На пороге великих тайн [Александр Иванович Шалимов] (fb2) читать онлайн

Александр Шалимов
НА ПОРОГЕ ВЕЛИКИХ ТАЙН

*

ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ

ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Художник Е. Скрынников

М., «Мысль», 1966

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Эти рассказы и очерки не придуманы.

Были Файзула, и Дим Димыч, и геолог Попов, и другие. И Попов видел «тигра» на ветке, даже караулил его — не появится ли снова. И «тигр» помог Попову, а медведи — Леньке.

И медсестра Юсупов действительно знает превосходное средство от фаланг и охотно выручит каждого, кто попал в беду. Если он еще жив — симпатичный старый медсестра Юсупов… Ведь минуло уже четверть века, как случай свел нас в долине Ходжа-Келяна. Разумеется, я желаю ему многих лет жизни и столько же счастья, сколько он умел дарить людям.

Между прочим, и компас действительно ухитрились потерять. Это был обыкновенный медный компас, и до того, как он был потерян, никто не догадался бы, что может произойти, если его потеряют… И хватался за кимберлит утопающий Гошка, тот самый Гошка Фокин, который стал теперь известным на всю алмазную Сибирь геологом-алмазником.

А еще были нехоженые тропы, ведущие к новым открытиям, и веселые походные костры, у которых рассказывалось о том, что было, и о том, что могло бы быть…

Были зной и жажда и далекие маршруты, много не легкого труда и усталости и чуть-чуть романтики исканий, неугомонный задор юности и трезвая настойчивость исследователей.

Были неудачи и смешные ошибки, радость первых открытий и чуть пьянящее чувство настоящей большой победы.

Все это было, и все это уже в прошлом, как зарубки пройденного пути… А остались великие тайны, которые ждут новых исследователей.

Долог и труден путь к порогу великих тайн. Это путь упорного труда, дымных походных костров, бесконечных Дорог, троп и тропинок, бездорожья тайги и пустынных гор. Того, кто сумеет добраться до снежных вершин, ожидают бескрайние горизонты. Окинув взглядом пройденный путь, он поймет, где был прав, а где заблуждался, уловит порядок в каменном хаосе хребтов и ущелий, догадается, как растут горы… И вероятно, оттуда, с вершин, он разглядит порог великих тайн Земли и Природы. А разглядев, направится к нему, чего бы это ни стоило. Он пойдет дальше напрямик через неизведанные горы. Пойдет потому, что он Человек и для него не существует преград и предела…

ПО БЕЗДОРОЖЬЮ ТАЙГИ И ГОР

Мечтателей и фантазеров племя

Я славлю, сам принадлежа к нему.

Мы вечно в странствиях и потому

В пути всегда опережаем время.

Ян Судрабкалн

КОГДА ХАБАРОВСК НЕ ПРИНИМАЕТ

Кажется, мы застряли в Петропавловске надолго. Тайфун над Курилами. Пелена непроглядного тумана в Магадане, Хабаровске, Владивостоке… И все — неугомонный Закир. Это была его идея — совершить еще один полет к большим вулканам. Правда, полет удался на славу. Но зато все остальные участники вулканологического совещания успели улететь на континент, а мы очутились в плену осенней камчатской погоды.

За окном над свинцовыми водами Авачинской бухты бегут к западу низкие лохматые тучи. Струи косого дождя хлещут по темному асфальту, сбивают последние бурые листья с тополей и берез.

— На западе без перемен, — мрачно объявляет Николай Петрович Пахарев, появляясь в холле гостиницы, где мы собрались в ожидании «последних известий». — Можете распаковывать чемоданы. Аэропорты всего Дальнего Востока закрыты, а наш самолет, кажется, еще не вылетал из Москвы.

— Диссертация! — хватается за голову Закир. — Опоздать на собственную защиту!

«Казнись теперь, — думаю я. — Кто настаивал на полете?!»

— Закир Уразович, помилуйте, — машет руками профессор Шалфеев. — Ведь вы знаток здешней погоды! Неужели вы полагаете, что мы просидим так целую неделю? Это трагедия! У меня через три дня лекция в университете. Первая, вводная лекция, так сказать, становой хребет всего курса. Я придаю ей особенное значение…

— Если бы я мог поручиться за неделю, — сокрушенно бормочет Закир, ероша черные, с обильной проседью полосы.

— Вы, кажется, хотите сказать, — начинает Шалфеев, хотите сказать, что мы… Какой ужас!

— Пустяки, Валентин Павлинович, — слышен из угла звонкий голос Гоши Фокина — Гоши Мартыновича, как его уважительно величают старики якуты на Алаките и в оленекской тайге, или просто Гошки, как мы все зовем его в память совместных скитаний по Сибирской платформе.

— Пустяки, повторяет Фокин, откладывая старую газету. — Подумаешь, вводная лекция по геологии! Что особенного? Геология — наука о Земле, о разных там слоях земных и тэ дэ. Геологическая карта — важнейший документ, составляемый геологом. Условные обозначения к геологической карте разработал еще старик Карпинский в году, не соврать бы, гм… Нет, обязательно совру. До революции геологическими съемками было покрыто семнадцать процентов территории России, а сейчас мы — о-го-го! Любой из ваших двенадцати ассистентов, Валентин Павлинович, все это отбарабанит. Хотите, сейчас пойду, дам телеграмму на кафедру, чтобы готовились?

— Ах, Гоша, Гоша, — укоризненно трясет тоненькой седой бородкой Шалфеев. — Нисколько вы не переменились с тех пор, как…

— Тонул в Кюннехтээх, — подсказывает Фокин. — Это сколько же лет прошло с тех пор? Десять? Нет, пожалуй, побольше. А человек не изменился… Так это хорошо или плохо, Валентин Павлинович?

— С одной стороны, это, конечно, хорошо. Но с Другой — вводная лекция — ворота в новый мир. Мир, который должен приобщить будущих геологов к избранной ими профессии. Понимаете, друзья мои, это не просто перечень имен, дат и цитат, это совсем другое. Умы моих слушателей не сосуды, которые предстоит наполнить, а факелы, которые надо зажечь, как…

— …сказал некогда академик Тамм, — перебивает Фокин. — Впрочем, это он тоже пе сам придумал… А вот я никогда не ходил на вводные лекции. «Огонь священный» — это должно быть от рождения. Если его в тебе нет, тут уж как ни дуй, ничего не загорится. Только чад и вонь будут.

У Валентина Павлиновича запрыгали на носу очки.

— Ну-ну, позвольте, Го… Го… Георгий Мартынович. Позвольте! — дрожащим голосом начал он, поднимая указательный палец. — Поклеп возводите на молодежь и на всю нашу педагогику. Во-первых, мы, педагоги, должны ориентироваться на средние способности, на средние, но не на гениев. Да-с! А по-вашему выходит…

— По-моему, всю эту так называемую современную педагогику в музей пора. Учить надо совсем по-другому. Вы посмотрите, какими темпами развивается сейчас наука. Физика, астрофизика, кибернетика, да и мы, геологи, хоть и не поспеваем за физиками, тоже на месте не стоим. А учим, как учили пятьдесят и сто лет назад. И Карпинский вот так же читал лекции, и Ферсман, и Мушкетов. А впрочем, нет!.. У них лучше получалось. Времени на каждый предмет было больше, а знать студент должен был меньше, чем сейчас. Вот и учили как следует. А сейчас, говоря языком кибернетиков, количество информации, которое надо вбить в головы, выросло в десятки раз, а времени на обучение не прибавилось. Его даже меньше стало… Вот так, Валентин Павлинович! Скажите, что неправ!

— Вам, Гоша, нельзя отказать в известной логике, но… я вижу выход в правильном отборе гм… информации, то есть всего того, что я должен сообщить слушателям.

— Но ваш слушатель, чтобы стать настоящим геологом, таким, как вы сами, как профессор Пахарев и другие, должен теперь знать и то, что знали ученики Карпинского, и все новое. Средний вес мозгов пока увеличить не удалось. Вот и получается, что учить надо иначе…

— Знаю, знаю. Это вы опять про обучающие машины, про гипнопедию… Фантастика, дорогой мой. Вредная фантастика…

Я слушал их и думал о том, что Валентин Павлинович и Гошка Фокин спорят с того самого первого дня, как познакомились. Это было много лет назад.

Мы только начинали поиски алмазов на Сибирской платформе.

Гошка, кажется, он был тогда студентом второго курса, попал на производственную практику в партию Шалфеева. Мне пришлось стать невольным свидетелем первых многочасовых споров Валентина Павлиновича и Гошки. Фантазия Гошки поистине не знала удержу, и Валентин Павлинович, как прирожденный педагог, считал своим долгом «вправлять мозги» подопечному. Вообще Гошка был парень со странностями: порой он говорил дельные вещи, но иногда нес такую ахинею и способен был на такие выходки, что даже Шалфееву изменяло терпение. В тот год именно Гошка нашел первое коренное месторождение алмазов. А годом раньше, на первой производственной практике в Сихотэ-Алине, Гошка отколол штуку, о которой рассказывают на Дальнем Востоке и поныне. Впрочем, об этой истории, создавшей Гошке славу бесстрашного смельчака, сам он не любил вспоминать…

Прошли годы. Шалфеев стал профессором, Гошка — известным геологом, но, встречаясь изредка на научных конференциях, они спорят по-прежнему, со вкусом, часами, на любую тему. Во время полета над вулканами они целый день спорили о строении Камчатки, вчера вечером — о повадках рысей; в подкрепление своей позиции Шалфеев даже рассказал, как рыси атаковали метеорологическую станцию в Гиссарском хребте… Сегодня пришла очередь педагогики.

Я прислушался. Оказывается, эта тема волновала не только Шалфеева и Гошку. Теперь говорил Закир.

— Конечно, это трудный вопрос: как учить? Но я не совсем согласен с вами, Валентин Павлинович. Дело не только в отборе информации внутри данного предмета. Смотрите, что получается. Из геологии родилось уже несколько десятков разных дисциплин. Ваша геология — это теперь просто введение в науки геологического цикла. Нельзя же всех геологов учить всему. Я вот, например, всю жизнь занимаюсь сейсмикой Земли — землетрясениями. Зачем мне подробно знать палеонтологию, палеоботанику? А из-за этой самой палеонтологии меня в свое время чуть-чуть из Горного института не выгнали. И даю вам слово, Валентин Навлинович, после того как я сдал палеонтологию, а фауну^[1] в руках не держал. А сдавал ее девять раз. Восемь — у нас в Горном, и девятый — в университете; только на девятый раз удалось.

— Это как же понимать, — поднял седые брови Шалфеев, — в университете легче спрашивали или вы к девятому разу все премудрости постигли?

— Считайте, что в университете мне просто повезло. А в Горном девятый раз уже не мог сдавать. Конфликт у меня с нашей палеонтологичкой получился на почве морского ежа… Понимаете, пришел я сдавать экзамен восьмой раз. Она дает мне целую коробку ракушек. Определил я как будто все правильно, кроме одного образца. А с этим образцом никак. Замусоленный серый камень. Ничего примечательного, только одно углубление вроде пупка посредине. Вертел я его, вертел, ничего в голову не приходит… Ляпнул что-то невпопад. Она, конечно, руками всплеснула и как завопит: «Позор, позор, ежа, молодой человек, по анальному отверстию узнать не могли! Уходите, сейчас же уходите и не приходите, пока не научитесь всему как следует!» Я зачетку взял — и к двери. А палеонтологичка мне вслед кричит: «Постойте-ка, молодой человек, подождите, а как ваша фамилия?» Я человек горячий, а тогда еще горячее был. Очень обиделся. Понимаете, требует, чтобы я по какой-то дырке морского ежа узнал, а сама фамилию запомнить не может, хотя восьмой раз к ней прихожу. Оглянулся я от двери и говорю: «Узнайте, говорю, по анальному отверстию». Дверью хлопнул и пошел. Потом пришлось палеонтологию в университете сдавать.

— Злодеи вы, — сказал, трясясь от беззвучного смеха, Шалфеев. — Все вы злодеи! Разве можно так? Своему преподавателю. Да еще даме! Она же вам добра хотела.

— Гм, — заметил Закир не очень уверенно.

— Экзаменовать надо при помощи электронных машин, — объявил Гошка. — Вот тогда будет объективно…

— Ну уж это вы оставьте, — снова заволновался Валентин Павлинович, — никто лучше самого лектора не проэкзаменует…

— Смотря какой лектор, — возразил Гошка. — Вы, например, хорошо экзаменуете. Вам сдавать легко.

— Легко?

— Ну да. Меньше тройки не ставите.

— А я и не придаю большого значения ответам на экзамене, — прищурился Шалфеев. — Если вижу, что человек мыслит, если чувствую, что зажегся в нем священный огонь поиска нового, тот огонь, который рано или поздно увлечет его к порогу великой тайны, я…

— Вы ставите ему тройку.

— Пятерку, Гоша. Тройку тем, кто повторяет как попугай слова учебника.

— Слушаю вас и удивляюсь, — сказал вдруг Пахарев. — Все вы — и вы, Валентин Павлинович, и Закир, и Георгий Мартынович — как-то формально подходите к задачам педагогики. Объем материала, рациональный отбор, классическая лекция или гипноз, живой экзаменатор или электронная машина — ведь не в этом же главное. Главное — воспитать настоящего человека, здраво мыслящего работника, умеющего, понимаете, умеющего делать конкретные вещи. И вот воспитать стоящего человека в нашей нелегкой профессии, как и в каждой профессии, впрочем, — это самое трудное. А воспитать настоящего ученого еще труднее! Вы, конечно, можете возразить, что настоящие ученые складываются сами. Бесспорно, очень многое зависит от личных качеств. Но это уже потом, когда человек выйдет на столбовую дорогу науки, а вначале… Вот тут и приходится думать о воспитании… Опыт и, главное, пример учителей и товарищей бесконечно важны.

В конце концов именно окружение формирует человека. И если среди нас еще вырастают карьеристы и прохвосты, в этом виноваты в первую очередь мы сами. А плохой человек не может быть хорошим ученым. Тот, кто способен принести в жертву личной выгоде своего товарища, пожертвует и судьбой открытия, и самой наукой. Вот так! И никакие электронные машины не спасут положения. Люди должны воспитывать людей. Хорошие люди — хороших людей. Мне кажется, в этом главный смысл педагогики, особенно новой педагогики. Понимаете, в воспитании определенных качеств: качеств нового человека и ученого новой эпохи. А в недалеком будущем учеными будут все или почти все…

— Каждый преподаватель ведет по мере сил воспитательную работу, — осторожно заметил Шалфеев.

— Вот именно; ведет воспитательную работу да еще по мере сил; а надо воспитывать, обучая. Воспитывать все время, а не от случая к случаю, воспитывать своим примером и в то же время незаметно, активно вовлекать в настоящую работу, помогать, но без докучливой опеки, проверять и направлять, но не лишать инициативы. Это трудно, чертовски трудно, словами и не объяснишь как следует. Это надо понять, прочувствовать самому…

Я считаю, что электронный экзаменатор — вещь столь же бессмысленная и вредная, как живой экзаменатор, изгоняющий студента с экзамена восемь раз. Для меня этакий «живой» экзаменатор ничем не отличается от автомата. Оба они не рассуждают. Они только фиксируют по двоичной системе — чет или нечет. И если студент при восьмом заходе не сдает экзамена, значит, либо он кретин, что бывает сравнительно редко, либо преподаватель ничем его не заинтересовал, а значит, и ничему не смог научить. И такому, с позволения сказать, педагогу надо прекратить преподавание, если он внутренне честен. А если цепляется за свое место, его надо заставить заняться другим делом. Это тоже воспитание… У нас почему-то еще принято считать, что музыкантом может быть человек, имеющий к этому призвание, актером — тоже, а вот педагогом — каждый. Роковое заблуждение! И мы дорого платим за него на каждом шагу.

— Н-да, — сказал Шалфеев. — Кое в чем вы, Николай Петрович, правы. Конечно, в педагогике попадаются случайные люди. Но думается, один плохой педагог не испортит талантливого человека…

— Талантливого может и не испортить. Потому что талантливый ученик сильнее плохого учителя. А скольким средним привьет прочное отвращение к предмету, то есть причинит вред! А ведь вы говорили, что надо ориентироваться на средний уровень. И в общем это правильно. Мы поставили перед собой грандиозную задачу: создать армию творцов будущего. Целую армию! Тут одними талантами не обойдешься, да вы их и не сразу узнаете в общей массе…

— Но пути в науке… — начал Шалфеев.

— Пути прокладывает именно вся армия, — подхватил Пахарев. — В этом залог побед. А уж кому из солдат этой армии удастся штурмовать передовые рубежи и переступить, как вы говорите, «порог великой тайны», ведущий к новым открытиям, — это другой вопрос. Но вся армия должна быть надежной, крепкой, единой в своих идеалах и стремлениях.

— Согласен, — крикнул Фокин.

— Очень уж общо, — скривился Шалфеев. — И чуть плакатно, дорогой Николай Петрович. Воспитание, армия, солдаты, рубежи! Не по душе мне эта военная терминология. И не армия, а отдельные ученые, фанатики своей профессии. Те, в которых факел, зажженный учителями, разгорится в пламя. Учим-то мы, ориентируясь на средний уровень, но пути в науке прокладывала не «армия», а Эйнштейн, Бор, Флемминг, Вернадский, Ферсман. Вот так… Впрочем, зачем забираться столь далеко. Закир Уразович чуть не со студенческой скамьи начал изучать землетрясения, гонялся за ними по всему свету и кое-что понял… Или вы, Николай Петрович; сколько экспедиций искало это ваше знаменитое вольфрамовое месторождение в Тянь-Шане! И ничего. А явился этакий одержимый фанатик Пахарев — и нашел.

— Неудачный пример, — возразил Николай Петрович. — Все, что удавалось сделать моим экспедициям, — заслуга всех без исключения участников. И кстати, месторождение, которое вы имеете в виду, нашел не я, а мои коллекторы^[2]. Он может подтвердить, — Пахарев кивнул в мою сторону. — В геологической партии, как в любом коллективе, работают разные люди: ученые и неученые, добрые и злые, способные и неспособные. Но у всех одна цель. Надо только, чтобы все хорошо поняли это. Тут уж задача для начальника: он должен найти ключ к каждому. И это тоже воспитание — добиваться, чтобы все увлеклись решением одной задачи и каждый старался бы в меру сил и способностей решить ее как можно лучше: один — исхаживая заснеженный хребет от подножия до вершины в поисках еще не открытого месторождения, другой — готовя обед, третий — навьючивая ишаков.

А ведь это маленький, частный пример. Частный, по в нем как в зеркале — общее. Потому что так должно быть всегда, везде, повсюду. Это и есть кратчайший путь к вашему «порогу великих тайн». Мы идем к нему все вместе. Понимаете, все! И именно этим мы сильны. Одиночки и раньше могли сделать немного. А сейчас они вообще бессильны. Поэтому, зажигая факелы в сердцах, не забывайте о главном, Валентин Павлинович, — о таежных тропах и бездорожье большой науки, где пламя сердец будет проверено суровыми ветрами, и еще не забывайте об Ыкарчане и Файзуле, которые пойдут рядом с вашими учениками к порогу великой тайны…

Так мы говорили и спорили много дней, пережидая дальневосточный осенний тайфун. Говорили о важном и неважном, о тайнах нашей науки, о хороших людях, о будущем. Спутники по многим странствиям в тайге и в горах, случайно собравшиеся под крышей одной гостиницы, мы вспоминали былые маршруты, находки и неудачи, свою молодость и товарищей, которые шли вместе с нами одной тропой.

Тогда в Петропавловске у нас вдруг оказался избыток времени, того самого драгоценного времени, которого нам постоянно не хватало.

В спорах мы, смогли еще раз как бы со стороны посмотреть на себя и своих товарищей: тех, которые здесь тоже ждали самолета, и тех, которые были далеко.

И хотя чаще наши мнения расходились, по трем основным пунктам единство взглядов, кажется, не вызывало сомнений. Эти три пункта каждый из нас, конечно, сформулировал бы несколько по-разному. Я для себя сформулировал их так:

самое большое счастье заключено в постоянном поиске нового;

можно отправляться в любой поиск, если имеешь таких товарищей, как Пахарев и Гошка Фокин, Файзула, Закир и многие, многие еще;

не надо страшиться холода пустынных гор, если там обитают люди с такими горячими сердцами, как у медсестры Юсупова и Дим Димыча.

Из этих трех пунктов родилась книга. Книга о тех, кто шагает напрямик по бездорожью и крутым склонам, книга о путях открытия, о будущем…

В общем, это даже неплохо, что Хабаровск иногда не принимает… И право, не беда, если кто-то опоздает на вводную лекцию. Пока Хабаровск не принимает, можно окинуть взглядом пройденный путь и перекурить перед новой дорогой…

НАПРЯМИК

— Идет два человек, ой-ой… Несет два мешок, ой-ой… Один мешок разный консерва, ой-ой… Консерва очень хорошо, ой-ой…

Это поет Файзула. Ему девятнадцать лет. Он начал песню рано утром, когда мы вышли за кишлак, в котором разместилась база экспедиции.

Сейчас солнце уже высоко и печет нестерпимо. Горячий воздух неподвижен. Желтоватые голые склоны Копет-Дага пышут жаром. Мы медленно поднимаемся по крутой, едва различимой тропе к перевалу.

Тяжелый рюкзак и двустволка давят плечи. Дышать трудно. От однообразия залитых солнцем скал перед глазами плывут радужные круги. Мучит жажда. Все, что мы выпили утром, давно испарилось последними каплями пота.

Большая серая ящерица выскакивает из-под ног и стремительно исчезает среди камней.

Пение за спиной прерывается.

— Володька-ака^[3], — слышу я голос Файзулы. — Как называется по-русски который побежал?

— Варан…

— Бежит варан по дорога… — снова заводит Файзула. — Варан в пустыня очень много… Ой-ой…

«Силен, — с легкой завистью думаю я. — Тащит в гору килограммов пятьдесят по сорокаградусной жаре и всю дорогу дерет глотку…»

Мысли тянутся, как густой столярный клей: «Сколько мы прошли? Километров двадцать… Значит, лагерь уже недалеко, за хребтом. А что если махнуть прямиком?

— Файзула, сколько осталось до лагеря?

— Немножко мало. К обеду придем…

— К обеду? Еще часа три топать по жаре. Послушай-ка, Файзула, не попробовать ли пойти напрямик через гору? Здесь не очень круто.

Подумав, Файзула соглашается. Мы сходим с тропы и начинаем взбираться по усыпанному горячей щебенкой склону.

— Два человек пришел Копет-Даг, ой-ой… Дорога совсем плохой, ой-ой… — поет Файзула позади меня.

Стиснув зубы, я карабкаюсь все выше и выше. Склон становится круче. Камни с шумом сыплются из-под ног. Местами приходится лезть чуть ли не на четвереньках, цепляясь руками за выступы скал.

Файзула умолк и только сопит.

Наконец — водораздельный гребень. Я хватаюсь руками за последний карниз, подтягиваюсь и… застываю без движения. На скалистом выступе на уровне моего лица, в полуметре от моих скрюченных пальцев лежит большая пятнистая спираль — очковая змея.

Потревоженная моим появлением, змея стремительно поднимает плоскую треугольную голову и, раскрыв темно-красную пасть с тонкими длинными зубами, яростно шипит на мои очки и сдвинутую на затылок шляпу.

Пальцы инстинктивно разжимаются. Не успев сообразить, что произошло, и, кажется, даже не успев испугаться, я лечу вниз по склону, сваливаюсь на плечи Файзулы, и мы оба тяжело грохаемся на горячую сланцевую осыпь.

Жалобно звякают стеклянные бутылки и банки в рюкзаках. Осыпь с шуршанием ползет вниз.

Я чувствую, что моя спина становится влажной. Файзула с трудом выползает из-под меня: и начинает ощупывать рюкзак.

— Все пропал, — говорит он, горестно качая головой.

В его рюкзаке липкий соус из сгущенного молока, свиной тушенки с горохом и битого стекла.

Из моего рюкзака тоненькой струйкой течет спирт, который предназначался для полевой химической лаборатории. Я с трудом поднимаюсь на ноги. Спину ломит, локти и колени в ссадинах.

— Хорошо падал, — говорит Файзула, окидывая взглядом знатока крутой склон, с которого мы сверзились. — Чего делать будем?

— Там, наверху, большая кобра; я чуть не схватился за нее рукой, потому и свалился.

Густые черные брови Файзулы испуганно поднимаются.

— Не кусал? — быстро спрашивает он, встревоженно глядя на меня.

— Не успела…

Надо убивать, — решает Файзула. — Давай винтовка.

— Нет, я сам. Ты посмотри лучше, что уцелело и рюкзаках.

— Зачем смотреть, все пропал, — убежденно говорит Файзула. — Я с тобой пойду.

Он вооружается сучковатым посохом, и мы снова лезем на скалистый гребень в стороне от того места, где я наткнулся на змею.

Внимательно осматривая каждый камень, каждый выступ желтых скал, мы медленно поднимаемся наверх. Начинает рябить в глазах от напряжения: кажется, что за каждым камнем угрожающе шевелятся большие пятнистые змеи.

Вот и водораздел. Мы тихо вылезаем на плиту желтого песчаника и осматриваемся. Невдалеке на широком карнизе неподвижно лежит темная спираль.

— Не убежал, — шепчет Файзула. — Стреляй, Володька-ака.

Держа двустволку наготове, делаю несколько шагов и стараюсь прицелиться получше. Мушка танцует перед глазами, и змея то уменьшается, то становится большой, как медведь. Я опускаю ружье.

— Давай я, — громко шепчет Файзула.

Я трясу отрицательно головой, делаю еще несколько шагов, снова прицеливаюсь и стреляю сразу из двух стволов.

На карнизе, где лежала змея, возносится пыльный смерч. В нем начинает стремительно хлестать большой темный бич. Мы с Файзулой сломя голову бежим прочь вдоль узкой площадки водораздела. По пути я перезаряжаю двустволку.

Отбежав метров пятьдесят, мы останавливаемся и оглядываемся. Пыль осела. На карнизе, где лежала спираль, темнеет что-то неподвижное, короткое и прямое.

— Хорошо попал, — говорит Файзула. — Пойдем смотреть.

Мы осторожно подходим к неподвижному темному предмету.

У Файзулы вырывается возглас изумления.

— Один хвост, — восклицает он, трогая концом палки то, что осталось от очковой змеи, — голова убежал…

— Не убежал, — возражаю я, указывая на уступ склона, где темнеют еще два обрывка змеи. — Ну и сила! Раненая, она так билась, что сама разорвала себя на куски. Она сильнее тебя, Файзула.

— Хорошо стрелял, — повторяет Файзула. — Сейчас я буду ей голова отрезать. Она будет акт заверять, зачем консервы пропал.

Я смотрю на юг, в сторону нашего лагеря, и горестно ахаю. Под нами отвесный обрыв, с которого без веревок не спуститься. Палатки белеют невдалеке, но пути напрямик к ним нет.

— Плохой дорога, — говорит Файзула.

Осторожно подойдя к краю обрыва, он сталкивает стоптанным ичигом угловатый кусок песчаника. Проходит несколько секунд, прежде чем снизу доносится далекий шорох упавшего камня.

— Совсем плохой дорога, — повторяет Файзула, качая головой. — Надо было перевал идти.

— Придется возвращаться на базу, — решаю я. — Все равно нам нечего нести в лагерь. Поцгли за второй порцией консервов, Файзула.

Мы спускаемся к остаткам нашего груза. Файзула вытряхивает из рюкзака то, что несколько минут назад было стеклянными банками свиной тушенки и сгущенного молока.

Вытаращив глаза и высунув язык, Файзула кромсает остатки змеи большим кривым ножом. Отделив голову, он заворачивает ее в тряпку и кладет в пустой рюкзак.

Налегке мы трогаемся в обратный путь. Файзула больше не поет.

МЕДСЕСТРА ЮСУПОВ ИЛИ СРЕДСТВО ОТ ФАЛАНГ

Зеленая лужайка, окруженная серебристыми тополями, кишела фалангами. Мы узнали об этом вечером, после того как натянули палатки и сложили очаг из плоских камней.

Большие рыжевато-бурые пауки на длинных волосатых ногах один за другим побежали на огонь костра. При появлении первой фаланги девушки-коллекторы Галя и Лариса дружно взвизгнули. Женька схватил тяжелую балду, которой дробили минеральные пробы, и одним ударом превратил мохнатого паука и мокрое пятно. Балду ополоснули в ледяных струях Ходжа-Келяна. Зажатый скалами, он стремительно катил возле самого лагеря мутные талые воды алайских ледников.

Не успел Женька швырнуть на место балду, как девушки снова завизжали. В переполохе вторая фаланга куда-то скрылась. Мы принялись искать ее между вьючными чемоданами, спальными мешками и седлами и… обнаружили еще с десяток отвратительных пауков. Они, видимо, гнездились в камнях и под корнями тополей, а с наступлением темноты покинули свои убежища и уже забрались в палатки и вьючные чемоданы.

Очистив, как нам казалось, лагерь от неприятеля, мы улеглись спать. Я уже задремал, когда пронзительный вопль в палатке девушек снова поднял всех на ноги.

Переполох наделала огромная фаланга длиной около десяти сантиметров. Она свалилась с брезентового потолка прямо в открытую коробку с зубным порошком.

Напудренная фаланга метнулась по столу и исчезла в темноте, а девушки принялись вытаскивать из палатки походные кровати и спальные мешки.

— Выбрали место для лагеря! — говорила чуть не плача курносая смешливая Галя, студентка из Свердловска. — Попробуй засни, когда по тебе такие крокодилы бегают…

— Интересно, очень они ядовитые? — задумчиво спросила беленькая, серьезная Лариса, раскладывая спальный мешок возле самого костра.

— Скоро узнаем, — проворчал откуда-то из темноты Женька.

— Дурак! — возмутилась Галя. — Хоть бы тебя фаланга за язык тяпнула! Вот ни капельки не пожалею…

— Фаланги заражают не своим, а трупным ядом, — сказал я. — Они жрут падаль, и весной, когда этот яд накапливается у них на челюстях-кусачках, фаланги очень опасны. Но сейчас лето… Сейчас они не то чтобы безвредны, но не должны быть особенно ядовиты. Пробовать, конечно, не стоит…

— Еще бы, — откликнулась Галка. — У, до чего мерзкие твари…

Спали мы плохо. Галка ворочалась, часто вскакивала и светила вокруг карманным фонариком. Лариса, кажется, вообще не уснула в эту ночь. Сквозь сон я слышал, как она шелестела страницами книги. Только из палатки рабочих доносился разноголосый храп.

Когда я проснулся и вылез из палатки, девушки, Женька, повар дед Ермолай и погонщик ишаков Назир сидели на корточках у костра. Сблизив головы, они внимательно рассматривали что-то лежащее на земле.

Я подошел к ним. Женька осторожно переворачивал прутиком больших полураздавленных фаланг.

— Две Женька под своим спальным мешком нашел, — сказала Галя, — а третью дед Ермолай поймал…

— В волосья, поганая, попала, — окая, пояснил дед Ермолай, — а в бороде, значит, запуталась. — Он сплюнул и пригладил морщинистой ладонью пеговатую, клочкастую бороденку.

— Больше не видно? — поинтересовался я.

— Вроде не видать, — не очень уверенно пробормотал Ермолай.

— Пока не видать, — насмешливо поправил Женька. — А вообще их тут столько — солить можно.

Галя зябко передернула плечами. Взглянув на меня, жалобно спросила:

— Переходить будем?

— Нет, — возможно решительнее сказал я, — переходить некуда. Выше нет места для лагеря, а ниже — рудник. Большую часть этой Мерзости мы, вероятно, уже уничтожили. С остальными Ермолай Иванович днем разделается. К вечеру ни одной не останется…

Я оказался плохим пророком. Вечером, когда мы возвратились из маршрута, на огонь костра снова побежали фаланги. Мы принялись бить их чем попало. Женька — балдой, Лариса — геологическим молотком, я — длинной линейкой.

Одна Галка не принимала участия в охоте. Она забралась с ногами на кошму и широко раскрытыми глазами молча следила, как мы гоняемся за огромными бурыми пауками.

Вечер был окончательно испорчен после того, как Женька нашел фалангу в борще…

Дед Ермолай вытаращил глаза и замер с поднесенной ко рту деревянной ложкой, когда Женька осторожно вытянул из своей миски вареного паука и принялся рассматривать его.

— Б-бурачок, ась? — заикаясь, спросил дед, проливая борщ на ватные штаны.

— Он самый, — процедил Женька. — Только плохо проварился. Ноги жестковаты.

Галина резким движением отодвинула миску и вскочила с кошмы, служившей нам походной столовой.

Спать в палатке девушки снова отказались. Походные кровати были вытащены на открытое место возле самой реки.

— Здесь по крайней мере знаешь, что сверху ничего не упадет, — говорила Галка, подставляя под ножки кровати консервные банки с водой.

Подойдя к своей палатке, я заметил еще одного паука. Я поспешно наступил на него ногой, обутой в горный ботинок с шипами, и ожесточенно растер. Однако фаланга куда-то исчезла. Ее не оказалось ни на камнях, ни между шипами ботинка. Пока я, прыгая на одной ноге, рассматривал подошву, сзади подошла Лариса.

— Владимир Александрович, — начала она и вдруг испуганно закричала: — Ой, скорее, ой, что у вас на шее!

В этот момент я почувствовал, как что-то мохнатое цепляется мне за ухо и за щеку.

Еще не успев испугаться, я инстинктивно ударил себя ладонью по уху, и на землю шлепнулась здоровенная фаланга, очевидно, та самая, которую я безуспешно пытался раздавить.

Это было уже чересчур… Я тоже перебрался ночевать под открытое небо. В палатке остались только Женька и дед Ермолай. Засыпая, я слышал, как они спорили, считая убитых фаланг.

— Больше сотни наберется, — говорил Женька.

— Откудова? — зевая, возражал Ермолай. — Чуток поменьше.

— Шестьдесят насчитали, — настаивал Женька. — Сегодня вечером не меньше тридцати, да еще те, которых ты потихоньку из повидла вытащил. Думаешь, я не видел?

Ночью меня разбудили громкие голоса и суета в лагере.

Несмотря на все меры предосторожности, Ларису укусила фаланга.

Закусив губы от боли, девушка судорожно сжимала побелевшими пальцами укушенную ногу. Нога быстро, на глазах, опухала. Галя, всхлипывая, металась босиком в темноте между палатками, отыскивая запропастившуюся куда-то аптечку. Женька, страшно вытаращив глаза, вытряхнул из спального мешка Ларисы в огонь костра большую полураздавленную фалангу. Преступница вспыхнула и превратилась в клочок серого пепла.

До рассвета никто не сомкнул глаз. Лекарства походной аптечки не принесли Ларисе облегчения.

Женька предложил в виде противоядия кружку спирта. Но девушка, сделав маленький глоток, чуть не задохнулась и наотрез отказалась от такого лечения.

К утру нога сильно распухла. Лариса тихонько жаловалась, что горит как в огне. Временами она начинала бредить. Галка, растрепанная, с лихорадочно блестящими глазами, меняла компрессы, уже не обращая внимания на фаланг, пробегавших возле кошмы, на которой мы уложили Ларису.

Начало рассветать, и я послал Женьку за врачом на рудник.

Первые солнечные лучи уже позолотили снега в верховьях Ходжа-Келяна, когда Женька возвратился в лагерь.

— Врач уехал на несколько дней, — объявил он, слезая с лошади. — Есть медицинская сестра. Ночью ее вызвали к больному. Как освободится, сразу придет…

Мы в молчании заканчивали завтрак, когда из-за кустов появилась странная фигура.

Это был высокий худой узбек в заплатанном ватном халате и стоптанных желтых ичигах, из которых горчили фиолетовые джурабы^[4].

Морщинистое, коричневое лицо гостя украшал длинный нос, уныло спускающийся к отвисшей нижней губе. Вдоль небритого подбородка свисали зеленоватые усы. Левый ус был заметно короче правого. На бритой голове над большими оттопыренными ушами вместо тюбетейки красовалась маленькая белая шапочка с нашитым красным крестом.

Однако самым несуразным во всей этой длинной, нескладной фигуре был нарядный, довольно чистый белый фартучек с кокетливой оборкой, надетый прямо поверх ватного халата. Мы с недоумением уставились на гостя.

— Салам, — сказала странная фигура, подходя к нашим палаткам. — Здравствуй; где балной?

Только теперь я заметил зеленую брезентовую сумку с красным крестом, висевшую за спиной пришельца.

— Но позвольте, — смущенно пробормотал я, — нам сказали, что придет сестра…

— Правильно, — флегматично подтвердил гость, — я сестра… Медсестра Юсупов, — пояснил он и протянул мне чисто вымытую коричневую руку.

Женька невежливо фыркнул в свою миску.

— Зачем смеешься? — обиделся медсестра Юсупов, поворачиваясь к Женьке. — У меня бумага есть, курса кончал.

— Нет, нет, он не смеется, — вмешался я, грозя Женьке за спиной гостя кулаком. — Вот наша больная.

Медсестра осуждающе глянул на Женьку, потом на ошеломленно разинувшего рот Ермолая и направился к больной.

Лариса на мгновение открыла глаза, но при виде склонившейся над ней странной фигуры снова закрыла их, видимо приняв медсестру Юсупова за одно из своих бредовых видений.

Медсестра осторожно коснулся рукой лба девушки, ткнул пальцем опухшую ногу и, пошевелив усами, начал копаться в своей сумке.

Мы, затаив дыхание, ждали начала лечения.

Медсестра открывал одну за другой баночки и бутылки, нюхал их и, покачивая головой, запихивал обратно в сумку. Бутылка с йодом заставила его задуматься. Он несколько раз открыл и закрыл притертую пробку, взболтал йодную настойку, посмотрел зачем-то на свет и уже хотел было засунуть в сумку, но раздумал. Обмакнув в йод ватку, он помазал опухшую ногу вокруг места укуса, не касаясь самой ранки.

— Тоже мне медицина! — зло шепнула Галка и возмущенно передернула плечами.

Медсестра Юсупов взглянул на нее, вздохнул и, отставив сумку, молча пошел вдоль берега.

Женька, как зачарованный, пошел за ним следом.

Довольно долго медсестра Юсупов бродил вокруг лагеря, что-то разыскивая. Женька шел за ним по пятам, указывая с ужимками и гримасами на пробегавших среди камней фаланг. Однако медсестра, казалось, не обращал внимания ни на фаланг, ни на Женьку. Несколько раз он нагибался, внимательно смотрел себе под ноги и шел дальше. Наконец он, видимо, нашел то, что искал.

Присев на корточки среди кустарника, он сорвал пучок какой-то травы, долго нюхал ее, мял в пальцах, потом засунул в рот и принялся жевать.

Возвратившись к кошме, на которой лежала Лариса, медсестра Юсупов выплюнул себе на ладонь темно-зеленую жвачку, тщательно размешал указательным пальцем и потребовал бинт.

— Владимир Александрович, — умоляюще зашептала Галка, — не позволяйте…

— Это не внутрь, — также шепотом ответил я.

Медсестра кинул на нас быстрый взгляд и принялся намазывать «лекарство» на чистую холщовую тряпку.

— Хорошо будет, — сказал он, кончив бинтовать укушенное место, — через три дня горы пойдет.

— А сегодня можно ее отсюда перевезти? — спросил я, заметив, что Лариса открыла глаза и прислушивается к нашему разговору.

— Зачем перевозить? — удивился медсестра Юсупов. — Совсем не надо перевозить. Здесь хорошо будет.

— Здесь фаланги, — пояснил Женька, — до черта их… Еще кого-нибудь укусят.

— Фаланга, — равнодушно сказал медсестра, — это ничего. Я буду помогать. Баран надо…

— Жареного? — с интересом спросил Женька.

— Э, курсак большой, голова совсем маленький, — недовольно процедил медсестра. — Зачем жареный? Живой надо. Хорошо будет…

И взяв свою сумку, он ушел, ни с кем не простившись.

Через час Ларисе стало лучше. Боль заметно уменьшилась, и жар начал спадать.

— Смотрите, ей уже гораздо легче, — повторяла Галка, трогая рукой лоб подруги. — Владимир Александрович, что это была за травка? Замечательное средство! Может, и от змей помогает?

— Понятия не имею. Спросите лучше Назира.

Чернобородый молчаливый Назир пожал плечами.

— Моя не знает. Горы много трава. Моя не ученый человек…

— А он ученый, да? — усмехнулся Женька и кивнул в сторону рудника, куда удалился медсестра Юсупов.

Назир вместо ответа показал на Ларису.

— Оно, конечно, оно понятно, — сказал дед Ермолай, помешивая в казане, — что касаемо этого, оно безусловно, а как коснись, — он широко развел руками, — так вот тебе и пожалуйста…

После этой красноречивой тирады, по-видимому, означавшей безусловное признание учености медсестры Юсупова, дед Ермолай крепко сжал губы и обвел всех торжествующим взглядом.

Оставив Галю ухаживать за больной, мы с Женькой пошли в маршрут, но не успели отойти и полкилометра от лагеря, как наткнулись на странную процессию. Навстречу нам по крутой тропе карабкался медсестра Юсупов все в той же белой шапочке с красным крестом и в нарядном фартучке поверх ватного халата. Он тащил за собой на волосяном аркане большого тощего барана. Голова барана была повязана красным ситцевым платком в белую горошину. Из-под платка как-то набекрень торчал один-единственный рог. Баран упирался и недовольно мотал головой.

Мы остановились, чтобы пропустить их.

— Как балной? — спросил медсестра Юсупов. — Хорошо! — ответил он сам себе, отирая рукавом пот го лба. — Он тоже немножко балной, — медсестра ткнул своего спутника пальцем в нос.

Баран недовольно отстранился.

— Поправляйся надо, — продолжал медсестра. — Очень хорошо будет…

Кивнув нам головой, он потащил барана дальше. Мыс недоумением взглянули друг на друга.

— Чудак, — неопределенно протянул Женька, — зачем ему понадобился баран? Может, он его резать хочет?

Вечером в лагере нас ждал сюрприз.

— Баран ест фаланг, — захлебываясь от восторга, сообщила Галка. — Столько съел, ужас!

Я взглянул на Ларису.

— Все как в сказке, — смущенно улыбнулась девушка. — Я уже почти здорова, и здесь такое развлечение…

— Смотрите! — быстро крикнула Галя.

Баран, флегматично стоявший под кустом, вытянул шею, неторопливо ступил несколько шагов, стукнул копытцем, потом наклонился и принялся что-то жевать.

— Еще одна, — пояснила Галя. — Как он их замечает? Кажется, стоит и дремлет, а не пропустит ни одной.

— М-да, вот какие дела, — многозначительно изрек дед Ермолай. — Скотина, а понимает. Живую в рот не возьмет. Нет… Копытцем тукнет, а потом, значит, со всем аппетитом. Вот не знал я, прости господи. До смерти не возьму в рот этой пакости…

— Вы про что, Ермолай Иванович? — насторожился Женька.

— Да про баранинку, провались она к лешему.

— Неужели все бараны едят фаланг? — испуганно спросила Галя.

— Нет, только здешние, — уверенно заявил Женька. — Приспособились к окружающим условиям…

— Зачем здешний, — вмешался молчаливый Назир. — Каждый баран фаланга любит. Каракурт тоже любит. Знаешь каракурт?

Женька утвердительно кивнул головой.

— Не знаешь каракурт, — махнул рукой Назир. — Каракурт — о-о! Каракурт черный смерть называется. Верблюд кусай, один-два час — верблюд пропал; человек кусай, один час — человек пропал. Даже медсестра Юсупов непомогай.

— А какие это каракурты? Они здесь водятся? — шепотом спросила Галина, глядя округлившимися глазами на Назира.

— Каракурт — такой черный паук, поменьше фаланга. Здесь нет.

Галка облегченно вздохнула.

— Казахстан каракурт очень много, о-ой, — продолжал Назир. — Мой один друг юрта поставил, два часа кругом юрта ходил, один бутылка каракурт собрал.

— Бутылку? — ахнула Галина.

— Большой бутылка, — кивнул Назир. — Город возил, двести рублей дали.

— Это почем же за штуку? — поинтересовался дед Ермолай.

— Говорил, пять рублей.

Ермолай покачал головой и задумался.

— Кому понадобилось? — недоумевал Женька.

— Ученый экспедиция была. Лекарство искал на каракурты. Может, нашел; я не знает…

— Значит, если каракурт укусит барана, барану конец? — допытывался Женька.

Назир молча кивнул.

— А если баран съест каракурта?

— Каракурт конец, — серьезно объяснил Назир. Все засмеялись.

— А с бараном что будет? — добивался Женька.

— Жирный будет. Этот тоже жирный будет. — Назир указал на нашего гостя, доедавшего очередную фалангу возле одной из палаток.

Мы решили не переносить лагеря. Фаланги появлялись все реже, и лишь немногим из них удавалось спастись от нашего неторопливого, но бдительного сторожа. Стоя под кустом, он внимательно смотрел на площадку, освещенную пламенем костра. Заметив движение на земле, не спеша приближался, и… еще одной фалангой становилось меньше.

Спать все улеглись вокруг костра, поближе к барану.

Перед сном Галка дала барану, которого нежно называла бяшей, большой кусок хлеба с солью.

— Ложись возле моей кровати, бяшенька, — уговаривала она, поглаживая свалявшиеся кудлы на спине барана.

— Корми, корми, — шипел Женька, высунувшись из спального мешка, — приучишь к хлебу, он фаланг жрать не будет…

Заискивание не помогло. Баран равнодушно сжевал хлеб и ушел под свой куст. Оттуда он смотрел на нас усталым, чуть насмешливым взглядом старого сатира.

Приятно сознавать, что кто-то охраняет твой покой, сторожит от нападения отвратительных рыжих пауков. Мы уже поверили в нашего однорогого сторожа и чувствовали себя почти в безопасности.

Ночь прошла спокойно.

Рано утром все отправились в маршруты. В лагере остались Лариса, дед Ермолай и баран.

Мы с Назиром нашли новые рудные жилы и, нагруженные образцами, возвратились из маршрута несколько раньше обычного. Гали и Женьки еще не было.

— Ну как фаланги? — было моим первым вопросом, когда мы подошли к лагерю.

Ермолай безнадежно махнул рукой. Мое радужное настроение померкло.

— А баран?

Ермолай глянул исподлобья, потер поясницу и, пробормотав что-то, пошел к реке за водой.

Я сбросил на землю тяжелый рюкзак и с недоумением оглянулся по сторонам.

Лариса, сидя на кошме, тряслась от беззвучного смеха.

— Что произошло? — не выдержал я.

Лариса, задыхаясь от хохота, рассказала, что дед Ермолай, видимо разохоченный вчерашним рассказом Назира, решил заняться сбором фаланг. Он долго допытывался, как лучше сохранить фаланг до возвращения в Ташкент — подмариновать ли их, или просто засолить. Лариса посоветовала заспиртовать, но дед решил применить свой собственный рецепт. Вымыл две бутылки из-под масла, налил туда огуречного рассола и насыпал соли. После этого принялся искать фаланг. Он ползал между кустами, переворачивал камни, ковырял прутиком во всех трещинах и норах, но фаланг не находил.

Сначала он недоумевал, потом начал возмущаться, потом принялся ругать барана. Пока Ермолай безуспешно разыскивал фаланг, баран выследил в кустах двух или трех небольших пауков и съел их.

Ермолай решил изменить тактику и начал наблюдать за бараном. Когда баран заметил очередную фалангу и направился к ней, дед Ермолай бросился наперерез барану и поспешно накрыл фалангу стеклянной банкой.

Пока Ермолай, стоя на четвереньках, пытался извлечь фалангу из-под банки, возмущенный баран подошел сзади и дал деду здоровенного тумака своим единственным рогом. Повар растянулся на земле, а освобожденная фаланга немедленно скрылась. После этого отношения между дедом Ермолаем и бараном настолько обострились, что баран удалился в глубь кустов.

Лариса рассказала еще, что днем к ней приходил медсестра Юсупов. Он сменил перевязку и оставил спелых персиков.

Завтра он придет снова.

Вечером возле лагеря фаланг не было видно. Когда стемнело, баран приблизился к палаткам и, подозрительно поглядывая на деда Ермолая, несколько раз обошел вокруг костра. Затем он занял свой пост под кустом и принялся мирно пережевывать жвачку.

Все, конечно, уже знали о столкновении повара с бараном и, щадя самолюбие деда Ермолая, старались не говорить о фалангах, рогах и баранах. Только Женька, укладываясь спать, ехидно заметил:

— Скучновато без фаланг-то, Ермолай Иванович. Жадюга этот баран. Сразу всех подчистую. Ни одной не оставил для коллекции.

— Подчистую, — охотно согласился дед Ермолай. — Однако бодливый черт. Об кого-то рог обломал…

Шло время. Лариса поправлялась. Фаланги в ближайших окрестностях лагеря исчезли совершенно. Вероятно, в поисках фаланг баран уходил все дальше от лагеря, но к вечеру он каждый раз возвращался под свой куст возле палаток и мирно коротал ночь в нашем обществе. И мы спали спокойно, зная, что, если какая-нибудь шальная фаланга и забредет в лагерь, наш сторож не выпустит ее живой.

Баран раздобрел. Голова в том месте, где был выломан рог, зажила, и медсестра Юсупов в один из приходов освободил барана от его красной в белую горошину повязки.

Наши работы в долине Ходжа-Келяна заканчивались. Пора было переносить лагерь в соседнюю долину.

Медсестра Юсупов навестил нас в последний раз. Он был, как всегда, в своей белой с красным крестом шапочке, в белом фартуке с оборкой и с брезентовой санитарной сумкой через плечо. Только теперь фартук был разорван, и оборка висела клочьями. Медсестра Юсупов возвращался от больного с далекого стойбища чабанов, и по дороге ему пришлось продираться через колючий кустарник.

— Как балной? — спросил медсестра, увидев Ларису; и сам себе ответил: — Хорошо, совсем хорошо…

— Баран тоже хорошо, — сказал Женька, — жирный стал до невозможности.

Медсестра Юсупов покивал головой и собрался уходить. Мы уговорили его остаться с нами ужинать.

Не снимая сумки, он сел, скрестив ноги, возле брезента, служившего столом.

Разговор зашел о каракуртах, фалангах, скорпионах и прочих ядовитых гадах; однако медсестра Юсупов оказался плохим собеседником. Он пил чай, вздыхал и молчал. На Женькин вопрос, как он стал медсестрой, коротко ответил:

— Город курса кончал, хороший курса, — и, подумав, добавил: — Только очень много баба было. Один человек — я…

— Женка-то есть? — покашливая, спросил дед Ермолай.

— Жина, — медсестра покивал головой, — жина умирай. Сельсовет бумага была — жина на курса надо ехать, а она умирай. — Он печально развел руками. — Сельсовет говорил: «Ты, Юсупов, поедешь». Я поехал…

И, помолчав немного, он добавил:

— Очень хороший курса.

Баран притащился откуда-то из кустов и, подойдя к костру, уставился на нас своими выпуклыми глазами.

— Кибитка пойдем, — сказал ему медсестра Юсупов. Баран пренебрежительно фыркнул и отвернулся.

Медсестра поднялся и, сняв волосяной аркан, служивший поясом, надел петлю на шею барана.

— Идти надо, — сказал он, ни к кому не обращаясь.

Я крепко пожал морщинистую коричневую руку медсестры Юсупова и тихо спросил, сколько ему заплатить за лечение Ларисы.

Медсестра обиделся. Он освободил свою ладонь из моих рук и резко сказал:

— Зачем платить? Не надо платить, совсем не надо платить… Медпункт деньга дает. Другой деньга медсестра Юсупов не надо.

Я смутился.

— А подарок можно? — спросила Лариса, протягивая медсестре Юсупову большой белый сверток.

Теперь пришла очередь смутиться медсестре. Он затоптался на месте, прижимая руки к груди. Лариса сунула ему свой сверток и, поднявшись на цыпочки, вдруг чмокнула в небритую щеку.

Медсестра отступил на шаг и, подняв глаза к звездам, разразился длинной узбекской фразой; потом сам перевел ее, касаясь ладонями лица и груди:

— Если солнце дарит тепло, человек говорит спасибо. Пусть солнце всегда светит тебе, белая роза, пусть тебя не укусит фаланга.

Потом он не торопясь развернул сверток.

Это был белый медицинский халат, сшитый Ларисой, когда она сидела больная в лагере.

Посапывая от удовольствия, медсестра надел халат прямо на свой разорванный фартук и огляделся по сторонам. Лицо старого узбека на мгновение озарилось проблеском улыбки.

— Хорошо будет, — сказал он, поглаживая полы халата.

Потом достал из сумки жестяную коробочку и вынул из нее пучок сухой травы.

— Возьми, — сказал он, протягивая траву Ларисе, — когда другой фаланга другой человек кусай, мало-мало пожуй трава и выплюни, пожалуйста, на рана. Хорошо будет…

— А где эта трава растет? — с интересом спросил Женька.

— Твоя не найдет, — мягко ответил медсестра Юсупов, — большой голова надо…

И он ушел в темноту, ни с кем не простившись, уводя с собой своего однорогого спутника.

Может быть, вы встретите когда-нибудь медсестру Юсупова. Передайте ему от меня сердечный привет.

МЕДВЕЖЬЯ УСЛУГА

Эта удивительная история произошла с моим хорошим приятелем Ленькой К. Если не поверите, поезжайте на Памир. Невдалеке от Хорога, в маленьком горном кишлаке Висхарв, живет старый Курбан Алиев.

— В отборном кишмише нет сора, у старый человек нет лживых слов, — любит повторять Курбан.

И он подтвердит, что все обстояло так или почти так, как здесь написано.

А в долине голубой пенистой Кумачдары за третьим водопадом уже дымят высокие трубы обогатительной фабрики. И каждый мальчишка в рудничном поселке скажет вам, что все так и было… Поэтому рудник назвали Медвежьим, а обрыв, где заложены главные штольни, — Ленькиными камнями. И, кто знает, может, в одной из соседних долин еще живут те самые медведи, которые оказали Леньке такую замечательную услугу… Впрочем, начну по порядку…

Несколько лет назад вверх по Кумачдаре пробирался караван геологов. С трудом дотащили тяжело навьюченных ишаков и лошадей до первого водопада.

— Дальше лошадка дорога нет, товарищ, — сказал старый Курбан Алиев. — Дальше надо мало-мало пешком ходил.

— До верховьев долины еще километров тридцать, — нахмурился начальник. — День ходьбы…

Ну, ничего не поделаешь. Придется разбивать лагерь здесь…

Перед ужином Ленька — он работал в партии коллектором — вскарабкался по скалам на обрыв, с которого седыми каскадами падала Кумачдара. Возвратившись к палаткам, Ленька объявил, что за водопадом долина легко проходима.

— Чепуховый обрыв, — заключил Ленька, вытирая кровь на расцарапанном колене, — можно было дальше идти…

— Можно, — рассердился старый Курбан, — когда у верблюд хвост до земля дорастет. Как ишак наверх потащишь? Подъемный кран Хорог есть… Тут нет… Тьфу!..

— Тропинку можно найти в обход водопада, — заметил Ленька. — Где-нибудь там…

— Хорошо, когда лошадь с хвостом, а человек с мозгами, — проворчал Курбан. — Дальше еще два водопад есть. Чего делать будешь?

На следующее утро, намечая дневные маршруты, начальник сказал:

— А ты, Леонид, пойдешь прямо вверх по реке до третьего водопада. Промерь радиоактивность пород вдоль русла. На склоны высоко не лазай… Курбан с тобой пойдет. Он поможет отмыть шлихи^[5]. После полудня отпусти Курбана в лагерь, чтобы он успел сварить обед. А сам хорошенько осмотри осыпи за вторым водопадом. Может, тебе попадутся обломки интересных минералов и руд… Долина Кумачдары почти не исследовалась геологами…

После завтрака все стали собираться на работу. Ленька вооружился счетчиком для измерения радиоактивности горных пород. Курбан повесил за плечи рюкзак, подоткнул полы зеленого ватного халата, взял деревянный лоток для промывки шлиховых проб.

— А ружье? — спросил Ленька.

Курбан махнул рукой:

— Долина ничего нет. Козлик, барс высоко, там, — Курбан указал на далекие скалистые гребни, освещенные первыми лучами солнца. — Долина один сурок. Тьфу, теперь шкура совсем поганый…

— Отправляйтесь, отправляйтесь, — торопил начальник. — Спорить можете по дороге…

Ленька и Курбан вылезли на обрыв и зашагали вверх по долине. Влажная галька шуршала под ногами. На мохнатых лапах арчи блестела роса. Ветер задувал из верховьев. На крутых зеленых склонах пересвистывались сурки…

Ленька время от времени поглядывал на стрелку прибора. Она подрагивала возле нуля. Шли медленно. Каждые триста — четыреста метров останавливались. Курбан набирал в лоток темного песка, который лежал в углублениях между большими камнями. Покачивая лоток, осторожно промывал песок. Муть уносило водой, и в лотке оставался темно-серый влажный шлих — зерна тяжелых минералов, заключенные в песке. Ленька проглядывал шлих, потом упаковывал в особый конвертик из плотной бумаги. Писал этикетку.

Курбан внимательно следил за всеми движениями Леньки.

— Хорошо? — спрашивал он каждый раз, когда Ленька кончал осмотр шлиха и откладывал в сторону лупу.

— Хорошо, — соглашался Ленька. — Только, между прочим, ничего хорошего нет. Опять магнетит и гранат…^[6]

Курбан плотно сжимал губы и понимающе кивал головой.

Упаковав шлих, шагали дальше.

Солнце поднялось над заснеженным зубчатым гребнем хребта. Яркие лучи быстро осушили капли росы на траве и темных ветвях арчи. Ветер прекратился. Стало жарко и душно. Курбан часто останавливался, вытирал полой халата коричневое лицо. Ленька морщился и гримасничал, когда соленые ручейки пота попадали в рот. Шлихи по-прежнему были неинтересные, а стрелка счетчика никак не хотела уйти в сторону от нуля.

— Скучный маршрут, — вздохнул Ленька.

— Моя скоро лагерь идти, — сказал Курбан. — Обед надо делать…

— А что будет на обед? — поинтересовался Ленька.

— Шурпа^[7] из консерва. Плов с барашком. Хороший плов, — Курбан прищелкнул языком, — с морковка, яблоки… Очень хороший…

— И чай! — сказал Ленька, вытирая мокрый лоб. — Чаю побольше.

— Какой вопрос… Без еда неделя проживешь, без чай один день нельзя…

— Ясное дело, — согласился Ленька.

Они дошли до второго водопада.

— Тут тоже ишак пройдет? — крикнул Курбан, поглядывая на спутника из-под прижмуренных век.

Ленька окинул взглядом отвесные скалы, с которых падала река. В клубах водяной пыли вспыхивали и гасли яркие радуги. Влажные холодные камни вибрировали от ударов тяжелых струй. Грохот плотно заполнял тесное ущелье.

— Подходящий водопад, — уклончиво заметил Ленька. — Можно гидростанцию ставить.

Они взяли последний шлих невдалеке от водопада.

— Назад пойдешь? — спросил Ленька.

— Нет. Покажу тебе дорога наверх. Потом пойду…

— Сам найду.

— Нельзя. Голова сломаешь. Тут один дорога есть. Два — нет.

Курбан повел Леньку вверх по крутому склону далеко в обход водопада. Узкой, едва различимой тропой, вьющейся по скалам среди зарослей темно-зеленой арчи, они поднялись на уступ. Отсюда низвергалась Кумачдара. Снизу, из-под карниза, высоко вставали облака водяной пыли.

— Подходящий водопад, — повторил Ленька, заглядывая в бездну, в которой исчезала река.

Выше водопада долина расширялась. Серые шлейфы осыпей доходили до самого русла. Обрамленная их языками спокойно текла голубая Кумачдара.

— Там третий водопад, — объяснил Курбан, указывая в верховья долины. — Дальше не ходи. Дорога совсем опасный. Вон осыпь, который велел смотреть начальник. Посмотри и ступай лагерь. Назад ходи эта дорога, — Курбан кивнул головой на путь, по которому они пришли. — Моя еще помогать надо?

— Не надо, — сказал Ленька. — Сам все сделаю. Иди варить обед.

Курбан повернулся и начал осторожно спускаться по крутой тропе к подножию водопада.

Ленька остался один. Он медленно пошел вверх по долине, внимательно оглядывая освещенные солнцем языки осыпей. Попадались куски известняка, плитки сланцев, обломки кварцевых жил. Рудных минералов не было.

Долина снова начала суживаться. Осыпи кончились. Скалистые склоны стали круче. Ленька упрямо карабкался вперед, пробираясь среди исполинских глыб, загромоздивших долину. Река вдруг исчезла. Шум ее теперь доносился откуда-то снизу, из-под навала камней, по которым лез Ленька. Вскоре долина превратилась в узкую глубокую щель, и впереди явственно послышался шум недалекого водопада.

«Дойду до него, и назад», — решил Ленька, с трудом находя путь в хаосе замшелых влажных глыб.

Наконец за поворотом ущелья показался водопад. Река обрывалась здесь одним каскадом и падала с высоты многих десятков метров, наполняя узкое ущелье тяжелым гулом.

Перепрыгивая с камня на камень, Ленька добрался почти до самого водопада. Куртка его промокла, уши ломило от грохота воды. Однако Ленька не сдавался. Он остервенело лез вперед. Ему поручено дойти до водопада, и он должен осмотреть породы, на которых образовался этот водопад. Он не отступит, хотя бы ему грозило промокнуть насквозь.

Замшелые влажные обрывы оказались сложенными белым зернистым мрамором. Ленька насторожился. Значит, вблизи могут находиться граниты или какие-нибудь другие изверженные породы. А где есть изверженные породы, там надо искать руду…

Благоприятная геологическая обстановка, как говорит начальник.

Ленька внимательно осмотрел скалы у подножия водопада. Однако в чистом белом мраморе не было заметно признаков оруденения. Стрелка радиометра также оставалась неподвижной… Но Ленька был настойчив. Снова и снова лазал он у подножия обрывов, стучал молотком по мокрым холодным скалам, отполированным водой. Он вымок и продрог, но не прекращал поисков. И вдруг… Это был небольшой осколок кварца, вероятно, принесенный водой откуда-то сверху. В кварце Ленька без труда разглядел блестящие шестиугольные чешуйки молибденита.

Молибденит! Руда молибдена, которую они безуспешно ищут целое лето!

Теперь никакие обрывы не могли остановить Леньку. Не задумываясь, он полез по скалам к освещенному солнцем белому карнизу, с которого падала река.

Путь оказался не из легких. Выбравшись наконец наверх, Ленька оглянулся… Мысль о возвращении заставила его пожать плечами.

Пожалуй, спуск тут будет потруднее… Однако теперь не время думать о возвращении. Надо разыскать место, от которого откололся кусок кварца с молибденитом.

Над головой громоздились скалы. Они уходили к далекому синему небу, протягивались наподобие коридора вверх по долине и гигантскими черными ступенями обрывались к подножию водопада. Где-то в этих обрывах могла находиться жила с молибденитом, а может быть, несколько жил или целое месторождение! Но как добраться до него?

Цепляясь за острые выступы скал и скрюченные корни арчи, Ленька попытался подняться по обрыву. Безуспешно. Он попробовал в другом месте, потом еще и еще. Скалы нависали недоступной стеной.

Оказаться вблизи месторождения молибдена и не увидеть его… Это было обидно. Впрочем, Ленька хорошо помнил правило:

«Где один не пройдет, двое проберутся».

Придется возвратиться в лагерь, а завтра прийти сюда вдвоем или втроем, с веревками и крючьями. Месторождение все равно будет найдено. Залог успеха — в этом кусочке кварца с серебристыми блестками молибденита. Ленька завернул драгоценный образец в бумагу и спрятал в полевую сумку.

Теперь надо было двигаться в обратный путь. Из черной пасти ущелья, в которую падала река, поднимался столб водяной пыли. В нем дрожали и расплывались радужные круги. Сверху обрыв водопада казался очень высоким и совершенно отвесным.

Ленька наморщил нос и сплюнул. Потом решительно зашагал вверх по долине. Лучше попробовать обойти водопад стороной по склону хребта. Ущелье тянулось глубоким извилистым коридором. Стены нависали над стремительной пенистой рекой.

Не успел Ленька отойти и двухсот метров от водопада, как неожиданная встреча заставила его остановиться. За поворотом ущелья пил воду небольшой черно-бурый медвежонок с белым рыльцем и белыми лапами. До него было не более двадцати шагов. Грохот близкого водопада заполнял ущелье, и медвежонок не слышал приближения Леньки. В другое время Ленька обязательно попытался бы поймать медвежонка, но сейчас, занятый мыслями о месторождении молибдена, он только взмахнул трубкой радиометра и, вложив два пальца в рот, пронзительно засвистел. Медвежонок подскочил, присел на задние лапы, испуганно вякнул и пустился наутек… а из-за камней появилась большая черная медведица и, оскалив клыкастую пасть, неторопливо, но решительно направилась к Леньке.

Ленька поспешно попятился, зажав в руке блестящую трубку радиометра. Впереди был медведь, позади водопад, с боков отвесные стены ущелья.

Впрочем, испугаться Ленька еще не успел.

— Эй ты, — заорал он, замахиваясь трубкой радиометра, — пропусти, не то худо будет…

Медведица, не обращая внимания на предостережение, приближалась.

Ленька уже отчетливо чувствовал резкий запах зверя и отступал все быстрее и быстрее. Медвежонок следовал за матерью, наклонив круглую ушастую голову и не спуская с Леньки любопытных глаз.

Расстояние между Ленькой и медведями сократилось до нескольких шагов. Когда порыв ветра донес сзади холодную пыль водопада, Ленька понял, что дальше отступать некуда. Вырвав вилку шнура из радиометра, он запустил трубкой в медведицу. Звери шарахнулись в сторону, а Ленька прыгнул на один из карнизов обрыва и, цепляясь руками и ногами за ветви арчи и трещины скал, начал карабкаться по отвесной стене. Глянув вниз, он сообразил, что находится уже метрах в десяти над рекой. Уголком глаза успел заметить, что медведица бросила терзать трубку радиометра и разыскивает место, где можно влезть на обрыв.

Стиснув зубы, Ленька полез выше. Камни обрывались из-под ног, тонкие ветви арчи ломались, когда он хватался за них, и все-таки он как-то удерживался на отвесном обрыве и лез все выше и выше. Он не глядел, куда поставить ногу, за что ухватиться протянутой вперед рукой, но ни разу не ошибся, выбирая единственно правильный путь, ведущий наверх, к спасению. Он не оглядывался, но знал, что медведица лезет по пятам. Наконец он добрался до какого-то карниза. Этот карниз шириной не более полуметра был наклонен к реке, но Леньке он показался широким и удобным, как балкон. Теперь Ленька мог оглядеться.

