Сумерки Мемфиса (СИ) [MadameD] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
========== Глава 1 ==========
- Отец и учитель, - проговорил Филомен, - почему нам запрещается записывать твои речения?
При звуке этого смелого молодого голоса остальные юноши и молодые мужчины, сидевшие на ступеньках храма Нейт вокруг философа, в изумлении повернулись к нарушителю сумеречной молитвенной тишины. Прозвучало несколько взволнованных восклицаний. Но все тотчас стихло, когда сам Пифагор обратил пристальный взгляд на ученика.
Он не выговорил Филомену и не прогнал, хотя пифагорейцам, - как их все называли и как они сами называли себя, - строго воспрещалось задавать учителю вопросы во время занятий. Пифагор несколько мгновений молчал, поглаживая темную кудреватую бороду… а потом вдруг повернулся и показал вверх, в направлении бронзовых дверей храма, теперь запертых изнутри и затененных. Все ученики разом повернулись туда, куда указывал самосский мыслитель.
- Вы видите, как далеки мы от святилища богини, - мы, которых сейчас могут видеть все, кто проходит мимо? – звучно и властно вопросил Пифагор. – То, что истинно боговдохновенно, не может быть общедоступно. Народ, в отличие от жрецов-хранителей, переменчив, и переменчивы ныне как никогда наши судьбы… запомни это крепко, Филомен.
Он положил юноше руку на плечо; тому казалось, что философ уже забыл о нем, вещая всем, и Филомен вздрогнул от страха и радости, вызванных вниманием божественного учителя.
- Особенно сейчас помните это, - повторил философ с ударением, обводя взглядом всех учеников. – Нам кажется, что мы нашли успокоение и надежное пристанище для нашей мудрости: но мудрость не может иметь последнего пристанища, как не имеет она родины. Фараон ныне благоволит эллинам, но долго ли это продлится? Как повернутся умы людей, когда задует ветер из Персии, - не в противоположную ли сторону? Может быть, это произойдет уже завтра?*
Сорокалетний философ вздохнул и понурился; голова склонилась к коленям, и темные от загара сухие руки замерли в складках белого льна. Филомен забыл о своем вопросе и вместе с товарищами взирал на наставника открыв рот.
- Того, что нужно народу в обычной жизни, не записать и не объединить… это простые вещи, но каждый день разные, - тихо проговорил Пифагор. – А высокой жреческой науке египтян наша мудрость чужда, как я, к несчастью, убедился. Если мое учение сохранится здесь в свитках, оно будет неизбежно искажено и причинит гораздо больше вреда, чем пользы… особенно если пойдет в народ.
Он поднял голову и взглянул на учеников большими и светлыми, как у Афининой птицы, глазами.
- Ничто так не ярит толпу, как слишком высокая для нее мудрость. Или мудрость вчерашнего дня, чьи хранители и толкователи навеки ушли.
Пифагор опять замолчал, и ученики безмолствовали с ним, ожидая продолжения; но наконец эллины почувствовали, что наставник занят собственными размышлениями и отдалился от них. Может быть, Филомен своим дерзким вопросом заставил прославленного самосца задуматься о чем-то, что тому не приходило в голову прежде.
Вдруг, точно вспомнив о собравшихся, философ отпустил их жестом; ученики, до этого разрешения не двигавшиеся и ничего больше не говорившие, проворно начали вставать со ступенек, кланяясь учителю и поправляя свои простые хитоны и гиматии. Теперь младшие оживленно заговорили между собой, но Пифагор их уже не слышал.
Филомен, однако, ни с кем из товарищей не заговаривая, сразу отделился от них и, спустившись по ступенькам храма великой богини мудрости и многознания, быстро пошел прочь.
Отойдя от храма Нейт, юноша приостановился и бросил на обиталище богини взгляд через плечо… Филомен, как и другие юные пифагорейцы, побаивался этой египетской Афины, сидя на ступеньках храма, но почти переставал верить в ее могущество, когда удалялся от дома богини. Особенно здесь, в столице Египта, куда Нейт была перенесена из Саиса, где обитала и царствовала издревле.*
“Будь эта богиня так сильна, как когда-то… будь она так сильна здесь… разве иноземные варвары допустили бы нас устраивать свои собрания почти в самом храме? – размышлял эллин, быстро шагая по темной узкой улице между глинобитных стен. – Даже то, что учитель – жрец, принявший посвящение в Мемфисе, не делает его своим для египтян… они высокомерны, как всегда были, но их боги теперь слабы, и учитель тоже это понимает”.
Впрочем, идти Филомену было недалеко, и размышления его поневоле прервались, когда он остановился у калитки, проделанной в стене. Калитка была приотворена, но посторонний человек пропустил бы ее в темноте.
Немного помедлив, эллин пригнулся и скользнул внутрь; он затворил калитку за собой. По тропинке, проложенной между сикоморами, гранатовыми деревьями и персидскими яблонями, Филомен дошел до простого белого кирпичного дома, в окне которого светился огонек. При виде этого огонька юноша нахмурился.
Войдя через низкую квадратную дверь, он очутился в коридоре, разделявшем дом на две половины. Немного постояв, будто в раздумье, куда свернуть, Филомен наконец шагнул направо, в дверь, обрисованную светом.
Он почти сразу столкнулся с рослой девушкой, вскрикнувшей от испуга и радости при виде молодого пифагорейца. Филомен, однако, нахмурил брови и, схватив девушку за руку, толкнул ее назад в комнату.
- Почему ты не ложилась? Скоро уже рассветет, - сказал он.
- Я хотела, чтобы ты рассказал мне, о чем вы говорили сегодня, - быстро ответила девушка; она все еще казалась испуганной, но теперь улыбалась. Поднеся руки к черным жестким волосам, частью небрежно собранным на затылке, эллинка поправила их.
Подойдя к гостю, она расстегнула на юноше выгоревший голубой гиматий; потом, держа одежду в руках, отошла от Филомена и села на табурет, глядя на него снизу вверх и все так же улыбаясь.
- Я ведь знаю, что завтра ты уйдешь на целый день, а вечером тебе опять будет не до меня…
Филомен, против воли, тоже улыбнулся. Он подошел к девушке и подцепил ее пальцем под подбородок; та с готовностью вскинула голову.
- Пожалуй, я расскажу тебе утром… знаешь, Поликсена, я могу даже как-нибудь взять тебя на собрание.
Поликсена радостно ахнула.
- Учитель не презирает женщин, ты знаешь… и ты можешь постоять за колонной и послушать, - закончил чрезвычайно довольный собой Филомен.
Поликсена хмыкнула; Филомен почувствовал оскорбительную перемену ее настроения и снова нахмурился.
- Не презирает! Я знаю, что ваш Пифагор говорит о женщинах, - сказала эллинка. – Что они всегда поглощаются мужчинами в браке, как нечетные числа поглощают четные при прибавлении, и потому неважно, слушаем мы вас или нет…
Филомен усмехнулся и, подойдя к циновке у стены под окном, на котором стояла лампа, растянулся на этом спартанском ложе, подложив руки под черную коротко стриженную голову.
- Ну да, так и есть, сестра, - мужчины всегда имеют преимущество над женщинами и поглощают их, когда соединяются с ними, - сказал молодой пифагореец. – Потому учитель и не запрещает вам слушать свое учение. Другие философы вообще не допускают женщин к своей науке, - белозубо рассмеялся эллин.
Поликсена выпятила нижнюю губу.
- Неудивительно, что среди философов так мало женатых! И ваш старый Пифагор тоже холост!
Филомен быстро сел.
- Ложись-ка спать, - приказал он; этот разговор ему уже совсем не нравился.
Сестра кивнула и, не вступая в дальнейшие споры, встала и быстро ушла.
Филомен еще некоторое время сидел, постукивая пальцами по сильному обнаженному колену и глядя вслед Поликсене с большим недовольством и беспокойством, - потом опять лег на ту же циновку.
Немного повздыхав и поворочавшись, пифагореец наконец уснул.
***
Утром он проснулся рано, бодрым и освеженным, хотя спал совсем мало. Он с удовольствием встал, улыбаясь своему убогому жилищу. Что значит молодость и здоровье, в союзе с божественным учением!
Умываясь, Филомен вспомнил, что обещал сестре рассказать о вчерашнем собрании. Он ей рассказывал почти обо всем, чаще уступая просьбам Поликсены, чем по собственному почину: все же не годилось настолько доверяться легкомысленной женщине. Но нарушать данное слово ученику Пифагора тем более не годилось.
Поликсена все не показывалась, и Филомен пошел в ее спальню: он обнаружил, что сестра еще крепко спит, разметавшись поверх шерстяного покрывала, которым была застелена ее узкая кровать. Конечно, она не смогла подняться рано, прождав брата полночи.
Усмехнувшись по-доброму и покачав головой, молодой эллин провел рукой по растрепанным черным волосам Поликсены и быстро вышел. Ему нужно еще успеть позавтракать… нельзя опаздывать, его и Тимея сегодня ждет к себе военный начальник. Филомен, живший в Мемфисе вдвоем с сестрой бедно и незаметно, давно решил податься в наемные воины, которых много состояло на службе у египтян и самого фараона Амасиса. Амасисов предшественник Априй благоволил грекам еще более; и именно за эллинофильство прежнего владыку и невзлюбили подданные. Амасис тоже хорош для греков, но недовольство чужестранцами в Египте растет.
Теперь такое время, - учитель верно говорил, - что судьба человека может перемениться в один день. И хотя Филомен не раз слышал от старших, что невозможно быть сразу и воином, и философом, молодой эллин чувствовал в себе силу совместить эти два призвания.
Наконец, это необходимо, если подумать о сестре, а не о себе одном. Он и Поликсена происходили из знатного, но обедневшего коринфского рода, и не получили от умерших родителей в наследство ни золота, ни рабов… Поликсена в одиночку вела их небольшое хозяйство. Учитель, правда, презирал стяжательство, не любил насилия и сам жил в бедности, но молодой пифагореец еще со смерти родителей придерживался того мнения, что бедный и мирный человек не может добиться долговременной власти не то что над другими людьми, но даже над своей собственной судьбой. Филомен мечтал разбогатеть и выгодно и хорошо жениться, а также достойно выдать замуж Поликсену. Торговать, как делали многие египетские греки, он не умел, а к чиновничьей службе у египтян питал отвращение; впрочем, к таким хлебным должностям египтяне его и не подпустили бы.
Съев лепешку, немного сушеных фиг и выпив легкого египетского пива, Филомен захватил еще еды и вышел в сад: он разбудил троих юношей, которые спали там под деревьями.
- Тимей, пора, - сказал молодой хозяин дома, подавая другу завтрак. – Вы… оставайтесь и смотрите за Поликсеной, - велел он двоим другим юношам: видимо, слугам или охранникам, младшим по положению.
Пока Тимей утолял голод, Филомен сел.
- Если пойдет на рынок, не выпускайте ее одну, - сказал Филомен остальным, вспоминая вчерашние речи Поликсены, которые так напоминали ему собственные слова, и волнуясь за сестру.
- Будь покоен, она никуда без тебя не уйдет, - обещали хозяину.
Филомен улыбнулся.
- Хайре, - сказал он. – Скажите сестре, что я сегодня буду ночевать дома – и вернусь до заката. Пусть приготовит мне ужин.
Подняв в прощальном жесте сильную руку, он быстрым упругим шагом удалился вместе с Тимеем, приобняв друга за плечи.
В этот раз Филомен вернулся рано - усталый, но очень довольный прошедшим днем. Его вместе с другом Тимеем записали в наемники, не разбирая ни рода их, ни племени: только посмотрев, как они оба бегают и мечут копье… сильные воины у варваров есть, что правда, то правда, но их число все уменьшается, как и число сильных богов. А Элладе никогда не приходилось стыдиться своих мужчин.
Сестра сразу же приступила к нему с расспросами, но Филомен отмахнулся и потребовал сперва ванну. Он был весь грязный и потный. И уже потом, когда сел с Поликсеной за стол, выставленный прямо в сад, молодой эллин заговорил, с наслаждением отправляя в рот куски прекрасной жареной рыбы.
Он долго, с молодым воодушевлением расписывал перед девушкой свою сегодняшнюю удаль; Поликсена терпеливо слушала, хотя сжимавшиеся на коленях руки и огоньки, вспыхивавшие в больших темных глазах, говорили, что молчание стоит ей немалых усилий.
Когда брат замолчал, она улыбнулась и похвалила его, потом поблагодарила за заботу. Филомен кивал, принимая это как должное, - впрочем, сам он был доволен собой гораздо более, чем выражала это сестра. Проницательный, несмотря на молодость, старший брат и покровитель Поликсены понимал, что ей сейчас больше всего хочется послушать о собрании пифагорейцев. Конечно, ведь она, как женщина, все время сидит дома и лишена остального!
Филомен продолжил рассказ, излагая вчерашний урок, – он говорил уже с другим воодушевлением, иным, нежели чувства будущего воина; но гораздо дольше. Поликсена дважды подливала ему разбавленного вина, чтобы смочить пересохшее горло. Она опять не проронила ни слова – но теперь слушала с неослабным вниманием.
Наконец юноша замолчал и взглянул на сестру – в темных, как у Поликсены, глазах его будто бы все еще светилось божественное сияние его учителя.
- Как это прекрасно, - прошептала эллинка, сложив руки перед грудью. – Как бы я хотела…
Филомен гневно привстал и поднял руку.
- Не вздумай ничего записывать! Помнишь, что я говорил тебе…
Поликсена, все в такой же в медлительной и восхищенной задумчивости, качнула головой.
- Не стану, Филомен, не сердись.
Слова учителя всем, и мужчинам, и тем редким женщинам, которым дозволялось приобщиться Пифагоровой мудрости, приходилось запоминать наизусть. Поликсена вздохнула – с виду очень похожая на брата, сильная и стройная, смуглолицая, с таким же прямым носом, несколько даже тяжеловатым для женщины, и низко лежащими густыми прямыми бровями.
Налив себе вина из расписного кувшина, эллинка молча поднесла ко рту глиняную чашку.
Сделав глоток и поставив чашку на стол, Поликсена проговорила:
- А все же мне кажется это… неразумным для вас, если не для великого учителя. Народные нужды меняются каждый день, и ваши поучения народу меняются… но если вы не записываете их, что от них останется? А высокая мудрость, которая не сохраняется в папирусах, которой вы обмениваетесь изустно, - кому она будет нужна, когда вас не станет? И кому вы нужны, если ею не делитесь?
Филомен хмыкнул.
- Ты так легко подвергаешь сомнению слова учителя? Ты почти ничего не знаешь, кроме того, что я тебе рассказываю! Наша мудрость неминуемо погибнет, если мы будем нести ее в толпу, да еще и в толпу варваров… и смешивать ее со всякой грязью!
Поликсена не заметила резкости брата; она продолжала думать о своем. Вдруг она опять повернулась к Филомену и посмотрела ему в глаза.
- Скажи мне, брат, если бы ты не учился у Пифагора, - чем ты был бы лучше такого же простого египтянина?
- Но я учусь, и я лучше, - с уверенной улыбкой возразил Филомен.
Он задумался на несколько мгновений.
- Египтяне неплохи, - признал молодой эллин наконец с видимой неохотой. – Правда, в простолюдинах, которых ты хвалишь, неистребимая привычка к пресмыкательству… а знать роскошествует и тиранствует без меры, как только получает к тому возможность. Но мемфисцы народ учтивый, чистоплотный и весьма сведущи во врачевании и других науках. Сам учитель так говорит.
Он постучал пальцами по чернофигурному кувшину с вином. У них в доме было немного таких красивых вещей.
- Но вот персы, которые вот-вот могут прийти сюда… они дикари, которых эта страна еще не видела.
- Ты их тоже не видел. Даже спартанцы не брезгуют служить персам, и других греков у них на службе много, - возразила Поликсена, нахмурив низко лежащие густые брови. – А ты – ты ведь сам пошел на службу к египтянам?
- Да, - резко ответил юноша. – Чтобы Египет не захватили персы!
Он поднялся с места, ударив ладонью по столу, - и, постояв немного в суровой и решительной неподвижности, обогнул стол и подошел к сестре. Наклонившись, молодой пифагореец поцеловал ее в лоб.
Поликсена улыбнулась, но не повернула к брату головы и не встала с места. Тогда Филомен ушел в дом.
Поликсена долго еще сидела за уставленным грязной посудой столом в сгущавшихся сумерках, обняв ладонями свою пустую чашку и неподвижно глядя перед собой: иногда губы ее беззвучно шевелились. Наконец хозяйка дома встала следом за братом и, собрав посуду, пересекла сад и тоже скрылась в комнатах.
* В эпоху фараона Амасиса, а особенно во времена его предшественника Априя, в VI веке до н.э., Египет действительно наводнили греки, которые пользовались покровительством фараонов. Они успешно торговали с египтянами, а в египетском войске служило множество греческих наемников. Фараон Априй даже приобрел себе дурную славу среди коренного населения страны своим эллинофильством.
Обратим внимание, что само название “Египет” говорит о значительной эллинизации страны: название это греческое, как и наименование столицы, “Мемфис” (от “Мен-Нефер”).
Что же касается учительства Пифагора в Мемфисе, о котором идет речь в романе, на самом деле имеются сомнения в том, посещал ли Пифагор Египет, хотя великий философ много путешествовал и был известен в Египте, как и в Азии. Согласно одной версии, Пифагор жил в Египте до самого персидского завоевания, когда был захвачен в плен царем Камбисом. Он также был посвящен в египетские жреческие мистерии. Ко времени действия романа (около 530 г. до н.э.) Пифагор еще не достиг пика своей славы.
* У египтян, как и у греков, было распространено представление, что боги покровительствуют определенным местам. Каждый эллинский полис, как и каждый египетский город, чтил своего бога-покровителя: египтяне верили, что боги живут в своих храмах. Главным покровителем Мемфиса был Птах, и исконное название древнейшей столицы Египта – Хут-Ка-Птах (“дворец духа Птаха”).
========== Глава 2 ==========
Филомен, хотя и взятый на службу, покуда оставался дома – военный начальник Сенофри уехал из столицы по каким-то срочным делам престарелого фараона: было слышно, что начались волнения на юге, в Фивах. Там опять возмущались сторонники Априя, которых раньше Амасис усмирял самолично. По стране бродили слухи, будто бы у Априя осталась дочь и наследница престола – юная царевна Нитетис: хотя все знали, что Априй был казнен почти за сорок лет до этого, похоронен с царскими почестями самим своим противником Амасисом и не мог потому иметь молодой дочери. Эту Нитетис никто живьем не видел.
Но и политические обманы, и жреческие хитрости в Египте были привычным делом. И египтяне, и иноземцы думали, что случиться могло всякое.
Истинная или мнимая царевна Нитетис должна была считаться законной наследницей Априя, и, хотя и оставалась в стороне от мятежа, немало вдохновляла сторонников прежнего царя, которые даже спустя столько лет после воссияния Амасиса оставались убеждены в незаконности нынешней власти. Много среди этих сторонников было эллинофилов – и против них Филомену, возможно, придется поднять оружие, если он намерен служить египетскому престолу.
Когда Сенофри вернется, начнется формирование нового греческого полка, куда вместе с Тимеем был зачислен молодой пифагореец: и тогда Филомена заберут в казармы, где сестра сможет навещать его лишь изредка.
Впрочем, Поликсена и теперь мало видела брата – Филомен приходил домой только по вечерам, один или порою с Тимеем или несколькими товарищами, которых Поликсене приходилось кормить ужином. Однако с ними коринфянке было веселее, чем одной, - Филомен, хотя и частенько выказывал свое мужское превосходство наедине с сестрой, никому из товарищей не позволял задеть ее словом. И сами молодые пифагорейцы, знавшие об уме Поликсены, с уважением смотрели на нее и порою вовлекали в свои философские беседы.
Пифагорейцы кое-что записывали – не общие идеи, конечно, которые доверять папирусу было всего опаснее; но нередко решали математические задачи. Поликсена, которой брат начал предлагать те же задачи, которые решал с товарищами, почти не отставала в своих успехах от мужчин.
Когда коринфянка была предоставлена сама себе, - большую часть дня, - она сидела за ткацким станком: делала гиматий для брата из красной шерсти. Она надеялась, что успеет закончить одежду к тому времени, как Филомена заберут на службу.
Работая, эллинка шептала молитвы Артемиде. Она не верила, что эта богиня или другая может сделать плащ непробиваемым для стрел, никто никогда не слышал о таком чуде, что бы ни пели аэды. Но Поликсена верила, что рука богини может отвести смертельную стрелу.
Гиматий Поликсена так и не закончила – Сенофри вернулся скоро: пожар в Фивах погас или, может, рассыпался искрами… чтобы возгореться вновь в неожиданное время и в неожиданных местах.
Египетский вестник, высокий и мускулистый надменный египтянин с золотым царским нагрудным знаком, в уложенном жесткими складками головном платке, принес приказ начальника в дом Филомена и передал его сестре коринфянина – Филомена не было дома.
Поликсена поблагодарила со сдержанным достоинством: не выказывая приниженности, с которой приветствовали вестников фараона и знати бедные египтяне. Хотя брат и она были такие же бедняки и хуже, чем египтяне, - иноземцы.
Большей части жителей Черной Земли это по-прежнему давало полное основание для презрения к ним.
Когда брат вернулся, Поликсена передала ему повеление египетского начальника.
Она со слезами обняла Филомена, поняв, что самый дорогой ей человек отныне будет в полной воле чужеземцев, по большей части враждебных ему. Хорошо было рассуждать об общности народов, пока это были слова!
Филомен долго сжимал сестру в своих сильных объятиях, растроганный ее любовью и ее запоздавшим подарком. Он сказал, что Поликсена может принести ему новую одежду в казармы, когда та будет готова. Едва ли его отзовут из города так скоро.
Хотя время теперь такое, что призвать к исполнению долга могут даже необученных солдат…
Филомен решил до этого времени выполнить свое давнее обещание – взять сестру на собрание пифагорейцев, которое должно было состояться в мемфисском Доме жизни*: государственной палате, где собирались египетские ученые и вели свои дела как жрецы, так и чиновники.
Поликсена взволновалась перед этим событием необыкновенно, точно перед посвящением в жрицы.
Она, растеряв свои речистость и резкость, оробела от близости божественного учителя; Поликсена хотела, как и говорил ей брат, стать в стороне от мужчин, за колонной зала. Но великий философ заметил ее и пригласил сесть в числе своих слушателей.
Когда она, борясь с волнением, выполнила повеление Пифагора, один из соседей-мужчин резко шепнул девушке, чтобы она не раскрывала рта без позволения. Об этом еще раньше ее предупредил брат, который предполагал, что Пифагор может удостоить вниманием женщину.
Однако сам Пифагор никаких замечаний Поликсене не делал – и даже наоборот: после того, как выступили с пространными ответами на вопросы философа двое старших братьев-пифагорейцев, Пифагор задал вопрос сестре Филомена.
Поликсена встала со своего табурета, в первое мгновение испугавшись почти до обморока.
Все ученые мужи и юноши пристально смотрели на нее, и сам наставник тоже!
Она заговорила – сперва робко, потом голос ее окреп, щеки запылали; слова полились складно и вдохновенно. Вопрос, заданный сестре Филомена, также требовал пространного ответа. Она забыла, перед кем стоит; и если бы могла видеть лицо философа, то заметила бы, как он время от времени едва заметно кивает ее словам. В глазах самосца загорелись одобрительные огоньки. Но наконец он прервал увлекшуюся девушку коротким приказом замолчать, возвысив голос.
Поликсена растерянно замолчала; но она не почувствовала своего унижения. Коринфянка видела, что и учителю жаль прерывать ее; но требовалось продолжить урок для всех.
Больше Пифагор ни разу не обратился к ней, хотя ученики еще неоднократно выступали. Однако в конце занятия, когда все разошлись и остались только она и Филомен, - как будто предвидя, что учитель приберег для них последнее слово, - Пифагор сказал Поликсене, что она может посещать его занятия и впредь.
Поликсена ощутила огромную радость, благодарность… и смущение. Конечно, это было невыполнимо. Она понимала, что скоро брат не сможет долее учиться у философа, посвящая все свое время воинским упражнениям; и, конечно, Филомен будет очень недоволен, если сестра продолжит учиться вместо него.
Девушка поблагодарила самосца и сказала, что желала бы учиться у него всем сердцем, но ее некому будет сопровождать на уроки.
Философ кивнул; словно бы даже с сожалением, но небольшим. Посмотрев в его мерцающие светлые глаза, Поликсена увидела, что Пифагор все понял – и, пожалуй, ожидал этого.
К тому же, девушке и вправду было опасно посещать ученые собрания в одиночку.
Разумеется, Филомен условился со своими слугами-друзьями, - такие родственно-подчиненные отношения были нередки среди египтян, - о том, что они будут по-прежнему по очереди спать в саду у сестры, когда он уйдет. Чтобы не оставлять Поликсену беззащитной против варваров. Но сопровождать ее на занятия охранители не могли бы: эти эллины не были посвященными. И Филомен никогда не допустил бы подобного.
Когда они с Поликсеной вдвоем шли из Дома жизни, им встретилась процессия, двигавшаяся со стороны храма Птаха. Множество людей в синих одеждах, в египетском трауре, сопровождали повозку, увитую лотосовыми гирляндами и покрытую венками: повозку эту с немалым трудом влекла пара быков, и в ней стоял открытый саркофаг.
Били в тамбурины, вопили плакальщицы; многие провожающие искренне плакали и ударяли себя в грудь. Среди тяжелых длинных париков и черных голов обычных египтян виднелись бритые головы жрецов.
Филомен тронул сестру за руку.
- Апис умер, - прошептал пифагореец. – Везут бальзамировать! Погляди, как по нем плачут!*
Эллины поспешно посторонились.
- Ты уже поверил в Аписа? – спросила Поликсена, взглянув на лицо брата.
Филомен покачал головой.
- Нет… ты знаешь, что учитель никогда не одобрял поклонения животным, хотя и запрещает употреблять некоторых из них в пищу. Но хорошо, что эти египтяне так верят в своего бога.
Поликсена печально улыбнулась.
- Как же ты будешь сражаться бок о бок с этими людьми - не веря ни во что, во что верят они?
- Наши верования мало кто разделяет, даже среди эллинов, - отозвался Филомен, опустив голову.
Он вздохнул.
- Думаю, и сами египтяне сейчас верят кто во что горазд. Мы верим в то, что нужно всем противостоять врагу, и это главное.
Он обнял сестру за плечи: погребальную процессию они уже пропустили. Так, обнявшись, пифагорейцы и пошли домой.
Филомен отправился в казармы через два дня после этого: сестра так и не успела закончить ему плащ.
* Дома жизни – у египтян одновременно регистрационные палаты и библиотеки, религиозно-научные центры.
* Апис – воплощение бога Птаха, священный бык, обладавший особыми приметами.
========== Глава 3 ==========
Поликсене не привыкать было оставаться одной, работать и размышлять одной: но сейчас она как будто во второй раз осиротела. Друзья Филомена, конечно, не могли быть друзьями ей, - ведь она была женщина! И когда Филомен ушел служить фараону, его товарищи совсем перестали посещать дом Поликсены: скорее всего, заботясь о хозяйке же и о ее чести.
Только те греки ходили, кого Филомен назначил охранять ее: но с ними Поликсена почти не говорила, это были атлеты и простые души. Она ощущала себя коринфской царевной: ее семейство и в самом деле когда-то породнилось с царями своего города… эти коринфские царевны тоже, должно быть, целыми днями тосковали в своих гинекеях за пряжей или ткацким станком, не находя, с кем перемолвиться словом.
Но ей было еще хуже – она была женщина, затерянная посреди враждебной страны. Ах, если бы в семье оставались еще мужчины!
Филомен рассчитывал разбогатеть, получить вознаграждение от фараона или добычу в бою, чтобы упрочить свое с сестрой положение здесь, – но Поликсена понимала, что надежды на это гораздо меньше, чем вероятности, что брат безвременно погибнет или искалечится в первой же схватке. Что станет тогда с ними обоими? Пифагорейцы, правда, поддерживают друг друга, но доколе распространяется это доброе отношение? И не рассеются ли ученики Пифагора под угрозой персидской войны – или в самой войне, которой, скорее всего, не избежать?..
Поликсена ткала, подгоняя себя, как будто этот грубый красный плащ мог принести Филомену удачу. Красный, как у спартанца, - будто пропитанный вражеской кровью…
Разве этому учил своих посвященных Пифагор?
Разглядывая переплетение толстых нитей на свет, эллинка вдруг отчетливо почувствовала: отныне ее брат больше не принадлежит к посвященным Пифагора. Может быть, братья-философы и не забудут его; скорее всего, не забудут и останутся ему друзьями… но сам учитель откажется наставлять Филомена далее, даже пожелай тот возвратиться в школу.
Школа для Филомена кончилась. И это не черствость и не предательство: Пифагор просветил коринфянина достаточно, чтобы тот понял наконец – что желает быть воином и стяжателем богатства и славы, а не философом. Жестокий, но неизбежный выбор!
Поликсена быстро закончила гиматий – до этого времени она не навещала брата, понимая, что может ему только помешать и растревожить. Но наконец появился повод увидеться с Филоменом и расспросить его: может быть, у Филомена за эти дни среди египетских воинов и начальников появилась уверенность в своем будущем, какой не было у его сестры.
С Поликсеной на свидание с братом, в казармы при дворце фараона, отправился один из ее силачей – Ликандр; у охранителя из оружия была только палица, но одного взгляда на грека неприятелю хватило бы, чтобы потерять охоту задевать его подопечную.
Поликсена взяла свернутый алый плащ подмышку и собрала еще корзинку с едой: лепешками, сушеной рыбой, стеблями папируса и финиками. Кто знает, как их там кормят!
Эллинка зашагала по раскаленной солнцем мощеной дороге: ее ноги обжигало сквозь тонкие сандалии. Она знала дорогу, но все равно с трудом подавляла желание пропустить атлета вперед. Ей было страшно здесь, почти без защиты и без языка… несмотря на то, что Поликсена, как и Филомен, говорила по-египетски, она и местные жители почти не понимали друг друга. Чтобы объясняться с чужестранцами, а особенно с египтянами, одного языка слишком мало.
Простые египтянки свободно ходили, а знатные госпожи проезжали мимо Поликсены в носилках по своим делам; и это и ободряло Поликсену, и смущало ее. Женщины Та-Кемет* жили и вели свои дела, как теперь представлялось Поликсене, свободнее, чем в Элладе. Она уже знала, что замужние египтянки почитаются в семье выше, чем замужние эллинки, и могут свободно распоряжаться своим имуществом после свадьбы или потребовать развода…
“Да ведь это только знать так свободна, - подумала Поликсена. – Знатным и богатым везде хорошо. И какое дело мне до египетских жен, я ведь не варварка!”
Она нахмурилась и плотнее надвинула на голову светлый гиматий, накинутый на волосы для защиты от жары - и из скромности. Обернулась.
- Ликандр, не отставай.
- Я не отстаю, госпожа, - почтительно ответил гигант; Поликсена улыбнулась, на миг опять ощутив себя коринфской царевной.
Вскоре впереди показалась белая и высокая, в несколько человеческих ростов, кирпичная стена, отгораживающая огромную площадь; на этой стене неподвижно стояли часовые в сверкающих панцирях и круглых египетских шлемах. Под стеной, под пальмами, тоже стояла стража, разморенная жарой и скучающая; однако при виде греков эти двое мужчин тут же оживились и выпрямились, приобретя враждебный и угрожающий вид.
- Кто такие и к кому?
Впрочем, Поликсена видела, что ворота не заперты. Она улыбнулась египтянам.
- Я иду в греческий полк. К моему брату Филомену, сыну Антипатра, - проговорила она, показывая разрешительное письмо от начальника.
Все же они с братом были не простые люди, а отец еще при жизни кое-чего добился от мемфисских властей.
Стражник вгляделся в мелкие демотические* строчки. Потом поднял глаза на девушку и кивнул: уже почти уважительно. Письмо – и письменные поощрения начальства для египтян были священны куда более, чем для эллинов.
- Проходите.
Поликсена шагнула в ворота первой; хотя в этот миг ей как никогда захотелось спрятаться за спину своего охранителя. Она никогда еще не посещала одна такие места, где полно чужеземных солдат! И даже своих воинов…
- Госпожа, позволь мне, - тут Ликандр сам напомнил о себе. Он заступил дорогу коринфянке, взявшись за ручку ее корзинки.
- Я сам разыщу твоего брата и приведу сюда. Тебе не придется говорить ни с кем из варваров!
Поликсена просияла улыбкой.
- Благодарю тебя!
Ликандр поклонился и быстро ушел.
Поликсена отошла назад к воротам, где ее фигурка в белом хитоне и таком же светлом гиматии почти слилась с беленой стеной. Прямо перед ней была огромная замощенная камнем площадка – плац, который теперь, в самые жаркие часы, пустовал; и эллинка видела издали низкие некрашеные постройки из такого же, как их дом, кирпича-сырца, между которыми ходили и переговаривались солдаты-египтяне. Их грубая речь и смех, слышные даже на таком расстоянии, болезненно и пугающе отдавались в голове Поликсены.
Ей начало казаться, что Ликандр уже никогда не вернется; и, преодолев свой страх, эллинка хотела было уже пойти на поиски брата сама, как увидела двоих мужчин, которые быстрым шагом направлялись к ней.
В первый миг ей показалось, что Ликандр ведет к ней египтянина; Поликсена подалась назад… и узнала брата.
Филомен был таким же черным и смуглым, как почти все египтяне; хотя их отличал медно-красный, а не коричневый загар. Но в своем египетском доспехе он действительно походил на уроженца Та-Кемет.
И только когда он подошел совсем близко, Поликсена узнала под круглым шлемом любимые греческие черты, прямой нос и твердый квадратный подбородок. Кожаный панцирь с бронзовыми полосами, которые носили все египетские пехотинцы, брат надел поверх своего белого хитона; и производил сейчас удивительное впечатление.
- Как ты изменился, Филомен, - сказала Поликсена, изумленно улыбаясь. Она протянула руку и коснулась горячего от солнца металла, защищавшего широкую грудь брата. – Я принесла тебе эллинский плащ… но как ты наденешь его поверх своего египетского доспеха?
- Надень сама.
Филомен опустился перед ней на одно колено и склонил голову, будто принимал благословение.
Поликсена дрожащими от волнения руками обернула брата алым плащом и сколола гиматий на плече фибулой.
Филомен встал и обнял Поликсену: бережно, чтобы не причинить боль своими доспехами. Потом отстранил от себя, взяв за плечи; брат и сестра радостно улыбались, но прятали глаза друг от друга. Они уже так долго не виделись, и уже многого не знали один о другом…
- Ты здорова? – спросил молодой пифагореец.
Бывший пифагореец: это несомненно…
- Да, здорова, - ответила Поликсена. – А ты?
Филомен кивнул.
- Здоров, слава богам. Я живу хорошо… начальник уже отличает меня, - вдруг похвалился он. – Сказал, что таких сильных бойцов можно найти только среди добровольцев… всеобщая повинность ухудшает качество солдат. Должно быть, у египтян и вправду ухудшает, они ведь не эллины!
Поликсена покачала головой.
- Я рада за тебя, мой дорогой, но будь осторожен. Если тебе начнут завидовать…
Филомен махнул рукой и беззаботно улыбнулся.
- Вокруг меня еще по крайней мере еще сотня таких же бойцов, как я! Пусть завидуют лучшему народу ойкумены*!
Поликсена сдержалась. Брат – мужчина.
- Известно ли что-нибудь о том, когда и куда вас отправят сражаться? – спросила коринфянка.
Филомен качнул головой.
- Нет пока, сестра… Но до этого еще долго. Хотя, мне кажется…
Он склонился к ней совсем близко, хотя рядом был только Ликандр.
- Я слышал здесь, что из-за смерти Аписа было большое волнение среди жрецов. А ведь ты знаешь, что главная жена фараона – дочь верховного жреца, и царское окружение очень чтит Птаха…
- Может быть, это недоброе предзнаменование? – воскликнула Поликсена.
Она уже забыла, как совсем недавно вместе с братом осуждала поклонение животным. Да Филомен, кажется, и сам забыл. Они многого не понимали в Та-Кемет.
- Может быть, и недоброе, - согласился бывший пифагореец.
Он прервался.
- Этим могут воспользоваться противники Амасиса… и наверняка воспользуются. Так что, возможно, мы и вправду расстанемся скоро.
Видя, как побледнела девушка, Филомен снова улыбнулся.
- Ничего не бойся! Твой плащ и моя сила защитят меня, - сказал эллин.
Он, возможно, и шутил; но Поликсена сейчас была шутить не расположена.
Никто, даже Пифагор, не ведает воли богов; и предзнаменование может быть даже в том, чего люди таковым не считают.
Они еще немного поговорили о домашних делах; о себе Филомен больше почти ничего не рассказал. Но корзинку с едой у сестры взял охотно, хотя и говорил, что его хорошо содержат.
Обняв ее на прощание, Филомен ушел: скоро уже должны были созывать полки на учения.
Поликсена грустно направилась домой – сейчас она не обгоняла своего атлета, а шла рядом, как товарищ с товарищем. И Ликандр примерился к ее походке и молчал всю дорогу, понимая чувства госпожи.
***
Спустя несколько дней после посещения казарм к Поликсене наведался гость – один из товарищей Филомена, Аристодем, который посещал их дом почти так же часто, как лучший друг ее брата, Тимей. Однако теперь, в отсутствие хозяина, это было весьма странно.
Поликсене случалось самой иметь дело с другими эллинскими семьями Мемфиса, продавая свою работу более зажиточным грекам. Но Аристодем был так же беден – и явно пришел по другому делу.
Поликсена оставила шитье, которым занималась в комнате у окна, и, накинув на голову и плечи гиматий, вышла навстречу гостю. Она улыбнулась, хотя ей стало не по себе… несмотря на то, что сегодня у нее в саду был Ликандр, который и впустил Аристодема.
Хозяйка заметила, окинув молодого эллина взглядом, что Аристодем нарядился тщательно, хотя ему, как и ей с братом, не из чего особенно было выбирать. Но на нем был новый белый хитон из тонкого льна и яркий алый гиматий – намного лучше того, что она сделала брату. На плече плащ был сколот серебряной фибулой.
Поликсене вдруг стало стыдно за свой не новый и не яркий наряд. Она посмотрела в глаза белокурому статному Аристодему: и ведь не замечала до сих пор, как он хорош собой…
- Что случилось, Аристодем? Какая-то радость?
- Видеть тебя – уже радость, - улыбаясь, ответил гость.
Он шагнул к ней, и Поликсена невольно отступила. Какое-то смущение, предчувствие сжали ей сердце.
- Ты позволишь войти? – спросил юноша.
Он был так близко, что Поликсена ощутила его жар и запах мирры, которой он надушился.
Покраснев, коринфянка кивнула и, повернувшись, прошла в свою комнату; Аристодем следовал за ней. По дороге Поликсена твердила себе, что ей нечего бояться: Аристодем старый друг Филомена и бывал у них часто… даже слишком часто.
Войдя, она пригласила гостя сесть на табурет.
Но вдруг Аристодем, к ее полнейшему изумлению и стыду, опустился перед ней на одно колено.
- Госпожа, я давно хотел говорить с тобой… я полюбил тебя и хочу сделать тебя моей женой.
Поликсена догадывалась, что Аристодем желает ухаживать за ней, но от такой прямоты и натиска ахнула и попятилась. Она бросила быстрый взгляд в окно, ища глазами Ликандра; и не увидела его.
Когда коринфянка опять посмотрела на гостя, он все еще был коленопреклонен. Ее щеки занялись пожаром.
- Что ты говоришь? Моего брата сейчас нет, - запинаясь, произнесла Поликсена.
- Ты думаешь, что он бы отказал мне? – спросил Аристодем.
Он не сводил с нее глаз – молящих и одновременно полных страсти; Поликсена, едва владея собой, резко указала поклоннику на табурет.
- Встань и садись! Прошу тебя, - она перевела дух и, отойдя к двери, села на стул, на котором так часто сидела во время занятий с товарищами Филомена. Поликсене стало спокойней.
Когда они оба сели, она опять заговорила, прежде чем Аристодем завладел разговором:
- Разве ты не знаешь, что мой брат поступил на воинскую службу и еще долго не вернется? Как можно подступаться ко мне с такими словами без его ведома?
- Так я совсем безразличен тебе? – грустно спросил Аристодем.
- Нет, нет… Но я еще не думала о любви, - произнесла коринфянка.
Вдруг она поняла, что говорить.
- Филомен обещал мне устроить мой брак. Ты знаешь, что я люблю и чту его, он мне вместо отца, - эллинка взволновалась, сжав руки на коленях. На Аристодема она смотреть не смела. – Я ничего не могу ответить тебе, пока брат не вернется со службы и не даст своего согласия.
Аристодем привстал, сильный и полный нетерпения:
- Так ты обещаешь подумать?..
Поликсена кивнула.
Ей было очень неловко; и хотя ей льстило внимание красивого молодого пифагорейца, она надеялась, что после этих слов он уйдет.
Но вдруг Аристодем встал с места и, подойдя к ней, опять опустился на одно колено. Схватив ее руку, он прижал эту руку к губам.
- Госпожа, ты одна из немногих женщин, которых удостоил вниманием учитель, и первая, кому дозволено было выступить в нашем собрании, - проговорил пифагореец, жарко глядя на нее своими голубыми глазами. – Но даже будь это не так… я любил бы тебя. Ты знаешь, что брак для меня и моих братьев священ, судьба наша так переменчива, как говорил учитель… а служба Филомена может продлиться еще годы!
Поликсена в замешательстве смотрела на юношу, не решаясь вырвать у него руку; но Аристодем сам еще раз поцеловал ее ладонь и выпустил. Он встал - и вдруг улыбнулся, будто нашел решение.
- Ты можешь попросить дозволения у брата, когда в следующий раз навестишь его в казармах! Пока он еще здесь!
Поликсена быстро встала и отступила к двери; она сдвинула черные низко лежащие брови.
- Аристодем, довольно! Ты знаешь сам, что это нехорошо… ты слишком скор, и так браки не устраивают!
Аристодем вдруг прищурил голубые глаза; белокурый красавец побледнел, точно от неожиданной обиды.
- А, так твой брат хочет выдать тебя за богатея… потому он и ушел в наемники! – тихо воскликнул поклонник. – Я нищий для вас – так, Поликсена? Вы уже оба отреклись от учения?..
Поликсена закусила губу, не зная, как отделаться от этого человека.
- Я думаю, что богатство может служить как злу, так и добродетели, укреплять добродетель и быть ее основанием во многих людях, - торопливо проговорила коринфянка. – Ты прав, брат хочет, чтобы я вышла замуж за состоятельного человека. Но ты знаешь, что я не поэтому отказываю тебе сейчас!
Аристодем словно бы ее уже не слышал.
- Хорошо… я достану богатство, которого требует твой брат. Я заплачу за тебя большой выкуп! – воскликнул он.
- Аристодем! – воскликнула Поликсена, ужасаясь ему. Что он задумал?
Но Аристодем уже быстро вышел из комнаты; Поликсена поспешила следом, едва поспевая за скорым шагом юноши. На пороге, когда он уже вышел в сад, коринфянка еще раз позвала:
- Постой!
Аристодем замер только на мгновение; он бросил на нее через плечо прощальный взгляд, полный любви и боли, и быстро скрылся среди сикомор, пронизанных солнечными лучами.
* “Черная Земля”: собственно египетское название страны.
* Наиболее упрощенный и поздний вариант древнеегипетского письма: иероглифика – самый сложный вид.
* Так греки называли известную им часть мира.
========== Глава 4 ==========
Яхмес Хнумибра, - его величество, жизнь, здоровье, сила – нетерпеливым жестом отослал от себя хранителя царских сандалий и носителя опахала, старого Хори, и лег на свое ложе, мановением пальца подозвав настоящего носителя опахала: безмолвного чернокожего раба.
Эти дворцовые должности, звучавшие так просто, на самом деле означали великую власть… и те слуги, которые сгибали в покорности спину и выражали любовь и преданность, являясь пред очи старого царя, за спиной его и за пределами его покоев говорили и делали совсем другое. Фараон еще с молодости никогда в этом не обманывался.
Яхмес Хнумибра лежал неподвижно, закрыв глаза, и испытывал облегчение от прохладного воздуха, который с усердием нагонял на него черный прислужник. Владыка Та-Кемет вспоминал времена, когда он был простым человеком, простым пехотинцем*, и его, молодого и полного сил, манило к себе великое будущее. Как хотел бы он вернуть те времена!
Сегодня он несколько часов подряд посвятил служению Птаху, на самом солнцепеке; порою фараону делалось невыносимо даже стоять, а глаза ничего не видели, только уши слышали монотонный гул, в который сливались песнопения жрецов и шум толпы, как всегда, ожидавшей от своих богов чуда. А Яхмес Хнумибра чувствовал себя как тот золотой бог, которого носят в ковчежце жрецы во время церемоний Амона, но который не может сам ни молвить слово, ни изъявить свою волю.
Сколько всего неизвестно ему за стенами дворца – и чем дальше, тем больше? Военачальник Сенофри предан долгу, в этом фараон был уверен; но Сенофри, как ни хотел бы, не может стать глазами и ушами фараона в других городах и принимать на месте решения так, как принимал бы их царь. У молодости недостает разума и опыта, у старости – уже не хватает сил, и нечасто эти свойства в полном блеске встречаются в одном человеке.
Фараон поднял руку и утер бритый лоб, освобожденный от тяжести парика, немеса* и короны; но все равно он был весь в поту. Он бы сейчас заснул и проспал часа два, но есть еще одно дело, которое нужно исполнить сегодня.
Амасис сел на ложе.
- Нехси! – неожиданно громким, сильным голосом позвал старый фараон; раб с опахалом вздрогнул и опустил его, воззрившись на владыку в ожидании приказаний.
- Позови сюда Хори, - приказал Яхмес Хнумибра. Улыбнулся, отчего его высохшее лицо собралось неприятными морщинами. – Пусть хранитель царских сандалий хоть раз исполнит свои прямые обязанности!
Прямою обязанностью Хори, хранителя царских сандалий, было помогать фараону одеваться.
Юный негр заморгал и улыбнулся, понимая, что владыка шутит с ним; потом раб, бросив опахало, поспешно простерся на полу – и, вскочив, убежал, шлепая босыми ногами по драгоценной мозаике.
Хранитель царских сандалий явился бесшумно, как опытный придворный.
Амасис сидел неподвижно, как мумия, пока Хори надевал ему на руки браслеты, укреплял на усталой груди тяжелую пектораль, многорядное ожерелье-ошейник, и надевал немес: головной платок в красную и белую полосу.
Когда Хори взял урей*, высший символ царской власти, и, тяжело дыша от волнения, поднес его к челу фараона, тот вдруг резко выпрямился и уставился в глаза придворному немигающими черными глазами.
- Дай сюда, - Амасис вырвал у Хори урей и сам насадил его себе на голову: с такой силой, что лоб обручем сдавила боль.
Хори сглотнул, вспотев под своим черным завитым париком; он поспешно распростерся на полу.
- Убирайся и позови ко мне царского казначея. Мое величество примет его в тронном зале, - распорядился Амасис.
Он встал, уже не глядя на хранителя царских сандалий, и, расправив плечи, покинул свою опочивальню.
Уджагорресент, царский казначей, смотритель дворца, начальник царских кораблей, наследственный жрец Нейт, дожидался приема с самого утра. Вот это был человек, которого фараон охотно сделал бы своими глазами и ушами: если бы эти глаза и уши не были своекорыстны… или, может, он сделался уже чрезмерно подозрителен или поглупел?
Но чрезмерная бдительность всегда лучше недосмотра.
Амасис, сопровождаемый все тем же безмолвным чернокожим служителем, проследовал, минуя стражу у дверей, в пустой тронный зал и, поднявшись по ступеням, воссел в кресло черного дерева, инкрустированное электрумом и перламутром. Еще несколько мгновений, пока его мог видеть только приближенный раб, Властитель Обеих Земель сидел, прикрыв глаза… потом глубоко вздохнул и уставился прямо перед собой, воссев в царственной неподвижности, которая всегда утомляла сильнее, чем даже воинские упражнения.
В коридоре послышалась громкая бодрая поступь, и фараон, резко подняв голову, как змея на его челе, посмотрел в сторону дверей.
Вошел высокий крепкий человек в одной юбке-схенти* – но этот человек был убран множеством драгоценностей, которые, однако, нисколько не отягощали его плеч и груди; голова его была без парика, умное и привлекательное лицо обрамляли собственные коротко стриженные густые черные волосы. Лет ему было около сорока.
Царский казначей несколько мгновений смотрел в глаза царю своими широко поставленными черными глазами, подведенными сурьмой, - и только после этого совершил земной поклон.
Уголок рта Амасиса дернулся.
Поднявшись быстрым движением, Уджагорресент опять уставился в глаза царю.
- Что его величество желает слышать от меня? – спросил царский казначей звучным и приятным голосом. Этот голос мог как отдавать приказы, не терпящие возражений, так и льстить сильнейшему.
Амасис склонился с трона, сжав подлокотники.
- Ты сам знаешь, семер*, - проговорил он, впиваясь глазами в человека, почти сравнявшегося с ним властью. – Не слишком ли отяготили тебя твои титулы, что ты так медленно плыл на мой зов? Рассказывай, что ты делал в Саисе!
Уджагорресент медлил несколько мгновений. Потом опустился на одно колено, потупив глаза и прижав сжатую в кулак руку к широкой груди.
- Я исполнил и устроил все для Нейт, как делает исправный слуга своему господину. Я дал матери богов дары и жертвы… я ублаготворил всех часовых жрецов…
- Я знаю, что ты хороший жрец, царский казначей, - голос Амасиса прервал его так резко, что Уджагорресент вздрогнул. Фараон усмехался, чего Уджагорресент не видел, потому что не решался поднять головы.
- Но я желаю знать, что ты делал как слуга моего престола! Узнал ли ты что-нибудь о мятежниках?
Уджагорресент наконец вскинул голову; в его красивых черных глазах теперь была почти мольба.
- Нет, твое величество… прости меня. Если мне будет позволено сказать… вероятно, мятежники нашли прибежище в городе, дарованном Великим Домом народу моря*…
Амасис несколько мгновений молчал, испепеляя взглядом опять склонившуюся перед ним черную макушку.
А потом крикнул:
- Так почему ты сейчас не в Навкратисе?..
- Великий Дом не приказывал мне этого, - ясным приятным голосом ответил Уджагорресент. Он опять встал. – Я не смел вернуться, не исполнив порученного мне в Саисе. И я не знал, не вызову ли божественного недовольства, самовольно отправившись в Навкратис. Ведь мне известно, что его величество любит экуеша*, как любил их прежний царь, и видит в них больше пользы, чем вреда для Та-Кемет!
Амасис открыто усмехнулся. Уджагорресент не скрывал, что видит в нем старого глупца, неспособного отдавать дельные приказы – и путающегося в своих собственных изъявлениях.
Что ж, может, он и прав. Но Яхмес Хнумибра знал про себя, что всегда делал все на пользу Та-Кемет; и совсем не был уверен в том же, думая об Уджагорресенте. И он, Яхмес Хнумибра, пока еще верховный владыка Та-Кемет, какие бы мысли ни бродили в головах его слуг.
- Иди, - наконец велел Амасис царскому казначею.
Сейчас он все равно ничего больше не решит; а если решит, наутро пожалеет о своем повелении, которое будет уже не отменить. Царские слова тяжелее и драгоценнее золота – а ему нужно отдохнуть, чтобы он стал способен отдавать дельные приказы.
Амасис уже не видел, как ушел Уджагорресент: почтив властителя просто поясным поклоном, царский казначей удалился гораздо тише, чем приблизился к трону. Может, он думал, что фараон заснул.
Но Амасис не спал – прикрыв глаза, фараон несколько мгновений собирался с мыслями: этот прием вызвал в нем целую бурю мыслей, каждая из которых требовала немедленных действий.
Но на деле Яхмес Хнумибра оказался способен только спуститься с тронного возвышения и, величественно выпрямившись, проследовать обратно в опочивальню, где он сел в кресло около небольшого кедрового столика и приказал подать себе ужин. Подумал, не позвать ли к ужину великую царскую жену, но отказался от этой мысли. Ужинать с дочерью верховного жреца он сейчас не сможет.
Амасис позвал только арфиста, который всегда играл во время трапез, - и тот услаждал и успокаивал его слух одинокой мелодией, пока фараон медленно ел белую лепешку, макая ее в сладкое вино Дельты. Есть больше и изысканнее ему не хотелось: еще с молодости он наиболее ценил в себе солдатскую неприхотливость.
Потом фараон принял ежевечернюю благовонную ванну и отправился спать, оставив при себе только чернокожего раба. Он мог бы отпустить и его, но ему вдруг стало тревожно засыпать в одиночестве. Пусть при нем будет хотя бы это безгласное существо, которое одно не имеет никаких причин желать его смерти.
Амасис еще долго ворочался под легкой льняной простыней, сон не шел к нему… но наконец фараон заснул. И видения его были ужасны – он узрел и ощутил себя высоко вознесенным и бесполезным богом, в которого маленькие люди кидают камни и плюют: а он, ростом в пирамиду Хафра, не может шевельнуть и пальцем, чтобы наказать своих оскорбителей.
В это время, пока старый фараон безуспешно боролся со своими ночными ужасами, Уджагорресент тоже не спал.
Он, прохаживаясь по роскошно обставленной комнате своего дома, построенного в виду дворца, диктовал письмо писцу.
Такое письмо следовало бы написать самому: но Уджагорресент, несмотря на все свои великие государственные обязанности, плохо владел священным письмом Та-Кемет, которое было гораздо труднее для изучения, чем греческое. А получатели этого послания не владеют греческим языком, к великому сожалению… но даже если бы владели, изъясняться на языке экуеша нельзя.
Если письмо царского казначея перехватят греки, это будет ужасно… куда ужасней, чем гнев старого бога на троне.
Закончив диктовку, Уджагорресент громко хлопнул в ладоши, вынудив писца вздрогнуть и подняться с циновки: слуга с трудом распрямил скрещенные ноги и затекшую после долгой работы спину.
- Иди, - приказал он писцу.
Слуга, поклонившись, собрал свои принадлежности, письменный прибор с черной и красной красками и кисти, как вдруг царский казначей остановил его.
- Если ты скажешь кому-нибудь хоть слово о своей работе, лишишься рук и языка.
Голос, звучавший для ушей фараона как храмовая музыка, сейчас заставил писца задрожать и низко согнуться.
- Клянусь, господин, я…
- Иди вон, - Уджагорресент даже не повернулся к нему, стоя у окна и глядя на дворец Амасиса.
Спустя несколько мгновений после того, как писец вышел, неверно ступая, царский казначей уже забыл о нем. Он перечитывал письмо, шевеля губами и с трудом складывая неразборчивые знаки в божественную речь. Наконец первый слуга престола удовлетворенно кивнул.
Только бы письмо благополучно доплыло до Саиса. Нет, совсем не в Навкратисе следовало фараону искать своих врагов.
* Согласно Геродоту, Амасис II был по происхождению простолюдином, возвысившимся благодаря своим воинским способностям.
* Царский головной платок, один из церемониальных уборов фараона.
* Знак царской власти, изображавший богиню-змею Уаджет.
* Особая форма набедренной повязки, которая с древности являлась основной одеждой египетских мужчин.
* Семер - высший ранг в государственной иерархии Древнего Египта, к которому относились лица, особенно близкие к фараону. Уджагорресент – реальное историческое лицо, придворный и военачальник Амасиса, после смерти фараона перешедший на сторону завоевателя Камбиса.
* При Амасисе II греки лишились части своих привилегий, которые имели при его предшественнике: основным местом, отведенным им для проживания, стал город Навкратис.
* Собирательное название народов Эгейского моря.
========== Глава 5 ==========
Храм Нейт в Саисе был величайшим домом Нейт в Та-Кемет – как по богатству, так и по величине своего хозяйства. На земле Нейт кормилось несколько сотен жрецов, не считая подданных храма, воинов, слуг с их семьями и рабов. Количество зерна, тонких тканей, колец меди и серебра*, масел, благовоний, что жертвовались матери богов ежемесячно, не поддавалось исчислению.
Но те, кто возводил и многие столетия пестовал дом богини, позаботился не только о видимом всем благоденствии. Как многие древние храмы Черной Земли, храм Нейт имел секретные помещения и ходы, расположение которых было известно только высоким посвященным. Непосвященные страшились коснуться любых храмовых тайн – боясь проклятия богини, которое неминуемой тяжестью пало бы на их головы. В Та-Кемет кощунство не прощалось никому: от раба до царедворца.
И самих мстительных служителей Нейт следовало остерегаться – жрецы были богатейшим и искуснейшим сословием и постоянно сообщались между собою и тайно, и явно: эта сеть, наброшенная на страну, ощущалась всеми, и богослужение и богопочитание пронизывало всю жизнь ее обитателей.
Однажды теплой ночью, когда садовники, трудившиеся в садах Нейт, спали в своей глиняной лачуге, - одной из многочисленных пристроек при храме, - они вдруг проснулись, услышав громкие шаги и голоса снаружи; ворота не загремели, а значит, гости вошли другим путем. Но садовники побоялись выйти и узнать, в чем дело, памятуя, в чем доме находятся.
Самый смелый выглянул в окно и увидел под деревьями в свете факелов белую фигуру верховного жреца – она, казалось, излучала свой собственный свет; огонь отражался от доспехов воинов в полном вооружении, бывших с жрецом. Еще трое служителей стояли в стороне: они и держали факелы.
Садовник в испуге отпрянул от окна и, грянувшись ниц, забормотал молитву о прощении. Он был совсем не уверен, что получит его. Остальные работники Нейт в испуге молчали, молясь про себя, чтобы для них самих ничего не переменилось к худшему.
Еще некоторое время после того, как посвященные остались без свидетелей, верховный жрец беседовал с воинами; потом все эти вооруженные люди, бросив свои щиты и копья, упали на колени и подошли под благословение его сухой руки.
Потом солдаты отсалютовали старшему из “божественных отцов” – ит нечер* - и ушли, тяжко ступая. Они всполошили уток и гусей в храмовом пруду и, наверное, разбудили еще кого-нибудь из рабов храма; но, как и садовники, эти маленькие люди не осмелились подсматривать.
Высокий бритоголовый старик направился к храму, знаком приказав следовать за собою младшим служителям; по пути он спрятал что-то в складках своего белого тесного платья, ниспадавшего до земли. Несмотря на стесняющую одежду, верховный жрец двигался быстро; молчаливые спутники-факельщики, в таких же белых платьях, не отставали от него.
Войдя через низкий квадратный проем, четверо жрецов сразу оказались стиснуты массивными стенами и потолком; темнота пала сверху, и спасением им остались только факелы. Человек, привыкший к воле, морю и простору, сразу же начал бы здесь задыхаться; и даже верховный жрец пригнулся, ссутулившись в священном сумраке, благоухавшем неизъяснимой угрозой.
Жрецы долго шли по узкому глухому коридору; и наконец путь им осветили факелы спереди, прикрепленные к стенам. Здесь коридор поворачивал. Обернувшись к своим спутникам, старший “божественный отец” кивнул; его помощники молча склонили головы.
Тогда верховный жрец достал из складок платья папирус, который, по-видимому, передали ему пришедшие воины, и начал читать.
Он читал долго, сосредоточенно; начал хмуриться, коснувшись своего гладкого подбородка… потом лицо главного служителя матери богов опять прояснилось. Остальное он прочитал с удовлетворенной улыбкой на тонких губах; даже, казалось, не слишком внимательно.
Потом жрец посмотрел на своих помощников.
- Все хорошо. Матерь наша печется о нас… не бойтесь.
Факельщики улыбнулись, не смея ничего ответить; но явно испытали немалое облегчение. Верховный жрец опять спрятал папирус в свою одежду, и все четверо двинулись дальше.
Когда жрецы свернули за угол, коридор неожиданно пошел вниз. Они долго спускались, даже воздух, казалось, стал спертым; но наконец ход закончился – тупиком, глухой стеной. Это стало видно в свете факелов в руках жрецов, которые почти прогорели; в наклонном коридоре не было никакого другого света.
Поколебавшись несколько мгновений, верховный жрец опять обернулся к младшим.
- Светите ровно! – приказал он.
Он шагнул вперед; остановившись перед стеной, провел по ней руками, что-то шепча. Потом старый жрец приложил руку к одному из камней в кладке, зачем-то быстро осмотрел потолок и стены – и, помедлив еще несколько мгновений, с силой надавил на камень.
Раздался скрежет; младшие жрецы позади вскрикнули и вздрогнули, свет их факелов разбежался по стенам… а потом стена впереди повернулась, открыв черный проем.
Но это только на первый взгляд казалось, что там черно; присмотревшись, можно было понять, что подземная камера освещена. А когда жрецы, повинуясь знаку предводителя, шагнули внутрь, то смогли увидеть, что и обставлена эта комната богато. Казалось, потайная комната предназначена для длительного обитания какой-то высокой особы, - леопардовая шкура лежала на полу, в углу была удобная кровать с подголовником слоновой кости, резные столик и стулья около ложа были прекрасной работы. Напротив кровати, в другом углу, стоял туалетный столик с медным зеркалом: на нем теснились баночки со всемозможными притираниями и красками для лица и лежал гребень с золотыми вставками. Кто бы ни жил здесь, эта особа не привыкла ущемлять себя, даже если ей приходилось скрываться.
Но обитателя этих храмовых покоев все еще не было видно. Однако верховный жрец нисколько не был этим смущен.
Остановившись и устремив взгляд на занавеску, отгораживавшую часть комнаты, он позвал:
- Нитетис!
Алая занавесь колыхнулась, раздвинулась – и младшие жрецы тут же опустились на колени, пряча бритые головы между простертых рук. Старший жрец остался неподвижен, глядя на того, кто вышел к ним, – только улыбка тронула его редкозубый рот.
- Здорова ли ты, моя госпожа? – спросил он.
Прежде, чем ответить, обитательница подземной камеры сама преклонилась перед главою храма, как младшие жрецы – перед нею. Жрец благословил ее.
- Хвала богине, я в полном здоровье, - грациозно поднявшись, ответила та, кого он назвал Нитетис.
Это была высокая и тонкая, обычного для египтянок сложения, юная девушка в узком синем калазирисе* и легкой прозрачной накидке: она как раз вошла в брачный возраст, который египтянки считали с четырнадцати лет. На голове девушки был большой тяжелый парик из множества золотых косичек, так что ничего нельзя было сказать о ее волосах; но лицо в обрамлении этих искусственных волос было красивым и правильным – даже пугающе красивым и правильным. Именно такой облик, как представлялось жрецам, должна была иметь богиня, обитавшая в этом храме: большие черные подведенные глаза, казавшиеся от краски еще глубже, черные брови, разнесенные как крылья птицы, тонкий нос и алый рот. И выражения этого, казалось, бесстрастного лица, все время неуловимо сменялись – разгадать, что думает эта девушка, представлялось невозможным.
Но все же верховный жрец, казалось, прекрасно понимал обитательницу подземных покоев. Он возложил ей руку на голову.
- Не тоскуешь ли ты здесь, дитя мое?
На алых губах мелькнула усмешка.
- Да, немного. Но мне весело думать, что меня никогда не найдут здесь… и в любом другом месте, где богиня пожелает укрыть меня. А если нам все удастся, мне никогда больше не придется скучать!
Ноздри тонкого носа Нитетис дрогнули, черные глаза вспыхнули – неизвестная радость ее казалась жестокой, а предвкушения будущего слишком зрелыми для столь юной девицы. Но “божественный отец” смотрел на нее в великом удовольствии.
- Это так, - подтвердил он. – Потерпи лишь еще немного… и ты будешь вознаграждена. Мы все будем вознаграждены! Тот низкорожденный, который беззаконно занял трон Хора и прогневил этим всех богов, скоро окажется в своей яме!
Нитетис вдруг нахмурилась, положив руку с ярко-оранжевыми ногтями на локоть жреца.
- А поверит ли нам Камбис?
Тут жрец позволил себе рассмеяться.
- Бесспорно, поверит, царевна, - как же не поверить рассказу, который освятит его воцарение в Та-Кемет? – произнес старик. – И даже если Камбис будет думать, что мы обманули его, что ты обманула его… хотя это не так… он сделает тебя своей царицей – и главной царицей на этой земле. Царь персов не захочет лишней крови, потому что его войско будет уже слишком изнурено… эти скотоводы всегда предпочитают мириться и принимать к себе чужих богов, чем воевать с враждебными богами.
Нитетис усмехнулась.
- Этим они никогда не походили на нас!
- Этим, - мягко прервал ее верховный жрец, - они могут достичь величия и власти над многими народами. Но величие персов никогда не будет похоже на наше. Однако своего мы им не уступим… низкорожденный фараон не понимает, что делает со всей страной, и нам следует исправить его дела. Та-Кемет может быть спасена только так.
Тут, будто вдруг вспомнив о чем-то, высокий старик достал спрятанный папирус и протянул девушке:
- Возьми, госпожа, и прочти немедленно. Это предупреждение, доставленное нам из Мен-Нефер.
Нитетис замерла на мгновение… потом выхватила у жреца папирус и стала читать. Она читала долго, потому что папирус был длинен; но, несомненно, владела божественной речью не хуже своего покровителя.
Закончив, она вернула письмо жрецу и тряхнула своим золотым париком.
- И что же? – спросила наследница Априя. – Ничего нового! Пересидим, как и раньше!
- Но царский казначей предупреждает нас, когда нам следует пересиживать, - за это да пребудет с ним благодать великой богини, - улыбнувшись редкозубой улыбкой, ответил жрец. – Что ж, я рад, что ты не устрашилась, госпожа. Я теперь не сомневаюсь, что не ошибся в тебе.
Они долго смотрели друг другу в глаза; выражение Нитетис вдруг стало холодным.
- Смотри, ит нечер, как бы я не ошиблась в тебе! – произнесла она. – Может быть, ты думаешь, что я в твоей полной воле… но ты никогда не заставишь меня вести себя так, как это тебе угодно. Дочь царей и царица не может быть мнимой! Если Камбис приветствует меня как наследницу Априя, тогда уже ты…
Тут юная госпожа осеклась; при всем своем необычайном для пятнадцати лет уме она зарвалась, слишком рано начав угрожать могущественным жрецам, от которых сейчас полностью зависела.
Но верховный жрец не рассердился: казалось, он ожидал этого смелого ребячества. Он кивнул, улыбаясь девушке.
- Да, - сказал он. – Тогда уже я буду повиноваться тебе, царевна. Хотя я стар – и могу и не дожить до исполнения наших чаяний, а вместо меня придут другие…
Нитетис закусила губу.
- Прости меня, отец, - сказала она: в ее голосе звучало искреннее покаяние. – Мне просто стало душно здесь…
- Я понимаю, госпожа, - невозмутимо ответил жрец. – Но это ненадолго: можешь мне поверить.
Они помолчали.
- Теперь мне нужно удалиться, сделать распоряжения насчет всех нас… тебе что-нибудь нужно сейчас?
Нитетис бросила взгляд в сторону: в занавешенной дорогими голубыми драпировками стене, приглядевшись, можно было различить еще одну дверь.
- Нет, отец, ничего не нужно. Только возвращайся поскорее, - вдруг прошептала девушка с горячей мольбой.
Верховный жрец кивнул.
- Будь покойна, царевна.
Он благословил ее жестом, а потом кивнул своим спутникам, все это время терпеливо ждавшим изволения наставника.
Жрецы быстро вышли… Нитетис проводила их взглядом, в котором мелькнула растерянность, почти затравленное выражение. Одного слова, одного знака святого человека, с которым она сейчас столь непочтительно говорила, будет достаточно, чтобы ее отравили или задушили в этой темнице. И оставили без погребения, уготовив ее душе, ее Ка*, вечные муки.
Но царевна не двинулась с места, только сжала свои тонкие руки. Она высоко подняла голову и даже не дрогнула, когда громыхнула толстая дверь ее камеры, поворачиваясь на потайных петлях.
Когда все стихло, Нитетис быстро подошла к своему туалетному столику и села перед медным зеркалом; она сняла парик, и по плечам рассыпались ее собственные черные волосы, густые и длинные. Дочь Априя улыбнулась, вглядываясь в свое отражение; а потом засмеялась зловещим в подземной тишине смехом.
* “Кольцо” - денежная единица египтян, в которой измерялись драгоценные металлы.
* “Божественный отец” – принятое у египтян наименование жрецов.
* Калазирис – с древности основная одежда египтянки, длинное узкое прямое платье на одной или двух бретелях.
* Египтяне верили, что человек обладает тремя основными душами: Ах, Ба и Ка. Ка был телесным двойником человека.
========== Глава 6 ==========
Аристодем больше не приходил к Поликсене – но дважды присылал ей подарки: один раз драгоценный флакончик розового масла, сделанный из цветного финикийского стекла, а другой – малахитовые бусы: похожие на те, которые любили египтянки, обвешивавшие себя драгоценностями и раскрашивавшие лица и тела, подобно своим идолам. Эллинки, а особенно дочери и жены учеников Пифагора, предпочитали простоту и благородство в одежде и умеренность в драгоценностях. Поликсена никогда еще не носила ни ожерелий, ни серег – на дорогие у нее с братом не было денег, а дешевые украшения, которые нацепляли на себя бедные египтянки, были ниже достоинства благородной эллинки.
Поликсена не отвергла ни первого подарка, ни второго. Оба с большим смущением передал ей от Аристодема Ликандр, вместе с любимым эллинами пожеланием радости и здоровья.
Сама не зная почему, Поликсена надела красивые зеленые бусы, когда в следующий раз вышла в город. Брата не было – и никто не мог воспретить ей так нарядиться; Поликсена почему-то и боялась, и надеялась сразу, что ее заметит в подаренном уборе Аристодем.
Значит ли то, что Поликсена принимает его ухаживания, обещание будущего? Что они могут обещать друг другу сейчас?
А может, она, Поликсена, уберегает Аристодема от безумств, на которые способна подвигнуть эллина и пифагорейца неразделенная любовь?..
Вернувшись домой с рынка, коринфянка откуда-то знала: влюбленный видел ее. Но он дал ей и себе слово не подходить к Поликсене больше ни с какими предложениями, пока не добудет себе богатство…
“О Артемида, могучая защитница дев и воинов, - мысленно взмолилась Поликсена. – Дай мне совет, как поступить!”
Но судьба избавила Поликсену от такого решения.
Несколько дней спустя Поликсена решилась расспросить об Аристодеме среди братьев-пифагорейцев. Она отправилась к Дому жизни, где ученики философа иногда еще встречались свободно.
Когда она задала вопрос товарищу Аристодема, - такому же светловолосому юноше по имени Теон, которого раньше замечала с Аристодемом, - тот посмотрел на нее с неожиданным сильным подозрением.
- Аристодем отправился в Навкратис позавчера. Родители и братья удерживали его, но он ничего не слушал!
Поликсена застыла от страшного предчувствия.
Теон, несколько мгновений посмотрев на девушку с осуждением, покачал головой и удалился.
Только тогда Поликсена поняла, на что он смотрел, и схватилась за шею. Ее шею все еще обвивали три ряда красивых малахитовых бус – они так шли ей, смуглой и темноволосой, что Поликсена сама не заметила, как стала носить их постоянно.
Но когда отправилась навестить брата, коринфянка сняла подарок Аристодема.
Они с Филоменом уединились в небольшой пустой хозяйственной пристройке, которую ученик Пифагора выговорил себе для встреч с сестрой. Это было и приятнее, - избавиться от иссушающей египетской жары, - и безопаснее.
И там Поликсена, сидя рядом с Филоменом на груде необожженных кирпичей, узнала от брата новость, от которой ее охватили радость и страх: как от ухаживаний Аристодема.
- Фараон отправляет отряд самых способных греческих новобранцев в Саис, подавить мятеж или захватить преступников. Меня берут в их числе, - похвалился Филомен. – Амасис думает, что мы уже достаточно обучены!
“А может, ему просто не жаль вами пожертвовать…”
- Как же вы отправитесь? Ведь вы еще ни разу не воевали? – воскликнула Поликсена.
- Я нет, - ответил Филомен. – Но многие из нас уже воевали под началом у других чужестранцев. И у каждого когда-то бывает первый бой!
Он вдруг засмеялся.
- Как-то Априй бросил в бой египтян против чьих-то эллинских наемников, пожертвовав своими в первую голову. Амасис хочет действовать наоборот! Кто знает, может, ему и улыбнется удача!
Поликсена отодвинулась, окинув взглядом мужественную фигуру брата, так красиво обрисованную красным плащом; несмотря на египетский доспех, внешне уравнивавший всех.
- Я верю, что Артемида охранит тебя, - сдавленно сказала эллинка, сдерживая свои чувства.
Она обняла брата. Филомен погладил Поликсену по спине, потом нежно отстранил от себя. Но следующие слова его не были нежными, а такими же непривычно горькими и насмешливыми.
- Наш старый царь думает, что в этом мятеже замешаны жрецы… но приказать своим солдатам занять храмы, бросить их против жрецов – невозможное в Египте дело. Во всяком случае, Амасису так поступить чересчур затруднительно, - засмеялся Филомен. – Он ведь и так узурпатор и простолюдин, в котором нет ни капли божественной крови Хора!
Поликсена кивнула.
- Я знаю, что это значит для египтян, брат.
В истории Египта случалось, что даже знатный правитель мог занять трон лишь посредством женитьбы на царевне крови.
- Как же твои начальники распорядятся вами? – спросила Поликсена, взяв брата за руку.
Филомен пожал широкими плечами.
- Это дело моих начальников… но думаю, что египтяне не сглупят. Они лучше знают, как действовать на своей земле.
Поликсена подумала, что Филомен изменился на службе у фараона – гордый эллин сам не заметил этого.
Молодость податлива ко всем веяниям, говорил учитель, хотя полагает себя всезнающей…
Вдруг Филомен, сидевший рядом в задумчивости, потянул носом. Он спросил:
- Чем это пахнет? Ты умастилась маслом?
Поликсена кивнула; она быстро спрятала взгляд. Филомен почувствовал, хотя сегодня она не душилась: но хитон у нее пропах!
- У меня осталось немного…. Я давно купила его и не пользовалась.
Неожиданный испуг царапнул ей сердце. Но Поликсена наконец решилась посмотреть на брата.
Филомен долго глядел на нее своими темными глазами – один из умнейших учеников Пифагора; однако он не сказал ничего.
Но вдруг брат встал.
- Мне пора. Я провожу тебя, пока есть время.
Поликсена тоже встала. Она схватила брата за плащ:
- Так я узнаю, когда ты уедешь?..
- Может быть, - неохотно ответил Филомен. – Нам скажут, когда сочтут нужным. Но ты, если я не успею сообщить, можешь спросить у наших братьев… думаю, скоро об отплытии нашего отряда будут говорить на всех рынках Мемфиса! – усмехнулся бывший пифагореец. – Это большое дело, сестра!
Поликсена бросилась брату на шею.
- У меня никого нет, кроме тебя, - страстно прошептала коринфянка.
Филомен обнял ее в ответ, но гораздо сдержаннее. Как видно, он всерьез заподозрил, что в сердце Поликсены теперь есть кто-то еще; однако опять ничего не сказал. Он многое запомнил из уроков Пифагора.
Наконец брат и сестра распрощались. За воротами казарм Поликсену ждал силач Ликандр, который уже привычно провожал ее. Ликандр мог бы стать ей другом… если бы им было о чем говорить.
Вернувшись домой, Поликсена села за тканье. Она редко сидела праздно. За работой она пела – но уже не об одном брате: ее девические чаяния словно разлились рекой, подобно Нилу в сезон ахет*, и Поликсена думала и пела и о Филомене, и о Пифагоре, и об Аристодеме… и о египтянах, красивых своей особой полузвериной-полумагической красотой, непонятных и надменных.
Эти люди погонят ее брата навстречу великой опасности – великой потому, что она первая.
Стоило Поликсене задуматься об этом, как у нее холодели и опускались руки. “Артемида! Укрой моего Филомена на земле чужой богини!” - молила эллинка.
Спустя неделю, так и не увидевшись больше с братом, Поликсена узнала, что греческий отряд отплыл в Саис на царских кораблях: возглавлял эту флотилию некий Уджагорресент, очень важный чиновник, военачальник и жрец.
Только египтяне могли так сочетать эти несочетаемые звания.
Но на саисской земле командование на себя возьмет Сенофри, мемфисский военачальник Амасиса.
Поликсена потеряла покой; она даже похудела от тревоги. Ей постоянно снились сны, в которых брата то убивали, то калечили на всю жизнь, отрубая руку или ногу. А ведь ему только двадцать лет!
А Сенофри не станет щадить греческих наемников. Времена Априя давно миновали!
Две недели ничего не было слышно об отряде и мятеже – и наконец, как гром с всегда ясного египетского неба, прогремела новость о возвращении царских кораблей. От этой новости забурлили все рынки; мемфисцы высыпали на берег, встречая воинов. И было отчего.
Город Птаха услышал, что схвачена Нитетис, истинная или мнимая дочь царя Априя!* Как прошла поимка, никто еще не знал – но скоро узнают; или мемфисцы сами насочинят диковинных подробностей. Однако сейчас толпу занимало не это – они сбились на обоих берегах великой реки, чтобы поглазеть на саму пленницу.
Нитетис сидела связанная на палубе первого из кораблей – ее руки были скручены спереди толстой веревкой и притянуты к мачте цепью. Она казалась отрешенной и никак не отвечала на смех и громкие замечания, сыпавшиеся со всех сторон.
Но вдруг наследница Априя вскинула черноволосую голову и метнула на свидетелей своего унижения такой гордый гневный взгляд, что народ зароптал: кто от негодования, кто от восхищения.
Однако никаких следов насилия на ней не заметили, хотя и жадно высматривали их: шею и руки девушки не пятнали синяки, голубое вышитое золотом платье не было нигде порвано, несмотря на тонкую дорогую ткань. Казалось, даже связана юная царственная мятежница не очень крепко – руки были стянуты только для виду, для внешней покорности победителю.
Хотя к чему ее связывать – когда вокруг на палубе стоят стражники! Поликсена, вместе со всеми прибежавшая на берег, заметила, что Нитетис охраняют одни египтяне: хотя на кораблях стояло и сидело много греческих воинов.
“Где же Филомен?” - подумала коринфянка, стоявшая в толпе рядом с Ликандром и Теоном, с которым успела за это время даже немного сойтись.
- Где Филомен, как вы думаете? – спросила она вслух: Поликсена никак не могла найти брата, хотя высматривала изо всех сил.
- Здесь, где же ему быть! Если еще жив, - откликнулся простодушный Ликандр.
Поликсена ахнула и прикусила руку, чтобы не заплакать.
- Идемте домой, скорее!
Коринфянка отвернулась от кораблей и стала торопливо проталкиваться назад сквозь толпу; и мужчинам осталось только последовать за ней.
Но Филомен остался жив. На другое утро, после ночи, которую Поликсена провела без сна, он пришел домой, пришел с победой. И из его уст Поликсена услышала историю поимки Нитетис, в которой брат участвовал сам.
Что сталось с наследницей Априя и ставленницей сторонников прежнего фараона в Мемфисе, никто из греков не узнал, как ничего не знали и о жизни Нитетис в Саисе; но о первой своей битве и победе Филомен поведал сестре во всех подробностях.
* Ахет – одно из трех времен года у египтян: время разлива Нила.
* Легенда о Нитетис, египетской невесте персидского царя, – реальная легенда греков и египтян, которую можно прочитать в пересказе Геродота. Возможно, история женитьбы Камбиса на египтянке царской крови, с целью узаконить свое воцарение в глазах побежденных, имеет под собою основания.
========== Глава 7 ==========
- Мы выжидали долго, ничего не делали… Тимей уже взбесился, - с огромным удовольствием, с послевкусием победы рассказывал коринфянин, сидя за столом с сестрой в саду, как в былые времена. – Сенофри стращал нас гневом Нейт… а Тимей сказал начальнику в ответ, что пока мы спим все вместе, нам не страшны никакие ночные боги, а когда бодрствуем, сможем защититься и от дневных. Но египтяне так не думают.
Филомен засмеялся. Поликсена в нетерпении подалась к брату через стол.
- Ну, так что же? – воскликнула она.
- Это вышло очень просто!Сенофри разместил эллинов в казармах и разослал своих людей на розыски… египтян, которые знают Саис, - Филомен улыбнулся. – Но наткнулись на эту царевну мы.
- Наткнулись? – переспросила Поликсена, которой уязвило слух такое странное для беглянки слово.
- Ну да, - кивнул коринфянин. – Мы шли по улице отрядом, рассматривали и запоминали город, как вдруг увидели разряженную девицу в окружении жрецов и стражи, которая шла куда-то пешком по дороге, ведущей из храма Нейт, нам наперерез. Меня и Тимея это сразу удивило. Ты ведь знаешь, как здесь носятся со знатными женщинами: и чтобы они пешком ходили!
Поликсена кивнула.
- У египтян, ты сама видела, знатных женщин всегда носят на носилках, а впереди идет вестник, который выкрикивает титулы, чтобы все убирались с дороги… и меня как будто ударило, когда я понял, что с этой девицей не так. Но я не сообразил тогда, что делать… она чуть не ушла!
Филомен впечатал кулак в стол, заново переживая все случившееся. И вдруг молодой воин усмехнулся.
- На самом деле вся наша слава принадлежит Тимею. Он не стал думать, а сразу как заорет: “Хватайте ее! Если не она, потом разберемся!”
Поликсена фыркнула в руку, так и вообразив все это.
- Мы бросились на солдат и на бритоголовых, - улыбаясь, продолжил Филомен. – На самом деле мало чести, никакой настоящей битвы не было… солдаты вяло сопротивлялись, мы даже никого не убили, только ранили троих. А жрецы – те и вовсе сразу упали перед нами в пыль и закрылись руками!
- Так вы так и не сразились по-хорошему? – с горящими глазами и сжатыми кулаками воскликнула разочарованная эллинка: уже забыв, как жаждала отвратить от Филомена опасность.
- Нет, отчего же, - с удовольствием ответил Филомен. – Сразились, когда ночью большой отряд сильных египтян ворвался в наши казармы и попытался отбить у нас эту госпожу! Вот тогда мы и поняли, что поймали Нитетис!
Он помрачнел.
- Семерых наших убили, двоих ионийцев и пятерых карийцев*. Но мы положили больше, - с мрачной гордостью улыбнулся Филомен. – Я не оплошал, хотя мой Тимей и в этой битве показал себя лучше меня!
Поликсена встала, восторженно хлопнув в ладоши; обойдя стол, она обняла сидящего брата и прижалась щекой к его виску.
- Вы оба мои герои, - пробормотала она. – Я вами обоими очень горда!
Она поцеловала Филомена в щеку; он просиял такой счастливой улыбкой, как будто между ним и сестрой еще не встал другой мужчина. Как будто Филомен опять сделался юным философом, еще не обагрившим рук кровью.
Но Поликсена вдруг озадаченно замерла, глядя в глаза брату. Она выпрямилась; рука ее все еще лежала на его плече, но сестра уже не замечала этого.
- Филомен, - проговорила она. – А ты не думаешь, что это все было подстроено?
Изумленный Филомен вскинул голову, встретившись с ней сверкающим взглядом.
- Как это подстроено? – воскликнул он. – По-твоему, Нитетис сама далась нам в плен?
Поликсена кивнула. Первая женщина-пифагорейка скрестила руки на груди – смуглые сильные руки, так выделявшиеся в складках некрашеного полотна.
- Не исключаю, что в этом мог быть какой-то расчет жрецов… или даже самой Нитетис, которая пожелала уйти из-под власти жрецов, - прошептала эллинка, склонив черную голову под повязкой и пройдясь по траве перед братом. – Может быть, царевне содействовал кто-то из ваших воинов или начальников - из египтян…
Филомен тряхнул головой.
- Это уже слишком, сестра, - сказал он. Потер висок, сосредоточенно размышляя над словами Поликсены. – В чем же для нее был расчет? Амасис, скорее всего, ее казнит или засадит в тюрьму, а потом казнит. И все!
- Не думаю, - возразила Поликсена. – Вспомни, что даже с Априем Амасис долго правил вместе*! А уж женщину царского рода Амасис казнить не станет!
- А почему ты думаешь, что она царского рода? – хмуро спросил Филомен, уязвленный такой рассудительностью сестры. – Она, скорее всего, обманщица!
- Если она Априю и не дочь, то вполне может быть и племянницей, и внучкой, - тут же ответила Поликсена. – С таким гаремом, как у египетских царей, и со столькими родственниками среди знати! И это даже не главное.
Она задумалась на несколько мгновений.
- Нитетис стала законной царевной в глазах всего Египта… и слухи быстро разлетятся, и к союзникам, и ко врагам Египта… Ведь здесь, конечно, отирается много иноземных шпионов!
- И что же? – спросил Филомен.
Коринфяне посмотрели друг другу в глаза.
И через несколько мгновений оба математика и мыслителя школы Пифагора поняли, в чем был расчет Нитетис и ее окружения, кто бы в него ни входил.
***
Филомен пробыл дома еще два дня – ему, как и всем воинам-победителям, дали отпуск для встречи с семьей. Потом, он сказал, грекам предстоит явиться к царскому казначею: тому самому Уджагорресенту, который вел их корабли, но в битвах на суше и поимке Нитетис не участвовал.
Царский казначей должен был представить к награде тех воинов, кто отличился в таком важном деле. Египтяне, конечно, были прижимисты в том, что касалось чужеземцев, и неохотно возвышали их; но выгоду свою и свое настоящее положение видели прекрасно. Конечно, Амасис как никто другой должен быть заинтересован в том, чтобы окружить себя преданными воинами: и ведь ему известна храбрость и сила эллинов! А здесь эллины лучше египтян тем, что их труднее переманить к себе другим египтянам: потому что у чужеземцев в Египте мало возможностей для возвышения, кроме воинской службы. Чиновничество и жречество, - два сословия, которые на самом деле правили Египтом, часто совмещая священные и светские обязанности, - крепко держали в руках нити всех судеб.
Поликсена с радостью и нетерпением ждала этого знаменательного дня. Конечно, она уже готовилась к разочарованию; Филомен и сам, успев узнать своих начальников, на многое не рассчитывал.
Еще коринфянка, когда восторг от встречи с братом улегся, радовалась про себя, что ум Филомена слишком занят службой, чтобы он вспомнил о ее тайном поклоннике. А тем более – о том, чтобы самому подыскивать сестре жениха.
Когда пришло время Филомену возвращаться в казармы, он сказал, что еще, может быть, вернется и погостит дома… если его наградят. Тем египетским солдатам, кто получал отличие, сразу давались привилегии.
Этим они отличались от эллинов. Но преимущества египетской службы здесь Филомену и его сестре были только на руку.
Филомен вернулся домой вечером другого дня, сияя, как солнце. Поликсена не помнила, когда видела брата таким. Увидев, как она в изумлении идет навстречу, не дав ей и слова сказать, молодой воин оторвал сестру от земли и закружил.
Потом поставил на землю и крепко поцеловал.
- Артемида заслужила жертву! – крикнул он, выбросив кулак в воздух. – Сегодня мы с друзьями будем гулять: не жди меня до утра!
- Тебя наградили? – воскликнула Поликсена.
- Не просто наградили, - ответил Филомен, несколько успокоившись.
Он сделал ей знак сесть. И когда она села на каменную скамью под гранатовым деревом, брат опустился рядом и тихо проговорил, склонившись к ее лицу:
- Меня и Тимея взяли на службу во дворец, мы войдем в царскую стражу! Отобрали четыре десятка греков из тех, что плавали в Саис… и нам уже сказали, в чьей страже мы будем состоять. Знаешь, милая сестра, ты оказалась права.
- Вы будете охранять Нитетис? – тихо спросила Поликсена, едва веря своим ушам и такой судьбе брата.
Филомен кивнул.
- Именно потому, что мы эллины. Весь дворец уже признал Нитетис дочерью Априя, и ей оказали знаки почитания; и сам фараон приглашал эту девицу к себе и беседовал с ней. Она сейчас живет на женской половине дворца. Но ты ведь знаешь, что у египтян нет гинекеев, хотя и есть гаремы, - он усмехнулся. – Женщины здесь ходят по дворцу и участвуют в мужских пирушках и делах свободнее, чем у нас. Так что мы, стражники царевны, тоже не будем пленниками женской половины, а будем знать, что происходит во всем доме Амасиса…
Поликсена крепко обняла брата.
- Как же я рада, мой дорогой! Мы о таком и не мечтали!
Молодые эллины восторженно засмеялись.
- И это еще не все, - сказал Филомен, улыбаясь. – Мне в награду дали четыре кольца серебра. Так что я теперь наряжу и украшу тебя, сестрица! Будешь моей коринфской царевной!
- Ты погоди, у нас ведь в доме совсем пусто, - Поликсена посмотрела брату в глаза, и ее тут же одолели хозяйственные заботы, о которых не думают победительные воины. – Давай вместе рассудим, что сделать с этими деньгами! Наверное, стоит прикопить…
Филомен кивнул.
- Конечно, ты права.
Он мальчишески улыбнулся и встал.
- Но это утром, Поликсена! Сейчас я иду гулять!
- Только не загуляйся, - Поликсена нахмурилась. – Как ты пойдешь ночью домой пьяный?
Она вообще не помнила, чтобы брат раньше напивался, - хотя, как и все эллины, ценил прекрасное египетское вино.
- Тебя же ограбят, если не прирежут! – воскликнула Поликсена.
Филомен снисходительно поцеловал ее.
- Не бойся, сестрица, боги меня любят.
Раньше он не говорил таких слов – когда еще был философом…
Проводив брата, Поликсена долго стояла у калитки, глядя ему вслед: на улице темнело, и так же темнело у нее на сердце.
Но брат вернулся благополучно – он и вправду был пьян, но хорошее египетское вино, хотя и веселило, не валило с ног и не вызывало такой головной боли, как дешевая кислятина из кабаков. Поликсена постелила брату заранее, и он сразу лег спать.
Проспав часа три, Филомен проснулся свеж и бодр. Он попросил воды; и когда умылся и выпил, сжевав немного сухих фруктов, сразу позвал сестру считать и распределять деньги.
Они долго спорили и рассчитывали вместе, и наконец решили, что половину царской награды отложат на хозяйство, а вторую половину потратят на себя сейчас. Филомен настоял на том, чтобы купить сестре шелковую одежду и хотя бы пару серег.
- Ты ведь царевна крови, как Нитетис, - сказал он.
Поликсена поблагодарила брата, надеясь, что ему никто еще не рассказал о малахитовых бусах.
Перед тем, как отправиться на службу во дворец, Филомен сам выбрал сестре на рынке шелковый розовый хитон и такой же гиматий: дорогие греческие платья можно было достать у мемфисских торговцев, хотя и не так легко. К ним он купил ей легкие ониксовые серьги: чтобы носить их, не требовалось прокалывать уши, они прицеплялись к ушам особыми хитрыми серебряными крючками.
Поликсена вышла проводить брата на службу в новом наряде – она, хотя и не считалась красавицей, была хорошо сложена и имела правильные черты, унаследованные от многих поколений благородных предков. И, одевшись по-царски, глядела настоящей царевной.
От Филомена тоже сегодня было глаз не оторвать.
Когда они распрощались у тех же казарменных ворот, как и раньше, - Филомена и его товарищей должны были проводить к месту службы, - Поликсена заметила угрюмого Теона, который с друзьями-философами стоял в стороне под деревьями. Поликсена улыбнулась юноше и поздоровалась, но он не ответил на приветствие и отвернулся.
Уязвленная такой грубостью, Поликсена поискала глазами Ликандра, который ожидал рядом, как и прежде. Атлет подошел; когда она заговорила с ним, Ликандр поклонился, но промолчал, подобно Теону.
“Что ж… пусть, - Поликсена молча направилась домой, хотя на сердце у нее накипела обида, готовая в праздничный день пролиться слезами. – Пусть философы ведут себя со мной и братом так, как будто мы стали хуже! Но ведь без воинов никогда не могло бы быть и философов!”
Поразмыслив об этом, коринфянка успокоилась. Главное – на самом деле в сердце своем и перед ликом богов не сделаться хуже: а это зависит уже только от них.
Едва придя домой, она сняла серьги, переоделась в простой льняной хитон и села за работу, как всегда.
* Кария - историческая область на юго-западном побережье Малой Азии. Ко времени Амасиса II карийский язык и культура были в большой степени вытеснены из употребления греческими.
* Имеются даже изображения Амасиса и Априя как соправителей.
========== Глава 8 ==========
Филомен приступил к своим обязанностям в середине первого дня – в обеденное время, когда сменился караул, стоявший у дверей великолепных покоев дочери Априя. До этого времени эллинским наемникам подробно разъяснили, каков порядок их службы. Стражники должны были сменяться три раза в сутки – утром, в обед и вечером, стоя попарно у наружных дверей и внутренних, а также вдоль всего коридора, который вел в комнаты Нитетис. Также их обязанностью было сопровождать носилки Априевой дочери, куда бы она ни пожелала отправиться.
Самим заговаривать с царевной, если она не задаст им вопроса, было строго запрещено; к особам царской крови запрещено было также и прикасаться, особенно чужеземцам, для которых такое кощунство, - даже ненамеренное, - грозило смертью.
Филомен, неподвижно стоя у дверей царевны напротив Тимея, которому не мог сейчас даже слово сказать, взирал на коридор перед собой, стены которого были расписаны золотой и синей красками, изображавшими связки папируса, подпиравшие потолок. Под потолком, на беленой верхней части стен, были изображены яркие птицы в полете; и контраст между этим нарисованным белым небом и синим низом изумлял и кружил голову. Египетские художники умели добиваться диковинного и чарующего впечатления, пусть и никогда не следовали натуре так, как греческие.
А пол был выложен пестрыми плитками из всевозможных камней. Эта роспись стен и кладка пола продолжались сколько хватало глаз: точно дорога в поля Иалу* для царственных особ. Такая же позлащенная - и одинокая.
Филомен усмехнулся, вспомнив, как крепко держал царевну за плечи, когда другие воины связывали ей руки: вспомнил, как кричал распаленным товарищам, чтобы пленнице ничего не повредили. Помнит ли Априева дочь об этом, сидя сейчас в своей роскошной спальне, окруженная всевозможными удовольствиями? Искренне ли заботятся о Нитетис поддерживающие ее придворные; не страшно и не одиноко ли ей во дворце?
Сама ли она выбрала себе в охранники греков – или ее принудили так поступить могущественные царедворцы, и она на самом деле ничего не решает, как затворницы греческих гинекеев?
“Нет, этого не может быть, - ведь ее готовят в царицы, - подумал Филомен. – Персидский царь, конечно, мало понимает в египетских обычаях, и ему должны были подобрать просвещенную супругу, которая сможет позаботиться о благе подданных в самый трудный для них час…”
Бывший пифагореец тряхнул головой, понимая, что это все только домыслы – его и сестры; и вообще он совсем не вовремя принялся строить догадки. Вытянувшись, молодой воин опять устремил внимательный взгляд перед собой. Ему никак нельзя оплошать сейчас на службе, пусть даже никакой угрозы – и вообще никого постороннего у покоев царевны не предвидится.
Вечерело; эллины заметили это, хотя в их части коридора не было окон и горели настенные светильники. За дверями царевны по-прежнему не было слышно никакого шума, как будто она спала.
Но вот наконец в коридоре появился первый человек – Филомен и Тимей выпрямились и сурово всмотрелись в египтянина: это был молодой раб в одной белой набедренной повязке, который держал поднос с едой. Сердце коринфянина стукнуло: он знал, что стражникам не следует останавливать никого, кто идет к царевне, если только при вошедшем не будет оружия. Но как предвидеть все возможности? Оружие может быть даже в сандалиях или под париком…
Стражники, стоявшие друг напротив друга вдоль стен, остались неподвижны; конечно, они не успели в полутьме коридора даже рассмотреть слугу, который направлялся к их подопечной.
А Филомен и Тимей только мимолетно осмотрели раба, почти не поворачивая головы: вертеть головами им не подобало. Филомен почувствовал себя глупым и бесполезным, щекам стало жарко. Это было совсем не то, что сражаться!
Спустя совсем короткое время раб вышел, с пустым подносом; еще через час или около того пришла девушка-служанка в длинном белом складчатом платье, похожем на азиатские или даже греческие наряды. Эта девица и вовсе могла спрятать оружие где угодно!
Когда девица скрылась за дверями, Филомен не выдержал и бросил взгляд на лучшего друга. Он увидел в глазах Тимея те же чувства.
- От чего мы можем охранить ее? – досадливо прошептал молодой воин. Тимей только пожал плечами, которые были шире, чем у коринфянина; но сила обоих друзей никак не могла помочь им сейчас.
Немного погодя после того, как служанка тоже вышла, явилась смена караула: и это были египтяне. Кто устанавливал порядок службы – и порядок смены греков и египтян в страже Априевой дочери – друзьям не было известно.
Они покинули пост и, умывшись и поев оставленного им хлеба со свежим маслом и пивом, легли спать в большой караульной: там оказалось тесновато, но эллинам было не привыкать.
Следующий день у Филомена оказался свободен – он должен был заступить в ночной караул. Эллин решил, что посвятит первую половину дня воинским упражнениям, а после обеда поспит часа четыре, чтобы ночью не потерять бдительности.
Но его планам на первую половину дня не суждено было осуществиться: его призвала к себе повелительница.
Филомен безмерно удивился этому, особенно узнав, что Нитетис желает видеть из всех эллинов именно его: вестник царевны назвал его по имени. Откуда египтянке вообще известно, кто он такой? Или то, что именно он помогал ее вязать, так отпечаталось в ее гордой душе - и она не пожалела сил, чтобы разузнать о нем?
Но, конечно, его дело было повиноваться. Филомен быстро проверил крепления доспеха и расправил алый плащ; проверил свой короткий меч и кинжал. После чего пошел в покои царевны, следуя за вестником.
Нитетис сидела одна в своей большой гостевой комнате: ее спальня была смежной с этими покоями внутренней комнатой, как Филомен уже знал.
Нет – царевна, конечно, была не одна: в стороне сидела служанка-египтянка, та самая, которая вчера перед сном помогала Априевой дочери совершать туалет, а у дверей спальни стояли египетские воины в головных платках и с обнаженными мощными торсами.
Нитетис улыбнулась Филомену, и у него оборвалось сердце под ее взглядом. От царевны исходило какое-то щекочущее предвкушение смерти, благоуханная угроза, которую Филомен ощущал в египетских храмах, где ему случилось несколько раз побывать.
- Садись, - приказала египтянка мелодичным голосом: на правильном греческом языке, хотя и с сильным акцентом.
Филомен только тут вспомнил, что нужно поклониться; он низко поклонился и сел на один из стульев у себя за спиной.
- Не бойся, - продолжила дочь Априя, не сводя с него черных насурьмленных глаз. Веки ее были накрашены зеленой краской – растертым малахитом, растушеванным под черными бровями. – Сейчас ты не на службе, и я говорю на языке твоей страны, которого мои слуги не знают.
Филомен поклонился, сидя напротив царевны. Сердце молодого эллина все так же часто билось.
Нитетис вдруг засмеялась, как будто его вид забавлял ее.
- Ты, конечно, знаешь, почему я запомнила тебя! Ты крутил мне руки! А ты, эллин, - ты знаешь теперь, что прикосновение к дочери бога карается смертью?
Филомен кивнул.
Он почти не испугался, поняв, что египтянка его просто испытывает. Но вдруг Нитетис поднялась из своего кресла. Она прошлась перед ним, как совсем недавно перед ним в задумчивости расхаживала разумница-сестра.
Потом Нитетис быстро обернулась к юноше и замерла, глядя ему в глаза. До него донесся густой запах ее притираний.
- Я запомнила и то, что ты меня защищал от других, Филомен, сын Антипатра.
Она вдруг улыбнулась, показавшись ему необыкновенно красивой; хотя влечения к ней эллин не ощутил. Она была красива как смертельно опасная царская кобра - или нечеловеческое божество египетского храма.
Филомен промолчал, ожидая, что царевна скажет дальше; а он чувствовал, что у нее есть что сказать еще. Нитетис удалилась от него и снова села, повернувшись к собеседнику лицом. Египтянка скрестила руки на груди, и эллин увидел, что ее обнаженные руки до локтей обвивают золотые браслеты в виде змей: он вздрогнул.
- На самом деле я пригласила тебя не поэтому. Ты знаешь, что прежний бог Та-Кемет, мой отец, любил ваших философов? Я услышала, что ты ученик знаменитого Пифагора, который сейчас живет в городе Птаха и которого пригласил сюда теперешний Хор на троне – его величество Яхмес Хнумибра. Ты единственный философ в моей страже!
Нитетис опять засмеялась.
Филомен не нашел ничего другого, кроме как встать и поклониться; потом он снова сел. Молодой воин был изумлен тем, как хорошо эта девушка говорит по-гречески. Может быть, царевна Нитетис в затворничестве изучала не только его язык, но и многое другое?
- А скажи, правда ли, что поклонение животным вы считаете отвратительным? – вдруг спросила дочь Априя.
Филомен онемел на несколько мгновений.
Он понял, что, может быть, сейчас подвергает смертельной опасности всех своих братьев-пифагорейцев.
- Мы не поклоняемся животным, но уважаем чужие обычаи, - наконец ответил он.
- Уважаете, вот как! – Нитетис опять встала с места, хлопнув в ладоши и тряхнув головой; зазвенели ее длинные и тяжелые серьги-солнца, так же прицепленные к ушам, как у Поликсены. Она была без парика, и черные волосы были заплетены в мелкие косы, сложно уложенные на голове.
- А правда ли, что вы ваших женщин – ваших жен и дочерей считаете сродни животным? – спросила египтянка.
Филомен смешался. Конечно, слова царевны были грубым преувеличением; но и совсем отрицать их он не мог. Нитетис улыбнулась.
- Есть ли у вас ученые женщины? – продолжила допрос египтянка, стоя почти вплотную к нему.
Филомен не сомневался, что стражники-египтяне у дверей ее спальни не сводят с него глаз.
- Есть, госпожа, - сказал он.
- Но это не жены, - усмехнулась Нитетис. – Это ваши гетеры – прекрасные женщины, которые вас развлекают! Тебе не кажется подобное бесчестным, философ, - любить только тех женщин, с которыми вы наслаждаетесь, и пренебрегать матерями ваших детей, которые больше всего трудятся на вас?
- У всех народов свои обычаи, царевна, - сказал Филомен.
Он не знал, куда девать глаза – куда ему спрятаться от этой женщины.
- Ты прав, у всех свои обычаи, - сказала египтянка, смеясь и наслаждаясь своей властью над ним. - Я хотела бы получше познакомиться с вашими обычаями! Ответь мне… ты женат, сын Антипатра?
Филомен покачал головой.
- Ну конечно, - на лице Нитетис выразилось презрение.
Филомен знал, что египтяне осуждают любовную дружбу, которая существует между боевыми товарищами в Элладе; и особенным грехом в Египте считается мужеложство. Юноша вскинул голову.
- Скоро я возьму себе жену, - сказал он с вызовом, будто оправдываясь. Но Нитетис уже думала о другом.
- А есть у тебя сестра, философ? Или у кого-нибудь из ваших братьев – есть у вас женщины, с которыми я могу поговорить так, как сейчас с тобой?
- У меня есть сестра… Поликсена, - сказал коринфянин. Он сглотнул. – Она так же умна, как я.
Он не мог сейчас лгать, потому что Нитетис не сводила с него глаз.
- Очень хорошо, - сказала египтянка. – Приведи свою сестру, я желаю с ней побеседовать.
Филомен прикрыл глаза на несколько мгновений. И до него донеслось:
- Я ведь вижу, как трудно тебе вести ученую беседу с животным!
Филомен вскочил.
- Ты ошибаешься, госпожа! Я никогда не думал о тебе так низко! – воскликнул он пылко: и совершенно искренне.
- Надеюсь, - усмехнулась Нитетис.
Она помолчала, сузив черные удлиненные глаза.
- А ты слышал, эллин, что у персов есть вера, которая учит, будто бог един? И приверженцев этой веры становится все больше?
Филомен молча мотнул головой. Он ничего подобного не слышал даже от Пифагора, хотя учитель наверняка об этом знал гораздо лучше египетской девицы.
- Что ж, пусть твоя ученая сестра придет ко мне завтра… после обеда. Я пошлю в ваш дом вестника, - заключила царевна. – Я буду рада поговорить с эллинкой о богах, о персах, о ваших и наших обычаях… А ты сейчас можешь идти.
Она взглянула на него через плечо.
- И не думай, что моя благосклонность к философам означает, будто ты можешь пренебрегать своими обязанностями!
Филомен низко поклонился и ушел – пятясь, как египетский царедворец.
За дверью молодой эллин пробормотал проклятие, ударив кулаком в стену: хотя его могли видеть караульные.
Что за боги назначили его служить такой женщине?..
И ведь ослушаться приказа Априевой дочери никак нельзя. Что ж, остается надеяться, что сестра окажется так умна, как ожидает от нее эта египтянка.
* Загробный мир у египтян.
========== Глава 9 ==========
Когда за Поликсеной пришел вестник, она сидела и шила себе хитон – из прекрасной шелковой материи, которую она купила на рынке сама: но и шила сама, потому что за готовую одежду торговцы запрашивали гораздо дороже.
Когда Ликандр, который совершенно перестал с нею разговаривать, препроводил в ее комнату царского вестника, Поликсена сперва подумала, что стряслось несчастье с братом.
Она чуть не поранилась иглой и не замарала желтый шелк кровью; страх испортить ткань почти вытеснил страх за Филомена. Поликсена дрогнувшими руками свернула работу и встала со стула.
- Что случилось? – спросила она посланника по-гречески. Потом, спохватившись, повторила тот же вопрос по-египетски.
- Благороднейшая из благородных царевна Нитетис, божественная дочь его величества Априя, дочь Ра, дочь Нейт, желает немедля видеть тебя и говорить с тобой, - сказал могучий меднокожий египтянин: в головном платке, похожем на царский, с золотым нагрудным знаком.
Казалось, только услышав из уст хозяйки египетскую речь, он счел Поликсену достойной объяснения.
- Зачем царевна хочет видеть меня? – с ужасом спросила эллинка.
Вестник смотрел на нее сверху вниз почти с презрением; он промолчал. Поликсена поняла, что никто и ничто ей сейчас не поможет.
- Хорошо, я пойду с тобой, - ответила она, чувствуя, что сильно побледнела, но стараясь сохранить гордость. – Только мне нужно время, чтобы одеться как подобает.
Поликсене на несколько мгновений показалось, что и этого ей не разрешат; но потом египтянин кивнул и, повернувшись, вышел из комнаты.
Поликсена надела единственный наряд, достойный такого случая: свои хитон и гиматий из розового шелка, с серебряными застежками, и ониксовые серьги. Черные волосы она частью подобрала кверху и свернула узлом на затылке, остальные оставив падать на спину: так коринфянка причесывалась чаще всего.
Поликсена умастилась подаренным Аристодемом розовым маслом и задумалась на несколько мгновений, не накрасить ли глаза или губы; у нее была дешевая египетская черная подводка для глаз и оранжевая хна для губ, но она красила лицо чрезвычайно редко. И решила, что не стоит. Пусть себя разрисовывают египетские жены – от нее, конечно, ждут другого…
Вдруг коринфянка начала догадываться, зачем она могла понадобиться Априевой дочери; и у нее немного отлегло от сердца.
Она громко позвала вестника; вдруг Поликсене показалось унизительным выходить к нему самой, с покорностью пленницы. Египтянин вошел и окинул ее бесстрастным взглядом; Поликсена покраснела, хотя и почувствовала его одобрение.
Молча вестник направился вперед, и Поликсена – за ним.
Коринфянка неожиданно осознала, что покидает свой дом надолго… и хотя первоначальный страх, что ее бросят в тюрьму или подвергнут какому-нибудь другому насилию, почти отпустил, ей стало очень страшно за свой дом, единственное прибежище в чужой стране. Пусть этот дом их отец купил у египтянина и выстроен он был по египетскому образцу…
Поликсена нашла глазами Ликандра, который, несмотря на недавно возникшую неприязнь к ней, не ушел далеко.
- Постой, я скажу слово моему другу! – бросила она вестнику; и, не дожидаясь разрешения, подбежала к Ликандру и схватила его за руку.
- Ликандр, мой друг… я ухожу, меня уводят во дворец, - Поликсена задыхалась от волнения, точно долго бежала. – Не отнимай свою руку, выслушай меня!
Атлет и не думал вырываться, глядя на нее с удивлением; а после ее слов его выражение стало почти сочувственным.
- Ты хочешь мне что-то поручить, госпожа? – спросил он.
- Да, - Поликсена кивнула, поняв, что Ликандр по-прежнему считает себя слугой ее дома – ее и брата. Что ж, быть может, для него это дело чести – ведь, как-никак, она и Филомен единственные из знакомцев Ликандра, принадлежащие к царскому роду.
- Прошу тебя, присмотри за этим домом, пока меня не будет. У нас не так много есть, что красть… но кто знает…
Ликандр спокойно кивнул.
- Без тебя никто сюда не войдет.
Поликсена улыбнулась, впервые после ухода брата с гордостью ощутив, что значит эллин; она порывисто обняла Ликандра и, наклонив к себе его курчавую темную голову, поцеловала атлета в щеку.
- Благодарю тебя… и не сердись за Аристодема, - прошептала она. – Уверяю тебя, я не хотела дурного!
Ликандр впервые за долгое время посмотрел ей в глаза и улыбнулся – застенчивой, почти детской улыбкой.
- Я не буду сердиться, - сказал он; и поклонился.
Поликсена услышала за спиной громкий возмущенный кашель и только тут вспомнила о царском вестнике. Она быстро повернулась к нему.
- Прости, что заставила ждать, - сказала коринфянка, все еще улыбаясь и ощущая радость от прощания с Ликандром. – Теперь я готова! Веди меня!
Вестник круто повернулся и, не удостоив ее более ни словом, зашагал вперед. Поликсена поспешила за своим провожатым. Эллинка помнила, что калитка их сада не запирается, а двери дома закладываются на засов только изнутри. До сих пор у них почти нечего было воровать, а дом редко оставался без присмотра хотя бы одного из хозяев.
Теперь и хозяин, и хозяйка ушли. Но Поликсена вспоминала прощальный взгляд Ликандра, детскую улыбку этого могучего человека… и ей становилось так спокойно, точно она препоручила свой дом целому отряду египетских воинов.
Выйдя за калитку, эллинка опять испытала изумление, почти страх. На улице ждали носилки – крытые носилки с четырьмя сильными рабами. Вестник показал рукой на этих людей, и у Поликсены не осталось сомнений, что носилки приготовлены именно для нее!
Что она за госпожа, чтобы ее носить?..
Но, конечно же, это сделано прежде всего для удобства царевны, которая не желает долго дожидаться; ну и затем, чтобы Поликсена не перепачкалась в грязи, которой никогда не приносят в комнаты избалованной Нитетис. Ведь сама Априева дочь, хотя и приехала в Мемфис в путах, теперь, без сомнения, никогда не покидает пределов дворца пешком.
Без единого слова возражения Поликсена села в носилки и обхватила колени руками; она зажмурилась, когда носилки под нею покачнулись, поднимаясь в воздух. Ее быстро понесли. Вестник, конечно, пошел впереди…
Поликсене внезапно стало интересно: она испытала почти тщеславное желание узнать, какие слова будет выкликать этот человек. Как он станет расчищать дорогу ее носилкам?
Но они шагали молча: должно быть, золотого нагрудного знака ее сопровождающего и самого вида носилок оказалось достаточно, чтобы все сами уступали дорогу. Или просто в этот час на улицах было мало прохожих.
“Где теперь Филомен? – мучительно подумала Поликсена. - Говорила ли с ним Нитетис… ах, да конечно, говорила! Иначе царевна не призвала бы меня!”
Может быть, дочери фараона-эллинофила хотелось о многом расспросить благородного эллина, оказавшегося у нее в услужении. Но, конечно, Нитетис невозможно долго говорить с простым стражником и мужчиной-чужеземцем. А вот женщина – дело другое.
Поликсена знала, что царские супруги и дочери обучаются занимать разговором жен иноземных послов, которые во множестве прибывают в страну еще со времен древних могущественных фараонов, когда Египет был гораздо сильнее. Обучена ли такому искусству дочь Априя, выросшая вдали от двора?
Да что об этом думать! Поликсена, хотя и царской крови, здесь почти ничтожна, как и ее отважный и умный брат. Поликсену царевне незачем занимать каким бы то ни было образом. Может быть, божественная дочь Априя решила просто поразвлечься, пригласив к себе чужеземку.
Поликсена не успела додумать этих мыслей – носилки остановились; рабы быстро опустили ее на землю, так что она вскрикнула от неожиданности, хотя совсем не ударилась.
- Выходи, - сквозь зубы приказал вестник, отодвинув полог.
Поликсена кивнула и неловко выбралась из носилок; она быстро расправила складки гиматия. Дальше она пошла за своим проводником, будто арестованная – в тюрьму; они шагали через дворцовый сад, в котором группками прогуливались придворные, и Поликсена заметила несколько изумленных взглядов, которыми египтяне наградили ее. Эллинке стало ужасно стыдно и опять страшно.
“А не страшно ли Нитетис приглашать меня? - впервые подумала Поликсена. – Ведь именно любовь к грекам погубила ее отца!”
Но тут они вошли во дворец, и все посторонние мысли опять покинули эллинку. Она и ее провожатый долго шагали по разноцветным мраморным плитам, минуя коридоры и залы, по которым можно было гулять часами, просто любуясь их красотой. Но сейчас Поликсене недосуг было даже осмотреться.
Наконец они, пройдя расписанный синей и золотой красками коридор, вдоль которого в два ряда стояли стражники, остановились у каких-то высоких двойных дверей, охранявшихся эллинами.
Эллинами! Осознав это, Поликсена ужаснулась и обрадовалась сразу. Где же ее любимый брат?..
Конечно, Нитетис не стала бы приглашать к себе сестру Филомена в то время, когда Поликсена могла бы столкнуться с ним…
Двери распахнулись, и Поликсена застыла на пороге, ошеломленная сверканьем представших ей чертогов: солнце лилось только в окна-прорези под потолком, но после долгого пути в полумраке этого было достаточно.
Ее сильно подтолкнули в спину, и эллинка шагнула вперед, чуть не упав, запутавшись в складках своего одеяния. Потом двери за ее спиной захлопнулись: этот звук чуть не оглушил девушку.
Подавив желание бросить взгляд назад, гостья посмотрела перед собой, хотя это было ничуть не менее страшно, чем все предшествующее.
Поликсена разглядела в кресле напротив высокую черноволосую девушку в блестящем длинном узком платье, с руками, унизанными драгоценностями; на голове ее не было никакого царского убора, но сомнений, кто это, не оставалось.
Поликсена низко поклонилась и выпрямилась, устремив взгляд на хозяйку, которая осталась неподвижной.
Поликсена видела, как кланяются высоким господам египтянки, - согнувшись и замерев, простерев руки, словно обращая мольбы к божеству, - но эллинка не умела и не хотела так делать; хотя во дворце фараона недостаточная почтительность могла стоить ей жизни.
Гостья услышала, как Нитетис смеется.
- Ты совсем не умеешь себя вести, как и твой брат, - произнесла царевна. Она говорила по-гречески, хотя заметно коверкала слова. Нитетис быстро встала из своего кресла и подошла к гостье; Поликсена не успела ни испугаться, ни подумать о чем-либо связно. Но тут эллинка увидела, что Нитетис приветливо улыбается.
Царевна коснулась ее плеча и показала на другое кресло, пониже, чем ее собственное.
- Садись, - велела дочь Ра и Нейт. Потом царевна резко и звонко рассмеялась. – Я могла бы приказать тебе сесть на подушку у моих ног, как и следует, но я хочу, чтобы мы говорили на равных, а ты отвечала мне без страха… Страха вокруг меня слишком много.
Нитетис передернула обнаженными плечами, как будто ей вдруг стало гадко это общее подобострастие. “Несомненно”, - подумала Поликсена; и впервые ощутила некоторую жалость к этой божественной особе.
Она с осторожностью села в высокое кипарисовое кресло и взглянула на Нитетис, которая устроилась напротив. Но царевна на нее уже не смотрела. Хозяйка хлопнула в ладоши, и к ним приблизилась служанка, безмолвно ожидавшая в стороне.
- Придвинь к нам столик для угощения. И принеси нам медовых лепешек и вина, - приказала Нитетис по-египетски. – Разговор будет долгим!
Потом царевна опять обернулась к Поликсене. Несколько мгновений она рассматривала эллинку, которая не смела сама начать разговор.
- Ты похожа лицом и статью на брата… тебя это не очень-то красит, - наконец сказала Нитетис: она улыбнулась, как улыбаются женщины, когда перестают видеть в других женщинах соперниц себе по красоте. – Но я знаю, что вы, эллины, считаете прекрасным другое…
Поликсена давно заметила, что прекрасные женщины Эллады выглядят более мужественными, чем египтянки. Но ведь и мужчины Эллады выглядят мужественнее египтян!
Однако она понимала, что ее позвали не спорить о красоте.
- Ты боишься за брата? – вдруг спросила царевна, внимательно наблюдавшая за нею. – Не бойся. Сейчас он отдыхает после своей смены - потом вы можете увидеться.
Поликсена кивнула с большим облегчением. Она все еще не решалась отвечать Нитетис; и вдруг начала опасаться, что та сочтет ее глупой.
Наконец принесли угощение: служанка бесшумно расставила на низком столике кувшины с вином и пивом, серебряные кубки, поставила блюдо с медовыми лепешками и еще одно – с виноградом и яблоками.
Налив обеим девушкам вина, рабыня отступила в тень.
- Не бойся, что она поймет нас, - сделав глоток вина, Априева дочь кивнула на свою служанку. – Говори смело и поправляй меня, если я буду ошибаться. Я хочу изучить ваш язык так хорошо, как знал его мой отец.
- Как тебе угодно, царевна, - Поликсена наконец заговорила.
Нитетис улыбнулась алыми без всякой краски губами.
- Я уже вижу, что ты умна, хотя ты впервые открыла рот. Что ж, думаю, скоро я… разговорю тебя. Я правильно сейчас выразилась?
Поликсена кивнула. Нитетис за время беседы сделала несколько ошибок, которые она заметила только сейчас, начав прислушиваться к ее речи; но эллинка понимала, что обращать на это внимание царевны совсем не время.
Нитетис отщипнула винограда. Прожевав ягоды, она задумчиво сощурила глаза, глядя в окно, на солнце. Царевна вдруг кивнула своей собеседнице, чтобы та тоже посмотрела в окно на бога египтян.
- Когда-то давно, почти тысячу лет назад, в моей стране правил фараон, которого теперь называют… отступником. Правильно? Впрочем, неважно. Ты меня поняла, эллинка.
Нитетис склонила черную голову.
- Об этом царе почти не осталось записей, но главное люди помнят: он пытался свергнуть всех богов и установить поклонение единому богу. Атону, солнечному диску, в котором одном есть справедливость и правда. Отступник взял себе имя Эхнатон - Угодный Атону…
Нитетис взглянула на Поликсену.
- Этого фараона прокляли еще при его жизни, и вернули всех старых богов, как только он умер… Но это было очень давно.
Египтянка усмехнулась.
- А теперь нашей благословенной земле со всех сторон грозят чужие боги… и у нас появились вы и ваша философия, эта новая чума. Мой народ очень привержен своим богам, но народ и правители уже почти не понимают друг друга.
- Я это заметила, - отважилась сказать эллинка.
Она и Филомен в самом деле давно заметили огромную пропасть, лежавшую между египетской знатью и работавшими на нее простолюдинами: такой пропасти никогда не было между греческим народом и его вождями.
Нитетис вдруг склонилась к ней.
- Наши жрецы жируют и много лгут… люди чувствуют это, и недовольство жрецами растет. Если сейчас дать людям новых богов… или нового бога, они возьмут его! Ты понимаешь?..
- Ты так думаешь? – быстро спросила Поликсена, которой показалось это чересчур. Она знала, как бывают простолюдины привержены вере предков.
И вдруг она поняла, к чему клонит египтянка.
- Ты хочешь сказать, что опять грядет какая-то вера, утверждающая единого бога? – тихо спросила Поликсена; она сама испугалась своих слов. – Откуда?
- Из Персии, - ответила Нитетис. – Я знаю об этом мало… но послушай, что я успела узнать.
========== Глава 10 ==========
Разноязыким благородным собеседницам потребовалось много усилий, чтобы по-гречески говорить о новой вере персов; даже у Поликсены скоро кончились слова, а у Нитетис тем более. Помогать им было некому – иничего записывать, как во время уроков Пифагора, было нельзя.
И еще более нельзя. Но несмотря на это, Нитетис под конец, утерев со лба пот от усилий, сказала с улыбкой:
- Я все время упражняюсь в греческом письме… и мне будет весьма полезно поучиться ему на вере Заратуштры. Ты мне поможешь.
Поликсена поклонилась, весьма впечатленная этим уроком и так же, как Нитетис, со страхом и радостью предвкушавшая продолжение. Она уже немало поняла из рассказа египтянки, и главное, самое удивительное, было вот что: возвещенный древним пророком Заратуштрой бог-вседержитель Ахура-Мазда, творец всего сущего, провозглашался источником всего земного блага – и, понимаемый своими приверженцами единым, не требовал свержения всех других богов. Царь же персов, несмотря на верховную власть, не почитался верховным богом, как в Египте. Но так же, как египтянин, перс-зороастриец определял свою посмертную судьбу праведною жизнью на земле.
Поликсена до сих пор мало знала о том, чем почитают человеческую душу египтяне, - Пифагор весьма скупо говорил об этом; но Нитетис подтвердила и дополнила слова учителя. Египтяне веровали в блаженное посмертие для тех, кто делал добро другим, и в вечные мучения для грешников. Но египтяне также свято верили, что для спасения души нужна вечная сохранность тела; персы же питали отвращение к виду мертвых тел и даже не заботились о том, чтобы хоронить своих умерших, видя в них великий источник зла.
- Видишь, сколько несогласия между нами… во всем, и в великом, и в малом! Но правда должна быть одна! – горячо сказала Нитетис.
Она резко рассмеялась, видя изумление эллинки.
- Персы верят, что каждый человек может сердцем постичь, где лежит правда… вот и я пытаюсь. Хотела бы я услышать, что сказал бы об этом ваш мудрец Пифагор – и как он попытался бы примирить наших богов!
Поликсена только развела руками. Она видела, что ее царственная собеседница слишком увлеклась: Нитетис, конечно, была смела и привычна повелевать с самых малых лет, но вот так менять веры и обычаи, переписывая судьбы целых народов, было невозможно даже в мыслях. Поликсене было семнадцать лет – а значит, она старше Нитетис года на два, не больше: но в юности это означает разницу в целую жизнь…
Поликсена подумала, что если Пифагор и был осведомлен о вере персов, возможно, даже прозревая в ней какую-то правду, было очень разумно, что самосец не стал смущать своих слушателей еще и азиатским учением. Жить среди варваров-египтян и посещать новую философскую школу, поклоняясь своим старым греческим богам, для пифагорейцев было уже достаточно…
Когда солнце село, Нитетис спохватилась.
- Как я заговорилась с тобой, меня ждут дела!
Поликсена встала с места и поклонилась.
- Так я могу идти, царевна?
Нитетис нахмурилась, глядя ей в лицо.
- Нет, - резко сказала дочь Априя. – Разве я отпускала тебя? Мы далеко еще не закончили разговор!
Эллинка покачала головой.
- Если мне будет позволено сказать, госпожа, такие разговоры умные люди могут вести очень долго… удобно ли тебе задерживать меня у себя?
Нитетис хмыкнула. Поликсена уже привыкла смело возражать ей в споре, и когда спор утих, божественной дочери это не очень-то понравилось.
- Ты думаешь, что лучше будет, если я отпущу тебя домой, чтобы завтра позвать снова? – спросила дочь фараона. - Люди во дворце тогда скорее начнут говорить о нас!
Поликсена поняла, что возражать бесполезно и даже опасно. Она кивнула.
- Только позволь мне увидеться с братом, царевна.
Нитетис улыбнулась.
- Ну конечно, ведь я дала тебе слово. Ступай к нему сейчас, тебя проводят. Скажи Филомену о моем изволении – что ты останешься у меня, покуда я желаю.
Поликсена вообразила себе, каково будет сказать все это брату, - но выбирать не приходилось.
- Хорошо, госпожа, - терпеливо сказала эллинка.
И вдруг египтянка подошла к ней и сжала ее руку в своей: первый такой сердечный жест.
- Не притворяйся, что тебе не понравилось! Я ведь вижу: ты наслаждалась нашим спором не меньше меня!..
Поликсена улыбнулась: конечно, это было так.
- Это правда, царевна. Благодарю тебя.
Нитетис улыбнулась и кивнула. Когда она отпустила руку эллинки, Поликсена увидела на своей коже ярко-рыжие следы. Нитетис, как все знатные египтянки, красила хной ладони и ступни.
- Хорошо, - сказала Априева дочь. – Иди сейчас к брату, а потом я отдам распоряжения насчет тебя… тебе отведут покои рядом с моими, принесут ужин, воду для купания и все, что ты потребуешь для своего удобства. Требуй как царская гостья!
Поликсена низко поклонилась, надеясь, что египтянка не видит, как она смущена и растеряна. Эллинке опять стало очень страшно; она сжала дрожащие руки в складках гиматия.
Потом по знаку Нитетис к Поликсене подошел один из египтян, охранявший вход в спальню царской дочери. Нитетис быстро проговорила ему что-то на своем языке, и он кивнул и ударил себя кулаком в голую грудь.
- Мой воин проводит тебя к брату, - сказала египтянка, взглянув на Поликсену подведенными черным глазами, окруженными зелеными тенями. В вечернем свете эта раскраска выглядела почти зловеще: египтяне во всем своем искусстве преследовали такую цель, увести человека от натуры и от самого себя…
Эллинка еще раз поклонилась и увидела улыбку своей царственной покровительницы. Потом стражник направился к дверям, и Поликсена последовала за ним.
Она увиделась и объяснилась с братом – Филомен так был растерян от всего происходящего, что даже не выговорил сестре. Хотя за что ее ругать? Винить можно было только те силы, которые привели их обоих пред очи Нитетис.
Филомен только обнял сестру и пожелал удачи. Поликсена ответила ему тем же. Они распрощались, и стражник повел эллинку назад: видимо, туда, куда указала ему царевна препроводить гостью.
Поликсена обрадовалась, что у брата не было времени расспросить сестру о содержании ее беседы с Нитетис… и вдруг ей стало страшно этого умолчания. Может быть, дальше ей придется обманывать любимого брата еще больше, обманывать сознательно?
Нет, конечно, нет: они непременно поговорят позже.
Когда Поликсена оказалась в отведенном ей покое, от богатства которого у эллинки зарябило в глазах, к ней тут же подошла служанка-египтянка, похожая на ту, которая была у Нитетис: молодая и бесстрастная, но, видимо, расторопная. Она сказала Поликсене, что для нее готова ванна.
Поликсена только в далеком детстве пользовалась услугами рабыни: Филомена и своей няни-гречанки, которая давно умерла. И никакие рабыни еще не видели и не касались ее тела, когда Поликсена стала девушкой. А эта была еще и египетской дикаркой, к тому же, дворцовой прислужницей!
Коринфянка кивнула, сохраняя спокойствие и соглашаясь последовать за служанкой. Ванная комната оказалась соседней – чистоплотные египтяне совершали омовения по нескольку раз в день и не любили для этого ходить далеко. От горячей ароматной воды поднимался пар. Прислужница подошла к Поликсене и, склонившись и протянув руки, показала, что готова взять у нее одежду.
А что гостья наденет потом?
Поликсена расстегнула застежки гиматия, потом спустила с плеч хитон и, сбросив одежды на руки рабыне, шагнула в воду и села, уже не заботясь о том, что волосы намокнут. Через какое-то время она почувствовала, как проворные умелые руки подняли ее волосы и закрутили вокруг головы, заколов шпильками; потом рабыня принялась натирать ее плечи жестким натроном*.
Немного погодя, опустив глаза, Поликсена встала из воды и позволила натереть себя везде. Она представляла, что думает египтянка о ее загрубевших руках и коленях, о темном неровном загаре… обо всем ее теле бедной женщины, привыкшей ко всякому труду; хотя и телесными упражнениями Поликсена, как благородная эллинка, никогда не пренебрегала.
Смыв соль с ее тела, служанка помогла ей выйти из ванны и обернула большим куском полотна, которым с силой растерла. Потом вместо ее собственного платья подала гостье широкое и длинное белое одеяние, которое не было сшито по бокам и имело только горловину, стягиваясь в талии поясом: египтяне носили такие платья в часы отдыха и ночью.
Поликсена обулась, радуясь, что ей оставили хотя бы сандалии, и гадая, когда ей вернут ее собственное платье.
Вернувшись в спальню, она села в кресло, и на столике перед ней поставили ужин: жаренную с луком и пряностями рыбу, финики, лепешки и вино. Немного поев, Поликсена почувствовала, что ее клонит ко сну – после купания, после всего этого изумительного и утомительного дня. Эллинка подавила зевок, про себя дивясь, как быстро ее перестала впечатлять окружающая красота и роскошь.
Наверное, это просто от усталости… а потом она будет вспоминать свое гостеванье у царевны как лучший виденный ею сон.
Если вернется из дворца.
Холодный страх вдруг овеял ее, и Поликсена увидела свое положение в его настоящем свете.
Она – она эллинка у гостях у дочери Априя! Она женщина-философ, исповедующая учение, которое, весьма возможно, уже завтра подвергнется гонению по всей Та-Кемет!
И Нитетис хочет от Поликсены, чтобы она поддержала персидскую веру на египетской земле: Нитетис настоящая изменница, если называть вещи своими именами. А как Поликсене называть себя, если она станет союзницей этой девушки – и всех тех, кто вместе с Нитетис рассчитывает склониться перед Камбисом, пусть даже и к выгоде для Египта?..
Поликсена склонилась на руку отяжелевшей головой. Нет, этого слишком много. И каждый новый день ниспосылает неожиданные испытания, не позволяя человеку много гадать о будущем, которое знают одни боги.
Коринфянка отправилась в постель, куда ее препроводила та же египетская служанка: истинно царское ложе, огромная кровать с пологом, застеленная тонким и мягким льном и мягчайшими шерстяными покрывалами, с пуховыми шелковыми подушками.
Устраиваясь на этом ложе, эллинка задалась вопросом, кто спал здесь до нее. Чьи заговоры и страсти видела эта спальня?
Но потом глаза Поликсены закрылись, и она крепко заснула.
***
Утром ее тело занемело – она так устала, что проспала всю ночь в одной позе. Но, с наслаждением потянувшись, Поликсена почувствовала, что хорошо отдохнула.
И тут же ее одолели все вчерашние заботы и страхи разом.
Сев в постели и уткнувшись лицом в ладони, эллинка вспомнила о своем доме и о верном Ликандре, которого она, вполне возможно, подвергла нешуточной опасности; вспомнила о том, где сама находится и кто ее ждет.
- Помоги мне, Артемида, - прошептала Поликсена.
Но почему-то ей представлялось, что Артемида, охранившая ее брата в бою, не имеет силы здесь. А после того, как Поликсена долгие часы рассуждала с египетской царевной о персидской вере!
Она спустила ноги с кровати и, подняв глаза, увидела совсем рядом вчерашнюю служанку. Египтянка поклонилась с невозмутимым видом.
“Сколько же власти здесь на самом деле имеют рабы?” - подумала Поликсена.
В Египте рабы не приравнивались к вещам, как в Элладе, и среди египтян рабов было мало: преимущественно рабами были пленники-чужеземцы. Значительную часть обслуги дворцов и особняков знати Та-Кемет составляли наемные люди, работавшие за плату. Рабы же были как самые младшие из детей в семье египтян; наиболее незаметные, вездесущие и потому порою самые нужные из прислужников.
Никакой раб не был вполне рабом - но и никакой приближенный знатного господина не мог назвать себя свободным человеком.
Такая двойственность положения человека свойственна многим древним восточным странам: несомненно, и Персии, хотя об этой новой грозной силе Поликсена все еще знала мало.
Служанка подала ей ее собственный наряд – и, ощутив исходящий от платья лотосовый аромат, Поликсена со стыдом поняла, что платье вчера выстирали. Одевшись, эллинка позволила себя причесать – похоже на то, как убирала волосы она сама, но на египетский манер, заплетя на висках несколько тонких кос и связав их на затылке в пучок. По две косички справа и слева оставили свободно падать на шею. И, конечно, ей накрасили лицо: наложив яркую хну на губы и жирно подведя глаза, что делали все египтянки, не только для красоты, но и для защиты от света.
Ей принесли легкую еду – фрукты и вино с водой, хотя египтяне вино не разбавляли: но Априева дочь, конечно, знала об этом обычае эллинов. Потом пришел вчерашний стражник и, коротко поклонившись гостье дочери фараона, пригласил ее проследовать к своей госпоже.
Подходя к покоям царевны, Поликсена увидела, как оттуда выходит незнакомый ей царедворец… нет, он был ей знаком! Друзья Филомена по просьбе его сестры объяснили Поликсене, кто это: царский казначей Уджагорресент, высочайший благодетель ее и брата.
Поликсена поспешно отступила и поклонилась высокому человеку. Выпрямнвшись, она встретилась взглядом с Уджагорресентом: египтянин остановился, глядя на нее густо подведенными черными, лишенными всякого выражения глазами. Когда Поликсена посмотрела царскому казначею в лицо, уголки его накрашенных губ приподнялись в улыбке. Потом он сам слегка склонил голову без парика и проследовал дальше.
Войдя в двери гостевой комнаты, Поликсена сразу же увидела радостную улыбку Нитетис, сидевшую в том же кресле, что и вчера. Сегодня на Априевой дочери было свободное полупрозрачное белое платье, похожее на то, что Поликсене дали на ночь: эллинка увидела, что под легкой тканью просвечивают выкрашенные красным соски, и вздрогнула. Дочь фараона встала и поспешила ей навстречу.
- Сегодня ты выглядишь лучше, - сказала она, крепко пожав руку Поликсены. – Ты уже завтракала?
Поликсена кивнула, борясь со своим смущением.
- Я тоже ела. Тогда пусть нам принесут просто вина, - Нитетис улыбалась, казалось, охваченная безудержным и непонятным весельем. – Сегодня я хочу, чтобы ты рассказала мне о себе и своей родине!
* Смесь соли и соды, употреблявшаяся египтянами вместо мыла.
========== Глава 11 ==========
- Так значит, ты лишилась отца два года назад… тебе было столько же лет, сколько мне сейчас, - медленно сказала Нитетис.
Поликсена кивнула.
- Да, госпожа. Он оставил нам с братом кое-что, но мы давно уже истратили все наследство, и жили…
- Так, как и следует жить пифагорейцам, - улыбнулась дочь фараона. – В бедности и смирении.
Она взглянула на эллинку.
- Я не права, быть может?
- Учитель ничего не говорил об этом прямо… думаю, он слишком умен, чтобы призывать кого-нибудь нищенствовать, - искренне ответила Поликсена. – Но сам Пифагор беден.
Поликсена под пристальным взглядом дочери фараона думала о том, что Пифагор говорил о государственной власти и устройстве общества… и надеялась, что эти слова до египтян не дошли.
- А отчего умерла ваша мать? – вдруг спросила Нитетис. Как оказалось, ее в эту минуту совсем не заботила политика и философия.
- От какой-то лихорадки, - ответила Поликсена. – Она заболела еще до того, как мы сели на корабль, отец хотел переждать… но матушка сама торопила нас, говорила, что опасность не ждет, а ей в ее болезни могут помочь только боги.
Коринфянка закусила губу.
- Мать умерла еще в море, на пятый день плавания… и мы завернули ее в ткань и предали Фетиде… Отец плакал тогда при мне и брате, говорил, что напрасно мы отправились в Египет, что это предвестие сулит нам всем гибель…
Она спохватилась и быстро взглянула на царевну. Но в черных подведенных глазах египтянки было только сочувствие.
- Очень жаль, - сказала она. – Быть может, если бы вы довезли вашу мать до Та-Кемет, здесь она была бы спасена. Наши врачи весьма искусны.
Поликсена кивнула. Она утерла глаза и, сдвинув низко лежащие брови, посмотрела на свою руку, на которой остался черный след.
- Никогда нельзя знать, чего желают боги, царевна.
- Иногда можно, - возразила Нитетис.
Она встала с места и сложила накрашенные ладони. Прошлась перед Поликсеной, размышляя о чем-то своем.
- Я лишилась отца гораздо раньше, чем ты, и едва помню его, - Нитетис грустно улыбнулась. – А матери я совсем не помню. Может быть, она была разлучена со мной насильственно, - а может, тоже умерла.
Поликсена глубоко вздохнула, помня, как опасно заговаривать с Нитетис о ее семье. Египтянка может быть действительно дочерью Априя – как может состоять с ним в другом, близком или дальнем, родстве, а может и вовсе быть обманщицей. Но, как бы то ни было, сейчас касаться этих тайн нельзя никому из приближенных Нитетис, думающих о своем будущем.
И несомненно одно: Нитетис воспитывали как царевну и будущую царицу. Ничего лучшего у Египта сейчас нет.
- Скажи… у вас ведь часто бывают такие войны, как та, от которой вы бежали? – вдруг спросила египтянка. – Ведь вы один народ… как получается, что вы все время воюете между собой, как жестокие враги?
Поликсена пожала плечами.
- Мы сильные воины, мы неуемный народ… нам быстро становится тесно у себя, - она усмехнулась. – Ведь наши полисы всегда были бедны. Но, несмотря на нашу бедность, на нас всегда покушались не только свои, но и соседи, и мы никогда не отвыкали от меча и копья.
Она покраснела, поняв, что только что весьма нелестно отозвалась о Египте. Но Нитетис не оскорбилась, несмотря на то, что прекрасно ее поняла.
- Мир против войны… кто знает, что считать злом, а что добром, - задумчиво сказала Априева дочь. – Вы думаете, что сильные люди не могут быть мирными. Может, и так! Но вы мало думаете о том, почему вы сотворены такими, какие есть, а другие народы – другими… и в чем их сила…
Поликсена подумала о своем доме в Коринфе, потом о путешествии всей семьей на Самос, которое стоило здоровья и жизни матери. Они жили мирно, пока под властью самосского царя Поликрата, дружного с Амасисом, не вспыхнуло восстание.* Но именно Поликрат написал сопроводительное письмо для Пифагора, и именно благодаря этому письму Поликсена сейчас оказалась в обществе царевны.
Грудь ей стеснило чувство переменчивости судьбы, счастья и боли, - нужно всегда отнять у одного, чтобы прибавилось другому. А может ли быть так, чтобы добро преумножалось у всех людей?
И вдруг Поликсена вскочила с места.
- Царевна! Я оставила свой дом на нашего слугу и друга, Ликандра, но этого мало, - взволнованно проговорила эллинка. – Прошу тебя: пока я здесь, пошли еще воинов охранять его.
Они с Нитетис повернулись друг к другу – несмотря на то, что Нитетис была на два года младше, египтянка была совсем ненамного ниже ростом.
- Если тебе не покажется слишком дерзкой моя просьба, - Поликсена сложила руки.
Нитетис холодновато улыбнулась.
- Не покажется. Ты боишься, что без тебя на ваш дом нападут философы? – вдруг усмехнулась она. – Конечно, мне следовало бы самой об этом подумать!
Она резким жестом подозвала египетского стражника, и некоторое время что-то ему объясняла; воин слушал, сложив на груди мощные руки, время от времени почтительно кивая. Потом отсалютовал своим копьем и, повернувшись, быстро вышел.
- Это начальник моей стражи, Сенеб, - сказала египтянка, взглянув на Поликсену, когда воин скрылся. – Я велела ему сейчас же взять пятерых греков из моей охраны и направить к твоему дому. Думаю, этого будет достаточно.
Потом она задумалась, глядя на Поликсену.
- Так вы с братом живете только вдвоем? И никто не помогает тебе по хозяйству? И ваш дом все время без охраны?
- Мы так жили и в Коринфе, госпожа, - сказала Поликсена. Она смутилась, вдруг поняв, как хочет царевна облагодетельствовать ее; протестующе подняла руку, но сердце забилось от ощущения неотвратимости таких перемен.
- Нам ничего не нужно, благодарю тебя!
- Неужели совсем ничего? – засмеялась Нитетис, глядя на сгорающую от стыда чужестранку.
Потом она сдвинула начерненные брови и крепко сжала плечо эллинки. Та вдруг подумала, что царевна тоже, несомненно, упражняет свое тело, хотя и выглядит гораздо более хрупкой, чем сама Поликсена.
- Может быть, тебе и не нужно, но мне нужно, чтобы ты была в безопасности и ни в чем не нуждалась, - прошептала Априева дочь. – У меня мало настоящих союзников – тех, на кого я могу положиться. Я имею в виду моих советников, а не простых солдат, конечно же.
Она взглянула Поликсене в глаза.
- Тех людей, которые могут разглядеть, кто я такая, за моей божественностью, а не повинуются слепо дочери Ра и Нейт! Ты понимаешь, эллинка? А мыслящих по-гречески друзей у меня почти совсем нет!..
Только сейчас Поликсена поняла, как эта девушка одинока. И только сейчас вдруг поняла, как одинока сама.
Конечно, брат любил ее и говорил с ней намного больше, чем обычно у эллинов братья говорят с сестрами, но сердечного друга у Поликсены никогда не было. Такого, каким был для Филомена Тимей: каких имеют счастливые мужчины…
Таким другом для женщины может стать только другая мыслящая и любящая женщина. Коринфянка почти не зналась с девушками из греческих семей в Мемфисе, затворницами своих гинекеев, - тем более, что после смерти Априя мемфисские греки рассеялись и разъехались из столицы.
Она неожиданно поняла, что Нитетис крепко сжимает обе ее руки, и их руки уже перепачкались в краске по самые запястья.
- Так что? Ты примешь мою помощь? – спросила Нитетис почти грозно: но за этой угрозой Поликсена впервые различила отзвук отчаяния и одиночества высоко вознесенной женщины.
Она склонила голову.
- Да, царевна.
Нитетис отпустила ее руки и засмеялась теперь счастливо, увидев, как они обе перепачкались. Поднеся свою ладонь к губам, египтянка поцеловала ее.
- Ты ведь царской крови, как я! Тебе нельзя быть без слуг и охраны! - Нитетис хлопнула в ладоши и повернулась на месте, очень довольная собой. – К тому же, многие из эллинов здесь разбогатели, и никто не посмеет косо взглянуть на вас.
“Многие, очень многие будут смотреть, - печально подумала Поликсена. – Но разве есть у меня сейчас выбор? Боги, что вы делаете с нами!”
Она поклонилась.
- Благодарю тебя, госпожа.
Царевна нетерпеливо вздохнула.
- Когда мы наедине, называй меня просто по имени. Рядом со мной уже давно нет никого, кто называл бы меня по имени, - она рассмеялась.
Подумав немного, она подошла к своему креслу и упала в него. Улыбаясь, посмотрела на рослую эллинку снизу вверх.
- Вот что. Я подарю тебе эту служанку, которая здесь занималась тобой. И дам еще одну – для работы на кухне, - сказала Априева дочь. – А тех воинов, что я послала к твоему дому, назначу твоими постоянными охранниками.
Поликсена побледнела, вообразив себе, как посмотрит в глаза Ликандру. А брату?.. А этим охранникам-эллинам?..
- Нитетис, - робко начала она.
Царевна гордо подняла голову.
- Я понимаю, что ты хочешь сказать. Что вам нечем их кормить этих людей. Но теперь ты моя наперсница… я жалую тебе этот титул*. Ты будешь получать от меня содержание, а твои охранники будут получать жалованье из царской казны. Твой народ достаточно сделал для благополучия моей страны, чтобы теперь Египет отплатил ему тем же!
Поликсена не выдержала и опустилась на колени перед сидящей египтянкой, хотя ей почти невозможно было представить такое смирение раньше. Но сейчас она смотрела на Нитетис как на богиню, которая обладала властью несколькими словами переменить всю ее жизнь.
- Как же мой брат? – умоляюще спросила эллинка.
Нитетис наклонилась и подняла ее, а потом сама встала на ноги и обняла свою новую подругу.
- Филомена я назначу десятником, начальником над моими эллинами, - сказала она, посмотрев ей в глаза. – Но это пока, Поликсена. Думаю, при смелости и способностях твоего брата он быстро поднимется еще выше!
Она отступила и нахмурила брови, видя, что ее милостница опять хочет возразить.
- Такова моя воля! И своего решения насчет тебя я не переменю!
Тут вдруг Нитетис склонила голову, и в ее черных глазах блеснули опасные огоньки.
- Если ты не задумала мне изменить, конечно.
Поликсена мотнула головой. Кажется, боги уже все решили за нее.
- Никогда, Нитетис.
“Никогда”, - подумала Поликсена. Теперь это будет уже невозможно – пусть даже Нитетис окружают предатели, каких наверняка немало среди придворных, ей и ее брату невозможно будет предать свою благодетельницу, что бы с той ни случилось. Хотя этими царскими милостями они уже нажили себе врагов как среди египтян, так и среди греков: а предвидится врагов еще больше.
Она улыбнулась Нитетис, и та ответила на улыбку, все прочитав по лицу эллинки.
* Поликрат, тиран (правитель) острова Самос, был современником Амасиса и Пифагора и легендарной личностью. Выражение “Поликратов перстень” стало нарицательным – якобы Поликрат, будучи необыкновенно удачливым человеком, по совету своего царственного друга Амасиса выбросил в море самую любимую свою драгоценность, чтобы боги не позавидовали его счастью. А потом перстень вернулся к нему в брюхе рыбы, пойманной рыбаком, который принес ее царю на обед. И тогда-то Поликрат и понял, что его правление завершится несчастливо.
Несмотря на могущество и блеск двора Поликрата, при нем много несогласных бежало с Самоса: особенно после того, как он в 532 году до н.э. устранил своих братьев-соправителей и стал править единолично.
* У египтян действительно существовали такие полусемейные придворные титулы, которые, однако, были официальными.
========== Глава 12 ==========
Филомен узнал о своем новом назначении из уст начальника стражи Сенеба. Молодой эллин при словах египтянина был охвачен таким изумлением и стыдом, как будто получил позорный приговор; и только спустя несколько мгновений понял причину своих чувств.
“Сестра! Это сестра просила за меня!.. Нет, конечно, - Филомен опомнился. – Поликсена никогда бы так не унизилась: я знаю ее. Сама царевна пожелала опять отличить меня, почему-то мы ей по нраву…”
Он поклонился Сенебу, уже научившись подобающему среди египтян поведению и сдержанности.
- Благодарю тебя, господин… Передай мою благодарность благородной царевне, - после заминки прибавил коринфянин.
Начальник хмуро смотрел в лицо Филомена. Эллинский наемник вел себя так, как будто не понимал оказанной ему великой чести и необыкновенной быстроты своего продвижения по службе! Хотя чего ждать от экуеша?
- Может быть, царевна пожелает, чтобы ты сам выразил ей свою благодарность, - наконец сказал дюжий Сенеб, меряя эллина взглядом, выражавшим всю полноту его неудовольствия. – И выразил так, как следует!
Он бы охотно ушел, но предстояло еще познакомить экуеша с его обязанностями. Сенеб сквозь зубы приказал коринфянину следовать за собой; он представил ему подчиненных солдат, среди которых, к изумлению и еще большему огорчению Филомена, оказался и Тимей. Однако любимый друг не разочаровал коринфянина.
- Я рад за тебя, филэ*, - Тимей улыбнулся и на глазах у начальника сгреб Филомена в объятия и поцеловал. – Кто их знает, этих египтян, что у них на уме! Буду у тебя под началом, раз уж боги так судили!
- Благодарю тебя, друг, - с чувством ответил милостник царевны Нитетис.
Тимей похлопал его по плечу и широко улыбнулся.
- Надеюсь, что ты меня не загоняешь!
Филомен засмеялся. Эллины с радостью смотрели на эту сцену; но опять обратив внимание на египетского начальника, Филомен увидел у того на лице такое выражение, точно Сенеб готов был плюнуть.
- И часу не могут без своих пакостей! – проговорил египтянин.
Повисла тишина. Филомен выпрямился: он был ниже и уже в плечах, но в силе почти не уступал Сенебу. А Тимей - так тот превосходил варвара и ростом, и силой.
- Мы не делали никаких пакостей, начальник, - спокойно проговорил коринфянин, не сводя глаз с Сенеба. – И ничего, что бы считалось зазорным у вас.
Тот ругнулся.
- Еще бы попробовали здесь!..
Эллины зароптали, надвинулись на Сенеба. А Филомен улыбнулся, будто не заметив угрозы с обеих сторон; а потом неожиданно для товарищей поклонился.
- Благодарю тебя, начальник.
Сенеб фыркнул и ушел, топоча. Эллины сгрудились вокруг своего десятника, провожая египтянина недобрыми и тревожными взглядами.
- Не нравится мне это, - наконец сказал один из наемников - кариец, самый молодой.
Филомен улыбнулся юноше, с мрачной значительностью, сделавшей коринфянина старше на десяток лет.
- Они нас не любят и никогда не примут, брат, но мы не за любовью пришли к египтянам. Нас всех привела сюда Ананке*, и каждого – за своим.
“По плечу ли мне будет моя доля?” - подумал коринфский царевич; потом ощутил, как Тимей приобнял его, и ему немедленно стало легче. Никакая ноша не покажется слишком тяжела, пока друг готов подставить плечо.
***
Ночью, несмотря на полученное повышение, коринфянин опять стоял в карауле у дверей царевны; к себе Нитетис его так и не допустила. Филомен чувствовал от этого облегчение, ощущая достаточное унижение от объяснения с начальником. О сестре он вспоминал иногда – с острой тревогой; но больше с предвкушением какой-то неприятной милости. Божественная Нитетис вполне способна распорядиться его сестрой так, точно Поликсена принадлежит ей, а не своему брату!
Утром, когда уже направлялся спать в караульную, Филомен столкнулся с Поликсеной, которая, по-видимому, покидала покои царевны другим путем. Он почти не удивился, обнаружив сестру во дворце. Филомену вдруг показалось, что Поликсена не хотела видеть его; коринфянин схватил ее за руку выше локтя, пока Поликсена не убежала.
Услышал, как к ним с обеих сторон подступили стражники, приставленные охранять Поликсену, но хватки не ослабил.
- Что ты здесь делаешь?.. – спросил эллин сестру. Он вдруг заметил, как ярко она накрашена.
- Я здесь по приказу царевны… Пусти! – наконец выкрикнула Поликсена почти со слезами. – Мне больно, не видишь?
Филомен разжал пальцы.
Сестра потерла покрасневшую руку, опустив глаза; видимо, радуясь предлогу не смотреть ему в лицо. Филомен почувствовал, как в нем закипает гнев. Это было сродни боевой ярости; он задрожал и отступил, чтобы не ударить Поликсену.
- Зачем царевна задержала тебя? – глухо спросил Филомен. Поликсена увидела, что темные глаза брата совсем почернели; он коротко и часто дышал, сжимая кулаки.
Поликсена быстро оглянулась на свою стражу.
- Нитетис даровала мне титул наперсницы… придворный титул, - проговорила девушка и закусила губу. – Не сердись! Ты же знаешь, что я не могла отказаться!
Филомен некоторое время молчал, застыв подобно статуе, чья неподвижность вот-вот разрешится могучим и страшным усилием. Но потом молодой эллин поднял голову и спокойно посмотрел на сестру.
- И что же ты должна делать для Нитетис? – спросил он.
Поликсена скрестила руки на груди. Как видно, она тоже за эти мгновения овладела собой и начала сердиться на то, что вынуждена оправдываться.
- Ничего особенного! Занимать ее разговором… царевна хочет, чтобы я учила ее нашему языку, - улыбнулась коринфянка. – А ты… тебя ведь уже повысили, правда?
Филомен кивнул. Он все еще не мог понять, как ему себя вести сейчас.
- Да, сестра… С чего бы ей все это делать? – вдруг рассмеялся эллин. – Неужели получше нас никого рядом не нашлось?
Поликсена тоже засмеялась, радуясь, что буря миновала.
- Видимо, не нашлось, Филомен. Думаю, она никому не верит из египтян, - коринфянка понизила голос до шепота. – Ей очень одиноко, вот и все!
Они некоторое время настороженно, с какой-то новой настороженностью, смотрели друг другу в глаза; потом оба растроганно улыбнулись и обнялись.
- Прости, - прошептала Поликсена. – Я не хотела тебя огорчить! И я очень рада за тебя!
- Это ты меня прости, - отозвался Филомен. – Ты ни в чем не виновата!
Он поцеловал сестру, потом отстранил от себя.
- Мне пора. Иди домой… если тебя отпустили, - спохватился эллин.
Поликсена кивнула.
- Отпустили.
Филомен хотел уже идти, усталость брала свое… но остановился, услышав в сестрином голосе новое покаяние.
- Что еще?..
- Царевна подарила мне двух рабынь и дала стражников. Чтобы охранить меня и от египтян, и от греков, - прошептала Поликсена и спрятала лицо в ладонях. – Ты не узнаешь нашего дома, когда вернешься туда!
Филомен оцепенел.
Потом рассмеялся, полный недоверия и злости.
- Я нескоро вернусь, - наконец сказал эллин: и быстро ушел, чтобы не наговорить сестре чего-нибудь еще.
Поликсена несколько мгновений стояла, закрыв лицо руками и согнувшись, точно принимала побои за вину. Но когда она отняла руки и выпрямилась, темные глаза ее были сухи, а лицо сведено таким же выражением злости, как и у брата.
- Нет, милый, я не хуже тебя! – прошептала она.
Потом грустно усмехнулась, и выражение коринфянки стало обычным – серьезным и печально-задумчивым.
- Бедный мой Филомен, - прошептала она. – Богиня, утишь его гнев! Спаси его от самого себя!
Поликсена сама еще не бывала дома, не видела в лицо своих рабынь и охранников – и не знала, не придется ли и ее спасать от самой себя. Но сейчас эллинка была опустошена, истощив силы в разговорах с Нитетис: это было и настоящее наслаждение, и большая работа, и опасность. Только бы брат не дознался, как на самом деле его сестра занимает египетскую царевну!
Сегодня они завтракали вместе – после того, как провели ночь в одной спальне, уснув после долгой беседы заполночь; обеих девушек охватило радостное пьянящее чувство, какого ни одна, ни другая давно уже не помнили.
Поликсена испытывала подобную радость только во время споров с братом и ужинов в кругу товарищей-философов… несомненно, и Нитетис с нею утоляла свой давний голод. А теперь Поликсене предстояло вернуться домой – к своим новым слугам; на носилках, которые Нитетис предоставила в ее распоряжение.
Содержать носильщиков для эллинки было все еще дорого; понимая это, царевна сказала, что будет давать ей носилки всякий раз, отпуская из дворца, и присылать, приглашая к себе. Сейчас Нитетис обещала, что через несколько дней позовет ее на пир – дворцовый праздник, который возглавит сам фараон. На этом торжестве ее наперсница познакомится со многими важными людьми, которых ей надо знать.
“Не бойся, что тебя запомнят, - если и заметят, что ты эллинка, никто не встревожится, - сказала ей юная покровительница. – Будь ты мужчиной, тогда ты вызвала бы ужас, появившись со мной! А женщин на пиршестве будет слишком много, и никто не станет к ним присматриваться!”
Поликсена очень надеялась на это.
Что скажет брат, когда узнает, как развлекается Поликсена у Амасиса и Априевой дочери…
- Идемте, - наконец велела она своим стражникам, которым Нитетис велела проводить Поликсену до самого дома: на всякий случай.
Эллинка покинула дворец, в который когда-то вошла вместе с царским вестником с ожиданием самого худшего. И кто знает, что в действительности получила?..
Она почти бесчувственно села в носилки, только слегка вздрогнув, когда ее подняли над землей. Закрыла глаза, набираясь сил перед встречей с домом, ставшим ей родным за годы, прожитые в Мемфисе. Что-то Поликсена увидит, снова отворив свою калитку?
Открыв калитку и войдя в сад, Поликсена сразу же увидела своих стражников. Они действительно оказались все эллины – и девушка улыбнулась им, ощущая сразу и страх от общества стольких вооруженных мужчин, и облегчение. Сородичи, однако, приветствовали ее искренними улыбками и поклонами. Один, видимо, старший, быстро подошел к ней; и Поликсена остановилась, угадав, что без нее дома что-то случилось.
- Что произошло? – воскликнула она.
И тут Поликсена вспомнила.
- Где Ликандр?..
Стражник вздохнул.
- Лаконец в доме, ранен! К счастью, он жив! Прости, госпожа!
Поликсена вскрикнула, поднеся руки ко рту.
- Как его ранили? – воскликнула она в ужасе и негодовании.
- Твой атлет пытался защитить твой дом от нас, - стражник развел руками. – Сейчас он лежит в спальне, и твои рабыни за ним ухаживают.
Поликсена чуть не заплакала. Ликандр, который действительно был спартанцем, храбрым, как лев, бросился защищать вверенный ему дом прежде, чем понял, что происходит… он мог бы погибнуть по ее глупости! Ликандр всегда помнил о союзе Спарты и Коринфа; а вернее сказать, превыше всего ставил свой долг перед сородичами.
Хозяйка побежала в дом, больше не сказав никому из воинов ни слова. Ликандра она нашла в спальне брата – тот лежал на соломенной подстилке, весь перебинтованный, и около него возились две женщины, на которых Поликсена едва взглянула.
- Ликандр, - прошептала она, положив руку на горячий лоб атлета. Тот открыл глаза и улыбнулся ей.
- Госпожа, я…
- Тсс… Я все знаю, отдыхай, - Поликсена склонилась и поцеловала его. – Только не сердись на меня.
Ликандр покачал головой и снова закрыл глаза.
Поликсена тяжко вздохнула. Это только начало… да, несомненно. Правильно предсказывал отец.
Потом она заставила себя собраться. Нитетис взяла ее на службу, царевна положилась на нее! Может быть, Нитетис лгунья, а может, жертва чужих лжей… а вернее всего, и то, и другое. Но сейчас Поликсене нужно думать о том, как повести себя на предстоящем пиру. И как обустроить свой дом и подготовиться к празднеству до этого времени: госпожа обещала прислать ей жалованье уже сегодня.
У нее нет и не будет никого лучше Нитетис… Разве сама Поликсена не лжет? И они, обманывая друг друга и всех остальных, должны оставаться верными друг другу и всем остальным. Только так и можно жить вместе эллинам и египтянам.
Поликсена спокойно выпрямилась и окликнула египетскую служанку: ту, которая ходила за ней во дворце.
- Как тебя зовут? – произнесла госпожа. – Что ты умеешь делать? Ты мне сейчас будешь нужна!
* Возлюбленный друг (у греков обращение к близким друзьям и любовникам одного пола).
* Богиня судьбы (неотвратимости и неизбежности) у греков.
========== Глава 13 ==========
Ликандр был ранен довольно тяжело, но, обладая богатырским здоровьем, быстро пошел на поправку. Он скоро заверил Поликсену, что нет нужды сидеть с ним, - коринфянка взяла заботы о своем герое на себя, не доверяя его чужеземным рабыням. Обе эти женщины были египтянки. У них, в их тесном доме, отныне будут постоянно жить две египтянки! Пожелает ли Филомен вообще вернуться сюда, нигде не находя отдыха от варваров?..
Когда лаконец отпустил ее от себя, Поликсена занялась приготовлениями к дворцовому празднику. Они с Нитетис подробно обсудили, как следует эллинке одеться: это первое появление было очень важно, даже несмотря на то, что царевна рассчитывала не привлекать к своей наперснице взоры.
Египтяне придавали намного больше значения нарядам и украшениям, чем эллины: греки, облачаясь, прежде всего стремились показать красоту и силу тела, а для египтян тело было только основой, с которой и начинали работать мастера – делавшие прически, раскрашивавшие лицо и тело, подбиравшие драгоценности и платья. В конце концов человек часто преображался до неузнаваемости.
Хотя на египетские обычаи оказало влияние долгое правление Априя и Амасиса и увлечение всем греческим, как и азиатские поветрия, в главном мемфисский двор не изменился – господа Та-Кемет, собиравшиеся на пирах и храмовых церемониях, совсем не походили на тех людей, над которыми в уединении спален трудились искусные косметологи и парикмахеры.
Такой искусной служанкой была подаренная Поликсене женщина по имени Та-Имхотеп, прежде всего остального поразившая эллинку своим именем. “Земля Имхотепа” - рабыню звали в честь великого мудреца, целителя и зодчего древних времен*: египтянка знала об этом и немало этим гордилась. Поликсена почувствовала, что даже побаивается этой рабыни, которая была в Египте намного больше своей, причастной древним тайнам, чем она сама.
Та-Имхотеп была молчалива, разговаривая только по делу, но, казалось, намного лучше новой хозяйки понимала, как той следует одеваться, красить лицо и подавать себя – в своем новом положении.
Когда Поликсена получила от царевны деньги, жалованье или задаток, вместе с хозяйкой Та-Имхотеп отправилась на рынок, где уверенно провела эллинку по нужным рядам: они набрали целый ящичек косметики, без которой не могла обойтись ни одназнатная египетская госпожа, украшения, пока только на один выход, потому что больше себе Поликсена не могла позволить, и одежду. Полупрозрачное белое платье, которое советовала ей рабыня, напоминало греческие хитоны, но было более сложного покроя: в складку и с рукавами до локтей. Само собой, сейчас одеться на царский пир по обычаю своей страны эллинке было невозможно.
Поликсену смутило, что ткань так тонка, хотя она знала, что даже замужние египтянки одеваются весьма смело. Но к этому платью они выбрали серебристую накидку, под которой можно было скрыть все, что следовало.
Позаботившись о себе, Поликсена купила одежду и обеим рабыням. Та-Имхотеп поблагодарила госпожу, молча поклонившись со сложенными перед грудью руками, но Поликсена почувствовала, что служанка воспринимает это как должное. Да, египетские рабы отличались от греческих – и, конечно, особенно когда состояли в услужении у чужеземцев.
Правда, вторая служанка, постарше, казалась более забитой – она, по-видимому, делала по дворце черную работу и в доме новой госпожи только ревностно выполняла ее указания, помогая на кухне и с уборкой, и никогда не предлагала ничего сама. Но и это оказалось для Поликсены большим облегчением. Она спросила у кухонной рабыни ее имя, попыталась выспросить что-нибудь еще, но та отмалчивалась; и госпожа оставила ее в покое, приняв эту помощницу как добавочные рабочие руки.
Поликсена вначале опасалась держать при себе такое существо, о котором совсем ничего не знает, но потом подумала, что преувеличивает угрозу. Это только потому, что у нее до сих пор не было привычки держать рабов…
На второй день, перед сном, когда Та-Имхотеп помогала госпоже мыться, Поликсена спросила ее, откуда она родом и живы ли ее родители. Египтянка, прекратив натирать хозяйку натроном, посмотрела ей в лицо и слегка улыбнулась, видя, как непривычно милостнице царевны, чтобы ее обихаживали.
- Я родилась в городе Птаха, госпожа, - степенно сказала рабыня. – Мои родители служили семье его величества, но пять лет назад ушли на Запад* во время мора. Они обитают там, где следует обитать слугам его величества и царской семьи.
- Обитают? – изумленно переспросила эллинка.
Потом вспомнила: конечно же, египтяне верят, что умершие вечно обитают там, где похоронены их забальзамированные тела, над которыми проведены все сложные священные обряды. Она вздрогнула.
Та-Имхотеп опять улыбнулась.
- Госпожа желает знать что-нибудь еще? – спросила она.
Поликсена поспешно качнула головой, и служанка продолжила натирать ее.
Когда Та-Имхотеп осушала ее тело полотенцем, эллинка подумала, что рабыня прямо указала ей на свою значительность: Та-Имхотеп, в случае смерти, тоже следовало подвергнуться бальзамированию и упокоиться рядом со своими родителями, людьми фараона. И позаботиться об этом придется госпоже, пусть она и совсем другой веры…
“Египтяне уже связывают и спеленывают меня по рукам и ногам, как своих мертвецов”, - подумала Поликсена.
Облачившись после купания в широкое длинное ночное одеяние, к которым Поликсена уже привыкла у египтян, она пошла проведать Ликандра. После разговора с такой истинной египтянкой, как “Земля Имхотепа”, Поликсене особенно захотелось повидать сородича.
Ликандр дремал, но когда хозяйка вошла, сразу же проснулся и очень обрадовался ей. Поликсена присела рядом и расспросила лаконца о здоровье; он отвечал коротко, но госпожа все время чувствовала на себе его взгляд – и когда сидела рядом, и когда ходила по комнате, проверяя, все ли в порядке. Вдруг Поликсене показалось, что взгляд раненого особенно настойчив - полон какой-то мольбы, которой Ликандр не мог высказать словами.
Когда она вернулась к атлету, чтобы подать раненому пить, лаконец неожиданно перехватил ее руку и сжал в своей – слегка, потому что был еще совсем слаб; но Поликсена долго не отнимала руки, чтобы не растревожить его. Вдруг ей показалось, что ей предстоит новая трудность и новая борьба…
Как же она не догадывалась! Ликандр питал к ней чувства, как и Аристодем; совсем другие, нежели этот философ, но кто мог знать – не более ли сильные? И после того, как Аристодем уехал в Навкратис, не обрадовался ли лаконец исчезновению соперника, пусть наружно и сожалел о несчастье с философом?
Поликсена посмотрела в серые глаза Ликандра и укорила себя. Может, она все это надумала? Но взгляд раненого в эти мгновения был так ласков и настойчив, что она не удержалась и улыбнулась ему; и Ликандр улыбнулся в ответ совершенно счастливо.
- Зевс-вседержитель, - прошептала Поликсена, выйдя из комнаты и взявшись за голову. – Что же с ним делать?..
Ликандр, пожалуй, был способен на еще большее безумство, чем первый ее поклонник… да он уже доказал это.
Отослать Ликандра, когда он поправится, или оставить при себе? И что скажет на это брат?
Поликсена решила, что попросит у царевны разрешения взять Ликандра в свою стражу. Так она сразу и приблизит лаконца к себе, и отдалит: стражнику нельзя будет заговорить о любви с госпожой так прямо, как мог бы заговорить друг дома. Но при этом лаконец будет у нее на глазах и не потеряет надежды…
“Я играю с несчастным Ликандром, как играют со мной египтяне”, - подумала Поликсена. Но это было единственное, что подсказывал ей разум, - чтобы никто из своих больше не пострадал.
***
Царевна Нитетис прислала своей наперснице приглашение за день до торжества: предвидя, что у эллинки могут возникнуть затруднения с подготовкой. Однако Та-Имхотеп знала свое дело – должно быть, она обхаживала на своем веку не одну высокородную особу. Поликсена едва удержалась от того, чтобы расспросить египтянку, кому она служила во дворце.
После благовонной ванны Та-Имхотеп выщипала ей волосы на теле: так делали и знатные эллины, но, конечно, только те, кто мог себе позволить содержать слуг такого назначения. У египтян волосы удаляли и господа, и, обязательно, - жрецы, для которых уничтожение волос на теле и голове служило соблюдению ритуальной чистоты.
Умастив хозяйку маслом, египтянка надела на нее платье, чтобы не испачкать после того, как нанесет краску. Потом усадила Поликсену на стул и принялась за ее лицо, как настоящий художник. В этот раз эллинке на веки и на губы наложили золотую краску; конечно, глаза, как всегда, густо подвели черным, и, взглянув на себя в зеркало, Поликсена увидела вместо себя храмовую статую… из тех, которые египетские жрецы скрывают в святилищах.
- Мне кажется, когда я вижу вас, что вы все время лжете и себе, и своим богам, - сказала она египтянке. Уже не заботясь, что говорит с египтянкой; только на мгновение Поликсене стало страшно, но она заставила себя сохранять хладнокровие. Самое позорное, что только может быть, - бояться своей рабыни!
Однако Та-Имхотеп не рассердилась, и сказала неожиданную вещь.
- Мы не лжем нашим богам, госпожа. Мы преображаемся для богов, чтобы предстать перед ними в совершенном образе.
Поликсена подумала, что эллины мыслят похоже – только совсем иначе представляют себе совершенство и преображение; у эллинов оно начиналось изнутри, а у египтян снаружи. Но ведь, изменяя внешность, человек всегда меняется и изнутри! Привыкнув к чужому убору, скоро незаметно для себя переймешь и образ мыслей, и поведение варваров…
Впрочем, причесала ее Та-Имхотеп не столько по-египетски, сколько по-азиатски, заплетя на висках тугие косы и скрутив часть их узлом на затылке. Нитетис тоже предпочитала такие прически, избегая париков.
На руки, на запястья, Поликсене надели широкие серебряные браслеты; на шею – широкое многорядное ожерелье-оплечье из серебра с бирюзой и яшмой, какие особенно любили богатые египтяне: и женщины, и мужчины, имевшие такое же пристрастие к драгоценностям. Браслеты надели и на ноги, и на пальцы – несколько тяжелых колец.
Потом Та-Имхотеп тронула ее прическу благовониями. Поликсена видела, что египтяне пристраивают в своих париках сосуды с благовониями, которые стекают на лоб во время празднеств, но питала эллинское отвращение к таким излишествам – как и вообще ко всем восточным излишествам.
Она и так уже похожа сейчас не то на египтянку, не то на сирийку – или еще на неведомо какую дикарку. Если Филомен увидит ее в таком наряде…
Впрочем, возможно, брат просто ее не узнает. Не на это ли рассчитывала Априева дочь?
Надев на ноги Поликсены белые сандалии и окутав плечи хозяйки воздушной накидкой, Та-Имхотеп с достоинством отступила и поклонилась – сказала, что госпожа готова. Прекрасна, как сама Исида, прибавила рабыня.
Поликсена улыбнулась. Она и египетскую Исиду-жизнеподательницу не могла вообразить без сложной прически, множества драгоценностей и краски на лице.
Потом Поликсена пошла в комнату к Ликандру, проведать его перед выходом. Лаконец уже подолгу сидел и передвигался по всему дому сам, но Поликсена все еще не отпускала его.
Он не просился уйти и был, казалось, только рад остаться у нее подольше; а о том, что будет после, Поликсена с Ликандром еще не говорила. И уж никак не сейчас об этом говорить.
Увидев хозяйку в таком египетском образе, стоявший у своего ложа Ликандр покачнулся и сел обратно. Поликсена усмехнулась, подумав – не прошла ли у него любовь в эти мгновения?
- Я тебе нравлюсь? – спросила она.
Поликсена подумала, что ведет себя слишком развязно; но после этих слов Ликандр вдруг встал и подошел к ней. Он опустился перед девушкой на одно колено, как когда-то в незапамятные времена Аристодем.
Лаконец морщился от боли, но поцеловал сначала руку Поликсены, а потом ногу, скрытую длинным льняным платьем.
Он прошептал, что никогда не видел никого прекрасней.
Поликсена на несколько мгновений замерла, придавленная этим несомненным и таким несвоевременным признанием в страсти; коринфянка стояла с колотящимся сердцем и не решалась отстраниться от Ликандра, обнимавшего ее ноги. Потом, наклонившись, Поликсена помогла раненому встать. Она была достаточно сильна, а он уже достаточно окреп – дойдя с ее помощью до постели, атлет сел и опять устремил на нее восхищенный взгляд.
- Хайре, - сказал он: Ликандр давно знал, куда она собирается. – Да пребудут с тобой все боги, госпожа.
Поликсена рассмеялась.
- Какие, хотела бы я знать?
Потом кивнула Ликандру и поспешно вышла. По дороге коринфянка постаралась выбросить из головы мысли о нем; и к тому времени, как она подошла к носилкам и уселась в них, это удалось. Ей предстояла сейчас совсем неведомая и многоликая опасность.
* Приближенный фараона Джосера, почитавшийся после смерти полубогом: великий зодчий, спроектировавший его пирамиду, ученый и врач.
* Египтяне верили, что царство мертвых лежит “на Западе”, куда спускается на закате “Великий бог”, воплощавшийся в образе солнца и носивший в разное время суток разные имена: Ра-Хепри (“скарабей”) утром, Амон-Ра днем и Ра-Атум вечером. Каждый час дня и ночи, согласно “Книге мертвых”, соответствовал отрезку вечного кругового священного пути “Великого бога”.
========== Глава 14 ==========
Как-то, еще почти девочкой, Поликсене довелось издали посмотреть на дворцовый праздник – при дворе Поликрата Самосского. Гулянье, начавшееся в пиршественном зале, скоро перекинулось в сад. Шумное, грубое веселье, грохот барабанов и трещоток и дисгармоничное дуденье авлосов*, пьяные выкрики и разнообразнейшие непристойности, которые творили разнузданные гости, поразили Поликсену и внушили отвращение к пирам мужчин. Казалось, что на всю жизнь.
Отец поспешил увести ее, мать и брата, пока их не заметили; но девочка долго не могла уснуть. Дочь Антипатра, рано привыкнув задумываться о жизни, спрашивала себя, ворочаясь в постели, – неужели все могущественные мужчины так развлекаются? Неужели дорога на такие празднества может быть только распутным женщинам, которых мужчины в обычные дни презирают: как и говорил ей строгий и любящий отец?..
Но в саду фараона Поликсена не увидела ничего подобного: хотя подготовка к пиршеству, несомненно, уже шла вовсю. Вдоль дороги, ведущей ко дворцу, так же грозными статуями стояли стражники; правда, среди обвешанных ярко горящими фонарями деревьев было непривычно много людей, которые толпились, разговаривали, уступали дорогу чужим носилкам и давали указания своим рабам. Но все эти люди вели себя чинно – и среди них действительно оказалось необыкновенно много женщин. В длинных белых складчатых одеждах и в тяжелых сложных париках, которые предпочитали знатные египтяне обоего пола, жен легко было спутать с мужами, - но это только на первый взгляд.
Приглядевшись, взволнованная Поликсена увидела, насколько многообразны наряды приглашенных, прислушивавшихся к модам разных дружественных Египту восточных стран. Среди гостей немало было мужчин в одних поясах-схенти или длинных юбках, показывавших сильные тела, и женщин в облегающих и ярких платьях, с короткими и длинными многослойными рукавами, даже в нарядах, оставляющих одну грудь обнаженной: подобный наряд Поликсена уже видела на царевне Нитетис. И это были не блудницы – а жены, дочери или сестры высокопоставленных гостей, сами пользовавшиеся большим почитанием: Поликсена поняла это по обрывкам разговоров, по тому, как вежливо египтяне раскланивались с гостьями.
Но ей некогда было наблюдать – а следовало как можно скорее пройти в пиршественный зал, чтобы избежать неприятностей, даже несмотря на свою бдительную стражу. Поликсена чувствовала, что чужеземок среди этих столь влиятельных и свободно держащихся египтянок почти нет. Или только на первый взгляд?
Но, как бы то ни было, благородные египетские госпожи, несомненно, очень ревниво оберегают свое положение: если так ревниво свое положение оберегают даже египетские служанки…
Поликсену тронул за руку начальник ее охраны, тот самый иониец по имени Анаксарх, который в первый день сказал ей о несчастье с Ликандром. Коринфянка улыбнулась, радуясь поддержке.
- Госпожа, идем скорее вперед, - сказал ей стражник. – Кто знает, что будет, если тебя заметят!
Поликсена кивнула, и они быстро пошли вперед. У распахнутых двойных дверей дворца ее иониец коротко переговорил с египетскими стражниками. Поликсена заметила, что в широком длинном коридоре, кроме слуг, которые спешили туда-сюда с подносами, букетами цветов и факелами, почти никого еще не было, и в доме фараона еще стояла привычная торжественная тишина.
“Хотела бы я знать, что здесь творится, когда празднество в разгаре?” - подумала Поликсена.
Но почему-то ей представлялось, что даже в разгаре веселья такого, как при дворе Поликрата и других греческих тиранов, в доме божественного Амасиса не бывает.
Они зашагали вперед – несколько пар сандалий гулко стучали по камню; Поликсена полностью положилась на своих греков, которые хорошо знали дорогу. Без сопровождения в огромном дворце легко было заблудиться.
Несмотря на ранний час, коридоры были освещены; но когда коринфянка вошла в пиршественный зал, ее ослепил блеск огней, игравших на золоте, серебре, камнях, которые были повсюду. И даже люди казались ожившими дворцовыми украшениями. Переблескивали их воротники и браслеты, их умащенные тела. В зале уже были гости, хотя праздник еще не начинался, - египтяне тихо разговаривали и пересмеивались, сидя в креслах, на табуретах или просто на подушках у невысоких столиков, которые обслуживались по отдельности. Гости, казалось, составляли и одно целое, жаждущее наслаждений сборище, и были каждый сам по себе.
Это прежде всего бросилось в глаза эллинке – у греков принято было лежать на пирах: а здесь самое убранство зала задавало строгий тон всего вечера. Такого, на котором прилично быть многим благородным женам.
“Это возможно только тогда, когда женщины допущены к власти, - неожиданно подумала Поликсена. – Именно жены задают такой тон и порядок…”
В зал входили и рассаживались все новые гости; скользившие между столиками красивые юноши в одних набедренных повязках и девушки-рабыни в легких юбочках ставили перед ними закуски и вина и надевали на головы и на шеи венки. Мужчины с удовольствием посматривали на рабынь, но никто их не трогал. Это будет возможно только тогда, когда гости напьются и забудут о приличиях; но до забвения приличий еще долго, и, конечно, оргий в доме живого бога не устраивают…
“Где же Нитетис? – подумала Поликсена, все больше волнуясь; она схватила со стола свой кубок, который незаметно для нее наполнили, и сделала большой глоток вина. – Не забыла ли обо мне госпожа?”
И тут все в зале смолкло – гости и так не шумели, но внезапно наступила такая тишина, что можно было услышать жужжание мух над светильниками. В тишине прозвучали шаги нескольких людей, входящих в зал, и зычный мужской голос возгласил:
- Могучий Бык Маат, Месут-Ра*, Властитель Обеих Земель, его величество Яхмес Хнумибра – да будет он жив, здрав и невредим!
Еще до начала объявления царских титулов придворные начали поворачиваться ко входу, будто к источнику священного света, и утыкаться лицом в пол или в свои колени, кто сидел на табуретах; не видя ничего, и Поликсена, сидевшая на пурпурных подушках, распростерлась ниц. Она лежала, прижимаясь лбом и ладонями к холодному мрамору, и ощущала, как общий священный трепет захватывает ее существо. Потом, таким же неведомым образом, она поняла, когда следует выпрямиться.
Поликсена впервые в жизни близко увидела фараона.
Она знала и видела раньше издали, что Амасис стар, - вблизи он показался еще старее. Но, вместе с тем, показался эллинке и величественнее - она видела, как властен и цепок взор его подведенных черных глаз, как сурово сжаты губы, как хищно выдается нос и подбородок. В этом старческом лице сосредоточена судьба всего Египта, подумала эллинка; и снова вспомнила о своей царственной подруге.
Рядом с фараоном шла какая-то женщина – тоже немолодая, но заметно моложе его; тщательно накрашенная и красивая суховатой египетской красотой: готовой замереть в блаженстве вечности. Великая царица, мать наследника.
Амасис поднялся на тронное возвышение и воссел в кресло; его супруга заняла место в кресле у подножия трона. Вокруг нее расселись придворные женщины, которые вошли следом за владыками Египта.
Амасис резко хлопнул в ладоши, и праздник начался. Зазвучала музыка – переливы одинокой флейты в руках какой-то музыкантши; но главной музыкой были возобновившиеся разговоры и смех облеченных властью людей, которые уже составили несколько кружков в разных углах зала. Блюда и напитки начали разносить во множестве; запахи жареного мяса и луково-чесночных приправ защекотали ноздри. Люди были и вправду голодны, поэтому долгое время смотрели только в тарелки.
Поликсена тоже принялась за свою говядину с пряностями, огурцы и салат, гадая, когда же появится царевна. Или она вообще не придет?..
И вдруг внимание гостей привлекло что-то новое. Большая группа танцовщиц и музыкантов вошла в зал – египетские девушки, в длинных колышущихся прозрачных одеяниях и поддетых под платья поясах из разноцветного бисера, и юноши-лютнисты. Люди ахнули от изумления и радости, отодвигаясь в стороны и давая место артистам: предстояло давно знакомое и любимое зрелище.
Поликсена не ждала от египетского танца многого – но когда зазвучал нежный перебор струн и смуглые тела девушек начали изгибаться под музыку в необыкновенном согласии, эллинка вместе со всеми затаила дыхание. Египтянки откидывались назад, перебирая руками, как будто посреди зала расцветали огромные живые лотосы; две лютни звучали, будто переливы эфира. Танцовщицы гнулись во все стороны; то расходились, держась за руки и выступая хороводом, то опять соединялись в невиданные фигуры. Каждая соблазняла и увлекала зрителя – но не так, как одна женщина распаляет одного мужчину, призывая овладеть ею, а словно все вместе эти артистки овладели залом, вниманием и мужей, и жен. К лютням присоединились резкие, скачущие звуки гобоя; гости дружно ахнули, такой контраст дикая музыка составила с танцем – и так гармонировала с ним. Плавные движения девушек сменялись резкими – и опять их тела начинали изгибаться и течь.
– О Афродита, - прошептала Поликсена, забыв, что говорит по-гречески и призывает свою богиню. – Вот это Эрос невиданной власти!
Щеки коринфянки разрумянились, она тяжело дышала, как и другие зрители, чьи взгляды были прикованы к танцу. Но вдруг мелодия гобоя взлетела и замерла со взвизгом; девушки откинулись в разные стороны и замерли на полу, раскинув свои одеяния и простерев руки во все стороны – и молящим, и властным жестом.
Египтяне захлопали, засвистели.
- Божественно! Божественно! Да славится Хатхор, владычица танца! – выкрикивали и мужчины, и женщины; и Поликсена от всей души хлопала вместе со всеми. Правда, теперь эллинка не открывала рта, вспомнив об осторожности.
“Где же царевна?” - вновь подумала она; и тут одна из танцовщиц, в самом центре, встала на ноги. Остальные все еще лежали на полу, как будто побежденные ею и властью Хатхор.
Поликсена ахнула, и заахали все остальные; но следом за этим раздался гром аплодисментов.
- Нитетис! Да славится Хатхор! Да славится Нитетис, дочь Ра, цветок Те-Кемет! – в неистовстве выкрикивали чинные придворные, хлопая в ладоши и стуча ногами. Хлопал на своем возвышении сам фараон, слегка подавшись вперед и улыбаясь.
Одной, и самой главной из артисток, предводительницей танца, действительно была Нитетис. Царевна, в развевающемся белом полупрозрачном одеянии и многоцветном бисерном поясе, тяжелые золотые концы которого свисали между бедер, раскинула руки, приветствуя всех. Потом вышла из круга, прошагав между все еще распростертых женских тел; она могла бы пинать этих девушек ногами. Нитетис опустилась на подушки; совсем рядом с Поликсеной, как будто знала, где сядет эллинка.
Грудь Нитетис вздымалась, щеки и глаза горели, и под одеждой был виден сильный разворот прямых плеч и гордая спина. От нее сильно пахло миррой и немного – свежим потом; но Поликсена, ощутив этот запах, почувствовала, что охватившее ее во время танца желание еще усилилось. Коринфянка сглотнула.
- Царевна…
Нитетис взглянула на нее и непринужденно кивнула.
- Прекрасно выглядишь сегодня! Ты и не знала, что я так умею, правда? – спросила она. – Меня давно обучали храмовому танцу для богини – царские дочери у нас нередко бывают жрицами и предводительницами хора или танцев…
Поликсена склонилась к ней.
- И ваши царские дочери часто… выступают публично?
Это все еще казалось ей неслыханным, невиданным. И, к ее облегчению, Нитетис покачала головой.
- Нет, это редкость. Знатные девушки часто обучаются танцам и танцуют для богов или дома, для себя и семьи, но нечасто выступают в большом собрании… Но о моем искусстве фараон давно узнал, и дозволил мне радовать им свой двор.
Поликсена огляделась – артисты давно покинули зал, а гости опять были заняты едой и вином; правда, придворные теперь говорили и смеялись громче, глаза заблестели от возбуждения, но ее поразило поведение египтян. Греки на месте этих людей, да еще после эротического танца, уже повалились бы в пьяном безумии кто где сидел, увлекая с собою и женщин, и мальчиков… А египтяне словно бы уже забыли, что перед ними только что выступала сама царевна и прекраснейшие танцовщицы страны!
- Как у вас… строго, - сказала Поликсена. Она усмехнулась, прижав ладони к пылающим щекам. – Мне казалось до сих пор, что в вас мало жизни, Нитетис, - и что женщины имеют такую власть, потому что когда ты застываешь в безвременье, нет разницы, женщина ты или мужчина…
Нитетис хмыкнула.
- А теперь ты видишь, эллинка, что мы совсем не застыли – а только владеем собою гораздо лучше вас!
Поликсена оскорбленно рассмеялась.
- Нет, мне все еще кажется, что в вас просто мало жизни, - прошептала она по-гречески.
Египтянка в ответ на это протянула руку и сжала запястье подруги своей жаркой рукой: будто кольцом живого огня. Поликсена ахнула.
- Сильные мужчины, жаждущие власти, есть везде, и у нас их предостаточно… но главное, к чему устремляются мужские сердца и как они воспитываются, - прошептала дочь фараона. – Ты это скоро поймешь, как я.
Эллинка прикрыла глаза и шевельнулась всем телом, пытаясь освободиться от власти этой девушки. Нитетис усмехнулась алыми губами.
- Да что это с тобой?
Но, как видно, она прекрасно понимала, что делается с ее наперсницей. Априева дочь отвернулась от коринфянки и, не глядя, громко хлопнула в ладоши.
- Подай нам вина с пряностями, - приказала она подбежавшему рабу. – Живей! И еще меда и фруктов! Я хочу есть!
- Вечер только начинается, и люди будут говорить и наслаждаться зрелищами, а не только пьянеть, - проговорила она низким голосом, коснувшись щеки Поликсены. Сегодня ладони у Нитетис были не накрашены. – И мы с тобой еще успеем и поговорить, и насладиться.
* Древнегреческий духовой музыкальный инструмент, предшественник современного гобоя.
* “Сын Ра”: титулатура фараона, которую унаследовал Камбис.
========== Глава 15 ==========
Праздник продлился до раннего утра – но греческая гостья его окончания не увидела, как и ее царственная покровительница: остались только самые стойкие гости, казалось, задавшиеся целью перепить друг друга. В зале было еще несколько благородных женщин – жен или подруг гостей, тоже напившихся до бесчувствия; все они остались спать в пиршественном зале, на залитых вином подушках, среди объедков, которые подъедали поджарые дворцовые псы. Любое волшебство кончалось.
Однако Поликсена сохранила в своей груди после праздника радостное, а не тяжелое чувство; ей было стыдно, потому что танец египтянок разжег в ней неизведанные ранее желания, но это был радостный, любовный стыд. Эллинка старалась не думать о том, что будет, если о ее похождениях услышит брат. И где Филомен был в эту ночь? Опять стоял на страже – или веселился где-нибудь в другом месте?
Но брат мужчина: он всегда найдет, где и с кем повеселиться и с кем провести ночь, даже в чужой стране.
Царевна покинула празднество раньше Поликсены; шепнула подруге перед уходом, чтобы эллинка вышла со своей стражей немного погодя. За дверью будут ждать стражники царевны, которые и проводят Поликсену к госпоже.
Их в этот вечер немало людей заметили вместе; несомненно, слухи о том, что у царевны появилась наперсница-чужеземка, уже облетели дворец… но придворные едва ли слишком встревожились и едва ли придали этому большое значение. Разве мало приближенных женщин у царицы – а у младших цариц его величества? Среди них, как рассказала Поликсене высокородная подруга, были и сирийки, и вавилонянки*. А одна из цариц Амасиса была киренеянкой – полуэллинкой*….
Но все равно Нитетис и Поликсене следовало соблюдать осторожность: как это всегда делают женщины.
Поликсена после ухода Нитетис еще немного посидела, устало и уже почти безразлично поглядывая вокруг. Какие-то гости еще шумели по углам, поднимая чаши вина и смеясь чему-то своему, утомленные музыканты старательно играли, хотя их никто больше не слушал. Какие-то двое мужчин, рослые и чернобородые, - похожие на вавилонян, - зажали у заваленного цветами столика юного раба-нубийца и ощупывали его, громко восторгаясь его красотой. Поликсене стало жалко мальчика: в Египте, как видно, тоже случались такие вещи, как в Элладе, хотя и гораздо реже. Но потом коринфянка заставила себя отвлечься и только приказала проходившему мимо прислужнику принести воды. Напитков мужчин ей было уже достаточно…
Тронное возвышение и кресло главной царицы пустовали - престарелый фараон и его супруга давно покинули собрание, освятив своим явлением праздник и оставив гостей развлекаться, как им будет угодно.
Осушив чашу, коринфянка встала; в голове зашумело, но Поликсена, несмотря на то, что не привыкла пить, довольно твердо направилась к выходу. Она поискала глазами стражу. Стражники знатных господ приходили и уходили вместе со своими подопечными – а в течение всего празднества стояли у стен. Бедняги!
- Анаксарх! – громко позвала эллинка. Кто-то из еще трезвых египтян повернулся в ее сторону, что-то сказал… но ей было уже все равно. К Поликсене подошел рыжеволосый статный начальник охраны и поклонился.
- Госпожа?
- Идем отсюда, - приказала Поликсена. Она наморщила лоб и взялась за голову. – Ты не устал?
- Нет, госпожа, - с легким удивлением ответил иониец.
Он даже придержал ее за плечи, видя, что ее качает; и Поликсена была за это благодарна. Остальные стражники присоединились к ним; эллины вышли под замирающую музыку и звон чаш.
В коридоре оказалось так же торжественно пусто, как и до начала пиршества. Но когда эллинка со своей охраной появилась из дверей, к ней тут же подошли двое воинов-египтян. Поклонившись, один из стражников сказал, что они проводят ее к царевне.
Поликсена, быстро прикинув, что делать, повернулась к своим грекам.
- Анаксарх, вы, конечно, устали… ступайте подождите меня у входа. Стражники царевны проведут меня куда надо, а если я останусь, вам скажут…
После небольшого колебания, переглянувшись с товарищами, рыжеволосый иониец кивнул.
- Хорошо, госпожа.
Эллины ушли; Поликсена едва удержалась от того, чтобы позвать своих мужчин или самой побежать за ними…
Но нельзя. Она должна быть сильной, чтобы удержать свое положение.
Когда они дошли до погруженных в темноту покоев царевны, Поликсена почувствовала себя совершенно трезвой, хотя и очень утомленной. Она мечтала только о постели. Но где ей спать? Там же, где она ночевала, когда оставалась у царевны в первое посещение дворца, - на тюфячке в ногах у госпожи?
Хотя ей ли разбирать…
Пройдя гостевую комнату, где Поликсена увидела смутный белый силуэт служанки, она оказалась в благоуханной спальне Нитетис – которая казалась совершенно пустой. Но тут в комнате прозвучал царственный голос.
- Это ты?
- Да, госпожа, - так же негромко отозвалась Поликсена.
Зашуршали льняные простыни на кровати.
- Я же говорила тебе называть меня по имени!
- Слушаю… Нитетис, - ответила коринфянка, запнувшись, но улыбаясь. Она чувствовала, что улыбается и Нитетис.
Вдруг эллинке пришло в голову: зачем царевне было приглашать ее в свою спальню, если в прошлый раз Поликсене отводились собственные покои?
Какая глупость и самонадеянность! Конечно, эти комнаты сегодня заняты: стоит только вспомнить, какая пропасть гостей собралась на фараонов праздник!
- Ложись… вон туда, - с царственной кровати протянулась смуглая тонкая рука, блеснул в слабом ночном свете алый ноготь на вытянутом пальце. – Я приказала принести для тебя кушетку, ее уже застелили!
- Благодарю тебя, - ответила Поликсена с радостью. Она увидела у стены напротив кровати царевны красивое низкое ложе из акации, застеленное белыми льняными простынями. Сбросив свою серебристую накидку на спинку стула, эллинка села на кушетку и разулась. Потом сразу легла, натягивая на плечи простыню.
Глаза у эллинки уже закрывались, но с нее сразу же слетел сон, когда она неожиданно услышала вопрос своей госпожи.
- А ты никогда ничего не делала, чтобы успокоиться?
- Успокоиться?..
Каким-то чутьем Поликсена сразу поняла, о чем идет речь. Она потерла друг о друга колени, потом вытянула ноги: опять ощутив ту же дрожь, тот же жар, что испытала во время священного танца царевны.
Поликсена повернулась на бок, лицом к кровати, - хотя не могла снизу ничего видеть, только сбитые белые простыни и кисейный полог, который колыхал ветер, задувавший в окно.
- О чем ты говоришь, царевна? – спросила эллинка. Во рту у нее пересохло.
- Наши врачи говорят, что это очень вредно - терпеть, когда тебя сжигает желание. И мужчинам, и женщинам, - совершенно непринужденно ответила египтянка. Поликсена чувствовала, что Нитетис смотрит на нее сверху вниз и улыбается, хотя сама госпожу видеть не могла.
- Разве ваши врачи не учат такому? – спросила дочь фараона.
- Может быть, - наконец сказала Поликсена, когда обрела дар речи. – Но мне никогда не доводилось слышать…
Нитетис засмеялась. Она потянулась со стоном, с наслаждением ощущая свое тело танцовщицы.
- Вы воспитываете прекрасных борцов и воинов, я знаю, - сказала египтянка. – Но во многом вы невежественны, особенно в том, что касается женщин. Я тебе объясню завтра, - прошептала она.
Поликсена почувствовала, что щеки у нее снова пылают, а в теле нарастает тяжесть томления. Эту жажду должно унять мужчине… но что делать, когда мужчины нет и сойтись с ним еще долго будет невозможно?
“У меня два поклонника, каждый из которых не пускает ко мне другого… А брат хочет сватать мне еще и третьего… И я должна прежде всего хранить верность наследнице престола, от которой зависит судьба Египта!”
Поликсена вздохнула, сжимая кулаки.
“Ананке, Ананке, что это значит?”
Она вдруг почувствовала, что Нитетис уже спит. Поликсена закрыла глаза и опять увидела Априеву дочь: встающую под громовые рукоплескания среди побежденных ею женщин…
Немного поворочавшись, коринфянка тоже заснула.
***
Проснувшись, Поликсена вначале изумилась тому, в каком месте находится; а потом испугалась. Она же так и не сказала своей охране, что остается!
Поликсена быстро села. Она нашарила на полу сандалии и сунула в них ноги, пытаясь разглядеть со своего места, встала ли уже царевна. Обувшись, коринфянка поднялась и увидела, что кровать Нитетис пуста.
Тут же Поликсена вспомнила о вчерашнем обещании своей покровительницы – и ей тотчас захотелось бежать отсюда вон. Но это было никак невозможно.
Эллинка услышала торопливые женские шаги, и быстро повернулась… но уже знала, что идет не Нитетис. Это оказалась ее служанка, Астноферт, похожая на Та-Имхотеп как сестра… а может, она и была сестрой ее рабыни?
- Царевна уже давно встала и сейчас завтракает, а мне приказала позаботиться о тебе, госпожа, - поклонившись, сказала Астноферт. – Идем мыться.
Египтянка почти приказывала ей: впрочем, иного и не приходилось ждать. Эллинка кивнула.
Утром царевна не принимала ванну, как и многие египтяне, - ее сверху обливали водой, которая уходила в отверстия в полу купальни. Поликсена узнала, что все эти умывальные приспособления были придуманы в Египте многие сотни лет назад… еще когда греки были дикими козопасами.
Когда Астноферт вытирала ее, в купальне раздались шаги, которые Поликсена сразу узнала. Нитетис!..
Египтянка вошла, смеясь и простирая руки; на ней была только набедренная повязка, волосы распущены, а на лице никакой краски. Так вот какая она на самом деле – совсем иная, а все такая же…
Астноферт сразу же отступила, кланяясь властительнице; с плеч Поликсены упало полотенце, а она даже не нагнулась его подобрать. Нитетис поцеловала подругу, нисколько не смущаясь ее наготой.
- Не могла сесть за стол без тебя, - улыбаясь, сказала дочь фараона.
Она повернулась к Астноферт и сделала ей знак уйти; женщина сразу же, кланяясь, попятилась к выходу. Поликсена подумала, что даже не спросила ее – не родственница ли она Та-Имхотеп.
Эллинка хотела одеться, но царевна удержала ее.
- Погоди, - ласково сказала она, погладив руки наперсницы. – Я вчера тебе обещала… Я не могу позволить моей подруге мучиться.
В ее голосе опять прозвучали обычные повелительные нотки. Поликсена уронила руки вдоль тела и закрыла глаза, почувствовав, как Нитетис откинула волосы с ее шеи и приблизила губы к ее уху.
- Снаружи никто не услышит нас… а ты слушай меня и учись. Это священное и целительное искусство, - прошептала египтянка.
Внизу живота у Поликсены опять разгорался костер, и она чувствовала, что Нитетис охватывает такое же пламя. Пламя, сжигающее и мужей, и дев, когда приходит их черед.
Поликсена покинула дворец, получив дозволение взять Ликандра в свою стражу – но это была малость в сравнении с тем, что она узнала и получила здесь во время пиршества и на следующий день.
Египтяне, до сих пор представлявшиеся коринфянке восточными варварами, изумляли ее снова и снова: и знаниями, и Эросом. Иногда ей казалось, что ее разум не выдержит. А ведь она ученица Пифагора, которой и так уже известно много более, чем простым людям!
Сколько из того, что узнала она, знает Филомен? Как же мало Поликсена и ее брат знали друг о друге, хотя столько времени провели в разговорах!
А политика неотделима от житейских дел – и житейские мелочи, любовные и семейные неурядицы царственных особ способны потрясать мир. Нитетис сказала Поликсене за обедом, помимо прочего, что Камбис просил фараона прислать ему глазного врача – великий перс тоже прослышал об искусстве египетских целителей.* Пока еще Египет был в мире с Персией. Но достаточно одной ошибки – или преднамеренного шага с той или другой стороны, чтобы Камбис двинул свои войска на Черную Землю.
Божественная Нитетис! Возлюбленная госпожа, цветок Египта… как же ей тяжело одной, если она так привязалась к никому не известной эллинке и в ней черпает свои силы? Нитетис сказала, что скоро, возможно, покинет Мемфис и возьмет с собой, в своей свите, и Поликсену. С Поликсеной, конечно, поедет Ликандр и ее египетские слуги. А брат?..
Чем выше поднимается человек, тем больше нитей чужих судеб он обрывает, когда трогается с места и переменяет свою жизнь.
Ликандр очень обрадовался, когда услышал предложение взять его в свою стражу. Лаконец сразу же согласился. У него в Египте не было родных – Ликандр, как и семья Поликсены, попал сюда с Самоса, куда приехал с военным отрядом, посланным лакедемонянами на помощь Поликрату для усмирения собственных подданных. Ликандр не достиг еще, по понятиям спартанцев, возраста зрелости – тридцати лет; и хотя был старше Филомена, не спешил обзавестись подругой.
Он уже нашел себе царицу сердца… Поликсена знала, как высоко в сравнении с другими эллинами ставят женщин лаконцы. Что будет с ним, если его надежды разобьются?
Но это решать не Поликсене, а царевне Нитетис и ее египетским приближенным. Никогда еще эллинка не чувствовала над собою такой власти Египта.
* Вавилон в описываемый период еще не был столицей Персии, хотя уже вошел в состав державы Ахеменидов. При Кире Великом и Камбисе столицей были Пасаргады, хотя уже Кир II начал строительство Персеполя.
* Киренаика – историческая область на территории современной Ливии, к VII в. до н.э. подпавшая под греческое владычество. Одной из жен Амасиса II была киренская царевна Лаодика.
* На самом деле существует такая версия завоевания Египта персами, выдвинутая Геродотом: якобы именно врач, присланный Камбису из Египта и негодовавший на то, что его разлучили с семьей, посоветовал царю посвататься к царевне Нитетис.
========== Глава 16 ==========
Филомен не появлялся дома уже две недели* и не виделся с Поликсеной, хотя его сестра посещала дворец после праздника еще три раза, по приглашению своей госпожи. В первые два раза они вели только ученые разговоры – Нитетис взялась изучать персидский язык и звала свою наперсницу не столько ради помощи, сколько ради ее общества. Априевой дочери, как видно, хотелось вовлечь единственную подругу во все свои дела, чтобы они стали совсем родственными душами…
Нет, конечно, - далеко не во все дела. Они с Нитетис уже многое понимали друг о друге. Их связала не столько филия – искренняя греческая дружба-любовь, не оставлявшая места тайнам, сколько восточный любовно-политический союз. Нитетис едва ли не больше всего ценила в новообретенной подруге ум и способность молчать и умалчивать всегда, когда это необходимо.
К Нитетис для занятий персидским языком приходил чернобородый переводчик-вавилонянин по имени Арианд – Поликсене показалось, что это тот самый, который на пиру забавлялся с черным мальчиком-рабом. Но, конечно, Поликсена ничего не говорила; азиат же держался маслено-учтиво, без конца кланяясь и пересыпая свою искаженную египетскую речь множеством цветистых любезностей, обращенных к обеим подругам.
В третье свое посещение Поликсене пришлось утруждать не ум, а тело – царевна позвала ее поплавать в дворцовом бассейне и позаниматься гимнастикой вместе. Нитетис жадно выспрашивала и смотрела, какие упражнения любит сама эллинка. Грубые силовые упражнения, которым Поликсену обучил брат, Нитетис не понравились; Поликсене же не понравились текучие, замедленные движения египетской гимнастики, хотя она уже знала, что отточенность таких движений у египтян считается высшим совершенством. Но они с удовольствием позанимались вместе, несмотря ни на что.
Когдаони мылись после занятий, Поликсена спросила госпожу о брате – где он, как он сейчас.
Коринфянка знала, что с Филоменом все хорошо, хотя брат и избегал ее. Будь с ним неладно, она поняла бы по лицу царевны: Поликсена уже достаточно научилась читать по лицу Нитетис, хотя египтянка искусно вводила в заблуждение тех, кто ее не знал.
И в самом деле, в ответ на ее вопрос Априева дочь спокойно улыбнулась и сказала:
- Филомен здоров и будет стоять в карауле завтра с утра. Но я думаю, что пора бы послать его на настоящее дело.
Поликсена отступила от египтянки – как была, обнаженная.
- Настоящее дело?..
- Я прекрасно вижу, что Филомен тяготится и оскорблен своим положением, как не был бы оскорблен на его месте никто другой, - ответила Нитетис. Она вздохнула. – Конечно, твоему брату не нравится возвышение сестры! Я посоветовалась с царским казначеем, и мы решили отправить твоего брата в важный поход, чтобы Филомен показал, чего стоит.
Царевна усмехнулась.
- Охранять мои двери в доме его величества, полном наших воинов, - конечно, почетная служба, но слишком скучная. И на нее я могу взять любого!
Увидев ошеломленное выражение лица Поликсены, Нитетис холодно нахмурилась.
- Ты ведь не думала, надеюсь, что фараон раздает свои милости просто так?
Поликсена качнула головой, пытаясь прийти в себя.
- Но куда вы пошлете его?..
- На Самос, к тирану Поликрату, - ответила Нитетис. – Его величество Яхмес по-прежнему дружен с вашим царем, а тот опять запросил военной помощи… против персов или собственных подданных, ему не дают покоя и свои, и чужие. У счастливого Поликрата все совсем не так благополучно, как у нас!
Алые губы Нитетис скривились. И в Египте все было далеко не благополучно – но, конечно, Черная Земля по-прежнему оставалась источником великого богатства и всеобщего вожделения.
- Если Филомен вернется с войском, хорошо исполнив свое дело, царский казначей подарит ему землю где-нибудь в Дельте. Там самая лучшая земля. И, может быть, даст чин военного начальника в нашем греческом войске – чтобы ваша прославленная греческая храбрость не оставалась невостребованной!
- Так вы…
Поликсена прикрыла рот рукой.
“Так вы хотите навеки разделить меня с братом и навеки сделать нас своими должниками, чтобы мы пустили корни на вашей земле”, - хотела сказать эллинка.
- Что? – спросила царевна, пристально глядя на наперсницу.
Лицо прекрасной Нитетис было спокойным и очень холодным.
Поликсена опустила глаза.
- Ничего.
“Вот это и называется восточной политикой… Это даже не египетская, а азиатская, персидская политика! Вот что они делают со всеми эллинами!”
Нитетис подошла к ней и провела рукой по влажным волосам коринфянки.
- Ты недовольна?
Поликсена покачала головой.
- Нет, госпожа.
В этот раз египтянка ее не поправила. Она улыбнулась.
- Вот и хорошо. Тогда идем сейчас обедать, а потом меня ждут обязанности в храме Нейт. Ты ведь помнишь, что я жрица?
Поликсена поклонилась.
Потом, выпрямившись, она замерла, глядя в обрамленное прямыми черными волосами бледное лицо царевны, казавшееся в полумраке купальни особенно нездешним.
- Скажи мне, царевна… если тебя не оскорбит мой вопрос…
Нитетис кивнула.
- Спрашивай.
- Ты по-прежнему веришь в богов Та-Кемет?
Нитетис улыбнулась.
- В матерь богов Нейт я верю, - сказала египтянка. – Именно Нейт дала мне то, что отличает меня от других… И скоро мы с тобой поедем в священный Саис, где я воспитывалась, где седалище Нейт, - ты, надеюсь, помнишь?
Поликсена снова поклонилась.
Они с Нитетис молча оделись и так же молча направились обедать – как всегда, в уединении собственных комнат царевны. Перед расставанием Поликсена попросила разрешения увидеться с братом, и получила его.
***
Филомен после столь долгой разлуки показался сестре и словно бы постаревшим, и присмиревшим. Он больше не обвинял ее ни в чем, а только расспросил, как у нее идут дела, и улыбался, когда сестра рассказывала о своих успехах у Априевой дочери. Но у Поликсены только усилилось чувство, что брат очень от нее далек – и тот, кто с такой восточной учтивостью внимает ей сейчас, не настоящий Филомен, а его личина, которую видят египетские начальники.
Лишь перед расставанием брат обнял ее с прежней сердечностью, а Поликсена всхлипнула в его сильных руках.
- О Филомен! Может быть, тебя убьют!..
Брат обхватил ее лицо ладонями и взглянул в темные глаза. Улыбнулся.
- Может быть. Но думаю, что останусь жив, милая сестра, - чувствую, что моя слава и моя погибель не в этом походе.
Он поцеловал ее в лоб и прижал к груди, как бывало. Они долго не размыкали объятий.
- Береги себя… и царевну, - наконец сказал молодой эллин. Он усмехнулся. – Ты ведь с ней тоже куда-то поедешь?
Поликсена кивнула. Отвернувшись, коринфянка смахнула слезы.
Они разошлись, пообещав друг другу найти случай проститься. Как Поликсена уже отпускала брата в Саис, но это было совсем другое дело. А сейчас – даже старый плащ, сестрин подарок, он снял с себя, вместе с покровительством Артемиды.
Проводить брата Поликсена отправилась вместе с Ликандром и двоими воинами охраны. Она подумала, как давно уже не видела пифагорейцев. И как Поликсена могла бы увидеть их, если теперь почти не ходит пешком!
Она вместе с другими мемфисцами увидела, как отплывают царские корабли, - но брата ни на одном судне не разглядела. С острой болью в груди Поликсена поняла, что рада этому. Воителя не годится провожать слезами.
Филомен, однако, видел сестру среди провожающих – он стоял, облокотившись о борт корабля, рядом с верным другом, и смотрел назад, пока розовый гиматий не затерялся на берегу. Потом коринфянин повернулся к Тимею.
Филомен сплюнул в священный Нил. Со своей черной бородкой и усами, сменившими юношеский пух, в египетских бронзовых доспехах и широком белом египетском плаще коринфянин выглядел бывалым солдатом.
- Тебе не кажется, что мы с тобой счастливцы, друг?
Могучий Тимей улыбнулся. Ветер расшевелил копну его светлых волос.
- Как Поликрат?
Его филэ до сих пор не получил никакого повышения – и Филомен чувствовал, что и дальше египтяне будут продвигать по службе его одного: если, конечно, станут. Но, как бы то ни было, покровители коринфского царевича твердо намерены разрушить их диас*.
- Ты мне не завидуешь? – неожиданно спросил Филомен.
Тимей покачал головой. Он взял друга за руку.
- Нет, и никогда не завидовал, филэ. У тебя особая судьба, Филомен, как и у твоей сестры. Ты ведь знаешь, как все мы дивимся на вас обоих! Но кому боги дают много, у тех много и отнимают, - вздохнул его друг.
Филомен кивнул. Он снова сплюнул в великую реку. И ничего больше не сказал, продолжая, прищурив темные глаза, смотреть на удаляющийся Мемфис.
* Египетская неделя длилась одиннадцать дней.
* Диас – союз воинов-любовников у греков.
========== Глава 17 ==========
Аристодем, сын Пифона из Афин, медленно возвращался к себе домой: один, как, бывало, шел с собраний пифагорейцев в Мемфисе. В сумерках здесь, в Навкратисе, намного легче было вообразить, что гуляешь по улицам родных Афин: белые, открытые дома с колоннадами и фонтанами, светлые хитоны юношей и гиматии почтенных мужей, которые ходили группами и парами, обнимались, смеялись и спорили, как в Элладе. Но Аристодем шел домой без друга.
Все, кого он любил, его братья и товарищи, остались в Мемфисе… и не только они. Там осталась та, о которой он грезил ночами. Дни бывший философ посвящал тому, чтобы добиться этой девушки: он, воспользовавшись давними связями мемфисских греков с Навкратисом, занялся торговлей, продажей и перепродажей оливкового масла, которое расходилось в Египте намного лучше, чем в Элладе, и которое эллины ввозили сюда, как серебро и вино. И сын Пифона уже начал преуспевать – совсем скоро он вернется в Мемфис, обнимет старых друзей, отца с матерью и братьев и предложит Филомену, сыну Антипатра из Коринфа, - заносчивому царевичу-изгнаннику, - выкуп за свою невесту и его единственную любимую сестру…
Кому еще Филомен мог бы отдать Поликсену? Разве велик его выбор на земле восточных варваров, что бы этот коринфянин ни мнил о себе?
Аристодем так задумался, что не уступил дороги какому-то пьяному, который, как и он сам, возвращался в потемках домой один: шедший позади неизвестный грек пошатнулся и схватился рукой за его плечо. Выругавшись, Аристодем повернулся и с силой оттолкнул его… и тут же застыл на месте, вперившись в гуляку. Тот так же смотрел на него, на глазах трезвея.
- Теон?..
- Аристодем, сын Пифона? Аристодем?.. – прошептал такой же высокий и светловолосый, как он сам, молодой афинянин.
- Как ты здесь оказался? – воскликнул философ, сделавшийся торговцем.
Теон, уже совершенно протрезвевший, мрачно усмехнулся: казалось, встреча с дорогим другом его совсем не обрадовала.
- Здесь не один только я, Аристодем! Здесь Агафокл-киренеянин, Кадм, сын Деметрия из Фив, Мелеагр, Эврилох, Перикл…
Аристодем бледнел, слушая, как Теон перечисляет имена братьев-пифагорейцев.
- Вас изгнали из Мемфиса? Всех учеников Пифагора? – воскликнул он, схватив себя за белокурые волосы и тут же отпустив их. - А где сам учитель?..
- Успокойся, друг Аристодем! Изгнали не учеников Пифагора, - Теон обнял его за плечи, дыша на него египетским вином. – Изгнали не философов - и не афинян, и не фиванцев, и не коринфян! Из Мемфиса погнали всех греков без разбору!..
Теон всхлипнул в плечо друга; Аристодем обхватил его, удерживая от падения, а потом сжал его плечи и встряхнул, вынуждая говорить. Сын Пифона смотрел на друга в неверии и отчаянии, сжав зубы.
- Как это погнали всех?.. А как же фараон собрался воевать? У него большая часть армии – наемники! Он обезумел?
Теон развел руками, смеясь.
- Может быть… Но навряд ли. Это какая-то политика, нам неизвестная: думаю, египтяне выкрутятся, им это привычно. И ведь у Амасиса не одни только греки, у него в войске полно азиатов и ливийцев, которые для египтян намного ближе и привычнее в обхождении, чем мы…
- А как же мои родители? А Аристон? А Хилон, Калликсен?.. – воскликнул Аристодем, мертвея от мысли о своем отце, матери и братьях.
- Аристон и Хилон здесь: я завтра отведу тебя к ним, они сами искали тебя, - поспешно ответил Теон, успокаивающе вскинув ладони. – А твои отец и мать с младшим братом остались в Мемфисе. Моя семья тоже там. Ободрись! Не все уехали или разорились, кое-кому повезло уцелеть. И сам учитель с ними!
Аристодем прервал его жестом, полным отчаяния.
- А как же Поликсена и ее брат, Филомен? Где они сейчас?..
Теон вскинул красивую белокурую голову; серые глаза его прищурились и заиграли искорками.
- О, - со вкусом сказал молодой философ. – Вот это история, которую стоит послушать! Может быть, пойдем к тебе, Аристодем?
Друг кивнул, застыв в новом страшном предчувствии; и тогда Теон взял его под руку, и афиняне вместе направились к дому Аристодема, который был уже виден в конце улицы – белый глиняный дом, но построенный по греческому образцу.
- Ты знаешь, конечно, что Филомен стал воином фараона, - опять начал Теон, как только они продолжили путь. Аристодем кивнул, напряженно вглядываясь в лицо друга. – Вскоре после того, как ты уехал, сына Антипатра взяли в царскую стражу, в охранители царевны Нитетис. Ты слышал, разумеется, о ней?
- Слышал, - Аристодем кивнул. – Так что же? Что же Поликсена?
- Вскоре следом за братом забрали во дворец и ее, - Теон печально усмехнулся. – Твою Поликсену приблизила к себе та же божественная Нитетис, эта прекрасная саисская жрица, дочь покойного Априя… Сестра Филомена теперь наперсница египтянки, ближайшая подруга, которая часто посещает дворец по приглашению госпожи. Они так близки, что часто едят за одним столом… и спят в одной спальне, - совсем тихо закончил Теон.
Афиняне остановились друг напротив друга на узкой полутемной улице. На лице Теона была смесь торжества и отвращения к египтянам; Аристодем же побелел как мрамор. Только на щеках выступили яркие пятна.
- Это правда? Ты уверен? – наконец дохнул он; Аристодем пошатнулся, схватившись за грудь, и друг поддержал его под руку.
- Мне стоит продолжать? – серьезно спросил Теон, когда Аристодем отдышался. – Ты еще не достаточно услышал?
Аристодем вырвался и топнул ногой.
- Продолжай, вороны с тобой!.. Ты мне не ответил – это все правда, что ты сейчас сказал о Поликсене?
Влюбленный безумец так смотрел на друга, что тот отступил на несколько шагов; но потом остановился. Он глядел на Аристодема сочувственно и серьезно, оставив зубоскальство.
- Это правда, к несчастью, - сказал Теон. – Об этом говорит весь дворец Амасиса, и шепчутся за пределами дворца. Поликсену не раз видели выходящей по утрам из царской купальни или опочивальни госпожи…
Аристодем опять вцепился себе в волосы и прикрыл глаза; молодой афинянин весь дрожал мелкой дрожью.
- И что же моя невеста делает в спальне царевны? – прошептал он.
- Не знаю, Аристодем, - Теон опять позволил себе усмехнуться, но невесело. – Я не прятался под их ложами и не подслушивал под дверями!
Афиняне долго смотрели друг другу в глаза.
Потом Аристодем кивнул с видом полного понимания и решимости; он расправил сильные плечи.
- Все равно! Я дал клятву Афродите, что…
- Я еще не договорил, - Теон покачал головой. – Поликсену теперь всюду сопровождают не только наемники, которых прислали ей из дворца, но и атлет Ликандр. Ты помнишь его?
Красивые губы белокурого философа искривились теперь в презрении.
- Этот здоровенный тупица?
- Он не тупица, - серьезно сказал Теон. – Он спартанец. Когда Поликсене прислали стражников, Ликандр один встал на защиту ее дома, подумав, что на имущество Филомена и Поликсены наложен арест…
Аристодем сжал кулаки.
- Все равно! Я дал клятву богам, что добьюсь ее!
- Я вижу, - кивнул Теон. – Только принесет ли тебе радость обладание такой женщиной? Теперь?..
- Ты не понимаешь, - прервал его Аристодем. – Поликсена не просто женщина, она единственная, перед которой я преклонил колени! А ты – единственный, кому я в этом признался! Ты думаешь, я могу такое забыть?..
Теон усмехнулся, прищелкнув пальцами.
- Ты ли один, мой ученый друг? Ликандр ходит за ней и охраняет ее дом, не требуя платы, как верный пес, - сказал он. – Полагаю, что наша разумная дева сама ему делает подарки… И полагаю, что он тоже преклонял перед нею колени, хотя лаконец никому этим не хвалился.
Аристодем склонил голову и прошептал, как в бреду:
- Все равно… Клянусь всеми олимпийцами, что сестра Филомена будет моей, и я заставлю ее забыть все, чем ее одурманили здесь. Женщина никогда не сможет затмить в сердце коринфянки мужчину и сородича, как бы прекрасна и умна та ни была!
- Афродита Урания тебе в помощь, - Теон отвернулся, видя, что отговаривать Аристодема бессмысленно. – Только хочу предупредить тебя, друг, что твоя несравненная нимфа уехала со своей госпожой в Саис, в главный египетский город жрецов, где сама Нитетис служила Нейт. Лаконца они тоже взяли с собой. А Филомен отправился с войском на Самос, помогать тирану!* Его отправил сражаться за себя старый фараон! – рассмеялся афинянин. – Когда же Филомен вернется, его наверняка осыплют египетским золотом…
- Если он вернется, - сказал Аристодем, сжимая губы.
Он взглянул на Теона: казалось, решив что-то окончательно, афинянин закрылся для своего друга.
- Идем ко мне, как ты хотел! Ты ведь останешься у меня ночевать?
- С радостью, Аристодем, - Теон улыбнулся и приобнял его, но Аристодем не ответил на объятие.
Вдвоем афиняне быстро дошли до небольшого, но красивого и уютного дома, который поклонник Поликсены снимал в Навкратисе и скоро надеялся приобрести в собственность.
Усадив друга на собственное ложе, Аристодем с помощью своего мальчика-раба принялся накрывать на стол: принес оливок, свежего сыра и хлеба, корзину винограда и фиников и большой кувшин вина из Дельты.
- Славно ты устроился! – воскликнул Теон, похлопав замершего перед ними юного прислужника по стройному бедру. – Клянусь Аполлоном, я бы сам давно переехал в Навкратис, не будь в Мемфисе Пифагора!
Аристодем мрачно взглянул на него, и Теон, подняв руки и извинившись улыбкой, замолчал.
Друзья улеглись рядом и стали ужинать; вначале, хотя прижимались друг к другу тесно, философы были далеки друг от друга мыслями и ничего не говорили, но вскоре дары Диониса сблизили их, как не могли бы слова. Вино сперва развязало им языки, а потом бросило их в объятия друг друга; афиняне припали друг к другу на плечо, перемежая слезы с проклятиями египтянам и всем варварам на свете. А потом они заснули вместе, найдя в этом утешение, как когда-то давно.
Утром Теон повел Аристодема на свидание вначале с его собственными братьями, искавшими здесь места и пристанища, а потом со всеми их мемфисскими друзьями-эллинами. Они закатили пирушку, на которую позвали смазливых греческих музыкантов, радовавшихся любому случаю заработать, и египетских танцовщиц. Одну из них Аристодем увлек на свое ложе. Но и в ее объятиях он представлял себе Поликсену: незнакомое, крепкое и загрубелое от работы, но столь желанное тело, темные, но не черные, как у египтянок, глаза, руки, запах – каждый проклятый миг!
Протрезвев, Аристодем выгнал свою любовницу, которая зашипела, как мерзкая египетская кошка, и осыпала его проклятиями, половину которых он не понял. И обрадовался этому: египетские проклятия в последнее время вызывали в нем безотчетный страх.
Вернувшись с этого убогого симпосиона домой, Аристодем достал из сундука в углу своей спальни завернутую в льняную тряпицу драгоценную серебряную статуэтку небесной Афродиты – Урании. Он помнил слова своего насмешливого друга, но воспринял их не так, как Теон, возможно, желал.
Держа в ладонях маленькую богиню любви, Аристодем долго шептал молитву ей. Потом поцеловал Афродиту и не стал убирать ее в сундук – оставил на письменном столе, за которым сверял свои счета. Он не боялся, что мальчишка-раб ее стащит.
Образ Афродиты скоро сменил образ живой возлюбленной – ее низкий смуглый лоб под повязкой, низко лежащие и прямые, как у Афины-девы, густые брови. Что-то новое вошло в душу философа в эти мгновения. Прежде он желал обладать Поликсеной – теперь же жаждал добиться ее любви. Чтобы ее темные глаза обращались на него с таким же восторгом, как, должно быть, на эту царевну Нитетис, чтобы она спорила и рассуждала с ним так же горячо…
Снова обратив взгляд на богиню, Аристодем шепотом повторил клятву добиться коринфской царевны.
* Хотя история афинской демократии начинается несколько позднее, с 500 г. до н.э., взгляды, способствовавшие ее формированию, несомненно, начали складываться ранее. Именно с расцветом политической демократии совпал расцвет античной культуры.
========== Глава 18 ==========
Царская флотилия не вся доплыла до Самоса – два из семи кораблей потопила буря, разыгравшаяся у самых берегов Поликратова острова. Как будто Колебатель земли* противился приказу фараона.
Корабль, на котором плыли Филомен и Тимей, оказался совсем близко от страшного водоворота, в который затянуло тонущих людей, снасти, обломки дерева; даже матросы пришли в ужас и растерялись. Они повалились на колени, бросив попытки выправить парус, гребцы выпускали из рук весла, и все вместе они возносили молитвы египетским богам, которые никогда не знали моря и не властвовали им…
Филомен опомнился одним из первых; он закричал на египтян, и громовой голос Тимея перебил крики друга. Тимей вырвал весло у какого-то перетрусившего гребца и, спихнув его со скамьи, сам начал бороться с бурей; Филомен же бросился к мачте…
Эллины почти ничего не понимали в морском деле, но были рождены для этой науки; и их пример вдохновил начальника корабля, матросов и даже рабов. Титаническими усилиями они преодолели тягу, возникшую на месте гибели кораблей, и спасли все остальные суда фараона.
Потом Филомен, с режущей болью в груди после такого труда, с руками и ногами, налившимися свинцом, долго сидел на палубе рядом с таким же обессиленным Тимеем; вода по-прежнему хлестала в борта, и оба промокли до нитки, но наемники Амасиса уже не обращали на это внимания. Эллины думали, что только что уплыли от места гибели товарищей – не думая ни о чем, кроме собственного спасения.
Вот так и бывает в жизни, когда боги испытывают людей…
Но что еще они могли бы сделать?
Коринфский царевич взглянул на любимого друга, и оба бледно улыбнулись, а потом привалились друг к другу, взявшись за руки; Филомен положил растрепанную черноволосую голову на могучее плечо Тимея. Если египтяне и подумали что-нибудь дурное, видя это, никто ничего не сказал. Они больше об этом и не заикнутся.
Египтяне были плохими мореходами – не очень-то дружили с морем и персы, но даже азиаты опережали в мореплавании надменных детей Та-Кемет. Греки же превосходили их всех, и Поликрат оснастил лучший флот в известных им морях…
Быть может, им следовало пойти на службу к Поликрату? Чем самовластный самосский правитель хуже Амасиса?
“Поликрата скоро ждет крах, как фараоновы корабли, - подумал Филомен. – Поликрата и его царство. А вот Египет устоит, хотя его корабли и гибнут, - но пирамиды и храмы Та-Кемет смеются над вечностью…”
Они причалили благополучно, в пустынной части острова; и начальник кораблей сразу же отправил к царю конного гонца, с сообщением о прибытии подкрепления.
Египтяне так же, как избегали моря, не любили и лошадей – они поздно познакомились с ними и почти не пользовались конями в войске, кроме боевых колесниц. И своих вестников подданные фараона отправляли вверх и вниз по Нилу, служившему не только главным кормильцем Черной Земли, но и главным средством сообщения между городами и частями страны.
Однако в войске Амасиса были хорошие наездники, и воины фараона везли с собой лошадей для своих нужд.
Спустя два часа после того, как гонец ускакал, он вернулся в сопровождении целого конного отряда. Начальник, старый, но отлично державшийся на коне воин, от имени своего царя приветствовал посланных фараона, поблагодарил владыку Египта и пригласил его воинов в город, разместиться в казармах.
- Что у вас там происходит? – задал вопрос начальник кораблей. Он плохо владел греческим языком, и должен был остаться присматривать за судами, вместе с матросами.
Филомен выступил вперед, без приглашения предлагая послужить обеим сторонам переводчиком.
С помощью Филомена египтяне узнали, что сейчас в городе спокойно, но чтобы навести порядок, потребовались большие усилия. И опасались повторения бунтов. Кто-то вызывал возмущение среди подданных Поликрата - не то самосцы, не то подосланные к ним люди… Ведь у царя бывает много гостей…
Когда египтяне и самосцы объяснились, все замолчали, обдумывая неприятное положение. И тут Филомен заговорил снова.
- Ну так нужно прежде всего найти этих зачинщиков и казнить, - сказал он, хотя никто его не спрашивал. – И выставить тела на корм воронам и в назидание остальным. Тогда бунты улягутся.
Коринфский царевич дерзко улыбнулся в глаза начальнику Поликратовых посланных.
Старый грек усмехнулся, потом расхохотался, глядя на красивого молодого эллина в египетских доспехах.
- Верно мыслишь, юноша! Далеко пойдешь!
Конечно, борода не могла прибавить Филомену лет в глазах опытного воина, как и египетские доспехи – превратить его в египтянина.
Потом самосец прищурился, глядя на молодого наемника со своего черного коня:
- Кто такой? Как зовут? Я хочу представить тебя моему царю!
- Филомен, сын Антипатра из Коринфа, - ответил Филомен, все так же улыбаясь. – Пехотинец его величества Яхмеса Хнумибра… да будет он жив, здрав и невредим.
Начальник Поликратова отряда обернулся к своим:
- Эй, дайте ему коня! Я хочу отвезти этого языкастого к царю, пусть послушает, что за смелые коринфяне нынче служат фараону!
- У нас есть свои лошади, - быстро сказал Филомен.
Его щеки пылали; на Тимея коринфянин не смотрел. Неумолимая Ананке опять увлекала его собственным путем, отрывая от тех, кого он любил.
Начальник кораблей, стоявший так же безмолвно, как и все остальные, приказал подвести Филомену коня. Он помнил, чем обязан Филомену и его другу… но о друге пифагорейца тоже в эти мгновения не подумал.
Перед тем, как сесть на лошадь, Филомен бросил извиняющийся взгляд на Тимея и пожал его плечо, скрытое наплечником. Тимей ответил ему улыбкой и взглядом, полным понимания… и сочувствия.
Филомен не очень уверенно держался на лошади, но скоро привык к тряске; начальник Поликратовых посланных и сам, видя, что гость не слишком хороший наездник, не гнал коней.
Несмотря на это, они далеко позади оставили пехотинцев.
Самос, город Поликрата, поразил Филомена, представ молодому эллину ожившей детской памятью о Коринфе, полудетской памятью о Самосе и войне… и, вместе с тем, предвосхищением чего-то нового. Это был по-азиатски шумный, беспорядочный и пестронаселенный белый город под бескрайним синим небом. Вокруг встречалось немало как по-гречески одетых жителей, так и людей в азиатских одеждах – длинных рубахах с рукавами и штанах-анаксаридах, в войлочных шапках и с головами, обмотанными тканью на разный манер. У них были неопрятные бороды, от них несло скотом и бараньим жиром. Персы, мидяне, бактрийцы – Филомен не разбирал их и не хотел разбирать…
- Не устал, юноша? – спросил его начальник отряда.
- Нет, - гордо ответил Филомен, хотя у него уже ныло все тело – с отвычки ездить верхом и после борьбы с морем.
Старый вояка одобрительно покосился на него и замолчал.
Они поскакали прямо ко дворцу.
Дворец и двор самосского тирана, после дома Амасиса, - великолепно и тонко изукрашенного храма вечности, - изумили Филомена своей простотой и грубостью. Этим же изумил его и царь, показавшийся полною противоположностью Амасису. Казалось, что такие владыки могли дружить только политически, на расстоянии.
Поликрат, который сам вышел встречать своих посланных, по-свойски обращался и с охранителями, и с придворными: это оказался пышнобородый здоровяк в узком золотом венце, который один только и обозначал его царский сан. На царе был темный плащ и белый хитон, такой же, как у его обслуги и солдат.
Он сразу заинтересовался Филоменом и расспросил о нем сначала своих воинов, а потом и самого коринфянина. Внутренне дрогнув, Филомен, тем не менее, в лицо царю повторил свой совет – разыскать и казнить зачинщиков бунта.
Поликрат захохотал и похлопал его мощной рукой по плечу.
- Добрый совет, - сказал самосский тиран. – Я бы без него обошелся, пожалуй! Но немногие смеют мне советовать то, что я измысливаю сам, а чужаки и подавно!
Потом, обратившись к своему управителю, царь распорядился дать воинам Амасиса пищу и отдых.
Филомен уже едва держался на ногах, но опять отважился заговорить.
- Царь, если мне будет позволено сказать… к розыскам преступников следует приступить немедленно, дорог каждый час!
Поликрат кивнул, пристально глядя на него.
- Так я и сделаю, - сказал он. – А ты, молодой петушок, теперь умолкни и иди отдыхать! Мне нужны воины, способные сражаться!
Филомен поклонился и ушел вместе со своими спутниками следом за управителем, спиной чувствуя прожигающий взгляд царя.
***
Зачинщиков изловили в тот же день – это оказались мидяне, неизвестно кем подосланные, но успевшие наделать много шуму и подкупить немало народу. Им публично отрубили головы, а головы выставили на кольях перед дворцом.
Филомен, казалось, едва успел закрыть глаза, как к нему ворвались солдаты Поликрата и его собственные товарищи с этой новостью; его тормошили, поздравляли, особенно радовался Тимей, который так пешком и дошагал до дворца и почти не отдохнул.
И этим вечером царь приглашал Филомена и начальников отряда к себе на ужин! Филомен был так ошеломлен всем происходящим, в чем, казалось, его воля не принимала почти никакого участия, что даже не обрадовался этой чести. Хотя, вообще-то, он знал, что Поликрат прост в обращении и не брезгует делить трапезу с самыми низкими людьми, если они ему понравились.
Ужин, поданный в убранном зеленью просторном зале с колоннами, был обильный и веселый – вино лилось рекой, вдоволь было и жареного мяса, и рыбы, и всяких плодов. Филомен с охотой ел, но мало пил, ощущая большую стесненность и оставаясь настороже. После ужина необыкновенно довольный гостеприимец предложил ему и другим воинам и женщин на ночь…
Филомен растерялся и отказался от женщины; ему и так было слишком не по себе, чтобы поддаваться таким соблазнам.
Коринфский царевич долго не мог заснуть, несмотря на усталость, но потом его сморил крепкий сон без всяких сновидений.
Утром, однако, ему и товарищам пришлось попытать свое оружие. Бунт вспыхнул с новой силой, и теперь потребовалось взяться за мечи: а гостеприимный Поликрат прежде всего бросил в бой воинов Амасиса, придерживая своих. Только его собственные военные начальники командовали отрядом.
Филомен дрался пешим – только так он и умел сражаться; враг превосходил их числом, но бунтовщики были гораздо хуже вооружены и обученных солдат среди них оказалось мало. Перебив самых отчаянных, остальных воины Амасиса поставили на колени, вынудив сдаться царю.
Филомен был ранен, но неопасно; Тимей тоже отделался легким ранением.
Коринфянин и хотел, и опасался узнать, какой приговор вынесет этим людям Поликрат. Царский приговор оказался простым, но жестоким и потому действенным. Зачинщиков опять казнили – а остальных посадили на корабль и отправили прочь с острова, куда вынесет море. Скорее всего, им предстояло утонуть или стать добычей пиратов.
Тем вечером царь опять разговаривал с Филоменом. Узнав, что перед ним ученик Пифагора, Поликрат изумился и обрадовался. Он долго атаковал коринфянина вопросами. Оказалось, что тиран весьма умен, хотя может показаться простаком и философские материи ему не близки, - но для разных занятий потребен разный склад ума…
Еще дважды воинам фараона пришлось сразиться. Потом мятеж был окончательно подавлен. Не так велико было царство Поликрата, чтобы его жителей нельзя было скоро утихомирить, теми или другими мерами.
Поликрат задержал у себя гостей еще на несколько дней, как ради заботы о них, - готовя их корабли к отплытию, - так и на случай повторения волнений. Но ничего больше не происходило.
Перед тем, как проститься, царь опять вызвал к себе Филомена.
- Я хочу сделать тебе подарок, - заявил тиран. – Проси, чего хочешь!
Филомен поклонился.
- Мне ничего не нужно, государь…
- Вздор! – крикнул Поликрат. – Человеку всегда нужно что-нибудь, - усмехнулся он в бороду. – Я, например, желаю, чтобы ты благодарил богов за встречу со мной! Ты мне понравился!
Филомен вспомнил о Поликратовом счастье и, кашлянув от смущения и немного помедлив, сказал:
- Я хотел бы коня! Я всегда мечтал о нем, но никогда…
- Сейчас же получишь, - кивнул царь: он широко улыбнулся в бороду, радуясь такой просьбе. – У вас в Египте небогато и с конниками, и с лошадьми!
Поликрат самолично отвел Филомена на конюшню и выбрал ему отличного черного скифского коня.
- Только смотри довези до Египта – и езди на нем! – велел он.
Филомен низко поклонился.
Но мало было этого – царь еще и самолично написал Филомену благодарственное письмо, которое велел вручить фараону. Как когда-то представлял Амасису Пифагора – но Пифагор действительно блистал своей мудростью, а Филомен сделал для Поликрата не больше простого солдата! Но, конечно, он не стал спорить.
- Желаю тебе вернуть свое царство, - засмеялся Поликрат на прощание, дружески похлопав Филомена по щеке. Тот во вчерашнем разговоре за кубком признался тирану в своем родстве, через мать, с коринфскими царями.
Когда все взошли на борт и корабли отчалили, Филомен сказал Тимею:
- Я продам эту лошадь, а деньги разделю с тобой пополам!
Его все еще мучил стыд за полученные почести.
- Думаю, фараон тебя еще наградит, прочитав благодарность Поликрата, - сказал Тимей. – Если мне опять ничего не достанется, тогда уж это поделим по-честному!
Он усмехнулся: впервые в словах Тимея выказались горечь и обида. Филомен обнял друга, без слов прося прощения, а тот прошептал, похлопав его по плечу:
- Коня оставь себе, это будет твой подарок Поликрату! Он ведь хотел, чтобы ты на нем ездил!
Филомен кивнул и решил, что скифского жеребца назовет Фотинос – светоносный, пусть тот и был черен как ночь.
* Посейдон.
========== Глава 19 ==========
Казалось, что в Саисе время течет по-особому, - медленнее, чем в остальном Египте, и, однако же, течение его не замечалось. Здесь можно было прожить всю жизнь, отдавшись в руки матери богов, посвятив себя угодным Нейт занятиям и не вспоминая об остальном мире.
- Ваши жрецы умеют изменять ход времени? – не то в шутку, не то всерьез спросила Поликсена, лежа на соседнем с царевной ложе под общим зонтиком.
Нитетис по-кошачьи потянулась и, повернувшись лицом к подруге, подняла на нее истомленный взгляд.
- Умеют, - сказала она. Усмехнулась. – Время везде течет по-своему, эллинка, и течение его всегда зависит от того, чем ты занимаешься и насколько близки твои дела богам. Ваши боги грубы и нетерпеливы, как вы сами, и так же, как вы, не умеют вникать в суть вещей.
Поликсена хмыкнула.
- Нам просто некогда этим заниматься, госпожа…
Сев на своем ложе, она щелчком пальцев подозвала Та-Имхотеп, которая расположилась в стороне вместе со своей сестрой, Астноферт, под одним навесом. Обе личные рабыни высокородных подруг напоминали статуи – или, вернее сказать, статуэтки-ушебти, изображения прислужников, которые египтяне помещали в свои гробницы, дабы те, ожив, служили своим господам в вечности.
Поликсене такая вера казалась наивной и смешной – до сих пор, пока она не начала вникать в священный порядок жизни египтян. Многое, во что верили люди Та-Кемет, конечно, не могло бы быть, как подсказывал Поликсене разум философа; но могло быть многое из того, о чем эллинка до сих пор не подозревала.
Ей все еще было почти боязно подзывать служанку так, как это делала царевна; хотя Поликсена знала, что имеет на это полное право. Однако, подставляя свое лицо и тело заботам Та-Имхотеп, Поликсена не могла не думать о том, что обсуждают между собой эти две сестры, когда их не видят госпожи – и, в особенности, когда их не видит она, чужестранка.
Та-Имхотеп, по мановению ее руки тотчас поднявшаяся с места и приблизившаяся к наперснице царевны, принесла воды, приготовленной для хозяйки: сначала напиться, а потом облила ее обнаженное тело. Несмотря на защиту от солнца, было очень жарко. Нитетис, с ленивой улыбкой наблюдавшая за тем, как коринфская царевна пытается повелевать людьми с помощью малейших движений столь же естественно, как она сама, подозвала свою Астноферт, которая оказала госпоже такие же услуги.
Потом Поликсена встала.
- Пойдем вниз, госпожа, - попросила она. – Скоро я стану черной как головешка под вашим солнцем!
Нитетис улыбнулась.
- Пойдем, - сказала она, прекрасно понимая, что Поликсена просто пожалела свою рабыню. Что ж, это хорошо и правильно – до определенных пределов.
Египтянка встала, и обе девушки, как были, нагие, направились к лестнице, которая выходила на огражденную крышу, где они и купались в лучах Ра. Нитетис скоро обогнала эллинку и стала спускаться первой, как и следовало повелительнице. Гранит ступеней приятно холодил босые ноги. Этот просторный и красивый каменный дом, в два этажа, был нанят в Саисе для обитания одной Нитетис – конечно, так лишь говорилось: на самом деле его заняла вся ее многочисленная свита и стража, в сопровождении которой только и подобало путешествовать особе царской крови. Но Поликсену не оставляло чувство, что дом принадлежит лишь им двоим, и все молчаливые слуги и стражники – словно ушебти, существующие только для их нужд.
“Это только египтяне умеют добиваться такого повиновения – и такого впечатления”, - подумала коринфянка.
Она оглянулась – обе сестры-прислужницы, одетые в обычные белые складчатые платья, бесшумно следовали за ними, Та-Имхотеп позади Астноферт, согласно старшинству и положению своих хозяек. Поликсене стало не по себе.
Они с Нитетис, не сговариваясь, направились в купальню – для них такой порядок жизни стал своего рода ритуалом. Там каждая из рабынь принялась обхаживать свою госпожу.
Действовали служанки, казалось, совершенно бесстрастно, но Поликсена давно научилась угадывать в их заботах скрытую чувственность – слабое подобие той, что возникла между нею и ее повелительницей…
После купания они с царевной улеглись рядом на каменный стол, и обе служанки, зайдя справа и слева, принялись умащать их ароматным маслом, растирая тело от шеи до самых ступней. Во время массажа Нитетис коснулась подруги плечом, и рассмеялась, когда Поликсена посмотрела на нее. Поликсена засмеялась в ответ.
Удивительное дело – они с Априевой дочерью в действительности не сделали ничего такого, чтобы их можно было назвать любовницами, но, в то же время, Поликсене казалось, что они давно сплавлены Эросом. Любить ведь можно не только тем грубым способом, который предпочитают мужчины, - а и глазами, и прикосновениями, и словами, и воображением…
Потом служанки одели и накрасили их. Поликсена и не заметила, когда искусство Та-Имхотеп стало ей совершенно необходимо, – так же, как все египетские господа нуждались в своих слугах.
Потом они пошли ужинать, расположившись на террасе и глядя на закат. Конечно, уже вечерело: даже египтянка не могла подолгу лежать на крыше в часы ярости Ра. Только тогда в разуме эллинки мелькнуло смутное беспокойство, память о том, что осталось за пределами Саиса.
- Как же мой брат, - прошептала она.
Прежде, чем беспокойство переросло в страх, Нитетис удержала готовую вскочить подругу властным жестом.
- Дыши! Глубоко дыши, десять раз, - приказала она. – И считай! Помни, чему тебя учили здесь!
Царевна улыбнулась.
- Если ты будешь так бояться за брата всякий раз, когда он отправится сражаться, сойдешь в могилу раньше него, - сказала она. – Ведь он воин! А мы узнаем о том, что с ним случилось, как только Филомен пересечет границу страны. Уджагорресент сразу же отправит мне письмо.
- Послушай, Нитетис, - вполголоса сказала Поликсена. – А ты не боишься, что Уджагорресент…
Она успокоилась, выполнив дыхательное упражнение, но теперь ее встревожило другое.
