув со стула, уже пятился от неё спиной вперёд.

— «Прости», — сказал он. — «Да, я знаю, что позволил себе лишнего. Забудь вообще про то, что я тебе наговорил, хорошо? Мне лучше уйти».

Ане надо было взять себя в руки, да ещё и Дома дождаться. Когда двери бара захлопнулись за спиной Барри, она вскарабкалась обратно на стул, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, хотя с Чезом они всё же пересеклись глазами.

— «Пора мне на газировку переходить», — тихо пробормотала Аня.

— «Ага», — кивнул Чез, протирая бокал рваной тряпкой.

Кулак начало саднить. Оглядев его, Аня заметила на коже ссадины, влажные от струившейся из них крови. С раздосадованным видом она приложила костяшки к губам, и в этот момент чья-то рука легла ей на плечо. Аня резко развернулась, будучи готовой вновь ударить стоявшего позади неё.

— «Ё-моё!» — воскликнул Дом. — «Что стряслось?»

У Ани от одного его вида словно камень с души свалился.

— «Прости. Выставила тут себя дурой, пива слишком много залила в себя. Знаешь этого хирурга, Барри зовут? Блондин с бакенбардами такими? Он меня облапал, а я его ударила».

Дом тут же пришёл в негодование, словно брат, готовый защитить честь сестры.

— «Так, я этому мудаку сейчас ноги к хуям переломаю. Куда он пошёл?»

— «Дом, забудь о нём», — Аня ухватила Дома за локоть. Он даже не стал снимать боевую форму, а просто отстегнул бронепластины и накинул сверху куртку. — «Всё было совсем не так, как ты думаешь. Он хороший парень. Это я себя в руках удержать не сумела. Всё из-за Маркуса. Я постоянно злюсь на всё вокруг».

— «Это ты своего рода так скорбишь по нему», — ответил Дом. — «Когда погибли Бенни и Сильви, мы с Марией ходили к психологу, чтобы справиться с утратой. Нам там всякой херни бесполезной наговорили, но кое-что оказалось правдой. Например, то, что ты злишься на умершего человека, считая, что они тебя тут попросту бросили. Из-за этого все эти безумные припадки и перемены настроения. Потом всё это пройдёт».

— «Да, знаю. Со мной уже такое бывало».

— «Да, верно, извини. Не надо было так про это всё говорить. Просто не забывай о том, что это тоже своего рода…» — Дом умолк, будучи не в силах произнести слово “смерть”. — «Но если этот парень к тебе пристаёт…»

— «Да не пристаёт он».

— «Хорошо, но если вдруг начнёт, то мне скажи, ладно?» — Дом несколько мгновений не сводил глаз с её губ, словно ожидая приказа на убийство. Аня и мечтать не могла о лучшем друге. Затем он сел на соседний стул, сложив локти на стол, явно довольный тем, что Барри можно будет и завтра кишки выпустить. — «Я сделал это. Чёрт, у меня столько месяцев на это ушло, но всё готово».

— «Ты о чём?» — Аня хваталась за любую соломинку, как утопающий, чувствуя себя дурой из-за этого. — «Что ты сделал?»

Дом достал из кармана конверт. Отогнув край, он показал его содержимое Ане. Конверт был набит продовольственными карточками, взявшими на себя роль денег в Джасинто. Раздобыть такую кучу карточек можно было лишь незаконным способом: либо на чёрном рынке, либо получая их за мёртвых людей, имена которых каким-то образом не оказались внесены в списки скончавшихся. В любом случае, Дом ходил по тонкому льду.

— «Я продал мою Звезду Эмбри», — ответил он.

Такие новости окончательно добили Аню. А ещё хуже ей стало, когда она, взглянув на Дома, увидела, как тот буквально светится от искренней преданности. Он никогда в жизни не спрашивал, как Аня распорядилась медалью своей матери. А ещё её привела в ужас мысль о том, что она сама так и не предложила продать эту медаль, даже не понимая, почему.

— «Боже, Дом… Мне так жаль».

— «Да ладно, забей. Какое-то хуйло решило заморить голодом всю окраину, потому что хочет получить незаслуженную медаль. Ничего против не имею».

— «Слушай, у меня ведь медаль матери осталась», — сказала Аня, желая стать соучастником в его сделке с карточками. — «Отнеси её к покупателю и обменяй на свою».

Грустно улыбнувшись, Дом спрятал конверт в карман куртки.

— «Не надо. Это единственное, что у тебя осталось от матери. Маркус закопал свою в могиле Карлоса, едва успев получить. А я свою отдам ради него».

Сняв куртку, он положил её на барную стойку, а затем кивком головы дал Чезу понять, что хочет выпить. Ане всегда было трудно отвести взгляд от татуировки на его руке, где на фоне сердца было выведено имя “Мария”. Дом прекрасно понимал, каково это: любить одного человека, ни разу не возжелав другого. И, тем не менее, он всё равно тратил то время, которое мог бы провести в поисках Марии, на помощь Маркусу. У Ани на глазах навернулись слёзы.

— «Короче, в канцелярии военного суда сказали, что единственный вариант для нас подать на апелляцию — это по здоровью. Но шансов на успех мало», — сказала Аня, незаметно вытирая нос тыльной стороной ладони. — «Если сможем доказать, что он не отвечал за свои действия, то признание вины сочтут недействительным. Но из армии Маркуса всё равно спишут, и ему это не понравится, как и признание его психически невменяемым».

— «Чёрт, да мне всё равно, даже если придётся в итоге покрасить его зелёной краской и сказать всем, что он теперь деревом себя считает», — ответил Дом. — «Сначала надо его вытащить оттуда, а уже потом дальше решим, что и как».

— «А сейчас-то что делать будем?»

— «Ты о чём?»

— «С Маркусом никак не связаться. Свидания не разрешают, да и к тому же мы не знаем, получил ли он письма вообще, или просто не хочет на них отвечать».

— «Значит, попрошу Хоффмана поговорить с Прескоттом. Он сдвинет дело с мёртвой точки. А затем уже наймём настоящего адвоката, а не писаря какого-нибудь из канцелярии военного суда», — должно быть, Дом заметил, как изменилось выражение лица Ани. — «Кстати, у Хоффмана жена ведь была адвокатом. Он говорил, что она судей как сам чёрт по стенке размазывала. Блин, жаль, что её уже с нами нет…»

Он отпил пива из кружки.

— «Хоффман надавит, на кого надо. Старику ведь тоже жаль Маркуса. Да ты и сама это знаешь. Мы всё сделаем, как надо, слышишь, Аня?»

В голосе Дома звучала уверенность. Человека, который столько лет провёл в поисках своей жены посреди пустошей за периметром Джасинто, так просто не напугать бюрократической волокитой судебно-исправительной системы. Ане показалось, что Дома и вся армия Саранчи остановить не сможет, если на кону будет стоять спасение Маркуса.

“Пожалуйста, Мария, выживи ради него. Я просто хочу, чтобы Дом вновь стал счастлив. Он этого заслужил”.

— «Так чем сегодня займёмся?» — спросила Аня. Но выбирать между походом в кино или в ресторан им не пришлось бы, даже если бы подобные утончённые блага цивилизации ещё существовали. На повестке дня у них осталось лишь два вопроса: помощь Маркусу или поиски Марии. — «Патрули сообщали, что в пригороде Джасинто объявились новые “бродяги”. Я поведу».

— «Нет, на мотоцикле поедем», — сказал Дом, осушив кружку с пивом. — «Топлива меньше надо, да и мороки немного».

С отчаявшимся и печальным видом он вновь погладил рукой татуировку с именем Марии.

— «Аня, мы с тобой в одной лодке. Маркус и Мария — они оба где-то там. Нам надо вернуть их домой, и неважно, сколько времени уйдёт на это».

Да, он именно сказал “мы”, и для Ани это немало значило. Дом ей словно братом стал, и от этого жить становилось немного проще.

— «Я всегда говорила, что ты такой один на миллион», — Аня похлопала Дома по спине. На какое-то мгновение ей показалось, что она дотронулась до Маркуса. Тёплая футболка оказалась немного влажной в низу хребта, а под ней приятной твёрдостью ощущались мышцы и кости. — «Хотя на самом деле один на миллиард».




“ГЛЫБА”, ЮГО-ЗАПАДНАЯ ГРАНИЦА ДЖАСИНТО.


Остановив автомобиль в двадцати метрах от входа, Дьюри, высунувшийся из окна автомобиля, уставился на гранитный фасад тюрьмы. Здание представляло собой крепость, одиноко торчавшую на узкой скале, что выступала из центра плоскогорья. От остальных зданий тюрьму отделала широкая полоса ничейных земель, заросшая вереском и кустарниками. Раньше это место, прозванное пустошью Уэнлау, носило статус заповедника, когда ещё было кому приглядывать за его состоянием.

На облупившейся табличке, прикреплённой сбоку от ворот, виднелась надпись золотыми буквами: “КОАЛИЦИОННОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ДЛЯ ОТБЫТИЯ ЗАКЛЮЧЕНИЯ “ХЕСКЕТ””. Дьюри нахмурился. Казалось, название его сильно обеспокоило.

— «Вообще не знал, что это место так называется», — сказал он, спрятав голову обратно внутрь автомобиля. — «Я думал, это просто “тюрьма особого режима Джасинто”».

— «Когда ещё мой отец был жив, у нас и другие тюрьмы в городе были», — ответил Прескотт, собираясь с мыслями. Несмотря на то, что на заре своей карьеры председателю приходилось заниматься различными расследованиями, перед ним всё же ни разу не вставала необходимость в посещении Коалиционного учреждения для отбытия заключения “Хескет”. Прескотт уж точно никогда бы и подумать не мог, что лично будет знаком с кем-то из тех, кто тут срок отбывает. — «Тюрьмы эти нам недёшево обходятся. Приходится тратить ресурсы, которые могли бы пригодиться в другом деле, просто на то, чтобы людей под замком держать. Теперь это уже непозволительная роскошь, но в данном случае она, вероятно, переросла в необходимость».

— «Ну, вы готовы, сэр?»

— «Думаю, да».

— «Разрешите сказать, как есть?»

— «Конечно, как всегда».

— «Они там все пообсираются, когда вас увидят, ведь ждут только меня с помощником».

— «Да, полагаю, я произведу на них слабительный эффект», — ответил Прескотт. Отец учил его, что лучшее удобрение в сельском хозяйстве — это хозяйская поступь на полях. Хотя сам Дэвид Прескотт никогда в жизни собственноручно землю не обрабатывал, а просто владел целым рядом угодий. — «Теперь они всё время будут думать, что во время следующей проверки я могу снова лично приехать, так что, при довольно низкой затратности, устрашающий эффект сохранится надолго».

Выйдя из служебного автомобиля, Дьюри открыл заднюю дверь. Прескотт шагнул навстречу хмурому дню и, ощутив на лице капельки моросящего дождя, который скоро должен был превратиться в ливень, направился по короткой тропе ко входу в тюрьму. Дьюри шёл рядом с ним, облачённый в обезличенную броню КОГ, на пластинах которой была выведена лишь эмблема кавалерийского подразделения без указания принадлежности к какому-либо гвардейскому полку. Прескотт понимал, что кто-то внутри их уже заметил, ведь надзиратели должны были вести наблюдение за периметром.

Дьюри постучал в небольшую дверь, вмонтированную в громадные двустворчатые ворота. Когда-то давно их поверхность покрывала глянцевая чёрная краска, ныне попросту выцветшая и потускневшая. Дверь им открыли не сразу, и Прескотт решил, что, вероятно, он ошибся насчёт наблюдения за входом. Подошедший к двери надзиратель в униформе взглянул на Дьюри, а затем на Прескотта. И вот, представление началось.

“Да, офицер, это я, председатель Ричард Прескотт”.

— «О, это вы… сэр?»

Прескотт лишь вежливо кивнул головой, предоставив Дьюри возможность представить их, хотя теперь уже в этом не было совершенно никакой необходимости.

— «Председатель Ричард Прескотт пришёл к заключённому Фениксу», — заговорил Дьюри. Шлем он держал под мышкой, чтобы его короткая армейская стрижка и жёсткие черты лица куда эффектнее создали о нём впечатление, как о той ещё сволочи, умеющей добиваться своего. — «Он человек занятой, так что нельзя ли поскорее всё устроить, пожалуйста?»

Прескотту удалось сдержаться от улыбки. Приятно было наблюдать за человеком, умеющим устроить настоящий политический спектакль. По натуре своей Дьюри был человеком неконфликтным, прибегая к жёстким мерам лишь по необходимости. Родись он в нужной семье и получи правильное образование, то вполне мог бы устроить себе неплохую карьеру. Вероятно, он мог бы даже стать политическим соперником Прескотта. На какое-то мгновение Прескотт почувствовал то самое волнение, когда адреналин в крови начинает бурлить, от мысли о том, что Дьюри в политических играх мог оказаться ничуть не хуже его самого, а то и обойти по всем фронтам.

“Мы стараемся найти хоть какое-нибудь удовольствие в той работе, которой занимаемся, и именно в этом кроется тайна того, как выполнять свой долг на совесть. Особенно это касается наиболее непривлекательных сторон нашего труда”.

— «Простите за задержку, сэр. Конечно, проходите», — сказал надзиратель. — «Мы не думали, что вы лично приедете, а то отправили бы кого-нибудь, чтобы вас встретить».

Прескотт прошёл через дверь в воротах вслед за Дьюри, слегка пригнувшись в проёме. Шедший впереди надзиратель тревожным шёпотом на ходу разговаривал с кем-то по рации.

— «Нико!.. Нет, это председатель, то есть, Прескотт… Да, сам Прескотт!.. Да мне-то откуда было знать, чёрт подери?!.. Ладно… Хорошо…» — говорил он в микрофон.

Внешний вид и планировка тюрьмы были крайне типичными для зданий, построенных ещё до формирования Коалиции Объединённых Государств. В нём проглядывались признаки классической архитектуры Тируса, для которой была характерна военная направленность и полное отсутствие излишеств в декоре. За высокими стенами и системой двойных ворот располагался внутренний двор под открытым небом, где парковали транспорт, а окна камер и административного крыла выходили на центральный плац, посреди которого возвышалась статуя Нассара Эмбри в боевой броне. У подножья статуи виднелась вдохновляющая надпись: “Я НЕСУ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА СЕБЯ И ЗА СВОИ ДЕЙСТВИЯ”. Именно с этих слов начинался “Догмат Октуса” — присяга, которую давал каждый мужчина и женщина, чтобы закрепить за собой статус гражданина КОГ.

“Да уж, Эмбри, я вполне понимаю, какая на мне ответственность лежит. Интересно, было ли всё куда проще в твои времена? Всё ли тогда делилось просто на чёрное и белое?”

Возвышавшиеся под самый потолок сводчатые окна с многочастным переплётом разваливались на части, а одно из них в восточном крыле практически полностью лишилось своей свинцовой облицовки, хотя общая величественность интерьера от этого не пострадала. Прескотт мельком заметил крепкие квадратные арочные проходы, похожие на сводчатые подвалы в зданиях, которые вели в небольшие внутренние дворики. В гранитной брусчатке, которой был вымощена дорожка к знавшим лучшие времена дверям главного входа, не хватало отдельных шашек, а сквозь трещины пробивалась трава. Повернув голову направо и заметив зелёные побеги, Прескотт понял, что здесь имеются целые сады.

— «А это что?» — спросил он, указав в сторону сада.

— «Мы там еду выращиваем, сэр», — ответил надзиратель, проследив, куда показал председатель. — «У нас весьма неплохо выходит жить на самообеспечении. Да и выбора-то особо нет».

Прескотт случайно бросил взгляд на Дьюри, пока они ждали, когда двери главного входа откроются. Капитан, задрав голову, разглядывал совершенно гладкую поверхность невероятно высоких стен, собранных из крепких гранитных блоков. Председатель, как и всегда, сразу понял, о чём думал капитан: в ближайшее время никто отсюда точно сбежать не сумеет. В этот момент двери распахнулись, и у Прескотта возникло ощущение, что он попал в саму преисподнюю.

Сложно было понять, что же поразило его в первую очередь: темнота или вонь. Многие висящие под потолком старые лампы накаливания треснули или перегорели, а тем, что ещё работали, едва ли удавалось осветить коридор редкими пятнами света среди мглы. Вонь доходила до него волнами: сначала запахло плесенью, гниением и сыростью, а уже потом потянуло самими обитателями тюрьмы. Прескотт так и полагал, что в этом месте будут витать характерные для подобных учреждений запахи прогорклого кулинарного жира, мочи, дезинфицирующего средства, а также непроглядный смрад мужских тел, какого и в казармах не встретишь, ведь там до сих пор немало женщин обитает. Ко всему этому ещё и добавлялась горчащая вонь испражнений, но совершенно непохожая на тот привычный запах, что насквозь пропитал разрушенный город. Здешний смрад ощущался как-то необъяснимо иначе. Прескотт уже было решил, что виной всему отсутствие нормальной гигиены, или же сломанный водопровод, но затем он услышал собачий лай.

Ну конечно, у них здесь имелись сторожевые собаки, и такая вонь шла именно от их отходов. Судя по лаю, это была целая стая здоровенных псов. А затем завыла сирена. Её монотонный и размеренный звук раздавался через каждые несколько секунд, а из динамиков системы оповещений начался обратный отсчёт.

— «До начала режима изоляции одна минута…» — объявил голос.

Всё это звучало, как мрачная пародия на вездесущую систему громких оповещений на Азуре. Только вот объявления делались не мягким тоном давно уже почившего Найлза Самсона, а грубым и усталым голосом какого-то человека, который не особо-то и любил свою работу.

— «Это мы просто заключённых по камерам разгоняем, сэр», — объяснил надзиратель. — «Офицер Ярви скоро подойдёт к вам. Он… ну, он тут старший по званию. Начальника тюрьмы у нас нет. Нас, надзирателей, тут с дюжину наберётся, так что сами со всем тут управляемся».

— «Это каким же образом? Тут у вас довольно опасные люди сидят».

— «Ну, мы придумали кое-какой способ, сэр. Заключённых держим под замком, сами к ним не ходим. Им самим приходится обустраивать свой повседневный быт, готовить, прибираться. Ну а если нам всё же нужно попасть к ним, то мы используем раздельные охраняемые участки. А, да, и собак», — надзиратель кивнул с таким видом, будто бы говорил о всеми обожаемой старой охотничьей собаке, а вовсе не о тех чудовищах, каких рисовало воображение Прескотта, опираясь на яростный лай и рычание. — «Собак они и впрямь дико боятся, сэр. Дёшево и эффективно».

Если не обращать внимания на общую обветшалость, вонь собачьих испражнений и наличие металлических засовов на каждой двери, то это заведение могло бы сойти за старую подготовительную школу, в которой учился Прескотт. Именно так, возможно, она и выглядела после десятилетий запустения. Витиеватая резная лепнина, деревянные панели на стенах и покрытый плиткой пол напомнили ему о том чужеродном месте, в котором он очутился спустя всего лишь день после своего пятого дня рождения. Сжимая в руках небольшой чемоданчик, маленький Прескотт был готов тому, чтобы из него воспитали настоящего джентльмена. Неделю за неделей он каждую ночь рыдал перед сном в общей спальне, пока не смирился с тем фактом, что его жизнь не будет похожа на жизнь других маленьких мальчиков, чьи отцы были простыми людьми. Прескотт понял, что его долг — служение народу, и что надо перенять опыт отца, чтобы стать настоящим государственным деятелем.

“Так я и поступил”.

Преодолев скрипучие металлические ступени, председатель и шагавший за ним по пятам Дьюри вслед за надзирателем оказались в кабинете, куда больше напоминавшем размерами кладовку в магазине. Вероятно, небольшие комнаты проще отапливать. Приняв предложение присесть и выпить чашку кофе, Прескотт пронаблюдал за тем, как закрывалась дверь за уходившим надзирателем. Дьюри, пододвинув стул поближе, тоже присел. Тёмные стены нагоняли тоску, а покрытый чёрными пятнами истёртый ковёр работы восточных мастеров лишний раз создавал впечатление, что вся тюрьма превратилась в разваливающийся мавзолей.

— «Застрянь я тут, то точно вскрылся бы, сэр», — пробормотал Дьюри.

— «Это да. Должно быть, мистер Альва испытывает огромное облегчение от того, что покинул это место».

Дьюри уже хотел было что-то на это ответить, когда дверь вновь распахнулась, и в комнату вошёл совсем другой надзиратель. Этому худощавому человеку было уже за сорок, да и выглядел он так, словно бы давно не мог выспаться. Хотя нет, он вовсе не был худощавым, а просто нормального телосложения. Так обычно и выглядят гражданские, получающий стандартный паёк, в отличие от солдат, сражающихся на передовой. Прескотт тут же мысленно перевёл себя на уровень беседы с гражданским.

— «Добрый день, господин председатель», — сказал надзиратель, снимая тёмно-синюю кепку с головы. — «Я офицер Нико Ярви. Приношу свои извинения. Мы полагали, что к Фениксу кто-нибудь из канцелярии приедет. Вы с ним сами хотите встретиться, да?»

Прескотт в уме моментально дал оценку Ярви: обычный человек, который делает, что ему говорят, пытается быть честным, с трудом сводит концы с концами на пайках. Дьюри запрашивал личное дело Ярви, и там говорилось, что жена надзирателя работает медсестрой в реанимации. Детей у них никогда не было, как и у многих других супружеских пар на Сэре.

— «Верно, я хотел бы увидеть его, благодарю вас. Я лично знаком с Фениксом, и хорошо знал его отца», — говоря о профессоре, Прескотт без задней мысли произнёс фразу в прошедшем времени, ведь за последний год он столько всего узнал об Адаме Фениксе, что тот теперь казался ему совершенно чужим человеком. — «Я могу повидаться с ним прямо тут?»

— «Конечно, сэр. Сейчас приведём».

— «И кстати, не надевайте на него наручники. Мне кажется, это очень неприятно, да и к тому же, как вы заметили, со мной рядом личный телохранитель».

— «Вас понял, сэр», — с этими словами Ярви пулей вылетел из кабинета. Дьюри не сводил глаз с двери, словно кот, выжидающий мышь у норы. Прескотт и впрямь был лично знаком с Маркусом. Не сказать, что близко, но он помнил, как встретил высокого, стеснительного и до ужаса тощего девятилетнего сына Адама, которого профессор представил ему в Библиотеке Отцов-основателей, когда там открывали новый зал, построенный на деньги семьи Фениксов. В следующий раз Прескотт увидел Маркуса уже в облике молодого солдата, который решил записаться в армию вместо того, чтобы воспользоваться обширными привилегиями и самим собой разумеющимся освобождением от службы. Хотя у людей из того слоя общества, к которому принадлежали семьи Прескотта и Адама Феникса, такое право имелось от рождения. Перечеркнув всё своё воспитание, готовившее его к жизни среди зажиточных людей с подвешенным языком и большими связями, он превратился в обычного солдата, будто бы вышедшего из семьи рабочего класса.

Прескотт, полагавший, что проведённое в тюрьме время не лучшим образом отразится на внешнем виде Маркуса, оказался совершенно не готов к тому зрелищу, что ждало его за открывшейся дверью кабинета. Вошедший Маркус замер на месте по стойке “вольно”, сложив руки за спиной и немного расставив ноги. Ярви, сделав шаг в сторону, постарался исчезнуть из виду. До этого Прескотт видел Маркуса лишь в комплекте брони и чёрной бандане на голове, которую он предпочитал шлему. Будучи лишённым всего этого наряда, Маркус, облачённый лишь в штаны и майку, являл собой совершенно иное существо.

— «Здравствуй, Маркус», — Прескотт поднялся на ноги. За проявлением подобной учтивости и демонстрацией близкого знакомства, во время которого Прескотт вовремя сдержал собственный порыв протянуть руку для рукопожатия, таился собственный продуманный замысел. Тем не менее, председатель искренне поразился состоянию Феникса. У Маркуса было весьма крепкое телосложение, и потребовался бы не один год тюремного срока, чтобы он полностью растерял эту форму. Но под посеревшей и иссушенной кожей на лице и руках не проглядывалось ни капли жира. Судя по всему, Маркус похудел килограмм на десять минимум, и Прескотт был совершенно уверен, что это не из-за отсутствия брони ему так кажется. — «Прежде, чем мы начнём, я хотел бы сказать, как же мне жаль, что с твоим отцом так всё вышло».

“Да, именно что жаль. Только не в том смысле, в котором ты думаешь, само собой. С другой стороны, врать я тебе не стану. Я вообще за всё то время, что народу служу, ни разу намеренно не врал, а лишь скрывал некоторые подробности. Так что, формально, всё, что я говорю — правда. Но ты ведь к этому никакого отношения не имеешь, верно? Тебя, обычного несчастного солдата из жалких остатков пехотного полка, случайно во всё это затянуло. Не стану я тебе ещё страданий добавлять”.

— «А, председатель», — прорычал Маркус, взглянув прямо в глаза Прескотту. С его лица не сходило выражение усталого недоверия, будто бы он не верил ни единому сказанному ему слову, но это не столько раздражало его, сколько просто печалило. Маркусу глаза достались от отца, но то, что скрывалось за их взглядом, казалось совершенно непохожим на Адама. Ясно было лишь одно: Маркус окончательно потерял волю к жизни. — «Чего вам надо?»

— «Не надо вести себя столь замкнуто в присутствии надзирателей», — Прескотт бросил взгляд за спину Маркусу на стоявшего там Ярви. — «С вами теперь хорошо обходятся?»

— «Ну, на этой неделе мне ещё ничего из внутренних органов не отбили, если вы про это спрашивали, председатель», — моргнув, ответил Маркус.

— «Да, понимаю. Прости за всю эту ситуацию», — сказал Прескотт, обратив внимание на несколько старых и уже желтеющих синяков на плече Маркуса. Хотя они из-за чего
угодно могли там появиться. — «Именно поэтому я и лично приехал, чтобы такого уж точно не повторилось».

Маркус ему на это ничего не ответил, но не из дерзости, а, скорее, наоборот — он был в смятении. А затем он вновь стал тем самым Маркусом, какого Прескотт и ждал увидеть: истинным наследником династии Фениксов. В его голосе вновь зазвучали аристократические нотки.

— «Скажите Хоффману», — начал он, — «чтобы перестал пытаться загладить свою вину. Я сам во всём виноват. И неважно, почему именно я так поступил. Я заслужил свой приговор. Это больше не его забота».

— «Не хотел бы тебя расстраивать, но к полковнику это не имеет никакого отношения».

— «Само собой».

— «Как бы ты там к этому не относился, Маркус, но приговор тебе смягчили не просто так, а приняв во внимания твои заслуги за годы службы», — сказал Прескотт, подумав о том, что, естественно, всё равно не сможет рассказать Фениксу об основной причине такого поступка. — «Твоя казнь подорвала бы боевой дух солдат. Да и к тому же однажды ты снова можешь понадобиться армии КОГ. Ты ведь и сам лучше других понимаешь, что у нас за ситуация образовалась».

Прескотт решил, что стоит забросить ему эту приманку. К тому же, так уж вышло, что это была чистая правда: рано или поздно придёт время, когда потребуется отправить солдата со столь уникальными навыками ведения боя, как у Маркуса, на какое-нибудь смертельно опасное задание. Так что лучше оставить его сидеть тут в ожидании этого дня, а не отправлять на передовую, где он в любой момент погибнуть может. Но Прескотт решил не вдаваться в такие подробности, ведь даже столь короткая фраза произвела потрясающий эффект на Маркуса. Его взгляд мигом изменился, словно вновь бы засиял. Он стал чаще моргать, да и лицо, казалось, стало приобретать нормальный оттенок. Прескотт решил, что будь перед ним любой другой человек, то подобную реакцию вызвала бы возможность просто выйти на свободу. Но в данном случае у Маркуса Феникса имелись совершенно иные мотивы. Он хотел искупить свою вину, пожертвовать собой, умереть ради КОГ… Хотя нет, скорее, не ради государства, а ради своих боевых товарищей. Он хотел понести наказание за смерть всех тех людей, что погибли из-за него. Вот почему Маркус и решил, что Хоффман пытается искупить вину. Именно поэтому он и выбрал столь эмоциональное слово с почти что религиозным оттенком — “искупление”. Ведь окажись Маркус на месте полковника, то именно так бы себя и чувствовал. От всего этого веяло жалостливой непорочностью. Под всей этой маской неравнодушного спокойствия Прескотт почувствовал себя крайне неловко.

— «Да, понимаю», — наконец-то ответил Маркус, вновь вернувшись к этому своему выработанному тону человека дикого и грубого, который хорошо сочетался с его татуировками и щетиной на лице. Казалось, Феникс с помощью всего этого образа тоже пытается ото всех отгородиться. — «Окажете мне услугу, председатель?»

— «Если смогу», — ответил Прескотт. Адама это утешит, а профессору надо сосредоточиться на своих исследованиях. — «Чего ты хочешь?»

— «Передайте рядовому Сантьяго и лейтенанту Штрауд, чтобы жили дальше и вообще забыли о моём существовании. Если они увидят меня в таком состоянии, то…» — Маркус внезапно умолк.

— «Хорошо», — кивнул Прескотт. — «Но я так подозреваю, что слушать они меня не станут».

Маркус кивнул с таким видом, будто бы с него проклятие сняли, а затем медленно повернул голову, выразительно уставившись на Ярви, чем дал ему понять, что хочет уже уйти отсюда. Прескотт, не привыкший к тому, чтобы его собеседники сами решали, когда их разговор окончен, оказался слишком сильно выбит из колеи из-за этой встречи, так что даже не воспринял данный поступок, как оскорбление. Маркусу, не принимавшему никакого прямого участия в делах своего отца, просто не повезло оказаться рядом, когда вся эта ситуация достигла кульминации и взорвалась, словно бомба. Да и к тому же, сам по себе он никакого важного политического статуса не имел, за исключением гарантии сотрудничества Адама.

Ярви бросил взгляд на председателя, и тот кивнул, после чего Маркус покинул комнату. Прескотт мог поклясться, что у Феникса даже спина немного распрямилась по сравнению с тем, когда его привели в кабинет.

— «Офицер Ярви», — Прескотт обратился к надзирателю. — «Я уже уходить собираюсь, но не могли бы вы собрать всех своих коллег у выхода?»

Важно всегда правильно подгадать время. В столь тесной общине новости разносятся за считанные минуты, и вот пришла пора донести свой посыл так, чтобы его уж точно все поняли. К тому моменту, как Прескотт вместе с Дьюри окончили свой неспешный спуск с лестницы, у двери уже выстроились четыре надзирателя. Капитан заранее позаботился о том, чтобы в этой смене оказались двое из тех, кто избил Маркуса.

Прескотт улыбнулся этим людям. Его отец объяснил, что от улыбки вкупе с жёсткими речами у слушателей кровь стынет куда сильнее, чем от гневных выкриков.

— «Запомните одно», — начал Прескотт. — «С Фениксом отныне вы будете обращаться по-человечески. Если этого не произойдёт, и я замечу хоть малейший намёк, что в его адрес вновь проявляют жестокость, то лично прослежу, чтобы вас всех призвали в армию и отправили служить в самые опасные районы вместе с боевыми товарищами Феникса, которым расскажут, кто вы такие, и что это именно вы издевались над ним. А служил он в Королевском полку Тиранской пехоты, и тамошние бойцы, испытывающие крайнюю преданность своим братьям по оружию, церемониться не привыкли. Всё понятно объяснил? Я ведь и заключённых в одно подразделение вместе с вами отправлю».

Ярви даже не моргнул в ответ, и это вызвало уважение со стороны Прескотта. Кэмпбелл лишь угрюмо взглянул в ответ. Именно он, по словам Дьюри, и точит зуб на Маркуса. Остальные два надзирателя просто стояли, молча слушая всю эту тираду.

— «Так точно, сэр», — ответил Ярви. — «Всё понятно».

— «Очень хорошо. Тогда увидимся в следующий раз».

Прескотт вышел из здания, даже не оборачиваясь. Скорее всего, ему никогда больше не придётся лично приезжать сюда. Дождавшись, пока Дьюри захлопнет дверь за ним, председатель сделал глубокий вдох. Заведя двигатель, капитан направил автомобиль обратно к тому месту, которое оба просто называли “к Правителям”.

— «В жизни вас не видел в таком замешательстве, сэр», — заговорил Дьюри. — «По крайней мере, за исключением тех моментов, когда вы намеренно так себя вели».

Прескотт задумался над тем, зачем он вообще позволил себе так расслабиться, пусть даже и на мгновение. Порой ему самому было сложно понять, когда он случайно проявляет истинные чувства, а когда специально делает вид. Опыта притворства у него за плечами имелось столько, что он научился делать это рефлекторно и незаметно для себя самого.

— «Непросто наблюдать за тем, как человек с такой родословной докатился до столь запущенного состояния», — ответил председатель. — «Это я просто позволяю проявиться предрассудкам моего сословия, Пол. Не стоит ошибочно принимать меня за доброго человека».

— «Даже и не думал, сэр. Вы просто не зачерствели, и не стали садистом».

— «Я исхожу из необходимости, Пол. Делаю то, что нужно».

Когда дело касалось спасения того, что осталось от всей Сэры или Тируса в частности, Прескотт был готов на всё. И уже никто бы не стал в этом сомневаться после залпа из “Молота”, случившегося девять лет назад. Маркус Феникс просто случайно попал под раздачу. Но, по крайней мере, Прескотту уже куда проще будет сегодня вечером говорить по телефону с Адамом. Маркус непременно выживет, в чём Прескотт был совершенно уверен.




“ГЛЫБА”, ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ, СПУСТЯ 11 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


— «Слышал уже?» — спросил Лёшарс. — «Сын Кэмпбелла погиб. Черви устроили засаду на патрульный отряд».

Он стоял на четвереньках, упёршись коленями и локтями в плиты, которыми был вымощен пол возле бойлерной, так как подошла его очередь выгребать почву из туннеля, что внизу выкапывал Вэнс. Из мира за стенами до них доносился лишь отдалённый гул залпов артиллерии, да и стрёкот иногда пролетавшего над тюрьмой вертолёта.

— «Твою ж мать», — донёсся голос Вэнса из дыры. — «Кэмпбелл теперь на Феникса настоящую охоту откроет, чтобы хоть как-то успокоиться».

Кэмпбелл перестал лезть к Маркусу с тех пор, как тот после избиения в медсанчасть попал. По крайней мере, Рив больше не видел никаких попыток причинения физического вреда со стороны надзирателя. На словах-то Кэмпбелл регулярно поносил Феникса на чём свет стоит, но от ругани в свой адрес ещё никто не умер. Возможно, всё дело было в том, что Маркус как-то изменился. Рив не сказал бы, что тот прямо воспрянул духом, ведь на Феникса по-прежнему было жалко смотреть. Но Маркус явно о чём-то всё время размышлял, и всё это началось после встречи с Прескоттом. Может, ему пообещали досрочное освобождение, а может, и вовсе ничего. Рив понимал, что гадать можно до бесконечности. Вероятно, Прескотт просто был лучшим другом отца Маркуса. Но что бы там ни было, настроение у Феникса хотя бы немного улучшилось.

— «Ну, Ярви теперь придётся держать Кэмпбелла на коротком поводке. Я вписался только за то, чтобы не дать вам, мудакам, замочить нашего солдатика», — Рив умолк, не желая показывать остальным, что действительно переживает за Маркуса. — «Кстати, могу курево подкинуть, если дадите что-нибудь почитать».

— «А что, Феникс узнал что-то такое, о чём мы и не догадываемся?» — вновь опустившись на колени, Лёшарс взглянул на дверь, которая вела к огородам с плодовыми растениями. Именно там Маркус и работал всё время, когда не получал наряд по уборке. Когда он уже не мог больше копать, орудовать граблями или пропалывать очередной клочок почвы, или когда становилось слишком темно, чтобы можно было нормально работать, то Феникс оставлял свой труд, принимал душ, прижавшись спиной к стене, а затем запирался в своей камере и сидел там, пока не наступала пора вновь приниматься за работу. — «Он питаться нормально начал и упражнения стал делать. Как им это удалось? Неужто пригрозили засунуть ему эту их сраную трубку для кормления в нос и заставить его принимать пищу?»

— «Ага», — отстранённо кивнул Вэнс. — «А может, ему рассказали, что случилось с беднягой Брэнданом. Если трубку неправильно вставить, то тебе пиздец, помрёшь сразу».

Эдоуэйн не сводил глаз с двери, ведущей к огороду.

— «Ну так пойди и спроси у “шестерёнки”, не хочет ли он уже внести свой посильный вклад в общее дело», — сказал он.

Рив понимал, что Эдоуэйн всё ещё не забыл прошлую войну. Он до сих пор называл солдат армии КОГ “шестерёнками”, будто бы это звание у них такое было. Эдоуэйн считал себя политическим заключённым, как будто его мотивы подорвать к херам всю Дормеру чем-то выгодно отличались от мыслей Рива, который, нажимая на спусковой крючок, думал лишь о том, как бы денег получить и не попасться.

— «Не хочет он сбегать отсюда», — сказал Рив. — «Он считает себя виноватым и хочет понести наказание».

Эдоуэйн наблюдал за всем этим разговором, составляя какие-то расчёты на куске картона. Рив складывал почву и камни в небольшие вёдра и с совершенно обыденным видом нёс их через уборные в пристройку для хранения инструментов, расположенную возле выхода в огород. А там уже надо было просто разбросать почву по грядкам с растениями. В рабочем состоянии теперь уже осталось не так уж и много камер системы видеонаблюдения, да и охране всё равно было уже насрать.

Листья опадали с деревьев прямо во внутренний двор, а в воздухе витал запах сырости и гниения. Лишь выйдя из помещения, Рив вспомнил, какое сейчас время года, и это лишний раз напомнило ему, что он не просто переживает раз за разом один и тот же день, а неостановимо несётся к собственной смерти. Хотя он и так понимал это и без всякой привязки к временам года и прочей херне.

Залпы артиллерии сегодня грохотали куда громче обычного. Этот шум так часто сопровождал их, став одним из повседневных фоновых звуков, на которые Рив уже не обращал никакого внимания, порой даже не замечая его вовсе. Вновь заинтересоваться им его заставило то, как Маркус реагировал на этот звук, воспринимая его совершенно иначе. Залпы артиллерии напоминали ему о прежней жизни, о друзьях, о семье. Феникс даже перестал копать, взглянув в направлении, откуда шёл гул. Рив почти что видел, как Маркус с помощью этого звука узнаёт новости и считывает какую-то информацию, недоступную для понимания Рива. Скидывая землю с лопаты, Маркус поднял глаза в направлении, откуда шёл гул, а его губы слегка приоткрылись, будто бы он хотел что-то самому себе сказать. Теперь это был совершенно другой человек, непохожий на того, который когда-то вошёл в тюрьму с таким видом, словно бы собирался превратить жизнь всех заключённых в сущий кошмар. Маркус по-прежнему выглядел угрожающе, как громила в баре, к которому не стоит соваться, но его штаны, которые раньше были ему как раз по размеру, теперь болтались на нём, а ремень приходилось затягивать на несколько отверстий туже, так что кончик болтался как минимум сантиметрах в десяти от пряжки. Да, ремень у него не стали отнимать, так что Феникс, потерявший немало мышечной массы, в любой момент мог бы покончить с собой.

— «Эй, Маркус!» — позвал его Рив, но Феникс даже не шелохнулся, вероятно, не услышав окрик, а просто принялся копать дальше, периодически нагибаясь, чтобы выудить что-то из почвы, отскрести грязь большим пальцем и положить себе в карман. Именно так Рив когда-то и нашёл себе перо. Им оказался сломанный кухонный нож, который всё равно можно было заточить и использовать для обороны.

— «Маркус!» — вновь крикнул Рив.

Закончив ковыряться в земле, Феникс распрямился и уставился на яму, словно на собственноручно вырытую могилу, а затем отошёл в сторону и, опершись на лопату, взглянул в небо. Так многие поступали, но Маркус делал это как-то по-особенному. Рив заметил, что же так привлекло внимание Феникса: над ними прострекотал вертолёт “Ворон”. Маркус проводил его медленным и печальным взглядом, не сводя с машины глаз, пока звук лопастей не утих, а сам вертолёт не скрылся за стеной. Может быть, Феникс умел отличать вертолёты по звуку, оттого и понял, что за штурвалом сейчас его знакомый пилот сидит, или что-то в таком духе. Вытерев руки о штаны, Маркус водрузил лопату на плечо, словно винтовку, и повернулся к Риву, стоявшему на другом конце огорода.

— «Что случилось?» — спросил он.

— «Ты уже закончил?»

— «Может быть».

— «Хочешь с нами?»

— «А, да, вы ж там вечеринку с коктейлями на веранде устроили», — Маркус, вновь вонзив лопату в грязь, опять принялся копать. — «Извини, не могу. Смокинг дома забыл».

— «Мы там ремонт небольшой затеяли, водопровод чиним».

— «Знаю».

— «Да ёб твою мать, Маркус, хватит уже с таким понурым видом ходить. Помоги уж нам хотя бы».

Маркус замер на месте, едва не вонзив лопату в почву, и одарил Рива своим характерным взглядом, который сопровождался медленным поворотом головы, как будто бы Феникс пытался спровоцировать собеседника на повторное оскорбление, прежде чем тому башку оторвать. Рив, уже немного научившийся распознавать настрой Маркуса, всё равно не мог полностью понять, что же у того на душе творилось. Феникс виртуозно умел скрывать свои мысли и переживания, словно за захлопнутыми дверями. Хотя, Риву этого вполне хватало, чтобы понять, что можно Маркусу говорить, а какие темы лучше и не трогать вообще.

— «Чего тебе надо от меня?» — спросил Феникс.

— «Уж кому-кому, а тебе так уж точно тут не надо сидеть. Даже если ты и не хочешь этого признавать, но люди на воле нуждаются в тебе», — ответил Рив, полагая, что, надавив на желание проявить себя настоящим мужиком, он сумеет раззадорить Феникса и вернуть тому желание бороться дальше. Характер-то у Маркуса был тот ещё, надо было лишь разобраться, как его в верное русло направить. — «Не дай этим хуеплётам над тобою верх взять».

Ничего из сказанного не сработало. Казалось, Маркус пропустил всё это мимо ушей, ни капли не оживившись.

— «Спасибо за заботу, но не надо пытаться меня тут растормошить».

“Ну ладно, я хотя бы попытался”.

— «Когда ты уже эти чёртовы письма прочтёшь?» — спросил Рив, но Маркус, даже не ответив ему, вновь принялся копать, словно робот.

— «Да, и вот ещё что», — продолжил Рив. — «У Кэмпбелла сына убили. Постарайся не попадаться ему на глаза и не зли его».

На мгновение Маркус перестал махать лопатой.

— «Бедняга», — пробормотал он.

Рив, отойдя к двери, принялся наблюдать за Маркусом в ожидании, что тот всё же согласится помочь им от скуки. Но Феникс, закончив копать, подошёл к пруду с плавающими в нём карпами и, уставившись в мутную воду, принялся бросать рыбам какие-то маленькие комочки. Вероятно, он скармливал карпам личинки комаров, или ещё каких-нибудь вредных насекомых, которых нашёл в выкопанной земле. Рив, забросив наблюдение за Маркусом, направился в зону технического обслуживания, обдумывая, как бы подступиться к Фениксу в следующий раз.

— «Ну что, “шестерёнка” выражает своё сожаление, что не сможет присоединиться, да?» — спросил Эдоуэйн, протянув руку, чтобы помочь Вэнсу выбраться из ямы. — «Жаль. Каждому ведь надо, чтобы было, на что отвлечься».

Рив спрятал вёдра в подсобку уборщика, хотя и понимал, что искать их всё равно никто не станет.

— «Вертухаи уже точно просекли, что мы что-то затеваем», — сказал он. — «Слишком уж долго мы тут уборкой занимаемся».

— «Ну да, ну да, ной дальше. Только вот не станут они нам палки в колёса вставлять», — вмешался Вэнс, выскочивший из ямы, словно суслик. — «Если бы их сюда не направили работать, то они сейчас сидели бы в обнимку с “Лансером”, пока толпа трутней им бы жопы до костей обгладывала. Да и мы сами рядом с ними бы сидели».

Вероятно, любой покинувший эти стены оказался бы в такой ситуации. Побег уже не выглядел чистым самоубийством, в отличие от официального освобождения от заключения, но, оказавшись на воле, они бы мигом очутились в зоне боевых действий. Рив попытался вспомнить маршруты и убежища, которые он использовал для перемещения по городу, но всё это происходило ещё до “Дня-П”. Но всё, доходившее до него с воли, явно давало понять, что, оказавшись за стенами “Глыбы”, Рив вряд ли отыщет хотя бы одно знакомое здание, за исключением всем известных строений в центре Джасинто вроде башни Октуса или мавзолея Гинне. Это всё равно что оказаться заброшенным с парашютом за линию фронта без карты. С подобной проблемой в итоге столкнутся все сидящие тут, кроме Маркуса, но, судя по его реакции, он вовсе не собирался отправляться с ними в путешествие.

Когда Рив вернулся в тюремный корпус с камерами, то заметил вверху стоявших на мостках Галлего и Парментера. Последний держал на поводке пса Джерри, что само по себе было странно, ведь обычно собак пускали бродить только по нижнему этажу. Рив заметил, как псина с недовольным видом переминается с лапы на лапу, стоя на металлическом сетчатом полу. Вероятно, псу просто не нравилось, что его лапы постоянно проскальзывают в ячейки, либо же он просто боялся высоты, что было довольно занимательно. Рив принялся выискивать взглядом Кэмпбелла, который, несмотря на гибель сына, точно вернулся к работе, так как Рив ранее видел его заходящим в защитные двери.

Мерино, украдкой подошедший к Риву, встал рядом и тоже принялся смотреть на надзирателей.

— «Значит, всё вернулось на круги своя, да?» — спросил он.

— «Нет. Сын Кэмпбелла в ящик сыграл».

— «А, понятно. Ну, тогда Кэмпбелл точно захочет поделиться эмоциями с Фениксом».

— «За Феникса сам председатель впрягся, так что Кэмпбелл теперь его и пальцем не тронет».

— «Председателю сюда целый час по пробкам трястись. Да и расскажут ему только то, что надо. А счёты свести и за минуту можно».

— «Тут и счёта никакого нет».

— «Кэмпбелл точно на кого-то выплеснет всё».

Рив по-прежнему не сводил глаз с Джерри, пытаясь придумать, как использовать эту слабость пса для собственной выгоды, ведь однажды такие познание ему и на руку сыграть могут. Пёс сначала не шевелился, наклонив уши вперёд и уставившись вниз сквозь сетчатый пол, но затем вдруг вскинул голову и стал озираться, будто бы кто-то прикрикнул на него.

— «Всё нормально, Джерри? Что стряслось?» — спросил у пса Парментер, протянув к нему руку, чтобы успокоить. Где-то за деревянными дверями начали лаять остальные псы. Рив оглянулся по сторонам в попытке рассмотреть, кто к ним приближается, но главные защитные двери так и не распахнулись. Джерри начал скулить.

Маркус, выйдя из камеры, сделал несколько медленных и осторожных шагов по коридору, не сводя глаз с плит, которыми был выложен пол, как будто он ключи потерял, или что-то ещё. Легонько вскинув голову, он уставился словно в никуда. Собаки всё никак не унимались, но в их лае не чувствовалась привычная безумная ярость. Гавканье стало куда более отрывистым и нерешительным, будто бы псы пытались побороть с его помощью собственный страх.

— «Что, не чувствуете?» — спросил Маркус, показав рукой на пол перед собой.

— «Нет», — ответил Мерино, внезапно заинтересовавшийся происходящим. — «Что это?»

— «Черви», — пожав плечами, Маркус вернулся в свою камеру. Рив заметил, что Феникс в руке вертит какой-то предмет, похожий на полоску из металла, или что-то подобное. — «Должно быть, крупный тоннель проделывают».

— «Чёрт подери, что, прямо под нами?!»

— «Нет. Примерно в нескольких километрах отсюда».

Мерино так просто не напугаешь. Рив задумался, а не пытался ли Маркус всего лишь заставить его понервничать, но, судя по всему, псы тоже чуяли приближение врага. Может, солдаты приучаются чувствовать даже небольшие колебания почвы, чтобы быстрее на них реагировать. В “Глыбе” никому сроду не приходилось изучать, как распознавать приближение настоящей угрозы, ведь тюрьму до сих пор со всех сторон окружала гранитная порода.

— «Он что, повыёбываться передо мной решил?!» — требовательным тоном спросил Мерино.

— «Нет, просто не забывает то, чему в армии научился», — ответил Рив. — «Вот тебе и ещё одна причина не лезть к нему. Думаешь, если эти твари полезут сюда, так вертухаи останутся до последнего, чтобы эвакуировать нас? Следи за Маркусом, ведь он узнает о нападении куда раньше нас».

Оставив Мерино размышлять в одиночестве, Рив направился к камере Маркуса. Тот сидел на кушетке, держа этот проклятый конверт за уголок между сжатыми большим и указательным пальцами. Риву наконец-то удалось рассмотреть, что за металлический предмет был в руках у Маркуса в коридоре, ведь тот лежал с ним рядом на кушетке. Это был либо сломанный нож, либо кусок металлического уголка, которым ящики оббивают. Рив, впервые в жизни увидев Маркуса с заточкой в руках, что лишний раз едва заметно намекало на изменения в его поведении, решил ещё раз подтолкнуть его в нужном направлении.

— «Что, решил цирковое представление устроить, как фокусник, который может угадать, что на бумаге написано, даже не смотря на неё?» — спросил он.

— «Нет, думаю о том, как бы обратно в одиночную камеру вернуться, чтобы твои вопросы не выслушивать», — ответил Маркус.

— «Да ладно тебе», — Рив решил пропустить мимо ушёй явный посыл подальше со стороны Феникса. — «Прочти ты уже. Сколько ещё ты это письмо будешь у себя под матрацем мурыжить?»

Рив решил, что если бы Маркуса и впрямь оскорбили эти слова, то он бы точно врезал Риву, или же попросту ушёл бы от разговора. Но Маркус лишь несколько мгновений сверлил его взглядом, и Рив заметил, что выражение его глаз сменилось в лучшую сторону. Теперь вместо желания поскорее сдохнуть к ёбаной матери там читалась лишь мрачная отстранённость, что было своего рода прогрессом. После этого, отведя взгляд, Маркус отклеил край конверта, достал оттуда свёрнутую бумагу, а затем осторожно достал оттуда фотографию, держа её изображением вниз.

“Должно быть, он целую вечность просто ощупывал содержимое этого конверта, до смерти боясь взглянуть на фотографию. Он и сейчас боится, бедняга”.

Конечно, стоило последовать правилам хорошего тона и отвернуться, пока Маркус читал письмо, но Риву надо было знать, как тот отреагирует. Он желал увидеть, как письмо изменит настрой Феникса. Возможно, всё это была лишь слезливая глупость, но наблюдение за тем, как остальные находят, ради чего жить дальше, помогало самому Риву окончательно не пасть духом. Но Маркус вовсе не изменился. По крайней мере, не в правильном направлении. Вдруг его лицо вновь перестало выражать всякие эмоции, челюсти сжались, но глаза заслезились. Рив решил, что его девушка в своём письме написала, что бросает его, либо же, что никогда его не бросит. Вообще сложно было понять, какого из этих вариантов Маркус на самом деле больше хотел. А затем он сделал то, что Рив от него вообще не ждал: Феникс протянул ему фотографию, даже не взглянув на неё. Значит, на ней точно запечатлена та самая единственная для него.

“А может, эта самая единственная прислала ему фотографию, на которой выходит замуж за его лучшего друга…”

— «Будешь смотреть?» — поинтересовался Рив.

— «А ты будешь?»

“О, как. Странно, однако. Я думал, он отхерачит любого, кто посмеет разглядывать её священный, мать его, лик”.

— «Ну и что ты тогда от меня хочешь?» — спросил Рив.

— «Чтобы ты просто понял меня», — ответил Маркус.

Рив, конечно, и не думал, что на фотографии окажется какая-то дикая уродина, но и увидеть такую красоту тоже не ждал. Такие женщины достаются настоящим героям. Странно, но на снимке женщина была запечатлена в каком-то офисе, будто бы ничего кроме этого Маркусу и не надо было отправлять. А может, эту фотографию сделали в день, имевший для них обоих некое особое значение.

— «Теперь понимаю причину всех твоих терзаний», — сказал Рив. — «Но я бы и не подумал сдаваться, если бы меня на воле ждала женщина с такой восхитительной задницей».

Рив решил, что весьма вероятно то, что он позволил себе лишнего, и что Маркус сейчас ему за пару секунд просто шею свернёт. Но тот лишь протянул руку, чтобы забрать фотографию, а затем, так и не взглянув на неё, положил обратно в конверт, который затолкал в карман штанов. Сжав пальцы так, будто ручку в них держит, Рив сделал вид, что пишет. Тем самым он хотел сказать Маркусу, что надо написать ответное письмо, но тот лишь пожал плечами в ответ. Но что-то в Фениксе всё равно изменилось. Да, он расстроился, увидев нечто, напомнившее ему о старой жизни, которой его лишили, но затем явно над чем-то крепко призадумался. Возможно, в итоге этих размышлений у Маркуса наконец-то хватит духу прочесть письмо.

— «У меня наряд по кухне», — сказал он, встав с кушетки. Рив отметил, что раньше Маркус армейские термины в речи не употреблял. В нём вновь просыпался солдатский дух, что, вероятно, было хорошим знаком. — «Ты ведь должен за мной везде приглядывать, как нянька за дитём, а то ведь ещё решу в супе утопиться, да?»

— «Да, приходится, а то без курева останусь», — ответил Рив. — «А председатель планирует ещё раз заскочить к тебе о жизни потрепаться? Вообще, неплохо так. Ты вроде как изгой общества, а всё равно в довольно влиятельных кругах вращаешься».

Пробурчав что-то в ответ, Маркус вышел из камеры и взглянул на мостки. Рив не отставал от него ни на шаг. Кэмпбелл стоял в одиночестве на металлическом балконе, свесив голову и сложив локти на перила. Когда он вновь поднял глаза, то стало вполне очевидно, что думает он сейчас вовсе не о тюрьме и обо всём, что в ней происходит. Все те мелкие нервные подёргивания и проявления мимики, на которые никто на воле и внимания бы не обратил, в этих стенах проявлялись, словно под увеличительным стеклом. В столь немногочисленном коллективе, внутри которого застрял Рив, не оставалось ничего кроме как следить за каждым вокруг.

В этот момент Кэмпбелл заметил Маркуса и вновь сплюнул вниз через перила. Рив думал, что Феникс, как и раньше, просто проигнорирует эту выходку, но тот вдруг остановился и повернулся прямо к Кэмпбеллу.

— «Мне жаль, что всё так вышло с вашим сыном», — сказал он. — «Мне и правда жаль».

Кэмпбелл пару мгновений просто смотрел на него в ответ, а затем просто отвернулся. Так сразу и не поймёшь, успокоило ли это Кэмпбелла, или же он ещё больше обозлился. Маркус зашагал дальше, а Рив решил не вдаваться в дальнейшие размышления. Им надо было пройти сквозь длинный коридор, в конце которого имелись защитные двери, при закрытии опускавшиеся сверху вниз. Маркус шёл в паре метров перед Ривом, когда одна из дверей стала закрываться. Феникс обернулся через плечо на шум.

— «Твою мать…» — только и успел выдать он.

Рив пулей бросился вперёд, едва успев проскочить под дверью. Сделал он это чисто рефлекторно, ничего наперёд не просчитывая и повинуясь лишь желанию догнать Маркуса и не оказаться по другую сторону двери от него. Но затем в дальнем конце коридора опустилась другая дверь, лязгнув захлопывающимися металлическими замками. Маркус огляделся по сторонам, оценивая ту западню, в которую они попали. Им отрезали все выходы из коридора, заперев в нём. Эта система служила для того, чтобы не допустить попадания заключённых на территорию надзирателей. У Рива внутри всё похолодело.

— «Эй, можно, пожалуйста, открыть уже эти чёртовы двери, а?!» — крикнул Рив. Доступом к управлению этими дверьми обладали лишь надзиратели, которые почти что никогда не спускались сюда. Рив понимал, что добром это для них с Маркусом не кончится. — «Очень смешно, Кэмпбелл. Это ведь ты натворил, да? Хватит уже мозги нам дрочить, у нас работы навалом».

— «Мать твою», — пробормотал Маркус, окинув коридор взглядом от одной двери до другой. — «Рив, думаю, это он за мной пришёл».

— «Ну, а я тут с тобой застрял. Замечательно».

— «Он просто хочет спуститься сюда и отметелить меня», — Маркус произнёс это с таким видом, будто бы для него всё это было лишь незначительной трудностью. Он следил за боковыми дверями, ведь только оттуда мог появиться Кэмпбелл, не дав Маркусу уйти. — «Не лезь, отойди в сторону. Я знаю, насколько обезумевшими люди становятся, потеряв близкого».

— «Кэмпбелл!» — крикнул Рив, хоть и не знал, слышит ли его надзиратель, так как и понятия не имел, где тот находится. — «Кэмпбелл, хватит уже эту херню вытворять! Ты же не мудак полный! Блядь, завязывай уже!»

— «Хватит», — остановил его Маркус. — «Просто отойди в сторону».

— «Лучше бы ему кого-нибудь с собой прихватить для поддержки», — ответил Рив, который вовсе не собирался стоять в сторонке. — «Потому что ему силёнок не хватит в одиночку против меня выйти, не говоря уже про тебя».

Маркус не сводил глаз с двери в конце коридора. Справа от них было две двери, а слева — одна, и все они тем или иным путём вели к главному залу. Маркус развернулся к ближайшей к нему двери, будто бы услышал какой-то звук оттуда, а затем до Рива донёсся глухой стук и лязг отпираемого засова. Внезапно он понял, что смотрит прямо на двух несущихся к ним сторожевых псов пеллесской породы. Собаки за долю секунды подскочили к ним, словно чёрно-белый вихрь с оттенками рыжевато-коричневого. Рив даже не слышал их лая, но псы и не гавкали, вместо этого действуя тихо и молниеносно. Одна собака, словно пушечное ядро, врезалась в грудь Риву, выбив тому весь воздух из лёгких, отчего тот рухнул на пол, крепко ударившись затылком. В следующий момент Рив почувствовал, как раздирающая боль, словно раскалённая лава, растекается сначала по руке, которую он поднял, чтобы защититься, а затем и по ноге. Возможно, он даже завизжал от боли, но среди всего этого шума трудно было разобрать даже собственный голос, пока тело охватывала медленно расползавшаяся боль, словно бы руку разрывали на части, как горячее и сочное жаркое. Один из псов уткнулся своей мордой прямо в лицо Риву, и тот почувствовал, как зубы животного прокусили его предплечье до кости, а затем начали рвать плоть, словно тряпку. Ноге тоже пришлось несладко, но у Рива возникло такое ощущение, будто бы боль нарастала где-то далеко, и всё это вообще не с ним происходило.

— «Свернись в клубок, Рив!» — кричал Маркус. — «Закрой голову, чёрт подери!»

Рив мысленно выругался, ведь он и так пытался это сделать. Что-то перекрыло собой свет над ним, а сам Рив только и успел заметить, как Маркус повис верхом на собаке, вцепившейся ему в руку, отчего хватка пса стала ослабевать. Лишь мгновение спустя до Рива дошло, что Маркус принялся душить собаку, одной рукой ухватившись псу за горло, а сжатым кулаком другой со всей силы ударил по морде зверя. Руку Рива тут же прострелило болью до самого позвоночника и ноги, а собака рухнула на него, словно увесистый мешок с картошкой. Подняв голову, Рив вдруг понял, что остался ещё и второй пёс, который в этот момент перестал грызть его и бросился на Маркуса, который в момент прыжка собаки стоял на одном колене. Маркус пригнулся, но пёс вцепился ему прямо в лицо. На какое-то мгновение Риву показалось, что собака ухватила Феникса за горло, но тот, схватив пса за загривок, не дал ему вырваться. Маркус так сильно прижал к себе животное, что Рив задумался, а не пытается ли он таким замысловатым способом псу трахею сломать. На какое-то мгновение ему даже показалось, что Феникс лупит собаку в брюхо, крича во всё горло, будто бы сошёлся с врагом на штыках. К тому моменту, когда Риву удалось отползти в сторону, пёс уже дёргался на полу между коленями Маркуса, жалобно скуля. На собственную руку он старался не смотреть.

— «Это что, моча?» — спросил Рив, указав на лужицу. Вопрос был довольно глупый, но это первое, что пришло ему в голову. — «Блядь, Маркус, ты как, живой?»

Маркус вновь упал на колени, плотно прижав руку к правой стороне лица. В другой руке он сжимал короткий осколок металла. Растекавшаяся лужица оказалась не мочой, а кровью, которой были перемазаны Маркус и собака. Рив пытался понять, чья же это кровь: Феникса, его самого, или пса. За дверью кто-то ожесточённо спорил и громко кричал. Одна из защитных дверей с лязгом и скрипом стала подниматься.

— «Да эта мразота просто куснула меня, только и всего», — Маркус, убрав ладонь от лица, взглянул на неё. Какой там, к херам, простой укус. Всё было куда серьёзнее: от правого глаза вниз тянулся свежий окровавленный извилистый порез, задевший губу. Но, казалось, Маркус и сам до конца не понял, насколько тяжёлая у него травма. — «Проклятые псы, глаза б мои их вовек не видели».

— «Да он тебе всё лицо порвал в лоскуты», — ответил Рив, но Маркус, судя по всему, не особо обратил на это внимание.

— «Надо просто не паниковать, и не дать им отскочить назад. Они именно так плоть и рвут…»

— «Задумка-то замечательная, только вот тебе особо не помогла».

— «Рив, ты видел вообще, в каком состоянии у тебя рука?»

Рив постарался не смотреть. Да, он понимал, что предплечье в лоскуты порвали, но пока он не видел, насколько всё плохо, то и боль не чувствовалась. Но затем, когда ему всё же хватило духу взглянуть, то он даже не смог разобраться, где заканчивалась изорванная ткань одежды и начиналась искусанная плоть. От такого зрелища Рива начало мутить. Обернувшись на разносившийся эхом по коридору топот ботинок, он увидел Ярви и Чалкросса.

— «Мать твою…» — пробормотал Чалкросс. — «Парментер с катушек слетит, когда про собак узнает».

— «За заткнись ты, Дэн, и помоги уже Риву на ноги подняться», — с этими словами Ярви рывком поднял Маркуса с колен. — «Бляха-муха, только этого нам не хватало! Пошли, Феникс. Зажми рану рукой. Ну, давай же, сильнее прижми».

“Так вот что такое болевой шок, да?” — подумал Рив, периодически выпадая из реальности. Он не помнил, как доковылял по коридору через очередные защитные двери, но каким-то образом всё же оказался в медсанчасти, и теперь вот, лёжа на кушетке, пытался осмотреть свою изорванную руку, пока Чалкросс, зажав рану, протирал её намокшей тряпкой. Вывернув голову что есть сил, Рив увидел, как Маркус сидит, сложив руки на груди в крепкий замок, пока Ярви возился с его лицом, накладывая швы. Каждый раз, как игла входила в кожу, Маркус легонько дёргался.

— «Не шевелись», — сказал Ярви, закончив сшивать рану. Он постарался наложить шов по всей длине, но края пореза всё равно не стягивались. — «Феникс, тебе надо в больницу».

— «Чтобы они мне рану по второму кругу начали зашивать? Дай мне антибиотики, да и всё».

— «Ну да, а что я Прескотту потом скажу?»

— «Твоя забота, сам думай. Вон Рив лежит, столько крови потерял. Отправь его к врачам», — встав на ноги, Маркус подошёл к Риву и склонился над ним, не обращая никакого внимания на Чалкросса. Лицо ему словно в кашу размешали, повезло ещё, что глаза не лишился, а речь звучала неразборчиво. — «Ну как ты, Рив?»

— «Думаю, курева на этой неделе мне не видать, Маркус. Хотя… Я ведь там мог насмерть кровью истечь, так что спасибо тебе».

— «Да не парься. И извини, что и тебя в это втянул».

Чалкросс отошёл в сторону.

— «Я вызову врачей. И хватит уже трындеть, чёрт подери, лягте оба. У вас кровь ещё не остановилась».

С этими словами Чалкросс вышел из комнаты в подсобку санитара. Ярви, взглянув на ногу Рива, покачал головой и молча направился вслед за Чалкроссом, захлопнув дверь за собой. Неудивительно, что они так пообсирались, если слова Ярви насчёт Прескотта были правдой.

— «Ну, хоть от нарядов по кухне отмазка появилась», — Рив почувствовал, как у него живот дрожит, будто бы засмеяться собирался, хотя это было вовсе не так. — «Чёрт, Маркус, шрам у тебя неслабый будет».

— «Ага», — ответил Маркус. Сейчас он выглядел совершенно иначе, и дело тут было не только в крови, всё ещё стекавшей по его лицу. В нём словно вспыхнул огонь. По-другому это никак не описать было. Будто бы Маркус забыл уже, как здорово почувствовать прилив адреналина, но теперь, вспомнив это ощущение, находился на верху блаженства. — «Когда Ярви нас отсюда выпустит, тебе понадобится помощь с подкопом. Я в деле».

Рив усомнился, расслышал ли он правильно слова Маркуса, будучи не в силах понять, что же могло так резко поменять его настрой, поэтому решил, что просто не так уловил смысл его фразы.

— «А я-то думал, что ты хочешь благородно сгнить тут к херам за свои грехи, и всё такое», — отозвался Рив.

— «Будет ещё время сгнить», — Маркус распрямился, расправив плечи во всю ширину и говоря уже сам с собой. Рив понял, что Феникс, должно быть, и не в такие передряги регулярно попадал, потому что теперь тот выглядел совершенно спокойным и думающим лишь о следующем своём шаге. — «Мне надо выбраться отсюда, чтобы перехуярить этих червей».

ГЛАВА 10


«В результате укуса животного пациент получил серьёзное рассечение тканей длиной приблизительно 11 сантиметров, проходящее от нижнего правого века к верхней губе. Меня пригласили для лечения раны примерно через два дня после её нанесения. Глаз оказался не задет. Рассечение тканей оказалось относительно неглубоким, кость не была задета, но потребовалось наложение саморассасывающихся швов на щёчную и круговую мышцу рта. Скуловая и щёчная ветви лицевого нерва не пострадали, так что, к моменту заживления раны, у пациенту должна полностью восстановиться способность к сокращению мышц лица, хотя вполне вероятно, что потеря чувствительности сохранится навсегда. Полностью шрам не рассосётся, хотя его депигментация и глубина со временем могут сократиться. Судя по всему, возникновения инфекции, всегда представляющей значительный риск при укусах животных, удалось не допустить благодаря пероральным антибиотикам, выданным пациенту надзирателями. К отчёту я приложил несколько фотографий раны. Также хотелось бы напомнить вам, что лечение подобных ранений в условиях Коалиционного учреждения для отбытия заключения “Хескет” приведёт к неудовлетворительным результатам, и в дальнейшем подобными инцидентами должны заниматься врачи отделения неотложной помощи в Медицинском центре Джасинто».


(Из отчёта доктора Джея Ассандриса,

ведущего инспектора по здравоохранению

Министерства здравоохранения КОГ,

направленного председателю Ричарду Прескотту

касательно заключённого №B1116/87 Феникса М.М.

Пометка для сотрудников архива от Дж. Бестон,

секретаря председателя Прескотта:

“Не вносить в отредактированное дело”.)




“ГЛЫБА”, МЕСЯЦ БУРЬ, СПУСТЯ 12 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


— «Есть термин такой: “одержимый”», — сказал Рив. — «Так вот это про тебя».

— «Сорок…» — прохрипел Маркус на выдохе, вновь подтянувшись на руках прямым хватом. — «Сорок один… Сорок два…»

При каждом подтягивании подбородком он касался торчавшей под потолком стальной балки, которая имелась в каждой камере на нижнем этаже. Конечно, подобные вещи надо было прятать в какие-нибудь короба, но, вероятно, начальник тюрьмы, организовавший через жопу последний косметический ремонт пятьдесят лет назад, решил, что заключённые будут ему благодарны за крепкую балку в камере, на которой можно отлично повеситься. Рив же приспособил её для сушки выстиранного белья. А ещё, благодаря удачному расположению балки под потолком, на неё можно было повесить какую-нибудь простыню, чтобы скрыться от посторонних глаз. Но если создать такую завесу, то это лишний раз подстегнёт какую-нибудь мразь разузнать, чем это таким за ней занимаются. Вертухаи всё равно уже давным-давно не спускаются на нижний этаж, чтобы проверить, что делают заключённые после отбоя.

— «Сорок три… Сорок четыре…»

Где-то в здании залаяли собаки. Для Рива этот звук был совершенно привычен, но Маркус сразу же начинал взволнованно прислушиваться. В этот раз он едва ли выбился из ритма. В нём вновь кипело желание бороться, и Рив даже знал, в какой именно момент всё это началось, ведь он своими глазами видел, как оно нарастало в Маркусе. После разговора с Прескоттом он перестал ходить, свесив плечи, да и наконец-то нашёл в себе силы прочесть письма от своей девушки. Но решающим событием для него стало нападение собак. Вспоминая об этом, создавалось впечатление, словно Маркусу надо было убедить самого себя в том, что он ещё способен сражаться, и что ему есть за что сражаться. В тот момент, когда он одержал верх в пылу драки за собственную жизнь, в нём что-то в момент изменилось. Маркус вспомнил, что у него лучше всего получалось: быть солдатом. Смысл его жизни заключался в убийстве червей, и если бы его
только выпустили отсюда, он бы их, наверно, голыми руками рвать начал.

И, судя по всему, именно к этому Маркус и стремился, хотя, всё же так и не простил себя. Единственной причиной тренировок, готовящих его к бою, и помощи с выкапыванием туннеля было то, что он планировал выбраться на волю и перебить как можно больше Саранчи, прежде чем она наконец-то убьёт его самого. Всё это постепенно начинало казаться вполне логичным Риву, но лишь потому что ему наконец-то удалось взглянуть на мир глазами Маркуса.

“Или это мне так только кажется. Бьюсь об заклад, никто вообще не знает, что на самом деле у него на душе творится. И, честно говоря, я не уверен, что сам хотел бы это узнать”.

Рив мог часы сверять по распорядку тренировок Маркуса, подошедшего к делу с таким рвением, будто бы все сроки горели уже. Закончив очередной подход, он спрыгнул на пол, встряхнул руками и, приложив локоть поперёк груди, растянул его несколько раз, сначала правую руку, а затем и левую, после чего залез на кушетку, чтобы вновь ухватиться за балку, но в этот раз уже обратным хватом. Сделав ещё пятьдесят подтягиваний, он спрыгнул, чтобы передохнуть, уперев ладони в бёдра. Громадный шрам от стычки с собаками пролегал сквозь его лицо, словно глубокая расщелина со рваными краями, но каким-то образом на Маркусе всё это смотрелось скорее, как украшение, нежели уродство. Говорят, по чертам лица можно узнать историю всей твоей жизни, и Рив уж точно был уверен, что история жизни Маркуса перед ним, как на ладони.

— «Пора начинать плату за вход в камеру брать», — пробормотал Маркус, распрямившись. Его речь по-прежнему звучала слегка неразборчиво, ведь онемение и скованность его изуродованной щеки ещё нескоро пройдут. — «Тебе бы тоже упражнения не помешали. Какая-никакая физиотерапия для твоей руки».

— «Сам же знаешь, что я, блядь, теперь даже пальцы в кулак сжать не могу», — ответил Рив. Руку неслабо разворотило, и Рив до сих пор не чувствовал некоторые пальцы. Такому наёмному убийце работу больше никто не предложит. — «К тому же, у нас сейчас куда более серьёзные проблемы появились».

— «Какие?»

— «Крыло для психов закрывают. Скоро останется только шестеро надзирателей».

Маркус в ответ лишь взглянул на него и вновь запрыгнул на балку, в этот раз ухватившись уже одной рукой за неё.

— «Почему?» — спросил он.

— «Ярви говорит, некоторых вертухаев призвали в армию».

Маркус и так никогда не улыбался, но сейчас его лицо просто скривилось от расстройства. Это был один из тех немногих моментов, когда Рив точно знал, о чём думал Феникс: это его, опытного солдата, должны были отправить обратно на передовую, ведь именно этого он и хотел, прекрасно умея сражаться.

— «Кэмпбелла тоже?» — наконец спросил Маркус, кряхтя от натуги.

— «Не-а».

Феникс утих ненадолго, вероятно, считая подтягивая про себя. Рив дождался, пока он закончит подход и спрыгнет вниз.

— «Твою мать», — выругался Маркус, слишком усердно оттирая пыль, прилипшую к ладоням. — «Значит, это им не в качестве награды за превращение меня в собачий корм организовали».

Рив не уловил смысла этой фразы.

— «Он же отстал от тебя, так ведь?» — спросил он.

— «Ага. Ну, и кто остался?»

— «Ярви, Парментер, Оспен, Чалкросс, Кэмпбелл и тот мужик из ночной смены. Как там его звали?.. Линг, кроде».

Маркус, нахмурившись, словно бы сверял этот список в уме какое-то время, а затем пожал плечами.

— «Эта помойка на самообеспечении живёт, а они просто следят за нами. Что из этого такую уж проблему делать?»

— «Сам прикинь, Маркус: чтобы управляться тут со всем, надо двенадцать надзирателей, потому что двинутых на голову они держат под замком в отдельном крыле. Если в смену будет ходить по два человека, то они не справятся. Так что их либо к нам подселят, либо…»

Маркус оглянулся по сторонам с таким видом, будто бы услышал что-то, а затем направился к двери камеры, чтобы взглянуть вверх в направлении мостков. Казалось, он всегда слышал нечто такое, на что Рив и вовсе внимания не обращал. Наверно, сказывались годы практики прислушивания к передвижениям червей.

— «Да уж, будет, чем время скоротать», — отвлечённо пробормотал Маркус, а затем вышел в коридор нижнего этажа и крикнул. — «Офицер Ярви, есть для меня почта?!»

Рив сделал шаг из камеры, чтобы увидеть всё самому, ведь он впервые в жизни услышал, как Маркус повысил голос, пусть и ненамного. Ярви, обмотав шею шарфом и сложив руки на груди в тугой замок, чтобы согреть их, посмотрел вниз через перила с таким выражением на лице, будто бы извинялся.

— «Сегодня почта не приходила, Феникс», — ответил он.

Маркус в ответ лишь кивнул, на мгновение уставившись растерянным взглядом словно в никуда. Будь на его месте какой-нибудь другой заключённый, то за подобный разговор, в самом лучшем случае, его бы наградили презрительными смешками и улюлюканьем. Но Маркусу каким-то образом удалось держаться в стороне от тюремной иерархии.

“«Живёт в этом мире, но не принадлежит ему». Где же я слышал эту фразу?.. Не могу вспомнить, но так и есть всё”.

Мерино неспешным шагом брел по коридору с видом сержанта, решившего разузнать, что за шум творится в его владениях. Маркус с ним теперь старался не встречаться взглядом. Рив изучал их язык тела взглядом настоящего эксперта, потому как в тюрьме всё равно нечем больше заняться, кроме как за другими людьми следить. Мерино расхаживал так, будто бы ему тут всё вокруг принадлежало, хотя, в общем-то, так и было на самом деле. Но он никогда не вставал слишком близко к Маркусу, не загораживал ему путь и не пересекал невидимую черту, ограждавшую открытую дверь камеры Маркуса. Феникс же со своей стороны никогда не пялился на Мерино в открытую, как он это порой делал, расправив плечи и сомкнув кулаки на прижатых к телу руках, будто бы напрашиваясь на драку. Между ними воцарилось немое перемирие. Маркус и не думал подлизываться к Мерино, но и в паханы не метил, ведь у него были совершенно другие цели. Хотя остальные сидевшие всё равно относились к нему, будто бы он имел среди них некий авторитет, и Мерино это прям явно раздражало. Казалось, Маркус всем своим видом пытается убедить Мерино в том, что у того никто не собирается отнимать его поганый титул короля этой навозной кучи.

— «У тебя проблемы, Феникс?» — спросил он.

Такого рода вопрос мог в момент перерасти в драку. Риву, который понимал, что его рука слишком сильно повреждена, чтобы растащить дерущихся, оставалось лишь молиться, что Маркус не клюнет на эту наживку.

— «Ага, писем не получаю от…» — Маркус умолк на мгновение. — «От моей девушки».

Рив понял, что Маркус впервые её так назвал, хотя ни разу до этого даже имени её не называл. Если даже Мерино и пытался спровоцировать Феникса, чтобы раз и навсегда поставить того на место, то такой ответ его уж точно обескуражил.

— «Говняно это, понимаю», — ответил Мерино, покачав головой. — «Ну, дамам время нужно, чтобы привыкнуть к такому, так что напишет ещё. Ну, а если и нет, то можешь забыть о ней».

Теперь уже пришёл черёд Маркуса быть застигнутым врасплох подобным ответом.

— «Ага», — только и ответил он, моргнув пару раз, а затем направился обратно в камеру, чтобы вернуться к своим упражнениям. Мерино, переведя взгляд на Рива, легонько вздёрнул голову, будто бы спрашивая, что не так с Маркусом. Рив незаметно мотнул головой, дав Мерино понять, что надо отойти в сторону для разговора, а затем прошёл немного вглубь коридора. Откуда-то доносились крики спора. Судя по голосам, это Сэфферт и Ван Лиис ругались на кухне насчёт того, кто же сломал этот чёртов радиоприёмник. Кухни являлись самым тёплым местом в “Глыбе”, оттого и привлекая слишком много добровольно вызвавшихся в наряд по кухне, но места на всех не хватало, отсюда и возникали стычки и вспышки ярости. Хотя без радио совсем херово, ведь это была их единственная связующая нить с волей, неподконтрольная тюремщикам.

— «Слушай, Маркус только и думает, как бы отсюда выбраться и начать валить червей», — заговорил Рив. — «Он это целью всей своей жизни сделал».

— «Да, я в курсе, что он у нас с вывихом на голову. Мне его даже в какой-то степени жаль. Эти обмудки его сюда сослали, а он им до сих пор верен».

— «Я думаю, тут не всё так просто».

— «Может, и нет», — ответил Мерино. — «Так, теперь давай о серьёзных проблемах перетрём. Не сказать, что мы с вертухаями соблюдаем какие-то формальности, но всё же: что делать будем, когда прибудут наши новые гости из крыла для психов? А это явно скоро случится».

— «Тебе решать, Дэн».

— «Кто у нас там сидит?»

Рив постарался вспомнить. Раньше ему не казалось особо важным знать, что именно за люди сидели в крыле для душевнобольных преступников. Разве что, из простого любопытства, чтобы было о чём посплетничать, ведь все сидевшие тут полагали, что никогда с ними по соседству не окажутся. Таких надо было держать отдельно.

— «Так, там сидит Раскин, который почтальона на пятаки порубил и съел их», — Рив принялся вспоминать заголовки газет. — «Ещё там сидят серийные насильники… Бересфорд, Тэсман… Тот парень, что слетел с катушек и устроил пальбу из автомата в супермаркете в Толлене… Поджигатель ещё есть, которого годами поймать пытались… Да, непросто будет в такой шайке найти кого-то приятного в общении. Их что, хотят выпускать на общий этаж вместе с нами?»

— «До этого не дойдёт», — прорычал Мерино. — «А если и дойдёт, то вся эта ситуация закончится через несколько часов».

— «Как-то мы слишком привередливы, с учётом наших-то собственных заслуг, нет?»

— «Это мы тут своей жизнью рискуем», — ответил Мерино. — «Не люди на воле, и не вертухаи. Если поехавшие половину из нас перемочат, тюремщикам только жить спокойнее станет».

Какие-нибудь святоши из обществ борьбы за права человека уж точно не станут поднимать восстание на воле и выступать против такого решения. Рив даже не был уверен, остался ли кто-нибудь их них в живых вообще.

— «Если бы они этого и впрямь так хотели, то сами бы уже в расход нас пустили, не так ли?»

— «Когда некого сторожить будет, вертухаев на передовую отправят».

— «Это да, но Кэмпбелл уж точно о таком мечтает».

— «Но не все остальные», — Мерино легонько ткнул Рива в грудину рукой, явно дав тому понять, что и ножом пырнуть мог бы, если бы захотел. — «Ты ж с Ярви кентуешься, вот и пойди разузнай, что к чему. А я пока позабочусь о том, чтобы все были готовы к небольшой самообороне».

Мерино зашагал прочь, сунув руки в карманы, и скрылся в дверях, ведущих на кухню. Вероятно, он хотел собрать все ножи и прочую столовую утварь, которая может пригодиться. По крайней мере, все острые предметы можно было спрятать, чтобы заключённые из крыла для психов не смогли добраться до них. Впервые за долгие годы Рив почувствовал нависшую над ним угрозу. Не сказать, что в “Глыбе” всё тихо и спокойно было, как на курорте каком-нибудь, но когда самые дикие бесчинства наконец-то стихли, и народ в целом успокоился, то после “Дня-П” внутри этих стен стало куда безопаснее, чем на воле. А теперь всё снова менялось. Рив взглянул на мостки, чтобы проверить, не вернулся ли туда Ярви, но вместо него там теперь рядом с Чалкроссом стоял похожий на мертвеца Кэмпбелл. Значит, Чалкроссу выдадут “Лансер” и прикажут херачить по целям, да? Жаль, что надзиратели не стали выстраивать нормальные рабочие отношения с Маркусом, а то ведь у него наверняка нашлась бы целая куча советов по тому, как не погибнуть в бою.

Кэмпбелл смотрел на коридор нижнего этажа, хотя, казалось, уставился в никуда. Риву непросто было проявить жалость к нему, ведь после нападения псов его рука уже никогда не станет работать, как прежде, а от икроножной мышцы такой кусок отхватили, что в получившуюся дыру кулак просунуть можно было. Тем не менее, Кэмпбелл выглядел так, словно бы ему окончательно пиздец пришёл. Чёрт, потерять единственного сына — то ещё испытание. У многих вообще не получалось детей завести, оттого всё это и было куда тяжелее.

Не сказать, что Кэмпбелл был плохим человеком. Забавно, но Маркус просто смирился с тем, что это именно страх, а затем и горечь утраты близкого подтолкнули надзирателя выпустить свой гнев на нём. Феникс вовсе не счёл Кэмпбелла садистом, а просто человеком, доведённым до отчаяния. Хотя, всё это понимание ни черта ему не помогло, ведь ему всё равно лицо на лоскуты порвали так, что ещё годами теперь заживать будет.

— «Эй, Маркус», — вернувшись к камере Феникса, Рив сунул голову внутрь и позвал его. Маркус качал пресс, лёжа спиной на полу и закинув ноги на кушетку. Рив дождался, пока он закончит свои упражнения, а тянулось всё это чертовски долго. — «Всё, закончил? Пора туннель копать. Возможно, придётся ускориться, если на этаже появятся наши свихнувшиеся коллеги».

Поднявшись на ноги, Маркус взял свою тюремную куртку и направился вслед за Ривом к бойлерной.

— «Может, они будут вести себя вполне сносно».

— «Охереть, как смешно-то».

— «С насильниками мы точно поладим».

— «Они тут не все по женщинам, Маркус».

— «Замечательно же».

— «Перо так с собой и таскаешь?»

— «Ага. Терпеть не могу, когда кутикулу на ногтях нечем подрезать».

— «А ты, смотрю, в последнее время ожил немного».

— «Чем раньше закончим с туннелем, тем раньше начну червей валить. Есть к чему стремиться».

— «Значит, не с девушкой своей хочешь поскорее встретиться. У неё хоть имя-то есть?»

— «Ага».

— «Аня, так ведь?» — спросил Рив.

Маркус замедлил шаг и повернулся к нему, угрожающе застыв на месте, и Рив чуть было не налетел на него.

— «Я не хочу, чтобы её имя выцарапали на стене туалета, дополнив интересными комментариями, так что, полагаю, ты не станешь об этом распространяться».

— «Само собой».

Маркус вновь зашагал дальше.

— «Ты ведь понимаешь, что мы целый год копать будем, чтобы за ограду пробиться, да?» — спросил он.

— «Как ты её называешь? Я про Аню».

— «Лейтенантом».

— «А, понимаю».

— «Нет, не понимаешь», — возразил ему Маркус, когда они шли по коридору бойлерной. Он, казалось, вообще не понимал, что кучка надолго застрявших в тюрьме людей, чьи знакомые или родственники на воле уже давно мертвы, или же предпочитают забыть о них, сочтёт невероятно интересной всю эту его личную мыльную оперу. — «Я говорю, что целый год на это уйдёт».

— «Значит, надо копать быстрее червей».

Рив взглянул поверх головы Лёшарса, уставившись в дыру, но так никого там внизу и не увидел, поэтому они оба свернули за угол. До слуха доносился лишь тихий скрежет инструмента о почву и периодический шорох осыпавшейся земли, похожий на шум дождя. Эдоуэйн, протащив старый мешок с землёй по полу, принялся высыпать его содержимое в вёдра.

— «Ты ведь в любой момент в гранит упрёшься», — сказал Маркус, опустившись на колени и сунув голову в яму, ведущую в туннель. — «Если не возьмёшь глубже, то не пройдёшь под стеной. Надо сначала вниз прокопать».

— «Вот именно», — ответил Эдоуэйн. — «Как раз поэтому мы и копаем в сторону трубопровода коммуникаций».

— «Не самая толковая задумка».

— «А у тебя есть получше?»

— «Нет».

— «Ну, тогда делай, как велят, “шестерёнка”».

Маркус распрямился, уперев руки в колени и немного расставив ноги, а затем уставился на Эдоуэйна немигающим взглядом, но тот и не думал отворачиваться. Рив уже забеспокоился, что они так несколько часов простоять могут.

— «Остынь уже, “инди”, ладно?» — вмешался Рив. — «Пусть парень покопает немного».

Эдоуэйн вскинул бровь.

— «Тогда отзывайте Вэнса».

Маркус позвал Вэнса, и тот наконец-то выбрался из туннеля, сжимая в руках небольшую садовую лопатку. Ну, неудивительно, что они возились тут уже целую вечность. Хотя использовать обычную лопату не было никакого смысла, ведь прослойка мягкой почвы всё равно была слишком тонка. Передав садовую лопатку Маркусу, Вэнс вылез из ямы.

— «Думаю, я нашёл, что нужно», — сказал он. — «Немного расчистил подход к стенке трубопровода, но не могу сказать, насколько он большой. Но сама стенка точно из жёсткого пластика, который раньше использовали».

Рив подозревал, что во время войны с червями Маркус стал экспертом по подземным сооружениям. Должно быть, он за свою жизнь повидал вывороченных фундаментов, смятых труб и взрыхлённой почвы больше, чем остальные заключённые.

— «Погляжу, что там», — сказал он. — «Если там именно тот композитный пластик, о котором я думаю, то нам придётся разломать его, чтобы попасть внутрь. Понадобится молоток, а не что-то режущее. Кстати, где вы планируете из этого трубопровода на поверхность выбираться?»

Эдоуэйн достал из заднего кармана сложенный лист тряпичной бумаги и разложил его перед Маркусом, стоя над ним.

— «Вот тут», — сказал он, указывая пальцем на какую-то точку на листе. — «Примерно в семистах метрах от стены должен быть смотровой люк. По крайней мере, он там был, когда я проходил первичный инструктаж».

— «Какой ещё инструктаж?»

— «Который я прошёл во время той войны, которую и я, и ты, “шестерёнка”, ещё не забыли. Из него я узнал сотню полезных фактов про врага и про центральную часть его страны. Ваша электроэнергетическая компания установила смотровые люки через каждый километр в городской черте».