Карниз тянулся вправо и влево всего на несколько метров. Над карнизом стена обрыва была совершенно отвесна. Внизу пенился и клокотал водопад. Преследователей не было видно. Держась руками за шероховатую стенку обрыва, Ленька осторожно пробрался вдоль карниза и глянул вниз. Медведица, уцепившись передними лапами за ствол полузасохшей арчи, распласталась на крутой скале. От карниза, на котором стоял Ленька, ее отделяло не более десятка метров.

Увидев врага, медведица оскалилась и свирепо зарычала. Ленька окинул взглядом расстояние, отделявшее его от неподвижного зверя, и облегченно вздохнул. Обрыв в этом месте был недоступен. Ленька находился в безопасности. Отерев ладонью залитое потом лицо, он погрозил зверю кулаком. Медведица снова зарычала, но не двинулась с места. Ленька оторвал от карниза здоровенный камень и запустил им в зверя. Камень ударился о скалу перед самым носом медведицы. Зверь подался назад, свирепо наморщил большой черный нос и, обнажив во всю длину острые белые клыки, зарычал еще злее и громче. Но Леньку теперь уже ничто не могло испугать. Он обрушил на противника град камней. Один из камней угодил медведице в лоб. Зверь рванулся назад, оступился и пополз вниз, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Камни под ним не выдержали; с лавиной обломков зверь тяжело плюхнулся к подножию обрыва.

Вскочив, медведица долго отряхивалась и почесывала задними лапами отбитые бока, не обращая на Леньку никакого внимания. Потом, прихрамывая, потрусила вверх по долине. Медвежонок последовал за ней.

Когда медведи исчезли за поворотом ущелья, Ленька присел на своем карнизе и, прижавшись спиной к шероховатой скале, долго сидел неподвижно. Стучало сердце, саднили разодранные в кровь ладони, чуть кружилась голова. Прошло около часа. Медведи не возвращались.

Солнце скрылось за зубчатой стеной серых скал, и Ленька решил, что можно спускаться. Один конец карниза нависал над водопадом, другой находился метрах в двадцати над руслом реки. Выбирая место для спуска, Ленька заметил в обрывах длинные белые полосы. Они были лишь чуть светлее окружающих скал и тянулись далеко вверх. Снизу они, вероятно, были неразличимы. Одна из полос проходила недалеко от карниза, и Ленька смог дотянуться до нее рукой. Это не был мрамор. Орудуя перочинным ножом, Ленька отковырял небольшой образец.

Взглянув на свежий излом, Ленька прерывисто вздохнул и осторожно погладил израненными пальцами маленький кусочек камня. Это был кварц с блестками молибденита…

Ленька отковырял еще несколько образцов, рассовал их по карманам и осторожно спустил ноги с карниза. Потом не спеша разулся, швырнул кеды к подножию обрыва. Босые ноги повисли в воздухе.

В каком месте он ухитрился влезть на этот карниз? Кажется, здесь? А может быть, метром дальше? Обратного пути сверху не было видно…

Держась руками за карниз, Ленька нащупал босой ногой какую-то опору. Попробовал, выдержит ли. Камень держался крепко. Тогда, не глядя вниз, Ленька принялся шарить другой ногой. Наконец опора была найдена и для нее. Еще несколько осторожных шагов в сторону и вниз. Спасительный карниз остался наверху. Переступая ногами с уступа на уступ, Ленька медленно спускался. Стоп! В этом направлении пальцы ног больше не находили опоры. Пришлось перебраться по узкому, в ладонь, уступу ближе к водопаду. Еще несколько метров вниз. Здесь был наиболее трудный и опасный участок — тот самый, которого не смогла преодолеть медведица. Все труднее было находить опору для ног на хрупких, наклоненных к реке плитках сланцев…

Неужели ему так и не удастся спуститься? Ленька попробовал переступить еще несколько шагов. Наклоненные к обрыву плитки сланца, на которые он опирался пальцами ног, оторвались и полетели в пропасть. Ленька повис на руках. В ста метрах под ним ревел водопад. Стараясь не смотреть вниз, Ленька стиснул зубы, подтянулся. Камни, в которые впились пальцы рук, шевельнулись.

— Если оторвутся, конец, — подумал Ленька. И он вдруг вспомнил свою палатку, недочитанную книгу, оставленную возле спального мешка, и еще что-то очень важное…

Но камни не оторвались. Не отпуская ненадежной опоры, Ленька нащупал ногой какой-то выступ и, прижимаясь к скалам, выбрался наверх. Однако в этом месте оставаться было нельзя. Негде было даже присесть. Единственный путь, по которому он еще мог пробраться, вел обратно на карниз. Ленька тяжело вздохнул и, собрав последние остатки сил и мужества, еще раз повторил путешествие над пропастью. Несколько последних, неуверенных движений — и он снова выполз на свой карниз. Здесь он попытался встать на ноги — и не мог. Только отер рукавом куртки мокрое лицо и припал грудью к холодным камням.

Пути назад решительно не было. Теперь он понимал это совершенно ясно. Надо ждать, пока его хватятся и начнут разыскивать. Когда они доберутся до водопада? Завтра, послезавтра?

Ленька вздохнул, вытащил из кармана образцы руд и принялся рассматривать их… Последние лучи солнца еще освещали снеговые пики. Мучительно хотелось пить. Время тянулось медленно…

Леньку сняли с обрыва вечером следующего дня. Спасательная операция заняла несколько часов. Пришлось забить в трещины обрыва не один десяток крючьев и использовать весь запас веревок, которыми вьючили лошадей и ишаков.

Когда побледневший, осунувшийся Ленька спустился к подножию обрыва, он прежде всего протянул начальнику отколотые в обрывах образцы руд.

— Сук-кин ты сын! — дрогнувшим голосом сказал начальник, обнимая Леньку. — Как тебя угораздило влезть?

— И вы влезли бы, — возразил Ленька, — если б за вами медведь гнался…

Ленька глубоко презирал всякое хвастовство и ложь.

ИСПУГАЛ

Тайгу наполнял густой запах смолистой хвои, прелых листьев и сырости.

Косые лучи невидимого солнца золотили вершины огромных рыжеватых кедров и темных елей. Синими пятнами проглядывало сквозь сплетение ветвей чистое после недавнего дождя небо.

Вверху, на заросших стлаником скалистых сопках Сихотэ-Алиня, гулял ветер, но здесь, в глубокой таежной долине, было тихо. В безмолвии застыли покрытые серебристым мхом стволы; замерли без движения кружевные листья папоротников, еще усыпанные дождевыми каплями; молчали птицы.

Коллектор Гошка Фокин, худенький, веснушчатый паренек лет семнадцати, возвращался из маршрута раньше обычного. В разорванной рубахе, потный и всклокоченный, он быстро шел по узкой сырой тропе, петлявшей среди полусгнившего ветролома.

Время от времени он резко останавливался и, вытянув тонкую шею, начинал настороженно вглядываться в зеленый сумрак чащи. Ему казалось, что-то бурое, мохнатое шевелится среди кустов или поднимается из-за поросшего мхом древнего пня.

Час назад Гошка встретил медведя.

Это случилось на вершине небольшой сопки в нескольких километрах от лагеря. Гошка кончил описывать выход гранита, спрятал отколотый образец в рюкзак и, помахивая молотком, двинулся дальше. Но не успел он сделать и десяти шагов, как нос к носу столкнулся с большим бурым медведем, вышедшим из-за скалы.

Гошка от неожиданности присел и, выставив вперед молоток — свое единственное оружие, хрипло сказал, задохнувшись:

— Чего тебе? П-пошел вон…

Медведь шумно втянул воздух большим влажным носом, глухо заворчал и попятился.

— Катись, катись, — дрожащими губами чуть слышно повторил Гошка. — Я тебе…

Медведь снова попятился, ворча и зло помаргивая маленькими красноватыми глазками, потом повернулся и легкой трусцой побежал прочь.

Раз и другой мелькнула среди пятнистых каменных глыб бурая с проседью спина, хрустнула вдалеке сухая ветка, и стало тихо. Гошка прерывисто вздохнул, рывком подтянул заплатанные брезентовые штаны и сломя голову помчался в сторону, противоположную той, где исчез медведь.

Огромными прыжками несся Гошка вниз по крутому склону, прыгая через коряжистые стволы ветролома, спотыкался о полусгнившие пни, проваливался в какие-то норы, падал и, поднявшись, продолжал свой стремительный бег. Рюкзак с камнями бил его по спине, вылезший из-под ремня подол рубахи цеплялся за колючие кусты. Разорванный накомарник остался висеть на обломанной сухой ветке. Гошка ничего не замечал. Только выскочив из чащи на тропу и в последний раз оглянувшись, он пошел шагом, судорожно втягивая воздух пересохшим ртом и отирая рукавами обильно струящийся по лицу пот.

«Ух черт! — думал Гошка, шмыгая носом и с трудом переводя дыхание. — Этак слопает кто-нибудь… Больше один не пойду».

Вдоль тропы рос густой высокий малинник. Спелые ягоды краснели среди листьев, стянутых седыми нитями паутины. На паутине чуть подрагивали капли дождя. Гошка сорвал несколько крупных ягод. Малина была сочная и душистая, ее можно было есть без конца…

За поворотом тропы в конце узкой длинной поляны забелели палатки геологического лагеря. Гошка замедлил шаг, облегченно вздохнул.

«Все-таки дом. Хоть и в тайге…»

У палаток никого не было видно. Костер чуть дымил посреди поляны да под кустом, возле кучи хвороста, неподвижно стоял большой рогатый баран, несколько дней назад пригнанный в лагерь.

«Конечно, никто еще не вернулся из маршрута, — рассуждал Гошка, тихо подходя к лагерю. — Но где повар?»

Он уже хотел громко окликнуть Лимурчана, повара-удэгейца, как вдруг услышал легкий шорох в малиннике недалеко от тропы.

«Малину на кисель собирает, — сообразил Гошка, останавливаясь. — Лимурчан — охотник, говорит, что ничего в тайге не боится. А что, если попробовать его испугать? Вот здорово будет…»

Очень противно сознавать, что ты оказался трусом. Лимурчан, пожалуй, не струсил бы, встретившись с медведем. Но вот если бы удалось напугать и Лимурчана, тогда Гошке стало бы легче…

«Сейчас он дернет из малинника, как я от медведя», — предвкушал Гошка, бесшумно приближаясь к густым зарослям.

Набрав в легкие побольше воздуха, Гошка с пронзительным визгом устремился в чащу малинника, размахивая молотком. Совсем близко затрещал сухой валежник, послышалась шумная возня и какой-то непонятный рев.

Гошка развел руками колючие ветви малины и обомлел. В глазах у него потемнело; ему показалось, что небо стало черным, а земля уплывает из-под ног. Полосатый уссурийский тигр, прижимаясь к земле, как напроказившая кошка, стремительно убегал из малинника к реке.

Еще мгновение — и огромное рыжее тело спиралью взвилось в воздух, перемахнуло поток и исчезло в густых зарослях на противоположном берегу.

Остолбеневший Гошка с поднятыми руками и вытаращенными глазами еще стоял среди малинника, когда на другой стороне реки раздвинулись кусты и появился повар Лимурчан с винчестером.

— Ай-я-яй, — укоризненно заговорил молодой удэгеец, переходя по камням реку. — Ай-я-яй, Гошка, зачем тигру пугал? Такой хороший охота испортил…

Вечером во время ужина начальник партии только качал головой, слушая рассказ о том, как Лимурчан выслеживал пробравшегося к лагерю тигра и как подошедший Гошка смело бросился на страшного зверя с молотком и обратил его в бегство.

— Тигра шла за баранкой, моя шла за тигрой, — сердито говорил Лимурчан. — Пришла Гошка — все совсем испортил. Очень Гошка храбрый, о! Другой такой человек тайга нет. Тигра тоже храбрый, о-о! Один раз кусай — голова нет. Ай-я-яй, Гошка, такой храбрый и такой глупый…

— Почему же все-таки тигр убежал? — недоумевал начальник. — Не молотка же он испугался?

— Зачем молоток, молоток — тьфу! — Лимурчан презрительно сплюнул в костер. — Очень тигра не любит тонкий голос… У нас только тигра придет к деревня, все женщины давай визжать очень тонко. Тигра уши положит на голова и обратно тайга… Очень Гошка счастливый, что у него не толстый голос…

Гошка ошеломленно молчал. Он даже забыл рассказать о встрече с медведем. Когда Лимурчан подал на третье малиновый кисель, Гошку передернуло, и он поспешно скрылся в палатке.

Лимурчан рассказывал, что с этого дня Гошка разлюбил малину.

НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

Гидролог Наля, зябко кутаясь в наброшенный на плечи халатик, заспанная и растрепанная, проскользнула в комнату начальника метеостанции.

— Дим Димыч! — зашептала она. — Вставайте…

— Чего там еще? — ворчливо пробормотал сквозь сон старик, натягивая ватное одеяло на розовую лысину.

— Рысь пришла…

— Выбрали время, лешие рогатые. Скажи, пускай попозже зайдет…

Тяжко скрипнула походная кровать. Дим Димыч повернулся к дощатой стене и захрапел.

Наля неуверенно огляделась по сторонам, закусила губы. На мгновение задержала взгляд в зеркале, висевшем над рабочим столом. Пригладила рыжеватые волосы, потрогала пальцем прыщик на носу.

В коридоре послышались тихие шаги. Девушка всплеснула руками и принялась осторожно трясти старика за плечо.

— Дим Димыч, миленький, проснитесь скорей…

— Тряси сильнее, — донесся громкий шепот из-за двери. — Сейчас холодной воды принесу…

— Дим Димыч, да проснитесь же! Рысь во дворе ходит…

— А? Какая рысь?

— Серая, большущая. Ходит и в окна заглядывает.

Дим Димыч сел на кровати, поморгал маленькими глазками, потянулся.

— Ишь ты, рысь, говоришь. Взяли бы да и прогнали. Обязательно надо начальника будить. Что я вам, милиционер?

— Мы с Зиной боимся. А радиста вы сами вчера в кишлак услали.

Дим Димыч опустил босые ноги на потертую кабанью шкуру, лежавшую на глиняном полу. Не спеша поднялся, кутаясь в простыню. Глянул в открытое окно.

Рассветало. В бледном зеркале большого горного озера отражались темные, заросшие елями склоны. Ущелья на противоположном берегу были задернуты белесой туманной дымкой. В светлом небе еще поблескивали редкие звезды.

Дим Димыч снял со стены двустволку, сердито покашлял:

— Показывай, где?

— У сараев была…

Встревоженно закудахтали и забились в курятнике куры.

Наля ахнула.

— Цыц, — рассердился Дим Димыч. — Чтобы мне тихо! Пошли!

Держа в правой руке двустволку, а левой прижимая к животу складки простыни, Дим Димыч протиснулся в узкую дверь. В коридоре на него налетела метеоролог Зина, маленькая, взлохмаченная, в брезентовом дождевике до пят. Глаза у нее восторженно блестели, в одной руке был алюминиевый ковшик с водой, а в другой — тяжелый ледоруб.

— Пошла кур давить, — восхищенно зашептала Зина. — Роскошный зверь. Дим Димыч, шкуру мне…

— Вопрос еще не ясен, дорогуша, кто с кого шкуру снимет, — сказал Дим Димыч, подозрительно косясь на ковшик с водой. — А ну, зимовщицы, марш к себе, чтобы духу вашего тут не было.

— Никогда! — заявила Зина. — Яс вами.

— Кто здесь командует? — возмутился Дим Димыч. — Сами не справились, теперь не мешать! Понятно?

Девушки отступили.

— Дим Димыч, только вы тише, — шептала Зина, — а то она фьюить… Вы ее и не увидите.

Дим Димыч пожал плечами, взвел курки двустволки. Осторожно ступая босыми ногами по глиняному полу, вышел в кухню.

Шум в курятнике постепенно затихал. Дим Димыч пробрался к открытому окну; поеживаясь от утренней свежести, выглянул во двор. Во дворе было пусто. Тонкие ветви и серебристые листья тополей висели неподвижно. Яркая заря разгоралась на востоке, за скалистыми гребнями Гиссарского хребта.

«Куда девалась, бестия?» — думал старик, внимательно оглядывая закоулки пустынного двора и густые заросли шиповника за невысокой каменной оградой.

Сзади послышался шорох.

— Дим Димыч, скорей, — донесся из коридора взволнованный шепот Зины. — Она ко мне в окно заглядывает…

Запахнув простыню, Дим Димыч поспешил на зов. Однако и за окном Зининой комнаты, в узком проходе между изгородью и баней, никого не оказалось.

Дим Димыч вытер со лба пот и сердито подергал седой клинышек бороды, что служило признаком величайшего неудовольствия.

— Дайте мне ружье, — начала было Зина, — я ее сразу…

— Цыц! — обрезал Дим Димыч. — Куда она подалась?

Наля молча указала в сторону озера.

Дим Димыч насупился; прижимая к животу концы простыни и двустволку, на цыпочках засеменил обратно в свою комнату. Вдоль стены подкрался к окну:

— Есть…

Большая короткохвостая кошка, мягко ступая толстыми лапами, неторопливо разгуливала по двору. Обнюхала домашние туфли Дим Димыча, оставленные на скамейке, лакнула воды из белого эмалированного ведра, потом легко вскочила на каменную изгородь и замерла, прислушиваясь.

«Интересно, допрыгнет она до меня за один раз? — соображал Дим Димыч, прикидывая расстояние от рыси до открытого окна и от себя до двери. — Пожалуй, допрыгнет. А вот я до двери не поспею… Может, не стрелять? Уж больно красивый зверь…»

Дим Димыч покосился на приотворенную дверь, за которой поблескивал ледоруб Зины.

В сарае загоготали гуси.

Рысь вздрогнула и насторожилась. Быстро повернулась в сторону сарая. Ветер чуть шевелил пушистые кисточки на ее торчащих ушах.

«Гусятинки захотела, ведьма, — рассердился Дим Димыч, — вот я тебя сейчас угощу гусятинкой…»

Он приложился, целясь в лохматый серовато-бурый бок.

«Стрелять?»

Мушка, не теряя чуть колеблющийся при дыхании бок зверя, следовала за рысью, которая теперь, крадучись, пробиралась к плетеному гусиному домику.

«Леший знает, дробь у меня в стволе или жакан, — рассуждал сам с собой Дим Димыч, чувствуя, как уступает под пальцем спусковой крючок. — Если не жакан, она мне шкуру разукрасит…»

Пронзительно защекотало в носу. Глаза зашлись слезами. Исчезла куда-то мушка. Дим Димыч сморщился… чих звонко разорвал напряженную тишину. Дружно ахнули в коридоре девушки. Рысь подскочила и стремительно обернулась. Дим Димыч увидел устремленные на него в упор круглые желтые глаза. В них полыхнули яростные зеленые искры. Свирепо сморщился большой коричневый нос. Блеснули длинные белые клыки.

— Но-но, побалуй у меня! — визгливо предупредил Дим Димыч, быстро поднимая двустволку. — А вот этого не желаешь?

Несколько мгновений они, не шевелясь, смотрели друг на друга. Большой коричневато-серый зверь припал к земле для прыжка и, казалось, замер в яростном оскале. Закутанный в простыню старик выставил двустволку и также не шевелился.

— Давай-ка проваливай по добру по здорову, — ласково сказал Дим Димыч, — не ровен час… — Он чуть повел вороненым стволом.

Из оскаленной пасти зверя вырвалось глухое угрожающее рычание. Рысь попятилась, поджимая задние ноги.

«Все-таки прыгнет, — пронеслось в голове Дим Димыча. — Что ж, если прыгнет…»

Мушка заплясала между желтыми, яростно искрящимися глазами.

Какой-то тяжелый предмет со свистом рассек воздух возле самой головы Дим Димыча и шлепнулся на землю перед коричневым носом рыси. Зверь отпрянул. Прежде чем Дим Димыч успел шевельнуть пальцем, рысь, словно отпущенная стальная пружина взвилась в воздух, перемахнула каменный забор и исчезла в зарослях.

На том месте, где только что прижимались к земле толстые лапы, вооруженные страшными когтями-кинжалами, поблескивал ледоруб Зины.

Дим Димыч вздохнул, вытер холодной ладонью вспотевшую лысину. Оглянулся.

За дверью блестели две пары округлившихся глаз.

Старик кашлянул, неторопливо переломил двустволку.

— Ну конечно, утиная, — сказал он, рассматривая картонные патроны, — голову оторву, если кто-нибудь еще раз двустволку тронет…

На место дроби в патронники скользнули тяжелые жаканы.

— Одеваться буду, — сказал Дим Димыч, ни к кому не обращаясь.

Тотчас же скрипнула притворенная дверь. Через несколько минут Дим Димыч в ватнике, брезентовых брюках и резиновых сапогах выбрался в коридор. Зина и Наля выжидающе уставились на старика.

— Наблюдать иду, — пояснил Дим Димыч, поглаживая седые усы. — Про приборы-то забыли! Из дома не выходить, — повысил он голос, видя, что Зина собирается что-то сказать. — Закрыть окна и ждать меня.

— Она же убежала… — начала Зина.

— Ясно, как прогноз погоды, — кивнул Дим Димыч. — Из дома не выходить!

Он взвел курки двустволки и приоткрыл входную дверь. Девушки услышали, как заскрипел песок под неторопливыми шагами.

— На площадку с приборами пошел, — дрожащим голосом сказала Наля. — Ох, а вдруг она там где-нибудь.

— Удрала, — не очень уверенно возразила Зина, — я ее здорово ледорубом огрела…

Гулко громыхнул выстрел. Потом другой. Наля взвизгнула. Зина схватила стоящую в углу кочергу и, путаясь в полах плаща, выбежала во двор.

Дим Димыч стоял возле метеобудки и внимательно глядел на скалистый склон, громоздившийся за каменной оградой.

— Где она? Лежит? — запыхавшись от быстрого бега, выдохнула Зина.

— Зачем лежать? — удивился Дим Димыч. — Бежит; так улепетывает, что передние ноги за задними не поспевают. Во-он она…

— Промахнулись, — огорченно протянула девушка, разглядев коричневый комок, метнувшийся среди скал. — Эх вы…

— Промахнулся, — сокрушенно признал Дим Димыч, — не разобрал сослепу, что их две тут путались. Одна и удрала: та, которую ты ледорубом хотела погладить.

— А… а какая еще другая? — недоумевала Зина.

— Другая? — нахмурился старик. — Другая сама виновата. Обнаглела! Если этакий незваный гость ко мне в комнату заглядывает, я еще могу извинить. Но когда он, наглец, в метеобудку с приборами лезет, тут уж, простите, пускай сам на себя пеняет… Спуску не дам… Нет…

Дим Димыч сердито высморкался и умолк.

Зина подозрительно огляделась по сторонам.

— Чего-то не пойму я…

— Не поймешь — придется шкуру себе оставить. А я хотел ее тебе… за ледоруб… Где ваша наблюдательность, товарищ наблюдатель? — рассердился вдруг Дим Димыч. — Рысь, извините меня, под носом разглядеть не можете, если она не мяукает.

Дим Димыч чуть посторонился. Зина тихо ахнула. В нескольких шагах, под будкой с приборами, лежал большой серовато-коричневый зверь. В широко раскрытых желтых глазах застыла неутоленная ярость.

Налетел порыв утреннего ветра. Шевельнул кисточки неподвижных ушей.

Над голубой чашей озера всходило солнце.

ТИГР НА ВЕТКЕ

Геолог Попов уходил в маршрут в отвратительном настроении. Он пнул пустой жестяной бидон, лежащий возле палатки, и на прощание объявил повару, что снимет ему через голову штаны, если уха снова будет пересолена.

Попов, вероятно, затруднился бы объяснить, как сможет привести в исполнение свою угрозу, но именно то же самое обещал проделать с ним самим главный геолог экспедиции, если фауна в проклятых немых песчаниках не будет найдена.

«Сижу я на ней, что ли? — мрачно думал Анатолий Илларионович, карабкаясь по крутой заросшей тропе к перевалу. — В Сихотэ-Алине легче тигра встретить, чем фауну».

При мысли о тигре Анатолий Илларионович почувствовал холодок между лопатками и поспешно оглянулся.

Рабочий-эвенк Ыкарчан, которого в партии называли просто Ыка, бесшумно пробирался следом за начальником.

— Зарядил? — сердито спросил Анатолий Илларионович, мотнув головой на винчестер, висевший за спиной Ыки.

— А, зарядил, конечно, зарядил, всегда зарядил, — радостно ухмыльнулся Ыка, но, заметив нахмуренные брови начальника, виновато заморгал раскосыми черными глазами и умолк.

— Смотри! — заметил Анатолий Илларионович, не совсем уверенный, вложить ли в это слово оттенок просьбы, угрозы или приказания. Остановившись на последнем, он заключил свое лаконичное распоряжение энергичным ударом молотка по выступу замшелой скалы.

Ыка проследил взглядом за отлетевшим в кустарник осколком камня, огляделся по сторонам и вопросительно уставился на начальника.

— Ну чего? — раздраженно спросил Попов.

— А ничего, — торопливо пояснил молодой эвенк, — медведь нет, белка нет, никакой птица нет, ничего нет…

Анатолий Илларионович возвел глаза к небу, чуть проглядывавшему сквозь мохнатые ветви лиственниц, и с возмущением пожал плечами. Глядя в упор на Ыку, он выразительно постучал согнутым пальцем по дуплистому стволу старого кедра и двинулся дальше по тропе.

Ыка поскреб затылок, сокрушенный, что снова не понял начальника, потом перескочил через полусгнивший ствол и бесшумно пошел по заросшему мхом склону.

Попов продолжал неторопливо карабкаться по уступам тропы. Глядя себе под ноги, он размышлял:

«Бурелом, мох — где искать фауну? Савченко велел простучать каждый выход… А что толку? Какие шансы найти на обнаженных пятачках? Никаких! Слепой случай может помочь. А на случай рассчитывают только дуралеи. Ему там на базе легко распоряжаться».

Сильный удар по голове заставил Анатолия Илларионовича охнуть и присесть. Глянув наверх, он сообразил, что треснулся лбом о толстый сук, нависший над тропой. Чертыхнулся, поднял упавший накомарник и, держась рукой за исцарапанный лоб, в котором все гудело, проковылял по тропе еще несколько метров, подальше от предательской ветви.

— Безобразие, что за тропы, — начал он, стирая кровь со лба; однако вспомнив, что по этим тропам ходят лишь геологи и охотники, да и то не каждый год, умолк.

Боль во лбу уменьшилась, и Анатолия Илларионовича осенила счастливая мысль: «Обрубить этот сук к чертям, а то кто-нибудь без головы останется».

Он уже открыл рот, чтобы окликнуть Ыку, однако эвенка на тропе не оказалось. Висящий почти горизонтально сук мешал рассмотреть дальнюю извилину тропы. Попов выпрямился, глянул поверх ветви и остолбенел.

На дальнем повороте тропы сидел тигр. Несмотря на значительное расстояние, Анатолий Илларионович с необыкновенной четкостью увидел черные полосы на блестящей шкуре зверя, его широкую черно-желтую морду, маленькие уши и даже усы.

Тигр сидел неподвижно, не сводя с Попова больших круглых глаз, потом облизнулся, блеснув острыми клыками. В следующее мгновение Анатолий Илларионович очутился в колючем кустарнике в нескольких шагах от тропы, провалился в гнилой пень, ткнулся носом в мокрый мох и громко завопил, почувствовав, что кто-то схватил его за ногу.

Услышав над собой взволнованный шепот Ыки, он попытался приподняться.

— Зачем орал, начальник, зачем орал? — повторял Ыка, изо всех сил тряся Попова за плечи.

Еще оглушенный падением, Анатолий Илларионович ошеломленно крутил головой, соображая, цел он или нет.

— Кто нападал? — спросил Ыка, указывая на исцарапанный лоб.

— Тигр, — с трудом выдавил ссохшимися губами Попов.

Мгновенно лязгнул затвор винчестера в руках стремительно вскочившего Ыки.

— Нет, там, далеко, на тропе, — зашептал Попов, почувствовав себя увереннее при виде заряженного винчестера.

Удивленный взгляд Ыки скользнул по лицу начальника, но сразу снова стал холодным и настороженным.

Держа наготове винчестер, молодой эвенк бесшумно скользнул к тропе. Попов поспешно последовал за ним. Затрещал сухой валежник. Ыка обернулся и яростно затряс головой.

Попов замер на месте, со страхом следя, как увеличивается расстояние между ним и спасительным винчестером. Достигнув тропы, Ыка осторожно выглянул из кустов, потом вопросительно оглянулся на Попова. Анатолий Илларионович указал пальцем туда, где видел тигра. Эвенк припал к кустам, наблюдая.

Царила глубокая тишина. Наверху чуть покачивали широкими мохнатыми ветвями кедры и лиственницы. Над ними плыли белые облака. Вот где-то вдалеке скрипнула ветвь, и снова стало тихо.

Ыкарчан повернулся и поманил Попова пальцем. Сжимая в руке молоток и закусив губы, Анатолий Илларионович с величайшей осторожностью пополз к тропе. Очутившись возле Ыки, он снова почувствовал себя увереннее.

— Тигра рассмотреть не можешь, — начал он, но эвенк приложил палец к губам, и Анатолий Илларионович вынужден был замолчать.

— Где был? — чуть слышно спросил Ыка.

Попов осторожно выглянул из кустов. Тигра на тропе не было.

— Ушел? — полувопросительно прошептал Анатолий Илларионович.

Эвенк затряс головой.

— Не уйдет. К нам подкрадывается. Ждать надо…

Анатолий Илларионович почувствовал легкий озноб и придвинулся поближе к эвенку. Ыка сидел неподвижно, сжимая винчестер коричневыми пальцами. Тянулись томительные минуты. Вокруг по-прежнему было тихо.

Голубовато-сизая сойка пролетела над самыми их головами, обиженно затрещала и исчезла в чаще. Ыка настороженно прислушивался, следя за ее полетом. Потом встал и потянулся.

— Тигр пошел, — пояснил он изумленному Попову. — Был бы близко, сойка нам об этом сказала бы. А она, видишь, молчит…

Анатолий Илларионович с сомнением качал головой.

— Пойдем, — настаивал Ыка, — тигр ушел…

Попов еще раз выглянул из кустов, потом поднялся, с трудом распрямил онемевшую спину.

— Пошли, — решил он, выбравшись на тропу и снова почувствовав себя начальником, — только ты смотри в оба и того… не отходи никуда…

Ыка ухмыльнулся. Обиженный Анатолий Илларионович уже открыл рот, чтобы дать волю негодованию, как вдруг, глянув случайно поверх злополучного сука, охнул и стремительно прыгнул в кустарник. Ыка последовал его примеру.

Очутившись на старом месте в своей засаде, они вытаращили друг на друга глаза.

— Ну? — спросил Анатолий Илларионович.

— Ну? — откликнулся как эхо Ыка.

— Видел?

— Нет…

— Не видел? — возмутился Попов. — Эх ты! Он только что перешел тропу в том же самом месте.

Ыка чуть выставил из кустов ствол винчестера и прилег на мягкий мох. Попов настороженно вертел головой. Снова воцарилась томительная тишина. Прошло около часа. Ыка не шевелился. Анатолий Илларионович почувствовал, что сидеть ему неудобно. Он осторожно подвинулся, пощупал рукой мох, вытащил небольшой угловатый камень, хотел отложить его в сторону и замер. На ячеистой, изъеденной выветриванием^[8] поверхности был отчетливо виден отпечаток раковины.

— Фауна!

Позабыв о тигре, Попов принялся торопливо разгребать мох. Извлек еще несколько камней. На них также были отпечатки раковин.

«Пусть теперь Савченко попробует сказать, что он не умеет искать фауну!»

Ыка искоса наблюдал за начальником.

— Чего смотришь? Вставай, заворачивай образцы, — распорядился Анатолий Илларионович.

— А тигр?

— Что тигр? Не ждать же его до вечера.

Окрыленный удачей Попов вылез на тропу. Теперь ему было с высокого дерева наплевать на всех тигров. А по совести сказать, этот тигр даже помог найти фауну.

Ыка, настороженно оглядываясь, шуршал бумагой, заворачивая образцы.

На Попова он теперь поглядывал с уважением и страхом. Трудно понять начальников. Сначала испугался, сейчас ничего не боится…

Сам Ыка теперь боялся больше, чем вначале. Уж больно непонятно вел себя тигр. Наверно, залег в кустах и наблюдает за ними. Хотя бы до темноты вернуться в лагерь. А начальник, как нарочно, продолжает выковыривать из-под мха камни.

Наконец вся фауна была выбрана.

Ыка с облегчением вздохнул и взвалил за плечи рюкзак.

— Э, чуть не забыл, — спохватился Анатолий Илларионович, — обруби-ка вон тот сук над головой, я…

Он не кончил. Ыка взглянул на начальника и увидел, что у того словно окаменело лицо.

— Т-тигр, — шептал Анатолий Илларионович, уставившись в одну точку. — Опять т-там же…

Ыка стремительно вскинул винчестер.

Проследив за взглядом Попова, он вдруг подпрыгнул, как ужаленный, а потом шлепнулся на землю и… принялся хохотать. Он хохотал до слез, бил себя ладонями по ляжкам, раскачивался во все стороны и вытирал глаза коричневыми кулаками.

Попов пригляделся…

В нескольких шагах от них, не на дальнем повороте тропы, а на самой ветви, повисшей над тропой, сидел маленький, величиной с ладонь, черно-желтый бурундук и насмешливо шевелил длинными усами…

ХОЗЯИН СОЛНЕЧНОЙ ПОЛЯНЫ

День выдался знойный. Солнце было уже высоко и жарило немилосердно, когда я выбрался на плоскую вершину горы, поросшую молодым сосняком. Гору называли Лисьей, вероятно потому, что в сосняке гнездились лисы. Оттуда они совершали набеги на птицефермы Альминского совхоза. Действительно, кое-где в наиболее густых зарослях попадались лисьи норы, хитро замаскированные сплетениями корней и сухой травой. Встречались и следы лисьих пиршеств — россыпи перьев — все, что оставалось от зазевавшихся снежно-белых кур-леггорнов, немолкнущий гомон которых доносился снизу, из долины Альмы.

Лисьи норы заинтересовали меня потому, что возле них можно было найти мелкие обломки камней, выгребаемые лисами из-под почвенного слоя. Лисы — заботливые родители. Устраивая надежное убежище для своего потомства, они глубоко зарываются в землю и иногда докапываются до коренных пород.

Вокруг повсюду тянулись задернованные склоны, покрытые травой и сухой хвоей. Только возле нор встречался желтоватый песок, мелкие кварцевые гальки, зеленоватая глина. Я вертел в руках белые, хорошо окатанные гальки, растирал пальцами комочки песка и глины и никак не мог определить, какими же породами сложена Лисья гора.

В густом сосняке было душно. Горячий, неподвижный воздух был так сильно напоен терпким запахом смолы и хвои, что на языке становилось горько и щекотало в носу. В знойной дымке расплывались окружающие склоны. Контуры далекого Чатырдага и плоских вершин главной цепи Крымских гор едва угадывались в голубой дымке, сливавшейся с голубизной неба.

Я сдвинул на затылок соломенную шляпу и отер мокрый лоб.

Неужели на целой горе нет ни одного обнажения? Неужели она так и останется вопросительным знаком на геологической карте? Что рассказывать студентам, которые через несколько дней начнут здесь геологическую практику?

Мысленно ругнув лис, которые не смогли докопаться до коренных горных пород, я начал продираться сквозь сосновые заросли. Местами молодой сосняк рос так густо, что приходилось лезть чуть не на четвереньках под сплетениями сухих ветвей.

Я исколесил восточный склон горы и перебрался на южный. Здесь было настоящее пекло. Я буквально истекал потом, ползая по сухой горячей хвое под мелкорослыми сосенками, почти не дающими тени.

Наконец мое терпение иссякло. Я сбросил с плеч рюкзак и прилег отдохнуть возле полузасохшего куста шиповника. Куст давал ровно столько тени, что можно было спрятать голову и плечи. Я подогнул колени и ухитрился спрятаться в тени почти весь. Было душно и не очень удобно, но по крайней мере не так горячо, как на солнце.

Возле самого лица по сухим листьям шиповника ползали большие черные муравьи. Где-то совсем близко трещали цикады.

Из полудремоты меня вывело громкое чириканье. Маленькая серая птичка метнулась в кустах, на мгновение присела на ветку над моей головой, снова встревоженно зачирикала и стремительно улетела прочь.

Я приподнялся на локте и увидел, кто ее напугал. Огромная двухметровая змея бесшумно ползла по сухой хвое. Гибкое буровато-оливковое тело поблескивало на ярком солнце, как старинная бронза.

Я вскочил на ноги. Змея на мгновение замерла на месте, потом высоко подняла голову и с каким-то вызывающим любопытством посмотрела на меня неподвижными круглыми глазами. Я успел разглядеть, что брюхо у нее ярко-желтое и покрыто темными крапинками. Это был леопардовый полоз, безобидный гигантский уж, большой любитель мышей и птичьих яиц, ловкий охотник, стремительно двигающийся по земле и скалам и умеющий вползать на вершины самых высоких деревьев. Эти красивые быстрые змеи стали в Крыму большой редкостью. Я с интересом наблюдал за ним. Он следил за мной и не шевелился.

«Музейный экземпляр, — мелькнуло у меня в голове. — Убить?» Я осторожно нагнулся за молотком, еще не уверенный, приведу ли в исполнение свое намерение.

Однако он не стал дожидаться и, сверкнув на солнце бронзовой чешуей, как молния скользнул вниз по склону. Я начал пробираться следом за полозом и вскоре вышел на небольшую полянку. Здесь в окружении молодых сосен росло несколько кустов шиповника, а через всю поляну словно ступени, тянулись красноватые карнизы каких-то песчаников.

Коренные обнажения!

Оказывается, я устроился на отдых, не дойдя до них всего несколько десятков метров. Забыв о встрече с полозом, я принялся осматривать карнизы. Они были сложены слоями каких-то неизвестных мне желтых песчаников и буроватых мелкогалечных конгломератов. Подобные породы еще не попадались в этом районе.

Сразу стало понятно, что за кварцевые гальки лежали возле лисьих нор. Напрасно я бранил лис. Они честно докапывались до коренных пород, но эти породы были так сильно разрушены, что походили на обычные наносы. Значит, вся гора сложена песчаниками и конгломератами. Теперь надо определить их возраст. Для этого придется поискать остатки ископаемой фауны.

Я принялся разбивать молотком глыбы песчаника и конгломерата, тщательно осматривая обломки. Однако ни раковин, ни их отпечатков не попадалось.

Внимательно разглядывая мелкие куски рыжего песчаника, я услышал за спиной легкий шелест. Оглянувшись, я увидел своего знакомого. Полоз лежал, свернувшись в замысловатую спираль, в нескольких метрах от меня, под кустом шиповника. Голова его снова была высоко поднята и слегка покачивалась. Он следил за мной.

Не очень приятно чувствовать за спиной настороженный взгляд большой змеи, даже если эта змея всего-навсего крымский полоз.

— Слушай, друг, давай-ка проваливай отсюда, — громко сказал я. — Ты мне мешаешь работать.

При звуке моего голоса спираль быстро развернулась и исчезла в глубине куста.

Я подошел посмотреть, куда он уполз. За кустом, на поляне, его не было. Либо он быстро скользнул в лес, либо под кустом среди камней была нора. На всякий случай я поворошил камни, постучал по кустам рукояткой молотка и вернулся искать фауну.

Довольно долго я ползал вдоль карниза, отбивал образцы, внимательно разглядывал их. Наконец в тонком прослое зеленоватого глинистого песчаника попались первые неясные отпечатки мелких раковин. Я начал копаться в этом слое и наковырял целую кучу разнообразной фауны. Здесь были и плоские тонкоребристые раковины моллюсков, и длинные, похожие на окаменевшие пальцы белемниты — предки современных каракатиц и кальмаров, и даже свернутый в спираль большой коричневый аммонит.

«Совсем как мой знакомый», — подумал я и оглянулся. Каково было мое изумление, когда я увидел полоза на том же месте, где и полчаса назад, и все в той же настороженной позе наблюдателя.

Мне стало смешно.

«Чего ему, собственно, надо? — подумал я. — Недоволен, что нарушили покой уединенной поляны? Или боится, что унесу с собой эти песчаниковые карнизы, под которыми, вероятно, находится его нора?»

— Ну, чего хочешь? — негромко спросил я.

Голова беспокойно шевельнулась, а тонкий хвост начал быстро вибрировать.

— Не бойся, не трону, — сказал я. — Не нужен ты мне, мышиный разбойник. Скоро уйду, и останешься по-прежнему хозяином этой солнечной поляны…

Он, видимо, не поверил. Коричневая спираль развернулась и бесшумно исчезла за кустом, правда, уже не особенно поспешно.

Я начал заворачивать отколотые образцы, уверенный, что он появится снова.

И действительно, не прошло и нескольких минут, как едва различимый шорох дал знать, что полоз возвращается. Я осторожно повернулся вполоборота, наблюдая за ним, шелестел бумагой, делая вид, что не замечаю его появления. Он снова свернулся в спираль. Голова, покачиваясь, начала подниматься, словно он хотел заглянуть мне через плечо.

«А что, если перестать шевелиться? — подумал я. — Может, он подползет ближе?»

Я отложил завернутый в бумагу образец и замер без движения, из-под опущенных век наблюдая за ним. Он продолжал некоторое время ритмично покачивать головой, потом голова стала опускаться все ниже, коснулась земли, и он также замер, словно окаменел.

Так мы следили друг за другом довольно долго. Я почувствовал, что сижу на жаре под полуденным крымским солнцем.

— Знаешь, друг, а ведь мне пора, — сказал я, осторожно поднимаясь.

Он шевельнулся и неторопливо исчез в кусте. Сложив образцы в рюкзак, я собрался уходить. Мне только хотелось узнать, что станет делать полоз.

Я шагнул с полянки в заросли сосняка и, спрятавшись за кустами, начал ждать.

Некоторое время полянка была пуста. Потом гибкая бронзовая пружина неслышно выскользнула из-под корней и замерла на камнях. Казалось, полоз прислушивался. Затем он не спеша пополз вдоль карниза, словно осматривал те разрушения, которые причинил мой геологический молоток.

Несколько мгновений узкая коричневая голова покачивалась над травой, затем нырнула в зелень. Полоз исчез в сосняке.

Хозяин солнечной поляны заинтересовал меня. Спустя немного дней я снова навестил сосновые заросли на склоне Лисьей горы. Полоз был там. Он лежал неподвижно на карнизе песчаника, возле того места, где я отбивал образцы.

«Спит?» — удивился я.

Под тяжелыми башмаками хрустнула сухая ветвь. Полоз стремительно скользнул под куст.

Я долго сидел на карнизе. Полоз не появлялся. Вспомнив, что он выползал на удары молотка, я начал негромко постукивать по карнизу. Полоз узнал сигнал, выполз из-под корней и, устроившись на своем излюбленном месте, стал покачивать бронзовой головой. Мне показалось, что он раскачивается в такт ударам. Я начал постукивать чаще. Однако голова недовольно дернулась и замерла. Более частый ритм его не устраивал. Я долго сидел на карнизе, а он не уползал и не сводил с меня неподвижных круглых глаз. Когда я наконец поднялся, он понял, что визит окончен, и уполз в нору.

Я решил показать удивительного обитателя поляны своим товарищам. Но мне не поверили. Все же я уговорил их пойти хотя бы ради того, чтобы посмотреть новые обнажения песчаников Лисьей горы.

Мы осторожно подошли к знакомой поляне.

Она была пуста. Мы долго сидели на карнизах песчаников. То молчали, то постукивали на разные лады геологическими молотками. Полоз не появлялся.

В конце концов товарищи подняли меня на смех и ушли, захватив образцы песчаника.

Вечером в лагере, проверяя полевые материалы одной из студенческих бригад, я увидел знакомые красноватые песчаники.

— Откуда это? — поинтересовался я.

— Мы в лесу на Лисьей новое обнажение нашли, — с гордостью ответил бригадир.

— И совсем не новое, — махнула рукой одна из девушек, — там до нас кто-то отбивал образцы.

— Обнажение не новое, — сказал я, — но все равно вы молодцы, что разыскали его.

— Ой, знаете, Владимир Александрович, какую мы там в лесу змею убили, — похвастался бригадир. — От головы до конца хвоста метра четыре будет!

— Даже если от хвоста до головы мерить, и то больше двух метров наберется, — заметила девушка.

— Что за змея? — тихо спросил я.

— Толстая, коричневая; наверно, очень ядовитая. Шипела на нас до ужаса.

— А брюхо у нее не желтое с крапинками?

— Мы брюха не видели, мы ее по спине били.

— Зря старались, — резко сказал я. — Вероятно, это был полоз. Он не ядовит.

— Да я говорила, — вставила девушка. — Разве они послушают. Охотники… за ужами.

— В лагерь принесли или там, на месте, бросили?

— Мы ее под деревом положили. Хотели на обратном пути взять. А когда вернулись, не нашли. То ли кто утащил, то ли еще жива была и сама уползла… В общем, исчезла.

Я поймал себя на странном ощущении: вот убили змею — крымского полоза, а мне ее жалко. И жалко не только оттого, что стало меньше одним безобидным и полезным обитателем крымских лесов, но и потому, что опустела солнечная поляна на Лисьей горе, что ушел кто-то знакомый и чуть близкий.

Не сомневаюсь, что студенты повстречали именно Хозяина солнечной поляны. И он оказался слишком доверчивым к людям с длинными молотками.

А может, он все-таки уцелел, смог уползти, отлежался в своей норе и по-прежнему греется в знойные дни на красноватых карнизах?

Не знаю. Больше я его никогда не видел. Но если встретите когда-нибудь в крымских лесах длинную буровато-оливковую змею с темными пятнами на желтом брюхе, не трогайте ее. Может быть, это Хозяин солнечной поляны.

ДАРЬЯЛ, ФАНДАРЬЯ И БИТВА ЗА ЗЕРАВШАН

В глубокой теснине Дарьяла,

Где роется Терек во мгле…

М. Ю. Лермонтов

Ворота Кавказа

Славится дикой и суровой красотой Дарьяльское ущелье. Тысячелетия назад трещина длиной в несколько километров и глубиной более километра расколола поперек Скалистый хребет Кавказа. В образовавшуюся щель устремилась река. Родилась теснина Дарьяла. И Воротами Кавказа назвали ее географы древности…

По дну глубокого ущелья, сжатый стенами гранитных скал, бежит зеленый пенистый Терек. Возле петляет лента шоссе. Темные от сырости уступы камня нависают над узкой полоской асфальта. Вершины скал теряются в облаках. Гул Терека плотно заполняет теснину. Сумрачно, сыро… Сюда, на самое дно, редко заглядывает солнце… Но знаменитое ущелье, как и столетия назад, остается воротами Кавказа. Нескончаемые вереницы машин мчатся по скалистому коридору Дарьяла — главному пути через горы к солнечным долинам Грузии.

Многим довелось пересечь Кавказ по Военно-Грузинской дороге. И у всех самым ярким воспоминанием остаются громады Дарьяльских скал.

Разумеется, о Дарьяле слышали очень многие… Одни узнали о нем из стихов М. Ю. Лермонтова, другим рассказывали друзья, путешествовавшие по Кавказу, третьи видели в Русском музее в Ленинграде картину художника Р. Г. Судковского «Дарьял».

Но мало кто слышал и знает, что в знойной Средней Азии, в скалистом лабиринте увенчанных снегами гор есть ущелье, еще более глубокое и величественное, чем воспетая поэтами теснина Дарьяла…

Щель в Зеравшанском хребте

Глубочайшие ущелья-каньоны рассекают хребты Тянь-Шаня и Памира. Сверху, из окна самолета, кажется: гигантский нож пропорол каменные громады гор и не реки — кровь Земли змеится в бездонной глубине теснин…

Одно из самых глубоких, грандиозных и диких ущелий Тянь-Шаня — Фандарьинское. В горах Таджикистана, в уединенной долине между Гиссарским и Зеравшанским хребтами, сливаются две реки, текущие навстречу друг другу: мутный, ворчливый Ягноб и прозрачная, голубая Искандер-Дарья. Смешав свои воды, реки поворачивают на север, к Зеравшану. Теперь это уже одна река — стремительная и могучая Фандарья. Быстро суживается ее долина, все круче становятся склоны, ускоряется бешеное течение. Река торопится пронести воды сквозь узкую щель в Зеравшанском хребте.

Стеной четырехкилометровой высоты протянулся с запада на восток Зеравшанский хребет. Вдоль его зубчатого гребня белеют снега, блестят ледяными шапками скалистые вершины Чимтарги и Ганзы. Полузасыпанные обломками скал ледники притаились в глубоких, затененных долинах. Из царства гор и лабиринта долин, что легли между Зеравшанским и Гиссарским хребтами, рекам есть только один выход — Фандарьинское ущелье. В него и устремляется Фандарья, вобрав в себя воды сотен горных рек, тающих ледников и ручьев. Трещиной двухкилометровой глубины рассекает ущелье стену Зеравшанского хребта. На дне ее, заполняя всю ширину ущелья, мчится бешеная, седая от пены и брызг река.

Сквозь грохот и рев неудержимо стремящейся вперед воды слышны тяжелые удары, словно гигантские биллиардные шары бьют где-то в глубине пенистых водоворотов. Это стучат огромные каменные валуны, увлекаемые вниз по течению Фандарьей. А над косматым яростным потоком вздымаются к темно-синему небу отвесные стены ущелья. Где-то наверху чуть белеют каймы снегов, ниже темные пятна арчи цепляются за скалы. Кажется, подует ветер — и рухнут вниз в ущелье скрюченные стволы, распластавшиеся на отвесных голых камнях на непостижимой высоте. Впрочем, это только кажется. Ледяной ветер скальных вершин часто гонит по ущелью похожие на дым облака. Обрывки облаков цепляются за ветви арчи; бешеные порывы ветра пригибают деревья к скалам, грозят увлечь за собой… Напрасно! Цепко держится арча за обрывы, тянет к солнцу изуродованные ураганами стволы, глубоко запускает в трещины свои узловатые, похожие на клубки змей корни.

Даже в солнечный полдень сыро и сумрачно в извилистом коридоре ущелья. Словно исполинские подпоры прислонены к отвесным стенам зубчатые скалистые мысы. Ущелье проложено в массивных известняках. У известняков серый цвет. Черными трещинами изборождены серые стены. Черные фестоны лишайников спускаются вниз по серым камням, отмечая пути стока талых вод. Каскадами светлых брызг падают сверху ручьи; из трещин и нагромождений камня бьют прозрачные, пронзительно холодные родники…

Иногда откуда-то сверху на шоссе летят мелкие камни. Они щелкают по скалам точно пули. Это наверху по недоступным карнизам пробегают быстрые киики^[9]. Снизу их не видно. Их тропы проложены очень высоко над рекой.

Ниже, в обрывистых стенах ущелья, видны остатки еще одной тропы. Она круто взбегает на скалистые мысы, потом спускается почти к самой воде, местами теряется в отвесных обрывах. Кое-где сохранились потемневшие от сырости бревна, ажурные сплетения ветвей, покоящиеся на забитых в трещины кольях. Это остатки страшных фандарьинских оврингов — вьючной тропы, служившей в течение многих столетий единственным путем из Зеравшанской долины в верховья Ягноба и к озеру Искандеркуль.

О смельчаках из зеравшанских кишлаков раньше говорили:

— Этот ничего не боится. Так смел и силен, что один с двумя ишаками по всем фандарьинским оврингам пройдет…

Один с двумя ишаками по всем оврингам… Это значило, что надо десятки раз развьючивать ишаков, таскать на себе их груз по узкой, в две ладони, тропе, вьющейся над обрывом на огромной высоте. Перетащив вьюки, надо было провести ишаков. Животные скользили по влажным камням…

На дне ущелья, где сейчас проложена автомобильная дорога из Ташкента в Душанбе, среди камней белеют кости и черепа вьючных животных. Говорят, что кое-где попадаются и людские кости… Дорога в Фандарьинском ущелье была построена за несколько лет до начала Отечественной войны, а жертвы страшных оврингов еще напоминают о себе…

Один из зеравшанских феодалов увлекался поэзией. Легенда гласит, что над самым опасным оврингом Фандарьи он велел высечь в скалах надпись: «Путник, будь осторожен, как слезинка на веке: от тебя до могильной плиты один шаг»…

Мсжет быть, остатки надписи еще сохранились в недоступных обрывах, где полусгнившие бревна отмечают древний путь смельчаков.

В наши дни Фандарьинское ущелье стало воротами из Ферганы и с Зеравшана в Душанбе и южный Таджикистан. Летом, когда открываются перевалы через Туркестанский и Гиссарский хребты, караваны грузовых машин, автобусов, навьюченных верблюдов, мотоциклов, мотороллеров, ишаков, всадников на низкорослых горных лошадках и пеших туристов тянутся по извилистой ленте шоссе мимо развалин старинных крепостей, мимо рудников и горных кишлаков, укрывшихся в ореховых рощах. Караваны проходят Фандарьинским ущельем, торопясь одни к Зеравшану, другие на гребень Анзобского перевала — к Варзобу и Душанбе.

И каждый путник, впервые очутившись в теснине Фандарьи, ощущает холодок за спиной, когда смотрит на отвесные серые стены, кажется, уходящие до самого неба. И, с недоумением пожимая плечами, думает:

— Вот ведь чудеса… Рассказали бы, не поверил…

А потом облегченно вздыхает, выходя или выезжая из влажного сумрака теснины к солнцу и свету.

Попав позднее на Кавказ и проезжая Дарьял, этот путник обязательно скажет соседу:

— Подумаешь, Дарьял… Что особенного? Вот Фандарьинское ущелье в Зеравшанском хребте — это…

И, вспомнив серые, уходящие до неба стены и бешеный пенистый поток у самого шоссе, разведет руками и умолкнет…

Есть и еще каньоны…

Как могли образоваться гигантские расщелины — каньоны, пересекающие целые хребты? Еще совсем недавно геологи считали, что каньоны — результат работы рек. Реки, словно пилы, постепенно прорезают поднимающиеся горные хребты.

Однако при катастрофических землетрясениях последних десятилетий удалось наблюдать, как на склонах гор образуются зияющие трещины длиной в сотни метров и даже в километры. Вода быстро расширяет такие трещины, и они превращаются в овраги и ущелья. Вероятно, именно так и возникали многие теснины-каньоны, в том числе Дарьял и ущелье Фандарьи. Они — памятники катастрофических землетрясений прошлого…

Горные хребты растут постепенно, вздуваясь гигантскими сводами. При росте хребтов в слоях горных пород зарождаются растягивающие усилия подобно тому, как они возникают, например, в изгибаемой доске. Если попытаться согнуть доску сильно и резко, она обязательно треснет и сломается. Медленный рост гор тоже может сменяться спазмами более резких движений. Вот тогда-то, при ударах землетрясений, горные хребты и раскалываются там, где разрывающие усилия были особенно велики. Образуются глубокие зияющие трещины. Чаще они возникают в массивных жестких породах — гранитах, известняках. Реки используют эти трещины, расширяют их и углубляют…

Вот так тысячелетия назад гигантские трещины, рожденные землетрясениями, раскололи Скалистый хребет Кавказа, Зеравшанский хребет. В расщелины устремились реки — и родились знаменитые теснины.

Но оказывается, ущелья-каньоны совсем не редкость. Они есть во всех хребтах — больших и малых, даже в таком знакомом горном Крыму. Правда, крымские каньоны не столь велики, как Дарьял, но эффектны и по-своему грандиозны. Крымчане очень гордятся ими, а один — самый глубокий и узкий — даже назвали Большим каньоном Крыма.

Крымский Большой каньон находится в верховьях реки Бельбек на северном склоне Ай-Петри. Он — миниатюрная копия Фандарьинской теснины. Только нет неукротимой пенистой реки. Вместо нее голубой ручей с журчанием бежит меж высоких отвесных стен по отполированному водой известняковому ложу, обрывается небольшими водопадами, перебрасывается из одной естественной ванны в другую… Длина Крымского каньона невелика: в наиболее глубокой части всего около километра. Летом, когда воды в ручье мало, по каньону можно пройти пешком. Однако трехсотметровая глубина ущелья при ширине, местами не превышающей шести метров, не оставляет и тени сомнения: это настоящий каньон…

Крымский каньон — огромная трещина, расколовшая серые известняки приморской цепи гор. Трещина отделила платообразную вершину Бойко от массива Ай-Петри. Каньон вытянут с запада на восток параллельно крутому обрыву Южного берега Крыма. Южнобережный обрыв — след гигантского разлома земной коры, отделившего южную часть Крымских гор, которая погрузилась на дно Черного моря. Трещина Большого каньона, по-видимому, тоже образовалась при одном из катастрофических землетрясений. Крутые отвесные стены, значительная глубина и малая длина теснины свидетельствуют, что каньон возник сравнительно недавно и быстро…

Сильнейший подземный удар одного из крымских землетрясений расколол известняковый массив Ай-Петри. Открылась глубокая зияющая трещина. Это могло случиться несколько тысяч лет назад. Ручей, превращающийся после дождей в небольшую речку, сгладил и отполировал дно каньона. А сама трещина осталась почти такой же, как была, только расширилась немного из-за обвалов отвесных стен.

Крымский каньон не мог быть пропилен рекой. Слишком мала река, текущая по нему, слишком бедна водой; весь ее бассейн измеряется несколькими квадратными километрами.

Крым испытал в прошлом немало катастрофических землетрясений. Каньон — памятник одного из них.

И подобных «памятников» подземных ударов можно разыскать множество в каждой горной стране. Ибо горы — это шрамы земной коры…

Освобождение Зеравшана

Горы Тянь-Шаня молоды. Они еще растут в спазмах землетрясений. Не раз содрогались от подземных ударов крутые склоны Зеравшанского хребта. Трещины змеились по скалам. Оползни и обвалы засыпали ущелья. Фандарьинская теснина тоже шрам чудовищного землетрясения или нескольких землетрясений… Реки, словно пилы, врезаются в каменные недра, подмывают крутые склоны; дожди и ветры точат скалы; корни деревьев расширяют трещины. И обвалы загромождают долины обломками скал.

Много веков человек лишь поражался мощи гор. Но пришло время, и он вступил с ними в борьбу…

Весной 1964 года старинный путь из Ташкента в Душанбе был прерван… Много дней в горах не прекращались дожди. Вздулись и потемнели реки. Громче обычного гремела в своей теснине Фандарья, ревел бешеный поток Зеравшана. В просветах туч блестели мокрые, словно набухшие от воды, склоны. Бурными, пенистыми каскадами неслись с них потоки воды, обрывались на уступах косматыми водопадами.

Горы несколько раз вздрагивали от подземных толчков. Толчки не были сильными. Однако скала Дориварз на склоне горы Сухто не выдержала…

Колхозник из кишлака Айни Шариф Шамсиев был в поле, на высокой террасе Зеравшана; Шариф первым заметил: происходит что-то невиданное…

— Гора пошла, о-эй, — закричал он соседям.

Скала Дориварз словно оживала. Она дрогнула, шевельнулась, отделилась от материнского массива и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее двинулась вниз, в долину. Шорох гигантского оползня превратился в гул и оглушительный грохот обвала. Язык исполинских глыб вместе с клочками полей, абрикосовыми садами и зарослями арчи перехлестнул долину Зеравшана. Коричневые волны громоздились одна на другую. В несколько минут образовалась гигантская плотина. Ее высота местами достигала двухсот метров, то есть почти вдвое превысила высоту Исаакиевского собора в Ленинграде.

Русло реки было перекрыто, и Зеравшан остановился. У плотины начало быстро расти озеро. Уже через три дня в озере скопилось двадцать миллионов кубических метров воды. И вода все прибывала. Она шла из верховьев Зеравшана — от ледников Матчи, ее несла вздувшаяся Фандарья, устье которой находилось немного выше завала. Шесть миллионов кубометров воды приносили за сутки Зеравшан и Фандарья. Уровень воды в озере повышался на глазах. Плотина могла не выдержать. Опасность нависла над зеравшанскими кишлаками, над городом Пенджикентом, расположенным при выходе Зеравшана из гор; наводнение угрожало старинным дворцам и мечетям Самарканда.

Еще четверть века назад человек был бессилен противостоять ярости гор. Ему оставалось отступить и ждать… Выдержит плотина — и неожиданно рожденное озеро разольется вверх по долине Зеравшана, затопит кишлаки, огромным заливом вклинится в Фандарьинское ущелье и останется в Зеравшанских горах на тысячелетия. Не выдержит, не сможет удержать Зеравшана — и он разорвет оковы, размоет завал и чудовищным, всеуничтожающим валом прокатится до самых каракумских песков.

Да, еще четверть века назад человек должен был отступить и ждать, кто кого пересилит — Зеравшан обвалившуюся гору или гора — Зеравшан.

Ведь так и возникали огромные озера в горах Тянь-Шаня и Памира. Последним был Сарез. 5 февраля 1911 года землетрясение вызвало грандиозный обвал в долине реки Бартанг на Памире. Часть горного массива объемом около двух кубических километров отделилась от хребта и сползла в долину, похоронив под нагромождениями скал кишлак Усой со всеми его обитателями. Обвалившиеся массы пород стеной перегородили ущелье. Они запрудили Бартанг. Многие месяцы ни одна капля воды не просочилась через гигантскую плотину-завал, а выше завала росло горное озеро. Оно разливалось все дальше по долине. Несколько лет спустя поднимающиеся воды озера затопили кишлак Сарез. По имени утонувшего кишлака озеро назвали Сарезским. Постепенно Бартанг нашел сток через нагромождение камней. Но сама плотина устояла. Сейчас длина Сарезского озера, выросшего на глазах людей менее чем за полвека, превышает шестьдесят километров. Глубина озера у завала достигает пятисот метров. В глубоких ущельях на границе Западного и Восточного Памира есть другие завальные озера, есть и следы исчезнувших — спущенных озер. Кое-где реки оказались сильнее гор и сумели прорвать остановившие их каменные преграды.

И вот теперь Зеравшан… Через несколько минут после обвала из кишлака Айни в эфир полетела радиограмма:

«Час дня 24 апреля 1964 года против центра Айни обрушилась гора, полностью перекрыв реки Зеравшан и Фандарью. Надвигается большая опасность населению Зеравшанской долины. Просим принять срочные меры».

И началась битва за освобождение Зеравшана. Древний зеравшанский кишлак Варзаминор — сегодняшний Айни — стал фронтовым городом. Через него был прочерчен передний край наступления человека на силы гор. Тысячи добровольцев двинулись на помощь Зеравшану. Воздушный мост связал Айни с Самаркандом. Строители Аму-Бухарского канала беспримерным маршем провели колонну тяжелых бульдозеров по серпантинам узкой дороги к завалу. Они шли, не останавливаясь, день и ночь, и внизу, под двухсотметровыми обрывами, они видели лишенное воды русло Зеравшана. Вечером 1 мая они были у завала. Прямо с ходу тяжелые машины двинулись в забои, туда, где уже строился обводной канал. Люди строили этот канал по правому берегу реки, чтобы помочь Зеравшану найти новый путь в обход завала. Строили днем и ночью, а озеро продолжало расти…

В канун 1 мая в озере было уже сорок миллионов кубометров воды, через неделю ее стало девяносто миллионов. Озеро разлилось вверх по долине на семь километров. Чтобы предотвратить затопление Айни, кишлак пришлось оградить гигантской дамбой. Три тысячи колхозников возводили эту дамбу.

Если бы уровень озера продолжал подниматься еще два-три дня, он достиг бы пониженной части завала. Воды пошли бы через плотину. Мог начаться стремительный размыв еще неуплотнившихся пород. Тогда — гигантская катастрофа…

Но люди поставили себе целью отменить любую катастрофу.

28 апреля глубина обводного канала была семь метров, а его длина — около трехсот. 5 мая глубина канала достигла уже тридцати метров, и он был прорыт почти на всю длину. Теперь в канале уместилась бы целая улица с десятиэтажными домами.

Пять раз гигантские взрывы сотрясали окрестности древнего Варзаминора. Сотни тонн взрывчатки подняли в воздух десятки тысяч кубометров грунта. К утру 6 мая спасительный канал был готов. Его построили немногим более чем за неделю тысячи колхозников и воинов Туркестанского военного округа. На помощь жителям Зеравшанской долины пришли хлопководы из Ферганы, скотоводы предгорий, хмурые охотники из далеких горных кишлаков. Работы не прекращались ни на минуту… И слепая ярость горотступила перед мужеством и волей человеческого коллектива.

В полдень 6 мая прогремел последний взрыв. Он разрушил перемычку между гигантской чашей водохранилища и спусковым каналом. На переднем крае многодневной битвы наступила тишина. И люди услышали шорох воды, устремившейся в канал.

А потом строители побежали вместе с потоком вдоль прорытого ими ущелья туда, где на выходе из канала освобожденный Зеравшан обрывался шестидесятиметровым водопадом и стремительно заполнял свое старое высохшее русло.

Вначале вода уходила медленно. Ей словно не хотелось покидать зеркальную чашу озера. И первые два дня после взрыва перемычки уровень озера продолжал повышаться. Матча и Фандарья все еще несли в него больше воды, чем уходило по каналу.

Но течение потока, соединившего Зеравшанское озеро со старым руслом, все ускоряется. Поток углубляет и расширяет, канал, прорытый людьми. Глубокие трещины, словно молнии, пробегают вдоль берегов канала. Они раскалывают тело завала, и в быстрину летят тысячетонные обломки скал. Иногда обвалы подпруживают поток, но его уже не остановить. Мощная струя стремительно размывает завалы и все ускоряет свой бег. А где лишь чуть ослабевает сила потока, заторможенного упорством камня, на помощь приходят люди: стучат кайлы, гремят взрывы — и снова ускоряет бег Зеравшан.

Ночь на 9 мая была решающей. Вода в озере стала убывать. Начался паводок. Двести пятьдесят кубометров воды в секунду проносится по каналу, потом пятьсот, к утру 9 мая — восемьсот…

Члены Объединенного штаба правительственных комиссий Таджикистана и Узбекистана звонят в Пенджикент, Самарканд, Бухару:

— Пошла большая вода. Будьте наготове!

Там, внизу, уже приготовились. На протяжении двухсот километров воде поставлены надежные заслоны, укреплены берега, сняты легкие мосты, возведены дамбы. В тело дамбы, заслонившей старинный городок Пенджикент, уложено семнадцать тысяч кубометров земли и леса. Отовсюду, куда может проникнуть вода, эвакуированы жители вместе с их имуществом. С шести ферм в окрестностях Пенджикента вывезен весь скот. Расставлены наблюдательные посты, бессменную вахту несут радиотелеграфисты.