- Что казначей бога предаст меня? – спросила Нитетис.
Царственная жрица резко рассмеялась.
- Если я начну бояться предательства, мой дорогой друг, мне лучше вообще не вставать с постели! Я мало верю людям, но верю богам, и особенно той, под чьим покровительством мы с тобой находимся. Царский казначей тоже готов к предательству… и готов сам изменить, если это будет нужно, - египтянка кивнула своим мыслям. – Но он, как и я, боится богов и любит нашу землю.
Нитетис взглянула на эллинку.
Поликсена кивнула. Она понимала египтян все лучше и лучше.
- И так ваше царство стоит уже тысячелетия, - прошептала она. – А царство персов, хотела бы я знать?
Нитетис кивнула, улыбаясь.
- Да, они говорят о себе то же самое, что мы, - сказала она. – Будто бы их царству уже многие тысячи лет. Азиаты готовы тут же поверить в то, что наплетут. Но общая вера, вера тысяч людей в течение долгого времени… может претворяться в жизнь. И у персов есть та же способность, что и у нас, но которой нет у вас, диких людей запада, - способность всецело подчинять себя одной вере…
- Откуда ты все это знаешь? – спросила изумленная Поликсена. – Ты говоришь порою так, будто тебе самой не одна тысяча лет!
- С тобой через меня говорит мудрость Та-Кемет, которой меня долго учили мои отцы, - ответила Нитетис. – Я оказалась прилежной ученицей. Разве твойотец тебя не воспитывал?
- Гораздо меньше, чем тебя. У нас на женщин… не возлагают таких надежд, как у вас, даже царевны мало отличаются от других.
Все это Нитетис знала, но это было ей так же трудно понять, как Поликсене – понять, как воспитывают детей Та-Кемет.
И вдруг Поликсене стало по-новому страшно.
- Царевна, а что будет со мной, когда…
- Когда я стану царицей Та-Кемет? – спросила Нитетис так, как будто это уже решенное дело.
Поликсена кивнула.
- Ну конечно, ты по-прежнему будешь при мне, - сказала египтянка. Она издала легкий смешок. – На нашей земле перемены случаются куда реже, чем у вас.
Нитетис сделала глоток вина, отрешенно глядя перед собой.
Поликсена тронула ее за плечо, не выдержав этой божественной уверенности в будущем. Дочь Априя повернулась к ней и ласково кивнула.
- Что?
- Ты думаешь, что я… что я тоже могу тебе изменить, как все другие? – горячо спросила коринфянка.
Нитетис медленно покачала головой, глядя в ее потемневшее от солнца, по-египетски накрашенное лицо.
- Нет, моя милая Поликсена… Во всяком случае, тебе это будет гораздо труднее, чем Уджагорресенту, - теперь дочь фараона улыбнулась печально и искренне. – Вы, эллины, иначе устроены… вы прямые, храбрые люди. Ты такая же, как твой брат.
Девушки подались друг к другу в общем порыве и обнялись.
Потом они долго молчали, попивая вино и глядя на великолепное солнце, опускающееся за плоские крыши Саиса. И наконец Поликсена высказала то, что ее глодало все эти месяцы и в чем она не признавалась египтянке.
- Ты станешь женой, это решено, - коринфянка кашлянула, как всегда, умалчивая о том, что Нитетис метит в жены Камбиса. Это между ними подразумевалось негласно. – А как же я?
Нитетис пожала плечами.
- Что же мешает тебе?
- Моей судьбой располагает брат, ты же знаешь, - горячо ответила Поликсена. – И даже если лишить Филомена этого права, если я теперь не завишу от его слова, - предвидя возражения царевны, торопливо продолжила эллинка, - из кого мне выбирать?
- Я могу найти тебе мужа среди наших знатных людей, - сказала Нитетис. – Ты сейчас красива… очень похорошела, - с улыбкой прибавила царевна. – И происходишь из знатного рода, и занимаешь высокое положение!
Осознав слова покровительницы, Поликсена ужаснулась. Найти мужа – среди знатных египтян?.. Что скажет Филомен, что скажет учитель… все эллины? Разве можно ей так предавать своих, умножая число восточных варваров?.. Ведь эллинов и так немного в сравнении с ними!
Да, да, именно так и будет, если она предпочтет египтянина. Совсем не то, что эллину жениться на египтянке – например, Филомену…
- Ты ведь знаешь, кто наши сторонники, - произнесла Нитетис, открыто говоря “наши”. – Мы можем найти тебе мужчину, который будет любить все греческое, как мой отец. Вы сможете понимать друг друга и учиться друг у друга, как мы с тобой.
Глядя в лицо Нитетис, Поликсена почувствовала какую-то жаркую, постыдно-радостную уверенность в том, что узы Эроса и дружества, сковавшие их, не распадутся и после того, как они обе станут женами. Женщины, ставшие друг другу настолько близкими, всегда остаются близки.
Потом вдруг Нитетис лукаво прищурила свои красивые и красиво подрисованные глаза.
- Или, может быть, ты выберешь в супруги своего воина?
Ликандра?..
Эта мысль вовсе не казалась нелепой, если ее обдумать. Но она была неосуществима. Поликсена покачала головой.
- Нет, госпожа, не могу. Он был бы счастлив, конечно, - она улыбнулась. – Но я не могу погубить его. Сын Спарты никогда не сможет жить так, как вы… гораздо менее, чем я и мой брат. Ликандр сейчас живет тем, что служит мне, как служил бы своему полису.
Нитетис кивнула.
- Значит, ты предпочтешь держать своего атлета при себе до тех пор, пока он не погибнет, защищая тебя. Справедливо, в некотором роде, - усмехнулась египтянка.
Даже в сумерках она увидела, как Поликсена побледнела, и тогда дружески сжала ее руку.
- Не торопи будущее! Ты, в любом случае, пойдешь замуж только после меня, своей повелительницы, - сказала она. – А когда я получу царскую власть… и до тех пор… все еще может измениться, и не единожды.
Поликсена вспомнила об Аристодеме и кивнула.
Уже совсем стемнело и даже похолодало - они наконец встали и покинули террасу. Перед тем, как лечь спать, при свете алебастровой лампы, подруги еще раз повторили утренний урок персидского языка: вавилонянин Арианд поехал с ними и исправно исполнял свои обязанности наставника. А Поликсена узнала от Нитетис, что лучше всего запоминается то, что повторяешь перед сном.
========== Глава 20 ==========
Спустя пять дней после этого разговора Нитетис, сидя одна в своем кабинете, - где обычно они занимались с Поликсеной вдвоем, - читала и перечитывала длинный папирус. Послание было написано условленным с царским казначеем способом: наполовину по-гречески, наполовину по-египетски, демотическим письмом.
“Конечно, кто захочет, так или иначе прочтет, - подумала Нитетис. – Кто захочет, раскроет все способы шифрования… И печать его, око Хора…”
Самое скверное, если это не враг вмешается - а сам всесильный Уджагорресент, держащий в руках все бразды правления, переменит свои планы. Что он делал в Хут-ка-Птах, удалив из города Нитетис?
“Весьма вероятно, что Уджагорресент изгнал философов, сейчас это может показаться пустяком… И это правильный шаг – мерзкие греческие мужеложцы и женоненавистники распространяют заразу, которая подрывает наши священные семейные устои, подрывает Маат*! Но они нужны нам, ох как нужны, это дикое племя: и как союзники, и как воины. А может, Уджагорресент ничего не делал – и фараон или великая царица ополчились против эллинов? А может быть, какие-то неизвестные мне сторонники Камбиса позаботились о том, чтобы устлать шелками путь перса, - изгнали этих дикарей, которые могут распалить завоевателя сопротивлением? Или я все выдумала - и с нашими эллинами ничего не случилось?..”
Почему она сама все еще не царица, почему у нее нет таких осведомителей, как у царского казначея или главного жреца Нейт в Саисе!..
Топнув ногой, Нитетис вскочила с кресла. Потом еще раз перечитала обращение в письме: “Божественной Нитетис, прекраснейшей из прекрасных перед ликом Нейт, от казначея бога, приветствие…”
Взгляд ее еще раз упал на печать, и Нитетис рассмеялась.
Нет, в этом Уджагорресент не солгал: скоро она сама сможет убедиться в справедливости его слов и узнать, в самом ли деле царские корабли вернулись с победой и Филомен остался жив - и даже получил награду от Поликрата. И уж если царский казначей озаботился тем, чтобы написать дочери Априя, удаленной от двора, - как из соображений безопасности, так и из страха перед нею самой, - значит, Уджагорресент по-прежнему верен ей!
Тщательно свернув папирус, Нитетис положила его в ларец, где хранила свою переписку, и замкнула ключом.
Потом опять села за стол и закрыла лицо руками, надолго застыв в такой позе. Ей нет нужды сейчас идти к своей эллинке – Поликсена уже все знает и радуется, бедное дитя… Она предвкушает, как обнимет брата, а тот посадит ее на подаренную счастливым Поликратом лошадь… Но что Филомен обнаружит в Мемфисе, найдет ли там своих братьев?
Впрочем, Филомену о судьбе пифагорейцев и других египетских эллинов может солгать в столице кто угодно и как угодно. Этот прямодушный юноша, конечно, тоже воспитался при дворе и немного научился понимать, когда ему лгут, - но именно потому, что он умен, Филомен и не станет винить сестру в том, к чему она непричастна.
Нитетис улыбнулась себе и, встав из-за стола, быстро покинула кабинет. Пройдя по коридору, разделявшему дом на две половины, она спустилась на первый этаж и, заглянув в комнату управителя, приказала приготовить себе носилки. Царевна желала посетить обитель Нейт, немедленно, и поговорить со своим вторым отцом – премудрым ит нечер, главой храма Нейт.
***
Царский казначей не только написал Нитетис – он прибыл в Саис сам. Впрочем, может быть, главные дела он вершил с жрецами, а не с нею; но о Нитетис Уджагорресент не забыл.
Он действительно боялся богов и помнил, кто она такая.
Царский казначей прибыл в дом Априевой дочери на носилках и в сопровождении рабов, которые несли свертки шелковой и тончайшей льняной ткани и тяжелый резной ларец из золота и слоновой кости, который уже сам по себе был большой драгоценностью.
Нитетис, которая заметила это шествие с террасы и тут же поспешила сообщить о прибытии гостей Поликсене, уже стояла во дворе, держа подругу за руку. Поликсена – еще одно средство раскрыть ложь этого могущественного человека… если он им лгал.
Уджагорресент, блистая величественной красотой, которая была неотделима от красоты и богатства его одежд, - как всегда у господ Та-Кемет, - вышел из носилок и направился навстречу Априевой дочери, улыбаясь и простирая руки.
- Привет тебе, госпожа! – воскликнул он.
А потом вдруг сделал то, чего никогда не делал прежде, хотя всегда разговаривал с Нитетис почтительно. Опустившись на одно колено, царедворец поцеловал ее сандалию.
Нитетис ахнула.
- Что это значит, царский казначей?..
Он встал, оказавшись гораздо выше нее, но взгляды их скрестились на равных. Царский казначей взглянул на Поликсену, потом опять перевел взгляд на Нитетис.
- Радуйся, великая царица, - сказал Уджагорресент по-гречески.
Обе подруги побледнели, хотя сохранили самообладание. Потом Нитетис резко кивнула Уджагорресенту в сторону дома.
- Идем внутрь, и пусть вносят твои дары! Что ты себе позволяешь!..
Она потянула за собой онемевшую Поликсену. Царедворец пропустил обеих девушек вперед и вошел следом, сделав знак рабам, чтобы несли подарки за ними. Нитетис и Поликсена направились наверх, в кабинет царевны, без слов поняв друг друга.
Когда рабы оставили их, Нитетис опустилась в кресло и сделала знак Уджагорресенту тоже сесть и говорить.
- Что это значит, твое поведение? – спросила она по-гречески.
- Прибыли наши осведомители из Пасаргад, - ответил царский казначей на том же языке. – Говорят, что царь царей наконец разобрался с беспорядками в Персии и со всеми своими самозванцами, - он усмехнулся, - и готовит поход на Та-Кемет!
Нитетис замерла, уставившись на своего союзника; руки, украшенные массивными кольцами, опустились на колени, будто под их тяжестью. Бледность, покрывавшая ее лицо, еще усилилась; Уджагорресент не сводил с Нитетис глаз, улыбаясь небольшой, но значительной улыбкой придворного.
- Все равно, - наконец тихо проговорила, почти прошипела дочь Априя. – Как ты мог выдать меня и себя перед всеми? Неужели нельзя было потерпеть с поклонами до моей комнаты?
- Я и так слишком много лгу, царица, - ответил Уджагорресент, - чтобы наступать на свое сердце в самые священные мгновения! Ты знаешь, что я искренне почитаю тебя и давно готов склониться перед твоей божественной властью!
Нитетис долго не мигая смотрела на него - потом мягко улыбнулась.
- Я верю тебе, - сказала она.
Поликсена, про которую высокие владыки совершенно забыли в эти мгновения, подобралась на своем стуле, боясь издать хоть звук.
“Может быть, мне сегодня же ночью перережут горло в постели”, - подумала несчастная коринфянка.
Но тут вдруг Нитетис повернулась к ней и, протянув руку, коснулась ее плеча.
- Ты слышала, моя дорогая?
- Да, - Поликсена едва выговорила это.
Потом заставила себя выпрямиться под взглядами египтян и твердо кивнула.
- Да, я все слышала.
Нитетис засмеялась.
- Прекрасно! Вот видишь, - царевна стремительно обернулась к Уджагорресенту, по-прежнему приобнимая подругу за плечо. – Это мой двойник, моя сестра, от которой у меня нет тайн! И это мой греческий залог верности отцу, - Нитетис понизила голос. – Я люблю Поликсену, как отца и себя самое, и никогда не прощу тебе, если хоть что-нибудь…
Уджагорресент поспешно поднял руки, украшенные тяжелыми браслетами. Длинные шелковые рукава его шитого серебром и золотом одеяния упали до локтей, и Поликсена впервые заметила, насколько платье царского казначея напоминает персидское – как их описывала Нитетис.
- Никогда, царица, - сказал главный их сподвижник и покровитель. – Даже для персов есть границы, которых они не преступают, хотя азиаты куда более лживы, чем наши лжецы! А я жрец и служитель Маат! Так же, как ты!
Он поклонился царевне, сидя в кресле. Нитетис усмехнулась.
- Что ж, хорошо.
Она вздохнула, соединив отягощенные драгоценностями руки и склонив голову. Потом, опять подняв голову, кивнула в сторону подарков.
- А это что?
Уджагорресент расцвел улыбкой. Царский казначей встал, поправив длинные черные волосы – вернее, парик: волосы его сегодня достигали плеч, а он не успел бы отрастить их так скоро.
- Эти ткани прислали тебе из Персии, великая царица, - сказал он, присев около свертка шелка и развернув его. – Погляди, какая работа.
Нитетис быстро соскользнула с кресла и, подойдя к Уджагорресенту, присела рядом и схватила рукой златотканый пурпур.
- Жестковат! – сказала дочь Априя.
- Это потому, что в нем золотая нить, - терпеливо и почтительно объяснил царский казначей. – Но ты права, божественная: конечно, персы еще не достигли такого мастерства, как мы.
Поликсене со своего места казалось, что ткань изумительно красива и, конечно, совсем не похожа на египетскую работу. Но она не смела встать и подойти к египтянам, чтобы разглядеть получше.
- А это я привез тебе – от себя, - продолжил Уджагорресент, склонившись к царевне. – Тебе и твоей…
Царедворец обернулся к Поликсене, и эллинку, после медоточивых речей казначея, поразила безжалостная холодность его взгляда.
- Поликсене? Ну конечно, еще бы ты забыл! – сказала Нитетис, не увидевшая его выражения. – Поди сюда! – позвала она коринфскую царевну.
Встав с места, эллинка, с трудом переставляя ноги от волнения, подошла к обоим заговорщикам и присела рядом.
- Мы поделим это пополам, - улыбаясь, сказала египтянка, показывая ей на цветной полупрозрачный лен, гордость египетских ткачей. – А в ларце, конечно…
- Драгоценности, госпожа, - сказал Уджагорресент. – Это тоже от меня… вам обеим, - он повернулся к Поликсене и поклонился, теперь с выражением полного почтения и восхищения. Но больше этот человек не мог ее обмануть.
Нитетис уже восторгалась сокровищами, открыв ларец.
- Ты только погляди! Старинная бирюза… ты что, ограбил гробницу, Уджагорресент? – смеясь, спросила египтянка царского казначея. – Сейчас такой нигде не достать! Жемчуг…
- Прошу прощения, мои госпожи, - Уджагорресент поднялся. – Сейчас я должен идти, меня ждет верховный жрец матери богов… Я задержусь в городе и еще зайду к тебе завтра, Нитетис, - сказал он в ответ на пронзительный вопрошающий взгляд царевны.
Уджагорресент поклонился.
- Наслаждайтесь пока вашими сокровищами.
И, не дав девушкам что-нибудь ответить, высокий человек быстро вышел.
Нитетис и Поликсена переглянулись. Эллинка схватила царевну под руку; и ощутила, что та вся дрожит.
- Великая богиня, - прошептала Нитетис.
Только сейчас Поликсена поняла, сколько выдержки Априевой дочери потребовалось для разговора с Уджагорресентом. Но только такие женщины и могут быть царицами.
- Мне кажется, дорогая госпожа, что этот человек обманщик, - прошептала эллинка, взглянув в невидящие черные глаза. – Нитетис! Ты слышишь меня?
Нитетис словно бы очнулась. Она слабо улыбнулась наперснице.
- Да, милая Поликсена, скорее всего, он обманщик… Но таково большинство придворных, и не только при нашем дворе! – рассмеялась царевна. – В наши дни иначе нельзя – и вопрос только в том, кто кого перехитрит! Но Уджагорресент, несмотря ни на что, верный сын своей земли.
Она сжала ладони подруги, пристально глядя ей в лицо.
- Вот теперь ты никуда от меня не уйдешь.
И Поликсена увидела в глазах Нитетис ту же холодную безжалостность, что и во взгляде царского казначея.
Отступив от царевны, эллинка поклонилась.
- Такова наша судьба, - сказала она. – И мой долг перед тобою, который становится все больше… я все понимаю.
Нитетис кивнула.
Потом улыбнулась и хлопнула в ладоши.
- Давай делить наши трофеи!
Подруги вернулись к раскрытому ларцу. Скоро они уже, смеясь, примеряли ожерелья и браслеты, как будто Уджагорресент им только приснился. Но во взглядах друг друга, мимолетно встречаясь глазами, они читали то, что дороже всяких жемчугов и бирюзы – и намного тщательнее сберегается.
Этой ночью Нитетис приказала удвоить караул у своих дверей и у дверей Поликсены. А Поликсена не вспоминала о брате до тех пор, пока не отправилась спать.
Филомен должен быть сейчас в Мемфисе… будет ли ему позволено увидеться с ней? Будет ли ему вообще отныне позволено видеться с ней?..
Эллинка долго не спала, гадая – спит ли за стеной и о чем думает сейчас та, кого Уджагорресент вчера именовал великой царицей.
* Маат - священный порядок жизни, который у египтян носил то же имя, что и богиня истины.
========== Глава 21 ==========
Филомен, приехавший в Мемфис, был встречен военным начальником Сенофри. Военная организация египтян, как и чиновническая иерархия, были довольно бестолковыми и путаными, как представлялось молодому эллину, - и в том, кто кому подчиняется, разбирались до конца одни египтяне. Но Филомен знал, что в подчинении у Сенофри мемфисские воинские части и городская стража.
Сенофри поздравил победителей – всем, и начальникам отряда, и матросам, и простым солдатам, полагалась денежная награда. Само собой, начальник кораблей и начальник пехоты получили наивысшую награду. Но на этом воздание по заслугам не закончилось.
Распустив всех, Филомена Сенофри задержал: и торжественно, но с явным неодобрением объявил эллину, что царский казначей, за особые заслуги перед престолом Хора, дарует ему землю в Дельте – кусок самой любимой и драгоценной для египтян черной земли с добротным домом, садом, пшеничным полем и виноградником.
- Боги тебя любят, экуеша, - сказал Сенофри, впиваясь взглядом в лицо пораженного коринфянина. – Или испытывают. Не радуйся.
Он отвернулся от Филомена и открыто выругался.
- Никогда еще на моей памяти экуеша не добивался таких отличий в столь короткий срок! Какие такие особые заслуги? Уджагорресент сошел с ума, у нас своим воинам платить нечем!..
Филомен сильно сомневался в безумии Уджагорресента – скорее всего, этот прехитрый царедворец хотел выгадать с помощью такой награды что-то, что было намного дороже дома и виноградника в Дельте. А что до того, что солдатам не платили месяцами, - царскому казначею, который, должно быть, уже не помнил, когда держал в руках оружие, а тем более сражался, едва ли было до этого много дела.
- Лучше бы ты сел на свою лошадь и проваливал отсюда подальше, хоть в Дуат*! - выразительно закончил Сенофри. – Уезжай из города немедленно – ты понял приказ?..
Филомен поклонился.
- Это мне приказывает царский казначей? – спросил он, так и не поняв до сих пор, кто же именно из египетских начальников отвечал за снаряжение царских кораблей в помощь Поликрату – и за награждение вернувшихся. Ведь Уджагорресента в Мемфисе не было, когда их отослали… Где же был этот шакал?..
- Да, это приказал Уджагорресент, - с великим неудовольствием ответил Сенофри. – И по повелению царского казначея тебе дадут сопровождающих, чтобы ты без помех добрался до своей земли, - он фыркнул.
Филомен тяжело дышал от волнения. Теперь, когда он оставил далеко позади и море, и Поликрата с его мятежниками, липкий страх застил коринфянину взор – страх, который он никогда не испытал бы, стоя лицом к лицу с врагом.
- Где моя сестра? – спросил он прерывающимся голосом, сжимая кулаки: ладони были мокры от пота. – И где царевна Нитетис?
Сенофри отступил от него, глядя с нескрываемым отвращением.
- Я ничего не знаю и знать не желаю о твоих сестрах! А божественная Нитетис уехала в Саис еще месяц назад. Ты все спросил?
Филомен поклонился.
- Да, господин.
Он немного успокоился: скорее всего, Поликсена уехала со своей госпожой. А остальное выяснить сейчас не представлялось возможным.
Сенофри поджал губы и показал пальцем на дверь дворцовой караульной, где он принимал вернувшихся воинов.
- Ступай домой… где ты там живешь, - сказал египтянин. – Царский казначей знает, где твой дом, и его воины в скором времени заберут тебя оттуда, чтобы препроводить куда положено! Ты понял?
Филомен кивнул, молясь про себя, чтобы “куда положено” не означало тюрьму. Милость египтян, равно как и их расположение к чужестранцам, были ему уже слишком хорошо известны.
Когда Филомен вышел за дверь, Тимей все еще дожидался его.
Конечно – ведь он оставил своего филэ стеречь Фотиноса! Но Филомен уже успел узнать людей.
При виде пшеничной копны волос и пышущего здоровьем лица Тимея, который всегда выполнял его просьбы, не задавая вопросов и ни в чем не сомневаясь, сердце эллина затопила теплая волна, а к глазам подступили слезы. Молодой воин быстро смахнул их рукой.
Тимей внимательно посмотрел на друга.
- Что, прогнали со службы?
Филомен кивнул – а потом покачал головой, при виде серьезного сочувственного лица друга. Он похлопал своего вороного скифского красавца по холке: Фотинос приветственно всхрапнул.
- Садись мне за спину, и поехали отсюда! – произнес коринфянин. – Когда выедем за ворота этой тюрьмы, я тебе все расскажу.
Когда они оказались за воротами, друзья спешились и укрылись за деревьями. Филомен передал другу весь свой разговор с Сенофри, прибавляя собственные домыслы; и Тимей не задал ни одного вопроса, ни разу не перебил его. Он только ошеломленно молчал. И Филомен готов был поклясться, что к концу рассказа всякая зависть к другу покинула его сердце.
- Я уеду в Дельту с тобой. Никто мне не помешает, - решительно сказал Тимей, когда Филомен замолчал.
Коринфский царевич улыбнулся с глубокой признательностью.
- Думаю, что не помешает, милый друг. Ведь все знают, что ты со мной, - он сжал губы, глаза потемнели до черноты, - и никто из варваров не станет разыскивать тебя и возвращать на службу! Думаю, тебе в любом случае опасно оставаться в Мемфисе, - поразмыслив несколько мгновений, прибавил Филомен.
***
До Дельты он и Тимей добирались по великой реке, на барке. Друзья захватили все свое имущество: что могли унести с собой. Они не успели ничего узнать о судьбе других мемфисских греков: едва только собрались в дорогу, как за Филоменом явились воины Уджагорресента.
У Тимея, как у Филомена, не было в Египте родных, но его отец с матерью, двое братьев и три сестры остались в плодородной Элиде*, откуда он был родом. Тимей покинул свое маленькое селение, отправившись, как многие эллины, искать счастья и посмотреть мир. Деревенский юноша, как и Филомен, немало повидал и испытал в путешествиях - но сейчас радовался, что его семья не с ним.
Друзья опасались, что в Египте начались гонения на всех эллинов.
Когда они высадились, все, и Филомен с Тимеем, и сопровождающие, пошли пешком – идти было недолго, вдоль широкого канала, откуда вода поступала на землю Филомена. Коня своего эллин вел в поводу: они с Тимеем навьючили на Фотиноса все свои пожитки. Филомен снова задумался о сестре. Он ни разу не был дома с того злополучного фараонова празднества, и даже не знал, что Поликсена успела переделать и переставить в их жилище… но, наконец вернувшись в свой дом, воин фараона нашел его полупустым. Исчезли даже те вещи, которые им с сестрой достались от родителей. Филомен знал, что Поликсена обставила дом на средства, полученные от покровительницы… значило ли это, что она увезла их с братом вещи в Саис? Или их имущество отобрали в казну? Что сейчас с Поликсеной?..
“Надеюсь, что ей повезло не меньше моего”, - мрачно усмехнулся коринфский царевич своим мыслям.
Тут его грубо похлопали по плечу, заставив обратить внимание на свою землю. Они уже пришли. Филомен остановился, и следом остановились все его спутники.
Молодой эллин обозрел два зеленых поля, на которых трудились крестьяне: Филомен насчитал троих человек, согбенных, черных от солнца и почти голых. Работники не сразу заметили хозяев – а заметив, они выпрямились и воззрились на пришлецов в испуганном удивлении, приставив ладонь к глазам; а потом поспешно опустились на колени, уткнувшись лбами в траву и закрыв головы руками. Немного поодаль, среди дикорастущих пальм, виднелись глиняные мазанки, где жили эти люди.
Только разглядев все это, Филомен обратил внимание на собственный дом. Это оказался беленый кирпичный дом, как их с сестрой мемфисское жилище, но в два этажа; и он был полускрыт зеленью, стоя посреди пышного виноградника. От искрасна-зеленых листьев отскакивали солнечные зайчики. Буйно разросшиеся лозы вместе с сорняками увивали и низенькую глиняную ограду, когда-то тоже выбеленную и разрисованную красно-синим орнаментом; но побелка уже облупилась. Филомен невольно улыбнулся этому цветению жизни, а Тимей улыбался во весь рот.
- Эй! – окликнули тут обоих друзей.
Филомен и Тимей одновременно повернулись к египтянам, соединив руки на шее коня.
Начальник сопроводительного отряда извлек из своего широкого кожаного пояса длинный папирус. Он развернул его и громко принялся читать: с почтением к каждому слову, которые египтянин ронял, будто золотые слитки. Филомен знал, насколько люди Та-Кемет чтят различные письменные договоры, - господа страны составляли их чуть ли не на каждый случай жизни: на владение и пользование землей и другой собственностью, завещания и брачные договоры, что для греков было особенной диковинкой.
Дослушав чтеца до половины, эллины ошеломленно переглянулись.
Филомену отводилась эта земля в пожизненное владение, с правом передачи по наследству своим прямым потомкам, сыновьям и дочерям, - но без права продажи, дарения или разделения с любым другим владельцем при жизни…
Глядя на египтянина, произносящего текст с глубоким уважением к папирусу и к собственной грамотности, Филомен улыбался язвительно и понимающе. Закончив, начальник отряда посмотрел на него.
- Тебе все понятно, экуеша?
Убрав с лица улыбку, эллин кивнул и протянул руку.
Египтянин передал ему договор с таким видом, точно отдавал на поругание варвару собственность храма. Филомен осторожно взял папирус, стараясь не надломить его, и спрятал за пазуху; потом поклонился.
- У меня нет слов, чтобы выразить всю глубину моей благодарности, - сказал он, невольно опять начиная язвительно улыбаться.
И в самом деле – ему сказочно повезло… если вспомнить, сколько египетских солдат сейчас голодает!
- Там есть мебель и кухонная утварь, - начальник показал на дом; может, не заметив насмешки, а может, пропустив ее мимо ушей. Филомен еще раз поклонился.
Египтяне ушли, оставив их с Тимеем вдвоем.
Тимей погладил взволнованно вздрагивающую и всхрапывающую лошадь, будто успокаивал третьего их товарища. Потом склонился к другу, по-прежнему приобнимая Фотиноса и перегнувшись через шею животного.
- Мне ведь никто ничего не запрещал, верно?
Филомен нахмурил густые черные брови.
- О чем ты говоришь?
Тимей вскинул голову.
- Я могу отправиться в этот Саис и разузнать что-нибудь о твоей сестре и остальных! И рассказать ей о нас!
Филомен улыбнулся, невидяще глядя на своего филэ – будто не услышал его предложения.
- Я здесь под арестом… яснее ясного!
Потом коринфянин серьезно взглянул на Тимея.
- Я дам тебе денег! И моего коня!
- Деньги, пожалуй, возьму, - усмехнулся Тимей, - а вот коня нет. Всадники здесь слишком заметны. И ведь в Мемфисе все знают, что он твой!
Он вздохнул.
- А я один… всегда был в твоей тени, царевич.
Тимей улыбался грустно и ласково, приняв эту данность судьбы.
Охваченный чувством, Филомен бросился другу на шею:
- Как мне тебя благодарить!
Тимей крепко обнял его; потом отстранился и взглянул в глаза своими честными серыми глазами.
- Не стоит! Я ведь знаю, что ты сделал бы так же для меня, окажись я на твоем месте!
Филомен горячо кивнул; но в сердце вдруг шевельнулся червячок сомнения. Коринфянин отвел глаза.
- Прошу тебя, милый друг… постарайся встретиться с Поликсеной, - об этом Филомен попросил со всей искренностью. – Я понимаю… если уж они так обошлись с тобой и со мной, моей бедняжке, наверное, дохнуть не дают. Но все же попытайся с ней поговорить: ты ведь знаешь, что она умна. Даже если Поликсене связали руки и запретили видеться с сородичами, размышлять над своим положением ей запретить не могли! – рассмеялся он, запустив руку в отросшую за дни плавания черную бороду.
Тимей кивнул, внимательно выслушав друга. Потом взглянул на свой кожаный вещевой мешок, притороченный* к спине Фотиноса.
- Так мне сейчас…
- Нет, не вздумай! – Филомен схватил Тимея за широкое плечо, будто опасаясь, что тот немедленно убежит. – Сейчас мы пойдем в дом, поедим и отдохнем. А потом хорошенько все обсудим.
Одной рукой держа под уздцы коня, другой Филомен приобнял верного друга и пошел с ним по тропинке к дому.
* Дуат – подземное царство мертвых у египтян, куда каждую ночь спускался Великий бог, чтобы вступить в борьбу со своим извечным врагом, змеем Апопом.
* Элида – древняя область на северо-западе Пелопоннеса: в городе Олимпия в Элиде происходили Олимпийские игры.
* Оговаривается, что поклажа приторочена к спине коня, а не к седлу: седел эллины в то время, как и македонцы Александра позднее, еще не знали.
========== Глава 22 ==========
Путешествовать Тимею оказалось совсем не так далеко – на север, и даже не требовалось переправляться по реке: перевозчиков еще попробуй найми! Саис тоже находился в Дельте. “Не потому ли Филомена направили сюда и поселили здесь? - размышлял Тимей. – Может, это были не враги, а союзники? Конечно, союзники, и весьма рачительные: какие враги стали бы так заботиться о чужестранце! Но они могут быть врагами всей Элладе…”
Тимей не знал, свои мысли сейчас думает или же – Филомена, с которым они очень жарко поговорили перед расставанием. Тимей знал про себя, что смышлен, но Филомен мыслил не как обыкновенные люди… Коринфский царевич задумывался о предметах, которые ставили Тимея в тупик и порою казались бессмысленными: которым никогда не будет применения в жизни. Наверное, все философы такие! И Поликсена училась у Пифагора и у своего брата!
Что ей могли вдолбить в голову в Саисе? И как она будет говорить в Тимеем, если даже он сможет встретиться с сестрой своего филэ?
“Лучше бы он сам поехал! Как жаль, что ему нельзя! Но я хотя бы, если даже не смогу увидеть саму Поликсену, разузнаю что могу о ней и других – и передам все Филомену. Он может понять, чего я не пойму!”
Так Тимей размышлял, шагая по проселочной дороге, петлявшей между деревьями и виноградниками: вся Дельта казалась одним огромным виноградником, славой Египта. Он шел один, но опасался за себя куда меньше, чем боялся бы на Самосе или даже в Элиде. Та-Кемет была беспощадна к чужестранцам – но свой порядок, незыблемую Маат, обеспечивать египтяне умели, как и охранять свои границы от всех, кто мог Маат нарушить.
Тимей шагал, опираясь на посох, от солнца обмотав голову тканью на азиатский манер. Эллинские путешественники надевали широкополые шляпы, но здесь это было бы куда заметнее, да и шляп таких не достанешь. А так даже цвет волос можно было удачно скрыть.
Часа два назад Тимей спросил дорогу в одном из имений – и садовники, непохожие на чистокровных меднокожих египтян, а скорее на полукровок-полусирийцев, весьма благожелательно растолковали ему, как добраться до Саиса. Должно быть, сочли, что Тимей паломник… что ж, наверняка даже египетские эллины сейчас ходят поклониться этой Нейт, матери египетских богов!
Ему даже принесли напиться и дали с собой еды, несколько ячменных лепешек. Что ж, деревенские жители, хоть в Элиде, хоть в Египте, дети земли, - это не то, что горожане.
Притомившись и почувствовав жажду, Тимей сел в тени и открепил от пояса кожаную баклагу с водой.
Выпив немного, он посидел, отдыхая от солнца и моргая усталыми глазами. Египетские богатеи и слуги в усадьбах в это время спят, спасаясь от зноя… было бы ему где преклонить голову!
Тимей уже беспокоился о ночлеге – можно ли будет попроситься к египтянам так, как он сделал бы дома? Едва ли ему всякий раз будет так везти, как с теми добрыми хозяевами!
Он встал и, посмотрев на тяжелые виноградные грозди, заманчиво свисавшие над плетеной изгородью, потянулся и сорвал кисточку крупных темно-синих ягод. Эллин пошел дальше, ощипывая кисть и наслаждаясь необыкновенной сладостью на языке. С хозяев не убудет, урожаи, наверное, получают такие, что можно опоить весь Египет и всю Азию!
“Нечего дивиться, что персы так разлакомились…”
- Что, таскаешь у наших хозяев, экуеша? – вдруг послышался за спиной веселый голос.
Голос был молодой, и говорил путник по-гречески. От удивления чуть не уронив остаток ягод, Тимей быстро повернулся. Он вспомнил о своем ноже… и тут же забыл.
На него, улыбаясь, смотрел юный чернокудрый эллин, одетый почти так же, как он сам, в хитон и сандалии, - только без плаща, и голова была непокрыта; незнакомец был таким же смуглым, как Филомен, но без усов и бороды. Он, наверное, еще даже не начинал бриться.
Тимей, изумленный и встречей с сородичем, и тем, что этот мальчик отважился пуститься в путь совсем один, смог только спросить:
- Кто ты? Откуда ты здесь?
- Аргеад из Кирены, - представился юный путник. – Я наполовину ливиец! Поэтому для египтян почти свой!
Он беззаботно засмеялся, и Тимей впервые заметил, что юноша отличается необычной красотой, свойственной ливийцам и столь ценимой египтянами: при очень смуглой коже и черных волосах у него были синие глаза.
- Куда же ты идешь, Аргеад? – спросил Тимей.
Он оперся на свой посох и внимательно вгляделся в лицо юноши. Может быть, этот киренеянин послан ему богами!
- Ишь ты, какой быстрый! А ты сам куда идешь? – спросил в ответ Аргеад.
Мальчишка разговаривал с ним так, точно сам был здесь почти хозяином. Это рассердило Тимея, но виду он не подал.
- Я иду в Саис, - он повернулся и показал рукой на север, по течению скрывшегося из виду Нила, хотя до сих пор не представлял себе, где священный город. – Я иду… поклониться богине! Но я не знаю дороги!
К его удивлению, киренеянин воспринял его слова со всей серьезностью. Он кивнул; а потом вдруг снова широко улыбнулся и схватил Тимея за руку, будто старого друга.
- Так тебе повезло, путник! Меня тоже послали в Саис, мои хозяева, - Аргеад махнул рукой назад, видимо, подразумевая кого-нибудь из господ Дельты. – Передать одно письмо в храм великой Нейт!
Тимей затаил дыхание. Не может быть, чтобы ему так посчастливилось.
- А ты уже бывал там? – спросил он мальчика.
- Бывал, целых два раза, - с гордостью ответил юный киренеянин. – Пошли! – он позвал Тимея с беспечностью счастливой юности, которая доверяется всем встречным. Наверное, этот полуливиец не знал здесь никаких забот, подумал Тимей и, не споря, последовал за новым знакомцем.
Наемник фараона, не дожидаясь вопросов киренеянина, немного рассказал и о себе: Тимей уже успел смекнуть, что можно рассказывать этому юноше. Тот, впрочем, ни в чем и не усомнился – и не столько желал слушать, сколько говорить о себе. Аргеад, как все юнцы, был горазд болтать за двоих: еще и радуясь столь редкой встрече с сородичем. Скоро Тимей узнал всю историю его семьи и его жизни здесь – это оказалось совсем не так любопытно, как Тимей уже начал рассчитывать: но, конечно, все, что следует скрывать, от этого мальчика скрывается.
По-египетски читать и писать киренеянин, разумеется, не умел. Это храмовое искусство, искусство высокой сложности – недаром египтяне так им гордились!
Через какое-то время они оба присели отдохнуть – жара уже спала, и близился закат. Тимей спросил Аргеада о том, где тот собирался ночевать, - и юноша сказал, что знает, куда попроситься на ночлег. Это заметный дом, они сразу увидят, - и его там хорошо принимали оба раза, когда Аргеада посылали в Саис. Там живут старые знакомые его хозяев… Конечно, они пустят Аргеада вместе с другом!
Тимей поблагодарил славного мальчика. Ему вдруг очень захотелось, чтобы Аргеад не оказался жертвой египетских козней; но выяснить это не представлялось возможным. Если, конечно…
Нет, он не может так поступить, это бесчестно. Тимей покачал головой, отвергая мысль, которая посетила друга Филомена, когда он подумал, что киренеянин будет беззаботно спать рядом с ним.
Да и все равно не поможет: по-египетски он не читает.
- О чем ты задумался? – спросил встревоженный Аргеад, глядя своими удивительными синими глазами.
Тимей улыбнулся.
- Все хорошо, мальчик. Я думал о доме.
Он рассказал юноше гораздо больше, чем намеревался вначале, - даже большую часть своей жизни в Элладе и здесь, исключая, конечно, только историю с сестрой Филомена и с царевной Нитетис; и саму историю их изгнания в Дельту. Остальным можно было поделиться, не вызывая подозрений. Греческих наемников в Та-Кемет было предостаточно – и киренеянин, конечно, знал это лучше кого-либо другого.
Их приняли в том доме, о котором говорил Аргеад, – с некоторым сомнением, но хорошо: впрочем, Аргеад тут же рассеял подозрения египтян своей болтовней. Он объяснялся по-египетски намного лучше Тимея. Он ведь учил язык матери с рождения, как язык отца.
Мальчик тут же уснул на волосяном тюфяке в небольшой угловой комнате прислуги, которую им предоставили на двоих. Тимей некоторое время смотрел на киренеянина, одолеваемый сильнейшим искушением… но совладал с собой.
И если Аргеад вдруг проснется, доверию между ними конец. Даже если мальчишка не позовет на помощь.
***
На третий день пути, к вечеру, они достигли Саиса.
Аргеад уверенно заговорил со стражниками у ворот. Он показал сопроводительное письмо, которым его снабдили хозяева, – и это, как и следовало ожидать, произвело магическое действие на хранителей Саиса. И мальчишку, и его спутника пропустили без всяких дальнейших вопросов.
“А как бы я вошел один? - думал Тимей. – Не пропустили бы, еще бы и палками прогнали!”
Может, и нет – здесь принимали иноземцев, как рассказал Аргеад, но с египтянами никогда не угадаешь.
- Показать тебе храм? – Аргеад дернул его за плащ, ужасно гордясь тем, что он проводник старшего и, к тому же, могучего воина фараона.
Тимей кивнул. Он чувствовал, что мало похож на паломника, - может, Аргеад даже заподозрил, что это не так, что его новый друг тоже послан с каким-то поручением… но юноша помалкивал.
- До храма идти далеко, - Аргеад показал рукой на север, и его сияющее лицо омрачилось. – Нам нужно сперва в гостиницу, уже поздно… У тебя ведь есть деньги?
- Есть, - Тимей кивнул, улыбаясь: ощущая благодарность к мальчику и стыд за себя. Еще ему было страшно.
Ведь решаются дела государственной важности, судьба Филомена и его сестры, а он тут закрутился с каким-то посторонним киренеянином!
Они дошли до тихой и чистой гостиницы, где взяли одну комнату. Саис вообще казался тихим городом – в сравнении с Мемфисом; хотя был почти столь же прекрасен.
На другой день, однако, Тимей понял, что ошибся в этом предположении. Утром в городе Нейт было так же не протолкнуться, как в Мемфисе. Если бы не Аргеад, Тимей бы заблудился, да еще и нарвался бы на какую-нибудь неприятность прежде времени.
Аргеад почти за руку, то и дело прихватывая за плащ, потащил своего товарища в сторону храма: ему не терпелось исполнить свое поручение. А может, и посмотреть, что в храме будет делать Тимей…
Вдруг лучшему другу Филомена очень захотелось избавиться от своего случайного попутчика. Наверное, придется ему наврать, что Тимей хочет помолиться богине и ему нужно уединение: хотя ведь киренеянин уже заподозрил неладное!
Однако ему не пришлось этого делать. Когдаони оказались у внешней ограды огромного храма, Аргеад сам сказал приятелю, с некоторым стыдом, что ему нужно разыскать жрецов – и что чужого с ним не пропустят.
Тимей улыбнулся, потрепав юношу по волосам.
- Я, может быть, тоже уйду… У меня здесь свои дела, - сказал он, взмолившись, чтобы Аргеад не стал допытываться. Тот и не стал.
- Ну хорошо. Ты ведь вернешься в гостиницу к обеду? Может быть, мне придется ждать, жрецы иногда подолгу не выходят, - сказал юный киренеянин.
- Конечно, вернусь! Давай тогда сейчас разойдемся, - предложил Тимей.
Может быть, совсем не возвращаться? Но ведь они еще не расплатились за комнату!
Он огляделся – мальчишки нигде не было: Аргеад уже нырнул в толпу. Тимей вдруг ощутил себя одиноким и почти беспомощным в чужом городе. Но потом зажмурился и заставил себя собраться, вспомнив о лучшем друге, который так ждал его помощи. Вот что было самое главное!
Скоро Тимей уже позабыл об Аргеаде, сосредоточившись на своем поручении. Нитетис – вот о ком следовало спрашивать, разыскивая Поликсену. Это даже не вызовет удивления: конечно, о Нитетис знают здесь все и говорят многие!
Тимей поправил свою головную повязку, в которой сам себе напоминал перса, заправив под нее светлые волосы. Лицо загорело до кирпичного цвета. Он стал пробираться сквозь толпу паломников и просто любопытных, собравшихся у храма самой почитаемой из богинь Та-Кемет, и высматривая лица, непохожие на египетские. Кто здесь сможет разговориться с ним так, как Аргеад?
Тимею удалось расспросить какого-то азиата, народность которого он даже не мог определить. Этот человек охотно рассказал ему все, что знал о Нитетис, и даже начал привирать, расписывая ее способности к колдовству и искусность в любовных чарах – как у самой Иштар!
“Как будто сам ложился с ней”, - подумал смущенный и раздраженный Тимей. Ему хотелось только узнать, где находится дом дочери Априя. И ему с немалым трудом удалось это выяснить; и потом он едва отбился от азиата, который радовался, что нашел такого благодарного слушателя.
Тимей пошел прямо к цели. Раньше или позже – все равно: если Нитетис и Поликсену крепко стерегут, ничего не изменится.
Дом Нитетис оказался великолепен – особняк или маленький дворец, Тимей насмотрелся на такие в Мемфисе. Но сам и не мечтал попасть туда. Ему это и не удалось.
За кирпичную ограду он не смог даже заглянуть, хотя был рослым; и шел вдоль нее, пока не увидел калитку. Калитка была приотворена.
У Тимея екнуло сердце. Он уже шагнул было вперед, но остановился, поняв, что назад может не выбраться. Что же делать? Дождаться выхода Нитетис – или Поликсены?
И тут внутри, в огромном саду, окружавшем особняк Нитетис, Тимей заметил какое-то движение… и навстречу ему выступил человек.
Эллин могучего сложения, не уступавший ему ростом. Спартанец.
Ликандр!..
Как только Тимей сообразил, кого видит перед собой, в серых глазах лаконца тоже мелькнуло изумление и узнавание. А в следующий миг Ликандр бросился к нему и схватил за грудки: ткань хитона затрещала.
- Что ты здесь делаешь?.. – воскликнул атлет. Он даже приподнял Тимея над землей, хотя тот весил как здоровый и сильный мужчина.
И по глазам Ликандра Тимей понял, что тот готов на убийство. Что с ним здесь сотворили?..
- Пусти! Я по поручению Филомена! – воскликнул Тимей.
Могучие руки разжались.
- Брата Поликсены? Так ты прислан не шпионить? – спросил лаконец.
Этот народ неисправим. Тимей, несмотря на страх, подавил усмешку.
- Я хотел бы рассказать Поликсене о том, что случилось с нами… Она здесь? – откашлявшись, спросил Тимей, ощупывая грудь. Кажется, хитон остался цел.
- Да, госпожа здесь, - Ликандр замолчал, пристально осматривая его. – Но ты к ней не попадешь. Сюда не впускают никого из чужестранцев.
- Кроме тебя, - печально усмехнулся Тимей. – Ты ведь влюблен в нее, да?
Ликандр покраснел – не то от стыда, не то от гнева, услышав такой вопрос. Тимей уже пожалел, что сорвалось. Впрочем, он и так был почти уверен. Умная сестрица Филомена нашла себе цепного пса!
Вдруг Тимея одолело подозрение, что Поликсена ничем им с Филоменом не поможет – и даже, возможно, не захочет с ними больше знаться. Как верить этим женщинам!
- Ты можешь увидеть ее, - вдруг сказал Ликандр. – Она часто посещает храм Нейт вместе с царевной. Может быть, ты застанешь Поликсену одну, храм богини велик…
- А когда они пойдут в храм? – быстро спросил Тимей.
Ликандр пожал плечами.
- Может быть, завтра… Но я не могу сказать.
Он опять мрачно и подозрительно оглядел Тимея. Как видно, Поликсене лаконец доверял намного больше, чем остальным эллинам.
Несмотря ни на что, Тимей кивнул.
- Благодарю тебя, Ликандр! Не смотри на меня, как на врага, - попросил он, улыбнувшись со всей искренностью, на которую был сейчас способен.
Ликандр улыбнулся в ответ, но это была только тень его прежней сердечной улыбки. Не простившись, атлет снова скрылся в саду.
Тимей хлопнул себя по лбу, раздавив муху, которая незамеченной села на его покрывшееся испариной лицо. Выругался.
- Зевс, помоги нам, - пробормотал он, направляясь прочь.
Но здесь следовало возносить мольбы только великой богине.
А ведь придется еще и что-то плести мальчишке, подумал Тимей, быстро шагая в сторону гостиницы. Как же утомителен обман! Неужели и Поликсене приходится заниматься тем же самым?
Он помолился премудрой и всевластной Нейт, чтобы долгожданная встреча состоялась – и помогла всем эллинам.
========== Глава 23 ==========
Аргеад из Кирены и в самом деле вернулся в гостиницу только к обеду. Синеглазый полуливиец похвалился тем, что отдал свое письмо кому следует, - а теперь ему нужно ждать ответа, который он отнесет хозяевам.
Тимей почувствовал слабость в коленях, услышав признание юного киренеянина. Ждать ответа от жрецов… И царевна со своей наперсницей, по словам Ликандра, отправится в храм завтра…
Но если Аргеад окажется связан с ними, это будет слишком невероятным совпадением. Нельзя ждать таких подарков от богов!
Кто знает, какие дела и с кем служители великой богини могут вести в своей Дельте! Разве мало у них подвластных земель и покорных почитателей?
Аргеад сообщил старшему товарищу, что отправится за ответом завтра с утра; Тимей обрадовался, что не придется объяснять ему собственную отлучку. Он сказал, что, может быть, завтра уйдет, не дожидаясь Аргеада, и юноша принял это легко, хоть и с некоторым сожалением.
Но, возможно, с такой бойкостью характера ему не впервой было находить попутчиков, которые заботились о нем в дороге. Или киренеянин рассчитывал получить сопровождающих в Саисе.
Тимей расплатился с хозяином гостиницы за комнату, сразу внеся плату за следующий день.
Потом лучший друг и боевой товарищ Филомена опять отправился побродить по Саису – мальчишка с ним не напрашивался. Киренеянин словно бы немного охладел к новому приятелю. Подозревает? Тем скорее им лучше расстаться…
Вдруг Тимей испугался, что, возвратившись в гостиницу, наткнется на стражу. Но нет, едва ли! Мальчишка непохож на предателя, хотя и не так прост, как казался вначале.
До вечера Тимей бродил по городу богини, чтобы скоротать время и рассеять волнение перед грядущим днем. Он рассматривал высокие толстые стены дворцов и храмов из гранита и известняка, камни в которых были пригнаны так плотно, что нельзя было просунуть кончик ножа. Тимей пытался. Он любовался пилонами – высокими сужающимися кверху башнями из красного гранита и черного базальта, возведенными исключительно с целью преклонения. Отполированные, как зеркало, грани были сверху донизу покрыты четкими рядами иероглифов: высота пилонов была такой, что начало текстов терялось далеко в небе. Работа по высеканию письмен, как понимал эллин, была чудовищной – стоило нанести один неверный удар, и весь священный текст оказывался загублен. Зная египтян, Тимей не сомневался, что виновника немедленно казнили, а работу начинали заново…
Прогулка по городу Нейт не успокоила эллина, а только наполнила его душу тягостным чувством непонятного могущества непонятного народа. Дыхание богини ощущалось в каждой надписи, высеченной во славу ее и во славу всех других богов в стенах Саиса; насмешливая улыбка богини слепила Тимея в сверканье золотой и синей лазуритовой облицовки дверей и стен. “Ты просил меня о помощи, чужестранец? – казалось, слышал он со всех сторон. – Но разве так говорят с матерью всего сущего? Чего же ты ждешь?”
Эллин чувствовал, что еще немного – и он готов будет повергнуться ниц перед Нейт, подобно египтянам. Уже и колдовство, которое болтливый азиат приписывал царевне Нитетис, не вызывало у Тимея улыбки.
Вернувшись в гостиницу, Тимей обнаружил, что Аргеад исчез. Слуги-египтяне сказали, что в скором времени после Тимея юный киренеянин тоже вышел куда-то, и так и не вернулся.
Вначале Тимей испугался за себя, потом за мальчишку. Не попал ли тот в беду?..
Но даже если и так… Тимей ничем ему не поможет.
Однако когда Тимей узнал, что киренеянин тоже полностью расплатился за себя, друга Филомена опять охватил страх за свою жизнь и свое поручение, который начал быстро расти. Каким же глупцом он был, что так много рассказал о себе своему спутнику! Но ведь, если бы он отмалчивался, Аргеад скорее бы усомнился в нем. Никогда нельзя никого недооценивать – ни юнцов, ни даже женщин!
Тимей провел полночи в тревожном напряжении, то засыпая, то вновь просыпаясь, не убирая руки от ножа. Хотя если его придут брать, оружие ему не поможет.
Наконец эллин уснул, и проспал беспробудно до самого утра. Никто за ним не пришел – но и мальчишка тоже не объявился.
Одолеваемый тягостными предчувствиями, Тимей наскоро поел сухого хлеба, запив водой, и стал готовиться к встрече с Поликсеной. Он умылся тщательнее обыкновенного и надел чистый хитон. Египетские жрецы только и делали, что мылись, когда не молились, - но и Тимею вдруг боязно стало пойти в храм нечистым.
Нож он привесил к поясу; но вдруг Тимея охватило чувство, что оружие при входе в храм у него отберут.
Так и случилось. Бдительная стража храма Нейт не пропустила эллина вооруженным даже во внешний двор, куда разрешалось входить всем. “Они так с каждым поступают? - подумал Тимей, пытаясь совладать со страхом и гневом. – Или вонючих азиатов брезгуют обыскивать? Какую кучу тряпья они на себе таскают, и что только там, должно быть, не прячут!”
Тимей уже почти без удивления, хотя и с брезгливостью обнаружил, как много во дворе храма богини совершающих преклонение персов и мидян. Они, шепча что-то на своем языке, прикладывали руки к стенам и пилонам, и повергались ниц с таким же усердием, как дети Та-Кемет.
Тимей облюбовал себе укрытие за колонной, в стороне от молящихся, и стал ждать. Не прогонят ли его?.. Но на эллина никто больше не обращал внимания.
Он стал следить за входом, молясь про себя египетской Нейт, чтобы застать Поликсену без ее госпожи и без охраны…
И Тимей дождался.
Во дворе храма собралось много народу, но входили туда небольшими группами и без спешки, недопустимой в священном месте. Но Поликсену он чуть не пропустил – так сестра Филомена изменилась.
На ней был странный полугреческий-полуегипетский наряд, длинное блестящее платье, поверх которого был накинут словно бы гиматий из такой же ткани, оставлявший обнаженным одно плечо. Но при этом ее запястья были перехвачены серебряными браслетами в виде змей, грудь отягощало многорядное египетское ожерелье, а на поясе висел какой-то золотой египетский амулет. С ее головы спускалось легкое вышитое серебром и жемчугом покрывало, но лицо под этим покрывалом было накрашено так густо, как красились только египтянки – и греческие блудницы.
К кому же теперь причислить сестру Филомена?..
Поликсена вошла пешком, но со стражей, состоявшей из египтян и эллинов, отборных прекрасно вооруженных воинов. Предупредил ли ее о чем-нибудь Ликандр?..
Весьма вероятно!
Решившись, Тимей выступил вперед, чтобы коринфянка увидела его. Сколько времени нужно, чтобы его заметила и ее стража?..
Но Поликсена увидела Тимея первой.
Несколько мгновений эллины смотрели друг другу в глаза. Потом коринфянка повернулась к своим охранителям и сказала им несколько слов. Отделившись от своих воинов, Поликсена направилась прямо к Тимею.
Угадав ее намерения, Тимей стал отступать, пока между ним и стражей сестры Филомена не оказалась группа молящихся.
Коринфянка ускорила шаг, только подходя к нему; и Тимей изумился ее самообладанию. Поликсена остановилась у колонны, за которую он зашел, прислонившись к этой колонне обнаженным плечом. Девушка скрестила руки на груди.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга, не произнося ни слова, - их переполняли мысли и чувства, препятствовавшие им говорить. Потом Поликсена резко спросила:
- Где мой брат?
- Ликандр тебя предупредил? – быстро спросил в ответ Тимей.
Поликсена кивнула.
- Да! Так где же он?..
- В Дельте, в своем имении, - ответил Тимей. И вдруг он прищурился и схватил себя за подбородок, за отросшую бороду.
- Так это по твоей милости Филомена сослали туда?
- Я просила за него. И так будет лучше и для брата, и для тебя, - не таясь, ответила Поликсена.
Тимей покраснел.
- Что лучше? Сидеть и не высовываться?..
- Да, - резко сказала коринфянка.
Несколько мгновений они со всем жаром невысказанных взаимных обвинений вглядывались друг в друга. Потом незнакомое накрашенное лицо Поликсены смягчилось, в темных глазах блеснула мольба. Она положила свою прохладную в кольцах руку на локоть молодого воина.
- Послушай, так действительно лучше для вас и для всех эллинов. Сейчас ты этого не поймешь… но поверь мне! Скоро ты все узнаешь!
Ее мольба была почти повелительной. Тимей замер под ее взглядом.
- А где остальные?
- Большая часть греков уехала в Навкратис. В наш египетский город. Так тоже будет лучше для них, - прибавила Поликсена. – А учитель остался в Мемфисе вместе с самыми любимыми учениками, и фараон часто советуется с ним!
Тимей, слушая эту девушку, готов был уже схватить ее, как Ликандр его самого, и заставить сказать все как есть… но известие о Пифагоре повергло молодого воина в несказанное изумление.
- Это правда? Пифагора сейчас принимают во дворце?
Поликсена кивнула.
- Да… и непременно передай это Филомену, - потребовала она. – Скажи, что учитель остался в городе Птаха по доброй воле, а ему и тебе нельзя там появляться, как и в Саисе!
- Почему? – тихо спросил Тимей.
Забрезжила какая-то догадка… но так и не оформилась в мысль.
- Много причин, - ответила коринфянка. – Если я захочу объяснить тебе их все, нам не хватит целого дня. А у нас нет и часа!
Оба взглянули в сторону, где дожидалась стража Поликсены.
- Ты пленница здесь? – спросил Тимей.
- Считай, что так… меня в Саисе держат многие цепи, невидимые глазу, кроме долга перед моей госпожой, - ответила Поликсена. Так могла бы сказать египтянка, вдруг подумал Тимей. – Я так же служу престолу Хора – и такая же пленница, как ты и Филомен. И если ты любишь моего брата, - сжав кулаки, страстно продолжила коринфянка, - если ты любишь свою Элиду, всю Грецию, ты передашь Филомену мои слова в точности и удержишь его на месте!
- До каких пор? – резко спросил Тимей.
- Вам сообщат, как только будет можно, - ответила наперсница божественной Нитетис.
Тимей грустно усмехнулся. Несмотря ни на что, его не покидало чувство, что Поликсена предала их.
- Ты ведь понимаешь, женщина, что твой брат не может уехать, пока ты здесь!
- А куда ему уехать? – сурово спросила в ответ Поликсена. – В Коринфе ему появляться нельзя, разве он тебе не говорил? На Самосе тем более!
- А что творится на Самосе? – перебил Тимей.
Поликсена закусила губу, точно сказала лишнее.
- Ничего. Так ты выполнишь мою просьбу?
Тимей кивнул.
- Что именно от нас требуется?
- Оставаться в Дельте и ждать. Это не самое плохое место, верно? – Поликсена слабо улыбнулась.
“Дивное место”, - чуть не сказал Тимей.
- Хорошо, - произнес он вслух.
Они опять надолго замолчали, но в этом молчании не было более враждебности – только отчаянное стремление донести свою мысль без слов.
- Ах, если бы Филомен был здесь!.. – Тимей ударил кулаком о колонну, ему вдруг захотелось разбить голову об нее от сознания своей беспомощности. – Ты говоришь как пифия! Филомен бы понял тебя гораздо лучше меня!..
- Да, я тоже так думаю – он бы понял лучше, - тихо произнесла Поликсена, слегка улыбнувшись. – Тебе трудно усидеть на месте… ты хочешь войны, Тимей? Ты хочешь славы? – неожиданно спросила она.
Еще совсем недавно он без колебаний ответил бы “да”. Но сейчас вдруг вместо триумфального шествия, вместо неисчислимых сокровищ врага, взятых с боя, Тимей увидел перед собою собственную сожженную деревню и убитую семью. Видение было таким ярким, что он вздрогнул.
- Я не знаю, хочу ли войны, - сказал лучший друг Филомена.
Поликсена грустно улыбнулась. Казалось, ей предстало в эти мгновения то же, что и ему.
- Видишь, как все зыбко! И нет ничего хуже, чем действовать вслепую!
Тимей кивнул, опустив глаза. Опять явилась какая-то догадка, которую он так и не успел ухватить. Может быть, Филомен…
- Мне пора… Гелиайне, - сказала Поликсена, ласково коснувшись его щеки. – Будь здоров. И передай брату, что я люблю его и тоскую.
В темных подведенных глазах ее появились слезы. И Тимей, сам от себя такого не ожидая, поклонился ей, будто восточной царице.
Поликсена быстро скрылась среди молящихся, а паломник еще долго стоял за колонной, пытаясь постичь, какой знак только что явила ему великая богиня.
Лишь покинув храм и получив назад свое оружие, он вспомнил об Аргеаде. С мыслями о киренеянине Тимей дошел до гостиницы; но юноша так и не вернулся.
“Отправился домой”, - подумал Тимей.
Но смутная тревога осталась. Как же он не выяснил, кому служит этот красавчик-киренеянин!
Тимей быстро собрал оставленные в гостинице вещи и, не мешкая, отправился прочь из города. Что бы ни означали таинственные угрозы Поликсены, ему не следовало задерживаться в Саисе ни одного лишнего часа.
========== Глава 24 ==========
Весть о том, что сделал Поликрат Самосский, вдруг возымевший любовное расположение к коринфскому царевичу, скоро достигла не только Хут-Ка-Птах и Саиса, но и отдаленных уголков страны.
Самосский тиран неожиданно объединился с персами против египтян – дав Камбису в помощь флот, какого не было не только у Кирова наследника, но и у его греческих соперников; а египтяне о таком и не мечтали. Уджагорресент, начальник царских кораблей, не отправлял суда в помощь Поликрату, препоручив это дело своим заместителям в столице: Уджагорресент был занят куда более важными вещами.
Казначей бога, хотя и не знал тогда об измене бывшего союзника фараона, понимал, что эта военная поддержка знаменитому греческому пирату пропадет, как Нил, вливающийся в Великое Зеленое море*. Уджагорресент знал, что Поликрат легко превращает врагов в друзей; Амасис же тешил себя напоследок призраками былого союзничества и верности.
Маат еще жила в Та-Кемет – и, как было всегда, ее хранителями часто выступали те, кого непосвященные охаивали: так слепые и неблагодарные миряне хулят жрецов. Уджагорресент знал, что говорят о нем самом в Мемфисе, особенно солдаты и матросы, и возложил свои надежды на священный Саис. Царский казначей надеялся, что эллинке царевны Нитетис удалось унять своих греческих дикарей, которым тупая заносчивость, свойственная ее народу, не позволит сдаться персам без сопротивления. И это в то время, как другие малые народы, устрашившись азиатских полчищ, сами накладывали на себя дань и посылали подарки Камбису!
Уджагорресент давно возненавидел кичливого и речистого брата полюбившейся Нитетис чужестранки - этого осквернителя Маат, который со своим любовником был способен зажечь остальных греков в войске его величества. И им станет даже безразлично, что они сражаются на чужой земле! Такой это народ: в них куда меньше страха смерти, чем в людях Та-Кемет, и земля не пристает к их ногам!
Как жрец высокой степени посвящения, Уджагорресент прекрасно понимал, что это не столько природная храбрость экуеша, сколько их дикарское невежество и недомыслие.
Царский казначей, пока было возможно, отстранил от службы всех греков, в ком видел полководческий дар. Он нимало не боялся, что это ухудшит положение страны: положение Та-Кемет уже мало чем уже можно было ухудшить.
И едва ли у персов найдутся лучшие греческие наемники, чем у фараона! У персов в войске нет никакого порядка, и берут они, как известно, натиском и числом, наваливаясь всем скопом; а таким образом теряются все преимущества, даваемые дисциплиной. Сторонник Априя, и сам в какой-то степени эллинофил, военачальник Уджагорресент знал, что такое греческая фаланга, - египетская пехота тоже издревле, сражаясь как единое целое, била как таран и защищалась слаженно. Пусть в воинах Та-Кемет и не было больше того огня, что в древние времена богов, но их боевой порядок был по-прежнему нерушим, как священный порядок жизни страны.
Когда же Камбис со своими новыми мощными кораблями будет здесь?.. Полгода, еще меньше – сколько осталось?
Из Азии прибыли новые осведомители, подтвердившие, что в Пасаргадах идут военные сборы; но никто из соглядатаев не мог судить, когда Камбису ударит в голову выступить в поход. Египтяне и греки, видевшие его, говорили об этом молодом Ахемениде разное: многие свидетельствовали, что Камбис продолжает политику Кира, бывшего “благодетельным отцом” как своему народу, так и покоренным, - но все подтверждали дикость и непредсказуемость Камбисова нрава.
Чего стоила только одна его женитьба на собственной сестре, Атоссе, что до сих пор было неслыханном делом в Персии, даже среди царей и жрецов! В Та-Кемет браки между близкими родственниками в царской семье были извечным, освященным самим Амоном обычаем, препятствовавшим разжижению божественной крови и способствовавшим укреплению престолонаследия. Но ведь у персов не было заведено обожествления правителей, и поступок Камбиса шел только от его дикости.*
Впрочем, даже дикость у азиатов подчинялась общественности, и каждый перс умел подчинять себя целому. Камбис перед женитьбой на сестре испросил разрешения у совета мудрых, хотя знал, что поступок его беззаконен…
Греки – те, если творили беззаконие, не спрашивали ничьего разрешения. Они всегда будут необузданнее и опаснее персов.
Уджагорресент весьма надеялся, что матерь богов Нейт смягчит сердце Камбиса и наполнит его смирением. Как Нейт смиряла уже многих дикарей, познавших ее величие и благодать.
Бедная Нитетис уже знала, кому ее предназначают в жены и царицы, - что ж, Уджагорресент сделает все, чтобы этот брак оказался благоприятен для нее и для всей Черной Земли. Пусть Камбис вымещает свой нрав на азиатках, сестры они ему или нет. Дочь Априя и будущая мать богов на троне не может подвергнуться и не подвергнется подобному обращению!
А что до других его цариц, персиянки останутся в Персии – или, если даже Камбису взбредет на ум потащить свою семью и гарем с собой, здесь их до власти никто не допустит. Женщины правят и устанавливают свою власть иначе, нежели мужчины, - жрец Нейт и воспитатель Нитетис очень хорошо это знал.
Уджагорресент помнил, как ему, еще молодому князю, не успевшему добиться при дворе многого, вынесли из храма богини девочку, завернутую в тончайший лен: это дитя было словно рождено самой Нейт без смертного или божественного мужа.
Уджагорресент замер в благоговении; а старые жрецы подали ему ребенка со словами:
- Это твоя маленькая богиня, семер. Береги ее.
Приложившись поцелуем к нежной ручке царской дочери, Уджагорресент поклялся себе, что добьется больших почестей и титулов, чем Сенмут, воспитатель дочери божественной Хатшепсут. Сенмут был великим зодчим, построившим своей властительнице прекраснейший из храмов, – что ж, разве Уджагорресент не строит и не укрепляет здание государства?*
Время ныне почти забытой Хатшепсут, как и время Эхнатона, - то были годы славы Амона и Та-Кемет, когда великие царицы этой земли затмевали многих чужеземных царьков, а тем паче азиатских, которых было не перечесть. Так пусть же слава Та-Кемет возродится в Нитетис, пусть и ненадолго!
Нитетис с рождения воспитывали жрецы великой богини, и Уджагорресент так доподлинно и не узнал, кем она приходится давно мертвому Априю. Ясно было одно: она старому фараону не дочь. Добиться прямого ответа от жрецов Уджагорресент не смог, даже сам получив посвящение в сан служителя Нейт. Но когда он приходил к малютке, нередко заставал ее играющей со стариком в белом платье и с царской цепью на груди, который, устав бегать с ней по садовым дорожкам и ловить мяч, брошенный неловкими детскими руками, развлекал Нитетис сказками – не только про богов и великих Та-Кемет, но и про богов иных земель. Он и познакомил Нитетис с героями Эллады.
Жрецы сказали, что это брат Априя, рожденный от наложницы.
Уджагорресент, даже при своем небольшом еще жизненном опыте, прекрасно понимал, что служители Нейт взлелеяли маленькую царевну в колыбели, сплетенной из всевозможных лжей. Позже, когда ее пестун умрет, Нитетис будет звать этого старика отцом – отца она никогда не видела, несчастное дитя…
Несмотря ни на что – а может, именно благодаря тому, что он узнал о Нитетис, Уджагорресент уверовал в высокое предназначение девочки и вместе со всеми воспитывал и укреплял в ней сознание своей царственности. Царский семер навещал Нитетис в Саисе и привозил ей подарки, и девочка любила его почти как доброго дядюшку… Уджагорресент и был для нее добрым дядюшкой, пока это дитя не подросло и они не взглянули друг на друга новыми глазами.
Женщины, если их правильно растить, созревают гораздо быстрее мужчин – хотя и старятся, увы, гораздо быстрее. Но его прекрасная Нитетис успеет исполнить свое предназначение, прежде чем увянуть.
Узнав, что Амасис, осознав положение страны, обратился за утешением и советом к эллинскому философу, Уджагорресент, покинув Саис, опять отправился в Мемфис - поддержать своего фараона. Бедный старый бог, думал царский казначей. Как это тяжело – сознавать, что твои дни сочтены, как и дни той Та-Кемет, которую ты всю жизнь хранил и любил!
***
Филомен понял, что на Египет идет Камбис, как только друг передал ему свой разговор с Поликсеной.
- Что мы будем делать? – спросил Тимей, глядя на притихшего филэ. Видя, как принял слова Поликсены брат, Тимей исполнился еще большего невольного почтения и к Нейт, и к самой Поликсене.
- Ты не уедешь домой? По-моему, самое время подумать об этом, - сказал в ответ Филомен.
Тимей вознегодовал.
- Как ты можешь так говорить!
А если Филомен счел, что отношения, связывавшие их с юности, уже неприличны им – двоим мужам, отрастившим бороды? Но даже если так, разве может Тимей бросить любимого друга на произвол варваров?
Филомен вдруг засмеялся, притронувшись к густой, как у перса, бороде. Он аккуратно подстригал ее, но сбривать больше не думал.
- Как это забавно, милый друг! Я никогда и помыслить не мог, что греки пойдут против греков, сражаясь за двух враждующих восточных царей!
Потом коринфский царевич закрыл лицо руками и прошептал:
- Я благодарен сестре, что избавила меня от этого братоубийства… Я знаю, что многим нашим наемникам уже безразлично, против кого и с кем драться. Ничего хуже для эллина и быть не может!
Тимей приобнял его.
- Как же ты будешь потом? Ведь тебе придется… - Тимей поперхнулся в кулак, - снова служить, если ты останешься в живых! И если все же не решишься уехать!
- Бежать мне уже поздно, - откликнулся Филомен.
Он глубоко вздохнул, такой же черный и оливково-смуглый, как любой азиат.
- Что ж, быть может, я и вернусь на службу к фараону Египта, кто бы им ни стал после смерти дряхлого царя! Погибать, сражаясь за египтян, как наши несчастные товарищи, я не намерен, - засмеялся коринфянин.
Тимей обхватил его лицо ладонями и заглянул в глаза.
- А ты не боишься, Филомен, что потом персы двинутся на Грецию?
- Безусловно, когда-нибудь это случится, если персы создадут и укрепят свою империю, а мы не объединимся, прекратив свои раздоры, - легко согласился Филомен: хотя его темные глаза сузились при этих словах. – Но Египет не азиатская земля! Это земля, которая управляется законами, недоступными пониманию персов, так же, как наших заезжих людей! И удержание под своей властью многих враждебных друг другу стран неизбежно ослабит Камбиса, рассеяв его силы, нужные для новых завоеваний. А Египет на Элладу не пойдет… кончились его времена!
Тимей восхищенно смотрел на друга и думал – кем тот мог бы стать, если так рассуждает уже в двадцать один год! Филомен мог бы сделаться великим полководцем… если бы так судила ему Ананке.
- Я буду с тобой, что бы ни случилось, - скрепил Тимей, сжав обеими руками смуглую руку Филомена.
Коринфский царевич улыбнулся с нежностью.
- Я знаю, филэ, - сказал он.
* Так египтяне называли Красное море.
* История женитьбы Камбиса поочередно на старшей и младшей своих сестрах, Атоссе и Роксане, существует в изложении Геродота, как и история его сватовства к Нитетис. Геродот утверждает, что младшая из сестер и жен персидского царя, Роксана, сопровождала его в Египет и была убита Камбисом в порыве ярости, зато старшая пережила ее и Камбиса и, благодаря интригам, в борьбе за власть, вступила в новый брак с другим потомком Ахеменидов.
Также кровосмесительные браки долгое время существовали в зороастрийских общинах – возможно, вначале этот обычай способствовал укреплению новой религии, поскольку ее последователей было мало.
* Сенмут, приближенный и возлюбленный царицы Хатшепсут, действительно воспитывал ее дочь Неферу-Ра: имеется скульптурное изображение девочки вместе со знаменитым зодчим. Сама же Хатшепсут, чье правление было очень благодетельно для страны, особенно известна тем, что, в отличие от других цариц Египта, официально приказала именовать себя фараоном и говорить о себе в мужском роде.
========== Глава 25 ==========
Яхмес Хнумибра, Могучий Бык Маат, сын Нейт, Месут-Ра, скончался.
Он умер от старости в своей постели, ожидаемо, тихо и мирно – но вся Та-Кемет оделась в синий цвет скорби и рыдала по нем так, будто фараон погиб безвременной смертью. Народ Та-Кемет и многочисленные иноземцы, сорок с лишним лет благоденствовавшие под властью просвещенного царя, со всею искренностью оплакивали конец длинного земного пути этого возвеличившего и короновавшего самого себя бога-простолюдина.
Еще до окончания семидесятидневного срока траура, - времени, за которое тело усопшего бога должны были по всем правилам приготовить к погребению бальзамировщики, - на трон вступил наследник Амасиса Псамметих, сын его величества от великой царицы, дочери верховного жреца Птаха. Но от молодого фараона уже не ждали многого; и, привыкшие всю жизнь созерцать лик Амасиса и повиноваться его воле, придворные и жрецы взирали на Псамметиха почти с враждебностью. Разве сможет такой наследник отстоять страну в нынешних войнах?
То, что Амасис тоже был к сражениям уже неспособен, никем не вспоминалось. Яхмес Хнумибра был истинным богом на троне, и Черную Землю под его властью хранили силы, много превосходящие человеческие. Кто сейчас помнил, что Яхмес Хнумибра когда-то был простым человеком и солдатом - и низложил истинного наследника престола, настоящего Месут-Ра?
Это помнили только те, кто связал с давним прошлым будущее, как разорванные нити божественных судеб.
Нитетис осталась в Саисе вместе со всеми приближенными: по окончании срока траура и богослужений в столице в Саис опять приехал Уджагорресент, опасаясь за свою драгоценную подопечную.
Кроме того, что Уджагорресенту следовало быть в городе Нейт как приближенному Амасиса, и он прибыл вместе со всем двором, сопровождая ладью с мумией царя. Фараону надлежало упокоиться в Саисе, среди царских захоронений: там был сорок лет назад по приказу Амасиса погребен сам злосчастный Априй. Священный Саис, всегда полный верующими, был переполнен в эти дни.
К тому же, казначей бога опасался за собственное положение. В городе Птаха начались волнения, какие всегда бывают при смене царствования: в особенности тогда, когда после всеми любимого и надежного правителя на трон вступает ненадежный и безвестный. Теперь еще и сподвижники Амасиса схлестнулись с жрецами Птаха, может быть, подстрекаемыми великой царицей и матерью нынешнего царя и самим Псамметихом.
Сорок лет назад Египет пережил это. Но сорок лет назад стране еще не грозил Камбис… Как же коротко мыслят люди!
Нитетис плакала по старом фараоне, как будто он был ее отцом, а не убийцей ее отца.
- Он был богом, - сказала египтянка Поликсене, когда наперсница пришла в недоумение, видя эти слезы. – Ты не понимаешь нас, эллинка, до сих пор… каждый Хор на троне становится богом, даже если не был им от рождения: если правление этого царя благодетельно и его отец, Осирис, улыбается ему…
- Благой царь становится богом, даже если им не был? – переспросила эллинка.
Поликсена долгим взглядом посмотрела на царственную подругу, одетую в синий траур, - и, казалось, ей стало понятно о Нитетис то, чего она не понимала до сих пор. И Нитетис это увидела.
- Да, именно так, - сказала Априева дочь. Поликсена кивнула.
- Такова Маат, - сказала коринфская царевна. – В Азии некоторые вздорные цари тоже велят поклоняться себе как воплощению богов, но только у вас обожествление государя означает такой благой порядок для всей страны… и такую ответственность для самого властителя…
Нитетис подошла к ней и обняла, закинув руки на шею и перепачкав подругу краской, размазавшейся по ее прекрасному лицу.
- Что бы я делала без тебя, - сдавленно сказала она.
- А я не знаю, как была бы без тебя, - призналась Поликсена.
Отвернувшись от госпожи, эллинка подошла к окну и выглянула в сад. Ей не верилось, что на улицах, за этими купами деревьев из разных стран, рассаженными в такой гармонии, сейчас происходит почти война, так что им даже нельзя выходить наружу… египтяне, для которых смерть фараона была маленьким концом мира, теряя своего владыку, теряли голову.
Поликсена повернулась к Нитетис.
- Как ты думаешь, царица… - она впервые назвала так свою госпожу. – Не следует ли моему брату вернуться на службу? Ведь он потеряет свои воинские навыки, он потеряет себя… это такие люди, как ты и Уджагорресент, всегда заняты!
Недавно Поликсене привезли письмо от Филомена – короткое, но не оставляющее сомнений в его любви к сестре и том, что Филомен полностью сознает свое положение. Как же умен ее дорогой брат! Он сейчас занимался хозяйством, объезжал окрестности на своем Фотиносе, но это не отнимало у него много времени, и он жаждал настоящей деятельности…
- Ты думаешь, твоему брату следует пойти на службу к Псамметиху? – спросила Нитетис, казалось, всерьез задумавшаяся над этим вопросом. – Уджагорресент говорил, что молодой фараон еще совсем неопытен и неуверен в себе, потому что он не сам пробивал себе дорогу. Псамметих не Амасис, и он послушает, если Уджагорресент укажет ему на твоего брата. Сын Амасиса даст ему должность в войске.
- Но Уджагорресент не любит моего брата и опасается его влияния на греков, - тихо договорила Поликсена то, что подразумевала Нитетис. – Казначей бога не позволит ему стать военачальником, чего только и заслуживает и желает мой Филомен… И если брат сейчас вернется в вашу армию, скорее всего, будет убит как рядовой солдат.
Нитетис кивнула.
- Очень хорошо, моя дорогая, - серьезно сказала она. – Ты уже прекрасно разбираешься в политике и в том, как политики поступают даже с теми, кого любят.
Она усмехнулась, а на душе у Поликсены стало холодно.
Но коринфская царевна заставила себя отогнать дурные мысли. Ей-то со своей будущей царицей никогда не придется ничего делить, а значит, она никогда не встанет у нее на пути!
Нитетис опять обняла ее.
- Нам следует снять траур, - сказала она, вытерев глаза присборенным рукавом синего платья подруги. – Его величество воссоединился с богами… началось новое время.
- Бедный Псамметих, - сказала Поликсена.
Она вдруг взглянула на царевну в тревоге.
- Нитетис, а что же будет с Пифагором и нашими братьями? Учитель был нужен Амасису, я знаю… но ведь Псамметиху наши мудрецы ни за чем не нужны!
- Ваш божественный учитель, как мне представляется, сам определил свою судьбу… или решил, что его судьба определена, - задумчиво ответила Нитетис. – Думаю, что Пифагор хочет сдаться Камбису в плен и постичь халдейскую мудрость, которой ему здесь не хватало!
Поликсена вздрогнула.
- Что ты!
- А может, философ хочет попытаться смягчить сердце Камбиса, научив его своим добродетелям? – спросила Нитетис сама себя, уже словно бы не слушая свою наперсницу. – У вас храбрые мудрецы, я знаю!
- Учителю просто некуда сейчас бежать, - сказала Поликсена.
- Некуда, - согласилась Нитетис после долгого молчания. – Но ваш самосец и не побежал бы, верно?
Поликсена кивнула, не сомневаясь в этом.
В тот же день Поликсена написала брату подробное, полное любви и размышлений, письмо – и не сомневалась, что Филомен последует всем ее советам.
***
Немного погодя, когда обе царевны опять стали выходить и видеться со своей охраной, Поликсену застал одну в саду и отозвал в сторону Ликандр.
Лаконец очень изменился на службе у Нитетис… может быть, благорасположение богини так подействовало на него: из серых глаз исчезло свойственное его народу сознание суровой обреченности, хотя сохранилось выражение мужества.
- Госпожа, мне нужно поговорить с тобой, - настойчиво попросил он.
Поликсена улыбнулась.
- Слушаю тебя.
Ликандр улыбнулся в ответ, и она невольно залюбовалась лаконцем. Атлет цвел здоровьем, стал гораздо ухоженнее и одевался и вооружался теперь значительно богаче прежнего: хотя, как и раньше, на эллинский манер. Все ее эллины носили греческие доспехи. А главное – она теперь гораздо чаще видела у него на лице выражение радости, радости каждого дня.
Вот только она знала, как объяснить эту радость…
Ликандр вдруг опустился перед ней на колени. Хотя Поликсена ожидала этого; и сердце у нее сжалось.
- Госпожа, ты давно знаешь…
Он запнулся.
- Да, - с волнением ответила Поликсена. – Но ведь ты сам понимаешь, что я…
- Да, я знаю, в чем твой долг, - ответил лаконец. Он поднял голову: сознание долга в благородных мужчинах и женщинах ему было понятно как никому другому.
- Но я вижу… и ты видишь, что сейчас происходит, - сказал Ликандр. – Я хотел предложить… Если будет нужно спасать тебя, я могу увезти тебя в Спарту, если тебе не найдется места в Коринфе или на Самосе. Меня там помнят и примут!
Он улыбнулся, глаза засветились гордостью.
- Ведь ты знаешь, госпожа, какова верность у мужей Спарты и как крепка их память! Мы - не то, что другие полисы, где мужчины изменчивы, как персидские собаки!
Поликсена, забыв себя, погрузила руку в темные коротко остриженные кудри.
- Как же мне не знать вас, милый!
Глядя на влюбленного в эти мгновения, она почти любила его сама. Потом, как отрезвление, вдруг пришло осознание его слов. Того, какими словами Ликандр говорил о будущих повелителях Египта!
О будущем супруге ее госпожи…
Поликсена положила руки на широкие плечи Ликандра, едва стоя на ногах от волнения; хотя он, крепко обняв ее колени, не давал ей упасть.
- Я подумаю над твоим предложением… но приму его только в том случае, если другого выхода не останется, - проговорила она дрогнувшим голосом. – Только не сочти, что я играю с тобой….
Ликандр качнул головой.
- Я никогда бы так не счел.
Он встал на ноги, оказавшись выше ее на голову.
- Я ведь знаю, что даже если ты не любишь меня, ты не любишь иникого другого! – сурово сказал лаконец.
Поликсене вдруг представилось, что будет, если она выберет здесь мужа… и не эллина, а египтянина: или, страшно выговорить, перса!
Ликандр тогда убьет этого человека, а потом бросится на собственный меч. Так и будет. Спартанец признается в любви только однажды, потому что свое сердце и верность можно отдать лишь однажды!
- А что ты думаешь о… о Камбисе, Ликандр? – спросила Поликсена. Она замерла в смущении и страхе перед его ответом.
Ликандр долго молчал.
- Я понимаю, что Египту остается только сдаться, - мрачно ответил он наконец. – Но эллинам теперь не след здесь долго задерживаться!
- Но ведь ты долго служил египтянам, и Спарта сейчас в союзе с Египтом, - заметила Поликсена.
Она мало говорила с лаконцем, а может, стоило бы. Этот воин был немногословен, как и все его сородичи, - но умнее, чем его считали презрительные и просто завистливые философы.
- Египет другое дело, - сказал Ликандр. – Египет никогда на нас не покушался! И у египтян есть честь, не то что у поганых персов!
Атлет сжал в кулаки свои руки: казалось, одежда на нем треснула от напряжения всех мышц.
Поликсена шагнула к нему, желая успокоить… и неожиданно ощутила, как Ликандр обнял ее. Ее никогда еще не обнимал чужой мужчина, еще и с такой силой; но она не испугалась и не ощутила отвращения. Поликсену охватил жар; она подняла голову, в слепом и страстном ожидании того, что последует.
Ликандр склонился к ее губам и поцеловал ее.
Он, должно быть, тоже никогда еще не целовал женщину, как она - мужчину; но это первое соприкосновение губ и языков было огненным соприкосновением душ. Несколько мгновений Поликсена не могла вспомнить себя в объятиях лаконца; потом он отпустил ее, по-прежнему придерживая за плечи и талию. Они тяжело дышали и не смотрели друг на друга.
- Ликандр, нас могут увидеть, - прошептала наконец коринфянка.
Воин отпустил ее совсем, и она, отступив назад, села на скамейку. Поправила волосы, одежду; Поликсена не знала, ни что делать сейчас, ни даже что думать. Она чувствовала, что влюбленный не сводит с нее глаз.
Поликсена облизнула губы и вспомнила, как ее целовала Нитетис. Совсем другой Эрос и другой пламень… но это сознание помогло ей вспомнить о долге, о долге перед всеми. Девушка набралась смелости поднять глаза.
- Ликандр, это не должно повториться… пока я здесь, - твердо произнесла Поликсена. Она развела руками и покачала головой, отчаиваясь донести свою мысль до лаконца; но Ликандр и в самом деле понимал гораздо больше, чем ей казалось. Он кивнул.
- Это не повторится.
Потом улыбнулся ей, и Поликсена почувствовала себя так, точно ее связала с этим воином любовная клятва. Ликандр согласен примириться с ее близостью с женщиной; но вот соперника…
Поликсена резко встала с места.
- Мне пора. Ты тоже иди, - приказала она, наконец вспомнив все о своем и его положении. – Я не забуду этого разговора, - прибавила она.
Ликандр еще раз улыбнулся; потом торжественно поклонился госпоже и ушел, расправив под посеребренными бронзовыми доспехами и без того нагоняющие страх плечи. Поликсена, глядя ему вслед, сознавала, какое огромное чувство этот воин уносит в своем сердце.
Коринфянка прикусила пальцы, на глаза набежали слезы… потом тряхнула головой и быстро ушла в дом.
Она сегодня же поговорит о случившемся с Нитетис: между нею и госпожой не должно быть таких тайн. И даже если она умолчит о свидании с Ликандром, царевна все равно поймет. Они слишком открылись друг другу, чтобы теперь получилось закрыться.
========== Глава 26 ==========
Поликсена увидела брата вновь, когда совершенно не ожидала этого, - несмотря на то, что они слали друг другу письма, в которых рассказывали о состоянии своих дел.
Филомен приехал в Саис верхом – будто гиксос*, ворвавшись в размеренную жизнь города богини. Торжествуя, эллин подскакал к дому царевны Нитетис и потребовал у стражников при воротах впустить его.
На страже в этот день были египтяне; но они так растерялись от дерзости гостя, что беспрекословно впустили его и поспешили в дом, доложить о нем управителю и самой госпоже.
Филомен спрыгнул на землю, схватив под уздцы своего коня и победно улыбаясь; а другие воины Нитетис, и египтяне, и даже эллины, остановились поодаль, перешептываясь почтительно и едва ли не испуганно. Брат Поликсены давно уже сделался для обитателей этого дома чем-то вроде господина из чужедальних краев. Особенно изумлял всех его конь. Люди знали, что это Поликратов конь, - и черный скифский красавец превратился в их глазах в божественный дар, добрый или недобрый.
К тому же, все знали, что Филомен ведет какие-то дела со своей сестрой, милостницей Нитетис, и с самой царевной. И явление коринфянина, особенно в эти дни, казалось судьбоносным.
Филомен улыбнулся растерянным слугам, взглянул в нетерпении в сторону низкой квадратной двери… и тут она распахнулась, и из дома навстречу ему выбежала Поликсена.
- Филомен! – воскликнула девушка. – Тебя ли я вижу!
На лице ее сияла улыбка, а в глазах был испуг… как в ту ночь, когда она уже под утро дождалась его с собрания пифагорейцев.
Поликсена остановилась напротив брата, опустив руки, потом отступила на несколько шагов и оглядела его. Свои черные и жесткие, как у нее самой, волосы Филомен отрастил до середины шеи, а его подстриженная борода, окаймлявшая челюсть, изумила ее, будто Поликсена никогда прежде не видела у брата этого знака мужественности. Хотя еще в Мемфисе коринфянка видела брата с бородой, как Тимей еще в столице встречал ее саму, одетую в египетский калазирис.
- А где твоя госпожа? – улыбаясь, спросил Филомен: видимо, сочтя наконец, что сестра налюбовалась им. – Она позволит мне выразить ей свое почтение?
Никакого почтения на лице коринфского царевича не было – а был пугающий греческий задор, тот самый задор, который заставлял греков смеяться даже над богами. Это было немыслимо для египтян.
- Нитетис в доме. Госпожа не хотела мешать нашей встрече, - ответила Поликсена. – Потом она примет тебя, если у тебя есть что ей сказать.
Затем девушка спросила брата, с недоверием и почти со страхом:
- Но как ты приехал сюда… еще и верхом?
- По дороге в Саис я встретил не одного и не двух конников, скачущих в обе стороны. И в самом городе, - откликнулся Филомен, сузив темные глаза. – Удивительно для Та-Кемет, не правда ли, сестра?
Они поняли друг друга без слов.
Поликсена шагнула к брату и прижалась к груди Филомена, к горячему доспеху.
- Как же тебя впустили в город! Сейчас охрану усилили, я же писала тебе… Ты просто безумец! – прошептала коринфянка.
Филомен погладил ее по голове, а потом, задержав руку на плече сестры, другой достал из-под запыленного белого плаща письмо.
- Я показал стражам вот это!
Он помахал папирусом перед носом сестры и скривился. Поликсена, в недоумении выхватив письмо у брата, узнала собственный почерк – и печать царевны Нитетис, поставленную ее личным писцом.
- Как же глупы эти египтяне! – сказал Филомен.
- Тише!.. Они вовсе не глупы, и тебе просто повезло, - сказала Поликсена с возмущением. – Нарвись ты на других, тебя упекли бы в тюрьму, и никто бы тебя не выручил!
Потом она кивнула брату на дом.
- Пойдем, я прикажу дать тебе умыться и вина. Расскажешь, как у тебя дела, - произнесла девушка.
Филомен слегка нахмурился при таких словах, потом сделал знак подошедшим слугам, чтобы позаботились о Фотиносе. Молодой воин последовал за Поликсеной. В коридоре она сама сняла с брата белый плащ и отдала еще одному рабу-египтянину, появившемуся и исчезнувшему, будто тень.
Они вдвоем прошли по коридору и поднялись по лестнице. Следуя за сестрой к ее спальне, Филомен оглядывался с удивлением и неодобрением; но войдя в комнату Поликсены, улыбнулся.
- Как хорошо ты живешь!
- Да, - с глубокой благодарностью к покровительнице ответила Поликсена. – Царица… то есть царевна очень добра ко мне. Должно быть, я ей полезна.
Филомен посмотрел на сестру долгим проницательным взглядом, но промолчал. Он опустился в кресло, на которое она указала.
Хлопнув в ладоши, хозяйка подозвала уже ожидавшую в готовности Та-Имхотеп и приказала служанке принести гостю воду для умывания, вино и закуски. Когда рабыня-египтянка оставила их, Поликсена села на табурет напротив брата, сложив руки на коленях.
- Зачем ты приехал? – спросила она, не спуская с него встревоженных глаз.
Филомен невесело улыбнулся.
- Если я скажу, что просто истосковался по единственной сестре, ты мне не поверишь?
- Поверю… Но должно быть еще что-то! – воскликнула Поликсена, сжав руки так, что перстни впились в кожу.
И вдруг она всхлипнула.
- О Филомен! В кого же мы превратились!
Брат порывисто встал ей навстречу, и она стремительно поднялась с места; шагнув друг к другу, они крепко обнялись. Поликсена заплакала, и Филомен тоже всхлипнул, уткнувшись ей в шею и сжимая в своих руках так, что бронзовые наручи впились ей в спину.
- Я тебя очень люблю, - прошептала Поликсена, спрятав лицо у брата на груди. – Как я соскучилась! И как неразумно ты сделал, что приехал!
- Перестань!
И она узнала в этом сердитом тоне своего прежнего Филомена, главу своей жизни.
- Я воин, - сказал брат. – И я приехал сообщить тебе вести, которые можно передать только самому!
Служанка уже принесла умывальную воду в тазу и угощение, расставив посуду на столике; но брат и сестра не замечали ее.
- Что случилось? – тихо спросила Поликсена, приготовившись к худшему. Филомен кивнул ей на табурет.
Они опять сели.
- Аристодем, сын Пифона, сватает тебя, - сказал Филомен.
Брат посмотрел ей прямо в глаза серьезно и значительно. У Поликсены на несколько мгновений отнялись язык и руки.
- Аристодем? Сватает – сейчас?.. Где он? – воскликнула девушка, когда смогла говорить.
- В Навкратисе, и афинянин весьма преуспел, - улыбнувшись, сказал Филомен: но глаза молодого воина под низко лежащими бровями остались серьезными, черными. – Аристодем торгует оливковым маслом, и еще серебром… он прислал мне дары! Я и тебе привез от него подарки! – он обернулся к двери, видимо, вспомнив о своих сумках.
- Я ничего не приму, - прошептала Поликсена.
Потом она почувствовала возмущение. Поликсена уже забыла, как когда-то ее взволновало любовное признание философа, и сейчас ощутила себя почти униженной, услыхав о его сватовстве.
- Аристодем стал купцом? И он хочет купить меня у тебя, как товар? – воскликнула наперсница царевны Нитетис.
Филомен побледнел от негодования и такой непочтительности. Он уже забыл, как сестра изменилась, получив покровительство египтян.
- Аристодем никогда не смотрел на тебя как на товар, ты знаешь, - гневно произнес эллин. – Из-за тебя сын Пифона порвал с пифагорейцами и со своей семьей! И если сейчас он не купит тебя как товар, как ты говоришь, - усмехнулся Филомен, - завтра тебя могут захватить как добычу!
Он склонился к ней из кресла, оперевшись намозоленной рукой о сильное загорелое колено.
- Или ты уже забыла о нашем положении?
- Я прекрасно помню о нашем положении. И особенно о своем, - тихо, но с таким же негодованием ответила Поликсена. – Я состою в услужении у царевны, и ты не можешь обещать мою руку без согласия госпожи…
- Я ничего еще не обещал Аристодему, - сказал Филомен. Он встал с места, сложив руки на груди. – Мне кажется, здесь ты непозволительно возгордилась собой! И очень скоро пожалеешь об этом, милая сестра!
- Это не гордыня. Это мой долг, - откликнулась Поликсена.
Она глубоко вздохнула.
- Мне кажется, брат, самое время пойти к царевне и спросить ее!
- Идем, - сказал Филомен.
Он легкими гневными шагами покинул комнату; Поликсене пришлось бежать за ним. Она ведь даже не сказала, где найти Нитетис!.. Но Филомен сам обнаружил Априеву дочь в соседней комнате.
Двое египетских стражников попытались заступить ему путь, но Нитетис из глубины комнаты крикнула им впустить гостя.
Эллин стремительно вошел, пылая яростью, и огляделся: будто был в своем доме, где никто не слушался его приказов.
- Что это значит? – воскликнул Филомен.
- На колени!.. – крикнула Нитетис.
Поликсена не помнила, чтобы видела свою госпожу такой. Царственная жрица словно выросла, взлетев над своим креслом, будто коршун.
- Как ты смеешь так говорить с дочерью бога? На колени! – крикнула Нитетис.
Она резко встала с места, точно не сомневаясь, что при виде ее гнева у эллина сами собой подломятся колени. Этого не случилось: Филомен устоял, хотя и сильно побледнел. Тогда двое стражников-египтян, ожидавшие у дверей, подступили к нему сзади и, с силой надавив на плечи, заставили стать на колени. Руки ему завели за спину.
Коринфский царевич вскинул голову.
- Я не могу выдать замуж мою сестру без твоего позволения? – воскликнул он. – Это правда?
Нитетис подступила к нему, глядя сверху вниз: на прекрасном лице было отвращение. Стражники по-прежнему немилосердно выкручивали Филомену руки, но он молчал, упорно глядя в лицо царевне.
- Я знала, что нельзя приближать к себе греческих дикарей… Как ты обращаешься ко мне? – воскликнула египтянка. – Совсем забыл свое место?
В лице Филомена вдруг что-то дрогнуло и переменилось под ее взглядом. Он склонил голову, обмякнув в руках стражников.
- Я помню мое место… госпожа, - глухо произнес эллин.
- Отпустите его, - приказала Нитетис воинам.
Филомен несколько мгновений продолжал стоять на коленях, потом встал.
- Это правда, что я не могу выдать замуж мою сестру, не имея твоего позволения? – повторил он, наконец взглянув на царевну и тут же отведя глаза.
- Правда, - ответила Нитетис. Она улыбнулась без всякой жалости к его виду. – Твоя сестра состоит под моей защитой, покровительством и в моей полной воле, экуеша. Пока Поликсена служит мне, позволять ей выходить замуж или нет - мое царское право!
Она помолчала несколько мгновений.
- Я есть Маат в моем доме, и я есть закон!
Филомен низко опустил голову.
- Прости меня, царевна… Я испугался за сестру и не совладал с собой, - пробормотал он.
Нитетис кивнула. Лицо ее немного смягчилось.
- Мне это понятно, сын Антипатра… А за кого ты собирался выдать Поликсену? – спросила она: теперь почти сочувственно.
- За Аристодема, сына Пифона. Он из числа наших братьев… учен, умен и красив. Кроме того, он сейчас разбогател, - прибавил Филомен с надеждой. – Аристодем сейчас в Навкратисе, в нашем городе!
- Навкратис - ваш город лишь до тех пор, пока это угодно фараону, - холодно сказала Нитетис.
Потом она покачала головой.
- Нет, я не позволяю тебе увезти мою наперсницу. Поликсена останется со мной.
Царевна помолчала, с сожалением глядя на человека, для которого было привычно распоряжаться всеми женщинами своего дома.
- Разве ты не видишь, что Поликсена не желает этого супружества?
- Как она может желать или не желать того, чего не знает! – воскликнул эллин.
- Филомен, госпожа права. Я не хочу становиться женой Аристодема, - подала голос Поликсена.
Еще недавно она очень крепко призадумалась бы, будь ей предложен такой жених, - и, наверное, согласилась бы; а теперь не могла. Поликсена провела пальцами по губам, вспоминая поцелуй в саду.
- Но почему? – воскликнул Филомен, теперь с недоумением и болью. – Сестра, почему ты отказываешь?
- Не могу, - твердо сказала Поликсена.
Она взглядом попросила разрешения у Нитетис увести брата; царевна ласково улыбнулась подруге. Она не сомневалась, как кончится этот разговор.
Оказавшись с Филоменом наедине, Поликсена тихо сказала:
- Я не могу оставить мою госпожу… неужели ты не понимаешь, что предложил мне подлость?
- Подлость? – изумился Филомен. – Я спасаю тебя, любимая сестра!
Спохватившись, он понизил голос.
- Я понимаю теперь, что не могу тебя ни к чему принудить, даже ради твоего блага… но я заботился только о тебе! Аристодем – благородный эллин, и он любит тебя! Он сможет тебя защитить, когда…
- Ты заботился обо мне? А вот я не могу больше заботиться только о себе, - усмехнулась Поликсена.
Она схватила брата за обе руки.
- Пойми, Филомен, - я единственный друг Нитетис, все остальные используют мою бедную госпожу или служат ей слепо, как идолу! Но такого идола легко заменить другим! А когда, ты говоришь…
Она перевела дух.
- Когда придут персы, на какую защиту мы сможем надеяться, если Уджагорресент не договорится с Камбисом?..
Филомен долго молчал; потом закрыл лицо руками.
- Бедная моя Поликсена… Я все понимаю, - прошептал он. Покачал головой.
- Но все равно мне представляется, что ты ведешь себя безрассудно.
- Не более, чем ты, примчавшись сюда, - возразила Поликсена.
Филомен обнял ее, и они надолго замолчали.
- А где сейчас Тимей? – вдруг спросила Поликсена. – Ты мне о нем долго не писал.
- Он в Навкратисе… Это ведь тоже рядом, в Дельте, - откликнулся Филомен. – Я уговорил Тимея уехать, и как раз попросил за него Аристодема…
- Так вы больше не вместе? – спросила Поликсена.
Филомен нахмурился.
- Нет, - коротко сказал он: так и не объяснив, что подразумевает. Поликсена не стала спрашивать дальше.
- Ты ведь побудешь у нас? Если госпожа разрешит, - прибавила она.
Филомен кивнул.
- Попроси ее разрешения. Я бы очень хотел побыть с тобой, - вздохнул он. – И извинись перед Нитетис за мою грубость.
Поликсена попросила и извинилась – и Нитетис разрешила Филомену остаться на несколько дней.
* Гиксосы – кочевые скотоводческие азиатские племена, захватившие власть в Египте в середине XVII в. до н.э. После нашествия гиксосов египтяне ввели в употребление лошадей.
========== Глава 27 ==========
Кир Великий погиб в своем последнем скифском походе, убитый воинами храброй царицы Тамерис, - скифы остановили царя персов на пути его завоеваний. Но Камбис унаследовал от отца вавилонский трон, а также Мидию, великое Лидийское царство, Парфию, Карию и Ионию. Сирия, Палестина и Финикия склонились перед Киром добровольно. Звезда Ахеменидов осияла всю Азию.
Египет оставался единственной крупной восточной державой, еще не подчинившейся персам, - и Камбис, сын Кира, намеревался блистательно закончить начатое отцом, воссев на египетский трон.
И как это бывает, когда является новый сильный победитель и восходит его кровавая звезда, многие восхищенные добровольцы стали помогать Камбису: Кипр прислал ему свои корабли, и молодой Ахеменид заручился поддержкой арабских кочевников, которые взялись помочь ему пересечь пустыню, отделявшую Азию от Африки. От Египта же один за другим отпадали союзники – Черная Земля была обложена со всех сторон.
Когда воля персидского царя двинула азиатские орды на Египет, осведомители придворных и жрецов помчались с этой вестью в Мемфис и Саис; но слава Камбиса бежала впереди его войска. В столицах Та-Кемет все уже было известно. Еще до того, как Камбис выступил с войском из Суз, многие жившие в Персии египтяне и египетские греки побежали обратно на родину: может быть, испугавшись за свою землю, а может, испугавшись остаться во враждебной Персии без сильного вождя, примирявшего всех. Царство Ахеменидов, не в пример Египту, только недавно было объединено сильной рукой, и в империи Кира то и дело вспыхивали восстания, а в разных частях ее являлись самозванцы и узурпаторы.
Одним из них был родной брат Камбиса, Смердис, после выступления Камбиса в поход распространивший известия о гибели царя – и казненный по его приказу. Старшая из сестер и жен Камбиса, Атосса, оставалась в Персии со Смердисом; а с собой в поход царь повез Роксану, младшую сестру, которую также сделал своей женой. Нужна ли она была ему для успокоения плоти – или из высших соображений, как фараонам, которые укрепляли царствующий дом, женясь на своих сестрах и дочерях и приказывая своим семьям всюду сопровождать себя?
Уджагорресент знал, что этот кровосмесительный обычай недавно был узаконен последователями Заратуштры, и прозревал в нем еще одну возможность для мирного договора с персами. Обо всем была заблаговременно уведомлена и Нитетис, настоявшая на том, чтобы осведомителей казначея бога присылали к ней. Уджагорресент и сам считал необходимым сообщать будущей царице о каждом шаге Камбиса, приближавшем к Нитетис ее персидского суженого.
Роксану, о которой дочь Априя узнала все, что можно было узнать, Нитетис вместе с Уджагорресентом не считала за соперницу, хотя Камбис и вез сестру в Египет как царицу. По большой страсти Камбис женился на старшей сестре – а младшая, как и бывает в таких случаях у мужчин, служила ему напоминанием о любви и временной заменой в походе. Нитетис же – египтянка, дочь египетских богов, и ее дело совсем другое.
Камбис должен взглянуть на Нитетис новыми глазами, которые ему дадут здесь, в Та-Кемет, посвятив перса в мистерии Нейт. Уджагорресент рассчитывал склонить Камбиса к этому, как только Египет склонится перед завоевателем – подобно Лидии, Парфии и Финикии, рассчитывая сохранить этим все, чем дорожит, и все свои святыни. Но дело Египта было совсем другое, нежели азиатских стран, - как Нитетис отличалась от несчастной Роксаны.
Египет, подчинившись, сохранит много больше.
Нитетис по-прежнему оставалась в Саисе, служившем божественной дочери убежищем и седалищем. Саис был так близок к границе! Но сюда Камбис войдет только победителем, когда боевые действия будут уже окончены: Киров сын вступит в город богини, только получив ключи от Египта. Ключами Египта греки называли Пелусий, приморский порубежный город на границе Азии. Когда будет покорен Пелусий, остальные города окажут лишь малое сопротивление.
Казначей бога и начальник царских кораблей знал все это, как самого себя. Уджагорресент уже считал Пелусий погибшим, зная, что его защитники будут храбро сопротивляться: и жалел этих защитников… но у всех свое предначертание. Обреченные на смерть воины Пелусия должны спасти честь Египта в глазах Камбиса, а Уджагорресенту предстоит долгие годы отстаивать сам Египет со всеми мирными обитателями и воинами, нужными в будущих сражениях…
Когда в Египте услышали о выступлении Камбиса, Мемфис начал готовиться к обороне. Обороной командовал Сенофри, которому подчинялся Фанес, начальник греческих наемников. Но еще до того, как в Та-Кемет узнали о выдвижении персов, Фанес бежал к Камбису, предав и египтян, и своих товарищей-греков, - и бросив в Мемфисе собственных сыновей! И этому Фанесу были ведомы многие пути и мосты в Египет, которыми он, без сомнения, собирался провести Кирово войско!..
Ярость против греков в Мемфисе достигла небывалой со времен Амасиса степени; впрочем, и сами греческие наемники, узнавшие об измене начальника, озверели, приговорив к смерти его сыновей.
Филомен теперь не мог бы вернуться в греческое войско, даже пожелай он отдать свою жизнь за египтян. Он следом за своим Тимеем отправился в Навкратис, к бывшим пифагорейцам: эллины чувствовали, что должны сплотиться в эти дни. Конечно, Филомену было место среди бежавших пифагорейцев: не среди тех, кто вместе с Пифагором остался в Мемфисе, встречать неприятеля.
Коринфянин очень неохотно расстался с сестрой; он несколько раз пытался приступом сломить ее решимость остаться с Нитетис, пока не получил прямой приказ царевны покинуть Саис.
Филомен, собираясь в дорогу, и сам понял, что хотя эллины должны сплотиться против врага, ему с Поликсеной лучше будет теперь разделиться, чтобы не угодить в один мешок.
Камбис, конечно, войдет в Саис гораздо раньше, чем в Навкратис! И хотя Филомен ужасался этой мысли, она вместе с тем удивительным образом успокаивала его. Пифагореец, подобно Тимею и своей сестре, ощутил на себе могущество саисской богини, ее женское всевластие – стремление упокоить все и вся в своем великом предвечном лоне. Филомен поверил Нейт.
И если у Поликсены останутся друзья в греческом городе, неизвестные персам, ее можно будет спасти… даже выкрасть при большой нужде. Филомен по-прежнему очень сожалел об Аристодеме.
***
Пелусий встретил врага через две недели после отъезда Филомена из Саиса. Египетские воины, незнакомые с политикой Уджагорресента, встали насмерть: к крепости подошли также греческие наемники, воины Фанеса, которые привели с собой сыновей предателя. Они свершили дикое возмездие, повергнувшее в ужас и восхищение египтян, забывших о временах таких жертвоприношений: заколов детей Фанеса перед строем и перед глазами отца, греки смешали их кровь с вином и, выпив ее, призывая Ареса и Зевса, бросились в бой.
Битва была страшной и долгой, и многие пали с обеих сторон; египтяне дрались отчаянно, но силы оказались слишком неравны. Египтяне и греки, сражавшиеся под “печатью Та-Кемет”, были разбиты и бежали в Мемфис; а осада Пелусия еще затянулась. Полубезумные от сознания конца защитники города кидали камни со стен, стреляли горящими стрелами. Лучники Та-Кемет были страшны, но стрелять по войску Камбиса было все равно что выпускать стрелы в безбрежное море. В конце концов город был взят: рассказывали, что Камбис вынудил египтян сдаться, выставив впереди войска животных, посвященных богам, - кошек, ибисов и собак.
Поликсена, сидя в своем саисском доме вместе с госпожой, не знала, верить ли этому; а Нитетис склонялась к тому, чтобы поверить.
- Персов бы так не победили! Но такая наша слабость – наша сила, и Камбису еще предстоит это понять! – воскликнула египтянка.
- Тебе страшно? – спросила Поликсена.
Ей самой было очень страшно, но она оставалась спокойна. Как это получалось – неизвестно; но эллинка не знала, откуда приходят к ней силы в такой час.
- Страшно, но это ничего, - ответила Нитетис. – Пока ты еще можешь скрывать свой страх, надежда есть! Боги любят лишь тех, кто не сдается!
“Какие же боги любили тех, кто пал под Пелусием?” - подумала Поликсена; но не сказала этого.
Она знала, что Нитетис задается тем же вопросом, и так же не знает ответа.
В эти дни они стали спать в одной постели – раньше, бывало, подруги проводили ночи в одной спальне, они делали вещи, о которых нельзя было рассказать никому больше, и говорили о самых потаенных вещах… но впервые Нитетис пригласила эллинку в свою огромную царственную кровать. Эта близость оказалась сладостной и одуряющей, как маковое питье для больных и раненых. Они спали обнявшись и видели во сне одна другую… и своих мужчин, которые обязаны были их защищать; или видели друг друга на блаженных полях, где их уже вовеки не достанет ни меч, ни копье, ни похоть победителей.
Царевнам никто ничего не сказал на это и не мог бы сказать. Уджагорресент был далеко. А когда Нитетис завладеет Камбис, такие ночи кончатся…
Но женщины гораздо больше времени проводят друг с другом или в одиночестве, чем с мужчинами. Несомненно, придет такое время, когда они снова будут предоставлены друг другу.
“Хотела бы я знать, что творится в огромном гареме Камбиса, когда персидский царь уходит на войну – или даже когда царь дома?” - спрашивала себя Поликсена, поглаживая руку спящей госпожи.
И в строгом доме фараона, как Поликсена знала от Нитетис, бывает всякое. А уж в лживой, развратной и скрытной Азии между томящимися неутоленной страстью женщинами царя, мужчинами и евнухами, служащими в гареме, несомненно, в обычае такие непристойности, что покраснел бы даже Поликрат.
Как долго выстоит Маат под этим натиском? Или Маат придется небывало раздуться, как Нилу в бурное половодье, принимая в себя новые обычаи?
А когда река схлынет, останутся горы трупов на берегу…
Поликсена поцеловала руку госпожи с необыкновенно яркими в сочетании со смуглой кожей оранжевыми ногтями и прижала ее к своей щеке. Она смотрела на спящую Нитетис с любовью и жалостью. Потом Поликсена ощутила, как рука в ее руке дрогнула, и пальцы сжали ее пальцы; египтянка открыла глаза.
Нитетис улыбнулась.
- Ты охраняешь мой сон?
Поликсене на миг стало не по себе – как всегда, когда Нитетис с непринужденностью истинной египтянки упоминала о своей божественности; но потом дочь фараона засмеялась и раскрыла ей объятия.
- Иди сюда и поцелуй меня!
Они обнялись и поцеловались; потом сели рядом, прижавшись друг к другу среди скомканного льна.
- Когда я стану царицей, ты будешь спать в моей комнате, - проговорила Нитетис.
- В твоей комнате? А как же царь? – изумленно спросила Поликсена.
Какие планы они уже строят!
Нитетис засмеялась.
- Ты уже забыла, что царице принадлежит вся женская половина дворца, где она всегда спит? Это у нас в обычае у всех знатных женщин, которые могут себе позволить иметь свои покои. А царь, когда хочет видеть, призывает царицу к себе.
Поликсена с необыкновенной живостью представила себе, как она будет спать в спальне царицы в Мемфисе, в окружении ужасных персов… и ей в эти мгновения очень захотелось стать женой Ликандра, который увез бы ее от всего этого. Или даже Аристодема!
Потом она посмотрела на застывшее лицо египтянки и поняла, что Нитетис пытается сама себя отвлечь этими сказками от страшной действительности. Сейчас, когда они говорили слова, мужчины бились за них!
Поликсена опять обняла царевну, сжав ее похолодевшую руку.
- Все будет хорошо, вот увидишь, дорогая госпожа, - прошептала она. – Камбиса обезоружит твоя красота и твоя магия, и магия великой богини… я знаю!
При этих словах эллинке подумалось – что будет, если она сама приглянется кому-нибудь из завоевателей?
Но Нитетис красива по-азиатски, змеиной, утонченной красотой; а такие женщины, как Поликсена, персам не нравятся. Наверное. Если азиаты уже остынут после сражений, и жажда насилия оставит их!
Царевны долго еще держали друг друга в объятиях, не говоря ни слова, не зная, что принесет им завтрашний день. Но этих мгновений ночи им было достаточно, чтобы набраться сил взглянуть в лицо завтрашнему дню.
Через три недели стало известно, что пал Мемфис.
В священном Саисе, как всегда, ничего не изменилось, будто его не затронули ужасы, творящиеся под самыми стенами. Но сдача Мемфиса означала, что пал весь Египет.
========== Глава 28 ==========
Камбис въезжал в Саис во главе парадной колонны, на позолоченной колеснице, по сторонам которой катили колесницы вельмож и военачальников. Не будь колесница персидского царя самой богатой, запряженной парой белых, как молоко, лошадей, его трудно было бы отличить от других знатных персов – все они покрывали головы, руки и ноги, у всех были бороды, о которых они особенно заботились, завивая в колечки. У всех азиатов шелковые и тонкие шерстяные одежды так сверкали золотом и драгоценными камнями, что трудно было различить человека в этом облачении.
За Камбисом шагали “бессмертные” - тяжеловооруженная личная охрана персидского царя, устрашающего вида, с закрытыми лицами и в броне, защищавшей их с головы до ног; по сторонам скакали персидские всадники на одетых в посеребренные панцири конях, с мощными луками за спиной. И дальше, покуда хватало глаз, по главной дороге города богини растянулось Камбисово войско – только передовой отряд, сопровождавший царя царей в Саис. Но этим воинам всех народностей, казалось, не было числа.
Жители Саиса собрались на улицах и заполнили балконы и плоские крыши домов и храмов; египтяне провожали Камбисово войско ропотом, тревожными и угрюмыми взглядами. Несмотря на то, что весь город вышел навстречу царю персов, люди не шумели. Те, кто оказывался ближе всего к Камбису, сгибали спины в поклонах; а те, на кого катили изукрашенные колесницы, разбегаясь в стороны, падали на колени и закрывали головы руками. Но побежденные не выказывали торопливой угодливости, должно быть, привычной Камбису в азиатских странах. Их покорность была сдержанной и враждебной.
Камбис со своей колесницы оглядывал Саис и его жителей, казалось, совершенно невозмутимо; но на губах царя была странная улыбка, а в глубине его черных насурьмленных глаз горели огоньки, которые можно было приписать и насмешке, и сдерживаемому гневу. Но Киров сын не произнес ни слова, прокатив мимо египтян, точно безмолвный дух своей победительной армии.
Нитетис смотрела на своего будущего царя с крыши дома – она мало что успела разглядеть, кроме драгоценных одежд, великолепной работы доспехов и колесниц: персы, казалось, украсили себя всем золотом и серебром, захваченным в войнах. Когда войско промаршировало, египтянка повернулась к Поликсене.
Подруги были одинаково бледны.
- Казначей бога говорил, что он еще молод… и недурен собой, - сказала Нитетис, задыхаясь. – Великая богиня! Как мне знать, что называет красивым мужчина в другом мужчине? А вдруг этот варвар изощренно жесток в постели?..
Поликсена схватила ее за руку.
- Не думаю… Уджагорресент бы не скрыл этого от нас, а такие вещи люди всегда узнают, - торопливо сказала она. – Он, конечно, варвар, но жесток бывает приступами, а не с умыслом!
Подруги спустились с крыши много раз исхоженной лестницей. Потом, через комнату царевны, вышли на любимую террасу. Астноферт, не дожидаясь знака хозяйки, поспешила налить госпожам вина.
Девушки некоторое время цедили вино, не глядя друг на друга. Потом Поликсена опять нашла руку царевны.
- Мы его еще долго не увидим… сначала его проведут через все обряды в главном храме, - сказала она. – А я знаю, как ваши обряды просветляют сердце. Тем более, перс всегда готов склониться перед великим, даже царь!
Нитетис кивнула.
- Да… но как поведет себя царь-победитель? – сказала она.
Заставила себя улыбнуться.
- Ничего. Уже недолго томиться неизвестностью, - произнесла Априева дочь. – Скоро будет праздник во дворце… там меня и представят моему будущему мужу.
“Если он соизволит обратить на тебя взгляд… а если нет, как поступит с тобой Уджагорресент, несчастная божественная дочь? - подумала Поликсена. – Что тогда будет со всеми нами? У тебя ведь даже нет ничего, никаких своих владений… да и все эти владения теперь будут делить между собой персы и те, кто к ним вовремя подмажется!”
Эллинка встала.
- Может быть, пойдем потанцуем? Мы это что-то забросили…
- Забросили, а пора вспомнить, - засмеялась Нитетис.
Девушки взглянули друг на друга, не нуждаясь в словах. А потом царевна потянула наперсницу за руку обратно в комнату. Они позвали арфиста, всегда готового к их услугам.
***
Празднество в честь царя царей было устроено в саисском дворце фараона, который был в запустении: там жили старые женщины Амасиса и слуги, удаленные от двора. Но, принимая нового владыку, дворец заблестел чистотой и красотой: вымыли полы из розового и черного мрамора и даже мебель в огромных залах, тщательно обмахнули от пыли и паутины рисунки на стенах. Колонны с капителями в виде лотосов увили цветочные гирлянды, а в огромных каменных чашах, установленных на широких круглых рифленых постаментах, зажгли огонь. Эти священные светильники были по особому приказу Камбиса доставлены во дворец. После того, как в Саис вошла передовая часть войска, туда доставили много сокровищ и священных предметов, которыми царь желал наслаждаться; в обозах приехали также женщины его гарема и евнухи. Говорили, что Камбис привез в Саис младшую сестру и младшую царицу, Роксану: но бахромчатые занавеси крытых носилок, в которых проносили персиянок следом за воинами, ни разу не раздвинулись, и увидеть, кто там сидел, не представилось возможности.
Царевну Нитетис с ее наперсницей пригласили на праздник вместе с другими знатными египтянами, считая и Уджагорресента; казалось, Камбис никого особо не выделяет. Были приглашены мужья вместе с женами, как делалось во времена фараонов; и Поликсене представилось, что она опять попала на праздник Амасиса в Мемфисе… если бы не холодная рука Нитетис, державшая ее руку, и не засилие персов повсюду. Персы, везде персы – их бороды, закутанные головы и просто длинные намасленные волосы; запах, исходящий от тел, преющих под тяжелыми одеждами. Фигур их в мешковатых платьях было и не разглядеть, что у сановников, что у воинов.
Но манеры азиатов оказались еще хуже, чем наружность. Только оказавшись среди персов, Поликсена поняла, как чистоплотны египтяне, и как они учтивы!
Ликандр, стоявший рядом со своей госпожой и царевной, громко выругался; но спартанцу все равно было не перекричать гвалт вокруг.
- Что за мерзкий сброд!.. И они называют себя воинами!
И в самом деле, полуобнаженные мужественные греки были куда привычнее и приятнее глазу, чем персидские “бессмертные”, похожие на черепах в панцирях. Но именно этот сброд сейчас праздновал победу…
- Идем, госпожа, - вперед протиснулся рыжеволосый Анаксарх: как тогда, когда начальник греческих воинов торопил Поликсену на праздник Амасиса. Это воспоминание заставило эллинку улыбнуться.
- Идем, божественная, - сзади к Нитетис подступил Уджагорресент; он покровительственно положил ей руку на плечо. – Ничего не бойся… Держись рядом со мной, и все пройдет хорошо, - прошептал на ухо царевне казначей бога, сегодня похожий на перса более, чем когда-либо прежде. Длинные волосы, длинные шитые золотом одежды и белая льняная рубашка, поддетая под низ: это, как знала Поликсена, была особо почитаемая часть одежды у зороастрийцев. Но ведь Уджагорресент египетский жрец высокого ранга?..
Прежде всего он – политик. Правда, бороды Уджагорресент так и не отрастил, потому что их египтяне почти никогда не носили, исключая накладные маленькие бородки.
- Помни, что ты – богиня, а царь Камбис – только человек, - прошептал Уджагорресент, почти коснувшись уха Нитетис губами. Априева дочь подняла голову и улыбнулась, хотя ее бледность не могла скрыть никакая краска.
- Это так. Идемте, - приказала Нитетис всем; и первая двинулась вперед.
Хотя персы громко болтали, смеялись и показывали пальцем на все вокруг, египтян никто не тронул; Нитетис и ее свите даже кланялись, давая дорогу. Но глазели на царевну завоеватели жадно, не в пример благочестивым египтянам. Конечно, азиаты уже знали или догадывались, кто она такая и для чего предназначена…
Пройдя в пиршественный зал, египтяне сели на отведенные им места – у подножия тронного возвышения, по левую руку от Камбиса. По правую сядут его вельможи. Сколько пройдет времени, пока Уджагорресент заслужит такое право – сесть по правую руку от персидского царя?..
В чашах потрескивало яркое пламя, в свете которого все вокруг неожиданно показалось Поликсене тусклым и малозначащим, даже золото на одежде персов. Так вот оно какое – зримое божество ариев; каковы же они сами?
Поликсена, как и ее госпожа, знала персов только по рассказам – из слов тех немногих придворных азиатов, с которыми они могли познакомиться до сих пор, и которые, конечно, приноравливались к нуждам и ожиданиям слушавших их господ.
Теперь господа здесь персы.
Поликсена задумалась, сама не заметив, как ее убаюкал огонь; и только гул голосов у входа заставил ее вернуться к действительности. Она бросила взгляд на замершую на своих подушках Нитетис, потом снова на дверь. Камбис!..
Царь царей вошел в окружении своих “бессмертных”, но в первые мгновения он показался Поликсене старшим братом Уджагорресента: голова перса была непокрыта, и блестящие от благовонного масла черные волосы ниспадали на плечи. Только завитая борода отличала его от казначея бога. Большие черные глаза перса были подведены, щеки нарумянены. Его покрытые золотым цветочным узором пурпурные одежды стелились по полу, под распахнутым халатом виднелась белая рубашка – знак чистоты сердца зороастрийца. Почему-то эта рубашка успокоила Поликсену.
Только тут она вспомнила, что не поклонилась. И Нитетис рядом с ней тоже забыла о всяком почтении, разглядывая своего будущего повелителя: конечно, их непочтительные головы были видны среди множества совершивших проскинезу*. Но перс, казалось, не обратил на это внимания.
А вернее всего – Камбис заметил египтянку и эллинку, выделив их из остальных, только не подал виду.
Победитель поднялся по ступеням и воссел на трон. Вот тут все снова уткнулись лбами в пол, боясь даже дохнуть: и персы боялись своего владыку ничуть неменьше, чем египтяне.
Но вдруг в тишине раздался голос Камбиса. Поликсена уже достаточно знала по-персидски, чтобы понять его слова.
- Радуйтесь, ваш царь с вами! – произнес Камбис. Голос его оказался низким, звучным и глубоким, и приятно волновал бы сердце, если бы не знать, кто это говорит. – Можете смеяться и радоваться! Я хочу, чтобы вы подняли чаши в мою честь!
И все стали смеяться и улыбаться, сдвигая чаши; персы принялись громко славить своего владыку, их голоса наполнили огромный зал. Египтяне тоже послушно пригубляли вино - но побежденные молчали и пили мало. Они были очень заметны среди азиатов: именно потому, что старались оставаться в тени.
И тут вдруг царь громко спросил:
- А кто эта женщина, которая не поклонилась мне?
Поликсена чуть не умерла на месте, услышав такие слова; и несмотря на все показное и даже искреннее веселье, персы тут же замолкли, когда раздался вопрос Камбиса.
Уджагорресент встал на ноги, и все взоры обратились на него.
Камбис впился в египтянина взглядом, в котором не было никакого добродушия. В эти мгновения нельзя было не отдать должное самообладанию царского казначея.
- Великий царь, - произнес Уджагорресент по-персидски. – Позволь представить тебе единственную дочь фараона Априя – царевну Нитетис, законную наследницу трона Хора!
Он низко склонился и подхватил под локоть Нитетис; иначе девушка не смогла бы встать с места, как ни владела она собою. Но потом Уджагорресент оставил руку своей воспитанницы. Оба заговорщика сложили руки на животах и склонились перед Камбисом.
Камбис долго смотрел на них – а потом улыбнулся; а потом засмеялся раскатистым смехом.
- Прекрасно! Так это дочь Априя, о которой столько говорят! – воскликнул он.
Потом перс приказал:
- Подойди ко мне, царевна Нитетис!
Уджагорресент подхватил руку Нитетис и повел пошатывающуюся девушку вперед. Все сидящие, которые оказывались на пути египтян, поспешно отодвигались от них, как от отмеченных богами – или заразных больных.
Оказавшись у подножия трона, Нитетис подняла глаза. Она встретилась взглядом с персидским царем.
И она увидела, что в глазах Ахеменида больше нет ни насмешки, ни гнева – только страстный интерес. Щеки Нитетис занялись румянцем. Она опустила глаза, потом опять подняла их и улыбнулась. Египтянка ощутила, что от царя приятно пахнет: несомненно, он соблюдал большую чистоту тела, чем простые персы и закованная в железо стража.
Камбис улыбнулся в ответ – вернее сказать, только уголки накрашенных губ дрогнули; в глазах его горело несомненное желание. Он поднес руку к завитой бороде.
- Я вижу, что молва не лжет! – сказал царь царей. – Ты поистине прекрасна!
- Великий царь, - Уджагорресент опять выступил из тени. Теперь он держался гораздо увереннее. – В этой девушке течет божественная кровь, и моя страна предлагает ее тебе в супруги, дабы твоя новая царица освятила твое владение нами!
- Освятила? – переспросил Камбис.
Казалось, эти слова были неудачными. Но Камбис не рассердился. Поднявшись с места, он быстро сошел по ступеням к царевне. Все персы при этом движении опять попадали ниц. Только египтяне остались неподвижны, и Поликсена даже не подумала опустить голову: взгляд ее не отрывался от любимой госпожи.
Взяв Нитетис за подбородок, царь приподнял ее лицо.
- Так ты хочешь быть моей женой? – спросил он. При этих словах голос перса зазвучал еще глубже, волнуемый зарождающимся чувством.
- Да, великий царь, - Нитетис впервые открыла уста. Все вокруг безмолвствовало. Казалось, пламя в священных чашах вспыхнуло ярче, точно в него подбросили волшебного порошка.
Дочь Априя отступила и грациозно склонилась перед своим будущим господином.
Камбис усмехнулся, с великим удовольствием и каким-то другим чувством; потом обратил взгляд на Уджагорресента.
- Что ж, я женюсь на этой прекрасной девушке, если тебе так этого хочется, царский казначей… так, кажется, называется твоя должность? – спросил он.
Уджагорресент поклонился.
- Ты сделаешь Нитетис своей царицей, мой господин? – спросил он ровным голосом, подняв глаза на Камбиса.
- Она будет моей египетской царицей, - сказал во всеуслышание властитель персов.
И тут Поликсена услышала вскрик позади. Она обернулась, и все остальные с ней; взгляды придворных обратились на группу персиянок, которые сидели в стороне, далеко от мужчин и от египетских женщин. На них были длинные покрывала и тиары, полностью скрывавшие волосы и делавшие азиаток почти неотличимыми друг от друга. Только та, что сидела в середине, страшно побледнела под слоем румян и ломала свой веер из павлиньих перьев.
Камбис же, нисколько не смущаясь этим, схватил Нитетис за руку, как только что делал Уджагорресент, и, развернув девушку лицом к остальным, вознес эту руку в своей ладони, как будто скрепляя союз.
- Перед лицом Ахура-Мазды, что дал мне это царство, я объявляю дочь Априя моей египетской царицей! – сказал перс. – Завтра вечером мы устроим брачный пир!
- Великий царь, - громко сказал воспрянувший и торжествующий Уджагорресент посреди общих восклицаний и изумленного ропота. – Надлежит освятить твой брак в храме Амона и в храме Нейт, дабы этот союз был благословлен нашими богами!
Камбис засмеялся.
- Будь по-твоему, царский казначей! – воскликнул он. – Я добр к моим подданным и покоренным народам, и я женюсь на твоей царевне по египетскому обычаю, когда мы вернемся в Хут-ка-Птах! Но сегодня мой бог свидетель этой клятвы, - перс взмахнул широким длинным рукавом в сторону огненной чаши.
Потом Камбис отпустил руку Нитетис, казалось, отдавшись священнодействию.
- Великий бог Ахура-Мазда, величайший из богов, един, он не мужчина, не женщина и не животное! – воскликнул царь персов, обведя взглядом собравшихся. Он расправил под своим одеянием мощные плечи. – Ахура-Мазда не облечен смертной плотью, и его не уязвляет железо! Его очистительное пламя озаряет все сердца!
Все люди в зале опять низко склонили головы.
Схватив Нитетис за плечо, Камбис повернул ее лицом к огню.
- Теперь Ахура-Мазда видит мое и твое сердце, - сказал он. – Объявляю тебя моей женой перед лицом нашего бога.
Потом перс улыбнулся.
- Мне говорили, что ты лучшая из танцовщиц своей богини, - сказал он.
- Да, государь, - ответила Нитетис. Она снова подняла глаза на царя – и улыбнулась.
- Хорошо! – воскликнул Камбис. – Завтра ты будешь танцевать для меня на нашем свадебном пиру!
Нитетис низко поклонилась. И, поняв своим необыкновенным чутьем, как поступить, египтянка повернулась и гордо направилась к выходу; за ней последовала ее стража. Уджагорресент остался со своим повелителем.
Все опять замолчали, не зная, что говорить, что думать о таком скоропалительном решении царя. И тут послышался треск, заставивший Поликсену подпрыгнуть на месте.
Царица Роксана сломала свой веер. Потом громко зарыдала и, вскочив, выбежала из зала, не обращая ни на кого внимания. Ее девушки устремились за ней.
Кое-кто сочувственно ахнул; но большей частью люди засмеялись. Персы смеялись, глядя на посрамление своей царицы! Усмехался и сам Камбис.
Уджагорресент взглянул на своего владыку и тоже бессердечно засмеялся.
Поликсена вскочила и стала пробираться к выходу. Ее греки, прикрывая Поликсену собой, поспешили следом за ней и за Нитетис.
* Ритуал почитания, выражающийся в земном поклоне.
========== Глава 29 ==========
Сразу же после того, как Нитетис вышла с праздника, она, отослав свою наперсницу домой, отправилась в храм Нейт – царевна простерлась перед огромным сидячим изображением своей великой матери и долго просила ее о заступничестве. Потом Нитетис позвала храмовых танцовщиц, египетских девушек, которые были искусны в танце не менее ее: просто египетские мужчины и женщины знали, как нужно преподносить свою царевну.
Нитетис прекрасно помнила в своем сердце, кому и чем обязана. Но на также помнила, что отличает ее от других женщин.
Она вернулась домой поздно… Нитетис отправлялась в храм под сильной охраной и в закрытых носилках, как персиянка: но даже сквозь плотный полог она слышала смех и пьяные вопли завоевателей. Хорошо, что хотя бы не чуяла сейчас их запах.
Она заглянула в комнату к подруге - Поликсена уже спала. Нитетис улыбнулась и, поцеловав душистые черные волосы своей эллинки, отправилась к себе в спальню. Пусть ее филэ отдыхает, и завтра она останется дома… даже если будет просить взять ее с собой.
Нитетис возьмет Поликсену во дворец, но только тогда, когда ее положение не будет вызывать сомнений… когда на голову дочери Априя опустится корона великой царицы, возложенная руками ит нечер.
Она немного поворочалась, но потом почувствовала, что тоже засыпает. Священные танцы Нейт не только приносили желанное телесное утомление, после которого крепко спалось, но и отгоняли страхи, проясняли сердце и рассудок.
Ей говорили, что то же приносит близость с мужчиной. Похоже ли это на близость с женщиной? Завтра ей предстоит узнать.
На другой день Нитетис проснулась поздно, гораздо позднее обыкновенного. Ее никто не будил. Сколько людей дома уже знает об обещании Камбиса – и о том, что ей сегодня предстоит?..
Поликсена, должно быть, предупредила слуг, умница.
Нитетис умылась, потом накинула просторное несшитое по бокам одеяние и, подпоясавшись, вышла завтракать на террасу. Подумав, царевна приказала Астноферт сходить за Поликсеной. Она немного побудет с подругой, прежде чем начать готовиться.
Когда еще она сможет свободно говорить с любимыми людьми и завтракать полуобнаженной на открытом воздухе? Если все пройдет хорошо…
Но ведь ей предстоит стать египетской царицей Камбиса, а предписанные царице Обеих Земель поведение и одежда так же священны, как у персов! Нитетис очень надеялась, что Уджагорресент сумеет втолковать это победителю.
Поликсена явилась – в таком же платье, как госпожа, похожем сразу и на ночное одеяние, и на греческий пеплос; с волосами, небрежно подвязанными на затылке, только ее лоб был перехвачен золотой цепочкой. Эллинка была свежа и прекрасна. Взглянув на нее, Нитетис неожиданно обрадовалась, что Поликсена не пойдет с ней во дворец.
Будущая царица с необыкновенной страстью вдруг ощутила, как ей не хочется отдавать возлюбленную подругу персам. И кому бы то ни было.
- Как ты спала? – спросила Поликсена.
- Очень хорошо, - ответила Нитетис.
Она сделала знак сесть, и Поликсена исполнила повеление почти с трепетом. Видит во мне царицу, подумала Нитетис. Это сознание наполнило дочь Априя и воспитанницу Уджагорресента гордостью и сознанием долга, какое не приходило к ней до сих пор, несмотря на все ее воспитание.
Когда они выпили вина с водой и съели немного инжира и несколько кусков дыни, вымоченной в меду, Нитетис сказала:
- Я хочу, чтобы ты сегодня осталась дома, Поликсена.
- Но как я могу оставить тебя? – воскликнула эллинка.
Нитетис улыбнулась.
- Вчера ты была нужна мне как друг, как надежное плечо… а сегодня мне предстоит соединиться на ложе с мужчиной, с персом! Нельзя смешивать две любви, ты же знаешь!
Поликсена немного помедлила – потом кивнула. Она никогда не нуждалась в долгих объяснениях.
Коринфянка опустилась на колени перед креслом Нитетис и, поцеловав ее руку, прижала ее к щеке. Несколько мгновений они сжимали руки друг другу. Потом Поликсена встала и быстро скрылась в доме.
Нитетис почудилось, будто она услышала всхлипывания. Но потом все смолкло. Нет, Поликсена не будет плакать, она сожмет свое сердце в кулак и будет молиться за свою царицу!
Допив вино, Нитетис со стуком поставила кубок на стол и, быстро поднявшись на ноги, поспешила в комнаты. Ей еще так много предстоит сделать до вечера, некогда даже задуматься! И прекрасно!
***
Брачный пир устроили в том же зале, где Камбис вчера впервые явил себя и свою веру побежденным. Эта вера, хотя ее исповедовали цари Персии, еще не получила широкого распространения в Азии: наиболее распространены у азиатов были кровавые ритуалы, поклонение свирепым древним божествам, приказывавшим пресмыкаться перед собою в пыли – или уничтожать чужие народы во славу своего и его покровителей. Египтяне ушли от таких понятий… но персы далеко еще нет.
Камбис, подобно своему отцу, хотел понять до конца, в чем состоит вера египтян и что она дает его новым подданным.
Сегодня жених царевны Нитетис занял не трон, а небольшой помост посреди зала, сколоченный для такого случая: оттуда лучше всего было наблюдать танец, которого новый властитель Та-Кемет и царский казначей ждали от невесты. Рядом с царем царей, по левую руку, на подушках расположился Уджагорресент. Оба были одеты по-персидски, в бесценные платья, стоившие долгого тяжкого труда и потери зрения искуснейшим вышивальщицам.
Нитетис не разочаровала зрителей – ни египтян, ни персов. Когда юные полуобнаженные танцовщицы Нейт вышли к зрителям, по залу прокатился восхищенный вздох. Камбис приподнялся, ища сверкающим взглядом Априеву дочь: найдя же свою нареченную, он больше не отрывал от нее глаз. Сегодня Нитетис оделась так, чтобы персидский царь без всяких сомнений узнал ее среди других: ее пояс был золотым, а не серебряным, как у прочих девушек, и само платье – голубое, а не белое. Длинные прямые волосы она не стала заплетать, и они летали по ее плечам, как у жрицы в божественном исступлении: да она такой и была. Когда музыка смолкла, Нитетис пала на персидский ковер и осталась лежать, запрокинувшись и подогнув одну ногу; она тяжело дышала, припав щекой к роскошному покрывалу своих волос.
Персы неистовствовали, хлопая в ладоши, топая ногами и пожирая глазами прекраснейшую из дев Черной Земли, что отныне принадлежала их царю.
Камбис стремительно встал; в глазах его горел огонь, подобно тому великому пламени, что зажгли в светильниках Ахура-Мазды. Уджагорресент, однако, предвидел и пресек движение царя: он поднялся одновременно с Камбисом и бестрепетно схватил его за плечо.
Камбис стремительно обернулся к нему; готовый ударить, отшвырнуть. Но Уджагорресент, не ослабляя своей хватки, напряженно зашептал что-то персу на ухо: ему удалось завладеть вниманием Камбиса, и тот слушал довольно долго.
Брови царя приподнялись, пока Уджагорресент говорил, он изумленно замер… потом улыбнулся и кивнул своему египетскому приближенному. На лицо царя царей вдруг снизошло какое-то новое удовлетворение, а черные насурьмленные глаза заблестели радостью ожидания.
Камбис коротко ответил Уджагорресенту что-то, неслышное для персов, потом опять сел, расправив свои одежды. Пока царь и царский казначей шептались, невеста и другие египтянки уже исчезли.
Нитетис опять вышла в зал, переодевшись в белое платье из плотного льна: второй степени прозрачности, как говорили египтяне, скрывавшее ее прелести, но обрисовывавшее фигуру. Платье было перехвачено тяжелым серебряным поясом с алыми кистями. Волосы Нитетис, однако, не покрыла, хотя и заплела их в тугие косы, сбегавшие по спине. В ушах покачивались тяжелые серьги. Глаза Априевой дочери были подкрашены меньше обычного – хотя, конечно, о краске для лица египтянка забыть не могла.
Царь немедленно встал ей навстречу и спустился с помоста; и Нитетис стремительно, как гибкий тростник, склонилась к его ногам: она прижалась губами к лодыжке нового повелителя Та-Кемет, к алым шелковым шароварам. Но Камбис, нагнувшись к девушке таким же быстрым движением, поднял Нитетис на ноги и перехватил ее руку, вознеся вверх, как вчера, когда невесту представляли ему. Владыка персов улыбался: он просто светился изнутри.
Камбис возвел Нитетис на помост и усадил рядом с собой, справа от себя. Хлопнув в ладоши, приказал принести ей вина и еды, как себе.
Уджагорресент уже спустился с помоста, где сидели новобрачные, и смотрел на Нитетис снизу вверх, улыбаясь и молитвенно сложив руки: губы царского казначея что-то шептали.
Когда Нитетис выпила из своего кубка, Камбис также приложился к нему. Потом царь и его невеста встретились глазами и долго смотрели друг на друга, улыбаясь: Нитетис зарумянилась, и Камбис нежно коснулся ее пылающей щеки и золотой серьги в виде солнца.
Потом Нитетис встала и, склонившись к царю, что-то ему сказала. Он ласково кивнул, а дочь Априя спустилась с помоста и, ни на кого ни глядя, быстрым шагом покинула зал. Камбис не удерживал ее и не выказывал больше нетерпения, но неотрывно смотрел вслед Нитетис; и с губ его не сходила улыбка.
Спустя совсем небольшое время Камбис тоже встал и, откинув назад волосы, вышел из зала следом за невестой. Персы возбужденно заговорили, толкая друг друга в бок и переглядываясь.
Уджагорресент на глазах у всех оставшихся уткнулся лицом в пол и прошептал молитву матери богов.
Светильники Ахура-Мазды горели всю ночь, и люди еще долго пили и славили царя и его молодую жену. А Уджагорресент скоро покинул зал и, потребовав свои носилки, отправился домой: в Саисе он жил на земле, принадлежащей храму богини. Там он и Нитетис могли найти лучшую защиту.
Утром царский казначей пошлет во дворец, узнать в точности, как все совершилось… но не слишком рано.
Нитетис приехала домой на носилках на закате следующего дня. Поликсена, ожидая ее, в одиночестве сидела на террасе, не отрывая глаз от солнечного бога; при виде госпожи она вскочила, с грохотом уронив стул.
Царица Обеих Земель стояла в дверях, устало и радостно улыбаясь; она молча раскрыла объятия. Поликсена устремилась к ней, и подруги обнялись.
Потом Поликсена провела госпожу к креслу, поддерживая под руку, и усадила. Нитетис поморщилась, опускаясь на сиденье, но потом по ее лицу опять разлилась счастливая улыбка. Она откинула голову на спинку кресла.
- Эту ночь мы проведем вместе… потом еще долго не выдастся такой возможности, - истомленно произнесла божественная дочь, прежде чем Поликсена успела что-нибудь спросить.
Эллинка сглотнула.
- Как все прошло? – воскликнула она. Почувствовала, что краснеет под устремленным на нее взглядом повелительницы. – Было больно? – она понизила голос до шепота.
Нитетис медленно склонила голову. Потом глубоко вздохнула: выражение удовлетворения не покидало ее лица.
- Было немного больно, конечно… но теперь я понимаю, отчего женщины, беря мужа, становятся ненасытными, - сказала она. – Я никогда бы не подумала…
Нитетис запнулась и рассмеялась, прижав ко рту ладони, сложенные лодочкой. Когда она отняла руки от лица, стало видно, что египтянка тоже покраснела до ушей, несмотря на все их прежние забавы и разговоры. Потом она взглянула на подругу и поманила ее к себе пальцем: как видно, даже ей и даже наедине с нею Нитетис могла рассказать о своей брачной ночи с царем персов только вполголоса.
Поликсена быстро встала и придвинула свой стул к креслу царицы. Она опять села рядом и нагнулась к ней.
- Ты знаешь, что мы в таких случаях используем оливковое масло… ну а персы и греки используют его еще и для другого, - усмехнулась Нитетис. – Но Камбис попросил, чтобы я сама… смазала себя… и смотрел!
Поликсена ахнула, прижав ладонь ко рту.
- Артемида!..
- Потом царь повалил меня на постель, но не спешил меня взять. Он целовал меня и ласкал ртом везде, все мое тело, будто хотел всю распробовать и съесть… я чуть не обезумела, разметавшись по кровати, и уже не помнила, кто со мной и что делает. Потом это случилось! Совсем не так, как с тобой… и да, женщины могут жаждать этого и становиться ненасытными, - прошептала Нитетис, сжав руки и вся трепеща от воспоминаний.
Поликсена уткнулась лбом в ее плечо, разделяя стыд и восторг подруги. Нитетис обхватила ее голову горячей ладонью.
- Он скоро уснул, рядом со мной… а я не спала долго, но потом тоже смогла уснуть рядом с ним. А утром проснулась одна. Мой муж не будил меня.
Нитетис рассмеялась в необыкновенном восторге от сознания такой заботливости.
- Когда я встала и вышла из спальни, Камбис ждал меня в пиршественном зале. Сегодня мы там были вдвоем, не считая рабов и стражи. Мы завтракали вместе, и долго разговаривали.
- О чем? – воскликнула Поликсена.
- Ему интересно все узнать обо мне, но мне пока не хватает персидских слов… и приходится выбирать слова, - усмехнулась Нитетис. – Надеюсь, царь царей еще не понимает, когда я выбираю, а когда затрудняюсь…
Поликсена взяла ее за руку.
- А потом что?
Нитетис пожала плечами.
- Потом, как видишь, царь отпустил меня домой. Сказал, чтобы я сейчас же начала собирать свои вещи и слуг: мы возвращаемся в город Птаха, где станем владыками Та-Кемет перед всем народом и перед персами…
Царица стала очень серьезной, глядя на подругу.
- Собирайся, филэ.
========== Глава 30 ==========
Спустя шесть дней великая царица сидела в одиночестве в комнате для приемов на женской половине саисского дворца, которая прежде принадлежала главной царице Амасиса - Нехт-Баст-ероу, дочери верховного жреца Птаха, сейчас оплакивавшей мужа в Мемфисе. При царице была Астноферт, стоявшая за ее креслом и мерно обмахивавшая госпожу опахалом: но и только. Нитетис медленно пила вино, погруженная в раздумья; лишь иногда ее руки сжимались, выдавая нетерпение.
Наконец в коридоре за высокими двойными дверями раздались быстрые гулкие шаги, и Нитетис тут же приподнялась в своем кресле-троне, поставив кубок на столик.
Двое стражников-египтян по сторонам полуоткрытых дверей посторонились, распахивая их шире, и вошел казначей бога.
Нитетис радостно улыбнулась, она протянула руки, чуть не вскочив с места… но усилием воли удержалась в своем кресле черного дерева. Уджагорресент, так же улыбаясь и глядя возлюбленной воспитаннице в лицо, приблизился к креслу-трону и, преклонив колени, поцеловал переплетенные позолоченные ремешки одной из закрытых на носках сандалий царицы.
- Царский казначей, почему ты сегодня не в персидском платье? – спросила Нитетис.
Уджагорресент поднял глаза и рассмеялся. Хотя шутка получилась невеселая.
На нем была длинная желтая складчатая юбка, широкий драгоценный воротник и поверх него золотые амулеты, свисавшие на грудь и на спину. Длинные черные волосы, распущенные по плечам, очень украсили его: к тому же, лоб царского казначея перехватывал золотой обруч с подвеской в виде анха*, а лицо было по-египетски тщательно накрашено.
- Я так давно мечтал приветствовать тебя подобным образом, богиня, - сказал Уджагорресент. – Но сейчас, прошу тебя, сойди с трона. Поговорим как старые друзья и как два жреца.
Нитетис несколько мгновений испытующе смотрела на царского казначея – потом, склонив голову, поднялась с места и отошла туда, куда указывал Уджагорресент: они уселись рядом на циновки, расстеленные на полу.
- Камбис думает, что я твой единственный родственник, - сказал царский казначей, когда пригубил вино, поданное молчаливым мальчиком-слугой.
Нитетис подняла брови.
- Надеюсь, ты не стал его разубеждать?
Оба рассмеялись.
Потом Нитетис во внезапной тревоге склонилась к своему сподвижнику:
- Так это решено, царь остается в Саисе?
Уджагорресент твердо кивнул.
- Да, великая царица. Всем уже известно, что перс назначил Псамметиха своим наместником в Хут-Ка-Птах… слава всем богам, - прошептал царедворец. – Я не влиял на Камбиса ни словом, клянусь тебе: это сделала матерь богов, не иначе!
Уджагорресент сжал руки и склонился на них лбом, с которого свесился золотой анх.
Нитетис вдруг простонала, прикусив накрашенную ладонь.
- А если он раздумает следовать священным обычаям? Тогда меня никто не сможет называть великой царицей, ведь в нашей стране священная обрядность значит все!.. Получится, что я отдала себя варвару напрасно!
- Не бойся… я видел его лицо, - Уджагорресент успокаивающе привлек молодую царицу к себе. – Ты знаешь, что я умею разбирать людей! Камбис сделает все, как должно! Он даже согласился сбрить волосы на голове и лице, - прошептал царедворец. – А ведь ты знаешь, что для персов борода – как одежда, они без нее не выходят!
Нитетис кивнула, изумленная не меньше его. Ей происходящее с царем царей тоже казалось чудом богини. Да иначе и быть не могло.
Потом Уджагорресент неожиданно спросил:
- А ты сама, царица… у меня не было возможности узнать… каков он с тобой?
Нитетис нахмурилась.
- Что?
Уджагорресент накрыл ее руку своей, пристально глядя в лицо удлиненными черной краской глазами под такими же накрашенными бровями.
- Ты не страдаешь?
Нитетис немного покраснела.
- Нет, царский казначей. Я поняла, о чем ты спрашиваешь… нет, все хорошо.
Она помялась, рассматривая свои ярко-оранжевые ладони.
- Ты знаешь, конечно, что перс ложился со мной еще трижды, каждую ночь после первой… но сейчас я не могу его принять.
Уджагорресент поднял накрашенные брови, видя, как она показывает на юбку, потом понимающе кивнул.
- Так значит, ты еще не…
- Не понесла, конечно! – резко рассмеялась великая царица. – Это было бы слишком скоро!
Потом она опустила глаза, еще больше покраснев.
- Он страстный со мной, это правда, все знают… но он хороший любовник. Или это я получила хорошее воспитание, - усмехнулась Нитетис. – И, кажется, Камбис и вправду влюблен в меня!
- Пока еще не так, как владыка персов увлечется тобой потом, узнав, какое ты сокровище, - серьезно заметил царедворец. – Но я очень рад, что с тобой все хорошо.
- Он и днем меня призывает всякий раз, когда есть возможность, для трапезы и беседы, - сказала Нитетис. Она взволнованно вздохнула. – Мы с моим мужем все еще с трудом понимаем друг друга, мужчины часто не понимают женщин… а тем более перс – меня, дочь Нейт! Но чувствую, что он бы рад вывернуть меня наизнанку, чтобы раскрыть все мои тайны!
Уджагорресент вздрогнул, услышав в словах Нитетис зловещее предзнаменование.
- Я никогда бы не подумал, что новым богом Та-Кемет станет перс!
- У Та-Кемет есть еще богиня, - улыбнулась Нитетис. – И самое худшее – не то, что на эту землю может прийти царь-перс, а то, что в Та-Кемет может прийти чужой бог-мужчина!
- И все же ты привечаешь греков, - мягко сказал Уджагорресент. – Зная, каковы их боги!
Нитетис повела плечами.
- Боги греков – дети в сравнении с нашими! – воскликнула она. – Или ты еще сам не понял?
- Все дети вырастают в мужчин, - заметил царский казначей.
Уджагорресент улыбнулся, не спуская глаз с воспитанницы. Он коснулся гладкого подбородка.
- Что же ты теперь думаешь об Ахура-Мазде, который не животное, не мужчина и не женщина?
Нитетис вздохнула. Потеребила свою накидку, вышитую серебряными птичьими перьями, и повернула на пальце кольцо со скарабеем из ляпис-лазури.
- Ты знаешь, что втайне я мечтала об этом, ты сам заронил в меня такие мечты, - сказала царица. – Атон, всеблагой диск, не имеющий пола! Но единый бог, который не мужчина и не женщина, в конце концов становится мужчиной… потому что мужчины всегда преобладают над женщинами своей явной и грубой силой.
Уджагорресент кивнул, восхитившись прозорливостью молодой царицы.
- На самого великого бога всегда должна быть богиня, - сказал он. – Даже если бог покажет себя единым и истинным!
Он долго смотрел на Нитетис, и царица поняла, что казначея Камбиса волнуют уже совсем другие чувства.
- Как жалел я, что прошло наше время, - прошептал Уджагорресент. Он вдруг простер к ней руки. – Если бы ты знала, Нитетис…
- Я знаю, - быстро ответила царица.
Она искоса взглянула на него, сочувственно и благодарно улыбнувшись.
- Я видела, как ты повис на плечах у Камбиса! Одно это все сказало бы женщине! Но я давно знаю!
Уджагорресент взял ее за руку, смазывая большим пальцем краску на ладони.
- И сознавать, что тобой сейчас владеет азиат!..
Нитетис изумленно раскрыла глаза.
- Уж не думал ли ты сам, что…
- Кем бы я был, великая царица, если бы не думал? – рассмеялся царский казначей, передернув широкими плечами. – Я не мечтал о верховной власти, когда был жив старый бог, потому что…
- Потому что ты и так уже многие годы имел всю полноту власти, - закончила Нитетис.
Уджагорресент кивнул.
- Ты права. И ты знаешь, что я не возмечтал бы о двойной короне*, если бы не теперешние времена! Взойди я на престол после Яхмеса Хнумибра, меня ждала бы участь Псамметиха!
Нитетис посмотрела царскому казначею в глаза.
- Ты думаешь, что наследник продержится недолго?
- Почти уверен, - ответил царедворец тут же. – Пока зверь не сорвется с цепи, и пока сам молодой фараон не сорвется!
Нитетис вздрогнула и слегка побледнела при этих словах, и Уджагорресент сжал ее руку. В яркой хне перепачкались и ее пальцы и кольца, и его. Казначей бога улыбнулся, пристально глядя на молодую царицу.
- Ты думаешь, я был бы неплохим Хором на троне, богиня?
- Да, - честно ответила Нитетис: и улыбнулась его успокаивающему полунамеку. – Но пока говорить об этом и безумие, и преступление!
Уджагорресент поклонился.
- А твоя жена не ревнует, зная о твоих поездках в Саис? – неожиданно спросила Нитетис.
Уджагорресент усмехнулся.
- Моя достойная супруга никогда не любила меня настолько, чтобы ревновать… прежде я и не подавал повода. Даже если я предложу развод, это не уязвит ее. А мои наложницы, верно, забыли мое лицо. Я уже долгие годы не беспокоил их.
Нитетис нахмурилась.
- Довольно об этом! – воскликнула она, ощущая, что разговор поворачивает совсем не в то русло, в которое следует. – Это – преступление, если ты продолжишь!
Великая царица поджала губы.
- Могу ли я сейчас говорить с тобой как с другом?
Уджагорресент поцеловал ее руку, потом склонился, прижав ладонь к сердцу.
- Можешь говорить со мной как со своим сердцем… Всегда, - сказал он.
- Я рада… Мне кажется, что ты единственный мужчина, который любит меня, - ответила Нитетис.
Она прижалась к его груди, а Уджагорресент поцеловал ее в лоб, под гладко зачесанными черными волосами.
Египетские воины в дверях остались совершенно невозмутимыми, видя это выражение чувств, но Нитетис, вспомнив об осторожности, отстранилась первая.
- Тебе пора… Может быть, Камбис пожелает навестить меня, несмотря на мои дни, - сказала она, ощущая жар во всем теле при воспоминании о ласках азиата.
Уджагорресент вдруг рассмеялся, весело и одновременно очень невесело.
- Я до сих пор не могу забыть, как перс при всех подхватил тебя на руки!
Нитетис засмеялась.
- Персы пришли в восторг, а все наши в ужас! Можно ли будет ему объяснить, что это страшно неприлично?
- Можно, думаю… но ненадолго, - серьезно заметил Уджагорресент.
Он встал. Собираясь уходить и оправляя измявшуюся юбку, царский казначей неожиданно спросил:
- А что твоя наперсница? Ты возьмешь ее во дворец?
- Нет, - резко сказала Нитетис. – Не здесь! Не сейчас!
Она даже переменилась в лице, прокручивая кольца на пальцах. Уджагорресент понимающе кивнул.
- Но, конечно, Поликсена придет на твое воссияние*.
Потом, склонившись перед нею, опять поцеловал ее сандалию.
- Я люблю тебя, богиня.
- Я тоже люблю тебя, царский казначей, - ответила Нитетис с нежностью. – Да будет тверда твоя поступь, - прошептала она древнее благословение.
Уджагорресент встал, улыбнулся, взглянув ей в глаза, - и, поклонившись, горделиво удалился.
Нитетис долго смотрела ему вслед, поглаживая пальцем синего скарабея на перстне – образ Великого бога. Потом посмотрела на другое кольцо, на котором было выгравировано имя Уджагорресента, и улыбнулась.
* Символ вечности в виде соединенного креста и кольца.
* Короне Верхнего и Нижнего Египта.
* Коронацию.
========== Глава 31 ==========
Для того, чтобы короновать Камбиса Властителем Обеих Земель, требовалось отнять у Псамметиха красно-белую корону.
Уджагорресент мог с легкостью представить, что чувствовал наследник Амасиса, когда у него отобрали – может, прямо с головы сорвали священный убор, чтобы отвезти корону Та-Кемет персу. Что ж, показав себя сейчас смелым и достойным правителем, Псамметих может только приблизить свой конец!
Корону великой царицы, соединявшую в себе солнечный диск и двойное перо истины, Маат, вероятно, забрали у матери Псамметиха без усилий. Царские жены, которым не нужно во что бы то ни стало гибнуть за честь и правду, могут проявлять государственную мудрость, непозволительную для их мужей и сыновей: и спасать этим тысячи жизней и будущее страны. И такую же мудрость могут проявлять царские советники…
Камбис перед коронацией забыл даже о молодой жене, со всем пылом неофита молясь и принося жертвы Нейт. Он собственноручно заколол на ее алтаре двоих лучших быков и пару лучших коней из собственных стад, хотя египтяне, чуравшиеся этих степных животных, не жертвовали богам коней, а Нейт не любила кровавых приношений. Жрецы великой богини смотрели, как жертвы в судорогах умирали под жертвенным ножом перса, со смесью удовлетворения и страха, которого не могли высказать ясно, но который все разделяли.
Выйдя из храма, царь царей вернулся во дворец и предал себя в руки слуг, которые должны были сделать из него верховного бога Та-Кемет. Понял ли перс ясно, что берет на себя и чему подчиняется, принимая такую священную власть? Никто не мог сказать.
Камбису обрили голову, сбрили бороду и удалили волосы на всем теле, как делали жрецам. Фараон и являлся одновременно верховным жрецом каждого храма, могущим замещать собственных служителей храмов. Фараон также приносил жертвы и возносил мольбы перед собственным священным изображением в храмах, возведенных для своего прославления: ибо владыка Та-Кемет, сын Ра и воплощение Амона, являясь божеством, одновременно был отчужден от своей божественности и преклонялся перед нею во всей чистоте сердца, как служитель Маат.
Дано ли варвару, азиату, понять все тонкости Маат? Уджагорресент чем дальше, тем больше сомневался в этом, наблюдая за поведением персов и самого персидского царя. Но можно было на какое-то время поработить их разум и душу слепым преклонением, потому что этому народу свойственно раболепствовать перед чем угодно, не вникая в суть… простых персов можно будет даже удержать в подчинении, сотворив им нового кумира. Но прочно ли будут стоять ноги у этого кумира? И что сам Камбис будет иметь в своем сердце?
Уджагорресенту это было далеко не безразлично, ибо царский казначей, используя многое к своей выгоде, всегда сохранял в душе трепет перед Маат. Он был этим истинный сын Та-Кемет.
И когда он в первый раз увидел царя персов, который вышел к своим воинам и к побежденным египтянам в образе египетского бога, Уджагорресент про себя ужаснулся тому, что творит и что ожидает страну.
Камбис позволил всем пораженным персам увидеть свое тело, покрытое неровным загаром, украшенное старыми и новыми шрамами. Царь персов, подчиняясь ритуалу, надел только простой схенти и пектораль: с сокологлавым богом с диском и уреем, образом Ра-Хорахти*. Браслеты и несколько ожерелий, из золота, яшмы, сердолика и раскрашенных глиняных колечек, дополнявшие это платье, не могли изменить впечатления возмутительной и непристойной обнаженности; хотя такое же одеяние на египтянах смотрелось совершенно приличным. Насколько же одежда образует человека и соответствует его духовному складу, путям его сердца!
Но сильнее всего в глаза бросалось не это – а то, что Камбис сбрил свою холеную бороду, гордость мужа и перса, а тем паче царя. Голову великий азиат, правда, скрыл под белым кожаным шлемом, какие носили египетские солдаты; но даже обритая голова не так смущала взор, как оголенный подбородок.
Уджагорресент услышал, как глухо заворчали, подобно животным, бородатые и плотно одетые персы, увидев перед собой такого царя. Они готовы были простираться ниц перед Ахеменидом, сыном и наследником великого Кира. А на это существо могли, пожалуй, наброситься, как на неведомое враждебное идолище!..
Но только пока не привыкнут, быстро соображал царский казначей; он первым простерся ниц перед Камбисом, подавая этим пример египтянам. За египтянами, по привычке, стукнули лбами в пол и азиаты.
Потом можно будет позволить Камбису отрастить бороду и волосы, думал Уджагорресент. Можно будет позволить опять надеть длинное платье! Амасис тоже часто носил такие одежды, и многие из египетской знати давно предпочитают наряды азиатского покроя! Ведь при египетском дворе уже многие века бывает столько азиатских посланников, и столько фараонов брали себе в жены дочерей хеттов, митаннийцев*, сирийцев, ассирийцев, вавилонян! Только бы сгладить первые трудности, самые великие: а потом люди привыкнут видеть над собой такого царя и подчиняться ему.
Персы, как и египтяне, любят постоянство, хотя персы истинного постоянства не знают – у них в головах такой же сумбур, как тот, что царит в Камбисовой империи. Маат ведома только сынам Та-Кемет. И Камбис, сам не зная того, приехал в Та-Кемет, чтобы познать Маат!
Ну а если персы привыкнут к царю, почитающему Маат… ведь персы восприимчивы к чужим влияниям более, чем все их соседи и подвластные им народы, хотя все азиаты податливы…
Закончить эту мысль царский казначей едва смел даже мысленно; даже начало ее кружило голову.
Тут к подданным вышла и прекрасная супруга Камбиса, и все пришли в восхищение. Мужчины в чужом одеянии могут вызывать у других мужчин гнев и жажду крови; но такие женщины, как Нитетис, только пленяют.
“Что ты скажешь, моя Нитетис, если я брошу к твоим ногам всю Азию? Или ты сочтешь, что я слишком стар для этого? – подумал Уджагорресент, подняв глаза после второго земного поклона. – А если эти царства покорятся нам, и так, как никогда не бывало прежде… забудешь ли ты тогда о своих экуеша?”
Нет, о греках нельзя забыть. Но пока их можно держать в узде – и чем дальше, тем больше это будет нужно.
Уджагорресент с любовью и с тайным значением посмотрел в глаза некоронованной царице, которая сегодня должна была взойти на трон, и отступил, склонив голову.
Камбис взял жену за руку, улыбнувшись ей, когда Нитетис вопросительно взглянула на своего повелителя. Он уже научился на людях вести себя, как прилично египтянину; хотя, впервые выйдя ко всем в египетском наряде, смотрелся в нем очень странно и оглядывался временами дико, будто Камбис сам не понимал, что такое с ним сделали. Будто все превращения с Кировым сыном совершились во сне.
Боги, не допустите же этого.
Владыки первыми вышли из тронного зала, где все собрались, и свита из египтян и персов последовала за ними. Победители и побежденные уже почти не враждовали, поглощенные небывалыми событиями, которые им вместе выпало пережить. Греки, воевавшие за тех и за других, казались такими же изумленными наблюдателями: хотя греки пока были наблюдатели сторонние. Которые, при своей сметливости и предприимчивости, непременно обернут к своей пользе то, что делает с Та-Кемет Камбис!
Если экуеша только позволить…
Уджагорресент нашел взглядом Поликсену, которая шла в окружении своих греческих охранников и казалась какой-то потерянной и одинокой. Царский казначей знал, что Поликсена с Нитетис не встречались уже больше недели и, конечно, успели весьма отдалиться друг от друга: ведь столько всего случилось в жизни дочери Априя! Об этом не напишешь ни в каком письме, и тем более сейчас…
Но стоит им сойтись, как они опять сблизятся. Уджагорресент, больше половины жизни наблюдая за гаремом его величества, знал, как быстро сближаются женщины: а такие умные и образованные подруги, как Нитетис и Поликсена, очень ценят и любят друг друга, потому что мало встречают себе подобных. Разумеется, Нитетис помнила, тосковала о своей эллинке каждый день и хотела вернуть ее! Найдя филэ, сердечного друга, как говорят эти осквернители Маат, уже не сможешь расстаться с ним, не оторвав часть себя!
Ну что ж, пусть. Пока это не опасно – и союзы женщин, в отличие от союзов мужчин, Маат не подрывают.
Уджагорресент заставил себя сосредоточиться на церемонии. Все мысли о прошлом ибудущем проносились в его голове, отвлекая его и позволяя сохранять хладнокровие; но сейчас царский казначей должен был забыть обо всем, кроме ослепительного настоящего.
Камбис, выведя жену из дворца на главную аллею, вскочил на колесницу, на которую следом взошла Нитетис. Камбис собирался сам править, и колесница была его собственная – парадная золотая! Уджагорресент знал, сколько мужества нужно его Нитетис, чтобы сейчас поехать на этой персидской колеснице перед глазами всего Саиса и всего азиатского войска. Но храбрости ей не занимать.
- Мы идем в храм Нейт! – в тревоге воскликнула Поликсена, шагавшая за царской колесницей в толпе своих греков. – Это против обычая!
Ликандр, который шел рядом, покосился на хозяйку. За эти дни, временно потеряв любимую госпожу, Поликсена незаметно для себя сблизилась с лаконцем сильнее, чем раньше; хотя он не пытался больше ухаживать за ней.
- Какого еще обычая? – хмуро спросил ее воин.
- Они должны венчаться на царство в храме Ра! – ответила коринфянка. – Но Камбис пожелал получить корону из рук верховного жреца Нейт! Видишь ли, он признает власть только той богини, которой приносил в Саисе жертвы!
Ликандр пожал плечами. Он, как и многие греки Саиса, преклонялся перед могуществом великой женской богини; но в египетских священных церемониях ничего не понимал и переносил их со спартанской стойкостью, но без всякого сочувствия.
- По мне, так это все едино, - ответил лаконец госпоже. – Они тут у себя уже и так нарушили все что можно, когда поставили царем перса! Пусть благодарят своих богов, что он хотя бы Нейт признает!
Поликсена усмехнулась. Как-то, когда она спросила своего поклонника, что он думает о длинных египетских обрядах, лаконец прямо сказал – что, по его мнению, они придуманы людьми, которым больше нечего делать. Отчасти коринфская царевна не могла не признать, что Ликандр прав; но, вместе с тем, он не понимал многого, что составляло жизнь египтян.
И Камбис, похоже, тоже не понимал. Но победитель в этом и не нуждался.
- А что ты думаешь о нем? Об этом? – понизив голос, спросила Поликсена, показывая своему верному слуге и другу на диковинного Ахеменида, будущего фараона.
Ликандр выругался.
- Одни мойры его знают! Вырядился, как…
- Тихо! – шепнула Поликсена в ужасе, хотя азиаты и египтяне шли далеко от них.
- Теперь он - ни своим, ни чужим, - сказал лаконец. – Или персы его свергнут, или здесь… Плохо это кончится, госпожа, - мрачно закончил воин, покачав головой.
Поликсена едва подавила желание прильнуть к нему, взмолиться, чтобы он защитил ее от всех грядущих бед. Эллинка глубоко вздохнула и сжала кулаки. Поликсена посмотрела на ту, которая не меньше нее – а пожалуй, и гораздо больше, чем она, сейчас нуждалась в защите.
- Я должна быть с ней. Я люблю ее, и я должна, - прошептала Поликсена. – А ты – будешь со мной, спартанец?
Она взглянула на своего охранителя, пытаясь улыбнуться. Ликандр, прямо глядя на хозяйку, улыбнулся в ответ.
- Я тоже должен, и тоже люблю, - сказал он. – Ты могла бы и не спрашивать! Я буду с тобой до конца!
Конечно, Поликсена могла бы и не спрашивать. Но слова преданности, произнесенные спартанцем вслух, наполнили ее уверенностью и силой на многие дни вперед.
В храм владыки Та-Кемет вошли в сопровождении немногих избранных – остальные, победители и побежденные, одна благоговейная толпа, ожидали их снаружи.
Поликсена и Ликандр были в числе этих немногих. И они видели, как под ноги персу и египтянке полилась кровь, смешанная с молоком, - ее проливали на брачной церемонии и во время многих священных обрядов; жрецы ходили вокруг этой пары, окуривая их благовониями и наполняя воздух монотонными песнопениями. “Хотела бы я знать, что служители Нейт чувствуют сейчас… что чувствовали, переписывая свои тексты в угоду персу”, - думала Поликсена.
Но по лицам жрецов ничего нельзя было прочесть… кроме удовлетворения, пожалуй. Только теперь Поликсена поняла, насколько эти люди веруют; и поняла, чем они могли впечатлить Камбиса.
Кроме тайн богини, конечно, к которым Поликсена тоже прикоснулась.
Когда царь и царица вышли к своему народу, все стихло – все смотрели на их божественные силуэты и их короны, не зная, что думать о своем будущем. А Поликсена, стоя близко к любимой госпоже, видела ее лицо.
Камбис воздел руки, и толпа разразилась криками. Многие – восторженными; кое-кто – яростными; но возмущение тонуло в восторгах.
Нитетис повернула голову к грекам и, безошибочно найдя свою филэ, улыбнулась ей, с любовью посмотрев в глаза. Казалось, в эти мгновения они узнали друг о друге все, о чем еще не было возможности поговорить.
Поликсена улыбнулась великой царице и склонила перед ней голову.
* Одна из ипостасей Ра, в которой Ра сливался с Хором.
* Митанни – древнее государство на территории Месопотамии; Хеттское царство – древняя держава в Малой Азии. Оба царства – старинные союзники и соперники Египта.
========== Глава 32 ==========
Гулянье, по случаю бракосочетания и коронации царя и царицы по египетским обычаям, было устроено с размахом времени Амасиса – и с азиатской беспечностью, шумом и здоровой грубостью. Ликование победительных варваров наполняло город великой богини: самое его основание, казалось, сотрясала удаль степняков, на которую еще не нашли управу.
Самое страшное – когда такую силу организует мужская власть, которая никогда не успокаивается по своей природе: власть, непрестанно жаждущая новых кровавых свершений.
Так думала Поликсена, покачиваясь в своих носилках, в которых ее несли во дворец. Эллинка прислушивалась к барабанному бою и конскому ржанию; запах лошадей и скота, который азиаты всюду перегоняли с собой, заполнил весь город. Тянуло дымом и жареным мясом. Мелькание факелов в руках гибких юных танцовщиков, выступавших прямо на улицах и площадях, врывалось в щели между раздернутыми полотнищами; своих юношей подбадривали криками уже изрядно пьяные персы. А когда мальчишки кончат танцевать, тогда зрители их… а может, это уже происходит. Посреди Саиса!..
Поликсена сморщилась и поспешила откинуться на подушки подальше, задернув полог.
Ей подумалось, что египтян на улицах почти не видно, хотя это торжество их царицы. Но что за торжество? Не насмешка ли – Египет пошел замуж за Персию, и Персия поглотила Египет, сочетавшись с ним, как и учил великий математик Пифагор?..
Но нет: просто время Египта еще не пришло. Женская власть – власть потаенная, которая начинается в гинекеях и гаремах… но которая крепнет тем больше, чем больше успокаиваются мужчины. А может, и питается мужской силой и кровавыми свершениями.
Поликсена закрыла глаза и увидела перед собой Камбиса, затерявшегося в переходах храма Нейт, подобно мальчику. Персидский царь как будто снова лишился всех достижений зрелости, пожертвовав египетским священным обычаям свою бороду и волосы, опять вступив в пору ученичества.
Поймут ли его собственные подданные? И к чему все это приведет?..
Впервые Поликсене стало жаль завоевателя, который, быть может, имел самые благие намерения по отношению к побежденным, намереваясь стать им отцом, как Кир Великий; и которого принялись использовать в своих целях и переделывать на свой лад, как только он вступил на египетскую землю. Но такова жизнь, и такова Маат. Египтяне - это не азиаты, подобные глине.
Носилки остановились и опустились; Поликсену тряхнуло на подушках, но она осталась сидеть как сидела. Только когда к ней заглянул Ликандр, окликнув госпожу, коринфянка выбралась из носилок.
Ликандр не успел выпрямиться и отстраниться: Поликсена обхватила его за шею и поцеловала в губы быстрым обжигающим поцелуем. Лаконец, прерывисто вздохнув, поднял подругу и сжал в объятиях, погладив по спине; его ладонь скользнула ниже, и огонь пробежал по ее животу и бедрам, заставив сжать ноги. Ликандр поставил ее на землю, и они посмотрели друг другу в глаза – серьезно и страстно, как тайные любовники.
“Теперь я не могу ничего изменить, даже если бы и пожелала выбрать другого”, - подумала Поликсена. Она коснулась щеки Ликандра, и атлет перехватил ее руку, прижавшись поцелуем к ладони, потом к запястью.
- Что же я делаю, - прошептала Поликсена.
Она вдруг почувствовала, что могла бы отдаться этому преданному воину прямо здесь, посреди освещенного факелами и персидскими кострами дворцового сада: под барабанный бой и крики пьяной страсти, которая и в ней самой возбудила темную, пугающую жаркую страсть, проснувшуюся между ног и грозившую захватить ее целиком. Как будто Поликсена безрассудно и безудержно устремилась к смерти, вместе со своим лаконцем. Так вот как это бывает?..
Ликандр вдруг больно сжал ее руки и оттолкнул ее от себя.
- Я могу еще ждать… сколько будет нужно, - сказал воин, задыхаясь. Он отвернулся, закрываясь от ее взгляда рукой. – Идем, или ты опоздаешь!
Они быстро пошли вперед, а Поликсена подумала, что остальные эллины видели все.
Они дошагали до дворца, и Поликсена показала стражникам письмо – папирус с печатью теперь уже великой царицы. Стражники были персы, и не просто персы – “бессмертные”: но они, увидев печать, тут же склонились и расступились, давая дорогу гостям.
Греки повели ее коридорами, по которым Поликсена ходила только однажды, но которые наперсница царицы запомнила на всю жизнь: этой дорогой она провожала Нитетис к персидскому царю.
Они вошли в пиршественный зал, освещенный огнями Элама, которые играли на египетских настенных рисунках – изображениях древних фараонов, гнавших перед собой связанных пленников. Зал заполняли персы: как и на улицах, великолепием своих одежд, важностью и бесцеремонностью затенившие египтян. Но рассажены приближенные Камбиса были по египетскому обычаю, за отдельные столики; и одетых в белое и державшихся с достоинством уроженцев Та-Кемет в зале оказалось довольно много.
Поликсена опустилась на свое место, среди знатных египтян, многих из которых она к этому времени знала по именам и должностям; она гадала, когда появятся царь и царица. Вот, верно, будет зрелище!
Поликсена поискала глазами в зале Роксану – и нигде не нашла младшую сестру и царицу Камбиса. Она не видела персиянку и на коронации мужа. Поликсена облизнула внезапно пересохшие губы и заставила себя думать только о госпоже.
Камбис и его египетская жена не заставили себя долго ждать. Они и в самом деле привели всех в изумление своим видом. Каждый выход высокого египетского господина был представлением, нацеленным на то, чтобы поражать все чувства, заставить желать преклонения. И увидев царя, все уткнулись лбами в пол, пораженные его величием так же, как когда он был одет по обычаю своей страны.
На Камбисе сейчас был синий шлем с золотым уреем – еще один церемониальный убор фараона; подбородок украшала золотая с синим накладная борода. Он был весь в золоте – помимо многих драгоценностей и сверкающей ткани его сложного покроя схенти, перс еще и покрыл свое тело золотой краской. Таким же живым божеством предстала и Нитетис: ее длинное узкое синее платье обнажало обе восхитительные груди, но даже у персов ее вид не вызвал похоти, а только трепет. Ее груди были покрыты царской синей краской, так что тело сливалось с одеждами. Со лба египтянки глядела золотая кобра – другая корона царицы; голову, против обыкновения, покрывал жесткий черный парик, делавший лицо совсем незнакомым.
Перс и египтянка сели на свое место на возвышении. Нитетис взглянула на мужа, усмехнувшись золотыми губами, и Поликсена вдруг пожалела, что пришла. Нужна ли она теперь этой богине?
Камбис сделал знак начинать пир. Нитетис так и не посмотрела в сторону Поликсены; казалось, она даже не вспомнила о ней.
Великая царица обменивалась любезными замечаниями с египетской знатью, которая теперь трепетала от ее дыхания, как камыш на полях Иалу; а Камбис говорил, пил и смеялся со своими персами, которые наконец привыкли отвечать ему так же, как тогда, когда он был одет по обычаю Заратуштры.
Поликсена, чувствуя себя необыкновенно одинокой и всеми преданной, почти ничего не ела и не пила, ощипывая венок из васильков, который ей надели на шею. Эллинка хотела уже подняться и уйти… она видела, что некоторые гости выскальзывают за дверь, видимо, в жажде других развлечений; ей же хотелось только убежать от всех и разрыдаться, проклиная свое положение и свою наивность.
Но тут вдруг ее тронули за плечо. Поликсена вскинула голову.
Стоявший перед ней юный прислужник держал на обеих руках необыкновенной красоты ожерелье из аметистов, отбрасывавших лиловые блики, и синих и красных с золотом эмалевых цветов очень тонкой работы.
Онемевшая Поликсена молча наклонила голову, позволив надеть себе эту драгоценность. Потом подняла глаза, не сразу решившись посмотреть в сторону царицы. Когда же посмотрела, увидела, что Нитетис глядит прямо на нее и улыбается, не сомневаясь в любви подруги – и во власти своей любви над нею.
Заметил ли жест своей жены Камбис?.. И если заметил, как поступит?
Но в следующее мгновение великая царица уже говорила что-то мужу на ухо, а тот кивал, упоенный ее словами. Потом посмотрел на нее таким же взглядом счастливого обладателя, каким Нитетис одаривала Поликсену.
“Как же она любит играть! Я совсем не знала ее”, - подумала эллинка.
Потом она ощутила новое прикосновение к плечу. Перед ней опять возник тот же молодой раб, который, поклонившись, прошептал, чтобы эллинка покинула зал. Там ее будут ждать воины царицы, которые проводят знатную гостью в отведенные ей покои.
Так ее приглашают здесь погостить! Вернее – Нитетис приказывает ей остаться…
Поликсена молча кивнула, встав с места. Не глядя ни на кого, царская гостья направилась к выходу; она особенно избегала смотреть на своих греков.
За дверями ее, как когда-то во дворце Амасиса, ожидали воины-египтяне, которые, поклонившись, пригласили эллинку следовать за собой. Поликсена оглядела коридор и увидела персов, охранников и просто знатных гостей, которые вышли из зала проветриться или по другим делам. Теперь ее эллины не покинут ее, даже если Поликсена им прикажет!
Ее провели в комнату, в которой Поликсене сразу бросился в глаза письменный стол и высокий стеллаж, полный свитков; а также небольшие жертвенники в стенных нишах, Ра и Нейт, с золотыми изображениями богов, перед которыми уже успели возжечь благовония. Ладанный дым защекотал эллинке ноздри. Дверь из этого кабинета вела, по-видимому, в спальню.
“Меня здесь оставят жить… пока я нужна царице”, - подумала Поликсена. Она прижала руку к бьющемуся сердцу.
Она спросила своих сопровождающих, где можно разместить ее воинов, и египтяне заверили ее, что об ее охране позаботятся, а царица подобрала для нее стражу на смену. Поликсена отчаянно взглянула на Ликандра: ей показалось, что лаконца придется оттаскивать от нее силой. Она схватилась рукой за свое ожерелье, подарок Нитетис, и попыталась ободряюще улыбнуться; тогда Ликандр кивнул ей с несколько успокоенным видом и согласился пойти, куда ему прикажут.
К Поликсене подошла служанка, которая провела ее в смежную комнату, оказавшуюся спальней. В ванной комнате, примыкавшей к спальне, эллинке приготовили горячую воду и все, нужное для туалета; потом она отправилась в постель.
Поликсена натянула до подбородка простыню, подумав, что дворец полон пьяных персов и находится под властью персидского царя, который представлял из себя благого бога Та-Кемет – но который не был им: и такому мнимому богу может ударить в голову любая самая жестокая прихоть…
Но она все равно ничего не сможет поделать.
Поликсена закрыла глаза и представила себя в объятиях Ликандра, вспомнила его поцелуй и торопливую ласку; прощальный взгляд лаконца перед тем, как их разлучили. Она улыбнулась. Потом повернулась на бок и, немного полежав без всяких мыслей, заснула.
***
Пробуждение ее было еще более удивительным, чем вчерашний вечер.
У нее на кровати сидела великая царица, подобрав ноги. Поликсена ахнула и откинулась назад, чуть не ударившись головой о спинку кровати. Она быстро села.
Нитетис была одета в просторное белое ночное одеяние, глаза совсем немного накрашены, волосы связаны на затылке единственной золотистой лентой. Египтянка ласково усмехнулась, протянув к Поликсене руку.
- Ну, что ты испугалась?
Поликсена вскочила с кровати, прижимая к груди простыню. Поклонилась.
- Прошу простить меня…
- Перестань, - зло сказала великая царица.
Она нахмурилась.
- Теперь меня окружает гораздо больше людей, которые прячут от меня свои лица и помыслы, сгибаясь и падая ниц при моем появлении! Я не желаю видеть тебя на коленях… и чтобы ты прятала от меня глаза!
Поликсена вспомнила, как Нитетис ставила на колени ее брата. Она помедлила, потом понимающе кивнула.
- Как пожелаешь, богиня.
Эллинка улыбнулась госпоже, и та улыбнулась ей, как тогда, когда они еще свободно дружили. Но теперь на лице Нитетис была какая-то насмешка над своим положением.
- Иди умывайся, потом мы позавтракаем и поговорим, - распорядилась египтянка.
Когда Поликсена вернулась к ней, ее кровать была уже застелена, и к ложу, с обеих сторон, придвинуты столики с едой. Великая царица лежала на животе на свободной половине кровати наперсницы, поставив локти на подушку и болтая ногами в воздухе. Она улыбнулась подруге сияющей улыбкой и похлопала по кровати рядом с собой.
Поликсена осторожно легла на живот подле царицы, устроившись на подушке таким же образом.
- А что твой божественный супруг? – спросила она.
Нитетис взяла с блюда половинку граната и стала длинным ногтем выколупывать из мякоти темно-алые зерна, похожие на драгоценные камешки.
- Мой божественный супруг напился по случаю своего воссияния, как настоящий варвар, - холодно ответила она. – Сейчас слуги приводят его в чувство. Камбис не пожелал, чтобы я наблюдала его в таком виде, - пояснила она, покосившись на эллинку.
Поликсена сочувственно кивнула.
- А как ваши персы? – спросила она.
Нитетис покачала головой.
- Мой любимый философ, ты не представляешь себе, что это за люди, - пробормотала она, улегшись на подушку совсем. Поликсена печально усмехнулась.
- К несчастью, представляю, царица… Или ты можешь что-нибудь рассказать мне о них, чего я еще не знаю?
- Они люди очень лукавые, и вместе с тем очень искренние, - сказала Нитетис. Перевернувшись на спину, она подложила руки под голову, глядя в покрытый голубой глазурью потолок, на котором тонким серебряным росчерком была изображена небесная Нут со своими детьми-звездами.
- Мы совсем не знали их, и вы не знаете… Персы многим похожи на вас, эллинов, - заметила Нитетис. – А мой муж… он ведь и в самом деле желал принести нам добро! – рассмеялась она.
Поликсена кивнула.
- Я верю, - сказала она. – А теперь?..
Нитетис посмотрела на нее.
- С утра к моему супругу и повелителю явились рабы, чтобы обрить голову и тело, как полагается… уже пора, - сказала она с какой-то злостью. – Я выгнала их и сказала, что больше не допущу к царю под страхом смерти!
Поликсена горячо кивнула.
- Ты прекрасно сделала, по-моему, - сказала она.
Коринфянка помолчала, рассматривая царицу.
- Он полюбил тебя, я вижу… а ты сама? Мне кажется, ты тоже начинаешь его любить!
- Камбис первый мужчина, которого я познала, и первый, который познал меня, - отозвалась Нитетис. - И он из тех, кого стоит любить! Правда, он только завершил великое дело своего отца, но в нем много собственных прекрасных устремлений!
Поликсена изумилась.
- Нитетис, ведь ты говоришь о покорителе своей страны!
Царица села в постели, сурово и насмешливо глядя на подругу.
- Дорогая, ты забываешь, что наша великая древняя страна – не ваша маленькая Эллада! Мы некогда были империей, заставлявшей трепетать все известные нам народы! А азиатские царства, как и племена пустыни, многие столетия были нашими данниками!
Она помолчала.
- Ты не знаешь, что в священной Та-Кемет уже правили цари-иноземцы? Уджагорресент мне рассказывал!
Нитетис сухо улыбнулась.
- Вот приди персы на вашу землю, для вас это было бы погибелью! К счастью, до этого далеко!
Поликсена взялась за горло, ощущая холод во всем теле.
- Царица, ты не знаешь, где сейчас может быть мой брат?
Неожиданно страшное подозрение вползло в ее душу, как грозовая туча.
Нитетис взглянула на нее и отвернулась; и Поликсена поняла, что египтянка подумала о том же самом. Царица потерла плечи руками, точно во внезапном ознобе.
- Я пыталась разузнавать о твоем брате, посылала и в Навкратис, и в Мемфис… но мои люди не нашли ни его, ни его друга.
Поликсена прикрыла глаза.
- Великие боги!..
- Перестань! Ты же знаешь, как Филомен удачлив, - с усмешкой сказала Нитетис. – Думаю, что он жив, а если мы не знаем о нем, значит, он намеренно от нас скрывается!
Поликсена обхватила свою подушку и зарылась в нее лицом. Она вдруг ощутила себя предательницей своего брата… но в чем? Как? Разве мало в Египте греков, которые служат процветанию этой страны?
- Не будем пока об этом, - попросила она госпожу; и Нитетис охотно кивнула.
Поликсена коснулась ее плеча.
- А твой царь не против того, что ты принимаешь меня во дворце?
- Камбис сегодня собирался на охоту, это займет целый день, - ответила египтянка. – И завтра у него военный совет. Он будет обсуждать со своими персами, как привести к покорности Ливию и Кирену. Мне царь сказал раньше, чем всем своим советникам!
Нитетис улыбнулась.
- Камбис и меня звал на охоту, но я отказалась, ответив, что не люблю убийств и не желаю их видеть. Я свободна и сегодня, и еще несколько дней.
- Может быть, он пойдет к Роксане, но не сказал тебе, чтобы не обижать, - произнесла эллинка.
- Может быть, - спокойно согласилась Нитетис.
А потом прибавила:
- Камбис ведь видел, как я послала тебе ожерелье. Я и желала, чтобы он видел… Тебе понравилось?
Ее горячая рука легла на бедро подруги, а другая уже давно теребила ее пояс. Поликсена сглотнула.
- Понравилось, очень красиво, - сказала она. Поликсену бросило в холод, потом в жар. – И Камбис не возражал?..
- В Персии происходит много вещей, о которых не говорят вслух, - сказала Нитетис. Ее черные глаза были совсем близко. – Больше, чем у нас! Мой супруг снисходителен к моим слабостям!
“Какое счастье, что Ликандр не слышит этого”, - пронеслось в голове у коринфянки.
- Ты у меня погостишь? – спросила великая царица. – Мы столько можем обсудить, и столько сделать!
- Если тебе угодно, - ответила Поликсена.
- Только если ты сама желаешь, - строго сказала царица. – Мне нужна не служанка, а друг!
Поликсена кивнула, зажмурившись от ощущения благоуханной близости великой госпожи. Несмотря ни на что, она любила ее, как не любила никого больше; и теперь – еще сильнее, чем раньше.
========== Глава 33 ==========
Царская охота оказалась удачной – персы добыли несколько коз, много зайцев и настреляли в камышах уток. Вся эта дичь была по приказу Камбиса зажарена на ужин, на который он собрал всех приближенных. Персы ели много мяса, как были невоздержанны и в пьянстве.
Поликсена, с утра проведя с госпожой несколько восхитительных часов, днем была предоставлена сама себе: царица ушла вершить дела со своими управителями, а подругу попросила разобраться со списками с персидских свитков, в которых в подробностях излагалось учение ариев: Камбис с радостью разрешил своей египетской царице слушать и записывать слова мобедов*, прибывших с ним. Так зороастрийцы называли своих жрецов.
- Помоги мне перевести эти речения на греческий язык, - настойчиво попросила Нитетис любимую эллинку. – Я не хочу, чтобы их видели глаза египтян или непосвященных персов. Среди них так много поклонников самых ужасных богов. И персам в этом деле я совсем не верю, как не смогут они и перевести как должно!
Поликсена трудилась в кабинете до самого вечера, когда ее позвали на ужин.
Египтяне не хранили мясо подолгу, и позволить его себе могли только богатые – забитый скот и птицу, которые быстро портились на жаре, тут же съедали всем домом. Но убитая на охоте дичь имела особый, ни с чем не сравнимый вкус и аромат; и для своего нового персидского фараона дворцовые повара постарались на славу, приготовив мясо с разными пряностями и зеленью, с кислым молоком, с чесночными соусами.
Великая царица, конечно, этим вечером заняла свое законное место – на возвышении рядом с фараоном, и Поликсене было отрадно видеть это. Еще большим облегчением, намного большим, было лицезреть царя, который опять начал отпускать волосы и бороду, и оделся почти так же, как прежде: в алые шаровары и длинный златотканый халат. Вот только зороастрийскую хлопковую рубашку-седре под низ не надел, и распашная одежда позволяла видеть обнаженную грудь перса, на которой висела тяжелая золотая цепь и несколько ожерелий. Прекрасная царица тоже надела длинное струящееся алое платье в складку, с рукавами и закрытой грудью; на голове ее были уложены сложно переплетенные косы, и лоб венчала золотая диадема. Сегодня Нитетис совсем походила на азиатку.
Поликсена с удивлением обнаружила в зале и Роксану с ее персидскими служанками и наперсницами. Младшая царица была одета гораздо легче и более открыто, чем раньше, - в тонкий египетский лен; волосы ее, разумеется, были покрыты, но головная накидка позволяла их видеть, разделенные надо лбом пробором, черные и блестящие. Ее служанки тоже избавились от своих тяжелых одежд. Но, несмотря на это, персиянки по-прежнему обмахивались веерами… у Роксаны был новый веер из белых страусиных перьев взамен сломанного. Ее густо накрашенное лицо было бледно, но она была спокойна, время от времени отстраненно и высокомерно поглядывая в сторону помоста великой царицы, откуда Нитетис распоряжалась слугами и управителями по праву госпожи царского дома. Поликсена подумала, что эту азиатку стоит опасаться.
Царь же сегодня казался веселым и почти счастливым; он приобнимал Нитетис, хотя египетская церемонность запрещала это фараону, и подкладывал ей лучшие куски со своего золотого блюда.
Эта трапеза казалась гораздо более радостной и более семейной, чем вчерашний пир; и Поликсена, не в пример прошлому вечеру, ела с удовольствием.
Она знала, глядя на царя и царицу, что Роксана сегодня будет спать одна.
Перед сном великая царица зашла к подруге, пожелать доброй ночи и осведомиться о ее успехах. Поликсене было что показать, и Нитетис осталась очень довольна.
Коринфянка спросила Нитетис о том, где содержатся ее эллины и можно ли увидеться с ними. При виде тревоги, снедавшей подругу, царица нахмурилась; потом сказала, что воины Поликсены ублаготворены и ни в чем не нуждаются. Им послали еду с царского стола.
“Персидские объедки”, - подумала Поликсена. И тут же со стыдом одернула себя. Разве все эллины не живут здесь от щедрот египтян, с кем бы их хозяева ни заключали соглашения?
Нитетис прибавила, что если Поликсена пожелает, она может свидеться со своими эллинами завтра утром. Утром и сама Нитетис придет к наперснице, и они закончат перевод.
Торопливо поцеловав эллинку, царица ушла.
Утром, после умывания и завтрака, служанка доложила Поликсене, что ее воины уже ждут встречи с госпожой. Конечно, Нитетис понимала, с кем из них Поликсена больше всего хочет увидеться.
Поликсена и жаждала, и страшилась этого свидания.
Когда она вышла из кабинета, Ликандр, ожидавший с другими воинами в коридоре, подступил к ней – могучий, красивый и несокрушимый. Но в серых глазах молодого воина при взгляде на госпожу появилась нежность и страх, которые делали слабым даже спартанца. Влюбленный, конечно, не мог упрекнуть ее за то, как Поликсена проводила время; но Поликсена сама зарделась под его взглядом.
Тут коринфянка увидела, что другие эллины оставили их с Ликандром наедине. Поликсена, не решаясь поднять глаза, взяла охранителя за руку и отвела в сторону, за расписанную болотными птицами колонну.
Она тихо спросила лаконца, не нужно ли ему что-нибудь, потому что она задержится у царицы. Ликандр тут же перебил ее, спросив, что госпожа делала и не угрожал ли ей кто-нибудь.
Поликсена наконец посмотрела на воина и рассказала обо всем… почти обо всем. Ликандр серьезно и понимающе слушал; хотя, когда речь зашла о Нитетис, Поликсена увидела, что между нею и ее другом опять появилась стена. Он был не Камбис.
Впрочем, так и лучше. То, что может быть между ними, - далеко в будущем, если сбудется; сейчас же, в настоящем, Поликсена еще не была своему воину ни женой, ни невестой.
Однако, когда Поликсена заговорила о сегодняшнем военном совете и подозрениях насчет собственного брата, спартанец тут же забыл о ревности.
Он согласился с Поликсеной в том, что Филомен мог примкнуть к Псамметиху; и соглашался с нею и в том, что это безрассудство. Но Филомену могли прийти на ум такие соображения, которые не приходили ни Ликандру, ни его сестре. И, конечно, коринфский царевич лучше знал обстановку там, где сейчас находился.
И он был прирожденный полководец!
Ликандр распрощался со своей госпожой без нежностей: лаконец только поклонился. Но Поликсена знала, что их связало намного более глубокое чувство, чем иных любовников.
Нитетис припозднилась, и Поликсена начала уже тревожиться. Когда она уже в беспокойстве мерила шагами спальню, великая царица вошла стремительным шагом, широко улыбаясь: не дожидаясь приветствия, она крепко обняла наперсницу и поцеловала.
- Совет уже состоялся! – воскликнула египтянка. Хлопнула в ладоши. – Камбис позвал меня, как и следует!
- И что же решилось на совете? – воскликнула Поликсена.
- Наш царь останется здесь, в Саисе. С этими… землями, - закончила Нитетис, поморщившись, - персы совладают и без него!
- Камбис осторожен, - уточнила Поликсена, не сдержав усмешки.
Нитетис склонила голову набок.
- Ты могла бы назвать это трусостью, эллинка, - согласилась она после молчания, во время которого коринфянка почувствовала себя очень неуютно. – И военачальники часто бывают храбрее царей! Но ведь и у вас цари не в каждый бой бросаются сами! Царь-военачальник нужен, когда совершается великий передел мира, который сейчас уже совершился!
Коринфская царевна вдруг ощутила себя ничтожной перед тысячелетней мудростью востока, прозвучавшей в словах египтянки. Но ведь люди востока непохожи на эллинов во всем!
- Прости, великая царица, - смиренно сказала наперсница, хотя в душе ее поднималась буря. – Я нужна тебе сейчас?
- Да, сейчас, - кивнула Нитетис. – Потом я буду занята, а ты можешь продолжить свою работу… Я люблю ваш язык, - неожиданно улыбнулась прекрасная дочь Априя. – Он гораздо более гибок, чем язык Та-Кемет, и позволяет выражать мысли, несвойственные нам и доселе бывшие нам неизвестными. Но мир меняется, и избранному богами народу нужно приспосабливаться, если мы не хотим погибнуть!
Поликсена поклонилась. Они с царицей почти все время говорили по-гречески – может быть, поэтому Нитетис казалась ей почти единомышленницей. Но она при всем при этом была египтянка, дочь другого мира.
Пару часов они провели в работе, совершенно забыв о своих различиях, покрываясь испариной в попытках вникнуть в священный для ариев смысл. Священный язык зороастрийцев очень отличался от повседневного персидского языка, и был не менее труден, чем иероглифика. Персы тоже вкладывали в свои слова множество значений, непонятных эллинам: но греческий язык служил наилучшим посредником между двумя восточными государствами.
Потом Нитетис простилась с подругой, сказав, что ее ждут храмовые обязанности. Замужество не освобождало египтянку от служения богам, которым она была посвящена, как и обязанностей по отношению к друзьям и подчиненным, – в отличие от эллинок, даже бывших жрицами, для которых замужество означало полную перемену обязанностей и, чаще всего, затворничество в доме.
***
На другой день царица и ее наперсница расстались: они прощались с большой неохотой и в большой тревоге. Персы уже выступили в сторону Ливии и Кирены. Нитетис не столько беспокоилась о судьбе этих данников Та-Кемет, сколько волновалась об умонастроении Камбиса, которому наскучило сидение на месте и опять захотелось покорять; или, может быть, что-то раздражило перса в поведении египтян или азиатов. А уж что говорить о Филомене и мемфисцах!..
“Брат, только бы тебе достало ума”, - мысленно молила Поликсена того, кто уже давно был для нее недоступным и почти чужим.
Нитетис подарила ей еще много драгоценностей, и в числе их несколько перстней, которые ювелиры царицы изготовили, примеряя на ее собственные пальцы: руки у египтянки и ее наперсницы были почти одинаковы, особенно теперь, когда Поликсена давно уже перестала заниматься черной работой. На двух серебряных кольцах было четкими иероглифическими знаками выгравировано имя Нитетис.
Поликсена знала, как египтяне заботятся о сохранении своего имени в свитках, в металле и в камне: не меньше, чем о бальзамировании своих тел. Пока имя не истерто с памятников, умерший живет и душа его живет.
Перед расставанием подруги также обсудили содержание Поликсены, ее слуг и охраны: теперь, когда царица насовсем переселилась во дворец, саисский дом Нитетис оставался почти в полном распоряжении эллинки. До вторжения Камбиса, пока не совершился великий передел мира, царевны жили на средства, выделявшиеся из казны фараона, на доходы храма Нейт и на подарки, которые делал своей воспитаннице предусмотрительный Уджагорресент. Теперь же, - Нитетис заранее поделилась радостью, которую они вот-вот могли спугнуть, - Камбис одарил рабами, золотом и скотом саисский храм Нейт, намереваясь урезать доходы других храмов.* Часть доходов храма Нейт теперь поступала великой царице, как главной жене Камбиса и жрице Нейт.
У египтян замужние женщины нередко имели независимый от мужей доход, а тем более женщины такой знатности, как Нитетис. Камбис ничуть не был удивлен, узнав об этих египетских обычаях.
Поликсена снова подумала, что многого не понимала в персах – и недооценивала благородство завоевателя.
Нитетис прибавила, что, быть может, она даже подарит Поликсене землю в Дельте: по соседству с имением брата, но собственную. Но пока, конечно, об этом не приходилось говорить.
Царица дала Поликсене с собой несколько свитков, посвященных персидской магии, которая была так же сложна, как египетская: чтобы эллинка продолжила трудиться над ними дома. Поликсена про себя сомневалась, насколько восточная магия помогает, - может быть, она и была действенна, но делала совсем не то, что желалось творящим ее. Но Поликсена знала, что и Нитетис, перенявшая от нее и от других воспитателей эллинскую рассудительность, про себя думает то же самое, и потому не сочла нужным говорить.
Спустя неделю царица написала подруге из дворца, что Ливия и Кирена сдались Камбису почти без боя. Камбис даже презрел ничтожные подношения серебром, которые сделала ему Кирена.
Нитетис также уведомляла единственную подругу и о своем состоянии: в подробностях, которые египтянка и эллинка могли позволить себе, говоря по-гречески. Несмотря на то, что перс часто предавался с нею любви, Нитетис все еще не зачала, насколько могла судить сама – и египетские врачи, лучшие в мире. Зато личный врач великой царицы Минмес, бывший в числе ее осведомителей и преданный Нитетис, заявил о своих подозрениях в отношении персиянки Роксаны.
Роксана, о которой Нитетис мало узнала, как ни старалась, не подпускала к себе лекарей, пользовавших ее египетскую соперницу: и вообще почти ни с кем не зналась, кроме своих персидских слуг и служанок. Но наблюдая за нею со стороны, Минмес, врач Нитетис, заключил, что младшая царица Камбиса беременна.
* Мобед – зороастрийский священник. Этот сан существует и поныне.
* Все перечисленные поступки Камбиса – факты, известные со слов древних историков, в частности, Геродота, Ктесия и египетских источников. Источники противоречат друг другу в деталях, но часто это объясняется пристрастностью составителей; однако во многом и совпадают.
========== Глава 34 ==========
Псамметих правил в Мемфисе пять месяцев: считая от смерти отца. На независимое его царствование приходилось еще меньше времени, и, конечно, после того, как персы и азиатские шпионы наводнили страну, у последнего египетского фараона Черной Земли мало осталось возможностей для маневров. Разумеется, Камбис знал о греческих наемниках Псамметиха, но не видел никакого их преимущества перед собственными греческими воинами – перевес же сил в сторону азиатов был огромен: Камбисовы греки служили сейчас победителю, и других народов, которые воевали на стороне персов, было не счесть.
Поэтому персидский царь, едва отдохнув от победы над Египтом, решил пойти войной на Куш – страну эфиопов, о которой слышал много басен. Страна эфиопов лежала на севере Нубии: земли золота, как переводилось это название с египетского языка.
Камбис давно еще готовился к походу вглубь Африки, и с этою целью основал на Юге, в Верхнем Египте, несколько укрепленных городов, чтобы получить при нужде подкрепление и иметь тыл. На построение новых городов были разобраны многие старые памятники Та-Кемет: Нитетис узнала об этом, но приняла как неизбежное зло. К тому же, не один только завоеватель-азиат поступал так. Фараоны божественной крови, сыны Амона, многократно уничтожали наследие своих предшественников, используя для сооружения своих заупокойных храмов, обелисков и колоссальных статуй готовый тесаный гранит, мрамор, порфир, диорит. Но Камбису было не до внушительности и долговечности новых городов, и на строительство пошел известняк и кирпич, столь привычный и широко используемый в Азии, как и в Египте.
После покорения Ливии и Кирены, возмечтав покорить себе всю Африку, Камбис послал войско на завоевание оазисов: но его постигла страшная судьба. Тысячи персов были застигнуты в пути песчаной бурей и засыпаны заживо.
Персидский царь долго горевал и неистовствовал, бия себя по голове и взывая то к Ахура-Мазде, то к персидским и египетским богам.
Потом Камбис принялся приводить в готовность армию, которую намеревался возглавить сам. Прожив со своей новой царицей не более двух месяцев, он забыл ее во имя овладения всем миром, как завещал своему старшему сыну Кир Великий. Орел Ахеменидов должен был укрыть своими крыльями всю землю.*
Персидский царь чрезвычайно полюбил дочь Априя, но даже не простился с нею, когда садился на коня впереди своего войска. Не больше внимания Киров сын уделил и Роксане, супруге и родной сестре, женщине дома Ахеменидов: едва ли он вообще заметил, что его младшая царица ждет ребенка.
Нитетис так и не удалось зачать до того, как ее персидский супруг и господин выступил в поход, и она не знала, к добру это или к худу. Теперь, в отсутствие царя, Саис оставался под властью Уджагорресента – и ее, великой царицы. Нитетис опять пригласила во дворец Поликсену: ей так нужны были советы и любовь подруги!
Живая богиня Та-Кемет тщательно проверяла греческую стражу, которой окружила себя и подругу, и назначила новых людей, чтобы обезопасить себя и Поликсену от отравления. Царственные особы в Та-Кемет издревле держали при себе слуг, которые пробовали их пищу: хотя и отравители изощрялись со временем.
Нитетис взяла одного такого преданного и безропотного египтянина в свои покои, и он пробовал пищу прямо перед ее глазами. Поликсене было жутковато видеть это, но покинуть царицу она не могла.
Вместе египтянка и эллинка еще раз подробно обсудили возможные шаги, которые мог предпринять Филомен против Камбиса: как союзницы, согласные во всем. Ничего сейчас не могло быть хуже, чем опять разжечь пожар войны, который только-только приугас!
Поликсена очень боялась за брата, и знала, что и Нитетис полюбила смелого и талантливого эллина, молодого воина-философа; Нитетис до сих пор хранила в своем сердце благодарность к человеку, который, возможно, спас ее от надругательства и гибели в день пленения воинами старого Амасиса.
Но, несмотря на это, Поликсена взяла с великой царицы слово, что, если Филомен будет схвачен живым и попадет в руки Нитетис, дочь Априя его пощадит.
“Схвачен живым!.. ” Как страшно было произносить это даже мысленно: но таков обыденный язык войны.
Поликсенаусвоила свои уроки и крепко помнила, как политики поступают даже с теми, кого любят. Но она верила Нитетис. И царица дала ей слово пощадить брата, поклявшись Маат, самым святым, что имели в сердце каждый мужчина и каждая женщина Та-Кемет: пусть даже уроженцы разных мест почитали разных богов.
Нитетис опять заслала людей в Мемфис на розыски коринфянина, и наконец узнала достоверно, что Филомен возглавил греческое войско Псамметиха, заняв место, так никем и не занятое после предательства галикарнасца Фанеса. Филомен привел в порядок как греческие части, так и египетские, собрав рассеянные силы фараона и укрепив их сломленный дух.
Поликсена много бы дала, чтобы узнать, какие слова ее возлюбленный брат произносил перед строем. И не меньше бы дала, чтобы узнать, что сказал на происходящее Пифагор, который теперь жил под защитой Псамметиха! Ведь великий философ не мог не понимать, чего добивается один из лучших его учеников!
Но узнать больше о планах наследника Амасиса пока ничего не удалось; хотя Поликсена была счастлива услышать, что Филомен жив и соблюдает осторожность. До сих пор Псамметих не превысил своих полномочий наместника Камбиса – а приводить в готовность армию было его прямой обязанностью.
Однако подать весть брату из Саиса эллинка, конечно, никак не могла. Если только кто-нибудь из персов в Саисе – а еще ужаснее, сам Камбис - прослышит о ее ближайшем родстве с Филоменом…
Пока о том, чья она сестра, кажется, знали только греки и египтяне из дома Нитетис: и все эти люди держали язык за зубами.
Между тем, поступили вести о продвижении Камбиса в пустыню. Вести были удручающие: невоздержанные во всем персы, услышав о положении своего царя, перемежали проклятия с рыданиями, а великая царица не знала, радоваться или рыдать вместе с азиатами. Камбис, давно замыслив поход, неважно – вернее сказать, ужасно позаботился о снабжении своей великой армии! У персов на середине пути кончилось продовольствие, и дошло до того, что воины царя стали по жребию убивать и съедать каждого десятого.* Египтяне были потрясены, узнав о преданности и самоотвержении, на которые было способно азиатское войско; не зря персы в мирное время наедались мясом животных до отвала!
А Нитетис и Поликсена поняли, что настал решительный час.
Именно сейчас Камбиса можно было разбить! Поликсена, окажись она рядом с братом, страстно нашептала бы это ему на ухо. Но чем обернется такой шаг? Не отомстят ли персы за бунт десятикратно?..
Роксана заперлась в своих покоях, и только ближайшие служанки видели ее растущий живот, судьбу Персии – и, возможно, Египта. Хотя сейчас Нитетис уже не так опасалась этого наследника. Скорее всего, наследник Камбиса, если Роксана ждет сына, примет смерть еще в детстве, от своих или от чужих. И до того, как дитя вырастет и сможет вступить в свои права, пройдет очень много времени! А если Камбис вдруг решит сделать сестру великой царицей…
Нет, это невозможно: просто невозможно. Завоеватель может стать чужим царем, пока берет свое силой оружия; а неподготовленная женщина, которой недоступны такие способы борьбы, как мужчинам, чужой царицей никогда не будет. А тем паче – в Та-Кемет.
Уджагорресент, несмотря на все эти в высшей степени разумные предположения, несколько раз тайно посетил великую царицу и уговаривал ее бежать, пока еще можно. Нитетис сделала все, что было в ее силах, и больше неспособна укротить сумасбродного завоевателя и помочь своей несчастной стране! Кто только мог знать, на кого обрушится ярость перса, когда он вернется в Саис, горько досадуя на самого себя и сокрушаясь о своем бездарно загубленном войске! И ведь сколько бы ни погибло персов в походе – их по-прежнему что песчинок в пустыне, и все они подвластны одной воле!
Нитетис, хотя ей было страшно как никогда, отказалась послушаться любившего ее царского казначея.
- Если мы побежим и Камбис найдет нас, все будет стократ ужаснее! А наше бегство может разъярить его больше всего остального… именно твое и мое! – сказала царица. – И как раз сейчас боги могут улыбнуться нам!
Уджагорресент не знал: говорит ли Нитетис о поражении царя всей Азии, которому она отдалась и которого полюбила, или же о поражении Псамметиха и воцарении Камбиса на троне Амасиса в Хут-Ка-Птах. Несравненная дочь Априя могла подразумевать и то, и другое.
А потом из Мемфиса прилетели еще более грозные вести. Псамметих со своими египтянами и греками наконец поднял восстание!
Поликсена бросилась в храм Нейт, возвышенный Камбисом. Она давно уже не могла молиться собственным богам, которые тем более теряли силу, чем дольше эллины жили вдали от родины. Ведь боги питаются соками родной земли и становятся именно такими, как люди молятся им!
Поликсена, подобно египтянке, простерлась перед матерью всего сущего и долго молила ее даровать победу брату – или хотя бы оставить ему жизнь и свободу…
Египтяне и греки, поднявшись против врага неожиданно и с великим ожесточением, перебили персов, находившихся в Мемфисе, и двинулись к Саису. Поликсена знала, что войско повстанцев растет. Она так и видела их перед глазами: впереди своего воинства на боевой колеснице едет храбрый фараон Псамметих, а позади своего египетского царя на уже ставшем легендарным черном Фотиносе, во главе греческой конницы, скачет ее брат. За Филоменом, среди всадников, следует неразлучный Тимей. Поликсена призывала на их голову благословения всех богов.
Ликандр, знавший о продвижении греков от своей госпожи, бесновался, больше всего мечтая присоединиться к восставшим. Спартанца удерживало на месте и охлаждало только то, что ему выпало защищать и любить сестру греческого полководца.
И тут стало известно, что Камбис возвращается из похода.
***
Персидский царь узнал о восстании еще до того, как пересек границу Египта. Но Камбис, наученный опытом, не поскакал навстречу Псамметиху: у его воинов уже не было на это сил. Они вошли в один из персидских городов, наскоро построенных Кировым сыном на юге, и там опять набили животы и сумки, залечили бесчисленные раны и язвы. А пока царь набирался сил, он отправил навстречу восставшим войско, ждавшее своего часа в городе.
Псамметих и его воины встретились с азиатами на полпути к Саису: персам подошло подкрепление и из самого города Нейт.
Была страшная битва, несравненно страшнее того сопротивления что оказал персам порубежный Пелусий. Египтяне дрались так, как не сражались со времен Рамсеса Великого*; греки же бились с неистовством и бесстрашием, которые приводили в ужас и изумление тех, кто не знал этого народа. За каждого убитого грека персам приходилось отдавать по десятку своих. Земля вокруг покраснела от крови, и ни один сын Та-Кемет не задумался о том, как будут погребены их тела.
Но в конце концов Псамметиха задавили числом – фараон был захвачен живым; и живым взяли его военачальника, Филомена. Бросив аркан, персы стащили молодого героя Эллады с коня. Черного скифского коня, внушавшего им восхищение и страх, подобно злому духу-дэву, воины Камбиса тоже взяли живым, подранив его стрелой, а потом спутав ему ноги.
Камбис присоединился к своим победительным воинам уже после того, как египтяне были разбиты. Персидский царь с торжеством двинулся на Мемфис, и там выместил свою ярость на всех жителях столицы, правых и виноватых.
По приказу Кирова сына две тысячи знатнейших египетских юношей из окружения Псамметиха были казнены – сам молодой фараон был оставлен в живых и наблюдал это. Всевозможным пыткам и казням были подвергнуты также мирные жители, которых персы хватали без разбору, врываясь в дома, где поджигали все, что могло гореть; и наконец-то Камбис позволил азиатам разрушать и разграблять мемфисские храмы. Многие только этого и хотели. Персы убивали жрецов, глумились над статуями богов, плюя в них, откалывая им носы и уши.
Но через несколько дней этого беспросветного для египтян ужаса гнев царя царей поутих, и к нему вернулось прежнее жестокое азиатское здравомыслие и своеобразное чувство справедливости. Велев прекратить бойню и оставив обескровленный и опозоренный Мемфис в покое, персидский царь двинулся к Саису, везя с собой множество пленных.
Филомен, верховный военачальник Псамметиха, остался жив и цел, не считая полученных в бою ран: по непонятному персам приказу царя его особенно оберегали в пути, и Камбис никому из своих людей не позволял издеваться над коринфским царевичем, как азиаты мучили других пленных. Никто теперь не знал, что царь персов думал про себя насчет этого эллина.
* На штандарте Ахеменидов, принадлежавшем Киру Великому, был изображен орел. Фаравахар, символ зороастризма, - крылатый диск с верхней частью тела человека, - тоже ведет свое происхождение от стилизованного образа летящей птицы, который использовался в различных культурах от глубокой древности.
* Каннибализм в войске Камбиса - исторический факт. О гибели огромного войска Камбиса, захваченного врасплох песчаной бурей, также свидетельствует Геродот: это полулегендарная история, как и многие свидетельства, оставленные современниками персидского царя. О “величайшем ужасе”, начавшемся после вторжения Камбиса, однако, рассказывает Уджагорресент в надписи, сделанной на статуе царского казначея: есть основания полагать, что жестокости персов явились реакцией на восстание Псамметиха.
* Рамсес II, один из фараонов Нового царства, при которых империя достигла наивысшего расцвета.
========== Глава 35 ==========
Второй триумфальный въезд царя царей в Саис наполнил египтян ужасом, несравнимым с первым. Жители города богини, независимо от своего положения и знатности, при виде тьмы азиатов, валившей в распахнутые ворота, вставали на колени и утыкались лбами в землю, прикрывая руками головы: и надолго оставались в этих позах селян и рабов. Камбис теперь ехал не на золотой колеснице, подобно солнечному фараону или благому вестнику Ахура-Мазды, - он скакал на коне, в тяжелом посеребренном панцире и шлеме, без всякой краски на лице и с неухоженной черной бородой.
Среди пехоты, которая следовала за колесничими и конниками персидского царя, можно было видеть пленников – египтян и эллинов, связанных самым безжалостным образом, израненных и оборванных. Если они начинали спотыкаться, их подгонял кнут.
Поликсену великая царица отослала домой: сейчас ей ни в коем случае нельзя было подвергаться опасности разоблачения. Камбис теперь знал Филомена в лицо, но Поликсену видел только издали… можно было надеяться, что он все еще ни о чем не догадался!
И сейчас коринфянка стояла на крыше дома, вместе с Та-Имхотеп и своими воинами, и отчаянно пыталась высмотреть брата среди пленников Камбиса. Тем, кто смотрел на триумфатора с крыши, можно было не падать ниц. Поликсена так и не нашла греческого полководца, как и фараона Псамметиха.
Закрыв лицо руками, она повернулась и уткнулась в широкую грудь Ликандра.
- Может быть, Камбис решил не позорить их перед всеми? – прошептала эллинка. – Ведь он мог… проявить уважение к храбрецам! Он же сын своего отца!
- Да, - мрачно сказал Ликандр: для которого было теперь все едино, что сын, что отец. Они были для спартанца отныне варвары, от которых следовало ждать только смерти или рабства всем эллинам: и никакие разговоры о различии вер и уважении к побежденным этого воина больше не заденут.
Но, конечно, прежде всего Ликандр был обязан подчиняться своей госпоже и оберегать ее, что бы она ни задумала. Может быть, она позволит дать ей совет, когда ее брат и весь их дом в такой опасности!
Обняв коринфскую царевну за плечи, Ликандр попытался увести ее с крыши: Поликсена не противилась.
Спустившись по лестнице на второй этаж, они вошли в спальню Поликсены. Остальные эллины остались снаружи; заглянув в комнату госпожи и обменявшись понимающими замечаниями, воины отошли подальше.
Поликсена села на кровать, а Ликандр напротив нее на табурет. У него сердце разрывалось от желания помочь возлюбленной, но он не знал даже, что сказать ей в такую минуту.
Поликсена подняла на спартанца темные глаза, горящие под низкими прямыми бровями; губы у нее вздрагивали. Ликандр понял, что перед ее взором сейчас встают картины терзаний и казней, которым победитель может подвергнуть Саис, как уже замучил Мемфис.
- Может быть, Камбис оценит верность великой царицы и смилуется, - сипло сказала Поликсена. – Ведь его сделали фараоном, и он поклонился Нейт! Азиаты мыслят совсем не так, как мы… им присуще свое собственное благородство!
Ликандр молча кивнул. У него самого язык не поворачивался сказать ни одно похвальное слово в отношении Камбиса.
- Я могу быть тебе сейчас полезен, госпожа? – спросил он.
- Да, - ответила Поликсена. Она взглянула на него и протянула руку, и приказывая, и моля.
- Сядь со мной и обними меня!
Спартанец быстро встал с места и, сев на ложе рядом с госпожой, обнял ее. Несколько мгновений она не шевелилась в его объятиях: он ощущал аромат алтея и жасмина, исходивший от ее распущенных черных волос, тепло ее смуглого тела. Потом Поликсена подняла голову – и, немного помедлив, потянулась к его губам.
Они целовались долго, с самозабвением и нежностью обреченных. Ликандр ласкал ее волосы и затылок; потом, оторвавшись от губ девушки, принялся покрывать поцелуями ее лицо и шею. Поликсена всхлипнула под ласками воина, ее ладное, сильное тело дрожало в его руках. Спартанец ощутил влагу на своих щеках и губах, соленую влагу, которую он слизнул; и отстранился.
С тревогой посмотрев подруге в глаза, Ликандр увидел, что она беззвучно плачет. Но потом Поликсена улыбнулась, не прекращая плакать.
- Будем ждать вестей из дворца! – сказала она, утирая глаза.
Ликандр улыбнулся и кивнул.
Если вести будут такие, каких он уже ожидал, познакомившись с царем царей, он сумеет умереть, как подобает спартанцу, и спасти возлюбленную от позора.
***
Когда Камбис вошел в тронный зал в сопровождении “бессмертных”, все бывшие там египтяне, безмолвно стоявшие в ожидании победителя, опустились на колени и прижались лбами к мозаичному рисунку, изображавшему огромное солнце. Великая царица тоже поклонилась до земли. Но она выпрямилась первой из всех: и так, стоя на коленях, смотрела на своего супруга в страстном и молящем ожидании своей участи. Царский казначей тоже смотрел на Камбиса выпрямившись, хотя и стоял в покорной позе.
Камбис усмехнулся.
- Встаньте, - сказал он по-персидски.
Все присутствующие тут же поднялись. Взгляд победителя останавливался то на одном, то на другом лице – все смотрели одинаково, с настороженной и испуганной угрюмостью; только на лице Нитетис была прежняя страстная мольба, и, вместе с тем, казалось, что она хочет обратиться к Камбису со словами, не предназначенными ни для чьих больше ушей.
И царь царей тоже первой из всех обратился к своей египетской жене.
- Сядь, великая царица, - сказал Камбис, указывая Нитетис на кресло. Сам он остался стоять.
Нитетис несколько мгновений смотрела в лицо азиата, на котором угадывалась насмешка… и что-то еще, чего она пока не могла понять; потом, послушно подойдя к креслу, царица опустилась в него. У нее самой уже дрожали ноги. Ей очень хотелось переглянуться с Уджагорресентом, но египтянка не решалась.
И, пожалуй, она догадывалась, что сейчас будет. Царскому казначею тоже не нужны были лишние объяснения.
Царь царей хлопнул в ладоши, слегка кивнув своей страже. Кроме тяжеловооруженных “бессмертных”, у которых из доспехов смотрели только глаза, зал заполнили другие персидские воины: все египтяне склонили головы, сжав руки на животе.
Раздались быстрые шаги многих пар ног, и в тронный зал вошли Филомен и фараон Псамметих в сопровождении стражи. У обоих были руки связаны за спиной, но непохоже было, чтобы это причиняло им страдания: только мешало сопротивляться.
- На колени перед великой царицей, - возвысив голос, но спокойно приказал Камбис обоим.
Филомен резко обернулся к персидскому стражнику, который хотел надавить ему на плечо, чтобы поставить на колени; эллин словно бы отшатнулся… но опустился на колени сам. Псамметих сразу подчинился приказу. Египтянин стоял, понурив обнаженную черноволосую голову, и казался почти безразличным к окружающему.
Нитетис в своем кресле прикрыла глаза, чувствуя, что краснеет от стыда; она сознавала, что взгляд Камбиса устремлен на нее, и молила богиню сказать ей, что означает эта жестокая потеха.
Когда она открыла глаза, пленники уже стояли на ногах. Камбис прошелся по огромному молчащему залу, словно в раздумье; перс приблизился сначала к Псамметиху и посмотрел ему в лицо. Египтянин упорно не поднимал глаз, и персидский царь отвернулся от него, словно бы потеряв интерес. Зато к Филомену он обернулся с гораздо большей живостью.
Камбис обошел эллина со всех сторон: Филомен покраснел под своим темным загаром, но молчал. Однако, когда царь царей остановился прямо перед пленником, тот посмотрел ему в лицо.
Довольно долго Камбис не произносил ни звука. Наконец он заговорил.
- Ты гадаешь, почему я тебя до сих пор не убил?
Камбис говорил по-персидски, и вначале, быть может, счел, что пленник его не понял… но тут эллин впервые разомкнул уста.
- Нет. Я знаю, почему ты не убил меня, - громко сказал Филомен на том же языке.
Египтяне ахнули, персы начали переглядываться… а Камбис улыбнулся. Он поднял руку, и все в зале вновь смолкло.
- Ты думаешь, что ты мне интересен, - сказал царь царей пленнику. – Ты прав. Я хочу понять, почему ты сражался против меня, заведомо зная, что проиграешь! Ведь ты знал, что обречен? И твои греки знали это?
- Да, - сказал Филомен. И больше не прибавил ни слова.
Камбис огладил недавно отросшую бороду. Нитетис, исподволь оглядев своего царственного супруга, заметила, что он успел тщательно позаботиться о своем теле и одежде.
- Почему!.. Отвечай! – вдруг рыкнул царь персов, сделав быстрое движение к узнику. Эта вспышка ярости ужаснула азиатов; Филомен вздрогнул, но словно бы совсем не испугался.
- Мы, эллины, привыкли сражаться до победы или смерти, если беремся за оружие, - ответил он. – Фараон защищал свою страну, и мы приносили ему присягу! Разве этого недостаточно, чтобы восстать против тебя?
Камбис сейчас оглядывал эллина как какое-то заморское чудище.
- Недостаточно, и я не поверю, если ты станешь отрицать, - наконец сказал царь персов. – Вы имели какой-то план!
Филомен слегка пожал плечами и улыбнулся, будто слова Камбиса его позабавили; и тогда перс закатил глаза в бешенстве.
- Быть того не может, чтобы вы оказались так глупы! – выкрикнул он. – Ты понимаешь, что стоит мне поднять палец, и с тебя живого сдерут кожу? И то же я сделаю со всеми твоими греками! С вас всех сдерут кожу и посыплют солью, ты понял?.. Двести твоих солдат осталось в живых!..
И тут Камбис впервые увидел, как его враг побледнел. Филомен сжал губы, но судорожно сглотнул; и это, казалось, удовлетворило перса. Он улыбнулся и кивнул.
- Так ты мне скажешь, что вы замышляли?
- Только попытаться тебя разбить, - ответил Филомен, опять посмотрев в дикие черные глаза азиата. – Ты был слаб тогда и потерял свою армию! Это было возможно!
Камбис долго всматривался в него; но, казалось, теперь поверил эллину. Или хотя бы отчасти.
- Хорошо, - сказал азиат. – Однако сейчас я снова силен, и вы в моей полной власти! Я могу убить вас когда угодно, но я высоко ценю вашу храбрость и военное мастерство! Я хотел бы, чтобы у меня были такие же военачальники, как ты!
Он выжидательно замолчал.
Филомен расправил плечи. Он незаметно пошевелил стянутыми запястьями.
- Что же тебе мешает назначить своими военачальниками кого-нибудь из греков, которые служат тебе, царь царей? И сместить тех, кто тебе неугоден? – спросил он.
Опять наступила страшная тишина. Казалось, Камбис сейчас ударит связанного по лицу или выполнит свою угрозу – отдаст всех эллинов на муки.
Но перс неожиданно засмеялся.
- Этот человек мне нравится! Ты полный безумец! – воскликнул он, глядя на военачальника фараона.
- Мое имя означает “возлюбивший безумие”, великий царь, - ответил Филомен, так же улыбаясь. – Я действительно сумасшедший.
Камбис медленно повел головой, будто приводя в порядок мысли.
- Как же, по-твоему, мне следует поступить с твоими воинами? – спросил он теперь мягко, почти ласково.
Филомен ничего не ответил. Он по-прежнему глядел персу в лицо и молчал.
И тут со своего места заговорила Нитетис.
- Великий царь, я знаю этого человека! Он защищал меня и служил мне, еще когда был жив фараон Амасис!
Камбис круто повернулся к египетской жене: и слушал ее в полном изумлении.
Нитетис подалась к нему с кресла, сжав подлокотники.
- Филомен защищал меня, зная, что я твоя невеста, - сказала она.
- Вот как! А теперь решил пойти на меня с оружием? – воскликнул перс.
Он опять разразился смехом. Все присутствующие в зале, кроме их троих, боялись издать хоть звук. Нитетис же опять воскликнула:
- Прошу тебя, пощади его!
Камбис не успел ответить царице; Филомен снова подал голос.
- Позволь мне дать тебе совет, царь царей!
Камбис усмехнулся и кивнул.
- Сильный враг бывает полезнее доброго друга! Говори!
- Назначь человека пробовать твою еду, как делают цари Та-Кемет, - сказал эллин. – Удвой свою стражу! И оглядывайся на каждом шагу! Ты думаешь, что понял этот народ… но они совсем не таковы, как ты думаешь! Египтяне все ненавидят тебя и всегда будут ненавидеть!
Камбис кивнул, не сводя с Филомена глаз. Казалось, он совсем не рассердился.
- Не все здесь ненавидят меня. Моя царица меня любит, не так ли?
Он взглянул на Нитетис.
Дочь Априя побледнела под его взглядом, но потом медленно склонила голову.
- Да, я люблю тебя, мой царь, - сказала она. Нитетис по-прежнему была спокойна.
И Камбис улыбнулся.
- Хорошо, - сказал он. – Я скучал по тебе в походе, - вдруг прибавил перс.
Нитетис улыбнулась, на ее щеки вернулся румянец. Хотя она еще не смела вздохнуть с облегчением.
- Пощади этого человека, - опять попросила египтянка.
Камбис сузил глаза.
- Я пощажу твоих солдат, - неожиданно сказал он, обернувшись к пленнику. – Все твои эллины будут посажены на корабли и отправлены на родину! Так поступает со своими врагами ваш царь Поликрат, - вдруг засмеялся перс. – Превосходно придумано!
Он замолчал, кусая нарумяненные губы.
- А ты, военачальник, останешься здесь в плену, пока я не решу, что с тобой делать!
И Филомен склонил голову. Казалось, он действительно благодарен.
Потом Камбис, оставив его, быстро подошел к фараону. И с ним он заговорил совсем не так, как с греком.
- Я милостив к воинам, выполняющим свой долг, - сказал царь. – Но господин всегда виноват более слуги! Как ты посмел?.. – неожиданно выкрикнул азиат.
Псамметих вскинул голову; и тут Камбис наотмашь ударил его по лицу. Сила удара была такой, что связанный фараон упал.
Нитетис, не удержавшись, вскрикнула.
- Заколите быка и принесите свежей бычьей крови! – приказал Камбис своим воинам.
Никто не посмел спросить, зачем. А может, персы все знали.
Спустя совсем небольшое время воины вернулись, неся полную чашу дымящейся крови. От чаши исходил густой неприятный запах. Камбис вырвал ее из рук стражников, расплескав часть темной жидкости на пол.
Нитетис зажала нос и рот, подавляя тошноту. Филомен на миг прикрыл глаза; и тут услышал мерзкие булькающие звуки. Фараону Псамметиху, вздернув его на ноги и запрокинув голову, силой вливали в горло горячую бычью кровь.
Когда опорожненная чаша со звоном упала на пол, египтянин согнулся пополам: он не мог схватиться за живот, потому что руки Псамметиха оставались связаны за спиной. Он жалобно простонал, потом его вырвало кровавыми сгустками… потом наследник Амасиса повалился ничком.
- Великая богиня, - прошептала Нитетис.
Псамметих еще некоторое время бился в судорогах и стонал, потом затих.
- Унесите и закопайте его где-нибудь, - приказал царь персов.*
Филомен, пробормотав проклятие, отвернулся от этого зрелища.
Когда умирающего или уже мертвого фараона выносили из зала и Камбис отвлекся на него, эллин наконец посмотрел в лицо великой царице. Несмотря ни на что, они едва заметно улыбнулись друг другу.
* Так был казнен Псамметих согласно Геродоту.
========== Глава 36 ==========
Филомена и его пленных греков, которым царь царей обещал помилование, поселили на земле храма, в нескольких из бесчисленных служебных помещений. Полководец фараона, оглядев длинную глинобитную постройку с окнами-щелями, проделанными под низким потолком, и общее отхожее место за невысокой стеной, заподозрил, что прежде здесь держали храмовых рабов; но, конечно, не сказал ни слова против.
После того, что эллины выдержали во время учений, в боях и в плену у персов, такие условия показались им прекрасными. Северный Саис был столь же благодатен, как Мемфис; и хотя еще стояла зима и египтянам было нежарко, такая погода нежила греков и исцеляла.
К ним прислали деловитых и суровых храмовых врачей, одетых как жрецы и бритоголовых, которые промывали и осматривали раны пленников, смазывали их резко пахнущей мазью, от которой сразу уменьшались боль и воспаление; но дожившие до Саиса пленники не требовали много забот. У них под рукой была свежая вода в больших сосудах, и кормили их хорошо; греческие наемники фараона были все здоровые и очень выносливые люди, и больше им ничего не требовалось для поправления, только покой.
Филомен вспомнил, как издревле называют египтяне пленников, - “живые убитые”, - и засмеялся издевательской точности этого обозначения.
Но он был счастлив, что его Тимей остался жив: его лучший друг оказался в числе тех двухсот выживших воинов, которым персидский царь грозил лютой смертью. Филомен много времени проводил с любимым другом, ухаживал за ним, вместе с ним гадая об их дальнейшей участи.
Коринфянин знал уже, что Поликсена жива, здорова и богата: царски богата, как сказали бы у них на родине. Она могла бы укрыть у себя Тимея… но это способно переполнить чашу терпения египтян и выйти за пределы их гостеприимства.
Когда-то ему дадут снова увидеться с Поликсеной?..
Как бы то ни было, Тимея с ним тогда уже не будет. Его филэ уедет домой, в Элиду, в числе товарищей-героев. Царь персов наверняка вызнал к этому времени, кого из своих воинов любит Филомен… но уже никогда не сможет нанести полководцу этой страшной раны.
К тому же, Тимею пора обзавестись семьей: пусть даже его верному другу и представляется, что он совсем не любит женщин, Филомен всегда видел дальше и понимал, сколь много в предпочтениях мужчин значит воспитание и привычка. Тимей вернется в родное селение – это более не его война; и всю тяжесть, что они делили на двоих, военачальник фараона отныне понесет один. Если уцелеет здесь.
Филомену все еще не позволялось увидеться с сестрой, и коринфянин понимал, что это, прежде всего, для их блага. Как он истосковался по Поликсене! Как много бы мог сказать ей! Но приходилось терпеть.
С неделю эллины почти никого не видели и ничего не делали, наслаждаясь своим почти тюремным содержанием. Слишком много они пережили.
По ночам Филомен слышал, как его товарищи стонут и вскрикивают во сне: они опять видели пожарище Мемфиса и множество страшных смертей, которым были свидетелями. Даже у воинов, даже у эллинов не выдерживало сердце. Но после недели отдыха их сон стал спокоен, будто матерь богов по ночам клала страждущим на лоб свою всеисцеляющую руку.
Филомен не видел за это время никаких персов, хотя прогуливался по храмовому двору и даже выходил за его пределы. Он знал, что храм стерегут египетские воины, и поймал себя на том, что иногда бормочет молитву Нейт, чтобы богиня не попустила врагам ворваться в свое последнее святилище.
Раненые пленники видели только лекарей, храмовых рабов и жрецов. Но в начале второй недели к ним зашла сама великая царица.
Конечно, Нитетис не ступила внутрь общего жилища солдат – ее охранник-нубиец выкликнул наружу Филомена.
Эллин, сидевший на тощей подстилке Тимея, пострадавшего тяжелее друга, поспешно вскочил. Филомен огладил черные волосы, теперь достигавшие плеч, и стряхнул солому с некрашеного хитона, своей единственной одежды; на миг полководец устыдился этого нищенского наряда, но потом отбросил такие мысли. Царица знала, что увидит, и пришла сюда не ужасаться, а по делу.
Коринфский царевич быстро вышел наружу и огляделся. Нитетис стояла несколько поодаль, сложив руки на груди и наблюдая за ним с расстояния. За спиной ее замерла в ожидании стража: все египтяне.
Увидев эллина, дочь Априя быстро подошла к нему: она улыбалась, и была прекрасна и благоуханна, как воплощение богини. Филомен без всякого понуждения, по зову сердца, преклонил перед нею колени и поцеловал ногу царицы под зеленым платьем с золотой каймой.
- Как мне тебя благодарить, - прошептал он.
- Встань, военачальник, - произнесла Нитетис.
Эллин быстро встал. Нитетис выглядела и польщенной, и удовлетворенной, получив то, что ей причиталось, и в ее выражении сквозило также и предостережение… угроза. Ни на миг не следовало забывать, чья она царица.
Филомен быстро отступил и даже руки спрятал за спину. Нитетис улыбнулась.
- Как твое здоровье?
- Превосходно, госпожа, - с жаром ответил молодой эллин. – И все наши поправляются.
Он замолчал, и царица, конечно, прекрасно понимала, чего он ждет. Она опустила глаза, в тон платью подкрашенные малахитом с золотой искрой.
- Корабли будут готовы через пять дней. Камбис не изменил своего решения. Что же вы наделали! - вдруг усмехнулась она с глубокой горечью.
Филомен опустил глаза. Если он верно понял, о чем сейчас сожалеет царица, ему не было оправданий. Оправдаться он мог в другом и перед другими людьми!
- Великая царица, могу ли я увидеть мою сестру? – спросил герой Эллады.
- Сможешь, скоро, - кивнула египтянка: золотая кобра, вздымавшаяся над ее лбом, мигнула изумрудными глазами. Нитетис улыбнулась при воспоминании, но потом улыбка сошла с лица живой богини.
- Царь приказал, чтобы тебя переселили во дворец, когда твои товарищи уедут. Камбис желает иметь тебя поблизости… может быть, он пожелает допросить тебя позднее, - холодно предупредила Нитетис.
Она взглянула на него.
- Но когда твои эллины уплывут, ты сможешь свободно ходить по городу и посещать храм.
Филомен судорожно вздохнул, осознав, что значит это послабление.
- Камбис знает, что здесь моя сестра?..
- И знает, что она моя любимая подруга, - прибавила Нитетис. – Царь, может быть, не лучший полководец на свете, но провести его очень непросто!
Филомен залюбовался ее стройной фигурой, по-египетски прямыми плечами; он вдруг ощутил глубокое восхищение выдержкой молодой царицы. Персам очень не хватало такого достоинства.
- Я принесла вам немного еды и одежды, - Нитетис неожиданно указала на четыре огромные корзины, которые принесли на палках незамеченные эллином рабы. – Распредели между всеми, по праву и обязанности старшего!
Филомен низко поклонился. Слов ему не хватало.
- Я помню, как Поликсена рассказывала о ваших встречах в казармах Мемфиса, как она носила тебе еду, - Нитетис грустно улыбнулась. – Я хотя и царица теперь, тоже даю вам совсем немного!
Она помедлила.
- И еще… вручаю тебе, и тебе отвечать…
Царица подозвала одного из воинов, который быстро и почтительно приблизился; согнувшись, охранник протянул ей в ладонях увесистый холщовый мешочек, словно наполненный песком.
Приняв невзрачный мешочек у египтянина и взвесив его в руках, Филомен опешил и попытался впихнуть его обратно в ладонь стражника.
- Госпожа, я не могу…
- Не бойся, это добыто не в нубийском походе Камбиса, - холодно усмехнулась египтянка. – Мой муж не привез от эфиопов ничего. Это золото храма, и вам оно очень понадобится! На каждого выходит всего щепоть!
Филомен снова поклонился.
- Себе я ничего не возьму, - сказал он с радостью и благодарностью.
Нитетис кивнула, словно другого и не ожидала.
- Я приказала бальзамировать фараона Псамметиха – отдала его в обитель мертвых здесь, в Саисе, - неожиданно тихо сказала дочь Априя. – Мои люди успели проследить за тем, где персы закопали сына Амасиса, словно падаль, и мы разрыли тело до того, как оно начало разлагаться…
Нитетис положила руку на украшенный полузажившим шрамом локоть воина, хотя это было против всех приличий; и они долго смотрели друг на друга, во власти одного чувства.
***
Письмо из дворца, конечно, принесло Поликсене великое облегчение, но ощущение одиночества и страха не покидало ее. Даже близость плененного брата только усиливала это чувство.
И в один из дней, когда Филомен со своими эллинами поправлялся на попечении жрецов, Поликсена сказала Ликандру:
- Приходи ко мне сегодня ночью.
Лаконец даже не улыбнулся, так был ошеломлен предложением госпожи. Потом низко, неловко поклонился и торопливо ушел, пряча от возлюбленной пожар своей страсти, который ему так долго приходилось гасить. Даже спартанская дисциплина не могла сдерживать воина вечно!
Вечером Поликсена танцевала одна, призывный чародейский танец богини, которому ее научила Нитетис. Потом она приняла теплую душистую ванну, умастила себя благовониями и отправилась в постель, которую Та-Имхотеп, конечно, догадавшаяся обо всем, застелила свежим бельем, пахнущим лотосовой водой. Верная рабыня не сказала госпоже ни слова… но Поликсена до сих пор не знала, доколе простирается верность дворцовой служительницы, и на кого распространяется.
Однако сейчас эллинка не могла думать о последствиях: только о настоящем, об этой ночи.
Сперва она хотела лечь совсем обнаженной, но испугалась и не решилась на это. Поликсена надела белое ночное платье и улеглась поверх простыней.
Ликандр вошел крадучись, будто вражеская тень… Поликсена, вздрогнув, села на кровати и уставилась на мужчину, которого пригласила в свою опочивальню. Но Ликандр быстро прижал палец к губам.
- Не бойся, - прошептал молодой воин.
На нем была одна льняная набедренная повязка, и когда Ликандр приблизился, Поликсена почувствовала, что ее друг тоже приготовился к этой ночи со всем возможным тщанием. Он смущенно улыбался ей, хотя теперь в его серых глазах было неприкрытое желание; лицо было гладко выбрито, как лаконец ходил всегда с тех пор, как госпожа сказала, что он нравится ей без бороды. От эллина пахло лотосовым маслом, и его могучее тело блестело, точно атлет приготовился к борьбе. Темные короткие кудри были расчесаны до блеска.
Ликандр некоторое время стоял перед возлюбленной, потупив глаза, точно перед тем, как шагнуть в святая святых… потом опустился на колени и обнял ее ноги.
Царственная подруга Поликсены знала много любовных игр и ухищрений, и они пробовали вместе разное… но простые, еще несмелые ласки лаконца возбуждали ее, как ничто другое прежде. Воин целовал ее ступни, сжимая их своими горячими ладонями; потом колени и бедра, поднимая платье все выше. Поликсена тяжело задышала, чувствуя, что сейчас застонет. Когда рука любовника проникла туда, куда он почти добрался поцелуями, она застонала. Сейчас ей было больно от неутоленного желания.
- Я приготовила масло… возьми, - она схватила и сунула в руку Ликандра лекиф* с маслом, спрятанный в простынях. Вдруг девушке стало страшно: а что, если лаконец не совладает с собой и сейчас набросится на нее?..
Но Ликандр никогда еще не знал женщин, и узнавал ее сейчас первой из всех. И он слишком любил ее, чтобы быть способным надругаться.
Поликсена сама легла перед ним, чувствуя, как в воздухе разлился приятный запах оливкового масла. Потом она опять ощутила руку любовника там, внизу, и застонала, выгибая спину и вцепившись в простыни. Ликандр приподнялся над ней, став коленом между ног.