Маркус на мгновение взглянул вверх, а затем, засунув садовую лопатку за пояс штанов, свесил ноги в дыру и опустился внутрь. Рив услышал, как он проскользнул в изгибе туннеля. Места там маловато было, чтобы встать в полный рост, так что Маркусу пришлось разворачиваться в туннеле, чтобы ползти головой вперёд, где копать можно лишь лёжа на животе или на боку. Такую задачу не выполнить, если страдаешь клаустрофобией, а Маркусу с учётом его высокого роста и ширины плеч было довольно сложно протиснуться внутрь. Тем не менее, он был полон решимости достичь своей цели. Рив задумался, как, чёрт подери, им вытащить его из туннеля, если он там застрянет. Даже при таком морозе после нескольких минут работы пот начинал заливать глаза, а в туннеле становилось жарче, чем в пропаренной бане, так что опасность потерять сознания от обезвоживания была более чем реальна. Единственный способ избежать этого — не оставаться в туннеле надолго.

— «Ты всё ещё считаешь, что на воле не так опаснее, чем здесь?» — спросил Вэнс, вытирая лицо рукавом.

— «Если из крыла для психов всех к нам выпустят, тогда точно бежать отсюда надо», — сказал Рив. Опустив голову в яму, он позвал Маркуса. — «Маркус, ещё десять минут, а потом меняемся, ладно?»

В ответ до него донеслось какое-то ворчание, которое можно было счесть за согласие. Рив повернулся, чтобы следить за временем на жестяном циферблате старых часов, скрытых под запертым стеклянным колпаком высоко на стене. Прошло восемь, девять, десять, а затем и одиннадцать минут, но звуки соскабливания и осыпания почвы из ямы вовсе и не думали стихать.

— «Эй, Маркус, давай вылезай, время вышло!» — крикнул Рив.

— «Я тут кое-что нашёл», — отозвался Маркус.

Ещё спустя пару минут шум копания стих, сменившись шорохом протискивающегося тела и тяжёлым дыханием. С высунувшегося из ямы Маркуса ручьём лил пот, да и выражение его лица говорило о том, что жизнью он недоволен куда больше обычного. Он сложил руки на край ямы.

— «Ну и что там?» — поинтересовался Эдоуэйн.

— «Я расчистил подход к стенке трубопровода».

— «Значит, теперь можно приступать к её вскрытию. Я даже не ожидал, что всё так гладко пройдёт».

— «Возможно, придётся пересмотреть свой план. Как ты думал, какой там диаметр трубы?»

— «Два с половиной метра», — пожал плечами Эдоуэйн. — «Стандартная труба».

Подтянувшись на руках, Маркус выбрался из ямы и встал на ноги.

— «Там чуть меньше метра», — сказал он. — «Это видно по углу изгиба. Придётся карабкаться друг за другом, как спелеологи, а не идти пешком».

— «Справимся», — мигом ответил Эдоуэйн. — «Чем ещё напугать попробуешь?»

— «Ну», — начал Маркус, — «я вам когда-нибудь рассказывал, как черви добрались до центра Эфиры?»




КОМНАТА ПЕРСОНАЛА АДМИНИСТРАЦИИ ТЮРЬМЫ, “ГЛЫБА”.


— «Да пошёл он на хуй», — пробормотал Кэмпбелл, присев на корточки перед дровяной печью в комнате персонала. Открыв застеклённую металлическую дверцу печки, он бросил что-то внутрь, отчего языки пламени всполохнули вверх. — «Заебал уже».

Он уставился на взметнувшийся вверх огонь, который вскоре утих. Нико лишь мельком бросил взгляд на Кэмпбелла, заинтересовавшись, из-за чего в маленькой комнате так резко потеплело, потому что с головой ушёл в оформление бухгалтерских документов по тем скудным припасам, привозимым из Джасинто, параллельно ожидая звонка из министерства здравоохранения.

— «Кого ты там на хуй шлёшь?» — спросил он.

— «Да забей».

Нико в последнее время особо не наседал на Кэмпбелла. Несмотря на то, что в мире сейчас все потеряли близких, он перенёс гибель сына куда тяжелее, чем многие другие. Кэмпбелл почти всё время молчал, а те редкие произнесённые им фразы исходили из уст человека озлобленного и раздражительного, в котором Нико вовсе не узнавал давнего коллегу. Но Кэмпбелл всё же отстал от Маркуса Феникса после того, как собак на того натравил, а это главное. Почему-то он решил, что его, как и других надзирателей, отправят в армию, и, казалось, даже расстроился, когда этого не случилось. Нико по-прежнему пытался понять, то ли это председатель Прескотт воплощал в жизнь своё обещание наказать их за жестокое обращение с Маркусом, или же тут крылось нечто совершенно иное.

— «Что сжигаешь?» — спросил Нико.

— «Бумагу. Я тут скоро от холода околею».

— «Ну, ты ведь знаешь, что отопление мы ещё нескоро включить сможем, так что не сжигай всё сразу, хорошо?»

Кэмпбелл продолжил прибираться в кабинете, а Нико вернулся к своей работе с бумагами. Он и понятия не имел, какие заключённые не представляли опасности для окружающих, чтобы их можно было выпустить из отдельного крыла, и что делать с остальными. Именно поэтому Ярви и ждал звонка от психиатра с пояснениями, кто же у них самый буйный. Хотя, можно подумать, что кто-нибудь из этих чёртовых мозгоправов, ещё работающих в министерстве, разбирался в этом вопросе. Но телефон по-прежнему молчал.

“А вот те, кто на лекарствах сидит, когда в последний раз их вообще принимали? Я даже вспомнить не могу, когда это было. Нам уже годами не привозили никаких препаратов, чтобы психов усмирять”.

— «Можно их вообще прямо там и оставить», — начал Кэмпбелл. — «Ну да, мы на прогулки их не выводим, да и мыться им приходится в раковине прямо в собственных камерах. Ну и что, хрен с ними. У нас сейчас за любое преступление на расстрел отправляют, а мы тут время и ресурсы тратим на заключённых, которые, натвори они тех же дел сегодня, просто пулю бы словили».

— «Ну, ты сам на свой вопрос ответил», — сказал Нико. — «Когда их поймали, закон военного времени ещё не действовал».

— «А мы всё притворяемся, что мир за этими стенами в полном порядке, да? Твою мать, ты ещё о каких-то законах и правилах говоришь».

— «Чем больше мы будем забивать на подобные вещи, тем меньше в нас от цивилизованного общества останется».

— «Где ты всей этой херни нахватался?»

Нико и сам не знал, но где-то в глубине души он понимал, что некоторых правил надо придерживаться до последнего, даже если они со стороны и кажутся полнейшей бессмыслицей. Ведь это единственное, что у них осталось в память о том, что когда-то в КОГ люди жили нормально. Если отбросить всё это в сторону, то общество мигом скатится в анархию. А ведь даже “бродяги” придерживались ряда правил.

Кэмпбелл слонялся по кабинету, поднимая стопки бумаги и протирая под ними пыль тряпкой, которая, наверно, когда-то была белого цвета. Подняв полупустую чашку кофе Нико, из которой торчала ложечка, он протёр под ней, а затем поставил чашку обратно на стол, поверхность которого была покрыта круговыми пятнами от прошлых чашек. Ложечка легонько звякнула об фарфор. Кэмпбелл направился протирать пыль дальше, но ложечка вдруг снова звякнула. Поначалу Нико подумал, что это под Кэмпбеллом дощатый пол скрипнул, но звон не утих, даже когда Кэмпбелл остановился на месте. Нико уставился на ложечку, которая дрожала в чашке ещё приблизительно секунд пятнадцать, а затем всё стихло.

— «Черви», — сказал Ярви.

Кэмпбелл несколько мгновений не сводил глаз с чашки.

— «Это ж с какой силой они там копают, если здание на гранитной породе шатается?» — спросил он.

— «Да кто ж знает…»

— «Пора уже закрывать всю эту богадельню».

Именно это все вокруг и говорили, и всегда возникал вопрос: почему правительство, вполне способное и желающее пойти на самые отчаянные меры, чтобы пережить натиск червей, сочтёт недопустимым избавиться от горстки отбросов общества? Вероятно, причины у такого решения были ровно теми же самыми, что и у Нико: если пусть по ветру все законы и правила, то мир вокруг в итоге станет для них местом совершенно чужим и не стоящим того, чтобы его и дальше спасать. Говорят, что ужасные помыслы всегда настигают тебя постепенно, один за другим, но даже в условиях медленного и незаметного упадка морали, порой всё же можно увидеть, где пролегает черта, которую нельзя переступать. Наверно, так случилось и с Прескоттом.

— «Когда приказ будет, тогда и закроемся», — ответил Нико, взглянув на часы у себя на руке. Если мозгоправ не позвонит в течение часа, то придётся передать по смене это поручение Парментеру, а тот не станет записывать слова врача, даже если его собственная жизнь от этого зависеть будет. — «А пока что работаем, как обычно, ясно? Хватит ныть, сегодня ещё должны припасы завезти. Может, даже мясные консервы получим».

— «А патроны будут? У нас почти все закончились».

— «Не думаю», — ответил Нико. У них осталась пара винтовок и четыре ящика патронов, а каждый надзиратель носил с собой пистолет и одну сменную обойму к нему. Пока что единственное им применение находилось, когда надо было голубей на обед пострелять, так что патроны ценились, как имперские драгоценности из Кашкура, и держали их в запас просто на всякий случай. — «Нам патроны никогда не привозят. Хотя вот обещали в этот раз выдать порошковое молоко».

— «Только Оспена не зови на приёмку припасов, он в прошлый раз этим занимался».

— «Знаешь, я, пожалуй, сам всё разгружу и передам Мерино. Только так у заключённых будет шанс хоть что-то из этого получить, чёрт подери».

— «Чего ты так за них переживаешь, если сам считаешь их всех сборищем подонков?»

— «Потому что у меня работа такая: следить за тем, чтобы с ними по-людски обращались. Именно так взрослые люди себя, блядь, и ведут: поступают правильно, даже когда совершенно этого не хотят, понятно?»

Нико тут же пожалел, что так рявкнул на Кэмпбелла, но затем вспомнил, что тот сделал с Маркусом, поведение которого по-прежнему вызывало волнение. И хоть Феникс уже не шатался по тюрьме с тоскливым видом в ожидании смерти, но и жизнелюбия в нём всё ещё сильно не прибавилось. Он перешёл в состоянии какой-то мрачной одержимости и целеустремлённости, словно бы знал что-то, о чём никто больше не догадывался, и ждал некий приказ.

— «Эти сволочи на нижнем этаже что-то затевают, что ли?» — спросил Кэмпбелл. — «Слишком уж тихо».

— «Скрести пальцы на удачу, что они побег готовят».

Судя по всему, Кэмпбелл нашёл ещё какую-то ненужную бумагу, решив и её сжечь. Нико бросил на него взгляд, на мгновение оторвавшись от сверления глазами телефона, просто чтобы убедиться, что на обратной стороне этих бумаг не осталось места, где ещё можно было бы что-нибудь записать. Казалось, это была потяжелевшая от чернил бумага для авиапочты, или что-то такое же тонкое. До Нико вдруг дошло, что, возможно, это были письма сына Кэмпбелла, но он не осмелился спросить напрямую. К тому же, совершенно неясно было, зачем горевавшему отцу вообще сжигать эти письма, и почему он занялся этим здесь, а не дома.

— «Лучше бы отправить всю эту бумагу на переработку», — осторожным тоном произнёс Нико.

Кэмпбелл забросил в печь последнюю стопку, отчего огонь разгорелся ещё сильнее.

— «Некогда мне такой хренью заниматься. Лучше просто сжечь, а пепел для удобрения на грядках использовать».

В этот момент зазвонил телефон, и Нико тут же позабыл обо всех прелестях вторичной переработки. Если звонок шёл не из министерства здравоохранения, то тогда либо из министерства юстиции, либо из кабинета Прескотта. Но в любом случае, ничего хорошего из этого разговора ждать не приходилось. Нико поднял трубку.

— «Коалиционное учреждение для отбытия заключения “Хескет”, офицер Ярви у аппарата».

— «Это доктор Уилсен. Вы хотели услышать оценку риска перевода ваших психически больных заключённых к остальным».

Пошарив по столу в поисках карандаша, Нико перевернул пачку бланков для заявок, чтобы использовать чистый оборот для записей. В последнее время заявки всё равно уже особо не на что было писать.

— «Да, именно так. Мне надо знать, кто будет представлять наибольшую опасность, если я переведу всех в основное крыло. У нас сейчас осталась лишь половина от нужного числа надзирателей, вот я и переживаю, можно ли этих заключённых вообще выпускать к остальным».

— «Ну, с ваших слов выходит, что лекарства им не дают. Наибольший риск для вас представляет Раскин, так как у нас он проходит как шизофреник, да и не только. Но вы, вероятно, и так уже всё это знаете, раз он какое-то время уже не принимал таблетки».

— «Мне просто надо получить от вас всю информацию, так как придётся перевести всех из крыла для психически больных и закрыть его».

— «Нет никакой гарантии, что они не начнут причинять вред другим заключённым или самим себе».

— «Не думаю, что их семьи решат нас за это засудить».

— «Ладно. Тогда Раскина надо держать в одиночной камере, и если есть возможность его вообще оттуда не выпускать, то вообще хорошо будет. Что же касается остальных… За поджигателем тоже стоит приглядывать. Остальные, скорее всего, куда большую опасность представляют для самих себя, чем для других».

“И вот ради такого заключения от специалиста я тут несколько часов прождал? Интересно, заметит ли кто-нибудь, если мы их просто пристрелим? Будет ли вообще это хоть кого-то волновать? Патронов-то у нас на это дело точно хватит. Если бы они только знали… Хотя, мы ведь всё равно уже давно не главные тут”.

— «Замечательно», — вздохнул Нико. — «Спасибо, доктор».

Он положил трубку, решив, что пусть Мерино сам с этим всем разбирается. Кэмпбелл не сводил с него глаз, ожидая разъяснений.

— «Ну что?» — спросил он.

— «Да только время зря потратил. Ладно, пошли готовить перевод Раскина», — ответил Нико. Для этого им точно потребуются дубинки и наручники, ведь даже вывести его из камеры в душ было целой проблемой. Для этого приходилось запирать весь нижний этаж, чтобы он не добрался до обычных заключённых, а затем лично тащить его в душевую. Теперь уже так делать не выйдет. — «Заодно, может, сразу его переведём в общий блок».

— «Ладно. И кто этим займётся?»

— «Мы с тобой».

Закрыв дверцу печки, Кэмпбелл потянулся за дубинкой, подвешенной за кожаный ремешок на спинку кресла.

— «Тогда надо, чтобы Парментер выпустил псов и объявил режим изоляции».

В одиночных камерах, по необходимости переоборудованных для содержания психически больных преступников, находиться было куда удобнее, чем на нижнем этаже. По крайней мере, летом уж точно. В камерах было темно, но зато прохладно и тихо. Нико сам порой задумывался, как бы ему пришлось тут, окажись он на месте заключённого, и решил, что лучше сидеть одному, чем попасть в общий блок и быть там на всеобщем обозрении, как манекен на витрине магазина.

— «Эй, вертухай!» — послышался крик из коридора. Голос принадлежал Бересфорду. — «Ярви, это ты?! Чёрт подери, в моей камере вода! Сам погляди, она уже замерзать начала!»

Нико жестом дал понять Кэмпбеллу, чтобы тот был начеку во время проверки камеры.

— «В каком смысле “вода”?» — спросил Нико, пройдя мимо ряда дверей камер. — «Где?»

— «На полу. Она просачивается из-под плит».

Нико проверил, чтобы кожаный ремешок подготовленной к удару дубинки был крепко обёрнут вокруг его кулака. Бересфорд ни разу не пытался досадить надзирателям. По крайней мере, в последние несколько лет он такой хренью уж точно не занимался. Пусть даже Бересфорд и не проявлял жестокости к мужчинам, но Нико всё же никогда не расслаблялся, находясь рядом с ним. Открыв дверь, надзиратель жестом приказал заключённому отойти к задней стене камеры.

Бересфорд не соврал про воду. Нико заметил мерцающее отражение света зарешёченной лампы на потолке. Вода не залила пол целиком, а просто скопилась в виде мелких поблескивающих лужиц в выбоинах. В самых глубоких лужицах проглядывалось отражение. Первым делом Нико решил, что это унитаз или умывальник течь дали, но затем, проверив трубы и вентили, убедился, что там сухо, как в пустыне.

— «Я порой вижу мелкие пузырьки», — начал Бересфорд. — «Они выходят из-под земли».

— «Не думаю, что под тюрьмой река течёт, или ручей какой-нибудь пробился».

— «А что тогда? Откуда вся эта вода прёт?»

— «Ну, мы тебя всё равно наверх переводим, так что можешь не волноваться», — ответил Нико, запирая дверь камеры за собой. — «Тебя следующим переведём».

— «Наверно, конденсат скопился», — предположил Кэмпбелл.

— «Нет, там вода именно сквозь пол просачивается. И можешь даже не предлагать ремонтную бригаду вызвать», — сказал в ответ Нико. Уже не в первый раз им приходится закрывать ту или иную часть тюрьмы из-за истлевшей проводки, или потому что стены осыпаться начали, а чинить всё это было просто некому. — «Должно быть, недавно всё это началось».

— «Ещё у кого-нибудь вода на полу в камере есть?!» — крикнул Кэмпбелл.

— «У меня, сэр!» — отозвался заключённый по имени Слапински, камера которого располагалась на той же стороне коридора, что и камера Бересфорда. — «Под раковиной сегодня немного натекло!»

— «Это всё черви эти долбанные, как пить дать», — пробормотал Кэмпбелл. — «Русло подземной реки какой-нибудь перенаправили, или ещё что натворили, когда туннели свои выкапывали».

— «Не пускайте их!» — завизжал Раскин. — «Не пускайте их сюда, умоляю!»

— «Да ладно, у них всё равно ключей от камер нет», — ответил Нико, который, возможно, даже бы пожалел Раскина, не знай он, за что того упекли сюда. — «Придётся им пропуск оформлять для посещений».

По внешнему виду Раскина и не скажешь, что это сумасшедший каннибал съел почтальона. Ему было уже за пятьдесят, и Нико принял бы этого упитанного коренастого мужчину с тёмными вьющимися волосами, среди которых уже пробилась седина, за повара в буфете, если бы не знал, что тот учителем работал. Недостаток физических нагрузок из-за пребывания в одиночной камере явно проявился на его фигуре, хотя Раскина волновало лишь то, чтобы к двери его камеры незнакомцы не приближались. Нико почти что научился понимать его мотивы.

— «Обещаешь?» — спросил Раскин.

— «Так, Раскин», — с этими словами Нико, стоя у распахнутой двери камеры, позвенел наручниками. С Раскиным у него проблем никогда не возникало, ведь того, казалось, почти всё время пугали различные шумы и голоса. Хотя расслабляться рядом с ним всё же не стоило. — «Мы тебя переводим».

Раскин отошёл на пару шагов назад.

— «Куда?» — спросил он.

— «Туда, где хорошо и сухо», — из-за спины Нико послышался голос Кэмпбелла, которого Раскин, вероятно, опасался. Нико не стал оборачиваться. — «Вода сквозь скалу просачивается. А тебе дадут отдельную камеру, не переживай».

Раскин прошёлся вдоль стены камеры, словно крыса, напавшая на след привлекательного запаха. Он прекрасно знал, что надо делать, поэтому вытянул руки, чтобы их заключили в наручники, выдыхая облачка пара в холодный воздух.

— «Я не хочу, чтобы мне кто-нибудь в дверь названивал», — сказал он. — «Обещаешь, что этого не будет, ладно?»

— «Обещаю, никаких незнакомцев», — ответил Нико, решив, что разберётся с этим, когда захлопнет дверь новой камеры Раскина. — «Пошли, приятель».

Из-за деревянной двери раздавался дикий собачий лай, прерываемый лишь воем сирены, сообщавшей, что обратный отсчёт начался. Покинув отдельное крыло для психически больных, где стены из толстого гранита создавали относительную звуконепроницаемость, Раскин оказался в водовороте этого шума. Нико ухватил его за правый локоть, пока Кэмпбелл держал его слева. Остановившись у двери, все трое принялись ждать.

— «Три… Два… Один… Режим изоляции!» — объявила система громких оповещений.

Псы как с ума посходили. В каком-то смысле Нико был даже рад тому, что Маркус убил парочку собак, так как это немного подкосило их репутацию демонических бессмертных созданий. Парментер переживал, что может потерять ещё кого-нибудь из своей драгоценной щенячьей своры после того, как Маркус доказал, что их можно победить. Теперь, если надо было натравить собак, надзиратель выпускал сразу всю стаю. С такой сворой никто не сумел бы совладать, будучи безоружным, даже Маркус. Но Парментер всё равно переживал, что Фениксу всё же это каким-то образом удастся. Даже будучи вообще никому не досаждавшим тихоней, Маркусу всё равно удалось до усрачки тут всех перепугать.

— «Псы под замком?» — спросил Нико по рации.

— «Всё чисто», — ответил Парментер.

Кэмпбелл открыл дверь, после чего вместе с Нико затащил Раскина внутрь, начав долгий путь к камере. Нико понимал, что было бы несколько проще перевести Раскина сюда ночью, после отбоя, потому что сейчас им пришлось пройтись мимо целой вереницы камер, откуда на них злобно глазели заключённые. На нижнем этаже воцарилась мрачная атмосфера: никто и не думал насмешливо свистеть и улюлюкать. Вместо этого надзиратели то и дело натыкались на молчаливые взгляды, в которых явно читалось нежелание оказаться по соседству с таким заключённым. Нико их понимал, хотя, конечно, со стороны весьма глупо выглядело, когда одна свора убийц и преступников с презрением смотрит на такую же другую свору душегубов и насильников. Но так себя, в целом, люди и вели в обществе, и тюрьма не стала исключением.

Чуть более приличные обитатели “Глыбы” и в самом деле были правы с практической точки зрения. Нико ведь вообще не представлял себе, какие фокусы могут выкинуть сидевшие в крыле для психов. А с учётом того, что на каждую смену теперь приходится лишь два надзирателя, у них не выйдет обеспечить им больше безопасности, чем в блоке одиночных камер. До этого Нико и сам догадался, так что теперь надзирателям придётся подстраиваться под те моменты, когда выпускают псов.

Нико повернул голову в сторону камеры Мерино. Тот молча наблюдал за ними стоя возле двери, опершись грудью на горизонтальную планку решётки и высунув скрещенные руки сквозь прутья наружу. Сидевший через несколько камер от него Маркус вовсе не обращал внимая на всю эту ситуацию. Закинув ноги на кровать и скрестив руки на груди, он качал пресс, будто бы готовился к драке. Рив говорил, что вся эта безобидная армейщина не давала ему раскиснуть, и волноваться тут не о чем, ведь всяко лучше, чем устраивать свары с Мерино. Раскин не стал останавливаться, чтобы разглядеть Маркуса получше, хотя точно окинул его обеспокоенным взглядом, проходя мимо его камеры.

— «Не о чем тут волноваться, Раскин», — сказал Нико, подталкивая заключённого, чтобы тот шёл быстрее. Открыв дверь вручную при помощи ключа, он затолкал Раскина в камеру. — «Подожди минуту, я принесу тебе одеяло и простыни, хорошо?»

— «Только двери запри», — ответил Раскин. — «Умоляю».

“Бедняга”, — подумал Нико, поворачивая ключ в замке. Он подёргал прутья решётки, чтобы Раскин убедился в том, что никто не сможет к нему в камеру попасть. Порой Нико испытывал вину из-за того, что сочувствовал заключённым, но о людях он привык судить по тому, как они сами к нему относились. Невозможно было одновременно думать о преступлении и не реагировать на стоявшего перед тобой человека. Нико просто не мог постоянно осуждать заключённых или злиться на них, ведь здесь не случалось ничего, что могло бы подогреть в нём эти эмоции. По крайней мере, так было в случае с Раскиным. А вот любители детишек — это совсем другое дело. Сложно было забыть о такой херне, когда смотришь на них. Но отвращение Нико, отточенное, словно лезвие ножа, к ним не утихало из-за того, что ни один из педофилов даже не пытался сделать вид, что вообще раскаивается в своих деяниях. К тому же, они до сих пор пытались манипулировать людьми и потворствовать подобным преступлениям при любом удобном случае. Нико и представить себе не мог более пугающих и бесполезных для общества уёбков, чем педофилы. Каннибал по сравнению с ними был просто душкой.

Остановившись на месте, Кэмпбелл оглядел этаж с камерами, а затем располагавшиеся над ним мостки. Если смотреть снизу, то всё это место становилось похожим на амфитеатр. Нико понял, о чём думал Кэмпбелл: именно так теперь им и придётся работать, меняя обстановку разве что при передаче смены. Двое надзирателей остались тут сами по себе, окружённые людьми, которым вообще уже нечего терять. Они очутились словно на острове, а за стенами тюрьмы живущий в осаде мир с каждым днём становился всё меньше и меньше. В каком-то коридоре за пределами крыла залаяли собаки. Судя по всему, их жизнь теперь будет протекать вот под такой вот постоянный аккомпанемент.

— «Пошли», — сказал Кэмпбелл.

Проходя мимо камеры Маркуса, Нико остановился. Свежевыстиранное бельё, как всегда, висело на короткой верёвке, протянутой от крана умывальника к крючку, который Маркус умудрился вбить в стену между гранитными блоками. Даже вне армии он по-прежнему соблюдал строгую дисциплину и чистоплотность.

— «Значит, написал ей наконец-таки», — сказал Нико. Пару недель назад Рив передал ему конверт, который надо было передать со всей исходящей почтой в Дом Правителей. Адрес на конверте был кропотливо выведен мелкими аккуратными буквами. Нико не общался с Маркусом напрямую со времени последнего медицинского осмотра, проводимого, чтобы не злить Прескотта лишний раз. — «Правильно сделал».

Маркус ещё несколько раз потянулся вперёд, качая пресс, прежде чем ответить.

— «Спасибо за бумагу», — ответил он.

Не сказать, что “Глыба” королевством каким-то была, да и сам Нико стал старшим
надзирателем лишь потому, что никто больше не хотел брать на себя такую ответственность. Но в этих стенах он был богом, а у бога на выбор имелось целое меню из карающих молний и снисходящей благодати. Нико, решив ради разнообразия воспользоваться своим всемогуществом, открыл дверь камеры Маркуса.

— «Выходи, Феникс».

— «Что я опять натворил?»

— «Давай быстрее уже».

Встав на ноги, Маркус первым делом взглянул на Кэмпбелла, прижав к бокам руки с сомкнутыми кулаками. По его виду Нико понял, что насторожившийся Маркус просто не знает, куда руки деть, а не бить собрался, хотя вполне мог бы. Кэмпбелл воспринял всю эту ситуацию совершенно иначе, и все остальные на этаже, судя по всему, подумали о том же. Когда Маркус вышел в коридор, со всех сторон послышались крики.

— «Эй, солдат, втащи ему со всей силы!» — послышался чей-то вопль.

— «Сколько в этот раз людей против него выставите, чтобы забороть, а?!»

— «Вот мудачьё!»

— «Держись там, Феникс!»

Нико полагал, что этого всё равно не избежать. На душе кошки скребли, хоть ничего подобного он и не должен был испытывать. Тем не менее, ощущение никуда не ушло. Но Нико просто не мог позволить себе пуститься в поиски самооправдания перед заключёнными, или начать договариваться с ними насчёт причин того, почему он выпустил Маркуса из камеры. Феникс стал для них своего рода краеугольным камнем, своим в доску, победителем. Несмотря на то, что заключённые, наверно, точно так же орали бы, если бы кому-то другому, по их мнению, хотели бы хорошую взбучку устроить, Маркус стал для них чем-то вроде символа. Остальные сидевшие тут считали, что Фениксу тут не место. Хотя, может, они считали, что и им самим тут не место.

Заперев дверь за Нико, Кэмпбелл принялся рвать и метать.

— «Какого хрена ты вытворяешь?!»

— «Тебя не касается», — Нико подтолкнул шедшего перед ним Маркуса к лестнице. — «Я не шучу, исчезни отсюда. Мне с Маркусом переговорить надо».

Судя по всему, Кэмпбелл, на мгновение загородивший собой путь перед Нико, пришёл к какому-то выводу. Вероятно, он решил, что Нико решил использовать тот факт, что Маркус каким-то образом важен для Прескотта, и вытянуть из государства дополнительные припасы, или ещё какие блага. Ну и отлично, пусть так и считает. По крайней мере, эта мысль уж точно не станет злить его так же, как понимание того, что Нико подкармливает Маркуса, словно оголодавшую бездомную собаку. Пожав плечами, Кэмпбелл взбежал по лестнице перед ним и скрылся за дверью, что вела к мосткам в другой части этажа.

Нико, заведя Маркуса в служебный кабинет, подвинул кресло и усадил его за стол. Придвинув поближе телефон, стоявший на испещрённой царапинами лакированной поверхности стола, Нико налил немного кофе в чашку и поставил её перед Маркусом.

— «Я прогуляться схожу», — сказал он. — «Минут на десять. Позвони своей девушке. Чтобы дозвониться в город, перед номером сначала набери цифру “8”. Выпей кофе, а затем я отведу тебя обратно».

Маркус взглянул на Нико так, словно бы тот с ума сошёл.

— «Я не могу этого сделать», — сказал он.

— «Можешь и сделаешь», — ответил Нико.

Нико решил, что стоит лишь ему покинуть комнату, и Маркус секунд через десять уже передумает. Захлопнув за собой дверь, Ярви специально принялся громко топать, чтобы Маркус услышал, как он удаляется по коридору. Нико решил провести эти десять минут на потёртом кожаном диване возле служебного туалета, откуда он также сможет наблюдать за входом и вовремя остановить Кэмпбелла, если тот вернётся. Псы вновь залились лаем, который доходил до Ярви сквозь решётки и стены. Порой лай собак напоминал просто шумную беседу, а иногда был столь неистовым, что в нём прямо слышалось желание разорвать заключённых на куски. В некоторые моменты лай становился прерывистым, будто бы псы спрашивали друг у друга, что сейчас происходит, и куда все подевались. Парментер, казалось, их даже понимает. Он был единственным, кто соглашался спускаться к псам.

“Всё, десять минут прошло”, — подумал Нико. Время истекло, и он направился обратно, а затем, специально подёргав дверную ручку, чтобы предостеречь Маркуса, распахнул дверь. Маркус всё так же сидел за столом, уставившись на его поверхность. Телефон стоял ровно на том же месте, куда его поставил Нико, как и чашка, но кофе Феникс всё же допил.

— «Ну как, нормально всё?» — спросил Нико. — «Письмо твоё она получила?»

— «Я не стал звонить», — ответил Маркус. — «Но всё равно спасибо, я ценю твои старания».

— «Чёрт, почему не позвонил-то?»

— «Я не могу так с ней поступить».

— «Ей сейчас только и надо, что поговорить с тобой».

Маркус, не поднимая головы, одарил Нико лишь взглядом.

— «Она мне больше не пишет», — ответил он вдруг таким тоном, будто бы вновь стал сержантом, а Нико был глуповатым новобранцем, которому всё разжёвывать надо. — «Если она нашла себе кого-то другого, то ей сейчас меньше всего надо, чтобы такое жалкое хуйло, как я, звонило ей, заставляя чувствовать себя виноватой в том, что решила жить дальше».

— «Но ты ведь написал ей», — возразил Нико, который совершенно не понимал Маркуса.

— «Вы ведь не цензурируете исходящую почту, да?» — спросил его Маркус с видом человека, который всё это прекрасно понимает. — «Не читаете, что пишут заключённые».

— «Нет. Я просто кладу это всё в ящик для административной почты      , и кто-нибудь из надзирателей увозит его в Дом Правителей каждую неделю».

— «Значит, ты не в курсе, что я написал в том письме».

— «Маркус, чего ты хочешь?» — спросил Нико. Он впервые обратился к нему по имени, сделав это совершенно рефлекторно. — «Чего именно ты хочешь в данный момент?»

Маркус редко когда смотрел в глаза людям, беседуя с ними, да и разговаривал он нечасто. Обычно в этот момент он смотрел куда-то в сторону, но при этом у собеседника ни разу не создавалось впечатления, что Маркус его не слушает. Казалось, что на самом деле он уделял слишком большое внимание как раз тем вещам, на которые не смотрел. Нико задумался, есть ли такой человек, в глаза которому Маркус безотрывно бы смотрел во время продолжительной беседы. Он смотрел прямо за плечо Нико, где сквозь небольшое зарешёченное окно открывался мрачный пейзаж вычурных высотных зданий Джасинто.

— «Я хочу ответь за свои деяния», — ответил Маркус. — «Хочу, чтобы люди, которым я причинил боль, вновь обрели счастье. А ещё хочу использовать весь свой остаток сил, чтобы убить червей».

Как на такую фразу ответить? Нико задумался, стоит ли вновь выйти из комнаты —вдруг Маркус всё же передумает, но вряд ли стоило этого ждать. Взяв в руки чашку, Ярви наклонил её к Маркусу, как бы спрашивая, не хочет ли тот ещё кофе, но Феникс в ответ лишь отрицательно помотал головой и встал из-за стола. Именно он сам, а не собеседник, всегда решал, когда разговор окончен. Нико удивился тому, что Маркус, который и впрямь хотел понести наказание за свои грехи, вообще согласился выпить кофе.

— «Все мы порой можем ошибиться, Феникс», — сказал Нико.

Маркус спустился перед ним по металлическим ступеням, а затем принялся терпеливо ждать, пока Нико отопрёт дверь в крыло “D”, ухватившись за засов. В этот момент он развернулся и посмотрел Ярви прямо в глаза, встав так близко, что надзиратель почти что почувствовал себя неуютно. Но, казалось, Маркус сейчас думал о чём угодно, только не о Нико. Все его мысли были заняты чем-то или кем-то другим, Нико это сразу понял по смотрящему в никуда взгляду.

— «Нет, офицер Ярви», — ответил он. — «Мне не позволено ошибаться».




ТУННЕЛЬ ДЛЯ ПОБЕГА, “ГЛЫБА”.


— «А вы всё дурью маетесь?» — спросил Мерино, проходя мимо куч вырытой земли рядом с бойлерной. — «А что будете дальше делать, уже придумали? Например, куда пойдёте, когда выберетесь на волю?»

— «На волю и пойдём», — ответил Эдоуэйн.

Рив наблюдал за всем этим цирком между Эдоуэйном и Мерино, вытаскивая с помощью верёвки из туннеля ещё несколько вёдер грязи с песком. Вэнс в это время сидел в туннеле, так как пришла его очередь копать, хотя земли он выскреб на несколько чашек, но никак не на полное ведро. Из-за протечки служебный трубопровод годами забивался гравием и грубым илом, так что работа вовсе не начала продвигаться быстрее, но хотя бы потолок тоннеля им это всё как-то помогло укрепить. Раскопки шли крайне тяжело. Даже спустя два года кропотливого выскребания земли, заключённые всё ещё не приблизились к стене тюрьмы, если верить карте Эдоуэйна. Лёшарс ждал своей очереди, чтобы сменить Вэнса.

— «На воле придётся вернуться в общество КОГ», — начал Мерино. — «Замечательный у вас план выходит. Документов с собой нет, в списках на выдачу пайка вас тоже не значится. Если повезёт, то примут вас за “бродяг” обычных. А вы ведь знаете, что происходит с теми “бродягами”, которые пытаются внутрь периметра города попасть? Их на передовую отправляют».

— «Ну, может, мы другим путём пойдём», — вмешался Лёшарс. — «Говорят, что “бродяги” вполне себе нормально выживать научились. Не думаю, что их жизнь сильно от нашего текущего положения отличается. Разве что, от червей можно убежать. Всяко лучше, чем оказаться здесь, когда эти твари прорвутся в здание тюрьмы».

— «А я смотрю, в наших храбрых солдатиков особо никто не верит, да?»

— «Кстати, раз уж заговорили о них, где наш увешанный наградами герой?»

Рив поднял взгляд. Все знали, что он приглядывает за Маркусом, словно нянька, так что он решил, что надо придумать какое-нибудь оправдание тому, почему Феникс сегодня не копает.

— «Может, Ярви там сейчас руки Кэмпбеллу заламывает, пока Маркус лупит того, сводя старые счёты», — предположил Рив.

— «Не-е-е, такие грязные приёмчики не в его стиле», — возразил Мерино. — «Маркус настоял бы на честной драке. Ну да ладно, дамочки, некогда мне тут с вами трепаться. Хотя советую вам ещё раз обдумать вашу дальнейшую жизнь в Джасинто в долгосрочной перспективе».

— «Как будто у того Джасинто есть какая-то долгосрочная перспектива», — фыркнул Эдоуэйн.

— «Значит, тут же прыгнешь на скорый поезд до Пеллеса, да? Первым классом поедешь?»

— «Да, и буду искать остатки моего народа, которые КОГ почему-то добить не успел».

— «Ну, тогда и помашу тебе ручкой на прощанье, “инди” ты наш».

Усмехнувшись, Мерино удалился. А ведь он был прав — стоит им покинуть стены тюрьмы, и они окажутся в совершенно новом для них обществе со своим укладом. Рив уже не раз задумывался об этом: малочисленное население, территорий для проживания с каждым днём всё меньше, паёк раздают по строгому распорядку… Уже не удастся бесследно раствориться в городе, как раньше. Возможно, куда разумнее было бы к “бродягам” примкнуть. Но точно сказать им мог лишь Маркус, ведь обладал самыми свежими данными о текущем положении дел. Хотя Мерино, судя по всему, тоже каким-то образом поддерживал связь с волей. Вероятно, в этом ему помогал надзиратель Артур Оспен. Вот уж кого из вертухаев точно можно было описать, как прогибающегося под всех подряд во всех позах.

Рив вспомнил обо всей той пропаганде по радио. Там пороли откровенную херню про то, как гражданские наравне с солдатами КОГ стойко переносят лишения, отдавая всё на нужды фронта. Ага, как же, так и поверили. Конечно, некоторые так и поступили, но всё же большинство повело себя так же, как и в прошлую войну: торговали на чёрном рынке, который никуда не делся, сметали бы с полок все запасы товаров и хер забили на собственных соседей, не говоря уже о солдатах на передовой. Человеческую природу не изменишь, а в стенах “Глыбы” содержался её самый концентрат, очищенный от всего остального, да такой крепости, что на воле пришлось бы его долго разбавлять, чтобы человечество хотя бы внешне сносно смотрелось.

— «О, идёт», — заметил Лёшарс, подняв вверх указательный палец. — «Слушайте».

Маркус обладал отличительной походкой, какая бывает у людей, привыкших быстро перемещаться в боевом построении. Он даже не ходил, а именно что маршировал. Глухой стук ботинок о выложенный гранитными плитами пол звучал всё ближе и ближе, и вот уже Маркус показался в дверном проёме, всем своим видом выражая некую смесь беспокойства и нетерпеливости. Рив незаметно окинул его быстрым взглядом, на тот случай, если его догадки оказались неверны, и Кэмпбелл вновь врезал Фениксу. Но с виду у того никаких внешних признаков побоев не наблюдалось, так что, наверно, Ярви его вызвал просто чтобы по-тихому передать ещё немного бумаги для писем.

“Вот же мудак. Надо было мне поручить передачу бумаги для Маркуса. Ну да ладно, не страшно”.

— «Эй, “шестерёнка”, что там Ярви хотел-то?» — спросил Эдоуэйн.

Маркус хмурым взглядом окинул кучу грязи на полу.

— «Кого-то там хотел убедить, что я не помер ещё», — ответил он.

— «Ну, раз ты жив-здоров, значит, и копать можешь», — с этими словами Эдоуэйн склонился к яме. — «Эй, Вэнс! На выход!»

Вэнс всё так же использовал небольшую садовую лопатку из-за тесноты туннеля, а ещё и потому, что где-то под слоем грязи пролегал силовой кабель. Никому не хотелось задеть его обычной лопатой и поджариться на месте, так что прокладка туннеля превратилась в почти что археологические раскопки, ведь землю приходилось соскабливать постепенно тонкими слоями. Вэнс выбрался из туннеля весь промокший и дрожащий от холода. Маркус забрал у него инструмент и заводной фонарик, а затем, спустившись в яму до пояса, вдруг замер, перенеся весь на руки.

— «И что делать будете, если с той стороны на вас червь полезет?» — спросил он.

— «А ты сам что делать-то будешь?»

— «Ну, я-то с этими обмудками хоть драться умею», — взяв пустое ведро, Маркус подёргал верёвку, которая узлом охватывала ручку, чтобы проверить насколько та крепко держится. — «Я уже не раз вам говорил, что вы для них удобную точку проникновения делаете. Думаете, они не замечают вибраций?»

— «Тогда зачем помогаешь нам копать?»

— «Потому что мы, вероятно, ещё можем успеть сбежать отсюда раньше их нападения. Но тут же возникнут новые проблемы, так что надо всё ещё раз обдумать».

Маркус спрыгнул в яму, а Рив подал ему пустое ведро. Какое-то время из ямы ещё доносился хруст гранитной крошки под ногами Маркуса, но затем всё стихло. Феникс углубился в трубу, куда еле плечи проходили, чтобы добраться до места раскопок, которое с каждым днём всё дальше и дальше уходило под землю, оттого и работать там становилось всё сложнее. Рив задумался, не пора ли ему уговорить Маркуса просто бросить эту затею, поставив крест на всём этом замысле. Все попытки сберечь Феникса в тюремном блоке пойдут прахом, если он там внизу помрёт.

— «Надо и его верёвкой обвязать», — сказал Рив. — «На тот случай, если придётся его вытаскивать».

— «У нас нет другой верёвки нужной длины», — ответил Эдоуэйн, не переставая приносить всё новые вёдра с водой из бойлерной. Уж чего-чего, а ведёр у них, судя по всему, было навалом. — «Так, Вэнс, ополоснись. Я знаю, что надзирателям плевать, но давай всё же не будем всем своим видом показывать, чем тут занимаемся».

Опустив голову в яму, Рив с тревогой прислушался, чтобы удостовериться, что Маркус не перестал копать. Из ямы доносился ритмичный звук взрыхления грязи лезвием садовой лопатки, эхом отскакивающий от стенок трубы. Значит, пока что всё было в порядке. Через несколько минут Маркус дёрнул за верёвку, дав понять, что ведро пора вытягивать. Самому ему придётся ползти вслед за ведром, чтобы взять ещё одно пустое, ведь из-за малого угла наклона трубы нельзя было просто спустить ему туда новое ведро. Надо было смастерить какой-нибудь подъёмный механизм.

— «Чёрт, Маркус, резвый ты больно», — предупредил его Рив. — «Сбавь обороты».

— «Тут грязь помягче стала».

— «Что?»

— «Я говорю, грязь помягче стала!» — голос Маркус прозвучал громче. Судя по всему, ему удавалось пробираться по трубе ползком куда быстрее остальных, несмотря на его немалые габариты. — «Ещё одно ведро наполню».

— «Да не гони ты так».

Рив спустил следующее ведро к тянущемуся за ним Маркусу. Сам он теперь уже совершенно не горел желанием двигаться дальше по туннелю. Рив ещё кое-как мог вытерпеть всё это, пока видел у себя за спиной тусклый свет, говорящий о том, что из туннеля всё же есть выход. Но сейчас они уже настолько глубоко продвинулись, что вокруг царила непроглядная тьма, от которой веяло ужасом быть погребённым заживо. Такой вариант развития событий, само собой, нельзя было исключать.

Спустившись в яму, Рив сунул голову в отверстие в стене трубопровода. В ноздри ударил запах разложения, немного похожий на вонь гниющей древесины, с лёгкими нотками серы и какой-то химии. Вероятно, их источником являлось изоляционное покрытие из пластика на силовых кабелях.

— «Чёрт подери!» — прорычал Маркус. Он всё ещё был где-то далеко в трубопроводе, но, судя по звуку, уже был куда ближе к Риву. — «Твою мать!»

— «Ты как, живой?»

— «У нас тут проблемы…»

Затем наступила тишина. До Рива донёсся громкий хлюпающий звук, словно от кипящей в кастрюле овсянки, которая покрылась лопающимися пузырьками. Верёвка, к которому было привязано ведро, натянулась, как струна.

— «Я поднимаюсь!» — крикнул Маркус.

— «Маркус, что там такое?»

— «Ёб твою мать, трубу затапливает!»

Теперь уже Рив по звукам совершенно точно определил, что именно происходит. Бульканье и клокот воды перемежались с шорохом подошв ботинок Маркуса, пытавшегося упереться ногами в стенки трубопровода.

“Твою ж мать!”

— «Хватайся за верёвку!» — закричал Рив. — «Давай же, быстрее!»

Он дёрнул за верёвку, но не почувствовал натяжения. На другом конце её совершенно ничто не держало. Значит, эта чёртова верёвка отвязалась от ручки ведра. Может, конечно, и не отвязалась, но Маркус так и не ухватился за неё, оставшись там внизу в поднимающейся грязи. Он всё ещё карабкался, поднимаясь по трубе, как показалось Риву, но, судя по звукам, грязь настигала его.

— «Маркус! Не молчи, Маркус! Ты там?!»

— «Блядь, а где мне ещё быть?!» — задыхаясь, крикнул в ответ Маркус. — «Чёрт всё это подери!»

Рив замешкался на мгновение, думая о том, стоит ли лезть дальше, и тут же сам себя за это возненавидел. Он протиснулся внутрь трубы головой вперёд, что для него самого, как и для Маркуса, было явно не самым просчитанным решением. Но Рив только и думал, как бы спасти Маркуса, так что пришлось рискнуть. Протиснувшись на пять метров вперёд, он вдруг лицом к лицу столкнулся с Маркусом, отчего оба застыли на мгновение.

— «Лезь обратно!» — рявкнул Маркус. Рив заметил блики тусклого света на поверхности грязи. — «Живо!»

Риву оставалось лишь как можно быстрее отталкиваться от нижней части трубопровода руками в то время, пока грязь поднималась всё выше и выше. Маркус буквально влетел в него. Рив не останавливался, пока ногами не упёрся во что-то, оказавшееся срезом отверстия, а затем выкарабкался из ямы. Иного выбора не было. Ширина ямы не позволяла двум людям одновременно пролезть через неё, так что Риву оставалось лишь освободить путь для Маркуса, а затем протянуть руку в попытке вытащить того из ямы.

— «Хватайте меня за ноги и держите, чтобы в яму не свалился!» — крикнул он Эдоуэйну и Вэнсу, а затем, вновь свесив голову в яму, соскользнул внутрь как можно дальше. Рив слышал, как остальные толкались позади него, будто чокнутые, но инстинктивно перестал обращать внимания на их выкрики. — «Маркус! Маркус! Чёрт, дай мне руку, ну же!»

Рив не видел и не слышал Маркуса, потому что хлюпанье тяжёлой маслянистой грязи заглушало всё вокруг. Он видел, как грязь вытекала из трубы. Не ручьём, конечно, но всё же довольно быстро, чтобы в ней можно было увязнуть насмерть. Тишина длилась секунду, две, три, четыре, пять — слишком долго. А затем раздался всплеск, словно в замедленной съёмке, после чего задыхавшийся Маркус вылетел из отверстия, прорезанного в стенке трубопровода, словно пробка из бутылки, едва не ударив головой Рива.

Рив лишь сейчас понял, насколько сильно псы повредили ему предплечье. Потянувшись к Маркусу и ухватив того за ледяное, будто у трупа, запястье, он не сумел удержать того. А затем кто-то стал вытаскивать Рива из дыры.

— «Блядь, да я его не поймал, слышите?! Я не могу дотянуться до него!» — кричал лежавший вниз лицом Рив, пока его тащили грудью по напольным плитам. На какое-то мгновение он решил, что Маркуса затянуло обратно в трубу. Но затем раздался кашель, и из ямы медленно начал возвышаться бесформенный грязевой столб, которым оказался Маркус. Ему удалось вытянуть руки достаточно далеко, чтобы Эдоуэйн и Вэнс сумели ухватиться за них и вытащить его из ямы. Маркус, рухнув на четвереньки, просидел так несколько мгновений, испытывая позывы к рвоте и отплёвываясь от грязи. Наконец отдышавшись, он поднялся на ноги, будучи полностью покрытым жёсткой тёмно-коричневой грязью, но ни хера смешного в этом не было. Ужасная могла бы выйти смерть.

— «Есть запасной план?» — прохрипел он.

— «А где фонарик?» — спросил Эдоуэйн.

Когда Маркус начинал злиться, он обычно начинал говорить тише. Рив уже научился подмечать в его поведении предупредительные знаки.

— «Может, сам спустишься туда и поищешь?» — процедил Маркус.

— «Ни хера себе…» — пробормотал Вэнс, стоявший возле дыры, уперев руки в колени. — «Это ещё что за срань?!»

Достигнув края дыры, грязь начала растекаться по полу. Со стороны это напоминало, как говно лезет обратно из засорившегося унитаза. Маркус отошёл на несколько шагов назад, а Рив поднялся на ноги, чтобы с осторожностью осмотреть яму.

— «Как думаешь, сколько там этой грязи внизу скопилось?» — спросил он.

— «Мы что, так и будем стоять тут и любоваться на всё это?!» — воскликнул Вэнс, пятясь назад от подступавшей грязи.

— «А что ещё делать? Может, у тебя, умника сраного, найдётся пробка побольше, чтобы заткнуть дыру?»

Озеро грязи тем временем достигло полутора метров в диаметре, напоминая шоколадный соус своей гладкой поверхностью, поблескивающей глянцем. Если так и будет дальше подниматься, то комнату целиком затопит, а затем и весь этаж. Но должно же это когда-то прекратиться, так что Риву оставалось лишь молиться, что именно так и произойдёт. Повисла долгая тишина. Наверно, с минуту никто и слова не произнёс, ведь что тут скажешь? И в аварийную службу не позвонишь, чтобы те всё починили. Хотя, в какой-то момент всё же придётся забить тревогу и позвать охрану.

— «Может, нас эвакуируют отсюда», — тихо произнёс Лёшарс.

Маркус шагнул вперёд. Выражение его лица явно говорило о том, что он подобное уже видел и надеялся, что никогда вновь не придётся. Всё его тело напряглось, а правая рука шевельнулась так, словно бы Маркус хотел достать что-то из-за спины, но тут же замерла. Рив тут же понял, что это значило: Феникс рефлекторно потянулся за винтовкой, которой уже с ним не было. Вместо этого он, сунув руку в карман, достал короткую заточку, которую постоянно таскал с собой в последнее время.

— «Надо проверить, что там», — сказал Маркус.

Рив заметил, как по поверхности грязи на мгновение пробежала дрожь, словно бы из неё должно было выскочить нечто ужасающее. По выражению лица Маркуса он понял, что сейчас произойдёт. На поверхности грязь возникали и лопались небольшие пузырьки, а затем раздался глухой рокот, как будто где-то рядом проходил поезд.

— «Все назад», — тихо произнёс Маркус, даже не пошевелившись. Рив и понятия не имел, как тот собирался убить червя своим обломком ножа. — «Кому говорю, отойдите».

Но времени им хватило лишь чтобы пригнуться. Из ямы фонтаном вырвалась струя воды, окатив всех в комнате кусками земли, а затем вся эта грязная жижа плюхнулась на пол. Раздался громкий засасывающий звук, а затем протяжное бульканье, какое бывает, когда пробку сливного отверстия из наполненной ванны достаёшь. Грязь стекала обратно в дыру. Рив не сводил с неё глаз, не до конца опустив руку, чтобы закрыть ею лицо.

— «Ого!» — воскликнул Вэнс, уставившись в дыру. — «Помогло, однако. Твою мать, это ж какой вантуз надо было взять, чтобы такой засор в трубе пробить? Смотрите-ка сюда!»

Все собрались возле дыры, взглянув вниз. Там не осталось ни одной капельки грязи, и царила почти что идеальная чистота. Да, сравнение с засорившимся унитазом оказалось весьма точным. Удивительно, но подачу электричества всё это не нарушило, так как бойлеры всё так себе и тарахтели. Либо компания, обслуживающая коммуникации, проложила кабели с водонепроницаемой обшивкой, либо от линий, проложенных в трубопроводе, питалось какое-то другое электрооборудование.

— «Ну, по крайней мере, мы теперь знаем, откуда сочится та вода в одиночных камерах», — сказал Эдоуэйн.

Маркус уставился на него, всё ещё покрытый грязью и песком.

— «Охереть открытие, а то ж всё гадали», — пробурчал он.

— «Ну а теперь-то что делать будем?» — спросил Рив.

Эдоуэйн пожал плечами, будучи немало потрясённым всей этой ситуацией, как и Маркус.

— «Должен же быть какой-то другой путь на волю», — ответил он.

— «Позовите, как найдёте», — с этими словами Маркус побрёл прочь, а Рив направился за ним.

— «Слушай, Маркус, я понимаю, это могли быть черви…» — начал он.

— «Ничего ты не понимаешь», — перебил его Маркус своим рыком, даже не повернувшись к Риву. Он шёл к душевым, оставляя на полу грязные следы. — «Ты сюда загремел ещё до “Дня-П”, так что и понятия не имеешь, что на воле сейчас творится».

Маркус зашёл прямо в душевую и повернул колесо подачи воды. Первый душ издал сдавленное бульканье, но вода так и не полилась. Следующая душевая головка задрожала, и лишь затем пошёл поток воды. Маркус встал под него, не снимая одежды и ботинок. Душевые головки были забиты всяким говном от ржавеющих труб, а перфорированные насадки постепенно ломались, так что вместо приличного душа приходилось обливаться словно из садового шланга. Маркус стоял под струёй и, стиснув зубы, наблюдал за тем, как грязь водоворотом уходит в сливное отверстие, а кучки почвы оседают в бороздах душевого поддона. Набрав воды из душа в рот, Маркус принялся полоскать ею рот, будто бы зубы чистил, а затем выплюнул, и так несколько раз подряд. На Рива при этом он даже не смотрел, а тот, опершись о стену, всё думал о том, как чуть не дал Маркусу погибнуть. В дверном проёме появился Чанки с парой других заключённых. Вероятно, им стало интересно, что тут за шум творится.

— «Твою мать, я уж думал, тебе конец», — начал Рив. — «Слушай, я ведь изо всех сил старался вытащить тебя оттуда».

— «Знаю», — выплюнув воду, Маркус снов вытер губы тыльной стороной ладони, а затем бросил взгляд на дверь за спиной Рива. — «Свали отсюда, Чанки. Спектакль окончен».

Рив даже не стал оборачиваться, чтобы убедиться, ушёл ли Чанки и остальные, да ему это и не надо было. На мгновение ему показалось, что Маркус от шока трясётся, но это была всего лишь дрожь от холода, ведь тёплой воды здесь сроду не бывало. Даже летом от такого ледяного душа сердце к чертям замирало.

— «Ты как? Уже лучше?» — спросил Рив.

— «Мы недавно одного потеряли», — ответил Маркус. — «В цементе утонул».

“Твою мать", — мысленно выругался Рив. Ну, это хоть как-то всё объясняло. Может, Маркус всё же и от шока трясся. Рив не стал углубляться в детали.

— «Слушай, а почему ты не бросился бежать оттуда, раз решил, что это черви лезут?» — спросил он. — «Чёрт, что ты им сделаешь-то без винтовки?»

Феникс снял обувь, чтобы её ополоснуть. Рив лишь теперь начал понимать, как же долго Маркус жил одними намертво въевшимися в него рефлексами. Ему никогда не выпадало времени обдумать всё, как следует, так что приходилось полагаться лишь на то, чему учили на тренировках. Происходило это так часто, что Маркус действовал с первого раза как надо, даже не задумываясь, ведь любое замешательство влекло за собой смерть. Рив не привык к такому стилю устранения противника. Он всегда всё планировал заранее, чтобы убивать безупречно.

— «Не люблю тесные помещения», — наконец заговорил Маркус. — «И темнота мне не нравится. А ещё я с собаками не лажу. Так что приходится заставлять себя смотреть в лицо страхам».

Рив удивился подобным признаниям.

— «Да, но черви…»

— «Я ради этого и существую, чтобы червей убивать».

— «Не было ведь такого в твоей жизни, чтобы ты зассал, да? Сроду не знал такого, чтобы очко не держало».

Отряхнув ботинки от воды, Маркус бросил их на сухой пол. Он нахмурился, будто бы в самом деле пытался понять, что же значит последняя фраза.

— «Ни разу такого выражения не слышал», — сказал он, растрепав волосы пятернёй. — «Да, очко не держит, так со мной и вышло. Как раз сегодня, собственно говоря».

Маркус не стал углубляться в детали, а Рив решил не выпытывать из него все подробности. Выключив воду и отряхнувшись, Маркус направился обратно в бойлерную.

— «Ты что удумал?»

— «Надо ещё раз проверить трубу эту».

— «Маркус, есть большая разница между тем, чтобы взглянуть страху в лицо, и тем, когда ведёшь себя, как последнее ебанько», — объяснил Рив. — «И вот ты эту разницу вообще не улавливаешь».

— «Есть идеи получше?»

— «Пока нет».

— «Нам надо как-нибудь раздобыть обзорную геологическую карту».

— «Зачем?»

— «Чтобы понять, откуда идёт вода».

— «Нужно другой путь искать. У нас только что работа длиною в год накрылась медным тазом».

— «Ну, у меня ещё тридцать с чем-то лет в запасе есть, да и никаких срочных дел вроде нет».

Псы всё так и лаяли где-то в здании. В последнее время они вообще не умолкали. Маркуса, судя по всему, вовсе не волновало, что он мокрые ботинки надевает. Возможно, в полевых условиях он и не с такими лишениями сталкивался. Рив видел войну лишь в выпусках новостей, а затем, когда телевещание окончательно нарушилось, пытался узнавать последние сводки по радио, но так ни черта и не понял. Маркус не сказать, чтобы уж часто делился фронтовыми байками, но Риву достаточно было лишь пронаблюдать за его повадками, чтобы всё для себя понять.

— «Ты всё же сумел продержаться», — сказал Рив.

Маркус проверил, лежит ли у него в кармане заточка.

— «Ты о чём?» — спросил он.

— «Два года», — ответил Рив. Он был уверен, что всё это полная херня и выдумка журналистов, но заключённые постоянно говорили эту фразу. — «Говорят, такова средняя продолжительность жизни заключённого в этих стенах».

На какое-то мгновение Риву показалось, что Маркус сейчас улыбнётся. Но нет, ничего подобного не случилось, и, возможно, из-за травмы лица у Феникса уже никогда не получится это сделать. Вместо этого он кивнул.

— «Кто бы мог подумать», — пробормотал он.

ГЛАВА 11


«Это не Маятниковые войны. Вопрос уже не в том, захватят ли нас, и будем ли мы все потом говорить на пеллесском или острианском языке. Теперь уже нас не просто вражеская империя под себя подмять пытается. Идёт война на выживание, и мы в ней можем либо победить, либо умереть. Третьего варианта не дано. Никто у нас капитуляцию не примет, да и её условия не с кем обсуждать. В этой войне может погибнуть весь род людской, поэтому придётся забыть обо всех правилах».


(Полковник Виктор Хоффман напоминает

своим подчинённым о том, что стоит на кону

после “Дня-П”).




КРЕПОСТНОЙ РЯД, ЦЕНТР ДЖАСИНТО. МЕСЯЦ ЦВЕТЕНИЯ, СПУСТЯ 12 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


— «Эй, Дом, ты опять пропустил возвращение Пада», — прогремел голос Соротки в наушнике Дома, сопровождаемый громким рёвом мотора на фоне. Дом, вздрогнув, убавил громкость. В этом вся проблема ношения рации, когда не на службе: постороннего шума вокруг нет, а наушник рации по привычке включаешь на полную громкость. Чертыхнувшись про себя, Дом решил, что так и сорока годам оглохнуть можно.

И снова ему не удалось повидаться с Падом Салтоном, который появлялся и исчезал, словно призрак. Дом уже начинал задумываться о том, что всё это время снайпер просто потихоньку бегал в самоволку, а Хоффман просто не мог заставить себя арестовать его. Пад так и не оправился после залпов из “Молота”, когда ему приходилось ходить в патрули и видеть все эти ужасы после того, как пожары утихли, а всю землю накрыло толстым слоем тёмно-серого пепла, похожего на грязный снег.

— «Чёрт, да ты хоть знаешь, когда мы последний раз с ним виделись?!» — сорвался Дом, хотя Соротки тут был совершенно ни при чём, а просто передал ему информацию. Он продолжил шагать по Крепостному Ряду, обходя кучи битого кирпича. — «Восемь лет назад, а то и больше».

— «Если вдруг снова увижусь с ним, передать от тебя что-нибудь?»

— «Скажи этому жопошнику, чтобы почаще в штаб возвращался и на пиво к друзьям заглянул».

— «Принял. “КВ-Два-Три-Девять”, конец связи».

Дом и понятия не имел, где сейчас Соротки находится. Может, он вылетел на разведку, а может, стоял сейчас рядом со своим вертолётом в ангаре, пока механики проводили пробные запуски двигателя машины. Когда Дом не знал, где именно сейчас находится тот или иной человек, ему становилось до такой степени не по себе, что это уже нельзя было счесть обычными переживаниями. Дом прекрасно понимал, что послужило этому причиной, но ему никак не удавалось унять свои нервы.

Во времена до “Дня-П” здания в Крепостном Ряду были одними из самых дорогих во всём Джасинто. Именно в такого рода места Дом водил Бенни и Сильви на прогулки, когда Мария нуждалась в тишине и спокойствии, чтобы заняться работой по дому. Они были словно туристы в родном городе, глазеющие на дома богачей. Этим особнякам с облицовкой из тёсаного камня было уже под пару сотен лет, а высокие окна конторских помещений дополнялись витиеватыми перилами из чёрного железа перед небольшой площадкой у цокольного этажа здания. Сильви всегда с восхищением смотрела на них. Тёмными зимними вечерами в подвальных помещениях всегда горел свет, и дочь любила заглядывать внутрь, называя это “кукольными домиками”. Хорошенько напрягая воображение, Дом и сам заметил схожесть.

Он остановился, чтобы взглянуть на стоящее внизу растение в горшке. Его сочный стебель был прижат к одному из окон подвальных помещений. Большая часть листьев опала, но парочка хилых и покрытых пылью побегов твёрдо решили бороться за жизнь до конца. Как и у большинства других окон, уцелевших после взрывов, стёкла в этой раме были накрест заклеены скотчем изнутри, чтобы избежать растрескивания.

“Сколько бы лет сейчас было Сильви? Четырнадцать или пятнадцать? Я бы переживал о том, что она с мальчиками начнёт встречаться. Хотя Мария от меня в шестнадцать лет забеременела. Да, из меня бы вышел ещё тот папаша, опекающий дочь до одури…”

Заглушив в себе боль, вызванную этим воспоминанием, Дом зашагал дальше. Сегодня он пришёл сюда не ради праздношатаний, а чтобы найти одну контору. У некоторых домов отсутствовали двери, ещё давно вышибленные прямыми попаданиями риверов, так что сложно было разобраться, где какой номер дома. От вывесок с названиями заведений вроде “Особняк Оуксов” или “Поместье Тюров” толку было немного, ведь напыщенность их хозяев не позволяла им вешать на двери обычные номера домов. Адвокат говорил, что его контора находилась в здании под номером 86. Дом неустанно проверял и пересчитывал здания, осматривая двери. В одном из окон за сдвинутой тяжёлой занавеской, защищающей от осколков при артобстреле, вдруг замаячило лицо. Дома это так напугало, что он аж отпрыгнул назад. На нём не было ни униформы, ни комплекта брони, так что со стороны он, должно быть, выглядел, как мародёр или вор какой-нибудь.

— «Не пугайтесь! Я ищу дом номер восемьдесят шесть!» — крикнул он, подняв руки в воздух. Человек за стеклом всё равно не мог его услышать, так что Дому пришлось несколько раз повторить цифры чуть медленнее. — «Дом под номером восемьдесят шесть! Где он?!»

Дёрнувшись, занавеска вернулась на своё место, а затем открылась входная дверь.

— «Это пятьдесят третий», — сказал мужчина, оглядев Дома с ног до головы. Гражданские в Джасинто при себе обычно огнестрельное оружие не носили, но Дом, решив не полагаться на стереотипы, приготовился выхватить пистолет, если придётся. — «На ту сторону улицы перейди и чуть дальше пройди».

— «Спасибо, уже ухожу».

— «Ты солдат?»

— «Ага».

— «Ладно».

“Ну, может, не так уж я и похож на мародёра”, — подумал Дом. Даже среди гражданского населения солдаты заметно выделялись своей непохожестью, выглядя куда крупнее и здоровее большей части населения города, потому что получали дополнительный паёк. Перейдя на другую сторону дороги, где здания по большей части уцелели после боёв, Дом принялся осматривать входные двери, пока не заметил на одной из них прикрученную винтами небольшую медную табличку с выгравированной надписью: “Б.Л. Эмберли, услуги адвоката”. Короткая тропинка, ведущая к двери, была вычищена от обломков и мусора. Подёргав дверь, Дом толкнул её внутрь и вошёл в коридор. Помещение оказалось забито кучами коробок с бумагами, стопками книг и сваленными у стен папками из плотной коричневой бумаги.

— «Есть кто дома?» — спросил Дом.

— «Направо поворачивайте», — отозвался чей-то голос.

Дом выдвинулся в том направлении, откуда шёл голос, и, миновав целую полосу препятствий из груд папок, увидел сидящего за столом мужчину, который был окружён ещё большим количеством бумаг. С виду он напоминал солдата, засевшего за каменной защитной стенкой. Для полноты картины не хватало лишь пулемёта в руках.

— «Меня зовут Дом Сантьяго», — представился Дом. — «Это вы мистер Эмберли? Простите, если опоздал на встречу. Ваш дом не так-то просто найти».

— «Ну, не так уж и сильно вы опоздали», — ответил Эмберли. С виду этому лысеющему человеку было около пятидесяти лет. Одет он был в свитер и домашние штаны, а вовсе не в деловой костюм, как полагал Дом. Эмберли указал на потёртое кресло, стоявшее посреди стопок бумаг. — «Присаживайтесь. Прошу прощения за беспорядок, но мне пришлось вывезти всё из кабинета, когда нас эвакуировали. Теперь мне больше негде работать».

Опустившись в кресло, Дом принялся ждать, пока Эмберли закончит рыться в какой-то картонной коробке. Вся эта бюрократия пугала его, заставляя чувствовать себя беспомощным и ничтожным. У Ани куда лучше бы вышло справиться со всем этим, но Дому показалось несправедливым просить её о подобном. Нет, он решил, что сам обязан заняться этим вопросом.

“Почему же я тогда не спросил у Маркуса, с чего вдруг Хоффман изменил наш изначальный приказ, отправив на спасение его отца? Мне бы он не стал врать, я в этом уверен. Тогда бы я сумел остановить его, и мы во всём сами бы разобрались, не доводя до трибунала”.

Дом уже не первый месяц прокручивал в голове то, как он мог бы поступить и что должен был сделать, пойди всё иначе. Да и Аня мучилась тем же. Всё сводилось к каким-то мелочам: если бы только она связалась с пилотом вертолёта и приказала тому посадить машину, если бы только Дом уточнил у командования детали нового приказа, если бы только… Но Адам Феникс, вероятно, всё равно бы погиб. Вся попытка спасти его в любом случае была обречена на провал.

— «А, нашёл», — с этими словами Эмберли, открыв какую-то папку, извлёк из неё стопку бумаг. — «Извините, что это всё так затянулось, но запросы в министерство юстиции в наши дни обрабатываются далеко не сразу. В этом вся проблема действующего “Указа о всеобщей мобилизации”: почти все преступления рассматриваются дисциплинарными судами, а механизм подачи апелляций загублен на корню».

— «Понимаю, сэр. Но вам ведь прислали ответ, да?»

— «Да, но, боюсь, ничего хорошего в нём нет», — Эмберли протянул листок бумаги Дому, который, принявшись читать напечатанный на нём текст, поймал себя на том, что не в силах понять написанное. Разобрал он лишь герб министерства юстиции КОГ, выведенный на бумаге поверх текста. — «Министерство юстиции вынесло решение, что апелляция на основании проблем с психическим здоровьем не будет принята к рассмотрению, даже если мистер Феникс согласится её подать».

— «То есть “согласится”?»

— «Нельзя заставить человека согласиться на подачу апелляции по его приговору. Если он сам не выразит такого желания, то и принудительно сделать это не выйдет».

— «Но он же не совсем… нормальный. Он нездоров. Не знаю, как это описать. А я могу подать апелляцию вместо него?»

— «Для этого надо, чтобы он наделил вас полномочиями своего законного представителя, а это возможно лишь с его согласия, что вряд ли случится с учётом его отношения к самой задумке подачи апелляции. Ещё подобные полномочия можно было бы получить, если бы врачи признали его невменяемым, согласно “Закону о психической недееспособности”. Но ни один врач не вынесет подобного заключения, ведь, согласно результатам медицинского обследования, он в порядке. Вы застряли в замкнутом круге, мистер Сантьяго, и ничего тут уже не поделаешь».

— «Но тот… нормальный Маркус, какого я знал, никогда бы не совершил подобного. Он же сама безупречность. Всегда десять раз подумает, прежде чем что-то делать. У него явно с головой не всё в порядке», — говоря в таком ключе о Маркусе, Дом чувствовал, будто предаёт друга. Тем не менее, этого было не избежать. — «Чёрт, как они вообще могли счесть его нормальным?! Его вообще к врачу-то водили?!»

— «Его регулярно водят на осмотры», — Эмберли расчистил немного места среди хаотично раскиданных по столу бумаг. — «Вот, сами прочитайте этот отчёт… А хотя давайте я вам просто вкратце перескажу. Мистер Феникс реагирует на всё, как вполне нормальный уравновешенный человек. Нет никаких достоверных медицинских свидетельств тому, что он страдает от какого-нибудь психотравмирующего расстройства, которое могло бы повлиять на его способность здраво мыслить».

— «Маркус всегда ведёт себя, как совершенно нормальный человек. Но это не так».

— «Вы ему уже ничем не поможете».

— «Должен же быть какой-то способ».

Нахмурившись, Эмберли некоторое время молча смотрел на Дома, будто бы изо всех сил напрягал извилины, чтобы найти ещё хоть какой-то способ.

— «Хотите знать, что я обо всём этом думаю, как человек, а не как адвокат?»

— «Говорите как есть, я ко всему готов».

— «Мистеру Фениксу и так уже приговор смягчили, что само по себе уже крайне необычно. К тому же, ему регулярно проводят медосмотры, что совсем нехарактерно для сидящих в “Хескете”».

— «Мне от
этого не легче, сэр».

— «Я о том, что с ним и так необычайно мягко обходятся. Судя по всему, кто-то, кому его семья оказывала услуги в прошлом, вернул должок. Раз он сидит в тюрьме, то только потому, что в канцелярии председателя КОГ так захотели. Вероятно, чтобы показать остальным солдатам, испытывающим некоторые затруднения в принятии решений, что бывает с теми, кто ослушался приказа», — Эмберли протянул руку, чтобы забрать отчёт. — «Его держат в тюрьме в назидание другим, и именно поэтому вы и бессильны. А тот факт, что он отказывается встречаться с вами или со своей юной дамой, не отвечая на её письма, лишь подтверждает всё, что я слышал о нём: мистер Феникс твёрдо уверен в том, что ему самое место в тюрьме. Не могу судить о том, насколько такое убеждение свидетельствует о его невменяемости, но, с учётом всех фактов, оно определённо обосновано логически».

Весь мир вокруг Дома рухнул, хотя причиной его разбитых надежд стали вовсе не адвокаты и врачи, а сам Маркус. Этот чёртов упрямец решил из себя мученика сделать. Вся эта херня про то, как “поступить по совести”, его в могилу сведёт.

— «Я просто обязан вытащить его оттуда», — произнёс Дом, понимая, что со стороны выглядит конченным полудурком, который только и может одну фразу всё время повторять, хотя собеседник только что крайне ясно обрисовал сложившуюся ситуацию. По пылающему и начавшему зудеть лицу Дома внезапно побежали струйки пота. — «Я не могу иначе».

— «Ну, все законные возможности вы уже исчерпали».

— «А что насчёт незаконных?» — эта фраза сорвалась с губ Дома ещё до того, как он успел её обдумать.

Эмберли в ответ лишь несколько мгновений сверлил его взглядом. Дом, который даже не понял, что именно подразумевал адвокат, вдруг задумался, а покидал ли кто-либо стены “Глыбы” кроме как через помилование от правительства или в гробу.

— «Нам вообще не стоит говорить о подобном», — начал Эмберли. — «Я обязан предупредить вас, что ваш план по вывозу заключённого с территории тюрьмы является преступным умыслом. Но раз уж вы являетесь моим клиентом, то все упоминания о подобных нежелательных действиях останутся между нами».

И в этот раз Дом не был уверен до конца, что же имел в виду Эмберли. Возможно, адвокат его прямо предупреждал о том, что не надо разговаривать с ним о незаконных действиях. Или же тут таилось нечто иное, чего Дом не совсем понимал. Сунув руку в карман, он достал стопку талонов на получение пайка, которые пересчитал перед выходом из казармы. В стопке была месячная норма по мясу, сыру и пиву. Закон совершенно не запрещал Дому хранить талоны у себя про запас, но вот обмен их на другие вещи уже являлся преступлением, ведь вся эта еда не дойдёт до тех, кто в ней нуждался. Взяв стопку талонов, Эмберли пересчитал их и убрал в ящик стола. Значит, не так уж и сильно он страшился незаконных действий, ведь законным путём дополнительных талонов на паёк не достанешь.

— «А это тоже подпадает под конфиденциальность отношений между клиентом и адвокатом, мистер Эмберли?»

— «Максимум, что я могу для вас сделать — это предоставить список моих бывших клиентов, которые достигали соглашений в подобной сфере», — пожал плечами Эмберли. — «О чём вы там с ними говорить будете, я всё равно не знаю. Репутация тюрьмы “Хескет” говорит о том, что у её сотрудников есть желание заключать необычные и неофициальные сделки, по условиям которых в определённые моменты они будут смотреть в другую сторону».

Дому пришлось повторить всю эту тираду про себя, чтобы осознать весь её смысл.

— «Вы сказали, что у вас целый список».

Достав какую-то папку, Эмберли пролистал её содержимое, а затем написал что-то на клочке бумажки.

— «Вот», — сказал он. — «Три варианта. Первый ошивается в баре возле пристани парома. Остальные два работают в хранилище имульсии на улице Дюрхам. Только не забывайте об осторожности. Они работают в обход Устава Правителей».

Большую часть последних десяти лет Дом бродил от одного лагеря “бродяг” к другому. Вряд ли при общении с какими-то обычными бандитами он окажется в большей опасности.

— «Спасибо», — поблагодарил Дом. — «Займусь этим».

Эмберли встал из-за стола, чтобы проводить Дома к выходу.

— «Вы ведь совершенно точно решили идти до конца, да?» — спросил он.

— «Он же мне как брат», — ответил Дом. — «А как иначе-то?»

Обратно в казармы Дом пошёл длинной дорогой, ведь ему нужно было время, чтобы смириться с тем, что он совершил ещё один безнравственный поступок, который крайне разочаровал бы его отца. Эдуардо Сантьяго передал своим сыновьям весьма простой кодекс чести, определяющий, что хорошо, а что плохо: “Не лги, не воруй, не изменяй и не обижай слабых. Проявляй уважение к окружающим, отвечай за свои поступки и никогда не подводи друзей”. Столь простые истины не нуждались в обрамлении витиеватых речей. Ни по одному из этих пунктов с самим собой не договоришься и не скроешься от угрызений совести.

“Но я ведь это ради Маркуса делаю, а не о какой-то сраной морали рассуждаю. Когда приходится выбирать среди всех этих правил, то я лучше нарушу их, но спасу тех, кто мне дорог”.

Дом брёл по тротуару скоростного шоссе, пиная носком ботинка небольшие камешки и осколки кирпича так, что они летели вниз с откоса. Мимо него в разные стороны проехало несколько автомобилей, но в целом день выдался весьма тихий, будто бы все спрятались в укрытие и ждали, когда что-то случится. В паре километров справа от себя Дом заметил то, что осталось того района, где он раньше жил. Именно там и находился дом, где он в последний раз видел Марию и детей вместе. Теперь же это было просто жилое здание. Всё, что делало его именно домом, уже давно покинуло эти стены. Но Дому всё равно было непросто заставить себя съехать оттуда и позволить правительству расселить там семьи, оставшиеся без крыши над головой. Там было слишком много места для одного человека, а Дому не хотелось постоянно терзаться воспоминаниями. С некоторыми вещами Дом всё же не в силах был расстаться. Все эти игрушки, одежда и диски хранились в казармах в двух больших картонных коробках.

“Когда найду Марию, то мы начнём жизнь с чистого листа. Заселимся в небольшую уютную квартирку вроде той, что мы первое время снимали в пригороде Джасинто”.

Над горизонтом клубились струи дыма. Одни из них тянулись от костров, на которых пищу готовили, другие же исходили от пожаров, до сих пор полыхающих среди руин. Команды по поиску тел тоже где-то там бродили, разбирая завалы, чтобы установить личность погибших и отправить останки на погребение. В районах, где они уже закончили поиски, было полным-полно людей, вернувшихся, чтобы забрать то немногое, что уцелело от их прежней жизни, и сохранить всё возможное. За ними приглядывала гражданская полиция или солдаты. Дом уже давно не видел никакого мародёрства, ведь с теми, кто пытался им заниматься, разбирались на месте.

“А смог бы я выстрелить в мародёра?” — задумался Дом. Когда-то давно ему приходилось участвовать в разгоне толпы во время бунтов голодающих, и воспоминания об этом до сих пор причиняли ему боль. А теперь вот у него самого на руках был целый ворох незаконно добытых талонов на получение пайка. — “А знаете что? Да мне по хуй, вот что. Где-то и можно быть хорошим, но если везде следовать правилам, то лучше от этого никому не станет”.

Дом зашагал дальше, поглаживая пальцем лежащий в кармане клочок бумаги и пытаясь набраться храбрости прочесть его содержимое и приступить к следующему шагу. У него не сразу это вышло. Вот, значит, кто мог бы решить его проблему — человек по имени Пьет Вердье. Сопоставив факты в уме, Дом пришёл к выводу, что у этого человека точно есть доступ к транспорту. Вероятно, доставляет грузы в тюрьму или ещё что-то, ведь иным способом в “Глыбу” можно было попасть лишь через подземный туннель, ну или на вертолёте через стену перелететь. Вертолёты имелись лишь у КОГ, а сделать подкоп из тюрьмы на волю никому не удастся, да и наоборот тоже.

“Эмберли говорил, что надзирателей можно подкупить, чтобы в другую сторону смотрели. Но нужна помощь Маркуса. Я же не могу его просто похитить оттуда. Чёрт, да и как убедить его, когда я даже поговорить с ним не могу?”

Может, Вердье и эту проблему ему решить поможет.

Дом услышал, как сзади к нему приближался автомобиль, замедляя ход. Послышался лязг переключаемых передач. Он тут же узнал звук “Тяжеловоза”, поэтому остановился и обернулся. Автомобиль остановился рядом с ним, после чего стекло пассажирской двери стало опускаться.

— «Эй, Дом», — окликнул его сидевший на пассажирском сидении Росси. Тай сидел рядом, держа руки на руле. — «Ты что здесь делаешь? Подвезти?»

— «Да к адвокату ходил», — решив ответить, как есть, чтобы не распускать слухи и сплетни, Дом забрался на заднее сидение автомобиля. — «Нас послали подальше с апелляцией. Маркус не сошёл с ума, это официально признали. Они провели освидетельствование, и выяснилось, что он просто ещё недостаточно сбрендил, чтобы за невменяемого сойти».

— «Вот же мудачьё», — выругался Росси. Тай лишь промолчал. Автомобиль, взревев двигателем, тронулся с места. — «И что теперь делать будем?»

Дом задумался, стоит ли обсуждать предложение адвоката, но решил не втягивать остальных в это дело.

— «Да хрен его знает», — ответил он.

Скоростное шоссе вело в центр города. Чем ближе автомобиль подъезжал к этому району, тем сильнее жизнь вокруг выглядела обманчиво нормальной. Разве что, вместо некоторых зданий, исчезнувших с панорамы города, виднелись воронки с обломками, а повсюду были раскиданы укрепления из мешков с песком и колючей проволоки. Люди сновали туда-сюда, ремонтируя окна и занимая очередь к цистерне с водой, чтобы наполнить вёдра и пластиковые бутылки. Бедные инженеры, которым и так от работы продыху не было, ещё не добрались до этой части Джасинто, чтобы восстановить подачу воды.

— «Может, ещё несколько дней так спокойно будет», — сказал Росси.

Дом надеялся, что так и выйдет, ведь ему надо было заняться делом. Он решил сегодня же вечером направиться к пристани парома и поискать этого Вердье. Прикрученная к приборной панели радиостанция ожила как раз в тот момент, когда они сворачивали в сторону госпиталя имени Райтмана.

— «Всем постам, сектора “Кило” и “Лямбда”, риверы на подлёте, расстояние — десять километров. Приготовиться к бою».

Тай надавил на педаль газа, и Дома прижало к спинке сиденья. Пехота с земли мало чем могла помочь, когда риверы совершали свои налёты. Разве что, собирать ошмётки, но и этого было достаточно. Схватив наушники с микрофоном, Росси принялся отвечать на вызов.

— «Тебя что-то тревожит, Дом», — внезапно сказал Тай.

— «Ты что, мысли читать научился?»

— «Да просто знаю тебя».

Тай никогда не позволял окружающей действительности взять верх над ним. Казалось, в его сознании есть какое-то убежище, где он в любой момент мог укрыться от всего на свете. Жизнь его в разное говно швыряла, но он относился к этому так, словно бы всё это имело какой-то смысл и занимало своё место в цепи перипетий, а не являлось кучей бессмысленной, беспорядочной и несправедливой херни.

— «Дашь мне какой-нибудь мудрый совет, Тай?» — спросил Дом. Тай точно понимал, что Дом так из-за Маркуса переживает. Все в Джасинто уже привыкли к жизни, в которой больше не было Маркуса Феникса, но только не Дом. — «Ты ведь знаешь, что меня тревожит».

Тай кивнул в ответ.

— «Есть цепь, которая соединяет все события, Дом», — заговорил он. — «Наши жизни являются всеми её звеньями. Однажды, в какое-то мгновение ты вспомнишь всё, что произошло в твоей жизни, в жизни Карлоса, Маркуса и Марии, а затем поймёшь, что цепь эта могла быть выкована лишь так, как она есть, и никак иначе. Ты сам всё увидишь и поймёшь смысл твоей жизни и смерти. Для тебя всё прояснится, и ты обретёшь внутренний покой».

Дом ощутил лёгкое покалывание в затылке. Тай говорил совершенно серьёзным тоном, будучи железобетонно уверенным в своих словах. Отложив в сторону наушники, Росси усмехнулся себе под нос. Он и не думал смеяться над Таем, а, вероятно, просто почувствовал себя неловко из-за подобной откровенности. Будь с ними сейчас Пад Салтон, то он бы посоветовал Таю перестать пороть херню и следить за дорогой. Снайпера воспитывали в совершенно иной культуре островитян. Он считал, что мёртвые уже никому ничем не помогут, и что хуй там что вершит судьбу человека кроме чистейшей воли случая.

— «Да, неплохо бы было, чтобы сейчас всё немного прояснилось», — сказал Росси.

Дом не знал, что на это ответить. Но он понимал, что ответ Тая всё равно запомнит, даже если сейчас он ему и показался полной бессмыслицей. Оставалось лишь надеяться, что он поймёт, что обрёл покой, когда тот всё же снизойдёт на него.




КАБИНЕТ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ, ДОМ ПРАВИТЕЛЕЙ, ДЖАСИНТО. МЕСЯЦ ЦВЕТЕНИЯ, СПУСТЯ 12 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Годы политических игрищ преподнесли Прескотту немало уроков, но самым неожиданным для него стало то, на сколь многие вещи можно закрыть глаза, если того требует ситуация.

“«Ричард, у тебя не получится работать лишь с теми людьми, к которым ты испытываешь симпатию и доверие. Тебе придётся научиться вести дела с теми, кто может дать тебе необходимый результат, и эти люди вполне могут оказаться твоими врагами, или просто тебя ненавидеть. Но своё внимание нужно сконцентрировать на том, что они могут сделать для тебя»”.

Откинувшись на спинку кожаного кресла, Ричард Прескотт попытался вспомнить, сколько же ему было лет, когда он услышал эти слова от своего отца. Где-то десять, может, даже одиннадцать. Тогда для него такое поведение казалось мерзким и постыдным. В том возрасте Прескотту казалось, что нет ничего важнее друзей, да и сама дружба воспринималась с крайней серьёзностью. Ему претила сама мысль о том, что к ужасным людям надо хорошо относиться, за исключением проявлений обычной учтивости. Как это вообще возможно, когда его всю жизнь учили не лгать и отстаивать свои убеждения? Именно в тот момент Прескотт и понял, что в нём должны уживаться два разных человека. Первый был запрятан глубоко внутри и жил бы, придерживаясь собственных правил и рамок, а второй существовал, словно бы наружная оболочка для работы, делая то, что должен. Это было похоже на то, как водители погрузчиков “Сильвербэк” забирались в машины, временно становясь совершенно иным существом. Прескотт разделял эти две личности для себя тем, что он настоящий никогда не позволял себе лгать.

Конечно, существовала и такая вещь, как умалчивание. Прескотт никогда не скатывался до такой опасной наивности, полагая, что государственный деятель может целому народу рассказать всю правду, даже если он и знал, как ситуация обстоит на самом деле. Хотя, довольно часто он и понятия об этом не имел, ведь невозможно было знать всё досконально. Но Прескотт никогда не скатывался до заведомой лжи. Его речь стала точной и выверенной, словно движения рук хирурга, ведь за его словами пристально следили. Ни одно слово, ни единая буква не несла в себе вранья. Прескотт очень гордился такими навыками, но и полностью зависел от них, ведь именно в этом умении и крылась единственная подсказка, позволявшая ему понять, какова же реальность на самом деле, и на что указывает его собственный моральный ориентир. Многие из тех, с кем Прескотту доводилось работать, лгали своим избирателям, затем самим себе, а после уже начинали сами верить в собственную ложь, так как произносили её слишком часто, вдумчиво и красноречиво.

“Любого другого человека за такое поведение сочли бы помешанным, которому в психбольнице самое место. В правде, а вернее, в умении не лгать, кроется единственное здравомыслие, на которое я могу положиться”.

Память у человека — штука довольно податливая. Хотя, порой, всё же не настолько. Прескотт репетировал в голове предстоящую беседу с Адамом Фениксом, пребывая в ожидании, когда будет доступна спутниковая связь. Оставалось минут пятнадцать. Отец Прескотта охарактеризовал бы Адама, как одного из тех самых гнусных и неблагоприятных людей, которых надо было принять в свои объятия, ну, или же просто неустанно за ними приглядывать, ведь они были полезны.

Прескотт развил в себе некий способ балансирования между этими противоречивыми чувствами. Он приказывал самому себе видеть в Адаме человека, в чьём гениальном уме он нуждался, ведь судьба мира зависела от этого, а не какого-то… Прескотт поймал себя на том, что даже не знает, как его назвать. Предатель? Нет, Адам ведь не встал на сторону Саранчи в борьбе против человечества. Он совершил нечто совершенно необъяснимое, что выходило за рамки обычного высокомерия, плавно переходя в ранг губительной халатности. В словаре даже термина подходящего не было, чтобы охватить всю суть поступка профессора, который был просто ужасен, но Прескотт сумел отложить всё это на потом. Подобное так сразу не переваришь, так что можно было пока об этом забыть.

Подгадывать по времени сеансы связи с островом Азура было непросто. Штормовой барьер “Мальстрёма” создавал помехи для сигнала, так что надо было либо его отключать, либо максимально высоко поднимать переделанный вертолёт, который служил бы ретранслятором. Прескотт всегда предпочитал второй вариант.