Большая вода пошла… Она пытается атаковать, но люди готовы отразить ее удары.

Тревожный сигнал:

— В Айни снесло мост.

По этому мосту подвозили материалы, продукты, взрывчатку. Проходит несколько минут, и на специально оборудованной площадке у моста уже приземляются вертолеты. Связь Айни с внешним миром не должна прерываться.

Снова тревожный звонок:

— Хушикатская ГЭС в опасности. Выключаем подачу энергии.

И к этому готовы. Застучал движок. Походная электростанция в Айни дала ток.

Целые сутки грозно ревел Зеравшан. Уровень озера заметно понизился. Из него ушла почти треть воды. Наводнение перестало угрожать Зеравшанской долине, утопающей в цветении садов. Люди выиграли битву за Зеравшан. В День Победы человек еще раз одержал победу.

И заместитель председателя Совета Министров СССР, покидая поле боя, говорит:

— Не только за годы Советской власти, но и вообще история не знает такой борьбы человека с силами гор. За несколько дней люди совершили подвиг…

Шумит Зеравшан. Радужные круги вспыхивают в кипящих струях гигантского водопада, созданного руками человека. Натужно гудят. бульдозеры. Они уходят обратно в Бухарский оазис. Люди возвращаются к своим повседневным заботам. Пусть шумит Зеравшан. Он уже освобожден, а значит, не страшен.

В ночь с 31 мая на 1 июня из озера было спущено еще двадцать три миллиона кубических метров воды. Взрывы расширили путь потоку в устье обводного канала, и гигантский паводок мощностью свыше тысячи кубометров воды в секунду еще раз промчался по долине Зеравшана. Он не вызвал ни жертв, ни материального ущерба — защитные сооружения в низовьях Зеравшанской долины выдержали последние испытания. Зеравшан у Айнинского завала лег на прочный скальный грунт, по которому будет течь века.

А сам Айнинский завал, крупнейший за последние полсотни лет? Его судьба пока не решена. Ученые еще прикидывают, как поступить с гигантской естественной плотиной. Построить ли тут гидроэлектростанцию, сохранив оставшуюся часть озера, или постепенно размыть завал и полностью спустить водохранилище. Многое надо взвесить и продумать.

Инженеры и ученые еще подсчитывают, выгодно ли строить гидростанцию там, где «указала» природа. А в Фандарьинском ущелье строители уже восстановили дорогу — старинный путь в Таджикистан. В кишлаки на Искандер-Дарье и Ягнобе снова идут машины. И путешественника, выезжающего из глубокого каньона, встречает новое чудо Зеравшанских гор: голубая лента озера в широкой зеленой долине…

ПУТИ ОТКРЫТИЯ

Дорогу осилит идущий.

Восточная пословица

РОМАНТИКА, РОМАНТИКА…

Удивительно устроена наша память.

Заботливо хранит она воспоминания счастливых дней, удачных маршрутов, больших и малых находок, а неудачи, опасности, труды и лишения, неизбежные в каждом настоящем поиске, уходят куда-то на второй план. О них мы легче забываем. Более того, сами неудачи, ошибки, опасности, когда они уже в прошлом, заволакиваются волнующей дымкой романтики. Вспоминаем о них, и становится чуть-чуть грустно. Грустно, что все это уже позади…

Путь открытия! Он всегда неповторим. Он может быть долгим или коротким, трудным или легким, может быть проложен напрямик или бесчисленными петлями обходов, но он обязательно иной, чем все ранее пройденные пути. Каждая тропинка ведет к чему-то известному, кто-то уже протоптал ее. Чтобы разглядеть новое, надо сойти с тропы или, дойдя до ее конца, прорубать тропу дальше… Одному это сейчас не под силу.

Прошло время, когда открытия совершались талантливыми одиночками. А в геологии его, пожалуй, никогда и не было. Каждая находка, каждое открытие — дело труда, настойчивости, усилий многих людей, составляющих отряд, партию, экспедицию. Мечта и энергия одного должны быть подкреплены трудом и умением другого, умножены поддержкой, опытом, дружеским участием третьего и четвертого… Все вместе мы шагаем путем открытий: и тот, кто знает тайны рождения минералов и руд, и тот, кто видит не показанные на карте перевалы, и тот, кто умеет провести навьюченного ишака по обледенелому склону…

Кем был найден Эс-Гардан? Разве в ответ можно назвать одного человека? А «легкая находка» на Караарче! Ведь это чистая случайность, что в маршрут к подножию Палатхана Пахарев послал именно меня. Что изменилось бы, если бы этим путем пошла Инна или Евгений? Ровно ничего.

Даже если речь идет о совсем малой задаче, например о поисках древних рифов в таком, казалось бы, близком и всем знакомом Крыму, и здесь эту задачу мы решали все вместе: и Василий Иванович, и Игорь, и я… И нам было бы гораздо труднее решить ее, если бы не было с нами «виртуоза баранки» и «мастера украинского борща» Сергея Алексеевича.

А иногда задача не решается… Загадка остается загадкой. Значит, ее разгадают те, кто пойдет нашей тропой, но сумеет проложить путь дальше. Что ж, и в этом случае труды не пропадут. Ведь тропа, проложенная нами, когда-нибудь облегчит путь к открытию. Поэтому я твердо верю, что рано или поздно будут разгаданы великие загадки Земли, и тайна подземных ударов, и многое, многое еще…

Вспоминая пути, которыми мы шли, я все больше утверждаюсь в мысли, что не стоит удивляться свойствам нашей памяти. Да, мы хорошо помним вечерние костры геологического лагеря над пенистой рекой и забываем о тучах комаров, гудящих над палатками; помним о ни с чем не сравнимом восторге открытия и забываем о бесконечных «пустых» маршрутах по крутым заснеженным склонам; помним о том, какой изумительный плов сварил Назир во время ночевки на леднике, использовав единственное топливо, которое у нас было, — рукоятку геологического молотка, но легко забываем, как в верховьях Чаткала целый месяц сидели без соли…

В наших воспоминаниях прежде всего живет память о людях, вместе с которыми мы делили труды и шагали одним путем поиска. Можно ли удивляться, что память сохраняет столько хорошего?

КОМПАС ПОТЕРЯН НА ЭС-ГАРДАНЕ

Вы спрашиваете, трудно ли найти месторождение? По-разному бывает… Иной раз идет геолог в маршрут и натыкается на богатейшую жилу.

Молочно-белый кварц весь пронизан крупными кристаллами вольфрамита^[10]. Жила тянется на сотни метров словно нарисованная на сером замшелом граните. Где ни ступил — руда. Пришел, увидел и открыл…

А бывает и так.

Маленький кусочек кварца с тонкими коричневыми клинышками вольфрамита привез Насредин Давлят.

Потягивая из узорчатой пиалы крепкий кок-чай, Насредин не спеша рассказывал Пахареву:

— Я, начальник, понимаешь, совсем старый стал. Горы мало ходил. Киик, барс не стрелял. Хороший камень не искал. Этот камень, — Насредин ткнул заскорузлым пальцем в жирно поблескивающий серый кварц, — этот камень один баранчук^[11] нашел. Эс-Гардан нашел… Знаешь?

Пахарев знал Эс-Гардан. Несколько лет назад Насредин показал ему скалистые верховья этой долины с крутого заснеженного перевала в Чимганском хребте.

— Хороший камень нашел баранчук, — сказал Пахарев, разглядывая в лупу коричневые кристаллы. — Это вольфрамовая руда, очень нужная для нашей промышленности. Вольфрамовую руду еще не находили в Тянь-Шане. Придется отложить отъезд…

Стояла глубокая осень. В горах уже выпал снег. Пахарев отправил свой караван в Ташкент, а сам вместе с Насредином поскакал в кишлак, в котором жил баранчук. На следующее утро они втроем направились в горы, в долину Эс-Гардан, где летом мальчик пас баранов и собирал камни. Однако добраться до места находки им не удалось. Под перевалом Шартуз они попали в пургу. Три дня и три ночи пронзительно свистел ветер над занесенной снегом палаткой. Когда пурга прекратилась и выглянуло солнце, оказалось, что глубокий снеговой покров лег в горах. Едва различимые опасные тропы исчезли совсем. Снег, конечно, прикрыл и то место, где был найден вольфрамит. По рассказам маленького чабана, оно находилось где-то в верховьях долины.

Пришлось вернуться ни с чем.

Кусочек серого кварца с коричневыми клинышками вольфрамита Пахарев привез в Ленинград.

На следующий год Николаю Петровичу не пришлось ехать в Тянь-Шань. Он заканчивал книгу о своих исследованиях и должен был остаться на лето в Ленинграде. В Эс-Гардан послали специальную поисковую партию с заданием найти вольфрам. Геологи целое лето искали месторождение в Эс-Гардане и в соседних долинах, но ничего не нашли.

Прошло несколько лет. Продолжая геологическую съемку Тянь-Шаня, Пахарев получил наконец возможность снова посетить Эс-Гардан.

В тот год меня и моего однокурсника Сережку Бубликова послали на практику в партию Пахарева.

Мы с трепетом поднялись по широкой белоколонной лестнице Геологического института, пригладили волосы, и Сережка осторожно постучал в тяжелую дубовую дверь. Пахарева в комнате не оказалось. Пока мы ждали его в заставленном шкафами и заваленном геологическими коллекциями кабинете, пришли две девушки — худенькая веснушчатая блондинка и маленькая толстушка брюнетка. Они довольно бесцеремонно оглядели нас с Сережкой, пошептались, устроились на одном стуле и принялись болтать, не обращая на нас никакого внимания.

Вскоре мы уже знали, что блондинку зовут Нина, а брюнетку — Ольга, что обе они студентки университета и тоже направлены на практику к Пахареву.

Положение осложнялось. Мы с Сережкой тревожно переглянулись.

— Ничего, — шепотом успокоил меня Сережка, — два ноль в нашу пользу. Он, говорят, дядька серьезный. Девчонок в партии терпеть не может. Настоящий геолог… Это железно…

Впрочем, Сережка сам явно не верил, что «это же-лезно». Он ерзал на стуле, встревоженно вертел головой.

Скрипнула дверь, и вошел Николай Петрович Пахарев — высокий, худой и, как нам всем показалось, очень сердитый. Он холодно оглядел нас сквозь толстые стекла роговых очков, молча взял направления, внимательно прочитал их. Затем еще раз оглядел всех холодно и внимательно, словно прикидывая, на что каждый годится. Встретившись на мгновение с его спокойным проницательным взглядом, я вдруг почувствовал себя меньше ростом, и мне ужасно захотелось опустить глаза. Сережка даже вспотел, а Нина залилась краской по самые уши.

Закончив осмотр, Николай Петрович отвернулся к столу и принялся что-то писать на наших направлениях.

Сережка бросил на меня испуганный взгляд. Я растерянно пожал плечами.

— Николай… Иванович, — начал Сережка.

— Петрович, — спокойно поправил Пахарев, продолжая писать.

— То есть П-петрович, извините, п-пожалуйста, — заикаясь, пробормотал Сережка, облизывая сухие губы.

— Я вас слушаю, — не поворачивая головы, сказал Пахарев.

— Да нет, ничего особенного, — расстроенно продолжал Сережка. — Просто нам очень хотелось поехать с вами в Тянь-Шань.

— Хотелось? — переспросил Пахарев. — А теперь не хочется?

— Что вы, очень…

— Тогда собирайтесь. Через три дня выезжаем.

Мы ошеломленно переглянулись.

— Все? — вырвалось у Ольги.

— К сожалению, да, — холодно сказал Пахарев. — Я сам виноват, что говорил о коллекторах с двумя деканами. Будет у меня не партия, а детский сад. Один коллектор — хорошо, два — ничего, три — терпимо, четыре — невыносимо. Но ничего не поделаешь…

Поговорку о четырех коллекторах нам пришлось услышать не один раз. Николай Петрович повторял ее при каждом подходящем случае, особенно когда бывал кем-нибудь недоволен…

В середине июня наш караван уже пробирался по глубоким ущельям Чимганского хребта. С нами шли двое рабочих: бородатый степенный Назир и круглолицый, постоянно улыбающийся Муссолин. Пять навьюченных лошадей везли палатки, спальные мешки, казаны и прочий походный скарб; на шестой по очереди ехали верхом Нина и Ольга.

Пахарев решил начать работу с Эс-Гардана, и вскоре мы разбили первый лагерь среди скал и темно-зеленых елей на берегу быстрого, шумливого потока.

Еще перед отъездом из Ленинграда Николай Петрович подробно рассказал нам о загадочном месторождении вольфрама, прячущемся где-то на Эс-Гардане. Показал он и маленький кусочек кварца с вольфрамитом, найденный там несколько лет назад. Этот кварц Пахарев «на счастье» взял с собой и все лето возил в полевой сумке.

Помню, в первый маршрут по Эс-Гардану мы отправились с мыслью, что сразу же нападем на след таинственного месторождения.

Однако шли дни и недели; все более густая сеть маршрутов покрывала зеленую пустынную долину, а месторождения все не было. Вначале мы каждый вечер приносили в лагерь массу образцов, казавшихся «подозрительными». Николай Петрович тщательно осматривал их и мрачно качал головой. Постепенно таких подозрительных образцов становилось все меньше, и наконец они совсем исчезли из наших рюкзаков. Их место заняли обычные пробы из осмотренных за день обнажений — будничные граниты, известняки, песчаники.

Серого кварца с вольфрамитом не было.

Наша уверенность поколебалась и начала таять.

Наконец наступил день, когда работы на Эс-Гардане были кончены. Предстояло переносить лагерь в соседнюю долину. Вечером раньше обычного мы собрались у костра. Настроение было подавленное, словно каждый чувствовал себя в чем-то виноватым.

Вечер был тихий и теплый. Темные силуэты тянь-шаньских елей четко рисовались на фоне бледно-оранжевого неба. Обрывистые уступы скал чернели над невидимой рекой. В верховьях долины, где белели едва различимые снега, вспыхивали и гасли редкие зарницы. Костер то пригасал, то, затрещав, вспыхивал снова и стрелял в сгущающуюся тьму снопами ярких золотых искр.

Николай Петрович, мрачно глядевший на огонь, вдруг поднял голову и задумчиво сказал:

— А все-таки, оно здесь должно быть. Мы его не нашли…

— Но мы осмотрели каждую скалу, каждую осыпь, — вырвалось у меня.

— Значит, плохо смотрели, — резко бросил Пахарев и встал. — Если закончим работу до срока, — продолжал он, — разыщем старого Насредина и чабана и вернемся с ними на Эс-Гардан еще раз.

— А если не хватит времени? — спросила Нина.

— Тогда в будущем году, — помолчав, ответил Пахарев откуда-то из темноты.

Мы переглянулись и пожали плечами.

Наконец нам повезло. В одной из соседних долин мы нашли мышьяковое месторождение. Оно оказалось крупным и очень интересным. Собрали большую коллекцию минералов, составили подробную геологическую карту.

Каждый из нас нашел по нескольку рудных тел^[12]. Это было нетрудно. Кварцевые жилы с арсенопиритом^[13] тянулись на сотни метров. Бурые, охристые пятна в обрывах были заметны издалека. Мы оказались первооткрывателями, потому что были первыми геологами, проникшими в эту долину.

Каждый вечер, возвратясь из маршрутов, мы азартно и шумно «крестили» находки. На картах уже пестрели названия: жила Большой Удачи, линза Муссолина, участок Ольги Щегловой, жила Обманная и множество иных.

После открытия месторождения Пахарев стал относиться к нам лучше. Ледяная стена, отделявшая его от нас, начала понемногу таять. Он стал менее язвителен и даже изменил свою излюбленную поговорку. Когда Нина нашла большую рудную залежь, он сказал:

— Два коллектора — хорошо, три — ничего, четыре, гм… — терпимо…

Это была большая похвала.

Как-то вечером, возвращаясь с Пахаревым и Сергеем в лагерь, мы заговорили об открытом нами месторождении.

— Николай Петрович, а когда здесь начнут разведки? — спросил я. — В будущем году?

— Едва ли так скоро, — ответил Пахарев, раскуривая трубку. — Месторождение, конечно, для Средней Азии большое… А возможно, и не только для Средней Азии… Транспортные условия — вот загвоздка. Они могут задержать начало разведок. Мы едва завели сюда лошадей. Нужно построить дорогу, поселок. А вообще нашей партии повезло: мы совершили крупное открытие.

— Такое месторождение слепой не пропустит, — вмешался Сергей. — А вот на Эс-Гардане искали, искали — и ничего… Но между прочим, вы, Николай Петрович, все-таки верите, что вольфрам там есть?

— Здесь тоже не все сразу открыли, — заметил Пахарев. — Пропустили же вы сначала жилу Обманную.

Сергей смущенно засопел.

Только в конце июля мы покинули наше месторождение.

Задержка нарушила план работ. В августе и сентябре пришлось сильно нажимать, чтобы наверстать упущенное. Лишь в половине октября удалось закончить геологическую съемку и тронуться в обратный путь на нашу базу.

Черные как негры, с выцветшими от солнца бровями и волосами шагали мы по пыльным дорогам.

Усталые лошади, навьюченные образцами и пробами, неторопливо плелись одна за другой, потряхивая ушами и припадая на сбитые копыта. Наши изодранные колючками спецовки пестрели разноцветными заплатами. У Пахарева очки были завязаны шнурком от ботинок, а на лысой голове вместо унесенной ветром шляпы красовался тюрбан из полотенца. Мы с Сергеем отпустили за лето бороды. У Сергея борода выросла черная, а у меня пятнами — пеговатая.

Когда мы проезжали через кишлаки, мальчишки-узбеки стайками бежали вокруг нашего каравана и кричали:

— Сакал, сакал…^[14]

Караван спускался все ниже, навстречу теплу, хлопковым полям и виноградникам. Мы уходили от осени к лету.

А в горах осень уже наступила. Пожелтела листва тополей и мохнатые кроны платанов. Все чаще моросил дождь. Тучи серовато-белым занавесом закрывали гребни хребтов.

Нам казалось, что не может быть и речи о вторичной поездке на Эс-Гардан. Мы с Сережкой про себя, а Нина с Ольгой вслух мечтали только о возвращении в Ленинград.

До кишлака Брич-Мулла, где находилась база партии, мы добрались поздно вечером, смертельно усталые, и тотчас завалились спать.

А ночью случилось происшествие, которое перечеркнуло все наши планы: Ольгу укусил скорпион. Ольгин крик поднял всех на ноги. Пока разобрались в случившемся и нашли виновника, укушенная нога сильно распухла, а место укуса потемнело. Остаток ночи, конечно, прошел без сна. У Ольги начался жар, от боли она потеряла сознание. Больницы в Брич-Мулле тогда еще не было. Лечить пострадавшую принялся сам Пахарев. Когда на следующий день с одного из соседних рудников приехал врач, Ольге было уже лучше. Врач уверил, что большой опасности нет, однако предупредил, что больной придется полежать в постели не меньше недели. Оставить Ольгу в Брич-Мулле одну и возвращаться в Ленинград втроем мы, разумеется, не могли. Предстояло провести на базе еще неделю.

Вечером, когда мы сидели у постели Ольги, зашел Пахарев. Спросив о здоровье больной, он присел на табурет и задумался. В комнате стало тихо, только изредка потрескивала свеча да со двора доносился мерный шум воды в арыке.

Николай Петрович вдруг вздохнул и сказал, ни на кого не глядя:

— Я завтра еду в Эс-Гардан. Возьму с собой Муссолина. Вернусь дней через восемь. Оля к тому времени встанет…

Дело принимало неожиданный оборот.

— А к-как же м-мы? — чуть заикаясь, спросил Сергей. Он всегда немного заикался, когда бывал озадачен.

— Можете возвращаться в институт. Оля останется под присмотром врача. В Ленинград мы с ней поедем вместе.

— Нет, Николай Петрович, — решительно возразила Нина. — Мы Ольгу одну не бросим. Я во всяком случае останусь с ней и дождусь вашего возвращения из Эс-Гардана.

— Великолепно, Нина Сергеевна, — сказал Пахарев, в первый раз называя Нину по имени и отчеству. — Очень рад вашему решению. Значит, через десять дней мы едем в Ленинград втроем.

Сергей громко засопел, что служило у него признаком величайшего волнения. Пахарев встал. Сергей тоже вскочил.

— Николай Петрович, может, и м-меня возьмете в Эс-Гардан? — нерешительно пробормотал он, теребя бороду.

— Едем, — просто сказал Пахарев и мельком глянул в мою сторону.

— А мне можно? — спросил я, грозя кулаком Сергею, что тот опередил меня.

Пахарев улыбнулся:

— Я так и думал. Вы все настоящие геологи. Четыре коллектора — это очень хорошо…

На следующее утро наш маленький караван выступил.

Чтобы сократить путь, мы пошли напрямик, через перевал Шартуз.

Вечером пришли в кишлак, в котором жил старый Насредин Давлят. Здесь узнали печальные вести. Старый Насредин умер, а маленький чабан давно уехал учиться в Ташкент. Снова предстояло искать месторождение почти вслепую.

В сыром осеннем тумане мы перевалили через Шар-туз и спустились в верховья Эс-Гардана.

Пустынная долина встретила дождем и ветром. Два дня и две ночи мы мерзли и мокли в палатках. Наконец дождь перестал. Можно было приступить к работе. Погода оставалась пасмурной и холодной. Целый день мы лазали по мокрым скалам и осыпям и вечером вернулись ни с чем.

Прошло еще несколько дней. Временами проглядывало солнце, но становилось все холоднее, а по ночам граница снега спускалась все ниже и постепенно приближалась к палаткам. Пора было возвращаться.

— Завтра последний маршрут, — сказал вечером Пахарев, — послезавтра — домой.

Из последнего маршрута я принес только большого улара^[15], который так отяжелел от жира, что не мог быстро бегать. Я убил его, метнув молоток.

Пахарев был уже в лагере. По его виду я понял, что и он в этот последний день не нашел ничего.

Муссолин, ухмыляясь и причмокивая от удовольствия, начал ощипывать принесенную птицу.

— Если и Сергей вернется ни с чем, значит, окончательно проиграли, — сердито сказал Николай Петрович, окидывая взглядом крутые голые склоны, окружавшие лагерь. — И все из-за того, что четыре года назад я не сумел пробраться сюда с мальчишкой, который нашел этот камень.

Пахарев подбросил на ладони кусочек серого кварца, испещренный мелкими коричневыми клинышками.

Начало темнеть. Сергея не было. Пахарев все беспокойнее посматривал по сторонам. Я тоже часто оглядывал склон, на котором должен был появиться Сергей. Наконец высоко над лагерем я заметил маленькую фигурку, медленно спускавшуюся вниз. Указал на нее Пахареву. Николай Петрович сразу же схватился за бинокль и обрадованно сказал:

— Он…

— Ого-го, Сергей, спускайся скорей, обед остывает! — громко закричал я, хотя Сергей был еще так далеко, что едва ли мог меня слышать.

Сергей вдруг остановился, некоторое время стоял неподвижно, потом взмахнул рукой и огромными скачками понесся вниз по склону. Миновав пологий задернованный скат, он прыгнул на осыпь и, увлекая за собой потоки мелкого щебня, помчался еще стремительнее.

— Совсем голова хочет сломать, — заметил Муссолин, с интересом наблюдая огромные прыжки Сергея по движущейся осыпи.

— Может, он нашел что-нибудь, — вырвалось у меня.

Пахарев, не отрываясь, смотрел в бинокль на бегущего Сергея.

Сергей спустился к самому подножию склона и, не замедляя бега, помчался по каменистому руслу к лагерю. На пути была река, но он, вместо того чтобы перебраться через нее по камням, с разбегу влетел в воду и, перебежав реку вброд, в облаке брызг вскочил на берег.

Даже не отряхнувшись, он побежал прямо к палаткам.

— Нашел что-нибудь, Сергей? — крикнул я, бросаясь ему навстречу.

Сергей остолбенело взглянул на меня, перевел дыхание и, указывая на склон, с которого только что спустился, с трудом проговорил:

— Б-б-барс!

— А ты ничего не нашел?

— Б-б-барс! — повторил Сергей, глядя на нас вытаращенными глазами.

Муссолин вдруг хлопнул себя по коленям и присел.

— Смотри, начальник, — громким шепотом заговорил он, — какой большой барс там сидит. Ой-ой-ой, какой большой!

Пахарев направил бинокль туда, куда указывал Муссолин. Я тоже смотрел во все глаза, но в сгущающемся сумраке не видел ничего.

— Действительно барс, — спокойно сказал Пахарев, — вон на той скале. Посмотрите. — И он передал мне бинокль.

Не без труда разглядел я на темном уступе известняков большую коричневую кошку. Барс сидел, по-кошачьи сложив передние лапы, и, видимо, наблюдал за нашим лагерем.

— Вы напрасно так спешили рассказать о нем, Сергей, — чуть прищурившись, заметил Пахарев. — Барс, если он не ранен, никогда не нападает днем на человека. Никогда! Даже если от него убегать, рискуя сломать шею.

— А я не убегал, — тяжело дыша, возразил Сергей. — Просто я торопился в лагерь.

Отирая с лица крупные капли пота, Сергей принялся стаскивать мокрые ботинки.

— Начальник, надо прогоняй барс, — сказал Муссолин, — ночью придет, лошадка будет кушать.

— Николай Петрович, можно? — попросил я.

— Попробуйте…

Я взял двустволку и, крадучись, пошел к реке. Заметив меня, барс начал не спеша уходить вверх по склону. Я прицелился и выстрелил. Барс подскочил, огромными прыжками понесся вверх по склону и исчез в скалах.

Я возвращался в лагерь героем. Мой охотничий пыл несколько охладился лишь после того, как Муссолин сказал:

— Э-э, Володька-ака, совсем плохо стрелял…

Сергей весь вечер молчал.

После ужина Муссолин принялся рассказывать, как его дед охотился на барсов.

— Понимаешь, Володька-ака, найдет дорога, где барс пить вода ходит, и сядет под куст. Винтовка на палка положит и сидит. Ждет… Один час ждет, два час ждет, три час ждет. Барс нет. Барс пить не хочет. — Муссолин ухмыльнулся, показав белые крепкие зубы. — Ничего, дедушка очень хитрый. Один ночь ждет, два ночь ждет, три ночь ждет. Барс пить захотел. Идет… Идет, земля нюхает, хвост вертит, очень сердится. Ничего. Как на два шаг подойдет, дедушка — пух! Барс помирай…

— Завтра с утра все паковать, — резко сказал Пахарев, — в полдень выступаем.

— Николай Петрович, — хрипло протянул Сергей, — я сегодня горный компас п-потерял.

— Этого не хватало, — возмутился Пахарев, — где и как?

— Не знаю… может, на последнем обнажении оставил, а может, выронил, когда спускался…

— Компас — вещь ценная. Утром идите искать. Пока будем собираться, у вас времени хватит.

Ночью я спал плохо. Рядом Сергей ворочался с боку на бок. Мы оба поднялись невыспавшиеся. Уже рассветало. Снега в верховьях долин порозовели. День обещал быть солнечным.

За завтраком я предложил Сережке помочь в поисках компаса. Сергей отказался.

— А вы не ершитесь, — заметил Пахарев. — Конечно, идите вместе. Легче искать. Ружья возьмите. Может, встретите… зайца.

После завтрака, вооружившись ружьями и револьверами, мы с Сергеем отправились на поиски горного компаса.

— К полудню возвращайтесь, — предупредил Пахарев на прощание.

Мы перешли по камням реку и полезли вверх по склону. Осмотрели осыпь, по которой вчера спускался Сергей.

— Если ты его здесь уронил, не найдем, — сказал я, — могло камнями засыпать.

Сергей не ответил.

Мы добрались до конца осыпи и, ничего не найдя, перешли на пологий задернованный склон. Приятно пригревало неяркое осеннее солнце. Временами начинал дуть легкий ветерок. Над нашими головами совсем близко плыли мохнатые белые облака. Наверху искрился и сверкал свежий снег.

— Куда теперь? — спросил я.

— Пойдем на последнее обнажение, — предложил Сергей. — Я замерял трещины, может, там и оставил… Это недалеко, вон у тех серых скал.

Мы полезли к серым скалам, темневшим у самой границы снега.

— Если там не найдем, придется возвращаться, — сказал я.

Сергей мрачно кивнул головой.

Уступы скал покрывал выпавший ночью снег. На солнце он таял. Крупные водяные капли одна за другой спадали по шероховатой поверхности камня. Отовсюду слышался шелест падающих капель.

У подножия скал росли чахлые кустики, и Сергей, наклонившись, стал шарить между ними. Я огляделся по сторонам и, заметив в обрыве бурое пятно, полез к нему по узкой расселине. Добравшись до пятна и обнаружив, что это мох, я уже собрался спускаться, как вдруг услышал вопль и частые удары.

Я поспешно глянул вниз. Сергей, стоя на четвереньках, ожесточенно долбил что-то молотком. У меня мелькнула мысль, что его могла ужалить змея. От испуга я потерял равновесие и чуть не свалился. Пытаясь удержаться, я схватился рукой за какой-то камень, но он оторвался.

Я не слетел только благодаря тому, что уперся коленями и локтями в стены расселины. Задержавшись в этом не совсем удобном положении, снова глянул вниз. Сергей стоял на коленях и что-то пристально рассматривал.

— Чего орешь? — крикнул я ему. — Чуть не сорвался из-за тебя…

В руке у меня все еще был камень, который я отломил, пытаясь удержаться. Перед тем как отбросить его, я по привычке глянул на свежий излом… В руке у меня был кусок серого кварца, весь пронизанный тонкими коричневыми клинышками!

— Сережка, — отчаянно закричал я, — иди сюда!

Сергей вдруг вскочил, сорвал с головы кепку и хватил ею о землю. Затем он подпрыгнул и дико захохотал.

— Что с тобой? — крикнул я, крепко держа в руке драгоценную добычу и не будучи из-за этого в состоянии пошевелиться.

— Нашел, нашел! — услышал я в ответ, и Сергей принялся отплясывать внизу какой-то дикий танец.

— Балда, — крикнул я, — чего обрадовался? Я тут нашел кое-что получше… Иди сюда!

— Нет, ты иди сюда, — завопил Сергей. — Он лежал вот здесь. Только не знаю, откуда он упал…

— Раз упал — значит, разбился, — отвечал я, уверенный, что речь идет о компасе. — Лезь ко мне, что-то покажу.

— Ку-ку! — насмешливо закричал Сергей. — Лучше того, что я нашел, не покажешь. Даже если ты нашел компас…

Значит, он нашел не компас… Молниеносная догадка осенила меня.

— Ты, хвастун, — крикнул я, разыскивая глазами место, от которого оторвал драгоценный образец, — что ты мог найти на своей куче мусора?

— Что мог найти? — гордо отвечал Сергей. — Это ты сейчас узнаешь! Только держись крепче, иначе свалишься мне на голову… Я нашел кусок кварца с вольфрамитом.

— Подумаешь, — пренебрежительно крикнул я. — Как я могу свалиться, если держусь за жилу с вольфрамитом!

Сергей замер с вытаращенными глазами и разинутым ртом, потом издал громкий боевой клич и ринулся на штурм скалы.

В этот день мы нашли целую сеть кварцевых жил с вольфрамитом. Они пересекали скалу во всех направлениях, но на серой выветренной поверхности ничем себя не выдавали. Кое-где они образовали небольшие гривки, не отличимые по цвету от окружающей породы.

Чтобы обнаружить жилу, надо было ударить молотком прямо по ней. Только тогда из-под ячеистой, покрытой мхом поверхности появлялся свежий жирноватый излом серого кварца с мелкими коричневыми клинышками вольфрамита.

Давно минуло двенадцать часов, а мы все еще ползали по скале, сопровождая каждую новую находку восторженными возгласами. Когда мы наткнулись на более крупную жилу и принялись яростно отбивать от нее образцы, снизу донесся треск далеких выстрелов. Мы взглянули друг на друга.

— Это Николай Петрович, — сказал Сергей, — ох, он теперь ругаться будет!

— Давай сделаем так, — предложил я, — пусть выговорится до конца, а потом мы его сразу оглушим…

— Одним словом! — закричал Сергей.

— Одним словом!

Мы пробыли на месторождении еще около часа. Наконец, нагрузив рюкзаки образцами, двинулись в обратный путь. Отойдя на несколько десятков метров от заветной скалы, мы, как по команде, оглянулись. Позади громоздились только серые уступы замшелого камня.

— Здорово замаскировалось, — с восхищением сказал Сергей. — Попробуй найди!

— И все-таки нашли, — сказал я.

— Благодаря моему компасу, — добавил Сергей.

— Благодаря барсу, из-за которого ты потерял компас…

Когда мы подошли к лагерю, палатки были сняты и вьючные сумы упакованы. Оседланные лошади стояли наготове. Пахарев, мрачно насупившись, сидел на свернутой кошме. Мы с невинным видом подошли к нему.

— Где вы болтались? — зло спросил он, даже не взглянув на нас. — Безобразие! Что теперь прикажете делать? Опять ставить палатки и ночевать здесь?

— По-видимому, — заметил Сергей, подмигивая мне.

— Что «по-видимому»? — повысил голос Пахарев. — Вы, кажется, издеваться вздумали! Если бы не ваша безалаберность, мы уже были бы далеко отсюда… Нашли вы свой дурацкий компас?

Сергей вдруг фыркнул. У Пахарева от неожиданности и гнева перехватило дыхание, и он с негодованием переводил глаза с Сергея на меня и опять на Сергея.

— Компас не нашли, Николай Петрович, — спокойно сказал я.

В моем тоне, видимо, было что-то такое, что заставило Пахарева насторожиться.

— А что нашли? — спросил он, сразу остыв и подозрительно глядя на нас. — Что нашли, изверги?

— Мы нашли Эс-Гардан! — завопил Сергей.

Пахарев с недоумением взглянул на него.

— Сергей хочет сказать, что мы нашли вольфрамит, — дрожащим голосом сказал я. — Месторождение вольфрамита… Вот смотрите…

Муссолин с величайшим изумлением и даже страхом глядел, как мы втроем, взявшись за руки, отплясывали какой-то невообразимый танец вокруг принесенных образцов.

Так был открыт Эс-Гардан, знаменитый Эс-Гардан, где теперь, добывая ценный вольфрам, живут и трудятся сотни людей.

Когда в Брич-Мулле мы рассказали девушкам, где оказалось месторождение, Ольга удивленно воскликнула:

— Ничего не понимаю, Николай Петрович; мы все проходили мимо этих скал… Я тоже осматривала осыпи у их подножия…

— Наша ошибка заключалась в том, — ответил Пахарев, — что мы искали вольфрамит на Эс-Гардане так, как принято искать месторождение, хоть и каверзное, но все-таки месторождение. А его, оказывается, следовало искать так, как ищут потерянный горный компас. В каждую щель заглядывать…

УТОПАЮЩИЙ ХВАТАЕТСЯ ЗА КИМБЕРЛИТ

Целое лето мы искали эти проклятые кимберлитовые трубки.

Они прятались где-то среди таежных плато, в бескрайнем лабиринте заболоченных долин и распадков^[16], за стеной корявых лиственниц, под ржаво-зеленым ковром багульника и ягеля.

— Опять пироп^[17], в каждой пробе пироп, — разводил руками начальник партии, просматривая в лупу намытые за день, еще непросохшие шлихи. — Речной песок буквально кишит им. А где кимберлиты? Где кимберлиты, я вас спрашиваю!

— Может, он не из кимберлитов, — заметил коллектор Гошка, лениво отмахиваясь от комаров только что размотанной портянкой.

— Блестящая мысль, — хмуро процедил сквозь зубы начальник. — Давно она осенила твой профессорский котелок?

Гошка осторожно потрогал грязными пальцами искусанный мошкой лоб и серьезно покачал нечесаной рыжей головой:

— Недавно, Валентин Павлиныч, сегодня, сейчас…

— Ой, опять этот Гошка заведет его на целый вечер, — шепнула Тамара, наш минералог. Она предостерегающе ткнула Гошку кулаком, но было уже поздно.

— Объясни! — потребовал Валентин Павлинович.

Он отложил шлихи, задрал седенькую бородку и, плотно сжав тонкие губы, в упор уставился на Гошку сквозь выпуклые стекла роговых очков.

— Сейчас, — неторопливо отозвался Гошка. Он почесал опухшую от комариных укусов шею, вопросительно глянул на Тамару, потом на меня. Где-то в глубине его бесцветных глаз вспыхнули и погасли хитроватые искорки.

— Ну! — торопил Валентин Павлинович.

Мы работали вместе более двух месяцев, а наш начальник все еще не мог привыкнуть к тому, что Гошка плел по вечерам у костра всякую чушь.

Гошке доставляли удовольствие многочасовые споры. Он невозмутимо выслушивал пространные, убийственно логичные объяснения Валентина Павлиновича и, будучи по природе врагом логики, ошеломлял того дурацкими вопросами и совершенно фантастическими предположениями.

Безудержная фантазия Гошки не раз доводила Валентина Павлиновича до исступления. Наш начальник много лет преподавал геологию в университете. Как каждый старый преподаватель, он не выносил, если кому-то оставались непонятными его объяснения. А Гошка мог упрямо и совершенно серьезно отстаивать любую ересь, пока его не начинало клонить ко сну. Когда Гошка принимался зевать — а зевал он со вкусом, не торопясь, так, что за ушами хрустело, — мы уже знали, что он готов сдаться. И действительно, он вскоре соглашался с доводами Валентина Павлиновича и укладывался спать. Наш начальник тоже залезал в спальный мешок, довольный, что развеял еще одно заблуждение Гошки.

Сегодня готовился очередной «диспут».

Гошка щурился и, видимо, прикидывал, с чего начать.

Валентин Павлинович нетерпеливо потирал красные обветренные руки.

— Мне так думается, — начал Гошка. — Кимберлитовые трубки мы искали? Искали… Нашли? Фикус нашли… А почему? Потому, что их тут вообще нет. Вот так…

Валентин Павлинович откашлялся.

— На чем мы остановились, Гоша, прошлый раз? — спросил он, испытующе заглядывая в невинные Гошкины глаза. — А остановились мы на том, что все известные коренные месторождения алмазов связаны с кимберлитовыми трубками. Напомню вам, то есть тебе, Гоша, что кимберлитовая трубка — это древнее вулканическое жерло, заполненное особой, я подчеркиваю — особой, горной породой — кимберлитом. Эта порода возникает на большой глубине в условиях огромного давления и высокой температуры. А именно такие условия необходимы для кристаллизации алмаза и его постоянного спутника — пиропа. Высокое давление в конце концов разрешается грандиозным вулканическим взрывом, при котором кимберлитовая масса, содержащая кристаллы алмаза и пиропа, прорывает земную кору. Эти взрывы настолько сильны, что часть кимберлитового материала, вероятно, выбрасывается в межпланетное пространство. Другая часть его остается в канале взрыва, образуя трубчатое жерло. При разрушении кимберлитовых жерл пироп и алмаз попадают в речной песок. Значит, присутствие пиропа в речном песке — верный признак, что где-то близко находятся кимберлитовые трубки, являющиеся коренными месторождениями алмазов. Понятно?

— Нет, — подумав, заявил Гошка.

— Что непонятно?

— Трубок-то нет…

— Есть, но мы пока не нашли их.

— Это еще как сказать…

Валентин Павлинович снял очки, долго протирал их носовым платком, который в прошлом равно мог быть как белым, так и коричневым.

— Видишь ли, Гоша, — многозначительно начал он снова, — человеческий опыт — великая вещь. Все, что человек знает, зиждется на опыте и проверено опытом. Опыт почти векового изучения алмазных месторождений позволяет утверждать, — Валентин Павлинович повысил голос и обвел всех торжествующим взглядом, — что единственным известным нам надежным источником алмазов является кимберлит, кимберлитовое жерло, кимберлитовая труба, пронизывающая земную кору и уходящая на неведомые нам глубины. Там, в глубинах Земли, находится удивительная природная лаборатория, производящая алмазы — самые твердые минералы Земли…

Последние слова Валентин Павлинович произнес с пафосом, почти нараспев.

Гошка вдруг заморгал, сморщился и всхлипнул. Все взгляды обратились на него. Валентин Павлинович растерялся и умолк.

Воцарилась напряженная тишина, нарушаемая только сопением Гошки.

— 3-зуб схватило, — объяснил Гошка и скривил такую рожу, что Валентин Павлинович отшатнулся, а Тамара с возмущением покачала головой. — Ничего, ничего, с-сейчас отпустит, — продолжал Гошка, держась за щеку.

Я встретился на мгновение с его взглядом, и мне показалось, что в глубине его глаз снова блеснули хитроватые искорки.

— Пожалуй, довольно на сегодня, — махнул рукой Валентин Павлинович. — Ложись-ка спать, Гоша. Прогрей хорошенько свой зуб.

— Как я прогрею? — возразил Гошка. — У меня и спальный мешок не высох после вчерашнего дождя. Лучше у костра посижу… А между прочим, насчет алмаза и пиропа я так думаю, Валентин Павлинович: не из трубок они и не из кимберлита, а из Тунгусского метеорита. Вот!

— Что?! — задохнулся наш начальник. — Откуда?!

— Гошка, хватит паясничать, надоело, — сурово сказала Тамара.

— Это я-то паясничаю? — возмутился Гошка. — Да если хотите знать, Тамара Ивановна, я который день об этом думаю… Это моя рабочая гипотеза. Имею я право на рабочую гипотезу?

— Нет, — отрезала Тамара, — гипотеза — это тщательно продуманные выводы, а не дурацкое предположение.

— Подождите, Тамарочка, — взмолился Валентин Павлинович, — дайте ему сказать. Если юноша заблуждается, наш долг как более старших и опытных товарищей…

— Сумасшедший дом! — пробормотала Тамара и ушла всвою палатку.

— Ну, продолжай, продолжай, Гоша, — закивал головой Валентин Павлинович. — Не сердись на Тамару. Ты же понимаешь, она устала, мы все устали… Вот у тебя зуб… Продолжай! Это даже интересно…

— А ничего особенного, — сказал Гошка. — Алмазы в метеоритах бывают? Бывают. Конечно, в маленьком метеорите их кот наплакал. А если метеорит большой, очень большой, в сотни тысяч тонн? В таком может оказаться много алмазов. Если такой метеорит взорвется в воздухе, алмазы будут рассеяны на большой площади. Так вот, над Сибирской платформой взорвался такой метеорит. Он взорвался над рекой Подкаменной Тунгуской в 1908 году. Взрыв был так силен, что лес повалило на десятки километров вокруг. И ни кусочка этого метеорита не нашли. А почему не нашли? Да потому, что его разорвало в мелкий мак и разнесло по всей Сибирской платформе. И алмазы, находившиеся в метеорите, разнесло взрывом. Вот их и находят теперь то на Вилюе, то на Оленеке, то на Тунгуске и тэ. дэ… А между прочим, раньше, до Тунгусского метеорита, никто их не находил.

— Алмазы в Сибири начали искать лишь после войны, — заметил я. — Раньше их здесь просто не искали.

— Если бы были, нашли бы, — усмехнулся Гошка. — Случайно бы нашли. Золотишко на сибирских реках сколько лет моют. К примеру, еще мой дед молодым по Вилюю золото мыл. Нет, алмазы здесь появились недавно, с 30 июня 1908 года.

— Но ведь алмазов на Сибирской платформе много, очень много, — осторожно начал Валентин Павлинович. — Откуда же в одном метеорите, даже очень большом…

— А сколько их было в метеорите, никто не знает. Может, он наполовину состоял из алмазов и пиропа.

— Пироп в метеоритах, по-моему, не встречается, — возразил Валентин Павлинович.

— В Тунгусском мог быть.

— Но первые кимберлитовые трубки на Сибирской платформе уже найдены. В них есть пироп и, наверное, окажутся алмазы. Вспомни, совсем недавно нашли первую трубку, которую назвали Зарницей, потом…

— Так это где! — сказал Гошка. — А мы где? Может, на Вилюе пироп из кимберлитовых трубок. А у нас не обошлось без Тунгусского метеорита.

Валентин Павлинович тяжело вздохнул.

— Попробуем начать еще раз с начала, Гоша, — медленно и раздельно заговорил он. — Не спорю, алмазы в метеоритах встречаются. Но ведь это редчайшие находки ничтожных по размеру зерен. А в Сибири россыпи, огромные россыпи алмазов. Правильную по существу мысль ты гиперболизируешь, и она становится… гм… слегка абсурдной. Это то же самое, как если бы ты, выжав каплю влаги из соленого огурца, заявил, что вся гидросфера^[18] нашей планеты образовалась из соленых огурцов. Метеориты — это обломки внутренних частей планеты. В глубинах планет могут возникнуть алмазы. Вероятно, возникают они и в глубинных зонах Земли. Однако для того, чтобы получились крупные скопления алмазов — их месторождения, нужны особые условия. Эти условия создаются при формировании кимберлитовых трубок…

— А трубок здесь нет, — хладнокровно заметил Гошка.

Я почувствовал, что у меня начинает кружиться голова, и тоже отправился спать.

Уже лежа в спальном мешке, я еще долго слышал плавно льющиеся объяснения Валентина Павлиновича и краткие реплики Гошки. «Диспут» явно затягивался. Лишь многолетняя преподавательская закалка нашего начальника не позволяла ему взорваться наподобие Тунгусского метеорита.

И все-таки он взорвался.

Гошка протиснулся в палатку глубокой ночью.

— Ну что, договорились? — спросил я сквозь сон.

— Сегодня ни в какую, — ответил Гошка, — каждый остался при собственном мнении. Он только обещал на первой же кимберлитовой трубке мне морду набить. Что ж, если найдем, пожалуйста… — И Гошка захрапел.

На следующее утро мы втроем — Валентин Павлинович, Гошка и я — уходили в многодневный пеший маршрут к верховьям реки Кюннехтээх. Это был обычный рабочий маршрут: не очень простой и не слишком сложный, не чересчур нудный и не особенно интересный, ибо мы уже потеряли надежду найти хорошие коренные обнажения пород среди бесконечных заболоченных увалов. Предстояло прошагать много десятков километров по сырым кочкарникам заполярной тайги, промывать через каждый километр шлихи, карабкаться через речные заломы, нагроможденные паводковыми водами, ночевать под низкорослыми северными лиственницами, изуродованными морозом и свирепым ветром. В такой маршрут обычно идут налегке, забирая с собой лишь продукты, оружие и спальные мешки. Мы решили не брать даже и спальных мешков, а ночевать у костра на кучах еловых веток.

— Легче идти, и быстрее вернемся, — сказал Валентин Павлинович.

— И злее будем… работать, — добавил Гошка.

Я ничего не сказал, но про себя вздохнул о скромном уюте нашего палаточного лагеря.

Косые лучи низкого солнца начали чуть пробиваться сквозь сырой холодный туман, когда мы тронулись в путь. Впереди шагал Валентин Павлинович, худой, высокий, в кожаном картузе и болотных сапогах, похожих на ботфорты. За спиной у него висел огромный рюкзак, к которому сверху было приторочено зеленое одеяло и привязан закопченный котелок. За начальником семенил Гошка, маленький и юркий, в ватнике, брезентовых штанах и кирзовых сапогах с широкими голенищами. Из одного голенища торчала деревянная ложка, а из другого — геологический молоток. К рюкзаку Гошки был привязан жестяной лоток для промывания проб. Я замыкал шествие. Кроме рюкзака на мне висели: винчестер, фотоаппарат, прибор для определения радиоактивности горных пород, анероид, патронташ и горный компас.

Первый день маршрута закончился успешно. Мы прошли около двадцати километров. Гошка промыл два десятка шлихов, а я исписал много страниц в полевом дневнике. В шлихах снова попадался пироп, но нигде не было ни малейших признаков кимберлитов. Поужинав, мы завалились спать на мягкой хвое возле жарко пылающего костра. Гошка начал было что-то плести о Сихотэ-Алинском метеорите, но Валентин Павлинович не принял вызова.

На другой день мы прошли километров пятнадцать. Пиропа в шлихах стало меньше. Валентин Павлинович чертыхался и нервно щипал бородку. Он так надеялся, что Кюннехтээх выведет нас к кимберлитовой трубке… Гошка насмешливо посвистывал, и это еще больше раздражало Валентина Павлиновича. Коренных обнажений по-прежнему не было, и, судя по обломкам пород, которые попадались кое-где под корнями вывороченных лиственниц, под нами были те же доломиты^[19], что и вчера, и позавчера, и неделю назад.

На третий день пути мы вышли в долину крупного безымянного притока реки Кюннехтээх. Эта долина не была похожа на предыдущие. На сухих высоких берегах росла густая лиственничная тайга, встречались ярко-зеленые заросли берез и осин, кусты шиповника, красной смородины. Небольшие полянки покрывал густой ковер багульника и ягеля.

— Места — благодать, — сказал Валентин Павлинович. — Здесь обязательно найдем коренные обнажения.

— А трубки? — прищурился Гошка.

— Поищем хорошенько — будут и трубки…

Однако, как мы ни искали, трубок не было. Не попадалось ни одного обломка кимберлитов и среди речных галек. В довершение всех бед пироп почти исчез из шлихов.

— Понятно, понятно, — сердито приговаривал Валентин Павлинович, просматривая в лупу очередные пробы.

Но видно было, что он ничего не понимал, так же как и мы с Гошкой.

И вдруг в одном из шлихов оказался маленький кристаллик алмаза. Нашему восторгу не было предела. Мы вырывали друг у друга из рук влажный серый шлих, в котором ослепительной разноцветной искоркой поблескивал маленький, меньше миллиметра в диаметре, кристалл.

— Здесь ночуем, — объявил Валентин Павлинович, — и не уйдем отсюда, пока не найдем.

— Что? — поинтересовался я.

— Остатки Тунгусского метеорита! — крикнул Гошка.

— Кимберлиты, конечно, — пожал плечами наш начальник.

«Для этого в обоих случаях пришлось бы тут зимовать», — подумал я.

Место для ночлега мы выбрали на высокой, сухой террасе, возвышающейся метров на десять над руслом реки. Уступ террасы отвесно спускался к самой воде. Река образовала здесь крутую излучину, и под террасой располагался глубокий плес.

— Нет ли под этой террасой цоколя коренных пород? — спросил я у Валентина Павлиновича.

— Едва ли, — отозвался тот. — Терраса выглядит так, словно она целиком сложена речными отложениями. Если только в самом основании обрыва? Давайте проверим.

Однако проверить оказалось нелегко. Доступные участки крутого склона террасы были засыпаны песком и галькой, и наиболее интересная, нижняя часть обрыва не видна ни сверху, ни снизу. Проплыть под обрывом мы также не могли: не было лодки.

Покрутившись у края обрыва, мы возвратились к месту привала.

Гошка уже разжег костер и готовил обед.

— Давайте сделаем плот, — предложил я.

— Зачем? — заинтересовался Гошка.

— Осмотреть нижнюю часть обрыва террасы. Там могут быть коренные обнажения.

— Зря потеряем время, — возразил Валентин Павлинович. — Завтра надо тщательно обыскать склоны долины, взять шлиховые пробы. Это важнее.

— Террасу тоже надо осмотреть, — неожиданно поддержал меня Гошка. — Только зачем полдня тратить на плот? Спустите меня с обрыва на веревке.

— Ну, знаешь, Гоша! — замахал руками Валентин Павлинович. — Ты это брось! С такой высоты сорваться — конец! Да у нас и веревок нет.

— Есть, — сказал Гошка. — Я взял.

Валентин Павлинович качал головой и не соглашался. Но мне Гошкина идея понравилась. Поспорили и решили попробовать.

— Пошли сейчас, — предложил Гошка. — После обеда будет тяжелее и мне, и вам.

Мы взяли веревку и пошли к краю обрыва. Выбрали удобное место. Гошка принялся забивать кол, чтобы укрепить конец веревки.

— Гоша, дальше от обрыва, — просил Валентин Павлинович. — Почва оттаяла, может оползти.

— Не оползет, — проворчал Гошка, замахиваясь молотком. Молоток с силой ударил по колу. В тот же момент край обрыва обвалился, и Гошка исчез из наших глаз, точно нырнул под землю.

Мы с Валентином Павлиновичем громко вскрикнули.

Внизу раздался тяжелый всплеск, и стало тихо.

— Гоша! — отчаянно закричал Валентин Павлинович, устремляясь к краю обрыва.

Я поймал его за рукав и оттянул в сторону.

Внизу послышалось фырканье и какая-то возня.

— Это ты, Гошка? — крикнул я. — Держишься?

— Держусь… — донеслось снизу.

— Держись! Сейчас веревку спустим.

— Держись, Гошенька, держись! — повторял Валентин Павлинович, хватаясь то за веревку, то за меня, то за очки.

— Руки, ноги целы? — снова крикнул я, разматывая веревку.

Гошка ответил не сразу, и мне стало страшно.

— Ну, чего не отвечаешь?

— Да целы, — послышался Гошкин голос. — Подождите…

— Чего ждать? — не понял я. — Спускаем веревку. Держи!

— Подождите с веревкой! — недовольно крикнул Гошка. — Спустите мне сначала молоток!

— Бредит… — пробормотал Валентин Павлинович. — Гоша, опомнись, какой молоток? Держи веревку.

— Молоток! — рычал снизу Гошка. — Побыстрей! Мне холодно…

Я лег на живот и заглянул вниз. Однако увидеть Гошку не удалось: обрыв нависал над берегом.

— Эй, Гошка! Где ты там сидишь?

— Где сижу? В воде, конечно…

— Так какого черта ты не вылезаешь?

— А куда?

— Ты что, не можешь дотянуться до веревки?

— Веревка тут. Я же по-русски кричал, что мне молоток нужен.

— Подергай веревку!

Резкие рывки дали знать, что конец веревки находится в руке Гошки.

— Привязывайся немедленно, упрямый черт! Будем тащить!

— Не могу! Спустите сначала молоток.

Мы обескураженно переглянулись.

— Может, его придавило? — испуганно зашептал Валентин Павлинович. — Придется спускать молоток.

Мы поспешно вытянули веревку и опустили на ней молоток.

— А может, лопату, Гоша? — кричал Валентин Павлинович. — Или попробовать мне спуститься?

— Нет! Подождите…

Внизу послышалась возня, плеск, потом удары молотка. Мы с беспокойством ожидали конца всей этой непонятной операции.

— Ну как там, скоро? — не выдержал я.

Снова послышалась возня, плеск и разочарованный возглас Гошки:

— Вот скотина! Уплыл…

— Кто уплыл? — забеспокоился Валентин Павлинович.

— Сапог уплыл, — объяснил Гошка, продолжая колотить молотком. Наконец удары прекратились. Стало тихо.

— Готов ты наконец? — крикнул я и подергал за веревку.

— Нет, — невозмутимо отвечал Гошка. — У меня вопрос к Валентину Павлиновичу.

— Слушаю тебя, Гоша, — измученно пробормотал наш начальник.

— Алмазы в метеорите можно разглядеть простым глазом?

— Гоша, не время сейчас для этих разговоров! — чуть не плача воскликнул Валентин Павлинович. — Дай тебя сначала вытащить…

— А в кимберлите их видно?

— Не знаю! Я сейчас ничего не знаю. После поговорим.

— Тяните!

Мы дружно налегли на веревку. Она шла с трудом. Гошка оказался очень тяжелым. Мы обливались потом, вытягивая веревку дециметр за дециметром.

— Ты помогай, Гоша, отталкивайся ногами! — отдуваясь, крикнул Валентин Павлинович.

— Бесполезно, — донеслось снизу.

Мне показалось, что голос Гошки звучит так же далеко, как и раньше, хотя мы уже вытянули половину веревки.

Но раздумывать было некогда. Надо было тянуть Гошку дальше. Наконец мы подняли его до края обрыва.

Я протянул руку, чтобы помочь Гошке выбраться наверх… и чуть не упустил веревку. Вместо Гошки на конце веревки был привязан мокрый ватник. Валентин Павлинович в изнеможении опустился на мох. Я хотел отшвырнуть ватник в сторону, но он оказался неимоверно тяжелым. Поспешно развязал веревку. В ватнике была большая куча каких-то камней.

— Негодяй мальчишка… — начал дрожащим от негодования голосом Валентин Павлинович и осекся. Подполз на четвереньках к ватнику, принялся жадно разглядывать камни.

— Кимберлиты, — прошептал он наконец. — Кимберлиты с пиропом… Под террасой трубка…

Гошку мы вытащили за несколько секунд. Он был в одном сапоге, дрожал от холода и промок до последней нитки. На правой щеке у него кровоточила здоровенная ссадина, а на правой руке были оборваны ногти. И тем не менее эта искалеченная рука крепко сжимала геологический молоток.

Появившись на краю обрыва, Гоша сделал несколько неуверенных шагов, остановился перед Валентином Павлиновичем и сказал:

— Ложка уплыла вместе с сапогом… А между прочим, низ обрыва сложен кимберлитом. Я как вынырнул, схватился за что-то. Смотрю: кимберлит. Наверно, здоровая трубка. Выходит, вы правы, я нет. Бейте по морде! Только слева…

Очки на носу Валентина Павлиновича запрыгали, он крепко прижал мокрого Гошку к груди и расплакался, как ребенок.

ЛЕГКАЯ НАХОДКА

Есть в Чаткальском хребте ущелье Караарча^[20]. Издали, со склонов Чимгана, оно кажется зияющей черной трещиной, рассекающей известняки у подножия Палатхяна. Вблизи… Вблизи нам предстояло подробно познакомиться с ним во время геологической съемки.

Вечером наш начальник, Николай Петрович Пахарев, сказал, как всегда, коротко и отрывисто:

— Завтра переходим в Караарчу.

Старший рабочий, угрюмый чернобородый Назир, тяжело вздохнул и, сдвинув на затылок засаленную зеленую чалму, почесал за ухом.

Погонщик ишаков, молоденький парнишка Муссолин, круглолицый и смешливый, услыхав о Караарче, поперхнулся горячим чаем.

— Николай Петрович, очень там будет трудно, в этой Караарче? — тоненьким голоском спросила Инна. Она была на курс моложе меня и на практику в Среднюю Азию попала впервые.

Пахарев неопределенно хмыкнул, раскуривая трубку от тлеющей ветви, вытащенной из костра. Я знал эту манеру Пахарева. Если не сразу отвечает, значит, будет нелегко. С Николаем Петровичем я работал второй год, поэтому считал себя в партии ветераном. Назир и Муссолин тоже были ветеранами. Они работали в партии Пахарева уже несколько лет. В прошлом году с нами был еще Сережка Бубликов, мой однокурсник. Но на этот раз он поехал на практику на Камчатку. Вместо него Пахарев взял радистом-коллектором Женьку.

Женька — здоровенный рыжий верзила с кулаками боксера-тяжеловеса — мне вначале не понравился… Он только что окончил геологоразведочный техникум и по этому случаю задирал нос. Кроме того, ему доставляло удовольствие подчеркивать недостатки и слабости окружающих. Вот и сейчас он не упустил случая подразнить Инну.

— Струсила, — сказал Женька и подмигнул мне.

Инна возмущенно передернула худенькими плечами, но промолчала.

— Не бойся, Инночка, — задиристо продолжал Женька. — Что для нас Караарча? Обыкновенный каньон вроде Рио-Гранде-Колорадо… Слыхала? Пройти — раз плюнуть. Ишак ног не замочит.

Я хотел возразить, но Назир опередил меня.

— Э, язык длинный, мозги короткий, — сердито сказал он. — Зачем болтаешь, когда не знаешь? Караарча… У-у!

Назир умолк, подбирая подходящее слово, и, видимо, не найдя, плюнул и махнул рукой.

Мы лежали на кошмах вокруг костра. Рядом уютно белели палатки. Потрескивала смолистая арча. Неровные вспышки пламени выхватывали из темноты то лысину и очки Пахарева, то смуглые щеки Инны, то курносый нос и выгоревшие брови Женьки, то темные скуластые лица Назира и Муссолина. Высокие тянь-шаньские ели тесно обступили лагерь. Было тепло и тихо, так тихо, что слышно было, как где-то вдалеке за кустами вздыхают лошади.

— Как там ни будет, идти надо, — резко сказал Пахарев, справившись наконец с трубкой. — Там еще не ступала нога геолога. Может, найдем что-нибудь путное.

— Золото! — многозначительно ввернул Женька.

— Почему обязательно золото? — насмешливо прищурился Николай Петрович. — В прошлом году к востоку отсюда мы нашли месторождение арсенопирита. На нем уже начаты разведки. В верховьях Караарчи должны быть граниты. Их обломки выносит река. Значит…

— Начальник, спать надо, — строго сказал Назир. — Завтра немножко плохо будет. Караарча дорога совсем яман…

На другое утро мы встали на рассвете, наскоро позавтракали и быстро свернули лагерь. С первыми лучами солнца наш маленький караван выступил.

Впереди в сером парусиновом костюме и широкополой соломенной шляпе шагал Пахарев. За спиной у него болталась туго набитая полевая сумка и висел винчестер — тайная мечта Женьки. Следом за Николаем Петровичем шел Назир, ведя в поводу навьюченную лошадь. Улыбающийся Муссолин, громко причмокивая, подгонял заостренной палкой ишаков. Мы с Женькой тоже вели лошадей с вьюками. Караван замыкала Инна верхом на лошади Пахарева.

Невыспавшийся Женька зевал во весь рот и, косясь на Инну, вполголоса бубнил:

— Видал? Сидит, как на козе… Ты скажи, зачем в Горный девчонок берут?

— Что ты к ней привязался? — не вытерпел я и, чтобы позлить Женьку, добавил: — По-моему, она ездит верхом не хуже тебя.

— Балда! — немедленно обиделся Женька. — Я с четырех лет езжу… — Он рванул лошадь за повод и обогнал меня.

Караван медленно двигался вверх по широкой зеленой долине Кок-Булака. Косые солнечные лучи разогнали туман, и долина засверкала от обильной росы.

Мы шли навстречу солнцу, и высокие, до пояса, травы вспыхивали и переливались миллионами радужных огоньков. Впереди вырастал снеговой гребень Наткала. Над ним быстро плыли редкие золотисто-белые облака.

Простор и прохлада зеленой долины, густая синева неба, ветер, несущий влажные запахи трав и хвои, ослепили и опьянили нас. Женька сорвал с головы кепку и, подражая ишаку, заорал: «И-я, и-я, и-я-а!» Сдержанная обычно Инна по-мальчишески задорно усмехнулась, подставляя лицо налетающим порывам утреннего ветра. Даже суровые морщины Пахарева стали мягче, и Николай Петрович начал негромко напевать что-то в такт мерной поступи тяжело навьюченных лошадей.

Назир разыскал брод, и мы переправились на другой берег зеленоватого, быстро текущего Кок-Булака. Еще несколько километров пути — ив лицо пахнуло холодом и сыростью из темной щели Караарчинского каньона.

Назир был прав. Дорога вверх по Караарче оказалась не из легких. Собственно, никакой дороги не было. Не было даже тропы. Лишь благодаря находчивости Назира и поразительному хладнокровию Пахарева мы шаг за шагом тянули лошадей и ишаков по узкому дну каньона, заваленному глыбами серого известняка.

Пенистыми водопадами сбегали по каменным ступеням ледяные воды Караарчи. В каньоне, в который никогда не заглядывало солнце, было сумрачно и сыро. Пронзительным холодом веяло от замшелых обрывистых скал. Только узкая полоска синего неба над головой да освещенные невидимым солнцем серебристые вершины елей высоко вверху напоминали о тепле и лете.

За одним из поворотов огромный свал почерневшего прошлогоднего снега стеной перегородил ущелье. К счастью, под снегом тянулся коридор, промытый весенними водами. Коридор был узкий, но все же удалось пробраться по нему. Лошадей и ишаков пришлось развьючивать, а груз тащить на себе.

Миновав снежный коридор, устроили привал. Площадка, на которой мы остановились, оказалась так мала, что на ней можно было лишь стоять. У лошадей тяжело поднимались и опускались покрытые пеной бока. Несмотря на сырость и холод, царившие в каньоне, мы все были мокры от пота. Дрожали колени. Мучительно хотелось сесть, но сесть было решительно некуда. Муссолин и Назир, присев на корточки, тихо переговаривались, качали головами. Вопреки обыкновению Муссолин даже не улыбался.

Один Пахарев, казалось, не был измучен, хотя он только что таскал вместе с нами тяжелые вьюки. Откинув назад голову, он, видимо, прикидывал высоту известняковых обрывов, потом записал что-то в полевом дневнике.

Резкий и подчас несправедливый в обычной обстановке, он поражал спокойствием и выдержкой всюду, где было по-настоящему трудно. Теперь, внимательно взглянув на нас и убедившись, что мы немного пришли в себя, он дал знак продолжать путь.

Женька чертыхнулся сквозь зубы. Мы поплелись дальше.

Я потерял счет, сколько раз мы развьючивали лошадей и ишаков и таскали груз. В одном наиболее трудном месте пришлось тащить чуть ли не на себе и лошадей, придерживая их за хвост, за гриву и подпирая сбоку, чтобы животные не оступились на скользких камнях.

С ишаками дело оказалось проще. Муссолин по очереди подлезал под каждого ишака, покрякивая, взваливал его на плечи и переправлял через наиболее опасный участок.

— Ишак на человек тоже хорошо может ехать, — замученно улыбаясь, пояснил он, когда перетаскивал по обрывистым карнизам третьего ишака.

У поворота каньона, пытаясь удержать поскользнувшуюся лошадь, Женька оступился и с головой окунулся в наполненный водой гигантский котел, высверленный потоком в известняковом ложе.

Мы были уже настолько измучены, что даже это приключение никого не удивило и не испугало. Никто не ахнул.

Только Назир, помогая Женьке выбраться из котла, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Ишак ноги не промочит…

Наконец каньон начал расширяться, и мы выбрались в более широкую часть долины, густо заросшую старым еловым лесом. Здесь разбили лагерь.

Топлива вокруг было вдоволь, вода протекала в нескольких шагах, но корма для лошадей не было.

На следующее утро Назир с Женькой погнали лошадей вверх по долине, туда, где начинались высокогорные альпийские луга.

Женька вернулся к вечеру и рассказал, что выше лагеря до самых верховьев долина легко проходима.

Отдохнув после перехода, все отправились в рекогносцировочные маршруты. Мне Николай Петрович велел подняться по одному из боковых притоков Караарчи к подножию горы Палатхан, взойти на ее плоскую вершину, проверить топографическую карту, а затем по гребню бокового хребта спуститься в лагерь. Подъем предстоял крутой и трудный; поэтому я пошел без рюкзака, взяв с собой только полевую сумку, молоток и револьвер.