- Я постараюсь не причинить боли, - смущенно прошептал воин.
Больше он не мог говорить и думать, и Поликсена тоже; и была рада этому. Конечно, Ликандр причинил ей боль, и Поликсена вскрикнула, слезы выступили на глазах; тогда лаконец замер над ней, приподнявшись на своей могучей руке.
- Прости…
Поликсена не двигалась, закрыв глаза, ощущая их соединение. Здоровый жар его тела, казалось, исцелял нечаянно нанесенную подруге рану. Эллинка вздохнула, ощутив нетерпение, давно знакомое ей – и совершенно новое.
Она толкнула любовника бедрами, и это побудило Ликандра продолжать. Они опять перестали говорить и думать, только чувствовали себя и друг друга, совсем по-новому; и это было так долгожданно, болезненно и сладко. Ликандр ощущал боль подруги, всю ее боль, и отдавал ей все, что имел; и Поликсена получила много больше того, что пожертвовала своему лаконцу. Излившись, он даровал и ей освобождение, и они вскрикнули от восторга вместе, вцепившись друг в друга.
Потом Поликсена долго лежала в объятиях любовника, все еще не отпускавшего ее. Она даже понять не успела, как они оказались без одежды.
Наконец она тихонько подтолкнула воина в плечо.
- Иди, тебе пора…
Ликандр тут же приподнялся на ложе, глядя на нее в недоумении, готовый оскорбиться. А Поликсена, сразу озябнув без его тепла, вместе с вернувшейся болью ощутила и ужас. Зачем она позвала этого мужчину, зачем?..
- Ты прогоняешь меня? – тихо, все еще недоверчиво спросил он.
Поликсена потянулась к нему и замерла, не решаясь больше коснуться.
- Нет, конечно… Но ты должен уйти, - настойчиво прошептала она. – Если нас найдут здесь утром, ты ведь мне не муж…
Ликандр кивнул.
- Понимаю.
Он был очень оскорблен, хотя и тщился понять ее. Тогда Поликсена быстро притянула его к себе и поцеловала. Ликандр сразу ответил на поцелуй и опять обнял ее, самая великая обида таяла от прикосновения возлюбленной.
- Я не сержусь, понимаю, - шепотом повторил лаконец.
Теперь, когда утихла страсть, Ликандр и разумом понял сестру Филомена; и, конечно, был согласен, что нужно соблюдать осторожность. Любовники еще раз поцеловались, медленно и томительно. Потом Ликандр подобрал свою повязку и обернул ее вокруг бедер; он взглянул в окно с сосредоточенностью воина.
- Как будто никого…
Одевшись, лаконец взглянул на закутавшуюся в простыню подругу. Он хотел тут же спросить, прийти ли ему завтра ночью; но чутье влюбленного и воина удержало его от такого вопроса.
Поликсена посмотрела молодому эллину в глаза и наконец улыбнулась, хотя румянилась от любовного стыда. Ликандр тоже улыбнулся, открыто и совершенно счастливо. Наконец она принадлежала ему, вся! Теперь никто не отнимет у него его царевну!
Поклонившись, лаконец быстро ушел; а Поликсена легла назад, во взбитые простыни, вдыхая аромат благовонного пота и любовных соков. Она медленно повернулась на живот и уткнулась лицом в подушку.
* Древнегреческий туалетный сосуд для туалетного масла, с узким горлышком и вертикальной ручкой.
========== Глава 37 ==========
Оставшиеся до отплытия пять дней прошли спокойно… и промелькнули почти незаметно: эллины собирались в путь и были озабочены дележом царской благостыни. Сородичи, товарищи и любовники, которых было среди уцелевших греков несколько пар, тревожились о том, как персам вздумается рассадить их по кораблям, и кто будет этими кораблями править: Филомен все еще прозревал в поступке Камбиса глубоко скрытое лукавство, направленное во вред греческим полисам.
Он даже предполагал, чем руководствовался царь царей, отпуская своих пленников по домам…
Одежды, сухих фруктов, сушеного мяса и лепешек, которые прислала раненым великая царица, оказалось ничтожно мало на всех; из-за золота же между еще не окрепшими солдатами даже вспыхнуло несколько ссор, которые Филомен уладил, пользуясь почти благоговейным уважением и любовью, что питали к нему его воины. Хотя все они изначально сражались не за свою землю, а за египетское золото.
Военачальник почтительно передал Нитетис через жрецов, что еды и одежды на всех не хватает. О золоте, конечно, коринфянин не просил.
Царица прислала еще дважды по столько еды и льняных тканей разной плотности, из которых воинам предлагалось самим делать себеповязки на раны и набедренники. Разумеется, греческих хитонов в Саисе не шили, хотя древний город был славен ткачеством. Но люди были очень благодарны и за это, и все греки возносили хвалы щедрой и смелой госпоже Обеих Земель.
Филомену удалось выяснить, что Пифагор, которого пленили в Мемфисе вместе с немногими учениками, теперь живет в саисском дворце, и Камбис не только позволил ему беспрепятственно продолжить свои ученые изыскания, но и несколько раз говорил с философом наедине. Пифагор сейчас занялся астрологией, в которой были особенно сведущи персидские маги, рассчитывая человеческие судьбы по звездам и по часам.
Филомен почему-то ощутил тоску и почти отвращение, услышав о новом увлечении божественного учителя. Конечно, военачальник знал, что астрологией самосский мудрец занимался с юности, проходя обычную для их времени школу; но эта высокая восточная наука никогда не вызывала у Филомена доверия и напоминала молодому эллину мошенничество или просто заблуждения книжников, которые сбивают с толку людей совсем невежественных. Пифагор, конечно, был выдающийся мыслитель, Филомен был обязан ему почти всем своим образованием: но даже великие умы совершают ошибки.
Филоменов черный жеребец, раненый легко, оправился скорее хозяина – и в тот день, когда эллинам пришла пора уплывать, военачальнику фараона привели обратно его скифского скакуна. Филомен был так же рад видеть старого друга, как сокрушался о потере боевых товарищей и своего филэ. Впрочем, чувствовал коринфянин, между ним и Тимеем давно уже не было той любви, которая заставляет жертвовать всем прочим. Они переросли свое юношеское чувство, которое выгорело в гораздо более сильном пожаре.
Остающийся заложником и гостем персов Филомен, как и хотели от него товарищи, сел на коня во главе своего пешего греческого отряда, как будто опять готовился вести их в бой – в последний бой. Оглядев со спины Фотиноса узкие улицы, в правильном порядке засаженные сикоморами и пальмами и застроенные одинаковыми изжелта-белыми глухими домами, Филомен гадал, знает ли об отъезде эллинов сестра, и вышла ли она посмотреть на это хотя бы издали, найти глазами брата.
Он не нашел среди попадавшихся навстречу людей Поликсены, до самых городских ворот, где эллинов остановили египетские стражники.
Пленников следовало еще раз проверить, а Филомену нельзя было ехать с ними далее! Он чуть не позабыл об этом! Коринфянин взглянул на множество конных отлично вооруженных персов, которые сопровождали его пеших и почти безоружных товарищей, и вдруг заложника охватил ужас. Откуда Филомену знать, что азиаты не перебьют его воинов, стоит только тем отъехать от Саиса?..
Начальник персидского отряда, которого Филомен прямо спросил об этом, страшно разъярился. Он долго кричал на пленника, ударяя себя рукой в грудь, а потом указывая в сторону дворца. Филомен уже неплохо понимал и объяснялся по-персидски, но азиат говорил слишком быстро и напористо; только когда перс несколько раз поклонился в сторону дворца, эллин понял, что этот человек называет своего царя подобием бога на земле и считает несмываемым преступлением любое нарушение его приказа. Быть может, и так, мрачно подумал эллин: но откуда ему знать, каков в действительности был приказ Камбиса?..
Сын Антипатра заставил персидского начальника подтвердить перед лицом всех эллинов, что он приведет его воинов к кораблям. Азиат, к изумлению Филомена, не отказался и поклялся в этом, прибавив с негодованием, что ложь в его стране считается одной из самых больших гнусностей перед лицом единого бога.
Филомен немало изумился такому ответу. Впрочем, разве лжец когда-нибудь назовет себя лжецом?
Но ему оставалось только положиться на слово Камбиса.
Он спешился, чтобы в последний раз обнять Тимея и остальных, кто желал проститься со своим вождем. Многие хотели обнять Филомена, кроме Тимея; и воины не сдерживали слез.
Последним Филомен крепко обнял любимого друга, расцеловал его и пожелал здоровья и радости в родной Элиде.
- Поезжай искать счастья еще куда хочешь, - прибавил Филомен, улыбаясь. – Но только не сюда!
Тимей засмеялся, хотя на сердце у него тоже лежал камень.
- Как скажешь, царевич, - ответил светловолосый сын Элиды.
Конечно, Тимей понимал, что, скорее всего, его в Египет уже не пустят – если позволят сейчас покинуть эту страну. И оба друга сознавали, что сейчас в Египте, жившем обособленно от всего мира, решается судьба всего мира.
Они еще раз обнялись и поцеловались; потом Филомен отвернулся, чтобы не расчувствоваться чрезмерно перед лицом врага. Персы, заметив настроение пленников, в нетерпении прикрикнули на них. Пора было продолжить путь.
Филомен вскочил на Фотиноса и, выпрямившись, помахал тем из воинов, кто еще раз обернулся, желая запечатлеть в памяти образ любимого вождя; потом замер, подняв руку и улыбаясь.
И только когда последний грек скрылся за воротами, Филомен круто поворотил коня и поскакал прочь, назад к храму Нейт: его сопровождало еще двое персов, которые не отставали от него, ловя каждое движение, но сын Антипатра не видел их. Слезы бежали по его лицу, а грудь разрывалась от боли, будто пораженная невидимым дротиком.
***
Поликсена, прислушиваясь к себе, позвала Ликандра не на следующую ночь, а на следующую после той. Будь он ее мужем, она не могла бы ему отказать в его желании; но почему-то чувствовала так, что даже будь Ликандр ее мужем, он уступил бы подобной просьбе.
Не потому ли она пожелала, почти полюбила его?
Хозяйка присматривалась к лицам, встав на другое утро, - присматривалась ко всем, когда отпустила Та-Имхотеп, которая уничтожила все следы страсти. Остальные эллины и слуги дома вели себя после этой первой ночи, как ни в чем не бывало. Вернее сказать, они даже чрезмерно старались вести себя, как ни в чем не бывало… разумеется, ее домочадцы все узнали, как и бывает в таких любовных делах.
Ликандр пришел к госпоже в полдень, смущенный, счастливый. Он ожидал себе приговора. И Поликсена назначила своему любовнику новое свидание, после чего лаконец скрылся с ее глаз, чтобы посвятить себя упражнениям в одиночестве и с товарищами с удвоенным рвением. Говорить им все еще было мало о чем, хотя Поликсена знала, что Ликандр любит ее больше всех людей и всех богов.
Не потому ли лаконцы так чтят своих женщин, что мало видят их, живя в военных общежитиях и занимаясь только военным делом – и умирают в расцвете лет, а каждое свидание любовников, мужей и жен может стать для них последним?
Поликсена почти ни с кем не виделась в то время, которое осталось ей до следующей встречи с любовником. Она приводила в порядок свои папирусы и просто сидела в своей комнате, думая о Ликандре, о царице и о брате. Иногда она спрашивала себя, не хочется ли ей зачать от спартанца дитя. Почему бы и нет?
Филомен, если они снова увидятся, отнесется к этому иначе, чем отнесся бы прежде, - Поликсена знала это!
Потом она думала о Нитетис, и ей вдруг представлялось, что царица станет ревновать. А стоило задуматься о положении Нитетис, как Поликсена ощущала себя настоящей изменницей. Как слепы они все – как Гомер, и узнать бы, кто их поводырь!..
Нитетис ничего не сообщила о себе в эти дни, и Поликсена могла заключить из молчания великой царицы все что угодно.
Но когда к ней пришел Ликандр, все прочие мысли словно вымыло из ее головы морской волной. Он был так рад ее любви! Неужели же она не обязана подарить хоть немного любви этому воину – которого ждет аоротанатос, безвременная смерть, как говорят в его родимой Спарте?
В этот раз они совсем не говорили во время объятий. Поликсене вначале стало страшно не откликнуться на страсть любовника, но потом чувство захлестнуло ее гораздо сильнее, чем в первый раз. Они дважды доводили друг друга до блаженства, и Поликсена чувствовала, что спартанец мог бы брать ее еще и еще, не ощущая усталости. Но когда последний вал схлынул, он остался лежать с ней на берегу, не требуя ничего сверх того, что возлюбленная желала дать ему.
Обнимая ее, любовник вдруг попросил подругу что-нибудь ему рассказать о себе – он хотел знать ее всю, как неизведанную страну, которую только что покорил. Поликсену неприятно укололо это собственничество, но потом она стала рассказывать, и ей очень понравилось, что ее слушают с таким неослабным вниманием. Она начала с самого детства, о котором Ликандр почти ничего не знал, и сама не заметила, как добралась до своего настоящего и своей работы с царицей.
Поликсена не замечала, что долго и вдохновенно рассказывает любовнику о персах; пока не ощутила, как пальцы Ликандра сильнее сжали ее руку, которую он все это время держал в своей. Поликсена вздрогнула и замолчала.
Посмотрев на любовника, она увидела, что тот приподнялся на локте и слушает ее еще более жадно, чем раньше.
- Что ты? – спросила девушка, которую насторожило его выражение. – Тебе не нравится, как я рассказываю?
Гоплит покачал головой и улыбнулся: в его серых глазах зажглись огоньки, которых она не видела прежде.
- Очень нравится, - ответил Ликандр и, притянув ее к себе уверенным движением мужа, поцеловал. – Спи, ты устала.
Поликсена устроилась рядом с ним и, когда спартанец уже заснул, прижимая ее к себе, подумала, что так и не сказала ему уйти. Как она могла бы теперь?
“Брат, где ты? Помоги мне это распутать!” - мысленно воззвала Поликсена к своему главному заступнику. Но брат сам был таким же пленником.
Утром, однако, Ликандр проснулся раньше подруги и ушел незамеченным, оставив ее на ложе. Та-Имхотеп, которая пришла служить ей, как обычно, держалась как всегда бесстрастно. Но когда после омовения служанка красила ей лицо, госпожа спросила прямо:
- Ты сообщала о чем-нибудь царице или своей сестре?
Рука с кисточкой замерла над ее бровью. Поликсена ожидала, что египтянка спросит – о чем; и готовилась разгневаться, хотя сердиться приходилось прежде всего на себя. Но ей не пришлось этого делать.
- Я ничего никому не говорила, госпожа. Хорошие слуги держат рты закрытыми, когда выходят из дома, - ответила Та-Имхотеп.
Они посмотрели друг другу в глаза. С тех пор, как Саис поуспокоился, египтянка уже не раз посещала городской рынок, хотя ее госпожа приставляла к ней воина для охраны; и в другое время хозяйка не следила за ней.
Поликсена усмехнулась и, кивнув, разрешила рабыне продолжать. Может быть, Та-Имхотеп даже немного любила ее; если ушебти способны любить своих владельцев или орудия – руки, держащие их.
Что за страна!
Через два дня она получила письмо из дворца – как всегда, полное любви и подробностей царских дел и собственных дел Поликсены, которые были неотрывны от царских. Нитетис сообщала ей, что эллины отплыли благополучно, Камбис поклялся в этом, стоя лицом к огню. Она также приписала, что Филомена переселили из храма во дворец, поскольку государь желает беседовать с ним и, видимо, не раз… Но это подождет – а перед тем Поликсена может увидеться с братом: Нитетис, если позволят обстоятельства, пошлет военачальника домой к сестре уже завтра!
У Поликсены неистово заколотилось сердце; бросив папирус, она упала на колени и возблагодарила всех богов.
На другой день утром, когда Поликсена только села завтракать, запыхавшаяся и разрумянившаяся, против обыкновения, Та-Имхотеп прибежала к госпоже с сообщением, что приехал гость.
Поликсена бросилась с террасы в дом и, пробежав комнаты и слетев вниз по лестнице, выскочила на порог. Она чуть не столкнулась с незнакомым воином в греческом панцире, широком белом плаще и шлеме с белым гребнем, который схватил ее за плечи, обдав запахом кожи, конского пота и мужчины. Еще от него пахло мускусом, совсем новый аромат.
- Филомен!..
Плача, Поликсена припала к его плечу; брат прижал ее к себе и долго не отпускал. Но она вдруг почувствовала, что обнимается с незнакомцем, хотя и с самым любимым и долгожданным. Брат и сестра отстранились друг от друга.
Военачальник снял шлем и взял его подмышку; он встряхнул длинными черными волосами. Поликсена подумала, что Филомен стал еще красивее с тех пор, как они расстались. Неужели пролитая кровь так красит мужчину?
- Ну, что ты мне скажешь, любимая сестра? – спросил он.
Филомен улыбался, но Поликсена вдруг почувствовала, какого приема он ждет от нее. Она сложила руки на груди и отступила от него.
- Я бы назвала тебя великим героем, брат, - воскликнула девушка, - но ты осел!.. Что бы сказал учитель? Что он говорил тебе?..
Военачальник вскинул руку, заставляя сестру замолчать.
- Мне сейчас кажется, что учитель ошибался почти во всем, - сказал Филомен.
Поликсена стала серьезной, как во время их бесед в Мемфисе, когда город Птаха еще не был сожжен.
- Пойдем в дом, - сказала она.
========== Глава 38 ==========
Филомен был одет, точно только что возвратился из похода, - но был чист и благоухал восточными ароматами; и Поликсена не стала предлагать ему ванну. Достаточно умывания перед едой. Он ведь задержится у сестры, хотя бы на день?..
У коринфянки уже рот горел от невысказанных вопросов, как от жажды; и у дорогого гостя, несомненно, тоже.
Филомен снял плащ и бронзовые доспехи с изображением льва; потом, с удовольствием оттерев лицо и руки натроном и оплеснувшись водой, пошел в спальню сестры. Двое ее охранителей-ионийцев, сидевших на корточках в коридоре и игравших в кости, быстро встали при появлении гостя. Филомен заметил быстрые взгляды, которыми обменялись эллины, и ему это почему-то совсем не понравилось; но потом оба воина поклонились ему, как старшему. Филомен коротко кивнул в ответ и вошел в комнату хозяйки следом за Поликсеной.
Безмолвная служанка расставила на столике закуски, вино и любимое египтянами пиво. Но Филомен потянулся только к воде, тут же наполнив свой кубок и кубок сестры. Военачальник ощущал жар в горле, будто готовился ораторствовать.
Сев в кресло, он сделал несколько больших глотков. Поликсена опустилась напротив него в другое кресло, сразу глубоко откинувшись, будто отодвигалась от брата или искала добавочной опоры.
Они посмотрели друг на друга, потом Поликсена первой отвела глаза.
Помолчав, хозяйка сухо сказала:
-Ты понимаешь, Филомен, что ты развязал в Египте войну на долгие годы вперед? Не будь тебя, Псамметих не поднял бы бунт… так скоро и так яростно! Столько людей остались бы живы, и персы не тронули бы святынь этой земли!
Она отпила из своего кубка. Филомен смотрел на сестру исподлобья тяжелым взглядом, будто защищался в суде.
- Давно ли тебе стали так дороги египетские святыни и все их зверообразные боги? Или, может быть, твоя просвещенная царица вдруг стала поклоняться всем сорока богам, описанным в “Книге мертвых”, как я слышал? И прочим, кого только себе египтяне ни напридумывали?..
- Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, - яростно возразила сестра. – Мало кто из верующих египтян может даже назвать своих богов по именам, ты прав… но допустив такое, ты убил душу этого народа!
Филомен тяжело вздохнул.
- Милая сестра, - сказал эллин: и в голосе его прозвучало отчаянное стремление приобщить Поликсену ко всему, что он испытал. – Я помню, что говорил моим воинам, египтянам Псамметиха, которых не могли воодушевить их собственные начальники… Я говорил о любви к родной земле, к своим товарищам, женам и детям! Я ни слова не сказал им о богах! Я говорил все то же самое, что сказал бы грекам! И люди фараона шли за мной на подвиг и на смерть!..
Поликсена улыбнулась и смахнула слезу.
- Думаю, они не столько слушали тебя, сколько были пленены тобою и горели твоим огнем, - сказала она. – Кто бы знал, где живет храбрость… Люди обязаны храбростью не столько самим себе, сколько той силе, что переходит от народа к народу. Ты принес египтянам божественное пламя Прометея, но все равно не сможешь заставить их жить своими чаяниями! Дети Та-Кемет останутся собой!
Филомен медленно склонил голову.
- Может быть, ты и права.
Они надолго замолчали, каждый думая о своем. Потом Поликсена спросила смягченным слезами голосом:
- Так зачем ты все-таки это сделал?
- Может быть, я хотел испепелить старых богов, которым уже недолго осталось жить, - усмехнулся эллин. – Может быть, хотел пробудить последнюю гордость в египтянах!
- А может, ты хотел на долгие годы стравить победителей с побежденными, чтобы ослабить и египтян, и персов, - тихо закончила Поликсена. – Чтобы они, примирившись и объединившись, не пошли войной на Элладу!
Филомен воззрился на нее с таким изумлением, что Поликсена засмеялась.
- Ты думал, я поглупела здесь без тебя, брат? Признаю - это блестящий стратегический ход, хотя он обошелся всем очень дорого! Однако Камбис не считает своих потерь, а мы…
Поликсена осеклась.
- Кто-нибудь из египетских греков сделал бы это, даже не будь тебя, - сказала она тихо. – Но почему именно ты?..
- Так судила мне Ананке, - сказал Филомен, пораженный словами сестры. – Я не думал до сих пор об этом так ясно, как ты… но ты совершенно права! Если персы пойдут на нас войной, они сотрут наши города с лица земли! Я знаю это лучше кого-нибудь другого!
Поликсена медленно покачала головой.
- Нет, мой дорогой, - сказала она. – Сейчас азиатам не до нас, и долго еще будет не до нас! С Египтом им хватит забот… может быть, это дела не столь громкие, - усмехнулась коринфянка, - но пришлецы способны увязнуть в песках этой страны с головой, и совершенно забыть себя! Я тоже это знаю, как ты свое войско! А до того времени, как Камбис или его наследники обратят взор на Элладу, мы можем успеть объединиться!
Поликсена сделала несколько глотков и сцепила руки на украшавшем кубок узоре, изображавшем богиню Нехбет* в белом венце и с хохолком коршуна.
- Ты же своим кровопролитием уничтожил многое, что достойно сохранения! То, что нельзя взять силой!
Тут темные глаза воина блеснули.
- Почему нельзя, сестра?
Поликсена посмотрела ему в лицо.
- Потому что насильник никогда не знает, где и чего искать, - ответила она, покраснев. – То, что мужчины предпочитают оружие, не значит, что это лучшее из возможного! Представь себе, что Камбис, вместо того, чтобы почтить нашего философа, обезглавил бы его и уничтожил его чертежи!..
Филомен опустил глаза и печально улыбнулся.
- Забавно, - сказал он, постучав пальцами по подлокотнику. – От Пифагора в Мемфисе я слышал почти в точности то же самое, что сейчас от тебя! Должно быть, философы часто рассуждают как умные женщины!
Воин сжал губы.
- Но то, что сделал я, кто-то должен был сделать, - сухо закончил он.
***
После завтрака они прервали это напряженное обсуждение, похожее на военный совет, и долго еще говорили о том, как жили и сколько перенесли друг без друга. Поликсена внимала брату, который был великолепным рассказчиком: страшные, печальные, прекрасные события вставали перед ней, как в исполнении лучшего трагика или рапсода*. Но о себе девушка рассказала немного. Сейчас было совсем неподходящее время, чтобы говорить о вере и обычаях персов, как и о делах Камбисова гарема; кроме того…
Филомен заметил непонятную робость и стеснение, вдруг овладевшие сестрой; и причиной были не отношения с царицей. Военачальник подозрительно взглянул на Поликсену, но не стал допытываться. Всему свое время, сестра права.
Потом они расстались: Филомен все же пожелал принять ванну и поспать.
- Нам жрецы давали воду, конечно, но толком я не мылся, кажется, полгода! Я же не царь царей, чтобы возить с собой походную ванну! А уж на кровати и не вспомню, когда спал!
Когда Филомен искупался, воспользовавшись и травяными настоями, и натроном, и душистым шафранным, и лотосовым маслом, он улегся спать в гостевой комнате. Поликсена же села за ткацкий станок – она присаживалась к нему, когда бывала свободна, чтобы не потерять своих женских умений.
Она слыхала, что Атосса, старшая из сестер и главная жена Камбиса в Персии, и другие знатные персиянки никогда не марали рук такой работой, всю ее перекладывая на рабынь. А ведь персидской царице, должно быть, хотелось, да положение не позволяет… Насколько же разумнее и здоровее воспитывали благородных жен эллины!
Коринфская царевна думала о брате и улыбалась; потом трудная работа увлекла ее, и Поликсена оторвала глаза от сползающего на пол пестрого полотна только тогда, когда почувствовала пристальный взгляд.
Брат стоял на пороге, скрестив руки на сильной груди, и его выражение ей очень не понравилось.
Поликсена быстро встала.
- Что случилось?..
“Ликандр! Кто-то донес!” - пронеслось у нее в голове. Филомен кивнул сестре обратно на кресло: он был спокоен.
- Садись.
Поликсена села, сложив на коленях руки; потом сжала их изо всех сил.
- Что такое, Филомен?
- Мне нет нужды даже спрашивать, как я вижу, - усмехнулся брат-герой. Он медленно приблизился к Поликсене и обошел ее вместе со станком, заложив руки за спину: так Камбис ходил вокруг него самого, допрашивая пленников в тронном зале.
- Сейчас, когда я одевался, ко мне вошел Ликандр, - сказал Филомен, остановившись прямо напротив девушки. – Он признался, что любит тебя, и воинская честь не позволяет ему долее это таить! Спартанец просил у меня твоей руки!
У Поликсены оборвалось сердце. Конечно, ей следовало помнить, каков Ликандр!
- И что же? – медленно спросила девушка.
Филомен оперся одной рукой на ее станок и наклонился к сестре.
- Для меня это давно не было новостью. Что Ликандр любит тебя, - сказал военачальник. – Конечно, я отказал этому гоплиту, он совсем тебе не пара! А потом я задумался, почему же Ликандр пришел ко мне с такими словами только сейчас!
Филомен улыбнулся.
- Я вижу только одну причину.
Поликсена закрыла лицо руками. Но через несколько мгновений отважилась выпрямиться и взглянуть в лицо брату.
- Да, мы провели вместе несколько ночей, - сказала она с пылающим лицом, но твердо. – Ты можешь считать, что спартанец уже сделал меня своей женой! Должно быть, и сам он себе так думает!
Филомен не отводил взгляда, и Поликсена невольно опять спрятала глаза.
- Ты любишь его? – наконец спокойно спросил коринфский царевич.
Поликсена глубоко вздохнула.
- Да, люблю. И знаю, что сам Ликандр любит меня больше всех на свете! Я не видела подобного ни от какого другого мужчины!
Филомен так сжал крепкую буковую раму станка, что та чуть не разломилась в щепы.
- А как же Аристодем?.. – крикнул он в ярости.
- Афинянин мне по душе куда меньше, чем спартанец, - гордо сказала Поликсена. Теперь отступать было некуда.
Брат отпустил станок и в отчаянии покачал головой.
- Что ты несешь! Это ты сейчас так говоришь, а как ты намерена жить с ним, если назвала своим мужем? – воскликнул Филомен. – Ты не знаешь, как воспитываются спартанки, и чего твой любовник ожидает от тебя!
- Мне кажется, брат, Ликандр прекрасно знает, чего от меня ожидать, - возразила Поликсена. – И почему ты думаешь, что он обязательно захочет вернуться в Лакедемон? Он тоже прикипел сердцем к этой стране, и к своей службе здесь!
- По крайней мере, ты скрасила ему эту службу, - невесело улыбнулся военачальник.
Он надолго задумался, проводя пальцами по короткой черной бороде.
- Что ж, может быть, ты сделала не такой плохой выбор, - наконец заметил он. – Я знаю, как мало теперь может значить знатность или золото: во всяком случае, в Спарте всему этому пока еще предпочитается доблесть! Доблестью же твой избранник, кажется, не обижен! Может, великая царица возьмет вас обоих под крыло и даст твоему Ликандру надел земли за службу… Спартанцы неприхотливы…
“Брат знает, как все это маловероятно, - с отчаянием подумала Поликсена. – И понимает, как царица будет ревновать меня, каково ей будет это узнать!”
Филомен подошел и поцеловал сестру в лоб.
- Я тебя понимаю и не виню, - мягко сказал он. – Пока лишь прошу тебя быть осторожной.
Поликсена поняла, что брат подразумевает, и подумала о египетских врачах, которым наверняка должны быть известны надежные способы предотвращения беременности. Но перед тем, конечно, так или иначе придется оповестить Нитетис!
Брат заночевал у нее, но до вечера Поликсена еще успела повидаться с Ликандром: атлет нашелся в саду, и был погружен в черное отчаяние после отказа Филомена. Девушка передала любовнику разговор с братом, и лицо лаконца осветила надежда.
Он крепко обнял подругу, а та прошептала, прижавшись к его плечу:
- Ты мог бы остаться здесь со мной?
- Конечно, - ответил Ликандр без промедления.
Это ему сейчас так казалось! Но выбора ни у кого из заложников судьбы не было.
Они долго стояли обнявшись, и многие в саду могли увидеть их; но любовникам не было до этого дела.
Филомену предстояло вернуться во дворец назавтра, и Поликсена простилась с братом так, точно опять отправляла навстречу гибели. Но теперь Ликандр открыто стоял рядом с госпожой, и ей было немного легче.
Филомен улыбнулся обоим, как улыбался своим солдатам перед битвой.
- Я вернусь, - сказал он. – И скоро дам о себе знать!
Военачальник вскочил на Фотиноса и, не оглядываясь, поскакал к воротам, которые для него распахнули египетские стражники, что когда-то служили Нитетис, а теперь Поликсене.
Поликсена и Ликандр увидели, что сразу за воротами к Филомену присоединились трое верховых персов: кони у них были такие же, как у брата, черные, крупные и сильные. Должно быть, у персидских лошадей та же порода, хотя конь и попал к Филомену из Скифии!
Поликсена посмотрела на своего друга, и атлет, молча обняв ее и повернув спиной к этому зрелищу, повел назад в дом.
* Профессиональные исполнители эпических, главным образом гомеровских поэм в Греции, декламировавшие их с жезлом в руке.
* Богиня-покровительница города Буто. Вместе с зеленой змеей Уаджет олицетворяла власть фараона.
========== Глава 39 ==========
Филомену во дворце отвели покои, прежде, несомненно, принадлежавшие сынам фараонов, Хорам в гнезде. Уж не пустил ли здесь кто слушок о его происхождении? Персы очень высоко ценили знатность – не менее египтян: как все народы, которым начинает недоставать смелости…
Военачальник уже запомнил дорогу к своим комнатам; и на половине дороги Филомен заметил, что его ведут не в том направлении.
- Меня ведут к царю? – спросил он по-персидски сопровождавшего его “бессмертного”.
Перс скосил на него черный, как у лошади, глаз.
- Нет, - ответил стражник сквозь зубы: или так звучал его голос из-под повязки. – Великому царю сейчас недосуг!
“Нитетис?” - подумал эллин. Он уже знал, что персы избегают упоминать в разговорах женщин, так же, как избегают их изображать: хотя Филомен слышал, что царица Атосса заказала свой портрет у греческого скульптора. И персидская царица, как рассказывали, весьма благоволила греческим рабам, особенно, должно быть, в отсутствие супруга…
Военачальник остановился перед высокими дверями, которые охранялись египтянами. Их гладко выбритые бесстрастные замкнутые лица вызывали у Филомена намного больше уважения теперь, когда он испытал их в бою: даже когда египтяне потеряли все…
Двери распахнулись, и пленника овеяло прохладой и жженым ладаном из курильниц, стоявших в углах на высоких треногах. Малый зал приемов, принадлежащий великой царице, понял эллин тотчас же, увидев пустое эбеновое кресло на возвышении. Саму Нитетис он узрел несколько мгновений спустя: египтянка стояла у подножия тронного возвышения, будто в раздумье, занимать ей трон или нет.
Филомен снял шлем и взял его подмышку; оружие осталось при нем, на поясе, но теперь никому не было до этого дела. Пленник быстро направился к царице; остановившись в нескольких шагах от Нитетис, он низко поклонился, прижав руку к сердцу. Он знал, что Нитетис вполне удовлетворится этим сейчас.
Она улыбнулась ему усталой, но любезной придворной улыбкой. Главная египетская царица персидского царя была одета в платье из зеленой переливчатой шелковой материи, похожее на хитон, - если бы не стянутый под грудью плетеный серебряный пояс с алыми кистями и не полупрозрачная накидка с такими же кистями, напомнившая Филомену сирийскую моду. Ее волосы были причесаны так сложно, что и не разобрать, как это сделано: греческий узел на затылке дополняло переплетение множества кос.
Нитетис была прекрасна, как всегда, но бледна, а под глазами залегли тени.
- Сядь, я желаю поговорить с тобой, пока тебя не потребовал Камбис, - сказала царица гостю без предисловий.
Филомен сел на циновку, и Нитетис опустилась на подушки напротив. Им подали вино и финики, но эллин и египтянка даже не взглянули на угощение.
- Ты знаешь, что у царицы Роксаны будет ребенок? Теперь она осмелела и похваляется этим, - сказала Нитетис, сцепив руки на коленях. – Она ссорит меня с моим мужем… Что ты об этом думаешь, эллин?
Филомен долго молчал, неприятно изумленный новостью. И это после того, что он узнал о любимой сестре! Чего только ждать от женщин!..
- Это зловещая новость, - сказал военачальник наконец.
Нитетис засмеялась.
- Зловещая новость! После того, что устроил ты!
Царица поджала губы.
- Я хочу знать, как ты намерен действовать и говорить с царем, - произнесла она. – Как друг Та-Кемет или же как враг?
Филомену показалось, что перед ним опять сестра… он почувствовал, что Нитетис догадывается почти обо всем, что он сказал Поликсене. Уж не прослышала ли царица и о Ликандре?
- Я намерен действовать на пользу Элладе, - сказал Филомен прямо. – Ты сама знаешь, госпожа. Если Египет останется другом нам, мы останемся в союзе с вами!
- Прекрасно сказано, философ, - усмехнулась Нитетис.
И Филомену вдруг стало бесконечно жаль ее. Он готов был утешать мнимую дочь Априя, как свою сестру, если бы только можно было вообразить такое поведение с царицей. Но Нитетис не нужны были слова, она превосходно чувствовала его настроение.
- Как Поликсена? – спросила она, глядя в сторону. Лицо Нитетис еще больше осунулось и замкнулось в одинокой гордости.
Филомен низко склонил голову. Он не мог сказать ей правду, но лгать было еще хуже.
- Великая царица, моя сестра… приблизила к себе…
Филомен не отважился продолжать; но слово уже сорвалось.
- Ликандра? – спросила Нитетис, не упускавшая ничего.
- Да, - глухо ответил военачальник.
Он ожидал изумления, гнева, взрыва женских чувств, которые готовился переждать, как гонения Геры. Но Нитетис даже не шевельнулась.
- Я все знаю, - тихо сказала она. – Мой двойник наконец обрел полноту в соединении с мужем!
- Откуда ты знаешь? – воскликнул эллин, чье изумление сменил гнев на осведомленность царицы.
Нитетис, как и следовало ожидать, не ответила. Только сказала:
- Я позову Поликсену во дворец сегодня же. Надеюсь, я не опоздала!
Филомен кивнул: все было ясно.
- Но, госпожа…
Нитетис вскинула руку.
- Я позабочусь о моей подруге, - сказала она. Голос великая царица возвысила совсем немного, но Филомен понял, что речь зашла о предметах, которыми нельзя овладеть силой.
Военачальник фараона наконец пригубил свое вино.
- Царица, не знаешь ли ты, зачем я мог понадобиться Камбису?
Он ожидал каких-нибудь политических намеков, советов – ведь зачем-то Нитетис зазвала его к себе! Но, к его тревоге, египтянка покачала головой.
- Я не знаю, Филомен. Камбис не столько политик, сколько человек чувства… он очень непредсказуем! Ты сказал царю, что азиаты не поняли нас, и что мы вам ближе, чем персы, - вдруг произнесла царица. – Ты прав. Вера в умах наших князей и жрецов давно выродилась в холодный расчет, близкий вашему философскому трезвомыслию. Мы намного более политики, чем персы, а они… еще недавно бывшие неотесанными разбойниками горцы, теперь горящие огнем своего единого бога, и Ахура-Мазда может оказаться ужаснее всех богов, перед которыми склонялись мы! Ты понимаешь меня?
Эллин кивнул.
- И даже когда персы переймут наше тонкое обхождение, если это возможно… внутри они не изменятся. Никогда не говори с азиатом, как говорил бы с египтянином, как бы тот ни рядился! Нам уже тысячи лет известны прямые пути сердца, которые выверены для нас, – их мы называем Маат; а зороастрийцы, хотя и много говорят о добре, воплощенном в едином боге, понимают это добро как только им заблагорассудится. Так что лучше тебе не отворачиваться от нас, экуеша, - холодно улыбнулась царица.
- Я клялся в верности Египту, - сказал Филомен. – И я доказал мою верность!
Нитетис кивнула.
- Если хочешь, можешь сейчас пойти навестить своего мудреца, - неожиданно предложила она. – Пифагор занят в дворцовой библиотеке со своим ученым рабом, они вместе составляют звездные таблицы…
Филомен мотнул головой.
- Нет, госпожа, благодарю тебя.
Нитетис подняла брови, подобные изогнутым черным стрелам.
- Чем же занять тебя, гость? – спросила она с холодной и понимающей усмешкой. – Может быть, хочешь поучиться конному бою у воинов нашего царя? Скоро Камбис устроит состязания всадников в Саисе, ты знаешь об этом?
Филомен снова мотнул головой. Он облизнул губы, быстро осмысливая слова царицы.
- Персы считаются лучшими наездниками в мире, а их коням нет равных! – закончила она.
Филомен откинул назад волосы и задал вопрос, который давно не давал ему покоя.
- К какой же породе принадлежит мой конь, хотел бы я знать?
- К нисейской*, - немедленно ответила Нитетис. – Ты догадался! Скифы, которые не кланяются никому, тоже давно ведут дела с великой Персидой!
***
Когда Поликсена прибыла во дворец, она узнала, что Камбис все еще не удосужился встретиться с ее братом. Камбис словно бы забыл, что придержал ценного пленника!
Ее провели прямо к Нитетис, в собственную спальню царицы; египтянка устремилась навстречу наперснице и обняла ее, прежде чем та успела поклониться и хоть что-нибудь спросить.
Впрочем, Поликсена не хуже брата понимала, насколько трудно ей утаиться во враждебном эллинам - и побежденном городе. Пусть даже ее слуги не раскрывали рта.
- Я все знаю! – воскликнула царица, не дав Поликсене даже начать оправдываться.
Она посмотрела на эллинку, улыбаясь, полная возбуждения и странной радости.
- Я ждала этого от тебя! – воскликнула Нитетис.
Поликсена приоткрыла рот.
- Ждала?..
- Я ведь знаю, что жена без мужа чувствует себя неполной, - сказала египтянка. – И ты захотела отдаться ему, потому что твой спартанец силен, красив и полюбил тебя! Правда?
- Правда, - сказала ошеломленная Поликсена.
Она помолчала и прибавила:
- А еще потому, что этот шаг и этот выбор я сделала сама! Женщинам, а тем паче девушкам редко удается поступать по себе!
- Бедный Ликандр, - рассмеялась Нитетис. – Если бы только он знал, что творится в голове у его царевны!
- Мне кажется, Ликандр догадывается, - серьезно сказала эллинка, не ответив на насмешку. – Может быть, он поумнел и созрел, полюбив меня… любовь обостряет все чувства, как война! И ведь я вправду люблю его!
Нитетис сжала губы.
- Расскажи-ка мне все, мой дорогой друг! Давно это продолжается? Сколько раз?..
Поликсена, покраснев, прервала госпожу жестом и в подробностях рассказала об отношениях с Ликандром. Нитетис кивала, учитывая все; и спросила, когда у подруги были последние крови…
- Я приглашу к тебе Минмеса, пусть осмотрит тебя как следует, - сказала великая царица наконец. – Если ты еще не зачала, мой врач знает надежные средства против беременности! А если зачала, это гораздо хуже.
Она объяснила:
- Нашим врачам известны очистительные яды, но действие их слишком сильно. Вместо очищения они могут принести смерть.
Вдруг Поликсена ощутила негодование.
- А если я хочу родить ребенка?
- Я тебе пока не позволяю, - качнула головой госпожа. – Ты в ответе за многие жизни, не за одну себя!
Поликсена склонила голову, снова напоминая себе, на каком она положении. Долго ли выдержит это Ликандр? Но ведь ей некуда деваться, так же, как брату, который сам отрезал себе все пути к отступлению!
Вечером Нитетис пригласила к себе Филомена, а также собрала в зале приемов небольшой кружок египетских приближенных. Все очень тревожились об отсутствии Камбиса, который был занят чем-то не то во дворце, не то в городе, - приближенные персы молчали как рыбы: азиаты умели отгораживать своих властителей от женщин и от низших гораздо лучше, чем греки и египтяне. Глуша беспокойство, великая царица предложила гостям сыграть в сенет*, древнюю игру, имевшую магический смысл.
- Некогда это было колдовство, пробуждавшее божественные силы, - с улыбкой сказала она. – Теперь только забава!
Правила были простые, и эллины запомнили их быстро. Некогда в сенет в Египте играли все, от царей до мелкопоместных господ: теперь же игра была полузабыта. И несмотря на то, что Поликсена и Филомен думали о египетских богах, они сели за доску с некоторым трепетом.
Царица скоро выиграла у военачальника, а потом и у Поликсены. Это никого не удивило, но у эллинов сердце было не на месте. И так же неуютно ощущала себя победившая Нитетис.
- Помолитесь, - сказала она своим греческим друзьям, отпустив от себя остальных. – Помолитесь тем, в кого верите!
***
Эллины заночевали во дворце, Филомен – как царский пленник, а Поликсена - чтобы поддержать царицу и брата. Ей уже очень не хватало Ликандра, и она жалела, что не взяла своего возлюбленного с собой…
А наутро к ним в ужасе прибежали слуги, шпионившие в покоях Камбиса, между его сановниками и воинами. Верные египтяне повалились в ноги своей царице, как будто она могла спасти их сейчас.
- Царь приказал казнить двенадцать самых знатных персов из своих приближенных, закопать живыми в землю, без всякой причины! Крез, царь Лидии, пытался вступиться за них, и Камбис чуть не убил и его: говорят, слуги его укрыли… не знаем, надолго ли…
- Приказал казнить? – воскликнула Нитетис. Она чуть не схватилась за руку Филомена, стоявшего рядом с нею; эллин же наполовину выдернул из ножен меч, и никто не остановил его.
- Что происходит? – спросил коринфский царевич сквозь зубы.
- Это уже сделано. Их казнили! У перса наступило умопомешательство, - ответил египетский слуга Нитетис, поднявшись на ноги и прямо посмотрев на всех господ. Страх на его лице теперь мешался с яростью угнетенного, который помнил о своей гордости и многовековой избранности своих предков.
- Все знали, что когда-нибудь это случится! Этого сына Кира и среди своих называют сумасшедшим!
Филомен переглянулся с Поликсеной.
- Ну что ж, пока он убивает персов, не так все и худо, - пробормотал военачальник.
* Прославленная азиатская порода лошадей, выводившаяся в Мидии на Нисейской равнине.
* Одна из любимых в Древнем Египте настольных игр, в свое время очень популярная.
========== Глава 40 ==========
Филомен приказал Поликсене немедленно отправляться домой, ей особенно теперь нельзя было подвергать себя опасности. Эллинка очень боялась за любимую госпожу, но Филомен поклялся, что присмотрит за великой царицей. Может быть, прибавил брат, этот приступ безумия царя только нужно переждать, как приступы его болезни, которая иными людьми, в том числе и египтянами, почитается священной.* Военачальник Псамметиха узнал о здоровье царя от самой Нитетис.
Поликсена и царица крепко обнялись на прощанье на глазах у всех; и эллины, и египтяне смотрели на них с уважением и сочувствием. Персов, само собой, поблизости не было. Персы, как можно было понять из обращения Камбиса, - несмотря на невоспитанность многих его придворных, - оказывали женщинам своеобразное уважение, и царица Атосса в отсутствие мужа даже руководила двором: но при этом персиянки проводили с посторонними мужчинами, даже теми, которые подчинялись им, только самое необходимое время. В остальное время к госпожам допускались только близкие родственники и евнухи.
Но, конечно, теперь египтяне были намерены насмерть стоять за свои обычаи – если больше не могут драться, выстоять, подобно пирамидам!
Поликсена в своих закрытых носилках доехала до дому. Едва кивнувэллинам, встретившим ее, хозяйка сразу поднялась в свою комнату и села за ткацкий станок. Но скоро она вынуждена была прерваться, чтобы не испортить работу: руки дрожали, и нити путались.
Поликсена села на кровать и, подобрав ноги, задумалась о своих людях и солдатах Камбиса. Здесь ее воины много времени проводят в праздности: и это неизбежно, пожалуй, не только для нынешнего Египта, но и для всех греческих полисов, кроме Спарты. И прежде, до вторжения азиатов, было так же: ненужные нанимателям наемники пили, играли в кости, посещали египетских танцовщиц и египетские праздники, охотились, ремесленничали и приторговывали по мелочам и буянили от скуки… Правда, теперь воинам побежденных египтян не до торговли, не до женщин и не до праздников, а командование уничтожено. Никто не проводит учений с ее греками – они только сами поддерживают свою силу и дисциплину, по мере возможностей. Как скоро Камбис возобновит учения со своими персами - а со своими греческими наемниками? Как это делается в Персии?
- Великая богиня, Камбис ведь способен сейчас убить Нитетис, а я о чем думаю!.. – воскликнула Поликсена.
Скрипнула дверь, и она, вздрогнув, быстро подняла голову. На пороге показался Ликандр, чья мужественная фигура, как всегда, заняла весь проем. Поликсена улыбнулась.
- Здравствуй, дорогой.
Она не встала ему навстречу, но была счастлива, что можно перед этим мужчиной оставаться такой, как есть; и что им можно больше не скрываться от других обитателей дома и от брата. Как там сейчас брат?..
Поликсена стиснула руки на коленях, и тут же почувствовала, как их накрыли теплые руки возлюбленного. Ликандр опустился перед ней на колени: чтобы заглянуть ей прямо в лицо.
- Что случилось?
Он смотрел на нее так, что солгать было невозможно.
- У Камбиса припадок сумасшествия. Он принялся казнить всех, кто подвернулся под руку… брат отослал меня домой, а сам остался с царицей, - сказала она.
Лаконец удивленно и грозно нахмурился. А Поликсена про себя подумала: а так ли Камбис виноват в том, что творит, и не наслали ли это боги.
- Не думай об этом сейчас, наверное, беда пока минула! – попросила она охранителя. – Мы пока все равно ничего не сможем сделать!
Ликандр кивнул.
Он поднялся и сел с ней рядом, чувствуя, как ей это нужно. Поликсена же ни с того ни с сего подумала - когда начнется ристалище, которое замыслил Камбис: и как скоро египтяне окажутся вовлечены в привычные персам развлечения.
- Ты не скучаешь здесь? – спросила она любовника.
Атлет мотнул головой. Конечно, тому, кто влюблен, не может быть скучно. Но в Спарте Ликандр несравненно больше времени, чем здесь, посвящал бы занятиям, достойным настоящих мужчин, как считали граждане этого маленького, но великого государства. Служа наемником в Египте и мирясь со всеми обстоятельствами, конечно, Ликандр не позволял себе ныть и распускаться - пусть даже был единственным спартанцем в окружении афинян, фиванцев, аргивян и всевозможных полугреков: ионийцев, карийцев, лидийцев… Он даже овладел несколькими ремеслами, до которых его товарищи бы не снизошли, занимаясь исключительно убийством, и весьма искусно ковал, а также резал по кости и дереву…
“Как бы мог ты вернуться? - подумала Поликсена с огромной любовью и жалостью к своему другу. – На какую жизнь я обрекла тебя – а еще прежде обрекла тебя эта страна?”
- Я семь лет служу наемником, - вдруг сказал спартанец. Он редко рассказывал о себе, и Поликсена внимательно посмотрела на него.
- Через год мне исполнится тридцать лет - дома меня только-только посвятили бы в мужчины, - продолжил Ликандр задумчиво и сурово, щуря серые глаза и касаясь своего гладкого подбородка.
Поликсена подумала, что не станет возражать, если он захочет отрастить бороду.
- И что же? – спросила эллинка.
Он обнял ее одной рукой.
- Я теперь думаю вот как, - продолжил Ликандр, мучаясь невысказанными мыслями. – Насколько же больше я видел, чем большинство наших зрелых мужей! И что сталось бы со Спартой, если бы все наши мужчины повидали то, что я?
“То же, что случилось и с Египтом, когда избранный богами народ понял, как велик мир и что они вовсе не избранные”, - с болью подумала Поликсена.
Она положила своему другу голову на плечо.
- Все видят в жизни столько, сколько отмерили им боги, - тихо сказала коринфская царевна. – И в этом промысел бессмертных, иначе и быть не может… Но везде и всегда в чести остаются сила и мужество, а также верность правде! И если твоя правда стала больше той, что известна Спарте, - значит, ты должен следовать тому, что ты узнал! Так поступил бы спартанец, и каждый грек! Ведь столько нас рассеяно по миру в поисках своего удела!
Поликсена подняла голову от плеча любовника: когда их глаза встретились, Ликандр улыбнулся ее словам и кивнул. Сила, мужество и верность в чести вовсе не везде и не всегда, подумала Поликсена. Но, конечно, этот сын Лакедемона ничуть не усомнился в таком ее ответе.
***
Великая царица написала Поликсене из дворца вечером того же дня, уведомив подругу, что все кончилось благополучно. Камбис успокоился и показался египтянам, и, несмотря на беспричинные казни, говорил с нею самой весьма милостиво. Нитетис уже понимала, как следует отвечать своему повелителю в таких случаях и что о нем думать, сообразуясь с персидскими понятиями.
По всей видимости, такие поступки молодого Ахеменида не представлялись персам чем-то ужасным и несовместимым со званием царя: персидский закон позволял государю делать все, что ему угодно. Это оказалось бы благодетельным правлением и счастьем для империи при мудром и справедливом государе, каким был Кир, - если бы только законам Кира позволили укорениться; и превратилось бы жесточайшую тиранию, которая охватила бы ныне всю Азию, при недостойном правителе. Но преданность персов царю и его роду была поистине велика – гораздо больше, чем такого тирана терпели бы греки… Может быть, в этом и состояла сила азиатов…
Царица прибавила, что Камбис в тот же день поговорил и с Филоменом. Царь царей кое-что рассказал своему пленнику о персидских обычаях, что заставило брата Поликсены иначе взглянуть на виденное здесь. Или, может быть, укрепило Филомена в ненависти к персам… Что ж, военачальник Псамметиха был очень умен и умел применяться к обстоятельствам, они обе это знали. Нитетис присутствовала при беседе своего мужа с пленником и могла сказать, что Камбис испытывал к своему храброму и сообразительному врагу расположение, которое она почувствовала с первой их встречи, – и что теперь эта приязнь даже увеличилась.
Но, зная характер Ахеменида, - и азиатскую натуру, - можно было сказать, что эта приязнь способна кончиться когда угодно и чем угодно.
***
Когда Нитетис с Филоменом снова остались наедине, считая только слуг и египетскую стражу, - Камбис позволил это, - великая царица долго присматривалась к задумчивому гостю, а потом неожиданно сказала:
- Я желала бы задать тебе вопрос, который, возможно, тебя оскорбит. Я уже знаю вас, эллинов.
Филомен невесело усмехнулся.
- И ты знаешь меня, и не хотела бы оскорбить, великая царица! Спрашивай обо всем, что тебе угодно!
- Ты совсем не любишь женщин? – спросила египтянка.
Филомен поперхнулся, широко раскрыв темные глаза. Такого он действительно не ожидал.
- Тебе известно, что нет, царица, - ответил он, когда собрался с мыслями. – Я люблю женщин… то есть способен испытывать к ним страсть. Но это чувство недолговечно, как у многих из эллинов. Мы считаем, что длительная страсть между мужчиной и женщиной приносит бедствия и лишения.
- А длительная страсть между мужчинами, стало быть, не приносит, - едко сказала Нитетис.
Увидев, как покраснел собеседник и как страшен стал его взор, она быстро отступила и подняла руки.
- Прости, я не хотела тебя обидеть, только понять!
Филомен успокоился и кивнул.
- Я вижу, госпожа. Но я понимаю, что тебе желательно узнать, и могу ответить: ни к какой из женщин я еще не испытывал длительной привязанности. Ни к нашим, ни к женщинам Та-Кемет!
- А ты хотел бы жениться? – вдруг быстро спросила Нитетис. – Ты ведь поэтому…
Она осеклась. Но военачальник фараона понял.
- Да, поэтому, - жестко ответил Филомен. Теперь он побледнел от боли – от воспоминаний об ушедшем Тимее. – У нас многие поступают так, госпожа, разрывая союз с товарищем ради семьи, когда проходит юность!
Он замолчал, а царица понимающе кивнула.
- Но тебе мало этого… Ты не желаешь жениться только ради тела женщины и потомства, как, по-видимому, поступает большинство эллинов, а ты хотел бы обрести в жене друга!
Бывший пифагореец кивнул: мучаясь этим намерением, которое было так трудно осуществимо.
- Я знаю, какую женщину ты любишь сильно и постоянно, - сказала вдруг Нитетис. – Ты не хотел бы жениться на своей сестре?
Филомен вскочил с места.
- Ты смеешься?.. – вырвалось у него.
Но было непохоже, чтобы Нитетис смеялась.
Филомен, глядя на царицу, вспомнил, что египтяне и персы смотрят на кровосмешение иначе, нежели греки: прежде всего, когда речь о царской семье. Внутри огромной семьи фараона браки между родственниками были в порядке вещей, а новый обычай персов-зороастрийцев узаконивал не только браки между братьями и сестрами, но даже между матерями и сыновьями, что в Египте было так же строжайше запрещено, как и мужеложство! Однако теперь… Кто знает, что сделает на этой земле единый бог персов…
- Ты смеешься надо мной, - повторил Филомен, опять садясь в кресло. Он понял, что Нитетис еще опаснее, чем ему казалось.
- Я не смеюсь, только раздумываю, - возразила великая царица. – Я лишь хотела бы, чтобы ты был счастлив, как и Поликсена! Ведь вас в этих вопросах никто не принуждает!
“Это пока”, - подумал Филомен.
- Я благодарен тебе, царица, но у нас подобное не в обычае, - стараясь хранить спокойствие, ответил он. – И Поликсена, как ты знаешь, уже нашла себе мужа по сердцу.
Нитетис примирительно улыбнулась.
- Прости меня. И прошу тебя не говорить ничего Поликсене: я сейчас рассуждала как египтянка и царская дочь!
Филомен поклонился: конечно, он ничего не скажет.
Когда коринфянин опять появился дома, он сказал, что скоро будут устроены те самые игры конных бойцов, в которых так искусны персы. Царь приглашал их всех, всю его семью с домочадцами и воинами, прибавил Филомен.
- И мне неплохо бы в самом деле поучиться у персов ратному делу, - сказал военачальник.
* Геродот утверждает, что Камбис страдал эпилепсией.
========== Глава 41 ==========
Для состязаний предназначили плац при дворцовых казармах, ныне пустующий: огромную площадку, обнесенную толстыми стенами в несколько человеческих ростов, замощенную камнем и посыпанную песком. На стенах, как и во времена фараонов, стояли стражи-египтяне в полном вооружении – лучники и копейщики в юбках и защитных нагрудниках. Каково этим людям, должно быть, будет смотреть на такое множество врагов у себя под ногами, не в силах что-нибудь сделать! Что это: великая насмешка царя персов или великая предусмотрительность?
Поликсена, услышав о том, где состоится ристалище, ощутила огромное облегчение: она сама не сознавала, как боялась, что Камбис вторгнется со своими лошадьми и сатрапами на землю одного из великих святилищ. Но, конечно, в таком случае египтян пришлось бы пригонять на зрелища силой, и неизвестно, чем бы все это кончилось. Люди Та-Кемет были вовсе не забиты, хотя и могли показаться совершенно покорившимися: но они будут подниматься снова и снова, с упорством каменщиков, восстанавливающих исполинский храм, хотя тот многократно разрушался и погребал строителей под своими глыбами.
Поликсена, как и другие женщины, прибыла на зрелища в закрытых носилках. Она знала, что персы держат женщин взаперти, допуская разве только до домашних развлечений, и укрывают в шатрах, когда берут с собой в походы: хотя персы гораздо чаще греков брали женщин и все свои семьи с собой на войну. И эллинку удивило, что среди зрительниц не одна и не две персиянки: это были наложницы и даже жены, которых сановники и военачальники Камбиса привезли издалека, желая закрепиться здесь. Азиатки всего дичились, как голуби, ничего не видевшие за прутьями своих клеток, или горянки, выросшие за стенами неприступных крепостей. Они осматривали Саис и египтян из-под своих покрывал своими большими черными глазами с высокомерием и жадностью; их ноздри трепетали, а яркие губы были полуоткрыты, точно персиянки насыщались видом города Нейт. Одеты все эти госпожи были в легкие алые, желтые, зеленые шелковые одежды: несмотря на их покрой и длину, не стеснявшие движений. Конечно, сама Поликсена ни за что не надела бы такое платье добровольно, еще и в египетскую жару; но не могла не любоваться красотой золотого узорочья, цветочных и лиственных орнаментов, отделки рукавов и воротов, отягощенных изумрудом, жемчугом, сардониксом. Вот чем занимались персидские жены в своих комнатах дни напролет – простые и знатные, которым равно не приходилось заботиться о хлебе насущном. Земля персов была так изобильна, что и не снилось Коринфу и даже зажатому между пустынями Египту, чье плодородие было искусственно и чьим единственным кормильцем был Нил, – а тем паче такое не снилось бедной, суровой Спарте!
Поликсена бросила взгляд на Ликандра. Казалось, его совсем не трогает роскошь, которую он видит вокруг: спартанец глядел на добро персов, точно на кучу навоза. Долго ли он так продержится?
Хозяйка потянула своего охранителя за алый плащ, и Ликандр, быстро обернувшись, встретил ее взгляд и улыбнулся. Поликсена улыбнулась в ответ. Пусть правда этого воина стала больше той, что известна Спарте, - он ей не изменит.
Брат явился на ристалище в свите великой царицы. Он был в своих обычных бронзовых доспехах, пусть и начищенных до блеска, и в старом египетском белом плаще; разумеется, без шлема, хотя и при мече. Черные жесткие волосы Филомен опять обрезал по-гречески коротко, хотя с бородой не расставался; и выделялся среди разряженных персов не напускною важностью, а подлинным внутренним величием. Хотя, само собой, Филомен пришел без коня, как пленник и зритель.
А на персов стоило посмотреть: Поликсена до сих пор не замечала, сколько среди них гордых, красивых людей. Кони, вычищенные и расчесанные до ушей, с золотыми оголовьями, покрытые алыми попонами с вышитыми на них львами, оленями, хищными птицами; мощные луки за спиной, перевязи мечей, расшитые кружочками меди и золота, панцири самой изощренной ковки и отделки, золоченые, серебреные и вороненые… Плечи у азиатов были уже и сложение не такое мощное, как у эллинов, но на конях всадники держались легко, и видно было, что они сильные, крепкие мужчины.
Поликсена толкнула локтем Ликандра.
- Ну, каковы они тебе кажутся?
Он взглянул на нее со спокойной брезгливостью.
- Я ни за одним из них не пошел бы, даже скажи мне оракул, что в них вся правда богов, - ответил лаконец. – А за твоим братом пошел бы хоть сейчас!
Поликсена перевела взгляд на брата и заметила, что он присматривается к персам совсем не так, как Ликандр: враждебно, но с интересом, отмечая и запоминая каждую черту.
Великого царя и Нитетис Поликсена успокоенно заметила еще раньше: Камбис успел отрастить волосы, но они были все еще короткими, и он немало напоминал ей обликом брата. Еще и потому, что сын Кира, в отличие от своих приближенных, не стал покрывать голову платком или митрой, как следовало царю: это очень бросалось в глаза, но, разумеется, никто не смел и заикнуться о таком нарушении приличий.
После того, как Камбис короновался по египетским обычаям и выходил к персам в облике фараона, - и после того, что он учинил над своими подданными всего неделю назад… Кто знает, так ли незаслуженно…
Нитетис, в отличие от мужа, больше сливалась с другими женщинами: в таком собрании персов великая царица накинула на голову тонкое покрывало, хотя из-под него выглядывала золотая кобра, как зоркая стражница своей госпожи.
Была среди женщин и младшая царица – Роксана выступала в окружении своих служанок с важностью главной жены, гордо оберегая свое чрево. Поликсене вдруг стало жаль ее.
Нет, эта персиянка не победит, что бы ей ни представлялось сейчас, несмотря на свою царскую кровь: слишком сильны ее соперницы. В Персии, быть может, Роксана и могла бы победить… но нет, там властвует Атосса.
Кроме персов, пришло довольно много знатных египтян: и явились даже бритоголовые жрецы в белых платьях. Правда, вид у служителей Нейт и Осириса, чтимого в Саисе, был неизменный – вид хранителей вечности, потревоженных мирской суетой. Впервые за долгое время Поликсена увидела в свите Камбиса Уджагорресента – царский казначей был одет совершенным персом, только без головного убора и без бороды. Он напоминал ловкого и сильного евнуха… какие порою брали власть в Азии: но, разумеется, честолюбие этого человека было совершенно мужским.
Для зрителей были приготовлены скамьи и кресла, расставленные вокруг площадки полукругом: кресла-троны в первом ряду предназначались для царя и царицы. Пробираясь к своему месту вместе с несколькими эллинами, которые должны были сесть сзади, справа и слева, защищая госпожу, Поликсена заметила, как чист песок на плацу: может быть, площадку засыпали свежим… но вернее всего, никто так и не упражнялся на нем до сих пор.
Сев на свою скамью, эллинка закрыла лицо руками: так слепил ее искрящийся под лучами Ра белый песок. Ликандр, занявший место по правую руку, тронул госпожу за колено: испугался, что ей дурно…
- Глаза устали, - сказала Поликсена, посмотрев на него и улыбнувшись. – И плохо видно, - прибавила она, посмотрев поверх голов в высоких персидских уборах и египетских париках. - Хорошо бы построить здесь театр!
Лаконец кивнул, подумав: когда игры будут в разгаре, наверняка зрители повскакивают с мест, напирая и давя друг друга. “Я уведу ее раньше”, - подумал он, переводя взгляд с госпожи на задние ряды и оценивая, как это сделать.
Тут вдруг иониец Анаксарх, сидевший позади хозяйки, похлопал ее по плечу и громко шепнул:
- Гляди! Пифагор!
Поликсена обернулась: самосский философ как раз пробирался между скамьями, в сопровождении нескольких воинов-греков, - поближе к царским креслам, но, разумеется, туда, где сидели другие греки. Мудрец был облачен в белоснежную хламиду, темные кудри и борода тщательно расчесаны, а в волосах тонкий золотой венец: точно некоронованный царь непризнанного государства в государстве… Сам ли Пифагор выбрал себе такое отличие, или ученики настояли? Скорее второе! Хотя как знать!
Поликсена опять взглянула на своего любовника и увидела, что он уже внимательно разглядывает приготовления на площадке: в дальнем конце ее устанавливали мишени, кольца для стрельбы и щиты с нарисованными изображениями дичи.
- Лучше бы просто круги нарисовали, так гораздо нагляднее, - сказал Ликандр. Он вдруг засмеялся. – Не удивлюсь, если персидские цари у себя дома охотятся на такую дичь!
Поликсена фыркнула в руку. Может, так и есть. Хотя, конечно, царь царю рознь и нельзя по нескольким неженкам судить обо всех персах!
И тут громко запели трубы: зрители зашикали друг на друга, призывая к тишине.
Начинались состязания. И начались они с соревнований колесниц: одна, потом вторая и третья ослепительно разукрашенные колесницы выкатили в широкий проход, оставленный для участников. Они были запряжены четверками, и головы коней были украшены плюмажами из алых и белых перьев; в каждой повозке стояли возница и лучник. Поликсена так и вспомнила о знаменитых “косарях” - смертоносных азиатских колесницах с серпами, толпами косивших людей на поле боя.
Сперва колесничие состязались в скорости, пустив коней по кругу: передние зрители, особенно египтяне, стали с криками откидываться назад, несмотря на живое заграждение из персидских воинов, поставленное царем. Но персы правили с такой ловкостью и умением, что для сидящих на скамьях не возникло никакой опасности.
Поликсена взглянула на Ликандра, не в силах сдержать восхищения: серые глаза лаконца были презрительно сощурены.
- У нас тоже проводят колесничие гонки, и мы это делаем лучше! – сказал гоплит. –Никакими ремнями не привязываемся, и гоним по-настоящему! У нас и женщины соревнуются с мужчинами!
Но тут увиденное заставило Ликандра замолчать и даже привстать на месте: лучники начали стрелять по мишеням на полном скаку, причем ни один не промахнулся. Персы били в самое сердце нарисованным львам и косулям.
Сжав губы, лаконец сел обратно.
- Наука трусов! – сказал он.
Конечно, Поликсена знала, что спартанцы больше всего уважают битвы в строю, в фаланге, и поединки пеших бойцов, лицом к лицу, в которых невольно покажешь всю свою силу и отвагу, не надеясь на коня, на расстояние и на дальнобойность лука. Такой же бой превыше всего ценили и другие греки. Но оспаривать искусство персов при всем желании было нельзя.
Потом на арену выехали всадники: сперва они гарцевали, выделывая на своих конях головокружительные трюки, потом стали бросать друг другу на копья драгоценные обручи, подхватывая и перебрасывая наконечниками. Потом начали, разгоняясь, стрелять на полном скаку в кольца и метать дротики в мишени.
Потом опять их сменили колесничие: и теперь даже спартанец не мог упрекнуть их в трусости. Возницы, раззадорив коней, спрыгивали на землю и вскакивали обратно в колесницы.
- Неплохо! – мрачно сказал воин, на чью оценку Поликсена сейчас почти полностью полагалась.
Во время представления зрителям разносили прохладительные напитки, гранатовый сок и воду с лимоном. Этот фрукт привезли сюда персы, и Поликсена его уже пробовала: эллинка нашла, что кислое лучше утоляет жажду. Перед ней остановился персидский мальчик-слуга с подведенными как у девушки глазами и бровями, - должно быть, евнух, несчастный: он предлагал наперснице царицы напиток. Ликандр хотел остеречь госпожу, но Поликсена взяла кубок, и юный перс с поклоном исчез.
Коринфянка сделала глоток, и допила до половины; затем протянула и Ликандру. Увидев, что кубок полупустой, атлет без колебаний осушил его.
От всего не убережешься! И, как бы то ни было, - что ждет возлюбленную, то с радостью примет и он!
А под самый конец ристалища перед зрителями выступил сам Камбис. Поликсена не знала, дозволено ли царю персидскими приличиями такое поведение: но, конечно, царь делал все, что ему угодно. Киров сын красиво прогарцевал перед персами и египтянами на гнедом коне, трижды метко выстрелил в нарисованного льва, уже истыканного стрелами, - Поликсена скоро упустила из виду, куда именно вонзились царские стрелы. Потом Камбис ловко поймал на свое копье два обруча в виде свитой виноградной лозы, - золотой и серебряный, - и, подскакав к женщинам, бросил оба венца на колени Нитетис!
Все ахнули и захлопали: Поликсена била в ладоши так, что заболели руки. А потом наступила тишина: великая царица встала с места. Что она сделает?..
Нитетис недрогнувшими руками возложила золотой венец себе на голову, и сдержанные египтяне закричали от восторга. Греческие воины, поддерживавшие египетскую царицу, буйствовали как на львиной охоте.
А второй обруч… Нитетис, повернувшись к персиянкам, сидевшим позади, на глазах у всего собрания послала серебряную корону Роксане!
Несчастной беременной царице и без того стало дурно при виде почестей, оказываемых сопернице; Нитетис этим знаком внимания добила ее, подобно охотящейся Сехмет, демону египетской пустыни.
- Как жестоко и как мудро, - прошептала Поликсена. – Не зря же Камбис подарил ей две короны! Наверное, перс того и ждал!
Когда пожалованный обруч оказался в руках Роксаны, младшая царица встала, держа его, точно ядовитое животное, с которым не знала, что делать. Ее живот, полускрытый льном и шелком, теперь особенно выставился.
А потом азиатка вдруг с криком зашвырнула подарок на площадку, под ноги конникам и самому царю! Все вскрикнули разом: серебряный обруч упал и погрузился в песок, сразу потерявшись. Лошадь Камбиса фыркнула и отпрянула, а на самого властителя персов было страшно смотреть. Поликсена не выдержала и зажмурилась, прильнув к своему возлюбленному: Ликандр окаменел на месте, глядя на происходящее.
Нитетис села назад в кресло, бледная и торжествующая, - ее незаметно взял за руку Уджагорресент, сидевший позади царицы; служанки Роксаны были почти в обмороке от выходки госпожи. Едва ли Камбис спустит ее так легко, как первую, когда Роксана сломала веер.
Младшая царица рыдала, закрыв лицо руками; служанки окружили ее тесным кольцом, испуганно и неуклюже пытаясь успокоить. Камбис с площадки прожигал взглядом жену, сидя на своем коне подобно статуе.
Потом он резко хлестнул коня плетью и унесся прочь с арены, мимо ошеломленных зрителей. Поликсена почувствовала, как Ликандр сжал ее руку выше локтя.
- Пора уходить, госпожа, - непреклонно сказал спартанец.
========== Глава 42 ==========
- Пора уходить, богиня, - сказал великой царице Уджагорресент.
С десяток конных воинов устремилось следом за Камбисом, и множество пеших: значительная часть солдат Камбиса покинула площадку, но, несмотря на это, оставшиеся чувствовали себя в оцеплении.
Нитетис посмотрела туда, где сидели греки: к ее большому облегчению, Поликсена со своей охраной успела уйти. Пифагор же остался на месте, и сейчас вместе с учениками как раз пробирался к грекам царицы. Египтянка улыбнулась. Она уже не видела Роксаны за спинами и златоткаными одеждами персов, которые окружили несчастную без всякого приказа Кирова сына.
- Посмотрим! – шепотом воскликнула Нитетис. Тронуть Роксану без повеления царя царей, разумеется, его люди и пальцем не посмеют, и даже получив приказ казнить Роксану или заключить под стражу, персы едва ли решатся выполнить такое повеление сразу: она ведь его сестра, царица и мать наследника… Но именно сейчас, о великая матерь, всеприсущая Нейт…
Подав царскому казначею руку, Нитетис позволила поднять себя с кресла. Сдвинув брови, она нашла глазами Филомена, который уже сосредоточенно внимал Пифагору, что-то говорившему своему ученику.
- Ты видишь, к чему это привело! – сказал Пифагор военачальнику с тихим, но страшным для всех учеников негодованием. – Насилие способно порождать лишь насилие, и взаимная ненависть народов только увеличивается!
- А ты, учитель, хочешь примирить то, что по природе своей непримиримо! – возразил Филомен, сложив руки на груди. Теперь ему было что ответить великому философу. – Если мы будем мириться с варварами, они рано или поздно покорят нас себе, и вместо великой Эллады будет великая Персида, которая захватит весь мир! Азиаты всюду побеждают за счет человеческих пороков и страхов, играя на слабостях других народов, неужели ты не видишь?..
- А ты хочешь уже сейчас залить мир кровью! Уничтожая тысячи людей во имя того, что может как случиться, как и не случиться в отдаленном будущем, - печально усмехнулся самосский мудрец. – Правда оружия далеко не единственная, Филомен! Ты совсем забыл о божественной правде?
- О правде наших богов или единого бога персов? – спросил военачальник, не на шутку распаленный спором. Ученик и учитель уже напрочь забыли о том, где находятся и что грозит им самим; пока их не отвлекли другие пифагорейцы и стража царицы Нитетис. Им всем пора было возвращаться во дворец, что бы ни ждало их там.
Великая царица, отвлекшись на Филомена и Пифагора и пытаясь прислушиваться к их прениям, заметила, что Роксану уже увели: младшую царицу, по-видимому, без всякого сопротивления посадили в носилки и увезли. Храбрость и ярость против повелителя мира истощила все ее силы к сопротивлению.
“У Роксаны прекрасный характер, истинно царский. Теперь я вижу, каковы бывают достойные персиянки! - подумала дочь Априя с неожиданным большим сожалением по отношению к противнице. – Жаль, что я так мало узнала ее! Должно быть, Атосса подобна своей сестре по духу, только ей повезло родиться старшей!”
Египтянка пошла прочь в сопровождении греков и персов, оставшихся при ней; некоторое время она опиралась на руку Уджагорресента, но потом под взглядами слуг Камбиса оставила царского казначея и прошла вперед. Они покинули площадку для состязаний, кончившихся так печально, и великая царица села в свои носилки.
Задернув полог, можно было свободно осмыслить положение.
Она как следует обсудит случившееся с Уджагорресентом, но позже. Может быть, поступок Роксаны вовсе ничего не значит… сейчас ничего нельзя сказать.
Нитетис вдруг поняла, что не смогла бы тронуть эту царицу, бороться против нее подлыми способами, излюбленными в Азии: как, возможно, поступила бы сама Роксана. Но если перенять политику персов, это будет означать бескровную победу Азии в Египте, как и в других землях. Великой царице удалось услышать часть беседы Пифагора со своим лучшим учеником, и с тем, что она услышала, дочь Априя была совершенно согласна.
Несколько дней ничего не происходило. Нитетис пыталась вызнать что возможно через своего врача, других осведомителей, но на персидской половине дворца все протекало без изменений.
После первых месяцев брака с Камбисом царь и его главная жена опять стали трапезничать раздельно, сходясь только на больших званых обедах и ужинах, которые были любимы египтянами времени Амасиса, но которые почти совсем прекратились после восстания Псамметиха.
Нитетис знала, что царь нередко приглашает к столу своих военачальников, как и в Персии: и относилась к этому спокойно. Но неожиданная новость, что Камбис порою завтракает с Роксаной, которую не подвергли никакому наказанию за ее неслыханную дерзость, очень неприятно поразила египтянку.
Неужели этот азиат тоже подобен глине и любит подчиняться женщинам, проявляющим твердость? Нитетис знала, что такая склонность имеется даже у самых мужественных мужчин, хотя последние стыдятся ее и скрывают: но совсем избавиться от власти женщины не может никто из них… Камбиса же никак нельзя было отнести к самым мужественным, и его склонность к тиранству походила на женскую: едва ли это было справедливо для его великого отца, но весьма помогало склонить перса на свою сторону. Однако сейчас подобная слабость персидского царя была дочери Априя совсем не на руку!
А потом случилось страшное.
Камбис до смерти избил Роксану, когда за столом сестра и царица сказала то, что ему не понравилось: передавали, что Роксана безрассудно напомнила супругу о плачевном положении Кирова дома, заговорив о восстании и казни Смердиса, брата Камбиса, который остался неотомщенным. “Ты сделал дом Кира нищим”, - сказала персиянка, и супруг и господин повалил ее на пол ударом ноги в живот…
Роксана родила преждевременно, мертвого младенца, - причем невольные свидетели этого клялись, что ребенок получился с ужасными уродствами, и кое-кто передавал друг другу, что дитя родилось вовсе без головы… Разрешившись от бремени, царица умерла от побоев и кровотечения.
Все были потрясены, и даже Нитетис плакала от ужаса и жалости, узнав о такой гибели соперницы. Она приказала позаботиться о достойном погребении для Роксаны, в случае, если Камбис пренебрежет этим сам. Но Камбис после убийства сестры и жены был не в том состоянии, чтобы хладнокровно обдумывать ее похороны.
О мертвой царице позаботились приближенные царя, среди которых были его родственники: персы часто пренебрегали мертвыми телами даже знатных людей, особенно убежденные зороастрийцы, но Роксану и ее ребенка предали земле с почестями. Несомненно, у тех, кто ненавидел царя, теперь появилось еще больше поводов для ненависти: но пока еще она не прорвалась, и, возможно, не прорвется никогда. Персы есть персы!
Камбис долго предавался скорби, а может, гневу по отношению к другим или себе. Не впуская к себе никого, великий владыка целыми днями лежал неподвижно, не вставая, ничего не ел и ни с кем не разговаривал… Потом наконец царь позволил персам позаботиться о себе и вернулся к прежним делам, но египетские приближенные совершенно перестали видеть его.
Нитетис, уединившись с Уджагорресентом, мучилась мыслями о своем будущем и будущем Та-Кемет. Она все еще не забеременела. Конечно, в последние месяцы, пропадая в походах, занимаясь военными сборами и унимая повстанцев, царь разделял с ней ложе гораздо реже, чем вначале. И ее старый опытный врач, Минмес, утверждал, что женщинам нередко приходится подолгу ждать первой беременности, зато потом их плодовитость может так возрасти, что они сами этому не радуются… Но пока Нитетис не дождалась и первого ребенка. Она слышала, что уродец, родившийся у Роксаны, был сыном… Способен ли Камбис производить на свет здоровых детей? А если и Нитетис он наградит сыном – Хором в гнезде, который родится с пороками? По законам Та-Кемет это дитя будет почитаться священным и неприкосновенным – еще даже более, чем царские дети в Персии, ведь Камбис объявлен фараоном и верховным богом! А наследник, имеющий пороки, еще большие, чем у самого Камбиса, может навлечь несчастья на всю страну!
Порою Нитетис жалела, что в ее стране, как в Спарте, не принято избавляться от неудачного потомства: это, конечно, жестокость, но такая ли большая в сравнении с тем, что приходится выносить самим подрастающим калекам и всем тем, на кого падают заботы о них? А новорожденное дитя почти ничего не почувствует, сразу же вернувшись туда, откуда явилось: и, разумеется, не осознает своей смерти, как это произошло бы позже!
Однако, несмотря на здравость подобных рассуждений, ее Поликсена ни за что не позволила бы так поступить со своим ребенком, которого теперь могла зачать только от спартанца, как Нитетис – от перса.
Как судьба сведет их детей - а детей их детей, если обе подруги переживут эту персидскую войну?..
Нитетис, совершенно покинутая мужем, теперь опасалась приглашать любимую эллинку во дворец, но по праву великой царицы несколько раз навестила ее сама. Все в городе, как египтяне, так и персы, конечно, давно уже знали, кого любит Нитетис.
Великая царица спрашивала Поликсену, не хочет ли она заключить со своим спартанцем брачный договор: это была самая законная форма брака в Египте, скреплявшая его гораздо надежнее, чем благословение жрецов. Особенно теперь, когда египтяне столь часто брали себе в жены чужеземок, почитавших иных богов: прежде всего азиаток. Сам Камбис подписывал брачный договор с египетской царицей, а еще прежде так поступали фараоны!
Поликсена отказывалась, говоря, что не имеет права так сковывать своего возлюбленного, которому здесь все чужое, гораздо больше, чем ей.
- Ликандр никогда не бросит меня, но он также никогда не сможет сделаться египтянином! – сказала Поликсена. – Ты ведь знаешь его, и сама все понимаешь!
- Если случится так, что твой друг погибнет, успев сделать тебя матерью, подумай, что ждет вашего ребенка, не говоря о тебе! – предостерегала Нитетис. – Я знаю, что у нас никто не упрекнет тебя, как это сделали бы в Элладе: люди Та-Кемет сторонятся вас и ваших обычаев, как вы сторонитесь наших. Но эллины…
- Мои эллины уже считают нас мужем и женой, - сказала на это Поликсена. – Они тоже все понимают! И если мне суждено вернуться в Грецию, потеряв Ликандра…
Она закусила губу, сдерживая слезы ужаса при такой мысли.
- Если будет так, меня станут считать его вдовой! – твердо закончила Поликсена. – Такова наша честь, особенно честь спартанцев!
- Если ты когда-нибудь к ним попадешь, а тогда обрадуешься ли? – невесело заметила египтянка. – Но, конечно, решать тебе.
Великая царица помолчала, сидя в кресле напротив подруги и покачивая вышитой туфлей с загнутым носком.
- А я ведь хотела подарить тебе землю. Камбис закрепил за мною довольно много земли в Дельте, которой я могу распоряжаться.
Конечно, Поликсена знала это: но она сразу же покачала головой.
- Я очень благодарна тебе, богиня, но не могу. Будь я одна, я бы не отказалась, - покраснев, прибавила эллинка, взяв царицу за руку. – Но теперь, когда со мной Ликандр, землю из нас двоих может получить только он: за службу, за заслуги! Ведь он мужчина и эллин!
- Я понимаю, - сказала египтянка.
Она усмехнулась.
- За службу, говоришь? Чью же кровь отправить его проливать? Можно отправить твоего спартанца в Сирию, еще при Амасисе там были непрерывные войны! Мне кажется, у персов намного больше благородства, чем у сирийцев и других азиатов, - заметила великая царица.
- И теперь, выходит, Ликандру предстоит унимать сирийцев ради порядка в благородной Персиде, - засмеялась Поликсена.
Нитетис пожала плечами.
- Думай, как тебе угодно, филэ. Никто из нас не пророк и не знает будущего. Но прежде всего порядок в Сирии выгоден Та-Кемет!
Поликсена быстро встала с кресла и обняла сидящую госпожу.
- Я бы никогда тебя не покинула, - прошептала она. – Сколько ты для меня сделала! Но только женщины могут принимать от других добро просто так, ради себя самих: мужчинам это нельзя, это их губит!
Нитетис погладила ее по руке, посмотрев на эллинку снизу вверх.
- Стало быть, подождем для спартанца случая отличиться, а ты поговори с ним, как это будет понятно эллину, - заключила она с улыбкой. – Тебя я не оставлю, ты знаешь! Ведь это его не уязвляет?
- Нет, - Поликсена быстро качнула головой. – Ликандр умен! Он понимает, что вы… что ты содержишь нас обоих, и что я всем обязана моей царице, и не могу возгордиться собой чрезмерно, - она покраснела. – Лаконец говорил мне, что у меня своя служба, а у него своя: но просто охранять меня ему скоро будет мало, особенно если он вполне почувствует себя моим мужем!
Великая царица склонила голову.
- Мне все понятно, дорогая.
Она встала с кресла.
- Мне пора. Не провожай, - она остановила подругу жестом. – Не нужно, чтобы мы лишний раз появлялись вместе на улице.
Подруги поцеловались, и Нитетис ушла. Поликсена села обратно, подперев щеки руками.
Эллинка не знала точно, но подозревала, что перед уходом великая царица побеседовала с Ликандром: и если Нитетис взяла со спартанца слово молчать, тот ничего не скажет даже ей.
Через несколько дней стало известно, что в царской семье опять воцарился мир. Теперь некому было встать между Камбисом и его египтянкой.
Спустя небольшое время двор и весь Египет ждало новое потрясение: было объявлено о беременности великой царицы! А следом за таким радостным событием царь персов объявил о намерении вернуться в Мемфис и сделаться настоящим Властителем Обеих Земель. Его воины убили много жителей столицы, и расправлялись с ними бесчеловечным образом, но в действительности причинили не так много разрушений самому городу. Хотя Мемфис и горел, обитель духа Птаха, как и другие города Черной Земли, была построена из камня и очень прочно, на веки вечные, и мало была подвержена ярости зримого божества персов.
========== Глава 43 ==========
Атосса, старшая Кирова дочь, опять целый день не покидала своих комнат в сузском дворце, сидя в полутьме, обложенная подушками: только служанки входили и выходили, нося окровавленные повязки. Льняные бинты стирали и опять употребляли в дело. Даже царице приходилось урезать себя в самом нужном: теперь, когда столько всевозможных припасов шло на нужды ее супруга и его огромного войска. Прежде, чем завоевательная война начинает приносить добро, она всегда требует огромных расходов!
У главной персидской царицы опять кровоточила опухоль на правой груди, которая появилась как раз в дни подготовки похода на Египет, и теперь причиняла ей страдания круглые сутки. Камбис не знал этого, покидая ее, - тогда еще недуг можно было легко скрыть под одеждами: и Атосса полагала, что царя и не стали беспокоить такими новостями. Всем было известно, как легко впадает он в гнев в последнее время, хотя ее муж никогда не отличался тем благородным спокойствием, которое истинные персы ценили в себе наравне с мужеством. А теперь Камбис стал особенно чувствителен к дурным знамениям.
Атосса, расположившись в своей опочивальне и раскрыв отделанный мехом халат и ворот рубашки, украдкой рассматривала свою больную грудь в серебряное зеркало с ручкой, выполненной в виде Хатхор, египетской богини любви и танца. Потом Кирова дочь со стоном уронила зеркало и закрыла лицо руками. Поистине страшное знамение!
Она, Атосса, наверное, умрет, не оставив потомства, как и ее сестра Роксана, которую царь силой увлек с собою в Египет: но это ничтожно в сравнении с тем, что ждет Персию под властью их брата, если Камбис удержится на троне. То, что уже сообщали Атоссе из Черной Земли, было страшно и возмутительно. Камбис предался идолопоклонству – он не только почтил обычаи египтян и оставил им их богов и жрецов, чтобыизбежать излишнего возмущения. Камбис позволил превратить себя в фараона, подойдя под благословение египетских жрецов, самым богомерзким и непристойным образом обнажившись перед всеми варварами и перед всеми ариями и надев уборы, приличествующие египетским царям! Камбис, вновь поддавшись любовной страсти и в угоду египтянам, взял в жены прославившуюся красотой и умом дочь покойного Априя… скорее всего, обманщицу, которая непрестанно лила сладкий яд в его уши: того рода отраву, которую женщины умеют готовить для мужчин.
Атоссе было уже почти безразлично, настоящая это царевна или нет, и царица Персии даже почти не ревновала, зная о красоте египтянки: главное, что Нитетис была язычница, обольстившая их царя и заставившая его возомнить себя верховным египетским богом, что до сих пор было непредставимо для любого из детей Кирова дома. Если Камбис вернется домой, ему никогда уже не быть прежним.
Атосса опять схватила с прикроватного столика зеркало и воззрилась на себя в свете единственного светильника, установленного на позолоченной бронзовой подставке, обвитой золотыми виноградными гроздьями. Молодая царица созданной Киром империи теперь и днем избегала света, и редко глядела в глаза своему отражению.
Она увидела лицо молодой и красивой женщины, которой едва исполнилось двадцать лет… лицо цвета слоновой кости, которым так гордились персиянки, избегавшие солнца, в отличие от бесстыдных египтянок. Эта лилейная красота пленила ее брата настолько, что он ради Атоссы забыл все установления закона… но тот, кто забыл закон единожды, будет делать это снова и снова, во имя чего бы то ни было.
Атосса гневно и страдальчески скривила накрашенные губы, глядя в черные глаза женщины в зеркале. Она не наложница, чтобы превыше всего в себе ценить цвет своей кожи!
Бросив египетское зеркало с египетской демоницей, Атосса с мучительным стоном упала на постель, закрыв лицо руками. Грудь казалась горячей и распухшей, в ней пульсировала кровь, как в женском лоне на пике наслаждения: но эти толчки крови разгоняли по телу боль, предвестники смерти.
Атосса вспомнила, как давно уже не говорила со своими управителями. Конечно, мудрое устройство персидского двора позволяло управителям долгое время обходиться без царя или главной царицы - государям на рассмотрение предлагались только самые важные вопросы, достойные их внимания. Подобным же разумным образом было устроено и египетское государство, несмотря на то, что львиную долю власти и богатства в Египте получали храмы и боги, которым уже давно поступало намного больше добра, чем они давали своим почитателям. Но даже при таком устройстве и при едином боге, который требует только разумного и соразмерного почитания, легко упустить власть… необычайно легко в годы смуты, которая не прекращалась в Персии после смерти Кира. Особенно женщине!
Хотя Атоссу не убьют так, как могут убить мужа и воина, но ее могут просто забыть, заперев в гареме. А ей никак этого нельзя! Если не ради себя, то ради величайшего в мире царства!
Приподнявшись на подушках, царица Персиды хлопнула в ладоши.
Из темноты бесшумно появилась молодая женщина под покрывалом, из-под которого свисали длинные черные косы: до сих пор женщина сидела в углу опочивальни, никак не привлекая к себе внимания. Она поклонилась царице и выпрямилась, с тревогой посмотрев госпоже в лицо: при этом движении блеснули золотые серьги-кольца в ушах и разноцветная вышивка рукавов и горловины платья.
Атосса заметила, куда скользнул взгляд прислужницы, и печально улыбнулась, прикрыв рукой правую грудь: ей с некоторых пор казалось, что опухоль просвечивает сквозь одежду, сколько бы повязок она ни наложила и сколькими бы одеждами ни облеклась.
- Артонида, позови ко мне грека, - сказала царица.
Женщины встретились взглядами, и Атосса в который раз возрадовалась, что царице можно смотреть в лицо, в отличие от царя, поднимать на которого глаза – святотатство. Артонида подошла к ней, мягко ступая войлочными туфлями, и прикоснулась к волосам молодой царицы, которые сейчас были непокрыты и мягкой вороной волной укрывали плечи и грудь.
- Сильно болит, госпожа?
- А как ты думаешь, - Атосса усмехнулась с неожиданной злобой, и любимая служанка невольно вздрогнула; однако рук не отняла, и царица скоро расслабилась и улыбнулась под ее ласковыми прикосновениями.
- Позвать врача сей же час, великая царица? – спросила Артонида, когда Атосса закрыла глаза.
Царица, которая, казалось, задремала, резко приподнялась на ложе и сверкнула на служанку большими подведенными очами.
- Сказано тебе – позови!
Она прекрасно понимала, как смущена этой мыслью Артонида, сама благородная девица и дочь древнего рода. Пригласить в опочивальню царицы чужого мужчину, и не днем – почти ночью; и, к тому же, варвара! Но теперь Атоссу мало стесняли такие соображения. Если не позвать этого мужчину нынче ночью, завтра днем может быть уже поздно – для всех ариев!
Грек, известный своим искусством кротонец по имени Демокед, скоро явился: как и Артонида, обутый в войлочные туфли, чтобы не нарушать покоя госпожи, но одетый по своему варварскому обычаю, за который эти люди так держались. Из-под белой хламиды торчали голые тонкие ноги. К счастью, этого было почти не видно из тех положений, в которых Атосса позволяла врачу осматривать себя; и сейчас, когда царица взирала на него с кровати.
Грек выпрямился после низкого поклона и остался несколько поодаль, не размыкая губ и сложив руки на животе. Эти дикари плохо учились манерам и почтительности, но с некоторыми, кто долгое время прожил при дворе, вполне можно было иметь дело.
- Ты знаешь, почему я позвала тебя, - Атосса заговорила, дав тем самым позволение заговорить и врачу. Тот снова поклонился.
- Мою царицу беспокоит болезнь? – мягко спросил Демокед.
Атосса кивнула и, не тратя больше слов, опять раскрыла халат. Немного помедлив, развязала тесемки ворота и спустила с плеч белую сорочку.
Она невольно покраснела, хотя Демокед осматривал ее и прежде. Атосса знала, что эллины не смущаются наготой друг друга, а мужчины так даже выхваляются своими обнаженными телами; однако даже эллинские женщины вели себя гораздо скромнее мужчин.
Но врач осматривал ее совершенно бесстрастно и, казалось, с неподдельной озабоченностью. Неужели этому чужеземцу небезразлично, что случится с Атоссой и со всем их царством, Ираншахр?..
Позволив больной запахнуть одежду и ополоснув окровавившиеся пальцы в чаше с ароматной водой, которую поднесла Артонида, лекарь посмотрел Атоссе в лицо и произнес:
- Это очень серьезно… я опасаюсь, что…
Атосса усмехнулась.
- Что я умру? Я сама знаю. Ты видел такие случаи?
Эллин поклонился с печальной серьезностью.
- Да, моя царица. Я наблюдал несколько таких случаев, и две женщины умерли на моих глазах, несмотря на все старания.
- Почему они умерли? Ты не мог помочь или не пытался? – воскликнула Атосса. Кровь прилила к ее лицу, кровь стыда и надежды; и кровь опять застучала в опухоли. Атосса стиснула зубы.
Врач поднес руку к темной с проседью бороде.
- Госпожа, к великому несчастью, меня не допустили лечить этих женщин… это было в Персии, в Ираншахр! Я видел их мучения только со стороны, и сделал заключение об их болезни, бессильный помочь! Но одну женщину я вылечил.
Атосса стиснула подушку так, что из нее чуть не полетел гусиный пух. Она вперилась во врача, и грек понял безмолвный приказ продолжать.
- Я вырезал опухоль ножом, и страдалица исцелилась.*
Атосса долгое время не произносила ни слова, и Демокед молчал, подобно воспитанному персу. Наконец царица спросила:
- Но как женщина вытерпела это? Ведь это должно быть… очень больно?
Врач позволил себе слегка улыбнуться.
- Как роды, моя царица. Обычные роды, как тебе известно, женщина переносит хорошо, без чрезмерных мучений, - и это боль, которая терпится во имя большего блага! Я давал моей больной маковое питье, и это сильно притупило ее чувства, - прибавил грек.
Атосса долго рассматривала его.
- Я не верю тебе… что это так легко, - наконец сказала персиянка. – Но поверю, что ты помог той простой женщине. Ты ведь понимаешь, что ждет тебя, если ты ошибешься, когда будешь резать царицу?..
Демокед явственно побледнел, поняв, что ему приказывают и что ему предстоит. Он сам хотел уговорить Атоссу позволить ему удалить опухоль; но теперь…
- Все будет так, как угодно богу, - сказал эллин.
Жена Камбиса улыбнулась, но ничего не ответила на это. Однако врач видел, как она мучается, как ей страшно… и как мужественно царица скрывает свои телесные и душевные муки. Он знал, что на это способны многие женщины, но к Атоссе неожиданно испытал особенное уважение.
- Я сделаю все, что в силах человека, - пообещал Демокед, взяв руку старшей Кировой дочери и поцеловав ее. Это было вопиющим нарушением персидских приличий, особенно – приличий в отношениях со знатными персидскими женами; но сейчас никто из них двоих не обращал на это внимания. Грек и персиянка понимали, чего в действительности хотят и ждут друг от друга.
- Когда лучше будет сделать это? – спросила Атосса.
- Как можно скорее, - прямо ответил лекарь.
Царица кивнула, кусая губы. Ее лечили и заклинаниями, и молитвами, и целебными отварами, и, по совету этого самого грека, - повязками, вымоченными в травяных настоях. Последнее действительно помогло, но ненадолго. И ей делалось все хуже с каждым днем.
- Тогда… завтра, днем, когда будет хорошо видно. Если ты успеешь приготовиться, - проговорила Атосса.
Врач поклонился.
- Слушаю, великая царица. Успокойся, - он вдруг улыбнулся. – Думаю, у тебя все пройдет прекрасно!
Когда врач уже хотел уйти, Атосса неожиданно остановила его.
- А скажи, - произнесла она, теребя локон непокрытых волос, которые, будучи распущены, достигали бедер. – Ты очень изуродовал ту женщину? Она не осталась без груди?..
Только сейчас персиянка осознала такую возможность и похолодела.
- Конечно, остался шрам, - после колебания ответил эллин. – Но он невелик и виден…
- Виден только мужу, - закончила Атосса. – А что сказал муж?..
Видя, с каким напряжением царица смотрит на него, грек коснулся ее руки. От него Атоссе передалась теплая уверенность.
- Не бойся, супруг по-прежнему восхищается грудью своей супруги в темноте опочивальни. Он по-прежнему любит ее, - прибавил грек.
Атосса нахмурилась, но ничего не сказала: тем более, что опытному врачу и придворному и так были понятны все ее сомнения. Она отпустила Демокеда взмахом руки, а потом опять позвала Артониду, чтобы та помогла ей раздеться и совершить омовение перед сном. С тех пор, как ее стала мучить эта болезнь, персиянка даже не могла как следует мыть верхнюю половину тела, чтобы не разбередить кровоточащую опухоль, - моясь в ванне только до пояса, а сверху предоставляя себя обмывать служанкам.
Вот и теперь Артонида с любовью и терпением обмыла ее теплой водой, ароматизированной шалфеем и розмарином, обмакивая в таз тряпицу. Потом заново перевязала госпожу. Надев рубашку, та попросила вина.
Истинные персы были умеренны в винопитии, особенно женщины; но Артонида не сказала ни слова. Ее царице требовалось успокоиться.
Выпив принесенное вино, Атосса легла и накрылась шерстяным покрывалом. Ее знобило, хотя было тепло.
- Завтра, может быть, я умру, Артонида… но надеюсь, что нет.
- Ахура-Мазда не допустит этого, великая царица, - сказала любимая служанка с глубокой убежденностью.
Атосса уже не ответила. Артонида некоторое время смотрела в лицо госпожи: может быть, она уснула, а может, только делала вид, чтобы не уронить себя перед нею, служанкой. Потом Артонида тоже ушла спать. Но еще некоторое время, лежа на своем мягком тюфячке под тонко выделанным синим шерстяным покрывалом, персиянка шепотом молилась за свою царицу.
На другой день, как и было условлено, пришел кротонец со своими страшными ножами: у него был не один нож на такой случай, и он долго присматривался к больной, выбирая, каким орудовать. В горло Атоссе влили маковое питье, и она на самом деле впала в сонное отупение, как и обещал грек. Но все равно ее пришлось крепко держать за руки двоим помощникам эллина – тоже эллинам и, конечно, мужчинам. Женщины просто не удержали бы ее так, чтобы не дать ей биться под ножом этого палача!
Атосса сознавала только бесконечную боль и еще – твердое дерево во рту, ей вставили в рот деревяшку, чтобы помочь сдержать недостойные крики и не позволить прикусить язык. Несмотря на действие сонного зелья, Атосса чуть не перегрызла эту деревяшку.
Потом, когда все закончилось, ей сразу же влили в рот еще сонного напитка: хотя такое количество мака могло убить больного. Но Демокед уже пошел на такой же страшный риск, и теперь уверился, что греческие боги и Ахура-Мазда помогут ему счастливо довершить дело!
Проспав до вечера, Атосса благополучно проснулась. Боль в правой груди, с которой она давно сжилась, теперь стала еще больше: но теперь царица чувствовала неизъяснимое облегчение. Это уже была боль во имя будущего блага, как роды. Как сказал лекарь.
Атосса щедро наградила кротонца золотом, а когда почувствовала в себе силы, призвала спасителя пред свои очи и поблагодарила сама. Грек был очень рад – и как врач, и как слуга Персиды!
Она начала быстро поправляться, несмотря на новости из Египта. Через два дня после удаления опухоли Атосса впервые приняла главного управителя, который уже давно дожидался, когда царица позовет его.
* Эта история подтверждается исследованиями. По другой версии, Атосса страдала маститом, а не опухолью (неизвестно, доброкачественной или раковой). Но произведенная знаменитым греческим врачом Демокедом операция считается одним из первых в истории случаев мастэктомии.
Однако автор допустил сознательную историческую неточность: Геродот утверждает, что кротонец Демокед был приглашен ко двору и у Атоссы появился “нарыв на груди” уже после того, как Камбис погиб и его сестра и главная жена стала женой Дария I, от которого родила Ксеркса I, старшего сына, и еще троих сыновей. Но наиболее существенно то, что Демокед долгое время был в милости у персидских владык, как служа им своим искусством, так и знакомя с греческими обычаями.
========== Глава 44 ==========
Нитетис порою удивлялась, как цари могут вообще на что-нибудь или на кого-нибудь полагаться, - великая царица спрашивала себя: кому мог верить его величество Яхмес Хнумибра, и что решал в действительности этот сын Амона, сияя всем людям Та-Кемет со своего престола.
Фараон решал все – и почти ничего не решал. Сознание божественности царя господствовало над умами и телами всех египтян, даже тех, кто ходил за ним в болезни и каждодневно заботился о самых низменных потребностях фараона; но как человек правитель Та-Кемет мог не больше любого другого. И положение царя было несравненно хуже положения любого из подданных: не воля бога на троне определяла судьбу Египта, но слияние и противоборство множества человеческих сил, которые именно его воля приводила в движение, никогда не ведая, чем это обернется.
Но на загробном суде все добро и все зло, что были сотворены царем при жизни, будут беспристрастно и безжалостно взвешены.
Нитетис уже мало верила своим по-гречески воспитанным разумом, что после смерти боги достанут из спеленутого тела ее иссохшее сердце, чтобы положить его на весы против пера истины*; но в последние месяцы царицу несколько раз посещал тревожный сон: как она переступает порог зала последнего суда… и предстает перед теми страшными звероголовыми судьями, над которыми теперь часто насмехались сами жрецы, им служившие и кормившиеся от щедрот искренне верующих. Простым людям можно быть невеждами – и для них это благо. Но во что верить людям ученым? И что предвещают такие сны для нее, дочери Нейт и дочери Априя, обманувшей многотысячные толпы своих почитателей во имя будущего Египта?..
- Такое бывает со всеми беременными женщинами, великая царица. В эти месяцы женщины приближаются к богам более, чем когда-либо, - говорил ей Минмес. Он улыбнулся: как все врачи Та-Кемет, этот египтянин был немного и жрецом. – А ты столько испытала в последнее время. Молись и сохраняй спокойствие, и это пройдет…
Минмес давал ей успокоительные снадобья, но все равно царица завидовала его безмятежности: женщине никогда не обрести такой способности, слишком много тревог несет женам одна только семейная жизнь, даже когда в семье все благополучно. А Нитетис жить с персидским завоевателем помогало только умение отрешаться от происходящего и вверять себя богине: одно из важнейших умений жрецов.
Нитетис благодарила богиню, что Камбис не только охладел к ней после первых месяцев страсти, но и после происшествия с Роксаной очень боялся повредить ребенку, которого великая царица носила под сердцем. Когда у таких мужчин, как этот царственный перс, страсть переходит в привычку, нежность и желание постоянства, это лучшее, что может быть. Главное было обеспечить свое положение и положение страны до того, как завоеватель сделается равнодушен к Нитетис, – или до того, как ему опять что-нибудь ударит в голову!
Камбис был недостаточно силен духом, чтобы после всего, что он претерпел, опять вступить в открытую борьбу с египтянами: Маат брала над этим азиатом верх, как над всеми чужестранцами, которые приходили в Египет до него. И если Нитетис родит от Ахеменида жизнеспособного сына, ничего лучше нельзя и придумать: хотя еще лучше будет, если Киров сын оставит эту страну, одолеваемый военными или другими нуждами, которых у Камбиса предостаточно, или же умрет, что тоже очень возможно… тогда Нитетис останется правящей царицей при сыне-наследнике, как уже неоднократно случалось в истории Египта.
Люди Та-Кемет устали от войны. Египет не привык долго жить в состоянии войны и не мог так жить, в отличие от греческих городов, которые, наоборот, не могли существовать в мире. И если персы жаждут войн, подобно неуемным грекам, они в конце концов уйдут отсюда!
- Эта страна – как одна огромная гробница, - сказал Филомен своей сестре, когда они вновь увидели Мемфис. Столица Та-Кемет уже успела отстроиться после того, как азиаты разгромили ее, но следы разрушений сразу же бросились в глаза тем, кто помнил Мемфис нетронутым. Однако не это побудило коринфянина сравнить Та-Кемет с гробницей: и Поликсена понимала, что чувствует брат. Филомен приехал сюда как пленник… но не были ли все они пленниками Черной Земли, тысячелетний нерушимый покой которой порою казался страшнее войны?
“Мы все умрем здесь”, - сказал когда-то отец ей и брату.
- Эта страна будет хороша для нас, только если она станет греческой, - сказала Поликсена брату в ответ. – Тогда Египет станет хорош для людей, которые умудрены жизнью и устали от жизни…
- Я еще не настолько стар, - рассмеялся военачальник. Он посмотрел на сестру с улыбкой. Порою понимать, что тебя могут убить когда угодно, бывает очень хорошо.
Теперь Поликсена поселилась во дворце с царицей и братом: потому что старый их кирпичный дом был разрушен. Эллинка долго плакала, увидев руины, - а потом на нее снизошло то же спокойствие, что и на Нитетис: она полностью предала себя в руки богов.
Вскоре после того, как началась ее придворная жизнь и Камбис привык к положению фараона, Поликсена тоже почувствовала себя в тягости. Наверное, женщины беременеют тогда, когда перестают бояться и препоручают себя высшим силам…
Ликандр, который узнал о том, что подруга ждет ребенка, сразу после Нитетис, теперь настаивал на том, чтобы заключить с Поликсеной брак по всем египетским законам.
- Это не свяжет нас против воли! Если мы с тобой не захотим, этот папирус не будет значить для нас ничего! – сказал лаконец. – Но мысль, что ты и наш ребенок, если я погибну…
Он отвел глаза и закончил:
- Я тогда не буду знать покоя в царстве мертвых.
Поликсена внимательно посмотрела на любовника. Греки мало думали о том, что ждет их в обиталище теней, как его ни называть; но для всех эллинов это было мрачное место, о котором ее народ старался не вспоминать лишний раз, – тогда как египтяне заботились о посмертии постоянно. Хотя отважные греки гораздо сильнее египтян стремились туда, откуда никто не возвращался.
И в Аиде не радовался никто, какую бы жизнь ни прожил…
“В чем же божественная правда?” - подумала ученица Пифагора, учившаяся также у египетских жрецов и у персидских мобедов.
- В чем правда и счастье, Ликандр? – спросила коринфская царевна: скорее саму себя, чем своего друга. Но он неожиданно ответил.
- И правда, и счастье в том, чтобы радоваться каждому дню и не бояться смерти.
Поликсена взглянула спартанцу в лицо. Он улыбался. Теперь он выглядел совершенно зрелым мужем, отрастив бороду и немного отпустив вьющиеся темные волосы, которые собирал на затылке шнурком.
Ликандр привлек ее к себе, и она сразу же забыла, о чем думала.
- Ты, твоя любовь… величайшее счастье в моей жизни, - проговорил спартанец со всей серьезностью аоротанатос, коснувшись ее щеки. – Прежде я и не ждал, даже не молил, чтобы ты стала моей! Может быть, и дальше боги предназначили для нас то, чего мы не чаем?
Поликсена улыбнулась с восхищением.
- Ты порою кажешься мне мудрее Пифагора!
- Должно быть, философ никогда не жил так, как привыкли жить спартанские воины, - усмехнулся Ликандр.
Потом он сжал ее руки в своих и опять спросил с волнением, заглядывая возлюбленной в глаза:
- Так ты согласна на письменный договор со мной? Если уж мы не можем найти здесь наших жрецов!
Поликсена кивнула.
- Согласна, милый.
Счастливый любовник прижал ее к груди, целуя и зарываясь лицом в ее волосы; а коринфянка вдруг поняла, почему так долго тянула с этим договором и отказывалась. Это была подлая мысль: а может, и спасительная… Поликсена не желала окончательно связывать себя со Спартой и с этим спартанским воином, хотя не знала мужчины лучше него!
Но теперь ее судьба росла в ее чреве, как судьба Нитетис. Так боги решают за женщин, которые не могут сделать этого сами.
***
Брачное соглашение они заключили в Доме жизни – в том самом, где когда-то проводил уроки Пифагор. Этот храм египетской науки и величайшее древнее хранилище записей о людях Та-Кемет, их рождений, смертей и завещаний, Камбисовы персы оставили нетронутым. Может, потому, что боги Дома жизни не имели лица, которое могло бы вызвать ярость азиатов?..
Поликсена смотрела на то, как невозмутимый писец превращает ее имя и имя Ликандра в ровный ряд иероглифов. Было так странно видеть это: и, вместе с тем, умиротворяюще. Хотя Поликсена знала, что их имена посредством “божественной речи” невозможно записать точно: египетский язык не содержал звука “л”. Поликсене долго было так удивительно слышать, как Нитетис произносит ее имя. А письмо египтян по большей части не передавало гласных.
Закончив работу, писец поднял глаза. Вежливо кашлянув, чиновник привлек внимание людей, которых только что сделал мужем и женой.
- Все готово, госпожа. Да хранят вас Амон, Исида и Хатхор.
Египтянин протягивал папирус Поликсене, а не ее мужу: и это удивило эллинку только на мгновение. Она знала, как много значит в Египте положение жены, госпожи дома мужа и распорядительницы всех дел этого дома.
Улыбнувшись бритоголовому чиновнику, Поликсена внимательно прочитала договор, ведя пальцем по строчкам и шевеля губами. Потом, удовлетворенно кивнув, эллинка достала из своего пояса серебряный дебен, который бросила на стол перед писцом. Египтянин изумился, хотел отказаться от такой высокой платы… потом понял, что за свое соединение эти эллины желают заплатить достойно.
Он поклонился ученой чужеземке, и супруги, взявшись за руки, покинули Дом жизни. Еще прежде, чем эллины вышли на улицу, Поликсена передала брачный договор своему мужу.
Поликсена знала, что скоро этот папирус опять окажется у нее: желает того она или нет. Ведь Ликандру скоро предстоит идти сражаться в Азию с греческим войском и египтянами. Спартанец все знал и был со всем согласен, радуясь каждому дню и не боясь смерти.
Еще в Саисе греческие наемники египтян, подчинявшиеся как царице - Нитетис, а как верховному военачальнику – Уджагорресенту, возобновили свои учения: и Ликандр присоединился к ним. В Мемфисе учения продолжились. Греки Камбиса и греки Уджагорресента теперь делили плац между собой. Как же бессмысленна жестокость человеческих битв, и как неизбежна! Если насмерть сражаются даже боги, которые не могут умереть!
Когда Поликсена и Ликандр вернулись во дворец, их ждала удивительная встреча. У дверей спальни Поликсену поджидал один из пифагорейцев, Агафокл, вернувшийся к учителю из Навкратиса уже после того, как пришел Камбис. Философ поклонился новобрачным, сияя улыбкой.
- Госпожа, идем с нами. Мы все ждем вас и хотим отпраздновать вашу свадьбу!
Поликсена завела за ухо прядь волос.
- А мой брат?..
- Он и устроил это, - улыбаясь, сказал Агафокл: и поманил обоих рукой. – Идемте, все заждались!
Коринфянка до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, какой свободой пользовался ее пленный брат: хотя знала – и Камбис знал, что держит здесь Филомена крепче любых цепей. Она, Поликсена! А ее саму держала Нитетис – и невозможность куда-нибудь уехать!
Пиршество устроили в одном из покоев, предназначавшихся для гостей: комнаты были так велики, что могли бы сойти за залы.
Молодых супругов встретили с шумом и смехом: скрипучая музыка авлосов ударила Поликсене в уши, но теперь вовсе не оскорбила ее слуха. Им обоим налили вина, надели венки, как полагалось свадебным обычаем в Греции. Философы и просто развеселые друзья окружили их пляшущим кольцом, схватившись за руки; и Поликсена хохотала и танцевала вместе со всеми, напрочь забыв об осторожности. Пели хором комосы*, славили Грецию и Ликандра с его женой; и спартанец смеялся так много и беззаботно, как Поликсена никогда еще не видела.
Брата с ними не было – коринфянке сказали, что он придет поздно, если вообще сможет прийти; и, конечно, Поликсена понимала, почему. Хорошо было уже то, что Филомен вообще принял Ликандра и смирился с тем, кому отдает сестру!
Но, однажды вынырнув из толпы поздравителей, Поликсена заметила Филомена у порога: в белом хитоне с нарядной каймой и таком же гиматии, он стоял, сложив руки на груди, и без улыбки глядел на свадьбу. Поликсена растерянно и смущенно улыбнулась брату, и он улыбнулся и кивнул в ответ. Однако ей стало ясно, что к веселью военачальник Псамметиха не присоединится. И даже пьяные товарищи-философы не посмеют тащить его в круг.
Тут Филомена заметили другие, и возникла какая-то общая неловкость – будто нашкодившие дети увидели старшего, перед которым предстояло отвечать.
Поликсена спасла положение. Она громко сказала:
- Друзья, выпьем за то, чтобы эта земля стала греческой!
Все загудели с восторженным одобрением; в руках у невесты опять появился кубок с вином.
Поликсена призывно махнула рукой.
- Брат, иди к нам!
Оказавшись подле нее, Филомен тихо спросил:
- Не много ли ты выпила, сестра?
Он, конечно, тоже давно все знал. Поликсена положила руку на живот под белым гиматием и хитоном: наряд был очень похож на платье брата, только кайма другого цвета и с другим рисунком – меандр, бегущие по краю одежды волны, были синими, а не красными, и более закругленными.
- Я мало пила, правда… но много танцевала и пела с нашими! Ликандр был так счастлив, он почти не умеет веселиться!
Филомен взглянул на Ликандра, который как раз подходил к ним.
Приблизившись, лаконец приобнял жену, глядя в глаза ее брату. Военачальник улыбнулся.
- Я рад за тебя, Ликандр, тебе очень повезло! Впрочем, ты знаешь это сам!
- Да, - сказал Ликандр, не отводя взгляда. Он никогда не был глуп, что бы кто о нем ни думал.
Все трое выпили за здоровье и счастье друг друга. Потом греки скоро разошлись, как будто брат Поликсены им это приказал. Филомен проводил сестру и ее мужа, но только до половины дороги; обняв Поликсену на прощанье, пленник Камбиса ушел к себе.
Молодые супруги вернулись в свою спальню, и Ликандр закрыл дверь.
Он долго смотрел на свою жену без улыбки, не приближаясь к ней и даже не решаясь простереть руки к обретенной мечте.
Потом Поликсена протянула руки к возлюбленному и улыбнулась, и лаконец улыбнулся и шагнул в ее объятия. Для брачной ночи было еще слишком светло, но они об этом и не вспомнили.
* Внутренние органы бальзамировались отдельно, их помещали в канопы, ритуальные сосуды, изображавшие богов-покровителей, при бальзамировании по всем правилам, хотя у египтян существовали и упрощенные процедуры. Сердце же возвращали в тело, поскольку оно считалось вместилищем мыслей и чувств - и должно было быть взвешено на загробном суде и свидетельствовать в пользу мертвого или против него.
* Комос, в одном значении, - ритуальное шествие с пением и музыкой, которое в более поздние времена связывалось с культом Диониса; в другом значении застольная песнь, воспевающая любовь.
========== Глава 45 ==========
- Может быть, я вернусь, когда наш сын уже родится, - сказал Ликандр. Они сидели рядом в темноте, откинув белые простыни.
Супруги нередко говорили о самом сокровенном по ночам, в часы владычества ужаса, изнанки дня, когда сбывается то, что днем немыслимо, - так верили и египтяне, и греки. А им оставалось совсем немного ночей перед тем, как расстаться.
- Сын, говоришь?
Поликсена грустно улыбнулась. Конечно, все мужчины мечтают о сыновьях, на какой бы земле ни родились. Но хочет ли этого она сама?
Девочку Поликсена может оставить себе и воспитывать так, как заблагорассудится: дочь можно было бы растить и в Коринфе, посвященном Афродите, и в блистательных Афинах - городе Девы, сердце Эллады, о котором ученица Пифагора до сих пор втайне жалела. И даже в упадочном Египте девочке можно дать прекрасное воспитание: если царице удастся сохранить на этой земле мир достаточно долго и если количество женщин, подобных ей и Нитетис, увеличится.
Поликсена очень хотела бы остаться с госпожой и вместе с ней воспитывать греческое будущее Та-Кемет. Но если плодом их с Ликандром любви будет мальчик, долг потребует от коринфской царевны отдать его Спарте! Спарте, как ни одному другому полису, нужны сыновья! И Ликандр, если вернется с войны, будет в полном праве требовать этого!
Коринфянка окинула долгим, полным нежности и печали, взглядом великолепную фигуру атлета, посеребренную луной. У него было все еще немного шрамов, но каждым Ликандр мог бы гордиться; и даже отметинами на спине, оставшимися после школы. Сколько жестокости и крови, своей и чужой, нужно, чтобы рождались такие люди, как этот дарованный ей муж!
- Иди сюда, - Поликсена протянула к супругу руки: ей как никогда захотелось приласкать его.
Ликандр с готовностью придвинулся, и Поликсена погрузила пальцы в его темные кудри, поцеловала мощную шею. Ликандр погладил ее по спине, а потом опять отодвинулся, глядя на обнаженную жену с улыбкой: как все гимнофилы-спартанцы*, он был способен подолгу любоваться женщиной, испытывая чувства гораздо более высокие, чем вожделение.
Или на это способны все мужчины, умеющие глубоко любить?
- Ты не чувствуешь, что с тобой поступают несправедливо? - спросила Поликсена, когда их глаза вновь встретились.
Лаконец нахмурился.
- Несправедливо?
Жена кивнула. К горлу неожиданно подкатил комок.
- На смерть тебя посылают люди, которые пальца твоего не стоят!..
Почему-то при этих словах эллинке представился не Камбис, царь царей, Ахеменид, который насаждал по всему миру собственную правду, - а Уджагорресент в его персидских одеждах и с бритым подбородком.
Ликандр улыбнулся.
- Разве не везде жизнь так устроена? Мы уже говорили об этом!
Поликсена отвела глаза.
Конечно, не везде: иначе было в тех обособленных и гордых городах-государствах, которые все еще не зависели от чужого золота…
Муж обнял ее.
- Жизнь очень непроста, и справедливость тоже, - задумчиво сказал он. - Я давно уже не воин Спарты, я продаю свои меч и копье, - и я сам вызвался плыть на помощь к Поликрату, как и мои товарищи! Я давно уже живу здесь в долг, ты это знаешь, и должен расплачиваться… если те, кому я служу, думают обо мне иначе, пусть боги судят их.
Поликсена усмехнулась.
- Так мог бы сказать любой спартанец из тех, кто отправится сражаться с тобой! Но тебе я могу рассказать о политике Египта, сколько сама знаю. Если только великая царица…
Поликсена сдержалась. Бедная отважная Нитетис.
- Как же здесь будет мой брат, - прошептала она то, что мучило ее все время.
Как он уже может здесь! Поликсене чем дальше, тем больше казалось, что Филомен скрытничает: конечно, герой не поступит бесчестно, но….
- Я солдат, - сказал Ликандр, словно читавший ее мысли. - Твой брат - старший над воинами. Ему намного труднее.
Поликсена прослезилась. Ее великодушный Ликандр!
- Иди ко мне, - она обвила супруга руками; его могучее тело с трудом удавалось обнять. Лаконец тут же опустил руку и накрыл ладонью ее живот, словно поставив преграду любви.
- Это не повредит ему?
- До сих пор не вредило… Он так же радуется нашей близости, как я!
Ликандр подхватил ее под плечи и под колени и уложил. Поликсена закрыла глаза, и здоровый жар его тела охватил ее всю; а сила любовника заставила чувствовать себя почти всесильной. Вокруг них неистовствовало море, затопившее египетские пески, и персидские триеры* раскалывались, как скорлупки; и в пенящихся бурунах тонули сотни чернобородых воинов в головных платках и тяжелых бронях.
Они с Ликандром сражались до последнего, и опустились на мокрую гальку в счастливом изнеможении, не чувствуя, как та впивается в тело. Ликандр вдруг заметил, что подруга плачет.
- Что с тобой?
- Ничего… Мне очень хорошо!
Жена поцеловала его солеными губами. Ей уже случалось плакать в такие мгновения.
- Спи, милый, тебе завтра рано подниматься.
Она уснула, ощущая на себе тяжесть его руки; а проснулась одна, как бывало чаще всего. Ликандр жалел будить ее.
А может, по утрам спартанец стыдился смотреть коринфянке в глаза - задушевные разговоры принадлежали ночи, как и все сокровенное между любящими.
***
Выступать войску предстояло через десять дней; но к месту сбора Ликандру надлежало явиться раньше. Поликсена, хотя разумом была давно готова, растерялась, металась, не зная, что дать мужу с собой: хотя, зная его, понимала, что лаконец почти от всего откажется. Меч, щит, копье; небольшой кожаный вещевой мешок, который он привык укладывать сам, - и храбрость, ценнейшее достояние воина. Остальное ему дадут, а нет - тяготы пути он будет делить наравне с товарищами.
У Поликсены опустились руки. Она даже не носила сейчас никакого амулета, в действенность которого верила бы, и который могла бы передарить возлюбленному: по примеру тысяч жен.
- Возьми хотя бы это на память, - решившись, Поликсена извлекла из своей довольно тяжелой шкатулки с драгоценностями одну из своих ониксовых серег на серебряных крючках: первые в ее жизни серьги, подаренные Поликсене братом с первого царского жалованья, полученного после поимки царевны Нитетис. Это была счастливая вещь. Ведь должны быть у нее счастливые вещи - и что же, если не это?
Ликандр взял сережку - посмотрел на переливчато-лунную драгоценность, погладил, сжал ее в кулаке; потом убрал в вещевой мешок, завернув в прочную шелковую тряпицу.
- Не потеряй, - попросила жена.
Ликандр покачал головой.
- И не спутаю, - он вдруг рассмеялся. - Сирийцы таких сережек не носят!
Поликсена засмеялась вместе с мужем. Страсть мужчин Азии украшать себя превосходила даже кичливость египтянок.
- Может быть, тебе…
Она кивнула на шкатулку, оставшуюся открытой, - содержимое ее вспыхивало золотыми и серебряными огоньками и матово блестело разными оттенками моря: самые благородные камни Египта были синими и зелеными. Поликсена чувствовала, что муж оскорбится и откажется; но все же надеялась…
- Нет, - коротко ответил лаконец, и этим было все сказано.
А Поликсена ощутила себя невероятно глупой: нужно было сунуть ему хотя бы один камень украдкой! Кто мог знать, куда занесет ее возлюбленного судьба, и во сколько там будут цениться мужество и верность! Найдя подброшенное в дороге, Ликандр уже не сможет избавиться от драгоценной благостыни!
- Брат, кажется, хотел напутствовать тебя, - сказала коринфянка, уже и не надеясь, что хитрость удастся. - Если ты его найдешь: он сегодня упражняется с персидским сатрапом Аршаком в битве на кривых мечах*. Хочет понять их преимущества.
Поликсена имела все основания сомневаться, что Ликандр, даже сам прослужив восемь лет наемником, пожелает принимать напутствие от человека, берущего уроки у персидских сатрапов. Как и сомневалась, что Филомен захочет говорить с ее мужем.
Но, к ее изумлению, грубейшее лукавство удалось.
- Пойду найду его, - сказал Ликандр и быстро ушел, оставив как щит и копье, - старое, заслуженное оружие, с которого многократно приходилось счищать окись и кровь, - так и свой мешок.
У Поликсены было много времени, чтобы выбрать и рассовать по удачным местам несколько неброских и не самых ценных, но дорогих украшений. Персы таскают на себе намного больше драгоценностей. Может статься, Ликандр и вовсе ничего не найдет!
Ну а если найдет, пусть пеняет на жену. Только бы что-нибудь пригодилось ему там, где жизнь воина стоит намного дешевле его побрякушек! Ликандр, верно, даже не задумывается, как скоро окажется в таких местах, направляясь через пустыню в Сирию!
Мужа не было довольно долго: Поликсена уже всерьез забеспокоилась, но наконец он появился, совершенно спокойный и даже удовлетворенный. Пусть Филомен и не был готов, что его занятия прервут таким образом, он, конечно, нашел, что сказать лаконцу. Брат находился в разговоре с любым.
- Ну, что? - спросила Поликсена.
Ликандр усмехнулся.
- Простились.
Он подошел, и эллины посмотрели друг другу в глаза долгим взглядом.
Как долго его не будет со мной, подумала Поликсена; эта мысль, которую она до сих пор не пускала в сознание, чуть не заставила эллинку разрыдаться в последний миг. Но было никак нельзя.
Ликандр перебросил через плечо свой нетяжелый мешок; Поликсене вдруг показалось, что там брякнуло что-то, не так, как ее сережка, мужнин нож и точильный камень… хотя ведь старалась завернуть получше! Но воин никак не показал, что услышал что-нибудь.
- Жаль все-таки, что ты ничего у меня взял! - сказала коринфянка.
- Я взял твою любовь. Больше мне ничего не нужно, - улыбнулся супруг в свою темную бороду.
Он вполне мог сейчас притворяться лучше, чем она. Кто сказал, что лаконцы не умеют этого, пусть и не слишком приветствуют?
Поликсена только покачала головой. Наклонившись, она обеими руками подала мужу бронзовый шлем с гребнем из белого конского хвоста, дожидавшийся на столе. У брата был похожий, но все же другой; и новее, не такой иззубренный.
Ликандр надел шлем, и нащечники и наносник скрыли пол-лица; по-новому блеснули серые глаза в прорезях. Это и есть истинное лицо спартанца, подумала Поликсена с замиранием в груди.
Она подала мужу копье; щит Поликсене было несподручно поднять, хотя она не прекращала силовых упражнений, и Ликандр подхватил его сам, просунув руку в ремень.
Поликсена отступила на несколько шагов. Она не улыбнулась, посмотрев в лицо, защищенное шлемом от всех нежных чувств.
- Хайре, спартанец! До победы, возвращайся скорее!
Она прибавила:
- Я рожу тебе здорового сына!
Ликандр некоторое время не отвечал, глядя на нее так, точно уже стоял в строю, - неподвижный и исполненный мощи, копье у правой ноги. Потом отсалютовал жене, как царице, гулко ударив копьем в многоугольные мраморные плиты пола, - и, круто повернувшись, быстро вышел.
Когда эхо подкованных сандалий замерло в коридоре, Поликсена, до сих пор не чувствовавшая своего тела, наконец ощутила слабость в коленях. Она допятилась до кресла вовремя, чтобы не упасть. Коринфская царевна опустилась в кресло и закрыла лицо руками.
Нет, она не заплакала и сейчас. Наперсница Априевой дочери несколько раз медленно и глубоко вдохнула и выдохнула, какгоспожа ее учила; потом опустила руки на живот и сцепила их. Нужно будет сегодня повидать и царицу, и брата, - если у них найдется для Поликсены время. У кого-нибудь из них обязательно найдется. И Нитетис она сейчас особенно нужна - как нужна подруга ей самой.
Поликсена придвинула к себе шкатулку и стала приводить в порядок ожерелья и кольца, в которых копалась, выбирая драгоценности для мужа; и вдруг руки ее замерли, и наконец Поликсена расплакалась, будто ослабло что-то в груди, до сих пор напряженной как тетива. Эллинка уже не останавливала себя: зная, что на самом деле это не стыд и не слабость, и даже Гомеровы могучие воины плакали в горе. Иначе у них не выдержало бы сердце.
Когда слезы кончились, стало гораздо легче.
- Я обещаю тебе, что рожу здоровое дитя, - прошептала Поликсена, погладив свой живот. Мысленно следуя за мужем, она уже не зарекалась против дочери.
* Гимнофилы - “любящие наготу”, в противовес гимнофобам; слово “гимн” того же корня, священные песни полагалось исполнять обнаженными.
* Класс боевых кораблей, широко использовавшийся в античности, особенно в греко-персидских войнах, и известный еще ранее того. Триеры получили свое название из-за трех рядов весел; главным оружием такого боевого корабля был таран.
* Кривой меч акинак с древности использовался персами; греческий прямой меч вошел в Персии в обиход только в IV в. до н.э.
========== Глава 46 ==========
Через два месяца Месут-Ра, - его величество, жизнь, здоровье, сила, - вдруг объявил, что возвращается в Саис и передает мемфисский трон наместнику: наместником же, отныне сатрапом Египта, был объявлен никому не известный вавилонянин по имени Арианд. Тот самый, который когда-то учил царевну Нитетис и ее греческую подругу персидскому языку.
А великая царица отныне устранялась от всяких государственных дел: Камбис по причине какого-то никому не известного неудовольствия решил подвергнуть жену заключению в старом саисском дворце, на женской половине, - вместе со старыми наложницами Амасиса и привезенными с собой и надоевшими персиянками, брошенными в гареме подобно изношенному платью, под надзором жирных и обленившихся евнухов. Хотя до сих пор поручать охрану невольниц и женщин высокого положения кастратам у египтян не было принято.
Само по себе это изволение царя царей было не так ужасно: Нитетис прекрасно знала, как скоро самые лучшие женщины надоедают пресыщенным и избалованным мужчинам. Но то, что вместе со своею милостью муж лишил ее всех привилегий царицы… И она догадывалась о причине этого…
- Камбис понял наш обман - мой и Уджагорресента. Может быть, давно, - сказала она любимой подруге, которой, как и раньше, позволялось навещать Нитетис и проводить с нею время. - Но только сейчас мой муж решил покарать меня!
- Отчего же он не устранил от дел царского казначея? - изумилась эллинка.
Нитетис склонилась к ней, зловеще и всезнающе улыбаясь.
- Оттого, филэ, что Уджагорресент мужчина! Мужчины редко делают женщин друзьями себе, но всегда подозревают их в притворстве, - прошептала египтянка. - Азиаты готовы к обману всякий миг… и для них это правило жизни. Но друг другу мужчины прощают ложь намного легче, чем нам!
Помолчав, Нитетис прибавила:
- Кроме того, Камбис не может так просто сместить столь высокого сановника. Даже он научился ценить… порядок в покоренных землях. Не потому, что Камбис вдруг полюбил мой народ, - холодно улыбнулась великая царица, - но себя самое и свой покой наш новый бог очень любит!
- Может быть, потому перс и удалил тебя, - заметила Поликсена. - Ты слишком хорошо его понимаешь и слишком умна!
- Возможно, дорогая, - согласилась Нитетис.
Эллинка опустила взгляд на живот подруги.
- Ты так спокойна. А я как подумаю, что…
- Камбис не будет больше убивать, - сказала Нитетис. - Его и так днем и ночью жгут ненавидящие взгляды! Конечно, можно быть самым ужасным тираном, оставаясь мягким в домашнем кругу… но на мать своего ребенка Камбис руку больше не поднимет.
Она улыбнулась.
- По правде говоря, я даже радуюсь, что больше не вижу его. И что Камбис оставил за себя этого пройдоху Арианда. Конечно, тот будет лгать и воровать все время, как делают все в его распутном городе, - но, по крайней мере, от этого вавилонянина нельзя ждать таких приступов бешенства, как от царя! У Камбиса ведь это от самолюбия, как у всех мужчин, которые чувствуют, что не столь хороши, как их величают!
Эллинка накрутила на руку смоляную косу.
- Но ведь это может быть непоправимо!
Великая царица улыбнулась.
- Непоправимо только одно, дорогая, - смерть.
Она опустила глаза и стала рассматривать кольцо из электрума, которое никогда не снимала. Поликсена знала, что это за кольцо, - она помнила, что Камбис до сих пор не выучился и не счел нужным выучиться читать по-египетски: меднозагорелые пальцы Нитетис гладили иероглифы, составлявшие имя Уджагорресента.
***
До родов Нитетис оставалось всего два месяца, и для нее и в самом деле сейчас ничего не могло быть лучше саисской благодатной тишины, напоенной хвойными ароматами стройных садов богини. А еще лучше было бы удалиться в свое поместье, которого Камбис ее не лишил: по забывчивости, быть может, или по милосердию. Благородным египтянкам обычаем предписывалось во все время беременности наблюдать только прекрасное: чтобы дитя получилось красивым…
Нитетис много времени проводила в храме Нейт, как раньше, и Поликсена сопровождала ее. Эллинка полюбила дом великой матери, предначальный покой, страшивший ее прежде. Когда они попадали внутрь, начинало казаться, что мира за стенами не существует.
- Мне теперь кажется, что я верю в твою богиню больше, чем во всех, кому молилась прежде… Больше, чем во всех наших богинь, - чистосердечно сказала Поликсена царице.
Служительница Нейт улыбнулась.
- Ваши богини прекрасны и телесно мощны. Они существуют затем, чтобы восхищаться их женской статью. А наша матерь богов истинна!
Египтянка, одной рукой поддерживая задрапированный живот, другой показала на невысокую статую в нише, перед которой на жертвенном столике горели благовония в медной чашке. По всему храму было множество изображений Нейт в разных видах, в камне и металле, но Поликсена нечасто задерживала на них взгляд: и из страха… и потому, что ими просто не хотелось любоваться.
- Можешь ли ты назвать Нейт прекрасной? - спросила живая богиня Та-Кемет.
Задумавшись на несколько мгновений, эллинка мотнула головой. Она не считала владычицу Саиса безобразной - просто никогда даже не задумывалась о ее облике!
Нитетис торжествующе улыбнулась.
- Это потому, мой друг, что предпочтения людей разнятся, и представления о красоте тоже - а истина одна! Когда богов много, невольно начинаешь играть ими, а не поклоняться им, - прошептала египтянка, устремив взгляд на изображение Нейт перед собой - почти безликое, напоминающее многих жен Та-Кемет и, вместе с тем, ни одну из них: в высокой круглой и плоской короне Севера, покрывающей, скорее всего, бритую, как у жрицы, голову, с равнодушной улыбкой на полных губах и большими слепыми миндалевидными глазами, которые повторялись в тысячах священных изваяний. Таков был канон священной скульптуры Египта - и множество божественных жен выходили как одна…
Ученица Пифагора была поражена этой такой очевидной мыслью, которая, однако, была осознана ею только теперь. “Не есть ли Нейт женское лицо единого истинного бога, и не потому ли с Камбисом совершались здесь все те вещи, которые изумляли нас?” - подумалось эллинке.
Она посмотрела на царицу. Та уже ушла в молитву, став на колени перед Нейт и склонившись до земли. После того, как они обсуждали Нейт, подобно оценщикам на рынке!
Поликсена тихонько пошла прочь, стараясь не смотреть по сторонам. Она дождется госпожу во дворе храма: там сейчас пусто, потому что в доме Нейт много внутренних дворов и переходов.
После прохладного храмового полумрака, одинакового днем и ночью, Поликсена оказалась в перистой тени кипарисов. Облокотившись на шершавый известняк сплошной стены, эллинка подумала, что так и не попросила Нейт за Ликандра. Соединенная армия выступила уже два месяца назад, за которые могло случиться что угодно. Где он, ее милый?.. Жив ли? Не попал ли в рабство, что хуже смерти?
И еще хуже, чем в Азии, было рабство в Элладе. А спартанцу оказаться в неволе в просвещенных Афинах, с которыми Лакедемон особенно враждовал… Эти два могущественных полиса не спускали друг другу ничего! Нет, Нейт здесь не поможет!
Совершенно неожиданно Поликсена подумала об Аристодеме, белокуром красавце Аристодеме, умнике и преуспевающем купце: об отвергнутом поклоннике, который вставал перед нею на колени и позже упорно добивался своей избранницы, пытаясь выкупить ее у брата в самые отчаянные для Египта дни. Сказал ли Аристодему о ее свадьбе кто-нибудь из философов? Наверняка!
Навкратис, как она слышала, нажился на разорении Египта! Жители греческого города Дельты, населенного выходцами из всех частей Эллады, теперь поставляли нужнейшие товары и египтянам, и томящимся в Египте персам, которые не могли никуда уйти без приказа царя царей - и которым уже давно не хватало ни зерна, ни вина, ни коней, ни оружия, ни рабов!
Поликсена обняла руками свой живот и понадеялась от всей души, что афинянин забыл ее. Что он женился. Хотя чувствовала: нет, не забыл и не женился.
Сильный спартанский ребенок толкнулся внутри, и эллинка поморщилась. Ей оставалось три месяца до родов, и она так и не решила, хочет сына или дочь.
***
Камбис до окончания девятимесячного срока совершенно не виделся с великой царицей, но когда пришло время, Поликсена, неотлучно бывшая при госпоже, узнала, что царь поблизости. В Та-Кемет роды божественных жен проходили при свидетелях, имена которых заносились в списки: и несмотря на всем известную опалу царицы, множество знатных египтян расположились за дверями опочивальни, ожидая исхода не из соображений собственной выгоды, а из чистой преданности. Слуги притащили для придворных ящички с косметикой, игральные доски, кувшины с вином, домашних любимцев, от кошек до обезьянок, - все, чтобы приятно скоротать время; но умы приглашенных были заняты только тем, что происходило в покоях дочери Априя.
Камбис со своими персами расположился поодаль, со всей приличествующей основательностью, - но его посланные то и дело шныряли между египтянами, чтобы не пропустить ничего.
Поликсена, примостившись около родильного стула* госпожи, наблюдала то, что ей самой предстояло пройти всего через месяц. Нитетис, вся мокрая от пота, зажав в зубах деревяшку, держалась стойко - но время от времени испускала стон, которого не могла заглушить. Минмес сидел рядом, но пока ничем не мог помочь - только ждать. В стороне собралась кучка придворных женщин. Одинокий жрец Таурт, имевшей обличье бегемота покровительницы рожениц, о которой в обычные дни никто из египтян и не вспоминал, читал заклинания, держа в протянутой руке курильницу.
Нитетис промокали полотном лоб и шею, Поликсена шептала ободряющие слова, но понимала, что сейчас Нитетис не слышит ее: всецело отдавшись той борьбе, которую всякая женщина ведет с подземным миром в свой час один на один.
Это продлилось два часа - совсем не так страшно, как представлялось до сих пор эллинке, и быстро для первых родов; только под конец, когда царица, повинуясь своему врачу, стала стонать в голос и тужиться, Поликсена испугалась, но разрешилось все очень скоро. Женские стоны смолкли, и раздался детский крик. Здоровый, голосистый ребенок, с черными волосами обоих родителей и обычной краснотой, которая скоро превратится в медный отлив кожи матери!
Мальчик!..
Поликсена сидела теперь у постели роженицы, которая слабо улыбалась ей из подушек, сознавая, что, быть может, для них обеих сейчас переменилось все.
Когда царица приложила малыша к груди, в спальню, пропахшую женским потом и перегоревшими благовониями, вступил Уджагорресент. Его пропустили свободно.
- Восславим Нейт, владычицу всех вещей, - воздев руки, прошептал царский казначей, даже не вспомнив о злосчастной бегемотообразной Таурт. Увидев его счастливое лицо, Поликсена почти простила этому перебежчику, что было прощать.
Опустившись на колени у постели великой царицы, Уджагорресент поцеловал сначала лобик мальчика, потом руку своей повелительницы: все еще красивое и моложавое лицо этого сорокалетнего человека скрыли длинные черные волосы.
Нитетис ласково пожала руку царского казначея: хрустнул в ее пальцах длинный рукав, так обильно расшитый золотом, что не было видно материи.
- Ты молился за меня? Я это чувствовала, - сказала она.
Тут оба подняли глаза, ощутив чужое присутствие; Поликсена невольно отодвинулась к стене вместе со своим табуретом.
У порога столпились персы - знатнейшие длиннобородые мужи, с золотыми цепями и таблицами на груди, чьи ниспадающие до пола шелковые одежды укрывали сапоги, стоившие не дешевле породистой лошади. Один из персов подошел к ложу царицы и, низко поклонившись Нитетис, воззрился на голенького младенца.
А потом отпрянул, будто обжегшись, и быстро вернулся к остальным. Персы заговорили все разом, перебивая друг друга, - а потом так же внезапно замолчали и покинули спальню, с трудом протиснувшись все вместе в широкие двери.
А через небольшое время - Поликсена ждала этого - вошел царь царей.
Камбис приблизился к постели царицы с той кошачьей неуверенностью, которая была свойственна даже рослым и сильным азиатам: а этот перс был весьма рослым и сильным мужчиной. Он был простоволос, волосы у него опять отросли до плеч, глаза были подкрашены; и Поликсена поймала себя на мысли, что Камбис так же хорош собой, как Уджагорресент.
Только тут эллинка заметила, что никто в комнате не пал ниц, все не сводили глаз с перса, - и он даже не обратил внимания на такую непочтительность. Склонившись над сыном, царь долго глядел на него.
Потом он поцеловал ребенка в лоб, долгим поцелуем. А потом, нагнувшись к Нитетис, что-то прошептал ей на ухо, отчего губы египтянки тронула улыбка.
Когда Камбис выпрямлялся, Поликсена увидела в его черных глазах слезы.
Перс быстро вышел.
Еще несколько мгновений в комнате никто не говорил и не двигался - а потом придворные возбужденно заговорили между собой, как недавно персы Камбиса. Царица опять оказалась наедине с собой, как во время схваток - схватки с демонами, у которых вырвала жизнь этого ребенка.
Поликсена, улучив мгновение, спросила шепотом:
- Что он сказал тебе?
Великая царица с нежностью поцеловала дитя, потом улыбнулась подруге, посмотрев на нее запавшими от усталости глазами.
- Он сказал, что теперь я могу просить у него всего, чего только пожелаю.
Поликсена согнулась на своем табурете, стиснув зубы: ее собственный ребенок как раз напомнил о себе. Эллинке стало легче… но совсем немного.
* Египтянки во время родов усаживались на специальный табурет с дыркой, откуда принимали ребенка.
========== Глава 47 ==========
Египетского наследника молодого Ахеменида назвали Яхмес, “рожденный от луны”, - точно так же, как последнего великого фараона Египта. Но греческое искажение имени Яхмеса Хнумибра было настолько на слуху, что даже коренным египтянам порою казалось, что царевича-полуперса зовут иначе. Однако сама мать всегда подчеркивала, что ее сын носит одно имя с Амасисом, славное древнее имя, - если царицу спрашивали об этом. Конечно, помимо собственного имени, Хор в гнезде получил несколько тронных, священных имен, которые выбирались после длительных совещаний с оракулами.
Камбис устранился от участия в наречении сыну имени: с такою же готовностью, с какой короновался по египетскому обряду сам. С него было довольно того, что его первенец… если не считать мертвого сына от Роксаны… здоров, красив и весьма напоминает как отца, так и деда. В свите персидского царя не было тех, кто бы помнил Кира в детстве, - хотя дома, при дворе Атоссы, оставались такие долгожители; но тех, кто помнил молодость Камбисова отца, было достаточно, и эти персы в один голос уверяли повелителя, что египетский царевич, когда вырастет, будет очень похож на деда. Камбис и сам слышал, что дети часто удаются в дедов, а не в отцов.
И уже сейчас старший Киров сын не знал, радоваться ему такой будущности или ревновать. Но пока он окружил свою египетскую царицу нежным вниманием, ни на шаг не отходя от нее и малыша Яхмеса: будто вокруг персидского царя и вокруг обоих его престолов не шли несмолкающие войны.
Нитетис, конечно, воспользовалась обещанием своего повелителя выполнить любую ее просьбу, - но захотела она немногого: чтобы ей было позволено назвать и воспитывать сына в соответствии с обычаями Та-Кемет. Это было только справедливо. Нитетис согласилась покуда остаться с маленьким царевичем в Саисе, и даже рада была растить его под покровительством богини.
Она также отказалась взять кормилицу для Яхмеса, хотя во всех знатных семьях это было правилом, не говоря о царской: исполненный нежности завоеватель и тут уступил жене.
Поликсена не дождалась окончания шумихи по поводу отцовства Камбиса: хотя эллинка чувствовала, что египетский наследник царя царей станет причиной многих раздоров. Великую царицу еще поздравляли, слали ей подарки как со всех концов Черной Земли, так и льстивые подношения из азиатских стран, когда Поликсену в свой черед посадили на родильный стул.
Нитетис, услышав о родах подруги, тут же направила к ней Минмеса. Схватки начались даже преждевременно - недели на две раньше, чем ожидалось: если они с Поликсеной правильно подсчитали дни. Можно было надеяться, что это ложная тревога. Но когда личный врач царицы торопливо вошел в дом коринфянки, он понял, что едва не опоздал.
Ребенок вышел еще скорее, чем у Нитетис. Испуганная Та-Имхотеп только-только успела приготовить воды и чистого полотна, как пришло время сесть у родильного стула и принимать дитя: вероятно, потому, что у ее госпожи были шире бедра и сильнее мышцы ног и живота, чем у Нитетис, хотя великая царица была хорошо развита телесно.
Поликсена тоже родила мальчика.
Та-Имхотеп это было все равно, служанка радовалась, что с хозяйкой и ее ребенком все хорошо, - а для Поликсены появление мальчика могло означать великие трудности в самом близком будущем, как и для Нитетис. Но пока что эллинка была счастлива, отдыхая после родов в постели и любуясь сыном Ликандра. Мальчик был достоин того, чтобы родиться в самом Лакедемоне: крепкие ножки, хваткие сильные ручки, густые темные волосы - волосики маленького спартанца были светлее, чем у матери, и уже вились, как у отца…
Поликсена почувствовала, что глаза жгут слезы. Что только она бы не отдала, чтобы ее муж сейчас вместе с нею радовался сыну, этому самому житейскому и самому великому чуду!
Брат должен был скоро приехать. Филомена давно не было с ней, пленник Камбиса оставался в Мемфисе под надзором доверенных людей Камбиса… не стал ли этот бунтовщик сам таким доверенным человеком персидского царя?
Поликсена после всего, чему была свидетельницей, уже почти не удивилась бы этому. Как уже почти не сочла бы это изменой. В самом деле, кому и чему она и ее брат изменяют, оставаясь в Египте?
Филомен приехал через шесть дней после родов. Поликсена и надеялась, что любимый брат расскажет ей, чем занимался, - и, вместе с тем, сомневалась, хочет ли это слышать. Но объяснения, конечно же, могут подождать!
Когда Та-Имхотеп доложила ей о госте, Поликсена как раз кормила сына - как и великая царица, отказавшись взять кормилицу; тем более, что это была бы египтянка.
Поликсена не в первый и не во второй день придумала маленькому спартанцу имя, но теперь у мальчика оно было. Не посоветовавшись ни с кем, мать назвала сына Никостратом, что значило “победительное воинство”, если не воинство богини победы.
Услышав мужские шаги, которые Поликсена по-прежнему могла отличить от тысяч других, она подняла глаза. Прежде, чем образ брата перед глазами прояснился, сердце сжалось от радости и страха.
Потом Никострат, вдруг перестав сосать, хныкнул и дернул мать сильной ручкой за свисающую косу; Поликсена поспешно склонилась над ребенком, шепча ласковые слова и покачивая его. Сын Ликандра опять жадно присосался к ее груди. Неужели он, еще не научившись поднимать головку и едва открыв глаза, был способен ревновать свою мать?..
Только тут Поликсена заметила, что брат подошел и присел рядом на корточки. Когда она опять взглянула на Филомена, сынишка уже насытился и отвалился от ее груди: серые глазки закрывались.
- Нужно уложить его спать, - сказала Поликсена гостю. Первые приветственные слова!
- Конечно, сестра, - согласился Филомен. По его голосу Поликсена поняла, что брат улыбается; но, вместе с тем, ощутила, что он так же ревнует ее к ребенку, как Никострат ревновал к нему самому.
Когда Поликсена уложила мальчика с помощью египетской няньки, которую все-таки взяла себе в помощь, она наконец смогла как следует рассмотреть брата.
Филомен, конечно, изменился за время разлуки, и весьма. Египетское солнце, казалось, состарило его… хотя, конечно же, состарило: никакие масла не могли уберечь в Черной Земле от солнца тех, кто смолоду вынужден был проводить долгие часы под открытым небом, еще и в тяжком труде. Египетские поселяне, еще не достигнув старости, походили на мумии…
Ах, что же она думает!..
- Как же я скучала! - воскликнула Поликсена. - Где ты…
Она вовремя прикусила язык; или слишком поздно. Брат-герой улыбнулся.
- Позже расскажу, хорошо? - ответил он. - Можно мне умыться и вина?
Хозяйка спохватилась.
- Так ты с дороги!
Она приказала Та-Имхотеп позаботиться о госте. Сама же, пока брат снимал доспехи и умывался, сходила в детскую - посмотрела, как спит сын. Как всякую молодую мать, ее тянуло к нему все время, даже когда не было необходимости.
Вернувшись к брату, Поликсена села в кресло напротив него. Совсем как тогда, когда она в первый раз объяснилась с Филоменом после его пленения… как тогда, когда он приехал сказать ей о сватовстве Аристодема.
Брат тепло смотрел на нее. Как бывало раньше… и, вместе с тем, по-другому.
- Как же я рад, что с тобой все хорошо.
Поликсена, нахмурившись, пожала плечами.
- Что могло случиться? Я здорова…
Филомен покачал черной коротко стриженной головой и, вздохнув, уткнулся лицом в ладони.
- Все что угодно могло случиться…
- Как ты изменился! - воскликнула Поликсена, вдруг осознав это. Никогда раньше брат не говорил с такими недомолвками, с такой осмотрительностью, если не с тайным умыслом… не по-эллински…
Коринфянка сцепила руки на животе, хотя его больше не требовалось оберегать.
- Филомен, - тихо проговорила она, избегая глядеть на брата прямо, - ты пошел на службу к персам?..
Брат выпрямился в кресле, прочистил горло.
- Да. Я сам хотел сказать с порога, но твой сын не дал.
Поликсена прикрыла глаза и долго молчала. Наконец услышала голос брата - мучительно громкий и, казалось, насмешливый.
- Ты теперь назовешь меня изменником?
Поликсена открыла глаза.
- Я назвала бы тебя изменником… если бы знала, чему ты изменил! Но я теперь… - тут коринфянка рассмеялась, - сама не могу ничего утверждать ни о ком из нас! А я ведь догадывалась, что ты так сделаешь, - неожиданно прибавила она.
Брат улыбнулся.
- Помнишь, мы с царицей играли в сенет? Я сейчас ощущаю себя так, будто мы с тобой ее союзные фишки, которые могут как погибнуть, двигаясь по игровому полю, так и победить, выйдя за его край!*
- Нитетис тогда выиграла у нас обоих, - заметила Поликсена.
- Тогда мы были ее противниками, - сказал Филомен. - Но фишки наделены властью, которой нет у тех, кто передвигает их, - властью решать судьбы великих игроков!
Поликсена постучала пальцами по подлокотнику.
- Ты теперь даже мыслишь как человек востока, брат…
- Иначе и нельзя. Но ведь ты еще ничего не знаешь, - серьезно заметил Филомен. - Камбис делает меня сатрапом Ионии! Я буду его наместником в греческом царстве в Азии! Ты понимаешь, что это может значить для нас в дальнейшем?
- То, что тебя убьют там, милый брат, а те, кто помнил тебя героем, оплюют тебя после смерти, - устало прошептала Поликсена.
Глаза Филомена вспыхнули гневом, но он сдержался.
- Люди всегда рады оплевать то, что выше их понимания, - сказал военачальник. - Неужели же ты думаешь, - вдруг с изумлением и недоумением прибавил он, подавшись к сестре, - что я поступил так из трусости или тщеславия?..
Поликсена медленно покачала головой.
- Нет, милый.
Она вдруг раскрыла руки.
- Иди же ко мне! Я даже не обняла тебя!
Филомен порывисто встал и, быстро преодолев расстояние между ними, опустился на ковер и обнял ноги сидящей сестры, прижавшись головой к ее коленям, точно искал утешения у матери. Поликсена со слезами гладила волосы брата, пропуская их между пальцами. Бедный храбрец! Не так ли персы заманивают всех храбрых эллинов - и достаточно умных, чтобы править другими эллинами под эгидой Азии?..
- Нам долго еще не быть игроками, сестра, - прошептал Филомен, не отнимая головы от ее колен. - Но уж лучше сейчас фишками персов будем мы, чем другие народы!
Поликсена поцеловала его макушку.
- Как бы я хотела надеяться, что ты не ошибся.
***
Брату предстояло отправиться в Ионию через два месяца; и там он надеялся вызнать что-нибудь о судьбе союзной армии Уджагорресента. Филомен, а с ним и остальные, уже всерьез опасались, что греков и египтян постигла та же судьба, что персов Камбиса, засыпанных песком или погибших от голода. Некоторое время назад, еще до родов царицы, разведчики, посланные следом за войском, принесли радостные новости: сирийские князьки, отбившиеся было от рук, опять усмирены. Греки победили! Но о судьбе Ликандра это ничего не говорило. А вот теперь…
Филомен все еще оставался у сестры, теперь на правах едва ли не почетного гостя, когда к ним прибыл гость, которого меньше всего можно было ждать. И, вместе с тем, Поликсена всегда ждала его.
Спрыгнув со спины своего золотисто-буланого нисейского коня, Аристодем очень учтиво поприветствовал ее управителя и попросил свидания с хозяйкой. Конечно, он знал, что у Поликсены сейчас брат; но египетские обычаи вовсе не требовали от женщины так считаться с братьями, как эллинские.
Афинянин был приглашен наверх, в комнату, где он застал и сестру, и брата. Поликсена держала на руках сына, о котором Аристодем, конечно, знал. Коринфянка поднялась с кресла навстречу ему, прижимая ребенка Ликандра к груди.
- Афродита, - прошептала хозяйка, впервые за невесть сколько времени призывая богиню своего города. - Что ты тут делаешь?..
Аристодем печально усмехнулся и поклонился обоим. Предчувствие любви, нежное и мучительное предвкушение этого самого сладкого и самого горького дара богов, при виде Поликсены вновь завладело всем его существом.
- Ты права, госпожа, - сказал афинянин. Он откинул назад свои золотые волосы и посмотрел ей прямо в глаза. - Афродита привела меня сюда.
Поликсена набрала воздуху в грудь - может быть, для гневной отповеди. Вспомнив о ребенке, она кивком подозвала свою рабыню-египтянку с мудреным именем, и та поспешно унесла мальчишку.
- Разве не знаешь ты, что я давно жена другого? - спросила хозяйка.
Аристодем краем глаза взглянул на Филомена - его бывший товарищ по школе Пифагора не пропускал ни слова из разговора, хотя и никак не вмешивался, стоя в стороне со сложенными на груди руками.
Не тратя больше слов, Аристодем сунул руку в пояс и достал драгоценность, которую протянул на ладони своей возлюбленной. Он направился к ней, и еще прежде, чем Поликсена смогла разглядеть эту вещицу, она смертельно побледнела. Филомен чуть не бросился к сестре; но, к счастью, за спиной у нее было кресло, в которое и упала несчастная царевна. Аристодем, от души жалея ее, все же не мог оставить места сомнению - он уронил ониксовую серьгу ей на колени.
Поликсена, словно в каком-то бесчувствии, взяла украшение и, близко поднеся к глазам, рассмотрела. Это была памятка, данная Ликандру, несомненно, - даже не нужно было вынимать пару из ларчика, чтобы убедиться: та же форма, похожая на самую простую ракушку, тот же лунный отлив с розовыми полосами внутри.
Коринфянка подняла на гостя совершенно безнадежный взгляд.
- Мой муж убит? Как ты узнал?
Аристодем сел на табурет рядом, не дожидаясь позволения.
- Я расскажу тебе, что я узнал, - мягко произнес он. Провел рукой по лицу: он по-прежнему гладко брился. - О том, что ты подарила на память спартанцу, я узнал от Филомена. Я хорошо помнил эти серьги… они тебе очень шли.
- Ты видел меня в них? Ты же уехал раньше, чем брат подарил их! - быстро сказала царевна.
- Уехал, но с тех пор возвращался. Ты долго носила их, пока жила в Мемфисе, - заметил Аристодем.
Он сделал паузу. Поликсена, не говоря ни слова, впивалась в горевестника глазами.
- И совсем недавно эта драгоценность попалась мне на рынке в Навкратисе, где я все еще живу, хотя много путешествую по делам. Торговец сказал, что купил ее в Тире, в Финикии. Там ее продали ему как амулет, на счастье, - хотя он и видел, что это серьга без пары, многие, особенно мужчины, носят и по одной серьге! Но я не мог больше ничего…
Аристодем осекся при виде лица Поликсены.
- Это все? - глухо спросила она, сжимая зубы.
Афинянин кивнул.
- Да, госпожа. Поверь, я очень соболезную твоему горю…
- Какому горю? - свирепо перебила его Поликсена. - Какое горе в том, что кто-то вытащил мой подарок у Ликандра или подобрал его, когда тот обронил?.. Тысяча случайностей могла быть!..
- Да, - согласился Аристодем.
Видя ее ненавистное выражение, он с печальной улыбкой прибавил:
- Пожелай я солгать, я мог бы сделать это очень ловко… ты сама понимаешь, Поликсена! Но я сказал тебе сейчас только правду! Если бы я не уведомил тебя, - прибавил золотоволосый афинянин, приложив руку к сердцу, - вот тогда я счел бы это низостью!
Поликсена закрыла лицо руками.
- Уйди, - сказала она.
Аристодем бесшумно встал и, поклонившись женщине, которая не видела этого, покинул комнату.
Филомен скоро сел на место отвергнутого жениха. Коснувшись плеча сестры, заставил ее посмотреть на себя.
- Принеси сына, - сказала она.
Филомен вышел и вскоре появился, неся мальчика, - так, точно тот был его собственным сыном. За братом в комнату опять вошел афинянин.
- Какой славный у тебя мальчик… Какой крепыш, - сказал он с искренним восхищением. - Отец мог бы гордиться им!
Поликсена не ответила, вновь устраиваясь в кресле с Никостратом на коленях.
Брат склонился к ней.
- Что намерена ты делать с этим ребенком? Теперь ты вольна решать его судьбу!
Мать подняла голову и взглянула на Филомена так, как недавно глядела на Аристодема.
- Что делать?.. Никострат еще слишком мал, чтобы заводить речь о какой-нибудь школе! Я намерена ждать, пока вернется армия Уджагорресента и с нею мой муж!
Филомен кивнул. Потом посмотрел на Аристодема, и старые товарищи быстро вышли из комнаты.
* Правила сенета (приблизительно известные) заключаются в том, чтобы один из пары игроков, передвигающих фишки по клеткам поля зигзагообразно навстречу друг другу, вывел свои фишки за край. При этом играющим встречаются поля-ловушки (Дом Воды, Дом Красоты), символизирующие препятствия в путешествии по загробному миру, с которым соотносится вся игра.
========== Глава 48 ==========
Давняя мечта Уджагорресента осуществилась. Хотя он не знал - не назвать ли эту мечту теперь похожей на безумие старых жрецов из Иуну*, пытающихся совокупляться с мертвецами?
Уджагорресент был назначен, как когда-то зодчий Сенмут при Хатшепсут, опекуном маленького Яхмеса, сына своей возлюбленной царицы. Но прежде, чем мальчик будет отлучен от женщин гарема и ему понадобится воспитатель, пройдет года три, не меньше. А царский казначей сомневался, что у них есть даже эти три года.
Придворные халдеи и персидские предсказатели, которых за прошедшие полтора года в Та-Кемет развелось не меньше, чем в Персии, пророчили своему царю удачу на долгие годы, а женам его плодоносность; потомству же процветание. Уджагорресент только усмехался степени человеческой трусости и лживости, которые, впрочем, преобладали при любом дворе; но в Персии достигали чрезвычайности.
Удача на долгие годы! Плодоносность жен! Если Камбису вообще суждено вернуться к Атоссе, пустит ли она его опять в свою постель? Слухи о том, что происходит в Египте и о том, что случилось с ее сестрой, конечно, достигли этой персиянки: а в Сузах и Пасаргадах найдется множество тех, кто поддержит царицу в борьбе против брата, пожелай она освободиться от него так же, как сам он от их общего брата Смердиса… Женщины Азии, при таком укладе жизни, как в персидской империи, могут быть страшными врагами - еще более, чем были в свое время царицы Египта.
Понимал ли Кир, какое пагубное наследство оставляет сыну, и что начнется между Ахеменидами после его смерти? Наверняка да: но не мог не стремиться к величию, к званию царя среди царей, - и при Камбисе или при других правителях, Ираншахр достигнет всемирного значения.
Египет прошел все это, и теперь наступил закат Египта - такого, каким многие хенти* знали это государство люди в его блаженной неизменности. Та-Кемет всегда была ограничена своими пустынями и своими богами - это была неизменность, не терпевшая правды широкого окружающего мира и отторгавшая чужое, пока была еще способна ему противостоять. До сих пор! А неизменность Персии гораздо хуже: это неизменность, способная к преобразованиям и к приятию чужого - без того, чтобы это чужое подрыло изнутри ее устои!
Порою царский казначей ужасно жалел, что не родился в Персии. Но матерь богов судила своему слуге родиться в Та-Кемет. Матерь богов не умрет, когда на поклон к ней пойдут вереницы других народов; в отличие от множества прочих покровителей Та-Кемет, чьи имена скоро останутся только в памяти их жрецов, уже теперь захиревших от недостатка содержания.
Что ждет Та-Кемет? Полное преображение - если его страна хочет жить.
Может быть, Уджагорресент дождется того, чтобы персы ушли… своими глазами увидит смерть Камбиса, которая может наступить совсем скоро! Почему бы и нет? Что в Египте, что в Персии - придворные гораздо чаще переживали царей, чем наоборот: особенно царские любимцы. Возможно, в сумятице, что возникнет после смерти великого перса, опекуну царевича Яхмеса удастся устранить вавилонского вора, которого персы посадили на трон Хут-Ка-Птах… но даже если и нет, Уджагорресент вполне еще способен править этой страной долгие годы вместе с Ариандом, как Амасис с Априем.
И у него тогда будет Нитетис.
Уджагорресент знал, что занимает мысли великой царицы более, чем какой-либо другой мужчина, после персидского царя; и брак, который они заключат после ухода Камбиса, конечно, не будет только политическим соглашением… Им будет хорошо друг с другом: так, как Уджагорресент совершенно представлял себе уже сейчас…
Но тут царский казначей спохватывался. Боги завистливы - он усвоил это у эллинов, чьи боги были завистливы до крайности, тогда как боги Та-Кемет гораздо чаще выступали справедливыми судьями человеческих поступков и даже помышлений… именно поэтому жрец Нейт чувствовал, когда следует укрепить свое сердце и сдержать свои похоти.
Уджагорресент обещал Нейт большую жертву, если хотя бы часть войска вернется из Сирии. Очень много людей всегда погибает в таких походах, как бы хорошо они ни были спланированы. С одной стороны, это и лучше, потому что Та-Кемет, вместе с людьми Камбиса, скоро нечем будет кормить столько собственных наемников, и даже сохранность казны, о которой Уджагорресент знал лучше кого-либо другого, положения не спасет. Египетское золото опять обесценилось, несмотря на новый брак Камбиса и его египетского наследника. Следующий год будет голодным, хотя Хапи* поднялся, как всегда.
Быть может, персы сами захотят уйти, поняв, что большего удоя от этой коровы не дождаться, сколько ни грози.
Но нужно, чтобы вернулась назад хотя бы половина войска, - лучше даже греки, чем египтяне!
Уджагорресент знал, конечно, чего ждет от этого похода Нитетис, кроме двоякой пользы для страны, - маленькая страсть великой царицы: и воспитатель дочери Априя молился и за нее тоже.
***
Армия вернулась через полтора месяца - вернулся передовой отряд, частью морем, на вместительных персидских триерах, поступивших в распоряжение египтян вместе с персидскими корабельными командами, а частью через пустыню, на верблюдах и пешком. Вьючные животные и корабли привезли богатую дань. Сирийцы не умели объединяться так, как египтяне и греки, пусть греки пока еще сплочались только в строю: но, несмотря на все разногласия, противники не сумели дать им отпора, и сирийцы опять оказались под пятой Та-Кемет, многие хенти державшей их в покорности.
Следом за передовым отрядом потянулись назад в Египет и остальные: только пешком, у кого хватило сил дойти.
Ликандра не было среди первых воинов и начальников, прибывших с удобствами: Поликсена так и думала. И она ждала, в тоске, в надежде, которая становилась все слабее, - и теперь только тлела, как чадящая лампа бедняка. Сколько лучших эллинов осталось лежать в песке, а сколько досталось на корм рыбам - не считая тех, кто был убит в честном бою или предательски, или попал в плен! А такие истории уже пересказывались во множестве теми, кто вернулся.
Поликсена сама говорила со спартанцами, бывшими среди египетских наемников: она знала, что спартанцы держатся друг друга гораздо сильнее, чем другие греки, хотя и меньше прочих странствуют. Как раз в дни подготовки к походу ее муж нашел себе настоящих товарищей! Но эти воины Лакедемона только удрученно качали головами в ответ на вопросы коринфянки.
- Нет, госпожа, мы ничего не знаем, - говорили они, называя ее так же, как когда-то беззаветно влюбленный атлет. - Ликандр, сын Архелая, был с нами почти до конца и бился храбро. Но на пути назад многое разлучило нас. Многие эллины еще не дошли, и спартанцы тоже!
- Кто последний из вас видел его? - воскликнула Поликсена, в отчаянии переводя взгляд с одного лица на другое. Это были мужественные, чистые, открытые лица - такие же, как у ее мужа. Но лица мужа среди них не было.
- Я видел его в числе последних, - вдруг выступил вперед один из гоплитов, рыжеватый и с голубыми глазами. - Мое имя Неоптолем! Я не был Ликандру другом, но хорошо его помню! Он не раз отличался, и брал с бою хорошую добычу, которую никогда не требовал себе, а оставлял только то, что ему присуждали!
Поликсена обеими руками вцепилась в край липкого пропахшего прокисшим вином стола, разделявшего их. Для разговора со спартанцами она зашла в бедную саисскую пивную, где эти люди, которых никогда не баловала жизнь, праздновали свое возвращение с чужой войны.
- Что случилось с моим мужем? Говори!.. - потребовала коринфянка.
- Во время последнего перехода через пустыню, которая отделяет Азию от Египта, нам понадобилось разделиться, - ответил лаконец по имени Неоптолем. - Еды и воды на всех не хватало, и те, кто первыми двинулись к колодцу, выкопанному на караванном пути, должны были вернуться с водой к остальным! Ликандр оказался среди оставшихся, он был ранен и не мог осилить такой переход!
- Вы их бросили в пустыне? - воскликнула Поликсена, сжав кулаки.
- Не бросили. За ними вернулись, но другие, - сурово возразил лаконец, отбросив рыжие волосы с изрезанного морщинами загорелого лба: морщинки в уголках глаз были белые, от привычки щуриться на свирепом солнце. - И что дальше приключилось с твоим супругом, мне неведомо, госпожа!
Он поклонился нарядной молодой женщине, одетой по-гречески и в египетских драгоценностях.
- Мне очень жаль.
Поликсена, понурившись, вышла из полутемной пивной. Для разговора с другими греками она не решилась бы зайти в такое заведение одна - но спартанцы даже здесь пили мало, и, конечно, никому не позволили бы тронуть эллинку и жену своего соплеменника, попытайся кто-нибудь ее обидеть в отсутствие мужа…
В отсутствие мужа! Поликсена до сих пор не могла осмыслить, что, возможно, потеряла его навек - этого простосердечного, но храброго и умного воина, своего первого возлюбленного и отца своего сына. Лаконца, который тронул ее сердце так, как не сумел больше никто.
Ноеще хуже было сознавать, что, возможно, она до конца жизни не узнает, вдова она или по-прежнему мужняя жена…
Филомен, дожидавшийся сестру снаружи вместе с начальником ее охраны Анаксархом, - светло-рыжим, как спартанец Неоптолем, - все понял, только посмотрев на нее. Подойдя к Поликсене, Филомен коснулся ее локтя, смугло просвечивавшего под покрывалом.
- Идем домой.
На обратном пути, который брат и сестра проделали пешком, они не сказали друг другу ни слова.
Дома Поликсена сразу же уединилась с сыном, и долго занималась им. Филомен не слышал, чтобы сестра плакала, - а он прислушивался… Что ж, он кое-что понял для себя в этой ее свадьбе и любви. Поликсена… поспешила, и Филомен понимал, почему.
Когда царевна опять вышла, ее глаза были красными, но слез Филомен по-прежнему не увидел. Она посмотрела на брата с удивлением.
- Зачем ты здесь меня ждешь?
- Пойдем, нам нужно поговорить, - Филомен жестом пригласил сестру в ее комнату, смежную с детской.
Когда он закрыл дверь, то начал, не дожидаясь, пока Поликсена сядет.
- Я предлагаю тебе ехать со мной в Ионию. Не приказываю, я помню, что ты в воле царицы, - он поднял руку. - Но это может быть для тебя лучшим выходом!
Поликсена обеими руками заправила за уши жесткие волосы, которые выбивались из любой прически.
- Ты так уверен, что Ликандр погиб?..
Несчастная!
- Вовсе не уверен, - сказал Филомен. Он усмехнулся. - Твой муж может сейчас быть прикован к триере или ломать камень для какой-нибудь стены вроде этой.
Эллин кивнул на террасу, откуда были отлично видны стены храма Нейт. Под египетским солнцем и вечно ясным небом эта незыблемость и строгая геометричность огромных сооружений вселяли в жителей города чувство радостной уверенности… и, несомненно, на строительстве храмов, вдохновляющих живых, трудилось множество людей, мечтавших о скорой смерти. Больше ли первых, чем вторых, - и насколько?..
- Думаю, со своей спартанской выносливостью он может протянуть на такой работе лет десять! - сказал Филомен.
Поликсена зажала себе уши.
- Тебе нравится мучить меня?..
Она кусала губы, ее лицо подрагивало, но она так и не заплакала. Филомен понимающе кивнул.
- Тебе больше по нраву мысль, что Ликандр мертв! И так, скорее всего, и есть! Я же говорил, что этот гоплит тебе не пара!
Он прибавил:
- Все же надеюсь, что ты согласишься на предложение афинянина. Аристодем согласен ждать, а значит, истинно любит!
Аристодем уехал от брата и сестры, увезя с собой свой жениховский подарок - малахитовые бусы, с которых все началось…
- Пока же мне просто страшно за тебя и твоего ребенка, если я оставлю тебя здесь с персами! - сказал Филомен.
- Я долго жила здесь без тебя, - возразила сестра.
- Тогда у нас обоих не было выхода. Теперь он появился! И разве тебе не страшно отпускать меня одного? - прибавил брат с неожиданной просительной улыбкой, какой Поликсена никогда не замечала у Филомена прежде.
Она отступила от военачальника и села, не сводя с него глаз.
- Уж не хочешь ли ты взять меня с собой, как Камбис Роксану? - тихо спросила эллинка.
- Ты что! - вырвалось у Филомена с таким негодованием, что у нее похолодело в животе. Поликсена поняла, что не ошиблась… в отношении тайных помыслов брата. Может быть, ее возлюбленный Филомен никогда не сделает ничего, что обесчестит его или сестру… если не считать таким бесчестьем наместничество на земле Камбиса. Но когда она попыталась вообразить будущее брата, Поликсене живо представилось все то, что стряслось с Камбисом после того, как он изменил вере и обычаям предков.
Может быть, такова месть богов или единого бога, кто бы из них ни был истинным, - человека за прегрешения против своего духа и наказывает его собственный дух, как верят египтяне? Может быть, именно в этом египтяне правы?..
- Так ты поедешь со мной? - повторил брат.
Поликсена медленно покачала головой.
- Не могу. Даже если бы хотела - и ты знаешь, почему!
Филомен прекрасно знал все ее доводы, и не хотел вновь их выслушивать. Он только кивнул и, толкнув плечом дверь, быстро вышел, чтобы не потерять достоинства и не сделать что-нибудь непоправимое. Он страдал от отказа Поликсены больше, чем мог бы кому-нибудь показать. Даже самому себе!
- Если бы Аристодем похитил ее, я и то был бы счастливее, чем сейчас! - страстно прошептал коринфский царевич, привалившись к стене.
Он расшиб о стену кулак, потом ударил снова, не думая, что пугает сестру, - и пошел прочь, не чувствуя боли. Филомену впервые в жизни нестерпимо хотелось напиться до бесчувствия. Но он знал, что сдержится железным усилием: как это удавалось ему во всем.
Как говорила ему царица Нитетис? Найти жену-друга?
Может быть, боги помогут ему и в этом, как помогали любимчику Поликрата до сих пор! Филомен не сомневался, что самосский тиран ужасно кончит; готов был и к тому, что его самого ждет горестная участь. Но перед тем…
- Мы еще сыграем! И все это не напрасно, слышишь, учитель? - спросил эллин вслух, остановившись и оглядевшись в пустом коридоре. - Я уже теперь вижу будущее, какого даже ты не можешь вообразить!
Филомен знал, что Ликандр не вернется. Он дожидался, пока подойдет все войско, вместе с сестрой; и Ликандр не пришел, как и многие его товарищи.
Филомен еще уговаривал Поликсену уехать с ним - но отправился в Ионию один.
* Египетское название Гелиополя, древнейшего города культа Ра и так называемой “Великой девятки” богов.
* Хенти - сакральный временной период у египтян, равный ста двадцати годам.
* Египетское название бога Нила и самого Нила.
========== Глава 49 ==========
Ликандр очнулся оттого, что на него обрушился поток воды. Мгновенное воспоминание о перекатах Эврота, о горных водопадах родины нахлынуло на него и тут же покинуло: песок, забившийся в складки его одежды и под доспех, от воды превратился в жидкую грязь, которая тут же разъела наспех перевязанные раны и все царапины и ссадины, о которых воин просто забыл. Спартанец коротко простонал и открыл мутные воспаленные от солнца глаза.
Он приподнялся на локте, озираясь, - в глазах было по-прежнему бело от песка и солнца; но вот Ликандр начал различать вокруг другие шевелящиеся человеческие тела - своих товарищей-воинов, как и он, полузасыпанных песком, которых тоже приводили в чувство.
Лаконец шевельнул пересохшими губами.
- Пить…
- Сейчас.
Ему ответили по-гречески, но выговор был не лаконский; однако Ликандр почти ни на что не обращал внимания, поглощенный одной мыслью о воде. И через несколько мгновений ему в губы ткнулась глиняная чашка; Ликандр жадно проглотил теплую воду с привкусом глины. Глубоко вздохнув, воин проморгался, увидев своих спасителей и своих товарищей гораздо отчетливей.
- Благодарю, - хрипло сказал он.
- Рад, что ты очнулся, - склонившийся над ним человек, похожий на грека, но не воина, улыбнулся, и в его улыбке Ликандру почудилось что-то гнусное. Но, как бы то ни было, именно он спас Ликандру жизнь, когда ушедшие вперед товарищи бросили их умирать.
Ликандр никого не винил - скорее всего, их просто не нашли, заплутав по пути назад от колодца, или сочли мертвыми; или нужно было спасать оставшиеся жизни ценой жизней тех, кто слишком обременил отряд. Ему тоже приходилось бросать умирающих воинов позади, чтобы не отстать от фаланги.
Ликандр вдруг почувствовал, как чужие руки возятся с креплениями его панциря, и попытался оттолкнуть этих людей; но услышал, как тот же грек, который напоил его, сказал:
- Нужно позаботиться о ваших ранах.
Его освободили от панциря и наборного пояса из бронзовых пластин, защищавшего бедра; и Ликандр начал догадываться о смысле всего происходящего, когда почувствовал, что у него отняли меч. Щит и копье он бросил сам еще ранее.
Ликандр резким движением вскочил на ноги, напугав этим работорговцев; но тут же его повело, голова закружилась, и атлет упал на колени. Двое из спасителей засмеялись.
- Береги силы, они тебе понадобятся!
Всего их было, кажется, десятеро, на два десятка воинов; но почти всех их работорговцы уже успели разоружить, и сзади за барханами маячили, по-видимому, вооруженные люди, одетые кочевниками, с верблюдами в поводу. Арабы? Какие-то азиаты?..
Ликандр уже без сопротивления позволил раздеть себя донага: тем более, что его раны и вправду нуждались в перевязке и лечении. Не будь он так изможден этим переходом, лаконец оправился бы от них быстро; но сейчас раны в бок и плечо, которые даже не помешали бы ему драться, отнимали последние силы.
Увидев, как он сложен, его спаситель присвистнул. Хотя работорговцы были приятно удивлены силой и сложением всех воинов.
- Вы спартанцы? - спросил этот неизвестный грек или полугрек Ликандра.
Ликандр не удостоил его ответом. Среди них было четверо или пятеро спартанцев, но этим людям знать, сколько их, было вовсе ни к чему.
С его тела смыли песок, и раны смазали мазью, пахнувшей как та, которой его лечили египтяне. Ликандр теперь упорно молчал, жалея, что нельзя перемолвиться ни словом с товарищами: особенно своими.
- Ты не очень-то любезен, - заметил его спаситель. - Или у вас в Спарте так принято благодарить за избавление от смерти?
Кто-то гоготнул. И сам спросивший усмехнулся, словно бы издевался над аоротанатос, которых многие считали тупыми и потому не ведающими страха; но Ликандр знал, что это спартанское качество всем насмешничающим чужакам внушает страх. Однако воину вдруг показалось, что работорговец, который все время занимался только им, испытывает к нему что-то вроде приязни.
- Что вы собираетесь делать с нами? - впервые задал он вопрос.
- Там поглядим… Ничего хуже того, что с вами делали в Египте, - с неожиданной серьезной злостью ответил его спаситель: эта злость была обращена не на Ликандра. - Ваши хозяева ведь гнали вас на убой во все жаркие места, куда боялись соваться сами! Или скажешь нет, спартанец?
Ликандр прикрыл рукой опять воспалившиеся глаза и подумал о Поликсене и о своем ребенке, который должен был уже родиться. Что думает о нем его жена, догадывается ли, что с ним случилось? Но даже если так, она ничего не сможет сделать. Остается надеяться только на себя самого.
Ему вернули хитон и набедренную повязку - доспехи, разумеется, нет. Ликандр оглядел остальных: им уже связывали руки, соединяя одной длинной веревкой. Тем, кто пытался сопротивляться, приставляли к животу нож или кривой меч; однако всерьез не воспротивился никто, и не только потому, что пытаться спастись в их положении было бесполезно. Боевой дух, который в другое время заставил бы воинов предпочесть смерть рабству, сейчас в них угас.
- Хочешь есть? - неожиданно спросил Ликандра все тот же грек. Он был черноглазый и чем-то напоминал эфиопа - должно быть, киренеянин.
- А остальные? - спросил в ответ Ликандр. Ему было тошно от сознания своего бессилия и своей дальнейшей участи, но сейчас он не мог сосредоточиться ни на чем, кроме настоящего.
- Остальным уже дали, погляди! С тобой дольше всех возимся, красавец! - усмехнулся работорговец: вместе с гадливостью он теперь странным образом вызывал у Ликандра чувство общности и почти расположение, какого гоплит не мог заставить себя ощущать к египтянам за все время, пока служил им.
Ему дали еще воды и несколько сушеных фиг. И, подкрепившись для спартанца почти основательно, несмотря ни на что, Ликандр ощутил, как к нему возвращается бодрость: и вместе с нею злость, необходимая для борьбы. А теперь ему предстоит смертельная схватка. Он прошел уже столько битв, однако такое…
В цепочке пленников он оказался не последним: и это хорошо, смекнул воин. Меньше будет привлекать внимание. Он тайком напряг руки, проверяя крепость узлов; и тут же ощутил на себе взгляд черноглазого киренеянина, который, по-видимому, заправлял в этой шайке. Если этот человек почему-то решил присматривать за Ликандром особо…
Над головами у пленников щелкнул кнут со свинчаткой, но, видимо, больше для острастки: никто не вскрикнул от удара.
- Не бить! Никого не бить! - пронзительно крикнул киренеянин: своим он кричал тоже по-гречески. Ликандр решил, что у него еще будет возможность обдумать все это позже. Пока нужно беречь силы: эти негодяи совершенно правы.
Их погнали вперед, потягивая за общую веревку и пощелкивая кнутами справа и слева, если кто-нибудь начинал валиться; впрочем, в этом почти не было необходимости. Пленные эллины, - а все, кто остался с Ликандром, были эллины, - не сговариваясь, поняли, что возможность спастись может им предоставиться только потом, если они смирятся со своим положением сейчас. И все, кто остался жив и мог сейчас идти, были выносливые люди, - самых слабых так и не удалось пробудить. Ликандр радовался этому: и тому, что мертвые избежали позора, и тому, что работорговцам не пришлось их закалывать или, еще хуже, бросать, слушая их мольбы о пощаде… Это было бы унизительнее некуда.
Вскоре они добрались до того самого колодца, до которого Ликандру с товарищами не хватило мочи дойти без помощи. Сделав остановку, их нынешние хозяева наполнили бурдюки и напоили верблюдов. Пленников тоже оделили водой.
Ликандр подумал - неужели о них так заботятся, чтобы потом приковать к кораблям? Ведь для такой работы нужны просто сильные здоровые мужчины, которых можно найти много где: а смелость и воинские умения в них вовсе необязательны и даже нежелательны. Впрочем, человеческая жадность далеко не всегда расчетлива. А может, и нет: может, эти люди только перекупщики, и теперь рассчитывают продать пленников подороже - тем, кто и решит окончательно их судьбу!
Воин снова подумал о своей жене. Он думал о любимой всегда, когда не изыскивал возможностей к спасению, - и спрашивал себя: лучше ей помнить о нем или забыть, не приносить себя в жертву бесплодной тени их прошлого?.. Только бы вырастила их сына, рассказав ему лучшее, что помнит об отце!
Почему-то теперь Ликандр не сомневался, что Поликсена родила сына: и иногда улыбался этой мысли, когда хозяева не могли видеть его. Немногое, что могло радовать его сейчас, - делать почти счастливым, что бы ни замыслили эти торговцы людьми!
Они шли до ночи: самую сильную жару египетские наемники перележали - как раз тогда Ликандра и покинуло сознание. Хозяева остановились на ночлег.
Как и бывает в пустыне, с заходом солнца резко наступила не только темнота, но и холод. Ликандру, как большинству спартанцев, случалось и зимой ходить раздетым, и холод тогда был несравним с этим; но теперь, после потери крови, он стал мерзнуть. Воин неподвижно сидел в стороне, никак не показывая, что чувствует, - работорговцы зажгли костры, но в одном их свете, в новолуние, Ликандр не мог различить, где сидят его сородичи. Его привязали далеко от других спартанцев: и даже будь это иначе, переговариваться было слишком опасно и бессмысленно. Охранники, до отвращения похожие на персов, расположились вокруг пленных и не спускали с них глаз.
“Сколько они получают за свою службу?” - неожиданно для себя подумал Ликандр. И тут увидел, что кто-то из хозяев направляется в его сторону; повернувшись всем телом к подходившему человеку, он узнал своего спасителя.
Черноглазый киренеянин с примесью негритянской крови присел рядом, улыбаясь почти дружелюбно. На миг Ликандр изумился, как это щупловатый работорговец не боится его, даже связанного; но тут предводитель накинул ему на плечи шерстяной плащ.
Первым порывом Ликандра было сбросить одежду; но он стиснул зубы и остался недвижим. Лаконец чуть было не поблагодарил своего спасителя опять, но удержался и отвернулся. Он плотнее завернулся в плащ - связанные спереди руки позволяли это; и подумал обо всех остальных, кто остался мерзнуть. Ликандр чувствовал, что спаситель не спускает с него глаз.
- Ты борец? - неожиданно спросил его киренеянин.
Ликандр коротко рассмеялся.
- Ты не понял, кто я, когда отобрал мой меч и панцирь? - спросил он.
- Я спрашивал не об этом, - возразил торговец живым товаром. - Тебя ведь, конечно, учили бороться… по всем правилам?
- Да, - ответил лаконец, оглядев своего хозяина с холодным недоумением. И тут же он начал догадываться, к чему тот ведет.
- А твои товарищи? - продолжал допытываться киренеянин. - Они все тоже обучены борьбе, а не только воинскому искусству?
- Я не…
Ликандр чуть было не сказал, что не знает этого, как и не знает, откуда родом большинство из пленников; но прикусил язык. Может быть, для этих эллинов лучше, если работорговцы всех их будут считать спартанцами?..
Впрочем, сметливый киренеянин и сам догадался, что осталось недосказанным. Он кивнул и улыбнулся: блеснули его глаза и очень белые, как у чернокожего, зубы.
- Ты не знаешь, откуда родом остальные и чему учились! Тогда я это скоро сам узнаю.
Ликандру вдруг показалось, что киренеянин подсел к нему в такое время и старается говорить так, чтобы не услышали его подельники. Что ж, немудрено. Когда это такое ремесло объединяло людей?
- Вы хотите… ты намерен заставить нас участвовать в играх? - спросил пленник, вовремя поправившись и понизив голос.
Черноглазый киренеянин широко улыбнулся.
- Да, мой могучий Геракл. Я не преувеличиваю, - тут он сам понизил голос. - Мне нечасто доводилось видеть мужчин с телом такой силы и пропорциональности, как у тебя! Да ты мог бы зарабатывать, вовсе ничего не делая, а только позируя мастерам! Ты знаешь, что именно сейчас у афинских художников ощущается большой недостаток в натуре? Они говорят, что ищут новые каноны!
Ликандр покачал головой. Искусство его никогда не интересовало; и тем паче он был удивлен, что в искусстве сведущи такие люди, как этот. Хотя, конечно, его занимает только прибыль, которую можно извлечь из художества.
Хозяин придвинулся к нему.
- Бороться ты будешь не у меня, - сказал он едва ли не доверительно. - Но я могу предложить тебя такому покупателю, который тебя оценит по достоинству… а меня озолотит! И если ты стоишь столько, сколько я думаю, а у меня глаз наметан… ты можешь со временем сам разбогатеть и даже выкупиться на свободу!
Он чуть было совершенно по-свойски не похлопал пленника по плечу, но что-то во взгляде серых глаз лаконца наконец остановило его. Протянутая рука замерла на полпути, и киренеянин поспешно встал и отступил во мрак, даже несмотря на то, что пленник был связан. Предводитель быстро смешался со своими.
Ликандр прикрыл глаза на несколько мгновений. Клонило в сон, болели все раны и было холодно, несмотря на плащ, - а пуще того донимал голод, о котором спартанец вспомнил только теперь. Конечно, он нередко засыпал и без ужина, но…
Он присмотрелся к товарищам и наконец увидел близко сородича по имени Агий, с которым они уже не раз помогали друг другу. Охранники уже не так внимательно следили за ними: Ликандр встал и, насколько позволяли веревки, подошел и пересел к спартанцу, который был так же силен и крепок, как он сам, хотя и не так внушительно сложен.
- Ты что не спишь? - шепотом спросил его Агий.
- Не спится, - улыбнулся Ликандр. Он движением плеча предложил товарищу закутаться в плащ вместе с ним, и Агий принял предложение с молчаливой благодарностью.
- Вам давали есть? - спросил Ликандр.
- Мне давали, я ел, - Агий достал из-под одежды половину сухой лепешки. - Тебе нет?
Ликандр качнул головой; и с такой же безмолвной благодарностью принял кусок лепешки у Агия.
- А о чем начальник сейчас говорил с тобой? - спросил вдруг Агий: Ликандр увидел, что друг едва скрывает нетерпение.
Ликандр подумал некоторое время - и пересказал Агию весь разговор.
Тот долго молчал, не то подавленный, не то изумленный сверх меры.
Наконец сказал, вздохнув:
- Мне такого не предложат.
Ликандр на несколько мгновений потерял дар речи. Потом спросил:
- Почему не предложат? И почему ты думаешь… что я соглашусь?
Агий коротко взглянул на него.
- Ты же хочешь увидеть жену и ребенка? И глупо будет, - неожиданно зло сказал второй спартанец, - если мы сгинем вот так! Очень глупо!
Ликандр рассмеялся.
- Ты прав, дружище, глупо.
Они осмотрелись: все костры погасли, кроме одного сторожевого. Ликандр взглянул на Агия.
- Давай-ка спать!
Друг кивнул, и спартанцы быстро легли, устроившись под общим плащом и согревая один другого своими телами. Они скоро уснули.
Караван рабов шел еще два дня. И в каждый из этих дней предводитель по нескольку раз улучал время подойти к Ликандру и осведомиться о его состоянии; Ликандр, прекрасно понимая, что от этого человека зависит судьба всех пленников, заставил себя отвечать ему несколько любезнее, чем вначале, хотя так же немногословно.
На третий день они увидели море и два корабля, привязанных у причала. Две триеры, на палубах которых, вне всяких сомнений, приказов киренеянина дожидались персы!
У Ликандра не было времени изумляться. Его вместе с товарищами заставили подняться на один из кораблей и согнали в трюм; перед тем им поодиночке освободили руки. Ликандр с удивлением смотрел на багровые отметины: он и не заметил, что за дорогу стер запястья почти до мяса!
Хотя это заживет, как уже почти зажили раны. Киренеянин был очень доволен.
Ликандр устроился на гнилой соломе рядом с Агием. Он услышал, как застонали на нижних палубах гребцы, на спины которых обрушились кнуты. Он, Ликандр, тоже очень легко может оказаться вот так прикован к скамье - и тогда его действительно ничто не спасет…
Спартанцы прижались друг к другу, отдыхая, пока была такая возможность. Весла справа и слева размеренно вспенивали воду; море, качая боевое и рабовладельческое судно, словно колыбель, мощно увлекало их вперед. Кажется, Ликандр уже знал, куда.
========== Глава 50 ==========
Аристодем так и не женился, хотя его окружало множество прекрасных женщин разных народностей; афинянин был по-прежнему хорош собой, хотя более воинственным грекам и персам, не сбривавшим бород с юности, его наружность казалась немужественной. Но женщин, конечно, в молодом купце это привлекало не в первую голову. Богатство и влияние в женских глазах любого урода способно сделать красавцем. Он слышал, что даже холодные женщины способны испытать наслаждение, ложась не с умелым и красивым любовником, как можно было бы подумать, - а с человеком, который способен дорого их содержать!..
Прежде сын Пифона и не задумался бы об этом. Он купил бы себе жену, как делало большинство эллинов, и запер бы ее на женской половине, как делало большинство афинян. Конечно, ученик Пифагора обращался бы с женой с добротой и снисхождением, сдерживая ее низкие животные страсти… но ему не пришло бы в голову, что женщина может разделять его мысли и иметь свои мысли, достойные внимания, служа не только для хозяйства и деторождения.
Конечно, афинянин уже многократно видел иные образцы супружеской жизни: египтянки со стороны казались именно такими разумными и почитаемыми спутницами жизни своих мужей, о каких с некоторых пор возмечтал он сам. Но египтянки всецело принадлежали своей стране, и их положение было обусловлено тысячелетним укладом жизни Та-Кемет, который был невоспроизводим где-нибудь еще.
Что же до персиянок…
Пусть даже персиянки, как он успел наслушаться, нередко почитаемы в своих семьях и нередко умны, занимает этих женщин не философия, не логика, не политика и не искусство. У азиатов нет обо всем этом никакого ясного понятия, и они совершенно неспособны вести философские споры: их умственная и художественная деятельность невыразима никакими словами, какими говорят о божественной науке эллины, и неотделима от поклонения огню и царю - любого слепого поклонения, без которого персам невозможно жить!
Впрочем, это не что иное, как неразвитость ума и чувств, свойственная вообще дикарям, и не только восточным варварам: в том числе и грекам, стоящим ниже афинян. Ну а жениться на персиянке или египтянке для Аристодема до недавнего времени было бы все равно что… на козе, которых брали с собой в походы солдаты. Он и язык обоих этих народов выучил ровно настолько, сколько было нужно в повседневной жизни и торговле. А это оказалось совсем немного: самые простые телесные нужды всех людей, до которых дошло и у побежденных, и у победителей, выразимы ограниченным набором слов.
Жениться на дочери или сестре другого пифагорейца или философа иной школы? Аристодем думал об этом, и просвещенные отцы даже несколько раз позволяли благородному и ученому жениху увидеться наедине с девушками, которых следовало сбыть с рук: а девочек в семьях обычно рождалось больше, как Аристодем давно заметил. Или просто дочери реже умирали во младенчестве, и, пока вырастали, успевали порядочно отяготить своих родителей, даже состоятельных. Пифону из Афин в этом повезло - все его сыновья выжили, а от детской болезни умерла только одна дочь.
Две такие девицы на выданье, с которыми знакомили молодого философа, оказались красивее Поликсены, и одна, дочь аргивянина из Навкратиса, очень ученой. Приглашенный в перистиль* родительского дома Аристодем, улыбаясь с учтивым и умеренным восхищением поклонника скромной девы, долго слушал, как невеста старательно излагает истины, почерпнутые у многих мудрецов; а потом прервал ее жестом, испугав и обидев. Больше, конечно, испугав, чем обидев.
Поблагодарив девушку и сказав невесте несколько изящных любезностей, которые немного успокоили ее, Аристодем пошел и принес извинения ее отцу: и этот добрый и образованный человек был очень огорчен и разочарован.
А Аристодем уже предвидел, как скучна станет ему эта жена, когда исчерпает все мысли, которыми набили ее бедную голову воспитатели-мужчины. Истинно умных женщин должны воспитывать как мужчины, так и другие умные женщины! Но где возьмешь таких воспитательниц и таких воспитанниц?..
Гетеры? Может быть, такие встречались среди гетер Афин и Коринфа; но гетер не учили быть женами, а только усладами на час, пусть и самыми тонкими. Рассчитывать свои женские таланты на час или на целую жизнь - какая великая разница!
Поликсена, которая предпочла Аристодему спартанца, не выходила у него из головы. Поликсена, с некоторых пор представлявшаяся сыну Пифона тем самым идеалом, которого он не мог найти ни в какой другой жене!
Аристодему казалось, что, из упрямства или по короткому случайному увлечению выбрав в мужья неученого спартанца, такая девушка уже через месяц сойдет с ума от тоски; но ничего подобного не случилось, и Поликсена полгода была этому гоплиту счастливой и верной женой. Она могла созидать семейное счастье, опираясь на собственные силы! Аристодем тогда возненавидел спартанца как никого в целом мире; и захотел утраченную Поликсену еще больше.
Тем более, что афинянин уже понимал, почему другие женщины стали несносны ему: и опытные красавицы, увивавшиеся за его деньгами, и образованные непорочные дочери благородных семейств. Ни одна из них не была Поликсеной.
Любовь, овладевшая им, не поддавалась ни расчету, ни логике, ни разуму, ни измерению в каких-нибудь числах!
И таково же, так же неизмеримо, было чувство между Поликсеной и Ликандром!
Обо всем, что происходило с его сестрой, Аристодема уведомлял Филомен, который досадовал на выбор Поликсены не меньше друга. Когда спартанец, подобно многим своим глупо героическим или безнадежно бедным собратьям, отправился проливать кровь за чужую страну, оставив молодую жену беременной, Аристодем наконец обратился к своему рассудку и предположил, что это супружеское чувство было бы недолговечно. Спартанские мужчины не рассчитывают своих сил и любовной страсти на целую жизнь с женой - так же, как коринфские гетеры не рассчитывают себя на целую жизнь с мужем.
Но теперь, когда Поликсену с Ликандром разлучила судьба, скорее всего, плен или смерть… коринфянка будет боготворить своего героя! Она сочтет своим священным долгом хранить верность его праху, если даже не надежде на его возвращение!
А может быть, нет? Язвительный, несмотря на свои чувства, афинянин знал, как часто люди переоценивают сами себя и друг друга, особенно своих любимых. Может быть, уже через год Поликсена будет иначе смотреть на ухаживания других мужчин! Особенно имея на руках ребенка - многие ли мужчины согласятся взять мать с ребенком, даже спартанским… особенно спартанским!
Аристодем, конечно, не был ни празден, ни несчастен: в то время, как Ликандр получил свою возлюбленную, Аристодему, а с ним и другим греческим купцам Египта, стало особенно везти в делах. Один из троих братьев пифагорейца, Аристон, открыл собственную торговлю в Навкратисе, а двое других, Хилон и Калликсен, уехали домой в Афины, взяв с собой мать. Отец четверых братьев к тому времени скончался.
Пятнадцатилетний Калликсен, самый юный из братьев, несколько встревожил Аристодема своими намерениями - он сказал Аристону, теперешнему главе семейства, что намерен податься на военную службу: и не из какого-то расчета, а из горячей любви к родине. Философу было не столько страшно, что брат погибнет, сколько он боялся, что юноше заморочат голову на агоре*, раздираемой интересами богатых хозяев города, и Калликсен умрет за чью-то искусную ложь…
Впрочем, такова неизбежная плата за совершенствование ума и ораторского искусства. Аристон и Аристодем взяли слово с Хилона позаботиться о матери, что бы ни случилось с Калликсеном. Афинянам нельзя рассчитывать ни на кого, кроме своей семьи, - особенно теперь…
Потом, как раз в тягчайшее время для Та-Кемет и время решительных испытаний для самого Аристодема, женился оставшийся с ним в Навкратисе брат Аристон, самый старший в семье. Аристодему исполнилось двадцать четыре года, в то время как старшему брату двадцать шесть.
Аристодем, приглашенный в дом Аристона в числе многих удачливых друзей брата, смотрел на свадьбу, на обряженных в белое жениха и невесту со смутным чувством превосходства и одновременно зависти. Аристон всегда был проще его, пифагорейца, - он никогда не искал в жене ничего сверх того, что нужно было обычным мужчинам, пусть и благородным эллинам. А такие, как Аристодем и Филомен, брат коринфянки, который так неожиданно и двусмысленно прославился на весь Египет, никогда не знают покоя. Им всегда нужно, чтобы было не так, как сейчас, лучше, чем сейчас, - пусть за эту творческую жажду, потос*, и расплачивается потом множество других людей!
Аристодем очнулся от размышлений, когда немного пьяный и уже распаленный ожиданием брачной ночи брат горячо обнял его за шею и прошептал, задевая за щеки своим разлохматившимся венком из разноцветных египетских вьюнков:
- А ты что скис, братец? Найди себе такую же девочку, и радуйся жизни, пока молод! Потом спохватишься - глядь, а уже старик!
Аристодем мягко усмехнулся.
- А девочка-то радуется? - спросил он, вспоминая, как краснела невеста, не зная, куда деваться от сыпавшихся на молодых со всех сторон непристойных пожеланий. Она закрывалась руками от плодов и орехов, которыми их осыпали по обычаю, а от брачной жизни деваться было некуда.
Аристон махнул на него рукой.
- Да что ты все думаешь, чем радовать женщин! Дело жены служить мужу - а начнет много думать, ни ей, ни тебе добра не будет!
Аристодем смотрел на молодого человека, который был похож на него и светлыми волосами, и лицом, и телом, - более, чем кто-нибудь другой, - и понимал, как необыкновенно одинок. Друг юности Теон вообще не понимал его страстного увлечения женщиной. Только Филомен мог бы сейчас понять его… Филомен, искавший в браке и в будущей жене того же!
- Ты можешь с женщинами так, как советуешь мне, - сказал Аристодем старшему брату, грустно улыбаясь. - Я уже нет.
Аристон опять обнял его за шею и, пьяно покачнувшись, наставительно сказал:
- Вот поэтому, братец-философ, ты никогда не будешь счастлив.
Аристодем поцеловал брата и, ласково, но решительно отстранив его, пошел прочь, не дождавшись конца свадебного веселья. “Эван, эвоэ”, звон чаш и песни не смолкнут в доме Аристона до самого утра: Гименей* и Дионис будут довольны этой ночью. Пусть каждый находит счастье там, где видит, - но ему, Аристодему, любовь дала другие глаза, как Камбису богиня Нейт и ее царственная жрица.
Выйдя на крытую галерею, опоясывавшую маленький внутренний сад дома Аристона, Аристодем обхватил рукой колонну и задумался, вдыхая ночной воздух.
Ему двадцать четыре года, самый лучший возраст! И он никогда не будет счастлив - сказал брат!
Был ли счастлив Филомен, поднимая восстание против царя персов? Был ли счастлив Ликандр, отправляясь на чужую войну? Был ли счастлив Пифагор, оставшись в Мемфисе и вместе с египтянами приняв на себя не предназначенный ему удар? Был ли, наконец, счастлив сам Камбис, выполняя завет отца?..
- Может статься, я буду и менее счастлив, чем ты, Аристон, - прошептал пифагореец, подставив лицо ветру, - но я буду более прав.
Он в одиночестве покинул дом Аристона и быстро зашагал к себе домой по улицам ночного Навкратиса. Аристодем ни на миг не задумался об опасности, которая могла таиться в любой тени.
Войдя через портик в ойкос* и отмахнувшись от ждавшего его раба, философ сел на свое обеденное ложе и долго сидел без сна, и даже почти без мыслей. Ему казалось, что этой ночью, во время разговора с братом, с ним, с его душой, совершился какой-то великий переворот. Как тогда, когда друг Теон рассказал ему, что Поликсена стала милостницей царевны Нитетис - и Аристодем поклялся Афродите все равно во что бы то ни стало добиться этой девушки, которая стала единственной из всех.
Как будто этой ночью Афродита - а может, саисская Нейт неслышно овеяла его своим покрывалом, сделав другим человеком!
Аристодем лег; но долго еще не спал. Он глядел в потолок, но видел небо над ним и ощущал за стенами своего дома целый мир - и чувство неназываемого великого все выше поднимало его на своих крыльях.
***
Через три месяца после свадьбы брата, - Аристон уже успел обрюхатить юную безответную жену, - Аристодем увидел памятку, которую коринфянка подарила мужу, на рынке в Навкратисе. Философ как никогда ранее уверовал в то, что мужчина и женщина могут быть предназначены друг другу богами: что Поликсена предназначена именно ему.
Как раз тогда Аристодем узнал, что Филомен, несколько месяцев проживший в плену, пошел на службу к персам и принял от Камбиса сатрапию. Аристодем слишком хорошо знал брата своей возлюбленной, чтобы предположить, что это корысть или тщеславие. Во всяком случае, корыстен или тщеславен этот царевич мог быть только за всю Грецию!
Давно держа при себе ониксовую серьгу, Аристодем приехал к Поликсене, лишь дождавшись, пока она родит: чтобы не повредить известием о возможной участи мужа матери или ребенку в ее утробе. К этому времени и Хилон написал братьям из Афин о своей удачной женитьбе на афинянке. Калликсен же удивил всю семью тем, что пошел служить на боевой и, одновременно с этим, торговый корабль: часто греческие корабли были и теми, и другими, и купцу-мореплавателю поневоле приходилось становиться воином. Аристодем и сам неплохо владел мечом и луком.
Что ж, такой выбор младшего из сыновей Пифона, как бы то ни было, лучше, чем служба в пехоте, к которой был самим своим рождением приговорен несчастный муж Поликсены! Может, брат еще прославит Аристодема - да и состояние сколотит своими подвигами на море!
Поликсена, которая родила сына от лаконца, опять отвергла притязания афинянина: конечно, это можно было предвидеть, и Аристодем даже испытал бы разочарование, будь это не так. Но у него впереди еще достаточно времени.
Поликсене нет еще и двадцати лет! Она скоро поймет, что это слишком юный возраст для вдовства; и, уж конечно, сделав выбор, не побоится людского суда, как не побоялась его, отдавшись лаконцу без брака и без одобрения брата…
А спустя три месяца после того, как вернулись из Сирии остатки армии Уджагорресента, Филомен написал старому другу из Ионии. И своим письмом изумил афинянина больше Калликсена.
Филомен женился - и в жены брал персиянку.
* Внутренний двор или сад в доме, окруженный со всех сторон крытой колоннадой. Как архитектурный прием известен в Греции с IV в. до н.э., но это понятие применимо и к сходным образцам, использовавшимся ранее в Египте и Персии.
* Рыночная площадь в древнегреческих полисах, служившая местом общегражданских собраний. Афинская Агора стала знаменитым на всю Элладу центром светской и общественной жизни.
* Страстное желание и одновременно творческий порыв (особ. позже в выражении Аристотеля), который, по убеждению греков, имел божественную природу.
* Бог свадеб в Элладе.
* Главная, самая просторная комната греческого дома; часто ойкос через портик имел выход во двор.
========== Глава 51 ==========
Поликсена тоже получила письмо от брата… и получила приглашение на его свадьбу. Она догадывалась, что Филомен зовет в Ионию также и Аристодема, хотя брат не упоминал об афинянине. Но она могла предугадывать ход его мыслей… теперь, когда мысли Филомена роковым образом изменили направление.
Но все равно предсказать поведение брата, прежде военачальника Египта, а теперь сатрапа Ионии… его политику по отношению к Поликсене, как и к великой царице, представлялось невозможным. Как это страшно! Как порою тосковала Поликсена по временам невинности - по своему неведению, когда она не была знакома даже с Нитетис!
Однако эллинка теперь не представляла себе, как они с Нитетис могли бы друг без друга. Когда она осталась без Ликандра - и чувствовала, что он может быть жив, а маленький Никострат рос и умнел без отца, все более с каждым часом! Когда великая царица в один миг могла бы лишиться и своего сына, и положения, и жизни.
- Ты ведь не поедешь, - сказала Нитетис на другой день после того, как пришла весть от Филомена. Они вдвоем сидели в детской во дворце, глядя, как няньки играют с их малышами - почти ровесниками. Поликсена думала, что, хотя сын Ликандра и младше, ему раньше, чем царевичу Яхмесу, понадобится воспитатель-мужчина. Может быть, уже сейчас - чтобы приучал его к упражнениям и закалял! Нянька уже с трудом могла уследить за резвым и сильным мальчиком!
- Ты же меня не отпустишь, великая царица, - сказала эллинка с задумчивой грустью.
Нитетис приобняла ее.
- Разумеется, нет. Даже если бы рассудок изменил тебе, я бы тебя удержала.
Поликсена прикусила губу, ощущая вкус краски - хны, замешанной на масле. Она смотрела, как дурачатся дети, - маленький спартанец уже задирал маленького перса, который не успевал ответить на выпады малыша Поликсены, но в черных глазках можно было заметить злой блеск.
- А тебе не кажется, царица, что лучше всего мы делаем тогда, когда полагаемся на чувство, а не на рассудок? - спросила эллинка.
Нитетис не ответила: нахмурив черные изогнутые брови, египтянка смотрела на детей, чья игра переросла чуть ли не в драку, даром, что каждому исполнилось немногим более полугода. Хлопнув в ладоши, так что обе няньки испугались и отвлеклись, великая царица резко встала с места и, быстро приблизившись к детям, разняла мальчиков.
Подхватив на руки царевича Яхмеса, Нитетис гневно воззрилась на нянек. Обе египтянки уткнулись лбами в пол и не шевелились.
- Куда вы смотрели? - воскликнула царственная мать.
Она вернулась с ребенком к подруге и опять села на подушки.
- Великая царица, дети только играли, - осмелилась ответить одна из женщин: нянька Никострата. Нитетис усмехнулась, осмотрев Яхмеса и поправив растрепавшийся локон юности*: на мальчике, как и на его маленьком противнике, ничего не было надето, и мать увидела, что тот получил только небольшой синяк на ноге.
Царица погладила бритую головку ребенка. Он притих, прильнув к ней, со странным выражением в больших черных глазах: удивительно похожий на Камбиса после прохождения мистерий Нейт.
Дочь Априя взглянула на Поликсену, сжав губы.
- Конечно, это только игра! Все это лишь игра!
Поликсена вздохнула и жестом подозвала свою служанку. Та подошла, принеся эллинке ее сына, и мать тоже взяла его на колени. Никострат, в отличие от Яхмеса, к матери не прижался, но тут же начал повертываться в ее руках, ища себе новое дело или забаву; когда Поликсена приобняла его, сдерживая, сын притих, но в его спокойствии ощущалась готовность к новому напряжению детских сил.
Эллинка поцеловала маленького спартанца. Слезы прочертили дорожки на ее щеках; она приоткрыла рот, сглатывая их.
- Этот мальчик как живой укор мне… без него я могла бы забыть о долге! Мой муж все еще жив и блюдет верность мне, я чувствую это!
- Даже еслитак, твой муж все равно что мертв для вас обоих, теперь уже сомнения нет, - возразила царица. - И о каком долге ты можешь забыть? У тебя много обязанностей по отношению ко многим, прежде всего, ко мне! Ты считаешь, что тебе непременно следует вырастить из сына спартанского гоплита? Даже если бы ты каким-то образом добралась до Спарты, не погибнув и не попав в рабство по дороге…
Поликсена прервала Нитетис жестом отчаяния.
- Нет, я не хотела бы сыну такой участи, и все больше укрепляюсь в этом! Но если все эллинки будут рассуждать подобно мне…
- Немногие эллинки могут выбирать, подобно тебе, - мягко сказала египтянка. - И уж если боги даровали тебе выбор…
Поликсена кивнула. Потом встала, с заметным усилием подхватив на руки сына, который хныкнул только один раз: мальчик был голоден.
Поликсена подумала, с какой легкостью и радостью сейчас вертели бы и подбрасывали этого ребенка мужские руки, приучая не бояться своего тела - а потом и не бояться ничего на свете!
“Никострату нужен отец”, - подумала коринфянка. И чем дальше, тем больше завладевала ею эта мысль.
Когда они с Нитетис покормили своих сыновей и оставили спать под присмотром нянек, подруги смогли поговорить свободно и обстоятельно.
Поликсена пересказала великой царице все, что узнала из письма брата. Филомен женился на старшей дочери того самого сатрапа Аршака, который первым учил его обращаться с персидским клинком, - девице по имени Артазостра. Аршак приходился сродни самому Камбису, и на этот брак пришлось просить разрешения царя царей, которое тот милостиво дал. Ведь Филомен был царевич - вот когда это пригодилось в полной мере!
- Ты знаешь, что мы были вынуждены бежать из Коринфа именно поэтому, хотя мы царской крови только по матери, а у правителя были законные наследники, - сказала Поликсена. - Но все равно…
- Могу себе представить, как жестоко вы деретесь за ваши клочки земли, - кивнула Нитетис с сожалением и одновременно восхищением эллинами, которых не в последнюю очередь бедность понуждала к подвигам.
Филомен описал свою невесту сестре так подробно, как только мог сделать это прежде свадьбы. “Мы виделись несколько раз, и дочь Аршака молчала почти все время, предоставляя мне говорить. Это не только покорность азиатки, но и способ лучше узнать мужчину и противника… я не сомневаюсь, что мне с моей женой предстоит долгое противоборство. Я уже знаю, что она умеет читать и писать, сведуща в магических трактатах и тонко разбирается в травах и зельях. Но моя невеста как тайна, с которой никогда не снимешь всех покровов. Жаль, что я не успел узнать царицы Роксаны, - мне кажется, что у Артазостры похожий нрав… Ты спросишь, конечно, красива ли моя невеста? Совсем не похожа на тебя, возлюбленная сестра. Эллины не назвали бы ее красивой - те, что не воспитаны Персией. Но я совершенно удовлетворен тем, чем буду обладать…”
- Разве это язык эллина? Он даже написал мне по-персидски! - сказала Поликсена. - Я могла бы представить, как твой муж говорит так с тобою, - но чтобы мой брат со мной!
Коринфянка покачала головой.
- Мне кажется сейчас, точно Филомену вложили другую душу. Если бы он вдруг оказался рядом и обнял меня, я обмерла бы от испуга!
Нитетис помолчала.
- Мне кажется, филэ, что судьба Филомена предвосхищает будущее Эллады. Грекам и персам суждено однажды объединиться.
Царица посмотрела на подругу.
- Твой брат не упоминал, хочет ли взять вторую жену? Может быть, эллинку?
Поликсена вскочила в негодовании.
- Эллинку второй женой… после персиянки?.. Нет, он никогда так не сделает!
Нитетис усмехнулась.
- Значит, и во второй раз он может жениться только на азиатке. Что ж, я не думаю, что женщины могли бы переломить его в самом деле, он очень сильный человек… но, конечно, Филомен изменился необратимо. Все мы меняемся с годами необратимо, - прибавила египтянка.
Поликсена закрыла глаза и послала мысленный привет тому, кто до сих пор был для нее образцом верности - но тоже, конечно, менялся, и необратимо.
Ликандру и его товарищам не предоставилось никакой возможности сбежать по дороге. Даже прыгнуть в море: пленников ни разу не выпускали из трюма. Но за дни плавания воины успели познакомиться так хорошо, как никогда не могли бы в походе.
Среди них оказалось четверо спартанцев и двое афинян, остальные малоазийские греки, ионийцы и карийцы, уроженцы земель, теперь покорных Персии. И афиняне подтвердили, что, скорее всего, пленников везут на их родину. Пусть, сидя в трюме, они не могли ни угадывать направление по солнцу, ни точно считать дни: хотя это им не помогло бы, никто из наемников не приплыл в Египет прямиком из Афин. Все - через другие греческие или азиатские земли, бывшие в союзе с Египтом или с Персией.
Ликандр, погружаясь в мысли о прошлом, несколько раз пытался угадать судьбу драгоценностей, которые ему с такой неловкой хитростью подбросила жена. Как он любил ее, думая об этом! Спартанец понял, что Поликсена пополнила его мешок, еще до того, как простился с нею; но за все время пути эти перстни и подвески из огненно-розовых и голубовато-дымчатых египетских камней ни разу ему не пригодились. Только еда, вода, прочные доспехи и собственная стойкость.
Ликандр больше всего вспоминал о серьге, которую помнил, как потерял, - обронил однажды, когда сворачивали лагерь и он не вовремя залюбовался подарком, представляя себе любимую в этих серьгах! Все остальное, весь мешок, спартанец бросил во время последнего привала, вместе с оружием.
Хозяин - вернее, перекупщик - каждый день спускался к ним в сопровождении двоих охранников. Он с Ликандром больше не заговаривал, но лаконец всякий раз чувствовал на себе его оценивающий взгляд. Вначале Ликандр даже думал - не наброситься ли на врагов, не покончить ли со всем разом, смяв и убив их. Он еще легко мог бы сделать это голыми руками, вместе с Агием… но не стал ни сам пытаться, ни подбивать остальных. Он научился выжидать.
Когда корабль пристал к берегу, пленники ослабели от качки, спертого воздуха, скудной пищи и плохой воды, но все были живы, и ни один не схватил лихорадку. Их вывели на палубу таким же образом, как спустили вниз, - поодиночке; и опять связали руки. Правда, связывать цепочкой больше не стали - на тесной палубе сделать это было бы затруднительно; согнали в кучу, окружив со всех сторон. Их опять охраняли персы.
Ликандр в первые мгновения чуть не опьянел от воздуха и неба над головой. Небо и море Эллады играли всеми оттенками синевы, которые он уже почти забыл среди желто-серого однообразия Та-Кемет. И упустил время: его разлучили с Агием и остальными спартанцами. Он успел только переглянуться с другом, а потом между ними оказалась персидская пика.
У пленника потемнело в глазах. Скоро их разлучат совсем, как скотину, которую распродают на рынке! Да они теперь не лучше!
Ликандр чуть было не рванулся к борту, в самоубийственном и яростном порыве, но охранники предвидели эту попытку эллина и удержали его.
Пленников свели по мосткам на песок и заставили ждать, пока не подойдет охрана. Одним из последних сошел на землю хозяин-киренеянин - он с улыбкой поигрывал хлыстом, которым гордился, точно парадным оружием, что редко пускалось в ход.
Киренеянин, проходя мимо своего самого многообещающего раба, похлопал его по плечу, потом пощупал мускулы и улыбнулся, что-то сказав. Спартанец почти не заметил этого оскорбления. Пока было время, Ликандр оглядел местность: впереди, от самой песчаной полосы, начиналась обширная зеленая равнина, далеко на горизонте поднимались горы. Верно, это Марафонская равнина, самая удобная гавань в Эвбейском заливе, что к северо-востоку от Афин! И эти зеленые пастбища обманчивы, как сами афиняне: болотистая, ненадежная земля. А к Афинам, как рассказали ему братья по несчастью, ведет одна-единственная дорога.
Впрочем, долго раздумывать об этом пленнику не дали. С корабля спустили повозку, что-то вроде просторной клетки на колесах, и рабов затолкали туда. Ликандр оказался, по счастью, вместе с Агием: но уже знал, что это ненадолго.
Ликандр знал, что от берега моря до Афин, если он верно угадал, где они высадились, не более двух дней пути.
Спартанец скорчился на полу повозки, уткнулся лицом в сгиб руки. Хорошо хоть, что эти места пустынные! Сколько человек успеет увидеть, как их везут, подобно зверям, - хуже, чем зверей!..
А может быть, не довезут до Афин - продадут в самом Марафоне? Это маленький, безвестный город… нет, едва ли.
Повозка была не одна, а целых четыре: на другой триере везли рабов, которых Ликандр и его товарищи увидели в первый раз. Но сейчас спартанцу не было никакого дела до этих людей.
С ним в повозке оказался также один из афинян, который подтвердил мрачную догадку: да, скорее всего, они сейчас в Аттике, высадились на Марафонской равнине, что разбегается далеко на юго-запад от берега Эгейского моря, а серо-зеленые лесистые горы, которые заметил Ликандр, - Гимет и Пентеликон. У подножия Пентеликона, знаменитого своим мрамором с золотистым отблеском, стоит город Марафон.
“Знаменит мрамором”, - внезапно подумал атлет. Материал для статуй!.. И охранники-персы, конечно, в Афины не войдут!
Они ехали до темноты - и Пентеликон все приближался, пока не слился с небом. Когда высыпали звезды, пленники опять увидели очертания гор: иссиня-серые, будто лоснящиеся склоны. Скоро взойдет луна.
“Тогда я смогу рассчитать, сколько мы плыли!” - подумал Ликандр. Но что толку? Сомнений в том, где они и куда направляются, почти не осталось… кроме того, какой город их примет.
Ликандр поел того, что им сунули через решетку, не чувствуя вкуса; потом лег и крепко заснул, укрывшись своим плащом с головой. Воли на то, чтобы делиться теплом с Агием, уже не осталось: да Агий и сам не вспомнил о друге, превратившись в такого же отупелого невольника. Надолго ли - кто знает? Быть может, скоро смерть освободит их всех!
На другой день они узнали свою судьбу еще до вечера. Черноглазый киренеянин действительно вез их в Марафон: о чем сказал всем рабам, а вернее - Ликандру, остановившись однажды утром напротив клетки и склонившись со своего жилистого, но выносливого степного коня.
- Всем повезло, и мне, и вам! - жизнерадостно сказал предводитель. В этот миг Ликандр как никогда готов был убить своего спасителя…
Потом, немного остыв, воин подумал, не повезло ли в самом деле. Его и его товарищей не опозорят на все Афины… по крайней мере, сейчас! Марафон ближе к морю! Может быть, там даже есть малоазийские греки, которые помогут им вернуться домой!
Домой! В Египет!..
Ликандра опять накрыло беспросветное отчаяние. Всему виной Та-Кемет, которая, все одно, никогда не станет им домом. Но его душа, его семья, осталась там.
И тут впереди показалось селение - Пентеликон закрыл уже все небо, и город у его подошвы казался игрушечным. Вот здесь, всего вероятнее, пленники и закончат свои дни! Без славы, без вести - но хотя бы позор их окажется не так велик, как был бы в Афинах.
Спартанец привстал - он не мог выпрямиться в этой клетке во весь рост, но ухватился за решетку и смотрел на приближающийся Марафон, припав на колено, точно в готовности к битве.
- Кто знает… кто знает! - шепотом воскликнул супруг коринфской царевны.
* Обычная прическа египетских мальчиков, которым обривали голову, оставляя одну прядь.
========== Глава 52 ==========
Ликандра, хотя ему и стыдно было в этом себе признаться, вдруг охватило опасение, что стражники у ворот не пропустят их. Что работорговцев уличат в чем-нибудь… противозаконном для этого города. У каждого греческого города имелись свои законы, и Марафон, хотя ему далеко было до Афин, тоже много мнил о себе. Афиняне рассказали товарищам-спартанцам, что в Марафоне проводятся игры в честь Геракла, которыми граждане города весьма гордятся, почитая своим отличием.
Ликандр, вспомнив об этом, невольно расправил плечи. Что будет с рабами, если арестуют господ?..
Но киренеянина никто не собирался хватать: наоборот, стражники говорили с ним весьма почтительно, как со знаменитостью; или просто были впечатлены величиной его каравана. Ликандр впервые услышал имя этого африканского грека, которым тот назвался: Стасий, сын Атанаса.
Лаконец даже вздрогнул: это греческое имя отчего-то показалось гадко и чуждо ему. Хотя все в этом человеке липло к сердцу, как смола, и пленник даже против воли продолжал испытывать к нему благодарность. Может быть, киренеянин по имени Стасий прежде сам был рабом и не понаслышке знал, чему обрекает свой живой товар? Или рабами Черной Земли были его предки-эфиопы…
Когда ворота Марафона закрылись за ними, Стасий приказал остановиться; он прошелся между клетками, сам в последний раз опытным и заботливым взглядом осматривая невольников. Перед клеткой, где сидели Ликандр и Агий с товарищами, киренеянин задержался дольше.
- Скоро приедем, потерпи еще немного, - сказал он спасенному спартанцу. - Скоро ты увидишь своего Немейского льва, славный Геракл!
Работорговец усмехнулся: в привычной манере, неприятно и одновременно с полным пониманием того, что движет пленником. Нет, он предназначал эту партию рабов не камень долбить и не грести на одном из греческих или персидских кораблей! Стасий, сын Атанаса, предложит их гораздо лучшим ценителям: как египетские сосуды из голубого фаянса заслуживают больше того, чтобы в них опорожняться!
Ликандр не ответил мучителю - тот вызывал у него слишком противоречивые чувства, непозволительные и губительные для прямолинейного воина. Но владелец этого и не ждал.
Рабов повезли на рыночную площадь, как догадался Ликандр. Те, которые плыли на второй триере, все были какие-то азиаты и африканцы - похоже, что персы и мидяне, но вместе с ними и рыжие финикийцы, и светлокожие ливийцы, с удивительными для Африки светло-рыжими волосами и синими глазами. Все они очень разнились между собой, но все были молодые, сильные и видные мужчины.
Вернее всего, как и сам он, эти рабы с востока предназначались для какой-то особой прихоти, для игр и удовольствий избранной знати, которая способна с лихвой покрыть расходы на их поимку и перевозку. Вероятно даже, что Стасий из Кирены намеревается предложить свой товар кому-нибудь из бесчестных азиатских греков. Может быть…
Лаконец содрогнулся от мысли, пришедшей ему в голову. Хотя марафонцы, всего вероятнее, как и афиняне, предпочитали для этой цели мальчиков!
Хотя никто не мог знать, чему будущие владельцы подвергнут рабов, когда запрут в своих домах, за этими глухими белеными стенами. Ликандр думал о постороннем, о грядущем, чтобы не сознавать своего унижения. Пока их клетки везли по узкой мощеной улице, взгляды проходящих мимо горожан скользили по этому человеческому зверинцу, жители Марафона останавливались и собирались группками, пытаясь получше рассмотреть рабов, которых прикрывали собой от чрезмерного любопытства охранники. Зрители тыкали в них пальцами, удивлялись варварам и смеялись. Правда, прохожих было немного - видимо, марафонцы менее публичный народ, чем их южные соседи, и гражданские страсти и развлечения реже побуждают их покидать свои дома, которые выглядели почти такими же закрытыми, как египетские. И, как в Египте, здесь росли кипарисы, нередко в кадках… правда, зелени было мало. В Элладе почти так же не хватает хорошей воды, как в Та-Кемет, хотя и выпадают дожди.
Любопытствовали почти все, кто попадался навстречу пленникам на улицах этого городишки, казавшегося сонным. В Афинах бы на них так не глазели, там это привычное зрелище… но сплетни о том, кто, каких невольников и кому продал, афиняне разнесли бы гораздо скорее, и не только по своему городу.
Совсем скоро Ликандр увидел, что они выезжают на площадь, где был сколочен большой помост, окруженный людьми, которые весьма живо приценивались к невольникам, выставленным для всеобщего обозрения: несколько закованных в цепи мужчин и мальчиков, греческой наружности, и две девушки, тоже гречанки. У рабынь были свободны руки, и этими руками они безуспешно пытались прикрыться: изодранные тряпки на них почти ничего не скрывали, и девушки плакали от невыносимого стыда. Вот надсмотрщик грубо заломил одной из рабынь руку и сорвал с нее голубой линялый хитон; девушка вскрикнула, а надсмотрщик еще и повернул ее лицом ко всем похотливым оценщикам!
Светловолосая эллинка всхлипнула и прикрыла локтем лицо, так что все увидели ее белое стройное тело, тугие груди и более темный треугольник курчавых волос между бедер. Толпа сладострастно взревела: покупатели тут же стали перекрикивать друг друга, заламывая все большую цену.
Египетских наемников и остальных к этому времени выпустили из клеток. Ликандр заскрежетал зубами, глядя на торг: порыв вожделения, которое нагота девушки против воли вызвала в нем, был подавлен огромным стыдом. Какое гнусное дело, продавать эллинских женщин в эллинских же городах! А если она…
У него все омертвело внутри при мысли, что девушка может быть спартанкой. Но нет, едва ли: Ликандр знал и жен, и мужей своей родины. Вот дочерью Аттики эта юная рабыня вполне может быть, даже афинянкой!
Вдруг его самого подтолкнули к помосту. Обе девушки были проданы; хотя вторую не раздевали, видимо, обеих взял один и тот же покупатель.
И тут киренеянин крикнул что-то, и Ликандра вместе с несколькими рабами отвели в сторону. А всех его товарищей заставили подняться на помост!
И Агия тоже! С Ликандром оставили только рабов со второй триеры, азиатов и африканцев: а все те, с кем он плыл, и кто в Сирии делил с ним опасности и победы, вынуждены были принять участь тех опороченных эллинок!
Ликандр рванулся вперед, чуть не повалив своих охранников; но тут получил тупой удар рукоятью копья в грудь, и у спартанца пресеклось дыхание. Он упал на землю, чуть не всхлипнув от телесной и душевной боли, - душевная мука превосходила все телесные. Его крепко схватили за руки, когда пленник вновь встал, но удерживать эллина больше не требовалось: Ликандр уже ничему не сопротивлялся. Он только смотрел, что делают с другими воинами.
Их не раздевали: хотя, конечно, нагота мужчины совсем другое дело, нежели женская. Обнажить перед всеми женщину, а тем паче соотечественницу, - как опозорить свое же святилище, плюнуть в лицо своим богам… Мужчина же богами создан для защиты этой чистоты. Но все равно происходящее было нестерпимо стыдно: Ликандр зажмурился на несколько мгновений, и заставил себя вновь открыть глаза только затем, чтобы увидеть, кому достанется Агий.
Но спартанцу этого не удалось, Агия продали очень быстро, и его товарища и единственного друга здесь затянули в толпу.
“Надеюсь, ему повезло с хозяином”, - подумал Ликандр. Стыд притупился, как боль в давней ране. Но такая рана гноится, если забыть о ней.
Ликандр был бы рад умереть от такого поранения чести.
- Идем, - неожиданно услышал он рядом.
Стасий из Кирены говорил с ним почти как с человеком - и порою такое обхождение казалось спартанцу еще большею низостью, чем прямое унижение. Ведь все равно он теперь стал чужой собственностью, вещью!
Ликандр наконец взглянул на тех, кого оставили с ним: это были два не то перса, не то мидянина, один нубиец и один ливиец, юный и по-девичьи миловидный. Самые разные… натуры, как называет это Стасий.
- Куда нам идти? - угрюмо спросил Ликандр. Если уж киренеянин говорит с ним таким образом, можно надеяться и на честный ответ! Хотя бы отчасти честный.
- Вам повезло, - повторил Стасий слова, уже сказанные в пути. - Вы попадете к одному… весьма знающему человеку, который найдет вам самое лучшее применение за всю вашу жизнь!
Черноглазый киренеянин коротко и как-то невесело рассмеялся, хотя первая партия невольников явно была продана выгодно. Да, подумал Ликандр, он, несомненно, испытал рабство на собственной шкуре… Но ведь для эфиопа и даже азиатского грека такое положение несопоставимо с позором спартанца, ставшего рабом! Негры, это Ликандр знал совершенно точно, нередко даже радовались, когда их покупали в богатые египетские дома в качестве слуг и домашних любимцев, как балованных животных: для этих племен есть досыта нередко уже достаточно…
А уж для азиатского грека… кто их только разберет!
Ликандр вдруг заметил, что из хозяев, которые выставляли его товарищей на общем рынке, оставшихся сопровождает один Стасий. Видимо, пристроить Ликандра и этих избранных - его частное дело. А может, они его доля в продаже невольников, и последняя партия пойдет гораздо дороже!
От площади идти оказалось недалеко. Они свернули в узкий проулок, потом прошли еще немного: охранники-азиаты чуть не обтирали побелку со стен своими плечами, так было тесно. И наконец, снова выйдя на мощеную улицу, остановились перед дверью в высокой стене.
Стасий постучал медным кольцом-колотушкой. Калитка, отметил про себя спартанец. Запертая.
Из-за стены вдруг раздалось рычание, от которого все невольно вздрогнули: так тихо, люто рычали дикие собаки или свирепые египетские псы, которых натаскивали выслеживать беглых рабов.
Через небольшое время калитка отворилась, и на гостей изумленно воззрился привратник: старый азиатский грек в длинной бесформенной одежде, которую те нередко носили, и в синей головной повязке.
- Впусти нас, Азор, - улыбаясь, сказал Стасий. - Ты сам видишь, у меня большое дело к твоему господину!
Старый раб уже и сам разглядел большую свиту киренеянина и с низким поклоном посторонился.
- Да благословят тебя боги, господин…
- Уже благословили, - рассмеялся Стасий.
- Азор родом из Лидии, - вполголоса пояснил он Ликандру. Остальных работорговец вообще не удостоил ни словом. - Господин этого дома тоже лидиец.
И тут со стороны большого хозяйского дома послышался многоголосый лай и снова рычание, ставшее гораздо отчетливее. Юный раб-ливиец всхлипнул от страха. Ликандр только сжал зубы.
Привратник Азор куда-то торопливо ушел, - видимо, за хозяином, - а лаконец огляделся. Да, они, без сомнения, попали в богатый дом - мраморный особняк, может быть, того самого пентелийского мрамора; с позолотой на фронтоне и фальшивыми рифлеными колоннами из красного гранита. Удивительным образом пленнику показалось, что изнутри это жилище больше, чем снаружи. В саду, который окружал дом, щебетали птицы: должно быть, редкие.
Опять залаяли псы, вернее - одна собака. Лай, поскуливание и рычание стали громче, и Ликандр понял, что собаку ведут сюда. Скоро он увидел ее - желтый остроухий пес, который рвался с поводка у сдерживавшего его великана-негра, что приближался к рабам и их охранникам впереди группы людей.
Пес не прекращая лаял; потом смолк, хрипло дыша и вывалив красный язык, когда его дернули за ошейник. Потом оскалил зубы и заворчал - зубы у него были страшенные.
- Это Дракон. Назван именем одной из собак Актеона*, - послышался новый голос: с тем же выговором, что и у Азора, но более молодой. - Подходящая кличка, не так ли?
К ним подступил человек, походивший на Стасия, - та же неприятная многознающая улыбка, за которой, однако, скрывалось больше, чем глумление. Может быть, своя тайная боль.
Но этот лидиец был намного более холеным, чем Стасий, в вышитой желтой хламиде, в золотых браслетах и кольцах. И лицо у него было подкрашено, как у персов.
Хозяин дома сразу же обратил внимание на Ликандра - он обошел спартанца, задирая голову, чтобы видеть его лицо.
- Это и есть тот герой чистейшей лаконской породы, которого ты обещал мне, Стасий? - наконец спросил он, обернувшись к работорговцу.
Киренеянин склонил голову с восточной вежливостью, как старый друг дома.
- Да, Мидий. Хорош, не правда ли?
Мидий опять медленно обошел пленника и неожиданно схватил за руку выше локтя и сильно сжал. Лаконец зашипел сквозь зубы, стиснув кулаки, отчего мышцы еще сильнее напружились.
Мидий прищелкнул языком.
- И это после месяца плавания? - воскликнул он.
- Меньше, чем месяца, но путь был долгий, - улыбаясь, согласился Стасий. - И нашел я этого спартанца умирающим в пустыне.
Темные глаза Мидия загорелись.
- Я беру его! - сказал лидиец.
- А остальные? - спросил Стасий.
Хозяин взял его под руку.
- Давай-ка пройдем в дом и все обсудим, дражайший Стасий. За чашей хиосского вина*! А спартанца пусть пока вымоют и накормят.
Киренеянин нахмурился, хотел возразить… но потом кивнул. Они быстро удалились в сопровождении четверых азиатов Стасия и охраны Мидия. Свирепого пса утащили следом.
- Он шутя перервал бы горло и тебе, спартанец, - сказал рядом с Ликандром привратник Азор, проследивший за взглядом нового раба. - Я знаю, что вы ходите на волков с одной рогатиной. Но эти зверюги гораздо хуже! Их обучают сразу кидаться на горло!
Он сделал Ликандру знак.
- Идем, я распоряжусь, чтобы тебе дали поесть и помыться.
Ликандр пошел; он бросил растерянный взгляд на оставшихся рабов, но потом сосредоточил все внимание на своем проводнике.
- Почему ты думаешь, что твой хозяин купит меня?
- Ты далеко не первый, - усмехнулся старый лидиец. - И если мои глаза не лгут, ты лучше многих, кто был до тебя!
Ликандр не стал спрашивать об участи прежних рабов Мидия.
Они вошли в дом через заднюю дверь - прошли в небольшую комнату, которая, судя по запахам, наполнявшим коридор, соседствовала с кладовыми. У пленника заурчало в животе; он покраснел.
- Хочешь есть? - спросил Азор с добродушной усмешкой. - Пока как раз вода согреется.
Он жестом предложил спартанцу сесть на лавку. Тот сел, сразу ощутив, как на плечи навалилась огромная тяжесть; Ликандр спрятал лицо в ладонях и подумал о своей жене.
Вскоре принесли еду, от вида и запаха которой у пленника потекли слюнки: козлятину с приправами, свежий хлеб, сыр и разбавленное вино.
Ликандр съел все до крошки, выпил и вино, за что тут же мысленно выругал себя. Но когда его позвали мыться, опьянение тотчас прошло. Он с наслаждением стащил с себя заскорузлую рванину и погрузился в горячую воду.
Мальчик-раб долго старательно оттирал его египетским натроном; потом расчесал мокрые вьющиеся волосы. Они так спутались, что приходилось выдирать их прядями. Потом слуга так же связал волосы спартанца шнурком на затылке.
Когда Ликандр вышел из ванны и мальчик принялся вытирать его, на пороге появился Мидий.
- Молодцы! Теперь оставьте его, - сказал он своим домашним рабам, делая мальчику знак отойти.
Ликандр прикрылся полотенцем и неподвижно и гневно смотрел на хозяина. Тот улыбнулся.
- Теперь ты мой, спартанец. Я уплатил за тебя сумму в тридцать быков.
Ликандр прикрыл глаза, и пальцы, державшие полотенце, разжались. Он ощутил на себе жадный взгляд владельца.
- Думаю, я не стану клепать на тебя ошейник или ставить клеймо, - произнес лидиец наконец: в голосе его послышалось восхищение своей покупкой и необыкновенное довольство собой. - Кто когда-нибудь видел Тезея или Ахилла в рабском ошейнике?
Лаконец взглянул на него.
- Так как же ты можешь знать, что я не сбегу?
- Можешь попытаться, если думаешь, что удерешь от моих сторожей, - улыбнулся Мидий. - Но что ты будешь делать, даже если убежишь? Вплавь доберешься до Египта? Или бегом до Афин?
Прочие рабы засмеялись: не заискивая, а оценив остроумие господина.
- И ведь ты, кажется, не один здесь! У тебя остались товарищи, - прибавил лидиец.
Ликандр повесил голову и проклял все на свете. Конечно, за его бунт могут покарать остальных.
Тут выражение Мидия изменилось, в нем появились серьезность и искреннее восхищение.
- Думаю, мы договоримся с тобой. Я знаю, как горд твой народ, и не подвергну тебя унижению! Да, тебе предстоит ублажать своего господина, - лидиец рассмеялся, - но ублажать тем способом, который вы, спартанцы, предпочитаете всем другим! Как тебя зовут? - неожиданно спросил он.
- Ликандр, сын Архелая, - сказал гоплит. Он опять проклял себя за недомыслие. Как можно называть свои имена этим скотам! Скоро все в Марафоне будут трепать имена плененных спартанцев, самые последние рабы будут торжествовать над ними!..
Но Мидий не смеялся.
- Что ж, я верю, что скоро Ликандр, сын Архелая, прославит своего хозяина и город Марафон, - сказал он.
Потом велел рабам:
- Оденьте его.
Лидиец покинул комнату. Ликандр поднял руки, позволяя одеть себя в чистое. Ему сейчас оставалось только смириться.
* Охотник из греческих мифов, которого Артемида превратила в оленя за то, что он подсматривал за нею во время купания. Потом Актеона в образе оленя разорвали собственные псы.
* Вино с острова Хиос в Эгейском море, которое очень ценилось.
========== Глава 53 ==========
Ликандра поселили в комнате с пятерыми другими рабами - все туземцы, и трое оказались его товарищами, которых вместе со спартанцем привели в дом Мидия: кроме него, хозяин дома приобрел себе юного ливийца и обоих персов. Ликандр из них всех мог объясняться с одним ливийцем, который, как и он, говорил по-египетски, но мало что мог сказать путного и мало чем мог поддержать своего греческого собрата. Этого юношу, самого молодого из пленников, звали Либу, по имени своего племени, - прежде он был рабом египтян, которые назвали его так, как им было привычно обращаться к иноземным рабам. Имя, данное матерью, Либу давно забыл. Он с малых лет трудился на земле храма Ра-Хорахти в Иуну - Гелиополе, где его вместе с несколькими другими людьми храма и перекупил у жрецов киренеянин.
Ливиец подтвердил предположение Ликандра, что Стасий и его подельники торговали с Та-Кемет, но больше юноша ничего не знал: ни как давно Стасий промышляет этим делом, ни с кем киренеянин связан у себя на родине, в Египте или в греческих городах.
Синеглазый Либу был совсем невоинственным юношей, хотя и красивым и, судя по всему, выносливым: Ликандр, терзаясь мыслями о будущем, мог хотя бы смутно предположить, что потребуют от него самого, но судьба ливийца оставалась полностью покрыта мраком. Едва ли, конечно, такой расчетливый человек, как Мидий, захочет скоро лишиться дорого купленного раба…
Но с чего вдруг они решили, что лидиец расчетлив - или что он только расчетлив? Их хозяин может быть охотником за славой или просто жестоким сладострастником, использующим и убивающим рабов во имя удовлетворения мимолетного каприза! А еще этот азиатский грек может быть любителем мальчиков - женатым или неженатым, все равно. Юный Либу наиболее из них всех подходил в наложники богача - ему было шестнадцать лет. Но когда вырастает борода, такие рабы теряют свою привлекательность.
- Я буду защищать тебя, - сказал Ликандр, хотя не знал, сможет ли защитить хотя бы себя самого.
Ливиец улыбнулся.
- Ты светлый человек, - сказал он. - Про ваш народ я слышал, будто вы очень жестокосердны и заносчивы, но ты совсем другой. Но не пытайся заступиться за меня напрасно, ты ничего не сможешь сделать… если хозяин захочет меня так, как мы оба думаем.
Либу покраснел и тихо закончил:
- Это не самое страшное.
Ликандр усмехнулся с мрачной ненавистью.
- Я бы скормил этого мерзавца собственным псам! И я это сделаю, с помощью богов!
Либу вскрикнул и даже отодвинулся от него. Он понял, что этот лаконец и впрямь так свиреп, сколь и великодушен: но не будь он жестокосердным, не был бы и великодушным.
Когда иссяк разговор, Ликандр, предоставив ливийца собственным горьким раздумьям, попытался обследовать место их заключения. Он один пытался это сделать - ни двое персов, ни старые рабы, с которыми их поселили, никак не противились своей судьбе. Лаконец попытался вызнать что-нибудь у этих невольников, которые казались немногим старше его и были азиатами: пленник заговорил с ними по-гречески, потом по-египетски, но его слушали с враждебностью забитых людей, которых понуждают к делу, к которому они давно уже неспособны. И зачем эти азиаты Мидию? Наверное, когда-то были нужны, но более нет. Зачем тогда переводить на них хлеб? Или лидиец не так жесток, как представляется?..
Потом Ликандр покинул комнату, чтобы понять, нет ли способа убежать. Из этой комнаты вела единственная дверь - на задний двор, и в ней было проделано окошко, забранное решеткой. Дверь была не заперта, пленники обнаружили это давно… но высунуться не решались, слишком хорошо помня, как их стерегут.
Как только лаконец выступил наружу, он услышал рычание. Уже смеркалось, но окружающие предметы были все еще видны достаточно ясно: лаконец прирос к месту, когда угрожающие звуки стали громче. Под платанами у стены, огораживавшей дом, были привязаны две собаки, которых Ликандр не мог разглядеть из-за двери. Страшные сторожа приподнялись и навострили уши: но все же пленник твердо направился вперед.
Обе собаки вскочили и принялись лаять, едва только Ликандр сделал пару шагов от двери. Он поспешно отступил и присел под растущие у дома кусты. Этой надобностью пленник и хотел отговориться, если бы его застали.
Потом он распрямился, стараясь не привлекать внимания псов, и осмотрелся.
Ликандр разглядел, что двор окружен сплошной кирпичной стеной высотой, по крайней мере, в два человеческих роста. Под стеной росли розовые кусты: и красота, и хорошая мера предосторожности.
Он медленно двинулся вдоль дома; раздалось ворчание, которое сразу опять перешло в хриплый лай. Собаки-убийцы сидели на цепи, теперь Ликандр это разглядел; и брехали они часто… но все равно…
Несмотря ни на что, Ликандр, прячась за кустами и прижимаясь к стене, медленно продвигался вперед, намереваясь обогнуть угол дома. Он без помех добрался до угла; но стоило завернуть, как путь преградила фигура в панцире и шлеме. Холодное лезвие меча прижалось к его горлу.
- Куда направился, раб?