“Ну что ж… Сколько ещё я смогу скрывать от Адама все подробности про его сына, не укоряя себя за это? Как долго ещё это потребуется делать?”

Выдвинув верхний ящик стола, Прескотт достал оттуда папку с медицинскими отчётами по Маркусу. Это была его личная копия, полная тяжёлых подробностей, а не та отцензурированная версия, которую подготовили для сеансов связи с островом. Адам, в основном, просил представить ему доказательства, что Маркус здоров, и с ним всё в порядке. Казалось, он избегал очевидной проблемы — все эти доказательства было столь легко подделать, что Маркус на самом деле уже давным-давно мог бы быть мёртв. Каким-то образом они с Прескоттом достигли молчаливого согласия о том, что оба будут вести себя, как честные люди, каковыми и являются, будучи максимально откровенными друг с другом в таком довольно неприятном деле.

“Каково бы мне было, если бы речь шла про моего единственного ребёнка, и я бы увидел подобные снимки?”

Прескотт попытался представить себе эти эмоции. Порой он задумывался о том, как бы всё могло обернуться, если бы он женился на женщине, которую бы на самом деле ценил, а не просто бы ждал подходящую ему с политической точки зрения супругу, представлявшую наименьшую угрозу для его карьеры, но подобного шанса ему так и не представилось. Несмотря на огромную власть, государственный деятель был лишён права выбирать, и Прескотт постиг эту истину слишком поздно. Отстегнув ремешок папки, он ещё раз взглянул на сделанные для медицинского отчёта фотографии собачьего укуса, а также на бесстрастное описание характера травмы, процесса наложения швов и скорости рубцевания. Нет, такое точно нельзя было сейчас показывать Адаму, ведь выглядело всё на фотографиях просто ужасно. Адама, как отца, такое выбьет из колеи. Но и рассказывать о том, что Маркус там ни в чём себе не отказывает, будто бы в загородном санатории находится, тоже не представлялось возможным. Тюрьма никого не красит. Если Адам станет просить фотографии в качестве доказательства приемлемости состояния здоровья Маркуса, то придётся использовать для этого фотомонтаж каких-нибудь его старых фотографий из личного дела.

Что же касалось заключения о психическом здоровье Маркуса, то… Адаму стоит его прочесть. В нём не было ничего такого, до чего бы человек с серьёзной научной подготовкой сам бы не смог додуматься. Оставалось лишь описание обычного внешнего осмотра: рост, вес, состав крови и общие характеристики. Прескотт отобрал лишь те материалы, которые, по его мнению, не стали слишком сильно бы отвлекать Адама от работы, в то же время не скрывая от него, что же с его сыном сотворила жизнь в “Глыбе”. Включив сканер, Прескотт вложил внутрь него документы, а затем сел обратно перед объективом видеокамеры и, придвинув штатив с микрофоном поближе, принялся ждать звонка от Джиллиан, которая сообщила бы ему о готовности к передаче сигнала.

— «Сэр, профессор на связи», — сказала секретарь.

Никто не называл Феникса по фамилии. Не считая бойцов охранного подразделения “Оникс”, никто в Джасинто кроме Джиллиан не знал, что Адам жив, и где он находится.

— «Спасибо, Джиллиан», — ответил Прескотт.

Картинка в сеансах видеосвязи с Азурой всегда была немного зернистой. Адам внезапно появился в кадре. Он сидел, сложив руки на груди, у рабочего стола в своих роскошных апартаментах на вершине башни. Прескотт к этому моменту уже успел в мельчайших деталях изучить фон за спиной профессора.

— «Как у вас дела, Адам?» — спросил Прескотт.

— «Как Маркус?» — поинтересовался в ответ Адам.

Они всегда обменивались этими репликами в начале беседы. Потянувшись к сканеру, Прескотт нажал кнопку передачи данных на его корпусе.

— «Сами почитайте», — сказал он.

Именно на это и уходила большая часть времени сеансов связи. Адам всегда настаивал на том, чтобы дождаться, пока копии документов не вылезут из принтера у него в кабинете, а затем принимался за их изучение. Читал он их быстро, прекрасно понимая, на чём стоит заострить внимание, но какое-то время на это всё равно уходило. Прескотт терпеливо ждал, допивая остатки кофе, которые уже успели остыть.

Адам внимательно изучал один из отчётов, покусывая губу.

— «Насчёт его… эмоционального состояния. Могу ли я чем-то ему помочь? Ну хоть чем-нибудь?»

— «Он не станет принимать ничью помощь, вы же сами видели отчёт».

— «Боже, он же…» — сердито вздохнув, Адам склонил голову вниз, массируя кончиками пальцев лоб с бровями. — «Я знаю, как он умеет отвергать любые предложения. Пожалуйста, только не говорите мне, что на него снова напали».

— «Нет, полагаю, что этого не случилось. С выходцами из рабочих классов стычек больше не было», — ответил Прескотт.

“Чистая правда. Я не лгу. К тому же, Маркус — такой человек, что сам первым с размаху врежет, не так ли?”

Адам заколебался. Прескотт наблюдал за тем, как профессор буквально поёжился, заёрзав в кресле.

— «Мы оба знаем, что в мужских тюрьмах бывает, Ричард».

“А, ну понятно”.

— «Если вы о том, стал ли он объектом настойчивого мужского внимания против своей воли, то могу вас заверить, что такого не было», — ответил Прескотт.

Адам выглядел так, будто бы даже моргнуть боялся.

— «Смотрю, вы как всегда максимально деликатны по отношению к отцовским переживаниям с моей стороны, Ричард».

— «Вам не стоит недооценивать вашего сына. Он более чем способен за себя постоять. Основная проблема “Глыбы” заключается в самих условиях содержания, а не в отношении со стороны других заключённых, так что посмотрим, смогу ли я предоставить ему усиленный рацион и дополнительные одеяла».

Прескотт вовсе и не думал шантажировать профессора этой фразой. Он произнёс её, чтобы, пойдя на уступку, подтолкнуть успокоившегося Адама к работе над более важными задачами в рамках программы исследований, но в кой-то веки ошибся с предсказанием эффекта от этой фразы, что случалось крайне редко. Слегка приоткрытый рот Адама говорил о том, что председатель не уловил кое-какую важную деталь. Да, само собой, его волновало то, как кормят его сына, раз уж он об этом упомянул. Сражаясь на передовой, Маркус привык к самым сытным пайкам. Но, судя по всему, потрясло Адама упоминание о таком простом и незаметном удобстве, как обычное одеяло. Это он там сидел посреди благоухающих тропических лесов, а вот Маркусу довелось оказаться в трещащей по швам полузаброшенной тюрьме, построенной ещё до создания самой Коалиции, где по большей части не включали отопление даже во время суровых зим, какими славился Тирус. Как ни странно, но именно это заставило Адама куда жёстче прочувствовать все выпавшие на долю Маркуса невзгоды, чем отчёты о его травмах.

— «Не представляю, как он ещё тридцать с лишним лет там протянет», — тихо пробормотал Адам.

— «Равно как и я не знаю, удастся ли это самому Джасинто», — ответил Прескотт, желая перейти к важным вопросам. После сеанса связи с профессором и Дьюри может тактично побеседовать, оказав ему нужную поддержку. — «Можете рассказать, насколько далеко вы продвинулись?»

Казалось, Адам сам хотел как можно быстрее сменить тему, ведь разговоры о сыне лишь расстраивали его. Он даже распрямился, сидя в своём кресле.

— «Я пришлю вам последние результаты, но если вкратце, то выращенные в лаборатории образцы подвергаются спонтанным мутациям. Именно поэтому так сложно вывести лекарство, бьющее по самому патогену. В каждом посеве несколько клеток, если можно так сказать, выживают, мутируя в иной вид, устойчивый к используемому антигену, и нам приходится начинать всё сначала».

— «Я читал ваши отчёты, Адам. Не стану делать вид, что разбираюсь в биологии, как, впрочем, и вы сами, но всё же: может, мы что-то упускаем из виду? Может, даже помогаем эволюционировать во что-то куда более сильное?»

— «Риск всегда есть. Так было и с антибиотиками, когда устойчивые к ним штаммы бактерий появлялись частично по той причине, что мы использовали лекарства против них. Но либо так, либо вообще ничего не делать, и мы оба понимаем, что не посмеем так поступить», — должно быть, Адам решил, что Прескотт своим молчанием в ответ выражает недоверие к его словам. — «Это не бактерия, Ричард. Если рассмотреть имеющийся у нас на данный момент образец под микроскопом, то он всё равно не похож ни на один уже известный биологам организм. Именно поэтому столько времени никто вообще не понимал, что имульсия — это живой организм. Он никак не реагировал на раздражители, не было никаких явных признаков того, что он размножается, и никакого процесса метаболизма. А теперь он изменился. Судя по всему, цикл жизни этого организма имеет весьма сложную структуру, растягиваясь на десятилетия, а то и дольше. Мы вынуждены работать лишь с теми данными, что сумели собрать с момента его открытия. Если говорить о его стадиях развития, то мы, вероятно, видим лишь вершину айсберга. Возможно, этот организм существовал с момента зарождения жизни на Сэре. Мы и понятия не имеем».

Прескотт пожалел, что вместо Элейн Феникс перед ним сейчас сидит Адам. Именно сейчас председатель нуждался в её гениальном разуме, как никогда раньше.

— «Ну, мы хотя бы понимаем масштабы проблемы».

— «Возможно, все наши познания в биологии окажутся бессильны в её решении».

— «Залпы из “Молота” тоже не помогут, но это вы и сами знаете», — Прескотт попытался ещё раз поднять эту тему. — «Должно быть, Саранча по-своему достигла немалых успехов в биотехнологии, раз уж им удалось вывести столько пород для своих нужд. Разве мы не можем у них чему-нибудь научиться?»

— «А как по-вашему, для чего я им был нужен? Они проигрывали в этой войне ещё задолго до нас», — с этими словами Адам, протянув руку, взял другой лист бумаги, лежавший сбоку от монитора. — «Мы пока ещё не можем определить, является ли этот организм патогеном, или же на самом деле это паразит».

— «А какая разница?»

— «Паразиты обычно эволюционируют так, чтобы сохранить жизнь своему носителю. У патогенов же совершенно другая репродуктивная стратегия. Мы до сих пор не знаем, репродуктивную стратегию Светящихся, потому что неизвестно, как может выглядеть их конечная ветвь эволюции, если, конечно, она у них вообще есть. Мы даже не знаем, все ли виды Светящихся способны к самоподрыву. Значит, придётся проводить наблюдения и выслеживать другие формы жизни, ставшие Светящимися», — Адам помахал перед камерой этим листком бумаги. — «Тут, кстати, есть один интересный момент. Эстер получила поразительные результаты, которых и сама не ждала. Ничего хорошего, конечно, но результаты в широком смысле весьма значительные. Она использовала для опытов мышей, и когда им вводили клетки Светящихся, то у животных значительно падала рождаемость. В помёте рождались не более двух-трёх мышат, и треть от этого потомства оказывалась бесплодна».

Прескотт прекрасно знал, что имульсия, как и многие другие вещества, от которых зависела промышленность Сэры, доставила им немало хлопот в плане заболеваемости. В том числе, имели место и врождённые пороки развития у детей. Предыдущие правители КОГ и имульсионные магнаты потратили немало времени на создание юридических мер, подавивших исследования в данной области. Теперь же всё вставало на свои места, словно некая зловещая мозаика.

— «И что вы предлагаете?» — спросил председатель. — «Понятно, что имульсия так или иначе опасна для здоровья, равно как и добрая половина металлов, добываемых в наших шахтах».

— «Эстер говорит, что это прослеживается по уменьшению численности детей в семьях, проживающих в одной только южной части Тируса. Там подавляющее большинство семей с одним ребёнком и бездетных пар. Рождение второго ребёнка там — ситуация из ряда вон. У нас нет данных по этому феномену, так как никто не занимался исследованием его причин. Возможно, в семьях просто не хотели заводить много детей, а может, не смогли зачать, но не стали обращаться к врачам. Цифры в этих отчётах просто списали на возросшее финансовое благополучие, которое привело к уменьшению числа детей».

— «Значит, она считает, что… Свечение уже преодолело межвидовой барьер и способно людей заражать?»

— «Без сбора анализов у всего населения сложно что-либо утверждать. К тому же, у большинства людей в тканях всё равно будут присутствовать следы промышленных загрязнений. Вероятно, нам вообще не удастся отличить патоген от неактивной имульсии. Но такой вариант нельзя сбрасывать со счетов. Основной задачей остаётся уничтожение этого организма».

— «Заражённые люди тоже погибнут?»

Адам внезапно застыл на месте, моргнув несколько раз.

— «Будем надеяться, что нет. Мы до сих пор считаем, что это просто патоген».

— «Можете провести испытания на мистере Альве».

— «Это не потребуется».

— «Почему же?»

— «У нас имеются все образцы тканей, необходимые для проведения исследований, и мы уже выявили основную проблему — это высокая скорость мутации».

Прескотт пришёл к выводу, что разговор уже заходит в такие дебри, где он, не имея собственной научной степени, уже ничего не поймёт.

— «Ну, обратно в город мистера Альву везти нельзя. И что с ним делать будем?»

— «Я вас не просил его на остров привозить, так что это не мне решать», — отрезал Адам.

“Вот же сволочь, ещё мораль тут мне читает. Так, ладно, нельзя на это отвлекаться. Надо продолжать сотрудничать с этими людьми, ведь только они могут дать мне необходимый результат”.

— «Хорошо, я обговорю этот вопрос с капитаном Дьюри, так как ваш пациент теперь представляет угрозу для безопасности жителей острова. Насколько сильно в нём прогрессировало заражение? Он представляет собой биологическую опасность?»

Судя по всему, Адам, как всегда, умолк, принявшись обдумывать ответ, будто бы в вопросе крылся какой-то подвох. Частично причиной этому служила задержка при передаче сигнала спутника, но Прескотту уже доводилось наблюдать, как профессор пытается увиливать от проблем. Девять лет назад Адам вёл себя точно так же во время обсуждения вариантов того, как остановить продвижение Саранчи. Только теперь Прескотт понимал, что же тогда пытался скрыть профессор. И вот, в нём вновь проявились эти черты. Адам явно и теперь о чём-то умалчивал.

— «Нет, не представляет», — наконец ответил Адам.

— «То есть, вам удалось убить в нём все клетки Светящихся, или как там этот процесс правильно называется. Если вышло с ним, то почему с остальными так нельзя?»

— «Я говорил лишь о том, что он не может заражать патогеном других. Тут всё не так просто».

Вероятно, профессиональное тщеславие Адама не позволяло ему просто пожать плечами и сказать, что он и понятия не имеет, что именно там эти биологи обсуждают. Прескотт напомнил себе, чтобы поручить Дьюри слежку и за профессором.

— «Не сомневаюсь в этом», — ответил Прескотт. Надо было подбросить немного дров в печь надежды Адама, чтобы он совсем не раскис. — «Я позабочусь о том, чтобы Маркус получал дополнительную норму пайка, когда будет такая возможность. Мы скоро с вами вновь побеседуем, а пока что до свидания, Адам».

Прескотт отключил снимавшую его камеру и отодвинул от себя стойку с микрофоном. Практически в ту же секунду дверь кабинета распахнулась, и на пороге появилась Джиллиан с ещё одной чашкой кофе и парой кусочков печенья. Наверно, она заметила сигнал интеркома об окончании сеанса связи. Именно благодаря таким мелочам всю эту жизнь ещё можно было назвать сносной.

— «Джиллиан, вы прямо мысли мои читаете».

— «Вы ведь так и не пообедали, сэр, а я не могу допустить тут голодных обмороков».

— «А печенье где вы достали?»

— «Ну, у меня свои источники…»

— «Не будет ли крайней наглостью с моей стороны попросить ещё несколько дополнительных норм пайка, чтобы смазать ими шестерни механизмов дипломатии?»

— «Думаю, сержанту Фениксу нескольких кусочков печенья мало будет, сэр», — ответила Джиллиан. Да, у неё определённо имелось то самое особое шестое чувство, свойственное секретарям, которое пугало и успокаивало одновременно. К тому же, она по-прежнему       обращалась к Маркусу по его старому званию. — «Тем не менее, посмотрим, что мне удастся собрать».

Именно с такими людьми Прескотт и старался вести дела, доверяя им. Истинная власть не всегда была в руках тех же людей, чьи неограниченные силы позволяли им спасти жизнь или погубить её. Потянувшись к лотку для бумаг, Прескотт взял в руки самые свежие фотоснимки воздушной разведки, на которых была запечатлена степень продвижения Саранчи к центру Джасинто, и начал прикидывать в уме, когда же город окончательно падёт.




ПРИЧАЛ ДЛЯ ПАРОМОВ, ДЖАСИНТО. МЕСЯЦ ЖАТВЫ, СПУСТЯ 12 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


— «Ты точно хочешь туда пойти?» — спросил Джейс, кивнув в сторону бара “Фузилёр”, чьи окна были частично заколочены досками, а сквозь засиженные мухами пыльные стёкла виднелась мигающая неоновая вывеска зелёного цвета. Несмотря на ранний вечер, уже начало темнеть. — «Это ж та ещё забегаловка обосранная. Откуда там знают, где Марию искать?»

Замедлив ход “Тяжеловоза”, а затем и вовсе остановившись, Джейс повернулся в кресле к Дому и посмотрел на того, как на спятившего. Сидевший на переднем пассажирском кресле Тай промолчал. Дом почувствовал, как у него во рту пересохло, а сердце начало стучать как пулемёт. Его не столько пугала перспектива оказаться в баре, где неизвестно какие отморозки сидят, сколько то, что он мог спустить в трубу свой последний шанс вызволить Маркуса из тюрьмы.

— «Я не про Марию туда спрашивать иду», — ответил Дом, взявшись за ручку дверцы. — «Джейс, всё нормально будет».

— «Ну, ты туда явно не пропустить изысканный коктейльчик с шампанским идёшь, так что колись».

“Ну вот, началось”, — подумал Дом. Он не хотел, чтобы и другие ещё глубже увязли в этом болоте. Они оказались бы в затруднительном положении, просто узнав о его замыслах. Дому и так тошно было от того, что он Аню втянул в свои махинации, рассказав ей о продовольственных книжках, добытых незаконным путём.

— «Это Маркуса касается. Я немного закон нарушить сейчас планирую, и не хочу втягивать в это остальных».

— «А, ну ладно», — с этими словами Джейс надавил на педаль газа, и автомобиль сорвался с места.

— «Эй, выпусти меня!» — крикнул Дом. Автомобиль с визгом шин свернул за угол, пронёсшись мимо пары торчков и группы мужиков сомнительного вида, стоявшей у входа в другой бар. Судя по всему, в этом районе ещё полным-полно было самых потасканных шлюх, каких Дом только видел. — «Да ладно тебе, Джейс, хватит выделываться!»

— «Какую бы ты там херню не задумал, но в бар мы пойдём с тобой для прикрытия. Так ведь, Тай?»

Тай кивнул, отчего полоса волос на его голове колыхнулась.

— «Наш путь един».

— «Ну, как я понял, ты со мной согласен. Дом, колись уже, иначе из машины не выпущу».

— «Короче, законным путём апелляцию не пробить. Так что единственный вариант — заплатить кое-кому, чтобы побег организовали».

— «Да это ж пиздец…»

— «Вот и я о чём. А теперь и ты в говне по уши, потому что тоже знаешь о моих планах. Просто высади меня там, а дальше я сам разберусь».

— «Дом, мы все на том вертолёте были с тобой, когда Маркус отправился отца спасать. Мы и так уже в этом деле увязли, куда дальше-то?»

— «Ты просто тогда не знал, что он натворить до этого успел».

— «Как и ты сам. А теперь мы все в курсе, так что это дело и нас касается. Я ж тебе говорил, мы на всё готовы. Да и к тому же, тебе ж в этом баре глотку вскрыть могут, дружище, так что без нас там никак».

Дом слышал, как люди порой говорили, что их закрутило в водоворот событий, но лишь теперь понял, что они имели в виду. Он не мог бросить задуманное и повернуть время вспять к тому моменту, когда Джейс и Тай ещё ничего об этом не знали. А ещё Дом не мог просто взять и решить, что платить неизвестно кому за организацию побега Маркуса — дурная задумка. Он уже тщательно всё обдумал, да и к тому же был шанс, что всё сработает. Он ведь поклялся, что сделает всё возможное, чтобы вытащить Маркуса оттуда. Если не идти до конца, то так до конца жизни и будешь жалеть, что не приложил все силы ради спасения друга.

“Он ведь ради меня точно так же поступил бы. Не колеблясь ни секунды, заслонил бы собой от пули, как и я сам. В этом можно и не сомневаться. Я ведь знаю, как он пытался спасти Карлоса. Он — моя семья, а братьев не бросают в беде, пока не испустят последний дух”.

— «Ты сам-то понимаешь, в каком говне окажешься, если всё сорвётся?» — спросил Дом.

Обогнув квартал, Джейс направил автомобиль обратно к бару “Фузилёр”.

— «По сравнению с тем говном, в котором мы и так каждый день тонем? Может, дождёмся, пока черви нам ещё глубже в жопу вцепятся, чтобы понять, что важнее?»

Тай потянулся рукой за спинку своего кресла и вытащил из углубления для ног свой пистолет.

— «Мы ведь сейчас не при исполнении, да?»

Кивнув, Дом проверил свой пистолет на наличие патронов. Армии это дело не касалось, так что не надо было светить именем полка. Конечно, то, что они ездили на армейском “Тяжеловозе”, напрягало, но Дом понимал, что они тут надолго не задержатся, успев вернуть автомобиль на стоянку ещё до того, как кто-нибудь начнёт задавать неудобные вопросы. Джейс остановил автомобиль на порядочном расстоянии от бара, а затем все сидящие в нём спрятали пистолеты под куртки. Тай прихватил и свой охотничий нож ебучих размеров.

— «Тай, это что, кровь брызнула?» — спросил Джейс, указав на пятна на жилете Тая.

— «У моего ремесла есть свой почерк».

— «Так, ладно, тогда я точно не буду с тобой спорить, какую выпивку заказать».

Все трое переглянулись. Обратного пути уже не было. Открыв заднюю дверь, Дом выскользнул наружу с колотящимся сердцем. Если всё сорвётся… Дом поймал себя на том, что он, чёрт подери, уже обдумывает, как захватить вертолёт и вывезти Маркуса по воздуху.

“Но это надо, чтобы он не сопротивлялся. А он ведь даже не соглашается встречаться со мной, да и на письма не отвечает. Придётся затаскивать его на борт и вывозить оттуда против его воли”.

Да наплевать. Дом решил, что если останется лишь такой вариант, то он и на такое пойдёт.

В глаза сразу бросилось, что тротуар перед баром был испещрён капельками крови. Распахнув дверь и войдя внутрь, Дом направился к барной стойке, чувствуя, как подошвы ботинок липнут к лежащему на полу ковру, а затем с усилием отрываются от него. Запах внутри оказался куда лучше внешнего вида заведения. В воздухе витала смесь аромата наваристой мясной похлёбки, сигаретного дыма и самую чуточку графитной смазки. Как ни странно, именно последний запах вызвал радость у Дома, напомнив ему об отцовской мастерской. Он взглянул на Джейса и Тая.

— «Там сядьте», — сказал Дом, кивнув головой в сторону пустовавшего столика.

У стойки, опершись на неё, стояли портовые грузчики и водители грузовиков. Кто-то и не повернулся в сторону двери, другие же внимательно смотрели на вошедших. Дому хватило лишь одного взгляда на лица и рабочую форму собравшихся у стойки, чтобы определить, кто из них чем именно тут себе на жизнь зарабатывает. Да и его самого сразу же раскусили. Тай и Джейс уселись возле столика, а Дом направился к концу стойки, где было меньше всего людей.

Сложив локти на стойку и поставив одну ногу на потёртую латунную трубу, шедшую вдоль пола у стойки, Дом положил перед собой несколько монет. Бары были одними из тех немногих мест, где твёрдая валюта всё ещё чего-то стоила. Дом и сам до конца не мог понять причину того, почему алкоголь не выдавали по продуктовым талонам. Если в баре или пивоварне заканчивалось сырьё, то это была целая трагедия, и тогда покупатели начинали собирать любые крохи продуктов, годящихся для брожения, чтобы обеспечить себе стабильный источник выпивки. Бармен неторопливо закончил беседу с одним из завсегдатаев, после чего побрёл к Дому.

— «Что налить, солдат?»

— «Половину кружки любого бочкового, три порции», — ответил Дом. На полках позади барной стойки какой только херни не валялось: старые фотографии, детали от дробовика, шарфы болельщиков команды по трэшболу “Акулы” и даже часть черепа брумака. Фоном всему этому было зеркало, в котором по большей части отражались дозаторы полупустых бутылок из-под разных алкогольных напитков. В одном из углов зеркала виднелась паутина трещин, а серебряное покрытие начало отслаиваться. — «Я ищу Пьета».

Бармен принялся медленно и аккуратно разливать напиток по кружкам.

— «Какого ещё Пьета?»

— «Вердье», — ответил Дом, дав понять, что занимается такими же тёмными делишками, как и сам Вердье. — «У нас с ним общий адвокат».

— «А, понятно».

— «Он здесь где-то?»

Бармен в ответ лишь уставился на Дома немигающим взглядом, а тот понял, что у него за спиной что-то происходит, лишь услышав какой-то шорох, исходивший от столика Джейса. Обернувшись через плечо, он увидел, как полноватый мужчина средних лет, одетый в рабочий комбинезон, сполз с высокого стула возле барной стойки. Судя по выражению их лиц, Тай и Джейс были
готовы перехватить этого мужчину в любой момент.

— «Да, я здесь», — сказал мужчина. — «Чего тебе надо?»

Дом повернулся к бармену.

— «Добавь ещё четвёртую порцию», — сказал он, после чего махнул рукой мужчине, дав понять, что зовёт его к своему столику. — «Мне надо знать, сумеешь ли ты выполнить для меня одно дело».

Единственное, что выдавало в Вердье его истинную профессию — его взгляд, а вот выражение лица было совершенно обыденным. Будь на нём солнцезащитные очки, Дом, наверно, принял бы его за обычного работягу, самое страшный грех которого заключался бы еженедельном воровстве нескольких банок тушёнки из кузова собственного грузовика. Но в этих блёкло-серых глазах не было и намёка на сердечность и сострадание, и лёгкая улыбка совершенно не помогала это скрыть. Сев за столик и окинув взглядом Тая и Джейса, будто бы хотел убедиться, стоит ли с ними связываться вообще, мужчина дождался, пока Дом поставит перед ним кружку с пивом.

— «Значит, ты знаком с Бенджамином», — начал он. — «И с чего вдруг он тебе моё имя назвал? Кстати, тебя самого-то как звать?»

— «Дом Сантьяго», — честно ответил Дом, понимая, что и так уже влез в говно по уши, и от использования своего настоящего имени хуже уже не будет. — «Мой брат загремел в “Глыбу”, и я хочу вытащить его оттуда, но подача апелляции мне не особо помогла».

Повернувшись, Вердье несколько мгновений не сводил глаз с Тая, а тот невозмутимо уставился в ответ, даже не шелохнувшись. Впечатляющие татуировки на лице Тая мигом отрезвляли большинство людей, потому что все знали, на что способны выходцы с Южных островов, если их, как это говаривал Пад, “сорвёт с резьбы”. Если долго пялиться на них, то можно было привести их как раз в это состояние. Для большинства людей разницы никакой не было, с какого именно острова они приехали, хотя для самих островитян это был крайне важный момент. В бою они все без исключения действовали, как совершенно отмороженные психи, которых лишь смерть могла остановить.

— «Приятель, ты мне что-то сказать хочешь?» — спросил Вердье.

— «Всё то же, что и мой друг хочет тебе сказать», — спокойно ответил Тай, не отводя взгляда. — «Ты нам можешь помочь?»

Вердье первым отвернулся, а Дом задумался, можно ли счесть, что перевес был на их стороне. Вердье с такими, как Тай, сроду дела не имел, и теперь вот понятия не имел, как себя вести.

— «Так, ладно», — заговорил Вердье. — «За что сидит? Если тут дети или старики замешаны, то я побег ему устраивать не буду, сколько не предлагайте. Пусть сгниёт там к хуям».

Дом мысленно настроился на моральные ориентиры Вердье.

— «Попал под трибунал за нарушение приказа».

— «Понятно. Стоить всё дорого будет. Помимо моей доли ещё надо будет забашлять надзирателю и водителю, чтобы в другую сторону глядели. К тому же, сразу может не получиться. Туда машины каждый день не приезжают, да и вообще не сказать, что часто это случается».

— «Но ты считаешь, что это можно провернуть?»

— «Со временем, да. Но в лучшем случае это займёт пять, шесть, или даже семь месяцев. Может, и целый год. Я не шучу. На дворе война идёт полным ходом, так что придётся долго прорабатывать план, ну и удачи немало понадобится. Да и всё сорваться может в последнюю минуту, как военная операция, но вы, думаю, к такому привыкли. Он там сумеет столько продержаться?»

— «Наверно», — ответил Дом, начав сомневаться. Раньше он считал, что Маркус с чем угодно справиться может, но когда они виделись в последний раз, друг совершенно сам на себя не был похож. — «Как планируешь всё это провернуть?»

— «Там надзирателей по пальцам пересчитать можно, а половина из них родную мать в бордель продадут за пачку сигарет, так что один из них запросто согласится сунуть кого надо в кузов грузовика. Надо только подгадать, когда свои люди на смену заступят, маякнуть сидельцу, и дело в шляпе. Сложнее всего подгадать, чтобы нужные люди на смену заступили в тот же день, когда и припасы привезут. Старший вертухай там больно правильный, старается, чтобы заключённых как можно меньше били и голодом морили. Короче, прям пионер сопливый».

У Дома сердце в пятки ушло. Он до усрачки переживал, как бы там с Маркусом чего не случилось, и вот его самые страшные опасения только что подтвердились. Не будь Маркус таким упрямым козлом, решившим принести себя в жертву, то Дом по крайней мере мог бы его навещать, чтобы лично убедиться в том, что с ним всё нормально. Хотя, о какой норме может идти речь, когда человек в тюрьме сидит?

“А будь я на его месте с пониманием того, что на волю уже не выйду, то каково бы мне пришлось, когда передо мной постоянно бы маячил кто-то из моей прошлой жизни, а я бы знал, что никогда уже её себе не верну?”

— «Ладно», — подытожил Дом. — «А что, если человек, которого надо вывезти оттуда, этого не хочет?»

— «А, понятно, семейные разборки», — ответил Вердье. Видимо, он решил, что Дом в буквальном смысле Маркуса братом назвал. Хотя, сам Дом считал, что так и есть. — «Может, лучше его завалить? Дешевле выйдет, если, конечно, лично с ним поквитаться не хочешь».

— «Нет, он мне нужен на воле живым. Но, возможно, мне придётся самому поехать за ним, чтобы убедить», — Дом задумался над тем, что, возможно, придётся врезать Маркусу по башке и волоком на себе тащить к машине. Хотя, такое слишком сложно было постороннему объяснить, так что Дом решил просто соврать. — «Ему тяжело будет смириться с тем, что он в бегах, а не вышел по помилованию».

— «Его ещё и убеждать придётся в том, что не надо жить по колено в говне и оберегать жопу от ежедневных домогательств до конца жизни? Да-а-а, тяжёлый случай».

— «Так, ну, раз ты меня не можешь внутрь провести, тогда придумай, как посадить его в грузовик, даже если он будет против».

— «А ты мне что за это?»

Это была самая тяжёлая часть. Если где план Дома и мог пойти наперекосяк, то как раз в моменте обсуждения цены.

— «Продовольственные книжки».

— «Маловато будет, сынок».

““Сынок”, значит?.. Ну ладно”.

— «Ты не понял. Там книжек на целый район. Массовые поставки провианта для двух тысяч людей сроком на четыре месяца. Эти книжки на вес золота. Там расписано про мясо, молочные продукты, яйца и всё такое. Половину сейчас отдаю, вторую получишь, когда Маркуса приведёшь».

— «Это его так зовут, да?»

— «Да, Маркус. Маркус Феникс».

Вердье некоторое время не сводил глаз с пива в своей кружке. Дом лишь на мгновение позволил себе бросить взгляд на Джейса, который, судя по всему, следил за тем, что за другим столиком происходит, или же, по крайней мере, нарочито расслабленно изучал бар за спиной Дома, стараясь делать это как можно незаметнее. Тай просто уставился на Вердье, слегка нахмурившись, будто бы тот был какой-то новой разновидностью червя.

— «Немало тут книжек этих», — наконец прервал молчание Вердье. — «Ты их из штаба КОГ стащил что ли? Не получится так, что за мной придут обозлённые ребята в чёрной броне, которые весь мой бизнес по стене размажут?»

— «Нет», — ответил Дом, внезапно почувствовавший необъяснимое раздражение. Каким-то странным образом он оказался в неприятной для себя ситуации, так как совсем не был уверен в том, что сам согласен с причиной, по которой почувствовал себя оскорблённым. — «Мне вручили Звезду Эмбри, а я продал её какому-то мудаку, собирающему коллекцию, потому что мой брат значит для меня больше, чем какая-то медаль. А ему ведь тоже вручили Звезду Эмбри. Он не заслужил такой судьбы».

Вопреки ожиданиям Дома, Вердье не знал, что и ответить на подобное, некоторое время просто сверля его взглядом. Но что-то самую капельку изменилось в его безжизненных серых глазах. Его так поразили слова Дома? Или же это была жалость? А может, он испытывал лишь презрение? Дом так и не понял. Но затем Вердье, кивнув, протянул руку для рукопожатия, и Дом ответил ему тем же.

— «Половину вперёд», — сказал Вердье.

— «Договорились», — ответил Дом, пожимая протянутую руку. Он пребывал в полнейшем шоке от того, что не почувствовал ровным счётом никакой вины за свой поступок, оттого и вновь задумался, какого, чёрт подери, мнения о нём сейчас были бы его мать с отцом. Дом, вытащив из-под рубашки продолговатый конверт желтоватого цвета, положил его на стол. В последнее время сложно было кому-либо доверять, но никакой возможности навести справки об этом человеке у него не было. Хотя, конечно, Дом уж точно мог бы позаботиться о том, что однажды артиллерийский снаряд исключительно по ошибке прилетит прямиком в этот бар, если Вердье задумает кинуть его.

“Твою мать… Что я вообще несу? В кого ж я превращаюсь-то?..”

— «Как на связь выходить будем?»

— «Либо здесь, в баре, либо через кабинет Эмберли».

— «Хорошо. Когда планируешь встретиться?»

— «Буду перетирать с тобой раз в месяц, пока не подготовлю всё. Начнём со следующей недели».

Залпом допив остатки пива, Вердье положил конверт в карман, а затем направился обратно к барной стойке. Судя по всему, никто на него особо внимания не обращал. Хотя, тут, наверно, просто заведение такое было, и все здесь присутствующие так или иначе в каких-нибудь афёрах участвовали. Обычно Дома немало возмущала вот такая мелкая преступная деятельность граждан, но в тот момент ему уже было насрать, и никакие угрызения совести его не мучили. Он не мог заставить себя переживать том, что какие-то незнакомые ему люди голодными останутся, когда Маркус сидит в тюрьме, все представления Дома о которой полностью подтвердил Вердье.

“Ещё год. Маркус, возможно, там ещё на целый год застрял. Да он еле живой будет, когда на воле окажется”.

Дом специально употребил слово “когда”, а не “если”, продолжив пить пиво. Тай потягивал своё, словно графиня на балу, отчего со стороны создавалось впечатление, будто бы он выделывается, но именно так он всё и пил. Всё внимание Джейса же было приковано ко входной двери.

— «Ты только не пугайся», — заговорил он, — «но там четверо мудаков каких-то стоят, так они всю дорогу глаз не сводили с нас, пока ты со своим решалой тёр. Думаю, надо бы проверить, не угнал ли кто машину».

— «Ладно, тогда допивай и пошли».

Вот только этого ещё не хватало. Дом уже начал думать о том, что придётся объясняться перед Хоффманом, как у них увели “Тяжеловоз” посреди этого района с борделями. Он взглянул на часы. Пора уже было и уходить отсюда. Поднявшись со стула, Дом максимально непринуждённым шагом направился к выходу, готовясь к худшему. Но автомобиль стоял всё там же, где они его и оставили. Улица не была целиком освещена, ведь работал лишь один фонарь из трёх, несмотря на то, что все мощности уходили на отпугивание криллов. Но, судя по всему, автомобиль был в полном порядке.

Дом остановился на тротуаре, чувствуя, как его жизнь зависла на краю пропасти. Но дело уже было сделано, и он уже летел вниз в эту самую пропасть, так что теперь оставалось лишь отдаться на волю случая. Джейс и Тай могли бы отрицать, что знали о планах Дома, если дело до того дойдёт, хотя он сам прекрасно понимал, что они так в жизни не поступят.

— «Ого, даже колёса все на месте», — раздался голос Джейса у него из-за спины. — «Значит, не потеряли ещё уважения к армии. Когда поедем отсюда, я ни одно ограничение по скорости соблюдать не стану, даже не сомневайтесь».

Джейс обошёл автомобиль, чтобы сесть за руль, а Тай направился к переднему пассажирскому креслу. Обычно Дом даже в относительно спокойной обстановке города не позволял себе расслабляться и перестать глядеть по сторонам, но по какой-то причине в этот раз он не заметил нападавших. Кто-то сбоку влетел в него, как пушечное ядро, сбив с ног. Болезненный удар об землю вышиб весь воздух из Дома. Первой же его инстинктивной мыслью было зарядить с локтя в лицо напавшего на него молодого светловолосого парня, который навалился сверху прямо на Дома. Но в этот момент он заметил, как чей-то ботинок летит прямо в его сторону, и свернулся в клубок, отчего пинок попал в плечо. Джейс орал кому-то лечь к ёбаной матери на землю. На Дома уже двое навалилось, и когда кто-то из них полез ему рукой под куртку, он понял, что их интересовал вовсе не “Тяжеловоз”.

“Вот так всё и заканчивается, когда светишь конвертами посреди толпы. Твою ж мать…”

До пистолета он дотянуться не мог, понимая, что сейчас ему просто нож в брюхо всадят, да ещё и отберут вторую часть книжек, что было куда хуже. Один из нападавших лёг на него плашмя так, что его лицо прямо перед глазами Дома маячило, и пытался надавить ему рукой на горло. Дом, даже не раздумывая, вцепился зубами в ближайшую к нему часть тела нападавшего, действуя слепо на животных инстинктах. Его зубы упёрлись во что-то твёрдое, а рот тут же наполнился кровью. Нападавший, заорав, дёрнулся, пытаясь вырваться. Дом попытался понять, что же такое он укусил: кисть руки, ухо или запястье? Он так и не разобрался, да и неважно это было. Дом вцепился зубами в его плоть, как собака. На несколько долгих секунд, которые странным образом ощущались, как часы, каждый звук, каждое движение, каждый запах Дом чувствовал в несколько раз сильнее обычного. Он слышал глухие удары по телу — кого-то рядом пинали, как кусок говна по мостовой, а Джейс орал, что сейчас кому-то ввалит ещё больше пиздюлей. А затем прогремел выстрел, и все замерли на месте. Дом почувствовал, как кто-то перестал прижимать его правую руку к земле.

— «Можешь отпустить его, Дом», — сказал Тай. — «Давай, отцепись от него».

К Дому мгновенно вернулось здравомыслие и способность трезво рассуждать. Он так сжимал запястье светловолосого парня в зубах.

“Боже… Ну, вообще замечательно”.

Теперь понятно, откуда столько крови. Тай оттащил от Дома двоих нападавших. К тому моменту, как Дом перевернулся на живот и поднялся на колени, выплёвывая кровь и подавляя приступы тошноты, один из нападавших лежал на земле и не шевелился. Тай положил светловолосого парня лицом на капот автомобиля, скрутив ему руки за спиной.

Пьет Вердье возвышался над ещё одним нападавшим, которого Дом даже не видел, целясь тому промеж глаз, пока тот пытался сесть. Джейс придавил четвёртого нападавшего земле, поставив тому колено на грудь, а сам встряхивал рукой, будто бы кость сломал, или ещё что случилось. Значит, нападавших было четверо. Что ж, должно быть, в начале драки они сочли, что перевес явно на их стороне.

— «Сразу кое-что проясню», — заговорил Вердье. — «Это не моих рук дело, ясно?»

Он приставил дуло пистолета ко лбу лежавшего на земле парня, который уже явно все штаны со страху обосрал.

— «Сынок, заруби себе кое-что на носу: не хуй лезть к моим клиентам и не хуй посягать на мой заработок. Всё уяснил?»

На какое-то мгновение Дому показалось, что на этом всё и закончится, и парня просто припугнут, чтобы до него явно всё дошло. Но Вердье взвёл курок на пистолете, и Дом понял, что тот сейчас нажмёт на спуск. Такое в его планы вообще не входило.

— «Мы не хотели мешать вам, мистер Вердье!» — умолял парень. — «Честное слово!»

Помедлив секунду, Вердье перевёл дуло на левую коленную чашечку парня и выстрелил. Вопль эхом разнёсся по всей этой проклятой улице. Джейс и Тай застыли, как вкопанные. Парень с простреленным коленом корчился на мостовой, визжа от боли, так что Вердье пришлось упереться ему носком ботинка в плечо, чтобы прижать к земле. Он спокойно и неторопливо нацелил пистолет на другое колено парня и вновь выстрелил. Оглушающие вопли резали уши, но из окрестных зданий вовсе никто и не думал выходить. Завсегдатаи бара “Фузилёр” с совершенно обыденным видом наблюдали за всей этой сценой с порога заведения, выпуская клубы сигаретного дыма и, вероятно, обсуждая преимущества такого метода воспитания. Дом просто смотрел на это всё. Прошло всего лишь несколько секунд, но ему показалось, что он так уже несколько часов тут стоит.

— «Ну вот», — подытожил Вердье. Парень извивался с бока на бок, лёжа в луже собственной крови. Дом ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь так долго и сильно кричал, даже на поле боя. — «Остальных я ног лишать не буду, так как хочу, чтобы вы убежали и рассказали всей вашей шайке мелких ебанатов, что бывает с теми, кто на меня залупаться пытается. Так, кого бы выбрать?.. Эй, ты. Да, ты, рыжий. Давай, вставай».

По штанине рыжего парня, которому на вид было не больше двадцати, растекалось больше влажное пятно. Поколебавшись несколько мгновений, он кое-как поднялся на ноги и пустился наутёк. Дом думал, что Вердье и его застрелит, но тот лишь проводил его взглядом, а затем проверил количество патронов в обойме.

— «Ты как, живой?» — спросил он.

Дом не знал, что ему и ответить на это.

— «В норме», — выдавил он из себя.

— «Ладно, ребята, валите отсюда, а я тут сам приберусь», — с этими словами Вердье подошёл к оставшимся двум парням, окинув их хмурым взглядом, будто бы решить не мог, куда им стрельнуть, чтобы произвести необходимый эффект. — «Буду на связи, мистер Сантьяго, даю вам слово. Звезду Эмбри ведь кому попало не дают».

Дом понять не мог, что имел в виду Вердье. Возможно, он намекал, что, в случае неполучения второй половины своего гонорара, прибегнет к насилию без лишних раздумий. А может, он просто терпеть не мог, когда на его территорию влезали банды каких-то лохов. Наверно, он и про Звезду Эмбри правду сказал, сложно было понять. Вердье взмахом руки попросил Тая отойти, и, стащив третьего парня с капота автомобиля, потянул его за запястье, чтобы выпрямить руку. Дому даже не хотелось смотреть на то, что произойдёт дальше.

— «Отчаливай, солдат», — сказал Вердье, кивнув головой в сторону центра города. Он приставил дуло пистолета ко сгибу локтя парня. — «Не надо тебе на такое смотреть. Локти ещё сложнее лечить, чем колени. Хотя, конечно, не хочется лишний раз напрягать врачей в Медицинском центре Джасинто. Бедняги и так постоянно работают сутки напролёт».

Сев в автомобиль, Джейс завёл двигатель. Дом даже не видел, что случилось с тем парнем, которого он к земле прижимал коленом.

— «Дом, давай быстрее. Тай, ты тоже на месте не стой».

Да, им точно пора было уходить. Захлопнув за собой пассажирскую дверь, Дом постарался сконцентрироваться на том, почему именно он во всё это влез. Джейс втопил педаль газа в пол. Но даже рёв разгоняющегося мотора не смог заглушить звук очередного выстрела, а затем и вопль, эхом разнёсшийся по улице и даже не думавший утихать вдали.

Всю дорогу они хранили молчание, прервав его лишь в километре от госпиталя имени Райтмана. Джейс наконец-то выдохнул.

— «Да уж, слово он держать умеет», — сказал он.

Дому казалось, что он до сих пор слышит эти крики, которые никогда для него не стихнут теперь. Но в этом мире надо бороться за то, что ещё можно спасти, наплевав на всё остальное.

ГЛАВА 12


«Я понимаю, что ты не хочешь писать мне в ответ. Но я всё равно не перестану отправлять тебе письмо каждую неделю, ведь рано или поздно какое-нибудь из них дойдёт до тебя. Я буду писать тебе до того дня, пока ты не выйдешь на свободу. Я буду здесь ради тебя, Маркус. Клянусь, что дождусь тебя».


(Из письма лейтенанта Ани Штрауд

для заключённого №B1116/87, Феникса М.М.

Письмо не было доставлено.)




ДОМ ПРАВИТЕЛЕЙ, ДЖАСИНТО. МЕСЯЦ МОРОЗОВ, СПУСТЯ 12 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


В последнее время Хоффман редко смотрел выпуски новостей, ведь и так уже знал, о чём там будут говорить.

Ему вовсе не хотелось выслушивать криворукие попытки какого-то нахлебника из “Государственного телевидения Тируса” убедить его в том, что ситуация под контролем. Какой там, к чертям собачьим, контроль? Полковник во всех подробностях знал, насколько тяжёлая сложилась ситуация, но вот предугадать масштабы и сроки её ухудшения не мог, ведь черви не посещали занятия по основам стратегии в военной академии и не следовали основным принципам КОГ. Судя по всему, они вообще не следовали какой-либо военной логике. Тем не менее, глупыми их не назовёшь, ведь войну-то они выигрывали.

Изучив снимки, сделанные во время разведывательных вылетов “Воронов”, Хоффман попытался разобраться в сводной карте, собранной на стене боевого информационного центра, но шум вокруг лишь мешал ему. Ремонтные бригады устраняли повреждения в здании, а от всего этого скрежета сверления и грохота ударов молотком у полковника аж зубы мудрости разболелись. В самой комнате раздавался стрёкот принтеров, а радисты сверяли отчёты от пилотов и артиллерийских расчётов. Хоффман сосредоточил всё своё внимание на красной линии, отмечавшей границы разросшегося во все стороны города посреди Эфиры. Теперь же эти территории, в основном, либо черви захватили, либо там одни руины остались. На востоке, возле самого берега находился последний район, который КОГ ещё удавалось удерживать. Ну, вернее, большую его часть удавалось, в которую входили порт Джасинто и прилегавший к его границам небольшой участок Эфиры. Линия на карте была испещрена пометками, так как черви периодически совершали вылазки на эту территорию. Эти бесцеремонные серокожие твари даже до памятника Неизвестным Воинам добрались.

“Туда им залезть я в жизни не позволю. Хуй с ним, пусть даже придётся самому в одиночку держать там оборону с простым ножом”.

После боя за мост Канцелярского суда Хоффман ждал, что черви в любой момент в масштабное наступление пойти могут. Но вместо этого они совершали периодические набеги малыми группами, что совершенно не соответствовало ожиданиям полковника, готовившегося к новому штурму Эфиры.

“Чего же они ждут? Какой будет их следующий шаг? Почему не бросят в бой все имеющиеся у них силы?”

Стараясь из всех сил отвлечься от посторонних шумов, Хоффман даже не заметил, как к нему со спины подошёл Прескотт. На такой работе не заметишь и проехавший рядом танк.

— «Я вот чего не понимаю», — вдруг заговорил Прескотт, чеканя каждую гласную, отчего Хоффман аж вздрогнул. — «Даже имея преимущество, они никогда не доводят дело до конца. Интересно, они просто не хотят, или же не могут?»

— «Знай бы мы это», — ответил Хоффман, — «то уже бы их в пыль раскатали».

Порой полковнику вполне удавалось найти общий язык с Прескоттом, а порой он лишь испытывал к тому отвращение, причём даже сам не понимал, за что именно. Но ведь этот человек, занимавший пост главы государства, под флагом которого служил Хоффман, вовсе не обязан был стать его лучшим другом. Председателю приходилось сохранять хладнокровие для принятия глобальных решений. Но Хоффману никогда не удавалось разгадать, о чём же на самом деле думает председатель, причём он каким-то образом понимал, что тот специально ведёт себя так, чтобы никогда своих истинных эмоций не выдать. Полковнику казалось, что его во что-то не посвящают, хотя он даже не мог сформулировать, во что же именно.

— «Думаю, им не хватает мощностей, оттого они и вынуждены постоянно пополнять поголовье своих, так сказать, ручных питомцев», — предположил Прескотт.

— «Это ваша предположительная оценка, сэр?»

Прескотт на долю секунды замешкался с ответом. Заметивший это Хоффман задумался над тем, вышло ли это предумышленно.

— «Полагаю, что да, но обоснованная опытом», — ответил Прескотт. — «Где такое видано, чтобы противник, произведя массированную атаку, сумел истребить четверть населения планеты всего за несколько дней, а затем десять с лишним лет не мог бы добить остатки сопротивления, несмотря на огромное численное превосходство?»

— «Такое возможно, когда у самого противника проблемы со снабжением войск припасами. Они уже начали выдыхаться», — заметил Хоффман, хотя всё это и так уже было понятно. Полковник просто смирился с мыслью о том, что никто не знал, кто такие эти черви, откуда они взялись и к чему стремились кроме истребления всех людей на планете до последнего. — «Или же противник просто не пойми с чего решил в какие-то ебанутые “кошки-мышки” с нами поиграть, даже не попытавшись обговорить условия капитуляции. Но так как нам приходится вести войну из последних сил, используя все ресурсы, в нашем распоряжении осталось не так уж и много вариантов, какую стратегию выбрать. Нам придётся воевать, пока не победим, или же не погибнем. Вот такой расклад».

Теперь Прескотт стоял уже прямо рядом с ним, почти что касаясь плечом Хоффмана, и изучал карту на стене.

— «Не стану спрашивать вас, сколько ещё мы продержимся», — сказал он.

— «Это хорошо, потому что я, чёрт подери, сам понятия не имею, что на этот вопрос вот так сразу ответить».

— «Понимаю, Виктор. Мне жаль, что так вышло».

Судя по тону Прескотта, последнюю фразу он произнёс вполне искренне. Хоффман решил принять её за чистую монету.

— «По нашим наблюдениям эти криллы всё чаще стали появляться по ночам. Одно радует: черви, судя по всему, их тоже не любят, так что количество вылазок Саранчи в тёмное время суток заметно сократилось. Но из этого следует, что черви либо этих тварей сами вывели, а потом что-то пошло не так, либо тут кроется нечто совершенно иное».

— «Не хочу вас раньше времени обнадёживать, Виктор, но я изо всех сил подгоняю команду из Управления оборонных исследований, чтобы они как можно скорее доделали светомассовую бомбу».

— «А, да. Адам Феникс не успел довести этот проект до конца, так ведь?» — спросил Хоффман, тут же выругавшись про себя. Стоило ему едва лишь произнести это имя, как вдруг его захлестнула лавина воспоминаний. Полковнику приходилось заставлять себя не думать о том дне, чтобы это не отвлекало его от работы. Он оглянулся по сторонам, дабы убедиться, что Аня не слышит их разговор. — «Если нам удастся этих гадов перебить прямо в их туннелях, то это в корне изменит всю ситуацию».

— «Как только они наладят работу системы наведения на цель, так сразу и пустим бомбу в дело», — ответил Прескотт. — «Заодно и разберёмся с гнёздами этих криллов».

— «Угу», — с этими словами Хоффман вновь принялся изучать карту, но никаких новых мыслей в голову не приходило, так что оставалось лишь прибегнуть к стратегии постоянного обстрела. — «Пусть артиллерия какое-то время сама разбирается с риверами. Нельзя и дальше отправлять в бой с ними “Воронов”, а то ведь эта мразота нам весь воздушный флот перебьёт».

— «Согласен».

Прежде, чем уйти, Прескотт сделал крайне странную для него вещь: он и впрямь похлопал Хоффмана по плечу. Подобный жест явно был заранее продуман, ведь Прескотт явно по жизни таким не занимался, но Хоффмана каким-то непонятным образом всё это несколько приободрило. Вероятно, он просто клюнул на тонкий эмоциональный расчёт председателя.

“Эх, Феникс…” — подумал полковник, пытаясь выбросить мысли о Маркусе из головы, но у него ничего не вышло. Случалось такое, что он целыми днями, неделями, а порой и месяцами напролёт даже не вспоминал о своей покойной жене. Маркуса тоже надо было предать подобному забвению.

Порой Хоффман так сильно скучал по Маргарет, что в груди и впрямь болеть начинало. Ему так хотелось хотя бы высказаться кому-нибудь, дабы снять этот груз с плеч. А ещё полковника не покидало желание, чтобы о нём хоть кто-нибудь переживал, как о простом человеке, а не как о главе штаба, который должен иметь ответы на все вопросы.

— «Разрешите обратиться, сэр?» — спросил подошедший к нему сбоку Эйгл. — «Сэр, там про Матьесона говорят. На его патрульный отряд напали».

“Так, хватит себя жалеть, пора делом заняться”.

Хоффману каждый раз не по себе становилось от подобных вестей. Он слышал очередную знакомую фамилию какого-нибудь паренька, ничем не заслужившего такую участь, а затем внутри всё переворачивалось.

— «Да ёб твою мать, только не Доннельд!»

— «Сэр, он выжил, но потерял обе ноги. Его сейчас вертолётом везут в Медицинский центр Джасинто. Два солдата по имени Уитманн и Девёр из его отряда погибли, но остальные в норме. Отделались лёгкими осколочными ранениями».

“В норме” — понятие растяжимое. Потерев рукой подбородок, Хоффман просто заставил себя не думать об этом, чтобы хоть как-то сохранить ясность ума, ведь впереди был ещё целый день. В последнее время у полковника не получалось даже намеренно разозлиться или испытать тоску, ведь выработанный годами рефлекс с корнем выдрал из его сердца подобные эмоции. Он больше не мог это сознательно регулировать. Оставалось лишь мысленно напомнить самому себе о том, что Матьесон был неплохим пареньком, и жизнь обошлась с ним несправедливо. Его все любили, а теперь вот, даже если и выживет, то снова в трэшбол уже поиграть не выйдет.

— «Надеюсь, травматолог сегодня хоть немного протрезветь успел к выходу на смену».

— «Я всегда проверяю график их дежурств», — ответил Эйгл. — «Сегодня Хейман оперирует, что повышает шансы выживания Матьесона».

— «Надо будет с ней хоть познакомиться. Она опыта в хирургии накопила уже почти как военврач», — пробормотал Хоффман, мысленно заставляя себя не зацикливаться на всём этом и заняться чем-нибудь полезным. Он решил поступить, как и всегда, когда узнавал подобные новости. Надо было выйти из четырёх стен и самому встретиться лицом к лицу с этим миром. — «Пойду проверю, как там дела у артиллерийских расчётов. Пора бы уже снова там лично появиться. Вернусь через час-другой».

— «Вызвать вам машину, сэр?»

— «Я “Тяжеловоз” возьму, не надо ещё и водителей напрягать».

— «Лейтенант Штрауд вернётся на смену в 15:00».

Аня обычно работала в две смены, и Хоффман её вполне понимал. Она хотела забить каждую секунду своего бодрствования работой, чтобы не думать ни о чём кроме дела. Хоффман и сам пытался так делать, только вот это не всегда срабатывало. Он знал, что Аня сопровождала Дома во время его бесконечных вылазок на поиски жены, но сам не мог всё бросить и тоже с ними поехать. Лучшим способом провести свободное время для полковника был сон. А чтобы достичь нужного эффекта, приходилось заниматься работой, пока уже глаза слипаться не начинали, после чего полковник валился как подкошенный на кушетку в казарме для офицеров.

В последнее время, Хоффман, едва проснувшись, тут же напрочь забывал, что ему только что снилось. Но закрученная в узел простыня и насквозь промокшая от пота подушка в момент резкого пробуждения свидетельствовали о том, что сны у него всё же были. Порой природа всё же могла сжалиться над человеком.

— «Эйгл, будь добр», — начал Хоффман, натягивая перчатки, — «проследи, чтобы она хоть чем-нибудь перекусила, ладно?»

— «Будет сделано, сэр».

Стоявший у здания “Тяжеловоз” был из числа тех старых развалюх, что переделали под работу на очищенном пищевом масле. Ему уже и так неслабо досталось от попавших вблизи снарядов. Покрытая следами сварки, выправленная при помощи кувалды и покрытая шляпками заклёпок обшивка и ходовая часть вряд ли бы выдержали ещё один взрыв во время боевого выезда. Пошарив рукой возле замка зажигания, Хоффман нащупал оставленные в нём ключи и завёл двигатель. Высунувшись из окна, чтобы вырулить задним ходом с парковочного места, полковник учуял приятый аромат жареной картошки из выхлопной трубы.

В эти дни по Джасинто не так уж и много автомобилей ездило. На дорогах остался лишь армейский транспорт и машины коммунальных служб. Все автозаправки, мимо которых проезжал Хоффман, были либо закрыты, либо переделаны в наблюдательный пункт или полевую кухню. Порой на двусторонних складных рекламных щитах, стоявших возле въезда на заправки, виднелись надписи: “БЕНЗИН ПРИВЕЗУТ НА СЛЕДУЮЩЕЙ НЕДЕЛЕ”. Только вот редко когда там же приписывали ещё и саму дату нужной недели, так что подобные надписи были скорее пожеланием, а не объявлением. Никто в здравом уме всё равно не собирался в дальний путь и уж точно не помышлял о выезде из охраняемого периметра, ведь все прекрасно понимали, что в случае чего никто им солдат на помощь не пришлёт. Плакат возле контрольно-пропускного пункта для автотранспорта на Тимгадском мосту ясно обрисовывал все перспективы: “ВЫЕЗЖАЙТЕ ЗА ЭТОТ ПУНКТ ЛИШЬ НА СВОЙ СТРАХ И РИСК”.

В последнее время люди по большей части ходили пешком, ведь Джасинто не такой уж и большой стал по размерам. Хоффман сбросил скорость, чтобы взглянуть на установленное возле здания старого кинотеатра зенитное орудие, которое окружал целый лабиринт из мешков с песком, бетонных блоков и натянутого брезента. Сидевший в кресле стрелка сержант Артиллерийского дивизиона принца Озора привычным жестом отдал полковнику воинское приветствие. Он явно продрог до кости от холода, о чём явно говорили сгорбленные плечи и подбородок, утопленный в поднятый воротник. Поприветствовав Хоффмана, он тут же сунул руку в карман. Выжидание риверов было делом паршивым и нудным. Остановив автомобиль, полковник вылез наружу.

— «Доброго утра, сэр», — поднятый воротник заглушал голос сержанта. — «Знаменитая погодка провинции Эмбри, да?»

Размеры армии уменьшились настолько, что теперь каждый солдат в ней знал Хоффмана в лицо и не вздрагивал в ужасе, когда тот лично приезжал на передовую. Полковник именно так и предпочитал вести дела, да и к тому же простые пехотинцы знали, что он не кичится своим званием.

— «Это да, я и сам из шарфа лишний раз и носа не высовываю. Как обстановка?»

— «Пока без работы сидим».

— «Я отзову вертолёты на несколько дней, чтобы им техосмотр провели, а экипажи отдохнули, так что ещё натрудитесь, думаю».

— «Да мы-то не против, сэр».

Из-под брезентового навеса появился ещё один артиллерист, сжимая в каждой руке по жестяной кружке, на которыми клубился пар. Завидев Хоффмана, он тут же исчез обратно под навесом, а затем вновь появился с ещё одной кружкой. Полковник обхватил пальцами её металлические стенки, испытывая блаженство от тепла, проникавшего даже сквозь его кожаные перчатки.

— «Вот это вы мне прям добротный приём устроили», — сказал Хоффман артиллеристу.

— «Да это простой говяжий бульон, сэр. Ну, вернее, смотря что считать за говядину».

— «Всяко лучше, чем этот кофе из ячменя».

— «Чего они вообще хотят, сэр?»

— «Ты о чём?»

— «О червях. Зачем вылезать из-под земли, громя всё на своём пути, если не собираешься строить лагерь на поверхности?»

Вопрос хороший, но ему было суждено пополнить список многих других, на которые вряд ли кто-нибудь сможет дать ответ. Да и к тому же, никого он уже особо не волновал после стольких лет, когда перед уцелевшими куда более остро стоял вопрос о том, удастся ли им пережить следующую ночь. Люди всегда забывают о причинах войны, просто продолжая сражаться по привычке.

— «Может, они боятся чего-то», — предположил Хоффман. — «А возможно, у них самих там какие-то проблемы, о которых мы даже не знаем».

Некоторое время все трое молча прихлёбывали бульон, смотря в серое небо. Хоффман в жизни не слышал в городе такой тишины. Неужели черви наконец-то остановили наступление? Нет, на подобный вариант вообще не стоило рассчитывать. А даже если это и так, то ребятам вроде Матьесона уже было всё равно. Хоффман задумался, сумеет ли он вообще понять, что война закончилась, если доживёт до этого момента. Там уж точно не будет никакого подписания договоров об официальной капитуляции, да и речь никто толкать не станет, как было во время Маятниковых войн.

Возможно, эта война никогда не закончится. А может, он просто не застанет её окончание в живых.

— «Ребят, вам что-нибудь нужно вообще?» — спросил полковник, допив свой бульон. — «Ну, кроме обычных припасов».

— «Туалетная бумага, сэр. Ей-богу, любая сгодится».

— «Посмотрим, что удастся раздобыть».

Сев в “Тяжеловоз”, Хоффман поехал дальше. Возле располагавшихся вдоль улицы продуктовых магазинов выстроились длинные очереди на получение провианта. Стоявшие в них гражданские сжимали в руках свои продовольственные книжки. Молодая женщина болтала со стоявшим позади неё парнем, и, судя по тому, как он накручивал на палец её длинные волосы, они явно флиртовали друг с другом. Люди так много стояли в очередях, что уже стали относится к ним, как к каким-то культурно-развлекательным мероприятиям, во время которых можно было перекинуться новостями с соседями или же посплетничать о новосёлах в квартале. Люди ко всему привыкали, так или иначе. Свернув к месту дислокации ещё трёх артиллерийских расчётов, к которым надо было заглянуть и лясы поточить, Хоффман вдруг понял, что стоит и ждёт зелёного сигнала светофора.

Автомобиль Хоффмана был единственным на дороге. Светофоры до сих пор автоматически переключали свои лампы, так что полковник, уцепившись руками в руль, просто ждал разрешающего сигнала, будучи не столько расстроенным, сколько просто понимая, что ничего полезного он сегодня уже сделать не сможет. Ну, разве что, надо было попробовать солдатам боевой дух поднять. В голове полковника проскакивали бессвязные мысли. Он вновь думал о Маркусе Фениксе, который, видимо, его сегодня в покое не оставит. Порой Хоффман целыми месяцами не вспоминал о нём, а затем воспоминания о военном трибунале вдруг снова и снова начинали биться в стенки его сознания, словно та дурацкая игрушка для детей, когда к ракетке на резинке мячик привязывают. Хуже всего было то, что Хоффман сам себя возненавидел. Но теперь к этому чувству добавились проблески чего-то ещё. Полковник стал испытывать ненависть к Фениксу за то, что тот заставил его возненавидеть самого себя ещё сильнее прежнего.

Хоффман даже не смог точно вспомнить, сколько же Маркус уже в тюрьме сидит. Наверно, два с половиной года, а может, уже и все три. Но, с учётом всей той разраставшейся кучи говна, которую приходилось разгребать полковнику, чувство собственной вины ушло далеко на задний план.

“Дом никогда не упоминает его в беседе. Чёрт, но я ведь прекрасно понимаю, что Аня так и не перестала думать о нём. Я ведь сам ловил её на том, как она письма ему пишет. Она думает, что я ничего не замечаю, но сама же постоянно конверты самодельные клеит и таскает выброшенную бумагу из урны для переработки. Кому ещё она может писать-то? Будь я проклят, столько лет прошло, а преданность Ани так и не угасла. Маркус ей ни слова в ответ не написал, а она всё равно ждёт его”.

Раз уж Аня не забыла о Маркусе, то и Дом тоже помнит о нём. О таком и спрашивать не надо, всё и так понятно.

Тем не менее, жизнь шла дальше своим чередом. Армия ведь не завязана лишь на одном человеке. Списки погибших полнились именами как мужчин, так и женщин, которых оплакивали их семьи и друзья, чьи жизни разбились вдребезги после утраты родных и близких. А Маркус сам повёл себя так, что теперь вместо него в жизнях окружающих осталась лишь зияющая пустота.

“Вот же мудак. Ещё и духу хватает заставлять меня чувствовать вину перед ним”.

Когда сигнал светофора сменился с янтарно-жёлтого на зелёный, Хоффман тронулся на первой передаче. Если свернуть на следующем перекрёстке, то можно заглянуть в Медицинский центр Джасинто, чтобы наладить контакт с врачами и прочим персоналом, раз уж им приходится помогать заваленным работой армейским хирургам из госпиталя имени Райтмана разгрести поток пострадавших. Хоффман сразу понял по резко возросшему числу автомобилей на дороге, что он уже почти рядом с нужным зданием. Только что почти что заброшенная улица превратилась в довольно оживлённый поток транспорта. Едва свернув на площадь Флоренца, полковник тут уже увидел припаркованные тут и там автомобили, среди которых были и фургоны “скорой помощи”, и армейские “Тяжеловозы”, и развалюхи какие-то, и машины полиции. Их было так много, что дорога вдруг сузилась до одной полосы. Найдя свободное место в сотне метров от здания, Хоффман оставил автомобиль и пошёл обратно пешком. Проходившие мимо гражданские не обращали на него никакого внимания, ведь для них он был просто ещё одним солдатом. Распахнув входные двери, полковник окунулся в мир причудливых запахов, пищащих сигналов тревоги и огромной толпы людей, пытавшихся найти свободное кресло, или же просто ожидавших возле стойки регистратуры. Среди них были и искалеченные, и больные, да и просто те, кто был совершенно убит горем из-за подобной беды, случившейся с кем-то из близких. Постоянные вызовы врачей через систему громких оповещений явно свидетельствовали о том, что здесь никому продыху от работы не было. Несколько мгновений полковник просто стоял и смотрел на всё это по большей части оттого, что не мог заставить себя растолкать людей плечами, пройдя к началу очереди и переведя всё внимание персонала на себя, когда тут всё битком было забито людьми с куда более важными проблемами. Прочувствовав царившую тут атмосферу, Хоффман даже был рад тому, что аварийно-спасательными службами заведует не он, а Ройстон Шарль. Тут ведь тоже своего рода война шла.

— «Полковник, вам помочь?» — раздался чей-то голос.

Хоффман обернулся. Возникшая рядом совсем юная девушка в белом халате уставилась на него хмурым взглядом, сжимая в руках потрёпанную папку-планшет. Она явно узнала полковника по нашивкам на форме, что его немало впечатлило, ведь большинство звёздочек на воротнике скрывал шарф.

— «Полковник Хоффман», — представился он. — «Я хотел повидаться с вашим заведующим реанимационным отделением, но вам сейчас явно не до этого».

— «Да нам тут никогда не до чего, сэр», — ответила девушка. — «Случилось что?»

— «Просто хотел выразить свои благодарности».

— «А-а-а», — протянула девушка в ответ.

Судя по наморщенному лбу, она совершенно не ожидала подобного. На пристёгнутой к халату табличке с именем виднелась надпись “ДОКТОР ДЖ. ЭДЕМИ”. Поманив полковника пальцем, она предложила ему следовать за ней.

— «Сегодня на смене доктор Мэрион-Хейман», — сказала девушка, а затем вдруг перешла почти что на шёпот. — «Но она предпочитает, чтобы её звали просто Хейман. Наверно, она своего последнего мужа сожрала сразу после спаривания».

Хоффман уже было решил, что девушка просто пытается его успокоить этой шуткой. Но всё встало на свои места, когда он, проследовав за доктором, оказался в подсобке, забитой баллонами с кислородом и грудами коробок с маркировкой “СТЕРИЛЬНО”. Некая женщина в костюме хирурга, уперев руки в бока, устраивала разнос какому-то парню, который даже хирургической шапочки и перчаток снять не успел, будто бы его притащили сюда прямо от операционного стола. Прервав свой поток брани, чтобы отдышаться, женщина вдруг заметила, что за ней кто-то стоит. Худощавое телосложение, седые волосы и глубокие морщины говорили о том, что ей давно уже на
пенсию пора. Но вот лёгкие у неё, судя по всему, работали, как в молодости.

— «Солдат, ты хоть руки-то помыл?» — спросила она совершенно недобрым голосом. — «Что забыл тут?»

— «Я полковник Хоффман, мэм, глава штаба обороны».

Хейман показала на потолок указательным пальцем с пожелтевшей от никотина кожей.

— «Ваши ребята на четвёртом этаже», — сказала она.

— «Да я просто заглянул поблагодарить вас, доктор Хейман», — объяснился Хоффман, понимая, что, очевидно, зря вообще этот разговор затеял. — «Мы ценим ваш труд по спасению наших солдат. По возможности передайте от меня благодарности и всей вашей бригаде».

На мгновение лицо Хейман приняло удивлённый вид, но доктор тут же взяла себя в руки.

— «Не за что, полковник. Можно я уже продолжу воспитывать моих долбанных никчёмных коллег, а?»

У Хоффмана, почти что напрочь лишённого какого-либо обаяния, обычно с женщинами общаться всё же лучше выходило, чем с мужчинами, но дай бог, чтобы с этой сукой больше видеться не пришлось.

— «Конечно, не буду вас задерживать, мэм», — с этими словами полковник выскочил обратно в коридор. Вот и всё, дело сделано. Но в этот момент доктор Эдеми ухватила его за руку.

— «Вы хотите повидаться со своими солдатами? У нас сейчас шесть операций одновременно проходит».

Хоффман кивнул в ответ.

— «А Доннельда Матьесона уже прооперировали?» — спросил он. — «У него ампутация обеих ног».

— «Сейчас проверю».

Отведя Хоффмана к лифту, Эдеми уставилась на табло с номерами этажей, пока кабина лифта со скрипом поднималась всё выше и выше.

— «Я в основном только с поражением лёгких от вдыхания паров имульсии дело имею», — заговорила доктор. — «Так-то я медицинским регистратором тут работаю. Остаётся лишь радоваться, что мне не приходится слишком уж часто иметь дело с тяжёлыми травмами, а то ведь, наверно, в итоге стану такой же, как доктор Хейман».

Она не стала вдаваться в дальнейшие подробности. Когда лифт поднял их на четвёртый этаж, доктор оставила присевшего на скамью Хоффмана глазеть по сторонам в ярко освещённом коридоре для посетителей, заканчивавшемся двустворчатыми дверями. Судя по надписям на стенах, на этом этаже располагались операционные. Что вообще в такой ситуации можно Матьесону сказать? Он вообще в сознании будет? Как же именно его угораздило оказаться в числе погибших и искалеченных солдат? Матьесона ведь все так любили. Может, в этом всё и дело. Какая бы хрень вокруг не творилась, он никогда не падал духом, даже если любой другой здравомыслящий человек на его месте, столкнувшись с подобным, тут же пустил бы себе пулю в голову. Он стал солдатом, потому что сам хотел этого, а не потому что попал под призыв, испытывая искреннюю любовь к армейскому быту.

Доктор Эдеми вернулась ещё через десять минут. За это время Хоффман успел понять, что сидит тут, потому что Матьесон стал для него своеобразным мерилом того, насколько плохо идёт война. Если уж он её не переживёт, значит, и у остальных шансов нет.

— «Его перевели в послеоперационную палату», — сказала Эдеми. — «Пока ему дают большие дозы наркоза, так что поговорить с ним не выйдет. Но он, вероятно, поймёт, что вы к нему приходили».

— «Мне надо какой-нибудь халат надеть?»

— «Нет, просто не трогайте его».

Палата послеоперационного наблюдения представляла собой небольшую комнатку, примыкавшую к одной из операционных. Добела вымытая плитка на стенах отражала яркий свет таких же ламп, какие висели в коридорах. Чтобы найти Матьесона, Хоффману пришлось потратить немногим больше времени, чем он рассчитывал. По всей комнате были расставлены стальные тележки, а сбоку перпендикулярно к стене стоял какой-то длинный стол. Полковник не сразу понял, что тележки эти представляли собой своего рода каталку, а капельницы, трубка для вентиляции лёгких и кабели старого монитора, стоявшего позади, тянулись к лежавшему на этой каталке человеку. Хоффман даже не воспринял сначала этого человека, как Матьесона, и не столько потому, что лицо того практически полностью скрывала кислородная маска, сколько из-за того, что ожидал увидеть тут фигуру под два метра ростом. А человек на каталке был куда меньше этого.

“О, боже…”

Хоффман, само собой, и до этого видел столь же ужасающие ранения, но по какой-то причине чистота и белизна стен этой комнаты лишь усилили его шок от увиденного. Несколько мгновений полковник просто не мог отвести глаз от этой картины. Из операционной в комнату зашла медсестра с закрытым медицинской маской лицом, бросив взгляд на Хоффмана.

— «Он не сможет с вами поговорить», — сказала она.

Доктор Эдеми легонько подтолкнула Хоффмана вперёд.

— «Но он ведь выживет, да?»

— «Он вообще должен был сразу погибнуть, но вот выкарабкался же», — пожала плечами медсестра. — «Так что всё возможно».

— «Матьесон, это я», — обратился к солдату Хоффман, наклонившись вперёд настолько, насколько смелости хватило. — «Это полковник Хоффман. Держись тут, Доннельд. Как только выберешься отсюда, сразу работу тебе найдём, не переживай».

— «Замечательно», — устало вздохнула медсестра. Хоффман всегда инстинктивно искал на одежде собеседника какую-нибудь нашивку с именем владельца. На форме медсестры виднелись выведенные по трафарету буквы “М. ЯРВИ”. — «А теперь пора его в палату переводить, так что вам пора, полковник».

Хоффман уже понял, что, даже при своём звании, никакой реальной власти тут не имел, хотя его это не особо и волновало. Он вышел из палаты послеоперационного наблюдения спиной вперёд, а затем доктор Эдеми вывела его в коридор. Полковник решил, что весьма неплохо, что такая занятая девушка помогает ему тут не заплутать на несколько часов.

— «Вы и впрямь собираетесь его обратно в солдаты возвращать?» — спросила она. — «Ему что, это так важно? Да и чем вообще он будет заниматься в инвалидном кресле?»

— «У нас как раз острая нехватка вспомогательного персонала», — ответил Хоффман. — «К тому же я только что пообещал вернуть его в строй, и планирую слово своё сдержать, даже если он меня и не слышал».

Доктор Эдеми ничего ему на это не ответила. Они вдвоём так и шли в тишине к лифту, но на полпути лампы над их головами погасли, после чего весь этаж погрузился во мрак. Внезапно воцарившееся безмолвие в ту же секунду было прервано целым хором приглушённой ругани, исходившей с другой стороны закрытых дверей. Из прохода справа от Хоффмана выскочила медсестра, оглядываясь по сторонам так, будто бы проверяла, на всём ли этаже электричество пропало.

— «Чёрт, питание сдохло!» — выругалась она, а затем повернулась к кому-то, стоявшему за дверью. — «Запускайте генераторы!»

Такое порой случалось. По всему Джасинто происходили веерные отключения электричества для экономии топлива на генераторных станциях. Но Медицинский центр Джасинто относился к ряду заведений, в котором коммунальные службы электричество никогда не отключали. Хоффману лишь оставалось надеяться, что это событие не станет предвестником дальнейших лишений. Следом за доктором Эдеми он принялся спускаться по лестнице почти что в кромешной тьме, предварительно прощупывая каждую ступеньку носком ботинка.

— «Вы ведь будете по телефону справляться о состоянии здоровья этого юноши, да?» — спросила доктор. — «Чтобы не пришлось вновь с доктором Хейман встречаться».

— «Даже не сомневайтесь, обязательно буду», — ответил Хоффман. — «И никакая Хейман, чёрт подери, меня не остановит».




КРЫЛО “D”, “ГЛЫБА”.


Крик и ругань донеслись до слуха Рива как раз после завтрака.

Издевательства над Раскиным или кем-то ещё из психически больных стали основным развлечением, когда тех перевели в общее крыло, но вскоре это занятие стало отнимать слишком много сил, так что все забили хрен на них, кроме тех заключённых, кто от скуки аж на стену лез. Чем сильнее становились зимние морозы, тем больше обитатели тюрьмы изнывали от безделия. Сефферт стоял перед запертой дверью камеры Раскина, с грохотом водя жестяной тарелкой вверх-вниз по прутьям решётки. Риву очень бы хотелось, чтобы тот уже перестал маяться этой хуйнёй. В кой-то веки собаки относительно тихо себя вели, и вот шуметь начали сами люди.

— «Специальная доставка!» — кричал Сефферт, барабаня по прутьям. — «Эй, уёбище, я тебе бандерольку принёс!»

— «Надзиратель! Надзиратель!» — орал во всю глотку Раскин. — «Отгоните эту мразь от меня! Слышите?! Уберите его отсюда!»

Рива уже весь этот грохот начал неслабо раздражать. Его руки настолько замёрзли, что едва удавалось удерживать ими иглу, которой он штопал носки. В душевой из пола сочилась ледяная вода, а из продуктов на кухне остались консервированная свинина, капуста и перловая крупа, так что проблем сейчас у него и так до хрена было.

— «Сефферт, ты совсем мудак?!» — Рив высунул голову из камеры. Судя по всему, на этаже кроме них никого не было, значит, большинство заключённых ушло на кухню погреться. — «Захлопнись уже, а?!»

Сефферт, которого всё это явно веселило, просто показал оттопыренный средний палец в ответ Риву, который только сейчас понял, что на самом деле происходит. Сефферт бросал внутрь камеры настоящее человеческое говно, хихикая, будто бы школьный хулиган. Подбирая кусочки говна сложенной газетой, он швырялся ими в Раскина, будто бы в какие-то чокнутые “вышибалы” с ним играл. Бросив своё шитьё на кушетку, Рив бегом бросился в коридор.

— «Какого хрена ты вытворяешь?!» — крикнул он. Съёжившийся Раскин прижался к дальней стене, чтобы защититься от летящих в него шквалом нечистот, умоляя Сефферта прекратить это дело. — «Лучше бы тебе тут всё убрать за собой, мы ведь круглые сутки отсюда не выходим».

— «Да ладно тебе, само высохнет», — ответил Сефферт. — «К тому же, я ведь внутрь камеры к нему зайти не могу».

— «Ты меня вообще слышишь? Завязывай с этим. Что, думаешь, если мы тут всё засрём к хуям в три слоя, так вертухаи сразу спустятся сюда и начнут всё вместо нас отмывать?»

— «А что, у нас сейчас не засрано?» — спросил Сефферт. Судя по всему, у него закончились “боеприпасы”, так что он просто свернул газету в шар и стал целиться в Раскина. — «Сам погляди, в каком состоянии тюрьма. Чёртова штукатурка уже от стен отваливается, а древесина гниёт».

— «Ну да, действительно, почему бы ещё от себя срача не добавить, а? Охереть, великолепная идея. Довыделываешься, что Мерино тобою займётся. Да и Чанки психанёт, ведь вся вонь к нему в камеру пойдёт».

— «Ага, вот прям испугался», — Сефферт неторопливо зашагал в сторону. — «Может, начнёшь уже другой туннель рыть, потому что тут всё развалится к хренам ещё до прихода червей».

Рив уже было повернулся, чтобы обратно в свою камеру пойти, но затем задержался, чтобы ещё раз взглянуть на Раскина. Тот сидел на корточках в дальнем углу камеры, закрывшись одеялом с головой, и тихо хныкал. Психов перевели в пять дальних камер с каждой стороны коридора, отделив их от вменяемых заключённых парой пустующих камер. Хотя Рив уже был так уверен, что этой разделяющей полосой получилось так уж чётко отделить больных от здоровых. С виду никого из сидящих тут не примешь за убийцу или насильника, вот и психи не выглядели такими уж чокнутыми. Один лишь Раскин оказался достаточно любезен, продемонстрировав всем вокруг своё безумие путём пряток под одеялом. Остальные же выглядели совершенно нормально, как и любой другой человек. Хотя, в “Глыбе” никого нормальных нет, да и не было никогда. Когда понимаешь, что тебя отсюда не выпустят, то уже иначе мыслить начинаешь. Рив понял, что и его самого ничего от ухода в безумие не удерживает. Он уже давно на всё забил, дойдя до такого состояния, когда ситуация, при которой один человек другого говном забрасывает, будто бы сбрендившая обезьяна, стала для него лишь незначительно помехой.

“Дожили… Жалею мужика, который почтальона сожрал”.

Вонь говна уже стала невыносимой, так что Рив направился во двор, почувствовав там резь в глазах от холодного ветра. Маркус, сидя на корточках возле пруда с рыбой, чем-то занимался с заледеневшей поверхностью. Рив замешкался, думая о том, стоит ли покидать своё убежище от ветра в дверном проёме.

— «Ты чем там занят?» — крикнул он.

— «Надо, чтобы из пруда газ выходил», — ответил Маркус, не переставая лить кипяток вокруг поплавка, вмёрзшего в лёд. — «А то вода загрязнится».

— «Вот откуда ты всё это знаешь?»

— «Когда ребёнком был, постоянно наблюдал за садовником».

— «А, ну да, у тебя ж и свой садовник был, и вообще ты не бедствовал. Держу пари, ещё и озеро, блядь, своё личное имел».

— «Ага, так и было. Я в огромном особняке жил», — Маркус склонил голову к плечу, наблюдая за тем, как поплавок покачивается в небольшой лунке. — «Часто приходилось одному оставаться, вот и боролся со скукой».

Рив поднял глаза к небу. Над тюрьмой постоянно летали вертолёты почти что по одному и тому же маршруту, а гул артиллерии звучал так, будто бы обстрел шёл ближе к стенам. Хотя всё же сложно было это точно определить. Может, просто ветром в сторону звук относило. Но черви так до них и не добрались.

Поднявшись на ноги, Маркус обернулся через плечо, будто бы услышал что-то. Несмотря на то, что всю свою взрослую жизнь он провёл посреди оглушительного шума, слух у него, судя по всему, был всё так же остр. Рив проследил за тем, куда смотрел Маркус, и увидел офицера Ярви, высунувшегося из подъёмного окна в стене здания тюремной администрации. В последнее время вертухаи нечасто во двор спускались, в том числе даже Ярви.

— «Феникс!» — крикнул он, держа на вытянутой руке какой-то обмотанный желтоватой бумагой предмет прямоугольной формы размером чуть меньше коробки для обуви. — «Тебе посылка пришла. Только что армейский “Тяжеловоз” привёз».

Лицо Маркуса почти что засветилось от надежды. Он слегка поднял брови в изумлении.

— «Что, торт с напильником внутри прислали?»

— «Из канцелярии председателя. Забирай быстрее, я не могу тут целый день так стоять».

Казалось, Маркуса этот ответ немного расстроил. Вероятно, он всё ещё ждал, что эта его драгоценная Аня, чёрт её дери, хоть что-нибудь пришлёт, хотя писем от неё уже несколько лет не приходило. Когда Маркус, подбежав к стене здания, приготовился поймать свёрток, Ярви сбросил ему посылку, а затем закрыл окно. Рив решил не оставаться в стороне и поглядеть, что же внутри. Присев за кустом на корточки, Маркус осторожно развернул свёрток, а затем убрал в карман верёвочку и разгладил бумагу, осмотрев её со всех сторон, будто бы ждал, что для него там какая-нибудь записка будет. Рив тоже присел на корточки рядом с ним, но, смотря через плечо Маркуса, разглядел лишь выведенные жирным чёрным шрифтом слова: “ЗАКЛЮЧЁННОМУ №B1116/87 ФЕНИКСУ М.М. (З.Э.)”. Рив часто задумывался, а не отняли ли Звезду Эмбри у Маркуса, благодаря которой он и получил право на приписку аббревиатуры “З.Э.” ко своему имени, но, судя по всему, этого не случилось. Рив никогда не понимал всех этих армейских дел, да и сильно вникать в них не собирался.

— «Опять печенье своё прислали», — прорычал Маркус.

Внимание Рива уцепилось за слово “опять”. Как же так вышло, что он к прошлой раздаче печенья не успел?

— «Ты о чём?» — спросил Рив.

— «Кто-то из канцелярии Прескотта периодически присылает мне печенье», — ответил Маркус

— «А, Аня что ли?» — уточнил Рив, осмелившись произнести вслух это священное имя. — «Думаешь, от неё?»

Маркус на несколько мгновений словно бы застыл, уставившись на картонную упаковку без надписей, а затем лишь помотал головой в ответ. Открыв пачку, он с отрешённым видом вынул пару кусочков печенья, а затем протянул их Риву. В тюрьме никто ничем не делился. Можно, конечно, было выторговать что-нибудь, но отдать за просто так столь ценную вещь было просто немыслимо. Рив взял себе один кусочек. Печенье было тёмного цвета, густо облитое патокой и пахнущее ванилью. Рив даже вспомнить не мог, когда последний раз ел что-то подобное.

— «Что взамен хочешь?» — спросил он.

— «Да это ж просто печенье», — ответил Маркус. — «Бери и ешь, ё-моё».

— «А ты так и не понял, как устроена тюремная экономика, да?» — Рив вдохнул божественный аромат печенья. — «За просто так ничего не получишь».

— «Зато я в армейской экономике шарю», — сказал Маркус, медленно жуя свой кусочек. — «Надо делиться боеприпасами и пайком, тогда все живы останутся».

Рив надкусил взятое печенье. Вкусовые рецепторы на языке буквально взорвались от сладкой патоки с лёгкой горчинкой, почти что заставив Рива пожалеть, что он вообще решился попробовать это печенье. Этот вкус напомнил ему о том, что он заставил самого себя привыкнуть к поеданию такой гадости, какую ни один здравомыслящий человек себе в рот запихивать не станет. Рив ещё не забыл вкус блюд в лучших ресторанах Джасинто, ведь когда-то его услуги недёшево обходились заказчикам.

— «На вот, возьми», — с этими словами Маркус, осторожно оторвав полоску желтоватой бумаги, завернул в неё горстку печенья и, пряча коробку с остатками себе под куртку, протянул этот свёрток Риву. — «Только не свети ими нигде. Не хватало ещё, чтобы взрослые мужики начали заточками друг друга пырять ради сраного печенья».

Рив, прикинув в уме, сколько это печенье сможет храниться в местной влажной атмосфере, мысленно составил себе рацион из трёх кусочков печенья в день. Это целый пир. Он не торопился доедать надкушенное печенье, сжав его в руке.

— «Ну и как выбираться отсюда будем?» — спросил Рив.

— «Уж точно не через туннель».

— «Раз уж ты у нас главный эксперт по червям, то как думаешь, сколько у нас времени ещё есть?»

Маркус, вновь присев на корточки, поднял взгляд к небу.

— «Да без понятия».

— «В последнее время больно много вертолётов разлеталось».

— «Вертолётов как раз меньше стало, просто вылеты они чаще делают».

— «Ну, тебе виднее, ты их хоть различать можешь».

— «Они явно куда-то спешат».