Нижнюю часть заросшего лесом склона я преодолел довольно легко и вскоре вышел на широкие просторы альпийских лугов. Прямо передо мной пологий зеленый склон, постепенно поднимаясь, упирался в огромный массив Палатхана. До подножия его серых обрывов было несколько километров. Осмотревшись, я сообразил, что «в лоб», по обрывам, подняться не смогу. Зато слева, от самого подножия горы, тянулся не очень крутой скалистый гребень. Казалось, он доходил до плоской вершины Палатхана. Я направился к этому гребню.

Альпийские луга расстилались вокруг по мягким волнистым склонам. Трава местами доходила до пояса. Большие яркокрылые бабочки порхали над причудливыми венчиками каких-то незнакомых цветов. Стайки горных куропаток с испуганным свистом взлетали из густой травы у самых ног. Я очень жалел, что не взял ружья, и много раз хватался за револьвер, хотя стрелять пулей в этих небольших и очень юрких птиц было бесполезно.

Постепенно я поднимался все выше и выше. Наконец травы начали редеть, и я вышел на голые, покрытые щебнем склоны.

Резкий свист заставил вздрогнуть и насторожиться. Большие серые птицы убегали вверх по скалистому склону, потом поднялись в воздух и, сделав круг, полетели на запад. Это были улары — дикие горные индейки, которых я никогда не видел в таком количестве. Следя за их полетом, я заметил, что они опустились в густую траву около какой-то совершенно черной скалы. Эта скала показалась мне странной. Словно черный конус, торчала она над зеленью лугов, под обрывами Палатхана. До нее было с полкилометра, но на пути лежал глубокий скалистый сай^[21]. Я был уже у самого гребня, ведущего на вершину Палатхана, поэтому решил не отклоняться в сторону и осмотреть скалу на обратном пути.

Преодолеть скалистый гребень оказалось делом нелегким, но к полудню мне удалось наконец добраться до плоской вершины.

Что за вид открылся отсюда!

На юге, ослепительно сверкая в ярких лучах солнца, зубчатой ледяной стеной возвышался Чаткальский хребет. Вдоль его желтого подножия, закрывая часть склонов, неподвижно лежали белые гряды облаков. Мягкими зелеными волнами убегали к хребту в синеватую тень облаков альпийские луга. Словно серебристо-голубые нити блестели на зеленом ковре лугов Кок-Булак и его притоки.

Я обошел плоскую вершину Палатхана. Она напоминала стол и была такой ровной, что, если бы не большие камни, в беспорядке лежавшие повсюду, здесь могли бы спокойно садиться самолеты. На север, к узкой и очень глубокой долине Караарчи, она обрывалась крутыми уступами. Остальные склоны казались более пологими. За ущельем Караарчи, дна которого с вершины Палатхана не было видно, громоздились, словно вспененные и застывшие морские волны, ряды снеговых хребтов. Все они постепенно понижались к западу и, расплываясь, тонули в желтоватой знойной дымке бескрайних равнин.

Проверив карту, я долго сидел над обрывами Палатхана. Солнце начало склоняться к западу. Резче стали тени на ледяных пиках и снеговых гребнях; потемнело небо. Пора было возвращаться. Я разыскал взглядом черную скалу, которую хотел осмотреть на обратном пути. Она оказалась не одна. Внизу, под обрывами Палатхана, среди яркой зелени трав протягивалась целая цепочка черных скал. Чтобы нанести цепь скал на карту, я измерил азимут^[22] на ту скалу, которую видел первой по пути к вершине. Я уже хотел записать отсчет, но с изумлением убедился, что компас показывает север почти на западе. Поспешно повторил измерение. Результат был тот же самый. Я переходил с места на место, тряс металлическую коробку компаса, стучал по стеклу пальцем и карандашом, но стрелка упрямо поворачивалась северным концом к западу. Проверив еще раз направления сторон света по карте и по солнцу, я решил, что компас испортился, и начал быстро спускаться.

По дороге я снова спугнул большую стаю уларов, но теперь уже не обратил на них внимания. Миновав гребень, перебрался через глубокий сай и направился прямо к черной скале, поднимавшейся среди высокой травы. Чем ближе я подходил к ней, тем большее волнение меня охватывало. Это была какая-то совсем необычная скала. Выход базальта?^[23] Нет. Но тогда что же?

Я все ускорял шаги, последние несколько метров пробежал бегом и, больно ударившись о камень, остановился у подножия скалы. Она возвышалась метров на пять, была совершенно черная и поблескивала странным металлическим блеском. Сердце мое билось так, что, казалось, готово было выскочить из груди. Я перевел дыхание, поднял молоток, ударил по выступу скалы. Звонкий удар металла о металл заставил меня выпустить молоток, и… он медленно соскользнул к основанию скалы и остался торчать там рукояткой вверх. Я протер глаза и сильно ущипнул себя за руку. Молоток продолжал торчать вертикально, словно приклеенный к черной скале. Скала была из чистого магнетита.

Издав пронзительный победный клич, я оторвал молоток от скалы и начал стучать по ней, стараясь отбить образец. Наконец мне это удалось. Я схватил отколотый кусок и стал жадно рассматривать его. Железно-черный магнетит тускло поблескивал в свежем изломе. Я разбил образец на мелкие осколки, отколол еще один, разбил и его и побежал к следующей скале. Она тоже была из магнетита. Забыв обо всем, я бегал вдоль цепи черных скал, вскрикивая при каждой новой находке. Отбивал образцы и тотчас же бросал их, пробовал магнитность руды молотком, компасом, ножом, подошвами ботинок, подкованных стальными шипами…

Это была настоящая находка. И какая! Большое месторождение магнетита^[24]… Так вот почему перестал действовать компас!

Опомнился я только тогда, когда солнце скрылось за скалистым отрогом Палатхана и повеяло вечерней свежестью. Нужно было спешить в лагерь.

Я начал отбирать образцы, которые хотел унести с собой. Набрал целую кучу разных типов руды: массивный чистый магнетит, вкрапленные руды, похожие на кекс с изюмом, полосчатые руды, в которых черные струйки магнетита чередовались с зеленоватыми и бурыми полосами граната. Кроме руды я хотел взять розовые кристаллы граната в белом мраморе, тонкие сростки зеленых столбиков эпидота^[25], горный хрусталь, наросший на кубиках магнетита. Но как унести всю эту массу образцов, если нет рюкзака?

Недолго думая, я снял рубашку и брюки и остался в майке, трусах и огромных горных ботинках. Рубашку разорвал на тряпки и аккуратно завернул в них образцы руд и минералов. Затем завязал внизу штанины брюк и сложил в них, как в два мешка, свои сокровища. Карманные часы повесил на шею, словно медальон, подпоясал трусы широким поясом, на котором висели полевая сумка и револьвер, и, взвалив на плечи штаны, нагруженные камнями, тронулся в обратный путь.

Пройдя несколько десятков шагов, я оглянулся и окинул прощальным взглядом открытое месторождение. В его величине и ценности я не сомневался и чувствовал себя необыкновенно счастливым и гордым.

Быстро темнело, но даже обратный путь в темноте по незнакомым местам, с грузом образцов не пугал и не омрачал радостного возбуждения.

Мысленно я уже рассказывал Пахареву, Инне и Женьке, как нашел месторождение, показывал им принесенные образцы. Это не пустяк какой-нибудь. Скалы чистого магнетита, подумать только!

Быстро миновав в сгущающихся сумерках альпийские луга у подножия Палатхана, я спустился в небольшой сай, поросший редким еловым лесом, и пошел вдоль сухого русла некогда протекавшего там потока. Уклон русла становился все круче; на пути появились огромные камни. Спускаться с грузом становилось все труднее.

Неожиданно пришлось остановиться. Сай обрывался вниз вертикальным уступом высотой по крайней мере с четырехэтажный дом. Поток, текущий по саю во время таяния снегов, превращался здесь в огромный водопад, и вода так отполировала скалы, что спуститься по ним не было никакой возможности.

Вспотев от огорчения, я начал карабкаться обратно вверх по саю. Когда я, изрядно устав, выбрался со своим грузом на гребень, отделяющий сай от соседней долинки, стало совсем темно. Пробовать спускаться к Караарче по одной из боковых долин не имело смысла. В них также могли оказаться уступы и водопады, на которых в темноте легко было сломать шею. Ночевать полуголому в горах тоже не улыбалось. Оставался один выход: пройти альпийскими лугами несколько километров на запад, в верховья Караарчи, и оттуда спуститься к лагерю вдоль реки, на которой, по словам Женьки, водопадов не было. Это удлиняло путь часа на три; кроме того, и на этом пути могли встретиться крутые подъемы и спуски, но… выбирать было не из чего. В темноте я полез вверх по склону, поросшему густой высокой травой.

Пока на западе еще были различимы последние отсветы вечерней зари, можно было ориентироваться на них, поднимаясь и спускаясь по бесконечным поросшим травой увалам. Я переходил вброд какие-то ручьи, исцарапал лицо и руки о колючий кустарник и сильно ушиб ногу, провалившись в чью-то нору. Плечи и шея нестерпимо ныли от тяжести груза, острые края камней впивались в спину. Сколько раз я останавливался с мыслью бросить свой импровизированный рюкзак и идти дальше налегке. Однако, переведя дыхание и отерев с лица соленые ручейки пота, снова взваливал на плечи злополучные штаны с образцами и плелся дальше.

Явиться в лагерь с вестью о месторождении, но без единого образца казалось позорным.

Наконец исчезли последние бледные краски зари. Я совершенно потерял ориентировку и остановился. Вокруг было темно и тихо. Так тихо, что отчетливо слышалось громкое биение моего сердца. Глаза привыкли к темноте, но не видели ничего, кроме звезд, сверкающих в густой, кромешной черноте. Нельзя было даже догадаться, что находится впереди: ровная площадка, склон или обрыв. Оставалось ждать восхода луны.

Я опустил в траву груз и сел на него. И тут меня сразу же охватил страх. Пробираясь в темноте с увала на увал, я думал только о том, чтобы не потерять направление и не свалиться куда-нибудь. Но стоило остановиться и присесть, как все ночные ужасы пустынных гор завладели воображением. Уже в самой тишине, от которой звенело в ушах, было что-то страшное. Я напряженно вслушивался. Вот где-то стукнул камень и затрещала сухая ветка. А вдруг это подкрадывается барс или… еще что-нибудь?

Какое было бы счастье очутиться сейчас в лагере, у веселого костра, рядом с товарищами! Я глубоко вздохнул. Даже Пахарев с его резкостью и злыми насмешками показался в эти минуты родным и близким.

Вскоре меня начало познабливать. Ночь была прохладная.

Ждать пришлось долго. Я совершенно закоченел, прежде чем призрачный свет невидимой еще луны осветил вершину Палатхана. В непроглядном мраке стали вырисовываться неясные контуры ближайших скал и кустов. Теперь можно было потихоньку двигаться дальше. Я взвалил на плечи груз и, нащупывая каждый шаг, побрел на запад.

Наконец желтый серп луны показался над горизонтом. Можно было осмотреться. Справа темнел скалистый гребень, слева ровный склон полого спускался далеко вниз. Леса внизу уже не видно… Я находился в самых верховьях Караарчи. Круто повернув, я быстро пошел вниз по склону, туда, где должна была быть река. Теперь, когда бледный свет озарял окружающие предметы и появилась уверенность, что я иду правильно, страх исчез совершенно и даже штаны с образцами стали казаться менее тяжелыми.

Пологий склон кончился невысоким земляным обрывом. Несколькими метрами ниже расстилалось широкое галечниковое русло. В лунном свете оно казалось почти белым.

Спуститься к реке было делом нескольких секунд. Теперь оставалось идти вниз по течению Караарчи на восток до самого лагеря. По моим расчетам, до него могло быть не более пяти километров. Я взглянул на часы. Стрелки показывали половину первого. Через час-полтора буду в лагере. Там все, конечно, давно спят, решив, что я заночевал где-нибудь в пещере в горах. Приду совсем тихо, разложу образцы вокруг погасшего костра — и скорее в спальный мешок. Воображаю, какие лица будут утром у Инны и Женьки.

Выпив прямо из реки несколько горстей холодной воды, я зашагал вдоль берега. Сухие обточенные гальки шуршали под ногами. Негромко шумела река.

Постепенно галечниковая равнина начала суживаться, склоны сблизились, стали круче, и вскоре я вошел в сумрачную тень высоких скал. Начиналось ущелье Караарчи.

Идти стало труднее. Камни и колючий кустарник часто преграждали путь. Местами приходилось пробираться прямо по воде.

Вдруг совсем близко передо мной, за кустами, послышалось громкое фырканье и плеск воды. Я замер на месте. Фырканье повторилось ближе. Затрещали кусты. Дрожащими пальцами я вытащил из кобуры револьвер и взвел курок. В этот момент несколько крупных животных с шумом выбежали одно за другим на крутой склон правого берега реки и тотчас исчезли в кустах. Я даже не успел рассмотреть, кто это был. Снова стало тихо. Я подождал немного, потом, не пряча револьвера, осторожно пробрался через кустарник, крадучись обошел большую скалу, выглянул из-за ее выступа и… остолбенел. В нескольких шагах, над самым берегом реки, белела палатка, чуть тлел догорающий костер. У костра стоял человек в длинном узбекском халате и большой чалме. Он смотрел вверх по склону.

Проворчав что-то, он покачал головой и повернулся в мою сторону. Я узнал Назира. Значит, это был наш верхний лагерь.

Не вылезая из-за укрытия, я негромко окликнул узбека:

— Эй, Назир, Назир, это ты?

Назир шарахнулся к палатке, присел и забормотал что-то, вытягивая шею и вглядываясь в темноту. Я вышел из-за скалы и хотел подойти к костру, но Назир вскочил, пронзительно закричал по-узбекски и, схватив здоровенную палку, замахнулся на меня.

Я поспешно отскочил в сторону и крикнул:

— Подожди! Это я, Назир!

— Какой я, какой я? — подозрительно и испуганно спросил Назир, не опуская палки.

— Я — Владимир, Володя… Не узнаешь?

Назир несколько мгновений молча рассматривал меня, затем нерешительно спросил:

— Живой?

Я очень удивился такому вопросу, но торопливо ответил, что живой, и сделал шаг к костру.

— Зачем голый? — спросил Назир, поспешно отступая при моем приближении.

— Потом скажу. Не бойся… Заблудился в горах… Ну, понимаешь, дорогу потерял…

Назир опустил палку и, очевидно, поверив, покачал головой.

— Плохо, Володька-ака… Ночь. Спать надо… Ты голый горы ходишь. Совсем плохо…

— Я дорогу потерял. Хорошие камни нашел, а дорогу потерял…

— Потерял, потерял, — проворчал Назир. — Штаны тоже потерял…

— Вот штаны… Камни в них положил…

Назир опять покачал головой, потом осторожно дотронулся до моего плеча, до принесенного мною груза и, видимо, окончательно убедившись, что я живой и говорю правду, стал раздувать костер.

— Мало мало кушай, Володька, — сказал он, ставя на костер казанок. — Твой курсак^[26] совсем пропал. Потом лагерь пойдем.

— Может, у тебя ночевать? — спросил я, с наслаждением вытягиваясь на кошме.

— Нет, — серьезно ответил Назир. — Начальник ругать будет. Один час назад девка Инна приходил. Твоя искал. Начальник боится — ты совсем пропал. Говорил, рано-рано твоя искать.

Мне стало не по себе. Я не подумал, что мое отсутствие причинит столько беспокойства товарищам. Значит, уже разыскивают… Инна, которую Женька называл трусихой, не побоялась пойти ночью одна за несколько километров от лагеря, чтобы предупредить Назира о моем исчезновении. Я быстро поднялся.

— Не буду есть. Пойду в лагерь.

— Не буду, не буду, — проворчал Назир, протягивая миску с пловом. — Кушать надо. Курсак совсем пропал. Еще пять минут — ничего. Я тоже лагерь пойду.

— Ладно, — вздохнул я, чувствуя, что не в силах отказаться от ароматного плова. — Давай… Только тебе не надо в лагерь ходить. Сам дойду.

— Сам дойду, — повторил Назир. — Опять дорога потеряешь. Нет, я тоже лагерь пойду.

— А лошади, Назир? — спросил я, оглядываясь.

Назир усмехнулся.

— Лошадка далеко пошел. Завтра искать будем. Очень твоя испугался. Нельзя ночь голый ходить…

Так вот оно что! Значит, это были лошади. Я испугался их, а они меня. Ночью в горах все кажется страшным.

Я быстро покончил с пловом, и мы стали собираться в путь.

Назир взвалил на плечи мой груз и удивленно крякнул:

— Ой-ой, зачем столько камень таскал? Начальник бросал будет…

— Эти не выбросит, Назир. Эти хорошие.

Назир с сомнением покачал головой.

Время приближалось к двум часам ночи, и восток уже начал светлеть, когда мы подошли к лагерю. Еще издали стали видны отблески большого пламени. Миновав последний поворот долины, мы увидели три огромных костра. Один пылал около самых палаток, два других поодаль, на противоположном склоне. В кострах горели целые деревья. Языки пламени уносились высоко в темное небо. Наверное, отблеск этих костров можно было заметить даже с вершины Палат-хана.

Около палаток я разглядел длинную фигуру Пахарева. Сгорбившись, он ходил взад и вперед по освещенной огнем площадке. Еще кто-то сидел на земле возле самого костра.

— Ого-го, Николай Петрович! — закричал я, сложив руки рупором.

Пахарев остановился и стал прислушиваться. Фигура, сидевшая у костра, торопливо поднялась. Это была Инна.

Собрав остаток сил, я побежал к лагерю.

Когда я появился на освещенной костром площадке, Инна изумленно ахнула, а Пахарев разинул рот и в недоумении переводил взгляд с висящих у меня на шее часов на голые ноги и торчащие из ботинок мокрые портянки.

Инна опомнилась первая:

— Что с тобой случилось, Володька? Где ты был?

— Где бы он ни был, сейчас это неважно, — услышал я голос Пахарева. — Важно, что вернулся целым…

Я взглянул в глаза Николаю Петровичу. Они странно блестели. Прежде чем я успел открыть рот, Пахарев поднял винчестер, лежавший на кошме, и трижды выстрелил вверх.

— Николай Петрович, зачем? — вырвалось у меня.

— Сигнал Муссолину и Евгению, чтобы возвращались. Ищут вас…

Какой-то комок подкатил к горлу. Я не мог ничего сказать. Молча смотрел на Пахарева и Инну. Они улыбались.

— Спасибо, — с усилием выговорил я наконец, опуская глаза, — спасибо, что не ругаете, и… вообще… И пожалуйста, извините меня, Николай Петрович, что причинил столько беспокойства. Я заблудился, потому что…

— Так я и думал, — мягко сказал Пахарев. — Садитесь скорее ужинать. Инна разогревает ваш ужин с вечера.

— Но почему все-таки ты раздетый, Володька? Тебя не ограбили? — снова спросила Инна, все время не спускавшая с меня глаз. — Где твоя рубашка, брюки?

— Вот его брук, — сказал подошедший к костру Назир. — Он в брук положил два пуд камень.

И Назир осторожно опустил к ногам Пахарева мой импровизированныйрюкзак.

— Так это ты нашел Володю, Назир? — опросил Пахарев и потрогал сверток носком ботинка.

— Это он моя нашел, — ответил узбек, присаживаясь на корточки у костра. — Понимаешь, начальник, пришел совсем ночью, голый, очень лошадка испугал, моя тоже… немного испугал. Два пуд камень принес.

— Николай Петрович, я месторождение нашел наверху, под Палатханом. Вот…

Я развязал лежащие на земле штаны и стал вынимать образцы. Пахарев внимательно рассматривал каждый кусок. Инна громко ахала. Назир причмокивал и восхищенно качал головой.

— Много там этого? — спросил Пахарев, подбрасывая на ладони большой кусок чистого магнетита.

— Много, Николай Петрович. Магнетитовые скалы поднимаются там среди альпийских лугов. Наверно, большое месторождение.

Пахарев положил последний образец на кошму, наклонился и вдруг крепко обнял меня.

— Ну поздравляю, Володя, — дрогнувшим голосом сказал он. — Поздравляю! Это настоящая находка.

Вернувшийся под утро Женька, кажется, был разочарован, что я нашелся и меня не надо спасать.

Узнав о том, как было открыто месторождение, он пренебрежительно фыркнул:

— Легкая находка! Смешно было не найти.

Я не стал спорить. Из лагеря все легко.

Месторождение оказалось очень большим. Мы назвали его Караарчинским и по радио сообщили о находке в управление.

В ответной радиограмме вместе с поздравлением был вопрос, почему месторождение названо так странно.

Оказывается, негодяй Женька исковеркал название.

В радиограмме, полученной в управлении, значилось:

«Открыто большое Караштанинское месторождение магнетита».

Женька оправдывался, что, передавая радиограмму, он думал о том, как я шел ночью в лагерь и нес на плечах штаны с образцами…

ВАРЗОБ, ВАРЗОБ, Я ТЕБЯ НЕ СЛЫШУ!

Впервые мне пришлось испытать землетрясение в Душанбе.

Это было весной 1942 года. Я работал с микроскопом на первом этаже длинного деревянного здания, в котором разместилась база экспедиции. На дощатых стенах висели геологические карты, на столах лежали образцы горных пород, полевые дневники, альбомы с фотографиями. В открытое настежь окно из большого запущенного сада тянуло сыроватой прохладой. В конце сада за низким глиняным дувалом виднелся кусок улицы. Асфальтовое полотно дороги, залитое ярким солнцем, было пустынно. Над садом и прилегающими кварталами висела тяжелая знойная тишина — безмолвие южного города в жаркие полуденные часы, когда жители отсиживаются в прохладных комнатах с наглухо закрытыми ставнями.

Тихо было и на нашей базе. Лишь большая желтая оса с угрожающим жужжанием билась в застекленную дверь веранды да за стеной кто-то настойчиво повторял:

— Варзоб, Варзоб, я тебя слышу, а ты меня?

Я рассеянно вглядывался в яркий узор минералов в шлифе^[27]. Мысли блуждали очень далеко, там, где на полях еще лежал снег, где взрывы снарядов рвали тишину над знакомыми перелесками, где, по последним газетным сообщениям, уже несколько дней шли ожесточенные бои…

— Варзоб, Варзоб… — доносилось из-за стены.

Послышался далекий тяжелый гул. Сначала я не обратил на него внимания. Гул повторился. Он приходил волнами откуда-то со стороны Гиссарского хребта, гребни которого, еще покрытые снегом, виднелись в просветах между деревьями сада.

«Опять гроза?» — подумал я и выглянул в окно.

Однако небо над густыми кронами акаций и над зубчатой стеной далеких вершин было безоблачно.

Гул то приближался, то затихал где-то вдали, перекатываясь наподобие грома.

— Стреляют на полигоне, — решил я, возвращаясь к своему микроскопу.

— Варзоб, Варзоб, — надрывался голос за стеной, — теперь и я тебя не слышу. Варзоб…

Микроскоп вдруг подскочил и больно ударил меня в глаз. На мгновение мне показалось, что дощатый пол уплывает из-под ног. Затем я почувствовал резкий толчок, словно в подвале уронили что-то очень тяжелое. Голос в соседней комнате умолк, а в стенах зашелестело и затрещало. Я поспешно вскочил из-за стола. Новый толчок чуть не опрокинул микроскоп. С потолка посыпалась тонкая известковая пыль. Шурша, скользнула со стены на пол большая геологическая карта.

В коридоре послышались встревоженные голоса, топот ног.

Прижимая к груди драгоценный микроскоп, я ринулся к двери. Дверь не открывалась. Я рванул сильнее, но в это мгновение новый, еще более резкий толчок сотряс все здание. На голову посыпалась пыль и мелкие кусочки штукатурки, а навстречу мне угрожающе двинулся большой канцелярский шкаф.

Не выпуская из рук микроскопа, я выпрыгнул из окна в густую крапиву, росшую под стеной дома.

Пока я выбирался из крапивных зарослей, снова послышался гул, и под ногами резко дрогнула земля.

Я поставил микроскоп под деревом и стал прислушиваться. Гул затихал вдали, откатываясь к Гиссарскому хребту. Наступила тишина, и сразу же за глиняным дувалом послышался многоголосый говор. Я выглянул на улицу.

Пустынная минуту назад улица заполнилась людьми. Одни напряженно прислушивались, другие переговаривались, кое-кто торопливо одевался. На лицах были написаны настороженность, недовольство, безразличие, оживление — самые разнообразные оттенки выражений и чувств, не было лишь одного — испуга.

«Бывалый народ», — подумал я, с уважением посматривая на этих людей.

Большинство явно колебалось, сразу ли возвращаться с полуденного зноя в прохладные комнаты или подождать еще несколько минут.

— Здорово тряхнуло! — восторженно объявил кто-то под самым дувалом. — Меня, понимаешь, банкой с огурцами по лысине как двинет! Сколько раз говорил жинке: не ставь на шкаф…

— Разбилась? — поинтересовался собеседник.

— Банка-то? Вдрызг. Так что душ из огуречного рассола принял…

— Пустяки, — неторопливо разглагольствовал улыбающийся толстяк, закутанный в розовую купальную простыню, — это разве землетрясение! Одна видимость… Вот три года назад — другое дело. Многие дома трещины дали. Пивной завод недели две не работал…

— Слушай, я говорю, иди, пожалуйста, — уговаривал пожилой таджик в черной тюбетейке краснолицую курносую бабенку в полосатом переднике. — Ну иди, шашлык совсем подгорит…

— А пропади он, твой шашлык! — отмахивалась та. — Мне своя голова дороже… Страсти-то, страсти! — торопливо продолжала она, обращаясь к молодой таджичке, прикрывавшей концом зеленого шелкового платка нижнюю часть лица. — Чуяло мое сердце: что-нибудь стрясется. Вчера куры ни за боже мой идти на нашест не хотели…

— Предрассудок, — вмешался толстяк в розовой простыне. — Наука, и та предсказать не может, А вы— куры…

— Сам ты предрассудок, — отрезала курносая бабенка. — Постыдился бы так-то на улицу выходить… И еще разговаривает…

— Я вот погляжу, в чем ты выскочишь, если ночью тряхнет, — добродушно заметил толстяк.

— А я не глупей курицы. Под крышу не полезу. В саду места хватит…

Толчки больше не повторялись. Однако вечером дворы, сады и палисадники Душанбе забелели кроватями. Многие решили на всякий случай спать под открытым небом.

Еще днем распространились слухи, что маленький городок Варзоб, расположенный в двадцати километрах к северу, в горах, сильно пострадал. Точно ничего не было известно. Связь с Варзобом прервалась в самом начале землетрясения.

В сумерки я пошел побродить по городу. Ярко светили матовые фонари в густой листве платанов на улице Ленина. Толстые таджики в полосатых халатах и белых фартуках жарили шашлык на маленьких переносных жаровнях, поставленных на краю тротуара. В неподвижном теплом воздухе висел приторный запах цветущих акаций и жареной баранины.

Медленно двигался поток гуляющих, огибая клумбы, разбитые прямо среди асфальта. Смуглые девушки в белых платьях шли под руку с военными. Из-под ярких тюбетеек темными змейками свисали длинные волосы, заплетенные в десятки тоненьких косичек.

У перекрестка большая толпа молча слушала голос диктора.

— За истекшие сутки на фронтах…

Лица были сосредоточенны и суровы. Война… О землетрясении никто уже не вспоминал.

Я поймал себя на мысли, что и у меня утренние события не оставили глубокого впечатления. Когда-то я страстно мечтал попасть в землетрясение (конечно, не очень сильное!). Это было давно. Я тогда учился в школе и жил в городе, в котором землетрясений не бывает. Землетрясения заинтересовали и увлекли меня своей неожиданностью, мощью, необузданным проявлением каких-то таинственных сил, укрытых в земных недрах. Что заставляет вздрагивать, казалось бы, неподвижную поверхность Земли? Что за процессы совершаются там, на неведомых глубинах? Почему в одних местах землетрясения часты и сильны, а в других их не бывает?

Затаив дыхание, я читал описания различных землетрясений. Я завел толстую тетрадь и записывал туда разные сведения о наиболее сильных землетрясениях, собирал газетные заметки и фотографии разрушенных зданий. Я даже мечтал написать когда-нибудь большую книгу «Подробное описание всех землетрясений, случившихся на Земле, начиная с года…». Этот год менялся по мере того, как я узнавал о все более ранних землетрясениях. Я еще не подозревал, что существуют каталоги землетрясений от древнейших времен до наших дней, что все землетрясения, происходящие в наше время, тщательно регистрируются сейсмическими станциями, что станции систематически публикуют в специальных сборниках результаты наблюдений.

В те годы начали поговаривать о способах предсказания землетрясения. Я скоро узнал об этом. Мысль о возможности предсказывать землетрясения увлекла меня.

Воображение рисовало города будущего: стрельчатые башни из стекла и металла, окутанные зеленью домики в горах, ажурные эстакады над глубокими ущельями.

Голос диктора звучит по радио:

— Внимание, внимание! Послезавтра в двенадцать часов тридцать семь минут произойдет землетрясение. Жителям города предлагается выехать в соседний район, где все готово для их приема…

И мчатся вереницы серебристых машин по горным дорогам. В машинах улыбающиеся люди. Через несколько дней они возвратятся в свой город. Они знают, что город уцелеет. В местах, подверженных землетрясениям, строят особо прочные здания, выдерживающие самые сильные подземные толчки. Эвакуация города перед землетрясением — простое правило предосторожности.

На эти темы я мог мечтать часами. Одновременно я ломал голову над вопросом: как можно было бы предсказывать землетрясения? Очевидно, прежде всего надо узнать о землетрясениях возможно больше…

Можно коллекционировать марки, насекомых, старинные монеты, минералы, спичечные коробки. Я коллекционировал землетрясения. Кажется, в восьмом классе, когда я уже был счастливым обладателем нескольких сот описаний разных землетрясений, я узнал, что моя коллекция лишь ничтожная частица того, что имеется в каталогах.

Это меня озадачило. Расстроенный, я хотел было предать огню свои многолетние записи, но потом мне стало их жалко. Просматривая их еще раз, я убедился, что многие описания у меня сделаны гораздо красочнее, чем в скупых строках каталогов. Мои описания изобиловали такими подробностями, как «грохот валящихся зданий», «мычание обезумевших животных», «вопли людей, гибнущих под развалинами». В каталогах ничего этого не было. Там было мало слов и очень много цифр. Не все цифры были понятны, но в общем нетрудно было сообразить, что для каждого землетрясения приводится точное время толчка, географические координаты эпицентра^[28], площадь, на которой ощущался толчок, и другие сведения.

Предельный лаконизм каталога спас мои записки. Они пережили увлечение землетрясениями. Однажды я даже воспользовался ими, когда, уже учась в Горном институте, готовил доклад для геологического кружка. Увлечение землетрясениями перешло в увлечение геологией…

Я думал обо всем этом, пробираясь по людным, ярко освещенным улицам вечернего Душанбе.

Описания землетрясений в толстой клеенчатой тетради, если они еще уцелели, лежат в ящике письменного стола в скованном блокадой Ленинграде. Автор далеко и пережил наконец настоящее землетрясение…

Я посмотрел на свои обожженные крапивой руки. В жизни часто все случается иначе, чем в мечтах и книгах. Прыжок в крапиву с микроскопом в объятиях вместо подвигов, о которых думалось когда-то! Кажется, я даже не успел испугаться и сообразил, что было землетрясение, уже после того, как оно кончилось.

Все это казалось чепухой по сравнению с тем, что происходит на фронте. Местные жители настолько привыкли к землетрясениям, что забывают о них сразу, как только прекращаются подземные толчки.

Погруженный в свои мысли, я свернул в одну из боковых улиц. Здесь было пустынно и почти темно. Свет редких фонарей чуть пробивался сквозь густую листву, ложась бледными пятнами на влажный, недавно политый асфальт. Из дворов и веранд доносились приглушенные голоса, обрывки разговоров; где-то в темноте звучал рояль.

Напротив освещенных окон длинного здания стоял запыленный грузовик. Возле кабины сгрудилось несколько человек. Проходя, я услышал слова:

— Ничего не осталось. Все разрушило подчистую…

Я замедлил шаги и стал прислушиваться.

— Да-а, — протяжно сказал кто-то, — а в Душанбе чуть кое-где штукатурка осыпалась. Думали, везде так…

— Через Варзоб ехал? Там что? — спросил еще кто-то.

Шофер в кабинке сильно затянулся папиросой. Огонек осветил измученное серое лицо с глубоко запавшими глазами.

— Там тоже страшно, но кое-что уцелело. Раненых много. Перевязывают прямо на улице.

— Как на фронте, — заметил кто-то.

— Почище, друг, — махнул рукой шофер. — Две секунды — и все подчистую: ни кишлаков, ни людей…

Несколько слов, произнесенных этим измученным человеком, только что приехавшим «оттуда», сказали больше, чем все прочитанные когда-то описания.

Вот она, действительность!

Мне вдруг показалось: что-то страшное нависло над затихающим городом. Оно молчаливо прячется во мраке, но стоит ему шевельнуться — и не будет ни этих прекрасных белых зданий, ни тенистых, похожих на зеленые коридоры улиц, ни людей, голоса которых доносятся из темноты. Останутся лишь мертвые развалины, как в кишлаках, о которых говорил шофер.

То, что Душанбе пережил утром, что казалось таким пустяком, было отзвуком катастрофы. Эта катастрофа каждую секунду может повториться. Перед исполинской мощью сил, дремлющих в недрах Земли, бледнеют орудия войны. Каждое мгновение эти силы могут пробудиться и напомнить о себе волнами разрушения.

Войну можно прекратить, войну можно предотвратить соединенными усилиями многих людей. Землетрясение не только нельзя предотвратить, его все еще нельзя даже предсказать. Когда произойдет следующий толчок? Какой силы он будет?

Резкий свист заставил шарахнуться в сторону. Передо мной стоял пожилой милиционер-таджик в белом кителе.

— Зачем по дороге идешь? Зачем один разговариваешь? — спросил блюститель ночного порядка, испытующе глядя из-под черного лакированного козырька.

Я ошеломленно молчал.

— Немножко пьяный? — ласково продолжал милиционер. — Спать надо! Идем домой, провожу.

— Я не пьяный, — запротестовал я. — Я, я думал о землетрясении…

— Когда землетрясение будет, можно по дороге идти, — сказал, подумав, милиционер, — сейчас нельзя.

— А когда будет землетрясение?

Он заглянул мне в лицо и укоризненно покачал лакированным козырьком.

— Я серьезно спрашиваю, — настаивал я. — Когда будет следующее землетрясение?

— А говоришь, не пьяный, — мягко сказал он. — Совсем пьяный. Плохое вино пил: ноги идут, голова ничего не понимает. Зачем задавать вопрос, на который нельзя ответить?

— На этот вопрос надо обязательно найти ответ, — решительно заявил я.

— Слушай, зачем скандалить? Иди, пожалуйста, спать, — попросил он.

— Спокойной ночи, — сказал я и быстро зашагал по пустынной улице.

Дойдя до угла, я оглянулся. Милиционер неподвижно стоял посреди дороги и смотрел мне вслед.

ПО ДОРОГАМ И ТРОПАМ ДИКОГО КРЫМА

Загадка Марты

Мы продирались сквозь колючий кустарник к одинокой известняковой скале, затерявшейся среди горбатых, заросших склонов в верховьях Марты. В лесу было тихо и душно. Под ногами хрустел валежник, нити невидимой паутины липли к потному лицу, цеплялись за очки. Сквозь неподвижную листву россыпью золотых зайчиков прорывалось горячее крымское солнце.

— Вот она, загадка Марты! — сказал Василий Иванович, указывая на замшелые ребра серых скал. — Но здесь все так заросло, что ничего не удастся выяснить…

— Разгадку тайны этих известняковых глыб надо искать там, где они возникали, — заметил я, — где-нибудь на Южном берегу, вблизи остатков древних вулканов. Может быть, это обломок рифа, некогда венчавшего подводный вулканический конус?

— Хорош обломочек, — покачал головой Василий Иванович. — Эта скала больше шестиэтажного дома. И потом, где следы самих рифов? Мне не приходилось встречать древние известняки в слоях вулканических пород на Южном берегу.

Солнце уже склонялось к западу, когда мы закончили осмотр скалы и поднялись на ее вершину. Внизу, в долине, где остался наш маленький газик, лежала прохладная тень.

— Сергей Алексеевич блаженствует, — с завистью сказал Василий Иванович, — возле машины теперь не жарко.

— Что вы думаете о глыбе? — спросил я.

— Вопрос остается нерешенным. Вы считаете эту скалу обломком рифа, поднимавшегося из глубин юрского^[29] моря. Можно придумать еще кучу объяснений.

Представьте себе, что возле этой скалы проходит линия крупного разлома земной коры. Песчаники, которые мы видели в низовьях Марты, надвинуты на сланцы, слагающие верховья долины. Линия надвига скрыта под почвой, травой и кустарниками. Единственное, что выдает ее глазу геолога, — известняковая скала. Скалу оторвало от массива древних известняков и приволокло сюда. Смотрите, как она иссечена трещинами. Это следы тех движений и давлений, которые ей пришлось испытать.

— В вашей гипотезе есть два слабых места, — возразил я. — Во-первых, в соседних долинах можно найти и другие известняковые глыбы. А во-вторых, древних известняковых массивов под молодыми породами Степного Крыма как будто нет.

— Или они еще не открыты, — перебил Василий Иванович.

— Согласен. Буровых скважин в Степном Крыму пока не очень много. Значит, у задачи могут быть два решения: либо эта глыба — обломок рифа, который существовал недалеко отсюда, где-то на современном Южном берегу, либо это отколотая часть древнего известнякового массива, захороненного далеко на севере.

— Можно предложить еще и третью гипотезу, — улыбнулся Василий Иванович. — В юрское время на севере был берег древнего моря, сложенный известняками. Во время землетрясений с отвесных обрывов отваливались огромные глыбы. Они соскальзывали по илистому дну моря на несколько километров к югу, и вот мы видим их здесь в толщах пород, отложенных на дне юрского моря.

— Вы считаете, что источник глыб обязательно на севере, — не сдавался я. — Чтобы доказать любую из ваших гипотез, надо искать на севере крупные известняковые массивы. Для этого пришлось бы разбурить большую часть Степного Крыма. Мою гипотезу доказать гораздо легче. Достаточно найти небольшие обломки известняков в слоях вулканических пород на Южном берегу.

— Что ж, — сказал Василий Иванович, — отыщите хоть один кусочек такого известняка в слоях вулканических пород на юге, и я поверю в рифы, выросшие на древних подводных вулканах.

Он умолк и несколько раз кивнул головой, словно подтверждая свои последние слова, потом опустил молоток и полевую сумку в густую траву и хотел сесть возле.

— Осторожно! — быстро крикнул я. — Здесь ясенец…

Огненно-красные свечи ядовитых цветов были рассеяны среди зеленой травы, покрывавшей вершину. Стараясь не задеть ни самих цветов, ни их узких расчлененных листьев, напоминающих листья ясеня, мы осторожно присели на выступ скалы.

— Красивые, бестии! — Василий Иванович осторожно коснулся рукояткой молотка ближайшего стебля. — Неужели так ядовиты?

— Стоит дотронуться влажной рукой до лепестков или листьев — и будут ожоги почти как от иприта.

Он с отвращением отдернул молоток и отодвинулся подальше от предательского цветка.

Некоторое время мы сидели молча. Внизу лежали покрытые густыми лесами волнистые склоны хребтов. Южный горизонт замыкали обрывы Яйлы. Далеко на северо-западе искрилась в солнечных лучах серебристо-голубая гладь Евпаторийского залива.

— Пустота и глушь, — задумчиво проговорил Василий Иванович. — Безлюдная долина, лесные джунгли, непроходимые от лиан, ядовитые цветы — и все в нескольких десятках километров от асфальтовых магистралей, от пансионатов и санаториев.

— Есть два Крыма, — заметил я. — Крым курортный и Крым дикий. Дикий Крым местами начинается прямо возле шоссе и туристских троп. Вот он перед нами — дикий Крым, с массой загадок, тайн, непрочитанных страниц книги природы…

Принято считать, что Крымские горы лишь осколок горной страны, некогда существовавшей на месте Черного моря. Что это была за страна, когда она возникла и почему ее поглотили морские волны? Откуда взялись огромные валуны гранитов в окрестностях Балаклавы? Нигде в Горном Крыму коренных выходов гранитов нет. Почему древние греки, первые колонизаторы крымских берегов, воздвигли город Херсонес на скалах Гераклейского полуострова, открытых ветрам и бурям, а не в одной из хорошо защищенных бухт, где впоследствии был заложен Севастополь? Или две с половиной тысячи лет назад севастопольских бухт еще не существовало? Какие чудовищные силы оторвали целые массивы от известняковых обрывов Яйлы и раскидали их по всему Южному берегу?

А эта лесная глушь, эти пустынные долины, где дороги с тысячелетними колеями давным-давно заросли колючим кустарником! Во время войны в непроходимых крымских лесах находили убежище партизаны. Война окончилась полтора десятка лет назад, но и сейчас здесь найдется немало глухих ущелий и логов, в которых эхо еще не отзывалось на удары геологического молотка.

Не парадокс ли, что горы Крыма в геологическом отношении изучены хуже многих уголков Тянь-Шаня?

— Это-то понятно! — перебил Василий Иванович. — В Горном Крыму нет крупных месторождений полезных ископаемых. Естественно, что геологи уделяли ему меньше внимания.

— Может быть, месторождения здесь еще не открыты именно потому, что геологи интересовались Крымом от случая к случаю, — возразил я. — Строение Горного Крыма и его геологическая история чрезвычайно сложны. Вот мы с вами не можем решить, откуда взялись глыбы известняка среди песчаников и сланцев Крымских гор. Между тем, решив этот маленький вопрос, можно выяснить условия, в которых отлагались сами песчаники и сланцы. А тогда удалось бы сказать, какие полезные ископаемые прячутся в этой толще пород. И таких загадок еще немало. На их выяснение потребуются годы.

— Давайте попробуем разгадать тайну этих известняков, — предложил вдруг Василий Иванович. — Ум хорошо, а четыре лучше. Крымский Институт минеральных ресурсов посылает меня исправить геологическую карту Южного берега — от мыса Ифигении до Байдарских ворот. Ваши студенты приедут из Ленинграда не раньше чем через неделю. Поедемте на неделю с нами. У нас будет грузовая машина, палатки, все оборудование для лагеря. Останавливаться будем прямо на берегу моря. После маршрута — пляж и купание. Сергей Алексеевич варит такие украинские борщи — пальчики оближешь. А мы с вами, может быть, найдем следы рифов, от которых могли отколоться вот эти кусочки…

Василий Иванович ударил молотком по выступу скалы. Из трещины известняка стремительно выскочила маленькая зеленая ящерица и, блеснув на солнце, исчезла в густой траве.

Виртуоз баранки

Через час, изрядно уставшие и исцарапанные, мы спустились к машине. Сергей Алексеевич сладко храпел, выставив длинные худые ноги из-под запыленного корпуса газика.

— Поехали, — сказал Василий Иванович и легонько постучал по стоптанному каблуку, торчащему из-под колес.

Под газиком раздался звук, напоминающий добродушное ворчание пробуждающегося медведя, ноги исчезли, и появилась всклокоченная голова нашего шофера.

При виде нас на его длинной небритой физиономии выразилось явное разочарование:

— Что-то быстро сегодня, — сказал он, почесываясь, — я еще второго сна не доглядел.

— Едем скорей, — торопил Василий Иванович. — Надо до темноты поспеть в Симферополь.

Сергей Алексеевич осведомился, который час, и, услышав ответ, объявил, что довезет как из пушки.

— Как из пушки только по шоссе, — забеспокоился Василий Иванович, — а до шоссе, пожалуйста, по-человечески.

Газик жалобно вякнул, кашлянул и тихо задрожал. Сергей Алексеевич взгромоздился на сиденье, вопросительно оглянулся, нахлобучил поглубже засаленную кепку и дал такой газ, что машину заволокло облаком желтого вонючего дыма. В следующее мгновение невидимая сила прижала нас к спинке сиденья, и мы понеслись…

Мне приходилось ездить с лихими шоферами и по Памирскому тракту, и по узким горным дорогам над Зеравшаном, и по бревенчатым гатям, проложенным через непроходимые таежные топи. То были увеселительные прогулки по сравнению с нашим возвращением с Марты.

Газик, завывая, мчался по узкой лесной дороге; ветви хлестали по лицу; непросохшие после дождя лужи со свистом выплескивались в разные стороны; от крутых виражей рябило в глазах. Мы с Василием Ивановичем судорожно вцепились в сиденье и друг в друга. Нас швыряло и подбрасывало на ухабах. Полевые сумки, нагруженные камнями, и фотоаппараты били по животу и по груди.

Наконец газик вырвался из леса на более ровное пространство широкой галечной поймы.

Здесь по крайней мере можно было не опасаться веток. Я вздохнул свободнее и попытался устроиться поудобнее, но газик загудел еще надрывнее и ускорил бег.

Оставляя за собой километровый хвост седой непроглядной пыли, мы пронеслись через тонущее в садах село Верхоречье и выскочили на Качинское шоссе в тот момент, когда с него сходило большое стадо коров и коз.

Мимо промелькнула масса рогов, спин и хвостов, впереди открылась свободная дорога, и мы помчались еще быстрее.

— Артист, — шепнул уже пришедший в себя Василий Иванович, когда мы проскочили между автобусом и арбой, груженной арбузами, и вырвались на Симферопольское шоссе. — Виртуоз баранки…

У меня не было сил возражать.

Мы едем искать древние рифы

На следующее утро, вспоминая возвращение с Марты — головоломную гонку по ухабам лесных дорог и стремительные виражи на темном шоссе, я с некоторым беспокойством ожидал прибытия экспедиционной машины.

Мне приходилось бывать за Симеизом, и при мысли о крутых спусках по узким петлям дорог с высоты Севастопольского шоссе к морю начинала слегка кружиться голова. Мои спутники оказались отвратительно пунктуальными. Точно в назначенный час под окном мазанки, в которой я жил, послышался гул машины. Я вышел во двор и увидел Сергея Алексеевича, направляющегося за моими вещами. Он был тщательно выбрит, торжествен и невозмутим.

За невысокой изгородью стоял маленький грузовичок, битком набитый походным скарбом.

На ворохе кое-как уложенных ящиков, спальных мешков, свертков, кольев, веревок, кастрюль и ведер восседали Николай Николаевич Пидконичко, геолог из Симферополя, и тринадцатилетний сын Василия Ивановича Игорь. Сам Василий Иванович приветливо улыбался мне из кабины.

Очутившись со своим рюкзаком и спальным мешком между батареей ведер и ящиком с картошкой, я предложил навести в кузове хоть какой-нибудь порядок.

— Само утрясется, — равнодушно процедил Николай Николаевич, продолжая грызть семечки, которые он выковыривал из здоровенной головы спелого подсолнечника.

— Утрясется, — подтвердил Игорь, протягивая такой же подсолнечник мне.

Я решительно отказался, торопливо соображая, за что можно держаться, когда машина тронется.

Впрочем, мои опасения вскоре рассеялись. Сергей Алексеевич вел тяжело груженную машину по крутым ухабистым улицам Партизанского, как по гладкому асфальту. Без единого толчка и рывка мы поднялись на Белый хребет и покатили к Симферополю.

Я просто не узнавал Сергея Алексеевича. Он уступал дорогу обгонявшим нас грузовикам, настойчиво гудел перед каждым поворотом, вежливо козырял встречным милиционерам, которые подозрительно поглядывали на наш перегруженный кузов.

Миновав изнывающий от зноя Симферополь, мы выехали на Алуштинское шоссе. Даже здесь, на широкой асфальтовой ленте, по которой стремительно мчались встречные машины, Сергей Алексеевич не прибавлял газа.

Мимо проплыли желтоватые обрывы второй гряды Крымских гор. Тысячелетия назад над ними возвышались стены древнего Неаполя — столицы Скифского государства. Прохладный ветер прилетел с голубого Симферопольского озера. Узкая долина Салгира расширилась, и мы въехали в обширную котловину, окруженную горами.

Грузовичок неторопливо катился мимо белых мазанок и садов, мимо квадратов полей, на которых комбайны убирали пшеницу, мимо темно-зеленых ореховых рощ. Словно вырастая из-под земли, приближались крутые голые склоны Чатырдага и горбатые залесенные отроги Демерджи-Яйлы.

— Что с Сергеем Алексеевичем? — не выдержал я, когда машина въехала в узкое ущелье Ангары и поползла по крутым серпантинам шоссе к перевалу. — Мне казалось, что обычно он ездит несколько быстрее.

— Оштрафовали, — лаконично объяснил Николай Николаевич, протягивая руку за следующей головкой подсолнечника.

— Хотели права забрать, — добавил Игорь. — За ним вчера до самого Бахчисарая милиционер гнался. Не догнал. Поймал уже в Симферополе.

Я вспомнил запыленную фигуру, промелькнувшую вчера на мотоцикле через несколько минут после того, как я покинул газик. Все стало ясно. В правилах движения по дорогам Крыма виртуозы не предусмотрены.

В полдень мы без приключений добрались до Алушты. На площади возле базара устроили привал и, не сходя с машины, закусили арбузами.

Курортники с недоумением косились на нашу компанию; запыленные широкополые шляпы, мятые парусиновые спецовки и здоровенные ботинки, наконец, ворох поклажи, на котором мы восседали, — все привлекало внимание. Особенно любопытные взгляды вызывал пестрый шелковый шарф на бритой голове Николая Николаевича. Игорь утверждал, что шарф придает ему сходство с пиратом.

Какая-то курортная дама поинтересовалась, кто мы такие.

— Цыгане, — невозмутимо пояснил Сергей Алексеевич. — Давай погадаем…

Покончив с арбузами, мы поехали дальше.

Около восьмидесяти километров тарахтел наш грузовичок по одной из живописнейших дорог мира. Яркое солнце. Горячий ветер рвется навстречу. Горы справа и бескрайняя голубая гладь слева. Скалистые горбы Кастели и Аюдага, белые домики Гурзуфа внизу у моря, красавица Ялта, сосновые леса над Ореандой, черные стрелы кипарисов вокруг стен Воронцовского дворца, обрывистый гребень Кошки с серебристыми башнями астрофизической обсерватории — и вот грузовичок снова катится по пустынному шоссе высоко над морем. Над нами нависают обрывы Яйлы. Мы снова в диком Крыму, среди зарослей колючего кустарника, хаоса каменных обвалов и скал, уступами спускающихся к морю.

Здесь еще мало санаториев и домов отдыха, но много мест, где их можно построить. В обрывах над шоссе лепятся похожие на зонты крымские сосны. Ниже шоссе они местами образуют сплошные заросли, и кажется, что машина катится по верхушкам деревьев.

Солнце уже скрылось за серой стеной Яйлы. Свежий ветер бьет в лицо.

— Мыс Ифигении, — говорит вдруг Николай Николаевич и указывает далеко вниз.

Там, у самого моря, в фиолетовой мгле видна большая коричневатая скала в кружеве пены.

Сергей Алексеевич с величайшей осторожностью спускает наш механизированный табор по крутым петлям разбитой дороги. Дорога становится все хуже, петляет все фантастичнее и наконец исчезает возле заброшенного виноградника.

— Приехали, — объявляет Николай Николаевич и спрыгивает на землю.

— Эх, как далеко от моря! — разочарованно тянет Игорь.

— Надо было повернуть возле ливанского кедра, — кипятится в кабинке Василий Иванович.

— Поехали назад, — невозмутимо предлагает Сергей Алексеевич. — На всякий случай выходи, кто жить хочет…

Развернуться негде, и грузовичок пятится вверх по головоломным извилинам. Мы плетемся впереди машины и в четыре голоса предупреждаем Сергея Алексеевича о поворотах, хотя он прекрасно обходится без наших советов.

Когда грузовичок выбрался на более приличную дорогу и развернулся, было почти темно. От Байдарских ворот задувал холодный ветер. Сергей Алексеевич дрожащими пальцами раскурил папиросу. Красноватый огонек озарил его длинное морщинистое лицо, усеянное мелкими капельками пота.

Мы заночевали возле дороги в каком-то заброшенном парке, так и не найдя пути к морю. Вскоре под кустом зашумел примус, и через несколько минут все пили горячий, крепкий чай.

Уже засыпая, я слышал, как Игорь перетаскивал с места на место свою походную кровать, отыскивая в темноте площадку поровнее. В конце концов он нашел то, что искал, и успокоился; утром оказалось, что он ночевал в мусорной яме.

Спали мы плохо. Кусались москиты и оглушительно трещали цикады. Ветер резкими порывами налетал с Байдар. Где-то внизу глухо шумело море.

На мысе Ифигении

Три дня мы лазали по обрывистым скалам мыса Ифигении. Курортники из ближайшего дома отдыха с интересом наблюдали, как мы долбим камни, измеряем толщину слоев, рисуем нагромождения вулканических бомб.

Вечерами мы собирались у нашего грузовичка, поставленного, как говорил Сергей Алексеевич, «на якорь» в заброшенном парке. В кузове грузовичка был склад и спальня Сергея Алексеевича. Рядом, под серебристым ливанским кедром, помещалась кухня, в которой постоянно пыхтели два закопченных примуса. Кухонным столом служили мраморные ступени какой-то лестницы, которая уже давно никуда не вела. Василий Иванович с Игорем жили в маленькой палатке, поставленной возле самой машины, а мы с Николаем Николаевичем — прямо под кустами диких роз, в которых ночами звонко трещали цикады.

Игорь, возвратившись из маршрута, считал свои обязанности оконченными. Он вытаскивал из машины большую модель самолета, склеенную из тонких планок и кальки, и начинал запускать ее с земли и с деревьев, на которые залезал с легкостью котенка. После двух-трех полетов самолет выходил из строя, и Игорь до наступления темноты чинил и подклеивал разорванные крылья. С каждым днем самолет летал все лучше и наконец однажды, подхваченный порывом ветра, улетел в открытое море.

Игорь не очень огорчился. Он объявил, что модель успешно закончила испытания, и принялся рисовать новый самолет, который собирался построить по возвращении в Симферополь.

Для нас троих приход в лагерь не означал конца рабочего дня. В ожидании борща, побулькивающего в большой кастрюле, мы раскладывали взятые задень образцы горных пород, писали этикетки, раскрашивали карты, дополняли записи в дневниках.

Николай Николаевич никогда не ленился спуститься еще раз к морю. Он даже считал, что купаться в темноте гораздо приятнее, чем днем. Впрочем, и днем он не пропускал возможности нырнуть и предпочитал маршруты вдоль берега, во время которых можно было, лазая по пояс в воде, осматривать прибрежные скалы.

Сваренный борщ должен был еще «допреть» под старым ватником Сергея Алексеевича. Игорь утверждал, что свой окончательный вкус и запах борщ приобретает именно благодаря ватнику.

Когда все этикетки бывали написаны, образцы упакованы, а наше терпение испытано до последнего предела, Сергей Алексеевич торжественно приглашал к столу. Столом служил большой брезент, разложенный на траве. Мы не заставляли себя ждать и молниеносно занимали места.

За столом обычно царила благоговейная тишина, прерываемая лишь стуком ложек да краткими одобрительными возгласами по адресу борща.

Сергей Алексеевич очень ревниво относился к своим кулинарным произведениям. Он был твердо убежден, что к ним ничего нельзя больше добавить. Положить в тарелку щепотку соли значило глубоко оскорбить его, а попросив перцу, вы рисковали потерять его расположение на целый вечер. Зато ничто так не льстило ему, как просьба добавки. Я прочно завоевал его симпатию во время первого же ужина, одолев три миски борща.

Работы успешно продвигались вперед, однако известняки никому из нас не попадались.

— А ведь не подтверждается пока ваша гипотеза о рифах на вулканическом острове, — заметил как-то Василий Иванович.

— Мыс Ифигении — это не совсем вулканический остров, — возразил я. — Посмотрим, что будет западнее.

— А почему мыс называется Ифигения, кто она такая? — неожиданно спросил Игорь.

Мы переглянулись.

— Какая-то царица или богиня… — не очень уверенно протянул Николай Николаевич.

— Она, должно быть, тут утопилась, — вмешался Сергей Алексеевич. — Место самое подходящее. Кругом красота такая. Я, скажем, как красивое увижу, так меня тоска берет. Чего-то мне надо… А чего, сам не знаю. Так и она. Жила-жила на этой скале, да и затосковала. Поднялась на самую вершину, огляделась, подумала — и бултых! А там, под обрывами, глубина, сами знаете…

— Романтично, но не совсем точно, Сергей Алексеевич, — сказал Василий Иванович. — Ифигения, по преданию, действительно жила здесь, но топиться не стала, ибо покровительница — богиня Артемида — одарила ее бессмертием.

Ифигения — героиня множества мифов и античных трагедий. Ее считают дочерью Агамемнона — царя Аргоса в древней Греции. Слыхали про такого?

Перед отплытием греков на Троянскую войну Агамемнон оскорбил богиню Артемиду: он убил на охоте посвященную ей лань. За это богиня наслала безветрие. Флот греков не мог покинуть гавань. Богиня обещала вернуть людям ветер, если Ифигения будет принесена ей в жертву. Агамемнон по требованию войска вынужден был согласиться.

Ифигению привели в лагерь, но, когда девушка уже лежала на жертвенном камне, Артемида смягчилась. Она похитила Ифигению и на облаке перенесла в Тавриду. Здесь, на этой скале, богиня воздвигла храм.

Ифигения стала жрицей богини. Тут и разыскал Ифигению ее брат Орест, который приплыл в Тавриду вместе со своим другом Пиладом. Друзья увезли Ифигению на родину.

— А если бы не увезли, обязательно утопилась бы, — убежденно заявил Сергей Алексеевич.

Загадка разгадана

Поиски древних рифов на мысе Ифигении не увенчались успехом. В слоях вулканических пеплов и бомб, слагающих обрывы, известняков не было. Не оказалось их и западнее, между мысом Ифигении и похожим на спину гигантского стегозавра гребнем Меласа.

Мы уже трижды переносили лагерь. Срок моего пребывания на Южном берегу подходил к концу. Пора было возвращаться в Симферополь. Однажды за ужином Василий Иванович ласково спросил:

— Как с рифами? И здесь их следов как будто не видно?

Я не принял вызова и предпочел промолчать.

— Остался еще сам гребень Меласа, — заметил Николай Николаевич. — Может, там…

Ночью неожиданно испортилась погода. Ветер пригнал с моря тучи. Начал накрапывать дождь. Пришлось перекочевать в палатки. К утру дождь прекратился, но холодный ветер продолжал гнать вереницы серых облаков. После завтрака мы отправились в последние маршруты. Василий Иванович и Николай Николаевич пошли вниз, к морю, а мы с Игорем полезли на Меласский гребень. Здесь ветер свирепствовал гораздо сильнее, чем в лагере. Временами трудно было устоять на ногах.

— Не думал, что летом в Крыму бывает так холодно, — ворчал Игорь, карабкаясь вслед за мной по крутому склону. — Дождя нет, а все время кропит чем-то мокрым…

— Налетел шторм, — начал я, пытаясь перекричать вой ветра. — Посмотри на море; видишь, как ветер срезает гребни волн и несет водяную пыль к берегу? Ее доносит до нас…

Я не кончил. Яростный порыв ветра сорвал мою шляпу и унес в глубокий лог, заросший густым кустарником.

Пришлось искать ее среди колючих кустов.

Мы потеряли так много времени на поиски шляпы, что теперь надо было торопиться.

— Давай разделимся, Игорь, — предложил я. — Ты иди по тропе к вершине и отбей образцы на всех обнажениях, какие встретишь, а я попробую пробраться по логу.

— Зря обдеретесь, — предупредил Игорь. — Там ничего нет, кроме держидерева, шиповника и ежевики.

— Ладно, я потихоньку.

Игорь оказался прав. Колючий кустарник рос сплошной, непроходимой стеной. Куда бы я ни сунулся, всюду меня встречали твердые, как гвозди, и острые, как осиные жала, иглы и шипы. Колючие побеги ежевики обвивали ноги и не давали ступить шагу. Я был весь исколот и исцарапан, разорвал рубашку и чуть не выколол глаза шипами терновника.

Я уже давно вернулся бы назад, если бы не Игорь, который бодро колотил камни где-то над моей головой. В моем положении отступать не годилось, и я упрямо лез вперед, натыкаясь на все новые и новые колючки.

«Не мудрено, что в Крыму остались лога, не осмотренные геологами, — думал я, стараясь вытянуться в ниточку между здоровенным кустом терновника и зарослями ежевики. — Здесь надо сначала идти с топором, а уже потом с геологическим молотком».

Наконец кустарник стал редеть, и я вздохнул с облегчением. Теперь можно было распрямить спину и осмотреться. Прямо передо мной из-под узколистых ветвей держидерева торчал большой серый камень.

Я по привычке ударил его молотком и замер на месте. Это был известняк, такой же, как в верховьях Марты! Я принялся отколачивать образцы. Сомнений не было. Большая глыба известняка, надежно замаскированная густой зарослью кустов, поднималась среди слоев коричневатого песчаника, содержащего примесь вулканического пепла. Этот песчаник залегал прямо на вулканических лавах и мог образоваться только при разрушении древнего вулкана. Значит, где-то на этом острове существовал коралловый риф. Значит…

— Дядя Володя! — вопил издали Игорь. — Где вы, идите сюда-а!

— Подожди, я тут нашел что-то интересное!

— Я тоже-е…

— А что?

— Не зна-а-ю! Может, известняк, который вы с папой ищете-е…

Удача, как и беда, не приходит одна.

Мы с Игорем почти одновременно наткнулись на глыбы древних известняков, которые до этого прятались от глазисследователей.

Не прошло и часа, как мы уже нашли целую вереницу известняковых глыб.

Сомнений не было: когда-то здесь поднимался риф. Прибой древнего моря уничтожил его еще в минувшие геологические эпохи. В одной из глыб даже оказалась ископаемая фауна — крупные раковины моллюсков и ветвящиеся стебли коралловых колоний. Нагруженные образцами, мы вскарабкались на самую вершину Меласского гребня. Его исполинские зубцы были сложены скоплениями вулканических бомб, сцементированных песком и пеплом.

Ветер загнал нас в узкую расселину между черными зубцами. Здесь мы присели отдохнуть.

Игорь морщил облупленный нос, что-то усиленно соображая.

— Дядя Володя, — спросил он наконец, — вот вы говорите, что это древний вулкан. Как же здесь жили кораллы? Почему они не сгорели от лавы?

— Это был подводный вулкан. Он образовался на дне древнего моря, и, пока он действовал, кораллов на нем не было. Из кратера вулкана вытекали потоки лавы и постепенно наращивали его конус. Потом вулкан начал угасать. Вероятно, его вершина находилась уже близко от поверхности моря. Море было теплое, тропическое. На вершине подводной горы поселились кораллы, моллюски и другие морские организмы; их известковистые скелеты образовали массив рифа.

Дно моря вместе с вулканом постепенно погружалось. Кораллы вынуждены были надстраивать свои колонии: ведь кораллы могут жить только на малых глубинах, в чистой, прозрачной воде, куда проникает солнечный свет. Постепенно на вершине вулкана возник коралловый атолл, вероятно, похожий на современные коралловые острова Тихого океана. Однако дно моря не оставалось спокойным. Время от времени оно испытывало сильнейшие моретрясения. Мог пробудиться и сам вулкан. Во время одного из моретрясений или при новом извержении наш коралловый риф был разрушен.

Обломки рифа соскользнули по склонам подводной горы на большую глубину. Впоследствии они были погребены в слоях песков и илов, отлагавшихся на морском дне. Эти глыбы мы встречаем теперь в толщах горных пород в долинах Марты, Альмы, Салгира. Другие глыбы остались лежать вблизи разрушаемого волнами острова. Их также занесло песком и илом. Такие глыбы мы и нашли с тобой сегодня. Они залегают прямо на склоне древнего вулкана.

Прошли миллионы лет. Море отступило, поднялись Крымские горы. Изучая слои горных пород, мы смогли прочитать еще одну страничку геологической истории Крыма…

Когда мы возвратились вечером в лагерь, Василий Иванович и Николай Николаевич встретили нас загадочными улыбками.

— Ну, как ваши успехи? — спросил Сергей Алексеевич, накрывая к ужину походный «стол».

— Ничего, — уклончиво ответил я, освобождаясь от рюкзака и соображая, как бы эффектнее оглушить их всех нашим открытием.

— Придется внимательно обыскать весь гребень, — торжественно объявил Василий Иванович. — Посмотрите-ка, что мы сегодня нашли с Николаем Николаевичем в осыпи.

И он протянул мне маленький кусочек серого известняка, совершенно такого же, каким были набиты паши рюкзаки.

Я молча осмотрел его и передал Игорю. Игорь пренебрежительно шмыгнул носом и хотел швырнуть осколок на землю.

— Но-но, — угрожающе протянул Николай Николаевич, — это единственный…

— Подумаешь, — сказал Игорь, — образец в четверть слезы! Мы вам принесли целый риф…

ГОРЫ РАСТУТ В СПАЗМАХ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЙ

Лагерь стоял на берегу голубого озера. В неподвижной воде отражались деревья, зубчатые уступы скал, покрытые снегом вершины. Указывая на одну из них — далекую пирамиду льда и скал, Закир задумчиво говорил:

— Видишь, это Ганза. Ты заколеблешься, если спрошу, что прекраснее — она сама или ее отражение в прозрачном зеркале этого озера. На сверкающую белизну ее склонов еще не ложился человеческий след.

— Сердце мое полно почтения к твоим словам, самый мудрый из молодых геологов, — неторопливо возразил седобородый Мирзо Алиев, наш проводник и охотник, — но сейчас ты ошибся. Дерзкие пришельцы побывали на вершине красавицы Ганзы…

Мы сидели на кошмах вокруг брезента, служившего столом. Рядом среди зарослей тала и молодых берез белели палатки. Дым костра поднимался тонкой струей над вершинами елей и таял в синеве вечернего неба.

— Ты сказал, Мирзо… — начал Закир.

— Я сказал то, что слышал от своего деда. Искандер Зуркарнайн^[30], чужеземный вождь, много веков назад посетил наши мирные горы. Развалинами, слезами и кровью был отмечен путь его воинов. Здесь, на берегах голубого озера, пришельцы разрушили богатый старинный город. Они не оставили камня на камне от домов, вырубили сады, вытоптали посевы. Они хорошо сделали свое злое дело. Даже следы города исчезли. Люди искали и не могли найти место, где он стоял. Когда Искандер увидел сияющую вершину Ганзы — Матери гор, его обуяла гордыня. «На этой земле ничто не может быть выше стопы моего солдата», — сказал Искандер. И он приказал воинам подняться на вершину Матери гор. Воины поднимались много дней и наконец достигли вершины. Там на желтой скале, одиноко возвышавшейся среди льда, они вырубили лицо Искандера. Неслыханная дерзость не осталась безнаказанной. Землетрясение прокатилось по склонам оскорбленной пришельцами Ганзы. Ее вершина поднялась еще выше в синее небо, а непрошеные гости погибли в урагане снежных лавин. Испуганный Искандер поспешил покинуть негостеприимные горы.