Стража!.. Конечно, дом стерегут не только собаки, но и люди!
Стражник уступал Ликандру ростом и сложением, как многие, - но был сыт, и полон свежих сил, и в полном вооружении; и был, несомненно, свободным марафонцем. Наемник, каким сам Ликандр был еще недавно! Но Ликандр никогда не занимался таким делом, как этот!
- Я выходил осмотреться, - сказал лаконец. Он не выказал страха и тогда, когда лезвие меча сильнее прижалось к его шее. Стражник скривился, убирая оружие.
- Пошел назад, - приказал он. - Если это повторится, обо всем будет доложено хозяину!
Под его холодной брезгливостью скрывалось беспокойство.
Ликандр повернулся и быстро направился назад. Он уже не обращал внимания на собак.
На пороге комнаты он едва не столкнулся с ливийцем.
- Ты зачем вышел? - спросил гоплит.
Юноша смущенно показал на кусты. Ликандр тихо рассмеялся.
- Только далеко не ходи, - предупредил он. - Там за углом стража.
Собак Либу уже тоже научился не слышать.
Похлопав юношу по плечу, Ликандр вернулся в комнату.
Двое персов уже спали; старые рабы тоже. Ликандр лег на свой тонкий тюфяк.
Когда стемнело, стало свежо. Без плаща, который у него забрали, лаконца зазнобило. Но он не обращал на это внимания - он был рад, что лишился подарка киренеянина. Изнеживаться никак не годилось!
Вернулся ливиец. Он замер у порога, и когда Ликандр приподнялся, обернувшись к африканцу, тот шепотом позвал по-египетски:
- Это ты, экуеша?
“Человек из народа моря”. Ликандр кивнул и махнул юноше рукой.
- Иди сюда!
Либу, поколебавшись, подошел и пододвинул свой тюфячок к постели Ликандра.
- Меня зовут Ликандр, - сказал ему спартанец.
- Я запомню, - серьезно кивнул юноша. Потом улыбнулся и прибавил шепотом:
- Я рад, что нашел такого друга, как ты!
Достоинство странно сочеталось в синеглазом рыжеволосом Либу с покорностью - азиатская и африканская черта, подумал про себя Ликандр.
Когда ливиец уснул, воин подумал, что никогда бы раньше не назвал другом пустынного варвара. Спартанцы даже с другими греками ладили с трудом!
Он скользнул взглядом по беззащитно изогнутому во сне полунагому телу и вздохнул, не представляя, как быть, если завтра хозяин и вправду потребует мальчишку для утех.
Потом Ликандр повернулся на живот и сам крепко заснул.
На другое утро рабы были разбужены самим хозяином: Мидий вошел в комнату в сопровождении своего огромного негра, который нес благовонную лампу. От нее комнату, в которой, несмотря на солнце, был полумрак, наполнил не только желтый свет, но и сильный аромат мирры и специй. Невольники при виде лидийца начали быстро приподниматься; персы и старые рабы встали и низко поклонились. Ликандр и Либу просто придвинулись друг к другу.
- Я вижу, вы уже подружились! Превосходно, - улыбнулся Мидий, сегодня одетый в розовую хламиду с орнаментом из серебряных рыбок, плескавшихся в стилизованных серебряных волнах. - Но мне придется вас ненадолго разлучить.
Он посмотрел на спартанца.
- Идем со мной.
- Куда? - глухо спросил тот. Ликандру было не столько страшно пойти, как он боялся за ливийца.
- Прогуляться, - непонятно улыбаясь, ответил господин. - Ну же, не заставляй меня ждать!
Когда они вышли за дверь, к ним присоединились еще двое охранников; снаружи ждал и тот мальчик, который мыл и причесывал Ликандра. И он вручил лаконцу чашу, судя по виду и запаху, наполненную вином, в которое было что-то подмешано.
- Что это? - спросил гоплит.
Мидий усмехнулся.
- Будь это яд, ты бы обрадовался, правда?
Спартанец принюхался к напитку, потом выпил в несколько глотков. Питье оказалось очень сладким, сразу ударило в голову… а потом по телу разлилась бодрость и словно вдвое прибавилось сил. И захотелось еще.
Судя по всему, лидиец остался доволен действием напитка. Ликандр же ощутил холод в животе, как перед битвой: он догадался, что ему сейчас предстоит.
Они вошли в сад и направились вперед по дорожке, края которой были выложены цветными камнями и раковинами. Старые оливы и платаны скрывали от чужих глаз не только дом, но и все, что происходило в саду. Послышался слабый шум воды, и господин с новым рабом вышли на утоптанную площадку, посреди которой бил фонтан, а под деревьями была сложена каменная скамья. Ликандр закрыл глаза: им вдруг овладело воспоминание о саде Поликсены, где они с его женой впервые обменялись поцелуем. Она растит сейчас их мальчика… Он услышал смех Мидия.
- Не время спать, спартанец! Я хочу увидеть, чего ты стоишь!
Открыв глаза, Ликандр увидел перед собой человека необычайно мощного сложения, в одной крошечной набедренной повязке: несомненно, мощнее его. Из-под низких надбровий с тупой ненавистью смотрели маленькие глаза. Было похоже, что это грек - хотя атлет не раскрывал рта и едва ли собирался.
Ликандр отступил от противника и взглянул на хозяина: тот уже уселся на скамью. Под деревьями стояла стража, тоже не спускавшая глаз с обоих рабов.
- Это Ксантипп, - улыбаясь, объяснил Мидий. - Я купил его два года назад - вот, видишь клеймо на спине? Он не очень красив и не очень умен, хотя и силен как бык. До сих пор он побеждал всех, кого я выставлял против него, но утонченным зрителям он не понравится.
Лидиец поморщился.
- Видишь ли, граждане Марафона не желают смотреть, как бодаются тупые быки. Им нужна схватка самих олимпийцев.
Ликандр опять перевел взгляд на Ксантиппа: тот смотрел на своего врага без всякого выражения. И тут неожиданно Мидий громко приказал Ксантиппу, показав на спартанца:
- Убей его!
Ксантипп набросился на Ликандра и схватил его в свои стальные объятия.
Несколько мгновений спартанцу казалось, что ребра его треснут: в глазах потемнело от боли и страшного напряжения. Босые ноги борцов словно вросли в землю, могучие тела задрожали: каждый силился не то задушить, не то повалить соперника. И вдруг они оба упали, казалось, в согласном усилии; Ксантипп оказался под Ликандром. Потом, заревев, сбросил с себя врага и навалился всей грудой мышц на спартанца, коленом давя ему на грудь. От удара затылком о землю у гоплита загудела голова; Ликандр увидел перед собой лицо жены, потом юного ливийца… и, вдруг ощутив в себе силу титана, опрокинул на спину Ксантиппа.
Или это силач Мидия поддался ему?.. Ликандр надавил локтем на шею Ксантиппа и заглянул в маленькие глаза под нависшими бровями. И он понял, что его противник не глуп и совсем не труслив.
Ликандр слегка кивнул в ответ на безмолвную мольбу и отнял руку от его горла. В следующий миг противники переменили положение: Ксантипп оказался под спартанцем на животе, и его шея очутилась в захвате.
Сидящий Мидий, не отрывая глаз от атлетов, подался вперед, полураскрыв рот и вцепившись в свои колени; но неостанавливал борцов.
Ксантипп сопротивлялся - пытался сбросить с себя лаконца, скреб ногами землю, но попытки освободиться делались все слабее по мере того, как могучая рука выжимала из него жизнь. Потом силач захрипел, захрипел в последнем напряжении и Ликандр - и тело Ксантиппа обмякло под ним.
С трудом высвободив из-под него руку, лаконец, пошатываясь, встал. Он весь взмок, так что хитон облепил тело. Ликандр поднял глаза на своего хозяина.
Губы лидийца раздвинулись в улыбке. Он похлопал.
- Храбрость с одной стороны, великодушие с другой! - воскликнул Мидий. Ликандр понял, что господин обо всем догадался. - Бедняга Ксантипп, он устал… или, может, ленился в последнее время, не встречая себе достойных противников!
- Чего ты хочешь от меня? Чтобы я занял его место? - с глухой ненавистью спросил спартанец.
- Нет, это было бы расточительством, - сказал Мидий, спокойно улыбаясь. - Ты мне обошелся в шесть раз дороже!
Ликандр взглянул на мертвое тело. Потом повернулся к хозяину.
- Я понял, - сказал лаконец. - Ты хочешь на мне зарабатывать! Чтобы я участвовал в марафонских играх, а ты или твои подельники будете ставить на меня!
Лидиец кивнул.
- Ты умен, - сказал он. - И ты угадал, но лишь отчасти. Я люблю искусство, спартанец, которого вы не понимаете. Драгоценный камень без огранки, необъезженный нисейский жеребец - вот что ты такое, и, как этот камень или этот конь, ничего сам в себе не смыслишь!
- Пусть так, - сказал Ликандр, сохраняя спокойствие. Он вынужден был признать, что и в самом деле почти ничего не понимал в играх развращенных людей, в которые оказался втянут. - Но я раб! Ты ничего не получишь с меня, потому что к играм допускаются только свободные граждане!
Мидий опять улыбнулся.
- А кто в городе знает, что ты раб?
Ликандр смотрел на него в потрясении.
- Так ты будешь выдавать меня за свободного человека? Да кто тебе поверит, и кто позволит провести эту грязную игру?
Во взгляде лидийца выразилось сожаление.
- Ты совсем не знаешь людей, - сказал он. - Такие, как ты, не научаются жить до самой смерти!
Потом он рассмеялся.
- Согласись, что ты сам никогда бы не заработал на себе так, как это сделаю я!
Ликандр с отвращением покачал головой. Он опять взглянул на убитого: Мидий словно бы уже забыл о нем.
- Да уберите же его наконец!
Хозяин лениво кивнул, и двое стражников подняли и унесли Ксантиппа.
Потом Мидий опять посмотрел на Ликандра.
- Что еще, мой герой?
Лаконец сложил руки на груди.
- Так все пойдет тебе, я не получу ничего?
Мидий засмеялся.
- Это мне уже нравится! Нет, - серьезно прибавил он. - Ты великодушен, я увидел это, - я тоже великодушен! Ты будешь получать четвертую часть каждого выигрыша!
Ликандр долго смотрел на него, борясь с собой. И наконец произнес:
- Я согласен.
========== Глава 54 ==========
Аристодем приехал на свадьбу Филомена. Дорога до Ионии, соседствовавшей с Карией и Лидией, конечно, была опасной - но безопасных дорог в греко-азиатских землях не было. Впрочем, продвигаясь по Ионии, афинянин так и не смог решить - греческая это земля или все же персидская. Обычаи обоих народов перемешались тут намного сильнее, чем в Египте. Смешение наблюдалось во всем - в планировке домов, садов и хозяйств; в одежде и вооружении; в языке, верованиях и понятиях.
Встретив прохожего или проезжего, или даже оседлого ионийского грека, никогда нельзя было знать наперед, каких обычаев он придерживается и что думает о теперешней власти Персии и о теперешнем наместнике.
Прежде, чем увидеться с бывшим товарищем, молодой афинский купец расспрашивал о нем его греческих подданных. Их слова несколько ободрили Аристодема - ионийцы говорили, что нынешний сатрап правит ими не хуже своего предшественника, больших притеснений не делает и соблюдает порядок. Вместе с облегчением эти слова наполнили душу афинянина и тревогой. Филомена уподобляли его предшественнику-персу! Да чем же он, в самом деле, лучше, и чем может отличиться, властвуя на персидской земле? Не слишком ли самонадеянно со стороны коринфского царевича было думать, что он способен пошатнуть позиции персов, приняв одну из многих сатрапий? Аристодем все более опасался, что Филомен попусту погубил себя: хотя изначально, конечно же, хотел только блага Греции.
Увидев же дом, вернее - дворец Филомена в Милете*, Аристодем был поражен. Несомненно, его товарищ добился неслыханных почестей, которых большинство людей не могли дождаться до самых седин, - пусть даже и ценою утраты доброго имени. Людям свойственно злословить обо всех, кто добился чего-нибудь значительного: и лишь история способна рассудить, кто был более прав.
Дворец сатрапа стоял на вершине холма, на котором был основан город. Этот дворец-цитадель был окружен садом, и был построен в несколько ярусов; и каждый ярус оканчивался террасой. На террасах тоже росли деревья. Это напомнило Аристодему манеру египтян разводить сады на крышах; и уступчатый храм Хатшепсут, вырубленный в скале и слитый со скалой, на террасах которого росли мирровые деревья, привезенные из Пунта, - дивное творение Сенмута. Но эта ионийская крепость имела совершенно азиатский облик, ничто в ней не казалось привнесенным из Эллады или Египта: а что было привнесено, уже представлялось персидским.
Когда же был построен этот прекрасный дворец?.. Похоже, что недавно, а значит - со сказочной быстротой и искусством.
Когда афинянин назвал себя страже у ворот, его вместе со свитой почтительно пригласили войти. Аристодем впервые задумался о невесте Филомена. Будет ли ему позволено ее увидеть? Какое влияние эта персиянка окажет - и уже оказала на своего будущего мужа?..
Гостя провели во дворец, в перистиль - вернее, один из укромных внутренних двориков, где росли миртовые кусты, стояла скамья и посредине бил фонтан. Аристодем сел на скамью, восхищенно осматриваясь: и чем больше он восхищался, тем большее стеснение испытывал.
Когда хозяин вышел к нему, Аристодему показалось, что перед ним перс, - хотя он сразу же узнал старого друга. Филомен по-прежнему носил недлинные волосы, хотя и отпустил их немного, - персы носили волосы разной длины; густая черная борода оказалась аккуратно подстрижена, как у придворного. На сатрапе Ионии был халат и шаровары, все пурпурное с золотом: носить пурпур имели право только приближенные царя царей и члены его семьи. Глаза коринфянина были подведены черным, а пальцы унизаны перстнями.
Все это очень шло Филомену, но делало его совершенно другим человеком.
Аристодем болезненно улыбнулся, обнимаясь и целуясь с другом.
- Ты мне напомнил Уджагорресента, - сказал он.
Филомен хохотнул.
- Я его сам себе давно напоминаю. Но царский казначей стар, и его страна устарела.
Он посмотрел товарищу в глаза и улыбнулся, сжав его плечи: перстни впились в кожу.
- Как же я рад тебя видеть! Счастье, что ты добрался невредимым!
Аристодем подумал, что и выговор военачальника стал другим: здесь это почти не обращало на себя внимания, зато в Аттике или Лаконии речь Филомена резала бы слух так же, как речь персидского посланника.
- Поликсена не приехала? - спросил Аристодем, на всякий случай: хотя был почти уверен, что нет, и теперь - тем более! Поликсена могла вообразить все, что Аристодем увидел своими глазами, по одному только письму старшего брата; и не приедет, пока будет способна противостоять его воле.
- Нет, не приехала.
Лицо Филомена на несколько мгновений сделалось отчужденным и холодным. Потом он опять улыбнулся афинянину, но тот так и не смог понять, о чем царевич думает.
- А где твоя невеста? - спросил Аристодем. - Смогу ли я увидеть ее когда-нибудь?
Он знал, что женщины в Персии содержатся и более строго, и более свободно, чем в Элладе: условности, которые было трудно понять со стороны.
- Ты увидишь ее на свадьбе, - пообещал Филомен. Казалось, он рад, воодушевлен - но не походил на нетерпеливого жениха. - Я тоже до свадьбы почти не могу с нею видеться.
- И все же ты уверен, что будешь счастлив, - улыбнулся Аристодем, вспоминая о своем брате Аристоне.
- Я уверен, - сурово сказал его друг, - что назад пути нет.
- А почему ты так одет? - вдруг спросил афинянин, исподволь присматривавшийся к нему. Он коснулся белой льняной рубашки, которая виднелась у Филомена под пурпурным халатом. - Ты зороастриец? Нужно ли это, чтобы жениться на персиянке?
Его это очень занимало, и не только в отношении брата своей возлюбленной.
Филомен покачал головой.
- Это необязательно, хотя и желательно… Пойдем, отдохнешь и поешь с дороги, и я тебе все расскажу.
После ванны и очень вкусного обеда Аристодем устроился с другом на одной из озелененных террас, куда для них вынесли столик с напитками.
- Ты стал богат как Камбис, - сказал афинянин. - Мне все еще не верится, что я не сплю.
Филомен усмехнулся.
- Скажи лучше - как Поликрат! Или Крез, царь Лидии!
Он сделал глоток гранатового напитка.
- И какое может быть сравнение, - продолжил сатрап Ионии. - Камбис покоряет себе все, на что бросает свой взгляд! Поистине царь царей, которому еще не было равных в истории!
Аристодем тоже пригубил фруктовое питье, которое стояло перед ними вместе с разбавленным вином. Он знал, что Филомен, подобно истинным персам, воздержан в винопитии, как это свойственно было и воспитанным эллинам, и радовался, что хоть чему-то из своего прошлого его друг остался верен.
Афинянин поправил светлые волосы.
- Расскажи мне, как ты живешь… как правишь своей сатрапией.
- Сегодня у меня есть время… хотя я не так занят, как был раньше. Азиаты словно бы умеют растягивать время, как египтяне, - усмехнулся Филомен. Потом он налил себе уже вина, которое у персов подавалось в конце трапезы, а не во все время еды, как у эллинов.
Они заговорились до темноты: о сатрапии, о своей жизни и родне, о богах и философии - обо всем. Понадобился новый кувшин вина, но ни один из старых друзей не опьянел за разговором.
***
Пока Аристодем не увидел Филоменову невесту своими глазами, ему не верилось в его свадьбу… даже после всех разговоров, после всего, что Аристодем увидел и попробовал в маленьком царстве Филомена.
Артазостра появилась перед гостями и родственниками с открытым лицом, - но все остальное, волосы, руки, ноги, было скрыто под тяжелыми одеждами. Юное лицо было нарумянено, возможно, чтобы скрыть бледность и страх, хотя девушка казалась невозмутимой. Филомен сравнивал дочь Аршака с царицей Камбиса, Роксаной; но Аристодем не видел и Роксаны, и ни с кем из женщин не мог сравнить эту дочь Азии.
Артазостру вывел к собравшимся за руку отец, и потом вложил эту смуглую узкую руку с покрытыми краской ногтями в руку Филомена. Несколько мгновений молодые глядели друг другу в глаза - и так, что все в зале почувствовали себя лишними.
Аристодем мрачно подумал, что на свадьбе его брата не было и следа такого тонкого взаимочувствия между женихом и невестой, хотя свадьба была куда более разгульная.
Бракосочетание уже совершилось, и после краткого благословения, которое Филомен и Артазостра приняли от могущественных родственников персиянки, после греческого обряда осыпания зерном и другими плодами земли старшая дочь Аршака удалилась в свои комнаты. А афинянин так и не успел составить о ней никакого представления.
Все опасные тайны этого существа предстоит познать мужу, и только ему. Как в Элладе… но совершенно иначе.
С этого праздника Аристодем, как и со свадьбы Аристона, тоже ушел раньше.
Он долго сидел в своей богато убранной спальне, которая выходила на террасу, - ветер колыхал легкую шерстяную занавесь, закрывавшую арку: этот прием был известен в Азии в древности, как рассказал афинянину Филомен. В Элладе, даже в Афинах, арки еще не встречались, хотя были красивы, прочны и как нельзя лучше вписались бы в гармонию храмов и общественных зданий. Пифагореец думал о своих братьях: не написать ли ему в Афины или Навкратис о том, что увидел и узнал в Ионии, от Филомена и его подданных. Но Аристон просто не поймет его, Хилон для этого слишком афинянин… а Калликсен сейчас в море. Аристодем мысленно пожелал удачи брату, избравшему самую необычную судьбу.
Нет, он обо всем расскажет братьям при встрече, если это суждено. Письменные строки… лживы, даже если в них только правда: как свидетель, которому дозволено выступить лишь с одной заготовленной речью, ничего к ней не прибавляя. Аристодем уже чувствовал себя так, точно ему предстоит оправдываться перед своими родственниками и согражданами.
Аристодем проспал допоздна, хотя это было не в его привычках. Когда он проснулся и сел в постели, его уже терпеливо дожидался приставленный к нему раб-иониец, одетый по-гречески, как и многие слуги здесь. Аристодем спросил о своих людях, и прислужник ответил, что с ними все благополучно и они очень довольны.
Еще бы они были недовольны, попав в такую сказку, будто на остров Цирцеи! Милет называли “жемчужиной Ионии”, и много греческих земель до недавнего времени были подвластны ему и отдавали свои богатства, даже египетский Навкратис!
После омовения гость вышел завтракать на свою террасу. Все его мысли были заняты Филоменом. Как прошла брачная ночь, не разочаровался ли он в своей персиянке? Филомен, конечно, не был неопытен с женщинами, но с девицами… Тем более с азиатками…
Он подождет, пока хозяин сам придет к нему: если здешние обычаи это позволят.
Аристодем еще не успел закончить завтрак, как бахромчатая занавесь арки отодвинулась и на террасе появился молодой супруг. Он был в алых шароварах, стянутых широким золотым кушаком, и голый по пояс; это было до того непривычно в его азиатском облике, что афинянин вздрогнул и привскочил с кресла. Сатрап Ионии прижал палец к губам и, неслышно подойдя к другу, сел в кресло рядом. И когда он научился красться, словно тигр?..
В темных глазах коринфянина светилась улыбка.
- Ну, что? - спросил Аристодем, настороженно глядя на Филомена.
Тот снова прижал палец к губам.
- Она еще спит, - проговорил Филомен так, точно отсюда мог разбудить свою жену.
- Ты доволен ею? - спросил афинянин.
- Мне так же стоит спрашивать себя, довольна ли Артазостра мной, - рассмеялся молодой сатрап. - Но, кажется, мы оба получили то, чего ожидали.
Аристодем взял и медленно поднес к носу засушенную ветку миндаля, стоявшую перед ним в вазе. Покрутив ее в пальцах, афинянин опустил ветку на колени.
- Я думал, что в Азии женщины еще больше покорны мужьям, чем в Аттике, - сказал он. - Но теперь я вижу, что…
- И в Аттике жены не рабыни, - усмехнулся Филомен. - А в Азии в любви и брачных отношениях существует много тонкостей, до которых не доросли в своих понятиях даже вы, афиняне.
Аристодем сломал веточку, и сухие коричневато-розовые лепестки осыпали его хитон.
- Нужно ли нам это! - гневно воскликнул гость.
Боясь признаться в своих мыслях сам себе, он сейчас больше всего на свете хотел бы, чтобы Поликсена любила его, а он - ее со всей азиатской тонкостью и в греческой гармонии…
Друг пристально смотрел на него и, кажется, понимал его смятение. Сделав несколько глотков вина прямо из кувшина, Филомен встал.
- Мне нужно вернуться к Артазостре, - сказал он. - Должно быть, она уже проснулась. Я приду к тебе после обеда… ты ведь еще останешься?
В глазах этого столь могущественного теперь человека блеснула мольба.
Аристодем кивнул. Он мучительно подумал, что нужно уезжать как можно скорее.
Филомен торопливо обнял его, обдав запахом мускуса, и быстро покинул террасу.
Аристодем смог увидеться с другом только к вечеру, когда тот исполнил все свои любовные и прочие многочисленные обязанности. Филомен приказал оседлать для себя и афинянина лошадей, и они отправились вдвоем покататься по огромному саду.
- Не соскучился без меня? - спросил господин дворца, улыбаясь.
Аристодем засмеялся.
- Ну что ты.
Некоторое время они молча ехали шагом, погрузившись в задумчивость. Потом афинянин спросил:
- Давно хотел узнать у тебя, но все забываю… в чем преимущество кривого персидского меча перед греческим?
Филомен долго не отвечал. А потом сказал:
- Наши прямые мечи разрубают твердые тела, но неглубоко проникают в мягкую плоть. Изогнутый же однолезвийный клинок не столько разрубает, сколько разрезает внутренности. Если хочешь, я могу сам поучить тебя!
Аристодем принужденно рассмеялся и поднял руку.
- Боюсь, у меня нет времени учиться сражаться по-персидски. Завтра я уезжаю из Милета… если ты не возражаешь, конечно.
- Разумеется, - спокойно и вежливо сказал сатрап Ионии.
Когда они возвращались назад, Аристодем увидел на террасе Артазостру. Он даже не сразу понял, что это жена Филомена: афинянин впервые увидел ее без головного покрывала. Черные волосы персиянки были распущены, и ветер колыхал ее пурпурные одежды, когда она, возвышаясь над всеми и опираясь одной рукой на ограждение, смотрела в сад, освещенный факелами.
Проезжая мимо супруги, Филомен приветственно поднял руку, и Артазостра склонила голову - слегка, царственно.
Аристодем подумал, что персиянка хороша собой, хотя он видел много женщин красивее ее… но для Филомена сейчас это не главное, как и для него самого.
***
Когда пифагорейцы прощались, Филомен сказал:
- Если встретишь… когда увидишь Поликсену, передай ей, что я люблю ее! Скажи…
Он вдруг смешался и замолчал.
- Скажу, - кивнул Аристодем, внимательно глядевший на него. Сегодня Филомен был одет как раньше, по-эллински. - Все расскажу так, как ты мог бы рассказать сам!
Афинянин очень надеялся на эту встречу с сестрой Филомена… и на многое другое. Но он еще вчера отправил письма и Аристону, и Калликсену, в Афины: чтобы друзья передали его послание младшему брату, когда тот вернется из плавания. Сам Аристодем собирался назад в Навкратис, но был вовсе не уверен, что доедет.
Друзья крепко и сердечно обнялись.
- Желаю тебе счастья, - сказал Аристодем молодому господину Ионии, который и так получил все блага, о которых мог мечтать.
Филомен отвел глаза и горько сказал:
- Благодарю. И ты будь счастлив.
Они еще раз обнялись, и Филомен быстро ушел. Аристодем утер увлажнившиеся глаза.
- Герой Эллады! - прошептал афинянин. - Мог ли Гомер вообразить что-то подобное? Ни Фалес, ни Анаксимандр*! Даже Пифагор!
А потом, не мешкая, эллин ушел собираться в путь.
* Самый могущественный и богатый из ионийских городов, бывших автономными: несмотря на то, что они процветали, объединить их для противодействия Ахеменидам не удалось. Из Милета вышло много знаменитостей.
* Прославленные философы милетской школы, жившие незадолго до правления Камбиса.
========== Глава 55 ==========
Калликсен едва не погиб в первом же плавании, хотя флотилия из трех кораблей, снаряженная несколькими навкрариями*, ходила в Карию с торговой, а не военной целью. Азиатская Греция не вела сейчас войн, вообще предпочитая избегать их, покуда возможно. Но на пути назад афинские моряки столкнулись с двумя персидскими триерами, одна из которых чуть не протаранила афинский корабль: видимо, ожидая нападения или в жажде поживы. Но потом афиняне подали сигнал, что идут с миром, и персы не тронули их.
Хотя и греческие, и персидские корабли были приспособлены для сражений, персы не были склонны ввязываться в битву самовольно, без приказа своего верховного правителя. Греки не знали, считать это дисциплинированностью или трусостью, - эллины редко упускали случай показать свое бесстрашие и попытать удачу в бою, по приказу или без.
Однако начальник кораблей в этот раз проявил политическую мудрость. Или мудрость проявили персы, оценив превосходство эллинов в силе.
Калликсен, стоявший у борта, с сожалением проводил взглядом персидские суда. Его сосед, бывалый моряк, прищурив глаза, взглянул на белокурого юношу.
- Жалеешь, что не вышло подраться, а?
- Да… то есть нет, - Калликсен густо покраснел. - Я не трус, и я бы очень хотел сразиться! - поспешно воскликнул он, мертвея при мысли, что его могут уличить в трусости. - Но я понимаю, что сейчас нам это нельзя!
- Ты неглуп, мальчик, - усмехнулся его собеседник, поправив головную повязку, которая не давала ветру бросать сизые кудри в покрытое красным морским загаром и морщинами лицо. - Правильно говоришь, нельзя нам сейчас их трогать. Этих было только два, и мы бы их потопили, клянусь Посейдоном, - моряк вздохнул, - но мы каждый свой корабль ценим в десять их. У персов людей без счету, а флот такой, что нам и не снилось!
Калликсен кивнул: зная, как дорого городу обошлось построение и снаряжение даже этих трех кораблей.
- Зато мы удачно сплавали, - улыбнулся брат Аристодема, - и теперь у нас будут таланты*, чтобы построить еще!
Пятнадцатилетний юноша был очень горд собой: хотя ему так и не случилось подраться, ни на мечах, ни даже обстрелять противника, ни даже поглядеть на морской бой, о которых он столько слышал. Однако ему было теперь что порассказать своим сверстникам в Афинах и даже многим старшим!
Калликсен с удивлением подумал, что старший брат, которого он давно не видел, был совсем рядом с ним, в Ионии. Хотелось бы знать - может ли эта Иония сравниться с Карией по богатству и красоте! Калликсен знал, что Аристодем уехал в Милет на свадьбу своего друга из Коринфа, который брал персиянку, родственницу царя Камбиса: царский род, правивший Ионией, пресекся еще до персов, но теперь Камбис сместил и собственного персидского наместника, передоверив Ионию греку.
Калликсен не понимал, как можно водить дружбу с таким предателем, но брат был философ и всегда себе на уме. Калликсен надеялся, что Аристодем расскажет, когда вернется, о чем думал, уезжая на эту свадьбу, и что повидал в Ионии.
Юноша улыбнулся, вспомнив о доме и матери: эта память посреди моря была как теплый очаг. Пока он был свободен, Калликсен поспешил проверить, не исчезли ли подарки, которые он купил матери и брату Хилону.
Простому матросу очень трудно было найти на корабле закуток для вещей, и еще труднее - сохранить его нетронутым: Хилон, напутствуя младшего, советовал ему прежде всего позаботиться об этом. Но Калликсен нашел такое место под верхней палубой, между ящиками с пряностями, которые везли из Карии: он увязал в узелок керамический флакончик с маслом, которое, по уверению торговца, чудодейственно излечивало боли в спине - от них давно страдала мать. И еще кинжал из черной бронзы с выпуклым посередине лезвием и рукояткой, изображавшей какую-то древнюю богиню: это уже брату, Хилону. Не столько затем, чтобы защищаться им: драться, если придется, конечно, лучше мечом! Просто Хилон любил редкости и древности, как и Аристодем, а кариец уверял, что этому кинжалу не меньше тысячи лет, и привезен он с Крита.
Юный афинянин, конечно, никак не мог проверить слова торговца, но вещь выглядела старинной. Пусть брат сам разберется, коли уж это любит.
На себя у Калликсена денег не хватило - но его огорчение, когда юноша обнаружил это, быстро прошло: гораздо приятнее было порадовать мать и брата, показать, что он уже взрослый. Он еще купит себе что захочет, в следующий раз - не в Карии, так где-нибудь еще! Мир так велик, а он так молод!
Прибрав кинжал, Калликсен вздохнул, думая, что мечты о сражениях, наверное, так и останутся пустыми мечтами. У него даже меча с собой не было - только нож, который он спрятал в набедренную повязку. Многие матросы были вооружены только ножами или вовсе никак; хотя опытные, нанятые с целью охраны груза и команды воины на кораблях были, по пятьдесят на каждом. Но от этих же воинов юный афинянин знал, что когда начинается настоящая битва, в нее ввязываются все, кто смел…
Дома, разумеется, Калликсен учился обращаться с мечом, как подобает гражданину Афин, но разве можно сравнить учение с боем!
Жарко краснея, он в последний раз провел рукой по ребристому ржаво-черному лезвию братнина кинжала и поспешно спрятал подарок. Калликсен бегом поднялся по лестнице наверх, чтобы быть на месте, если он понадобится. До сих пор юный матрос не вызывал нареканий у старших, и был намерен не оплошать до самого конца плавания.
Дома мать ждала своего младшего сына - за прялкой, одна: она осталась совсем одна после того, как умер ее муж, а Хилон женился и зажил своим домом. Эта уроженка острова Коса по имени Каллироя - “прекрасноструйная”, от которой все четверо братьев унаследовали светлые волосы, отказалась видеть в своем доме невестку-афинянку: хотя ее муж был потомственный афинянин и очень уважаемый гражданин славного города.
Калликсен подумал, увидев одинокий огонек в материнском окне, - Аристон женился в Навкратисе на какой-то гречанке с островов, Аристодем тоже присматривался к чужим женщинам… уж не хочет ли мать, чтобы и младший ее сын поискал себе жену в другой земле? Почему она так не любит афинянок? И неужели не боится оставаться совсем одна, не считая пожилой рабыни?
Но когда старая Хлоя открыла ему калитку, ахнула и всплеснула руками - а потом резво, как девушка, убежала сказать хозяйке, что вернулся ее сын, Калликсен позабыл обо всем. Он побежал к матери со всех ног, и перехватил ее на полдороге.
Он был еще не так силен, чтобы носить мать на руках, как хотел бы, - но мог прижать ее к груди так крепко, чтобы она почувствовала, что ее младший сын уже мужчина.
Каллироя долго обнимала его, без слов, без слез, - а потом посмотрела в лицо влажными голубыми глазами и улыбнулась. Юноше вдруг стало досадно: ему хотелось, чтобы мать заплакала от радости и слабости при виде него, но он тут же одернул себя.
- Здравствуй, мама.
Каллироя долго смотрела на него - так, точно видела перед собою не сына, а какую-то свою воплотившуюся мечту. В чем же могут быть мечты женщины, как не в сыновьях? Потом она опять улыбнулась юноше.
- Иди в дом, сынок, Хлоя сейчас согреет воду. Ужин готов… мы с Хлоей как будто знали, что ты вернешься сегодня!
Мать повернулась, и Калликсен успел увидеть, как она приостановилась на несколько мгновений, взявшись за поясницу. На ней был теплый платок, несмотря на лето.
Юный мореход быстро проверил, не потерял ли свой флакончик с чудесным маслом, а потом поспешил за матерью. Каллироя, несмотря на свои годы и болезнь, легкой поступью удалившаяся внутрь дома, неожиданно напомнила ему Афину - как богиня, обернувшаяся бессильной старухой, испытывала милосердие героя Язона перед его решительной встречей с царем Пелием.
Когда он вымылся и сел ужинать за стол у очага, мать устроилась рядом со своей прялкой. Обычно она работала у себя в комнате, в гинекее, но теперь пересела в ойкос, чтобы не оставлять вернувшегося сына ни на миг. Но даже любуясь сыном, Каллироя продолжала прясть.
- Расскажи мне, - попросила она, когда юноша отодвинул миску. - Расскажи, что ты видел… что делал.
Каллироя тепло посмотрела на него, наконец оставив работу. И как только мать замечала все, что он делает, занимаясь своим?
Ее собранные в узел светлые с серебром волосы сейчас казались совсем седыми. Калликсен поспешно встал с лавки, вспомнив о своем снадобье: на миг ему показалось, что он сейчас ударится головой о потолочную балку. Каким тесным и бедным показался ему отцовский дом после всех приключений, после всех особняков и дворцов, что он видел! А теперешний дом Хилона, а Аристона, в Навкратисе!
- Мама, я привез тебе волшебное масло… от этого.
Калликсен смущенно похлопал себя по спине. Мать звонко засмеялась.
- Вправду волшебное?
Юноша сбегал и принес свой флакончик из глазурованной глины. Довез он его, не разбив, и вправду чудом! Он вручил лекарство матери, которая встала из-за стола, со смущенной улыбкой. На несколько мгновений их ладони встретились, обхватив горлышко сосуда; а потом мать и сын снова обнялись.
- Благодарю тебя, милый, - сказала Каллироя.
Она поцеловала его, потом утерла глаза и, отвернувшись и отойдя, села на лавку, где Калликсен только что сидел и ел свою похлебку.
- Иди сюда, ко мне, и расскажи мне все!
Примостившись рядом с матерью, а потом все же отодвинувшись от смущения на край лавки, Калликсен начал рассказывать. Вскоре застенчивость оставила его, и он, увлекшись, заговорил так, как делился бы пережитым с товарищами.
- А когда мы плыли назад, мы чуть не подрались с персами, - прихвастнул он под конец; и только тут спохватился. Можно ли так пугать старую мать!
Но Каллироя не казалась испуганной. Она, придерживая на плечах свой серый овечий платок, неподвижно смотрела на сына, будто он рассказал ей о каком-то сбывшемся пророчестве. Может, они со служанкой и гадали тут без него, кто знает!
- С персами?.. - наконец переспросила мать. - Это были две триеры, и они разминулись с вами?
Тут настал черед Калликсена изумиться до крайности. Он вскочил и воскликнул:
- Как ты узнала?..
- Я слышала, что говорят на агоре, хотя я и редко покидаю дом, - ответила Каллироя. Она сделала сыну знак снова сесть; и тот повиновался, не отрывая глаз от матери. Но тут пугавшее его выражение наконец исчезло из ее голубых глаз.
- Говорили, будто знаменитый торговец рабами, киренеянин по имени Стасий, наконец отплыл из Эвбейского залива. У него две персидские триеры, это все знают, и на службе у него персы, - сказала мать. - Не он ли вам встретился?
Калликсен сглотнул. Его бросило в жар, и он обеими руками взъерошил волосы. Как знать! Может, напрасно начальник не отдал приказа атаковать персов?..
- Может, и он, мама, - сказал юноша. - А ты что-то о нем слышала? У него кто-то из наших?..
Каллироя усмехнулась с гадливостью и ненавистью, исказившими ее спокойное, обычно приветливое ко всякому лицо.
- Он мог захватить кого угодно, - ответила мать. - Спартанцев он продает в Афины, а афинян в Спарту! И тех и других продает персам! Такие негодяи не имеют ни родины, ни чести, ни совести… и мутят всю Элладу, мешая нам объединяться против врагов!
Калликсен опять изумился: голос его кроткой матери зазвенел, точно голос самой Афины Паллады.
- Жаль, что мы его не потопили! - воскликнул юноша, сжав кулаки.
На лице матери мелькнула грустная усмешка.
- Теперь уж поздно об этом говорить.
Она встала и, подойдя к столу, поправила фитиль в лампе - плошке с маслом.
- Я слышала, что несколько месяцев назад этот Стасий из Кирены продал в Марафон несколько спартанцев, - вдруг прибавила Каллироя. - Весь город только об этом и говорил. Он подобрал их умирающими в пустыне - эти воины отстали от своих, возвращаясь из похода в Египет!
Мать подняла голову, и Калликсена опять голубым огнем обжег гневный укор в ее глазах.
- В Египет? Ну так значит, они были наемники, - сказал он наконец, будто себе придумывал оправдание, даже не Стасию из Кирены. - Значит, эти спартанцы все равно пропали для своего полиса!
- И стало быть, этих храбрейших из греков можно продавать, будто скот? - воскликнула Каллироя. - Можешь ты представить, как лакедемоняне теперь возненавидят нас вместе с нашими соседями? Они могли бы быть нам неоценимыми союзниками, а сейчас не захотят даже разговаривать, если не объявят войну!
- Но как они узнают? - отпарировал Калликсен.
Он вздохнул, пытаясь успокоиться сам и найти доводы, которые успокоили бы мать.
- В самом деле, мама, как лаконцы узнают, что случилось с этими солдатами? У них много воинов уходит в наемники и пропадает без вести!
Каллироя горько улыбнулась.
- Эти пропали не без вести. Стасий позаботился… ты слышал, что один из марафонцев хвастает спартанцем с необыкновенно мощным и красивым телом, которому стал покровителем? Хозяин этого атлета всем говорит, что он свободный человек, который просто получил покровительство, как ты от своего полемарха*, мой сын… но по Марафону давно ходят слухи, что лаконец метэк* - вольноотпущенник, если не раб по-прежнему. Граждане Марафона даже ссорились из-за этого спартанца, потому что покровитель выставлял его на играх как свободного борца и заработал на своем атлете славу и немало талантов. А теперь спартанец заинтересовал нескольких наших художников, и с него делают статую!
Мать прервалась.
- Да как же ты всего этого не слышал? - спросила она юношу с искренним удивлением.
- Я не собираю слухи, мама, - сказал Калликсен. Но уже понимал, что это не обыкновенные базарные сплетни и что он, мечтая о чужих краях, совсем не обращал внимания, что делается дома.
- Я… расскажу обо всем Хилону, - сказал младший из сыновей Пифона, вставая и делая шаг к порогу.
- Завтра расскажешь. Теперь уже темно, не пугай его жену, и сам ложись спать, - остановила его Каллироя. - Кстати, у Хилона для тебя письмо от Аристодема.
- Вот как! - воскликнул Калликсен.
Теперь послание от брата могло рассказать ему много нового… о чем он не задумался бы прежде.
Юноша помедлил, посмотрел в сторону двери… потом опять сел.
- Хорошо, мама, я сейчас пойду спать.
Калликсен наконец почувствовал сонливость. Возбуждение от встречи с матерью и от такого необыкновенного разговора сменилось многодневной усталостью.
- Я… пойду.
Он встал, зевнул и пошатнулся. Каллироя быстро подошла к нему и погладила по голове.
- Иди отдыхай, милый, Хлоя тебе уже постелила.
Калликсен кивнул и, переставляя отяжелевшие ноги, поплелся в спальню, которую раньше делил с Хилоном. Завтра нужно будет… непременно…
Он уснул, едва только повалившись на постель. Юноша уже не слышал, как к нему вошла мать; она бережно укрыла его шерстяным покрывалом. Потом взглянула на котомку, которая осталась валяться в ногах у юного моряка.
Немного поколебавшись, Каллироя распустила шнурки и заглянула внутрь сумки. Увидев кинжал, она замерла в удивлении и испуге… потом улыбнулась, все поняв. Конечно, это для Хилона. Хилона занимали все редкости из чужих стран и все новое, что можно было узнать на агоре, особенно касающееся искусства. Про марафонских спартанцев он давно слышал.
Каллироя поцеловала своего младшего мальчика и пожелала, чтобы завтрашняя его встреча с братом привела к добру.
* Территориальные подразделения Аттики, отвечавшие за снаряжение военных кораблей. С началом греко-персидских войн, после значительного расширения флота, предпринятого Фемистоклом, навкрарии были заменены триерархиями - обязанностью для богатых граждан (триерархов) снаряжать военные корабли, содержать их в боевой готовности и командовать ими в течение года.
* Крупная денежная единица в Греции и эллинистической Азии.
* Неполноправные жители Аттики, в число которых входили иностранцы и отпущенные на волю рабы. Метэки существовали также и в некоторых других греческих областях.
* Высший военачальник в Греции.
========== Глава 56 ==========
Египтяне достигли большого мастерства в ваянии - это признавали даже в Элладе, и эллинские скульпторы многому научились у мастеров Та-Кемет. Даже афинские художники вынуждены были признать, что еще когда греки изображали своих богов, обтесывая подвернувшиеся под руку каменные или деревянные столбы, египтяне добились высокой точности повторения человеческих черт в различных сплавах металлов, в хрупком алебастре, самых мягких и самых неподатливых породах камней. Египетские же колоссы до сих пор приводили в изумление всех иноземцев - та же искусность, но в размерах, требующих огромных и столь же согласованных человеческих усилий и точнейших математических расчетов.
- Вот урок, который мы должны помнить, но не должны повторять, - сказал старый скульптор по имени Гермодор двоим своим ученикам, когда они отчитались ему в своей работе и отдыхали в мастерской, ощущая и удовлетворение, и уныние оттого, что достигли еще очень малого. В такие мгновения учитель всегда находил, чем занять их ум и воображение, как побудить дальше упорно двигаться к вершине, казавшейся столь далекой.
- Почему нам не следует повторять египтян, учитель? - спросил один из юношей, глядя на свои руки, на которых засыхала глина. - Разве это не чудо ваяния, как ты сам говорил, - суметь создать такие великие статуи?
Гермодор засмеялся.
- Чудо, Горгий, ты прав! И ты прав, что эти статуи - великие для египтян и показались бы такими другим восточным народам!
Он хлопнул в ладоши и потер руки, тоже перемазанные в глине.
- Но нам - нет. Величие египетского народа заключалось в возвеличении его царей до такой степени, чтобы простые люди рядом с ними ощущали свою малость и бренность… ничтожность своей земной жизни, и возлагали все надежды на вечность. А вечность им представлялась не столько даже в своих забальзамированных телах, которые воскреснут в царстве Осириса, сколько зримо воплощалась в этих богах на троне, как и в их храмах, прижизненных и заупокойных.
Старый афинский мастер долго жил в Та-Кемет и знал, о чем говорил. Но тут внимательный Горгий заметил странность в словах учителя и спросил:
- Ты сказал - величие египтян заключалось в этом раньше, учитель? А что же теперь?
- Теперь таких статуй, как и таких потрясающих умы храмов, в Та-Кемет больше не создают, - улыбнувшись, сказал Гермодор. - А это значит, что прошло время этого народа! Да разве вы сами не можете судить о Египте по тому, что сейчас происходит?
Оба юноши кивнули. Все знали, что Камбис до сих пор сидел на троне в Саисе. А когда царь царей умрет или покинет эту страну, на ее престол заступит новый перс.
- Кроме того, в египетской скульптуре повторяется один и тот же канон, - продолжил скульптор, который начал в волнении прохаживаться по мастерской, потирая узловатые руки. - Это не только и не столько от неумения следовать натуре, хотя отчасти причина и в этом. Египтяне стремились к повторению образцов, казавшихся им совершенными, во всем… потому и пронесли свой жизненный уклад через тысячи лет. Но повторение без поиска приводит к тому, что художник в конце концов замыкается сам в себе и творец в нем умирает.
- У наших статуй тоже тела и лица похожи, - отважился заметить тот же Горгий. - Мужчины между собой, женщины между собой! И позы, в которых изображают мужчин и женщин!
Гермодор даже похлопал своему ученику.
- Совершенно верно! И причина этого повторения во многом такова же, что и у египтян. Если бы вы видели вавилонские скульптуры, - усмехнулся художник, - вы бы заметили, что и азиаты очень долго шли тем же путем, может быть, сами того не ведая, как и мы. Произвол богов поистине удивителен и несомненен!
- Но ведь ты говорил, учитель, что египтяне считают… то есть считали своих царей богами, и даже позы, в которых их изображали, издревле имели сокровенный смысл, - впервые подал тут голос второй ученик, Никий. - Например, выставленная вперед нога…
- Означает шаг в вечность, - кивнул старый афинский мастер. - Прекрасно, Никий, ты хорошо меня слушал. Но мы с вами не жрецы Черной Земли, и не стремимся к постижению их таинств. Мы стремимся постичь общие законы искусства, - тут Гермодор понизил голос, точно сам священнодействовал.
Старый афинянин посмотрел на одного ученика, потом на второго.
- Мы должны понять, как именно искусство развивается, как отражается в нем ум и душа человека - и как искусство воздействует на ум и душу. Ибо все, что действует на другие вещи, испытывает на себе обратное воздействие. И нам следует понять, - Гермодор поднял палец, - какой путь предназначен богами нашему эллинскому искусству. Ибо это путь особенный, и именно сейчас найти его очень важно!
Юноши притихли, ощущая себя так, точно в этой маленькой мастерской, - пропахшей глиной и стружкой, с тускло блестящими горками мраморной крошки тут и там, - с ними троими, учителем и учениками, именно сейчас совершается нечто великое.
Потом Гермодор сделал обоим ученикам знак.
- Идите за мной, дети, я кое-что вам покажу.
Переглянувшись, юноши последовали за скульптором в соседнюю комнату. В ней не было следов прерванной работы, поиска и творения, всегда сопряженного с разрушением, но были готовые скульптуры - в человеческий рост и маленькие, в палец, сидячие, бюстовые и барельефы, на столах и на постаментах. Некоторые, особо ценные, были накрыты полотном.
Гермодор зашел в угол и, нагнувшись, бережно снял покров с невысокой статуи. Почему она невысока, стало ясно сразу же, - эта ярко раскрашенная деревянная фигура изображала сидящегоегипетского писца: за работой, с дощечкой на скрещенных ногах и с тростинкой для письма в правой руке.
- Видите, красный цвет, канонический для мужских изображений, - палец художника указал на фигуру, но не дотронулся. - Но я сразу выделил эту статую из других, как один из лучших образцов, какие мог найти у египтян! Назовите сами, чем она особенная! Никий, ты!
Теперь скульптор обращался ко второму ученику, менее бойкому, но не менее внимательному, чем его товарищ; но Никий в этот раз не нашелся с ответом.
Ответил снова Горгий. Обежав глазами деревянную фигуру, он пристально рассматривал широкое лицо с миндалевидными черными глазами. Голова статуи была покрыта париком, а приземистое, плотное тело одето в одну белую юбку-схенти.
- Лицо живее, чем у других, - не равнодушное, а сосредоточенное, - сказал юноша. - И черты, как у живого человека… канон в нем виден, но можно сказать, что присуще этому египтянину и только ему.
Гермодор кивнул.
- Верно! Еще?
Горгий нагнулся и притронулся к палочке для писания в руке деревянной фигуры.
- Еще… он занят делом.
Юноши ухмыльнулись, забавно было говорить так о статуе, - но старый мастер остался совершенно серьезен.
- Именно так. Это одна из немногих попыток египтян изобразить человека в движении, что есть труднейшая задача для художника. Художник должен научиться передавать как внешнее движение, - Гермодор опять поднял палец, - так и внутреннее, движение души! Только тогда его работа оживет, в ней вспыхнет божественный дух!
Гермодор перевел дыхание.
- Египетский мастер попытался сделать и то, и другое! И почти добился успеха! Но передавать могучее усилие героев, усилие титанов, преображающих мир, должно научиться нам. Мы, эллины, - будущее мира.
Юноши долго молчали, и восхищенные, и даже придавленные словами афинского мастера. Они еще не чувствовали в себе силу для таких свершений.
Потом Горгий робко спросил - коснувшись колена наставника, будто сидел у ног божества:
- Как же нам научиться передавать это движение?
Гермодор добродушно рассмеялся. Он положил руку на жесткие кольца черных волос юноши.
- Если бы я это знал и мог объяснить, мой мальчик, я бы учил вас вместе с Аполлоном и девятью музами.
Он помолчал.
- Вдохновение, божественная искра, которую художник передает творению, есть самое непостижимое. И попытаться овладеть этой тайной - кощунственно, это посягновение на то, что принадлежит богам… Можно творить, не зная законов искусства: вам теперь известно, что тысячелетиями люди создавали статуи и росписи, работая только наитием в том, что не касалось математических расчетов, способов смешения красок и обработки камня и металла. Но ремесленника от мастера отделяет пропасть, невыразимая человеческими словами… Однако великие художники будущего, которых должна дать миру Эллада, будут руководствоваться наитием, твердо зная законы своего мастерства!
Тут хрупкий светловолосый Никий хмыкнул.
- Дать художников всему миру, учитель? И варварам тоже?
Он бы не решился на такую дерзость, если бы не был задет до глубины души. Горгий промолчал, но явно был согласен с товарищем.
Глаза Гермодора сердито загорелись.
- Как думаешь ты, - он резко кивнул Никию на статую писца, - не считают ли нас варварами эти мастера? И в какую клетку ты запрешь божественное пламя, чтобы оно не досталось недостойным?
Молодые эллины молчали, опустив глаза. Никию нечего было сейчас возразить учителю; но юный афинянин обещал себе, что найдет доводы потом. Только бы вернуться в Афины и рассказать друзьям и отцу, члену ареопага*, чему учит их с Горгием мастер!
Неожиданно Гермодор сказал:
- Я хочу показать вам еще одну работу. И вы должны обещать, что не будете говорить о ней никому, пока она не будет закончена… Это моя собственная работа.
Чувствуя немое изумление и волнение юношей, скульптор улыбнулся.
- Вы помните, конечно, что не в моих правилах показывать кому-нибудь свои неоконченные статуи. Но сейчас я нарушу свое правило ради вас двоих. Чтобы сегодняшний урок принес свои плоды!
Он стал серьезным и даже мрачным, как жрец.
- Обещаете ли вы молчать, дети?
Юноши горячо кивнули. Горгий и Никий невольно взялись за руки, хотя не были близкими друзьями, только соучениками.
Гермодор подошел к накрытой статуе, которая еще раньше обратила на себя внимание учеников своей высотой, - с рослого мужчину, - и непривычными очертаниями, угадывавшимися под простыней. Виденные юными художниками до сих пор греческие коры, священные статуи девушек, изображения богинь, героев и атлетов все были статичны, подобно египетским. А эта статуя…
Гермодор сорвал простыню, и свет, падавший в узкое окно мастерской, заиграл золотом на полированном мраморе. Горгий и Никий дружно ахнули; Горгий обхватил Никия за плечи, а тот даже не обратил внимания, хотя не любил, когда к нему прикасались.
- Это… это, - начал Горгий и осекся. Он убрал ладонь с плеча товарища и подошел ближе, протянув руку к невиданному чуду.
- Смотрите и запоминайте, - сурово сказал старый художник. Казалось, он вовсе не считает эту работу своей заслугой - или, вернее, лишь отчасти своей заслугой.
- Совершенного покоя не бывает! Бывает лишь переход от одного движения к другому, от одного усилия к другому, - произнес Гермодор, почти благоговейно касаясь могучего плеча нагого воина, присевшего, выставив копье, - как перед смертельным броском. Фигура пока еще меньше, чем наполовину, выступила из камня, но уже виден был грозный наклон головы, напряжение всего тела: готовность к прыжку из жизни в смерть. Смерть во имя свободы, если не победа вот этим, последним броском копья!
Из мрамора появились только голова, верхняя часть тела и склоненные колени воина, державшего копье у ноги, но обоим юношам стало пронзительно ясно, что более совершенной скульптуры они никогда не видели.
Гермодор опять накинул на голову мраморного атлета простыню. Он оперся о стол, на котором стояли несколько статуэток эбенового дерева, и голос его вдруг зазвучал надсадно и хрипло, как после огромного напряжения.
- Мне кажется с тех пор, как я приступил к работе, что это сам Аполлон или Афина-воительница направляют мою руку и душу… И кощунством мне кажется говорить об этой статуе, пока она не будет готова.
- Но, учитель, - Горгий наконец обрел голос. - Разве ты работаешь в этой комнате? Ведь здесь даже не повернуться!
И инструментов поблизости не было видно. А уж этому воину с телом и духом Геракла, который позировал Гермодору, и вовсе не нашлось бы тут места!
- Где я работаю - это тайна, известная только ему, - Гермодор показал на копьеносца, - и моим помощникам, которые умеют держать язык за зубами. Надеюсь, и вы это сумеете.
Юноши кивнули.
- Ступайте. На сегодня урок окончен, - художник, казалось, не в силах был долее заниматься посторонними вещами, мысленно уже углубившись в свою великую последнюю работу.
Горгий и Никий вышли, стараясь не шуметь. Когда они миновали просторное рабочее помещение и, выйдя через полуотворенную дверь, оказались во дворе мастерской, то остановились, посмотрев друг на друга. Юные художники читали в глазах друг друга одну и ту же мысль.
Горгий сделал знак Никию сесть на скамью под оливой. И когда ученики Гермодора сели, Горгий сказал товарищу:
- Так вот о чем уже месяц говорят на агоре! Я знал, что учитель готовит к выставке что-то необыкновенное, но и подумать не мог…
- Говорят, что Гермодор ваяет эту статую с раба, - Никий понизил голос до шепота и оглянулся на дверь, оставшуюся приоткрытой.
Горгий помолчал. Качнул ногой, по щиколотку переплетенной ремешками нарядной сандалии.
- Не может быть, - наконец сказал он. - Раб не может… Нет, это, должно быть, и вправду свободный спартанец. Только как Гермодор убедил его позировать!
Никий хмыкнул.
- Ну, разве учитель скажет! Только скоро все равно люди узнают. Художники вообще не умеют прятаться, а такие, как Гермодор, и подавно! Знал бы он, что…
Горгий пожал плечами.
- Наверное, догадывается, что все уже чешут языками. Но думает, что это грех перед богами.
Никий сжал губы.
- А ведь и правда грех. Разве ты когда-нибудь видел такое искусство? Нельзя, чтобы учителю кто-нибудь помешал! Надо молчать!
Горгий кивнул.
Еще немного посидев рядом в задумчивости, юные скульпторы встали и пошли прочь. Выйдя со двора на улицу, юноши расстались: пережитое в мастерской чувство только ненадолго объединило их, хотя оба были сыновьями благородных и состоятельных афинян и давно обучались у Гермодора вместе с другими юношами. Он даже взял с собой Горгия и Никия в Марафон, как особо одаренных учеников, и, как наиболее одаренных, посвятил их в свою тайну. Но художник может идти вместе с друзьями лишь до определенной ступени. Наступает время, определенное богами, когда творец остается одинок.
Так думал Горгий, возвращаясь домой от учителя.
* Совет старейшин в Афинах, члены которого избирались пожизненно, до конца античного периода остававшийся авторитетнейшим властным и судебным органом. Рабовладельческая демократия умерила полномочия ареопага, но он во многом сохранил свое влияние.
========== Глава 57 ==========
Хилон был очень рад брату - не столько даже потому, что любил его, сколько потому, что афинский дух третьего из сыновей Пифона жаждал новых дуновений, общения с молодыми, образованными и успешными, как он сам, людьми, которые часто собирались в его новом доме. За своей женой, афинянкой Алексией, он получил хорошее приданое: и, вместе с земельным наделом отца, который отходил ему как старшему из сыновей Пифона, вернувшихся на родину, это помогло Хилону обустроиться в Афинах быстро и хорошо. Многие еще помнили здесь отца обоих братьев - отплывшего в Египет, когда Хилону исполнилось пятнадцать лет, а Калликсену только семь.
Хилон был гораздо старше, и несравненно лучше помнил Афины, покидая их! И, несмотря на это, Калликсену казалось, что он любит родной город сильнее старшего брата. Можно было быть настоящим афинянином - и при этом неохотно идти на жертвы во имя своего полиса: и порою юному моряку казалось, что это и означает сделаться настоящим афинянином… Хилон, к тому же, хотя и охотно вступил в свои гражданские права, не горел рвением исполнять гражданские обязанности: прежде всего, воинскую.
Но Калликсен забыл все неприязненные мысли, когда вступил в дом брата, обставленный с таким вкусом, в отличие от серого материнского жилища; и когда Хилон, радостный, нарядный и благоухающий, крепко обнял его, встретив на пороге.
- Мой маленький братец вернулся! Как вырос! - воскликнул этот настоящий молодой афинянин, потрепав Калликсена по голове. Хилон сочетал в себе грубоватую открытость старшего брата, Аристона, с любознательностью Аристодема. - Ну же, проходи, я тебя хорошенько угощу. Небось оголодал на своем корабле?
Появилась миловидная темноволосая Алексия, жена хозяина. Она тоже радостно улыбалась: и ей не приходилось притворяться перед гостями, хотя между нею и мужем и не было любви. Хилон был внимателен к супруге и никогда не увлекался мальчиками-рабами, что служило причиной раздоров во многих афинских домах.
Когда Калликсена усадили в кресло и налили ему хиосского вина, юноша наконец вспомнил, с какой мыслью выходил от матери. Блеск дома Хилона совсем вскружил ему голову!
- Аристодем… Мать сказала, что у тебя для меня письмо от Аристодема, - сказал Калликсен молодому хозяину.
- Да, - Хилон кивнул и, внезапно став серьезным, заторопился. Аристодем для своих братьев всегда был самым таинственным, хотя все четверо успели пережить немало.
А эта тесная дружба Аристодема с Филоменом из Коринфа, - не то героем, не то изменником, - и свадьба Филомена с персиянкой царской крови никому не давали покоя.
- Я чуть не вскрыл его без тебя, - почти упрекнул Калликсена Хилон, протягивая младшему брату запечатанный папирус. - Долго же ты пропадал!
Калликсен уже не слышал: сломав печать, он погрузился в чтение. И скоро понял, почему Аристодем обратился из-за моря к нему, младшему, а не к основательному Хилону. В Калликсене горел тот же беспокойный жертвенный дух, что и в Аристодеме, - и этот же дух побудил Филомена, сына Антипатра из Коринфа, оправдать имя своего отца, перейдя на сторону персов…
В своем письме Аристодем открыл юному моряку многое, о чем им не случилось поговорить прежде: для чего Калликсен был раньше слишком молод. Юный сын Пифона узнал об уроках Пифагора, о тех семенах, которые самосский философ посеял в душах обоих друзей. Калликсен узнал и о том, что сам великий Пифагор, чтимый столь многими в Элладе, сдался Камбису. И о том, что побудило самосца это сделать.
Аристодем прибавлял, что остается в Навкратисе - городе, в котором теперь пересекались торговые пути Египта, Эллады и Азии; а также многие другие пути.
- Ну, что он пишет? - спросил Хилон, дожидавшийся с почти невежливым нетерпением, пока брат кончит читать.
Калликсен покачал головой и, когда Хилон взял у него папирус, отвернулся.
- Хорошо, что я не философ! - сказал юноша.
Хилон быстро, нахмурив брови, пробежал строки, которые не предназначались для его глаз, - а когда опять взглянул на брата, Калликсен почувствовал, что Хилон согласен с ним.
Но он так же, как Калликсен, не желал обсуждать Аристодема в его отсутствие.
- Слава богам, что он здоров, - Хилон натянуто улыбнулся и тут же сменил тему, предложив брату рассказать о себе и своем плавании. Калликсен сначала неохотно, а потом увлеченно стал рассказывать; тем временем Алексия с двумя рабынями накрывала стол, по сторонам которого стояли обеденные ложа. Хилон трапезничал также и по-египетски, в кресле, - обычно тогда, когда сидел за столом вдвоем с супругой: мужские сборища она, конечно, покидала.
Но и в этот раз Калликсен попросил разрешения поесть за столом в кресле, по-семейному.
- Пусть тогда и госпожа останется, - сказал он.
- Когда останется моя госпожа, мне решать! - рассмеялся Хилон: и вдруг, немало смутив Калликсена и саму молодую супругу, привлек ее к себе на колено и звучно поцеловал в щеку. Может быть, брат был уже немного пьян. Но больше он такого себе не позволил и учтиво отодвинул для жены стул.
Алексия села рядом с креслом хозяина, внимательно глядя поверх кубков и блюд на брата мужа, который занял такой же стул напротив. Почти не прикасаясь к своей еде, афинянка слушала его рассказ, стараясь по окончанию восстановить начало.
Когда Калликсен упомянул о бронзовом кинжале с древнего Крита, Хилон очень оживился и поблагодарил брата: юноша сразу же, через стол, вручил ему подарок - извлек из собственных ножен на поясе, к которому привесил старинное оружие, и подал рукоятью вперед.
- А я уж подумал, что это ты от меня защищаешься, - пошутил Хилон. Он с жадностью рассматривал черный блестящий нож, притупленный временем, при свете настенного светильника. - Какая красота! Ты говоришь, древний Крит?
Калликсен кивнул.
- Если только меня не надули, - сказал он, покраснев от смущения и радости при виде радости брата.
- Похоже на то, что действительно Крит или какие-нибудь земли, которые с ним торговали, - заключил Хилон, рассмотрев кинжал со всех сторон и ощупав грубоватую квадратную фигуру богини, служившей рукоятью. - Чеканка явно старинная, и таких богинь почитали на Крите во времена расцвета.
- А как ее имя? - спросил Калликсен. Юноша испытывал странную робость, когда пытался вглядываться в равнодушное плоское лицо под разделенными пробором волнистыми волосами с высоко поднятым узлом.
- Кто ее знает… Афродита? Астарта? Богиня-мать, так говорят сейчас в Азии, - ответил Хилон. - Может, критяне ее зовут как-то по-своему! Они ведь не чистопородные эллины, как и азиатские греки!
За небрежностью и светским лоском образованного молодого афинянина скрывалось беспокойство… такое же, какое вызывала у них обоих саисская Нейт со своими храмами.
Положив кинжал на дальнее кресло, Хилон улыбнулся брату и протянул ему руку через стол.
- Благодарю тебя, братец. Порадовал!
Калликсен улыбнулся в ответ, вдруг ощутив укол прежней неприязни.
Потом все некоторое время молча ели; впервые обратившись к Алексии, Калликсен поблагодарил хозяйку за вкусный обед.
Та улыбнулась, поправив белую ленту, перехватывавшую голову.
- Я и мои служанки еще не так опытны, - ответила афинянка. - Но у Хилона часто бывают гости, и мы стараемся, чтобы всем у нас понравилось.
- Восхитительно, - искренне сказал Калликсен, допив свое вино и закусив горячим медовым пирожком. Он с непривычки слегка опьянел, и брат нахмурился. Но гость, как и хозяин, не нарушал приличий.
После обеда хозяйка оставила их, и братья пересели в кресла у очага. Калликсен попросил принести простой воды.
- Знаешь, какой вкусной она кажется, когда так долго был в море! - сказал юноша.
Хилон слегка прищурил глаза - серые, как у старшего, Аристона.
- Знаю, маленький братец, - сказал он. - Я ведь тоже бывал в море, и не раз.
Калликсен быстро опустил глаза, не желая ссоры.
- Не сердись, если я тебя обидел, - попросил он.
Хилон рассмеялся.
- Да ничем ты меня не обидел!
Он прервался.
- Ты ведь еще не докончил, - напомнил хозяин. - Как вы доплыли назад? Надеюсь, все было благополучно?
Калликсен сперва хотел похвалиться столкновением с персами, как в разговоре с матерью, - но после этого разговора уже не мог хвалиться, как намеревался. Да и перед братом представлять себя героем вовсе ни к чему, теперь юноша это особенно чувствовал.
Тем более, что никакого геройства и в самом деле не было!
Калликсен все же рассказал про персов, а потом осторожно высказал догадку матери - что это мог быть киренский работорговец Стасий.
Хилон встревожился, услышав про персов, но к предположению матери отнесся спокойнее.
- Мало ли здесь работорговцев! - сказал молодой хозяин. - И что бы мы без них делали, скажи на милость? Откуда бы брали всю прислугу и работников, а, братец?
Калликсен промолчал. Ему было мучительно это молчание - как всегда, когда он чувствовал свою правоту, а возразить на разумные доводы никак не мог.
- У меня в доме служат две девушки-коринфянки, и старый опытный конюх из Мегары, - продолжил Хилон. - Мы купили их недавно в городе, это не приданое жены, и мы с Алексией очень ими довольны.
- Ты добрый хозяин, - сказал Калликсен, взглянув на брата и тут же опустив глаза. - И твоя жена добрая госпожа. Но сколько есть людей гораздо хуже!
Хилон нагнулся к брату и пожал его локоть.
- Везде есть плохие люди, мой дорогой Калликсен. Это в человеческой природе, как сказал бы наш с тобой брат-философ!
Калликсен резко встал.
- Аристодем бы так не сказал!..
Хилон смотрел на него из своего кресла с искренним изумлением.
Юный моряк, повертев в руках свой пустой кубок, поставил его на стол.
- Прости, я опять не сдержался. Мне пора, я пойду, - Калликсен быстро направился к двери, но в этот раз старший брат оказался проворнее. Он настиг его и перехватил юношу за плечи.
- Куда тебе пора? Куда ты побежал?..
Калликсен дернулся, но брат был сильнее, хотя не таскал месяцами ящики и не тянул корабельные канаты.
- Я со своим афинским гостеприимством так противен тебе, что ты хочешь сбежать, едва переступил порог? Останься хоть на вечер и на ночь, у меня будут гости, умные и славные люди, - Хилон улыбнулся, по-прежнему крепко держа Калликсена за плечи.
Это была забота и любовь. Калликсен устыдился себя.
- Конечно, я останусь! - сказал он.
Брат снова усадил его в кресло.
- Ты опять не закончил, - напомнил он, улыбаясь.
Калликсен хотел рассказать еще про спартанцев, проданных Стасием, - и про того самого атлета, на котором его покровитель зарабатывал, по-видимому, нечестным образом. Но опять не знал, как про это заговорить. Не сочтет ли его брат и такую историю совершенно обыденной?
“Мать так не думает, а ведь она живет в Афинах гораздо дольше Хилона!” - подумалось юноше. Но ведь мать женщина! Они рассуждают совершенно иначе, нежели мужчины!
- Этот киренеянин продал недавно в Марафон спартанцев, - наконец сказал Калликсен. - Одного из них хозяин выставляет на марафонских играх в честь Геракла…
Хилон стал серьезным, как тогда, когда брат напомнил ему про письмо Аристодема.
- Да, я знаю эту историю. Случается и так, как видишь!
Хотя бы теперь не насмешничал. Но Калликсен не знал, что прибавить к своим словам, и потому замолчал, чтобы послушать о домашних делах брата. Однако юноша отчего-то чувствовал, что история спартанцев еще далеко не закончена… и что он сам, Калликсен, сын Пифона, сопричастен ей.
Один из троих гостей, которых пригласил к себе Хилон этим вечером, смог рассказать о лаконском атлете гораздо больше брата. Калликсен спросил об этом рабе вскоре после начала ужина: почему-то чувствуя, что обязан это сделать.
- Этот раб теперь знаменитость Марафона! В Афинах теперь завидуют марафонцам, которые узнают новости гораздо скорее! - сказал гость Хилона. - Сам Гермодор, гордость афинских художников, уехал ваять с него статую героя… и говорят, это будет великая статуя.
Он взглянул на Калликсена.
- Надеюсь, ты увидишь ее вместе с нами, юный Язон! Гермодора заставят выставить эту работу, даже если он не намеревался, - усмехнулся афинский ценитель изящного. - Слишком долго он со своим спартанцем будоражит наши умы!
- А как имя этого спартанца? Никто не знает? - спросил юноша, ловивший каждое слово.
Хилон при этом вопросе неожиданно тоже насторожился и прищурился, глядя на гостя. Но Калликсен на брата не смотрел.
- Его зовут Ликандр, сын Архелая, - сказал афинянин. Он усмехнулся. - А что, ты с ним знаком?
Калликсен мотнул головой. Это имя ничего ему не сказало, и юноша почувствовал облегчение. Но совершенно успокоиться не мог.
- Что же это значит, - прошептал брат Аристодема едва слышно.
Другой брат Аристодема при звуке имени спартанца застыл на своем ложе.
- Афина Паллада, - прошептал Хилон, холодея. Он никак не мог подумать, что…
Кубок с вином накренился в его руках, и темный напиток богов пролился на белый хитон.
Вскрикнув, хозяин вскочил и попытался смахнуть капли вина с платья; но было уже поздно. Гости быстро встали, пытаясь рассмотреть, что случилось, и выражая сочувствие.
- Ничего страшного… Но теперь придется переодеться, - рассмеялся Хилон. - Подождите меня, друзья!
Хозяин быстро покинул комнату. Его проводили выражениями сожаления, улыбками и благодарностями за прекрасный вечер.
Хилон отсутствовал несколько дольше, чем позволяли приличия, - но его отсутствие никого не насторожило. Вернувшись и опять опустившись на ложе, он принял новые искренние любезности от гостей.
Хилон посмотрел из-под ресниц на брата: кажется, мальчишка ничего не понял. И очень хорошо. Хилон за прошедшее небольшое время успел решить, как ему действовать.
========== Глава 58 ==========
Поликсена совершенно перестала надеяться на возвращение мужа. Ей все еще казалось, что он жив… и странное дело: чем больше проходило времени, тем более усиливалось это чувство. Но надежда на воссоединение с Ликандром слабела.
- Мне кажется, что мой муж стал чем-то не для меня одной… что он совершил что-то для всех греков! - сказала она однажды великой царице, когда гостила во дворце со своим сыном. Поликсена, оставленная всеми влиятельными мужчинами, которые о ней заботились, и Нитетис, которой царь царей тоже теперь уделял мало внимания, опять проводили вместе много времени.
- Мой муж больше не мой, Нитетис! - сказала Поликсена. - И если он, каким-то путем, вернется ко мне, я разделю его славу: и, может быть, это окажется дурная слава.
Поликсена утирала слезы. Она оставалась здоровой и крепкой, и здоровым и крепким подрастал их с Ликандром сын - но у нее болело сердце от чувств, которые не находили выхода.
- Что бы это значило, госпожа? Как ты думаешь?..
Нитетис прижала эллинку к себе. Они были вдвоем в спальне великой царицы - которая, как все женские покои в саисском дворце, сейчас принадлежала Нитетис безраздельно.
- Во всем, что происходит, воля богов, не забывай, - сказала царица. - Вас учат думать так, но не учат чувствовать и действовать с этим осознанием. Эллины слишком часто ведут себя так, будто они сами себе хозяева! - изумленно рассмеялась египтянка.
Поликсена посмотрела ей в лицо с таким же изумлением.
- А так не может быть?
- Конечно, нет, - ответила жрица матери богов. - Ваша греческая свобода, которой вы так дорожите, - не более, чем дарованная вам возможность испытать себя и исполнить ваше предназначение! Если вы в руке богов или единого бога… никакой свободы быть не может.
- Это должно быть так, - тихо сказала ученица Пифагора. - И это не может быть так!
Она обняла руками колени и положила на них голову, отказываясь биться над этим противоречием. Сам Пифагор бы его не разрешил.
- Как ты думаешь, где мой муж?
Нитетис покачала головой.
- Если он вправду жив… то, скорее всего, в плену.
Поликсена закусила губу, понимая, что царица смягчила смысл своего ответа. “В плену” могло означать только рабство. Если Ликандр не лишил себя жизни от позора… нет, боги не могут быть так жестоки!
Она вдруг вскочила на ноги и прошлась по комнате, пиная раскиданные по ковру пурпурные подушки и сжимая кулаки.
- Я теперь поверила в бога персов, единого и величайшего! - воскликнула эллинка.
Дочь Априя подалась к подруге.
- Почему?..
- Потому что только величайший бог может допускать такое, - дрожащим голосом сказала Поликсена. - Только тот, для кого наши жизни и судьбы пустяк, может уничтожать нас тысячами и столь многих обрекать на муки…
Великая царица, сжав руки, встала на ноги и посмотрела на эллинку, кусая губы, - потом быстро отвернулась.
- Думаю, мой божественный супруг согласился бы с тобой… Вот так верят персы, и потому основание их царства столь прочно!
Обе помолчали.
Потом Нитетис спросила:
- Ты будешь ждать его и дальше?
Поликсена тяжело вздохнула.
- Я буду ждать знака… если для вашего единого и величайшего бога я слишком ничтожна, пусть мне пошлет знак какой-нибудь из тех, кому мой народ приносит в жертву быков и овец, и кому эти жертвы достаточны.
Египтянка едва заметно улыбнулась: ей было и порой забавно, и горько, и отрадно слышать такие рассуждения. Их с Поликсеной разговоры так напоминали ей беседы с жрецом Уджагорресентом.
Она подошла к своей наперснице и обняла ее за плечи.
- Если тебе нужен мой совет, - ласково и убедительно сказала царица, - думаю, тебе стоит снова выйти замуж. Ты уже достаточно носила траур и по мертвому, и по живому.
Поликсена слабо кивнула: не то соглашаясь с госпожой, не то показывая, что приняла во внимание ее слова. Нитетис и этого было достаточно.
- Совсем скоро, - вдруг произнесла коринфская царевна, - мой сын начнет понимать, что такое “отец”, и спросит меня, где его отец! А я не знаю, что сказать ему!
Нитетис помолчала.
- Как поступаете вы, когда ждете от богов знака? Иди в храм Нейт, и молись… и слушай свое сердце!
- Нейт чужая нам! - воскликнула Поликсена. Уже давно ей не хотелось так возмущаться против египетских обычаев, которым она подчинялась не первый и не второй год.
Царица едва ли не разгневалась, услышав такой ответ.
- И это говоришь ты, когда так долго живешь под защитой матери богов, и когда твое сердце на ее ладони? Смотри, как бы она не покарала тебя за одни твои мысли!
Поликсена промолчала. Ей порою казалось, что все это безумие… или что только нерассуждающее человеческое стадо может жить так: признавая и своих, и чужих богов, и многих богов предков, и единого истинного. Вот к чему привело столкновение стольких народов! И только недомыслие, трусость и леность людей спасают всех от общей войны и от общего безумия! А умнейшие из людей, как Пифагор, как ее брат, как Аристодем… в конце концов приходят к мысли о едином боге, источнике всего добра и зла, - об Ахура-Мазде персов…
Но эти же умнейшие люди не могут не спрашивать себя: если бог един, кто же тогда отвечает на человеческие молитвы, обращенные к богам предков? Кто примет жертву, которую она, Поликсена, принесет Нейт, Афродите или Афине?..
- Я пойду в храм Нейт и попрошу, чтобы богиня наставила меня, - со вздохом сказала эллинка. - И я возьму с собой Никострата!
Царица кивнула.
Взяв ее лицо в ладони, Нитетис нежно поцеловала подругу. А потом ушла: чтобы ее эллинка смогла в одиночестве решить то, что и так было предначертано.
***
Маленький спартанец внимательно смотрел, как его мать простирается ниц перед равнодушным бронзовым идолом чужого народа. Когда Поликсена встала и посмотрела на богиню в короне Севера, она вдруг вздрогнула от испуга: эллинке представилось, что лицо владычицы Саиса на миг переменило выражение. Но нет, это только дрогнуло пламя, горевшее в чашах перед жертвенником.
И когда в главном храме Нейт стали возжигать пламя, будто во славу Ахура-Мазды? Поликсена совсем не помнила, когда это случилось. Или так было всегда?
- Идем домой, малыш, - эллинка со вздохом привлекла к себе Никострата. Он уже твердо шагал собственными ножками, и мать много гуляла с ним. Правда, брать ребенка на улицу она решалась нечасто: хотя в Саисе давно не было никаких волнений.
Однако сад Поликсены был достаточно велик, чтобы даже такой резвый мальчик в нем не соскучился.
Выйдя во храмовый двор, Поликсена кивнула знакомым жрецам. Она успела привязаться к этим строгим и учтивым людям, соблюдающим чистоту тела и души, - во имя чего бы то ни было!
Вдруг решившись, эллинка подошла к одному из жрецов - Ани. Бритоголовый египтянин в узком длинном белом платье-калазирисе и плиссированном белом синдоне*, обернутом вокруг бедер, улыбнулся ей, стоя со сложенными на животе руками.
Но он не заговаривал первым.
- Отец, - Поликсена уже давно обращалась к служителям Нейт так же, как египтяне. - Я сейчас ходила в храм, чтобы получить знак для решения моей судьбы… я в великом затруднении, и не знаю, как поступить.
- Принесла ли ты что-нибудь великой богине? - спросил Ани.
- Нет… Я забыла об этом!
Спохватившись, Поликсена потянула с шеи дорогое трехрядное ожерелье из разноцветного стеклянного бисера.
- Я сейчас вернусь!
- Нет, не возвращайся.
Жрец заступил ей путь и поднял руку: это был совсем не грозный человек, но от всей его фигуры веяло значительностью, какая приобреталась только посредством долгого священного служения.
- Разве нуждается матерь богов, владычица всех вещей, в человеческих подношениях? - произнес египтянин. - Несомненно, Нейт уже явила тебе знак или скоро явит: и ты должна верно истолковать его.
Поликсена поклонилась и пошла прочь, смешавшись и растерявшись. Она знала, как богаты храмы Нейт: и с приходом персов их богатства не сократились, как и приток подношений верующих. Разве это все не принадлежит богине? Что означал ответ Ани - была ли то уловка опытного священнослужителя? Или египтянин подразумевал, что владения богини предназначались всем людям, которым она покровительствовала?
Когда мать с сыном вернулись домой, управитель доложил, что госпожу ожидает гость.
Гость!.. Это мог быть… конечно, за то время, что эллинка прожила в Саисе под крылом Нитетис, у Поликсены появились знакомые среди египтян: и, разумеется, немало знатных мужчин и женщин пытались снискать расположение любимицы царицы. Но не все были корыстны; и были среди них те, кого Поликсена могла бы назвать друзьями.
Но она чувствовала, что вот он - знак матери богов.
Поликсена передоверила сына вышедшей навстречу няньке и поспешила в дом. Еще поднимаясь по лестнице, она поняла, кто пришел к ней.
Войдя в свою комнату, хозяйка увидела Аристодема.
Афинянин встал ей навстречу и поклонился. Он очень изменился с того дня, как они расстались: и даже не внешне, а словно бы изнутри, точно передумал и перечувствовал многое, неведомое ей.
- Я привез тебе вести от твоего брата, госпожа, - сказал он.
Поликсена опустила глаза. Сердце бурно колотилось: она сознавала, что наедине с этим влюбленным, как в тот день, когда услышала его признание. Она знала, зачем он приехал.
- Мой брат здоров? - спросила коринфянка.
- Да, - сказал Аристодем. Он сделал шаг к ней, но Поликсена остановила его, вскинув руку.
- Я знаю, зачем ты приехал!..
Они замерли друг напротив друга. Аристодем смотрел на чужую жену со страстью и мольбой в голубых глазах: но это выражение было смягчено долгим опытом обращения с женщинами и с людьми вообще. Теперь афинянин понимал, как выглядит со стороны.
- И ты скажешь мне то же, что и в прошлый раз? - спросил он.
Поликсена отвернулась.
- Сядь, - попросила она.
Оба сели. Их колени, скрытые складками одежд, почти соприкоснулись.
- Я сейчас была в храме Нейт, и жрец… божественный отец велел мне ждать знака, касающегося будущего, - сказала хозяйка.
Она повернулась к поклоннику.
- И вот я вижу тебя! Значит ли это, что я должна принять твое предложение немедленно… или отвергнуть навсегда?.. Я могла бы сейчас позвать стражу!
Поликсена сжала кулаки; потом глубоко вздохнула, пытаясь совладать со своими чувствами. Во взгляде афинянина мелькнуло изумление, когда она упомянула богиню; он протянул к возлюбленной руку, но опять не решился коснуться ее.
- Поликсена, - сказал он. - Боги ниспосылают нам знаки, но действовать на земле могут только люди! Что бы боги могли без нас? Разве ты видела когда-нибудь что-нибудь…
- Что бы нарушало естественный ход вещей? - прервала пифагорейца Поликсена. - Нет, не видела! И это означает только то, что боги не могут ничего - или же определяют все!.. Каждый наш шаг!..
Она вдруг закрыла лицо руками и опустила плечи.
- Как я устала… как устала от сомнений во всех и во всем! - пожаловалась коринфянка. - Мне кажется, что я теперь так слаба!
- Напротив, ты до сих пор проявляла большую силу и стойкость, - возразил Аристодем. Он ничуть не кривил душой, говоря это.
А потом прибавил проникновенно:
- Мне тоже очень нелегко одному. Мы могли бы поддерживать друг друга!
Поликсена посмотрела на него. Она долго молчала, а потом произнесла:
- Скажи мне, афинянин… если я отрекусь от моего дорогого мужа и приму твое предложение, как ты поступишь дальше? Кто повенчает нас, и где мы будем жить?..
- Если ты примешь мое предложение, мы решим это вместе! - воскликнул Аристодем.
Поликсена быстро встала на ноги; Аристодем поднялся одновременно с ней, и в следующее мгновение она ощутила его руки на своих обнаженных локтях. Ее гиматий упал. Влюбленный с жадностью и нежностью огладил ее смуглые сильные руки, от плеч до запястий; Поликсена ощутила, как мужские прикосновения посылают по всему ее телу дрожь желания, какого она не помнила давно. Как с Ликандром. Но совсем по-другому!
Она могла бы оттолкнуть этого мужчину… нет, уже не могла. Он был гораздо сильнее, и противиться и ему, и своему влечению к нему Поликсена больше была неспособна.
Аристодем склонился к ее губам и прильнул поцелуем. Ощущение гладкой кожи, после поцелуев мужа, в первый миг поразило ее; потом она потеряла себя в упругом и страстном слиянии уст. Когда оба стали задыхаться, Аристодем скользнул ниже и, потянув возлюбленную вниз, так что оба упали на колени, стал целовать ее шею и плечи.
Он уже спустил ее хитон, лаская губами ее грудь, когда Поликсена опомнилась. Она с силой оттолкнула афинянина и, вскочив и отшатнувшись от него, скрестила руки на обнаженной груди. Потом стала натягивать платье обратно.
Переколов серебряные фибулы на плечах, тяжело дыша, коринфянка подняла глаза. Аристодем тоже встал и отступил от нее: в глазах поклонника она увидела ту же страсть и боль желания, но теперь он владел собой.
Поликсена выставила руку.
- Уходи!
Он тут же шагнул к ней; но замер, натолкнувшись на ее руку.
- Уходить? Ты прогоняешь меня… или согласна взять меня в мужья?..
Только любящий, а не одержимый страстью мужчина мог почувствовать эту разницу. И афинянин почувствовал.
- Я согласна, - сказала Поликсена. - Но сейчас уходи, или я позову стражу! - воскликнула она.
Аристодем несколько мгновений смотрел на нее так, точно вот-вот потеряет сознание от переполняющих его чувств: он очень побледнел. А потом низко поклонился и быстро вышел из комнаты.
Поликсена медленно села и, взявшись за одну из деревянных колонн, поддерживавших потолок, уткнулась в нее горячим лбом. Ей хотелось сейчас спрятаться от всего мира, даже от себя самой.
* Кусок ткани, который египтяне оборачивали вокруг бедер поверх традиционного длинного платья-калазириса. В поздний период калазирис перестал быть только женским предметом одежды, и мужской и женский костюмы сблизились.
========== Глава 59 ==========
Гермодор, войдя в свою пустую мастерскую, медленно обошел рабочую комнату - с растерянной и грустной улыбкой старый скульптор поднимал и снова клал на место черепки, осколки голов и бюстов, которые оставили после себя ученики. Все еще беззаботные мальчишки, хотя и художники: и собственная неумелость, подражательство, слепота своего творчества занимают их гораздо меньше кипучей молодой жизни и удовольствий Афин. Чего он хотел добиться, отнимая время у их юности… зачем показал эту новую работу, которая вызовет только скандал и, скорее всего, будет уничтожена?..
Скульптор вошел в свой маленький музей - храм муз, заставленный статуями, и быстро приблизился к мраморному атлету. Он сорвал простыню и пробежал пальцами по плечу фигуры, потом коснулся лица. Ему казалось, что спартанец вот-вот отшвырнет его мраморной рукой. Столько жизни воплотилось в этой работе!
Подобное чувство нечасто овладевало старым мастером, даже рядом с признанными творениями. И вот - рядом с собственным!..
- Все равно, ты только глыба мрамора, а он только раб. Не более, - прошептал Гермодор, схватившись за копье каменного воина и поникнув седой головой.
Никогда еще он не чувствовал такой усталости и безнадежности, такого одиночества художника. Вот дар богов лучшим из людей! Холод одиночества… а потом, все равно, темнота смерти и забвение.
Гермодор отступил от статуи - а потом вдруг схватил со стола молоток. Это орудие осталось незамеченным Горгием и Никием, а лежало здесь еще тогда, когда он знакомил юношей со своей работой! И еще тогда Гермодора подмывало…
Афинянин замахнулся сплеча и нечаянно локтем снес со стола, стоявшего позади, какую-то глиняную статуэтку. Вздрогнув, Гермодор обернулся и уставился на черепки: это оказался божок какого-то африканского племени, и глина была покрыта блестящим составом вроде смолы, предохраняющим ее от растрескивания и делающим ее совсем черной. Гермодор когда-то купил эту статуэтку у египтян за бесценок - за устрашающий вид, который скульптору понравился гораздо больше канонического равнодушия египетских статуй…
Туловище идола разлетелось, и на него с земляного пола смотрело зверское толстогубое лицо, расчерченное белой и синей красками.
Усмехнувшись, афинский мастер наступил на останки божка ногой и, крутнув крепкой деревянной подошвой, раздавил; и только тогда несколько успокоился. Гермодор отбросил молоток обратно на стол: он тяжело дышал и весь взмок от пота.
Потом опять посмотрел на своего копьеносца.
- Как я могу знать, что ты стоишь больше него? - прошептал старый скульптор.
С тех пор, как ученики видели эту работу, она заметно продвинулась. Самому Гермодору казалось, что он работает очень медленно, нашаривая дорогу, как хромой, бредущий без палки: только человек спартанской силы и выносливости мог так долго ему позировать, пока из мрамора рождался его улучшенный двойник. Насколько быстрее своих детей творили боги!
Но теперь художнику казалось, что время работы промелькнуло незаметно. Уже появился из камня тяжелый щит гоплита, каким пехотинецприкрывал себя и плечо товарища слева, когда выстраивалась знаменитая непробиваемая фаланга: но этот воин, оторвавшись от других, изготовился к одиночному удару.
Будет ли достаточно этого удара? И к чему это приведет - когда его лаконец метнет свое копье в афинский ареопаг?..
Горгий и Никий уже вернулись домой, к своим влиятельным отцам: и что рассказали им? Конечно, Гермодор не верил в предательство со стороны своих вдохновенных детей. Но ведь предательство может быть и ненамеренным.
- Я просто очень устал, - прошептал художник.
Побороть усталость, порожденную борьбой с мертвым камнем и с собственными демонами, могла только помощь живым людям.
Бросив прощальный взгляд на скульптуру, Гермодор поспешно накрыл свою статую и, выйдя из мастерской, направился по улице дорогой, которой, видимо, уже много раз ходил.
Подойдя к запертой калитке, он услышал знакомое ворчание собак. Гермодор грустно покачал головой. Бедняги! Кто виноват, что человеческая воля исказила их природу, заставив псов скалить зубы не ради защиты себя и стаи - а озлобиться против всех, кроме своего хозяина?
Афинянин постучал медным кольцом-колотушкой.
Азор, который, как всегда, сидел в своей конуре при входе, скоро открыл гостю. Он поклонился старому знакомому господина.
- Тебе нужен Ликандр, господин? Или ты желаешь говорить с хозяином?
- Ликандр, - ответил скульптор. Он вздохнул. - С вашим хозяином мне еще рано говорить!
Азор еще раз поклонился.
- Пожалуй в сад, господин. Сейчас я позову спартанца.
Гермодор проводил лидийца тяжелым взглядом. Разумеется, раб прежде всего доложит о госте Мидию, а уж потом тот решит, одолжить ли скульптору ненадолго свою собственность и не прогнать ли его взашей. Что за боги правят миром, где сила и мужество служат вот таким хозяевам? И ведь это не исключение, а всеобщее правило!..
Выйдя на площадку, посреди которой был устроен фонтан, Гермодор некоторое время постоял в задумчивости. Потом, приблизившись к фонтану, наклонился и, погрузив руку в прозрачную воду, зачерпнул ее и оплеснул разгоряченное лицо: он очень ценил хорошую воду, как всякий настоящий эллин. Его обрызгало сверху, но художник только улыбнулся.
Потом Гермодор, посмотрев в воду, неожиданно вздрогнул от разноцветья, взвихрившегося в глубине просвеченного до самого дна водоема: его рука спугнула рыбок, резвившихся в фонтане. Новая затея Мидия!
Афинский художник потряс мокрой рукой и быстро отступил: лидиец отчего-то стал еще более мерзок ему, чем раньше.
И тут сзади послышались шаги и звон оружия - шел Ликандр со своей стражей. Гермодор быстро повернулся.
Спартанец выглядел как обычно - в некрашеном хитоне, хотя и в хороших сандалиях; волнистые темные волосы собраны на затылке. Стражники, выведя раба к посетителю, отступили под деревья, чтобы не слышать их разговора: как было уже привычно.
Художник проницательно посмотрел на свою модель.
- Как ты сегодня? - спросил он.
Ему хотелось выказать больше сочувствия; но он знал, что спартанцы этого не любят. Однако Ликандру, сыну Архелая, никогда не требовалось лишних слов, чтобы понять другого.
- Я здоров, - атлет не улыбнулся, пристально глядя на художника. - А как ты, мастер?
- Здоров, слава Аполлону, - Гермодор обтер рукой почти высохшее лицо. Конечно, это было не вполне так, возраст брал свое - и кости ныли, и бессонница, бич художников, приходила все чаще, - но он надеялся, что боги еще отпустили ему достаточно.
Оба сели на скамью.
Ликандр, опустившись рядом с Гермодором, оперся локтями о колени и склонил голову: как всегда, неспособный ни на что пожаловаться. А скульптор смотрел на него и гадал: какую еще боль может скрывать это непроницаемое лицо.
- Ты ведь скопил уже достаточно для выкупа? - спросил афинянин.
- Да, - отозвался лаконец, не глядя на него. - Уже два месяца как скопил. Но Мидий прекрасно знает, что я не уйду один.
Он взглянул на Гермодора.
- Агий покончил с собой десять дней назад!..
Афинянин задохнулся, сердце часто застучало. Его теперь нередко одолевали сердцебиение и одышка: может, потому Ликандр ничего и не говорил… Он ничего не сказал художнику, когда тот работал с ним за пять дней до этого!
- Несчастный… Мне очень жаль, - наконец сказал Гермодор. - Будь прокляты эти негодяи!
- Несчастный? - воин усмехнулся. - Может, он счастливее меня!
Оба долго не нарушали молчания. Потом Ликандр неожиданно опять заговорил.
- Я думаю о том, что моему сыну скоро исполнится два года, а он ни разу меня не видел! И ничего обо мне не знает!
- Ты жалеешь об этом? - осторожно спросил художник.
Ликандр вздохнул и не ответил.
- Хотел бы я знать, помнит ли еще обо мне Поликсена! - произнес он.
- Конечно, - убежденно сказал Гермодор: хотя сам никогда не был женат. - Такого, как ты, женщина не может не помнить!
Ликандр улыбнулся. Афинянин знал, что память об этой далекой женщине, оставшейся в Египте, - одна из немногих радостей в его теперешнем тусклом существовании.
Лаконец редко говорил о своей любимой жене - и теперь Гермодор сомневался: стоит ли ему высказать сомнения, пришедшие ему на ум. Но, с другой стороны, такого случая может больше и не представиться!
Все-таки скульптор решился.
- Ликандр, ты ведь не был дома уже больше двух лет, - сказал он: со всей осторожностью.
Атлет быстро распрямился и посмотрел ему в лицо.
Долго ни один из них не произносил ни слова. Но когда Гермодор попытался продолжить, Ликандр прервал его:
- Я знаю, что ты хочешь сказать, мастер!
- Ты… - Гермодор остановился. - Ты осудил бы ее, если бы узнал?..
- Нет, - лицо воина опять было непроницаемо. - Я знаю, что она любила меня… и всегда буду благодарен за то, что она мне подарила. И ведь Поликсена не спартанка!
Ликандр помолчал.
- Мне всегда казалось, - тут лаконец снова улыбнулся, в уголках глаз собрались морщинки, - что я слишком прост для нее.
Скульптор некоторое время не произносил ни слова. Потом склонился к пленнику, тронув его за плечо.
- Я давно понял, что мало найдется на свете людей, сравнимых с тобою в величии души. Теперь я в этом убедился! Для меня было бы честью, - тут голос Гермодора дрогнул, - если бы ты считал меня другом!
Он поколебался.
- Я постараюсь помочь тебе, чем могу!
В серых глазах заиграли искорки.
- Я благодарен тебе, афинянин, за эти слова и за твою доброту. И я расскажу о тебе своему народу, если мне суждено вернуться к ним.
Гермодор, собравшись с духом, протянул своей модели руку; и едва не охнул, ощутив ответное пожатие.
Еще некоторое время оба сидели рядом, все так же молча. Но в воздухе как будто потеплело.
Наконец очнувшись и подняв голову, старый художник посмотрел на небо между деревьями: оно уже розовело. Гермодор вспомнил о страже; потом подумал, что и сам намеревался… сегодня же ему следовало поговорить с Мидием из Лидии. Если Гермодор не хотел, чтобы его слова о дружбе и помощи, сказанные лаконцу, остались пустыми словами!
- Ты бы хотел вернуться домой, если… когда освободишься? - спросил художник.
- Да, - серые глаза обратились к небу, алевшему между далекими черными, будто вырезанными, соснами. - Только не в Египет. На родину, в Спарту.
Ликандр усмехнулся.
- Я даже благодарен тем, кто пленил меня и моих братьев! Здесь мы отвыкли от того, к чему совсем не следовало привыкать!
Художник заледенел, увидев выражение в глазах спартанца. Но это длилось недолго: потом Ликандр опять склонился головой на руку и вздохнул.
- Если я больше не нужен тебе, мастер, позволь мне уйти.
- Разумеется, - Гермодор быстро встал, и воин поднялся следом. - Я приходил просто узнать, как ты живешь!
Ликандр кивнул.
Он уже направился прочь, но тут афинянин окликнул его.
- Погоди!
Пленник быстро приблизился снова.
Гермодор хотел схватить его за руку; но вовремя отдернул свою. Понизив голос, художник проговорил, бросив быстрый взгляд на стражу:
- Ты знаешь, что я сам беден и на самом деле мало значу в Афинах, как и другие люди моего занятия… но если бы ты согласился принять от меня…
Гермодор увидел, что первым порывом спартанца было отказаться; но потом он снова кивнул.
Пленник быстро скрылся между платанами, и охрана последовала за ним.
Афинянин некоторое время смотрел ему вслед, будто не зная, идти ему немедленно за своим атлетом или остаться, - потом опять сел на скамью.
Некоторое время старый мастер слушал безостановочное журчанье воды в фонтане, а потом прошептал с глубокой скорбью:
- Ты не вернешься.
========== Глава 60 ==========
Аристодем, конечно, спешил, как всякий мужчина, охваченный любовным нетерпением. А может, спешить сына Пифона вынуждала еще какая-то причина, о которой афинянин умалчивал?
Позже, когда Поликсена вновь пригласила его к себе, он рассказал возлюбленной в подробностях о свадьбе ее брата и о том, как идут дела и устроено управление в его сатрапии: Поликсена не сомневалась, что рассказ поклонника правдив, но, вместе с тем, была уверена, что он составил о виденном свое собственное представление, которого не открывал никому. Таков этот философ был во всем: как бы искренне афинянин ни говорил, в душе его всегда оставался тайник, в который лучше было даже не пытаться заглянуть.
Этим он напоминал коринфянке и Филомена, и самого Пифагора. А также ее любимую покровительницу, великую царицу.
Нитетис не скрывала радости, узнав о согласии подруги. Но так же египтянка радовалась, когда Поликсена уступила Ликандру. Может, это была знакомая всем женщинам радость сводничества - неосознаваемое стремление к любовному соединению всего и вся, когда каждая женщина словно бы вновь отдается новому мужу вместе с сосватанной своими стараниями подругой-невестой! А может, царица имела собственные виды на этот второй брак своей наперсницы.
Но, как бы то ни было, и Поликсена, и сама Нитетис заставили Аристодема подождать со свадьбой.
- По крайней мере, несколько месяцев, - сказала великая царица. - Конечно, мы обсудим, как сможем видеться и где вы будете жить… но он все равно увезет тебя, а я не могу расстаться с тобой так скоро.
Египтянка улыбнулась, но слезы задрожали в уголках черных удлиненных глаз.
- Я ведь люблю тебя, как не люблю больше никого! Ни одну женщину или мужчину!
Поликсена бросилась ей на шею.
- Я всегда буду твоей, госпожа, ты знаешь это… И мой брат, который мне дороже всех на свете, кроме тебя, теперь под рукой Камбиса!
Нитетис утерла слезы, как недавно сама Поликсена плакалась ей.
- Много ли и надолго ли удержит эта рука!
Поликсена встревожилась.
- Ты получила от богини какой-то знак?
Нитетис отвела глаза. Она оставалась усердной жрицей Нейт, и, по крайней мере, в этом была совершенно искренна.
- Нет. Но у меня дурное предчувствие.
Поликсена, разумеется, превосходно знала, как обстоят дела у царя царей и верховного владыки Египта. Камбис со своей персидской гибкостью давно освоился и сжился с египетскими обычаями и с обязанностями фараона, и дела государства опять словно бы пошли так, как шли при всех сынах Амона и тех немногих царях-азиатах, которые занимали трон Та-Кемет прежде Камбиса. Стране случалось переживать и голод, и мор из-за азиатских войн: как и предсказывал царский казначей, собственная армия наемников и солдаты Камбиса очень обременили народ, хотя на положении господ это мало сказалось. Но Камбис позаботился о стране, чем нередко пренебрегали ее собственные цари, в соответствии с зороастрийской справедливостью - правдой недавних скотоводов и племенных вождей… Значительная часть войска была отправлена назад в Персию - сами воины, оторванные от дома и незанятые делом, уже давно роптали; и Египет, избавившись от стольких лишних ртов и разорителей, вздохнул свободнее.
Сын и египетский наследник Камбиса оставался в добром здравии и рос и воспитывался, как все царевичи Египта до него. Камбис не препятствовал великой царице ни одевать мальчика в соответствии со священными предписаниями, ни учить его египетскому языку - для мужского воспитания и воспитания в какой-нибудь вере Хор в гнезде был еще слишком мал, но с первых дней жизни дышал воздухом благословенной родины, колыбели богов своих египетских предков, и посещал с матерью храмы…
Яхмес оставался единственным сыном Камбиса - больше Нитетис не беременела, и хотя наложницы-персиянки несколько раз зачинали от него, но выносили детей только две, которые принесли ему девочек. Впрочем, царь царей не отличался большим сладострастием, и размеренная жизнь развила в нем любовные обыкновения, которым он всего охотнее следовал: чаще всего он проводил ночи с великой царицей, изучившей все его привычки, и, казалось, сам не имел уже никакой сильной жажды потрясений или завоеваний.
Египет поистине был могилой всех новых начинаний - превосходным хранилищем старого, но даже в прирожденном завоевателе эта страна усыпляла мужское начало. Камбис же был сыном своего отца, и немногим более того - хотя царь царей и очень завидовал великому родителю, он уже не мог бы и не имел сил повторить деяния Кира или хотя бы уподобиться ему. Камбис вступил в возраст, когда жнут, а не сеют, - прежде всего, те, кто и в юности не имел могучей способности к созиданию и разрушению, отличающей великих мужей.
Для Та-Кемет, конечно, это было лучше, чем попасть под руку тирана, который изводил бы покоренный народ просто от неутихающего стремления к самоутверждению. На Камбиса находили порой припадки бешенства, как вначале, - но они уже не кончались так ужасно, хотя он и казнил после Роксаны нескольких из приближенных, кто вызвал его гнев. У Камбиса, к тому же, усугубилось пристрастие к вину, что, по-видимому, сказалось разрушительно на нем самом, на его мужской силе и рассудительности, но едва ли способствовало укреплению его царской власти. Иногда царь персов запирался от всех, даже от жены, допуская к себе только магов - это были приступы священной болезни, которые халдеи пытались истолковать в благоприятном или дурном смысле.
К Нитетис перс был почти неизменно добр и уважителен, а к сыну ласков: не считая припадков, когда он гнал от себя всех. Но никто, считая и царицу, и египтян, и собственных персов, не чувствовал в этом азиатском фараоне такой уверенности, как в его отце или фараоне Амасисе.
- Мой муж не может ничего решить - так, чтобы его слово упало, как слиток золота, подобно сыну Амона. Он не может творить судьбу Та-Кемет, как Яхмес Хнумибра или мой отец! Камбис недолго продержится! - сказала Нитетис Поликсене.
Молодые женщины увидели в глазах друг друга одну и ту же мысль. Маленький Яхмес, будущее Египта. Конечно, никто не допустит этого мальчика к персидскому трону: на это было бы мало надежды, даже будь Нитетис персиянкой царской крови. Но сможет ли Яхмес притязать на престол Хора, если Камбис безвременно умрет?.. Тогда обеспечить его права будет некому!
- Может быть, Уджагорресент… - сказала Поликсена.
- Может быть, - сказала Нитетис.
Она приобняла эллинку за шею. Все еще прекрасная, как нечеловеческое божество египетского храма: хотя царю царей и приелась эта красота.
- Но я прошу тебя остаться со мной, пока все не решится, филэ.
Поликсена несколько мгновений смотрела на царицу, а потом поцеловала ее в губы, ощутив вкус ее слез. Потом они опять обнялись и долго не размыкали объятий.
- Я останусь, - сказала коринфянка.
Царица улыбнулась, погладив ее тонкими пальцами по щеке.
- Эллины счастливы! - сказала она: радость и смутная зависть послышались в ее голосе. - Вы свободны, как никогда не могли бы быть дети моей земли. Та-Кемет замкнута сама на себя, и теперь, когда мир так стремительно меняется, это превратилось в проклятие… Маат можно перевернуть только великим насилием, уничтожив нас и наших богов на корню!
Нитетис прикусила накрашенные пальцы.
- И однажды это случится. Но надеюсь, что не при нас с тобой.
- Нет, - Поликсена опять обняла ее. - Персы этого не сделают! Азиаты, чтящие мать богов, как ее ни называть, не разрушат эту страну! Знаешь, кто мог бы это сделать, царица?
Нитетис качнула головой, не сводя с эллинки глаз.
- Какие-нибудь совсем дикие кочевники, презирающие женщин и лишенные логики, вроде арабов! Если однажды их объединит сильный вождь и какая-нибудь такая же нетерпимая вера - например, вера в единого бога, как Ахура-Мазда!
Нитетис побледнела и нахмурилась.
- Это правда. Но пока арабы к такому неспособны, для этого нужно сильное государство и сильная дисциплинированная армия!
- Прежде всего, для великой священной войны нужно божественное пламя, которое сейчас храните вы и персы, - сказала Поликсена.
***
Аристодем, узнав о сомнениях Нитетис от Поликсены, наоборот, советовал ей поспешить. Уже не столько ради себя, сколько из опасений за свою подругу. Хотя они сами не поняли, когда их стремления стали общими.
- Что бы ни было в Египте после гибели Камбиса… а он, скорее всего, и вправду долго не продержится… будет опять война! - сказал афинянин. - А в войну ты неизбежно станешь жертвой, как бы прочно ни казалось твое положение при царице! Подумай о своем сыне!
Аристодем сжал губы.
- Не думаешь ведь ты, что твои знатные египетские друзья придут к тебе на помощь в случае серьезной опасности?..
Поликсена неподвижно смотрела на поклонника.
- Ты можешь предложить мне что-то лучшее, чем сохранить верность моей госпоже - после того, как я отреклась от мужа? - холодно спросила она. - Не ты ли сам говорил, что действовать на земле могут только люди?
Аристодем хотел приблизиться, но у Поликсены был такой неприступный вид, точно перед ним вдруг оказалась сама царица Спарты. Он склонил голову.
- Я обдумал, как нам быть… если ты позволишь мне сказать.
Поликсена холодно кивнула.
- Я хотел предложить тебе переехать со мною в Навкратис. Ты знаешь, что там мой дом и брата, - сказал афинянин. - И это совсем рядом с Саисом, ты будешь близко к царице, ведь я знаю, как вы любите друг друга! А потом, если придет такая нужда…
Поликсена усмехнулась.
- Что?
Аристодем глубоко вздохнул.
- Я думаю только о тебе, ты знаешь это! - ответил он с упреком. - Я подумал, что мы могли бы отправиться в Ионию, к твоему брату! Там мы стали бы держаться все вместе, как нам и следует! И мы сочетались бы с тобой по греческому обряду!
Поликсена невесело рассмеялась. Аристодем знал, что с Ликандром они даже не венчались, только составили договор, как делали египтяне.
- Что, домой в Афины плыть ты уже не решишься? - спросила она.
- Нет, - честно ответил Аристодем. - Мне там уже не место. И ведь Иония наполовину греческая земля, гораздо больше, чем Египет! - прибавил он, сделав шаг к возлюбленной.
Она наконец позволила взять себя за руку. Он гладил ее пальцы, ладонь, пока ее пальцы наконец не шевельнулись в ответ.
- Что ж, - произнесла она в задумчивости. - Может, твое предложение не лишено смысла.
Аристодем откинул с шеи ее черные волосы, которые Поликсена носила теперь, как когда-то в девичестве, - частью собрав узлом на затылке; потом тихо поцеловал ее, вдыхая аромат алтея и жасмина, ее собственный горьковато-пряный женский запах, ставший сильнее после замужества и рождения ребенка, и замирая от украденного счастья. Поликсена не ответила на поцелуй, но и не воспротивилась.
- Я тебя люблю, и мы предназначены друг другу. Вот единственное, в чем я сейчас уверен, - пылко сказал поклонник. Он сжал ее руку, и Поликсена сжала его пальцы так же крепко: хотя все еще избегала встречаться с афинянином взглядом.
- Скажи… - неожиданно произнесла коринфянка: и наконец посмотрела на него. - Тебе, случаем, не стало известно ничего нового о моем муже? Только отвечай честно!
- Нет, - Аристодем опустил глаза, потом опять посмотрел на подругу и покачал головой. - Мне ничего нового не известно.
Поликсена еще некоторое время пытала его взглядом, но потом первая отвернулась. Афинянину показалось, что доискаться до истины во что бы то ни стало она не стремится сама, и он улыбнулся правильности своих предположений.
Поликсена уже тяготилась своей верностью далекому спартанцу, хотя когда-то, несомненно, любила его… а сам Аристодем почти не солгал, отвечая ей.
Ничего нового о сыне Архелая он в эти месяцы действительно не узнал.
- Я поговорю с царицей, - сказала в конце концов Поликсена. - Может, она и даст свое согласие отпустить меня с тобой в Навкратис. Но я останусь в Египте, пока… пока ничего не стряслось. Тогда, может быть, я понадоблюсь моей госпоже по-настоящему!
Аристодем кивнул.
- Хорошо, пусть так и будет.
Он опять обнял Поликсену и поцеловал, и в этот раз она откликнулась, и даже позволила себе забыться в его руках. Аристодем ласкал ее, пока не почувствовал, что должен отступить: иначе сейчас может все погубить!
- Я буду ждать! - воскликнул он, когда Поликсена выскользнула из его объятий и убежала прочь. Она тоже была одурманена и распалена, и надеялась, что золотоволосый сын Пифона не почувствовал, как ей хочется, чтобы кто-нибудь унял ее желание.
Но он почувствовал: и гораздо больше, чем стремился овладеть ею, Аристодем был счастлив, что Поликсена влечется к нему всем существом. К тому же, по своему опыту Аристодем знал, что у женщин страсть и тела, и сердца длится гораздо дольше, чем у мужчин.
Но он не хотел, чтобы это кончалось. Только бы боги позволили им уехать вместе!
Нитетис почти не удивилась, услышав, что предложил Поликсене афинянин.
- Хорошо, я отпущу вас, - сказала она после небольшого раздумья, которое даже не показалось эллинке тягостным. Может, великая царица посовещалась со жрецами или магами? - К тому же, ты и в самом деле будешь рядом.
Поликсена улыбнулась. Нитетис уже обдумывала возможность спасения для себя и своего сына. Что же, разве великая царица не заслужила, чтобы ее милостники и милостники Камбиса помогли ей?
- Я приеду к тебе месяца через два после свадьбы, - сказала эллинка. - Аристодем согласен. Он научился относиться к женщинам по-египетски!
Нитетис рассмеялась.
- Это и в самом деле славно. Может, потому он и не хочет назад на родину.
И у обеих возникло удивительное и окрыляющее чувство, что сейчас создается какая-то великая новая империя. Не в Египте, не в Персии и не в Элладе: а в умах людей этих стран! Сознание этого было как путь по последнему мосту в Гародману, в обитель единого и величайшего бога, - этот мост мог как стать широким и удобным, так и обратиться в острейшее лезвие, с которого недостойные низвергнутся в ад.*
Поликсена еще раз посетила храм Нейт вместе с царицей, царевичем Яхмесом и своим сыном. Подруги принесли большую общую жертву. Потом Поликсена вернулась домой и приказала укладывать вещи.
Она брала с собой няньку-египтянку, нескольких египетских слуг, - первую из них, конечно, Та-Имхотеп, - и пятерых воинов охраны, из которых четверо были ионийцы. Как будто нарочно все сходилось!
Аристодем в это время был в Навкратисе с братом, готовя все к прибытию невесты; но когда она написала ему, что готова соединиться с ним, тут же приехал назад в Саис. Эти города и вправду были близки как братья.
Поликсена в последний раз навестила во дворце госпожу, а потом со своим новым избранником отправилась в главный греческий город Та-Кемет.
* Концепция попадания в рай через Мост Чинвад (разделяющий), существующая в зороастризме, как и вера в посмертный суд, представляющий собой подсчет и взвешивание добрых и злых деяний: сходная с египетскими верованиями, хотя египетская религия в этом и в других отношениях переусложнена. Христианство, как можно видеть, не принесло ничего принципиально нового, кроме понятия “спасения через Христа”, что привело ко многим губительным искажениям изначального апостольского учения.
========== Глава 61 ==========
Дом Аристодема вначале поразил коринфянку малыми размерами и теснотой в сравнении со своим саисским особняком: хотя афинянин предупреждал невесту, что живет гораздо скромнее ее. Однако он жил совсем не бедно. Поликсена еще хорошо помнила, что значит жить бедно.
Уж не затем ли этот купец хотел взять ее в жены, чтобы с помощью ее прекрасного приданого расширить торговлю?.. Иония по-прежнему оставалась тесно связана с Навкратисом, и основан город был выходцами из Милета. Но они все еще были в Та-Кемет, и Навкратис не стал совершенно независимым полисом, хотя и очень желал бы этого.
Когда слуги разложили вещи, Поликсена разыскала своего жениха.
Он улыбнулся ей и хотел обнять, но царевна сложила руки на груди.
- Намерен ли ты заключить со мною брачный договор, где будет указано, какие права на имущество друг друга мы получим? - спросила Поликсена.
Аристодем даже побледнел от обиды.
- Ты думаешь… что я женюсь на тебе из-за твоего богатства? - воскликнул он.
Поликсена покачала головой.
- Нет, Аристодем. Но поскольку боги даровали мне это богатство, я должна следить за тем, в чьи руки оно попадет. Помнишь, что говорил учитель? - вдруг спросила она.
Афинянин мягко улыбнулся общим воспоминаниям, которые овеяли их, как ароматы гор.
- Да. Богатство налагает большую ответственность. И ты права, конечно, нам следует заключить договор!
“В Ионии этот папирус уже не будет иметь никакой силы”, - подумала Поликсена. Но сейчас ей следовало позаботиться о ближайшем будущем.
Они пригласили писца-египтянина, который переписал имущество обоих и составил подробное брачное соглашение. Бритоголовый чиновник вручил папирус Поликсене - с такой улыбкой, что коринфянка поняла, какого он мнения об этом договоре и о правах будущей жены афинского купца. В греческом городе действовали греческие же законы… конечно, Поликсена намеревалась вернуться в Саис, но это будет уже ненадолго.
“Законы создаются в умах людей”, - мысленно повторила она себе то, что пришло ей в голову одновременно с Нитетис, и Поликсена успокоилась. Кроме того, после ухода египетского чиновника жених заверил ее, что и не собирался покушаться на ее приданое.
- Только если ты сама согласишься поделиться со мной, - сказал сын Пифона, очаровательно улыбаясь.
Поликсена кивнула: она отлично понимала, чем кончаются такие разговоры. Но ее будущее не принадлежало ее избраннику - так же, как и ей самой.
Перед свадьбой Аристодем и Поликсена навестили его брата Аристона. Молоденькая жена хозяина была беременна вторым ребенком и занималась с первым, но тоже вышла поприветствовать будущую родственницу.
Поликсена знала от жениха, что семья его брата не очень-то счастливая, но круглое лицо жены Аристона лучилось благодушием, которое казалось непритворным. Поликсена, впрочем, сама испытывала такое состояние перед родами: радостное спокойствие, которое нисходило на всех будущих матерей. Это дар богов, утешение, которое помогает женщинам подготовиться к родильным мукам и легче перенести их, говорил обеим своим подопечным Минмес, старый придворный врач-египтянин.
Однако Поликсена оставила свои мысли при себе, когда осторожно обнялась и поцеловалась с этой юной гречанкой с Лемноса.
- Я рада за брата моего мужа и за тебя, госпожа. Я слышала, что Аристодем долго добивался тебя, - простодушно сказала жена Аристона.
Поликсена ощутила, как заливается краской под взглядом лемниянки и самого Аристона, когда сильная рука Аристодема обняла ее за плечи.
- Я тоже счастлива войти в вашу семью, - сказала коринфянка. Пусть это будет правдой. Хотя бы ненадолго - без всяких оговорок!
Они весело поужинали и выпили втроем: хозяйка ушла вскоре после начала ужина. Потом Аристодем и его невеста по темноте, слушая треск цикад и любуясь ночным небом, по которому стелились облака, пешком вернулись в дом жениха.
За ними шли трое ионийцев Поликсены, которых она взяла с собой в гости: невесте было так гораздо спокойнее, хотя Аристодему явно стало не по себе от присутствия ее охранителей. Пусть даже только наемников.
Поднявшись по ступеням портика, жених и невеста остановились и повернулись друг к другу.
Поликсена проводила в доме будущего мужа уже не первую ночь, и теперь, посмотрев в темные глаза возлюбленной перед тем, как распрощаться, Аристодем увидел в них спокойное довольствие, даже негу.
- У твоего брата замечательный дом! - сказала коринфянка.
Аристодем непритворно обрадовался.
- Он тебе понравился? Когда мы приехали, ты так осматривалась вокруг… А мой дом нравится тебе?
Поликсена кивнула.
- У тебя тоже очень славно. Я так осматривалась, потому что попасть из Саиса в Навкратис - это как после Египта оказаться в Греции, которая находится в двух шагах!
Аристодем обнял ее.
- Я очень счастлив, - тихо сказал он, прижавшись губами к ее лбу. - Никогда не думал, что буду так счастлив! А Аристон пророчил мне, что мне счастье не суждено, потому что я философ!
Поликсена улыбнулась.
- И философам порой бывает хорошо, когда они прекращают ломать головы над тем, что все равно недоступно человеку. Но это у нас ненадолго.
Оба рассмеялись. Потом Аристодем почтительно поцеловал руку будущей жены и отпустил ее спать.
Афинянин еще долго стоял в своем портике, вдыхая жизнь полной грудью. Ему хотелось кричать на весь мир о своем счастье, но молодой человек только улыбался, обнимая колонну, будто стан возлюбленной. Потом он ушел в дом.
Умывшись с помощью раба, Аристодем направился в свою спальню, но неожиданно остановился, заметив у двери каких-то чужих мужчин. Он чуть было не поднял тревогу; но тут узнал наемников-ионийцев.
- Что вам здесь нужно? - спросил афинянин; но тут один из воинов стремительно шагнул к хозяину.
Молодой купец опомниться не успел, как его схватили за плечо и толкнули к стене. Аристодем узнал Анаксарха, рыжего начальника охраны.
- Как ты смеешь?.. - тихо воскликнул господин дома; но осекся, поняв, что кричать в любом случае неблагоразумно.
Анаксарх отпустил его, но остался стоять перед женихом госпожи, сложив руки на груди и расставив сильные ноги; двое других заступили ему дорогу, предупреждая попытку уйти. С другой стороны коридор оканчивался тупиком.
Старший над ионийцами склонился к возмущенному и почти испуганному афинянину с явной угрозой.
- Мы знаем все, что происходит между тобой и нашей госпожой, - сказал Анаксарх. - Мы слышали о брачном договоре и о том, что он будет значить! Нам платят за службу немного, но я хочу предупредить тебя, афинянин, что мы не позволим тебе нанести нашей хозяйке никакой обиды!
Анаксарх прервался, меряя господина дома взглядом.
- Мы знаем царевну Поликсену давно, и она всегда была доброй и разумной госпожой. Но я предупреждаю тебя не поэтому, и не потому, что она может взять нас с собой в Ионию! Таков наш долг! Может быть, ты и получишь право на ее приданое, когда женишься на ней, - прибавил рыжеволосый иониец, - но не на нас! Мы свободные люди!
Начальник охраны отступил от него, и остальные тоже; и Аристодем совладал с собой. Ионийцы ждали его ответа.
- Хорошо, я понял вас, - сказал афинянин. - Вы можете идти.
Анаксарх поколебался, потом поклонился, и все трое воинов ушли.
Сын Пифона, проводив взглядом наемников, утер мокрый лоб и перевел дыхание.
- Вы только подумайте! - воскликнул он едва слышно. - Но с ними она, похоже, и вправду в безопасности!
Покачав головой, Аристодем выругался себе под нос и скрылся в своей спальне. Немного погодя он, слишком возбужденный, чтобы спать, кликнул раба и потребовал вина с травами и медом.
Но когда он уснул, ему снились блаженные сны. И проснулся афинянин с улыбкой.
***
Свадьбу праздновали в доме Аристона, созвав друзей старшего из сыновей Пифона и друзей самого Аристодема, хотя их было гораздо меньше.
- У брата намного больше знакомых и намного чаще бывают гости, чем у меня! - сказал Аристодем. - И тебе понравился его дом, я помню: а брат всегда рад попраздновать!
И сын Ликандра остался в доме Аристодема, чтобы не помешать брачной ночи. Поликсена улыбнулась, вспомнив, что с мальчиком, кроме няньки, осталось трое из ее ионийцев.
Она обняла суженого за шею и посмотрела в его голубые глаза, полные обожания. Сегодня Аристодем, как и сама она, оделся в сияющие белизной одежды, а в волосы вплел цветы. Будто юный Адонис*: хотя Аристодем был уже не юн, сегодня он словно начал жизнь заново.
- Мы будем счастливы с тобой, - сказал он.
- Да. Мы постараемся, - ответила коринфянка.
Они поцеловались, прежде чем выйти к гостям.
А потом Аристодем и Поликсена забыли о себе на целый вечер - только танцевали, пили, принимали поцелуи, поздравления и цветы, переходя из одних рук в другие. У Поликсены голова шла кругом от множества смеющихся и раскрасневшихся греческих лиц, сменявших друг друга; и только лицо Анаксарха, который стоял в дверях огромного зала, освещенного египетскими треногами и увешанного гирляндами зелени, помогало коринфской царевне не терять опору под ногами.
С пиршества Аристодем унес ее на руках.
- Это продлится до самого утра, - пробормотал влюбленный, бросив ее на широкую кровать. - А я не могу больше ждать!
Поликсена выгнулась в его руках, как вакханка, когда новый муж сорвал с нее свадебный наряд, разорвав завязки на плечах, и впился изголодавшимся ртом в ее тело. Она могла стонать громко: никто из гостей внизу не слышал их, а кто и слышал, сам так же славил Диониса.
Аристодем почти не ласкал ее: он овладел своей возлюбленной, едва лишь обнажился сам, и только этого она и хотела. Они уже не понимали, где кончается один из них и начинается другой, где небо, где земля: слившись в одно неистовое существо, средоточием которого было наслаждение. Сначала торопливое, потом, когда они упились друг другом, - медленное, тягучее.
Потом они долго лежали рядом среди смятых простыней, с налипшими на влажные нагие тела цветами, - в изнеможении, но без сна.
Аристодем наконец коснулся щеки жены, и она повернула к нему голову.
Афинянин улыбался ей.
- Аристон ошибся, - прошептал он. - Я не знаю, как на самом деле живет мой брат, но…
Поликсена прижала палец к губам.
- Пора спать, милый.
Аристодем вздохнул от избытка счастья.
- Ты в первый раз говоришь мне такое!
Поликсена нахмурилась.
- Надеюсь, что и не в последний. Спи, нам завтра возвращаться домой.
Поликсена уснула, прижимаясь головой к груди нового мужа, а афинянин долго еще не спал, гладя ее спутанные волосы.
- Возвращаться домой, - прошептал Аристодем, посмотрев в окно.
Потом он улыбнулся и закрыл глаза, приобняв жену и ощущая ее сладкую тяжесть. Он тоже скоро уснул.
Они спали недолго, но пробудились отдохнувшими и опять предались любви. Медленно, еще неуверенно, пробуя друг друга на вкус. Потом еще немного полежали рядом и, поднявшись с постели, позвали каждый свою прислугу, чтобы привести себя в порядок.
Поликсене показалось, что Та-Имхотеп, которая попросилась пойти с госпожой в дом Аристона, зная, что госпоже наутро понадобятся все ее услуги, втайне не одобряет происходящее: хотя, конечно, молчит. Поликсена обещала себе, что позже поговорит с верной рабыней наедине и выспросит все, что ту беспокоит.
Молодые супруги вышли к гостям, половина из которых только начала приходить в себя. Однако Аристон уже был трезв и ждал их.
- Наконец-то! - воскликнул хозяин, спеша к младшему брату с распростертыми объятиями. - Ну, как ночка, братец-философ?
Он толкнул Аристодема в бок и подмигнул.
- Признайся, ведь лучше, чем корпеть над твоими папирусами?
Аристодем сердито прижал палец к губам, кивнув на нахмурившуюся жену.
- Мы пришли поблагодарить тебя и проститься, брат. Нам пора, - сказал афинянин.
Он улыбнулся.
- Ты для нас этой ночью сам как бог любви. Пусть же радость, что ты подарил нам с Поликсеной, к тебе вернется вдвое!
Аристон ухмыльнулся и смутился.
- Хайре, - пожелал он от всего сердца, снова обнимая брата.
Посмотрев на Поликсену, Аристон поклонился.
- И тебе желаю благоденствовать, госпожа.
Обратно молодые супруги шли обнявшись, хотя, наверное, это было неприлично. “Но уж никак не более неприлично, чем мужчинам и юношам идти в обнимку, - что наверняка здесь можно увидеть чаще”, - подумала Поликсена.
Она взглянула на мужа.
- Как хорошо, что у тебя бывает мало гостей, - сказала коринфянка.
Аристодем поцеловал ее.
- Я и не хочу сейчас видеть никого, кроме тебя. Но обещаю, что когда мы с тобой опять захотим общества, я не буду принимать никого, кто тебе не понравится!
Поликсена кивнула. Некоторое время она шла молча, словно бы отстранившись от супруга, хотя он по-прежнему обнимал ее за талию. Наконец Аристодем встревожился; но вспомнив о муже, Поликсена рассеяла его беспокойство улыбкой.
Месяц новобрачные прожили, отгородившись от всех, в почти ничем не омрачаемой радости. А потом Поликсена получила из Саиса тревожное письмо.
Нитетис писала, что в Персии объявился самозванец, выдававший себя за Смердиса, убиенного брата Камбиса, и захвативший власть в Вавилоне и в Сузах. В Вавилоне уже выходили указы, скрепленные печатью узурпатора! Камбис собирался вернуться в Персию для подавления восстания!
Поликсена чуть было не сорвалась обратно в Саис, но муж удержал ее.
- Вот теперь тебе и в самом деле нечего делать там! - воскликнул Аристодем. - Царица ведь не звала тебя? Она сама понимает всю опасность, а если будет искать у нас убежища, то приедет!
Поликсена признала, что это разумно. Она написала госпоже длинное письмо, надеясь хоть немного ободрить ее.
А совсем скоро Навкратиса достигли вести, что царь царей погиб по пути назад в Азию, при самых загадочных обстоятельствах.*
* Сын кипрского царя Кинира, славившийся своей красотой и погибший юным, из-за которого ссорились Афродита и Персефона.
* Смерть Камбиса датируется весной 522 года до н.э., хотя разные источники приводят разные версии его гибели: от несчастного случая до самоубийства.
========== Глава 62 ==========
Уджагорресент был в Мемфисе, когда это случилось, - потрясение всего мироздания, как представлялось всем, изведавшим могущество Персии.
Царский казначей немедленно поспешил в Саис. Защитить Нитетис, спасти ее, - вот что сделалось главной его целью!
Пока, казалось, спасать было не от чего: хотя и в Мемфисе, и в Саисе Уджагорресент слышал всеобщий плач, как будто опять умер великий Амасис. Стенали и персы, и египтяне: никто не знал, чего себе ждать от будущего, однако египтяне, как это часто случалось, мыслили трезвее захватчиков. Прежде всего, многоопытные жрецы, из которых даже не самые старые пережили не один дворцовый переворот.
Прибыв в город Нейт, царский казначей, не приближаясь ко дворцу, сразу же направился в главный храм. Его вело наитие, спасавшее любимца нескольких владык Та-Кемет уже не раз.
- Ты, господин? - навстречу выступил верховный жрец, который когда-то укрывал в недрах храма юную Нитетис. Одетый в белое старик редкозубо улыбнулся, опираясь на посох. - Мы ждали тебя, да благословит тебя матерь богов! Великая царица и царевич сейчас у нас!
Уджагорресент застыл на месте, ощущая, как холодный пот выступил между лопатками: там, где на обнаженную спину свешивался амулет. Сегодня царский казначей был одет по-египетски.
- Они прячутся?..
- Нет, - старый ит нечер поспешно поднял руку. - Царица пришла за утешением и просветлением сердца, как и ты! Она, должно быть, молится сейчас, но я могу проводить тебя к ней.
- Немедленно, - приказал Уджагорресент.
Верховный жрец склонился перед ним, как перед самим фараоном, и уста всемогущего царского советника тронула недобрая улыбка.
Два жреца Нейт быстро углубились в храм: тесными коридорами, ощущая над собою толщу камня, которая стесняла и угнетала чужестранцев, но каждому истинному сыну Черной Земли давала уверенность в вечности - прошлом, настоящем и будущем. Они перетекалидруг в друга, и будущее с прошлым смыкалось в неразрывный круг.
Нитетис Уджагорресент нашел в одном из молитвенных залов: его воспитанница, в синем траурном платье, и в самом деле совершала преклонение перед статуей Нейт, держа в простертых руках курильницу. Уджагорресент, как ни спешил ее увидеть, остановился у стены, в тени одной из мощных колонн, два ряда которых подпирали потолок с обеих сторон.
Когда царица встала, он выступил вперед и приостановился, чтобы Нитетис успела разглядеть его. А потом быстро подошел к ней и принял из ее рук курильницу, которая еще дымилась.
Царский казначей, опустившись на колени, тоже совершил земной поклон - и, пробыв в таком положении несколько мгновений, поставил курильницу на сверкающий пол перед статуей. Он поднялся.
- Как я рада тебя видеть! - воскликнула Нитетис, когда Уджагорресент наконец повернулся к ней.
Он заметил, что глаза у нее красные и припухшие, хотя черная обводка не растеклась; и встревожился.
- Где царевич? - спросил Уджагорресент.
- Во дворе. Жрец Ани смотрит за ним, - ответила великая царица.
Потом она пожаловалась:
- Весь город будто обезумел! Только здесь нам с сыном и можно найти покой!
- Понятна причина этого безумия. Ведь скончался Хор на троне, - заметил Уджагорресент.
Нитетис сжала губы.
- Ничего, скоро успокоятся! Мой народ видел от него не так много добра, чтобы плакать больше, чем по обычаю!
- Тебе его жаль? - спросил Уджагорресент.
Нитетис усмехнулась.
- Ты знаешь, как мне жаль, - произнесла она с ударением. - Разве может женщина не сожалеть о муже, который обладал ею первым? Этот перс забрал у меня то, что мне никогда не возместить!..
- Но и подарил немало, - мягко сказал царский казначей.
Нитетис взялась за лоб, увенчанный золотым уреем с синей эмалью.
- Сам царь понимал, что этот мальчик рожден напрасно! Мне и вправду даже жаль его! Камбис умер, зная, что не оставил наследника, и его единственный сын сделается в лучшем случае военачальником или жрецом в покоренной им стране… и будет отстаивать чужих богов!
Ее старый советник улыбнулся.
- А ты бы не хотела снова выйти замуж? - спросил Уджагорресент.
Нитетис подняла четкие черные брови - так, точно они никогда не говорили об этом еще при жизни Камбиса.
- Может быть, ты считаешь, что говоришь пустые слова, называя меня богиней, - холодно сказала великая царица, - но многие тысячи моих подданных непоколебимо убеждены в этом! Смотри, как бы тебя не ударили в спину: если не напали открыто, попытайся ты посягнуть на меня!
Уджагорресент устало улыбнулся.
- Великая царица, божественные очи и уста, - сказал он. - За те ужасные годы, что я поддерживал перса на этой земле, я нажил себе столько врагов, что могу уже не обращать на них внимания, делая только то, что должен!
Царский казначей поклонился ей.
- Разумеется, я почтителен к твоему трауру… хотя нередко случалось, - тут он снова усмехнулся, - что царицы Та-Кемет становились женами новых владык еще прежде, чем тела супругов успевали приготовить к погребению!
- То были фараоны, царский казначей, - сказала Нитетис, пристально глядя на него. - Ты, кажется, еще не поднялся по священным ступеням?
- И ты знаешь, царица, что едва ли это для меня возможно, - признал Уджагорресент. Он снова поклонился. - Теперь Та-Кемет принадлежит сатрапу, и должна ему принадлежать, пока не придет смена Камбису!
Нитетис нахмурилась.
- Что ты говоришь? Ты понимаешь, что народ сейчас…
- Народ - глупое стадо, как и большинство придворных, - прервал ее Уджагорресент. - Они никогда не будут понимать своей пользы! А нам с тобой, царица, следует позаботиться о том, чтобы не повторилось то, что было при Камбисе!
Уджагорресент поднял голову, и зазвенели подвески на его золотом обруче.
- Разве не стал я больше, чем когда-либо был при Амасисе, и чем был сам Амасис? - спросил он. - На что мне двойная корона? Мне нужна не корона… а ты, Нитетис.
Нитетис не успела понять, когда тонкий политик уступил место влюбленному: Уджагорресент неожиданно привлек ее к себе и припал поцелуем к ее шее.
Несколько мгновений царица млела в его объятиях, прикрыв длинные подтушеванные синим веки; потом резко оттолкнула.
- Прекрати! Как ты смеешь… перед лицом богини! Ты смеешься над нею, как над всем, пока не пришло время раскаяться: а потом будет поздно!
Уджагорресент, глядевший на нее горящими глазами, все же взял себя в руки: он откинул назад длинные черные волосы и поправил воротник-ускх из золота, разноцветной эмали и лазурита, закрывавший половину широкой груди и спины.
- Прошу меня простить, - сказал он: не то Нейт, не то царице.
Та перевела дух.
- Может быть, нам стоит выйти? - предложила Нитетис.
- Нет, - ответил Уджагорресент. - Больше я не позволю себе ничего, что оскорбило бы богиню! А то, что я скажу тебе, я должен произнести перед ее лицом. Пусть матерь всего сущего видит и слышит своего жреца!
Нитетис хотела что-то сказать, но Уджагорресент взял ее за руку, и царица промолчала, глядя на него в тревоге.
- Нейт давно ведомы пути моего сердца, - сказал царский казначей. - Они ведомы и тебе, Нитетис. Я люблю тебя!
Царица коротко вздохнула; ее рука дрогнула в его руке, но она не попыталась высвободиться.
- Я люблю тебя, моя царица, моя сестра, мой желанный плод. Мое дитя, - продолжил Уджагорресент с нежностью. - И я хочу назвать тебя моей супругой и первой помощницей!
У Нитетис дрогнули губы.
Потом она вырвала руку и сказала:
- Помощницей? Ты говоришь это великой царице?..
- Я буду откровенен, Нитетис, - ответил Уджагорресент, по-прежнему называя ее по имени: хотя по отношению к царице это было кощунством.
Он взял ее за обе руки и повернул лицом к себе.
- Ты сделала для этой страны столько, сколько немногие царицы до тебя, - сказал он. - Ты превосходно управляла двором - и всем Саисом эти три года! Но теперь, когда опять грядет война… что ты можешь одна? Ты должна соединиться с мужчиной, со мной, который способен поднять и повести за собой многие силы! И тогда вместе мы будем вершить великие дела!
Нитетис усмехнулась.
- И ты осмелишься утверждать, перед ее лицом, - удлиненные глаза египтянки обратились на статую, - что ты сейчас со мной честен? Что такого я совершила за свое правление? Ты подольщаешься ко мне, чтобы скорее завладеть мной!..
Уджагорресент выпустил ее руки и опять отступил.
- За эти три года, что мы были под персами, я увидел, на что ты способна, - сказал царский казначей. - И ты можешь совершить много больше!
Нитетис улыбнулась. Она и сама так думала.
- А как же Яхмес? - спросила она.
- Его время придет, - ответил Уджагорресент. - Сейчас время твое и мое! Я знаю, что уже далеко не молод, - прибавил он. - Весьма возможно, ты переживешь меня надолго! Но те годы, что у нас еще есть…
Нитетис прошлась по залу, склонив голову, словно бы прислушиваясь к стуку своих сандалий с закрытыми носками и золотой проволокой, хитроумно оплетавшей подъем ноги и щиколотку. Эта обувь больше напоминала туфли.
Потом великая царица спросила:
- А известно ли тебе, что сейчас происходит в Персии?
Уджагорресент улыбнулся.
- А разве твои осведомители тебе не докладывали?
Нитетис пожала плечами.
- Ничего, что бы не было уже известно всей Та-Кемет! Кажется, они обленились… или персы слишком ловко скрывают свои намерения!
- Немногие способны разобраться, что происходит при персидском дворе, - согласился Уджагорресент. - И даже большинство персов неспособны! Как после смерти Кира! Ты ведь знаешь, что царица Атосса успела стать женой мидийского жреца Гауматы, притязавшего на власть после Камбиса, - того самого, который выдал себя за Смердиса?
Довольно долго царица и жрец смотрели друг другу в глаза.
- Знаю, - наконец холодно сказала Нитетис. - Но Гаумата вскоре будет низвержен и уничтожен!
Уджагорресент рассмеялся, восхищаясь быстротой ее ума.
- Я тоже так думаю, - сказал он. - Потому что вскоре придет сильный и законный правитель, который возьмет в свои руки все дела государства! Но не Черной Земли!
Видя выражение царицы, Уджагорресент подманил ее пальцем, и Нитетис шагнула к своему советнику, как зачарованная.
Он обхватил ее за плечи и, склонившись к ее уху, что-то зашептал.
На лице Нитетис появилась такая улыбка, точно она слушала любовное признание. Но когда царский казначей смолк, Нитетис воскликнула:
- Ты уверен, что это будет он?
Уджагорресент торжественно кивнул.
- Да, госпожа. Атосса договорилась с ним, еще когда жила с Гауматой! Атосса умеет править! Может быть, в этот самый миг царица Персиды говорит с Дарием так, как ты со мной, - улыбаясь, прибавил он.*
И Уджагорресент подал царице руку.
Несколько мгновений Нитетис не двигалась. А потом вложила свою руку в ладонь царского казначея.
Он притянул молодую царицу к себе и заключил в объятия.
Но когда Нитетис посмотрела на него снова, снизу вверх, то спросила:
- А как же Поликсена?
- А что Поликсена? - откликнулся Уджагорресент, приподняв брови. - Кажется, твоя любимая эллинка нашла себе нового мужа и сейчас счастлива с ним!
Нитетис вдруг всхлипнула, и лицо ее передернуло от боли и гнева.
- Она может насовсем покинуть меня. Уехать в Ионию, - прошептала великая царица.
Уджагорресент кивнул. Потом снова прижал Нитетис к груди.
- А что, если Иония восстанет? - тихо спросила она, ощущая, как рука царского советника гладит ее по волосам.
- Если Иония осмелится на это, царь Персии вновь… мы вновь приведем ее к покорности, - сказал Уджагорресент. - Ты согласна со мною, великая царица?
Нитетис не ответила и не шевельнулась в его объятиях, но Уджагорресент ощущал ее молчаливое согласие.
- Только ты должен дать своей жене развод, - вдруг сказала царица. - Слышишь?
- Я уже договорился с моей женой о разводе, - ответил Уджагорресент. - Она не желает… более не желает жить с таким человеком, как я.
Нитетис отстранилась.
- Я уеду в свое поместье в Дельте, - сказала она после недолгого раздумья, не глядя на него. - То, что царь подарил мне! Уеду вместе с сыном, и мы поживем в уединении, соблюдая траур и все приличия! Когда окончится семидесятидневный срок, ты можешь написать мне.
- А твой дворец? - быстро спросил Уджагорресент.
Нитетис рассмеялась.
- Оставляю его на моего управителя и на тебя, царский казначей. Надеюсь, ты сумеешь договориться с персидским наместником в Хут-Ка-Птах, как договорился с персидским царем!
Уджагорресент коротко, как военный, поклонился, потом круто развернулся и быстро покинул молитвенный зал. Когда стены храма расступились и он вышел на воздух, царский казначей остановился.
Подняв голову и простерев руки в жесте моления и благодарения, Уджагорресент с улыбкой зажмурился, подставив лицо солнечному свету.
* Известно, что Уджагорресент был советником также и Дария I. После непродолжительного восстания Египет достиг при Дарии нового расцвета, и египтяне весьма чтили великого преемника Камбиса за отношение к своей стране.
Нитетис, в отличие от Уджагорресента, фигура полулегендарная, хотя, возможно, имеет исторический прототип. Нитетис в этом романе списана как с некоторых выдающихся цариц египетской древности, так и с цариц эллинистического Египта, из которых наиболее известна Клеопатра. Здесь это оправдано постольку, поскольку при Амасисе II в Египте распространилось эллинофильство.
Что касается царицы Атоссы, про нее известно гораздо больше, чем про Нитетис. После смерти Камбиса эта персидская царица достигла большой власти; Геродот утверждает, что при Дарии I она была всемогуща.
========== Глава 63 ==========
Гермодор закончил свою статую.
Старый афинский художник, обучавшийся в Египте, сделал не бога и не полубога - но человека с божественной силой духа и волей к борьбе. Сам Гермодор проявил божественную волю в этой борьбе: с материалом, со своими приступами отчаяния и разочарования, со всеми хозяевами своей судьбы и судьбы плененного спартанца.
И сам замысел стал ему ясен - так, чтобы можно было пощупать рукой, - лишь когда Гермодор смог пощупать рукой вытесанное им могучее мраморное тело.
И Гермодор знал, что Афины ничего не заплатят ему за эту работу. Он сам очень потратился на нее, - на материал, на помощников, на договоры со всеми знатными господами, - и, вероятно, придется потратиться еще, чтобы ему позволили выставить статую Ликандра наравне с другими, работами остальных художников и собственными прежними: Гермодор много работал на заказ, делая скульптуры для храмов и частных домов, надгробные статуи аристократов. Он никогда не выходил за рамки установлений эллинского искусства, которые не были так нерушимо священны, как египетский канон, во многом негласны - но все же весьма строги. Гермодора много хвалили и высоко ставили среди других мастеров Афин - но лишь пока он не вырывался вперед слишком заметно.
Впрочем, он знал, что такова участь всех выдающихся чем-то людей: и, прежде всего, тех, кто несет человечеству слишком новое. Афинянин чувствовал себя так, точно похитил частицу божественного огня: но не был титаном, чтобы понести за это расплату.
И художников даже в Афинах все еще ценили немногим больше искусных ремесленников. Хотя Гермодор как никто другой понимал, сколь велико значение эллинского искусства уже сейчас - и каким оно станет в будущем. Однако отвлеченные мысли, сколь угодно благородные, мало могли помочь в жизни: и теперь, отдав все силы новой статуе, скульптор понимал, что окажется почти беспомощен против врагов, если те выступят против него в городском совете, что весьма возможно; и еще менее окажется способен прийти на помощь спартанскому воину, который вдохновил его - и к которому Гермодор питал великое уважение и сочувствие.
Понимал ли все это Ликандр, когда они говорили наедине? Скорее всего! В последний раз, когда лаконец позировал Гермодору, тот, отпуская своего натурщика, даже не мог смотреть ему в глаза…
Не решит ли тот убить себя, как его друг Агий и еще один спартанец из марафонских пленников, покончивший с собой гораздо раньше, - от унижения, от разочарования в человеке, подарившем ему ложную надежду?..
И Гермодор, стоя перед своей готовой скульптурой, вдруг понял необыкновенно отчетливо - так отчетливо, как в свете утра видел каждую линию совершенного тела своего мраморного воина: он должен прийти спартанцу на помощь даже с риском для собственной жизни. Глядя на занесшего оружие копьеносца, которому розовый свет придал еще больше жизни и убедительной силы, афинянин слушал, как неистово стучит его старое сердце, и улыбался.
- Завтра, - прошептал он.
Завтра Гермодор отчитается в своей работе властям Марафона - но широкой публике статуя будет представлена в Афинах.
Он еще долго стоял, заложив руки за спину, погрузившись в созерцание своей работы, - и художнику казалось, что он, которому уже тяжело ходить на большие расстояния, не то что бить крепкий камень, воспаряет все выше и выше.
На другой день Гермодор намеревался известить об окончании работы архонта*, который предоставил в распоряжение афинского художника рабочие помещения и троих сильных помощников. Но тут неожиданно к нему явился человек от лидийца, хозяина Ликандра.
- Мой хозяин приглашает тебя для разговора, - сказал присланный раб, который держался с афинским скульптором более высокомерно, чем иные свободные граждане.
И мастер понял, что вот он - случай проявить себя и помочь Ликандру. Может быть, последний!
- Хорошо, - сказал Гермодор. У него опять сильно застучало сердце и пересохло во рту, но он выпрямился, никак не показывая своей слабости.
Скульптор расправил складки гиматия, жалея, что рядом нет раба, который мог бы помочь ему в этом. Впрочем, одежда все равно не сделает его представительней в глазах лидийца.
- Я готов. Веди меня, - сказал он посланному.
Гермодору показалось, что этот раб, похожий на грека, но с чересчур смуглой кожей, - снова какая-то помесь, - едва заметно усмехнулся, услышав его слова. Потом, не поклонившись, проводник повернулся и направился вперед. Старый мастер с трудом поспевал за ним.
За эту короткую дорогу, которую потребовалось преодолеть до дома Мидия, афинянин так запыхался, точно долго бежал. Он воспользовался тем временем, которое привратнику потребовалось, чтобы открыть ему и посланному, чтобы прийти в себя.
Гермодор уже догадывался, что Мидий хочет предложить ему - если не потребовать: и отчаянно пытался придумать, как сейчас повести себя с этим влиятельнейшим лидийцем. Придумать быстро не получалось: Гермодор был далеко не так находчив в разрешении житейских трудностей, как талантлив в своей работе.
Тут его раздумья были прерваны: подошедший к афинянину другой домашний раб, пышно одетый великан-негр, пригласил его пройти в дом для беседы с господином. Гермодор почти никогда не удостаивался такой чести: только вначале, когда он прибыл в город и договаривался с лидийцем о том, чтобы воспользоваться его собственностью. Возможно, тогда Мидий был действительно впечатлен славой художника; но с тех пор прошло слишком много времени.
Они вошли через главный вход, украшенный красными гранитными пилястрами и позолотой, - оттуда, пройдя по короткому коридору, покрытому ковровой дорожкой, можно было попасть в ойкос. Двери этой комнаты охраняли двое часовых, точно во дворце какого-нибудь восточного владыки.
Что же, разве это не соответствует истине?
Мидий, одетый в какой-то алый балахон, ждал гостя, сидя на низкой мягкой кушетке у огня. В руках у него был золотой кубок. Как и раньше, когда Гермодору случалось бывать в этой комнате, у него запестрело в глазах от обилия дорогих ваз, статуэток, драпировок, подобранных одна к другой, казалось, без всякого порядка и гармонии: казалось, хозяин натащил сюда все, что услаждало его взор, вовсе не думая, как эти предметы будут сочетаться друг с другом и какое впечатление произведут на посетителей.
Впрочем, о впечатлении, производимом на посетителей, Мидий из Лидии мог почти не заботиться: он был достаточно богат для этого.
Однако лидиец встал навстречу художнику, любезно улыбаясь: подойдя к нему, он положил Гермодору на плечо свою холеную руку с накрашенными, как у женщины, ногтями.
- Прошу, располагайся, - сказал Мидий. - Вот тут, в кресле у очага. Или, может быть, ты предпочитаешь ложе?
- Кресло, благодарю тебя, - сдержанно ответил афинянин. В последнее время у него начинало ломить тело от лежания во время трапезы - и вообще, он давно уже находил египетский и старый дедовский обычай гораздо удобнее, как и приличнее.
Мидий сам усадил его, подведя к креслу под руку. Потом опустился на свою кушетку и хлопнул в ладоши.
- Вина лучшему из художников! - приказал лидиец, когда перед ним появился вышколенный слуга. - Не желаешь ли позавтракать со мной? - спросил он Гермодора.
- Благодарю, я ел совсем недавно, - сказал скульптор.
Мидий рассмеялся.
- Как угодно. А я вот только встал.
Гермодор был так напряжен и насторожен, что собаки Мидия, наверное, чуяли его запах за целый парасанг*. Конечно, хозяин видел все: но был давно привычен к тому, как его воспринимают незначительные люди, и вел себя как ни в чем не бывало.
Когда принесли вино и закуски, Гермодор вдруг засомневался - пить ли. Мидий никогда еще не угощал его, даже при знакомстве. Но потом все же взял кубок.
Иссиня-черное вино оказалось превосходным. Подумав, художник закусил его белым хлебцем: чтобы сохранить трезвую голову, если Мидий решил так воздействовать на своего гостя.
- Поздравляю тебя, Гермодор, - наконец сказал хозяин, все время наблюдавший за ним: как видно, поняв, что сам художник о причине приглашения не спросит. Из опасения или из благоразумия.
- С чем? - спросил Гермодор.
Поставив кубок на низкий столик, разделявший их, он поднял голову и взглянул на лидийца со всем спокойствием и достоинством, что мог найти в себе.
- С окончанием величайшей работы твоей жизни, - улыбаясь, ответил Мидий. - Ты ведь закончил статую моего атлета еще день назад? Или я ошибаюсь?
Гермодор прикрыл глаза и подумал, нет ли у лидийца на службе собственных шпионов. Или Мидий подкупил кого-нибудь из его помощников?..
- Нет, не ошибаешься, господин Мидий, - наконец сказал афинянин. - Статуя готова.
Он глубоко вздохнул, потом посмотрел прямо в темные накрашенные глаза азиатского грека.
- Ты желал бы увидеть ее? Скоро я отошлю ее в Афины, и уже сегодня уведомлю об этом архонта!
Тут же Гермодор пожалел об этих необдуманных словах; но было уже поздно.
Лидиец снова улыбнулся.
- Нет, сейчас я не имею желания видеть ее… я вполне доверяю словам тех, кто смыслит в искусстве больше моего и уверял меня, что эта работа превосходна. Что подобной ей еще не было создано человеком. И я желаю купить у тебя статую моего спартанца!
У Гермодора оборвалось сердце, а во рту опять стало сухо. Он быстро сделал глоток вина.
- Не слишком ли поспешное решение? - спросил скульптор. - Ты хочешь приобрести статую, которая, возможно не окупит и половины средств, затраченных на нее! И еще не видев ее собственными глазами!
Он уже не сомневался, что люди Мидия шпионили за ним. Возможно, лидиец лгал, говоря, что не видел статуи: и даже вероятнее всего, лгал. Найти способ взглянуть на неоконченную работу человеку с его средствами и связями было совсем нетрудно!
Мидий склонился к гостю со своего ложа.
- Я не собираюсь объяснять тебе причины, дорогой Гермодор. Я хочу купить у тебя статую, чтобы пополнить свое собрание драгоценностей, - вот все, что тебе следует знать. Я предлагаю тебе семь талантов за нее!
Гермодор быстро пригладил волосы, ставшие влажными под ремешком, перехватывавшим лоб. Он был и испуган, и польщен: никогда еще ему не предлагали такую огромную сумму за работу.
- Нет, - сказал он твердо.
Глаза Мидия блеснули.
- Нет? - повторил он.
- Нет, - повторил Гермодор. - Эта статуя должна принадлежать Афинам. Всем Афинам. Всем эллинам!..
Он сам не заметил, как возвысил голос. Выражение лица внимательно слушавшего лидийца не изменилось.
- Теперь ты решаешь слишком поспешно, - сказал хозяин. - Подумай, сколько я предлагаю тебе! Ты можешь не только рассчитаться со всеми долгами, которых наверняка успел наделать, усердно служа Аполлону, - тут Мидий рассмеялся, - но и безбедно жить еще долгое время! Подумай, сколько еще таких работ ты мог бы создать!
Гермодор некоторое время молчал, собираясь с духом. Потом сухо сказал:
- Как видно, ты и в самом деле недостаточно понимаешь в искусстве. Каждая такая статуя неповторима… их нельзя лепить, как горшки! И мне осталось уже немного лет, ты сам можешь видеть это, - внезапно голос скульптора упал, и сам он сник в кресле. - Я больше не создам ничего подобного.
На щеках Мидия выступил румянец. Губы его дрогнули, но больше он никак не выдал, что оскорблен.
- Восемь талантов. Это мое последнее слово.
- Нет, господин, - ответил Гермодор без колебаний.
Вдруг ему пришло в голову, что на эти деньги он мог бы выкупить Ликандра… но афинянин почувствовал так же сильно, что не может воспользоваться предложением Мидия. Так же, как не может бросить лаконца в беде.
Неожиданно на художника накатил неуправляемый гнев, заставивший забыть о всяком страхе.
- Я знаю, откуда берется богатство у подобных тебе! - крикнул он хозяину, сжав подлокотники кресла. - Скоро Персия подкупит всю Элладу, и с чем мы останемся? Мы порабощаем одних своих благородных свободных граждан и развращаем других… ты слышал, что на смену Камбису пришел Дарий? Он не осядет в Египте на годы, как прежний царь, и его войска сметут нас подобно лавине! Выстоять против этой лавины могут только такие каменные герои, как мой!..
Мидий глядел на гостя все с таким же выражением.
- Очень красноречиво, художник, - наконец произнес он. - Возможно, твое красноречие тебе скоро пригодится.
Уж не грозит ли Мидий отдать его под суд, бросив какое-нибудь обвинение?.. А может, устроить так, чтобы самого Гермодора продали в рабство за долги?..
Гермодор встал.
- Благодарю тебя за гостеприимство, - сказал он. - Но мне пора.
Лидиец, все так же вальяжно сидевший на кушетке, сделал разрешающий жест.
- Я тебя не держу, мастер. И могу сказать, что я тобой восхищен. Ты держался с истинно спартанской стойкостью!
И тут Гермодор вспомнил, о чем хотел говорить с хозяином; но теперь…
- А что же будет с Ликандром? Что с ним сейчас? - спросил скульптор.
Мидий пожал плечами.
- Это более не должно тебя тревожить.
Старый афинянин сжал кулаки; кровь бросилась ему в голову.
- Погоди же, негодяй, я этого так не оставлю! - крикнул он. Гермодор сам изумился, откуда в нем взялась такая отвага.
- Ах, вот как заговорил, - пробормотал лидиец. И за его спокойствием гость вдруг услышал страшную, ядовитую злобу.
Хозяин хлопнул в ладоши. - Стража!..
Гермодор не успел опомниться, как оказался в сильных руках, которые могли бы переломать ему кости почти без труда.
- Выбросите его вон! - приказал Мидий.
Художника вытащили в сад и, держа за руку и за шиворот, проволокли до самой калитки; задыхающегося старика выбросили на улицу таким ударом, что он упал и едва не лишился чувств.
Когда Гермодор поднялся на ноги, утирая кровь, которая бежала из разбитого носа, калитка уже захлопнулась.
* Высшее должностное лицо в греческих полисах.
* Парасанг - греческая единица измерения расстояния, составляющая около 6 километров и состоящая из 30 стадий.
========== Глава 64 ==========
Гермодор пошел прочь, прихрамывая и потирая спину. К счастью, на улицах было довольно безлюдно, и никто не мог наблюдать его в таком виде; и скульптор направился было домой, вернее сказать - в тот домик, который снимал здесь и где жили двое его помощников-марафонцев и собственный личный раб. Но почти сразу остановился.
Нужно хотя бы умыться и переодеться, иначе слухи о нападении на афинского художника еще до полудня разнесутся по всему Марафону! И чем это обернется?
Гермодор быстро, забыв о боли в теле, вернулся в мастерскую, где его и застал посланный Мидия. Он умылся, расчесал волосы и переколол гиматий так, чтобы кровь на одежде была как можно незаметнее. Потом немного посидел на скамье во дворе, собираясь с мыслями.
Ему следовало бы думать о спасении Ликандра и собственном спасении; но мысли упорно возвращались к статуе.
Весьма вероятно, что лидиец предпримет попытку похитить ее - пока об окончании работы еще не известно властям; и даже когда станет известно! Не приставят ведь к ней охрану; и едва ли послушают Гермодора, если он подаст жалобу на Мидия… скульптор мог бы попытаться стребовать с лидийца денежную пеню за избиение и нанесение оскорблений, но требовать ее будет себе дороже. Гермодор чужой здесь и совсем не знатен; и никаких свидетелей случившегося нет. А месть такого человека, как этот лидиец, может быть ужасна - и отомстить он может не Гермодору!
Гермодор мог бы сам остаться стеречь свою статую… но этого не получится: и не только потому, что его ждет еще много дел, которые нужно выполнить самому, но и потому, что он один все равно никак не помешает грабителям.
Наконец приняв наилучшее, как ему казалось, решение, афинянин быстро направился домой.
Там художник переоделся в чистое платье: тщательно осмотрев себя, он не обнаружил на своем теле следов насилия, кроме синяка на руке, отпечатка грубых пальцев стражника. Гермодор окончательно отмел мысль попытаться обвинить Мидия. Он решил действовать так, как и намеревался до встречи с лидийцем.
Выпив вина, Гермодор велел своему рабу выстирать испачканную кровью одежду, ничего не объясняя: хотя его слуга был очень встревожен. Потом скульптор направил в мастерскую одного из помощников: прямо сказав, что боится за сохранность своей статуи.
Затем афинянин самолично направился к одному из архонтов - тому, под чьим покровительством состоял.
Тот встретил его весьма приветливо и уважительно. Узнав, что Гермодор закончил скульптуру спартанца, архонт очень обрадовался и тут же пожелал ее увидеть.
Пока они с архонтом и его стражей шли назад к мастерской, Гермодору несколько раз представилось, что статуя украдена, а его помощник мертв или искалечен; но когда они пришли, стоявший на страже марафонец сказал, что все было спокойно. Статуя оказалась на месте, совершенно нетронутая: и вызвала у члена совета Марафона неумеренный, по мнению Гермодора, восторг.
Почтенный архонт, который был еще старше самого Гермодора, ходил вокруг статуи, издавая неопределенные звуки восхищения, закатывал глаза, дотрагивался до мраморного воина с разных сторон и тут же отдергивал руку: точно опасаясь, что лаконец ответит на оскорбление. А под конец марафонец обнял Гермодора и в порыве чувств заявил, что тот избранник богов и сам достоин быть вознесен до полубога.
Архонт пригласил скульптора к себе на ужин, когда Гермодор наконец охладил его пыл. Поблагодарив заслуженного марафонца со всею учтивостью, афинский мастер сказал, - не называя имен, - что всерьез опасается за сохранность статуи; и попросил, чтобы к ней приставили охрану, пока скульптура остается в Марафоне.
Архонт тут же признал, что это в высшей степени разумно: и велел троим своим стражникам остаться при статуе, сказав, что через два часа пришлет смену. Гермодору стало значительно спокойнее.
Все же стража, выставленная архонтом, - это сила, с которой Мидий побоится иметь дело, даже несмотря на превосходство в собственной наемной силе.
За ужином в доме архонта Гермодору все же пришлось возлечь на ложе; но он уже не замечал неудобств, всецело поглощенный другим. Он даже обидел хозяев невниманием к их лестным словам; но, когда он решился заговорить о своем, навести разговор на Ликандра афинянину удалось без труда. И тут же художник понял, какую ужасную ошибку совершил.
Ведь Мидий выдавал Ликандра за свободного человека, пусть и неполноправного: и даже не клеймил его! Как же тогда просить архонта о содействии?
Но отступать было некуда. Собравшись со всем мужеством, Гермодор изложил члену совета все свои подозрения.
Хозяин выслушал старого мастера внимательно и очень встревоженно… потом сказал, что все это очень удивительно, хотя к словам такого человека, как Гермодор, он обязан отнестись с доверием. Архонт обещал расследовать это дело.
Гермодор поблагодарил своего покровителя. Но глядя на него, художник вдруг ощутил глубокое уныние.
Он не видел никакого желания хозяина заниматься этим делом. Несомненно, архонт восхищался Гермодором и его творением; возможно, даже искренне хотел бы помочь ему… но пойдет ли марафонец на это?
Откуда берут деньги на городские нужды власти Марафона?.. Конечно, Мидий из Лидии не был полноправным гражданином и не мог участвовать в управлении городом наравне с марафонцами; но, оставаясь в тени, он мог щедро снабжать архонтов персидским золотом…
Правда, в щедрости Мидия Гермодор мог усомниться, глядя вокруг себя, пока шел по улицам, - Марафон выглядел весьма бедным селением.
А может, это означало только то, что большая часть пожертвований лидийца оседала в сундуках городских начальников!
Гермодор чувствовал, что еще немного - и он совсем потеряет веру в людей. А ведь для этого не было на самом деле никаких оснований, кроме его собственных домыслов!
Тут хозяин спросил его, отчего он вдруг стал печален, и Гермодор, почти не лукавя, сказал, что по-прежнему тревожится за статую и за судьбу, ожидающую ее в Афинах.
Архонт выразил уверенность, что боги, давшие Гермодору так много, не оставят его своим покровительством и дальше. Гермодор печально усмехнулся, но спорить не стал.
Перед тем, как проститься, афинянин остановился еще раз напомнить о своем натурщике - и хозяин повторил обещание выяснить все обстоятельства, касающиеся спартанца.
Что ж, возможно, архонт действительно пошлет людей в дом лидийца с приказом расспросить его обитателей; однако едва ли расспросы будут слишком дотошными. К тому же, весьма вероятно, Мидий уже успел избавиться от Ликандра или спрятать его…
Однако хотя бы частично защититься от происков лидийца художнику удалось. Стража, выставленная городскими властями, отпугнула его. И о Ликандре архонт не забыл: когда член совета опять вызвал его к себе, афинянин почти готов был пожалеть об этой просьбе. Услышанное им было ужасно.
Архонт, встретив художника на пороге дома, сочувственно сказал, что провел дознание, и в доме Мидия ему, не скрываясь, поведали о судьбе лаконского атлета. Тот действительно был вольноотпущенником, и жил на средства своего покровителя; но, будучи свободным человеком, пусть и неполноправным, как и сам Мидий, имел право участвовать в играх. Они проводились не только как общегородские состязания в силе и ловкости, но и для удовольствия отдельных богатых граждан, в их домах, что не возбранялось. И во время последнего состязания Ликандр повредил голову - так, что скоропостижно скончался. Хозяин очень ценил этого отличного атлета и очень сожалел о нем.
- Когда это случилось? - спросил Гермодор. Он отказывался верить собственным ушам.
- Пять дней назад, - ответил архонт.
Гермодор почувствовал, как к сердцу опять подкатывает гнев. Но на глазах выступили слезы бессилия. Теперь даже он не мог бы уличить лидийца во лжи - скульптор в последний раз виделся и работал с Ликандром восемь дней назад, и заканчивал статую без него, выглаживая линии и отшлифовывая свой замысел…
Но Гермодор понимал, что сам архонт с ним правдив, и это хотя бы немного успокаивало.
На прощанье член совета еще раз обнял знаменитого гостя города: он выразил сожаление, что тот не марафонец. Конечно, полис очень желал бы оставить дивную статую себе - хотя бы затем, чтобы опередить Афины!
Но, несмотря ни на что, Гермодору дали хорошее сопровождение и лошадей. Он сам отправился со своей статуей, хотя архонт заверял его, что с нею ничего не может случиться.
Копьеносца, упакованного в солому и уложенного в длинный деревянный ящик, влекла упряжка быков; Гермодор, который ехал в повозке впереди вместе со своим рабом, то и дело оборачивался и смотрел в хвост отряда. Ему казалось, что так он убережет статую от похищения, - хотя разумом художник понимал, что это глупо.
Однако по пути ничего не случилось, и никто не напал на марафонцев на единственной дороге, которая вела на Афины.
Статую представили двоим архонтам Афин; и те тоже пришли в восхищение и осыпали мастера похвалами. Но еще неизвестно было, что скажут остальные семеро членов ареопага. Решение о выставке было отложено - а покуда мраморного копьеносца убрали с чужих глаз. Его установили под навесом на заднем дворе у одного из архонтов - отца Никия, который уже был наслышан о работе от своего юного сына. Никий все-таки проговорился отцу: но теперь не видел в этом никакой беды, только предмет для лишней гордости. Вся семья афинского архонта была очень горда и возбуждена такой честью: им первым довелось видеть и укрывать у себя творение, которое, без сомнений, вознесет Афины выше всех других полисов, и оспорить первенство в этом достижении уже не сможет никто из греков!
Этим вечером в доме отца Никия устроили симпосион в честь такого великого события, с обильными возлияниями Афине и Аполлону, которые позволили всем дожить до подобного дня. Гермодор был бы счастлив - счастлив, достигнув вершины, о которой и не мечтал; если бы не мысли о Ликандре. Казалось, они подобно гарпиям кружат над пиршественным столом, похищая еду и вино.*
Даже если Гермодор выяснит судьбу спартанца, сознание своей виновности и соучастия в его пленении будет угнетать художника до последнего дня.
В эту же ночь Гермодор забыл о человеке, которым пожертвовал во имя искусства и славы Афин: статую украли, прямо со двора у архонта. Может быть, стражники тоже выпили на радостях, или слишком понадеялись на защиту дочери Зевса. Но как и кто украл статую Ликандра, и с какой целью, осталось неизвестным.
Но и Ликандр не погиб и не был продан снова. Его отпустили - отпустили домой в Спарту, вместе с двоими товарищами, оставшимися в живых. Этих спартанцев Мидий выкупил у их хозяев.
Никто не понимал, почему лидиец сделал это: в причины подобных поступков он никого не посвящал.
***
На прощанье привратник, лидиец Азор, питавший к Ликандру привязанность, неожиданно сказал ему:
- На твоем месте я был бы благодарен хозяину. Он сделал для тебя все, что мог.
Ликандр улыбнулся и обещал:
- Я не забуду его доброту.
Лаконец знал, что не забудет ничего. Он все еще вспоминал, как его разлучили с ливийским юношей, который мог бы стать ему единственным настоящим другом здесь. Либу купили, чтобы рисовать его. Мидий, поклонник искусств, приглашал в свой дом рисовальщика, грека, который сам был богат и знатен: тот изображал красивого синеглазого юношу восковыми красками на египетский манер, в профиль, в самых различных положениях. А потом его продали - и, вероятно, уже не с такой благородной целью: Ликандр почти не сомневался, что новые владельцы надругались над ливийцем.
Перед тем, как всем троим выйти за ворота дома, Мидий сам вышел напутствовать пленников. Спартанцы смотрели на хозяина и слушали его ненавистно, но внимательно.
Лидиец усмехался, но казался очень серьезным - и сказал им с какой-то странной серьезной злостью:
- Передайте гражданам Лакедемона, что Мидий из Лидии подарил вам жизнь и свободу.
Потом их посадили в крытую повозку и повезли прочь из Марафона. Сидя на устланном соломой полу друг напротив друга, лаконцы молчали, как и раньше, до пленения, понимая друг друга без слов. Они не гадали, куда их везут: воины не сомневались, что Мидий, из каких-то своих соображений, действительно желает, чтобы они вернулись в Спарту. И теперь все мысли их были заняты домом. Как их примут там, как они посмотрят в глаза сородичам?..
Их провезли две трети пути и высадили.* Дали с собой копья для охоты и небольшой запас пищи.
- Дальше добирайтесь как знаете, - сказал начальник сопроводительного отряда: это был грек, который ничем не отличался от них самих, кроме слишком яркой одежды, броских украшений… и того, что он служил Мидию добровольно.
- И не забудьте передать согражданам, что это Мидий из Лидии подарил вам жизнь. И свободу, - закончил этот верховой грек с явной издевкой.
- Мы не забудем, - ответил за всех Ликандр, пристально глядевший на конника снизу вверх.
Наконец враги ускакали, и спартанцы остались одни.
Немного посовещавшись, они определили направление и без промедления двинулись вперед.
Вначале шагали молча, а потом один из троих, Иолай, неожиданно произнес:
- А вы знаете, что говорили об этом Мидии в доме моего хозяина? Будто бы он еще мальчиком попал в плен в Спарту, и пять лет прожил в рабстве. Он всегда был слаб, а поскольку был варваром, даже не илотом*, с ним обходились с особенной жестокостью!
Иолай поморщился.
- Может быть, его неоднократно…
- И что же? - спросил Ликандр. Он был неподдельно заинтересован рассказом: атлет давно догадывался о чем-то подобном, хотя в доме лидийца никто не болтал о прошлом господина. Может быть, рабы-полукровки, которыми он окружил себя, ему сочувствовали и блюли своеобразную верность, свойственную Азии.
- Потом его выкупили послы-лидийцы, приезжавшие к нам. Мидия увезли на родину. А спустя десять лет он вернулся в Элладу богатым и обосновался в Аттике! - закончил Иолай.
Ликандр некоторое время не отвечал, шагая рядом с товарищами по пустой дороге, тянувшейся между полей.
А потом спокойно спросил Иолая:
- Ты хочешь, чтобы я его пожалел? Или, может быть, мы мертвых Агия и Клеогена попросим о жалости к их хозяевам?
Спартанцы угрюмо отвернулись и не ответили.
Освобожденные пленники благополучно дошли до Лакедемона, где были встречены с великим изумлением и радостью. Спартанцы рассказали о себе, сколькосочли нужным; но кто освободил их, передали сородичам слово в слово. Прибавили также, что слышали о Мидии из Лидии в Марафоне.
В Лаконии уже никто не помнил о таком рабе - и спасшиеся пленники повторили, что узнали, ничего не скрывая и не прибавляя от себя, как непременно сделали бы афиняне. Ликандр и его товарищи предоставили спартанцам, которых отличало, вместе с весомою краткостью речи, емкое и точное мышление, самим сделать заключения обо всем, что они претерпели.
* Гарпии (“похитительницы”) - чудовища из греческой мифологии, полуженщины-полуптицы, похищавшие людей и пищу; а также считавшиеся похитительницами человеческих душ.
* От Афин до Спарты 225 километров.
* Илоты - рабы в Спарте, происходившие из местного (ахейского) населения и прикрепленные к земле. Поскольку илоты числом значительно превосходили свободных спартиатов, те держали их в повиновении с помощью террора: одним из способов террора была “свободная охота”, когда молодые люди, вооруженные только короткими мечами, по ночам бродили по дорогам, убивая всех илотов, попадавшихся им навстречу.
========== Глава 65 ==========
Та-Имхотеп, уже в который раз, пришла к хозяйке и поделилась своими страхами:
- Госпожа, ты скоро уедешь к своим, к чужеземцам… и если я умру на чужбине, мои Ка и Ба останутся неприкаянными, и тело не сохранится. А значит, Анубис не отыщет меня, чтобы я могла попасть на поля Иалу!
Поликсену изумляло, как же крепка в египтянах вера предков: вера, которая, казалось, давно должна была рассыпаться в прах под натиском чужих обычаев. Ведь убеждения египтян были неразрывно связаны со своей узкой полоской земли вдоль Нила, в которой когда-то для них заключался весь мир, и ее святынями. Понятия эллинов были куда свободнее!
- Так ты думаешь, ваши боги не станут искать тебя на нашей земле? - спросила эллинка, стараясь не улыбаться.
Египтянка подняла глаза, очень черные и серьезные, - а потом бросилась в ноги госпоже, зазвенев медными кружочками, привязанными к многочисленным косичкам:
- Госпожа, отпусти меня от себя перед тем, как уедешь!.. Я долго служила тебе…
Поликсена подняла рабыню и усадила на ложе рядом с собой. Погладила по плечу.
- Правда, ты служила мне долго и верно, и мне очень трудно будет обойтись без тебя. Ты знаешь, что я никогда не одобряла обычаев афинян, которые продают и покупают рабов, будто мебель! Как можешь ты хоть в чем-то верить человеку, которого ты сам лишил и достоинства, и всего, что он любил?..
- Ты никогда так не делала, госпожа, - горячо и серьезно сказала Та-Имхотеп.
- Я не афинянка. И я долго прожила среди вас, - улыбнулась хозяйка.
Потом она серьезно сказала:
- Ведь сейчас в Хут-Ка-Птах и на границах опять волнения, грозит скорая война! Ты и в самом деле хочешь покинуть меня? Кто же тебя защитит?
- Моя царица, - ответила Та-Имхотеп.
Она поднялась на ноги: часто вздымалась грудь молодой женщины, обтянутая желтым калазирисом, и единственная бретель, шедшая наискось, врезалась в полное смуглое плечо.
- Ты не покинула бы великую царицу, если бы не твой новый муж! И я могу теперь вернуться к великой дочери Нейт и к моей сестре Астноферт, которая все еще служит ей!
Поликсена почувствовала упрек египтянки; и вдруг рассердилась на нее и на себя. Как смела эта служанка напоминать ей о том, за что сама Поликсена все время себя упрекала?..
- Ты всегда была разумна, Та-Имхотеп, - сказала коринфская царевна. - А сейчас, вижу, благоразумие изменило тебе! Даже если бы я отпустила тебя, кто доставит тебя к Нитетис, и кто станет охранять по дороге? А если ты попадешься персам, не только погребения не получишь, а умрешь мучительной и позорной смертью!
Рабыня поняла, что умолять бесполезно. Соскользнув с кушетки, она низко поклонилась и ушла пятясь.
Поликсена, оставшись совершенно одна, сцепила руки на животе. Она улыбнулась, ощущая странную легкость, шедшую изнутри: сразу и блаженство, и страх. Вот уже две египетские недели, как эллинку одолевали подозрения, о которых она не говорила даже мужу. Что скажет афинянин, если подтвердится, что Поликсена ждет ребенка?..
Потребует ли, чтобы они немедленно продали дом и уехали, или, опасаясь за жену и дитя, которое сейчас особенно легко скинуть, Аристодем захочет закрепиться в Навкратисе надолго?
Тут за дверью послышался быстрый топоток босых ног, который Поликсена узнала бы даже во сне; улыбаясь, хозяйка встала.
Распахнулась дверь, и вбежал ее сын. Сын Ликандра. Мальчик едва не сшиб свою мать с ног, налетев и крепко обхватив ее колени.
- Мама!
За ребенком спешила запыхавшаяся полная нянька-египтянка. Захочет ли она остаться здесь, так же, как Та-Имхотеп?..
Никострат, убедившись, что мама по-прежнему дома и по-прежнему принадлежит ему, уже отпустил ее и убежал играть дальше. Он мало говорил, хотя и не должен был еще говорить много: все же мальчику не исполнилось еще и трех лет.
Но Поликсене помнилось, что Яхмес, царевич-полуперс, говорил больше и с большей охотой… хотя и не был так крепок и подвижен, как ее сын.
- Уведи его и поиграйте в саду, - велела Поликсена няньке. Ей еще нужно было закончить дела: она помогала мужу со счетами, часть которых вела самостоятельно.
Но почти сразу после того, как нянька с ребенком вышли, постучался Аристодем. Он не всегда стучался - когда ему не терпелось увидеть возлюбленную, афинянин просто врывался к ней; но часто вспоминал, что жена может быть занята размышлениями или письмом, и Поликсена была благодарна ему за это.
- Войди, я свободна! - сказала коринфянка, когда дверь приоткрылась.
Супруг вошел и, как всегда, обнял вставшую навстречу Поликсену; они долго самозабвенно обнимались и целовались. Потом Аристодем усадил жену в кресло за столом, где она сидела до его прихода, а сам присел рядом на край стола. Эта изящная афинская небрежность до сих пор заставляла ее теряться.
- Ты скучала? - ласково спросил ее золотоволосый Адонис.
Поликсена кивнула.
- И хотела говорить с тобой. Ты кстати зашел!
Муж тут же встревожился.
- Что случилось?
Конечно, новости о продвижениях и планах персов он узнавал сейчас первым; но и жена могла что-нибудь услышать.
Поликсена решила больше не откладывать признание. Тем более, афинянин уже не раз говорил ей, как хотел бы от нее детей!
- Кажется, муж мой, я снова беременна.
Аристодем сглотнул; голубые глаза расширились, будто жена напугала его своим признанием. А потом он просиял.
- Это правда?..
- Я до сих пор не уверена, но похоже на то, - ответила она.
И вдруг Поликсена подумала о брате. Как давно об ионийском наместнике Камбиса ничего не слышно?..
Аристодем неожиданно соскользнул со стола и опустился перед нею на колени. Положил руку на живот жены.
- Как я счастлив, - прошептал он.
Поликсена, улыбаясь, накрыла его пальцы своей рукой.
- Я надеялась обрадовать тебя.
Муж вдруг с легкостью развернул кресло вместе с ней, а потом, подавшись к Поликсене, поцеловал ее живот.
- Теперь ты совсем моя, - прошептал он в складки ее легкого хитона. Горячее дыхание любовника, которое Поликсена ощущала там, возбуждало ее, и она, часто задышав, запустила пальцы в его короткие светлые волосы.
- Погоди, еще ничего не известно! - шепотом сказала она.
Аристодем поднял голову и посмотрел возлюбленной в лицо. Потом встал и сел рядом с ней на табурет.
- Тебя еще что-то тревожит! Что?
- Ко мне сейчас сын забежал, - Поликсена усмехнулась. - Он все еще почти не говорит, как ты знаешь, хотя выглядит совершенно здоровым и умным! Никострат давно выучил слово “мама”, но слова “отец” до сих пор не знает!
- Он же никогда не знал своего отца, - серьезно ответил Аристодем.
Поликсена прищурилась, откинувшись в кресле и глядя на него; потом кивнула.
- Я рада, что ты не будешь пытаться выдавать себя за его отца! Когда придет время, я скажу сыну… что его отец герой Спарты.
- Хорошо, - согласился муж. Ему потребовалось большое усилие над собой для такого ответа.
Потом Аристодем прибавил:
- А то, что Никострат мало говорит, не должно тебя тревожить. Мальчики говорят меньше девочек, моя мать могла бы подтвердить это тебе! К тому же, спартанцы созревают позже других эллинских мальчиков.
Поликсена сжала губы. Теперь уже она с трудом сдержалась.
- Аристодем, я скажу тебе прямо. Намерен ли ты теперь подумать об отъезде?
- Теперь?
Казалось, он изумился.
- Нет, моя дорогая.
Афинянин протянул руку и сжал подлокотник ее кресла.
- Мы же совсем недавно купили дом!
- На мое приданое, - усмехнулась царевна. - Я рада, что ты это помнишь.
- К тому же, тебе сейчас особенно опасно путешествовать, - прибавил супруг.
Поликсена подумала о царице, которую не видела уже так давно. С самой своей свадьбы, за которой последовала смерть Камбиса. Нитетис недавно написала подруге из Дельты, сказав, что заключила брачный договор с Уджагорресентом: быть может, великая царица теперь тоже беременна, если только врач не защитил ее от этого!
Персы, разумеется, не думают, что этот второй брак - оскорбление царю царей; для противников царицы оскорблением был сам брачный союз Камбиса с египтянкой. Теперь малышу Яхмесу нужно особенно остерегаться.
Что же до египтян, они возмущались повторным браком живой богини, но теперь это не вызовет такого негодования, как в прежние времена, когда Маат была чиста. К тому же, Нитетис больше не правящая царица, а только первая среди благородных женщин страны - “хат-шеп-сут”.
Однако она сохранила большое влияние на умы подданных, и немало египтян одобрило ее второй брак: с настоящим высокородным сыном Та-Кемет и жрецом Нейт, который отстоял обеих своих богинь от ярости персов.
- Та-Имхотеп просила отпустить ее, - вдруг сказала Поликсена. - Боится, что умрет на чужбине и ее Ка и Ба будут вечно мучиться!
- А остальные три души? - засмеялся Аристодем. - Кажется, египтяне их у себя насчитывают пять?*
Потом прибавил:
- Какой странный народ. Страннее людей я еще не знал!
- Мы все сейчас удивляемся друг другу, как дети, впервые столкнувшиеся лбами во время игры, - рассмеялась Поликсена. - И мне кажется, что какое-то исполинское божество, непостижимое ни для кого из нас, играет нами, без сожаления смахивая с доски, когда партия кончена! Все, что происходит с нами, имеет смысл и оправдание, только если веришь, - задумчиво прибавила она, - что весь мир - одна огромная магическая игра, партия в сенет, в котором никто не знает, за какую сторону он играет и кто более прав… и кто победит!
Аристодем, склонившись со своего табурета, накрыл рукой ее руку.
- Это утешительная мысль, моя любовь. Пожалуй, самая утешительная из всех!
Оба улыбнулись.
Потом афинянин вдруг сказал:
- Думаю, мы еще можем прожить здесь по крайней мере два года. У нас новый дом. Тебе нельзя путешествовать морем еще долго, и Аристону с семьей тоже! Иония для нас не будет потеряна, и в Навкратисе мы сможем часто получать от твоего брата послания!
Аристодем вздохнул, борясь с собой.
- И ты могла бы видеться с Нитетис. Это твой долг, и ты нужна ей.
Поликсена покачала головой, глядя на мужа с радостным удивлением.
- Что бы сказали твои сограждане, если бы послушали тебя сейчас! Как давно ты перестал быть афинянином?
Муж встал и, склонившись к ней, поцеловал в лоб.
- Мы с тобой эллины, которым когда-нибудь уподобится весь мир.
- Хорошо, если ты рассчитываешь на это. А не на гегемонию Персии! - усмехнулась Поликсена.
Но разве Эллада и Персия не заимствуют друг у друга всевозможные образцы - впервые столкнувшись лбами?
***
Аристодем не был большим гостеприимцем, но время от времени принимал у себя знакомых: в числе их философов разного толка, образованных милетцев, художников и поэтов. Навкратис, пользуясь своей обособленностью и, вместе с тем, прочными связями с Египтом, Ионией и Азией, становился довольно сильным полисом.* Поликсена, не преувеличивая, могла бы сказать, что счастлива в эти месяцы. Беременность протекала хорошо, так же, как и первая, и Поликсена утопала в любви мужа, который оказался таким предупредительным и тонким человеком, каким никогда не мог бы сделаться спартанский гоплит.
Поликсена несколько раз получала письма и от великой царицы, и от брата. Эллинка по-прежнему сильно тосковала по ним обоим, но эти столь дорогие и значимые люди уже отдалились от нее, будто принадлежали другой жизни.
А через два месяца ее с мужем навестил неожиданный гость.
Калликсен приплыл из Афин на торговом корабле, которые ходили в Египет нечасто: Афины вели с Навкратисом намного меньше дел, чем Иония и Кария. Юный мореход сразу же отправился к старшему брату, о котором больше всего вспоминал… и с которым ему много о чем было поговорить.
Поликсена впервые видела этого юношу с длинными золотистыми волосами и юношеским упорством и гордостью в голубых глазах. Калликсен был, несомненно, еще наивен и горяч; он очень походил на Аристодема, когда тот впервые сватался к ней в Мемфисе… но, несомненно, когда Калликсен возмужает, из него выработается совсем другой человек. Аристодем говорил жене, что младший брат грезил подвигами аргонавтов, и он и вправду напоминал Поликсене Язона: каким тот мог быть в начале своих странствий, когда еще не слышал ни о золотом руне, ни о колхидянке Медее.
Братья обнялись с теплотой, но, вместе с тем, с настороженностью, которая появляется после долгой разлуки - когда самые близкие люди предвидят друг в друге неприятные перемены. Тем более, что Поликсена знала, о чем Аристодем писал Калликсену.
Поприветствовав старшего брата, юноша учтиво поклонился госпоже дома. Но при этом так смотрел на смуглую черноволосую царевну своими голубыми, как небо, глазами, точно видел перед собой ту самую колдунью из Колхиды.
Впрочем, Калликсен умел себя вести, и не сказал ничего лишнего: хотя, конечно, знал, что Поликсена чужая жена или вдова, потерявшая мужа-грека в одной из последних войн египтян.
Когда Калликсен вымылся и хозяйка усадила его за стол, некоторое время за едой царило неловкое молчание. Потом завязалась беседа, и Калликсен принялся рассказывать о себе: о своем плавании. А дальше, разумеется, заговорит о происходящем в Афинах.
Аристодем напрягся, не спуская с младшего брата глаз: он знал, о чем может проговориться юноша. Если только Хилон не предупредил его… хотя, если бы предупредил, едва ли Калликсен захотел бы видеть Аристодема. И сам Аристодем ничего не мог сказать брату. У таких юнцов свое представление о справедливости!
Когда юный моряк упомянул о статуе спартанца-метэка, появления которой с нетерпением ждал весь город, Аристодем быстро взглянул на жену. Поликсена выпрямилась в кресле, ее смуглое лицо стало землисто-бледным.
Хозяин дома мог бы приказать брату замолчать, но Поликсена легко домыслила бы остальное: и, скрепя сердце, афинский купец решил - пусть расплата наступит сейчас.
Когда увлеченный своим рассказом и ни о чем не догадывавшийся юноша сказал, что статуя была украдена перед самой выставкой, Поликсена быстро встала. Аристодем тут же поднялся следом, чтобы поддержать жену; но она оттолкнула его руку с неожиданной силой.
- Как звали этого спартанца? Он жив?.. - воскликнула хозяйка.
- Ликандр. Он, кажется, погиб во время состязаний, - ответил недоумевающий Калликсен. И тут он, казалось, начал о чем-то догадываться.
Поликсена попятилась от стола, глядя на обоих братьев-афинян с отвращением. Аристодем шагнул было к ней, но жена крикнула:
- Не подходи!..
С рыданиями она метнулась вон; хлопнула дверь в соседнюю комнату.
Братья остались одни.
Потом хозяин, видимо, приняв решение, бросился следом за Поликсеной.
Калликсен вскочил: он услышал за стеной крики, рыдания, грохот, будто опрокидывалась мебель. Что-то разбилось. Юноша, все поняв, застыл на месте, разрываясь между желанием бежать отсюда вон и бежать брату на помощь: он слышал, что жены в таком состоянии могли кидаться на мужей с ножом!
Но потом все стихло, и в ойкосе опять появился Аристодем.
Молча подойдя к брату, он схватил его и яростно встряхнул.
- Ты знал, что моя жена ждет ребенка?.. Ты вообще хоть когда-нибудь думаешь?
Оттолкнув Калликсена, Аристодем упал в кресло и закрыл лицо руками.
Юноша облизнул губы. А потом воскликнул:
- Да как я мог это знать? Как я мог знать, что ты украл жену у этого раба, у этого спартанца… и живешь с ней в обмане?..
Аристодем тяжело взглянул на него.
- Ты мальчишка, который ничего не понимает в жизни! Не будь ты моим братом, я вышвырнул бы тебя за порог!
- Да я сейчас сам уйду, - Калликсен попятился, заикаясь от негодования. - Глаза бы мои вас обоих не видели!
Он уже дошел до двери, когда остановился и оглянулся.
- Постой, - услышал юноша голос Аристодема.
Он тотчас повернулся к брату, надеясь, что все сейчас как-нибудь по волшебству уладится. Калликсену было всего пятнадцать лет!
- Погоди… остынь. Посиди здесь, - попросил его хозяин.
Калликсен кивнул. Вернувшись назад, он сел на стул, очень прямо, и сложил руки на коленях.
- Я сейчас попытаюсь успокоить ее, - сказал Аристодем; и опять скрылся в комнате, куда убежала жена.
Оттуда снова послышались рыдания, громкий разговор, который, впрочем, вскоре перешел в тихий, примирительный.
Калликсен облегченно вздохнул.
Потом Аристодем опять вышел к брату.
- Она легла, - сказал хозяин. - А нам с тобой самое время поговорить как мужчинам!
Калликсен с готовностью кивнул и встал.
- Давно пора!
Братья вышли на галерею, окружавшую перистиль. Теперь заговорил Аристодем, а Калликсен слушал.
Аристодем говорил долго, горячо и образно - он убедил уже многих, и знал, что многие из них сами желали быть убежденными; но вскоре пифагореец почувствовал, что Калликсен этого не желал. И чем дольше Аристодем говорил, тем больше ему казалось, что он тратит слова впустую.
Наконец братья вернулись в ойкос. К ним вышла Поликсена, которая успела умыться и заново накрасить лицо.
Аристодем сел рядом с женой и приобнял. Калликсен опять сел за стол напротив хозяев, но видно было, что юноше это стыдно и трудно.
Аристодем знал, что эту ночь брат проведет под его кровом - но потом уйдет и вряд ли когда-нибудь вернется.
* Ка (двойник) и Ба (душа-птица) - главные души по поверьям египтян; заметим, что с христианским понятием “душа” они имеют мало общего, хотя отсюда, возможно, отчасти идут христианские понятия о “телесной душе” и “духе” как разных категориях, как и вера в телесное воскресение. Остальные три души - Рен, Ах и Шуит.
* Фактически, Навкратис до начала эпохи эллинизма в Египте играл такую же роль, как Александрия.
========== Глава 66 ==========
Поликсена скоро успокоилась: она сама изумлялась, как быстро примирилась со смертью первого возлюбленного, услышав о ней из уст брата мужа. Может быть, потому, что коринфская царевна давно похоронила своего воина мысленно. Хоронить мысленно спартанца было легче, чем кого-нибудь другого… больше она боялась, что Ликандр все еще может жить и страдать в неволе. Правда, Калликсен сказал, что плен Ликандра был в своем роде почетным, и он прославился своей силой в Марафоне.
Или кто-нибудь солгал Калликсену об участи спартанцев? В Афинах это могло случиться с легкостью!
Но пока она была не в силах думать о том, чего никак не могла выяснить.
Поликсена отправилась навестить царицу, когда у нее округлился живот: врач-египтянин, которого Аристодем приглашал по просьбе жены и к советам которого сам внимательно прислушивался, сказал супругам, что во второй половине беременности ребенок в меньшей опасности - если, конечно, не путешествовать перед самыми родами.
Эллинка уже знала, что персидская жена ее брата успела родить ему сына, которому дали имя Дарион. “Маленький Дарий” - персидское имя, переиначенное и уменьшенное на греческий манер. Раньше Поликсена не усомнилась бы, что это имя предложено ее брату предусмотрительными родственниками Артазостры, - Дарий, обещавший стать столь же могущественным, как Кир, был первым персидским царем с таким именем. Но теперь она уже не знала, что и думать.
Филомен теперь опять писал ей по-гречески, но ее не оставляло подозрение, что любимый брат изменился гораздо сильнее ее мужа - который оттолкнул от себя почти всех родственников-афинян. Она надеялась поговорить об этом с Нитетис: мудрая египтянка, конечно, посоветует подруге, как себя вести.
Написав письмо Нитетис с просьбой приехать, эллинка тотчас получила радостное приглашение. В гости к царственной подруге Поликсена брала с собой Та-Имхотеп, которая очень оживилась и обрадовалась, видимо, надеясь вымолить у царицы дозволение остаться при ней и своей сестре. Сына же Поликсена оставляла дома, с отчимом: впервые она разлучалась с ним на столь долгий срок, но остаться в Навкратисе мальчику, конечно, было безопасней.
Хотя до сих пор египтяне не подняли восстания, - видимо, Уджагорресенту удавалось сглаживать недовольство в разных уголках страны и даже в самых отчаянных сеять сомнения в успехе мятежа, - но никто не мог ручаться, что в конце концов Та-Кемет не возмутится этим ярмом. Ведь остались еще в Черной Земле у власти мужчины - те, кого даже греки могли бы называть мужчинами!
“Я слишком оберегаю сына. Хорошо, что Ликандр не знает, как я воспитываю его: а если Никострат попадет под власть моего брата?” - думала Поликсена.
Аристодем был во многом противоположностью Ликандру, он отличался от ее первого супруга так же, как Афины от Спарты. Хотя Поликсена не могла бы сказать, что афинянин хуже, - но она до сих пор не знала, какой путь для ее сына предпочтительней. Не говоря уже о третьем пути - выборе Филомена…
Аристодем на прощанье, видя метания своей подруги, сказал ей:
- Положись на судьбу, как всегда. Ты ведь помнишь, сколько раз наши сомнения разрешались без нашего участия!
Сын Пифона улыбнулся.
- Будь уверена только в том, что я тебя люблю. И верю в твои силы!
Они крепко обнялись.
- Береги Никострата, - серьезно попросила Поликсена.
Аристодем пообещал:
- С ним ничего не случится, будь покойна!
С мальчиком жена оставила только двоих из своих наемников, но Аристодем не позволил ей оставить больше воинов, сказав, что в Навкратисе гораздо безопаснее, чем в Дельте. Он сам бы поехал с женой к царице: но афинянина никто не звал, и он понимал, что ревнивая царица приглашает свою любимую подругу не затем, чтобы терпеть присутствие ее мужа. Такие женщины, как эта великая египетская госпожа, бывают очень большими собственницами.
Аристодем, к тому же, отдавал себе отчет, сколь многое в судьбе Эллады сейчас зависит от Нитетис - и, значит, от его жены. И он, и Поликсена понимали, что Поликсена едет почти что на переговоры…
А может, и как соглядатай: дружбу и политику им сейчас очень трудно разделить. Поликсена чувствовала себя грязной, когда сознавала свое возможное положение, но ее утешало то, что и сама Нитетис понимала это положение ничуть не хуже приближенной эллинки.
Аристодем сам посадил жену в легкую, но закрытую повозку. До усадьбы Нитетис нельзя было добраться прямо по реке: предстояло углубиться в Дельту, двигаясь на юго-восток, правда, к счастью, ненамного южнее. Такой жары, как в Фивах, южном “Городе Амона”, сейчас почти пришедшем в запустение, на земле Нитетис никогда не было. Сама царица переносила такую засуху с трудом: и писала, что гранатовые и пальмовые деревья в ее усадьбе дают много тени, а собственное озеро много воды, о которой горожанам приходится только мечтать.
Поликсена в последний раз пожала руку мужа, поцеловала сына, которого он ей поднес, и, захлопнув дверь, откинулась вглубь повозки. Когда возница тронул лошадей, эллинка улыбнулась.
Ей предстояло приключение, к которому ее муж не имел никакого отношения! Какая из жен Аттики могла этим похвастать?
Она весело улыбнулась устроившейся в ногах у госпожи Та-Имхотеп, которая радовалась поездке и, вместе с тем, стыдилась своей радости.
- Что, думаешь, великая царица возьмет тебя к себе?
- Я надеюсь на это, - смело сказала египтянка. Тут же рабыне стало неуютно рядом с госпожой от своей дерзости, но Поликсена не рассердилась.
- Может быть, - весело сказала эллинка. - Может быть!
По пути их несколько раз останавливали патрули - все египетские солдаты, но никаких персов. Эти люди держались с знатными проезжающими почтительно, как всегда вели себя египетские воины, но отсутствие персов почему-то встревожило Поликсену: как предгрозовое затишье.
Однако до царицы эллинка добралась без происшествий: дорога заняла два дня. Так мало разделяло их! Но в Та-Кемет, сделав всего несколько шагов, можно было очутиться в совсем другом, враждебном, мире. Как и в Элладе.
Когда наконец гостью остановила стража великой царицы, потребовав, чтобы Поликсена предъявила письмо с печатью Нитетис, Поликсена ощутила себя так, точно окунулась в прошлое. В свое минувшее и прошлое всей Черной Земли: как в прохладное озеро во владениях этой египетской жрицы, из которого никогда уже не выйдешь прежним. Все народы почитали воду священной.
Эллинка послушно вышла из повозки и дальше пошла пешком в сопровождении своей свиты и стражников Нитетис. Они углубились в пальмовую рощу, почти нетронутую рукой человека. Знал ли Камбис, какую землю дарит своей египетской жене, - или это уже Уджагорресент позаботился о том, чтобы так расширить ее владения?..
Вскоре деревья разошлись, и взору Поликсены предстало озеро, а чуть подалее - белая стена, полускрытая платанами. По берегу озера расхаживали цапли, будто здесь никогда никто не жил: будто Нитетис похоронили в этом месте заживо…
Самая лучшая египетская усадьба могла навеять такие мысли!
А потом гостья увидела, как навстречу ей спешит женская фигурка в голубом платье: Нитетис казалась удивительно маленькой среди своих деревьев и стен, но, как и везде, притягивала к себе все внимание.
Слуги Поликсены при приближении царицы опустились на колени, уткнувшись лбами в траву: конечно, так полагалось делать, но Поликсене это почему-то неприятно царапнуло сердце. Воины-египтяне, в белых полотняных шлемах, почтительно вытянулись и замерли, а ионийцы Поликсены переглянулись. Впрочем, греческие наемники поклонились Нитетис.
Однако она ни на кого, казалось, не обращала внимания, кроме дорогой подруги: царица на глазах у всех обняла ее за шею и поцеловала. Нитетис пахла водяной лилией, тяжелым женственным ароматом, и была все так же хороша - и стройна, как и раньше, хотя недавно вышла замуж.
“Неужели ее поразило бесплодие?” - впервые пришла в голову Поликсене дерзновенная мысль.
Потом Нитетис заглянула своей эллинке в глаза, и та постаралась прогнать все подобные догадки. Нитетис казалась безразличной к знакам почтения, но, без сомнений, замечала их все, как и любое неподобающее поведение. И мысли в глазах подруги она читала все так же легко.
- Как я соскучилась, если бы ты знала! - воскликнула Нитетис.
Вдруг по спине у эллинки пробежал холодок, когда она в полной мере ощутила окружающее безмолвие; но Поликсена заставила себя рассмеяться в ответ.
- Я тоже очень скучала, великая царица.
- И тебя уже можно поздравить! - воскликнула египтянка, любуясь ее изменившейся фигурой.
Нитетис неожиданно положила ей руку на живот и погладила, совершенно как ее муж, и Поликсена очень смутилась: хотя это было необыкновенно приятно, точно от руки царственной жрицы исходили какие-то токи.
- Ты очень хорошо сделала, что приехала! Здесь ты и твое дитя будете в безопасности. Ты чувствуешь, какое это место?
Поликсена кивнула, не в силах объяснить словами: это было очень египетское место. Земля, которой хотелось поклониться, как только что сделали ее слуги.
Нитетис взяла ее под руку и повела вперед, по дорожке, которая шла вдоль стены. На царице не было сегодня никаких знаков отличия, кроме нескольких серебряных браслетов и серебряной ножной цепочки со скарабеем, и ноги были босы, что вдруг поразило Поликсену. Для великой царицы было немыслимо ходить так, поскольку обувь для египтянки была одним из главных признаков знатности. Неужели Нитетис хотела напитаться силой земли, как делали эллинки во время древних женских обрядов?
Скоро молодые женщины увидели калитку в стене, и вошли, из девственной пальмовой рощи сразу попав в сад, который был чудом искусства: аккуратные клумбы, засаженные ландышем и алыми маками, и рукотворные прудики с берегами, заросшими синими болотными розами. Их окружали подстриженные деревья, высаженные в таком же правильном порядке, как колонны окружали храмовые дворики и молельни.
Свита в молчании следовала за ними - все слуги и греческие воины Поликсены. Египетских солдат у Нитетис в усадьбе хватало.
Садовники и рабы при приближении божественной хозяйки бросали работу и, поворачиваясь к ней, становились на колени и утыкались лбами в землю. Поликсена невольно содрогнулась, давно отвыкнув от такого.
- А где твой муж… Уджагорресент? - спросила она египтянку.
Нитетис, теперь шедшая впереди, обернулась.
- Он сейчас в Саисе, и я здесь полная хозяйка! Впрочем, я и не переставала быть здесь полной хозяйкой. Это моя усадьба.
Войдя в дом через низкую квадратную дверь, Поликсена увидела золотое изображение Нейт в нише перед входом: она поклонилась богине.
В зале с колоннами и расписными стенами, где хозяйка пригласила эллинку сесть, их встретили домашние слуги царицы - все египтяне.
- У тебя тут ни одного перса! Ты совсем не любишь их? - спросила Поликсена, полушутя. Она только наполовину шутила.
Нитетис поправила туго скрученные над висками косы, от которых, видно, побаливала голова.
- Может, я и полюбила их немного… у персов немало настоящих достоинств… но мои слуги и воины не потерпят их здесь.
Поликсена кивнула.
Она проследила за тем, как устроили ее ионийцев, а потом госпожа повела ее мыться: они искупались вместе с помощью двух служанок-сестер, как когда-то мылись девушками. Поликсена, глядя, как вода, которую на них лили сверху, обегает изгибы безупречно стройного медного тела египтянки, все порывалась спросить великую царицу о новой беременности: но боялась, что та оскорбится.
Потом, закончив туалет и накинув просторные белые платья, обе сели обедать в огромной трапезной, где все слуги были предназначены только для них. И наконец Поликсена задала госпоже мучивший ее вопрос:
- Хорошо ли ты живешь с царским казначеем? Вы не ссоритесь?
Нитетис не писала об этом: но могла счесть, что такие вещи не следует доверять папирусу.
Сейчас египтянка некоторое время задумчиво молчала, а потом сказала:
- Нет, мы ни разу не ссорились. Уджагорресент любит меня настолько, насколько вообще способен любить. Ты знаешь, что я после нашей свадьбы долго жила во дворце в Саисе, Уджагорресент помог мне сохранить власть над городом: но сейчас мы с моим мужем решили, что мне и Яхмесу лучше опять удалиться в тень. Царский казначей боится…
- А где Яхмес? - спросила Поликсена, опять ощутив страх. В таком поместье ребенок мог легко совсем потеряться!
- С нянькой, в другой половине дома. Скоро мы пойдем к нему, - Нитетис улыбнулась, искоса взглянув на подругу удлиненным глазом.
Поликсена сделала глоток вина и отважилась на главный вопрос.
- Госпожа, ты не думала о других детях? Или ты…
Нитетис подняла руку.
- Я поняла тебя. Конечно, я много раз думала… ты знаешь, как оскорбительно для детей моей земли, если богиня родит ребенка от смертного? - усмехнулась египтянка.
Она поджала ярко-оранжевые от хны губы.
- Но я больше не зачинала. Мой врач ничего не делал.
Нитетис прямо посмотрела на эллинку.
- Кажется, Нейт защищает меня.
Поликсена кивнула, опустив глаза: так она и чувствовала.
Вечером Поликсена отправила письмо Аристодему, в котором подробно описала дорогу и то, как встретили ее в поместье Нитетис. Эллинка не жалела, что приехала: им с Нитетис было очень хорошо вместе, как раньше, и она чувствовала, что отдыхает от домашних хлопот и жизни оживленного греческого города, как Нитетис отдыхала от забот правления.
Они вдвоем обнаженными купались в озере, и Поликсена ощутила обновление сил. Потом Нитетис сама купала в озере сына, который восторженно смеялся, войдя во вкус, хотя вначале маленький перс ежился и жался к матери, будто побаивался воды и собственной наготы. Поликсена, глядя на этого мальчика, заранее жалела его и тревожилась за него, как и за собственного сына. Но Никострата защитит Аристодем. А этого царевича?..
Однако они с Нитетис провели в таком уединении несколько спокойных и блаженных дней, пока в усадьбу не примчался гонец со страшной вестью.
В Хут-Ка-Птах опять поднялось восстание против персов и против вавилонского наместника. Пользуясь смутой в империи Дария, египетские военачальники в Пелусии попытались закрыть границу!
Уджагорресент, приславший к своей супруге и царице вестника, приказал ей ни в коем случае не покидать пределов поместья. И выходило, что Поликсена теперь заперта посреди объятого пожаром войны Египта вместе со своей покровительницей.
========== Глава 67 ==========
Тем же вечером Уджагорресент в саисском дворце, в своем кабинете, принимал у себя верховного жреца Нейт.
- Это безумие, божественный отец. Или ты уже забыл, что Камбис сделал с городом Птаха? Ты хочешь повторения - когда на смену ему пришел тот, кто гораздо сильнее?
Старик улыбнулся: кожа на лице и на лысом черепе натянулась, как у мертвеца.
- Безумие уже началось, - тихим дрожащим голосом ответил жрец. - Мы можем воспользоваться этим и сделать то, чего требует Маат, или же не делать ничего, и тогда Маат будет окончательно уничтожена! Подумай, - тут взгляд тусклых лишенных ресниц глаз стал пронзительным и страшным. - Отвечать тебе предстоит не на суде Дария, даже если ты будешь схвачен и допрошен, царский казначей! Тебя ожидает гораздо более страшный суд, чей приговор неотвратим и окончателен!
Уджагорресент беззвучно рассмеялся.
- Ты и в самом деле веришь в это, божественный отец?
Старый жрец не ответил, продолжая все так же не мигая смотреть на первого из благородных мужей Та-Кемет.
Уджагорресент первым отвел глаза.
- Я понял, - произнес он. - Ты хотел сказать, что главное - не то, существует ли Осирис и суд сорока богов, а то, во что верю я сам в своем сердце… и что вижу, когда заглядываю в него.
Старик медленно наклонил голову.
- Так ты готов действовать, сын мой?
Уджагорресент кивнул и встал из-за стола. Он прошелся по кабинету, заложив руки за спину и скользя взглядом по изображениям Амона и ибисоголового Тота в простенках, перед которыми курился фимиам.
- Ты говоришь так, потому что сам уже одной ногой стоишь в зале последнего судилища и надеешься, что я исполню давний долг за тебя! - усмехнулся царский казначей, снова повернувшись к собеседнику. - А может, потому, что ты всегда найдешь путь скрыться, к чему бы персы ни приговорили меня?..
Жрец поспешно склонился к нему из-за стола.
- Если потребуется, мы дадим убежище и тебе, Уджагорресент, и великой царице с сыном! Ты сам знаешь, что у нас есть такие подземные и наземные укрытия, что Дарий не найдет нас, даже если изроет ходами всю эту землю! Но ты также знаешь, что царю царей недосуг этим заниматься. У него хватает дел в Азии!
Уджагорресент хлопнул ладонью по столу.
- Хорошо!.. Я убью вавилонянина, если его не убьют без меня. И я займу трон Хора в Хут-Ка-Птах, как Гаумата в Сузах, потому что больше таких безумцев не найдется… ну а когда Дарий прослышит об этом?
Он рассмеялся, будто не верил себе. В черных глазах Уджагорресента и вправду сверкнуло какое-то сумасшествие.
- Я не стану тебе ничего советовать, - снова подал голос верховный жрец Нейт. - Ты говоришь со мной потому, что уже решился сам!
Уджагорресент мрачно взглянул на жреца.
- “Не имей друзей, ибо не находится друга в злой день”*, - пробормотал он изречение древнего фараона. - Проклятый старик! Ты знаешь, что тебе ничего не грозит, чем бы ни обернулось это дело для меня!..
Потом вельможа справился с собой и попросил:
- Оставь меня теперь, божественный отец. Я должен подумать.
Невозмутимый верховный жрец встал и, слегка склонив голову, величественно, но быстро покинул кабинет, прошелестев по навощенному полу своим белым платьем.
Оставшись один, Уджагорресент опять сел и склонился лбом на руки.
Сколько раз, и мальчиком, и государственным мужем, он чистосердечно просил у великой богини совета, приходя в ее дом и преклоняя колени! Но делал потом только то, всегда только то, что подсказывало ему собственное сердце.
Если же он не выполнит безумное требование верховного жреца и не сделается фараоном, хотя бы на час, тот не даст убежища Нитетис и ее сыну. Царский казначей, самый высокий сановник государства и бывший начальник кораблей поступит подобно Псамметиху: хотя поступок наследника Амасиса всегда казался Уджагорресенту верхом безрассудства!..
И, решившись на это, медлить нельзя.
Уджагорресент встал, оттолкнувшись одной сильной рукой от стола, и почти бегом покинул кабинет, не взглянув на богов. Он поспешил на конюшню, в которой с появлением Камбиса не переводились лучшие кони: Уджагорресент еще в бытность свою приспешником Камбиса наловчился ездить верхом не хуже персов.
Он приказал приготовить себе лошадь и нескольких конных воинов-египтян: не скрываясь, Уджагорресент объявил бывшим приближенным Камбиса, оставшимся в Саисе, что отправляется в столицу, разобраться с беспорядками. Пусть его сейчас видит и слышит как можно больше персов! Ну а в Мемфисе, быть может…
- Быть может, я еще и переживу это, - пробормотал царский казначей.
Он поскакал в Мемфис во весь опор.
Саис ужасы войны опять обошли стороной; однако же в Мемфисе творилось то же, что во дни восстания Псамметиха. По всем улицам лежали трупы персидских воинов в залитых кровью пестрых хлопковых штанах и рубахах, под которыми они обыкновенно носили панцири, и халдеев в длинных халатах. Плакали дети, женщины с визгом разбегались от вооруженных всадников, не разбирая, свои это или чужие. Конь Уджагорресента, оскальзываясь на мощеных улицах в лужах крови, чуть не сломал ногу; а потом заржал от страха и попятился, отказываясь везти дальше. Горели богатые дома тут и там, как будто взбунтовалась чернь, воспользовавшись неразберихой; или мародерствовали какие-нибудь наемники.
Уджагорресент спрыгнул с коня.
- Где наместник? - воскликнул он.
Царский казначей уже не сомневался в этот миг, что кончит жизнь на колу, с отрубленным носом и ушами, как персы казнили изменников; и ощутил вдруг спокойствие и мужество отчаяния.
Тут он увидел пробиравшегося к нему среди мертвых тел египетского военачальника в круглом шлеме царских цветов, белого с синим.
- Наместник мертв! - воскликнул этот воин, в котором Уджагорресент узнал Сенофри. Того самого, кто возглавлял воинские части Хут-Ка-Птах еще при Амасисе и держал оборону против Камбиса. Тяжело раненный, Сенофри попал в плен к персам и продолжил свою службу под началом азиатского фараона, хотя всегда ненавидел его, как многие честные египтяне.
- Это твои солдаты убили Арианда? - спросил Уджагорресент.
- Нет, господин, вавилонянина убили мятежники во дворце, - ответил Сенофри.
Уджагорресент безнадежно вздохнул и посмотрел на толстую белую стену дворца, между зубцов которой были видны неподвижные часовые-египтяне с луками.
- Что будет с нами, когда придет войско Дария, - пробормотал он.
Сенофри усмехнулся.
- Ничего. Умрем как мужчины!
Уджагорресент рассмеялся, глядя на военачальника. Солдаты, которых он взял с собой из Саиса, слушали этот разговор с огромной тревогой.
- Ты тоже предлагаешь мне двойную корону, храбрец? - спросил царский казначей. -Уж не затем ли, чтобы было на кого свалить вину, когда царь царей покарает нас?.. А это случится скорее рано, чем поздно!
- Ты прав, господин, мы хотим, чтобы ты принял власть, - ровно ответил Сенофри. Этот человек когда-то ненавидел и Уджагорресента, но теперь эта ненависть была вытеснена куда более сильной. - Но мы не сможем спрятаться за твою спину, и ты это знаешь. Если сюда придут персы, мы умрем все! - закончил военачальник.
Уджагорресент оглядел город, морщась и щурясь от дыма и ощущая, как из-под его собственного шлема на виски и шею сбегают струйки горячего пота. Когда-то он сам был одним из высших военачальников Та-Кемет. Уджагорресент кивнул.
- Что ж, тогда я готов.
Сенофри взглянул на него с невольным уважением.
- Так идем сейчас, господин.
Изрубленное тело Арианда лежало посреди его собственной опочивальни - царской опочивальни, еще помнившей истинных сынов Амона. Уджагорресент, которому несколько боязливо и, вместе с тем, торжествующе предъявили это свидетельство измены, брезгливо присел над трупом, внимательно рассматривая. Волосы и борода азиата были всклокочены, будто его рвали за волосы и бороду; и черты искажены ужасом. Уджагорресент улыбнулся в лицо мертвецу, потом встал.
- Похороните его, - приказал он, обращаясь к солдатам. Дворцовые слуги и рабы все попрятались.
Уджагорресент в упор посмотрел на изумленного Сенофри.
- Я знаю, что у персов не принято хоронить мертвых, а вавилонянина вы не пожелаете удостоить погребения по нашим священным обычаям… но я приказываю бальзамировать его!
Уджагорресент дернул головой, гневаясь на непонятливость этого прирожденного солдата.
- Вы сделали меня фараоном или полновластным наместником, оком Хора на этой земле, - так исполняйте!..
Сенофри отдал поклон и быстро вышел. Вскоре в опочивальню явились жрецы-парасхиты, которых обычай считал нечистыми и презренными, ибо они взрезали и потрошили тела, которые следовало сохранить для будущей жизни: но это были самые ревностные служители Маат.
Уджагорресент сказал им, что надлежит сделать, и жрецы закивали, не осмеливаясь заговорить, дабы не осквернить комнату своим дыханием. Потом тело азиата завернули в полотно - так, чтобы его нельзя было узнать, - и вынесли вон.
Потом Уджагорресент приказал разослать во все концы Та-Кемет вестников со словами, что он, царский казначей и главный советник, принял власть над городом, Севером и Югом: но корону не принимает, поскольку не является сыном Ра и не желает навлечь на страну еще большее проклятие.
Если верховный жрец Нейт так ратует за восстановление чистоты Маат, об этом он должен был подумать прежде всего, размышлял новый наместник, холодно и мрачно усмехаясь.
Выйдя на балкон, он обозрел огромную мощеную площадку перед дворцом, огражденную пилонами, на которой Сенофри уже строил личную охрану фараона - “царских храбрецов”. Как будто ничего и не случилось за эти три года… и персы рассеялись, как огромное смрадное облако.
“О моя Нитетис, какое счастье, что ты не видишь всего этого”, - подумал Уджагорресент.
Он приказал убрать с улиц трупы и кровь и привести в порядок все, что порушено. Персов, оставшихся в живых, царский казначей велел не трогать: он знал, что его мало кто послушает на границах и в удаленных местах, где люди наконец напились персидской крови и не боялись больше ничего. Но в пределах Хут-Ка-Птах его власть была сильна, и вскоре город успокоился. Персы тоже присмирели, ожидая поддержки своего верховного повелителя из Суз.
Когда кончился этот длинный день, Уджагорресент вызвал писца и начал диктовать письмо Нитетис. Сон не шел к нему, несмотря на огромную усталость: и, меряя шагами спальню, царский казначей вызывал перед глазами образ возлюбленной царицы. Он говорил со своей воспитанницей и молодой женой так, как говорил бы с единственным другом. Он чувствовал, что, кроме нее, не может довериться никому.
Только после этого Уджагорресент снял свой кожаный панцирь, который все еще ладно сидел на его фигуре, и отстегнул меч. Велев приготовить себе ванну, самый могущественный человек в Та-Кемет омылся от чужой крови, грязи и пота.
Он долго сидел в покрытой глазурью терракотовой ванне, откинув голову на бортик и полузакрыв глаза, - в той самой ванне, в которой недавно купался вавилонянин Арианд и которую ему доставили из Персии вместе с великим множеством другого добра. Персидский мальчик, совсем недавно прислуживавший Арианду и оставленный в живых, стоял около нового господина на коленях, не смея поднять глаза.
Наконец Уджагорресент пошевелился с шумным плеском - вода уже остыла, и он поднялся. Юный перс тут же встал следом, гибким и быстрым движением, и вперил в царского казначея испуганный взгляд, ожидая приказаний.
Уджагорресент беззлобно усмехнулся.
- Ототри меня натроном, - приказал он. - Потом умастишь меня касторовым маслом и разотрешь мое тело… Умеешь?
Перс робко улыбнулся и кивнул: как видно, юноша пытался показать, что умеет не только это, но и много больше. Уджагорресент поморщился и вновь с тоской вспомнил о своей божественной супруге.
Слуга вымыл его и сполоснул длинные волосы лимонной водой, отчего они заблестели; потом, когда египтянин улегся на скамью, перс размял его тело мягкими, но сильными руками и умастил маслом. Уджагорресент чуть не задремал. Сейчас мальчишка-азиат с легкостью мог бы убить его… вернее сказать, Уджагорресент почувствовал бы угрозу по участившемуся дыханию и неверным движениям мальчишки и свернул бы ему шею. Но перс ничего не сделал.
Когда новый правитель Черной Земли вышел из купальни, обернув вокруг пояса мягкую льняную простыню, в окна-прорези уже сочился рассвет. Он вернулся в спальню, где уже убрали следы убийства, и приказал юноше принести себе простого пива и лепешку. Подкрепившись по-солдатски, как любил Яхмес Хнумибра, Уджагорресент лег на царское ложе.
Велев разбудить себя через несколько часов, он крепко заснул.
Разбудил его тот же персидский юноша, который провел ночь, скорчившись на тюфяке в углу, - спал ли он, неизвестно. Мальчишка, кутавшийся в пурпурный халат явно с чужого плеча, осунулся и глядел на Уджагорресента с еще большим страхом, чем ночью. Но, кажется, его предательства можно было не опасаться.
Царский казначей приказал опять приготовить себе ванну и завтрак. И велел азиату разыскать слугу-египтянина, из тех, что остались здесь со времен Амасиса: чтобы одеться подобающим образом.
Разумеется, не так, как подобало фараону, но как следовало знатнейшей особе, на которую были возложены полномочия Великого Дома.
Потом, одевшись в длинную юбку и золотой передник, тончайшую рубашку, укрепив на груди пектораль с сердоликом, зеленой бирюзой и лунным камнем, покрыв голову белым кожаным шлемом, Уджагорресент позвал к себе писца. Он послал за писцом, еще не осведомившись о состоянии дел в городе, - это было первейшее дело.
Уджагорресент стал диктовать письмо Дарию. Письмо царю царей у него сочинилось за ночь: и слова сами ложились на язык. Писец, покрывая папирус иератическими строчками, время от времени бросал на наместника взгляды, полные ужаса, но ни разу не сбился. Он тоже понимал всю важность послания Уджагорресента.
Потом царский казначей немедленно отправил гонца в Сузы.
Через два часа, хладнокровно думал Уджагорресент, он отправит к Дарию еще одного: на случай, если восставшие египтяне или персы перехватят и убьют первого вестника. А помешать переговорам могли и те, и другие.
Наместник совершил преклонение перед статуей Амона, потом перед статуей Нейт; а затем вышел на обращенный к городу балкон - показаться народу, который уже столпился перед дворцом. Уджагорресент теперь знал, что сказать и простолюдинам.
* Поучение к сыну фараона Аменемхета I (Среднее царство, XX в. до н.э.), один из самых известных памятников древнеегипетской литературы.
========== Глава 68 ==========
Дарий получил оба послания из Хут-Ка-Птах - сначала одно, а потом и второе, с опозданием в два дня. Когда пришло это второе, царь царей уже успел обдумать ответ и только усмехался предусмотрительности отправителя. Новый Ахеменид, разумеется, уже знал, что Египет опять восстал, - и знал, что немало египтян желает уладить раздоры с Азией собственными силами; и потому выжидал. Теперь же эти предположения подтвердились.
- Уджагорресент, царский казначей в Египте, объявил себя наместником и прислал мне два письма, которые повторяют друг друга, - сказал Дарий вечером своей царице, Атоссе, с которой сидел за столом вдвоем. - Что бы это значило?
Атосса покраснела под взглядом великого супруга. Царь рассказал ей обо всем с таким опозданием: но все же рассказал.
- Дай мне эти письма, царь, - и персиянка протянула руку, точно думала, что царь носит папирусы Уджагорресента за пазухой.
Дарий улыбнулся.
Хлопнув в ладоши, он велел явившемуся приближенному евнуху принести жене письма; а также позвать толмача-египтянина.
Египтянин, потея от волнения и не смея утереть пот с бритого лба и лица, прочел одно из писем перед глазами обоих владык и подтвердил Атоссе, что второй свиток содержит в себе то же, что и первый. Дарий благосклонно кивнул толмачу и обратил все внимание на супругу, ожидая ее суждения.
Немного подумав, великая царица сказала:
- Этот Уджагорресент непохож на изменника, царь. Я думаю, египтянин послушался тех, кто поднял мятеж, и они подбили его занять трон: но Арианда он не убивал. А сейчас хочет сохранить свою страну в целости! Ты видишь, как Уджагорресент позаботился, чтобы его письма не перехватили враги!
- Ты права, - царь царей кивнул. - Этот египетский жрец смелее, чем я думал, и умнее, чем Гаумата!
Атосса отвернулась, подавив невольную дрожь под взором Дария. Он так и не простил ей, что она прежде него принадлежала Камбису, а потом вавилонскому обманщику; хотя никогда не делал прямых упреков. Однако теперешний царь, сильный, спокойный и благородный, был ей куда больше по сердцу, чем взбалмошный и порою бессмысленно жестокий брат, от которого царица натерпелась немало, хотя недолго жила с ним. И уж, конечно, Дарий был лучше мидийского лжеца, с которым Атосса сошлась по необходимости!
Царица, встав со своего кресла, села рядом с супругом на обитую златотканым шелком кушетку. На них обоих упала узорная тень от кедровой решетки, отделявшей египетский обеденный столик из эбенового дерева и слоновой кости от остальной части комнаты.
- Что ты будешь делать с этим человеком? - спросила царица своего повелителя, засматривая ему в глаза.
Дарий взял Атоссу за подбородок и заглянул ей в лицо тем глубоким взглядом, который она помнила и у Камбиса.
Эта женщина была красива, умна и царской крови; но взирала на него с холодностью государственного мужа, а не с нежностью жены. Но ее никогда не покарают за промах так сурово, как покарали бы государственного мужа; и своих целей она может добиваться лаской и чарами.
Преодолев отчуждение, которое неожиданно ощутил к Атоссе, царь царей улыбнулся и обнял ее за плечи.
- Разумеется, я пощажу Уджагорресента и оставлю на своем месте. Он мог бы оказаться гораздо хуже - и зачем я стану менять того, кто проверен, на того, кто изменит мне завтра?
- Это очень мудро, государь, - сказала Атосса, улыбаясь и гладя царя по плечу. - Сам великий Кир, мой отец, на твоем месте не рассудил бы лучше!
Конечно, это была лесть; но это была и правда. Атосса могла бы стать таким же царем, как Дарий, родись она мужчиной.
Вдруг ощутив холодность и отвращение к жене, Дарий встал.
- Я еще не казнил твоего мужа Гаумату, - сказал он, не поворачиваясь к своей царице. - Когда этот изменник будет доставлен ко мне, он будет посажен на кол!
Дарий повернулся к Атоссе и вгляделся в ее лицо. Царица побледнела. Она не попыталась изображать равнодушие к судьбе прежнего мужа, и Дарию это понравилось.
- Гаумата это заслужил. А у меня… у меня не было выхода, великий царь, - сказала Атосса внезапно охрипшим голосом.
Дарий кивнул: он в этом был совершенно согласен с супругой.
Атосса, улыбнувшись просительно и соблазнительно, накрутила на палец смоляную прядь, выбившуюся из-под покрывала.
- Приходи ко мне сегодня ночью!
Дарий улыбнулся в ответ.
- Я приду, жена. А сейчас ты можешь быть свободна.
Склонившись к ней с величавостью, отличавшей благородных мужей Персии, он поцеловал прекрасную Атоссу в нарумяненную щеку.
Персиянка поднялась с кушетки; она низко склонилась перед мужем и хотела было уже идти. Но, сделав несколько шагов до двери, царица остановилась и обернулась: она не вытерпела.
- Так ты возвращаешь Египет язычникам? Оставляешь наместником этого жреца Нейт?..
Дарий сложил руки на животе.
- Пока египтяне признают мою власть, я не стану ссориться с ними. Не забывай, сколь многому мы научились у этих людей!
Атосса чуть было не напомнила Дарию, что египтяне со своими мерзкими зверобогами свели с ума и погубили ее брата и мужа; но сочла за лучшее промолчать. Еще раз поклонившись супругу, великая царица удалилась.
Она решила, что в одиночестве как следует обдумает, что значит для нее Уджагорресент и теперешнее положение Египта; и, может быть, нашепчет это на ухо супругу нынче ночью, когда ляжет в его объятия. А может, и предпримет что-нибудь сама. Царь царей будет отсутствовать дома подолгу, как и Камбис, - ему нужно замирять народы, которые он подчинил себе, и покорять все новые, пока не останется никого, кто не прислал бы Дарию земли и воды*!
***
Нитетис, прочитав письмо Уджагорресента, пришла в необыкновенное волнение. Она поняла, что это за возможность: возможность вернуть почти полную власть над страной, которую Псамметих когда-то попытался вырвать у персов силой! И что рядом с этой властью значит подчинение египетских богов - отныне и вовеки - Ахура-Мазде?
Камбис истово поклонился Нейт, войдя в Египет; но Дарий зороастриец и зороастрийцем пребудет, относясь к чужим поверьям и обычаям со снисходительным благодушием победителя. Можно ли с этим примириться, даже если за Дарием - правда?
Зороастрийцы называют себя людьми, вовеки верными правде и отвергающими ложь. Но каждый народ убежден, что знает высшую истину!
Люди Та-Кемет могли бы отвернуться от Нейт, и даже легко: потому что простолюдины бездумны, как верно говорил Уджагорресент. Когда-то, совсем юной девочкой, Нитетис верила, что можно без труда переписать судьбу всей Та-Кемет, обратившись к единому божеству персов.
Сейчас же, пережив так много, Нитетис поняла, что люди могут пренебречь древними богами - но сами боги этого не простят.
За теми, кого сыны и дочери Та-Кемет именовали Амоном, Хором, Исидой, Хатхор, стояли могущественные силы, пусть даже совершенно иные, нежели представлялось наивным почитателям. Нитетис мыслила сейчас как египтянка и как жрица, воспитанная жрецами. Пусть даже эти силы были вызваны к жизни слепым поклонением людей - они требуют того, чтобы с ними считались!
И не ей ли, Нитетис, следует восстановить Маат? Может быть, это последняя возможность стать царицей, подобной Хатшепсут, Нефертити, Тейе*? Может быть, ей следует отвернуться от экуеша, туруша и кефтиу*, как того желает ее супруг, - и предоставить персам расправиться с греками, подчинив их разрозненные полисы поодиночке?..
Нитетис сидела с такими мыслями одна, прогнав от себя даже слуг-египтян. И, уж конечно, не могла выдать своих мыслей Поликсене.
Бедная Поликсена! Она Нитетис не враг, даже если бы пожелала изменить их столь давнему и любовному союзу: Поликсена сама изгнана со своей земли и, волей или неволей, отреклась от богов своих предков. Никому из эллинских божеств эта коринфянка уже не сможет молиться с чистым сердцем; и никто из них уже не даст ей покровительства. Но даже если Поликсена не угрожает великой царице, никак нельзя ранить и мучить ее своими сомнениями насчет эллинов. Всего вероятнее, если ее филэ выберется живой из этой ловушки, муж-афинянин увезет ее в Ионию: и оба будут потеряны для той Эллады, которая для всех греков служит образцом, - для Аттики, Элиды и Лаконии.
И уехать ее подруга должна со спокойной душой. Пусть родит и воспитает здоровое дитя: все равно ее дети ничего не изменят.
Поликсена, конечно, перетревожилась в дни восстания Мемфиса: но близость царицы и письмо Уджагорресента значительно успокоили эллинку. К тому же, заповедное место, где жила ее любимая госпожа, само по себе очень успокаивало. Вот где стоило возвести храм - среди этих пальм, у озера! Но какому божеству здесь можно посвятить храм?..
Поликсене казалось, что такое божество еще не родилось.
Эллинка написала мужу, как только пришли вести от Уджагорресента. Может, это было и не слишком красиво по отношению к египтянам со стороны царского казначея, опять лизать руку Дарию, - но грекам от спокойствия в Та-Кемет было только лучше.
Поликсена попросила Аристодема, который, конечно, с ума сходил от тревоги за нее, ничего не предпринимать - все, казалось, оборачивалось благополучно: и если Уджагоресенту удастся погасить пожар, скоро она вернется к Аристодему в Навкратис. Разумеется, госпожа даст ей охрану!
Через четыре дня пришел ответ от афинянина. Его посланцы беспрепятственно добрались до великой царицы. Аристодем писал жене много слов любви, за которыми слышалось властное беспокойство греческого супруга: и прибавлял, что если только Поликсена вернется к нему, он больше никогда и никуда не отпустит ее одну. Может быть, им стоит поскорее перебраться в Ионию!
“Думает ли он в самом деле, что в Ионии безопасней?” - спрашивала себя Поликсена.
Нет: скорее всего, самым сильным желанием Аристодема было оградить жену от власти царицы Египта.
Вскоре пришли утешительные и даже превосходные вести от Уджагорресента - Дарий прощал ему волнения в подвластной стране и оставлял его наместником! Царский казначей писал, что вскоре приедет сам.
***
Поликсена очень долго не видела этого человека - она не видела, каким он стал, получив в жены Нитетис; и теперь, когда царский казначей сосредоточил в своих руках и высшую власть, ей очень не понравились перемены в этом египтянине.
Женщины могут любить властных мужчин и влечься к ним - но не тогда, когда эти мужчины враждебны во всем и никакими чарами нельзя склонить их на свою сторону. И дело было не в том, что Уджагорресента причаровала Нитетис, а к эллинкам он всегда испытывал отвращение. Он просто был враг! Когда ему нужно было гнуться перед персами - он еще не так проявлял себя. Теперь же…
Поликсена, чьи чувства от беременности очень обострились, ощущала почти дурноту от близости этого умного, беспощадного вельможи, который сейчас за стеной ел и пил с ее любимой подругой, обнимал ее и смеялся с нею: а ночью будет ею обладать. Он мог бы легко окрутить и подчинить себе женщину более слабую, чем Нитетис: но такой женщины Поликсена не испугалась бы. Однако Нитетис сама была умна и беспощадна.
И Нитетис любила ее. Поликсена очень надеялась, что Нитетис окажется способной на верность, какой подруга ждала от нее самой.
Той ночью Нитетис и вправду оказалась в объятиях Уджагорресента, который непритворно скучал по ней. Он очень любил их ласки - не как жадный мужчина, а иначе. Соединяясь с возлюбленной Нитетис, царский казначей испытывал то, что не могла дать ему никакая другая женщина: он словно бы становился двоими, слившимися в одно, и словно бы сам обладал собою и отдавался себе. Он наслаждался, познавая тело жены руками и устами, не меньше, чем когда она познавала его.
Нитетис как-то в шутку заметила, что Уджагорресент любит ее как жрец: и что скоро такой любви будет вполне достаточно себя самой. Уджагорресент даже не улыбнулся словам царицы: именно так и было, его страсть походила на самоотождествление жреца со своим божеством.
Когда они этой ночью, нагие и сладостно опустошенные, лежали рядом, Уджагорресент подумал, что Нитетис всегда закрывает глаза, когда он ложится на нее: и догадывался, что его жена хочет отвлечься от мысли, что именно он берет ее и подчиняет себе. А когда она садилась сверху, всегда жадно смотрела на любовника. И Уджагорресент все это понимал - и ему доставляли наслаждение все любовные привычки своей царицы!
Нитетис, склонив растрепанную черноволосую голову, задумчиво чертила ладонью круги на его гладкой обнаженной груди, когда Уджагорресент вдруг сказал:
- Мне очень не нравится твоя эллинка. Она опасна.
Нитетис подняла голову.
- Что?..
Он действительно так думал: и сейчас напомнить об этом было самое время.
- Мне кажется, тебе не следует отпускать ее, - сказал царский казначей.
Нитетис резко отодвинулась от него. И Уджагорресент вздрогнул, ощутив ее холодную ярость: он все еще был полностью открыт для ее страстей.
- Не отпускать? Как это понимать?.. - тихо воскликнула его жена.
Уджагорресент быстро наклонился к ней:
- Экуеша могут привести нас всех к гибели! И тебя - наверняка!
Некоторое время они впивались друг в друга взглядами.
А потом Нитетис спрыгнула с ложа. Схватив простыню, она закуталась в нее и отступила от мужа, не спуская с него глаз.
- Я говорила тебе когда-то, что Поликсена - мой возлюбленный двойник, моя сестра, которая мне дорога как я сама! С тех пор ничего не изменилось для меня, царский казначей!
Нитетис понизила голос.
- Если ты посмеешь… Она моя, и уедет отсюда свободно, потому что я так хочу! И даже если она действительно захочет моей смерти и смерти Египта, во что я никогда не поверю… я никому не позволю причинить ей вред!..
Уджагорресент тихо рассмеялся.
- Ты всегда была царицей и другом больше, чем женщиной, - сказал он. - За это я и любил тебя всегда столь сильно, дорогая сестра.
Он протянул к жене руки.
- Ну же, иди ко мне. Твою Поликсену никто не тронет, пока она здесь.
Нитетис некоторое время не двигалась, глядя на него со сложенными на груди руками. Потом отбросила свою простыню и вернулась к мужу. Она устроилась у него под боком.
Однако жена не сказала ему ни слова и дернулась, когда Уджагорресент попытался погладить ее по голове.
- Я тебе не верю, - сказала Нитетис.
Уджагорресент поцеловал ее в голову.
- Прошу тебя, поверь мне, Нитетис. Я не трону твою подругу.
Нитетис наконец вздохнула и расслабилась: она почувствовала, что муж говорит правду.
* Знак покорности, который персидские цари требовали от народов, подпадавших под их власть. Известно, что в Афинах и Спарте послы Дария, присланные с таким требованием, были казнены: Геродот утверждает, что афиняне сбросили послов в пропасть, а спартанцы - в колодец, предложив взять “земли и воды” оттуда.
* Тейе (Тия) - царица Египта, супруга Аменхотепа III и мать Аменхотепа IV (Эхнатона), обладавшая большим могуществом и оказавшая большое влияние на политику сына.
* Туруша - этруски, кефтиу - критяне.
========== Глава 69 ==========
Та-Имхотеп выговорила себе дозволение остаться при царице, хотя хозяйка очень сожалела о ней: но взамен Нитетис подарила эллинке другую египетскую служанку по имени Мекет, молоденькую и не такую умелую, но и не столь приверженную вере предков, как ее предшественница. Этой девушке было совсем не так страшно покинуть родину, и даже интересно посмотреть другие земли и чужестранцев.
Та-Имхотеп всегда относилась к госпоже с долей высокомерия истинной египтянки, хотя Поликсена никогда не жаловалась на нее: но опасалась, что если увезет рабыню с собой, та возненавидит ее, хотя может никогда этого не показать. Держать рядом с собой ненавидящую тебя прислугу, которая подает тебе еду и ухаживает за твоим телом, - это как есть и спать рядом с разверстой могилой, каждый час боясь заражения трупным ядом!
Но молоденькая Мекет, казалось, только радовалась ждавшим ее переменам.
Поликсена, однако, обещала девушке, что если та умрет вдали от Египта, она найдет для нее бальзамировщиков: наверняка такие мастера уже есть в азиатской Греции! И о других слугах-египтянах, которых она с мужем вывезет с родины, тоже следует подумать.
Поликсена прогостила у Нитетис на месяц дольше, чем рассчитывала. Уджагорресент дважды уезжал, оставляя подруг вдвоем, и снова возвращался: теперь он исполнял все обязанности фараона, да еще и в военное время, хотя и в мирное время эти обязанности были тяжелы и многочисленны. Царский казначей иногда встречался с Поликсеной, за трапезой и за вином, хотя у эллинки в его присутствии кусок не лез в горло. Но она внимательно слушала, что этот вельможа рассказывал Нитетис о положении Обеих Земель: видимо, смирившись с тем, что царица все равно передаст слова мужа подруге.
Дела Та-Кемет были в плохом состоянии - Арианда ненавидели не просто так: этот вавилонский царек оказался жесток, как многие маленькие люди, неожиданно возвышенные до такого положения. Камбис неудачно выбрал наместника: а может, вообще плохо разбирался в людях.
Уджагорресент сказал, при Поликсене, и, видимо, нарочно для нее, что надеется получить денежную помощь от Дария. Новый Ахеменид обещал стать великим правителем, вторым Киром и отцом для подвластных народов: и если переговоры не сорвутся, то скоро Та-Кемет, в которую потечет персидское золото, обретет прежнее могущество.*
“Нет, царский казначей, - подумала Поликсена. - Ты сам понимаешь, что твоя страна уже никогда не будет прежней, как одомашненному псу уже не стать дикой собакой! Скоро вы только и сможете, что есть с рук у персов, а ваши боги будут на посылках даже не у Дария, а у его сатрапов!”
Конечно же, это не может быть так: богов, если они существуют, нельзя принизить. Но Та-Кемет перестала быть обиталищем богов, вот и все.
Только Нейт еще живет здесь, и уши ее отверсты для молитв. Только бы почитатели матери богов не ошиблись в своем поклонении и в своих мольбах!
Уджагорресент прибавлял, что скоро Дарий, возможно, сам явится в Та-Кемет… но едва ли это будет сейчас, и едва ли он задержится так надолго, как Камбис. И это тоже предназначалось для ушей Поликсены. Чтобы греки уже трепетали - “сердца отсутствовали в них”, как выражались египтяне. Пусть эллинка передаст слова первого из благородных мужей Та-Кемет своим афинянам, спартанцам и ионийцам!
Однако пока эти скрытые угрозы только успокаивали Поликсену: она догадывалась, что Уджагорресент, когда обратил внимание на приближенную эллинку своей царицы, не раз обдумывал возможность избавиться от нее. Как из множества политических соображений, так и из обыкновенной мужской ревности. Теперь же эти общие трапезы и разговоры означали, что царский казначей намерен позволить и даже помочь жене Аристодема живой добраться до Навкратиса.
Скорее всего, она уедет из Черной Земли и назад уже не вернется. Женщины намного больше привязаны к местам, где они живут, и зависимы от мужчин, которые опекают их. А великую царицу и ее эллинку теперь разделит слишком многое.
Поликсена понимала, что, должно быть, расстается с подругой навеки… но пока не осознала этого, а только считала, сколько времени ей еще осталось до родов. Если она правильно рассчитала, осталось чуть более месяца. И Никострата она не видела уже больше двух месяцев!
Нитетис, чувствуя, что гложет подругу, несколько раз ласково просила ее задержаться в усадьбе до родов. Но этого Поликсена боялась больше всего. Остаться беспомощной, с беспомощным младенцем, во власти злейшего врага! Пусть сейчас Уджагорресент благосклонен к ней, царский казначей каждый миг может передумать!
Когда разведчики царицы, которых Нитетис послала обследовать окрестности, доложили, что все спокойно и можно отправляться в путь, Поликсена стала собираться.
Сборы заняли немного времени: Поликсена отправлялась к царице налегке. И сейчас ее повозку отяготил только окованный железом сундучок с подарками: Нитетис тоже понимала, что они расстаются надолго, быть может, навеки. Царица опять дарила Поликсене драгоценности, египетской и ливийской работы, - как память и, возможно, на случай нужды. Египет, получив поддержку и покровительство Персии, уже не будет расставаться со своими сокровищами так легко, как раньше: и ценность их в других странах снова возрастет.
- Я не останусь в такой нужде, как ты, филэ, - улыбаясь, говорила Нитетис. Слезы в ее глазах блестели как жемчужинки, украшавшие ее сандалии. - Мне принадлежат все богатства моей земли!
Поликсена опустила глаза, в который раз подумав, что дружбу нельзя отделить от политики.
- Ты вернешься в Саис и опять займешь дворец? - спросила эллинка.
- Да, - ответила Нитетис.
Поликсена посмотрела в глаза подруге и ощутила почти непреодолимое желание благословить ее на долгие годы царствования. Но не сделала этого.
- Говорят, Сафо Лесбосская бросала своих подруг из любви к мужчинам, - сказала она, коснувшись унизанной браслетами тонкой руки египтянки и невольно покраснев. - Но поэтесса, несомненно, не могла забыть ни одной женщины, которую любила. А твоего места, великая царица, в моем сердце никто никогда не займет!
Нитетис долго смотрела на нее без улыбки - и, казалось, в ее черных глазах, в безукоризненно накрашенном лице совсем не осталось жизни.
- Не сомневаюсь, моя дорогая.
Потом, кивнув, царица пригласила подругу сесть на траву под гранатовым деревом - поговорить, пока слуги укладывали последние пожитки Поликсены. Все необходимое она уже проверила сама.
Когда обе госпожи устроились рядом, царица со вздохом сказала:
- Знаешь, что сейчас больше всего печалит меня… как ни странно? Что мне ни с кем больше не доведется поговорить на языке эллинов - так, как с тобой. Лишь по делу, но не языком ума и сердца!
Нитетис усмехнулась.
- Ты, должно быть, совсем не так огорчена, что забудешь мой язык?
Поликсена промолчала: в такие мгновения притворяться было невозможно.
- Я буду писать тебе, - вдруг прочувствовав разлуку, она ощутила, как сдавило горло. - Писать о том, чего твои подданные не поймут, а значит, угрозы в этом не увидят!
Царица кивнула - и они крепко обнялись, в последний раз ощутив силу гибких гладких рук, упругость грудей, теплое дыхание друг друга.
- Ну, все, - Нитетис, вспомнив об осторожности, отстранилась первая. Ее голос тоже дрожал от слез, но только несколько слезинок прочертили обводку глаз. - Так мы никогда не простимся!
Она подняла подругу под руку. Поликсена пошатнулась, выпрямляясь: ноги у нее теперь чаще затекали, чем раньше, хотя она не позволяла себе забыть об упражнениях.
Держась за руки, царица и ее подруга дошли до повозки. Когда они остановились, Нитетис вдруг сказала:
- Я тебе положила статуэтку матери богов, на дно сундучка. Я ведь знаю, ты еще не успела посмотреть мои подарки! Эта Нейт золотая, но ее ты не продавай и никому не передаривай!
- Нет, конечно! - воскликнула эллинка.
И ей вдруг очень захотелось, еще не видев статуэтки Нейт, избавиться от этого египетского идола, который отныне будет надзирать за ее жизнью вдали от Черной Земли: как египтяне верили, что мумии видят свои погребальные камеры глазами, нарисованными на саркофагах. Но Поликсена уже знала, что не сможет и не посмеет этого сделать.
Поликсена посмотрела на воинов, которых госпожа давала ей в сопровождение: пятеро египтян, с кожей темной, как земля, с мускулистыми телами и хмурыми лицами честных служак. Это были воины царицы. Но не получил ли кто-нибудь из них тайного приказа от Уджагорресента, выполнить который для них первейший долг?..