— «Но черви же годами возле границы Джасинто хуйнёй страдают».

Маркус в ответ лишь молча взглянул на него, чего обычно вообще не делал. Беседуя с кем-нибудь, он либо смотрел в сторону, либо куда-то за спину собеседнику. Хотя, не сказать, что он уж так часто с кем-то разговаривал. Оттого Риву и непривычно было испытать на себе его взгляд, в котором читалась ясная, как божий день, мысль: “Да ни хера ты не понимаешь”. Рив не сомневался, что Маркус прекрасно понимает их перспективы. Несмотря на свой срок, он не утратил связь с миром за стенами тюрьмы.

— «Не страдают они хуйнёй», — ответил он наконец-то.

Встав на ноги, Маркус направился обратно к пруду. Рив задумался о том, стоит ли остаться тут на холоде, или же вернуться в камеру, где стоит нестерпимая вонь. В этот момент зазвучала сирена пожарной тревоги. Завыв на несколько секунд, она тут же умолкла.

— «Надо бы глянуть, что там», — сказал Маркус, направившись к дверям.

Большую часть времени он избегал встреч с другими заключёнными, но когда возникали какие-то проблемы, то первым бросался на выручку. Рив задумался о том, неужели это чисто сержантское чувство ответственности за других так глубоко въелось в Маркуса, что тот попросту не умел думать лишь о себе, как другие заключённые. Он направился за Фениксом обратно в тюремный блок, запрятав свой драгоценный свёрток с печеньем под пальто. В коридоре царила почти что непроглядная тьма. Псы гавкали где-то в здании вот этим своим испуганным, неуверенным и визгливым лаем.

— «Питание пропало», — сказал Маркус. — «Должно быть, потому сирена и выла».

Рив даже вспомнить не мог, были ли у них раньше проблемы с подачей электричества. Он вместе с Маркусом направился к тусклому свету, исходившему из кухни, где большая часть крыши была застеклена, чтобы поддерживать постоянную работу ванночек с глюкозой.

— «У нас есть запасной генератор, и он давно уже должен был врубиться».

— «А где он?»

— «В крыле для персонала. Он питает системы безопасности. Ну, знаешь, те, что двери в коридорах блокируют».

— «Твою мать. Что насчёт собак?»

— «Да забудь ты о псах. Что с шизиками делать-то будем?»

Развернувшись, Маркус бегом бросился обратно во двор. Но Рив был совершенно точно уверен, что тот не в поисках укрытия сбежал. Раздался скрип петель двери во двор, и через несколько секунд Маркус подбежал к нему, сжимая в руке деревянную палку метровой длины.

— «А ты, смотрю, собак вообще не любишь», — заметил Рив.

— «Не люблю я, когда мне лицо от черепа отгрызть пытаются».

Маркус быстрым шагом направился дальше по коридору, всем своим видом показывая, что он не шутит. В “Глыбе” было настолько плохое освещение, что сразу и не скажешь, когда электричество отключили, а когда просто сами лампы не работали. Добравшись до кухни, Рив обнаружил, что там уже около пятнадцати человек собрались вокруг плиты, являвшейся лучшим источником тепла в этой промёрзшей засраной дыре.

— «Вернёмся туда как можно незаметнее», — опершись спиной на прогретую кирпичную кладку углубления в стене рядом с плитой, Мерино раздавал указания Лёшарсу и прочим своим смотрящим. Речь свою он сопровождал взмахами огромного кухонного ножа с зазубренным лезвием. — «Проверяйте запертые камеры. Я к Ярви пойду, пусть сам с этим разбирается. Мы тут от холода околеем, когда эта чёртова плита остынет».

Мерино бросил взгляд на Маркуса, стоявшего за спиной Лёшарса.

— «Ну что, поможешь нам, солдатик?» — спросил он.

Но Маркус, как и всегда, на эту удочку не клюнул. Строго говоря, он всегда делал вид, будто бы вообще ничего не слышал. В ответ он лишь моргнул, кивнув головой в сторону двери, ведущей в тюремный блок.

— «Смотрю, вы ещё не бежите туда проверять обстановку. Может, я этим займусь?»

Ну, может, он и не игнорировал все эти провокации. Мерино принялся сверлить его взглядом, на что Маркус ответил тем же. Мерино первым отвернулся, оттолкнувшись от приятного тепла стены с вымученной гримасой скуки на лице.

— «Пойдём-ка вместе там всё проверим».

Рив в последнее время старался держаться к Маркусу поближе. Дело было вовсе не в том, что ему за это курево подгоняли, и даже не в том, что он считал это своим долгом и повинностью перед человеком, которому тут вообще не место было, да и которого, наверно, сюда вообще по ошибке отправили. Причиной было понимание того, что Маркус — единственный в этих стенах, который хоть что-то знал о надвигавшейся угрозе, оттого и имея хоть какие-то шансы ей противостоять.

Ещё до того, как они добрались до конца коридора, Рив услышал нарастающий гул толпы. За распахнутыми дверями на нижний этаж их взору открылась следующая картина: заключённые стояли прямо в центре этажа, будто бы обозлённые рабочие на собрании профсоюза, и вопили что-то вверх стоявшему у края мостков Парментеру, рядом с которым заливался безумным лаем пёс Джерри, глядя вниз на заключённых. Вся эта смесь из тьмы, гомона и вони говна внезапно производила отрезвляющее и довольно гнетущее впечатление. Будто бы они увидели “Глыбу” в новом, куда более страшном и шокирующем свете. Риву оставалось лишь надеяться, что никакая сволочь не стащила его носки и набор для шитья.

Судя по всему, пока Мерино отсутствовал, Сефферт решил взять на себя роль координатора действий.

— «Эй, вы, мудачьё, врубайте питание обратно, мать вашу!» — раздался чей-то выкрик.

— «А с отоплением что?!» — вопил кто-то другой.

— «Ну что, не можете больше псин своих ебучих натравить на нас, да?» — издевался кто-то третий.

Затем из толпы вылетел какой-то предмет. Рив заметил, как тот просвистел в воздухе, попав в узкий луч солнечного света, пробивавшийся с улицы, а затем раздался визг Джерри. Парментер рывком оттащил пса от зазора между перилами.

— «Да мы тоже встряли тут, как и вы!» — крикнул он, но его возглас тут же почти что потонул в потоке встречной ругани. — «У нас вообще ни хрена не пашет, даже телефоны. Заткнитесь уже и не мешайте нам тут всё разруливать».

Мерино стал протискиваться вперёд, расталкивая заключённых плечами.

— «А с генератором что?» — спросил он. — «У нас же есть запасной на такой случай, верно? Да и всегда был».

— «Для него топлива нет», — ответил Парментер. — «Нам вообще ни хуя не присылают, так что привыкай. Мы для правительства далеко не на первом месте по важности снабжения стоим, так что просто следите там за этими психами проклятыми, ладно?»

С этими словами Парментер исчез во мраке, утащив Джерри с собой за поводок. Без постоянного шума насосов, вентиляторов и прочих фоновых звуков электрооборудования, на которые уже никто и внимания не обращал, в коридорах повисла неестественная тишина. Маркус подошёл к деревянной двери, из которой псы выбегали. Она отодвигалась вверх, как заслонка, так что сразу и не разберёшься, закрыт ли её замок, или нет.

— «Что будет, когда питание включат обратно?» — спросил он.

Сефферт шёл вдоль камер, проверяя, заперты ли их двери.

— «Да тут ни на одну систему надеяться нельзя, что заработает… Твою мать!»

Рив обернулся на лязг открываемой металлической двери. Сефферт, который уже успел дойти до конца коридора, почему-то пятился назад.

— «Ё-моё», — пробормотал он. — «Так, тихо…»

Лишь через пару секунд до Рива дошло, что дверь камеры открылась, но к тому моменту уже было слишком поздно. Выскочивший из своей камеры Раскин с разбегу кинулся на Сефферта, пихнув его назад. Тот, покачнувшись, упал на пол. Рив уже было подумал, что Раскин просто ударил Сефферта кулаком, но затем увидел кровь и короткую ржавую трубу, торчавшую из основания горла лежавшего заключённого. На долю секунды все оцепенели. Первыми из этого ступора вышли Маркус и Мерино, бросившись к Раскину, будто бы всю жизнь для этого тренировались.

— «Кто-нибудь, вызовите наздирателя!» — крикнул Маркус, бросив свою деревянную палку и упав на колени рядом с Сеффертом в попытке остановить кровь, пока Мерино заталкивал Раскина обратно в его камеру. — «Быстро, блядь, зовите наздирателя! Проверьте остальные камеры, а то они сейчас все лютую херню вытворять начнут!»

На всём этаже царил сущий хаос. Рив, убедившись, что крепко сжимает заточку, кинулся проверять остальные камеры вместе с Лёшарсом и Эдоуэйном, но тамошние обитатели повели себя куда разумнее, отойдя подальше от решёток. Всё это время до них доносились звуки происходящего рядом: из камеры Раскина послышалась пара вскриков, которые почти тут же утихли, а затем раздалось кряхтение, будто Мерино принялся херачить психа кулаками. Маркус всё так же возился с Сеффертом, склонившись над ним.

Да, от такого шухера любой бы охерел. Сефферт издавал булькающие звуки и, вытаращив глаза, смотрел вниз, словно бы пытался разглядеть, что это там в него вонзили. Крови, конечно, натекло куда меньше, чем предполагал Рив, но здоровенный кусок трубы всё так же торчал прямо из глотки Сефферта, и хрен что Маркус мог с этим сделать.

— «Рив, помоги мне! Вот тут зажми!» — Маркус показал на какую-то точку на горле Сефферта. Тот, конечно, был знатным мудаком, людей похищал, но Маркус пытался помочь ему, словно раненному солдату на поле боя. — «Давай, не тормози там! Зажми тут, а то сейчас утонем к хуям в этой крови!»

Рив сделал, как ему велели, хотя смысла в этом всё равно никакого не было.

— «И что делать будем, когда ты трубу достанешь?»

Бросив взгляд на рану, Маркус попытался легонько вытащить трубу из неё. Кровь начала хлестать ещё сильнее, а Сефферт из последних сил задёргал руками и ногами.

— «Да твою ж мать…» — присев на корточки, Маркус поднял взгляд к мосткам и заорал так, что Рив аж дёрнулся от неожиданности. — «Надзиратель! Офицер Ярви! Нам тут врач нужен!»

Мерино вышел из камеры Раскина, прижимая кухонный нож к бедру.

— «Ага, удачи доораться до кого-нибудь», — сказал он. — «Телефоны сдохли, а даже если у них и рация есть, то мы тут всё равно сами по себе».

У Сефферта, судя по всему, начался припадок, или что-то такое. Его всего бесконтрольно трясло, а затем, сделав несколько хриплых свистящих вздохов, он затих. Рив так и сидел, прижав пальцы к шее человека, который теперь просто уставился в потолок. Он всё понял, ведь уже не раз мёртвых видел. Маркус выглядел совершенно разбитым. Чтобы там у него не творилось сейчас в голове, к окружающей действительности это мало относилось. Его руки были покрыты кровью.

— «Ну, одной проблемой меньше», — сказал Рив. — «Всё, умер».

— «Так, жмуров на улицу оттащить надо», — заметил Мерино, судя по всему, совершенно спокойно восприняв смерть Сефферта. Он ткнул пальцем в сторону Вэнса, сторожившего дверь камеры Бересфорда так, будто бы сидящий в ней насильник мог бы ему чем-то угрожать. — «Так, ты. Вычисти всю эту долбанную камеру. Убери тело и всё раскиданное там говно. Тут и так дышать нечем».

— «А с шизиками что делать будем?»

— «Сам с ними разберусь», — Мерино с лёгким отвращением осмотрел свой нож, лезвие которого было вымазано в крови. — «Хрен кто там из вертухаев нас спасать прибежит».

Должно быть, Маркуса все эти попытки спасти Сефферта выбили из колеи гораздо сильнее, чем Рив предполагал. Феникс взглянул на Мерино так, будто бы только что его заметил.

— «Ты Раскина зарезал?» — спросил он.

— «Ага, угадал», — Мерино вовсе не испугался того самого взгляда Маркуса, который все знали. Риву оставалось лишь восхищаться его храбрости. — «Что, герой фронтов, не нравится, как мы мигом приговор выносим? Вон, у Сефферта спроси, что он об этом думает».

Взглянув на лежащее рядом с ним тело, Маркус легонько вскинул голову, будто бы медленно покачивал ею, будучи не в силах поверить в то, до чего этот мир докатился.

— «Ну да», — пробормотал он наконец-то. — «Что с остальными делать думаешь?»

Мерино взглянул куда-то за спину Маркуса. Именно в этот момент Рив и понял, что сейчас пойдёт не совсем так, как он предполагал. Маркус лишь на секунду замешкался, обернувшись слишком поздно.

— «Да какого хрена вы вытворя…»

Лёшарс, Вэнс, Ван Лиис, и коренастый зэк по имени Уоррик, который, несмотря на свои немалые габариты, ходил под Мерино простой “шестёркой”, бросились на Маркуса. Такого быстрого и напористого здоровяка так сразу не заборешь, но Феникс слишком поздно отреагировал на нападение, дав противникам столь необходимое преимущество. Его схватили за обе руки, зажав шею рукой, как раз в тот момент, когда он переносил вес с одной ноги на другую. Мерино тоже бросился в драку. Маркус с глухим стуком рухнул на каменные плиты. Вэнс, пытаясь прижать его ноги к полу, получил неслабый удар в пах, так что нападавшим пришлось всем впятером навалиться на Маркуса, чтобы уложить его лицом вниз. Несмотря на всю свою мощь, Феникс всё же не обладал сверхчеловеческой силой, да и не успел вооружиться или приготовиться к бою, и теперь вот крыл всех вокруг трёхэтажными матами, совершенно нехарактерными для выходца из семьи поместных дворян. В итоге Вэнсу удалось связать запястья Маркуса у того за спиной. Его просто обездвижили, никто и не думал начать пинать его или какие-то счёты с ним сводить, так что Риву и не пришлось бросаться на защиту Феникса, чтобы ему самому там все зубы выбили.

Отряхнувшись от пыли, Мерино присел на корточки рядом с Маркусом.

— «Феникс, мы тебя метелить не собираемся», — начал он. — «Ты нормальный пацан, пусть даже и на всю башку пизданутый. Просто посиди тут спокойно и не корчи из себя сраного борцуна за справедливость».

— «А вы чем займётесь, пока я тут сидеть спокойно буду, а, мудила?!»

— «От вредителей избавимся», — ответил Мерино, а затем, показав большим пальцем себе за спину, кивнул Лёшарсу. — «Так, запри его в собственной камере. Мы тут всё по-быстрому уладим, а потом пусть строчит председателю километровые жалобы убористым почерком, раз уж с ним кентуется».

— «Ты, мать твою, лучше думай, что с тобой случится, когда мне руки развяжут!» — огрызнулся Маркус.

— «Не твоя это забота, солдатик. Хоть раз в жизни подумай о себе, а не о других», — Мерино взглянул на Рива. — «Ты тоже с ним иди. Тебе всё это не понравится, ведь мы работаем небрежно и по-дилетантски».

— «То есть, я правильно твой замысел уловил?» — спросил Рив.

— «Сколько у нас ещё есть времени, пока свет не включат?» — поинтересовался в ответ Мерино. — «И сколько ты ждать собрался, пока один из этих со съехавшим чердаком не придёт за тобой? Но ты не думай, мы там изуверствовать не станем. Просто вальнём их по-быстрому, да и всё. Другого шанса всё равно не будет».

Он подошёл к дверям камер, где сидели психи. Возле каждой из них уже толпа обычных зэков выстроилась, как на параде. Лёшарсу, Вэнсу и Уоррику удалось затащить Маркуса на кушетку в его камере, после чего они успели накинуть ремень петлёй на запорный механизм захлопнутой двери камеры прежде, чем тот, скатившись на пол, поднялся на ноги.

— «Это для твоего же блага», — сказал Рив. — «Да, дружище, Мерино, по ходу, тебя уважает, а не то давно бы глотку тебе вскрыл».

Маркус уставился на толпу, собравшуюся на самосуд возле камер с психами. Он просто не мог во всё это поверить. До него так и не дошло, что порой случается такое, во что просто надо не влезать, ведь это не твоя забота.

— «Да вас и зверьём-то охреневшим не назвать», — пробормотал Маркус, скорее озвучивая собственные мысли, чем обращаясь к кому-то. — «Животные так не поступают».

— «Да ёб твою мать, только не начинай тут мне мозги дрочить своими лекциями про добропорядочность людскую».

— «Вот за что же я сражался?.. За что мои друзья гибли?..»

— «Да уж явно не за то, чтобы какой-то мудак тебя замочил, едва заметив», — ответил Рив. — «Уж точно не за это».

Он встал на пути Маркуса так, чтобы заслонить собою всё происходящее, но шум, само собой, во всём этом чёртовом здании было слышно. Лёшарс сдвинул в сторону дверь первой по счёту камеры, и сидящий внутри серийный насильник и душитель по имени Тэсман принялся умолять его сохранить ему жизнь. Ему, конечно, повезло, что он вообще столько прожил. Поймали бы его сейчас, так просто расстреляли бы. Хотя теперь уже, наверно, он и сам жалел, что так не вышло.

— «Ну не надо!» — скулил он. — «Я никого не трону!»

— «Все вы так говорите», — Мерино подкинул нож на ладони, прикинув его вес. — «Ну что, кто первый?»




“ГЛЫБА”, КАБИНЕТЫ ДЛЯ СОТРУДНИКОВ. СПУСТЯ ДВАДЦАТЬ МИНУТ ПОСЛЕ ОБРЫВА ПИТАНИЯ.


Телефон так и не заработал, даже гудка не было. Топливо в генераторе закончилось, а рация уже несколько лет не включалась, ведь потребности в ней раньше не возникало. Нико сидел в здании, наглухо отрезанном от внешнего мира, думая, какой из двух вариантов выбрать. Можно было и дальше сидеть тут в ожидании того, пока питание не включится, а можно было взять старый тюремный “Тяжеловоз” и поехать на нём до ближайшего места, где есть электричество и телефон. Хотя, конечно, кто его знает, сколько бы ехать пришлось до подобного места.

Именно в этот момент по тюрьме разнеслись крики и вопли.

Акустика в “Глыбе” была, мягко говоря, странноватой. Шум из соседнего крыла, распространявшийся по трубам и сквозь решётки, порой звучал чётче, чем из соседней комнаты. Но псы вновь разлаялись, а Парментер влетел в кабинет вместе с Джерри.

— «Они там все с катушек слетели, а я псов не могу выпустить! Система управления воротами сдохла!»

Нико задумался, стоит ли ему слить топливо из бака “Тяжеловоза”, чтобы запитать им генератор на пару часов, в течение которых он возьмёт ситуацию под контроль. Но тут и риск свой имелся: если питание ещё нескоро восстановят, то они застрянут здесь без транспорта. Топливо со своего мотоцикла Ярви точно сливать не собирался, ведь его и так тяжело достать, даже несмотря на то, что, работая на государство, он получал его в первую очередь. Бросив свои попытки до кого-либо дозвониться, Нико приготовился к тому, что сейчас будет взывать к остаткам здравомыслия у толпы людей, которым уже совершенно нечего было терять. А ведь они знали, что надзиратель сам вниз на этаж не станет спускаться.

— «Пусть и дальше тут всё ломают, их проблемы. Кстати, у нас что, ещё осталось, что ломать?» — возразил Нико.

— «Замки камер отказали, и Раскин набросился на Сефферта», — сказал Парментер. — «Теперь они валят всех из крыла для психов».

“Охереть, вот же срань-то, твою ж мать. Чёрт, как же мне их утихомирить? Да и вообще, стоит ли, а?..”

— «Так, разберись с воротами для псов», — скомандовал Нико. — «Иди за Кэмпбеллом и Оспеном. Там же должен быть какой-то механизм ручного открытия».

У Нико в голове словно автопилот включился. Он достал винтовку из буфета с посудой, который сам называл “оружейным шкафом”, а также коробку на тридцать патронов. Значит, боеприпасов ему хватит на две перезарядки. Винтовка была переделанным армейским “Лансером” старой модели, которую облегчили и упростили для использования в полиции. Едва выбежав в коридор, Нико понял, что целиться может лишь в тех, кто на этаже внизу будет. Он не мог стрелять так, чтобы каждой пулей по одному противнику убивать, так боеприпасы у него явно закончатся раньше, чем живые заключённые.

“И что тогда делать, когда всё только хуже станет?”

И получаса не прошло с тех пор, как пропало электричество, а в “Глыбе” уже всё бурлило от воцарившейся тут анархии. Нижний этаж главного крыла напоминал арену для кулачных боёв. Большинство заключённых, выстроившись в широкую дугу, ждали своей очереди и наблюдали за происходящим, сунув руки глубоко в карманы и застегнув куртки до самого подбородка, чтобы не замёрзнуть. Нико склонился над перилами, выискивая сначала Мерино, а затем и Маркуса, но того и след простыл. Мерино же выдавал своё присутствие лишь выкриками.

— «Давай, пошёл!» — рявкал он, отдавая кому-то команды.

Когда Мерино вышел из камеры в коридор, Нико понял, что тот не приказы раздавал, а тащил за собой зэка по имени Кэри, который когда-то давно расстрелял из автомата всех посетителей сетевого кафе “Квики-Мил” в Толлене, потому что голоса в голове велели ему поступить именно так. Мерино сжимал в руках нож. Почти что у всех заключённых такие имелись, но это была как раз одна из тех ситуаций, на которую Нико приходилось смотреть сквозь пальцы, ведь иным путём здесь всех держать в узде не получалось.

Стрелял Нико не особо хорошо, ведь уже долгие годы вообще не брал в руки винтовку. Но, вспомнив, чему учили на курсах обращения с оружием, отщёлкнул предохранитель и нацелился.

— «Пожалуйста, не надо, прошу!» — скулил Кэри, пытаясь заглянуть в глаза Мерино. Судя по всему, он так и не понял, что его это уже не спасёт. — «Я не буду ни на кого нападать, буду сидеть тихо, клянусь!»

Нико понимал, что точно выстрелить у него не выйдет, поэтому не сводил глаз с мушки.

— «Так, Мерино, завязывай!» — крикнул он. — «Отпусти его!»

На полу располагалась решётка, скрывающая под собой один из жёлобов, который служил для отвода воды во время мытья полов, хотя уборка случалась тут довольно нечасто. Мерино пихнул Кэри так, что тот на колени упал, а затем наклонил его так, как обычно овцу ставят, когда ей шерсть состригать собираются.

— «Ага, как же», — ответил Мерино. — «Говорил я вам, чтобы вы не тащили этих обмудков на нашу территорию».

С этими словами Мерино, ухватив Кэри за волосы, потянул голову того назад. Его совсем не волновал тот факт, что в них сейчас целятся из винтовки, которую Мерино уж точно заметил. Тут, конечно, света маловато было, но не кромешная тьма царила.

— «Если ты со своей работой не справляешься, чёрт тебя подери, то я её сам за тебя сделаю», — сказал Мерино.

Всё произошло столь быстро, что Нико не успел бы остановить Мерино, даже будь он куда более опытным стрелком. На спусковой крючок надзиратель в любом случае нажимать не стал. Коротким и быстрым взмахом Мерино провёл лезвием по горлу Кэри, отчего тот шмякнулся прямо на сточный жёлоб. К тому моменту, как Нико добрался бы до Кэри, тот бы уже умер от кровопотери. Ещё не факт, что у надзирателя вообще бы получилось выйти на этаж, если автоматические замки сработали на запирание. Нико оставалось лишь беспомощно наблюдать за всей этой сценой. Внезапно повисла гробовая тишина. Никаких насмешек, никаких угроз. Заключённые просто смотрели на всё это с какой-то обречённостью в глазах, пока ситуация вновь не вернулась в норму. Но лежавший на полу человек, из которого кровь лилась, как их свиньи на скотобойне, никуда не исчез. Даже для “Глыбы” такое не входило в рамки нормы.

Мерино взглянул на стоящего вверху Нико, стряхивая кровь с лезвия ножа.

— «А ты что думал, я его просто пырну? Слишком медленный способ. Когда хочешь усыпить бешеного пса, то надо подходить к делу с максимальной гуманностью».

— «Может, блядь, тогда и мне тебя пристрелить, Мерино?»

— «Конечно, валяй. Только вот ты ведь не знаешь, когда вновь питание включат, и даже не представляешь, что мы успеем натворить к тому моменту».

Мерино присел на корточки рядом с Кэри, чтобы проверить тому пульс.

— «Всё, закончили. Уберите тело, а затем отмойте тут всё, ясно?» — скомандовал Мерино, повернувшись к заключённым и встав спиной к Нико. — «Всё, давайте, живее. Эй, Рив? Ну что там, Феникс уже успокоился? Как уймётся, можешь выпустить».

Ну, хотя бы с одной проблемой разобрались. Маркус не пострадал, значит, претензий от канцелярии председателя не будет. Нико, который даже представить себе не мог, чтобы Маркус просто стоял в стороне, пока Мерино бесчинствовал, и сам не знал, как к этому всему относиться. Мерино уж точно избавил его от ряда забот, да и что теперь уже поделать можно? Если подобрать нужное место, то Мерино можно было просто пристрелить. Ну, или же лишить того права на условно-досрочное освобождение и отнять все привилегии. Хотя, в “Глыбе” всё равно ничего подобного не практиковалось, так что оставалось лишь быть благодарным Мерино за то, что разобрался с ситуацией, заполнив отчёт об инциденте должным образом.

“Господи боже, что же я несу?.. При мне ведь только что человека натурально зарезали, как на скотобойне, а я собираюсь всего лишь отчёт об этом написать с надеждой, что проблема сама исчезнет”.

— «Эй, спокойнее! Я-то в чём провинился, чёрт подери?!» — послышался выкрик Рива, на который обернулся Мерино. Рив спиной вперёд пятился из камеры Маркуса в коридор, выставив перед собой руки ладонями вперёд так, будто бы просил не бить его. — «Надо о себе думать в первую очередь! Чёрт, да
если так и будем пытаться всех вокруг спасти, то в итоге никому и не сможем помочь! Они же просто ёбнутые на всю башку были, понимаешь?! Мы им своего рода услугу даже оказали».

Маркус нетвёрдым шагом вышел из камеры, растирая запястья и разминая плечи, будто к драке готовился.

— «Ты ведь так и не понял ничего, да? Вообще ничего не понял. Думаешь, мы чем-то лучше них?» — с этими словами Маркус перевёл взгляд вверх. — «Офицер Ярви! Вы-то какого хуя бездействуете?! Вам за что платят вообще?!»

Характер Маркуса ни капли не изменился даже спустя почти три года, проведённые в “Глыбе”. Может, ему и удавалось подавить в себе большинство эмоций, но порой всё его нутро вырывалось наружу, словно докрасна раскалённое жерло вулкана. Маркус думал лишь о долге и о том, как поступить правильно даже в те моменты, когда всем уже становилось совершенно ясно, что единственно правильная вещь — остаться в живых. Может, однажды он всё же это поймёт. Нико почувствовал себя немного гадко от того, что Маркус ему тут начал мораль читать во всю глотку, задев за больное.

— «А что мне ещё остаётся, Феникс?» — ответил он. — «Думаешь, я могу сделать то, что не вышло у тебя?»

Маркус несколько мгновений лишь сверлил его молчаливым взглядом.

— «Ты ведь так и не выяснил, из-за чего питание пропало, да?»

— «Нет, не выяснил».

— «Вот и займись этим. Может, там просто поломка на подстанции, а может, и черви вылазку устроили».

— «Я поеду искать телефон, наши все сдохли».

— «Сначала с крыши местность осмотри. Ты и понятия не имеешь, что там сейчас творится. Есть полевой бинокль?»

— «Ну где-то валяется», — ответил Нико, который понимал, что ему сейчас совет знающего человека не помешает. Но заключённые были полностью отрезаны от административного корпуса на всё время отключения электричества. А если спустить Маркусу лестницу, чтобы тот залез по ней на мостки, то и остальные зэки за ним полезут, а у Нико сейчас и без этого проблем хватало. — «Было бы неплохо, если бы ты сам всё осмотрел».

Маркус одарил его взглядом, говорящим, что шутку он не оценил.

— «Это каким же образом?» — спросил он.

— «Можешь добраться до окон, выходящих во двор? Оттуда есть выход на крышу».

— «Если бы туда можно было добраться, то уже бы кто-нибудь попробовал», — ответил Маркус, но затем кивнул, будто бы принял этот вызов. — «Ладно, попробуем, чего уж там».

— «Я окно открывать пойду».

— «Только следи, чтобы эти проклятые псины не вырвались».

Нико направился в кабинет за биноклем. Открыв окно на третьем этаже, из которого открывался вид на внутренний двор, он услышал треск веток внизу. Высунувшись наружу и опустив глаза к земле, Нико увидел, как Маркус карабкается по водосточной трубе из проржавевшего железа, пытаясь добраться до зарешёченного подъёмного окна на этаже над ним. Надзиратель выругался про себя, ведь водосток вряд ли выдержала бы вес Маркуса. Возле окна трубу обхватывало покрытое шипами кольцо, установленное там как раз для того, чтобы не дать заключённым вскарабкаться на крышу. Но над кольцом располагался небольшой горизонтальный откос, по которому пролегала ещё одна труба меньшего диаметра. Потянувшись к вертикальным прутьям оконной решётки, чтобы ухватиться за них, Маркус на мгновение застыл на месте.

— «Что, застрял там, да?» — спросил Ярви. — «Сейчас верёвку найду».

— «Погоди», — Маркус переместил левую руку, ухватившись за поперечный прут, приваренный с обратной стороны вертикальных прутьев, расстояния между которыми как раз хватало, чтобы ладонью взяться, а затем, судя по всему, глубоко вздохнул. — «Почти на месте».

Он подтянулся на правой руке, как будто на турнике упражнение делал, после чего, взмахнув левой ногой, упёрся ботинком в небольшой зазор между прутьями на уровне подоконника. Нико вообще не понимал, как Маркус дальше карабкаться будет, но, тем не менее, у того всё получилось: сделав ещё один глубокий вдох, он рывком оттолкнулся от своей точки опоры и, взмыв вверх, как настоящий скалолаз, ухватился за прутья одной рукой. Это даже не карабканье уже было, а чистой воды прыжки. Вися на решётке, Маркус выискивал взглядом вверху, за что дальше можно рукой зацепиться. У Нико аж дыхание перехватило. Маркус, неторопливо взявшись пальцами левой руки за какой-то уступ, которого Нико даже не видел, посмотрел вверх.

— «Когда скажу», — прорычал он, — «хватай за руку, ясно?»

Нико кивнул в ответ. На словах-то всё легко выглядело, а вот на деле… Отложив винтовку в сторону, он коленями упёрся во внутреннюю часть стены, молясь, чтобы не уронить Маркуса.

— «Раз, два…» — подтянувшись на левой руке, Маркус схватился за подоконник правой. — «Давай, Ярви, тяни меня!»

Сжав руку Маркуса, Нико потянул его вверх. Конечно, до подоконника пришлось ещё немного покарабкаться, но стоило плечам Маркуса преодолеть границу оконной рамы, как он склонился вперёд, а Нико втащил его за поясной ремень. Феникс, кубарем свалившись на пол, тут же встал и отряхнулся от пыли без единого слова.

— «А из тебя бы хороший домушник вышел», — заметил Нико. — «Пошли, на крышу можно пройти отсюда».

Поднявшись по узким деревянным ступеням, они оба оказались в чердачном помещении, битком забитом водонапорными баками. Нико использовал металлическую лестницу, чтобы добраться до ведущего на крышу люка, а затем принялся осторожно шагать по плоской секции крыши за перилами. При ясной погоде местность вокруг просматривалась в радиусе двадцати пяти километров, но даже в такой пасмурный день дальности обзора вполне хватало для понимания того, что электричество не только в тюрьме отключили. Примерно в пяти километрах от них в воздухе клубился дым, а где-то вдалеке громыхали залпы артиллерии. Нико даже услышал рёв моторов танков “Кентавр”, но вокруг тюрьмы не было ни намёка на чьё-либо присутствие или движение.

Облокотившись на перила, Маркус принялся крутить колёсико фокусировки бинокля.

— «Ночью было бы проще разглядеть, где освещение работает».

— «Ну, связь к тому моменту может и не восстановиться».

— «Я отсюда не вижу ни уличных фонарей, ни подсветки на вывесках. Но это ещё ни о чём не говорит».

Нико достал карту городских улиц, чтобы найти на ней заметные места, по которым можно было бы ориентироваться. В километре к северу от тюрьмы располагалась электроподстанция, которая с крыши не просматривалась. Сколько времени можно ещё подождать, прежде, чем придётся заливать топливо в генератор или идти наружу за помощью? Нико решил, что это вопрос пары часов. Когда начнёт темнеть, то надо будет распределить запас топлива между генераторами и автомобилем, запереть камеры, выпустить собак в коридоры, а затем поехать к ближайшему армейскому блокпосту.

“Да, пары часов хватит”.

Дул ледяной ветер. Повесив винтовку на ремень за плечо, Нико сунул руки в подмышки, чтобы согреть ладони. Маркус ещё какое-то время расхаживал взад-вперёд вдоль края крыши, осматривая местность вокруг, а затем сел прямо на перила, свесив ноги вниз. Судя по всему, никакой боязнью высоты он не страдал.

— «В какой момент всё происходящее в этих стенах начало тебе нормальным казаться?» — спросил он.

— «Не помню», — пожал плечами Нико. — «Это вот меня и пугает».

— «Так нельзя же».

— «Ты о чём?»

— «Об убийстве психов. Я теперь вообще не понимаю, что можно, а что нельзя».

Нико думал, что Маркус продолжит свою тираду, но тот сразу умолк.

“А что, если я ему сейчас просто дам ключи от машины, и пусть валит, куда хочет?”

Но Нико и так мог догадаться, что произойдёт. Маркус как-нибудь разживётся винтовкой, а затем отправится в последний свой бой, либо плечом к плечу с боевыми товарищами, либо же в одиночку. Он не бросится тут же к своей девушке или к лучшему другу. Вопреки ожиданиям Нико, приоритеты Маркуса были непоколебимы.

— «Ты бы сделал это снова?» — спросил надзиратель.

— «Что именно?»

— «Попытался бы отца спасти, послав командира на хуй?»

— «Наверно», — ответил Маркус, всё так же разглядывая через прижатый к глазам бинокль простиравшийся за пустошами центр города. — «Значит, я всё же там, где мне самое место».

— «Ты ведь понимаешь, что нет на эту фразу верного ответа, а? Тут куда не кинь, один чёрт выходит», — сказал Нико. Мало кто помнил, что Маркус не просто попал в тюрьму, опозорив своё имя. Он до сих пор так и не оправился от скорби по отцу. Конечно, он был не единственным горевавшим об умершем в этом мире, но от этого становилось вовсе не легче. — «Каково бы тебе сейчас пришлось, если бы ты тогда бросил его в одиночку разбираться с червями?»

Маркус лишь пробурчал что-то себе под нос в ответ на это. Нико задумался над тем, насколько тяжёлой должна стать обстановка вокруг, чтобы он бросил работу и, схватив в охапку Мару, бегом кинулся из Джасинто. Но в одном он не сомневался: однажды именно такой момент настанет, но совесть по ночам его мучить не будет за то, что так поступил. Сев на крышу, он взглянул на циферблат наручных часов. Прошло сорок пять минут. В небе сгущались тёмные тучи, которые, вероятно, принесут с собой мокрый снег, что станет отличным завершением всего этого ублюдочного дня. Нико не мог позволить себе просто так уйти домой, не разобравшись со сложившейся в тюрьме ситуацией, хотя Мара, конечно, знатно разнервничается, когда он так и не появится ко времени её ухода в ночную смену. Надзиратель решил, что после того, как подачу питания восстановят, он тут же сам поедет за новой радиостанцией в Дом Правителей, пусть даже там и придётся вломиться в чей-нибудь кабинет и прямо со стола её забрать.

Нико принялся ждать вместе с Маркусом, храня молчание. Периодически до них доносился стрёкот пулемётов, из-за ветра звучавший так близко, будто бы рядом с тюрьмой стреляли. Два вертолёта облетели несколько раз какой-то участок на другой стороне шоссе. Опершись спиной о скат крыши рядом с люком, Нико услышал единственное, что нарушало тишину в этом здании, отрезанном от всего мира: на этаже внизу лаяли псы, а кто-то негромко молотил чем-то по металлу. Наверху становилось чертовски холодно сидеть.

“Полтора часа прошло. Если поделим запас топлива, то генератор на три часа запитать можно. Тем временем я поеду на какой-нибудь блокпост, свяжусь с Домом Правителей, ну и Маре позвоню, а потом уже обратно поеду”.

Нико поймал себя на мысли о том, что если черви уже проникли в город, то, возможно, для Мары безопаснее в стенах тюрьмы будет находиться. Хотя всё равно ведь придётся на работу постоянно ездить, так что никуда не денешься от этого города, в котором с каждым днём становилось всё опаснее жить.

— «Как думаешь, тут безопасно?» — спросил Нико.

Маркус, всё так же сидевший на краю перил, ответил ему далеко не сразу, и на какое-то мгновение Нико даже показалось, что тот его не услышал. Но затем Феникс пожал плечами.

— «Так просто они сюда не залезут», — заговорил Маркус. — «Разве что сделают подкоп через канализацию, как несколько лет назад. А так вообще, что здесь, что ещё где-нибудь — риск одинаковый. Хотя, тюрьму куда проще взять в осаду».

— «Понятия не имею, как мы тут оборону держать будем, когда они нападут. У нас всего-то пара винтовок на руках, да и сотня патронов к ним».

— «Твою мать, и всё, что ли?»

— «Ну, ещё план эвакуации имеется».

— «Странно, что он у вас вообще есть».

— «Ну, раз уж автобуса у нас своего нет теперь, то мне остаётся лишь открыть все камеры, а там уже как карта ляжет».

Медленно повернув голову, Маркус взглянул на Нико.

— «Ну и как думаешь, долго протянешь в бою с червями без оружия?» — спросил он.

— «А что ещё делать остаётся?»

Судя по выражению лица Маркуса, он уже было собрался предложить какой-то иной вариант, но тут вдруг снова раздался вой сирены пожарной тревоги. В тёмно-серой дымке города вдали появились яркие точки ламп освещения.

— «Эй, вы там!» — раздался крик Кэмпбелла, стоявшего у лестницы. — «Нико, свет включили! Всё работает!»

— «Ну слава богу», — ответил Нико, поднимаясь на ноги и не чувствуя от холода собственной жопы. — «Просто чудо какое-то. Пошли, Феникс».

— «Сильно не радуйся. Ещё неизвестно, что там случилось», — ответил Маркус, карабкавшийся по лестнице впереди Нико.

В тёмном коридоре, ведущим в кабинеты персонала, царил всё тот же мрак, что и раньше, но всё здание будто ожило. Отовсюду раздавалось жужжание и щёлканье насосов, моторов и вентиляторов. Несмотря на то, что здание постепенно разваливалось, в нём всё же ещё не все механизмы отказали. Нико решил проверить телефон, жестом попросив Маркус подождать его в коридоре. Пожалуй, ни одному другому заключённому он не стал бы так доверять. Сняв трубку, Нико обнаружил, что гудок есть. Приоткрыв дверь, Парментер сунул голову в кабинет.

— «Замки камер и отопление всё так же не работает», — доложил он. — «Вероятно, схемы сгорели, когда питание дали. Чуешь вонь? Тут всей проводке уже лет пятьдесят минимум. Мы как в западню попали».

— «А что вообще работает-то?»

— «Можем двери в крыло “D” открывать, горячая вода есть. Клетки с собаками открыли, но защитные двери в коридорах мы закрывать не можем, так что псы носятся по всему крылу».

— «Понятно. Проверь, что там сейчас на главном этаже творится».

В воздухе и впрямь заметно пахло палёной резиной, что встревожило Нико куда больше проблем с управлением дверями. Вновь сняв трубку, он набрал номер министерства юстиции, хотя полагал, что либо не дозвонится, либо же там никто на звонок не ответит. Однако после нескольких гудков трубку на том конце всё же взяли.

— «Канцелярия министерства юстиции», — послышался чей-то голос из динамика.

— «Тюрьма “Хескет”, офицер Ярви у аппарата», — ответил Нико. — «У нас на пару часов электричество пропало. Что случилось?»

— «Не только у вас, а ещё и у всей южной и западной части города. Саранча напала на электроподстанцию возле шоссе Гинне».

— «Ё-моё, это они так глубоко внутрь периметра сумели прорваться?»

— «Подкопались через трубопровод. Я всех подробностей не знаю».

— «Ну, тем не менее, у нас не всё в порядке тут. Система блокировки дверей навернулась, так что нужен электрик».

— «Возможно, придётся подождать».

— «Сколько?» — спросил Нико. — «Нам тут как бы надо, чтобы двери запирать можно было. Ну и с отоплением беда».

— «Заключённые могут наружу выбраться?»

— «Нет. Мы их кое-как под замком держим».

— «Тогда ждите своей очереди».

— «А что насчёт отопления? Если вдруг снова похолодает, то у нас тут весь народ до смерти замёрзнет».

— «Ну и что?» — спросил сотрудник министерства на том конце провода. — «Они ж и так на пожизненном».

Смысла обсуждать такие тонкие вопросы морали не было, так что Нико просто смирился с тем, что придётся ждать. Может, Эдоуэйну удастся разобраться с проводкой, раз он в технике разбирается. Пусть хоть чем-то полезным для разнообразия займётся. Выйдя из кабинета, Нико увидел, как Маркус, свесив голову, опёрся спиной о стену со скрещёнными на груди руками.

— «Слышал уже», — сказал он.

— «Про что?»

— «Про червей. Опять подкоп за периметр сделали».

— «Да уж… Ладно, пошли, отведу тебя обратно в камеру».

— «Я бы на твоём месте так спокойно к этому не относился».

— «Почему?»

— «Потому что никто и не думал, что они аж до шоссе Гинне добраться могут», — ответил Маркус. — «Какой бы там толщины гранитная плита под нами не лежала, а в город они всё равно пути находят. Значит, и сюда забраться смогут».

Это был лишь вопрос времени, и Нико это понимал. Он никогда и не забывал об этом. Но произойти это может через десять недель, или же через десять лет. Всё, что оставалось делать — это ждать.

— «И какие варианты у нас есть?» — спросил Нико.

— «Да только один и есть», — сказал Феникс. — «Когда наступит этот момент, дадим им отпор».

ГЛАВА 13


«Я оставлю свою прошлую жизнь, чтобы выполнять свой долг столько, сколько во мне будут нуждаться».


(Из текста присяги для новобранцев,

вступающих в ряды армии Коалиции Объединённых Государств.)




НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ БАЗА КОГ, ОСТРОВ АЗУРА. КОНЕЦ МЕСЯЦА БУРЬ, СПУСТЯ 13 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Уставившись на тыльные стороны своих ладоней, Адам пытался вспомнить, как они выглядели на прошлой неделе, месяц назад, или хотя бы в минувшем году.

Осмотрев каждый волосок, пору и шрам, и не обнаружив никаких видимых изменений, он сверился с календарём, висевшим на стене его кабинета. Минуло уже почти три года с тех пор, как профессор пришёл в себя на острове, о существовании которого никогда и не подозревал. Тогда-то и пришло понимание, что он далеко не единственный человек на Сэре, на ком висело тяжкое бремя немалого числа тайн. Но теперь уже Адаму совершенно нечем было похвастаться, кроме как тем, что о Светящихся он знает уже немного больше, чем месяц назад, хотя всё равно прямо сейчас не может всю их природу объяснить.

“Оно в моей крови, в моих тканях. Поглядите-ка на меня… Хотя нет, это не патоген меня так изменил, а время. Время и переживания о Маркусе”.

Несмотря на то, что Адам порой каждую неделю вводил себе новую дозу бесконечно мутировавшего патогена, хотя, конечно, мог и месяцами напролёт к нему не притрагиваться даже, с ним, судя по всему, ничего из-за этого не случилось. Он пребывал в великолепном состоянии здоровья. Кроме непрестанно мутировавших белков в его крови не было ни единого доказательства того, что инфекционный организм оказывал на него хоть какое-то негативное влияние. Эстер Бэйкос говорила, что и сама не понимает, то ли патоген мутирует, чтобы обойти иммунную систему, то ли потому что реагирует на постоянное введение разработанных ею антител. Исследование структуры ДНК находилось в зачаточном состоянии. Эстер утверждала, что однажды люди поймут, как устроен геном, и это изменит Сэру. А ещё, если бы предыдущий председатель КОГ не относился с такой невежественной предвзятостью к генной инженерии, то всего этого хаоса в мире удалось бы избежать. Адам порой задумывался о том, сколько же своих познаний она до сих пор от него утаивает. Он прекрасно понимал, что всю подноготную ему даже теперь сообщать не станут.

“Будь я на их месте, смог бы сам себе доверять? Пожалуй, нет”.

Осторожно проведя лезвием по линии роста бороды, Адам пронаблюдал за собственной рукой в отражении через зеркало.

“А вас, мразоту мелкую, мы так и не истребили. Каждый раз, как нам кажется, что всё, вам конец, вы вновь возвращаетесь. Чего же вы хотите? В чём ваш замысел? В том, чтобы я взорвался изнутри, оросив всё вокруг вашим генетическим материалом, как грибок? Или же вы хотите, чтобы я мутировал и послужил какой-то иной цели для вас? Ну, дайте же подсказку, хоть какую-нибудь”.

Из окна ванной комнаты открывался пейзаж очередного великолепного тропического дня, чью безупречность портили лишь постоянно висевшие на одном месте грозовые тучи. Взглянув на них, Адам постарался не забывать о том, что всё это совершенно ненормально. Остальная часть Сэры, чьи дни и так были сочтены, постепенно превращалась в безжизненную пустошь. Мирра всё это прекрасно понимала, как и сам Адам. На какое-то мгновение он даже понадеялся на то, что патоген Светящихся наконец-то столкнулся с видом, чьи клетки не смог заразить, и что мутации у людей так и не проявятся. Однако выживание человечества всё равно находилось под угрозой, ведь неизвестно было, как проявится заражение у других форм жизни. Какой толк иметь иммунитет к болезни, если все виды животных и растений, употребляемых в пищу, всё равно погибнут?

Хотя, имульсия всё же вызывала мутации в организме человека, и теперь уже сам профессор знал об этом во всех подробностях, как и о том, что правительство КОГ все эти данные годами скрывало. Но вот сам процесс того, как топливо безо всяких признаков биологической активности становилось живым патогеном, так и остался неизвестен, равно как и никто не мог найти сходства у способности имульсии вызывать врождённые уродства и её поведения уже в качестве болезнетворного организма. Адам подозревал, что это вовсе не последовательно идущие друг за другом стадии развития одного и того же патогена, а свидетельство того, что имульсия эволюционировала, изменяясь под ситуацию, как это делали и первые формы жизни на Сэре. Хотя вот Бэйкос ему слишком уж часто разнос устраивала за эти перескоки от одного умозаключения к другому, основанные не на доказательствах, а просто по зову интуиции. А профессор ведь просто предлагал ей возможные направления для исследований.

“Я не хочу сказать, что никогда не ошибаюсь. Просто я куда чаще именно что оказываюсь прав”.

Решил, что сегодня надо выглядеть поскромнее, Адам вновь окинул себя в зеркале оценивающим взглядом и, расправляя воротник, пришёл к выводу, что годы его совсем не пощадили. Он сбросил несколько килограмм из-за постоянного напряжения и бессонницы, да и волосы начали выпадать. Адам задумался, не из-за этого ли другие учёные старались держаться от него подальше, будто бы все, кто с патогеном работал, для них были как прокажённые. Но, вероятно, причиной этому являлся лишь тот факт, что он в последнее время стал человеком совершенно не компанейским.

“Нам известно, что по воздуху инфекция не передаётся. Опыты с животными показали, что и через прикосновение заражения не происходит. Так что хоть раз можно и позавтракать, как цивилизованный человек. Пора уже выйти к людям”.

Проверив сообщения, пришедшие за ночь на компьютер, Адам разозлился очередному запросу на образец спермы от доктора Бэйкос. Подобные просьбы с её стороны уже выглядели, как своеобразный ритуал постоянного унижения, а не как обыденный лабораторный анализ.

“Вероятно, данный анализ вряд ли позволит определить, приводит ли заражение к бесплодию”, — говорилось в её сообщении, — “ведь у мужчин за пятьдесят и так малая подвижность сперматозоидов, до восьмидесяти процентов которых всё равно проявляют отклонения в развитии”.

Да, женщины-учёные умели свою стервозность проявлять не хуже всех остальных. Адама позабавила мысль о том, чтобы отомстить ей с позиции физика, напомнив о том, как же безжалостно гравитация воздействует на соединительную ткань в организме женщин.

А о Маркусе так и не было вестей. Профессор решил, что надо бы с Прескоттом об этом поговорить.

На Азуре имелось немало заведений, где можно было позавтракать, но Адам хотел перекусить на улице, наблюдая за небом. До него вдруг дошло, что подобное желание характерно для заключённого, да и к тому же совершенно бессмысленно, ведь людям, мечтающим о побеге, всё равно придётся по земле передвигаться, а никак уж не ввысь взмыть. Хотя, это было просто одно из тех редких общепринятых мнений, которые не подтверждались никакими фактами. Может, Маркус тоже коротал время, разглядывая облака над Джасинто? У него в камере хоть окно есть? Хотя, профессору, скорее всего, куда больше хотелось насладиться свежим воздухом и солнечным светом. Маркус, наверно, оказался лишён таких благ. Порой Адаму было слишком больно думать о сыне. Взяв в ресторане кофе и пирожные, профессор приветственно кивнул коллегам, которых считал давно погибшими. Чёрт, по некоторым из них он даже лично некрологи писал. Адам направился на поиски такого места, где мог бы посидеть в одиночестве, и откуда бы открывался вид на гавань. Какие-то морские птицы с серо-жёлтым оперением, которых профессор никогда раньше и не видел даже, кружили в воздухе, периодически ныряя за рыбой в прибрежные волны.

Пока Адам размышлял, жуя свой завтрак, лёгкий морской ветерок донёс до него стрёкот автоматной очереди. За долгие годы профессор так сильно привык к этому звуку даже в городской черте, что сначала попросту не обратил на него внимания. Лишь через несколько мгновений его разум осознал произошедшее, прервав поток мыслей, отчего Адам стал оглядываться в поисках источника шума.

На перестрелку всё это не было похоже. Поначалу раздавались одиночные выстрелы через равные промежутки времени, а затем пошли и короткие очереди с пятисекундными перерывами. Кто-то учился стрелять из “Лансера”. Допив кофе и вылив оставшуюся гущу на траву, Адам зашагал в ту сторону, откуда раздавался шум стрельбы. Если бы тут боевыми патронами стреляли, то где-то на видном месте развевался бы красный флажок, запрещающий людям входить на стрельбище.

В центре острова располагались нетронутые тропические леса, а также несколько ферм, снабжавших продуктами весь штат учёных. Несмотря на то, что Адам уже довольно долго жил тут, он всё же крайне редко покидал основной комплекс зданий ради вылазок на природу, считая это потаканием своим постыдным слабостям. А ещё пришлось бы общаться с целой толпой людей, с которыми профессор так до сих пор и не нашёл общий язык. Можно ли счесть его собственную ложь чем-то куда более страшным, чем весь этот обман с их стороны? Адам и сам до сих пор не нашёл ответа на этот вопрос. И хоть к этому моменту он и должен был уже со всеми перезнакомиться, но по собственным прикидкам знал по именам лишь четверть из тех, кто проживал на острове, причём некоторые из них относились к обслуживающему персоналу.

Чем ближе профессор подбирался к вершине мыса, тем громче становился стрёкот очередей из “Лансера”. На небольшой полянке с коротко скошенной травой, располагавшейся у края длинного спуска, кто-то установил пару деревянных мишеней, оставшихся ещё с Маятниковых войн. Мишени представляли собой тонкие ростовые силуэты из мягкой древесины, на которых толстыми чёрными линиями были изображены пехотинцы СНР. Адам огляделся в поисках флажка, предупреждавшего, что тут расположено стрельбище, но так и не обнаружил его. Хотя вот двух людей, лежащих на земле животом вниз и выпускавших очередь за очередью из винтовок, он узнал. Это были Дьюри и Нэвил.

Доктор Эстром тренировался выпускать аккуратные короткие очереди прямо в треугольник, которые составляли шея и грудь мишени, как когда-то самого Адама учили. Профессор некоторое время наблюдал за занятием, будучи немало удивлённым, что его помощник обращается с винтовкой, как тренированный солдат. Было в этом даже что-то трогательное, ведь Нэвил всегда хотел пойти служить в армию. Прежде, чем приблизиться к ним, Адам дождался, пока Дьюри, поднявшись на колени, не вытащит магазин из своей винтовки.

— «А вы, смотрю, сильно свои занятия не афишируете», — сказал Адам, спускаясь вниз к полянке. Дьюри обернулся на его голос. — «Разве не надо во время тренировок защитные наушники надевать?»

— «Ну, и что скажете, профессор?» — спросил Дьюри. — «Доктор Эстром уже достиг стандартов огневой подготовки охранного подразделения “Оникс”. Чёрт, я впечатлён такими результатами. А вы?»

— «Само собой. Что ж ты мне ничего не сказал, Нэвил?»

Повесив на плечо винтовку, Нэвил поднялся на ноги с видом смущённого подростка.

— «Ну, вы не особо склонны прощать тех, кто не оправдал ваших надежд».

От стыда Адам почувствовал себя не в своей тарелке. Нэвил, как и Маркус, никогда ни в чём не терпели неудач. У профессора проскочила отрезвляющая мысль о том, что и Нэвил, и Маркус, возможно, достигли превосходства в своих областях лишь потому, что слишком сильно боялись подвести Адама. Неужели родной сын именно так к нему и относился? Профессор готов был на месте от стыда сгореть, но, не зная, что и ответить на такое, просто протянул руку для рукопожатия. Нэвил пожал её с улыбкой, всё ещё выглядя смущённым.

— «Есть новости из Джасинто, капитан?» — спросил Адам.

— «Я думал, вы на прошлой неделе созванивались с председателем».

— «Так и есть. Просто я хочу знать, как дела у моего сына на этой неделе».

— «Ну, в тюрьме до сих пор неполадки в некоторых системах, вызванные обрывом питания. Но с Маркусом всё в порядке. Пока что в тюрьме всё ещё безопаснее, чем за её стенами. Вы читали сводки боевого информационного центра?»

Маркусу не надо было в безопасности быть. Он хотел попасть на передовую, чтобы разобраться с врагом. Помимо прочего Адам прочувствовал всю боль сына от ощущения бессилия.

— «Да, читал».

— «Ну, тогда вы в курсе, что Джасинто сейчас в осаде. Восточная Баррикада практически постоянно отрезана от нас».

Это был тонкий способ сообщить Адаму новость о том, от его родового гнезда камня на камне не осталось. Профессор вспомнил обо всех картинах и прочем антиквариате, которые, будь он поумнее, надо было сдать в правительственные хранилища ещё за годы до начала войны, но тут же осознал, что ему совершенно плевать на всё это. Дьюри зашагал обратно в сторону зданий, а Адам и Нэвил направились за ним, будучи не в силах завязать разговор.

— «Кстати», — заговорил Дьюри. — «Если кто-нибудь из вас желает внести свой вклад в разработку светомассовой бомбы и резонатора, то команда учёных из Управления оборонных исследований будет вам крайне благодарна».

— «Но я же вроде как мёртв, так что как вам удастся передать им эту информацию?» — спросил Адам. — «Что, скажете, что присели кофе попить, и тут вас озарило, так что неплохо бы теперь ваши расчёты проверить?»

Дьюри обернулся через плечо. Судя по всему, его это всё слегка позабавило. Нэвил незаметно ткнул Адама локтём в бок.

— «Куда уж мне, профессор, я же просто солдафон неотёсанный», — ответил Дьюри с улыбкой. — «Так что надеюсь, что такой дока вроде вас применит весь свой интеллект и выдаст великолепный замысел. Хотите взглянуть на их последние успехи?»

— «Полагаю, Прескотт от них требует подробнейших отчётов, а они вообще не понимают, зачем простому обывателю нужны все эти мелкие детали».

— «Это да, они его той ещё занозой в жопе считают, которая только работать мешает. Но председатель согласен на такое отношение к себе, лишь бы передать вам все необходимые данные».

— «И зачем они вам рассказывают о своём отношении к нему?»

— «А они и не рассказывают. Я сам всё узнаю».

Адам безмолвно следовал за ним по тропинке, лишившись всех иллюзий после такого ответа. Дьюри никогда никому не угрожал. Само собой, человек он был суровый и не боящийся применять насилие, но никогда не выделывавшийся своей крутизной на публику. Немногословность, прямота и отсутствие вычурности в речи капитана прекрасно дали понять Адаму, на что тот способен. Профессор задумался о том, как давно за ним самим следили? Прослушивали ли они его телефон, перехватывали ли письма? Сколько же всего на самом деле бойцы “Оникса” нашли в его доме?

— «Я непременно прочту их отчёты», — ответил Адам. Для биологов, вероятно, он был всего лишь надоедливым любителем, но в сфере физики и оружейных разработок ему равных не было. Профессору надо было проявить свои умения, чтобы вновь себя зауважать, да и Нэвилу, скорее всего, тоже. — «Но перед применением бомбы нужно составить более точную карту туннелей. Возможно, в моём архиве в Холдейн-Холле ещё сохранились некоторые данные».

— «Мы как раз пытаемся спасти оттуда всё возможное. Какой вы молодец, что всю эту информацию червям оставили».

— «Капитан, им вовсе не надо знать, как выглядят их собственные туннели. К тому же, со времён составления этих карт они проделали немало новых подкопов».

— «Вам ведь до сих пор их жаль, да?»

— «Нет, но я искренне уважаю их невероятные достижения в генетике, позволившие создать живое оружие такой мощи, что хватило все мировые державы на колени поставить».

— «Только вот эти достижения им не особо помогли со Светящимися разобраться».

— «К сожалению, нет».

— «Но если даже им и повезёт решить эту проблему без вашего участия, то всех нас всё равно ведь истребят, не так ли?»

Сдавшись, Адам признал своё поражение в этой беседе. Он поймал себя на мысли о том, что испытывает к Дьюри почти что симпатию за эту его непоколебимую логику и умение тут же привести в ответ такой аргумент, который сразу ставил оппонента на место. Судя по всему, Прескотт и впрямь его немало ценил, должно быть, чувствуя себя весьма уверенно, когда рядом находился сведущий и верный помощник, который ещё и умом не обделён. Адам полагал, что Прескотту не только не хватает всех этих политических игрищ, но тот ещё и с каждым днём чувствует себя всё более одиноким, тоскуя по нормальным разговорам. Таково было бремя всех наделённых немалым интеллектом.

Теперь уже они шли мимо главного комплекса зданий, прогуливаясь вдоль ухоженных бордюров, а лёгкий ветерок брызгал им в лицо мелкими каплями воды от фонтанов. День выдался спокойный и приятный, впрочем, других на Азуре и не бывало. Дьюри свернул направо в сторону административного центра, кивнув на прощание Адаму и Нэвилу, которые продолжили свой путь к лабораториям.

— «Если хотите, Адам, то я могу проверить все расчёты», — предложил Нэвил. Винтовка всё так же висела у него на плече, привлекая к себе любопытствующие взгляды некоторых обитателей острова, прошедших мимо них, но доктор Эстром нёс оружие так, словно бы стал с ним единым целым, как любой солдат. — «Мне надо как-то поднять самооценку, хотя бы раз проявить свою пользу».

— «Ну, по крайней мере, ты полезен уже тем, что достаточно молод и входишь в число тех, кому доведётся восстанавливать популяцию людей после конца света».

— «Господи, только не говорите мне, что заниматься этим мне придётся с Эрикой Марлинг. Меня не привлекают девушки с гипертрофированным комплексом вины».

— «Я рад, что ты всё ещё не растерял своё чувство юмора».

— «Ну, вообще-то я не шутил».

— «Не хочу тебе отцовскую мораль читать, Нэвил, но не повторяй моих ошибок. Если получится, заведи себе семью, да побольше».

— «Но у вас-то есть семья. Маркус ведь никуда не делся. Поверьте мне, его отпустят».

— «Просто он последний в роду Фениксов».

“Если бы только мы с женой подарили ему брата или сестру”, — пожалел про себя Адам, вспоминая обо всех тех неловких беседах с юным Маркусом, когда учил его быть предельно осторожным с девочками. Раз уж сын профессора происходил из богатой и влиятельной семьи, то и жена ему нужна была под стать, а не просто какая-то случайно залетевшая от него охотница за деньгами, которая ему всю жизнь порушит. Адам никогда и представить себе не мог, что Маркус столь буквально последует его совету, беззаветно посвятив себя женщине, страдающей бесплодием, какой и была Аня. Может, он так не позвал её замуж как раз из-за отцовских нравоучений, вбивших ему в голову, что продолжить род Фениксов куда важнее его собственного счастья? Или же причиной этому стала отстранённость Элейн вместе с её последующим исчезновением, негативно сказавшимся на отношении сына к женщинам и на его желании им доверять?

“Это наша с Элейн вина, что мы его таким вырастили”.

Все эти запреты отношений между призванными на службу и офицерским составом можно было спокойно обойти, но Маркус никогда не стремился обсуждать с отцом свою личную жизнь. От такого поступка его удерживало некая куда более веская причина. Но, как бы то ни было, род Фениксов вместе с ним теперь умрёт.

— «А я стану последним в роду Эстромов», — пробормотал Нэвил.

— «Возможно, тебе надо просто научиться положительные стороны Эрики видеть».

— «С этим мне только офтальмолог поможет».

Когда Адам с Нэвилом вышли из лифта, Эстер Бэйкос уже сидела за своим столом. Бросив взгляд поверх очков на профессора, она неспешно кивнула головой в сторону его стола.

— «К вам гость пожаловал», — сказала она.

С того места, где стоял Адам, дальний конец его стола не просматривался, а Бэйкос явно не собиралась называть посетителя по имени. И вновь профессора переполнила бездумная радость, какая бывает у верящего в чудеса ребёнка, ведь он тут же решил, что это Маркус его ждёт, хотя ведь прекрасно понимал, что Прескотт не мог его из тюрьмы выпустить, да и не стал бы так поступать. Возможно, это Саламан Бэрдри к нему в гости пожаловал. Адаму непросто было с ним разговаривать, ведь он помнил, как все жалели о том, что он себе мозги вышиб после залпа из “Молота”, словно бы ему одному угрызения совести не позволили жить дальше, и лишь у самого профессора, Прескотта и Хоффмана хватало наглости жить дальше так, будто бы ничего и не случилось. Порой Адам задумывался о том, какой была бы реакция до чёртиков прямолинейного Хоффмана, отметавшего любую лесть, если бы ему рассказали о том, что Бэрдри жив и прекрасно себя чувствует, проживая вместе с женой в чудесной квартире.

“Я же был тогда рядом с Хоффманом, когда он ключ повернул, хотя прекрасно знал, что его собственная жена где-то в зоне поражения находится. Но он выполнил свой долг. Да, неудивительно, что и ситуацию с Маркусом он на тормозах не спустил”.

Но напротив стола Адама сидел вовсе не Бэрдри, а какая-то женщина в синем деловом костюме, которые носили служащие в военно-морском флоте. Она сидела спиной к профессору, что-то читая, а затем обернулась в его сторону. Женщине на вид было уже за тридцать, а то и все сорок, а ухоженность её лица не переходила в вычурность, говоря о прагматичных взглядах на жизнь. Адаму её лицо показалось знакомым, только вот он никак не мог вспомнить, где её уже видел.

— «Добрый день, профессор Феникс», — сказала женщина, встав и протянув ему руку. — «Давно мы с вами не виделись. Интересная жизнь тут у вас настала, не правда ли?»

На боку пиджака виднелся характерный выступ, и вот именно он и освежил память Адама, а вовсе не её каштановые волосы, завязанные в тугой пучок, или резкие черты казавшегося неуловимо знакомым лица. Да, именно по пистолету в кобуре, выпирающему из-под одежды, профессор её и узнал. Эта женщина служила в разведке КОГ. Она присутствовала на всех собраниях по планированию штурма базы СНР на мысу Асфо, но вот имени её Адам вспомнить не мог, зато в его памяти всплыло то, как она довольно резко и выразительно оборвала его, когда попытался вдаться в этические тонкости судьбы, уготованной учёным из СНР.

— «Приношу мои извинения, но в моём возрасте уже с трудом вспоминаешь имена», — сказал Адам, пожимая ей руку.

— «Луиза Сеттайль», — представилась женщина. — «Я из разведки КОГ. Мы встречались во время планирования операции на мысу Асфо, помните?»

— «Как же, ещё как помню», — ответил Адам, поймав себя на мысли о том, что ему вовсе и не хочется её руку отпускать, словно бы его обрадовали воспоминания о тех днях, хотя это было вовсе не так. Во всяком случае, именно тогда Маркус и закрылся ото всех окончательно, будучи совершенно опустошённым гибелью Карлоса Сантьяго. — «Замечательно выглядите, агент Сеттайль. Вам уже налили кофе?»

— «Спасибо, профессор, кофеина у меня теперь в организме с избытком. Как ваши дела?»

— «Бывало и лучше», — усмехнулся Адам, тут же испугавшись, что женщина всё знает о его замысле с патогеном. Но нет, она просто проявляла вежливость. В этот момент профессор сам себе опротивел, ведь он ввязался в очередной обман. — «Зовите меня просто Адам. Чем могу вам помочь?»

— «Особо ничем, просто зашла поздороваться».

— «Вы весьма учтивы для агента разведки, который явно знает, за что меня сюда отправили».

— «Я в курсе, что вы себя плохо вели, Адам, но моя работа заключается в предотвращении заговоров, а не в вынесении наказаний за них. Вы ведь согласились участвовать в проекте по созданию светомассовой бомбы и резонатора, да?»

— «Конечно. А с чего бы мне отказываться?»

— «Мне это надо точно знать. Я не хочу отправлять своих людей рисковать жизнью в Холдейн-Холле, если вы не желаете делиться со мной информацией».

— «Доктор Эстром и я окажем вам сотрудничество по любым вопросам. Но всё же, как вы объясните нашу работу сотрудникам в Управлении оборонных исследований?»

— «Скажу, что нам удалось спасти диски с данными из вашего дома, с которых мы будем постепенно восстанавливать всю информацию. У них там до сих пор проблемы с обработкой данных сканирования от резонатора».

— «Да, у нас именно на этом всё и застопорилось, когда меня перевели сюда под стражу».

— «А это не помешает вам вести исследования по Светящимся?»

“Для исследований мне только и нужно, что сидеть тут и проводить метаболизм”.

— «Я всего лишь физик, о чём мне постоянно напоминает доктор Бэйкос», — ответил Адам, сев за стол и введя пароль своей учётной записи в компьютере. На диске появилась новая папка с данными по проекту разработки светомассовой бомбы. — «Полагаю, вы давно уже знали о существовании Азуры».

— «Да, с тех самых пор, как девятнадцать лет назад поступила на службу в разведку».

— «Я что, единственный, кто не знал ничего? Довольно странно утаивать подобное от директора Управления оборонных исследований».

— «Лично я против вас ничего не имею, сэр, но пометка о том, что вы представляете потенциальный риск, появилась у вас в личном деле ещё во времена вашей службы в армии».

— «Потому что я слишком часто оспаривал приказы командования».

— «И слишком часто выступали против оборонной политики, как и ваша жена».

Адам и представить себе не мог, насколько пристально за ним следили всю его сознательную жизнь. Но, с учётом его профессии, с целесообразностью подобных мер сложно было поспорить.

— «К слову, неплохо вам тут всё скрыть от посторонних глаз удалось. Такой громадный проект не так уж и просто провернуть незаметно».

— «Процесс шёл долго и неспешно. Но в условиях текущей войны людей перевозить сюда стало гораздо проще, чем во времена Маятниковых войн. Кстати, вы не против будете, если мы вашего ручного педофила уберём отсюда, а? Я так понимаю, обитатели острова высказывались против его пребывания тут, ведь слишком много детей по острову без надзора бегает».

— «Он нам необходим для исследований».

— «Я беседовала с ним вчера сразу после прилёта на остров. По его словам у него уже как минимум год не брали никаких образцов тканей».

Адам использовал Уильяма Альву, как прикрытие. Образцы могли брать у любого человека, а Бэйкос всё устроила так, что лишь она одна с заключённым контактировала. Но если Альву уберут с острова, то у всех сразу возникнут очевидные вопросы о том, откуда же продолжают брать новые образцы ткани.

— «Ну, это ещё ничего не значит», — возразил Адам, пытаясь понять, знает ли Сеттайль о том, что он блефует. — «А кому ещё мы сможем вводить дозы живого патогена?»

— «Должна признать, что удивлена тому, как вы, Адам,
согласились на проведение экспериментов на людях», — улыбнулась Сеттайль. — «Вы нам тогда такой разнос устроили за нейтрализацию учёных из команды разработки оружия СНР, потому что они гражданскими были. А у меня подобное сложности не вызывает. Мне не приходится заставлять себя пересечь какую-то нравственную черту в попытках сохранить жизнь максимальному количеству граждан КОГ любыми доступными средствами».

Адам постарался сделать вид, что его куда больше интересует файл, открытый на рабочем столе его компьютера, хотя его содержание было и впрямь увлекательным. Команда разработки светомассовой бомбы, а вернее, то, что от этой команды осталось, наглухо застопорилась на испытаниях с получением изображения. Решение этой проблемы показалось профессору до банального простым, а на внесение всех правок у него с Нэвилом уйдёт максимум неделя благодаря мощности вычислительных систем комплекса на Азуре.

“Она всё знает. Или же, по крайней мере, умеючи заставляет меня поверить в то, что всё знает, чтобы я понервничал. Это ведь её работа”.

— «Боюсь, что мне придётся настоять на том, чтобы Альва остался на острове», — наконец сказал Адам. — «Пусть даже он и не заслужил так жировать, внеся столь малый вклад в развитие общества. Когда закончим с ним, тогда и забирайте».

— «Всегда восхищалась людьми с реалистичным взглядом на жизнь, Адам. В конце концов, слишком многое стоит на кону», — с этими словами Сеттайль встала, намереваясь уйти. — «Если вам что-либо понадобится, то можете обращаться, я тут часто появляться буду. Когда вернусь в Джасинто, то по случае загляну к вашему сыну».

Не существовало ни единой вещи, которую Адам смог бы утаить от разведки КОГ. А ещё, будучи способными в любой момент добраться до Маркуса, они могли поступить с ним, как им заблагорассудится. Профессор помнил Сеттайль, как человека весьма знающего и крайне прямолинейного. Возможно, она как раз пыталась донести до Адама то, что жизнь Маркуса в их руках, или же просто проявила заботу о человеке, который переживал о том, в каком же кошмаре наяву его сыну приходится влачить своё существование. И хоть профессору так и не удалось понять, что же ею на самом деле двигало, он отругал себя за то, что слишком быстро во всю эту чехарду сомнений и неуверенности в самом себе, зайдя уж чересчур далеко.

Нет, Маркуса она трогать не станет, если, конечно, подразумевала своей фразой именно это. Прескотту нужно было, чтобы профессор с ним сотрудничал, да и всему остальному населению Сэры тоже. И платой за это сотрудничество стала жизнь и благополучие Маркуса.

Верно Сеттайль сказала: у каждого есть своя черта, до которой ещё можно идти на уступки, но за ней уже наступает предел, где никакие уговоры не помогут. Для Адама такой чертой стал Маркус.




“ГЛЫБА”, НАЧАЛО МЕСЯЦА НАВОДНЕНИЙ. СПУСТЯ 13 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


— «Да ёб твою мать», — выругался Оспен. — «Меня в армию призывают».

Он попытался положить трубку, но та никак не могла лечь правильно на рычаг. Прежде, чем это всё же произошло, Оспену пришлось пару раз попытаться уложить трубку на ощупь. Нико вполне мог понять такую реакцию с его стороны: никто бы в здравом уме не стал считать, что горстка надзирателей способна справиться с громадной тюрьмой, за стенами которой в последнее время всё не так уж радужно выглядело.

— «Извини», — сказал Нико, до слуха которого только и доносилось, что глухое тявканье откуда-то издалека. Эти проклятые псы всё никак лаять не переставали. — «Ты в списке вместе с Чалкроссом и Лингом».

Оспен вытаращился на Нико. Он был достаточно молод, чтобы служить на передовой, да и телосложение позволяло, хотя до солдат, способных таскать на себе всю эту броню, всё же не дотягивало. Это и так должно было рано или поздно случиться, ведь черви с каждым днём всё глубже и глубже вгрызались в плоскогорье.

— «Так ты всё заранее знал?!»

“Ну всё, началось.”

— «Они мне вчера сказали, что половину персонала придётся сократить. Я им, конечно, ответил, что ничего хорошего, как обычно, из этого не выйдет, но им пытаться что-то объяснить — всё равно что в лужу пёрнуть».

— «Что ж ты тогда Парментера в список не внёс?»

— «Да не я выбирал, кого вносить. К тому же, мне нужен человек, который за псами приглядывать будет».

Оспен так и встал на месте, уставившись на Нико, будто бы это могло что-либо изменить. Чалкросс куда легче перенёс такие новости, ведь он и так по жизни бултыхался, как бревно в проруби, воспринимая всё, как данность. С каждым днём “Глыба” всё меньше и меньше напоминала защищённое убежище, так что мысль о том, чтобы взять “Лансер” и бежать, куда глаза глядят, начинала звучать всё привлекательнее. Но вот Оспен явно так не считал, а Линг узнает о своей участи только вечером, когда в ночную смену придёт заступать.

— «У меня тут ещё дела есть незавершённые», — сказал Оспен.

— «Ну, тогда мне надо просто позвонить председателю и сказать, что ты вынужден отклонить его приглашение, да?»

— «Я серьёзно. Меня там убьют».

— «Солдат учат выживать. Вон, с Фениксом поговори, он тебе всё объяснит».

— «Нет, я про то, что меня там точно завалят», — встряхнув головой, Оспен уставился куда-то за спину Нико, будто бы на стене за ним проявилось нечто ужасное, а затем потёр переносицу. — «Короче, я взял бабки у мужика одного с воли, чтобы для него кое-что сделать, но так и не успел довести всё до конца».

Нико как-то даже забоялся уточнять, о чём речь идёт. Оспен в своё время стащил немало припасов, направленных в тюрьму на нужды заключённых, а затем продал их на “чёрном рынке”. Но в последнее время припасов привозили так мало и столь редко, что всё его воровство выглядело сущей мелочью на фоне общего дефицита всего на свете. Вот теперь Оспену вся эта срань и аукнулась. Увы, но разбираться с этой хернёй ему теперь самому придётся.

— «И что там за дела у тебя?» — спросил Нико.

— «Не надо тебе знать. Но когда этот мужик меня найдёт, то я труп. Он меня реально к хуям замочит».

— «Чёрт, ну и что же ты натворил?»

— «Ну, я и так уже в говне по уши, так что тонуть дальше некуда, да?»

— «Некуда. Думаю, что ты верно оценил свои перспективы. Хотя, я могу позвонить в министерство юстиции и сдать тебя с потрохами, а они-то уж тебя точно на расстрел отправят».

— «Ну ладно. Я пообещал, что смогу организовать кое-кому побег».

— «Кому именно?» — спросил Нико, понимая, что это явно Мерино. Ума тому было не занимать, как и навыков выживания. Мерино всегда чуял надвигавшуюся беду издалека. Нико задумался о том, не пора ли после такого позвонить в министерство юстиции с просьбой закрыть тюрьму целиком. Раньше заключённых вполне устраивало находиться в одном из немногих безопасных мест, оставшихся в Джасинто, но, судя по всему, теперь они стали сомневаться в своих перспективах. — «Дай, угадаю: Мерино».

— «Нет, Фениксу».

— «Ё-моё…» — пробормотал Нико, совершенно не ожидавший такого ответа. У такого человека, как Маркус, есть титулованные друзья в таких кругах, что спокойно могут к председателю на обед заскочить. Если же правительство хотело отправить Феникса на какое-то смертельно опасное задание, или ещё что-то в этом духе, то найдётся с дюжину иных малоприметных способов его из тюрьмы вытащить. — «Ты знаешь, кто заказчик?»

— «Один из его приятелей».

— «Твою мать, ты что, взял на лапу у солдата, чтобы Фениксу побег устроить?!» — воскликнул Нико. — «Ну, тогда понятно, чего ты от призыва откосить пытаешься. Стоит его друзьям выяснить, кто ты, и они с тебя мигом шкуру заживо спустят».

— «Всё намного хуже. Я бабки взял у Пьета Вердье».

У Нико ушло несколько мгновений на то, чтобы вспомнить, где же он слышал столь знакомое ему имя, но после этого все страхи Оспена показались ему вполне обоснованными. Вердье занимался рэкетом ещё во времена до “Дня-П”. Как и Мерино, он не склонен был прощать ошибки. Многие оставались без пальцев, а то и ещё что похуже с ними случалось.

— «Ну ты нашёл, кого кинуть, конечно», — пробормотал Нико.

— «И что, это всё, что ты мне сказать можешь?!»

— «Видимо, да».

— «А я-то думал, тебя судьба Феникса заботит. Ты ж у него как ангел-хранитель».

— «Мне лишь приказали следить за тем, чтобы он не помер», — ответил Нико, задумавшись о том, что же Маркус станет делать, когда окажется на воле, и как вообще Прескотт отреагирует на его побег. — «Если бы председатель хотел, чтобы он на воле оказался, то так бы мне и сказал. Отдай Вердье всё, что он тебе забашлял. Что, опять талоны на питание, да?»

— «Нечего отдавать, я всё на продукты выменял уже».

— «Ну, тогда ты точно в говне по уши», — встав из-за стола, Нико морально приготовился совершить немыслимое, ведь других вариантов у него почти что не осталось, и меньше всего на свете его сейчас волновали проблемы Оспена. — «Советую тебе придумать что-нибудь до того, как придётся ключи от замков сдать».

Нико прошёлся по переходам, репетируя про себя предстоящий диалог. У него осталось всего лишь два офицера, чтобы держать в узде пятьдесят особо опасных заключённых внутри тюрьмы, в которой со дня на день могла катастрофа произойти. Подобное возможно было провернуть, лишь прибегнув к крайним мерам.

“Чёрт, что ж я творю-то?.. Сколько ещё придётся поддерживать тут хоть какой-то порядок? Когда наступит тот момент, в который я пойму, что пора бросить всё и бежать без оглядки?”

Нико сроду не помышлял о том, чтобы работать тюремным надзирателем, но когда его всё же направили на службу в это место, то он решил, что будет трудиться на совесть. Он не смог бы смотреть в глаза Маре, если бы не относился к собственной работе столь же серьёзно, как она к своей. Бедная женщина редко когда возвращалась домой не опустошённой и не изнурённой. Обычно это случалось, когда у них смены совпадали. Порой он её неделями не видел.

“Нам всем надо придерживаться порядка и дисциплины, всем без исключения. Как только решим, что не так уж это и важно, и кое-где можно и схалтурить, так сразу разразившийся хаос поглотит весь мир”.

Поднявшись на мостки, Нико упёрся ладонями в железные перила и окинул взглядом заключённых, бродивших по этажу внизу.

— «Мерино и Феникс!» — крикнул надзиратель. Теперь у них даже отпала необходимость пользоваться системой громких оповещений. — «Приведите мне Мерино и Феникса».

Лёшарс закинул голову вверх.

— «Феникс овощные грядки вскапывает».

— «Ну так и приведите его сюда, чёрт подери! И Мерино тоже, мне они оба нужны!»

Систему запирания замков в камерах так никто и не починил с тех пор, как зимой электричество отключилось. Нико бурлил от негодования, но секретарь в министерстве юстиции постоянно говорил ему, что в городе и без тюрьмы много чего важного надо отремонтировать. Эдоуэйну, конечно, удалось починить пару несложных систем вроде щитка с предохранительными пробками системы отопления, но вот двери теперь запирались лишь вручную с помощью поворота колеса, что было довольно медленно и сложно. Нико даже не заморачивался тем, чтобы выпустить собак в коридоры в качестве меры предосторожности, потому что там и так для двух людей работы хватало. Ожидая прихода Феникса и Мерино, он взглянул на часы. Мара в это время обычно на работу уходит.

— «Привёл!» — крикнул Лёшарс.

— «Хорошо. Скажи им, чтобы ждали возле главной двери».

К тому моменту, как Нико, спустившись вниз, открыл замки, Маркус уже стоял за внутренней дверью изоляционного перехода, скрестив руки на груди и уставившись в стену невидящим взглядом. В последнее время с его лица не сходило выражение, явно дающее понять, что он о чём-то думает, и отрывать его от этого занятия не надо. Мерино, неспешно подошедший к Маркусу, не стал встречаться с ним глазами. Именно так эти двое и ладили друг с другом: Мерино не провоцировал Маркуса, а тот не лез в его криминальные игры, предпочитая наблюдать за всем со стороны.

“Если кто здесь и сможет всем управлять и следить за порядком, то только эти двое”.

Выбора у Нико всё равно не было, ведь у него больше не имелось в наличии необходимого количества людей, чтобы перекрыть все три смены. Если что-нибудь случится вроде отказа очередной системы, или возникнет ситуация, когда надзирателю придётся спуститься на этаж по какой-либо причине, то, оставшись здесь совершенно один, он погибнет. Нужен был кто-то второй, кто мог бы удалённо управлять дверями. Открывать главную дверь в одиночку всегда было опасно. Нико становилось не по себе каждый раз, когда ему приходилось с мостков спускаться.

— «Ух ты, а вы, должно быть, нам полностью доверяете, офицер Ярви», — сказал Мерино, войдя первым. — «Что, даже подмогу с собой не прихватили?»

— «Мерино, мы тут все в одном чане с говном тонем», — ответил Нико, дождавшись, пока и Маркус войдёт, после чего запер дверь обратно. Если бы Мерино в этот момент решил развернуться и наброситься на Нико, то жизнь надзирателю даже оружие не спасло бы, будь оно при нём. — «Так что давай друг другу помогать».

— «Не хочешь поподробнее рассказать нам, о каком именно говне речь?» — спросил шедший впереди Маркус, даже не оборачиваясь.

— «Через минуту всё объясню. Вперёд, шаг не сбавляйте».

Все трое дошли до тупика, где путь в вестибюль им преградила опускаемая решётка. Ещё дальше от крыла “D” Нико не мог позволить себе отойти, да и лучшего места, чтобы поговорить вдали от чужих ушей, было не найти. Кэмпбеллу и Парментеру подобное ещё сложнее объяснить будет, не говоря уже об остальных заключённых. Маркус и Мерино повернулись лицом к нему, вероятно, задумавшись, а не хотят ли им сейчас какую-нибудь подляну кинуть, устроив конкретную взбучку. Маркус так уж точно весь напрягся, приготовившись к драке, а этот проклятый неумолкающий лай вдалеке вовсе не помогал расслабиться.

Нико перегородил собой им обратный путь к камерам, хотя, конечно, его в сторону подвинуть не представляло никакой сложности.

— «Короче, расклад такой», — начал он. — «Эти крысы канцелярские из Дома Правителей снова мне тут хуйню наворотили, призвав в армию ещё несколько надзирателей, так что нас тут только трое осталось».

— «И что, хочешь, чтобы мы вместо них сели бумажки писать?» — усмехнулся Мерино. — «Кофеёк тебе варить, да?»

— «У меня на три смены осталось всего два надзирателя. Чтобы следить тут за всем, мне либо придётся каждый день круглосуточно держать вас под замком, либо же вы мне поможете».

— «Или можете просто нас пристрелить. Думаешь, кому-то не насрать?» — пожал плечами Маркус.

— «Мне не насрать», — ответил Нико, постучав пальцем по своему значку сотрудника Коалиционной тюремной службы. — «Именно мне. Передо мной поставили задачу, и я её выполню. Короче, в день на смену будут заступать три надзирателя. В 18:00 передаём вам бразды управления. Мерино, ты и так всем крылом рулишь, так что Маркус может выступить твоим заместителем. Устраивает?»

Мерино лишь молча уставился на него в ответ, вероятно, прикидывая в уме, что из этого выиграет. Маркус просто нахмурился.

— «И чем это отличается от нашего текущего расклада?» — спросил Мерино.

— «Я отдам вам ключи от внутренних замков. Сами будете всё отпирать и запирать по ночам. Попробуете кинуть — собак натравлю».

Маркус всё так же молчал, а Нико не мог понять, то ли его снова унесло потоком мыслей, то ли он это всё просто не одобрял. Мерино в ответ пожал плечами.

— «А ключи нам зачем?» — спросил он. — «Мы же всё равно всю ночь под замком сидеть будем».

— «Это на случай крайней необходимости. Мало ли, авиаудар случится, или загорится что-нибудь…»

— «Вот было бы неплохо, если бы загорелось, а то и так все яйца себе уже отморозили. А вообще, какой в этом смысл, если мы всё равно из здания выйти не сможем?»

— «Время выиграете», — ответил Нико. Конечно, Мерино был прав, но надзиратель не мог себе позволить, чтобы в такой ситуации люди оказались под замком в камерах, словно цыплята в курятнике. Какая бы мразота тут не сидела, но Нико просто не мог так с ними поступить. — «Здание-то большое».

— «Ага, конечно. Как будто пожарники и спасатели тут же примчатся к нам, как только у нас сирена пожарной тревоги сработает».

Маркус уставился на Нико, как на умалишённого.

— «Ты вообще понимаешь, что это уже херня полная выходит, а?» — спросил он.

— «У своего друга Прескотта об этом спроси. Тюрьма никуда не делась, так что мне надо выполнять свою работу каким угодно способом».

— «Мы справимся», — сказал Мерино, улыбнувшись.

— «А чего в армию опять загребать стали?» — спросил Маркус. Похоже, он всё никак не мог успокоиться, будто бы у него внутри вновь что-то щёлкнуло. — «У нас тут уже год радио не работает, а то и все два. На воле что, всё так плохо?»

— «Да, ещё как. Черви пошли в наступление к северу от тюрьмы. Нас в любой момент от города отрезать могут».

Маркус ожидаемо не стал спрашивать, чем это обернётся для тюрьмы. Казалось, он всегда обдумывал всю их ситуацию в целом, а не только те аспекты, что жизни внутри стен касались.

— «Если мы этот рубеж не удержим, то у нас останется, по сути, только центр Джасинто, да и всё», — сказал он.

— «Какие ещё “мы”? Тебя ж пинком под зад из армии выперли, солдатик. Ты один из нас теперь. Да и к тому же в этом месте по-прежнему безопасно, как в бункере, так ведь?» — вмешался Мерино, кивнув Нико. — «Короче, ты позволишь мне рулить всем на этаже так, как сам сочту нужным, а мы тебя в ответ от всех головняков избавим. Всё как раньше, в общем».

— «Согласен», — ответил Нико, протянув Мерино связку ключей. Ими можно было отпереть двери лишь камер и служебных помещений вроде кухни, но не крыло для персонала. Из ворот тюрьмы они не выбегут, хотя с течением времени, если мозгами пошевелят, то, наверно, придумают способ и их открыть. — «Так, всё, кругом марш. Пора обратно по камерам».

Нико пришлось прижаться спиной к стене коридора, чтобы дать заключённым пройти. Маркус был прав: замысел от начала до конца идиотский. Но население КОГ и так давно уже жило одними противоречиями. Осаждённый город рушился прямо на их глазах, а они до сих пор делали вид, что можно жить дальше, будто и не было ничего. Хотя от страны осталась лишь армия и кучка перепуганных гражданских, ждавших неминуемого конца, но вот духу признать это не хватало. В “Глыбе” творилось то же самое, ведь это, в общем-то, была модель общества в миниатюре.