— А лицо на скалах? — спросил Закир.

— Осталось, — помолчав, ответил Мирзо Алиев. — Но еще не родился смельчак, который ступит на вершину Матери гор.

— Придется попробовать, — усмехнулся Закир, — может, найдем там руду! Знаешь, друг, — продолжал он, обращаясь ко мне, — самое интересное в этой легенде — город, разрушенный войсками Александра Македонского. Может быть, именно вблизи города находились древние рудники, которые мы разыскиваем?

— Меня больше всего заинтересовал рассказ о землетрясении, — возразил я. — «Ее вершина поднялась еще выше в синее небо». Это замечательно! Вот ответ на вопрос, как растут горы. Медленные, спокойные поднятия хребтов, происходящие со скоростью нескольких миллиметров или сантиметров в год, сменяются во время землетрясений быстрыми, резкими движениями. Горы растут в спазмах землетрясений. Жители гор, вероятно, не раз бывали свидетелями таких резких поднятий. Из этого родились легенды.

— Резкие поднятия гор при землетрясениях пока не доказаны, — заметил Закир.

— Вернее, не наблюдались геологами, — поправил я. — Однако все говорит за то, что такие поднятия происходят. В предгорьях при сильных подземных толчках наблюдались вертикальные смещения земной поверхности в несколько метров высотой. Очень возможно, что в горах размах движений еще больше. Перевалы через Гималаи, доступные в раннем средневековье для вьючных караванов, сейчас с трудом преодолеваются альпинистами. Как это объяснить?

— Альпинисты плохие! — захохотал Закир. — Ты сам знаешь! Мы с тобой излазали весь гребень Гиссара, простучали молотками каждый выступ скал. Это была наша работа. Мы поднимались на вершины в поисках руды. А они?! Они поднимались, чтобы подняться. Помнишь, мы встретили альпинистов на перевале Казнок? Помнишь, какие у них были лица, когда они вылезли на вершину и увидели, что мы сидим там и колотим камни? Мы им сильно испортили аппетит… Они думали, что на Казнок еще не ступала нога человека…

Закир снова захохотал.

— Ты разве против альпинизма? — не выдержал я.

— Зачем! — удивился Закир. — Я сам альпинист. Значок имею. Альпинизм — хорошее дело, — Закир даже прищелкнул языком. — Очень хорошее. Я против тех, кто превращает альпинизм в прогулку. Надо, чтобы альпинисты полезное дело делали: руду искали, карты составляли…

— Ясно, — сказал я, — оставим в покое альпинистов и Гималаи. Однако резкие поднятия берегов Аляски доказаны геологами. При землетрясении 1899 года некоторые участки южного берега Аляски поднялись над уровнем моря на десять — пятнадцать метров. Эти перемещения захватили и прибрежную чисть морского дна. Над водой появились новые острова и рифы. Изучая последствия землетрясения, геологи установили, что поднятия берегов Аляски происходили уже не один раз. На побережье нашли несколько уступов морских террас с остатками пляжей. Терраса, возникшая при землетрясении 1899 года, имела около трех метров высоты. Следующая, более высокая терраса уже заросла лесом двадцатипятилетнего возраста. Вероятно, она была приподнята над уровнем прибоя при землетрясении 1875 года. На еще более высокой террасе рос семидесятилетний лес. Можно думать, что опа поднялась при землетрясениях 1825–1830 годов. Разве это не доказательства резких поднятий, связанных с землетрясениями?

— Не знаю, — отмахнулся Закир. — Я такой: пока сам не увижу, не поверю…

Вдали что-то сверкнуло. Я глянул вверх. Пока мы болтали у костра, небо затянуло тучами.

На севере, вокруг Ганзы, собиралась гроза. В клубящихся темных облаках засверкали зигзаги молний.

— Буря идет, — сказал Мирзо, вставая. — Надо укрепить палатки. Ганза сердится, — добавил он, когда яркая молния вырвала из темноты крутые склоны далекой горы. — Будет плохая ночь…

Дождь начался вскоре после того, как мы забрались в палатки. Первые капли звонко забарабанили по туго натянутому тенту.

Вначале мне показалось, что дождь не сильный. Я повернулся на бок и уже начал засыпать, когда в палатку под плотно застегнутую дверь с трудом пролез Вал — охотничий пес Мирзо. Пес был такой мокрый, словно он только что вылез из реки. Он попытался отряхнуться, обдал нас тучей холодных брызг, загасил свечу и был немедленно выгнан наружу рассвирепевшим Закиром.

Шум дождя все усиливался и вскоре превратился в сплошной гул. Палатка заполнялась тонкой водяной пылью, а под наши матрацы потекли мутные ручьи.

Закир, чертыхаясь, вылез из спального мешка и начал одеваться.

Палатка содрогнулась под налетевшим шквалом ветра; послышался треск, и водяная пыль стала гуще.

— Тент улетел, — прокричал мне в самое ухо Закир. — Вставай. Дождь такой, что палатка не выдержит.

По крикам, доносившимся снаружи, мы поняли, что ветер опрокинул соседнюю палатку. Закир накинул брезентовый плащ и отправился на помощь, а я накрылся седлом, лежавшим в углу, и, привалившись к одному из кольев, который угрожающе трещал, пытался его удержать.

Струи воды текли через палатку, постепенно снося все, что лежало на полу, к одной из стенок. Молнии сверкали прямо над головой, и оглушительные, похожие на выстрелы удары грома следовали один за другим без перерыва.

Потом гром начал утихать, но дождь, казалось, все усиливался.

В палатку влез Закир с электрическим фонарем в руке, за ним Мирзо и один из наших рабочих. Шествие замыкал пес. Со всех ручьями текла вода. Закир посветил фонарем и, убедившись, что в палатке не осталось сухого места, присел на корточки возле намокшего спального мешка. Мирзо и рабочий последовали его примеру. Бал скромно устроился у самого входа, всем своим видом показывая, что он старается занять как можно меньше места.

— Палатку не поставить, — махнул рукой Закир. — Да и незачем. Все уже вымокло. Третья палатка уцелела, но там тесновато — не повернуться…

Наступило молчание. Дождь лил с прежней силой.

— Быстро собралась гроза, — заметил Закир, тщетно пытаясь закурить мокрую папиросу. — С чего бы? Вечером небо было совсем чистое.

— Плохое дело, — задумчиво сказал Мирзо, — не помню здесь такого дождя. Это не к добру…

— Верно, — невесело усмехнулся Закир. — Что не к добру, сами чувствуем. Сухой нитки не осталось.

— Я не про то, — возразил Мирзо, выжимая морщинистой рукой седую бороду.

Дождь лил всю ночь. К рассвету он начал утихать, но не перестал.

Мокрые и продрогшие, мы вылезли из палатки, едва лишь забрезжил серый рассвет. Под ногами хлюпала размокшая земля. Вокруг все тонуло в густом сором тумане. Шелестел в листьях мелкий дождь. Внизу за кустами глухо шумела река.

— Теперь зарядил на целый день, — с отвращением сказал Закир, стуча зубами от холода. — Чаю бы горячего! Ты ведь колдун, Мирзо, ты все можешь…

Пока мы по очереди переодевались в единственной непромокшей палатке, Мирзо ухитрился разжечь под кустом костер. Вскоре все, обжигаясь, пили темный, как чернила, чай.

Дождь продолжал моросить. Время от времени он усиливался, и дождевые капли громко барабанили по намокшему тенту. Гул реки становился все явственнее. В нем можно было отчетливо различить глухие удары: видимо, вздувшийся поток увлекал с собой большие камни.

В полдень в гул реки вплелся какой-то новый звук. Он зародился наверху, на склонах, и, быстро нарастая, превратился в угрожающий грохот. Казалось, где-то совсем близко стремительно несется курьерский поезд.

Мы выскочили из палаток. Грохот завершился резким ударом, от которого дрогнула под ногами земля.

— Лавина, — пробормотал Закир, глядя округлившимися глазами то на меня, то на Мирзо. — Прошла совсем близко. Как бы следующая не прикрыла нас…

— Нет, — спокойно сказал Мирзо. — Здесь не достанет. Место хорошее…

Грохот далеких и близких лавин слышался все чаще. Дождь ускорил таяние снегов. Потоки воды, низвергавшиеся по склонам, увлекали с собой обломки горных пород, порождая сели^[31] и лавины.

Странное беспокойство овладело Балом. Спокойный обычно пес, поджав хвост, слонялся по лагерю и, казалось, не мог найти себе места. Он по очереди подходил к каждому из нас, заглядывая в глаза, и тихо повизгивал.

— Испугался лавин, — посмеивался Закир. — Трус ты, а не охотничья собака.

Мирзо задумчиво тряс седой бородой:

— Бал чует беду, нехорошо…

Старый охотник несколько раз выходил на дождь, всматривался в густой туман, прислушивался.

— Что там? — подозрительно спрашивал Закир.

Мирзо пожимал плечами.

К вечеру дождь перестал, туман поднялся, открывая темные, омытые дождем склоны гор. Оказалось, что уровень озера заметно повысился. Песчаные пляжи были залиты. Взмученные воды подступили вплотную к кустам, окружавшим наш лагерь. Вскоре в просветах между тучами появились клочки туманного синего неба.

Бал не успокаивался. Он бродил по лагерю, время от времени забивался под мокрые кусты и подвывал.

Несмотря на то что погода улучшилась, всеми нами овладела какая-то неясная тревога. Может быть, она явилась следствием бессонной ночи и странного поведения Бала…

Мирзо велел рабочим пригнать лошадей поближе к лагерю.

Проглянуло низкое уже солнце, и мы начали торопливо развешивать для просушки мокрые спальные мешки, матрацы, ватники.

Ярко запылал костер, зашипел в казане бараний жир…

Дальше все развернулось неожиданно и стремительно.

Послышался глухой далекий гул.

Я поспешно глянул вверх, думая, что увижу где-нибудь на склоне лавину, но в этот момент сильный толчок швырнул меня на землю. Падая, я заметил, как перевернулся казан с пловом и как Закир, пытаясь удержаться на ногах, уронил палатку.

Ошеломленный падением, я присел на мокрой траве. Грохот, похожий на раскаты тяжелого грома, доносился откуда-то из-под земли. Он сливался с гулом, нарастающим на окрестных склонах. Это шли, стремительно увеличивая скорость, лавины. Их ударов и не слышал. Они потонули в раскатах подземного грохота.

Снежное облако вдруг окутало далекую вершину Ганзы, белые змеи снеговых лавин побежали по ее темным скалистым склонам. Серая скала, нависшая над озером, дрогнула и вместе с растущими на ней высокими елями скользнула в воду.

Я попытался подняться, но в этот момент новый сильнейший удар опрокинул меня на землю. Где-то совсем близко затрещали ломающиеся деревья, и озеро, плеснув широкой волной, хлынуло в лагерь. Я инстинктивно ухватился за ствол молодой березы. Холодная мутная вода поднялась до колен и стала медленно уходить, унося с собой спальные мешки и матрацы.

Странные волны образовались на зеленых склонах над озером. Эти волны побежали вниз, к берегу. Мне показалось, что окрестные горы проваливаются в озеро. Кажется, я громко вскрикнул, но голоса моего, наверное, никто не слышал. Его заглушили новые раскаты подземного гула. Гул сопровождался пронзительным шипением. Казалось, совсем близко взрываются гигантские паровые котлы и освобождаются огромные массы пара. Однако последовавший за этим толчок был слабее предыдущих.

Зеленые волны на склонах гор, скользя вниз, набегали одна на другую и превращались в огромные оплывины. Размокшая от дождя почва вместе с кустарниками и небольшими деревцами сползла в озеро, обнажив скалы.

Ошеломленный происшедшим, я продолжал судорожно сжимать спасительный ствол молодой березы. Подземный гул затихал. Только на далеких склонах еще слышался глухой треск и тяжелые удары лавин. Постепенно и они смолкли. Воцарилась полнейшая тишина.

Внезапно задергалась упавшая на землю палатка, и из-под нее высунулась мокрая физиономия Закира.

— Я действительно утонул или мне это только показалось? — спросил он, пытаясь улыбнуться. Губы его побелели, а из глубокой царапины на щеке текла кровь.

Я шагнул ему навстречу, чтобы помочь подняться. Мокрые ноги казались чужими, колени дрожали.

— Вот и все, — продолжал шутить Закир. — Не правда ли, очень интересно? Однако где Мирзо и остальные?

Рабочие, бледные, мокрые и исцарапанные, один за другим вылезали из кустов. Последним подошел Мирзо, ведя на поводу дрожащих лошадей.

— Все налицо, — констатировал Закир. — Отделались легким испугом! Жаль только, что плов пропал…

Пропал не один плов. Добрую половину нашего походного снаряжения смыло озеро. Исчез и Бал. Волна, хлынувшая на берег, вероятно, унесла его с собой.

— Предчувствовал, бедняга, конец, — грустно сказал Закир, когда выяснилось, что Бала нигде нет.

— Может быть, он чувствовал слабые подземные толчки, которых не ощущали мы, и потому так беспокоился, — предположил я.

Мирзо, тщательно обыскав берег и кусты, за весь вечер не проронил ни слова. От ужина он отказался и одиноко сидел в стороне, возле палаток. Мне казалось, что в его бесцветных старческих глазах, устремленных на огонь, блестят слезы.

Рабочие, отправившиеся за топливом для костра, сообщили, что река, впадавшая в озеро вблизи нашего лагеря, исчезла.

Закир забеспокоился.

— Значит, обвал перегородил долину, — серьезно сказал он. — Воды много, она накапливается там, наверху. Если река прорвет плотину, для нас это может оказаться похуже землетрясения.

Однако уходить было некуда. На склонах было еще опаснее. Слабые подземные толчки время от времени заставляли вздрагивать землю. Гул обвалов доносился в лагерь. Продолжались оползни размокшей после дождя почвы.

Сидя у костра, мы тихо разговаривали.

— Вот что значит правильно выбрать место для лагеря, — говорил Закир. — Поставь палатки поближе к склонам — и была бы братская могила. Бала жалко, — продолжал он, взглянув на сгорбленные плечи Мирзо. — Хороший был пес…

— Сильное землетрясение, — сказал я. — Настоящее! Как ты думаешь, Закир, на сколько баллов его можно оценить?

— То, что я видел, — не задумываясь ответил Закир, — позволяет оценить его на десять баллов. Город, захваченный таким землетрясением, разрушило бы почти до основания.

— Но ты же почти ничего не видел, лежа под палаткой! А метеостанцию на противоположном берегу озера не разрушило. Там виден свет. Это не костер, а свет в окне. Значит, дом хотя бы частично уцелел…

— Метеостанция построена с учетом сейсмичности района, — перебил Закир. — Каркас там железобетонный, а в фундаменте есть специальные прокладки. Такая постройка выдержит толчки и в десять баллов. Ты посмотри на склоны. Почва местами сползла вместе с лесом. Это бывает только при десятибалльных или еще более сильных землетрясениях.

— Ты забыл, что землетрясение произошло после сильного дождя. Грунт был пропитан водой. Оползни и обвалы влажного грунта возможны при семи-, восьмибалльных землетрясениях.

— Ну уж это дудки! — возмутился Закир. — Не пробуй убеждать меня, что землетрясение было семибалльным. При семибалльных землетрясениях обваливаются трубы на крышах, в стенах появляются трещины, могут быть отдельные оползни на песчаных берегах. А нас швыряло, как мячики, чуть не утопило в выплеснувшемся на берег озере. Это десять баллов, если не одиннадцать.

— Соглашайся на восемь, — предложил я.

— Слушай, друг, — вкрадчиво сказал Закир. — Десять — и ни балла меньше. Десять, потому что выплескивание озер наблюдается именно при десяти баллах. Десять — уже хотя бы потому, что тебя будут больше уважать, раз ты пережил десятибалльное землетрясение. По рукам?

— Решим завтра после осмотра окрестностей.

— Завтра мне, может, мало будет и десяти баллов, — посмеивался Закир. — А как ты думаешь, какова причина этого землетрясения?

— Землетрясение это, конечно, тектоническое — оно связано с резкими движениями земной коры. Здесь, в окрестностях этого озера, горные хребты пересечены глубокими разломами. Вероятно, по одной из трещин произошло резкое перемещение. Какой-то участок хребта поднялся или опустился по отношению к окружающим. Толчки, связанные с этим перемещением, и вызвали землетрясение.

— Объяснил, как в учебнике геологии, — усмехнулся Закир. — Трещины в земной коре. Резкие движения по трещинам. А почему возникают трещины? Почему по ним происходят резкие движения? В чем причина всего этого?

— В энергии земных недр…

— Ха! Мне нужно объяснение, а не общие фразы. Скажи, тебе не приходило в голову, что неожиданно собравшаяся вчера гроза может быть как-то связана с землетрясением?

— Случайное совпадение, — уверенно сказал я.

— А может, и не случайное! Весь день стояла великолепная погода, а потом в течение двух часов разразилась не менее великолепная гроза.

— В горах это бывает.

— Не в эти месяцы! Даже Мирзо сказал, что гроза необычная и предвещает что-то более серьезное. В чем дело?

Я молчал.

— Не знаешь? Я тоже не знаю, но думаю так: гроза собралась потому, что резко изменились электромагнитные свойства атмосферы. Они могли измениться, если резко изменились магнитные свойства горных пород. Подобно вспышке появилась этакая новая магнитная аномалия. Почему она появилась? Вещество в земных недрах необычайно активно. Может быть, там в меньших масштабах происходят ядерные реакции, подобные тем, которые наблюдаются на Солнце. Вот и ударил снизу, из глубин Земли, луч газов или расплавленного вещества — расплавленной магмы. Подобно солнечному протуберанцу врезается он снизу в земную кору, проникает сквозь нее. Его движение изменяет магнитное поле. Возникает магнитная аномалия. Прекратится движение протуберанца — и аномалия исчезнет без следа, но, пока он живет и развивается, аномалия будет существовать. Когда протуберанец достигнет более высоких горизонтов земной коры, его напор и происходящие в нем взрывные реакции заставят зашевелиться разломы. Произойдет землетрясение.

— Это ты сейчас придумал? — спросил я.

— О связи землетрясения с грозой — сейчас. А о связи землетрясений с движениями расплавленной магмы говорил еще в 1932 году японский исследователь Ишимото. По его мнению, землетрясения возникают при резких выбросах магмы из глубоких очагов в верхние слои земной коры. Эти выбросы и вызывают толчки землетрясений. Магматические выбросы и связанные с ними сотрясения приводят также к образованию разломов. Таким образом, Ишимото считает, что разломы не причина землетрясений, а явление, сопровождающее их.

— Это может оказаться справедливым для вулканических областей, где имеются действующие вулканы, — сказал я. — В Японии вулканическая деятельность еще не угасла. Там некоторые подземные толчки могут быть связаны с движением магмы в земных недрах. Однако в Тянь-Шане вулканов нет…

— Большинство исследователей связывает наиболее сильные японские землетрясения с образованием разломов в земной коре, но не с извержением вулканов, — заметил Закир. — А Ишимото говорил именно о наиболее сильных землетрясениях.

— Там это возможно, — не уступал я, — магма движется к каналам вулканов; она вскипает, в ней происходят взрывы газов. Вот источник толчков. Но здесь, в Тянь-Шане…

— Здесь все может быть точно так же, — с досадой сказал Закир, — только магма еще глубоко, она лишь прогрызает земную кору и, не находя выхода на поверхность, вызывает толчки. От этих толчков образуются разломы и происходит все то, что сегодня нам пришлось испытать.

— Не сердись, Закир. — Я помолчал. — В твоем предположении есть одна очень интересная мысль. Может быть, действительно магнитные свойства горных пород меняются перед землетрясением. Тогда это путь для предсказания подземных толчков. Магнитная стрелка каких-то очень чувствительных приборов могла бы стать барометром землетрясений. Ты представляешь, какое это было бы открытие?

— Представляю, — сказал польщенный Закир. — Об этом стоит подумать…

Мы улеглись спать на мокрых кошмах возле самого костра. Засыпая, я видел сгорбленные плечи Мирзо, неподвижно глядевшего на огонь.

Проснулся я внезапно: показалось, что надо мной пролетела лавина, обдав водяными брызгами и грязью.

Я быстро приподнялся. Была глубокая ночь. Ярко пылал костер. На брезенте, которым я был прикрыт, действительно темнели свежие пятна грязи.

Что-то похожее на всхлипывания послышалось за моей спиной; в ответ раздался радостный визг. Я поспешно оглянулся.

Старый Мирзо обнимал трясущимися руками голову Бала. По морщинистым щекам охотника текли слезы. Пес повизгивал и прижимался мокрой головой к его седой бороде.

Заметив, что я поднялся, Бал вырвался из объятий Мирзо, прыгнул ко мне, лизнул большим, шершавым языком прямо в губы и, перескочив через спящего Закира, снова вернулся к хозяину.

— Оттуда пришел, — сказал Мирзо, указывая на озеро. — Наверно, плыл, потом шел по берегу. Очень мокрый, очень грязный. Якши Бал, якши…

Это были первые слова, произнесенные стариком после исчезновения Бала.

Утром мы с Закиром отправились смотреть, что натворило землетрясение.

Вода уже стекла, склоны подсохли; мы легко пробирались по тропе через густой березовый лес, которым поросла дельта исчезнувшей реки.

У подножия склона молодые березки были поломаны и прижаты камнями к земле, а на тропе лежали большие глыбы серого известняка — следы одной из вчерашних лавин.

Дальше тропу пересекала глубокая трещина в грунте. Вода уже размыла ее стенки и частично занесла илом и грязью, но местами глубина достигала нескольких метров.

Я сфотографировал Закира на краю трещины; потом, выбрав наиболее узкое место, мы перепрыгнули через нее и пошли дальше.

Вздувшийся грунт с конусами грязи и песка вскоре указал нам следующую трещину. Она закрылась еще во время землетрясения. Грязь и песок были выдавлены из нее вместе с грунтовыми водами, образовав миниатюрные подобия грязевых вулканов.

Через несколько шагов мы попали в целый лабиринт трещин, пересекавших лес во всех направлениях. Большинство из них были неглубоки — их уже засыпали обвалы стенок; некоторые заполнились водой. Корни многих деревьев были разорваны. Тропа исчезла.

Закир покачал головой.

— Нам повезло. Если бы эти разрывы грунта образовались в нашем лагере, сегодняшняя экскурсия едва ли состоялась бы.

— Особенно если трещины, открывшиеся при одном толчке, закрываются при другом.

— Брр, — сказал Закир, — лучше погибнуть от лавины, чем быть этак заживо похороненным…

Описав и сфотографировав трещины, мы двинулись дальше.

Вскоре удалось отыскать тропу, которая вывела нас на крутой склон долины. Идти стало труднее: целые куски тропы оползли вместе с почвой, и местами приходилось карабкаться по крутому скользкому склону, держась руками за уцелевший колючий кустарник.

Глубокие вмятины и борозды в мягком грунте указывали на вчерашние камнепады. Лес под нами выглядел так, словно он испытал артиллерийский обстрел. Лавины пропахали зеленую чащу. Расщепленные стволы и ветви торчали среди обломков скал.

Мы вылезли на невысокий поперечный хребет и… остановились в изумлении. Мы были готовы ко всему, но то, что открылось нашим глазам, превосходило самые смелые ожидания.

Глубокое ущелье, пропиленное рекой в толще серых известняков, совершенно изменилось. Крутые, обрывистые склоны во многих местах обвалились, похоронив вековой лес, росший на дне ущелья. Острый мыс, который загораживал верховья, исчез, и на его месте виднелся вал каменных глыб, совершенно перегородивший долину. Это, видимо, и была плотина, остановившая реку.

Большие черные ели, висящие на одних корнях, покачивались подобно треугольным маятникам вдоль верхней кромки ущелья. Пока мы ошеломленно глядели на этот хаос, одна из елей оторвалась и полетела вниз, ударяясь о скалистые выступы обрыва. На середине пути огромное дерево переломилось, как спичка, и, кувыркаясь по склону, приткнулось на выступе скалы.

— Семь баллов… — многозначительно протянул Закир.

Мое молчание показало, что я сдался без боя.

Сзади послышался лай. Бал огромными прыжками несся к нам по склону. Следом за ним Мирзо и Карим, один из наших рабочих, осторожно вели на поводу лошадей.

Рано утром они отправились вокруг озера на базу за продуктами и запасным имуществом.

— Дорога нет, начальник, — еще издали крикнул Карим, — совсем озеро пошел…

— Большой обвал, — сказал, подходя, Мирзо, — обвалилось с полкилометра тропы. Склон крутой. Лошадей не проведешь. Хотим этой долиной…

Он не кончил, остолбенело глядя перед собой.

Подошедший вслед за ним Карим ахнул и принялся растерянно теребить бороду. Даже Бал, выйдя на гребень хребта, склонил набок большую лобастую голову и вопросительно поглядывал то на преображенное ущелье, то на нас.

— Отрезаны, — кратко резюмировал Закир.

— Тропу поправят не скоро, — задумчиво сказал Мирзо. — Землетрясение сильное. Близкие кишлаки, наверно, разрушило. Будем делать плот. Поплывем по озеру.

— Дело, — согласился Закир, — возвращайся в лагерь и командуй, отец.

Мирзо в знак согласия коснулся рукой бороды и потянул лошадь за повод. Карим, причмокивая, последовал за ним.

Мы с Закиром решили добраться до главного обвала и посмотреть новое озеро.

Лишь к полудню нам удалось обогнуть засыпанное ущелье и подойти к подножию главного обвала. Подняться на него оказалось делом нелегким. Серые глыбы, беспорядочно нагроможденные одна на другую, угрожающе шевелились, когда мы перелезали через них.

— Обвалились сотни тысяч кубических метров скал, — заметил Закир, отирая пот со лба. — В других местах обвалы как будто меньше. А здесь развалился целый отрог хребта. В чем дело? Несколько дней тому назад гребень казался солидным и прочным.

— Может быть, близко эпицентр землетрясения, — предположил я.

— Великолепно, — восхитился Закир, — пережить десятибалльное землетрясение в двенадцати километрах от его эпицентра! Второй раз так не повезет…

Наконец мы выбрались на вершину завала.

По другую сторону его уже раскинулось небольшое озеро. Голубая поверхность была подернута легкой рябью.

— Плотина прочная, — задумчиво сказал Закир, — через несколько лет здесь будет большое озеро. Пожалуй, оно протянется на несколько километров, вон до тех скал… Что это? — изумленно воскликнул он, указывая вверх по долине.

Впереди в нескольких километрах от нас высокий темный уступ пересекал широкую зеленую долину. Подобно крепостной стене сбегал он с одного склона, пересекал плоское дно и резкими зигзагами поднимался на другой склон. На гребнях склонов он был выше; казалось, что стена увенчана высокими пилонами. Посредине, в наиболее низкой части уступа, что-то серебрилось. Разорванная уступом река превратилась там в водопад.

— Этого не было, — растерянно бормотал Закир, водя пальцем по карте. — Я проходил там всего несколько дней назад. Дно долины полого поднималось до самого ледника. А теперь ледник почти не виден за этим уступом. Так ведь это же сброс!^[32] — закричал он вдруг. — Сброс, который образовался при вчерашнем землетрясении! Вся верхняя часть долины поднялась на несколько десятков метров. Фотографируй скорее! Что ты стоишь?

— «Пока сам не увижу, не поверю», — сказал я, вынимая фотоаппарат. — Ты не помнишь, чьи это слова, Закир? Становись, я сфотографирую тебя на фоне сброса, которому меньше суток от роду. Поднялись не только верховья долины, поднялся и водораздельный гребень хребта. Взял да и подрос сразу на несколько десятков метров. Вот где, вероятно, был настоящий эпицентр землетрясения, а все остальное, в том числе и обвал, на котором мы стоим, лишь колокола разной величины. Они зазвонили потому, что там, — я указал рукой на темную стену, пересекавшую долину, — сильно дернули за веревку.

— Ну уж нет, — решительно крикнул Закир. — Не думай, что теперь тебе удастся убедить меня во всем. За веревку дернули совсем в другом месте. Может быть, очень глубоко. Как это произошло, мы с тобой пока еще не знаем. А этот сброс просто самый большой колокол. Там поднялось, здесь обвалилось, на озере посыпались камешки и плеснуло водичкой, а причина всего этого так и осталась в тайниках земных недр.

— Но все-таки сами горы… — начал я.

— Растут в спазмах землетрясений, — торжественно закончил Закир.

НА ПОРОГЕ ВЕЛИКИХ ТАЙН

Истина — это вовсе не то, что можно убедительно доказать, а то, что делает все проще и понятнее.

А. де Сент-Экзюпери

МЕЧТА И ФАНТАСТИКА

Разными бывают пути научного поиска. Открытия совершаются в горах и в тайге, в заставленной приборами лаборатории, в строгой тиши кабинета. На каждом из этих путей долгий труд, мучительные раздумья, проблески мысли, вдруг озаряющие мрак неизвестности, рождение гипотез, сомнения, новые поиски и новые прогнозы и гипотезы. И каждый путь овеян романтикой исканий, дерзкого предвидения, смелых предположений, обгоняющих факты и время…

Двадцатый век принес с собой удивительный, небывалый расцвет многих наук, и в первую очередь физики и химии. Это было как взрыв… Поразительные открытия и изобретения следовали одно за другим. Радиоактивность, проникновение в тайны атома, радио, подводные корабли и самолеты, телевидение, изотопы, полупроводники, полимеры, сверхтвердые вещества, новые источники энергии фантастической мощности…

Успехи физики и химии не могли не отразиться на геологических науках.

Старая геология и ее ветви — палеонтология, минералогия, вулканология и другие с трудом справляются с огромной массой нового материала. Открытия, совершаемые геологами, надо разложить по полочкам науки, объяснить с новых позиций, которыми уже овладели ушедшие вперед физика и химия.

На помощь геологии пришла геофизика — целая гамма точных методов исследования недр с помощью электрического тока, упругих волн, порождаемых землетрясениями и взрывами, точнейшие приемы измерения радиоактивности пород, их магнитности, плотности…

Из минералогии выделилась и стала бурно развиваться геохимия — наука о кирпичиках-элементах, слагающих земную кору.

На грани биологии и геологии возникла биогеохимия — геохимия жизни, изучающая роль живого вещества в геологической истории земной коры. Эта роль оказалась поистине удивительной. Ведь многие горные породы — мел, известняк, кремнистые сланцы — почти целиком состоят из скелетов микроорганизмов. Скелеты микроорганизмов и сейчас накапливаются в морях и океанах в виде глубоководных илов. Микроорганизмы способны извлекать из окружающей среды железо, кремний, кальций и другие элементы, накапливать их, создавая месторождения полезных ископаемых.

А уголь, нефть, даже сам кислород земной атмосферы — все это тоже продукты биогеохимических процессов. Буйный расцвет зеленых растений в минувшие геологические эпохи не только положил начало месторождениям каменных углей, но одарил кислородом земную атмосферу, тем самым животворным кислородом, без которого невозможна была бы высокоорганизованная жизнь.

Появление новых ветвей геологической науки, использование ими открытий физики и химии непрерывно расширяло горизонты исследователей, позволяло им все глубже заглядывать в недра, в тайники природной лаборатории минералов и руд, в тайны геологического прошлого нашей планеты.

А узнавая новое, человек хотел знать еще больше о своей планете, ибо стремление к знаниям заложено в самом существе человека, оно бесконечно.

Поэтому, не довольствуясь достигнутым, человек продолжает идти по пути открытий все вперед и вперед, строит новые догадки, создает новые гипотезы, перестраивает их и, в неудержимом стремлении, постоянно видит перед собой порог великих тайн Земли и Природы.

Так и в наших странствиях… Разгадав одну загадку, мы оказывались перед следующей. Совершив одно, пусть малое, открытие, уже мечтали о новом. А от мечты часто лишь несколько шагов до ее свершения. И мы мечтали и шагали дальше. Не раз и не два мы оказывались на ложном пути. Крылатые мечты увлекали в царство фантазии. Гипотезы, отрываясь от фактов, становились фантастикой. Пожалуй, это были самые трудные испытания, потому что от мечты отказаться очень нелегко. На таких поворотах пути человек должен быть особенно сильным.

А порог великих тайн? Когда мечта увлекала на дорогу фантастики, не удалялись ли мы от него? Вероятно, нет. Потому что каждый новый шаг на пути поиска делает человека сильнее и зорче. Даже ложный шаг, если ошибка вовремя понята. Фантастика — родная сестра мечты ученого, сестра гипотезы. И обе они увлекают на пути поиска. Порой их даже различить трудно… Не случайно множество гипотез, созданных в самых различных областях знания, не выдержали проверки временем и превратились в фантастические домыслы, а фантастическая идея космической вахты «Великого кольца разума» со страниц научно-фантастической книги перекочевала в большую науку.

Путь к порогу великой тайны обязательно должен быть овеян мечтой. Мечта — это штурман на пути поиска.

Итак, пойдем дальше, дальше и вперед к новым загадкам Земли. Пытаясь разгадать их, мы воспользуемся тем, что уже известно и, конечно, дадим волю мечте. Может быть, на каких-то поворотах она увлечет на тропу фантастики. Что ж, без этого нельзя. Ошибки поймем немного позже, когда будем знать больше, чем знаем сейчас. Тогда и исправим их. Ведь не ошибается лишь тот, кто стоит на месте…

На своем пути к порогу великих тайн человек становится все более могучим. Правда, он еще не научился предсказывать землетрясения, но уже в состоянии противостоять ярости гор и поэтому выиграл битву за Зеравшан. Он еще не знает, почему с разной скоростью движутся стрелки геологических часов в разных местах планеты, но он уже научился использовать глубинное тепло Земли и строит геотермические электростанции у подножия вулканов. Он еще очень плохо понимает, что происходит в глубинах планеты, но он без устали прослушивает пульс недр, строит наблюдательные станции у самого края огненной бездны, заглядывает в кратеры вулканов с самолета и уже мечтает о грандиозной перестройке лика Земли, перестройки, за которую примется тотчас, как станет еще сильнее. И что из этих мечтаний останется фантастикой, а что воплотится в жизнь, покажет лишь дальнейший путь.

Будущее Земли в руках землян. Этими руками сделано немало. Поэтому нет никаких оснований уподобляться одному ученому-скептику, который, побывав в 1878 году на Всемирной Парижской выставке, писал:

«Что касается электрического света, то о нем говорилось много… Но думаю, никто не станет мне возражать, если скажу, что с закрытием Парижской выставки он погаснет и никто больше не услышит о нем».

К сожалению, это слова ученого. На любом пути попадаются тупики. В тупик может забрести один человек, несколько человек. Но все человечество там просто не поместится. Поэтому никакие тупики не страшны на пути к порогу великих тайн. Залог — в самом человеке и его бесконечном стремлении вперед…

УДАРЫ ДОНОСЯТСЯ ИЗ НЕДР ЗЕМЛИ

У подножия угасшего крымского вулкана

Мы сидели на террасе Карадагской биостанции. Солнце заходило. Последние лучи проникали сквозь перламутровые облака, зацепившиеся за трехглавую вершину Эчкидага. Цвет моря менялся на глазах. Вдали, возле необычайно четкой линии горизонта, воды казались фиолетово-синими, ближе к берегу в густой синеве рождались голубовато-зеленые полосы и узоры, постепенно сменяющиеся нежнейшими оттенками голубизны вечернего неба. Возле самого берега, где уже легли тени гор, голубой цвет уступал место едва уловимым переливам старинного зеркала. В зеркальной глади вод отражались фантастические нагромождения черно-зеленых скал, зубцов и обрывов Карадага.

Дымы Отузской долины неподвижными столбами поднимались над зеленью виноградников и таяли высоко в небе. Было тихо. Чуть шелестели редкие волны, медленно накатываясь на влажную гальку, да из-за мыса, за которым начинался парк санатория, доносилась далекая музыка…

После трудного дня, проведенного в хаосе карадагских ущелий, хорошо сидеть в плетеном кресле и смотреть на море. Похожий на игрушку белый теплоход незаметно появился из-за далекого горба Меганомского мыса. Наверно, плывет в Феодосию, а может, к Керченскому проливу… Темная спина дельфина прочертила след на гладкой поверхности моря. Черно-белые чайки чуть покачиваются на волнах у самого берега.

Я гляжу на темные скалы Карадага. Вечером с террасы биостанции Карадаг кажется очарованным замком великанов. Добрый волшебник Время заколдовал обитателей замка, превратил их в каменных исполинов, вечно стерегущих берега Восточного Крыма. Каменные король и королева неподвижно застыли на пути к своему каменному трону, повисшему над бездной. Окаменела свита, раболепно спешащая по их следам. Окаменел лев, охраняющий у моря под стеной Хоба-Тепе Ворота Карадага — зачарованный вход, открытый лишь волнам. Каменными стали Пряничный Конь и Сокол среди круч Берегового хребта и Иван-Разбойник внизу, у моря.

— Заклятие с них может быть снято, — говорю я вслух, — и тогда Карадагский замок великанов снова оживет…

Я мысленно рисую себе картину пробуждения вулкана, угасшего миллионы лет назад. Вздрагивает земля, сверкающий молниями столб огня вздымается над черными скалами Хоба-Тепе, где в давно минувшую эпоху добрый волшебник заткнул исполинской каменной пробкой огненную пасть вулкана. Потоки лавы снова устремляются по крутым склонам к прибрежным бухтам. Облака пара поднимаются из закипающего моря. Волны, вздыбленные подземными ударами, обрушиваются на колеблющиеся берега. Горячий пепел сжигает виноградники. Рушатся здания. В панике бегут люди… Так бывало не раз. Так может случиться еще и еще…

Пока ученые не разгадают всей премудрости добрых и злых «волшебников», управляющих рождением морей и гор, пробуждением и смертью вулканов, дыханием земных глубин и излучениями космоса, человек будет бессилен перед последствиями грядущего дня.

Может быть, древний Карадагский вулкан никогда не оживет и никогда больше не извергнет расплавленной лавы и горячего пепла. Но таинственное подкоровое вещество, некогда прорвавшееся здесь на поверхность планеты, может в любой день и час напомнить о себе иным, не менее страшным образом.

Крымские горы — осколок обширной страны Понтиды, часть которой совсем недавно погрузилась в воды Черного моря. Памятниками катастрофических землетрясений, сопровождавших разрушение Понтиды, остались нависающие над Южным берегом обрывы Яйлы, следы огромных обвалов, бесчисленные трещины разломов, вдоль и поперек рассекающие Крымские горы.

Исполинские руины Карадага тоже памятник той бурной эпохи. Массив угасшего вулкана, погребенный в слоях более молодых пород, был расколот огромной трещиной. Южная часть массива вместе с осколками гибнущей Понтиды исчезла в водах Черного моря. Северную половину древнего вулкана дожди и ветры вскоре освободили от окутывающих ее молодых слоев. Струи воды, ураганы и морские волны изваяли в обрывах, сложенных вулканическими лавами и туфами, причудливые фигуры, в которых человеческий глаз подметил сходство с маяком и шапкой Мономаха, слоном и камином, окаменевшим садом и окаменевшей процессией царей.

Не один раз вздрагивали обрывистые склоны Карадага от толчков землетрясений; оживали каменные изваяния, порождая лавины и обвалы. Ожерелье обвалов оторачивает с моря Береговой хребет. А на крутых склонах нависли огромные глыбы, которые ждут новых толчков. Последние крупные обвалы произошли здесь во время крымского землетрясения 1927 года. Когда ждать следующих подземных ударов и какой силы они будут? Ограничится ли все небольшим сотрясением, от которого в комнатах биостанции с потолка посыплется мел, а из аквариумов на пол плеснет вода, или в нарастающем подземном грохоте погрузятся в Черное море последние остатки Понтиды? Кто знает, кто сможет предугадать, если люди еще не научились предсказывать землетрясения?

Солнце зашло. Поблекли краски моря, и его ровная гладь покрылась серебристой рябью, поднятой легким бризом. Белый теплоход исчез на востоке за темными скалами Карадага. Быстро темнело, и мой товарищ отложил в сторону английскую статью, которую он переводил, вернувшись из маршрута.

— Хорошо, — сказал он вставая.

— Ты о статье? — поинтересовался я.

— Нет, о нашем Карадаге… Скоро взойдет луна. Не знаю ничего прекраснее Карадага в лунную ночь, когда мимо этих скал прямо к балкону тянется по волнам дорога лунного света. А тишина-то какая…

Послышались быстрые шаги. На террасе появился ученый секретарь биостанции — маленький, лысый, узкоплечий и, как всегда, чем-то озабоченный.

— Ну и дела, товарищи геологи, — объявил он, торопливо подходя к нам. — Ай-я-яй! Не слыхали? Сейчас звонили из Симферополя, с сейсмической обсерватории: в Южном Чили — сильнейшее землетрясение. Можно сказать — мировая катастрофа. Десять или одиннадцать баллов! И удары все продолжаются. Страшное дело! Пойдемте ужинать…

Мы спорим о землетрясениях

За ужином, конечно, продолжался разговор о чилийском землетрясении.

— Насколько я понял директора сейсмической обсерватории, — говорил ученый секретарь, запивая каждую фразу маленьким глоточком густо заваренного чая, — сведений с места катастрофы пока никаких нет. Всякая связь с этими районами прервана. Известны только показания сейсмографов. Толчки записаны приборами всей планеты, и сейсмические волны, приносящие сведения о новых толчках, продолжают прибывать. Там, вероятно, все разрушено до основания… Разрешите, я налью вам еще чайку!

— Последние месяцы сейсмическая активность Земли заметно усилилась, — заметил я. — Помните, в марте сильнейшее землетрясение у берегов Западной Африки — разрушен Агадир. Через месяц катастрофа в Иране — с лица Земли сметен город Лар. В газетах его даже называли иранским Агадиром. Теперь, еще через месяц, — Чили. И обратите внимание, все эти катастрофические землетрясения происходят в зоне наиболее молодых альпийских гор, формирование которых еще не закончилось. Между прочим, и Крым, как вам хорошо известно, тоже находится в пределах широтной зоны молодых гор… Вы не боитесь, Ираклий Семенович, что вашу биостанцию может тряхнуть как следует?

— Скорее, как не следует! — рассердился ученый секретарь. — Надеюсь, вы не имеете ученой степени пророка? Тогда плюньте, плюньте, батенька, через левое плечо!.. И имейте в виду, наша станция построена с учетом этого… сейсмичности района: в фундаменте — специальные прокладки, каркас усиленный. В случае чего — выдержим… Да-с!

— Даже если тряхнет, как в Агадире или в Чили?

— Плюньте, батенька… Здесь так не может!

— А кто поручится? Крым испытал в прошлом не одно катастрофическое землетрясение. К счастью, они происходили редко, вероятно, не чаще одного раза и тысячу лет. Вот мы с Василием Ивановичем изучаем структуру Карадага. Так ведь здесь все иссечено разломами. Побережье — сплошная мозаика сбросов. И у нас есть основания думать, что большинство сбросовых трещин возникло во время недавних движений земной коры, которые на поверхности ощущались как землетрясения…

— Мой коллега всюду видит следы геологических катастроф, — усмехнулся Василий Иванович. — Не так страшен черт, как его малюют! Многие сбросовые трещины могли развиваться постепенно и не сопровождались ударами землетрясений. Наконец, не каждое землетрясение — катастрофа. На нашей матушке-Земле ежегодно происходит более миллиона землетрясений, из них только около тысячи замечается людьми и всего один-два десятка приводят к серьезным разрушениям.

— Ну а Понтида, по-твоему, тоже погружалась постепенно? — не выдержал я. — А южнобережные обрывы — эти исполинские ступени огромных сбросов, описанные еще академиком Палласом около двухсот лет назад, они тоже возникли постепенно?

— Насчет Понтиды не знаю. Не видел… Впрочем, если она действительно существовала, она могла окончить свою историю подобно легендарной Атлантиде. Допускаю, что погружение Понтиды носило катастрофический характер. Тогда же могли образоваться и южнобережные обрывы. Но ведь это одна катастрофа, со времени которой прошло много миллионов лет…

— Или всего несколько тысяч лет, — возразил и. — Свидетелями этой катастрофы, а вернее, целой серии катастроф могли даже явиться предки древних обитателей Крыма — киммерийцев и тавров. Кстати, и легендах тавров, дошедших до наших дней благодаря раскопкам в Херсонесе, есть упоминание о могуществе верховной богини тавров — Партенос, или Девы, — властительницы моря и суши. Древние греки-колонисты, построившие в VI веке до нашей эры Херсонес, побаивались гнева таврской богини. Они воздвигали для нее храмы, такие, как и для своих богов. Этот культ местной богини не случаен. Я думаю, что он связан с какими-то событиями далекого прошлого, которые коренные обитатели этих берегов — тавры объясняли проявлением гнева всемогущей богини.

— О-эй, вас, геологов, послушать, так в пору сматывать удочки, — зябко поежился Ираклий Семенович. — А вот мы собираемся расширять исследования, строим новые аквариумы, хотим всю территорию Карадага превратить в природоведческий заповедник…

— Мы, между прочим, тоже будем расширять геологические исследования в Горном Крыму…

Мы глянули друг на друга и рассмеялись.

— Конечно, все это не так страшно, как может показаться, — бодро сказал Ираклий Семенович.

— Особенно если учесть, что мы пока не знаем, где, когда и какой силы будет следующее землетрясение, — добавил я. — Два великих блага даны современному человеку: сон и незнание будущего…

— Гм, — смущенно кашлянул ученый секретарь.

Он принялся тщательно протирать свои очки. Мы замолчали. Луна выползла из-за руин Карадага, и зыбкая серебристая полоса протянулась по темной воде к нашему балкону.

— А все-таки, как оно с этим… с предсказанием землетрясений, — поинтересовался Ираклий Семенович, водружая на нос очки и настороженно глядя на нас из-под седых бровей.

— Ничего путного, — махнул рукой Василий Иванович. — Это дело еще в пеленках…

— Ну не совсем, — возразил я. — Наука предсказания землетрясений уже зародилась. Конкретных результатов еще нет. Но они будут. Нужны многие годы исследований и огромные средства, чтобы построить надежные приборы, которые могли бы стать «барометрами» землетрясений!

— Интересно, по какому пути идут создатели таких «барометров»? — поднял брови Ираклий Семенович.

— Путей много, — сказал я. — И некоторых мы даже еще не представляем. Ведутся опыты с приборами, которые получили название наклономеров. Это особые высокоточные приборы с горизонтальными маятниками. Они отмечают изменение наклонов земной поверхности. Дело в том, что наклоны эти постоянно изменяются. Эти изменения ничтожны и улавливаются только с помощью специальных весьма чувствительных маятников. Перед землетрясениями наклоны иногда начинают меняться сильнее; могут даже возникать «бури наклонов», вероятно указывающие на какие-то перемещения вещества в глубинах. Земли. Наблюдение над изменением наклонов земной поверхности и правильное истолкование показаний наклономеров — один из возможных путей предсказания землетрясений. В Японии опыты с наклономерами уже позволили в нескольких случаях предсказать подземные толчки… Второй возможный путь предсказания землетрясений — наблюдение за различными излучениями, идущими из глубин Земли. При некоторых землетрясениях в момент подземных ударов наблюдаются вспышки в атмосфере, вероятно связанные с мощными потоками каких-то лучей, вырывающихся из земных недр. Такие вспышки наблюдались некоторыми при ашхабадском землетрясении 1948 года. Источниками излучений могут быть движения вещества в глубинах Земли, а также происходящие в нем превращения. Мы еще не знаем существа этих превращений, но не исключено, что они имеют характер ядерных реакций. Значит, наблюдая за изменениями электрического или магнитного поля Земли, интенсивностью нейтронного излучения глубин или за интенсивностью каких-то иных лучей, проникающих из недр, можно получить представление о состоянии подкорового вещества, степени его устойчивости и предугадывать те изменения, которые могут явиться причиной подземных ударов…

— Но вы, кажется, упоминали, что землетрясения связаны с образованием разломов земной коры, — перебил Ираклий Семенович. — При чем же тут разломы, если причина толчков лежит гораздо глубже? Иными словами, батенька мой, какова же связь разломов в окрестностях Карадага и в Крымских горах вообще с сейсмичностью Горного Крыма?

— Ехидный вопрос, — заметил Василий Иванович. — Настолько ехидный, что на него можно получить совершенно разные ответы.

— Тогда ответь сначала ты, — предложил я.

— Могу. Видите ли, Ираклий Семенович, в настоящее время принято считать, что землетрясения бывают трех типов.

Один тип землетрясений связан с извержениями вулканов. Это так называемые вулканические землетрясения. Они происходят в окрестностях вулканов, когда новая порция расплавленной магмы пробивает путь из глубин Земли вверх по вулканическому каналу. Эти землетрясения обычно не бывают особенно сильными и ощущаются лишь в непосредственной близости действующего вулкана. Второй тип землетрясений — обвальные. Они связаны с крупными обвалами в глубоких пещерах и в горах. Вызываемые ими сотрясения почвы еще слабее, чем при вулканических землетрясениях. Третий тип землетрясений — тектонические, то есть связанные с движениями самой земной коры. Огромное большинство землетрясений нашей планеты принадлежит именно к этому типу. К нему относятся все крупнейшие катастрофические землетрясения. Ашхабадское землетрясение 1948 года, монгольское землетрясение 1957 года, катастрофы в Агадире и Ларе и множество других сильнейших землетрясений последних лет были тектоническими землетрясениями.

Именно при тектонических землетрясениях в земной коре и возникают глубокие трещины разломов. По этим трещинам одни участки быстро поднимаются, другие опускаются. Сотрясения, возникающие при таких движениях, превращают в развалины многолюдные города, разрушают дороги, изменяют облик гор, поднимают на океанах огромные волны цунами, которые со страшной силой обрушиваются на низменные берега. Такое тектоническое землетрясение, видимо, переживает сейчас Чили. Ты согласен, оппонент?

— Разумеется, — кивнул я. — Однако к этому необходимо добавить, что и вулканические извержения, и сопровождающие их сравнительно слабые подземные толчки, и сильнейшие тектонические землетрясения — все это лишь разные формы проявления активности таинственного подкорового вещества Земли. Оно пульсирует и бурлит в земных недрах, рвется наружу сквозь тонкую оболочку земной коры, прорывает ее и прогрызает, сотрясает и колеблет. Под нашими ногами на глубине нескольких десятков или сотен километров, там, куда древние римляне помещали кузницу Вулкана — мрачного подземного бога, вечно кующего смертоносное оружие, находятся удивительные природные лаборатории и безграничные кладовые с колоссальными запасами энергии. Энергией подкорового вещества пылают вулканы, воздвигаются горы, изменяют очертания берегов континенты. Эта энергия разрушает города и крушит твердую оболочку Земли, покрывая ее трещинами разломов. Землетрясение сопровождается образованием разломов, но не вызывается ими. Землетрясения и разломы — два проявления активности подкорового вещества, два брата, если хотите…

А причины, их порождающие, пока скрыты в лабораториях и кладовых земных недр. Мы еще не подобрали ключей к этим лабораториям. Но мы их ищем… Ищем здесь, в Крымских горах, и на Камчатских вулканах, в Андах и в Антарктиде, в Каракумах и на дне глубочайших впадин Тихого океана. И рано или поздно человек подберет ключи к природным кладовым энергии на своей планете. Он научится извлекать необходимую энергию прямо из земных недр, а там, где окажется ее избыток, он построит «клапаны безопасности», через которые потоки энергии устремятся в межпланетное пространство.

Вот тогда, спустя века или тысячелетия, проблема землетрясений будет разрешена окончательно. Человек сможет не только предсказывать землетрясения, он сможет их предотвращать, а энергию, которая могла бы разрядиться подземными толчками, будет использовать по своему усмотрению…

— Превосходная перспектива, — задумчиво сказал Ираклий Семенович. — Жаль только, не скоро… Не доживем… Надо бы это дело ускорить. А то нехорошо получается: Ашхабад, Агадир, Чили — и тут тряхнуть может… Спокойной вам ночи, товарищи геологи!

Письмо из Монгольской Народной Республики

В этот вечер я долго не ложился спать. Опершись о балюстраду, глядел на серебристую лунную дорогу, на освещенные луной скалы. Слушал шорох дремлющего моря.

Вспоминал…

Западная Монголия. Выжженные солнцем, опаленные ветрами пустынные горы среди бескрайних каменистых плато и желтых, похожих на пустыни равнин. Пересохшие русла давно исчезнувших рек. Пыльные вихри, освещенные багровым закатом. Редкие кочевья пастухов. Знойные дни и пронзительно холодные ночи.

— Неуютно, как в пустынях Марса, — говорил Закир, — но, пожалуй, не менее интересно…

Забравшись в меховые спальные мешки, мы смотрели на холодные яркие звезды и тихонько, чтобы не разбудить рабочих, спорили о загадках этих удивительных гор. Все здесь было противоречиво, все дышало тайной. Древние складки горных пород и следы недавних грандиозных обвалов и оползней. Признаки вулканической деятельности далекого геологического прошлого и пузыристые потоки недавно излившихся базальтовых лав, плоские как стол вершины хребтов и глубокие ущелья-каньоны. Поразительное сплетение геологической древности и геологической нови.

— Горы рождаются здесь на глазах человека, — твердил Закир. — Мы присутствуем при таинстве рождения новых хребтов. Все, что простирается вокруг, — это вздыбленные осколки равнин, поднятые спазмами чудовищных землетрясений. Сейчас все замерло перед новыми ударами. Пройдет немного времени, и…

Закир оказался пророком. 4 декабря 1957 года окрестности Гурван-Богдо стали ареной ужасающего землетрясения. От северных хребтов Гобийского Алтая во все стороны понеслись сейсмические волны — вестники катастрофы. Содрогнулась вся территория Монгольской Народной Республики, ощутили толчок колхозники Бурят-Монголии, горняки Читинской области, жители китайских провинций Ганьсу и Синьцзян. Сила первого удара равнялась одиннадцати баллам. Это было землетрясение «мирового» класса — одно из сильнейших в Центральной Азии. В 1920 году землетрясение подобной силы унесло более ста тысяч человеческих жизней в китайской провинции Ганьсу. Только малая населенность Гобийского Алтая избавила наших монгольских друзей от огромных жертв.

Два месяца спустя Закир писал мне:

«В начале января мы прибыли в район землетрясения. Здесь все изменилось. Не узнаю гор и долин, по которым совсем недавно мы с тобой прокладывали наши маршруты. Подземные удары продолжаются. Они вызывают новые обвалы. За пятьдесят километров видны взлетающие на огромную высоту пылевые вихри, порождаемые обвалами в глубоких долинах Ихэ-Богдо. К этому району все еще нельзя приблизиться. Чудом уцелевшая свидетельница катастрофы девушка-аратка Лхамсурунгин рассказала мне, что при первом же подземном ударе она потеряла сознание. Последнее, что она помнит, были овцы, катавшиеся по земле, как клубки шерсти. Лхамсурунгин очнулась спустя несколько часов. Подземный гул не утихал, а ее юрта подскакивала и колыхалась, как на волнах. Юрты оказались самым устойчивым видом жилищ. Только они выстояли при толчках… Сеть трещин избороздила долины и склоны гор. По трещинам одни участки поднялись, другие опустились. Даже в предгорьях смещения по разломам достигают десяти — двенадцати метров. Можно думать, что в высокогорной части хребта, в области максимальных разрушений, смещения земной поверхности во много раз больше. Вероятно, весь массив Ихэ-Богдо, высота которого до землетрясения составляла около четырех тысяч метров, сразу «подрос» на несколько десятков, а может, и на сотни метров. Нам удалось пролететь над ним на самолете. Внизу расстилался потрясающе дикий хаос разрушенных гор. Огромные красно-желтые обвалы засыпали ущелья. Хребты и венчающие их пики изуродованы исполинскими трещинами. Одна из вершин раскололась, часть ее рухнула вниз, образовав обрыв высотой около четырехсот метров. Подземные удары не прекращались. Склоны хребтов и вершины гор продолжали рушиться. Тучи пыли поднимались к самому самолету. И все это спустя два месяца после главного удара.

Трудно даже вообразить, что происходило в момент катастрофы…

Люди привыкли восторгаться красотами гор, но почти не задумываются над тем, как возникают все эти тихие долины с ясной гладью бирюзовых озер, эти зубчатые вершины, похожие на развалины готических замков, эти обрывы, с которых открываются незабываемые виды и манящие дали…

Поразительна прозорливость М. В. Ломоносова. Более двухсот лет назад он писал: «Где токмо ни увидишь с расселинами каменные горы, тут оставшиеся следы земного трясения быть не сомневайся, тем суровейшего, чем неустройнее суть развалины, стремнины и хляби…»

А в наши дни еще находятся чудаки-геологи, которые верят и проповедуют, что горы растут потихоньку-полегоньку, как тесто в глиняном горшке. Сюда бы их, к подножию Гурван-Богдо, к трещинам, протянувшимся на сотни километров вдоль Долины Озер, к обвалам Ихэ-Богдо. Горная цепь Гурван-Богдо вместе с другими хребтами Монгольского Алтая начала подниматься недавно и продолжает свой рост в нашу эпоху. С ее геологической молодостью связана сила происходящих здесь землетрясений. Подземными ударами, несущимися из глубин планеты, воздвигаются горные хребты…»

Сейчас Закир в Западной Африке. Вместе с группой геологов разных стран он изучает последствия агадирского землетрясения. А может быть, он уже находится на пути в Чили? Он без устали гоняется за землетрясениями, хочет понять их природу, научиться предсказывать их. Он утверждает, что землетрясения — это отзвуки взрывов, происходящих в недрах планеты. Спокойное развитие подкорового вещества временами нарушается, в нем возникают взрывные реакции, при которых рождается магма. Она ищет выход на поверхность Земли. Взрывы, приводящие к образованию магмы, спазматические движения магмы вверх сквозь твердую земную кору, быстро протекающие реакции в самой магме — вот непосредственные виновники землетрясений. Закир называет близорукими тех геологов, которые объясняют землетрясения образованием расколов и разломов в земной коре.

— Земная кора раскалывается не сама по себе, — горячится Закир, — чудес не бывает… Земная кора раскалывается от той же причины, от которой на поверхности Земли рушатся здания. Развитие вещества планеты заключается в его уплотнении. Вещество земных недр находится под огромным давлением. В этих условиях дальнейшее уплотнение, может быть, происходит в результате реакций ядерного синтеза: из атомов легких элементов возникают атомы элементов более тяжелых. Разумеется, хода этих реакций мы еще не знаем. В природной лаборатории земных недр эти реакции, может быть, протекают не с такой убийственной стремительностью, как при взрыве водородной бомбы. Однако они могут ускоряться, приобретать взрывной характер и тогда заявляют о себе ударами землетрясений. Я думаю, что мы живем на огромном генераторе ядерной энергии. И я постараюсь доказать это… Вулканы, землетрясения, рост горных хребтов — все это отзвуки работы подкорового ядерного генератора. Эпохи усиления вулканической деятельности, эпохи горообразования и «потопов», когда старые континенты тонули в волнах мирового океана, а новые поднимались из океанических глубин, были лишь кратковременными спазмами в работе ядерного генератора планеты. Геологическая история Земли свидетельствует, что такие спазмы повторялись неоднократно, по крайней мере раз в сто — сто пятьдесят миллионов лет. Человеческая история началась с конца одной из таких спазм — альпийской эпохи горообразования. В эту эпоху поднялись высочайшие горы Земли, опоясав двумя исполинскими кольцами всю планету. Альпы и Балканы, Карпаты и Кавказ, Куэнь-Лунь и Гималаи, Анды и хребты Индонезии вынырнули со дна морей и устремили в небо свои вершины. Почти одновременно грандиозные опускания и провалы образовали Средиземное и Черное моря, северную часть Атлантического океана, целый ряд меньших впадин. Альпийская эпоха горообразования не закончилась. Рост гор продолжается. Работа ядерного генератора недр еще не стабилизировалась после потрясений альпийской эпохи…

Поэтому осторожнее с испытаниями водородных бомб! Дело не только в опасности радиоактивного заражения атмосферы и океанов. Можно детонировать ядерные реакции в земных недрах, разбудить неукротимых злых духов глубин. Мы с ними не справимся… Тогда в лучшем случае в спазмах чудовищных землетрясений и горообразования погибнут целые города и страны, а в худшем — вся наша планета в миллионные доли секунды превратится в газовую туманность. Нельзя взрывать термоядерные бомбы, живя на огромной «термоядерной бомбе». Давайте лучше изучать недра родной планеты, искать ключ от кладовых энергии, перед запасами которых все месторождения угля и нефти, вся мощь водопадов и рек Земли не стоят коробки спичек. Там, в природной лаборатории земных недр, — энергия космических кораблей будущего, там — тепло, которое уничтожит полярные шапки планеты и изменит климат, там вечный генератор энергии для всех заводов, фабрик и городов, уже существующих и тех, которые будут построены…

Так твердит Закир — сын таджикского пастуха из кишлака Урмитан, ставший геологом. Некоторые называют его фантазером, но я верю ему. Верю потому, что он, сын гор, знает, любит и понимает горы. Верю потому, что мы с ним провели в странствиях по горам нс один год. Верю и потому, что до сих пор Закир не ошибался…

Обо всем этом я думал в теплую майскую ночь на балконе Карадагской биостанции. На темной поверхности моря над утонувшей Понтидой тянулась серебристая дорога лунного света. А в двадцати тысячах километров от берегов Крыма крутые прибрежные склоны южноамериканских Анд содрогались от ударов землетрясений…

Что произошло в Чили?

На смену скупым записям сейсмограмм пришли газеты. «Трагедия в Чили», «Тысячи убитых и десятки тысяч оставшихся без крова», «Город Консепсьон снова разрушен до основания», «Волны цунами пересекают Тихий океан» — кричали крупные заголовки на первых страницах.

Вскоре стало ясно, что даже катастрофа в Агадире, разыгравшаяся в ночь с 29 февраля на 1 марта 1960 года и унесшая около десяти тысяч человеческих жизней, отступила на второй план перед майскими событиями в Чили.

Жертвой агадирского землетрясения пал один город, в результате подземных ударов изменились только очертания дна в Агадирском заливе.

В Чили землетрясение охватило территорию в несколько сот тысяч квадратных километров. От островов Чилоэ на юге до столицы страны города Сант-Яго на севере дрожало и колебалось Тихоокеанское побережье.

Сильные подземные удары продолжаются уже несколько дней. Город Консепсьон — один из крупнейших промышленных центров страны — превращен и развалины. Разрушены города Пуэрто-Монт, Вальдивия, Осорно. Огромной волной, пришедшей из Тихого океана, сметен Порт-Анкуд — столица острова Чилоэ. Пострадали сотни более мелких населенных пунктов, разрушены дороги и аэродромы. Весь охваченный землетрясением район сразу оказался отрезанным от остальных частей страны.

Особенно не повезло городу Консепсьону. С момента основания в 1541 году он разрушался землетрясениями уже несколько раз.

Последнее крупное землетрясение, при котором пострадало тридцать тысяч человек, произошло в окрестностях Консепсьона в 1939 году. После этого землетрясения город был построен заново. Именно поэтому Консепсьон, насчитывавший более ста двадцати тысяч жителей, являлся одним из наиболее современных и лучше всего распланированных городов Чили. Теперь, спустя немногим более двадцати лет, трагедия повторилась. Консепсьон снова перестал существовать…

Новые номера газет сообщали об огромных пожарах в разрушенных землетрясением городах, о десятках судов, поглощенных морем, о гигантских волнах цунами, прокатившихся через весь Тихий океан и заливших низменные побережья на Гавайях, в Калифорнии и в Японии.

Стена воды высотой в несколько метров обрушилась на берега Гавайских островов. В городе Хило волна цунами залила порт и улицы, разрушая здания, под обломками которых было погребено множество людей. В порту Сан-Франциско уровень воды стремительно поднялся более чем на метр. Десятки яхт были сорваны с причалов и унесены в море.

Со скоростью самолета волны цунами достигли берегов Японии и Филиппинских островов. Здесь погибло несколько сот человек и более ста пятидесяти тысяч осталось без крова. Даже на побережье Филиппин, в семнадцати тысячах километров от места катастрофы, высота океанической волны достигала шести метров. Небольшие рыбацкие поселки в Японии и на Филиппинах не были вовремя предупреждены о грозящей катастрофе. Их смел океан.

Японские газеты сообщали, что волны цунами затопили более сорока тысяч домов, а около шести тысяч разрушили или унесли в океан. Огромные пространства восточных побережий опустошены, дома разрушены, портовые сооружения повреждены. Это на противоположном берегу Тихого океана. А в самом Чили…

Корреспонденты описывали ужасающие подробности похорон жертв первых подземных ударов в городе Консепсьоне. Когда длинная процессия катафалков приближалась к кладбищу, новые подземные удары опрокинули гробы. Вопли обезумевших от ужаса и горя людей утонули в грохоте валящихся зданий и раскатах подземного гула…

Во многих районах Чили местность настолько изменилась, что спасательные отряды и летчики спаса тельных самолетов, везущих медикаменты и врачей, не могли пользоваться картами и не узнавали хорошо им знакомых мест.

В архипелаге Чилоэ исчезли целые острова, а на смену им со дна океана поднялись новые. В Андах пробудились вулканы.

Директор сейсмической обсерватории в Каракасе — столице Венесуэлы сообщил корреспондентам, что в течение трех дней в Чили произошло двадцать землетрясений, два из которых были наиболее катастрофическими за последние века.

Но разбушевавшиеся недра не хотели успокаиваться.

Через семьдесят восемь часов после первого удара, и два часа двадцать минут 26 мая 1960 года, третье катастрофическое землетрясение разразилось на юге Чили в районе острова Кинчао. Оно было исключительной силы. Горные хребты острова рассыпались, похоронив под обвалами десятки населенных пунктов. В Андах обрушились многие вершины, возникли крупные впадины, образовались новые вулканы. Вулканическая деятельность охватила около полумиллиона квадратных километров. Несколько небольших городов и портов было буквально стерто с лица Земли. На пятый день небывалой катастрофы уже девять андийских вулканов одновременно извергали пепел и лаву. Тучи вулканического пепла и грозовые облака окутали горы и побережье, содрогающееся от подземных ударов. А из этого хаоса разбушевавшихся стихий радио несло призывы о помощи. По сообщениям властей, положение населения в районах, охваченных землетрясением, стало отчаянным. Точное количество жертв установить было уже невозможно, ибо во многих населенных пунктах погибли все жители. Около двух миллионов человек лишилось крова.