Потом эллинка посмотрела на Та-Имхотеп, стоявшую в стороне рядом с сестрой: женщины держались за руки. Они были и оставались рабынями, но такое рабство для них было дороже любой свободы и называлось - Маат.
Та-Имхотеп вышла проводить бывшую госпожу, и когда Поликсена улыбнулась ей, египтянка широко улыбнулась в ответ, что было несвойственно прислужнице, всегда серьезной и углубленной в себя, как жрица. Выпустив руку сестры, Та-Имхотеп поклонилась эллинке, как египтяне почитали господ: простерев перед собой руки с обращенными к небу ладонями.
- Я буду молить Осириса перед его престолом за тебя, госпожа. Я буду тысячи и тысячи раз молить пресветлого бога даровать тебе тысячи и тысячи лет! - воскликнула Та-Имхотеп на языке Черной Земли. Никакого другого она не употребляла.
Поликсена изумилась, хотела ответить рабыне - но не нашлась. После такого напутствия все слова казались неуместными.
Она только кивнула и тут же отвернулась. Потом хотела еще что-то сказать царице, но тут подошла ее новая служанка, Мекет, с совсем коротко подстриженными волосами, которые всегда придерживал венчик из синих эмалевых васильков. Эта юная девица поклонилась, радостно улыбаясь и, как видно, еще не понимая до конца, что может ждать их всех впереди.
- Все собрано, госпожа.
Поликсена ласково погладила девушку по щеке, и ее волосы пощекотали руку коринфянки, неприкрытую гиматием. В Элладе волосы остригали только рабыням, но в Та-Кемет такие прически носили женщины всех сословий. Случалось, египтянки и совсем обривали голову, чтобы легче было надевать сложный парик.
- Ну так едем, - Поликсена вздохнула и обняла обеими руками свой живот. Вот о чем следовало помнить превыше всего.
Она в последний раз посмотрела на царицу - долгим взглядом, словно могла запечатлеть в памяти ее облик. Словно эти черты, - черные сложно переплетенные косы, приподнятые к затылку, тяжелые серьги с подвесками, похожими на золотую бахрому, которые почти касались плеч, глаза, полные нежной тревоги, алые губы, - не выветрятся из сердца, не успеет Поликсена доехать до Навкратиса.
Нитетис, улыбнувшись напоследок, обняла ее и поцеловала.
- Да будет тверда твоя поступь, - произнесла великая царица на языке Та-Кемет.
Поликсена поклонилась, насколько позволял живот, и молча забралась в повозку. Тут подошедший Анаксарх заглянул к ней, придержав дверцу.
- Все хорошо, госпожа? Можно ехать?
Поликсена кивнула, сморгнув слезы. Эти верные воины любили ее, и оберегали уже столько лет, за несоразмерное опасностям своей службы жалованье: хотя Поликсена и старалась награждать ионийцев при случае. И теперь ее греки, должно быть, сомневались в воинах-египтянах, которым предстоит охранять госпожу в пути вместе с ними!
Пусть даже Уджагорресента в поместье сейчас нет…
- Все хорошо. Едем, - приказала она, придав своему голосу твердость.
Мекет уже сидела в повозке среди мешков, обхватив руками колени.
Анаксарх сам захлопнул дверцу: и Поликсена услышала, что именно начальник ее ионийцев подал команду трогать. Почему-то эллинку успокоило это сознание.
Оставшись наедине со служанкой, Поликсена некоторое время прислушивалась к стуку копыт. Она подумала об остальных слугах, ехавших следом, а потом поерзала на скамье, на которой уселась неудобно. И тут впервые обратила внимание, на чем сидит ее новая рабыня.
Поликсена ахнула.
- Мекет! Ты села на мой сундучок!
Ее ларец с драгоценностями был достаточно велик, чтобы тоненькая девушка могла усесться на нем. Мекет поспешно вскочила, оглаживая платье; она чуть не ударилась головой о низкий потолок и, потеряв равновесие от тряски, припала боком к скамье рядом с хозяйкой, схватившись за сиденье. От Мекет пахло дешевым лотосовым маслом и приторным девичьим потом.
- Прошу простить меня, госпожа…
Девушка так была испугана своей неловкостью, что Поликсена пожалела ее. Она показала в угол, самый дальний от своего места.
- Сядь вон туда, на сундук с одеждой. Он гораздо больше и удобнее.
Эллинка улыбнулась, и египтянка робко ответила на улыбку; кивнув, Мекет поспешно пробралась в угол и устроилась среди вещей госпожи. Поджав ноги, рабыня затихла, как зверек.
Поликсена подумала о драгоценностях, которые она так и не посмотрела. Нет, сейчас, при этой девушке, она доставать их не будет: хотя Мекет и кажется честной и усердной. А вот статуэтка саисской богини… даже вороватая египетская служанка десять раз подумает, прежде чем притронуться к ней.
Поликсене очень захотелось взглянуть на прощальный дар великой царицы, который та, видимо, считала самым ценным.
Соскользнув со скамьи, коринфская царевна присела над окованным сундучком, как египтянки усаживались на родильный стул. Крышка была туговата, но не запиралась. Еще раз бросив взгляд на Мекет, Поликсена открыла ларец.
Несколько мгновений она, затаив дыхание, рассматривала сокровища, которые выглядели так, точно были похищены из богатой гробницы времени какого-нибудь из славных Аменхотепов, Рамсесов или Тутмосов. А может, это и вправду было так: Нитетис, не таясь, рассказывала, что расхищение древних усыпальниц - одно из самых доходных дел среди египетских грабителей, хотя и каралось оно жесточайше. Но риск стоил того. Вельможи Египта, - все, кто мог себе это позволить, - начинали обустраивать свои гробницы с молодости: и под землей в Египте скопилось едва ли не больше сокровищ, чем над землей.
Вздрогнув, эллинка подумала о том, что будет носить драгоценности, возможно, сорванные с мумий; и что сама Нитетис, живая богиня, украшает себя ожерельями и кольцами, которые могли быть совсем недавно спрятаны под погребальными пеленами и пропитаны бальзамическими солями…
Подавляя дрожь, Поликсена запустила руку в сундучок. И на самом дне, среди холодных металлических цепочек, камней и обручей, она нащупала статуэтку. Сердце эллинки стукнуло от волнения: она поспешно захватила и вытащила фигурку, которая оттянула руку, как настоящая золотая.
В повозку проникало немного света снаружи, в щели между покрывавшими ее коврами, и собственного золотого блеска статуэтки оказалось достаточно, чтобы рассмотреть ее.
Поликсена знала, что еще в древние времена в Та-Кемет были скульпторы, добивавшиеся большого портретного сходства: она видела одно из изображений великого зодчего Сенмута, с глубокими складками на щеках и усмешкой много повидавшего человека, и даже уцелевший портрет фараона-отступника - Эхнатона, хотя большая часть его статуй была уничтожена вскоре после смерти Угодного Атону. Изображение фараона-единобожца разыскал для своей царицы Ужагорресент: и Поликсена навсегда запомнила необычно выпуклый череп, удлиненный подбородок вытянутого лица, по-женски полные бедра царя, отталкивавшего своим безобразием и, вместе с тем, странно притягательного. Скульптору удалось сохранить душу Эхнатона в камне.
Золотая статуэтка Нейт, которую Поликсена сейчас держала на коленях, была выполнена с мастерством, равным искусству скульптора, изображавшего Эхнатона.
И, глядя в лицо богине, Поликсена забыла дышать.
Нейт была изображена в длинной юбке и воротнике-ускхе, который приподнимали обнаженные груди, в короне Севера, венчавшей обритую голову. Она улыбалась эллинке понимающе, немного насмешливо и с тайной угрозой… словно предостерегала свою владелицу против нарушения какого-то закона. И лицо матери всего сущего было лицом царицы Нитетис.
* Дарий действительно вкладывал средства в Египет.
========== Глава 70 ==========
Назад они ехали медленнее, чтобы не доставлять неудобств госпоже. И потому заночевали не в том селении, где Поликсена останавливалась по дороге в усадьбу. Ее ионийцы не отходили от госпожи ни на шаг, не скрывая своей вражды и недоверия к воинам-египтянам.
Поликсена остановилась на ночлег в домике при храме, который местные жрецы предоставляли за скромную плату проезжающим; но несмотря на это, эллинка несколько раз просыпалась, прислушиваясь к ночным звукам и держась за живот. Мекет, устроившаяся на тюфячке в углу, вздыхала и ворочалась во сне, но, кажется, не пробуждалась.
Утром, когда они с Мекет проснулись, служанка помогла ей умыться и причесаться, а потом они вместе поели простой еды, которую принес храмовый раб: листья салата и козий сыр на кусках лепешки, а также выпили вина, которое в Дельте везде было превосходным. Поликсена разбавила его водой. Потом отправила рабыню проверить остальных слуг.
Египтянка вернулась с сообщением, что всех с утра накормили, животные были вычищены, сыты и готовы в путь, и за ночь ничего не пропало.
Поликсена рассчиталась со жрецами, поблагодарив их за гостеприимство; подумала было о том, чтобы пойти поклониться богу этой деревни, малоизвестному Немти, богу-лодочнику, перевозившему других богов. Но потом эллинка махнула рукой: довольно с нее богов и божков Та-Кемет.
Она опять подумала о золотой статуэтке Нейт, которую везла с собой; и о том, что скажет муж, когда увидит дар царицы.
Но вскоре после того, как все уснули, вдруг поднялся шум, залаяли сторожевые собаки, которых держал староста. В этой деревне своего храма не было, и Поликсена остановилась в доме старосты, пожилого услужливого египтянина в длинной белой рубахе и с черной с проседью бородой. Бороды у египтян ей доводилось видеть только в деревне.
Староста сунулся к постоялице, как только псы разбудили гостей, и попросил госпожу не выходить наружу. Старик взмолился об этом знатной чужеземке, сложив руки и едва не упав на колени!
После того, как египтянин поспешно ушел, Поликсена, испугавшаяся так, что тело плохо слушалось, подошла к окошку, проделанному в глинобитной стене. Она поглядела наружу: увидела мельканье факелов… и, к своему ужасу, различила ржание коней.
- Персы! - громко прошептала она. - Неужели персы?..
Она говорила по-гречески, но Мекет поняла это слово. Коротко вскрикнув от страха, девушка упала на колени и впилась пальцами в утоптанный земляной пол, точно хотела посыпать голову этой землей.
- Смерть! Мы все умрем!.. - вырвалось у рабыни.
У Мекет пресекся голос при мысли, что ее и ее госпожу может ждать не смерть, а худшая участь. Но она дрожала с головы до ног так, что постукивали зубы, и ничего не могла сделать.
Поликсена же не могла бездействовать. Пройдясь по комнате, в которой ей велели сидеть, эллинка все же вышла в соседнюю - кладовую, из которой тесный проход между ларями с хлебом и связками лука и чеснока, свисавшими с потолка, вел на улицу.
У самой двери ее неожиданно перехватил Анаксарх: начальник над наемниками так резко заступил Поликсене дорогу, точно караулил под дверью, и госпожа чуть не ударилась животом о его панцирь. Рыжий начальник ионийцев был полностью вооружен, с обнаженным мечом.
- Госпожа, оставайся здесь, - сурово прошептал воин. - Иди назад!
Он повел головой, подкрепляя свои слова, и в его глазах отразились огни: что-то горело в стороне, будто соломенная крыша амбара.
- Это персы? Они сожгут деревню?.. - воскликнула Поликсена, невольно пытаясь высунуться из-за плеча ионийца.
- Не знаю… кажется, староста хочет откупиться. Похоже, что не в первый раз! - сказал Анаксарх.
- Должно быть, какой-нибудь сатрап разбойничает или просто кормится, - прошептала Поликсена. - Разве Уджагорресент их сдержит!
- Тише! Иди назад!
Иониец подтолкнул ее в плечо: должно быть, ему казалось, что легонько, но Поликсена чуть не упала. Она схватилась за ларь с хлебом, подвернувшийся ей под ноги.
- Если староста не спровадит их, нам придется драться! - воскликнула царевна.
- Значит, будем драться, - спокойно кивнул начальник ее воинов. - Но, может, еще обойдется. А сейчас спрячься!
Поликсена послушно вернулась в свою бедную комнату.
Мекет, по-прежнему сидевшая скорчившись на полу, быстро подняла голову и посмотрела на эллинку. Она попыталась о чем-то спросить госпожу, но нижняя губка так дрожала, что не вышло ни одного внятного звука.
Поликсена опустилась напротив девушки.
- Кажется, пока бояться нечего, враги могут уйти добром и не знают о нас… А ты сейчас сиди тихо! Молись! - приказала госпожа.
Мекет, упав на колени, уткнулась лбом в землю и обхватила руками стриженую голову; египтянка забормотала молитву.
Поликсена тоже стала повторять заученные слова египетской молитвы, похожей на заклинание, которыми наиболее посвященные жрецы Та-Кемет пытались склонить богов выполнять свою волю. “Защищена я в твоих объятиях вовеки… о великая владычица всего, что есть, и всего, чего нет…” И эллинка видела перед собой лицо бронзовой Нейт из саисского храма: но это лицо, похожее на тысячи и тысячи священных изваяний, скоро преобразилось в лицо Нитетис. Лишь чуть потончал нос, разошлись и изогнулись брови, а усмешка приобрела особое значение: и эллинке предстала великая царица, золотая Нейт, взятая с собой.
Поликсена открыла рот, чтобы обратиться к ней с молитвой; но тут послышались шаги, и в спальню вошел Анаксарх.
Поликсена хотела вскочить, но встала тяжело и неловко; Мекет тоже вскочила неуклюже.
- Они ушли?.. - воскликнула юная рабыня.
- Да, - Анаксарх кивнул, окинув взглядом обеих женщин. - Ушли.
Ионийский наемник улыбнулся хозяйке.
- Ложись отдыхать, госпожа, еще совсем темно.
Поликсена кивнула.
- Благодарю тебя!
- Благодари старосту. Он откупился от разбойников, - мрачно сказал воин и, поклонившись, ушел.
Поликсена легла на жесткую постель - на бок, как спала сейчас все время. Она думала, что уснуть будет невозможно; но сон сморил эллинку очень скоро.
Утром, пока рабыня еще спала, плеснув себе в лицо водой и даже не причесавшись, эллинка с некоторым страхом, но решительно вышла на улицу. Поликсена хотела осмотреть деревню одна, без шума; но Анаксарх со своими ионийцами нагнал ее, едва хозяйка сделала несколько шагов от дома старосты.
- Тебе нельзя ходить одной! - воскликнул воин. - Почему ты не позвала нас?
Поликсена хотела рассердиться, но тут же упрекнула себя.
- Все наши целы? - спросила она.
- Как будто бы да, - сказал иониец. - Персы, похоже, людей не трогали!
Поликсена вздохнула с облегчением.
- А где воины царицы? - спросила хозяйка.
- Разговаривают с местными… Мы хотели не пустить их, но они нас не послушали! - ответил Анаксарх с негодованием. - Этим солдатам мало до тебя дела, госпожа, а может, они что-нибудь измышляют!
Поликсена едва подавила желание схватить рыжего ионийца за крепкую веснушчатую руку.
- Ну, так проводите меня вы! - сказала она, попытавшись бесстрашно улыбнуться. - Я тоже хочу взглянуть на деревню, и мне нужно рассчитаться со старостой за постой!
Эллины вчетвером пошли по улице между плетнями, бдительно осматриваясь. Крепкие дочерна загорелые люди в некрашеных платьях и головных повязках уже занимались своими повседневными делами: копались в огородах, возились с голыми ребятишками, носили на палках воду. Кое-где женщины и мужчины, собравшись кучками, толковали о чем-то. Как видно, о ночном набеге: но слишком испуганными не казались, скорее удрученными, как будто говорили о неизбежном зле, вроде саранчи.
Завидев греческую госпожу с ее воинами, египтяне замолкали и кланялись: но посматривали на нее враждебно. “Уж не думают ли, что это из-за меня напали персы? А почему бы и нет?..” - мелькнуло в голове у Поликсены.
Она спросила, где найти старосту, и ей показали в сторону амбара. У него и в самом деле солома на крыше частично сгорела: кое-где обнажились дыры между балками. Поликсена ахнула, разглядев торчащие из пучков соломы стрелы. Она знала это искусство степняков, стрелять горящими стрелами!
Когда греки направились к старосте, то увидели, как тот сам идет навстречу; и с ним шли двое египтян Поликсены. Тут Анаксарх непроизвольно схватил хозяйку за руку: он как никогда сильно почувствовал, что эти люди враги, чем бы ни объяснялось их отсутствие.
Египетские воины, однако, поклонились эллинке, словно не заметили движения ионийца, и староста тоже склонил плешивую голову.
Но Поликсена почувствовала, что никогда уже не будет доверять им. Они были заодно с персами: персы захватили, потребили египтян и навеки приспособили к себе!
Однако коринфянка, сделав над собой усилие, поблагодарила старосту за гостеприимство и за убежище. Когда они вернулись в дом, Поликсена заплатила египтянину за всех: и прибавила еще кольцо серебра, на возмещение убытков.
Старик униженно благодарил и отказывался; но больше из страха. Перед такими важными гостями? Или перед кем-то еще?..
Потом он увязал медь и серебро, полученные от эллинки, в узел и обещал каждый день возносить за нее молитвы: правда, не упомянув имени чтимого бога.
Поликсена усмехнулась и вернулась в комнату за своей служанкой.
Мекет, казалось, уже далеко не так хотелось нового и знакомства с чужестранцами; но теперь ей было не выбирать.
Они быстро собрались в дорогу и, выехав совсем рано, через несколько часов добрались до Навкратиса. К счастью, воинам-египтянам оставалось сопровождать госпожу совсем недолго; и они выполнили свой долг до конца. Возможно, и вправду были честными людьми; а возможно, упустили случай.
Аристодем, нетерпеливо ждавший в портике, сбежал к жене по ступенькам с радостным возгласом и, сразу подхватив ее на руки, унес в дом. Потом, в ойкосе, поставил ее и отступил на несколько шагов.
Он жадно рассматривал в смешении света и теней свою смуглую черноволосую подругу, которая так приятно глазу и, вместе с тем, тревожно отяжелела.
- Я так боялся за тебя! - воскликнул афинянин: все еще, казалось, не веря, что Поликсена вернулась к нему.
Аристодем поцеловал ее.
- Я места себе не находил!
Поликсена устало улыбнулась мужу: она тоже была очень рада видеть его, но появилось в этом и еще что-то…
- Ничего. Мои ионийцы хорошо охраняли меня!
Аристодем был уязвлен, хотя постарался этого не показать.
- Хочешь сейчас увидеть сына? - спросил афинянин.
Поликсена кивнула; и внутри все сжалось от предчувствия встречи с сыном Ликандра.
Она даже не успела обрадоваться, когда увидела, как нянька ведет Никострата. А потом, присмотревшись, мать изумилась мальчику, как никогда не изумлялась до того, почти не разлучаясь с ним.
Никострат очень вырос за те два с лишним месяца, что провел без матери. И Аристодем еще говорил, что спартанцы медленно созревают!
Поликсена, опустившись на колени перед сыном, ощущая радость и почти страх перед его мужанием, привлекла его к себе и обняла. Никострат ответил на объятие, но сдержаннее, чем бывало раньше.
- Где ты была? - спросил сын, когда объятие разомкнулось. Он глядел ей в лицо своими серыми глазами с сознательностью взрослого.
Поликсена заставила себя улыбнуться.
- Далеко… Но, вот видишь, я вернулась!
Поликсена опять обняла Никострата, зарывшись пальцами в густые темные кудри: совсем такие, как у его отца… и точно так же она когда-то ласкала его отца. Горло и грудь царевны сдавило от жгучей вины и боли. И ребенок, казалось, ощутил правду, которую она еще не смела на него обрушить: хотя маленький спартанец устоял бы.
- Больше не уезжай далеко, - попросил сын, когда Поликсена отпустила его.
Мать кивнула. Она плакала, и пришлось отвернуться от ребенка, чтобы не вызвать новых вопросов. Вот когда он некстати разговорился, будто выжидал время!
Тут она почувствовала, как изнутри толкнулось дитя афинянина, и схватилась за живот. Поликсена прикрыла глаза, прислушиваясь к своему чреву и больше всего желая, чтобы все сейчас оставили ее и дали отдых.
Тут Аристодем, который с радостью и, вместе с тем, с ревностью и беспокойством наблюдал встречу матери и сына, быстро шагнул вперед и приобнял ее за талию.
- Ну, что стоишь? Забери ребенка! - гневно приказал афинянин няньке-египтянке. - Видишь, твоя госпожа едва стоит!
- Я вовсе не так устала, - Поликсена попыталась высвободиться, но супруг, не слушая, повел ее в спальню и усадил на ковер, на подушки.
- Посиди, пока тебе приготовят ванну!
Тут он впервые увидел Мекет: девушка последовала за госпожой, не зная, куда девать себя еще. В этом греческом доме и греческом городе рабыня-египтянка, прежде веселая и уверенная, не смела ни шагу ступить сама и только оглядывалась, поджавшись и обхватив свои локти.
- Это твоя новая рабыня? Нитетис подарила? - спросил Аристодем, скользнув взглядом по тонкой фигурке в груботканом калазирисе.
- Да. Пусть она поест и помоется на кухне, прикажи ее проводить! - ответила Поликсена. Ребенок опять толкался, и она стиснула зубы, схватившись за поясницу: боль охватила живот и спину.
- Ты всегда возишься со своими рабами больше, чем они с тобой, - заметил золотоволосый афинянин: но спорить не стал.
Когда Поликсена вымылась и прилегла в спальне на супружескую кровать, умытая и переодетая в чистое платье Мекет, которая заметно приободрилась, принесла ей обед. Поблагодарив, Поликсена отослала служанку: ей с мужем хотелось поговорить наедине, пусть Мекет и не понимала их языка.
Аристодем желал узнать все, чем она жила без него, - что делала в поместье Нитетис, как добиралась до Навкратиса.
Поликсена рассказала - гораздо меньше, чем супруг желал бы услышать. Но обсуждать с ним политику и, тем паче, что они с Нитетис делали вдвоем, она сейчас была не в силах. Про персов Поликсена тоже не рассказала; египетские воины царицы уже оставили дом… конечно, кто-нибудь из ее слуг проболтается, но это уже после.
- Мне царица подарила статуэтку Нейт, - сказала Поликсена, зная, что это лучший способ занять ум афинянина другим.
- Вот как? Покажи, - тут же оживился он.
- Пусть принесут мой ларец, - сказала Поликсена: не упоминая, что тот доверху полон дарами царицы.
Когда сундучок принесли, Поликсена сама подошла к нему и извлекла свою золотую богиню.
Как она и ожидала, Аристодем был поражен сначала искусством мастера, а потом сходством с Нитетис. Он видел царицу гораздо меньше, чем жена, но черты этой египтянки было очень нелегко забыть.
- Как бы я хотел узнать, кто ее сделал, - изумленно и восхищенно воскликнул молодой афинянин, любуясь установленной на столике статуэткой на расстоянии. - И кто ей это позволил!
Поликсена отлично поняла мужа.
- Кто позволил?.. Ты же знаешь египтян, - заметила она. - Они верят, что могут влиять на волю богов с помощью своего письма… или изображений.
Философ долго рассматривал богиню в короне Севера.
- Почему бы и нет? - наконец спросил он.
========== Глава 71 ==========
Статуэтка Нейт была вынесена из супружеской спальни на другой же день: Аристодем переставил ее в ойкос, сказав Поликсене без всякой язвительности, что ему совсем не понравилось, как эта богиня смотрела на них всю ночь. Он даже не мог приласкать жену под взглядом этой золотой владычицы Саиса ростом в пол-локтя.
Тем же утром Поликсена написала великой царице письмо, в котором рассказала о своем благополучном приезде и о встреченных персах; и скрепила свиток воском, приложив печать мужа. Конечно, египтяне доложили Нитетис, что доставили свою подопечную в целости и сохранности, - но, вероятнее всего, так эти воины доложили бы в любом случае.
Или Нитетис могла так думать, беспокоясь за подругу: разве мало великой царице забот!
Потом Аристодем и Поликсена уединились в перистиле - в старом саду, куда афинянин приказал вынести для жены кресло, поставив его под деревьями. Поликсена блаженствовала, вдыхая бодрящий овощной запах темных оливковых листьев, смешанный с тонким ароматом лимонных деревьев: предвосхищение азиатской Греции. Коринфянка стала рассказывать мужу о своей жизни у царицы. Ему было о чем послушать: и за то, как она провела эти месяцы, даже ревнивый супруг мало в чем мог бы ее упрекнуть.
Разумеется, кое-что осталось скрыто от него - та часть жизни, куда женщины не пускали никого из мужчин. Но Аристодем, конечно же, помнил о древних тайнах греческих гетер и жриц, которые охраняли их от мужчин еще более ревностно, чем египтянки. Вплоть до того, что жрицы убивали мужчин, осмеливавшихся подглядывать за ними.
Но он не позволял никакому темному чувству омрачить свою радость. Аристодем слушал, прислонившись к растрескавшемуся стволу оливы и не сводя с жены глаз: казалось, он наслаждается ее обликом, и ее речью, и самим ее присутствием так, что не в силах выразить это словами. Поликсена иногда прерывалась - так восхитительно было уже забытое ощущение внимания любящего мужчины, сосредоточенного на ней одной.
Но когда речь зашла об Уджагорресенте, Аристодем поднял голову и подобрался, прищурив глаза и взявшись за подбородок. Из сада Гесперид оба вернулись на египетскую землю.
- Так ты говоришь, Дарий обещал Египту помощь деньгами? - переспросил ее муж.
Поликсена закусила губу.
- Я не знаю, Аристодем. Царский казначей говорил об этом, и это весьма вероятно.
Аристодем пригладил свои светлые волосы, божественным цветом которых очень гордился, а золотой блеск усиливал разными средствами.
- Однако же весьма странно, - протянул молодой афинянин. - Неужели царь персов так легко простил Уджагорресенту мятеж и гибель значительного войска?
Поликсена покачала головой. Она потеребила лежавшие на плече волосы, которые были не только гораздо чернее, но и гораздо жестче, чем у мужа.
- Не думаю, муж мой. Дарий едва ли был столь сильно разгневан этим восстанием, чтобы прощать его с трудом… он ведь так далеко, а о Египте знает лишь понаслышке! Совсем не то, что для Камбиса было усмирять египтян самому! И Черная Земля для Дария не судьба, не откровение богов, как для Камбиса, - а всего лишь одна из его сатрапий!
Аристодем медленно кивнул.
- Думаю, ты права.
Афинянин улыбнулся.
- Я почти забыл, как ты умна!
Поликсена рассмеялась. Она снова подумала, как ей повезло. Менее умный афинянин, получив такую, как она, в жены, попытался бы принизить ее, а вероятнее всего, и вовсе запретил бы высказывать свои суждения: но с Аристодемом ей никогда не приходилось этого бояться.
Потом коринфянка спросила:
- Так ты думаешь… нам стоит уехать теперь?
Аристодем посмотрел на ее руки, лежавшие в складках домашнего египетского платья, которое скрадывало фигуру. Потом опять взглянул ей в глаза.
- Конечно же, мы останемся в Египте еще сколько потребуется. И Аристон с женой сейчас тоже никуда уехать не может.
Он прибавил с горячностью:
- И без брата я отсюда не уеду! Мы и так уже растеряли друг друга по всей ойкумене!
Поликсена вспомнила о Меланиппе, кроткой жене Аристона, которая, казалось, по ошибке богов носила имя свирепой амазонки.* Сейчас эта лемниянка была беременна третьим ребенком. Потом Поликсена подумала, как сама только позавчера ночью едва спаслась от персов.
Поликсена слабо улыбнулась, стараясь не смотреть в глаза супругу.
- Может, мне стоит навестить Меланиппу и поговорить с ней о том, как можно уберечься от беременности? Например, вымочить кусок ткани в вытяжке акации, которую используют египтянки… Думаю, Аристон не станет возражать, если узнает!
- Поговори. Вреда от этого точно не будет, - неожиданно серьезно поддержал ее муж. - Давай с тобой завтра же и навестим брата!
Весь этот день они провели вдвоем, не считая того времени, которое Поликсена посвятила сыну. Никострат снова изумил ее тем, насколько развился и умственно, и телесно, пока был без матери. Может, спартанцам именно это и полезно?
Ночью Аристодем впервые после возвращения обнял ее как муж. Теперь ему трудно было подступиться к ней, и афинянин попросил жену лечь к нему спиной.
Странно: в первый миг отдаваться так, вслепую, показалось ей унизительно - более, чем когда муж ложился на нее сверху. Тогда они были лицом к лицу, как в борьбе: а сейчас Поликсена полностью предала себя в его власть. Но скоро это ощущение униженности прошло, и сочетаться так показалось ей удивительно. Аристодем так ласкал свою возлюбленную, словно не мог насытиться, и одновременно словно боялся повредить ей каждым касанием; он весь сосредоточился на ней в эти мгновения: как сама Поликсена все чаще сосредотачивалась на себе, ощущая, как близится ее срок.
Она увлажнилась от стараний Аристодема, хотя и не достигла пика: но ей этого и не хотелось. Осталось приятнейшее чувство близости, которое обоим хотелось продлить.
После соития муж продолжал держать Поликсену в объятиях, целуя ее затылок и шею.
- Теперь у меня есть все, что нужно для счастья, - прошептал он.
Поликсена тихонько рассмеялась. Потом повернулась к Аристодему лицом: муж тоже улыбался.
- Учитель говорил: не гоняйся за счастьем, оно всегда находится в тебе, - сказала Поликсена.
А потом вдруг спросила:
- А если я рожу тебе девочку?
Аристодем нахмурился, словно на это никак не рассчитывал… потом опять улыбнулся, взяв жену за руку.
- Тогда ты посвятишь нашу дочь Афродите, - сказал он. - Боги не терпят, когда ими пренебрегают, по твоим же словам! А ты уже столько лет не вспоминала свой город и Пенорожденную!
***
На другой день они отправились навестить Аристона. Поликсена попросила позволить ей пройтись пешком, хотя муж предлагал ей носилки - знатные гречанки Навкратиса давно переняли обычай благородных египтянок.
Аристон был удивлен и искренне рад обоим. Этот кутила и жизнелюбец, несомненно, изменился, став отцом сына и дочери и ожидая третьего ребенка.
Хозяин с грубоватой, но идущей от сердца заботой сразу же предложил Поликсене сесть в кресло, поставив ноги на скамеечку, пока он поговорит с братом и похлопочет об угощении. Но Поликсена пожелала сначала увидеться с женой Аристона.
Лемниянка в это время, сидя в детской, кормила хлебом с молоком старшего сына, такого же румяного и светлокудрого, как отец, и названного в его честь. Дочка, темноволосая Эпигона, возилась на циновке с деревянной лошадкой, у которой хвост был из настоящего конского волоса. Еще не было заметно, что Меланиппа брюхата, но она казалась теперь далеко не такой цветущей и благодушной, как при знакомстве с коринфянкой. Дети уже порядком истощили эту эллинку.
Увидев Поликсену, лемниянка чуть не расплескала молоко из детской расписной чашки; потом она быстро встала и поклонилась, точно приветствовала особу царской крови. Что ж, именно так и было.
Поликсена с улыбкой обняла эту приветливую, простую гречанку, тень своего мужа - как и предписывалось греческой добродетелью. Царевна чувствовала, что Меланиппа, несмотря на накопившуюся усталость и заботы, рада видеть ее.
Когда Меланиппа препоручила детей няньке, чтобы посвятить все внимание гостье, Поликсена первым делом расспросила жену Аристона о ее доме и детях.
Лемниянка охотно и долго рассказывала: так подробно, как только одна мать может делиться с другой. Видно было, что это единственное, на чем сосредоточено ее существование.
Но потом Меланиппа спросила жену Аристодема, как она гостила у великой царицы. Лемниянка не слишком часто любопытствовала, жизнь не поощряла ее к этому; но когда Поликсена начала свою повесть, в темных, как у нее самой, глазах Меланиппы зажегся неподдельный интерес.
Поликсена рассказывала так, чтобы не слишком взволновать хозяйку; и, конечно, следила, чтобы не выболтать лишнего.
Под конец она упомянула Минмеса, врача великой царицы, и повела речь о том, какие средства египетские жены использовали для предотвращения зачатия. Меланиппа сидела не перебивая и даже без единого движения, сложив руки на коленях. Только приоткрытые губы и блеск глаз говорили о том, как жадно она слушает.
Потом хозяйка нерешительно улыбнулась и сказала, что была бы не прочь воспользоваться чем-нибудь из всего этого, но боится, что муж не позволит.
Поликсена нахмурилась, зная, что сейчас ее низкие прямые брови совсем затенили глаза. Она и вправду начала ощущать себя в этом доме владетельной особой.
- А ты спрашивала его?
Меланиппа качнула головой.
Поликсена улыбнулась, коснувшись ее опущенного плеча.
- Так я попрошу мужа, чтобы убедил Аристона. И помогу тебе достать все, что нужно.
Обменявшись еще несколькими любезностями и выражениями благодарности, родственницы расстались, и Поликсена вернулась к мужчинам.
Аристодем при виде нее сразу отвлекся от разговора со старшим братом. Поликсена, приблизившись, прошептала мужу на ухо свою просьбу.
Аристодем приподнял брови, затем кивнул.
Он обязательно поговорит с братом о его жене; для этого еще довольно времени.
Потом, наконец устроившись в кресле в большом зале и поставив гудящие ноги на скамеечку, Поликсена повторила Аристону рассказ о жизни у царицы, почти слово в слово передав, что говорила Меланиппе; если оставить в стороне то, что представляло интерес только для женщин. Рассказчица вызвала у слушателя все положенное изумление; но, к тому же, Аристон очень обеспокоился происходящим, гораздо больше супруги. Такие дела предстояло разрешать именно мужчинам.
Вскоре они распростились, с возросшим чувством общности и взаимной тревоги, которое, однако же, принесло Поликсене немалое удовлетворение. Такое родственное чувство раньше было только между нею и Филоменом. Что-то он теперь делает, как живет?..
Ее брат был слишком замечателен и слишком храбр, чтобы долго оставаться под пятой у Дария, как Уджагорресент!
Вечером Поликсена, хорошенько все обдумав, рассказала мужу о персах. Как она и ждала, Аристодем ужасно взволновался: вначале гневно упрекнул ее, что она скрыла такое важное происшествие. Несомненно, он испытал еще большую неприязнь к ионийцам, которым она доверяла больше, чем своему супругу! Но Поликсена достаточно хорошо знала Аристодема, чтобы понимать, что он не станет сердиться долго: накинувшись на эту новую задачу для своего неустающего афинского ума.
- За этим может стоять кто и что угодно, как случайность, так и умысел! - воскликнул Аристодем, меряя широкими шагами ойкос. Время от времени он посматривал на статуэтку Нейт. - Говоришь, персы никого не тронули в деревне, только забрали пшеницу из амбара и десяток гусей? Где это видано, чтобы так нападали! Им наверняка нужно было что-то другое!..
- Если даже и другое, почему именно я? - возразила Поликсена. - И почему тогда они так скоро ушли, и не обыскали каждый дом?
Она помолчала и прибавила:
- Разбойники могли не забрать все подчистую потому, что думали о прокорме поселян. Здесь ведь немало персов живет постоянно! И у них есть свои понятия… страх перед своей совестью.
Аристодем прошелся по комнате. Потом положил руку на столик, так что она почти касалась холодной золотой Нейт, и спросил:
- А если нет, и персам была нужна ты или твоя смерть, кто бы ни послал их? А египтяне, которые охраняли тебя?..
Некоторое время в ойкосе было слышно только потрескивание пламени.
Потом жена ответила:
- Сейчас нам все равно не узнать этого, и еще потому… потому, что даже если пославший их очень умен, исполнители приказа могли оказаться бестолковы. Бестолковость людей часто мешает понять их планы больше, чем слаженность и разумность действий.
Однако в Навкратисе Поликсене словно бы ничего уже не грозило: и, как бы то ни было, ей оставалось только дождаться родов. Когда пришел час, она села на родильный стул, и позвала египетского лекаря, с которым советовалась во все время беременности.
Вначале Поликсена хотела попросить, чтобы рядом с ней поставили статуэтку Нейт, как египетские роженицы вверяли себя богине Таурт. Но потом поняла, что врачу не стоит видеть эту Нейт. Хотя великая царица опять вернулась в Саис и взяла в свои руки власть над дворцом и главным храмом, эллинка подозревала, что изображение ее в виде Нейт - деяние, которое мало кто решится повторить.
Несмотря ни на что, коринфянка почти не боялась. Она знала, что еще здорова и крепка, и стала выносливей, чем в девичестве: хотя беременность ослабила ее, все пережитое придало ей сил!
Аристодем очень волновался, особенно потому, что лекарь-египтянин сразу же выгнал его за дверь спальни. Хозяин только видел, как суетятся служанки, входя и выходя: Мекет, новая рабыня жены, зашла и уже больше не появлялась. Несмотря на то, что египетская девчонка была трусовата, присутствие при родах госпожи ее не испугало.
Все кончилось очень быстро - еще быстрее, чем рассчитывал афинянин. Жена почти не стонала: и вскоре из-за двери комнаты роженицы раздался детский крик.
Даже не крик, а писк!
Аристодем бросился в спальню.
Поликсена уже лежала в кровати, а нянька-египтянка с улыбкой вытирала ребенка, которого только что окунули в ванночку, льняной простыней. Аристодем увидел светлый пушок на голове своего первенца и, ощутив внезапную робость, медленно подошел.
- Мальчик?.. - спросил он.
- Девочка, господин, - сияя радостью, ответила полногрудая нянька. Она поклонилась, потом протянула ребенка отцу.
Аристодем бережно принял золотоголовую малышку. Ему следовало бы сейчас ощутить ужасное разочарование, но губы сами собой улыбнулись, а грудь стеснил восторг, когда он ощутил у сердца теплоту сотворенного им крохотного живого существа.
Афинянин посмотрел на жену.
- Какая красавица. Мы назовем ее Фриной, - сказал он.
* “Меланиппа” буквально означает “черная лошадь”.
========== Глава 72 ==========
Вернувшись в Спарту, Ликандр узнал, что осиротел. Он не удивился этому - и был рад, что отец умер с мечом в руке, а не разбитым старостью в постели. Мать вскоре последовала за Архелаем: ей было столько же лет, сколько мужу, и Ликандр был младшим сыном в семье.
Но у него осталось двое старших братьев, каждый из которых был давно женат и имел собственных сыновей.
Вернувшись из марафонского плена, лаконец вначале избегал своей семьи, попросив принять его обратно в собрание мужчин, к “общественному столу”: его взяли, и он яростно предался воинским упражнениям наравне с остальными, словно пытаясь вытравить из себя все то, что вошло в его плоть и кровь, пока он зарабатывал для своего ненавистного хозяина деньги и позировал афинянину для статуи. И все в Марафоне и Афинах узнали, что он раб! Что теперь говорят о нем по всей Аттике, если Гермодору повезло с выставкой?..
Но долго избегать своей семьи и своей славы у Ликандра не получилось. Такая слава не умирает: и вскоре бывший марафонский пленник стал замечать косые взгляды, перешептывания за своей спиной, хотя в лицо ему никто ничего не говорил.
А потом его навестил старший брат, который жил в собственном доме.
Клеандр очень напоминал младшего брата: но увидев его после столь долгой разлуки, бывший египетский наемник в первый миг подумал, что видит отца. В волнистых темных волосах Клеандра было уже много седины, а лицо прорезали морщины: но Ликандр не сомневался, что брат побил бы его, сойдись они в бою, хотя Клеандр мог быть уже освобожден от воинской службы.* Ликандр слишком долго развлекал господ Марафона потешными схватками, забыв, что такое настоящие воинские испытания!
Клеандр вызвал брата для разговора во двор, где воины обычно упражнялись в рукопашной, валяя друг друга до изнеможения и до крови. Там жестом пригласил сесть на груду необструганных досок.
Он долго разглядывал Ликандра, слишком изумленный, чтобы говорить. Наконец сказал:
- Я знал, что ты вернулся, и слышал, откуда… Я так и думал, что найду тебя здесь!
Ликандр мрачно усмехнулся.
- Что же ты раньше не пришел?
Клеандр вдруг опустил ему на плечо могучую руку; Ликандр дернулся, но сбросить ее не хватило силы и воли. Тогда он распрямился и взглянул в карие скорбные глаза брата.
- Я понимал, как тебя мучает стыд, - серьезно сказал Клеандр. - Но не дело нам избегать друг друга! Разве для этого боги привели тебя назад в Лакедемон?..
Ликандр рассмеялся.
- Я тебе одному едва могу смотреть в глаза, - сказал он. - А как посмотрю в лицо всей семье?..
Клеандр выпустил его плечо; но лишь затем, чтобы обнять этой рукой. Ощутив поддержку, которой не ощущал столько лет, Ликандр судорожно вздохнул: он содрогнулся, почувствовав, что на глазах выступили слезы. Но прежде, чем воин показал свою слабость, Клеандр горячо прошептал, склонившись головой к его голове:
- Ты не первый вернулся домой, освободившись из плена!
Ликандр посмотрел в лицо брату, и тот увидел, что из глаз марафонского пленника текут слезы. Так плакал Ахилл над телом Патрокла. Первые слезы, которые Ликандр пролил с детства, когда в него вколачивали спартанскую науку!
- Разве кто-нибудь из спартанцев возвращался домой таким образом? - воскликнул младший из сыновей геройски погибшего Архелая.
Брат прижал его к себе. Кто-то из воинов вышел во двор, и Клеандр почувствовал чужое жестокое любопытство, хлестнувшее их обоих, будто плеть; но не отодвинулся от Ликандра.
- Мы все похожи, как дубы священной рощи, как камни наших жилищ! - сказал старший брат со страстной убежденностью и желанием убедить. - Но разве хоть один из этих камней подобен другим во всем? У каждого своя судьба, Ликандр, и то, что ты вернулся, - несомненный знак богов тебе! Ты должен пойти со мной домой. Сейчас нет войны, и есть время для семьи!
Ликандр взглянул на север.
- Пока еще нет войны, - сказал лаконец.
Но он без возражений поднялся следом за братом.
- Я прямо сейчас попрошу полемарха отпустить тебя, - сказал Клеандр. - Идем, посмотришь на моих сыновей! Ты ведь так и не женился?
Он взглянул на брата через плечо и остановился: потом повернулся, почувствовав, что спросил неудачно. Ликандр стоял, вновь отрешившись от всего окружающего.
- Я был женат, и у меня есть сын, - сказал марафонский пленник, когда опять смог говорить. - Но я ни разу не видел моего сына, и уже никогда не увижу жену!
- Ты женился в Египте? На эллинке? - догадался Клеандр.
Он покачал головой.
- Как, в самом деле, удивительно судят нам боги! Но теперь уже ничего не поделаешь.
Ликандр кивнул.
Он дождался во дворе, пока Клеандр добудет для него разрешение; потом старший брат вышел, держа его копье и перекинутый через руку плащ, все имущество вернувшегося пленника.
Клеандр улыбнулся, вручая брату оружие. Плащ он сам накинул Ликандру на плечи.
- Теперь ты свободен. Улыбнись же мне, Ликандр!
И Ликандр в первый раз улыбнулся.
По дороге они ни о чем не говорили - но мучительный стыд начал понемногу отпускать бывшего воина Спарты, ничего так не желавшего, как опять занять свое место в рядах ее защитников. Он знал, что ему будет очень трудно опять стать своим в семье и среди остальных спартанцев; но встреча с братом убедила Ликандра, что это возможно.
В доме Клеандра его встретили с удивлением, но сдержанно и, казалось, были рады… конечно, брат предупредил всех. Может быть, бывшего пленника осуждали за глаза: но Ликандр знал, что в семье брата о нем никогда не будут злословить. Это были достойные люди.
Конечно, в честь возвращения Ликандра не устроили празднества - тут нечего было праздновать: но вечером Клеандр выставил на стол лучшее, что было в доме, и созвал друзей. Тех, о которых знал, что они не будут распускать языки.
Пришли не только мужи и юноши, но и их жены и сестры: в Спарте, хотя мужчины и женщины проводили вместе немного времени, - так велела военная необходимость, - встречались они гораздо свободнее, чем в Аттике, и мужская и женская половина вовсе не так строго отделялись друг от друга.
За ужином, хотя больше молчали, речь все-таки зашла о Ликандре. Кто-то вспомнил, что он служил в Египте: и хозяйка дома, жена Клеандра, попросила бывшего наемника рассказать о Та-Кемет.
Все тут же подхватили эту просьбу. Жизнь спартанцев была довольно бедна новыми впечатлениями; а те, кто уплывал в Египет, редко возвращались обратно.
Ликандру вначале смущение сковало язык; но потом он подчинился горячим просьбам. Вспоминать о Египте было не так стыдно! И он рассказал, как вначале служил на Самосе, как попал в Мемфис и что за чудеса видел там; какие удивительные порядки в этой запертой между пустынями стране, непохожей на все другие. Ликандр избегал говорить только о Поликсене и своем сыне.
Но потом кто-то спросил его о Камбисе. И все спартанцы тут же напряглись, готовясь узнать о персах из уст свидетеля.
Ликандр сделал над собой усилие и согласился продолжать: конечно, ему следовало рассказать о царе царей как можно больше, пусть его место уже занял новый Ахеменид. И именно потому, что на место Камбиса пришел еще более сильный властитель!
Ликандр принялся рассказывать о персах, которых видел так близко - и с которыми жил бок о бок так долго, не имея возможности обнажить против них оружие! Ликандра слушали теперь еще более жадно и все так же безмолвно; но он чувствовал, как участилось дыхание молодых и зрелых воинов, сгрудившихся вокруг, а в воздухе сгустилась враждебность. И марафонский пленник сам сжимал кулаки в запоздалой ярости, заканчивая свою повесть. Теперь он ощущал себя среди соратников!
Когда рассказчик смолк, все стали расходиться: повесть Ликандра была кончена, но еще долго немногословные лаконцы, не умолкая, обсуждали между собой все услышанное. Кое-кто задержался, чтобы поговорить с хозяином и подольше посмотреть на необыкновенного гостя; Ликандру даже почудилось, что какая-то девушка смотрит на него дольше других. Но он запретил себе обращать на это внимание.
На следующий день Ликандр встал рано, как привык, и спросил у хозяйки, не нужно ли ей чем-нибудь помочь по дому. У Клеандра был только один раб. Но тут пришел сам старший брат, который с гордостью представил Ликандру двоих своих юных сыновей: старший сейчас жил в агеле, спартанской школе, а юноши недавно вернулись домой из школы, перейдя в старший возраст. Скоро они опять отправятся туда, обучаться вместе со зрелыми воинами!*
Вчера их весь день не было дома, и они вернулись только после ужина. Клеандр попросил брата оценить успехи юных спартанцев.
Ликандр присел на скамью во дворе, чувствуя себя стариком. Но когда юноши начали бороться, он встал, заметив ошибки в их приемах и сразу указав на них; и вскоре втянулся в это занятие.
Он освободился только к вечеру, когда к брату опять пришли гости.
И Ликандр понял, что не ошибся, почувствовав на себе взгляды незнакомой девушки. Эта девушка сегодня сама подошла к нему прежде, чем хозяйка позвала семью ужинать.
Она была высокая, крепкая и черноволосая: жесткие волосы слегка вились, ниспадая ниже талии, а мускулистые бедра показывались при каждом шаге. Спартанский пеплос не сшивался по бокам и скреплялся только поясом: у этой юной лакедемонянки тонкая талия была перехвачена бронзовым поясом из многих квадратиков.
Вдруг девушка так напомнила ему утраченную Поликсену, что атлет в изумлении встал со скамьи. Лакедемонянка рассмеялась, поняв, что завладела вниманием гостя.
- Я Адмета - дочь Агорея, друга Клеандра, - представилась она. - Я была вчера на ужине и все знаю о тебе!
Ликандр по-доброму рассмеялся.
- Все знаешь?
Он чувствовал, что девушка увлечена им. Неожиданно Ликандр понял, что это влечение может передаться ему и захватить его всего; и покачал головой, не зная, как дать понять Адмете…
Что понять?
Он посмотрел в серые глаза молодой спартанки и почувствовал, словно время остановилось. Как бывает в главнейшие мгновения жизни.
- Разве нет в Спарте юношей? - спросил воин.
Он сознавал, как неловок сейчас; но Адмету это не остановило.
- Никто из мальчишек мне не нравится, - ответила девушка. Ликандр вдруг понял, что не так она и юна: немногим моложе, чем была бы сейчас Поликсена.
- Я знаю, что ты был бы лучше многих! - сказала дочь Агорея: с прямотой, свойственной всем спартанкам.
Ликандр прикрылся от ее взгляда ладонью. Нет: он не заслужил того, чтобы…
- Ты совсем не знаешь меня, - глухо сказал он. - Я слишком многое испытал… Я навеки опозорен!
Адмета тряхнула волосами.
- Что ж, позор можно смыть! Он смывается кровью врагов! - заявила девушка.
Ликандр испытал облегчение: дочь Агорея не стала жалеть его. Она была спартанка, и она была еще совсем молода!
- Выйдем во двор, - предложил воин, чувствуя, что они уже привлекают взгляды остальных гостей.
Плечом к плечу они вышли; потом сели рядом на скамью.
Некоторое время молчали, чувствуя неловкость и невольно усилившееся от близости желание. Потом Адмета не глядя попыталась нащупать руку Ликандра, и он взял ее за руку.
Адмета вздохнула, набираясь смелости.
- Я единственная дочь у отца, и уже два года участвую в колесничих гонках. У меня неплохо получается! Ты умеешь править колесницей?
Ликандр, улыбаясь, покачал головой.
- Нет. Но я буду рад посмотреть, как ты это делаешь, Адмета!
Он чувствовал, что еще немного - и отступать будет поздно. Как с Поликсеной.
Адмета встала с лавки.
- Ну так приходи завтра в дом моего отца! - сказала она. - Я покажу тебе, что я умею!
Ликандр рассмеялся: она похваляласьперед ним, как любой спартанский мальчишка. Вдруг он с необыкновенной силой ощутил, что оказался дома; и ощутил в себе могучую жажду жизни…
- Я приду, Адмета, - обещал он.
Спартанка отступила и сделала прощальный жест.
- Хайре!
Она быстро скрылась.
На другой день Ликандр пришел в дом Агорея. Он почти не раздумывал: будто повиновался знаку богов…
Отец Адметы был богат в сравнении с другими спартанцами: обстановка его жилища была так же проста, но Ликандр сразу почувствовал это богатство, по множеству мелочей, незаметных поверхностному взгляду.
Ликандра приветствовали сдержанно, но учтиво. И не успел он сесть, как в комнату вбежала Адмета и со смехом поманила своего избранника наружу.
Когда они вышли за ворота, Ликандр увидел, что конюх уже выкатил колесницу, звпряженную четверкой нисейских коней. Персидских коней: как хорошо Ликандр помнил их!..
Но едва он ощутил горестное изумление, как Адмета подбежала к нему и дернула за плащ. Девчонка уже расшалилась.
- Эй, гляди! Смотри, как я умею! - воскликнула она.
Девушка вскочила в колесницу.
Ликандр не успел опомниться, как она разогнала коней по дороге: испугавшись за нее, воин помчался вдогонку, но, конечно, с конями ему было не тягаться. Он остановился против солнца, приложив руку к глазам: и тут в лицо ему ударил колкий ветер, полный песка, и Адмета прикатила назад.
Хохочущая спартанка спрыгнула с колесницы: щеки ее пылали.
- Ну как, хорошо вышло? Отец очень хвалит меня!
- Превосходно! - сказал ошеломленный воин.
Адмета вдруг смутилась.
- Я сейчас… Поручу лошадей рабу и вернусь, - сказала она. - Ты ведь не откажешься прогуляться со мной?
Ликандр покачал головой.
Спустя небольшое время девушка вышла. На ней был тот же пеплос, что и вчера… нет, другой, ослепительно белый, и с серебряным поясом: но такого же покроя.
- Идем! - сказала спартанка.
Они гуляли долго и долго разговаривали: и Адмета расспрашивала марафонского пленника о множестве подробностей его жизни на чужбине, прежде всего интересных женщинам.
Назад они шли взявшись за руки, и расставаться им не хотелось.
Перед воротами Адмета обняла Ликандра за шею.
- Приходи завтра! - шепотом попросила она, горячо дыша. Ее сильные руки пригибали его ближе.
Ликандр понял, чего хочет девушка: и, откинув назад ее волосы, склонился и поцеловал ее. Когда поцелуй прервался, оба трепетали от желания.
Адмета неожиданно оттолкнула его и убежала не простившись.
Назавтра спартанка пригласила своего избранника за город, в поле. Идти было долго, но обоим это было только в радость: если бы Ликандр не чувствовал, как Адмета, шагавшая рядом с ним, изнемогает от нетерпения и собственной отваги. Он знал, зачем девушка позвала его.
Когда зеленые колосья пшеницы скрыли их, Адмета остановилась и повернулась к нему. Положила руки воину на плечи и подняла большие серые глаза: теперь она робела и заливалась румянцем.
Ликандр нежно коснулся ее смуглой щеки. “Поликсена”, - подумал он.
- Еще не поздно передумать! - сказал он.
- Я никогда не передумаю! - воскликнула оскорбленная спартанка.
И вдруг стала неловко рвать свой пояс: серебряные звенья не поддавались, и Адмета топнула ногой, чуть не плача от злости и стыда.
- Проклятье!..
Ликандр перехватил ее руки и с силой, но нежно отвел их назад. Снова откинул волосы с лица девушки; и, обняв ее, прильнул к губам долгим поцелуем. Адмета ответила, неумело, но с храброй готовностью; и тогда спартанец увлек ее на землю. Колосья сомкнулись над ними.
Ликандр старался быть нежным и призвал на помощь весь свой любовный опыт. Он чувствовал, что сильная девушка извивается в его руках от страсти: но когда он причинил ей неизбежную боль, она с криком вонзила ногти в его плечи. Ногти у Адметы были обломанные, а руки грубые; но Ликандр стерпел. Только так и должно было быть!
Когда оба, изведав всю желанную ими боль и наслаждение, лежали рядом, Адмета произнесла:
- Сейчас мы пойдем к отцу, и я скажу ему, что нашла себе мужа!
Ликандр улыбнулся и привлек девушку к груди, не глядя на нее.
- Конечно, пойдем! Но давай еще полежим тут вдвоем.
Адмета притихла и прижалась к любовнику. Они долго лежали вдвоем посреди пшеничного поля, не говоря ни слова: обнимая свою нечаянную избранницу, Ликандр гладил ее волосы.
* По спартанским законам, от военной службы мог быть освобожден гражданин, имевший троих и более сыновей. Брак же вменялся спартанцам в обязанность, и мужчины были условиями военной общины дисциплированы намного строже, чем женщины.
* Мальчики и мужчины, получавшие воспитание в агелах (спартанских школах), разделялись на три возрастные категории: от 7 до 18 лет, от 18 до 20 и от 20 до 30 лет. Тридцатилетние считались полноправными гражданами.
========== Глава 73 ==========
Сатрап Ионии сидел у себя за столом в кабинете, обставленном по египетскому образцу: со строгой роскошью, излюбленной господами Та-Кемет. В курильницах-треногах по углам дымились благовония, наполнявшие комнату кипарисовым ароматом; мозаичный пол был натерт воском, а мебель, легкая и простая, была черного дерева с драгоценными вставками. Не хватало только изображений богов в стенных нишах или на столиках - в комнате не было ни одного, египетского, греческого или вавилонского. Только горел огонь в чаше на рифленом порфировом постаменте у двери.
Филомен читал письмо, полученное из Навкратиса: раскрошив желтую восковую печать, он сидел, закинув ногу на ногу и развернув папирус на своих просторных алых шароварах. Улыбка не сходила с губ коринфянина. Но тут скрипнула дверь; Филомен вздрогнул и поднял голову.
Тугой свиток в его руках свернулся обратно, и хозяин пристально посмотрел на вошедшего.
Молодой раб в одном коротком хитоне приблизился, опустив глаза.
- Господин, госпожа просит дозволения войти к тебе.
Филомен вздохнул, поморщившись. Он до сих пор предпочитал, чтобы жена, желая видеть, шла прямо к нему, без всякого посредства; но так вела бы себя эллинка, а не азиатка!
“Чем больше людей подпадает под твою власть, тем более ты должен заботиться, как занимать их”, - неожиданно подумал бывший пифагореец.
Он кивнул юноше-рабу.
- Пусть войдет, Эвмей.
Раб поклонился и направился к двери; поворачиваясь, миловидный Эвмей взглянул на своего господина из-под длинных ресниц скользящим взглядом, который можно было истолковать как угодно. Но Филомен превосходно понимал, как следует толковать подобные намеки: усмехнувшись, он поторопил юного слугу жестом.
Неужели кто-то запомнил его с Тимеем и пустил слух, что сатрапу нравятся светлокудрые юноши?
Но никто из этих лизоблюдов не понимал, что значит диас, - с того дня, как Тимей уплыл в свою Элиду, Филомен знал, что высокая любовь-дружба его юности никогда больше не повторится: и не желал никаких дешевых подделок. Тем более, став женатым человеком!
Задумавшись, эллин не заметил, что жена уже стоит перед ним. Когда он поднял глаза и улыбнулся, Артазостра поклонилась.
Филомен просил жену не делать этого - хотя знал, что персы, кланяясь тем, кто стоит выше них, ощущают себя значительнее: особенность, которую очень трудно было постичь большинству греков.
- Можно мне сесть, Филомен? - спросила персиянка.
Ее греческий был уже хорош; хотя акцент оставался, по-видимому, неистребим.
- Разумеется, - вежливо ответил супруг.
Артазостра опустилась на кушетку на изогнутых ножках рядом со столом; расправила свое платье, великолепным полотном раскинувшееся по ложу. При этом родственница персидского царя словно ненароком скользнула взглядом по кабинету: точно пытаясь оценить, что тут изменилось за время ее отсутствия, и проникнуть в мысли мужа.
- Тебе пришли новые письма? - спросила жена.
Сегодня она была без головного покрывала, как любил Филомен, и угольно-черные волосы были заплетены в косу. Взгляд эллина остановился на ее округлившемся животе, и он улыбнулся.
- Да, - мягко сказал Филомен. - Я получил деловые письма из Навкратиса.
- Деловые… и другие? От твоей сестры? - быстро спросила Артазостра.
- Да, - ответил Филомен: резче, чем намеревался. Он знал, что жена ревнует его к его собственной сестре: и, почти не зная Поликсены, ревнует тем сильнее и болезненнее.
Но персиянка не выказала никакого недовольства своему супругу и господину: она немного посидела, опустив глаза, слегка удлиненные краской на египетский манер, а потом спросила:
- И что Поликсена пишет тебе?
- Недавно она родила дочь, - сказал Филомен.
Азиатка тихо и как-то торжествующе рассмеялась.
- Она, конечно, рада?
Филомен не стал поощрять жену к дальнейшему разговору о Поликсене; он встал из кресла и, подойдя к сидящей Артазостре, обнял ее за плечи.
Артазостра сразу улыбнулась.
- Как ты себя чувствуешь? Ты здорова? - ласково спросил супруг.
- Величайший из богов милостив ко мне, - ответила персиянка.
Филомен поцеловал ее в гладкий оливково-смуглый лоб, погладил по волосам.
- Пойдем в большой зал. Там посидим и поговорим: можем во что-нибудь сыграть, - предложил эллин.
Артазостра качнула головой.
- Нет, муж мой. Я хочу просто посидеть с тобой.
Филомен бережно и уважительно поднял ее под руку и повел из кабинета. Слуги, встречавшиеся им по дороге в коридоре, низко кланялись; Артазостра улыбнулась при виде этого знака почитания, без которого люди востока не мыслили жизни, а Филомен поморщился.
Он всегда был и навеки останется эллином! Но таким эллином, который чужд и своим, и персам!
Они вошли в просторный зал с высоким сводчатым потолком: здесь было свежо, как в саду, и не только потому, что из зала ступеньки вели на озелененную террасу. Посреди зала бил фонтан. Сатрап Ионии недавно приказал устроить его для жены: персиянка, со своей склонностью к затворничеству, нечасто выходила в сад.
Они сели рядом на скамью у фонтана, и Филомен приказал подать гранатового сока и фруктов.
Однако Артазостра недолго усидела рядом с мужем: ее взор обратился на другую, затененную, половину зала, которая невольно привлекала внимание всех, кто приходил сюда. В другое время в центре внимания должен был быть фонтан: но теперь…
Персиянка быстро встала и подошла к статуе, стоявшей в тени. Это было изваяние могучего греческого воина, прикрывшегося массивным круглым щитом и присевшего перед тем, как метнуть копье. Плащ, скрепленный фибулой на одном плече, разметался по постаменту, но в остальном фигура копьеносца была нагой: и исполненной такой силы, что приводила в оцепенение всех, кто долго смотрел на нее.
Артазостра протянула руку к мраморному воину, но опустила ее, не дотронувшись.
Сцепив руки на животе непроизвольным защитным жестом, персиянка отступила и воскликнула, посмотрев на супруга:
- Почему ты не уберешь его отсюда?
Филомен встал с места и подошел к статуе с другой стороны.
- Разве ты не чувствуешь, как это прекрасно… и правдиво? - воскликнул эллин. - Разве ты до сих пор не понимаешь нашего искусства?
- Я понимаю, - персиянка говорила почти правильно. - Но ему… нет места здесь! Не место! Пусть стоит в саду!
Муж приподнял ее взволнованное лицо за подбородок и погладил по щеке.
- Пока нельзя, - ласково сказал Филомен. - В нашем саду бывает слишком много людей! И хотя я почти не принимаю у себя афинян, а тем более спартанцев, нельзя забывать об осторожности!
Он улыбнулся и обещал:
- Скоро я уберу эту статую с твоих глаз.
Потом прибавил, нахмурив низкие брови:
- Ей не место здесь, а тем более в Афинах или Спарте! Они и без того не прекращают грызню!
Артазостра вздохнула, глядя на мраморного спартанца.
- Это прекрасно, но…
Персиянке не хватило слов.
- Но обречено смерти, - закончил муж. Он улыбнулся с печальной гордостью. - Каждый из них готов умереть, Артазостра! Но что останется у нас, если погибнут все эти воины, из которых самый малый так велик?
Артазостра повела головой.
- Но ведь они неизбежно погибнут, если не склонятся перед Дарием!
Филомен, не слушая жену, медленно обошел статую.
- Эти полисы дают миру лучшее, что он когда-либо видел, - проговорил эллин. - Спарта и Афины! Но у себя это лучшее обречено на гибель!
Персиянка рассмеялась.
- Так ты думаешь вывезти из Эллады все прекраснейшее, что создали ваши мастера, - Артазостра перешла на персидский. - Пока мой народ не уничтожил ваши сокровища… в своей слепоте? Но твой народ может создавать эти сокровища, лишь пока вы сами слепы к остальному миру!
Филомен взглянул на супругу, изумленный столь метким замечанием. Потом коснулся своей подстриженной черной бороды.
- Ты права, - сказал эллин с глубокой печалью. - Вся Эллада падет, потому что избрала такую участь, противопоставив себя остальному миру! Лишь обычаи предков и боги предков дают нам силу, а значит… значит, я должен продолжать лгать моему народу во имя его блага. Я вышел из него, но никогда уже не смогу к нему вернуться.
Персиянка сочувственно взяла супруга за руку. Тот словно не заметил этого.
- Бедная Спарта! Великая Спарта! - воскликнул Филомен, глядя на статую лаконского атлета.
Он усмехнулся.
- Эта статуя могла бы сплотить греков против всех врагов, если бы они прежде того смогли договориться! Но сейчас такое необычайное явление лишь усилит наши раздоры!
Филомен рассмеялся.
- Я слышал, что несчастный Гермодор слег, утратив свое лучшее творение, а когда встал на ноги, совсем бросил ваять. Он больше не создаст ничего подобного: а значит, в Афинах сохранится мир!
Родственница Дария, казалось, уже утратила интерес к разговору.
- Твоя сестра скоро приедет?
- Говорит, что скоро, - ответил Филомен.
Тут он не выдержал и воскликнул, глядя на жену:
- Как ты смеешь ревновать? Мы с нею выросли вместе, и со смерти наших родителей у меня не осталось никого, кроме Поликсены! Я дал тебе все…
Артазостра взглянула на супруга и тут же потупила черные очи.
- Я не смею ревновать, - чуть улыбнувшись, сказала азиатка. - Я лишь хотела спросить тебя о твоей сестре! И я понимаю, что эта женщина принадлежит своей семье, - прибавила она.
Филомен кивнул.
- Так успокойся.
Артазостра поклонилась, сложив руки на животе.
- Может быть, ты сейчас пойдешь со мной к нашему сыну? - спросила она.
- Позже. Ты иди к Дариону сейчас, если желаешь, а я приду позже, - обещал муж.
Артазостра улыбнулась.
Она повернулась и удалилась, больше не кланяясь.
Филомен некоторое время с улыбкой смотрел жене вслед; а потом улыбка сошла с его губ, уступив место мрачному и подозрительному выражению.
- Нет, - прошептал коринфский царевич, запустив руку в волосы. - Не может быть!
Разумеется, нет: подозрение, вдруг посетившее его, было слишком ужасно. Поликсена, несомненно, нажила себе множество врагов своей долгой дружбой с царицей Та-Кемет… даже удивительно, как ее никто не тронул до сих пор.
- Только бы она приехала ко мне, - прошептал сатрап Ионии.
Он уже сейчас понимал, что это создаст новые великие трудности: но мысль, что Поликсена снова будет рядом с ним, под его защитой, и будет разделять все его мысли, как прежде… это возобладало над всем.
Филомен улыбнулся и, немного подумав, пошел к своему сыну следом за женой.
========== Глава 74 ==========
Аристодем настоял на том, чтобы отправиться в Ионию, как только Фрине исполнилось полгода.
- Я чувствую, что тебе опасно оставаться здесь, - сказал он Поликсене. - И чем дальше, тем опаснее!
Поликсена неожиданно знающе прищурилась, глядя на мужа.
- В этом ли причина, мой счастливый философ? Может быть, тебе просто стало скучно… и ты захотел на греко-персидскую землю, где больше опасность войны?.. Вы с моим братом очень похожи в этом! Не можете усидеть на месте и ничего не изменить вокруг себя!
- Только египтяне могут тысячи лет жить в неизменности. Но я не понимаю, как они так живут, - серьезно ответил супруг.
Он посмотрел Поликсене в глаза.
- Неужели ты в самом деле хочешь остаться в этой стране?
Поликсена потупилась. Она долго думала, а потом сказала:
- Я понимаю, что нужно уезжать, пока обстоятельства складываются счастливо… я согласна уплыть, Аристодем. Только прежде того я съезжу в Саис, и попрощаюсь со священным городом и с моей госпожой! Я не могу улизнуть от великой царицы как воровка, или обойтись равнодушным письмом… после всего, что мы испытали!
Афинянин вскинул голову, точно хотел отказать наотрез… но только побледнел, глубоко вздохнув. Он пригладил свои солнечные волосы и сказал:
- Хорошо. Но мы поедем вдвоем, или я тебя не отпущу!
Поликсена кивнула. Посетить Саис было совсем не то, что приехать к Нитетис домой.
Больше никто не попытался покуситься на Поликсену… если покушение действительно было, в чем эллинка все сильнее сомневалась.
Но когда она увидела великую царицу во дворце, - после разлуки длиннее, чем в год, - эллинке показалось, что божественная Нитетис изменилась к худшему.
То, что не может двигаться вперед, к вершине, должно скатываться назад… если речь идет о людях, а не о таком великом и прекрасно отлаженном государстве, как Та-Кемет. Эта страна погребала под множеством священных условностей наиболее талантливых и своеобычно мыслящих людей - уничтожая их, если не получалось обтесать по требуемой форме.
У Нитетис потухли глаза, у губ обозначились складки - она казалась старше своих лет, хотя была на два года младше Поликсены. И известие, что подруга покидает ее, конечно, не добавило властительнице Обеих Земель радости.
- Теперь, когда Уджагорресент лишил меня моих эллинов, почти закрыв им путь в наши города, а ты покидаешь свою подругу… я чувствую, что жизнь вытекает из меня, - сказала египтянка. - Уджагорресент все еще любит меня, меня одну… но так, точно мы с царским казначеем уже вошли в царство Осириса, где все вовеки неизменно! Такое вечное блаженство, право же, не лучше вашего Тартара!
Поликсена утешала любимую благодетельницу как могла.
- Тот, кто умнее и развитее других, часто обрекается этим на мучения, - сказала эллинка. - Особенно трудно приходится одаренным женщинам! Но ведь мы с тобой испытываем чувства, недоступные этим другим!
Поразмыслив, Поликсена прибавила:
- И если существует загробное воздаяние, оно не может быть таково, как ты говоришь! Конечно, у богов больше справедливости, чем у людей, - иначе где искать справедливость еще?
Царица бледно улыбнулась, потом произнесла:
- Мой Яхмес, мой маленький перс… Он единственный сын царя царей и уже объявлен богом! Льстецы Камбиса находили в нем черты Кира… но я думаю сейчас, что лучше всего моему Хору в гнезде было бы вырасти самым обыкновенным человеком!
Поликсена отвела глаза. Она знала, что Нитетис в этот миг завидует ее детям, Никострату и Фрине. Хотя что ждет мальчика…
- Никто не знает, что будет! - сказала эллинка.
Глядя на царицу, Поликсена, чтобы отвлечь ее, задала вопрос, который давно созрел… и который она не осмелилась задать в письме.
- Скажи, Нитетис… а кто сделал эту золотую богиню, которую ты подарила мне? Я даже у наших скульпторов не встречала таких работ!
Нитетис улыбнулась.
- Я не хотела говорить тебе… это скульптор из Ионии, грек! Он учился своему искусству вначале у ваших мастеров, а потом приехал в Та-Кемет: чуть более года назад. Почти сразу я заказала ему эту статуэтку… я не знаю никого из наших скульпторов, в которых равновелики были бы дарование и смелость для такой работы! - рассмеялась царица.
Египтянка посмотрела на подругу.
- Этот милетец долго жил под властью твоего брата, а сейчас опять вернулся к нему!
Нитетис качнула головой.
- Я, конечно же, не просила его остаться и не приказывала… такому большому мастеру место только среди ваших!
Поликсена не вытерпела и воскликнула:
- А как зовут его? Я непременно хотела бы встретиться с ним!
- Когда будешь в Милете? - усмехнулась царица. - Этого мастера зовут Менекрат, и ему нет еще и тридцати лет… возможно, он успел прославиться и в Ионии! Спроси о нем, когда окажешься там!
Поликсена смотрела на царственную египтянку с состраданием, поняв, какие чувства сейчас обуревают ее.
- Потому ты и подарила мне эту Нейт, ей нельзя задерживаться в Египте, как и ее создателю!
К горлу эллинки подступил комок.
- Если я уеду, царица, то уже не вернусь сюда!
Нитетис печально улыбнулась: но в удлиненных глазах промелькнуло лукавство.
- Никто не знает, что будет! - повторила Априева дочь ее собственные слова. - Не зарекайся, филэ!
Перед тем, как навсегда покинуть Саис, Поликсена посетила храм великой богини вместе с мужем и маленькой дочерью. Сына Ликандра они не взяли. Смышленый мальчик теперь непременно запомнил бы богиню - и, хотя спартанский ребенок был молчалив, он был очень упорен и не отстал бы от матери, не добившись объяснений, кто такая эта бронзовая женщина в египетском платье и царской короне, которой Поликсена поклонилась. А таким маленьким детям нельзя рассказывать о чужих богах - только о своих!
Поликсена вдруг ужаснулась мысли, что брат стал зороастрийцем: хотя это была самая разумная, справедливая и всеохватная вера из всех, с которыми она и Филомен знакомились, нащупывая свой путь. Аристодем был довольно равнодушен к богам, хотя и побаивался Нейт и судьбы; но философам такое отношение было позволительно. Однако воин и могучий деятель, - творец и разрушитель, каким, несомненно, станет Никострат, - не мог быть равнодушен к богам: он должен был быть божественно страстным человеком! Так же, как и художник!
Стараясь не загадывать далеко вперед, Поликсена попросила у жреца Ани благословения матери богов для своей дочери.
Жрец не отказал эллинке. Взяв девочку на руки, он унес ее вглубь необозримого храма, куда допускались только служители Нейт и те, кто был избран ею.
Через какое-то время египтянин вернулся, неся ребенка обратно: и взволнованной, полной благоговения Поликсене показалось, что от светлых волос маленькой дочери исходит сияние. Ани не взял с Поликсены никакой платы за милость Нейт - но и не сказал, какие обряды совершались, какие слова говорились над ее ребенком; а Поликсена не посмела спросить.
Так когда-то жрецы вынесли Уджагорресенту маленькую Нитетис…
Теперь Поликсене можно было не опасаться царского казначея: она покидала страну, в которой прошла ее юность, и возлюбленную подругу, разделившую с ней годы юности. Нитетис оставалась одна.
***
Вытяжка акации и в самом деле помогла Меланиппе, к облегчению всей ее семьи: больше жена Аристона не беременела. Не было больше никаких препятствий к тому, чтобы Аристон продал свой дом и перебрался в цветущую Ионию вместе с братом, как они и условились. Но неожиданно Аристон отказался.
- Я вернусь в Афины! - заявил старший сын Пифона.
Он никогда не отличался большой любовью к родному городу, так же, как и чувством долга: и Аристодем был изумлен сверх меры.
- И что ты будешь делать в Афинах? - воскликнул молодой философ.
Аристон пожал плечами.
- Не знаю. Но я буду там! Может, пожертвую свои деньги навкрарии, и мы построим еще кораблей, - рассмеялся он.
- Если ты вернешься в Афины, тебя заставят это сделать, - заметил Аристодем. - У нас нельзя выделяться богатством безвозбранно!
И он вдруг почувствовал, как щеки жжет стыд под взглядом старшего брата - который всегда жил в свое удовольствие: но теперь решил поступить как должно. Аристодем же, с юности мучившийся вопросами всеобщего блага, примеру Аристона не последовал. И более того - собирался в скором времени примкнуть к самому большому изменнику из них всех!
- Я не собираюсь перед тобой оправдываться, Аристон, - сказал философ. - Мы оба мужчины! И мы оба знаем, почему поступаем каждый по-своему!
Это была не совсем правда: Аристодем все еще не до конца понимал, почему же решил примкнуть к Филомену. Но больше он ничего не прибавил: и Аристон кивнул, понимая, что слова излишни.
- Попутного ветра тебе, - пожелал старший брат, невесело усмехнувшись.
- И тебе, - сказал Аристодем.
Они расстались без объятий. И Аристодем сознавал, что теперь отрезан от всей своей семьи и от своего города больше, чем Поликсена от царицы Нитетис. Афиняне не простят ему никогда…
Вернувшись домой к жене, Аристодем с убитым видом рассказал о решении брата. Но Поликсена нашла неожиданные слова ободрения.
- Я с самого начала не верила, что твой брат уедет с нами, - сказала она. - Филомен мой единственный брат… и твой лучший друг и пифагореец, он тебе по-прежнему ближе всех, кого мы принимали в нашем доме в Навкратисе! А что Аристон стал бы делать в Ионии? Может, он и остался бы, ради тебя… но это кончилось бы плохо.
Аристодем усмехнулся.
- Ты думаешь, что для нас все кончится хорошо?..
Жена рассердилась.
- Я обязана думать так ради нас всех, ради наших детей! Перестань так вести себя, ведь дети все видят и слышат!
Аристодем с огромным трудом совладал с собой. Он улыбнулся жене.
- Ты права. И прости мне это нытье. Мы все давно решили!
Никострату мать и отчим объяснили, что они поплывут морем в другую страну, - и маленький спартанец почти все понял. Пока мальчик еще не имел возможности узнавать что-нибудь сам… но когда встанет на ноги и осмотрится…
Впрочем, до этого еще долго.
Поликсена рассчитала нескольких слуг-египтян: у них работали слуги, получавшие плату, как это было издавна заведено в Та-Кемет. Греки держали почти исключительно рабов.
Нянька Никострата была свободной женщиной, но, к удивлению и большой радости госпожи, отказалась оставить детей. Брать в семью незнакомую няньку, да еще и второпях, было едва ли не опаснее всего!
Мекет, хотя и была невольницей, успела полюбить умную и чуткую хозяйку, и тоже ехала охотно: к тому же, юность быстро забывала свои страхи, и девушка снова горела желанием посмотреть другие страны.
Они выгодно продали дом - одновременно с Аристоном, хотя, улаживая свои дела, братья не встречались. Потом Аристодем купил для себя и семьи место на одном из торговых кораблей, который направлялся в Ионию: теперь, во многом благодаря персам, корабли даже проверенными торговыми путями редко ходили поодиночке. Хотя и страх перед бурями заставлял их сбиваться вместе, и прежде персов купцы опасались финикийцев и других пиратов. Ну а торговые пути именно поэтому были самыми опасными.
Взяв своих слуг и охрану, Аристодем и Поликсена сели на корабль и вверили себя судьбе. Никто из них достаточно не верил в Посейдона.
За несколько дней они спустились по Нилу и высадились в порту, ожидая выхода в море.
Супруги молча смотрели, как у них на глазах начальник триеры бросает в воду обязательную жертву.
- Мама, что это он делает? - неожиданно спросил Никострат, показав пальцем на греческого моряка.
- Приносит дар хозяину моря Посейдону, чтобы тот не потопил нас, - сказала Поликсена.
Никострат кивнул и больше ни о чем не спросил. Ему недавно исполнилось четыре года.
Аристодем и Поликсена переглянулись, но ничего не сказали. И тут раздались резкие слова команды: свернули и подняли на борт носовой канат, и триера, с двумя своими товарками, стала разворачиваться.
Афинянин, качнувшись, когда судно накренилось, шагнул назад от борта, увлекая за собой жену и приемного сына. Нянька, в мешковатом азиатском платье и с головой, плотно обмотанной платком, попятилась с Фриной на руках: египтянка, как видно, очень боялась, но владела собой. Мекет блестящими расширившимися глазами смотрела на суету крепких греческих матросов, одетых в одни набедренные повязки.
Хлопнул в высоте парус и развернулся белым крылом. Он выгнулся под ветром, и корабль направился в открытое море.
Поликсена прижалась к мужу.
- Да пребудет с нами единый бог, как бы его ни звали, - проговорила эллинка.
========== Глава 75 ==========
По пути им несколько раз встречались и финикийские, и персидские флотилии: но эти группы кораблей, хотя и были, несомненно, оснащены для боя, мирно проходили мимо.
Заалевшее солнце едва начало клониться к западу, когда они во второй раз за первый день разминулись с персидскими кораблями, - начальник, весь в золоте, с укутанными в золотую ткань головой и лицом, горделиво стоял на носу передового судна. Увидев греков, он махнул своим плыть скорее: и две триеры и три биремы* послушались его как одна. До греков донеслись отзвуки команд, которые повторились на каждом из пяти кораблей: невидимые гребцы налегли на весла, и триеры и биремы набрали ход.
- Дурной знак, - сказал Аристодем жене.
- О чем ты говоришь? - спросила Поликсена, невольно крепче вцепившись в низкий борт и взволнованно глядя вслед персам. Она оглянулась на сына и дочь: Аристодему удалось добиться разрешения выпускать детей с нянькой на палубу, чтобы поменьше дышать гнилым воздухом трюма.
- Ты успокоилась, потому что они пропустили нас? - спросил ее афинянин.
Он откинул с лица жены черные волосы, которые выбились из узла: сегодня она собрала все волосы на затылке.
- А меня именно это и пугает! - сказал Аристодем. - Еще недавно мы превосходили персов в мореплавании так же, как и в бою… но за эти несколько лет не только флот их очень увеличился, но и боевое искусство. Может быть, азиаты не сравнятся с нами в храбрости: но только погляди, как слаженно они действуют! И как повинуются своим начальникам! Недостаток храбрости каждого отдельного солдата возмещается дисциплиной и общей пламенной верой… с огромной лихвой, Поликсена.
Аристодем обнял ее за плечи.
- Я знаю, что войско подчиняется иным законам, нежели каждый солдат в отдельности: и если зажечь искру в таком войске, как персидское, священное пламя охватит всех и азиаты будут сражаться как одержимые. Что они и делают!
Философ печально рассмеялся.
- Тебе стоит поговорить об этом с моим братом, - серьезно сказала жена. - Не сомневаюсь, что ты был бы хорошим стратегом! А Филомен и сам по себе очень храбр, и не забыл, что значит быть воином!
Филомен за годы своего правления Ионией брал в руки оружие, даже когда этого не требовалось: несмотря на благополучное в целом сосуществование греков и персов на этой земле, несколько раз в Ионии происходили волнения. Такие волнения остались бы почти незамеченными царем царей с высоты его трона, и рядовой персидский сатрап на месте Филомена просто послал бы для усмирения недовольных отряд воинов: но Филомен, как видно, решил дать своим подданным понять, чем греческий правитель отличается от азиатского. И не позволять забывать этого!
Супруги долго любовались морем и небом, которое отдавало ему свои краски: зрелище, которым греки могли бы наслаждаться бесконечно долго.
- Я очень хочу увидеть моего дорогого брата, - сказала Поликсена после длительного молчания: но не безысходно тягостного, а наполненного ожиданием. - Хочу понять его! Письма не скажут и десятой части того, что поймешь по одному взгляду на живого человека!
Муж посмотрел на нее… и вдруг страшное предчувствие овладело им. У всех в памяти еще была жива история сестер Камбиса: и Аристодем никогда не забывал о брачном обычае зороастрийцев. Говорили, что Камбис взял Атоссу силой, как и Роксану: но кто мог в действительности знать!
- Филомен писал, что у него жена травница и колдунья. И она, должно быть, очень ревнива, - сказал афинянин совсем некстати.
Поликсена изумилась.
- При чем здесь его жена? Я сестра Филомена!
- А о Камбисе ты помнишь? - спросил без обиняков Аристодем.
Поликсена побледнела, взгляд стал отрешенным: она не только помнила, но и почти что видела собственными глазами.
- Камбис был персом, - сказала она наконец. - А Роксана персиянкой!
Но Поликсена не смогла продолжать этот разговор, как и оставаться рядом с мужем: она ушла к детям, и вскоре, немного пошептавшись с нянькой и своей юной рабыней, спустилась с ними и с детьми в трюм, где для семьи Аристодема был отгорожен закуток.
А сам афинянин еще долго оставался на палубе - вцепившись обеими руками в борт, муж коринфской царевны до боли вглядывался в морскую даль, точно мог издали распознать и отвратить от своей семьи опасность. Ветер рвал его волосы, забирался под шерстяной плащ и хитон: но философ только откидывал голову. Аристодем оставался на палубе, пока не продрог, а темное море не слилось с темным небом.
Когда он спустился по узкой деревянной лестнице к жене, Поликсена уже спала, держа в объятиях дочь и завернувшись вместе с нею в плащ. Спартанский мальчишка спал, совершенно раскрывшись и разметавшись по узкой лежанке: хотя нянька явно старалась его укрыть перед сном.
Аристодем хотел поцеловать жену, не тревожа ее покоя; но вместо этого поцеловал золотоволосую дочку. Потом устроился там, где осталось место, не занятое женщинами и детьми, - но долго еще не мог уснуть, слушая, как шумит море и как надсмотрщики на нижней палубе почти вровень с ними, за тонкой перегородкой, понукают несчастных гребцов.
- Как тонка эта грань… между господином своей судьбы и рабом, - прошептал афинянин. - Персы никогда не забывают об этом! А сможем ли мы?..
Наконец и он тоже уснул.
Плыть морем непривычным людям было нелегко, а с маленькими детьми - вдвойне трудней; но путешествие прошло удачно. Никострат вначале был счастлив, испытав за эти дни столько, сколько не переживал за месяцы неспешной, благополучной и однообразной жизни в Египте; и у малышки Фрины щечки зарумянились от морского воздуха.
Потом, конечно, все утомились, считая и мальчика: но сын Ликандра ни разу ни на что не пожаловался.
Через четыре дня после начала плавания Поликсена схватила какую-то лихорадку, и полдня пролежала, не поднимая головы от подушки, которой служил свернутый плащ, и даже отказываясь кормить дочь: чтобы не заразить ее. Она помнила, как ее мать скончалась во время морского путешествия!
Мекет вначале попыталась ухаживать за госпожой, хотя было видно, как ей страшно: и тогда Аристодем прогнал девчонку. Египтянка тут же убежала со стыдом и облегчением.
Аристодем сидел у постели жены неотлучно - Поликсена почти никогда не болела, и тем страшнее была эта непонятная немочь. Он тоже помнил о судьбе ее матери!
Когда жена попросила пить, афинянин даже побоялся оставить ее… воды было мало, и расходовали ее очень аккуратно: под рукой у них воды не было, только в бочках, которые стояли далеко, крепко связанные и охраняемые. Но тут к постели матери протиснулся молчаливый Никострат: мальчик, как оказалось, все это время сидел, спрятавшись за полотняной разгородкой.
- Я принесу тебе воды, мама, - сказал он.
И тут же убежал: его никто не успел ни задержать, ни остеречь. А ведь ребенка множество взрослых сильных незнакомцев, уже томимых общей жаждой и оттого ожесточенных, могли не только не пустить к бочкам и сосудам с водой, но и покалечить при попытке зачерпнуть ее: а то и убить!
Поликсена, объятая тревогой, приподнялась на постели, но Аристодем заставил ее лечь обратно.
- Он придет, не бойся! - сказал афинянин.
И в самом деле: спартанский мальчик скоро вернулся, таща тяжелый медный кувшин с водой и умудрившись при этом почти ничего не расплескать. Этого кувшина у них не было.
Поликсена с благодарностью и запоздалым страхом за свое дитя приняла драгоценный дар. Она сделала несколько больших глотков, а остальное вернула мальчику.
- Благодарю тебя, милый… Теперь дай воды своей сестре и служанкам, - сказала она. - А ты сам не хочешь пить?
Никострат мотнул головой.
- Я не хочу, - сказал он: и тут же убежал выполнять распоряжение матери.
Аристодем схватил жену за руку.
- Где он взял кувшин, и как пробился к воде? - воскликнул афинянин. Видя такую находчивость ребенка, выросшего на попечении нянек, Аристодем забыл даже о собственной жажде.
- В Спарте мальчиков сызмальства приучают воровать еду, кормя их впроголодь, - сказала Поликсена. Она смотрела вслед сыну с такой же тревогой - и, вместе с тем, с восхищением, точно в ребенке проявился дар богов. - Но ведь моего сына никто этому не учил!
- Я бы сказал, что в детях порою просыпается душа предков независимо от воспитания и образа жизни, - заметил Аристодем. - И это случается чаще, чем мы думаем!
Он думал в этот миг о собственном брате, который сейчас плыл в Афины, - они удалялись друг от друга, чтобы никогда больше не сойтись.
Когда Никострат, сопя от испытанного напряжения, но втайне очень гордый собой, вернулся назад к матери, Поликсена уже сидела. Необычайное поведение сына, казалось, вернуло ей силы быстрее, чем она ждала.
Никострат попытался спрятаться снова, но она улыбнулась мальчику и позвала его:
- Поди сюда!
Маленький спартанец приблизился. Казалось, он был теперь немного смущен своим поступком: но охотно прижался лицом к коленям матери, обняв их своими сильными маленькими руками.
Поликсена погладила его встрепанные темные кудри.
- Благодарю тебя… Ты очень смелый, и очень помог мне, - прошептала она.
Тронув сына за подбородок, заставила его поднять голову.
- Но если ты украл этот кувшин, больше так не делай, - серьезно сказала царевна.
Никострат кивнул. Он улыбнулся в ответ на улыбку матери, но потом все-таки ушел и спрятался. Или убежал обследовать трюм. Поликсена теперь не сомневалась, что ее сын уже делал это, убегая из-под присмотра египтянки: и что он не пропадет в пути.
Вечером Поликсена велела няньке принести ей Фрину для кормления. Болезнь прошла, хотя некоторая слабость осталась: и перевязанные груди уже зудели от молока.
Больше Никострату не пришлось так помогать матери; но он так и не признался, где стащил кувшин, и вернуть его не удалось. Поликсена знала, что поступок сына ей запомнится на всю жизнь: как и Аристодему. И, несомненно, это маленькое геройство навсегда отложится в памяти у самого Никострата.
Именно такие поступки, кажущиеся незначительными великим мужам и просто взрослым людям, и созидают великих мужей. Зимняя непогода за стеною хижины, сотрясающая колыбель, может запомниться ребенку больше, чем буря, качающая корабль опытного моряка!
Сколько еще таких маленьких бурь будет в его детстве?
***
Милет был морской гаванью, и корабли, направлявшиеся в Ионию, вошли прямо туда. Когда Аристодем и его семья услышали об остановке, они поняли, что на этом все опасности кончились. Пока!
Но сейчас всех усталых путешественников примет дворец правителя.
Аристодем прямо в порту нанял повозку у местных греков. Он даже сказал им, кого везет и кто он сам такой. Услышав, что приехала царевна и сестра самого правителя вместе с мужем, ионийцы сразу поверили этим словам и исполнились почтительности. Несомненно, Филомен успел внушить к себе уважение - и удерживал захваченные позиции!
И он, без сомнений, часто показывался народу: Аристодем понял, что местные ионийцы узнали Поликсену в лицо. Она так напоминала своего брата!
Опять тревога стеснила афинянину грудь.
Для себя и ионийцев Поликсены он нанял лошадей. Предложил поехать на лошади и Никострату: мальчишку уже сажали на коня в Навкратисе, и хотя он не научился ездить верхом, предложение отчима принял с восторгом. Но это только потому, что любил опасности!
Удастся ли воспитать конника из спартанского мальчишки?..
Аристодем знал, что Филомен, хотя и начинал воинскую службу в египетской пехоте, давно стал настоящим конником. Его Фотинос, черный Поликратов конь, был все еще жив, и хозяин очень любил его. Но что нашепчут голоса предков сыну Поликсены?
Аристодем позаботился о том, чтобы одного из воинов отправить вестником к Филомену: и во дворец сатрапа, точнее - в огромный дворцовый сад, их препроводили с почетом.
И едва только тяжелыеворота закрылись за ними, как афинянина ожидало новое потрясение. Филомен скакал им навстречу, во главе отряда греков и персов!
Помня, каким предстал ему друг в прошлый раз, когда Аристодем приезжал на свадьбу, философ был тем более изумлен: сегодня Филомен оделся по-эллински. Черные волосы, достигавшие середины шеи, развевались при скачке; за плечами вился багряный плащ, расшитый золотыми узорами сверху донизу. Простой белый хитон позволял видеть всю великолепную фигуру: хотя на ногах, крепко сжимавших конские бока, были алые персидские сапоги со шнуровкой вместо сандалий.
Аристодем всегда следил за собой, и жене нравилось его тело: но тут афинянин ощутил стыд за себя.
Соскочив с Фотиноса, сатрап Ионии бросился к сестре, которая уже вышла из повозки: точно, кроме нее, тут больше никого не было.
- Неужели это моя Поликсена! - воскликнул он.
Бросившись к сестре, Филомен оторвал ее от земли и, высоко подняв, закружил у всех на глазах, как бывало. Сопровождавшие правителя персы, хотя давно привыкли к манерам греков и к манерам своего господина, приросли к своим коням от изумления.
- Неужели я снова вижу тебя! - воскликнула Поликсена.
Брат мог быть десять раз изменником… но сейчас, обнимая его, она плакала от счастья. У него тоже по щекам бежали слезы радости.
- А кто этот маленький герой? Неужели твой сын? - воскликнул Филомен, наконец заметив Никострата, сидевшего на лошади впереди Аристодема. Самого Аристодема коринфянин словно бы все еще не увидел.
- Это Никострат, и он и вправду маленький герой! Я тебе потом все расскажу! - с гордостью ответила мать.
- Непременно расскажешь, только потом, - сказал Филомен.
Аристодем наконец спешился, и старые товарищи серьезно посмотрели друг другу в глаза. При виде выражения мужа Поликсены восторг ее брата словно бы несколько улегся.
- Я рад тебя видеть, - сказал афинянин.
Филомен немного словно бы замешкался… потом крепко обнял друга.
- И я тебя, Аристодем. Вы все для меня как подарок бога.
Аристодему опять стало очень не по себе, но он не подал виду.
А Поликсена вдруг поняла, в чем разница между Аристодемом и Филоменом: хотя оба были очень умными и незаурядными людьми, ее брат обладал намного большей жизненной силой, чем ее муж-мыслитель. И царевна уже ощутила, как эта сила передается ей.
Сатрап Ионии обнял одной рукой друга, а другой - сестру.
- Идемте домой, - сказал он, лучась счастьем.
* Греческий боевой корабль, предшественник триеры (триремы).
========== Глава 76 ==========
Как и ожидал хозяин, Поликсена была поражена и восхищена его дворцом: и Аристодем тоже, воспоминания успели притупиться. Кроме того, с тех пор, как афинянин был здесь, многое оказалось перестроено, украшено по-новому и переставлено.
А уж для Никострата это был просто праздник - столько закоулков, столько тайников и приключений! Только бы не сверзился ниоткуда, в тревоге думала Поликсена, и не заблудился!
- Кто построил этот дворец? Я тебя так и не спросила! - сказала царевна брату, когда они втроем сели отдохнуть и побеседовать в большом зале с фонтаном.
Поликсена обвела взглядом огромный сводчатый зал и поежилась от стеснения и прохлады.
- Мне почему-то кажется, что его возвел ты, хотя я знаю, что дворец старше! - рассмеялась она, видя улыбку брата. - Этот дворец так подходит тебе!
- Он во многом мое творение, - согласился Филомен. - К нашему дому приложила руку и моя жена. Азиатские дворцы легче перестраивать и расширять, нежели греческие: их планировка и слияние с местностью позволяют это.
Сатрап, сидевший напротив гостей в кресле, поставил подбородок на руку, так что рукав шитого серебряными птицами халата упал до локтя. Он задумчиво прибавил:
- У эллинов почему-то считается, что только мы умеем достигать гармонии в архитектуре. Но разве видела ты когда-нибудь здание, исполненное большей гармонии, чем это? А бактрийские крепости подобны гнездам орлов, свитым в скалах!
- Откуда ты знаешь? Артазостра рассказала? - спросила сестра. При упоминании персиянки она ощутила неожиданную сильную ревность, хотя все еще не видела ни этой госпожи, ни обоих сыновей сатрапа, Дариона и Артаферна.
- Да, Артазостра рассказала мне, - кивнул Филомен, слегка улыбнувшись. - Девочкой она часто путешествовала с семьей отца, Аршака, персы сохранили многие привычки кочевников… родилась моя жена в Сузах, но видела и Вавилон, и Бактрию.
Тут хозяин увидел, что Поликсена не слушает его: сестра беспокойно оглянулась в сторону террасы, откуда уже наползал сумрак, а потом посмотрела в коридор.
- Не бойся за детей, - брат угадал ее мысли. - Фрина еще не проснулась, а твой сын уже набегался и тоже спит. Я приказал стражникам по всему дворцу следить, чтобы мальчик не свалился с высоты и не уронил на себя ничего! - прибавил Филомен.
Господин Ионии улыбнулся.
- Мои воины ответят головой, если Никострат пострадает!
Поликсена бросила быстрый взгляд на мужа: и увидела, как напряженно блестят его голубые глаза.
- Вот как? Но ведь среди твоей стражи есть и персы? - спросила она.
- Уверяю тебя, что персидские охранники ничуть не хуже эллинов: я бы даже сказал, что варвары еще надежнее, - ответил Филомен. - Азиаты никогда не станут своевольничать и исполняют свой долг до конца!
Поликсена глубоко вздохнула и сделала глоток лимонной воды из кубка, стоявшего перед нею на столике. Пошевелила ногами в мягких войлочных туфлях, которые надела после ванны. Они так нежили сбитые ноги.
- Ты так и не сказал мне, кто основал дворец, - напомнила она.
- Мой предшественник. Тиран и трус, который сбежал, услышав, что идут персы, - улыбнувшись при этом воспоминании, ответил Филомен. - В первоначальном виде мой дворец был гораздо проще и в нем было гораздо больше греческого!
Поликсена опять взглянула на мужа, сидевшего рядом на кушетке. Она помнила из писем брата, что Милет, оставшийся без правителя, упорно противился Камбису, не желая отдавать своей свободы: но славный город не получил поддержки ионийских соседей и вынужден был сдаться. А вскоре власть сына Антипатра распространилась на всю Ионию.
Поликсена встала и прошлась по залу, рассматривая его: сколько было видно в свете стенных факелов. Аристодем остался сидеть: он все еще никак не вмешивался в разговор брата и сестры, но выпрямился, прищурив глаза и потирая подбородок. Филомен казался гораздо более расслабленным: он наклонился с кресла, уперев локти в колени и наблюдая за передвижениями сестры, но тоже не вставал с места.
- Как хорошо придумано, сделать фонтан посреди зала, - наконец сказала коринфянка, повернувшись к хозяину. - Как будто сад перенесли под крышу… или твоему саду стало тесно под крышей, и он разбежался по холму! - рассмеялась Поликсена.
- Это не редкость в Азии, - ответил Филомен. - Моя жена пожелала сделать так! А о висячих садах царицы Шамирам ты слышала?
- Это та, которую мы называем Семирамидой? Вавилонская царица, которая приказала страже убить своего мужа и стала править единолично? - спросил Аристодем. Афинянин впервые подал голос.
Филомен посмотрел на друга.
- Так рассказывают, - ответил хозяин дворца после долгого непонятного молчания. - И если и так, это единственный случай за всю историю!
- Этого мы утверждать не можем, - заметил афинянин. - И одному человеку вполне хватит единственного случая!
Темные подведенные глаза сатрапа блеснули. Филомен склонился к гостю, оперевшись рукой о сильное обнаженное колено, показавшееся между полами халата:
- Если это предупреждение, мой друг, я понял тебя. А если намек, намеков мне достаточно!
Аристодем почтительно склонил голову и промолчал.
Поликсена тем временем кончила гулять по залу и вернулась к мужчинам. Она села на низкую скамеечку, в некотором удалении от обоих.
- Здесь у тебя очень хорошо, только пустовато, - сказала коринфянка брату.
Филомен ласково улыбнулся.
- Ты права. Это место отдыха моей жены. Мы договорились с Артазострой, что я ничего не буду менять в этом зале без ее согласия! Может быть, Артазостра согласится, чтобы я поставил статуи по углам. Но у персов и зороастрийцев особое отношение к изображениям людей и богов!
Тут Аристодем, не говоривший ни слова, неожиданно вздрогнул и уставился на Филомена словно бы в каком-то подозрении. Но Поликсена ничего не заметила.
Опять поднявшись и выйдя на середину зала, гостья окунула руку в фонтан и пошевелила пальцами в воде: коринфянка улыбнулась. Филомен смотрел на нее с таким наслаждением, с каким мужчина смотрит на забавы любимого ребенка или любимой женщины. Он знал, что в этот миг сестра готовит возражение ему, и с нетерпением ждал ее ответа.
- Нет, статуи сюда не подойдут, - наконец задумчиво сказала Поликсена. - Статуи лучше устанавливать в коридорах или стенных нишах - там, где тесно… Или в конце молитвенного зала, перед жертвенником!
- Ты подразумеваешь египетские и вавилонские статуи, - кивнул Филомен. - Ты права! Эти восточные статуи должны быть ограничены каноном и пространством! А как насчет статуй, которые изображали бы человека в движении?
- Я таких не видела, - сказала Поликсена.
И вдруг она вспомнила о Ликандре. Брат как будто хотел навести ее на эту мысль, но зачем… так жестоко? Неужели Филомен настолько ревновал?..
Она знала, что в ревности самые справедливые и благородные люди делаются на себя не похожи. И может ли любить тот, кто не ревнует!
Царевна справилась с собой, ощущая на себе взгляды обоих мужчин, которые жгли ее. Оба, казалось, одновременно пытались проникнуть в ее мысли: и это было мучительно и страшно.
- Прошу простить меня… мне нужно к детям, а потом я пойду спать, - сказала Поликсена.
Филомен, расслышав в голосе сестры скрываемую дрожь, мягко улыбнулся.
- Конечно, иди, милая сестра. Это теперь твой дом. Ты найдешь сама дорогу?
Тут Аристодем резко поднялся. Он кусал нижнюю губу, словно что-то обдумал или на что-то внезапно решился.
- Я провожу ее, - сказал светловолосый афинянин.
Филомен рассмеялся.
- Так вы оба заплутаете. Останься, - велел сатрап Ионии. Он лишь немного возвысил голос: но Аристодем замер на месте, а потом сел снова. Как только Филомен вернулся в свою персидскую крепость, у него словно бы вся манера сменилась на азиатскую. Коринфянин и говорил, и, казалось, мыслил теперь совершенно по-другому, чем при встрече с сестрой и ее мужем!
- Мы с тобою побеседуем по-мужски, пока я свободен, - сказал Филомен гостю. - А Поликсену проводит мой стражник.
Он хлопнул в ладоши и громко позвал:
- Видарна!
И Поликсена, и Аристодем вздрогнули: от стены у выхода из зала отделился черноволосый и чернобородый стражник-перс, остававшийся невидимым во все время разговора. Или он пришел недавно, незаметно для гостей?
Удивительно было то, что хотя темная одежда и вороненые доспехи скрывали все тело азиата, голова этого человека была обнажена. Это супруги уже заметили у всех персидских воинов здесь.
- Я не люблю, когда мои слуги, а особенно мои воины покрывают головы у меня в доме, - сказал сатрап обоим родственникам, опять без труда разгадав, о чем они думают. - Защищенная голова воина означает готовность к битве, вы сами знаете! А обнаженная голова означает преданность своему господину и открытость перед ним.
Видарна стоял совершенно неподвижно, пока господин рассказывал о нем, бесстрастно глядя перед собой: и осталось только гадать, сколько азиат понял из слов Филомена. Впрочем, хозяина это нисколько не смутило.
- Проводи царевну до ее покоев, - приказал Филомен стражнику по-персидски, слегка кивнув в сторону Поликсены.
Перс взглянул на Поликсену, потом поклонился обоим, брату и сестре. Затем посмотрел на Аристодема, который опять встал с места, услышав приказ хозяина дворца… вернее, варвар посмотрел сквозь Аристодема: и афинянин мог бы поклясться, что в черных глазах стражника мелькнула насмешка.
Поликсена направилась было следом за Видарной, который сделал несколько шагов к выходу и приостановился, дожидаясь царственную гостью. Но потом коринфянка опять повернулась к брату.
- Благодарю тебя. У тебя чудесно, - сказала она. - Уверена, мы с Аристодемом не разочаруемся, познакомившись с твоей супругой и детьми!
Филомен рассмеялся.
- Уверен, что нет, сестра. Артазостра немного… дичится вас, как вы уже поняли. Но завтра она непременно выйдет к вам, по долгу хозяйки и родственницы! Думаю, ты многое от нее узнаешь!
Поликсена поклонилась; брат кивнул.
Повернувшись, она удалилась вместе со стражником.
Когда звук их шагов стих вдали, Филомен повернулся к старому товарищу. Аристодем снова сел и достаточно успел овладеть собой.
- Она очень изменилась, - сказал Филомен: и в этих словах было гораздо больше восхищения, чем порицания.
- Да. Мы все очень изменились, - ответил афинянин.
- Верно, брат мой.
Сатрап улыбнулся. Суровость слов гостя, казалось, ничуть не задела хозяина.
- Расскажи мне о себе. Все, как ты жил эти три года, - попросил Филомен.
Аристодем на ощупь налил себе вина из кувшина, плеснув воды из гидрии*. А потом начал рассказывать: друг внимательно слушал, соединив кончики пальцев и лишь иногда поощрительно улыбаясь.
Когда пришла очередь говорить Филомену, Аристодем так же внимательно слушал его. Сейчас они не спорили и не искали истину, как тогда, когда Филомен в первый раз принимал Аристодема у себя: два пифагорейца делали молчаливые выводы друг о друге.
Когда они кончили говорить, была уже глубокая ночь. Наступил предрассветный час, когда все в мире людей и духов замирало, ожидая, что принесет новый день.
Хозяин сам проводил друга до покоев жены: и, обняв на прощанье, ушел. На страже у дверей спальни стояли двое ионийцев Поликсены, и это принесло Аристодему некоторое успокоение.
Афинянин вошел в опочивальню, напоенную ароматом роз. Персидские розы были не чета египетским болотным цветам!
Поликсена спала на широкой кровати под балдахином, натянув до подбородка покрывало из мягчайшей белой шерсти и по-детски подложив ладони под щеку. Муж улыбнулся при виде этого, но потом опять стал озабоченным и хмурым. Впрочем, конечно, он устал… ему нужна завтра ясная голова, чтобы хоть что-нибудь сообразить!
Он проверил Фрину, которая спала в колыбельке в углу. Никострата поселили отдельно… мальчишке не место рядом с молодыми супругами: так сказал Филомен, лукаво улыбнувшись, когда показывал гостям их комнаты.
Аристодем лег рядом с женой, под общее покрывало, и обнял ее. Теплая близость любимой сразу успокоила его: Поликсена вздохнула и, не просыпаясь, прижалась к мужу. Она пробормотала что-то, Аристодем не расслышал… и вдруг замер, различив в бормотании жены чье-то имя. Кого она позвала, супруга или брата?..
- Все равно, - прошептал афинянин.
Он поцеловал ее.
- Ты моя, и плохо придется тому, кто попробует разлучить нас! - шепотом воскликнул философ. - Или отобрать у нас детей!
Он снова поцеловал Поликсену.
- Клянусь Гекатой Трехликой, - прошептал эллин, подняв кулак. И улыбнулся. Решиться было уже половина дела!
Аристодем уснул в этой чужой постели спокойно и крепко.
* Древнегреческий сосуд для воды.
========== Глава 77 ==========
Гости превосходно выспались: даже Поликсена, которой пришлось вставать ночью и кормить дочь. Фрина почти ее не беспокоила - девочка сладко спала всю ночь. И гости поняли, что проснулись довольно поздно.
Но, несмотря на это, солнце, все утро светившее через резные ставни, не успело нагреть комнату. Была ранняя весна, и прохладно в сравнении даже с египетской зимой: однако детям это было лучше всего.
Хозяин, однако, приказал с вечера принести в комнаты гостей жаровни, которые давно прогорели. Но розовый запах остался: пора цветения роз в Ионии еще не наступила, и розовое масло было добавлено в чашу для умывания.
Поликсена почти всю воду извела с вечера, но ночью воду сменили.
Коринфянка со смущением и некоторым страхом подумала, что, пока они спали, ночью тут были незнакомые слуги, возможно, персы, - обсуждали их, спящих: и какими именами называли?
К постели госпожи подошла Мекет, дрожащая и почти посеревшая от холода. И как она до сих пор не простудилась? Поликсена подумала, что рабыне нужна такая же азиатская одежда, как няньке.
Она услала Мекет и велела той одеться потеплее. И ведь даже послужить ей здесь эта девушка почти не сможет: бедная египтянка не знала никакого языка, кроме своего варварского!
Поликсена покормила дочь в постели, а потом препоручила няньке, раздумывая, как быть. Без служанки ей никак нельзя!
Коринфянка со смущением оглядывала свою с мужем богатую, но такую чужую и неудобную комнату. Она не знала, кого и о чем просить. Но тут к ней подошла женщина под покрывалом, не молодая и не старая: очевидно, персиянка.
Поликсена быстро встала навстречу неизвестной. Стража пропустила ее, как уже пропускала ночью других персов!
Женщина поклонилась: под покрывалом блеснули черно-бронзовые косы, скрученные вокруг головы.
- Я Кама, - назвалась азиатка. - Господин прислал меня служить тебе, госпожа. Я хорошо знаю свое дело, и госпожа останется довольна мной! Пока твоя девушка не научится своим обязанностям здесь!
Поликсене сразу не понравились самодовольство и бесцеремонность персиянки: при всей наружной почтительности.
Но отказать брату, если это Филомен повелел…
- Хорошо, - сказала она скрепя сердце. - Проводи меня в ванную комнату.
Мекет эллинка приказала приготовить для себя наряд. Ей подумалось, что быть госпожой и распорядительницей всех дел часто гораздо утомительнее, чем служанкой.
У нее была с собой косметика, и натрон, и масла: но достать их вчера не успели. Велеть ли Мекет сделать это сейчас?..
Кама, видя, что молодая госпожа в затруднении, просто тронула ее за плечо, направив вперед: с уверенностью матери или жрицы. Поликсена пошла за нею как была: в своем египетском белом ночном одеянии, только сунув ноги в сандалии. Она сжималась, спеша по коридору за своей проводницей… царевне так и чудились взгляды персов со всех сторон.
В прекрасной большой ванной комнате, выложенной светло-синей керамической плиткой и с водостоком, устроенным по образцу египетских, нашлось все необходимое: еще вчера Поликсена не испытала никаких неудобств, принимая ванну.
Кама действительно оказалась умелой служанкой: когда они закончили с омовением, персиянка даже накрасила Поликсену по-египетски, как та привыкла, а волосы уложила в ее любимую прическу - частью собрав узлом на затылке. Персиянка помогла госпоже укрепить повязку, которая поддерживала отяжелевшую грудь, и облачила ее в белый хитон и розовый гиматий с красным меандром по краю, расправив складки: будто уже где-то обучилась искусству укладывать греческую одежду.
Вернувшись в комнату, эллинка выбрала пару золотых запястий, золотые же серьги с подвесками и многорядное ожерелье из своих египетских украшений.
Закончив туалет, Поликсена впервые за утро обратила пристальное внимание на супруга. Аристодем, особенно не мудрствуя, надел белый хитон и такой же гиматий: его раб-грек помог хозяину умыться и расправить складки платья здесь же, в этой спальне.
- Прекрасно выглядишь, - хмуро сказал афинянин жене. После пробуждения они едва ли обменялись несколькими словами.
Поликсена мягко усмехнулась.
- А ты будто на ареопаг собрался!
- Я порою жалею, что это не так, - ответил муж без улыбки.
Поликсена чувствовала, что Аристодем хотел бы сказать ей много больше, - но сейчас для этого не было ни времени, ни возможности.
Едва гости закончили одеваться, как явился молодой раб… к счастью, грек: и сказал, что господин ожидает их к завтраку в зале с фонтаном.
Супруги переглянулись.
- Мы скоро придем, - сказала Поликсена.
Ей нужно было еще проведать Никострата: мальчика поселили в небольшой задней комнате, которая скорее напоминала комнату для прислуги. Но мать знала, что в спальне, подобной ее с мужем комнате, маленький спартанец чувствовал бы себя очень неуютно.
Когда она пришла к сыну, оказалось, что тот давно уже встал, умылся и поел - разумеется, не сам, а с помощью слуги-грека: видимо, ионийца, как и посланник Филомена.
Никострат был одет в одну всегдашнюю белую набедренную повязку, хотя и новую и чистую; а загрубелые босые ноги уже загрязнились, несмотря на умывание.
Мальчик улыбнулся матери, сохраняя при этом серьезный вид: как умел и его отец.
- Тебе не холодно? - спросила Поликсена, дотронувшись до плеча ребенка. Его крепкое тельце было горячим как угли.
Сын покачал головой: как всегда, предпочитая обходиться без слов, когда этого можно было избежать.
Поликсена нахмурилась.
- Ты не скучаешь?
- Нет, - мальчик снова покачал головой.
Мать вздохнула, потрепав его по волосам.
- Ну, иди играй.
Вечером Поликсена хотела расспросить сына, уделить ему внимание: но знала, что едва ли добьется многого. Спартанцы с малых лет приучались думать действием, а не словами: в противоположность афинянам!
И только когда придет время, ее сын покажет, насколько он умен и на что способен!
Аристодем и Поликсена направились в зал с фонтаном - дорогой, которой они все еще не запомнили: провожал их тот же молодой светловолосый раб-грек.
Ярким и чистым утром этот зал с полом из перемежающихся белых и черных квадратов, с белой каменной чашей на квадратном постаменте, выглядел гораздо приветливей.
Хозяин ожидал их, стоя у фонтана, заложив руки за спину: Филомен повернулся к гостям и радостно улыбнулся.
Он, как и вчера, был одет и вел себя по-персидски величественно: но Поликсена, посмотрев брату в глаза, ощутила, как ее наполняет радость и энергия. Хотя она знала о его тайных желаниях: может быть, именно это ее и будоражило!..
- Ты прекрасна сегодня, - сказал Филомен.
Быстро подойдя к сестре, он обхватил ее за плечи и расцеловал в обе щеки. Знак особой милости в Персии, благоволения к членам семьи, промелькнуло в голове у Поликсены.
Сердце от этого короткого объятия неистово забилось. Филомен оставил после себя аромат мускуса - и другой, тоже животный аромат: и такой же притягательный.
- Садитесь за стол, - хозяин кивнул в сторону накрытого стола: на нем был свежий хлеб с тмином, оливки, листья салата и нарезанные свежие огурцы, а также сыр и вино. Отдельно стояло блюдо с темным финиковым печеньем, которое Поликсена особенно полюбила в Египте.
Гости сразу ощутили голод при виде таких яств. Все трое сели за стол, и за едой почти не разговаривали: Филомен поглощал пищу с жадностью, которую Поликсена помнила с его юношеских лет, когда она подавала ему еду после трудного дня. Аристодем ел меньше и сдержаннее, а Поликсена уплетала свой завтрак с наслаждением молодой матери, чьи силы нужны семье.
После завтрака Филомен хотел покинуть гостей, извинившись делами, но Аристодем остановил своего могущественного друга: он набрался решимости за ночь.
Афинянин попросил жену оставить их вдвоем, и Поликсена ушла, бросив на мужа и брата опасливый взгляд. Потом Аристодем повернулся к Филомену.
- Я должен серьезно поговорить с тобой, - сказал афинянин.
Филомен усмехнулся: не то ласково, не то неприятно.
- Не сомневаюсь. Я никогда не веду праздных разговоров.
Аристодем расправил плечи. Он взглянул в сторону террасы, сощурившись от солнца, которое уже рассветилось вовсю; потом опять посмотрел на сатрапа Ионии.
- Как надолго мы здесь, во дворце?
- На сколько пожелаете, - ответил хозяин, улыбаясь.
Аристодем вскинул голову.
- Не делай вид, будто не понял! На каком положении мы с Поликсеной здесь?..
- На положении моих любимых друзей и ближайших родных, - ответил Филомен.
Но он, конечно, понял, о чем говорит друг. Пройдясь по залу, сатрап спросил:
- А что бы ты хотел делать?
- Сам содержать себя и не быть милостником, - ответил Аристодем. Внутренне афинянин удивился грубости и лживости этих слов: он хотел сказать совсем не то!
Но Филомен спокойно ждал продолжения, не выказывая никакого гнева. И Аристодем спросил:
- Могу ли я приобрести здесь усадьбу?
Филомен кивнул.
- С легкостью. В самом Милете есть прекрасные хозяйства… это как деревня в городе, - ответил он. - Есть и свободные. Я разузнаю о них для тебя.
Аристодем поклонился. Он в этот миг был очень благодарен; но ощутил, что все больше запутывается в окружающем и в себе.
- А смогу ли я снова заняться торговлей?
- С Навкратисом? Разумеется, - Филомен улыбнулся. - Ты не потеряешь своего Египта. Еще что-нибудь?
Аристодем опустил глаза. Он мысленно назвал себя подлецом, но закончил, будто движимый посторонней волей:
- Я уже давно не держал в руках меча.
- Ты хочешь освежить свои воинские умения! Это не только желательно, но и необходимо каждому благородному человеку, - сказал сатрап, улыбаясь, будто давно ждал такой просьбы.
Он прибавил:
- Быть может, нам с тобой предстоит вместе оборонять эту землю.
Афинянин поперхнулся.
- Оборонять Ионию - сейчас? От кого?..
Филомен рассмеялся.
- Разве ты не помнишь, как умер Поликрат, от которого я получил в дар и коня, и судьбу?..* Или ты не понимаешь, мой ученый афинянин, сколько неотесанных жестоких дикарей притязает на мою Ионию? Уверяю тебя, если ты озабочен этим, - среди них найдется очень мало таких, которые, подобно мне, пожелают объединить эллинов и варваров, ради торжества божественного духа!..
Аристодем быстро отвел глаза.
- Прости.
Друг горько усмехнулся.
- Прощаю.
Аристодем взялся за подбородок, прикусил губу… а потом опять взглянул на хозяина.
- Так ты хочешь, чтобы я тебе служил?
Афинянину все еще не верилось в такой оборот дела.
Филомен поднял брови.
- А разве не за этим ты приехал? Думай, что ты служишь не мне, а Элладе… такой, какой ей надлежит стать!
Аристодем медлил несколько бесконечных мгновений… а потом протянул наместнику Камбиса руку.
Коринфянин сжал ее обеими своими руками, потом притянул товарища к себе и крепко обнял.
- Если бы ты знал, сколько это для меня значит!
- Мне порою кажется, что ты великий изменник… а порою я думаю, что ты великий человек, - прошептал Аристодем в его жесткие волосы. - Я не знаю, что из этого хуже: но я согласен остаться с тобой, пока могу!
Филомен хлопнул его по плечу и посмотрел в глаза:
- Я сегодня же узнаю для тебя все, что нужно. Но если ты намерен учиться сражаться, ты будешь приезжать сюда, во дворец, где с тобой будут заниматься мои воины!
- Греки или персы? - невольно вырвалось у гостя.
Филомен пожал плечами.
- Кого выберешь. Я учился и у тех, и у других, и продолжаю это делать!
Затем сатрап ушел: сказав, что они встретятся за обедом, к которому он пригласит свою жену. Предупредил, чтобы Аристодем сказал об этом Поликсене.
Но к обеду, который подали в большой трапезной, хозяин опять явился один.
- Артазостра не желает трапезничать в обществе мужчины-афинянина, - сказал он. - Знаешь, что сказала о тебе моя гордая и благородная супруга? - посмеиваясь, спросил хозяин разочарованного и исполненного опасений Аристодема. - “Если твой друг похож на тебя так, как ты говоришь, мне нет нужды видеть его: я уже знаю его”.
- Вот как! - воскликнул гость.
Филомен сжал его плечо, доверительно склонившись к другу.
- Кроме того, моя персиянка сейчас кормит нашего младшего сына. Артаферну всего два месяца, и моя жена почти не отходит от него.
Аристодем кивнул.
- Но хотя бы увидеть ее и твоих детей мы сможем? - спросил он.
- Конечно. Сейчас, как поедим, и навестим ее, - ответил сатрап.
Филомен сдержал свое слово и проводил Аристодема и Поликсену к жене, как только они встали из-за стола.
Комнаты Артазостры располагались совсем в другой половине дворца, нежели гостевые комнаты. Сейчас она была в детской, с несколькими няньками и наперсницами, и появление мужа и его родственников-эллинов испугало, если не разгневало госпожу.
Она держала на руках ребенка - двухмесячного Артаферна; и при виде светловолосого светлокожего афинянина персиянка быстро встала и сделала такое движение, точно хотела броситься прочь вместе с ребенком. Но потом, конечно, Артазостра совладала с собой.
Ее яркие губы приоткрылись, большие черные, немного навыкате, глаза заблестели, когда она перевела взгляд на Поликсену. Эта азиатка, хотя и привлекательная, не была красавицей: но была, несомненно, хорошей женой и страстной женщиной.
- Это… твоя сестра и ее муж? - спросила она Филомена по-гречески, с сильным акцентом.
Филомен улыбнулся.
- Да, - сказал он мягко, тоже по-гречески. - Поликсена очень хотела познакомиться с тобой.
Артазостра заправила за ухо блестящие черные волосы: сегодня, не ожидая вторжения чужаков, она не покрыла их и даже не заплела, и волосы ниспадали до колен. Азиатка ничего не сказала в ответ на лестные слова мужа, и Поликсену это покоробило и даже внушило страх.
Но Поликсена успела приглядеться к младенцу на руках персиянки: мальчик был хорошеньким, выглядел здоровым, а по внешности его могли бы легко принять и за грека, и за перса.
- Мне очень нравится твой сын, - сказала она госпоже по-персидски.
Артазостра вздрогнула, услышав из уст чужачки персидскую речь… потом медленно улыбнулась. Она снова села, расправив пурпурно-лиловые одежды.
- У моего сына сильная кровь, - ответила она на языке родины.
Хозяйка впервые посмотрела гостье в глаза, и Поликсена поклонилась.
Артазостра снова улыбнулась, с явным большим удовольствием: и эллинка впервые подумала, какой та могла бы быть подругой. Несомненно, эта женщина обладала не только знатностью, но и острым умом: не зря брат так часто упоминал ее в письмах!
- Надеюсь, мы подружимся, госпожа, - сказала Поликсена, теперь перейдя на греческий.
Артазостра кивнула.
- Да… надеюсь.
Небольшая ошибка в ее речи только усилила ее своеобразную привлекательность. Поликсена вдруг поняла, что сейчас Артазостра не опасна для нее - и еще долго не будет опасна: пока не отнимет от груди своего крошку-сына. Жена Филомена, как и Поликсена, кормила детей сама.
И ведь есть еще Дарион, которому всего полтора года!
Должно быть, за ним сейчас смотрят няньки.
- Могу ли я взглянуть на Дариона? - спросила Поликсена хозяйку.
- Да, - Артазостра наконец вспомнила, что они не одни. Окинула взглядом всех. - Идемте, я провожу вас.
* Поликрат погиб в 522 году до н.э.: его хитростью захватил в плен персидский сатрап Оройт и казнил неизвестным мучительным способом (предположительно, распятие или посажение на кол).
========== Глава 78 ==========
Тем же вечером Филомен сказал другу, что присмотрел для него хороший свободный дом с большим садом и огородом - поблизости от дворца. Аристодем тут же отправился поглядеть на этот дом: даже не спрашивая, отчего тот свободен и отчего опустело столько домов благородных милетских греков. Жену он оставил на попечение брата, хотя тот был занят - и именно поэтому Аристодему было спокойно. К ужину сатрап пригласил нескольких управителей-персов и греков из ионийской знати. Он редко ел только с семьей.
Филомен не стал бы возражать, если бы сестра присоединилась к нему за ужином, - но Поликсене было достаточно переживаний первых дней во дворце. В отсутствие мужа Поликсена предпочла получше познакомиться с Артазострой. Про себя царевна называла это разведкой, на которую не способны мужчины: да и искренне хотела лучше узнать супругу брата.
Когда муж оставил дворец, предупредив, что может задержаться допоздна или вообще до утра, Поликсена послала к хозяйке дворца Каму. Она сказала, что хотела бы навестить ее, взяв с собой дочь, и провести с госпожой вечер за беседой, если у той найдется время.
Конечно, время у азиатки было: но могли оказаться тайные планы. Однако Кама вернулась с улыбкой и с воодушевлением сообщила, что госпожа согласна принять гостью.
Уж не Артазостра ли присоветовала мужу дать Поликсене эту женщину в служанки? Не рассказала ли Артазостра ей о привычках сестры Филомена, о которых знала от него самого?..
Но даже если и так, это могло ничего не значить: только меры предосторожности, которые знатные родственницы предпринимают в отношении друг друга.
Поликсена быстро осмотрела себя перед зеркалом и, найдя, что все в порядке, велела няньке взять Фрину и вместе с персидской прислужницей сопровождать свою госпожу. Египтянка боялась, и дочь от этого беспокоилась… но Поликсена надеялась, что в скором времени обе успокоятся. Артазостра сейчас тоже озабочена миром в своих комнатах.
Когда Поликсена вступила в полутемную комнату, убранную темно-алыми тканями и пахнущую амброй, она ощутила ту же томительно-сладкую тревогу, что вызывала у нее божественная подруга, навеки оставшаяся в Египте. Может быть, такие чувства вызывают все женщины, одаренные матерью богов?.. И отчего здесь так темно?
“Знает ли персиянка о том, что связывало меня с Нитетис?” - неожиданно спросила себя гостья. Ведь в Персии это, кажется, не осуждалось?
Артазостра выступила Поликсене навстречу так неожиданно, что та чуть не вскрикнула.
- Тише! - госпожа прижала палец к губам, сверкнув огромными глазами. На ней опять не было никакого покрывала, только часть волос подобрана назад. - Артаферн недавно уснул, не разбуди! Идем со мной!
Женщины на цыпочках пересекли детскую, и персиянка открыла дверь в соседнюю комнату, сразу заставив Поликсену зажмуриться: внутри ярко горели светильники.
- Это моя комната, - сказала Артазостра.
Они вошли и закрыли дверь - притворив неплотно, чтобы слышать дитя.
Артазостра повернулась к гостье. Она была высокая - одного роста с ней, что Поликсена заметила еще при знакомстве.
- Если твоей дочери время спать, можешь положить ее с моим сыном.
Поликсена качнула головой.
- Благодарю тебя, госпожа. Фрина пока не хочет, пусть побудет с нами.
Персиянка кивнула и указала гостье на мягкую кушетку.
- Садись.
Египтянка с Фриной устроилась на полу, на подушках. Несмотря на то, что это была собственная комната госпожи, здесь по ковру были разбросаны игрушки, видимо, принадлежавшие Дариону. Поликсена окинула взглядом комнату, пытаясь угадать, сколько здесь еще дверей и помещений - и сколько собственной прислуги и преданных людей у Артазостры… преданных именно ей, а не ее мужу.
Здесь, однако, не было никого постороннего. Но Артазостра не испытала никакого затруднения, обихаживая гостью: она подозвала Каму и отдала ей приказ так уверенно, точно Кама состояла в услужении у нее самой. Поликсене все больше казалось, что так и есть.
Кама скрылась в глубине комнаты… вернее, вышла в незаметную дверь: а Артазостра улыбнулась эллинке, чувствуя себя полной хозяйкой положения.
- Она принесет нам угощение.
Поликсена заметила, что акцент у Артазостры, говорившей по-гречески, почти совсем пропал. Может быть, он усиливался от волнения? И речь ее сейчас была почти правильной!
Эллинка вздохнула, не зная, как приступить к разговору. Но тут заметила, что взгляд хозяйки устремлен на ее малышку, которую египтянка заняла найденной игрушкой.
- У тебя красивая дочь, - сказала жена Филомена. - Волосы цвета солнца… у вас он почитается, не так ли? Но мы считаем, что такие светлые люди - слабые люди! Слабее темных!
Поликсена невольно перебросила через плечо концы своих черных волос.
- Может быть, - сказала она вежливо.
Но руки у нее дрожали, и сердце билось. Эта дикарка волновала ее чувства… сильнее, чем хотелось бы самой эллинке. Может, оттого, что Поликсена подозревала в азиатке врага?..
Тут вернулась Кама, с поклоном поставив перед обеими женщинами на столик поднос со сладостями и напитками. Потом служанка удалилась куда-то в тень.
Артазостра сразу схватила с блюда горсть орехов в меду и с удовольствием стала есть. Поликсена при виде этого тоже ощутила голод.
- Ешь… не бойся! - персиянка вдруг засмеялась. - Все время хочу есть!
Она была еще полновата после родов, но была хорошо сложенной, здоровой женщиной: и скоро все, несомненно, уйдет в молоко.
Поликсена присоединилась к госпоже: вдруг ей тоже стало хорошо. Может, оттого, что рядом с ней давно уже не было близкой по духу женщины?
Да что это она думает - нельзя забывать, что Артазостра родственница Дария, которая соперничает с нею за милость брата и может оказаться самым опасным врагом!..
Но это так утомительно - во всех людях подозревать врагов. Должно быть, для персиянки тоже.
Некоторое время они молча угощались, а потом Поликсена задала вопрос, который ей самой показался неожиданным. Ей столько всего хотелось узнать о жене брата - но многое нельзя было спрашивать прямо, а остальное… о чем можно спрашивать персидскую княжну?
Поликсена сказала, что вспомнилось ей из вчерашнего разговора с братом.
- Филомен рассказывал, что зал с фонтаном украшала ты сама… и что ты любишь проводить там время, госпожа. Но брат говорил, что тебе не нравятся наши статуи, которые он хотел бы поставить там. Почему ты не любишь их?
- Ваши статуи? - переспросила Артазостра.
Она усмехнулась, потом захватила прядь своих черных волос и стала играть ею, водить по своей узкой ладони, точно кисточкой.
- Да, я не хочу, чтобы в моем зале были ваши статуи! Это оскорбление!
У Поликсены уже были догадки на этот счет. Она немного придвинулась к персиянке, оказавшись в облаке ее ароматов, и спросила:
- Потому что греческие статуи нагие?
Разумеется, речь шла о мужских изваяниях.
- Нет, - к ее удивлению, ответила Артазостра. - Не потому! Потому, что вы делаете из людей богов… так легко! Делаете богов из ваших воинов!
Персиянка улыбнулась, крылья ее носа хищно раздулись.
- У нас есть тысячи воинов, в груди которых сердце льва! Тысячи умирают, но мы не ставим им статуи! А вы делаете из своих солдат богов, будто они совершенны!
Артазостра взглянула на гостью: их лица были совсем близко, и Поликсена ощутила дыхание персиянки.
- Только единый и величайший бог обладает совершенством!
- Вот как! - воскликнула Поликсена.
Такие соображения не приходили ей в голову. Артазостра действительно была незаурядно умна - пусть и выражала свои мысли совсем иначе, нежели эллины.
- Да, - сказала персиянка.
Она подумала и прибавила:
- Красота человека всегда… имеет изъяны. Мой муж прекрасен, - тут она улыбнулась, - но разве нет у него изъянов? А ваши статуи изображают то, чего нет. Ваши статуи - ложь! Разве ты не знаешь, что мы, арии, праведники Заратустры, больше всего ненавидим ложь?
- Разумеется, знаю! - сказала Поликсена.
Она ощущала в этот миг почти благоговение. Хотя знала, сколь обманчивы бывают азиаты в достижении собственных “праведных” целей.
- Но тот, кто любит, никогда не видит правды, - сказала эллинка неожиданно для самой себя.
Артазостра изумленно взглянула на нее. Потом улыбнулась.
- Это так, - сказала персиянка.
Тут Фрина захныкала, и мать, быстро поднявшись с кушетки, подошла к девочке. Она хотела есть. Поликсена взяла Фрину на руки, со смущением повернувшись к хозяйке.
- Можно?..
Артазостра кивнула.
Поликсена села рядом с ней, с дочерью на коленях, и, немного поколебавшись, обнажила правую грудь. Щекам стало жарко. Даже когда малышка начала сосать, эллинка все еще ощущала смущение: она чувствовала, что жена брата успела оценить ее наготу и продолжает смотреть вполглаза. Сколько чувственности всегда бывает между женщинами - и чем больше их женская сила, тем больше чувственность!
Покормив дочь, Поликсена увидела, что тазасыпает.
- Теперь бы уложить ее, - смущенно улыбнувшись, попросила гостья.
Артазостра легко встала с места.
- Идем.
Женщины вышли в полутемную детскую, где Артазостра взяла у эллинки Фрину: Поликсена почти без колебаний уступила госпоже дочь. Между ними уже возникло понимание, какое существует только между женщинами.
Артазостра, устроив Фрину на кушетке среди подушек, жестом подозвала няньку-египтянку.
- Будь тут! - приказала хозяйка по-гречески, указав пальцем на золотоволосую девочку. Служанка Поликсены поклонилась.
Сын Артазостры, конечно, лежал в колыбели, спал большую часть суток и в таком призоре не нуждался.
Хозяйка и гостья вернулись в комнату, где снова сели.
Поликсена вспомнила, о чем шел разговор. Ей хотелось услышать все, что персиянка могла бы сказать по поводу греческой скульптуры!
- Так значит, статуй в твоем зале не будет? - спросила она.
- Мой муж ставил здесь статую вашего воина… спартанца, - ответила Артазостра. - Он занес копье! Мой муж восхищался им! Но в моем доме таких воинов не будет!
И тут она увидела, что Поликсена сидит, глядя перед собой невидящим взглядом. Персиянка даже испугалась.
- Что случилось?
Она приподнялась.
- Ты знаешь его?..
Артазостра подозревала о статуе нагого копьеносца разное - но только не это! Персиянка начала уже догадываться, в чем дело: но не знала еще, как действовать сообразно узнанному.
Поликсена наконец очнулась и попыталась что-то сказать.
И у нее получилось:
- Ты говоришь, статуя спартанца? Брат пытался поставить ее в зале?..
Она взглянула на госпожу.
- А ты знаешь имя скульптора?
Артазостра поняла, что скрывать смысла нет: все равно эллинка дознается - или будет считать, что поняла верно! Потом Артазостра поймет, что с этим делать!
- Скульптор - Гермодор из Афин, как твой муж, - сказала хозяйка.
Поликсена со стоном закрыла лицо руками.
Артазостра жадно смотрела на нее… персиянка испытывала и жгучее любопытство, и жалость от догадки, и удовлетворение. Но когда эллинка опять взглянула на госпожу, жалость возобладала. Поликсена была мертвенно бледна: как женщина, узнавшая о смерти возлюбленного.
- Я пойду. Прошу простить меня, - Поликсена стала подниматься, и хозяйка быстро встала следом.
- Ты дойдешь одна?..
- Я не буду одна. Со мной мои женщины. Где Кама?
Поликсена огляделась, как слепая. Артазостра хлопнула в ладоши, и Кама явилась. Артазостра быстро прошептала служанке что-то, кивнув на эллинку, и Кама поклонилась.
Приблизившись к сестре Филомена, персиянка осторожно, но твердо взяла ее под руку и повела к двери. Поликсена не противилась.
Когда они скрылись, Артазостра села опять. Она еще долго сидела в раздумье, кусая прядь своих волос, глядя перед собой так же невидяще, как Поликсена.
- Я должна все узнать! - прошептала она.
И только когда из детской позвал проснувшийся сын, персиянка очнулась от размышлений.
Поликсена не помнила, как вернулась в свою спальню. Она была в таком потрясении, какого не испытывала, даже услышав об участи Ликандра от брата Аристодема. Даже услышав, что брат переметнулся к персам!
Она не знала, что думать о Филомене теперь… за похищением статуи Ликандра могли скрываться такие страшные вещи, рядом с которыми даже этот поступок показался бы безобидным!
Поликсена потребовала вина. Она была намерена сегодня же встретиться с братом, чем бы это ни грозило!
Она послала своего воина в трапезную.
Филомен не отказался встретиться с сестрой: и, ввиду позднего часа, пришел к ней сам. Аристодем еще не возвращался.
- Что случилось, милая сестра? - спросил сатрап Ионии, входя в ее спальню.
Поликсена, одиноко сидевшая на супружеской кровати, подняла заплаканные глаза.
- Это ты похитил Ликандра и продал в рабство? - глухим голосом спросила она.
Филомен застыл на месте.
- Что ты сказала?..
Поликсена сжала кулаки.
- Я знаю о статуе!..
И она разразилась рыданиями.
Филомен несколько мгновений не отвечал и не двигался с места - а потом подошел к Поликсене и опустился перед нею на колени. Взял ее руки в свои. Поликсена застыла: но не попыталась вырваться.
- Я устроил похищение статуи, - тихо, убедительно сказал брат. - Ради спасения самой статуи и всех Афин от кровопролития! Я связан со многими людьми! Но Ликандра я не похищал.
Поликсена смотрела на него не дыша. Ей так хотелось поверить!
- Это правда?..
Филомен кивнул и поднес к губам ее ладони. Поцеловал ее руку, потом опять поднял глаза на сестру.
- Правда, моя дорогая.
Поликсена глубоко вздохнула.
Филомен встал.
- Тебе с Аристодемом нужно будет остаться у меня на какое-то время. Для благоустройства и покупки усадьбы нужно время! Ты согласна?
Поликсена кивнула.
Когда Аристодем вернулся, Поликсена передала мужу, что узнала этим вечером. И афинянин даже не выказал удивления.
- Я давно догадывался, - сказал он.
Но тоже согласился остаться у Филомена, пока это необходимо.
========== Глава 79 ==========
Филомен показал гостям статую - сестра требовала этого, хотя Аристодем хотел видеть ее куда меньше Поликсены. Но Поликсена чувствовала свое право получить награду за сердечные муки… хотя бы такую. Ей хотелось увериться, что ее спартанец погиб не зря!
Хозяин дворца держал последнюю и самую великую работу Гермодора в одной из кладовых, полупустой и захламленной. Только сам Филомен и немногие помощники знали дорогу туда: и могли оценить значение этого приобретения.
Коринфянин проводил сестру и ее мужа в кладовую, взяв с собой одного только светловолосого юношу-раба: которому, по-видимому, доверял более других или держал при себе для особых поручений. Этот юный иониец нес факел: даже днем в таком дворце путь приходилось освещать.
Они спустились на первый ярус, и долго шли вчетвером запутанной дорогой: у Поликсены замирало сердце, и великолепие дворца более не радовало ее. Царевна увидела в нем многое другое, помимо красоты. Факел ионийца то и дело выхватывал из полумрака уродливые фрески на стенах - сцены из мифов, сделанные каким-то бесталанным художником по приказу тирана, предшественника Филомена…. Брат до сих пор не уничтожил эти картины. А может, не желал.
Наконец они сделали последний поворот, и, пройдя немного, уперлись в дверь, почти сливавшуюся с выщербленной стеной.
- Мы пришли, - сатрап обернулся к гостям с улыбкой, в которой Поликсена почувствовала напряженность. - Я редко хожу этой дорогой, а жаль! Подобные творения рождаются раз в несколько столетий!
Помимо воли, Поликсена ощутила волнение, не имевшее ничего общего со скорбью: в ней проснулось художественное чувство настоящей эллинки, для которой скульптура была высшим выразителем и мерой прекрасного. Царевна схватила за руку мужа, хотя всю дорогу держалась от него на расстоянии.
Филомен кивнул рабу.
- Открывай, Эвмей.
Он взял у юноши факел.
Помощник примерился и толкнул дверь рукой; та не подалась. Навалился, упираясь обеими руками, но ничего не вышло.
Раб сконфуженно обернулся к хозяину.
- Не открывается, господин… Заело!
Филомен покачал головой.
- Держи факел.
Когда юноша снова взял светильник, Филомен подошел к двери: немного отступил - а потом с силой ударил ногой.
Дверь с грохотом отворилась, ударившись о какие-то полки или ящики: что-то осыпалось внутри. Поликсена вскрикнула; а брат только рассмеялся.
- Ничего страшного. Там одна рухлядь, - сказал он и сделал гостям знак. - Идемте.
Ступая между деревянными ящиками и старыми глиняными бочками-пифосами, они пробрались вглубь помещения: по этому проходу с трудом можно было продвигаться по двое. Филомен шел первым, опять взяв у раба факел: и наконец сатрап поднял свободную руку.
- Глядите!
Он отступил, наклонив факел вперед: у стены было большое свободное пространство. Поликсена ахнула, а Аристодем уставился из-за ее плеча во все глаза. Жена шла первой.
В конце кладовой, у стены, стояла статуя воина, которого оба узнали с первого взгляда.
Ликандр, навеки заключенный во мраморе, заносил копье… для удара, которого никогда не сделает! Его мраморное тело напряглось в страшном усилии, которое было тщетным.
Поликсена зажала себе рот ладонью, глуша рыдания, и шагнула вперед. Она миновала брата так быстро, что тот ощутил только ветер, поднятый ее одеждами, который взметнул пламя факела. На миг этот огонь ослепил хозяина, а когда Филомен опять увидел сестру, та уже стояла прямо перед статуей.
Гермодор мог бы гордиться собой, если бы видел в этот миг ее лицо.
Поликсена долго стояла без движения, медленно оглядывая изваяние своего первого возлюбленного; потом, переместившись, оглядела с другой стороны. Потом она отвернулась от всех, закрыв лицо локтем.
Когда полный беспокойства Филомен уже хотел окликнуть сестру, Поликсена повернулась к нему сама. Она не плакала, но была очень бледна.
- Твоя жена сказала мне, что наши статуи - ложь, потому что приукрашивают жизнь, - проговорила Поликсена, усмехаясь. - Твоя персиянка ошибалась… хотя бы насчет этой! Она не приукрасила жизнь, а воплотила в себе одну идею, многократно усилив ее! Священную для нас идею свободы!
Царевна взглянула на мужа.
- Не так ли, Аристодем?
Афинянин кивнул: не смея ни возразить супруге в такой миг, ни нарушить тишину. Впрочем, кроме нее, никто сейчас не смел говорить.
Однако Поликсена не собиралась произносить речь. Она только обернулась и еще раз посмотрела на статую первого мужа - долгим взглядом.
- По крайней мере, я вижу, что Ликандр погиб не напрасно, - прошептала царевна.
А потом вдруг подошла к Аристодему и обняла его, спрятав лицо у мужа на груди.
Афинянин прижал жену к себе, понимая, что ничего говорить нельзя. Поверх головы Поликсены он посмотрел на Филомена.
Аристодем сделал хозяину знак глазами: тот молча кивнул. Не сговариваясь, мужчины двинулись обратно к выходу: Аристодем увлек за собой жену, обнимая за плечи, и Поликсена, не противясь, пошла с ним. Они быстро покинули кладовую, и Филомен захлопнул дверь.
Некоторое время четверо греков постояли, приходя в себя после увиденного. Раб-иониец был впечатлен не меньше хозяев. Наконец Филомен нарушил молчание: он неожиданно обратился к слуге, как к самому беспристрастному зрителю.
- Ну, что скажешь, Эвмей? Не правда ли, мы сейчас наблюдали величайшее творение эллинских художников?
Филомен улыбался - своей новой непонятной улыбкой.
- Правда, господин. Ничего подобного у нас еще не делали, - сказал Эвмей, осмелевший от столь лестного внимания. Но сатрап больше не смотрел на него.
- Я показывал эту статую нескольким милетским художникам, - сказал Филомен Аристодему и сестре.
Поликсена сделала нетерпеливое движение, и муж убрал руку с ее плеча.
- Ну, и что же? - спросила она брата.
Филомен рассмеялся.
- Как и следовало ожидать, никто из служителей Аполлона не спросил меня, как я получил эту статую! Им нет дела до этого - как и до мытарств собратьев: но смею думать, что ионийские скульпторы тоже наделены некоторым талантом и кое-чему научились, рассматривая нашего спартанца.
Тут Аристодем сердито подтолкнул Филомена в бок, кивнув на жену: Поликсена опять отрешилась от окружающего и погрузилась в уныние. Она еще долго будет соблюдать этот молчаливый траур, видный только близким!
Филомен распрощался с гостями в зале с фонтаном, через который они проходили. Когда Аристодем и Поликсена вернулись в спальню, коринфянка попросила мужа оставить ее одну.
Он вышел без всяких возражений. Но Поликсена не смогла долго пробыть в супружеской спальне, даже рядом с детьми. Царевна вернулась в зал и, спустившись по ступенькам, которые вели на террасу, вышла на воздух. Поликсена долго приходила в себя, блуждая взором по плотным темным кронам тисов и кедров внизу.
Наконец она смогла улыбнуться.
- Стоило ли… стоило ли? - сказала царевна вслух.
Голос ее сорвался, став чужим. Она сама не знала, что подразумевала.
***
Позже этим днем Аристодем взял с собою жену - посмотреть дом, который предлагал им Филомен. Поликсене пришлось поехать в носилках: здесь было слишком много персов… да и положение царевны обязывало.
Поликсена почти не видела города из-за розовых занавесок, за которыми все казалось розовым, как в детском сне. Но и то, что оказалось доступно ее взору, было прекрасно. Дикие цветы в Ионии уже распускались, и зелень была необыкновенно изобильна; многие глинобитные и кирпичные дома, прятавшиеся среди садов, были ярко раскрашены. И самым завлекательным оказалось, пожалуй, то, что никогда нельзя было угадать - кто прячется за этими стенами: грек или азиат, свой или чужой?.. И кого и почему называть своим?..
- Вот наш дом, - сказал афинянин жене немного погодя после того, как она покинула носилки.
Взяв Поликсену под руку, он повел ее по дорожке между жасминовых кустов.
- Ты уже согласился купить его? - спросила жена, вглядываясь в белое строение за деревьями.
Аристодем приостановился.
- Разве тебе не нравится?
Дом был крыт черепицей, спланирован по-гречески - строго и без излишеств, и оказался одноэтажным, в отличие от египетских особняков. Однако, несомненно, был просторным.
- Там есть водосток и осталась от хозяев почти вся мебель, - сказал Аристодем. - Нам немного нужно купить, и совсем ничего не придется переделывать!
Поликсена кивнула, и они пошли вперед.
Осмотр дома занял немного времени - Аристодем отвечал на короткие деловитые вопросы жены и провожал ее, куда она хотела. Поликсена казалась озабоченной и совсем не радостной. Аристодем не спрашивал, почему: и был рад, что жена согласна с его выбором.
Когда они снова вышли в сад, Поликсена остановила мужа.
- Хозяева этого дома были убиты, - сухо и серьезно сказала она. - Разве ты сам не чувствуешь?
Сын Пифона долго смотрел на нее, и наконец сказал:
- Пожалуй, чувствую. И что же?
Поликсена мотнула головой и подняла руку, отгораживаясь от дальнейших вопросов.
- Ничего.
Она быстро прошла вперед и села в носилки, не дожидаясь мужа.
Вечером Филомен позвал на ужин их обоих: сказав, что у него будут замечательные люди, которые мечтают познакомиться с его сестрой и ближайшим другом. Аристодем принял приглашение: а Поликсена опять отказалась. Она успела условиться на этот вечер о встрече с Артазострой.
- Такие знакомства легко расстроить, но очень трудно возобновить, - сказала коринфянка разочарованному и уязвленному супругу. - Ведь это Азия!
Аристодем кивнул и поцеловал ее.
- Только будь осторожна.
Поликсена опять пришла к хозяйке с дочерью: уже рассчитав время, когда младший сын персиянки будет спать. Сегодня Артазостра занималась с Дарионом, таким же черноволосым и темноглазым, как брат. Но мальчик им не мешал.
Артазостра встретила родственницу и более приветливо, чем в первый раз, и более настороженно.
- Сегодня все хорошо? - спросила хозяйка.
- Да, - кивнула эллинка.
В груди закололо от болезненных воспоминаний; но царевна не подала виду. Именно так живут все правители, разве она не знала этого?
Когда они сели рядом и Поликсена взяла с блюда печенье, она заговорила первой: отвечая на вопросы, которых, возможно, хозяйка никогда не задала бы. Но такое женское любопытство обязательно нужно было удовлетворить!
- Этот воин, этот спартанец… был моим первым мужем, его звали Ликандр. Он отец моего сына, и служил в Египте наемником.
Поликсена прервалась, кроша печенье на поднос.
- Уже пять лет, как Ликандр ушел на войну с Сирией и пропал без вести. А недавно я узнала, что мой муж попал в плен. По-видимому, в рабстве с него и сделали эту статую! Надеюсь, что он умер!
Женщины долго молчали. Потом Артазостра сказала:
- Теперь я понимаю.
И улыбнулась. Как и Нитетис, эта госпожа не могла допустить, чтобы что-нибудь в ее владениях оставалось для нее тайной!
- Мне очень жаль, - сказала персиянка, коснувшись руки гостьи.
Поликсена кивнула, закусив губу. На ее ресницах повисли слезы, и эллинка утерла щеку.
- Это было давно… но я никогда не забуду и не хочу забывать.
Хозяйка и гостья помолчали. А потом Поликсена произнесла:
- Я давно хотела спросить тебя… есть ли у моего брата гарем?
Сам Филомен никогда не упоминал о других женщинах, кроме супруги. Но если брат стал восточным правителем - да и просто правителем…
Персиянка подняла черные полумесяцы бровей.
- Гарем?
Она усмехнулась.
- Вы, кажется, так не говорите?
Поликсена нетерпеливо вздохнула.
- Есть ли у Филомена другие женщины, кроме тебя?
Артазостра окаменела, глядя на нее, - только глаза засверкали, как у индийского идола.
- Я не женщина Филомена, - сказала персиянка с тихой яростью. - Я его жена! В Персии в домах сатрапов и князей живет много женщин, о которых никто не спрашивает! Но никто не называет их женами!
Поликсена поспешно склонила голову.
- Прошу простить меня.
Артазостра едва заметно кивнула. Было видно, что она все еще очень оскорблена.
Поликсена помялась, помолчала - потом все-таки повторила:
- Могу ли я узнать ответ на мой вопрос?
Персиянка откинула за спину косу.
- Да, здесь есть другие женщины, десять наложниц, но они все остались от прежнего господина! Мой муж не брал себе новых!
Поликсена мысленно пожалела этих бедняжек. Но египетские гаремы содержались так же: всех женщин по смерти прежнего господина передавали новому.
- А навещает ли мой брат их… или, может быть, навещал прежде?
Артазостра немного покраснела.
- Он заходил к ним вначале, но скоро перестал. К тому же, почти все эти женщины уже немолоды.
Поликсена кивнула. Она вообще не могла бы представить брата многоженцем - или мужчиной, который с равным увлечением посвящал бы время нескольким любовницам.
Артазостра неожиданно сказала:
- О таких делах не говорят с мужчинами. У нас ими занимаются евнухи, а у вас о них просто молчат!
Поликсена рассмеялась, чувствуя облегчение.
- А твой отец, госпожа? Есть у него гарем?
- У моего отца две жены, я дочь старшей - Сириты, и старшая в семье, - с гордостью ответила персиянка. - Еще у моего отца три наложницы. Все женщины его дома живут в Сузах, и еще живы его мать и бабушка!
Персиянка улыбнулась.
- Мы долго живем!
Они заговорились; но Поликсена остановилась вовремя. Как раз, пока еще не наскучила госпоже.
Артазостра простилась с сестрой мужа весьма дружелюбно, и просила заходить еще, казалось, не возражая против более тесной дружбы… но всегда следовало помнить, кто она такая.
Вернувшись, Поликсена обнаружила, что мужа все еще нет. Она забеспокоилась: раб Аристодема сказал, что господин ушел на ужин два часа назад. Должно быть, хозяин и гости пировали!
Поликсена легла спать. Вскоре после того, как она потушила лампу, раздался шум: вернулся супруг.
Его светлые волосы отсвечивали в темноте. Афинянин покачнулся, пробираясь к постели жены, а когда она в тревоге села, прошептал:
- Я пьян… Не спрашивай меня ни о чем, я сейчас лягу и усну!
Поликсена усмехнулась. Как хорошо, когда твой муж - воспитанный человек!
Когда Аристодем наскоро умылся и лег рядом с ней, распространяя винный дух, он прошептал:
- Утром твой брат приглашает нас на завтрак… и ты пойдешь!
Поликсена улыбнулась.
- Хорошо.
Завтрак был поздний, и пришли несколько человек греков и персов, державшихся весьма учтиво. Хозяин всех представил сестре: и гости кланялись ей, как царевне, говоря любезности. Среди греков оказался тот самый молодой скульптор Менекрат, о котором Нитетис говорила подруге перед расставанием и который изобразил царицу Египта в виде Нейт. Филомен уже успел увидеть эту работу и оценить ее по достоинству.
========== Глава 80 ==========
Аристодем с семьей переехал в новый дом через десять дней. Он и Поликсена вовсе не скучали в эти дни, проведенные в гостях у ее брата, - пожалуй, их даже перенасытили впечатлениями и удовольствиями. Но афинянин не скрывал своего облегчения, снова оказавшись в семейном доме.
- Ни за что не хотел бы стать правителем, - сказал он жене. - Счастье твое, что ты не бывала у брата на ужинах, только на завтраках! Его заставляют пить, когда он воздержан… навязывают женщин, когда он целомудрен!
- Кто навязывает ему женщин? - воскликнула Поликсена.
Аристодем брезгливо пожал плечами.
- Персы, мечтающие пристроить своих дочерей. Как будто Филомену мало одной азиатки в постели!
Поликсена печально улыбнулась. Он вспомнила, как прощалась с Артазострой, и как та уговорила ее взять с собою Каму, в помощь Мекет. Эллинке уже вовсе не казалось, что за этим стоит какой-то злой умысел: только знак большого расположения.
И Кама могла бы продолжать учить госпожу персидскому языку и обычаям. Уроков, полученных в Египте, было совсем недостаточно.
- Артазостра очень умна, - задумчиво сказала Поликсена. - Брат действительно любит ее, и я рада, что это так!
Философ улыбнулся.
- Ну, если ты рада, я спокоен.
Сидящая Поликсена с удовольствием потянулась и ощутила приятную боль в мышцах бедер. Она вспомнила о немногих уроках верховой езды, которые успел дать ей брат в дворцовом саду: это были очень счастливые мгновения. Филомен сажал сестру на собственного коня, и вороной красавец смирно шел под ней, хотя прежде не подпускал к себе никого, кроме хозяина. Филомен водил Фотиноса по дорожке, огибавшей беседку, которая затем вела прямо к этому увитому плющом домику.
Для таких уроков Поликсена впервые облачилась в персидскую одежду: она надела шаровары, которые в Азии иногда носили и женщины. Хотя от едкого конского пота ее кожу предохраняла алая попона, брат и сестра не рисковали явить персам непристойное зрелище.
Артазостра немало изумила родственницу тем, что, как выяснилось из разговоров, умела ездить верхом, - это было довольно редкое умение для персиянки; впрочем, как и для эллинки. Но семья Артазостры была родом с гор, где жилось гораздо привольнее, чем в городе. И Аршак посадил старшую дочь на коня тогда же, когда начал давать мужские уроки своим сыновьям. При кочевой жизни это могло потребоваться когда угодно, случись им спасаться от врага!
У Артазостры была собственная лошадка, и иногда она каталась на ней, когда ее могли видеть только собственные слуги и служанки. Чем больше Поликсена узнавала об этой азиатке, тем больше находила причин для восхищения - как и поводов опасаться дочери сатрапа.
Аристодем вскоре приступил к воинским упражнениям: каждый день с утра он отправлялся во дворец, где проводил время до обеда, и возвращался измученным. В учителя себе, как и следовало ожидать, афинянин выбрал греков, и продолжал одеваться только по-гречески.
В первые дни жене очень бросались в глаза кровоподтеки на его бледном теле, которые уродовали Аристодема, как следы побоев: в отличие от боевых шрамов, украшавших мужчин. Но и в глазах ее супруга теперь появился новый блеск, свидетельствовавший о верности себе: это был, в своем роде, весьма упорный и смелый человек.
Поликсена, которая теперь опять надолго оставалась одна, во время, свободное от занятия хозяйством и детьми, читала, писала и гуляла по саду - или, взяв охрану, выходила в город. Иногда царевна принимала гостей без мужа, который был слишком занят.
Ее искренним другом стал скульптор Менекрат, оказавшийся столь же умным, сколь и одаренным богами: он приглашал коринфянку в свою мастерскую, увлекательно рассказывая историю каждой работы. Почти во всех его скульптурах Поликсена увидела сходство с египетскими.
- Твои статуи пытаются сдвинуться с места, но между этими попытками и осуществленным усилием - огромный шаг, - сказала она художнику однажды. - Творение Гермодора возвышается над всеми остальными, как боги над людьми!
- Ты права, царевна, - согласился милетец. - Но я добьюсь не меньшего, чем великий Гермодор, клянусь тебе!
Поликсена покачала головой.
Чтобы сделать то, что Гермодор, нужно было какое-то сильнейшее потрясение… неожиданное и едва ли желанное для самого художника.
Однажды вечером, когда Поликсена вернулась с прогулки, ее неразговорчивый сын подошел к матери и сказал:
- Мама, где мой отец? Я знаю, что Аристодем не отец мне!
Поликсена давно ждала этого вопроса; давно готовилась… но так и не придумала, как ответить лучше. И она сказала, что само получилось.
- Твой отец был воином.
Никострат серьезно смотрел на нее.
- Он умер?
Поликсена кивнула.
- Да. Он был великим воином, и ты должен вырасти таким же!
- Я вырасту, - не моргнув глазом пообещал маленький спартанец.
А Поликсена уже горько пожалела о своих словах. Каждое такое материнское слово оставляет неизгладимый след в душе ребенка!
Как же быстро растет ее мальчик!
Поликсена крепко обняла сына Ликандра.
- Я всегда буду любить тебя, кем бы ты ни стал, - прошептала она.
Никострат кивнул, прижимаясь к матери. Но Поликсена уже знала, что сколько-нибудь мирная и созерцательная жизнь не для него: спартанский мальчик сам презреет такую жизнь, когда подрастет, без всякой школы. Единственное, что он сможет выбирать, - за кого сражаться.
***
Несколько недель протекли мирно. Если и были волнения, то большею частью счастливые.
А потом Милета достигли страшные вести из Египта.
Первой их узнала Поликсена, а не ее муж: коринфянке написал старый полузабытый друг из Навкратиса, египтянин, преданный Нитетис.
Царь царей устранил Уджагорресента от управления страной и опять сделал наместником перса! Нитетис в одночасье лишилась положения царицы и вынуждена была укрыться в своем поместье. А самое ужасное - был убит ее единственный сын, царевич Яхмес: египетский наследник Ахеменидов!*
“Может быть, боги не отвернулись еще от моей страны, позволив ей уцелеть, но они отвернулись от моей царицы, - писал Поликсене египтянин. - Моя повелительница бежала из Саиса после смерти своего сына, и чуть не умерла от потрясения и горя. Что будет с нами?
Уджагорресент добился для нас милости царя персов, но все мы, сыны Та-Кемет, знаем, что это значит: Дарий будет поступать с побежденными так, как ему заблагорассудится. Маат повержена. Не допусти, госпожа, чтобы подобное случилось с твоей страной!”
- Моей страной! Где она? - рассмеялась Поликсена. - У нас есть только разрозненные города, которых ничему не учит чужой опыт!
Она хотела написать письмо Нитетис, хотя знала, каким жалким утешением это будет, даже если свергнутая царица получит его.
Но тут неожиданно пришло послание от самой Нитетис.
“Я снова ношу дитя, - так начиналось это письмо, без предисловий. - И ради этого ребенка я улыбаюсь, а не оплакиваю моего мертвого сына!
Я не стану даже пытаться описать, что я испытала. Ты сама мать!
Ты знаешь, должно быть, что Яхмеса закололи во сне: он совсем не страдал… Перед тем, как мы с моим мужем вынуждены были бежать из Саиса, Уджагорресент успел допросить и казнить нескольких стражников, он пытал слуг, добиваясь признания… но все это было напрасно. Мы знаем только, что моего сына убил один из воинов охраны, которых вокруг него всегда было множество. Но это теперь не имеет значения: важно лишь то, чья воля направляла убийцу! Думаю, что за этим стоит Атосса или кто-нибудь из ее приближенных. Уничтожить такое чудовище можно, лишь отрубив ему голову!
Теперь мое сердце обливается кровью от страха за тебя и твою семью. Не приближай к себе персов и не приближайся к ним! Это змеи, которые всегда жалят, стоит их пригреть!
Но мне нельзя сейчас тревожиться: мой врач запрещает мне. И я напишу, что еще радует меня.
Дарий оставил царского казначея своим советником в Египте, и для нас еще не все потеряно. Возможно, в скором времени великий царь все же навестит мою страну и примет участие в священных обрядах. Хотя мне это напоминает только забаву победителя. Старые боги становятся сказкой для новых народов, которой победители тешат своих детей, - не правда ли, филэ?
Сохранила ли ты мою статуэтку? Я знаю, что сохранила! Пусть богиня бережет тебя, как более не способна царица.
Я тоскую по тебе более, чем способна выразить: но меньше всего хотела бы, чтобы ты вернулась в эту страну. Теперь, когда я утратила власть, мой торжествующий враг не успокоится, пока не уничтожит всех, кого я люблю.
Мы заплатили за власть полную цену.
Я всегда знала, что заплачу эту цену.
Удивительно: излив тебе мою печаль, я способна даже радоваться тому, что мой царевич умер - и умер так легко. Что ждало бы его, сына великого царя, в нынешнем мире? А его злосчастная божественность, к которой Яхмес был приговорен самим рождением? Я, жрица, не могу вообразить удела ужасней, чем всю жизнь изображать из себя воплощение бога, в которого не веришь!
Но ныне я жду ребенка от смертного, который будет избавлен от такой участи.
Может быть, я еще приеду к тебе - и мы с тобой опять обнимем друг друга и станем вспоминать то, что более никогда не повторится”.
- Моя бедная Нитетис, - прошептала Поликсена, дочитав письмо. - Почему я не могу сейчас быть с тобой!
Но не только это терзало ее. Кто виновен в смерти Яхмеса? Кто бы это ни был - он так же страшен, как ее брат, действующий в Афинах чужими руками! И куда будет нанесен следующий удар?..
Когда вернулся из дворца муж, Поликсена одиноко сидела на ступенях портика. Соскочив с коня, Аристодем сразу устремился ей навстречу. Он крепко обнял жену, ни о чем не спрашивая.
- Нитетис написала мне сама, - прошептала Поликсена. - У нее снова будет ребенок, и, похоже, Дарий не намерен причинять вред Египту!
- Только править им по своему усмотрению, - кивнул афинянин.
Он усмехнулся.
- Что ж, я рад хотя бы за царицу.
- Еще ничего не известно. Кто может знать, чьи руки действуют здесь! - сказала жена.
Аристодем молча смотрел на нее. Поликсена знала, что он хочет посоветовать ей не приближаться более к Артазостре. Но даже если Поликсена будет избегать жены брата, эта азиатка останется женою брата и матерью его наследников.
- Помолимся богу, Аристодем, - сказала эллинка. - Только он видит все.
Аристодем молча поцеловал ей руку. Он уже двигался почти без боли, и синяки наполовину сошли.
* Яхмес на самом деле персонаж полностью вымышленный, хотя Камбис и мог иметь сына от египетской жены.
========== Глава 81 ==========
В жизни Адметы, дочери Агорея из Спарты, было немного радостей: и все ее радости были сопряжены с борьбой. Она не привыкла жить иначе: хотя отец, член совета старейшин, выделялся среди других спартанцев богатством и влиянием, Агорей не изнеживал своих детей.
Одной из радостей девичества у Адметы были гонки на колеснице и состязания с девушками в силе и ловкости. Вместе с подругами она впервые испытала и наслаждение любви: свободная любовь девушек, как ровесниц, так и старших и младших, встречалась в Спарте гораздо чаще, чем в других греческих полисах.* Адмета еще помнила, как однажды забежала с подругой Лиссой в дубовую рощу, посвященную Зевсу, - девушки бежали группой, после танца, который по обычаю исполняли обнаженными вместе с юношами прямо на улице. И теперь Адмета и Лисса вырвались далеко вперед: на них были только короткие некрашеные хитониски*, и сильные босые ноги взбивали пыль, неутомимые и твердые. Когда их накрыла древесная тень, другие юные спартанки, поотстав, закричали и замахали подругам, прося вернуться: испугались гнева богов.
Но Адмета и Лисса только смеялись, обняв друг друга за талию. Адмета послала побежденным соперницам поцелуй.
- Неужто боги, давшие нам достичь священной рощи, нас за это и накажут? - крикнула дочь Агорея; и тогда остальные девушки ушли. Скоро спартанки опять перешли на бег.
А Адмета и Лисса, держась за руки, углубились в чащу: они сами еще не знали, зачем. Их распущенные волосы, у каждой достигавшие бедер, смешались: черные и ярко-каштановые. Запахло листвой и водой. А потом Лисса вдруг опрокинула Адмету на спину.
Была уже осень, и росная трава под деревьями холодила тело: пахучую землю устилали подмокшие дубовые листья. Но лакедемонянкам было не холодно, как не холодно было бежать почти нагими!
Вначале они тискались - ни о чем не думая, перекатываясь по траве и только издавая стоны сквозь зубы, как в борьбе. Потом Адмета прижала Лиссу к земле, обеими лопатками, и уселась сверху, сжав коленями еще сопротивляющиеся бедра подруги.
- Побеждена! - вокликнула дочь Агорея. Но Лисса только смеялась, ее щеки пылали, а каштановые волосы золотились, рассыпавшись по траве.
- Это кто побежден? - звонко откликнулась она: и вдруг притянула Адмету к себе, поцеловав ее прямо в изумленно раскрытые губы.
Поцелуй вовлек подруг в мир, о существовании которого дочери Спарты до сих пор только догадывались. Горячие губы и языки, ищущие пальцы, тесные объятия, сердце к сердцу, в которых ощущалась дрожь каждой мышцы соперницы; щекотание жестких волос, которые лаконские поэты сравнивали с лошадиными гривами, превознося их густоту и упругость. А потом - нежданная победа Эроса над обеими девушками. Вершина любви остра, как копье врага, на котором сосредотачивается перед смертью вся жизнь!
Они нескоро очнулись, лежа рядом на траве.
В волосах Лиссы застряли красные дубовые листья, и Адмета, засмеявшись, сбила их ладонью. Это, казалось, уничтожило неловкость, возникшую было между подругами. Лисса улыбнулась в ответ, потом первая встала, сверкнув своим молочно-белым телом. На круглой крепкой ягодице была царапина от сучка, на ногах несколько синяков.
Но Лисса не глядела на Адмету, когда надевала свой хитониск и поправляла волосы.
Адмете показалось, что Лисса ощущает печаль и стыд.
- Что мой отец скажет? - произнесла она: когда Адмета прямо спросила подругу, что с ней такое.
Адмета фыркнула.
- На что скажет? Разве мы нарушили какой-нибудь закон? - откликнулась дочь Агорея. - И разве отцам об этом рассказывают?
- Боги все видели, - сказала Лисса, хмуря прямые темные брови.
Адмета схватила подругу за плечо. Та не вырвалась, хотя и могла бы: выпрямившись и глядя на Адмету зелеными, как листва, глазами.
- Боги часто наказывают людей за любовь… ты сама знаешь! - сказала дочь Агорея. - Но трусливых и слабых они презирают! И уж лучше быть наказанной!
Лисса вздохнула, но жаловаться больше не стала.
- Я знаю, что после любви часто приходит печаль, - прибавила Адмета. - Я слышала, как мужчины говорили об этом! Так улыбнись теперь!
Лисса заставила себя улыбнуться. А когда девушки вышли из-под деревьев, скоро они вновь пустились бегом: и это состязание, любимое обеими, прогнало остатки грусти.
Вернувшуюся Адмету мать отругала за перепачканный и порванный хитониск, но ничего не спросила о том, где побывала дочь. Если Адмете боги пошлют дочь, она тоже не станет много спрашивать ее о ее молодых забавах!
Адмета догадывалась, что такой прием ждал дома и Лиссу.
Они еще встречались какое-то время наедине, и несколько раз предавались любви: но потом расстались, казалось, больше не выделяя друг друга среди остальных. Но знали, что подарили одна другой ярчайшие воспоминания, которые хранятся всю жизнь.
Пусть страсть и приносит потом печаль.
Любовь к Ликандру была первой такой любовью спартанки - к мужчине: и оказалась не только много сильней, но и гораздо продолжительней. Но почему-то Адмете представлялось, что этот союз с марафонским пленником тоже не продлится долго… и принесет печаль, еще большую.
Ликандр полюбил ее. Он вошел в дом Агорея как сын, не имея ничего своего и не желая обременять семью старшего брата собой и своим прошлым. Но он был не хуже спартанцев, всю жизнь сражавшихся за свою родину. Адмете сразу показалось, что этот пленник лучше их!
Однако она чувствовала, что ее будущий супруг совсем другой. И она с первой встречи знала, что Ликандр сделает ее своей женой и будет любить всеми силами души. И так и случилось.
Этот незнакомец взял всю ее и посвятил всего себя ей… ничего лучше, чем принадлежать ему и бороться с ним на ложе, дочь Агорея не знала.
Но он был пришлый, он принес с собой много такого, что желал бы сохранить в тайне: однако в соединении обнажались не только тела, но и души. Адмета один или два раза услышала имя “Поликсена”, вырвавшееся у ее возлюбленного.
Это было больно и оскорбительно, как незаслуженный удар плетью… но Адмета ничего не спросила, когда поняла, что имя соперницы вырывается из глубин души мужа и что он не властен над этим. Она тоже иногда, принимая его в объятия, видела и ощущала не его, а другие тела и лица… любовь объединяет всех и не имеет границ: лишь честность и преданность имеют значение. Это и есть супружеское счастье!
Но они гораздо больше думали друг о друге, чем об остальных.
Адмета понесла вскоре после свадьбы, и оба очень радовались этому. Вскоре после того, как эта новость стала очевидной для всех, - спартанский пеплос больше показывал, чем скрывал, - началось очередное волнение в Мессении: и Ликандр вызвался идти подавлять восстание в числе первых. Адмета даже не подумала сказать ничего против: как ни любила мужа. И именно потому, что любила!
Он смывал свое прошлое своею и чужой кровью, избывал его!
Воины вернулись с победой, потеряв немного человек: Мессения снова покорилась. Ликандр вернулся к жене - Адмета знала, что он вернется.
Но предчувствие окончательной разлуки у лакедемонянки усилилось. Любовь между супругами только возросла за то время, что они не видели друг друга: но увеличилась и печаль Ликандра. И теперь чаще и дольше им владела печаль после соития.
Адмета никогда не выспрашивала того, что бывший невольник хотел утаить от жены; но в одну из ночей, когда оба сидели без сна на своей кровати в просторной спальне Адметы, она первая заговорила об этом.
- Ты вернулся другим, я знаю, и странно было бы ожидать иного. Ты видел большой мир, - тут спартанка улыбнулась.
Ликандр ответил на ее улыбку - но потом опять погрузился в невеселую задумчивость. Адмета придвинулась к возлюбленному и обняла одной рукой за мощную шею.
- И теперь Спарта не может более вместить тебя… как разорвал бы лоно матери ребенок, если бы попытался вернуться в него, когда вырастет, - тихо проговорила жена.
Ликандр быстро взглянул на нее.
- Вот как?
Вдруг его передернуло от боли.
- Так ты по-прежнему думаешь, что мне здесь не место?..
- Нет, - Адмета быстро приподнялась на коленях и обхватила ладонями лицо воина, заставив посмотреть на себя. - Нет, любимый! Но мне кажется, что ты сам, придя домой, не находишь себе места… ни в Спарте, ни где-нибудь еще.
Ликандр усмехнулся.
- Это правда.
Он обнял ее за обнаженные плечи и погладил по щеке.
- Но ты не должна страдать от этого.
А перед глазами гоплита неожиданно встала такая же ночь, такой же разговор… и жена, которая, будучи так же тяжела его ребенком, говорила с ним перед прощанием. Может быть, и теперь ему суждено навеки покинуть эту вторую супругу, не увидев своего второго ребенка, - а с ними покинуть и весь мир? Боги не предлагают одного и того же дважды!
Он лег и уложил рядом Адмету, поглаживая ее тугой живот.
- Мне очень хорошо с тобой. Надеюсь, что и тебе со мной, - тихо проговорил спартанец. - Только не спрашивай меня…
Адмета кивнула, устроившись на сгибе его могучей руки.
- Не буду.
А сама подумала о своем отце… о своих конях, любимой белойчетверке, вызывавшей зависть и вопросы подружек. И о других конях и колесницах в Спарте подумала. Большой мир стучался в ворота Спарты, Азия пока только стучалась, а скоро будет ломиться. Но защитят ли свою родину такие, как Ликандр, - неизбежно изменившиеся?.. Хуже или лучше других они стали?
- Не думай ни о чем. Спи спокойно, - любимый муж поцеловал ее. - Мы делаем что можем, но наша судьба решится без нас!
Спартанцы так не говорили. Те, что не побывали за морем и не служили на чужбине.
Но Адмета знала, что Ликандр прав.
Ликандр оказался прав.
Он успел увидеть своего второго сына и взять его на руки. Адмета увидела, как лицо ее мужа озаряет счастье, незатемненное никакой памятью о прошлом.
Старейшины присудили мальчику жить - и это тоже было мгновение из тех, что помнятся до самой смерти.
А потом началась новая война с Мессенией: ахейцы мстили за свое поражение, и более яростно и упорно, чем восставали прежде. Ликандр снова вызвался идти в поход.
Провожая его, Адмета посмотрела в серые глаза, блестевшие между наносником и нащечниками шлема… и почувствовала, что спартанец не вернется. И это не погрузило ее в уныние: наоборот, приподняло над всею жизнью! Ликандр тоже ощущал возвышенность этого мига.
- Со щитом или на щите, - сказала Адмета, подавая ему щит.
Несколько мгновений еще длилось безмолвное прощание - а потом он ушел: любимый супруг, счастливый отец. Боги дают своим избранникам много: и скоро отнимают, чтобы слаще и светлее была радость.
Адмета коснулась своего уже ставшего плоским живота… и две слезинки выкатились из глаз. Потом спартанка улыбнулась.
Ликандр не желал бы ничего другого.
Он не разорвет лоно своей матери.
Его принесли на щите, вместе со многими другими. Спарта снова победила - но немалой ценой.
С Ликандром пал и его старший брат, Клеандр: они лежали рядом на своих сдвоенных щитах, товарищи подняли их над строем, - и так же, плечо к плечу и голова к голове, братьев возложили на общий погребальный костер.
Много вдов и осиротевших детей собралось у костра - но слез было мало. Угрюмая, гордая скорбь владела всеми гражданами Лакедемона: и немало воинов улыбалось, глядя на покоившихся на своих алых плащах храбрых товарищей, чью участь они готовились разделить.
Адмета была в числе тех, кто поднес факелы к поленнице. Хотя эта честь прежде всего предоставлялась мужчинам и воинам, возможно, приняты были во внимание положение и заслуги Агорея, члена герусии?
Сына спартанки держала на руках мать Адметы: потом, когда огонь охватил поленницу и мертвых и взметнулся к небесам, молодая вдова опять взяла на руки свое дитя.
Его назвали Клеандром, в честь брата Ликандра, который пал вместе с ним. Мальчик не боялся и не плакал, глядя на огромный гудящий огонь, от которого отлетали искры и рассыпались черные хлопья, скоро закоптившие лица и одежды людей.
У Адметы на глазах были слезы, но она улыбалась, высоко подняв голову. Ликандр избыл… избыл свою судьбу. Там, далеко в Египте, он любил другую эллинку - в память о которой и женился на Адмете: Ликандр любил женщину по имени Поликсена, был ей мужем и отцом ее сына. Но именно дочь Спарты сейчас хоронила его. Прах Ликандра развеется над родной землей, смешавшись с прахом других ее славных сыновей: и души спартанцев навеки останутся здесь.
Адмета повернула голову и встретилась взглядом с Лиссой, чьи каштановые волосы более не струились по ветру, а были собраны на затылке. Подруга юности обнимала руками округлившийся живот. Лисса открыто плакала, но, увидев улыбку Адметы, так же открыто улыбнулась.
Лисса не была замужем, и своего ребенка зачала в свободной любви.* Сегодня она провожала юного возлюбленного, едва успевшего познать ее ласку: как Адмета хоронила мужа.
Их любимые жили и умерли достойно спартанцев, и род их не прервется.
Но Адмета знала про своего мужа и другое. Он совершил великое дело для всей Эллады там, на чужбине: пусть даже сам не думал так и до самой смерти стыдился пережитого. Адмета давно поняла о Ликандре больше, чем другие спартанцы. Женщины часто без слов понимают то, что мужчины познают только на собственном тяжелом опыте! И сыну Ликандра тоже была уготована особая судьба - мать чувствовала это.
Назад Адмета и ее мать шли вместе с Лиссой, которая пришла на похороны возлюбленного одна - не принадлежа к его семье.
Агорей не пришел проводить павших воинов. Но и против гостьи не возразил.
Седовласый, но еще крепкий геронт усадил овдовевших подруг за стол, выставил перед ними краснофигурную ойнохойю* с трилистниковым горлышком и гидрию с серебряной чеканкой. У них в доме были такие красивые вещи, которые не выставлялись напоказ. Сам хозяин сел напротив дочери и ее подруги, улыбаясь тонко и мрачно.
- Легкого пути павшим через Реку, - сказал Агорей, наливая Адмете и Лиссе разбавленного вина. - Многие еще падут! А вы так молоды!
Адмета смотрела на отца, не притрагиваясь к своему бронзовому кубку. Она думала, почему Агорей так легко принял Ликандра в семью: когда мать противилась и разубеждала мужа. Агорей знал, что Ликандр будет искать смерти… более, чем другие воины!
И войдя в семью геронта и посмотрев на нее изнутри, Ликандр тем более будет искать смерти.
Адмета молча выпила. Она снова подумала о своих белых конях и колеснице, купленной у персидских торговцев.
* Вопрос гомосексуализма в Древней Греции - особый; и хотя у эллинов не было понятия “греха” в христианском смысле, часто гомосексуализм считался антисоциальным и вовсе не был бесконтрольным, как это нередко пытаются представить сейчас. В отношении педерастии (связей мужчин с юношами и мальчиками) одним из наиболее распущенных полисов были Афины, ввиду закрепощенного положения женщин. Но имеются свидетельства, что в Спарте
мужского гомосексуализма было значительно меньше, тогда как женский был более распространен, хотя и те, и другие формы отношений встречались повсеместно как в Элладе, так и в Азии. Любовь женщин можно назвать отголоском матриархата - и в Спарте это может означать уравнение статуса мужчин и женщин, поскольку спартанки пользовались намного большей свободой и правами, чем женщины в остальной Греции. Заметим, что часто эротическая любовь по понятиям греков вообще исключала сексуальные отношения - как у женщин, так и у мужчин.
* Короткий хитон для занятий спортом.
* Мессения - соседняя с Лаконией область, подчиненная ей: на подавление восстаний в Мессении уходила значительная часть военных сил спартанцев. Также в этих областях отмечены постоянные конфликты дорийцев (пришлых завоевателей) и ахейцев (коренного населения).
* Это допускалось в Спарте, а дети, происходившие от таких союзов, назывались “парфении” (девой рожденные) и имели особый статус, но могли входить в число аристократов.
* Сосуд для вина.
========== Глава 82 ==========
Дарий не обманул ожиданий покорившихся египтян - занятой сверх меры своими азиатскими войнами и подчиненными областями от Вавилона до африканской Кирены, своими изменщиками, своими женами, своими приближенными и наследниками, царь царей, однако же, направил в Та-Кемет много талантов, воинов и работников, на подавление беспорядков и расширение храмового строительства: к необыкновенной радости жрецов. Следом за Камбисом Дарий позволил поименовать себя фараоном, приняв тронные имена Сетут-Ра и Мери-Амон-Ра - “Потомок Ра” и “Возлюбленный Амоном-Ра”.
Дария восхваляли во всех храмах Черной Земли “за превосходность его сердца” - он сделался в глазах египтян особой более божественной, чем когда-либо был Камбис.
Нитетис, не снимавшая синих траурных одежд, скрывалась в своем поместье так долго, что своим собственным подданным, хотя и бывшим, стала казаться мертвой или навеки опальной. Ей не было сейчас дела до остального мира. Похоронив в своем сердце сына, рожденного от завоевателя, бывшая великая царица вынашивала второе дитя - от главного советника этого завоевателя на своей земле.
Уджагорресент, занятой надзором за работами по всей стране, египетскими и персидскими чиновниками, навещал свою супругу нечасто - но достаточно для того, чтобы оставаться драгоценным для нее и не растревожить ее сердца.
Однажды, привезя Нитетис дорогие подарки, на которые дочь Априя взглянула равнодушно, царский казначей сказал:
- Я велел от имени царя царей начать строить для тебя заупокойный храм на острове Пилак*. Как делалось в древние времена богов! Этот храм будет посвящен тебе и Яхмесу, воссоединившемуся с прародителем Осирисом и плывущему сейчас вместе с прежними царями на ладье Месектет*!
При звуках этой речи Нитетис очнулась от своего мрачного безразличия.
- Заупокойный храм - для меня? Самое время! - усмехнулась царица.
Потом она села, с изумлением глядя на мужа: полностью осознав смысл сказанного.
- Ты строишь храм для богини на троне, я верно поняла? И для сына Камбиса?..
Уджагорресент сел рядом и взял ее холодную руку.
- Царица, - сказал он со всею мягкостью: хотя в глазах светилось самодовольство. - Разве можно было придумать что-нибудь лучше, чем именно сейчас напомнить людям о твоей божественности? И божественности твоего сына, наследника Месут-Ра Камбиса?
Нитетис резко встала с места. Теперь лицо ее ничего не выражало.
- Я не вернусь более в Саис. И как могла бы я сделать это с твоим ребенком в утробе?
- Ты не вернешься более на трон, - согласился царский казначей. - Но тебе он и не нужен, как не нужен земной престол матери богов! Дарий сейчас властвует сердцами наших подданных более, чем многие из сынов Амона! Пора тебе разделить с персом эту власть!
Нитетис прошлась по комнате, взявшись за поясницу. Потом повернулась к Уджагорресенту.
- А что будет, когда Дарий приедет к нам? Разобравшись со своими вавилонянами, мидянами и эламитами, он двинется сюда, я это чувствую! Ему нужно наложить руку!..
Царский казначей промолчал. Только глаза его так многозначительно блестели, что Нитетис не понадобилось более слов.
- Ты хочешь напомнить царю о смерти Яхмеса, - тихо проговорила царица. - Напомнить о том, что это убийство требует расследования и отмщения! Что ж, возможно, он и послушает тебя.
Нитетис сделала паузу.
- Но неужели ты и вправду веришь, что Дарий обвинит в этом свою главную царицу, даже поссорится с Атоссой? - воскликнула она. - Та уже родила персу наследника!
- Мне докладывали, что Дарий чаще посещает Артистону, другую дочь Кира, - сказал Уджагорресент. - Артистона его любимая жена!
Нитетис махнула рукой.
- Это ничего не значит. Такие, как Дарий, прекрасно умеют отделять страсть от политики. Он не Камбис! И где найдет он замену Атоссе?
Уджагорресент, быстро встав с места, пересек комнату и, приблизившись к своей жене, взял Нитетис за плечи. Он осторожно повернул ее лицом к себе.
- Пока не думай об этом.
Обняв Нитетис за начавшую полнеть талию, Уджагорресент настойчиво проговорил:
- Тебе нужно поехать взглянуть на строительство. Народ… да и персы тоже… слишком долго не видели тебя.
Царица поморщилась.
- В разгар шему? Я там умру от жары.
- Нет. Ты не умрешь… это не твоя судьба, - сказал царский казначей.
Нитетис едва заметно улыбнулась.
- Хорошо. Я поеду.
Уже мягче она прибавила:
- Это прекрасный подарок и мудрый ход. Во всяком случае, своевременный!
Уджагорресент поцеловал ее в лоб, увенчанный тонким золотым обручем вместо урея.
- Надеюсь на это, великая царица.
Путь на юг по реке, несмотря на донимавшую жару и мух, был полон огромного и даже приятного предвкушения. Угроза, теперь таившаяся за прибрежным камышом, за каждым кустом, не столько пугала Нитетис, сколько возбуждала ее силы. Она часто подолгу сидела на палубе своей раззолоченной барки под красно-белым полосатым навесом: вдова Камбиса приказала поднять и царские флаги. Воины охраны, отборные египтяне, не раз пытались заслонить Нитетис от любопытных взглядов, которые она чувствовала во множестве: люди на обоих берегах и проплывавших мимо лодках и плотах глазели на нее так же жадно, как тогда, когда ее везли в Хут-Ка-Птах пленницей Яхмеса Хнумибра!
Но сейчас люди Та-Кемет вставали в покорную позу, склоняя головы, стоило царице только посмотреть в их сторону. Маат все еще жила в сердце каждого. А Нитетис запрещала своим стражникам закрывать собой госпожу.
- Все должны видеть меня! И Север, и Юг должны вспомнить меня! Когда же, как не сейчас? - сказала она.
Когда солнце поднялось высоко, Уджагорресент, также все это время остававшийся на виду, заставил Нитетис уйти в единственную каюту. Там он сам принялся смачивать ей лоб и виски, предложил воды с лимонным соком и вином - этот напиток готовить египтян научили персы.
Нитетис долго обмахивалась веером из желтых страусиных перьев, а потом сказала одышливо:
- В этой стране жара расслабляет ум и сгущает кровь. Я поняла, почему война прекратилась и прекращается всякий раз, когда какой-нибудь азиат ее начинает. Для персов у нас даже жить тяжело… а попробуй-ка заставить их раздеться!
Уджагорресент рассмеялся.
- Ну, кое-кого мы заставили, дорогая сестра.
Над сооружением нескольких новых храмов Та-Кемет трудились персидские зодчие, некоторые из них переняли веру египтян. Ну а египетскую манеру в рельефах на стенах дворцов Суз и Пасаргад теперь узнавали все приезжие: та же неподвижность богоподобного владыки, строгие сидячие и коленопреклоненные позы, поворот в профиль - при этом глаза изображенных смотрели прямо на зрителя.
Уджагорресент еще не видел этого, но надеялся увидеть своими глазами, отправившись ко двору Дария в числе его свиты.
Нитетис легла и немного подремала, а Уджагорресент, укрыв супругу легкой простыней, велел смотреть за ней рабыне и сам прилег отдохнуть на циновке.
Когда смерклось и стало прохладней, они вышли на палубу, и Уджагорресент приказал сделать остановку и причалить к берегу. Но ужинать они остались на царской лодке - в темноте было плохо видно красно-белые флаги и полосатый навес… а может, царские символы было видно слишком хорошо.
Уджагорресент приказал продолжить путь, невзирая на темноту.
Вскоре за стенкой каюты послышался отчаянный крик и плеск. Уджагорресент выбежал на переполох и узнал, что зазевавшегося гребца стащил в воду крокодил.
Царский казначей рассмеялся.
- Хорошая жертва Себеку! - сказал он.
Жрецы крокодилообразного бога продолжали приносить в жертву людей, как в глубокой древности: хотя теперь боги редко требовали этого. Уджагорресент велел продолжить путь.
Вернувшись к жене, Уджагорресент увидел, что царица так и не проснулась. Благоговейно поцеловав ее прохладную щеку, он лег рядом и заснул, приобняв Нитетис.
Причалив к острову, Уджагорресент возвестил о прибытии своей супруги и бывшей супруги Месут-Ра Камбиса. Начальник крепости, защищавшей Пилак, в испуганной и благоговейной радости предложил царице для проживания свой собственный дом в стенах крепости, многократно извинившись за его непригодность для обитания божественной особы.
Уджагорресент остался доволен. О, он знал, как воздействовать на умы! Только потому он и царица все еще были живы и правили.
Храм в южной оконечности острова из желтоватого песчаника уже начал подниматься, окруженный пальмами. Почти голые работники, перекинув через плечо кожаные лямки, привязанные к деревянным салазкам, тащили на место каменные блоки. Там, у подножия лесов, стоя на которых, чертежники расчерчивали и размечали уже готовые куски стен, командовали египетские надсмотрщики в полосатых платках и длинных полотняных рубахах.
Увидев царские носилки, окруженные воинами, начальники над работами и многие рабы попадали ниц, выронив из рук все, что держали.
Нитетис, выйдя из носилок наружу, недоуменно нахмурилась: те, кто пал ниц, так и остались в этой позе, но группа тянульщиков - рабов, таскавших камни, - просто бросила свой груз. Эти люди мрачно смотрели на царицу, и даже надсмотрщики, оробев и перед их скученностью, и перед великой госпожой, не решались прикрикнуть на них или ударить кого-нибудь в такое мгновение.
- Да это же греки! Все они эллины! - потрясенно и негодующе воскликнула Нитетис, наконец узнав это племя.
- Верно, госпожа, это экуеша, - усмехнулся Уджагорресент. - Царь царей недавно прислал нам много “живых убитых”. Это и киренеяне, и азиатские греки. Они хороши для тяжелых работ.
Нитетис схватилась за лоб, хотела сказать еще какую-то резкость… но промолчала.
- Показывай мне мой храм, - велела она мужу.
Уджагорресент поклонился.
- Как пожелает великая царица. Эй, вы! - тут же свирепо обернулся он к надсмотрщикам. - Заставьте работать эту падаль, или вы сами хотите на их место?..
Надсмотрщики сразу очнулись при этой угрозе. Засвистели над голыми потными спинами тянульщиков бичи, и послышались крики боли: кто-то из греческих рабов упал, но остальные тут же снова взялись за дело. Они только казались сплоченными и сильными: египетское искусство разъединения и подавления пленников скоро отбивало охоту бунтовать у самых отчаянных.
За пленными эллинами присматривали еще и воины, но сейчас в военной силе не было нужды. Царица же старалась более не замечать рабов. Скоро ей удалось отвлечься от них: в ее будущем поминальном храме уже было на что посмотреть!
Осмотрев уже готовую часть храма, Нитетис сверилась с чертежом, с которым Уджагорресент познакомил ее еще дома, в Дельте. На строительство должно было пойти два вида камня - твердый песчаник и гранит для облицовки. Толстостенное и приземистое, как почти все святилища Та-Кемет, это здание имело три ряда колонн - три скрытых колоннадой парадных входа, обращенных на север, к дороге, и на запад и на восток, к реке, которая омывала остров. Колонны и близость к реке зрительно приподнимали храм и придавали ему легкость, которой, по словам Поликсены, отличались все храмы ее земель…
- Такие входы с колоннами называются пропилеи, так их зовут мастера экуеша, - сказал Уджагорресент над ухом у жены. - Они будут видны далеко всем проплывающим!
- Если тебе удастся это… это будет изумительно, - сказала Нитетис, стараясь не думать об экуеша. - Но много ли людей узнает о нашем с сыном храме, когда он в таком потаенном месте?
- Уже много знает, - ответил ее супруг. - Люди уже поклоняются этому месту, как будущему вместилищу твоего духа! Среди твоих почитателей немало персов!
Он улыбнулся.
- Могу вообразить, в какой ярости Атосса!
Нитетис быстро обернулась к мужу.
- Не думаешь ли ты, что Атосса убедит мужа в неправомочности возведения этого храма?.. Ведь я более не божественная супруга!
- Атосса, насколько я могу судить, брезгует нашими священными обычаями и до сих пор не поняла, в чем состояли обязанности ее и твоего мужа здесь, - усмехнулся царский казначей. - Не бойся, возлюбленная сестра: даже если Дарий возьмет царицу с собой, в Та-Кемет Атосса будет бессильна. Женщины подобны деревьям, которые нельзя вырывать из своей земли!
Когда Нитетис утомилась обходом и обсуждением храма, да еще и невыносимой жарой, Уджагорресент предложил раскинуть навес и поесть: но царица отказалась, пожелав вернуться на лодку. Казалось, она не могла есть, глядя на греческих рабов.
“Она еще не видела, сколько пленников экуеша согнано в каменоломни! - мысленно усмехнулся царский казначей. - И тех, которым персы отрубают уши и носы, а то и руки, дабы они не сбежали: персы превосходно знают, насколько люди этого народа страшатся оказаться увечными и обезображенными и предстать в таком виде перед соплеменниками”.
Особенно много таких калек было среди работников мастерских и художников в самой Персии: но и с Египтом царь-победитель, объявленный фараоном, делился своей военной добычей.
После еды и отдыха в каюте Нитетис снова вернулась на остров: и теперь уже вносила собственные предложения в план строительства храма. У нее был верный глаз и прекрасное художественное чутье, и Уджагорресент с удовольствием принимал поправки жены. Она уже прониклась значительностью этого сооружения.
Но когда спустились сумерки, царица покинула остров и приказала сейчас же плыть домой, отказываясь воспользоваться гостеприимством начальника крепости. Уджагорресент понимал, почему его супруга не желает задерживаться здесь, и не спорил с нею в такое время… что ж, когда настанет пора отделки храма, нанесения священных рельефов и картин, а потом церемония освящения, экуеша здесь уже не будет. Половина греков просто не доживет, а остальные будут отданы обратно в рабочие дома, для распределения на другие строительные работы и работы по поливу садов: а может, и в южные золотые рудники, в сердце раскаленной горы. Рудники постоянно требовали пополнения.
Нитетис опять укрылась в своем поместье: и по истечении четырех месяцев родила дочь. Уджагорресент не был настолько тщеславен и глуп, чтобы огорчиться тому, что стал отцом царевны. Царица была избавлена от всех затруднений, которые вызывает рождение мальчика: а их дочь - от участи, постигшей маленького Яхмеса.
У Уджагорресента до сих пор не появилось сыновей - и это его только радовало. Слишком много как недругов, так и друзей постоянно искали у него слабые места!
Девочку назвали Ити-Тауи - “Объединяющая Обе Земли”: одним из имен Мемфиса. Имя, в эти дни приобретшее особенное значение.
Вскоре Нитетис с маленькой дочерью уже по собственному почину отправилась навестить остров Пилак и посмотреть на свой храм.
* Современный остров Филэ у первого порога Нила.
* Ладья, в которой, согласно поверьям египтян, “Великий бог” (Ра) совершал свое путешествие вместе с умершими царями Та-Кемет, которые становились покровителями своей страны наравне с богами. Месектет - ночная ладья Ра: днем Ра плыл в барке Манджет.
========== Глава 83 ==========
Поликсена с мужем и детьми прожила у Филомена целый год без всяких потрясений. Это было похоже на жизнь в Навкратисе: островок, процветание которого даруется многими жертвами, остающимися невидимыми для его обитателей. Но, конечно, правитель Ионии, а вместе с ним и Аристодем и Поликсена были хорошо осведомлены о том, какими усилиями поддерживается мир на их земле.
Как бы то ни было, Милет нравился гостям гораздо больше Навкратиса. Тот город был слишком египетским - и слишком большой отпечаток на его умственную и общественную жизнь наложили обычаи Та-Кемет. Здесь же, несмотря на сильное азиатское влияние, развивались философские школы: школа греческой мысли зародилась именно в Милете, отцом ее был Фалес, навеки прославивший Ионию, - Фалесу наследовал Пифагор, теперь перебравшийся в Италию. Слава Пифагора как математика, мистика и космополита прогремела на закате его лет - много позже того, как самосский мыслитель выпустил в мир первых учеников. Сейчас величайший из живущих мыслителей собрал вокруг себя целое братство посвященных.
Но и Милету было много чем гордиться. Здесь выступали софисты и мудрецы, дошедшие до того, что отрицали всяких богов, пытаясь найти объяснение всему в природе и вычислить закономерности всех явлений. Такой натурфилософии сочувствовал и Филомен - хотя правитель Ионии был далек от того, чтобы объявить природу законодателем всего, и твердо верил в стоящую за естественными законами божественную силу.
Помимо философии, развивались здесь и искусства - живопись и скульптура, выделившаяся в особый ионийский тип. Тот самый, который Поликсена назвала “переходным”. Атлеты и герои ионийцев еще не вознеслись в могучем усилии, но приготовились к нему.
Сама царевна в обществе мужа и брата успела посетить, помимо Милета, несколько процветающих ионийских городов: правитель брал с собой, как это было у него давно заведено, смешанный отряд из греков и азиатов, и в таком окружении ионийцев почти не удивляла женщина, схожая с сатрапом лицом, статью и одеждой. Поликсена, освоив верховую езду и получив в подарок от брата собственного коня, постоянно надевала персидское платье на верховые прогулки. Правда, поверх шаровар сестра правителя носила длинную шелковую распашную одежду, полностью скрывавшую штаны, когда она шла пешком. Она нашла, что это не только удобно, но и красиво.
Памятуя об обществе персов, даже ее муж не мог возразить против таких пристрастий Поликсены: хотя сам Аристодем сохранял верность греческой одежде, как и греческому вооружению. Афинянин продолжал упорно учиться оружному бою у воинов Филомена, и через несколько месяцев уже смог похвалиться перед супругой своими успехами.
Поликсена радовалась достижениям мужа, хлопала им - хотя оба отлично понимали, что настоящую проверку воинские умения проходят вдали от женских глаз. И Аристодем не знал, молить ли ему высшие силы о такой возможности.
Поликсена довольно часто навещала во дворце Артазостру, и каждый раз им находилось о чем поговорить. Жизнь и история персов, которые со стороны могли показаться довольно однообразными, были намного богаче и занимательней, чем до сих пор представлялось эллинам. И чем лучше Поликсена успевала в персидском языке, тем лучше могла оценить наследие этого народа.
Особенно теперь, когда столько народов объединились под властью царя царей, питая друг друга так плодотворно, как раньше нельзя было и помыслить! Еще для Кира Великого Персида, в которой он вырос, была гораздо меньше.
Когда младший сын Филомена достаточно окреп для дальних прогулок, Артазостра стала сопровождать мужа и его родных в их путешествиях по Ионии - по обычаю своих соплеменников: а может, по причине неутихающей подспудной ревности к сестре мужа, своей новой подруге.
Эти родственницы неожиданно почувствовали сильную взаимную тягу… может быть, отчасти питавшуюся того рода чувствами, что нередко испытывали друг к другу обитательницы больших персидских гаремов, годами томившиеся без господина, и знатные девушки. Почти не смущаясь, в скором времени Артазостра рассказала эллинке, что в девичестве развлекалась с собой и со своими служанками так же, как сама Поликсена: не находя другого выхода своему любовному томлению. Но и иных причин для взаимного расположения у благородных молодых женщин оказалось достаточно.
Удивительным образом, чем больше стала их привязанность, тем больше сделалась и неприязнь - двойственность чувств, свойственная Азии. Но Поликсене было отрадно сознавать, что Артазостра сопровождает ее не только как жена своего мужа.
По большей части персиянку с детьми несли в закрытых носилках - но иногда дочь Аршака пересаживалась на лошадь, которой правила не хуже Поликсены, несмотря на отвычку.
По вечерам, когда маленький отряд останавливался под открытым небом, а не под крышей, Поликсена много времени проводила в шатре у персиянки, где они собирали всех детей, пока мужчины занимались своими делами. Филомена эта женская дружба и забавляла, и радовала: он все замечал, но ничему не препятствовал. Аристодем же чем дальше, тем больше сердился и ревновал… между ним и женой произошло несколько пылких ссор из-за этого, и афинянин чуть не поднял на Поликсену руку. Но он сдержался. Поликсена, возмущенно заявив, что не делала ничего предосудительного, прибавила, что персиянка никогда не смогла бы занять в ее сердце место Нитетис.
Аристодем понимал, что это правда: и в конце концов извинился за свою несдержанность. Женщинам необходимо общество друг друга, особенно если они умны. Не он ли сам когда-то мечтал об этом?
Но все чаще афинянин чувствовал отчужденность от жены, о которой никому не говорил и на которую не имело смысла жаловаться. Зов крови - самый сильный на свете!
Однако они с Поликсеной продолжали крепко любить друг друга и довольствоваться своей супружеской жизнью.
Их дети росли, и хотя больше пока в семье не ожидалось прибавления, им было вполне достаточно своих сына и дочери.
Фрина чем дальше, тем больше обещала стать красавицей; а Никострат - отважным воителем. Сын Ликандра уже пробовал свои силы на окружающих мальчишках, вырываясь из-под материнского и нянькиного присмотра и забираясь в соседские сады: и часто являлся домой весь в синяках, а то и в крови, но редко приходил неудовлетворенным. Похоже, Никострат и его маленькие приятели если не колачивали всех, с кем сходились по своему возрасту, то никогда не оставались в долгу.
Мать пробовала бороться с этим, но противостоять проказам ребенка становилось все труднее: отчим тоже терялся перед Никостратом, потому что ни сам он, ни его братья никогда не были в детстве такими забияками. Кроме того, Аристодем никогда не имел на пасынка того влияния, какое имела мать. Похоже, спартанцы учились чтить своих женщин с рождения: хотя это не мешало им рисковать собой при каждом случае.
Поликсена попросила брата найти для Никострата наставника - который учил бы мальчика кулачному бою, борьбе, плаванию и всему, что понадобится воину. Как и в Египте, много воинов в Ионии в мирные дни маялось от безделья. Филомен охотно согласился – и, более того, предложил, когда Никострату исполнится шесть лет, взять племянника в школу при дворце, недавно учрежденную им наподобие спартанской: хотя, конечно, с менее строгими правилами.
В великой Персии не было военных школ для детей, как не было до сих пор централизации и организации власти, подобной египетской. Знатных детей обучали их отцы, как Поликсена уже знала со слов Артазостры; а простые солдаты обучались как придется. Для многих первый бой оказывался последним… хотя при такой численности азиаты могли нести много большие потери, чем греки, не теряя своей боевой мощи.
Поликсену обрадовало, что в школе Филомена не было персидских детей: благородные персы не доверяли своих сыновей чужестранцам, а простолюдинам доступ в школу был закрыт.
Когда Аристодем узнал об этом разговоре, он был так возмущен, точно Поликсена отдавала в учение его собственного сына, не спросив согласия отца. Поликсена в ответ довольно резко напомнила мужу, кем он приходится Никострату… для афинянина, имевшего только одну дочь, подобное было особенно чувствительным ударом.
После этого объяснения Аристодем и Поликсена не разговаривали несколько дней.
Впрочем, потом Аристодем заговорил с женой первым и признал ее правоту. Конечно, где еще, как не здесь, мальчик должен был стать мужчиной!
Поликсена обрадовалась примирению, но понимала, что слишком часто оказывается права и слишком часто поступает по-своему, чтобы это не уязвляло мужа. Это оказалось тем более тяжело, что вокруг них почти не было афинян: никого, чья судьба была бы неразрывно связана с городом Девы.
Поликсена чувствовала, что между нею и мужем возникла трещина, которую никак не удается залатать. Это могло кончиться плохо. Но ничего поделать было нельзя.
То, что разделяло их, было им неподвластно.
Когда наступила новая зима, Поликсена получила письмо от Нитетис. Она давно завязала переписку с другом-египтянином, который уведомлял эллинку о судьбе царицы: от него Поликсена знала, что Нитетис жива и невредима, что у нее появилась дочь, которую та растит в своем поместье. Убийцу Яхмеса искали, но до сих пор не нашли.
Но Поликсена почти не надеялась получить весточку от самой Нитетис. Слишком много времени они провели вдали друг от друга… гораздо больше теперь разделяло их, чем связывало. Со слов малознакомого человека Поликсена не могла представить себе царицу сейчас. Не могла понять, затянулись ли ее раны; и как можно успокоить ее боль!
Но Поликсена сразу же вспомнила госпожу, когда развернула папирус, исписанный по-гречески. Нитетис писала ей своей рукой.
Царица долго рассказывала о своей малышке Ити-Тауи, которая врачевала ее сердечную рану, – рассказывала так, как только одна мать может делиться с другой. Нитетис просила подругу написать о своих детях и о том, чем Поликсена занята сейчас.
Эллинка ощутила неожиданную вину, прочитав эти излияния. Ведь царицу некому было уведомлять о делах Поликсены!
Потом Нитетис перешла к описанию дел государства. Она рассказывала, какое строительство развернулось по всей ее стране – о том, что за всеми управителями Та-Кемет Дарий сохранил их должности; жрецы не терпели никаких ущемлений, какие испытывали при Камбисе, царь царей выказал почтение их богам и не тронул храмовых сокровищ.
Эллинка ожидала такой политики: но эти отношения между Персией и Египтом, больше похожие на союзничество, чем на подданство, весьма встревожили ее.
Совершенно удивительным для Поликсены оказалось то, что Уджагорресент отправился ко двору Дария, чтобы укрепить позиции Та-Кемет и завязать нужные знакомства: и лично послужить своему новому повелителю, чем сможет. Уджагорресент приглашал с собою и Нитетис, свою жену и царицу, но Нитетис твердо отказалась: заявив, что царица Та-Кемет не покинет своей страны.
Поликсена терялась в догадках, что заставило ее подругу отказаться поехать в Персию: оттого ли она не последовала за мужем, что слишком многих опасалась при персидском дворе, начиная с Атоссы, - или живой богине не позволила гордость. Или Нитетис осталась затем, чтобы позволить слухам о себе множиться. Ничто так не смущает противника, как неизвестность.
“Бедная Нитетис, - думала эллинка. – Она совсем одна теперь!”
Поликсена написала царице подробное письмо о том, как обстояли дела у нее самой и во всей Ионии. Она заверила госпожу в своей любви и верности.
Им обеим оставалось только ждать.
***
Уджагорресент пробыл в Персии ни много, ни мало – полгода. Когда он вернулся, заупокойный храм Нитетис, о котором царица ни словом не обмолвилась подруге, оказался уже почти достроен. Нитетис сама руководила работами в отсутствие царского казначея.
Храм дочери Априя походил на все храмы Та-Кемет – и не походил ни на один из них. Светло-серый блестящий крапчатый гранит облицовывал стены; светло-желтые колонны с капителями-лотосами образовывали пропилеи, закрывавшие три низких квадратных входа. По сторонам центрального входа должны были стоять две женские статуи – две одинаковые богини Нейт, каждая с лицом Нитетис: но для этого требовалось призвать из Ионии Менекрата. Кроме него, никто не умел и не смел так ваять. Нитетис решила, что сделает это позже: она была теперь уверена, что скульптор не решится отказать.
Два пилона из гранита, каждый испещренный сверху донизу священными письменами, обозначали вход в храмовый двор, который еще только будет замощен и застроен.
Изнутри стены из песчаника были оштукатурены и уже частично расписаны. Войдя в храм, можно было сразу же увидеть его вечную обитательницу: Нитетис во весь рост, кое-где даже много выше натурального роста, в профиль, воскуряла фимиам и приносила жертвы зеленокожему Осирису, дарителю плодородия и царю земного и загробного миров, а также Нейт и Хатхор. Царица совершала преклонение также перед троном Амона-Ра, которого жрецы Та-Кемет записали в отцы Дарию.
Солнцеликий отец на этих фресках нисколько не походил на сына-перса, зато Нитетис на каждом портрете вышла как живая: подобный белой лилии смуглый стан, облеченный полупрозрачным льном, большой черный глаз, тонкая линия носа, сочные насмешливые губы, жесткий церемониальный парик… Яхмес, который был запечатлен у колен матери и вместе с нею простирал руки к богам Та-Кемет, тоже вышел очень похожим на себя: цветом кожи и лицом этот маленький полуперс очень напоминал египтянина. Счастье, что Камбис так и не увидел, как взрослеет его сын!
Приехав в Египет, Уджагорресент узнал, что Нитетис вместе с дочерью незадолго до его возвращения отправилась на Пилак, в недостроенный храм: царский казначей тут же поспешил следом, не дав себе нисколько отдохнуть.
Нитетис остановилась у начальника крепости острова, у которого отказалась гостить в первое посещение.
Войдя в маленькое святилище, где еще ни разу не звучали песнопения жрецов, Уджагорресент застал там жену с дочерью Ити-Тауи на руках. Нитетис обернулась на стук шагов с изумлением, испугом и радостью.
Бросившись к жене, Уджагорресент схватил девочку и расцеловал ее бритый лобик. Потом осыпал поцелуями Нитетис.
- Почему ты не поехала со мной в Персию! – воскликнул он.
- Потому, дорогой брат, что в Персии даже царица не может путешествовать так, как я, - улыбаясь сквозь слезы, ответила Нитетис.
Погрузив руки в ее мягкие волосы, Уджагорресент страстно поцеловал жену в губы.
- Ничего, скоро Персия сама приедет к нам! – сказал царский казначей, победно смеясь.
========== Глава 84 ==========
Менекрат получил письмо с печатью великой царицы спустя год и восемь египетских месяцев* после того, как свел знакомство с Поликсеной. Нитетис приглашала скульптора в Египет для более серьезной работы, чем отливка статуэтки высотой в пол-локтя.
Она знала, что грек работает с камнем, как и с металлом, и ваяет статуи в человеческий рост. Нитетис обещала художнику славу, золото… и возможность снова запечатлеть свою красоту, которую даже видеть позволялось избранным.
Конечно, эллин был волен отвергнуть это предложение. Но слишком заманчиво оно выглядело: получить новый заказ от самой великой царицы и стать известным благодаря этому! А также посмотреть на Обе Земли под властью нового персидского царя, куда более грозного, как и более великодушного, чем прежний: как рассказывали о Дарии.
Поликсена, узнав о приглашении, полученном Менекратом, сама не зная почему, очень встревожилась за своего друга: хотя знала, что иониец окажется под покровительством Нитетис. Менекрат тоже немного испугался такой нежданной чести: но для художника мысль о боговдохновенном труде пересиливала всякий страх.
Этот молодой многообещающий скульптор стал Поликсене самым близким - и, пожалуй, единственным другом-мужчиной. Аристодем никогда не ревновал жену к Менекрату, зная, что у подобных людей страсть к своему искусству выжигает все остальные страсти. Еще у царевны были знакомые - но близкие более мужу, чем ей. Поликсене очень жаль было расстаться с этим милетцем.
Менекрат ободряюще улыбнулся коринфянке на прощание, когда в последний раз пришел ее навестить.
- Я, наверное, не смогу писать, царевна, - никто не станет беспокоить всадников и перевозчиков ради такого, как я. Но когда возвращусь, расскажу все, что видел и слышал! - сказал он.
По слухам, Дарий учредил службу почтового сообщения у себя в Персии: но для Египта слова Менекрата, конечно, были справедливы.
- Будешь моими глазами и ушами в Египте, - грустно пошутила Поликсена. Она поцеловала молодого художника в лоб, под пепельными завитками: точно младшего брата или любимого подданного.
Вдруг ей стало очень не по себе от своей шутки. Название “глаза и уши” в Та-Кемет обозначало дворцовых соглядатаев: это была очень важная должность, но шпионы карались очень жестоко, будучи пойманы.
Скульптор поцеловал руку Поликсены, присовокупив с улыбкой, что наконец-то у него появился случай изваять прекраснейшую из жен Та-Кемет по своему желанию. Менекрат понимал, что был избран царицей не только из-за своего мастерства, которым в Та-Кемет обладали многие художники, - но и, в первую очередь, из-за одному ему присущей манеры.
К тому же, хотя Менекрату давно хотелось изображать женщин, в Ионии найти подходящую модель было очень нелегко. Эллины редко позволяли своим женщинам позировать, в большинстве случаев находя это постыдным и непристойным; ну а об азиатах и говорить было нечего.
Вестник царицы, получив согласие эллина, взял его с собой, купив ему место на том же торговом корабле: как и было предусмотрено. Помимо желания вновь увидеть прекрасную Нитетис и сослужить ей почетную службу, эллину не терпелось поглядеть, чем Египет Дария отличается от Египта Камбиса.
Навкратис иониец застал таким же, как раньше. Однако ему было приказано сразу же ехать в Дельту, в поместье Нитетис, где он уже бывал несколько лет назад, делая золотую статуэтку Нейт: высокая честь и знак большого доверия. Там, где начинались владения Нитетис, милетца и его спутника должна была встретить охрана царицы.
Менекрат не сомневался, что наперсница царицы писала Нитетис о нем и его успехах на родине, в Ионии. Молодой скульптор был очень польщен и взволнован, однако помнил, как следует себя вести.
Нитетис на ее земле надлежало чтить как богиню - со всею серьезностью: к тому же, хотя и в Греции художники ставились не слишком высоко, в Египте они почитались немногим выше рабов, почти всегда вынужденные зависеть от благостынь покровителя. Ну а тем паче - чужеземцы.
Нанявлошадей, Менекрат и его проводник добрались до границы царских владений. Их уже дожидались воины.
- Я Менекрат из Милета,- сказал гость по-египетски, вдруг оробев перед этими меднозагорелыми людьми с гладкими лицами, облаченными в белые льняные доспехи. Такие доспехи были одними из самых прочных.*
- Мы знаем, кто ты, экуеша, - ответил греку один из солдат. – Идем с нами.
Менекрат кивнул. Он вздохнул, подумав, что не оставил на родине ни жены, ни детей… а с другой стороны, может, это и к лучшему?
Он и его спутники быстро углубились в пальмовую рощу; и шли пешком довольно долго. Потом между стволами эллин стал замечать белые промельки; и наконец деревья расступились, и Менекрат увидел озеро и белую стену господского дома.
Ему велели ждать – один из воинов отправился доложить о нем. Менекрат ждал: тощий мешок, перекинутый через плечо, вдруг показался ему очень тяжелым.
Нитетис вышла навстречу ионийцу, как когда-то приветствовала на этом самом месте любимую подругу. Царица радостно улыбалась.
- Приветствую тебя снова в моем доме, Менекрат из Милета, - сказала она на его родном языке, остановившись перед художником.
Менекрат облизнул губы, покосился на египтян, стоявших у него за спиной… а потом опустился на одно колено, как и в Элладе, и в Египте делали воины, воздавая почести своим владыкам. На губах Нитетис мелькнула усмешка.
- Этого достаточно, - сказала она по-гречески. – Поднимись.
Менекрат поцеловал край ее голубого платья. Его ухо тут же уловило возмущенный ропот: прикасаться к царице было святотатством! Но Нитетис все так же благосклонно улыбалась.
- Будь моим гостем, - сказала она. Ее акцент стал заметнее за то время, что Менекрат не видел Нитетис… и, снова посмотрев царице в лицо, он увидел тонкие морщинки у губ и складку между бровей. Но она все еще была нечеловечески прекрасна.
- Я никогда не бывала в Ионии и других греческих землях, - Нитетис снова улыбнулась, но удлиненные черным глаза влажно блеснули. – Надеюсь, ты подробно расскажешь мне о своей родине и о моей дорогой подруге.
В первый раз, когда Менекрат делал с нее золотую Нейт, царица не требовала от него рассказов… тогда милетец был для нее одним из многих художников, едва ли выше раба. А сейчас он служил Нитетис напоминанием обо всем, что она утратила, лишившись своей наперсницы и других приближенных эллинов. Менекрат был далеко не глуп.
Он пригладил свои пепельные волнистые волосы и низко поклонился.
- Буду счастлив послужить твоему величеству.
Он знал, что “его величество” в Та-Кемет служит только для обращения к богам и божественным властителям. Удовлетворенная Нитетис с улыбкой кивнула.
- Идем. Здесь нет никого, кроме меня, кто понимал бы ваш язык, так что можешь говорить свободно.
Повернувшись, египтянка направилась вперед: Менекрат успел разглядеть под ее легким платьем очертания гибкой спины, бедер и округлых ягодиц, и даже вспотел от волнения. Но Нитетис скоро оставила его позади, и между греком и царицей Египта оказались воины в белых тканевых панцирях и шлемах.
Они миновали царский сад, в котором алые цветы преискусно чередовались с синими и белыми, а круглые пруды - с круглыми клумбами. Когда они оказались в трапезной, Нитетис сразу же приказала рабу проводить гостя в ванную комнату – одну из нескольких личных купален, пристроенных к господским покоям. Ему отвели собственные покои на втором этаже!
В прошлый раз Менекрата поселили в одном из помещений для слуг.
А сейчас человек тщеславный и охочий до богатства провел бы в его спальне немало восхитительных мгновений, просто любуясь обстановкой.
Менекрат не был ни тщеславен, ни охоч до богатства, но пришел в восторг, осматривая свою спальню. Сундучок для вещей, с крышкой, инкрустированной перламутром; большая кровать с тончайшим пологом, защищавшим от мух; изящные столик и кресло, отделанные слоновой костью. А также большой письменный стол.
Вторая комната должна была послужить ему временной мастерской: как Менекрат понял, заглянув в нее.
Тут художник вспомнил, что Нитетис ждет его. Быстро оглядев себя в сияющее медное зеркало на держателях в виде двух Хатхор, - такое большое, что скорее подошло бы женщине, - Менекрат поспешил обратно в трапезную. Его проводил слуга.
Царица была одна, если не считать безмолвных воинов и прислужников. Она сидела за столом – небольшим обеденным столиком, накрытым на двоих.
- У вас цари часто разделяют трапезу с простыми людьми. Я тоже иногда поступаю так, - сказала египтянка. – Ешь и пей, пока будешь отвечать на мои вопросы.
На столике был кувшин вина и большое блюдо фруктов; а также блюдо, полное ароматного румяного хлеба, который египтяне выпекали с кислым молоком и пряностями. Когда Менекрат неловко сел, перед ним поставили еще большую миску горячего чечевичного супа.
Царица время от времени отщипывала виноград и прикладывалась к своему кубку – но более затем, чтобы сотрапезник чувствовал себя спокойней в ее обществе.
Утолив первый голод, милетец принялся рассказывать. Он завел речь о Поликсене, понимая, что великая царица желает узнать прежде всего… но, упомянув Артазостру, прикусил язык. Скульптора внезапно прошиб холодный пот. Нитетис вовсе ни к чему было знать, что Поликсена так близко сошлась с другой женщиной: что бы ни стояло за этой дружбой!
Менекрат рассказал о персиянке лишь столько, сколько требовалось, чтобы не возбудить подозрений. По крайней мере, он надеялся на это! Нитетис слушала очень внимательно, лишь иногда задавая короткие вопросы.
Когда гость опустошил свою миску, то почувствовал, что сыт по горло… и просто слишком волновался, чтобы есть. Тогда Нитетис с улыбкой сказала:
- Довольно пока. Я вижу, что ты устал! И я счастлива была услышать от тебя, что моя Поликсена здорова.
Она встала, и эллин тут же вскочил, чуть не уронив свой стул. Он почувствовал, что волосы намокли от пота и хитон прилип к спине, хотя это была вся его одежда.
- Ступай отдохни, - распорядилась хозяйка. Она окинула его заботливым взглядом. – Это самые жаркие часы, все будут спать! Потом я снова призову тебя, и расскажу, что от тебя требуется.
Нитетис удалилась, а Менекрат вернулся в свою спальню в сопровождении раба, приставленного к нему для услуг.
Художник лег на кровать – не столько потому, что устал, сколько потому, что ему нравились ее мягкость и роскошь. И только когда раб задернул полог, Менекрат вспомнил, что царица совсем недавно лишилась единственного сына.
Во время беседы она никак не выказывала своих чувств: но, конечно, это следовало помнить постоянно! Как и то, что у царицы на руках маленькая дочь: с которой Нитетис, видимо, и проводила время, расставшись с гостем.
Скоро Менекрата и вправду сморил сон.
Его разбудил раб-египтянин, потряся за плечо. Поднявшись, все еще ощущая сонливость, Менекрат умылся с помощью прислужника; тот причесал его и расправил на нем одежду. Эллин попросил воды: после дневного сна всегда хотелось пить.
Потом раб проводил его в кабинет, располагавшийся на том же верхнем этаже. Менекрат уже бывал здесь.
Нитетис сидела за столом спиной к нему, склонившись над какими-то папирусами; когда эллин переступил порог, царица обернулась.
- Поди сюда! Рассмотри это как следует.
Менекрат приблизился и поклонился. И сразу же всмотрелся в чертеж, лежавший перед госпожой.
- Это план уединенного храма на острове Пилак, который уже почти готов. Тебе следует познакомиться с ним, - сказала Нитетис. - А вот это рисунки, изображающие храм.
Менекрат внимательно рассмотрел и чертеж, и рисунки, выполненные на папирусе черной краской с безукоризненной четкостью и точностью.
Он обратил внимание на новшества в конструкции спланированного по-египетски здания. Нитетис обрадовалась, что эллин это заметил.
- Пропилеи, обращенные на три стороны света, здесь к месту, не так ли? Богиня этого храма не замкнута сама на себя и не застыла в своем величии, как многие… а открыта всем, кто явится почтить ее.
- Какая богиня, моя госпожа? - спросил молодой скульптор.
Но он уже знал.
- Вот эта, - Нитетис спокойно указала себе в грудь. - Это мой заупокойный храм, посвященный также моему сыну Яхмесу.
Менекрат быстро потупился. Его пробрала дрожь при мысли о Яхмесе; и о том, что владыки Та-Кемет с молодости строят свои гробницы и ездят любоваться ими.
- И от меня требуется… - начал эллин.
- От тебя требуется сделать две одинаковые статуи из песчаника, в полтора моих роста. Статуи будут довольно велики для тебя - но мне известно, что ты работал с мрамором, а песчаник более мягкий камень.
Нитетис сделала паузу.
- Две статуи Нейт с моим лицом и телом! Это священнодействие - ты будешь ваять вместилища моего духа, тебе понятно, экуеша?
Менекрат низко поклонился. Он облизнул внезапно пересохшие губы.
- Да, великая царица.
Набравшись смелости, скульптор прибавил:
- Но мне нужно прежде всего увидеть сам храм.
- Не прежде всего, - египтянка качнула головой, и качнулись перекинутые на грудь тонкие косы, концы которых были схвачены хитрыми плоскими золотыми зажимами. - Прежде всего, Менекрат, ты поработаешь с глиной. Сделай статуэтку высотой в пол-локтя… такую же, как золотая Нейт. Как ты сам представляешь себе мои священные статуи. Если мне придется по вкусу твоя работа, мы вместе отправимся в храм, и ты и рассмотришь, и зарисуешь все, что тебе хочется.
Великая царица улыбнулась гостю и провела пальцем по губам. Потом слизнула оставшуюся на кончике пальца хну.
- Ну а потом ты отправишься в мои каменоломни, знаменитый мастер экуеша, и сам подберешь нужный камень! Скульптору лучше всего самому выбирать материал по себе, не так ли?
Менекрат поклонился. Сердце его вдруг сжалось от смутного, но скверного предчувствия.
- Как пожелает ее величество.
Нитетис склонила голову. Она опять коснулась пальцем губ.
- Хорошо. Тогда начинай сейчас же. За глиной сам не бегай, - царица вдруг весело рассмеялась. - Ее тебе принесут столько, сколько нужно, и все остальное, что тебе потребуется! Проси сей же час все, в чем почувствуешь нужду!
Когда Менекрат отправился спать после нескольких часов упорного труда, он, хотя и лег поздно, даже не брал в руки глины. Взамен того скульптор извел целый ворох прекрасного папируса на рисунки, которыми по большей части остался недоволен. Прежде, чем приступить к лепке, ему требовалось вообразить богиню Обеих Земель во всех подробностях и запечатлеть ее со всеми атрибутами: и притом так, чтобы она имела черты живой Нитетис. Это было затруднительно при всех ограничениях, налагаемых священными правилами, - статуи должны были быть стоячими, с опущенными вдоль тела руками и лишь немного вынесенной вперед левой ногой; узкий длинный калазирис закрывал фигуру до щиколоток, а ожерелье-ускх скрывало грудь и плечи. Но все же, тронув изгибы тела египтянки то там, то здесь, придав бровям легкий излом и коснувшись кистью краешков губ, мастер добился того, чего желал. Менекрат отобрал два рисунка - будущая статуя в фас и в профиль.
Устало вздохнув, художник встал из-за стола и потряс натруженной рукой. Он взглянул на остатки своего ужина, состоявшего из хлеба с вкусным египетским пивом, и позвал раба, чтобы тот убрался в комнате и помог ему умыться.
Завтра он вынесет на суд царицы эти рисунки. Только бы госпожа не разгневалась!
Когда эллин лег в постель и раб оставил его одного, художник вдруг почувствовал свое одиночество среди всех этих людей. Он с юности был один, избрав стезю скульптора, - но всегда ощущал свою сопричастность судьбе родной Ионии и всех ее детей. А для египтян он был существом более чуждым, чем их священные животные!
Но Менекрат знал, что найдет успокоение в работе, - как было всегда. Молодой скульптор улыбнулся, вспомнив о необычайной заботе царицы.
Еще немного помечтав, что принесет ему завтрашнее утро, он крепко заснул.
* Все 12 египетских месяцев имели по 30 дней: остальные пять дней года добавлялись в конце последнего месяца.
* Позже льняные доспехи использовались в армии Александра Македонского. Это была уже широко распространенная технология.
========== Глава 85 ==========
Скажите: кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою?
А.С.Пушкин, “Клеопатра”
Когда милетец проснулся, молодой раб-египтянин уже стоял у его постели. Менекрат, пожалуй, обошелся бы без этого соглядатая; но делать было нечего.
Эллин совершил омовение с помощью слуги, стоя нагим на камне в купальне, и позволил умастить себя шафранным маслом. Потом надел чистый хитон, взяв из своего сундука: смен одежды у него было не так уж много.
Он поел у себя в комнате, а потом, захватив два последних рисунка, пошел в сопровождении египтянина туда, где в этот раз царица дожидалась его. Это оказалась крыша особняка, превращенная в сад, - едва эллин поднялся по лестнице, как оказался среди цветов и даже деревьев, которые росли в больших емкостях с мягкой пахучей черной землей.
Менекрат оглянулся на своего прислужника в длинной белой юбке и с гладко выбритой головой, с руками, украшенными браслетами; и вдруг ощутил себя неловко даже в обществе этого прислужника. На самом Менекрате не было ни краски, ни украшений, а хитон его из грубоватого льна впору было бы носить любому домашнему рабу в Элладе.
Дома это милетца нисколько не смущало. В Египте же простота в обыкновениях, столь высоко ценившаяся эллинами, служила только еще одним и несомненным поводом для презрения!
Он еще раз быстро взглянул на свои папирусы. Верно ли он угадал, какие статуи хочет царица?..
Нитетис сидела в кресле, без навеса - в тени тутового дерева: и на коленях египтянка держала ребенка. Менекрат остановился, будто налетев на стену.
Великая царица с улыбкой взглянула на гостя и посадила лежащую девочку прямо: словно затем, чтобы дать экуеша полюбоваться ею. Конечно, все матери в этом одинаковы!
Царевна Ити-Тауи была голенькая… и бритоголовая. Только один черный локон был оставлен на темени и падал на плечико, слегка завиваясь. Когда царевна подрастет и станет девушкой, ей будет позволено отпустить волосы.
- Красавица, правда? - спросила Нитетис. - Я люблю выходить с ней на солнце по утрам, когда еще не наступили часы ярости Ра.
Потом взгляд царицы упал на свитки под мышкой у эллина, и материнская гордость и умиленность на ее лице тут же сменились холодностью властителя и оценщика. Она кивнула на папирусы.
- Докладывай.
Менекрат поклонился. И, словно очнувшись, протянул царице оба рисунка.
- Я должен был вначале нарисовать статую, прежде чем приступить к работе с глиной. Пусть твое величество не сердится!
Нитетис, сведя брови, взяла свободной рукой первый рисунок - изображавший статую в фас. Долго изучала его; потом не глядя протянула руку за вторым папирусом.
Наконец Нитетис подняла глаза.
- То, что нужно. Я не ошиблась в тебе, экуеша! Теперь ты можешь начать работать с глиной.
Она посмотрела на дочь, аккуратно промокнула своим тонким вышитым платьем ее мокрый ротик и подбородок. Потом опять взглянула на грека. Ее губы снова тронула улыбка: и египтянка вдруг стала неотразимо чарующей.
- Если я буду нужна тебе, чтобы стоять или сидеть перед тобой, - или ты усомнишься в том, верно ли помнишь, как следует изображать матерь богов, смело обращайся ко мне. Пока я не вижу ошибок, но позже они могут появиться, а это недопустимо.
Потом она кивнула в сторону лестницы.
- Иди, работай! Скажи, чтобы тебе дали глины, и приступай.
Менекрат поклонился и ушел, ободренный и полный нетерпения. Хотя и страх его перед этой работой увеличился. Какого бога мог он молить о помощи – готовясь изображать Нейт? И не оскорбится ли сама Нейт таким вмешательством чужестранца?
Но потом Менекрат полностью сосредоточился на перенесении на глину облика великой царицы: эта земная богиня казалась более доступной и снисходительной.
Два дня ушло на изготовление глиняного образца. За это время Менекрат ни разу не побеспокоил госпожу – зрительная память и внимание к деталям позволяли ему с легкостью восстановить перед глазами ее облик. Кроме того, малые размеры не требовали большой точности. С самими статуями будет гораздо труднее.
К тому же, линии тела богини не только были наполовину скрадены платьем - Нитетис была сложена как обычная стройная египтянка, каких Менекрат видел много. Ее привлекательность была неуловима… художник уповал, что передаст хотя бы малую долю этого обаяния теми скупыми средствами, которыми он располагал.
Однако, увидев свежевылепленную статуэтку, Нитетис была восхищена. Как тогда, когда он сделал статуэтку Нейт: египтянка сложила руки перед грудью и коротко рассмеялась. В этом смехе прозвучало больше самодовольства, чем похвалы мастеру. “И как люди могут различать, что обозначает смех”, - впервые в жизни неожиданно подумал эллин.
Когда Нитетис подняла глаза, все посторонние мысли тут же покинули милетца. Он вдруг ощутил себя под взглядом царственной женщины пустым и звонким, как опорожненная ойнохойя.
- Превосходно, - сказала Нитетис.
Эллин улыбнулся, но еще не обрадовался.
“Ну а если ей только это и нужно было - и для изготовления статуй с этого образца у царицы найдется собственный скульптор?” - вдруг подумал Менекрат.
- Я очень довольна тобой, - сказала Нитетис снова и прошлась перед ним, сложив руки. - Но ты допустил одну ошибку. Корона Севера выглядит не так.
Царица отдала приказ рабу, который все эти дни обслуживал Менекрата. Тот, поклонившись, пятясь ушел и вскоре вернулся с чашкой воды.
К полнейшему изумлению грека, Нитетис несколько раз сама погрузила руки в воду и размочила еще мягкую глину: а потом несколькими ловкими движениями изменила форму конусообразной короны, венчавшей голову богини. Приплюснув ее сверху, египтянка загладила царский убор с боков.
- Если бы ты оставил корону Нейт как есть, это было бы преступление, - сказала Нитетис, улыбаясь. Она поднесла к лицу перепачканные руки и вдохнула запах глины. - Но надеюсь, ты понял разницу.
Менекрат поклонился: страх отпустил его. И в этот миг, при виде смеющейся царицы с руками, перемазанными в глине, как у горшечника, художнику показалось, что он постиг тайну очарования Нитетис, которого не мог передать даже самый послушный материал.
Нитетис вернула ему статуэтку.
- Готовься, через два дня мы отправимся на Пилак! - приказала великая царица.
***
Даже на царской барке помещение, где можно было укрыться от жары и от чужого внимания, оказалось только одно. Впрочем, скульптору это все равно показалось гораздо удобнее, чем путешествовать морем на битком набитом корабле.
Сидя под навесом среди молчаливых и полных сдержанной неприязни египетских матросов и слуг, Менекрат посматривал в сторону каюты - задрапированного яркими полотнищами деревянного домика, где укрылась Нитетис со своей дочерью.
“Выдержала бы она путешествие морем?” - подумал милетец неожиданно. Он усмехнулся украдкой. Конечно, Нитетис едва ли когда-нибудь придется путешествовать морем; ну а уж если выпадет случай, она не удовольствуется чем-нибудь меньше собственного корабля. А те, которые умеют требовать, и получают желаемое гораздо чаще!
Менекрата никто не стерег, стражники только лениво посматривали в его сторону; однако сам молодой скульптор старался, чтобы его не могли разглядеть с берега. В нем, с его светлыми волосами и кожей, легко признали бы грека: и Менекрат не желал чинить своей покровительнице неприятностей.
Однако, пока была возможность, по пути на юг сам милетец старался разглядеть как можно больше на берегах. Но зрелища были довольно однообразными – бурый камыш, который сухо шелестел на ветру, метелки папируса. Иногда виднелись бедные деревни – египетские мальчишки, всю одежду которых составляли тряпочки между бедер, пасли гусей или с криками плескались в реке. При виде царской барки дети застывали с открытыми ртами, точно это сам солнечный бог плыл мимо.
На ночь, когда негде было остановиться, барка приставала к берегу, и воины стерегли госпожу, окружив ее с земли и расположившись на палубе. Менекрат тоже часто не спал в такие ночи, глядя на Нил, похожий на широкую лунную дорогу, и пытаясь различить очертания знакомых предметов, которые темнота превращала в застывших в ожидании врагов.
Несколько раз они останавливались в городах, но эллин никогда не видел их прежде и не мог оценить перемен, которые города Юга претерпели под властью персов. И если Менекрата что и поразило, так это то, что он не заметил ни перемен, ни персов! Начальники городов, которые оказывали гостеприимство великой царице и ее свите, были сами египтяне и были окружены чистопородными египтянами, с уст которых, казалось, никогда не срывалось ни одно чужеземное слово. Воины, стоявшие на стенах укреплений и храмов, также были египетскими!
“Никакой перс не согласился бы нести службу здесь”, - думал художник, глядя, как эти люди часами стоят на жаре, от которой, казалось, самый мозг готов был вскипеть под волосами и шлемом. Сам он оставался в тени все время, покуда была возможность, и на солнце заматывал голову.
Но эллин вспоминал, как Камбисовы воины, следуя за царем в землю Куш и лишившись пищи и воды, начали поедать друг друга, только бы не отступить, - и понимал, что дело в другом. Это была сознательная политика персов, в которой он по-прежнему ничего не понимал, хотя почти не отходил от царицы.
По пути на священный остров они побывали и в некогда великих Фивах – Уасете, как называли этот город египтяне, и в Танисе, соперничавшем с Фивами, но Менекрат не узнал для себя ничего нового. Даже пожелай он и в самом деле шпионить в пользу греков, он бы не преуспел. Менекрат все еще неважно говорил на языке этой страны: а в тех домах и храмах, где принимали Нитетис, все беседы велись только на языке Та-Кемет.
Эллинский художник, которого сама царица принимала у себя в доме как желанного гостя, никогда еще не чувствовал себя таким ничтожным, как в обществе этих разряженных велеречивых людей.
Однако он не сомневался, что все они замечают чужака, - и гадал: не лучше ли было бы Нитетис оставить его на ладье? Или она брала с собой грека в пику кому-то?..
Он гадал, где может быть Уджагорресент, - самый могущественный человек в Та-Кемет, советник Дария, бывший придворный и теперешний тайный возлюбленный и супруг вдовствующей царицы. Уджагорресент был тем, кто закрыл Черную Землю для греков после смерти Амасиса. Как бы царский казначей посмотрел на то, что Нитетис всюду берет с собой художника из Милета?
А может быть, это ее собственная политика, непонятная Менекрату?.. Эллин терзался догадками, но прояснить все могло только будущее.
Сама царица, если даже и желала поговорить с ним, всю дорогу оставалась в обществе своих служанок, нянча свою маленькую дочь. Жара немало утомляла и ее, и ребенка.
На острове Пилак Менекрат впервые получил возможность провести время с Нитетис без чужих глаз. Госпожа пригласила скульптора в храм, и он все досконально осмотрел, получив от царицы подробные разъяснения. Менекрат был восхищен этим святилищем, напомнившим ему древние микенские сооружения: хотя зодчий был египтянином, никогда не покидавшим своей земли.
Царица остановилась у начальника крепости, и пожелала задержаться на несколько дней, чтобы отдохнуть и завершить все дела.
В первую ночь Менекрат как следует выспался. С ним, говоря по справедливости, и в дороге обращались скорее как с гостем, чем как с малозначащим слугой: в богатых домах он мягко спал, мылся с натроном, его умащали маслом и даже делали массаж. Здесь о скульпторе тоже хорошо позаботились.
Весь следующий день он не видел великой царицы - и, заблаговременно получив от нее разрешение гулять по острову, в одиночестве посетил храм и измерил пропорции, которые ему необходимо было знать для работы. Свои вычисления Менекрат записал, и уже после этого долго бродил по пустым комнатам, любуясь настенной росписью и вдыхая запах еще свежих растительных красок и мела. Кое-что милетец срисовал на память. Когда еще греку будет позволено так свободно ходить по этому дому богини?
Вернувшись домой, Менекрат еще какое-то время поработал в уединении, а перед сном с удовольствием принял ванну.
А на следующую ночь его вдруг вызвали в спальню царицы.
Полный тревоги, Менекрат встал, оделся и поспешил за служанкой, которую звали Астноферт и которая состояла при Нитетис уже много лет.
Войдя в комнату, слабо освещенную ночником, эллин остановился.
Нитетис сидела на постели, одетая в длинное белое ночное платье. Ее волосы были распущены, на лице никакой краски. Ему показалось, что перед ним другая женщина.
- Подойди, - велела великая царица.
Менекрат приблизился. Он услышал, как за спиной со стуком закрылись двери. Ему вдруг стало трудно дышать: художник начал догадываться, чего желает египтянка.
- У тебя были женщины в Ионии? - спросила она, неотрывно глядя на широкоплечего эллина.
- Да, - скульптор потупился. Ему было двадцать семь лет, но он почувствовал, что краснеет, как мальчик. - Давно… это были рабыни, великая царица.
Нитетис изогнула одну тонкую говорящую бровь.
- Но не твои рабыни? Так значит, никто еще не говорил тебе, что ты красив?
Она улыбнулась мягкой материнской улыбкой… а потом поманила его пальцем. Менекрат шагнул к ней, как в безумном, блаженном сне: молясь всем богам, только бы сейчас не проснуться. Ему вдруг стало все равно, что будет завтра.
Нитетис неожиданно встала на ноги и обхватила его рукой за шею; другую руку погрузила в пепельные волосы грека.
- Сейчас нет никого, кроме тебя и меня, - горячо прошептала она ему на ухо. Ее ногти впились в шею художника; и его неожиданно охватило такое желание, какого он не знал в жизни.
Нитетис прихватила зубами мочку его уха; а потом, рассмеявшись грудным смехом, повалила его на постель. У царицы были сильные руки, но эллин, конечно, намного превосходил ее силой. Он мог бы вырваться и убежать! Но Менекрат сознавал, что царица убьет его, если он ее отвергнет. И уже ничто не заставило бы его оторваться от этого тела, гладкого, как вода, и жаркого, как пустыня.
Менекрат уже забыл, как ласкать женщин; но Нитетис почти все сделала сама. Он был ее властелином - и она тоже овладела им, как неукротимая стихия. Эллин не знал, сколько это длилось, он забыл самого себя: он отдал возлюбленной все, что мог.
Потом, когда он лежал в полузабытьи, ощущая голову царицы у себя на груди, а все тело его еще пело от любви, Нитетис сказала:
- Ты никому не проболтаешься об этом.
Молодой скульптор приподнялся на ложе.
- Так ты больше не позовешь меня?..
Обнаженная Нитетис быстро села и посмотрела ему в лицо. Он увидел, как дрогнули гордые губы.
- Не смей ни о чем сожалеть!
Менекрат мотнул головой.
Он поцеловал ее ладонь, а потом соскользнул с постели. Эллин нашарил свою одежду, не смея больше глядеть на царицу.
Скульптор нашел только хитон, но ушел, оставив в опочивальне набедренную повязку. Он чувствовал спиною взгляды стражников. Те все поняли и все слышали - но, разумеется, ничего не скажут!
Он все-таки уснул: и эллину опять приснилась царица, которой он опять дерзновенно обладал.
На другой день Нитетис приветствовала его и держалась с ним как ни в чем не бывало. Менекрат вдруг ощутил себя оскорбленным… но понял, что пал жертвой царской причуды. Сама царица едва ли даже считала случившееся изменой своему мужу. Кто он такой, жалкий ремесленник, рядом с Уджагорресентом?
Однако позже, поразмыслив, чуткий и умный эллин начал понимать, что Нитетис провела с ним ночь, повинуясь не капризу и даже не сладострастию, которое, несомненно, было ей присуще. Она отдалась ему из отчаяния, которое не могла высказать никакими словами - только языком своего тела!
Менекрат знал, что Нитетис постарается вычеркнуть случившееся из памяти; но сам он остался глубоко благодарен своей божественной возлюбленной. Даже если подобное больше никогда не повторится; даже если Нитетис более не удостоит его и взгляда.
Художник твердо вознамерился сохранить эту ночь в тайне. Не из страха за себя - ради Нитетис.
Через несколько дней, когда великая царица завершила свои дела на Пилаке, они покинули остров. Нитетис направилась домой, а Менекрат, которому дали собственную лодку и сопровождение, был послан в каменоломни Сиене* - выбирать камень для статуй.
* Современный Асуан.
========== Глава 86 ==========
В свите Нитетис, кроме нее самой, оказался еще один человек, хорошо говоривший по-гречески: это был вестник, которого она посылала в Ионию, служивший Менекрату проводником. Менекрат заметил его еще в первый день пути на Пилак - но особого дружелюбия ему этот египтянин не выказывал. Однако теперь этот человек был оставлен Менекрату как переводчик и помощник, чему милетец был немало рад.
Менекрат и его проводник с небольшим отрядом воинов спустились по реке - Сиене, город вместе с островом Абу, расположенным прямо посреди города*, был немного севернее Пилака. Но это не делало его приятнее для жизни. Раскаленная и сухая летом, зимой эта земля могла остывать так, что спасала только плотная шерстяная одежда: пустыня плохо держала тепло, как рассказал эллину проводник.
По дороге этот египтянин, которого звали Тураи, неожиданно разговорился со скульптором… должно быть, сыну Та-Кемет было приятно ощутить себя знающим и значительным рядом с чужестранцем, который был знаменит у себя на родине. И Менекрату казалось, что египтянин догадался, какой слабости поддалась великая царица. Хотя это ничуть не умалило его преданности ей.
Между прочим, Тураи рассказал, что в древности, во времена славнейших царей, колоссальные статуи изготовлялись прямо в каменоломнях - перевозить их лишний раз было слишком тяжело. Эллин вдруг ужаснулся, что от него потребуется то же.
- Но ведь меня не заставят жить и работать на этой сковороде! - воскликнул он. - Ведь царица не требует себе колоссов!
Тураи пристально смотрел на художника. Он заправил черные волосы под головную повязку, и губы этого сына пустынь растянулись в улыбке.
- Посмотрим, мастер экуеша, - сказал он.
Впрочем, Менекрат еще прежде договорился с великой царицей, что работать будет на острове, где условия были гораздо благотворнее, - камень перевезут, как только он его выберет. Египтянин просто пугал чужеземца… или предупреждал.
Высадившись на левом берегу Нила, они направились в каменоломню, где добывали песчаник: всего в Сиене было три каменоломни, две из которых прославились месторождениями серого и розового гранита, славы древних фараонов. Эта штольня была меньше и не так известна, в ней добывали прочий камень. Менекрат вдруг порадовался, что увидит меньше человеческих страданий… он знал, каким трудом достается гранит, увековечивший за многие египетские хенти стольких тиранов.