Только вот отрицание происходящего червей не остановит, равно как и “Глыбу” не спасёт, и Нико это понимал. Открыв дверь, он взмахнул рукой, чтобы Маркус и Мерино внутрь проходили.

— «Мы-то о себе позаботимся», — сказал Мерино, обернувшись к Нико. — «Но на твоём месте я бы стал продумывать запасной план на тот момент, когда твоё начальство на тебя окончательно забьёт. Ведь кто знает, что тогда с нами случится?»

Ничего на это не ответив, Нико принялся запирать засовы с помощью кручения махового колеса, пока не услышал металлический лязг запертого замка. Когда он шёл по разделённому на секции коридору обратно к ступеням, мимо него пронеслись несколько вновь разлаявшихся собак, тут же скрывшихся в смежном проходе. Судя по всему, их лай вообще не утихал. Псы лишь жрали, срали и тявкали. Нико задумался, стоит ли вообще с ними так себе голову морочить. На то, чтобы выпустить их из клеток, уходило слишком много времени и сил, а Мерино и так порядок поддерживать будет.

“Могу ли я вообще доверять главарю банды? Хотя, он во вранье замечен не был. Так, просто людей избивал и грабил, только и всего. И как мне вообще с этой стаей псов управляться? Надо оставить парочку собак, да и всё”.

Вернувшись в кабинет, Нико проверил, что осталось в холодильнике и посудном шкафе, где хранились продукты. Оспену обычно ума хватало не воровать запасы провианта для надзирателей. Сухого молока у них было столько, что до старости хватило бы. В пачках с надписью “Чай” могло быть всё, что угодно, начиная от травяных сборов и заканчивая обрезками с кустов живой изгороди возле Дома Правителей. Ещё имелся мешок риса весом в пятнадцать килограмм, у которого срок годности ещё четыре года назад истёк, и метровый отрез вяленых острых сосисок, из которых получался сносный суп, если их предварительно с капустой зажарить. На таком запасе можно любое бедствие пережить. Включив радио, Нико принялся ждать ежечасную сводку новостей.

“Даже если бы я и мог достать ещё один радиоприёмник для заключённых, то им бы это не сильно помогло. В последнее время там всё равно ничего не передают кроме дурных вестей и говняной музыки”.

Оспен высунул голову из-за двери.

— «Нико, тебе бы лучше взглянуть на то, что снаружи творится! Артобстрел уже почти рядом с тюрьмой идёт!»

Убавив громкость у радиоприёмника, Нико некоторое время прислушивался. Как обычно, раздавался гул прерывистых залпов артиллерии. Ничего особенного, в общем-то, но в этот раз источник этого шума казался ближе.

— «Ладно, только я-то что с этим поделать могу?» — спросил Нико. Ложки, торчавшие из кофейных чашек, издали непродолжительный звон. Нико разволновался, ведь подобную дрожь могло вызвать лишь движение в расщелинах твёрдой породы. Значит, там были черви. — «Послушай, что в новостях говорить будут. Мне потом расскажешь, ладно? А, да, если тронешь хоть что-нибудь в продуктовом шкафу, и я тебе сам все пальцы поотрубаю».

Быстрее и безопаснее было осмотреть всё, вскарабкавшись на крышу, а не выходить из основных ворот. Нико хорошо усвоил всё то, чему его Маркус научил. В последние несколько недель он часто использовал небольшую площадку на крыше возле перил в качестве наблюдательного пункта. Нико был совершенно уверен в том, что осматривая пустошь Уэнлау, раскинувшуюся до самой границы города, он замечал на крышах домов блики линз других биноклей, через которые кто-то смотрел на него самого. Проверив первым делом дым от залпов артиллерии, надзиратель принимался выискивать глазами вертолёты, выдававших шумом своё присутствие ещё задолго до того, как появиться в поле зрения.

В этот раз Нико услышал размеренный звук скрежета гусениц целой колонны танков “Кентавр”, не сразу определив, откуда он идёт, так что пришлось на мгновение опустить бинокль и поискать движущиеся объекты невооружённым взглядом. Так Нико их сразу заметил. Три танка, урча моторами, двигались на север по шоссе на Андиус, сопровождаемые с тыла парой бронетранспортёров “Броненосец”. Нико пронаблюдал за тем, как колонна, свернув с шоссе на съезд, полностью скрылась из виду. Чёрт, куда это они направились?

Первыми в поле зрения вновь появились бронетранспортёры, подпрыгнув на насыпи, скрывавшей дренажную трубу, при въезде на пустошь. Они заняли позицию на дальней стороне, после чего стрелки обеих машин, распахнув люки, сели за башенные пулемёты. Нико ждал появления танков, но тут его заставил отвлечься звук быстро приближавшегося к нему со спины вертолёта. Обернувшись, он заметил, как вертолёт пролетел так близко к крыше тюрьмы, что едва её не задел. Нико даже увидел стрелка возле двери, заряжавшего ленту в пулемёт, и лишь после этого обратил внимание на то, что на земле творилось.

Низкорослые кусты утёсника затряслись, хотя ветра-то почти не было, а по земле пробежала заметная дрожь. Почва вместе с травой вздыбилась ровной линией, а затем в четырёхстах метрах от тюрьмы на пустоши будто бы взрыв прогремел, подбросив в воздух кувыркающиеся кусты и взрыхлённую землю. Из образовавшейся дыры вылез корпсер в сопровождении более чем дюжины червей, покрытых серой чешуёй. Экипаж вертолёта открыл по ним огонь.

Нико оставалось лишь стоять на месте, в ужасе наблюдая за происходящим. Эти твари проклятые раньше никогда так далеко через верхние слои почвы туннели не прокладывали. У стен “Глыбы” началась настоящая перестрелка. Бронетранспортёры с воем движков сорвались с места, паля из всех орудий, а за ними с рёвом моторов выехали танки и, подпрыгивая на неровном грунте, дали залп по корпсеру. Второй выпущенный ими снаряд попал прямиком в корпсера, оторвав ему половину ног, но тварь ещё какое-то время ползла дальше, пока другой танк её не добил.

Оспен плюхнулся на крышу рядом с Нико, от чего тот чуть со страху от неожиданности не обосрался.

— «Блядь, они ж прямо у стен уже!» — выпалил Оспен, пытаясь отдышаться. — «И что делать будем?!»

— «Ровным счётом ни хуя, если только у тебя где-нибудь не завалялась артиллерийская установка».

— «Надо позвонить в министерство юстиции».

— «Думаю, они и сами довольно скоро обо всём узнают», — ответил Нико, задумавшись над тем, что же им и впрямь делать, и как отбиться от подобного с помощью пары винтовок. — «Под стены черви подкопаться не смогут, это точно».

Черви всё так и пёрли из прорывной дыры на поверхность, где их сразу же расстреливали экипажи бронетранспортёров. Длилось всё это минут пять, но по ощущениям, будто бы целых пять часов. Нико уже было задумался, не стоит ли сбегать за Маркусом, но тот тоже ничем бы в сложившейся ситуации не помог. Оспен с открытым ртом наблюдал за тем, как черви продолжали лезть из дыры прямо на заградительный огонь из танков.

— «Да они ж тупые», — сказал он. — «Лезут прямо на пули. Они головой вообще думают или жопой?»

Нико, краем глаза приглядывавший за бронетранспортёрами, заметил, как стрелок на одном из них развернул свой пулемёт на 180 градусов, направив его прямо на город. Проследив туда, куда тот целился, надзиратель вдруг разглядел причину такого манёвра. На шоссе, оставшееся позади боевых машин, что-то равномерно двигалось, словно поток лавы. Нико взглянул туда через бинокль.

— «Твою ж мать!» — воскликнул он. — «Там черви! Целая колонна червей на шоссе!»

Второй бронетранспортёр, сорвавшись с места, направился в сторону дороги. Один из танков дал задний ход, продолжая обстреливать прорывную дыру, хотя теперь уже всем стало ясно, что та служила лишь для отвлечения внимания, пока основной ударный отряд червей продвигался по шоссе. Через пару минут уже все танки двинулись обратно к дороге, продолжая обстрел на ходу, а те немногие черви, что уцелели на пустоши, трусцой побежали в сторону города. Теперь уже и Нико вместе с Оспеном глазел на это всё, разинув рот от удивления.

— «Охереть, они что, специально всех этих бойцов тут на убой пустили, чтобы отвлечь нас от дороги?» — пробормотал Оспен.

— «Учись, пока есть время», — ответил Нико, начав спускаться по лестнице вниз. — «Через неделю сам уже на передовой окажешься».

Всё это просто в голове не укладывалось. Нико привык к атакам риверов и набегам червей на пригородные районы, когда они быстро атаковали и сбегали, но ему всегда казалось, что “Глыбу” такие вещи обойдут стороной. Вернувшись в кабинет, он набрал номер министерства юстиции.

— «И что ты заключённым скажешь?» — спросил Оспен. — «Они-то уж точно слышали всё».

— «Не знаю ещё, потом придумаю», — ответил Нико. — «Эти твари уже прямо у ворот наших бегают, и чем мы отбиваться от них будем? Пару острых палок в них кинем, а потом матюками обложим? Да хрен там плавал. Мне нужно нормальное оружие, чёрт подери».

— «Нельзя заключённым оружие давать».

— «Да ёб твою мать, Артур, хватит тут ныть. Пойди лучше к Фениксу и Мерино и расскажи им, что снаружи творится».

Оспен пулей вылетел из кабинета, а Нико принялся ждать, пока на его звонок ответят. Трубку снял всё тот же секретарь, что так неоценимо помог ему в прошлый раз.

— «Слушай, у меня тут черви прямо у ворот уже», — заговорил Нико. — «А из оружия всего две винтовки и сотня патронов к ним. Про пистолеты даже упоминать смысла нет. Вооружите нас нормально уже. Пришлите оружия, чтобы на всех заключённых хватило, и тогда мы отстоим эту чёртову тюрьму, обещаю».

— «Ага, держи карман шире», — ответил секретарь.

— «Ну и что мне делать, по-вашему? Псов на червей натравить? Хватит уже, мы тут по уши в говне, и нам оружие нужно».

— «Ну, в принципе, можно всё это устроить», — начал секретарь. — «Я могу отправить запрос главе штаба обороны. Только вот у вас сейчас проблемы посерьёзнее есть».

“Да ладно, кто бы мог подумать?..”

— «Это какие же?»

— «Черви захватили шоссе на Андиус, так что лучше затяните пояса потуже, ждать долго придётся».

— «У нас вроде как вертолёты ещё были, когда последний раз проверял».

— «Ага, только вот они все с червями полетели воевать, так что не ждите, что вам кто-то припасы сбросит. Сколько сейчас в тюрьме надзирателей?»

— «Да нас тут всего двое на смену вышло».

— «Ну, как я и сказал, ждать придётся долго. Никто к вам не поедет, да и вас самих встречать не будет, пока район не отобьют обратно. Это ещё если вообще отобьют. Вы там сами по себе».




ОТРЯД “БРАВО”, ЮГО-ЗАПАДНЫЙ РАЙОН ДЖАСИНТО.


— «Что значит “опять сорвалось”?! Я уже почти восемь или девять месяцев жду, чёрт подери, а ты мне, блядь, говоришь, что всё сорвалось?!»

В последнее время Дом звонил только с уличных телефонов-автоматов. Может, разведка КОГ уже и распалась давно, но рисковать он всё же не хотел. Это уже, наверно, шестой раз, когда приходилось откладывать побег Маркуса. То черви в атаку шли, то автомобилей не было, то ещё какая херня случалась, но Дом решил, что с него хватит. Конечно, его сразу предупредили, что всё это займёт какое-то время, да и ожидание длиной в несколько месяцев — это капля в море по сравнению со сроком в сорок лет. Тем не менее, в этот раз стал последней каплей, переполнившей его чашу терпения.

Сидевшие в “Тяжеловозе” Тай и Джейс наблюдали за тем, как Дом пытается выглядеть неприметным, стоя в телефонной будке на углу улицы Дальелла. Он глаз не сводил с автомобиля, чтобы не пропустить момент, когда ему подадут знак о том, что Дрю Росси идёт обратно к ним. Дом и так уже поступил плохо, втянув двух друзей так глубоко в свои дела с побегом из тюрьмы, что они уже потом не смогли бы что-либо отрицать, так что не надо было ещё кого-то в это всё втравливать.

— «Если ты вдруг не заметил», — начал Вердье, — «то до тюрьмы хрен доберёшься. Как мне кажется, эту проблему уже не мне решать надо, а вам, армейским. Может уже упакуешь жопу в броню и выкинешь червей из того района, а уже потом будем сидельцу твоему побег организовывать, ладно? Вот и договорились».

На том конце бросили трубку. Дом беспомощно уставился на динамик своей трубки, из которого исходил гудок, будучи всё равно не в силах обложить Вердье матюками. Вернувшись к автомобилю, он уселся на заднее сиденье рядом с Таем.

— «Вердье сказал, что побег откладывается, потому что до тюрьмы не добраться», — объявил Дом.

— «Судьбу мы контролировать не в силах», — ответил Тай. — «Так что либо надо её принять, либо впустую тратить время на борьбу с ней».

Стиснув зубы, Дом постарался напомнить самому себе, что Тай не просто пытался его успокоить. Порой в его фразах действительно проскальзывал смысл. Но в этот раз он уже полную херню погнал, так что Дом сосредоточился на том, чтобы успокоиться до возвращения Росси. Он заметил, как сержант неспешно идёт по дороге, держа в руках завязанную узлом грязную клетчатую тряпку, в которую явно было немало всего набито. Он всегда знал, где раздобыть перекус в обмен на услуги, о природе которых Дом много вопросов не задавал, хотя почти всегда дело касалось женщин.

— «А он хорошо так оправился от смерти Лори», — пробормотал Джейс. — «Я-то думал, он так и будет хандрить. А теперь поглядите-ка на него».

Дому никак понять не удавалось, как это Росси удалось не дать себе утонуть в этой печали с головой. Приближаясь к автомобилю, сержант ел что-то прямо на ходу, какое-то пирожное или кусок торта. Когда его девушка по имени Лори, работавшая фельдшером на “скорой помощи”, погибла от рук червей во время операции по поиску тел, Росси, казалось, будто бы к херам с катушек слетел. Но, спустя год бултыханий на самом дне жизни, Росси, судя по всему, решил, что назло червям станет жить на полную, начав трахать всё, что движется. Женщины любили его, судя по всему, вовсе не считая, что он ими просто пользовался. Когда война на дворе, все людские запреты странным образом спадают. Дом занимался самообманом, пытаясь убедить себя в том, что во время Маятниковых войн такого не было, но затем вспомнил, в каком же юном возрасте многие вступали в браки и заводили детей, не говоря уже о беспрестанном отчаянном флирте, ведь завтра могло уже и не наступить.

“Да у меня самого уже к восемнадцати годам был сын и жена, ждавшая второго ребёнка”, — подумал Дом. Вездесущая смерть, выкашивающая всех в произвольном порядке, напоминала о том, зачем ты пришёл в этот мир. Росси смог жить дальше, потому что видел труп Лори, так что ему не приходилось питать безумных надежд.

Открыв водительскую дверь, Росси положил свёрток на сиденье и развязал узел. В тряпке оказалась завёрнута буханка тёмного хлеба с блестящей корочкой. Стоило сержанту отломить от хлеба несколько кусочков, как салон тут же заполнился пьянящим запахом свежеиспечённого теста.

— «Так, кому по ломтю хлеба на кислой закваске?» — предложил он. — «Пришлось ради него снова девственность потерять, так что, надеюсь, вы, полудурки, мне хотя бы “спасибо” за это скажете».

— «Родной, это ты ей вообще-то платить должен, а не наоборот», — рассмеялся Джейс.

— «Не, она не такая. Да и вообще, я что ли виноват в том, что женщины постоянно хотят используют для своей выгоды мою любящую и доверчивую натуру?» — Росси с довольным видом принялся жевать. — «Ну так что, Дом, сам расскажешь, что у тебя стряслось, или силой выбивать придётся?»

— «Ты о чём?»

— «Только вот не начинай тут мне херню пороть, что всё в порядке. Я ж сержант, у меня глаза не только на затылке, но и на жопе тоже. Я ж тебя насквозь вижу, у тебя всё на лице написано».

— «Да нормально всё», — ответил Дом, решив отрицать всё до конца.

— «Ну да, а у каждого рабочего телефона-автомата на улице ты последний месяц-два просто так останавливаешься. У тебя явно случилось что-то», — облизав пальцы, Росси вытер их о штаны, а затем смахнул крошки с сиденья. — «Так что тебе либо наводку на Марию дали, либо дело Маркуса касается. Я прав?»

Дом в ответ лишь уставился в затылок Джейсу. Заведя двигатель автомобиля, Росси взял с приборной панели микрофон рации, положив палец на кнопку передачи.

— «Ну, значит, так и есть всё. Сержантская чуйка не подвела», — сказал он. — «Мария, да? Деньги замешаны? Дом, я из “бродяг” сам всю информацию вытрясти могу, причём забесплатно».

Дом поймал себя на том, что чисто рефлекторно покачал головой.

— «Слушай…» — начал он.

— «Выходит, дело касается Маркуса. Что, контрабанду ему в тюрьму таскаешь?»

Росси всегда доводил дело до конца. Над автомобилем пронеслась пара риверов, за которыми гнался вертолёт, но сержант даже не шевельнулся. Взрыв прогремел так близко, что мелкие осколки упали прямо на “Тяжеловоз”, застучав по его крыше. Джейс и Тай хранили молчание. Повисла долгая неловкая пауза.

— «Я пытаюсь его вытащить из тюрьмы», — наконец сказал Дом. — «Вот почему и не говорил об этом».

— «Ну, я-то тебе мешать в этом не стану».

— «Но, не в том дело. Просто если ты знаешь, то…»

— «Я просто злюсь из-за того, что ты даже не спросил меня, хочу ли я в эту тему вписаться», — переключив рычаг передач, Росси съехал с бордюра. — «Вот пока едем, можешь меня в курс дела ввести».

Они направлялись к шоссе на Андиус. В последнее время за охраняемый периметр в сторону Андиуса всё равно никто кроме армейских патрулей не ездил, но сама дорога представляла собой удобную оборонительную позицию, где можно было расставить самоходные артиллерийские установки и зенитки, прикрывавшие западную часть города. А теперь черви, захватившие целый километр шоссе, а также район пригородных домов, располагавшийся рядом, целыми днями напролёт просто сидели там, перегородив дорогу и отбивая контратаки. Дом всё пытался понять, чего же они время тянут. Может, ждали, пока подтянется подкрепление? Или же знали, что надвигается нечто иное, и просто хотели на какое-то время лишить КОГ возможности перемещать тяжёлую технику?

Но никто не мог позволить себе просто сидеть и ждать. Червей надо было отбросить с занятых позиций, ведь они уже почти что добрались до Западной Баррикады, располагавшейся к югу от шоссе, полностью контролируя Восточную. Между этими двумя районами осталась лишь тонкая полоска земли, которую до сих пор удерживала армия КОГ. Именно поэтому “Глыба” и оказалась отрезанной от города, стоя на своём гранитном выступе. Сегодня Дом точно знал, за кого воюет.

— «Короче, я заплатил мужику одному, чтобы он Маркусу побег организовал, но там всё завязано на том, чтобы грузовик с припасами смог доехать до “Глыбы”», — наконец выдал Дом. Росси в ответ и глазом не повёл.

— «И что дальше делать будешь, когда его вытащат оттуда?» — спросил он. — «На чердаке каком-нибудь спрячешь? Ну да, ему уж точно понравится пересидеть там всю эту заваруху. Блестящий план, в общем».

— «Об этом переживать буду, когда время придёт», — ответил Дом, который прекрасно понимал, что ввязался в нелёгкое дело. Но придумать что-нибудь будет куда проще, когда Маркус уже рядом с ним окажется, и представится возможность его наконец-то образумить. — «Главное сейчас: вытащить его из этой ямы с говном».

— «Он так и отказывается по телефону разговаривать?»

— «Да, изо всех сил старается сделать вид, что его не существует».

— «Значит, кому-то придётся зайти туда и просто его похитить. Иначе никак».

— «Да уж…»

Росси свернул за угол возле временной столовой с горячим питанием, где раздавали скупые порции еды семьям, которым пришлось покинуть свои дома в пригороде во время последнего нападения червей. Без особых сложностей Дому удавалось подавить в себе любые переживания о том, где эти люди спали, и на что вообще жили. Но после мыслей о том, где же сейчас Мария может находиться, и кто следит за тем, чтобы она не голодала, Дом уже не мог вынести вида всех этих беженцев. До своего безвозвратного ухода из дому Мария едва ли была в состоянии что-то себе приготовить.

— «Думаю, если бы ты пилотов попросил вывезти Маркуса из тюрьмы на вертолёте, то любой бы согласился», — заговорил Росси. — «Надо было не молчать все эти годы, а сразу нам всё рассказать. Мы могли бы придумать какое-нибудь разводилово, чтобы просто вывести Маркуса оттуда по поддельным бумагам. Аня вон понимает во всей этой административной херне, так что могла бы…»

— «Аня в этом деле не участвует», — перебил его Дом. — «Она ничего не знает, так что не втравливай её».

— «Ну ладно», — пожал плечами Росси. — «Но если твой план не сработает, то оставляю за собой право придумать что-нибудь получше. Например, им же придётся эвакуировать заключённых из тюрьмы рано или поздно. Не думал об этом?»

Миновав старые городские стены, шедшие параллельно с северной частью Восточной Баррикады, автомобиль проехал мимо колонны бронетранспортёров, едущих в другую сторону. Росси переключил каналы радиостанции, чтобы они могли слышать, о чём говорили на открытых частотах.

— «“КВ-Шесть-Один” вызывает штаб, наблюдаем шесть-семь брумаков на позиции!» — раздалось из рации.

— «Вас понял, “Шесть-Один”. Движение есть?» — ответили из боевого информационного центра.

— «Штаб, вынужден прервать связь, риверы на хвост сели!» — крикнул пилот, умолкнув.

— «Как там у Матьесона дела?» — спросил Джейс как ни в чём не бывало.

— «Физиотерапию сейчас проходит», — ответил Росси. — «Хоффман пообещал, что пристроит его в оперативный отдел или боевой информационный центр, когда на коляску пересядет».

— «Да, такого, как он, так просто со счетов не спишешь», — сказал Джейс, рассовывая по поясным карманам дополнительные магазины для винтовки. — «Ну так что, всё равно в канализацию полезем?»

— «В том-то и суть. Если черви именно по ней и перемещаются между Восточной Баррикадой и дорогой, то сожжём их там дотла».

— «Только вот город при этом подорвать можем».

— «Да они тут весь район и так уже разнесли», — отмахнулся Росси. — «В худшем случае подорвём контролируемые червями территории».

Дом стал обдумывать проникновение в “Глыбу” через канализацию, мысленно напомнив себе попросить у штаб-сержанта Парри взглянуть на чертежи здания. Когда-то там тысяча заключённых одновременно сидел, так что под тюрьмой должна до сих пор находиться сеть канализационных труб приличного диаметра.

“Нет, такое в жизни не прокатит. Забудь ты про все эти свои спецназовские замашки. Основная проблема ведь не в способе, а в том, что Маркус согласится на подобное, только если иного варианта не будет. Так что прав Росси”.

Может, у Вердье есть какое-нибудь место за периметром, где на время можно будет спрятать Маркуса. Он же со всеми в подполье дела ведёт. Дом решил, что спросит об этом, когда вернётся в город.

“Если вообще вернусь”.

— «Ну что, цепляйте прищепки на нос, господа», — объявил Росси. — «Пора в говно нырнуть».

Он остановил автомобиль возле насыпи, располагавшейся напротив Восточной Баррикады, где бойцы инженерных войск бурили скважины, чтобы взять пробы почвы. Все эти насыпи, редуты и откосы являлись остатками древних оборонительных укреплений Джасинто ещё с тех времён, когда в Тирусе правил монархический строй, а до образования КОГ оставалось несколько веков. Но Холдейн-Холл всё это время стоял здесь. Порой Дом, задумываясь о том, сколько же лет в этом месте проживала семья Фениксов, напоминал себе о том, что человек, которого он считал за старшего брата, на самом деле являлся частью истории государства, будучи вынужденным соответствовать высоким ожиданиям и нести на себе такую ответственность, какая самому Дому и не снилась. Взглянув на полуразрушенный особняк в полукилометре от них, он так и не смог увязать это место с личностью Маркуса. Леннард Парри подошёл к Росси, протянув тому потёртый чертёж.

— «Так, план меняется», — сказал Парри, указав пальцем на путь, прочерченный на бумаге. — «Думаю, они лезут сюда через выпускной коллектор на западе, а затем прокладывают туннель до следующей трубы. Но мы взяли пробы воздуха с глубины, и там не только канализационный газ, а ещё и полным-полно промышленного метана».

— «Выходит, они зацепили какие-то газовые трубы?»

— «Молодец, угадал. Эти корпсеры вообще копают, как попало».

— «Значит, мы не сможем туда спуститься».

— «Я бы не рекомендовал устраивать там перестрелку, если только не хочешь оказаться первым человеком, которого взрывом в космос забросит».

— «То есть, просто заложим заряды и нажмём на кнопку».

— «Я с Хоффманом всё обсудил. Он говорит, если после взрыва они ещё несколько недель не смогут стягивать войска в этот район, то ему плевать на любой ущерб. Мы всё равно этой канализацией не пользуемся. Обслуживающая компания не станет отключать газ без нашей команды. Они тоже согласились, чтобы мы там всю систему газоснабжения спалили».

— «Тогда мы сами обо всём позаботимся, раз уж мы здесь, а ты тут оставайся».

— «Как же благородно с твоей стороны, Дрю. Мне и впрямь не помешало хотя бы часок провести без уникальной возможности стоять по колено в людском дерьме».

— «Хорошо. Скажи своим ребятами, чтобы уходили отсюда, и передай обслуживающей компании, чтобы перекрывали газ со своей стороны», — Росси кивком головы подозвал Дома и остальных. — «Мой любезный помощник применит все свои навыки, полученные в спецназе, и заложит взрывчатку. Джейс, ты когда-нибудь делал подобное? Тогда смотри за Домом и учись».

— «То есть, в этот раз мы не просто всякое, а вполне конкретное говно подрывать будем?» — усмехнулся Джейс.

— «Очень остроумно», — с этими словами Парри раздал им фонарики и нарисованную от руки карту, похожую на схему метрополитена Джасинто. — «Смейся, пока можешь. Когда дело до подрыва дойдёт, уже смеяться некогда будет — там бы успеть ноги унести к чертям подальше».

Взяв холщовый рюкзак со взрывчаткой и проводами, Дом опустился в канализационный люк и принялся карабкаться по металлической лестнице. Канализация являлась одним из монументальных чудес Эры Затишья. Постройка такого объекта в те времена поражала воображение, но годы уже давали знать о себе. Кирпичная кладка на сводчатом потолке уже во многих местах осыпалась. В такие моменты Дом жалел, что не носит шлем. Спустившись в неглубокую воду, доходившую ему до колена, он включил фонарик.

— «Ух ты!» — воскликнул Джейс, спустившийся следующим. Тай и Росси шли следом. — «Вы только поглядите на этот резной орнамент! Зачем они вообще силы тратили на подобное, если тут из зрителей только дерьмо и крысы?»

Колонны и боковые проходы, простиравшиеся на всю длину канализации, были украшены восхитительно стилизованными цветами, а лепнина по краям была оформлена в виде завитой верёвки. Всё это и впрямь выглядело напрасным трудом.

— «Да просто потому что могли», — ответил Дом. — «Вроде как чтобы показать всем, какие же тогда люди были богатые и утончённые».

— «А теперь вот нам всё это взорвать придётся».

— «Только не начинай мне лекции о предметах старины тут читать», — отозвался Росси. — «Лучше думай о производителях пластиковых труб и о том, сколько им однажды заплатят за прокладку новой канализации».

В воздухе витал запах, какой бывал в городе после атак червей. Сильно несло серой, которую обслуживающая компания добавляла в газ, чтобы найти утечку. Дома этот запах насторожил куда сильнее канализационной вони, поэтому он прислушался, нет ли рядом червей, но услышал лишь, как вода капает.

— «Так, взрывчатку будем закладывать через каждые десять метров», — сказал он. — «Крепим на стены, ставим тридцатисекундную задержку, потому что, если радиосигнал не пройдёт сюда, то придётся взрывать самим, а затем бежать. Шипы в швы между кирпичами легко вбить будет, чтобы взрывчатка в воду не попала».

— «И как глубоко зайти придётся?» — спросил Джейс.

— «У нас взрывчатки на пятьсот метров хватит. Этого вполне достаточно, чтобы обрушить всю канализацию, не говоря уже о том, чтобы метан подпалить».

Тай и Росси направились вперёд, чтобы проверить туннели. Пятна света от их фонариков гуляли по стенам и поверхности воды. Значит, придётся из винтовки либо с одной руки стрелять, либо бросать фонарик, что Парри явно не одобрит. На пути вглубь туннеля Дом пару раз остановился, чтобы проверить, правильно ли Джейс крепит провода к детонаторам».

Внезапный всплеск заставил Дома всмотреться в туннель. К ним бежал Тай, а через несколько секунд к нему и Росси присоединился.

— «Мы их услышали», — прошептал Тай, приложив палец к губам. — «В конце туннеля черви засели».

— «Как близко?»

— «Одна-две сотни метров отсюда, наверно», — ответил Росси, показав фонариком на точку на карте. — «С такой акустикой сложно определить».

— «Что думаешь, нам заложить ещё взрывчатки?»

— «Ещё пятьдесят метров пройдём, а потом двигаем на выход и подрываем тут всё. Нельзя рисковать и устраивать тут перестрелку».

— «Если нас только к стенке не прижмут».

— «Дом, смертельно опасные задания только в кино интересно выглядят, а мне бы вот не хотелось положить столько тренированных ребят. Вы мне ещё пригодитесь. Так, за дело».

Пробираясь вброд, они заложили ещё несколько зарядов через следующие десять метров и, повторив это процесс ещё три раза, на несколько мгновений замерли в тишине. Дома тревожило как то, что он видел, так и то, чего он не видел. Посветив фонарём на воду, он заметил, как её поверхность пошла рябью, будто кофе в чашке на неустойчивом столе. К тому же, крыс нигде не было видно. Дом полагал, что их в канализации битком будет, но несмотря, что они уже довольно далеко забрались, крысы будто испарились. Черви где-то рядом выкапывали свои туннели, и у крыс хватало ума не ошиваться рядом.

— «Думаю, нам пора уже», — сказал Дом.

Росси боком подобрался к перекрёстку с другим туннелем и осторожно выглянул из-за угла.

— «Согласен», — ответил он. — «Самое время отваливать, а то я какие-то всплески слышу».

Если черви и шли в их сторону, шагая вброд по воде, то они вряд ли бы услышали за шумом собственных плесканий, как кто-то рядом бросился бежать. Дом вполне согласен был даже поскользнуться на каком-нибудь говне и упасть — лишь бы ноги унести оттуда. У них останется тридцать секунд на то, чтобы выбраться из канализационного люка и отбежать как можно дальше. Казалось, к лестнице они бежали уже целую вечность, и на какой-то момент Дому даже показалось, что они свернули не туда. Но затем вокруг стало гораздо светлее, и в глаза бросился широкий луч света, лившегося в канализацию через открытый люк. Животный рык червей и хлюпанье воды у них за спинами говорило о том, что времени у них даже меньше запланированного осталось.

— «Так, все наверх!» — крикнул Росси.

Дождавшись, когда Тай и Джейс освободят лестницу, Дом пихнул Росси вперёд.

— «Ты первый иди. Я подорву заряды на середине лестницы, понял?» — сказал он.

— «Только не тяни резину».

— «И не собирался. Давай, лезь быстрее».

Тридцать секунд… Куда можно отбежать за это время? Фора-то неплохая. Расположив детонатор на ладони таким образом, чтобы суметь нажать кнопку большим пальцем, Дом забрался на девять ступеней вверх, чтобы не подниматься над уровнем металлических перекрытий потолка канализации. До поверхности оставалось ещё три ступени. Росси смотрел на него через люк.

— «Готов?»

— «Три… Два… Один!»

Нажав на кнопку, Дом бросил детонатор в сторону Росси, чтобы с помощью обеих свободных рук выбраться из люка. Уже несясь по небольшой полянке, он поймал себя на мысли о том, кто же так скосил на ней всю траву, и лишь позже догадался, что здесь, должно быть, водится немало кроликов, которые ею питаются. Дом решил, что это была самая глупая и максимально не относящаяся к делу мысль из всех, что приходили ему в голову в те моменты, когда его вот-вот на мелкий фарш накрутит.

— «Бежим, бежим, бежим!» — кричал Росси.

Дому почему-то показалось, что осталось пятнадцать секунд, будто бы он хоть какой-то отсчёт в голове вёл. Все бойцы инженерных войск уже давно скрылись из виду. Не отставая от Росси ни на шаг, Дом задумался о том, какого же чёрта до сих пор нет взрыва, и решил, что он облажался с установкой детонаторов, и они лишь зря время потратили. Но тут земля под ногами вздрогнула. Через несколько секунд воздух разрезал оглушительный взрыв где-то у него за спиной. Несмотря на то, что его учили никогда так не делать, Дом всё же обернулся, и его взгляду предстала крайне странная картина: в воздухе, словно подброшенная монета, крутился какой-то диск, несясь к земле. Прогремел ещё один взрыв, подбросивший какой-то предмет в воздух по дуге. Лишь после того, как диск с металлическим лязгом рухнул на мостовую, раздробив бетон в крошку, Дом понял, что это крышка канализационного люка, которую выбило детонирующими газами. Эти проклятые крышки взмывали в воздух по всей длине канализации, выглядя почти что комично.

— «Ну, с задачей справились», — выдавил из себя пытавшийся отдышаться Росси, уперев ладони в колени. — «Помашите ручкой нашим червячкам».

Земля по-прежнему дрожала, и Дому это совершенно не нравилось. Он обратил внимание на стену и несколько деревьев, стоявших рядом с земляными валами между редутами. Край стены начал проседать в середине.

— «Твою мать…» — пробормотал Дом. — «Всё, кранты канализации».

Деревья начали медленно наклоняться под каким-то невообразимым углом. Да, Дом насчёт кроликов не ошибся: те выскочили, словно из ниоткуда, и принялись в панике носиться кругами в поисках убежища. Дом не мог отвести взгляд от менявшегося на его глазах ландшафта, под которым только что обвалились полкилометра древних туннелей, выложенных кирпичной кладкой, утянув за собой почву и старые баррикады. Рокот и скрежет длились несколько минут, будто бы при медленном землетрясении. Птицы взмыли с ветвей даже тех деревьев, что в зону поражения не попали.

Росси достал рацию. Дом слышал весь разговор через свой наушник.

— «Отряд “Браво” вызывает Третий Инженерный полк Эфиры, приём. Парри, ты нас слышишь? Дом тут такую дырень пробил. Наверно, всё Джасинто грязью засыпало».

— «Парри на связи. Передай Дому, что при встрече выдам ему грамоту почётного подрывника. Чёрт, надеюсь, план сработал».

Дом до сих пор чувствовал какое-то движение у себя под ногами. Каждый солдат был до предела чувствителен к вибрациям почвы, служившим единственным предупреждением о том, что черви сейчас на поверхность прорвутся. Он не мог себя заставить с места сдвинуться, пока колебания не утихли, нацелив винтовку на землю, хотя прекрасно понимал, что вызвало эти толчки.

— «Пошли, Дом», — сказал Росси. — «Отвоевались на сегодня. Червям точно пиздец. Ополосни ботинки, и поехали».

Но Дома сейчас волновали куда более личные вопросы, чем то, сколько же он червей только что зажарил до хрустящей корочки, а то и вообще спалил дотла. Маркус до сих пор сидел в “Глыбе”, черви всё так же удерживали шоссе на Андиус, а где-то там далеко за периметром города в его помощи нуждалась Мария.

“Она вообще обо мне хоть думает? Пытается ли понять, почему я за ней до сих пор не пришёл? Да и помнит ли вообще меня?”

Дому приходилось верить в то, что она его и впрямь помнит. Бросившись трусцой к автомобилю, он обернулся через плечо, чтобы взглянуть на оставленную им выбоину в ландшафте Тируса.

— «Ну ты и дал им огоньку, Дом», — похвалил его Джейс. — «Ты так весь город однажды к чертям затопишь».

ГЛАВА 14


«Ты пока что вообще не понимаешь, какие вещи приходится делать нам, власть имущим, чтобы обеспечить выживание и процветание государства. Когда ты осознаешь, на что же ты должен пойти ради этого, твоя жизнь изменится навсегда, и ты больше не сможешь вновь жить так, как другие. Обратного пути не будет».


(Председатель Дэвид Прескотт

в беседе со своим юным сыном Ричардом.)




“ГЛЫБА”, ПЕРВАЯ НЕДЕЛЯ МЕСЯЦА ЦВЕТЕНИЯ. СПУСТЯ 13 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Ситуация сложилась довольно херовая, но и у неё имелись свои плюсы.

“Глыба” уже больше месяца была отрезана от города из-за червей, двинувшихся в наступление. Рив уже знал все правильные термины для этой ситуации, потому что за последние годы перенял солдатский жаргон от Маркуса, хотя не сказать, что тот был самым общительным из всех сидевших тут. Для заключённых несколько недель без подвоза провианта были обычным делом, но вот для двух надзирателей, которые застряли тут с ними… Ну что ж, пора и им прочувствовать всё великолепие такой ситуации на своей шкуре.

Надзиратели давным-давно переложили задачу по добыче пропитания на плечи самих заключённых, которые теперь по большей части ели только то, что сами вырастили и сварили. Именно поэтому у сидевших тут был запас продовольствия, а вот надзиратели подобным похвастаться не могли. К тому же, сами вертухаи теперь уже сами оказались взаперти, как и остальные заключённые. Рив старался сильно не злорадствовать по этому поводу, хотя лишь немногие повели себя так же. Застрявшим в тюрьме Ярви и Оспену оставалось развлекаться лишь звонками по телефону. Тем временем Мерино организовал круглосуточное дежурство по кухне и на дворовых грядках.

Оспен стоял возле зарешёченной двери, отделявшей территорию заключённых от помещений для надзирателей. Сияющий от радости Мерино опёрся спиной о стену с другой стороны. Рив следил за ними вместе с другими заключёнными, ведь сейчас должен был начаться настоящий цирк.

— «Доброе утро, офицер», — начал Мерино. — «Как ваши дела?»

— «Я поговорить хочу», — ответил Оспен.

— «Ну, дружище, у меня времени вагон, так что давай».

— «Предлагаю торг».

Мерино позвенел ключами, прикреплёнными к его поясу, как это обычно делают надзиратели. Да уж, как вовремя Ярви всё это устроил — просто фантастика.

— «И что же у тебя такого есть, что столь нам необходимо?»

— «Хватить хернёй страдать, Мерино. Мы тут с голоду подыхаем. Живём на ста граммах риса и пяти сантиметрах сосиски в день».

— «Сосиски, значит… Как по мне, офицер, похоже на эвфемизм. Ну да, пять сантиметров маловато будет…»

Заключённые захохотали до упаду. Наверно, Мерино так не стал бы себя вести с Ярви, но про выходки этой сволочи Оспена уже все давным-давно прознали, и теперь для него пришло время расплаты. Жаль только, что и сам Ярви под раздачу попадал. Риву хотелось как-то исправить эту несправедливость. Пока толпа заключённых наслаждалась тем, что в кой-то веки надзиратели прочувствовали на себе их участь, двери, ведущие во двор, распахнулись за их спинами, и в помещение вошёл Маркус с полным до краёв ведром зелени из раннего летнего урожая. Взглянув на Оспена, он медленно склонил голову к плечу, будто бы вся эта сцена привела его в восторг.

— «Ладно, Мерино, что ты хочешь взамен?» — нетерпеливо спросил Оспен.

Улыбка понемногу начала сходить с лица Мерино.

— «Да ты ж ворюга обычный, ёб твою мать», — начал он. — «Ты ж с первого дня, как попал сюда, начал у нас припасы крысить. Как по мне, если ты от голода сдохнешь, то я точно в бога уверую».

— «Аминь, блядь!» — одобрительно воскликнул Чанки, до сих пор занятый этим своим проклятым вязанием, или вышиванием крючковой иглой, ну или как там ещё эта хрень называется. Он зычно расхохотался. — «Покайся, брат мой!»

— «Ага, пора тебе переходить на собачий корм», — усмехнулся Лёшарс.

Были тут, конечно, вертухаи и похуже Оспена, и хорошо, что с ними тут не застряли. Надзиратели, которых в армию призвали, и в подмётки не годились тем тщательно отобранным карьеристам с садистскими замашками, которые работали в “Глыбе”, когда тут ещё все камеры битком забиты были. Заключённые, что сидели тут ещё со старых времён, вспоминали, каково им приходилось, и по их рассказам у Рива создалось впечатление, что порядки тут царили, как в трудовом лагере гораснийцев. Оспен же был простым подлецом, каковыми становится большинство людей, когда им выпадает возможность безнаказанно творить, что угодно. Но теперь и для тех, кто припасы воровал, наступили тяжёлые времена, так что, наверно, бог всё видит.

— «Только не забывай, что блокаду червей однажды прорвут», — сквозь зубы процедил Оспен. — «И тогда сам к нам приползёшь еду клянчить рано или поздно».

Медленно повернувшись, Мерино принялся карикатурно пересчитывать по головам заключённых.

— «Один, два, три, четыре… Остановите меня, офицер Оспен, когда я заключённых насчитаю больше, чем надзирателей».

— «Ты мне ещё за это ответишь, мудила!»

— «Можешь прямо сейчас открыть дверь, зайти и попытаться свести со мной счёты. Но вот страх не позволяет. Да и псов ты на нас не натравишь, потому что и их ты тоже боишься», — Мерино взглянул в сторону Маркуса. — «Чёрт, жаль, что Кэмпбелл тогда на смену не заступил вместо Ярви. А то можно было бы и ему кое-чего разъяснить, если бы он сюда в одиночку спустился, да, Феникс?»

Маркус окинул Оспена оценивающим взглядом с ног до головы.

— «Слышал, тебя в армию призвали», — сказал он. — «Не волнуйся, сколько бы тут не сидели, про тебя не забудут».

— «Тебя-то кто спрашивал, твою мать?!»

— «Не стоит так огрызаться на человека с полным ведром капусты».

— «Что, блядь, тоже весело тебе, да?!»

— «Вот и пришла расплата», — рассмеялся Мерино.

— «Только не забывайте, у кого тут винтовки», — огрызнулся Оспен.

Маркус после этой фразы вроде как немного оживился. Рив теперь уже прекрасно знал, как вывести его из себя. Характер у Маркуса был взрывной, как бы крепко тот не держал его в узде, и угрозы — это почти что вернейший способ его разозлить.

— «У тебя всего сотня патронов», — начал Маркус. — «И ты, как пить дать, даже пятую часть из них в цель не всадишь. После этого нас останется человек двадцать уцелевших против тебя одного безоружного».

Оспен свирепел с каждой секундой всё сильнее и сильнее.

— «Ну-ну, зубоскаль дальше над своими сраными расчётами, мудила. Это вообще-то я должен был тебе побег отсюда замутить. Подумай об этом на досуге».

На этаже повисла тишина. Маркус, застыв на мгновение, стал расталкивать небольшую толпу заключённых плечами, направляясь вперёд.

— «Ну-ка повтори», — прорычал он.

— «Ты сам всё слышал. Твой кент забашлял, чтобы ты соскочил отсюда».

Судя по всему, Маркусу даже не надо было уточнять, о ком именно речь идёт. Он и впрямь побелел, как мел, только вот непонятно, от шока или ярости. А может, от всего разом.

— «Вот же долбоёб», — проворчал он. Рив поначалу было решил, что это Маркус об Оспене так отозвался, но, видимо, всё же о ком-то другом. С грохотом бросив ведро на пол, он уставился в пол, прижав руки к бокам и сжав кулаки. — «Чёрт бы его подрал».

Маркус побрёл обратно к камерам. Никто вокруг и понятия не имел, о чём речь идёт, но Оспен решил ещё немного поёрничать.

— «То-то же, будешь знать, как тявкать», — он перевёл взгляд на Мерино. — «Ну так что, договоримся? Например, карпы. Рыбой вы вполне можете поделиться».

Мерино оттолкнулся от стены, а заключённые стали расходиться.

— «Да пошёл ты на хуй, Оспен. Позвони председателю, пусть он тебе припасы с вертолёта скинет».

Рив направился вслед за Маркусом. Ему самому хотелось думать, что поступает он так, потому что беспокоится о Фениксе, но сама мысль о том, что кто-то пытается вытащить его через три года, которые Маркус провёл в убеждении, что все последовали его просьбе и забыли о нём, произвела на него довольно… мощное впечатление. Исходя из того, что Рив слышал, солдаты армии КОГ могли проникнуть в любое место и провернуть почти что угодно. Если они с червями в рукопашной сходились, то и в “Глыбу” прорваться для них, наверно, как два пальца обоссать. Войдя в камеру Маркуса, Рив застал его за подрезанием волос при помощи лезвия, используя поставленный под углом кусок битого стекла в качестве зеркала. Он всё так же стригся по-армейски коротко и брился каждый день в ожидании того, когда его личная война продолжится. Маркус даже не взглянул на вошедшего Рива.

— «То есть, я так понимаю, что ты об этом не знал», — заговорил Рив.

— «Твою мать, само собой, что не знал».

— «Значит, он так и не забыл о тебе спустя все эти годы. Да, повезло тебе друга такого иметь. Его Дом зовут, верно?»

— «У меня других друзей нет».

— «А он так просто сдаваться не привык».

Маркус резко развернулся к Риву, подняв лезвие кверху, словно палец, в назидание.

— «Чёрт, да чем он вообще забашлять мог? У него ж ни хуя нет на продажу. Значит, что-то сделал в обмен на это. Твою мать, может, и Аня в этом замешана. Я же говорил им! Чёрт, я же просил их забыть обо мне!»

— «Ну и что теперь делать думаешь?» — Рив просто обязан был задать этот вопрос.

— «Ты о чём вообще?»

— «Ты даже не спросил Оспена, как он планировал это всё провернуть».

— «Потому что я всё равно не собираюсь участвовать в этом».

— «Ой, да хорош уже».

Маркус довольно странно проявлял свой крутой нрав, держась весьма хладнокровно. Он не впадал в ярость и не начинал орать, а, скорее, рычал сквозь стиснутые зубы, пока в нём медленно вскипало бешенство, лишь изредка прорывавшееся наружу безмолвным и молниеносным рывком. Маркус вновь принялся подстригать волосы. Будь он сейчас не таким рассерженным, то после некоторых обдумываний попросил бы Чанки подстричь его, потому что лишь у того во всей “Глыбе” остались ножницы, которыми он подрезал свои тряпичные коврики.

— «Маркус, но признай, что на воле от тебя толку больше будет, чем тут», — возразил Рив.

— «Я здесь ведь не просто так оказался. Из-за меня ребята погибли».

— «Тогда сделай это ради Дома».

Маркус медленно повернулся к нему, как он всегда делал, когда у него терпение уже на исходе было.

— «Да я что угодно ради Дома сделаю. Но позволить ему пустить по пизде свою жизнь из-за меня просто не могу. Его поймают и отправят на расстрел».

Рив заслонился поднятыми ладонями, безмолвно признав своё поражение, и вышел из камеры. Это был наилучший вариант окончания беседы, ведь Маркуса никогда не переспоришь. Этот безумец прямо у него на глазах отказывался от шанса вернуться на волю, хотя Рив подозревал, что всем уже наплевать на то, что Феникс натворил. Главное, что из винтовки точно в цель стрелять не разучился. Даже сидевшим за гранитными стенами тюрьмы было совершенно ясно, что война не особо гладко идёт. Рив регулярно слышал постоянные залпы из орудий и гул вертолётов, пролетавших над тюрьмой. Черви и не думали отступать. Вылазки во внутренний двор стали занятием чуть более рискованным, чем обычно, из-за пролетавших риверов, но когда Рив всё же вышел туда, то увидел как с северо-востока, где располагался город, тянутся клубы дыма. Казалось, и люди, и черви забыли о “Глыбе”.

Ярви, облокотившись на подоконник, высунулся из окна, расположенного над двором, и уставился в небо. Рив решил, что надзиратель, должно быть, скучает по жене. Он не знал, женат ли Оспен, но если и так, то, должно быть, его жена была явно благодарна, что ей от мужа дали отдохнуть. Чёрт, а ведь это всё на несколько месяцев затянуться может.

— «Надо было психов всех в морозильник засунуть», — сказал Эдоуэйн, подойдя к Риву и встав рядом с ним. — «Столько протеина пропало».

— «Ну, Раскин всё равно с собой все рецепты в могилу унёс», — ответил Рив. Всех поехавших кремировали в дальнем углу двора на кустарном костре. Никто из министерства юстиции так и не приехал на разбирательства, даже разговоров никаких не было, так что Ярви, видимо, не стал сообщать обо всём этом. В конце концов, кто вообще этих заключённых считал? Скорее всего, он сообщил, но всем в правительстве было просто насрать. — «На самом деле, надеюсь, что Ярви ничего не докладывал про это в министерство юстиции, а то порежут нам рацион, когда поставки провианта возобновятся».

— «Кстати, нас опять водой подтапливает через старый туннель».

— «И что?»

— «С прошлого месяца, когда взрывы эти были».

— «Ярви сказал, что они там канализацию обрушили, чтобы червей остановить».

— «Смотрю, прям отлично это помогло, да?»

Два вертолёта пролетели над ними так низко, что на несколько мгновений заглушили все слова рёвом моторов. Ситуация перевернулась с ног на голову: власти больше не контролировали ни происходящее в тюрьме, ни за её пределами, но, как Мерино всегда и говорил, бежать никуда смысла не было. Хотя и тут сидеть в ожидании грядущей беды тоже нельзя. Выдержать эту непрекращающуюся пытку Риву, как и другим заключённым, удавалось лишь одним способом — он думал только о том, как очередной день пережить, полностью предполагало полного сосредоточения сил на добыче еды.

Бои продолжились и на следующий день, а затем на день после, и так далее. Маркус вернулся к своему привычному образу жизни, включающему ежедневные тренировки и бесконечное выкапывание этих чёртовых грядок в саду. Разве что он, судя по всему, вообще перестал разговаривать, будто бы до сих пор был так зол на этого своего Дома и его план устроить побег, что до сих пор вёл мысленный спор с ним. Маркуса всё это уже явно стало выбивать из колеи. У всех заключённых тут случались тяжёлые периоды в жизни с бессонными ночами, когда ещё и проклятые псы отдохнуть не давали своим лаем и скулежом. Но у Маркуса были самые настоящие ночные кошмары. Рив, который и сам не мог крепко спать, когда с ним в одном тюремном блоке находилось сорок мужиков, так что иногда по ночам он слышал всё происходившее. Он уже и со счёту сбился, сколько раз вот так лежал без сна, а затем слышал, как Маркус вскакивал с криком, пытаясь отдышаться, будто бы только что стометровку пробежал. А порой Рив слышал, как тот кругами ходит по камере, или занимается своими долбанными тренировками в совсем уж неподходящее для этого время, с глухим ударом спрыгивая на пол после подтягиваний на балке. Должно быть, у Ани просто ангельское терпение, раз она выдерживала всё это. Хотя, может быть, Маркус вёл себя совершенно иначе, находясь среди дорогих ему людей. Но Рив в этом всё же сомневался.

Оспен больше не появлялся с новыми попытками договориться. Несколько дней Рив даже не видел Ярви, хотя был абсолютно уверен в том, что Маркус тайком передавал тому овощи, пока никто не видит. Он же целый день во дворе возился, а Ярви часами не отходил от окна. Рив ничего против не имел, если только Ярви не делился едой с Оспеном. Ну а если и делился, то пусть эта мразь подавится.

Хотя, конечно, припасы у двух надзирателей когда-то и кончиться должны были.

Месяц подходил к концу, о чём Рив узнал по зачёркнутым отметкам на стене чьей-то камеры, ведь сам он давно забросил считать дни. Однажды утром Чанки, выйдя в коридор, хлопнул в ладоши, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание и созвать всех заключённых.

— «Офицер Ярви хочет поговорить», — объявил он. — «Так что давайте выслушаем его, народ».

Стоявший у двери Ярви своим исхудалым и потрёпанным видом мало чем отличался от самих заключённых. Висевшая у него на плече винтовка служила больше в качестве меры предосторожности, чем угрозы. Судя по виду Ярви, он явно на что-то решился.

— «Мужики», — начал надзиратель. — «Всё это явно нескоро кончится. За стенами червей столько собралось, что яблоку негде упасть, так что мы в одном говне вместе тонем».

Небольшая толпа заключённых расступилась, чтобы пропустить Мерино вперёд. Рив нигде не видел Маркуса.

— «Ну, свободу ты нам явно не предложишь», — заговорил Мерино. — «Ведь мы ещё не настолько отупели, чтобы наружу выходить. Так что я весь внимание. Говори, что хотел».

— «Мне придётся пристрелить собак», — сказал Ярви. — «Корм для них уже на исходе, и, возможно, нам самим понадобится, так что… Да и к тому же, голодные псы слишком опасны станут, как мне кажется».

Воцарившуюся на мгновение тишину прервала целая плеяда радостных выкриков.

— «Заебись, так им и надо!» — сказал Лёшарс. — «Есди ты решил, что таким образом нас к себе расположишь, то ладно. Но ты всё равно ведь без помощи Парментера не смог бы с ними управиться».

— «Нет, я к тому веду, что если кто-нибудь из вас захочет мяса, то я готов обменять его на микопротеин, овощи и возможность сохранить тела собак».

Да, приходилось отдать должное Ярви: он умел свои мысли доносить внятно. Он просто сказал, чего хочет, и стал ждать ответа. Проклятые псы тем временем до сих пор лаяли и даже выли где-то в здании. Но сидевшим тут приходилось и что похуже за все эти годы пробовать, причём, они и сами даже не знали, что ели, или же просто не задавали слишком много вопросов. Мясо — оно и есть мясо.

— «Джерри тоже пристрелишь?» — спросил Чанки.

— «А что, ты его слишком любишь что ли?»

— «Нет, но Парментер же с катушек слетит».

— «Это не Парментер тут от голода подыхает», — ответил Ярви.

— «Ладно», — кивнул Мерино с видом человека, с которым вполне можно договориться. — «Но сделки не будет, пока не принесёшь нам трупы всех двенадцати шавок».

— «Договорились».

Когда заключённые стали расходиться, Рив взглянул на Мерино.

— «Ты ведь не так уж и мечтаешь о филе из пеллесской породы, да?» — пробормотал он.

— «Нет», — ответил Мерино. — «Но мне нравится сама мысль о том, чтобы лишить охрану их основного преимущества».

Примерно часом позже по коридору эхом разнеслись два выстрела подряд. Рив в этот момент во дворе стирал в тазике своё нижнее бельё, наслаждаясь солнечным светом и почти что не обращая никакого внимания на идущую вдали перестрелку. Маркус, всё так же ковырявшийся в этом долбанном пруду с карпами, будто бы это стало его излюбленным занятием, тут же переключил своё внимание на эти выстрелы, отложив грабли, которыми вытаскивал водоросли со дна, а затем побежал к дверям.

— «Это по собакам стреляют», — окрикнул его Рив. — «Ярви их всех на мясо пустил».

Свернув в сторону Рива, Маркус приблизился к нему.

— «Твою мать, ты прикалываешься сейчас что ли?»

— «Не-а. Если бы ты пришёл пораньше, то сам бы весь разговор услышал. Ярви решил с нами их мясом поделиться. Само собой, сразу начались споры, кому вырезка из мастиффа достанется. Ты, кстати, знаешь какие-нибудь рецепты из собачатины?»

— «Только не говори, что и в самом деле собираешься их есть», — ответил Маркус с выражением лёгкого отвращения на лице.

— «Ещё как собираюсь», — закатав рукав, Рив показал то, что осталось от мышц предплечья, напомнив Маркусу о нападении собак. — «Чёрт, а тебе разве самому не хотелось бы вгрызться зубами в того, кто когда-то сам свои клыки в тебя вонзил? Ведь хорошо смеётся тот, кто смеётся последним».

— «У меня с чувством юмора беда», — пробормотал Маркус. — «Так что попробую вегетарианцем побыть».

На отстрел всех собак ушло куда больше времени, чем предполагал Рив, слушая их неистовый лай. Либо Ярви старался потратить на каждое животное лишь по одному патрону, оттого и целиться сложно было, либо же уже нервы начали сдавать. Рив считал выстрелы, а лай затихал.

“Восемь… Девять… Десять…”

Ситуация явно выдалась чертовски непростой. Эти проклятые псины носились всей стаей, пусть даже и будучи запертыми между дверями секций. Рив попытался представить себе, как сам бы всё это провернул, просто чтобы не забывать о своём ремесле.

“Одиннадцать”.

Лай окончательно утих, после чего прозвучал ещё один выстрел.

“Двенадцать”.

— «Прощай, Джерри», — сказал Рив, вернувшись к полосканию носок.




КАБИНЕТ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ КОГ, ДОМ ПРАВИТЕЛЕЙ. КОНЕЦ МЕСЯЦА ЖАТВЫ, СПУСТЯ 13 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


— «Сэр! Прошу прощения, сэр, но вам надо меня выслушать!»

Джиллиан застыла в дверном проёме. Прескотт откинулся на спинку кресла, понимая, что явно случилось что-то важное, раз секретарь решила отвлечь его от сеанса связи с Адамом Фениксом.

— «Подождите минуту, Адам», — сказал председатель, задумавшись о том, стоит ли выключить микрофон. Он всё же решил этого не делать, так как вполне догадывался, о чём ему сейчас могут сообщить. Да и к тому же не повредит лишний раз Адаму напомнить, какая обстановка дома в Джасинто. — «Что там такое?»

— «Полковник Хоффман докладывает, что они подавили атаку риверов, а теперь идут в наступление на Западную Баррикаду. Он говорит, что ничего не обещает, но, возможно, ему удастся отбить её обратно».

— «Первая хорошая новость за столько недель», — улыбнулся в ответ Прескотт. — «Спасибо, Джиллиан».

Секретарь не могла не бросить взгляд на экран. Когда бы Адам ни усаживался за стол, чтобы ответить на звонок по видеосвязи, за его спиной неизменно находилось окно, из которого открывался вид на прелестный тропический ландшафт, освещённый дневным солнцем Азуры. Пронаблюдав за выражением её лица, на котором отразился лишь малый намёк на непреодолимое желание попасть на остров, Прескотт задумался о том, когда лучше всего будет тайком вывезти её из города. Конечно, для её сестры станет немалым потрясением то, когда ей посреди ночи постучат в дверь, прикажут быстро хватать сумку с пожитками и не задавать никаких вопросов, но это весьма малая плата за спасение. Да и к тому же, у каждого гражданина сейчас и так у двери лежала сумка со всем необходимым, чтобы взять и побежать, ведь этот пункт входил в обязательную программу учений по гражданской обороне у народа, который привык к постоянным эвакуациям.

Джиллиан закрыла дверь за собой, а Прескотт вновь повернулся в кресле лицом к Адаму.

— «Прошу прощения», — сказал он. — «Так о чём мы говорили?»

— «Я сейчас должен поинтересоваться, о чём вам только что доложили?» — спросил Адам. — «Вы ведь слишком аккуратны, чтобы просто забыть выключить микрофон».

— «Возможно», — ответил Прескотт. К этому моменту они с профессором уже слишком хорошо изучили друг друга. — «Саранча совершила налёт на западную часть города, и мы уже пару месяцев пытаемся отбросить их назад. Судя по всему, Хоффман сумел значительно сократить их воздушные ресурсы, и теперь шансы наших наземных войск на то, чтобы продвинуться в этот район и зачистить дорогу на Андиус, значительно возросли».

— «А, ну да, там же всё дело в том, что тюрьма в этом районе расположена».

— «Тюрьма оказалась на некоторое время отрезана от нас», — ответил Прескотт.

Откинувшись на спинку кресла, Адам снял очки и положил на стол стёклами вниз перед собой, а затем свесил голову, то распрямляя, то сгибая руки, словно ребёнок, забавляющийся с игрушкой. Обычно после этого его гнев прорывался наружу.

— «И вы ни разу не подумали упомянуть об этом, Ричард. Выходит, последние несколько отчётов о состоянии Маркуса поддельные».

— «Вовсе нет, настоящие. Он в порядке. Ну, явно лучше, чем надзиратели, во всяком случае. Судя по всему, тюрьмой теперь сами заключённые управляют, но министерство юстиции постоянно созванивается со старшим надзирателем».

— «А сейчас вы меня начнёте убеждать, что Маркусу куда безопаснее находиться в тюрьме, чем на воле».

— «И в самом деле начну, потому что так и есть. Ведь у меня и в самом деле имеется личная заинтересованность в его здоровье помимо обеспечения гарантий того, чтобы вы себя хорошо вели, Адам».

Порой лучший способ посеять смуту и выбить из колеи прямолинейно мыслящего Адама, для которого всё делилось лишь на чёрное и белое, — это рассказать ему всю правду целиком. Нельзя было просто приказать ему что-то делать, угрожая, что в случае отказа его сыну не поздоровится. Нужно быть откровенным с Адамом, объяснив ему, почему Маркус так важен, но сделать это так, чтобы профессор понял, что жизнь его сына до сих пор зависит от того, насколько он готов к сотрудничеству.

Сам же Адам вновь что-то утаивал. Прескотт в этом не сомневался, но не мог понять, что же именно. Луиза Сеттайль, которая тоже была уверена во лжи профессора, рано или поздно вытрясет из него всю правду.

— «И вы прям до смерти хотите объяснить мне всё», — сказал Адам.

— «Маркус — первоклассный солдат, идеально подходящий для небольших отрядов и одиночных операций. Однажды он мне вновь понадобится, и когда исчезнет риск навредить боевому духу солдат, считавших, что его надо расстрелять, потому что они окажутся в столь отчаянном положении, что рады будут любой помощи, я его выпущу из тюрьмы и отправлю обратно в армию».

Судя по выражению лица Адама, он принялся всё это обдумывать. Прескотт надеялся, что на это у профессора не уйдёт много времени, но не из-за того, что нуждался в его согласии, а потому, что спутник, через который шёл сеанс связи, лишь недолгое время находился в зоне досягаемости.

— «Весьма элегантная угроза», — сказал наконец-то Адам. — «Если я откажусь с вами сотрудничать, Маркус поплатится за это. Но вы оставите его в живых, чтобы отправить на самоубийственное задание. Я и впрямь недооценил ваше умение строить хитроумные планы, Ричард».

— «Я просто умею мыслить не по шаблону», — ответил Прескотт. — «Да и к тому же, я ничего против вашего сына не имею. Ну, так что, вы мне ещё о чём-нибудь не хотите рассказать?»

При связи по спутнику всегда присутствовала задержка, но Адам замешкался с ответом на мгновение дольше положенного. Он и впрямь что-то скрывал.

— «Нет. Ну кроме того, что я собираюсь разработать физический способ уничтожить патоген, пока доктор Бэйкос пытается решить проблему медикаментозно. Боюсь, что уже говорил об этом, но если вы найдёте ещё какие-нибудь формы жизни Светящихся, то они очень бы нам пригодились для забора образцов, чтобы проследить за их жизнью в естественных условиях. Здесь мы крайне ограничены в своих возможностях, и нет никаких гарантий, что патоген в лабораторных условиях ведёт себя так же, как и в привычной среде обитания. Даже сам патоген каждую неделю видоизменяется».

— «Я вас понял», — ответил Прескотт. — «Кстати, данные по проекту светомассовой бомбы нам очень пригодились, так что благодарю вас. Надеюсь, что к следующему нашему разговору у меня найдутся для вас хорошие новости».

Завершив видеозвонок, председатель немного откинул голову назад, чтобы расслабить затёкшую шею. Луиза Сеттайль, растянувшаяся в стоявшем в углу кожаном кресле с глубокой простёжкой, какие обычно встречаются в библиотеках, взглянула на него, вскинув брови.

— «Он явно что-то задумал», — сказала она.

— «Я знаю. Вся проблема общения с Адамом в том, что он всегда ведёт себя так, будто бы что-то утаивает. А там, возможно, вообще мелочь какая-нибудь».

— «И, конечно же, именно так он и нас видит».

— «Ну, не сказать, что завеса иронии затмила мне взор, Лу», — ответил Прескотт. Его отец не одобрил бы связь с ней, но времена изменились до неузнаваемости, и Сеттайль стала единственной женщиной, которой Прескотт мог доверять, и которая мыслила на одном уровне с ним. Она понимала, какое бремя профессиональных забот лежит на плечах председателя, и он отвечал агенту взаимностью. Никакая из этих аристократичных домохозяек не справилась бы с подобной задачей в таком мире, какой достался по наследству в руки Прескотта, а тот нуждался в таком спутнике жизни, который способен на большее, нежели просто умеет сочувственно выслушать. — «Слушай, пусть Пол занимается тем, что умеет лучше всего, и сам собирает информацию, ладно?»

— «Да всё нормально со мною будет. Я в прошлую войну в тылу Остри работу вела, так что с Саранчой какой-то явно справлюсь».

— «Но ты вовсе не обязана этим заниматься».

— «Но и на Азуре я всё время сидеть не могу. Адам и Нэвил — единственные, кто представляет там хотя бы относительный интерес», — вскочив на ноги, Сеттайль внезапно вновь приобрела энергичный и оживлённый вид. — «Пора бежать, милый. Я точно не могу позаимствовать у тебя Маркуса Феникса?»

— «Точно. Что я Адаму скажу, если что-то пойдёт не так?»

— «Тебе и впрямь надо научиться убедительно лгать. Вот прям брать и бесстыдно вешать на уши отборную лапшу. Все эти твои отточенные и выверенные способы формально говорить правду тебе не помогут. Это не как в политике, тут не до боязни потерять кредит доверия или прочитать в газете постыдную статью о себе, когда конец света уже не за горами».

Почти что забавная выходила ситуация: шпион поучает политика, что пора перестать быть таким честным. Перед тем, как покинуть кабинет, Сеттайль, усмехнувшись, потрепала Прескотта за волосы. Никто не делал этого по привычке с тех самых пор, как маленькому Ричарду исполнилось семь лет. Приятно было хотя бы на мгновение выйти из повседневной роли председателя Прескотта.

“Нет, тут всё дело в том, чтобы сохранить душевное спокойствие. Каждому надо выговориться кому-то, чтобы сбросить камень с души”.

Через две минуты Джиллиан тихо и осторожно открыла дверь в кабинет, словно заправский священник.

— «Сэр, вы пойдёте в боевой информационный центр? Полковник Хоффман через полчаса проведёт совещание».

— «А, значит, он не планирует вести атаку сегодня?»

— «Я знаю, как он бывает груб, сэр, но он не со зла».

Прескотту пришлось сделать усилие над собой, чтобы перестать испытывать жалость к Хоффману. Он своё место занимал не просто так, как и все остальные. Как и сам Ричард Прескотт, в общем-то. Дэвид Прескотт всегда предупреждал сына о том, что, как только тот позволит хоть каким-то отношениям в своей жизни стать больше, чем полезной необходимостью, так сразу и рассыплется его непрошибаемая оболочка, необходимая для принятия решений такого рода, какие недоступны другим людям из-за их эмоциональной привязанности. Долгом председателя являлась забота обо всех, а не о ком-то в отдельности. Это был единственный способ пережить эту игру с числами, в которую обречены были играть все государственные деятели: пожертвовать одной жизнью ради многих, потерять что-то одно, чтобы заполучить намного больше. За свою карьеру Прескотт не раз оказывался в положении, когда его держали в неведении, но он понимал причины таких ситуаций, напоминая себе о том, что Хоффману ничего не рассказывают из благих побуждений. Однако оболочка и впрямь начала давать трещину. Надо бы следить за этим.

— «Ну, по крайней мере, подбодрю его рассказами о проекте светомассовой бомбы», — застегнув мундир, Прескотт взял со стола свою кожаную папку с бумагами. — «Кстати, не будете ли столь добры раздобыть мне ещё этого печенья с патокой? Раз уж мы скоро отобьём обратно пустошь Уэнлау, то я хотел бы навестить сына Адама и порадовать его угощением. А то, знаете, они ведь там уже собак есть начали».

— «Да, мне рассказывали», — Джиллиан содрогнулась от отвращения. — «А ведь у них глисты есть, самые настоящие глисты».

От его кабинета до боевого информационного центра путь был недолгий. Когда-то ради этого можно было отложить дела и совершить приятную прогулку через дворы и
сады, дыша свежим воздухом. Как и в другие дни, сегодня стояла солнечная погода, но общее благоухание в воздухе перекрывали запахи битого кирпича и обожжённого лака, а также смоляной аромат распиленных досок. Бригады ремонтников вновь латали здания Дома Правителей. Риверы и небольшие диверсионные группы трутней лишь иногда атаковали это место, не столько ради того, чтобы реально причинить ущерб, сколько для достижения эффекта психологического давления, донося мысль: “Мы можем добраться до вас даже в самом сердце вашего города”. Ремонт же административных зданий парировал эту мысль, неся в себе посыл: “А мы всё равно продолжим бороться”. Причём адресовано это было, по задумке Прескотта, даже не врагу, а жителям Джасинто. С Саранчой напрямую общаться пытался лишь Адам Феникс, и ничего хорошего из этого не вышло.

По бокам от Хоффмана, проводящего инструктаж для командиров батальонов и старших офицеров сержантского состава в зале для совещаний, находились Аня Штрауд и тот молодой лейтенант, что ноги потерял. Матьесон — вот как его звали. Доннельд Матьесон. Это его первая неделя работы в боевом информационном центре, в течение которой он должен был освоить азы нового ремесла. Прескотт подошёл к нему ещё до того, как кто-либо успел обратить внимание на вошедшего в комнату председателя, а затем обеими руками пожал правую ладонь паренька. Такое проявление вежливости было целым искусством. Когда-то отец учил его: «Веди себя так, Ричард, чтобы люди начинали чувствовать свою важность. Надо, чтобы им казалось, что ты и впрямь потрудился узнать их имена и биографию».

— «Рад, что вы снова с нами, Доннельд», — сказал Прескотт. Он, конечно, не мог вспомнить, виделись ли они раньше, так что эта фраза была чистой формальностью. Возможно, Матьесон мимо него уже сотню раз проходил, но председатель не видел лица того из-за шлема. Он был ужасно молод, да так, что председателю не по себе стало от того, как же несправедливо с ним жизнь обошлась. — «Если что-то понадобится, сразу ко мне обращайтесь».

— «Спасибо, сэр», — Матьесон засиял от счастья.

Хоффман лишь бросил взгляд на Прескотта и, приветственно кивнув, продолжил инструктаж. Судя по его внешнему виду, он уже не первую неделю выспаться нормально не мог, да и Штрауд тоже выглядела измученной. Отойдя обратно в угол, Прескотт принялся слушать доклад, во время которого из висящего под потолком проектора на доску отображались карты с отметками позиций Саранчи. Хоффман провёл по прозрачному листу пальцем, отбрасывающим толстую чёрную тень на изображение.

— «Так, народ. Согласно данным двухчасовой давности, черви отступили вот до этой отметки. По большей части это трутни и бумеры. В данный момент три батареи Шестого полка Артиллерийского дивизиона принца Озора выбивают их с территории Западной Баррикады, а 802-ая эскадрилья “Воронов” обстреливает брумаков. Теперь самое главное — это время. Мы не знаем, сколько у нас есть до того, как черви вновь отправят риверов в бой. Поэтому мне надо, чтобы все солдаты с северо-западной границы города и коридора Восточной Баррикады собрались здесь», — Хоффман постучал пальцем по площади Бродьё на карте. — «Роты “Альфа” и “Эхо” должны продвинуться вот сюда и зачистить местность, осматривая одно здания за другим. Роты “Коннаут” и “Шеврон” сместятся в эти стороны и возьмут в кольцо позиции червей на шоссе к Андиусу. Я хочу, чтобы трупы червей в десять слоёв там ковром лежали, так что за работу, народ. А, да, Росси?»

— «Да, сэр?»

— «Не уезжай без меня, понял?»

Прескотт пронаблюдал за тем, как офицеры и сержанты почти что бегом бросились из комнаты для совещаний, полные решимости. Хоффман был рождён для этого. Именно из-за этого он представлял куда большую ценность, выполняя свой долг именно в Джасинто, а не сидя на Азуре и занимаясь стратегическим планированием вместе с Бэрдри. Несмотря на командирский статус, полковник принимал непосредственное участие в боях, желая разделить этот тяжкий труд с простыми солдатами, которым это было по нраву, оттого они на всё готовы были ради него. Прескотт когда-то думал, что это весьма умелый способ людьми руководить, но довольно быстро понял, что Хоффману просто хотелось самому сражаться, закончить все эти войны и сохранить жизнь наибольшему числу своих людей, а больше его особо ничего не волновало. А ещё полковник был готов пойти на что угодно ради победы. Не сказать, что его послужной список блистал безупречностью, но бог тому свидетель, Хоффман своего добиваться умел. Одним из первых решений Прескотта, которого буквально втолкнула в кресло председателя смерть Дальелла, было устроить всё так, чтобы Виктор Хоффман оказался в очереди на пост главнокомандующего наземными войсками.

“Я и впрямь выбрал подходящего человека. Конечно, мне бы хотелось, чтобы у нас с ним установились куда более тёплые отношения, но их отсутствие не помешает нам выполнить свой долг”.

— «Вы что-то хотели обсудить со мной, председатель?» — спросил Хоффман.

— «Это может подождать», — ответил Прескотт. — «Просто хотел сказать вам, что светомассовую бомбу можно будет применить уже через несколько месяцев. Они исправили эту их проблему с получением изображения. Теперь всё дело в сборке».

Хоффман и впрямь на мгновение стал выглядеть счастливее.

— «Ну, шампанское пока рано откупоривать, но всё же приятно слышать о таком прогрессе», — сказал он.

Полковник вышел из комнаты вслед за Росси. Тот был одним из офицеров сержантского состава, самолично взращенных Хоффманом в его старом подразделении под названием “Двадцать шестой Королевский полк Тиранской пехоты”, которое куда больше напоминало настоящее племя, нежели другие полки. Прескотту казалось, что Королевский полк Тиранской пехоты так и продолжит себе существовать дальше даже после краха КОГ, без оглядки тут же став самому себе маленьким военным государством.

— «Сэр, могу ли я у вас кое-что спросить?» — спросила у Прескотта с неуверенным видом подошедшая сбоку Аня.

— «Конечно, лейтенант».

Прескотт знал её уже много лет. На Аню можно было положиться, она никогда не жаловалась, буквально сияя от преданности Хоффману, за что Прескотт её уважал. Он примерно представлял себе, что у неё творится на душе сейчас, да и каждый день с того самого момента, как закончилось то заседание военного трибунала. Вероятно, сейчас председателю представится возможность заиметь себе союзника среди сотрудников боевого информационного центра, что даст ему определённые тактические преимущества.

— «Я про тюрьму, сэр», — заговорила Аня. — «Очень сложно узнать, что там происходит. Они уже несколько недель вне зоны досягаемости».

— «Всё в порядке, я понимаю, почему вы так волнуетесь. Не надо ходить вокруг да около, давайте к делу».

— «Эх», — вздохнула бедная женщина, выглядя совершенно разбитой. — «Сэр, я понимаю, что нарушила Устав Правителей, и готова понести любое возможное дисциплинарное наказание. Но сержант Феникс не заслужил, чтобы… Простите, мне не стоило вас об этом просить. Забудьте, что я говорила».

— «Нет, говорите, как есть. Ситуация и впрямь ужасная, и уж поверьте, мне от неё совершенно никакой радости нет».

— «Он так и не написал мне ответное письмо, а на звонки не отвечает. Я очень волнуюсь за его психическое состояние, не говоря уже про общее здоровье».

— «А он получает ваши письма?»

— «Думаю, что да. Я пишу ему каждую неделю. Иногда я коплю их целый месяц, а потом посылаю по внутренней почте. Какие-то явно до него должны были дойти».

Прескотт прекрасно понимал, что Маркус настроен на то, чтобы все о нём забыли. Но сейчас не время было говорить Ане, что они с ним обсуждали подобное.

— «Я не могу обращаться с ним как-то иначе, не как с остальными солдатами, да и к тому же ему и так приговор смягчили», — тихо сказал Прескотт. — «Но, может, я смогу помочь, лично доставив ему письмо? Я планирую осмотреть весь западный район, когда Саранчу отбросят с этих позиций, так что мне это несложно».

Прескотт и так планировал заехать в тюрьму, чтобы иметь возможность сообщить Адаму о новых подробностях жизни сына, не прибегая ко лжи. Вот и Ане он не соврал, ни единого слова. В её глазах заблестели слёзы.

— «Вы и понятия не имеете, сэр, как много это для меня значит».

“Ещё как имею”.

— «Оставьте конверт у моего секретаря, и я лично передам его Маркусу, обещаю вам», — Прескотт перешёл почти что на шёпот. — «С учётом сложившихся обстоятельств достойно восхищения то, что вы не оставили его, лейтенант. Не думаю, что кто-то станет отчитывать вас теперь за недопустимые отношения».

Прескотт едва не похлопал её по плечу, остановившись в последний момент, ведь Аня выглядела так, будто подобный жест мог бы стать для неё последней каплей, после чего она разразилась бы рыданиями. А председатель не хотел позорить её на людях, чтобы потом она смогла оценить, как он ей услугу оказал вместо того, чтобы лишить последнего достоинства. Когда-нибудь Прескотту понадобится, чтобы и она сделала для него что-нибудь, как и Маркус Феникс. Порой люди на самом низу вертикали власти могли куда эффективнее претворять в жизнь или разрушать любые замыслы, чем те, в чьих руках сосредоточилась явная и неограниченная власть.

В такое время не стоило врагов себе наживать, уж тем более среди тех, кто владел информацией.




“ГЛЫБА”. ДВА ДНЯ СПУСТЯ.


— «Феникс! Поднимайся сюда и объясни мне, что происходит!»

Терять Нико уже нечего было. Бежать им было некуда, а шансы вернуть порядок в “Глыбе” стремились к нулю. Засев на крыше с надеждой, что никто его позицию тут не заметит, он принялся настраивать фокусировку бинокля. Выбравшись из люка, ведущего на крышу, Маркус присел на корточки рядом с ним, протянув руку.

— «Дай бинокль», — сказал он нетерпеливо. — «Быстрее».

Протяжный низкий свист заставил Нико взглянуть вверх, но он так и не понял, откуда шёл этот звук. А затем всё вокруг задрожало, будто бы его опустили в стеклянную банку и начали трясти о стенки. Что-то с шипением упало рядом с увернувшимся Нико, а когда он стал оглядываться, то ничего не обнаружил на плоской поверхности крыши. Но с неба всё равно что-то сыпалось, словно дождь, причём Нико даже не мог рассмотреть, что именно. Вокруг было лишь это шипение, на которое Маркус даже внимания не обращал. Он даже не стал надевать сегодня свою рабочую футболку, ограничившись лишь майкой. Но, судя по всему, он вовсе не чувствовал себя в опасности, хотя Нико даже не сомневался в то, что Феникс без брони чувствует себя голым. Возможно, он и хотел, чтобы в него пуля угодила.

— «Да это просто мелкие осколки», — объяснил Маркус. — «Их не найти даже, когда на землю падают. Только воздух раскаляют».

— «Что там вообще происходит? Министерство юстиции ничего толком объяснить не может».

— «Да им-то откуда знать про обстановку тут?»

— «Просто скажи уже, кто побеждает».

Маркус ещё несколько секунд смотрел за беспорядочными вспышками огня на пустоши. Нико заметил немалую группу червей, засевших за обломками и брёвнами, которые они таскали к оборонительным позициям всю прошлую неделю. Отстреливавшиеся из-за укрытий черви, получая обратно с лихвой ответного огня, сгруппировались под стоявшей на сваях секцией шоссе, которая закрывала их от пролетавших сверху вертолётов. Казалось, этот бой будет тянуться целую вечность.

— «Пока не кончится всё, так сразу и не скажешь», — ответил наконец Маркус.

— «Твою мать».

— «Ты так и не рассказал, в чём заключается твой план действий на случай чрезвычайной ситуации».

— «Всех эвакуируем».

— «Ага, как же, без транспорта. Слышал уже. И как ты вообще собираешься вывезти сорок человек прямиком в зону боевых действий?»

— «Да без понятия».

— «Вот именно», — судя по всему, что-то на юго-востоке привлекло внимание Маркуса. — «Немало БТР сюда стянули».

Нико, который к этому моменту уже научился определять все типы артиллерийских пушек, услышал медленный и размеренный гул очереди из старого орудия “Брэдер”, чьё дуло испускало в воздух поднимающиеся вверх клубы дыма на восточной стороне шоссе. Большая часть раскинувшегося по соседству поля боя оказалась скрыта дорогой, так что Нико приходилось лишь догадываться о том, что там сейчас творится. Он заметил внезапное оживление в той части шоссе, что была захвачена червями, которые развернули пару пулемётов “Тройка” на 90 градусов, наведя их на какую-то цель в южном направлении. Черви под шоссе уставились вверх, стараясь разглядеть, что над ними происходит, но не рискуя выходить на открытую местность. Именно тогда Нико и заметил, что же так сильно привлекло их внимание.

Прямо по центру шоссе катился громадный бульдозер, каких Нико в жизни не видел, к которому плотно прижались БТР, едущие в клиновидном боевом построении. Всё это напоминало стаю обозлённых гусей в тяжёлой броне. Бульдозер своим отвалом сминал разделительный барьер посреди шоссе, пока пули червей отскакивали от его корпуса. Маркус что-то одобрительно пробурчал, хотя смотрел совершенно в другую сторону. Он и впрямь оживился, выглядя так, словно просто жаждет оказаться там внизу и присоединиться к бою.

— «Ох, сейчас больно кому-то будет», — сказал он.

Нико посмотрел на север. Неудивительно, что черви как с ума посходили. Ещё один гигантский бульдозер ехал на юг, снося гусеницами разделительный барьер и подняв ковш, будто щит. Нико догадался, что за ним тоже ехал “клин” из БТР. Бульдозеры ехали навстречу друг другу на огромной скорости, и очень скоро всё, что находилось между ними, должно было уйти в небытие. Кустарные заграждения и орудийные позиции разлетались в стороны, как от взмаха метлы, а звуки ударов об отвалы напоминали взрывы, но бульдозеры и не думали сбавлять ход.

— «Что это за хреновины такие?!» — спросил Нико.

— «Танки “Мамонт”», — ответил Маркус. — «Ими мосты и колеи прокладывают на поле боя. Я и не знал, что у нас они ещё на ходу».

Черви, судя по всему, тоже немало удивились появлению такой техники. Трутни и бумеры оставались на своих позициях, пока между ними и танками не осталось всего лишь пятьдесят метров. После этого трутни бросились в стороны, попытавшись проскользнуть мимо отвалов “Мамонта”. Либо они не видели, что замыкало строй позади танков, либо им уже бежать было некуда. Но как бы там ни было, “клин” из БТР разошёлся в стороны, как только черви проскочили мимо танков. Единственным путём отхода оставался прыжок с высоты в шестьдесят метров через край шоссе, и некоторые черви именно так и поступили. Танки продолжали своё движение, сбавив ход лишь после того, как раскатали своими гусеницами бумеров, не желавших уйти с дороги.

Нико, в жизни ничего подобного не видевший, просто остолбенел от происходящего. Он взглянул на Маркуса, ожидая, что тот как-то отреагирует на всю эту ситуацию, но Феникс лишь переминался с ноги на ногу, будучи явно обозлённым от собственного бессилия. Оба танка отъехали назад, чтобы дать друг другу место для разворота. К этому моменту все черви на шоссе уже попрыгали вниз, или же их танки в блин раскатали, а солдаты, высаживавшиеся из БТР, начали поливать огнём червей, засевших под шоссе. Здравомыслие всё же возымело верх над трутнями, сидящими внизу, и они бросились наутёк прямо по пустоши.

— «Чёрт подери», — отложив бинокль, Маркус вновь протянул руку к Нико. — «Дай мне винтовку».

— «Что?»

— «Винтовку дай, твою мать!»

— «Не могу».

— «Да ёб твою мать, а не в тебя стрелять собираюсь, а в червей!» — Маркус перешёл на рык. — «Хватит херню пороть, давай сюда уже! Верну, как закончу».

— «Они сюда не смогут пробраться».

— «Да мне всё равно, смогут, или нет. Я просто не хочу, чтобы они выжили и продолжили и дальше убивать солдат, понимаешь?»

По сравнению с поеданием собачатины и передачей ключей в руки заключённых позволить тренированному солдату пострелять из винтовки казалось довольно здравым решением. Маркус взял оружие из его рук, проверил наличие патронов в магазине и, сняв с предохранителя, прицелился. Черви бежали по открытой местности, уклоняясь от огня с шоссе. Оперев один локоть на перила и прищурившись через перекрестие прицела, Маркус принялся ждать.

А затем прозвучал выстрел. Нико даже не видел, как пуля попала в червя, но тот рухнул на землю, а Маркус вновь прицелился и выстрелил, уложив ещё одного червя. В этот раз Нико заметил, как выстрелом противнику снесло часть черепа. Маркус продолжал вести огонь, терпеливо убивая через каждые несколько секунд по червю, пока одному из них не хватило духу остановиться, как вкопанному, и открыть ответный огонь. Мимо Нико что-то прожужжало, словно пчела. Лишь через несколько мгновений до него дошло, что ему только что чуть мозги не вышибли. В Нико до этого ни разу не стреляли, так что он и сам не понял, как к этому относиться: то ли испытать потрясение от того, что был на волосок от гибели, то ли возмущаться наглости червя. Маркус же, судя по всему, на такие вещи реагировал вполне спокойно. Он именно этого и ждал все эти годы — возможности убить как можно больше червей. Но, казалось, Феникс вовсе не упивался моментом. Храня рассудительное молчание, он просто стрелял раз за разом. Нико не видел, удавалось ли Маркусу каждым выстрелом убить по червю, но в меткости ему всё же было не занимать. Он уже почти что лёг всем телом на перила, стреляя вниз по червям под крутым углом, а затем, перестав вести огонь, опустился на одно колено.

— «Я их потерял», — сказал Маркус, поставив винтовку на предохранитель и вернув её в руки Нико. — «Доволен?»

Пара БТР на всех парах неслась к тюрьме, вероятно, догоняя червей. Нико, взявший винтовку обратно, уставился на неё, будучи совершенно отрезвлённый тем, на что она способна в руках прекрасно тренированного стрелка.

— «А ты?»

— «Нет, пока всю эту мразоту не перебью до последнего».

Маркус ещё какое-то время походил по крыше, по-прежнему не сводя глаз с шоссе, будто бы желал, чтобы в том направлении ещё несколько противников появились. Артиллерийский обстрел прекратился. Из-за обратно стороны “Глыбы” доносился стрёкот автоматического огня, будто бы солдаты загнали червей на край утёса и теперь поливали их огнём.

— «Всё, нет у министерства юстиции больше отмазок, чтобы припасы не присылать», — пробормотал Маркус и, ухватившись за поручень, стал спускаться в люк спиной вперёд. — «Позвони-ка своему долбанному секретарю и скажи, чтобы делом занялся, а не пальцем в жопе ковырялся».

— «Слушай, Феникс…»

— «Что?»

— «А ты дело своё неплохо знаешь».

Сквозь неизменно хмурую гримасу лица Маркуса на мгновение проступило что-то вроде сожаления.

— «Да, знал когда-то», — ответил он.

“Он ведь мог бы меня просто пристрелить. Да и Оспена завалить потом — вообще не проблема для него. А затем он мог просто двери отпереть, выпустив всех на волю. Но он этого не сделал”.