Каждый вечер мы молча просматривали газеты. Говорить было не о чем. Ужасающая иллюстрация к нашим спорам отбила охоту продолжать их.

Время словно приподнимало завесу минувшего и хотело показать людям первобытный хаос горообразования. События в Чили взбудоражили всю планету. Радио приносило известия о землетрясениях в Аргентине, в Карибском море, в Албании, в Греции. Задымила и начала извергаться старая Этна… Казалось, цепная реакция землетрясений охватывает весь земной шар.

Ираклий Семенович перебрался со своей походной кроватью в сад.

— В комнатах душновато, — объяснил он, поеживаясь от вечерней свежести.

Сквозь приоткрытую дверь библиотеки было видно, как он потащил вслед за походной кроватью два ватных одеяла.

Я читал корреспонденцию одного из очевидцев гибели Порт-Анкуда, когда Василий Иванович вдруг ударил по газете, которую держал в руках, и возмущенно сказал:

— Доигрались! Бисовы дети…

Зная его добродушную невозмутимость, я не сомневался, что произошло нечто необычное.

— Читай, — сказал он, протягивая газету.

Это была английская «Sunday Dispatch» от 29 мая 1960 года. Я пробежал глазами небольшую заметку.

— Невероятно!

Известные американские ученые доктора Робинзон и Линч в интервью, данном корреспонденту этой газеты, сообщали, что землетрясения в Чили могли быть вызваны подземным атомным взрывом. Вот, черным по белому: «В горах Сьерра-Невада существует несколько секретных атомных баз Соединенных Штатов. Доктор Робинзон считает, что подземные ядерные взрывы в Калифорнии могли вызвать землетрясение в Южной Америке. Если предположения ученых справедливы, значит, Соединенные Штаты продолжают ядерные испытания». Коротко и ясно.

— Невероятно… Впрочем, это лишь предположение…

— Не забывай, что предположение исходит именно от американских ученых.

— Да, конечно… Чудовищно! Один старый араб назвал землетрясение в Агадире «бомбой господа бога». Если предположение Робинзона справедливо, то трагедию в Чили следовало бы назвать «бомбой господина Эйзенхауэра». Это как раз то, о чем говорил Закир: возможность детонации землетрясений при помощи ядерных взрывов. Слабость ученых и безумие политиков начинают угрожать существованию всей планеты…

— Ты сказал, слабость ученых?

— Конечно. Ученые воссоздали в своих лабораториях чудовищные виды энергии, отдали их политикам и военным, а теперь не могут, не смеют или не хотят сказать, в какую пропасть приведет безумное использование этой энергии… Даже если доктор Робинзон ошибся, трагедия, переживаемая народом Чили, должна послужить величайшим предостережением всему человечеству. Бессмысленные ядерные взрывы, и особенно взрывы подземные, могут спровоцировать еще более страшные катастрофы, чем чилийская. И кроме того, разрушения и жертвы в Чили — не напоминают ли они последствий ядерной войны, которую так любят описывать некоторые писатели-фантасты? Разрядившаяся в Чили энергия земных недр близка к энергии тех смертоносных вихрей, которые запрятаны в стальные цилиндры водородных бомб…

— Я все-таки верю, — сказал Василий Иванович, — что человечество вовремя поймет опасность и займется предотвращением землетрясений. Любых землетрясений…

Мы вышли в сад. Под деревом мирно похрапывал Ираклий Семенович. Шелестели невидимые волны. Звезды ярко блестели над руинами спящего Карадага. А в далеком Чили продолжалось землетрясение…

ГИБЕЛЬ РОДИНЫ ОДИССЕЯ

Одиссей, царь Итаки, скитаясь после окончания Троянской войны по чужим морям и землям, не переставал мечтать о возвращении к берегам любимой отчизны.

О своей далекой родине он рассказывал царю феакиян Алкиною:

«…В солнечносветлой Итаке живу я; там Нерион, всюду

Видимый с моря, подъемлет вершину лесистую; много

Там и других островов, непохожих один на другого —

Зам и Дулихий и лесом богатый Закинф; и на самом

Западе плоско лежит окруженная морем Итака

(Прочие ж ближе к пределу, где Эос и Гелиос всходят);

Лоно ее каменисто, но юношей бодрых питает;

Я же не ведаю края прекраснее милой Итаки…»

Так воспел родину своего героя Гомер.

Прошли тысячелетия с тех дней, когда легендарный слепец бродил по дорогам древней Эллады и, нищенствуя, пел бессмертные песни.

Возникали и рассыпались в прах государства, в шквалах войн гибли города и народы, а горбатый островок, приютившийся у берегов Греции, по-прежнему манил путников ласковой зеленью своих рощ, бирюзовой гладью тихих бухт, приветливыми огоньками прибрежных селений.

В плеяде Ионических островов, длинной цепью протянувшихся вдоль западных берегов Греции, Итака не самый маленький. Вместе с Корфу, Левкасом, Кефаллинией и Закинфом он принадлежит к числу наиболее крупных. Однако, если сложить вместе все эти клочки суши, поднимающиеся из голубых вод Ионического моря, их общая площадь окажется лишь чуть больше площади большого европейского города, такого, как Москва или Лондон с пригородами.

Ионические острова — вершины затопленных морем горных хребтов.

Не очень давно, может быть всего лишь несколько тысячелетий назад, эти хребты составляли одно целое с горами Греции. В глубоких долинах между хребтами текли реки, впадавшие в Средиземное море, берег которого лежал южнее и западнее современных берегов Пелопоннеса и Акарнании.

Горы Балканского полуострова очень молоды. Их формирование еще продолжается. В то время как центральная часть полуострова медленно поднимается, по его краям видны следы грандиозных опусканий. Прибрежные горы рассечены глубокими разломами. По этим разломам большие участки суши опустились ниже уровня моря. Над поверхностью вод остались только вершины наиболее высоких хребтов.

Опускания не происходили спокойно. Они сопровождались сильнейшими землетрясениями. В эпоху Гомера Итака, Кефаллиния и другие острова Ионического архипелага уже не имели сухопутной связи с Балканским полуостровом. Значит, наиболее сильные землетрясения произошли еще в доисторические времена.

Однако разрушительная работа в земных недрах не прекращалась. Подземные толчки снова и снова сотрясали отвоеванные морем хребты. Тучи пыли взвивались над рушившимися селениями; трещины бороздили склоны прибрежных холмов; громадные волны, поднятые землетрясением, захлестывали золотые песчаные пляжи.

Люди гибли, но не уступали. Оставшиеся в живых отстраивали разрушенные дома, поправляли каналы — и снова цвел миндаль, гнулись под тяжестью плодов апельсиновые и оливковые деревья, снова смуглые черноволосые девушки наполняли плетеные корзины золотистыми гроздьями винограда.

Слишком плодородна была щедрая земля, слишком прозрачно небо и ласково теплое море, чтобы даже самые слабые духом решились покинуть страну своих отцов.

Как и тысячелетия назад, пастухи продолжали бродить со стадами по горбатым кряжам островов, а из Керкиры, Аргостолиона, Закинтоса и других городов Ионического архипелага отплывали к берегам Греции суда, груженные оливковым маслом и апельсинами, шерстью и вином.

В средние века могучая Византия, Венеция и Неаполь спорили о праве грабить мирных скотоводов и земледельцев Итаки, Кефаллинии и Закинфа. Рыбаки и маслоделы Корфу, пастухи Левкаса и виноградари Итаки не раз видели с прибрежных холмов, как стремительные остроносые галеры окутываются пушечным дымом и сходятся на абордаж.

Прикрывая мозолистыми ладонями глаза, мирные жители прибрежных селений рассуждали о том, кто отнимет у них осенние сборы, будет пить их вино и горланить по ночам солдатские песни.

Победители, подобные прожорливой саранче, появлялись и исчезали, но даже их жадность не могла опустошить щедрой земли. Новый урожай снова наполнял вином и маслом старинные амфоры в прохладных подвалах, а на просторах нагорных пастбищ суровый пастух считал суковатым посохом приплод своих поредевших стад. И житницей Греции звали люди тихие прибрежные острова.

В 1953 году катастрофа наступила неожиданно…

Качнулись маятники сейсмографов в глубоких бетонированных подвалах сейсмических станций всего мира. Зайчик светового луча, отраженный от зеркала на маятнике, начертил острые зигзаги на фотобумаге. Еще и еще…

В Москве и Париже, Нью-Йорке и Иркутске внимательные взгляды сейсмологов впились в путаницу пересекающихся ломаных линии на сейсмограммах. Каждый зигзаг, чернеющий на полоске фотобумаги, — след упругой сейсмической волны, рожденной землетрясением. Вот первый зигзаг, оставленный наиболее быстрой продольной волной. Она прошла через внутренние области земного шара и первой достигла сейсмической станции. Вот еще несколько колебаний: пришла вторая группа волн — поперечные, распространяющиеся медленнее, чем первые. Вот, наконец, целая серия острых, резких зигзагов — наиболее сильный отзвук далекого землетрясения. Он принесен особым видом сейсмических волн, которые распространяются по земной поверхности подобно кругам на воде от брошенного камня. Еще зигзаги колебаний — это поверхностные волны, обогнувшие земной шар и пришедшие к станции с противоположной стороны. А это поверхностные волны, несколько раз обошедшие земной шар. Все эти волны рождены одним подземным толчком. Однако они имеют различную скорость и поэтому пришли на сейсмическую станцию не одновременно…

— Сильнейшее землетрясение, — сказал седой ученый, закончив обработку сейсмограмм. — Эпицентр в Средиземном море, вблизи Ионического архипелага. Страшно подумать, что произошло там, если даже у нас в Москве смещение почвы при толчках достигало миллиметра…

В начале августа 1953 года в западной Греции стояла жаркая, солнечная погода. Оранжевый шар солнца медленно погружался в неподвижное, словно покрытое маслом, море, чтобы утром снова вынырнуть на востоке, возвещая зной не успевшей охладиться земле.

Полуобнаженные люди на полях и в оливковых рощах Итаки все чаще вытирали со лба крупные капли пота и прикладывали к пересохшим губам оплетенные тростником бутыли с виноградным вином. Стада покинули открытые горбатые склоны и попрятались в маквисе — зарослях колючих вечнозеленых кустарников, покрывающих подножия кряжей.

Опустели улицы городов. Знойное штилевое безмолвие было необычным. Люди ждали грозы.

9 августа в ту пору, когда пастухи в горах уже разыскивали тень, чтобы укрыться от палящих лучей солнца, а внизу, у моря, спускались к пляжам купальщики, утреннюю тишину нарушил подземный гул. Дрогнули горбатые холмы; тонкие трещины побежали по выжженным склонам. Испуганно замычали коровы, заблеяли сбившиеся в кучу козы и бараны.

Пастухи, покинувшие свои убежища, видели, как взвилась пыль над поселками. Это рушились здания.

Подземные толчки вскоре прекратились. Причиненный ущерб оказался невелик. Больше всех пострадала Итака. На ней было повреждено и разрушено около двухсот домов. Жители ждали новых толчков, но их не было. Волнение вскоре улеглось. Люди начали приводить в порядок пострадавшие постройки, разбирать развалины.

Вечером на Итаку в маленький порт Вети возвратились рыбаки. Они были возбуждены и встревожены.

— Странное дело, — рассказывал один из рыбаков, вытаскивая вместе с товарищами на прибрежный песок пустой баркас, — рыбы нет. Ушла в глубину.

— Плохой знак, — заметил старик, чинивший на берегу порванную сеть. — Быть беде… У нас на Итаке землетрясения никогда не бывают по одному. После первого удара обязательно тряхнет еще несколько раз, послабее. А тут — ничего. Ударило один раз — и баста. Плохой знак…

Однако ночь прошла спокойно. Тихо было и на следующий день.

— Обошлось, — рассуждали жители Вети, укладываясь спать вечером 10 августа. — На этот раз отделались испугом. Завтра надо встать на рассвете, чтобы пораньше закончить ремонт.

…До рассвета дожили немногие. Ночной мракеще не начал редеть, когда сильнейший подземный удар потряс горбатые кряжи островов. Грохот горных обвалов заглушил треск рушившихся строений.

За несколько секунд сотни людей были убиты, тысячи ранены, десятки тысяч остались без крова. На рассвете зарево пожаров поднялось над развалинами городов и деревень Кефаллинии и Итаки. Огромным костром пылали руины Закинтоса — главного города на острове Закинф. Пожары, начавшиеся от опрокинутых ламп, коротких замыкании, непогашенных топок на разрушенных фабриках, тушить было нечем: водопровод не работал, пожарные машины были погребены под развалинами.

Через несколько минут после подземного толчка огромная морская волна обрушилась на порт Вети. Она родилась в море, в том месте, где сотрясение дна было особенно сильным.

Чудовищный водяной вал опрокинул на своем пути все, что уцелело после подземного удара, и забросил остатки разбитых баркасов на прибрежные виноградники.

Порт Вети перестал существовать.

…Солнце поднялось над зеркально спокойным морем и осветило опустошенную страну и обезумевших от ужаса и горя людей…

Первая помощь с материка пришла только к вечеру. Сначала появились самолеты. Сделав несколько кругов над разрушенными селениями, они улетели, но вскоре вернулись снова. Открылись люки, и вниз, на развалины, полетели мешки с продовольствием и медикаментами.

Потом пришли катера и баркасы с врачами, солдатами и добровольцами с Пелопоннеса, из Акарнании и Этолии. Их дома тоже пострадали, но они торопились помочь тем, чья беда была грознее.

Всю ночь на островах горели костры. Кормили голодных, измученных людей, перевязывали раненых.

Утром 12 августа печальные процессии с наспех сколоченными гробами медленно направились к ближайшим кладбищам. Однако жителям Итаки и Кефаллинии не дано было похоронить своих мертвых.

Земные недра еще не разрядили всей накопившейся в них энергии. В девять часов двадцать три минуты 12 августа оглушительный гул возвестил новое землетрясение. Толчок оказался катастрофическим по силе.

Земная поверхность заволновалась подобно бурному морю. Огромные трещины, оползни и обвалы в несколько секунд изменили облик островов. С крутых склонов вместе с почвой сползли в море сады и виноградники. Реки, перегороженные обвалами, изменили русла.

Налетевший ветер поднял тучи пыли и пепла. Когда пыль рассеялась, те, кто уцелел, увидели, что вершина горы Энос на острове Кефаллиния раскололась, а часть острова Итака вместе с развалинами прибрежных селений, дубовыми рощами и садами соскользнула в море. Взмученные на огромном пространстве морские воды клокотали и пенились в чудовищных водоворотах.

Родина Одиссея погрузилась на морское дно.

ГОРЯЩАЯ ГОРА КАН-ТАГ

В горах южного Тянь-Шаня, там, где голубые воды Искандер-Дарьи сливаются с мутным стремительным Ягнобом и образуют яростно рокочущую, пенистую Фандарью, высоко поднимается над зелеными долинами скалистая дымящаяся вершина Кан-Тага^[33].

Географы древности считали Кан-Таг вулканом. Однако они заблуждались. Огонь, бушующий в недрах Горящей горы, не имеет ничего общего с расплавленной лавой, заполняющей жерло вулкана.

В скалистом массиве Кан-Тага с незапамятных времен горят пласты каменного угля.

Несколько лет назад мне довелось побывать на вершине Горящей горы. Из геологического лагеря, разместившегося возле развалин старой крепости Сарвадар-Кала, были хорошо видны западные склоны Кан-Тага. Они громоздились почти на полторы тысячи метров над Фандарьинской долиной. Красные скалистые уступы и осыпи, словно состоящие из битого кирпича, выделялись яркими пятнами среди зеленых склонов. Желтые зубцы вершины четко вырисовывались на фоне темно-синего неба. Над вершиной висело дымное марево; его источник находился на скрытом от нас восточном склоне Кан-Тага.

Мы начали подъем рано утром, воспользовавшись заброшенной тропой, по которой когда-то возили нашатырь^[34] с вершины Горящей горы. Мы — это наш геологический отряд: мой помощник Кирилл Ильин — студент из Ленинграда, проводник — почтенный седобородый Хасан Давлят и я сам.

Кирилла больше всего интересуют кеклики^[35]. За плечами у него старая двустволка. Он то забегает вперед, то отстает, щурит глаза и подергивает облупленным носом, что должно выражать напряженное охотничье внимание. Хасан нетороплив, скуп на слова. Он подоткнул под пояс полы коричневого стеганого халата, заложил за спину большие узловатые руки и, опустив голову, медленно поднимается по крутой, едва различимой тропе. За спиной у него рюкзак, к которому привязан ярко начищенный медный чайник. Зачем он взял с собой чайник, не знаю, но я так привык во всем полагаться на него, что считаю вопросы излишними.

Сзади раздается выстрел: Кирилл начал пугать кекликов. Хасан даже не оглядывается. Он знает заранее результат. Вскоре нас догоняет запыхавшийся Кирилл.

— Пух полетел, жуть, — объявляет он, тяжело дыша.

— А кеклики? — спрашиваю я не без ехидства.

На тропе начинают попадаться красные обломки горелых пород. Поднимаю один из них. Мелкозернистый, обожженный подземным пожаром песчаник напоминает кирпич.

— Огнеупор? — спрашивает Кирилл.

— Может быть, — отвечаю я, подумав. — Это придется проверить анализами.

— Если огнеупор, значит, здесь огромное месторождение, — уверенно заявляет Кирилл. — Вся гора сложена этой породой. Обожжена что надо! Послушайте, как звенит.

Он берет две плитки красного песчаника и ударяет одну о другую. Плитки звенят, как хорошая черепица.

Некоторое время поднимаемся молча. Далеко внизу остались развалины крепости и седая лента бешеной Фандарьи, через которую мы переправлялись на скрипучем деревянном пароме. Гул реки едва слышен.

Кирилл оставил кекликов в покое. Он плетется позади меня, сопит, сосредоточенно думает о чем-то.

— Интересно, отчего мог загореться уголь? — спрашивает он вдруг.

Разговаривать во время подъема трудно. Возможно короче отвечаю, что подземные угольные пожары возникают от разных причин.

Уголь может воспламениться от сильного удара молнии, от тепла, которое выделяется в ходе природных химических реакций. Иногда угольные пласты поджигает расплавленная лава, ищущая выход на поверхность земли. Однако чаще всего уголь загорается во время резких движений земной коры. От этих движений в толщах горных пород образуются глубокие трещины. При землетрясениях целые участки земной коры вздымаются и оседают по трещинам разломов. В зонах разломов развивается огромное трение, повышается температура горных пород. Если такие разломы пересекут угольные пласты и по трещинам начнет поступать воздух, уголь легко может загореться.

— Думаю, что именно эта последняя причина и вызвала пожар Кан-Тага, — заключаю я свою краткую лекцию.

— А где здесь были разломы? — не унимается Кирилл.

У меня уже не хватает дыхания. Показываю на скалистый гребень, круто спускающийся с вершины Кан-Тага к югу. На гребне хорошо видны причудливо смятые и задранные слои желто-серых пород. Похожие на кирпич песчаники и сланцы, на которых мы стоим, исчезают под этими породами.

— Там разлом, — говорю я Кириллу. — Желтые слои на гребне — это древние палеозойские^[36] известняки. Они надвинуты на молодые угленосные отложения.

— Значит, уголь загорелся во время надвигания известняков, — решает Кирилл. — А когда это произошло?

— Разлом молодой… Конечно, с геологической точки зрения. Во всяком случае пожар продолжается уже несколько тысячелетий. Вероятно, он начался задолго до появления человека в горах Тянь-Шаня. Без сомнения, здесь выгорели многие миллионы тонн каменного угля…

— Начальник, дальше пойдем, — строго говорит Хасан. — Ночевать на Кан-Таге яман.

Мы карабкаемся дальше вслед за неутомимым Хасаном.

Несколько часов нелегкого пути по бесконечным зеленым склонам и звонким красным осыпям — и наша маленькая группа близка к цели похода.

Останавливаемся передохнуть на небольшой площадке у подножия скалистого гребня Кан-Тага. Высота около трех километров над уровнем моря. До вершины осталось не более сотни метров. Внизу, как на карте, долина Фандарьи. В тени обрывов тонкой нитью вьется река. На юге в оторочке тяжелых мохнатых облаков зубцы Гиссарского хребта. На западе, за глубокой трещиной Фандарьинского каньона, среди желто-серых скалистых гребней и снеговых вершин Зеравшанского хребта поднимаются строгие, словно обточенные ювелиром, пики — Чимтарга и Ганза.

Мы с Кириллом по очереди рассматриваем горы и расселину каньона в большой бинокль.

— Ну и крутизна, — шепчет Кирилл. — Отсюда кажется — не пройдешь. А там, внизу, дорога, машины ездят. До постройки автодороги каньон был, конечно, непроходим. Зачем же построили крепость у входа в него?

— Вдоль каньона издавна существовала вьючная трона, — говорю я Кириллу. — Только не по дну, а в обрывах — подвесная. Слышал про овринги?

Кирилл молча кивает.

— А крепость… Она была нужна. Фандарьинским каньоном шли не только купеческие караваны, но и полчища иноземных захватчиков. Даже Александр Македонский искал здесь путей в Индию. Он прошел по каньону и ухитрился провести боевых слонов. Как он это сделал — осталось одной из его многих тайн. По оврингам слоны не пройдут… Перед постройкой дороги овринги были в таком состоянии, что по ним едва ли мог пройти и навьюченный ишак.

Хасан утвердительно кивнул головой:

— Не найдешь на свете оврингов хуже фандарьинских. Кто по ним ходил, большим смельчаком считался…

— Находились смельчаки, — говорю я. — Эту крепость, возле которой стоят наши палатки, разрушали не раз. Греки, римляне, местные феодалы… Она охраняла не только путь на юг, к плодородным долинам Таджикистана, но и подступы к Горящей горе. Нашатырь, который добывали в огнедышащих пещерах Кан-Тага, в древности высоко ценился…

Отдохнув, мы продолжаем подъем. Заросшие травой склоны остались внизу. Перед нами скалистый гребень. Карабкаться по обрывистым карнизам становится все труднее. Кирпично-красные осыпи с шуршанием ползут из-под ног.

Вблизи вершины снова остановка. Кирилл нашел что-то интересное. Среди тонких пластов, словно выложенных из красного кирпича, поблескивают слои железной руды. Они образовались из осадочных бурых железняков. Рядом чернеют непосредственные свидетели пожара — слои шлаков.

Вот наконец и вершина! Ветер приносит резкий запах сернистого газа. Еще несколько шагов среди хаотического нагромождения красных глыб — и мы останавливаемся, пораженные открывшейся картиной. Восточный склон Кан-Тага гигантскими ступенями обрывается вниз, в долину Ягноба. Вдоль извилистых карнизов у наших ног зияют темные жерла. Некоторые из них дымят. Столбы белого дыма медленно тают в прозрачном воздухе.

Кругом ни кустика, ни травинки. Только голые скалы, нагромождения камней, красные, желтые, коричневые обрывы да безмолвно дымящие темные пещеры. Впрочем, не совсем безмолвно. Раздается глухой рокот, вздрагивают камни под ногами, и черное жерло невдалеке от нас окутывается густым белым дымом. Дым медленно рассеивается, и снова все тихо.

— Нужно быть осторожным, — говорю Кириллу. — Некоторые жерла, видимо, действуют периодически.

Мы спускаемся к ближайшей пещере. Она не дымит, но запах сернистого газа по мере приближения к ней становится все сильнее. Камни у входа в пещеру нагреты так, что к ним нельзя притронуться. Из трещин в глубине пещеры с легким свистом вырывается сухой, обжигающий воздух. Стены и потолок покрыты желтыми налетами серы и белыми шапками нашатыря. Почва настолько нагрета, что жар чувствуется даже сквозь толстые подошвы горных ботинок. В нескольких шагах находится дымящее жерло. Вблизи него жара еще сильнее, а удушливый запах аммиака и сернистого газа заставляет нас поспешно отступить.

Пробираемся вдоль карнизов восточного склона и пробуем сосчитать жерла. Их тут много десятков. У большинства стенки покрыты светло-желтыми кристаллами серы и пушистыми белыми корками тонкоигольчатого нашатыря; попадаются скопления еще каких-то минералов — желтоватых, оранжевых, зеленоватых.

Кирилл оставил свою двустволку Хасану и торопливо собирает образцы минералов. Я наношу на карту самые крупные жерла.

— Владимир Александрович, — слышен голос Кирилла, — идите сюда! Вот самая большая пещера. Ну и жара…

Держась руками за выступы скал, осторожно приближаюсь к центральному жерлу.

Его палящее дыхание чувствуется на несколько десятков метров. Кирилл, стоящий у черного провала пещеры, кажется совсем маленьким. В пещере обжигающий сумрак. Желтые газы змейками ползут из трещин в стенах. Потолок покрыт гирляндами разноцветных кристаллов. На дне нагромождение красных плит.

Откуда-то из глубины доносится гул, подобный гулу полыхающего пламени.

Кирилл лезет в пещеру, но сразу же выскакивает обратно.

— Я не загорелся? — спрашивает он, давясь дымом.

Гул в глубине пещеры нарастает. Мы поспешно бежим прочь. И вовремя. Жерло выплевывает облако желтого дыма. Ярко вспыхивает подхваченный горячим вихрем обрывок газеты, который обронил Кирилл.

Мы смотрим друг на друга.

— Вот ч-черт! — заикаясь, бормочет Кирилл. Он бледен. На обратном пути он старательно обходит даже самые маленькие жерла. Мы возвращаемся к Хасану.

Старик не потерял времени даром. На плите красного песчаника разложено чистое полотенце. На нем хлеб, намазанный маслом, жареные кеклики — вчерашняя добыча Хасана, не Кирилла. Аппетитно пахнут разогретые в банках консервы.

Испуг не испортил Кириллу аппетита. Усевшись на краю плиты, он хватает банку консервов и с воплем отдергивает руку. Горячая тушенка с горохом вываливается на полотенце.

— Э, зачем спешить? — недовольно говорит Хасан. — Шурпа прямо из печки.

Засунув пальцы в рот, Кирилл с недоумением оглядывается по сторонам. Крышка медного чайника начинает звонко дребезжать. Из-под нее вызывается пар.

— Закипел, — объявляет Хасан.

Он осторожно берет чайник краем халата и ставит на плиту, служащую нам столом. Это похоже на чудо. Чайник закипел, стоя на голой земле.

— Кушайте, пожалуйста, — говорит Хасан. — Другой такой печки нет во всем Таджикистане.

Я протягиваю руку к тому месту, где стоял чайник. Из земли бьет острый жар. Значит, и здесь находятся присыпанные мелкой щебенкой трещины.

К вечеру нагруженные образцами, добытыми в жерлах природной фабрики минералов, мы покидаем гигантский газогенератор Кан-Тага. Кирилл идет позади меня и горячо доказывает преимущество подземной газификации углей.

— Природа на примере Кан-Тага подсказывает самый правильный метод использования угольных месторождений — метод подземной газификации, — заключает он с торжеством.

Я не возражаю.

Кирилл начинает развивать проект создания геотермической энергоцентрали на вершине Кан-Тага. Он успевает провести паро- и газопроводы к зимовщикам на Искандеркульскую метеорологическую станцию, в Душанбе и даже в Ташкент. Потом его внимание снова привлекают кеклики. Гремят выстрелы и летит пух.

В лагерь мы возвращаемся без кекликов.

ЗАГАДКА АЗИАТСКИХ ВЫСОКОГОРИЙ

О загадочном голуб-яване — таинственном обитателе азиатских высокогорий — я впервые услышал от Мирзо Курбанова, проводника и охотника, бесстрашного следопыта скалистых круч.

Это было на Западном Памире. Наш геологический лагерь — три маленькие альпийские палатки — уже несколько дней стоял невдалеке от края ледника, запиравшего верховья долины. Вблизи палаток быстро текли мутные коричневые воды большой реки. Они вырывались из глубокой расщелины в изъеденном солнцем языке льда.

Выше лагеря, возле ледника, была стоянка чабанов. Их стада паслись по окрестным склонам, и веселые огни костров приветливо мигали в вечернем сумраке.

Однажды чабаны обратились к нам за помощью. В долине начали разбойничать барсы. Минувшей ночью они задрали с десяток баранов. Потревоженные чабанами барсы с большой неохотой покинули место побоища.

Ночью чабаны ждали нового нападения. Кремневые ружья были плохой защитой против дерзких хищников. А у нас были винтовки.

В засаду отправились геолог Петр Васильевич, Мирзо Курбанов и двое чабанов. Однако ночь прошла спокойно. Барсы не появились и на вторую ночь.

— Испугались, — посмеивался Петр Васильевич, — поняли, с кем имеют дело.

Но суровый, спокойный Мирзо был встревожен:

— Почему барс убежал? Моя не понимай. Совсем не понимай. Яман. Нехорошо.

На третью ночь охотники не пошли в засаду.

— Барс не придет. Далеко убежал, другой долина, — пояснил Мирзо.

— А почему?

Старый охотник пожимал плечами.

В тот вечер мы долго сидели у костра. Взошла луна. Бледный зеленоватый свет озарил крутые склоны ледниковых цирков. Острые тени легли на скалы и льды.

Мирзо настороженно прислушивался.

— Отсоветовал идти, — сердился Петр Васильевич, — а теперь сам ждет, что подадут голос. Тоже мне истребитель барсов…

В долине Ванча истребителем барсов звали Мирзо. Более тридцати засечек украшало потемневший приклад его винчестера. Каждая засечка — убитый барс.

Вдруг Мирзо, сидевший неподвижно, встрепенулся. На лице старого охотника появилось выражение недоверия и даже испуга.

— Говорил, говорил, — шипел Петр Васильевич.

Мирзо предостерегающе поднял руку, и мы замерли, прислушиваясь.

Издалека, из самых верховьев долины, донесся какой-то звук, какой-то странный голос. Вскоре он повторился ближе, гортанный, загадочный, ни на что не похожий: не то стон, не то рычание.

— Барсы? — с сомнением прошептал Петр Васильевич.

«Волки», — мелькнуло у меня в голове.

В третий раз прозвучал странный голос: далекий, тоскливый, свирепый.

Мирзо поднялся. Губы старого охотника дрожали. Глаза испуганно округлились.

— Голуб-яван, — пробормотал он, отирая коричневой рукой крупные капли пота со лба, — снежный человек. Много снежный человек. Беда, начальник…

Ярче вспыхнули костры в лагере чабанов. Затем оттуда донеслись крики, удары в какие-то жестянки, выстрелы.

— Напали? — спрашивал Петр Васильевич, судорожно сжимая побелевшими пальцами винтовку. — Идем помогать?

— Нельзя, — ответил Мирзо, поспешно валя в костер коряжистые стволы сухой арчи. — Нельзя идти от огня. Снежный человек боится огонь. Больше ничего не боится. Кто пойдет от огня — пропал. Там, — Мирзо указал на лагерь чабанов, — немножко пугают снежный человек. Давай мы тоже… — И Мирзо, схватив в одну руку скалку, а в другую жестяной таз, принялся барабанить, выкрикивая в темноту:

— Эй, о эй, пошел, пошел!..

Рабочие-таджики последовали его примеру.

Тихий геологический лагерь превратился в стойбище загулявших людоедов. Метались на ветру огромные языки пламени. Вокруг них приплясывали и орали люди, колотя в кастрюли, тазы и ведра. Лошади, привязанные возле самых костров, ржали, стригли ушами, испуганно косились на огонь.

Голосов снежных людей мы больше не слышали: дьявольский шум, поднятый в двух лагерях, мог испугать кого угодно.

Остаток ночи прошел без сна.

Усталые и охрипшие, мы жались к костру, тревожно озирались, прислушивались. Однако, после того как умолкли крики в лагере чабанов, в долине воцарилась полнейшая тишина. Даже ветер прекратился. В неподвижном морозном воздухе спокойно горели костры. Луна ярко освещала белое галечниковое русло, скалистые гребни, пустынный серебристый ледник.

Мирзо тихо рассказывал:

— Голуб-яван очень плохо. О-о!.. Горы живет высоко. Долина не любит. Большой ледник любит. «Здесь не был. Недавно из другой долина пришел. Потому барс убежал. Голуб-яван все боятся. О-о!.. Кого нашел, к себе тащил. В земля тащил. Потом кушал… Очень злой, очень сильный…

— Какой он из себя? — спросил Петр Васильевич, потирая над костром озябшие руки.

— Совсем как человек, только поменьше, бегает шибко, шарабара не надевает, совсем голый.

— Глупости, — сказал Петр Васильевич, — замерз бы насмерть.

— Зачем замерз, — возразил Мирзо. — Шерсть хороший есть. Такой шерсть, как у медведь, только серый.

— Глупости, — повторил Петр Васильевич и поспешно оглянулся.

Утром рабочие потребовали перенести лагерь. Работы в этой долине были почти закончены, поэтому Петр Васильевич возражал главным образом из упрямства. При ярком солнце после сытного завтрака все ночные страхи казались ему наивными и смешными.

— Кого испугались? — уговаривал он рабочих. — Выли барсы, а может, волки. Сегодня ночью мы с Мирзо пойдем и подстрелим парочку. Как, Мирзо, пойдем?

Мирзо дипломатично молчал. Рабочие продолжали настаивать. Атмосфера накалялась.

Петр Васильевич попробовал изменить тактику:

— Чабаны нас засмеют, если уйдем. Они вон не думают уходить…

Словно в ответ на эти слова невдалеке послышались гортанные крики, дробный шорох сотен маленьких копыт, и плотно сбитая масса баранов и коз подобно потоку потекла мимо нашего лагеря вниз по долине.

Уход чабанов прекратил спор.

Вечером мы разбили новый лагерь в самых низовьях долины. Однако и здесь рабочие не чувствовали себя в безопасности. Они по очереди сторожили лагерь и жгли большой костер.

Осенью, возвратившись в Хорог, я рассказал о нашем приключении геологу Сергею Ивановичу Клунникову — старожилу и замечательному знатоку Памира. Признаться, я побаивался, что Сергей Иванович начнет подтрунивать надо мной. Однако этого не случилось.

Выслушав мой рассказ, Клунников совершенно серьезно заметил, что и он не раз слышал от бадахшанцев и таджиков, населяющих долины Западного Памира, о существовании каких-то таинственных животных на азиатских высокогорьях.

Несколько лет назад знакомый охотник даже показывал ему клок грубой грязно-серой шерсти, срезанной с убитого голуб-явана. Охотник ни за что не хотел расставаться с этим клочком волос, считая его талисманом. Голуб-явана убил дед охотника. Семейная реликвия переходила от отца к сыну. Впрочем, приятелю Сергея Ивановича талисман не принес счастья. Охотник пропал без вести на ледниках Язгулемского хребта. Может, провалился в трещину, а может, как уверяли в кишлаке, его утащили снежные люди. Вместе с охотником исчез и талисман.

— Фактов, к сожалению, слишком мало, — заметил в заключение Клунников, — а легенд и фантазии слишком много. Жаль, что вы так стремительно ретировались, услышав голоса голуб-яванов. Кто знает, может, вы стояли на пороге разгадки тайны.

Я признался, что теперь, спустя несколько месяцев, мне самому все наше приключение кажется неправдоподобным. Таджики могли ошибиться. Может быть, мы слышали вой шакалов или рычание барсов. Что это за фантастические существа, живущие среди снегов и льдов? Почему о них ничего не знает современная наука?

Сергей Иванович усмехнулся.

— Начну с конца, — сказал он. — Современная наука кое-что знает о них. Жители Тибета, Непала и особенно индийцы из горного племени шерпов не раз рассказывали европейским путешественникам о снежных людях, будто бы обитающих в недоступных высокогорных долинах Гималаев, Куэнь-Луня и Каракорума. Многие путешественники встречали следы этих существ. Таинственные следы на снегу впервые описал Уэдделл, участник гималайской экспедиции 1889 года. Он видел следы на границе Тибета, на перевале Донкья-Ла, на высоте более пяти тысяч метров над уровнем моря. Носильщики-тибетцы в один голос заявили, что следы оставил йети, или метох-кангми, — страшный волосатый человек, живущий среди снегов. Следы йети видели все участники первой экспедиции на Эверест: шестеро европейцев и двадцать шесть носильщиков-шерпов. Это произошло на северных склонах Эвереста на высоте шести тысяч семисот метров над уровнем моря. Следы были совсем свежие. Близость страшного йети так смутила шерпов, прозванных за свое мужество и выносливость тиграми Гималаев, что начальнику экспедиции Говарду-Бюри стоило немалого труда предотвратить панику и заставить носильщиков продолжать подъем.

Наконец, лет двенадцать назад, кажется, в 1925 году, итальянец Томбози как будто видел даже живого йети в Центральных Гималаях, у подножия пика Каб-ру. Йети прошел по снегу метрах в трехстах от притаившегося путешественника и исчез среди хаоса морен. Томбози писал, что йети похож на человека, покрыт темной шерстью и быстро двигается на двух ногах…

Сергей Иванович замолчал, что-то припоминая. Мы сидели на открытой веранде, повисшей над зеленоватым пенистым Гунтом. Прямо перед нами круто уходили вверх ребристые серые скалы Шах-Дарьинского хребта. Вдали, на противоположной, афганской стороне Пянджа, поднимались в темно-синее небо острые, покрытые снегом пики.

— Центральная Азия, Гималаи, Гиндукуш и даже Памир почти не изучены, — продолжал Клунников. — Исследователи встретят здесь тысячи загадок и неожиданностей…

— Но йети, — перебил я, — если они действительно существуют, кто они?

— Таджики считают их сродни шайтану. Отсюда панический страх и легенды, рассказы о том:, что йети могут околдовать человека, свести с ума, превратить в змею, в жука, в камень или, что, по-видимому, гораздо проще, сожрать.

— А вы что думаете, Сергей Иванович?

— Я думаю, что йети — потомки древнечетвертичных обезьян. То самое исчезнувшее звено, которое должно связывать древних человекообразных обезьян и людей. Родственник, более близкий нам с вами, чем горилла и шимпанзе. Какая-то ветвь древнечетвертичных обезьян могла акклиматизироваться в суровых условиях высокогорья и существует по сей день. Они, вероятно, умны, сильны и осторожны. В этом источник легенд и в этом причина, что мы о них почти ничего не знаем.

— И вы утверждаете, что на Памире… — начал я.

— Я ничего не утверждаю, — махнул рукой Клунников. — Я слышал лишь рассказы о них. Вы знаете больше. Может быть, вы слышали их голоса. Если даже йети, или, как их называют таджики, голуб-яваны, и сохранились, то здесь, на Памире, они стали большой редкостью. Хотите познакомиться с ними ближе, поезжайте в Гималаи.

Прошло несколько лет. В Гималаи я не поехал, но перед самой войной снова попал на Памир. В конце лета с группой носильщиков мне пришлось переваливать через Ванчский хребет. Мы переночевали у подножия крутого скалистого склона — единственного пути к перевалу Гудживас. Рано утром начали подъем.

Связавшись веревками, мы с трудом карабкались по узким карнизам, крутым оползающим осыпям, обледеневшим снежникам. Лишь в полдень, измученные и задыхающиеся, достигли широкой седловины. Носильщики побросали груз и повалились в снег.

С юга, от синеющих вдали ледяных гребней Язгулемского хребта, дул пронизывающий ветер. Он свистел в черных, запорошенных снегом скалах и швырял в лицо острую ледяную пыль.

Я взглянул на анероид. Стрелка показывала пять тысяч метров. Ряды снеговых хребтов громоздились на севере и на юге.

Внизу перед нами чернел глубокий провал Язгулемской долины. Туда вел наш путь. Я крикнул проводнику, что пора двигаться дальше. В разреженном воздухе голос прозвучал, как далекое эхо. Рабочие нехотя начали подниматься.

Вдруг послышался крик. Несколько человек рассматривали что-то на снегу. Остальные поспешно окружили их. Когда я подошел, они молча расступились. На голубоватой поверхности свежевыпавшего снега были видны отчетливые следы босых ног. Следы вели из долины Язгулема на северный склон хребта и исчезали в скалах, откуда вихрь уже успел сдуть снег.

— Голуб-яван проходил здесь утром, начальник, — тихо сказал проводник. — Он смотрел, как мы шли на перевал. Заряди револьвер, если он не заряжен…

Никогда еще носильщики так не торопились покинуть место привала. Груз был расхватан с молниеносной быстротой, без обычных споров и пререканий. Через несколько минут длинная цепочка таджиков бегом спускалась по заснеженному склону.

Возле меня остался только тревожно озирающийся проводник. Он с нетерпением ожидал, когда я закончу осмотр таинственных следов. Я израсходовал пленку фотоаппарата еще на подъеме к перевалу и поэтому теперь не мог сфотографировать следы. Коченеющими пальцами сделал набросок в полевом дневнике. Длина следа была около тридцати сантиметров, ширина — пятнадцать. Были отчетливо видны отпечатки пяти пальцев. След большого пальца был значительно крупнее остальных и оттопырен в сторону.

Значит, Клунников был прав? Значит, снежный человек существует не только в воображении жителей гор? Значит, несколько лет назад мы слышали голоса снежных людей?

Я поднялся с колен и внимательно оглядел скалы водораздельного гребня. Может, за одним из этих выступов прячется сейчас странное волосатое существо, уже не обезьяна и еще не человек, таинственный и свирепый обитатель ледяных вершин.

Проводник потянул меня за рукав. Носильщики уже спустились к краю ледника и, сбившись в кучу, поджидали нас.

— А может, медведь? — сказал я, кивнув на следы.

Проводник отрицательно покачал головой.

В верховьях Язгулема потемнело. Пухлые белые облака тяжело переваливались через ледяные гребни и быстро заполняли долину. Надо было торопиться.

Мы поспешно спустились к краю ледника.

— Где пойдем? — спросил один из носильщиков, поглядывая исподлобья то на меня, то на проводника. — Дороги нет, начальник. Там, — он указал на перевал, — снеговой шайтан, тут тоже яман…

Свежий снег покрывал волнистую поверхность ледника — ослепительно белый, пушистый, обманчивый. Он прикрыл провалы и трещины однообразным, искрящимся покрывалом. Сколько опасных ловушек ждет нас на пути вниз по леднику!

Проводник, сдвинув на ухо засаленную чалму, с сомнением почесывал затылок.

— Ишак надо, — сказал самый старый из носильщиков.

— Ишак хорошо, — оживился проводник, — ишак дорогу знает. Вперед пойдет, трещины будет обходить.

Я слышал, что на особенно опасных участках высокогорных ледников впереди каравана пускают ишака, предварительно освободив его от вьюка. Ишак становится проводником и одному ему известным способом находит безопасный путь в лабиринте невидимых трещин.

Однако у нас ишака не было.

— Обвязаться веревками, — скомандовал я, — пойдем цепью.

Проводник, который в поисках пути удалился в сторону от каравана, что-то крикнул. Носильщики поспешно двинулись к нему. Я пошел следом за ними.

— Есть дорога, — сказал, широко улыбаясь, проводник, когда я подошел ближе, — смотри…

На снегу темнели следы.

— Опять голуб-яван? — спросил я, рассматривая отпечатки, напоминающие следы босых ног.

— Йок, йок, нет, — затрясли бородами носильщики. — Это медведь. Он убегал от снежный шайтан. Смотри, совсем другой след.

След действительно не был похож на тот, который мы видели на перевале. Пальцы почти не отпечатались, кое-где были видны следы когтей. Кроме больших оттисков задних лап виднелись меньшие, иного очертания.

— Четыре нога, — сказал проводник, указывая на следы. — Там, — он кивнул в сторону перевала, — два нога, как у тебя, у меня.

Медведь, которого, может быть, спугнул голуб-яван, прошел всего несколько часов назад. След был свежий и хорошо заметен на ровной снеговой поверхности. Он уходил вниз по долине, пересекая ледник в нужном нам направлении.

Мы связались веревками и пошли по медвежьему следу. След не был прямым. Медведь, пробираясь вниз по леднику, часто менял направление, обходя какие-то невидимые препятствия. Возле одного из поворотов я услышал под снегом далекий шорох воды.

— Трещина, — сказал проводник, указывая на чуть заметную ложбину впереди нас. — Медведь умный, как ишак, все знает…

Мы повернули по следу и довольно долго шли поперек ледника. Видимо, медведь обходил большую трещину. Время от времени справа под снегом слышался шорох и плеск воды.

В одном месте путаница следов и осевший снег показали, что наш невольный проводник сам чуть не свалился в трещину.

— Торопился, — пояснил проводник, — очень его голуб-яван испугал.

Я все всматривался вперед, надеясь увидеть нашего четвероногого проводника. Однако волнистая белая поверхность была пустынна. Только след ниточкой тянулся впереди нас.

Так и не увидев медведя, мы пересекли ледник и со вздохом облегчения перешли на морену. Дальше путь был безопасен.

— Привал? — предложил я носильщикам.

— Йок, йок, начальник, дальше идем, дальше к Язгулему.

Мои спутники не хотели отдыхать близко от места, где недавно проходил голуб-яван.

— А видел кто-нибудь из вас снежного человека? — спросил я таджиков, когда мы спустились к руслу небольшой реки и над нашими головами зашелестели ветви чахлых берез.

— Йок, йок…

— Почему же вы его так боитесь? Никто не видел, а все боятся…

Наступило молчание.

— Ну а какой он из себя? — допытывался я.

Носильщики продолжали молчать.

— Страшный, — сказал наконец проводник. — Страшный и сильный. Все может… А какой — разный человек по-разному говорит. Один говорит — большой, другой — маленький; один говорит — два рука имеет, другой говорит — шесть рука; один говорит — голый, другой говорит — шкура медведя и барса носит. Никто правда не знает. Живой человек его не видел. Кто видел — совсем пропал, никому рассказать не мог…

Загадка снежного человека не разрешена до сих пор. Перед войной сведения о нем собирал на Памире Сергей Иванович Клунников.

Во время Великой Отечественной войны Сергей Иванович ушел добровольцем на фронт и погиб. Материалы Клунникова остались неопубликованными.

В последние годы в печати появилось несколько сообщений, что йети видели в Гималаях.

Заместитель главного ламы монастыря Тхьангбоч рассказывал начальнику экспедиции на Эверест полковнику Хэнту о появлении снежного человека у стен монастыря. Это было зимой. Йети вылез из зарослей и шел то на двух ногах, то на четырех. Его рост достигал полутора метров. Тело было покрыто серой шерстью. Йети остановился, чтобы почесаться, потом схватил снег и стал играть им. Было слышно, как йети ворчал. Монахи очень испугались, затрубили в рога и раковины, и страшный снежный человек стремительно исчез в кустарнике.

Двоюродный брат покорителя Эвереста индийского альпиниста Тенсинга рассказывает, что он однажды наблюдал из засады страшного йети на расстоянии ста метров. По его рассказу, йети ходит как человек, покрыт шерстью, но лицо у него голое.

Наконец распространились слухи, что в Восточных Гималаях местные охотники убили йети. К сожалению, никто не проверил этих слухов. Желающих совершить опасное путешествие в недоступные горы, населенные дикими и враждебными племенами, не оказалось.

Проблемой снежного человека Гималаев много лет занимался член-корреспондент Академии наук СССР Сергей Владимирович Обручев. По его мнению, существование в высокогорной части Гималаев крупного антропоида, более развитого, чем горилла и шимпанзе, весьма вероятно, хотя и не доказано.

Наука требует фактов. Может быть, вблизи недоступных ледников в пустынных высокогорных долинах Гималаев, Гиндукуша и Памира действительно обитают загадочные существа, стоящие на грани между человеком и обезьяной?

Может быть, они жили в прошлом и уже вымерли. Окончательный ответ на этот вопрос дадут не рассказы и легенды, не случайные совпадения необъясненных фактов и явлений, а научные исследования — большая совместная работа географов и биологов, антропологов и палеонтологов^[37]. Человек лишь чуть приподнял покров тайн, окутывающий величайшие горы Земли. За одной из складок этого покрова ждет будущих исследователей разгадка тайны йети — снежного человека азиатских высокогорий.

ВНИМАНИЕ! К БЕРЕГУ ПРИБЛИЖАЕТСЯ ЦУНАМИ!

Землетрясение на море! Странно, не правда ли? А тем не менее такое бывает…

Корабль, быстро идущий по спокойным водам океана, неожиданно получает сильный толчок. Неустойчивые предметы опрокидываются, трещат мачты, люди с трудом удерживаются на ногах. Рулевой не может справиться со штурвалом. Кажется, что корабль, вдруг поднявшись, снова погружается в воду и останавливается. Подводная скала, риф? Нет, дно находится на глубине нескольких километров.

Сейсмическая волна, результат подводного землетрясения, или, точнее, моретрясения, на своем пути через толщу океанических вод ударила в корабль. Поверхность воды остается спокойной. Лишь вдалеке вода как бы вскипела и выбрасывается струями на небольшую высоту, образуя течения во все стороны. Это местное волнение быстро утихает, и снова спокойна блестящая гладь океана. Только оглушенные рыбы плывут вверх брюхом, покачиваясь на легких волнах.

Что произошло на дне океана? Взрыв подводного вулкана или просто сотрясение, сопровождавшееся оседанием дна?

Корабль продолжает свой путь. Из радиорубки выбегает взволнованный радист.

В эфире звучат призывы о помощи: волны цунами обрушиваются на ближайшие острова.

Американское радио только что передало:

— Внимание, внимание! К Гавайским островам приближается волна цунами. Ее высота около семи метров. Населению предлагается немедленно покинуть прибрежную зону.

Моряки встревоженно смотрят по сторонам. Спокойная гладь океана искрится в лучах яркого солнца. Здесь, вблизи места, где моретрясение породило волну цунами, море остается спокойным. Эта волна даст о себе знать лишь вблизи берегов.

Япония. Жаркий полдень. Люди работают на полях вблизи побережья. На золотистом пляже полуголые рыбаки чинят сети, конопатят старые лодки. Дети ползают по песку, собирают цветные раковины.

В небольшой гавани грузчики, сгибаясь под тяжестью тюков, разгружают океанский пароход. Капитан, сдвинув на затылок фуражку, лениво тянет через соломинку коктейль, принесенный черным поваренком. С высоты капитанского мостика он глядит на зеркальную гладь океана. Она совсем близко, за узким молом, на конце которого возвышается маяк.

Вдруг вдалеке, за этой сияющей зеркальной гладью, слышится тяжелый гул, словно канонада сотен эскадр. Гул нарастает, приближаясь, потом начинает утихать.

Дрогнула земля, зашатались стены зданий, коктейль выплеснуло на рукав капитанского кителя.

— Проклятая страна! — возмущается капитан. — Вечно здесь трясет… — Он смотрит на берег. Разрушений не видно, дома стоят как стояли. Жители продолжают свои дела. Толчок почти не привлек их внимания.

Это Япония — страна землетрясений.

Но что такое? Странное течение подхватывает корабль. С грохотом натягиваются якорные цепи. Они удерживают судно, не давая увлечь его. Капитану кажется, что вместе с капитанским мостиком он проваливается в бездну. Скребущий удар — это киль коснулся дна бассейна. Несколько мгновений — и огромное судно опускается на бок, зарываясь в мокрый песок, который только что был морским дном.

Море уходит от берега. Сначала обнажается прибрежный песок и камни, покрытые зелеными мохнатыми водорослями, потом вода уходит совсем далеко. На километры открывается морское дно с торчащими из вязкого ила остовами давно погибших кораблей.

Дети на берегу оглядываются. Куда делось море?

Проходит несколько минут — и на далеком горизонте вырастает белая стена. Она стремительно приближается. Ее гребень пенится и клокочет…

Эта стена высотой в два десятка метров выше любого здания, любого храма на плоском низменном побережье. Раздаются пронзительные вопли:

— Цунами! Цунами!

Женщины и рыбаки, дети и матросы, старики и юноши с криками отчаяния бегут прочь от берега, от клокочущего стремительного вала.

Люди лезут на верхние этажи зданий, взбираются на деревья. Холмы и склоны гор далеко, до них уже не добраться.

Поздно! Цунами достигает земли. Чудовищный водяной вал обрушивается на берег. Рушатся, как спичечные коробки, многоэтажные дома. Океанский корабль, увлеченный валом, несется взапуски с рыбацкими лодками и обломками досок. Вперед, вперед, к далеким холмам!

Постепенно стремительный бег водяного вала начинает затихать, его поверхность успокаивается; лишь местами на ней продолжают крутиться водовороты.

Задержавшись на секунду, океан так же стремительно и неудержимо хлынул назад, унося с собой людей, животных, лодки, обломки разбитого океанского парохода и намокшую капитанскую фуражку.

За несколько минут погибли десятки тысяч людей, сотни судов, десятки городов и селений.

Это случилось в Японии в 1923 году.

Волны цунами — бич тихоокеанских побережий. В Японии и на Гавайских островах, в Чили и на Камчатке цунами унесли тысячи человеческих жизней.

Возникшая в центре моретрясения волна цунами расходится во все стороны со скоростью пятьсот километров в час и нередко захватывает все пространство Тихого океана.

В августе 1868 года вал цунами в несколько метров высотой обрушился на берега Перу через двадцать минут после подводного удара. Первая волна вскоре отхлынула, но за ней пришла вторая, высотой около двадцати метров. Затем с промежутками в пятнадцать минут пришло еще несколько небольших волн. Самая высокая волна распространилась по всему Тихому океану. Через двенадцать часов она достигла Гавайских островов, через девятнадцать часов — Новой Зеландии, где еще имела более трех метров высоты и смыла около двадцати пяти тысяч человек. Через сутки эта волна плеснула в берега Японии.

Волна цунами, по-видимому, возникает при быстрых поднятиях или опусканиях больших участков океанического дна по разрывам. Самого возникновения ее в море, вдали от берегов, до сих пор никому не приходилось наблюдать.

Может быть, волну цунами следует рассматривать как результат колебания всей массы вод в океане, подобно тому как может колебаться вода в сосуде, выплескиваясь то через один край, то через другой.

Сейчас волна цунами опасна только для тех берегов, возле которых произошло моретрясение. Жители далеких побережий могут быть своевременно предупреждены по радио о приближении страшной волны^[38]. Они успеют покинуть опасные места, услышав слова диктора:

— Внимание, внимание! К берегу приближается волна цунами…

ЧАСЫ ГЕОЛОГИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ИДУТ С РАЗНОЙ СКОРОСТЬЮ

Африка — край удивительных геологических контрастов. Она словно слеплена из двух кусков, совершенно непохожих друг на друга. Этикуски — центральная часть материка и его северные и восточные окраины.

В центре древнего Африканского материка уже много миллионов лет почти не меняются географические условия и климат, остается неизменным строение земной коры. В тропических лесах и болотах Конго до сих пор сохраняется обстановка, царившая на большинстве континентов Земли двадцать — тридцать миллионов лет тому назад.

Влажные тропические леса Экваториальной Африки — гилеи с их древовидными папоротниками, разнообразными пальмами, огромными, до восьмидесяти метров высотой фикусами и макарангами, гигантскими травами и лианами очень напоминают леса третичного* периода. В Европе, Азии, Северной Америке такие леса существовали десятки миллионов лет назад. Они исчезли после резких изменений климата, и теперь на месте этих лесов геологи открывают крупные месторождения бурых углей…

Эпоху, в которой мы живем, ученые назвали четвертичным^[39] периодом. Но получается, что четвертичный период на Земле наступил не везде. Странно, не правда ли?..

Однако в Африке — крае, где местами как будто еще продолжается третичный период, есть области стремительных, резких изменений. В этих областях на протяжении всего нескольких тысячелетий быстро переменился климат и ландшафты, а за последние миллионы лет поднялись горные хребты и возникли глубокие впадины — провалы. Такие области расположены на севере и на востоке Африканского континента.

В Восточной Африке, к северу от реки Замбези, сравнительно недавно образовались колоссальные разломы земной коры. Этот величайший на Земле пояс разломов включает Мертвое море в Палестине, Красное море, Абиссинское нагорье, впадины восточноафриканских озер — Рудольф, Виктория, Танганьика, Ньяса. В устье реки Замбези пояс восточноафриканских разломов уходит на дно Индийского океана.

Разломы Восточной Африки образовались в середине третичного периода на месте обширных поднятий земной коры. Эти сводовые поднятия медленно росли в течение всей мезозойской эры^[40]. В середине третичного периода их высота, вероятно, достигла двух километров, а ширина — нескольких тысяч километров. Земная кора не выдержала продолжающегося изгибания и разломалась вдоль осей поднятий. По возникшим трещинам узкие участки коры осели на полтора-два километра, образовав впадины Красного и Мертвого морей, Аденского залива и восточноафриканских озер.

Трещины разломов открыли путь на поверхность Земли лаве. Огромные излияния произошли в районе Абиссинского нагорья, где лавы покрыли тысячи квадратных километров. Южнее, на самом экваторе, выросли отдельные вулканы — Кения, Рувензори и высочайшая вершина Африки — вулкан Килиманджаро. Некоторые из вулканов восточноафриканского пояса, например Меру, Кирунга и другие, еще действуют.

Разумеется, образование гигантских разломов земной коры в Восточной Африке сопровождалось катастрофическими землетрясениями. Земная кора еще не успокоилась в этом районе. И в наше время там случаются землетрясения. Образование пояса разломов, по-видимому, еще продолжается, и, кто знает, не завершится ли оно новыми грандиозными опусканиями, после которых в углубившиеся впадины проникнет море…

Огромные изменения происходили в третичное и четвертичное время и на севере Африки. В середине третичного периода здесь поднялись молодые складчатые горы Атласа и произошли грандиозные обрушения земной коры, образовавшие Средиземное море. Движения земной коры продолжались в течение всего четвертичного времени и еще происходят сейчас. Вслед за вздыманием Атласских гор в поднятие была вовлечена огромная территория Северной Африки… Стена Атласского хребта, достигающая высоты трех-четырех километров, преградила путь влажным северо-западным ветрам, а общее поднятие территории привело к понижению уровня грунтовых вод. Иссякали реки, знойные ветры развевали почвы, и на место зеленых равнин Северной Африки пришла пустыня, страшная африканская Сахара, — тысячекилометровые пространства желтых песков и красно-бурых каменистых плато без воды и жизни.

Сахара образовалась на протяжении последних восьми — двенадцати тысяч лет. Находки стоянок человека каменного века в самых жарких и безводных местах Сахары — на плато Ахаггар, среди скал нагорья Тибести, в горах Тассили свидетельствуют, что в недалеком прошлом там были вода, растительность, жизнь. Значит, людям пришлось бежать оттуда совсем недавно…

Сахара продолжает расширяться. Ее пески теснят обитателей Средиземноморского побережья в Тунисе и Ливии, засыпают пальмовые рощи, поля и каналы. Местами и современным людям приходится отступать перед натиском могучей пустыни. С помощью самоходов и вертолетов человек одолел безводные пространства Сахары, добывает нефть в самом ее сердце — в сотнях и тысячах километров от морского побережья. Но на окраинах пустыни он вынужден вести с ней непрестанную жестокую борьбу, и в этой борьбе еще нередко одерживает верх пустыня.

Будущим поколениям предстоит титанический труд по обузданию Сахары и других пустынных пространств нашей планеты. Сначала надо найти способы остановить продвижение пустыни, а потом заставить ее отступать, наводняя пески, возвращая воды в русла рек, высохших тысячелетия назад. Жизнь должна быть возвращена в безводные, опаленные солнцем долины, где некогда звенели родники и шелестели травы и древние художники украшали стены пещер замечательными рисунками…

Но пока пустыня наступает на Средиземноморское побережье, а продолжающиеся движения земной коры напоминают о себе ударами землетрясений. Горы Атласа еще растут, и впадина Средиземного моря, вероятно, продолжает углубляться. Время от времени удары сильнейших землетрясений вызывают обвалы в горах и оползни на морском дне, разрушают города, селения, дороги, уносят тысячи человеческих жизней.

Только за последние десять лет три катастрофических землетрясения разразились у северных берегов Африки. В сентябре 1954 года был разрушен алжирский город Орлеансвиль. Под развалинами погибло около полутора тысяч человек. Удары этого землетрясения вызвали огромный оползень на дне Средиземного моря. Оползень разорвал все подводные кабели, связывающие Алжир с Европой. В результате сейсмического толчка возникло придонное течение. Массы прибрежного песка за несколько часов были перенесены этим течением в центральную часть средиземноморской котловины. Там они были отложены в виде песчаного пласта, покрывшего тысячи квадратных километров морского дна. Толщина пласта песка, принесенного Орлеансвильским придонным течением, местами достигала метра.

В ночь с 29 февраля на 1 марта 1960 года сильнейшим землетрясением был уничтожен марокканский город Агадир. В течение нескольких секунд оживленный курортный город с населением в сорок тысяч человек был превращен в развалины. Около двенадцати тысяч человек убито, четыре пятых городских зданий разрушено.

Рассыпались, словно карточные домики, и коттеджи предместий, и кварталы, населенные беднотой, и многоэтажные фешенебельные гостиницы, похоронившие под обломками сотни американских, французских и швейцарских туристов. Новый толчок, утром 3 марта, довершил разрушения. Тела убитых, извлекаемые из-под развалин, не успевали хоронить. Дни стояли жаркие и безветренные. Смрад разложения повис над разрушенным городом. Спасательные отряды работали в масках. Угроза эпидемии вскоре заставила прекратить спасательные работы. Решено было оставшиеся руины взорвать, разрушенные кварталы заровнять бульдозерами и восстанавливать город не на развалинах, а в стороне от старого Агадира, ставшего гигантским кладбищем.

Удар агадирского землетрясения ощущался на громадной площади африканского Атлантического побережья. В городе Сафи, в трехстах километрах к северу от Агадира, от подземных толчков вылетели оконные стекла в домах, опрокидывалась мебель…

Агадирское землетрясение сопровождалось резкими изменениями рельефа морского дна в заливе, на берегу которого стоял город. Там, где до землетрясения глубина достигала полутора километров, 1 марта 1960 года лот показал всего сорок метров глубины…

Не минуло и трех лет после агадирской трагедии — и новым сильнейшим землетрясением был разрушен древний ливийский город Барка. Землетрясение в Барке началось 21 февраля 1963 года. Толчки продолжались с перерывами в течение нескольких недель. Город был разрушен до основания. Погибло около пятисот человек и более двенадцати тысяч осталось без крова. Сравнительно небольшое число жертв объясняется тем, что землетрясение началось днем и многие жители успели покинуть разрушающиеся дома. И город Барка подобно Агадиру будет восстанавливаться не на своих развалинах, а в более безопасном месте. Это место должны выбрать геологи.

Удивительный край Африка… В центре континента словно остановилось время. В густой влажной тени гилей еще продолжается третичный период. А в бескрайних, почти неисследованных болотах экваториальной области, быть может, пережили свою эпоху гигантские ящеры — динозавры, властелины суши и моря мелового времени. Еще четверть века назад туземцы, жившие по окраинам Великих болот, рассказывали ловцам редких животных о чудовищах, обитающих в болотах. Чудовища, по словам рассказчиков, были похожи одновременно и на слона, и на крокодила. Возможно, эти рассказы не плод фантазии обитателей африканской гилеи…

Часы геологического времени, почти остановившиеся в центре Африканского материка, спешат по его окраинам. Быстро развиваются здесь события геологической истории: растут горы, образуются гигантские разломы земной коры, пустыня завоевывает огромные пространства, удары землетрясений меняют облик берегов.

Часы геологического времени идут с разной скоростью. В одних местах спешат, в других заметно отстают. Неравномерно течет геологическая жизнь Земли. В этой неравномерности — причина удивительных контрастов Африки и многих других континентов.

Значит, неравномерность? Но откуда она возникает? Почему в одних местах развитие замедляется, а в других изменения следуют непрерывным каскадом?

Это трудный вопрос. Геологи еще не могут дать на него исчерпывающий ответ. Причина кроется в неоднородности земной коры, в ее различном строении, в характере движений. Кора нашей планеты все время движется, но «пульс» этих движений различен: в одних местах учащен, в других замедлен. Этими движениями создается неоднородность коры, создается ее структура. Значит, строение коры зависит от тех движений, которые она испытывает? От чего же зависят сами движения? Что заставляет земную кору двигаться? Что?..

Здесь мы снова очутились на пороге великих тайн… Причины движений коры скрыты в недрах планеты. Они связаны с удивительными превращениями вещества недр. Но вот с какими именно? Это предстоит выяснить геологам будущих поколений.

А когда это удастся выяснить, о, тогда человек, вероятно, сможет по своему усмотрению регулировать стрелки геологических часов.

Подумайте, что это будет означать…

ЖИВЫЕ, СПЯЩИЕ, УГАСШИЕ…

Окна в неведомое

Над бирюзовой гладью тропических бухт поднимаются высокие конические горы. В зелени прибрежных рощ притаились тихие селения и рыбачьи хижины. Выше разноцветные квадраты полей, плантаций и виноградников окаймляют подножия гор. Желтовато-бурые склоны, прорезанные морщинами глубоких оврагов, вздымаются в синеву неба к далекой вершине. Там чуть курится беловатый дымок. Курится и тает в знойной голубой дымке. Курится недели, месяцы, годы. Вулкан дремлет…

Вулкан… С этим словом связаны представления о чудовищных вихрях взрывов, потоках брызжущей огнем лавы, о тучах горячего пепла, сжигающего сады и виноградники. Пепел Везувия похоронил на шестнадцать веков древние города римлян — Геркуланум и Помпею; взрыв индонезийского вулкана Кракатау в 1883 году унес более тридцати семи тысяч человеческих жизней; раскаленное газовое облако, вырвавшееся в 1902 году из кратера Мон-Пеле, за несколько секунд сожгло всех обитателей городка Сен-Пьер на острове Мартиника.

Много миллионов людей стали жертвами вулканов. Трудно представить явление более грозное, чем разгул вулканической стихии. Но человек, все еще беззащитный перед огнедышащими горами, не убегает от опасного соседства. Плодородны вулканические почвы. И, чем мощнее вулкан, чем больше пепла выбрасывает он во время извержений, тем богаче урожаи на окрестных равнинах.

Вулканический пепел — мельчайшие частицы лавы, распыляемые в воздухе при вулканических взрывах, — великолепное природное удобрение. В нем содержатся все вещества, необходимые для жизни растений. Частицы пепла оседают из воздуха, сносятся дождевыми потоками со склонов вулкана. Каждое новое извержение увеличивает урожайность почв. В странах с влажным, теплым климатом окрестности вулканов особенно благоприятны для земледелия и всегда густо заселены.

В Индонезии, на острове Ява, почти на три тысячи метров над уровнем моря поднимается вулкан Мерапи (на языке жителей Явы Мерапи — Место огня) — один из наиболее грозных вулканов Земли. За последние четыреста лет он извергался более пятидесяти раз. Трудно даже приблизительно подсчитать число жертв его извержений.