Вскоре они увидели небольшой палаточный городок - и множество глинобитных хижин, окруживших палатки и лепившихся друг к другу: здесь обитали рабы, свободные рабочие, которых было немало среди самих египтян, но чья жизнь мало отличалась от жизни рабов, и надсмотрщики.
- Смотри, экуеша! - Тураи вытянул руку, указывая пальцем. - Вон там!
Они остановились, и сопровождавшие их воины вместе с ними.
Менекрат приложил руку к глазам. Впереди, на некотором удалении от городка, желтая каменистая земля была вся изрыта огромными расселинами и ямами: точно какие-нибудь боги в гневе топтали это место. Вокруг копошились человеческие фигурки. Крошечные люди спускались в ямы и поднимались; некоторые, собравшись кучей, тянули за веревки и перетаскивали предметы, казавшиеся гораздо больше их самих.
- Ты уже бывал здесь? - спросил скульптор своего проводника.
Египтянин только улыбнулся и сделал знак Менекрату продолжать путь.
Сперва они направились к палаткам и хижинам: доложить о себе начальнику работ, устроиться во времянке и отдохнуть. Тураи сказал, что поселится вместе с греком: и, несмотря на его обычное для египтянина высокомерие, такое соседство обрадовало Менекрата. Насколько лучше среди множества враждебных людей, не знающих даже твоего языка, встретить хотя бы одного, кто немного близок! Такое товарищество еще отраднее, чем иметь друга среди друзей у себя дома!
Именно Тураи представил грека начальнику работ - намного более надменному, чем он сам; а Менекрат предъявил письмо Нитетис с ее печатью. Это царское разрешение сильно подействовало на начальника. Вначале удивившись появлению свободного эллина во вверенных ему каменоломнях, египтянин теперь даже исполнился к нему некоторого почтения: он дал Менекрату и его помощнику дозволение поселиться вместе и отвел им для житья одну из лучших палаток. Кажется, перед тем из нее выгнали прежних обитателей. Во всяком случае, зайдя внутрь, художник застал палатку уже обжитой.
И, в любом случае, палатки ставят только перед тем, как заселиться!
- Здесь нам будет хорошо, - сказал Тураи, оглядев домик из сурового белого полотна, не пропускавшего жар. Он застелил волосяной тюфяк чистой льняной простыней: бельем их снабдил начальник. Потом египтянин сел на свою постель, поджал ноги и улыбнулся.
- Ты похож на жреца, - заметил Менекрат. Он наконец снял свой хитон - и хотел выжать, но постеснялся. - Ты всегда так спокоен, будто все идет как должно!
- Я был жрецом в юные годы. Жрецом Хнума здесь, в Сиене, - невозмутимо ответил его проводник на своем нарочно ломаном греческом. - Но мы, дети Та-Кемет, все служим нашим богам по мере сил и помним о своем месте.
Менекрат раздраженно выкрутил хитон и повесил сушиться на колышек. Потом выпил воды из своей фляги; тело уже чесалось, но ополоснуться было нечем. Воду следовало беречь, хотя они не рассчитывали задержаться здесь дольше, чем на несколько дней.
После недолгого отдыха Менекрат решил отправиться в карьер - за камнем. Ему хотелось поскорее покончить с этим делом. Эллин взял свои измерительные веревки и колышки, а также резец; молоток, чтобы проверить песчаник на прочность и ломкость сразу, ему дадут на месте.
- Смотри, может, понадобится долго выбирать! - предостерег его египтянин. - Здесь далеко не всегда попадаются такие куски! А если ты найдешь камень и он треснет, как гранитный обелиск ее величества Хатшепсут…
Менекрат покосился на проводника.
- Камень и потом может треснуть, - проворчал эллин. - Не разговаривай много!
Несколько ям и колодцев-шурфов, в которых мог уместиться только один человек и которые прорубались, чтобы найти новые залежи камня, они миновали не задерживаясь. Около одной глубокой и длинной ямы Тураи неожиданно остановился.
- Здесь может быть то, что нужно! - воскликнул египтянин. Он как-то незаметно опять стал проводником.
Не дожидаясь ответа, Тураи начал быстро и ловко спускаться в яму; остановившись на полпути, махнул рукой греку.
- Иди сюда, экуеша!
Менекрат попробовал ногой сыпучую землю с краю; а потом, выругавшись и наплевав на осторожность, стал спускаться, хватаясь руками и упираясь ногами. Он один раз чуть не сорвался и ободрал себе руку. Но вот наконец оказался подле Тураи.
- Ну, что дальше? - раздраженно спросил эллин.
Он начал понимать, что ему без этого человека никуда.
Тураи улыбнулся.
- Будем спрашивать, что тут нашли!
Менекрат впервые близко увидел рабочих. Эти люди, с сожженными солнцем спинами, грязные и исцарапанные, даже не обернулись, когда к ним спустились чужаки: видно, работа отнимала все силы и отупляла настолько, что убивалось всякое любопытство.
Рабочие - по всей видимости, рабы или пленники, захваченные на войне, - занимались тем, что загоняли клинья в скальную породу и поливали водой, чтобы скала треснула и можно было приступить к вырубке камня. Как, должно быть, им хотелось глотнуть этой воды вместо того, чтобы отдавать жизнь ненавистному царю - или царице! Но здесь же, прямо посреди раскопа, стояли двое надсмотрщиков с бичами из бегемотовой кожи, которые бдительно надзирали за вырубкой. Еще несколько надсмотрщиков, а также воины с луками прохаживались наверху - снаружи, между раскопами.
Трое рабов с другой стороны ямы как раз, похоже, вырубали большую глыбу.
- Спроси их, экуеша! - Тураи кивнул в сторону рабочих.
Скульптор, потрясенный всем, что увидел, и задыхающийся от вони множества скученных немытых тел, только мотнул головой. Тогда египтянин сам направился к каменщикам. Он хлопнул по плечу одного из них - с молотком в руке. На широкой спине этого человека багровел свежий шрам, из-под головной повязки выбивались грязно-рыжие волосы.
Сердце Менекрата часто забилось от волнения. Он пытался расслышать, о чем Тураи говорит с этим рабом, но стук молотков и непрекращающийся камнепад заглушали их голоса.
Вскоре египтянин вернулся к скульптору. Он покачал головой, поймав взгляд своего подопечного.
- Не подойдет? - воскликнул милетец.
- Может, и подошел бы, но весь этот камень предназначен для нового храма Амона в Уасете, - ответил Тураи.
- Нужно спрашивать сперва надсмотрщиков! - сказал эллин. Разговаривать с надсмотрщиками ему казалось гораздо легче, чем с этими вонючими и озлобленными пленниками.
Тураи молча кивнул.
- Пойдем.
Он первым взобрался наверх, как первым спустился; и даже подал греку руку, сильную и твердую.
- А кто был этот раб? - спросил Менекрат, когда выбрался со своим товарищем из рва. Его вдруг не на шутку взволновала судьба неведомого пленника.
Египтянин пожал плечами.
- Какая разница? Похоже, что финикиец. Нам присылают много пленников из Азии.
Менекрат покусал губы и промолчал. Тураи коротко взглянул на своего спутника и отвернулся.
Они еще довольно долго обходили карьер - теперь, когда решили расспрашивать в первую очередь надсмотрщиков, это облегчило скульптору задачу; однако выяснилось, что значительная часть камня была уже распределена. И преимущественно на храмовое строительство.
Потом стемнело, и ходить по каменоломне стало опасно; да и рабы уже сворачивали работу. Менекрат чувствовал себя так, точно сам полдня ломал спину вместе с этими невольниками.
“Царица решила заблаговременно вознаградить меня”, - мелькнула в его голове кощунственная мысль. Но эллин тут же отогнал мысли о Нитетис. Думать о ней в таком месте… нет, это было невозможно.
Вернувшись в палатку, они поели при свете глиняного светильника, а потом легли спать. На душе у Менекрата было скверно.
Но во сне он опять увидел Нитетис - и улыбался, и стонал, поворачиваясь и сгорая на своей постели: так трудно было гнаться за ускользающим и запретным блаженством!
Когда взошло солнце, Менекрат обнаружил, что испачканная простыня прилипла к бедрам. Он скомкал ее, скрывая белые пятна, не зная, как объяснить случившееся египтянину… и тут увидел, что бывший жрец сидит на своей постели, как вчера, поджав ноги, и пристально на него смотрит.
Менекрат отвернулся, краснея. Но ведь этот Тураи тоже мужчина, должен понять!
Египтянин, однако, и не подумал сделать ему никакого замечания.
- Вставай, уже светло, - сказал он.
Менекрат пригладил волосы, которым еще вчера требовался костяной гребень. И вдруг подумал: а не звал ли он Нитетис во сне?..
Как все же хорошо, что его помощником оказался именно этот человек! Будь на месте его другой правоверный египтянин…
Менекрат не решился додумать эту мысль.
Они поели сушеных фруктов, выпили воды - часть ее скульптор все же потратил на умывание. Потом отправились в другую часть каменоломни. Сколько времени потребуется, чтобы обойти ее всю?..
В этот раз Менекрату повезло. Еще до того, как наступило время обеда, он нашел цельную глыбу подходящего размера: скульптор несколько раз сам говорил с работниками, с которыми пришлось объясняться на языке Та-Кемет. Они тоже оказались пленниками-азиатами - но успели выучить достаточно египетских слов, чтобы понимать своих надсмотрщиков.
Менекрат попытал камень молотком, поддел резцом… песчаник казался достаточно прочным и, вместе с тем, податливым. Глыба уже наполовину выдавалась наружу. Если удастся извлечь ее, не повредив…
Еще нужен второй такой жекамень!
Они ушли в палатку, поесть и передохнуть. Тураи советовал поспать днем: но Менекрат и сам, как только проглотил свой кусок лепешки, упал и заснул. Он знал, что и рабочие в такое время отдыхают: потому что надсмотрщикам тоже нужны силы.
В этот раз милетец спал без сновидений. Будто снова провалился в ров, где провел все утро.
Во второй половине дня они с Тураи ушли искать еще один подходящий камень. Если не найдется пара первой глыбе, все труды будут напрасны.
Когда Менекрат спустился в новый ров, первый из каменщиков, которого он уже привычно окликнул, ответил эллину на родном языке.
Менекрат с ужасом воззрился на сородича, оказавшегося в подобном положении. Как будто он не предвидел, что рано или поздно такое случится! Греческий пленник тоже смотрел на скульптора с ужасом… и, признав соплеменника, едва ли не с отвращением.
- Как ты попал сюда? - спросил скульптора этот египетский раб.
- А ты? - воскликнул Менекрат в ответ.
Спохватившись, он обернулся к Тураи.
- Скажи начальникам, что я хочу поговорить с этим человеком! Если надо, я заплачу!
Египтянин невозмутимо кивнул.
- Я родом из Кирены, сражался против персов, - сказал черноволосый, чернобородый и темный от солнца пленник, когда скульптор вновь повернулся к нему. Менекрат уже и сам заметил, что выговор у этого грека непохож на ионийский: и ему стало легче.
- Слышал про бунт в Кирене? - спросил каменщик. Менекрат кивнул.
- Когда мы восстали против наместника Аркесилая и убили, его мать Феретима пожаловалась Дарию… и тот приказал выдать царице всех зачинщиков,* - продолжил киренеянин. Он говорил уже почти беззлобно - на злость не хватало сил: как старые воины берегли ярость только для боя. - Царица приказала посадить мятежников на кол, женам их отрезать груди… а тех воинов, кого не убили в сражении и не казнили, сослали сюда. Или на другие работы.
Менекрат молчал, не в силах ничего ответить.
Раб долго разглядывал его, а потом спросил:
- Ну а ты кому здесь служишь?
Иониец отвернулся.
- Царице Нитетис… Я скульптор Менекрат из Милета.
И в голове его вдруг мелькнула тщеславная, низкая надежда, что этот пленный греческий воин слышал о нем. Но киренеянин остался совершенно равнодушным. Он только сказал:
- Я еще не видел здесь наших свободных людей. Но наверное, скоро появится больше.
Менекрат открыл рот… то ли хотел в чем-то повиниться перед этим африканским греком, то ли обещать помочь. Но, конечно, художник промолчал. Что он мог сделать?
Он быстро вернулся к Тураи и поторопил его, чтобы поскорее выбраться из раскопа. Все понимающий египтянин промолчал; и неожиданно эллин ощутил ненависть к своему помощнику. Хотя оснований ненавидеть Тураи у него было не больше, чем себя.
Остаток дня прошел бесплодно - только то радовало, что больше Менекрат не сталкивался с сородичами. Хотя ему теперь все мерещилось, что киренские пленники видят его из своих ям и рассматривают с ненавистью. Хотя это, разумеется, был вздор: рабочие почти не поднимали голов.
Вторую глыбу он отыскал к вечеру третьего дня.
Еще четыре дня потребовалось на вырубку обеих. И только на восьмой день драгоценные камни наконец подняли наверх.
Менекрат старался не смотреть рабочим в лицо. Но его участие и не требовалось: египетские надсмотрщики прекрасно справлялись со всем сами.
На двух больших плотах камни сплавили по реке на остров, где уже давно были открыты мастерские и трудились египетские скульпторы. Менекрат написал письмо царице, что потребовало от него немалого усилия. Эллин сообщил госпоже, что остается в Сиене работать вместе с Тураи, который стал ему незаменимым помощником; и поблагодарил Нитетис за все.
Теперь, когда Менекрат больше не видел, как добывается камень, а долгожданная работа опять встала перед скульптором во весь рост, благодарность и любовь вновь начали возвращаться в его сердце. Разве повинна Нитетис в том, что происходит?.. И кто повинен? Таков закон войны!
Тураи подыскал для своего подопечного в Сиене подмастерьев-египтян - такие статуи невозможно было изваять в одиночку; но руководство, разумеется, принадлежало Менекрату. Он ушел в работу с головой - время от времени посылая царице отчеты.
Через два месяца первая статуя была готова. Менекрат принялся за вторую: изготовление копии было гораздо труднее, и теперь скульптор продвигался намного медленнее.
До Сиене доходило мало новостей извне. И Менекрат почти не прислушивался к ним. Но кое-что он не мог не услышать.
Когда голова и плечи второй Нитетис выступили из камня, милетец узнал, что в Та-Кемет направляется Дарий.
* Остров Элефантина.
* Исторический факт.
========== Глава 87 ==========
Менекрат не знал, бросить ли ему работу, написать ли великой царице о том, что сделано… или уехать из Та-Кемет, пока не поздно?
Но как он сможет сбежать? Это и просто позорно!
Пока художник мучился сомнениями, ему пришел приказ от царицы оставаться на месте и заканчивать работу как можно скорее. Чего боялась Нитетис, ожидая царя царей?..
Милетцу было очень трудно об этом судить: но изменить своему делу и своей покровительнице было недостойно мужчины и эллина. Менекрат вернулся ко второй статуе.
Тураи помогал ему словом и делом, как раньше: хотя Менекрат уже не нуждался в египтянине так, как вначале, он особенно нуждался в дружеской поддержке. Через две египетские недели Та-Кемет потрясла поступь Дария - великий перс ступил на землю Египта.
Почти сразу вслед за этим пришел приказ Тураи вернуться в поместье великой царицы.
Менекрат очень взволновался. Он и сам не ожидал от себя, что так привяжется к варвару.
- Ты надолго уезжаешь? - спросил молодой скульптор.
- Как пожелает ее величество, - ответил бывший жрец и доверенный слуга Нитетис.
Он улыбнулся.
- Не бойся, мастер экуеша. Думаю, я скоро вернусь к тебе.
Менекрат порывисто обнял товарища: тот охотно ответил на объятие, хотя был гораздо сдержаннее и не одобрял пылкости, с какой эллинские мужчины выражали свои чувства друг к другу. Но Тураи лучше кого-либо другого успел узнать, что Менекрат не склонен к греху, считавшемуся у египтян одним из самых мерзких. Бывший жрец уже не скрывал, что ему известно произошедшее между эллином и великой царицей.
Менекрат проводил своего друга и помощника на берег и, еще раз обняв, пожелал благополучно вернуться. Оба знали, что Дарий уже в Саисе.
Нитетис с дочерью в это время оставалась в своей усадьбе: а Уджагорресент в городе Нейт принимал своего персидского повелителя. Это был уже второй персидский царь, которого видел священный город. И хотя Дарий согласился именоваться фараоном… но подчинившиеся египтяне теперь увидели совершенно ясно, что это не более, чем снисходительная уступка победителя. И многим людям в Та-Кемет показалось, что поведение Дария еще более оскорбительно, чем буйство Камбиса: тот, по крайней мере, всем сердцем отдался своей обязанности живого бога Черной Земли.
Дарий же был как гораздо более сильным царем, так и более цельным человеком - и намного более чужеродным для Египта, чем его предшественник. Ему было под тридцать: царь царей был высок и статен, с тщательно уложенными черными волосами и бородой, его черные глаза смотрели вокруг со спокойной благожелательностью… они могли согревать человека, как огонь Ахура-Мазды, и голос и смех царя были глубоки и приятны. Но чаще у тех, кто встречал взгляд Дария и слышал его голос и смех, кровь застывала в жилах. Это сама Персия, Персия в своей славе пришла в Та-Кемет: каждый египтянин сознавал это, хотя царь-победитель никого еще не казнил и даже не наказал в подчиненной стране.
На юге еще почти не ощущалось, что прибыл такой гость, - но персы пришли с севера. Тураи направился прямо в Дельту, стараясь по дороге как можно меньше привлекать внимания.
Оставив лодку у причала, осведомитель и помощник Нитетис со своими спутниками направился к тому месту, где расположились в ожидании воины царицы с лошадьми. Теперь всадники даже среди египетских солдат никому не бросались в глаза.
Нитетис встретила своего слугу радостно, но ему показалась сильно осунувшейся. Тураи подумал, не заболела ли она; и решил осторожно осведомиться о здоровье великой царицы позже, если представится случай. Ему прощались такие вопросы.
Тураи радостно преклонил колени перед своей повелительницей.
- Моей царице желательно узнать, как дела у экуеша? - спросил он, поднявшись.
Нитетис кивнула.
- Я знаю, ты привез рисунки… но я жажду услышать твой рассказ! И о том, как вы живете!
Тураи опустил глаза и спросил себя: не истосковалась ли великая царица по любовнику. И не поссорилась ли со своим могущественным супругом.
Но было непохоже: Нитетис не хватало Менекрата так же, как не хватало эллинского духа. Поликсена была для нее намного ближе и дороже, чем этот скульптор.
Тураи вымылся и поел с дороги, а потом сразу же принес царице рисунки, сделанные со статуй. Нитетис захлопала в ладоши:
- Прекрасно! Прекрасно!
Нитетис долго с жадностью слушала, как жил и трудился Менекрат со своим помощником на Сиене. Особенно ее заинтересовал сам процесс ваяния, описание которого царица захотела услышать в подробностях.
“Бедный экуеша, - подумал Тураи о своем друге. - Он верит, что нужен ей!”
Тураи, однако, рассказывал долго и с удовольствием: с не меньшим, чем госпожа слушала его. Нитетис всегда любила узнавать новое.
Потом бывший жрец Хнума спросил о Дарии - спросил, не может ли он быть чем-нибудь полезен в переговорах.
- Я знаю о Дарии немного… и все еще не видела своими глазами, - Нитетис рассмеялась. - Переговоры ведет мой муж, ты это знаешь!
Она немного покраснела. Тураи серьезно и понимающе кивнул.
Конечно, подумал он, у царского казначея со времени свадьбы были любовницы и здесь, и в Персии; но дело мужчины всегда другое, нежели женщины. Даже царицы.
- Может быть, я все же окажусь полезен твоему величеству, - мягко и почтительно сказал доверенный слуга.
Нитетис вздохнула, уткнувшись лицом в ладони.
- Несомненно.
Потом она прибавила:
- Атосса приехала с Дарием.
Тураи кивнул. Он превосходно понимал и это тоже - все, что две царицы, недавно делившие одного царя, могли испытывать друг к другу.
Вечером Нитетис устроила праздничный ужин - у нее были гости, из старых верных египтян, еще помнивших ее царицей Камбиса. Пили сладкое вино, пели древние любовные песни и песни о смерти, сложенные в Та-Кемет много хенти назад; и в глазах Нитетис блестели слезы.
Тураи поздно отправился спать… а когда он заснул, ему привиделся могущественный персидский царь, которого он никогда не видел.
Нитетис вовремя призвала к себе помощника. Через несколько дней после приезда Тураи Дарий пожелал, чтобы Нитетис приехала в Саис, - для услаждения царских глаз и удовлетворения царского любопытства.
Царица испугалась, но быстро овладела собой. Она не думала, что Дарий мог пожелать ее, - когда у него была Атосса; и сама Нитетис была уже не та, что прежде. Супруга царского казначея быстро собралась, собрала дочь, которую не могла оставить, и выехала в город богини.
Дарий, когда он впервые предстал египтянке, показался ей очень похожим на Камбиса. Но представился ей осмотрительнее и надежнее, чем был ее первый муж-перс.
Царь царей весьма милостиво приветствовал гостью в саисском дворце. Он рассматривал египтянку с большим удовольствием: но не потому, что вожделел к ней, а потому, что ему нравилось созерцать все, что было ему подвластно. К тому же, перс убедился, что молва о красоте Нитетис почти не преувеличивала.
Нитетис увидела рядом с Дарием Уджагорресента - сдержанного и исполненного достоинства, насколько это было возможно в присутствии завоевателя. На супругу царский казначей посмотрел с большим волнением.
Нитетис не сомневалась, что Уджагорресенту давно сообщали про грека: присочинив множество подробностей, которых не удалось увидеть. Едва ли царский казначей поверил доносам… но даже если отчасти и поверил, он был слишком умен и понимал, что стоит ревности и мести, а что нет.
Нитетис улыбнулась мужу, пока Дарий не видел; и Уджагорресент улыбнулся своей царице и склонил голову в ответ.
На пиру во дворце, который был устроен этим вечером во славу персидского фараона и в честь приезда Нитетис, египтянка впервые увидела Атоссу, великую царицу Персиды. Ту, которую уже называли всемогущей.
Старшая Кирова дочь показалась Нитетис мало отличающейся от других красивых персиянок… разве только ненавистью, с какой глядела на нее.
Нитетис не знала, заметил ли это Дарий, - а если и заметил, что подумал. Однако Нитетис понимала, что Уджагорресент ни словом не обмолвился персу об убитом Яхмесе: и уже не осмелится.
Нитетис приказала удвоить охрану у дверей царевны Ити-Тауи. Хотя Атосса, которая привезла с собой своего сына Ксеркса, должна была бояться за него гораздо больше!
Нитетис прогостила в своем бывшем дворце всего четыре дня, как Уджагорресент вдруг пришел к жене и объявил, что Дарий пожелал своими глазами увидеть ее храм и статуи. Он успел рассказать великому персу, что храм этот, как и изваяния, совершенно особенный.
- Дарий возьмет с собой жену, конечно. Я предупредил царя о том, как там жарко, особенно для женщин, - сказал Уджагорресент, у которого на побледневшем лице выступил пот. - Но перс только рассмеялся и ответил, что приехал в эту страну не за снегом.
Уджагорресент хрустнул пальцами и глубоко вздохнул, сохраняя спокойствие.
- Кроме того, как ты знаешь, в Персии до сих пор не делалось женских статуй, - прибавил египетский советник Дария. - Думаю, посмотреть на твои священные изображения желает Атосса… хотя Дарий, конечно, не упоминал женщину в разговоре со мной.
Нитетис облизнула губы. Она знала, что Уджагорресент в этот миг думает о ее эллинском скульпторе; но далек от каких-либо обвинений.
- Зачем ты вообще столько рассказывал персу о моем храме! - воскликнула она.
- Я рассказал немного, царица, - спокойно возразил муж. - Царь царей сам пожелал узнать больше: а затем и увидеть.
Нитетис села и прикрыла удлиненные глаза.
- А я должна поехать с вами? - спросила она.
- Разумеется, - сказал Уджагорресент.
Подойдя к неподвижной супруге, он положил руки ей на плечи и поцеловал в лоб.
- Помни, что это политика, Нитетис. То, что перс решил такое, может быть очень хорошо! Вспомни, что матерь богов сделала с Камбисом!
***
В путь отправились на отдельных кораблях - персы на своем, египтяне на своем. Царственные особы почти все время оставались в каютах: а воины Уджагорресента и Дария, расположившиеся на палубе, мерили друг друга взглядами и иногда переругивались. Впрочем, жара отнимала у солдат всякую воинственность. “Бессмертные” стражи Дария обливались потом в своих глухих доспехах: кто-то из персов, как слышал Уджагорресент, даже умер в пути от перегрева. Но своих постов они не оставляли ни на час.
Однако своих владык воины доставили на Пилак благополучно. Когда причалили к острову, были приготовлены закрытые носилки для обеих царственных женщин - а их супруги пошли пешком.
У храма Нитетис и Атоссу почтительно высадили. Они пошли вперед, едва не задевая друг друга одеждами: но каждая избегала смотреть на соперницу. Нитетис, морща нос, думала, что от Атоссы сейчас разит не хуже, чем от персидских пехотинцев: несмотря на благовония и на привычку прекрасной царицы, как и ее окружения, к ежедневным ваннам, такие многослойные плотные одежды на юге Египта были настоящим наказанием.
Впрочем, персиянка держалась так, точно даже те, кто обонял сейчас ее пот, удостаивались этим величайшей чести. Супруга Дария откинула назад покрывало, и стали видны повлажневшие на висках и лбу черные волосы; белая вышитая рубашка на груди, под тяжелым ожерельем, потемнела. Но царица Персиды осматривалась по сторонам с огромным интересом. У нее заблестели глаза, когда она увидела изображения Нитетис во всю стену: она даже очерчивала пальцем линии полуобнаженного тела египетской царицы.
Впрочем, муж ее этого не видел: Дарий вместе с Уджагорресентом разглядывал изображения Камбиса и его сына в виде египетских божеств.
- Неужели это Камбуджия*! - воскликнул Дарий наконец. - Из персов бы его никто не узнал!
Уджагорресент поклонился.
- Да будет великому царю известно, что мы изображаем властителей Та-Кемет в их священном образе. Сходства с царем-человеком и не должно быть.
Дарий засмеялся. Тем самым смехом, который мог быть очень приятен человеку, а сейчас подирал по коже.
- Ловко ты ответил! Однако твоя царица на рисунках куда более похожа, - заметил царь царей, посмотрев через плечо на Нитетис. Та смогла выдержать взгляд перса с высоко поднятой головой.
Кажется, Дарию это понравилось: как и то, что Уджагорресент сейчас перед ним не раболепствовал. Дарий испытывал даже некоторое почтение к этому жрецу поблизости от его храмов. И царь царей, хотя и был зороастрийцем, помнил об участи своего предшественника.
Отдохнув после обхода храма Нитетис и подремав в своих каютах, Дарий и его свита отправились на остров Сиене. Там все еще работал Менекрат, которого царица предупредила письмом о прибытии персов; но все равно столкновение эллина с Дарием и, главное, Атоссой могло окончиться чем угодно.
Тураи, который сопровождал царицу, беспокоился об экуеша, - хотя, конечно, его чувства сейчас никого не трогали.
Менекрат как раз работал, когда приблизились высочайшие гости. Он вышел из мастерской, заметив их.
Эллин сразу же повернулся к персам и Нитетис и опустился на одно колено, склонив голову.
Даже перед царем царей он не мог падать ниц.
Дарий несколько мгновений пристально разглядывал склонившегося перед ним пепельноволосого грека; потом перевел взгляд на его египетских помощников, лежавших на животах, и улыбнулся.
- Встаньте, - повелел перс, ничего более не прибавив.
Он прошел мимо Менекрата и его подмастерьев, точно их тут больше не было. - Моя царица желает осмотреть статуи, - сказал Дарий: и кивнул Атоссе.
Царица Персиды приблизилась, высоко держа голову и сложив руки на животе. Когда она остановилась перед готовой статуей Нейт, ее губы приоткрылись в прерывистом вздохе: протянув руку, персиянка погладила изваяние Нитетис гораздо более бесстыдно, чем трогала рисунки в ее храме.
А потом персиянка повернулась к мужу и быстро и резко что-то проговорила.
Менекрат ничего не понял: но от догадки вдруг почувствовал дурноту.
Выслушав жену с легким изумлением, Дарий, однако, не осадил ее: ему даже словно бы понравились слова царицы. Вслед за этим властитель всей Азии обернулся к Уджагорресенту.
- Атосса желает, чтобы этот мастер поехал с ней в Персию и работал там для нее.
Уджагорресент поклонился почти совершенно невозмутимо. А потом посмотрел на свою супругу… и Нитетис вмиг пожалела о совершенной ошибке. И даже не об одной.
- Как пожелает великий царь, - сказал Уджагорресент персу. - Этот скульптор поедет с тобой и твоей царицей, как только закончит вторую статую божественной Нитетис. Вы видите, что ему осталось совсем немного.
Царица Атосса улыбнулась.
* Так имя Камбиса, которое принято произносить на греческий манер, звучит по-персидски.
========== Глава 88 ==========
Тураи, улучив мгновение, пробрался к своей царице, оттеснив от ее локтя неразлучную служанку Астноферт.
- Великая царица, дозволь мне все объяснить экуеша.
Нитетис вздрогнула при звуке его голоса, хотя казалась совершенно спокойной.
- Конечно.
Персы уже отбыли, а Нитетис и Уджагорресент остались на острове. Но, разумеется, в присутствии мужа царица не могла говорить со скульптором.
Тураи подошел к Менекрату, который застыл в неподвижности, как и царица.
- Атосса захотела, чтобы ты поехал с нею в Персию и сделал статую с нее. А может, и не только.
Тураи приобнял за плечи эллина, который словно бы и не почувствовал этого.
- Ты должен поехать, - настойчиво сказал египтянин.
Художник усмехнулся.
- А если я откажусь? Царица Персии велит содрать с меня кожу на барабан, а может, заодно и с тебя - и еще с десятка невинных египтян?..
- Весьма возможно, - хладнокровно сказал бывший жрец. - Владыки Персии до сих пор были к нам милостивы, но милость их простирается дотоле, доколе им беспрекословно повинуются. И не забывай, что у персов нет закона выше царской воли, - в отличие от вас, эллинов!
Менекрат, который успел подобрать с земли свой молоток, взмахнул им, но словно бы вполсилы… а потом опять бросил.
- Какой только ветер Сетха занес меня сюда!..
Тураи не стал спорить с ожесточенным греком.
- Так ты согласен? - спросил он.
Менекрат кивнул, не отрывая взгляда от носков своих сандалий.
Тураи быстро вернулся к госпоже.
- Грек согласен, - сказал он. - Но думаю, что сейчас лучше оставить с ним охрану.
Как бы ни был слуга Нитетис дружен с эллином, о своей стране он радел гораздо больше.
- Хорошо, - сказала царица, немного помедлив. - Я заплачу Менекрату все, что обещала, и сверх обещанного, - прибавила она, взглянув на своего бледного любовника. - Он и в самом деле сотворил прекраснейшее произведение, а я даже не успела похвалить его!
Нитетис отвернулась.
- Нужно ли ему теперь мое золото!
- Золото пригодится везде, великая царица, - улыбнувшись, ответил Тураи. - А уж в Персии едва ли найдется что-нибудь нужнее!
Он поклонился. А потом высказал просьбу, которая родилась у него еще до того, как слуга Нитетис услышал веление Атоссы: Тураи предвидел, что кончится чем-то подобным.
- Могу ли я сопровождать экуеша?
Нитетис взглянула на слугу с изумлением… а потом улыбнулась.
Надежнее этого помощника она едва ли могла найти; и персидским языком Тураи владел не хуже, чем греческим. А уж если рассчитывать, чтобы художник вернулся живым…
- Я сама хотела тебе это приказать, - ответила великая царица.
Потом она посмотрела на своего мужа, который преспокойно пил пиво, расположившись под навесом. Лицо Нитетис почти не изменило выражения: но Тураи неожиданно ощутил ее ненависть, направленную на царского казначея. Великая царица быстро приблизилась к Уджагорресенту.
- Возвращайся на корабль, - она сейчас почти что требовала. - Я не могу говорить с моим художником при тебе!
Царский казначей поднял глаза. Потом улыбнулся: и самообладание, и властность супруги остались при ней.
- Хорошо, - Уджагорресент неторопливо встал; раб, обмахивавший его опахалом, тут же замер. - Я дождусь тебя в каюте, царица.
Когда советник Дария ушел, Нитетис подошла к греку. И казалось, что это потребовало от нее гораздо большего усилия, чем объяснение с мужем.
- Менекрат, - когда она позвала, эллин тотчас поднял серые глаза. Но теперь взгляд его казался пустым. - Прошу тебя, не вини меня в этом!
Менекрат изумился ее тону. Несмотря на то, что случилось.
- Прошу тебя, царица, не оправдывайся передо мной.
Он смог улыбнуться; потом поклонился.
- Я знаю, что Атосса могла потребовать этого просто из ненависти к твоему величеству и зависти!
- Ты прав.
Нитетис опомнилась; и легкий румянец выступил на щеках царицы при мысли о том, что она невольно унизилась перед этим ремесленником.
Она постучала по ладони своим маленьким веером из малахитовых пластинок. Потом сказала:
- Но ты должен поехать!
Египтянка натянуто улыбнулась.
- Кто знает, быть может, Атосса прославит тебя гораздо больше, чем я! Ты будешь первым, кто сделает статую царицы Персии - а она получит статую первой из всех цариц, которые жили до нее!
Менекрат усмехнулся.
- Да, госпожа.
- Тураи поедет с тобой, - прибавила Нитетис. Это, казалось, было единственным, что обрадовало художника по-настоящему.
Нитетис коснулась плеча эллина.
- Твоя работа прекрасна… лучшая статуя, которая могла бы быть сделана с меня, - сказала она, стараясь, чтобы не дрожал голос. - Я заплачу тебе два таланта золотом, и этого еще мало!
Менекрат несколько мгновений не отвечал… а потом опустился на землю перед царицей и прижал к губам край ее одежды. Он долго не отрывал ткань от губ; и наконец Нитетис ощутила все, что этот грек испытывал к ней. Возможно, его чувства даже возросли за время разлуки.
Вдруг египтянке безумно захотелось, чтобы он сжал ее в объятиях. Она быстро отвернулась, пока эллин не заметил ее порыва.
- Я должна идти, - сказала Нитетис. - Хайре, - торопливо прибавила она эллинское прощание; и быстро направилась прочь, забыв про свои носилки.
Менекрат долго смотрел вслед возлюбленной царице… и думал, что, кажется, понимает зодчего Сенмута. Он понимал сейчас всех влюбленных безумцев, которые одной украденной у женщины лаской могли жить всю жизнь.
“Я должен вернуться… если не домой, то к ней”, - думал эллин.
Вернувшись в каюту, которую делила с супругом, Нитетис молча устроилась на отдых. Она взяла к себе дочь; на царского казначея Нитетис упорно не смотрела.
Уджагорресент краем глаза следил за скупыми яростными движениями жены: даже ребенка она покачивала с яростью. Советник Дария печально усмехнулся. Он вдруг понял, что нисколько не сердится на свою несчастную богиню.
- Вы простились? - спросил Уджагорресент.
Нитетис бросила на него сверкающий взгляд.
- Да, - ответила жена.
Потом Нитетис вдруг спустила ребенка с колен и закрыла лицо руками.
Она сидела так очень долго; наконец Уджагорресент окликнул ее. И тогда его прекрасная супруга вдруг распрямилась и прошептала обжигающим шепотом:
- Не надейся, что он погибнет там!
Уджагорресент поднял брови. Теперь его это почти забавляло. Бедная Нитетис!
- Мне безразлично, что станется с этим мастеровым, если он хорошо сделает свою работу здесь, - сказал царский казначей.
Он усмехнулся, поправив длинные черные волосы, скрепленные на лбу обручем. - Ты так говоришь, словно мне есть за что ему мстить!
Нитетис долгое время молча смотрела на супруга.
Потом резко ответила:
- Разумеется, не за что!
Уджагорресент встал с места и подсел к жене. Он взял ее за руку.
- Ну же, успокойся.
И тут она опять вздрогнула от отвращения; вывернулась и отодвинулась.
- Я тебя порой ненавижу, - прошептала царица.
Но все ее силы иссякли с этой последней вспышкой; и она больше не противилась, когда супруг снова придвинулся к ней и обнял, притянув ее голову к себе на грудь. Нитетис беззвучно заплакала, когда Уджагорресент начал гладить ее по волосам.
- Успокойся, милая сестра, - прошептал он. - Скульптора больше не будет… смирись с этим. И ты останешься моей женой. Нам нельзя развестись сейчас, и особенно тебе нельзя уйти от меня, - прибавил он.
Нитетис быстро подняла голову.
Уджагорресент спокойно кивнул; хотя внутренне ликовал.
- Подумай о персах!
Нитетис глубоко вздохнула, сидя сложив руки, как смиренная ученица.
А потом вдруг попросила:
- Поцелуй меня.
Он придвинулся к жене и поцеловал с нежностью, с наслаждением, которое, казалось, только возрастало раз от раза.
Нянька, несколько мгновений в смущенном и испуганном изумлении молча смотревшая на господ, торопливо подхватила маленькую царевну, шикнув на захныкавшего ребенка. Сделав знак остальным слугам, царская кормилица покинула каюту.
***
Менекрат закончил вторую статую царицы. На это ушел еще месяц.
Сразу же милетец дал знать об окончании Нитетис, которая прислала своих чиновников, описавших обе скульптуры и все, что находилось в мастерской: как это было принято в Египте.
Дария и его супруги эллин больше не видел: но слышал, что царь царей вместе с Атоссой посетили немало городов Та-Кемет и посмотрели много чудес этой страны. Хотя, конечно, Дарий любовался чудесами между делом. Он был не Камбис, и дух его постоянно требовал деятельности: преобразования, устроения, завоевания нового.
Если такому властелину, как бы он ни был по-своему справедлив, мало покажется творить добро, он будет делать зло: хотя азиаты мало различали добро и зло, когда речь шла о царе и царской воле. Добром для персов было возвеличение своего царя. Только бы хватило на его век завоеваний и он обошел стороной Элладу!
Но надежды на это оставалось все меньше.
Менекрат чувствовал себя так же, как, должно быть, многие греки, рассеянные по ойкумене: все ощущали приближение одной бури, грозящей уничтожить Элладу, но каждый в отдельности сознавал свое бессилие ее предотвратить.
“Я сделаю то, что должен”, - думал милетский художник: хотя не мог сейчас даже предположить, в чем состоит этот долг.
Нитетис не приехала, чтобы посмотреть на вторую статую, - и он был рад этому. Не могло быть ничего хуже, чем перед концом им опять встретиться лицом к лицу.
Спустя небольшое время великая царица прислала эллину все обещанное золото… и его друга и помощника. Тураи снова отлучался, чтобы послужить Нитетис, - теперь он уезжал надолго.
Менекрат, снова взглянув в черные глаза сына пустынь, напомнил себе, что прежде всего этот человек египтянин. Но знал, что ему бывший жрец будет настолько верен, сколько еще останется верности.
Тураи посоветовал другу часть золота оставить на острове - здесь было достаточно мест, в которых никому бы не взбрело на ум искать сокровища.
- Все равно домой ты поедешь через мою страну! - сказал египтянин.
Менекрат улыбнулся и подумал, что если он еще вернется сюда, то это будет вознаграждением свыше всякого богатства.
Он закопал один талант там, где ему указал Тураи. Остальное они рискнули взять с собой. Менекрат сказал, что египтянин заслужил половину его золота, - и обещал отдать ему долг сполна, как только они вернутся назад.
Тураи помалкивал, слыша такие слова: и только советовал эллину молиться получше.
До отправления они остались на Сиене. Тураи много времени проводил в храме Хнума, где когда-то служил сам, и в разговорах с его жрецами. Менекрат хотел написать в Ионию, Филомену и Поликсене… и сделал это, поборов свои сомнения.
Иониец не знал, дойдет ли до Милета его весть, - но понимал, что обязан известить своих друзей и сородичей о таком крутом повороте своей судьбы.
Вскоре пришел приказ Дария - составленный на языке Та-Кемет, с печатью фараона. Эллину и египтянину приказывали сей же час собираться и отправляться в Мемфис, откуда Дарий отплывал к себе на родину. Царя царей ждало много неотложных дел.
Менекрат еще раз напоследок сплавал на Пилак - поклонился храму, который уже был полон почитателей ее величества: храм Нитетис и ее сына успели освятить, пока Менекрат заканчивал скульптуру.
Художник долго стоял перед настенными изображениями - цвет лица и рук нарисованной Нитетис был лишь немного темнее природного медного цвета ее кожи; и тонкое тело под сквозящими белыми и голубыми складчатыми платьями казалось объемным и теплым.
Перед живой богиней Та-Кемет были зажжены огни, курился ладан; и жизнью и святостью наполнили эти картины те, кто пришел сюда с сердцем, полным веры.
“Я только так могу проститься с тобой”, - подумал скульптор с великой печалью.
Эллин посмотрел на бритоголового жреца, который спокойно объяснял что-то бедно одетой женщине с дряблой грудью и ногами, сбитыми в кровь: женщина внимала жрецу с трепетом. Менекрат подумал, что Тураи когда-то был таким же служителем: и мог с легкостью как говорить правду, так и лгать во имя своих богов.
Тураи не пришел с Менекратом сегодня - он посетил храм своей царицы еще раньше: видимо, не желая молиться так, как это было принято у его народа, на глазах у чужеземца.
Напоследок Менекрат тайком приложил ладонь к холодному плечу нарисованной Нитетис - и поцеловал свою руку; а потом, понурившись, ушел. Он вернулся на своей лодке на Сиене.
Окончив сборы, молодой скульптор и Тураи отправились в Мемфис, где должны были встретиться с персидскими владыками.
========== Глава 89 ==========
Поликсена получила послание своего друга - письмо доставили из Навкратиса. Его переслал тот же друг-египтянин, который уведомлял эллинку о царице Нитетис. К этому письму египтянин присовокупил новости о персах и их пребывании в своей стране: он писал настолько подробно, насколько мог.
Сестра сатрапа Ионии долго сидела одна, в потрясении и горестной задумчивости. Ей еще десять месяцев назад, когда Менекрат получил приглашение от Нитетис, казалось, что он не вернется. Боги не позволяют долго здравствовать тем, кто слишком ими одарен!
Потом Поликсена перечитала письмо художника - и улыбнулась.
Как-то он хвалился, что превзойдет Гермодора: а неожиданно полученная возможность отличиться редко представляется человеку приятной. Стать первым, кто изваяет великую царицу Персии, - первым из художников ойкумены!
Многие эллины, в числе их ионийские скульпторы, собратья Менекрата, не задумываясь, разменяли бы оставшиеся годы жизни на такой случай.
Потом Поликсена отправилась к брату: хотя Филомену аккуратно доставляли новости из Египта, Поликсене хотелось, чтобы брат услышал о Менекрате из ее уст.
Сатрап был занят, как обычно: но для сестры у него всегда находилось время. Тем более, что Поликсена никогда не тревожила Филомена по пустякам.
Услышав от верного раба, что царевна во дворце и желает видеть его, Филомен покинул кабинет и поспешил навстречу. Он сердечно обнял сестру.
- Что привело ко мне мою царевну? - воскликнул брат.
Поликсена со смесью восхищения и горечи окинула взглядом его персидский наряд. Он научился одеваться по-азиатски с большим вкусом… лучше многих истинных персов.
- Пойдем в кабинет, - сказала она. - Не хочу обсуждать это здесь.
Филомен, сразу став серьезным, кивнул.
Пропустив сестру вперед, он вошел следом и закрыл дверь. Поликсена посмотрела в темные внимательные глаза брата, подведенные краской, - а потом со вздохом подала ему письма от скульптора и от своего осведомителя из Навкратиса.
Сатрап сел на кушетку и погрузился в чтение. Он быстро и сосредоточенно просмотрел оба послания, из каждого извлекая главное. А потом отложил папирусы и замолчал, уперев локти в колени и опустив черную голову.
Поликсена долго смотрела на лицо этого восточного правителя, не смея оторвать его от его мыслей.
Наконец она все же спросила:
- Что ты думаешь об этом?
Царевна шагнула к брату, когда он поднял голову. Филомен кивнул ей на место рядом.
Поликсена осторожно села.
Еще несколько мгновений в кабинете царила полная тишина, в которой едва слышное потрескивание священного пламени в чаше перед входом стало всепоглощающим. Персы умели выбрать себе бога.
Филомен некоторое время смотрел в огонь, как и сестра, - а потом повернулся к ней и сказал:
- Твой художник, как мне видится, только что предотвратил большую войну, в которую оказались бы вовлечены все.
Поликсена перекинула через плечо косу.
- Потому что послушался Атоссы? Но ведь это такой пустяк! - воскликнула она.
Филомен усмехнулся.
- Если ты бросишь факел в болото, он тут же погаснет. Ну а если поднесешь его к облитой маслом поленнице?..
Сатрап сцепил руки на разведенных коленях.
- На самом деле, никто из нас не может сказать, что способно рассердить персов, а что из этого привести к войне, - задумчиво сказал он. - Но Менекрат поступил хорошо. Я даже не вижу, как бы мог он поступить иначе.
Поликсена коснулась локтя брата… потом опять сложила руки на коленях.
- Хорошо, что в Египте у него появился друг. Надеюсь, что и из Персии Менекрат сможет писать мне, - сказала она.
Царевна опустила глаза и немного помолчала. Больше не было смысла продолжать разговор о художнике.
- Ты хочешь о чем-то меня попросить? - спросил Филомен, продолжавший внимательно наблюдать за нею.
У Поликсены дрогнули прямые густые брови. Конечно, правителя можно только просить: уж если он изволил тебя принять!
Потом царевна кивнула.
- Да, Филомен, - сказала она. - Раз уж я пришла, хочу поговорить с тобой о сыне.
Поликсену неожиданно одолели воспоминания о любимом спартанце, который теперь был, уже без сомнения, мертв. Она уткнулась лицом в ладонь и стиснула зубы.
Филомен терпеливо и сочувственно пережидал. Он знал, о чем думает сестра; и вспоминал в этот миг о статуе Ликандра, которую недавно приказал установить на главной площади Милета.
Это вызвало много шума, мужских споров и даже драк - и женских слез; но Филомен не жалел о своем решении. Впрочем, сестра никогда не порицала его за этот поступок.
- Мне кажется, Никострату пора в школу, - сказала Поликсена, когда вновь посмотрела на брата. - Я говорила с моим мальчиком… он так и рвется в бой, - она улыбнулась, и в глазах ее были слезы.
Филомен привлек любимую сестру к себе, и она прижалась к его плечу.
- Да, пора, - сказал сатрап, поглаживая ладонью ее плечо. - Хорошо, я согласен! Никострату уже три месяца как шесть лет.
Потом он встал, заложив руки за спину.
- Приводи сына… да хоть завтра.
Поликсена радостно улыбнулась и встала тоже.
- Благодарю тебя!
Она хотела еще что-то сказать, но тут скрипнула дверь. Брат и сестра быстро обернулись: в кабинете стоял Эвмей, светловолосый юноша-раб, а за его спиной была жена Филомена. Как видно, раб хотел доложить господину о приходе Артазостры, но та, в нетерпении или усвоив греческие обыкновения, вошла прежде доклада.
Увидев, что супруг не один, персиянка смущенно улыбнулась и отступила.
- Прошу прощения, мой господин, - сказала Артазостра, видя лицо Филомена. - Я хотела сейчас говорить с тобой, но, должно быть, мне следовало бы зайти позже.
Такое персидское подобострастие появлялось в ее речи, когда азиатка видела, что на нее сердятся… или когда она начинала гневаться сама.
Филомен быстро шагнул к жене, препятствуя ей уйти.
- Нет, ты мне не помешала. Что случилось?
Родственница Дария прошла вглубь кабинета… и, немного помедлив, села.
Она посмотрела на сестру мужа… затем, повернувшись к Филомену, сказала:
- Я хотела поговорить с тобой о Дарионе.
Филомен удивился такому совпадению, потом встревожился.
- Дарион заболел?
- Нет, слава богу среди богов, - сказала Артазостра.
Но она продолжила с волнением, сжимая и разжимая руки:
- В пять лет у нас знатных мальчиков отлучают от женщин и начинают воспитывать как воинов… а ты об этом и не думаешь!
Филомен посмотрел на сестру долгим взглядом. Потом повернулся к Артазостре.
- Я не перс. Или ты начала забывать об этом? - мягко сказал он. - Поликсена сейчас тоже пришла ко мне с такой просьбой, а Никострату летом исполнилось уже шесть!
Артазостра вспыхнула и приподнялась на алой кушетке. Рот ее приоткрылся, словно она готова была высказать все, что думает об эллинах и эллинских школах… но молодая женщина сдержалась.
- Хорошо, - сказала персиянка с неожиданным смирением. Она вновь посмотрела на Поликсену. - Ее сын и мой сын будут учиться вместе?
Поликсена нахмурилась; брат также. Но потом он спокойно ответил жене:
- Нет, эллинские мальчики у меня учатся отдельно, как ты знаешь. Да и Дарион гораздо младше… для таких маленьких детей каждый год как гора, через которую нужно перевалить!
На губах царственной персиянки мелькнула улыбка.
- Правда, - сказала она, - так и есть.
Филомен сел рядом с женой.
- Когда придет время, я сам стану обучать Дариона. И Артаферна тоже.
Большие выпуклые черные глаза Артазостры увлажнились.
- Хорошо, муж мой. Я не забуду твоих слов,- сказала азиатка.
Поликсенапочувствовала, что брату стало не по себе. Но сатрап молча поцеловал жену в висок.
- Приказать принести чего-нибудь?
Родственница Дария качнула головой; потом поднялась и направилась к выходу.
- Нет, Филомен. Я пойду… если я сейчас не нужна тебе.
Она снова посмотрела на Поликсену. И та, после небольшого колебания, шагнула к двери следом за персиянкой.
- Мне тоже пора, брат. Ты очень добр к нам обеим!
Филомен улыбнулся, переведя взгляд с одной женщины на другую.
- Я зайду к тебе вечером, - обещал он жене.
Та наконец наградила его искренней улыбкой и выскользнула за дверь. Поликсена тут же вышла, пока персиянка не успела закрыть ее.
Некоторое время женщины стояли в коридоре друг напротив друга: словно бы вспомнив о своей давней привязанности, но не зная, как повести себя после этого неожиданного разговора.
- Мне пора домой, госпожа, - наконец сказала эллинка. - Дети ждут!
Артазостра кивнула. А потом вдруг взяла ее за руку.
- Дети всегда ждут, - заявила персиянка. Она слегка сжала пальцы Поликсены. - А мы с тобой давно не виделись! Пойдем ко мне!
Она уверенно повела Поликсену вперед: и той неожиданно вспомнилось, как Нитетис посвящала ее в женские тайны, когда они были еще девушками.
- Расскажи мне о твоем художнике. Он ведь писал тебе? - спросила госпожа дворца, обернувшись к ней по дороге. Артазостра приостановилась.
Поликсена улыбнулась с усилием и кивнула.
- Да, - сказала она. - Как раз сегодня я получила послание от него, - прибавила эллинка после небольшого раздумья.
Артазостра изумленно улыбнулась… а потом потащила подругу за собой с удвоенной энергией.
***
- Ты знаешь, мастер экуеша, что освящение храма царицы сейчас было кощунством? - задумчиво спросил бывший жрец.
Они стояли у борта, на палубе длинной, мощной персидской триеры: разумеется, не царской, но у Дария было достаточно кораблей, чтобы разместить всю свою свиту.
Менекрат быстро повернулся к египтянину.
- Нет, я этого не знал, - сказал художник с тревогой, заставившей Тураи улыбнуться. - А почему кощунством?
Тураи поправил головную повязку.
- Потому, что правители Та-Кемет уподобляются истинным богам только после смерти, - ответил он с расстановкой. - Так всегда делалось! Храмы всех жен фараонов в Долине царей… мы возводили храмы даже в честь девочек, которые погибали, не достигнув зрелости и не вкусив власти: но только в честь тех, кто уже вступил в царство Дуат и присоединился к Ра в его вечном суточном обращении.
Менекрат посмотрел на солнце, приставив руку к глазам. В море, когда не видно было берегов, разговоры об обращении Ра звучали почти что нелепицей. Но он никогда не решился бы сказать это египтянину в лицо.
Вместо этого милетец произнес:
- Кто же такое допустил? И ты… ты ведь молился в этом храме!
- Это повелел царский казначей, чтобы поддержать веру в народе, - ответил Тураи. Он остался спокойным, но Менекрат сразу же почувствовал, как слуга Нитетис относится к Уджагорресенту.
- Уджагорресент считает, что можно жертвовать всем во имя спасения нашей земли от разграбления, - прибавил Тураи. - Но как бы не оказалось в конечном счете - мы пожертвовали стольким, что грабить осталось нечего.
Менекрат грустно рассмеялся вместе с Тураи. Для молодого скульптора умирание Та-Кемет и ее обычаев, сказать по правде, давно было решенным делом; но каково это египтянину, он не хотел и думать.
- Бедная царица, - сказал эллин. - Надеюсь, что мои статуи простоят долго!
- Атосса наверняка прикажет тебе изваять себя из мрамора, а не из песчаника, - заметил Тураи. - У нее уже есть бюстовые памятники, которые делали греки: но тебе придется ваять жену Дария в полный рост, и сделать лучше, чем делали прежде тебя!
Менекрат плотнее завернулся в плащ. О том, что будет, если он не угодит царице Персиды, думать совсем не хотелось.
- Пойдем вниз, - позвал он. - Хочу проверить наши вещи.
Друзья ушли с палубы, спустившись в трюм, в сырой закуток, отгороженный для них. Впрочем, Менекрат ни на что не жаловался: в Египет, на греческом корабле, пришлось плыть с куда меньшими удобствами.
Тураи остался внизу, у него так и не появилось любви к морю, - но эллин вернулся на палубу и пробыл там еще долго, глядя в ту сторону, где, как он предполагал, осталась Иония. Но судить об этом было трудно: персидские кормчие уже не раз меняли курс.
- Куда же несут нас ветры, - со вздохом пробормотал молодой художник.
Он посмотрел на корабль, где находился Дарий с супругой: судно Менекрата и остальные плыли за царской триерой, казалось, ни разу не нарушив порядка, в котором они построились вначале. И когда только успели так выучиться - и во имя чего!..
Сделав прощальный жест в сторону родины - как ему казалось… грек ушел следом за товарищем.
Они доплыли благополучно; а высадившись, пересели на коней. Менекрату и египтянину, который, как и он сам, был не слишком хорошим наездником, не пришлось чрезмерно утомляться после долгого морского путешествия: все всадники в свите Дария примерились к скорости повозок, которые везли царский гарем, и к поступи носильщиков, которые несли царицу Атоссу.
Супруга Дария ни разу не встретилась с эллином за все время пути - но тот уже знал и без объяснений Тураи, что это вовсе не означает пренебрежения. Напротив: Атосса, должно быть, не забывала о художнике ни на день. Друзей хорошо кормили и давали мыться; спали они на мягких чистых постелях без всяких блох, которые для аромата перекладывали розмарином и мятой, и коней их прекрасно обихаживали. Им даже предлагали дорогую персидскую одежду для защиты от пронизывающих горных ветров, поскольку дело приближалось к зиме: однако не только эллин, но и теплолюбивый египтянин отвергли это предложение, попросив лишь длинные шерстяные плащи.
Они направлялись прямо в Сузы, столицу Персиды, которую и художник, и его многоопытный товарищ видели в первый раз.
Им обоим отвели покои во дворце - одни на двоих. Менекрат очень радовался этому, еще не успев осмотреться. Даже несмотря на то, что к ним наверняка намеревались приставить слуг-персов.
- Только бы они не подумали о нас ничего дурного! - со смехом воскликнул милетец, бросившись на свою постель, покрытую меховым одеялом.
Тураи неприязненно улыбнулся.
- Здесь об этом не думают дурно… во всяком случае, так, как в моей стране, - сказал он. - Хотя сам великий царь и не имеет подобных склонностей.
А потом огляделся и прибавил:
- Не слишком-то веселись, мастер экуеша.
========== Глава 90 ==========
У Поликсены и ее мужа был хороший дом - настоящее хозяйство посреди города, которыми славился Милет. Их дом полнился добром и людьми: увеличилось число прислуги, и у свободных, и у рабов рождались дети. Рабы не имели права жениться и выходить замуж, но всем домашним Поликсены жилось хорошо - и госпожа всегда защищала любовь между своими людьми.
Однако пятеро ее охранителей-ионийцев остались неженатыми - довольствуясь случайными женщинами вне дома, верные воины не желали заводить свои семьи и покидать госпожу. Несмотря на покорность Ионии Дарию, несмотря даже на то, что Филомен породнился с царем через свой брак, здесь когда угодно могла вновь разразиться война. Куда скорее, чем в воинственной Спарте!
Стоило только открыть ворота персам…
Сын Поликсены был отдан в военную школу, и с нею осталась только дочь, золотоволосая Фрина, которую сама мать воспитывала с аттической утонченностью. Аристодем не раз сокрушался, что брак их столь малоплоден: ему все больше хотелось иметь своего сына, особенно теперь, когда сын спартанца больше не мозолил глаза!
Спартанские мальчики всегда почитали старших - и Никострат был афинянину хорошим пасынком, но любви между ними так и не возникло. По мере того, как мальчик рос, он и Аристодем только еще больше отдалились друг от друга.
Поликсена же, видя растущее недовольство мужа, говорила, что на все воля богов. И правда: как Нитетис после смерти Камбиса, царевна больше не зачинала, хотя не предохранялась теперь никакими египетскими средствами. Как будто в такое время сама природа уберегала женщин… или только ее и царицу Та-Кемет. Артазостра вновь носила ребенка, и с гордостью оповестила об этом всех, от мужа до прислуги.
Однако, несмотря на то, что афинянин был огорчен и оскорблен таким положением, он оставался по-прежнему глубоко привязан к своей умной, стойкой и верной супруге.
Зимой Поликсена получила письмо из Суз - от Менекрата: Дарий учредил надежную почту, а положение художника при персидских владыках позволило ему свободно писать. Менекрат сообщал, что начал делать статую Атоссы - из мрамора Сиене: царица позировала ему, сняв головное покрывало и оставшись в одном домашнем шелковом платье, но скульптора всегда приглашали в покои царицы ненадолго, и приходилось работать преимущественно по памяти. К счастью, милетец был уже достаточно опытен, чтобы не ошибаться. В помощь ему дали двух других греков… которые жили при персидском дворе уже долгие годы и перебрались в Сузы добровольно, еще при Камбисе.
Пока великая царица оставалась довольна Менекратом и давала ему золото на расходы, дозволив свободно гулять по городу. Супруг Атоссы никак не вмешивался в эти дела жены. Вообще, знатные персиянки правили своими приближенными независимее эллинок, как заметил в своем письме иониец: может, потому, что у азиатов было намного больше людей, которыми надлежало распоряжаться… и жизнь властителей, мужчин и женщин, была более закрытой от всех и друг от друга.
- Уж не добрал ли Менекрат у вавилонских танцовщиц то, чего не мог найти у Атоссы, - усмехнулась Поликсена. - Едва ли телом азиатки так отличаются!
В конце Менекрат желал здоровья царевне и коротко заверял ее в своей преданности: он выражал уверенность, что Ионию ничто не потревожит.
***
Менекрат ошибся: да и никто не мог предвидеть, что случится.
Один из персидских военачальников, живших в соседней Эолиде под рукой ее властителя, неожиданно для всех с большим войском вторгся в Ионию с севера. Эолия тоже была покорна Персии, и, по новому закону Дария, персидские военачальники подчинялись самому царю, минуя своих сатрапов: но, как и должно было быть, властелину стольких царств было очень трудно уследить за соблюдением законности даже у себя дома, не говоря о столь отдаленных землях. Персидские разбойники овладели приграничным городом Клазомены, славным своими маслодельнями.
Набежчики перестреляли, перерезали и посадили на кол захваченных врасплох защитников города. Повторилось то, что было в Мемфисе, если не ужаснее: нередко прямо перед глазами казнимых медленной смертью греков персы насиловали их жен и дочерей.*
До Филомена эта весть долетела не так скоро, как это было бы в Персии: Иония оставалась разрозненной, а ее города продолжали кичиться своей обособленностью, в отличие от персидских, всегда сознававших себя частью целого. Клазомены не получили от своих соседей никакой поддержки!
Филомен, получив такие известия, недолго колебался: он тут же собрал войско, греков и персов, чтобы скакать на помощь Клазоменам. Сатрап приказал приготовить себе Фотиноса: старый Поликратов конь, успевший не раз побывать в сражении, был жив и еще крепок.
На пути персов с севера на юг лежало еще немало городов Ионии: следовало как можно скорее запереть врагов вблизи границы, подальше от Милета!
Аристодема, который усердно упражнялся с конем и копьем, но ни разу не побывал в настоящем бою, Филомен призвал во дворец прежде, чем тот собрался сам.
Почти сразу же Поликсена прискакала во дворец на своем коне следом за мужем. Филомен был уже в саду: строил людей.
Царевна спрыгнула с лошади перед глазами изумленного брата.
- Куда вы, погодите! - воскликнула она, задыхаясь. - Филомен… разве не хватит в Фокее и Эритрее людей, чтобы сдержать персов!
- Поликсена! - изумленно и сердито воскликнул Аристодем.
Поликсена, не слушая мужа, подбежала к брату.
- Ты ведь не правитель полиса… а целого царства! Можешь ты представить, чтобы Дарий или Камбис сами скакали уничтожать всех приграничных разбойников! - воскликнула она.
Филомен мрачно усмехнулся.
- Я не Дарий, и, тем более, не Камбис, - сказал он. - И земля моя куда меньше!
“Это даже не твоя земля - она украдена”, - подумала Поликсена в отчаянии.
Просить мужа остаться эллинка, конечно, тем более не могла. Аристодем оставался позади уже не раз, когда его братья повиновались долгу!
Поликсена даже не успела обнять Аристодема перед тем, как тот покинул ее. Но сейчас, перед лицом властелина-брата, она могла думать только о брате.
Филомен крепко обнял сестру; Поликсена уткнулась в его лисью накидку, которую сатрап набросил поверх алого плаща. Несмотря на зимнее время, сейчас он оделся и вооружился по-эллински. Его мускулистые ноги по-прежнему покрывал темный загар.
Филомен поцеловал сестру, обхватив ее лицо ладонями, и улыбнулся.
- Я вернусь, - сказал он.
А потом прибавил:
- Позаботься об Артазостре, пока меня не будет. Ей это сейчас особенно нужно!
Артазостра, оливково бледная, стояла тут же, в стороне от воинов.
Персиянка могла быть всевластной при муже - но при угрозе потерять его эта властность обратилась в свою противоположность. Дочь Аршака готова была умолять эллина остаться… но знала, что это все равно не поможет.
Она, конечно, не могла обнять мужа при всех. И Филомен только улыбнулся азиатке издали, встретившись с ней взглядом. А потом вскочил на своего черного Фотиноса: обе женщины невольно залюбовались этим движением, несмотря на то, что ждало их господина и их самих впереди.
Филомен развернул коня: блеснула золотом рыжая лисья накидка. Он выдернул из ножен прямой греческий меч.
- Вперед! Перебьем все это отребье! - свирепо крикнул он: и все конные и пешие воины, ионийцы и персы, ответили дружным ревом и ударами мечами по щитам.
Отряд устремился вперед - лавина мужской силы, которая схлынула, не успели женщины опомниться. Сестра и жена сатрапа остались в одиночестве посреди главной аллеи огромного сада.
С ними были еще какие-то рабы, оставшиеся от войска Филомена, но Поликсена и жена сатрапа не замечали их. Женщины встретились взглядами. Казалось, вот-вот сад заполнят страшные конники с луками, из которых ради забавы будут стрелять в детей…
- Идем во дворец, - сказала Поликсена родственнице, первая нарушив тишину. - Слышишь?..
Артазостра кивнула, словно в оцепенении: ее руки прикрывали живот, еще не успевший округлиться. Поликсена, подойдя к подруге, схватила ее под локоть: теперь был ее черед увлекать персиянку за собой.
Оказавшись во дворце, Поликсена первым делом пустилась на поиски сына: он должен был быть сейчас на занятиях. Но Никострат почти сразу выбежал матери навстречу.
- Аристодем и наш царь уехали на войну? - воскликнул маленький спартанец.
Поликсена, опустившись на колени, прижала сына к груди. Ее растрогало и встревожило это “наш царь”.
- Да, они уехали, - прошептала царевна, поцеловав темные волнистые волосы мальчика. - Не бойся, они вернутся!
- Я не боюсь, - ответил Никострат.
Но в его взгляде вовсе не было уверенности, что мужчины вернутся.
Поликсена встала, выпустив сына из объятий, и огляделась. Коринфянку не оставляло чувство, что нужно сейчас же начать действовать… но что делать?
Артазостра уже ушла в свои комнаты, к своим нянькам и служанкам.
- Остальные мальчики в школе? - спросила царевна сына, который все еще не отходил от ее колен: видимо, чувствуя, что должен оставаться рядом.
- Да, они со Спиром, - серьезно ответил Никострат, глядя на мать снизу вверх. Поликсена встрепала его темные волосы.
- Беги к товарищам, скажи Спиру, чтобы продолжали заниматься, если он вдруг решит распустить их… и скажи, чтобы предупредил мальчиков, что могут прийти враги, - велела Поликсена.
Сын кивнул и убежал.
Никострат мог бы и сам рассказать другим детям про персов… но он не сможет сказать, как нужно, перепугает: хотя всех этих мальчишек учат сражаться. Старый же закаленный воин, который тренировал их, сумеет вселить в учеников уверенность.
Потом Поликсена вернулась в сад: она обнаружила, что ее коня стережет Эвмей, раб ее брата. Юноша посмотрел на госпожу огромными печальными глазами, и Поликсена впервые пожалела его; хотя знала, что Эвмей не раз пытался соблазнить Филомена. Должно быть, этот раб и вправду любил своего сатрапа.
- Благодарю, - Поликсена улыбнулась Эвмею, принимая поводья, а потом вскочила на лошадь: как и брат, не нуждаясь в том, чтобы ее подсаживали.
“Нужно перевезти всех во дворец… всем перебраться, прямо сейчас”, - подумала коринфянка, пуская коня рысью. Она сама еще не знала, почему ей кажется это правильным: но не сомневалась, что нужно перевезти весь свой дом во дворец немедленно. Теперь некому было запретить это царевне… и она чувствовала, что брат одобрил бы этот ее шаг.
Дочка, разумеется, ничего не знала о происходящем, и обрадовалась, что опять окажется в большом красивом доме и будет бегать по большому саду. “Ну уж нет, - подумала Поликсена, увидев восторги маленькой Фрины. - Я никого из детей от себя не отпущу, пока все не кончится!”
Кама и Мекет помогли ей со сборами. Поликсена давно перестала сомневаться насчет своей персидской служанки: за все прошедшие месяцы она не видела от Камы ничего, кроме добра.
Рыжий Анаксарх со своими воинами пришел в полной готовности, услышав о приказе хозяйки переезжать. Казалось, эти люди были даже рады случаю испытать себя.
“Надеюсь, что до испытания не дойдет, - думала Поликсена. - О всесильный Зевс!”
Странно: она давно уже не верила по-настоящему ни в кого из эллинских богов, но не могла перестать обращаться к ним.
Как только Поликсена со своими домашними вновь оказалась во дворце, она приказала разыскать управителя-грека, который заведовал дворцовым хозяйством. Жена Филомена мало вмешивалась в это - Поликсена так и не смогла решить, по-гречески или по-персидски.
Когда управитель брата, уже старик, оказался перед царевной, он поклонился и замер перед ней со сложенными на животе руками; видимо, всерьез ожидая распоряжений. Поликсена кусала губу, глядя на этого человека… ее неясные намерения только сейчас начали обретать форму.
- Протей, - наконец сказала она, приняв решение. - Пошли слугу к госпоже Артазостре и спроси, не позволит ли она мне погостить во дворце с моими детьми. И не позволит ли пойти в кабинет брата, посмотреть его папирусы, - прибавила Поликсена, неожиданно для себя самой.
Протей поклонился. Он не выразил никакого удивления: и это почему-то удивило Поликсену.
- Кто знает, сколько брата еще не будет! - прибавила коринфянка, словно оправдываясь.
- Конечно, госпожа, - ответил опытный старик.
Он быстро ушел. Поликсена несколько раз прошлась по пустой спальне, а потом подошла к окну, глядя сквозь ставни. Она почему-то не сомневалась, какой ответ принесет Протей.
Управитель скоро вернулся - он носил персидские бесшумные туфли; и кашлянул, осторожно привлекая внимание госпожи. Поликсена быстро повернулась.
- Что?..
- Госпожа Артазостра позволяет тебе делать, что тебе угодно, госпожа, - низко поклонившись, ответил управитель.
Поликсена усмехнулась.
- Очень хорошо. Можешь идти, - прибавила она через несколько мгновений.
Зайдя еще раз в детскую и сказав слугам, куда она направляется, царевна пошла в кабинет сатрапа.
Эвмей стоял там у дверей как прикованный, точно не зная, куда деть себя без господина; снова увидев сестру хозяина, молодой раб изумился и обрадовался. Поликсена кивнула ему.
- Я хочу немного разобраться в делах брата, пока его нет, - сказала царевна. - Зайди со мной в кабинет: может быть, ты понадобишься.
- Да, госпожа, - ответил обрадованный Эвмей.
Поликсена вошла в комнату, где ее умный, прекрасный и отважный брат столько лет вершил дела государства. Эллинка немного постояла, оглядываясь.
- О милый, - прошептала она. В кабинете еще остался запах Филомена - мускусный и его собственный, неповторимый.
Поликсена чувствовала: еще немного, и она разрыдается. Царевна стиснула зубы и шагнула вперед.
- Я должна… ради тебя, - сказала она громко: забыв о присутствии раба.
Потом она села в кресло сатрапа, за его стол черного дерева, и взяла верхний из папирусов, сложенных стопкой справа.
Через какое-то время царевна велела Эвмею принести вина и фиников; но сама не покидала кабинет до вечера.
Когда Поликсена пошла в свою спальню, - Эвмей провожал госпожу с факелом, - ей казалось, что она в эти несколько часов стала старше и умнее на много лет.
- Я приду еще завтра, - сказала Поликсена рабу, прежде чем отпустить его.
Сатрапа и его воинов прождали две недели без всяких вестей… а может, и дольше: Поликсена потеряла счет этим дням. Все, казалось, замерло во дворце и в городе без Филомена: люди продолжали жить как раньше, но страх и потерянность ощущались все сильнее. И вот наконец, в один из таких дней, Эвмей прибежал к госпоже со всех ног.
- Царевна! Наши победили, персы перебиты! - воскликнул юноша, задыхаясь.
Поликсена, которая сидела в кресле, быстро встала. В глазах потемнело; она ощутила, как в руку вцепился сын. Никострат был рядом…
- А где Филомен? А мой муж? - воскликнула она.
- Я не знаю… Я не смел спросить, - заикнувшись, ответил раб.
И Поликсена опять увидела в его больших голубых глазах страх, а не радость.
- Артемида, - прошептала царевна, снова опускаясь в кресло. Ей вдруг стало дурно.
- Иди… Узнай, где твой господин и мой супруг, - велела она, кивком отсылая юношу.
Поликсена закрыла глаза, услышав удаляющиеся шаги раба. Жестокосердные боги… Не допустите же…
Она не сознавала, сколько прошло времени до возвращения Эвмея. Но когда раб снова вошел, царевна подалась к нему навстречу, уже почти готовая услышать то, что он скажет.
Лицо белокурого юноши было белым, губы дрожали. Он упал на колени у самого порога.
- Что?.. - воскликнула Поликсена.
- Мой господин Филомен и Аристодем, твой супруг, госпожа… они оба убиты! Их тела привезли в город! - воскликнул Эвмей. И безутешно зарыдал.
- Как это?.. - произнесла Поликсена.
Она еще не осознала свершившегося, даже не начала осознавать.
- Твой брат сражался до самого конца, как великий герой, - ответил Эвмей сквозь рыдания. - Его зарубили, убив под ним коня! Проклятые персы отсекли ему голову! А твой муж… его поразили стрелой еще до начала боя!
Поликсена соскользнула с кресла на колени. Она ощутила, как крепкие ручки сына обвили ее; она и ее мальчик прижались друг к другу изо всех сил. Слезы наконец побежали из глаз Поликсены… и если бы не эти слезы, и не руки сына, она могла бы умереть в эти мгновения.
Мать с сыном долго оставались так, и никто не смел их потревожить.
Наконец царевна встала, пошатнувшись; она положила руку на плечо Никострата. Не то затем, чтобы ободрить ребенка; не то затем, чтобы ощутить его поддержку.
- Я желаю видеть их, - глухо сказала Поликсена.
* В истории Ионии много белых пятен, как и вообще в истории греко-персидских войн. Однако известно, что жители Клазомен из страха перед персами в VI в. до н.э. оставили свой город, бежав на соседний остров.
========== Глава 91 ==========
На площадь, куда привезли тело правителя и мужа его сестры, набилась половина города. Анаксарх предвидел намерение госпожи, выйти к этой толпе, и успел присоединиться к Поликсене со своими людьми, а также скликнуть дворцовых стражников.
Поликсена, шагавшая быстро, с отрешенным лицом и помутневшим взглядом, словно бы даже не заметила своих охранителей. Сын, которого она вела за руку, скоро отцепился и пропустил мать вперед: Никострату пришлось почти бежать, чтобы поспеть за широким шагом матери и за взрослыми воинами. Анаксарх, бдительно смотревший за царевной и ее сыном, время от времени придерживал мальчика за плечо, чтобы тот не отстал.
Еще до того, как Поликсена со своей охраной достигла площади, в уши ей ударил слитный звук, многоголосье беснующейся от горя и раздираемой ненавистью толпы, - и царевна остановилась. Впервые на ее лице отразился страх: Поликсена посмотрела на Анаксарха.
- Еще можно вернуться, госпожа, - серьезно сказал рыжий иониец.
Взгляд темных глаз Поликсены перебежал на дворцовых стражников, троих эллинов, потом остановился на бледном сосредоточенном лице сына. Сестра сатрапа покачала головой.
- Нет, - сказала Поликсена. - Я должна увидеть их! И я должна их похоронить! По нашим законам!..
И на лице этой вдовы и сестры, потерявшей брата, впервые отразилась какая-то свирепость.
Она вновь стремительно зашагала вперед - по улице, вдоль которой росли сады, скрывавшие мирные дома горожан. Все эти сады молчали, а дома, должно быть, стояли пустые: добрые граждане Милета собрались сейчас на площади, глядя на тело своего правителя, и были далеки от мирного настроения. Они ждали, кто скажет первое слово над телом Филомена!
С той стороны, откуда шла царевна, было свободно. Люди собрались с противоположного конца площади - они полностью заслонили то, что Поликсена так стремилась увидеть.
Милетцы, плотной стеной окружившие повозки, в которых лежали именитые мертвецы, уже что-то кричали друг другу, о чем-то спорили. Анаксарх, оценив обстановку, попытался заступить госпоже путь.
- Это опасно! - воскликнул он.
Поликсена взглянула на воина почти презрительно.
- Знаю, - сказала она. - Ну и что?
Люди на площади скрыли от глаз царевны и статую Ликандра: но над головами по-прежнему возвышалась неколебимая мраморная голова спартанца. Это придало Поликсене и мужества, и гнева. Она вновь схватила за руку сына… но тут сестру сатрапа с ее свитой заметили, и шум и крики стихли.
- Это царевна! - воскликнул кто-то.
- Дайте ей дорогу, - потребовал другой мужской голос.
Перед Поликсеной и ее охраной все расступились. И наконец она увидела то, что вмиг заставило ее забыть о толпе и даже о собственном сыне.
Посреди мостовой стояли две распряженные повозки, полные свежей соломой. А в повозках лежали ее брат и муж… первым, что заметила Поликсена, были их белые, точно мраморные, лица.
Золотые волосы Аристодема смешались с золотистой соломой.
“Как они могли так сохраниться? Ведь их везли много дней!” - подумала Поликсена.
А потом ее сознание начало мутиться: она увидела их близко, своих мертвых возлюбленных, и страшная боль наконец достигла ее сердца. Поликсена закричала посреди всех скорбно и зловеще молчавших людей: закричала и рванула на себе одежду, с треском раздирая на груди драгоценное персидское платье из багряной шерсти. Анаксарх перехватил бьющуюся в исступлении госпожу; но она чуть не вырвалась из его рук. Двое мощных воинов едва удержали царевну.
Милетцы, еще недавно готовые насмерть сцепиться над телом своего правителя, молча смотрели на Поликсену и дышали ее горем.
К ней подбежал бесстрашный сын и обнял ее ноги, уткнувшись головой в живот; и только коснувшись волос мальчика, Поликсена пришла в себя. Она высоко вскинула растрепанную черную голову, обратила к толпе искаженное лицо, залитое слезами.
Коринфянка подняла кулак.
- Я похороню их согласно эллинскому закону! - крикнула она. - Эй, персы, все, которые здесь есть, - слышите вы меня?.. Я предам моего брата и моего мужа вашему священному огню, здесь, на этой площади! Сегодня же!..
И толпа откликнулась безумным воплем. Поликсена видела, как греки прыгают, потрясая кулаками, точно заразившись ее страшным торжеством.
- Все, кто желает, приходите проститься с вашим царем сегодня вечером! Я сложу ему костер! - крикнула она.
И тут Анаксарх перехватил ее поперек пояса.
- Хватит, госпожа… Уйдем сейчас! - воскликнул он, тяжело дыша. От него пахло горячим потом: иониец не на шутку испугался, что толпа набросится на царевну, разъяренная ее призывами или просто без всякой причины!
Воины почти вынесли Поликсену и ее сына с площади.
Половину пути обратно Поликсена проделала, точно в тумане; наконец холодный свежий воздух отрезвил ее. Она еще немного всплакнула, уткнувшись лбом в панцирь Анаксарха. А потом наступило спокойствие.
Да, Поликсена стала совершенно спокойна: до вечера, до похорон, предстояло еще множество дел. И она должна будет говорить на этих похоронах. Она должна приготовиться!
Поликсена собрала для костра все драгоценное дерево, какое могла найти, - опечаленные люди и сами подвозили ко дворцу кедр, пальмовое и сандаловое дерево. Царевна известила о смерти мужа Артазостру: не зная, успели ли той сказать. Персиянка долго не выходила к людям… должно быть, плакала и вопила у себя, среди своих азиаток; и Поликсена была рада, что ей не пришлось сейчас встречаться с этой женщиной лицом к лицу. Несмотря на всю их прежнюю дружбу.
Пока Поликсена собиралась, ей успели рассказать, что тела Филомена и Аристодема везли, обложив льдом и снегом, чтобы доставить неиспорченными. Благо была зима, и многие ионийцы держали ледники для хозяйства. А голову ее брата приставили к телу, но не решились пришивать…
Поликсена слушала все это и кивала: она умом понимала, что, наверное, должна быть благодарна… но после рыданий и криков ее оковало какое-то ледяное безразличие.
Этот лед растопит пламя погребального костра - и Поликсена скажет то, что нужно!..
Когда все было приготовлено, из своих покоев вышла Артазостра, с припухшими красными от слез глазами. Угольные волосы персиянки были непокрыты и распущены, на лице никакой краски. Вдова Филомена вела за руку старшего сына, Дариона; кажется, мальчик еще не понимал хорошенько, что случилось.
И прекрасно, подумала Поликсена, хмуро осмотрев своих персидских родственников.
Сама она тоже в знак траура распустила волосы, надела простой темный хитон и гиматий из грубоватой шерсти. В таком эллинском наряде, со своей величественной осанкой и бледным правильным лицом, она походила на одну из скорбящих богинь.
Никострат, одетый в темный плащ, держался около матери все с той же недетской торжественной серьезностью. Какое счастье, что это не его отца я хороню сейчас, подумала вдруг Поликсена, и этот мальчик может утешать меня…
Она положила руку на плечо сына, и они пошли через темный сад. Сопровождавшие Поликсену воины и приближенные Филомена, знатные греки и персы, несли факелы. У царевны не было огня: но она знала, что будет тою, кто подожжет погребальный костер.
У кого еще есть на это такое же право, как у нее?..
Теперь город поутих, и Поликсена отчетливо слышала стук подкованных сандалий и сапог своих спутников. На ней самой были только сандалии на толстой деревянной подошве, но она не мерзла в этот зимний день. Она вся горела изнутри!
Тела ее мужа и брата, уложенные на их сдвоенные щиты, несли на плечах высоко над процессией. Поликсена знала, что с Филоменом и Аристодемом пали еще многие, очень многие: но это погребение царевна устраивала только для своих любимых.
В молчании они достигли площади, посреди которой была сложена высокая поленница с приставленной к ней лестницей. Позади костра возвышалась статуя спартанца. Никострат так и не успел узнать, что это его отец!
Поликсена взглянула на мальчика, и мрачная улыбка коснулась ее губ. Никострат узнает: совсем скоро!
На площади было не меньше народа, чем днем, - а может, еще больше? Анаксарх попытался оценить, есть ли среди собравшихся персы: несомненно, были, но в первых рядах виднелись только эллинские плащи. Тишина была проникнута торжественностью… и ожиданием.
Поликсена с сыном - и Артазостра с сыном и своими персидскими стражниками остановились позади. Казалось, их пока не заметили среди мужчин: все внимание было приковано к костру.
Вначале Филомена, а потом Аристодема подняли на костер по лестнице. Их уложили рядом, обернутых в багряницу. В рот им вложили оболы - медные монетки, которыми уплачивали перевозчику Харону*. Поленья посыпали миррой; и снизу плеснули масла.
Когда поленницу подожгут, пламя взовьется до небес и быстро пожрет мертвых…
Поликсена взяла факел у одного из воинов.
- Граждане Милета, - заговорила царевна: она сама изумилась громкости и твердости своего голоса. - Ионийцы, дорийцы, ахейцы! Персы, слушайте меня и вы!..
Едва Поликсена начала свою речь, на нее обратились все взгляды. Она сама не понимала, как впечатляет сейчас, - высокая царственная фигура в ниспадающем темном одеянии, с факелом в руке.
- Сегодня я провожаю в скорбный Аид моего брата, - продолжила она, освещая поленницу, на которой высоко вознесенный Филомен потерялся на фоне вечернего неба. - Моего возлюбленного Филомена и меня привели сюда боги!
Поликсена прервалась, обводя взглядом людей.
- Пять лет мой брат правил Ионией и хранил ее. В это труднейшее время он установил мир между Элладой и Персией! Мой брат пошел на союз с великим царем Дарием!
Это были очень опасные слова: сестра мертвого правителя почувствовала возмущение ионийцев… и глухое недовольство персов, услышавших, что женщина произносит такие речи. Но остановиться Поликсене было уже невозможно.
- Филомен отдал жизнь за этот мир, за нас всех, - продолжила эллинка. - Его меч покарал разбойников, посягнувших на Ионию! Однако мир можно соблюдать не только мечом, но и словом… и я, сестра вашего царя, клянусь соблюдать мир на этой земле и долее. Я родом из Коринфа, и в моих жилах течет дорийская кровь, как в жилах спартанских цариц! Если понадобится, я, подобно лакедемонянкам, возьму в руки меч!
Поликсена ощущала, как горят у нее глаза и щеки. Она чувствовала, что нашла верные слова, - теперь все, кто был на площади, даже персы, восхищались ею!
Неожиданно решившись, царевна схватила за плечо и подтянула к себе Никострата. Выставив его перед собой, она показала сына толпе.
- Вы видите этого мальчика? Это не сын моего мужа, это сын воина, который увековечен в мраморе здесь, на площади!
Все так и ахнули.
- Да, это сын спартанца, и такова же духом его мать, - закончила Поликсена. - Я защищу моих и ваших детей, если вы признаете меня!
Еще несколько мгновений она стояла, видя лица неподвижных людей, их блестящие глаза. А потом запалила костер.
Пламя мгновенно взвилось и загудело, пожирая добычу; все отпрянули.
- Мама, - впервые прошептал Никострат: и Поликсена услышала, как дрогнул его голос. - Мама… это правда? Я сын этого воина?
Он показал на возвышавшуюся на пьедестале статую, необыкновенно красивую и грозную в пляшущем свете костра.
- Да, - сказала Поликсена.
Никострат глубоко вздохнул и прижался к матери.
- Я рад, - только и сказал он.
И они стояли так - и все люди на площади стояли, пока костер не прогорел.
Когда Поликсена и ее свита шли назад во дворец, один из ее охранителей шепнул своему начальнику:
- Кажется, наша коринфская царевна только что объявила себя царицей Ионии!*
Анаксарх немного помолчал и ответил вполголоса, чтобы Поликсена не услышала:
- Госпожа говорила хорошо. Я видел - на нее смотрели как на саму Геру или Персефону!
Второй воин в смущении пригладил бороду.
- Но было ли когда-нибудь, чтобы Ионией правила женщина?
- До сих пор на этой земле много чего не было, - хмыкнул Анаксарх. Рыжий начальник ионийцев с мрачной гордостью посмотрел на свою госпожу, шедшую впереди, потом коснулся своего меча. - Поглядим, что будет дальше!
Артазостра, шагавшая со своими персами позади, молчала… персиянка посматривала на спартанского мальчика, и все крепче сжимала губы.
Когда все вернулись во дворец, Артазостра попросила Поликсену задержаться. Не приказала - попросила: но таким тоном, что эллинка тотчас согласилась.
- Оставьте нас, - сказала она остальным. - Никострат, выйди тоже!
Дарион был еще слишком мал, чтобы понять этот разговор.
Артазостра села - они с подругой были в ее любимом зале с фонтаном. Персиянка взяла мальчика на колени и сделала сестре Филомена знак тоже сесть.
- Так ты хочешь быть царицей? - напрямик спросила родственница Дария.
- Если меня признает народ, - спокойно ответила Поликсена.
Она сделала паузу и прибавила:
- Конечно… это временно, Артазостра. Пока не подрастут наши сыновья. Ты ведь не хочешь, чтобы Ионией завладел кто-нибудь чужой - эллин или перс, неважно?
Артазостра некоторое время молчала.
- А если я сама захочу быть царицей? - спросила азиатка. Ее акцент заметно усилился от волнения.
Казалось, эти две женщины, почуяв ускользающую власть, уже и не помнили о смерти дорогого господина.
- А ты смогла бы… особенно в твоем положении? - спросила в ответ Поликсена. Она постаралась говорить мягко. - Ионийцы не допустили бы тебя, ты сама понимаешь… особенно сейчас, когда они опять ожесточились против персов! И я испрошу разрешения Дария, - прибавила царевна.
Это по-настоящему изумило персиянку: полумесяцы бровей поднялись.
- Испросишь… разрешения великого царя? И ты думаешь, что он дозволит тебе править?
- Посмотрим, - ответила Поликсена.
Она встала, и Артазостра встала тоже.
- Я бы сама написала великому царю, если бы ты промолчала! - воскликнула персиянка. Ее черные глаза так и впивались в Поликсену.
Эллинка склонила голову.
- Я знаю, госпожа.
Затем она улыбнулась.
- Брат велел мне позаботиться о тебе… помнишь? И я хочу это сделать. Я буду с тобой советоваться!
Артазостра помедлила… потом улыбнулась в ответ. Подруги обнялись и поцеловались с искренним чувством.
- Завтра я устрою поминки по моем брате и моем муже, - сказала Поликсена. - Прошу тебя, приходи. А сейчас отдыхай, мы обе столько натерпелись!
Артазостра кивнула, утерла увлажнившиеся глаза. А потом быстро ушла, уведя своего мальчика.
Поликсена вновь села на кушетку у фонтана… она всхлипнула, закрыв лицо руками. Но царевна почти сразу же перестала плакать. Она еще долго сидела одна - глядя в темноту, точно прозревая в ней будущее.
* Обол был введен и начал использоваться в торгово-меновых операциях Фидоном Аргосским в VII в. до н.э.
* В судьбе моей вымышленной героини я провожу аналогию с реально существовавшей гречанкой, Артемисией, царицей соседней с Ионией Карии. После смерти мужа Артемисия с дозволения сына Дария Ксеркса взошла на его трон: и, более того, сама участвовала в битве при Саламине в 480 г. до н.э., приведя под своим командованием пять кораблей.
Конечно, не следует путать эту царицу с героиней Евы Грин, которая популяризовала Артемисию в недавно вышедшем блокбастере. Несомненно, Артемисия I была смелой, сильной и решительной женщиной, но командовать на море она не сумела: она избежала столкновения с афинянами, по ошибке протаранив союзнический корабль и заставив греков поверить, что сражается на их стороне.
========== Глава 92 ==========
Менекрат сделал уже половину статуи великой царицы. Манера ионийца отличалась от манеры Гермодора тем, что старый афинянин, хотя и учился у других народов, оставался нерушимо верен эллинскому канону - и вырабатывал новый канон передачи движения: тот, который с такой силой выявился в статуе лаконского атлета. Менекрат же сочетал в своих статуях эллинские и восточные особенности - и как-то умел примирить их, как примиряли Элладу и восток властительные женщины, которым он отдал предпочтение. Милетец оживил равнодушно-неподвижные статуи Нитетис: но, однако, оставил им египетский облик. Статуя же Атоссы, хотя и было очевидно, что это греческая работа… нет, ионийцу не с чем было сравнивать.
После множества каменных египетских богинь он был изумлен полным отсутствием женских изображений во всем великом городе.
Не считая нескольких бюстов Атоссы тоже эллинской работы - но предшественники Менекрата сделали жену Дария похожей на эллинку, с курчавыми волосами, греческим носом и низким лбом! Неудивительно, что персиянка захотела заполучить такого мастера, как он!
Атосса, хотя и нечасто позировала, частоприходила смотреть на работу милетца: он трудился прямо во дворце, на половине царицы, где она распорядилась устроить мастерскую для своих скульпторов. В таком дворце можно было прожить всю жизнь, не показываясь наружу и не испытывая нужды ни в чем… кроме родного дома и вольного воздуха. Менекрат все чаще вспоминал дворец в Милете, хотя и куда менее просторный и богатый, чем этот персидский, и его хозяев. Как-то они живут сейчас?..
Эллин все чаще тосковал - и полученное, и обещанное золото, и всевозможные удовольствия Суз уже не радовали его. Тураи же, хладнокровный египетский жрец, оставался удивительно равнодушен ко всем соблазнам: и не единожды напоминал другу, что благополучие Ионии зависит от его теперешних стараний. Порывистому художнику очень нужен оказался такой человек рядом. Тураи, к тому же, куда лучше самого Менекрата мог оценивать окружающие опасности - в том числе и выявлять завистников, которые в Персии, под боком у царей всей Азии, были для грека неизмеримо опаснее, чем в Ионии.
Менекрат отказывался учить персидский язык - и ему некогда было этим заниматься. Поэтому египтянин, предвидевший такие затруднения, служил Менекрату и Атоссе толмачом, когда скульптор работал, - и в другое время. Атосса любила греков.
Хотя великая царица Персиды всех эллинов предпочла бы видеть своими слугами - но она любила и понимала их, пожалуй, более царя царей. Новому Ахемениду и недосуг было заниматься этим народом более других - всех, которые следовало привести к покорности. Как раз теперь Дарий задумал подчинить Индию, и направил все свои помыслы туда…
Царя персов уже не было в Сузах, когда Менекрат услышал, что произошло в Ионии. Ионийцы, как и карийцы,постоянно появлялись в Персии, а такие вести распространялись скорее всякой царской почты!
Милетец был потрясен и охвачен горем. И еще больше, чем разорение северных Клазомен, Менекрата поразила смерть молодого сатрапа.
Именно Филомен выявил его талант и помог художнику подняться: но даже не будь это так, Менекрат успел всей душой полюбить коринфского царевича-изгнанника, который сам был одарен в столь многих областях. И, едва ли не прежде всего, - Филомен был одарен широтой смелой души и способностью к любви…
Менекрат услышал также новость, изумившую в Персии всех: власть в Ионии перешла к Поликсене, которая потеряла в этой схватке с разбойниками не только брата, но и собственного мужа. Власть на его земле оказалась в руках женщины! Конечно, теперь сестра Филомена будет всеми силами бороться за будущее своего сына-спартанца, у которого впервые появилась столь блестящая возможность - стать царем целой богатой страны, пусть и под пятою персов! Поликсена, вероятно, попытается потеснить даже своих племянников, сыновей собственного любимого брата!..
Но это если только коринфянке удастся удержаться на своем престоле. Ионийцы, вероятно, поддержат ее поначалу: но царевне понадобится поддержка также и персов, чтобы не допустить гражданской войны, которую женщина выиграть не сможет!
По крайней мере, теперь, когда ее положение столь шатко…
Менекрат пошел облегчить душу к другу. Все равно египтянин уже все знал - и он был достаточно беспристрастен, чтобы верно судить о положении Ионии.
Тураи сидел в их общей спальне, положив на скрещенные ноги широкую и удобную писчую дощечку, и покрывал папирус иероглифами - не торопливым иератическим письмом, а полновесными черными зверообразными знаками, которые ложились ровными и красивыми рядами. “Кому и что он пишет?..” - подумал Менекрат, как всегда, испытав некоторое смущение и страх при виде таинственного египетского текста, который рождался прямо у него на глазах.
Но тут бывший жрец Хнума поднял взгляд и улыбнулся. Он отвел с лица черные волосы.
- Что ты хочешь, мастер экуеша?
Менекрат сейчас нисколько не мог ни притворяться, ни тянуть время. Он плюхнулся на ковер около своего товарища.
- Ты слышал?.. - воскликнул эллин.
Тураи кивнул. Он тоже не стал играть с ним в игры.
- Да, - сказал слуга Нитетис. - Это очень печально. Но можно было предвидеть.
Менекрат больно закусил губу. Легко ему говорить!..
- Что же мне теперь делать? - воскликнул скульптор.
Тураи повернулся к нему.
- А что ты можешь сделать? Заканчивай свою работу!
Менекрат вскочил на ноги.
- Да как ты не понимаешь! Там сейчас Поликсена!..
- Тише!
Вот тут уже Тураи повысил голос и быстро встал на ноги. Бывший жрец прижал палец к губам, сердито глядя на ионийца.
- Если хочешь своей царевне добра, молчи, - прошептал египтянин. - Многие уже знают об этом, но все равно… враг для города - это говорящий, как издревле думают у нас.
Менекрат невольно покосился на его папирус.
- Я думаю, что Поликсена могла бы сейчас перенять власть, - сказал скульптор. - Это было бы лучше для нас… или, по крайней мере, лучше, чем опять начать в Милете междоусобные бои! Я еще помню, что творилось, когда свергали старого тирана!
Он в волнении прошелся по пепельным кудрям пальцами, как гребнем.
Тураи помолчал.
- На твоем месте, друг экуеша, я бы пошел к царице Атоссе и попросил ее замолвить слово за царевну перед Дарием, - сказал египтянин.
Менекрат онемел, глядя на своего помощника. Почему-то такая мысль ни разу не посетила его.
- Но как я могу? - сказал художник. - Разве ты не помнишь, как Атосса невзлюбила ее величество Нитетис? Все такие царицы… и такие женщины ненавидят друг друга!
Тураи спокойно смотрел на него.
- Все царицы - и всегда? Ты уверен? - спросил слуга Нитетис, когда эллин смолк.
Бывший жрец сложил руки на груди.
- Я знавал немало властительниц, и немало женщин, и научился понимать их, - сказал он. - Атосса ненавидит Нитетис, ты прав… потому что ненавидит Та-Кемет и помнит о старой распре из-за Камбиса. Но твой народ Атосса любит. И женщину в таком положении, как Поликсена, супруга Дария, скорее всего, поддержит… как одна женщина другую!
Менекрат долго смотрел на друга.
- Кажется, я понял, - наконец сказал эллин. - И ты прав, нужно прямо сегодня…
Он совладал с собой, переглотнул и пригладил мокрые кудри.
- Я хочу сказать, когда царица навестит меня!
Тураи улыбнулся.
- Да, экуеша, как можно скорее. Но не спеши. Повергни к стопам царицы свою просьбу, когда она снова похвалит тебя, не раньше!
Менекрат кивнул.
- Да, конечно… Пойду работать!
Он быстро обнял друга; поцеловал в шею.
- Что бы я без тебя делал!
Художник торопливо ушел.
Тураи посмотрел ему вслед, поднес руку к шее… но не вытер ее, только покачал головой. Потом египтянин снова сел и, обмакнув кисть в углубление пенала с черной краской, принялся за свой текст: лицо его опять сделалось безмятежным и отрешенным.
Атосса не замедлила навестить художника, придя к нему через два дня. Она, похоже, не собиралась в этот день позировать - вошла в мастерскую в сопровождении нескольких служанок, в плотном темно-красном одеянии и таком же головном покрывале: золотая бахрома ложилась на лоб и нарумяненные щеки.
Как всегда, жена Дария словно не заметила поклона эллина и египтянина, которые согнулись перед дочерью Кира и долго не разгибались. Остановившись перед незаконченной статуей, Атосса долго смотрела на нее.
Потом она быстро обернулась к Тураи и что-то сказала. Египтянин едва успел понять царицу.
- Великая царица спрашивает, - произнес Тураи по-гречески, обращаясь к эллину. - Как ты можешь так хорошо работать, когда ее нет?
Менекрат помедлил, отчаянно подыскивая слова. Потом поклонился персиянке и сказал:
- Я сам не знаю этого, госпожа. Должно быть, боги запечатлели в моей памяти твой непревзойденный облик.
Иониец взмок и обругал себя, когда Тураи стал переводить. Неужели Атосса купится на такую грубую лесть! Но персиянка улыбнулась, выслушав толмача.
Наверное, такой женщине всегда мало будет и лести, и искренних похвал. Жена Дария прищурилась, посмотрев на скульптора из-под своей золотой бахромы: и Менекрат покраснел, поняв, что она без труда разгадала его безыскусную хитрость. Но, кроме того, персиянке понравилось, что эллин пытается льстить. Это было по-азиатски.
И Атосса знала, что действительно красива и заслуживает восхвалений…
Царица еще немного побеседовала со своими женщинами, особенно часто обращаясь к одной, с длинными черными косами. Менекрат знал, что это любимая прислужница Атоссы по имени Артонида.
Служанки улыбались, прикасались к складкам одежды мраморной царицы, что-то горячо говорили госпоже, отчего на лице Атоссы выразилось еще большее удовольствие. Должно быть, самая правдивая похвала для женщины - похвала из женских уст, подумал художник. Друг друга жены не обманут!
А потом жена Дария опять повернулась к Тураи.
И по лицу египтянина, слушавшего царицу, художник понял, что настал его час…
Когда Атосса замолчала, Тураи церемонно поклонился. Египтянин сказал Менекрату:
- Великая царица спрашивает, не хочешь ли ты попросить ее о чем-нибудь.
Менекрат вовремя скрыл растерянность: ему показалось, что Атосса сказала больше. Но он сейчас был в полной воле Тураи, который не счел нужным перевести остальное. Выразительный же взгляд жреца не оставлял сомнений, что просить нужно именно сейчас!
Менекрат мысленно вознес мольбу Аполлону; а потом опустился на одно колено перед персиянкой.
- Госпожа, твоих божественных ушей, должно быть, достигли слухи о случившемся на моей родине. Сатрап Ионии погиб, защищая Ионию от разбойников, он был моим милостивым господином и драгоценным другом… Сейчас власть перешла к сестре Филомена, Поликсене, и в опасности она сама и ее сын!
И тут эллин почувствовал, что пора замолчать. Он жарко покраснел и поднял глаза - Атосса хмуро взирала на скульптора: она не любила так долго слушать речи, которых не понимала.
Тураи начал переводить, не дожидаясь знака персиянки. И, выслушав египтянина до половины, царица Персиды вдруг встрепенулась и прервала его жестом. Она улыбнулась удовлетворенной улыбкой.
Она опять заговорила, резко и как-то торжествующе.
Менекрат низко опустил голову: от напряженной и постыдной позы, у ног персиянки, у него заломило тело. И он ожидал, пока Тураи переведет слова Атоссы, так, точно от этого зависела его собственная жизнь… хотя, весьма вероятно, так и было.
- Великая царица спрашивает - ты хочешь, чтобы царь царей милостиво дозволил сестре убитого править Ионией? - услышал скульптор своего друга.
Размеренная и бесстрастная речь Тураи отдалась в ушах художника, как гром.
- Да, - тихо сказал Менекрат.
Помедлив еще несколько мгновений, он отважился снова поднять голову. Персиянка с усмешкой смотрела на художника… а когда встретилась с ним взглядом, кивнула.
Менекрат прикрыл глаза: он неожиданно понял, что плачет. Если бы кто-нибудь из эллинов видел его сейчас, он бы умер на месте от позора. Но никого из эллинов рядом не было - никто не узнает…
А он, преклонившись перед царицей Персии и заплакав у ее ног, возможно, спас многие тысячи жизней!
Эллин поцеловал край темно-красного шелкового платья царицы, ощутив, как пахнет дорогая крашеная кожа ее сапожек. А потом встал.
Переведя дух, Менекрат решился обратиться к Атоссе сам.
- Так ты попросишь своего супруга за Поликсену, госпожа?
Он взглянул на Тураи. Тот немедленно перевел - теперь египтянин не выглядел бесстрастным: а, напротив, очень заинтересованным.
Улыбаясь, персиянка ответила.
- Да, великая царица попросит своего супруга за эту женщину, и, возможно, царь царей послушает ее, - перевел Тураи.
Менекрат посмотрел на царицу - и низко поклонился. Он уже едва держался на ногах.
- Благодарю тебя, великая царица.
Атосса еще что-то сказала - а потом, сделав знак своим наперсницам, вместе с ними покинула мастерскую.
Менекрат сел прямо на пол, почти не ощутив, как мраморная крошка впивается в ягодицы. Он свесил руки между колен.
- Если бы только кто-нибудь это видел!..
Милетец чувствовал, что вот-вот разрыдается снова.
Тураи подсел к художнику, приобнял за сведенные стыдом плечи.
- Никто не видел, только я. А я умею молчать, - прошептал египтянин. Сейчас он отбросил свою обычную сдержанность, граничившую с высокомерием.
Менекрат уныло взглянул на товарища.
- А если Дарий не позволит? Выходит, я унизился и вовсе напрасно!..
- Думаю - очень может быть, что позволит. И ты не унизился, - возразил Тураи. - Цари Персии принимают преклонение как должное, подобно властителям Та-Кемет! Как еще ты стал бы просить великую царицу?
Менекрат усмехнулся.
Он обернулся на статую персиянки, на которую сейчас опирался спиной. А потом спросил товарища, вспомнив кое-что.
- А что Атосса сказала тебе напоследок?
- Сказала тебе, друг экуеша, - поправил Тураи, слегка улыбнувшись. - Сказала, чтобы ты и дальше работал так же хорошо!
Художник кивнул.
Посидев немного, он встал и отряхнулся от мусора.
- Царское слово закон, - произнес Менекрат, отступая от статуи и вновь окидывая ее взглядом.
========== Глава 93 ==========
Когда Менекрат довел до конца работу, уже наступила весна. Он был рад и опустошен - как всегда, когда заканчивал скульптуру: и эта последняя статуя потребовала от него столько сил, сколько ни одна работа прежде.
Он изобразил жену Дария в тиаре и под покрывалом: хотя она разоблачалась перед эллином, насколько могла, чтобы тот смог верно передать линии ее тела. И Менекрат преуспел - хотя испытывал к Атоссе далеко не такие же чувства, какие вызывала у него прекрасная царица Та-Кемет.
Приступы тоски и радости, страдания за родину, любовь к женщинам, которым он служил, любовь к своему искусству - все это сплавилось в последней работе Менекрата, породив статую, какой до сих пор не видела не только Персия, но и весь эллинский мир. Увидев законченную скульптуру, Атосса не сдержалась в выражении восторгов, которые Менекрат понял без всякого посредства. Эллин сиял радостью и гордостью: зная, что покорил Персию своим искусством, если уж не способен оказался по роду ремесла воевать с нею мечом!
И он был счастлив сознанием, что он преуспел также и в переговорах. Атосса не обманула милетского художника, и Дарий поддержал Поликсену в ее притязаниях на трон - царь царей, не ограничившись отправлением гонцов, изъявителей царской воли, прислал сестре Филомена в подкрепление несколько кораблей, полных отборных воинов. Ионийцы склонились перед новой властительницей… Менекрат не мог судить, подчинились они ей по памяти о ее брате, из любви или страха, но Иония опять зажила в мире и процветании. Поликсена справилась со своими царскими обязанностями!
Менекрат спросил у Атоссы, когда ему будет позволено вернуться домой.
Как ни хвалила его великая царица, при этом вопросе лицо ее сразу омрачилось, точно художник чем-то оскорбил персиянку.
Атосса спросила его через Тураи - не желает ли он остаться у нее на службе, придворным скульптором. Он будет богат, как никогда не разбогател бы в своей Ионии: царица подарит ему имение, он сможет жениться на прекрасной девушке по своему выбору и завести наложниц, если захочет…
Как ни соблазнительно прозвучало такое предложение в первое мгновение, Менекрат решительно потряс головой, поняв, что это для него означает. Навеки отрезать себя от родной земли, от всего, что так дорого сердцу эллина!
Менекрат опустился на колени с искренней благодарностью и сожалением.
- Я не могу, госпожа, - сказал он. - Зов родины сильнее! И я не смогу работать для тебя так же хорошо, если забуду свою страну, - прибавил иониец.
Он опустил голову почти покаянно.
Персиянка неподвижно смотрела на него: в этот миг она была страшна. Задрожали сжатые губы, черные глаза расширились, точно она выпила какого-то возбуждающего кровь зелья - из тех, какие превосходно готовили в Азии.
- Хорошо! Очень хорошо! Пусть уезжает! - наконец выкрикнула Атосса, не обращаясь словно ни к кому: и стремительно вышла со своей свитой.
Тураи несколько мгновений смотрел на грека. Он покачал головой, словно не веря тому, чему только что оказался свидетелем.
- Что ты сделал! - воскликнул слуга Нитетис. Он побледнел, несмотря на все свое самообладание.
- А что? - отозвался художник.
Менекрату сделалось страшно, когда он увидел лицо друга, но скульптор старался бодриться.
- Не мог же я согласиться!
Тураи вздохнул.
- Ты совершенно не годишься для переговоров с азиатами, - сказал он с глубокой досадой. - Разве можно так прямо отказывать великой царской супруге? Потянул бы время… сделал вид, что обдумываешь ее щедрое предложение, а там…
- Я так не могу, - оборвал его скульптор. - Я поступился уже стольким здесь… собой я поступиться не могу!..
Тураи долго не отвечал. А потом спросил с устрашающим спокойствием:
- А ты знаешь, что может воспоследовать за твоим отказом?
Менекрат опустил голову.
- Да, - сказал он. - Все равно… я не могу!
Тураи кивнул, огладив свой чистый подбородок.
Теперь уже поздно сожалеть: может, удастся еще сделать хоть что-нибудь! Египтянин быстро вышел, оставив товарища в одиночестве.
Менекрат долго смотрел на статую Атоссы; а потом прошептал мраморной царице:
- Кажется, это единственное, что я сделал правильно… Теперь можешь казнить меня как угодно!
Но при мысли о казни художник невольно задрожал: Менекрат успел наслушаться, какие изуверские способы используют персы для расправы с неугодными. Обезглавить, как сделали бы в Элладе… нет, его соотечественники были просты и прямы в своем обращении с врагами, как отличались прямотой во всем. А вот персидские палачи могли убивать свои жертвы днями и неделями - причем приказать казнить здесь могли по совершенно ничтожным поводам!..
Менекрат понадеялся на своего находчивого друга. Взывать к богам родины в этой стране казалось бесполезным.
Тураи пришел через долгое время. Вид у него был понурый.
- Что ты узнал?.. - воскликнул скульптор.
- Ничего хорошего… хотя пока и ничего дурного тоже, - Тураи скупо улыбнулся. - Охрану нам не усилили… возможно, царица даже не рассердилась. Но если ты сейчас попытаешься бежать, ты разгневаешь ее без всякого сомнения, и тогда пощады не жди, - докончил бывший жрец, в упор посмотрев на Менекрата.
- Без тебя я все равно не ушел бы! - воскликнул эллин.
Он подошел к стене и уперся в нее обеими руками, опустив голову: чувствуя ладонями шершавый известняк.
- Что же теперь?..
- Подождем, друг экуеша, - сказал Тураи. - Может быть, Атоссе просто нужно дать успокоиться, и тогда она отпустит нас и даст сопровождение. Скорее всего, так и будет, - прибавил египтянин с ударением. - В любом случае, попытавшись бежать, ты почти наверняка погубишь нас обоих и сильно навредишь своей Ионии!
Менекрат кивнул.
- Подождем, - сказал художник. - Подождем! - повторил он, подняв голову.
Тураи кивнул; и оба улыбнулись друг другу, с одинаковым выражением на бледных лицах.
Им не пришлось мучиться ожиданием. Тою же ночью Менекрат, ворочаясь без сна на своей мягкой постели, услышал у двери шорох.
Эллин быстро сел; египтянин тоже. Тураи, похоже, не сомкнул глаз, как и эллин.
- Кто это? - прошептал скульптор, подбираясь и готовясь обороняться. Хотя оружия при нем не было, но…
Менекрат разжал свои сильные руки, ощутив касание длинных женских кос и густой запах благовоний.
- Это ты! - шепотом воскликнул он.
- Молчи! Да, это я, Артонида, - прошептала служанка великой царицы.
Она отступила от скульптора и оглянулась на его помощника.
- Моя госпожа приказывает вам обоим уходить из дворца, немедленно, - прошептала персиянка.
Тураи быстро перевел: хотя эллин уже и сам наполовину догадался.
- Что случилось? - приглушенно воскликнул Менекрат. Он встал и начал искать плащ.
- У вас есть враги… один евнух, имени которого я не могу назвать, - сказала Артонида. - Этот евнух хочет тайно пленить вас обоих, и приказать отрубить художнику уши и нос. Как будто это моя повелительница приказала сделать такую гнусность… чтобы грек не вернулся домой и не сотворил больше никакого великого художества! Этот негодяй хочет, чтобы Иония опять стала врагом Персии и великой царице, - объяснила девушка.
Тураи отрывочно перевел слова Артониды.
Все поняв, товарищи в ужасе застыли. Но тут посланница государыни прикрикнула на них:
- Скорее! Вы хотите, чтобы вас поймали? Я покажу, куда вам идти, для вас снаружи приготовлены лошади и проводники!
Сомневаться было некогда. Тураи кивнул другу:
- Давай быстрее, экуеша!
Они похватали свои пожитки; Менекрат успел сунуть в заплечную сумку сверток с золотом. Артонида, подбежав к двери, делала им знаки рукой:
- Быстрее, быстрее!
Они выскользнули в коридор следом за персиянкой. Девушка поспешила вперед: в переходах горели светильники, но им пришлось избегать света. Артонида отыскивала для эллина и египтянина дорогу в обход и стражей, и стенных факелов.
Толкнув какую-то неприметную дверь в стене, служанка Атоссы остановилась. Из-за двери пахнуло сыростью и железом.
- Пройдите до конца коридора, там выход наружу. Мне дальше нельзя с вами, - сказала персиянка, отступая.
Она поправила косы.
- Да хранит вас единый бог.
- Тебя тоже, - откликнулся Менекрат, полностью понявший это последнее пожелание.
Художника в этот миг переполняла благодарность к своей спасительнице и к мудрой супруге Дария.
Робко улыбнувшись, Артонида растворилась в темноте.
Товарищи быстро шагнули в дверь. Тураи тут же захлопнул ее: они оказались в темноте.
- Стой, - громко прошептал египтянин скульптору, который уже направился дальше. Менекрат остановился.
- Что такое?..
Привыкнув к темноте, они видели, как блестят белки глаз друг друга. Египтянин различил, как отсвечивает на плече художника серебряная фибула с изображением оскаленной львиной морды.
- Это может быть ловушка, - сказал Тураи.
- О чем ты говоришь? - спросил Менекрат.
Тураи улыбнулся в темноте. Потом придвинулся ближе.
- Может быть, царица Атосса в самом деле задумала сотворить с тобой все то, о чем говорила ее служанка, - изувечить, чтобы ты не смог показаться перед сородичами. Едва ли Атосса хочет, чтобы ты повторил свое свершение, - сказал бывший жрец. - А вину свалит на этого великого евнуха или кого-нибудь еще, кого хочет подставить…
У милетца округлились глаза.
- Что же тогда делать?
Тураи усмехнулся.
- Теперь - ничего. Не возвращаться же! Но ты предупрежден.
Менекрат пошарил у себя под плащом: у него на поясе был нож, у Тураи тоже… но сумеют ли они воспользоваться оружием в драке, да еще и ночью?.. Художнику никогда в жизни не приходилось этого делать!
Тураи откачнулся от стены напротив. Друзья увидели, что в конце коридорчика обозначились очертания полукруглой наружной двери: стало видно, как поблескивает ее железная оковка.
- Вышел месяц… Хорошо, - прошептал египтянин.
Он нашарил свой нож; потом кивнул.
- Не отставай.
Товарищи быстро дошли до конца коридора. Египтянин приналег на дверь - она не подавалась: скульптору неожиданно стало страшно, что та не откроется.
Но тут дверь скрипнула и распахнулась: очевидно, заклинило от сырости. Эллин и египтянин вышли, и их обдало холодом и запахом навоза. Этот запах в Персии проникал повсюду.
Какое-то время оба постояли, озираясь. Они оказались, очевидно, в одном из внутренних дворов сузского дворца: высокие кирпичные стены загораживали весь обзор, а справа зияла арка… С этой же стороны друзья внезапно увидели движение.
Менекрат уже без колебаний схватился за оружие. Но тут оказавшийся перед ними чернобородый человек проговорил по-гречески, почти правильно:
- Я прислан за вами… Вон лошади! Идемте!
Незнакомец был рослый, в длинной темной рубахе, головном платке и штанах - очевидно, перс.
Менекрат и его помощники пошли туда, куда этот человек манил их: под аркой обозначились силуэты еще двоих, державших под уздцы коней.
Все вскочили на лошадей. Проводник-перс воскликнул тоже по-гречески:
- Не отставать!
Он показал вперед, под арку - а потом, пригнувшись к конской шее, ударил лошадь пятками. Менекрат оказался между персами и Тураи, который скакал последним: слуга Нитетис нарочно пропустил художника вперед, чтобы не потерять его. И именно грека следовало охранять!
Они скакали какое-то время - Менекрат почти ничего не разбирал вокруг: ему казалось, что зубчатые стены нависают со всех сторон и опрокидываются на него, и он едва находил в себе силы следить за своими спутниками и не отставать. А потом эллин словно бы услышал встречный топот копыт… Им перерезали дорогу!..
- Сюда! - крикнул проводник-перс.
Он резко вильнул вправо; остальные устремились за ним, но их уже окружали. Конь Менекрата завертелся на месте с громким ржанием. И тут скульптор почувствовал, как его ухватили за шиворот, за плащ, и тянут вниз.
- На помощь!.. - крикнул иониец. Он наугад попытался ударить кулаком, но промазал; ударил локтем и попал в мягкое тело. Кто-то взвыл от боли и ярости; а потом эллина пребольно ухватили за волосы, запрокинув ему голову. Свет месяца ослепил его: эллин почувствовал, что падает с коня.
“Неужели все?..” - успел подумать Менекрат. А потом его ударили по затылку, и он лишился чувств.
Тураи услышал крики своего товарища и его врагов; понял, что те одолевают. Нападавших было едва ли не десятеро! Но египтянин и еще один его спутник, из присланных провожатых, успели отпрянуть в сторону. Они увидели, как сверкают клинки…
- Бежим! - крикнул Тураи перс.
Все равно они уже ничего не могли сделать.
Тураи не раздумывая поскакал за своим спутником. Они какое-то время мчались без оглядки; проскочили еще одну арку, а потом перс остановил коня у высокой внешней стены. Египтянин увидел, что он, свесившись с коня, говорит со стражниками - “бессмертными” воинами Атоссы.
Те выслушали, затем завозились у низкой железной двери. Еще немного - и дверь отворилась. Путь на свободу был открыт!
Спешившись, Тураи и его провожатый вышли наружу и вывели коней. Дверь за ними закрылась, лязгнул засов.
Они стояли на улице, вдоль которой тянулись глухие глинобитные дома. Перс сделал знак Тураи, и они прошли еще немного вперед, завернув в какой-то проулок.
Там египтянин дал волю отчаянию.
- Мы бросили его!..
- Ничего нельзя было сделать, - ответил перс. - Остальные или мертвы, или умирают… И ты уже ничего не узнаешь о своем друге, пока те, кто его похитил, не захотят показать его, - сочувственно прибавил он.
Тураи поднял голову и всмотрелся в азиата. А если это тоже наемный убийца, подосланный великой царицей?..
- Ты выведешь меня отсюда? - угрюмо спросил слуга Нитетис.
Этот перс, кто бы он ни был, говорил правду: сейчас Тураи уже ничем не сможет помочь своему несчастному экуеша. Только известить о его судьбе кого следует!
- Я тебе помогу, затем я и прислан, - сказал перс. - А потом дам знать великой царице Атоссе! Нужно поспешить: может быть, царица еще успеет разыскать злодеев, - прибавил он.
Тураи помедлил пару мгновений; потом кивнул.
- Идем скорее, - мрачно сказал он.
========== Глава 94 ==========
Калликсен, младший сын афинянина Пифона, по-прежнему выходил в море - он возмужал, окреп в борьбе с бурями; и походил на гражданина Афин куда меньше старших братьев. Найдя себе невесту на острове Хиос, молодой моряк сделался частым гостем островов Эгейского моря, умом устремляясь на восток - в Азию и Египет. Правда, такие дальние плавания, из Аттики в Египет и азиатскую Элладу, совершались нечасто. Афиняне разбогатели, укрепив связи с внешним миром и расширив свою торговлю; но по-прежнему берегли свои корабли, которых настроили все еще очень мало.
Когда выдался случай опять отправиться в Ионию, Калликсен вызвался в числе первых: хотя его молодая жена ждала ребенка. Но она давно смирилась с участью жены моряка. Хорошо было хотя бы то, что муж любил ее и не забывал в своих плаваниях, всегда привозя подарки!
Калликсену же очень хотелось побывать в Милете и повидать Аристодема. Новости из Ионии редко достигали Афин: это не были новости такого мирового значения, как известия о продвижении персов и завоеваниях Дария. Все знали, что Иония подчинилась Персии, - и этого было довольно.
Но только не Калликсену: младший сын Пифона жаждал узнать, как эллины могут жить, смешавшись с персами, и как так может жить его брат.
В этот раз афинские корабли отправлялись на Самос; а оттуда, продав и закупив нужные товары, должны были плыть дальше на восток - в Малую Азию, прямо в Милет.
Калликсен стоял на носу передового судна, до рези в глазах вглядываясь в жаркую белую даль. Золотые, как у всех четверых братьев, волосы моряка выгорели до белизны; его плечи раздались, а на гладком, как у касатки, загорелом теле появились первые боевые отметины. Калликсен мог бы назвать их боевыми, хотя все еще не побывал ни в одном морском сражении: но теперь уже не так рвался к этому, как прежде, юношеские мечты развеялись. Калликсен сейчас выглядел и ощущал себя старше своих двадцати лет.
И он понял, что действительность может быть богаче и потрясать более любой древней героики. Калликсен снова и снова пытался представить себе скорую встречу с братом… и не мог.
Захочет ли Аристодем видеть Калликсена после того, как они так разругались тогда, в Навкратисе? Конечно, прошло уже пять лет: но за это время могло возникнуть бесчисленное множество поводов к новым ссорам!
Калликсен глубоко вздохнул и покинул свое место: пошел просить у начальника корабля разрешения повидаться с братом. Потом, когда они причалят, может возникнуть много трудностей с персами, и всем станет не до него. Конечно, на Самосе они хорошо объяснились с персами и сделали все, что хотели; но от азиатов никогда не знаешь, чего ждать.
В порту афиняне не увидели персов вовсе. Их приветствовали и досмотр кораблей проводили ионийцы - эллины; но в разговорах с милетцами Калликсен неожиданно услышал такое, что вмиг заставило его забыть обо всех азиатах.
- Царица Поликсена? Вас прислала царица? - переспросил он молодого приветливого матроса из тех, которые помогали им с разгрузкой. - Почему не сам сатрап?
Матрос остановился, держа на плече мешок с зерном. Он перестал улыбаться, посмотрев Калликсену в глаза.
- Наш сатрап, царевич Филомен, погиб еще зимой. Он пал в бою с разбойниками, которые явились из Эолии. Теперь нами правит его сестра Поликсена.
Иониец улыбнулся, откинув волосы со лба.
- Мы зовем ее своей царицей.
- Женщина? Поликсена?.. - прошептал Калликсен, пытаясь осознать услышанное. - А как же муж Поликсены? - вскричал он, пораженный внезапным ужасом, точно его ударили ножом под лопатку.
- Он тоже погиб, - ответил иониец, который теперь всматривался в гостя с подозрением. - А кто ты такой, что пристаешь ко мне с расспросами?
Калликсен закрыл лицо руками. Мешок с затхлым зерном из трюма свалился с его плеча, а он даже не почувствовал.
- Я брат Аристодема, мужа вашей царицы, - едва слышно ответил молодой афинянин. Он боялся осмыслить - что на самом деле означают эти вести о воцарении Поликсены и кто поддерживает вдову его брата…
Отняв ладони от лица, Калликсен посмотрел на ошарашенного ионийца.
- Ты можешь дать знать своей госпоже, что здесь Калликсен, брат Аристодема? Так и скажите ей!
- Хорошо, - с запинкой ответил матрос. Как видно, он и сам увидел сходство молодого белокурого афинянина с покойным мужем Поликсены. - Я передам царице, что ты здесь, но не знаю, примет ли она тебя! - воскликнул иониец, на всякий случай отступая от гостя.
Калликсен невесело рассмеялся.
- Думаю, что примет.
Он посмотрел, как иониец убежал, скрывшись в толпе других рабочих и матросов, суетящихся в порту; а потом низко опустил голову. К горлу Калликсена подступили слезы, а глаза застил гнев… Царица Ионии! Нетрудно догадаться, перед кем Поликсена преклонилась, чтобы добиться такой высокой власти! А может, она сама…
- Нет, невозможно, - прошептал молодой афинянин, потряся головой.
Он, конечно, знал о коварстве женщин: но в такую низость со стороны жены своего брата поверить не мог. Пусть даже Поликсена из Коринфа царской крови - и, как видно, всю жизнь дожидалась своего часа!
Калликсен не сознавал, сколько времени простоял на одном месте, не чувствуя ни горячего песка под ногами, ни солнца, палившего голую спину. Он очнулся, когда его громко позвали по имени.
Давешний иониец стоял рядом с ним, радостно улыбаясь: как видно, гордый выполненным поручением. А за спиной этого матроса сдерживали коней несколько всадников - тоже все ионийцы, хотя не все были черными. Тот, что во главе отряда, был рыжий и веснушчатый, и, по-видимому, недюжинной силы.
- Эй, юноша! - сказал этот иониец Калликсену. Он и обратился к афинянину вначале. - Поезжай с нами, царица прислала нас за тобой!
- Я не…
Калликсен осекся: рядом с этими воинами он и вправду выглядел мальчиком. А отказаться он, конечно, права не имел: что бы ни думал о теперешней царице Ионии и ее посланниках.
- Эта лошадь для тебя, - начальник отряда похлопал по боку кобылку, которую один из воинов царицы вел в поводу. - Умеешь ездить верхом?
- Да, - зло буркнул Калликсен. Он покраснел, подумав, что ведет себя как в пятнадцать лет, когда впервые предстал перед этой коринфянкой. А, да теперь все равно!..
- Скажите нашему полемарху, что я уехал во дворец, - попросил Калликсен, когда взобрался на коня. - И пусть подберут мой ячмень!
- Конечно, все будет сделано, - невозмутимо ответил рыжий иониец, к которому брат Аристодема уже начал чувствовать ненависть. Иониец прищелкнул языком, понукая своего коня; и всадники тронули лошадей.
Калликсен после многих недель плавания сидел на лошади неловко - он и ходил по суше неловко, враскачку; но молодой афинянин был слишком горд, чтобы попросить своих охранников придержать коней. Впрочем, рыжий начальник отряда и сам был внимателен к нему, заметив, как Калликсен держится верхом.
Они въехали на холм - и еще до того, как перед ними открылись ворота царского сада, молодой моряк увидел, в каком дворце живет и царствует Поликсена.
- Ничего себе! - вырвалось у него совершенно по-детски.
Начальник отряда снисходительно усмехнулся, покосившись на гостя.
- Погоди - вот полюбуешься на дворец поближе. Его выстроил брат нашей госпожи… и сравнения нет с тем, что тут было прежде!
Калликсен насупился и замолчал. Он вдруг осознал, что почти совсем гол, кроме набедренной повязки и сандалий: даже не вспомнил о том, чтобы привести себя в порядок, когда воины позвали его с собой. Как станет эта женщина смотреть на него!..
А когда им открыли ворота, афинянин ощутил себя несказанно униженным. Ворота охраняли персы в вороненых панцирях, изузоренных золотом, в дорогих штанах и подкованных остроносых сапогах, - и эти люди, хотя и не выказали удивления при виде такого гостя, посмотрели на него точно на попрошайку, которого почему-то удостоил вниманием государь.
Калликсен проехал, ощутив невольную благодарность к ионийцам, которые прикрывали его от взглядов азиатов.
Они немного проскакали вперед по главной аллее; и тогда начальник отряда остановился. - Слезай, дальше мы пойдем… - начал он и осекся.
Навстречу им скакала женщина на черном коне - женщина с развевающимися черными волосами, которую сопровождал отряд из греков и персов.
Рыжий иониец поспешно спрыгнул с коня.
- Царица!..
Женщина спешилась с такой же ловкостью и скоростью, как и встречающий ее воин. Он махнула рукой оторопевшему Калликсену.
- Иди сюда!
Молодой моряк неловко спустился на землю. А царица Ионии, словно только того и ждала, подала ему длинный темный плащ, который везла перекинутым через спину своей лошади.
- Прикройся, - велела она. - Ты дрожишь, - прибавила Поликсена тихо.
Калликсен послушался ее прежде, чем понял, что делает. Закутавшись в пожалованный плащ, молодой афинянин, конечно, уже не мог отвергнуть его; и почувствовал себя значительно лучше, прикрывшись от глаз азиатов. К тому же, в садовой тени Калликсен продрог.
Подняв глаза на вдову своего брата, он словно впервые в жизни увидел ее - или увидел ее по-настоящему. Пять лет назад, в Навкратисе, овеянная дымкой его грез, Поликсена казалась ему похожей на колхидянку Медею. Он подумал вдруг, что и теперь Поликсена похожа на черную, как ворона, Медею: испытавшую несчастья, которые иссушили и озлобили эту колдунью.
Поликсена не состарилась - она была по-прежнему сильной и статной… но в ней появилась какая-то новая сила и стать. В уголках подведенных черным глаз и у рта появились тонкие морщинки, в распущенных по плечам волосах седина. Шея ее по-прежнему гордо держала голову… но в глазах и изгибе губ была теперь не то надменность, не то брезгливость.
“Настоящая царица”, - подумал Калликсен.
А потом он сказал невпопад:
- А почему ты так одета?
На коринфянке были сейчас темные персидские штаны и такой же кафтан, на плечах - тяжелый плащ, расшитый кружочками золота. “Можно ли задавать такие вопросы?” - невольно спохватился афинянин; но Поликсена спокойно и немного презрительно улыбнулась.
- Я так одеваюсь, когда езжу верхом. А мне часто приходится это делать!
Потом она кивнула гостю:
- Идем.
Оглянувшись на своих ионийцев, Поликсена прибавила:
- Все садитесь на коней, до дворца мы доедем верхом!
И первая вскочила на своего черного скакуна: Калликсен снова изумился ее ловкости и посадке.
Они довольно долго скакали по извилистым дорожкам, между цветников, пестревших, казалось, дарами со всей Азии. Персидские цари любили устраивать у себя такие сады, вспомнилось Калликсену слышанное от кого-то.
Царица и ее свита придержали коней перед самым дворцом. Калликсен бросил взгляд наверх: на балконе ему почудилась словно бы другая женская фигура, сверкающая золотыми подвесками в волосах… но он тут же опустил взгляд. Некогда любопытствовать; да и нельзя.
Калликсен плотнее запахнул плащ. Стараясь не смотреть по сторонам, он пошел туда, куда ему указывали: по длинному темному коридору, на стенах которого были безобразно нарисованы охрой и сажей какие-то мифологические картины, потом вверх по лестнице… гость вдруг понял, что его сопровождают только сама царица и двое ее персов.
Поликсена остановилась, когда они вошли в широкий длинный зал с полом, расчерченным черными и белыми клетками. Зал имел выход на террасу, а посреди него был устроен фонтан на квадратном постаменте.
- Садись, - хозяйка показала Калликсену на мягкую кушетку.
Молодой человек сел, стиснув руки под своим плащом. Пока он смотрел на царицу, у него вдруг вылетело из головы все, что он намеревался сказать.
Поликсена опустилась напротив афинянина, в кресло. Царица улыбнулась ему: радушно и немного устало.
- Я рада тебя видеть.
Калликсен поднял голову, посмотрел в темные глаза этой прислужницы персов… и плчувствовал, как к нему возвращаются и гневная речь, и вдохновение. Он открыл рот.
- Как ты могла?
Поликсена неподвижно смотрела на брата Аристодема.
- Что могла? - спросила она.
- Все это!..
Калликсен вскочил.
- Персы… Ты в персидском платье, и служишь…
Поликсена откинулась на спинку кресла.
- Я служу Ионии, и всем эллинам, - сказала она.
Помолчала, оглядывая своего собеседника. А потом поднялась с места, высокая и грозная.
- Или, может быть, ты смеешь меня обвинять в том, что я лишилась мужа… и брата? Так, афинянин?..
Калликсен несколько мгновений смотрел на побледневшую царицу.
- Нет, конечно, - сказал оннаконец. - Нет! Прости меня!
Поликсена усмехнулась.
- Садись.
Молодой моряк опять сел.
После стыда за себя и сочувствия, испытанного к этой женщине, он опять ощутил, как им завладевает собственное горе… и ярость. Вот он уже и извиняется! За то, что у него убили брата: за то, что вдова его брата правит на этой земле с изволения Дария!..
Калликсен посмотрел на хозяйку.
- Но я не понимаю, - проговорил младший брат Аристодема с горьким недоумением.
Поликсена посмотрела в его чистые голубые глаза.
- И не поймешь, я думаю, пока не испытаешь все то, что я, - заметила царица. Она так и осталась стоять напротив гостя.
Потом она прибавила:
- Сейчас тебе дадут поесть и помыться. Или будешь мыться сначала?
Видя лицо Калликсена, коринфянка произнесла:
- Ты уже был моим гостем однажды. Что же изменилось?
- Многое изменилось! - запальчиво воскликнул Калликсен. Он опять ощутил себя как тот пятнадцатилетний мальчик.
- Да, многое, - задумчиво сказала Поликсена. - Тогда я не могла тебе приказывать; а теперь я это могу.
И закончила:
- Ты задержишься у меня, это приказ.
Сын Пифона понял, что выбора у него нет. Он встал и поклонился.
- Как тебе угодно.
Царица улыбнулась уже приветливо.
- Пока ты моешься с дороги и ешь, я тоже приготовлюсь.
Когда Калликсен вернулся в зал с фонтаном, царица Ионии уже ждала его. На ней был эллинский - ионический, складчатый, хитон из золотистой ткани и пеплос, шафранный с красной узорной каймой. Черные волосы по-прежнему оставались распущенными: как у лакедемонянки или персиянки, снявшей покрывало.
Поликсена улыбнулась ему, и гость вздрогнул, увидев, что глаза ее подведены на египетский манер - удлинены черным до висков, а на веках золотая пудра.
- У меня редко бывают афиняне, - сказала хозяйка, кивком приглашая молодого моряка сесть. Ее улыбка погасла, а в выражении опять проскользнула не то усталость, не то надменная брезгливость. - Думаю, мы с тобой побеседуем к обоюдной пользе.
========== Глава 95 ==========
Калликсен сидел после слов царицы в напряжении, точно на допросе у врага… он смотрел на жену брата, приказавшую ему остаться, почти как на врага; но она не стала выспрашивать у молодого моряка ничего, что бы показалось ему подозрительным. И вообще почти ничего не спрашивала: Поликсена сама рассказывала о подвластной ей земле, да так, что афинянин невольно заслушался. Она упоминала и брата, но не слишком часто, чтобы растравить душу гостю.
Зато Калликсен, всегда болезненно чуткий к несправедливости и подлости, а сейчас - особенно, ощутил любовь, которую Аристодем и коринфянка питали друг к другу. Он вторично устыдился себя.
Да, теперь ионийцы жили под персами: но как мог он судить их, совсем не зная?
- А что сейчас твои старшие братья в Афинах? - вдруг спросила гостя царица. - Аристон и Хилон? Здоровы ли их семьи?
Это был едва ли не первый вопрос, который Поликсена задала ему: и Калликсен ответил без раздумий. Он улыбнулся собеседнице, хотя и ощущал тяжесть на сердце.
- С братьями все хорошо, они здоровы. У Хилона недавно умерла дочь-младенец… но Хилон почти не огорчился, у них с Алексией уже есть сын, а скоро будет еще ребенок.
Тут Калликсен замолчал. Он понял, как сказанное им должно было прозвучать для женщины.
- Прости, царица, - молодой афинянин извинился улыбкой. - Я не должен был говорить так о детях!
- Ничего, - Поликсена смотрела на него совершенно спокойно и даже с каким-то удовлетворением. - Я люблю слышать от людей правду! А правда всегда выскакивает скорее обдуманной лжи!
Калликсену неожиданно снова стало неуютно. Но прежде, чем гость опять ощетинился, царица спросила:
- А что же бедняжка Меланиппа? Сколько у нее сейчас детей?
Калликсен не сразу вспомнил, что речь идет о лемниянке - жене Аристона. А когда вспомнил, поспешил заверить хозяйку, что все дети Меланиппы живы и здоровы. У нее сейчас было трое, двое - сыновья.
Поликсена пригубила свое вино, глядя в сторону. Гость успел поужинать: и сейчас для них приготовили только вино с водой и легкие закуски.
- У меня только двое детей… Вот видишь, - неожиданно произнесла царица. - Видишь, сколько труда женщина кладет даже на одного ребенка? А мужчины затевают войны, в которых убивают без счета сыновей других матерей! И по каким мелким поводам народы воюют!
Смущенный афинянин кивнул. Он понял, что Поликсена подразумевает: женщина на троне, конечно, будет всеми силами стремиться хранить мир. “Но если все войны прекратятся - мужчины перестанут быть мужчинами”, - тут же подумал Калликсен.
Однако у власти всегда будет слишком много мужчин, чтобы угроза всеобщего мира когда-нибудь претворилась в жизнь.
Взглянув на царицу, молодой моряк понял, что ей не нужно говорить ничего из этого: Поликсена была слишком умна. Он неожиданно ощутил восхищение этой женщиной… сродни тому, что испытывал его мертвый брат, но еще больше: как восхищает незнакомое. Афинянину захотелось выпить за хозяйку дворца, в котором он находился, и он поднял свой килик*.
Калликсен вначале опасался что-нибудь пить у этой госпожи, но его опасения оказались напрасны: даже после многих недель на одной воде превосходное чистое вино Поликсены только слегка опьянило его.
- За тебя, госпожа, - сказал молодой моряк. - И за Ионию!
Поликсена слегка склонила голову, пригубив свое вино.
- Ты горяч, но ты воспитан, - сказала она. - Благодарю тебя.
Глядя на эту женщину, глядя в ее знающие темные глаза, на изгиб ее шеи и плеч, он ощутил… Калликсен не смел опустить глаза ниже, но ему вдруг ужасно захотелось этого. Чтобы скрыть внезапное мучительное неудобство, молодой моряк кашлянул и отодвинулся. Он порадовался, что ему здесь дали хитон, чтобы прикрыться.
- А разве ты не будешь говорить со мной о цели нашего прибытия? О наших товарах? - спросил он.
Поликсена рассмеялась; но это сейчас нисколько не показалось гостю обидным. Он только жадно смотрел на ее красный рот.
- Опись ваших товаров мне уже предоставили, - сказала Поликсена. - И говорить о них я буду с твоим полемархом. Хорошо, что вы привезли коринфскую бронзу… хотя ничего такого, без чего мы не могли бы обойтись, - заметила царица вполголоса, словно бы обращаясь к самой себе.
Она посмотрела в голубые глаза моряка.
- Ты же находишься у меня как гость. И тебе, кажется, время отдохнуть.
Калликсен поспешно кивнул и встал, радуясь, что в зале полумрак. Хотя эта женщина, наверное, догадывалась: с ее опытом…
- Можно мне пойти спать, госпожа? - спросил он.
Поликсена молча кивнула, слегка улыбаясь. Она жестом подозвала к себе стражника-перса, который стоял в стороне, почти слившись с тенями; и приказала ему что-то на персидском. Тот молча поклонился. Видно было, что этот азиат горд своей службой и дорожит ею.
- Видарна проводит тебя в гостевую комнату, - сказала царица афинянину.
Калликсен поклонился. Пока он смотрел на перса и слушал, как Поликсена объясняется со своим стражником, его возбуждение почти прошло; и неловкость тоже. Но теперь явилась неловкость другого рода. Гостю захотелось поскорее остаться одному.
Он обрадовался, что его не пригласили снова мыться, - прикосновения других людей, здешних слуг, сейчас были бы нестерпимы. Но оказаться в настоящей постели было блаженством.
Некоторое время, лежа и глядя в высокий расписной потолок, Калликсен вспоминал свою жену и думал о будущем ребенке. Потом вспомнил мать - Каллирою с Коса, подарившую ему и братьям золотые волосы: мать, всегда с такой надеждой смотревшую на младшего сына. Калликсен улыбался, думая о доме и любимых людях.
Потом он вспомнил Аристодема и шепотом пообещал принести за него жертву Аиду. Но печаль, которую принесли мысли о брате, не захватила Калликсена… этот философ на самом деле никогда не был близок своим братьям.
Когда Калликсен заснул, он увидел молодую вдову Аристодема - царицу Ионии. Она этим вечером совсем не походила на вдову.
На другой день гость проснулся поздно, но чувствовал себя хорошо отдохнувшим. Светловолосый, как он сам, раб-иониец сказал, что царица сейчас занята - а пока Калликсен может погулять по дворцу и выйти в сад.
Умывшись и поев с помощью приставленного к нему слуги, Калликсен, в сопровождении этого самого раба, бродил по дворцу и саду несколько часов… он безмолвно восхищался всем, и даже присутствие персов уже почти не коробило молодого моряка. Персы умели нести свою службу почти незаметно. Иногда Калликсен спрашивал раба о том, что попадалось ему на глаза: и иониец отвечал, почтительно и толково, хотя не вдаваясь в подробности.
Потом молодой афинянин вкусно пообедал и поспал днем; он спросил, можно ли ему прогуляться по городу, - и, к своему удивлению, получил согласие.
К нему только приставили двоих воинов-ионийцев. Но Калликсен уже почти не чувствовал себя пленником.
Он побродил по Милету и восхитился его садами и статуями. Калликсен заметил своеобразие ионийской скульптуры и спросил себя: а не заслуга ли это покойного Филомена?
Можно будет спросить у его сестры…
Царица вышла к Калликсену только вечером. Она опять приняла его в зале с фонтаном, одетая в этот раз в белое с алым. Поликсена улыбалась.
- Понравился ли тебе мой город? - спросила госпожа дворца, которую уже уведомили о его прогулке.
Калликсен ее не разочаровал.
- Понравился, - сказал он. - Мне все понравилось!
Он вздохнул и оглядел зал, в котором они стояли.
- Такой зал с выходом на террасу - персидское новшество, - объяснила царица. Ее, как видно, радовало, что афинянин чувствует себя значительно свободнее.
- Не правда ли, террасы создают ощущение простора? - спросила Поликсена. - Дворцы в Персии выглядят закрытыми, хотя азиаты очень любят озеленять их… а мы, пользуясь их достижениями, можем строить так, как не мыслили до сих пор.
Калликсен кивнул, соглашаясь.
- Да, - сказал он. - И статуи… в Милете они очень необычные.
Царица неожиданно помрачнела.
- Лучший в Ионии скульптор был моим другом, - сказала она. - Я любила его, и о нем говорили и в Египте, и в Персии! А теперь он отправился в Сузы, ко двору Атоссы, и пропал там бесследно!
- Вот как? - спросил Калликсен.
Царица села на кушетку, и он, сам того не заметив, опустился рядом.
- Ты искала его? - спросил молодой моряк.
Поликсена кивнула. Она протянула руку… и афинянин, чуть дыша, взял царицу за руку, ощутив ее жар и холодок ее браслетов: многих серебряных колец.
- Я сделала все, чтобы найти этого художника… но, по-видимому, Менекрат из Милета убит или пленен завистниками. А искать в Персии человека, которого спрятали, - все равно что песчинку в пустыне!
Поликсена быстро сделала глоток вина. Калликсен выпил тоже, глядя, как дрогнуло ее горло… он сам не знал, что с ним творилось: неужели хозяйка все-таки что-то подмешала в его питье? Коринфянка теперь смотрела прямо на него: и гостю показалось, что она не плачет, а усмехается.
- Что это? - спросил молодой моряк, вдруг увидев шрам у Поликсены повыше локтя. - Откуда?
- Это я получила, когда упражнялась с мечом, - ответила царица.
Она усмехнулась, видя изумление на его лице. Калликсен погладил ее руку: полузаживший шрам казался еще глаже ровной смуглой кожи… и если темные глаза Поликсены представились ему бездной человеческих скорбей, как море, ее гордая усмешка вдруг стала для молодого афинянина предвосхищением высшего блаженства. Какие тайны еще она скрывала?..
Не в силах бороться с собой долее, он придвинулся к Поликсене вплотную; и поцеловал госпожу дворца.
Поцелуй был соленым и свежим, но тотчас с огромной силой пробудил в нем дремавшее желание. Калликсен прижал царицу к себе, пьянея от ощущения ее горячего крепкого тела и восточных ароматов; Поликсена и не подумала сопротивляться, обнимая его и сжимая сильными руками.
Ее тяжелые волосы были сегодня частью заплетены в косы и подобраны на затылке, но быстро рассыпались, когда Калликсен выдернул золотые шпильки. Он уложил хозяйку дворца на кушетку… слишком короткую и тесную для того, что гость намеревался совершить; но это неудобство, как и неслыханный его поступок, довели его возбуждение и наслаждение до крайности.
Калликсен почти не ласкал ее - но царица насладилась не меньше него, когда он овладел ею, только от ощущения его тесных объятий и запаха; оттого, что принадлежала ему.
Потом он лежал, ни о чем не думая, уткнувшись головой ей между тяжелых грудей… царица первая оттолкнула своего любовника. Пока он приподнялся на ложе, она уже встала и успела привести в порядок свой хитон и алый гиматий.
Калликсен смотрел на нее таким потерянным взглядом, что царица рассмеялась.
- Ну, что скажешь, юный Язон?
Молодой моряк провел рукой по влажному лбу, откинув выгоревшие волосы.
- Ты меня соблазнила, - прошептал он.
- Неправда, - возразила царица.
Она закончила туалет, оставив черные волосы распущенными и перекинув их через плечо; и сделала шаг к нему.
- Ты пожелал меня и первым обнял, а я тебя не оттолкнула. Недостойно валить свою вину на меня… хотя трусливые мужчины в подобных случаях так и поступают!
Калликсен быстро отвел взгляд. Он встал с кушетки и огляделся: никого не заметил.
- Кто видел нас? - шепотом воскликнул молодой афинянин.
Поликсена пожала плечами.
- Мои слуги, может быть… но они будут молчать.
Калликсен быстро подступил к царице, хотел сказать что-то гневное… но вспомнил ее слова - как ведут себя трусливые мужчины. И неожиданно для себя опять обнял вдову брата.
Поликсена прижалась к нему.
- Ты не только смел, но и великодушен, - прошептала она.
А потом вдруг оттолкнула своего любовника и посмотрела белокурому афинянину в глаза.
- Твоя жена ждет ребенка, не так ли?
Калликсен кивнул, удивленный. Он не помнил, чтобы говорил царице о жене: а уж тем более о своем нерожденном первенце!
Коринфянка неожиданно подняла руки и расстегнула висевшее у нее двойное жемчужное ожерелье. А потом вложила драгоценность в руку своему случайному возлюбленному.
- Отдай своей супруге - скажи, что это дарит ей царица Ионии, - потребовала Поликсена.
Афинянин боялся даже оценить, сколько может стоить такое ожерелье. Но он понял, что отвергнуть этот дар нельзя никак. Калликсен низко поклонился.
- Как пожелаешь, госпожа.
Конечно, изголодавшись в своих плаваниях, молодой афинянин, случалось, принимал в объятия других женщин… хотя никогда не блудил так, как большинство моряков. Но то, что случилось сегодня, никак нельзя было назвать блудом. Это был дар… такой же, как жемчуг, оттягивавший ему руку.
Царица Ионии улыбнулась.
- Я хочу, чтобы ты был счастлив со своей женой, - сказала она. - Чтобы она родила тебе здоровых сыновей.
Калликсену почудилась насмешка в глазах Поликсены при этом пожелании… и, кажется, он понял ее смысл.
- А ты не боишься нас? - серьезно спросил он.
- Афинян?
Поликсена подняла брови; потом покачала головой.
- Пройдет очень много лет, прежде чем вы сможете угрожать тем, кто далеко, - сказала она. Сказала с несомненной грустью.
Царица прошлась перед гостем, сцепив руки перед грудью.
- Но я желаю только лучшего вашему священному городу, который я, должно быть, уже никогда не увижу, - прибавила коринфянка. - Поэтому я куплю у вас все ваши товары… и очень выгодно для вас.
Калликсен только спустя несколько мгновений осознал весь обидный смысл этих слов. Поликсена жертвовала афинянам деньги - жертвовала деньги на постройку кораблей: возможно, для войны с нею же! Эта прислужница персов знала, что пройдет очень много лет, прежде чем афинский флот станет пригоден для военных нужд!..
Но молодой моряк промолчал. Он понимал, что даже если бы он и пожелал отвергнуть такую благостыню, его старый полемарх примет подарок царицы.
Поликсена смотрела на него, и вправду желая одарить лучшим, что у нее было. И Калликсен опять подошел к вдове брата и обнял: как обнимал свою жену, как обнимал свою мать.
Когда царица Ионии осталась в зале одна, сидя на кушетке подобрав ноги, она неожиданно почувствовала прикосновение чьей-то косы и прохладных пальцев, погладивших тот самый шрам. Поликсена улыбнулась, не поворачиваясь.
- Иди сюда, - сказала эллинка.
Артазостра, подкравшаяся сзади, обошла кушетку и села рядом. Ее живот был уже заметен.
- Может быть, тебе стоит… Я могу сварить сильное зелье, ты знаешь, - взволнованно сказала персиянка.
Царица кивнула.
- Я знаю… но не нужно. Я уверена, что ничего не будет.
Вдова Аристодема грустно усмехнулась, глядя вслед тому, кто уже ушел.
- Как он хорош, и как еще молод! И он любил меня сегодня!
Артазостра ласково обняла эллинку за плечи.
- Ты завидуешь его жене?
- Нет, нет.
Поликсена благодарно сжала пальцы другой руки персиянки.
- Я давно поняла, что мне больше не нужен муж. Калликсен любил меня, и будет помнить… этого достаточно.
При таких словах в глазах персиянки мелькнула ревность.
- Я люблю тебя, - сказала Артазостра.
Поликсена рассмеялась; потом прижала подругу к себе.
- Не бойся, я тебя не брошу! Я даже не сержусь, что ты за нами следила!
Но персиянка чувствовала, что царица не только не сердится - а, напротив, очень рада такому ревнивому вниманию.
Артазостра встала и поклонилась.
- Ты купишь у них товары? - спросила она.
- Да, - ответила Поликсена, нахмурившись. - Я бы охотно дала им больше… пусть бы строились и вооружались как следует. Но больше нельзя.
- Понимаю, - родственница Дария улыбнулась. - Эллада должна всегда бороться с Персией, как Ахура-Мазда с Ангро-Майнью*!
- Да, пожалуй, что так, - ответила Поликсена без улыбки. - И не одни только Эллада и Персия - ничто не может существовать без борьбы противоположностей!
* Легкий сосуд для питья с двумя ручками.
* Ангро-Майнью (в сокращенном варианте Ахриман (Ариман)) - злое начало в зороастризме, соответствует дьяволу в христианстве, хотя концепция несколько иная. В частности, дуализма и “предопределенности выбора зла”.
========== Глава 96 ==========
Тураи больше не увидел царицу Атоссу - и даже не мог заключить ничего о своем проводнике-персе: замешан тот в похищении эллина или нет. Перс просто-напросто завел египтянина в одну из пустующих хижин в квартале горшечников, с которым смыкался дворец, и велел ждать его там.
- Я скоро вернусь и приведу помощь, - обещал азиат. - А ты никуда не уходи!
Бывший жрец Та-Кемет как никто другой понимал, как вероломны бывают высокие властители и их подручные. Он быстро шагнул к персу.
- Как я могу знать, что ты вернешься?..
“Или что ты не враг, и не приведешь сюда моих убийц”, - мысленно закончил Тураи.
Азиат в ответ рассмеялся, открыто и нагло, - как показалось отчаявшемуся египтянину.
- Тебе придется мне поверить, - сказал перс и быстро скрылся.
Тураи осмотрел комнату, посреди которой его оставили, - было плохо видно, но он понял, что здесь нет ничего, похожего на оружие. Только вытертый коврик на полу, на который Тураи уселся в привычной позе писца, скрестив ноги. Египтянин крепко задумался, обхватив голову руками.
Может быть, сбежать отсюда прямо сейчас - и попытаться отыскать экуеша самому?.. Или просто уйти, пока не поздно?
- О великая владычица всего, что есть, и всего, чего нет, благословляющая обеими руками, - прошептал Тураи. Он ударил себя по лбу, потом встал и принялся расхаживать по своему убежищу. Подойдя к крошечному окошку, выглянул наружу. В серебристом свете все вокруг казалось драгоценным - и обманным, как сказка, которой усыпляли детей ремесленники, чьи нищенские дворы сейчас окружали его.
Сказки сбываются только для сильных, не для маленьких людей! А он, Тураи, жрец Хнума и слуга ее величества Нитетис, здесь вообще никто, только тень человека…
Тяжело вздохнув, Тураи отошел от окошка. Он был с детства научен презрению к чужеземцам - но никогда до сих пор не думал испытать его на самом себе.
Несчастный экуеша! А каково ему оказаться в Персии в плену - одному и почти без языка, ведь Менекрат даже не учил его!
Тураи долго ломал голову над своим положением и положением товарища; но так ничего и не надумал. Бежать, может, было бы разумнее, чем остаться, - но Тураи чувствовал, что это означало бы предать своего друга… как бы ничтожна ни была надежда вызволить его.
Египтянин сидел и молился, шевеля губами и закрыв глаза, когда в хижину вошли.
Тураи вскочил, пытаясь приготовиться к худшему. Он увидел перед собой троих человек, в числе их своего проводника. У двоих оставшихся были закрыты повязками лица, а на поясе желтых штанов с ромбическим орнаментом висели кривые мечи - акинаки. За спиной у каждого был лук.
Тураи не пожелал бы проверять их меткость… и он был уверен, что под обычными хлопковыми рубахами у этих персов панцири. Воины, убийцы - и к какому разряду их причислить? Тураи уже знал, что одежда разных подразделений великой персидской армии, созданной Ахеменидами, различается цветами и узорами: и одни могли с легкостью маскироваться под другие…
- Мы пришли за тобой, - сказал Тураи проводник. - Эти воины помогут тебе покинуть город.
Один из лучников сделал знак египтянину приблизиться: оружие мешало ему самому войти через низкую дверь. И только тут Тураи понял, что ему предлагают.
- Покинуть город? - воскликнул Тураи. Судьба брошенного грека в эти мгновения вырисовалась перед ним со всею ясностью. - А что же будет с моим другом?..
Перс воздел кверху обе руки - как только что делал сам Тураи. Египтянин возненавидел его за этот жест покорности и отречения.
- Один только бог знает, что будет с этим человеком, - сказал азиат. - Я уведомил великую царицу о свершившемся злодействе, и госпожа сделает все, что возможно, дабы спасти ионийца. Больше ничего сделать нельзя.
Египтянин сложил руки на груди.
- Я никуда отсюда не уйду без Менекрата, - сказал он.
Проводник смерил его взглядом. Азиат нисколько не был удивлен его ответом; как не был и нисколько впечатлен.
- Ты уйдешь, а потом уплывешь в свою страну, потому что таков приказ великой царицы, - сказал перс. Потом он усмехнулся. - Ты можешь покинуть Персию живым, а можешь умереть здесь, и достанешься шакалам!
Тураи содрогнулся. Он вспомнил вдруг, как персы обходятся с мертвецами, избегая хоронить даже собственных родственников!
Слуга Нитетис отвернулся и крепко выругался на родном языке. Он был совершенно бессилен против этих людей; и даже если бы ему позволили остаться в Сузах ради скульптора, он не добился бы для своего друга помощи ни у кого. Властительные особы - хазарапат*, царские родственники - даже не приняли бы чужеземца, не говоря о том, чтобы выслушать его и постараться ради какого-то эллинского художника!..
Тураи поджал губы и подошел к персидским воинам.
- Я согласен, идемте, - сказал он.
Проводник улыбнулся.
- Ты поступаешь разумно.
Выйдя наружу и увидев, как блестят золотые насечки на рукоятях кривых мечей персов и дорогие убранства их коней, египтянин вновь ощутил ужас: теперь за себя. Откуда ему знать, что эти люди не прикончат его, отвезя туда, где никто его не услышит?..
Он сел на коня, которого оставил привязанным к столбу. А потом он и двое воинов поскакали прочь.
Тураи слышал, как звенит у него под боком, в сумке, его доля золота. Он получил это золото в уплату за помощь экуеша - которого теперь бросил неведомо где на погибель!.. Что он скажет ее величеству, когда Нитетис потребует отчета?
По пути Тураи весь истерзался мыслями о своем друге и о себе самом; но, судя по всему, кто бы ни послал ему провожатых, этот человек хотел, чтобы египтянин добрался до своей повелительницы и дал ей знать о случившемся. Однако это мог быть как друг, так и враг.
Тураи доставили в гавань и посадили на корабль. У него хватило персидского золота, чтобы расплатиться за обратный путь; и осталось еще много.
Когда корабль, плывший в Египет, отчалил, Тураи не покинул палубу, хотя с трудом выносил море. Он еще долго всматривался в землю, где остался мучиться его друг - или где он погиб.
Менекрат очнулся на полпути неизвестно куда - он был безжалостно привязан поперек конской спины, а на голову ему натянули мешок. Эллин слабо застонал: голова его от боли, казалось, распухла до огромных размеров, а сам художник от тряски ощущал себя так, точно его долго избивали. Он где-то в горах?..
Тот, кто вез его, казалось, не обратил ни малейшего внимания на то, что пленник пришел в себя: а может, не заметил. Художник прислушался к стуку копыт: этот грохот, который десятикратно отдавался у него в ушах, говорил о том, что его везут несколько всадников.
Менекрат, несмотря на весь ужас своего положения, попытался сообразить, куда они скачут и что его ждет. Едва ли его убьют… иначе уже убили бы: никто бы его не хватился. Весьма вероятно, что его вывезли за пределы города и теперь хотят доставить в поместье какого-нибудь из персидских аристократов… из тех, кто бывает при дворе и вхож к царице Атоссе…
А если это сама царица приказала так обойтись с ним?..
Больше эллин не в силах был думать; и тело его превратилось в сплошной источник мучения. Скоро ли они доедут?
Точно в ответ на его мысли, человек, везший его, вдруг остановился. Менекрат услышал, как остальные персы подъехали ближе и тоже остановились.
С головы у Менекрата сдернули мешок: так резко, что он вскрикнул и зажмурился. Милетец зашипел от нежданной боли: стаскивая мешок, у него вырвали клок волос.
Эллин проморгался - было все еще темно: он висел вниз головой и не видел ничего, кроме ног и хвоста лошади, к которой был прикручен.
Его грубо похлопали по щеке, и он мотнул головой.
- Живой?
Это спросили по-гречески: Менекрат кивнул и задергался, пытаясь добиться, чтобы его развязали или хотя бы ослабили веревки.
Через несколько мгновений он почувствовал, как всадник, который вез его, пилит веревку сзади. А потом художника стащили на землю и поставили на ноги. Если бы один из персов тут же не схватил его за шиворот, пленник бы упал: так был измучен.
- Куда вы везете меня? - хрипло спросил Менекрат, оглядевшись. Он плохо видел лица своих похитителей, хотя те были открыты: еще не рассвело. Однако месяц уже спрятался.
- В хорошее место, - ответил ему тот же человек по-гречески. Он засмеялся; и остальные, хотя, по-видимому, не понимали языка Менекрата, засмеялись тоже.
- Я теперь…
Менекрат осекся: и так было ясно, что он в плену и едва ли его скоро выпустят.
- Я хочу пить, и очень устал, - сказал эллин.
Тот азиат, который все время отвечал ему, - не тот, кто его вез, - ответил и на этот раз.
- Уже недалеко, дальше пойдешь пешком.
Перс говорил спокойно и словно бы сочувственно. Эллин стиснул зубы от унижения: он опустил голову, поклявшись себе больше ни о чем не спрашивать и не просить у этих разбойников.
Персы же, посчитав, что разговор окончен, связали его снова: руки Менекрату стянули спереди, и конец веревки схватил тот всадник, который вез его. Остальные, тоже вскочив на коней, окружили пленника, и все тронулись дальше.
Поехали не спеша - должно быть, опасаться было более нечего. Менекрат, который вначале прихрамывал, вскоре пошел бодрее: он начал присматриваться к окрестностям, видневшимся все отчетливее, и ощутил даже какую-то надежду. Всадники, которых было четверо, закрывали ему обзор: но все же Менекрат понял, что они и вправду поднимаются куда-то в горы, поросшие карликовыми соснами и кипарисами. Воздух вокруг, хотя и холодил, был целительным. Однажды они пересекли поток, который эллину пришлось перейти, замочив ноги по колено; но он почти обрадовался этому купанию.
Совсем скоро впереди и вправду показался большой дом - из кирпича, как и следовало ожидать: кладка была покрыта синей и желтой глазурью. Дом с одной стороны окружал яблоневый сад, а с другой виноградник.
Пленника подвели к высоким воротам. Один из его похитителей постучал; и ему почти тотчас открыли.
Менекрат почти не слушал, о чем персы говорят между собой: он жадно осматривался, пока была возможность. Уже почти совсем рассвело!
А потом его втолкнули в ворота, и те захлопнулись.
Менекрат увидел просторный двор, с правой стороны которого были какие-то глинобитные постройки. Там же, к своему изумлению, он увидел женщину - персиянку в платке, в некрашеном платье, которая, присев, доила белую козу!
Эллин увидел, что встало солнце: и женщина с козой тоже посмотрела на солнце. Обернувшись к пленнику, эта служанка или рабыня улыбнулась, показав ровный ряд зубов: и Менекрата обдало ужасом от ее улыбки. Персиянка прекрасно поняла, кто он такой, - и улыбнулась, потому что была довольна поимкой художника!..
Ждать сочувствия и помощи здесь было не от кого.
Но тут Менекрату развязали руки: он почти забыл о них, и с наслаждением принялся разминать распухшие кисти. Как эти разбойники обращались с его руками - разве не знали, как скульптор должен беречь их?
Или, может, его искусство больше никому не понадобится? Но тогда зачем столько хлопот с ним?..
Менекрат опять почувствовал, как он устал. Эллин провел руками по бокам, почти ни на что не надеясь: как и следовало ожидать, его нож забрали.
И все его имущество, - и инструменты, и деньги, и одежду, - тоже отняли!..
Поискав, куда сесть, художник увидел груду кирпичей около амбаров; подошел и опустился на нее, чувствуя себя безмерно несчастным. Казалось, на него никто больше не обращает внимания. Но Менекрат видел, что ворота поместья уже заперты: и какие-то вооруженные люди расположились с другой стороны двора.
Он закрыл лицо руками, сквозь зубы посылая всем персам проклятия. И вдруг ощутил, как его дернули за плащ.
Эллин быстро выпрямился: он изумленно воззрился на служанку, про которую совсем забыл. Персиянка, доившая козу, склонившись к Менекрату, протягивала ему глиняную кружку с парным молоком!..
Она что-то сказала, улыбнувшись; эллин ничего не понял, но благодарно улыбнулся и кивнул в ответ. Он и вправду умирал от голода и жажды.
Ему дали еще и сухую пшеничную лепешку. Когда Менекрат принялся жевать ее, запивая горячим козьим молоком, он подумал, что в жизни не ел ничего вкуснее.
Но ему не дали долго наслаждаться этими остатками свободы. Допив свое молоко, эллин прикрыл глаза, отдыхая; и открыл их, неожиданно ощутив чье-то угрожающее присутствие.
Кто-то навис над ним, заслонив от него солнце. Менекрат поднял глаза и обмер. Кружка чуть не выскользнула у художника из рук.
Перед ним стоял вельможа из тех, которые могли служить только самому царю, - рослый и красивый перс в златотканой рубашке с вертикальной пурпурной полосой и алом плаще, сколотом огромным желтым топазом; на ногах у него были шафранные шаровары с ромбическим орнаментом, а руки украшали золотые крученые браслеты. На голове была золотая шапочка с плоским верхом, полностью скрывавшая волосы… если они оставались. Хотя Менекрат сразу подумал, что этот человек лыс.
Но не это изумило его больше всего: а то, что у неизвестного вельможи отсутствовала борода!
Но прежде, чем иониец успел все это осмыслить, перс отрывисто приказал ему по-гречески:
- Встать.
Скульптор поднялся, растерянно держа свою кружку. Почему-то Менекрату вдруг жизненно важно показалось сохранить ее: единственное, что он успел приобрести в плену.
- Больше ты никогда не будешь сидеть передо мной, - продолжил властительный перс, хорошо говоривший по-гречески. И эллин услышал, что голос этого человека высоковат для мужчины, почти женский. Перед ним был царский евнух!..
Не тот ли, от которого они с Тураи пытались бежать?
- Зачем меня сюда привезли? - спросил скульптор, как можно спокойнее.
Евнух усмехнулся.
- Тебе скоро расскажут. А теперь следуй за мной.
Менекрат пошел за своим новым хозяином, завороженно глядя, как переливается его одеяние. “Я теперь раб?” - спросил скульптор себя. Персы, видимо, посчитали, что да!
Но тут царский евнух распахнул дверь в какое-то длинное строение, откуда пахнуло глиной и ветошью. Менекрат прищурился, всматриваясь в темноту: а потом вскрикнул против воли.
Перс засмеялся, очень довольный его испугом. И было отчего.
В хижине сидело несколько человек, без сомнения, эллинов. Все они были одеты в лохмотья, и все безобразно искалечены. У одного отсутствовал глаз - голая глазница не была ничем прикрыта; у другого вырваны ноздри, у третьего отрублена правая кисть и правая ступня…
- А этот лишился языка, потому что дерзил, - спокойно и мягко сказал перс, показывая Менекрату на последнего пленника. - Но все они отличные ремесленники, и продолжают делать свою работу! Ты можешь говорить со всеми, кроме немого!
Евнух засмеялся собственной шутке.
Менекрат несколько мгновений не мог выговорить ни слова в ответ от ужаса и негодования. А потом произнес:
- Меня тоже? Вот так?..
Он мотнул головой в сторону своих несчастных сородичей.
- Нет, - улыбаясь, ответил евнух. - Пока ты… не дашь повода. И жить ты будешь в другом месте.
Дверь в хижину снова захлопнулась. Менекрат ощутил невольное постыдное облегчение.
- Но поскольку ты теперь моя собственность, тебя нужно пометить, - сказал перс.
Этот высоковатый ровный голос, не мужской и не женский, был ужасен. И Менекрат, слушавший своего хозяина в оцепенении, понял, что с ним хотят сделать, только когда его схватили за плечи двое охранников. Кружка выпала из руки художника и разбилась.
Закричав, он стал вырываться изо всех сил; но пленника быстро одолели и уложили лицом на землю. Плащ задрали, закутав голову; со спины у скульптора сорвали хитон.
- Вы за это заплатите, паршивые собаки!.. - выкрикнул эллин; но его крик заглушила пыль, набившаяся в рот и нос. Он вычихнул грязь, смешавшуюся с его слезами; а потом завопил во всю мочь, извиваясь в руках воинов. Раскаленное железо обожгло его спину между лопаток: и жгло целую вечность.
А потом его оставили лежать на земле, всхлипывая и бормоча проклятия. Сил на борьбу уже не осталось.
Менекрат не сопротивлялся, когда его снова вздернули за шиворот и потащили куда-то - туда, где ему теперь предстояло жить.
* Начальник гвардии персидского царя, одновременно осуществлявший надзор за всеми чиновниками.
========== Глава 97 ==========
Царица Атосса, сидя в детской, покачивала на коленях своего сына - пятилетнего Хшаяршана, или Ксеркса, как его называли на эллинский манер. Мальчик был красивый - в мать, но капризный и вялый, и мать опасалась, что наследника подтачивает скрытый недуг, которого не могут распознать лекари. Даже блестящий греческий врач, вырезавший самой Атоссе опухоль на груди, кротонец Демокед, - и он разводил руками.
Царица в конце концов в гневе разогнала всех врачей и призвала придворных магов, которые наполнили комнату песнопениями и благовониями. Сама государыня скоро начала задыхаться от фимиама, но Ксеркс неожиданно ожил и повеселел, глядя на суету вокруг себя. Магия ли помогла - или мальчику просто нравилось видеть, как о нем все хлопочут?
Один из магов, видя такое чудо, подошел к Атоссе и с низким поклоном прошептал:
- Государыня, твой сын знает, что будет властелином мира. Он покорит себе и эллинов, которые будут поклоняться ему так же, как сейчас служим ему мы, верные рабы…
Атосса, прищурившись, посмотрела на мага.
А потом усмехнулась.
- Ты прав. Вот лучшее лекарство для моего сына… и для всех царей!
Как бы то ни было, нрав Ксеркса и здоровье его от колдовства не улучшились - и великая царица распустила магов, как и врачей, ничего им не заплатив. Однако слова льстеца укрепили ее в том, что она и так знала. Каким бы ни вырос Ксеркс - храбрым или робким, сильным или изнеженным - ее старшему сыну будет принадлежать весь мир.
- Этого желает бог, - прошептала мать, поцеловав мальчика. - Это даст тебе Ахура-Мазда!
Погрузившись в такие мечтания, Атосса не услышала, как вошла служанка.
Подняв голову, она аккуратно ссадила ребенка с колен и, кивнув няньке, оттолкнула царевича от себя легким шлепком. А потом обратила все внимание на Артониду.
Девушка поклонилась, но осталась на пороге, сложив руки на животе и облизывая губы.
- Царица…
Атосса сдвинула брови.
- Что ты мнешься? Иди ближе!
Артонида приблизилась, остановившись в нескольких шагах от кушетки, на которой расположилась великая царская супруга. Атосса впилась взглядом в бледное лицо прислужницы.
- Что, по-прежнему никаких следов?
Артонида покачала головой и опустилась на колени.
- Ничего, великая царица!
Атосса некоторое время смотрела на девушку: губы ее задрожали, точно от ярости. А потом она громко расхохоталась, отчего Артонида отшатнулась в испуге.
- Как ты глупа! И как я была глупа! И какой глупец Бхаяшия, - пробормотала государыня, прижав к груди красную пуховую подушку, точно обнимала друга. Она весело посмотрела поверх бахромчатого края на Артониду.
- Встань, я не прикажу тебя пороть! Не бойся.
Служанка неуверенно встала.
- Царица, но ты… - начала девушка.
Атосса засмеялась.
- Ты, как и Бхаяшия, думаешь, что мне нужно, чтобы грек нашелся. Что я сокрушаюсь о его потере, - сказала она, поправив свои густые волосы, занавесившие щеку. - А злобный евнух сделал лучше, чем сделала бы я сама! Он спрятал его или убил - теперь, когда художник больше не нужен!
Великая царица встала с лежанки и положила руку на плечо любимой прислужнице.
- Неужели ты думаешь, что я могу позволить какому-то ионийцу после меня ваять других женщин? Эллинок - простых эллинок!..
Атосса сжала плечо девушки; та непроизвольно вскрикнула от боли, которую причинили острые алые ногти царицы. Тогда госпожа разжала руку и погладила Артониду по голове.
Она отошла от служанки, сложив руки на груди, - уже погруженная в собственные царские думы.
- Все устроилось как нельзя лучше, - прошептала великая супруга Дария. - Да, сама я не могла бы устранить грека, - ты ведь понимаешь, что это бесчестно? - проговорила она уже в полный голос, обернувшись к своей наперснице.
Та серьезно кивнула.
- Понимаю, моя госпожа.
- Но теперь Бхаяшия ни за что не позволит мне найти его, страшась моего гнева, - Атосса рассмеялась. - Раскрыв такое преступление, я буду принуждена сурово покарать за него! А Бхаяшия весьма нужный и умный человек… хотя и исполнен злобы, которая порою находит сток.
Артонида сложила руки, восхищаясь словами госпожи. Государыня Хутаоса* рассуждала так, как только и следовало мыслить царице. Когда-то давно Артонида порою испытывала отвращение к притворству и холодной расчетливости повелительницы - ведь последователи Заратуштры воспитывались в ненависти ко лжи! Но теперь служанка понимала каждый шаг во благо Персии, предпринятый госпожой, - великая царица открывала ей свои помыслы. Более высокой чести трудно было удостоиться!
Царица подошла к окну и распахнула ставни. Потом внезапно обернулась к няньке, наморщив лоб, точно от головной боли.
- Возьми ребенка и ступай с ним на воздух! Как ужасно накурили тут эти маги!
После того, как нянька с царевичем покинула детскую, Атосса еще некоторое время стояла у окна, высунув в него голову и с удовольствием дыша чистым воздухом. Потом обернулась к Артониде с веселым лицом: и прислужница поняла, что няньку прогнали не просто так.
- А ты догадалась, Артонида, что этот Менекрат из Милета - любовник царицы Египта… и хорошо, если только ее? Не удивлюсь, если он пробрался под юбку и своей царевне из Ионии!
Артонида заморгала, глядя на царицу приоткрыв рот. Как ни умна была эта девушка, проницательность госпожи в некоторых вещах казалась ей колдовством.
- Как ты узнала это, великаяцарица?..
Атосса засмеялась. На лице ее было написано полное торжество.
- Я видела лицо Нитетис, когда отнимала у нее этого мастера, - сказала она. - Женщину не обманешь… да, я даже уверена, что несчастная Нитетис, богиня Та-Кемет, сама легла перед ним. До чего можно дойти от отчаяния!
Великая супруга Дария покачала головой, успокаиваясь.
А потом вдруг обе женщины услышали чей-то торопливый топоток. Атосса узнала эти шаги.
- Артонида, впусти.
Служанка открыла позолоченные двери, покрытые резьбой со сложным лиственным узором: он окаймлял крылатый солнечный диск, изображенный в самом центре. Когда створы разошлись, солнечный диск разделился на две половины.
Вошел запыхавшийся темнокожий мальчик-слуга. Он сходу повергся на колени.
- Говори, - приказала Атосса, глядя на него с жадным вниманием.
- Великая царица… явились воины, которые просят впустить их, - ответил мальчик.
Атосса посмотрела на служанку. Потом поправила свои непокрытые волосы.
- Достаточно, если войдет один. Позови одного, - приказала она маленькому негру.
Тот распростерся перед Атоссой ниц, как перед самим царем; а потом встал и выбежал из комнаты.
Спустя несколько мгновений вошел воин в желтых шароварах с узором из серых ромбов и в желтой же рубашке; сплошная повязка скрывала его волосы и лицо. Он низко поклонился.
Атосса скользнула взглядом по его фигуре. Меч и лук этот воин оставил у стражников при входе… но все же великая царица нахмурилась.
- Открой лицо, - приказала она.
Воин, после небольшой заминки, открыл лицо, окаймленное черной бородой.
Атосса улыбнулась. Ей всегда нравились мужчины - хотя их, к несчастью, нельзя было использовать так, как евнухов.
- Вы проводили египтянина?
Воин поклонился.
- Да, царица. Ему дали надежную охрану.
Атосса задумчиво кивнула.
- Хорошо. Вы все получите хорошую награду, - пообещала она. - Иди!
Когда воин с поклоном вышел, пятясь, Атосса повернулась к служанке.
- Будем надеяться, что Тураи ничто не помешает возвратиться к госпоже… с радостной вестью.
Артонида ответила на улыбку госпожи: хотя выражение лица прекрасной царицы в этот миг было больше похоже на злобный оскал.
- Ты желаешь, чтобы и царица Ионии узнала об этом художнике? - спросила служанка.
Подумав, Атосса медленно покачала головой.
- Нет, моя милая.
Она медленно опустилась в кресло и поставила подбородок на руку. Царица пошевелила ногой в шитом мелким розовым жемчугом башмачке.
- Нитетис я просто хочу заставить мучиться, - медленно сказала она. - Я ненавижу ее, она убила мою сестру и моего брата и мужа! А с Ионией нам пока следует сохранять мир.
Атосса посмотрела на служанку.
- Видишь ли, мы пока еще не знаем, на что способны греки. Египтяне для нас уже давно не опасны… наши воины перебили всех храбрецов, которые водились в этой стране, и остались только благоразумные, вроде жреца Тураи… и Уджагорресента.
Атосса засмеялась, вспоминая этого бесконечно угодливого царедворца.
- А вот эллинов следует опасаться. Они бывают настоящими безумцами… стоит только вспомнить, как жил и погиб брат этой царевны Поликсены! И что бы я ни думала раньше, теперь никак нельзя допустить, чтобы Менекрат вернулся домой: даже если он найдется.
- Почему? - воскликнула Артонида.
- Потому что он попал к Бхаяшии… а я знаю, как великий царский евнух забавляется с пленниками, - ответила Атосса злобно. Теперь, несомненно, она гневалась на Бхаяшию. - Даже если самого художника не покалечат, он насмотрится такого, что никак нельзя слышать ионийцам… да, если Менекрат из Милета найдется, я сама прикажу его казнить, - заключила государыня Персиды.
Атосса откинула назад волосы.
- Он слишком известен у себя дома, чтобы к нему не прислушались!
Артонида улыбнулась. Она осмелилась заметить:
- Прекрасно придумано, моя госпожа.
Атосса кивнула.
Потом звонко хлопнула в ладоши:
- Стало быть, милая Артонида, Бхаяшия должен оставаться в убеждении, что я всеми силами пытаюсь разыскать скульптора… и что он глубоко досадил мне, похитив его. Евнух ведь не знает, что грек уже отверг мое предложение остаться, - заметила царица и вправду с выражением большой досады и непонимания. - Пусть Бхаяшия стережет пленника получше! Ну а если тот ускользнет…
Атосса пожала плечами, как бы желая сказать - все во власти бога.
А потом великая царица сказала с выражением большого удовольствия:
- Прикажи приготовить мои носилки. Сейчас мы пойдем гулять - я и мой маленький царь царей.
Артонида с низким поклоном поспешила выйти.
Вернувшись, она подошла к сидящей госпоже, чтобы заново причесать ее и накрасить перед выходом. Когда мокрая морская губка коснулась накрашенного рта Атоссы, та словно очнулась от своего приятного раздумья.
- А скажи - моя статуя и в самом деле превосходнейшая в Персии?
- Да, госпожа, - сказала Артонида, ничуть не покривив душой. - Даже Иштар и Мардука не изображали с подобным совершенством!
Артонида могла судить об этом, поскольку всюду сопровождала свою царицу в путешествиях.
Атосса замолчала, улыбаясь. Пока служанка трудилась над ней, она надеялась, что госпожа скажет ей что-нибудь еще: но, очевидно, это время прошло.
Только когда они обе выходили, царица ласково погладила Артониду по плечу. И той было достаточно этого знака любви. Великая царица умела вызывать к себе любовь достойных и сохранять ее.
И очень хорошо Хшаяршану расти в близости от такой матери, подумала Артонида. Царица воспитает государя, обладающего ее умом: а для Персии лучшего нельзя и пожелать.*
* Атосса - греческий вариант авестийского имени “Хутаоса”.
* Предположительно, Ксеркс I испытывал на себе большое влияние матери, которую античные источники называют решительной и властной: в противовес этому, самого Ксеркса оценивают как вялого и бесхарактерного, но безмерно честолюбивого человека. Восточные источники, однако, его восхваляют как мудрого и справедливого правителя и опытного воина. Видимо, и те, и другие допускают преувеличения.
Считается также, что Атосса была жива во время похода старшего сына на Грецию в 480 г. до н.э.
Следует, кстати, заметить, что образ Ксеркса в фильме “300 спартанцев” вовсе не такой гротескный, как может показаться при недостаточном знакомстве с предысторией. С начала правления Ксеркса, как и его предшественников Дария и Камбиса, помимо титула “царь царей”, официально именовали фараоном - живым богом. Его внешность, столь разительно отличающаяся от внешности персидских воинов в традиционных закрытых одеждах, и стилизована под “азиатского фараона”.
========== Глава 98 ==========
Когда Артазостре пришел срок родить, Поликсена была рядом с ней. Она сама уложила роженицу в постель и, присев рядом, подбадривала ее.
Артазостра боялась, хотя пыталась это скрыть, и мучилась; но скрывать и то, и другое скоро стало невозможно. Роженица чуть не сломала пальцы эллинке, сжимая руку подруги во время схваток. Хотя жаловалась, что ей сводит не живот, а спину и ноги.
Врач-египтянин, которого по просьбе царицы привезли из Навкратиса еще два месяца назад, кивал и говорил, что так бывает.
Артазостра рожала этого ребенка дольше, чем первых двух, - может быть, сказались волнения, потеря любимого мужа и защитника. Но все же она справилась и произвела на свет третьего мальчика!
- Славный, сильный малыш, - сказала Поликсена, радуясь вместе с подругой. - Как жаль, что брат не дожил до этого дня!
Артазостра, обнажившая смуглую правую грудь для кормления, подняла глаза.
- Да, жаль, - сказала персиянка. - Но у нас редко женщины получают столько, сколько досталось мне! Гораздо чаще на многих благородных жен приходится один мужчина!
Поликсена усмехнулась.
- Верно говоришь.
Конечно, подразумевались не только жены и наложницы, - но и родственницы, жившие на содержании у одного кормильца; но Артазостра была права. Многоженцев среди знатных персов было гораздо больше, чем среди знатных эллинов.
И азиатки, имевшие мужей, часто ничего не знали об их жизни, - как и те о жизни своих женщин…
Артазостра скоро уснула, раскинув руки по бисерному покрывалу; мальчик остался спать у нее под мышкой. Чтобы мать не приспала его, случайно придавив, Поликсена осторожно забрала дитя; Артазостра нахмурилась, дернулась в забытьи, но тут же снова расслабилась и затихла.
Эллинка, устроив ребенка на сгибе сильной руки, несколько времени смотрела на родственницу в какой-то невеселой задумчивости. Потом улыбнулась с усилием и, наклонившись, поцеловала Артазостру в щеку.
- Храни тебя твой Ахура-Мазда, - прошептала она.
Потом передала дитя няньке - разумеется, персиянке, которая пестовала и первых двоих сыновей Филомена. Поликсена вспоминала, что сам брат говорил о воспитании детей. Артазостра как-то сказала своему мужу, что женское воспитание не важно: главное - кто будет учить отроков мужской науке…
Конечно, азиатка хитрила с Филоменом, говоря такое: и умный Филомен тоже понимал, что это лесть и хитрость. Но ему приятна была такая лесть, и он доверил своих сыновей персидским нянькам. Только старшего, Дариона, в последний год начал посещать учитель-эллин.
А может, Филомен и сам с заносчивостью эллина верил до сих пор, что женское воспитание для будущих мужей не важно?..
Поликсена пошла прочь из спальни, где рабыни уже убирались и мыли. В дверях царица остановилась, глядя на персиянку.
- Конечно, ты лукавишь и со мной, как с братом, - прошептала она. - Было бы странно ожидать другого. Но ты знаешь, что простительно со мной, с женщиной, - а что нет!
Поликсена сдвинула низкие скорбные брови, и едва наметившиеся морщинки на лбу сразу резко обозначились.
- Я прошу тебя, милая подруга… - прошептала она. - Прошу о том, к чему не в силах принудить!
Ударив ладонью по косяку, эллинка быстро ушла: ее ждало множество дел, которые царица Ионии отложила ради Артазостры.
На другой день, с самого утра, Поликсена снова зашла проведать мать и дитя; персиянка опять кормила сына. Посмотрев на Поликсену, Артазостра улыбнулась сияющей улыбкой.
- Бог благословил мое чрево! - сказала она. - Как прекрасно женщине, которая имеет много сыновей!
- Вовсе не всегда так прекрасно, - рассмеялась Поликсена.
Царь Персии, оставляющий множество сыновей, мог быть уверен, что они зальют землю кровью, пытаясь извести друг друга… Божественность царя в Та-Кемет защищала его от многих посягновений; обожествление же властителя Персии по нововведенному обычаю египтян только сделало борьбу за трон еще более кровавой.
Но Поликсене и вдове ее брата, - двум соправительницам, - пока не стоило ни вспоминать, ни напоминать друг другу об этом.
Царица присела на постель к персиянке.
- Как ты назовешь его?
Артазостра подумала несколько мгновений: хотя Поликсене вдруг показалось, что она давно решила это.
- Аршама.
Поликсена встала и отступила на несколько шагов. Она ожидала чего-то подобного.
- Одного сына моего брата уже зовут персидским именем, другого - полуперсидским! Теперь и последнему ты хочешь дать такое имя! - резко сказала она. - Неужели ты не питаешь уважения к памяти своего мужа?
Артазостра улыбнулась, глядя на эллинку: немного удивленно, с оттенком подобострастной ласковости.
- Конечно, ты царица и ты можешь запретить мне, - сказала персиянка. - Но ведь ты спросила меня, чего желаю я сама! Я всем сердцем чту память моего мужа, и хотела бы порадовать его дух… однако я не знаю, какое из эллинских имен лучше подошло бы моему сыну.
Поликсена кивнула. Поведение азиатки уже в который раз неприятно царапнуло ее, но царица промолчала.
- Ты хотела бы почтить память моего брата, но затрудняешься, - сказала она, стараясь быть великодушной. - Что ж, хорошо, я выберу за тебя! Пусть моего младшего племянника зовут Кратером - “смешивающим”. Мой брат умер во имя этой цели.
Вдруг голос Поликсены сел, и она спрятала лицо в ладонях.
- Полгода не прошло, как Филомен умер, а мы уже вновь скалим зубы!..
Посмотрев на Артазостру затуманившимися от слез глазами, коринфянка вдруг испугалась, что сейчас снова услышит от нее что-нибудь уклончивое, если не притворное. Но Артазостра тоже плакала, без всякого притворства.
- Пусть будет Кратер, - смягченным слезами голосом сказала персиянка, глядя на малыша, посапывавшего на одеяле. - Как сосуд для смешения воды с вином… имя, исполненное мудрости.
Она схватила руку царицы и пылко прижала эту руку ко лбу и к губам.
- Благодарю тебя за все твое добро! Кроме тебя, у меня никого не осталось!
Подруги обнялись.
- Не плачь, - прошептала Поликсена, посмотрев азиатке в лицо. - Тебе нельзя плакать, молоко пропадет. Отдыхай.
Поднимаясь, она запечатлела царственный поцелуй на лбу Артазостры, а та улыбнулась и еще раз поцеловала руку своей покровительницы. В этом не было фальши, только ласка и покорность. Но все же…
“Все же я помню, кто ты”, - думала Поликсена, уходя.
Дарион и Артаферн уже почти ничем не напоминали своего отца - это были красивые и смышленые маленькие персы. Можно было стать азиатским греком, как Филомен и сама Поликсена теперь, - но быть наполовину азиатом оказалось невозможно. Персия пожирала всех, кто отдавался ее власти.
В коридоре Поликсена столкнулась с Анаксархом. Верный начальник охраны был там один.
Увидев лицо царицы, рыжий иониец спросил в тревоге:
- Как там персиянка с ребенком?
Поликсена вздохнула.
- Отдыхают.
Посмотрев в глаза воину, она неожиданно для себя обняла его. Анаксарх прижал госпожу к своему крепко пахнущему кожаному доспеху и похлопал по спине.
- Твои персы там прохлаждаются, пока мальчишки малы и ты им нужна, - проворчал старый наемник, - а как подрастут, плохо тебе придется!
Поликсена печально улыбнулась.
- Знаю, мой друг. И Артазостра знает, что это неизбежно… она понимает, чего я хочу для Ионии и для моего сына.
Эллинка вздохнула.
- Надеюсь только, что она не нападет со спины. Ведь она и вправду меня любит.
Ответное молчание Анаксарха было красноречивее любых остережений.
Немного постояв рядом с ионийцем, Поликсена сказала:
- Я не хотела сегодня упражняться, устала… но сейчас раздумала. Ты готов?
Анаксарх улыбнулся.
- Ты могла бы и не спрашивать.
Царица рассмеялась.
- Ну тогда я сейчас оденусь. Жди меня на площадке.
Она быстро ушла.
Анаксарх некоторое время оставался на месте, глядя госпоже вслед. Недавно Поликсена после деревянного попробовала настоящий меч - прямой греческий, и надела настоящие доспехи. Анаксарх, конечно, всячески хвалил царицу и поощрял, и поддавался ей так, чтобы не обидеть… хотя она была умная женщина и понимала, что преподать ей воин сможет немного. В настоящем бою Поликсена уже могла бы, пожалуй, выжить - если стать в фалангу, в задние ряды. И если бой продлится недолго и состоится здесь, в стенах города. Но о том, чтобы отправиться в поход или стяжать боевую славу, разумеется, женщине нечего и думать.
Впрочем, и Анаксарх, и Поликсена понимали: главное, что охранитель сможет преподать ей, - не воинское мастерство, а сила духа и твердость, способность не растеряться перед врагом. Так же учили и спартанок!
Когда Анаксарх пришел на утоптанную площадку, которую царица облюбовала для упражнений, госпожа уже ждала его там. Она научилась сама облачаться в доспех.
Анаксарх приостановился при виде нее. Поликсена недавно приказала выковать для себя полный доспех, из коринфской бронзы, привезенной афинянами. На ней был коринфский закрытый шлем - форму этого шлема позаимствовали спартанцы: нащечники и наносник почти полностью скрывали лицо. Наручи и поножи ловко обхватывали руки и ноги, а панцирь был подогнан по женской фигуре.
Сам Анаксарх никогда не надевал шлема во время уроков с госпожой, потому что шлем ограничивал обзор, а коринфский шлем - сильно ограничивал. Но иониец отлично понимал, почему Поликсене захотелось облачиться как для боя.
Она занималась четыре месяца и, будучи женщиной крепкого сложения, с детства привычной к гимнастике, уже довольно легко носила и доспех, и оружие.
Когда рыжий иониец приблизился, Поликсена наклонилась и подобрала с земли свой легкий меч и круглый дубовый щит, обтянутый кожей.
- Ну, нападай! - приказала она.
Анаксарх разглядел, что госпожа улыбается под своим шлемом.
Он обнажил меч - щита у ионийца не было; и, примерившись, ударил сверху. Поликсена приняла удар на щит и отбросила противника без большого труда. Потом атаковала сама, и ее удар был тяжелее… Анаксарху потребовалась сила, чтобы отразить его. Меч Поликсены был, конечно же, затуплен, как и учебное оружие Анаксарха; но охранитель знал, как тяжело новичку, а особенно женщине, учиться убивать. Нельзя научить только обороняться! Еще до того, как оружие понадобится в сражении, воин должен воспитать в себе убийцу! Иначе из уроков не выйдет никакого толку!
Они долго еще топтались по площадке, сжимая зубы, обливаясь потом; оружие лязгало, у учителя и ученицы вырывались вскрики. Все исчезло для каждого из двоих, кроме противника. И наконец Поликсена достала Анаксарха, рубанув по плечу.
Воин почти не почувствовал удара, но сразу же ощутил слабость противницы; Анаксарх выбил меч из женской руки. Утомленная Поликсена почти что сама выпустила оружие, желая прекратить урок… но причиной слабости было и другое.
То самое.
Царица стащила шлем, пот катился градом; черные волосы налипли на лицо.
- Сильно тебе попало? - спросила Поликсена.
- Синяк будет. Ничего, это хорошо, - ответил Анаксарх, улыбаясь.
Поликсена кивнула, улыбаясь в ответ.
- Я хорошая ученица?
Анаксарх кивнул. Потом утер пот со лба и сказал:
- Присядь, госпожа, я кое-что тебе скажу.
Поликсена послушно села на каменную скамью, стоявшую под стеной. Охранитель сел рядом.
- Тебе трудно бить меня, но ты преодолеваешь себя, - это очень хорошо, - сказал он, посмотрев на царицу. - Тебе трудно, потому что я твой старый друг и защитник. Но когда перед тобой стоит враг, ты не думаешь о нем, как о человеке!
- Вот как? - воскликнула Поликсена.
- Именно так, - ответил Анаксарх сурово. - Перед тобой не равный тебе - а бедствие, которое несет смерть и муки тебе и тем, кого ты любишь! Это бедствие нужно отразить! Если ты говоришь с противником, узнаешь его, он входит тебе в душу и поднять против него меч уже труднее… но это бывает нечасто, и воинов учат так, как я тебе сказал.
Поликсена долго сидела притихшая.
- Я и не думала, - наконец сказала она. - Мне представлялось, что мужчинам легко убивать, потому что они убийцы по своей природе!
Она осеклась, глядя на Анаксарха. Однако тот не оскорбился.
- Воин не равен убийце, - серьезно заметил ее наставник. - Мужчины другие, это верно, и много среди воинов тупых и жестоких. Они как животные, и думай о них так же! Особенно варвары, - жестко прибавил Анаксарх. - Но тех, кто умен и великодушен, тоже немало… и их учат сражаться так, как тебя.
Поликсена порывисто обняла его и поцеловала.
- Кто умен и великодушен - так это ты!
Анаксарх улыбнулся с отеческой гордостью. А потом опять помрачнел.
Он поднял голову и осмотрелся, точно опасался, что кто-нибудь наблюдает за ними сверху, из окон дворца; потом опустил глаза. Руки ионийца сомкнулись на рукояти меча, который он поставил между колен.
- Берегись персиянки, царица, - сказал он, помолчав некоторое время. - Ты говорила, что персам их учение не велит лгать… но твое дело совсем другое. То, что азиаты делают эллинам, они не считают за ложь.
- Неужели? - тихо произнесла Поликсена.
- Они никогда не будут как мы, - сказал старый иониец. - Пусть эта женщина любит тебя… но когда придет время, ты увидишь, что она такое!
Поликсена отвернулась. И в уме ее вдруг прозвучало предостережение Нитетис, потерявшей сына, - никогда, ни за что не верить персам…
- Я запомню твои слова, - сказала царица наконец. - Но Артазостре я буду верить, пока она мне верна.
========== Глава 99 ==========
Менекрат скоро понял, что его искусство более никому не нужно, - ценность его упала до стоимости любого раба-эллина, не обученного никакому ремеслу. У персов скульптура почти не ценилась… это был все еще неразвитый, варварский народ, не знающий радостей духа и не находящий никакого удовлетворения в воздержании. Напротив, персидская знать предавалась всевозможным чувственным удовольствиям, а те, кто обслуживал их, всячески разжигали в господах чувственный аппетит. Поэтому и вывелась у азиатов такая противоестественная порода людей, как евнухи.
Вначале Менекрат даже не осознал всей степени своего унижения, своего положения раба, который отныне стоит дешевле скотины. А через несколько дней, когда художник немного освоился, его наполнило удивление и пренебрежение к своим похитителям.
Столько труда положено, сколько пролито крови - и лишь затем, чтобы отнять эллинского мастера у Атоссы!
Как часто, в самом деле, люди делают зло другим и себе во имя самых ничтожных целей, а то и вовсе беспричинно!
В Элладе рабы служили для выполнения работ, которые отвлекали благородных людей от дел более значительных; в Азии же пленники и местные невольники все чаще становились предметами роскоши и широкого торга, только чтобы потешить тщеславие и возбудить пресыщенные чувства. Евнух же, неспособный ни к какому делу, достойному мужчины, получал удовлетворение, истязая талантливых эллинских пленников!..
Менекрата, однако, никто не мучил, ни к чему не принуждал: милетца, казалось, никто более не замечал здесь. Евнух, грозный господин этого имения, не появлялся с самого первого дня.
У Менекрата было достаточно времени, чтобы обдумать все это. Его поселили в самом господском доме, в отдельной комнатке, даже с некоторыми удобствами. Евнух сказал, что художнику будет позволено видеться с другими греческими рабами: но сказано это было, видимо, только чтобы поглумиться. Или же хозяин изменил свое первоначальное решение. Менекрат скоро обнаружил, что как ворота и двери дома охраняются, так и лачугу, где живут изувеченные ремесленники, тоже тщательно стерегут.
Впрочем, это скорее обрадовало ионийца, чем наоборот. Видеть сейчас товарищей по несчастью было бы выше его сил.
Ему не дали никакой работы ни в первый, ни во второй день. Зато к Менекрату приставили ту самую служанку, которая в первое утро напоила его козьим молоком. Она оказалась вовсе не злой женщиной: если забыть о том, что персиянка принадлежала к племени его врагов и служила этим врагам.
Вечером первого дня служанка снова принесла художнику еду: деревянную миску с вареными яблоками, приправленными медом и шафраном, ячменный хлеб и подкисленную воду. Когда Менекрат с жадностью съел и выпил все, персиянка показала ему, куда ходить по нужде. Эллина обрадовала возможность выходить на задний двор: хотя этот двор так же бдительно стерегли.
Потом Менекрат на смеси персидского и греческого языка, помогая себе жестами, спросил служанку, нельзя ли помыться. Он не особенно рассчитывал, что ему будет это позволено.
Однако азиатка, поняв его желание, с готовностью кивнула; а потом подергала художника за хитон и выразительно зажала пальцами нос. Конечно: рабы, которых допустили в господский дом, не должны осквернять его дурным запахом…
Персиянка принесла пленнику чистую одежду - с застенчивостью, свойственной ее народу, подала Менекрату простую полотняную рубаху и штаны с завязками. Потом принесла большой кувшин с водой и умывальный таз. Объяснила, что эти вещи Менекрат может оставить себе.
Служанка принесла также какую-то странную белую мазь в плошке: присмотревшись и принюхавшись, художник понял, что это белая глина, разведенная с золой. Персиянка улыбнулась и показала жестами, будто натирает ею себе щеки. Менекрат и сам понял, что это превосходное средство для умывания, и очень обрадовался.
Как быстро, однако, человек может ко всему приспособиться!
Когда он снял хитон, застенчивая персиянка, однако, не ушла: Менекрат заметил, что она одобрительно косится на его тело. А потом эллин услышал ее тихое сочувственное восклицание.
Клеймо, ну конечно!
Оно долго и сильно болело… Менекрату удалось почти позабыть об этой отметине к вечеру, но теперь его спина снова разгорелась, а к глазам подступили слезы. Эллин стиснул зубы, стараясь не выдать женщине своего страдания.
Но тут служанка сказала:
- Подожди.
Менекрат понял это персидское слово; персиянка быстро покинула комнату. А спустя небольшое время вернулась, держа в руках тряпицу и чашку с каким-то снадобьем, источавшим тонкий и острый, щекочущий запах.
Женщина обмакнула тряпицу в чашку, и эллин вскрикнул и вздрогнул, когда персиянка прошлась мокрой тканью по его ожогу. Она смачивала позорную отметину целебным соком алоэ.
Менекрат вдруг подумал, что ему очень хочется узнать, какой же знак теперь горит у него между лопаток… но он сдержался и ни о чем не спросил.
Потом персиянка вышла, и Менекрат наконец смог вымыться и одеться в чистое. После этого жизнь показалась пленнику сносной… и вместе с благодарностью к неведомой служанке он вновь ощутил надежду.
Он должен с помощью этой женщины, если она и вправду добра и отзывчива, овладеть персидским языком и узнать о месте своего заключения как можно больше! А затем…
Тут же Менекрат подумал, что персиянку могли приставить к нему не только для ухода, но и затем, чтобы она доглядывала за ним. Эллин вполне мог быть намного более ценным пленником, чем его заставляли думать. Почему бы и нет?..
Но сейчас узнать это было невозможно.
На другой день, когда персиянка вновь принесла ему еду и воду для умывания, Менекрат задержал ее, коснувшись ее руки. Женщина остановилась: и, как показалось скульптору, весьма охотно. На ее круглощеком деревенском лице выразилось большое любопытство и участие.
Первым делом Менекрат указал пальцем себе в грудь и назвал свое имя. Потом показал на персиянку.
Она сразу же поняла, улыбнулась и назвалась:
- Шаран.
Потом опустила глаза, как видно, смущаясь.
Менекрат мысленно поздравил себя с первой удачей. А потом, решившись, вытянул руку в сторону двери, которая вела в дом.
- Кто… эти пленники? - медленно спросил он, подобрав персидские слова.
И тут же эллин понял, что совершил ошибку. Черные густые брови Шаран стремительно сошлись в переносье, круглые щеки вспыхнули.
- Нельзя! Об этом нельзя говорить, - ответила она и мотнула головой в платке.
Менекрат заметил, что сегодня платок на персиянке яркий - желтый, с каймой. Хотя кто его знает, что это значит!..
Потом он подумал, что едва ли персиянка что-нибудь знает о других греческих рабах. Кто она - служанка, получающая плату, или сама рабыня?*
Менекрат не знал, как спросить это по-персидски; и решил не оскорблять персиянку такими попытками.
Шаран, однако, не уходила - продолжала стоять и смотреть на него. И тогда художник придумал, о чем попросить ее.
Он зачерпнул немного глины из своей умывальной плошки и растер ее в ладонях. А потом обратил эти ладони к Шаран: скульптор просительно посмотрел на нее.
Несколько мгновений он надеялся… он надеялся даже больше на то, что она не догадается. Что Шаран ничего не знает о том, кто он такой.
Но персиянка поняла.
Она снова улыбнулась, кивнула и быстро ушла. Вернулась служанка с большим куском влажной глины, завернутым в ткань.
Менекрат, глядя на этот материал, ощутил себя почти счастливым. Он, как мог, поблагодарил свою помощницу: и Шаран даже поклонилась в ответ.
Эллин, глядя на принесенную глину, ощутил почти забытое покалывание в пальцах - вдохновение, которое поднимало его выше всего и вся. Он почти забыл в эти мгновения, что он персидский раб, которого может ожидать ужасная участь.
Менекрат оторвал кусок глины и принялся мять его, чувствуя, как кровь разогревает руки. И тут он заметил, что персиянка все еще не ушла.
Да она и не думала уходить - Шаран уселась на коврике под дверью, глядя на работу эллинского художника с почти неприличной жадностью!
Менекрат чуть было не сказал этой женщине резкость; но сдержался. Он должен быть ей всемерно благодарен и ни в коем случае не испортить с ней добрые отношения!
Скоро он увлекся работой: Менекрат вначале лепил бездумно, но вдруг обнаружил, что у него опять получается женское лицо. Пока еще эллин не знал, чей облик придать этой статуэтке… он бросил взгляд через плечо, и увидел, что Шаран так и сидит на своем месте, как сидела. Она неотрывно следила за ним.
Менекрат вздохнул с досадой.
- Разве тебе не нужно работать? - спросил он, стараясь говорить по-персидски правильно и учтиво.
Шаран качнула головой.
- Нет, - сказала она. - Сейчас господина нет, мало работы! Скучно!
Менекрат невольно нахмурился. А потом улыбнулся. Все-таки человеческое общество, даже общество подозрительной варварки, очень поддерживало его.
Когда он в очередной раз прервался, Шаран вдруг встала с места и подошла к художнику, глядя через его плечо. Она воскликнула:
- Это я?
Менекрат изумился, поняв, что и в самом деле вылепил голову Шаран: только без платка, с двумя толстыми косами. Он невольно улыбнулся: с гордостью и большим удовольствием.
- Похожа?
Шаран словно бы растерялась при таком вопросе, переводя взгляд с художника на свою незаконченную статуэтку. И тут Менекрат понял.
Ну конечно, она ведь не привыкла смотреть на себя в зеркало - может статься, у нее и вовсе нет зеркала!
Он поднялся.
- Ты очень похожа, - сказал он, от души радуясь, что остался самим собой.
Шаран снова смутилась. Она была хороша: крепкая, свежая селянка, совсем не похожая ни на благородных персиянок, ни на распутниц, которых он видел в Сузах. Этой женщине могло быть около двадцати пяти лет.
Менекрат, любуясь ею, спросил себя: знала ли она мужа, есть ли у нее дети… но решил, что непременно вызнает потом.
В последующие дни Шаран продолжала навещать пленника и заботиться о нем. Они понемногу говорили, когда Менекрат не работал.
Эллин узнал, что Шаран служит великому евнуху, которого звали Бхаяшия, уже десять лет: важный царедворец перекупил ее у прежних хозяев для работы в этом поместье. Она была рабыней, как Менекрат и подумал с самого начала.
- Здесь раньше было большое хозяйство. Много людей, много работы, - сказала персиянка. - А сейчас мало, господин приказал остаться только воинам. Воины приезжают и уезжают.
Менекрат смекнул, что это значит. Очевидно, великий евнух владел не одним поместьем, - и с этой земли давно уже не получал дохода. Это заброшенное имение служило ему, чтобы прятать от царских глаз пленников и другие ценности. Может быть, Бхаяшия возвысился как раз при Камбисе?..
А потом Менекрат спросил Шаран - не знает ли она, как можно отсюда бежать.
Это был второй большой промах. Персиянка опять испугалась и рассердилась.
- Отсюда нельзя убежать! Никак нельзя! - воскликнула она.
Менекрат мысленно назвал себя глупцом. Конечно, Шаран не имела понятия, как отсюда спастись, и не думала об этом: сама она, хотя и была рабыней, была вполне довольна своей участью. И едва ли могла найти в другом месте что-нибудь лучшее. Кроме того, женщины всегда рискуют собой гораздо меньше!
Ну а уж если Шаран приказано следить за эллином, что весьма вероятно…
Менекрат приказал себе не думать о такой возможности.
Но, кроме этого, он внезапно понял, что персиянке жаль отпускать его. Менекрат знал, что он хорош собой, хотя и мало задумывался о своей наружности; и он был, по-видимому, первым мужчиной, который уделил этой служанке столько внимания.
Менекрат пожалел про себя женщину, которая так хорошо ухаживала за ним и была так одинока. Но после этого разговора решимость его бежать только окрепла.
Он непременно вернется на родину: и все ионийцы узнают, что он испытал и повидал, живя в плену у персов!
* Женщины в Древней Персии могли быть наемными работниками, получающими плату, так же, как и мужчины. Вообще, персиянки, сравнительно с положением женщин во многих современных им культурах, были достаточно экономически независимы.
========== Глава 100 ==========
Бхаяшия вернулся на шестой день. К этому времени Менекрат успел вылепить несколько женских статуэток - две, изображающие Шаран, и одну, которой эллин попытался придать облик Атоссы. Шаран, увидев, что Менекрат лепит другую женщину, взревновала, хотя и едва ли могла узнать жену Дария: Менекрат понял это по блеску глаз персиянки. Шаран молчала, но он чувствовал, что происходит в ее душе.
Великий евнух нагрянул без предупреждения, и рабы не слышали его. Бхаяшия стремительно вошел в каморку пленника, чуть не разметав его хрупкие работы полами своего одеяния, отягощенного бесценными индийскими изумрудами. Бритая голова перса сегодня была обнажена, а глаза сильно накрашены.
Менекрат успел узнать, что такую подводку персы получают из каких-то насекомых, которых вываривают или толкут в ступке.
Эллин едва успел встать при виде хозяина; а Шаран жалобно пискнула и повалилась Бхаяшии в ноги. Впрочем, перс-кастрат не казался разгневанным – а только наводил страх, для порядка.
Шаран встала и отошла в угол – рабыня остановилась, сложив руки на животе и потупив глаза. Менекрат остался на месте.
Ему тоже не следовало поднимать взора на господина, но иониец все равно вскидывал свои серые глаза – и не мог скрыть гневного и вызывающего блеска.
Бхаяшию, однако, ничуть не раздражило это выражение непокорства. Он обозрел маленькую мастерскую, и губы перса медленно растянулись в улыбке.
Великий евнух кивнул Шаран, которая тут же приблизилась и поклонилась; господин что-то быстро ей сказал. Персиянка, выслушав Бхаяшию с полным и самым почтительным вниманием, повернулась к Менекрату.
- Выйди! – велела Шаран.
Видя, что Менекрат не трогается с места, глядя на нее и ее господина, Шаран повелительно махнула рукой.
Менекрат опустил голову и плечи и вышел, не кланяясь и не оглядываясь.
Греческий раб почти сразу услышал за тонкой глинобитной стеной приглушенный голос Шаран; он напряг было слух, но подслушивать показалось противно и бессмысленно. Менекрат отошел подальше по пустому коридору, а потом, миновав неподвижного стражника, вышел на задний двор.
Там эллин остановился, прикрыв глаза и вдыхая воздух, в котором аромат лаванды и миндаля, цветущего на склоне, смешался с запахом отхожего места. Выгребная яма была уже почти полна. Здесь бывало немало людей, и работа для слуг не переводилась! Шаран, конечно, переиначила правду, если не солгала Менекрату!
Несомненно, сейчас персиянка докладывала своему господину о поведении пленника в эти дни – может быть, хвалилась, что заставила скульптора работать, умаслив заботой и лаской, как не получалось из-под палки. Может быть, Бхаяшия давал ей новые коварные распоряжения насчет Менекрата…
Менекрат мотнул пепельной головой, которую персиянка совсем недавно причесывала. Нельзя так жить, не веря никому: даже в рабстве! Конечно, Шаран многое от него скрывает: но ведь и самому Менекрату приходится ловчить, изыскивая пути к свободе!
Художник пригладил отросшую за последние дни бороду, которую персиянка подрезала особым ножиком.
Потом послышались мягкие женские шаги. Шаран носила настоящие козловые башмачки: у нее были хорошие, добротные вещи. Менекрат повернулся к своей стражнице.
Шаран посмотрела на эллина и немного покраснела. Она волновалась.
- Господин зовет тебя. Иди, - сказала персиянка.
Менекрат глубоко вздохнул. Он зачем-то пригладил волосы, одернул рубашку, которая почти достигала колен; и вернулся в дом.
Снова войдя в свою мастерскую, он некоторое время стоял, глядя на ветхий коврик у входа, - а потом поклонился, не поднимая глаз, и приблизился к персу. От евнуха густо пахло амброй и конским потом. Тошнота подступила к горлу Менекрата.
- Ты умеешь расписывать алебастр? – спросил Бхаяшия; и эллин вздрогнул. Он и забыл, что этот человек хорошо владеет греческим языком.
- Да, - сказал Менекрат.
Он не прибавил слова “господин”, и Бхаяшия пропустил это мимо ушей. Да, царедворец, обладающий такой властью, пусть и бессмысленно злобный, должен был уметь обращаться с людьми.
- Хорошо, - сказал перс своим высоковатым невыразительным голосом. – Я привез образ богини Иштар.
Эллин увидел раскрашенную глиняную статуэтку: рогатая корона, скрещенные на груди руки.
“Исида… Нейт”, - пронеслось в голове у ионийца.
Бхаяшия знал о статуэтке Нейт, которую он сделал для царицы Египта. От персидских шпионов нельзя укрыться нигде, подумал эллин.
- Ты повторишь этот образ семикратно, - продолжил евнух. – Распишешь алебастровые статуэтки золотом и красками. Тебе доставят все нужное.
Менекрат провел языком по нижней губе. Сердце больно стучало в ребра.
- Как скоро я должен сделать эту работу? – спросил он.
- У тебя есть месяц. Одна луна, - перс усмехнулся. – Если справишься, я вознагражу тебя.
Менекрат поклонился, не решаясь ничего больше спрашивать. И тогда евнух покинул комнату.
Скульптор прикрыл глаза. Запах хозяина все еще стоял в комнате – этот неистребимый запах богатого и бесстыдного кочевника, пропитывающий ковры, войлоки, волосы.
Эллин сел, привалившись спиной к холодной стене. Он бездумно взял в руку топорно, грубо сработанную глиняную фигурку Иштар. Менекрат поглядел на нее, потом отложил и уткнулся лбом в колени.
О какой награде говорил этот перс? Разве может что-нибудь скрасить ему жизнь в рабстве? Вкусная пища? Кричащая цветами, как у всех дикарей, одежда? Золото?.. Или ему снова лгут, но какой в этом смысл?..
Тут он заметил, что не один. В дверях стояла Шаран.
Когда Менекрат пошевелился, персиянка подошла к нему и присела на корточки напротив пленника. Она взяла его лицо в ладони, заставив посмотреть себе в глаза.
- Что он сказал тебе? - спросила Шаран.
Менекрат вяло усмехнулся.
- Твой господин обещал мне награду, если я закончу работу в срок, - сказал скульптор. - Но что он может дать мне?
Шаран погладила его по волосам.
- Награда может быть не только в том, чтобы дать, - сказала азиатка, - но и в том, чтобы не отнять! Может быть, если ты угодишь господину, он не разлучит тебя со мной!
Менекрат приподнялся, впившись в нее взглядом.
- Что ты говоришь?..
Эллин попытался представить, что эту женщину, ставшую ему единственным другом здесь, отнимут, увезут. Еще неделю назад он не ведал о ее существовании. Но при мысли, что он может остаться в этом месте без Шаран, художнику вдруг стало так тоскливо, что захотелось умереть.
- Чтоб твой Бхаяшия сгорел в вашем аду, - прошептал Менекрат.
- Может быть, Бхаяшия и заслужил это, - серьезно сказала персиянка. - Но награда может означать и другое.
Шаран обняла пленника за шею и прошептала на ухо:
- Бхаяшия сказал, если ты хорошо прослужишь ему год… он даст тебе свободу… и мне вместе с тобой!
Менекрат некоторое время смотрел в расширившиеся черные глаза азиатки под почти сросшимися черными бровями. А потом разомкнул губы и спросил:
- А если я откажусь ему служить?
Лицо Шаран побелело как алебастр. Сейчас она нисколько не притворялась.
- Великий евнух бывает очень щедр. Это правда, - сказала персиянка. - Но он бывает и безжалостен. А я рабыня, меня никто не защитит!
Менекрат сжал кулаки, не зная, кому слать проклятия. Как быстро это существо, лишенное пола, нащупало его слабости!.. Бхаяшия отлично сознавал - даже если Менекрат считает Шаран его орудием, он не позволит этой рабыне пострадать по своейвине…
Менекрат отвернулся. На глаза ему снова попалась статуэтка Иштар.
- А почему Бхаяшия поручил мне изображать Иштар? - спросил иониец. - Разве вы поклоняетесь не Ахура-Мазде?
- Ахура-Мазда не запрещает служить и жертвовать другим богам, - ответила Шаран.
Может быть, Бхаяшия решил опереться на жрецов этой все еще могучей богини, чтобы по каким-то причинам противостоять единому богу, провозвестниками которого служат Дарий и его главная царица?..
Менекрат переплел пальцы на животе, неподвижно глядя на стену напротив. Спустя несколько мгновений он произнес:
- Я согласен.
Через две недели, когда уже четыре статуэтки из семи были готовы, однажды ночью Менекрат лежал без сна. Скульптор не то думал, не то грезил.
Перед ним вставало грубовато-равнодушное лицо глиняной Иштар, каждая черточка которого за эти дни врезалась ему в память; его сменило лицо золотой Нейт, более утонченное, но такое же отрешенное… а потом лик владычицы Саиса вдруг ожил и исказился. Перед Менекратом была Поликсена в бронзовом боевом панцире, раскрасневшаяся от ярости. Царица Ионии бросала ему в лицо гневные упреки, которых скульптор не слышал.
Менекрат приподнялся, чтобы расслышать обвинения царицы и ответить на них; но тут у порога раздался шорох.
- Шаран! - тихо воскликнул художник.
- Тише!.. - отозвалась персиянка умоляющим шепотом.
Она подошла к нему; но, не дойдя нескольких шагов, опустилась на колени и проползла эти оставшиеся шаги на коленях. Менекрат уже сидел, глядя на служанку.
От запаха этой азиатки и ее теплой близости его неожиданно охватило возбуждение и вместе с тем расслабляющее томление, с которыми становилось все труднее совладать.
- Зачем ты здесь? - шепотом спросил эллин.
Шаран стояла напротив него на коленях и страстно смотрела в глаза.
- Разве ты не знаешь? - откликнулась она.
Шаран взяла его за голову обеими руками; ощущение ее прохладных пальцев на висках, в волосах было блаженством. Она могла бы взять его голову и унести, почудилось пленнику. А потом персиянка поцеловала его.
Менекрат ответил на этот поцелуй; и вдруг ощутил, что, не достигнув обладания, уже достиг полного единения со своей стражницей. Собственные чувства испугали его.
- Я знал, что ты придешь, - хрипло сказал Менекрат.
- Ты знал!..
Он ощутил ее радость и страх. Шаран прильнула к нему всем своим плотным горячим телом.
- Я знаю, ты всех нас считаешь лжецами, - прошептала азиатка. - Но послушай меня сейчас, я не лгу: у меня еще не было никого, никогда…
- Я верю, - прошептал художник.
Он больше не мог сражаться с собой.
Обхватив свою подругу за плечи, Менекрат мягко уложил ее под себя. Он стал водить губами по ее телу, утыкаясь лицом в шею, в ложбинку между грудей, в сгиб локтя. Шаран лежала неподвижно и казалась бесчувственной под его ласками; но неожиданно выгнулась и издала протяжный стон, словно исторгшийся из глубин ее существа. Эллин поднял платье женщины, под которым ничего не было, и припал губами к вздрагивающему смуглому животу; он заскользил ниже, погружаясь в горячее безумие.
Когда он наконец слился с нею, то услышал, как она всхлипывает под ним от боли и счастья; Менекрат оглаживал ее ноги, согнутые в коленях, целовал запрокинутое лицо. А Шаран вдруг крепко обвила его руками и дохнула:
- Навсегда.
Потом они долго лежали молча, обнявшись. После пережитой необычайной близости любовники ощутили какое-то странное новое отчуждение.
Шаран устроила у эллина на груди тяжелую голову.
- Я рада, что это был ты, - тихо сказала она.
Менекрат поцеловал ее в темя. Взял персиянку за руку, пройдясь чутким пальцем по мозолям на ладони, недавнему ожогу. На нее позавчера брызнуло кипящим маслом, когда она жарила ему мясо. Вновь жалость и нежность сжали сердце эллина.
А потом вернулся холод. Да, персы знали, что делают, и умели обращаться с пленниками!
Еще раз поцеловав свою возлюбленную, Менекрат мягко вынудил ее сесть и выпрямился сам.
Шаран молча смотрела на него: ее глаза медленно наполнились слезами обиды. Менекрат улыбнулся.
- Лучше тебе сейчас вернуться к себе, - сказал скульптор. - Если увидят, что мы спим вдвоем… может быть плохо!
Шаран несколько мгновений не отвечала, будто не слышала; потом кивнула.
- Правда, мне лучше уйти.
Она поморщилась, поднимаясь на ноги; провела руками по юбке, на которой осталось кровавое пятно.
Эллин проводил ее до двери, обнимая за талию. На пороге еще раз поцеловал.
- Завтра увидимся, - шепотом напомнил он.
Шаран слабо улыбнулась; потом потупилась и скользнула прочь.
Менекрат вернулся на свою постель и сел. Он долго сидел и напряженно думал.
========== Глава 101 ==========
Поликсена редко получала письма из Та-Кемет, но знала, почему по-прежнему получает оттуда помощь, - Нитетис, давно отстраненная от власти, заботилась о подруге юности. Нитетис узнала о воцарении эллинки в Ионии так скоро, как было возможно.
Конечно, супруга царского казначея узнала бы об этом так или иначе; но Поликсена пожелала уведомить дочь Априя первой. Пусть надежда когда-нибудь свидеться становилась все меньше, эллинка хотела сохранить доверие и любовь старой подруги.
Нитетис присылала в Милет египетских врачей, “космет” - особых слуг, обученных тщательному уходу за телом господ, льняные ткани всех степеней прозрачности и писчий папирус. А также непревзойденных бальзамировщиков. Египтяне, переселившиеся в Ионию, не могли обойтись без таких услуг, и многие египетские греки переняли погребальные обычаи Черной Земли: как уже давно переняли их эфиопы и некоторые другие народы Африки, жившие под владычеством фараонов.
Поликсена знала, что Уджагорресент, хотя давно стал супругом и повелителем жизни своей воспитанницы, - ведающим пути ее сердца, как говорили в Та-Кемет, - по-прежнему благоговеет перед ее божественностью. Божественность Нитетис тоже была делом рук царского казначея… но лишь отчасти.
В своих кратких посланиях Нитетис рассказывала наперснице о своей жизни, о том, как растет ее дочь. В Та-Кемет по-прежнему ничего не менялось. Египтяне и персы научились сосуществовать, не нарушая очерченных ими для себя границ: в этом была большая заслуга Дария. Царь царей, - “перс, который из Персии подчинил Египет”, как говорил он сам, - заслужил едва ли не любовь к себе со стороны египтян своим невмешательством в их жизнь. И покровительство Дария, как тень великой пирамиды, охраняло обычаи этой страны.
И вот, спустя почти два года после того, как Менекрат отправился в Та-Кемет, делать статуи для заупокойного храма Нитетис, великая царица написала Поликсене, что желала бы посетить Ионию. Причин дочь Априя в письме не объяснила: но эллинка сама могла нагромоздить целую гору предположений, что толкнуло ее царственную подругу на это.
Нитетис чего-то боялась, для себя или дочери? Просто истосковалась по Поликсене - или думала о политике?
Может быть, Нитетис опять почувствовала происки Атоссы? Так действовали не только персы, но и египтяне, когда властвовали многими странами. Атоссе могло не понравиться, что Иония и Египет опять питают друг друга и могут вновь выйти из повиновения Азии. Разумеется, жена Дария знала, что Поликсена возвысилась с помощью Нитетис, и долгие годы была с нею очень близка!
Персы посадили эллинку на трон Ионии: и Атосса не могла позволить эллинке питаться из другого источника! Или женою Дария двигала застарелая женская ревность и злоба?..
Разумеется, царский казначей остался в Та-Кемет… могло ли быть, что Нитетис покидала свою страну без дозволения мужа и без дозволения персидского наместника?..
Царица Ионии тут же, не советуясь ни с кем, написала, что Нитетис может приезжать, когда ей угодно. Проводив вестников Нитетис, Поликсена осталась ждать, исполнившись сладостных и дурных предчувствий.
Ответив своей возлюбленной египтянке, она уведомила об этом Артазостру. Азиатка выразила приятное удивление: она сказала, что давно хотела познакомиться с этой властительницей. Разумеется, это было так; хотя персидская княжна, несомненно, испытала ревность. Но ревность для азиатов как острая приправа к привычным, хотя и любимым блюдам, без которой они портятся.
Нитетис прибыла во главе маленькой флотилии из четырех кораблей, команды которых составляли только египтяне. Персы научили людей Та-Кемет своей морской науке, и люди Нитетис обучались этому по прямому приказу Дария.
Когда спустили мостки, воины великой царицы выстроились на берегу коридором, ради подобающей случаю торжественности.
Царица явилась перед ионийцами в таком же виде, в каком они привыкли лицезреть свою собственную правительницу, - в бронзовом панцире, покрытом позолотой. Голову египтянки покрывал синий сложный парик, а надо лбом вздымалась кобра с черными агатовыми глазами. Следом одна из сестер-прислужниц, Астноферт, вывела маленькую царевну Ити-Тауи, голова которой была по-прежнему обрита: кроме детского локона, перевязанного синей лентой.
Ионийцы были изумлены видом египетской гостьи, но гул голосов прозвучал скорее разочарованно. Слухи о красоте Нитетис преувеличивали - она больше не походила на живую богиню. Правда, ее шея, стан и руки оставались безукоризненно стройными, походка величественной, а тонкие морщинки на лбу и в уголках рта были различимы только с близкого расстояния. Но старение - это не только морщины, искрошившиеся зубы и седина; это, прежде всего, угасание свечения жизни. Конец той поры, когда все чувства свежи, как только что сорванные фрукты, и когда хочется изведать даже боль!
Для царицы на берегу были готовы ее собственные носилки. Поликсена отправилась ей навстречу также в носилках, и подруги встретились на полпути к дворцу. Внушительная свита обеих правительниц заметила друг друга издали и остановилась.
“Точно два войска перед сражением”, - подумала Нитетис, выйдя наружу.
Поликсена явилась из своих носилок, одетая в пурпурный пеплос поверх серебристого ионического хитона с застежками из красных пиропов, скреплявшими одежду на плечах, локтях и запястьях. Получились почти рукава. Египтянка рассмотрела это прежде, чем увидела лицо дорогой подруги.
Несколько мгновений они вглядывались друг в друга, узнавали и не узнавали. А потом Поликсена с изумленной улыбкой шагнула навстречу дочери Априя и обняла.
- Почему ты надела панцирь? - воскликнула эллинка, посмотрев ей в глаза.
- Потому же, почему и ты, филэ, - ответила Нитетис по-гречески.
Обе улыбнулись. И им вдруг показалось, точно они расстались только вчера.
- Садись в мои носилки, - предложила Поликсена.
Нитетис качнула головой. Она чувствовала устремленное на них обеих со всех сторон внимание: должно быть, египтянка ощущала настроения толпы лучше новоявленной царицы Ионии.
- Нет, моя дорогая. Со мной ребенок, и, кроме того, я хочу, чтобы меня видели. Люди должны знать, кого ты принимаешь у себя!
Коринфянка кивнула.
Она вернулась в свои носилки, египтянка - в свои.
В сопровождении свиты, ионийских, персидских и египетских воинов, и множества любопытных, валивших гурьбой, обе госпожи направились ко дворцу.
Поликсена увидела, что нарядные девочки, в венках из синих и белых анемонов, рассыпают из корзин лепестки под ноги их носильщикам; эллинка выпрямилась и подняла руку. Ионийцы закричали, выкрикивая славословия. А может, кто-то кричал и оскорбления. Простой люд любит устраивать себе праздники, даже если нечему особенно радоваться: просто чтобы позволить себе то, что в другое время нельзя.
Поликсена кинула взгляд назад: Нитетис горделиво плыла над толпой, точно Исида в священном ковчежце. Она, чужая в этой стране, казалась гораздо спокойней эллинки. Может быть, потому, что для царей Та-Кемет привычное лицо - это маска, вроде посмертной?..
В дворцовом саду обе женщины вышли из носилок и пошли рядом. Разговаривать было все еще нельзя; но эллинка и египтянка переглядывались и улыбались общим воспоминаниям.
- Как хорош твой сад, - произнесла Нитетис. - Я впервые ступила на чужую землю, и эта земля оказалась столь щедра и прекрасна!
Царица Ионии несколько смутилась.
- Я не слишком много времени посвящаю саду, - сказала она. - Цветами и деревьями занимается Артазостра. В ее стране это любят, даже цари Персии садовничают сами!
Нитетис кивнула, ничего не ответив. Но эллинка сразу же почувствовала, какая вражда может разгореться между двумя женщинами, которых она любила. Даже если отставить политику, каждая из ее знатнейших подруг желала безраздельно обладать ее сердцем, быть к ней ближе всех!
Они вошли во дворец и поднялись в зал с фонтаном - Нитетис сопровождали только двое египетских воинов. И в зале подруги нашли Артазостру. Персиянка расположилась на кушетке, скинув туфли и подогнув под себя ноги.
Она улыбнулась Нитетис, не вставая с места.
- Да продлятся твои дни, великая царица, - сказала Артазостра по-гречески. - Да будет твой путь усыпан розами. Я счастлива приветствовать в моем доме такую великую госпожу.
Нитетис порозовела. Она услышала в этой речи нечаянное, а, скорее всего, умышленное и тонко рассчитанное оскорбление.
Дочь Априя слегка склонила голову и ответила:
- Я уже давно не правлю Та-Кемет, я всего лишь первая из благородных женщин моей страны.
Потом Нитетис улыбнулась.
- Я рада познакомиться с тою, кого так любит моя подруга.
Поликсене неожиданно показалось, что она видит перед собой двух змей, готовых зачаровать друг друга.
Эллинка шагнула между хозяйкой и гостьей и повернулась к Артазостре, сложив руки на груди.
- Мне кажется, наша высокая гостья сейчас нуждается в отдыхе, - сказала Поликсена.
Артазостра улыбнулась и встала, скользнув ногами в туфли.
- Что ж, тогда я удалюсь.
Персиянка поклонилась обеим; потом повернулась и ушла: широким быстрым шагом, без суетливости и угодливости. Поликсена улыбнулась, глядя вслед вдове брата.
- Артазостра понимает, что нам нужно побыть наедине.
Нитетис грустно усмехнулась; потом аккуратно сняла свой урей и парик, тряхнув освобожденными волосами.
- Только с тобой я могу быть такой.
Она взглянула на эллинку.
- Я разорвала союз с Уджагорресентом.
Поликсена изумленно глядела на старую подругу: это прозвучало очень двусмысленно.
Нитетис кивнула.
- Да, да… Ты правильно поняла. Царский казначей более не мой муж, и я более не могу выносить, как он стелется перед персами!
“Уж не от него ли Нитетис бежала со своей дочерью?” - подумала царица Ионии.
Подойдя к египтянке, она утерла ладонью ее холодный влажный лоб, а потом принялась расстегивать крепления доспеха.
- Зачем ты приехала? Ты чего-то боишься? - спросила она, вытаскивая железные штыри, соединявшие грудную и спинную пластины на плечах.
Нитетис стояла неподвижно и безмолвно, пока обе половины панциря не оказались в руках эллинки. И тогда царица Та-Кемет покачала головой.
- Нет, я не боюсь.
Египтянка рассмеялась. Зубы у нее все еще были ослепительные.
- Я знаю, что если меня пожелают убить, меня убьют, и бояться нет смысла. Я приехала, чтобы повидать твою страну… и отдохнуть от моей собственной. И я очень соскучилась по тебе.
Поликсена крепко обняла подругу, усталую и пропотевшую после долгой дороги. Потом расцеловала.
- Оставайся сколько угодно!
Нитетис растроганно и понимающе улыбалась.
- Я не стану обременять тебя, филэ, и будить ревность в твоей персиянке, которая уже смотрит на меня зверем. Я поживу у тебя месяц, если ты позволишь, а потом уеду.
Поликсена покусала губы, поняв, что уехать для Нитетис совсем не обязательно значит вернуться на родину. Но все это она узнает позже.
- Иди сейчас мыться, потом мы поужинаем, - сказала эллинка. - Или ты предпочитаешь поспать?
- Я с радостью поем с тобой, моя дорогая, - ответила дочь Априя. - Только пусть сначала позаботятся о моей дочери. Она уже не нуждается в моем молоке, служанки скажут, что нужно…
Поликсена прервала ее, подняв руку.
- Я все знаю. Иди, Нитетис, ты устала.
Вечером они ужинали вдвоем - Артазостра так и не присоединилась к подругам. Поликсена посылала за ней слугу, но была уверена, что персиянка не придет.
Эллинка хотела расспросить Нитетис обо всем; но у них получилось говорить только о своих потерях. Обе плакали и пили вино, вспоминая Филомена и Аристодема, и маленького Яхмеса - единственного сына Нитетис и несчастливого завоевателя Та-Кемет. А потом, обнявшись и поцеловавшись, женщины расстались: Нитетис и вправду утомилась и хотела спать.
На другой день разговора о государственных делах тоже не получилось. Когда Нитетис и Поликсена показали друг другу своих детей и вдосталь поговорили о них, царица Ионии захотела похвастать своими племянниками, сыновьями Филомена. Для этого пришлось пойти в покои Артазостры, которая все еще оставалась у себя.
Азиатка поздоровалась с Нитетис учтиво, хотя и с холодностью; но своих мальчиков показала охотно. Нитетис все трое напомнили Филомена, и Поликсене было больно и странно услышать об этом. Ей самой дети Артазостры куда больше напоминали их мать.
Потом Поликсена вынуждена была оставить гостью, ей нужно было разобрать папирусы в кабинете.
- Я приду к тебе вечером, и мы еще наговоримся. Надеюсь, ты не успеешь соскучиться!
- Ты же знаешь, я умею себя занимать где угодно, - ответила египтянка с вежливым смехом. - А в твоем дворце так много чудес!
- Эвмей тебя проводит, куда пожелаешь. Он обучен сопровождать наших знатных гостей, - сказала Поликсена.
Эллинка ушла. И когда царица Ионии привычно села за стол в своем кабинете, даже мысли о Нитетис покинули ее.
Поликсена не знала, как долго была занята; но ее работу вдруг прервал Эвмей. Молодой раб вбежал в кабинет и остановился так резко, точно запнулся обо что-то на гладком полу.
Вид у раба был такой же, как в тот день, когда он принес Поликсене вести о гибели ее мужа и брата.
- Что случилось? - крикнула Поликсена. Она вскочила и бросилась к Эвмею. Он не в силах был даже говорить и вытянул руку в сторону двери.
- Там… там…
Царица бросилась в коридор. За дверью уже столпились люди: ее воины и слуги и египтяне Нитетис. Все были потрясены, возбужденно говорили; а при виде правительницы закричали, перебивая друг друга.
- Тише, все вы!.. - вдруг властно перебил их один египтянин. Он подступил к Поликсене, и вид у него, как у других, был горестный и гневный.
Эллинка уже начала понимать, что случилось, но отказывалась поверить.
- Царица, произошло страшное несчастье, - сказал слуга Нитетис. Это был высокий, сильный и собранный человек; несмотря на то, что у него были собственные длинные волосы, он напомнил Поликсене жреца.
“Он приезжал за Менекратом. Его имя Тураи”, - вспомнила эллинка.
Она все не желала вникать в то, что он готовился сказать…
- Погуляв по дворцу, моя божественная повелительница спустилась в сад, - произнес слуга по имени Тураи. - Там она присела отдохнуть и уснула. И к ней подобралась змея.
Поликсена молчала, глядя на египтянина в беспредельном ужасе. Нет, нет, этого не может быть!..
А жрец Тураи вдруг рассмеялся сухо и горько. Он оказался самым смелым из тех людей, кто сопровождал Нитетис, - остальные не решались сообщить царице Ионии такую новость.
- В моей стране змеи почитаются священными, и мы приваживаем и приручаем их, - сказал Тураи, глядя на коринфянку в упор. - Может быть, ты разводишь их у себя в саду, госпожа? Моей царице укус змеи позволил вознестись прямо к богам.
Поликсена закрыла лицо руками и стиснула зубы, застыв в бесчувствии. Горе ослепило и оглушило ее.
========== Глава 102 ==========
Нитетис перенесли во дворец, в опочивальню, где она успела провести только одну ночь.
Ей закрыли глаза прежде, чем она остыла: кажется, это сделал Тураи… Нитетис успела проснуться и испугаться, когда змея бросилась на нее.
Поликсена молча стояла над телом подруги и глядела на след от змеиных зубов на обнаженной правой руке, чуть выше локтя: из этой ранки вытекло совсем немного крови. Эллинка мыслила сейчас очень четко… ее сердце будто заморозили. Как в тот день, когда она хоронила своих возлюбленных мужчин.
Поликсена рыдала, узнав о гибели подруги, убедившись, что надежды нет, - рыдала так, что, казалось, у нее сердце выйдет горлом. Но сейчас, в окружении своих придворных и людей Нитетис, царица Ионии держалась с полным спокойствием. И она понимала, что теперь главное, главнее всего: найти подлого убийцу… Эллинка ни на мгновение не поверила в несчастный случай.
Еще раз оглядев тело великой царицы, в белом широком платье, в лазуритовом ожерелье, Поликсена задержала взгляд на лице, которое смерть разгладила, придав ему безмятежность… а потом вдруг выпрямилась. Коринфянка обратилась к стоявшему в головах у госпожи Тураи: Поликсена заговорила по-египетски, чтобы никто из ионийцев не понял.
- А она не могла сама?..
Тураи мотнул головой, не раздумывая.
- У нас самоубийство почитается преступлением против самого себя, которое не под силу простить даже богам. Мы верим, что человек приговаривает себя к посмертной участи сам, - и тот, кто себя убивает, обрекается этим на вечные скитания между этим миром и царством Осириса!
Эллинка хотела недоверчиво усмехнуться… но Тураи смотрел на нее с полной убежденностью в том, что говорит истину. Потом Поликсена вспомнила, что и Нитетис была прежде всего жрицей.
“Но этот укус, - подумала эллинка, коснувшись точеной руки Нитетис, уже потерявшей теплоту. - Так высоко! Если моя Нитетис уснула сидя, спиной к абрикосовому дереву, как мне рассказывали те, кто ее обнаружил… змея должна была взобраться по ее ногам и платью и разбудить! Если только гадина не упала сверху!” Но как бы ни обстояло дело, будь это случайность, Нитетис успела бы вскочить и лежала бы далеко от скамьи…
Царица Ионии подняла глаза на Тураи: и прочитала во мрачном взгляде жреца Хнума такую же убежденность и выражение сообщничества. Тураи тоже думал, что смерть его царицы была подстроена. И преступник даже не пытался замести следы.
Может быть, негодяй хотел очернить кого-нибудь невиновного - хотел, чтобы Поликсена подумала на кого-нибудь из приехавших с Нитетис египтян, усердных в вере?.. Священное животное… Смерть, подобающая царице…
Уджагорресент вполне мог отомстить беглой супруге таким образом. Он был, несмотря на все свое пресмыкательство перед персами, великий ревнивец и ревнитель обычаев Обеих Земель: и Уджагорресент посчитал бы изощренной, но справедливой местью такое убийство!
И вдруг Поликсена побелела как мел, вцепившись в простыни, на которых лежала ее дорогая подруга.
- Протей, - низким дрожащим голосом выговорила эллинка, обращаясь к старому дворцовому управителю, который был здесь же. - Проследи, чтобы египтяне отнесли тело великой царицы нашим бальзамировщикам, пусть не жалеют ни кедрового масла, ни тонкого полотна, ни мирры! А я сейчас…
Эллинка замолчала, прикусив свою руку почти до крови.
- Тураи, ты жрец, позаботишься о госпоже! Проследи, чтобы над ней исполнили все положенные обряды! - бросила она доверенному слуге Нитетис и стремительно вышла из спальни.
Анаксарх и его ионийцы, которые молча дожидались позади царицы, тотчас последовали за ней. Поликсена услышала, что воины догнали ее, но не обернулась, только ускорила шаг: она направлялась в покои Артазостры. Персиянка все это утро просидела у себя, со своими детьми… но это ничего не значило!..
Анаксарх по пути не задал госпоже ни единого вопроса: старый наемник знал, куда и зачем идет госпожа, и всецело ее одобрял.
Поликсена ворвалась в комнату, занавешенную темно-алым шелком, пахнущую амброй. Она провела в комнатах жены брата столько счастливых часов!
Сейчас этот ласкающий сумрак наполнял эллинку ненавистью. Ненависть поднималась в ней с каждым вдохом.
- Приведите… - наконец с усилием сказала царица, повернувшись к Анаксарху.
Тут она вздрогнула: в глубине комнаты послышался детский плач. Они разбудили ребенка, маленького Кратера!
Поликсена отвернулась, прикрыв глаза ладонью.
- Приведите ее, - приказала она севшим голосом своим ионийцам. - Выволоките в коридор, чтобы дети не видели!.. Я с ней поговорю!..
Анаксарх и трое его воинов тут же направились в спальню Артазостры, соседнюю с этой детской.
Оставшись одна, Поликсена повернула голову в ту сторону, откуда все еще доносился младенческий плач. Там сидела над колыбелькой младшего сына Филомена его несчастная нянька, сжавшись в ожидании расправы.
Царица Ионии криво усмехнулась. Впервые она не испытывала ни капли сочувствия к этому ребенку.
И тут послышался шум, но не шум борьбы: Артазостру вывели наружу, однако она не сопротивлялась эллинским воинам. Персидская княжна сама спешила на суд Поликсены. Артазостра всхлипывала, путаясь в своих одеждах, ее волосы были растерзаны. Она упала на колени перед эллинкой.
- Поликсена…
Вторая любимая подруга Поликсены вцепилась в ее хитон, рыдая и подняв к ней лицо, которое успела расцарапать в знак скорби. Выпуклые черные глаза казались слепыми от слез.
- Царица, я ни в чем не виновата!..
Эллинка оттолкнула Артазостру.
- А, так ты уже знаешь, в чем тебя могут обвинить!
Губы Поликсены задрожали, боль и ненависть не давали ей дышать.
- Тащите ее за мной! - сквозь зубы приказала она воинам. И вышла в коридор, подобная мстительной Артемиде. Анаксарх и другой воин следом вытащили жертву, держа ее под руки. Они толкнули персиянку к ногам Поликсены.
Артазостра рыдала, забыв всю свою спесь.
- Моя Поликсена, царица моего сердца, я не убивала ее!
- Неужели?..
Эллинка схватила вдову брата за длинные волосы и запрокинула ей голову, вглядываясь в залитое слезами и перепачканное краской лицо. И увидела в выпуклых черных глазах, вместе с мольбой и страхом, какое-то удовлетворение. Все азиаты любили, когда с ними так обращались, - персы любили и причинять другим, и сами испытывать от властителей муки и унижение!..
Поликсена отпустила персиянку.
- А я так верила тебе… Верила во всем, - сказала она, глядя на нее сверху вниз. Теперь на лице эллинки были только усталость и омерзение.
Артазостра осталась стоять на коленях, трепеща перед родственницей: точно кающаяся грешница или преступница, которой готовятся влить в горло расплавленный свинец.
- Разве я когда-нибудь обманывала тебя? Пусть поглотит меня Река Испытаний*, если я лгу!..
Персиянка наконец встала, с мольбой стиснув руки.
- Я никогда не пятнала себя убийством, я не могла бы даже помыслить совершить такое против тебя!..
В душе Поликсены впервые шевельнулось сомнение. А что, если она дала своему гневу и предубеждению против азиатов затмить свой разум? Может ли она обвинять и судить кого-нибудь сейчас, когда ничего не сознает, кроме своей боли?..
- Если ты подозреваешь кого-нибудь из моих людей, можешь взять и казнить его, - предложила Артазостра. Видя колебания Поликсены, персиянка словно бы несколько осмелела.
Царица с отвращением посмотрела на нее.
- Это только у вас принято убивать без суда и закона, по любой прихоти владыки!
Артазостра сделала шаг к эллинке. Она не сводила с Поликсены молящего напряженного взгляда.
- Ты же знаешь, у нас водятся змеи… и слуги во дворце оставляют для них чашки с молоком, чтобы они не бросались на людей! Так делают в Египте… и ты сама приказала следовать этому обычаю!
Поликсена отвернулась.
- Да, - сказала эллинка. - Змей во дворце расплодилось слишком много.
Она помолчала, склонив голову.
- Ты останешься под стражей, пока я не решу, что с тобой делать.
Эллинка взглянула в глаза Артазостре.
- Если ты убила ее, я не посмотрю на то, что ты вдова моего брата и мать его детей! Ты умрешь!..
Она сделала знак увести персиянку.
Поликсена сдержала слово - она и в самом деле, не мешкая, выставила у дверей Артазостры стражников-эллинов. Конечно, персы могли возмутиться таким обхождением с родственницей Дария: но сейчас царицу Ионии это нисколько не беспокоило. Потом Поликсена направилась прочь. Сейчас ей нечего было больше делать… Нитетис будут готовить к погребению семьдесят дней.
Первая женщина после матери, которую она по-настоящему любила, мертва - а вторая, возможно, убийца этой первой!..
Поликсена добрела до зала с фонтаном и, опустившись на любимую кушетку Артазостры, подставившись под прохладные брызги, глухо зарыдала. Коринфянке казалось, что жизнь ее кончена.
Анаксарх и его воины, сочувственно потоптавшись в стороне и не зная, чем еще можно помочь, тихо ушли. Поликсена сидела, сотрясаясь от беззвучного плача, пока не почувствовала, как кушетку рядом примяло упругое мальчишеское тело. Рука сына неловко обхватила ее.
- Мама!
Поликсена посмотрела на него. Она, должно быть, выглядела сейчас ужасно, с покрасневшим опухшим лицом; но Никострата это не оттолкнуло.
- Не плачь, мама, - попросил сын Ликандра, прижимаясь к ней.
Ему, конечно, ничего еще не сказали - но спартанский мальчик узнал о горе матери: и прибежал утешить ее. Дочь Аристодема, маленькая золотоволосая афинянка, никогда этого не делала.
Поликсена прижала к себе Никострата, целуя его.
- Ты любишь меня, малыш?