Если в тюрьму приедет развозной грузовик, чтобы провернуть афёру с побегом Маркуса, то Нико даже не сомневался в том, что сам им поможет запихать Феникса в кузов, даже того придётся связать. Неважно, какие там у Маркуса тёрки с армейским начальством — ему и впрямь не место в этой помойке.

Нико понимал, что теперь ему придётся вернуть всё в “Глыбе” обратно к тому состоянию, что внешне сходило за безопасное содержание заключённых. Отперев главные двери, он проводил Маркуса до крыла “D”. Скоро Кэмпбелл и остальные вернутся на смену, а Парментера так вообще удар хватит по поводу собак. Хотя, в остальном ничего не поменялось: Нико по-прежнему приходилось управляться тут со всем с тремя надзирателями, а теперь, когда псов уже нет, чиновники в министерстве юстиции, вероятно, решат, что и Парментер им не особо-то нужен. Они как будто специально всё делали для того, чтобы у Нико никаких вариантов не осталось, кроме как покинуть эти стены, забрав всех заключённых с собой, или же бросив их тут.

Сидевший во дворе Мерино курил, и Нико подумал, что сейчас самое время проявить дружелюбие, раз уж все себя хорошо ведут. Решив рискнуть, он подошёл к двери вместе с Маркусом, хотя прекрасно понимал, что винтовка его не спасёт, если заключённые захотят ему подляну устроить.

— «Выглядишь почти что весёлым, Феникс», — заметил Мерино. — «Мы победили?»

— «Он несколько червей подстрелил», — ответил Нико. Маркус, не став присоединяться к беседе, так и продолжил шагать по двору с руками, сунутыми в задние карманы штанов. — «Так что день не зря прожит».

— «Значит, дорога снова свободна?»

— «Ага».

— «Охуеть, ну наконец-то. Теперь-то нам уж точно какой-нибудь нормальной еды пришлют, да? Хотя, наверно, только для вас порции будут».

— «Я обязательно потребую этого», — пообещал Нико.

На какие-то несколько мгновений они оба совершенно забыли, зачем и по какой причине находятся в “Глыбе”. Жить теперь немного проще станет, хотя бы ненадолго. Заперев дверь скорее по привычке, чем из опасений, что кто-то сбежит, Нико направился в кабинет, чтобы поорать на секретаря по телефону. Уж не помрут, если отправят вертолёт в тюрьму груз сбросить. Нико решил, что сначала выплеснет всю свою злобу на секретаря, а уж потом попробует связаться с Марой.

— «Ты ведь понимаешь, что им там по хер», — с округлившимися глазами пробормотал дрожащий Оспен, возясь со своей связкой ключей. Сложно было сказать, стало ли тому причиной осознание того, что, вопреки ожиданиям, в лагерь для новобранцев его отправят куда раньше, или же он срался от страха, потому что Пьет Вердье без промедления затребует от него исполнения уговора. Вероятно, Оспен в бою с червями жизнью рисковал куда меньше. — «Ничего нам не пришлют. Кстати, позвони Кэмпбеллу с Парментером и скажи, чтобы тащили свои жопы сюда, чтобы я уже мог домой пойти».

— «Как скажешь», — ответил Нико, принявшись набирать номер телефона.

Регистратор в больнице сказал, что Мара очень занята в реанимационной палате и не может к телефону, но, по крайней мере, ей передадут, что с мужем всё в порядке. Секретарь в министерстве юстиции сообщил ему, что из-за собак у них будут проблемы, ведь те являлись собственностью правительства КОГ. Всё это прозвучало просто замечательно, ведь секретарь и слова против не сказал, когда Нико раньше подавал рапорты о том, что заключённые убивают друг друга. Обзвонив всех, Нико направился к окну, из которого открывался вид на внутренний двор, чтобы посидеть на подоконнике и выкурить последнюю оставшуюся у него сигару. Внезапно наступившая тишина действовала ему на нервы. Единственным звуком, напоминавшим Нико о том, что война ещё не закончилась, стал шум пролетавших вдали вертолётов.

Спустя четыре часа к нему зашёл Оспен.

— «Наконец-то, твою мать», — заговорил он. — «Только что позвонили. К нам едет грузовик с припасами и кое-какие гости. А именно сам Прескотт».

— «Да ёб твою мать…»

— «Я ж говорил тебе, что не надо валить собак. Теперь не жди, что я тебя покрывать стану».

— «Ну и на том спасибо», — Нико почти что запаниковал, как это обычно бывает, когда высшие чины приезжают с проверкой, но затем вспомнил, что тут и так помойка настоящая, и ничем это впечатление не изгладишь для председателя. Он даже отмахнулся от мысли о том, чтобы побриться на скорую руку. — «Нас сменять кто-нибудь приедет?»

— «Кэмпбелл. Парментер попозже приедет и, наверно, с топором в руках, чтобы за Джерри отомстить».

Нико ждал у главных ворот, наблюдая за поросшей сорняками и потрескавшейся дорогой, пролегавшей через пустошь. Наконец в поле зрения появился поднимавший мелкие облака пыли БТР “Броненосец”, дрожа в мареве от жары, словно мираж. Когда машина приблизилась к тюрьме, Нико заметил едущий за ней “Тяжеловоз”, а замыкал колонну небольшой грузовик с припасами. Может, за рулём сидел водитель от Вердье? Хотя вряд ли, не стал бы он ехать сюда, когда рядом Прескотт находится.

Из “Броненосца” никто не вышел. БТР просто остановился у ворот, а стрелок навёл башенный пулемёт на пустошь. Прескотт вылез из “Тяжеловоза” вместе со своим лакеем — тем самым мужчиной с жёсткими чертами лица и капитанскими нашивками на воротнике. Председатель, довольно скромно одетый в лёгкий летний пиджак и рубашку с открытым воротником, зашагал к воротам с таким видом, будто бы ничего и не произошло. Кэмпбелл спрыгнул на землю из пассажирского кресла грузовика с припасами.

— «Как я понял, тут ситуация сложилась довольно неприятная», — заговорил Прескотт. — «А ещё вам удалось убить нескольких бойцов Саранчи. Эта заслуга — результат вашей меткой стрельбы?»

— «Нет, сэр», — ответил Нико. — «Это Феникс».

Судя по всему, Прескотт ещё не забыл маршрут внутрь, а Нико поймал себя на том, что просто идёт за ним. У входа показался Оспен, и Нико взмахом руки приказал ему впустить грузовик.

— «Ну, тогда всё понятно», — рассеянно сказал Прескотт. — «Я бы хотел повидаться с Фениксом, пожалуйста. Не надо вести меня в кабинет, я вполне способен вытерпеть реалии жизни в тюрьме».

“Ага, вот именно так мы тут и влачим своё существование. Именно так и выглядит эта ваша сраная тюрьма, которую вы всё никак закрыть не хотите. Наверно, пришло время вам самим всё это увидеть”.

В последнее время Нико уже не обращал никакого внимания на царившую тут вонь, но заметил, как Прескотт и капитан этот, которого Дьюри звали, уж точно равнодушными не остались. Задержав дыхание на несколько секунд, они оба, казалось, изо всех сил пытались определиться, как им лучше вдыхать: через рот или через нос. Даже Кэмпбелл, судя по его виду, опешил от такой вони.

— «Феникс! Эй, кто-нибудь, приведите Феникса! Председатель приехал!» — крикнул Нико, встав возле решётчатых отсекающих ворот, хотя и сам не понимал, заставит ли это Маркуса прийти быстрее.

Наконец, в коридоре показался неспешно бредущий Феникс, который остановился у ворот с совершенно пустым выражением лица.

— «Здравствуйте, председатель», — сказал он, вновь сменив тон голоса и вернувшись к образу человека, за которым стояли деньги и родословная. — «Немалый путь проделали, чтобы со мной повидаться».

— «Как ты, Маркус?»

— «Да жив пока».

Прескотт явно выглядел огорчённым, но вовсе не из-за общего царившего тут бардака. Нико в последнее время научился с лёгкостью понимать мотивы и мысли людей. Дело тут было в том, что ему, выходцу из высшего сословия, приходилось смотреть на другого такого же, сожалея о том, что его собрату приходится делить камеру такой чернью, хуже которой не сыскать, а рядом даже нет дворецкого, чтобы мог до блеска начистить столовое серебро. Сунув руку под пиджак, Прескотт вытащил конверт и, подержав его какое-то мгновение на ладони, просунул его через центральные прутья ворот.

— «Я пообещал лейтенанту, что лично доставлю это тебе», — сказал председатель. Маркус стиснул зубы. — «Верность — это редкая ценность, Маркус. Радуйся, что кто-то столь верен тебе».

Взяв конверт, Маркус уставился на него, а затем распечатал. Нико, помнивший о том, как долго Феникс заставлял себя прочесть предыдущие два письма, удивился тому, что Маркус начал читать его прямо там без промедлений. Челюсти он так и не разжал, но выражение его лица сменилось с полнейшего безразличия на готовность в любой момент слететь с катушек. Затем Маркус, подняв глаза, взглянул куда-то сквозь Прескотта, будто бы того здесь и не было. Моргнув пару раз, председатель кивнул.

— «Ты уверен, что у тебя всё хорошо? Ну, по крайней мере, в плане относительного состояния здоровья».

— «Лучше не бывает», — ответил Маркус, но его слова прозвучали почти что-то шёпотом вместо рыка.

— «Хорошо. Скоро вновь увидимся».

Прескотт развернулся и зашагал обратно по коридору. Нико, резко крутанувшись, направился за ним, чтобы проводить по территории. На мгновение он встретился взглядом со сразу же отвернувшимся от него Кэмбеллом. Чутьё Нико подсказывало ему, что здесь что-то не так, но поволноваться об этом можно было и позже. Сейчас важнее всего было разгрузить еду, не привлекая к этому Оспена, а затем отправиться домой к Маре. Дьюри, шедший рядом с Нико, сверился с часами, нарочито громко вдохнув.

— «Да, у вас точно со сточными трубами беда», — почесал нос капитан. — «Вам их починить не мешало бы».

— «Может, вашим ребятам не мешало бы перестать взрывать канализацию. Нам бы это помогло».

Да, наверно, это всё же сточные трубы накрылись. В последнее время сантехника во всей тюрьме пребывала в кошмарном состоянии. Нико уже и не помнил, когда в последний раз проверял уровень затопления в старом крыле для психов.

Но всё это могло и подождать. В грузовике, вероятно, привезли кофе и мыло, и это всё, о чём Нико мог думать в данный момент.

ГЛАВА 15


«Я уже и не помню, когда в последний раз получал письмо от тебя. Но я не жалуюсь, ведь помню, что сам просил тебя забыть обо мне. Мне не стоит вообще усложнять тебе жизнь своими письмами. Но есть кое-что, о чём я должен был сказать тебе, пока ещё была возможность. А сейчас мне надо выговориться, как никогда раньше».


(Из письма заключённого №B1116/87 Феникс М.М.

лейтенанту Ане Штрауд. Письмо не доставлено.)




ДЖАСИНТО, НАЧАЛО МЕСЯЦА МОРОЗОВ. СПУСТЯ 13 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Столь долгого затишья между нападениями червей Хоффман сроду не видел, оттого и беспокоился сильнее, чем когда-либо.

Стоя на крыше Дома Правителей рядом с зенитным орудием, он чувствовал себя героем старого фильма о Маятниковых войнах. Стояло раннее морозное утро, местность хорошо просматривалась во все стороны, а в воздухе витал запах горящего дерева, исходивший из лагерей “бродяг”. Стрелки сидели, привалившись спинами к мешкам с песком, и курили. Один из них лежал на спине и со сложенными под затылком ладонями уставился в синее небо, периодически прищуривая один глаз, будто бы пытался разглядеть что-то на большой высоте. Иногда вдоль линии горизонта пролетал вертолёт, будто бы его экипаж пытался себе занятие какое-нибудь найти.

— «Штаб вызывает Хоффмана», — раздался треск из рации. Это был Матьесон, подменявший Аню в те редкие моменты, когда той удавалось оторваться от работы в боевом информационном центре. Она не любила сидеть попусту и зацикливаться на грустных мыслях, и Хоффман её в этом прекрасно понимал. Пальцем он зажал кнопку передачи на наушнике.

— «Говори, Матьесон», — сказал он.

— «Пад Салтон хочет связаться с вами по рации, сэр».

Пад обычно просто появлялся без предварительного уведомления на каком-нибудь блокпосте, а затем шёл в город. Раз он вышел на связь, значит, дело срочное.

— «Соедини с ним… Пад! Ты где?» — спросил полковник.

— «В пригороде Илимы», — ответил снайпер. — «Общался тут с “бродягами”. Они снова стали замечать риверов, так что мне пришлось осмотреть окрестности и устроить наблюдательный пункт возле ущелья в паре километров к востоку. Я там несколько недель просидел, но в итоге всё же увидел, как они появляются из расщелины. Знаешь, как летучие мыши на закате вылетают? Вот и тут примерно то же. Может, у червей там этот их завод по производству риверов, или как там оно называется, но суть в том, что они снова вернулись».

Пад мог месяцами жить в чаще леса, совершенно не воспринимая это, как трудность, и именно в этом крылась одна из причин, почему он стал таким хорошим снайпером. Раз он говорит, что долго чем-то занимался, значит, значит, слежку он устроил капитальную, далеко выходящую за рамки выносливости обычного человека. Должно быть, он и впрямь был обеспокоен происходящим.

— «Они до сих пор оттуда вылетают?» — спросил Хоффман, задумавшись о светомассовой бомбе. Раз уж ребята из Управления оборонных исследований были так близки к её завершению, то выбор туннелей, где черви занимались выведением риверов, в качестве цели был наилучшим способом проверить бомбу в деле. — «Там не опасно? Можешь вернуться туда и проверить?»

— «В смысле “вернуться”? Я до сих пор тут, прямо сейчас на всё это смотрю».

Хоффману вовсе не хотелось, чтобы Пад и дальше сидел прямо под носом у червей без какой-либо необходимости. Но если послать туда вертолёт, то так можно либо червей спугнуть, или позицию Пада выдать.

— «Можешь дать мне координаты?» — спросил Хоффман.

— «Уже дал их тому парню в боевом информационном центре. Но мне придётся тут отсиживаться, сэр, потому что надо будет, как минимум, корректировать наводку огня авиации с земли».

— «Если в Управлении оборонных исследований перестанут жопу просиживать и наконец-то делом займутся, то в атаку пойдут наземные силы. Они там какую-то новую приблуду делают».

— «Ну да, эти технари постоянно что-то изобретают. Передай им, чтобы не забыли новые батарейки в неё вставить, а то я терпеть не могу, когда их игрушки не работают».

— «Уверен, что справишься там?»

— «Да я тут уже не первый год справляюсь».

— «Ага, на диете из летучих мышей», — постарался подбодрить шуткой друга Хоффман.

— «Нет, эти кровопийцы мелкие носятся же, как угорелые. Да и мяса с них хрен надёргаешь».

— «Ладно, Пад, потом ещё поговорим. Хоффман, конец связи».

Стрелки настороженно привстали, слыша лишь реплики Хоффмана, который задумался, стоит ли сразу направиться в боевой информационный центр, или же заскочить в кабинет к Прескотту.

— «Риверы объявились», — сказал полковник. — «Так что не расслабляйтесь. Они ещё вернутся».

— «Ну, самое время, сэр, а то мы уже стали забывать, как из орудий стрелять».

— «Ага, заботятся они о нашей подготовке».

Хоффман направился в боевой информационный центр, чтобы сделать оттуда звонок по засекреченной линии связи. Личного кабинета у полковника не было, так как он считал, что подобная роскошь ему ни к чему. К тому же, обустраивать кабинет этот было просто негде, а скрывать от Матьесона, пожалуй, полковнику всё равно нечего было, так что пусть слушает. Парень выглядел вполне неплохо, с учётом его состояния.

— «Штрауд ушла?» — спросил полковник, поднимая трубку с аппарата.

— «Я её отсыпаться отправил, сэр», — ответил Матьесон. — «И вошёл в историю, как человек, которому хватило смелости сказать Ане Штрауд, что у неё потрёпанный вид. Ну не станет же она лупить калеку».

— «Хороший ты парень, Матьесон».

— «Хотите, чтобы я оставил вас одного, сэр?»

— «Нет, мне просто надо с Прескоттом пообщаться, чтобы узнать, готов ли наш новый комплекс для применения по той местности», — ответил Хоффман и, введя код для внутренней связи, принялся ждать. Матьесон закрыл наушниками оба уха, а не одно, чтобы тем самым показать, что не собирается подслушивать. Ожидание полковника подошло к концу, когда трубку на том конце взяла секретарь Прескотта.

— «Привет, Джиллиан. Хоффман беспокоит. Председатель у себя?» — сказал он.

— «Сейчас проверю, полковник».

Эта долбанная секретарша сидела возле двери Прескотта, как сторожевая собака на привязи, так что само собой, что она и так знала, в кабинете ли он, или нет. Может, она машинально так ответила, но Хоффмана это рассердило, ведь всего лишь хотел, чтобы Джиллиан сказала, что проверит, не занят ли председатель, а не на месте ли он. Уж это не прозвучало бы, как топорное враньё. Барабаня пальцами по столешнице в ожидании ответа, Хоффман задумался о том, кто нацарапал на её поверхности инициалы “П.Б.Д.”. Внезапный голос Прескотта в трубке заставил полковника встрепенуться.

— «Чем могу вам помочь, Виктор?» — спросил председатель.

— «Я нашёл цель в пещере, председатель. Там риверы. Когда мы сможем применить светомассовую бомбу?»

— «Я узнаю и перезвоню вам. Что вы имеете в виду под риверами?»

— «Разведка отчиталась. Салтон нашёл место, где, вероятно, выращивают риверов».

— «Очень хорошо. Дайте мне десять минут».

Положив трубку, Хоффман вновь принялся ждать. Занятие это ему не нравилось, равно как не любил он и на столе сидеть, но всяко лучше, чем на совещаниях заседать. Тут он хотя бы делом занимался, хотя лучше бы сам туда поехал, засел бы в засаде вместе с Падом и, наведя перекрестие прицела “Лансера” на цель, нажал бы на спусковой крючок, но приходилось вести себя соответствующе званию. Матьесон, откатившись в кресле-каталке от стола, направился к дальней стене, чтобы воткнуть кнопки с отметками в карту. Ему было проблематично дотянуться до северной части города, так что Хоффман поднялся со стола, чтобы помочь Матьесону, но тот, даже не обернувшись, поднял себя над креслом на одной руке, вытянув другую. После некоторых затруднений он всё же воткнул кнопку в карту.

— «Всё нормально, сэр», — с этими словами Матьесон плюхнулся обратно в кресло-каталку. — «Я справлюсь».

— «Я скажу плотникам, чтобы пандус собрали», — ответил Хоффман. — «Зачем так напрягаться? У нас и так сложностей хватает. Ты и так на груди носишь невидимую медаль за своё упрямство, так что не надо никому ничего доказывать».

Но, казалось, Матьесона слова полковника не убедили. Воткнув с заметным усилием остальные кнопки в нижнюю часть карты, он направился обратно к своему столу. В боевом информационном центре сегодня царило почти что полное запустение. Тишину нарушал лишь гул принтеров и периодические переговоры по рации. Звонок телефона показался Хоффману куда громче обычного.

— «Это Прескотт. Я побеседовал с доктором Пэйном, и тот говорит, что по самым оптимистичным подсчётам светомассовую бомбу можно будет применить в месяц бурь».

— «Чёрт подери, председатель, это же только в следующем году будет. А мне бомба нужна уже через несколько дней. Ну, максимум, через несколько недель. Какого хрена они делали всё это время?!»

— «У них проблемы с изготовлением деталей резонатора».

— «Передайте Пэйну этому, что он Адаму Фениксу и в подмётки не годится».

Прескотт вслух рассмеялся фразе полковника, только не здоровым смехом, а этим своим напыщенным хихиканьем.

— «Адам немало бы удивился, услышав такое одобрение с вашей стороны, пусть вы и невысокого о нём мнения».

— «Ага. Жаль только, что слишком поздно уже хвалить кого-то», — ответил Хоффман, который вовсе не собирался и дальше позволять червям разводить риверов. Он твёрдо решил, что придумает иной способ остановить их. — «Я свяжусь с Падом, и мы подумаем, как сами сможем решить эту проблему».

— «У нас ведь ещё остались тренированные разведчики, Виктор».

— «Спасибо, но я куда больше доверяю мнению простого опытного солдата».

— «Ну, если передумаете, то свяжитесь со мной».

Хоффман терпеть не мог, когда кто-то вырывал у него из рук контроль над какой-либо операцией. Подойдя к висевшей на стене карте, он окинул взглядом местность вокруг Илимы, которая теперь уже была отмечена аккуратно вырезанным квадратиком красной бумаги, закреплённым на конце воткнутой в карту кнопки, какие обычно используют портные. Червей в туннелях можно было не только светомассовой бомбой перебить. Никто не отменял старую добрую диверсионную вылазку. Давным-давно, ещё руководя силами специального назначения, Хоффман регулярно организовывал такие незаметные операции. Да и к тому же, под его командованием до сих пор служили люди, умеющие провернуть подобное. Например, Дом.

— «Матьесон, свяжи меня с Падом», — попросил полковник.

В последнее время Пад использовал позывной “Отшельник”, хотя за долгие годы службы он не раз его менял. Хоффман всё пытался вспомнить, какой позывной снайпер использовал во время осады Кузнецких Врат, когда Матьесон, взглянув на него, показал пальцем на приёмник, доложив о том, что Пад на связи. Должно быть, снайпер сгорал от нетерпения узнать решение полковника.

— «Так, Пад, атаку откладывать в долгий ящик не будем», — сказал Хоффман. — «Давай бегом сюда, начнём составлять план налёта на туннели. Через какое время появишься в городе?»

— «Могу вернуться в штаб в 19:00», — ответил Пад. — «Я видел, как тут ещё пара риверов на поверхность вылетела, так что не стоит затягивать с этой фигнёй. Надо как можно скорее нанести по ним удар».

— «Всё, уходи оттуда, Пад».

— «Хорошо, сэр, но мне надо убедиться, что из разлома нет другого выхода. У меня камера с собой, так что снимки сделаю».

— «Пад, я же ясно сказал: сворачивайся и возвращайся на базу».

— «Принял. Буду в 19:00. “Отшельник”, конец связи».

Хоффман точно не знал, какое снаряжение Пад с собой носил в последнее время. Он постоянно выторговывал что-то у “бродяг”, так что если с фотографиями вернётся, то это лишь поможет делу. Где-то в архивах хранились записи по геологии всего Тируса. Если использовать разведданные и капельку логики, то вполне возможно верно оценить, с каких размеров системой туннелей они столкнулись. Там явно что-то размерами с ангар для самолёта, ведь и без того крупным риверам нужно пространство, чтобы взлететь. Дойдя до архива Управления оборонных исследований, располагавшегося на другой стороне площади, Хоффман попросил одного из служащих выдать ему записи по геологоразведке Илимы. К тому моменту, как он вернулся в боевой информационный центр, неся под рукой картонный тубус, словно гранатомёт, Аня уже вернулась к своему столу, изучая вместе с экспертами по фотосъёмке свежую партию точно распечатанных снимков воздушной разведки, сделанных во время утренних вылетов. Несмотря на возвращение Ани, Матьесон всё же не сложил с себя полномочия рулевого диспетчерской. Хоффману оставалось лишь надеяться на то, что они не передерутся за право сидеть за столом руководителя штаба.

“Они оба ведь понятия не имеют, чем заняться, когда уходят с рабочего места”.

Аня паршиво выглядела. Хоффман сначала подумал, что она просто устала, но всё указывало на то, что лейтенант рыдала, что было совсем не в её духе. Полковник решил, что надо бы с ней потом поговорить. Не надо владеть навыками телепата, чтобы понимать, кого она оплакивала. Хоффман не понимал лишь, к чему эти рыдания были именно сейчас. Может, ей Маркус наконец-то ответное письмо прислал.

— «Так», — прервал молчание Хоффман и, развернув карту с данными геологоразведки, стал прикладывать её к стене в разных местах, пока не нашёл подходящее, после чего порылся в ящике ближайшего стола в поисках канцелярских кнопок. — «Давайте накроем эту мразоту, пока они из своего цеха не сбежали».

Оторвавшись от папки-планшета с отчётами по смене, Аня взглянула на него, но ничего не ответила. В комнату вошли двое
пилотов, оставив снимки воздушной разведки в лотке для входящей корреспонденции на столе лейтенанта. Вся беда таких тихих дней заключалась в том, что люди оказывались в подвешенном состоянии между надеждой на спасение и ожиданием того, что казалось неизбежным.

Именно в этот момент и послышалась стрельба, после чего у Хоффмана исчезли всякие иллюзии о том, к чему вело всё это затишье. Одновременно с залпами зениток на крыше затрещала рация.

— «На связи “КВ-Семь-Семь”! На подходе шесть риверов, курс два-семь-ноль, расстояние — пять километров!» — сообщил пилот.

— «Принято, “Семь-Семь”», — ответила тут же включившаяся в ситуацию Аня, не дав Матьесону и рта раскрыть. — «Всем постам, риверы заходят с запада, курс два-семь-ноль, шесть особей».

Оставив изучение карты, Хоффман подошёл к главному столу с подсветкой, откуда осуществлялось управление авиацией. В бою с риверами всегда приходилось соблюдать баланс между тем, чтобы отправить в бой вертолёты, чего эти твари, судя по всему, и пытались добиться, и подпустить их поближе к периметру, чтобы сбить из зениток.

— «“КВ-Восемь-Ноль” вызывает штаб! Мы засекли ещё одну эскадрилью риверов на севере!»

Хоффман понял, что теперь уже у него не осталось никаких других вариантов, так что придётся бросить в бой все свободные силы. Несколько попаданий по городу для полковника станут куда менее болезненными, чем потеря вертолётов. Существовало лишь одно место, откуда он куда лучше мог оценить ситуацию — зенитная позиция на крыше.

— «Сбегаю наверх», — сказал полковник, но стоило ему лишь открыть дверь, как что-то ударило его в грудь и сбило с ног. Ослепительная вспышка и грохот взрыва настигли его уже потом, как ему показалось. Он лежал на спине, пытаясь отдышаться, а вокруг всё потемнело. Хоффман слышал, как где-то вдалеке какой-то звук, похожий на капающую воду.

“Твою мать, это же стекло… Ладно, не впервой”.

Прежде, чем попытаться вдохнуть, полковник стал выплёвывать набившуюся в рот пыль. Но двигаться он всё же мог, будучи практически уверенным, что встал на ноги, ну или, по крайней мере, на колени, но идти всё же способен. Свет вновь забрезжил издалека, словно бы дым стал рассеиваться. Нечто скрипнуло, а гулким грохотом повалившись на землю. Полковник попытался рассмотреть, что осталось от комнаты боевого информационного центра.

— «Аня! Доннельд! Ответьте же мне, кто-нибудь! Раненые есть?»

— «Мы в порядке, сэр», — отозвался один из экспертов по фотоснимкам. — «Охренеть, ну и бардак тут».

— «Я тоже в норме», — отозвалась Аня. — «Как и Матьесон. Надо проверить, может у кого-то незаметно кровь идёт».

Хоффман поднял взгляд вверх, до сих пор страдая от звона в ушах. Зенитные орудия до сих пор бабахали где-то над ним. Большая часть вычурного гипсового потолка обрушилась, оставив центральную люстру освещения висеть на балках вверху, а все окна повыбивало. Взрывом со стен сорвало все карты. Обернувшись, полковник увидел, как дверь слетела с верхних петель, открыв взор на разрушения снаружи комнаты. Коридор выглядел так, будто бы прямо в него и попали, и всем присутствующим в боевом информационном центре невероятно повезло, что комнату взрыв задел лишь по касательной. Полковник услышал с той стороны завалов голоса бойцов аварийно-спасательной команды, пытавшейся пробраться к ним.

— «Мы целы!» — крикнул Хоффман. Развернувшись, он направился к столу Ани по хрустевшему под ногами ковру из битой лепнины. Матьесон так и сидел в своём инвалидном кресле, выковыривая провода и бумаги из-под обломков на столе. Аня вся в светло-серой пыли, словно обвалянное в муке рыбное филе, проверяла работу радиостанций.

— «Один из этих проклятых дней», — пробормотала она себе под нос, подняв трубку телефона. Хоффман услышал гудок аппарата, значит, телефонная станция всё ещё работала, что уже неплохо. — «Когда хуже уже некуда».

Все восприняли произошедшее довольно спокойно, ведь на такой случай имелся план восстановления работы. Люди знали, как им вновь наладить работу систем управления, вернуть подачу энергии и запустить средства связи, а также имелись специальные подразделения, задача которых сводилась к тому, чтобы в случае подобной ситуации всё бросить и прийти на помощь. В комнату пробралась пара солдат в гражданской одежде, у которых сегодня был выходной, и врач, готовый выполнить всё необходимое. Вскоре к ним должно было присоединиться ещё больше людей.

— «Ну да, сэр, как будто мы вам на слово поверили, что все тут в норме», — сказал врач. — «Идти самостоятельно все могут? Давайте, все на выход и бегом в пункт первой помощи. Тут неизвестно, что ещё сейчас обвалиться может».

Врач подошёл к Матьесону и, не найдя свободного от завалов пути для его коляски, жестом подозвал одного из солдат.

— «Извините, лейтенант, но вас придётся на руках отсюда вынести, а кресло потом принесём. Вам для работы в таком месте придётся к нему гусеницы от танка приделать».

Может, им действительно просто повезло, да и только. Хоффман всегда удивлялся тому, насколько ясно мог соображать после попадания под взрывную волну. Пробираясь через завалы вместе с Аней в дальнее крыло Дома Правителей, полковник поймал себя на мысли о том, что этот взрыв — первый шаг в новом наступлении червей. Может, они решили, что неплохо бы начать с уничтожения боевого информационного центра. Но, наверно, черви и понятия не имели, насколько децентрализованной стала армия КОГ, большинство подразделений которой всё равно могли продолжать бой и без помощи штаба.

“Через несколько часов всё снова заработает, так что хуй вам, червяки”.

Оказавшись во внутреннем дворе, полковник поднял глаза к небу и увидел висящий в воздухе дым от заградительного огня зениток, которые до сих пор вели обстрел прямо над крышами зданий. Присев на ступени рядом с Аней, Хоффман принялся ждать своей очереди осмотра у врача. Лейтенант отряхивала от пыли видавшую виды портативную рацию.

— «Надо связь проверить, сэр», — объяснила она, откинув назад взъерошенные волосы, чтобы вставить наушник в ухо, а затем покрутила колёсико настройки. — «Штаб всем отрядам “КВ”! Система связи временно отказала, боевой информационный центр переезжает в другое место!»

Хоффман не мог слышать, что ей сказали в ответ.

— «Принято, “Восемь-Ноль… Да, поняли», — сказала Аня в рацию.

— «Геттнер опять взяла на себя роль вожака стаи, да?» — спросил Хоффман.

— «На неё всегда положиться можно, сэр».

— «Сама-то как? Ты ведь и до взрыва довольно измотанной выглядела».

— «Ну, как говорится, позволила надежде взять верх над опытом», — Аня с неестественной пристальностью стала разглядывать радиоприёмник, чтобы не встречаться глазами с Хоффманом. — «Я наконец-то собралась с духом, чтобы позвонить в тюрьму, но Маркус так и не ответил на мой звонок».

— «А в ответ написал хоть?»

— «Я точно знаю, что письмо моё в этот раз получил», — ответила Аня. — «Прескотт лично передал его, так что я ждала всё это время».

“Это что, взаправду? Чёрт, я, конечно, и не думал, что Прескотт мне бы о таком рассказывать стал, но то, что Аня ему теперь такие вещи доверять стала… Твою ж мать”.

— «Значит, не ответил».

— «Пока нет».

“Вот же мудак”.

Хоффман почувствовал себя отцом, чью дочь опорочили. Но Маркус и не надеялся дожить до конца своего срока, так что в первый же день со свойственной ему прямотой попросил забыть о нём. Аня уже пятнадцать с лишним лет витала вокруг Маркуса, но так и не поняла, что тот её к себе, вероятно, никогда ближе не подпустит, как и всех остальных.

— «Не знаю, что и сказать тебе, Аня», — тихо произнёс Хоффман, сложив локти на коленях. — «Я даже не знаю, как спросить тебя о том, какие именно отношения у вас были до суда. Просто… он не выставляет всё напоказ, стараясь хранить всё в тайне. Тебе ведь именно это досаждало?»

Аня словно ком проглотила, отряхнув кончик носа тыльной стороной ладони. Макияж на её веках расплылся в серые пятна, из-за которых она стала выглядеть ещё более вымотавшейся и надломленной. Хоффману захотелось съездить в “Глыбу” и вполне заслуженно дать Маркусу по роже.

— «Он меня любит, но как-то по-своему», — сказала она.

— «Да херня всё это», — ощерился полковник. — «Если любишь кого-то, так любить его надо так, как им того хочется, а не тебе. А всё остальное — просто жалкие отмазки, чтобы скрыть собственное равнодушие».

— «Нет, всё не так».

— «Именно что так. Милая, я ж сам такой. У меня была замечательная жена, которая поддерживала меня во всём и до самого конца терпела все мои закидоны сраные», — начал Хоффман. Воспоминания о жене отозвались адской болью в душе, но Хоффман понимал, что всё это во благо. Он просто обязан был дать Ане совет, который однажды поможет ей стать хоть немного счастливее. — «Из Кузнецких Врат я вернулся совершенно другим человеком, но она всё равно не бросила меня, прожив со мной ещё двадцать лет, чёрт подери. Хотя она была не первой женщиной, которую я потерял, потому что вёл себя, как мудак полнейший. Надо ей было, конечно, уйти от меня, пока шанс был. Вот и тебе надо забыть о Маркусе и жить дальше».

— «На словах-то всё это легко, сэр, а вот на деле…» — Аня вновь потёрла кончик носа. — «Нельзя просто взять и перестать любить кого-то, даже если захочешь».

— «Аня, ты прости меня, что со своим мнением тут лезу, но он на тебе ещё давным-давно жениться должен был», — Хоффмана немало рассердило то, что Маркус, чёрт его дери, даже на звонок Ани не ответил. Возможно, это в нём благородство взыграло, а может, и эгоизм. Но, в любом случае, Аню это сильно задело, о чём говорил весь её внешний вид. — «Будь твоя мать здесь с нами, она бы этому уроду жопу на уши натянула».

Такова была горькая правда. Порой людям нужна подобная встряска, чтобы в чувство прийти. Моргнув несколько раз, Аня одарила Хоффмана печальной улыбкой, будто бы говоря, что ей полегчало, но полковник в это не особо поверил.

— «Не хочу вас обидеть, но раз уж мы начистоту заговорили…» — начала она.

— «Я на правду не обижаюсь никогда, какой бы болезненной она не была», — прервал её Хоффман.

— «Порой я думаю, а не вы ли мой биологический отец».

Такого поворота в их беседе Хоффман точно не ожидал. Хотя, после пережитого шока люди часто странные вещи говорили.

— «С чего ты так решила?» — спросил он.

— «Мама мне никогда не рассказывала, кто мой отец, а вы всегда были так ко мне добры».

— «Чёрт подери», — покачал головой полковник. — «Милая, я тебе со всей уверенностью могу сказать, что это не я. Я просто служил вместе с твоей мамой, только и всего. Ты ведь замечательная, верная и умная девушка, так с чего бы мне плохо к тебе относиться? Я и так потерял слишком уж много дорогих мне людей, так что ценю тех, кто ещё рядом».

— «Так и есть всё, я верная до безобразия», — разочарованно ответила Аня, которой, судя по всему, эти все разговоры о верности лишь на нервы действовали. — «Простите, что спросила, сэр».

— «Как бы мне и впрямь хотелось оказаться твоим отцом, Аня».

— «Мы все тут в последнее время понемногу начинаем умом трогаться, да?»

— «Чёрт, ещё как. Кстати, Пад сегодня вечером в лагерь возвращается. Как раз можно до усери нажраться в столовой. Ты с нами?»

— «Конечно», — сказал Аня, хотя её ответ прозвучал скорее, как отказ. — «Почему бы и нет?»

Хоффман пришёл к выводу, что хуже всего в такие моменты можно было сгоряча наговорить всякого, а потом уже от своих слов не откажешься. Он сроду не подозревал о том, что Аню может волновать, кто же её отец. А ещё полковнику и мысль в голову не приходила, что, возможно, она и сама хотела забыть о Маркусе. А может, она просто старалась увильнуть от болезненной темы для разговора. Хоффман решил на какое-то время оставить Аню в покое, позволив ей с головой погрузиться в восстановление боевого информационного центра в бальном зале Дома Правителей, так как ей надо было сейчас на что-то отвлечься. Да и сам полковник тоже любил, когда имелось, чем заняться.

Бальный зал представлял собой нетипично роскошное помещение с панельной облицовкой на стенах и слегка пружинящим полом, по необходимости выполняющее роль морга, или реанимационной палаты. Хоффман чувствовал себя каким-то варваром из-за того, что приходилось портить стены канцелярскими кнопками, вешая карты на них. Бросив взгляд на часы, циферблат которых показывал 18:30, полковник убедился в том, что в работе время летит незаметно. Почти что целый день прошёл впустую, да и Пад должен был вернуться с минуты на минуту. Чёрт, да ему уже бы неплохо на базе появиться, но он сказал ждать его к 19:00. Оставив Аню, Матьесона и всех остальных, заступивших на смену в боевом информационном центре, обустраивать новое помещение, Хоффман отправился к блокпосту возле Тимгадского моста.

— «Добрый вечер, сэр», — поприветствовал его один из находившихся там солдат. Это был капрал по фамилии Теббит. — «Слышал, вы сегодня прямо под обстрел попали».

— «Да опять черви хернёй своей маются», — ответил Хоффман, наклонившись, чтобы пролезть под тыловыми заграждениями. — «Ну да ладно, хоть все вертолёты уцелели. Потеряли двух гражданских и пару зданий. Думаю, черви нам просто на мозги капают. Эта мразота опять зимой в наступление пойдёт, чтобы нам нервишки подпортить».

— «Да, похоже на то. Вы с нами повидаться пришли, сэр?»

— «Нет, я жду Пада Салтона».

— «Ну, рад, что он ещё не забыл, где Джасинто расположен. Я и сам порой сомневаюсь, смогу ли город найти».

Хоффман четыре часа простоял возле блокпоста в ожидании, сложив локти на мешки с песком. Никто из дежуривших там в тот момент солдат не стал лезть к нему со своими разговорами. Периодически они протягивали ему жестяную кружку какого-то горячего напитка, в который от души намешали алкоголя и сахара. Вероятно, это был какой-то концентрированный фруктовый сок, но из-за чрезмерной сладости и крепости сразу и не разберёшь, какой именно. Но больше всего в тот момент душу полковника грела не щедрая дозировка спиртного, а тот простой факт, что обычные солдаты до сих пор относились к нему, как к своему, из-за чего Хоффман уже не чувствовал себя таким уж одиноким в своём деле.

— «“Красный-Ноль-Два” вызывает “Отшельника”, приём», — полковник вновь попробовал выйти на связь с Падом по рации, но эфир молчал. — «“Красный-Ноль-Два” вызывает “Отшельника”, отзовитесь!»

Теббит, облокотившись на мешки рядом с ним, взглянул на местность через бинокль. Заброшенные здания ещё более-менее напоминали городской пейзаж, но на другой стороне дороги царила полная разруха, похоронившая любые намёки на присутствие цивилизации. То тут, то там торчали груды завалов, выглядящие почти что-то как естественный ландшафт, который, казалось, простирался до горизонта.

— «Он ведь месяцами так кочевать с места на место может, да?» — спросил Теббит.

— «Ага, месяцами», — ответил полковник. Если Пад сказал, что вернётся, значит, слово своё сдержит. Хоффман понимал, что с ним что-то случилось. Выходцы с Южных островов обладали поразительной способностью залечь на дно и пережить всё, что угодно. Пад всем своим существованием подтверждал подобную репутацию, но порой всё шло не так, как запланировано, и островитяне гибли, как и всех остальные. — «Подожду его ещё пару часов».

В конце концов, Хоффман решил ждать до 25:30. Усыпанная битым камнем дорога на другой стороне моста всё так же была пустынна. Лишь вопли бродячих котов, лениво слонявшихся по ней, свидетельствовали о том, что за периметром ещё хоть какая-то жизнь осталась. Записав для себя на обороте карты напоминание о том, чтобы привезти на этот блокпост бутылку спиртного вместо выпитой, полковник развернулся, чтобы пойти обратно к Дому Правителей.

— «Когда-нибудь он вернётся, сэр», — сказал Теббит. — «Вы и сами это знаете».

Хоффман поймал себя на том, что медленно бредёт по дороге в ожидании того, что сейчас всё будет, как в концовке фильма: в последний момент Пад покажется на дороге, а полковник, обернувшись, довольно грубовато его поприветствует, чтобы скрыть, что у него камень с души упал, как это делают все ворчливые стариканы. Но жизнь — это не кино, и он понимал, что Пад нарвался на неприятности, так и не добравшись до города. А ведь снайпер был последним из той братии, с кем Хоффман служил в Двадцать шестом Королевском полку Тиранской пехоты. Никого из них уже не осталось, или погибли, или пропали без вести.

— «Конечно», — соврал полковник, готовый в тот момент обменять всю свою оставшуюся жизнь лишь на час беседы с кем-то, кого до сих пор считал другом. — «Само собой, вернётся».




“ГЛЫБА”, МЕСЯЦ МГЛЫ. СПУСТЯ 13 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


В крыле для психов вода дошла уже до щиколоток, но выше не поднималась, что Нико счёт положительной стороной ситуации.

Он прошёлся с фонариком по заброшенному крылу в резиновых сапогах, проверяя, хлюпала ли под ногами простая вода, или же это снова канализацию прорвало. Тут всё пошло наперекосяк с тех самых пор, как солдаты летом подорвали сеть подземных туннелей в паре километров к востоку. Казалось бы, какая разница, ведь это слишком далеко от тюрьмы, но кто знает, как там все эти туннели и водостоки соединялись? Говорят, там целый лабиринт под землёй располагался. Если очистить его от отходов и закрыть стоки для воды с поверхности, то эту сеть туннелей вполне можно было бы использовать, как бомбоубежище. Нико счёл вполне логичным то, что, если натворить дел в такой сложной системе, то всё к хренам сломается.

“Это ж как пробки на дорогах. Если хотя бы на одном перекрёстке возникнет затор, то на трассе вообще полный бардак начнётся. Господи, когда я в последний раз вообще видел пробки на дороге? Когда у нас вообще имелся такой избыток топлива и транспорта?”

Наклонившись, Нико зачерпнул немного воды в старую банку из-под маринованных огурцов. Надо было выйти на свет, чтобы изучить состояние воды и понять, откуда она берётся. Из школьных уроков географии он помнил немного, но знал, что гранитные плиты водонепроницаемы за исключением тех ситуаций, когда в них возникают трещины. В последнее время причин для образования трещин было хоть отбавляй, но Нико подозревал, что возникали они из-за перепадов температуры, или ещё чего-то такого.

“Но мы же умеем высекать предметы из гранита: статуи, здания, надгробия. Там ведь даже не нужны никакие современные технологии. Я же видел фотографии тех памятников в Кашкуре, которым уже тысячи лет. Чёрт, да с чего мы вообще решили, что на плоскогорье нам в жизни ничто не угрожает? Как будто черви не способны делать то, что умеем мы”.

Тем не менее, подобная стратегия спасала их большую часть последних четырнадцати лет, да и бежать всё равно больше было некуда, так что большого значения всё это не имело. С трудом пробравшись через затопленное крыло для психов, Нико устало поплёлся по ступеням вверх на первый этаж, сжимая в руках банку с водой. Ему пришлось нести этот груз аж до входных дверей, а затем поднять к солнечному свету, чтобы тщательно рассмотреть содержимое. С виду вода была вполне чистой. Нико понюхал её, словно эксперт по винам, пытающийся по аромату определить урожай. Вода ничем особым не пахла, значит, точно не из канализации пришла. Чистоту нарушали лишь крупинки мусора, которые могли быть чем угодно, начиная от грязи с пола и заканчивая почвой, вымываемой наверх. Возможно, это даже был один из тех родников, которые даже сквозь гранитную породу пробивались, хотя сам Нико сроду не слышал о подобных вещах в этих краях. Откачать воду никакой возможности не имелось, да и необходимости тоже, так что Нико, исключив возможность возникновения дизентерии или ещё какой-нибудь болезни с дальнейшим её распространением по всей тюрьме, выплеснул содержимое банки на тропинку.

Вернувшись внутрь, Нико застал Парментера за выметанием сухой листвы из коридора. Окна тут уже никогда не залатают, так что каждый раз во время бури сквозь оконные рамы внутрь задувало всё больше и больше мусора.

— «Мудак», — пробормотал Парментер, даже не подняв взгляда от пола.

— «Да пошёл ты», — вздохнул Нико. Парментер теперь в жизни его не простит за отстрел собак. — «Сколько ты ещё обиду корчить будешь? Ёб твою мать, нам вместе надо работать».

Парментер ему на это ничего не ответил. Нико поймал себя на мысли о том, что скучает по Галлего и даже по Оспену, потому что застрял тут вместе с чокнутым любителем собак, считавшим Нико настоящим душегубом. Кэмпбелл раньше был вполне порядочным человеком, да и сотрудником толковым, но после гибели сына он совершенно изменился. Десятичасовая смена в “Глыбе” стала напоминать работу в угрюмом морге, где трупы периодически приподнимаются, чтобы побрюзжать и поныть на тебя. Не будь в тюрьме столько мест, где можно ото всех спрятаться, Нико уж точно давно бы свихнулся. Чёрт, да в последнее время с заключёнными и то приятнее пообщаться было. Даже с винтовкой в руках и пистолетом на поясе Нико по-прежнему не чувствовал себя в безопасности, проходя сквозь защитные ворота, но он хотя бы мог нормально поговорить с Мерино, а порой даже и с Маркусом. Облокотившись на перила, надзиратель некоторое время пронаблюдал за последним.

Отгородившись ото всех поднятым воротником куртки, сидевший за столом Маркус раскладывал что-то вроде пасьянса из игральных карт, что само по себе было довольно странно. Обычно он большую часть времени проводил вне стен своей камеры, никогда не заходя на кухню, где околачивалось большинство заключённых. Даже Рив с недавних пор стал куда меньше времени с ним проводить. Маркус всегда был одним из тех людей, которые сосредоточены на своём внутреннем мире. Но теперь он окончательно ушёл в него, причём, сделал это вполне осознанно. Судя по выражению лица Маркуса, в нём кипел гнев, распирая его изнутри, словно паровой котёл от давления.

Он откинулся на спинку стула, туго скрестив руки на груди. Повернувшись спиной к мосткам, Маркус уставился прямо перед собой на главную дверь, будто бы пытался понять, почему у него так много карт осталось в колоде, а разложить их некуда уже. Привстав и перетасовав их, он сел обратно и достал из внутреннего кармана какой-то предмет.

Этим предметом оказался мятый конверт. Нико даже вблизи его рассматривать не надо было, ведь он и так знал, что это явно то самое письмо, которое Прескотт передал Маркусу в конце лета. Оно было от этой его Ани, или как там её зовут, и председатель передал его лично, устроив из этого целое представление. Как там Прескотт её назвал? А, да: “верная”. Недавно она позвонила в тюрьму впервые за все эти годы, но Маркус не стал подходить к телефону. Может, она звонила как раз из-за его ответного письма. Маркус ещё давным-давно передал своё письмо Нико, который не мог отрицать, что и сам ждёт, когда же на него придёт ответ. Но кроме этого звонка ничего не приходило.

“Ну, тут всё понятно. Она пишет ему, что до сих пор без ума от него. Он расстраивается, пишет в ответ, что всё кончено, вот она и пытается напрямую с ним поговорить, умоляя не бросать её. Вот потому-то он и не хотел на звонок отвечать. Твою мать… Нет, я понимаю, что он прав, но… Чёрт подери, она столько лет ждёт его! Ну да, так и есть, верная”.

Маркус уж точно не особо обрадовался, когда Прескотт передал ему письмо, а после его прочтения две недели не разговаривал даже с Ривом, хотя тот по-прежнему вовремя докладывал обо всём происходящем. А ещё он старался защитить Маркуса от всего вокруг, до сих пор относясь к нему, словно к глуповатому старшему брату-увальню, которого хотел уберечь от драк.

Маркус вновь принялся читать письмо, разложив его на колене и придерживая обеими руками под столом, будто бы не хотел, чтобы его застали за чтением, если бы кто-то вошёл через главную дверь. В итоге он поднял левую руку, подперев ею голову, а в правой всё так же сжимал письмо. Проведя пальцами по волосам, словно расчёской, Маркус так и остался сидеть у стола, уперев лоб в основание ладони. Судя по всему, так он выражал своё отчаяние, явно не услышав шагов Нико на мостках. Маркусу явно бы не понравилось, что за ним вот так следят, поэтому Нико, немного отойдя от перил, прошёлся по мосткам, достаточно сильно шумя, чтобы его заметили.

— «Эй, Феникс!» — крикнул он. — «Какая там вода в пруду с карпами?!»

В течение всех этих недель покрытое острыми складками письмо сворачивали так часто, что Маркус уже мог сделать это одной рукой. Он спрятал его в куртку, словно бы привык что-то скрывать от окружающих, но этой привычкой он обзавёлся явно не в тюрьме. Маркус обернулся, взглянув на Нико через плечо.

— «Мокрая», — услужливо ответил он.

— «Я к тому, она загрязнённая, или нет? Туда же вода поступает из подземной трубы, да?»

— «Несколько сложновато определить степень загрязнения, когда мы карпов говном кормим».

— «Ну да, тоже верно. Я только что проверил затопление в крыле для психов. Там чистая вода, как из родника».

— «Ты и впрямь меня об этом хотел спросить?»

— «Нет. Последние несколько месяцев ты ходишь обозлённый. Что случилось?»

— «Дай-ка я тебе сначала свой вопрос задам».

— «Ладно».

Маркус умолк, заколебавшись, будто бы пытался правильные слова подобрать.

— «Это про Аню», — наконец произнёс он. Вот, значит, с каким словом у него проблемы были. Большинство сидевших тут сказали бы “моя девушка”, или ещё как-нибудь. Маркус, судя по всему, и сам не знал, как её назвать. — «Она говорит, что пишет мне каждую неделю с тех самых пор, как я за решёткой оказался, но ни разу не получала от меня ответа. А я писал ей после приезда Прескотта. Ну так и что же, блядь, стряслось с моими письмами, а?»

“Значит, это всё дело рук того мелкого прыщавого ублюдка в канцелярии министерства юстиции. Не хочет с почтой заключённых разбираться, ведь это ж надо сраные бумажки заполнять. Наверно, всё это добро сейчас лежит у него в лотке для документов”.

О подобном Маркусу так просто не скажешь. Нико уж точно не собирался делиться подобным, по крайней мере пока что.

— «А почему бы тебе не поговорить с ней по телефону?» — спросил он.

— «Чёрт, и о чём мне с ней беседу вести?! Мы уже обсуждали это, офицер Ярви, не забыли?»

Нико попытался представить, насколько сильно у него в жизни всё должно по пизде пойти, чтобы он даже не смог с Марой поговорить. Если бы он знал, что больше её никогда не увидит, то… Да, такое могло бы склонить его чашу весов. Телефонный звонок мог принести боли больше, чем полное молчание. Наверно, Маркус прав, но даже если это и не так, то он вполне мог бы пережить этот разговор, не сойдя тут с ума.

— «Пойду проверю твою почту», — сказал Нико. — «Какого хрена ты раньше не сказал-то?»

— «Потому что почту свою передаю именно тебе».

— «А я отправляю её по внутренним каналам. Чёрт, я и правда делаю это, Маркус. Это не я».

Вновь уставившись на карты, Маркус кивнул.

— «Да, я знаю», — ответил он.

На обратном пути в кабинет Нико задумался о том, а не отправились ли письма в ту же мусорку, куда и все эти проклятые бланки заявок, которые он составлял на ремонт, завоз оборудования и расходных материалов все эти годы. Он всерьёз задумался о том, чтобы лично навестить секретаря в министерстве юстиции и проучить мелкого говнюка, ведь по телефону всё равно препираться бессмысленно.

Мара посоветовала бы ему не лезть в это дело, но в этих стенах всё не так просто было. Это у неё в больнице пациенты приходили и уходили, а заключённые, даже самые свихнувшиеся, жестокие или просто странные, в тюрьме были как соседи, являясь такой же частью круга общения надзирателя, как и его собственная семья. Уставившись на приколотые к стене над его столом списки дежурств и служебные записки, Нико задумался над тем, от чего тут всё раньше загнётся: из-за атак червей или из-за обрушения здания. А может, из-за того, что правительство КОГ решит призвать в армию его самого вместе с обоими его коллегами, а затем с концами закроет это жалкое подобие тюрьмы. А как же они тогда с заключёнными поступят? Прескотт может сам сюда приехать и лично всех расстрелять. Собак не так уж и легко перестрелять было, а ведь там стоял вопрос жизни и смерти. И дело тут было не в благородстве или моральных устоях, а в ощущении того, с него уже хватит, и дальше Нико заходить не станет.

— «Ты ещё тут?» — спросил вошедший в кабинет Кэмпбелл, держа в руках несколько загаженных мухами лампочек, которые позвякивали при тряске. Такой тип лампочек уже давно не выпускали. — «Я думал, ты крыло для психов проверять пойдёшь».

— «Уже проверил», — ответил Нико. Как раз с Кэмпбеллом ему сейчас и надо было поговорить. — «Кстати, ты же почтой занимаешься. Что с ней делают в Доме Правителей?»

— «Кладу всё в почтовый ящик министерства юстиции, затем проверяю, нет ли чего в нашем ящике», — ответил Кэмпбелл. — «А что?»

— «То есть, с секретарём ты лично не встречаешься?»

— «Нет. А что он натворил?»

— «Да мне надо знать, что случилось с почтой для Феникса после того, как он получил первую пару писем».

Кэмпбелл несколько мгновений молча сверлил Нико взглядом.

— «Его письма отлично для розжига пригодились», — спокойно ответил он. — «Ты и сам пару раз от них руки грел. Я их какое-то время собирал, а потом подумал: а зачем их вообще Фениксу отдавать?»

— «Что?!»

— «Так что я все сжёг. Там, в основном, были письма для него. Большая часть от той женщины, некоторые от кого-то ещё. Он несколько писем сам отправил, и их я тоже в топку кинул».

Нико редко когда оказывался столь поражён услышанным. От Оспена можно было ждать любой херни, да даже и от Галлего, но только не от Кэмпбелла. Значит, Кэмпбелл всё же не забыл о своей вражде с Маркусом. Нико ещё не забыл, как его коллега избивал дубинкой Феникса. Но уничтожение писем Маркуса казалось делом слишком мелким, пустяковым и зловредным для обычного человека вроде Кэмпбелла.

— «Ну ты и мразь», — наконец выпалил Нико. — «Что за ебанутая подростковая месть, а? Ты ведь его почти до смерти избил, а затем не придумал ничего лучше, чем сжечь письма его девушки?»

— «Да, так и есть. Ему же по кайфу корчить из себя непрошибаемого крутыша. Но мысль о том, что его девушка бросила его, причинит Фениксу куда больше боли, чем переломанные к хренам кости, да и долго его не отпустит. Ты и сам знаешь, что так и есть».

Нико с трудом понимал, как такое вообще возможно. Просто психануть и избить кого-то — это одно дело. Но подобная неспешная расчётливость, необходимая для такого дела, оставалась за пределами его понимания. Нико пришёл к выводу, что совершенно не знал Кэмпбелла, и что давным-давно должен был это понять.

— «И в чём смысл?» — спросил он. — «Думаешь, он тут живёт как на курорте? Мог бы просто ещё раз избить его до усрачки и успокоиться уже».

— «Смысл в том, что он жив, а те, кого он бросил в бою, уже нет!» — Кэмпбелл ткнул указательным пальцем в сторону Нико. — «Он жив, а мой сын погиб! Он жив, потому что у него богатый папаша был! Когда всё уляжется, его отсюда выпустят и будут чествовать, как настоящего, мать его, героя, как пить дать! Но теперь он понял, каково это: остаться одному и потерять всех, кто ему дорог. Для меня этого вполне достаточно».

— «Сроду бы не подумал, какой же ты больной на голову. Знаешь, что, дружище? Я ему обо всём расскажу».

— «Да я сам это сделаю», — повернувшись к двери, Кэмпбелл вышел из кабинета. — «Я столько лет ждал того, чтобы увидеть выражение на его роже».

— «Он тебе шею к хренам свернёт при первой же возможности!» — крикнул ему вдогонку Нико. — «Ему же нечего терять!»

Какая же всё это тупая херня. В этих стены упекли худших преступников из всех, что водились в КОГ. Эти люди даже друг друга резали, как скот, и глазом не моргнув, а теперь драка начнётся из-за каких-то писем. Нико бросился за Кэмпбеллом, куда больше волнуясь о том, какой эффект этот инцидент произведёт на относительное спокойствие, которое Мерино удавалось поддерживать даже в самые сложные периоды тюремной жизни. Нико вовсе не нужна была вся эта нервотрёпка.

Добравшись до мостков, Кэмпбелла он не увидел. Сначала Нико подумал, что тот просто струсил, или же заскочил отлить по дороге. Но тут до его слуха донеслось, как распахнулась главная дверь на этаже под ним, а затем Нико заметил этого тупого ублюдка, шагающего к камерам, из дверей которых высунулось с дюжину заключённых, прекрасно понимавших, что сейчас начнётся.

— «Где Феникс?!» — требовательно спросил Кэмпбелл.

Нико перегнулся через перила.

— «Кэмпбелл, возвращайся наверх сейчас же!» — крикнул Нико, присмотревшись к Кэмпбеллу, не прихватил ли тот с собой оружия в этот раз. Но у того в руках виднелась лишь дубинка. — «Хватит уже, а?!»

Из коридора, ведущего к кухням, появился Мерино. Кэмпбелл рыскал глазами от камеры к камере, разминаясь перед замесом. Нико пришлось решать, стоит ли рискнуть, спустившись туда самому, чтобы вмешаться? Если этого не сделать, то Кэмпбеллу придётся встретиться лицом к лицу не только с Маркусом, но и со всеми остальными заключёнными. Но Нико так и не успел принять решение, так как Маркус, выйдя из камеры, медленно приблизился к Кэмпбеллу с опущенными, но не расслабленными до конца руками.

— «Ты меня видеть хотел?» — спросил он.

— «Эй, вы двое, а ну разошлись!» — крикнул Нико. — «Хватит хуйнёй заниматься! Вы что, дети малые что ли?!»

Кэмпбелл даже не моргнул, приблизившись к Маркусу почти вплотную.

— «Ты насчёт почты спрашивал», — начал он. — «Так вот, все те письма, что эта твоя сука тебе слала — я их все сжёг до последнего. И даже те, что ты ей слал. Просто хочу, чтобы ты всё знал. Я сделал это, потому что ты трусливый кусок говна».

На всём этаже повисла гробовая тишина. Заключённые следили за происходящим, затаив дыхание. Нико, видевший лишь спину Маркуса, не знал, какое выражение приняло лицо того. Зато он заметил, какое выражение приняли лица наблюдавших за Фениксом заключённых.

Маркус очень медленно качнул головой, как он обычно делал, а затем просто с дикой силой вломил Кэмпбеллу боковым ударом справа так, что хруст на весь этаж был слышен. Никакой ругани, никаких толканий, с которых обычно драка и начинается, ничего подобного. Маркус просто уложил Кэмпбелла одним ударом на пол, а затем набросился на него. Заключённые разразились воплями и восторженными криками, но Мерино жестом приказал им не вмешиваться. Уже никто не услышал орущего Нико, который понимал, что даже если сейчас туда спуститься, то Кэмпбелла всё равно до состояния желе изобьют.

Кэмпбеллу тоже удалось пару раз ударить Маркуса, но тот был куда крупнее, да и злости в нём скопилось до хрена. Он принялся так сильно метелить Кэмпбелла, что Нико решил, будто Феникс не уймётся, пока не убьёт надзирателя. Может, тут дело касалось не только его девушки. Затем Маркус прекратил избиение, словно бы какой-то внутренний голос сказал ему, что хватит. Оттащив Кэмпбелла за ноги к столу, Феникс швырнул его спиной на столешницу и одной рукой сдавил горло.

— «Это тебе за неё», — прорычал он. — «Ещё хоть раз про неё что-нибудь скажешь, и я тебя к хуям порешу».

Нико подумал, что Маркус сейчас вновь начнёт метелить Кэмпбелла, но тот, отойдя назад, бросил взгляд на мостки. С трудом слезший со стола Кэмпбелл едва на ногах мог стоять, но всё равно не спешил сдаваться. Вмешавшиеся Мерино и Рив заломили ему руки ещё до того, как надзиратель начал бы вновь драку, выйти победителем из которой у него уже бы не вышло.

— «Ладно, офицер Ярви», — сказал Маркус. — «Делай, что должен».

Нико знал, что Маркус теперь безропотно отправится в одиночную камеру, но суть заключалась не в этом. В тюрьме давным-давно исчезли все намёки на дисциплину. Просто два измученных и убитых горем человека вымещали друг на друге свои личные обиды. Подобная драка не переросла бы в тюремный бунт, ведь теперь если и остались какие-то границы и противоборствующие стороны, то лишь между миром в стенах тюрьмы и тем, что ждало человечество за их пределами.

Тем не менее, Нико случайно создал какой-то новый общественный строй в “Глыбе”. Твою мать, как бы теперь ещё с ним управиться? Двое самых отмороженных бандюков из всего преступного мира Тируса, попавшие за решётку, вдруг стали себя, словно джентльмены, разнимающие ввязавшихся в кулачный бой в комнате отдыха какого-нибудь дорогого яхт-клуба Эфиры. Это было крайне необычно.

— «Думаешь, это всё, Феникс? Как бы не так», — бормотал Кэмпбелл разбитыми губами, хотя прекрасно понимал, что уже успел причинить Маркусу достаточно боли, как и намеревался. Скорее даже наоборот: он был собой доволен. — «Твои богатые друзья не смогут всю жизнь за тобою присматривать».

Рив и Мерино, корча из себя настоящих джентльменов, оттащили Кэмпбелла к защитной двери. Маркус не сводил глаз с мостков, ожидая ответа Нико.

— «В следующий раз, как она позвонит, ответь ей, чёрт тебя дери», — сказал надзиратель. — «И радуйся, что я не отправил тебя в крыло для психов, а то ведь и не посмотрю, что его водой затопило. Всё, возвращайся к работе».

Нико тут же развернулся, даже не став ждать реакции со стороны Маркуса, но по пути к двери даже не услышал никакого привычного шушуканья других заключённых у себя за спиной. Он вступил в ряды надзирателей вовсе не для того, чтобы вернуть преступников на путь истинный, дав им второй шанс. Ему совершенно не нравилось проявлять жестокость по отношению к заключённым. Нико даже сам не хотел идти в это место на работу. Но каким-то образом, несмотря на отчаяние, страх и безразличие, ему удалось сделать “Глыбу” хоть немного цивилизованнее по сравнению с тем, какие порядки царили тут при прошлом старшем надзирателе по фамилии Оссининг.

Хотя, всё это ненадолго. Если выпустить сейчас всех заключённых на свободу, то из них всех вновь стать полезным членом общества сможет лишь бедняга Маркус Феникс. Но пока что это вообще никакого значения не имеет. Ситуация в “Глыбе” была под контролем.

“Пусть даже и не под моим”.

Дни тюрьмы и так подходили к концу, и меньше всего её обитателям надо было, чтобы всё свелось к хаосу.




НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ БАЗА КОГ, ОСТРОВ АЗУРА. МЕСЯЦ БУРЬ, СПУСТЯ 14 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


— «Вас ведь не обучали себе подкожные инъекции делать, да?» — спросила Бэйкос. Её голос звучал приглушённо из-за медицинской маски на лице. — «Это просто чудо какое-то, что вы себе закупорку сосудов воздухом не устроили. Дайте, я сама сделаю».

Адам к этому моменту научился уколы себе ставить, как заправский наркоман. Он отлично накладывал себе жгут, вводил иглу под нужным углом, слегка вытягивал поршень, чтобы проверить, попал ли в сосуд, а затем относительно плавно набирал кровь в шприц. А ведь когда-то от всей этой процедуры его бросало в дрожь, доводя почти что до обморока. Впрочем, профессор не привык заниматься подобным перед посторонними людьми. Пробирка наполнилась тёмно-красной кровью.

— «Вы же не врач», — ответил Адам. — «И уколы крысам не в счёт. Мне вы так же в загривок не вколете».

— «Очень смешно».

— «К тому же, меня этому именно что обучали. Все солдаты обязаны были проходить азы полевой медицины».

— «Но вы всё наобум делали. Никакого режима дозировки, никакого порядка введения, вообще ничего».

— «Ну, представьте, что я огромная, но напрочь лишённая миловидности крыса. Как вы считаете, я уже заражён?»

— «Ещё как, пусть даже патоген в вашем организме, судя по всему, в спящем состоянии. Во всяком случае, вы уж точно переносчик».

— «Ну, тогда дело сделано», — ответил профессор, вынул иглу и, положив пробирку на стерильный лист пластика, зажал комочек ваты в сгибе локтя. Бэйкос взяла пробирку через медицинские перчатки, а затем, написав на ярлыке “АЛЬВА, У.”, положила образец в пластиковый пакет и запечатала его. — «Несмотря на то, что я сам весьма небрежный врач, мне всё же удалось добиться желаемого результата. Я всё время только и пытался, что воспроизвести условия, при которых происходило заражение Саранчи под землёй, совершенно забыв о том, что они и сами этот вопрос объёмно изучили».

— «Пока что никто больше не проявляет явных признаков заражения», — сказала Бэйкос. — «Хотя у всех и так в анализах низкий уровень загрязнения организма имульсией и химикатами. Но оно и неудивительно для тех, кто в городах живёт. Вернее, для тех, кто раньше там жил».

Опершись спиной на край шкафа с бумагами, доктор пролистала свежие результаты анализов. Всё население Азуры ежемесячно в обязательном порядке сдавало кровь и мочу на анализы, не задавая лишних вопросов, ведь живущие здесь учёные прекрасно понимали, что на острове находится опасный патоген. Не надо было им рассказывать о том, что человек, проживший на материке чуточку дольше них, являлся живым переносчиком. Бэйкос была твёрдо уверена в том, что передача патогена происходит через обмен телесными жидкостями или при попадании в организм через органы пищеварения, ведь только так ей самой и удалось заразить различных подопытных животных. Адам сомневался, что ему станут столь же охотно жать руку при встрече, если узнают, что таится в его организме. Порой даже сами учёные испытывали иррациональный страх не хуже простых обывателей.

Адам убрал вату, чтобы проверить, остановилось ли кровотечение. Сняв маску и перчатки, Бэйкос бросила их в мусорное ведро с управляемой педалью крышкой, на боку которой имелась наклейка: “МЕДИЦИНСКИЕ ОТХОДЫ, УНИЧТОЖАТЬ ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ СОЖЖЕНИЕ”.

— «Вы ведь меня безумцем считаете, не так ли?» — спросил профессор.

— «Я уже забросила все попытки понять, какой вы на самом деле, Адам. Хотя я и впрямь считаю, что вы слишком много ответственности взвалили на собственные плечи, возомнив себя мессией».

— «Я предпочитаю считать, что частично виноват в том, что не смог предотвратить эту войну, так что теперь просто обязан заплатить такую цену ради её завершения».

— «А, ну да, извините, я перепутала термины. Тот тоже на “м” начинается: “мученик”».

— «Так, вам нужны для работы мои ткани, или нет?»

— «Вы и сами прекрасно знаете, что нужны».

— «Тогда, Эстер, мне придётся прибегнуть к фразе, которую частенько повторял один из сержантов в том взводе, где я давно служил: “Захлопнитесь”».

Бэйкос, вовсе не разозлившись на подобный ответ, одарила Адама своего рода усмешкой — иначе её реакцию и не назовёшь. Она подняла шторы, висевшие на окне между её кабинетом и главной лабораторией, хотя в их применении не
было никакой необходимости. Вряд ли бы кто-то усмотрел нечто странное в том, что Адам сдавал анализы, как и все остальные жители острова. Профессор уже долгое время не вводил себе новые дозы патогена, так как тот вполне успешно сам по себе выживал в его организме. Ему лишь требовалось вкалывать себе антитела по мере их разработки, и так, чтобы никто кроме Бэйкос и Нэвила об этом не знал.

Адам подумал о том, что если вдруг обнаружится ещё какой-нибудь вид патогена с иными свойствами, то он и его себе вколет. Профессор уже твёрдо решил довести это дело до конца, будучи неспособным отказаться. Нужно было исследовать все возможные варианты. В данный момент они по-прежнему и понятия не имели, как именно Свечение влияет на человеческое тело, если вообще это делает. Также неизвестным оставался и способ окончательно уничтожить патоген, который постоянно проскакивал в анализах, каждый раз вновь мутируя. Биологи утверждали, что совершенно не представляют, какими именно могут оказаться жизненный цикл и репродуктивная стратегия у этого организма. Адам по-прежнему придерживался военных рамок мышления: пока неизвестны цели противника и способы их достижения, не выйдет грамотно его разгромить без вероятности потратить уйму ресурсов впустую на простое массовое истребление.

“А не всё ли равно Прескотту, даже если он и знает, что я сам себя заразил?”

Забрав запечатанный пакет с образцами крови, Бэйкос ушла. Адам почувствовал себя не в своей тарелке из-за того, что остался в одиночестве в её кабинете, поэтому направился к собственному столу, чтобы проверить, что ему прислали из Джасинто. Господи, этот Пэйн до сих пор там что ли никак не мог определиться с оборудованием для получения изображений у резонатора? Параллельно с этим профессор размышлял об уничтожении клеток Светящихся, если, конечно, термин “клетка” вообще мог быть применим к столь необычному организму.

Элейн когда-то рассказывала Адаму, что в университете имени ЛаКруа помещения, где содержались образцы биологически опасных веществ, раньше облучали радиацией. Она говорила, что не доверяла техникам в плане соблюдения норм безопасности при работе с оборудованием, постоянно напоминая обо всех тех случаях, когда специалисты по радиоонкологии в Медицинском центре Джасинто подвергали пациентов облучению куда большими дозами радиации, чем это требовалось в лечебных целях. Ей всё это было как бельмо на глазу.

Но подобное решение было вполне понятно для физика, специализирующегося на разработке оружия. Адам задумался над тем, как облучить организм радиацей, не убив тем самым пациента, если патоген проник уже в каждую клетку. Он решил вернуться к этой задумке уже после того, как удастся ликвидировать все промахи с проектом светомассовой бомбы.

К распечаткам из Управления оборонных исследований Прескотт приложил небольшую записку с выведенным от руки текстом: “Не забывайте, как Хоффман сказал, что Пэйн и в подмётки Адаму Фениксу не годится. Забавно. Мне показалось, что это вас развеселит. Р.П.”. Адам решил, что лучше пусть его хвалят после того, как по всем бумагам он проходит погибшим, чем не хвалят вообще.

“А Эстер ещё и удивляется, почему я считаю, что должен всё сделать сам. У меня как-то не очень хорошо выходит перекладывать свои обязанности на других”.

Адам и сам точно не знал, сколько ещё ему удастся держать всё в секрете, проживая в небольшом поселении, обитатели которого с каждым днём становились всё злее и злее по отношению друг к другу. Да и вообще, есть ли кому-то дело до его тайн? Тем не менее, он вновь оказался втянут в этот закручивающийся водоворот, в котором чем дольше скрываешь правду, тем сложнее в итоге во всём признаться будет.

“Надо было сразу же сказать Прескотту, что я ставлю эксперименты на самом себе. Просто поставить перед фактом, не спрашивая разрешения”.

А как бы они тогда с Альвой поступили? Хотя было уже слишком поздно. Некоторое время он мучился мыслями о сыне, а затем решил, что в следующий раз потребует его фотографию с чем-то вроде заверенной даты на ней. Адам задумался над тем, считает ли Маркус дни в тюрьме, ведёт ли что-то вроде дневника. Насколько сам профессор знал, сын в детстве никогда подобным не занимался, не доверяя бумаге. Все мысли, возникавшие в голове Маркуса, так и оставались там бурлить в собственном соку. Будучи человеком, которому в силу профессии требовалось записывать каждую мысль, идею и попытку, Адам, тем не менее, понимал подобное отсутствие личных записей, ведь мужчинам из рода Фениксов не пристало открыто высказывать своих чувств. Но теперь профессор переживал о том, что не осталось вообще никакого материального свидетельства о жизни и роде деятельности его сына. Кроме того впечатления, что он произвёл на окружающих, не осталось почти никакого подтверждения, что Маркус вообще существовал, кроме его личного дела призывника. Адам прекрасно понимал, что сейчас уже и эти бумаги могли превратиться в пепел, если правительственные архивы в Джасинто подверглись обстрелу.

Пора было сходить к Нэвилу, чтобы изучить данные по проекту светомассовой бомбы. Какой смысл для Бэйкос изобретать антитела к патогену Светящихся, если Джасинто не устоит под ударами куда более понятного и далеко не столь неуязвимого противника вроде Саранчи. Надо было выиграть время, но Адам понимал, что у него в достатке этого времени всё равно никогда не будет, а поставленное на кон росло с каждой секундой.

По пути профессор зашёл в мужской туалет, где зеркала куда жёстче и беспощаднее свидетельствовали о его внешности, чем тот аккуратно посеребрённый антиквариат в его покоях, что льстил своей размытостью. Адаму совершенно не нравилось то, что он видел в отражении в последнее время: уцелевшие волосы вокруг расширяющейся лысины окончательно поседели, а мускулы на плечах стали терять былую форму. Годы жестоко с ним обошлись. У профессора всегда была роскошная густая тёмная шевелюра и широкие плечи как у Маркуса, а теперь чёткий рельеф его трапециевидных мышц постепенно сглаживался до плоскости, как у банковского клерка. Несмотря на его статус учёного, Адам оставался солдатом, гордящимся своей силой и физической формой. Он всегда был уверен в том, что, несмотря на количество проступивших на лице морщин, его фигура останется неизменной, но всё вышло совсем не так.

“А ведь мне ещё и шестидесяти лет нет. Вот, что бывает, когда ведёшь сидячий образ жизни”, — подумал Адам, отвернувшись от зеркала, а затем подошёл к писсуарам и расстегнул ширинку. — “Элейн состарилась бы куда элегантнее”.

Погрузившись в собственные мысли, Адам задумался над тем, стал ли он медленнее опустошать свой мочевой пузырь из-за патогена, или же причина крылась в простате. В этот момент открылась дверь одной из кабинок, и Адам по привычке продолжал смотреть прямо перед собой на стену, отделанную плиткой. Но его заставил обернуться стук каблуков об пол, и меньше всего на свете профессор ожидал увидеть тут Луизу Сеттайль. Адам, тут же смущённо сгорбившись, чтобы прикрыться, вновь перевёл взгляд на стену.

— «Извините», — сказала Сеттайль, увлечённо отмывая руки пенящимся мылом в раковине. — «Никак не могу запомнить, где же тут женский туалет. Постоянно бегаю туда-сюда с Дьюри. Не волнуйтесь, профессор, нет у вас там ничего такого, чем вы могли бы разведку поразить».

Адам постарался застегнуть ширинку как можно быстрее. И лишь в тот момент, когда он мыл руки, а Сеттайль выходила из туалета, до профессора дошёл весь смысл её последней фразы, поначалу казавшейся вполне безобидной. Подождав несколько минут, пока стихнет стук её каблуков, Адам направился на поиски Нэвила.

Доктор Эстром обычно сидел в лаборатории физических исследований, так как в ней работало куда меньше людей, и никто не жаловался на то, что Нэвил оставляет свою еду и кофе на рабочих столах. Зажав зубами карандаш, доктор Эстром был полностью поглощён информацией на экране его компьютера. Ему явно нужен был перерыв.

— «Ты видел данные по проекту светомассовой бомбы?» — спросил Адам.

— «Да. Вот же хуйло этот Пэйн, а? Мы ведь для него всё подсчитали, а местный специалист по оптике даже внёс несколько поправок», — Нэвил спрятал карандаш за ухо. — «Кстати, Сеттайль видели? Она как только спрыгнула с вертолёта в этот раз, так сразу ко мне помчалась».

— «Ну, как Дом говаривал, ты её “подцепил”».

— «Не, она ж с Прескоттом мутит».

— «Господи, правда что ли?» — изумился Адам. Сам он ничего подобного не замечал, выругавшись, что стареет и теряет хватку. Хотя Прескотт ведь не женат, так что… Просто казалось, что его такие вещи не интересуют. — «Ну, в принципе, логично».

— «Должно быть, пытаются скрестить свои гены, чтобы вырастить ребёнка с акульей хваткой. А если серьёзно, то её куда больше интересует, чем мы тут занимаемся, хотя это и неудивительно. Тем не менее, она постоянно о вас говорит».

У Адама сердце ещё глубже в пятки ушло.

— «Ну, полагаю, это потому, что я известен своей неблагонадёжностью», — ответил он. — «Сеттайль, наверно, считает, что я до сих пор периодически звоню Мирре о жизни поболтать».

Нэвил одарил его слегка странноватым взглядом, приправленным капелькой недоверия и подозрений, что принесли ему столько боли, когда он впервые всё высказал Адаму, а затем просто пожал плечами.

“Неужели он считает, что я до сих пор от него что-то скрываю? Хотя, будь я на его месте, то что бы сам предположил?”

— «Кажется, её куда больше интересует, почему физик занимается биологическими исследованиями, так что я постарался перевести тему разговора на принципы работы светомассовой бомбы», — Нэвил вновь достал карандаш из-за уха. — «Хотя, как мне кажется, вам стоит приготовиться к тому, что за вами станут пристально следить».

— «Ну, если она и узнает, над чем мы на самом деле работаем, ничего страшного ведь не случится, не так ли?»

— «Вы пятнадцать лет скрывали от правительства самого развитого государства на Сэре о том, что на него готовится нападение», — ответил Нэвил. — «Её это явно беспокоит, заставляя задумываться о том, что же ещё вы скрываете».

“А ты-то сам об этом не думаешь?”

— «Разберусь со всем, когда до этого дело дойдёт», — сказал Адам.

Неспособность доктора Пэйна правильно настроить систему получения изображения от резонатора светомассовой бомбы при помощи изготовленных деталей заставила Адама хотя бы на несколько часов позабыть обо всех своих остальных тревогах. Сев рядом с Нэвилом, он изучил то оборудование, с которым приходилось работать Пэйну и составил новые расчёты. Его даже не волновало то, как Прескотт собирается донести всё это до разума Пэйна. Как-то же до этого получалось.

Было уже далеко за полдень, когда Адам решил размять ноги и прогуляться, оставив Нэвила разрабатывать способы облучения. Профессор стоял в саду, наблюдая за тем, как колибри деловито носится вдоль вьющегося стебля неизвестного ему растения от одного напоминавшего раструб цветка к другому, когда к нему подошёл Пол Дьюри.

— «Профессор, вы не против, если я приглашу вас пройти со мной?» — начал он. — «Агент Сеттайль несколько волнуется о Уильяме Альве и хочет, чтобы вы ей кое-что объяснили».

“Ну вот и всё”, — подумал Адам. Прескотт теперь будет сверлить его ледяным взглядом через экран, а Сеттайль начнёт прослушивать все его переговоры и следить за каждым шагом. Ну, или приставит к нему кого-нибудь из охранного подразделения “Оникс”. Но, по сравнению с предыдущим разом, не такой уж профессор и большой грех совершил. Он и впрямь мог полагаться на свои высокие нравственные принципы: ведь он собирался травить и лечить собственное тело по своему усмотрению, ничем не вредя остальным.

— «Вы ведь сообщите Нэвилу, куда я направился, да?» — спросил Адам. — «Кажется, у меня есть право на один телефонный звонок».

Профессор решил, что это не лучшая его шутка, с учётом сложившейся ситуации.

ГЛАВА 16


«Сантьяго, ты у меня как заноза в жопе. Я и так стараюсь изо всех сил, но уже каждая шваль в курсе, что у нас уговор Фениксу побег организовать, будто бы шанс теперь есть. Видишь ли, мой человек в тюрьме проболтался. Да и до сих пор болтать продолжает, потому что он теперь в армии оказался вместе с твоими ребятами. Теми самыми, кто сочувствовал твоему приятелю. Он отмазаться пытается, чтобы ему ноги не переломали, или совершенно случайно на гранате не подорвали. Хотя у него сейчас есть проблемы куда посерьёзнее этих, уж поверь мне. И лучше надейся, чтобы твой шеф обо всём этом тоже не узнал, а то лично встретишься с Фениксом гораздо раньше запланированного».


(Пьет Вердье объясняет трудности с осуществлением

попытки организовать побег Маркуса Феникса

в сложившихся обстоятельствах.)




“ГЛЫБА”, МЕСЯЦ БУРЬ. СПУСТЯ 14 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


— «Всё равно течь будет», — сказал Рив. Водонагреватель уже неделю протекал, а попытки Эдоуэйна залатать его при помощи какой-то раздобытой Ярви шпатлёвки для автомобильного кузова не увенчались успехом. — «Тут сварка нужна, или заплатка металлическая. Ну, или как там это называется».

— «Пайка», — подсказал Маркус. — «Это же медная труба».

— «Хорошо, что твой дворецкий тебя научил в этом разбираться. Короче, дальше только сильнее течь начнёт».

Маркус, Эдоуэйн и Вэнс лежали на полу, сунув головы под водонагреватель, который представлял собой большой цилиндр, установленный на полуметровых бетонных блоках. Воздух в помещении настолько сильно провонял едкой химической вонью шпатлёвки, что Рив аж чувствовал её привкус во рту.

— «Ну, в любом случае, уже медленнее течь стало», — подытожил Маркус. — «Воду греть всё ещё можно. Течёт не особо быстро, так что бак успевает наполниться заново».

— «Да тут вся сантехника уже из строя выходит», — встав с пола, Эдоуэйн немного походил по комнате, растирая ногу, будто бы её мышцы судорогой свело. — «И не надейтесь, что министерство юстиции тут что-то ремонтировать станет. Возможно, всё уже скоро сведётся к тому, что дровами будем воду в жестяных тазах греть».

Каждый раз, как Эдоуэйн наступал на проржавевший кусок автомобильной двери, прикрывавший вход в туннель, что они пытались пару лет назад выкопать, тот лязгал, словно неправильно установленная крышка канализационного люка, напоминая своим грохотом о постигшей заключённых неудаче. Рив задумался о том, как бы сложилась их жизнь, если бы у них всё прокатило тогда с побегом. Растворились бы они бесследно среди наводнившей город толпы беженцев, или же жили бы где-то за периметром вместе с “бродягами”. А может, они все уже давно мертвы были бы после первой же стычки с червями. Наверно, всё же хорошо, что у них тогда ничего не вышло.

— «Ярви говорит, что в крыле для психов уровень воды поднялся», — заговорил Вэнс. — «Я к тому, что мы явно на роднике сидим, или же какая-то водопроводная труба под тюрьмой течь дала. Теперь тут вечно всё затоплено будет».

— «А там внизу есть трубы какие-нибудь?» — спросил Эдоуэйн. — «Можем туда спуститься?»

Все перевели взгляд на Маркуса. Ключи от внутренних замков до сих пор были у Мерино, но ни у кого из заключённых не возникало желания или необходимости спускаться к одиночным камерам, раз уж психов давным-давно перевели оттуда. Ярви, наверно, спокойно отдаст ключи от крыла для психов Маркусу, если тот вежливо попросит. Всё равно никто и не думал о попытке прорваться на волю.

— «Ладно», — пробормотал Маркус, поднявшись на ноги. — «Но нам всё равно придётся отрезать все трубы, что найдём там, как-нибудь загерметизировав их».

— «Ну, ты сначала трубу найди, а уже потом думать будем, что дальше делать».

Вэнс проводил взглядом Маркуса, ушедшего в сторону общего коридора.

— «Чанки наконец-то доделал свой коврик для него», — сказал он. — «Так долго с ним возился, что Маркус, наверно, уже и забыл, для чего тот его вышивал».

— «Это им Чанки занимался, когда Маркуса только привезли сюда?» — спросил Рив, который прекрасно помнил те события. — «Когда он с Мерино сцепился?»

— «Да, тот самый».

— «Хм, ну здорово. Важно само намерение, а не сроки исполнения».

Каждое удобство в тюрьме ценилось на вес золота. Рив задумался о том, когда же привезут очередную коробку печенья с патокой. Впрочем, всё это подождёт. Он направился в общий коридор, чтобы посмотреть, сумел ли Маркус пробить себе ключи от крыла для психов. Так и не найдя нигде Феникса, Рив решил, что тот пошёл в сад, чтобы проверить, не ошивается ли Нико с сигаретой у открытого окна. Или же Ярви уже сбросил ему ключи с мостков, и Маркус спустился в подвал. Дорогу туда он прекрасно знал.

Кто-то окрикнул Рива из противоположного конца коридора. Это был Ван Лиис.

— «Эй, Рив, это уже не смешно. Что за хрень с сортирами творится?»

— «Твою мать, я тебе что, сантехник аварийной службы?»

— «Они забились».

— «Ну, попробуй меньше срать в них».

— «Нет, я к тому, что вода наверх прёт».

— «Замечательно. Держу пари, это всё из-за затопления».

Решив проверить свою догадку, Рив пошёл обратно к их старому подкопу в технической зоне, чтобы проверить уровень воды в нём. Сдвинув в сторону крышку, он увидел, как в нескольких сантиметрах от поверхности плещется мутная вода. Да уж, тюрьму сразу во всех местах затапливать начало, и Ярви теперь придётся с этим что-то делать. Может, их наконец-то эвакуируют в другое здание, или ещё что.

“Ну да, как же, мечтай дальше. Мы здесь только из-за того, что у них не осталось никакой другой помойной ямы, куда можно было бы нас выкинуть, не забыл?”

Назад в общий коридор он направился с намерением доораться до Ярви, чтобы тот пришёл и сам всё увидел. Но к нему подбежал Ван Лиис, в этот раз уже в компании Вэнса.

— «Ё-моё, там пауки!» — прокричал он. — «В туалетах до хера пауков!»

— «Вроде большой, а ноешь, как девчонка», — съехидничал Рив. — «Раздави ногой, да и всё. Они тебя боятся больше, чем ты их».

— «Там не такие пауки!» — ответил Ван Лиис. — «Я не шучу, я таких сроду не видел! Они пиздец какие здоровенные!»

— «И отвратительные», — кивнул Вэнс.

Рив пауков не боялся. Тут их вообще немного водилось, скорее всего, потому что пауки были не глупее крыс, когда дело касалось понимания того, что не на что в этих стенах время своё тратить. Но Ван Лиис обычно так остро не реагировал на насекомых, а Вэнсу вообще всё до лампочки было. Проследовав за ними к туалетам, Рив взглянул вверх на стены, ожидая увидеть там паутину с висевшими на ней хозяевами.

— «Нет, не там, а внизу», — сказал Вэнс. — «За унитазом».

Рив уже заготовил свои шуточки, ведь вряд ли какой-то паук мог оказаться настолько страшным. Насколько он помнил, те, что представляли смертельную опасность из-за яда, были небольших размеров, а большие особи лишь выглядели пугающе. Начав посмеиваться, Рив проследил, куда указывал пальцем Вэнс, а затем присел на корточки и взглянул за трубное колено унитаза.

“Ни хера себе…”

Достигавший в длину двадцати сантиметров паук был тёмно-серого цвета, словно древесный уголь, а фаланги ног соединяли крупные суставы. А ещё у него была самая настоящая пасть. Рив чем угодно мог поклясться, что у твари есть клыкастая пасть.