С незапамятных времен сотни селений теснятся вокруг Мерапи. Ни один кусок земли здесь не пустует. Более тысячи трехсот человек живут и трудятся на каждом квадратном километре равнин, окружающих вулкан. И все эти люди сыты, потому что собирают богатые урожаи плодов и риса.

Соседство Мерапи очень опасно, яванцы хорошо знают это. Но своих хижин, над которыми возвышается озаренная пламенем вершина вулкана, они не променяют на самое безопасное место на свете. Они страшатся Мерапи, преклоняются перед ним и любят как сурового, но щедрого кормильца…

На другом индонезийском острове — Бали лавовые потоки вулкана Батур в 1926 году сожгли большую деревню, расположенную на склоне вулкана. Жителям удалось спастись. Когда извержение окончилось, они возвратились. Построили новое селение невдалеке от остывающего лавового потока, который поглотил их дома. И каждый год в годовщину извержения поднимались к дымящему кратеру. Приносили в жертву Батуру плоды и дичь, чтобы был благосклонен к людям, позволял жить возле себя…

Так было до весны 1963 года. Этой роковой для балийцев весной Батур снова проявил свой свирепый нрав. Серия ужасающих по силе извержений Батура стала национальным бедствием Индонезии. Пепел и лава уничтожили города и деревни, сожгли леса и посевы на большей части острова. «Райский остров Бали», как его называли туристы, превратился в мертвую дымящуюся пустыню.

Страшны вулканы во время извержений, когда клубящееся лиловое облако, похожее на гигантский кочан цветной капусты, окутывает вершину горы. Освещенное отблесками поднимающейся из глубин лавы, оно разрастается, заслоняет солнце, засыпает горячим пеплом поля… Еще более страшен вулкан ночью, когда с вершины горы к притихшим равнинам движутся огненные потоки лавы, все сжигая на своем пути, и, обгоняя медлительную лаву, с грохотом и ревом несутся горячие грязевые потоки, рожденные растаявшими снегами. Потоки грязи не менее опасны, чем лава. Горячая грязь увлекает с собой камни, вырванные с корнем деревья; она проникает дальше, чем лава, покрывает большие площади, и на ее пути остается лишь мертвая серая равнина…

Но вот закончилось извержение, застыла лава, новые виноградники посажены на подсохшей поверхности грязевых потоков, снова зазеленели сожженные пеплом склоны, и тихо курится красавец вулкан на фоне ярко-голубого неба. И снова увенчанная снегами вершина притихшей горы задумчиво глядится в зеркала прибрежных лагун и рисовых полей. И так же загадочен он в часы спокойствия, как и в минуты яростных взрывов.

Знаменитый исследователь вулканов бельгийский геолог Гарун Тазиев, автор книг «Кратеры в огне» и «Встречи с дьяволом», побывал на многих вулканах Земли, спускался в действующие кратеры, вел киносъемки у огненных языков надвигающихся лавовых потоков. Недра планеты еще недоступны исследователям. Легче оказалось определить температуру Солнца и бесконечно далеких звезд, понять процессы, происходящие в их недрах, чем проникнуть в тайны развития вещества земных глубин. Несколько лет провел Гарун Тазиев у самого края «пылающей бездны» недр, с риском для жизни вырвал у вулканов не одну тайну, и все же он писал: «Вулканические явления еще весьма таинственны… В этой области многое (а может быть, и решительно все) предстоит открыть».

Вулканы — окна в неведомое. Под скорлупой земной коры на глубине пятидесяти — ста километров от поверхности зарождается вязкая огненная масса, которую называют магмой. По трещинам она устремляется наверх. Она несет с собой громадное количество газов и водяных паров. Едва магма достигнет поверхности Земли, пары и газы со страшной силой вырываются в воздух, производя опустошительные взрывы. Потерявшая газы и пары магма превращается в лаву, которая сначала заполняет кратер, а потом переливается через его края и огненными реками устремляется вниз, к подножию вулкана… Рождение и бурная жизнь огнедышащих гор показывают, какие чудовищные силы таятся в недрах Земли. Эти силы надо изучить, понять, заставить их служить человеку. Именно для этого ученые строят обсерватории и наблюдательные станции у подножия вулканов и на их склонах, день за днем следят за поведением огнедышащих гор, изучают их капризный нрав, пытаются разгадать признаки грядущих извержений. Именно для этого спускались в кратеры многих действующих вулканов Гарун Тазиев и вулканологи других стран, в том числе и советские ученые.

Вулканическое ожерелье нашей страны

Вулканы есть и в Советском Союзе. И их немало. В течение сотен миллионов лет геологической истории нашей страны на ее огромной территории много раз рождались и угасали вулканы. Сейчас действующие вулканы имеются только на востоке СССР — на Камчатском полуострове и Курильских островах. Однако еще в середине нашего тысячелетия действовали отдельные вулканы в бассейне реки Колымы, несколько тысяч лет назад извергали расплавленную лаву и горячий пепел Эльбрус и Казбек — ныне угасшие вулканы Кавказского хребта, а десятки тысяч лет тому назад пылали огнями извержений сотни вулканов Закавказья и Закарпатья.

Все эти извержения происходили в течение последнего этапа геологической истории планеты.

В третичном периоде множество вулканов действовало в Закавказье и на Камчатке, в Сихотэ-Алине, Карпатах и на Кавказе, где в то время начали подниматься горные хребты. Тогда и Камчатка, и Закарпатье, и Кавказ представляли собой архипелаги островов, усаженные действующими вулканами. Вероятно, эти острова третичного времени во многом напоминали современные островные цепи Индонезии и были так же богаты огнедышащими горами, как Ява, Бали и другие острова и островки Малайского архипелага. Сейчас в Индонезии насчитывается более ста тридцати вулканов. Около ста из них расположено на острове Ява, причем тридцать пять являются действующими.

Если угасшие вулканы четвертичного времени сравнительно хорошо сохранились и вблизи многих из них еще действуют горячие источники — свидетели нерастраченных запасов подземного тепла, то конусы третичных вулканов уже сильно разрушены водой и ветром. Некоторые конусы совершенно уничтожены, и места былых извержений удается разыскать лишь по остаткам лавовых потоков и скоплениям вулканического пепла, содержащего крупные вулканические бомбы. Такие бомбы представляют собой сгустки жидкой лавы, выброшенные из кратера при извержении и застывшие во время полета. Нагромождения их обычно указывают на близость вулканического жерла.

Еще труднее установить местонахождение вулканов более древних, чем третичные. Следы деятельности этих вулканов в виде слоев древней лавы и вулканического пепла, превращенного в особую горную породу — туф, встречаются в отложениях почти всех геологических эпох. Они широко распространены на Кавказе и Тянь-Шане, на Урале и в горах Алтая, в Забайкалье и Казахстане. Гораздо реже геологам удается распознать в слоях земной коры остатки самих вулканов, их конусы и жерла — те каналы, по которым из глубин поднималась лава.

Поэтому понятен огромный интерес геологов и краеведов к горному массиву Карадаг, расположенному на берегу Черного моря в Восточном Крыму, недалеко от Феодосии. Карадаг — один из немногих хорошо сохранившихся памятников вулканизма юрского периода истории Земли. Этот вулкан действовал около ста пятидесяти миллионов лет назад, когда на месте Крымских гор расстилалось безбрежное море. Вероятно, он возник как подводный вулкан, однако вскоре превратился в вулканический остров. Многосотметровая толща лав и вулканических туфов — яркий свидетель продолжительности и силы карадагских извержений.

Когда вулкан начинал действовать, в страхе покидали его прибрежные воды стремительные ихтиозавры — хищные властелины юрских морей. Густые облака пара поднимались над потоками лавы, стекавшей в зону прибоя. Вода закипала вокруг береговых рифов, гибли моллюски и кораллы, рыбы и водоросли. Остатки моллюсков и водорослей встречаются теперь в слоях глинистых сланцев и известняков, которые чередуются с древними лавами.

Потом вулкан затих. Море разрушило часть вулканического острова, и остатки Карадага были погребены под слоями более молодых пород. Прошли десятки миллионов лет. На месте морей минувших эпох поднялись Крымские горы. Вместе с ними вынырнули из глубин и руины юрского вулкана. Ветры и дожди вскоре развеяли и размыли покров молодых отложений, и древний вулкан снова увидел солнечный свет. Однако вулкан был уже мертв.

А движения земной коры продолжались. Горы продолжали расти.

Поднятие Крымских гор сопровождалось образованием огромных разломов. Одна из трещин пересекла и древний вулкан. Вся его южная часть была поглощена морем, а в обрывах Берегового хребта оказалось вскрытым вулканическое жерло, некогда служившее каналом лавовых излияний.

Сейчас многосотметровые обрывы Берегового хребта представляют собой природный разрез древнего вулкана. Видны слои лав и туфов, слагавших конус, трещины, заполненные застывшей лавой, видно главное жерло, прочно закрытое лавовой пробкой. В далекие времена эта пробка, вероятно, преградила путь новым излияниям. Ветры, дожди и морские волны изваяли в слоях вулканических пород причудливые фигуры, колонны, карнизы. Словно развалины исполинского замка, вздымаются в синеву неба отвесные скалы Маяка. Склонилась над бездной мрачная фигура Шайтана. Внизу, у моря, каменный Лев стережет Ворота Карадага — ажурную арку, переброшенную над волнами…

Суровы и прекрасны скалы Карадага. В глубоких, недоступных расщелинах прячутся жилы с редкими минералами. Обточенные морем гальки из розового сердолика, полосчатого агата, кремово просвечивающего халцедона поблескивают по берегам затишных бухт. В этом фантастическом нагромождении буро-зеленых скал, уступов, колонн и обрывов, в этом хаосе застывшего камня скрывается не одна загадка глубоких недр. И не мудрено, что из года в год посещают природный музей Карадага толпы туристов и краеведов, не удивительно, что там продолжают работать геологи. Разгадать загадки умершего Карадагского вулкана — значит сделать еще шаг на пути к тайникам земных глубин.

Вулканическое ожерелье не только опоясывает нашу страну с востока, юга и юго-запада. Звенья его продолжаются далеко на север. В минувшие эпохи вулканы действовали и на островах Арктики, и на Таймырском полуострове. И одной из величайших на Земле областей древнего вулканизма была Сибирь. Огромные пространства Среднесибирского плоскогорья на восток от Енисея покрыты лавами. Около ста пятидесяти миллионов лет назад, в пермский и триасовый периоды геологической истории Земли, в Сибири действовали многие сотни вулканов. Извергнутые ими лавы и туфы имеют на плато Путорана толщину свыше двух километров.

Конусы этих вулканов, разумеется, не сохранились, но в толщах лав встречены остатки вулканических жерл, заполненных продуктами извержений. В некоторых древних жерлах геологи обнаружили крупные месторождения железа и других полезных ископаемых. Руды были отложены горячими источниками, которые действовали еще долгое время после того, как прекратились извержения. Воды этих источников поднимались с больших глубин из застывающего очага вулкана. В горячей воде были растворены железо и другие металлы. Они выпадали из раствора в виде минералов по мере движения вод к поверхности земли. Так в местах, благоприятных для отложения руд, возникли целые месторождения полезных ископаемых.

На востоке Сибири, в бассейнах якутских рек Оле-нека и Вилюя, геологи недавно открыли еще одну древнюю вулканическую область. В пермское и триасовое время, а может быть и в более поздние эпохи, в Восточной Сибири действовали особые вулканы. От них не сохранилось ни конусов, ни даже лавовых потоков и слоев вулканического туфа, только трубообразные конические жерла, уходящие на неведомую глубину. В этих жерлах залегает особая горная порода — кимберлит^[41], содержащая редчайшие минералы Земли — алмазы. Некоторые кимберлитовые жерла заключают в себе богатейшие месторождения алмазов. Так, изучая проявления древнего вулканизма, геологи открыли в Сибири целую алмазоносную провинцию и дали промышленности нашей страны алмазы, которые раньше приходилось покупать за границей.

Из всех продуктов вулканических извержений кимберлиты едва ли не самые загадочные. Можно думать, что они проникли к поверхности Земли с огромных глубин, гораздо больших, чем глубины, откуда поступает лава обычных вулканов. Если это так, какова же сила вулканических взрывов, пробивших земную кору на такую толщину! Что за чудовищные источники энергии скрыты в глубинах нашей планеты! И может быть, не следует удивляться, что вокруг кимберлитовых жерл не сохранилось продуктов извержений. Ведь если сила вулканического выброса была так велика, то часть извергаемого материала могла улететь в межпланетное пространство и превратиться в небесные камни — метеориты. И лишь последние порции продуктов извержения кимберлитового вулкана застревали в его канале и образовывали ту загадочную породу, которую геологи зовут кимберлитом и которая иногда содержит кристаллы драгоценного алмаза.

Действующие вулканы Камчатки

и Курильского ожерелья

Однако вернемся к действующим вулканам. В Советском Союзе край действующих вулканов лежит на востоке, у самых рубежей нашей страны. Этот озаренный огнями извержений край — Камчатка и Курильские острова. На Камчатке насчитывается сто двадцать девять вулканов. Они образуют почти непрерывный вулканический пояс, вытянутый вдоль восточного побережья полуострова.

Двадцать восемь вулканов действуют либо заснули на время, остальные считаются угасшими.

На севере камчатского вулканического пояса поднимается вулкан Шивелуч. К югу от Шивелуча, в правобережной части бассейна реки Камчатки, расположена знаменитая Ключевская группа вулканов. В ней находится и высочайший вулкан Евразии — Ключевская сопка^[42]. Далее к югу на протяжении нескольких сот километров протянулась целая полоса действующих и угасших вулканов — больших и малых. В окрестностях города Петропавловска эту полосу заключает Авачинская сопка. Наконец, на самом юге полуострова в семье уснувших и угасших вулканов расположен еще один интересный вулкан — Ксудач, дремлющий уже более полустолетия. В прошлом он, по-видимому, являлся одним из крупнейших вулканов юга Камчатки.

В 1935 году у подножия Ключевской сопки, в поселке Ключи, была построена вулканологическая станция Академии наук СССР. С этого времени вот уже на протяжении тридцати лет ученые-вулканологи ведут непрерывное наблюдение за камчатскими вулканами. Вулканологи камчатской станции собрали богатый и очень интересный материал о характере извержений, об изменениях активности вулканов, о температуре и составе их лав.

Оказалось, что вулканы Камчатки очень разнообразны. Почти у каждого свои особенности, свой нрав. Шивелуч по характеру извержений собрат мартиникского вулкана Мон-Пеле и индонезийского Мерапи. Ближайшие «родственники» Ключевского вулкана, сходные с ним по нраву и поведению, имеются в Италии. Это Везувий и некоторые другие вулканы окрестностей Неаполя.

За различиями формы и внешних очертаний камчатских вулканов скрываются различия в типах извержений и в составе вулканических выбросов. Лавы Шивелуча, самого северного из камчатских вулканов, очень вязки и содержат огромное количество паров и газов. Во время извержения они не образуют потоков, стекающих вниз по склону вулкана, а медленно выжимаются из кратера и нагромождаются над ним в виде купола. При извержении 1945 года выжимание лавы сопровождалось сильнейшими взрывами, которые сотрясали окрестности на десятки километров вокруг. При взрывах из-под лавового купола вырывались облака раскаленных газов. Эти облака содержали громадное количество мелких частиц лавы. С колоссальной скоростью они скатывались по склонам вулкана и сжигали все на своем пути. Температура этих пропитанных лавой газовых туч была так велика, что в них было видно свечение раскаленных камней.

Совершенно иначе ведут себя при извержениях вулканы Ключевской группы. Эта группа состоит из двенадцати вулканических конусов. Все они расположены на одном лавовом пьедестале, может быть представляющем собой остатки огромного, более древнего вулкана. Самым большим и активным вулканом этой группы является Ключевской. Он по праву считается вулканом-красавцем. Его высокий правильный конус увенчан постоянно дымящей или озаренной отблесками огня белой вершиной. Словно исполинский, закованный во льды маяк, виден он с моря на расстоянии нескольких сот километров.

На вершине Ключевского вулкана находится огромное чашеобразное углубление — кратер, с поперечником около полукилометра. В глубине кратера темнеют глубокие каналы, уходящие в недра вулкана. Из этих каналов ежеминутно с грохотом вырываются клубы темных и белых паров, тучи пепла и раскаленных камней. Когда вулкан спокоен, пепел и камни взлетают на высоту всего двухсот — трехсот метров и падают обратно в кратер.

Сотрудники вулканологической станции спускались в кратер Ключевского вулкана и обнаружили, что вулканический пепел покрывает все дно кратера. Пробираясь к центральному каналу-жерлу, они проваливались в слой рыхлого пепла по колени. Однако заглянуть в глубь жерла отважным исследователям не удалось. Взрывы следовали один за другим, из жерла непрерывно летели раскаленные камни. Пришлось остановиться в нескольких десятках метров от границы падения камней. Потом взрывы усилились, целые струи раскаленных камней стремительно ударили из недр вулкана, и чашу кратера начало быстро заволакивать клубами темного дыма. Исследователям пришлось отступить.

Подняться на вершину Ключевской сопки и спуститься в кратер удалось в период, когда вулкан был относительно спокоен. А Ключевская сопка славится силой и продолжительностью своих извержений. Одно из последних извержений происходило с конца 1944 до лета 1945 года. Оно началось сильными выбросами бомб и вулканического пепла. От грохота взрывов задрожали стены домов на расстоянии пятидесяти километров от вулкана. Вулканический пепел выпадал по всему полуострову. К концу извержения вдоль трещины, протянувшейся от вершины сопки к ее подножию, образовалось несколько крупных воронок взрыва, а в нижнем конце трещины вырос небольшой шлаковый конус, из которого началось излияние лавы. К счастью, лава этого потока двигалась медленно, проходя за сутки всего около двухсот пятидесяти метров.

Спустя шесть лет, осенью 1951 года, произошло новое извержение Ключевского вулкана. Оно было более кратковременным и продолжалось всего одиннадцать дней. Извержение началось выбросами пепла и бомб из главного кратера, а затем в нижней части главного конуса образовался небольшой побочный кратер, из которого тоже выбрасывались бомбы и изливалась лава.

На склонах Ключевского вулкана есть много побочных, или, как их называют, «паразитических», конусов с небольшими кратерами. Большинство их возникло при взрывах. Они сложены вулканическим пеплом и бомбами. Некоторые побочные конусы достигают в высоту двухсот метров. Вулканы, подобные Ключевскому, сложенные потоками лавы и слоями вулканического пепла, называют слоистыми или стратовулканами.

Извержения постепенно наращивают высоту Ключевской сопки. Они повторяются в среднем через шесть — восемь лет, и каждое извержение увеличивает объем вулканического конуса примерно на половину кубического километра. Определив объем конуса Ключевского вулкана, ученые подсчитали, что он образовался за семьсот извержений. Таким образом было установлено, что Ключевская сопка сравнительно молодой вулкан. Его формирование началось около пяти тысяч лет назад.

В центре Ключевской группы вулканов находится очень интересный вулкан Безымянный, который долгое время считался потухшим. Однако в октябре 1955 года этот вулкан неожиданно пробудился. Его пробуждение было необычным и страшным. Оно началось землетрясениями в окрестностях вулкана. За землетрясениями последовали взрывы, и вулкан начал выбрасывать пепел. Количество извергаемого пепла постепенно увеличивалось, его разносило на расстояние до ста километров. Местами пепел падал так густо, что сквозь его пелену не проникали солнечные лучи. Днем становилось темно, как ночью.

Потом извержение начало затихать, но вдруг 30 марта 1956 года произошел взрыв гигантской силы. Туча пепла взвилась на высоту сорока километров над вулканом. Из кратера вырвалась чудовищная струя раскаленных газов, которая обожгла и повалила крупные деревья даже на расстоянии двадцати пяти километров от Безымянного. Вершина горы и вся восточная часть конуса оказались взорванными. В образовавшуюся брешь из ожившего вулкана хлынула раскаленная масса рыхлого материала, состоящая из вулканического пепла и глыб разной формы и размеров. Этот выброс рыхлого потока раскаленных обломков был настолько стремительным, что быстро заполнил речную долину на глубину восьмидесяти — ста метров. Поток остывал несколько месяцев, и с его поверхности в течение всего этого времени поднимались тысячи струй горячих паров и газов.

В результате взрыва Безымянного вулканический пепел разнесло в радиусе четырехсот километров, а сам вулкан понизился почти на треть километра. На его вершине возник гигантский кратер в виде полукольца, открытого к востоку. Такие крупные кратеры, образующиеся при вулканических взрывах, носят название кальдер. Со дна кальдеры вулкана Безымянного после взрыва начала постепенно выжиматься вязкая лава, которая к концу извержения образовала купол высотой около трехсот метров.

Извержение Безымянного продолжалось почти год и закончилось лишь осенью 1956 года. Было подсчитано, что при взрыве 30 марта 1956 года выделилось колоссальное количество энергии. Воздушная волна взрыва была в десятки раз сильнее, чем при взрыве водородной бомбы, а начальная скорость взрывной волны почти в два раза превысила скорость звука. По-видимому, извержение Безымянного было одним из сильнейших вулканических извержений, когда-либо наблюдавшихся людьми.

Авачинский вулкан подобно Ключевскому также является слоистым вулканом. Его извержения по своему характеру очень напоминают извержения Везувия, расположенного в окрестностях Неаполя. Последнее извержение Авачинской сопки произошло зимой 1945 года. Оно длилось менее суток. После нескольких сильных взрывов над конусом вулкана поднялась черная пепловая туча грибовидной формы высотой в несколько километров. Она клубилась, озарялась багровыми отсветами, из нее летели вулканические бомбы, валил пепел. Масса бомб и горячего пепла растопила снег на вершине вулкана, и со склонов горы понеслись стремительные потоки горячей воды и грязи. Потом пепловая туча начала рассеиваться, и вулкан затих…

Ксудач, расположенный на юге Камчатки, представляет собой вулкан-кальдеру. Когда-то он был крупным вулканом с поперечником около двадцати километров, но во время одного из извержений его конус был разрушен сильным взрывом. Образовалась воронкообразная котловина — кальдера диаметром восемь километров, окруженная невысоким кольцевым хребтом. Внутри кольца находилось озеро, по его берегам поднимались пары многочисленных фумарол^[43].

Последнее извержение вулкана Ксудач произошло в 1907 году. Оно началось страшным взрывом и выбросом громадного количества пепла. Тонкая вулканическая пыль поднялась в стратосферу и была унесена за десятки тысяч километров от вулкана. В результате взрыва внутри старой кальдеры возникла новая воронка, поперечником около полутора километров, с почти отвесными стенками. Вскоре в этой меньшей внутренней кальдере образовалось новое озеро.

Кроме вулканов на Камчатке много гейзеров — кипящих источников, периодически выбрасывающих фонтаны горячей воды. В долине реки Гейзерной находится около двадцати крупных и не менее сотни мелких гейзеров. Температура воды в них достигает девяноста четырех — девяноста восьми градусов. Самый крупный гейзер — Великан выбрасывает гигантские струи воды на высоту сорока — пятидесяти метров через каждые три-четыре часа. Кроме гейзеров Камчатка очень богата горячими минеральными источниками. Многие из них находятся в кратерах и на склонах угасших вулканов, другие выходят из трещин горных пород в долинах.

Обилие паров, выделяющихся при вулканических извержениях, громадное количество гейзеров и горячих источников свидетельствуют, что в недрах Камчатского полуострова таятся огромные запасы перегретого пара и горячей воды, которые легко могут быть использованы для нужд человека. Природный пар может вращать турбины электростанций, обогревать дома, приводить в движение станки на фабриках. В долине реки Паужетки и в других местах Камчатки начато бурение пробных скважин для получения горячего пара. Этот пар будет использоваться на проектируемых геотермических электростанциях, а также для отопления и технических целей на рыбоконсервных заводах.

Продолжение пояса камчатских вулканов — вулканы Курильской дуги. Ожерелье Курильских островов протянулось на расстояние в тысячу двести километров между южной оконечностью Камчатки и японским островом Хоккайдо. Подводный хребет, вершинами которого являются острова Курильской дуги, служит границей, отделяющей Охотское море от просторов Тихого океана. На островах Курильской дуги находятся шестьдесят один потухший и тридцать девять действующих вулканов. Наиболее активные — Алаид, Парамушир, вулканы Креницына, Менделеева и другие.

Самый крупный из курильских вулканов — Алаид. Его вершина, увенчанная небольшим ледником, поднимается на две тысячи триста метров над уровнем моря. Люди не один раз наблюдали извержения этого вулкана. Последнее извержение Алаида было в 1932–1934 годах. Оно происходило не через главный кратер, а через трещину в подводной части вулкана. В результате этого извержения в море появился дымящий островок, оказавшийся побочным конусом Алаида. Конус имел собственный кратер. Спустя несколько лет после окончания извержения островок соединился песчаными косами с материнским островом и превратился в полуостров.

Осенью 1952 года пробудился после долгого сна вулкан Креницына, расположенный на острове Онекотан — одном из северных Курильских островов. Вулкан находится в южной части острова, в древней кальдере. Конус вулкана Креницына поднимается из голубых вод озера, заполняющего широкую воронкообразную чашу кальдеры. Извержение началось грохотом взрывов, которые были слышны на расстоянии ста километров от вулкана. Из вод озера поднялись клубы паров, потом туча пепла взвилась над островом и непроницаемой завесой скрыла вулкан. Пепел падал в течение целого дня, густо устилая остров. Толщина его слоя достигла нескольких сантиметров. Потом взрывы переместились к середине вулканического конуса, а у подножия вулкана взвились громадные клубы белого пара: по-видимому, в подводной части конуса началось излияние лавы. Лавовый поток двигался по дну озера и превращал его воды в пар. Ветер разносил клубы пара далеко над океаном. Ночью над кратером появилось огненное зарево. Тучи пепла, освещенные отблесками извержения и яркими вспышками молний, ветер нес в океан. Издали, с проходящих пароходов, казалось, что из глубин океана вырывается огненный вихрь. Через несколько дней извержение постепенно стало ослабевать, и спустя неделю после пробуждения вулкан снова затих и спит уже более десяти лет.

Вулканы Камчатки и Курильских островов связаны с громадными разломами земной коры. Целый пояс таких разломов окаймляет Тихий океан. По трещинам разломов поднимаются из глубин Земли расплавленные массы магмы. В местах их выхода на поверхность возникают вулканы. Шивелуч, Ключевская сопка, Безымянный, Ксудач, Алаид, вулкан Креницына и остальные потухшие, спящие и действующие вулканы Курило-Камчатской дуги представляют собой лишь небольшую часть Великого огненного тихоокеанского кольца, насчитывающего много сот подводных и надводных вулканов. Удивительное скопление вулканов вокруг Тихого океана и на его дне является одной из многих загадок Земли. Чтобы разгадать эту загадку, геологам будущих поколений придется проникнуть на дно величайшего океана нашей планеты. И вот когда океаническое дно будет изучено хотя бы с такой же детальностью, с какой геологи уже изучили земные континенты, загадка Огненного тихоокеанского кольца, заключающего в себе более двух третей вулканов Земли, будет близка к разрешению…

Уснувшие и угасшие вулканы

На Кавказе и в Закавказье сейчас нет действующих вулканов, и едва ли не последним извержением в этом районе было извержение Арарата, которое произошло в XV веке. После этого извержения Арарат спит уже несколько столетий. Угасших вулканов в Закавказье очень много. Более половины площади Армении залито лавами. По берегам озера Севан имеются целые группы хорошо сохранившихся вулканических конусов. Большинство этих вулканов действовало в недалекомпрошлом, в четвертичном периоде истории Земли.

В Главном Кавказском хребте тоже известно несколько крупных угасших вулканов; самые большие из них — Эльбрус и Казбек. Увенчанные шапками вечных льдов, они поднимаются над зубчатым гребнем хребта еще почти на полтора километра. Конус Эльбруса сложен потоками застывшей лавы. Высота конуса около двух километров, но вулкан «насажен» на пьедестал древних пород Кавказского хребта, испытал поднятие вместе со всем хребтом, и сейчас его вершина возвышается более чем на пять с половиной километров над уровнем моря^[44]. Главный конус Эльбруса увенчан двумя меньшими, дочерними конусами. Эти два конуса и являются вершинами двуглавого Эльбруса. Лучше сохранился восточный конус с неглубокой воронкой кратера.

Извержения Эльбруса прекратились несколько тысяч лет тому назад. Однако вулкан не угас окончательно. В его окрестностях выделяются струи теплого пара, сернистого газа, есть много горячих источников. В последние годы появились признаки усиления некоторых источников. Не означает ли это, что седой кавказский великан может пробудиться?

Много вулканов сохранилось в Выгорлат-Гутинской гряде в Закарпатье. Эта гряда протянулась по территории Закарпатской Украины почти на сто пятьдесят километров, но полная длина ее гораздо больше. Одним концом она уходит в Чехословакию, другим в Румынию. Вершины Выгорлат-Гутинской гряды — Маковица, Бужора, Синяк и другие — являются конусами слоистых вулканов. Они сложены потоками лавы и туфами. Дождевые воды прорыли глубокие овраги на их склонах, обломки пород засыпали кратеры, густой буковый лес шумит над угасшими вулканами, но пузырчатая лава, выглядывающая из-под корней вековых деревьев, напоминает о тех временах, когда в огненных вихрях взрывов здесь прорвались на поверхность Земли таинственные силы недр.

Чуть южнее, в окрестностях города Берегово, у самой венгерской границы, сохранились остатки вулканов иного типа. Лава этих вулканов была очень вязкой. Она не растекалась в виде потоков, а наподобие густого теста выдавливалась на поверхность, образуя небольшие купола и караваи. Сейчас остатки таких куполов возвышаются над виноградниками, среди которых протекает река Тисса. А с вершин древних вулканов глядят в долину Тиссы развалины старинных замков.

Казалось бы, все вулканы на континентах давно открыты. Однако это не совсем так. Время от времени поступают сообщения об открытии новых вулканов. В 1952 году на северо-востоке Сибири, в верховьях одного из притоков великой сибирской реки Колымы, был открыт новый вулкан, который, по-видимому, действовал всего несколько столетий назад. Новый вулкан обнаружили летчики, производившие аэрофотосъемку в бассейне реки Анюя. На склоне Южного Анюйского хребта, в центре необитаемой и неисследованной территории, которая на картах была белым пятном, они вдруг увидели черную как уголь долину. Эта долина тянулась с востока на запад на десятки километров, обрамленная яркой, расцвеченной осенними красками тайгой.

Пролетев над удивительной долиной еще раз, летчики увидели в ее верховьях коническую гору с зияющим круглым кратером. Отсюда и начиналась черная лавовая «река», заполнившая долину почти на шестьдесят километров. Что черная «река» в долине Монни действительно сложена застывшей лавой, а коническая возвышенность — это недавно угасший вулкан, доказал геолог Е. К. Устиев, который первым добрался в 1953 году до Анюйского вулкана и описал его. О своем путешествии ко вновь открытому вулкану Е. К. Устиев написал интересную книгу «По ту сторону ночи».

Трудно сказать, в каком году произошло последнее извержение Анюйского вулкана, совсем ли он угас или только заснул на несколько веков, но ясно одно: он очень молод. Удивительно свеж его многокилометровый поток, сложенный базальтовой лавой, не засыпан обломками глубокий кратер. Всесильная тайга еще не успела покрыть своим ковром пористые черные скалы. В долине реки Монни, ниже того места, где кончается лавовый поток, нет галек базальта: разрушение лав быстрой рекой еще не началось. Анюйский вулкан одинок. Вблизи него на расстоянии многих сот километров нет молодых вулканов. Но он свидетель, что и в центральных районах континентов, там, где растут молодые горы, таинственное подкоровое вещество ищет и иногда находит пути на поверхность. И когда оно найдет себе путь вдоль трещин земной коры, на поверхности Земли рождаются новые вулканы.

Настоящее, глубокое изучение вулканов только начинается. Пока в вулканических явлениях почти все загадочно. У подножия вулкана находится порог великих тайн… Почему возникает магма? Что за удивительные превращения происходят в глубине, — в таинственном подкоровом веществе, из которого состоит мантия^[45] Земли? Как образовалась земная кора? Под влиянием каких сил зарождаются на ней горы? Эти вопросы можно продолжать до бесконечности. Точных ответов пока не сумеет дать никто. Еще не созданы надежные «прожекторы», способные рассеять мрак в земных недрах.

Но ученые работают… Составляются проекты глубоких и сверхглубоких буровых скважин, которые пробурят земную кору на всю ее толщину. Создаются точнейшие геофизические приборы для тщательного прослушивания пульса недр. В лабораториях физики исследуют различные вещества при таких температурах и давлениях, которые должны существовать в глубинах нашей планеты. Пройдут десятки лет — и объединенный труд поколений геологов, геофизиков, вулканологов принесет разгадку еще одной тайны. Люди наймут нрав вулканов, смогут предсказывать ход вулканических процессов, будут все шире использовать энергию вулканических областей. А потом обязательно настанет время, когда объединенное в свободном труде человечество начнет черпать всю необходимую энергию прямо из земных недр, из подкоровой зоны, а может быть, и с еще больших глубин. И откроют человечеству путь к овладению подкоровой энергией планеты вулканы, загадочные, грозно-прекрасные огнедышащие горы Земли.

САМОЛЕТОМ НАД КАМЧАТСКИМИ ВУЛКАНАМИ

Еще с вечера облака сгустились над Петропавловском. Скрыли снежный конус Корякского вулкана и дымящую вершину Авачи. Настроение упало. Необыкновенно заманчивый полет над действующими вулканами, который обещало организовать Камчатское геологическое управление для группы участников Вулканологического совещания, явно срывался из-за капризов камчатской осени.

Всю ночь лил дождь. Утром Закир Уразович Уразов — главный инициатор полета — подтвердил безрадостный прогноз, однако попытался вдохнуть в нас оптимизм:

— Погоды нет и сегодня не будет… Но полетим обязательно — завтра, послезавтра, через неделю. Словом, не уедем с Камчатки, пока не заглянем в кратеры. Как только будет погода…

Летную погоду принесло утро следующего дня. Правда, туман еще висел над Авачинской бухтой и асфальт был влажен от дождя, но особый янтарный оттенок облаков и пятна солнечного света в стороне океана наполнили нас надеждой.

В девять пришел автобус, и, когда через полчаса подъезжали к аэропорту, уже не сомневались — летим. Облака таяли на глазах. Солнце проглядывало все чаще. На западе, за снежно-белыми конусами Коряка и Авачи, простиралась чистая синева неба. Оттуда, с запада, дул свежий ветер — западный ветер, вестник солнечной погоды на Камчатке.

Быстро грузимся в ЛИ-2. Привычных пассажирских кресел нет. Откидные железные скамейки вдоль бортов; на них брезентовые пояса, чтобы привязаться при старте. На пояса никто не обращает внимания. Академики и молодежь торопятся занять места возле окон.

Гоша Фокин соображает вслух:

— Полетим на север. Значит, Ключевская группа вулканов должна быть справа. Зато на обратном пути Кроноцкая сопка и Долина гейзеров — слева. Значит…

Пока он прикидывает, какая сторона выгоднее, все места на скамейках уже заняты. Любителю точных расчетов не остается ничего иного, как устроиться на пустом деревянном ящике в хвосте кабины. Впрочем, места в хвосте оказались самыми удобными: обзору не мешают крылья.

Старт. Самолет бежит по бетонной полосе, незаметно отрывается от нее. Вот уже поплыли под крыльями леса в разноцветном убранстве камчатской осени. Желтые пятна берез, багряные брызги осин и рябины, оранжевые северные тополя словно вспышки огня в густо-зеленом покрове кедровой тайги. Летим на север вдоль долины Авачи. Причудливой вязью голубых излучин вьется внизу река. Все более дикой становится долина. Исчезают поселки и клочки полей. Дороги сменяются чуть заметными тропами. Тайга собирается в складки. Потом над ее бугристым желто-зеленым ковром вырастают бурые скалистые гребни. Они громоздятся один над другим, словно спины исполинских динозавров. Чудовища впились лапами в землю и окаменели навеки. Серебристый мох прикрыл их впалые бока, и туманы легли в долинах…

Все круче склоны, глубже долины, острее гребни хребтов. Редеет тайга. Ее сменяют буровато-зеленые заросли стланика — карликовой ольхи и кедра, притиснутых ветрами к каменистым склонам гор. В ковре стланика, словно узоры, серебристые пятна лишайников на каменных развалах.

Появляются обрывки голых плато с крутыми скалистыми склонами — останцы древних базальтовых покровов. Эти черные скалы, иссеченные трещинами, прорезанные глубокими долинами, созданы гигантскими извержениями недалекого прошлого. Тысячи квадратных километров были залиты базальтовыми лавами, излившимися из глубоких трещин земной коры. Извержения современных вулканов при всей их грозе и силе лишь скромные «модели» разгула вулканических сил в прошлом. Катастрофические извержения прошлого затихли на Камчатском полуострове десятки тысяч лет назад, задолго до появления здесь человека. Сейчас тут действуют лишь отдельные вулканы — всего двадцать восемь из двух с половиной сот образующих вулканическую цепь Камчатки и Курил. Впрочем, и эти немногие вулканы в дни и часы извержений яростно свидетельствуют, что за чудовищные силы таятся в недрах планеты…

Первый снег на гребнях и в глубоких расщелинах, и почти сразу же возглас:

— Конус! Смотрите, шлаковый вулканический конус…

Внизу на буровато-желтом плато — небольшой черный конус с плоской чашей кратера. В восточной стенке конуса прорыв, через него излился в долину черный извилистый поток глыбовой лавы. Поток свежий. Он еще не покрыт почвой и растительностью.

— Такие шлаковые конусы обычно действуют только раз, — поясняет профессор Шалфеев. — Взрыв, выброс пепла и шлака, иногда небольшое излияние лавы, и вулканическая деятельность затухает. Следующий конус образуется уже в другом месте.

— Да, но они чаще возникают группами вдоль трещин…

— Именно. Здесь тоже. Смотрите, их несколько на одной линии.

Приглядевшись, замечаем, что целая цепочка свежих шлаковых конусов тянется на север и теряется вдали.

— Учтите, это еще не вулканическая Камчатка, — кричит со своего места Закир. — Здесь молодых вулканических форм мало. Они там, дальше…

Он указывает на север.

Платообразные вершины резко обрываются. Скалистые ступени обрывов, и затем ветвистая сеть глубоких долин. Острые ребра скал снова погружаются в пестрый ковер тайги. Мы перевалили Восточно-Камчатский хребет и уже летим над долиной Кавычи — правого притока самой большой реки полуострова — Камчатки. Кавыча принимает множество притоков, вырывающихся из лабиринта таежной пущи. Серебристыми нитями сплетаются они с бледно-голубой лентой реки. Кавыча растет на глазах. На ней появляются желтые веретенца островов; каймы бревен — сплавного леса — уже видны вдоль берегов. Стиснутая крутыми бортами глубокого ущелья река начинает петлять, бросается от одного борта к другому. Кажется: вот она сейчас упрется в каменную стену хребта… Нет, горы словно раздвигаются. Протиснувшись сквозь узкий кулуар в зубчатом, похожем на гигантскую пилу Валагинском хребте, река вырывается в просторную, залитую солнцем долину с плоским зеленым дном.

Громкие возгласы с левого борта. Там в окнах удивительная панорама. Широченным коридором протянулась в туманные дали прямая, раскинувшаяся среди гор долина. Многоводная река голубыми петлями обвивает зеленые острова, огибает квадраты возделанных полей, тысячами излучин и стариц блестит в прозрачной зелени лиственниц. Лиственничная тайга до самого горизонта. Далеко на юг и на север пролегла солнечная долина, туда, где бледно-зеленый ковер лесов сливается с легкой дымкой безоблачного бледно-голубого неба.

Селение Мильково. Самолет идет на посадку. Мы в самом сердце полуострова — в Центральной Камчатской долине. Тут всегда много солнца. На плодородных почвах, удобренных вулканическим пеплом, вызревают овощи и зерновые. Здесь житница Камчатки, которую надежно охраняют от холодных ветров высокие хребты полуострова.

Дверь кабины распахнута. В самолет вместе с пылью, поднятой при посадке, врывается густой горячий запах хвои. Тайга рядом, за деревянными крышами поселка.

Выходим размять ноги. В лицо ударяет теплый ветер. Далеко на западе скалистая цепь, увенчанная снежными конусами потухших вулканов, — Срединный хребет. На востоке совсем близко крутые каменистые склоны Валагинского хребта, над которым мы только что пролетели. Удивительно, что этот хребет почти не имеет предгорий. Он поднимается стеной над плоским зеленым дном долины.

— Разлом, — объявляет Валентин Павлинович Шалфеев. — Центрально-Камчатская депрессия, в которой мы сейчас находимся, — грабен, обширная зона опускания. Валагинский хребет сопрягается с депрессией по глубокому разлому земной коры. Поэтому так прямолинеен хребет и так крут его склон. Хребет, конечно, еще продолжает подниматься…

— Почему вдоль этого глубокого разлома нет вулканов?

Шалфеев глубокомысленно пожимает плечами:

— Видите ли, этот вопрос упирается…

— Вулканы связаны с разломами иного направления, пересекающими Камчатку поперек, — перебивает Гоша Фокин. — Поэтому они не образуют непрерывной цепи, а встречаются лишь отдельными группами: Ключевская группа на севере, потом большая группа южнее Кроноцкого полуострова, Коряк и Авача у Петропавловска и так далее…

Шалфеев протестующе машет руками.

Сигнал посадки прерывает готовый разгореться спор. Короткий разбег. Под крыльями промелькнули коровы, мирно пасущиеся на краю взлетной полосы, огромные кочаны капусты на огородах. Проплыли серые дощатые крыши Милькова, потом проселок, по которому неторопливо пылит маленький автобус. И вот снова внизу раскинулось зеленое море тайги. В нем, как путеводная нить, — широкие голубые излучины реки. Кое-где дымки буксиров, тянущих связки плотов. Река Камчатка судоходна. Тысячи кубометров превосходной древесины сплавляют по ней в Усть-Камчатск — морской порт, расположенный в ее устье на самом берегу Тихого океана.

Справа объявляют, что появились облака. Затягивают Валагинский хребет.

— Не закрыло бы вулканы, — беспокоится кто-то.

Закир ухмыляется: камчатские метеорологи ошибаются редко. Облачность низкая — обычные кучевые облака хорошей погоды. А вулканы…

Он указывает вперед, вправо.

Там над седоватой пеленой тумана на фоне ярко-синего неба уже белеют острые конусы.

— Ключевская группа!

Все устремляются к правому борту. Самолет заметно кренит, но никто не обращает на это внимания.

— Смотрите, Толбачик!

— Плоский Толбачик, а этот рядом — Острый. Плоский Толбачик дымит…

— В последние дни он резко усилил активность. В кратере снова появилось лавовое озеро.

— Смотрите, смотрите, взрыв!

Серый клубящийся гриб вырастает над плоской снежной вершиной Толбачика, ширится, распухает на глазах. Ветер медленно сносит его на восток.

— Заглянуть бы в кратер, — мечтательно говорит мой сосед.

— Потолок самолета, пожалуй, не позволит, — извиняющимся тоном поясняет Закир. — Выбросы идут на большую высоту…

Самолет поворачивает прямо к вулканам. Теперь в окна кабины их не видно. Все расходятся по своим местам. Под нами волнистые гряды предгорий Восточно-Камчатского хребта, сухие долины с темными языками старых лавовых потоков, кое-где полуразрушенные шлаковые конусы. Слева широкий простор Камчатской долины — зеленое море тайги с желто-красной рябью берез и осин. Мы летим на север, краски осени становятся все ярче. На западе горизонт замыкают гребни Срединного хребта. Над ними, как маяк, — правильный белый конус Ичинского вулкана. Он потух уже давно. А может спит, как спал Безымянный?

Сидя на своих местах, мы настороженно крутим головами. С какой стороны летчики решили огибать большие вулканы?

— Дымит справа!

Снова все устремляются к правому борту. На лавках не хватает места. Анатолий Илларионович Попов, известный петрограф и вулканолог, широкий, грузный, немного напоминающий Тараса Бульбу, первым находит выход. Кряхтя, он становится на колени на полу кабины и прижимается носом и длинными усами к стеклу иллюминатора. Пример мгновенно находит подражателей, и вот уже все пассажиры — на коленях у правого борта. Двадцать два коленопреклоненных вулканолога перед «алтарем» земных недр. В два ряда, тесно прижатые друг к другу, все затаили дыхание, касаясь очками и седыми бровями холодных стекол. Самолет кренит все больше и больше.

Дверь, ведущая в кабину летчиков, распахнулась. Выглянул встревоженный штурман.

— Товарищи ученые, — начинает он, увидев, что все пассажиры прилипли к правому борту, — так же нельзя, товарищи…

Однако присмотревшись к лицам вулканологов, штурман умолкает и, махнув рукой, тихонько притворяет дверь.

Самолет плавно разворачивается, открывая ни с чем не сравнимую панораму. Над полосами облаков огромный идеально правильный белый конус с чуть скошенной вершиной. Он совсем близко и поднимается в синее небо гораздо выше нас. Темный венец скал у самого кратера свободен от снега; словно зубчатая корона, он венчает ровные белые склоны вулкана. Кратер дымит. Ветер уносит белые клубы в яркую, солнечную синеву. На гладких белых склонах конуса темнеют четкие правильные пунктиры — следы лавин.

— Ключевская! — проносится, как вздох, по кабине.

Да, это красавица Ключевская — самый большой и самый высокий вулкан Евразии, самый прекрасный из действующих вулканов, с самым правильным конусом, самый, самый, самый… Невдалеке и ниже — гигантская плоская вершина, надежно укрытая искрящимися снегами; это усеченный конус соседа Ключевской потухшего вулкана Плоского. А совсем рядом с Ключевской, словно обломок зуба, острый асимметричный пик — вулкан Камень. Столетия назад чудовищный взрыв уничтожил юго-восточную часть конуса Камня, швырнув ее к подножию вулкана исполинским агломератовым потоком. Сейчас Камень — руины потухшего вулкана. Сохранившийся западный склон конуса покрыт снегом и льдом; вершина устремлена в небо острым черным обелиском, на котором снег не держится. А в километровых обрывах взорванного восточного склона, словно в гигантском разрезе, обнажено сердце вулкана — центральный канал с гигантской светлой пробкой застывшей лавы.

Снизу из облаков, закрывающих подножие Камня, на высоту нескольких километров поднимается в прозрачную синеву серо-белый столб пара и пепла, расплывающийся широким зонтом-султаном. Это дымит Безымянный, конус которого значительно ниже его исполинов-соседей и скрыт сейчас облаками. Безымянный все еще не может успокоиться после взрыва 1956 года, периодически каждую осень он усиливает свою активность. На протяжении последних лет он самый активный вулкан Ключевской группы.

Летчики решили показать нам Ключевскую во всей красе. На высоте около четырех километров делаем полный круг. Проходим над седловиной, отделяющей вулкан Плоский от Ключевской. Вершина Ключевской вздымается над нами в густо-синее небо еще на километр. Она совсем близко. Кажется, достаточно протянуть руку, чтобы коснуться ее склонов. Невдалеке внизу застыли голубовато-белые искрящиеся волны — снег. Гигантские снежные козырьки нависают над черными скалами. Ниже в разрывах облаков проглядывает желто-бурый пьедестал вулкана, сложенный пеплами и лавами. Где-то совсем далеко зеленеет кромка тайги.

Мы не можем оторвать взглядов от красавца вулкана. Этот белый конус с султаном паров на фоне синего неба — совершеннейшее творение природы. Смотрим на него, торопливо стирая ладонями ледяные узоры, застилающие стекла кабины. Смотрим, чтобы вот таким навсегда запечатлелся в памяти…

У моего соседа, Николая Петровича Пахарева, подозрительно блестят глаза. Пахарев — знаток вулканических пород, глава нового направления в науке о камне. Сейчас он с трудом справляется со своим волнением.

И словно оправдываясь, говорит Алексею Осиповичу Савченко:

— Ведь я их так близко вижу впервые…

Академику Савченко тоже нелегко сохранять спокойствие. Он только кивает в ответ, покусывая губы.

Странно, не правда ли! Люди, посвятившие жизнь науке, вырвавшие у Земли и ее недр не одну тайну, читавшие десятки раз лекции вот об этих самых вулканах, взволнованы чуть не до слез встречей с ними. Что тут было главной причиной: мысль ли о близости к величайшей загадке Земли, которой продолжают оставаться вулканы, манящие и еще непознанные тайны недр, или сам вид снеговых великанов, созданных разгулом огня, а сейчас молчаливо устремивших в тихое небо свои дымящие вершины? Трудно сказать… Вероятно, каждый из нас ощущал эту удивительную встречу по-своему. Один — как исполнение давней мечты ученого, другой — как шаг на самую грань непознанного, третий — как встречу с Прекрасным…

И Фокин, протирая побелевшими пальцами замерзающее стекло, задумчиво сказал:

— Кажется, я начинаю понимать, почему их обожествляют в Индонезии…

Мы летим вокруг Ключевской, и она словно поворачивается, открывая нам с разных сторон строгую красоту своей белой вершины. Мы видим языки ледников, лежащих в крутых и глубоких долинах, струйки пара — фумаролы, поднимающиеся из трещин, скрытых покровом снегов, шрам глубокой шарры^[46], прорезавшей вулкан от вершины к подножию. Эта шарра — след одного из недавних извержений. По ней скатилась огненная лавина. А сейчас там мирно дремлет ледник. Ледяной поток кажется почти черным. Он обильно припудрен пеплопадами.

Удивительная правильность конуса Ключевской — признак молодости вулкана. «Жизненные бури» еще не успели наложить на него отпечаток. Ключевская в расцвете молодости. Ей всего около пяти с половиной тысяч лет. Она ровесник древнейших пирамид Египта. Вот ее ближайшие соседи — вулканы Плоский и Камень, по-видимому, значительно старше.

Из-за конуса Ключевской снова появляются руины Камня и пышный султан Безымянного. Теперь в разрывах облаков виден и сам конус Безымянного: приземистый, желто-бурый, бесснежный. Внутри полуразрушенной взрывом кальдеры — остатков старого конуса — рыжий дымящий каравай. Это экструзия вязкой лавы, вулканическая пробка, которая продолжает выжиматься из недр вулкана и разваливается на огромные каменные глыбы. Особый тип извержения, завершающий взрывную стадию.

Успеваем разглядеть в рыжем каравае змеящийся огненный узор трещин, сквозь которые просвечивает его раскаленное нутро.

— Кратер, кратер Безымянного!

В западной части каравая мелькнуло что-то похожее на разверстую темно-багровую пасть, но облака и вулканические пары сразу же скрыли ее.

Тряхнуло — раз, другой, третий… Самолет ложится на крыло и уходит в сторону. Это летчики напоследок решили сделать нам еще один сюрприз и прокатили над самым кратером Безымянного.

Сказка приближается к концу. Самолет огибает гигантскую снеговую шапку вулкана Плоского и ныряет в разрывы облаков. Мы сразу попадаем в иной мир. Яркое солнце, синева неба и конусы снежных великанов — все остается наверху, за облаками. Под нами серая пепловая пустыня вулканического пьедестала Ключевской. Бледный узор сухих русл бесчисленных рек. Сейчас в них нет ни капли воды. Таяние снегов на склонах вулкана уже прекратилось.

Пепловая пустыня сменяется зарослями кустарников. Кое-где видны невысокие шлаковые конусы — побочные кратеры былых извержений Ключевской. А впереди уже яркая, как лоскутное одеяло, тайга и серые домики возле голубых излучин реки. Мы в селе Ключи, столице камчатских вулканологов…

Летим обратно в Петропавловск. Облака рассеялись, открыв изумительную панораму Ключевской и ее соседей. Снежные конусы больших вулканов и высокий пепловый султан Безымянного отчетливо видны на фоне постепенно темнеющего вечернего неба. За Козыревском пересекли зону пеплопада Безымянного. В воздухе уже нет облаков, но какой-то дымный шлейф тянется далеко на запад. Он висит между Ключевской и Толбачиком и уходит в сторону Безымянного.

Подлетаем ближе; шлейф словно растворяется в воздухе, но окрестность под самолетом странно меняется. Все мутнеет. Яркие краски осени блекнут. Лиловато-серыми становятся кроны лиственниц, поросшая мхами почва, языки лавовых потоков, затвердевшие струи лахаров — гигантских потоков грязи, снесенных со склонов вулкана растаявшими снегами во время извержений.

Пепел Безымянного падает на землю Камчатки. Покрывает серебристые лишайники, зеленый мох, алые листья голубики, устилает кедровый стланик и травы. Пеплопад слабый. Он не вредит растениям. Повернет ветер, угонит в сторону дымный шлейф, сдует с ветвей и листьев вулканическую пыль — и снова станут багряными осины, бледно-зелеными лиственницы, золотыми кроны берез. А почва получит новую порцию удобрений. Впрочем, камчатские почвы в окрестностях вулканов в удобрениях пока не нуждаются. Их нетронутая целина еще ждет своих новоселов. Дремлют многие богатства огромного малонаселенного края: залежи неоткрытых полезных ископаемых, гигантские запасы природного тепла в недрах, камчатские леса, плодородные почвы Центральной долины. Их черед придет, и скоро… На юге Камчатки, в долине реки Паужетки, строится первая в Советском Союзе геотермическая электростанция. Ее турбины будет вращать природный пар, выведенный на поверхность буровыми скважинами. Ведется разведка горячих вод для теплофикации Петропавловска. В парниках, обогреваемых природными горячими водами, круглый год выращиваются огурцы, лук, помидоры. Расширяется добыча строительного камня. Начал работать первый на Камчатке золотой рудник. Дымки геологических лагерей поднимаются над камчатской тайгой.

Мы летим на юг. Солнце склоняется к далеким вершинам Срединного хребта. На востоке уже синеет кромка океана… А под крыльями самолета снова появляются вулканы. Сначала небольшие шлаковые конусы идеальной сохранности с правильными чашами кратеров, с расходящимися извилистыми струями молодых лавовых потоков. Потом появляются более крупные вулканы; некоторые рассечены глубокими трещинами, изъедены ветрами, припудрены снегом. Впереди уже виден правильный острый конус Кроноцкой сопки в белом уборе вечных снегов. В средней части конуса — полоска облаков, словно поля снежной шляпы. Кроноцкая сопка может поспорить красотой с самим Ключевским вулканом. Правда, она значительно уступает ему размерами — более чем на километр ниже, но зато у нее тоже удивительно правильный снежный конус, а у подножия, в глубокой котловине, притаилась голубая жемчужина Камчатки — огромное озеро удивительной красоты.

Казалось, после встречи с вулканами Ключевской группы нас уже ничто не могло поразить, но Кроноцкое озеро — эта сине-голубая чаша в коричневой скалистой раме, в оправе из оранжево-зеленой тайги, с белым конусом красавца вулкана, отраженного в зеркале вод, — снова заставило всех сгрудиться у окон правого борта.

Глядим молча, потому что слов уже нет, да и какие слова могли бы передать это ни с чем не сравнимое сочетание красок и форм!

— Да-a, вот это Камчатка, — глубокомысленно изрекает кто-то. — Ничего не скажешь…

— Значит, и молчите, батенька! — советует сосед.

И снова тишина в кабине, в которой все пассажиры стеснились возле маленьких окон.

Словно выполняя плавные фигуры вальса, самолет делает широкий круг над озером, потом вокруг конуса Кроноцкой сопки и ложится на прежний курс к югу.

С трудом распрямляем затекшие ноги и занимаем свои места на железных лавках. Теперь вулканы возвышаются и справа и слева от нас. Длинный зубчатый гребень вулкана Крашенинникова с несколькими вершинами-конусами, потом широкий, приземистый, напоминающий корону конус Кихпиныча. На небольшие шлаковые конусы, потоки лав и лахаров уже никто не обращает внимания.

И вдруг зычный вопль, на этот раз с левого борта:

— Э-э, позвольте, а это что такое?!

Общая атака на левый борт. С трудом втискиваю голову между чьими-то плечами и лысинами. Под наклоненным крылом самолета фиолетово-оранжевый кольцевой гребень гигантской кальдеры. Пятнистые скалы, освещенные косыми лучами низкого солнца, крутыми ступенями обрываются к плоской изумрудно-зеленой равнине. На этой равнине среди яркой зелени трав разбросаны цветные озера. Да-да, именно цветные: голубые, желтые, молочно-белые, оранжевые, какие-то синевато-фиолетовые…

Лишь позднее мы оценили поразительное мастерство летчиков, которые в этот день дарили нам сразу все чудеса своей Камчатки. Самолет снизился, влетел в кальдеру и принялся летать внутри нее, как над ареной гигантского цирка. Разноцветные озера и яркая зелень трав и болот сразу стали близкими. Мы увидели цветные корки минералов по берегам у самой воды и высокие струи белого пара, поднимающиеся в воздух прямо к крыльям самолета. Потревоженные грохотом моторов с разноцветных озер парами поднялись большие белые птицы. Их тени поплыли над этой сказочной страной.

— Лебеди, белые лебеди!

— Что там лебеди, вы посмотрите, какая фумарола!

— А там как дымит!

— Что это за минералы? Ведь они отлагаются прямо из воды озер…

— Озера образовались на выходах горячих источников. Здесь природная лаборатория минералов. Вулканическая лаборатория…

— А почему такая свежая зелень?

— Подземное тепло. Здесь, вероятно, никогда не бывает снега.

— Смотрите, смотрите…

— Как называется это место?

— Узон… Кальдера Узон! — Закир старается перекричать шум моторов.

— Узон? Где-то близко должна быть и Долина гейзеров?

— Узон, коллега, стоит десятка долин с гейзерами…

— А нельзя ли тут сделать посадку?

— Только если посадка будет вынужденной. Но тогда в Петропавловск, пожалуй, придется добираться пешком. А это далековато…

Через прорыв в кольцевом гребне самолет улетает из кальдеры. Летим в узком желто-оранжевом коридоре, по долине реки, вытекающей из озер кальдеры.

Узон остается позади. Удивительная, фантастическая страна разноцветных озер и белых лебедей, уголок вечной весны, огражденный фиолетовыми скалами от суровых камчатских ветров.

Долина поворачивает на восток, к океану. И почти тотчас слева открывается еще одна долина — глубокий каньон в оранжево-желтых скалах. На обрывистых ступенчатых склонах зелень кустарников, небольшие группы деревьев. Среди них в небо поднимаются белые струи пара. Это знаменитая Долина гейзеров. Открытая в 1941 году, она уже стала мечтой дальневосточных туристов. И не только дальневосточных…

Наш ЛИ-2 набирает высоту и делает несколько кругов над оранжевой долиной. Сотни белых струй вырываются со склонов и дна ущелья. Кажется, что пар бьет прямо из голубой речки, сбегающей пенными каскадами по ступеням крутого русла. Впрочем, это почти так и есть, ведь речка образована водами горячих источников и гейзеров. Вот в глубине ущелья взметнулся еще один столб пара. Он выше других и бьет высоко в небо. Клубы пара редеют, и на месте их мы видим гигантский фонтан кипящей воды. Очередное извержение гейзера Великан…

На узкой террасе крутого оранжевого склона в обрамлении низкорослых деревьев и белых струй пара несколько маленьких палаток — лагерь вулканологов. Крохотные фигурки приветственно машут руками. Наш ЛИ-2 отвечает покачиванием крыльев… Долина гейзеров исчезает за зубчатыми гребнями.

Академик Савченко, нагнувшись к самому уху соседа-геофизика, что-то объясняет. Сквозь гул мотора доносятся обрывки фраз:

— Это такие же лавы и сцементированные вулканические пеплы… И в Долине гейзеров, и в кальдере Узон… Но изменены горячими вулканическими водами… Поэтому такие яркие цвета… Как в Йеллоустонском парке в Скалистых горах Северной Америки. Там тоже скалы желто-оранжевые… Йеллоустон — значит желтые камни…

Геофизик слушает внимательно, сосредоточенно кивает.

Сосед Савченко, профессор Лебедев, осторожно трогает геофизика за плечо:

— Все… Вставайте, коллега. Пересаживайтесь на свое место. А то у меня уже колени затекли.

Геофизик вскакивает, как ошпаренный.

— Ради бога извините, Василий Иванович! Не заметил… Понимаете, Долина гейзеров…

— Долина гейзеров! — смеется Лебедев. — Вы, дружок, еще в кальдере Узон у меня на коленях пристроились.

— Это что, — говорит Фокин, — вот я, когда мы летали около Ключевской, присел на каком-то выступе у крайнего окна. Чувствую — неудобно, но уже не повернуться. Все к окну тянутся, стиснули, а я, понимаете, как на примусе. Потом обливаюсь. После позабыл обо всем. А как стали к Ключам подлетать, Алла Петровна говорит: «Что-то, говорит, прохладно стало». Я думаю — почему прохладно? С меня пот градом! А кто-то отвечает: «Наверно, отвечает, летчики отопление выключили; тут есть такая труба — через нее горячий воздух в кабину нагнетают». Я скорее посмотрел: ай-я-яй — оказывается, на этой самой трубе сижу…

Пролетаем над действующим Карымским вулканом. Он непрерывно извергается уже двенадцать лет — с 1952 года. Небольшой темно-бурый конус без снега. На склонах серебристые шлейфы пепла и застывший поток совсем свежей лавы. Он излился летом прошлого года. Пепельно-серая чаша неглубокого кратера кажется пустой. Лишь кое-где пробиваются струйки газов. Вдруг у края кратера вспыхивает белое облачко. Оно мгновенно заволакивает весь кратер и вырастает в белый пышный султан. Султан стремительно поднимается вверх. Самолет вздрагивает от близкого взрыва.

Мы уже так полны впечатлениями полета, что взрыв в кратере Карымского вулкана не привлекает особенного внимания. Самолет делает широкий круг, огибая вулкан и вырвавшееся из него грибообразное облако, а кое-кто из вулканологов уже посматривает в противоположную сторону — на океан и прибрежную равнину.

И когда совершаем прощальный тур вокруг дымящего конуса Авачи и занесенного снегом кратера Коряка, ни кальдера Авачи, ни ее ржаво-бурый молодой конус, ни крупная фумарола, дымящая среди вечных снегов на западном склоне Корякского вулкана, уже не вызывают особого интереса. Все спокойно сидят на своих местах, через плечо поглядывают в запотевшие окна.

Василий Иванович Лебедев, посматривая из-под прищуренных век, улыбается:

— Жирными галушками попотчевали гостей камчатские геологи и летчики. Ой, жирными… Покажи нам вчера вот так Авачу…

Самолет делает глубокий вираж над Авачинской бухтой. Солнце уже зашло. Небо и воды бухты отливают перламутром. В городе зажигаются огни. Мы идем на посадку.

Когда самолет подрулил к аэровокзалу, никто из нас не тронулся с места. Мы ждали. Дверь в кабину летчиков отворилась, и они вышли. Самолет дрогнул от аплодисментов. Летчики застыли на месте, смущенно улыбаясь. Академик Савченко что-то говорил капитану, жал руку. Мы, стоя, аплодировали…

А потом мы все гурьбой вышли под просторное вечернее небо, в котором уже зажигались первые звезды.

Сказка кончилась… Но каждый из нас уносил в сердце самый замечательный подарок, который когда-либо получал, — целый огромный край, страну вулканов, подаренную в одном полете.

ТРИ ШАГА К ЦЕНТРУ ЗЕМЛИ

Электроцентраль на равнине

Среди бескрайних зеленых равнин поднимаются высокие башни из стекла и металла. За живой оградой из темных елей — бетонные дорожки, обрамленные яркими цветами. В стеклянных стенах отражаются синее небо, цветы, медленно плывущие облака.

Тихо… Ветер чуть колеблет серебристые ветви елей и легкие нити проводов, подвешенные на ажурных мачтах. Провода начинаются на вершинах прозрачных башен и разбегаются во все стороны к далекому горизонту. Они тянутся над просторами полей, где степной ветер гонит волны колосящейся пшеницы, над перелесками и рощами, над блестящими лентами дорог. Провода несут энергию…

А за стеклянными стенами башен вспыхивают разноцветными огнями пульты управления. Умные автоматы сами переключают сети. Туда, где возрастает потребность, они шлют больше электроэнергии.

Но вот слышен мелодичный звон. Возникла перегрузка. Электростанция не может дать столько энергии, сколько сейчас необходимо, и автомат вызывает дежурного инженера.

Дежурный здесь один. Он появляется из соседнего зала. Окидывает внимательным взглядом приборы. Потом нажимает несколько кнопок. Чуть слышно запели мощные трансформаторы, и красные огоньки на пульте управления гаснут один за другим. Станция дала требуемую нагрузку.

Но что это? Снова загораются красные глазки тревоги. Кому-то не хватило и этой усиленной порции.

Дежурный, чуть прищурившись, прикидывает в уме:

«Нет, действующими скважинами не обойтись. Придется включать резервные…»

Он подходит к экрану видеофона. Поворачивает диск. Экран освещается. На нем лицо Главного дежурного на центральном посту Управления энергетики восточной зоны.

— Слушаю тебя, Вадим, — говорит человек на экране.

— Строительству Тобольского космопорта потребовалась дополнительная энергия, — поясняет Вадим. — Включить резервные скважины, или дашь указание ГЭС, чтобы помогли они?

— Не будем беспокоить старушку. Там сейчас остановлено два генератора. Их включат не раньше чем через три-четыре часа… Какая глубина у твоих резервных скважин?

^;— Двадцать пять километров.

— Включай, этого должно хватить.

Экран видеофона гаснет. Вадим вставляет палец в отверстие диска управления. Один поворот, другой… Снова отзываются трансформаторы. Но теперь их тон выше, тоньше. Скважины двадцатипятикилометровой глубины дали ток напряжением в сотни тысяч вольт. Строители Тобольского космопорта получили необходимую энергию…

Читатель пробует возражать

Электроэнергия прямо из глубокой скважины? — с недоверием спросит читатель. — Без всяких паровых турбин, генераторов тока, без шума падающей воды, без копоти горящего угля и торфа? Фантастика!

Да, пока это фантастика. Но пройдут десятки, может быть сотня, лет, и эта фантастика станет действительностью. Человек начнет черпать энергию прямо из глубин Земли. Дымы горящего угля и нефти перестанут отравлять атмосферу. В наивные пережитки прошлого превратятся гидроэлектростанции-гиганты на сибирских и африканских реках. Особые термоэлементы, опущенные в глубокие скважины в зону высоких температур земных недр, станут основным источником электроэнергии.