- Люблю, - серьезно сказал восьмилетний мальчик. - Но я не малыш, я почти мужчина!
Поликсена рассмеялась сквозь слезы. “Как же жаль, что ты еще так мал… А может, это и к лучшему”, - подумала царица.
Она встала.
- Не тревожься за меня, мой мальчик. Мама больше не будет плакать, - сказала эллинка, утерев глаза.
Никострат кивнул.
- Не надо, мама.
Поликсена улыбнулась. Она еще раз прижала сына к себе, проведя рукой по темным волнистым волосам, которые он уже перехватывал шнурком, подражая отцу. Поликсена знала, что маленький спартанец не раз сбегал от своих воспитателей на площадь - поговорить со статуей мраморного воина, которую полюбил, почти как любил бы живого отца и наставника…
- Иди на занятия, - велела Поликсена мальчику. Вспомнив Ликандра, она чуть было не разрыдалась при сыне снова: но нужно было держаться. Ведь она обещала этому спартанскому мальчику, что больше не заплачет!
Поликсена продержала персидскую княжну под стражей четыре дня. За это время она провела тщательное дознание, расследовав обстоятельства смерти Нитетис. Были допрошены все, кто в час смерти Нитетис мог находиться поблизости: эллины, персы и египтяне. Однако все в один голос утверждали, что не видели, как на царицу напал аспид.
Эвмей, любимый слуга Филомена, который сопровождал Нитетис с утра и поднял тревогу, был допрошен под пыткой. Юноша клялся, что Нитетис сама велела ему оставить ее одну, выйдя в сад… но Поликсена вовсе не исключала, что этот молодой эллин мог быть подкуплен или запуган Артазострой.
До сих пор царица ни к кому еще не применяла пыток - ей глубоко претило это; хотя ее военачальники на местах, в других городах Ионии, порою поддерживали порядок таким образом. Но сейчас Поликсена переступила через себя. Только убедившись, что исполосованный кнутом, едва живой Эвмей продолжает все отрицать, глядя ей в глаза, она велела оставить его в покое. Когда царица вышла из комнаты, где допрашивали раба, юноша тотчас потерял сознание.
Поликсена решила, что больше не станет держать Эвмея при себе - отошлет подальше, на конюшню или на общую кухню. Едва ли он теперь попытается отравить ее…
Она медленно вышла из дворца и направилась на площадку, где упражнялась с Анаксархом. Теперь это станет ее любимым местом, после зала с фонтаном…
Анаксарх нагнал госпожу у дверей. Воин чувствовал, где искать ее, даже когда госпожа не нуждалась в нем.
Поликсена безжизненно посмотрела на своего охранителя, потом сказала:
- Ну что ж, пойдем подеремся. Сейчас я ничего больше не хочу.
Эллинка уже шесть дней не упражнялась… с самого приезда Нитетис. Сейчас она чувствовала себя так, точно никогда в жизни не сможет поднять даже хлебный нож, не то что меч. Но, несмотря на это, эллинка пошла в оружейную и оделась в доспех, яростно затягивая ремни и закрепляя штыри.
Когда же Поликсена вышла на площадку, при виде вооруженного противника вдруг почувствовала, сколько в ней ярости. И она набросилась на рыжего ионийца, атакуя так стремительно, что Анаксарх едва успевал уворачиваться. Поликсена остановилась только тогда, когда уперла острие меча ему под подбородок.
Глядя в глаза своей ученице, Анаксарх впервые осознал, что сейчас она действительно способна прикончить своего противника: прикончить любого врага. Время бесплодных терзаний прошло!
- Ты победила… Опусти оружие, царица, - попросил он.
Поликсена медленно отвела меч.
Она направилась к каменной скамье под стеной, на ходу стаскивая шлем. Села, опустив голову.
Анаксарх примостился рядом. Он чувствовал, что сейчас творится в этой голове.
- Царица, госпожа… Ты знаешь, кто убил ее величество Нитетис. Убей ее, пока она не напала на тебя первой! - мягко, но настойчиво сказал он.
Поликсена долго молчала.
- Убить, - наконец произнесла коринфянка с холодной усмешкой. - Это легко, старый солдат!
Она повернулась к нему.
- Я теперь не верю, что это сделала Артазостра. Она не могла! Я была ослеплена гневом, как Геракл… и слава богам, что остановили мою руку.
Поликсена тяжело вздохнула.
- У меня никого не осталось, кроме этой женщины. И у этой несчастной тоже никого нет, кроме меня.
Через два дня к Поликсене пришел Тураи. Бывший жрец дожидался в Милете окончания срока траура вместе с другими египтянами, чтобы потом сопроводить тело царицы назад, в Черную Землю. Но Тураи сказал эллинке неожиданные слова.
- Госпожа, если ты позволишь, я хотел бы остаться при тебе и служить тебе советом и делом. Я знаю, как тебя любила великая царица. И даже если ты откажешь мне, я все равно не вернусь в Та-Кемет, под руку царского казначея!
Поликсена была изумлена, но ей по сердцу пришлись слова Тураи. Особенно выказанное им отвращение к Уджагорресенту.
- Хорошо, я принимаю тебя на службу. И я рада такому слуге, - сказала царица Ионии, немного поразмыслив. Она вдруг почувствовала, глядя в умное решительное лицо Тураи, что этот человек еще немало пригодится ей.
* В зороастризме река расплавленного металла, в которую должны были погрузиться люди после воскресения из мертвых. Праведникам она должна была показаться парным молоком; грешники же должны были испытать все возможные страдания в той же мере, в какой сами причиняли зло другим, и только после этого могли быть очищены.
========== Глава 103 ==========
Семьдесят дней траура окончились. Жрецы мертвых, которые нашлись в Ионии в достаточном количестве, провели обряд отверзания уст*, потом высушенное тело Нитетис было помещено в два саркофага: деревянный, повторяющий очертания ее тела, и тяжелый гранитный - верхний. Саркофаги были изготовлены каменщиком и плотником из мемфисского некрополя, которых пришлось приглашать из Египта. Следовало также изготовить и канопы - сосуды, в которые должны были быть помещены набальзамированные внутренности умершей, центры ее жизненной силы, как верили египтяне. Но, как ни странно, не Поликсена, а именно Тураи первым восстал против следования древнему обычаю.
- Тело нашей царицы предстоит везти назад, в сырости, в тесноте, оскорбительным образом, - сказал он. - Никто не может поручиться, что священные сосуды не потеряются и не будут раздавлены! Чем меньше будет погребальных принадлежностей, тем скорее тело довезут в сохранности!
Поликсена, которой египтянин высказал все это, грустно и понимающе улыбнулась. Конец пришел египетской обрядности - той самой, которая была первостепенна для предков Тураи и Нитетис. Утеряны были священные смыслы таинств, и богам Та-Кемет осталось только склонить свои звериные головы перед неостановимым бегом времени.
“Хотела бы я знать, что теперь для Тураи значит Осирис, владыка мира мертвых, каким он видит этого бога, - подумала эллинка. - И как можно верить в богов и священные законы выборочно и выборочно же соблюдать обряды! Почему одни поверья отмирают, а другие остаются жить, как вечнозеленая хвоя? Чью волю усмотреть в этом?..”
Поликсена отправилась в Обитель мертвых, которую учредили в Милете по ее приказу: для египтян, которых жило в Ионии уже много. Недостаточно много, однако, чтобы они могли взбунтоваться: и почти все эти переселенцы были мирные люди.
“Но воинов в этой стране еще достаточно. Египет мог бы помочь нам теперь, пожелай мы освободиться от персов: эллины могли бы поднять египтян на борьбу, если некому вести их среди своих, - думала Поликсена в тяжком унынии, которое, казалось, окутало ее черным облаком. - А после того, что случилось?.. Нитетис пыталась наладить то, что разрушил Уджагорресент, - а теперь, когда моей подруги больше нет, наши страны опять в ссоре… Никто не протянет мне руку из-за моря, если я и мои дети окажемся в беде! Что за ловкий враг действует прямо у меня под носом?..”
Она вошла в невысокий дом из песчаника, с плоской крышей и окнами-щелями, по образцу Та-Кемет. Запахи, наполнявшие его, заставили эллинку сморщиться: запахи трав, бальзамических растворов и мертвечины. Правда, встретить царицу вышли опрятные люди в белом - бритоголовые и учтивые.
Жрецы мертвых. Поликсена ощутила внутреннее содрогание, взглянув в их лица.
- Все готово, - кланяясь, сказал один из египтян. - Ты можешь посмотреть, госпожа.
Поликсена вошла в комнату, в которой ничего не было, кроме мраморного стола, вроде жертвенного, - а на столе стоял саркофаг. Эллинка увидела аккуратные столбики иероглифов на крышке, обязательный текст, служащий мертвым путеводителем в загробном мире… Поликсена провела рукой по холодному граниту, и сердце ее сжал внезапный страх. Открывать саркофаг, обиталище усопшей царицы, после наложения всех охранных заклятий было строго запрещено. Откуда ей знать, что там внутри именно Нитетис?..
Но даже если бы Поликсена решилась поднять крышку, она ничего бы не поняла. Бальзамирование делало мертвецов неузнаваемыми.
- Я вам благодарна. Вас достойно вознаградят, - сказала Поликсена служителям, постаравшись скрыть свое отвращение и сомнения.
Жрецы смотрели на нее с почти оскорбительной невозмутимостью.
- Нам ничего не нужно, царица. Мы сослужили ее величеству эту службу, не взыскуя никакой награды, - ответил один из них. Этот египтянин повторил слова своего собрата из храма саисской Нейт, к которому Поликсена когда-то ходила узнать свое будущее.
Эллинка раздраженно пожала плечами.
- Как хотите.
Поликсена ушла, подумав, что ей не составило бы никакого труда выдворить всех этих жрецов из Ионии и запретить на своей земле всю египетскую обрядность: и это почти ничего не стоило бы ей. Едва ли Поликсена и без того теперь дождется из Египта - от Уджагорресента - какой-нибудь существенной помощи…
Покинув Обитель мертвых, царица села на коня и в сопровождении преданной охраны верхом вернулась во дворец. В саду она спешилась: движения опять сделались замедленными, неверными. Эллинку снова мутило от тоски и одиночества.
Нитетис, ее любимая госпожа и поверенная ее сердца, теперь лежала, обезображенная смертью и своими жрецами,сдавленная каменными плитами, в доме мертвых. А если этот спеленутый труп, начиненный травами и черным перцем, - все, что от нее осталось?..
Поликсена прижалась к теплому боку лошади, ощущая, как рыдания вновь распирают горло. Конь всхрапнул, чувствуя несчастье хозяйки.
- Вы лучше людей. Вы никогда не предаете, - прошептала царица.
Она поцеловала конскую морду и, доверив любимое животное одному из воинов, пошла по дорожке к дворцу.
У дверей стояла Артазостра. Поликсена ощутила удивление и гнев; а потом вспомнила, что давно выпустила персиянку из-под стражи. Артазостра до сих пор старалась не попадаться ей на глаза - шушукаласьсо своими слугами…
- Что ты тут делаешь? - холодно спросила царица.
Артазостра осторожно коснулась ее плеча… и задержала руку на этом сильном плече, чувствуя, что родственница ее больше не отталкивает.
- Я тревожусь за тебя.
Поликсена молча качнула головой и прошла вперед.
Артазостра тенью следовала за своей повелительницей, пока эллинка не остановилась вновь и не дождалась ее. Рука об руку женщины поднялись в зал с фонтаном и молча сели, на расстоянии друг от друга.
Артазостра первая нарушила натянутую, как струна, тишину.
- Как ты поступишь с девочкой?
Поликсена быстро распрямилась.
- С девочкой?..
Дочь Аршака улыбнулась и склонилась к ней со своей кушетки.
- Да, с дочерью царицы и Уджагорресента. Ты отошлешь ее отцу или оставишь себе и будешь воспитывать сама?
Коринфянку потрясло это напоминание. Она почти не думала о ребенке Нитетис в эти дни. А теперь вдруг поняла, что не может отослать Ити-Тауи домой.
Нитетис ни за что не хотела бы этого! Не затем живая богиня бежала от мужа: возможно, именно за это своеволие поплатившись жизнью!
- Царевна останется со мной, Уджагорресент не получит ее, - сказала Поликсена, приняв решение. Подняла голову. - Я воспитаю ее как свою дочь! Нитетис была бы рада этому!
Артазостра смотрела на родственницу словно бы в раздумье.
- Это дитя дорого стоит, - заметила она. - В обмен на свою единственную дочь Уджагорресент мог бы дать нам…
- Он не мог бы дать нам ничего, без чего мы не сможем обойтись, - яростно прервала персиянку Поликсена. - А торговать судьбой этой малышки я не позволю!
Артазостра склонила голову.
- Как желаешь, моя драгоценная госпожа.
Она гибким движением встала и пересела к Поликсене, обвив ее руками и прильнув, как плющ. От персиянки сладко пахло: для нее смешивали особые ароматы, которые Артазостра составляла сама.
- Не гневайся на меня больше… Я больше не могу выносить твоего безразличия! - жарко прошептала дочь Аршака.
Поликсена вздохнула. К этой азиатке невозможно было оставаться безразличной: ни друзьям, ни врагам. Эллинка покраснела, подумав, что бедная Нитетис имела все основания ревновать.
- Как хорошо, что царевна еще так мала и не помнит матери, - тихо заметила Поликсена. - Тем более нужно позаботиться, чтобы она не узнала отца!
Артазостра кивнула.
- Ты совершенно права.
***
Уджагорресент получил назад свою царицу - ее останки, запечатанные в саркофаге и надежно законопаченные в трюме, почти не пострадали во время путешествия. Царский казначей специально приехал в морской порт, чтобы встретить корабли. Все четыре корабля его супруги вернулись.
Уджагорресент в знак печали был одет в синюю накидку и юбку, и его черные, словно эмалевые, глаза тоже были густо подведены синим. Голову египетский советник Дария теперь брил и покрывал синим полотняным чепцом-шлемом.
Он дожидался на пристани со своей свитой, неотрывно глядя на головной корабль с красно-белыми царскими флагами. Рабы с большим трудом, привязав к деревянным каткам, спустили по сходням красный гранитный саркофаг.
Лицо царского казначея было непроницаемо. Но тех, кто присмотрелся бы к нему, поразила бы сила его взгляда. Казалось, Уджагорресент хочет взглядом пронзить каменную крышку, сорвать с тела жены покровы, чтобы удостовериться, что там действительно она!
- Наконец, - тихо проговорил он, когда саркофаг подтащили близко и взмокшие рабы пали перед ним ниц. Уджагорресент склонился над “домом вечности” своей непокорной жены, прижался губами к священной надписи.
- Наконец, - прошептал жрец матери богов, закрыв глаза. - Ты вернулась в свою землю, ты упокоишься в своей гробнице.
Он поцеловал саркофаг.
- Я люблю тебя, сестра, и всегда любил. Наша любовь не прейдет.
Царский казначей выпрямился. С губ его не сходила улыбка, при виде которой слуг и даже испытанных воинов пробрала дрожь.
Уджагорресент снова посмотрел на корабль; и неожиданно перестал улыбаться.
- Где моя дочь? - спросил он.
Начальник воинов, сопровождавших Нитетис, некоторое время молчал; потом шагнул вперед. Он поклонился.
- Господин, царевна Ити-Тауи осталась в Милете. Ее забрала к себе царица Поликсена, и мы не могли отнять твою дочь силой. Мы молим тебя о прощении.
Уджагорресент выслушал воина без единого звука, без единого движения. Только гладкое лицо его стало пепельно-серым.
А потом вдруг царский казначей выхватил из-за кожаного пояса кинжал и с утробным ревом всадил его в обнаженную грудь воина, под защитный воротник. С коротким стоном тот бездыханным повалился к ногам Уджагорресента.
Остальные с криками отпрянули, видя, что случилось: но не посмели разбежаться, остались поодаль, все так же потупив глаза и низко склонив головы.
- Все убирайтесь! Прочь!.. - крикнул царский казначей. Он упал на колени, сдавив голову руками: на лице его были написаны крайняя растерянность и ярость.
Часть людей выполнила приказ и разбежалась, но несколько рабов остались. Опомнившись, Уджагорресент велел двоим быть при саркофаге; остальных послал достать быков и повозку. Тело Нитетис немедленно доставят на речную пристань и повезут на юг, на остров Пилак.
Пока супруга отсутствовала, Уджагорресент приказал пристроить к ее заупокойному храму гробницу: из храма подземный ход вел в маленькую погребальную камеру. Царский казначей думал до этого часа, что предусмотрел все.
Как оказалось, нет!..
- Ну ничего, - прошептал Уджагорресент, глядя в сторону моря. - Ну ничего.
И, отвернувшись, всемогущий советник царя царей поспешил за своими слугами: проследить за тем, как приготовят к переправе тело его жены. Он поплывет с великой царицей сам и сам присмотрит за тем, как наложат печать на двери ее гробницы и завалят ход к ней камнями.
Когда придет ему время отправиться на Запад, найдутся те, кто разберет завал, - и Уджагорресент ляжет рядом с Нитетис.
Но до этого времени еще долго.
***
Менекрат узнал о смерти Нитетис от своей подруги, рабыни Шаран. Он жил с нею уже несколько месяцев - дольше, чем с любой другой женщиной. До сих пор, сказать по правде, он еще ни с какой женщиной не жил.
Шаран сразу же поняла, что связывало эллина с царицей Та-Кемет, как только сказала ему, что Нитетис больше нет. Художник побледнел и пошатнулся, припав к стене: он и его персиянка стояли на заднем дворе дома, стараясь говорить так, чтобы их никто не слышал.
- Ты любил ее? - спросила Шаран, пристально вглядываясь в лицо своего любовника. До сих пор он не думал, что азиатские рабыни бывают такими требовательными, - а может, именно рабыни, обделенные судьбой, и бывают?..
- Да, я ее любил, - вымолвил Менекрат после молчания, превозмогая боль в груди. - Прости… я не могу сейчас говорить об этом!
Шаран придвинулась ближе.
- Я хотела сказать тебе о другом! Может быть, следовало раньше… или позже… но ты должен узнать.
Иониец посмотрел на нее с изумлением.
- Что узнать?
Шаран обняла его за шею и, приблизив губы к уху, прошептала такое, что Менекрат снова покачнулся и чуть не упал.
- Как это? - воскликнул он, не заботясь о том, чтобы понизить голос.
Персиянка сдвинула сросшиеся брови, так что они почти соединились.
- Было бы странно, если бы этого до сих пор не случилось!
Менекрат отступил от рабыни великого евнуха Бхаяшии, не сводя с нее глаз.
- Ты это нарочно! - прошептал он.
На лице Шаран появилась мольба.
- Разве женщина может освободить себя от власти луны? Прошу тебя, не сердись, - она шагнула к нему и погладила скульптора по плечу. - Я рада этому, не стану скрывать… но и ты должен смириться. Так судила Иштар тебе и мне.
Она обняла пленника, и он со вздохом обнял персиянку в ответ, уткнувшись лицом в ее пестрое покрывало.
* Символическое воскрешение мумии для загробной жизни, включающее прикладывание пищи к ее рту.
========== Глава 104 ==========
- Мама, я буду царем? - вдруг спросил девятилетний Никострат, который сопровождал Поликсену во время прогулки по саду.
Царица от неожиданности сжала бока лошади коленями, и конь остановился. Поликсена ехала верхом, а сын шел рядом, держась за повод, - они любили так гулять вдвоем.
- Ты будешь править, если того пожелают боги, - ответила Поликсена.
Потом тихо приказала коню:
- Вперед, Деймос.
Она снова ударила животное пятками, и черный, как у брата, конь послушно тронулся. Никострат пошел рядом, иногда пускаясь трусцой: спартанский мальчик любил так разминаться. Но он опять накрепко замолчал, думая что-то свое, и матери это не понравилось.
- Почему ты об этом спрашиваешь? - произнесла царица через некоторое время, тронув голое плечо сына. Они удивительно смотрелись рядом - Поликсена в своем темном персидском кафтане и штанах для верховой езды и ее маленький наследник в одной набедренной повязке, открытый всем ветрам.
Никострат еще какое-то время не отвечал, а потом сказал:
- Дарион меня называл песьим ублюдком и говорил, что такому, как я, никогда не быть царем. Он бахвалился, что он старший сын царя и родственник великого Дария, а значит, получит Ионию!
Поликсена проехала еще несколько шагов, прежде чем до нее дошел смысл слов сына. А потом опять остановилась.
- Что? - воскликнула эллинка в ярости. - Что ты сказал?.. Сын Артазостры позволил себе тебя оскорблять?
Никострат улыбнулся.
- Не беспокойся, мама. Я его побил.
Поликсена, не владея собой, дернула за уздечку, подняв Деймоса на дыбы. Черный нисейский конь заржал: Никострат едва успел отскочить и смотрел, как мать укрощает животное, со сверкающими восторгом глазами.
Царица спрыгнула на землю, великолепная в своем гневе.
- Я сейчас же прикажу привести этого мальчишку! - воскликнула она.
- Не надо, мама, - сказал Никострат. Он загородил ей дорогу, и Поликсена впервые осознала, как сын вытянулся за последний год.
- Дарион подстерегал меня за углом вместе с братом, но когда я выбил Дариону зуб, Артаферн убежал, - сказал маленький спартанец. - Они даже вдвоем меня боятся!
Поликсена нахмурилась. Дело принимало очень серьезный оборот. И почему ее замечательный сын такой молчун!
- Ты выбил Дариону зуб?
“И Артазостра даже не пожаловалась! Или Дарион тоже скрыл все от матери?” - тревожно подумала эллинка.
- Он сплюнул зуб с кровью, а потом сказал, что когда станет царем, подарит своей матери мою голову, - спокойно ответил Никострат.
Ее сын смотрел на нее с серьезностью взрослого. У Поликсены захолонуло сердце: она прижала к себе свое дитя.
- Афина Аксиопена*! Что же ты молчал!
- Я не хотел тебе говорить, - признался сын. - Но потом передумал.
Его серые глаза сузились. Точно такие же неумолимые глаза смотрели на нее из прорезей спартанского шлема, когда Поликсена провожала в последний поход отца этого мальчика.
Никострат отвернулся.
- Я не хотел бить Дариона, он маленький и слабый. Но он меня вынудил.
- Каков гаденыш, - сказала царица, все еще в потрясении от случившегося. Может быть, это уже не первая стычка Никострата с двоюродными братьями! - Я прикажу его выпороть, - закончила Поликсена.
Она не знала, что можно сделать еще.
Впалые щеки Никострата тронул румянец. Ей показалось, что этот маленький гордец обиделся: хотя сам пожаловался ей!
- Не надо меня защищать, мама, - сказал мальчик. - Дарион больше ко мне не сунется.
Поликсена усмехнулась.
- Пока не сунется, конечно, - пока этот мальчишка может рассчитывать только на себя, а не на воинов своей матери!
Она взъерошила волосы Никострата.
- Я все равно прикажу выпороть моего племянника. Он поднял руку на своего будущего царя.
Правительница Ионии помолчала.
- Пойми, сын, это не защита, это царское правосудие! Если бы ты первым напал на своего брата без причины, я бы велела высечь тебя!
- Он мне не брат. Он перс, - тут же возразил Никострат.
Мальчику явно понравилось, что мать прочит его в цари, и он раскраснелся от удовольствия. Но хвастаться маленький лаконец считал ниже своего достоинства.
- Я никогда бы тебя не опозорил так, как он, - сказал сын Ликандра.
Поликсена присела напротив мальчика, глядя ему в глаза.
- Ты уже большой, мой сын, и понимаешь, что между нами все очень непросто! Ты знаешь, что до сих пор на этой земле не было одного царя. Были тираны городов, мой брат был сатрапом - военачальником Дария… А я стала царицей, потому что мы договорились с персами!
- Я знаю, - ответил Никострат.
Поликсена улыбнулась, хотя ее снедала жестокая тревога.
- Поэтому, мальчик, я запрещаю ссоры в этом дворце между нашими детьми. И пусть ты думаешь, что Дарион тебе чужой, он сын моего брата! Артазостра и ее дети - это все наши родственники!
Никострат кивнул.
- Я понимаю.
Мальчик помолчал.
- Но если Дарион снова распустит язык, я снова его ударю, - заключил Никострат. - Мне все равно, что он хилый!
Поликсена покачала головой. Конечно, иначе сын Ликандра и не мог сказать.
- Я тоже не люблю бить тех, кто слабее, - призналась царица. - Твой отец никогда не обижал слабых. Ты веришь мне?
Никострат кивнул.
- Конечно, верю!
Ликандр был его героем, его полубогом - хотя сын никогда не знал этого спартанца. Этого воина, подобного во всем своим сородичам…
- Но иногда приходится первыми наносить удар, - сказала Поликсена, тоже думая в эти мгновения о погибшем в плену Ликандре. - Сейчас я не стану наказывать Дариона, он свое уже получил от тебя… а если вмешаюсь я, мальчик только озлобится. Но ты будь с ним осторожен. Такие, как Дарион, могут затаиться до подходящего случая. Ты понимаешь?
Никострат кивнул, глядя ей в лицо.
Она обняла сына за плечи, и он почувствовал шершавость ее шерстяного кафтана и грубоватого серебряного шитья.
- Я надеюсь сохранить в Ионии мир как можно дольше. Надеюсь, ты поможешь мне в этом, Никострат.
Мальчик не ответил, и мать не стала настаивать, зная, что в душе его происходит очень трудная борьба.
Вернувшись с прогулки, царица сразу же пошла к Артазостре.
По дороге Поликсена мучительно раздумывала, повинна ли персиянка в случившемся, - и в конце концов решила, что нет. Артазостра едва ли подстрекала своего старшего сына: она для этого слишком умна.
Достаточно было просто рассказать самолюбивому мальчишке, кто такой он и кто такой Никострат, - и дождаться, пока семена принесут свои плоды… Это случилось бы так или иначе!
Когда Поликсена дошла до комнат Артазостры, она была уже почти спокойна.
Покои Артазостры сейчас охраняли персы. Они остались неподвижными при приближении царицы; но так и следовало. Поликсена толкнула двойные двери.
В темно-алой комнате было тихо: и лязг дверей прозвучал оглушительно для самой гостьи. Поликсена постояла внутри, собираясь с мыслями какое-то время, - потом увидела, как к ней идет служанка Артазостры. Какая-то новая, Поликсена еще не знала ее имени. Эллинке казалось, что число приближенных Артазостры все умножается.
Персиянка поклонилась царице.
- Мне нужно видеть твою госпожу, - сказала Поликсена.
- Госпожа занята с сыном. Я провожу тебя к ней сей же час, царица, - торопливо прибавила женщина, видя, как нахмурилась эллинка.
Поликсена вошла в спальню Артазостры, где та кормила грудью Кратера. Царица остановилась на пороге при виде этого, не желая мешать.
Однако персиянка уже заканчивала: бросив на Поликсену быстрый взгляд и улыбнувшись, Артазостра отняла ребенка от груди и передала няньке. Потом не спеша завязала ворот сорочки и запахнула зеленый шелковый халат.
- Войди, - азиатка с улыбкой протянула руку. - Садись ко мне.
Поликсена вошла и села на кровать, ругая себя за то, что не может придумать, как приступить к разговору.
- Что-нибудь случилось? - спросила персиянка.
Она смотрела ласково и невинно. Поликсена вдруг поняла, что она все еще в своем мужском персидском платье и от нее пахнет лошадью.
- Случилось, - сказала эллинка. - Наши сыновья подрались.
Она откинула назад распущенные волосы, чувствуя, как краснеет. Артазостра, напротив, побледнела - и на несколько мгновений словно бы даже перестала дышать…
- Подрались? - повторила персидская княжна. - Почему?
Поликсена рассмеялась.
- Полагаю, потому, что они мальчишки, - ответила царица. - И потому, что один из них перс, а другой эллин!
Она отвернулась: хотя чувствовала, что Артазостра смотрит на нее упорным, пугающим взглядом.
- Мне рассказали об их драке слуги, - спокойно продолжала коринфянка. - Я пошла к Никострату, и сын все подтвердил! Он молчалив, но лгать не привык!
Поликсена повернулась к Артазостре.
- Сын сказал, что Дарион начал драку, - произнесла царица, глядя в немигающие черные глаза. - Причины он не назвал, и я не стала допытываться - у детей есть своя гордость… Но если тебе твой сын вдруг расскажет больше, если ты сможешь на него повлиять, прошу тебя сделать это, пока не слишком поздно, - мягко закончила Поликсена.
Ее слова можно было расценить и как простое остережение, и как намек.
Артазостра несколько мгновений не отвечала, потом склонила голову.
- Я поняла тебя, моя царица. Я поговорю с Дарионом сегодня же. Если он и вправду напал на твоего сына беспричинно, нельзя это спускать!
Поликсена усмехнулась и кивнула. Эллинка неожиданно подумала, что давно научилась действовать как азиаты, хотя и может показаться со стороны прямой и несгибаемой.
- Что ж, я надеюсь, ты не забудешь.
Она встала и хотела уже идти, как вдруг Артазостра сказала:
- А ты не думала о том, чтобы женить Никострата на египетской царевне?
Поликсена замерла на месте.
- Интересная мысль!
В самом деле, почему бы и нет? Ити-Тауи смышленая и хорошенькая малышка, а Никострат умен, дисциплинирован и подчинится соображениям общего блага, если потребуется.
Поликсена посмотрела на персиянку, улыбаясь с какой-то жестокостью и одновременно радостью.
- А ты помнишь, как мы казнили убийц, которых подослал ко мне Уджагорресент?
Артазостра засмеялась. По ее совету царица посадила подосланных убийц в печь, которую накалили докрасна. Это был один из способов казни, любимых в Персии.
- Сначала мы преподали Уджагорресенту один урок, а потом можем и другой, госпожа! - сказала персиянка.
Поликсена кивнула.
- Я подумаю над твоим предложением. Но за своим сыном ты присматривай. Кстати говоря, где он?
- На занятиях по письму и чтению, - ответила Артазостра.
Сыновья Артазостры обучались отдельно, как царевичи, - в отличие от Никострата, посещавшего придворную школу для эллинов, которую основал Филомен.
Поликсена ушла. И, вопреки словам персиянки, Дарион вдруг попался ей навстречу в коридоре: мальчишка, похоже, спешил к матери. Поликсена едва успела перехватить его.
- Откуда ты идешь? - спросила царица, вглядываясь в смазливое лицо Дариона. Тот запыхался и все норовил отвести глаза: Поликсена перехватила его за подбородок и заставила смотреть на себя.
- Я иду от учителя… царица, - вспомнив об учтивости, сказал маленький перс.
Поликсена кивнула и отпустила его.
- Какого зуба ты лишился? - неожиданно спросила она.
Дарион побледнел.
- Я… Никострат тебе рассказал? - спросил мальчик, заикнувшись.
- Рассказал. Я вижу, что урон пока незаметен, - ответила эллинка, без всякого стеснения глядя ему в рот. - Предупреждаю тебя: если ты еще раз позволишь себе оскорбить моего сына, можешь остаться без передних зубов, а то и без глаза!
Дарион сглотнул и попятился. Он понял, что юлить нет смысла.
- Я виноват! Прости меня, госпожа, - ответил мальчик и поклонился.
Поликсена сложила руки на груди.
- На сей раз прощаю. Беги к матери, я вижу, она тебя ждет.
Наследник Филомена убежал. Поликсена проводила его взглядом: а потом пробормотала проклятие.
- Никакой человек в здравом уме не захочет стать царем. Только такие неразумные дети, - прошептала она и пошла прочь.
Этим вечером Никострат пробрался на площадь.
Мальчик надел на голое тело темный плащ, который был на нем в день похорон Филомена и Аристодема. Маленький спартанец выглядел в таком облачении бледнее и взрослее.
Подойдя к статуе Ликандра, Никострат остановился, подняв голову. Мальчик долго молчал.
- Я знаю, ты погиб в войне с Мессенией, очень далеко, - наконец тихо сказал он. - Но ты видишь, что у меня и моей матери новые враги! Их сила растет, и они скоро одолеют нас и сделают нас всех своими рабами, если мы не восстанем!
Никострат вдруг вытянул вперед левую руку, сжатую в кулак, и повернул ладонью кверху. Правой он вытащил из-за пояса нож.
Мальчик, не дрогнув, наискось полоснул себя по запястью; а потом вытер раненую руку о мощное колено изваяния. Кровь струйками сбежала вниз, и мраморный воин стал поистине устрашающим.
- Клянусь тебе, отец, что посвящу жизнь тому, чтобы изгнать персов с нашей земли, - громко и четко сказал Никострат, глядя на окропленную кровью белую статую на фоне волнующегося неба. - И если понадобится, я умру за это!
Он пожертвовал свою кровь отцу, точно тот вошел в сонмище богов и мог покровительствовать ему! Впрочем, Никострат, судя по всему, не сомневался, что так и есть.
Царевич пошел прочь, ощущая, как горячая кровь струится по ладони и капает с пальцев. Спартанский мальчик перевязал свою руку только тогда, когда вошел во дворец.
* В Спарте существовал храм Афины Аксиопены (“Воздательницы”), по преданию, основанный Гераклом.
========== Глава 105 ==========
Менекрат прослужил великому евнуху отмеренный год. Из страха за Шаран и свое нерожденное дитя Менекрат делал все, что приказывал ему господин: а это были самые разные работы, по большей части изображения свирепых и непонятных божеств востока, а иногда и женские безделки, стилизованные под египетские, - бронзовые зеркальца, застежки, щипчики, коробочки для рисовой пудры. Художник часто стыдился себя, порою даже презирал.
Он оправдывал свою покорность тем, что его жизнь и смерть ничего не изменят ни для Персии, ни для Ионии. Хотя эллин надеялся при этом, что ему удастся внести смуту в придворную жизнь персов: если Бхаяшия воспользуется его статуэтками для борьбы с единоначалием Ахура-Мазды!
Пока, Менекрат знал, владычество единого бога, как и единого царя, на этих землях только устанавливается. Конечно, один эллинский пленник почти ничего не способен изменить. Но, если уж оказался в таком положении, он должен сделать все, чтобы ослабить Персию изнутри!
Прослужив евнуху год, Менекрат получил обещанную свободу - и женщину, беременную его ребенком. Теперь, конечно, не могло быть и речи, чтобы бросить Шаран: хотя скульптор успел узнать, какую неблаговидную службу она сослужила своему господину.
Эта простоватая с виду рабыня и в самом деле была шпионкой, которая не раз помогала Бхаяшии завлекать эллинских пленников и после препятствовала их побегу: пока великий царский евнух мог извлечь из них для себя пользу или удовольствие. Нескольких греков, взбунтовавшихся против такого обращения, схватили и казнили при ее соучастии. Но Менекрат был первым мужчиной, которого Шаран познала, - и первым, который пробудил ее сердце.
- Я счастлива, что мой господин отпустил меня с тобой, - однажды сказала персиянка художнику. - Господин мог бы подарить меня одному из своих воинов или отдать на потребу всем сразу! У воинов Бхаяшии есть женщины, которых они возят с собой и которыми делятся друг с другом… но я бы так не смогла! Я бы сразу умерла!..
И Менекрат ничего не мог поделать с жалостью и любовью, которые пробуждали в нем слова этой рабыни. Если пожалеть ее значит предать своих, ему ничего не остается, кроме как стать предателем!
За то время, что Менекрат провел в имении, исчезли двое из эллинов, живших в амбаре. Менекрат не знал, как и почему его хозяин избавился от увечных ремесленников, но знал, что Шаран к этому непричастна. Ему оставалось утешаться такой мыслью.
Еще прежде того скульптор несколько раз пробовал заговорить со своими товарищами - он не мог отказаться от такой попытки: но они не откликнулись. Эти создания давно превратились в полуживотных, для которых далека и непереносима была память о прежней жизни.
Должно быть, во всей Азии хватало таких рабов. До персов никто еще не действовал с таким размахом, захватывая и угоняя в плен тысячи иноплеменников, сметая с лица земли целые народы! И даже без всякой насущной надобности в рабочих руках или чужих женщинах!..
Когда истек Менекратов срок, Бхаяшия пришел к своему пленнику.
- Ты можешь сейчас уйти, если желаешь, - сказал великий евнух. - А можешь остаться, чтобы служить мне. Ты ценный мастер, и очень мне пригодишься.
Бхаяшия сделал паузу. Он превосходно понимал, что деваться художнику некуда.
Менекрат молчал, рассматривая свои ноги в домотканых штанах. Лучшему скульптору Ионии так и не удалось узнать, какие жрецы здесь поклонялись его статуэткам и каким знатным женщинам евнух подносил сделанные им изысканные вещи.
И впервые Менекрат решился спросить об этом.
- На что идут работы, которые я делаю для тебя? - спросил он перса. - Ты враг Атоссы… я ведь верно понял?
Губы евнуха тронула снисходительная и довольная улыбка.
- Да, я враг Атоссы, - согласился его хозяин. - Ты знал об этом с самого первого дня, как попал ко мне, не правда ли? И твои работы могут немало навредить Атоссе и мобедам, которые ее окружают.
Бхаяшия помолчал.
- Когда одна женщина забирает власть в государстве так надолго, это грозит большой бедой, - сказал великий евнух с непривычной задумчивостью и озабоченностью. Прежде он никогда не позволял себе с пленником такого почти доверительного тона. Менекрат слушал с изумлением.
- Власть следует разделять! - закончил перс. - А власть женщин - разделять всегда!
Скульптор с изумлением подумал, что совершенно согласен с этими словами.
- Я могу дать тебе дом и кусок хорошей земли, - продолжал Бхаяшия. - В удалении от города или в самих Сузах, на твой выбор.
Менекрат посмотрел на Шаран, которая стояла рядом, оберегая руками наливающееся чрево.
- Я останусь… пока не смогу уплыть домой, - закончил эллин. Он так не научился лгать убедительно: может быть, художникам этого не дано.
Евнух усмехнулся.
- Ты еще долго не сможешь уплыть.
Конечно: пусть даже Менекрат был отныне объявлен свободным, у эллина не было ни средств, чтобы заплатить корабельщикам, ни проводника, чтобы помочь ему добраться до порта! Не говоря о том, что на руках у него была жена!
Художник давно считал Шаран своей женой, он не мог называть ее иначе: пусть и не женился на ней ни по своему, ни по азиатскому обычаю.
- Я останусь, - повторил Менекрат. - И я хотел бы получить дом в Сузах, уж если ты предлагаешь мне выбор, господин!
Бхаяшия рассмеялся, откинув голову и плечи. Стало видно, что хотя он богатырского сложения, грудь у него увеличена, почти как у женщины.
- Ты думаешь, что в Сузах тебе помогут бежать! Но ты можешь попасться великой царице, и тогда тебе придется очень пожалеть себя!
Менекрат кивнул.
- Знаю, господин. Но все же я хочу вернуться в Сузы.
- Хорошо, - согласился евнух, еще улыбаясь. - Ты сам понимаешь, что должен быть очень осторожен.
- Понимаю, - ответил грек, привлекая к себе за локоть испуганную безмолвную Шаран.
Слова застряли в глотке и у Менекрата. Он внезапно почувствовал, стоя напротив этого разряженного важного полумужчины, что должен поблагодарить Бхаяшию не только за то, что евнух даровал ему свободу, но и за то, что он обратил его в рабство.
Менекрат осознал, что царица Персиды не отпустила бы его живым… ее служанка Артонида, такая же преданная и такая же двуличная, как Шаран, сказала истинную правду. Атосса не могла позволить милетцу после себя оттачивать свое искусство на других женщинах!
Менекрат поднял глаза на Бхаяшию, потом поклонился.
- Благодарю тебя, господин, за твою милость. Могу ли я узнать, когда мне переезжать?
- Завтра, - ответил великий евнух, совершенно удовлетворенный поведением художника. - Я отбываю в Сузы, и возьму тебя с собой, чтобы не привлекать к тебе внимания.
Вдруг Шаран вырвала свою руку у эллина и, подбежав к евнуху, упала перед ним на колени и поцеловала край его плаща. Она рыдала и рассыпалась в благодарностях. Бхаяшия погладил вольноотпущенницу по голове, точно дочь или домашнее животное, и, склонившись к ней, тихо что-то сказал - может, дал благословение, а может, отдал приказ.
Менекрат в эти мгновения подумал:
“Жаль, что у нас нет евнухов. Они умеют управляться с женщинами как никто”.
Тут же он рассердился на себя за эту мысль и замолчал, сжав губы. Менекрат переждал, пока перс не уйдет, стараясь сохранять достоинство.
Эллин вспомнил о полученном клейме, которое будет носить до конца жизни. Это была круглая розетка, древняя ассирийская эмблема солнца, как объяснила ему Шаран однажды ночью. Персидской невольнице было ведомо много больше, чем она говорила.
Скульптору, как и воинам охраны, сопровождавшим великого евнуха, дали коня, а его жену посадили в повозку. Туда же был сложен их нехитрый скарб - огромное достояние вчерашних рабов; и инструменты Менекрата. Это и вовсе не имело для него цены.
Они добрались до города за несколько часов. Найти Менекрата во владениях Бхаяшии, располагая людьми и средствами, было совсем не так трудно: но Атоссе, по-видимому, стало не до того. Менекрат знал от своей осведомительницы, что за время его отсутствия государыня родила Дарию второго сына.
Сам Менекрат уже радовался своему отцовству - это было много лучшим подарком богов, чем следовало ожидать. Скульптор надеялся на сына, но был бы рад и девочке. Не попади он в такое положение, быть может, так и остался бы навсегда безженным и бездетным!
Дом, обещанный эллину, стоял на окраине города, в тихом зеленом квартале. Там жили скромные ремесленники, не знавшие ничего, кроме своей улицы. Им будет мало дела до того, что рядом живет чужеземец.
- У нас часто селятся ионийцы, - сказал Бхаяшия. - Но дела с анариями* ведут только те, кто имеет к ним касательство. Мы не суем везде свой нос и не набиваемся в друзья соседям так бесстыдно, как вы.
Перс помолчал, с удовольствием глядя, как занялось краской лицо Менекрата, сделавшееся ярче его светлой бороды.
- Так что можешь пока ничего не опасаться, - закончил Бхаяшия. - Ты никому здесь больше не нужен, кроме меня.
Менекрат понимал, что так и есть, и ответил поклоном. Клеймо меж лопаток все еще жгло его… жгло всякий раз, когда эллин смотрел в глаза хозяину. Но чувство унижения давно притупилось. В Персии было мало таких, кто так или иначе не унижен!
Художника оставили в новом доме вдвоем с Шаран, и в придачу дали мальчика-слугу, который бегал по хозяйству и помогал Менекрату в его работе. Разумеется, слуга оказался азиатом. Но теперь это было милетцу все равно, а Шаран буйно радовалась своему новому положению.
- Я стала госпожой! - воскликнула персиянка, хлопая в ладоши. Она обошла свое жилище, ощупав и чуть ли не обнюхав саманные* стены, столы и лавки, обняв каждое молодое деревце в саду. Менекрат понимал, какой переворот в одночасье совершился в душе бедной невольницы, и был счастлив за нее. Хотя за себя ему было очень горько.
В первую ночь, когда они лежали в объятиях друг друга в своей собственной спальне, Менекрат тихо спросил:
- Ты могла бы уехать со мной?
Шаран пошевельнулась, устроившись к мужу спиной. Чтобы он не видел ее лица, понял пленник. Эллин обнял живот подруги, вдыхая каштановый запах ее волос и чувствуя, как сжимается сердце.
Шаран долго не отвечала. И наконец скульптор услышал ее глуховатый голос:
- Ты никак не можешь сейчас уехать, ведь ты сам это знаешь! Нам не на что уехать! И ты должен дождаться нашего ребенка!
Персиянка быстро обернулась.
- Это мой дом! Я едва стала свободной - а кем я буду, если приеду в твою страну? Меня опять обратят в рабыню… или до смерти будут изводить насмешками! Я слышала, каковы ваши женщины!..
“Женщины везде одинаково злоязычны”, - подумал Менекрат.
- Может быть, моя царица возьмет к себе нас обоих, - сказал он.
Шаран дернула плечом.
- Может быть, и возьмет. Да только пока это все пустое, - резко ответила вольноотпущенница Бхаяшии. - И нельзя показывать господину, что ты снова вздумал бежать!
Менекрат и его персидская жена наладили новую жизнь в собственном жилище и даже познакомились с соседями. Эти персы показались Менекрату ничуть не хуже других. Но говорить с этими бедными гончарами, ткачами и кожевниками ему было не о чем, все они были озабочены только собственным пропитанием. Менекрату же зерно, сушеные фрукты и мясо привозили посланцы Бхаяшии: а за первую работу эллину заплатили царскими серебряными сиклями. В этом же году Дарий ввел в обращение золотую монету - дарики, получившие хождение по всей Азии.*
Менекрат с каким-то детским удивлением вертел в руках неровные кругляши с вычеканенной на них фигурой царя, натянувшего лук. Он думал: сколько же человеческих жизней будут в скором времени покупать и уже покупают на эти деньги.
Многие эллинские поселения, и особенно Лакония, все еще почти не нуждались в деньгах: тем более в чужих… но долго ли они продержатся?
Через два месяца после переезда в Сузы у Шаран начались роды. Менекрат хотел послать своего помощника за повитухой, они заранее узнали, где ее найти. Но не успел: Шаран, здоровая и широкобедрая, родила стремительно, и, несмотря на то, что ребенок был крупный, легко. Это был мальчик, и притом пепельноволосый, как отец!
Эллин, счастливый не меньше жены, решил назвать ребенка Элефтерай - “Освободитель”. Менекрат верил, что рождение сына предвещает ему возвращение домой!
Элефтераю исполнилось три месяца, когда по Сузам пронеслась весть, что великий царский евнух схвачен за измену царю и приговорен к смерти.
Менекрат даже не успел понять, что это значит для него и жены. Он бросился на рынок, которого до сих пор старался избегать, и там услышал то, что передавалось из уст в уста.
Бхаяшию схватили в собственном доме в царском подворье, и вывезли на телеге за город: там его распяли, отрубив уши и нос. Он умирал целые сутки в страшных мучениях!
- Кто его знает, за что. Может, и вовсе ни за что, - толковали торговки сыром и овощами, ужасно взбудораженные этим происшествием: как женщин всегда возбуждают тайны чужих гаремов. - Хоть бы и всех этих безбородых под топор, они все там во дворце друг друга стоят!
Менекрат поспешил домой. Он ощущал попеременно то отчаяние, то надежду. Бросился было к сундуку со сбережениями, потом в спальню к жене. Шаран неутешно плакала, сидя на полу, и рядом на лавке заливался забытый ребенок.
- Что нам теперь делать? - воскликнула персиянка, увидев художника. Она оплакивала своего жестокого хозяина, которому они были стольким обязаны. И Шаран тоже понимала, что умер единственный в Сузах человек, которому нужен ионийский скульптор!
Менекрат подбежал к кричащему сыну и схватил его на руки. Элефтерай сразу притих.
- Теперь мы должны попытаться бежать! - воскликнул художник.
* “Анарии” - противоположность ариям, как называли себя персы-зороастрийцы.
* Саман - древний строительный материал, широко использовавшийся в Азии и Египте: смесь глины, соломы и навоза.
* Дарик был в ходу с 517 года до н.э. Чеканка золотой монеты в Персии была прерогативой царя, в то время как медные и серебряные деньги могли чеканить сатрапы. Сикль как денежная единица существовал еще в Вавилоне.
========== Глава 106 ==========
Уезжать следовало как можно скорее, это понимала и Шаран: теперь некому было заслонить их от Атоссы. “Наверняка царица уже дозналась, что Бхаяшия продает или раздаривает изделия моей работы, - думал Менекрат. - Мою руку Атосса угадает сразу!”
Это сознание было сродни жертвенному восторгу воина, который предвосхищает свою последнюю главную битву. Но сейчас Менекрат не мог гибнуть.
- Нам нужна лошадь. Две лошади и повозка, - сказал грек жене. - Только где их нанять?
Шаран уже вытерла слезы и думала, наморщив лоб.
- Артембар, ты достанешь для нас лошадей? - сказала она вдруг, повернувшись к юному слуге, который незамеченным возник в дверях.
Менекрат даже не вспомнил о нем; а испуганный мальчик, удостоенный вниманием теперешней хозяйки, заулыбался и шагнул вперед.
- Да, госпожа, я достану лошадей и повозку, - сказал Артембар. - Я буду служить чем могу, если вы возьмете меня с собой!
Менекрат, державший на руках сына, ошеломленно смотрел на обоих персов.
- Взять с собой? - повторил он.
- А как же еще? - воскликнула Шаран. - Куда Артембар пойдет без нас?
Менекрат усмехнулся.
- Думаю, он нашел бы, куда пойти без нас! Но ты хорошо придумала, - сказал эллин. - Взять его с собой будет лучше всего.
Он посмотрел на Артембара. Мальчик потирал одной грязной босой ступней вторую ногу и то опускал, то снова вскидывал на Менекрата черные глаза, полные надежды.
- Мы возьмем тебя, если ты достанешь нам, на чем ехать, - сказал скульптор.
Артембар знал город лучше Менекрата, успев обегать все Сузы за то время, что они жили здесь. И мальчик горячо кивнул.
- Я скоро вернусь, господин, и приведу лошадей и возницу!
Художник так и дернулся к двери.
- Возницу? Может, мне лучше пойти с тобой?..
Шаран вцепилась мужу в плащ.
- Нет, не ходи! Не бросай меня одну!..
Ее расширенные глаза вдруг напомнили эллину царицу Атоссу. Он двинул плечом, высвобождаясь, и кивнул.
- Хорошо, мы с тобой займемся сборами.
Шаран уже сновала по комнате, увязывая свои платья и нижние рубашки. Пусть грубые и серые: зато лен почти не снашивался. Выбежав в сад, сдернула с веревки еще не просохшие детские пеленки. Была осень, и в волглом воздухе белье просыхало плохо.
Вернувшись в дом, персиянка стала собирать свои драгоценности, подарки мужа: ее глаза ярко блестели. Таких бронзовых серег, с голубыми эмалевыми вставками в виде женских лиц, которые словно бы переглядывались, качаясь в ее ушах, не было даже у государыни. И пояса с пряжкой в виде многорукого Савитара, солнечного бога индов!
Пока Шаран складывала свои сокровища, Менекрат успел собрать инструменты: резцы, молоток, клещи и маленький переносной горн. Ему вернули все его старые орудия и подарили новые. Одежды у эллина было гораздо меньше, чем у жены; и раньше, чем она управилась, художник собрал еды в дорогу - все тех же ячменных лепешек, изюма, орехов, полоски вяленого мяса.
Артембара все не было. Когда хозяева опустошили дом и сложили свои узлы в одном углу, Шаран села и взяла ребенка. Элефтерай просил есть.
Менекрат сел напротив жены и стиснул руки на коленях. Эллин молчал, не желая отвлекать и пугать Шаран, но сам то и дело поглядывал на дверь, оставшуюся незапертой. Наконец не вытерпел и встал.
- Оставь, - громко окликнула его Шаран. Она казалась всецело поглощенной кормлением, но замечала все.
- Если придут не те, кого мы ждем, запор не защитит, - сказала персиянка.
Менекрат перевел дыхание и потрогал ребристую рукоять ножа, висевшего на поясе.
- Ты права.
Но он не смог больше сесть, вышел из дома и стал дожидаться своего слугу. Артембар не мог привести врагов… или мог? А вдруг юный перс приведет их против воли, будучи схвачен, - наведет на дом Менекрата слуг Атоссы?..
Шаран вышла к мужу спустя некоторое время: он услышал ее, только когда персиянка потеребила его за рукав.
- Что ты тут стоишь? Иди в дом!
Художник посмотрел на нее.
- Мальчишки все нет! Может, стоит уйтибез него? У нас хватит…
Шаран схватила эллина за руку.
- Нет, нет, подождем еще! Город так велик, но найти то, что нужно, очень трудно! Очень трудно найти того, кому можно верить!
Менекрат рассмеялся.
- Вот это правда!
И тут они услышали цокот копыт по пыльной улочке. Менекрат резко насторожился.
- Иди в комнаты! Если что, может быть, ты успеешь выскользнуть вместе с сыном!
Персиянка, посчитав это разумным, выполнила приказ. Менекрат быстро обернулся и успел увидеть, как мелькнула в дверях линялая красная юбка. А если она и вправду сейчас улизнет через заднюю дверь, прихватив Элефтерая?..
Но тут он увидел гостей, и ощутил огромное облегчение. Вернее сказать, еще раньше, чем увидеть, Менекрат услышал: Артембар окликнул его с высоты.
Мальчишка Бхаяшии, которому было не то одиннадцать, не то двенадцать лет, - Менекрат не знал, сколько именно, - сидел верхом на кауром жеребце, побалтывая ногами.
- Господин, я вернулся!
Второго коня вел в поводу его спутник, перс самого обыкновенного вида, разве что очень заросший. Лошадь была запряжена в подводу, которая поскрипывала, уже чем-то нагруженная.
Артембар спрыгнул с коня.
- Я достал лошадей с повозкой и человека, который нас проводит! - подбоченившись, гордо объявил юный слуга.
Менекрату, молча переводившему взгляд с Артембара на его спутника, хотелось то поблагодарить мальчишку от всей души, то разбранить. Что за проходимца он притащил в их дом, и что тот везет в своей телеге?
Менекрат посмотрел на небо и поежился: солнце заходило, и стало зябко.
- Кто этот человек и куда он предлагает нас проводить? Что у него там спрятано? - спросил художник, показывая на телегу.
- Шерсть и хлопок. Это торговец, - объяснил Артембар. - Он сейчас едет на юг, в порт, и согласился подвезти тебя, господин, если ты ему заплатишь своим серебром!
- Ты ему сказал, что у меня…
Менекрат чуть не задохнулся от гнева; но придержал язык. Артембар еще мальчик, и сделал лучшее, на что был способен!
Этот перс, с такой легкостью согласившийся помочь неизвестному ионийцу, - называвший себя торговцем, едущим к морю, и притом не имевший никакой охраны, - был донельзя подозрителен. Однако выбирать не приходилось. Менекрат быстро оглянулся, вспомнив о своей семье.
Эллин ощутил мгновенный тошнотный страх: вдруг Шаран с ребенком уже нет. Но та, в своем выцветшем красном платье и платке, подвязанном на затылке, стояла на пороге и всматривалась в то, что происходит между ее мужем и гостем. Ребенок лежал у Шаран на плече: Менекрат разглядел Элефтерая, только когда заметил, что персиянка поглаживает красно-бурый сверток по головке и по спинке. При этом бывшая рабыня Бхаяшии не отрывала глаз от чужака.
Менекрат сложил руки на груди: ему захотелось притронуться к ножу, но делать этого на глазах у проводника не следовало.
- Сколько ты хочешь с меня? - спросил иониец.
Перс посмотрел на него из-под кустистых бровей и поднял три пальца.
- Серебро Дараявауша, - сказал он.
- Три царских сикля? - спросил Менекрат.
У них с Шаран было восемь серебряных монет. Эллин не знал, дорого просит проводник или нет, но заподозрил, что очень дорого.
И это неожиданно успокоило скульптора. Будь этот торговец подсылом, он запросил бы меньше… хотя ни за что ручаться было нельзя.
Обернувшись к жене, Менекрат поманил ее. Шаран подошла, неслышно ступая; хотя была тяжеловата, еще и поправилась после родов.
- Соглашаться нам, как ты думаешь? - спросил художник.
- Соглашаться, - тут же ответила персиянка. - Разве мы можем найти другую помощь?
Эллин опустил голову и на несколько мгновений замолчал. Потом посмотрел на Артембара.
- Мы едем! Помоги уложить вещи на телегу!
Артембар кивнул и хотел уже прошмыгнуть мимо, в дом, но Менекрат остановил его. Обхватил одной рукой за плечи и прижал к себе, растрепав черные вихры.
- Ты молодчина!
Юный перс ответил широкой улыбкой и убежал. Менекрат пошел за слугой, про себя сознавая, что несмотря на все превосходные качества мальчика, оборотистость и преданность, все равно не может поверить ему.
Заставив себя отбросить сомнения, эллин вместе с женой и Артембаром перенес их пожитки в повозку.
Потом скульптор подсадил жену в подводу. Отдернув прикрывающую товар дерюгу, Шаран удобно уселась среди мягких тюков. Помяв те, что лежали ближе, она потерла нос и посмотрела в глаза мужу.
- Это шерсть. Крашеная, пахнет конской мочой и корой крушины, - сказала Шаран по-гречески.
Он кивнул. Улыбнулся и подал жене сына.
Потом Артембар подсадил хозяина на второго коня, и художник велел мальчику забраться в повозку к жене. Успел шепнуть слуге, что даст ему сикль за все старания.
- Трогай, - приказал эллин проводнику.
Тот хлестнул свою лошадку, и повозка покатила. Менекрат ехал следом на втором кауром жеребце: он бросил взгляд на дверь и заметил, что та осталась приотворенной. Но потом эллин только рассмеялся, махнув рукой.
Он распахнул свой голубой плащ, из хорошей крашеной шерсти, и погладил рукоять ножа. Потом, перестав улыбаться, Менекрат уперся взглядом в сутулую спину странного торговца.
“Даже если он тот, за кого себя выдает, в дороге на нас, едущих без защиты, почти наверняка нападут грабители. Как умирать, разница будет невелика!”
К удивлению эллина, из города их выпустили свободно. Может, стража в закатный час просто дремала… или просто они пропускали слишком много проезжающих, а насчет Менекрата указаний не получили?.. Или не разглядели в нем чужестранца? Сам Менекрат ни разу не раскрыл рта: со стражниками объяснялся их проводник.
Когда Сузы остались позади, грудь эллина опять стеснила тревога. Темнело быстро, и становилось ясно, что скоро придется заночевать в поле.
Менекрат посмотрел на жену, сидевшую в телеге поджав ноги. Шаран баюкала ребенка, напевая заунывную степную песню.
Художника укололо внезапное осознание, что персиянка успела нацепить подаренные им серьги его собственной работы. Два женских изображения, два голубых профиля, покачивались по сторонам ее лица и бликовали.
Что это, женское малоумие или тщеславие? Или какой-то расчет?..
Менекрат снова махнул рукой и промолчал.
Когда огни Суз исчезли из виду, еще до самой темноты, они расположились на ночлег. Эллин сомневался, запалить ли костер… потом решил, что нужно развести огонь и назначить часового. Караулить его жену с сыном и поклажу могли только он и Артембар.
Мальчик сразу согласился: и тогда Менекрат велел слуге лечь и уснуть. Сам он постережет своих спутников в самые темные часы, пока Артембар отдыхает. Потом мальчик сменит его.
Артембар уснул почти мгновенно - а эллину так и так не спалось. Он ворошил в костре палкой лепешки сухого навоза, которые они везли с собой как топливо, и смотрел на Шаран и Элефтерая. Персиянка уснула у огня, для тепла… и ради божественной защиты. Хотя на телеге женщине с ребенком было бы безопасней.
На телеге спал проводник, торговец, который не сказал с эллином и двух слов за всю дорогу. Менекрат до сих пор не знал даже его имени.
Когда небо начало сереть, эллин потряс за плечо Артембара. Мальчишка промычал что-то сквозь сон и отмахнулся; но тут же сел и распахнул глаза, свежий и бодрый.
- Господин?..
- Постереги их, - приказал Менекрат, указывая на свою семью. - Я ложусь спать.
Укладываясь и укрываясь плащом, эллин посмотрел на жену. Шаран ночью просыпалась, покормить и перепеленать ребенка, но сейчас оба снова беспробудно спали.
Мучительно не хотелось оставить их без присмотра, закрыть глаза даже на миг!
Последним, что видел грек перед тем, как уснуть, был Артембар. Мальчик встал над его женой во весь небольшой рост и, озираясь по сторонам, похлопывал себя хворостиной по исцарапанным колючками голым икрам, над которыми он высоко закатал штаны.
Проснулся Менекрат от дрожания земли: от топота множества копыт. Он вскочил, хватаясь за свой нож, который никак не нащупывался под плащом.
И тут увидел, что они окружены. Менекрата и его домочадцев взяли в кольцо всадники богатого вида - одетые на первый взгляд непритязательно: но эллин различил и цветную вышивку, и дорогую упряжь, и отличное оружие. Руки персов лежали на рукоятях изогнутых мечей.
- Кто вы такие? - спросил один из них, по-видимому, старший.
Узнал ионийца, подумал Менекрат.
Он открыл рот, но не знал, что сказать. Он даже не видел из-за спин этих воинов, куда запропастился их проводник.
Художник уже приготовился к худшему; но тут вдруг вперед снова выскочил Артембар. Юный перс зачастил что-то, показывая на своего хозяина. Эллин разобрал имя “Бхаяшия”.
Всадники изумленно зашептались; а потом старший вдруг приказал Менекрату:
- Покажи спину.
Менекрат даже не успел ничего подумать. Закрыв глаза от унижения и сжав зубы, вольноотпущенник повернулся к персам спиной; и услужливый Артембар сам задрал ему на голову плащ и рубашку.
Ожидая решения своей участи, Менекрат готов был умереть: не от страха, а от стыда. Но тут начальник отряда сказал:
- Хватит. Мы видели.
Артембар одернул и расправил одежду господина. А потом забежал вперед и быстро проговорил:
- Это караванщики, и они следуют на юг, к морю! Они возьмут нас с собой и будут охранять!
- Почему?.. - вырвалось у несчастного пленника.
- Во имя света и правды бога, - ответил Артембар.
========== Глава 107 ==========
Проводник Менекрата сбежал и бросил весь свой воз. Когда это случилось, не мог сказать даже Артембар, который был часовым. Может быть, простой торговец испугался могущественных людей и поспешил спасти свой живот, бросив добро?
Это было вполне вероятно и даже неудивительно; но сомнения Менекрата насчет человека, приведенного Артембаром, многократно усилились.
Увидев такое дело и услышав разъяснения, начальник отряда, наткнувшегося на беглецов, долго смеялся. Менекрат с облегчением подумал - значит, эти караванщики и в самом деле нашли его случайно.
А потом предводитель персов вынес решение - если хозяин бросил товар, поделить его между всеми остальными. Предложил взять свою долю и Менекрату.
Иониец, никогда в жизни не бравший чужого, даже в рабстве, смутился и отказался, решительно помотав головой. Но тут вмешалась Шаран, которая стояла в стороне от мужчин.
- Конечно, это будет по справедливости! - сказала азиатка. - Разве проводник не обманул наше доверие, когда сбежал? Значит, он должен возместить нам убытки!
Предводитель персов снова засмеялся, услышав слова Шаран.
- У тебя умная жена, иониец. И грех бросать на дороге столько добра. Бери с этого воза, что тебе пригодится!
Менекрат подумал, что если сбежавший торговец и в самом деле наводчик, задерживаться им нельзя. Только эта мысль заставила скульптора подчиниться словам персов.
Он схватил с воза два тюка, какие поближе; а остальное проворно расхватали воины, привыкшие брать, что понравится, без всяких сомнений. Крашеную шерсть и хлопок персы разложили по телегам, которые охраняли; помимо своих туго набитых сумок. Телега сбежавшего проводника осталась пустой. Менекрат втайне надеялся обнаружить на дне что-нибудь особенно ценное; но не нашел ничего.
Эллин отдал добычу жене, и Шаран, убедившись, что в обоих тюках дешевая шерсть, крашенная в изжелта-бурый цвет, уселась на них, как на подушки.
После этого предводитель приказал трогать; и все подчинились. Менекрат и его семья оказались в середине: скульптор выругал себя, что не успел пристроиться в хвост, но теперь было поздно. Хотя эти люди и так не дали бы ему уйти.
Дальше дорога была однообразной и утомительной. В “городе лилий”* и его окрестностях, в долине полноводных рек Тигр и Хоасп, была не такая сушь, как на южных равнинах Персии; но погода в Сузах менялась столь же резко, и осенний холод мог неожиданно смениться изнурительной жарой. Через час после выступления солнце начало припекать, и молча пересиживавшая зной Шаран закуталась в свои покрывала, как в кокон. Теперь караванщикам уже не было дела, кто из них перс, кто эллин, раб или господин: они все превратились в людей, вынужденных держаться друг друга до конца многотрудного и опасного пути.
Эллин так и не узнал наверняка, кто взял его под свою защиту и по какой причине: вначале он побаивался лишний раз заговаривать с воинами, у которых слова, несомненно, не расходились с ударами. А потом спросить об этом стало и вовсе неловко. Менекрат знал, что дело в клейме, которым его пометил Бхаяшия: но чьи это враги, Атоссы или самого казненного царедворца, - а может, люди и вовсе сторонние, - художник так и не понял.
Обратный путь был во всем похож на путешествие, которое Менекрат проделал вместе с Тураи в свите Дария, - и намного тяжелее. Из-за Шаран и Элефтерая. Дария сопровождало множество женщин с детьми, к нуждам которых применялись все, - а беспокоить своих сильных спутников ради одной женщины с ребенком эллин не мог. Они двигались быстро и всего несколько раз останавливались в больших поселениях, где все получали возможность помыться и поспать в настоящей постели. Быстро пустели мешки и мехи с водой. Шаран держалась стойко, только заметно похудела; Артембар тоже не жаловался. А вот трехмесячный сын художника капризничал и, казалось, готов был заболеть. От морского ветра, который начал обдувать их после сухого воздуха севера, одежда отсыревала, а еда плесневела. Еды и воды не хватало, и у Шаран не хватало молока.
Менекрат ни за что не подверг бы своего ребенка этому путешествию, будь у него выбор. Он понимал, что должен каждый день благодарить судьбу за чудесное избавление: но слов благодарности у ионийца почти не осталось. Только усталость и тоска по родине.
Они с Шаран не только не спали вместе ни разу за всю дорогу, но даже почти не разговаривали. Оба понимали, как это может подействовать на множество мужчин, так давно терпящих лишения. На его жену воины избегали смотреть; но Менекрат не раз замечал взгляды, которые его спутники бросают на Артембара. Даже приказ старшего не всегда может удержать изголодавшихся мужчин. А у воинов соразмерно жестокости растет и похоть!
Однако бывших рабов не тронули до самого конца дороги. Когда у Менекрата вышли собственные съестные припасы, персы начали приглашать его к своему костру, от которого эллин всегда уносил половину скудного завтрака или ужина жене.
Менекрат еще раз убедился, что азиаты могут быть дисциплинированны не менее эллинов, - а власть, которая их дисциплинирует, в отличие от эллинских идей, есть власть всеобъемлющая и почти неоспоримая…
В порту эллину помогли договориться с корабельщиками, которые плыли в Ионию. Как раз снаряжались два таких корабля: должно быть, по договору с Поликсеной, которая, верно, так и не узнала, кто сделал ее царицей.
Менекрату нечем было расплатиться за места на корабле для себя и семьи. Но Масистр, сын Виштаспы, - так звали предводителя караванщиков, выручивших его, - со смехом сказал, что ионийцу будет достаточно отдать начальнику судна в уплату один из своих тюков с шерстью.
- Почему ты помог мне? - спросил Менекрат.
Теперь, перед прощанием, наконец можно было об этом заговорить.
Масистр надолго замолчал, точно сам не знал. А потом пригладил подстриженную черную бородку и раздумчиво ответил:
- Я в своей жизни слишком много грешил. Вот случай сделать доброе дело.
И азиат улыбнулся, заставив собеседника усомниться в своей серьезности, - темную, словно выдубленную, кожу лица прорезали морщинки.
А Менекрат с удивлением подумал: много грешил - что это значит? Так никогда не сказал бы ни один эллин!
Он закутался в плащ, спрятав под ним руки. Скульптора одолело смущение, как всегда, когда он чувствовал превосходство противника, которого не мог объяснить.
- А твои воины, твои товарищи? - спросил иониец. - Их ты как убедил взять меня? Они тоже много грешили?
Осанистый перс усмехнулся и сказал:
- Запомни - у простых воинов нет своей воли и желаний. То, что хорошо старшему, хорошо всем! Так и передай своей царице, когда увидишь ее.
Менекрат с удивлением осмыслил эти слова. Они прозвучали странно, но справедливо.
Он опустил голову.
- Я знаю, что ничем не смогу отблагодарить тебя за помощь, господин. Но, мне думается, ты уже получил свою награду!
Перс кивнул.
- Мы возьмем у тебя обоих коней, и заплатим за них тридцать серебряных сиклей, - неожиданно сказал он. - Нам нужны лошади - тебе деньги!
Художник благодарно поклонился. Менекрат узнал в дороге от своей жены, что три серебряных сикля, установленная законом пеня за малый телесный ущерб, были совсем небольшой платой проводнику и, скорее всего, означали обман. А взяв тридцать монет за пару лошадей, он очень продешевит. Но все равно - Масистр, сын Виштаспы, обошелся с ним очень великодушно.
Куда сам Масистр шлет свои товары и будет ли сопровождать их, Менекрат не узнал. Ионийский художник так и не понял, была ли его судьба цепью случайных столкновений - или кто-то вел его все время, от одной встречи к другой…
Когда они поднялись на корабль и Менекрат увидел, как пенится, расширяясь, серая полоска воды, отделяющая его от страны персов, он все еще не мог поверить в то, что с ним происходит. Недели, проведенные в дороге, уже почти не помнились.
Тут кто-то коснулся его локтя. Рядом встала Шаран: ее покрывало колыхалось поверх шапочки, под которую были убраны косы. Лицо осунулось и утратило свой здоровый цвет: и Менекрат понял, что все правда. Он наконец-то ехал домой.
- Сын уснул, кажется, он теперь здоров. Артембар сидит с ним, - сказала персиянка.
Менекрат улыбнулся и приобнял ее.
- Как мне повезло с этим мальчиком. Только не будет ли он несчастлив вдали от дома?
- Несчастлив? - удивленно повторила Шаран. - Он же с нами!
Менекрату так и вспомнились слова начальника персидского каравана - о простых людях, не имеющих своих желаний.
- В Египте у меня осталось богатство, - неожиданно сказал скульптор. - Талант золотом, зарытый на острове Пилак, где поминальный храм царицы Нитетис. Но я теперь совсем не хочу этого золота.
Он не увидел, как изменилось лицо Шаран при его словах.
- Ты мне ничего не сказал об этом, - произнесла персиянка.
Менекрат бросил на жену острый взгляд. Но сейчас ее лицо выражало только сожаление о несбыточном.
- Все равно тебе уже не получить этого золота, - сказала она.
Эллин вздохнул и кивнул. Можно ли упрекать бывшую невольницу за алчность?
Он долго смотрел на жену; его взгляд смягчился, когда стал взглядом художника.
- А ты не хотела бы сменить одежду? - вдруг спросил он. Менекрат уже представил, как Шаран выглядела бы, задрапированная в белый пеплос.
Шаран оглядела свое обтрепанное одеяние, когда-то бывшее красного цвета.
- Конечно, я хочу новую одежду, - сказала персиянка. - Разве ты можешь позволить жене ходить такой оборванкой?
Менекрат промолчал и подумал, что в Милете женится на ней по обычаю своей страны - и на свадьбу Шаран оденется по-эллински. Даже если это будет единственный раз, когда персиянка согласится облачиться в чужеземный наряд!
- Когда мы будем дома, царица Поликсена радушно примет нас, - сказал Менекрат. - У меня будет много работы, достойной моего искусства, которое еще увеличилось.
Скульптор улыбнулся: ни одна мысль не грела его так, как эта.
- Мы станем жить в довольстве, вот увидишь!
- Да, - сказала Шаран. Ее взгляд стал отсутствующим. - Если твоя царица будет благоразумна.
В море малыш Элефтерай снова захворал; но поправился. А потом и Артембар подхватил лихорадку: Менекрат и Шаран по очереди ухаживали за юным слугой. Все различия между ними перестали иметь значение… до тех пор, пока они вновь не ступят на твердую землю.
Увидев наконец белые стены, сады и рощи Милета, после трех лет разлуки с родиной, Менекрат заплакал. Он плакал и не стыдился этого. Шаран, тоже взволнованная до глубины души, стояла рядом с мужем, держа на руках дитя.
- Дай мне его, - сказал Менекрат, посмотрев на Элефтерая. Видя, что жена медлит, он протянул к сыну руки.
Шаран бережно подала мужу мальчика.
- Смотри, - эллин, подхватив сына подмышки, поднял его. - Это твоя земля!
Элефтерай вдруг заплакал и сильно брыкнулся; художник чуть не разжал руки. Еще миг, и ребенок, кувыркнувшись, полетел бы в воду! Подавив вскрик, отец отпрянул от борта и прижал мальчика к груди, укачивая его.
- Всесильный Зевс, что я творю!..
Шаран несколько мгновений смотрела на Менекрата, вся побелев. Только ввалившиеся глаза стали еще больше и чернее.
Потом ее рот открылся.
- Ты сейчас чуть не утопил его! - крикнула персиянка так, что на нее обернулись все, кто был на палубе.
- Да, - Менекрат тяжело дышал, на глазах опять были слезы. - Боги помутили мой разум!
Шаран, глядевшая на мужа едва ли не с ненавистью, шагнула к нему и выхватила сына из его ослабевших рук.
Азиатка отошла подальше. Менекрат, глядя на жену сквозь пелену, застлавшую глаза, увидел, как к ней подошел Артембар, и госпожа со слугой о чем-то зашептались.
Эллин отвернулся.
Но когда они сошли на берег, все раздоры были забыты: так велико было блаженство спасшихся. Менекрат не знал, куда он пойдет, узнает ли его кто-нибудь в Милете. Но скульптор не думал об этом. Он опустился на колени на мокрый песок, закрыв лицо руками. Этот песок и солнце, запах рыбы и прелых водорослей, ионийская речь, звучащая как песня моря, - в плену он помнил и любил все это любовью человека, навек утратившего родину. И вот он вернулся!..
Очнувшись, Менекрат встал и отряхнул колени. Эллин огляделся по сторонам - уже другим взглядом. Потом посмотрел на жену.
Пора было подумать о том, куда пойти и как доложить о себе властям. Как, в самом деле, примет своего друга царица Поликсена? Та, которую он оставил царевной, сестрой своего брата?..
И тут он услышал возглас:
- Экуеша!.. Неужели это ты?
Менекрат уставился на высокого, великолепного вельможу. Густо подведенные глаза, юбка-схенти и отягощенная драгоценностями обнаженная грудь выдавали в нем египтянина.
- Тураи! - воскликнул художник.
То, что последовало за этим, привело всех свидетелей в настоящее изумление. Египетский царедворец, разряженный и благоухающий как бог, бросился обнимать исхудалого грязного грека, одетого почти в лохмотья. Теперь оба плакали.
- Я думал, что увижу тебя только в царстве Осириса! - воскликнул Тураи.
Скульптор молча смотрел на него счастливыми глазами. Столь сильная радость могла убить.
- Зачем ты здесь? И кто ты здесь? - спросил Менекрат, когда смог говорить.
- Я принимаю товар по поручению ее величества… то есть царицы Поликсены. Я теперь ее советник, помимо прочего, ведающий торговлей с Персией, - объяснил бывший жрец.
Он улыбнулся.
- Я сказал моей госпоже, кого ей следует благодарить за дарованную ей власть. Будь уверен, мастер экуеша: Поликсена тебя не забыла и встретит как дорогого друга.
Менекрат кивнул, улыбаясь. Он не находил слов, которые могли бы выразить всю меру его счастья.
- Это моя жена и сын, - спохватившись, представил он царскому советнику свою семью.
Шаран низко поклонилась. Тураи учтиво наклонил голову в ответ.
- Я очень рад, что мой друг наконец обрел семью. Я всегда желал ему этого, - сказал египтянин.
Он помедлил, обведя спасенных взглядом черных, все примечающих глаз.
- А теперь вы поедете со мной во дворец, где будете гостями царицы.
* Такое название закрепилось за Сузами в древности.
========== Глава 108 ==========
Тураи распорядился, чтобы за Шаран и сыном художника прислали носилки. Положение скульптора и прежде было довольно щекотливым - и стало еще более сомнительным, когда он привез из Азии безродную жену.
Ремесленник, даже столь благородного занятия, не мог считаться приближенным царицы наравне со знатью, особенно среди стольких родовитых персов. Но было совершенно ясно, что жена Менекрата, кто бы она ни была и как бы ни была одета, не может идти пешком или въезжать в дворцовый сад в телеге.
- Ее величество умеет держать себя со всеми. Я и не думал, что эллинка обучится тонкостям дворцового обхождения, - сказал Тураи, когда они с Менекратом ехали верхом во дворец, впереди носилок Шаран.
- Ты величаешь ее титулом египетской царицы, - заметил художник, искоса взглянув на старого друга. Изменился ли египтянин на службе у Поликсены - или всегда был таким? Кажется, всегда!
- Я зову ее так, потому что она достойна этого титула. И единственная из женщин была достойна любви ее величества Нитетис, - ответил Тураи.
Потом египтянин вдруг помрачнел, точно кровавая тень прошлого затмила солнце.
- Моя царица приезжала в Ионию к своей наперснице и была убита здесь, в дворцовом саду. На другой же день после приезда. Поликсена была в огромном горе.
- Как! - воскликнул потрясенный Менекрат.
- Как - никто не видел. Бесконечно жаль, - жестко ответил побледневший египтянин. - Но у таких убийств почти никогда не находится свидетелей!
Он взглянул на художника.
- Ты не знал?
Менекрат мотнул головой.
Он отвернулся от Тураи, понимая, какие подозрения владеют сейчас его другом. Та же мысль не давала покоя и самому ионийцу. Если Нитетис убил ревнивый муж… он, Менекрат, всегда будет в глазах египтянина виновен гораздо более его царицы.
Но сейчас не время, чтобы считаться старыми обидами и искать виновных в давних смертях. Менекрат снова взглянул на Тураи и прочел в его глазах понимание. Тураи не простит своему другу экуеша то, что он сделал, но и не будет это припоминать.
Они молча доехали до дворца. Менекрат разглядывал клумбы, цветы на которых уже убила осень, ажурные беседки, посыпанные мелким белым песком дорожки, разветвлявшиеся в бесчисленных направлениях, и думал - где же именно погибла Нитетис, и как она погибла. Эта мысль угнездилась у него под сердцем, как гадюка в холодке под камнем.
- Я виновен… быть может, виновен, - прошептал он. - Но кто мог знать?
Скульптор заставил себя отбросить воспоминания. Менекрат оглянулся на носилки Шаран, и ему опять стало тепло.
Как же он счастлив, в сравнении со многими.
Когда иониец спешился и подошел к носилкам жены, он вновь улыбался. Помог Шаран с сыном на руках выйти наружу. Заглянув в огромные встревоженные глаза своей азиатки, поцеловал ее горячую щеку.
Не ожидавшая этого Шаран улыбнулась ему с растерянной нежностью. Менекрат пропустил ее вперед, все еще ощущая это блаженство обладания и единения. Вот его настоящая земная любовь!
Во дворце их сразу же повели мыться и переодеваться. Внизу гостей ждали несколько рабов-ионийцев и персидская служанка - для Шаран. Менекрат испытал ревность, увидев, какая радость просияла на лицах обеих женщин при встрече.
Один из слуг что-то сказал Тураи.
- Царица уже знает, что ты здесь. Она желает поужинать с тобой, когда ты приведешь себя в порядок, - предупредил египтянин Менекрата.
Художник кивнул.
- Я очень признателен нашей госпоже.
Менекрату пришлось вверить себя рукам царских слуг, должно быть, давно не соприкасавшихся с такой грязью. Он позволил рабам себя раздеть и услышал, как они усмехнулись при виде его спины.
Стыд окатил его горячей волной; а потом стало страшно. Скольким людям эти рабы растреплют о клейме Бхаяшии?..
Можно ли доверять рабам?
Его долго отскребали скребком с оливковым маслом, потом отмывали с натроном и какими-то ароматными мылящимися составами, которые были ему незнакомы.
- Кто во дворце готовит эти пасты? - спросил Менекрат, не совладав с любопытством. - “Космет” из Египта?
- Нет. Сама большая персидская госпожа, - ответил один из банщиков. - Госпожа Артазостра! Она искусница по этой части!
Менекрат очень удивился. Он вспомнил о вдове Филомена впервые за долгое время и подумал, какую же власть она имеет здесь. Ведь, кажется, они с Поликсеной очень дружны… почти так же, как Поликсена была с Нитетис?
После купания ему подстригли волосы и бороду, а также ногти, и принесли новый набедренник, новый белый хитон - и гиматий, как свободному и уважаемому человеку.
Некоторое время Менекрат любовался этой одеждой, предоставив банщикам переглядываться и думать что угодно. Потом он знаком велел себя одеть. На ногах у него завязали новые сандалии из мягкой кожи. Что скажет Шаран, когда впервые увидит его таким?..
Но прежде, чем с женой, он встретится с Поликсеной. Или царица пожелает пригласить Шаран к столу? А как же Элефтерай? И сколько человек увидит его за ужином во дворце?
Когда он вышел из купальни и направился туда, где должен был состояться ужин, почувствовал, как проголодался. Потом испытал недоумение.
Менекрату помнилось, что трапезные во дворце на первом этаже: и малая, и большой пиршественный зал. А его вели совсем в другом направлении!
Он очутился в зале с выходом на террасу, с полом в белую и черную клетку, посреди которого был устроен фонтан. Кажется, это место было ему также знакомо…
Но почему здесь никого нет? Где царица и остальные?
- Садись, господин. Сейчас подадут еду, - пригласил его раб, который сопровождал Менекрата. Светловолосый красивый раб, который был слугой Филомена, как вспомнил художник.
Менекрат поднял недоуменные глаза.
- Где… госпожа царица?
- Царица пожелала, чтобы ты сперва насытился, господин, - невозмутимо ответил прислужник. - Она хочет поговорить с тобой, когда тебя не будет отвлекать голод.
Менекрат кивнул.
- Понимаю… и благодарю.
Ему стало отчего-то неуютно под взглядом этого человека.
- Как тебя зовут? - спросил он.
- Эвмей, господин, - ответил светловолосый раб.
Менекрат кивнул и неловким жестом велел ему уйти. Эвмей повернулся и бесшумно скрылся.
Почти сразу другой слуга принес поднос с белыми лепешками, кусками холодной жареной гусятины в лимонном соусе, солеными оливками и листьями шпината. Была и вода в кувшине, подслащенная розовым маслом, но никакого вина.
Менекрат съел все, что было на подносе. Он готов был сыто вздохнуть и отодвинуться от стола… но почувствовал, что еще голоден. Как долго он не ел вволю!
И как там Шаран с сыном? А Артембар?
Он все же отодвинулся от стола и откинулся в кресле, на подушки. Но только попытался задуматься, как услышал, что кто-то идет.
Четкие легкие, но уверенные шаги могли принадлежать только царице. Менекрат встал так быстро, что уронил подушку.
Поликсена появилась в сопровождении другой женщины, столь же блистательно разодетой, как и она сама. На царице был серебристый ионический хитон, схваченный изумрудными застежками на локтях и плечах, и белый гиматий с каймой из круглых золотистых цветов. Менекрат приоткрыл рот, поняв, что эти цветки очень напоминают его клеймо-розетку!
Руки Поликсены украшали золотые браслеты странной формы, резко изогнутые, будто две молнии Зевса. Черные жесткие волосы царицы были заплетены в толстую косу, без всяких украшений, и перекинуты через плечо. Гость увидел седину, блестевшую будто серебряные нити в ее прическе.
Художник посмотрел в густо подведенные темные глаза коринфянки. Поликсена улыбалась, но ее глаза - нет.
- Хайре, дорогой, - сказала царица.
И Менекрат устремился к ней и обнял, раньше, чем понял, что делает. Поликсена крепко прижала к себе художника, и он изумился, как сильны ее руки. И все ее благоухающее тело было твердым как бронза, только груди полные и упругие!
Царица поцеловала гостя в зардевшуюся щеку.
- Я очень тебе рада, - сказала коринфянка. - И Артазостра тоже.
Менекрат отвлекся от царицы, вспомнив о ее спутнице. При живом муже скульптор видел эту персиянку всего один или два раза; но ошибиться не мог.
Теперь ее черные как ночь волосы были прикрыты шелком лишь частично, а у висков покачивались золотые подвески. Так же густо накрашенные, как у Поликсены, глаза пристально следили за гостем. Тот во второй раз едва сдержал изумление, увидев, что и на щеках Артазостры тоже голубые узоры.
Опомнившись, он низко поклонился обеим женщинам.
- Какая честь для меня!
Поликсена сделала гостю знак сесть. Сама села следом, и Артазостра тоже.
- Больше никого не будет, - сказала царица. - Только мы. С Тураи ты свидишься позже.
Она взглянула на свою подругу. Твердо, ласково и значительно; но Менекрату показалось, что во взгляде, которым обменялись эти женщины, промелькнуло какое-то безумие. Что же они пережили вместе, и что их связывает?..
Он скрыл свое смущение, опустив глаза; но затем взгляд его задержался на цветочном узоре, окаймлявшем гиматий царицы. Поликсена тут же заметила.
- Тебе знаком этот орнамент?
Теперь она больше не улыбалась. Менекрат вдруг понял, как себя чувствовали люди, которых приводили на суд этой женщины.
- Да, знаком, царица.
Поликсена едва заметно кивнула; потом хлопнула в ладоши.
- Рассказывай! И пусть нам наконец принесут сладости и вино.
Она снова улыбнулась, всего лишь на мгновение.
- Твоя жена и сын поели, вымылись и сейчас спят, твой слуга тоже. Потом я расспрошу и их.
Менекрат с облегчением улыбнулся и поблагодарил.
Принесли вино, и к нему изюм, сушеные абрикосы и финики; а еще медовые лепешки с миндалем и кунжутом. С наслаждением откусив лепешку и запив вином, Менекрат принялся рассказывать. Начал не с описания Атоссы и ее двора - об этом Поликсене, должно быть, давно в подробностях поведал Тураи. Менекрат перешел сразу к истории своего пленения.
Поликсена слушала очень внимательно, не упуская ни единого слова. А художник неожиданно почувствовал стеснение. Он рассказал, как провел больше полутора лет в плену, гораздо быстрее, чем думал. Что нового могла узнать царица Ионии из его рассказа? Историю каждой статуэтки, каждой пряжки, которые он сделал для великого евнуха?..
Поликсена неожиданно прервала Менекрата, подняв руку.
- Достаточно. Я вижу, что ты бедствовал меньше, чем можно было ожидать.
Менекрат покраснел, спеша досказать главное.
- Бхаяшию казнили, и мы с Шаран и Артембаром смогли бежать. Нам помогли случайные караванщики.
- Случайные?
Это Поликсену заинтересовало гораздо больше, чем другое. И Менекрат был вынужден в подробностях описать своих освободителей. Царица была разочарована, не разгадав в этом никакого заговора.
- Что ж, ты счастливец, Менекрат из Милета. Ты все-таки вернулся домой.
Менекрат впервые обратил пристальное внимание на свою собеседницу и задумался о ней. Да, он просил жену Дария за эту женщину; но его самого натолкнул на подобную мысль Тураи! Он бедствовал, терпел унижения - но куда меньшие, чем многие азиатские пленники. А Поликсена за эти несколько лет лишилась и обожаемого брата, и супруга, потеряв их одновременно! Менекрату не хотелось даже представлять, каково это - одной женщине нести на своих плечах заботы всех ионийцев…
Ему захотелось сказать коринфянке что-нибудь ободряющее, сочувственное. Но он вовремя понял, как неуместно это будет: по прошествии стольких лет соболезновать царственной женщине в столь великом горе.
Если не упоминать еще и о смерти Нитетис. Менекрат очень надеялся, что Поликсена не заподозрила об их короткой любви.
Трапеза окончилась в молчании. Поликсена ела мало, больше для приличия; Артазостра тоже. Хотя обычно персиянка, должно быть, любила поесть. Но сейчас ее гораздо сильнее занимал гость. Менекрату показалось, что дочь сатрапа Аршака его повесть заинтересовала больше, чем Поликсену.
Уж не знала ли ее семья бесславно погибшего евнуха Бхаяшию?.. Ведь Артазостра родом из большого и благородного сузского семейства!
Но, закончив есть, художник был больше не в силах думать. У него закрывались глаза от усталости.
Хозяйка заметила это раньше, чем Менекрат вынужден был нарушить приличия.
- Да ты совсем спишь! Идем-ка, я тебя провожу в постель.
Менекрат услышал отзвук шагов и ощутил теплое благоуханное дуновение; а потом неожиданно крепкая рука ухватила его под локоть. Он понял, что сама царица поднимает его из кресла.
- Прошу твое величество простить меня, - выговорил он.
Поликсена засмеялась: ее смех доносился точно сквозь воду.
- Давай, шагай! Отсюда недалеко!
Пока они шли по коридору, Менекрат стряхнул с себя сон и перестал опираться на руку царицы. Беспокойство за семью взбодрило его.
Поликсена остановилась у двойных дверей, которые вели, несомненно, в господскую спальню. Царица сама открыла дверь и показала внутрь.
- Видишь? Вот на кровати спит твоя жена с ребенком. А ваш мальчик лег рядом на полу. Я оставила им жаровни, сегодня прохладно.
При красноватом неровном свете, который давали угли, Менекрат разглядел черную голову жены на высоко взбитой вышитой подушке. Шаран, должно быть, никогда в жизни так не спала. К ее плечу прильнула пепельная головенка Элефтерая.
Артембар лежал у кровати на тюфяке, укрывшись до подбородка белым шерстяным одеялом. Чтобы лечь к жене, придется переступить через него, подумал Менекрат.
Он облегченно посмотрел на Поликсену.
- Ты так добра, госпожа!
Царица пожала ему локоть.
- Всех, кого я люблю, настигает внезапная смерть. Надеюсь, ты переживешь завтрашний день, - неожиданно сказала она.
Менекрата мороз подрал по коже от этих слов и от выражения ее глаз. Но он молча поклонился.
Войдя в спальню, эллин снял гиматий и разулся, стараясь не шуметь. Гиматий бросил на спинку кресла.
Взбираясь на кровать к жене, он чуть не споткнулся об Артембара; но тот не почувствовал. Шаран что-то жалобно пробормотала, когда муж погладил ее по волосам.
Менекрат устроился рядом с персиянкой и, укрывшись общим покрывалом, поцеловал сына.
- Все будет хорошо, - прошептал он своему малышу.
А потом заснул крепко и безмятежно. Угли в жаровнях тлели еще долго.
========== Глава 109 ==========
Скульптор пережил завтрашний день, и много последующих дней под небом его покоренной Ионии протекло для него мирно и радостно. Менекрат прогостил во дворце недолго, а когда набрался сил после путешествия и почувствовал в себе смелость, попросил у царицы дозволения вернуться в свой покинутый дом при мастерской, который остался нетронутым. Поликсена не препятствовала - и, зная, что художнику с семьей совсем не на что жить, дала ему ссуду на первое время.
Менекрат обязался вернуть долг своими изделиями, и быстро покрыл его. Он был дорогим мастером, и скоро все нелицеприятные слухи, которые поползли о вернувшемся пленнике, сменились возросшим восхищением перед его искусством. Теперь он был не только скульптором, но и ювелиром-камнерезом. Скоро Менекрат принес жене то самое довольство, которого она жаждала.
Нрав Шаран смягчился от этой заботы, и эллин по-настоящему радовался на свою жену. Шаран согласилась обвенчаться с ним по обычаю Ионии, но потребовала, чтобы он объявил всем приглашенным, что по персидскому обычаю уже на ней женат.
- Не желаю, чтобы нашего сына позорили слухи, что он незаконный! - заявила персиянка.
И Менекрат с готовностью согласился на эту ложь. Он прекрасно понимал теперь, чего стоит доброе имя и как легко потерять его.
Шаран надела на свадьбу эллинский белый хитон, показав восхищенным и удивленным гостям округлость своих рук и плеч и полную, статную фигуру; но никогда больше не соглашалась на такую нескромность, вернувшись к своей азиатской одежде. И скульптор был совершенно этим удовлетворен.
Его жене нравилась жизнь затворницы - и он постарался подсластить эту жизнь, не скупясь на приятные мелочи, с афинской или персидской расточительностью. Шаран принимала эту заботу как должное: но Менекрат знал, что жена по-своему любит его больше всех.
Через полтора года после возвращения Шаран родила мужу второго сына, получившего имя Ликомед. Шаранвзяла слово с мужа, что если следующей будет дочь, она назовет ее персидским именем. Иониец охотно согласился; но боги не спешили наградить их следующим ребенком.
Что ж, и этих двоих детей было достаточно. Менекрат никогда не стремился быть многодетным отцом, подобно азиатским горцам или спартанцам, рождавшим сыновей, чтобы отправлять их на бойню.
Менекрат был бы счастлив, если бы удалось хотя бы в одном из своих детей пробудить талант к ваянию. Но он знал, что одаренные художники рождаются намного реже воинов, и не роптал на неведомое будущее, уготованное Элефтераю и Ликомеду.
Однако вскоре после возвращения скульптор пережил большое разочарование. Он думал, что Поликсена захочет, чтобы теперь он изваял ее, как потрудился для Нитетис и Атоссы. А сделать статую царицы-воительницы, которой стала Поликсена, было бы для него бесценным подарком. Менекрат не раз наблюдал, как Поликсена управляется с мечом и копьем, и как скачет верхом.
Но эллинка твердо отказала художнику.
- Ты уже сделал для меня много больше, чем для Нитетис и Атоссы, - сказала царица Ионии. - А прославить себя я хочу не твоим талантом, а своим!
Кроме того, Поликсена не желала вновь соперничать с Атоссой. А если ее скульптура превзойдет изваяние персиянки красотой и величием, такого превосходства Атосса ей не простит.
И не статуя Поликсены, а статуя ее первого супруга - ее спартанца - должна была царить над Милетом, господствуя над умами и сердцами граждан города, как господствовала над умом и сердцем ее сына. Никострат рос под сенью плаща мраморного героя, окаменевшего в последнем рывке к недостижимой победе.
Поликсена понимала, что живой Ликандр был бы к Никострату добрее и сказал бы своему сыну другое, нежели то, что царевич читал в облике грозной отцовской статуи. Но что могла она изменить?..
Никострат продолжал враждовать с сыновьями Филомена. Со временем глухая, бессознательная детская вражда превратилась в сознательную, хотя такую же тайную. Никострат был достаточно умен, чтобы после первой стычки не задирать двоюродных братьев в открытую; у Дариона, подчинившего своему влиянию младшего Артаферна, тоже хватало ума оставаться в тени. А может, персидские царевичи были кем-то подучены.
Поликсена знала, что не найдет тех, кто подогревает вражду между детьми; да это и не имело смысла. Она могла сдерживать мальчишек лишь до тех пор, пока они не станут мужчинами. А потом их рассудит меч, а не матери…
Фрина, младшая и единственная единоутробная сестра Никострата, к радости матери, подружилась с маленькой египтянкой - дочерью Нитетис. Уджагорресент неоднократно пытался выкрасть дочь, как и уничтожить саму царицу Ионии, но сподвижники Поликсены предупреждали эти попытки. Одно из покушений предотвратил Тураи. Старый слуга Нитетис был убежден, что лучшей приемной матери у Ити-Тауи быть не может.
Еще до того, как окончился траур по Нитетис, царевны познакомились и начали играть вместе в свои разные куклы. Поликсену всегда восхищало, как быстро и естественно сходятся между собою девочки и девушки, - точно водяные лилии в пруду сплетаются листьями.
Ити-Тауи царица приохотила к тем же упражнениям и танцам, которыми занималась ее дочь. Поликсена не раз подсматривала из-за занавеси, как девочки самозабвенно кружатся вместе под музыку египетского флейтиста. А во время гимнастики Фрина, старшая и более сильная, поднимала за руки и раскачивала черноволосую меднокожую малышку: Ити-Тауи визжала от удовольствия. Они резвились и плавали наперегонки в выложенном мозаикой дворцовом бассейне - конечно, под охраной греческих стражников.
Артазостра помалкивала, видя эти забавы. А когда Поликсена спросила персиянку, что она думает о них, Артазостра сказала:
- Хорошо, что у меня нет дочерей.
И напомнила родственнице о том, что Никострату нужна невеста царской крови. Поликсена все сильнее сомневалась в том, что это должна быть египтянка, даже дочь ее подруги. Но все персидское ее сыну претило еще больше.
Когда Никострату исполнилось двенадцать лет, мать впервые заговорила с ним о помолвке.
Мальчик, уже почти юноша, пристально посмотрел на шестилетнюю малышку, которая как раз играла в мяч с Фриной у них перед глазами. А потом пожал плечами и равнодушно ответил:
- Хорошо, мама.
Глядя на своего единственного сына, Поликсена ощутила раскаяние. Пока юному спартанцу безразлично, кого прочат ему в жены, - у него достаточно других забот, более серьезных. А когда он подрастет и в нем по-настоящему заиграет кровь? А если он полюбит другую девушку - эллинку, как был предан его матери его отец?.. Ведь любить Никострат будет так же серьезно!
Но пока об этом слишком рано говорить.
И Поликсена огласила помолвку своего сына и Ити-Тауи. В честь этого события во дворце был устроен праздник.
В пиршественном зале накрыли столы - царица никогда не поощряла возлежания во время пиров, которое почти всегда заканчивалось развратом; как не допускала и обильных возлияний. Во всяком случае, там, где присутствовала она, госпожа дворца. И на этот праздник могли быть приглашены все царские дети.
Артазостра привела Дариона и Артаферна, которых с вызывающей пышностью нарядила в пурпурные шаровары и рубашки, расшитые золотом и каменьями так богато, что они стали почти негнущимися. Сама персидская княжна тоже оделась в пурпур и золото. Мать и сыновья, исполненные царственного достоинства и окруженные стражниками-персами, своим видом внушали трепет всем собравшимся, как бы высоко те ни стояли.
Поликсена оделась по-эллински, хотя тоже богато: она надела украшения работы Менекрата, которые художник недавно преподнес ей. А ее сын, которому посвящалось сегодняшнее торжество, презрел какие бы то ни было украшения. Он надел белый тонкий хитон и новые сандалии: и только.
Ити-Тауи была одета в белый калазирис на тонких бретельках. Волосы у дочери Нитетис, после того, как ей перестали обривать головку, отросли до подбородка: и уже теперь в девочке угадывалась утонченная красота матери.
Маленькая царевна смущенно теребила венок из анемонов, который надели ей на шею, и на ее медно-смуглом личике проступал румянец. Она уже знала, что она невеста.
Никострат, который был выше девочки почти на две головы, держался с полным спокойствием. И когда забили в тамбурины, призывая всех ко вниманию, он даже не вздрогнул. Молча взял за руку Ити-Тауи, будто младшую сестренку; и, встретив испуганный взгляд черных глаз, улыбнулся девочке.
Поликсена встала с места, и спины всех придворных согнулись в поклонах.
Властительница Ионии обвела всех взглядом - и громко, стараясь, чтобы голос не дрогнул, объявила, что отныне ее сын и наследник, царевич Никострат, обручен с дочерью великой царицы Нитетис, царевной Ити-Тауи. После этого вперед выступили жрецы и под рукоплескания и приветственные возгласы осыпали детей зерном и финиками, как на брачной церемонии.
Поликсену приятно изумило поведение сына. Когда обряд свершился, Никострат повернул к себе свою маленькую невесту и, наклонившись, поцеловал ее в лоб. Потом подвел девочку за руку к своей матери и сам преклонил колени перед царицей.
Коринфянка со слезами гордости обняла мальчика. В этот миг матерью и сыном восторгались все в зале, считая и персов.
Дарион, не отрывавший глаз от Никострата и его невесты, что-то шепнул Артаферну: ноздри юного азиата дрогнули от презрения.
Но тут Артазостра шикнула на обоих, и царевичи виновато опустили головы.
Персидская княжна посмотрела поверх их макушек на Поликсену и улыбнулась радости подруги: она советовала Поликсене устроить этот брак от чистого сердца. Артазостра желала Никострату лучшего, на что этот храбрый и красивый мальчик мог притязать…
После этого гостям разрешили веселиться. Стали разносить кушанья, вина и сладости: все, чем могло порадовать желудок искусство греческих, египетских и азиатских поваров. Телятина, мясо кабана и антилопы; птица, начиненная яйцами и пряными травами; лимонные и острые соусы; горы фруктов, пироги и сыры. Выступали акробаты и танцовщики. Глотатели огня удивляли детей.
Никострат вскоре пробрался к матери, поглощенной разговором с одним из персидских военачальников, и тихо попросил разрешения уйти. Поликсена, немного разочарованная желанием сына, позволила это.
Никострат ушел: казалось, его нисколько не манили удовольствия вечера. Мать, проследившая взглядом за юным царевичем, заметила, что с ним пиршественный зал покинули и несколько верных товарищей, державшихся так же замкнуто, будто настороже.
Одиннадцатилетний Дарион, увидев поведение соперника, рассмеялся. Он, его брат и их приятели остались веселиться со старшими.
Тураи, сидевший поодаль рядом с Менекратом, заметил выражение лица царицы. Она вдруг показалась ему потерянной, точно одна среди всех этих веселящихся людей не могла найти себе места. Или точно Поликсена внезапно забыла, зачем сюда пришла.
Египтянин встал, извинившись перед другом.
- Побудь со своей женой, мастер экуеша. А я побуду с царицей.
Шаран, приглашенная на пир вместе с мужем, недоуменно проводила взглядом царского советника. Персиянка увидела, как Тураи, подойдя к Поликсене, склонился к ней и заговорил. Потом взял ее за руку, и на лице Поликсены впервые появилась бледная улыбка.
- Что с ней? - спросила Шаран мужа.
Менекрат тоже наблюдал эту сцену.
- Кажется, я знаю, что с ней, - сказал художник. Но больше ничего не прибавил.
Тураи заговорил с Поликсеной по-египетски, и эллинка ответила на том же языке, благодарная ему за осмотрительность.
- Ты несчастна, царица? - спросил он.
Поликсена даже не подумала рассердиться на эту прямоту.
- Посмотри на детей, - сказала она, кивнув в сторону Ити-Тауи, которая, смеясь, заплетала Фрине золотистые косички. - Это сама юность, у них все впереди… а я вдруг почувствовала себя так, точно для меня все уже закончилось.
- Так рано? - мягко спросил египтянин.
Он взял ее за руку, и Поликсена слабо улыбнулась.
- Ты понимаешь меня, - сказала она. - Сегодня я обручила моего единственного сына… и вдруг я поняла, как давно меня саму не любил мужчина.
Она сказала это так просто, без тени смущения. Лицо Тураи осталось почтительным и невозмутимым: только, может быть, сделалось еще серьезнее обычного.
- Может быть, отойдем в сторону? - предложил советник царицы. - Я принесу твоему величеству вина.
- Да, - согласилась Поликсена. Она не глядела на египтянина, но когда встала с места, ее впалые щеки зарумянились.
И персы, и эллины примолкли, когда царица с Тураи направились в дальний угол зала. Но они оставались на виду, и никто не мог сказать о них дурного.
- Принеси мне гранатового сока. Не хочу захмелеть, - сказала эллинка, когда Тураи усадил ее в кресло.
Египтянин коротко поклонился.
Он отлучился и скоро вернулся, неся на подносе два килика, наполненных темным соком, и небольшую гроздь черного винограда. Поставил поднос на столик между креслами.
Тураи сел, и Поликсена скользнула взглядом по его фигуре. Это был все еще ладный, сильный мужчина. Едва ли ему исполнилось больше сорока лет.
Египтянин слегка улыбался, но без всякой дерзости.
- Ты хочешь мне в чем-нибудь признаться, царица? - спросил он.
Поликсена сделала глоток сока.
- Да, хочу, - сказала она с неожиданной пылкостью. Сок потек по ее губе, и она слизнула кровавую каплю. - Но не в том, что ты думаешь! Хотя ты ведь не смеешь такого думать, не правда ли?
- Нет, разумеется, - ответил Тураи.
Он не сводил с нее глаз. Отпил из своего килика.
- Артазостра ненавидит меня, - сказала эллинка дрожащим голосом. - Она любит меня, любит и понимает мою душу больше всех женщин… но она ненавидит меня и уничтожит, если выдастся случай! Ты понимаешь?..
- Превосходно понимаю, моя царица, - ответил Тураи.
Поликсена закрыла глаза, опираясь лбом на руку.
- Когда-то давно, когда мой брат был еще жив… когда мы с ним были еще молоды… Филомен сказал мне, что Та-Кемет подобна огромной усыпальнице, в которой умирает любое новое начинание. А я сейчас вспоминаю твою страну и думаю, что в ней может найти упокоение самое мятущееся сердце.
Тураи помолчал.
- Да. Та-Кемет все еще такова.
Поликсена некоторое время сидела, потягивая свой напиток, потом поднялась. Тураи встал и, обойдя столик, оказался рядом. Он коснулся двумя пальцами ее талии.
Поликсена вскинула голову, и их лица оказались совсем близко.
- Твоему величеству ведомо, что я никогда не был женат и едва ли женюсь. Я ничем не связан, - тихо сказал египтянин. - Мою верность тебе ничто не поколеблет.
Поликсена улыбнулась. Как много можно сказать, умалчивая!
- Благодарю тебя, - ответила она. Обхватив египтянина за широкие плечи, она быстро поцеловала его в губы, опалив своим дыханием самое сердце. А потом торопливо ушла.
========== Глава 110 ==========
Лакония по-прежнему жила, получая мало вестей из большого мира, - хотя жила в постоянной готовности к обороне от этого большого мира. Для спартанцев, как и для афинян, главной угрозой стало возрастающее могущество персов. И у многих сынов Лаконии едва ли не больший гнев, чем сами персы, вызывали ионийцы и карийцы, сдавшиеся Ахеменидам почти без борьбы.
- Они заставили персов поверить, что все эллины подобны им! - неистовствовали геронты, члены совета, избиравшегося из старейших спартиатов.
Волна гнева перекатывалась от одной скамьи амфитеатра к другой.
Агорей, когда-то бывший тестем Ликандра, сына Архелая, молчал, поглаживая сухой мускулистой рукой пышную белую бороду.
- Дарий теперь нас всех считает такими же ничтожными трусами, как ионийцы! - воскликнул геронт, который сильнее всех негодовал.
Агорей нагнулся вперед, опираясь рукой о колено.
- Значит, нужно доказать, что мы не таковы, Адраст, - сказал он, впервые подав голос. - Ты можешь это сделать? И все мы, сейчас, - можем показать Дарию нашу силу и храбрость?..
Старейшины притихли, несколько сконфуженные. Хорошо было бранить ионийцев за много парасангов от них и от Дариева войска.
- Нужно решить, что мы будем делать, если Дарий зашлет послов и потребует у нас “земли и воды”, - сказал Адраст.
Геронты снова взволнованно и возмущенно зашумели.
- Это решится не на совете, - отозвался Агорей. Его спокойный голос легко перекрыл общий шум. - Принимать персидских послов будет царь!
- Царь только слуга своего народа, как и любой из нас! - выкрикнули с другого конца амфитеатра.
Агорей усмехнулся в бороду и промолчал. Сейчас старейшины впустую сотрясают воздух - что, впрочем, в глубине души понятно каждому из них: но старикам невыносимо ощущать свою бесполезность. А когда явятся персы с требованием “земли и воды”, что произойдет неизбежно, спартанцы будут действовать так, как подскажет им сердце и любовь к своему народу.
Но сердце часто ошибается, и любовь ошибается не реже…
Досидев до окончания совета, Агорей поднялся и пошел прочь, ни с кем не прощаясь. Спор о персах заставил его задуматься о дочери.
После недавней смерти жены геронт остался один. Трое его сыновей, разумеется, жили и ели в собрании мужчин, а внуки обучались в агеле; но Агорей вспоминал об Адмете, единственной и любимой дочери, гораздо чаще, чем о сыновьях. И, сказать по правде, Агорей и гордился ею больше. Ее колесница по-прежнему не знала себе равных в Спарте, несмотря на рождение троих детей!
Дочь геронта взяла второго мужа через два года после гибели Ликандра: в поклонниках у Адметы недостатка не было. Второй брак оказался тоже удачен. Хотя Агорей знал, что женщина всегда отдает первому мужчине больше, чем всем, кто приходит следом.
Адмета оказалась дома, а ее мужа не было. Впрочем, Агорей и не хотел его сейчас видеть.
Когда домашний раб доложил о госте, Адмета вышла к отцу с младшим сыном на руках. Спартанка была босая, в одном белом пеплосе; на лице, разумеется, никакой краски. Закон запрещал женщинам Лакедемона пользоваться такими уловками красоты, подобающими только блудным или изнеженным женам.
Но Адмета и не нуждалась в этом. Несмотря на то, что она выглядела на свои тридцать шесть лет, стремительная смелость ее манер, сила и стройность фигуры влекли к ней больше, чем все женские ухищрения.
Хозяйка поцеловала отца в загорелую морщинистую щеку и с гордой улыбкой показала ему внука.
- Совсем скоро встанет на ноги и побежит следом за братьями! - сказала Адмета.
Семидесятипятилетний геронт вздохнул.
- Встанет, вот только зачем!
Улыбка Адметы погасла. Дочь поправила черные волнистые волосы, которые по-прежнему носила распущенными: только несколько тонких косичек сворачивала узлом на затылке.
- Ты был на совете? Что там говорят?
Агорей только махнул рукой.
- Мне порою кажется, что я в шестьдесят лет стал афинянином, - с мрачной усмешкой сказал старик. - Болтаю и слушаю болтунов, насиживая себе мозоль пониже спины!
Дочь фыркнула.
- Хорошо, что женщинам нечего делать в герусии. Ты голоден? - тут же, без перехода, спросила Адмета. - У меня еще теплые лепешки и фиги.
Агорей покачал головой, с любовью глядя на дочь.
- Я бы только выпил воды.
Адмета провела отца в дом и усадила на скамью, а сама ушла. Агорей остался забавлять внука, в шутку пугая его: делал вид, будто хочет сбросить в ямку между раздвинутых колен, а ребенок только заливисто смеялся. У старика стало отрадно на сердце: он очень любил возиться с малышом.
Старший Кеней, - сын Адметы от первого мужа, того пришлого Ликандра, - уже давно был в школе, среднему начать агогэ* предстоит через год.
Агорей вздохнул. Славные дети, славное будущее - но что это будет значить в надвигающейся войне?
Тут явилась хозяйка. Адмета несла на подносе гидрию, пузатую ойнохойю с вином и две чаши.
- Я решила, что негоже отцу подавать одну воду, будто мимохожему путнику, - смеясь, сказала дочь. - И подумала, что тоже хочу выпить с тобой!
Отказать ей было невозможно.
Адмета и Агорей выпили разбавленного вина, и старик начал расспрашивать дочь о том, как она живет. Но не успела она ответить, как появился ее муж Эвримах: высокий светловолосый человек очень мужественного, но вместе с тем приветливого вида. С хозяином был их с Адметой старший сын, шестилетний Гераклион.
Эвримах обрадовался тестю, и, увлекшись разговором и возней с внуками, Агорей задержался до позднего вечера.
Тогда дочь и ее муж пригласили главу семейства поужинать с ними и остаться на ночь: и геронт был только рад на эти короткие часы забыть о стариковском одиночестве и тягостных раздумьях, которые оно влекло за собой.
Утром Агорей проснулся уже после того, как муж дочери покинул дом. Адмета, заглянувшая в комнату к отцу, - единственную свободную комнату в доме, - весело приветствовала его и предложила с ней позавтракать. Агорей в этот раз отказался твердо.
- У тебя и так забот хватает! - сказал он.
А прогуляться на голодный желудок, перед завтраком, только полезно.
Обняв на прощанье Адмету и поцеловав младшего внука, Агорей надел плащ и вышел из дома. Однако далеко он не ушел.
Старик услышал шум на улице и приостановился. Несколько мужчин окружили чужеземца - юношу лет пятнадцати или даже моложе, сидевшего на гнедой лошади. Конь был едва жив от усталости, и всадник выглядел не лучше.
Гонец!.. Но почему совсем мальчик?
- Расступитесь! - крикнул Агорей. Дюжие спартанцы оглянулись на крик словно бы нехотя; но, узнав геронта, тут же подчинились и разошлись. Отец Адметы приблизился к гостю.
- Он прискакал со стороны Афин! - сообщили геронту.
- Кто ты? Афинянин? - спросил Агорей, вглядываясь в юношу.
Тот провел рукой по слипшимся темным волосам и выпрямился: казалось, под грязным хитоном можно пересчитать ребра.
- Я приехал издалека! Из Ионии, - ответил посланник: словно бы даже возмущенный тем, что мог быть принят за афинянина.
Спартанцы откликнулись ворчанием, надвинувшись ближе. Теперь со всех сторон на гостя были устремлены недобрые взгляды.
- Конечно, это иониец! Лошадь нисейская, и выговор у него как у перса!
Ионийский юноша покраснел, глядя на воина, который произнес это.
- Не будь мое послание столь важно, ты бы ответил за такие слова!
Это только распалило слушавших.
Нисейского коня схватили под уздцы; рассвирепевшие спартанцы готовы были стащить мальчика с лошади, и тому бы не поздоровилось. Но тут Агорей вступился за гостя снова: с немалым риском для себя старик втерся между молодыми воинами.
- Оставьте его!.. Он наш гость и, что еще важнее, посланник!
Юноша спешился, тяжело дыша, и покачнулся.
- Ты прибыл от ионийской царицы? - спросил его геронт.
Иониец помедлил, точно сомневался, как ответить; потом кивнул.
- Мне нужно говорить с вашим царем!
- У нас два царя. Который из них тебе нужен?*
Агорей улыбнулся, видя растерянность мальчика.
- А я член совета старейшин, и живу неподалеку отсюда. Может быть, ты сперва отдохнешь в моем доме?
Посланник засомневался, поглядев на мрачных лаконцев, теснившихся рядом.
- Но я должен…
- В самом деле, - раздался звонкий женский голос: все обернулись. Адмета, с развевающимися черными волосами, спешила на помощь отцу.
- Пусть ионийский посланник сперва отдохнет и даст отдых своему коню! А потом геронт, мой отец, сам отведет его к царю! - воскликнула она.
Спартанцы хмуро переглянулись. Но, видя согласие и одобрение Агорея, дали дорогу ему и юному ионийцу. Все трое, отец с дочерью и приезжий юноша, направились прочь.
- Я держу коней вроде твоего. Меня не очень-то жалуют за это, - сказала Адмета вестнику. Она предложила мальчику свою крепкую руку, на которую тот после небольшого колебания оперся.
Разумеется, Адмета захотела отвести посланника ионийской царицы к себе и расспросить его: и Агорей нисколько не возражал. Наоборот, его восхитила смекалка дочери; и так же, как ее, геронта все сильнее разбирало тревожное любопытство.
К счастью, до дома Адметы было рукой подать. Хозяйка сразу же препоручила заморенного гнедого своему конюху, а сама повела юношу в дом. Предложила сесть.
- Сейчас принесу тебе воды, - сказала она.
Пока дочери не было, Агорей присел на лавку рядом с ионийцем.
- Ты очень молод. Почему же ваша царица назначила посланником тебя? - спросил геронт.
- Не царица, - голос юноши охрип: он наглотался дорожной пыли. Гость прокашлялся. - Меня послал сын царицы, Никострат!
Агорей был поражен.
- Сколько же ему лет? И чего царевич хочет от Спарты?
Тут явилась Адмета. Она несла большой сосуд воды и чашу.
Юноша с жадностью напился, налив себе из кувшина, а потом оплеснул лицо и шею из этого же сосуда, проливая воду на свой хитон и на глиняный пол.
- Благодарю, госпожа, - сказал он.
Адмета улыбнулась и кивнула. Но теперь она вглядывалась в юного ионийца таким же острым, беспощадным взглядом, как отец.
- Кто послал тебя к нам и зачем? - спросила спартанка.
- Никострат, сын царицы Поликсены, - ответил ей вестник то же, что и Агорею. - Ему сейчас пятнадцать лет, и он хочет возглавить ионийцев в борьбе против персов, заполонивших нашу землю! Но он не сын царя, его отцом был спартанец Ликандр!
- Ликандр? - воскликнула Адмета.
Посланник с изумлением увидел, как побледнела эта рослая сильная женщина с взглядом воительницы.
Адмета схватила отца за плечо.
- Ликандр!.. И первую жену его звали Поликсеной, - напомнила она Агорею.
- Я помню, - откликнулся старик, взволнованный ничуть не меньше.
До них доходили слухи об ионийской царице и о статуе спартанского воина, которую она выставила посреди Милета: но до сих пор спартанцы не находили этим слухам подтверждения.
Агорей снова обратился к ионийцу.
- Так это ваш царевич просит помощи от Спарты, а не его мать? А что же сама царица?
- Она не знает, что Никострат посылал меня. Она не позволила бы ему, - ответил юноша. - Я отправился тайно, на одном из кораблей, который плыл в Египет!
Рассказчик перевел дыхание.
- А если бы персы узнали, что мы ведем переговоры с лакедемонянами… что царица отправила посланника… ее бы тотчас убили вместе с сыном!
Иониец посмотрел на Адмету.
- Поликсену называют нашей царицей, но персы не дают ей и шагу ступить! Она женщина, и ничего не может сделать!
Адмета хмыкнула. Уже то, что эта женщина, которую любил ее Ликандр, удержалась на троне Ионии, значит, что она способна на многое, подумала лакедемонянка.
- Теперь я вижу, что тебя, как и Ликандра, направила к нам судьба, - сказала хозяйка дома.
Тут изумился уже иониец.
- Ликандр возвращался сюда?
- Возвращался, и погиб, сражаясь бок о бок с нашими воинами, - ответила Адмета. - Он был моим мужем.
Юный посланник некоторое время смотрел на нее широко раскрытыми глазами.
- Ты и вправду напоминаешь нашу царицу, - сказал он.
Адмета рассмеялась, тряхнув распущенными волосами.
- Лестное сравнение!
Она склонилась к нему.
- И я рада буду оказаться полезной Поликсене и ее сыну. Если, конечно, царица и царевич желают одного, - очень серьезно закончила спартанка.
Гость кивнул.
- Скоро нашу царицу отстранят от власти и уничтожат, что бы она ни решила, - неожиданно сказал юный посланник: в голосе его прозвучало почти отчаяние. - В Милете осталась вдова ее брата, персиянка, у которой трое сыновей! Эта персиянка родственница Дария, и ее старшему сыну уже тринадцать лет!
На некоторое время повисло молчание.
- Как же ты добрался до Спарты из Египта? - спросил Агорей. - Иония сообщается с Египтом, это мы знаем… но до нас их корабли доходят редко.
- Я купил место на корабле работорговца Мидия, который живет в Марафоне, - ответил юноша. - Царевич дал мне денег! А из Эвбейского залива я поскакал прямо к вам!
- Ты плыл на корабле Мидия? - воскликнула Адмета.
Она бросила взгляд на отца.
- Это тот лидийский мерзавец, который держал в рабстве Ликандра! Теперь он знает о том, что иониец направился в Лакедемон!
- С Мидием вел дела еще Филомен, брат царицы, который правил до нее, - возразил посланник. - И мы не нашли другого способа добраться до вас!
Спартанцы посмотрели друг на друга. И само явление юного ионийского посланника, и его рассказ - это было что-то неслыханное.
- Что ж, пока отдыхай. Моя дочь Адмета принесет тебе поесть, - наконец сказал Агорей. - А потом нам нужно решить, как передать твое послание нашему совету и эфорам*.
* Агогэ (“увод”, “унесение”) - система воспитания спартанских мальчиков.
* У Спарты традиционно были одновременно два царя из разных династий, один из которых отправлялся в поход, а другой оставался править.
* Эфоры - выборные должностные лица в Спарте, обладавшие широким кругом полномочий. В их власти было заключать под стражу даже царей за плохое военное руководство.
========== Глава 111 ==========
Оставшись одни в портике дома, в тени, отец и дочь некоторое время не говорили ни слова.
Адмета не выдержала первой.
- И как - ты собираешься передать слова ионийца совету так, как есть? - спросила спартанка.
Геронт смотрел на нее со странным прищуром.
- Я сомневаюсь, дочь моя, стоит ли вообще что-нибудь передавать совету, - ответил Агорей. - Этот гонец мальчишка, присланный таким же мальчишкой! Если, конечно, иониец не лжет!
Адмета прошлась перед ним, перекинув через руку конец своего белого пеплоса. Потом круто повернулась к геронту.
- Герусия узнает так или иначе! Свидетели расскажут о гонце всем, кто не видел… и с тебя спросят вдвойне, потому что ты увел ионийца к себе…
- Да, верно, - тихо сказал старик. - С самого начала было поздно.
- А если ты боишься, что посланник лжет, то это едва ли, - неожиданно прибавила Адмета. - Я бы больше тревожилась, будь он старше! А такие мальчишки лгать не умеют!
- На лжеца он непохож, - усмехнулся Агорей. - Однако его могли обмануть другие - те, кто хочет запутать нас… Если в Ионии и вправду заправляют персы, использовать такого юнца им труда не составит.
Адмета рассмеялась.
- Зачем, отец? Разве персам нужна новая война на покоренной земле?
Агорей склонился к ней, почти коснувшись лбом ее лба.
- Новая война может быть выгодна очень многим, и персам, и тем, кто связан с ними, - тихо и сурово сказал геронт. - Об этом не думают воины, которых мы отправляем сражаться!
Опечалившись, Адмета кивнула.
- Так как же быть?
Агорей помолчал.
- Нам ничего не остается, кроме как представить мальчика герусии. И пусть говорит, насколько у него хватит таланта.
Старик усмехнулся, не то печально, не то удовлетворенно.
- Правда, я не думаю, что это к чему-нибудь приведет. Иония далековато от нас, а наши седобородые мужи хотят войны не больше ионийцев, что бы они ни кричали со своих скамей! Даже если царь решит иначе, его вместе с войском никто не отпустит!
Адмета вздохнула.
- Я тоже не хочу такой войны, хотя я лакедемонянка, - сказала она. - Но, может быть, послушать этого юношу будет единственным способом отсрочить падение Спарты!
Агорей ничего не сказал на это. Он молча покинул портик, оставив Адмету одну.
Как всегда мужчины покидают женщин, решив поступить так, как им представляется верным!
Как этот ионийский мальчишка сбежал из-под надзора своей царицы…
Адмета покачала головой, схватившись за шею. Если бы ей вдруг позволили выступить перед герусией, что бы она сказала? Посылать подмогу ионийцам или нет?
И как быть с тем, что об этом посольстве знает Мидий? Не воспользуется ли он положением ионийцев и лаконцев в собственных целях?..
Разозлившись на себя и свои сомнения, спартанка быстро направилась в дом. Отец расскажет ей, что решили старейшины. А больше ему все равно ничего не сделать - даже если бы Агорей вдруг пожелал дать своей дочери слово в совете!
Когда Агорей опять пришел к Адмете, он мрачно и значительно улыбался. Спартанка разгадала это выражение без труда.
- Мальчик сказал, что хотел, и ничего этим не добился?
- Он остался цел, а это уже немало, - заметил геронт. - Эфоры всерьез решали, не сбросить ли его со скалы! Чтобы не смущал ионийцев рассказами о нашем гостепримстве - и чтобы персы не двинули нас войско прежде времени!
Адмета резко рассмеялась.
- Могу вообразить, - сказала она. - И ведь царица не знает, что ее сын отправлял к нам посланника! Избавиться от него было бы легко!
Потом она нахмурилась.
- Как же юноша вернется домой?
- Пусть возвращается к Мидию, и плывет назад тем же путем, - ответил геронт. - Так решили и герусия, и эфоры!
Адмета даже отступила.
- Так не годится! - воскликнула она. - Разве можно верить этому лидийцу? Или, может, совет надеется, что Мидий расправится с царским посланником за нас?..
- Герусия пожелала выдворить ионийца из Спарты и забыть о нем, как лакедемоняне поступали всегда, - прохладно ответил старик. - Но это продлится недолго.
Адмета некоторое время смотрела на отца. А потом вдруг спросила:
- Иониец еще не уехал?
- Он сейчас спит. Пришлось положить его у меня в доме, под охраной моего раба, - усмехнулся Агорей. - Когда отдохнет, отправится в путь.
Адмета вспрянула, на ее щеках расцвел румянец.
- Он еще здесь! Тогда я знаю, что сделаю!
Спартанка хлопнула в ладоши.
- Я прикажу приготовить мою колесницу и сама довезу его до Афин! Пусть афиняне дадут корабль, чтобы отвезти ионийского посланника домой, - и услышат его рассказ! Если потребуется, я сама выступлю на агоре!..
Лицо Агорея на миг страшно изменилось, точно он готов был восстать против безрассудного намерения дочери. Но потом в его выцветших глазах блеснула удовлетворенная гордость.
- Ты не боишься? – спросил геронт.
- Боюсь? – презрительно переспросила Адмета. Движением головы она откинула назад буйные волосы. – Я не завидую тому, кто встанет на пути у моей тетриппы!
Агорей кивнул.
- Ну что ж, поезжай. Да хранит тебя Афина Аксиопена.
А сам подумал, что отправит следом за дочерью отряд в десять мужчин. Пусть встретят ее хотя бы на полдороге назад!
- Я скажу твоему мужу, куда ты направилась, - предупредил Агорей. - И нужно найти тебе проводника, который будет показывать дорогу: ты ведь ни разу не бывала в Афинах!
Адмета рассеянно кивнула.
- Эвримах поймет, что так должно было поступить… Что ж, пойду собираться!
Лакедемонянка уложила два небольших вещевых мешка – для себя и для ионийца; приготовила баклаги с водой. Заткнула за пояс кинжал.
Потом Адмета отправилась в храм Афины Аксиопены и положила к ногам богини бронзовую булавку с голубой эмалью – драгоценность, которой очень дорожила.
Обняв мраморные колени прямостоящей богини, спартанка шепотом взмолилась, чтобы Аксиопена помогла ей в ее предприятии. Перед тем, как покинуть храм, Адмета уколола булавкой палец и мазнула пеплос изваяния кровью. Ушла, зализывая ранку.
Когда Адмета вернулась из храма, иониец, которого звали Мелос, уже ждал ее во дворе ее дома. Агорей привел его и, как видно, растолковал намерения дочери. Здесь же ждал конюх-афинянин, который должен был послужить Адмете проводником.
- Ты знаешь, что я хочу повезти тебя в Афины? У тебя нет договоренности с Мидием? - спросила Адмета юного ионийца.
Мелос мотнул темноволосой головой.
- Нет! Я даже не видел его.
Он улыбнулся спартанке с робостью. Даже самые смелые мужчины смущались, встречая таких отважных женщин.
- Благодарю тебя, госпожа!
- Я тебе не госпожа, - хмуро ответила дочь геронта. – Я Адмета, лакедемонянка, и этого с меня довольно… Ты умеешь стоять в колеснице?
Этот вопрос был обращен к проводнику, которого отец нашел для нее.
- Умею, госпожа, - ответил афинянин, который, как и ионийский посланник, глядел на нее с почтительным восхищением.
- А я поеду верхом, - вставил Мелос. - Мой конь уже отдохнул.
Адмета посмотрела на него – потом кивнула.
- Поезжай верхом!
Потом рассмеялась, посмотрев на свою бронзовую персидскую колесницу, которую как раз запрягали.
- Если даже афиняне не впустят тебя, мне они непременно откроют!
- Постой, - тут Агорей сурово прервал дочь. – Так ты хочешь призывать афинян к войне против персов? К помощи собратьям в азиатской Элладе?
- Я не знаю, быть ли войне, - откликнулась Адмета. Щеки ее чудесно алели, серые глаза отсвечивали блеском стали. – Это решать богам! Но афиняне должны узнать, в каком положении Иония!
Она взмахнула кулаком.
- Быть может, эти азиатские греки держат в своем кулаке наш общий жребий!
И отец молча склонил голову.
Адмета так и не успела проститься с мужем. Она позвала Лиссу, свою давнюю и любимую подругу, присмотреть за младшими детьми, пока ее не будет: две женщины часто оказывали одна другой такие услуги.
Лисса, тоже моложавая и еще красивая, с длинными каштановыми волосами, заплетенными в две косы, крепко обняла Адмету и пожелала удачи. Заглянув в зеленые глаза подруги, Адмета вдруг вспомнила тот день, когда они были вдвоем в священной роще.
“Если мне суждено погибнуть по дороге или в Афинах, я успею вспомнить наши объятия”, - подумала лакедемонянка.
Когда колесница и всадник вынеслись со двора, Лисса помахала подруге, хотя та не могла уже видеть этого. Другой рукой спартанка быстро утерла глаза.
- Да прольют на тебя боги всю свою удачу! – прошептала она.
Адмета примчалась к воротам Афин в середине третьего дня.* Она потребовала впустить ее таким тоном, что открывшие рты стражники беспрекословно повиновались.
Лакедемонянка потребовала показать ей дорогу к агоре: и сразу же поехала на площадь. Ионийский юноша скакал следом.
За ними тут же побежали зеваки и прохожие, которых явление Адметы заставило забыть о всех срочных делах. Женщина, управляющая тетриппой, да еще мчащаяся на агору!.. Здесь было на что посмотреть!
Когда Адмета въехала на площадь, та была еще полна, по дневному времени. Но все, что происходило на агоре, замерло при появлении спартанки на колеснице, которая неслась подобно амазонке. С криком, стиснув белые зубы, она сдержала коней.
Воинственная гостья отдышалась, выпрямившись и обведя толпу взглядом. Все были еще слишком поражены, чтобы что-нибудь сказать или сделать; и Адмета воспользовалась этим.
- Я спартанка Адмета, дочь Агорея, - сказала она громко, стоя в колеснице. – Я примчалась к вам, благородные афиняне, с неотложными вестями! Вот этот юноша прибыл к нам из Ионии!
Она показала на своего спутника.
- От его имени я говорю вам о бедственном положении ионийской царицы и ее единственного сына. Эллинку Поликсену, которая сейчас правит в Ионии, скоро сместят с трона персидские родственники! Тогда там будет война!
Адмета высоко подняла голову.
- Восстание ионийцев, если они выступят одни, окажется жестоко подавлено… и персы, опьяненные их кровью и нашим бездействием, двинутся на наши полисы! Не лучше ли прислать ионийцам помощь прежде того?..
Слушатели откликнулись слитным гулом. Но Адмета не различала голосов и не могла судить, как восприняли афиняне ее выступление.
Потом вдруг какой-то человек отделился от толпы.
- Ты уже все сказала за этого гонца, спартанка! – воскликнул он, улыбаясь. – Что же он сам молчит?
Послышались смешки. У Адметы вспыхнули щеки и кровь застучала в ушах; но она не ответила, чтобы не давать повода к дальнейшим насмешкам.
Но тут наконец ионийский вестник выехал вперед. Собравшись с духом, он воскликнул:
- Так все и есть, как сказала дочь Агорея… хвала ей!
Мелос покраснел.
- Нам и нашей царице нужна помощь!
Смех в толпе утих. А Адмета присмотрелась к афинянину, который ей ответил, - он был золотоволосый, красивый, с дерзкими голубыми глазами. Похож на ее мужа Эвримаха, только моложе и тоньше.
Встретившись с ней взглядом, афинянин поклонился.
- Рад знакомству с тобой, прекрасная и отважная Адмета, - сказал он. – Я слышал о тебе и твоей тетриппе!
Адмета невольно зарделась снова.
- Я Калликсен, полемарх! Я не могу дать тебе флот, хотя и желал бы этого. Мы еще не построили своего флота, дочь Агорея!
Голубые глаза афинянина улыбались, но чувствовалось, что он нисколько не шутит.
- Однако я охотно поведу в Милет четыре корабля, которые под моим началом, и доставлю домой этого посланника. Я бывал в Ионии раньше и знаком с ее царицей!
- Вот как? – воскликнула Адмета.
- Да, я не раз плавал в Ионию прежде, по торговым делам, - сказал Калликсен. - И сейчас мое появление там не вызовет подозрений… чтобы не развязать войну прежде времени.
Моряк посерьезнел. Потом шагнул к колеснице и протянул руку.
- А сейчас я прошу тебя оказать мне честь и стать моей гостьей. Ты и этот юноша нуждаетесь в отдыхе.
Спартанка колебалась несколько мгновений. А потом, приняв протянутую руку, спрыгнула с колесницы под громовые рукоплескания зрителей.
* Как мы помним, расстояние между Афинами и Спартой, - в 225 километров, или около 37 парасангов, - на лошади или колеснице реально преодолеть за 2 дня.
========== Глава 112 ==========
Дальше Адмета и ее спутники шли пешком, чтобы не привлекать внимания. Афиняне и без того будут говорить о дочери Агорея не умолкая еще много дней.
Калликсен сказал спартанке, что отведет ее не к себе, - он небольшой гостеприимец, потому что редко бывает дома; а лучше к своему брату Хилону, который примет гостей по-настоящему. Адмета улыбнулась и поблагодарила, но ничего больше не прибавила. Она подозревала, что с помощью этого Хилона, его угощения и вкусного вина афинскийфлотоводец хочет развязать язык ей и ионийскому вестнику. С нею эти попытки не пройдут; а вот мальчишка может забыть об осторожности…
Однако ей тоже не мешает послушать, что еще скажет юный Мелос. Мелочей в таких вещах не бывает!
Скоро любопытные отстали от спартанки и ее свиты, и к дому Хилона гости подошли уже избавившись от назойливого внимания.
- Хилон наверняка дома, - сказал Калликсен, остановившись перед закрытыми воротами. - А если нет, прошу вас пожаловать ко мне.
Он обезоруживающе улыбнулся лакедемонянке и постучал кольцом-колотушкой.
- Что же твой брат не пошел сегодня на агору, как ты? - спросила Адмета.
- Он уверен, что все наши новости уже перетерты и ничего стоящего он не услышит… Сейчас Хилон убедится, как ошибался! - с торжеством воскликнул моряк, когда ворота отворились.
Калликсен объяснил рабу-привратнику, что привел гостей, не пускаясь в подробности. Слуга вежливо поклонился всем и пригласил войти, сказав, что хозяин дома.
Адмета, подняв брови, окинула взглядом особняк афинянина: такая же черепичная крыша, беленые стены, как и у дома ее отца… но это строение было изящнее, и чувствовалось, что жилище Хилона гораздо богаче, хотя Агорей и считался в Спарте зажиточным. Адмета вздрогнула от изумления, увидев, что две центральные колонны портика заменены на прямостоящие статуи девушек-кор из известняка, раскрашенные яркими, сочными красками.* Из приоткрытых дверей лился желтый уютный свет, и что-то внутри, в коридоре, дорого блестело.
На пороге возникла темноволосая женщина в дорогом шафранном хитоне - стройная и привлекательная, хотя и не первой молодости. В серых глазах хозяйки, устремленных на Адмету, было изумление; но губы уже сложились в привычную любезную улыбку.
- Я Алексия, жена Хилона Пифонида, господина этого дома. Добро пожаловать, - произнесла афинянка. - Мне сказали, что вы с дороги.
Она сделала паузу, все так же улыбаясь умело накрашенными губами.
- Ванны скоро будут готовы. Пока прошу гостей пройти в ойкос и отдохнуть.
- Благодарю, госпожа, - сказала Адмета, учтиво кивнув. Алексия кивнула в ответ. От нее пахло каким-то цветочным маслом; и спартанке показалось, что госпожа дома поморщилась, когда они оказались лицом к лицу. Но тут же Алексия повернулась, скрыв свои чувства, и направилась в общую комнату, обставленную просто великолепно, как и весь этот дом. Адмета осматривалась со смесью любопытства и неприязни.
В ойкосе лакедемонянке предложили сесть в кресло эбенового дерева, у очага, который сейчас был холодным. Зато дымились курильницы: сладость наполнявшего комнату запаха ощущалась даже на языке. Юный Мелос присел напротив Адметы, на краешек круглого резного табурета.
- Мой супруг сейчас придет, - сказала госпожа Алексия.
Принесли разбавленное вино и фрукты в меду. Адмета с наслаждением выпила: у нее давно пересохло в горле. Но протянуть руку к угощению не успела. Появившаяся рабыня доложила, что ванны для гостей готовы.
Хозяйка пригласила Адмету в ванную комнату с выложенными голубой плиткой стенами, с медной ванной. Такой роскоши не было в доме почти ни у кого из спартанцев.
Та же рабыня осталась, чтобы помогать гостье. Адмета хотела было отказаться; но решила не проявлять неучтивость.
Афинянка взялась за нее, распутывая волосы, оттирая и умащая Адмету нежными и ловкими движениями: служанка не причиняла никаких неудобств. Только несколько раз ее руки изумленно замирали - когда ощущали мозоли и потертости, когда рабыня убедилась на ощупь, как сильны мышцы лакедемонянки.
Служанка выкупала Адмету и умастила благовонным маслом. Спартанка позволила это; но когда женщина хотела приняться за волосы на ее теле, Адмета резко отстранила ее жестом.
- Это лишнее! - сказала она. Рабыня-афинянка не посмела возразить.
Адмета приехала в этот дом не наводить красоту! Она чуть не забыла в этой купальне, зачем гостит у Хилона Пифонида!
Адмета надела предложенный ей чистый хитон, но волосы не стала скручивать в узел. Тонкие косички, оставшиеся нерасплетенными, снова отвели со лба и висков и скрепили на затылке.
Когда она вышла в ойкос, двое мужчин, сидевших там, сразу же встали. Калликсен был с братом Хилоном, человеком старше него и несколько обрюзгшим. Но, в общем, это был тоже красивый и представительный мужчина, с такими же светлыми волосами и глазами; только, в отличие от Калликсена, Хилон оказался безбородым. Складки гиматия были уложены так, что скрывали недостатки фигуры.
Афинянин улыбнулся и слегка поклонился гостье, окинув ее взглядом с жадным интересом. Но в поведении этого лощеного господина Адмета почувствовала напряженное беспокойство.
Она заметила, что иониец сидит в стороне, на стуле, выпрямившись и стиснув руки. Юный посланник, тоже принявший ванну и переодетый в чистое, был бледен и не отрывал глаз от хозяев.
- Хайрете, - приветствовала лакедемонянка обоих братьев. Потом обратила все внимание на Хилона.
- Я полагаю, господин, твой брат рассказал тебе, зачем я прибыла в Афины и кто приехал со мной?
Хилон рассмеялся.
- Я был бы счастлив, если бы первая из спартанских воительниц посетила мой дом ради меня самого. Но, к сожалению, я все знаю!
Его грубовато-насмешливая лесть скрывала самый настоящий страх. Адмета взглянула на Калликсена.
Полемарх смотрел на старшего брата сжав губы. Потом произнес:
- Нашим гостям нужно подкрепиться с дороги. Хилон, наверное, стол уже накрыт?
Хозяин кивнул. Расправил складки белого гиматия, снял незаметные пылинки. Потом с улыбкой предложил руку Адмете.
- Моя жена ждет нас.
Лакедемонянка с облегчением заметила, что угощение на столе, вокруг которого расставлены кресла и стулья, а обеденные ложа отодвинуты к стенам.
Услышав слова хозяина, и Мелос вскочил, наконец осмелившись привлечь к себе внимание. Юноша, державшийся со спартанцами очень смело, в этом богатом доме оробел и не знал, куда ступить и куда деть руки.
Алексия как раз делала последние распоряжения служанкам. Увидев, что гости идут, афинянка поправила белую ленту, охватывавшую темноволосую голову, и махнула рукой рабыням: женщины торопливо ушли. Госпожа улыбнулась.
- Садитесь в кресла. Все готово, - пригласила она.
Адмета заняла место напротив Хилона и его жены, рядом с Калликсеном. Ионийский посланник сел на табурет немного в стороне от спартанки. Мелос убрал руки под стол; потом положил их на стол, словно опомнившись. Юноша краснел и кусал губы.
И именно к ионийцу Хилон обратился первым.
- Если уж ты просишь помощи, юноша, расскажи нам подробно, в чем состоит твое дело.
Это обращение, куда менее любезное, чем к Адмете, против ожиданий, только ободрило Мелоса. Посланник вскочил с места, не притронувшись к еде, и сбивчиво, но энергично повторил все то, что лакедемоняне уже слышали.
Теперь у Адметы не осталось сомнений в правдивости ионийца. Его и в самом деле направил к ним царевич, которому, как Мелос признался с гордостью, он был близким другом; Никострат сам передал Мелосу и послание, и деньги на дорогу.
Хилон некоторое время помолчал, перекатывая во рту оливку. Потом сделал гостю знак сесть. Видно было, что он что-то сосредоточенно обдумывает.
Когда все приступили к еде, светловолосый афинянин вдруг обратился к Адмете.
- А ведь я тоже знал этого Ликандра… я и мой брат даже состоим с ним в родстве.
Видя, что спартанка смотрит на него изумленно и едва ли не враждебно, Хилон пояснил:
- Ионийская царица, Поликсена, была замужем также за моим братом Аристодемом, который тоже погиб. От Аристодема у нее есть дочь. Эта царица удивительно удачно морит своих мужей!
Адмета смотрела на афинянина онемев. Мелос глядел так же ошеломленно. Конечно, он знал, что у его царицы было два мужа: но не подозревал, что муж-афинянин принадлежал к семье Хилона!
А потом юноша внезапно воскликнул:
- Нашу царицу нельзя в этом обвинять!
Хилон только рассмеялся, покачав головой. Калликсен быстро взглянул на брата и предупреждающе поднял руку.
- Мы собрались здесь не для того, чтобы поминать прошлое.
Адмета заметила, что Калликсен сам покраснел при этих словах. Отчего - лакедемонянка не знала; но ей неожиданно подумалось, что этот флотоводец не такой притворщик, как хозяин дома.
Дальше поглощали еду молча: жареную козлятину, приготовленную с кардамоном, салат, ячменные пирожки с маслом и медом. Отведав всего понемногу, Адмета посмотрела на хозяйку и похвалила превосходные кушанья.
Госпожа Алексия, за все время не проронившая ни слова, и тут только кивнула. Чувствовалось, что она с трудом выносит присутствие спартанки за своим столом.
Адмета осушила до половины свой килик и встала.
- Я благодарю тебя, Хилон, сын Пифона, за твое гостепримство и сердечность, - сказала она, обратив взгляд на хозяина. - А теперь мне пора, нам еще предстоит обсудить дела с твоим братом. Иначе ночь застанет меня в дороге!
- Тут нечего обсуждать, - Калликсен быстро встал следом за гостьей. - Мои корабли будут готовы через несколько дней, навкрария даст мне средства! Иониец покуда останется у меня.
Моряк посмотрел на Адмету.
- А тебя, госпожа, я не отпущу без достойного сопровождения. Если, конечно, ты не согласишься переночевать в моем доме, - прибавил он с улыбкой.
Адмета, улыбнувшись, отказалась. Афинянин кивнул: другого он не ожидал.
- Что ж, тогда я найду тебе стражу, которая проводит тебя до Спарты.
Лакедемонянка поняла, глядя в спокойные голубые глаза моряка, что в этот раз он не примет никаких возражений. Дочь Агорея склонила голову.
- Ты очень любезен.
Адмета оглядела всех.
- Тогда я пойду проведаю моего слугу и лошадей.
Хилон кивнул и подозвал раба, незаметно появившегося в ойкосе. Лакедемонянка вышла вместе с ним.
Некоторое время никто из оставшихся ничего не говорил: братья-афиняне тяжело смотрели друг на друга. Мелос незаметно подошел к Калликсену, точно рассчитывал на его защиту.
Калликсен словно бы хотел что-то высказать господину дома в отсутствие гостьи; но сдержался. Флотоводец посмотрел на ионийского посланника.
- Идем, мальчик, нам пора.
Мелос благодарно улыбнулся и поспешил покинуть комнату. Калликсен выходил вторым; лишь на пороге обернулся и очень значительно посмотрел на брата.
Хилон улыбнулся высокому широкоплечему полемарху, слегка прищурившись: как видно, он очень хорошо понял намек.
- В добрый путь, маленький братец.
Калликсен быстро вышел, хлопнув дверью.
Больше Адмета и Калликсен ничего не сказали друг другу; хотя оба желали бы объясниться лучше. Но Адмета только дождалась обещанную охрану, пятерых конных стражников, и в последний раз поблагодарила афинянина за помощь.
Калликсен улыбнулся.
- Пока еще не за что меня благодарить.
Он теперь был сосредоточен на чем-то постороннем, точно мысленно уже командовал своими триерами. Тогда Адмета кивнула полемарху и, не сказав больше ни слова, вскочила в колесницу.
Спартанка неожиданно по-мальчишески свистнула сквозь зубы.
- Вперед во весь опор! - крикнула она своим стражникам и хлестнула лошадей. Конники сорвались с места, едва не упустив ее.
Калликсен долго смотрел вслед дочери Агорея: долго еще после того, как спартанка и ее свита исчезли вдали. Потом моряк повернулся и, улыбаясь чему-то безвозратно ушедшему, быстро зашагал домой.
***
В самом конце пути афиняне неожиданно съехались с отрядом пеших спартанцев. Это были воины, которых геронт выслал навстречу своей дочери!
Общее изумление с легкостью могло кончиться взаимными обвинениями и кровопролитием. Но тут Адмета неожиданно спрыгнула с колесницы и бросилась к спартанцам: среди гоплитов она разглядела темноволосого мальчика лет одиннадцати.
- Кеней! Что ты тут делаешь?..
Сын, рожденный от Ликандра, смотрел на нее исподлобья своими карими глазами.
- Я хочу плыть на помощь моему брату, мама. Дед пришел ко мне в агелу, все мне рассказал и разрешил, - громко и четко произнес Кеней среди общей тишины.
- Разрешил?
На миг Адмету охватила ярость. Агорей распорядился судьбой своего внука, не спросив его мать!.. А потом спартанка ощутила ужас.
- Ты хочешь уплыть в Ионию, Кеней? Насовсем?
Мальчик кивнул.
- Дед сказал, что я должен спросить твоего благословения. Отца я не спрашивал!
“Потому что Эвримах тебе не отец”, - мысленно закончила Адмета. Она крепко обняла сына, и с облегчением ощутила, как он прижался к ней.
- Ну что ж, поезжай, - после долгого молчания повторила она те самые слова, которые услышала от Агорея. - Я тебя отпускаю, сын! Помогай своему брату и сражайся вместе с ним, если таков твой жребий!
Адмета прослезилась, но отвернулась, скрыв от Кенея свою слабость. Уход сына она оплачет потом, когда останется одна.
Лакедемонянка посмотрела на афинских стражников.
- Возьмите Кенея с собой! Когда полемарх будет отплывать, прошу - пусть даст мне знать, и я приеду проститься с моим мальчиком!
- Слушаем, госпожа, - ответили афиняне. Они смотрели на эту встречу матери и сына растроганно и с большим уважением.
Афиняне и спартанцы расстались. Адмета поехала вперед не оборачиваясь: она пустила коней шагом, и гоплиты не отставали от своей предводительницы. Никто больше ничего не говорил.
* Кариатиды как архитектурный элемент появились позже.
========== Глава 113 ==========
Царица Ионии ощущала предгрозовой запах перемен - запах, вселявший во всех, греков, персов и египтян, непонятное беспокойство. Но правительница тревожилась сильнее всех. Раньше, несмотря на свои заботы, она спала здоровым сном; а теперь, как бы ни уставала, часто подолгу ворочалась на царском ложе, сбивая простыни и нагревая постель своим жаром.
Поликсена спрашивала себя, что не дает ей спать, и тут же отвечала себе - Никострату уже пятнадцать лет. Царевичу пятнадцать лет!..
В Спарте, на родине своего отца, он должен был бы прожить еще столько же, чтобы считаться зрелым мужчиной. Но персам было мало дела до спартанских законов.
И Дарион, который отстает от ее сына на полтора года, пожелает захватить трон, как только персы ему дадут добро. Как ни странно, Поликсена уповала теперь на Артазостру. Вдове ее брата нравилось быть полновластной госпожой своих сыновей и теневой соправительницей царицы - а когда власть перейдет к мальчишке, положение полностью переменится. То преимущество восточной деспотии, которым персиянка воспользовалась сама, - привычка азиатов к нерассуждающему повиновению, - при смене власти неизбежно повернется к ней обратной стороной…
И при смене власти так же неизбежно будет война. Артазостра, как и Поликсена, не желала никаких вооруженных столкновений на своей земле!
Поликсена вздохнула, устроившись на своей одинокой царственной постели и подложив локоть под голову. Дорогая Артазостра! Они с нею принадлежат друг другу, и понимают это лучше всех вокруг. Но сколько понимает Никострат в свои годы?..
Эллинка услышала шорох и быстро приподнялась. Сердце забилось чаще; мелькнула мысль о кинжале, который Поликсена держала под подушкой.
Но тут же Поликсена облегченно улыбнулась, узнав гостя раньше, чем он вышел на свет лампы, отгороженной от ложа ониксовым экраном.
- Входи, я как раз подумала о тебе!
- Я тоже тревожился о твоем величестве и не мог уснуть.
Египтянин вошел, участливо улыбаясь своей госпоже. Некоторое время назад стражники получили приказ впускать Тураи свободно, в любое время дня и ночи… и молодые ионийцы, которых Поликсена ставила у своих дверей, были достаточно преданны, чтобы не задавать вопросов и не говорить об этих посещениях посторонним. Поликсена вздохнула, вспомнив о старом верном Анаксархе, которого она была вынуждена отпустить на покой совсем недавно. Ее охранитель и наставник скрепя сердце уступил свое место другому, признав, что уже не может стеречь царицу так хорошо, как прежде. Анаксарх оставался другом своей госпожи, но теперь они виделись редко.
Тураи присел на постель к эллинке, и в его черных глазах появилось то, что Поликсена видела лишь когда уединялась со своим советником. Сдерживаемая, но оттого еще более сильная страсть.
Поликсена понимала сейчас, как Нитетис ощущала поклонение жреца, бывшего ее советником, - все те годы, что живая богиня держала Уджагорресента на расстоянии.
Но до сих пор Поликсену почти не в чем было упрекнуть, даже если бы в ее опочивальню вдруг проник соглядатай. Ни она, ни Тураи не заходили слишком далеко, позволяя себе только долгие разговоры и почти невинные ласки.
Вот и сейчас царский советник только пожал руку своей госпоже, а потом приобнял ее за плечи.
- Тебя что-то гнетет, царица?
Поликсена закрыла глаза, прижавшись к плечу египтянина. Он уже не в первый раз задавал ей такой вопрос; и Поликсена отвечала почти одинаково… но все равно она была каждый раз благодарна.
- Ты знаешь, что меня гнетет, - тихо ответила царица. - Мой сын. Он тревожит меня все больше, потому что я все меньше его понимаю!
Эллинка подняла голову, глядя с изумлением.
- Неужели Никострату непонятно, к чему приведет внутренняя война?.. Даже если перевес окажется на стороне ионийцев, Дарий пришлет подкрепление - и эти новые персы уничтожат всех греков, которых не добили здешние!
- Это вероятно, - спокойно согласился Тураи. - Но мне кажется, царица, твой сын готов принести такую жертву во имя грядущего.
Поликсена усмехнулась почти с отвращением.
- Мужчины!.. - воскликнула она.
- К тому же, силы Дария тоже не беспредельны, - прибавил Тураи. - Ему приходится удерживать сразу слишком много.
Поликсена помолчала, опустив глаза.
- Ты многое видишь, Тураи… скажи, ты не замечал за моим сыном никаких странностей? Не мог ли Никострат уже что-нибудь предпринять за моей спиной? Я почти ничего не знаю о том, что мой сын делает вместе с товарищами!
Египтянин усмехнулся.
- Ты боишься за свою власть, царица?
Прежде, чем Поликсена успела возмутиться, он продолжил.
- Никострат и в самом деле способен на самую дерзкую выходку, чтобы защитить тебя. Он может поднять за тебя меч, может тайно набирать себе союзников… но строить козни, чтобы взойти на трон, низложив свою мать, наш юный царевич не способен. Куда скорее так поступит сын Артазостры, - улыбнулся советник.
- Да, - откликнулась Поликсена. - Никострат сын своего отца.
- И Никострат уже понимает, что он слишком молод для того, чтобы возглавить восстание, - прибавил Тураи. - Он не сможет объединить ионийские города для борьбы, этого не смогли даже персы!
Поликсена рассмеялась.
- Научимся ли мы хоть чему-нибудь! Если и так, это произойдет не при моей жизни.
- Не говори так, - взволнованно перебил ее египтянин. Слышать волнение этого человека было очень приятно.
Царица закрыла глаза, ощущая, как Тураи жмет ее руку; потом горячо целует пальцы.
- Нам нельзя… Нам пора спать, - прошептала Поликсена, чувствуя, что в ней пробуждается мощная, опасная сила. Биение крови ощущалось в сердце и между ног. - Давай выпьем с тобой вина, а потом ты уйдешь…
Тураи поцеловал ее в лоб.
- Лучше пусть тебе принесут отвар из трав. Я скажу служанке.
Царица улыбнулась и снова откинулась на постель. От заботы жреца ее охватила нега: она ощутила себя юной и легкой, точно ее ничего не давило.
Мекет, ее служанка-египтянка, принесла успокоительный отвар, который готовила для царицы сама; а для Тураи - вино. Египтянин немного отлил из своей чаши в чашу царицы.
- Сейчас твое величество выпьет это, а потом уснет.
Поликсена выпила, держа чашу обеими руками. Затем улыбнулась, уже сонно.
Она потянула к себе Тураи, и они поцеловались, ощутив вкус вина и пряных трав, вкус горячих губ друг друга. Потом Поликсена уснула, простершись на животе.
Тураи укрыл ее легким покрывалом и, посмотрев на Мекет, приложил палец к губам.
Мекет часто, быстро закивала и улыбнулась, глядя на Тураи с опаской, восхищением и преданностью. Потом поклонилась царскому советнику, простерев к нему руки ладонями кверху.
Тураи вышел из царской спальни: не через главный вход, который охраняли эллины, а через боковую дверь. Он сел на приготовленное ложе, глядя туда, где осталась спать его повелительница. Потом вытянулся на спине и быстро заснул.
Через несколько дней Тураи пришел к царице без приказа. Поликсена уже знала, что это может значить: неожиданно прибыли чьи-то корабли, торговые или посольство.
- Кто на этот раз к нам? - спросила коринфянка.
- Экуеша, - советник понизил голос, - афиняне.
Сидящая Поликсена вздрогнула.
- Афиняне?..
- Их полемарх утверждает, что знает тебя, и требует встречи с тобой! - сказал советник.
Поликсена усмехнулась.
- Уже требует? Кто же он такой?
- Калликсен, сын Пифона, - ответил Тураи.
Поликсена побледнела: египтянин неотрывно смотрел на нее.
Потом царица медленно, будто через силу, произнесла:
- Если это так важно… я приму его.
- Великая царица, - начал египтянин и осекся.
Только тут Поликсена увидела, что бывший жрец едва держит себя в руках. Как видно, афиняне приехали с чем-то очень серьезным!
- Уж не решили ли афиняне объявить нам войну? - сухо съязвила царица, скрывая внезапный страх.
Тураи мотнул головой.
- Госпожа, этот Калликсен привез с собой сына твоего первого мужа, Ликандра.
Тураи перешел на египетский язык. - Этот мальчик родом из Спарты, его родила мать-спартанка! Как видно, твой супруг возвращался домой из плена!
Поликсена вскочила.
- Из Спарты?.. Никострат таки исхитрился…
Потом до царицы Ионии дошел весь смысл слов Тураи.
- Мать-спартанка, - повторила Поликсена.
Она тоже заговорила по-египетски. - Так афинянин привез моему сыну брата! Ликандр погиб на своей земле, это так?..
Тураи кивнул.
- Конечно, сам Никострат не подозревал об этом, и посылал в Спарту только за военной помощью. Царевич готовится к войне. Может быть, преждевременно, но никак не напрасно!
Поликсена прошлась по комнате, взявшись за лоб обеими руками. Потом повернулась к египтянину.
- И как быть с этим мальчиком? Он похож на Ликандра?..
- Никто здесь не видел этого воина, кроме тебя. Не сравнивать же мальчика со статуей, - усмехнулся советник. - На Никострата он похож, но сходство не очень большое.
Поликсена немного поразмыслила, неподвижно глядя себе под ноги.
- Можно ли привести этого ребенка во дворец?.. Конечно, нет! - тут же ответила эллинка сама себе. - Вот что! Пусть его возьмет к себе один из моих друзей, хорошо бы старый воин… Анаксарх!
Лучше нельзя было и придумать.
- Афинянина я приму открыто, в этом нет никакой тайны. Из этого нельзя делать тайну, - поправилась царица. - А мальчика навещу, как только представится возможность. Как его имя?
- Кеней, - ответил Тураи.
- Никострат знает?
- Никто еще не знает. На афинском корабле приплыл друг царевича, которого он и отправлял послом, - сказал египтянин. - Я найду способ спрятать этого юношу на несколько дней, чтобы представить все так, точно он отлучался в другой город.
Поликсена кивнула.
- Очень разумно.
Потом прибавила:
- Калликсену передай, пусть явится во дворец немедленно. Я буду готова принять его через два часа. Действуй!
Тураи поклонился и вышел пятясь.
***
Поликсена помнила Калликсена матросом, юношей. Теперь же ей предстал мужчина в расцвете лет: светлая борода отросла от уха до уха, золотистые волосы беспорядочно спадали на широкие плечи. Ей подумалось, что без хитона полемарх был бы еще лучше - подобен самому Посейдону.
Поликсена приложила руки к зардевшимся щекам. Поняв, как это выглядит, покраснела еще сильнее. Царица прокашлялась.
- Садись, афинянин, и давай потолкуем.
Оба сели.
- Что ты привез мне? - спросила царица.
- Только самого себя и своих людей, - Калликсен улыбнулся. - Мой товар тебе не нужен, твоя страна богата!
- Это верно, - царица кивнула. - Чего же ты хочешь, Калликсен? Это мой сын послал к тебе своего гонца?..
- Да, он, - сурово ответил полемарх, решив обойтись без подробностей. - Никострат сказал, что вы нуждаетесь в помощи! И я вижу, что так и есть!
Поликсена вздохнула.
- Чем же ты мне поможешь, афинянин? Твои четыре корабля Дарию на один зуб. А мне будет жаль, если ты погибнешь, как твой брат!
- Царица, тебе придется взяться за оружие, хочешь ты того или нет, - сказал в ответ флотоводец. - Я привез двести пятьдесят воинов! Это не так и мало, а сейчас важен каждый боец! Пока персы ведут себя сдержанно, потому что над ними сидишь ты, - продолжал Калликсен: глаза его блестели, голос стал глубоким и низким от подавляемых чувств. - Но ты сама понимаешь, что для азиатов значит верховная власть! Если тебя сместит перс, именем своего царя они будут творить что угодно!..
- Деспотия. Я знаю, что это, куда лучше тебя, - усмехнулась царица.
А Калликсен вдруг спросил:
- Сколько у тебя кораблей?
- Десять судов, которыми я могу распоряжаться, - ответила Поликсена, пристально глядя на него. - У персов двадцать пять, - прибавила она шепотом. - Но они пришлют еще.
- Для этого нужно много времени, - возразил афинянин.
- Ты хочешь, чтобы я дала тебе свои корабли? А ты сражался на море хоть раз? - быстро проговорила Поликсена, сжав руки на коленях.
- Только с пиратами, - ответил полемарх. - Но если ты позволишь, теперь я буду топить персов у твоих берегов!
Поликсена долго не отвечала. А потом произнесла совсем не то, что он ожидал.
- А как поживает твоя семья в Афинах? Они здоровы?
- Здоровы, все хорошо, - Калликсен улыбнулся. - Но они давно уже не в Афинах. Моя жена Филлида говорила, что ей душно в нашем городе и тоскливо без меня… и я перевез ее и моих двух дочерей обратно на Хиос, к жениным родителям, - они афиняне по крови…
Поликсена улыбнулась, не глядя на афинянина. Он напряженно ждал; но царица опять сказала не то, что Калликсен хотел.
- Я хочу видеть брата моего сына. Кенея, сына Ликандра, - сказала она.
========== Глава 114 ==========
Анаксарх жил неподалеку от дворца - скромно и уединенно. Он так и не женился к своим пятидесяти с лишком годам, и говорил, что теперь уже поздновато об этом думать: да и жалеть ему не о чем. Он хорошо служил, служил большому делу: и пожалеет о своей жизни, только если царица пострадает без него. Анаксарх был бы счастлив снова оказаться полезным своей госпоже!
Когда к нему привели спартанского мальчика и рассказали бывшему начальнику стражи, что от него требуется, Анаксарх сразу же согласился участвовать в заговоре. Иониец не знал, радоваться ли самоуправству Никострата; но старый воин радовался, что царевич не сидел сложа руки.
“Может быть, этот его брат еще исполнит то, что не удастся самому сыну царицы”, - подумал Анаксарх.
Второй сын Ликандра оказался худым, даже жилистым темноволосым мальчишкой со взглядом звереныша. Впрочем, Кеней так смотрел, только пока дичился; а присмотревшись к новому дому, преобразился и показался даже красивым. Мальчик улыбнулся поседевшему охранителю с приветливостью человека, который умеет за себя постоять.
- Мне сказали, ты будешь мне вместо наставника.
Воин кивнул, внимательно оглядывая гостя.
- Можешь звать меня по имени - Анаксарх. А теперь ты должен помыться как следует.
Он заметил, что у спартанского мальчишки немало незалеченных ушибов и ссадин; Никострат тоже в детстве ходил весь разукрашенный синяками. Но теперь царевич дерется так, что следов почти не остается. Чему успели научить его брата?..
И одними кулаками со здешними врагами не сладишь. Далеко не сладишь…
В ванной комнате Кеней старательно отмылся; хотя и фыркал, когда ему предложили мылящуюся глину, которую использовали персы. Однако такая глина не только отлично смывала грязь, но еще и залечивала царапины. Потом мальчик надел чистый белый хитон и, подпоясавшись, вернулся к Анаксарху.
- Я готов.
- К сражению? - усмехнулся наемник, потрепав его по голове. - Придержи-ка коней. Сейчас мы с тобой поужинаем, а там будет видно.
Единственный слуга Анаксарха принес и поставил перед ними глубокую миску тушенной с мясом фасоли и кувшин вина, накрытый большой свежей лепешкой.
- Ешь хорошенько, - приказал иониец. - В Спарте вас воспитывают голодом, потому что еды не хватает, а здесь это лишнее.
Кеней, не споря, принялся аккуратно вылавливать пальцами мясо из общей миски, откусывая от своей половины лепешки; но скоро мальчик увлекся, и быстро смолотил свою часть. Его карие глаза все еще голодно блестели, когда он доел; но Кеней сдержанно поблагодарил за еду и тут же встал.
Анаксарх кивнул ему на табурет, и юный спартанец сел снова.
- Сиди, спешить пока некуда.
Пока хозяин доедал, Кеней некоторое время сидел молча, рассматривая свои руки: под ногтями так и осталась грязь. Потом мальчик не выдержал и спросил:
- А когда я увижу брата?
Анаксарх улыбнулся.
- Может быть, завтра. Царевич часто навещает меня, и не думаю, что это вызовет подозрение. Но ты должен вести себя очень осторожно, запомни это!
- Понимаю, - Кеней кивнул, - персы.
В его глазах появился и потух дикий блеск.
Анаксарх, поглядывая на мальчика, налил себе в килик вина, и Кенею тоже. Порцию Кенея изрядно разбавил водой, так что напиток стал бледно-розовым.
- Выпей-ка, сынок, и закуси.
Он отломил кусок от своей недоеденной половины лепешки.
Кеней послушно выпил и зажевал разбавленное вино хлебом. А Анаксарх продолжил:
- Все должны думать, что ты мой воспитанник. Я взял тебя потому, что у меня никого нет.
Кеней проглотил остаток лепешки, глядя на хозяина дома большими изумленными глазами. Потом сын Ликандра воскликнул:
- Но разве никто здесь не поймет, что я спартанец?
- Конечно, поймут, да это и ни к чему скрывать, - усмехнувшись, ответил старый наемник. - Твой отец тоже был спартанцем, и долгие годы служил в Египте! Это ты тоже можешь рассказывать. Мы представим все так, точно тебя прислали сюда египтяне после смерти отца.
Кеней некоторое время раздумывал. Потом кивнул: видно, эта сказка показалась ему убедительной.
- Хорошо, я согласен! Я это запомню.
Потом он встал и огляделся. Мальчишку сжигала жажда действия - динамис, свойственная самым воинственным из эллинов.
- А теперь мне что делать… наставник?
- Можешь выйти в сад, - предложил Анаксарх. - Там тебя никто не увидит. А можешь сразу лечь спать: думаю, тебе хочется отдохнуть.
Кеней сосредоточенно подумал и заявил:
- Пойду спать.
Мальчик посмотрел на ионийца и улыбнулся, несколько насильственной вежливой улыбкой:
- Благодарю тебя за все.
Анаксарх кивнул, улыбаясь.
- Иди в соседнюю комнату, сынок. Тебе там уже постелили.
Кеней кивнул; и ушел не оборачиваясь. А Анаксарх долго смотрел мальчику вслед, и теплая улыбка не сходила с его рябого, когда-то веснушчатого лица. В груди тоже стало тепло.
Этого мальчугана можно было полюбить всем сердцем… только бы он не натворил бед. Никострат был таким же: но он успел вырасти!
Когда Анаксарх вошел в свою спальню, Кеней уже спал, разметавшись на жестком тюфяке. Во сне спартанский мальчишка выглядел таким беззащитным. Анаксарх вздохнул.
- Пусть помогут тебе твои предки, сынок.
Он лег; и еще какое-то время смотрел на мальчика, прежде чем уснуть.
На другой день Кеней проснулся один. Когда мальчик вышел в ойкос, недоуменно осматриваясь, к нему приблизился слуга.
- Хозяин отлучился во дворец. Он будет днем, и велел тебе никуда не уходить без него.
Кеней кивнул.
- Хорошо.
Он поел, потом вышел в сад. Какое-то время слонялся по садику, рассматривая кусочек неба между резными кронами платанов; потом вернулся в дом, томясь от скуки и жажды действовать. Слуга заметил это.
- Тебе нечем заняться? Ты умеешь читать?
Кеней удивился.
- Умею, но не люблю. А зачем мне читать?
- Пригодится, - ответил иониец. - Погоди-ка, принесу тебе один свиток.
Он вышел и вернулся с длинным папирусом.
- Это описание жизни в Египте. Жизнеописание одного ионийца, который долго служил в этой стране.
- А, - кивнул Кеней. Он вспомнил, что его собирались представить приехавшим из Египта. - Хорошо, я прочту.
Юный спартанец проворно подтянул к себе свиток. А когда развернул, спросил:
- А что за иониец это сочинил?
- Наш хозяин, - слуга подмигнул, широко улыбнувшись изумленному виду Кенея. - Написал, когда отошел от дел!
Кеней, с таким же изумленным лицом, сосредоточил внимание на свитке. И скоро погрузился в чтение. Он читал не очень бегло, но вдумчиво; и видно было, что мальчик запоминает все с военной точностью.
Когда Анаксарх вернулся, Кеней, увлекшийся жизнеописанием, одолел уже половину свитка. Хозяин незаметно приблизился к мальчику; и тот быстро поднял глаза, когда его накрыла тень рослого воина.
Кеней быстро встал.
- Мне сказали, что…
- Все правильно сказали, - кивнул Анаксарх, улыбаясь. Он похлопал Кенея по плечу мощной веснушчатой рукой, оплетенной синими жилами. - Но на сегодня хватит чтения, глаза испортишь. Давай-ка посмотрим, чему тебя учили в твоей агеле!
Спартанский мальчик просиял. Это было ему куда больше по душе.
- Мне нужен меч, наставник!
- Для начала возьмем палки, - ответил Анаксарх. - И попробуй выколотить из старика дух, - усмехнувшись, прибавил он, направляясь во двор.
Оказалось, что на палках мальчишка дерется отлично: Анаксарх неожиданно для себя очутился лицом к лицу с ловким, яростным юным врагом, не боящимся боли и не дающим ему передышки. Старый иониец посмеивался над способностями мальчика - а справиться с ним и вправду оказалось нелегко. Но в конце концов Кеней оказался на земле.
Анаксарх плеснул на него водой, зачерпнув из глиняной бочки, стоявшей во дворе.
- Вставай, - воин отступил от спартанского мальчика. - Ты сегодня молодцом! Иди теперь умойся и переоденься, я привез тебе платье. Потом будем есть.
Кеней, вставший на ноги, отряхнулся по-собачьи. А потом спросил:
- А когда придет мой брат?
- Что же ты не спрашиваешь про царицу? Неуважительно, сынок, - Анаксарх улыбнулся, так что рябь на его лице собралась морщинами.
Он поманил мальчика в дом.
- И царица, и царевич придут к тебе сегодня, - понизив голос, сказал старый воин, когда за ними закрылась дверь. - Так что будь готов!
В дверь постучали, когда еще не стемнело. Но когда слуга открыл, стоящая на пороге женская фигура показалась Кенею темной, точно Геката, богиня ночных перекрестков.
Женщина шагнула в комнату, расстегнув темный плащ; и спартанский мальчик заморгал. Золото, золото, золото. Он никогда не видел подобных нарядов и даже не подозревал, что такие существуют! Что было еще поразительней, она оказалась в штанах, в персидских шароварах.
Царица Ионии несколько мгновений стояла, глядя на Кенея. Потом шагнула к нему; стремительностью движений и суровостью взгляда царица напомнила мальчику мать.
- Ты и вправду похож на Ликандра! - воскликнула Поликсена.
Тут Кеней догадался поклониться.
- Я горд знакомством с тобой, госпожа, и рад нашей встрече, - сказал он.
Поликсена кивнула: в ее темных, обведенных черным глазах появилась не то насмешка, не то нежность.
- Я тоже рада, и тоже горда, - сказала она.
Кеней наконец заметил за спиной царицы юношу в белом хитоне и алом плаще, сколотом на плече серебряной фибулой. Темные волнистые волосы юноши были связаны в хвост на затылке. Нежданно обретенный брат улыбнулся Кенею, и тот сразу ощутил доверие.
- Надеюсь, мы подружимся, - сказал Никострат.
А Поликсена, не сводившая глаз с Кенея, вдруг раскрыла руки.
- Позволь мне обнять тебя! Я не смогу заменить тебе мать, но постараюсь хотя бы отчасти.
Кеней несколько мгновений не двигался; потом шагнул к царице. Ее душистые объятия оказались так же сильны, как объятия матери.
Потом царица посмотрела на Анаксарха.
- Сядем, - сказала она. Взглянула на братьев. - Вы можете остаться, это предназначается и для ваших ушей!
Когда мальчишки сели, Никострат посмотрел на Кенея и тихо сказал:
- Мы потом поговорим! Сейчас будет говорить царица!
Кеней кивнул: и весь превратился в слух. А Поликсена словно бы больше не обращала на него внимания. Она заговорила с Анаксархом так, точно они были в комнате одни.
- Я пришла к тебе, потому что опасаюсь говорить об этом даже в собственной опочивальне. Жаль, что я не могу навещать тебя ночью, это нужно делать открыто.
Анаксарх кивнул.
- Ты все обдумала, госпожа?
Поликсена улыбнулась.
- Афинянин очень смел, и я не сомневаюсь, что он бы хорошо сражался, - ответила царица. - Но он не стратег. Сразиться с персами на воде можно, только когда держишь оборону. Сейчас они просто не дадут нам морского боя. Это совсем невыгодно!
Царица постучала сапожком об пол.
- Зачем, если персы и так рассредоточены по нашей земле?..
Никострат толкнул брата в бок.
- Ты понимаешь?..
- Да, - отозвался шепотом Кеней. - Но что нам делать?
- Тихо! - ответил царевич.
Поликсена встала с места, прошлась по комнате. Потом произнесла:
- Пожалуй, афинянина можно оставить на службе. Можно даже дать ему корабли… для учений, не более. Я посмотрю, что он умеет. А там время покажет!
Анаксарх кивнул.
А Поликсена неожиданно повернулась к Кенею.
- Теперь я хочу поговорить с тобой, брат моего сына. Расскажи мне о Спарте и своей матери.
И царица улыбнулась. А Кенею неожиданно показался неприятным ее выговор - ионийский, напоминавший ему персидский, которого Кеней никогда не слышал. Но мальчик послушно начал рассказывать.
Гости покинули дом Анаксарха поздно, когда солнце почти село: черные тени удлинились до самого порога. Анаксарх вышел проводить царицу с сыном.
- Меня на улице ждет охрана, но жаль, что ты остаешься, - сказала Поликсена, печально улыбаясь. Они коротко обнялись.
- Ты мой бесценный друг, - прошептала царица.
Анаксарх поклонился; и подождал, пока госпожа и Никострат не выйдут через калитку. Тогда иониец ушел в дом.
Ни охранитель, ни сама царица не заметили человека, прятавшегося в тени платана. Когда Поликсена вскочила на коня, шпион метнулся в сторону и, перемахнув ограду, пропал в темноте.
========== Глава 115 ==========
Трапеза сына Артазостры уже остыла, но Дарион не садился за стол: юноша в нетерпении прохаживался по комнате, заложив руки за спину.
Когда в его покои через тайную дверь скользнул запыхавшийся раб, Дарион быстро повернулся к нему
Светловолосый слуга-грек остановился и стоял, уронив руки, лицо покрылось красными пятнами.
- Господин, я…
Дарион впился в него взглядом.
- Ну?..
Он едва обратил внимание на непочтительность прислужника, который не упал перед царевичем на колени и даже не поклонился.
- Царица пробыла у него вместе с сыном почти два часа, - сказал шпион, проведя языком по сухим губам. - Мальчик… Мальчик больше не выходил, думаю, ему приказано таиться…
- Что ты думаешь, мне безразлично, - Дарион лишь на мгновение взглянул в глаза ионийцу: но этого хватило, чтобы раб тотчас замолчал и сник. Поликсена бы ужаснулась сейчас, насколько наследник Филомена стал похож на своего отца, - и насколько он другой. Чуть мягче и тоньше черты лица, чуть больше и чернее глаза, вкрадчивее голос -“маленький Дарий” получился азиатом во всех своих проявлениях. Этот красивый юноша казался какой-то жестокой насмешкой над всеми прижизненными трудами брата Поликсены.
- Так значит, два часа, - задумчиво сказал Дарион, вновь принявшись мерить шагами спальню. Шпион стоял не шелохнувшись, не смея поднять глаз. - Два часа царица и ее сын провели с Анаксархом и этим мальчишкой… Кто он такой? Уж не брат ли ее отродью?
Дарион рассмеялся.
Шпион встрепенулся: хотел сказать, что этого не может быть, но промолчал. Иониец помнил, что его мысли не интересуют юного господина.
Эвмей, служивший Филомену, а после того Поликсене, казалось, уже неоднократно пожалел о том, что в запале обиды переметнулся к врагам своей царицы. Но теперь, глядя на юного Дариона, перебежчик понимал, что назад ему дороги нет.
- Как бы то ни было, мне этот мальчишка не соперник: но он может пригодиться мне так же, как моим врагам, - закончил наследник.
Дарион улыбнулся, точно обдумывал какую-то восхитительную месть. Внезапно сын Артазостры словно бы вспомнил, что шпион все еще не ушел.
- Убирайся, - приказал Дарион, коротко взглянув на грека: и тот немедленно подчинился.
Царевич сел за египетский обеденный столик, уставленный вкусными блюдами. Конечно, для него одного это было слишком много: но Дарион никогда не знал, не захочется ли ему пригласить к столу кого-нибудь из друзей. И, взяв с блюда половинку граната, наследник Филомена положил ее обратно и вдруг резко хлопнул в ладоши.
Тут же явился его личный раб: это был уже перс, услужливый мальчик на два года младше самого Дариона. Возраста его брата Артаферна. Слуга гибким движением опустился на колени, и Дарион с усмешкой потрепал его по зардевшейся щеке.
- Позови Аршаму и Камрана.
Это были два его ближайших друга, сыновья видных сатрапов. Дарион избрал их не за знатность, а за ум и преданность себе: хотя никогда не сошелся бы с простолюдином. Простолюдины способны думать только о золоте и почестях для себя, этот блеск застит им глаза: и лишь благородные люди видят далеко и обозревают сразу все. Так царевича учила мать, персидская княжна, - и до сих пор он убеждался только в справедливости этого суждения…
Раб скоро вернулся в сопровождении двоих богато одетых юношей немного старше Дариона: оба, подойдя к столику, почтительно поклонились. Царевич улыбнулся, оставаясь сидеть.
- Садитесь и давайте отужинаем, друзья мои.
Взглянув на раба, Дарион ловко метнул ему крупную кисточку винограда: и тот так же ловко поймал ее и поклонился. Персидский мальчик поцеловал свою награду, но Дарион уже не смотрел на него. Он сам наполнил для друзей кубки.
- Греки напиваются подобно скотам, едва лягут на обеденное ложе, но я предлагаю вам выпить, прежде чем мы приступим к еде. Мне есть сегодня что отпраздновать!
Все трое подняли кубки и выпили. Потом Камран спросил:
- Ты что-нибудь узнал, царевич?
Видно было, что его снедает нетерпение. Дарион с усмешкой кивнул.
- Узнал. Они устраивают какой-то заговор. Это, конечно, смешно… но для меня и вас может быть очень выгодно.
Дарион прервался, обведя взглядом лица друзей.
- Эта женщина попытается отнять у меня мою законную власть. Ей и ее сторонникам хватит на это безрассудства. И она нападет первой, потому что только это может дать ей преимущество!
Юноши кивнули, серьезно и восхищенно глядя на своего предводителя. А Дарион продолжил:
- Это означает, что греки начнут войну. И тогда мы будем вправе ответить так, как захотим, - юноша усмехнулся. - Мне все равно, сколько греческой крови при этом прольется. Я получу власть почти без усилий! Мне даже не придется поднять меч!
Он переводил взгляд с одного сообщника на другого, победно улыбаясь и закинув ногу на ногу.
Конечно, Дарион сам владел и мечом, и копьем, и метко стрелял. Но разве годится наследнику трона, да еще столь молодому, принимать на себя удар, подобно простому солдату?
- Мы арии, ненавидящие Ложь, - прибавил Дарион после долгого молчания. - Ложь – это то, что делает гречанка, занимающая мой престол.
Юноши согласно кивнули. Они были сметливы и часто находили, что прибавить к словам царственного друга; но сейчас прибавить было нечего.
- Твоя мать тоже так думает, царевич? – спросил Аршама.
Дарион поднял брови - полумесяцами, как у Артазостры.
- Мать? Нет. Мать любит эту гречанку, - на лице наследника появилось какое-то гадливое сожаление. – Я не хочу огорчать мою бедную мать и ничего не говорю ей!
Он мелодично рассмеялся. Видно было, что юноша учился нравиться, - и многих очаровывал.
Некоторое время ели молча. Смаковали нежного жареного ягненка, переглядываясь и улыбаясь: друзьям стало удивительно хорошо от сознания своей молодости и могущества. Вся жизнь лежала перед ними на золотом блюде, только протяни руку.
Потом вдруг пятнадцатилетний Аршама начал рассказывать, что ему недавно подарили двух наложниц, прелестных и покорных дев. Сын сатрапа так расписывал их достоинства, что даже Дарион, не достигший четырнадцати лет, стал облизываться. Потом царевич, смеясь, прервал друга. У него будут самые прекрасные женщины, стоит только пожелать: а сейчас негоже отвлекаться на них.
Поужинав, друзья встали, обнялись и распрощались. Дарион целовал Аршаму и Камрана в щеки, как царь целует своих близких.
Оставшись один, Дарион перестал улыбаться. Он снова сел и задумался о гречанке – понимая, что гречанка не сдастся так легко, как он представлял это товарищам.
***
Поликсена со своим первым советником, своим сыном и Анаксархом стояла на берегу и смотрела, как афинянин строит в боевом порядке корабли. Кеней был тоже с ними: сообща эллины решили, что прятать спартанского мальчика стыдно и бессмысленно.
Небо было безоблачное, море даровало спасение от белого жара: и золотоволосый и загорелый Калликсен, точно сын воды и неба, возвышался на носу передовой триеры в одной набедренной повязке. Его зычный голос разносился над водой, и корабли, повинуясь команде, разворачивались, расходились кругом и сходились вновь, точно голос полемарха имел волшебную силу.
- Нет, этому не научиться, - сказала царица. Она не отрывала глаз от Калликсена, ветер трепал ее черные волосы. – Это дар морских хозяев, словно сама Амфитрита надела ему ожерелье в колыбели…
Тураи, взиравший на афинянина из-за плеча царицы, неодобрительно промолчал.
На берегу было много зрителей, и персы тоже смотрели на учения: хотя персов явилось намного меньше, чем ионийцев. Искусство эллинов, действовавших так согласно и исполненных веселого презрения к врагу, завораживало всех. Казалось, что над полемархом не властна ни вся мощь Персии, ни сама смерть!
- Я хотел бы служить под его началом! – вырвалось у Мелоса, который стоял рядом с сыном Поликсены.
- Нет, - Никострат перехватил и сжал руку друга. – Ты мне нужен рядом, так же, как мой брат!
Дарион снова ждал своего шпиона через неделю, когда афинскому флотоводцу, по приказу царицы, было доверено командование ионийскими кораблями. Но Эвмей не появился.
Сын Артазостры подождал день, другой – и понял, что стряслось несчастье. А на третий день, когда персидский наследник вернулся в свои покои после конной прогулки, он обнаружил под дверями спальни труп раба с посиневшим, искаженным мукой лицом: руки были судорожно подняты к горлу. Распухшая шея Эвмея оказалась передавлена: удавку накинули сзади.
Дарион присел около трупа, едва веря своим глазам. Он принюхался и тут же вскочил с возгласом отвращения - тело уже тронуло тление; и перед смертью шпион обмочился!
Царевич выскочил из спальни, не владея собой.
- Кто это посмел? Кто посмел?..
Стражники смотрели на него невозмутимо. Так это был чей-то приказ!
Дарион пошатнулся, как громом пораженный.
- Моя мать, - прошептал он, запустив руки в густые короткие черные волосы.
Снова посмотрел на стражников. Те не пытались ни отпираться, ни даже лгать.
- Кто это сделал? - дрогнувшим голосом спросил юный наследник.
- Прости, господин. Таков был приказ твоей матери, - ответил один из стражников.
Дарион впал в неистовство. Он закатывал глаза, грозил изменникам страшными казнями; воины спокойно слушали его извержения. Наконец юноша выдохся и смолк, устыдившись себя.
Посмотрев на стражников, он вдруг понял, что эти люди о нем думают. Ну ничего.
- Я вас запомню, - пообещал Дарион обоим, ткнув в изменников пальцем. Черные глаза наследника, немного выпуклые, как у Артазостры, все еще блестели сумасшедшим блеском.
Царевич шагнул в спальню, но тут же отшатнулся назад.
- Это убрать, - приказал он, мотнув головой в сторону трупа.
Дарион сел под стеной в коридоре, опустив голову и сжав ее руками. Он не двигался, пока тело Эвмея не вынесли, не вымыли пол и не окурили спальню благовониями. Только тогда царевич вернулся в свою комнату. Бросившись в кресло, он потребовал вина.
Юный перс неподвижно глядел в огонь, горевший в чаше на квадратном постаменте.
- Она предупреждает меня! Так значит, эту эллинку моя мать любит больше, чем меня, - прошептал Дарион. - Будь она проклята!..
Тут же юноша вздрогнул от ужаса, красивое лицо стало совсем детским. Он выставил перед собой руку, точно отстраняясь от огня.
- Я этого не говорил, не говорил!..
Но пламя Ахура-Мазды уже поглотило его нечестивые слова, и бог среди богов не извергнет их назад. Дарион опустил голову.
- Прости меня, - прошептал он, обращаясь к единому богу. - И ты прости, матушка, - прибавил царевич чуть громче.
Он помолчал, сцепив руки и рассматривая свои перстни и браслеты, блестевшие из-под шелковых рукавов. Потом поднес руку к щеке, которую ему когда-то рассадил Никострат. На месте выбитого в детстве зуба так и осталась пустота.
Дарион вновь посмотрел в огонь.
- Но то, что по праву мое, будет моим.
***
После учений, окунувшись в море и переодевшись, Калликсен навестил царицу во дворце. Все равно ничего… почти ничего уже было не скрыть. Флотоводец попросил Поликсену позвать сына.
- У меня кое-что есть для царевича.
Поликсена увидела, как афинянин размотал принесенный с собой кожаный сверток. По его форме царица догадывалась, что там может быть; но когда увидела, не сдержала возгласа изумления.
- Это меч моего…
- Да, это меч Ликандра, сына Архелая, - подтвердил Калликсен. - Спартанская супруга твоего мужа сберегла этот клинок и передала со мной его старшему сыну! Меч Ликандра успел порубить только мессенийцев… но порубил как следует. А до того, как достаться Ликандру, этот меч принадлежал другим спартанцам. Ведь в Лакедемон из плена твой муж вернулся только с охотничьим копьем.
Калликсен держал и поворачивал иззубренный и затупленный меч в сильной руке как мужчина, привычный к оружию; но казалось, афинянин сомневается, достоин ли его держать.
- Что же ты молчал до сих пор! - воскликнула Поликсена.
- Не знал, стоит ли делать царевичу такой подарок, - усмехнувшись, ответил ее бывший возлюбленный. - Ведь тебе известно, царица, что славные клинки имеют свою волю. Они нашептывают свою повесть новым владельцам и жаждут крови врагов, если долго ее не пробовали…
Поликсена серьезно кивнула, нисколько не сомневаясь в справедливости этих слов. Ее собственный меч был выкован для нее совсем недавно; и теперь царица не знала - огорчаться ли этому или радоваться, что ее клинок чист.
Тут появился Никострат - и остановился, сделав несколько шагов. Его серые глаза расширились при виде флотоводца и грозного меча.
Калликсен, не тратя слов, подошел к сыну царицы и протянул ему оружие рукоятью вперед.
- Это меч твоего отца. Один из славнейших спартанских клинков, - сказал афинянин, глядя Никострату в глаза. - Адмета, вторая жена Ликандра, прислала его тебе в дар, царевич.
Никострат, в отличие от матери, не стал спрашивать, отчего Калликсен до сих пор это скрывал. Опустившись на колено, юноша принял меч и поцеловал.
- Я буду носить его с честью, - сказал Никострат.
Меч лег в руку, точно был выкован для него одного. Царевич встал, воздев отцовский клинок, и улыбнулся матери и ее союзнику.
========== Глава 116 ==========
Шаран не спалось, пока она дожидалась мужа с дворцового праздника. Царица позвала бы и ее, она никогда не обходила вниманием женщин: но Шаран была опять в тягости, и боялась появляться среди разгоряченных знатных мужчин. Кроме того, в последнее время женщинам во дворце стало небезопасно покидать свои комнаты: снова ужесточились нравы, смягченные эллинским влиянием. Персы относились к своим женщинам очень ревниво, и от чужих тоже требовали затворничества.
Пришли из своей комнатки дети - чувствовали, что у матери на сердце, и младший куксился и отказывался уснуть. Шаран обняла мальчиков и посадила ждать рядом с собой.
Но вот наконец загремел засов, радостно затявкал пес: Шаран улыбнулась и встала, положив руки на округлившийся живот.
- Отец вернулся! - сказала она Элефтераю и Ликомеду. - Идите в постель!
Черноголовый пятилетний малыш насупился.
- Мы его тут подождем! - капризно сказал он, и мать уступила.
Накинув шелковое головное покрывало, Шаран вышла встречать супруга; и столкнулась с царским скульптором в дверях. За спиной его стояла служанка, отворившая хозяину ворота.
Менекрат был румяным и веселым, и от него попахивало вином; но персиянка поняла, что почти весь хмель выветрился дорогой. Он обнял жену, подарив ей холодную дымную свежесть.
- Все не ложилась!
- А ты опять шел от дворца один, в темноте! - воскликнула персиянка: ее огромные глаза еще расширились, и она стала похожа на эфиопку. - Да еще пьяный!
- Царица дала мне проводника с факелом. И я уже совсем не пьян. Я с ними не напиваюсь, - ответил Менекрат. Веселье пира словно бы вмиг слетело с него.
Но тут к художнику выбежали дети. Мальчишки повисли на нем, отталкивая друг друга.
- Папа!
Менекрат расцеловал сыновей.
- Идите-ка спать, негодники! Скоро уже утро! - велел он, смеясь.
Когда они с женой остались вдвоем, Шаран проводила мужа в спальню, обнимая за плечи. Она надеялась на разговор, хотя видела, что Менекрат очень устал.
Но муж пожаловался, что голову клонит, и уснул, как только добрался до постели. Шаран легла рядом и некоторое время смотрела на художника, подперев голову рукой: точно пыталась по лицу отгадать его думы. Потом пристроилась к мужу и спустя какое-то время тоже уснула.
С утра Менекрат был невесел, бледен и морщился: но не жаловался на похмелье. Впрочем, он почти никогда не пил лишнего, и Шаран ничего ему не сказала. Персиянка только ждала разговора, отложенного на завтра.
Когда она принесла еду мужу, он попросил ее остаться. Шаран села рядом.
- Ну, как там?
Менекрат полил себе из кувшина на руку, намочил лоб.
- Было очень весело, - ответил он, морщась и не глядя на жену. - Царица умеет потешить… Твои персы сидели рядом с ней, гоготали, хлопали артистам и наливались вином как хозяева! Хорошо, что наших вообще пустили на праздник…
Он вдруг посмотрел на жену с такой ненавистью, что рот у Шаран наполнился желчью.
- Ты рада?
- Нет, вовсе нет, - персиянка обняла мужа за плечи. - Но неужели все так плохо?
Скульптор обвил рукой ее располневшую талию.
- Нам вовсе не плохо, - ответил он. - Нам и всем, кто живет при царице… И простые люди до сих пор тоже не жаловались, даже радовались всему - диковин понавезли из-за моря, всяких обычаев… Это, видишь, все в воле вашего государя!
Менекрат помолчал.
- До сих пор Дарию было непросто взимать с далеких стран налог, - продолжил он. - Никак не мог упорядочить меру веса и обмена. А как ввел у себя свой золотой дарик, стало куда проще! Недавно ведь налоги подняли, ты знаешь?
Шаран качнула головой.
- Не знаешь, конечно, я не говорил, - грустно усмехнулся художник. - А наш народ теперь тянет вдвое против прежнего. Тираны городов прижали все податные сословия, и ионийцы ропщут…
Он опять замолчал, точно забыл о том, что жена сидит рядом. Но когда она хотела подняться с места, Менекрат остановил ее.
- Куда ты? Позавтракай со мной.
Шаран послушно стала есть, хотя после таких слов мужа вся еда горчила. Менекрат тоже отдал должное вкусным миндальным лепешкам и вареным яблокам; а когда наполнил для себя и жены кубки, сказал:
- Там, конечно, был персидский наследник… Что за мерзкий мальчишка! Могу вообразить, что будет с нами, когда он придет к власти!
- А разве может быть много хуже? - вырвалось у персиянки.
Менекрат засмеялся.
- Достаточно, чтобы вспыхнуло наверху или внизу, - и тогда все запылает.
Шаран погладила его по руке. Менекрат накрыл ладонь жены своей; а через несколько мгновений прибавил:
- Может быть, ты с детьми еще успеешь бежать. Хоть в Египет! У меня там… осталось богатство, ты помнишь?
Скульптор криво усмехнулся.
Лицо Шаран стало пепельным. Персиянка хотела спросить - как же он; но промолчала.
- Афинянин здесь уже больше года, - сказал Менекрат. - Он не раз плавал на север, думаю, разузнавал, какие там настроения, и говорил с народом. Конечно, едва ли ему дадут бой на море; но поднять ополченцев в городах Калликсен теперь способен!
Жена долго не отвечала. Она блуждала взглядом по комнате, которую обставляла с такой радостью: изящная мебель, подушки, ковер, сухие цветы в лазуритовой вазе… Потом спросила:
- А что ты сейчас будешь делать?
- Работать, - ответил Менекрат.
Шаран уже испугалась, что он возьмется за оружие; она не знала, что может быть хуже для такого, как он, ремесленника.
Вставая, иониец поцеловал ее.
- Пойду сяду за заказ. А ты улыбнись, не огорчай ребенка!
Шаран заставила себя улыбнуться. Она пошла проведала сыновей, надавала поручений служанке; а сама села ткать. Скоро ей стало хорошо: ничто еще не нарушило уютную, благоустроенную жизнь, которую она так любила. И, может статься, ничего из мужниных страхов еще и не сбудется.
Страхи сбылись через полтора месяца после рождения их дочери.
Менекрат, работавший в мастерской, прибежал к жене со страшными новостями. Наконец-то вспыхнуло - внизу; вблизи северной границы ионийцы восстали и заняли персидскую крепость. Воинов перебили, захватив врасплох.
- Они не ждали нападения, - сказал Менекрат. - Но теперь-то персы вооружатся по всей стране! По всей Ионии ваши укрепления…
Он схватил себя за волосы.
- Что будет! Бедные наши дети!..
Шаран заметалась было, бестолково хватая вещи и тут же бросая. Потом остановилась, глядя на мужа.
- Теперь нам надо бежать?
Менекрат усмехнулся.
- Куда нам отсюда бежать? Мы дома… А впрочем, ты права.
Скульптор приказал:
- Собирайся, будь готова. Если пожар дойдет до Милета, бежим во дворец. У царицы хотя бы есть и воины, и корабли!
Шаран кивнула. А потом уже пошла укладывать вещи: то, что они возьмут с собой, если придется покинуть дом в спешке.
***
Когда начались бои на севере, Калликсен и его корабли оставались в Милете. Никто не мог обвинить афинян в подстрекательстве: и теперь царица выжидала. Лучше всего было бы, думала Поликсена, если бы персам удалось подавить восстание: хотя звучало это ужасно.
Анаксарх, забыв про свои лета, прибежал к госпоже и спрашивал, пошлет ли ли она помощь ионийцам.
- Нет, - ответила Поликсена. - Я могу послать только малую помощь! Если суждено, греки справятся своими силами; а за меня здесь стоят персы… Если увидят, что я заодно с восставшими, рухнут последние преграды и мир спасти будет нельзя!
Охранитель видел, чего царице стоил такой ответ: и ни словом не возразил.
Когда стало известно, что освободились Клазомены, Фокея, Эритрея и захвачено восемь персидских кораблей, Поликсена приказала афинскому флотоводцу прикрывать Милет с моря. Она понимала, что если будет захвачен город, ее, персидскую ставленницу, не пощадят, как и ее детей. Казалось, что удача наконец повернулась лицом к грекам: но это будет не ее победа…
Пожар войны охватил всю Ионию: казалось, власти Милета, и греки, и персы, бессильны вмешаться. То же самое происходило в Египте, когда власть ушла из рук последних фараонов.*
Согласия между ионийскими городами по-прежнему не было, как не было согласия и между персидскими военачальниками, которые оказались в положении обороняющихся: наступил день, когда Милет узнал, что персы отступают на юг. Немалое число их бежало на кораблях в Азию. Они могли вернуться с подкреплением: а покамест дело всех правителей Милета было плохо. Повстанцы перебили тиранов на местах, и то же ждет тиранов Милета.
Когда войско подступило к столице, Тураи пришел к царице и стал горячо упрашивать ее бежать.
- Госпожа, бери детей и уплывай в Та-Кемет, пока можешь! Там тебе помогут укрыться! - говорил он. - Здесь ты только напрасно умрешь!
- А Артазостра? Я не уйду без нее! - ответила Поликсена.
- Артазостру защитит сын, - ответил Тураи. - Они могут бежать в Персию!
“О, если бы, - подумала Поликсена, сжимая кулаки. - Если бы!..”
Она приказала позвать детей и послала вестника к Артазостре. Никострат и Кеней явились тут же, оба с мечами в руках. Никострат разыскал и привел свою сестру и царевну Ити-Тауи: его египетская невеста стала почти девушкой.
От Артазостры не было ответа; хотя Поликсена виделась с нею только вчера и знала, что персидская княжна должна быть у себя.
Дожидаясь родственницу, правительница стала одеваться: облачилась в темные персидские шаровары и рубашку, а свой панцирь из коринфской бронзы надела под темный кафтан, вооружившись по персидскому образцу. Увидев ее в таком платье, ворвавшиеся во дворец греки могут только снести ей голову: и это будет еще милость…
Поликсена прицепила к поясу свой прямой греческий меч.
- Где же Артазостра? - воскликнула она.
Но тут раздался топот: в зал с фонтаном, где царица собрала всех, ворвались стражники-персы.
- Царица, тебе нужно бежать! - воскликнул старший. - Ионийцы уже в саду, рубят и жгут деревья! Сейчас перекроют выходы!..
Поликсена посмотрела на сына. Никострат кивнул.
- Уходи, мама, - сказал он. - Я вас прикрою!
- Еще чего! - крикнула Поликсена, которой эта необыкновенная глупость придала сил. - Пойдем все вместе! Защищайте царевен! - приказала она ионийцам, сгрудившимся около нее.
Коринфянка обнажила меч: у нее сжалось в животе, когда клинок холодно взблеснул при свете факелов. Уже подступал вечер.
Вот сейчас!.. Царица бурно задышала, страха не было, только животное предвкушение схватки.
Послышались топот и вопли за спиной.
- Бежим! - крикнула Поликсена. И все они, ее дети, ее свита и охранники, бросились вперед.
Поликсена услышала, как за ее спиной верные персы схватились с греками, прикрывая ее отход. И это наполнило коринфянку звериной яростью. Враги бежали уже и навстречу; и, ни о чем не думая, царица ринулась на первого, кто оказался на пути. Ее меч впервые обагрился греческой кровью!.. Потом навстречу высыпало еще человек пять: повстанцы, одетые и вооруженные кое-как, с раззявленными в крике ртами. От них разило потом, кровью и смертью…
Беглецы схватились с врагом насмерть, и предводительница не отставала. Поликсена сама не ожидала найти в себе такую силу и свирепость! Ее юный сын уложил на пути двоих ионийцев, и она сама убила двоих и ранила одного, пока они пробивались к выходу.
Поликсена попыталась проложить путь к Артазостре, но увидела, что в сторону покоев княжны бегут персы. Стражники спасут ее подругу! Сын поторопил Поликсену, толкая в плечо.
- Скорее, мама, бежим!
Царица и ее свита выбежали наружу, переступив через тела зарубленных у дверей стражников. В саду им удалось поймать несколько лошадей, видимо, из-под убитых персов. Поликсена и Анаксарх вскочили на коней; царица приказала посадить девочек.
Уже почти совсем стемнело, и сад освещали только костры: восставшие свалили драгоценные тисы и кедры Артазостры, и огонь пылал до неба. Слышались взрывы хохота и женские крики: гоняли несчастных дворцовых рабынь.
Победившие солдаты, за какое бы правое дело ни дрались, становятся хуже зверей…
Отряду удалось в темноте добраться до ворот. Они были сорваны с петель: Поликсена, громыхая, первой проскакала по железным створам. Обернулась.
- Не отставать!..
Ее воины бежали, подгоняя и таща за собой спотыкающихся и всхлипывающих женщин. “Не уйдем”, - в отчаянии подумала Поликсена.
Но им удалось добраться до порта. По пути беглецы потеряли троих воинов, в числе которых был Анаксарх: в него попала стрела.
Поликсена еще не успела осознать этой потери, когда увидела, как с корабля навстречу ей бегут эллины. Афиняне! Две триеры пылали у них за спиной: видимо, подожгли стрелами. Но остальные, три судна или больше, были целы.
Царица узнала предводителя, покрытого кровью и гарью. Она спрыгнула с коня и бросилась к нему.
- Афинянин, ты?..
Флотоводец схватил ее за плечи.
- Беги, Поликсена!
Он больше не называл ее царицей.
Правительница Ионии оглянулась на свой пылающий дворец, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Поликсена всхлипнула, сжав зубы. Сейчас никак нельзя было поддаваться слабости!
Калликсен прижал ее к груди, потом оттолкнул.
- Бегите, пока есть время! Я задержу врагов, потом уйду за вами, если смогу!
- Мы поплывем в Египет! - воскликнула Поликсена.
Афинянин кивнул.
- Знаю!
Поликсена быстро и крепко поцеловала его, ощутив вкус крови.
- Ты достоин песни. И ее сложат о тебе, - проговорила она. - Гелиайне!
Поднимаясь на ионийский корабль, она не оглянулась.
* Ионийское восстание, с которого действительно начались греко-персидские войны, произошло на несколько лет позже, в 499 г. до н.э. Описываемые здесь вымышленные события представлены как предыстория. Артемисия Карийская (прототип Поликсены) - ставленница Ксеркса, сына Дария.
========== Глава 117 ==========
Артазостра не дождалась посланного Поликсены. Его убил один из дворцовых рабов – иониец, давно имевший зуб на обеих женщин: теперь уже никому не придется отвечать за содеянное. Вот-вот рухнет все!
Мать наследника, готовясь к бегству, велела служанкам собирать вещи. Едва ли можно будет взять все ее сундуки: но бросить столько добра персиянка не могла. Артазостра понимала, что вряд ли можно рассчитывать сейчас на ионийцев Поликсены.
Она сама взялась одевать младшего сына, восьмилетнего Кратера, более всех ее сыновей походившего на отца: хотя каждый из них получил эллинское воспитание…
Тяжко протопотали мимо мужские шаги; что-то грохнуло в отдалении. Мятежники били драгоценные статуи и амфоры, расставленные в коридорах; а может, кто-то уронил их, спасаясь бегством.
- Мама, мне страшно, - прошептал Кратер, приникнув к матери: мальчик все еще держался и не плакал. Артазостра прижала к себе его голову и поцеловала.
- Молись, - проговорила княжна. – Нас спасут!
Она верила, что Дарион придет за ней и за Артаферном, несмотря ни на что.
Тут новый грохот сотряс дворец: такой сильный, будто ионийцы таранили стены. Служанки завизжали, зажимая руками уши и пригибаясь.
- Глупцы, ничтожные рассудком, - пробормотала княжна. – Уничтожат все, и кто потом вспомнит о них?..
Послышался приближающийся быстрый топот подкованных сапог, и двойные двери комнаты распахнулись.
На пороге стоял Дарион, за спиной юноши Артазостра увидела своего второго сына. У Дариона в руке был обнаженный кривой меч.
- Мать, я пришел тебя спасти! – воскликнул наследник.
Артазостра быстро встала, обнимая за плечи младшего сына.
- Где Поликсена? – воскликнула она.
- Не знаю. Греков уже нет во дворце, - ответил Дарион: голос его чуть дрогнул. – Они бросили тебя, мать, - злорадно прибавил царевич.
- Молчи, - оборвала его побледневшая Артазостра. Она старалась не думать о худшем. – Идем скорее! Нам нужно бежать в Персию!
- Я сам так решил, - заявил Дарион: хотя и без большой уверенности. Ведь юноша никогда не бывал на родине своей матери и знал Персию только по ее рассказам.
В Сузах и окрестностях “города лилий” у персидской княжны оставалась многочисленная родня. В порту должны были ждать персидские корабли. Если они все еще не потоплены или не рассеяны…
Артазостра постаралась не поддаться страху. Тем более, что сын торопил ее.
Беглецы сумели выбраться наружу незамеченными врагом… потому, что битва была уже окончена. Несколько раз персы наткнулись в дворцовых переходах на трупы своих и греческих воинов: и было уже не разобрать, кто сражался за кого. Артазостра старалась не думать, что Поликсена могла быть убита повстанцами – а может, сперва обесчещена, а потом уже убита…
Дарион приготовил для матери и ее свиты крытые ковровые повозки. Артазостру обрадовала такая забота, но ей стало страшно при мысли о том, что изнутри она ничего не будет видеть. Но ничего уже не поделаешь.
Дарион подсадил мать, поддерживая под локоть, и Артазостра улыбнулась ему.
- Благодарю тебя, сын, - сказала она.
Она взяла с собой в повозку младшего мальчика, следом туда же втащили сундуки и узлы, среди которых устроились служанки. Скоро повозка оказалась битком набита. Хватит ли для всех женщин места и пропитания на корабле?..
Дарион, вскочивший на коня, приказал трогать. По звенящему голосу мать поняла, что он и хотел встретиться с врагом, и побаивался этого. Артазостра, думая о царевиче, улыбнулась в свой вышитый платок.
Да, ее сын не был наделен храбростью льва, - но бывает, что такая храбрость может только помешать…
Она сжала теплую ручку сидевшего рядом с нею младшего, уже намозоленную от упражнений. У Кратера были задатки и воина, и книжника… кем он станет в Персии?.. Если только им суждено спастись!
Тряская повозка прокладывала путь без остановок. Женщины прижались друг к другу и только вскрикивали на ухабах; но их опасности миновали. А снаружи слышались крики, смех, рыдания. Милет был взят, отвоеван назад ионийцами!..
Повстанцы, увлекшись грабежом и разбоем, могут пропустить персидский обоз: а может быть, эти земледельцы и торговцы, поостыв после боя, побоятся тронуть царских воинов…
Тут вдруг повозка замедлила ход, потом встала: громко заговорили стражники, ехавшие впереди.
Служанки вскрикнули, но Артазостра велела своим женщинам молчать. Торжествующие и жалобные шумы разоренного города отчетливо доносились до них, однако близкой опасности персиянка не почувствовала.
Снаружи послышался умоляющий женский голос, говоривший по-персидски. Артазостра, не колеблясь, отдернула занавеску, закрывавшую окошко, прорубленное в ковровой ткани, и высунула голову наружу.
- Кто там? – властно крикнула она.
- Госпожа! Великая госпожа!.. – взмолилась неизвестная, которую не пускали копья ее охранников.
- Пропустите! – приказала Артазостра.
Воины посторонились, и к ней бросилась персиянка – в свете факелов, прикрепленных к бортам повозки, стало видно, что она простоволосая, в разорванной грязной одежде, с вылезающими от ужаса глазами. Несчастная упала на колени, высоко подняв ребенка, закутанного в одеяло.
- Разбойники сожгли наш дом, великая госпожа! Я жена Менекрата, царского скульптора! Они настигнут и убьют нас, а наших детей кинут на копья!..
- Я видела тебя. И знаю царского скульптора, - в волнении проговорила Артазостра, глядя на женщину, которую, как ей помнилось, звали Шаран.
Сам Менекрат с двоими старшими сыновьями стоял поодаль, и, бледный, смотрел на то, как жена умоляет персидскую княжну о заступничестве. С ионийцем было двое слуг, мужчина и женщина, - оба персы.
Это решило дело.
- Мы возьмем их с собой, - распорядилась Артазостра, посмотрев на свою охрану.
Верховой Дарион встрепенулся. У юноши были стать и посадка истинного перса, но при этих словах царевич показался ей обиженным мальчиком.
- Матушка, - начал было он.
- Я приказываю, - пресекла его возражения Артазостра.
Она скрылась в повозке, не сомневаясь, что приказание будет исполнено.
- Поедете с нами, - раздался обращенный к погорельцам голос сына, в котором звенели возмущение и презрение. – Падите в ноги моей царственной матери, это она благоволит вам!
Шаран взахлеб благодарила царевича, но Артазостра уже не слушала. Скорее бы, скорее! Из-за этой задержки весь отряд могут перебить!
В порту остался единственный персидский корабль. Едва хватило места на всех: ионийские суда, по-видимому, ушли, и афиняне следом за ними.
- И пусть радуются, что ушли, - бросил Дарион, наблюдавший, как грузят на триеру поклажу и рабов.
Было уже совсем темно, но персы различили качающиеся на маслянисто блестящей воде черные обломки. Кончилась битва, и чьи-то корабли совсем недавно горели здесь.
Поодаль Артазостра различила два судна, должно быть, греческие, но не выказывавшие враждебных намерений: по-видимому, моряки думали, как спасаться самим. Или эти корабли принадлежали победителям, тоже начавшим зализывать раны…
- Надеюсь, что Поликсена с детьми спаслась, - пробормотала Артазостра, поглядев на наследника. – Она, конечно, бежит в Египет, но что ждет ее там?..
Дарион только улыбнулся в ответ.
Корабль отвалил от берега. Некоторое время спустя к нему пристали еще три судна, принадлежавших спасшимся персам; и назад в Азию поплыла флотилия, достойная царской родственницы.
***
Ионийские корабли, оторвавшись от преследователей, плыли в Египет. Поликсена должна была благодарить всех богов, что ее кормчие так хорошо знают этот путь; но низложенная царица сидела на палубе, закрыв глаза, и на ее щеки сбегали слезы, черные от краски. Боль за Анаксарха, за всех греков, за всех, кого она любила и кого предала, была так сильна, что Поликсена задыхалась.
Тураи сидел рядом, чутко следя, чтобы госпожу никто не смел тронуть. Если резко потревожить человека в таком горе, он может умереть.
Но наконец Поликсена успокоилась сама и, посмотрев на своего советника, сипло спросила, где ее меч. Она помнила, что выронила его, поднявшись на палубу…
- Здесь, мама, - серьезный и печальный Никострат, подойдя к ней, стал на колено и протянул оружие рукоятью вперед. Сын сберег ее меч и даже успел отчистить.
Поликсена молча вернула клинок в черные обсидиановые ножны. Она тяжело встала и поглядела на царевича: сын уже превосходил ее ростом, сильный, широкоплечий.
- Все дети со мной? Кеней, Мелос?..
- Да, - сказал Никострат. – Моя сестра и невеста в каюте, - прибавил юный спартанец, кивнув назад.
Поликсена оперлась руками о борт и вгляделась вдаль. Уже давно было не видать земли.
- Ты умер так, как хотел, старый друг, - прошептала она, думая об Анаксархе, на которого не успела даже оглянуться, спасая остальных. – Надеюсь, что среди беззаконных ионийцев найдется тот, у кого есть честь, и даст тебе погребение…
Она хотела бросить в воду какую-нибудь драгоценность, в жертву Посейдону, чтимому в Ионии, но ничего на себе не нашла. Сколько имущества они взяли с собой?
Тураи, подойдя сзади, тронул ее за плечо.
- Моя царица, царевны хотят видеть тебя.
Поликсена обернулась к нему и хотела поблагодарить. Но не было сил лишний раз раскрыть рот; и она молча проследовала за Тураи в царскую каюту, единственную на корабле. Так было сделано по египетскому образцу.
Фрина сидела рядом со своей названой сестрой, они держались за руки. Увидев Поликсену, золоволосая красавица-дочь вскрикнула. Коринфянка мрачно рассмеялась, представив себя – полную противоположность этой девушке.
- Дайте мне зеркало и умыться.
Поликсена смыла с лица и рук кровь и грязные разводы, расчесала волосы, выдирая целые пряди. Потом приказала подать себе вина и попросила Ити-Тауи позвать Тураи. Сейчас ей мог помочь только этот египтянин.
Ити-Тауи, поклонившись эллинке, выскользнула наружу. Проводив девочку взглядом, Поликсена вспомнила, что это дочь Уджагорресента: и царевне до сих пор толком не объяснили, кто такой ее отец…
Тураи вошел и по знаку царицы выслал девочек. Поликсена предложила ему вина, а потом сказала египтянину, что желает обсудить положение.
В Навкратисе, куда они направлялись, не было ни тиранов, ни дворцов, - это был торговый город-эмпорий*, несколько греческих общин которого имели каждая свое управление и суд. У кого персидская ставленница может просить убежища и как надолго?..
Конечно, скрыть, кто она такая, не удастся; да это и невозможно.
- Нам помогут - Навкратис принадлежит Та-Кемет, Ионии и Персии. В Та-Кемет хорошо понимают, что значат такие бунты черни, - сказал Тураи. – И тебя хорошо знают здесь! Тебе дадут убежище, царица!
Поликсена потерла подбородок.
- Но надолго ли?..
- В Та-Кемет по-прежнему Уджагорресент, - согласился Тураи, понимавший ее без слов. – Но кроме царского казначея, есть и другая сила. Думаю, ты смогла бы немного погодя купить себе поместье в Дельте, как хотела ее величество Нитетис…
Поликсена усмехнулась.
- Поместье! Так нам навеки отречься от своей свободы? Что же делать моему сыну?..
Советник пристально смотрел на нее, подавшись вперед через стол.
- Если верх одержали ионийцы, вернуться твоему сыну будет сейчас невозможно, - сказал египтянин. – Свободной Ионии не нужны ни тираны, ни цари!
Поликсене показалось, что в его словах просквозила насмешка – чисто египетская насмешка.
- Если же персы отомстят за себя и снова возьмут власть, вернуться царевичу будет невозможно вдвойне!
Поликсена опустила глаза.
- Так значит, - тихо проговорила она после молчания, постучав пальцами по столу, - Никострат может вернуться, только если в Ионии начнется новое восстание, в котором грекам понадобится любая помощь…
- Именно так, - сказал Тураи.
Афиняне так и не нагнали их. Впрочем, в море очень легко было растеряться, и Поликсена старалась не тревожиться прежде времени.
В Навкратисе они сразу же послали нескольких ионийцев говорить с представителями Милета. И царице со всеми ее людьми, к ее радости, предоставили для проживания целый квартал. Она могла за себя расплатиться… но скоро придется жить в долг. Как быть дальше?
Поликсена снова надела эллинское платье и посетила Элленион, общегреческое святилище, основанное девятью малоазийскими городами*. В Навкратисе греки из разных полисов объединились так, как не могли объединиться нигде больше: но были торговцами и оставались в стороне от политики.
Они были живы – но как поступить дальше? Боги отцов не давали ответа. О судьбе афинского флотоводца и его кораблей вестей тоже не было.
И пока Поликсена мучилась сомнениями, в Навкратис вдруг прибыли посланники от Уджагорресента. Царский казначей приглашал ионийскую царицу во дворец, в Саис. Только во дворце могло найтись место ей и всем ее спутникам.
Тураи, выслушав это предложение, стал склонять госпожу принять его.
- Уджагорресент твой враг, и, разумеется, не мог забыть об этом. Он мог тайно подослать к тебе убийц, пока ты была в Ионии! Но Уджагорресент не властен убить тебя вместе с твоими людьми, да еще в Саисе, где тебя помнят столь многие – и где многие засвидетельствуют твое прибытие!
Египтянин прервался, глядя на госпожу.
- Ведь Дарию уже известно, что случилось в Ионии, - и ему известно, какую твой брат и ты проявили государственную мудрость и отвагу…
Поликсена засмеялась так, что начала икать.
- Пожалуй, ты прав, мой добрый советник… Царь царей защитит меня!
Она взяла серебряное зеркало и стала перебирать свою косу. Седых прядей было уже много, но черные волосы оставались, как раньше, густыми и жесткими.
Потом коринфянка встала с места.
- Я приму приглашение Уджагорресента, - сказала Поликсена.
Ее глаза стали безжизненными. Нитетис– о Нитетис она не забудет никогда.
Но ни Поликсена, ни Уджагорресент не вспомнят о том, о чем не время вспоминать, пока это время не придет. Они оба очень хорошие политики.
Поликсена велела позвать Ити-Тауи. Ей предстоял очень серьезный разговор с одиннадцатилетней невестой ее сына: эллинка надеялась, что ее приемная дочь достаточно созрела для понимания.
* Место, служившее складом для товаров, перевозившихся по морю; а также торговое поселение, основанное в таком месте.
* По свидетельству Геродота.
========== Глава 118 ==========
По пути в Саис, который они проделали в сопровождении египтян Уджагорресента, Поликсена и Тураи еще несколько раз совещались - но больше молчали. Поликсена, хотя и ожидала встречи с опаснейшим врагом, после всех злоключений словно отдыхала душой, вспоминая дни своей юности. Черная Земля была так целительна, напоминая о бренности всех человеческих страстей.
Эллинка позволила себе даже отгородиться от детей, оставив одну Ити-Тауи, которой очень непросто оказалось понять и принять, кто она такая. Хотя, конечно, Поликсена знала, что следует скрыть от этой девочки: и в разговорах с нею искусно обходила подводные камни.
Тураи словно бы тоже отдохнул и помолодел за эти дни. Египтянин везде оставался собой - но ничто не могло придать ему такого достоинства и уверенности, как возвращение на тысячелетнюю землю предков.
В один из дней, когда они плыли на барке Уджагорресента, Поликсена присмотрелась к своему советнику внимательней. Они вдвоем сидели на палубе под полосатым навесом - их не видели дети, и почти никто не замечал с берега. Рука ионийской царицы скользнула в руку бывшего жреца Та-Кемет.
Она приклонила голову ему на плечо; Тураи замер, вдыхая аромат черных жестких волос. Руке эллинки стало жарко в его ладони.
Поликсена закусила губу, чувствуя, что вот-вот застонет от неутоленного желания, которое внезапно наполнило ее.
- Пойдем, - прошептала она египтянину и быстро встала, увлекая Тураи за собой. В царской каюте сейчас никого не было, оба это знали…
Обнимая Поликсену за талию, Тураи повлек ее вперед, едва не спотыкаясь от осознания того, что было ему предложено. Он чувствовал себя таким же счастливым святотатцем, как Менекрат, которого один-единственный раз пригласила на ложе Нитетис.
Когда полог упал, они повернулись друг к другу и жадно поцеловались. Тураи так спешил, что чуть не рвал на возлюбленной платье. - О владычица Саиса, - задыхаясь, шептал он, скользя ладонями по горячим крепким бедрам эллинки. - О Сопдет, звезда на челе счастливого года…*
Когда они добрались до постели, Поликсена первая опрокинулась на спину и сама, схватив его ладонь, направила ее туда, куда египтянин так жаждал добраться. Лаская свою госпожу, погрузив пальцы в ее раскаленное естество, он стонал от наслаждения вместе с ней и чуть не излился прежде времени. Но Поликсена не позволила ему: вдруг резко приподнявшись, она опрокинула любовника на спину и оседлала, приняв в себя. Мучительное блаженство завершенного единения чуть не лишило их сознания.
Потом эллинка упала Тураи на грудь, тяжело дыша. Он прижал к себе ее нагое тело, чувствуя, что мог бы сейчас умереть и не пожалел о том…
- Как же я…
Тураи хотел выразить возлюбленной царице свой восторг, но слов для этого не было. Поликсена, приподнявшись, прижала горячую ладонь к его губам.
- Нужно вставать, могут войти!
Непоколебимо сдержанный Тураи сейчас, казалось, готов был призвать все проклятия на головы тех, кто помешает его блаженству. Но он повиновался. Любовники быстро оделись.
Поликсена снова села на ложе и, схватив гребень с прикроватного столика, принялась расчесывать волосы. На ее скулах выступили яркие пятна, и она не смотрела на Тураи.
Он схватил ее за руку с гребнем и отвел эту руку от лица. Царица посмотрела на любовника: и египтянина поразила холодность ее взгляда.
- Что?
- Ты не оставишь меня? - спросил Тураи. На его слова, наполовину властные, наполовину молящие, нельзя было не ответить. Он сжал ладонь царицы сильнее.
Поликсена слегка поморщилась и вдруг выдернула свою руку из крепких пальцев. Совсем недавно она держала в этой руке меч.
- Я тебя не оставлю, будь покоен.
Поликсена стала заплетать косу: живое серебро ее волос заблестело египтянину в глаза.
- Кажется, я уже никогда не оставлю и эту землю.
Тураи, после гнева на ее холодность, при этих словах затопила нежность. Он сел рядом со своей царственной эллинкой и обнял ее.
Они долго сидели рядом, не замечая времени; потом Поликсена очнулась первая. Она посмотрела на Тураи: ее темные глаза сияли.
- “Ты снова молод… ты снова жив”. Так у вас говорят о таинстве обновления сил царя? - произнесла она, вставая.
Советник поднялся вместе с нею и поклонился, пряча улыбку.
- Выйдем вместе… теперь это все равно, - сказала Поликсена.
Они вышли - Тураи первым покинул каюту, придержав для царицы полог. Когда же Поликсена очутилась на палубе и осмотрелась, она неожиданно встретилась глазами с сыном.
Никострат, стоявший под прямыми палящими лучами рядом с Мелосом, смотрел на мать неожиданно взрослым и проницательным взглядом. Впрочем, молодой спартанец тут же отвернулся; и Поликсена смогла улыбнуться, зная, что сын никому ничего не скажет о ней и Тураи. Едва ли Никострат даже самому себе позволит недостойно задуматься о матери.
Царица посмотрела на Тураи.
- Мне нужно сейчас побыть одной… Приходи ко мне перед сном. Мы сойдем на берег только завтра.
Они улыбнулись друг другу. Потом египтянин поцеловал возлюбленную в лоб, поклонился ей и ушел, опустив глаза.
Некоторое время царица сидела под навесом одна, глядя на проплывающий мимо низкий берег, на котором порою мелькали коричневые блестящие спины рыбаков и лодочников. Потом эллинка приказала Мекет, ждавшей распоряжений, привести врача: того самого египтянина, который принимал младшего сына Артазостры.
Тураи снова пришел к возлюбленной в сумерках - перед тем Поликсена удалила из каюты слуг и царевен, которые спали вместе с ней. Она часто приказывала оставить ее с Тураи наедине, еще когда между нею и ее первым советником была только любовная дружба. Но теперь низвергнутая царица сознавала: все, считая и девочек, понимают, что отныне все переменилось.
Когда они отдыхали после любви, лежа прижавшись друг к другу, Поликсена неожиданно сказала:
- Я сейчас вспомнила о Менекрате. Где он может быть теперь? Ты думаешь, он жив?..
Менекрата ионийцы недосчитались еще в ночь своего бегства, и только понадеялись, что художник с семьей успел скрыться.
Тураи так долго молчал, что Поликсена почувствовала возмущение. Ведь египтянин называл себя другом Менекрата!
Но ее любовник ответил:
- Я знаю, что он жив. Когда я покинул тебя сегодня днем, моя царица, я был непозволительно счастлив… и помолился для прояснения духа.
Эллинка чуть не фыркнула от негодования. Египетского жреца ничто не переменит!
- И как? Помогло? - невежливо полюбопытствовала она, приподнявшись на локте.
Тураи нежно улыбнулся ей, словно не услышал упрека.
- Я не смог ни на мгновение отогнать мысли о тебе, моя божественная госпожа. Но после молитвы я понял, что сейчас происходит с мастером экуеша. Он со своей женой и детьми вернулся в Персию.
Тураи поцеловал ее седину.
- Менекрат заклеймен и не освободится до самой смерти, ведь ты знаешь…
Поликсена помрачнела.
- Знаю.
Потом рывком приподнялась и, схватив со столика кувшин, налила себе пальмового вина. Ночная прохлада не уняла жара их тел, и страсть сушила горло.
Осушив килик залпом, царица предложила выпить и любовнику.
Тураи выпил свое вино медленно, не сводя с нее своих черных глаз.
“Он всегда был так похож на Уджагорресента, а я поняла это только сейчас”, - пронеслось в голове у Поликсены. Потому ее так и тянуло к этому человеку…
Любовники снова сплелись в объятиях. До утра никто не потревожил их - они это заслужили.
***
В Саис Поликсена въезжала в носилках - защищенных от солнца, но открытых. За нею, в таких же носилках, несли царевен: все остальные шли пешком и ехали верхами. Среди воинов Поликсены по-прежнему оставались персы, и ионийцы тоже были привержены верховой езде.
Поликсена с горечью вспоминала своего старого коня, черного Деймоса, который занемог и умер незадолго до ионийского бунта. Да: въезжая во владения Уджагорресента, эллинка думала именно об этом.
Она все еще не могла заставить себя смотреть по сторонам. Слишком много воспоминаний она оставила в городе Нейт.
Ити-Тауи, сидя рядом с Фриной, была погружена в какие-то невеселые мысли. Дочь Поликсены, которой мать тоже все рассказала, посматривала на египтянку с сочувствием и затаенным страхом: Ити-Тауи почти не говорила с подругой все эти дни и даже осунулась.
Фрина тронула девочку за плечо.
- Ты боишься его? - шепотом спросила она.
Ити-Тауи некоторое время молчала, потом кивнула. Одиннадцатилетняя царевна казалась в этот миг очень взрослой.
- Если царица сказала правду, царский казначей очень страшный человек, - ответила Ити-Тауи на своем ионийском языке с едва заметным акцентом. - Но он мой отец.
Царевна взглянула на названую сестру.
- Он должен полюбить меня.
Фрина только вздохнула, понимая, что для этой бедной девочки снискать любовь отца - почти государственное дело. Она пощупала яркий лен, занавешивавший носилки. Уджагорресент прислал им эти носилки и немало других вещей, не принять которые было бы оскорбительно…
“Объединяющая Обе Земли” - вот что означало имя, данное дочери Нитетис.
- Ты, наверное, сейчас очень похожа на мать, - сказала девушка, глядя на тонкий профиль египтянки и прямые черные волосы: челки та не носила.
Ити-Тауи кивнула, строгая как жрица.
- Наша царица говорит то же самое.
Взволнованная Фрина заметила, что на улицах собрались люди, возбужденные их появлением. Многие показывали друг другу на ионийскую царицу. Оскорбляли?.. Едва ли: египтянам не была свойственна невоздержанность в речах, как Фрина знала, познакомившись с египетскими приближенными матери. А Саис был городом-святилищем… как большая часть городов Та-Кемет.
Поликсена склонилась к Тураи, молча шагавшему рядом с ее носилками, и показала вперед. - Вон там - храм великой богини… Видишь?
- Я посещал это место в годы моего служения Хнуму, - негромко отозвался египтянин. Он улыбнулся госпоже, глядя на нее снизу вверх: но у Поликсены сразу же возникло чувство, что ее любовник к ней снисходит.
Изжелта-белый, массивный, протяженный во все стороны дом Нейт, в который все эти годы персидского владычества рекой текли подношения. Как она отвыкла от таких обиталищ богов!
И вдруг Тураи остановился. Сразу же остановились и другие спутники царицы, и персидские всадники придержали коней: как будто советник Поликсены отдал им приказ. Но на самом деле все они увидели впереди одно и то же.
У ворот храма Нейт стоял высший жрец богини - Уджагорресент: с головой ныне обритой, как полагалось жрецу. Поликсена вздрогнула, узнав этого человека. Тураи, которого она мысленно уподобляла Уджагорресенту, сохранил свои длинные густые волосы.
С царским казначеем были одетые в белое жрецы и египетские вельможи: и небольшая охрана, состоявшая из одних египтян.
Уджагорресент еще издали заметил гостей, но не двигался с места.
- Госпожа, тебе надлежит сойти с носилок и первой поприветствовать его, - быстро проговорил Тураи, обернувшись к возлюбленной. - Это будет учтиво! Мы в гостях!
Поликсена усмехнулась.
- Ну что ж, попробую.
Эллинка велела опустить свои носилки. Потом вышла, опершись на руку Тураи: но навстречу могущественному советнику Дария Поликсена направилась уже одна. Все затаили дыхание, глядя на это.
Приблизившись на несколько шагов, ионийская царица остановилась. Глядя в лицо Уджагорресента, возраст на котором не читался с такого расстояния, Поликсена задумалась на миг: поклониться ли. Но тут царский казначей сам двинулся ей навстречу.
Он приблизился достаточно, чтобы Поликсена смогла рассмотреть на накрашенном лице все следы, прорезанные временем. Потом Уджагорресент сам склонил перед гостьей бритую голову: на его лице была улыбка, не означавшая ничего. То выражение египетских царедворцев, которое выводило ее из себя. Тураи держался с чужаками так же.
- Привет тебе, царица Ионии, - произнес царский казначей на хорошем греческом языке. - Надеюсь, ты не слишком утомлена дорогой. Приглашаю тебя воздать почести владычице Саиса, несомненно, хранившей тебя в этой войне… а после будь гостьей в моем дворце.
Поликсена вежливо склонила голову в ответ. Она успела заметить, что пока Уджагорресент произносил свою речь, он высмотрел среди ионийцев Ити-Тауи. Неужели царский казначей настолько владеет собой, что даже не приблизится сейчас к дочери?..
Но тут Уджагорресент сделал девочке знак.
- Иди сюда! - позвал он резко и властно, уже на языке Та-Кемет. Поликсена увидела, как задрожали стиснутые губы египтянина, каким пронизывающим стал взгляд.
Ити-Тауи понимала язык предков и хорошо говорила на нем. Однако при этом приказании царевну чуть ли не пришлось вытолкнуть вперед: как она ни храбрилась, девочка едва стояла на ногах от волнения. Но все же царевна смогла преодолеть расстояние, отделявшее ее от отца, и даже подняла на него глаза.
Уджагорресент долго смотрел на свою единственную дочь: и наконец улыбнулся.
- Я очень ждал тебя, дитя, - сказал он по-египетски. - Надеюсь, ты полюбишь дом своей матери, как люблю его я. Богиня призвала тебя домой.
Ити-Тауи поклонилась, не размыкая губ.
Уджагорресент возложил девочке руку на плечо и первой из всех направил ее вперед, в храмовый двор.
Мелос, стоявший далеко позади рядом с Никостратом, заметил, как взволновался его друг, взгляд которого был прикован к невесте. Но сейчас царевич никак не мог вмешаться в происходящее.
Следом за Уджагорресентом и его дочерью, под взглядами неумолимых служителей богини, царица и все ее придворные потянулись на поклонение Нейт.
* Богиня наступления нового года у египтян, олицетворением которой была звезда Сириус.
========== Глава 119 ==========
Поликсена вспомнила комнаты и коридоры саисского дворца: стенную роспись в виде болотных птиц и меднокожих царственных охотников, шагающих через камыши; мозаичные полы, звуки в которых отдавались гораздо более гулко, чем во дворце Милета. Мозаика кое-где выкрошилась от множества сапог иноземцев, попиравших эти полы; но священная тишина в покоях саисских властителей, как в храме Нейт, была почти осязаема.
Никострат и Кеней оглядывались по сторонам, открыв рты. Сыну Поликсены было не привыкать к роскоши: но как же отличалась персидская безудержная и кичливая пышность от этого утонченного благородства!
- И персов здесь почти нет, - прошептал Никострат брату, тронув его за руку. Попав во дворец по приглашению многоумного Уджагорресента, спартанские мальчишки первым делом начали высматривать персов: и увидели среди множества египтян только нескольких человек. Хотя и знали, что в Саисе, как в Мемфисе, посажен персидский наместник.
Никострату вдруг стало очень больно за Ионию и за всю Элладу: юноша отлично понимал, что так, как в Египте, у эллинов не может быть, по самому устройству их общества, и такое замирение с персами для них невозможно.
Царевич мысленно воззвал к отцу, что до сих пор делал после того, как перестал говорить с его статуей. Никострат вспомнил свою детскую клятву на крови. Что бы сказал Ликандр своему сыну теперь, освободил бы его от клятвы, данной так необдуманно? Стоит ли еще изваяние спартанского гоплита посреди площади в Милете, или бунтовщики свалили его?..
После того, как гости заняли свои комнаты и разложили вещи так, как им нравилось, Уджагорресент пригласил Поликсену на ужин. Первый раз, когда она удостоилась приглашения великого сановника, пережившего нескольких правителей своей страны.
Насколько они оба изменились за годы, прошедшие со времени знакомства?..
Эллинка успела выкупаться, сменить одежду и пообедать у себя со своими приближенными; и теперь у нее слипались глаза. Саис был одним из самых северных городов Та-Кемет, но с отвычки грекам здесь казалось очень жарко.
Увидев дворцового вестника, присланного от Уджагорресента, Поликсена чуть было не испугалась, что царский казначей захочет видеть ее немедленно и она не сможет поддерживать разговор так, как должно. Но слуга с учтивой улыбкой заверил царицу, что она может отдыхать до вечера, когда состоится ужин.
Укладываясь поспать по примеру египтян, Поликсена ощутила непривычное сосущее чувство. Приглашение Уджагорресента в самом деле оказалось для беглецов кстати; но зависимость, в которую она попала со своими людьми, была очень неприятна. И дальше может быть хуже. Уджагорресент станет диктовать ионийцам свои условия…
Царица тут же усмехнулась сама себе. Какие условия? Разве она все еще правит?
Какой смысл Уджагорресенту теперь держать ее в заложниках - если, конечно, советник Дария не намерен расправиться с нею; а если нет, он может только помочь.
Старые враги порою оказываются лучше новых друзей…
С этими мыслями Поликсена уснула. Она не слышала, как к ней заглянул Тураи; приоткрыв дверь, ее возлюбленный некоторое время смотрел и слушал, как госпожа ровно дышит во сне, а потом так же бесшумно скрылся. Он знал, когда эллинку следует оставить одну.
Уходя, Тураи окинул быстрым взглядом персов, охранявших двери комнаты его подруги; это были персы, долгие годы служившие ей дома, в Милете, и она верила им больше, чем ионийцам.
Теперь, может быть, это весьма разумно.
Проснувшись, Поликсена совершила омовение и оделась с помощью Мекет, облачившись в один из своих богатых ионийских нарядов. Волосы эллинка собрала в узел высоко на затылке, надвинув на лоб тонкий золотой обруч, усаженный мелкими жемчужинами. Мекет смотрела на госпожу с восхищением - хотя комната была хорошо освещена…
“Мне еще нет и сорока лет, - подумала Поликсена с каким-то изумлением, вглядываясь в свое отражение. - У меня могут быть еще дети!”
Она навестила Никострата с Кенеем, но не нашла их у себя. Слуга-иониец сказал ей, что братья, взяв Мелоса, отправились гулять по городу. Что ж, хорошо.
Спартанцы не отличались любознательностью, скорее твердокаменной стойкостью к соблазнам, - но хорошо, что сыновья Ликандра научились открывать себя миру, не заражаясь его скверной: как иные лакедемоняне, которых воспитывали чересчур сурово…
Поликсена заглянула к царевнам. Фрина оказалась в своей спальне, которую, как и дома, делила с Ити-Тауи; а египтянки не было. - Ее опять повели в храм, - услышала Поликсена слова дочери, которых уже наполовину ждала. - Кажется, Уджагорресент хочет учить Ити-Тауи как жрицу! Как царицу Нитетис!
Вид у Фрины, когда она говорила о младшей подруге, был обескураженный и расстроенный. Поликсена только покачала головой.
Согласится ли Уджагорресент на брак своей дочери с Никостратом? Или у него иные намерения?..
Что теперь царскому казначею может принести или не принести этот союз? Сама Ити-Тауи еще ребенок, она едва ли задумывалась о юноше, которого Поликсена предназначила ей в мужья: и Никострат легко может быть замещен другим.
Поликсена немного поболтала с дочерью и сыграла с ней в “собак и шакалов”: одну из египетских настольных игр, за которыми подчас проводили время ее придворные. А вскоре мать и дочь отвлек тот же самый вестник. Поликсена встала, и египтянин поклонился.
- Госпожа, мой господин просит тебя разделить с ним вечернюю трапезу.
Ити-Тауи все не возвращалась. Эллинка бросила взгляд на Фрину.
- Я, наверное, уже не приду к тебе вечером. Если Ити-Тауи не вернется, ложись спать. Она может заночевать в храме: там многие живут постоянно…
Дочь натянуто улыбнулась и кивнула светловолосой головой. А ее ведь тоже придется сватать, и уже года через два, подумала царица.
Поликсена отправилась к Уджагорресенту в сопровождении одного только посланного-египтянина: и неожиданно пожалела, что не взяла с собой никакой стражи. Пустые коридоры саисского дворца, и днем неприветливого и изысканно-надменного, вечером таили несомненную угрозу: как змеи, которых египтяне приручали, приманивая удачу под свой кров. “Неудивительно, что здесь обитают такие люди, как Уджагорресент”, - подумала эллинка.
Ему убивать свою гостью сейчас едва ли выгодно: но кроме царского казначея, таких охотников найдется немало…
Уджагорресент ждал ее в своем кабинете с письменным столом и стеллажом, круглые гнезда которого заполняли папирусы. Здесь, видимо, царскому казначею случалось не только работать, но и принимать высокопоставленных гостей. Осознание этого неожиданно польстило Поликсене.
Советник Дария был один - если не считать раба, который накрывал их обеденные столики, и стражников-египтян у дверей. Уджагорресент приказал установить для себя и гостьи два отдельных столика.
Когда она вошла, египтянин сидел; но тут же поднялся. Уджагорресент слегка поклонился, делая широкий жест в сторону угощения.
- Все уже опробовано на кухне, - сказал он по-гречески. - Можешь не опасаться.
Поликсена вспыхнула.
- Я вовсе не…
Хозяин сухо засмеялся, будто у него запершило в горле.
- Конечно, ты опасаешься всего и постоянно. Стоит ли то, что мы получили, такой жизни?
Этот вопрос явно не требовал ответа. Но Поликсене стало легче: Уджагорресент, казалось, был настроен миролюбиво и даже готов к соглашению…
Эллинка одернула себя. Ни в коем случае не следовало торопиться! Это ведь не Афины, где политические решения принимаются в запальчивости, а политика меняется каждый день!
Сев за столик, она пригубила вино и похвалила богатый вкус. Уджагорресент задумчиво улыбнулся: он сидел, устремив взгляд куда-то мимо нее.
- Я помню такие вечера вдвоем с моей женой.
Поликсена напряглась. Но этот непонятный человек опять не выказывал враждебности: он словно приглашал ее разделить воспоминания о некогда любимом ими обоими существе. Так делают старики…
Поликсена до сих пор в глубине души была уверена, что Нитетис убили по приказу ее мужа. Но сейчас, не веря самой себе, эллинка ощутила сочувствие к Уджагорресенту. Как же ужасно все меняется! Все проходит перед лицом вечности: так говорили в Та-Кемет.
Эллинка сделала еще глоток вина.
- Твоя дочь…
- Она говорит с богиней и сегодня заночует в храме, - ответил Уджагорресент. - Завтра царевна вернется во дворец.
Египтянин посмотрел в лицо Поликсене.
- Я благодарен тебе за заботу о ней. Я увидел, что моя дочь любит тебя и твоих детей.
Эллинка чуть не поперхнулась, услышав такие слова; избежать неловкости помогло то, что она уже частично предвидела, как поведет себя Уджагорресент.
Некоторое время они ели молча. Поликсена наслаждалась вкусной жареной рыбой со шпинатом и ломтиками лимона и радовалась, что не приходится говорить и изворачиваться. Впрочем, Уджагорресент уже и сам не тот, что прежде.
Когда с едой было покончено, Уджагорресент откинулся в кресле и хлопнул в ладоши, приказывая принести фрукты. Видимо, настроен на долгий разговор, смекнула Поликсена. Она постаралась держаться спокойно и собраться с мыслями.
- Я бы хотела узнать, что сейчас происходит в Ионии, - сказала она: торопясь увести разговор в другое русло. И ей действительно очень хотелось бы это узнать.
Уджагорресент взял гроздь винограда и стал ощипывать ее. Вот способ взять паузу во время трапезы и притом не опьянеть…
Проглотив несколько ягод, хозяин ответил:
- Мне известно, что делается в Ионии. По крайней мере, делалось несколько недель назад, - Уджагорресент скупо улыбнулся. - К сожалению, вести из-за моря всегда сильно запаздывают.
Поликсена уронила руки на колени, забыв о еде. Она выпрямилась в кресле, ожидая продолжения.
- Сейчас, после свержения царей городов… тиранов, как вы называете их… власть на вашей земле опять взял ионийский союз городов, - неторопливо произнес Уджагорресент. - Но союз этот ничуть не более прочен, чем был до вторжения персов. Ты знаешь, что ионийцы не созывали собраний для решения общих государственных вопросов, как делается внутри ваших полисов… и как делалось в совете тридцати*, который подчинялся фараонам. Власти выше городской у вас нет и теперь. Мне представляется, что государством Иония, подвластная ионийцам, так и не станет.
Уджагорресент посмотрел на гостью исподлобья. Поликсена молча сжала губы, тяжело вздохнув.
Оба понимали - если Иония не желает становиться цельным государством под властью своих, ее к этому вынудят под чужою властью. Персы навсегда переменили мир.
- Мне кажется… царский казначей… скоро Дарион, сын моего брата от княжны Артазостры, вернется назад в Ионию и возьмет власть, - произнесла Поликсена. - Сам этот мальчик невеликий воин, - тут она усмехнулась. - Но беда в том, что персидскому наместнику и не нужно становиться воителем… Так же, как и последним правителям Та-Кемет!
Уджагорресент нисколько не был уязвлен этим замечанием. Наоборот: Поликсене сразу же показалось, что он согласен.
- Царю нужно быть свирепым воином, только когда он вождь небольшого народа; и когда он защищается. Так было у нас, но очень давно… до того, как Обе Земли объединились, было много вождей, и все они враждовали или вовсе не знали друг друга. Царю же великого государства нужно сердце, расположенное к миру, иначе он причинит людям неисчислимые бедствия.
Поликсена поняла, что Уджагорресент открыто намекает на ее сына. Она сухо сглотнула.
- Ты ведь знаешь, что я огласила помолвку моего сына с твоей дочерью? Об этом было объявлено всем в Ионии.
Уджагорресент мог не на шутку рассердиться на такие слова: но совершенно неожиданно великий сановник расхохотался. Это был резкий, неприятный звук.
- В теперешней Ионии, великая царица, едва ли кто-нибудь придает значение словам, которые давно унес ветер, - ответил египтянин, отсмеявшись. - А что касается меня…
Царский казначей замолчал, сцепив руки на коленях. Однако Поликсене показалось, что молчит он не вовсе неблагосклонно.
Эллинка не выдержала.
- Что ты об этом думаешь?
Уджагорресент посмотрел на нее.
- Я думаю об этом, госпожа, - ответил он неожиданно мягко. - И подумаю еще.
Поликсена почувствовала, что эти слова - не дань вежливости. Уджагорресент всерьез размышлял об их общем будущем!
Но пока она запретила себе радоваться.
- А афиняне? - спросила эллинка. - Ты ничего не слышал о них?
Уджагорресент вновь засмеялся.