— «Ёб твою мать!» — Рив отпрыгнул назад. — «Это ещё что за хрень?!»

— «Не знаю, но они лезут прямо из унитазов», — ответил Вэнс. Оглянувшись по сторонам, он схватил швабру с почти что налысо стёртой щёткой, что стояла возле покрытой плиткой стены. — «Сам посмотри».

Рив открыл пинком ноги дверь соседней кабинки. Одна из этих тварей карабкалась по сломанному стульчаку. В следующей кабинке ещё один паук копошился позади труб, разбрасывая по полу маленькие кусочки бетона, будто бы собака, выкапывающая кость.

— «Позови-ка Мерино», — сказал Рив. Вэнс отбивался от одного из пауков при помощи швабры. Тварь вцепилась в щётку, будто бы мелкая кусачая собачка. — «Знаешь что, зови Маркуса, да и Ярви тоже. Чёрт, да хоть кого-нибудь позови, пусть посмотрят!»

Дверь в туалет распахнулась, и в комнату зашёл Маркус в промокших до колена штанах, сжимая в руках пару коротких обрезков медной трубы.

— «Вот такие подой… Твою мать!» — выругался он а затем, бросив один обрезок на плиточный пол, крепко схватился за другой обеими руками, сделал два широких шага вперёд и ударил трубой из всех сил ударил ближайшего к нему паука. Спустя пять или шесть ударов паук умер, после чего Маркус, судя по всему, заметил остальных и отошёл на пару шагов назад, будто бы пересчитывал их взглядом.

— «Вы так и будете просто стоять и смотреть на них, чёрт вас подери?!» — прорычал он. — «Это же корпсеры, их валить надо. Хватайте что-нибудь тяжёлое и мочите, пока они не сбежали».

— «Твою мать, ты прикалываешься что ли?!» — крикнул Ван Лиис, который тут же воспользовался советом Маркуса и схватил с пола брошенный обрезок трубы.

— «Вы никогда корпсера, блядь, что ли не видели, а?!» — Феникс врезал трубой по другому пауку, который пытался вылезти из унитаза. Ноги твари полетели в одну сторону, а куски битого фарфора — в другую. К этому моменту в туалете появилось ещё несколько заключённых, пришедший посмотреть, из-за чего такой шум начался. — «Тут что, женский монастырь? Давайте быстрее уже, валите их!»

Первым под руку Риву попался старый совок для мусора, схватив который, тот принялся лупить им по пытавшемуся скрыться за трубами корпсеру. Да, это уж точно не пауки были, ведь эти твари отбивались. Корпсер, решив не сдаваться без боя, прыгнул на обидчика, вонзив свои клыки тому в штанину. Риву пришлось лупить самого себя по ноге, чтобы заставить эту тварь отцепиться. По туалетной комнате ползало уже с две дюжины мелких уродов. Скрывавшихся между стенками тварей давили ногами, забивали насмерть и прокалывали насквозь, а от криков и лязга ударяемого металла можно было оглохнуть. В итоге всё стихло, но Маркус единственный не прекращал херачить одну из тварей. Казалось, одним лишь убийством противника он не удовлетворился, остановившись лишь после того, как корпсер превратился в масляное пятно на полу. После этого Маркус прошёл мимо всех кабинок, заглядывая в каждый унитаз и выжидая несколько мгновений прежде, чем направиться к следующему. Раздался звук удара: должно быть, отставший от основной группы корпсер пытался выбраться из сортира. Врезав ему медной трубой, Маркус сбросил тварь на пол и добил ударом ботинка.

Некоторое время он стоял на месте и, тяжело дыша, не сводил глаз с раздавленного в кашу корпсера, а затем поднял взгляд на ошарашено смотревших на него людей.

— «Вы ведь все сроду не видели ни одного проклятого червя, или ещё чего такого, да?» — заговор Маркус таким тоном, будто бы это заключённые виноваты были в том, что влетели сюда под замок на пожизненный срок ещё до “Дня-П”. — «Охереть».

— «Ну, риверов мы видели», — ответил Чанки, протиснувшись сквозь толпу потрясённых боем заключённых. Вооружённые грабежи и поджоги для них были делом несложным и не вызывавшим лишних волнений. А вот громадные пауки с зубами — это нечто совершенно иное, с чем никто из заключённых в жизни не сталкивался. — «Я думал, что корпсеры эти здоровенные такие».

— «Так и есть», — Маркус будто бы вновь стал сержантом на войне, выступающим перед бойцами с напутствием, пока выхаживал туда-сюда в поисках какого-нибудь ещё движения. — «Корпсеры выкапывают прорывные дыры. Они пять-шесть метров в высоту, а то и больше, так что голову вам спокойно к хуям оторвать могут. Но они ведь такие не сразу появляются. Вот эти — молодняк, наверно. А ещё они ведь прокопали себе дорогу внутрь тюрьмы».

— «Рад, что не присел посрать, когда всё это началось», — вмешался Мерино, заходя в комнату. — «У нас проблемы?»

— «Ещё какие», — ответил Маркус, выходя из комнаты. Он направился к крылу с камерами, сжимая трубу в руках, словно тяжёлую полицейскую дубинку. Рив направился за ним, повинуясь интуиции, подсказывавшей ему, что рядом с Фениксом сейчас безопаснее всего. — «Офицер Ярви, вы здесь?!»

Выскочивший на мостки Ярви склонился через перила.

— «Что там у вас внизу за хрень творится?! Раненые есть?!»

— «Пока нет», — ответил Маркус. — «На нас корпсеры напали. Вам надо связаться с Домом Правителей. Скажите, чтобы соединили вас с полковником Хоффманом или боевым информационным центром. Передайте им, что у нас тут черви устраивают подкопы через канализацию. Корпсеры двадцать сантиметров длиной, вероятно только что вылупились. Им всё это надо знать на тот случай, если это подготовка к большому наступлению».

— «Твою ж мать!» — выругался Ярви. — «Ладно, понял тебя».

Он бегом скрылся за дверью, после чего Рив услышал, как надзиратель выкрикивает имена Парментера и Кэмпбелла. Теперь уже все сорок ошарашенных заключённых собрались в главном коридоре, храня молчание. В этот раз они искали помощи у Маркуса, а не Мерино, ведь он знал всё о червях, и каждое его слово было на вес золота.

— «И что теперь делать будем?» — спросил Мерино. — «У тебя план есть какой-нибудь, Феникс?»

— «Хватайте любое оружие, какое только найдёте, и, чёрт вас дери, следите за всеми дырами в полу и стенах», — ответил Маркус. — «Как увидите, что из них что-то лезет — тут же гасите, пока лезть не перестанут».

Маркус вновь ожил, причём в том ключе, в каком Рив его видел всего лишь несколько раз за последние три-четыре года. Его не просто таким сотворили — он и сам этого хотел: вступить в бой с этими тварями, забрав их как можно больше с собой на тот свет, потому что уже не мог вернуться к своей прошлой жизни. Чувствовалась в нём какая-то пугающая неотвратимость, да и ничем другим он не мог смыть позор со своего имени, искупив вину.

“Нет, ты не умрёшь, ты должен всё это пережить и победить. Ты должен загладить свои проступки, вернуться к своей девушке и начать заново с чистого листа, ведь именно так герои и поступают. Нам всем это нужно, даже таким, как я. Нам необходимо знать, что герои существуют на самом деле и всех побеждают в конце. Потому что мы не можем сами себя спасти без вас”.

— «И какие ещё твари полезут из дыр?» — спросил Чанки.

— «Не знаю», — ответил Маркус. — «Но всем, кто сам может туннели прокапывать, придётся протиснуться через трубы и кабельные каналы. Гранитная плита их вечно сдерживать не сможет, так что они просто воспользуются самым простым путём, как и люди».

— «И какие твари могут сюда пролезть?»

На экране телевизора всё выглядело совершенно иначе. Когда в “Глыбе” ещё крутили выпуски новостей, то в них показывали в основном аэрофотосъёмку червей с человека ростом и здоровенных брумаков, которые смахивали на ходячие танки. Твари на снимках по большей части ходили на двух ногах, словно какие-то дико выглядящие люди. Будучи не в состоянии даже вспомнить, видел ли он толком корпсера на снимках, Рив внезапно понял, что вообще не представляет себе, какие ещё твари поджидают его за стенами тюрьмы.

— «Ещё тикеры могут напасть», — начал перечислять Маркус. — «Может, и шавки. Трутням придётся войти сюда через дверь. Но не надо исключать и прочие варианты».

— «Трутни — довольно крупные уроды», — заметил Мерино. — «Что будет, если они проникнут внутрь тюрьмы?»

— «Кранты тебе тогда, вот что будет», — ответил Маркус совершенно безразличным тоном. — «Потому что даже мне потребуется “Лансер” или боевой нож, чтобы завалить такого».

— «Ну, большинство из нас загремело сюда как раз из-за того, что отлично убивать умеем», — вмешался Рив. — «Может, мы всё же сумеем против них устоять».

— «Ага, сумеем», — кивнул Маркус.

В общем-то, Рив был прав насчёт навыков сидевших в “Глыбе”. В приличном обществе, наверно, вряд ли обрадовались, если бы такие ребята поселились в соседнем доме, но когда дело касалось насилия, то нельзя было отрицать их огромную пользу. Заключённые, заглянув в камеры, чтобы разобрать металлические рамы коек, а также прихватить ножи и самодельные заточки из-под матрасов, заняли оборону возле окон, водостоков и шахт. Парментер, вышедший на мостки с винтовкой в руках, выглядел так, словно бы сроду оружия в руках не держал. Стоявший рядом с ним Кэмпбелл оглядел весь коридор под ним. Рив не сводил с него глаз, чтобы проверить, не выслеживает ли тот, где сейчас Маркус. Сам Феникс поднял взгляд на мостки, будто бы ему в голову та же мысль пришла.

— «Некогда тебе будет этой хуйнёй заниматься, когда черви сюда попрут, мудила», — пробормотал он.

Вышедший на мостки Ярви стукнул прикладом винтовки об металлические перила, чтобы привлечь всеобщее внимание.

— «Так, я предупредил войска, что у нас в здание пробралась Саранча», — заговорил он. — «Оказалось, там уже всё веселье без нас началось: в южной части города давно идут бои. Ещё они сказали, что имеются донесения о скоплении червей с западной стороны нагорья, то есть, как раз там, где мы и находимся. Так что мы тут сами по себе, но вы и так ведь это понимали».

— «С кем вы разговаривали?» — спросил Маркус. — «С Хоффманом?»

— «С лейтенантом Штрауд», — ответил Ярви.

Для Рива это имя ровным счётом ничего не значило, но, проследив за реакцией Маркуса, он сразу всё понял. Это и была та самая девушка Маркуса: Аня Штрауд. Война и впрямь перешла на личный уровень. Из-за того, что почти весь род людской оказался истреблён, такие, как Маркус, постоянно натыкались на тех, кого всю жизнь знали. Рив почти что позавидовал такой связи между двумя людьми, несмотря на всю ту боль, что она причиняла, ведь его самого на воле ничего подобного не ждало. Он понимал, что бороться за жизнь будет лишь ради себя самого, ведь никто его не ждал за стенами тюрьмы.

А вот Ярви явно знал, кто эта Аня. Возможно, это он таким образом сообщил Маркусу о том, как передал ей, что с любимым всё в порядке.

— «Так, народ, надо готовиться к нападению», — объявил Ярви. — «Парментер, отдай Фениксу свою винтовку. Он с ней гораздо лучше тебя справится».

— «Блядь, ты прикалываешься что ли?!» — возмутился Парментер.

— «Я не шучу, выполняй».

Рассердившийся Парментер всё же сбросил вниз с мостков ящик с патронами, а затем опустил винтовку за краешек ремня. Риву тут же полегчало, когда он увидел, как Маркус проверяет состояние оружия и рассовывает боеприпасы по карманам куртки, каждой частью тела превращаясь в закалённого боями солдата. Возможно, будучи опытным сержантом, делал он всё это, чтобы придать побольше уверенности группе нервных и хилых мужиков, большинство из которых, вероятно, не переживут этот бой.

Риву почти что стыдно стало за вопрос, который он хотел задать, но, почесав подбородок, он пришёл к выводу, что надо всё же попробовать.

— «Я тоже хорошо стреляю», — сказал он. — «Вы не против дать мне пистолет или ещё что-нибудь?»

— «Я и так уже кучу вещей куда безумнее этой делал», — пожал плечами Ярви и, вытащив пистолет из кобуры, показал рукой на двери, чтобы Рив подошёл туда и забрал оружие. — «Так что почему бы и нет?»

— «Рив, ты ведь меня не подведёшь, да?» — тихо спросил Маркус.

— «Нет», — ответил Рив. — «Мы ведь теперь и впрямь по уши в говне, не так ли?»

Он уже долгие годы не держал в руках оружия. Снайперские винтовки нравились ему куда больше, но пистолет в помещении использовать было значительно удобнее. Получив оружие, Рив принялся ждать, медленно бродя по коридору. Проверив канализационные стоки на кухне и в туалетах, он даже подождал немного возле их старого подкопа.

Рив остановился возле открытой двери, ведущей во двор. Вдалеке послышался гул залпов артиллерии, а где-то к северу от стен тюрьмы пролетел вертолёт. Подошедший к нему Маркус остановился рядом, окидывая взглядом небо.

— «Началось уже, да?» — спросил Рив.

Маркус кивнул в ответ. Захлопнув двери, они вдвоём направились к комнате с туалетами и душем. Стояла такая тишина, что Рив слышал, как удары его собственного сердца отдают ему прямо в уши. Вдруг раздался какой-то шум, заставивший его обернуться и вытянуть шею.

Где-то вдалеке послышалось бульканье, будто бы кто-то выдернул пробку из наполненной ванны. Именно этот звук Рив уже слышал несколько лет назад, когда они пытались выкопать этот проклятый туннель. Но теперь это бульканье говорило совершенно о другом. Шум исходил от унитазов. Пихнув рукой дверь кабинки, Маркус осмотрел унитаз, пока Рив проверял соседнюю кабинку.

Вода пропала из унитаза, явно слившись куда-то. На какое-то мгновение у Рива в голове возникла картинка всего плоскогорья: здоровенный блестящий кусок испещрённой точками скалы, что была тверда, как сталь, но в то же время вся покрыта сквозными трещинами, возникшими от естественных причин, а также рукотворными водостоками. Не сказать, что всё это являлось такой уж неприступной преградой. Канализация и трубопроводы стали частью сети дорог для тварей, чьи названия Рив ещё и сам не знал.

— «Ну всё, понеслось», — сказал он.

Маркус кивнул с совершенно спокойным видом, столь привычным движением взяв винтовку в руки, будто бы родился сразу с ней.

— «Ага», — ответил он. — «Понеслось, блядь».




МОСТКИ, “ГЛЫБА”.


— «Да ты точно спятил, раз этому мудачью оружие отдал!» — воскликнул Парментер, проверив наличие патронов в своём пистолете. Кэмпбелл шёл в нескольких метрах перед ними, не влезая в разговор. — «Попробуй его теперь обратно забери, ага».

Нико пихнул Парментера в спину, чтобы тот не сбавлял шаг по коридору.

— «Там всего-то две единицы оружия, одно из которых в руках у ветерана войны», — ответил он. — «Патроны у нас всех на исходе, а всё это, как ты говоришь, мудачьё могло бы ещё фиг знает когда вырваться на волю и поубивать нас. Если ты не заметил, то мы все тут в одной яме с говном тонем».

— «Да тебе мозги вышибить и одного патрона хватит».

— «В отличие от тебя, дебила сраного, у меня те мозги хотя бы есть, чтобы понять, что оружие давать надо тем, кто по червям лучше всех стрелять умеет».

Если бы заключённым и впрямь этого захотелось бы, то они давным-давно могли бы расправиться с горсткой надзирателей. Как там этот процесс называется?.. “Организация отношений”, вот. Заключённые сидели тут уже столько времени, что их даже сама мысль о побеге не посещала, словно взращенных в клетке цыплят. Кто-то когда-то сказал Нико, что можно дверцу клетки открыть, но цыплята вообще не поймут, что можно просто на волю выйти и сбежать к чёртовой матери, потому что не видят окружающую действительность за завесой искусственно выдуманных правил. А окружающая действительность за стенами “Глыбы” и впрямь оказалась сурова, и вот теперь она прокладывала путь внутрь тюрьмы через подземные туннели.

Все три надзирателя подошли к верхним ступеням лестницы, ведущей на первый этаж. Когда-то эта лестница имела довольно привлекательный вид, какому самое место в бальном зале дворца, а не в заведении, цель которого — сломать и растоптать человека.

— «Логичнее будет на верхних этажах остаться», — заговорил Кэмпбелл.

— «Ну да, конечно. Черви же не умеют по ступенькам подниматься».

— «Ты ведь понимаешь, о чём я».

— «Когда эти твари закончат рвать на куски заключённых, то придут сюда и найдут нас», — ответил Нико, начав спускаться быстрым шагом. — «Они сюда только за этим и пришли: перебить всех людей».

— «Можем просто сбежать уже», — предложил Парментер. — «Открой ворота, и погнали».

— «А ты уверен, что нас там никто не поджидает? Сюда хотя бы только мелкие твари пролезть смогут через трубы».

— «Я имел в виду только нас троих. Мы сумеем спрятаться».

— «Если ты решил, что я оставлю людей тут на убой этим тварям, то ты ещё больший мудак, чем я о тебе думал. Они тут сами по себе. Мне всё равно, за что они сюда загремели: они ведь одни из нас, такие же люди, а не черви».

Тем не менее, Нико понимал, что ему, возможно, и впрямь придётся бросить тюрьму, если сюда повалит целая толпа уродов этих. Не стоило и о риверах забывать, те всегда где-то поблизости летали. Вероятно, брумак тоже мог помочь остальным перелезть через стены. Огонь через них черви уж точно вполне способны были открыть. Конечно, слишком уж много хлопот ради сорока жертв, но черви, вероятно, понятия не имели, сколько же на самом людей находится в таком большом здании.

Открыв защитную дверь, Нико оставил её незапертой. Ему пришлось специально сделать над собой сознательное усилие, чтобы поступить так, ведь привычка запирать всё за собой за годы работы тут выработалась до автоматизма. Некоторые заключённые ошивались в туалетных комнатах, сжимая в руках металлические прутья и кухонные ножи, но Нико вообще не чувствовал себя в опасности, ведь все прекрасно понимали, с кем им придётся сразиться сейчас, и что на сведение каких-то там счетов с тюремщиками времени уже просто не будет.

— «Пока что никаких движений?» — спросил Нико.

Мерино вышел из дверей, ведущих к туалетам. Наиболее вероятными точками прорыва стали ванные комнаты, кухни и водостоки технической зоны вокруг бойлерной.

— «Мы поделились на команды», — сказал Мерино. — «За всеми основными зонами кто-нибудь присматривает».

— «А Феникс где?»

— «В бойлерной», — ответил Мерино. — «Может, сейчас и не самое лучше время для таких откровений, но там есть подкоп. Кое-кто пытался выкопать себе путь на волю через трубопровод инженерных систем пару лет назад, но потом они забросили это дело».

— «Ну, вообще охеренно».

“А ведь не факт, что меня бы этот побег прям сильно взволновал, если только это не кто-то из этих сдвинутых шизиков. Ну вырвались бы на волю несколько вооружённых грабителей и бандитов, и что с того?”

— «Значит, Феникс считает, что черви могут пробраться сюда через подкоп?»

— «Да. Говорит, что они прям хорошо умеют вынюхивать готовые туннели».

Нико повернулся к Кэмпбеллу. Даже в сложившейся ситуации он по-прежнему не доверял тому, считая, что тот может снова затеять потасовку с Маркусом.

— «Здесь оставайся, ладно? И ты тоже, Парментер», — сказал Нико.

К помещению с бойлером вела короткая каменная лестница. Едва выйдя в коридор, Нико услышал скрежет, звуки пиления и ударов. На мгновение ему показалось, что это Маркус снова херачит корпсеров, но затем он услышал тихие и спокойные голоса, поняв, что это просто баррикады возводят. Повернув за угол, Нико увидел, как обливающиеся потом Эдоуэйн, Рив, Вэнс и Маркус, сняв всю верхнюю одежду кроме нательных маек, что-то мудрили со сливными трубами в бойлерной. Теперь здесь стало куда теплее, чем Нико помнил, хотя он сюда годами уже не спускался. Где-то в комнате слышались звуки бурления воды и лопания пузырьков, словно в котелке что-то кипятили.

Маркус оттащил металлический лист по каменным плитам на полу с таким скрежетом, что у Нико аж зубы заныли. Эдоуэйн и Вэнс подняли взгляд, отвлекшись от прорезки отверстия в пластиковой сливной трубе ножом для хлеба. Теперь Нико уже смог разглядеть отсутствующие плиты и здоровенную дыру на полу, через которую вполне мог пролезть человек. Подойдя к краю ямы, он заглянул в неё.

— «Она до этого была до краёв полна воды», — заговорил Маркус. Никто из собравшихся, судя по всему, вовсе не чувствовал необходимость объясниться за организацию побега. — «А теперь всё сухо. Значит, где-то там, наверно, прокопали новый туннель, куда вода и ушла».

— «Молодцы вы, конечно, что яму выкопали».

— «Ну да, я так и сказал тогда. Хотя я не из тех, кто любит повторять: “А я же говорил”».

— «И чем вы заняты? Водой вы яму залить не сможете, они и сквозь воду прокопаются».

— «Мы планируем преподнести этим уродам подарочек времён Серебряной Эры».

— «То есть?»

Закончив прорезать сливную трубу, Эдоуэйн направил её конец в яму.

— «Пойдёмте, офицер Ярви, восхититесь нашей изобретательностью», — Эдоуэйн жестом пригласил Нико пройти за ним в бойлерную, где яростно дребезжал водонагревательный котёл. — «Узрите же стены замка и кипящее масло, поджидающее неосмотрительных захватчиков».

Вэнс и Рив выглядели весьма довольными собой. Кустарно соединённые трубы шли от громадного котла с горячей водой прямо к яме.

— «Когда они полезут, мы сольём в туннель дофигадцать литров кипящей воды», — сказал Рив. — «Регулятор температуры мы выкрутили на максимум. Там креветок варить можно».

— «И что дальше?»

— «Туннель на какое-то время забьётся заживо сварившимися червями. За это время бойлер вскипит заново, и если этим уродам хватит ума сунуться ещё раз, то мы их ещё раз кипятком зальём. Прочищал так когда-нибудь канализацию?»

— «Там же внизу электрические кабели идут».

— «Ну да, как будто остаться без света — это наша самая серьёзная проблема теперь».

— «Но и бойлер работать перестанет».

— «Последние несколько затоплений проводка выдержала», — пожал плечами Маркус.

— «Ладно, не будем вдаваться в детали», — сказал Нико. — «Короче, Феникс, я так понял, ты тут за главного. Какой план-то у нас? Ну, кроме того, чтобы всех замочить. Про этот план я уже слышал».

— «Будем их сдерживать в узких проходах», — отряхнув руки о штаны, Маркус взял винтовку, стоявшую у стены. — «Надо останавливать их прямо в точке прорыва. Какие бы твари там не полезли, их куда тяжелее будет в угол загнать, если вырвутся на свободу. Чем меньше противник, тем быстрее движется. Если что и проникнет внутрь, то лучше всего тут же покинуть помещение и запереть нападающих внутри. В тюрьме это удобно — тут полно дверей, которые можно быстро захлопнуть у них перед носом».

— «Ты, наверно, все эти годы подобный план вынашивал».

— «Да не особо. Просто часто бывал в тесных помещениях вроде этого».

— «Повезло нам, что тут знающий человек есть», — сказал Рив. — «А то нас бы тут давно уже отъебали во все дыхательно-пихательные».

— «Значит, просто ждём», — подытожил Нико.

Проверив винтовку, Маркус похлопал себя по карманам, будто бы проверял, куда патроны положил.

— «Да, вроде того», — сказал он, подойдя к лестнице и прислушавшись. — «Артиллерия сильнее долбить стала, да и вертолётов уже куда больше. Черви уже где-то там на поверхности».

Взбежав по ступеням, он скрылся из виду. Нико взглянул на Рива.

— «Он всё это просто обожает, да?»

— «Ну, я бы не сказал, что именно обожает», — ответил Рив. — «Скорее, ему наконец-то есть чем заняться. Он вернулся в привычную для него обстановку. Просто так уж
вышло, что привычная обстановка эта для него по нашим меркам сродни аду».

Нико описал бы это другими словами, но не хотел вслух их произносить. Рив, вероятно, подумал о том же, одарив его взглядом, в котором прям читалась мысль о том, что Маркус заслуживает лучшего финала. Феникс готовился к своему последнему бою. Подобное и пугало, потому что бой этот и для них может стать последним, и в то же время расстраивало своим трагизмом, ведь они оба считали, что Маркусу тут не место. Перед ними был весьма достойный человек, которому пришлось выбирать между двумя неправильными вариантами. Этот человек до сих пор желал бороться до последнего, несмотря на то, что армия уже давным-давно про него забыла, и никто не узнал бы о его подвиге.

Оставив Эдоуэйна и Вэнса заканчивать с бойлером, Нико вместе с Ривом поднялся во двор. Маркус осматривал небо, прикрыв рукой глаза от жиденького солнечного света.

— «Рация заработала?» — спросил он.

— «Да».

— «В сеть боевого информационного центра с ней всё равно не вклинишься, так что придётся слушать остальной эфир».

— «Ну, я могу и позвонить туда», — покачав головой, ответил Нико.

— «Вероятно, не сможешь. Там даже весь личный состав оперативного штаба не разберётся, что тут творится».

— «Знаешь, а я ведь говорил с ней, когда в боевой информационный центр звонил. Она пообещала передать сообщение моей жене».

— «Ну, я так и понял, что ты знаешь, кто она».

— «Её голос… Он так же хорош, как внешность».

— «Ага», — кивнул в ответ Маркус. Нико знал, что в этот раз он ему в глаза не посмотрит. — «Так и есть».

— «Она попросила меня сказать тебе, что любит тебя».

Маркус умолк на несколько мгновений.

— «Жаль, что я не передал тебе для неё никаких сообщений», — ответил он.

— «Ну да», — ответил Нико. Маркус вовсе не казался одним из тех, кто спокойно относится к тому, когда другие люди суют свой нос в его напряжённую личную жизнь. Но сейчас был верный момент, чтобы сказать ему всё. — «Поэтому я, наверно, позволил себе сказать ей всё то, что ты бы и сам сказал».

Маркус медленно повернул голову к нему, как он обычно делал, будучи рассерженным, словно бы бросал вызов собеседнику: хватит ли тому духу повторить только что сказанное. Но вместо этого он лишь абсолютно незаметно кивнул Нико, прикрыв глаза на секунду.

— «Спасибо, я это ценю», — сказал Маркус.

Гул залпов артиллерии становился всё громче, превратившись в почти что беспрерывное бабаханье, напоминавшее бешеное, но лишённое ритма биение сердца. Нико услышал стрёкот пулемётов авиации, но сами вертолёты так и не увидел. За стенами тюрьмы шла настоящая битва. Пока все трое пребывали в ожидании того, что сейчас и их самих заденет брызгами от этого урагана из говна, дверь распахнулась от удара, и во двор выскочил Вэнс.

— «Они уже близко!» — крикнул он. — «Слышно, как они внизу скребутся, так что будьте наготове».

Маркус моментально ожил, будто через него электрический разряд пропустили.

— «Так, всем команда в ружьё! Кто между постами бегать будет — докладывайте всем о любых движениях. Мы не дадим им вырваться из подвала. Возможно, это всё только для отвлечения внимания, так что глаз не спускайте ни с одной проклятой точки прорыва, ясно?»

Все разбежались, будто бы каждый знал, куда ему идти, и Нико подобное чертовски удивило. Маркус бегом бросился к подвалу, а Нико направился за ним, даже толком и не зная, куда подевались Парментер и Кэмпбелл. Но когда он обернулся на ходу в сторону коридора, ведущего к кухням, то увидел идущих туда Кэмпбелла и Чанки вместе с несколькими другими арестантами. Теперь уже не осталось ровным счётом никакой разницы между заключёнными и тюремщиками. Эдоуэйн и Вэнс сидели на коленях возле ямы в полу бойлерной, прислушиваясь к ней.

— «Тут не поймёшь, насколько близко они подошли», — сказал Эдоуэйн. — «Сам же знаешь, какая там акустика».

Маркус кивнул, нацелив винтовку в яму.

— «Ждите, пока они до верха не доберутся, а то кипяток, пока дойдёт до них, превратится в расслабляющую тёплую ванну. А нам надо их сразу окатить, чтобы шкура с рожи слезла».

— «Миленько», — сказал Нико, задумавшись о том, насколько его пистолет окажется полезен против червей, когда даже солдатам требовались винтовки с подствольными пилами, чтобы их остановить. — «Что там за твари-то вообще?»

— «Точно не трутни. Эти слишком большие, в туннель не пролезут, я сам там еле мог развернуться. Так что, думаю, это шавки. Это такие мелкие и охереть какие злобные твари вот такой высоты», — ответил Маркус, показав свободной рукой их рост себе по талию. — «Если не получится сварить их в кипятке, то стреляйте или ещё чем лупите. Чтобы одну такую шавку остановить, потребуется пара мужиков средней комплекции».

— «Но солдаты с ними в одиночку справляются».

— «Именно поэтому нам и давали паёк с дополнительными калориями», — пожав плечами, Маркус вновь нацелился в дыру.

Теперь уже и Нико их слышал. Из ямы доносился шум возни и царапания, а ещё какое-то странное бормотание, будто бы старик злобно усмехался и пытался откашлять мокроту. Нико, сроду не видевший ни одну шавку, заранее испытывал к ним отвращение. Эдоуэйн поднял руку, словно готовился дать отмашку на старте соревнований по бегу с препятствиями.

— «Готовьтесь… Ещё немного…» — говорил он.

Шум возни внизу стал куда громче. Рив крепко держал трубу чем-то вроде древних проржавевших щипцов для камина, а Вэнс ухватился изо всех сил за вентиль, открывающий слив воды. Эдоуэйн, судя по всему, подгадывал верный момент, кивками отсчитывая секунды про себя.

— «Вижу их! Лейте!» — крикнул он.

— «Ловите подарочек», — сказал Вэнс, после чего струя кипящей воды устремилась из трубы в яму. Всю комнату заполнили клубы пара.

Нико всё понял по доносившимся из ямы воплям и вскрикам. Эдоуэйн поднял руку, показывая, что воду надо перекрыть.

— «Всё, закрывайте!» — крикнул он. Неудивительно, что Рив использовал щипцы, чтобы удерживать трубу на месте. Вода до того нагрелась, что стенки пластиковой трубы аж гнуться начинали. — «День у них как-то не задался».

Эдоуэйн склонился над ямой, чтобы посмотреть, что там происходит. Нико решил, что это довольно смелый шаг, ведь неизвестно, что же там внизу творилось. Уже одного только факта существования зубастых пауков размером с поле для трэшбола хватало с лихвой. Но Эдоуэйн, вероятно, у себя в Пеллесе считался героем войны, почти как Маркус. У него хватило духу совершать диверсионные вылазки в тыл врага, хотя на землях КОГ его считали обычным террористом.

Все задержали дыхание, пока из ямы всё ещё клубился пар. Эдоуэйн наклонился ещё немного вперёд, упёршись руками в пол по обеим сторонам ямы.

— «Я там ничего не виж… А-а-а-а!»

Из ямы с визгом выскочила какая-то серая фигура, на полном ходу врезавшись Эдоуэйну прямо в лицо. Но Маркус даже на спусковой крючок жать не стал. Он ударил тварь прямо в грудь взмахом винтовки снизу вверх, и Нико услышал влажное хлюпанье, как будто тварь штык-ножом проткнули. Но у винтовки такого приспособления не имелось. Маркус принялся бить стволом прямо в морду тварь, упавшую на пол с глухим стуком об каменные плиты, пока та не затихла и не перестала дёргаться. Нико прицелился из пистолета в яму, ожидая, что оттуда и другие твари полезут, но сложно было не смотреть на исколотый труп этого существа. Отступив назад, Маркус потыкал его носком ботинка.

— «Вот это и есть шавка», — сказал он. — «Слегка недоваренная».

Нико уставился на мёртвую тварь, как и Эдоуэйн, но Рив и Вэнс по-прежнему глаз не сводили с ямы, будучи готовыми в любой момент вновь открыть слив. Куски плоти с груди это уродливой до безобразия твари, чем-то напоминала обезьяну, отваливались, словно мясо переваренной курицы, а морда, вероятно, превратилась в кашу из-за кипятка, так что сразу и не скажешь, насколько симпатичной она до этого была.

— «Почему ты не выстрелил?» — спросил Нико.

Ухватив шавку за передние лапы, Маркус оттащил её к яме, а затем скинул обратно вниз. Нико услышал, как труп, проскользив вдоль стенок туннеля, с чавканьем упал на дно.

— «Патроны берегу для тех, кто покрупнее», — ответил Маркус. — «Чёрт, теперь вот придётся дуло винтовки чистить. Есть набор для чистки?»

— «Да где-то там в кабинете валяется».

— «Можно принести, пожалуйста, а?»

Маркус всем своим видом выражал лишь раздражение от того, что шавка ему винтовку испортила. Нико бросился со всех ног за набором, поражаясь тому, насколько быстро мог бегать, когда ситуация того требовала. По пути к служебной лестнице он прошёл мимо кухонь.

— «Что там случилось?» — крикнул ему вдогонку Кэмпбелл.

— «Шавки полезли», — ответил Нико. — «Мы их заживо сварили, так что не нервничайте».

Добравшись до кабинета, Нико схватил портативную рацию и сунул её в карман. Он попытался дозвониться до коммутационного узла Дома Правителей, но в ответ лишь прозвучало записанное сообщение о том, что все линии сейчас заняты, и надо перезвонить позднее. Вернувшись в бойлерную, Нико застал Эдоуэйна и Рива караулящими яму в полу. Периодически Эдоуэйн выкрикивал команду на подачу воды, а Вэнс открывал вентиль секунд на десять, заливая всё кипятком, пока Рив прислушивался.

— «Я оттуда больше ничего не слышу», — сказал он.

— «Они так просто не сдадутся», — ответил Маркус, разобрав винтовку и проведя шомполом несколько раз внутри ствола. — «Да, Матаки мне, конечно, по жопе надавала бы за такую безалаберную чистку, но времени сейчас в обрез».

Собрав винтовку, он подошёл к яме, чтобы самому всё осмотреть.

— «Как же я скучаю по роботам. Они замечательно разведку проводили», — сказал Маркус.

Нико до сих пор слышал гул залпов артиллерии у стен тюрьмы. Достав рацию из кармана, он проверил настройки, чтобы потом не возиться с переключением частот, если придётся срочно связаться с боевым информационным центром. Хотя что толку от этого? Судя по переговорам, солдаты сейчас и так продыху от червей не знали.

Где-то вдалеке послышался топот бегущих по коридору ног. Шаги были похожи на человеческие, но Нико всё равно напрягся. В бойлерную влетел Чанки.

— «Там эти обезьяны полезли!» — выпалил он, пытаясь перевести дыхание. — «В главном крыле!»

— «Там же нет точки прорыва», — ответил Маркус, тем не менее, тут же бросившись к лестнице с винтовкой в руках. — «Надо заткнуть дыру, откуда они лезут, где бы она ни была! Офицер Ярви, свяжитесь с боевым информационным центром и передайте, что у нас тут шавки бегают! Рив, давай со мной!»

— «Феникс, они подкрепление нам не пришлют», — возразил Нико.

— «Знаю», — на мгновение обернулся Маркус. — «Но сказать им всё равно надо».

Щёлкнув переключателем и поднеся рацию к губам, Нико задумался о том, попадёт ли он снова на Аню Штрауд. А ещё его интересовало, обрадуется ли она тому, что Маркус — по-прежнему всё тот же человек, каким она его себе всегда представляла.




НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ БАЗА КОГ, ОСТРОВ АЗУРА. МЕСЯЦ БУРЬ, СПУСТЯ 14 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Нэвил не боялся ни бойцов охранного подразделения “Оникс”, ни разведку КОГ, ни даже самого долбанного Ричарда Прескотта. Что ему было терять? Всё, что было дорого Нэвилу, исчезло из его жизни. Ему уже никогда не удастся вернуться домой, хотя он и сам не понимал, какое место сейчас может “домом” назвать.

Он сидел в ожидании в уютной и неплохо обставленной гостиной, примыкавшей к двум лабораториям на верхнем этаже главного здания. Вся проблема базы на Азуре заключалась в том, что каждый её уголок, даже самый жуткий, демонстрировал изысканность и роскошь. Все звуки тонули в пышном мягком великолепии вокруг Нэвила, создавая у него впечатление, что это место постепенно поглощает его и переваривает, словно в желудке. Если его сейчас станут жестоко допрашивать, то делать это надо в подходящем окружении. Желательно, чтобы с потолка на потёртом кабеле свисала одинокая лампочка без абажура, освещая стол в тёмной пустой камере, наполненной вонью мочи предыдущего заключённого, обоссавшегося от страха.

Но Пол Дьюри так дела не вёл, да и Луиза Сеттайль тоже, насколько Нэвил знал. Она никогда не носила повседневную одежду, как на курорте, появляясь лишь в своей синей форме, чтобы выглядеть в соответствии с должностью. Тем не менее, Сеттайль создавала о себе впечатление женщины, которой удалось привести в порядок безумный ритм жизни, которую вели агенты разведки, путём того, что она стала относиться к любой задаче, как к повседневной необходимости вроде работы по дому. Нэвил так и представлял себе её обычный распорядок дня: покормить кота, забрать одежду из химчистки, устранить двух иностранных шпионов, поставить прослушку на чей-нибудь телефон. Нэвил попытался представить себе, как Сеттайль лобзается с Прескоттом, являвшим собой ещё один образец непоколебимости и самоконтроля, но потерпел неудачу. Так сразу и не поверишь, что они оба вообще могли общаться вне работы, не говоря уже о какой-либо страсти между ними.

Помешав ложкой кофе в чашках, Дьюри протянул одну из них Нэвилу.

— «Я тут просто профессора Феникса и доктора Бэйкос жду», — сказал он. — «Ты как, в норме?»

Больше Дьюри у Нэвила ни о чём не спросил, совершенно не пытаясь надавить на него, чтобы доктор Эстром рассказал всё, что знает об Адаме, и даже не делая никаких тонких намёков. Может, именно так капитан и выведывал информацию: задавал вопросы напрямую, не увиливая, а стрелял лишь после того, как услышит неправильный ответ на них. Нэвилу он нравился. Они даже стали приятелями, называя друг друга просто Нэв и Пол. После стольких часов, проведённых вместе с Дьюри на стрельбище, как тут не узнать о нём всё? Нэвилу оставалось лишь восхищаться профессионализмом и прямотой капитана.

— «Мне было бы куда проще, если бы я знал, к чему всё это», — ответил Нэвил.

— «Агент Сеттайль просто хочет прояснить несколько моментов с твоим начальником».

— «Пол, давай без этих общих фраз».

— «Ну ладно. Она считает, что твой начальник врёт напропалую, поэтому и хочет разобраться, что же он скрывает, чтобы спокойно спать по ночам».

— «Спасибо», — поблагодарил Нэвил, выругавшись про себя. — «Именно это и я хотел узнать».

— «Ты ведь прекрасно знаешь, что он там мутит, но ты уже давно отбросил собственные иллюзии о верности, когда с потрохами сдал его Прескотту. Так что я и не жду, что ты мне всё расскажешь, ведь если бы там было что-то опасное, то я уверен, что ты бы не стал просто так сидеть на месте, позволяя профессору снова поступить по-мудачески. Значит… он сделал что-то глупое и муторное. Но ты ведь знал обо всех этих проверках на благонадёжность, да? Тебя уже не раз проверяли для допуска к секретной работе. Вопросы тебе задавали. Следили за каждым чихом и пуком твоих родственников. Узнавали обо всех твоих поступках, даже о тех, которые ты бы предпочёл скрыть ото всех. И ты ведь сам знаешь, Нэв, что дело даже не в том, какой ответ ты давал на вопросы, а в том, готов ли ты был солгать, вот и всё. Любой ответ — верный, кроме лжи».

Нэвил всё это прекрасно понимал.

— «А как насчёт тех моментов, когда я просто о чём-то умалчивал?» — спросил он.

— «Ну, я бы тоже причислил это ко лжи, да и разведка КОГ тоже. Но Прескотт осудил бы подобное, лишь выяснив, что именно от него скрывают, и кто это делает».

Нэвил к этому моменту уже раскусил технику допроса, которой пользовался Дьюри: он просто говорил чистую правду. Спокойным и ровным голосом капитан давал понять, что ему надо кое-что узнать, и что если ты ему об этом не расскажешь, то он сломает тебе ноги. Никаких угроз и демонстраций силы. Он просто объяснял, как одно действие последует за другим, и решение, произойдёт ли подобное, оставалось лишь за одним тобой. Но если ты выберешь дать ход этим действиям, то они непременно произойдут с собой.

“Я ведь мог бы просто всё ему сейчас рассказать. Но не думаю, что он и в самом деле от меня этого хочет. Надо проверить”.

— «Значит, вы хотите, чтобы я рассказал вам, что знаю об Адаме».

— «Не совсем», — ответил Дьюри. — «Сеттайль предпочитает работать, опираясь на доказательства, потому что её намерения отличаются от моих. А мне, можно сказать, по душе, какой ты есть на самом деле — весьма добропорядочный парень, которого к действиям подтолкнули злодеяния других и собственные правила приличия, а не стремление заслужить одобрение или же страх».

Нэвил совершенно точно просёк метод работы Дьюри, а капитан, судя по всему, и сам был рад тому, что так открыт с собеседником.

— «Ладно, тогда просто кофе попьём».

— «Я в тебе не ошибся», — Дьюри отхлебнул свой напиток с довольным выражением лица. Значит, в ближайшие несколько дней он не собирался возвращаться на материк. Именно за это время из его организма выветрились бы все намёки настоящего всамделишного кофе. — «Мы друг друга понимаем».

— «Это да».

Откинувшись на спинку кресла, Нэвил задумался, почему же Адам так любил секретничать. Его ведь не назовёшь человеком непорядочным и подлым. Для него борьба с собственной совестью превратилась почти что в любимое занятие. В нём многое накипело, и казалось, что когда-то случился момент, когда он уже из принципа перестал чем-либо делиться с окружающими. Может, его отец постоянно лез ему в душу, и Адаму по-прежнему надо было хранить что-нибудь в тайне, чтобы убедить самого себя в том, что он ещё хоть что-то контролирует. Конечно, легко было согласиться с утверждением Прескотта о том, что Адам просто самым умным себя считает. По этой теории Адам, неимоверно обожавший собственный интеллект, полагал, что ничтожные смертные никогда не поймут, в чём суть его работы, потому и испортят всю блистательность его научный трудов, изгнав из деревни с горящими факелами и вилами наперевес. Но нет, тут всё было гораздо печальнее и глубже. Нэвил, видевший измученные и полные закрытости отношения Адама с собственным сыном, всё это прекрасно понимал.

В конце концов из коридора послышались голоса, но не шаги: их полностью глушил изысканный толстый ковёр, сотканный вручную мастерами из Фурлина. Сеттайль беседовала с Адамом и Бэйкос, но их слова сливались в неразборчивое бормотание. Агент сунула голову в дверной проём.

— «Господа, не соизволите ли вы присоединиться к нам в лаборатории биологически опасных образцов?» — спросила она. — «Только не надо кофе залпом допивать, можете его с собой взять».

Нэвил не стал даже обмениваться взглядами с Дьюри, ведь прекрасно понимал, что сейчас начнётся. Вероятно, это Бэйкос проболталась, а может, Сеттайль и сама как-то пронюхала, но Адаму сейчас точно по жопе надают. Нэвилу оставалось лишь не падать духом и сосредоточить всё своё внимание на том, ради чего всё это затевалось: надо было найти способ перебить Светящихся, пока они всю Сэру не погубили. Тут дело даже истребления Саранчи не касалось, а просто несло в себе стратегическую важность.

Допив кофе, Нэвил направился по коридору вслед за Дьюри. В кой-то веки лаборатория опустела, и, раз подобное случилось посреди дня, то, значит, всем её сотрудникам просто приказали исчезнуть отсюда и не возвращаться, пока не скажут.

— «Ну, много времени у нас это не займёт», — заговорила Сеттайль. Пройдя вдоль стола к микроскопу, она встала рядом с ним, будто бы телеведущий в открывающей сцене толкового документального фильма. — «Я бы хотела, чтобы вы, доктор Бэйкос, показали мне образцы крови. Для начала покажите мне устойчивый образец крови, заражённой организмами Светящихся, а затем контрольный образец здоровой крови».

Нэвил так и не понял, была ли Бэйкос к этому причастна, или же нет. Тем не менее, она даже не вздрогнула, хотя ведь тоже являлась соучастником, так как прекрасно знала, на чьём организме вживую проводились исследования. Взяв пару чистых латексных перчаток из коробки, Бэйкос открыла камеру хранения, чтобы взять оттуда образцы.

— «Так, теперь покажите мне их», — попросила Сеттайль. — «Сначала обычную кровь, а уже потом заражённую».

Нэвил так и не разузнал, где раньше работала Сеттайль, но именно она была одним из аналитиков разведки, которые работали над проектом орбитального лазера СНР. Именно её группа сообщила о том, что “инди” ведут разработки, которые уже очень скоро закончатся созданием рабочего оружия. По донесениям этой женщины и произвели налёт на мыс Асфо, в результате которого украденные разработки ускорили завершение проекта “Молот Зари”.

“Именно в этот момент я и вступил в дело”.

Жизни всех людей были сложно переплетены друг с другом. В каком-то смысле Нэвил Эстром именно из-за Луизы Сеттайль и получил докторскую степень. А теперь все делились лишь на живых и мёртвых. Наблюдая за действиями Бэйкос, Нэвил поймал себя на чувстве некой странной разочарованности в том, что даже если Сэру и удастся спасти от экологической катастрофы, никто никогда не узнает и не восхитится всей невообразимостью сети жизненных путей разных людей, заложивших фундамент этого спасения.

— «Вот образец обычной крови», — сообщила Бэйкос и, настроив фокусировку линзы, отступила в сторону, чтобы Сеттайль могла сама взглянуть в глазок микроскопа. Вдоволь насмотревшись, агент отошла, чтобы Бэйкос вставила в микроскоп следующий образец. — «А вот это — запечатанный образец с патогеном Светящихся. Он совершенно безопасен».

Сеттайль вновь склонилась над микроскопом.

— «Я хоть и не гематолог, но разницу сразу вижу», — сказала она. — «Все эти крапинки на краю красных кровяных телец сложно не заметить, не так ли?»

— «Да. Туда даже не надо контрастное вещество для окраски добавлять, чтобы разглядеть патоген».

— «Хорошо, значит, я знаю, что передо мной сейчас», — с этими словами Сеттайль отошла на пару шагов назад. — «А теперь покажите мне образцы доктора Феникса и Уильяма Альвы».

Бэйкос уже было направилась обратно к камере хранения, но Сеттайль остановила её, подняв обе ладони, будто бы маленькая девочка, оправдывающаяся за свои проступки.

— «Нет, я имела в виду, чтобы вы прямо сейчас взяли у них образцы. При мне. Как у перед матчем по трэшболу анализы берут, понимаете? Игроку надо помочиться перед доктором, чтобы все были уверены, что он не по уши обколот допингом и не использует чистую мочу своего друга для допуска к игре», — Сеттайль взглянула на Адама. — «Клятвенно обещаю не шутить про то, что от такой короткой штучки вы ничего не почувствуете, профессор».

Нэвил почти что бросил взгляд на Дьюри, но всё же сдержался. Сеттайль обожала подолгу всем нервы вытягивать. Она собиралась устроить целое шоу, заставив Адама почувствовать себя незначительным глупцом, что таким гениальным людям страданий причиняло куда больше, чем сломанные пальцы. После этого агент скажет профессору никогда так снова не поступать, а иначе его яйца мигом поджарят электрошокером, или же Маркус пополнит список погибших в “Глыбе”. В общем, Сеттайль найдёт какой-нибудь подходящий фактор устрашения.

“Ладно, милая, давай уже решим всё раз и навсегда”.

Шагнув вперёд, Адам с совершенно безразличным выражением лица закатал рукав, будто бы ждал, что Бэйкос возьмёт у него кровь. Но Сеттайль покачала головой, вытащив из коробки пару латексных перчаток.

— «Я начинала в отделе по борьбе с наркотиками», — сказала она. — «Я же химик по образованию. А ещё я знаю, как по-быстрому анализ крови взять, так что, наверно, просто подготовьте для меня стекло для анализов, доктор Бэйкос, а я прослежу. Я вполне умею обращаться с биологически опасными веществами».

Нэвил и впрямь решил, что Адам в этот момент просто признается во всём, ведь итог и так уже был известен, а профессор не отличался склонностью затягивать всё до последнего. Тем не менее, он, судя по всему, решил всё же идти до конца. Взяв заточенное стекло, Сеттайль резанула им по большому пальцу профессора. В порезе начала набухать капля крови. Бэйкос поднесла стекло, а затем вставила его в микроскоп под наблюдением Сеттайль. До тех пор, пока стекло не оказалось внутри, агент даже не моргала, дожидаясь возможности взглянуть в глазок.

— «Ну вот», — сказала она. — «Как по мне, так этот образец заражён патогеном Светящихся. Мне всего лишь нужно подтверждение от вас, доктор Бэйкос».

Адам прислонил порез к губам, чтобы остановить кровотечение. На какое-то мгновение это выглядело даже слегка комично, будто бы профессор сосал палец, словно ребёнок. Но с него явно уже хватило всего этого цирка.

— «Да, агент Сеттайль, я заразил себя патогеном», — устало произнёс он. — «Это проверенный веками метод научных открытий. Большинство из собравшихся в этой комнате ежедневно пожинают плоды данного метода. И что с этого?»

— «Почему вы не сообщили об этом? По какой причине об этом не упомянуто ни в одних ваших записях?»

— «Ой, да простые обыватели пугаются даже тех вещей, которые не несут в себе совершенно никакой опасности», — ответил Адам, корча из себя того самого самовлюблённого учёного, каким его Прескотт считал. — «А Ричард только бы лишний раз волноваться стал из-за того, что я помру раньше срока, не окупив его затраты на меня».

— «Выходит, результаты экспериментов основывались на ваших образцах, а не на крови мистера Альвы?»

— «Так и есть».

— «Мне вообще нужно брать анализы у мистера Альвы, чтобы подтвердить, что он не заражён?»

Именно в этот момент Нэвил и начал понимать, что довольно тихий конфликт постепенно переходил в немного другое русло. Хуже всего в работе с такими людьми, как Прескотт и Сеттайль, крутившими комбинации в голове, словно шахматисты, было то, что они… заражали тебя. Нэвил поймал себя на том, что его обычный способ мышления настоящего физика, сводившийся к тому, чтобы провести наблюдение, выдвинуть теорию и поставить эксперимент, понемногу менялся на выстраивание догадок, выдвижение предположений и наличие постоянных сомнений. То, что он видел перед собой, не поспевало за его несущимся на всех парах разумом, который продумывал все варианты того, что именно может предпринять Сеттайль и по какой причине. Нэвил постарался усмирить собственный бушующий ум.

— «Он не заражён», — наконец ответил Адам.

— «Хорошо», — отойдя в сторону, Сеттайль пронаблюдала за тем, как Бэйкос извлекает стекло из микроскопа, а затем сняла перчатки и выбросила их в мусорную урну. — «Рад, что мы с этим разобрались. Мне жаль, что пришлось тут целый спектакль выдумывать, Адам, но я хотела дать всем понять, что крайне мотивирована на то, чтобы выяснить всю правду, и что мне не надо полагаться лишь на ваши слова для этого».

— «Да ладно вам», — раздражённо сказал Адам. — «Это ведь просто немыслимо. Пусть он даже и педофил, но, как мне кажется, мы просто не можем испытывать патоген на живых людях, даже если они и знают, что им вкалывают, и согласны на это. А я готов пойти на такой риск, ведь это правильный поступок».

— «Я знаю. Мне именно поэтому и стало ясно, что тут что-то не так, когда я узнала, что вы проводите эксперименты на заключённых. Видите ли, мне кажется, что я понимаю, где для вас пролегает та черта, которую нельзя переступать. Я помню, как же вы были взволнованы во время наших обсуждений, стоит ли убить или просто похитить учёных, разрабатывавших оружие для СНР».

— «Да, вы и раньше об этом упоминали».

— «Когда вы смотрите человеку прямо в глаза, спусковой крючок так просто уже не нажмёшь. Но когда жертвы безлики, то их можно в порошок стереть вместе с миллиардами других при помощи “Молота Зари”. И это я вам тут не нравоучения читаю, Адам, а просто объясняю, как пришла к такому умозаключению. Я тоже умею пользоваться научным методом».

— «Я бы похлопал вашей гениальности, если бы палец не болел».

— «Значит… вы вновь солгали. Солгали, умолчав о каком-то факте».

Адама, судя по всему, это задело.

— «Знаю. И что делать будете? Под домашний арест меня отправите?»

— «Нет, просто хочу, чтобы вы пошли со мной», — шагнув в сторону, она взглянула на Нэвила и Дьюри через из-за плеча Адама. — «Вы все тоже идите со мной».

Теперь уже Нэвил окончательно запутался в хитросплетениях той игры, что вела Сеттайль, совершенно не понимая, чего дальше от неё ждать. Именно в этот момент он и понял, какой же у неё опыт в проведении допросов, коих на её веку явно немало было. Неопределённость пугала людей, а страх перед неизвестностью действовал куда эффективнее боли.

Нэвил проследовал за остальными по коридору в небольшую библиотеку, расположенную в углу здания. Сеттайль открыла дверь помещения, приглашая всех пройти внутрь. В комнате с полом, выложенным прекрасной паркетной мозаикой из красной и чёрной древесины, за столом с мраморной крышкой сидел читавший книгу Уильям Альва.

— «Здравствуйте, мистер Альва», — сказала Сеттайль. — «Как ваши дела?»

— «Всё хорошо, Луиза», — ответил он, назвав её по имени, словно старого знакомого. Это пугало, но, чёрт подери, Альва ведь и впрямь производил впечатление милого парня. Нэвилу так и не удалось сопоставить этот образ с тем, кем на самом деле был этот человек. — «Вы отведёте меня на анализы?»

— «Нет, просто продемонстрирую кое-что», — ответила Сеттайль. Центральное створчатое окно было слегка приоткрыто. Агент распахнула обе створки настежь и зафиксировав щеколду, впустив тем самым в комнату порыв тёплого благоухающего ветра, а затем жестом поманила Альву. — «Ну же. Не могли бы вы встать вот именно в этом месте, пожалуйста?»

Альва бросил взгляд на стоявшую в полуметре от окна Сеттайль. Не надо было обладать познаниями в физике, как у Адама Феникса, чтобы понять, как сочетаются открытое окно и высокое здание. К тому же, проведя столько лет в “Глыбе”, Альва уже, наверно, сразу понимал, когда ему засаду готовили. Улыбнувшись, он встал из-за стола и сделал так, как велела ему агент.

“Господи, только не это. Она же ведь не станет выбрасывать его из окна, да? Да и зачем ей это?” — размышлял Нэвил, словно бы упёрся в стену собственных принципов этики. Такие, как Альва, ему не нравились, но нечто внутри подсказывало, что он должен сделать что-нибудь, да что угодно, хоть и сам толком не понимал, как именно ему поступить, да и зачем, так что Нэвил просто застыл, как вкопанный.

— «Есть разница, в какую сторону лицом повернуться?» — спросил Альва.

— «Нет», — ответила Сеттайль, сложив руки на груди. Она обошла один из столов, не сводя глаз с Альвы. — «Как вам удобнее».

В улыбке Альвы куда заметнее проступило понимание. Повернувшись немного вбок, он ухватился левой рукой за подоконник.

— «Это на тот случай, если я вдруг поскользнусь и упаду», — сказал он, смотря прямо на Дьюри. Лёгкий ветерок колыхал его волосы. — «Нам ведь этого не надо, да?»

— «Совершенно не надо», — ответила Сеттайль.

А затем она выхватила пистолет и пустила пулю Альве в голову.

Он не выпал из окна, а рухнул на пол, словно статуя. Стекло обеих створок открытого окна моментально оросилось красной кровью. Бэйкос ни звука не издала, а вот Адам ахнул от удивления. Сам Нэвил даже пошевелиться не мог, не сомневаясь в том, что его сейчас стошнит. При нём сроду никого не убивали, даже животных, так что он и понятия не имел, как же это быстро весь этот ужас происходит, совершенно отличаясь от того, что в кино показывают. Бэйкос просто стояла на месте, судорожно сглатывая. Биологи вообще не из тех, кто при виде трупа визжит и сознание теряет.

Адам прикрыл глаза, помассировав переносицу. Казалось, ему потребовалось несколько мгновений, чтобы вновь обрести способность говорить.

— «Ах ты ж сука», — медленно произнёс он. — «За каким хреном ты всё это устроила? Думаешь, меня ошарашит убийство? Или всё это для моего блага?»

Спрятав оружие в кобуру, Сеттайль обошла стол и присела возле трупа, чтобы проверить пульс. Когда она вновь распрямилась, на её лице читалось явное удовлетворение тому, что Альва и в самом деле был мёртв, а не просто прикидывался.

— «Я в курсе вашей убеждённости, Адам, что мир вокруг вас вращается», — сказала она. — «Но причин этому поступку целый ворох имеется. Во-первых, нам не надо, чтобы по Азуре шлялся педофил-убийца. Во-вторых, вы его не использовали по назначению, так что на него только ресурсы зря тратили. И в-третьих, я сделала это возле окна, чтобы не допустить попадания брызг на ткани. Сами поглядите».

С этими словами она перегнулась через подоконник.

— «Ой, на каменную кладку всё же немного попало, но по большей части просто мелкие капельки. Не волнуйтесь, смоет начисто первым же дождём», — после этого в голосе Сеттайль отчётливее проступили нотки твёрдости. — «Конечно, я могла бы пристрелить его на полигоне, или же сбросить из вертолёта прямо в море, но, думаю, теперь вы все поняли, что я хотела этим донести до вас. Дело не в том, насколько просто сделать подобное, а в том, что ситуация столь серьёзна, что подобные меры будут применяться без колебаний».

Профессор подошёл к трупу, чтобы взглянуть на него. У Нэвила на подобное духу бы не хватило, но Адам ведь солдатом на фронте был, так что, наверно, мог вытерпеть подобное куда лучше него самого. Нэвила до сих пор не покидало ощущение, что его сейчас стошнит. А ещё он по-прежнему считал, что должен был сделать хоть что-нибудь, вообще что угодно, но и сам не понимал, что же именно. Видимо, это был шок от пережитого. Нэвил раньше думал, что в такой ситуации должен испытывать куда более сложные чувства и эмоции, а не просто какую-то одну странную физиологическую реакцию.

— «К этому моменту вы и сами уже должны были догадаться, что я невосприимчив к угрозам», — сказал Адам. — «И не трепещу перед насилием».

— «Да мне всё равно», — ответила Сеттайль. — «Я просто хочу напомнить всем вам, что на Азуре непозволительно что-либо держать в секрете. Это единственное место, где всем всё надо знать. Все меня поняли? Это не Джасинто, тут правила другие. Нам надо работать вместе. У вас нет больше никаких секретов и такой удобной роскоши, как совесть. Пусть до вас уже дойдёт, на что нам придётся пойти ради выживания».

Судя по выражению лица Сеттайль, у неё от этой казни даже сердце чаще не забилось. Скорее наоборот — это лишь подстегнуло Адама стать ещё упрямее. Нэвил всегда считавший, что понимает, насколько высоки ставки в войне на выживание, лишь теперь осознал, что он вообще ничего в этом не смыслил, находясь лишь в самом начале пути понимания.

Когда дело касалось спасения мира, то каждый потенциально представлял собой допустимую потерю.

ГЛАВА 17


«Полковник, они и с западной стороны плоскогорья лезут. В ближайшие десять часов шоссе на Андиус снова окажется под их контролем, и тогда вам придётся перебросить откуда-нибудь целый батальон, чтобы выбить их с позиций. А пока что у вас там всего лишь один взвод солдат сидит в ожидании, когда их на фарш накрутят».


(Лейтенант Мэл Соротки, пилот вертолёта “КВ-239”

докладывает об увиденном во время вылета на разведку

над западной частью Джасинто.)




“ГЛЫБА”, СПУСТЯ ЧАС ПОСЛЕ НАЧАЛА ШТУРМА САРАНЧИ. МЕСЯЦ БУРЬ, СПУСТЯ 14 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


Едва лишь миновав двери, ведущие в крыло “D”, Рив, сопровождаемый Лёшарсом, Уорриком и Ван Лиисом, сразу понял, насколько же они влипли. Маркус, растолкав их плечами, чтобы выйти вперёд, издал измученный вздох. Почти что с дюжину тёмно-серых шавок с метр высотой вынюхивали что-то в камерах, изучая местность, будто бы и не было у них никаких срочных дел. Одна из них самым бесстыжим образом сновала по перилам мостков. Рив, краем глаза заметив ещё какое-то движение вверху, взглянул на потолок. Маркус последовал его примеру, но уже целясь туда из винтовки.

— «Охереть, я и не знал, что эти твари могут так высоко вскарабкиваться», — пробормотал Рив.

— «Да, надо было сразу предупредить вас», — с этими словами Маркус нажал на спусковой крючок. Шавка рухнула на землю, а её сородичи, развернувшись, вприпрыжку бросились к Маркусу. — «Они это умеют. Кстати, можно уже и начать стрелять по ним».

— «Может, в рукопашную справимся?» — спросил Лёшарс.

— «Ты же сам видел, какие когти у этих тварей».

— «Видать, ты с матроснёй никогда не бухал, да? То же самое, что выйти против ножа или “розочки” из битой бутылки».

Рив, испытав прилив сил от того, что впервые за долгие годы держит в руках заряженное оружие, старательно прицелился и выстрелил, чтобы вновь привыкнуть к этому занятию. Лишившись половины головы, шавка по инерции ещё некоторое время катилась по полу. Другая тварь, отколовшись от основного костяка стаи, ринулась влево, чтобы отвлечь внимание на себя, но набросившиеся на неё Лёшарс и Уоррик прижали её к полу. Шавка забилась, как сумасшедшая, бранясь так, что слюна во все стороны летела.

— «Да не лезьте к ним, кому сказано!» — рявкнул Маркус. Присев на одно колено, он стал отстреливать одну тварь за другой, как только они приближались. — «В рукопашную идите, только когда варианта другого нет».

— «Эй, Лиис, помоги-ка нам! Я что, эту мразь тут до вечера один держать буду?!» — крикнул Лёшарс, совершенно проигнорировав слова Маркуса. В этот момент шавка махнула лапой, оставив на его руке глубокий порез. — «Ах ты ж сука! Лиис, давай живее!»

Лиис подбежал к ним, пытаясь пырнуть тварь кухонным ножом. На спине у него виднелся металлический угол кровати, сунутый за пояс.

— «Они что, бронированные что ли?!» — возмущался он.

— «У них шкура толстая!» — крикнул в ответ Маркус. — «Бей ножом туда, где мягко, ёб твою мать!»

Рив выстрелил ещё раз, сбив с ног уже вторую шавку. Пуля лишь ранила тварь, но та теперь могла лишь выть и кататься по полу. Рив ещё ни разу в жизни так тщательно не считал в уме потраченные патроны, внезапно поймав себя на том, что колеблется, стоит ли добить раненную тварь, что теперь вопила во всю глотку.

— «Может, в глаз пырнуть?» — предложил Уоррик. — «Давай быстрее, а то вырвется сейчас».

— «Так, ладно».

Отойдя назад, Рив увидел, как Ван Лиис, ухватив голову твари, пытается удержать её на месте, чтобы воткнуть нож прямо в морду. Когда ему всё же удалось вонзить лезвие в пасть твари, Лёшарс издал радостный вопль. Ван Лиис, ещё пару раз попытавшись управиться с помощью ножа, нетерпеливо достал уголок от кровати из-за пояса и забил им тварь до смерти, хотя ему пришлось потрать чертовски много усилий для этого. День сегодня предстоит тяжёлый, да и патроны у них кончатся куда раньше, чем шавки, потому на мостках показалось ещё больше тварей, прохаживавшихся там.

Кэмпбелл, Парментер и Ярви подбежали к Риву со спины.

— «Чёрт, да откуда они лезут?!» — воскликнул Ярви. — «Мы не можем их всё время отстреливать».

Маркус по-прежнему целился в тварей, спокойно и неторопливо стреляя по ним. Последние три шавки из первой партии отскочили на несколько метров назад, судя по всему, обдумывая, то ли им пора бежать отсюда, то ли попытаться наброситься на Маркуса. Но Рив принял решение за них, выстрелив двоим тварям в спины, как только они бросились наутёк. Прицелившись, Кэмпбелл уложил третью. Шавки на мостках скрылись во тьме. Ярви огляделся по сторонам.

— «У меня осталось двадцать пять патронов», — сказал Маркус, поднимаясь на ноги. На Кэмпбелла он даже не взглянул, никак не отметив его меткость. — «Чистая лотерея: если сейчас просрём все боеприпасы на этих тварей, то конкретно встрянем, когда трутни полезут, или ещё что похуже. Можно как-то запереть проходы в это крыло? Есть такое место, куда все могут спрятаться, а черви туда не пролезут, пока я буду искать точку прорыва?»

— «Старое крыло “A”», — ответил Парментер. — «Там канализации нет, а двери запираются вручную».

— «А что, если они через крышу лезут, или ещё откуда?» — спросил Рив.

— «Они все прут из дальнего конца этого крыла», — объяснил Маркус. — «Как мне кажется, тут снова причина в подвале крыла для психов. Оно же затапливается, так что там, вероятно, есть какой-то лаз».

Выйдя в центр коридора, Ярви осмотрелся по сторонам. Темнота стояла такая, что чёрный силуэт шавки почти что невозможно было разглядеть, если тварь не двигалась.

— «Ну ладно, запрёмся мы в крыле “A”. Дальше-то что?» — спросил он.

— «Я заткну дыру, откуда они лезут, а вы ждите моего сигнала, что всё чисто», — ответил Маркус. — «И надо бы придумать план на тот случай, если придётся выводить всех заключённых отсюда. Снаружи, конечно, тоже не сахар, но из вариантов у вас остаться взаперти с Саранчой, или иметь возможность смотаться отсюда. А за стенами шансов у вас больше».

— «Мне на это нужно разрешение правительства».

— «Ну да, конечно, замечательно. Только не забывай, что речь тут о ваших жопах идёт, так что всё равно придётся это сделать».

— «Мне не очень-то нравится скидывать такое дело на тебя, Феникс».

— «Очень жаль, но другого эксперта по червям у вас тут нет», — Маркус поднял с земли обрезок трубы, кивком головы дав Ярви понять, что пора уходить. — «Всё, иди. И ты тоже, Рив».

— «Да как же, ага», — Рив зашагал к двери вместе с надзирателями, только вот намерения у него были совсем иные. — «Хочешь срезать путь через коридоры для собак?»

— «Нет, я хочу, чтобы ты, чёрт подери, послушал меня и помог надзирателям удержать крыло “A”», — ответил Маркус, направившись вслед за ним.

— «Хватит корчить из себя героя. Тебя вниз я одного не пущу».

— «Херню не пори».

— «Хочешь остановить меня — лучше сразу пристрели. Но тебе ведь патроны беречь надо».

Рив остановился и повернулся к Маркусу, не позволяя тому пройти. Лучше бы ему, конечно, волноваться о том, куда это шавки подевались, ведь они по стенам лазали не хуже пауков, но стоило лишь Риву впустить подобные мысли себе в голову, как его тут же парализовало бы от страха. Маркус прошёл мимо него, покачивая головой, ведь ему, чёрт подери, всегда надо было самому вести войска в бой. Но Рив просто не мог позволить ему отправиться туда в одиночку. Создавалось впечатление, что Маркус сам выбрал себе такое самоубийственное задание, чтобы уже покончить со всем этим. Именно с таким настроем он впервые и появился в этих стенах.

Заключённые так и стояли по распределённым для них позициям, сжимая в руках кустарное оружие, когда Маркус подошёл к ним.

— «Так, все быстро в крыло “A”, кому сказано!» — его крик эхом разнёсся по всему коридору. Заключённый по фамилии Мэнон вышел со стороны кухонь, подкидывая в одной руке половину трупа детёныша корпсера, словно мячик. — «Мэнон, твою мать,
они что, снова полезли?!»

— «Да несколько штук всего. Тебе помочь с обезьянами этими? Я видел, как одна из них пыталась вскарабкаться в туннели для собак. Они застряли по другую сторону этой стены».

— «Замечательно. Но всё равно веди всех в крыло “A” и жди там».

— «Точно?»

— «Да, я тут сам всем займусь».

Мэнон пошёл дальше. Рив услышал доносившиеся со стороны туалетов звуки ударов. Судя по всему, заключённые там изрядно веселились, испытывая некое извращённое удовольствие от убийства корпсеров, что, по мнению Рива, всяко было лучше, чем в панике бегать с воплями. Маркус источал мрачное спокойствие, всем своим видом будто говоря, что пора за дело браться. Все остальные переняли этот настрой, считая теперь, что они тоже смогут победить червей.

“Вот, значит, как сержанты умеют. Полезный навык для освоения”, — подумал Рив и, догнав Маркуса, ткнул его локтем в бок.

— «Никуда ты без подмоги не пойдёшь, понятно?» — сказал он. — «Может, тебе и на самого себя насрать, но подумай хотя бы о том, что винтовка пропадёт».

— «Я червям уже десять лет подряд кишки выпускаю», — пробормотал Маркус. — «Это же просто шавки. Могло быть и хуже».

— «Да, но раньше у тебя была броня и винтовка с пилой. Да и что ты делать будешь, если шавки откроют двери для своих друзей покрупнее?»

— «Хочешь, совет дам?»

— «Да ты мне и так его дашь, даже если не хочу».

— «Не надо пытаться спасти меня. Я тебе уже говорил об этом».

— «Опомнись, Маркус: ты же не можешь в одиночку выйти против целой армии».

— «Мне придётся жить с тем, что я натворил», — Маркус постучал себя по груди, шагая вперёд. — «Иначе я не могу поступить».

— «Да ёб твою мать…»

Позади него по коридору разнеслось эхо голоса Кэмпбелла.

— «Феникс, ты надолго уходишь?» — спросил он.

Маркус не обернулся, но в вопросе Кэмпбелла не чувствовалось никакой враждебности, что само по себе уже было странно.

— «Через час вернусь, наверно», — ответил Маркус. — «Но если черви первыми доберутся до крыла, то бегите на хрен оттуда».

Рив решил, что Маркус такие прикидки по времени с потолка взял, но, возможно, он просто старался быть вежливым с Кэмпбеллом по причинам, одному ему лишь известным. Судя по всему, Маркус был из тех людей, которым некогда время тратить на всякую хрень вроде затаённых обид. Он мог психануть, дать разок в морду, а то и пять разков, но на этом всё. И хоть это совершенно и не вязалось с тем, что Маркус мог месяцами ходить угрюмым из-за других вещей, но мстительным его уж точно не назовёшь. В мире организованной преступности он бы долго не протянул. Тамошним обитателям приходилось каждую мелочь в их нелёгком деле запоминать, а иначе на них бы сразу повесили клеймо лоха последнего.

Рив и Маркус добрались до двери в подвал. Внешняя дверь, закреплённая на скобах, была распахнута. Держа винтовку одной рукой, Маркус остановился, чтобы прислушаться.

— «Попробуй свет включить», — попросил он.

— «Они же поймут, что мы здесь», — ответил Рив, шаря рукой по стене в поисках выключателя.

— «Да они и так уже в курсе».

— «Ну ладно… Вот, нашёл».

Где-то в конце коридора забрезжил тусклый свет. Риву удалось разглядеть длинный ряд дверей, которые были либо заперты наглухо, либо распахнуты настежь. Лишь пройдя сквозь внешнюю дверь, он понял, что свет на самом деле идёт из коридора со внутренними окнами, идущего параллельно основному.

— «Это дополнительные засовы, верно?» — спросил Маркус. — «Если задвинуть их, то дверь запирается. Нужен один ключ, чтобы зайти внутрь, и другой, чтобы выйти наружу».

— «Да, это, наверно, для того, чтобы по-быстрому закрыть тут шизиков, если вдруг аврал какой начнётся. Пока ключи найдёшь, тебе какой-нибудь на голову сдвинутый всю рожу с черепа отгрызть успеет».

— «Ладно, зачистим каждую камеру по очереди».

Рив сроду не работал в команде. Взятые заказы ему всегда приходилось выполнять в одиночку. Его цели вовсе не всегда сидели себе в блаженном неведении о пуле, которая вскоре превратит их мозги в кашу. К тому же, многие из них нанимали людей для защиты от подобных покушений. Но вся эта армейская лабуда носила куда более структурированный характер. Рив пытался использовать всё своё здравомыслие, чтобы понять, куда Маркус жестами говорил ему идти и что там делать. Вся суть была в том, чтобы представить себе, как бы он сам поступил, оказавшись на месте наблюдавшей за ними шавки или какого другого червя, а затем нанести удар первым, не оставив противнику ни шанса. В итоге, результат-то один получался. Различие крылось лишь в методике исполнения.

— «Значит, у некоторых тварей есть пушки, а у других нет», — заговорил Рив, прикрывая Маркуса со спины, пока тот подходил вдоль стены к каждой из дверей, а затем открывал её, целясь внутрь из винтовки. — «У меня тут явно была весьма беззаботная жизнь».

— «Неудивительно, что вы тут не особо стремились комитет по организации побегов сформировать».

Они двигались по коридору, почти что прижавшись спинами друг к другу. Потолок тоже нельзя было упускать из виду, ведь шавки где угодно могли когтями уцепиться, и это вносило некоторые коррективы в обычный метод зачистки.

— «Воды на полу нет», — заметил Маркус. — «Куда-то утекла».

— «Сколько мы уже тут ходим?»

— «Да без понятия. Минут двадцать-тридцать».

— «Да уж, время летит незаметно, когда чем-то интересным занят».

Маркус навёл винтовку на потолок, состоявший частично из каменных плит, но местами виднелась вмонтированная металлическая решётка, которая почти что по всей “Глыбе” встречалась. Рив так и не понял, зачем она тут нужна была. Разве что для того, чтобы тут ещё холоднее и непригляднее было. Ну, или чтобы надзиратели могли подглядывать за заключёнными, а то и ссать сверху на них — в любом случае, уж точно не для притока свежего воздуха. Но всё же в таких местах решётка была полезна, так как сквозь неё пробивался дополнительный свет. Когда Рив взглянул вверх, чтобы рассмотреть, что же привлекло внимание Маркуса, то уставился прямо на жопу шавки, которая пялилась сверху на него.

Рив тут же выстрелил. Шавку буквально к херам порвало так, что он еле успел увернуться от брызг. Тварь сумела отползти на несколько метров, заливая пол коридора кровью и ошмётками внутренностей, а затем рухнула замертво. Но Маркус и бровью не повёл.

— «А где вход в этот лаз, что они используют?» — спросил он.

— «Ну да, вот это я здорово попал прямо сквозь металлическую решётку, правда? Ну что ты, не стоит благодарности», — саркастично ответил Рив.

— «Как туда залезть-то?»

— «Никак».

— «Они не через камеры лезут, им внутрь не попасть», — Маркус покачал головой. — «Рации, винтовки, крепкие ботинки… Я ведь всю эту херню, совершенно не ценил».

— «Может, всё же не стоило нам собак съедать».

— «А я и не ел их. Так, а что за этой стеной?»

Конец коридора был перегорожен чем-то, напоминавшим отштукатуренную кирпичную стену, но когда Маркус постучал по ней костяшками пальцев, то звук был такой, будто бы там деревянная доска, за которой ничего нет. Это его заинтересовало. Пнув стену несколько раз, Маркус склонил голову к ней, чтобы прислушаться. Рив слышал, как шавки носились где-то над стеной, но точное направление их движений он распознать не смог. С тем же успехом они могли и под крышей ползать. Может, и просто вокруг стен пролезали внутрь.

— «Не думал о том, чтобы просто вернуться в крыло “A” и спросить Ярви, знает ли он, что за этой стеной, а не просто пинать по ней?» — спросил Рив.

Покачав головой, Маркус порылся в кармане в поисках заточки, которую всегда носил при себе.

— «А можно и просто самому посмотреть», — ответил он, начав отскабливать штукатурку, за которой обнаружились деревянные рейки. Оказалось, что это был гипсокартон — довольно бесполезный материал для постройки стен в тюрьме. — «Рив, отойди назад и стреляй во всё, что выскочит отсюда наружу мимо меня».

Маркус принялся упорно и ритмично пинать стену, что привело к появлению небольшой дыры в её низу. При помощи пинков, отрывания кусков стены руками и разрезания гипсокартона заточкой он проделал смотровое отверстие площадью примерно один квадратный метр. Да, фонарик сейчас бы очень пригодился. Маркус опустился на колени, чтобы заглянуть внутрь, всё так же держа винтовку одной рукой.

— «Мне кажется, я там свет вижу», — сказал он. — «У тебя спички есть?»

— «Огниво с собой».

— «Ты что, в поджигатели переквалифицировался?»

— «Подожди, найду, что поджечь можно», — Рив попятился спиной вперёд, совершенно не желая поворачиваться спиной к дыре, пока не знал, что же там внутри. Он прошёлся вдоль камер в поисках бумаги или постельного белья, не особо надеясь хоть что-нибудь обнаружить тут после затопления этажа. Однако здесь всё же нашлась старая подушка, которая могла бы какое-то время гореть. Положив её возле гипсокартонной стены, Рив стал бить огнивом над ней.

— «Слушай, там что-то блестит», — сообщил покрытый ярко-белой известью Маркус, оторвав ещё немного гипсокартона. — «Металлические балки или перекладины какие-то».

Подушка начала тлеть, а затем из грязной ткани появился небольшой язычок пламени, вскоре охватившего всю подушку.

— «Вот, готово», — сказал Рив. От огня исходило приятное тепло, хотя всё же воняло палёными волосами. — «Что-нибудь видишь там?»

— «Чёрт подери», — выругался Маркус. — «Да тут старая лифтовая шахта».

Рив несколько мгновений погрел руки у огня, пока Маркус, судя по всему, что-то обдумывал.

— «Знаешь, мы ведь всё ещё можем вернуться в крыло “A”, окопаться там и ждать», — сказал он.

— «Чего ждать-то?» — пробормотал Маркус. — «Подкрепление не придёт, Рив. Либо мы не дадим этим обмудкам внутрь пролезть, держа оборону, как при осаде, что невозможно в крыле “A”, так как там воды нет, либо рискнём за стены выбежать».

Он стал отрывать гипсокартон с удвоенным усилием. Сунув пистолет за пояс на спине, Рив принялся ему помогать. В итоге они, вырвав почти всю стенку целиком, обнаружили перед собой подъёмный механизм лифта в довольно изысканном исполнении с украшениями из резьбы по металлу, как делали в старину. Подушка к этому моменту уже сильно дымила, но теперь уже в подсветке необходимости не было.

— «Чёрт, да тут бы зеркало не помешало, чтобы осмотреться», — сказал Маркус. — «Так, я суну голову туда и проверю, что сверху, а ты пока посмотри, что снизу. Может, нам обоим башку поотрывают, а может, и нет».

— «Интригующая перспектива. Пожалуй, воспользуюсь ей».

Они и поступили, как условились, как по команде одновременно осмотрев шахту в обоих направлениях. Рив уже стал привыкать к совместной работе с Маркусом. Пистолет вниз он всё же нацелил, хоть и не мог разглядеть в шахте ничего кроме пятен тусклого света, которые, возможно, являлись просто бликами на поверхности. Маркус пристально изучал что-то вверху.

— «Тут чисто. Должно быть, с крыши в шахту не попасть, потому что я там до этого ни разу не видел подъёмный механизм. Вверху она чем-то закрыта, но это или стекло, или сетка, потому что я свет вижу», — с этими словами Маркус взглянул вниз. — «А там-то внизу что? Я думал, что мы и так в подвале находимся».

— «Вот и я тоже так считал», — встав на ноги, Рив помахал рукой у себя перед лицом, чтобы отогнать дым, а затем пинком отправил остатки подушки к стене. — «Как думаешь, они тут сверху лезут или снизу?»

Вдруг раздался громкий металлический лязг чего-то тяжёлого. Какое-то мгновение Рив находился в совершенном непонимании, откуда пришёл этот звук, но затем осознание пришло к нему, судя по всему же, в тот момент, когда подобное озарение настигло и Маркуса.

— «Нас какая-то сволочь тут заперла!» — прорычал он, помчавшись по коридору. — «Кэмпбелл! Это ты там, пидорас ебучий?!»

Рив ни на шаг не отставал от Маркуса, придя к тому же выводу.

— «Кэмпбелл, открой дверь, твою мать!»

Дверь была наглухо заперта. Маркус принялся яростно барабанить по ней, но без ключа замок не откроется. Орать тоже смысла не было. Если все сейчас уже собрались в крыле “A”, то тут хоть из сраного “Молота Зари” по подвалу залп дай — никто ничего не услышит.

— «Кэмпбелл!» — кричал Маркус, лупя кулаком по двери. — «Тут Рив со мной! Это передо мной можешь выёбываться, как тебе нравится, но он тут ни при чём! Открой эту сраную дверь, выпусти его отсюда!»

Рив задержал дыхание, но сложно было определить, ходит ли кто-то с другой стороны из-за этой тяжеленной и толстенной двери. А затем с той стороны раздалось царапанье по двери.

— «Да хорош уже, Кэмпбелл. Пошутили и хватит».

Задвижка смотрового лючка на уровне глаз начала сдвигаться. Рив с трудом поборол желание сунуть туда пистолет и вышибить мозги Кэмпбеллу. Задвижка наконец-то полностью открылась. Маркус обеими руками сжал винтовку, вероятно, тоже борясь со схожим желанием. Рив принялся ждать, стараясь заглянуть через лючок, но не подходя к нему слишком близко.

Вдруг в лючке показались чьи-то дикие жёлтые глаза, между которыми вместо носа виднелась прорезь, покрытая серой чешуйчатой кожей. В комнату потянуло настолько зловонным дыханием, что аж глаза заслезились.

— «Землеход…» — прорычал чей-то грубый голос, а затем раздалось какое-то хрюканье.

Выпустив очередь через лючок, Маркус бросился на пол. Через отверстие загремели ответные выстрелы. Растянувшись на полу под дверью, Рив увидел, как пули рикошетят, ударяясь о гранитные стены. Сомнений уже никаких не оставалось: в тюрьму пролезли крупные черви.

— «Ладно, беру назад свои слова насчёт Кэмпбелла», — сказал Рив. — «Это ещё что за тварь?»

— «Это червь», — ответил Маркус, продолжая оглядываться по сторонам, будто бы пытался придумать, как выбраться из комнаты. — «Трутень».

— «Ну, раз мы тут, а они снаружи, выходит… тюрьма захвачена? Они уже добрались до крыла “A”? Да, теперь понимаю, почему ты так по рациям скучаешь».

— «Если они сюда пролезут, то можем запереться в камере и просто не подходить к двери».

— «А затем от голоду умрём».

— «Они не настолько терпеливые. Да и к тому же тут водопровод есть».

— «Я из унитаза пить не буду».

— «Без еды можно спокойно недели три прожить».

— «То есть, ты не собираешься благородно принимать последний бой, чтобы за тебя потом тосты поднимали в офицерской столовой».

— «Всё зависит от того, какие твари полезут через эту лифтовую шахту».

Червь по-прежнему стрелял через лючок наугад, не переставая хрюкать. До Рива наконец-то дошло, что так эта сволочь смеялась, и подобное отношение разозлило его куда сильнее, чем он мог себе предположить. Он постарался придумать, чем бы таким можно было заткнуть этот лючок, потому что абсолютно прямой коридор из него был виден, как на ладони, и скрыться там было негде, кроме как в самих камерах. Червь за дверью будто бы попал на ярмарочный тир.

— «Так, ладно», — Маркус кивнул головой в сторону камер. — «Когда скомандую, начинай ползти вдоль стены в первую же открытую камеру. Дальше будем перебегать из камеры в камеру, пока не доберёмся до шахты лифта».

— «Ну, по крайней мере, я мыслить начинаю уже как ты».

— «Значит, тебе к мозгоправу сходить пора. Готов?»

— «Ага».

— «Тогда вперёд».

Рив пополз первым. Поражало то, в какие места может забраться человек, и глазом не моргнув, если в этот момент над головой свистели пули червей. Но радовал тот момент, что пока трутень стрелял по ним, просунув дуло винтовки сквозь лючок, он не мог точно прицелиться. Рив залез в камеру, а Маркус проскользнул туда же за ним. Червь, постреляв ещё какое-то время, прекратил огонь.

— «Сначала занимаем одну камеру, только потом бежим в другую», — принялся объяснять Маркус. — «Пока червь наблюдает за нами, стрелять он не сможет. Одновременно стрелять и целиться у него не выйдет. Перемещаемся короткими перебежками. Всё понял?»

— «Да».

— «Затем проверим шахту лифта. Если точка прорыва не там, то попробуем забраться наверх, а затем наружу. Если она всё же там, тогда у нас будет возможность заткнуть её».

— «Понял», — ответил Рив, хотя второй вариант ему совершенно не нравился. Предпочтения оставались за тем, чтобы всё же выбраться наружу. — «Готов?»

— «Погнали».

Но червь и не думал сдаваться. Отскакивающие от стен пули били в пол то тут, то там, так что Рив приготовился не ползти, а бежать со всех ног. В одном месте им попались сразу три подряд запертых камеры, так что пришлось бежать в укрытие со всех ног, пока из штанин адреналин стекал. Но в итоге они всё же добрались до камеры в конце коридора и уселись на пол внутри неё, привалившись спинами к стене. Несмотря на царивший тут холод, они оба обливались потом, пытаясь отдышаться.

— «Так, теперь прикрой меня», — сказал Маркус, протянув Риву винтовку. — «Я проверю шахту лифта, а ты отвлеки его, пока я туда лезть буду. Дверь камеры отстегни, если придётся её в спешке захлопнуть».

— «Да ты же себе там шею свернёшь».

— «Лучше сам сверну, чем это червь сделает», — Маркус показал на стену снаружи камеры. — «Мне же не надо объяснять тебе, как прикрывать надо, да?»

— «Думаю, я ещё не забыл».

Выбравшись из камеры ползком, Рив присел на корточках возле открытой металлической двери и потянулся к арматурному стержню с крюком на конце, удерживавшему дверь в открытом до упора в стену положении, чтобы отстегнуть его. После этого он прицелился в лючок в дальнем конце коридора, представлявшего собой отсюда небольшой прямоугольник тусклого света. Рив пожалел о том, что выключил свет в коридоре, идущем параллельно этому, но теперь уже слишком поздно было. Маркус пулей выскочил из камеры.

Раздался выстрел. Пуля недалеко улетела, ударившись в стену примерно в середине коридора. Рив выстрелил дважды в ответ.

— «Я внутри», — сказал Маркус.

Рив не решился отводить взгляд от двери в дальнем конце коридора. Он услышал шорох ткани по твёрдой поверхности, говоривший о том, что Маркус пробирается по каменной стене. А затем до его слуха донёсся тихий звук, напоминавший, будто кто-то доску наждачной бумагой полирует.

— «Я всё ещё вижу свет внизу», — раздался приглушённый голос Маркуса, раскатывающийся эхом. — «Именно что свет, а не блики. Я такое раньше слишком уж часто наблюдал».

— «Значит, скоро ещё больше червей полезет».