И эту электроэнергию можно будет получать в любой точке планеты. Надо только научиться бурить глубокие скважины и… и построить термоэлементы, в миллионы раз более мощные, чем те, которые используются сейчас для радиоприемников и превращают в электрический ток тепло керосиновой лампы.

Разумеется, задача не из легких. Люди еще не научились бурить глубоких скважин и не умеют строить термоэлементы любой мощности. Эту задачу предстоит решать в несколько приемов. Шаг за шагом ученые многих поколений будут прокладывать пути к неисчерпаемым запасам энергии недр…

Природный генератор

земных глубин работает

Недра Земли… Они дали людям кремень для первых рубил, медь и железо, алмазы и нефть. Источник силы и могущества современных государств — в богатствах подземных кладовых. Недра скрывают запасы топлива, уран для атомных реакторов, редчайшие металлы, без которых не могла бы существовать современная промышленность, минеральное сырье для сельскохозяйственных удобрений…

Сокровища земных глубин позволили людям за сотню лет шагнуть из века стеариновых свечей и пара в век атомной энергии и межпланетных кораблей. А впереди новые, еще более грандиозные шаги…

В недрах Земли таятся не только полезные ископаемые. Там скрыты колоссальные источники энергии. О существовании этой энергии ученые догадывались давно, но нашли пути ее использования лишь в последние десятилетия.

Что же это за энергия? Мы опять на пороге великих тайн… Глубоко в земной коре и еще глубже, в таинственной мантии, окутывающей центральное ядро нашей планеты, происходят удивительные, еще почти не разгаданные превращения вещества. Это они виновники роста гор, образования впадин морей и океанов, рождения вулканов.

Энергия этих превращений улавливается в виде тепла, непрерывно струящегося из недр Земли, в виде движений земной коры.

Однако природный генератор земных глубин вырабатывает не только тепловую и механическую энергию. Процессы, происходящие в нем, неизмеримо сложнее. Может быть, они имеют термоядерный характер, то есть в какой-то степени похожи на превращения солнечного вещества. Но Солнце и звезды — сплошные генераторы ядерной энергии: ядерные реакции протекают в их наружных оболочках, во внутренних зонах, в чудовищно сжатых ядрах. А на планетах, в том числе и на нашей Земле, подобные процессы, вероятно, развиваются лишь на огромной глубине — в далеких, пока недоступных для исследователей недрах. И лишь отзвуками этих процессов являются потоки тепла, непрерывно струящиеся из глубин, пульсирующий ритм движений земной коры, разнообразные, еще плохо изученные излучения недр…

Энергия природного генератора глубин Земли может и должна быть использована человеком. Пути овладения этой энергией трудны, сложны, длительны, во многом неясны, как еще неясна и суть процессов, происходящих в глубоких зонах Земли. Однако первые шаги на этом пути уже намечены, а самый первый шаг человечество сделало…

Три шага к центру Земли

Итак, первые три шага к центру Земли за энергией недр… Каковы они?

Первый шаг заключается в использовании подземного тепла в тех районах земного шара, где его запасы находятся недалеко от поверхности.

Второй шаг — овладение подземным теплом в любой точке планеты: на континентах, в океанах и на океанических островах; на экваторе, в Сибири и в ледянойАнтарктике. Этот шаг значительно труднее первого. Ведь во многих областях резервуары подземного тепла расположены далеко от поверхности. Чтобы проникнуть к ним, придется углубиться в земную кору на километры.

Третий шаг пока представляется почти фантастическим. Он будет заключаться в непосредственном использовании энергии глубоких недр. Прямо в скважинах тепловая энергия будет преобразовываться в электрическую и в виде электрического тока поступать на поверхность. А может быть, при бурении глубоких скважин люди столкнутся с совершенно новыми видами энергии, о существовании которых никто даже и не подозревает… Третий шаг потребует проникновения в мантию, далеко за пределы земной коры; он потребует сверхглубокого бурения, зондирования недр мощными геофизическими приборами; понадобятся совершенно новые механизмы для приема, накопления и передачи энергии глубоких недр. Вероятно, третий шаг к центру Земли будет сделан не раньше, чем в следующем тысячелетии, а пока…

Пока человечество совершает первый шаг на пути использования энергии недр. О результатах и перспективах этого первого шага стоит поговорить немного подробнее.

Электростанции у подножия вулканов

Первый шаг за глубинным теплом Земли люди сделали там, где пылают огнями извержений вулканы. В вулканических областях вблизи действующих или недавно угасших вулканов запасы подземного тепла находятся ближе всего к поверхности Земли. Подземные воды вулканических областей на небольшой глубине имеют высокую температуру, местами превращены в пар, находящийся под давлением в несколько атмосфер. Горячие воды и струи перегретого пара по трещинам вырываются прямо в воздух в виде горячих источников, гейзеров, сольфатар^[47]. Эти струи горячей воды и пара легко использовать, заключив их в трубы. А можно пробурить скважины к подземным резервуарам кипящей воды и пара. Природная пароводяная смесь может обогревать жилища, вращать турбины электростанций, приводить в движение паровые машины…

Подземные паровые котлы вулканических областей уже используются в некоторых государствах. Пионером практического применения глубинного тепла стала страна вулканов Италия.

Еще в июле 1904 года итальянские инженеры направили струю природного пара в небольшую турбину, соединенную с динамомашиной, и получили первую геотермическую электроэнергию.

Наиболее удобное для использования месторождение природного горячего пара расположено в Италии в окрестностях города Тосканы, в двухстах километрах на северо-запад от Рима. Это месторождение известно под названием Лардорелло.

В районе Лардорелло итальянские энергетики построили первые геотермические электростанции. До 1930 года создавались лишь мелкие электростанции. Быстрое развитие новой отрасли энергетики началось после окончания второй мировой войны. В 1932 году геотермические электростанции Италии выработали пятьдесят миллионов киловатт-часов электроэнергии; в 1955 году они дали уже свыше двух миллиардов киловатт-часов, то есть более шести процентов всей электроэнергии, производимой в Италии. Производство геотермической электроэнергии продолжает расти. В районе Лардорелло сейчас действуют свыше ста восьмидесяти буровых скважин, дающих природный пар для семи энергетических установок. Мощность крупнейшей из тосканских геотермических электростанций около пятисот тысяч киловатт. Температура пара, получаемого из скважин, достигает двухсот сорока градусов, его давление — трех — шести атмосфер. Струи пара и смеси пара и кипящей воды вырываются из скважин со скоростью до четырехсот пятидесяти метров в секунду.

Известный советский вулканолог профессор В. И. Влодавец, побывавший в Лардорелло, пишет, что в районе Тосканы природный пар используют по-разному. В одних случаях неочищенный пар прямо из скважин поступает в турбины, приводящие в движение генераторы электроэнергии. Из турбин уже частично охладившийся пар направляется на химические заводы, где из него извлекают борную кислоту, соли аммония, серу и еще многие ценные вещества. В других случаях природный водяной пар сначала очищают от примесей на химических заводах, потом нагревают неочищенным паром и полученный вторичный чистый пар направляют в турбины электростанций.

Таким образом, пар и термальные воды вулканических областей дают не только электроэнергию, более дешевую, чем энергия гидростанций, но и сырье для химической промышленности. Поэтому рядом с геотермическими электростанциями обычно строятся химические заводы.

В другом вулканическом районе Италии, на Флегрейских полях вблизи Неаполя, перегретый пар получают с глубины двух километров. Здесь также построены небольшие геотермоэлектростанции. В некоторых районах Италии — в окрестностях Везувия, на острове Сицилия, на островах Иския и Вулькано и на севере страны — сейчас развернуты поисково-разведочные работы для обнаружения новых подземных резервуаров горячей воды и перегретого пара. На месторождениях пара, недавно обнаруженных бурением на острове Иския, уже построены опытные геотермические электростанции.

За последние пятнадцать — двадцать лет использованием глубинного тепла для получения электроэнергии заинтересовались в Новой Зеландии, Исландии, Японии, в Канаде и Калифорнии, в Чили, на Азорских островах, на Яве и в Гренландии. На северном острове Новой Зеландии бурение на перегретый пар было начато в 1948 году. Вблизи выходов горячих источников у озера Таупо построена первая новозеландская геотермическая электростанция мощностью более сорока тысяч киловатт. В дальнейшем мощность этой станции предполагается значительно увеличить.

Природными горячими водами, добываемыми в толщах молодых вулканических пород, уже давно обогреваются жилые дома столицы Исландии Рейкьявика, многих исландских поселков и ферм. Исландцы широко и по-хозяйски использовали природный пароводяной котел, заключенный в недрах их сурового вулканического острова.

Разумеется, все это лишь первые шаги в освоении огромных запасов тепла вулканических районов. Пока используется ничтожная доля того, что может быть извлечено в дальнейшем.

Больше всего горячей воды и пара выбрасывают сами вулканы. Это происходит и в периоды спокойной деятельности, и, особенно, при извержениях. Подсчитано, что вулкан Везувий выделяет в секунду около двух тысяч кубических метров водяного пара, нагретого до шестисот градусов. А при извержении 1929 года Везувий только в течение ста часов выбросил около двенадцати миллионов кубических метров лавы, температура которой достигала тысячи трехсот градусов, и более полутора миллиардов кубических метров газа с температурой свыше тысячи градусов. На Камчатке побочный конус Ключевской сопки небольшой вулкан Билюкай в период усиления активности, в 1938–1939 годах, только за один год выбросил около шести миллионов тонн перегретого пара.

Какие чудовищные количества тепла и энергии бесполезно уходят в атмосферу! Конечно, использовать энергию действующего вулкана пока практически невозможно. Однако вполне возможен уже и сейчас захват буровыми скважинами перегретых вулканических паров в непосредственной близости от канала вулкана. И, кто знает, не явятся ли подобные скважины своеобразными «клапанами безопасности» и указателями, предупреждающими о приближении момента извержения. Впрочем, такие скважины еще не пробурены; пока они на грани фантастики. Но пройдут годы, и с периферии вулканических областей человек переместит буровые установки к самому сердцу вулканов, этих окон в неведомые глубины недр…

Геотермика в нашей стране

А как обстоит дело с практическим использованием глубинного тепла вулканических областей в Советском Союзе? В течение многосотмиллионной геологической истории нашей страны на ее территории много раз рождались и угасали вулканы. Сейчас действующие вулканы имеются только на востоке СССР — на Камчатском полуострове и на Курильских островах. Там известно около семидесяти действующих и уснувших на время вулканов. Однако еще несколько тысячелетий назад действовали многие вулканы Кавказа и Закавказья во главе с Эльбрусом и Араратом, а десятки тысяч лет тому назад вулканические взрывы поднимали в воздух облака пепла над плосковерхими плато Закавказья и котловинами Закарпатья.

Значит, в нашей стране большие запасы вулканического тепла имеются на Камчатке и Курилах, и еще немало подземного тепла должно сохраниться на небольшой глубине на Кавказе и в Закавказье, Закарпатье, некоторых районах Средней Азии, в Забайкалье и на Дальнем Востоке.

Несколько лет назад на Всесоюзном совещании по геотермике — новой науке, которая занимается изучением и использованием глубинного тепла Земли, — запасы природного тепла в недрах нашей страны были названы ценнейшим полезным ископаемым. По предварительным подсчетам, Советский Союз гораздо богаче легко достижимыми запасами глубинного тепла, чем другие страны Европы и Америки. И сама проблема использования глубинного тепла в нашей стране в последние годы поставлена шире, чем за рубежом. Советские геологи, геофизики и энергетики рассчитывают одновременно сделать не один, а два шага к центру Земли: использовать тепло не только современных вулканических районов Камчатки и Курил, но и многих других областей, где запасы горячих вод и перегретые пароводяные смеси находятся на большей глубине. Это будет означать одновременную атаку на вулканы и на глубокие недра невулканических районов…

С углублением в недра Земли температура увеличивается повсюду. Однако этот рост неодинаков. Расстояние, с углублением на которое температура повышается на один градус, геологи назвали геотермической ступенью. На Флегрейских полях Италии геотермическая ступень местами составляет всего семьдесят сантиметров: меньше чем на метр надо углубиться в землю, чтобы температура увеличилась на один градус. На дне колодца глубиной в семь метров температура возрастет уже на десять градусов. В колодце пятидесятиметровой глубины температура достигнет семидесяти градусов. Здесь паровой котел недр находится у самой поверхности…

В других районах геотермическая ступень значительно больше. В среднем для континентов она составляет тридцать три метра, а местами увеличивается до ста метров и более. Но всюду с глубиной температура растет. Значит, чтобы добраться к запасам подземного тепла, не обязательно бурить скважины возле самых вулканов. Надо найти районы с меньшими значениями геотермической ступени и искать там запасы горячей воды и пара.

В СССР помимо Камчатки и Курильских островов поиски источников геотермической энергии в ближайшее время развернутся в предгорьях Кавказа — в районе Майкопа, Минеральных Вод, Ставрополя, Махачкалы, а также в Закавказье, в республиках Средней Азии, на Дальнем Востоке.

Начаты поиски и разведка горячих напорных вод в глубоких прогибах, окаймляющих горные хребты. Воды предгорных прогибов смогут обеспечить теплофикацию больших городов и курортов, таких, как Грозный, Тбилиси, Майкоп, Цхалтубо, Петропавловск-Камчатский.

Несколько курортов на востоке Советского Союза — Кульдур, Начики, Ходжа-Обигарм — уже теплофицированы водами горячих источников. Воды этих источников обогревают также парники и теплицы, в которых в любое время года выращиваются свежие овощи. В Тбилиси горячие подземные воды используются в знаменитых серных банях.

Целое подземное море горячей воды обнаружено на глубине двух тысяч метров в Западно-Сибирской низменности. Водами этого «моря» могут быть теплофицированы десятки городов. Еще около сорока подземных бассейнов горячих вод уже нанесено геологами на гидрогеологическую карту Советского Союза.

Итак, огромные резервуары подземного тепла находятся у нас под ногами. Надо добраться до них буровыми скважинами, вывести пар и воду на поверхность, пустить их в калориферы отопительных систем, в турбины электростанций. Скважины дадут не только горячую воду и пар. Из пароводяных смесей будут извлекаться заключенные в подземных водах ценные химические продукты — йод, бром, мышьяк, углекислота, сера, различные соли и многое другое.

Возможно получение горячих вод и в районе Москвы, и под Ленинградом.

Геотермика — новая ветвь энергетики — быстро развивается и сулит огромные перспективы. Электроэнергия геотермических станций по крайней мере в два раза дешевле электроэнергии, вырабатываемой на гидроэлектростанциях, и во много раз дешевле энергии станций, работающих на твердом или жидком топливе. Затраты же на постройку геотермических электростанций меньше, чем на постройку гидроэлектростанций. Энергетики предполагают, что через полгода — год работы геотермической электростанции стоимость ее постройки будет полностью возмещена…

Сейчас полным ходом идет разведка глубинного парового «котла» термальных вод на Камчатке, в долине реки Банной. Более пятисот горячих источников бьют из земли над этим вулканическим котлом с его огромными запасами горячих вод и пара. Перед геологами, ведущими разведки, поставлена задача — вывести на поверхность Земли пароводяную смесь в количестве, достаточном для питания крупной геотермической электростанции. Постройка геотермической станции будет начата в ближайшие годы. Вторая опытная геотермическая станция проектируется в городе Махачкале…

А через десятки лет? Через десятки лет над подземными горячими морями у подножия горных хребтов и на просторах Западно-Сибирской и Русской равнин начнут расти корпуса крупных геотермических электростанций. Используя огромные запасы глубинных горячих вод, такие электростанции будут обладать мощностью в миллионы киловатт и дадут стране самую дешевую электроэнергию.

А потом? В будущем тысячелетии объединенный труд геологов, геофизиков, конструкторов и энергетиков, по-видимому, позволит перешагнуть еще один порог великой тайны и сделать третий шаг к центру Земли за еще более мощными источниками энергии глубоких недр.

НА ГРАНИ НОВОГО ВЕКА

Каменная летопись Земли

В слоях земной коры, как на огромных страницах каменной книги, записана геологическая история нашей планеты. Миллиарды лет ее создавали волны океанов и ветры, проносившиеся над каменистыми пустынями еще безжизненной Земли, стремительные потоки давно умерших рек и удары землетрясений, вулканы и ледники, громадные динозавры и мельчайшие бактерии.

Каменные страницы испещрены бесчисленными иероглифами.

На тончайшем иле оставил исполинские следы неизвестный обитатель тропических болот. Сто пятьдесят миллионов лет назад он прошагал среди зарослей древовидных папоротников и исчез в бесконечности времени. Заросли папоротников превратились в пласты угля, ил стал глинистым сланцем. На плитках сланца сохранились окаменевшие следы чудовища. От стремительных, как торпеды, белемнитов, маленьких охотников мезозойских морей, остались скелеты — ростры. Словно костяные пальцы ростры торчат из слоев, сложенных мергелями и глинами.

Глубокими жерлами, потоками застывшей лавы, жилами минералов запечатлел свою историю вулкан. Колонии кораллов, раковины устриц и зубы вымерших акул нарисовали на глыбе известняка причудливую повесть морского рифа, о который десятки миллионов лет назад с грохотом разбивались морские волны. Море давно исчезло, а риф теперь венчает гребень высокого хребта…

Бесчисленные ряды иероглифов на бесчисленных каменных страницах!

Некоторые расшифрованы и прочно вошли в азбуку геологических знаний. Другие остаются загадками. Часть перечеркнута временем и природой. Они тоже останутся неразгаданными, пока исследователям не посчастливится найти новые, лучшей сохранности. Наконец, множество страниц каменной книги Земли еще не раскрыто…

Запечатленные в камне отблески долгой и бурной истории планеты привлекали и продолжают привлекать внимание геолога. Подобно историку и археологу геолог — путешественник в прошлое. Однако он удаляется от своей эпохи не на сотни и даже не на тысячи лет. Десятки и сотни миллионов, а иногда миллиарды лет — такой путь вынужден совершать геолог во времени, когда он изучает каменную летопись памирских круч, кладбища динозавров в Монголии, рудные сокровища Урала, алмазоносные кимберлитовые жерла якутской тайги.

Нераскрытые страницы, нерасшифрованные иероглифы каменной книги Земли обязательно будут прочитаны. Они поведут геологов будущих поколений к новым месторождениям алмазов и нефти, к новым источникам энергии, позволят лучше понять историю планеты и предсказывать геологические явления. И не только предсказывать…

Геологи ставят новые задачи

Геология, наука о прошлом, настоящем и будущем нашей планеты, — одна из древнейших наук Земли. Пожалуй, она стара, как само человечество. Вместе с первыми кремневыми орудиями ее начали создавать наши далекие предки в эпоху раннего палеолита. Первые страницы геологических трактатов были написаны величайшими мудрецами древнего мира. Геология не умерла и в мрачные столетия средневековья: на западе и на востоке люди продолжали добывать железо и соль, золото и драгоценные камни. Гениальные идеи творцов эпохи Возрождения озарили геологию новым светом. Но подобно многим иным наукам ее расцвет наступил лишь в последние два века.

Сейчас она стремительно движется вперед…

Многотысячная армия геологов Земли и ее самый большой отряд — геологи Советского Союза вправе гордиться. Завершается изучение геологического строения континентов. На богатейших месторождениях угля и нефти, металлов, алмазов и всевозможнейшего минерального сырья грохочут экскаваторы, стремительно мчатся электровозы, мощные подъемники едва успевают выносить на поверхность добытую руду. Иссякает один источник сырья, а на смену ему геологи уже указывают несколько новых.

Но людям, строящим коммунизм, тесно в рамках сегодняшнего дня. Программа великих свершений, принятая нашей партией, формулирует задачи ближайших десятилетий. Эти задачи огромны даже по сравнению с тем, что уже достигнуто. И в решении этих задач немалый труд выпадет на долю новых поколений геологов. Они еще слушают лекции в университетах, изучают географию в школах или просто собирают цветные камни на морском берегу. А задачи уже поставлены. И через несколько лет старшие товарищи передадут им захватывающую и прекрасную эстафету труда и дерзаний…

Какие же задачи ставят перед собой геологи на грани третьего тысячелетия новой человеческой истории? Разумеется, этих задач очень много. Однако среди них есть главные. И этих главных можно назвать четыре.

Первая задача — изучение недр Земли. Не только верхних слоев земной коры, скрывающих запасы подземных вод, месторождения металлов и минералов, но и больших глубин, где находятся очаги вулканов, откуда доносятся к нам разрушительные удары землетрясений; не только земной коры, но и подкоровых зон и самого таинственного ядра планеты. С решением этой задачи связано очень многое, быть может, от нее зависят судьбы человечества…

Вторая задача связана с изучением дна морей и океанов. Воды покрывают две трети поверхности нашей планеты, и там, во мраке океанических глубин, еще таится бесконечный мир загадок и тайн.

Третья задача… Недалек день, когда первые люди Земли ступят на Луну, Венеру и Марс. Конечно, среди первых астронавтов будут геологи. Первые удары геологического молотка о скалы лунных цирков откроют новую эпоху в истории науки о камне. Грядущий век будет веком рождения новых наук о строении и истории планет. Для многих из этих наук еще предстоит придумать названия. «Земные» названия для них не годятся. Сами слова геология, география говорят о науках, связанных с Землей, и только с Землей. Изучение ближайших планет — еще одна огромная задача, которую предстоит решать геологам Земли.

И, наконец, четвертая… Рано или поздно освобожденное человечество начнет генеральную перестройку лика родной планеты. Зримые ростки этой великой перестройки природы заключены в уже созданных искусственных морях, в уже построенных каналах, соединяющих моря и несущих воду в пустыни. Они заключены в проектах сверхглубоких скважин, гигантских плотин и приливных электростанций, над которыми уже работают сотни инженеров. Залог этой перестройки — в первых геотермических электростанциях, использующих тепло вулканов, в опытах подземной газификации угольных пластов, в первых открытиях аквалангистов — пионеров джунглей морского дна. Залог ее — в силе разума и неукротимой творческой энергии человека-созидателя.

Во всех этих далеких и близких проектах и планах преобразования лика планеты огромная роль принадлежит геологам. Геологи будут не только непременными участниками создания и реализации таких планов, они должны подготовить почву для их появления. Прежде чем проектировать рудники на дне океана, надо найти там полезные ископаемые. Раньше чем строить геотермическую электростанцию, необходимо изучить вулканическую область. Чтобы предсказывать землетрясения, надо понять строение и жизнь земных недр…

Итак, в недра Земли, на дно океанов и к другим планетам направят свой путь геологи будущих поколений. Вооруженные новейшими открытиями физики, химии и биологии, они будут искать ключи к процессам, управляющим развитием вещества планеты, а потом, вместе с бесчисленной армией ученых и инженеров других специальностей, начнут перестраивать ее. Они сделают старую Землю — колыбель человечества — еще прекраснее и богаче, уютнее и безопаснее для грядущих поколений.

Белые пятна земных недр

Недра Земли… Тяжким трудом многих поколений люди добыли из них немало сокровищ и вырвали не одну тайну. Недра дали человеку кремень и медь, железо и уголь, алмазы и алюминий. Каменная летопись пластов помогла геологам восстановить историю равнин и гор земных континентов. Правда, в ней еще множество пробелов, и, чем древнее слои, тем пробелов больше…

Можно ли этому удивляться? Поперечник Земли превышает двенадцать с половиной тысяч километров. Более двух третей ее поверхности покрыто водами океанов и толщами льда. Сколько же страниц прочитано геологами в огромной каменной летописи Земли, если более или менее изучено всего около трети ее поверхности и удалось углубиться в недра немногим более чем на одну тысячную долю ее радиуса! Самая глубокая скважина имеет в длину семь с половиной километров — булавочный укол, не более…

Бурение скважин глубиной десять — пятнадцать километров — дело ближайших лет. Но и этого мало. Надо пробурить земную кору на всю толщину хотя бы там, где эта толщина минимальна. Решение такой задачи, вероятно, потребует уже десятилетий… Это сложнейшая проблема, и сейчас даже трудно сказать, по какому пути пойдет ее решение. Для ее реализации нужны и чрезвычайно твердые вещества, и инструменты, способные выдерживать высокую температуру и огромное давление, и особая конструкция буровых станков. С дальнейшим развитием и совершенствованием техники все эти задачи будут разрешены. Может быть, удастся создать аппараты, использующие ядерную энергию. Такие аппараты могли бы не бурить, а прожигать скважины в горных породах. А может быть, решение этого вопроса будет совершенно иным.

Проникнуть как можно глубже в недра планеты необходимо по двум причинам. Во-первых, там на разных глубинах скрыты еще неизвестные месторождения ценнейших полезных ископаемых. Во-вторых, там находятся неисчерпаемые источники энергии, той энергии, которая пока служила лишь причиной грандиозных катастроф, но которая может стать благодеянием всего человечества.

Лет двадцать назад скептики утверждали, что запасы нефти на Земле подходят к концу; что ее хватит еще на пятнадцать — двадцать лет… если добыча не будет расти. Прошло двадцать лет, добыча нефти выросла во много раз. Только у нас в стране ее теперь добывают почти в десять раз больше, чем добывали перед второй мировой войной. И с каждым годом в нашей стране и во всем мире нефти добывается все больше. Далеко еще до исчерпания нефтяных богатств Земли! Иссякают нефтяные месторождения на суше, геологи передвигают буровые станки на мелководные заливы морей. Огни морских буровых вышек уже освещают по ночам темные воды Каспия в окрестностях Баку. Иссякает нефть на малых глубинах от поверхности Земли, и стальные щупальца буровых станков вгрызаются на три-пять-шесть километров в поисках новых нефтеносных пластов.

Поговаривают, что большинство месторождений металлов, выходящих на поверхность Земли на континентах, уже открыто. Чтобы открыть все эти месторождения, геологам понадобилось не один десяток лет внимательно «глядеть себе под ноги». Но в глубинах Земли, и частенько совсем близко от земной поверхности, прячется множество месторождений, до которых еще не успела добраться всесильная эрозия рек. Эти месторождения скрыты слоями горных пород и, казалось бы, ничем не выдают своего присутствия. Чтобы разыскать такие месторождения, недостаточно «глядеть под ноги». Надо научиться «глядеть сквозь землю». И геологи научились… Правда, пока еще не очень глубоко. Геофизические приборы позволяют указывать месторождения, залегающие под слоями горных пород на глубине нескольких десятков и даже сот метров.

А если богатейшие месторождения прячутся на глубине одного-двух километров или еще глубже? В этих случаях геологи и их верные помощники — геофизики нередко оказываются бессильными.

Но даже если такие месторождения будут открыты… Сразу же встает другой вопрос: как добраться до них, как извлечь руду на поверхность? Постройка глубоких и сверхглубоких шахт и рудников сопряжена с огромными трудностями. При помощи шахт человек сумел углубиться в земную кору всего на три километра с небольшим. Далее почти непреодолимыми преградами встают огромное давление горных пород и высокая температура недр.

Практически уже пребывание на глубине полутора километров от поверхности для человека затруднено, ибо температура там достигает шестидесяти-семидесяти градусов Цельсия. А рудные жилы и пласты угля могут уходить на глубину четырех, пяти и более километров.

Значит, изобретая новые методы поисков глубоко спрятанных месторождений, надо искать и совершенно новые пути их разработки, пути, которые освободили бы человека от необходимости самому спускаться глубоко в земные недра.

Для каменного угля, который является не только топливом, но и ценнейшим химическим сырьем, такие пути давно подсказаны человеку самой природой.

На пути к порогу великих тайн читатель уже побывал в южном Тянь-Шане. Там над глубоким Фандарьинским ущельем поднимается в синее небо дымящая вершина Кан-Тага. В его скалистом массиве с незапамятных времен горят пласты каменного угля.

Подземные угольные пожары не редки. Они возникают от самовозгорания угля. Причиной самовозгорания могут быть природные химические реакции, идущие с выделением тепла, например окисление содержащихся в угле сульфидов. Иногда самовозгорание возникает за счет тепла, образующегося при резких движениях земной коры.

Много столетий не угасает пожар Кан-Тага. Выгорели миллионы тонн каменного угля. Недра, зажженные природой, пылают впустую. Никто не использует тепла, выделяющегося при пожаре, улетают в воздух ценные продукты горения и горючие газы, которые могли бы обогревать жилища, использоваться в лабораториях и на заводах…

Однако дело не в десятке угольных пластов, бесполезно сгорающих в недрах Горящей горы. Дело даже и не в том, что окрестные поселки и рудники могли бы получить газ и горячую воду для своих цехов и жилищ.

Горящая гора — это наглядный пример единственно правильного решения важнейшей проблемы современной горной науки — проблемы наиболее выгодного использования горючих полезных ископаемых, заключенных в недрах планеты. Кан-Таг — гигантский газогенератор, в котором на протяжении веков идет процесс подземной газификации каменного угля.

Пытаться как-то регулировать пожар Кан-Тага и улавливать в трубы продукты горения углей, может быть, уже не имеет смысла. Но разжечь подобные пожары на других угольных месторождениях, особенно там, где добыча угля натыкается на большие технические трудности, можно и нужно…

Пример Кан-Тага показывает, что можно сжигать уголь и извлекать из него ценнейшие химические вещества прямо под землей, в угольных пластах. На поверхность по трубам будут подниматься горючие газы, горячая вода, летучие продукты сухой перегонки угля.

Опыты подземной газификации углей ведутся и в нашей стране, и за рубежом. Однако многое еще предстоит сделать, чтобы научиться правильно разжигать подземные угольные пожары, умело управлять ими с поверхности, чтобы сжигать уголь, не вынимая его из пластов, с максимальной выгодой для человека.

От Горящей горы, зажженной природой, к пылающим недрам угленосных бассейнов, которые в самом недалеком времени разожгут инженеры, — вот один из путей, освобождающих человека от необходимости спускаться глубоко под землю за дарами недр. Этот путь будет проторен совместными усилиями горняков, геологов и химиков ближайших поколений.

Обычно решение одной задачи ставит перед учеными целый ряд новых…

Немногим более десятка лет назад на огромных пространствах Сибирской платформы были открыты крупные месторождения алмазов — ценнейших минералов, без которых сейчас немыслимо существование многих отраслей промышленности. До этого наша страна не имела своих алмазов. Они добывались на юге Африки, и за каждый кристаллик драгоценного минерала приходилось платить золотом.

Сейчас в глубине таежных пущ Сибири гудят тракторы и грохочут экскаваторы, строятся дороги и новые города; уже начата добыча алмазов, и новые отряды геологов каждое лето отправляются искать новые месторождения. Вертолет переносит исследователей в самые недоступные уголки тайги, к местам, где умные геофизические приборы нащупали с самолета новые алмазоносные жерла. И сверкающей струей течет из Сибири алмаз на заводы, в лаборатории, в жизнь.

Но на этом не кончается история советского алмаза. Новые, более сложные задачи встают перед геологами. Несколько лет назад в архивах Горного департамента был обнаружен интересный документ. В нем сказано, что в середине XVIII века на берегу Северной Двины был найден большой алмаз. Императрица Анна Иоанновна даже приказала на месте находки поставить караул, чтобы «людишки, плавающие по Двине, не собирали валяющиеся на берегу каменья».

Факт, о котором сообщал старинный документ, неожиданно получил подтверждение. Недавно в верховьях Северной Двины, там, где река пересекает лесистые увалы Тимана, геологи нашли несколько мелких кристаллов алмаза. Почти одновременно осколки алмазов были найдены на Украине — в речных песках Днепра, Днестра и Южного Буга.

Значит, алмазы надо искать и среди бескрайних просторов Русской равнины от днепровских степей до заснеженных берегов Беломорья. Может быть, под покровом плодородных почв, под сетью дорог, под каменными громадами городов на глубине таятся алмазоносные жерла, подобные сибирским? Может быть, древние россыпи алмазов погребены в слоях минувших геологических эпох под Москвой, возле Кирова, у Архангельска, под Киевом. Может быть…

На больших глубинах под покровом молодых отложений геологи будущего продолжат поиски сокровищ недр. Они научатся «глядеть сквозь землю» и сквозь многокилометровые толщи пород. Тогда алмазы будут добываться не только в Африке и в Якутии. Умные автоматы, управляемые всесильными инженерами, будут извлекать их с глубины нескольких десятков километров где-нибудь под Тамбовом, Смоленском, Берлином или Варшавой…

Человек должен углубиться в недра планеты. Это необходимо не только для открытия новых месторождений, но и для изучения удивительных процессов, происходящих в глубинах Земли.

В чем заключалась минувшая история нашей планеты? Приходили и уходили моря, поднимались и разрушались горы, зарождались и гибли миллиарды удивительных живых существ.

Почему вздымалась суша, а потом на смену ей приходило море? Отчего менялся климат планеты? Почему в одни эпохи льды сковывали огромные пространства материков, а в другие — пальмы шелестели там, где сейчас лежат льды? Почему исчезли с лица Земли гигантские динозавры и вымерли хищные морские ящеры, ведь на суше и в морях не было никого сильнее их? Какие удивительные силы около семидесяти миллионов лет назад уничтожили больших летающих ящеров, но пощадили маленьких птиц? И какие события далекого прошлого заставили птиц совершать ежегодные перелеты на огромные расстояния? Наконец, откуда взялось великое множество разнообразных млекопитающих, которые вдруг появились в третичный период? Их предки были такой редкостью, были так малы и жалки рядом с гигантскими ящерами в конце мелового периода^[48].

Этот перечень вопросов можно продолжать еще и еще… Конечно, на многие из них предложены ответы, и не один, а множество. И в этой множественности ответов их слабость. Как происходило дело в действительности, никто не знает…

В геологической истории Земли рядом с медленным спокойным развитием морей и гор, климата и жизни угадываются отзвуки чудовищных катастроф. Что это были за катастрофы, пока неизвестно, но они меняли облик поверхности Земли и оказывались роковыми для множества живых существ. А то живое, что ухитрялось уцелеть, резко изменялось на протяжении сравнительно короткого времени. Может быть, в моменты горообразования какие-то убийственные излучения вырывались из земных недр? Может быть, эти излучения слал космос? Все это также лишь предположения, основанные на чтении полустершихся иероглифов земных слоев.

Однако точный ответ на этот и многие другие вопросы чрезвычайно важен. От него зависит будущее человечества. Ведь катастрофы, пережитые планетой в далеком прошлом, могут повториться…

Грозным напоминанием всем жителям Земли прозвучали сигналы бедствия в Агадире и Ларе, в Чили, Индонезии, Югославии. Большие прекрасные города в несколько секунд были превращены в развалины, деревни стерты с лица Земли. Тысячи людей убиты или заживо похоронены в своих домах. Это только за последние годы. Ученые еще не научились предсказывать землетрясения…

В недрах Земли идет колоссальная разрушительная и созидательная работа. В цепях бесконечных реакций рождаются новые вещества — элементы, минералы, горные породы. Магма подобно солнечным протуберанцам устремляется из неведомых глубин в тонкую оболочку земной коры, прорывает ее и проплавляет, стремясь найти выход на поверхность планеты. Трещины зарождаются в толщах горных пород.

Горячие источники выносят из глубин растворенные в воде металлы и минералы. Волны электромагнитных колебаний, потоки нейтронов, радиоактивные излучения непрерывно струятся из земных недр.

В этих посланцах глубин, вероятно, заключены и нерасшифрованные тревожные сигналы катастроф, которые могут разразиться на поверхности планеты, и намеки на новые, неизвестные человеку энергетические источники, и прямые указания на еще не открытые минеральные богатства. Однако геологи и геофизики еще плохо читают сигналы недр. Многое, очень многое в них пока остается непонятным. Не разгадана и сущность процессов, протекающих в глубинах Земли.

Таинственная лаборатория недр должна быть изучена, грозные силы подземного кузнеца Вулкана — поставлены на службу человеку.

Для этого надо внимательнее читать каменную летопись гор, бурить все более глубокие скважины, прогрызать ими земную кору на континентах и на океаническом дне, создавать новые умные приборы, которые будут ловить и расшифровывать сигналы, летящие из глубин. Нет такой силы, которую не смог бы подчинить себе Разум.

Белые пятна океанических глубин

Где находится самое большое белое пятно на поверхности нашей планеты и как оно велико?

Этим пятном являются океаны. Белое пятно океанического дна занимает около двух третей поверхности Земли!

Правда, изучение морей и океанов ведется несколько десятилетий. И сделано немало. На океаническом дне открыты горные хребты и глубокие впадины, каньоны и вулканы; специальными драгами и трубами взяты пробы глубоководных илов… Оказалось, что в этих илах находятся огромные залежи железо-марганцевых конкреций — скопления небольших шариков, содержащих кроме железа и марганца кобальт и никель, медь и много иных ценных элементов. Только в одном Атлантическом океане таких конкреций более сорока пяти миллиардов тонн. Уже составляются первые проекты разработки океанических месторождений. Однако это только разведка. Бои впереди…

Любители романтики, вздыхающие о том, что все на Земле открыто и исследовано, выше головы! Бескрайняя океаническая пуща площадью свыше трехсот шестидесяти миллионов квадратных километров ждет своих колумбов и Ливингстонов, пржевальских и амундсенов. Сотни подводных хребтов, гор и ущелий ждут, чтобы им дали названия, тысячи удивительнейших обитателей этой пущи дожидаются, чтобы их внесли в многотомные определители и каталоги. Неведомые фантастические чудовища притаились во мраке ущелий. Бесконечные труды и опасности поджидают первых исследователей…

Девственная пуща океанических глубин живет своей еще неразгаданной жизнью. Подводные реки медленно текут в толще океанических вод, омывают склоны подводных хребтов, заносят илом и песком остовы погибших кораблей. Облака песчаной мути неожиданно сползают по крутым склонам и хоронят под собой обитателей морского дна. Непроницаемая тьма глубин озаряется вспышками подводных вулканических извержений…

Как и тысячелетия назад, катят свои зеленоватые волны бескрайние океаны. Как и тысячелетия назад, неумолчно плещут в скалистые берега. Несут сверкающие металлом белые дизель-электроходы, как несли каравеллы Колумба и легкие плоты мореходов древности. И упорно хранят свои тысячелетние тайны…

И вот одна из них, едва ли не самая важная: извечны ли океаны? Всегда ли они находились там, где находятся сейчас, и всегда ли в них было столько же воды? Ответ на этот вопрос имеет огромное значение для грядущих поколений.

Однако, чтобы ответить на этот вопрос, надо знать, каково строение дна океанов. Упругие волны, вызываемые землетрясениями, распространяются на океаническом дне с иными скоростями, чем на континентах. Этот факт установлен давно; он заставил многих геофизиков и геологов прийти к выводу, что на дне океанов залегают горные породы, более плотные и тяжелые, чем на континентах. Возникло и утвердилось представление, что наружная оболочка нашей планеты — земная кора — имеет различное строение на континентах и в океанах. На континентах она имеет толщину в несколько десятков километров и состоит из более легких пород, в океанах ее толщина значительно меньше, и сложена она более тяжелыми породами.

Пока такая точка зрения является гипотезой: ведь глубокие скважины на дне океанов еще не пробурены. Наряду с этой гипотезой существует и другая: земная кора на континентах и в океанах имеет почти одинаковое строение, но дно океанов на больших пространствах покрыто лавами. Разумеется, до тех пор пока строение дна не будет надежно изучено, трудно ответить и на вопрос, извечны ли океаны… Если окажется, что океаническое дно построено совершенно иначе, чем континенты, появится еще один довод в пользу древности океанов. Однако новые гипотезы рождаются раньше, чем наука подтвердит или опровергнет старые. Наряду с представлением, что океаны на нашей планете образовались очень давно и примерно в одних и тех же местах существуют сотни миллионов лет, возникла совершенно иная точка зрения…

В последние годы некоторые геологи пришли к выводу, что океаны не извечны, что они образовались сравнительно недавно, в последние этапы геологической истории планеты. Следы недавних грандиозных опусканий земной коры видны по берегам Атлантического океана — самого молодого океана Земли, вдоль западных окраин Индийского океана, у тихоокеанских берегов Америки, вдоль побережий Антарктиды и во многих других местах.

Может быть, с заключительными этапами формирования Атлантического океана связана гибель легендарного материка Атлантиды — таинственной родоначальницы многих более поздних культур Европы, Африки и Америки. Может быть, обширные опускания в юго-восточной части Тихого океана и увлекли на океаническое дно загадочную страну, жители которой, возможно, изваяли каменных гигантов острова Пасхи. Может быть, несколько тысяч лет назад человек был свидетелем чудовищных землетрясений, в результате которых погрузились в океан западные окраины американского континента.

Можно утверждать, что по крайней мере в какой-то части современные океаны образовались при раздроблении и погружении континентов. А существуют ли факты, свидетельствующие об обратном процессе — о превращении океанического дна в континент? На этот счет у геологов нет единого мнения. Дело в том, что глубоководные осадки океанических впадин пока неизвестны среди осадочных пород на материках.

Разнообразные песчаники, сланцы, известняки образуются главным образом на малых глубинах, в непосредственной близости от материков, в пределах так называемого шельфа — мелководных отмелей, опоясывающих континентальные массивы.

Значит, либо океаническое дно не может стать континентом, либо…

Изучение коралловых островов в центральной части Тихого океана показало, что за последние миллионы лет дно Тихого океана испытывало неоднократные опускания и поднятия с размахом в несколько километров. Следовательно, не исключена возможность превращения океанического дна в сушу при значительных поднятиях. И тем не менее глубоководных отложений океанического дна на континентах до сих пор найти не удалось…

В чем же дело? А может быть, в том, что океанов глубиной четыре-пять километров в прошлые геологические эпохи на Земле вообще не существовало? Поэтому среди осадочных пород, образовавшихся в минувшие эпохи, нет и глубоководных отложений, похожих на те, которые накапливаются сейчас на дне Тихого, Индийского и Атлантического океанов.

В прошлом на нашей планете преобладали мелководные моря. Их осадки и были изучены геологами в виде песчаников, сланцев, известняков.

Но если в прошлом глубоких океанов на Земле действительно не было, товозникает чрезвычайно интересный и важный вопрос: откуда взялись огромные массы воды, заполняющей современные океаны? Не могли же они уместиться в мелких морях минувших эпох…

Ответ на этот вопрос можно попытаться найти в деятельности вулканов.

Хорошо известно, что при каждом извержении вулканы выбрасывают громадные количества водяных паров. Пары образуют густые клубы туч над конусом вулкана. Еще большее количество воды непрерывно доставляют из земных недр горячие источники, гейзеры и сольфатары в вулканических областях. Это «выкачивание» глубинной горячей воды на поверхность не связано с извержениями, оно происходит постоянно.

Однако неизмеримо большее количество воды, по-видимому, поступает из земных недр на дно океанов, где вулканы гораздо многочисленнее, чем на континентах. Постоянный приток паров и воды в океанические впадины пока трудно оценить даже приблизительно. Ясно только, что он гораздо больше притока глубинных вод на суше.

Уже сейчас количество воды на Земле так велико, что если заполнить сушей континентов наиболее глубокие части океанических впадин, то вся наша планета оказалась бы покрытой слоем воды толщиной около трех километров.

Значит, вода непрерывно поступает на поверхность Земли из глубоких недр? По-видимому, да, и за геологическую историю Земли ее накопилось столько, сколько сейчас вмещают все океаны и моря. И нет оснований предполагать, что приток паров и воды из земных недр прекратится. Если все это действительно так, то в ближайшие тысячи и миллионы лет уровень океанов будет медленно, но неуклонно повышаться. В конце концов земные континенты могут потонуть в водах мирового океана…

Чтобы этого не случилось, ученым и инженерам будущего предстоит разработать способы удаления лишней воды в межпланетное пространство. При необычайно низких температурах космического пространства лед, в который превратится удаленная с земной поверхности вода, приобретет такую механическую прочность, что может оказаться великолепным строительным материалом для создания крупных искусственных спутников Земли — летающих островов.

Однако все это — дело чрезвычайно далекого будущего. Общее повышение уровня мирового океана, по-видимому, происходит очень медленно и может быть уловлено только при длительных наблюдениях, продолжающихся столетия. Скорость его оценить трудно.

Количество воды в океанах периодически меняется за счет таяния арктических и антарктических льдов. Изменяется и общий объем океанов при землетрясениях, происходящих на морском дне. Эти изменения сильно усложняют расчеты и наблюдения.

Тем не менее вода и пар непрерывно поступают из земных недр… Откуда же берется вода в глубинах Земли? Почему там постоянно оказывается ее избыток?

Это необычайно трудный вопрос. Ученые еще не могут дать на него удовлетворительного ответа. Можно лишь предполагать, что изменения вещества, происходящие на больших глубинах, носят характер ядерных превращений. Продуктами этих превращений могут быть и легкие элементы, в том числе водород и кислород. Вначале водород и кислород находятся в единой смеси с другими элементами, образуя богатые газами расплавы, из которых кристаллизуются изверженные горные породы. В дальнейшем, при изменении внешнего давления, избыток газов может выделиться из родоначальных смесей и в виде перегретых паров начнет свой путь к поверхности планеты. Рано или поздно превратившиеся в воду пары достигнут поверхности и увеличат общий объем водной оболочки Земли.

Это, конечно, пока предположение, одна из многих гипотез, ее еще надо проверить и доказать… Геологи будущего, овладев тайнами земных недр, подтвердят ее или опровергнут.

Вода — далеко не единственная загадка океанов. В пластах горных пород, похороненных на морском и океаническом дне, заключены ответы на множество вопросов, над которыми сейчас ломают себе головы геологи. Чтобы ответить на эти вопросы, чтобы прочитать и понять всю геологическую историю планеты, надо обязательно спуститься на океаническое дно. Там, во мраке вечной ночи, надо взять пробы горных пород; пробурить толщи рыхлых осадков, заполняющих глубоководные котловины; пройти по крутым склонам подводных хребтов, спуститься в глубокие расщелины; узнать, что происходит на дне во время моретрясений; наконец, составить геологические карты дна, такие же, какие составлены для континентов.

Вот оно — огромное поле деятельности для геологов будущего. В нескольких километрах от солнечных пляжей и залитых электричеством городов раскинулись безмолвные, неизведанные джунгли морских глубин, покорение которых почти не началось. Пионеры этих джунглей не родились или еще играют в песок на морском берегу…

Как бы там ни было, раньше или позже люди проникнут на дно океанов. Сначала пойдут смелые экспедиции, за маршрутами которых будет следить все человечество. Так всего несколько лет назад мы, затаив дыхание, следили за пересечением ледяного континента Антарктиды. Затем на морское дно спустятся десятки и сотни исследовательских партий, состоящих из геологов и географов, геофизиков и биологов. Появится множество новых специальностей: донные геологи-съемщики, подводные буровики, водители подводных вездеходов, океанические топографы, специалисты по строительству на больших глубинах. Новые специальности, новая техника, новые виды туризма и охоты…

И в результате, после десятилетий труда, борьбы, неудач и успехов человечество завоюет еще две трети поверхности своей планеты, создаст подводные рудники на новых богатейших месторождениях, подводные институты, подводные дороги и, кто знает, может быть даже подводные города — самые тихие города на Земле…

Миры космоса ожидают геологов Земли

Далекие миры космоса, до недавнего времени — символ недоступности, область, в которую отправляли путешествовать своих героев лишь писатели-фантасты…

А в ближайшие десятилетия в эту область властно вторгнутся ученые Земли. В Ленинграде геолог А. В. Хабаков уже составил геологическую карту видимого полушария Луны. В Географическом обществе астрономы, геологи и геодезисты спорят о проблемах космогеологии. И где-то среди многотысячной армии геологов нашей страны или среди студентов геологических факультетов находятся будущие счастливцы-первооткрыватели, которым предстоит проложить геологические маршруты в лабиринте вулканических гор Луны, по каменистым пустыням Марса, под покровом облаков утренней звезды — Венеры.

Пройдут годы, и геологи — исследователи космоса отправятся еще дальше, в удивительный мир астероидов, к большим планетам, к таинственному Плутону.

Но и на ближайших к Земле планетах исследователей ждут тысячи загадок и неожиданностей. Если Венера и Марс построены по образцу нашей родной планеты, то на них ученые могут столкнуться с условиями, некогда царившими на Земле. Может быть, путешествия на Марс и Венеру окажутся для геологов маршрутами в пермскую и меловую эпохи Земли. Тогда будет не только поднята завеса над тайнами соседних миров, но и проложены пути в тайники минувших эпох земной истории.

А быть может, первые космонавты столкнутся на чужих планетах с такими минералами и горными породами, с такими явлениями и организмами, перед которыми померкнет самая буйная и безграничная фантазия…

Впрочем, ждать остается недолго. Совсем недавно произведена мягкая посадка советской космической станции «Луна-10». Пройдут годы, и первый космический корабль с людьми совершит посадку на поверхности Луны.

О ее строении известно уже немало.

Путешественники попадут в удивительный мир вулканических гор. Огромные цирки и кратеры с центральными вулканическими конусами, потоки застывшей лавы, слои пеплов, глубочайшие расщелины, извергающие пары и газы. Едва ли он так мертв и безмолвен, этот мир, как многие считают. Вероятно, вспышки извержений озаряют мрак в глубоких расщелинах, сейсмические толчки сотрясают крутые склоны лунных гор, порождают обвалы и оползни. Астрономам уже удалось подметить изменения, происходящие на поверхности Луны.

Лунные горы и цирки имеют разный возраст. Одни свежи и выглядят так, словно возникли совсем недавно; другие кажутся более разрушенными и древними; от третьих сохранились лишь развалины.

На Луне ученых ждет огромное поле деятельности. Там нет земных океанов и морей, нет покровов льда. Вся поверхность планеты обнажена и доступна для исследований. Ее геологическую историю проследить легче, чем историю Земли, Можно не сомневаться, что геологические съемки Луны, которые потребуют усилий многих геологов, приведут к открытию ценнейших месторождений полезных ископаемых. Рядом с земными минералами и рудами там могут быть найдены неизвестные на нашей планете скопления редчайших элементов, которые на Земле встречаются лишь в ничтожно малых количествах.

Великолепная обнаженность геологических структур Луны, вероятно, даст геологам ключ к пониманию многих структур Земли, скрытых плащом осадочных пород и толщами океанических вод. Особенно это относится к структурам океанического дна. Рельеф дна Тихого океана с его коническими горами — гайотами удивительно напоминает ландшафт лунной поверхности. Большинство гайотов, по-видимому, являются потухшими вулканами и погрузившимися вулканическими островами. Трудно сказать, куда геологи проникнут раньше — на дно океанов или на поверхность Луны. Может быть, тайны земных океанов будут разгаданы космонавтами в лабиринте лунных гор…

Эра великих обобщений о происхождении и развитии планет только начинается. Сведения, которые будут доставлены первыми космонавтами с ближайших космических тел, и в первую очередь материалы, собранные геологами, послужат краеугольными камнями новых гипотез и теорий.

Лик Земли следует немного исправить

Наши старые, так хорошо знакомые земные континенты… Азия с древнейшими культурами Китая, Индии, Мессопотамии. Европа с ее городами-памятниками, превращенная миллионами трудолюбивых рук в уютный, цветущий сад. Сколько раз этот сад вытаптывали и выращивали снова! Африка — древнейший континент, на котором часы геологического времени идут с разной скоростью. Удивительная, непохожая на другие материки Австралия, где сохранились черты третичного периода земной истории.

Везде ли одинаково удобно будет жить людям, когда, освободившись от неравенства, они объединятся в дружную коммунистическую семью тружеников и творцов?

Бескрайние тундры на севере с мерзлыми грунтами, холодными ураганами, с мириадами комаров и гнуса, от которых некуда скрыться ни людям, ни животным. Огромные знойные пустыни на юге, безводные, лишенные тени, выжженные беспощадным солнцем. Сырые, кишащие змеями заросли джунглей и гилей в тропических странах. И тысячекилометровые ледяные плато суровой Антарктиды — гигантского холодильника южного полушария.

Оказывается, не так уж много на нашей планете счастливых, тихих и живописных уголков, где можно строить города, не опасаясь, что их разрушат удары землетрясений, где можно выращивать посевы, не боясь засух и суховеев, где можно сажать сады, которые будут приносить урожаи сотни лет.

Огромная, титаническая работа предстоит будущим поколениям, чтобы во всех частях земных континентов свободное человечество могло жить и трудиться безопасно и счастливо. Придется не только покорять бескрайние просторы космоса, но и воевать с пустынями и тундрой на родной планете, не только строить огромные искусственные спутники, но и долбить ледяной панцирь полярных областей Земли. Потребуются новые источники энергии. За ними придется обратиться к вулканам и подкоровым зонам планеты. На это уйдут многие десятилетия напряженного творческого труда.

Научившись добывать тепло из недр Земли, человечество приступит к освоению полярных областей планеты. И тогда прежде всего привлечет внимание Антарктида. Природные богатства шестого континента Земли, превышающего по площади Европу, еще совершенно не тронуты человеком…

Но Антарктида — нелегкий орешек! Климат ее необыкновенно суров. Зимние ураганы там продолжительнее и свирепее, чем в Арктике, морозы сильнее. Ео время короткого антарктического лета на огромном южном континенте температура почти нигде не поднимается выше нуля. Зато случаются «летние» дни с морозами, достигающими пятидесяти градусов.

Главная причина необычайной суровости климата — ледяной покров Антарктиды. Южный континент покрыт ледяным панцирем, толщина которого местами достигает четырех километров. Лишь кое-где над сверкающей ледяной пустыней поднимаются черные гребни хребтов да на берегу, где континентальные льды языками сползают в море, торчат скалистые островки — свидетели иных геологических эпох, когда ледяного покрова в Антарктиде не было.

Сейчас льдов в Антарктике так много, что, если бы все они растаяли, уровень океанов поднялся бы на несколько десятков метров и многие города, расположенные на низменных побережьях, оказались бы затопленными. Огромные запасы антарктических льдов действуют подобно гигантскому холодильнику, охлаждая все южное полушарие. Именно поэтому в южном полушарии холоднее, чем в северном. На шестидесятой южной параллели^[49] в январе — самом теплом месяце антарктического лета — температура редко достигает двух-трех градусов тепла.

Сплошной ледяной покров, суровость климатических условий, кольцо морских льдов, преграждающее подступы к континенту, создают громадные трудности для исследователей Антарктиды.

В Антарктику совершено несколько тысяч путешествий. Уже более ста сорока лет минуло с того дня, когда первые исследователи, участники русской экспедиции на шлюпах «Восток» и «Мирный», увидели закованные в лед берега Антарктиды. Прошло около семидесяти лет со времени первой высадки человека на побережье южного материка. Тем не менее до сих пор более половины территории Антарктиды представляет собой белое пятно в самом полном смысле этого слова. Антарктида осталась единственным континентом Земли, о геологическом строении которого ученые знают еще очень мало.

Геологи детально изучили не более пяти процентов всей площади Антарктиды. Однако кое-какие интересные и важные выводы уже сделаны. Оказалось, что геологическая история антарктического материка очень интересна и богата. В минувшие геологические эпохи льдов в Антарктиде не было. Прочитанные иероглифы каменной летописи повествуют о каменистых пустынях, лесах, болотах и неглубоких морях, покрывавших поверхность южного континента. При помощи геофизических приборов удалось нащупать подо льдом огромные горные хребты, обширные плато и низменности, потухшие вулканы, следы озер и речных долин. На бескрайних пространствах Антарктиды должны находиться многие полезные ископаемые. Уже найдены крупные месторождения каменного угля, признаки олова, золота, свинца и цинка.

Восточная Антарктида, омываемая водами Атлантического и Индийского океанов, напоминает по своему геологическому строению Африку, Индию и Австралию. Значит, в Восточной Антарктиде могут оказаться алмазы и железо, уран и хром, медь и золото, добываемые в этих странах.

Горы Западной Антарктиды составляют продолжение Южно-Американских Анд. Следовательно, можно искать в Западной Антарктиде олово и вольфрам, ртуть и свинец, серебро и нефть, которыми так богата Южная Америка.

Сможет ли человек обнаружить все эти богатства и использовать их, если они будут найдены? Без сомнения! Чтобы прочитать каменную летопись, скрытую километровыми толщами льда, сначала пойдут в ход геофизические приборы, более совершенные и точные, чем современные. Они позволят составить карты первичного рельефа, затопленного льдом, укажут, какие породы залегают на дне «ледяного океана». Тысячи буровых скважин, быстро просверленных со специальных вездеходов, проверят показания геофизических приборов.

Может быть, будут созданы специальные атомные вездеходы-торпеды, способные передвигаться в толще льда подобно подводным лодкам. Они за несколько минут доставят геологов на дно «ледяного океана». В специальных камерах, отвоеванных атомной энергией у льда, возникнут подледные геологические лагеря. Отсюда геологи начнут разведку найденных подо льдом месторождений урана и алмазов, титана и нефти…

Каменная книга геологических знаний бесконечна. Люди современной эпохи прочли немало ее страниц. Последующим поколениям предстоит читать эту книгу дальше… Они научатся видеть глубоко под землей и предсказывать землетрясения, будут использовать уголь и нефть, не извлекая их на поверхность, овладеют энергией вулканов, освободят ото льда родную Землю. Они продолжат чтение этой книги на других планетах…

Пока трудно даже представить, как будут решаться многие из этих задач. Ясно только, что все они рано или поздно будут осуществлены. Будут, ибо это необходимо людям Земли. А раз необходимо, значит человечество разрешит их. Разрешит и поставит перед собой новые…

INFO

Шалимов, Александр Иванович

НА ПОРОГЕ ВЕЛИКИХ ТАЙН

М., «Мысль», 1966.

296 с. с илл. (Путешествия. Приключения. Фантастика).

Р 2

Редактор Т. М. Галицкая

Младший редактор Т. С. Положенцева

Художественный редактор С. С. Верховский

Технический редактор Р. С. Васькина

Корректоры О. П. Воеводина, В, П. Бодрилина

Сдано в набор 14 мая 1966 г. Подписано в печать 23 сентября 1966 г. Формат бумаги 84x108 1/32. № 2. Бумажных листов 4,625. Печатных листов 15,54. Учетно-издательских листов 14,88. Тираж 20 000 экз. А10379. Цена 59 коп. Заказ № 456.

Издательство «Мысль». Москва, В-71,

Ленинский проспект, 15. Темплан 1966 г. М 224

Ленинградская типография № 1 «Печатный Двор»

имени А. М. Горького Главполиграфпрома

Комитета по печати при Совете Министров СССР,

Гатчинская, 26.

7—3–2 / 224—66

Примечания

1

Фауной геологи для краткости называют окаменевшие остатки ископаемых животных, чаще всего представленные раковинами морских моллюсков.

(обратно)

2

Коллектор — младший технический сотрудник геологической партии; старший коллектор — техник-геолог.

(обратно)

3

Ака — брат (узбек.).

(обратно)

4

Джурабы — длинные шерстяные чулки.

(обратно)

5

Шлих — концентрат из зерен тяжелых минералов, рассеянных в речном песке. По составу шлихов судят о рудах, которые могут быть найдены в бассейне реки.

(обратно)

6

Магнетит, гранат — тяжелые минералы, составляющие главную массу зерен шлиха.

(обратно)

7

Шурпа — суп (узбек.).

(обратно)

8

Выветривание — разрушение горных пород под действием воды, изменений температуры и т. д.

(обратно)

9

Киики — горные козлы.

(обратно)

10

Вольфрамит — минерал, содержащий вольфрам.

(обратно)

11

Баранчук — ребенок, мальчуган (узбек.).

(обратно)

12

Рудное тело — залежь руды, жила, гнездо.

(обратно)

13

Арсенопирит — минерал, содержащий мышьяк.

(обратно)

14

Сакал — борода (узбек.).

(обратно)

15

Улар — горная индейка (узбек.).

(обратно)

16

Распадок — долина небольшой речки или ручья.

(обратно)

17

Пироп — минерал, который часто встречается вместе с алмазом.

(обратно)

18

Гидросфера — водная оболочка Земли; воды океанов и морей.

(обратно)

19

Доломит — осадочная горная порода. Доломиты широко распространены на Сибирской платформе.

(обратно)

20

Караарча — черная арча (узбек.).

(обратно)

21

Сай — глубокий овраг, небольшое ущелье (узбек.).

(обратно)

22

Азимут — угол между направлением на север и данным направлением; при помощи азимута определяют направления на местности и на карте.

(обратно)

23

Базальт — плотная вулканическая порода черного цвета.

(обратно)

24

Магнетит — магнитный железняк (руда железа).

(обратно)

25

Гранат, эпидот — минералы из группы силикатов, встречающиеся в контакте гранита с известняком. Нередко образуют эффектные кристаллы и сростки.

(обратно)

26

Курсак — живот (смысл фразы: «ты очень голоден»).

(обратно)

27

Шлиф — тонкая пластинка горной породы, наклеенная на стекло, — препарат, служащий для изучения горной породы под микроскопом.

(обратно)

28

Эпицентр землетрясения — точка на земной поверхности, расположенная точно над подземным очагом удара.

(обратно)

29

Юрский — существовавший в юрский период истории Земли, около 120 миллионов лет назад.

(обратно)

30

Искандер Зуркарнайн — Александр Двурогий; так называют в Узбекистане Александра Македонского. Прозвище связано, вероятно, с тем, что греческий полководец носил шлем, украшенный рогами.

(обратно)

31

Сели — грязевые потоки в горах, возникающие в сухих долинах после сильных дождей; мешанина камней, грязи и воды. Движутся обычно со значительной скоростью, все сметая на своем пути. Уничтожают лес, увлекая с собой целые деревья; очень опасны для построек и дорог.

(обратно)

32

Сброс — разрыв горных пород, из которых состоит земная кора. По трещине сброса один блок поднимается (или опускается) по отношению к другому. Трещины сбросов обычно вертикальны или круто наклонены.

(обратно)

33

Кан-Таг — рудная гора (в переводе с тадж.). Название дано, вероятно, потому, что Кан-Таг служил местом добычи полезных ископаемых.

(обратно)

34

Нашатырь — минерал, служивший одним из главных средств древней химии; он добывался на Кан-Таге с незапамятных времен. Еще в рукописях арабских географов упоминается о том, что на границе Бактрии и Согдианы есть горящая гора Фан-Таг — место добычи нашатыря.

(обратно)

35

Кеклик — горная куропатка.

(обратно)

36

Палеозойские — возникшие в палеозойскую эру геологической истории Земли, которая продолжалась около 300 миллионов лет и закончилась более 150 миллионов лет назад.

(обратно)

37

В 1958 г. на Памире работала комплексная экспедиция под руководством доктора биологических наук К. В. Станюковича, обследовавшая в поисках следов снежного человека два необитаемых района центрального Памира. Никаких следов голуб-явана экспедиции обнаружить не удалось. (См.: К. В. Станюкович. По следам удивительной загадки. М., 1965.) (Прим. ред.)

(обратно)

38

Советская служба оповещения о цунами действует на Дальнем Востоке уже несколько лет.

(обратно)

39

Третичный и четвертичный периоды — последние этапы геологической истории нашей планеты. Третичный период продолжался около 70 миллионов лет. На смену ему пришел четвертичный период, начавшийся около миллиона лет тому назад. В четвертичный период на Земле появился человек. Поэтому четвертичный период называют еще антропогенным (от греческого слова антропос — человек).

(обратно)

40

Мезозойская эра — крупный отрезок геологической истории Земли, предшествовавший третичному периоду. Мезозойская эра делится на три периода — триасовый, юрский и меловой. Общая продолжительность мезозойской эры около 160 миллионов лет.

(обратно)

41

Кимберлитовые жерла впервые были обнаружены во второй половине прошлого столетия в Южной Африке в окрестностях города Кимберлея. Отсюда и название породы.

(обратно)

42

Горы конической формы на Камчатке принято называть сопками. Высота Ключевской сопки достигает 4750 метров над уровнем моря.

(обратно)

43

Фумаролы — струи горячих газов, выделяющихся из трещин на склонах вулканов.

(обратно)

44

Высота Эльбруса 5633 метра над уровнем моря.

(обратно)

45

Мантия — подкоровый слой Земли толщиной около 2900 километров, расположенный между земной корой и ядром планеты. Радиус центрального ядра Земли — около 3500 километров.

(обратно)

46

Шарра — глубокая долина на склоне вулкана.

(обратно)

47

Сольфатары — струи сернистых газов и водяных паров, выделяющихся из трещин горных пород вблизи вулканов.

(обратно)

48

Меловой период — отрезок геологической истории Земли, который предшествовал третичному периоду.

(обратно)

49

В северном полушарии на такой же широте расположен, например, Ленинград.

(обратно)

Оглавление

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

ПО БЕЗДОРОЖЬЮ ТАЙГИ И ГОР

  КОГДА ХАБАРОВСК НЕ ПРИНИМАЕТ

  НАПРЯМИК

  МЕДСЕСТРА ЮСУПОВ ИЛИ СРЕДСТВО ОТ ФАЛАНГ

  МЕДВЕЖЬЯ УСЛУГА

  ИСПУГАЛ

  НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

  ТИГР НА ВЕТКЕ

  ХОЗЯИН СОЛНЕЧНОЙ ПОЛЯНЫ

  ДАРЬЯЛ, ФАНДАРЬЯ И БИТВА ЗА ЗЕРАВШАН

ПУТИ ОТКРЫТИЯ

  РОМАНТИКА, РОМАНТИКА…

  КОМПАС ПОТЕРЯН НА ЭС-ГАРДАНЕ

  УТОПАЮЩИЙ ХВАТАЕТСЯ ЗА КИМБЕРЛИТ

  ЛЕГКАЯ НАХОДКА

  ВАРЗОБ, ВАРЗОБ, Я ТЕБЯ НЕ СЛЫШУ!

  ПО ДОРОГАМ И ТРОПАМ ДИКОГО КРЫМА

  ГОРЫ РАСТУТ В СПАЗМАХ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЙ

НА ПОРОГЕ ВЕЛИКИХ ТАЙН

  МЕЧТА И ФАНТАСТИКА

  УДАРЫ ДОНОСЯТСЯ ИЗ НЕДР ЗЕМЛИ

  ГИБЕЛЬ РОДИНЫ ОДИССЕЯ

  ГОРЯЩАЯ ГОРА КАН-ТАГ

  ЗАГАДКА АЗИАТСКИХ ВЫСОКОГОРИЙ

  ВНИМАНИЕ! К БЕРЕГУ ПРИБЛИЖАЕТСЯ ЦУНАМИ!

  ЧАСЫ ГЕОЛОГИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ИДУТ С РАЗНОЙ СКОРОСТЬЮ

  ЖИВЫЕ, СПЯЩИЕ, УГАСШИЕ…

  САМОЛЕТОМ НАД КАМЧАТСКИМИ ВУЛКАНАМИ

  ТРИ ШАГА К ЦЕНТРУ ЗЕМЛИ

  НА ГРАНИ НОВОГО ВЕКА

INFO

*** Примечания ***