— «Ага».

— «Где ты сейчас именно?»

— «На тросе повис».

— «Твою мать, Маркус, вылезай оттуда!»

— «Я наверх залезу».

— «Ты точно справишься?»

— «Да».

Вновь послышался звук, похожий на полировку, в этот раз зазвучав в медленном равномерном ритме, а затем затих. Должно быть, это Маркус карабкался по кабелю. Он относился к подобным вещам, как к совершенно обыденным, что позволило Риву в общих чертах понять, с какими трудностями приходилось ежедневно сталкиваться солдатам в подобной войне. Да, такой человек, как Маркус Феникс, никогда бы не смог стать обычным гражданским. Никто из него всю эту армейскую выправку не выбьет. Червь выпустил ещё несколько очередей через лючок, а Рив проверил магазин в собственной винтовке. У него осталось девятнадцать патронов, так что он решил расходовать их разумно.

Казалось, Маркус уже давно вылез из шахты, но Рив до сих пор слышал, как тот с шорохом ползёт по тросу. В итоге снова послышался шум трения ткани.

— «Так, Рив, прикрой меня».

— «Принял».

В этот раз червь уже не наблюдал за ними. Вероятно, он перезаряжал оружие, или же пошёл позвать друзей, чтобы и те пришли понаблюдать за всем этим цирком. Пулей пронесшись через коридор, Маркус присел на корточки в открытом дверном проёме позади Рива.

— «По тросу можно залезть», — сказал он. — «Но сверху на шахте решётка. Между ней и плоской крышей есть зазор, но для меня он слишком узкий, чтобы протиснуться».

— «А ты знал, что мышь может пролезть сквозь отверстие диаметром с толщину карандаша обычного?»

— «Ну, я бы таким новостям пиздец как обрадовался, будь я мышью».

— «Так что…»

Рив умолк, услышав какой-то шум. Глухие удары эхом разносились по коридору. Маркус взглянул на него, ведь звук поднимался из шахты лифта. То, что копошилось там внизу, начало подниматься по шахте, и даже если это были просто шавки, а не здоровенные уроды с пушками, то хорошего в этом всё равно было мало.

— «А вот и гости на ужин подвалили», — сказал Рив, медленно вставая на ноги.

“Чёрта с два я им дам себе башку оторвать. И чёрта с два я кому позволю меня снова под замок посадить”.

Маркус тоже поднялся с пола. Они как раз стояли в таком месте, откуда червь их не сможет подстрелить, если вновь решит в тир поиграть. У них даже оставался небольшой зазор, чтобы высунуть голову и осмотреться вперёд или назад. Шум из шахты становился всё громче.

— «Пора отбиваться от штурма», — объявил Маркус. — «Надо бы дверь закрыть».

“Нет, я это не вынесу. Не для того я через всё это говно прошёл, чтобы снова оказаться в камере”.

— «Ты уверен, что они в камеру не пролезут?»

— «Более чем. Иначе оставил бы последний патрон для себя».

— «Надо было хотя бы бутерброды с собой прихватить».

— «Всё, за дело».

“Нет. Это с тобой всё будет в порядке, а не со мной”.

Маркус был и впрямь здоровяком, не приспособленным и для половины тех дел, которые были по плечу куда менее крупному человеку вроде Рива.

— «Конечно, Маркус», — согласился Рив, держа в руках винтовку и пистолет. Он сдержал данное самому себе слово, пусть даже и курева за это не получил. Он поступил правильно по отношению к человеку, который и сам делал всё верно столько раз, что заслужил хотя бы немного прощения за то, что один раз в жизни принял неверное решение и херню наворотил. Рив намеревался сделать то, что должен, твёрдо решив не допустить ещё одной смерти. — «Я ведь за тобой хорошо присматривал, да?»

— «Да, хорошо. Спасибо за это», — рассеянно ответил Маркус, одновременно прислушиваясь к шахте лифта и не сводя глаз с двери, за которой червь засел. — «Вот уж не думал, что хоть кому-то тут не по хрен будет».

Рив положил руку на край двери. В весовой категории он, конечно, проигрывал, но и чёрт с ним, всё равно надо было попытаться.

— «Это радует. Значит, ты меня не убьёшь и не съешь, если мы тут задержимся куда дольше предполагаемого», — сказал он, будто бы шутливо втолкнув Маркус в камеру, а затем отскочил назад и захлопнул дверь.

— «Рив, какого хуя ты вытворяешь?!»

— «Тебя тут никто не тронет».

— «Чёрт, открой дверь!»

— «Да ладно тебе, сам же понимаешь, как всё будет. Не могу я дверь открыть. Так, время у меня на исходе уже, так что умолкни и жди тут, ладно?»

— «Дверь открой, кому сказано!»

— «Увидимся, Маркус».

— «Нет! Не делай этого! Рив, залезай в камеру и запрись, ёб твою мать! Ты ведь не уйдёшь отсюда живым! Рив!»

Рив не стал на это отвечать. Нацелив винтовку в низ шахты лифта, он открыл огонь. Червям, к какой бы породе они не принадлежали, приходилось карабкаться по шахте, как и самому Риву. Он услышал глухой стук и рёв, а затем звук падения тела. Внизу по-прежнему виднелись движущиеся источники света, но уже куда глубже. Рив был абсолютно уверен в двух вещах: в том, что по коридору ему отсюда не выбраться, и что он, независимо от обстоятельств, никогда в жизни больше не даст запихать себя в клетку под замок. Выпустив ещё несколько пуль, он осмотрел шахту и пришёл к выводу, что у него есть фора в несколько минут.

— «Рив, ты совсем спятил?!» — не унимался Маркус. — «Я же говорил тебе! Я предупреждал тебя, что не надо пытаться меня спасти! А ну тащи свою жопу обратно!»

С Маркусом всё будет нормально. Вода у него есть, червям до него не добраться, так что рано или поздно за ним придут. Он слишком много значил для людей за стенами тюрьмы, например, для того дурака, что пытался ему побег организовать, или для той женщины, готовой ждать его хоть всю жизнь, хотя могла бы заполучить себе любого мужика в Джасинто. Рив решил, что, выбравшись из тюрьмы, может быть, даже лично Хоффману этому позвонит. Но сейчас пора было бежать, ведь, судя по звукам, черви были уже на подходе.

— «Держись тут, Маркус», — с этой фразой Рив прыгнул на трос, ухватившись за него, и взглянул на квадратное пятно света вверху. — «И ты прав был: для мыши это пиздец какая радость».




БОЕВОЙ ИНФОРМАЦИОННЫЙ ЦЕНТР, ДЖАСИНТО.


Черви никогда не сдавались.

Они уже не в первый раз устраивали столь массированную атаку по всем направлениям, но в прошлый раз у Хоффмана в распоряжении имелось куда больше средств: больше солдат, больше артиллерии, больше вертолётов. А теперь приходилось выбирать между тем, какой район города оборонять: южный или западный. Армия КОГ была истощена до предела. Каждое подразделение имело свою отметку и номер на карте, висевшей на стене, а также на разложенных поверх стола графиках. Хоффман принялся разглядывать их в поисках возможных ответов, но иного варианта не существовало: полковнику придётся принять решение на основе того, в каком районе ему удастся сберечь как можно больше, причём, не только жизней, но и ресурсов вроде больниц, продуктовых складов, коммуникационных узлов, а также центр управления войсками КОГ. Хоффман вполне мог бы справиться без доступа к шоссе на Андиус какое-то время. Там всё равно всё в щепки разнесли, да и в районе том ничего стратегически важного не было, кроме самого шоссе. Но если эти серые уродливые твари доберутся до южной части Джасинто, то на КОГ можно крест поставить.

Двери распахнулись, и в комнату вошёл Прескотт. Хоффман приготовился к тому, что ему сейчас будут воодушевляющие речи затирать, но председатель лишь выразительно взглянул на него.

— «Просто не могу в такие моменты отсиживаться у себя в кабинете, Виктор», — сказал он. — «Ну, по крайней мере, я к вам с хорошими новостями».

— «Ну, это должны быть и впрямь очень хорошие новости, председатель».

— «Пэйн заверил, что светомассовую бомбу и резонатор можно будет применить сегодня к 18:00».

Хоффмана немало удивили подобные вести, не говоря уже о той радости, что они вызвали, ведь полковник считал, что до завершения проекта ещё несколько недель.

— «Бомба готова?»

— «Нет, просто её можно будет применить. Пэйн не особо этому рад. Говорит, что она даже технический контроль ещё не прошла, но я ему объяснил, что мы всё равно используем её. А то так и будет возиться с ней ещё месяц-другой».

— «Ладно, переживу», — ответил Хоффман. В такие моменты он бы рад был не то, что бомбе, а даже ящику простых заточенных палок. — «Вариантов у нас всё равно больше никаких».

Прескотт принялся изучать карту на столе, подсвеченном снизу, словно рекламная вывеска. Все подразделения на нём были отмечены разноцветными символами наряду со свежими данными о позициях противника и укомплектованности личного состава. Но даже неглупому десятилетнему ребёнку стало бы ясно, что черви движутся с юга в V-образном построении, смыкая кольцо вокруг южной и западной частей Джасинто. Прескотт сложил одну руку у себя на груди, а другой потёр верхнюю губу. Это был его фирменный жест, означавший, что он не хочет вмешиваться, но всё равно это сделает.

— «Что с тюрьмой планируете делать?» — спросил он. — «К ним ведь в здание уже прорвалась Саранча, да?»

— «Так и есть, их старший надзиратель звонил уже», — ответил Хоффман. Нет, он всё же не забыл о Маркусе, как не забыл и о том, что Аня слышит весь их разговор, сидя прямо у него за спиной. В комнате оперативного штаба все дыхание затаили. — «Но у меня в том районе всего один взвод остался, и я собираюсь вскоре дать им команду на отступление. Вы сами видели все цифры. Считайте, что мы уже потеряли западную частью периметра».

Но Прескотт даже не взглянул на него.

— «Тогда, думаю, нам стоит отдать приказ о начале эвакуации тюрьмы», — сказал он.

— «Хорошо, председатель, но транспорт для этого дела я вам дать не могу. Им придётся рискнуть и самим оттуда выбираться».

— «Расположенный там сейчас взвод сможет организовать всё это. Речь идёт уже о сорока заключённых, или около того. Освободим их из-под стражи и тут же запишем в армию. Полагаю, многие из них весьма толково умеют с огнестрельным оружием обращаться».

Хоффман мог насчёт одной вещи жизнью поклясться: если Прескотт хотел, чтобы для него что-то сделали, и объяснял весь процесс в деталях, значит, у него на это были крайне веские причины, о которых сам полковник вряд ли когда-либо узнает. Но в этот раз он смело мог выдвинуть своё предположение: Прескотт переживал за Маркуса. Может, половина армии уже и забыла про Феникса, но только не Двадцать шестой Королевский полк Тиранской пехоты. Немало солдат оттуда растеряют весь боевой дух, если решат, что Прескотт даже не попытался дать Маркусу шанс вновь сразиться с врагом.

— «Я как минимум одного такого из тамошних знаю», — ответил Хоффман.

Опустивший руки по швам Прескотт кивнул собственным мыслям, не сводя глаз с карты на стене.

— «Сделайте это, пожалуйста», — сказал он. В этот момент председатель на самом деле смотрел в этот момент через плечо Хоффмана, сфокусировав своё внимание на Ане. — «Лейтенант, свяжитесь с тюрьмой и прикажите им выпустить заключённых и передать их под командование… Кто там командующий взводом, полковник?»

— «Лейтенант Щехтер».

— «И передайте лейтенанту Щехтер, что она может выдать оружие всем, кого сочтёт подходящим для боя. Я уверен, что столь близкое расположение врага отлично скажется на их готовности сражаться».

— «Да, сэр», — ответила Аня.

Её голос даже не дрогнул, не выдав ни малейшего намёка на то, что ей есть хоть какое-то дело до любого из этих заключённых. Именно так она и отреагировала на смерть своей матери на полях мыса Асфо, когда была диспетчером оперативного штаба на борту корабля “Калона”. Аня Штрауд умела держать себя в руках, даже когда вся её жизнь летела под откос. Хоффман пересёкся с ней взглядами, скорее случайно, нежели умышленно, на какое-то мгновение почувствовав себя виноватым за то, что Аня о нём куда более высокого мнения, чем он заслуживает на самом деле.

Прескотт уселся в кресло за одним из свободных столов, уперев локти в подлокотники, сложив пальцы домиком и положив ногу на ногу, а затем принялся наблюдать за тем, как операторы радиостанций сопоставляют отчёты и втыкают канцелярские кнопки в карту. Аня смотрела на председателя с такой теплотой в глазах, какую Хоффман от неё совершенно не ждал. Значит, Прескотт всё же нашёл себе хоть одного союзника.

— «Так, народ, возвращаемся к работе», — объявил Хоффман. Теперь о “Глыбе” можно было не думать, да и больше не чувствовать себя конченой мразью каждый раз, когда Аня смотрела на него. У полковника как гора с плеч упала. — «Штрауд, свяжись с лейтенантом Кимом и назначь место встречи, чтобы я мог проинструктировать его по светомассовой бомбе. Мне надо, чтобы и ты там присутствовала. Ему придётся приложить максимум усилий для её успешного применения, так что собери все данные по проекту из Управления оборонных исследований. Матьесон, свяжись с Коксом. Мне надо, чтобы каждый ещё не вступивший в бой “Кентавр” отправился в патрулирование по району между Тимгадом и Восточной Баррикадой. А ещё мне надо переговорить с майором Рэйдом».

— «Он сейчас в лагере для беженцев возле Коррен-Вэй, сэр».

— «Тогда скажите ему, чтобы возвращался сюда. Он не сможет руководить операцией оттуда».

Хоффман сам регулярно пытался именно так и командовать войсками прямо с поля боя, но Матьесон был слишком тактичен, чтобы говорить об этом, хотя всё же улыбнулся. Радовало то, что парень ещё не забыл, как это вообще делается. Полковник поднялся на крышу, чтобы успокоить нервы максимально доступным ему общим видом города, и провёл там несколько минут, просто прислушиваясь звукам вдали и вдыхая запах дыма и авиационного топлива. Вернувшись обратно в комнату, он застал Прескотта, по-прежнему сидящего за столом в полнейшем молчании. Председатель даже всё так же держал одну ногу на другой. Он уже час тут сидел, просто наблюдая и не влезая в чужие дела, что было куда лучше сования своего носа во всё подряд. Прескотт явно чего-то ждал, постоянно поглядывая на часы на запястье.

— «Сэр, я сообщу вам, когда Щехтер свяжется со мной», — заговорил Хоффман. — «Вам вовсе не обязательно сидеть тут всё время. Но вы сильно облегчите мне жизнь, если вставите ещё парочку живительных люлей доктору Пэйну. Мне надо, чтобы он предоставил все имеющиеся данные, которые потребуются Киму».

— «Он уже отправил всю информацию для инструктажа».

— «Да, так и есть, сэр», — вмешалась в их разговор Аня.

— «Прямо всю?»

— «Ну, почти что».

— «Можете надавить на него, председатель?» — попросил Хоффман. — «Вытрясите из него всё. Он ведь вечно что-то скрывает».

Нахмурившись, Прескотт кивнул. Конечно, всё это были лишь кривляния, но Хоффман, уже достаточно хорошо изучив поведение председателя, понимал, что тот ждёт вестей о Маркусе, но, вероятно, не хочет выставлять это напоказ. А это был благовидный предлог для того, чтобы заставить Прескотта свалить отсюда и перестать уже наводить страх на персонал боевого информационного центра своим присутствием, причём ни полковник, ни председатель не потеряли бы лица в таком случае. К тому же, Хоффман и впрямь хотел, чтобы кто-нибудь с куда большим авторитетом, чем у него самого, схватил Пэйна за яйца. Если вся эта затея со светомассовой бомбой не сработает, то дела у них пойдут ещё хуже, чем были изначально.

— «Спасибо, полковник», — сказал Прескотт. — «Всё равно позовите меня, когда появится информация».

— «Конечно».

Прескотт покинул комнату, а Матьесон взглянул на Хоффмана, удивлённо вскинув брови. Полковник в ответ лишь пожал плечами, надеясь, что Аня ничего себе там не стала домысливать. Но, спустя десять минут, Щехтер снова связалась с ними. Аня махнула рукой Хоффману, беззвучно произнеся фамилию лейтенанта, и показала пальцем на наушник. Взяв свои наушники, полковник приложил их только к одному уху.

— «Докладывайте, лейтенант».

— «Сэр, на текущий момент мы вывезли трёх надзирателей и тридцать семь заключённых. Черви захватили большую часть тюрьмы, но надзиратели забаррикадировались вместе с заключёнными в неиспользуемом крыле, так что мы всех затолкали в БТРы. Тесно, конечно, да и пахнет не очень, но все целы».

— «Где вы сейчас?»

— «Мы отступили к востоку от шоссе на Андиус. Колонна червей сейчас движется на юг. Вот и всё, можно пока что помахать ручкой западной части города».

Хоффман хотел уже покончить со всем этим. Под угрозой находилось десять километров южной границы города, так что времени на подобные дела у него оставалось в обрез. Полковник сдержал своё слово, данное Ане, заметив, как она тайком за ним наблюдает.

— «Так, уходите оттуда», — скомандовал Хоффман. Он всё же просто обязан был спросить. — «В каком состоянии Феникс? Вы же его тоже вывезли, да? Он служил в Двадцать шестом Королевском полку Тиранской пехоты, помните его?»

Повисло долгое молчание в эфире.

— «Кто-то точно помнит. Подождите минуту», — с этими словами Щехтер заглушила микрофон своей рации. Хоффман услышал щелчок переключателя, но ответа не было целых три минуты, что тянулись, словно вечность. — «Нет, сэр, Феникса тут нет. Сейчас ищем старшего надзирателя, он подскажет».

— «Твою ж мать», — выругался Хоффман. От Ани такое не скроешь, она всё поняла лишь по его репликам. — «Где его черти носят?»

— «Без понятия, сэр. Мы туда вернуться можем. Там есть подвал, но защитные двери заперты», — Щехтер умолкла. Хоффман услышал, как у неё где-то там на заднем плане загрохотала артиллерия. — «Мы под обстрелом, так что придётся выдвигаться прямо сейчас. Но мы хотим попробовать прорваться туда».

Хоффман не стал смотреть на Аню. Расклад был просто: на взвод солдат и тридцать человек сверху насела целая бригада червей, а Маркус был не там, где ему полагалось. Вероятно, он погиб, а может, и бежал своими силами. А ещё возможно, что он вообще хрен знает где в этом огромном и тянущемся во все стороны, словно муравейник, лабиринте тюремных помещений. Всё дело было во времени. Его у них осталось совсем мало, да и численный перевес был не на их стороне.

— «Оставьте его там», — сказал Хоффман.

— «Но сэр…»

Следующие тяжелейшие три секунды прошли в полной тишине. Хоффман оказался в крайне затруднительном положении. Где-то там сейчас взвод солдат был в безопасности, но стоило лишь им попытаться вновь пересечь шоссе, въехав прямиком в строй червей, как всё сразу же изменится. Полковник просто не мог позволить себе и дальше попусту разбрасываться жизнями людей.

— «Нет уж, пошло оно всё», — наконец сказал Хоффман, мысленно послав и самого Маркуса. Полковник и впрямь собирался оставить его гнить там. Да, он мог бы отправить людей под командованием Щехтер обратно. Они найдут труп Маркуса, а затем и сами погибнут. — «Чёрт, вы же не можете одним взводом сражаться против целого батальона червей. Пусть сам выбирается. Вывозите всех их квадрата».

— «Мы никого не бросаем на произвол судьбы, сэр».

Один из радистов, сидевших в комнате оперативного штаба, оторвался от бумаг, подняв взгляд на Хоффмана, пытавшегося вспомнить его фамилию. Бахер? Бэйкер? Как-то так. Полковник сроду не слышал, чтобы тот свои комментарии по какой-либо теме озвучивал.

— «Ага, как и сам Маркус не бросил на произвол судьбы моего брата у моста Канцелярского суда», — едко заметил он.

В комнате оперативного штаба повисла внезапная тишина, нарушаемая лишь шипением помех в радиоканалах, открытых для передачи, и еле слышным жужжанием принтера.

— «Уходите оттуда», — повторил полковник. Феникс вовсе не для всех обладал статусом настоящего героя. Это замечание от радиста уязвило полковую гордость Хоффмана. — «Это приказ, Щехтер. Оставьте его там. Мы проверим тюрьму ещё раз, когда атаку отобьём, если вообще отобьём».

Теперь же полковнику предстояло сделать самое тяжёлое дело: взглянуть Ане в глаза.

— «Лейтенант, вы определились с точкой встречи с Кимом?» — спросил он.

Аня так и сидела, прижав руку к наушникам. Несмотря на её внешнее спокойствие, Хоффман заметил, как она покусывала нижнюю губу, что было совсем не в её духе. Подойдя к Ане, полковник тронул её за плечо.

— «Пойдёмте, лейтенант, пора выдвигаться. Надо провести инструктаж Киму. Технические данные готовы?»

— «В процессе, сэр», — ответила Аня, даже не взглянув на него. Причинение ей таких душевных мук для полковника оказалось даже тяжелее, чем необходимость повернуть тот командный ключ, испепеливший города на поверхности Сэры. — «Надо ещё распечатать кое-что. Через пять минут всё готово будет».

— «Хотите, чтобы я сообщил председателю о том, что Щехтер… завершила эвакуацию заключённых?» — спросил Матьесон.

— «Да», — кивнул Хоффман. — «Я знаю, что ты всё ему тактично обрисуешь, но необязательно лгать, чтобы меня прикрыть».

— «Понял, сэр».

Подобное решение далось ему охереть как тяжело, но полковник вынужден был так поступить. Если же Прескотту не понравится его выбор, то единственным вариантом для председателя остаётся отмена распоряжения главы штаба обороны с последующим приказом Щехтер на возвращение к тюрьме через отряды червей. Если Прескотт так и поступит, то его рабочие отношения с полковником станут весьма натянутыми.

“Блядь, и что мне теперь, Феникса до конца жизни оплакивать? А стал бы я точно так же подставлять под удар целый взвод ради какого-нибудь мудака из полка герцога Толлена? Или вообще любого другого подразделения?”

Это как раз и была одна из тех вещей, которые приходилось делать во время войны, и, чем выше звание, тем чаще. Хоффман понимал, что будет сожалеть об этом до конца своей жизни. Но решения своего изменить он просто не мог, пусть даже и весь тот взвод готов погибнуть ради спасения Маркуса, ведь это не им решать было, а самому полковнику. Ради одной жизни несколькими никто не рискует, даже ради Маркуса.

Хоффман направился к двери. Прихватив свою папку, Аня быстрым шагом направилась за ним в полнейшем молчании: никаких возражений, никакой мольбы, ни даже слезинки на её щеке.

“Да пошёл ты на хуй, Маркус. Вот обязательно это ты должен быть, да? Я четыре года подряд по ночам в поту ворочался из-за тебя. Вроде только смирился с этим, и тут ты снова за своё принялся. Я бы и сам не захотел, чтобы за мной возвращались. Мы ведь постоянно бросаем людей на произвол судьбы, а позже возвращаемся за ними. Порой им удаётся продержаться до нашего возвращения. А порой мы просто оставляем их там. А ещё бывает и так, что я остаюсь на мосту Канцелярского суда в тяжёлой ситуации всего лишь с парой солдат, а у их товарищей уже и время на исходе, да и удача от них отвернулась”.

Боевой информационный центр почти что целиком состоял из длинных коридоров, по которым эхом разносился стук ботинок об плиточный или паркетный пол. Казалось, что до вертолётной площадки им предстоит идти целую вечность, а такой долгий путь в молчании пройти непросто. Хоффман ждал, что Аня в итоге разрыдается, принявшись умолять его вернуться за Маркусом. Он почти что сам этого хотел, чтобы появился хоть какой-нибудь повод передумать. Но Аня ни слова не произнесла. Она была так похожа на свою мать: думала только о долге и не теряла здравомыслия. Разве что, не пыталась пойти на какой-то безумный риск, ведь прекрасно понимала, чем всё может обернуться.

Выйдя из здания, они увидели, как лейтенант Мэнселл корчит из себя старшего по погрузочным работам у вертолётов. Кивнув Хоффману, он показал на “КВ-239”.

— «Ничего, если без командира экипажа полетите?» — спросил Мэнселл. — «Мне пришлось на целый день пересадить Митчелла на другой борт».

— «Справимся, лейтенант», — ответил Хоффман, придерживая кепку на голове, чтобы её не сорвало ветром от лопастей. Осмотревшись по сторонам, полковник заметил, как к ним трусцой направляется Дом.

— «Аня, залезай», — Хоффман махнул рукой в сторону вертолёта, чтобы Штрауд села внутрь. — «Подойду через две минуты».

Обернувшись, Аня заметила Дома, но всё же не сбавила шаг, покачиваясь на каблуках. Хоффман понимал, что сейчас ему придётся объясниться за своё решение. Нормальный полковник на его месте бы просто развернулся и пошёл дальше своими делами заниматься, но Хоффман просто не мог так поступить с Домом, ведь тот заслуживал узнать обо всём.

— «Сэр!»
— крикнул Дом и, ускорив бег, пулей метнулся к ним через вертолётную площадку. Хоффман и понятия не имел, откуда Дом тут вообще взялся, но тот прижимал пальцем кнопку передачи на наушнике, будто бы разговаривая с кем-то по рации на бегу. — «Сэр!»

— «Мне с тобой поговорить надо, Сантьяго».

— «А мне с вами, сэр», — Дом затормозил уже прямо перед Хоффманом, не обратив совершенно никакого внимания на Мэнселла. — «Я правильно всё понял: мы Маркуса там бросаем?»

— «От кого ты это узнал?»

Дом потупил взгляд. Ему даже не надо было вслух говорить, что узнал он всё это от Прескотта. Этот изворотливый ублюдок не стал бы идти на такую наглость, как отмена приказа Хоффмана, прекрасно понимая, что ему только и надо, что, вызвав Дома по рации, сказать тому, насколько глубоко Маркус в говне увяз. Дом сам бы всю работу за Прескотта сделал. Чёрт, а председатель и впрямь на Маркусе зациклился по каким-то причинам. Неужели мнение бойцов из Двацать шестого Королевского полка Тиранской пехоты имело для него такой вес? Что-то тут не сходилось, но Хоффману некогда было сейчас обо всём этом размышлять.

— «Я жду ответа, Сантьяго», — потребовал полковник.

— «Не могу сказать вам, сэр».

— «Ну, ладно. Но ты всё правильно понял».

— «А остальных-то мудаков вы вытащили оттуда».

Весь мир вокруг полковника рушился прямо у него на глазах. Всё выражение лица Дома говорило о том, какие же страдания причинило ему подобное предательство. И, что ещё хуже, он был откровенно поражён тому, как его старый командир оказался совершенно не таким, каким сам Дом его всегда считал.

— «Сэр, вы не можете просто так бросить там Маркуса. Так просто нельзя».

— «Хочешь, чтобы я перенаправил туда пару батальонов вместе с поддержкой авиации, чтобы те вышли против бригады червей, потому что есть мизерный шанс, что Маркус ещё жив? Щехтер ведь там одна не справится», — Хоффман едва мог всё это вынести. Хватало и того, что пришлось так Аню расстроить, но разбивать надежды Дома было уже выше сил полковника. Хоффману чертовски нравился этот парень. Если и был у него любимчик, так это точно Дом: храбрый, как настоящий безумец, и верный, словно пёс. Этот человек, не сомневаясь ни секунды, мог бы заслонить тебя от пули собственным телом. А теперь вот Хоффман приказывал Дому бросить на произвол судьбы человека, который в буквальном смысле тому братом был. Карлос давно в могиле, дети Дома тоже погибли, а жену свою он в следующий раз увидит, наверно, только на опознании её тела. — «Мне жаль. Когда отобьём атаку, то вернёмся туда и попробуем его найти».

— «Сэр, не обижайтесь, но я прямо сейчас за ним пойду, чёрт подери!»

“Что же мне делать? Блядь, как же мне поступить сейчас, и как дальше с этим жить?”

Хоффман прекрасно понимал, как ему следовало бы поступить, но его решение уже уступило место какому-то куда более личному, оттого и опасному чувству, которому полковник не позволил когда-то взять над собой верх даже ради Маргарет. Хоффман сделал несколько шагов в сторону вертолёта, а затем остановился и обернулся, прекрасно понимая, что все вокруг слышат его.

— «Вокруг “Глыбы” сейчас около пятисот червей. Может, и с тысячу. Спецназовцем ты был отменным, Сантьяго, даже для тебя это слишком много».

— «Я сумею пробраться туда в одиночку».

— «Сантьяго, давай в вертолёт», — влез без приглашения в их разговор наблюдавший за ними Мэнселл.

— «Чёрт вас дери, сэр!» — Дом не сводил глаз с полковника, совершенно проигнорировав приказ Мэнселла. В его голосе почти что проскользнули всхлипы. — «Как вы можете с ним так поступить?! Как вы можете так поступить со мной?! Я пойду за ним, и если хотите остановить меня, то придётся пристрелить к хренам на месте!»

Развернувшись, Дом трусцой направился к “Броненосцам”, припаркованным у края вертолётной площадки. Заметно потрясённый Мэнселл повернулся к Хоффману.

— «Сэр, вы что, и впрямь позволите ему так себя повести, да?» — спросил он.

“Да, ещё как позволю, чёрт подери”, — подумал Хоффман. Ничего лучше подобной затеи он придумать не мог, хотя и этого всё равно было мало.

Пробежав несколько метров, Дом обернулся и прошёл несколько шагов спиной вперёд, почти что спотыкаясь. Выражение его лица явно говорило о том, что он до сих пор не верит в происходящее.

— «Я верну его сюда, сэр, слышите?» — пообещал он.

Хоффман уже и сам не понимал, заслужил ли Маркус такие злоключения. Конечно, это не меняло того, что Феникс успел натворить, равно как и не значило, что отправить обратно в тюрьму на его поиски целый взвод согласных на это солдат и, вероятно, тоже их всех потерять — это верное решение. Но Маркус ведь из Двадцать шестого Королевского полка Тиранской пехоты. Он был не просто однополчанином, а членом большой семьи, и, несмотря на всю злость и смятение Хоффмана, полковник всё же не хотел, чтобы Маркус погиб. Дом, как и его брат Карлос, готов был собственную жизнь ради этого отдать.

“А пошёл бы я на подобное ради другого солдата из какого-нибудь ещё полка? Нет. Я бы поступил так, чтобы сохранить жизни большинству. Но люди всегда говорили, что зря меня на подобную должность поставили. Вот сейчас я это и докажу”.

— «У меня нет времени отговаривать тебя, Сантьяго!» — крикнул ему в ответ Хоффман.

“Ты ведь знаешь меня, Дом. Мы вместе брали мыс Асфо, вместе сражались на перевале Госсара. Ты ведь знаешь, что я самый обычный человек, а не чудовище какое-то. Пойми же то, что я говорю тебе”.

— «А если ты отправишься на эту сраную вылазку без второй винтовки и запасных бронепластин, то я твоему трупу потом такого пинка под жопу дам, что улетишь в госпиталь Райтмана!» — прокричал полковник.

Дом замер на месте. На мгновение он легонько нахмурился, отчего Хоффману, как всегда, показалось, что Дом сейчас расплачется, внезапно застигнутый столь неожиданным поступком. Губы Дома шевельнулись, но, так и не сумев ни слова вымолвить, он открыл боковой люк БТР. Но вместо того, чтобы прыгнуть за штурвал, он всего лишь отстегнул крепления бортового робота по имени “Джек”, являвшегося одним из последних роботов с интеллектом, что остались у армии КОГ в рабочем состоянии. Развернув сдвоенные манипуляторы, служившие ему руками, небольшой робот выбрался из своего отсека, зависнув в воздухе рядом с Домом в ожидании команды. Бросив взгляд на Хоффмана, Дом бегом бросился в сторону, а “Джек” направился за ним, паря на высоте головы.

— «Чёрт, да что вы творите, сэр?!» — воскликнул совершенно огорошенный Мэнселл. — «Он же этого проклятого робота с собой забирает, а это последний прототип!»

— «Ай-ай-ай, вот же мелкий негодный воришка», — ответил Хоффман, отворачиваясь. Шансов у Дома незаметно пробраться в “Глыбу” было куда больше, если он не станет подъезжать туда на такой здоровенной шумной машине, как “Броненосец”, которая будто сама напрашивается, чтобы её обстреляли. Дом до сих пор мыслил, как спецназовец. А ещё он и для Маркуса винтовку прихватил, хотя и на это так или иначе все глаза закроют. — «Дисциплина в последнее время вообще ко всем херам скатилась. Ух, какую же я строгую служебную записку по этому поводу накатаю».

— «Сэр, да его на гаупвахту за такое надо отправить! Нельзя же так просто…»

— «Всё верно, но вы вдруг ослепли, лейтенант, а я оглох, так что откуда нам точно знать, что же именно случилось? Всё, полетели», — Хоффман зашагал к вертолёту. Убедившись, что Мэнселл его уже не слышал, полковник понадеялся, что судьба, бог, или кто там ещё, подслушав его, вероятно, захотят помочь Дому.

— «Удачи, Дом», — пробормотал себе под нос полковник. — «Верни его, слышишь? Целым верни».

Полковник понимал, что в момент появления Маркуса, ему придётся покорчить возмущение подобному грубейшему нарушению приказов, но это не проблема. С одной стороны Хоффман был в ярости от того, что Маркус вообще всю эту херню затеял, а с другой у него вызвало отвращение то, как он на данную ситуацию отреагировал, желая сделать всё по правилам. Если он там станет вымаливать прощения у Маркуса, то это неслабо подорвёт боевой дух остальных солдат.

Забравшись в пассажирский отсек, Хоффман опустил взгляд на Аню. Для такой миловидной девушки было довольно непросто выглядеть столь подавленной, но именно так Аня и выглядела. Она не столько сплела пальцы рук, лежавших на коленях, сколько скрутила их в узел.

— «Чёрт подери», — спокойным голосом заговорил Хоффман, присаживаясь рядом с ней. — «Ох уж этот Дом! Приказы мои нарушает. Вот же мудак, да? Прошу прощения за лексикон, лейтенант».

— «Извините, но вы о чём, сэр?»

— «Забрал “Джека” и вприпрыжку понёсся к “Глыбе”, как заяц, вместе со второй винтовкой и запасной бронёй. Чёрт, да когда война закончится, он у меня неделю гальюны драить будет вне очереди».

Аня в ответ лишь взглянула на него, а затем прикрыла глаза на мгновение.

— «А, понимаю».

— «Я вовсе не горжусь собой, Аня», — похлопал её по руке полковник.

— «Даже лучшие из нас порой совершают ужасные поступки», — ответила Аня. — «И причину этому мы и сами не знаем».

— «Так и есть».

— «Я про Маркуса говорила».

— «А я про себя».

Когда-то Маркус совершил поразительно нетипичный для себя поступок, а теперь вот и Хоффман последовал его примеру. Только вот полковник ещё находился в неведении, какое же из его решений окажется хуже всех остальных: то, что он тут же не бросился за Маркусом, или то, что он позволял своему любимчику несколько больше, чем любому другому солдату. Хоффман не был уверен, в расчёте ли они теперь с Маркусом, или же это просто один из суровых жизненных уроков о единообразии человеческой природы. Иногда даже человек, который всю жизнь парился о своих моральных ориентирах, мог совершить немыслимый поступок, поддавшись секундной слабости, пусть даже и понимал, что всю жизнь по правилам прожить не выйдет.

“Это я о нём сейчас, или о себе?.. Чёрт тебя подери, Маркус, в кого же ты меня превратил?..”

— «Соротки, твою мать, мы тут так и будем весь день сидеть?!» — рявкнул Хоффман. — «Заводи корыто и жми педаль в пол!»

Вертолёт оторвался от площадки. Потянувшись к полковнику, Аня сжала его руку, забыв на мгновение обо всякой субординации.

— «Спасибо, сэр», — сказала она. — «Он расплатился по долгам, хотя я и понимаю, что искупать свою вину он будет до конца жизни».

“Как и я сам. У каждого из нас есть свои Кузнецкие Врата”.

— «Да, по долгам расплатился», — сказал Хоффман.

ГЛАВА 18


«Уже прошло несколько часов. Я не слышу ничьих голосов за дверью. Рив так и не вернулся. Червям до меня не добраться, но я сам оказался в ловушке. Так что… Наверно, все считают меня погибшим. Ну, если они меня найдут, то и это письмо тоже. А если на тот момент будет уже слишком поздно, то, по крайней мере, ты будешь знать, о чём я думал в последние минуты жизни: о тебе».


(Из письма заключённого №B1116/87 Феникса М.М.

для лейтенанта Ани Штрауд.

Письмо не было отправлено.)




В ДВУХ КИЛОМЕТРАХ ОТ “ГЛЫБЫ”. СПУСТЯ ЧАС.


— «Джек, включи уже свою маскировку», — попросил Дом. — «У нас тут вроде как тайная операция всё-таки. И храни молчание в эфире».

Если не брать в учёт его манипуляторы, то похожий на яйцо корпус робота из стали и других сплавов был чуть менее метра в диаметре. Этот робот с энергодвигательной установкой являлся одним из самых дорогих устройств, созданных в КОГ. Дом и раньше, ещё во время прошлой войны, проводил операции с роботами, но “Джек”, являвшийся новейшей разработкой, остался последним в своём роде. Он умел буквально растворяться в воздухе, преломляя свет вокруг себя. Дом не особо понимал физические принципы того, как это возможно провернуть с помощью покрытия из углеродных нанотрубок, но именно это сейчас и требовалось от робота.

Дом всегда разговаривал с роботами, будто с живыми солдатами. Обращение к ним, как к вещи, казалось ему грубым. Роботы были умны, обладали независимым мышлением и прекрасно понимали, что им говорят. Дому всего этого было вполне достаточно, чтобы относится к ним, как к людям.

“Джек” издал писк в ответ. Воздух вокруг него задрожал, будто бы мираж над раскалённой от солнца дорогой, пока робот растворялся до полной прозрачности. Тем не менее, Дом всё равно слышал тихое гудение энергодвигательной системы и жужжание сервомеханизмов. Но для любого неподготовленного наблюдателя со стороны “Джека” просто больше не существовало. Дом мог прямо сквозь него смотреть.

В данный момент они находились на пересечении главного шоссе на Андиус и подземного туннеля, что шёл от Западной Баррикады до края пустоши Уэнлау. Им надо было каким-то образом пройти сквозь линии обороны червей и пройти по открытой местности к тюрьме.

Улёгшись на живот у края возвышавшейся части идущего на север шоссе, Дом пополз вперёд, чтобы взглянуть на то, как черви перемещались по ведущей к югу проезжей части, находившейся немного ниже него. Отсюда Дом заметил металлические ступени, соединявшие пешеходный переход и подземный туннель, а ещё постоянно перебегающие небольшие группы червей вместе с брумаками. Риверы, судя по всему, сейчас летали где-то в другом месте, значит, хотя бы с воздуха Дома не заметят.

— «Твою мать, “Джек”, мне придётся сейчас побить несколько рекордов по стометровке», — сказал он. — «Есть мысли на тему того, как бы червей отвлечь?»

Несмотря на весь его ум, собеседник из “Джека” был так себе. Жаль, конечно, что разработку проекта свернули ещё до того, как конструкторы успели добавить роботу возможность разговаривать. Хотя, возможно, это сделало бы “Джека” слишком уж человечным для восприятия психикой Дома.

“Ага, вон как у Пада с его роботом. Он звал его “Баз” в честь своего погибшего товарища. Это ж явно нездоровая тема. Роботов создавали, чтобы они выполняли рискованные задания, на которые не стоит людей отправлять. Может, даже чтобы они человека собой от пуль заслоняли. А так ещё и до того дойдёт, что твой друг будто два раза погиб”.

Дом взглянул на наручные часы, чувствуя, как по спине катятся струйки пота. Сюда он, нёсший за плечами вторую винтовку и вещмешок с комплектом брони, бежал трусцой, не сбавляя ход, от самого здания боевого информационного центра, а впереди было ещё пять километров пути, полных неизвестности, жив ли вообще Маркус. Дом поймал себя на мысли о том, что постоянно прокручивает в голове собственную реакцию на смерть друга, просто чтобы убедиться в том, что он не слетит с катушек окончательно, потеряв всё в этой жизни, если где-то в “Глыбе” его ждёт бездыханное тело Маркуса.

Мысли в голове Дома неслись беспрерывным потоком, цепляясь одна за другую. Что делать, когда выяснится, что Маркус мёртв? Как вообще рассказать о таком Ане? Как ему самому жить дальше, зная, что оба его брата мертвы? Дому почти что пришлось стукнуть самого себя, чтобы прекратить думать о подобном. Кулаком правой руки он сильно ударил самого себя по тыльной стороне ладони левой руки, на мгновение вдавив её в корпус винтовки.

“Возьми себя в руки. Тщательно спланируй всё, представь себе каждый свой шаг в деталях, а затем приступай к его исполнению. Блядь, ты же из спецназа! Вот и мысли, как спецназовец, чёрт тебя дери. Верь в свои силы”.

Рывком поднявшись с земли, он присел на четвереньки, чтобы перераспределить вес ноши на себе. Конечно, можно было бы передать какую-то её часть “Джеку”, но тогда бы терялся всякий смысл в маскировке робота. Так что теперь всё дело свелось к упорству. Дом продумал, как будет спускаться по ступеням, оставаясь в укрытии: надо прокрасться вдоль отбойника шоссе, перебежать до бетонной опоры моста, опуститься на пять-шесть ступеней вниз, а затем прыгнуть в полосу газона, где траву уже несколько лет никто не подстригал. Он принялся за дело. В какой-то момент “Джек” слегка врезался в него, отчего Дом чуть со страху не обосрался. Он понимал, что робот всё время парит где-то над ним, слыша исходивший от него шум и даже ощущая лёгкие дуновения воздуха и тепло, словно от животного. Но сам факт того, что Дом не видел то, что именно к нему прикоснулось, совершенно выбивал его из колеи. Присев на корточки, он оттолкнулся руками от земли, словно бегун на линии старта, а затем понёсся к укрытию за подпоркой моста.

Наугад в Дома никто стрелять не стал. Изо всех сил прижавшись к бетонной стенке, чтобы буквально распластаться по ней, он принялся наблюдать за тем, как внизу проходит патруль червей. После этого Дом принялся по очереди переключаться на все каналы рации, чтобы проверить, не передают ли там последних сводок о численности червей в этой местности.

“Хоффман знает, что я тут. Может, если я вызову его, он поможет? Нет, не зарывайся. Не выходи на связь, не примазывай его ко всему этому. Захочет перетереть со мной — сам маякнёт”.

В ста метрах к северу от себя Дом заметил ещё одну группу червей вместе с брумаком. Именно такой разрыв в дистанции между противниками ему был и нужен. Соскользнув с металлических перил, Дом спрыгнул на ступени. Он прекрасно понимал, что топот его ботинок, должно быть, и в Андиусе услыхали, но уже через пять секунд он, перепрыгнув через край лестницы, полетел прямиком в высокую зелёную траву, чья свежесть выдавала в ней первую весеннюю поросль. Но какой бы мягкой трава не казалась внешне, при приземлении и перекате Дом так сильно ударился локтем, что у него аж глаза заслезились.

“Ну давай же. Осталось всего сто метров по подземному туннелю, и я буду на пустоши. Не сбавляй шаг, не останавливайся”.

— «“Джек”, ты рядом ещё?» — спросил Дом.

Раздался утвердительный писк словно из ниоткуда. Присев на корточки, Дом огляделся по обеим сторонам, прежде чем пулей метнуться в подземный туннель, а затем под ведущей к югу проезжей частью. Он пытался не переходить на полноценный бег, чтобы от топота не возникло эхо, которое могло бы привлечь внимание червей на дороге под ним. Гул залпов артиллерии, вероятно, и так скрыл бы любой шум, но Дом не мог позволить себе пойти на подобный риск. Никто кроме него не вернётся в тюрьму за Маркусом, пока не станет уже слишком поздно.

“Вам надо было всё же послать за ним вертолёт, полковник. Я понимаю, что так нельзя, но пилоты бы сами согласились”.

Дому с трудом удавалось поверить в то, что Хоффман просто бросил Маркуса в тюрьме. Так никто не поступал, солдат на произвол судьбы не бросали. Дом понимал, что порыв этот иррационален и основан лишь на эмоциях, и что Хоффману теперь уже нельзя мыслить таким же образом, раз уж он командует всеми войсками, и на кону стоит столько жизней. Тем не менее, Дома всё же немало огорчил подобный поступок.

“Но ведь полковник позволил мне всё это барахло взять и пойти за Маркусом. Либо ему теперь на меня уже совсем насрать стало, либо он всё тот же Хоффман, какого я всегда знал. В последнее время все уже с ума сходить начали: и Маркус, и Хоффман, да и я тоже”.

Впереди маячила пустошь Уэнлау. Дом остановился у выхода из подземного туннеля, упёршись одной рукой о стену, покрытую битой плиткой, из которой когда-то давно была выложена мозаичная фреска с изображением народного творчества, а именно сценок из колыбельных Тируса, где вооружённые мечами герои с задорным видом побеждали различных чудовищ. До “Дня-П” на пустоши устраивали пикники и детские игрища, но теперь уже детей своих сюда никто не водил. Вообще, странная это задумка: устраивать место для семейных пикников прямо у стен тюрьмы. Может быть, суть в этом была, как и у тех детских басен с предостережением: эдакое дружелюбное напоминание младшему поколению о том, что если будут себя плохо вести, то окажутся в тюрьме.

Внешне “Глыба” могла бы сойти за загородный особняк, если бы не колючая проволока, протянутая вдоль верхнего края стен по всей их длине. По прикидкам Дома ему оставалось семьсот метров до цели. Если бы можно было идти, не скрываясь, то подобное расстояние он бы прошёл за несколько минут. Но, если где-то там черви до сих пор сновали, то подобная прогулка быстро превратится в настоящий тир. Присев на колени в укрытии какого-то колючего кустарника, Дом осмотрел местность до самого горизонта. Его руку окатило порывом тёплого воздуха, словно из фена для волос, выставленного на малую мощность обдува. Это “Джек” завис в воздухе рядом с ним.

— «“Джек”, лети вперёд и проведи разведку местности. У тебя ведь в базе данных есть чертежи этажей тюрьмы, да?» — спросил Дом, обернувшись через плечо, чтобы проверить, разглядит ли он лёгкую рябь воздуха в том месте, где висел робот. Вид города на заднем плане слегка подрагивал из-за маскировки. — «Давай к воротам. Посигналишь мне, когда там всё чисто будет».

Когда “Джек” сорвался с места, Дом вновь почувствовал дуновение тёплого воздуха. Он достал полевой бинокль, чтобы ещё раз оглядеть пустошь. Ни червей, ни брумаков, ни ещё каких других крупных тварей видно не было. Подняв взгляд выше и покрутив колёсико настройки для увеличения изображения, Дом принялся оглядывать верхушки стен. Именно в этот момент он и заметил какое-то движение там. Перемещавшийся объект был слишком мал для червя. Дом уже было решил, что это ворона или ещё какая-то другая птица, но затем объект замер в просвете между опорами перил. Им оказалась шавка. Проклятые шавки сновали по тюрьме. У Дома сердце в пятки ушло, но он неустанно повторял сам себе, что проникнуть в здание — это не то же самое, что и полностью его захватить. “Глыба” — огромное место. Пусть даже шавки и внутрь попали. Это ещё не значило, что они и во все камеры пробрались.

— «Ну же, “Джек”», — позвал в рацию Дом. — «Ты меня слышишь? Местность чиста? Пискни один раз, если да».

Прошла долгая минута, прежде чем “Джек” ответил однократным писком. Дом принялся прикидывать, как пробраться через пустошь: потребуется десять-двенадцать перебежек от подземного туннеля до ворот тюрьмы. Большинство кустов можжевельника оказались настолько невысокими, что Дому придётся ползти по земле, положив винтовку на руки, а вещмешок тащить за собой. Осторожно высунувшись из туннеля, Дом медленно стал приближаться к воротам тюрьмы, часто останавливаясь и поднимая голову над кустами можжевельника, чтобы убедиться, что он по-прежнему движется в верном направлении. Всё это тянулось охереть как долго. Ветки кустов хлестали Дома по лицу, пока он сам ожидал, что в любой момент может упереться прямо в ботинки какого-нибудь червя, и бежать уже будет некуда.

“Просто ползи вперёд. Сначала правый локоть, потом левое колено… Левый локоть, правое колено…”

Дом вспотел, как свинья. Но, когда он в очередной раз поднял голову, то обнаружил, что практически вплотную подобрался к небольшой двери, вмонтированной в огромные чёрные ворота, а земля под ним сменилась на острый щебень, да и сам он ползёт поперёк однополосной дороги.

— «“Джек”!» — позвал Дом. Он уже находился достаточно близко к воротам, чтобы присесть на корточки, прижавшись к одной из сторон гранитной подпорки. — «“Джек”, открой мне дверь!»

Дом почему-то решил, что “Джек” отключит маскировку перед воротами, но робот этого не сделал. Небольшая дверь слегка приоткрылась. Дом вошёл внутрь, почти что врезавшись в “Джека”, зависшего в воздухе прямо перед ним. Ну, и то верно: робот же мог перелетать над стенами, так что он просто облетел их и открыл дверь изнутри. Да, полезные всё-таки эти роботы. Но теперь Дому предстояло тут всё обыскать без единой подсказки о том, где же может быть Маркус. Всё, что оставалось делать — это следовать за “Джеком” по коридорам здания, ежесекундно оглядываясь по сторонам.

Внутри “Глыбы” стоял дикий смрад. Дому сроду не доводилось бывать в каком-либо ещё здании, столь сильно нагоняющем лютую тоску. Внутри царила такая темнота и разруха, что он просто поверить не мог в то, что здесь вообще могли люди обитать. Да каким хреном вообще Маркус смог всё это вытерпеть? Это многое объясняло. Если до этого Дом переживал, как отреагирует на смерть друга, то теперь его уже куда сильнее начало волновать, как же будет выглядеть живой Маркус. Вмонтированные в потолок металлические решётки дрожали и лязгали каждые несколько минут от карабкавшихся по ним шавок. Дом нацелил винтовку на решётки и мостки над ним, выискивая возможность для меткого выстрела, ну или повод завалить пару-тройку мелких ублюдков.

Все двери были распахнуты настежь. Створки некоторых ворот и стены отдельных коридоров, целиком выполненные из стальных прутьев или проволочной сетки, дополняли незаурядную атмосферу здания с его резными деревянными дверями и металлическими засовами. В какой-то момент перед Домом пронеслась шавка, и он открыл огонь, порвав тварь на куски длинной очередью. Необходимости в этом вовсе никакой не было, но Дому просто хотелось так поступить. Теперь он уже шёл вдоль стены длинного коридора, выглядевшего так, словно бы кто-то построил огромную огороженную дорожку, какие в курятниках бывают. До слуха Дома сквозь шум струившейся воды донеслось, как где-то рядом опять шавки снуют, и он взглянул вверх. Одна из тварей засела прямо над ним, стоя на решётке. Дом выстрелил, пренебрегая риском быть раненным собственной срикошетившей пулей. Взвизгнув, тварь бросилась наутёк.

— «“Джек”, проведи меня в крыло “D”», — попросил Дом. — «Прескотт сказал там искать».

Робот прекрасно знал, куда им идти надо. Державшийся близко к нему Дом, пройдя через несколько дверей, оказался в огромном пустом коридоре с балконами наверху. Тут царила полнейшая разруха, отчего у Дома всё внутри сжалось. Первым делом он заметил валявшиеся на полу трупы шавок. Стол в дальнем конце коридора был перевёрнут, а отвалившаяся кирпичная кладка лежала кучами в одном из ответвлений центрального коридора.

— «“Джек”, ты уверен, что мы не заблудились? Твою мать, это точно не какое-нибудь заброшенное крыло?»

Робот издал одиночный, а затем и двойной писк. Теперь уже Дом мог разглядеть отдельные камеры по обеим сторонам коридора. Он стал заглядывать в каждую, раздумывая о том, стоит ли рискнуть и окликнуть Маркуса по имени, но всё же решил не создавать шума. В конце концов, проверив все камеры, Дом так никого и не обнаружил, хотя уже час тут провёл.

“Охренеть, как же Маркус выживал тут вообще?! В кого же эта сраная дыра его превратила?!”

Дом постарался пока что отбросить все эти мысли.

— «“Джек”, на твоих чертежах есть ещё камеры, которые недавно использовались? Как нам теперь найти Маркуса?» — спросил он.

Робот сорвался с места, и Дом последовал за ним. Взломав пару замков на защитных дверях, “Джек” принялся спускаться вдоль ступеней в почти что непроглядную тьму.

— «“Джек”, свет-то включи!»

Тактический фонарь робота выпустил луч ярко-белого света, в котором Дом сумел разглядеть короткий коридор с полуоткрытой металлической дверью. Он почему-то ожидал, что пол перед ним окажется устланным трупами людей, но ни единого намёка на это не было. Замедлив ход, “Джек” залетел внутрь коридора. Единственная работающая лампа, которую Дом видел с тех пор, как вошёл в здание, отбрасывала пятна холодного синеватого света на каменный пол. Здесь внизу царила гробовая тишина: сюда не доносились звуки окружающего мира, и даже с этажа выше. “Джек” принялся водить лучом света из стороны в сторону, а затем остановился возле одной из дверей камер.

Дом поборол в себе желание спросить у робота, что же привлекло его внимание. Не пёс же он, в самом деле. У него сенсоры всякие ведь были. Может, с их помощью он мог почувствовать тепло, исходившее от тела, и выдыхаемый углекислый газ. Ну или просто услышать что-то, недоступное слуху Дома. С решётки над их головами закапала слюна пары шавок, замерших над ними. Стоило Дому лишь навести на них винтовку, как твари тут же скрылись из виду.

У двери имелся небольшой металлический люк, и Дому оставалось лишь сдвинуть его крышку в сторону, чтобы попытаться разглядеть, что же привлекло внимание робота. Он мог поклясться, что заметил внутри какое-то движение.

“Так, ну если это червь, то я его просто пристрелю. Надо проверить”.

— «“Джек”, вскрой эту дверь», — скомандовал Дом.

Робот распилил замок, и дверь распахнулась. Из камеры прямо в лицо Дому вылетел целый рой мух, что заставило его на какое-то мгновение задуматься, а не труп ли там лежит. Внутри ничего видно не было кроме столба тусклого света, пробивавшегося сквозь решётку в потолке. А затем Дом услышал, как что-то движется. Заскрипели пружины матраца, раздался шорох надеваемых ботинок, а эти настоебеневшие шавки всё так же носились по решёткам в потолке. И тут из темноты показался Маркус.

Несмотря на то, что Дом готовился к худшему, подобного он точно не ожидал увидеть. Даже при таком свете было видно, что Маркус выглядит примерно так же, как и в день суда, разве что, слегка исхудал. Он вовсе не походил на изнурённого призрака прошлого себя, каким Дом ожидал его увидеть. Дом хотел обнять его, ведь именно так мужики и поступают обычно, когда после долгих лет разлуки встречают своего брата, которого уже и не думали вновь увидеть в живых. Но это же Маркус. Некоторые черты его характера никому изменить не под силу. То, как он держался, буквально говорило о том, что прикасаться к нему нельзя. Расправленные плечи и крепко прижатые к бокам руки явно давали это понять.

“Я ведь пришёл за тобой, Маркус. Я поклялся, что сделаю это. Я никогда тебя не подведу. Ну же, отреагируй хоть как-нибудь”.

Но Маркус просто стоял на месте. По просматривавшемуся в тусклом свете силуэту было видно, как он держит в руке кусочек бумаги. Маркус свернул его с нехарактерной бережливостью для человека, над которым по решётке ползали шавки, истекая на него слюной, а затем, положив его в карман штанов, на мгновение перевёл взгляд с Дома на парившего у того за спиной “Джека”. Внезапно лицо Маркуса попало в идущий сверху луч света, отчего Дом почти что вздрогнул: у Маркуса на правой щеке красовался нехеровый такой шрам. Дом сделал над собой усилие, чтобы не спросить о причинах, по крайней мере, пока что.

— «Ты-то что тут делаешь?» — требовательно спросил Маркус. Подобный вопрос прозвучал, словно пощёчина.

— «Тебя отсюда вытаскиваю», — ответил Дом, выругавшись про себя, ведь кому, как не ему знать, как ведёт себя Маркус. Тот вернулся к своему обычному состоянию, делая вид, что ничего не произошло. Дом решил не доставать его, ведь одному богу известно, через что Маркусу довелось пройти в этих стенах. К тому же, он ведь давно уже привык к этим чертам характера Маркуса, потому просто бросил вещмешок на пол. — «Вот, приоденься. Лишним не будет».

Маркус всё так же с подозрением смотрел на распахнутую дверь камеры, будто бы ждал какого-то подвоха. Судя по всему, он понял, что никто не отдавал приказ Дому притащиться сюда вместе с “Джеком”. Немного погодя, Маркус открыл вещмешок и принялся нацеплять на себя броню.

— «Тебе за такое может прилететь неслабо», — пробормотал он.

— «Теперь уже нет», — ответил Дом. Он и раньше слышал в голосе Маркуса подобную наигранную раздражённость, под которой на самом деле скрывалось замешательство. У Хоффмана такое тоже частенько проскакивало. — «Ситуация изменилась, а нам пора уже на выход».

— «А что насчёт остальных заключённых? Нельзя же их тут вот так бросить».

— «Их уже увезли. Хоффман всем помилование оформил».

Маркус слегка дёрнул головой назад, будто бы не поверил Дому. Но затем на его лице проступила эта уже знакомая мрачная обречённость.

— «Да неужели», — прорычал он.

“Твою мать, началось. Зря я это сказал, ведь всё совсем не так было, а?” — пронеслось в голове до усрачки перепуганного Дома. Но надо было торопиться, а всю эту хрень и потом обсудить можно.

— «Ага, так что добро пожаловать обратно в армию, солдат».

— «Твою мать», — процедил Маркус, который, казалось, тут же стёр из собственной памяти последние четыре года, будто бы никогда и не сидел тут под замком, не скучал по близким и не считал, что так и окончит свои дни в этих стенах. А ещё он и об Ане спрашивать не стал. Но в этом и был весь Маркус. Чем хуже становилась ситуация, тем больше он закрывался в себе, отгораживаясь от эмоций, ведь на него давила вся эта херня о том, что мужчины из рода Фениксов от боли не морщатся. Дому казалось, что если бы кому-нибудь из семьи Фениксов в бою кишки выпустили, то окружающие лишь посоветовали бы ему взять себя в руки и перестать придуриваться.

— «А бумага тут зачем?» — спросил Дом.

— «Чтобы с ума не сойти», — Маркус окинул “Лансер” полным обожания взглядом, будто бы больше всего ждал встречи именно с винтовкой. — «Пошли».

Дом решил не допытывать Маркуса вопросами. Сам всё расскажет, когда сочтёт нужным. Главное, что он был цел и сумел покинуть стены “Глыбы” ещё до того, как это место успеет его прикончить. Дом понятия не имел, не отдадут ли его самого под трибунал за подобное, но теперь уже слишком поздно было обо всём этом переживать. Пора было отпустить “Джека”.

— «Так, “Джек”, включи маскировку», — сказал Дом. — «Лети отсюда, ты нужен другим отрядам».

Робот на мгновение замер, будто бы не поверив в то, что Дом сумеет в одиночку задание выполнить. Хотя, возможно, он просто слушал переговоры по рации, чтобы получить инструкции.

“Ну “Джек” же не человек, и на команды реагирует совершенно иначе”.

Робот включил маскировку, а Дом, почувствовав дуновение тёплого ветра, когда робот включил ускорение, повернулся к Маркусу.

— «Как отсюда выбраться?»

— «Срежем путь через крыло “D”», — ответил Маркус. — «Ты тут кого-нибудь ещё видел?»

— «Нет, отсюда всех вывезли, я же говорил».

Маркус плотно сжал губы в тонкую линию, что говорило о том, насколько он рассержен. Дом задумался о том, не явилось ли этому причиной крепко засевшее в сознании Маркуса понимание того, что Хоффман бросил его тут умирать, которое теперь выедало его изнутри. Хотя нет, это совсем не в его духе. Маркус всегда говорил, что заслужил свой приговор.

— «Чёрт подери», — выругался Маркус. — «Ну ладно, пора мне повидаться с червями и наверстать упущенное».

Дом понимал, что теперь уже ему придётся рискнуть и использовать рацию. Несмотря на то, что Маркус весь просто горел от желания прорываться отсюда с боем, им всё же нужен был вертолёт для эвакуации. Да и какая к херам разница? Хоффман ведь всё равно знал, что Дом в тюрьму направился. Сделав глубокий вдох и смирившись с надвигавшейся на него карой, Дом нажал кнопку передачи на наушнике.

— «Всем отрядам “КВ”, на связи “Дельта-Два”», — заговорил он в микрофон. — «Мы в “Глыбе”, требуется эвакуация».

— «“Дельта”, говорит “Шесть-Четыре”. Запрос принял, захожу на цель».

— «На цель?» — спросил Маркус. Они уже вышли в главный коридор крыла “D”, озираясь по сторонам в поисках червей. — «На какую ещё цель? Он понял вообще, о чём его просят?»

Дом услышал, как к тюрьме подлетает вертолёт. Но в тот момент, как машина пронеслась над зданием, короткая пулемётная очередь выбила вмонтированные в крышу стёкла, разнеся на кусочки каменную кладку на полу. Дом прыжком кинулся за укрытие, а Маркус бросился вслед за ним.

— «“Шесть-Четыре”, на связи “Дельта-Два”! Отставить огонь, вашу мать!» — крикнул Дом в рацию. Только этой херни им ещё не хватало: уже почти выбраться из тюрьмы, чтобы в итоге оказаться подстреленными своими же. — «Мы внутри тюрьмы! Повторяю, внутри!»

— «“Шесть-Четыре” вызывает “Дельту”. Вас понял, огонь отзываем. Советую вам уходить оттуда, там всё здание червями кишит».

Маркус поднялся на ноги.

— «Кто ещё не в курсе, что ты здесь?» — спросил он.

Некогда было пытаться объяснить весь этот бардак, по крайней мере, уж точно не стоило про Хоффмана упоминать. Дом просто хотел вытащить Маркуса отсюда не ногами вперёд, так что не стоит тому пока всю правду рассказывать, а то не заткнётся.

— «Если бы в штабе знали о моей вылазке в тюрьму за тобой, то я бы уже по уши в говне сидел».

— «Да? Ну и как ты им объяснишь моё появление? Сам же сказал, что ситуация изменилась».

— «Так, давай сначала решим, как отсюда выбраться, ладно?»

Подойдя к боковой двери, Маркус распахнул её пинком. Внутри творился невообразимый срач: на стенах виднелись потёки крови и пулевые отверстия, причём, как свежие, так и давнишние.

— «Маркус, да что тут за хрень творилась?!» — воскликнул Дом.

— «Не надо тебе знать. Так, пошли сюда».

Направившись за Маркусом, Дом вышел в большой внутренний двор, где повсюду валялись груды битой каменной кладки. Из рации доносились переговоры между экипажами двух вертолётов и наземными силами о позициях червей. Маркус до сих пор озирался по сторонам, будто бы снайперов выискивал, или ещё кого.

— «Тут парень один был», — нетерпеливо заговорил Маркус. Подняв руку к подбородку, он вытянул пальцы параллельно земле. — «Вот такого роста, чернокожий и худой. Ты уверен, что нигде не видел его ни живым, ни мёртвым?»

— «Нет, такого я точно не видел. Нам нельзя ход сбавлять», — ответил Дом, услышав, как вертолёты возвращаются к тюрьме. — «Черви захватили шоссе на Андиус, так что там всё довольно жёстко».

И тут, как по заказу, в башню на дальнем конце тюрьмы прилетел артиллерийский снаряд, отчего куски гранита расшвыряло по всему двору. Башня со вдребезги разбитой верхушкой стала крениться и заваливаться в сторону, а затем рухнула на колоннаду приблизительно в двадцати метрах от них. В следующий момент Дом увидел вспышку от выстрела прямо перед собой, когда из-за угла выбежали черви. Вместе с Маркусом он укрылся за низкой гранитной стеной, высовываясь из-за неё каждые несколько секунд, чтобы открыть ответный огонь. Краем глаза Дом заметил какое-то движение в верхней части стен. То был ещё один отряд червей, пробиравшихся по идущему вровень с крышей мосту, что шёл от одного здания к другому.

— «Либо завалим этих мудаков, либо придётся возвращаться обратно через крыло “D” и уходить через него», — Маркус, присевший на одно колено, сделал глубокий вдох и выпрямился, выпустив в червей длинную очередь, а затем вновь спрятался за укрытие, чтобы перезарядить винтовку. — «Готовься, сейчас побежим».

Всё больше и больше червей выбегало из-за угла, а патроны у Маркуса и Дома были вовсе не бесконечными. Дом решил, что пора бы и снова выйти на связь по рации.

— «“Дельта” вызывает экипажи всех вертолётов. Запрашиваю поддержку с воздуха. Черви уже на мосту», — сказал он в микрофон.

— «На связи “Шесть-Четыре”, цель видим», — отозвались пилоты. Мост задрожал от попавших в него пуль из орудий вертолёта, а затем разлетелся на куски во все стороны вместе с засевшими на нём червями. — «Ожидайте, пока мы не зачистим территорию для эвакуации».

— «Всё», — сказал Маркус, проверив, сколько у него с собой гранат. — «Бежим».

Они оба бегом бросились к той самой двери, из которой только что вышли, чтобы вернуться в крыло “D”. Там их уже поджидали черви. Дом выбежал прямо под целый град пуль, выпущенных червями с нижнего этажа, пока дополнительные силы их сородичей выбегали на балконы сверху. Толку от использования груд обломков в качестве укрытий при таком раскладе? Дом на какое-то мгновение уже было решил, что их обоих мгновенно подстрелят с верхнего этажа, но эти тупые серокожие твари со всех ног ломанулись вниз, чтобы там бой устроить. Дом подобную тактику вообще не понимал, да оно ему и не надо было. Вместо этого он с благодарностью ухватился за эту возможность, предоставленную тупостью червей, чтобы перестрелять их всех к херам, передвигаясь от одного укрытия к другому.

Дом все эти годы не воевал бок о бок с Маркусом, но они моментально настроились на лад друг друга, словно бы и не разделял их никто. Они перезаряжались по очереди, накрывали противника перекрёстным огнём, и каждый прекрасно понимал, что и в какой момент предпримет другой. На секунду Дом позволил себе окунуться в самообман, что не сажали Маркуса ни в какую “Глыбу”, а вокруг них просто ещё одно разрушенное здание, которое им выпало зачистить. Огонь противников стихал с каждым убитым червём, и вскоре на ногах стоять остались лишь Дом с Маркусом, тяжело дыша во внезапно навалившейся на них тишине. До их слуха доносились лишь тихие потрескивания разбитой каменной кладки, которая начала обрушиваться и падать на пол со стен.

— «Думаю, мы тут закончили», — сказал Дом, но затем он услышал царапанье по стальной двери. Сквозь металлическую поверхность пробилось пятно жгуче-белого света. — «Твою мать, они пытаются двери вскрыть».

Встав напротив двери, Маркус принялся раскручивать гранату на цепи.

— «Ну и ладно», — ответил он. — «Нам же работы меньше».

Заняв позицию в укрытии за гранитным блоком, Дом прицелился в дверь, теперь уже окаймлённую по краям ярко-красной линией от использования режущего инструмента. Тут всё дело было в том, чтобы правильно подгадать момент. Если Маркус бросит гранату до того, как выбьют створки двери, то она просто отскочит и взорвётся перед дверью. Надо было дождаться, пока проём не откроется. Маркус так и стоял, не сводя глаз с двери и раскручивая гранату так, будто бы просто какое-то физическое упражнение выполнял безо всякой спешки. Нет, всё же он боевой опыт не растерял. Дом понимал, что Маркус изменился за это годы, но, какая бы херня с ним в этой помойке не произошла, в своём деле он по-прежнему был лучшим.

Шипение резака стихло.

— «Всё, сейчас попрут», — сказал Дом.

Створка двери с грохотом рухнула на пол, будучи выбитой с другой стороны, а Маркус кинул гранату. Момент он подгадал просто идеально. Взрывом смело первую волну червей, начавших просачиваться сквозь выбитую дверь.

— «Давай, вперёд!»

Маркус понёсся прямиком в облако дыма. Дом заметил, как в дверном проёме появилось ещё больше червей, но Маркус пёр вперёд, как трактор, выпуская в противников один магазин за другим с таким остервенением, будто бы все эти годы только этого и ждал. Дом протиснулся сквозь дверной проём с зазубренными краями следом за ним. Они оба попали в вестибюль, от которого уже мало что осталось, вновь оказавшись на свету. Дом стал прислушиваться к шуму моторов вертолётов сквозь гул артиллерии. В одной из идущих по периметру и покрытых трещинами стен зияла огромная дыра, напоминавшая разинутую пасть. Ну, по крайней мере, выбор пути отхода из тюрьмы стал очевиден.

Но и черви, будучи не совсем глупыми, тоже всё это поняли.
Выскочив из-за груд обломков, словно мишени на стрельбище, они открыли огонь. Пули рикошетили во все стороны. Маркус укрылся за низкой стеной, а Дом последовал его примеру.

— «Нам только и надо, что до дыры этой добраться», — сказал он. — «Осталось метров тридцать. Давай же, последний рывок. Три… Два… Погнали!»

Они оба пулей метнулись к следующему укрытию, поливая свинцом всех червей, кто рискнул голову высунуть или побежать к ним. Дом повиновался лишь слепому инстинкту, дойдя до такого состояния, что в какой-то момент вообще перестал понимать, где же Маркус. Лишь после того, как черви перестали выскакивать из-за укрытий, и его тело вновь передало бразды правления мозгу, Дом внезапно заметил оглушающий рёв снижавшихся вертолётов. Пилоты не могли не увидеть того, что же тут творилось. Теперь они уже Дома и Маркуса тут точно не бросят. Дом вновь воспользовался рацией.

— «На связи “Дельта-Два”, мы готовы к эвакуации», — сказал он, нажав так сильно на кнопку передачи на наушнике, что аж ухо заболело. В ответ он услышал переговоры пилотов, но так и не разобрался, кто же именно за ними прилетел. — «“Шесть-Два”, ответьте! Экипажи вертолётов, приём!»

— «Меня подбили, меня подбили!» — раздалось из динамика.

Сначала до Дома донёсся звук удара, и лишь после замаячил чёрный дым. А затем он услышал самое страшное: кто-то кричал, что потерял управление. Раздались помехи, а затем грохот чего-то врезавшегося со взрывом в землю.

— «“Шесть-Один” подбит! Повторяю, “Шесть-Один” сбили!»

— «На связи “КВ-Ноль-Восемь-Ноль”. Ким вызывает Сантьяго. Наблюдаю деформацию почвы возле стен снаружи. Что-то пытается прорваться на поверхность. Сейчас вытащим вас».

Чёрт, ну конечно, кто ж, если не Ким, а? Ходячий устав, всё делает строго по инструкции. Теперь уже все точно знали про эту ситуацию. Интересно, это его Хоффман сюда послал, или Прескотт? Взглянув в небо, Дом увидел, как вертолёт делает круговой облёт над ними.

— «Сантьяго принял, сэр. Выдвигаемся».

— «Рядовой, давай быстрее, пока прорывная дыра не открылась. Мы не можем тут долго ошиваться».

— «Вас понял, сэр».

Ким не шутил. Вертолёт, ревя движком, приземлился в ожидании на мощёной дороге далеко от дыры в стене. Стоило лишь Дому поставить подошву на бетонные глыбы, как он почувствовал колебания почвы. Маркус рванул с места трусцой, одарив Дома подозрительным взглядом слегка прищуренных глаз.

— «И Ким, конечно же, тебе поверит, когда ты расскажешь ему, как просто мимо гулял и меня тут случайно нашёл с комплектом брони и винтовкой в руках», — сказал он.

— «Слушай, дарёному коню в зубы не смотрят, так что давай быстрее», — ответил Дом.

Они ускорили бег, а затем и вообще припустили со всех ног. Дом приготовился к тому, что перед ними сейчас на поверхность может выскочить что угодно, и придётся уходить влево или вправо, но ничего подобного не случилось. Бетон под ногами начал трескаться, чуть не заставив Дома споткнуться, словно сдвижная палуба корабля. Вымощенная дорога позади них сначала вздыбилась, а затем её будто снизу выломали. Дому вовсе не стоило оборачиваться, но он всё же сделал это. За их спинами оказался ебучих размеров корпсер, не меньше танка. Гигантская тварь сама по себе представляла такую опасность, что ей вовсе не требовалась помощь вылезшего за ней отряда червей, чтобы перебить тут всех собравшихся, в том числе уничтожив и вертолёт. Взмывшие в воздух куски бетона и прочие обломки посыпались сверху, словно дождь, когда Дом и Маркус вскарабкивались в вертолёт сквозь распахнутый люк пассажирского отсека. Корпсер оказался настолько близко к ним, что Дома накрыло градом из грязи и щебня, поднятым лапами твари, когда он скользил по полу пассажирского отсека.

Вертолёт взмыл в воздух, завалившись набок, будто бы под ним сжатую пружину отпустили. Дом, с трудом пытаясь усесться на накренившейся палубе, увидел прямо перед собой разинутую пасть корпсера. Тварь подобралась так близко, что Дом разглядел даже полоску бледной ткани в центре её языка. Такую картину ещё нескоро забудешь. На какое-то мгновение Дом решил, что сейчас он выскользнет из вертолёта прямо в глотку корпсера.

Командир экипажа, выйдя в пассажирский отсек, рывком поднял Дома на ноги.

— «Значит, у нас тут дополнительный пассажир объявился», — сказал командир по имени Нэт Барбер. Дом не особо близко с ним был знаком, но, судя по всему, Барбер давно и хорошо знал Маркуса. — «Ого, вот это встреча. Рад видеть тебя вновь в строю, Феникс».

Ну а рядом с Барбером всегда крутилась его пилот Гилл Геттнер. Её голос, зазвучавший из динамиков, представлял собой странным образом обнадёживающую смесь неприкрытого ехидства с нотками всезнайки.

— «А ещё говорят, что это женщин мужики подолгу ждут. Вы оба как, в норме?» — спросила она.

— «Да, мэм», — ответил Дом, усаживаясь в кресло. — «Жаль, что всё так вышло с “Шесть-Один”».

— «Да уж», — ответила Геттнер и умолкла. Эта женщина никогда эмоций не проявляла, по крайней мере, уж точно не перед посторонними. — «Я сегодня только и делаю, что их всех теряю. Там внизу никого больше не осталось?»

— «Никого», — ответил Маркус таким тоном, будто бы его этот факт злил. Он уселся на соседнее с Домом кресло прямо напротив Кима с таким лицом, будто бы на поезде ехал и не особо хотел с незнакомцами в беседу вступать. Лейтенант молча протянул ему бутылку воды, и Маркус сделал несколько глотков. Казалось, никто из присутствующих не знает, что сказать герою войны, опозорившему своё имя. Их жизнь будто бы встала на паузу, вероятно, навсегда. Солдат у двери, на броне которого виднелось имя “Э. Кармайн” время от времени стрелял по каким-то целям на земле, которых Дом со своего места разглядеть не мог.

— «Добро пожаловать в отряд “Дельта”», — наконец сказал Ким.

— «Куда летим-то?» — спросил Маркус, который, казалось, совершенно забыл о том, что к старшим по званию надо уважительно обращаться и выполнять воинское приветствие.

— «Площадь Эмбри», — ответил Ким. Либо он не знал о том, что Дом нарушил приказ главы штаба обороны, украв робота, либо же лейтенанту дали распоряжение не обращать на это внимание. — «Там нас ждёт полковник Хоффман».

— «Хоффман», — процедил сквозь сжатые зубы Маркус, откинувшись на спинку кресла и устремив взгляд в потолок пассажирского отсека вертолёта. — «Мать твою».

Дом постарался подбодрить его, ведь их старый дуэт Сантьяго и Феникса вновь воссоединился, и Маркус должен быть счастлив этому.

— «Ох, весело-то будет», — сказал он.

Сидевший на коленях возле распахнутого люка Кармайн на мгновение перевёл взгляд внутрь пассажирского отсека. Маркус уже просто не мог выглядеть ещё круче, даже если бы специально этого захотел. Он буквально кипел от внезапной злости, а новый шрам на лице лишь усиливал этот эффект. Дом не видел выражение лица Кармайна, ведь голову того полностью скрывал шлем, но уже по тому, как парень вскинул голову, чтобы взглянуть на Маркуса, было ясно, что он испытывает благоговение от встречи с таким крутым и известным бойцом.

— «А вы тот самый Маркус Феникс?» — спросил Кармайн. Голос у него был уж слишком молодой. — «Который на полях Асфо сражался?»

Маркус сгорбился. Кармайн и понятия не имел, насколько болезненной темой является для Маркуса упоминание о той битве.

— «Ага», — ответил он.

— «Ух ты! Круто!»

Отвернувшись, Маркус принялся смотреть вниз на землю через открытый люк со своей стороны.

— «Да не особо», — пробормотал он.

Геттнер заложила круг над клочком пустой земли в центре города. Дом заметил на внизу вертолёт Соротки с вращающимися винтами. Хоффман, немного отошедший в сторону, чтобы уберечься от ветра из-за лопастей, бродил туда-сюда, вероятно, репетируя свою гневную речь. Геттнер начала снижаться на посадку.

— «Маркус, только не устраивай дрязг со стариком, ладно?» — прошептал ему Дом.

— «Ага».

— «Да я серьёзно».

— «Ладно. Хотя ничего от этого не изменилось. Я всё равно сделал то, что сделал».

Выпрыгнув из вертолёта, Маркус зашагал навстречу Хоффману, не став дожидаться Дома. Вот и сошлись в схватке двое упрямцев. Хоффман всё же был неплохим человеком и вполне добропорядочным, несмотря на всё его ворчание и ругань. К тому же, он только что закрыл глаза на вопиющий акт невыполнения приказов со стороны Дома, а ведь мог бы и на расстрел за такое отправить. Но Хоффман, как и Маркус, тоже от людей всякой хернёй отгораживался, и, судя по его сжатой челюсти, он собирался основательно его пропесочить. Ну а что ему ещё оставалось делать? Разрыдаться и попросить прощения? Понятное дело, что нет. Хоффман просто встал на пути Маркуса, расправив плечи, расставив ноги и уперев кулаки в бока, а затем оглядел того с ног до головы, словно кусок говна, которого тут вообще никто и видеть-то не хотел.

— «Предатель!» — прорычал он. — «Как ты смеешь вообще эту форму носить?!»

Маркус сделал над собой заметное усилие, чтобы не ввязываться в ссору. Отвернувшись на мгновение, он просто забил на оскорбление, сделав вид, будто бы не слышал ничего, как он обычно и поступал.

— «Как по мне, так вам любая помощь пригодится», — ответил он.

Им обоим удалось продемонстрировать свою крутизну, не потеряв при этом лица. Дому хотелось, чтобы эта парочка тупых мудаков просто пожала друг другу руки, вернувшись к тем отношениям, что у них были до этого. Но это ещё явно нескоро случится, если вообще произойдёт.

— «С дороги», — рявкнул Хоффман, и Маркус отошёл в сторону. Полковник, подойдя к Киму, начал объяснять тому суть своего нового грандиозного плана о том, как окончательно дать пизды червям при помощи какой-то новой понтовой приблуды, разработанной в Управлении оборонных исследований. У тамошних учёных, оставшихся без помощи отца Маркуса, всё двигалось со скрипом, так что им приходилось рыться в старых записях и неоконченных проектах профессора, пытаясь создать по ним новые виды рабочего оружия. Дом увидел, как Хоффман направился к “КВ-239” с неожиданно куда более задорным настроем, какого у него уже давненько не бывало. Несмотря на весь этот срач, он явно был счастлив тому, что Маркус вернулся. Иначе и быть не могло.

И тут из пассажирского отсека вертолёта вышла Аня, чтобы сообщение какое-то передать, или ещё для чего. Она не могла не знать, что Маркус тут, хотя её появления он совсем не ждал. Замерев на месте, Аня взглянула на Маркуса, а тот уставился в ответ. Сложно было понять, заметила ли она этот ужасный шрам, или же её просто так сильно поразила сама ситуация, когда они всё же увиделись спустя столько времени, что она даже и не знала, как реагировать. Но на лице Маркуса вновь проступило разочарование, причин которому Дом не понимал. Хотя нет, всё же понимал: Маркус был в смятении. Возможно, ему показалось, что Аня, оценив его внешне, решила, что из тюрьмы он вернулся вовсе не тем красавчиком, каким был до отсидки. А возможно, Маркус и сам решил, что Аня выглядит куда хуже, чем он её помнил. Годы переживаний всё же не прошли для неё даром.

Тем не менее, Дом понимал, что на лице Маркуса в тот момент должны были проступить лишь счастье и облегчение. Его дождалась любовь всей его жизни, и теперь всё будет в порядке.

Они будто застыли на месте. Дом, вовсе и не ждавший, что Маркус сейчас подхватит её на руки, но всё же хотел, чтобы выражение лица друга приняло чуть более радостный вид. А затем земля задрожала, и по мостовой застучали пули, поднимая в воздух битый камень. Внезапно у всех собравшихся появились куда более важные проблемы, чем несоответствие эмоций.

— «Саранча!» — раздался крик.

— «В укрытие!» — завопил кто-то ещё.

Дом мельком заметил, как Аня залезла внутрь “КВ-239”. Пули пролетали у неё прямо над головой, пока сам Дом бросился к укрытию из сложенных мешков с песком. Вспышки от выстрелов осветили этот пасмурный день, а стрёкот автоматных очередей почти что оглушил Дома. Мир вокруг них вернулся к тому ужасу, который давно уже стал нормальным положением дел, и люди вновь занялись старыми привычными делами: сражаться, бегать и стараться не поймать пулю. Но теперь брат Дома был снова рядом с ним, и кроме этого ему почти что ничего не было нужно.

Выпустив очередь, Маркус вновь укрылся за мешками, а затем взглянул в небо. Дом прекрасно понимал, что это он проверяет, в порядке ли Аня.

— «Она ждала меня», — сказал Маркус.

— «Да», — ответил Дом. — «Ещё как ждала».

— «А что насчёт Марии?»

— «По ней пока ничего».

Вертолёт уже превратился в крошечную точку на горизонте. Перезарядив винтовку, Маркус выглянул из-за мешков с песком и нацелил оружие в дверной проём, где прятались черви.

— «Спасибо, Дом», — наконец сказал он и продолжил стрелять.

ЭПИЛОГ




НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ БАЗА КОГ, ОСТРОВ АЗУРА. КОНЕЦ МЕСЯЦА ВОСХОДОВ, СПУСТЯ 14 ЛЕТ СО “ДНЯ ПРОРЫВА”.


ДИСК “А”

ПАПКИ:

ФЕНИКС_ЭЛ_КОПИЯ

ПРОЕКТ_НЬЮ_ХОУП

ПРОЕКТ_БНО

ПРОЕКТ_ХОЙЛ

ПРОЕКТ_УИТТЛ

АДФ_ЛИЧНОЕ

АДФ_ДЛЯ_ПОЧТЫ

ВЫБРАТЬ ПАПКУ: АДФ_ЛИЧНОЕ

ВЫБРАТЬ ФАЙЛ: ДНЕВНИК


Не знаю, смеяться или плакать. Прямо как в том анекдоте, где есть хорошая и плохая новость. Прескотт вышел на связь со мной, чтобы рассказать, что Маркуса освободили, и что он вернулся на фронт. Пожалуй, мне надо облегчение испытать, раз уж фронт — это единственное возможное место, где он по-настоящему счастлив. Или, если уж быть честным, наименее несчастлив. Дом, как и всегда, рядом с ним, что бы ни случилось. Оплакивает ли Маркус мою гибель? Уже слишком поздно. Потеря меня оставила у него в душе шрам, который не заживёт, даже если он однажды и узнает, что я жив. Я вновь хочу с ним увидеться, чтобы высказать всё то, о чём всю жизнь молчал, прикрываясь собственной чрезмерной занятостью, ведь доверить письму или дневнику я подобное не могу. Хотя, это влечёт за собой другие проблемы: мне придётся рассказать Маркусу правду.

Но у него ведь друзья есть, причём, не те, с кем он просто пойти выпить может, и не те, с кем на работе здоровается или от которых иногда письма получает, а настоящие преданные друзья, которые ради него жизнью готовы рискнуть. Именно они дают Маркусу всё то, чего он недополучил от меня.

Ну а тем временем у нас тут всё идёт своим чередом. Нэвил не даёт мне с ума тут сойти, а наше пребывание в этом раю уравновешивает лишь общее отвращение к местной кухне. Все, кого я считал погибшим, ходят тут живые и здоровые. Ну, разве что, кроме Элейн. Неужели не могло свершиться чуда, и всё бы это оказалось ложью? Всего одно чудо, ради меня. Но, судя по всему, за обладание истинными знаниями придётся принести себя в жертву. Элейн охотно заплатила такую цену, а теперь и я последую её примеру. Всё равно тот человек, за кого я больше всех в этом мире переживаю, считает меня погибшим.

Так что я продолжаю проводить эксперименты. Пятьдесят два часа назад я ввёл себе новый антиген от организма Светящихся. Двадцать шесть часов спустя из моих анализов крови исчезли маркёрные белки заражения. А этим утром они вернулись, вновь изменившись.

Этот организм постоянно эволюционирует, и мы всегда остаёмся на шаг позади. Я должен найти способ опередить его, и если придётся пойти по пути биохимии, то нам придётся где-то раздобыть куда большее количество организмов-носителей для проведения экспериментов. Но биологический вариант решения этой задачи может ещё нас подвести, так что вместо него придётся прибегнуть к физике. Нэвил и я проводим параллельные исследования по поиску способа уничтожения патогена направленным пучком радиоактивного излучения. И да, я рассказал обо всём Прескотту. В конце концов, разрушить можно что угодно, и если история нас чему и научила, то как раз тому, что я немало преуспел в разрушениях.

А вот и птичка колибри вернулась. Я каждое утро наблюдаю за тем, как она пьёт нектар из цветков возле моего окна. Она восхитительна, будто бы оживший изумруд.

Ты явно восхитился бы этому острову, Маркус. Береги себя, сын. Однажды мы вновь увидимся, и клянусь, что наконец-то заставлю себя сказать тебе, как я тобою горжусь и… да, как же сильно я тебя люблю.


ЗАШИФРОВАТЬ? ДА/НЕТ

ДА

СКОПИРОВАТЬ НА ОБЩИЙ СЕРВЕР? ДА/НЕТ

НЕТ

СОХРАНИТЬ НА ДИСК “А”? ДА/НЕТ

ДА

ФАЙЛ ПОСЛЕДНИЙ РАЗ СОХРАНЁН: 11.15/МБ10/14.


Оглавление

  • БЛАГОДАРНОСТИ
  • ХРОНОЛОГИЯ СОБЫТИЙ В “GEARS OF WAR”
  • ПРОЛОГ
  • ГЛАВА 1
  • ГЛАВА 2
  • ГЛАВА 3
  • ГЛАВА 4
  • ГЛАВА 5
  • ГЛАВА 6
  • ГЛАВА 7
  • ГЛАВА 8
  • ГЛАВА 9
  • ГЛАВА 10
  • ГЛАВА 11
  • ГЛАВА 12
  • ГЛАВА 13
  • ГЛАВА 14
  • ГЛАВА 15
  • ГЛАВА 16
  • ГЛАВА 17
  • ГЛАВА 18
  • ЭПИЛОГ