- Я слышал, что именно они начали эту ионийскую войну… Впрочем, мне давно известно, как вы действуете. Но о судьбе кораблей, которые ты подразумеваешь, я ничего не знаю.
Поликсена поняла, что это правда.
Сидя напротив Уджагорресента, она неожиданно ощутила себя глупо, точно одна была виновата во всех промахах своих соплеменников.
Царица хотела было распрощаться, но не знала, как сделать это вежливо. Но Уджагорресент сам все прекрасно видел.
Хозяин встал, и эллинка была вынуждена тоже подняться.
- Я вижу, что ты устала. Моя стража проводит тебя.
Поликсена улыбнулась. Уджагорресент заботился о ее безопасности: и похоже, что искренне.
- Благодарю тебя за твою рачительность и за этот разговор.
Египтянин кивнул.
- Я приглашу тебя завтра, если у нас найдется время. Мы можем снова побеседовать и сыграть во что-нибудь. Ты играешь в сенет?
- До сих пор играю, и прозреваю его смысл, - сказала эллинка.
Она невольно покраснела под спокойным всевидящим взглядом царского казначея. Поликсена надеялась, что Уджагорресент еще не понял, с кем его гостья играет в священную игру Та-Кемет. Хотя если царский казначей и не знает этого, скоро непременно выяснит.
Она простилась с египтянином и направилась прочь: ее сопровождали двое его стражников. По дороге назад Поликсена улыбалась.
Отпустив свою стражу, она вошла в спальню, все еще пребывая в раздумьях; и едва не вскрикнула, когда навстречу ей из кресла поднялась чья-то фигура. Потом Поликсена облегченно вздохнула: ей стало и радостно, и досадно.
- Мне и с тобой сейчас придется говорить о делах государства?
- Нет, - ответил Тураи, заключая ее в объятия. - Я этого не допущу.
В его отношении к ней появилась какая-то новая властность. Поликсена еще не решила, нравится ей это или нет: но у нее достанет силы и воли, чтобы возвести стену там, где это нужно. А пока она позволила себе расслабиться, подставив любовнику губы для поцелуя.
Его губы были сладкими. Тураи приказал принести для них гранатовый сок, понимая, что эллинка наверняка уже пила у Уджагорресента.
В этот раз он проявил больше пыла, чем его подруга. И обоим снова было очень хорошо. Соединившись с этим последним возлюбленным, Поликсена почувствовала, будто ее греет собственное солнце - горит у нее в груди ровным светом, который иссякнет очень нескоро…
Она поцеловала Тураи.
- Останься со мной. Все равно мы уже ничего не скроем.
Уплывая в царство снов, эллинка вновь увидела перед собою старое лицо Уджагорресента, который так нежданно заполучил в свои руки их общую судьбу.
* Орган управления, существовавший в Египте наряду с верховной царской властью.
========== Глава 120 ==========
Хилон Пифонид вернулся с агоры мрачнее обычного - а в последние дни он редко приходил с собрания довольным; жена боялась к нему подступиться. Хилон даже перестал допускать Алексию к своему столу; несмотря на то, что всегда придерживался застольного обычая, вывезенного из Египта, и трапезничал, укладываясь на ложе, только совершая возлияния с друзьями. Теперь Хилон обедал или с мужчинами, с которыми вместе возвращался домой, или в полном одиночестве. На жену он только срывался, стоило Алексии попасться господину дома на глаза, и ничего ей не объяснял.
Не в силах больше сидеть в женских комнатах за прялкой со своей младшей незамужней дочерью и рабынями, Алексия порой посылала какую-нибудь из служанок в ойкос, когда там были гости, - якобы за чем-нибудь, нужным госпоже; или прямо приказывала прислужнице покрутиться в коридоре и послушать. Но снаружи рабыни ничего не могли расслышать - хозяин и гости, подолгу засиживавшиеся за беседой, понижали голос, точно заговорщики; а осмелившись зайти в ойкос, будто бы за маслом для лампы, одна бедняжка едва унесла ноги от пьяных сотрапезников. Хилон был тоже пьян: хотя он умел пить не пьянея, как следовало всякому хорошему гостеприимцу…
Алексия сходила с ума от тревоги. Она понимала, что происходит что-то страшное, - должно быть, это связано с недавним изгнанием тирана Гиппия, которому афинский демос повелел покинуть город. Афиняне тогда безумствовали от радости, и женщины боялись покинуть дом, потому что для них не было разницы, по какой причине свободные граждане наливаются вином. Алексия помнила, что Хилон тогда не праздновал изгнание Гиппия вместе со всеми, - он ходил мрачнее тучи. Но на вопрос жены, когда Алексия попыталась дознаться, господин дома в тот день ответил.
- Знаешь, куда Гиппий побежит, жаловаться на наш демос? В Персию, не иначе! Даже богам неведомо, чем это для нас обернется!*
Алексия подозревала, что тиран имел сношения с Ахеменидами, - впрочем, это с недавних пор представлялось афинянке почти естественным. Что же такого происходит теперь?..
Афинянка решила рискнуть навлечь на себя гнев мужа - однажды она, поплотнее завернувшись в пеплос, пошла на агору следом за мужчинами и стала позади, пытаясь понять, что обсуждает экклесия*. Но дома у Хилона политические разговоры велись тихо, словно из страха быть разоблаченными. А на площади граждане кричали, перебивая друг друга, - так, что тоже ничего нельзя было расслышать! Слова “фила”, “буле”, “демы”*, “стратеги” летали над площадью, как мячи. Вытянув шею, женщина разглядела Хилона: супруг Алексии был так же красен, распарен, и так же надрывал горло, как остальные спорщики, в этот миг казавшиеся Алексии сумасшедшими. Разве можно о чем-нибудь разумно договориться таким образом!
Она оказалась единственной женщиной, решившейся прийти на агору. У жены Хилона в голове все смешалось от страха, что муж сейчас узнает ее и с позором потащит домой. Поспешив прикрыть лицо, афинянка побежала прочь; и очнулась и остановилась, только закрыв за собой калитку.
Алексия скинула с головы пеплос и взялась за виски: в них горячо пульсировала кровь. - Да что же это такое, - прошептала она и медленно направилась в дом.
У себя в спальне она долго отлеживалась с мокрой повязкой на лбу. А потом решила, что нынче же вечером поговорит с мужем. Сколько еще будет это продолжаться!
Когда Хилон вернулся с собрания, рабыня, встретившая его, тотчас прибежала к хозяйке с докладом.
- Вид такой, будто яду выпил, - прошептала служанка, заломив пухлые руки. - Бледный, мокрый! Сам не свой, госпожа!
- Не приставай к нему, - нахмурившись, велела Алексия. - Пусть господин один посидит в ойкосе и выпьет! Я к нему позже приду!
Рабыня открыла рот, словно бы хотела посоветовать госпоже вовсе не показываться супругу на глаза: а то как бы не прибил. Но женщина промолчала.
Немного посидев, набираясь решимости, Алексия поправила перед зеркалом темные волосы и слегка нарумянилась. Потом шепотом вознесла молитву Гере и направилась в ойкос.
Хилон был все еще там: он сидел за столом и пил, не поднимая глаз. Когда Алексия вошла, супруг, не замечая ее, подлил себе в килик еще вина. По тому, как Хилон поднял сосуд, Алексии показалось, что глазурованная ойнохойя, опоясанная красными и желтыми зигзагами, уже наполовину пуста…
Со стуком поставив сосуд, Хилон наконец поднял глаза. Веки у него набрякли, как у больного; он несколько раз моргнул, точно не узнавая Алексию.
Потом хозяин дома покраснел. Он оперся рукой о край стола, словно намеревался встать; но остался сидеть, точно не смог поднять свое оплывшее тело.
- Что тебе надо?..
- Хилон… что с тобою происходит? - спросила Алексия.
Она начала говорить умоляюще, но скоро ее речь зазвучала обвинительно.
- Вот уже почти месяц ты избегаешь меня! Не говоришь со мной, не ешь со мной, не спишь! Я не могу понять, в чем провинилась перед тобой!..
Хилон махнул рукой, обрывая ее.
- Сядь.
Алексия осторожно села, не спуская с Хилона глаз: она боялась, что на мужа опять найдет блажь и он прогонит ее. А вдруг он уже чересчур пьян, чтобы складно говорить?.. Но похоже, что вино не слишком на него подействовало.
Муж вдруг резко подвинул к ней свою чашу, выплеснув красный круг на стол.
- Пей.
Алексия послушно взяла килик и поднесла к губам. Она сделала только глоток и замерла, выжидательно глядя на Хилона; но тот больше ничего не требовал. Муж молчал, точно пытался собраться с мыслями.
Он утер губы рукой. А потом неожиданно произнес:
- Вчера вернулись послы, которых мы отправляли в Сарды, к персидскому наместнику Артаферну.
Алексия ахнула. Муж говорил медленно, словно с трудом ворочая языком, но мыслью своей, по-видимому, вполне владел.
- Вы посылали гонцов в Персию? Когда?..
- После того… как изгнали Гиппия. Демос решил просить у персов помощи против царя Спарты.
Хилон усмехнулся и уронил голову на руку, точно ему было слишком тяжело держать ее. А Алексия увидела, сколько в светлых кудрях мужа прибавилось седины. У нее сжалось сердце.
- Ты думаешь, это мудрое решение? Просить персов о помощи? - осторожно спросила афинянка.
- Думаю, да, - ответил Хилон.
Он посмотрел на жену; а потом рассмеялся.
- Персидский сатрап согласился пойти на союз с нами, если мы дадим ему “земли и воды”… И послы согласились!
Алексия онемела от ужаса. Но тут Хилон покачал головой, успокаивая ее.
- Это ничего не значит для нас, женщина… Послы не правомочны были решать за все Афины! Но перс этого не знал, варвары не понимают таких тонкостей управления… и теперь Дарий считает нас своими подданными!
Алексия молча сложила руки.
- Что же теперь будет, Хилон?..
Муж неожиданно ласково улыбнулся, точно ему было приятно вразумлять ее.
- Я бы сказал… то, что случилось, хорошо, Алексия. Перс думает, что мы его слуги, - и пусть себе думает. Он поможет нам против Спарты и поспособствует становлению демократии! Я бы обеими руками приветствовал демократию в Афинах; если бы только мог быть в ней уверен.
Алексия поправила ленту, скреплявшую прическу.
- О чем ты говоришь?
Хилон навалился локтями на стол, подавшись к ней.
- Демократия, госпожа моя, - это такое устройство общества, при котором сегодня толпа не знает, что она же постановит завтра! Сегодня общим голосованием может быть принято разумное решение; а на другой день народ взбаламутят какие-нибудь дурацкие слухи, и он разрушит собственное благое начинание!
Хилон утер мокрый лоб.
- Вот теперь, к примеру, - могу ли я знать, как демос истолкует этот союз с персами? Поступком послов уже многие возмущались, хотя мне представляется, что это был разумнейший выход…
Алексия вздохнула. Коснулась руки мужа: она была все еще мускулистой, хотя Хилон и раздобрел, пристрастившись к вину.
- А если Дарий сочтет, что мы обязаны принять назад тирана, который получил убежище в Азии?
- Замолчи ты!..
По тому, как муж озлился, Алексия поняла, что Хилон опасается того же самого. Афинянка решила больше не продолжать этот мучительный разговор.
Поднявшись с места, она обошла стол и, приблизившись к мужу, обняла его. Хилон уткнулся головой ей в грудь, будто обнимал мать.
Алексия долго гладила мужа по голове.
- Не пей больше так много, - шепотом попросила она.
Хилон вздохнул.
- Не буду… Я уже сам себе становлюсь противен!
Алексия села рядом, и супруги долго молчали: но уже без враждебности. Жена не знала, о чем заговорить еще, чтобы не нарушить это хрупкое перемирие. И тут Алексия вспомнила, что ее тревожило уже давно и о чем она не осмеливалась спросить Хилона.
- Ты не знаешь, где сейчас Калликсен?
Хилон покачал головой.
Два года назад Калликсен изумил его тем, что поступил на службу к ионийской царице, - Хилон, получивший тайное письмо от брата, никому о том не обмолвился, кроме нескольких ближайших единомышленников. А после бунта, случившегося в Ионии, о Калликсене не было ни слуху, ни духу.
- Хорошо, если мой брат просто погиб… и если это не он подбил ионийцев на мятеж, - наконец мрачно ответил Алексии супруг. - Такие, как мой братец, вместе со своей головой не задумаются погубить тысячи других! И все ради торжества “правого дела”, как им представляется!
Алексия закусила губу. Ей так живо вспомнился золотоволосый, дерзкоглазый герой, при виде которого сердце у нее то замирало, то рвалось куда-то вдаль. У нее, у замужней женщины!
- Тебе совсем не жаль его?
- Нет, - отрезал Хилон. - Если братец сгинул, он сам виноват!.. Сколько я пытался его вразумлять…
Хилон схватил ойнохойю и налил себе еще вина, забыв про только что данное обещание. Алексия даже не заметила этого, ожидая слов мужа.
Выпив, Хилон со стуком поставил чашу и продолжил:
- Если маленький братец уцелел, он мог бежать на Хиос, к жене и ее семье. Но Хиос, как и вся Иония, тоже подчинен персам, вот уже десять лет! Если кто-нибудь в городе выдаст его…
Алексия схватилась за лоб.
- Только подумать!..
Хилон притянул жену к себе и смачно поцеловал. Килик он отодвинул, точно внезапно возымел к винопитию отвращение.
- Да не бойся ты. Братец соображает хуже, чем дерется, но дерется он хорошо. И он не трус. Боги таких любят, уж не знаю, почему!
Потом Хилон неожиданно засмеялся.
- И не подсылай больше ко мне своих баб!
Алексия засмеялась в ответ, обрадованная тем, что муж, как оказалось, все видел и не сердился.Хорошо, что они наконец помирились.
- Не буду, - обещала она.
Калликсен снова уцелел: пока мог, он прикрывал отход кораблей ионийской царицы, а потом флотоводец ушел, уведя с собой семь кораблей. Два своих афинских - два других было потоплено; остальные принадлежали ионийцам.
Полемарху и вправду не оставалось ничего другого, кроме как плыть на Хиос. Ближайший ионийский остров, на котором, к тому же, ему единственно могли дать убежище!
В открытом море ему пришлось держать совет со своими товарищами.
- Кто из вас хочет, братья, может оставить меня сейчас, - сказал афинянин, не скрываясь. - Говорю вам, что, вероятно, найду себе на Хиосе погибель. Я намерен сказать властям города, которые служат Персии, что защищал ионийскую наместницу, против которой восстал народ! И неизвестно, не начнется ли после моих слов бунт и на Хиосе! А нас с вами могут казнить как сторонники персов, так и их враги!..
Калликсен помолчал, обводя сверкающим взглядом своих афинян.
- Если предстать перед греками Хиоса и хитрить с ними таким образом для вас непосильно - можете оставить меня.
Матросы зашумели.
- Как мы оставим тебя, полемарх? В море мы все друг другу товарищи! И слишком часто мы друг друга предавали!
Калликсен усмехнулся, понимая, что его команда подразумевает всех греков.
- Хорошо, - сказал флотоводец. - Спросим других. Может быть, они не согласны!
Ни один из кораблей Калликсена не покинул его.
Они причалили к скалистому берегу Хиоса глубокой ночью. К этому времени у них вышли все припасы, оставшаяся в бочках вода зацвела. Около тридцати товарищей Калликсена заболело и умерло в пути.
- Переночуем на кораблях, - велел полемарх. - Утром отправим гонца в Хиос*!
Люди Калликсена, не прекословя, улеглись спать на палубе, под лавками. Хотя им всем уже до смерти хотелось ощутить под ногою сушу.
Утром выбранному посланнику - ионийцу, а не афинянину, - дали одну из уцелевших лошадей и отправили говорить с городским начальством. Изможденные люди ожидали возвращения вестника с угрюмым спокойствием. Даже у тех, кому было прежде страшно, усталость давно вытеснила страх.
Гонец вернулся к вечеру и привел с собою помощь: отряд всадников, которые привезли на лошадях еду и воду!
Ничтожно мало; но беглецы были счастливы, узнав, что им дадут приют. Только Калликсен хмурился, понимая, что еще не раз ему придется лгать и умалчивать…
Этой ночью моряк перепугал и безмерно обрадовал жену, которая уже не чаяла его дождаться.
- Мы давно слышали, что у вас там случилось, - бормотала Филлида сквозь слезы, прижимаясь к нему. - Я думала, что ты погиб! Ты больше не уплывешь?..
- Нет, - пробормотал Калликсен, обнимая жену изо всех сил.
Такую ложь боги извинят.
* Исторический факт: изгнание афинского тирана имело место в 510 г. до н.э. Среди историков существует мнение, что афиняне вели переговоры с Ахеменидами немного времени спустя после того, когда был изгнан их правитель, в 508-507 гг. до н.э., и между Афинами и Персией шел разговор о вассальной зависимости. (К этому же времени я приурочила изгнание Поликсены с сыном из Ионии.)
* Народное собрание в Элладе, особ. в Афинах.
* Буле - в Афинах рабочий орган Народного собрания; фила и дем - территориальные объединения в Аттике.
* Город на Хиосе носил (и носит по сей день) одно имя с островом.
========== Глава 121 ==========
Менекрат снова очутился в Сузах.
Художник снова попал во дворец Атоссы, но теперь оказался не в воле самой государыни, а в воле младшей жены Дария, Артистоны, еще одной дочери Кира и сестры Атоссы. Эта госпожа, доставшаяся царю царей девственной, была любимицей Дария, которому характер Атоссы встал поперек горла.
Власти Атоссы женитьба царя на Артистоне, как и на других женщинах, не умалила, но эллинский скульптор был огражден от посягательств главной царицы.
Иониец получил в собственность хороший дом в царском подворье, и, считаясь отныне царским слугой, а не рабом, стал зарабатывать на жизнь своим ремеслом ювелира - ваяние он бросил, потому что для этого требовалось высшее вдохновение, которого в Персии Менекрату было взять негде. Но и без высшего вдохновения оказалось вполне возможно существовать. Скульптор и подумать не мог, за какие дары на склоне лет станет благодарить олимпийцев.
Артистоне эллина представила Артазостра - княжна, весьма сердечно принятая одним из младших братьев, сама препроводила своего подопечного к царской супруге, и та чрезвычайно обрадовалась. Пылкая, непосредственная в выражении чувств, в отличие от главной царицы, Артистона осыпала скульптора похвалами: его еще хорошо помнили при сузском дворе, и только удивлялись, куда он исчез. История его жизни у Бхаяшии не просочилась за стены комнат государыни.
Менекрат спросил Артистону о статуе Атоссы.
- Она все еще стоит в покоях государыни, и, говорят, это верх совершенства, - улыбаясь, ответила высокородная персиянка. - Я видела ее лишь однажды! Лишь очень немногим дозволяется взглянуть на эту статую, как поднять покрывало Иштар!
Менекрат, после всего испытанного утративший страх перед персами царской крови, только досадливо вздохнул. Верхом совершенства можно назвать что угодно, если дозволять видеть и беспристрастно оценивать это только избранным. Такова политика персов в отношении как своих властителей, так и их изображений! Настолько же мудро, насколько лживо!
Однако теперь Артистона пожелала сделать Менекрата своим ювелиром: а драгоценности персы выставляли напоказ всем, и хотя, по мнению эллина, многие азиаты отличались дурным вкусом, греческое искусство могло облагородить их пристрастия.
Шаран все это мало занимало: она удивительно скоро свила себе новое гнездо и, оправившись после долгого путешествия, вновь расцвела и пополнела. Для этой бывшей рабыни все складывалось лучше, чем она могла бы пожелать.
Шаран словно бы даже почти не заметила, что муж временно охладел к ней: Менекрат понимал, что жена удачно воспользовалась их безвыходным положением, чтобы вернуться в Персию. И для него это, скорее всего, означало, что ни сам он, ни его дети уже не увидят Ионии…
Но вернуться в тот кровавый хаос, из которого они бежали, его семье было бы невозможно. Сколько еще в Ионии продлится гражданская война - худшая из всех войн, каковы бы ни были ее причины?.. А когда устанавливать мир в Малую Азию придут персы, станет еще хуже.
Менекрат понимал, кто станет новым сатрапом его земли, - и сознавал, что от такого владыки ему добра ждать нечего. Артазостра спасла художника и его семью, но не таков оказался ее сын, для которого не было ничего важнее ущемленного самолюбия… и мелкой мести старым обидчикам.
Почти сразу же после прибытия Дарион предстал перед царем царей и заявил притязания на землю, принадлежавшую его отцу. Сын Филомена унаследовал ум, обаяние и красноречие коринфского царевича, пусть и не отличался его безрассудной храбростью и жаждой нового, - но последнее в азиатском наместнике было скорее добродетелью. Конечно же, справедливый Дарий признал права юноши совершенно законными…
Однако не все пошло так, как желалось Дариону. Сыну Филомена вскоре должно было исполниться шестнадцать лет. Дарион считал, что этого вполне достаточно для того, чтобы править большой малоазийской областью, с которой до него управлялась женщина; но царь царей так не думал. Многое изменилось, доселе покорные ионийцы вкусили своей свободы и не отдадут ее так легко!
Дарий постановил: сын Филомена вернется в Ионию, как пожелал, но сатрапом на его земле станет один из военачальников, пока волнения не улягутся - а сам Дарион не достигнет хотя бы двадцатилетнего возраста, набираясь опыта при старших мужчинах…
Юноша клял недобрый час, когда поверг к стопам властителя Персии свою просьбу, - но поделать ничего было нельзя.
Менекрат радовался, услышав об этом решении: эллин оставался вхож в дом Артазостры и знал от ее слуг все новости, касающиеся Ионии.
- Вот первое изволение персидского царя, с которым я полностью согласен! - воскликнул он.
Шаран, сидевшая с дочерью на руках, недовольно посмотрела на супруга. Лицо азиатки, ставшей весьма дородной, округлилось, и оттого часто казалось, что у нее надутый вид.
- Ты сказал, первое? А до того, как началась ваша глупая война, тебе нравилось, как мудро Дараявауш управляет твоей землей!
Иониец усмехнулся.
- Да уж. Управление чужими землями - искусство, в котором вас пока никто не превзошел, - ответил Менекрат жене. - И если эллины надеются когда-нибудь освободиться от Азии, им придется занять ваше место в ойкумене и уподобиться вам во всем!
Накануне выступления Дариона Менекрат посетил Артазостру: княжна сама пригласила его. Артазостра жила хотя и под опекой брата, но, будучи богатой и знатной вдовой, располагала собою не в меньшей степени, чем в Ионии.
Персиянка, сочувствовавшая Менекрату и восхищавшаяся его мастерством камнереза, - к скульптуре Артазостра была равнодушна, - приняла его у себя в покоях, усадила и угостила. Понимая, что волнует художника сильнее всего, она первая заговорила с эллином о своем сыне.
- Великий царь очень разумно решил подождать с тем, чтобы наделить его властью. Дарион достаточно набрался ума, чтобы жениться и завести двух наложниц, но отнюдь не всякий молодой жеребец способен быть сатрапом!
Менекрат, который прожевывал сладость из фиников и верблюжьего молока, чуть не подавился, услышав слова этой матери.
- Но ведь Дарион твой старший сын!
- Старший, но не единственный, - ответила Артазостра.
Менекрат увидел выражение лица персиянки. Конечно, подумал иониец: Дарион никогда не был для нее тем, чем Никострат стал для Поликсены.
А потом эллина посетила и вовсе чудовищная мысль: а что, если Артазостра надеется со временем освободить трон Ионии для кого-нибудь из младших братьев Дариона? Для этого ей придется сцепиться со своим старшим наследником - и она вполне на это способна…
А персидская княжна вдруг улыбнулась и произнесла:
- Ты хотел бы вернуться в Ионию? Я могу устроить это.
Кровь бросилась ионийцу в лицо.
- Да… Нет, - сказал Менекрат.
И он неожиданно ощутил себя совершенно несчастным - понимая, что возвращаться ему, на пепелище прежней жизни, некуда. Где теперь он в свободной Ионии найдет применение своему ремеслу, существующему для услаждения сердец богачей?..
Персиянка кивнула.
- Ты хочешь обождать, пока у тебя дома не наведут порядок… А в Египет ты не хотел бы снова поехать? Там уже давно порядок, и там на твое ремесло найдется спрос!
Эллин опустил голову. При вопросе, услышать который он так мечтал, Менекрат неожиданно почувствовал, что стал стар для путешествий, особенно с такой большой семьей.
Он слышал, конечно, что в Египте нашла убежище царица Ионии… И там он служил Нитетис!
Менекрат поклонился.
- Нет, госпожа, - ответил он, ощутив, как горит клеймо между лопаток. - Я хочу остаться здесь.
Артазостра сжала губы. Конечно, княжна думала о дорогой подруге, с которой она, женщина, оказалась навеки разлучена.
- Мужчины слишком часто не ценят того, что рождены мужчинами, - холодно сказала она. - Что ж, художник, я поняла тебя. Можешь идти.
Менекрат удалился, ощущая стыд и сожаление, заново пытаясь оправдать себя, - каждый раз он делал это по-новому.
Менекрат тоже часто вспоминал Поликсену и своего друга-египтянина. Он чувствовал, что только в Та-Кемет эти двое обрели друг друга по-настоящему.
Поликсена со своим братом выросла в Египте и провела там значительную часть жизни. А что он, иониец, стал бы делать на этой дважды чужой земле - чужой, несмотря на то, что Менекрат учился ваянию у египтян?..
Эллин рассмеялся.
- Ад у вас горячий… Но надеюсь, тебе не слишком жарко там, где ты сейчас, - пробормотал Менекрат, обращаясь к давно мертвому евнуху Бхаяшии. - Ты помог мне найти мое место, старый скопец с раздвоенным языком!
Дарион отправился назад в Ионию спустя восемь месяцев после своего бегства. Подражая царю царей, молодой царевич захватил с собою жену и обеих наложниц. Однако от всякого командования сын Артазостры был покуда отстранен: Дарий отправлял с ним большое войско на двадцати кораблях под водительством одного из своих родственников, опытного военачальника. Царь царей слышал, что в Лидии и Карии, прилегающих областях, тоже опять неспокойно…
Менекрат видел, как Артазостра прощалась с сыном. Они расцеловались, по обычаю персов, и смотрели друг на друга ласково и даже со слезами: но эллина передернуло от осознания того, что каждый из них при этом думал…
Столь знатным людям уже невозможно относиться друг к другу так просто и чисто, как делают это обыкновенные родители и дети.
Иониец смотрел вслед конному войску персов и не знал - удачи ему желать или погибели.
***
В то время, как Дарион плыл назад в Ионию, Поликсена вместе с Тураи была на Пилаке. Сын попросил оставить его в Саисе: так же, как когда-то Филомен, Никострат поступил наемником в одну из воинских частей при городе Нейт. Никострат тоже был царевичем-изгнанником! Что ждет его?..
Мелос и Кеней остались с сыном Поликсены - Мелос вместе с другом поступил на службу, а Кеней учился. Мальчишки постигали не только ратное дело, но и, с позволения Уджагорресента, греческую и египетскую школьную премудрость.
Фрина поехала с матерью на Пилак - поклониться мумии Нитетис; а Ити-Тауи осталась в саисском храме Нейт. Девочка должна была пройти не только обучение демотическому письму, математике, музыке, танцам под руководством египетских наставников, но и жреческое посвящение, прежде чем станет женой. Для этого у нее было года четыре. Возраст невесты для египтян начинался с четырнадцати лет.
Значительная часть спутников Поликсены нашла себе занятие в Та-Кемет: лишь немногие последовали за бывшей царицей на юг. Эллинка теперь всерьез задумалась о том, чтобы купить себе поместье в Дельте. Разрешение Уджагорресента и персидского наместника у нее имелось, но подыскать землю и выгодно приобрести ее сама она бы не смогла.
Тогда Тураи сказал возлюбленной, что займется этим. Оба хотели узаконить и освятить свой союз по египетскому обычаю; и Тураи, по праву мужа, желал приобрести для них семейный дом.
Поликсена удивленно посмотрела на своего советника при этих словах. Приобрести усадьбу? До сих пор царица и ее двор не имели отдельных средств - любовники запускали руку в общую казну, делая траты. Откуда же у Тураи возьмутся деньги на такую большую покупку?..
Египтянин улыбнулся и поцеловал ее, ничего не объясняя.
- У меня есть деньги, моя царица, - сказал он. - Не утруждай себя этим. Я хочу позаботиться о тебе.
Поликсена кивнула, решив довериться возлюбленному. Она знала, что этот жрец не пойдет на поступок, убивающий душу, - если только Тураи не вынудит к этому крайность.
- Я верю тебе, - сказала коринфянка с улыбкой.
Расставшись с Тураи, она взяла дочь и отправилась в поминальный храм Нитетис. Очутившись перед изображением подруги юности, присоединившейся к богам, эллинка забыла обо всем.
Она долго стояла, глядя на юную меднокожую царицу в угловатом парике, и перед мысленным взором Поликсены пробегали жаркие и пряные часы, дни, которые она и Нитетис провели вдвоем. Дни, полные предвкушения любви и любви сбывшейся, - время, когда Та-Кемет качала двух царевен в колыбели, прежде чем выпустить в большой мир…
Поликсена плакала, ощущая, что в этом святилище духа Нитетис прошлое и будущее сомкнулись. Как в Дуат, где нет времени.
А пока эллинка молилась и предавалась воспоминаниям, Тураи, захватив давно приготовленный заступ, в одиночестве отправился в то памятное место, где он и Менекрат зарыли свои деньги, полученные за работу над статуями Нитетис: талант золотом. Разбросав лопатой сухую горячую землю, Тураи быстро нашел клад. Оглядываясь по сторонам, египтянин сунул завернутый в холстину тяжелый золотой брусок в заплечную сумку; и перевел дыхание.
- Я взял твою долю, мастер экуеша, - прошептал он с печальной и удовлетворенной улыбкой. - Едва ли ты уже вернешься за ней! А моя царица должна получить то, что ей причитается судом богов!
Перетащить такой вес в лодку было нелегким делом: но Тураи был достаточно силен.* Его никто не увидел и не помешал.
Советник царицы отправил к Поликсене слугу с сообщением, что он отплывает по их общим делам в Дельту. Он станет слать ей письма, в которых будет ставить в известность о своих успехах. Если Поликсена вернется в Саис, они смогут сообщаться еще гораздо быстрее.
Избегая прощания с подругой, египтянин взял небольшую охрану и, не мешкая, поплыл обратно на север.
Поликсена, конечно, очень встревожилась, получив подобное известие; но скоро успокоилась. От скрытного Тураи, всегда остававшегося одиночкой, такого поступка можно было ждать.
Спустя неделю эллинка вернулась в Саис, к своему сыну и Уджагорресенту. И тогда же Тураи уведомил ее письмом, что приобрел для себя и своей царицы в собственность ту самую усадьбу в Дельте, которая когда-то принадлежала ее величеству Нитетис.
* Талант в разное время оценивался по-разному; гомеровский талант золотом, который подразумевается здесь, весил около 16 кг.
========== Глава 122 ==========
Никострат и Мелос лежали ночью в дворцовой казарме и перешептывались, сдвинув свои постели. Когда не спал один, не спалось и другому. Юноши давно уже называли свою дружбу священным словом - диас, хотя никогда не питали друг к другу любовной склонности, только крепкие братские чувства.
И ни разу еще не выпало им случая прикрывать друг другу спину в бою… Хотя это только дело времени.
- Опять вспоминаешь Дариона? - шепотом спросил Мелос своего побратима, глядя на очерченное лунным светом суровое лицо сына Поликсены.
Никострат кивнул, не глядя на ионийца. Он не просто вспоминал - молодой спартанец сосредоточенно пытался оценить своего противника на расстоянии.
- Я знаю, что статую моего отца низвергли с пьедестала… Знаю, что дворец в Милете пришлось строить заново! - ожесточенно прошептал Никострат. - Но ничего не могу разведать о том, что делает мой смертельный враг!
Мелос приглушенно рассмеялся.
- Что делает?.. Да ничего. Прячется за спину Дариевых военачальников.
Юноша толкнул царевича в бок.
- Он такой же трус, как и был, могу поспорить!
Лежавший на животе Никострат повернулся на бок и прямо посмотрел на друга. Он провел пальцами по подбородку: юноши сбривали свои первые бороды, чтобы не отличаться от гладколицых египетских стражников.
- Да ведь персы почти не встретили сопротивления, - медленно проговорил молодой спартанец. - К этому времени твои сородичи потеряли слишком много крови, чтобы дать Дарию отпор! И войска стоящего не собрали и не построили!
Он помолчал.
- Легко нам называть Дариона трусом, когда мы сами еще не совершили никакого мужского дела!
Мелос хмыкнул.
- Уж наше занятие куда более достойно мужчин, чем ехать на золотом троне на спинах у своих солдат!
Никострат крепко шлепнул его по голой спине, так что иониец ойкнул.
- Нечего об этом впустую рассуждать! Спи, а то завтра не встанешь!
- Я не встану?.. - обиженно пробурчал друг. Но тут же зевнул в кулак.
- Ладно, царевич, как скажешь, - выдавил он сквозь зевок.
Никострат поморщился, услышав слово “царевич”, но ничего не сказал. Он поудобнее устроился на своем соломенном тюфяке и уже готов был провалиться в сон, ощущая здоровую усталость всего тела, намятого упражнениями. Но тут до него опять донесся шепот Мелоса:
- А ведь мы с тобой сейчас как Филомен и Тимей, которые служили Нитетис. Помнишь про них?
- Помню, - отозвался Никострат.
Юноша хотел прибавить, что брат его матери делал такое, на что он, сын спартанского воина, никогда не пойдет; но язык уже не повиновался. Друзья крепко заснули, соприкасаясь локтями.
На другое утро им, одетым в белые египетские матерчатые доспехи и такие же шлемы, предстояло нести службу в дворцовом карауле, который состоял большею частью из египтян. Но были тут и другие эллины, скорее всего, ионийцы или карийцы.
Эта служба была почти ничем не тревожимым почетным бездействием: и в Саисе еще более, чем в Мемфисе. Но юноши сознавали, что даже такое бездействие нужно для равновесия сил великого государства.
Никострат успел узнать много больше о государственном управлении, чем мечтательный пифагореец Филомен в его годы.
Когда караул сменился, наступило время для упражнений, которые греческие наемники отрабатывали вместе, на посыпанной песком внутренней площадке. Потом, когда с Никострата и Мелоса сошло семь потов под египетским солнцем, побратимы облили друг друга водой и, надев свежие набедренные повязки, с радостью отправились есть. Солдатская пища - рубленые стебли папируса, политые маслом, и простой ячменный хлеб - казалась им сейчас очень вкусна.
Телесная радость заслуженной полуденной еды словно бы делила для них день на две части - греческую и египетскую. После обеда юноши встречались в одном из внутренних двориков с учителем-жрецом, служителем Амона.
Помимо уроков демотического письма - египетской скорописи, исчисления и истории, Никострат видел в этих занятиях мало проку. Египтянин, с видом большого снисхождения к невежественным юным варварам, посвящал их в основы своей веры, описывая суточное обращение Великого солнечного бога и связь дня и ночи с его воскресением и умиранием; но Никострат скоро запутался во множестве ипостасей Ра и их отношениях между собой. Эти священные умопостроения были выверены тысячелетиями, как движения храмового танца, и так же сложны.
Никострат не запоминал этих уроков и не видел никакого смысла запоминать. Хотя знал, что учителя-жреца ему с другом дал Уджагорресент, в виде большого одолжения.
- Ну кто еще может в это верить? - потихоньку говорил он потом Мелосу. - Какой Великий бог, какие западные врата царства мертвых?.. Разве кто-то из египтян еще не понял, что земля не кончается на западе, и там нет никакого входа в Дуат?..
Но Мелос вдруг посуровел, слушая друга.
- Не спорил бы ты с этим жрецом, царевич, - сказал иониец. - Конечно, египтяне не слепые и давно видят, что у них на западе, а что на востоке! Но их богов гневить нельзя! Может, боги Та-Кемет привыкли за тысячи лет, что им так поклоняются!
Никострат хотел усмехнуться и присвистнуть, услышав такие слова; но отчего-то свист не слетел с губ. Никострат замер, осмысливая замечание друга.
Потом молодой спартанец кивнул.
- Должно быть, так и есть… боги разгневаются… Что ж, будем учить, что нам положено.
А Мелос прибавил, придвинувшись к нему:
- Может, Уджагорресент учит тебя всему этому, чтобы ты стал парой его дочери!
Никострат с изумлением посмотрел на товарища. А потом покачал головой, поджав губы.
- Царский казначей не отдаст за меня свою дочь… Кто я теперь такой? Если даже египтяне признают меня наследником моего дяди, это значит, что им придется выступить против персов в Ионии! Уджагорресент на такое ни за что не пойдет!
Мелос подумал. А потом сказал:
- А почему в Ионии? Ты думаешь, Уджагорресент непременно хочет видеть Ити-Тауи царицей, да еще на греческой земле? Он ведь очень ее любит, и ты сам знаешь, как неохотно египтяне уезжают со своей родины и отсылают своих детей…
Мелос вспомнил учителя-жреца и прибавил, понизив голос:
- Египтяне ведь думают, что их страна должна оставаться местом обитания души… Уджагорресент может предложить тебе жениться на Ити-Тауи и остаться здесь при ней!
- При ней? - повторил Никострат.
Потом покачал головой. Серые глаза юноши блестели сухим блеском.
- Царский казначей должен понимать, что я не соглашусь.
Широкая грудь его часто вздымалась, руки сжались в кулаки. Молодой спартанец прибавил:
- Мать любит египтянина и хочет остаться с ним. Я за нее рад и желаю им обоим счастья, если так. Но моя мать уже исполнила назначенное ей, а мне это только предстоит!
***
Поликсена взяла к себе всех оставшихся при ней слуг-египтян и тех ионийцев, кто не нашел себе другой службы. Превосходная земля, когда-то пожалованная Нитетис ее первым мужем, завоевателем Камбисом, могла прокормить множество людей.
В первые дни, когда они с Тураи вселились в этот дом, щемящая боль воспоминаний мешала эллинке дышать. Тураи однажды застал Поликсену в саду на крыше дома, где она сидела под тутовым деревом и плакала - слезы лились беззвучно и безостановочно.
- Уйди… - попросила эллинка любовника, когда Тураи в тревоге бросился к ней. - Мне здесь слишком хорошо и слишком больно, когда я вспоминаю Нитетис… Но я привыкну!
Поликсена сама удивлялась себе, своей теперешней слабости и размягченности. Но поговорив с врачом, эллинка заподозрила причину своего состояния.
Неужели она носит ребенка, несмотря на все предосторожности?..
Поликсена наблюдала за собой, пока они обустраивались в доме. А через две недели ее подозрения превратились в уверенность. И тогда бывшая царица не колеблясь позвала Тураи и сообщила ему новости.
Он не вскрикнул, не ответил изумлением и протестом; но на лице египтянина просияла огромная радость. Он обнял свою подругу и поцеловал так, точно боялся ей повредить.
- Теперь мы должны пожениться, - прошептал Тураи.
- Да, - тихо откликнулась Поликсена. - Сам позови жрецов и чиновников, хорошо? Я не хочу никакого шума.
Эллинка печально улыбнулась.
- Этому ребенку нужен покой.
На свою свадьбу коринфянка, конечно, пригласила сына и его друга, а также Кенея. Ити-Тауи не приехала - девочка училась у саисских жрецов уже больше года, и теперь ей никак нельзя было прерывать священных занятий. Поликсена с трудом представляла, какой стала дочь Уджагорресента.
Но увидев сына, эллинка очень обрадовалась.
- Какой ты взрослый, - пробормотала она, когда Никострат уколол ее пробившейся в дороге бородой, поцеловав в щеку. - Какие вы оба стали мужчины! - в восторге воскликнула она, отступив от Никострата и Мелоса, стоявших плечом к плечу.
Вдруг улыбка сбежала с лица Поликсены, когда она окинула товарищей взглядом.
Но тут Никострат покачал головой, угадав опасения матери.
- Нет, мама, мы не любовники, - сказал он спокойно и серьезно. Мелоса эти слова вогнали в краску; но иониец тоже мотнул головой, встретив взгляд царицы.
- Не бойся, госпожа, мы с твоим сыном только друзья!
Поликсена успокоенно вздохнула.
- Да я этого и не боялась, - ответила эллинка, думая в этот миг, как мучительно ее брат вырвал из своего сердца Тимея, чтобы жениться но Артазостре.
В ее жизни тоже была любовь к женщинам, а не только к мужчинам. Но Поликсене отчего-то всегда казалось, что женская любовь - чувство гораздо более естественное и благотворное, чем эротические союзы мужчин.
- Ну что ж, проходите в дом и умывайтесь, - сказала хозяйка. - Хенти, мой управляющий, покажет вам вашу комнату… Вы ведь будете спать в одной комнате?
- Да, - ответил Никострат. Он рассеял вновь появившуюся тревогу матери улыбкой. - Нам дали отпуск на десять дней. И Кеней будет спать с нами.
Свадебный пир Поликсена и ее супруг готовили через три дня. Но ужин в честь приезда гостей эллинка устраивала в саду - вернее сказать, у озера, за пальмовой рощей, окружавшей усадьбу. При Нитетис эти деревья стояли нетронутыми; и Поликсена тоже оставила их как есть.
У воды на ветвях платанов развесили фонари и расставили несколько столов. Слуги вынесли из дома кресла и стулья, но пока не позвали ужинать, Никострат и его друг предпочитали сидеть прямо на траве.
Когда Поликсена укорила их, Мелос ответил, извиняясь улыбкой:
- В Саисе даже во дворце так не посидишь, госпожа! Мы с Никостратом уже столько месяцев ничего под ногами не видели, кроме камня и песка на плацу!
Поликсена рассмеялась.
- Ну ладно, валяйтесь сколько хотите. Только сейчас садитесь за стол, пора.
Ужин был прекрасным. Юноши набивали рот, почти забыв о том, по какому поводу здесь собрались. Но тут хозяйка, поднявшись с места, попросила внимания.
Все разговоры, звон кубков и ножей тотчас прекратились.
А Поликсена, в ослепительно белом с серебром наряде, улыбнулась собравшимся. Рядом с нею поднялся ее супруг, столь же нарядный и счастливый.
Поликсена оберегающим жестом положила руку на живот.
- Друзья, мы хотим объявить вам не только о том, что заключили брак, но и о том, что у нас будет ребенок, - произнесла эллинка.
Все изумленно загудели.
Нет, хозяйку никто не порицал: но гости удивлялись, что в таком возрасте, прожив такую жизнь, Поликсена еще может быть плодоносной. А потом собравшиеся опомнились: начали вставать с мест, громко поздравлять ее и ее мужа. Поликсена смеялась, отвечая на поклоны и принимая поцелуи. Ей целовали руки и щеки. За нее все радовались, и это было прекрасно… это мог в полной мере оценить только человек, поживший и испытавший много лишений.
После ужина, когда гости разбрелись спать, Поликсена осталась у озера. Тураи тоже ушел, а она захотела еще немного побродить по траве, скинув сандалии. Так любила делать Нитетис.
Вдруг, к своему удивлению, эллинка обнаружила, что она не одна. Мелос тоже остался.
- Что тебе? - спросила хозяйка. Когда юноша быстрым шагом направился к ней, Поликсена невольно прикрыла руками живот. Было ясно, что Мелос остался для какого-то разговора.
Но иониец робел, несмотря на свою решительность. Подойдя к низвергнутой царице, он остановился и опустил голову.
- Госпожа… Я хочу поговорить с тобой о твоей дочери.
- О Фрине? - вокликнула Поликсена. Она никак этого не ожидала.
А Мелос торопливо продолжил:
- Я знаю, госпожа, что тебе скоро придется искать Фрине мужа… Я… Мне давно нравится царевна, и хотя я понимаю, что это большая дерзость…
Он глубоко вздохнул и закончил, точно бросаясь с обрыва в воду:
- Позволь мне ухаживать за Фриной!
Мелос облизнул губы.
- Здесь мало греков, и еще меньше тех, кого мы знаем! Купцам Навкратиса я не верю, и знаю, что ты тоже! А царевне нужен муж, на которого можно положиться…
Юноша заправил за ухо короткие темные волосы.
- Я не богат, но я уже получаю жалованье! И если бы ты позволила, царица…
Поликсена подняла руку, и Мелос смолк, глядя на нее с мольбой и надеждой.
- Никто из нас не богат, - произнесла бывшая царица. - Ты умен, честен, храбр… это для эллина сейчас самое большое богатство.
Она помолчала, испытующе глядя на друга своего сына.
- Ты сказал о своих намерениях Никострату?
Мелос тут же кивнул.
- Да! Я говорил с твоим сыном сейчас после ужина, и он одобрил это!
Поликсена улыбнулась.
- Что ж, я разрешаю тебе ухаживать за Фриной. Я не буду ни к чему принуждать мою дочь, - коринфянка повысила голос. - Но я разрешаю тебе попытаться ей понравиться.
Она коснулась обнаженного плеча юноши теплой сильной рукой.
- Можешь подойти к царевне завтра, пока ты у меня в усадьбе.
Мелос низко поклонился, боясь дышать, чтобы не спугнуть свое счастье. Он поднес к губам руку Поликсены и коснулся ее поцелуем.
- Это великая честь, - сказал он.
Еще раз поклонившись, иониец скользнул в темноту.
Поликсена долго стояла босыми ногами на траве и глядела юноше вслед, сцепив руки на все еще плоском животе и улыбаясь.
========== Глава 123 ==========
Ити-Тауи сидела в своей келейке, скрестив ноги, - так ее приучили сидеть во время писания и чтения священных текстов, - и, подперев кулачком маленький твердый подбородок, читала письмо, написанное по-гречески, ровным убористым почерком. Время от времени алые губы дочери Нитетис трогала улыбка, в глазах загорался огонь; но затем это выражение сменялось грустной задумчивостью.
Ити-Тауи была менее похожа на свою мать, чем прежде казалось ионийской царице, - в дочери Нитетис было больше покорства судьбе, она была более замкнута. То, что требуется жрице и послушной дочери своего отца. Но в этой юной египтянке таилась до времени та же загадка, что и в Нитетис.
Послушница читала свое письмо молча; но дойдя до половины папируса, она вдруг пошевелила губами, шепотом повторив последние слова, - а потом распрямила скрещенные ноги и быстро встала. Уронив свиток на глинобитный пол комнатки, девочка быстро подошла к окну и задрала голову, глядя в окно-щель, проделанное под потолком. Окно было слишком высоко, чтобы узница могла увидеть двор; но она поймала лучи садящегося светила, прикрыв глаза. Ра-Атум: как именовали вечернее солнце жрецы.
- Согласилась, - прошептала Ити-Тауи на ионийском языке, заново переживая какую-то только что прочитанную потрясающую новость, сообщенную подругой.
Двенадцатилетняя египтянка вздохнула, трепеща всем телом, поднялась на мыски босых ног, раскинув руки, - и снова опустилась. Потом отошла от окна и, опять сев на пол, вернулась к папирусу.
“Любимая моя и светлая подруга, - писала ей Фрина; и девочка так и видела, как письмо эллинки трепещет радостным волнением нимфы-невесты. - Моя свадьба состоится в Навкратисе, по греческому обычаю. Это прекрасный город, но там для меня не будет ни одного родного лица: только знакомые матери, которые все и устроили.
Не знаю, отпустит ли тебя царский казначей, хотя больше всего на свете хотела бы, чтобы ты увидела, как нас с Мелосом благословят. Но на это, верно, надеяться нечего. Однако потом мы поедем к матери в усадьбу и немного поживем там, прежде чем мой муж вернется на службу в Саис. Может быть, тебя отпустят к нам в поместье?
Ты, наверное, удивляешься и негодуешь, до чего все скоро решилось? Я сама ничего подобного не ожидала. Помнишь, как выходила замуж моя мать, - судьба свела ее с Ликандром и разлучила с ним так скоро, что сейчас мама вспоминает свою жизнь со спартанцем как один миг.
Вы, дети Та-Кемет, всю жизнь идете и следуете на запад рука об руку со своими супругами, - для эллинов брак куда более короток. Ананке бросает мужей и жен в объятия друг другу, на счастье или на горе, - а потом нас разлучает война или дорога: и чаще всего судьба разводит эллинок с лучшими из мужей. Не завидуй мне, дорогая, если ты сейчас позавидовала.
Ты захочешь спросить, люблю ли я Мелоса? Он сильно взволновал мою кровь, но я еще мало его знаю. Я рада, что лучший друг моего брата выбрал меня: а он сделал это больше из благородства и любви к Никострату, чем ко мне, неизвестной. Но надеюсь, что мы с Мелосом успеем узнать друг друга и полюбить, и я хотела бы родить дитя здесь, в Египте. Так же, как моя мать, о которой я тебе сказала.
Если Никострат вернется в Ионию, Мелос пойдет с ним. Тогда я, должно быть, останусь, чтобы не подвергать меня опасности. Но я слишком спешу!
Женщина успевает обдумать всю свою будущую жизнь с мужем еще до того, как войдет в его дом, - не правда ли, Ити-Тауи?
Как я хотела бы узнать, что сейчас делаешь ты, как ты изменилась! Тебе не разрешали писать мне: но сейчас, если передали в храм Нейт мое послание, думаю, что и ответить тебе позволят. Сделай это поскорее, если ты еще не разучилась говорить по-эллински.
Скажи, хотела бы ты стать женой моего брата? Конечно, ты еще мала для этого, и совсем не знаешь Никострата, как и я Мелоса. Я понимаю, что тебе здесь могли найти лучшего мужа: и неизвестно, посчитаются ли с тобой, когда отдадут замуж, все равно, из любви или из политической выгоды.
Не могу судить, чья доля лучше.
Знаю только одно: что люблю тебя, моя маленькая богиня, и скучаю по твоим серьезным черным глазам и твоим словам, всегда проникающим в душу. Вы, египтяне, умеете глядеть в душу и немногими словами обнажать чужое сердце, как жрец, вскрывающий грудь своим ножом.
Добейся нашей встречи у отца и приезжай в усадьбу. Афинянка, не видевшая Афин, и коринфянка, изгнанная из Коринфа, ждут тебя в дельте Нила, где мы обе надеемся вырастить наших детей”.
С глубоким вздохом Ити-Тауи отложила свиток, и он тотчас упруго свернулся опять. Царевна встала, потянулась, прогнувшись назад, - и вдруг встала на руки; она приземлилась на носки с другой стороны. Щеки ее разрумянились от этого неожиданного упражнения, глаза блестели.
Ити-Тауи обеими руками пригладила растрепавшиеся черные волосы и сжала кулачки.
- Приеду… Непременно приеду! - прошептала она на языке Та-Кемет.
Она опустилась на циновку и глубоко вдохнула и выдохнула несколько раз, чтобы успокоиться.
Последующее время девочка посвятила молитвам. Сидя на циновке, юная послушница шептала слова, древняя музыка которых находила отклик в ее сердце, и покачивалась в такт. Музыка, танец и молитва для египтян были почти одно.
Ити-Тауи так глубоко ушла в себя, что не заметила, как приоткрылась дверь ее кельи и в нее заглянул служитель, у которого не только была обрита голова, но и сбриты брови: для соблюдения особенной чистоты перед богиней.
Несколько мгновений жрец с улыбкой смотрел на девочку, потом бесшумно прикрыл дверь.
Он вернулся через небольшое время, неся поднос с едой. Несмотря на бедность обстановки и простой некрашеный калазирис, в который была облачена Ити-Тауи, кормили ее хорошо.
- Время ужинать, - сказал служитель.
Ити-Тауи кончила молиться еще раньше, чем он пришел. Ее ноздри затрепетали от соблазнительного запаха жареной рыбы и свежего хлеба.
Когда жрец поставил поднос, Ити-Тауи тут же придвинула к себе свой ужин. Служитель не уходил; и тогда, немного поколебавшись, девочка принялась есть при нем. Ее щеки опять разгорелись, крепкие белые зубки откусывали то от хлеба, то от рыбы. Иногда она запивала еду свежим гранатовым соком.
Утолив первый голод, дочь Нитетис подняла глаза на жреца, стоявшего немного в стороне сложив руки.
- А когда ко мне придет отец? - спросила она.
Служитель Нейт приподнял брови - вернее, голые надбровные дуги. Казалось, что вопрос послушницы был негласным нарушением какого-то запрета.
- Маленькая госпожа хочет его видеть? - спросил жрец.
Ити-Тауи кивнула.
- Я хочу…
Юная египтянка протянула руку к свитку, точно пытаясь пояснить, но тут ее смелость словно кончилась. Рука царевны упала, голос тоже упал до шепота.
- Я хочу узнать, можно ли мне ответить на письмо моей подруги.
Ити-Тауи опять говорила на языке Черной Земли, и запиналась; но не оттого, что плохо выучила этот язык, а от волнения.
Жрец некоторое время не отвечал. Кроткие слуги богов любили это делать, показывая свою власть.
- Я передам слова маленькой госпожи царскому казначею, и он скажет, можно ли это сделать, - наконец произнес египтянин.
Ити-Тауи быстро поднялась на ноги. Она словно хотела остановить его.
- Я должна сама видеть отца и говорить с ним!
Ити-Тауи тут же пригнула голову, точно ждала небесной кары за такое пожелание. Но извиняться не стала.
Какое-то время безбровый служитель опять не отвечал.
А потом мягко сказал:
- Царский казначей очень занят. Но я узнаю, может ли он прийти к тебе.
Ити-Тауи вздохнула и благодарно поклонилась. Жрец наклонил бритую голову в ответ, потом хотел поднять поднос.
- Нет, оставь, - Ити-Тауи быстро протянула руку. - Я еще доем.
Жрец молча удалился. Ити-Тауи проводила взглядом его белую спину.
Способны ли слуги Нейт чувствовать то же, что обычные люди? Или, получив посвящение, они этим навеки отделяются от всех прочих и считают себя навеки возвысившимися над обычными смертными?..
Была ли такой ее мать, жрица Нейт? А ее отец - он и сейчас такой…
Ити-Тауи медленно жевала инжир, оставшийся на блюде, но ее мысли уже были далеко от еды.
Царский казначей пришел к дочери вечером другого дня, когда она вернулась к себе после урока игры на лютне. Уджагорресент ступил в келейку Ити-Тауи один, одетый в голубую тонкую рубашку, белую юбку-схенти и золотой складчатый синдон, свисавший с пояса спереди. Голова его была по-прежнему обрита и обнажена, как у жреца, но лицо тщательно загримировано.
Когда сидевшая девочка встала и поклонилась, Уджагорресент улыбнулся.
Ити-Тауи, краснея, поблагодарила. Потом шагнула вперед, но отец не стал ее обнимать. Просто жестом пригласил ее сесть, и сам опустился рядом.
- Ты хочешь попросить о чем-нибудь еще? - спросил Уджагорресент.
- Да, - ответила Ити-Тауи, потупив глаза. - Фрина выходит замуж за ионийца Мелоса… ты знаешь? Могу ли я поехать в Дельту к ней и ее мужу?
Она быстро подняла голову, ловя выражение отца.
Встретившись глазами с Ити-Тауи, тот кивнул, никак не выказывая своего отношения к случившемуся.
- Да, ты можешь поехать, дитя.
Ити-Тауи перевела дыхание, закусила алую губку.
А потом быстро спросила:
- А за кого я выйду замуж, отец?
Она сжала руки.
- Мне ведь скоро тринадцать!
Уджагорресент улыбнулся и наконец обнял дочь за плечи. Она не отстранилась; но продолжала так же напряженно смотреть на него.
- Мне кажется, об этом еще рано говорить. Или ты думаешь, что уже готова?
Девочка поспешно мотнула головой.
- За несколько лет еще многое может случиться, - задумчиво сказал Уджагорресент. Неизвестно было, сказал он это дочери или себе; и Ити-Тауи не решилась больше спрашивать.
А потом царевна неожиданно заговорила о другом.
- Я думала, отец, и давно хотела спросить… ты жрец высокой степени посвящения, ведь правда?
Уджагорресент кивнул: в его черных глазах зажегся интерес, и даже удовольствие, несмотря на то, что дочь говорила с ним по-гречески.
- Меня учили здесь, в доме Нейт, что мы обладаем несколькими душами, - продолжила Ити-Тауи. - Ах, чистый дух… Ка, телесная душа, Рен, имя… Какая же душа есть я настоящая? И когда я умру, это значит, я распадусь, - она расставила руки. - Где я буду тогда?
Уджагорресент тихо рассмеялся.
- Я часто говорил о божественном с твоей госпожой матерью, однако такого вопроса даже она мне не задавала, - сказал царский казначей. - Но я очень рад, что ты спросила.
Он вздохнул, привлекая девочку ближе к себе.
- Когда закрываются глаза, пробуждаются души - такое речение существует у нас, - продолжил Уджагорресент. - Я не могу сказать тебе, какая душа содержит твою сущность, и едина ли эта сущность. Но есть то, что делает тебя единой. И ты, как и все мы, существуешь сразу в этом мире и ином.
Девочка широко раскрыла черные глаза.
- Почему же я вижу только этот мир?
- А ты думаешь, что больше ничего не видишь? - тут же быстро спросил Уджагорресент. - Есть те, которые умерли, видящие только иной мир. Есть те, которые умерли, но неспособны видеть иной мир… а есть те, которые ясно видят оба мира сразу. И среди нас, и среди умерших.
- О, - тихо сказала юная египтянка, уткнувшись лицом в ладони. Это было для нее слишком.
Но через небольшое время она опять заговорила, преодолев свое волнение.
- А если бы я… если бы я взяла в мужья экуеша… я потом пошла бы за ним в Аид, где все стенают, как приговоренные, и откуда нет выхода?..
- Нет! - воскликнул отец, не раздумывая.
Он почувствовал, как девочка дрожит, и прижался губами к ее виску. - Нет, дитя моих чресл и моего сердца, - сказал царский казначей. - Даже если бы ты по доброй воле взяла в мужья грека, ты навеки принадлежишь своей земле и подлежишь ее священным законам… Помни, что никто из нас не принадлежит себе!
Ити-Тауи сидела, прильнув к отцу без всякого принуждения. Они долго молчали.
А потом Уджагорресент спросил:
- Может быть, тебе чего-нибудь принести?
- Нет, благодарю, - тотчас отозвалась девочка. - У меня все есть, и я не скучаю! Только бы мне…
Она осеклась, но царский казначей угадал недосказанное.
- Уже скоро, Ити-Тауи. Скоро ты выйдешь отсюда.
Отец посмотрел ей в глаза.
- Твое обучение не окончено, но можно будет покинуть храм на несколько месяцев, чтобы пожить при дворе. Ты ведь не бывала в Мен-Нефер?
- В Мемфисе? Нет, - сказала Ити-Тауи.
Но она улыбнулась: эта мысль увлекла ее.
- Там есть и девушки, и юноши, которые могли бы стать тебе друзьями. Есть среди них и греки, - прибавил Уджагорресент, предвосхищая вопрос.
Ити-Тауи вздохнула.
- Это было бы прекрасно, отец.
Уджагорресент улыбнулся. Да: сейчас было не то время, что двадцать лет назад, в годы юности Нитетис. Персидская буря разразилась - необычайное явление для Та-Кемет: и многовековые стены Та-Кемет выстояли в этой буре.
Отец и дочь встали.
- Мне пора, - сказал царский казначей. Он коснулся щеки девочки. - Тебе в самом деле ничего не нужно?
Ити-Тауи качнула головой.
- Только приходи ко мне еще, - попросила она.
Уджагорресент кивнул.
- Как только позволят дела.
Он коснулся губами волос царевны, а потом ушел, тихо прикрыв дверь.
Ити-Тауи некоторое время смотрела Уджагорресенту вслед. А потом подошла к низкому шкафчику, стоявшему в углу ее комнаты. Открыв его, девочка достала ворох чистого папируса и письменный прибор.
Она уселась на циновку и положила на скрещенные ноги писчую дощечку. Но еще долго не могла сосредоточиться на том, что сказать подруге: сидя над чистым папирусом, Ити-Тауи вспоминала своего могущественного и любящего отца, его слова и обещания.
========== Глава 124 ==========
Масистр, сын Виштаспы, - военачальник, которому было поручено вновь покорить Ионию царю Персии, - и в самом деле встретил небольшое сопротивление. К тому времени, как персы вновь высадились в Милете, беспорядки, вызванные восстанием, еще не прекратились; и возникли новые, неизбежно порождаемые внутренней войной, - голод, недостачи во всем. Прекрасные собственные хозяйства Милета были наполовину уничтожены самими же ионийцами.
Никто не подготовился к возвращению персов - ионийцы не выдвинули вождей, которые могли бы упорядочить их силы и снабжение войска. И не нашлось никого, кто воспламенил бы восставших снова: а без этого и высокое мужество, и даже любовь к родине отступают, и их место вновь занимают животные чувства, страх за свою жизнь и благосостояние, и покорность сильнейшему.
Люди и кони Масистра были измучены долгим морским путешествием, и, вероятно, не добились бы победы так легко, встреть их сильная армия. Но их встретили только отдельные плохо организованные отряды. Ионийцы, готовые на смерть, вначале безрассудно кидались навстречу персидским конникам - но когда азиаты сминали их, пронзая копьями, остальные рассыпались, обращаясь в бегство, или сдавались, падая на колени. Таких Масистр всегда приказывал щадить. Будущий сатрап Ионии уже видел, что оставшихся ионийцев едва хватит восстанавливать загубленные сады и поля…
Дарион тоже отличился в первом для него сражении. Персы справились бы и без него, но военачальник видел, с каким свирепым удовольствием юноша, сидящий на стремительном белом коне, налетает на пеших врагов. Нескольких он поднял на копье, хотя они были уже готовы сдаться… сын Филомена упивался, загоняя людей, как хищных зверей.
Когда все было кончено и победители собрались вокруг Масистра, военачальник Дария положил себе непременно поговорить с Дарионом о жестокости и справедливости. Нельзя, чтобы царем над другими стал человек, не различающий этих понятий… но сегодня Дарион был безмерно горд собой, и сатрап ничего ему не сказал, чтобы умерить ликование юноши. Пока все равно Дариона еще не допустят к власти: а когда это время придет, царевич воспитает в себе благородную сдержанность.
Персы быстро оценили ущерб, который потерпел город, - воины с трудом нашли, где разместиться, а для прокорма солдат и скота сатрапу пришлось отнимать у жителей последнее. Дарион же первым делом поскакал взглянуть на дворец: и вернулся, сыпя проклятиями.
- Половина дворца, который построил мой отец, лежит в руинах! Они поплатятся за это!..
Однако потом, успокоившись, Дарион выразил желание поселиться в уцелевшей части царского дома: благо женские комнаты не пострадали. Сын Филомена решил разместиться там со своими друзьями, слугами и женщинами.
Тем временем сатрап разместил отряды снаружи, чтобы следить за порядком в городе: однако запретил воинам чинить насилие над греками. Военачальник понимал, что его люди все равно будут насильничать: однако злоупотребления следует сдерживать почтением и страхом перед справедливостью, сколько возможно. За грабеж и разбой Масистр установил немедленную казнь; и тут же велел собрать мастеров и простых горожан и начать восстанавливать жилища и оросительные каналы.
Через несколько дней сатрап счел, что можно отправить Дарию послание, чтобы отчитаться о благополучном подавлении бунта. Иония возвращалась к прежней жизни. И все недовольство персидской властью теперь высказывалось шепотом: люди еще долго не поднимут голоса.
Через несколько месяцев дворец был восстановлен; а еще немного погодя Дарион отпраздновал свое шестнадцатилетие. На этом празднике стало известно, что жена царевича и одна из его наложниц беременны: Дарион разрешил своей жене прийти и хвалился ею и ее округлившимся животом. Аршама и Камран, молодые друзья наследника, которые последовали за ним назад в Ионию, радовались за Дариона и поздравляли.
Когда женщина уже ушла, Камран спросил своего молодого друга и господина, что он теперь будет делать - теперь, когда бог благословил его самого потомством.
Дарион засмеялся и ответил:
- Великий царь думает, что я еще мал, чтобы справиться с целым царством. Возможно, так и есть. Однако один город будет вполне по моим силам, не правда ли?
Он обнял каждого из друзей за шею, приблизив к себе их головы, и закончил:
- Я хочу стать тираном Милета, и я им стану.
Дарион объявил Масистру свою волю на другое же утро, потребовав власти над городом. Немного поразмыслив, сатрап согласился.
Он понимал, что честолюбие юноши следует удовлетворить, хотя бы немного: иначе это может привести к тяжким последствиям. И Дарион получил Милет в свое распоряжение.
Первым его указом было свалить статую спартанца. Никострат ошибался, думая, что изваяние его отца пострадало от толпы или во время битвы, - омытый реками крови, мраморный герой стоял до тех пор, пока его юный враг не приказал его обрушить. Статуя воина далеко не сразу поддалась яростным усилиям азиатов, которые долго били его мечами и тянули, захлестнув веревками.
Наконец могучий спартанец пал, расколовшись на множество частей: потемневший мрамор обнажил белые, беззащитные сколы. Его голова отделилась от тела, и запрокинутое лицо уставилось прямо на Дариона, который был здесь же и неотрывно наблюдал за исполнением своего приказа.
Несколько мгновений Дарион смотрел в бесстрашно открытые глаза лаконца. Потом юный тиран усмехнулся и плюнул в эти глаза.
Он рассмеялся, посмотрев на персов, которые уже закончили свое кощунственное дело. В этот миг Дарион был необычайно красив.
- Пусть эти обломки измельчат и сделают гипс, - приказал сын Филомена. Он сложил вместе свои тонкие сильные руки с длинными пальцами. - А потом я сам из него что-нибудь слеплю. Я тоже желаю быть художником.
И слуги молча поклонились в ответ.
***
К тому времени, как Мелос и Фрина поженились, у Дариона уже родился сын. Но в Та-Кемет об этом было неизвестно. Дарион хорошо укрывал своих женщин и детей, по-азиатски ограждая свою домашнюю жизнь от всех посягательств.
Однако пока юные эллины наслаждались тем, что было им даровано. Поликсена уже отяжелела и опасалась предпринимать путешествия, и потому ее не было на свадьбе дочери: однако на этом торжестве присутствовали греки и египтяне Навкратиса, с которыми у ионийской царицы сложились добрые отношения еще годы назад, когда была жива Нитетис. Все они радовались за молодых людей.
На столах было всего в изобилии, как во время пиров в Милете… встречаясь глазами, Мелос и Фрина видели, что ими владеют одни и те же воспоминания. Они улыбались и краснели, зная, что постараются сделать друг друга счастливыми: юный воин, которому впервые в жизни вверили судьбу девушки, ощущал непривычную нежность, смешавшуюся с его желанием.
Поликсена договорилась, чтобы празднество состоялось в одном из домов ее друзей-купцов, - удивительным образом, это оказался тот самый дом, который некогда принадлежал Аристону, старшему брату Аристодема, где Поликсена праздновала свадьбу с афинянином.
Фрина знала об этом: когда глаза девушки скользили по залу, убранному цветами, лентами и зелеными гирляндами, ей казалось, что она перенеслась в тело своей матери и переживает то же, что Поликсена много лет назад.
Когда Фрину оставили с молодым мужем наедине, ее охватил позабытый было девический страх: однако ей стало легче при виде встречной робости Мелоса. Но, вместе с тем, в ней пробуждалось и желание. Поликсена сама рассказывала дочери, что хотя у мужчин страсть сильнее, желание передается от мужа жене во время объятий и особенно поцелуев…
Они сели на постель и стали целоваться, как голубки, а потом принялись познавать друг друга, будто незнакомые книги жизни. Боль для Фрины стала радостным освобождением. Она чувствовала, что может полюбить того, кто из благородства стал ее мужем, - и опасалась только полюбить его слишком сильно…
Прогостив в Навкратисе несколько дней, молодые супруги поблагодарили хозяев и, сопровождаемые всяческими радостными напутствиями, отправились в поместье. Они почти не разлучались, и часто целовались, оставшись одни. Фрина чувствовала, что совсем скоро она сама может стать матерью - для зачатия, как говорила ей Поликсена, влечение женщины к мужу очень важно.
Фрина положилась на судьбу. Она не знала, хочет ли родить так скоро - ей самой не было еще шестнадцати лет; но афинянка понимала, что лучшего места, чтобы растить ребенка, ей не найти.
Молодых супругов встретила сама хозяйка - Поликсена не очень располнела, потому что ее крепкое тело оставалось упругим, но было заметно, что ребенок причиняет ей неудобства. Она расцеловалась с дочерью с радостной и усталой улыбкой.
- Все всегда повторяется, - непонятно сказала ионийская царица. - В конце концов мы всегда возвращаемся домой, не правда ли?
Фрина посмотрела в темные глаза матери; и ей показалось, что она поняла мысль Поликсены. Афинянка кивнула.
Дом, который всегда ждет человека, - не то ли самое, что вечный дом египтян?..
- А Ити-Тауи не приехала? - спросила царевна.
- Еще нет, но сообщила, что вот-вот приедет, - ответила хозяйка. - Она ведь сейчас в Мемфисе, при дворе, ты знаешь?
Удивленная Фрина мотнула головой. Откуда ей было знать? Хотя мать, наверное, думала, что в Навкратисе об этом могли слышать.
- А Никострат? Он приехал? - тут же спросил Мелос.
Поликсена посмотрела на мужа дочери, прищурив глаза.
- Приехал, - ответила она немного погодя. - Если так не терпится, беги через рощу, мой сын чем-то занят дома.
Мелос радостно улыбнулся; но потом смущенно посмотрел на жену.
- Лучше мы пойдем к нему вместе.
Поликсена одобрительно кивнула.
- Хорошо рассудил.
Мелос взял Фрину за руку, и хозяева и гости все вместе пошли к дому. Ради этой встречи Поликсена вышла к самому берегу, а Никострат узнал о приезде сестры и друга позже и не успел присоединиться к матери. Но он встретил их на полпути, посреди пальмовой рощи, скрывавшей дом.
Когда сын Ликандра неожиданно вышел гостям навстречу, Мелос и Никострат замерли на несколько мгновений - а потом, восторженно вскрикнув, схватились за руки. Затем друзья крепко обнялись.
Потом Никострат бережно обнял сестру. Он был осторожен, предполагая, что Фрина может быть уже беременна.
Царевич ни о чем не расспрашивал - но по глазам видел, что все его близкие счастливы. Вместе они направились назад, наслаждаясь прохладой под деревьями.
Неожиданно Фрина спросила:
- А что твой египтянин, мама? Почему он к нам не вышел?
Этот вопрос смутил эллинов, они даже приостановились. Никострат нахмурился.
- Он не вышел, потому что мы для него чужие, когда собираемся вместе! - резко ответил молодой спартанец вместо матери.
Поликсена кивнула.
- Верно, сын. Я для Тураи своя… когда мы с ним вдвоем, но не сейчас.
Никострат взял Поликсену под руку, гадая про себя: до каких пор ему придется делить свою мать с египтянами. Но он больше ничего не сказал.
Ити-Тауи приехала на другой день после Фрины с мужем. Ее появление повергло в изумление всех.
Дочь Уджагорресента прибыла на собственной барке, со свитой, достойной царевны. И сама она изменилась неузнаваемо: от прежней застенчивой девочки не осталось и следа.
Почти тринадцатилетняя Ити-Тауи была все еще застенчива, и стала еще более нелюдима, чем раньше: но держалась по-новому, и чувствовалась, что она намного лучше научена владеть собой и сознает себя иначе, нежели прежде. Несомненно, сказалось храмовое воспитание.
Когда египтянка подошла обнять старшую подругу, Фрина ощутила, что сама едва ли осмелилась бы приблизиться к такому существу. С этой Ити-Тауи уже не посмеешься, как раньше, не повертишься, схватившись за руки…
Фрина поцеловала воздух около щеки подруги, ощутив запах мяты с примесью корицы - свежий, но тревожный аромат девичьих духов. На Ити-Тауи было тончайшее голубое платье и широкое царское ожерелье из бирюзы и зеленого змеевика, пояс скреплял тиет из красной яшмы - узел Исиды*. Лоб египетской царевны перехватывала серебряная диадема в виде переплетающихся змей.
- Мне кажется, что я теперь должна тебе кланяться, - с улыбкой заметила Фрина, оглядев воспитанницу своей матери.
- Пока еще нет, - сказала юная египтянка.
В ее черных глазах появилось какое-то сожаление. Фрина вздрогнула, поняв, что подруга не шутит.
Но им обеим сейчас не хотелось говорить о разнице, появившейся между ними. Несомненно, Ити-Тауи много повидала и вынесла об этом свое суждение, которое держала при себе.
За общим ужином Никострат посматривал на девочку со степенством жрицы, которую когда-то называл своей нареченной, но ни разу не сделал попытки с нею заговорить. Как и она с ним.
Фрина спросила подругу - согласится ли она с нею переночевать, как раньше. Поговорить о том, что никому больше не доверишь!
Ити-Тауи согласилась. Мелос тоже охотно отпустил жену к ее названой сестре.
Только когда они остались вдвоем, эллинка узнала свою Ити-Тауи. Свесив голову с кровати, дочь Нитетис прошептала:
- Я очень скучала по тебе.
Они взялись за руки, протянув их со своих постелей. Фрина сжала прохладные смуглые пальчики.
- Но ведь у тебя в Мемфисе, должно быть, появились и друзья, и подруги? - прошептала она, ощутив невольную сильную ревность.
Ити-Тауи мотнула головой.
- Таких, как ты… нет. Такой друг сердца может быть только один.
Они проговорили полночи, заново узнавая друг друга. Ити-Тауи предстояло скоро вернуться в храм, где она получит посвящение в жреческий сан; но она могла прожить в усадьбе с Фриной еще три недели.
Им не было скучно ни разу за все время, что они находили друг для друга: супружеская жизнь требовала от Фрины многого. Через две недели, раньше, чем Ити-Тауи, Мелос вернулся в Саис вместе с Никостратом. Оба юноши туманно говорили о каком-то продвижении по службе, но даже Поликсена не смогла узнать от них больше.
Когда пришла пора Фрине отпустить подругу, молодая эллинка поняла, что беременна. Она осознала, что для нее начинается целая новая жизнь, полная неизведанного; и прощалась с Ити-Тауи со слезами.
- Мы никогда уже не будем прежними, и ничего уже не будет как прежде, - сказала золотоволосая афинянка.
Ити-Тауи кивнула.
А потом вдруг сняла с себя драгоценный пояс с красным узлом Исиды.
- Тебе этот пояс скоро будет мал, но ты сделай себе новый, чтобы носить мой амулет, - серьезно сказала девочка. - Его подарил мне отец, но я отдаю той, которой нужнее. Моя мать дарила твоей матери свои освященные вещи, на которых жило ее имя: но ничего не осталось, и теперь между ними пролегла вечность.
Фрину зазнобило от этих слов. Но она с улыбкой приняла амулет, который Ити-Тауи вложила ей в руку.
- Благодарю тебя, моя маленькая богиня.
Ити-Тауи быстро и крепко обняла ее за шею, прижалась к щеке мокрой от слез щекой; потом разомкнула объятия. Египтянка ушла в сопровождении своих слуг и стражи, двигаясь с упругим изяществом.
* Узел Исиды (тиет) - распространенный в Древнем Египте амулет, использовавшийся в культах мертвых. Получил такое название, потому что по форме напоминает узел на одежде богов.
========== Глава 125 ==========
Поликсена родила второго сына, которого они с супругом назвали Исидором - “даром Исиды”: как это звучало бы по-гречески. Такое имя лучше, нежели что-нибудь другое, говорило, насколько изменились чаяния Поликсены с тех пор, как коринфянка сложила с себя царский венец.
- Пусть мой сын будет счастлив и не ввязывается в распри, которые только умножают боль и неправду, - с усталой и умиротворенной улыбкой сказала мать, полулежавшая на ложе и кормившая черноволосого малыша.
- Может быть, для него это и осуществимо, - откликнулся Тураи. Египтянин очень волновался за жену, и оставался с ней, пока она рожала, - и сейчас был почти так же бледен и утомлен.
Беременную Фрину удалили на время родов матери, но после благополучного разрешения она первая прибежала поздравить ее. Поцеловала и Поликсену, и крошечного брата, смеясь и танцуя.
- Как я рада за вас! Как бы я хотела родить так же легко!..
Поликсена переглянулась с мужем, поняв, чем вызвано оживление Фрины.
- Это мой третий ребенок, и мое тело привыкло к такому труду… а тебе, вероятно, придется потерпеть, - предупредила дочь бывшая царица.
Золотоволосая Фрина с улыбкой опустила глаза и показала египетский амулет из красной яшмы, свисавший с ее пояса.
- Мне подарила это Ити-Тауи. Сказала, что узел Исиды мне поможет в моем материнстве, - афинянка вздохнула. - Но я прекрасно понимаю, как мало пособляют боги, если сам человек слаб!
Обескураженная такими откровенными словами, Поликсена притянула юную дочь к себе.
- Не говори так! Боги могут очень помочь, если ты веришь в их помощь, и ты вовсе не слаба!
Рождение сына коринфской царевны и бывшей ионийской царицы, конечно, отметили как должно. Хотя ни Поликсена, ни Тураи не хотели шумихи, те, кому следовало, узнали об этом событии. Уджагорресент прислал эллинке богатые подарки и поздравления. Эти слова, как и дорогие ткани и пряности, Поликсене привез из Саиса старший сын.
Молодой спартанец с видимым усилием повторил цветистые выражения, в которых его мать поздравил могущественный египетский сановник; хотя юноша был горд и рад за нее. Теперь, как понимал Никострат, Поликсена останется в Египте надолго. Если не до конца дней.
Но, по крайней мере, здесь его мать пока что лучше всего защищена… Как и этот мальчик, его маленький брат.
Поликсена, внимательно глядя на своего взрослого мужественного сына, предложила ему прогуляться. Молодой спартанец кивнул, и тогда мать, взяв из колыбельки малыша, направилась в сад. Никострат последовал за нею.
Некоторое время они молча шли рядом, с наслаждением приминая траву босыми ногами. Поликсена покачивала ребенка, лежавшего у нее на плече. А потом села, и Никострат был вынужден сесть тоже.
Юноша опустил глаза, дергая траву; он чувствовал, что матери хочется завести значительный разговор, и догадывался, о чем. Наконец Поликсена сказала:
- Тебе уже девятнадцать лет, сын, и друг твой женат на моей дочери и скоро станет отцом. Думаешь ли о женитьбе ты сам?
Спартанец вскинул серые глаза.
- Я думал. Но не нашел еще девушку, для которой я был бы хорош, - губы Никострата тронула улыбка, совсем не понравившаяся матери. Она сдвинула черные брови.
- Что это значит?
Никострат усмехнулся.
- Ты, помнится, мама, сама обручила меня? Тогда я был царевичем Ионии, ныне же - изгнанник и простой дворцовый стражник в Саисе. Я понимаю, как и ты, что едва ли Ити-Тауи теперь посмотрит на меня, и едва ли Уджагорресент позволит ей это.
Поликсена с тревогой придвинулась к сыну.
- А мне думается, мальчик, что Уджагорресент мог бы это позволить, если бы вы с Ити-Тауи имели склонность друг к другу… Еще неизвестно, как повернутся дела у Дариона в Ионии! Но ты сам противишься этому союзу!
- Да, - без обиняков ответил спартанец. - Я чужой моей невесте, а она - мне и нашим обычаям. Тем более, что теперь дочь Уджагорресента готовится в жрицы.
Он покачал головой.
- И ты напрасно обманываешь себя, мама. Уджагорресент в любом случае поддержит сына персиянки, а не меня. Дарион победил!
Поликсена долго смотрела на сына Ликандра. Как он был похож на своего отца… Как похож; и отличался только тем, что лучше говорил и лучше понимал, какие политические силы управляют его жизнью…
- Я никогда не поверю, Никострат, что ты сдался, - тихо проговорила эллинка. Сын так и взвился, сжав кулаки, когда услышал это.
- Я сдался?..
Никострат несколько мгновений задыхался, не находя слов.
- Подумай о нем, мать, - юноша наконец ткнул пальцем в младенца Исидора, которого она держала на коленях. - Подумай о Фрине, о самой себе!.. Разве ты не понимаешь, что…
- Тише, сын мой, тише!
Поликсена положила руку на его мускулистое плечо, дрожавшее от напряжения.
- Ты умен и заботлив, и я очень этому рада, - сказала она. - Я тоже больше всего хотела бы, чтобы мой малыш и дитя Фрины выросли в мире и любви. Но если однажды придет такой час… твой час… ты не должен на нас оглядываться!
Никострат уставился ей в лицо. Поликсена улыбалась, и смотрела твердо.
- Мы сумеем позаботиться о себе. И я думаю, что Уджагорресент не станет казнить нас за твое непокорство. Он поймет, что если ты начал великий бой… ты был к этому готов, и уже не остановишься!
- Мать, что ты говоришь? - воскликнул молодой воин.
Поликсена отвернулась.
- Только то, что сказала бы тебе царица. И твой отец. Если ты опустишь меч, очень скоро персы придут в Спарту, на землю твоих предков!
Тут Никострат вскочил, как ужаленный.
- Не бывать этому! - в бешенстве выкрикнул он.
Эхо его крика разнеслось по саду; и оба, мать и сын, замерли, помимо воли ожидая немедленной кары. Маленький Исидор заплакал, и Поликсена прижала его к себе, нашептывая ласковые слова; точно вмиг забыв о своем возвышенном порыве.
Никострат успокоился и снова сел. Какое-то время он размышлял, а потом произнес:
- Идем в дом, мама.
Поликсена кивнула и встала, поняв юношу. Конечно, сейчас в саду они были одни; и эллинка была почти уверена в том, что в поместье нет шпионов… Какой опасности Уджагорресент мог бы ждать от нее, у которой почти ничего не осталось?..
Но все равно, надо соблюдать осторожность.
Когда они вернулись в детскую и Поликсена уложила сына, Никострат тихо сказал:
- Когда придет мой час, я не дрогну, мать. Пусть отец мой радуется в безотрадном Аиде, его меч не заржавеет от моей трусости! Но когда я начну действовать, никто не свяжет моего имени с тобой!
Поликсена грустно усмехнулась.
- Славно ты честишь свою мать! Но я поняла тебя, спартанец. Ты похож на своего отца… и на моего брата, который был столь же храбр, но умел выжидать.
Никострат поцеловал ее сухими губами.
- Да, мама. И с браком я тоже подожду, - серьезно сказал он.
***
Когда Фрина родила дочь, Мелос и Никострат приехали в усадьбу вместе. Золотоволосой, как мать, девочке дали имя Хризаора - “владеющая золотым мечом”.
- Надеюсь, это имя убережет ее, - прошептал Мелос, взяв на руки дочь.
- А ты? - спросила Фрина, обиженно и встревоженно.
Она действительно рожала долго и трудно, и втайне сердилась на молодого мужа за то, что его не было рядом в это время.
- И я буду ее беречь, - сказал Мелос. - Как только могу.
Он улыбнулся жене извиняющейся улыбкой. Потом посмотрел на Никострата.
- Мы с царевичем приехали сказать вам, что нанялись на торговый корабль, который скоро поплывет на остров Хиос.
Поликсена не сдержала испуганного возгласа.
- Как Филомен и Тимей!..
Никострат кивнул.
- Да, - ответил молодой спартанец, гордясь и волнуясь. - Так же, как двадцать лет назад сделали твой брат со своим побратимом. Мы сказали царскому казначею, что дворцовая служба для нас слишком нудная и легкая, и попросили отправить нас в море, где мы принесем больше пользы…
Поликсена усмехнулась.
- И Уджагорресент поверил?
Никострат рассмеялся молодым задорным смехом.
- Думаю, Уджагорресент и не сомневался, что мы однажды замыслим мятеж, но он слишком стар и опытен, чтобы беспокоиться об этом… Если бы мы притихли, он был бы обеспокоен больше! А так Уджагорресент уверен, что прихлопнет нас, стоит только нам слишком высунуться!
Два друга стояли плечом к плечу, горделиво улыбаясь; и, глядя на них, женщины опять ощутили свое одиночество.
- Очень хорошо, - наконец сказала Поликсена, справившись с собой. - Но, надеюсь, вы не намерены поднимать бунт прямо сейчас?..
- Разумеется, нет, - ответил Никострат.
“Как будто ты бы признался”, - подумала мать.
Она уже догадывалась, что замыслили эти двое друзей. На Хиосе появлялся прославленный афинский флотоводец Калликсен, брат ее второго мужа и дядя Фрины, - на ионийском острове жила семья этого афинянина. Никострат и Мелос собирались найти Калликсена и договориться о совместных боевых действиях против персов в Ионии… Может быть, и вправду не теперь, позже!
- Хорошо, - повторила Поликсена. Она улыбнулась, обведя взглядом юношей. - Следуйте своим путем, дети! Благословляю вас!
Никострат и Мелос поклонились бывшей царице.
И тут Фрина не выдержала. Она бросилась к матери.
- Они что, и вправду уедут? И я опять останусь без мужа?.. Так моя дочь вообще не будет его знать!
- Ну не теперь же, - спокойно ответила дочери коринфянка.
Она взглянула на Мелоса.
- Вам, конечно, разрешили пожить дома перед отплытием? Когда уйдут ваши корабли?
- Через месяц. И нам разрешили погостить дома, с вами, - Мелос ласково улыбнулся жене.
Он очень хотел успокоить ее; но в глазах золотоволосой царевны заблестели злые слезы.
- И это все, что ты можешь мне сказать?.. А ты, мама, - она резко повернулась к матери. - Ты сама живешь с любимым мужем, чего тебе еще желать?..
- Я потеряла двоих мужей, родителей и брата! - гневно ответила Поликсена. - Стыдись, девчонка!
- У тебя была подруга твоего сердца, - со слезами выкрикнула Фрина. - А у меня не останется никого, когда Мелос уедет!
Поликсена чуть не влепила ей пощечину.
- Моя подруга сердца тоже умерла!..
Она побелела от ярости и боли, которую бездумно причиняла ей дочь.
Но тут Мелос понял, чего требует от него Фрина, не умея этого сказать. Он бросился к юной жене и прижал к груди, целуя ее заплаканное лицо. Афинянка приникла к нему, всхлипывая.
- Не уезжай…
- Я скоро вернусь, - уверял ее муж, сам взволнованный до слез. - И я еще долго буду с тобой!
Они ушли куда-то вдвоем, обнявшись и взяв свою дочку. Поликсена, незаметно утирая глаза, видела, как молодые супруги перемежают поцелуи клятвами. А к вечеру этого дня, похоже, Мелос успел уверить свою царевну, что любит ее и ни на кого не променяет.
Фрина села за ткацкий стан - сделать мужу плащ в дорогу, который охранит его от стрел и копий. Как Поликсена когда-то ткала алый плащ своему любимому брату.
Когда пришло время провожать молодых людей в море, Поликсена сказала дочери:
- А ведь ты напрасно думаешь, что потеряла подругу. Почему бы тебе не написать ей и не позвать в гости, или самой не приехать? Не вижу причин, почему тебе могут отказать!
Фрина пристально посмотрела на мать. Юная афинянка, казалось, повзрослела и помудрела за эти несколько недель, и поняла скрытый смысл слов Поликсены. Да - теперь им больше, чем когда-либо, требовалось заступничество Уджагорресента; а особенно Ити-Тауи, которая превратилась в знатную госпожу Египта.
- Я так и сделаю, мама, - сказала Фрина.
Она не стала провожать мужа до Саиса, боясь рисковать здоровьем ребенка; но они долго и нежно прощались наедине. Мелос вместе с побратимом покинул дом, накинув новый алый плащ, сотканный руками супруги.
========== Глава 126 ==========
В Саисе и Мемфисе друг Никострата был грустен, вспоминая свою жену и дочь; и лишь когда его рассеянность вызвала несколько насмешек со стороны матросов, иониец взял себя в руки. Он обратил внимание, что Никострат тоже мрачен и отрешен, хотя царевичу это не мешало делать свою часть работы. Царевич, казалось, даже не замечал, в какую команду они с другом влились, - египтяне, африканские и азиатские греки и персы Камбиса и Дария суетились бок о бок, таская тяжелые товары и снасти, вместе обливаясь потом под жарким солнцем и беззлобно перебраниваясь на чудовищной смеси всех своих наречий.
Наконец носовые канаты были отвязаны, и длинные персидские триеры подхватило течением; матросы получили возможность отдохнуть. Никострат и Мелос сели отдельно от товарищей - к счастью, им нашлось место, или же остальные нарочно его расчистили. Юноши старались не выделяться; но, разумеется, скрыть, кто они такие, не могли - и другие матросы посматривали на них с любопытством, опаской и недовольством. Впрочем, такое обособление было царевичу только на руку.
- Пифагор мечтал именно об этом, - вдруг сказал Никострат, глядя на своих товарищей-иноплеменников.
- Кто? - изумился Мелос.
- Пифагор. Великий мыслитель, который учил брата моей матери и ее саму, - с усмешкой пояснил молодой спартанец. - Он мечтал о великой общности народов, но не предвидел, чем это кончится, - не будет никакой общности, и каждое племя лишь потеряет себя, когда все смешаются в кучу!
Мелос не ожидал такого разговора; но, подумав, сумел достойно ответить.
- Чтобы не было бессмысленной кучи, Никострат, нужно, чтобы одно из племен возвысилось над другими и навязало остальным свои порядки и законы….
Никострат засмеялся.
- Вот именно… И потому, что персы лучше всех умеют навязывать себя и свои законы, им столь многие предаются добровольно… А потом уже становится поздно!
Мелос вздохнул.
- Нам не выгрести вдвоем против течения, царевич, - рассудительно сказал он. - А тем более, в море, где не видно берегов!
Никострат угрюмо кивнул.
Они посмотрели на нижнюю палубу, откуда доносило запах немытых тел и привычного страдания. На триерах Уджагорресента гребли рабы, и тоже разноплеменные: неизбежность для долгого морского путешествия, в котором люди так зависели друг от друга.
Царский казначей был очень умным человеком.
Океан оказался спокоен и дружественен к опытным мореходам. Один раз мимо прошла персидская флотилия, и начальники судов уважительно поприветствовали друг друга. Никострат, сжав зубы, смотрел, как осанистые чернобородые персы поднимают руки и перекрикиваются. Сам он под своим плащом взялся за рукоять отцовского меча.
Мелос заметил это движение.
- Зачем? - прошептал он другу, когда суда разминулись.
Никострат блеснул светлыми глазами.
- Чтобы не отвыкнуть. И они могли так же точно оказаться врагами, - отозвался лаконец. - Или ты забыл, как велико теперь царство Дария?..
Мелос поплотнее завернулся в алый плащ, сотканный любящими руками жены, и ничего не ответил.
По пути, однако, корабли дважды приводили в боевую готовность. Один раз им повстречались подозрительные финикийцы, а другой греки. Никострат и Мелос вскочили вместе с товарищами и схватились за мечи, в то время как персы и египтяне натягивали луки. Греческая флотилия прошла мимо - загорелые полунагие моряки не выказали ни враждебности, ни страха; и двое эллинов так и не узнали, кто это был.
- Может быть, это Калликсен, - возбужденно прошептал Мелос другу, когда чужие корабли исчезли из виду.
Никострат удивленно и пристально взглянул на него.
- Возможно. Тогда хотелось бы знать, куда он направился.
Царевич сел рядом с ионийцем и хмуро посмотрел на товарищей - прочие воины и матросы казались гораздо более довольными жизнью и собой, чем они двое. Египтяне и персы пробовали тетиву своих страшных луков, точно струны кифар, и улыбались.
- Они лучшие стрелки, чем мы с тобой, - сказал Никострат. - И от нас даже меньше пользы, чем от простых матросов!
Мелос нахмурился.
- Ну да, пока мы неопытны, - сказал он, отведя со лба прямые темные волосы. - А разве ты не знал, что так будет?
Спартанец улыбнулся.
- Я это не к тому, что задета наша гордость, брат, - сказал он. - Уджагорресент знает, зачем мы пожелали обременить собой его корабли. Он знает…
- Тихо! - оборвал его Мелос; хотя к их разговору никто не прислушивался.
Никострат спокойно кивнул. Он замолчал, и друзья надолго прекратили советоваться.
В последующие дни царевич и его спутник выполняли посильную для них работу; помогали ставить паруса и подменяли на веслах выбившихся из сил невольников. Это делали и другие члены команды - в очередь; но молодой лаконец с товарищем вызывались вперед, чем заслужили новые насмешки и замечания. Однако эллины пропускали все мимо ушей, молча радуясь возможности испробовать силу своих налитых мышц и легких. Персидские начальники триер, расхаживая по палубам над скамьями, посматривали на вольных гребцов со смесью превосходства и опаски…
К исходу плавания у них почти кончились припасы и пришлось всем урезать порции и заколоть одного из коней; но никто из людей не погиб. Все пять триер причалили; моряки сошли на скалистый берег Хиоса.
Выведя из трюма пару уцелевших лошадей, снарядили посланников в город.
Мелос снял плащ и присел на песок рядом с другими; а Никострат, презирая усталость, подошел к персу, который командовал их кораблем. Азиат, давно поставленный в известность, кто такие Никострат и его друг, обратил на юношу взгляд холодных черных глаз, на губах его появилась усмешка. Скрипнув зубами, молодой спартанец поклонился.
- Начальник, я хотел бы высказать просьбу.
Перс кивнул, усмешка стала шире.
- Здесь на Хиосе живут наши с Мелосом родственники. Можно ли нам навестить их?
Перс долго молчал; он рассматривал юношу с непоколебимой наглостью существа, вдруг ставшего всемогущим. Потом провел рукой по бороде и открыл рот, явно намереваясь отказать…
Никострат огромным усилием сдержался; напомнив себе, что выдержка - не меньшее достоинство спартанца, чем храбрость.
- Моя мать, царица Поликсена, просила об этом, - сказал он.
И лишь упоминание высшей власти подействовало. Перс величаво кивнул.
- Только без опозданий, - сказал он по-гречески с сильным акцентом. - Или корабли уйдут без вас.
Никострат коротко поклонился и сразу же отошел, пряча глаза. Вся кровь в нем кипела. Зевс-вседержитель, и мать еще думает, что с этим племенем можно сосуществовать в гармонии!.. Она просто никогда не видела тех из них, кто злоупотребляет властью: а таких среди азиатов - большинство…
Он плюхнулся на мокрый песок рядом с Мелосом, и иониец, увидев его лицо, ни о чем не спросил. Он только сжал руку побратима под плащом, и Никострат был благодарен.
Их впустили в город, и дали разместиться; Никострат и Мелос сразу же отпросились. Торговые дела решались без них; многие воины и матросы отправились отъесться, отмыться и повеселиться с женщинами, и двоих эллинов тоже отпустили. На узкой улочке они отделились от остальных и наугад направились в сторону городской площади.
- А если здесь никто нам не скажет, где живет семья Калликсена? - встревоженно спросил Мелос.
Никострат пожал мощными плечами.
- Кто-нибудь скажет. Это торговый город, - молодой лаконец улыбнулся с оттенком презрения. - Здесь люди живут новостями, как афиняне.
И действительно, хиосцы, из которых многие были родом из Ионии, оказались словоохотливы. Расспрашивал о Калликсене Мелос: Никострат предпочитал отмалчиваться и осматриваться. И третий местный житель из тех, с кем они заговорили на площади,вспомнил афинского морехода и объяснил, как найти дом его жены и дочерей.
- Они живут на улице Корзинщиков, это недалеко отсюда. Я их знаю, потому что они часто приходят послушать мужчин в нашем собрании, - сказал хиосец.
Мелоса изумила его дружелюбная улыбка.
- Что же говорят у вас в собрании? Все ли спокойно?
- Слава богам, спокойно, - ответил островитянин. - Только этот Калликсен мутит воду: о нем говорили, что он чуть ли не рассорил нас с Дарием… И его жена и дочери все ходят послушать, что он еще натворил. Не очень-то их тут жалуют.
- Но тронуть не смеют, - усмехнулся Никострат, впервые обратив на себя внимание. - Не покажешь ли ты нам их дом?
Горожанин заколебался.
- Сделай милость, покажи, ведь это рядом, - Мелос улыбнулся как можно приветливее. - Я сам иониец, и мы в родстве с этими людьми!
Тогда хиосец довел их до конца площади, откуда начиналась улица Корзинщиков, - застроенная домами ремесленников, как можно было догадаться.
- Пятый дом справа, - объяснил горожанин, вытянув руку, на которую был наброшен конец нарядного синего гиматия с голубой каймой. - Желаю вам удачи, - прибавил он, посмотрев на суровые лица юношей в некотором смущении.
Никострат ограничился признательным кивком; а Мелос снова улыбнулся.
- И тебе удачи, добрый человек.
- Ты слишком к ним подлизываешься, - проворчал Никострат, когда они остались вдвоем. Мелос только пожал плечами.
- Ну, если ты так по-спартански суров, должен же хоть кто-то из нас вести себя прилично?
Никострат чуть не вышел из себя; но тут увидел, что друг шутит. Он сам усмехнулся и кивнул.
- Ты прав.
Они в молчании пошли дальше, считая дома; и перед пятым остановились. Мелос уставился на асимметричное медное кольцо-колотушку, вделанное в калитку: оно напоминало бараний рог.
- Точно такое было на воротах дома Хилона!.. Брата Калликсена, в Афинах, - быстро напомнил он, поймав взгляд царевича.
Никострат кивнул и без дальнейших слов постучал.
Сначала ему не отвечали; ни собаки, ни люди не отзывались. Никострат напряженно послушал полуденную жаркую тишину, а потом опять схватился за кольцо.
- Может, испугались?.. - пробормотал юноша.
И тут изнутри послышались быстрые шаги. Со скрежетом отодвинулся засов, и калитка открылась.
Перед ними стояла пожилая рабыня, которая смотрела на гостей с изумлением, но без страха.
Юноши переглянулись.
- Я Мелос, муж Фрины, племянницы госпожи, - волнуясь, сказал иониец. - Моя жена - дочь Аристодема, брата флотоводца Калликсена! Здесь ли живет его семья?
“А если нет?” - подумали оба.
Но рабыня, загораживавшая собой вход, после этих слов кивнула и отступила.
- Идите за мной, - сказала она.
Женщина провела их по тропинке через небольшой виноградник; тропинка огибала беленый кирпичный дом, который выглядел подозрительно по-азиатски. Или по-египетски. Как тут теперь разберешь…
Сама госпожа дома стояла в дверях, придерживая на голове розовый пеплос. Это оказалась приятной наружности женщина с карими глазами; когда она откинула покрывало, стало видно, что волосы у нее золотисто-рыжие.
Рабыня что-то быстро объяснила хозяйке, и та кивнула. Потом посмотрела на гостей.
- Я не знаю вас… но мне кажется, что давно знаю. Ты муж моей племянницы? - спросила Филлида Мелоса.
Иониец поклонился.
- Да, госпожа. А это мой друг, он сын…
- Я знаю, чей он сын, - карие глаза вспыхнули, и женщина подалась к ним. - Вы привезли весть о моем муже?..
Никострат качнул головой.
- К несчастью, нет. Но мы приплыли с надеждой узнать о Калликсене у тебя, госпожа.
Филлида на несколько мгновений поникла головой; потом тепло и грустно улыбнулась.
- Антиопа, проводи гостей мыться, - велела она прислужнице. - Потом приходите в ойкос, и мы побеседуем, - сказала хозяйка друзьям и скрылась в доме.
Когда освеженные, переодетые в чистые хитоны молодые люди появились в общей комнате, их ожидало угощение на небольшом столике. Изящная мебель в ойкосе напомнила им о Египте - а Мелосу об Афинах.
Филлида сидела в кресле у очага. И когда гости вошли, она встала им навстречу.
- Ты Никострат, сын ионийской царицы, - сказала она лаконцу.
- Да, - Никострат кивнул.
Филлида покачала головой, отворачиваясь; она запахнула свой тонкий розовый пеплос с черной вышивкой. Несмотря на дорогую одежду, руки у нее были натруженные. Должно быть, она сама плела корзины.
- Даже спрашивать не буду, зачем вы оба здесь. И зачем вам мой муж.
Жена афинского флотоводца медленно опустилась обратно в кресло. Юноши, не решавшиеся сесть, отчего-то ощутили себя виноватыми…
Мелос первым сел, и Никострат последовал его примеру.
- Так твоего супруга нет дома? - осторожно спросил царевич.
Филлида покачала головой.
- Нет, и долго не будет. И я рада, что вы с ним разминулись, - откровенно сказала афинянка.
Никострат выдержал ее красноречивый взгляд.
- Ты полагаешь, что мы взялись за безнадежное дело, госпожа?
- Конечно, - без тени сомнения ответила Филлида. - Кончится тем, что вы попусту погубите тысячи греков, и наше море окрасится кровью… Как уже бывало не раз… если вас не схватят и не казнят раньше!
- Так ты предпочитаешь, чтобы мы жили на коленях?.. - не выдержал молодой спартанец.
Филлида подняла брови и мягко усмехнулась.
- Кто здесь на коленях? Ты? Или, может, ты? - она повернулась к Мелосу. - Сейчас мы живем в мире с персами, и Дарий поистине благородный царь. А вот если вы начнете…
- Дарий, возможно, и благороден, - перебил хозяйку Никострат, с трудом сдерживаясь. - Но его сатрапы едва ли таковы! Известно ли тебе, госпожа Филлида, как теперь правит в Ионии Дарион, мой родственник по матери?
При этом вопросе лицо Филлиды по-настоящему омрачилось.
- Если верить слухам, это умный, но жестокосердный и заносчивый юноша, - сказала она. - Но он не сатрап - Дарион только тиран Милета, и он находится под опекой военачальника Масистра… Об этом персе говорят, что он справедлив!
Филлида устремила на друзей взгляд, полный тревоги.
- Но вам двоим ни за что нельзя появляться в Ионии.
========== Глава 127 ==========
Филлида долго расспрашивала гостей о Египте, о Поликсене и ее новой семье - и особенно о подробностях изгнания ионийской царицы. Жену Калликсена не удивило то, что царица была очень дружна с персидской вдовой своего брата.
- Замечательная и несчастная женщина, - произнесла афинянка, когда юноши окончили рассказ.
- Не так уж моя мать и несчастна, - с некоторой жесткостью отозвался Никострат. - У нее теперь новый муж-египтянин и сын от него!
Филлида улыбнулась.
- А ты ревнуешь и сердишься, хотя и скрываешь это, - произнесла она. - Не сердись. Теперь перед тобою открыт твой собственный путь!
Молодой лаконец кивнул.
- Мой отец пустился в странствия, покинув родину, - пробормотал он. - Удивительная судьба, которую унаследовал и я! Ведь я был рожден в Египте, хотя я эллин!
Филлида опустила рыжие ресницы.
- Значит, ты должен особенно прислушиваться к велениям богов. Мой муж тоже вечный странник, не находящий покоя… теперь он отправился в Афины для продажи мастики и вина, и чтобы встретиться с братьями. Ну и, конечно, для обмена новостями - это товар, в наши дни не имеющий цены!
Никострат отпил из своего килика.
- Твой муж больше не участвовал в сражениях? Ведь он служил моей матери на море… и это он спас мою мать, когда та бежала из Ионии!
- Калликсен не раз сражался с пиратами, и попадал в бури, теряя корабли и людей, - ответила Филлида, печально улыбаясь. - Тебе кажется, что это весело? Все юноши так думают!
Никострат покраснел.
- Я молод, но я не глуп, госпожа, - сурово сказал он. - И я не просто жажду славы! Я понимаю, что сейчас не такое время!
- Чего же ты хочешь? Низвергнуть Дариона и изгнать персов из Ионии? - столь же сурово спросила в ответ жена афинского полемарха.
Царевич быстро встал с места.
- Я знаю, что ты могла бы сказать мне, - и я уже не раз говорил себе это сам! - воскликнул он: серые глаза его потемнели, как грозовое небо. - Теперь вторгнуться в Ионию - безумие, и это только разъярит персов и Дариона! И даже если твой супруг согласится поддержать нас, нам не хватит ни людей, ни кораблей!
- Ты прав, - сказала Филлида. - И все же это тебя не останавливает? У тебя есть другой план?
- Да! - воскликнул Никострат. - Мы должны дождаться, когда у ионийцев кончится терпение и они восстанут сами!
Филлида горько усмехнулась.
- Ты уверен, что это случится в скором времени?
Никострат опять сел.
- А ты нет?
Юноша помедлил: глаза его сузились.
- Может быть, ты думаешь, что ионийцы под гнетом персов живут так же благополучно, как вы?..
Он посмотрел на друга. Мелос не отрывал взгляда от Филлиды, и от его недавнего благодушия не осталось и следа.
- Ты и вправду неглуп, и, должно быть, понимаешь, что нет такой власти, которая была бы хороша для всех, - наконец ответила Филлида царевичу. - Но ты не в Спарте, и у тебя нет за спиной несокрушимой рати! И даже в Спарте не решают все силой!
Никострат кивнул; но так, точно уже думал о постороннем.
- Мне кажется, госпожа, что недовольство, которое вы видите, - лишь рябь на поверхности, - неожиданно сказал он. - Те из ионийцев, кто больше всех угнетен азиатами, этого не покажут, потому что у них уже нет на это воли…
- Возможно, - удивленно сказала хозяйка.
Она взглянула на царевича так, точно он явил себя с новой стороны.
- Но ты не сказал, что намерен делать сейчас! Моего мужа дома нет, ты уже знаешь!
Никострат посмотрел на Мелоса. Казалось, его посетила какая-то внезапная мысль.
- Начальник корабля сказал мне - если мы не явимся, они уплывут без нас…
Тут Мелос вскочил, с расширенными темными глазами.
- Ты спятил, царевич?..
Никострат, в сильном возбуждении, тоже встал.
- Нисколько! Я думаю, что нам едва ли выдастся такой случай в скором времени, - Уджагорресент нас больше не отпустит, и если мы вернемся в Египет, непременно установит за нами слежку… И на мою мать тоже падет подозрение!
Мелос несколько мгновений стоял без движения, постигая его замысел.
- Ты решил…
- Я решил, что мы с тобой можем наняться матросами на ионийский корабль, - глаза Никострата вдруг озорно блеснули. - И совсем необязательно нам называть собственные имена!
Мелос тряхнул головой, откидывая волосы с глаз.
- Но тогда все зависит от милости госпожи Филлиды!
Он посмотрел на хозяйку, о которой они чуть не забыли в пылу спора.
- Да, - Никострат опять стал очень серьезен. А потом вдруг юноша преклонил колени перед Филлидой, взиравшей на него в смятении.
- Ты все слышала, госпожа! Я и мой друг всецело доверяемся тебе! - сказал молодой лаконец, глядя ей в глаза. - Согласишься ли ты приютить нас на несколько дней, пока наши корабли не уйдут?
Филлида, захваченная врасплох, вскинула глаза на Мелоса.
- А что, если ваши начальники прикажут…
- Обыскать город? У них нет таких полномочий, они только торговые гости! - твердо заявил Никострат. - И мы никому не сказали, где ты живешь!
Он поднялся, возвысившись над женщиной, как воплощение судьбы.
Филлида тоже встала, прижимая руки к груди. Она побледнела так, что стали видны веснушки на носу и щеках.
- Но если персы все же придут сюда?.. У меня две дочери… девочки!
- Если они придут, мы им сдадимся, - ответил Никострат. - Но это едва ли случится.
Он взглянул на Мелоса.
- Ты помнишь, Мелос, что наши персы не пожелали зайти сразу в порт? Они боялись, боялись и разведывали обстановку… как и Уджагорресент! - торжествующе заключил юноша. - Эти варвары отнюдь не чувствуют себя всесильными на греческой земле, особенно столь удаленной!..
Филлида вновь опустилась в кресло, точно ее не держали ноги. Она закрыла лицо руками и несколько мгновений молчала.
- Хорошо, - наконец вымолвила афинянка едва слышно. - Я пущу вас к себе, но ненадолго. Вы должны найти себе дом и работу здесь, если задумали остаться!
Красивое лицо Никострата просияло радостью и гордостью.
- Мы благодарим тебя, госпожа! Ты делаешь великое дело!
- Хотелось бы надеяться, - вздохнула Филлида.
Никострат посмотрел на друга.
- Мы не стесним тебя, госпожа, и едим мы немного! И если ты приютишь нас на малое время, наши мечи будут тебя охранять!
- Славный… безрассудный юноша, - Филлида прослезилась, утерев глаза своим розовым покрывалом. - Я понимаю теперь, как твоя мать любит тебя! И как она будет страдать, если ты не вернешься!
- Моя мать мудра, и поймет, что я задумал, - возразил Никострат.
- Я боюсь другого, - вдруг сказал Мелос. - Как бы не казнили наших персидских начальников за то, что упустили нас!
- Тебя это огорчит? - спросил Никострат.
Юноши переглянулись - и расхохотались так заразительно, что Филлида засмеялась тоже.
Когда все успокоились, хозяйка дома серьезно сказала:
- Если вы останетесь у меня, приказываю вам не выходить на улицу, пока ваши корабли не оставят остров. Я узнаю это сама и скажу вам.
- Мы тебе благодарны, и подчиняемся твоему слову, - снова ответил за двоих лаконец. - Но позволь тогда спросить тебя. Бывают ли у тебя другие гости… работники? Твой супруг не оставил вам мужчин-помощников?
Филлида вздохнула, так что колыхнулось облачко рыжих кудрей надо лбом.
- К нам приходят двое сильных работников, которые ночуют у нас, - Калликсен распорядился, чтобы они присматривали за домом. Но сейчас других мужчин, кроме вас, здесь нет.
Госпожа дома встала и коснулась плеча Никострата.
- Как раз завтра один из людей мужа должен прийти. Я распоряжусь, чтобы он проследил, когда отчалят ваши суда.
Филлида посмотрела в потемневшие глаза царевича.
- Не бойся, никто в этом доме вас не выдаст.
Все блестяще удалось. Корабли Уджагорресента покинули Хиос через три дня, и все это время Никострат и Мелос безвылазно просидели в доме Филлиды. Однако ни о каких розысках, предпринятых персами, было не слыхать.
- Наверняка нас искали, хотя не смели вторгаться в дома, - возбужденно сказал Никострат, когда услышал счастливую новость.
Мелос улыбнулся, радуясь успеху. А потом удрученно сказал:
- Бедняжка Фрина!
- Да, Фрину жаль, - согласился царевич. - Но ведь нам все равно пришлось бы бежать, и позже это было бы гораздо труднее! А так… у нас будет возможность встретиться с Калликсеном и как следует подготовить восстание!
- Если только афинянин нас послушает, - заметил Мелос. - И если нас не изловят!
- Не изловят, - уверенно заявил Никострат.
Этим вечером Филлида пригласила их отпраздновать удачу, принеся кувшин чудесного черного хиосского вина.
- Без моего мужа у нас не так много поводов для радости, - сказала афинянка с улыбкой, разливая напиток в лучшие голубые фаянсовые чаши. - Не будем же их упускать! Хвала Посейдону и вашей храбрости!
- И твоей храбрости, достойная госпожа, - серьезно сказал Никострат, поднимая чашу.
А Мелос подумал, глядя на любимого друга, как похож он в этот миг на статую своего отца, некогда возвышавшуюся посреди Милета. Никострат точно так же, как спартанец Ликандр, связывал волнистые темные волосы на затылке, и уже начал отпускать бороду. И Мелосу казалось, что тень Никострата на занавеси, отгораживавшей ойкос от коридора, - это тень самого Ликандра, которая явилась из Аида, чтобы стать за плечом у отважного сына…
Иониец схватил из вазы румяный персик и вонзил в него крепкие зубы, не давая себе задуматься. Мелос даже зажмурился от удовольствия. Хиос - поистине благословенное, щедрое место; и, конечно, жители его прежде всего заботятся о своем процветании!
Филлида, сидя в кресле напротив, смотрела на юношей как на собственных сыновей.
- Вы останетесь у меня, пока не подыщете работу на корабле, - сказала афинянка.
Никострат поспешно проглотил кусок фрукта и кивнул.
- Это будет быстро, госпожа. Не тревожься.
На другое же утро двое друзей отправились в порт, а к полудню уже нашли себе место на одном из кораблей, доставлявших в Ионию столь же знаменитую, как местное вино, хиосскую мастику. Никострат назвался начальнику Аркадом из Коринфа, а Мелос - Тероном. Свое ионийское происхождение он, конечно, скрывать не стал.
Хотя хиосцы оказались на удивление беспечны и доверчивы по отношению к чужакам. А может, дело было в том, что проверять всех греков из Аттики, Элиды и Малой Азии, появлявшихся и исчезавших с острова, не представлялось возможным…
- Мы назвали себя в честь собак Актеона, - засмеялся потом Мелос, когда они шли назад к Филлиде, чтобы известить ее.
- Да, - ответил Никострат без улыбки. - Я помню о собаках, которые стерегли моего отца, когда он был в рабстве! Придет час, когда псы набросятся на своих хозяев!
========== Глава 128 ==========
Филлида собрала им в дорогу объемистую корзину, в которую, кроме доброго запаса лепешек, орехов в меду и сушеных фруктов, положила сменную одежду, несколько больших мотков бинтов и горшочек пахучего снадобья, замешанного на мастике. Объяснила, что им можно врачевать раны, ссадины и боли в желудке, если вдруг прихватит.
Никострат горячо поблагодарил афинянку, но при этом сделал такое движение, словно намерен был отказаться от столь щедрых даров. Но тут Мелос сердито дернул друга за плащ, и Никострат покраснел и проглотил свои неучтивые слова.
Иониец принял у хозяйки поскрипывавшую от тяжести новенькую корзину, несомненно, сплетенную ее руками. Мелос поклонился жене флотоводца, будто доброй богине, а Филлида ласково улыбнулась.
- Это еще не все, - сказала она и быстро вышла.
Вернулась афинянка, неся великолепное жемчужное ожерелье, при виде которого у юношей вырвался дружный восхищенный возглас.
- Это ожерелье подарил мне Калликсен, как благостыню от царицы Ионии - когда она еще была царицей! - сказала Филлида, обращаясь к Никострату. - Я никогда не носила его… этот убор слишком хорош для нашего маленького острова!
Афинянка протягивала драгоценность Никострату, держа длинное ожерелье на обеих руках, с видом, не допускавшим возражений.
- Теперь я знаю, что этот подарок дожидался тебя, царевич! Вам понадобятся ценности на черный день… и в любом случае понадобятся!
В этот раз молодой лаконец не стал отказываться. Он только спросил:
- Как же мы пронесем твой жемчуг на корабль?
Филлида улыбнулась.
- Я зашью жемчужины в ваши плащи. Поровну, - она взглянула на Мелоса, и оба юноши кивнули.
- Я могу сам зашить. Я умею, - предложил Мелос, которому, как и Никострату, было неловко, что хозяйка так хлопочет.
- У меня получится лучше, - сказала афинянка.
Она взяла у них плащи и ушла на женскую половину. Друзья сели, не зная, о чем говорить, - Мелос, рассматривая изысканное, несмотря на простоту, убранство комнаты, тягостно задумался. Ему теперь казалось, что Филлида помогла им не потому, что вдруг в них поверила, - а из жалости и безвыходности положения, в которое поставил ее и себя царевич… благородная афинянка не могла отказать родственникам в убежище! Она понимала, что упрямый Никострат все равно не вернулся бы на корабль, и спасала их обоих от позора, если не от смерти…
Мелос посмотрел на друга, и понял, что того посетили схожие мысли.
Вскоре Филлида вернулась, неся перекинутые через руку плащи.
- Вот, взгляните и пощупайте, - афинянка улыбалась. Она отвернула подшитый край плаща Мелоса. - Я положила вам с собой иглу и нитки, сможете сами пороть и подшивать.
Юноша недоверчиво пощупал одежду. Плащи немного отвисли, но, не зная о спрятанном жемчуге, было очень трудно догадаться.
Друзья еще раз хором поблагодарили жену морехода.
Филлида кивнула, улыбаясь растроганно и тревожно.
- Я вижу, что вами движет не столько чувство справедливости, сколько желание показать себя… как свойственно молодым, - сказала она. - И я, женщина, могу лишь заклинать вас: будьте осторожны и всегда помните, что за нити вы держите в руках!
***
Никострат и его спутник еще не нашли себе другого пристанища на острове, однако Никострат сомневался, что оно им понадобится. Молодые люди переночевали на корабле, как несколько других матросов, - завернувшись в свои драгоценные плащи. Утром, снедаемые лихорадкой ожидания, они проснулись, едва только порозовел восток. Друзья вытащили корзину Филлиды и поели, разломив лепешку. У нее тоже оказался смолистый вкус, присущий Хиосу…
- Очень уж скоро наши персы отчалили, - пробормотал Никострат, глядя, как выступают в предутреннем свете соседние корабли и лодки, сушившиеся на песке кверху днищем.
Другие матросы, спавшие на палубе среди ящиков с оснасткой, только начали шевелиться. Мелос бросил на новых товарищей опасливый взгляд и ответил лаконцу:
- Да, меня тоже удивило, как они поспешили. Но сейчас я думаю, что у них были планы помимо торговли, ведь здесь нет ничего такого…
Никострат быстро прижал палец к губам. Матросы уже вставали: пора было приступать к своим обязанностям.
Плавание оказалось спокойным, в сравнении с путешествием до Хиоса, и приятным, несмотря на изнурительную работу и опасности впереди. У хиосского купца, к которому нанялись двое друзей, на судне не было рабов, - и служили одни только греки. В свободное время товарищи Никострата и Мелоса охотно болтали с ними о всякой всячине, делясь новостями об Ионии: “Аркад” и “Терон” помалкивали и слушали в оба уха. Правда, к их разочарованию, матросы не рассказали ничего такого, чего они не знали бы сами.
Сын Поликсены и его друг оставили Ионию в руках повстанцев, разоренную беспорядками, - но со слов Филлиды и торговцев Навкратиса Никострату и Мелосу было известно, что уцелевшие ионийцы восстановили свои хозяйства. Этому немало поспособствовали завоеватели - Масистр, военачальник Дария, показал себя весьма рачительным хозяином и разумным правителем…
- Ну просто образцовый сатрап, - пробормотал однажды Никострат, когда они с другом ночью лежали рядом на палубе, укутавшись в свои плащи.
Мелос помолчал, глядя на проплывающие над ними звезды в черном небе, удивительно яркие и крупные.
- Может, этот Масистр и вправду из лучших, - наконец тихо откликнулся иониец. - Ты помнишь, что рассказывал Менекрат… скульптор, который бежал от царицы Атоссы и был в рабстве у евнуха? Это Масистр помог ему вернуться домой.
Юноша повернулся к другу.
- Неизвестно только, долго ли потерпит его Дарион. И долго ли Дарион захочет оставаться в подчинении. Хотя военачальники по персидским законам подчиняются сразу Дарию, а не сатрапам, - Масистр сразу и военачальник, и сатрап…
Никострат оборвал побратима досадливым жестом.
- Мы еще не видели ни Дариона, ни твоего распрекрасного Масистра!
Лаконец закрыл глаза, собираясь уснуть. Но тут Мелос неожиданно прошептал:
- А если тебя узнают в Милете? Ведь статуя Ликандра так долго стояла у всех на виду, на нее любовалось так много людей!
- Это было давно, - ответил Никострат сквозь зубы. - Статуя моего отца давно разбита.
Он поворочался и буркнул:
- Спи.
Через два дня они увидели ионийскую землю.
Когда раздался предупреждающий окрик рулевого, Мелос вскочил и в ужасном волнении начал всматриваться вперед. Изломанная береговая линия приближалась, буро-зеленые островки распадались на лужайки и рощицы, среди которых виднелись красные черепичные кровли жилищ. И целым, во всем своем нетронутом великолепии возвышался на холме многоярусный изжелта-белый дворец, с его арками и пестревшими цветами террасами, которые уступчато поднимались над царскими садами.
- Ну просто палаты царя царей, - пробормотал Никострат, который встал следом за другом.
- Красиво, - тихо откликнулся Мелос. Он помнил, что этот дворец они покидали полуразрушенным: восставшие разгромили все, что могли. За годы до этого Филомен перестраивал крепость своего предшественника-тирана, искусно сочетая эллинский стиль с азиатским, - а перестроенный вторично дворец выглядел совершенно по-персидски.
Однако, когда они зашли в Гераклейскую бухту, в порту оказалось полно ионийцев, которые и встретили хиосский корабль. Эти люди казались веселыми и радушными.
“Люди ко всему привыкают”, - подумал Никострат, настороженно осматриваясь. А особенно легко привыкают к чужим несчастьям…
Когда они помогли с разгрузкой, хозяин судна отпустил матросов погулять. Из них многие были отсюда родом, и радостно устремились в знакомые места. Никострат и Мелос в этот раз решили не отставать от других: тем более, что приятели зазывали их повеселиться, и не годилось возбуждать лишние подозрения.
Никострат, так и не успев осмотреться, в первый раз за свою жизнь очутился в задымленной, прокопченной пивной, окруженным выпивохами и продажными женщинами.
Несколько из них тут же принялись виться вокруг незнакомых красивых юношей. Одна из девок, не утруждаясь разговорами, присела Мелосу на колени, обвив руками его шею, и попыталась поцеловать; иониец с негодованием отпихнул ее. Женщина чуть не упала - и, после нескольких мгновений изумленного молчания, разразилась пронзительной руганью.
На двоих друзей тут же обернулись все остальные посетители. Мелос выпрямился на лавке, вызывающе оглядывая соседей своими темными глазами.
- Не смейте никто нас трогать!.. - воскликнул он.
А Никострат, приподнявшись с места, наградил прочих посетителей и девиц таким взглядом, что у всех пропала охота связываться. Товарищи и местные завсегдатаи отвернулись, и опять загудели разговоры, зазвучал смех и звон посуды.
- Уйдем отсюда, - прошептал Мелос другу.
Но тут Никострат, к его удивлению, качнул головой.
- Нет, сейчас останемся - на нас и так уже косо смотрят, - ответил лаконец.
Хозяин уже выплатил им часть жалованья, и они заказали по кружке горького пива. Потягивая его, друзья размышляли, как быть дальше. Пока ничего дельного в голову не приходило.
Потом они ушли в темный угол пивной и там тихонько порешили, что вернутся на корабль и переночуют с теми матросами, кому в Милете некуда пойти или жаль тратить деньги на ночлег. Конечно, постоянно так делать не годилось. Но каждый день требовал новых решений.
Друзья вернулись на берег уже в сумерках, и перед сном решили выкупаться в море и выстирать одежду. Правда, ее все равно пришлось бы отстирывать от соли; но уж лучше так, чем искать прачек в городе.
Никострат первым сбросил с себя платье и, гордый и прекрасный в своей мужественной наготе, вошел в пенящуюся воду по пояс; а потом ласточкой бросился в волны, вытянув сложенные руки. Мелос с восхищением смотрел, как друг плещется; не забывая, однако, караулить сложенные на песке плащи и вполглаза следить за людьми в порту. Никто, казалось, пока что не обращал на них внимания.
Никострат выкупался и выполоскал одежду; а потом, набросив мокрый хитон на плечо, вышел из воды, улыбаясь другу. Он редко улыбался так открыто.
- Теперь ты, - пригласил спартанец.
Мелос улыбнулся и тоже, раздевшись, бросился в море.
Когда он покончил с купанием и стиркой, то увидел, что Никострат, в мокром хитоне, сидит на песке и вглядывается в корабли, видневшиеся на стоянке поодаль. Милет был и оставался оживленным портовым городом, и в его гавани теснилось много судов.
Когда встревоженный Мелос подошел к другу, Никострат резко вытянул руку в сторону группы кораблей, стоявших севернее.
- Погляди… Тебе они не кажутся знакомыми? - прошептал он.
Мелос торопливо натянул липнущее к телу платье. Он вгляделся в чужие триеры и биремы из-под приставленной к глазам руки, защищаясь от света появившейся луны. Потом мотнул головой.
- Сейчас все они выглядят похожими, - ответил иониец. - Давай побыстрее поднимемся на наш корабль.
Друзья вернулись на свое хиосское судно и, неловко пробравшись между спящими, устроились на привычном месте. Их знобило после купания, и они набросили плащи. Филлида знала, что делает, когда зашила жемчуг именно в плащи - которые так нужны морякам на ветру и в холодные ночи.
- Может, Калликсен здесь? - шепотом спросил Мелос.
- Вряд ли, - ответил Никострат.
Им обоим не давала покоя ужасная мысль, которую ни один не отважился высказать. Но все и так было понятно. Оставалось только дождаться утра.
Когда взошло солнце, друзья встали и, распрямив онемевшие тела, первым делом поспешили взглянуть на чужие корабли. И, всмотревшись в триеры своими зоркими глазами, Никострат толкнул друга в бок.
- Вон там, - сказал лаконец уже совершенно спокойно, показывая на север.
Мелос знал, о чем говорит друг, и тоже сохранил спокойствие, увидев это. Они взялись за руки, теснее прижавшись плечами.
В Гераклейскую бухту вошли их персидские корабли: над поднятыми рядами весел чернелись головы персов и египтян и блестели их наряды, расшитые медными кружочками, как рыбья чешуя.
Царевич и его спутник посмотрели друг на друга. Они не смогли подсчитать, сколько из кораблей Уджагорресента направилось в Ионию и стояло сейчас в гавани; и не знали, какую персы и их египетский начальник преследовали цель. Схватить беглецов - а может, решить какие-нибудь дела с молодым тираном Милета или Масистром, и заодно поискать беглецов?..
Никострат дернул друга за плащ, и Мелос быстро сел, вместе со спартанцем скорчившись за бортом. Они оба тяжело дышали.
- Ну вот и все, - пробормотал Мелос. Губы у него пересохли, и голос охрип.
- Нет, - непреклонно ответил Никострат. - Мы скроемся от них, потому что должны.
========== Глава 129 ==========
Поликсена каждый день ждала известий о сыне и зяте, хотя знала, сколь мала вероятность получить их. Тураи не мог успокоить супругу, и маленький сын лишь ненадолго отвлекал ее. А у Фрины от страха за мужа пропало молоко. Забывая о том, что Поликсену мучает такая же тревога, афинянка по утрам прибегала к матери и плакала, что ей опять снилось, как Мелоса и Никострата берут в позорный плен или казнят…
Поликсена вместе с дочерью сжигала цветы и благовония перед изображением Нейт, молясь за детей. Они давно уже отучились молиться богам своей родины.
- Ах, будь мы в Элладе, мы бы принесли жертву Зевсу, - воскликнула однажды Фрина. - Умилостивили бы нашего бога кровью козленка, чтобы даровал моему брату и мужу удачу! А Нейт, которая питается только цветами и миррой, - чем она может пособить воинам?..
Поликсена бросила на дочь быстрый гневный взгляд.
- Придержи язык, когда ты в стране этой богини! Никострат и Мелос смогут сами приносить жертвы за себя, когда ступят на нашу землю. Или найдется тот, кто сделает это за них!
И вот, в один из таких дней, Поликсена получила приглашение из Саиса - от Уджагорресента, который писал, что желал бы увидеться с нею. Египтянин извещал бывшую царицу, что вернулись два из его кораблей, но ничего не сказал о возвращении ее сына и Мелоса.
Поликсена бросилась с этим письмом к мужу.
- Они остались там - сбежали! - воскликнула коринфянка вне себя, потрясая папирусом. - Слышишь, ты, жрец?.. Наши двое воинов сбежали!..
- Ты уверена?.. - начал Тураи; но тут же осекся, понимая материнские чувства. Он подошел к жене. - Уджагорресент ничего о них не упоминает? - спросил он.
- Нет, - с тяжелым вздохом ответила Поликсена.
Она прижалась к египтянину, и тот начал гладить ее по жестким черным волосам, со всею чуткостью супруга ожидая, что она еще скажет.
- Я понимаю, что Уджагорресент хочет чем-то удивить меня - и неприятно удивить. Но даже он не настолько жесток, чтобы откладывать до нашей встречи вести о гибели моего сына!
Тураи посмотрел жене в глаза.
- А если… он подозревает тебя в заговоре?
Поликсена лишь устало пожала плечами и рассмеялась.
- В каком? Как?.. Я ничем не могла бы помочь сыну отсюда, а союзников на ионийских островах у меня нет. Уджагорресенту это известно ничуть не хуже твоего.
Поликсена покачала головой.
- Нет, за себя я не боюсь. И я поеду.
- Мы вместе, - сказал египтянин.
Исидора родители оставили дома - поручив ребенка кормилице, которую пришлось взять для обоих малышей. В первый раз после рождения сына Поликсена и Тураи покидали усадьбу вместе. А значит, повод был более чем серьезен.
Всю дорогу до реки Поликсена молчала. Хотя египтянин старался не докучать ей: ионийская царица и ее советник достигли такого понимания, при котором слова иной раз только мешают. У Поликсены болели перебинтованные груди, и перед глазами стояло лицо сына - как он улыбнулся ей своей медленной, но сердечной улыбкой, уходя из дому…
А едва они сели в лодку, как служанка Мекет вскрикнула и показала куда-то пальчиком. Тураи, который готовился оттолкнуть лодку от берега, взглянул в этом направлении и окаменел.
- Что там… - начала эллинка. Муж тронул ее за плечо и кивнул на север, откуда к ним приближалась богатая барка - отделанная золотом и покрытая киноварью, как персидские корабли.
Поликсена, которая было побледнела и напряглась, через несколько мгновений успокоенно улыбнулась, взяв мужа под руку.
- Уджагорресент, - прошептала она.
Ни разу еще царский казначей не навещал их в этом поместье - хотя никто из хозяев не забывал, что прежде оно принадлежало царице Нитетис.
Они дождались, пока барка не приблизится; совсем скоро уже стало нельзя притворяться, что Поликсена и ее муж не узнают своего благодетеля. Они встали в лодке; Уджагорресент, который сидел на палубе под тентом, тоже поднялся и улыбнулся. Улыбка была невеселая, но Поликсена не почувствовала враждебности.
Ее прошиб пот.
- О мать богов, только бы не…
- Нет, нет, я уверен, - поспешно проговорил Тураи. Но тут ладья высочайшего гостя остановилась, локтях в пяти от них.
- Привет тебе, царица, - сказал Уджагорресент. Он был в длинном легком азиатском платье и белой головной повязке; и под этой повязкой Поликсена разглядела пергаментную желтизну лица старого египтянина. Ее сердце сжал какой-то новый страх.
- И тебе привет, господин, - осторожно сказала коринфянка. Она склонила голову. - Ты решил почтить нас своим посещением?
Уджагорресент кивнул и, опершись на плечо египетского стражника в белом льняном доспехе, вышел на берег. Коринфянка, ее муж и слуги тоже покинули лодку.
Тураи и Поликсена воздержались пока от дальнейших вопросов; они в тревожном и почтительном молчании последовали за Уджагорресентом, который направился через пальмовую рощу, точно к себе домой. Однако при их приближении царский казначей остановился.
- Примете ли вы меня в своем доме?
Поликсена поняла, что Уджагорресент намерен остаться в усадьбе на несколько дней; и кивнула. Она терялась в догадках, одна страшнее другой…
В таком же молчании они дошли до дома: Уджагорресента сопровождали только двое воинов. Когда они направились через сад, между клумб с маками и ландышами, в дверях показалась Фрина.
Увидев свою мать в обществе такого гостя, бедная царевна вскрикнула и шагнула назад. Но не решилась убежать, и только вжалась в стену, когда Поликсена ступила в прихожую.
Коринфянка успела ободряюще улыбнуться дочери и коснуться ее плеча; больше ничего. Фрина следом за матерью проскользнула в дом и хотела убежать наверх; но так и не сделала этого и только с мольбой сжала руки.
Мать знаком велела ей идти с ними; и это придало Фрине храбрости. Хозяева с гостем и его охраной направились в трапезную на первом этаже, чтобы там обсудить дела, не терпевшие отлагательства.
Когда все сели, Поликсена сделала знак Мекет принести вина. Она сосредоточила внимание на госте: в комнате наступила тишина.
Египтянин несколько мгновений сидел, будто отдыхал или обдумывал дальнейшие слова. А потом поднял голову и посмотрел на хозяйку.
- Твой сын и его сообщник бежали.
Уджагорресент говорил по-гречески, и так и сказал - “сообщник”. Он улыбнулся, глядя Поликсене в лицо.
- Бежали? - наконец выговорила коринфянка. - Куда бежали?
- Вероятнее всего, в Ионию. Мои корабли направлялись туда после Хиоса, - хладнокровно продолжил царский казначей. - Две триеры вернулись в Та-Кемет после посещения острова, как и было приказано; а остальные поплыли на розыски царевича.
- И если они схватят моего сына… он попадет в руки Дариона? - глухо спросила эллинка.
Фрина, сидевшая в стороне от всех, уткнулась лицом в ладони и разрыдалась. - Мелос!.. Я знала это! - сдавленно воскликнула она.
- Вероятно, так и будет, - сказал Уджагорресент, взглянув на сраженную горем Фрину. Если он и подозревал Поликсену в том, что она подбивала сына на мятеж, сейчас египтянин не сердился: он казался столь же озабоченным. - Не отчаивайся заранее, царица, - продолжил гость. - У Дариона есть могущественный опекун, обладающий правом отменить любое его решение.
- Если только он пожелает, - мрачно ответила эллинка. - И если успеет!
Она устремила взгляд на Уджагорресента.
- Скажи откровенно - ты хочешь, чтобы твои люди помешали Дариону причинить зло Никострату?..
- Если это будет им по силам, они ему помешают, - ответил египтянин.
Оба замолчали. Оба этих политика понимали, что им остается только дожидаться последующих новостей, счастливых или несчастливых.
Уджагорресент сделал глоток вина и несколько мгновений сидел, точно этот вкус напомнил ему о чем-то давнем и прекрасном. А потом снова посмотрел на коринфянку.
- Я болен, царица, - неожиданно сказал он. - Вероятно, мне осталось недолго.
Все сидевшие в комнате встрепенулись, и даже Фрина. А Поликсена подумала - как же она сама упустила это: и нездоровый вид своего покровителя, и то, что он против всякого обыкновения приехал к ней домой…
- Что у тебя болит, господин? - наконец спросила коринфянка. - Ты приглашал врача?
Она была по-настоящему обеспокоена, и Уджагорресент улыбнулся.
- Печень… Сердце, - сказал он. - Те органы, которые, как учат наши посвященные лекари, более всего страдают вследствие неправедных поступков человека. В жизни есть лишь одно истинное, царица, - это смерть.
Эти слова прозвучали так по-египетски, что все вздрогнули, точно на них повеяло холодом гробницы.
Поликсена положила руку на локоть старого жреца Нейт. Никогда прежде она не думала, что будет ему так сочувствовать.
- Мне кажется, господин, тебе нужно отдохнуть, - серьезно сказала она. - Пожить немного в покое.
- За этим я и приехал, - устало усмехнувшись, ответил Уджагорресент. - И еще потому, что не пожелал отрывать мать от детей.
Он посмотрел на Поликсену, потом на ее мужа.
- Будем вместе дожидаться новостей из Ионии.
***
Никострат и его друг сумели выскользнуть с триеры и затеряться среди людей в порту. Это было лучшее, что они могли придумать в виду персидских кораблей. Но ни куда бежать, ни как теперь быть - они не знали.
У Мелоса никого в Милете не было - его старые родители остались в Эритрее: иониец опасался, что они уже умерли.
- Может быть, здесь персы получат разрешение обыскать корабли в гавани… А прятаться на триере нам нельзя, нас заподозрят свои же! - сказал Никострат.
- Теперь уж точно заподозрили, - ответил Мелос.
Они решили попробовать отсидеться в какой-нибудь таверне… или хоть в той же пивной, где были вечером. Но так рано в питейных заведениях немного народу; и наверняка их запомнили в этом месте из-за вчерашнего!..
Друзья решили узнать у кого-нибудь, где найти таверну.
Они спросили какого-то молодого милетца, и тот благожелательно объяснил.
- Идите дальше, и поверните налево, там, где старая смоковница. Таверна в конце улицы - в тупике у стены. Рыба там отличная, и берут недорого!
Они поблагодарили и последовали указаниям прохожего. Молодые люди шли быстро и осматривались;навстречу попадались ионийцы, одетые бедно и получше. Прошел мимо отряд воинов в панцирях, при мечах; Никострат и Мелос приостановились, проводив их взглядом.
- Не нравится мне это, - сказал Никострат.
- А что еще делать? - откликнулся Мелос.
Он, как и спартанец, видел в каждом встречном угрозу - и чуял ее за каждым деревом, за каждой дверью. Но они шли теперь, словно ведомые, вверив себя судьбе.
На углу Никострат и Мелос остановились; они взялись за руки. Потом Никострат посмотрел на друга и кивнул.
- Я первый.
Лаконец скользнул вперед. А потом, после страшной паузы, Мелос услышал из-за поворота его оклик:
- Терон!
Иониец чуть не забыл, что теперь это его имя; он быстро последовал за другом. Никострат подождал его.
- Все хорошо, - сухо сказал он. - Вперед.
Таверну с большой криво намалеванной вывеской, изображавшей рыбу, они увидели сразу. И улочка, зажатая между домами, действительно оканчивалась тупиком. Здесь им встретилось еще несколько человек, но самого бедного и мирного облика. Притворяться они бы так не смогли - двое молодых воинов это знали.
Никострат опустил руку к ножнам; это движение его успокоило. Друзья подошли к открытым дверям таверны, откуда аппетитно пахло и тянуло дымком.
- Идем, - снова приказал царевич.
Они вошли и осмотрелись в большой комнате с низким потолком. За грубо сколоченными столами, на скамьях, сидели несколько мужчин и ели жареную рыбу с луком и черными оливками; хозяина видно не было. Никострат прищурился.
- Кажется, тот - за столом у стены, - сказал царевич. - Подойдем к нему.
Они сделали только пару шагов в сторону чернобородого кудрявого ионийца, как за спиной вдруг послышался стук нескольких пар тяжелых мужских сандалий.
Друзья развернулись, судорожно хватаясь за мечи; но не успели даже вытащить оружие. Их схватили крепкие руки, локти им вывернули назад; Никострат и Мелос узнали киренских моряков, с которыми они плыли на корабле Уджагорресента.
- Попались, голубчики!..
В голосах бывших товарищей послышались злость и торжество. Их вытолкали наружу, не обращая никакого внимания на людей в таверне; да никто бы и не вступился за чужаков.
- За нами следили! - воскликнул Мелос, когда сумел встретиться глазами со спартанцем.
- Твоя правда, следили, - с готовностью согласился африканский грек, выкрутивший ему руки. - Вас уже сутки ищет городская стража! И наместник поставлен в известность!
“Какой наместник? Дарион?” - подумал Мелос, борясь с отчаянием.
На улице к ним сразу же подступили стражники-ионийцы; видимо, ждавшие в засаде. Пленникам связали руки и, подталкивая в спину, повели вперед. И еще не доходя до поворота, они увидели перегородившего дорогу всадника на гнедом коне, в алом с золотом платье.
Никострат прикрыл глаза - под веками он увидел пылающее марево; а потом молча и ненавистно воззрился на двоюродного брата. Он знал, что все проиграно…
- Мой дорогой родич! - воскликнул Дарион. Молодой тиран оказался одет по-гречески, но большие черные глаза его были подкрашены, как у перса.
Он развернул коня и уставился в лицо Никострату с ледяной усмешкой.
- Я счастлив видеть, что ты оказался так же храбр и туп, как и все твои немытые соплеменники. Или вас двоих вдохновил не спартанский пример, а афинский?
Дарион взглянул на Мелоса.
- Возможно, передо мной Гармодий и Аристогитон? Тираноубийцы, не так ли?..*
Молодой правитель музыкально рассмеялся, откинув черноволосую голову. Прекрасный облик, унаследованный от отца-коринфянина, скрывал настоящий персидский нрав.
- Ведите их за мной, - приказал Дарион стражникам и, пришпорив коня, развернулся и поскакал во дворец. Пленников потащили следом.
* Знаменитые афинские тираноубийцы, которые в 514 г. до н. э. составили заговор против тирана Гиппия, сына Писистрата, но убить сумели только его брата Гиппарха. Гармодий был любовником Аристогитона. Оба были умерщвлены и после восстановления демократии почитались как герои Афин.
========== Глава 130 ==========
Пока их вели во дворец, Никострат и Мелос не перемолвились ни словом, и даже почти не смотрели друг на друга. Юноши унизительно спотыкались, увлекаемые воинами; щеки их горели, боль в заломленных и туго стянутых веревками руках заставляла стискивать зубы. Однако Мелос почувствовал, что когда верховой Дарион пропал из виду, их охранники сбавили шаг. Его самого придерживал за плечо тот же киренский моряк, который заговорил с юношей после ареста; но он вел пленника без излишней грубости, и когда дворец на холме приблизился, Мелос не выдержал и оглянулся на киренеянина.
Моряк вдруг ободряюще улыбнулся и шепнул, сжав его плечо:
- Держись, парень!
Мелос поспешно отвернулся, пряча лицо от сочувствующего взгляда. Он понял, что люди Уджагорресента, возможно, попытаются выручить их… и хорошо сознавал, что не следует на это рассчитывать; однако против воли ощутил некоторую надежду.
Он бросил взгляд на Никострата. Спартанец упорно молчал и не смотрел по сторонам; только лицо у него горело, как у самого Мелоса. Он еще острее своего товарища ощущал жадное внимание прохожих. Хотя на самом деле не так уж на них и глазели… может быть, видеть, как людей средь бела дня тащат на допрос, для ионийцев теперь привычно?
Мелос хотел было окликнуть друга; но Никострат, похоже, вознамерился не разжимать губ до самого суда. И даже во время него, если сможет. Мелос впервые подумал, что их могут ждать пытки; и похолодел, представив себе изобретательность Дариона…
Со скрипом отворились новые тяжелые, окованные бронзой и шипастые ворота сада. Мелос вскинул голову и увидел, что ворота охраняют персы в вороненых доспехах с золотой насечкой: первые персидские воины, которые им встретились.
“Где же наши персы?” - подумал пленник. Ведь это люди Уджагорресента подняли на ноги стражу в Милете! Они должны выступить, по крайней мере, свидетелями обвинения, которое предъявят Никострату и ему! Хотя под властью тирана все может случиться…
Дорога через сад показалась нескончаемой. Пугающее ожидание беззаконного суда, одиночество среди врагов высасывали силы из молодых героев, еще больше, чем веревки, врезавшиеся в тело; и даже Никострат стал пошатываться.
До самого дворца им никто не встретился: только иногда мелькали в стороне между деревьев фигуры придворных или слуг, но никто благоразумно не вмешивался в дело правителя. Перед высокой аркой, которая теперь обозначала вход во дворец, перекрывая двойные двери, они остановились.
- Надо разоружить пленных, - сказал один из стражников, начальник отряда.
У юношей отстегнули от поясов мечи и ножи; и тут впервые Мелос услышал громкое проклятие друга. Связанный Никострат даже попытался броситься на охранников; но немедленно получил удар под дых и несколько мгновений с побелевшим лицом ловил ртом воздух. Потом лаконец стиснул зубы, чтобы не застонать, и опять укрепился в своем угрюмом мужестве.
Стражники уже намеревались стукнуть в дверь. И вдруг моряк, который ободрял Мелоса, воскликнул:
- Стойте!
И прежде, чем кто-нибудь успел ему помешать, киренеянин вытащил свой нож и перерезал веревки на руках юноши.
- Ты что делаешь!.. - крикнул начальник охраны.
Воины чуть не набросились на киренеянина; но тот проворно сам отпрянул, выставив свой нож.
- Тише, приятели!
Мелоса вновь схватили двое других стражников. А Никострат впервые оживился и напрягся в руках державших его ионийцев.
“Бежать?..” - мелькнуло в голове у Мелоса. Но им уже заступили дорогу воины, тесня к дверям.
- Не надо зря мучить мальчишек! - крикнул киренеянин; но так, словно уже пытался оправдаться. Однако его никто больше не слушал. Стражники постучали рукоятями мечей, и им открыли - вход во дворец охраняли тоже персы.
Пленников втолкнули в толстостенный коридор. Мелос под шумок успел сдернуть веревки и теперь сжимал и разжимал кулаки, разминаясь. Ощущение свободы тела заставило его почувствовать себя гораздо лучше. Может, и смерти в лицо он теперь взглянет открыто и гордо…
Неожиданно Мелос ощутил сильный щипок; и сразу же узнал эту руку. Он подавил радостный вскрик и взглянул на друга.
Никострат смотрел на ионийца и улыбался; его в тесноте и полутьме коридора тоже освободил один из киренских моряков.
Пока надежда не вспыхнула ярко, юноши опять отвернулись друг от друга.
Их повели много раз исхоженной дорогой - Никострат узнал уродливые фрески на стене, изображавшие подвиги Геракла, Медею, убивающую детей, Прометея, прикованного к скале… Дарион, как и его отец, не тронул этих картин. С непреходящим удивлением Никострат подумал о том, что этот молодой тиран - его родственник и племянник его матери.
Гадать, куда их ведут, пришлось недолго. Пленники вспомнили дорогу в зал с фонтаном, выходивший на террасу: излюбленное место отдыха княжны Артазостры.
Вступив в зал, пленники и их охрана увидели Дариона.
Сын персидской княжны успел переодеться в платье зороастрийца - пурпурный шитый золотом халат, пурпурные же шаровары и белую рубашку. Правда, голову он оставил непокрытой. Дарион в ожидании пленников сидел на кушетке в изящной позе, облокотившись на малахитовый столик и подперев голову рукой; когда Никострата и Мелоса ввели, молодой правитель проворно поднялся. В его немного выпуклых, как у матери, черных глазах сверкнуло живейшее удовольствие.
- Итак, - с расстановкой произнес Дарион, - вы двое явились, чтобы убить меня, законного правителя города и наследника сатрапа Ионии.
Только тут Никострат и его друг увидели, что в углу зала стоят персы - начальники кораблей Уджагорресента, и с ними горстка персидских воинов и эллинских моряков с тех же кораблей; но они не решались поднять голос. Похоже, персы Уджагорресента успели немало пожалеть, что привлекли к розыскам своего подопечного власти Милета…
- С мятежниками у меня разговор короткий, - продолжил Дарион, мягкой кошачьей поступью расхаживая по черно-белым плитам. - Но ваше преступление усугубляется тем, что один из вас - мой двоюродный брат! Вы явились, чтобы подстрекать мой народ к бунту против священной власти, против величайшего из царей и единого бога!..
Он остановился и повернулся к арестованным.
- Какой же кары вы заслуживаете? Ответь-ка мне ты, братец!
Никострат сжал зубы и выше поднял голову; его серые глаза потухли и теперь смотрели сквозь палача. Лаконец примирился со смертью и не желал более унизиться ничем.
В черных глазах тирана-полуперса мелькнуло разочарование.
- Храбрый спартанец молчит, - сказал он. - Я заставил бы тебя сорвать голос, умоляя о пощаде, будь уверен, - красивые утонченные черты Дариона при этих словах исказила злоба, неожиданная в столь юном существе. - Но, на ваше счастье, я счел, что разумней покончить с вами побыстрее!
- Но, господин! - воскликнул тут один из персов Уджагорресента. Это оказался начальник корабля, у которого Никострат и Мелос отпрашивались на Хиосе; и он, как и остальные, был в полнейшем замешательстве. - Можно ли винить этих юношей в столь страшном преступлении?..
- Молчать, - Дарион взглядом пригвоздил корабельщиков к месту. - Мне лучше знать, в чем следует винить этих изменников! Я их вижу насквозь… как и вас!
Пленники увидели, что азиаты Уджагорресента смиряются перед верховной властью, склоняя головы. Как азиаты всегда это делали.
Мелос бросил взгляд на Никострата - двое молодых воинов все сказали друг другу без слов.
А потом Никострат почувствовал, как враг подступил к нему вплотную, обдав своими удушающими благовониями.
- Я думал подарить твою голову своей матери, - прошипел Дарион. - Но лучше я пошлю ее твоей!..
И тут Никострат извернулся в руках стражников и, высвободившись, ударил Дариона в лицо. Тиран успел отпрянуть, и удар вышел слабее, чем мог бы; но когда Дарион вновь взглянул на пленника, изо рта у него бежала кровь. Ударь Никострат со всей силы, он сокрушил бы ему скулу.
Дарион хладнокровно сплюнул кровь и утерся своим вышитым рукавом; но в глазах у него полыхала такая ненависть, что Мелос содрогнулся.
- Я передумал, - сказал сын Артазостры. - Вы будете умирать медленно… я давно хотел доставить себе такое удовольствие.
Мелос бросил быстрый взгляд на моряка, который освободил его; и прочитал в глазах киренеянина отчаянное желание помочь. Он мог бы успеть заколоть обоих юношей или позволить им стащить свой нож. Киренеянин понял Мелоса и кивнул; он послал Дариону взгляд, полный черной ненависти.
Но тут вдруг в зале послышались новые шаги.
Никострат и Мелос поняли, кто это идет, еще прежде, чем Дарион опустился на одно колено, склонив голову. Персы Уджагорресента тоже низко склонились; только греки остались стоять прямо, глядя на вошедшего во все глаза.
Это был немолодой уже, но высокий и мощный перс с гривой черных волос и аккуратно подстриженной бородой; и его роскошные шелковые одежды, несомненно, скрывали доспехи. Этот человек окинул взглядом комнату и, как пленники могли бы поклясться, мгновенно все понял.
- Высочайший, - сказал Дарион, поднимаясь на ноги. Мелос расслышал дрожь в его голосе.
Масистр, сын Виштаспы, величаво кивнул.
- Ты ведешь дознание, как я вижу, - произнес сатрап звучным и мягким голосом. - Тебе следовало уведомить меня раньше. Твои посланники нерасторопны.
- Высочайший, я…
Дарион облизнул губы. Теперь нечего было даже пытаться скрыть, что он намеревался расправиться со своими врагами без ведома опекуна. Губы персидского военачальника тронула понимающая усмешка.
- В чем ты обвиняешь этих пленников?
- В покушении на мою жизнь и власть, - сказал Дарион. Однако в голосе его уже не осталось никакой уверенности.
- Кто может это засвидетельствовать? - Масистр плавным, но стремительным движением повернулся к стражникам-ионийцам, потом взглянул на персов и греков Уджагорресента. - Эти юноши проникли во дворец с оружием, пытались подобраться к наместнику?
- Нет, господин, - начальник корабля вновь обрел смелость при виде такой поддержки. - Царевича и его друга схватили на улице!
- Они просто не успели ничего осуществить! - выкрикнул Дарион: ярость в нем возобладала над страхом перед сатрапом. - Они жаждут моей смерти, я знаю!..
- Возможно, - спокойно согласился Масистр. - Но умысел - это грех перед богом, Дарион, а не перед людьми!
Он посмотрел на юношей, которых никто уже не держал: ионийские стражники даже отступили от них с виноватым видом.
- Я думаю, что знаю, зачем вы явились сюда. Царевич приплыл за своей долей наследства.
- Какой долей? - воскликнул Никострат.
С самого появления этого перса он перестал верить и глазам своим, и ушам.
- Какой еще долей? - крикнул Дарион. Сын Артазостры заикался и задыхался от бешенства. - Его мать увезла много наших сокровищ, когда удрала в Египет!..
Мелос задрожал от гнева: он-то отлично знал, что это неправда. Они бежали в Навкратис, похватав только самое необходимое. Но прежде, чем иониец успел ответить, опять заговорил сатрап, ответив Дариону со спокойной властностью.
- Это была часть царицы. Теперь ее сын и племянник твоего отца должен получить то, что причитается ему.
Губы спартанского юноши дрогнули. Он мог бы счесть это подкупом, подлой попыткой умиротворить его - Никострат знал, какие нелестные слухи ходят о спартанцах за границей: будто бы они так скромны и непритязательны лишь потому, что в своей земле никогда не видят денег…
Никострат посмотрел Масистру в глаза и понял, что это не подкуп, а понятие о справедливости, с которым он доселе не сталкивался.
- Дарион выделит тебе твою долю сокровищ, - произнес персидский военачальник, понимавший все, что делается в душе эллина. - Храбрый юноша благородной крови не должен нищенствовать - это унизит его благородство.
У Никострата запылали уши. Он понял, что, взяв долю сокровищ своего дяди, он станет соучастником его преступлений. Таково было персидское понятие о справедливости.
Вдруг Никострату представилось, что он смотрит на самого Дария - державное, непререкаемое олицетворение персидского закона…
- Я согласен, - Никострат услышал свой голос, будто чужой. - Я возьму мою часть. И я благодарен тебе, - сказал он Масистру.
Перс кивнул.
- Хорошо, - сказал он. - Ты и твой друг будете гостями в моем доме.
Никострат медленно наклонил голову.
Лаконец отлично понимал то, чего добивался сатрап, - обогатившись с его помощью, войдя как гость под его кров, он, Никострат, сын Ликандра, никогда не поднимет меч против человека, который сделал ему добро… Никогда, пока Масистр правит в Ионии.
“Но когда его здесь не будет, дело другое… И разве лучше было бы для нас погибнуть без пользы?” - подумал юноша.
Никострат взглянул на Мелоса: друг улыбался. Он полностью одобрял его.
- Когда ты получишь то, что тебе причитается, я дам тебе корабль, - сказал Масистр, все это время наблюдавший за царевичем. - Тебя отвезут в любой город Эллады по твоему выбору. Или можешь вернуться на своем корабле в Египет, если пожелаешь.
Никострат снова бросил взгляд на Мелоса. “Не в Египет - только не в Египет!” - прочитал он в темно-карих глазах ионийца.
Царевич прямо взглянул на перса.
- Мы хотим поплыть в Коринф, - сказал Никострат. Он не собирался ничего прибавлять, но сатрап понял.
- Город твоей матери и брата матери, - раздумчиво сказал он, коснувшись своей бороды.
“А еще Коринф - сосед и союзник Спарты”, - подумал Никострат. Это Масистр, без сомнения, тоже понимал.
- Ты бы убил меня, если бы мог, - вдруг произнес сатрап, глядя на юношу. - Не так ли?
Царевич был захвачен врасплох, но не дрогнул.
- Да, - ответил Никострат, стараясь не опускать глаз. - Но не после того, как ты предложил мне гостеприимство, а я его принял!
Губы перса раздвинулись: он засмеялся, точно в жизни не слышал ничего более приятного.
- Ты мне нравишься, волчонок, - сказал он своим мягким и глубоким голосом. - Но если ты нарушишь свое слово и вновь явишься в Ионию, чтобы подстрекать ее народ, пока я здесь, ты умрешь медленной смертью, как и сулил тебе Дарион.
- Я понял, - сказал лаконец.
Он подумал: именно таким должен был быть Дарий на своей земле - для подданных и для врагов…
- Идемте, - Масистр кивнул охранникам юношей и первым вышел из зала. Никострат и Мелос последовали за сатрапом: уже не под стражей, а под почетной охраной.
========== Глава 131 ==========
Верховая почта, учрежденная Дарием, значительно сократила огромные расстояния в Азии: но Артазостра вдвое дольше обычного ожидала очередного донесения. Когда вестовой ворвался в ее двор на своем верблюде, со ртом, забитым пылью, княжна сама выбежала к нему, несмотря на то, что это было неприлично. Ей письма всегда доставлял свой человек.
- Давай, что у тебя есть! - крикнула она, протягивая руку.
Брат ее, в чьем доме она теперь жила, был на охоте, и Артазостру некому было пристрожить. Ни одна из жен князя не решалась на это.
Вестник с трудом спустился с верблюда и снял с лица повязку, выкашляв пыль. Он дышал с присвистом.
- Высокородная госпожа, я сильно опоздал, - слуга поклонился. - Но я доставил новости не только из Ионии, но также и из Египта!
- Неужели?..
Когда слуга вытащил из мешка два длинных свитка с красными восковыми печатями, Артазостра жадно выхватила из его руки папирусы; и, тотчас забыв об измученном скачкой вестовом, удалилась, на ходу разламывая печати. Обе были целыми, с оттиснутым на них изображением Дария.
Артазостра вернулась в свою комнату с толстыми стенами и коврами; там шумная возня племянников не беспокоила ее. Усевшись на свою кровать, княжна, сгорая от нетерпения, развернула первый папирус. Знатные персиянки, которых действительно интересовали новости, обычно предпочитали, чтобы им их читали вслух ученые евнухи; самим трудить глаза не подобало положению благородных женщин. Но Артазостра еще в первый год брака выучилась и греческой, и персидской грамоте, и с тех пор все предлагавшееся ее вниманию прочитывала сама.
Артазостра сразу же узнала руку писца Масистра: этот иониец писал по-гречески. Сперва такое назначение тревожило Артазостру, и она посоветовала Масистру взять писцом доверенного евнуха, но сатрап отказался. У него было чутье на людей.
И новости, которые на сей раз опекун ее сына сообщал Артазостре, вначале вызвали у нее изумление и страх, а потом - ярость. Поистине Дарион, получив власть до срока, взбесился, как лошадь, которой колючка забилась под потник!.. Масистр не рассказал матери подробностей встречи ее сына с двоюродным братом: но двоим персам было достаточно и намека.
- Как же удачно, что сатрап успел вступиться за пленников… Дарион не остановился бы сам, - прошептала Артазостра, ломая пальцы.
Благороднейший Масистр поступил с мальчиками так, как она и ожидала от него. Сатрап писал, что когда в ее руки попадет это послание, Никострат и Мелос, всего вероятнее, будут уже в Коринфе. Он долго беседовал с Никостратом, и юноша кое-что осознал; хотя и недостаточно. “Царевич думает, будто понял и присвоил то, что кажется ему мудрым, - писал Масистр. - Но он поймет, только когда достигнет возраста понимания, - до тех пор всем молодым мужчинам мешают горячность и ослепление собой…”
Вот и Дарион таков же. Бедный мальчик, подумала персиянка. Он принадлежит двоим враждующим народам, и это раздирает его - ее старший сын не может быть ни греком, ни персом, хотя тщится быть сразу всем, подобно Филомену! Ах, если бы он вырос таким, как отец, если бы не лишился его так рано!.. Но Дарион - не вершитель своих побед, как ее супруг, он наследник чужих неудач… И ее сыну всего семнадцать лет, меньше, чем Никострату: власть уже испортила его.
Дарион опять не написал ей ни строчки. Он редко это делал, почти не думая о матери; и теперь Артазостра не корила его. Ей стало страшно за сына и горько, что он вырос таким, - он был теперь совсем одинок во враждебной ему земле. Несмотря на то, что Дарион успел жениться и родить наследника, ее первого внука, - он и это сделал слишком рано…
- Матушка, ты плачешь? - услышала она звонкий юношеский голос.
Артаферн! Ее второй сын неслышно проскользнул в ее комнату - это был мальчик, всегда готовый прийти ей на помощь. Он участливо склонился к матери.
Артазостра, улыбаясь сквозь слезы, погладила пальцами щеки сына и обняла его.
- Я получила письмо из Ионии. У твоего брата неприятности, - сказала она.
Княжна немного посомневалась, но потом передала письмо сатрапа среднему сыну. Артаферн читал по-гречески так же хорошо, как она.
Юноша внимательно прочел папирус, облокотившись на стену; потом сел на подушки и задумался. Он потер пальцем переносицу, его четкие черные брови сошлись. Затем Артаферн взглянул на мать.
- Я стал бы лучшим наместником, чем Дарион.
У Артазостры больно сжалось сердце при этих словах. Ей подумалось, что Артаферн более прав, чем думает сам: он был настоящим персом по воспитанию, и его не раздирали такие чувства, - страстного влечения и ненависти ко всему эллинскому, как Дариона. Артаферн правил бы ионийцами мудро и с пониманием, подобно Масистру… если бы только не был так молод.
И если бы тираном Милета уже не был его старший брат.
При таком наследовании власти, как в Персиде, царственные братья не опора друг другу, а злейшая помеха… У Артазостры в Сузах завелся знакомый придворный евнух Фарзан, который стал ей добрым другом; они с ним часто играли в умные игры и беседовали. Евнух позволял себе весьма рискованные шутки. Однажды сказал, что хорошо бы ввести такой обычай - каждому новому персидскому царю при вступлении на престол избавляться от всех своих братьев, ради порядка в государстве. Он и Артазостра так посмеялись тогда…
А еще Фарзан сказал, что необыкновенное пристрастие греческих мужчин к мужеложству, друг к другу и к мальчикам, для них разумно, поскольку предохраняет их полисы от перенаселения. Артазостра ответила, что для этого вполне хватает непрерывных войн, которые ведут друг с другом эллины разных кровей. Они с евнухом снова очень смеялись. А теперь княжна смотрела на своего второго сына, юного красавца Артаферна, и грудь ее холодела.
У нее самой осталось трое сыновей… Это потому, что ее греческий муж по своему обычаю имел только одну жену. А у власть имущих в Персии обычно еще больше детей мужского пола, достигающих зрелости, и все они готовы кромсать свою землю. Царство Дария велико, и оно все увеличивается - но для стольких притязаний никогда не будет достаточно велико.
Ей остается лишь воззвать к Ахура-Мазде, просить света и справедливости для своих детей… Артазостра поцеловала безмолвного сына и отослала от себя: ей нечем было сейчас удовлетворить его. Она развернула второй папирус - от своего осведомителя в Саисе.
Как всегда, он сообщал ей о Поликсене. Артазостра еще ни разу не написала подруге сама после их расставания; но ей отрадно было слышать, что с эллинкой все хорошо. У Поликсены появились еще один собственный сын и внучка. Теперь Египет для нее - самое спокойное место.
Но последующие новости очень взволновали княжну. Ее человек сообщал, что здоровье Уджагорресента сильно ухудшилось. Уджагорресент был главным покровителем Поликсены и ее ионийцев в Египте.
Если царский казначей скоро умрет, Поликсена вновь окажется в большой опасности. Слишком наивно думать, что у нее в этой стране не осталось врагов, подобных шакалам…
Артазостра ощутила сильнейшее желание написать подруге и предложить ей убежище. В Сузах теперь слишком тесно; но, может быть, Поликсене понравится Парса, новая великолепная столица Дария? Греки, работающие и живущие там, называют ее Персеполем - Городом персов.*
Артазостра долго сомневалась. Дружба ее с Поликсеной давно дала трещину, когда царица Ионии обвинила ее в убийстве Нитетис, своей первой покровительницы и самой драгоценной подруги. Да, Артазостра могла бы сделать это, и порою ощущала сильнейшее желание избавиться от главной соперницы за любовь и ум Поликсены! Но, видит бог, она была невиновна.
Египтянка умерла от укуса змеи. Артазостра действовала бы куда хитрее и, уж конечно, выждала бы удобное время. Еще девушкой она научилась готовить тонкие яды, которые в Персии испытывала на животных, а в Ионии, при жизни супруга и с его одобрения, - на преступниках, приговоренных к смерти…
Нитетис убил Уджагорресент, и теперь Поликсена, конечно, поняла это. Но эллинке все равно пришлось искать защиты у этого человека; хотя, не имея покровительства жрецов, в Египте спрятаться трудно. Это вытянутая и равнинная страна, в отличие от гористой Персии; в земле фараонов мало больших хозяйств, и всем им ведется учет.
Теперь старшие беспутные сыновья Артазостры и Поликсены в ссоре; но Артазостра перед любимой подругой чиста. И им, двум матерям и родственницам, надлежит блюсти мир, пока не случилось непоправимое.
Артазостра кликнула служанку и велела позвать евнуха Фарзана, если тот не занят. Он служил княжне писцом и почитал это за честь.
Она надиктует сначала письма Масистру и своему сыну, а потом - Поликсене. Позже может оказаться слишком поздно.
***
Масистр устроил в честь двоих эллинов превосходный обед, но сам ел немного, и больше говорил и слушал. Правда, Никострату и Мелосу мало что было сказать этому захватчику; и, к стыду своему, они недостаточно знали, чтобы ему возражать. Масистр предвидел это и завладел разговором, рассказывая о том, как он управляет Ионией, какие меры принимает против бунтовщиков и преступников, какие общие законы соблюдаются для всех ионийцев, для свободных и рабов, каков порядок сбора налогов…
Никострат хмуро слушал перса, и несколько раз порывался ответить; но понимал, что достойно ответить не сможет. Лишь однажды он дерзко заявил, что эллины никогда не примут персидских обычаев, - не только потому, что не покорятся завоевателям, но и потому, что сыны и дочери Эллады даже перед богами своими не простираются ниц…
Масистр улыбнулся этому, точно детскому недомыслию. И сказал - а стоят ли боги эллинов того, чтобы перед ними простираться?
Они прогостили у сатрапа несколько дней, пока корабли не были готовы в путь. Юноши понимали, что Масистр защищает их от Дариона; и испытывали невольную благодарность.
Перс не обманул гостей и в другом - он заставил Дариона отдать Никострату его долю сокровищ, часть деньгами, малоазийскими и персидскими драхмами, а часть драгоценными кубками и блюдами. Никострат никогда не был и не собирался становиться корыстолюбцем; но как распорядиться этими средствами, уже придумал. Он купит себе в предместьях Коринфа землю, потому что жизнь там дорогая: только знатный человек мог стать гражданином, защищающим город с оружием в руках, - и только гражданин мог заставить эллинов себя слушать… Отобранные мечи и ножи им вернули; но ему и Мелосу также понадобятся хорошие доспехи и кони.
Мелос горячо поддержал друга. Они поедут в Коринф вместе и вместе займутся обустройством. Пока что прикроются вымышленными именами.
Они сочинили послание семье. Никострат писать не любил и не очень-то умел изливать свои чувства; и иониец написал полное любви письмо от них обоих. Рассказал вкратце об их планах; и отдельное нежное послание составил для Фрины.
Мелос уповал, что жена и дочь здоровы и еще какое-то время смогут обойтись без него. Он очень нужен сейчас царевичу.
Мелос сожалел, что не сможет отправиться в Эритрею и проведать родителей; испытывая к Масистру большую признательность, чем Никострат, иониец даже сказал хозяину о своем желании. Масистр любезно ответил, что нет ничего легче, - он учредил в Ионии такую же конную почту, как и в Персии, и его посланник быстро доберется до дома этих людей.
Юноша чуть было не пустился в объяснения; но вовремя прикусил язык. Нет, он никогда не выдаст этому сатрапу, как бы хорош тот ни был, где живет его семья!..
Масистр, казалось, был оскорблен; но скоро перестал сердиться. Сам он на месте своих противников вел бы себя точно так же.
Перс проводил их в гавань. Он давал им не только корабль, но и охрану из ионийцев, чтобы в Коринфе юноши сразу же не лишились и богатств своих, и жизней. Услышав о таком предприятии, плыть с царевичем и его другом напросились оба киренских моряка, которые отважно вступились за них, когда они попали к Дариону. Никострат и особенно Мелос были очень рады этой поддержке. Вот так образуется эллинское братство!
Оглядев Гераклейскую бухту, друзья увидели не только Масистра и его конную свиту из персов, но и Дариона. Они почти не удивились. Дарион, судя по его лицу, ничуть не раскаялся в своей подлости и только укрепился в ненависти к сопернику.
Вид сына Артазостры предвещал скорую расправу. Но ведь он, несомненно, знал, что двое эллинов, верные своему слову, не вернутся в Ионию, пока в ней правит Масистр!
Мелос посмотрел на мощного сатрапа, сидевшего на таком же могучем коне; и ему неожиданно стало страшно. Не за себя и за Никострата - а за Масистра. Перс испытывал к ним искреннюю приязнь, потому что мужественные люди любят подобных себе; и Мелос понимал теперь, что те, кто привык убивать чужими руками, гораздо хуже воинов, которые сами, что ни день, встречаются со смертью…
Мелос не мог поделиться этими мыслями с другом; хотя он понимал, что лаконцу, после гостеприимства Масистра, тоже очень не по себе. И тогда иониец поклонился сатрапу, не умея иначе выразить свои чувства.
Масистр улыбнулся и склонил голову в ответ.
Друзья взошли на корабль, и следом за ними поднялась их стража. Киренские моряки уже были там, и налетели на юношей с радостными приветствиями.
Но царевич и Мелос не могли сейчас откликнуться на чувства товарищей - они смотрели на Масистра и молодого тирана Милета, пока те со своей свитой не развернули коней и не скрылись из виду.
* Персеполь сделался столицей Персии около 520 г. до н.э.
========== Глава 132 ==========
Своих персов и египтян, покинувших Ионию без царевича, Уджагорресент предпочел принять в Саисе. Могущественный советник двоих персидских царей достаточно отдохнул в поместье своей усопшей царицы, чтобы вернуться к важнейшим делам. Письма от Никострата и Мелоса Уджагорресент прежде того передал Поликсене сам - их в особом пакете привез в поместье тот же вестник, который доложил о прибытии кораблей.
Старый египтянин не вскрывал пакета и даже не слишком интересовался содержанием: теперь, когда стали известны бесхитростные намерения молодых людей. Царевич и его друг долго еще не будут ни для кого опасны; хотя похвально и понятно их рвение к подвигам.
Поликсена, схватив папирусы как драгоценный подарок, тоже не спешила их развернуть, со слов Уджагорресента зная главное: что нынешний сатрап Ионии Масистр вырвал юношей из рук Дариона и, наделив деньгами якобы в счет наследства Филомена, отправил в Коринф. Это означало, что Поликсена не увидит сына, а Фрина - мужа еще долго, если они увидят их вообще! Но, предвидя такое решение Никострата, бывшая царица осталась почти спокойна.
Гораздо больше ее сейчас занимало, что за дела Уджагорресент вел с ионийцами, - и что собирался обсуждать со своими посланниками в Саисе. Уж не окажется ли в конце концов, что Египет платит дань мальчишке Дариону? И какая власть теперь сосредоточена в руках сына Артазостры?.. А может, Уджагорресент за спиной у Масистра пытался договориться с карийцами и лидийцами, богатыми и влиятельными соседями ионийцев, - чтобы рассорить малоазийские государства?..
Уджагорресент, читая по лицу эллинки все ее сомнения, снисходительно улыбнулся.
- Главное, что юноши остались живы, - матерь богов услышала наши молитвы, - сказал он. - Прочти их письма наедине с собой, царица. Если я и жалею, что у меня не появилось сына, - то именно в такие мгновения, - усмехнулся египтянин.
Взгляды их встретились - и обоим почудилась между ними тень царицы Нитетис. Поликсена никогда, никогда не была уверена… и только поэтому могла говорить с Уджагорресентом спокойно.
Хотя они оба изменились за эти годы, и между ними изменилось очень многое, к лучшему или к худшему… Поликсена кивнула, и старый египтянин покинул комнату.
Она быстро и жадно прочла письма; и хотя приветы и слова любви Никострата наполнили ее счастьем, Поликсена, как все тоскующие матери, пожалела, что их так мало. К тому же, она догадывалась, что за обоих друзей говорил Мелос.
Коринфянка еще раз внимательно перечитала послания, в этот раз пытаясь извлечь из них все полезные сведения. Но о своем будущем молодые люди писали туманно; они представляли свою цель немногим лучше, чем тогда, когда отправлялись в плавание. Поликсена с тяжелым вздохом отложила свитки, и они тут же скрутились обратно.
Двое друзей обещали снова написать из Коринфа. Поликсена уже почти не помнила родной город с его храмом Афродиты на холме, со знаменитой школой гетер, которую видела лишь издали… Хотя самих дорогих и образованных прелестниц она встречала нередко, у фонтанов и лавок с тканями и благовониями; полная любопытства девочка поедала их глазами, как ни старались отец и мать оградить Поликсену от столкновения с женщинами такого рода.
Внезапно новый страх пронзил сердце Поликсены. Но тут же она мотнула головой, отвергая такую мысль. Нет, Никострат и Мелос с гетерами не свяжутся: Никострат слишком застенчив, суров… и стойкость свою, как это свойственно таким чистым и сильным духом юношам, ценит в себе едва ли не превыше всего остального. Ликандр был таков - Поликсена помнила… А Мелос женат на ее дочери и сестре Никострата; и даже если сам он дрогнет, - Поликсена признавала, что этот красивый и ласковый иониец более податлив, - уступить соблазну ему не позволит стыд перед другом!
Тут коринфянка спохватилась. Фрина еще ничего не знает, нужно утешить ее!
Она пошла навстречу дочери, но тут Фрина сама вбежала в трапезную, где мать читала письма. - Почему мне не сказали?.. - требовательно воскликнула афинянка.
Фрина чуть ногой не притопнула на мать; но сдержалась. Единым духом прочла весточку Мелоса, и на ее лице блеснуло счастье.
- Живы! Он поклялся мне Афродитой, что не даст себя убить!..
Но тут же это выражение исчезло, как солнце в капризную погоду.
- Как долго я не увижу его… Он меня забудет!
Поликсена все чаще чувствовала глухое раздражение, видя, как дочь упивается жалостью к себе. Она сдержалась и молча протянула руки к Фрине.
Мать и дочь обнялись. Фрина всхлипнула, но больше не позволила себе раскисать; и Поликсена оценила это.
- Я думаю, это все к лучшему, - сказала царица, гладя потускневшие золотистые волосы дочери. - Ты ведь знаешь, что мужчины всегда прокладывают дорогу женщинам, ища новые пути, - особенно наши эллинские мужи?
Выскользнув из-под материнской руки, Фрина посмотрела на нее с изумлением.
- Да, знаю, - сказала афинянка. - Ты подразумеваешь, мама… что мы однажды вернемся в Коринф?
- Может быть, и не в Коринф… но на греческую землю, - задумчиво ответила Поликсена. - Ты ведь не хочешь, чтобы твоя дочь выросла в Египте, а внуки стали египтянами?
- А ты?.. - спросила в ответ Фрина.
Вспомнив, что ее собственный сын - египтянин наполовину, и сама она замужем за египтянином и жрецом, Поликсена засмеялась; потом прижала к губам руку и замолчала. Если она умрет здесь… Тураи, заботливейший из мужей, прикажет ее бальзамировать, и она навеки упокоится в пустыне с чужими надменными мертвецами.
- Что же такое я думаю, - коринфянка сжала пальцами виски. - Не смотри на меня, девочка, меня обуяли злые духи!
- О, я все понимаю!..
Фрина бросилась к матери и впервые за долгое время пылко обняла ее.
- Я все понимаю, - повторила она дрогнувшим голосом. - И я не буду больше жаловаться!
Конечно же, будет; но такое обещание было Поликсене очень дорого. Она улыбнулась и поцеловала дочь в теплую, как у младенца, светлую маковку.
- Я знаю, кому сейчас понадобится наше сочувствие, и особенно твое. У Ити-Тауи тяжело болен отец, а другой родни, кроме нас, она не знает!
- Ах, ведь и правда! - воскликнула Фрина.
Афинянка покраснела, набравшись отваги.
- Я пойду к самому Уджагорресенту, пока он здесь, - пусть разрешит Ити-Тауи приехать ко мне!
Уджагорресент дождался дочь, и был рад ее приезду. Египтяне какое-то время говорили в комнате гостя наверху, закрывшись от всех. Потом царский казначей спустился и сказал Поликсене, что отбывает в Саис. Он благодарил ее за отдых, который она ему даровала…
А Поликсена, глядя на Уджагорресента, думала, что это последний земной отдых от забот, который тот мог себе позволить.
Уджагорресент отплыл на север в тот же день. Поликсена хотела проводить его, но египтянин не позволил это никому, кроме дочери. Все обитатели усадьбы, сгрудившись у пруда около дома, провожали глазами старого жреца и юную жрицу вечносущей Нейт: они шли медленно, в священном молчании. А скрывшись за пальмами, конечно, завели речь о том, чего никому более не следовало знать…
Ити-Тауи вернулась спустя долгое время. Фрина в одиночестве стояла у пруда, ожидая подругу, - египтянка шла, держась очень прямо, как нубийки, привыкшие носить на голове сосуды с водой; и взгляд ее все еще был устремлен в сферы, недоступные чужеземке. Фрина уже подумала, что дочь Уджагорресента пройдет мимо, не заметив ее; но когда афинянка шагнула навстречу, взгляд Ити-Тауи прояснился, и она улыбнулась. Печальной и строгой улыбкой.
- Отец умирает, - просто сказала она слова, которых Фрина ожидала.
- О, - воскликнула эллинка. Она простерла руки, и Ити-Тауи позволила себя обнять. Но юная жрица все еще мысленно пребывала с отцом.
- Он давно готовится к своему путешествию… но сейчас сказал мне, что не может представить себе человека, который успел бы к этому приготовиться.
- Я понимаю, - воскликнула Фрина, как недавно в разговоре с матерью. Но Ити-Тауи только покачала головой. Египтянка взяла ее под руку.
- Пойдем в дом и поговорим о живых, - сказала она. И Фрина подчинилась властности младшей подруги, грустно и восхищенно удивляясь, как изменило ту египетское воспитание.
Письмо Артазостры прибыло почти одновременно с удручающими новостями из Саиса. Уджагорресент перенес тяжелый сердечный припадок, и едва мог подниматься с постели: он затворился в своем доме во владениях храма Нейт. Как будто уставший от жизни сын вернулся к бессмертной матери, прильнув кее рукам…
Царский казначей срочно требовал к себе дочь. Ити-Тауи немедленно приказала служанкам собирать ее вещи, но сама осталась в усадьбе, пока не было прочитано письмо из Азии. Для этого хозяйка собрала в трапезной всех домочадцев, поскольку предложения персидской княжны касались каждого.
Дочь Уджагорресента, насупив брови и выпрямившись на стуле, выслушала, как Поликсена читает вслух те строки, которые можно было огласить. Вдова ее брата предлагала эллинке и всей ее свите убежище в Азии, под крылом у Дария, в связи с болезнью Уджагорресента…
- Эти вести немного запоздали, - сказала побледневшая Ити-Тауи, когда чтение было закончено. Египтянка стремительно поднялась с места, удивительно похожая на божественную мать. - Ты ведь не предпримешь ничего прямо сейчас, царица? - спросила она Поликсену.
- Нет… - Поликсена покачала головой, неприятно задетая церемонностью своей воспитанницы; она была оглушена всем тем, что обрушилось на нее в такой короткий срок. - Конечно же, нет, нам всем нужно время! И ничего еще не случилось, - прибавила она.
Коринфянка подарила Ити-Тауи принужденную улыбку.
- Я понимаю, о чем ты спрашиваешь. Можешь ли ты сейчас уехать к отцу, чтобы потом вернуться к нам!
- Да, - сказала Ити-Тауи, выше подняв голову.
А Поликсена думала, что эта юная госпожа Та-Кемет, так же, как и они, чужеземцы, со смертью родителя может лишиться всего… У Ити-Тауи остался дядя со стороны отца, но этот вельможа ей совсем чужой и не желает впутывать себя в опасную политику Уджагорресента. А знакомства, которые Ити-Тауи завела при мемфисском дворе, слишком ненадежны. Эта девочка воспитывалась отдельно от сверстников, в храмовой строгости… Уджагорресент желал взрастить вторую живую богиню, подобную Нитетис, и теперь ей придется расплачиваться за это. Как и за многие другие отцовские деяния.
Еще Ити-Тауи могла бы вернуться к жрецам Нейт. Они, конечно, защитили бы ее, полностью оградив от мира… как некогда Нитетис, которая едва вырвалась из-под их власти!
- Ну конечно, мы будем ждать тебя, - сказала Поликсена девушке, исполнившись жалости. - Мой дом был и навсегда останется твоим!
Эти слова совлекли с Ити-Тауи неприступность жрицы, и египтянка бросилась к ней. Она прижалась к Поликсене совсем как Фрина, давясь слезами, которые так долго сдерживала.
- Я… тоже никогда не забуду, - пробормотала Ити-Тауи.
Она поцеловала руку бывшей правительницы Ионии. Потом выпрямилась, раскрасневшись от слез, но мало-помалу возвращая себе самообладание.
- Я поеду к отцу и приму его дух, как он ждет этого от меня… Вы приедете на похороны, когда я пришлю вам извещение?
Теперь Ити-Тауи обращалась ко всем; и все собравшиеся в комнате серьезно и сочувственно подтвердили готовность воздать Уджагорресенту последние почести. Фрина быстро шагнула вперед.
- Я поеду с тобой! - воскликнула она, обращаясь к подруге.
- Нет! - ответила Поликсена, опомнившись. Она ступила вперед и схватила дочь за руку. - Нет, в такое время ты не можешь поехать, - понизив голос, торопливо объяснила мать возмущенной Фрине. - В Саисе ты будешь беспомощна, даже с Ити-Тауи, и смерть таких высоких людей - самое время для смуты!
- Мама, что ты говоришь! - воскликнула Фрина, чуть не плача. Она вырвала свою руку. Ей и без того почти ничего не позволялось, будто афинским женам в городе ее отца; теперь мать и в таком святом деле ей отказывала!
- Госпожа царица права, - неожиданно сказала Ити-Тауи, внимательно слушавшая их. Эта четырнадцатилетняя девушка казалась разумнее старшей подруги; возможно, и была. - Тебе нельзя сейчас ехать в Саис, Фрина… и никому из вас не следует, - предупредила египтянка остальных.
Поликсена улыбнулась.
- Мы понимаем, дорогая. Поезжай спокойно.
Когда Ити-Тауи отбыла, Тураи велел всем домочадцам разойтись и заговорил с женой о послании Артазостры.
- Что ты думаешь об этом? Персиянка говорит, что промедление может быть очень опасно, и я с нею согласен!
- Неразумие может быть еще опаснее, - ответила ему супруга. - Как бы то ни было, ты ведь не покинешь свою землю! У нас больше ничего нет!
Тураи кивнул.
- Я буду держаться до последнего, - мрачно сказал он. - Но я желал бы, чтобы ты не забывала, даже ради меня… что ты не дочь этой страны, и что большая часть твоих людей - тоже эллины.
Поликсена видела, какого усилия ему стоили эти слова. На лбу египтянина выступил пот.
- Я никогда не забуду этого, - сказала она, побледнев. - Но не торопи события, милый! И не говори о худшем: можешь накликать беду, - прибавила коринфянка.
Уджагорресент скончался на руках у дочери. Ити-Тауи вернулась в поместье, позаботившись о бальзамировании: юная жрица сама проследила за тем, чтобы отцу в Обитель мертвых были доставлены лучшие масла, ткани, благовония и амулеты. Она надела траур и в уединении своей комнаты читала заупокойные молитвы для облегчения его пути.
Фрина, не смея приблизиться к подруге в такие мгновения, не могла сказать - в самом ли деле Ити-Тауи любила своего страшного отца, который сделал им столько добра вместе со злом, или только выполняла свой долг дочери и жрицы. Но Фрина тоже надела синие одежды, и хотя Ити-Тауи мало говорила с ней в эти дни, эллинка видела, что подруге это приятно.
Когда мумия была готова, погребальная процессия отправилась на остров Пилак, где была похоронена царица Нитетис, - в соответствии с волей покойного. Столь важную особу провожало много египтян всех сословий, и не меньше персов. Поликсена, Тураи и Фрина со слугами и охраной присоединились к сопровождающим.
========== Глава 133 ==========
Никострат и Мелос смотрели, как приближается Коринф, стоя на палубе и держась за руки. Над холмами разгорался рассвет, и обоим казалось, что это утро их новой жизни. Царевичу и его другу в этом плавании не пришлось работать за матросов - все, в том числе и прежние их товарищи с кораблей Уджагорресента, смотрели на них новыми глазами.
Мелос даже подумывал, не в этом ли состояла цель персидского сатрапа, - погубить их золотом, соблазнить удовольствиями Коринфа, который был даже за морями известен развратной жизнью: несмотря на то, что населяли этот полис дорийцы, одной крови со спартанцами, говорившие на том же наречии. Но скоро они вошли в гавань, и размышлять о прошлом стало некогда.
Один из киренских моряков, с медными колечками в ушах, хлопнул Мелоса по плечу и весело спросил:
- Ну что, герои, теперь-то воздадите должное Афродите?
Он кивал на белый храм на холме, сиявший в утренних лучах. У Мелоса стало сухо во рту и жарко в паху: конечно же, молодой воин знал, что в храме Афродиты служат прекрасные жрицы, предлагающие себя гостям. Он поперхнулся и сказал:
- Воздадим.
Иониец посмотрел на Никострата, и прочел в его серых глазах то же, что думал сам. Они непременно пожертвуют Пенорожденной пару голубей и немного золота, в благодарность за покровительство, - но они здесь не затем, чтобы растратить деньги и честь, забыв о своем долге. Еще так много нужно сделать!
Бросив якорь, они сошли на пристань - город находился в некотором удалении от гавани, к югу. Юноши несли в заплечных мешках запасную одежду, бинты, хиосскую мазь против ран и немного драгоценностей; остальную часть даров Масистра тащили пятеро вооруженных ионийцев, разделив между собой. Никострат твердо обещал вознаградить каждого из этих же денег; хотя чувствовал, что на его людей и без обещаний можно положиться. У воина и вождя воинов должно быть такое чутье: и лаконец знал, что унаследовал его от многих предков.
В команде нашлись люди, бывавшие в Коринфе, - и среди ионийских стражников таких оказалось двое: когда они сообщили о себе портовым чиновникам, ионийцы тут же предложили проводить царевича в хорошую гостиницу. Теперь они могли себе это позволить. Никострат не возражал, и скоро друзья нашли себе комнаты в двухэтажном каменном доме для гостей города - не слишком чистые и пропахшие жареным луком, но после корабельной тесноты очень даже удобные. Воины устроились на первом этаже, где было подешевле.
Перед тем Никострат подошел к хозяину гостиницы, и спросил, нет ли в Коринфе места, куда можно отдать на хранение ценности. Коринфянин вначале улыбнулся, разглядывая простую одежду лаконца и видя его молодость; но выражение глаз гостя отбило у него охоту шутить и юлить. Он уважительно сказал, что ценности у заморских гостей принимают на хранение жрецы Посейдона в большом храме - он стоит среди сосен и далеко виден; конечно, слуги Колебателя земли взимают скромную плату за такие услуги, но на их честность можно положиться…
- Я понял, - перебил Никострат. - Благодарю тебя.
И, немного поразмыслив, юноша решил отправить в храм Посейдона троих воинов с половиной своих сокровищ. Хотел было пойти туда сам, но решил, что ходить своими ногами по всем своим делам будет неприлично. В конце концов, его спутники справедливо называют его царевичем…
Мелос, однако, услышав соображения друга, тут же предложил отправиться с ионийцами в храм Посейдона, - сказал с улыбкой, что он первый из воинов Никострата и это его долг; и прибавил, что охотно принесет жертву великому богу за них обоих.
Друзья потребовали горячей воды - скребки у них были; и, смыв с себя грязь путешествия и умастившись оливковым маслом, оделись в чистое. После этого Мелос, взяв воинов, ушел, а Никострат остался.
Лаконец некоторое время размышлял, подождать ли друга - или пойти в город самому; но сидеть на месте претило его натуре, и, сказав слуге, чтобы тот известил Мелоса о его отсутствии, если он вернется раньше, Никострат покинул гостиницу. Оставшимся ионийцам он сказал, что пойдет прогуляться.
Ему вдруг захотелось в одиночестве пройтись по улицам, где гуляла в детстве его мать.
Навстречу попадалось много людей, одетых наряднее его. Скоро Никострат очутился в богатом квартале - хотя теперь ему казалось, что весь город богат: часто встречались дома, отделанные розовым и желтым мрамором, с затейливой росписью под карнизом. А засмотревшись на какую-то статую с посохом из слоновой кости и золота, Никострат столкнулся с женщиной, выходившей из лавки.
Она вскрикнула и рассыпала то, что держала в руках: это была маленькая смуглая рабыня, которая чуть не плакала от огорчения. За нею вышла и ее хозяйка, высокая нарядная женщина.
Рабыня ползала на коленях по дороге, пытаясь руками собрать какую-то черную пряность, высыпавшуюся из ларца. При виде госпожи она развела руками и поклонилась ей в ноги; а Никострат поспешно шагнул навстречу женщине.
- Это я виноват! - воскликнул лаконец. - Я заплачу, сколько это стоит?
- Пустяки, - ответила коринфянка с улыбкой. У нее был нежный голос; однако, по-видимому, привыкший повелевать. - Встань, Корина, не позорь нас! - велела она служанке. Поднявшись на ноги, та робко улыбнулась: похоже, эта рабыня не боялась наказания.
Коринфянка повернулась, к юноше, теперь пытливо оглядывая его. А тот осознал, что она не только богато одета и учтива, но и изысканно красива: у нее были большие голубые глаза, подведенные синими стрелками, и вьющиеся каштановые волосы, волнами струившиеся по спине и только на затылке скрепленные золотыми заколками. Ее полупрозрачный красный гиматий был свободно наброшен на голову и левую руку, почти ничего не скрывая; от женщины исходило сладкое благоухание.
- Прости… - сказал Никострат еще раз.
- Забудь об этом, - сказала гетера. Несомненно, это была гетера. - Кто ты? - спросила она, рассматривая Никострата уже как представительница своего ремесла.
- Я приезжий, - произнес Никострат, чувствуя, как краснеет. Его охватил стыд, поднимавшийся в нем вместе с желанием. - Если ты говоришь, что я тебе ничего не должен, то я пойду!
- Постой, - женщина тронула его за руку, и Никострат остался на месте, будто заколдованный. Он теперь не мог отвести от нее глаз. - Ты очень необычен, юноша… ты держишься со мной как спартанец, получивший воспитание! - сказала гетера.
Она легко рассмеялась. А Никострат, задохнувшись от гнева, отступил от нее.
- У вас это в обычае - оскорблять гостей? - воскликнул он. Повернувшись, лаконец поспешил прочь; но тут женщина догнала его. Она слегка запыхалась.
- Я вовсе не хотела тебя обидеть! Мое имя Эльпида, и я живу вон в том доме, между кедрами, - она показала задрапированной рукой. - Я была бы рада видеть тебя моим гостем.
Никострат уткнулся взглядом в землю. Теперь жаркая волна поднялась до ушей, лишая его способности здраво мыслить…
- Твое искусство стоит дорого, я знаю, - он поднял глаза и тут же опустил. - Я не смогу заплатить тебе, поэтому не зови меня!
- Мы не всегда берем плату - только когда хотим, - голос гетеры был нежным и призывным, но голубые глаза изучающе сузились. - Ты мне очень понравился… я хочу встретиться с тобой, потому что желаю тебя лучше узнать!
Она лукаво прибавила:
- Может статься, ты царевич в изгнании?
Никострат ошеломленно моргнул. Но, конечно же, Эльпида его только дразнила; и он был давно уже готов к такому любопытству.
- Я просто приезжий, - сказал лаконец. Теперь он даже не переменился в лице.
Эльпида улыбнулась, накрутив на палец блестящий каштановый локон.
- Я свободна сегодня - и сейчас, - сказала она, понизив голос: глядя на Никострата тем взглядом, который заставляет мужчину чувствовать себя единственным на свете. - Приходи ко мне этим вечером, я буду ждать! Запомни, мой дом - тот между кедрами, с колоннами из порфира!
И Эльпида ускользнула, как сон. Никострат остался на месте, чувствуя себя побежденным без битвы. Что с ним такое?..
Выругавшись под нос, лаконец хотел уйти и забыть обо всем. Мелос, наверное, уже потерял его! Но теперь Никострат чувствовал, что не прийти к гетере будет постыдно, будто он сбежал от женщины… А что, если она, узнав его на улице, покажет на него пальцем и высмеет?
Никострат тут же понял, что Эльпида так не поступит. И это только усилило его желание пойти к ней вечером.
Потоптавшись на месте, юноша решительно шагнул в лавку, из которой недавно вышла Эльпида со своей рабыней. В помещении с полками, заставленными керамическими сосудами и склянками, стоял такой запах, что он чихнул.
Он купил флакончик благовоний - “подходящих для мужчины”, как он сказал; стараясь не обращать внимания на улыбку торговца.
Когда Никострат вернулся в гостиницу, Мелос был уже там. И, как царевич и ожидал, накинулся на него с упреками.
- Где ты был? И с кем?.. - воскликнул иониец, увидев, как возбужден друг.
Никострат поставил свой флакончик на стол. Он промолчал, еще не зная, что сказать; но слова уже не понадобились. Карие глаза Мелоса расширились в ужасе.
- Ты был с женщиной, и она позвала тебя к себе!
- Да, - Никострат поднял глаза.
- Это гетера? - спросил Мелос.
Никострат кивнул.
- Она примет меня без платы.
- Это она сейчас так сказала! Никострат, что ты творишь? - в негодовании воскликнул Мелос. - Не ты ли предостерегал меня против ловушек, говорил о долге?..
- Я не боюсь этой женщины, и это не повредит нашему делу, - Никострат прямо взглянул на Мелоса, и иониец смолк. Когда Никострат смотрел и говорил так, с ним было бесполезно спорить. - Я пойду к ней сегодня вечером! - закончил спартанец.
Мелос вдруг подумал, что его другу уже почти двадцать лет, а он еще ни разу не был с женщиной…
- Хорошо, - иониец тяжело вздохнул. - Только будь осторожен.
- Нас никто здесь еще не знает, - напомнил ему Никострат. - Опасаться пока нечего.
Мелос кивнул. Он вдруг представил себе эту красивую женщину, готовую отдаться его другу, и вспомнил о том, что сам женат… Впервые эта мысль вызвала в нем легкое сожаление; но тут же Мелос рассердился на себя.
- Ладно, иди, - повторил иониец, сердясь на них обоих.
Никострат примирительно улыбнулся.
- До вечера долго. Давай сейчас поедим, а потом пойдем поищем архонта, чтобы узнать, как получить гражданство!
- Дельная мысль, - Мелос обрадовался.
Седобородого архонта они нашли в стое - длинной крытой галерее с колоннами* неподалеку от храма Посейдона, где этот муж прогуливался и беседовал, судя по всему, с другими городскими начальниками или членами совета. Когда юноши, прилично одетые и собранные, подошли к ним, коринфяне прервали беседу и воззрились на них с вежливым любопытством.
Никострат поклонился: как тот, кто отвечает за обоих.
- Я и мой друг приезжие - мы свободные благородные эллины, и моя мать происходит из Коринфа, - сказал он четко и твердо. - Можно ли нам стать гражданами этого города… и его защитниками?
- Защитниками? - повторил архонт с некоторым удивлением. Точно его великолепный город никогда не нуждался в защите.
Коринфяне переглянулись, один из них что-то сказал архонту вполголоса… Потом тот опять повернулся к молодым людям.
- А есть ли в Коринфе уважаемые граждане, которые поручились бы за вас?
Сердце Никострата упало.
- Нет… - сказал он. - У нас не осталось здесь знакомых!
Архонт покачал головой.
- Тогда с гражданством придется повременить. Поживите у нас, заведите друзей среди благородных людей, - тут коринфянин впервые улыбнулся. - Вы оба кажетесь мне достойными юношами, но одних ваших слов недостаточно!
Никострат кивнул. Все было понятно.
Они ушли, чувствуя себя растерянными и подавленными. “Завести друзей - разве друзей заводят? - думал Никострат. - И как это сделать?”
Они провели какое-то время со своими людьми, но даже с ними не могли обсуждать будущее. У кого бы узнать, как приобрести здесь землю, и какие для этого нужны права!.. Потом Никострат, томясь в ожидании вечера, решил написать письмо домой. Пора и ему учиться это делать!
За разными мелкими делами незаметно завечерело; пора было идти на свидание. Никострат еще раз обмылся холодной водой и откупорил свой флакончик. Нанес несколько капель мускусной эссенции на волосы и шею. Потом надел свой белый хитон, который так ярко выделялся в сумерках, кожаный пояс с ножом и деньгами…
- Сладкой ночи, - буркнул Мелос, который, сидя на стуле, неотрывно следил за приготовлениями друга. Никострат, который уже собрался уйти, порывисто повернулся и быстро подошел к Мелосу. Он опустил ладони на плечи ионийца.
- Я вернусь, - сказал он тихо; и с силой сжал его плечи. - Ложись спать!
Они прижались друг к другу лбами и улыбнулись; потом Никострат снял руки с плеч товарища и покинул комнату.
До дома Эльпиды он добрался легко, точно нить Ариадны вела его; хотя города Никострат почти не знал. Когда он подошел к дому с красными колоннами, уже стемнело. Но дверь была приткрыта, и оттуда лился свет.
Никострат замедлил шаги, потом остановился; сердце его неистово билось. Потом царевич поднялся по ступеням портика, и дверь открылась ему навстречу.
Гетера стояла на пороге, осиянная светом, - лампада была подвешена на цепях под потолком. Коринфянка была в шафрановом хитоне, но гиматий - белый; словно у почтенного мужа, подумал Никострат. Эльпида улыбнулась, горячо коснувшись его руки.
- Ты смелый!
Лаконец видел, что она действительно так думает. Он взял в свои ладони обе ее тонкие руки, трудно дыша от страсти.
- Меня зовут Никострат.
- Сегодня ночью тебя зовут - “тот, кого я ждала”, - прошептала Эльпида. - Идем же.
Она завела его в дом, и Никострат закрыл дверь. Они пошли в ойкос… или в спальню? Как у гетеры устроен дом? Никострат уже едва мог думать, ощущая рядом эту женщину…
В дорого убранной комнате, погруженной в полумрак, Эльпида повернулась к гостю и обняла его за шею. А потом поцеловала, заставив склониться к себе.
- У меня… никогда еще не было, - сумел выговорить Никострат, когда их губы расстались.
- Я знаю, - ответила гетера, улыбаясь и глядя на него снизу вверх. - И я немного боюсь тебя… в тебе столько силы!
Она провела ладонью по его щеке. Никострат при этих словах ощутил себя мужчиной в полной мере.
- Я не обижу тебя, - прошептал он; и уже сам обнял Эльпиду, прижал к себе, ощущая ладонями и губами ее тело. Их словно затягивало куда-то, где оба они перестали принадлежать себе. Эльпида была опытна в любви и владела своим наслаждением, почти так же, как наслаждением мужчины; однако сознание того, что она первая у этого сильного и трепетного юноши, вызвало в ней страсть большую, чем любые слова и прикосновения. Они молчали, то медленно, то резко двигаясь навстречу друг другу, сжимая друг другу руки; будто совершали первое в мире таинство.
Потом Никострат сразу уснул, простершись на животе; как все молодые и неопытные любовники. Но Эльпида не сердилась. Она погладила пальцами его щеку, обнаженную спину; и губы ее ночного гостя дрогнули в улыбке.
Гетера почувствовала, что почти любит его.
Она легла рядом и тоже быстро уснула, ощущая тепло мужчины.
* Стоя - длинная галерея-портик в древнегреческой архитектуре, место заседаний и общественных собраний.
========== Глава 134 ==========
Никострат проснулся поздно; и, пробудившись, резко сел в постели. Он ошеломленно огляделся, не узнавая комнаты, где заснул; потом увидел женщину, сидевшую рядом с улыбкой, и быстро прикрылся рукой. Щеки юноши вспыхнули, глаза смотрели сердито.
- Я выйду, - сказала Эльпида, показав глазами на ночную вазу у постели, - приведи себя в порядок.
Гетера встала и покинула комнату: обнаженный Никострат проводил ее взглядом. Сама она успела уже умыться и одеться, и хотя была не так ослепительна, как предстала вечером, по-прежнему оставалась прекрасной.
Никострат не воспользовался вазой - ему внезапно сделалось стыдно, что в этом чужом доме за ним будут убирать; обернувшись своим набедренником, который обнаружил рядом, вместе с хитоном и поясом, он вышел на задний двор. Этот двор был отгорожен глухой стеной, как юноша и думал.
По дороге обратно Никострат как мог точно запомнил расположение комнат. Гетера привела его в спальню, он угадал; ойкос, оформленный еще более пышно, располагался напротив, и выходил в перистиль… Услышав со стороны общей комнаты шелест ткани и женский смех, Никострат быстро скользнул назад в спальню. Он понял, что Эльпиды все еще нет, и с растущим чувством неловкости гадал, как долго придется ждать ее. Теперь, при свете нового дня, юноша чуть ли не жалел, что принял приглашение прекрасной коринфянки.
Но тут, к удивлению гостя, вместо Эльпиды навстречу ему с подушки на полу поднялась ее маленькая смуглая рабыня - Корина; она широко улыбнулась Никострату и поклонилась.
- Господин гость позволит мне помочь ему умыться?
Никострат увидел, что служанка все для этого приготовила - и кувшин, и сияющий медный таз, и полотенце; и растерянно кивнул. Он оплеснулся водой, настоянной на мяте и чабреце; потом Корина еще раз поклонилась и ушла. А едва только Никострат застегнул на себе пояс, как вернулась Эльпида.
Она была одета в простой белый хитон, только опояска - из серебряных квадратиков. Каштановые волосы гетера оставила почти свободными, сплетя лишь вьющиеся концы в косу.
Хозяйка села напротив Никострата на табурет и улыбнулась ему. Увидев ее красоту и ощутив женский аромат, Никострат понял, что опять желает ее; и потупился, стремясь погасить опасное чувство. Эльпида подарила ему себя этой ночью… он очень благодарен ей, и довольно!
- Ты понравился Корине, - неожиданно сказала гетера.
Никострат изумленно вскинул глаза.
- Для тебя это так важно… кто из гостей понравится рабыне?
- Конечно, важно, - ответила Эльпида. В голубых глазах коринфянки появились искорки, но теперь она не улыбалась. - Корина видела немало благородных мужей в этом доме… но отнюдь не каждый удостоился ее похвалы.
“И отнюдь не каждый оставался на ночь, даже за плату”, - подумал Никострат; но воздержался от такого замечания. Однако эти слова, о других мужчинах, охладили его и даже рассердили. Уголки губ Эльпиды тронула улыбка.
- Тебе нужно спешить, правда? Твой друг ждет… или друзья, с которыми ты приехал!
Желание Никострата вернулось с новой силой, стало почти болезненным - при виде тела гетеры, обрисованного светом, ее прелестной женской усмешки. И тогда он по-настоящему разозлился и отступил от соблазнительницы.
- Что еще ты обо мне знаешь? - воскликнул спартанец.
- Успокойся! - теперь голос Эльпиды прозвучал холодно и властно. Она поднялась - это была высокая женщина, как его мать. - Кажется, я ошиблась насчет тебя, - заметила коринфянка. - Ты совсем дикий, как твои необузданные сородичи!
Никострат на мгновение изумился, как это она не испугалась его, увидев его ярость; а потом изумился уже другому.
- Ты так быстро поняла, что я родом из Лакедемона? И про моего друга догадалась?
- Я догадалась, что ты в нашем городе один и чужой… И я, совсем не зная тебя, отчего-то подумала сразу, что ты достоин и помощи, и любви!
Несмотря на суровость Эльпиды - а может, именно благодаря этой суровости Никострат ощутил, что гетера и вправду неравнодушна к нему. Юноша смутился - не только от желания, но и от предвосхищения чего-то нового, что только коснулось сердца…
Вновь подойдя к своей ночной подруге, он посмотрел в ее голубые глаза. Эльпида смотрела внимательно, чуть насмешливо… но и с тревожным ожиданием, подобным тому, какое Никострат ощущал сам. Она тоже немного закраснелась.
Никострат склонился к гетере и поцеловал: ее теплые губы ответили, но этим поцелуем женщина тоже вопрошала его о том, что еще не было произнесено. Лаконец улыбнулся, взяв ее за руку.
- Я приду к тебе вечером… можно? - спросил он, зная, что говорит единственно верные слова.
Эльпида слегка кивнула гордой головой.
- Приходи, - сказала она серьезно. - Я опять буду одна, но это ненадолго. Приходи, пока еще не стемнело, чтобы мы могли поговорить!
Никострат медленно наклонил голову: так же, как в том судьбоносном разговоре с персидским сатрапом. Он повернулся и ушел, чувствуя спиной жгучий взгляд своей первой любовницы. Теперь царевич старался не думать, забыть о минувшей ночи ради дня… он не сможет рассказать Мелосу, что с ним случилось, так, чтобы друг понял!
До гостиницы Никострат добрался почти бегом. Мысли у него путались, будто короткое обладание Эльпидой принесло разлад между душой и телом, который уже не излечить. Царевич даже не заметил своих ионийских стражников, которые узнали его и в беспокойстве окликнули: ионийцы знали, что он не ночевал с другом.
Никострат несколькими прыжками вознесся по лестнице и ворвался в комнату, которую они делили с Мелосом.
Только там он перевел дух; и не сразу увидел самого Мелоса, который сидел на табурете, сложив руки, будто давно уже ждал его.
- У нас есть вода? Или вино? - хрипло спросил Никострат, вспомнив, что у него пересохло в горле. Другие слова он опять позабыл.
- Есть и вода, и вино, - Мелос встал навстречу другу. Он не выглядел сердитым - но печальным, точно сбылись худшие его опасения; и это внезапно рассердило спартанца, так же, как непонятная игра Эльпиды. Но Никострат быстро учился сдержанности: теперь он промолчал.
Иониец налил Никострату сильно разбавленного вина - и тот выпил целый кубок. И только потом улыбнулся верному товарищу.
- Я не смог бы тебе рассказать, даже если бы очень постарался…
- Не старайся, - с раздражением ответил Мелос. Наконец царевич ощутил, сколько иониец успел передумать, дожидаясь его.
Мелос повернулся к Никострату, опустив руки: в темных глазах был упрек.
- Я все понимаю! - воскликнул иониец. - Ты уже попался!
- Может, и так, - тихо откликнулся Никострат. Он больше ничего не прибавил и не посмотрел на Мелоса; и иониец скорбно усмехнулся.
- Ты сегодня опять к ней пойдешь! Ведь пойдешь?
- Да, - Никострат поднял голову. - Я думал, что ты ценишь во мне постоянство!
- Конечно, я очень ценю… - Мелос осекся, словно осознав, что Никострат, такой надежный с ним, и с женщиной другим быть не может.
- А она? Сам подумай, - иониец продолжил с жаром, осененный новой мыслью. - Она, конечно, хороша… Но сколько у нее было до тебя, и сколько будет после?..
На лице Никострата сверкнул гнев.
- До меня? Я уверен, что Эльпида немногих допускала до себя, - отвечая другу, лаконец почувствовал в этом уверенность. - А после…
Он покачал головой.
- Не знаю! Одной Ананке ведомо!
Никострат сел и задумался. Налив себе еще разбавленного вина, он сделал несколько глотков, глядя в грубо оштукатуренную стену напротив. Потом посмотрел на друга.
- Гетеры водят дружбу со многими мужами… Ведь они занимаются не только этим, - он покраснел. - Эльпида предлагала нам помочь!
Мелос негромко ахнул.
- У вас уже до такого дошло?
Никострат улыбнулся.
- Архонт посоветовал - заведите друзей! И нам этого не избежать! Так зачем отказываться от того, что дает судьба?
Мелос вздохнул и кивнул.
Никострат поднялся, и друзья обнялись.
- Я боюсь за тебя, и за наш диас, - признался Мелос. Он никогда еще не признавался в ревности, и Никострат удивленно замер в его объятиях. А потом высвободился и посмотрел другу в глаза.
- Я тебя люблю больше всех мужчин, и ты это знаешь! Но мы должны идти вперед, и дальше ни перед чем не трусить!
Он похлопал Мелоса по плечу, и иониец улыбнулся, смиряясь с волей друга; как делал всегда.
- Ты написал письмо матери? - спросил он.
- Вчера еще закончил… Но, думаю, теперь его предстоит переписывать, - ответил царевич. Мысли его вновь вернулись к Эльпиде.
***
Они позавтракали вдвоем у себя в комнате, а потом решили пройтись по городу, познакомившись с ним; не имея пока других дел. Они придумали подняться на священный холм, в храм Афродиты.
Друзья исполнили свой зарок - купив на рынке пару голубей в клетке из ивовых прутьев, отдали их одной из старших жриц, пожилой суровой женщине. Они сами смотрели, как птицы бьются под ее ножом, как красная кровь брызжет на алтарь - большой плоский камень, побагровевший от жертвоприношений и смердевший, хотя его часто мыли. Потом Никострат и Мелос долго стояли на вершине холма, глядя на Коринфский залив, на Истмийскую дорогу* далеко внизу - по ней ползли маленькие люди: вереницы путешественников и торговцев, воинские отряды. Вокруг вздымались пурпурные горы.
- Смерть мы видим, смрад чуем! А видим ли волю богов? - внезапно произнес Мелос. Обычно покладистый с другом, он был способен на большую дерзость.
Никострат пристально посмотрел на него. Он вспомнил, как Мелос в пятнадцать лет, один из всех, отправился в Лакедемон, просить спартанцев за своего друга и его мать-царицу; вспомнил, как Мелос ворвался на своем коне в Спарту и потребовал встречи с самим царем… Никострат взял друга за руку, ощущая глубокую благодарность.
- Мы не видим волю богов, Мелос, - сказал он. - Мы ее осуществляем.
Вскоре Никострату захотелось уединения: по мере приближения вечера мысль о женщине все сильнее овладевала им. Он не знал точно, в каком часу гетера ждет его; однако чувствовал.
Мелос увидел, что друг собирается на свидание, и лишь грустно улыбнулся, не прекословя ему.
- Она будет одна? - спросил иониец.
Никострат кивнул.
- Может быть, скоро она пригласит и тебя, - заметил он. - Как моего друга.
Мелос нахмурился, но и на это не возразил.
Уже выходя, Никострат обернулся и сказал:
- Нам не нужно больше пользоваться выдуманными именами… Это все равно раскроется быстро, и лгать властям мы не сможем!
Мелос кивнул. Он, как и Никострат, вспомнил о том, как несколько лет назад ездил в Спарту и какого шума наделал… рано или поздно в Коринфе может сыскаться тот, кто его опознает! Здесь и спартанцы бывают, и не так редко!
По дороге к дому гетеры Никострат купил с лотка букетик фиалок. Он мог бы сделать любовнице и дорогой подарок… но связь Эльпиды с ним началась не так, как с одним из ее богатых поклонников, и они оба это знали.
В этот раз Никострата встретила не сама хозяйка, а Корина. С приветливой улыбкой и поклоном маленькая рабыня проводила его в ойкос, где предложила устроиться на ложе. В комнате, освещенной единственной лампой, курились благовония, на столиках стояли цветы; но Никострат почувствовал, что его скромный букетик не лишний.
Эльпида появилась, одетая в розовый хитон, подобная Эос в этих сумерках. Никострат быстро встал, ощущая, как воспламенились все его чувства; вместо приветствия он неловко протянул гетере свои цветы.
Эльпида приняла фиалки с улыбкой: по тому, как она поднесла их к лицу, вдыхая аромат, Никострат понял, что именно такого знака внимания коринфянка и ждала. Потом любовники поцеловались; и несколько мгновений стояли, обнявшись, ощущая, как бьются их сердца.
Эльпида первая мягко отстранилась.
- Садись, - она опять показала Никострату на ложе, а сама устроилась в кресле напротив. - Скоро подадут ужин.
А пока гетера налила гостю вина, разбавленного водой наполовину, но ароматизированного розовыми лепестками. И себе налила.
Некоторое время они смаковали напиток, глядя друг на друга и не говоря ни слова. Потом Эльпида произнесла, постучав ногтем по своей чаше:
- Тебе много что есть скрывать, и много что есть рассказать… Тебе это нужно, а я готова слушать тебя!
Никострат кивнул. Он кашлянул и заговорил - вначале медленно и глухо, углубляясь в свою опасную историю, точно пробираясь по горной тропе; потом царевич увлекся, и уже почти не заботился о том, чтобы выбирать слова. Гетера слушала, не перебивая. Они даже не заметили, как рабыня принесла еду.
Никострат рассказал о себе и своем друге не все, но большую часть: это получилось само собой.
Когда он замолчал, Эльпида налила ему еще вина. И пока спартанец пил, медленно приходя в себя от сказанного, женщина произнесла:
- Ты как Тезей из Трезены - или тот древний Никострат, сын Менелая*. Я теперь еще больше радуюсь и тревожусь оттого, что боги свели нас… Ты неизбежно должен был кому-нибудь довериться здесь, и если не мне, то другой!
Царевич поставил чашу.
- И как ты распорядишься этим знанием? - спросил он. Юноша замер в ожидании ответа.
Эльпида некоторое время молчала, склонив голову. Никострат заметил, что она украсила свои темные волосы, отливавшие блеском красного дерева, фиалкой из его букета.
- Давай поужинаем, царевич, - наконец сказала гетера. - Когда ты начнешь вести жизнь гражданина, как мечтал, ты станешь намного больше ценить уединение!
Никострат встрепенулся.
- Так ты хочешь…
- Завтра я хочу позвать гостей, которым представлю вас, - Эльпида улыбнулась и дотронулась рукой до его обнаженного колена; сердце юноши взыграло. - Приходи и приводи своего друга. Я убеждена, что он так же умен, как и ты!
Коринфянка прервалась.
- Едва ли в этом городе скоро найдется тот, кто вспомнит одного из вас или почувствует в вас угрозу. Но однажды это случится… и вы должны быть готовы отразить удар!
* Истм - в древности название Коринфского перешейка, отделяющего полуостров Пелопоннес от материковой части Греции.
* Тезей, по преданию, родился в древней Трезене - главном городе Трезенской области на юго-востоке Пелопоннеса, от царевны Эфры; земной отец его Эгей был царем Афин, но Тезей вырос, не зная его.
Мифический герой Никострат, согласно одной версии, был сыном царя Спарты Менелая и Елены; согласно другой - сыном Менелая от рабыни.
========== Глава 135 ==========
Первое письмо из Коринфа пришло, когда еще не кончился траур по Уджагорресенту. И в этот раз Поликсена узнала руку сына - твердый, но неровный почерк юноши, который прибегает к папирусу только по большой необходимости. Письмо было подробным для спартанца и дышало сомнениями, при всем старании Никострата ободрить свою мать… но одной этой весточки было достаточно, чтобы осчастливить ее.
Поликсена, скрывшись от всех, плакала и прижимала папирус к губам, пока не испугалась, что буквы расплывутся. Тогда коринфянка вытерла глаза и, по уже укоренившейся привычке, внимательно перечитала послание.
Никострат писал, что он и Мелос прибыли в Коринф и наняли подходящий скромный дом на окраине… они начали заводить знакомых, чтобы стать своими среди коринфян и получить гражданство. Двое друзей открыли архонту, как их зовут и кто они по крови, ничего больше, - и теперь предстояло завоевать доверие уважаемых людей. Они уже посещали и гимнасии, и бани, это главные места, где собираются свободные мужчины и юноши. Чтобы войти в число всадников или гоплитов, нужно время - нужно показать себя… А войны сейчас нет, и коринфяне только тренируются - устраивают состязания, чествуя богов и атлетов.
В конце Никострат пожелал матери и сестре здоровья и прибавил, что напишет снова, как только будет возможность.
Это письмо он прислал с ионийцами, которых приставил к нему Масистр. Корабль был предоставлен царевичу во временное распоряжение, и ионийцы истосковались по дому… воин, который доставил письмо в Дельту, так и сказал Поликсене.
- Мы были рады послужить твоему сыну, госпожа, но на большее не рассчитывай. Мы семейные люди, и время сейчас такое…
- Время всегда такое, - усмехнулась коринфянка. - А что, вам теперь очень неспокойно за свои дома?
Она надеялась таким путем узнать что-нибудь про Дариона. Но иониец ее понял и ответил без всяких околичностей.
- Нехорош этот твой племянник, царица. Вроде и разумно правит, за порядком смотрит, без вины не наказывает, а все как из-под палки. Иногда вот тиранствует ни с того ни с сего - нескольких придворных сам замучил, для устрашения, как чуть не сделал с твоим сыном…
- Дариону не нравится, что он до сих пор так мало значит, - недобро улыбнулась Поликсена. - Ведь он должен был бы подгрести под себя всю Ионию! А пока что ему даже не поручают серьезных дел, не так ли?
Иониец пожал плечами.
- Послов в Милете он принимает… И несколько раз ловил бунтовщиков, в том году со своими персами сам схватил четверых, которые на него покушались. Их всех по приказу Дариона насадили на колья перед воротами дворца и оставили умирать, а потом продержали трупы на солнце еще пятеро суток…
Рассказчик почесал нос, кривясь.
- А было лето, и вонища - люди падали в обморок.
Поликсена передернула плечами.
- Недурно, - заметила она. - Впрочем, в этом я его понимаю.
Ей и самой, когда она была персидской наместницей, приходилось прибегать к крутым мерам. Казнить неслыханными в Элладе способами…
Все же Поликсена попыталась уговорить посланника своего сына, чтобы тот перед возвращением на родину отвез в Коринф ответ на его письмо. Но ничего не подействовало: это лучше всяких слов убедило Поликсену, какого мнения ионийцы о новом молодом правителе.
Поликсена решила, что пошлет письмо в Элладу из Навкратиса, с одним из купцов, - у нее еще оставались в Египте такие знакомые. Но ее что-то беспокоило в послании Никострата - не то, что он написал, а то, о чем умолчал… Сын как будто недоговаривал что-то важное.
Она дождется следующего письма - Никострат найдет способ его послать; может, тогда все прояснится. Своими мыслями с мужем Поликсена в этот раз не поделилась.
Однако же они вместе обдумали ответ Артазостре. Поликсена почти не держала на персиянку зла за поведение ее старшего сына: эллинка понимала, что Дарион от материнских рук давно отбился. Поликсена написала вдове брата по-гречески, без льстивых и тяжеловесных оборотов, которыми украшали речь азиаты и сама Артазостра: обращение княжны к старой подруге растянулось как длинное золотое ожерелье. Поликсена же на эллинский манер пожелала Артазостре радости и здоровья, коротко описала свою жизнь в Дельте, сердечно поблагодарила за приглашение… но сказала, что, пока не возникло крайней необходимости, она и ее последние подданные останутся там где есть.
- Конечно, персиянка все поймет, - сказал Тураи, когда письмо было запечатано и вручено вестнику.
- Без сомнения, - ответила Поликсена, невесело улыбнувшись. - Мой сын в Коринфе, и он продолжает действовать… Еще немного - и мы с Артазострой станем лютыми врагами: хотя ни я, ни она не хотим этого!..
Эллинка отерла слезу.
- Вот так получается… этим кончилось все, что начал мой брат, лучший из людей!
Вскоре после того, как состоялись похороны Уджагорресента, Поликсена получила второе письмо от Никострата: ее сын совершенствовал своинавыки. Не только умение излагать - он теперь шлифовал и воинское искусство: Никострат и Мелос заказали себе хорошие доспехи, и их взяли в филу… Они каждый день упражнялись с другими молодыми мужами и юношами в палестре, и принимали их хорошо. В завершение Никострат в своей скупой манере похвалил соплеменников матери.
Мелос прилагал к письму царевича собственное послание, в котором описывал красоты Коринфа, его храмы, бани, гипподром, превозносил вкус коринфян. Мелос упоминал и гетер - сказал, что знаменитые свободные женщины города несколько раз приглашали их с Никостратом на симпосионы, где услаждали гостей искусной беседой, стихами и музыкой. Ничего подобного они еще не видели…
Письма были разными, как отличались характеры молодых людей; их послания поочередно открывали разные стороны жизни Коринфа, как будто боевой пеан* сменился лирической песней. И все же эти мотивы вплетались друг в друга. Тут только Поликсена поняла, что не давало ей покоя.
Она пошла сказать мужу: теперь ей нужен был тот, кто бы ее выслушал!
- Тебе не кажется, что дети что-то утаивают от меня? Они стараются писать подробно, но как будто умышленно обходят главное… Я до сих пор помню, как Никострат взбаламутил и Спарту, и Афины за моей спиной!
Египтянин остро взглянул на жену.
- А теперь что тебе представляется?
- Так значит, и ты это увидел? - воскликнула Поликсена.
Она сложила руки на груди.
- Я вот чего боюсь, муж мой. А если кто-нибудь из них все же связался с гетерой… влюбился? В моем городе гетеры богаты и изменчивы, как везде, - но в Коринфе особенно… Никострат может пасть жертвой продажной женщины, при всем своем уме! Ведь он до сих пор был так чист!
- Я не думаю, что Никострат может стать жертвой женщины, - только добровольной, - заметил египтянин. - И сердца людей он видит. Хотя он мог влюбиться в гетеру, в этом я согласен с тобой.
Поликсена ахнула. Она испытала неведомую доселе ревность: ревность матери взрослого сына.
- Почему же Никострат это скрывает? Он перестал мне верить?
- Возможно, царевич пока не верит и себе, - улыбнулся Тураи. Он оставался спокоен. - Ведь ты знаешь, сестра моя, что мужчины, подобные твоему сыну, неохотно обнажают свое сердце и перед другими, и перед собой - Никострат скрывает важнейшее от тебя именно потому, что ты его мать!
Поликсена долго молчала, пытаясь осознать такую вероятность. Потом произнесла:
- Что ж, может, это не так и плохо… Я думаю, Никострату и Мелосу посодействовала какая-то влиятельная особа. Может, и женщина… Они не смогли бы иначе преуспеть так скоро, ведь у нас в Коринфе не осталось никаких корней!
Эллинка неуверенно улыбнулась.
- Значит, остается возблагодарить богов, - сказал Тураи.
Поликсена все смотрела на него - своими темными, накрашенными по-египетски глазами.
- А если причина не в женщине? А если это мой сын и Мелос стали любовниками? - вдруг сказала она.
Тураи вздрогнул и подался к ней.
- Что?..
- Они так долго вместе… Они заверяли меня, что они как братья друг другу; но если теперь все изменилось? - спросила Поликсена.
- Ну, так что же? Никострат - твой сын и племянник твоего брата, - сказал Тураи.
Муж сочувствовал ей - но в этих словах просквозило чисто египетское злорадство. Поликсена отвернулась, прижав руку ко рту.
- Прекрати, - сказала она дрожащим голосом. - Да, у нас это и в обычае, и в крови… но ведь они родственники! Мелос - по-прежнему муж Фрины! Это будет не только измена моей дочери, но и почти кровосмешение, если они лягут друг с другом!..
- Я уверен, что юноши помнят это сами, - мягко отозвался Тураи. - А над остальным мы не властны, моя царица, - только бессмертные.
Он взял ее за плечи.
- Подумай - ведь в Коринфе их непременно будут склонять делать это с другими… Лучше уж им сохранить верность друг другу, чем найти мужчин совсем тебе чужих! У вас в воинских отрядах это поощряется… да и неудивительно, если молодые воины так долго вместе и лишены женщин, - заметил египтянин.
Поликсена с ужасом представила себе, как ее сына соблазняет чужак-коринфянин, который заставит его забыть свою мать… слова Тураи звучали так разумно. Нет, уж лучше любовь гетеры или даже Мелоса!
- У Ликандра был возлюбленный в школе, он признавался, - потом они возмужали и все кончилось… - сказала Поликсена: больше себе, чем мужу.
Эллинка вздохнула.
- Только ничего не говори Фрине, - попросила она супруга.
Тураи усмехнулся.
- Нет, разумеется. Но, думаю, слова твоей дочери не потребуются.
***
Поликсена и ее дочь сочинили ответ молодым людям - конечно, в их послании двое друзей тоже увидят не столько написанное, сколько ненаписанное. Но после размышления Поликсена склонялась к мысли, что ее сын все же увлечен гетерой, и это ее скорее обрадовало. Подобные женщины, при всех своих недостатках, могут многому научить мужчину: особенно такого, который готов учиться у мира.
А немного погодя, когда корабль в Коринф ушел, по Навкратису прокатился слух, что в Ионии опять неспокойно. А точнее, ионийские персы повздорили с карийскими и лидийскими: было несколько больших сражений на границах. Поликсена и ее семья сразу подумали, что политика Уджагорресента принесла свои кровавые плоды после его смерти.
Бывшая правительница Ионии теперь почти не сомневалась, что царский казначей поручил своим египтянам переговоры и подкуп властей в Малой Азии… Уджагорресент не решался действовать так, пока не ощутил, что скоро вступит в зал последнего суда. А теперь ему будет чем оправдаться перед Осирисом. Он свершил при жизни все, что мог, дабы ослабить врагов!
Только тем, кто остался на земле после него, предстояло расхлебывать последствия. Уджагорресент не изменил себе до самого конца.
* Пеан - древнегреческая хоровая песня; они исполнялись первоначально в честь Аполлона и по поводу каких-нибудь чрезвычайных бедствий. Впоследствии пеаны стали также исполняться в честь остальных богов и по разным поводам. Дорийцы пели пеаны перед выступлением в поход, перед отплытием флота, после победы.
========== Глава 136 ==========
К тому времени, как Никострат закрепился в Коринфе, у Дариона было уже два сына и дочь - от жены и двух наложниц. Жена была знатной персиянкой - а наложницы эллинками, ионийками. Впрочем, у обеих имелась примесь восточной крови.
Супругу Дарион выбрал сам, и ни разу не пожалел об этом. Шахназ была подобна прохладному пруду с лилиями, в который он окунался после утомительного дня, раскаленный своими заботами. Шахназ оказалась хороша собой и хороша в любви; но даже просто полежать, опустив голову на ее живот или грудь, было блаженством. Шахназ гладила мужа по волосам, и мучительные думы оставляли его, - Дариона порою терзали головные боли, которые могла снять лишь ее рука.
А потом он рассказывал жене обо всем, что мог рассказать только ей, - Дарион с некоторых пор не верил никому, кроме нее. Его ненавидели многие не только за стенами дворца, но и в самом дворце - и причины такой нелюбви молодой тиран не понимал, хотя все время над этим думал.
- Ведь мой отец делал то же, что и я! Он стал персидским наместником, будучи греком! - воскликнул однажды Дарион, когда они с женой сидели в саду у фонтана. - Почему же его любили все, кто жил под его властью?
Шахназ некоторое время помолчала, опустив длинные черные ресницы.
- И у твоего отца были ненавистники, мой господин, - наконец сказала она. - Но любовь и ненависть людей зависят не только от тебя, но и от времени, когда ты родился, от звезды, которая осияла твой путь… Филомен из Коринфа был чистокровным греком, и потому смог привлечь на свою сторону соплеменников, их сердца влеклись к нему.
Супруга устремила на него взгляд своих черных очей.
- А в тебе кровь смешалась, и потому подданные не верят тебе вполне.
- Хватит!..
Дарион озлился: возможно, из-за напоминания, что сама Шахназ была благородной персиянкой без всяких примесей. Жена кротко замолчала; но гнев Дариона утих так же быстро, как загорелся. Он не мог подолгу сердиться на нее.
- Что же мне делать? - произнес молодой тиран.
Шахназ быстро встала с места; грациозная как лань, она скользнула к нему и села на колени у его ног. Она взяла его руки в свои.
- Твои ладони холодны, муж мой, - а голова твоя клонится от дум…
Она поцеловала его руку и прижала к своей щеке.
- У тебя есть те, кому ты можешь верить и кто охотно предастся тебе, - это арии, персы… Но ты должен очиститься от сомнений. Это отрава, которая проникает не только в твой собственный разум, но и в разум тех, кого ты хочешь покорить себе…
Дарион прикрыл глаза, слушая жену; ему вдруг показалось, что ее слова - и есть такой яд, от которого не существует средства. Но он запретил себе эти мысли. Если не верить Шахназ, то кому же?..
- Ты не можешь больше быть двумя половинами, которые спорят между собой, - ты должен предаться одному или другому! - сказала его персидская жена. Она поднялась с колен и села рядом на скамью, обвив его рукой. - Сомнения ослабляют мужчину больше, чем что-либо еще!
Дарион уставился ей в лицо.
- Но как же я отвергну наследство отца? Боги накажут меня за это! Эринии не дадут покоя!
Шахназ улыбнулась.
- Знаешь ли ты, что дает моему народу такую силу и власть над другими? Единый бог! Ты победишь Эриний и всех прочих демонов, если вложишь свое сердце в ладони Ахура-Мазды!
Дарион долго молчал, закрыв лицо руками.
- Может быть, - наконец сказал он. - Ах, отец, как ты был счастлив; и ушел счастливым, - прошептал тиран, обращаясь к мертвому.
Потом он вновь взглянул на жену.
- А что мне делать с Масистром? Думается мне, он давно возомнил себя законным правителем! И с каждым годом люди слушают этого сотника все больше… а чем он лучше меня?..
Шахназ со вздохом поправила свои гладкие черные волосы, убранные хитро переплетенными золотыми цепочками.
- Самое могучее дерево дряхлеет и умирает. А Масистру уже за пятьдесят. К тому же, у тебя есть грамота великого царя, которая обязует Масистра уступить тебе власть, когда тебе исполнится двадцать лет… всего два года осталось!
Дарион молчал - его опять одолели сомнения, точно осы, жалившие мозг. Жена ласково взяла его за руку: тонкие пальцы мужа дрогнули в ее ладони.
- Масистр подчинится, у него нет выбора. Но ты сам знаешь, почему этого военачальника слушают люди, - сказала персиянка.
- Он не сомневается, - прошептал Дарион.
Шахназ поцеловала его, и они некоторое время сидели, обнявшись. Потом жена встала и увлекла Дариона назад во дворец - в детскую, где они некоторое время с удовольствием занимались сыном, маленьким Варазе.
- Какой он крошка, - с щемящим чувством сказал Дарион, когда мальчика забрала нянька. Варазе был его любимцем, хотя первым родился Фарнак, сын от наложницы. - Мне и моему брату тоже было мало лет, когда отец погиб… а самый младший мой брат тогда еще не родился!
Шахназ метнула на мужа взгляд, подобный молнии.
- Если мне будет позволено сказать, твой отец погиб глупо, мой господин. Это было сражение, которое мог выиграть любой военачальник.
Дарион застыл на месте, сжав кулаки.
- Масистр сейчас так же сражается, - прошептал он.
Шахназ сразу же ощутила перемену его настроения. Если ее муж вдруг сознавал себя недостаточно храбрым, это могло вылиться в припадок бешенства… даже она боялась его в такие мгновения.
- Пусть сражается, если его дело драться! - быстро сказала персиянка. - Ты бы справился сам, но у тебя более важные дела. Если погибнет, так даже лучше, - прибавила она.
Дарион нахмурился.
- О чем ты…
Шахназ приложила палец к губам и кивнула на Варазе: сынишка засыпал на руках у няньки.
- Ну а если этот сотник останется жив, то еще послужит тебе, когда ты примешь власть, - шепотом сказала она. - Он не избежит своей судьбы. Бог устроит все мудро, Дарион.
Она улыбнулась.
- Сердце нашего сына в твоей руке, как твое - в руке бога!
Позже Дарион пригласил Шахназ в спальню, прислав за ней служанку. Теперь Шахназ чаще проводила ночи в женских покоях, но всегда знала, когда муж позовет ее.
Персиянка явилась и приблизилась к Дариону с поклоном. Супруг кивнул ей, жестом пригласив сесть; но он был бледен и озабочен. Он опять заговорил о Масистре.
- Этот человек служит великому царю, но другой рукой помогает грекам! Почему он отпустил с миром сына коринфянки?..
- Из уважения к твоей матери, конечно, - сказала Шахназ, внимательно следя за выражением мужа. Кажется, у него опять начиналась головная боль.
- А я думаю, нет, - с жаром возразил Дарион. - Масистр счел, что этот безродный выскочка лучше меня… что он правил бы лучше меня!
Со стоном он схватился за голову.
- Да как он не понимает, что таким, как этот тупой спартанец, вообще нельзя доверять власть!.. Пусть полюбуется, что эти доблестные дорийцы устроили в своих городах!
Поднявшись, Шахназ быстро преодолела расстояние, которое разделяло их, и взяла голову мужа в свои прохладные легкие руки.
- Масистр защищает наследие твоего отца, о котором ты печешься, - прошептала она. - Не может быть добра без зла, как света без тени.
Ее ласка успокоила Дариона и прояснила его ум, как бывало всегда. Но в этот раз приступ продлился гораздо дольше обычного; словно Дариона наконец одолели Эринии, которым он не мог противостоять. Греки верили, что эти свирепые демоницы неотвязно преследуют нарушителей установленных отношений между людьми, отцами и сыновьями.
И когда Дарион уснул, не вспомнив о любви, Шахназ долго сидела без сна - как будто все тревоги мужа перелились в нее и теперь звенели внутри. Но персиянка была рада этому. Пусть тревоги наполняют сосуд, который лучше для этого предназначен.
Спустя небольшое время вспыхнула новая ссора с карийцами, и Дарион отправился унимать их вместе с войском, присоединившись к Масистру. Шахназ не удерживала супруга, понимая, что ему нужно утвердить свое мужество… хотя саму ее разъедал яд сомнений, несмотря на молитвы и размышления.
Что, если Дарион так и не станет цельным и сильным мужем? Люди всегда чувствуют тяжесть руки, которая правит ими.
Шахназ все чаще заходила в детскую, к Варазе, и подолгу сидела с ним. Что будет с мальчиком, если…
Нет, Шахназ не хотела смерти мужа; но не могла не думать о такой возможности.
И однажды, пока Дарион был в отлучке, персиянка позвала своего евнуха, исполнителя самых деликатных поручений. Муж ее евнухов не любил, но запретить жене держать слугу не мог. Никогда женская половина дворца не обходилась без таких посредников.
- Что угодно моей госпоже? - спросил безбородый слуга, когда их оставили одних. Шахназ улыбнулась; потом вновь нахмурилась.
- Я хочу написать письмо матери моего мужа. И ты не должен никому говорить об этом, - предупредила хозяйка.
Она прошлась по комнате, мягко ступая расшитыми бисером войлочными туфлями, сложив руки на груди.
- Я не стану грозить тебе, потому что ты сам понимаешь все последствия…
- Конечно, - евнух уже сообразил, к чему идет дело, и даже побледнел. - Будь покойна, госпожа, никто не вытянет из меня этой тайны!
- Дарион очень просто вытянет, - усмехнулась Шахназ. - Но так нужно… тебе и мне остается положиться на бога. Садись и пиши, - распорядилась она, звучно хлопнув в ладоши.
“Царственной Артазостре, почтенной матери моего супруга и господина моей жизни, украшенной многими добродетелями, и превыше всего - мудростью.
Да будет тебе известно, госпожа, что мой муж отправился на войну с нашими соседями. Сердце мое переполняет тревога. Я ничего так не желаю, как того, чтобы дни Дариона продлились до старости, дабы он воспитал своих детей, а потом детей своих детей. Но слишком многие желают ему гибели. Что будет со мною и с сыновьями Дариона, если мы понесем эту утрату?
Что будет с Ионией и со всеми ариями на этой земле? Греки могут воспользоваться нашей слабостью, как и персы в Ионии, которые жаждут власти для себя и непокорны царю царей.
Если я, да избавит меня Ахура-Мазда, все же останусь без мужа…”
Евнуха прошиб пот, пока он записывал, едва успевая за полетом мысли госпожи. Шахназ дерзновенно предлагала Артазостре в случае гибели Дариона прислать ей другого из сыновей княжны, чтобы тот стал ей новым мужем и отцом ее сыну!.. Шахназ была согласна даже на иного супруга и защитника, если младшие дети Артазостры еще недостаточно зрелы; пусть только это будет перс, приближенный ко двору великого царя, который соблюдет интересы Дария в Ионии.
Слуга признавал про себя, что такой ход может быть очень своевременным. Он признавал и то, что у Артазостры достаточно государственного ума, чтобы верно оценивать своего старшего сына и его положение в Ионии.
Но евнуха заколотило при мысли о том, что будет, если Дарион узнает о происках жены и его собственной причастности к этим делам!..
Он чуть не поставил кляксу, заканчивая послание. Дрожащей рукой присыпал его песком и уронил тростниковую палочку для письма на свой коврик, на котором сидел скрестив ноги.
Шахназ наклонилась к слуге и нежно сдула песок с папируса.
- Благодарю тебя, - сказала она евнуху, забирая письмо.
Тот встал, неверными руками отряхивая свою длинную синюю одежду.
- Но что, если наш господин…
- Он ничего не узнает, если ты будешь молчать, - отрезала хозяйка. - Тебя может выдать только твой страх, сознание вины на твоем лбу! Но ведь ты понимаешь, что мы правы?..
- Да, госпожа, - евнух поклонился, прижав руку к сердцу.
В этом он и впрямь не сомневался.
- Ты будешь вознагражден, как только письмо уйдет, - пообещала Шахназ.
Дарион вернулся через три дня после того, как письмо покинуло Милет. Дарион торжествовал победу, и был счастлив, каким Шахназ его уже давно не видела. Она искренне радовалась за супруга, и их любовь разгорелась опять, как священный огонь.
Дарион взахлеб рассказывал о том, что принимал участие в бою, и показывал рану в плече, чуть не рвался размотать повязку… Шахназ удерживала его. У Дариона поднялся жар, и плечо болело; хотя их супружеским утехам это не помешало.
Но когда Шахназ меняла мужу повязку и промывала рану травяным настоем, она заметила, что та нанесена вскользь.
Дарион уклонился от удара; а потом, по-видимому, и от участия в битве. Что ж, это разумно. Такое умеренное мужество - то, что нужно ее супругу; и, даст бог, он еще долго проживет на пользу своему народу и себе.
========== Глава 137 ==========
Эльпида сидела перед большим медным зеркалом в спальне - оно было похоже на полированный щит; когда у гетеры бывали гости, его отворачивали к стене. Коринфянка рассматривала себя, пытаясь понять, не польстило ли ей зеркало, добавив красок. Возможно, ее волосы лишь в нем сияют яркой медью; она часто споласкивала их хной, но кудри все равно тускнели, попадались даже седые волоски.
- А вот здесь я вижу морщинку, - сказала Эльпида вслух, проведя пальцем между бровей. Она словно бы ни к кому не обращалась; но чувствовала, что Корина сидит за спиной и внимает каждому слову.
Гетера повернулась на своем круглом табурете, грустно улыбаясь.
- Скажи, я очень постарела за этот год?
- Что ты, госпожа! - воскликнула рабыня.
Корина встала и подошла к ней.
- Немногие могут сравниться с тобой и в Коринфе, и в Афинах, - сказала она.
- А ты до сих пор можешь судить о своих Афинах? Я и то не могу, - вздохнула Эльпида.
Она облокотилась на колени, ссутулив плечи и глядя прямо перед собой.
- Скажи, ты помнишь тот год, когда я убила моего первого ребенка?
Глаза Корины округлились от ужаса, точно она, живя в доме своей госпожи, и не слыхивала о таких вещах; потом рабыня-афинянка качнула головой.
- Я не помню, госпожа…
- Ах, да, - Эльпида слегка улыбнулась, коснувшись своего наморщенного лба, точно воспоминания вернулись к ней. - Это было еще до тебя. Мне было шестнадцать лет, я только начала привлекать мужчин, окончив школу… и почти сразу могла бы кончить и мое занятие, если бы не сделала того, что нужно.
Эльпида усмехнулась.
- Я болела всего ничего, и даже крови почти не потеряла. Потом был второй, третий - уже ты видела… Потом я перестала беременеть.
Корина безмолвно смотрела на Эльпиду. Никогда она не помнила свою веселую, смелую госпожу в таком настроении; хотя и видела мгновения ее уныния.
- Но ведь, дорогая госпожа… многие делают так, и отцы порою выбрасывают детей, когда не могут кормить! - сказала маленькая служанка, когда слова вернулись к ней.
- И даже из прихоти, - усмехнулась гетера. - Да, знаю. В доме твоей афинской хозяйки выбросили девочку, я верно помню?
Она перекинула через плечо свои все еще пышные ярко-каштановые волосы.
- Но дело отцов другое, разве нет? И теперь я боюсь, что истратила все, отпущенное мне Афродитой.
Корина снова села на циновку, глядя на хозяйку с благоговением и страхом.
- А как же… как же он?
Эльпида вдруг дернула себя за волосы, которые бездумно теребила.
- Я старше его на семь лет - а кажется, что на семьдесят, - мрачно ответила гетера. - Мне кажется, что я могла бы быть его матерью… это ведь я сделала из него мужчину!
- Но ведь он так тебя любит, - жалобно сказала Корина, опять не понимая госпожу.
- И я, - сказала Эльпида тихо. - Я никогда еще не думала о любовнике столько, сколько о нем, только о Диокле… о самом первом… Но Диокл был первым, а Никострат у меня последний! - закончила она с ожесточением.
Корина в испуге сложила маленькие руки.
- Ты хочешь сказать, госпожа…
- Я еще смогу заработать и стихами, и музыкой… смогу учить девочек… С голоду мы не умрем, - сказала Эльпида, прекрасно понимая рабыню. - Но тело мое износилось… и все, что было бы после моего спартанца, было бы грязью. И до него я устала и телом, и душой. С этим юношей я словно отмылась от сточных вод.
- А что, если ты все-таки… - произнесла Корина и остановилась.
- Вряд ли, - сказала хозяйка.
Затем Эльпида задумалась по-новому.
- Если бы я родила от него, удержало бы это его здесь? Не знаю! Не знаю, как лучше! Одно несомненно - его привели ко мне боги; но что ждет нас, не знаем мы оба.
Она улыбнулась.
- Пожалуй, я бы даже поехала с ним, куда он позовет… можешь себе вообразить?
И на мгновение Эльпида представилась служанке той озорной девчонкой, какой была десять лет назад.
Отбросив раздумья, гетера приказала приготовить ванну: сегодня она ожидала своего возлюбленного. Никострат приходил к ней часто, хотя и не каждый день.
Вначале их свидания были редкими: казалось, Эльпида не слишком выделяет спартанского юношу среди своих поклонников. Но однажды они сами поняли, как изменились их чувства, и все это увидели… поглощенные друг другом, любовники не могли расстаться больше, чем на день. Потом внимание и силы Никострата отняли мужские обязанности и общество мужчин, в которое его и Мелоса ввела Эльпида.
Но гетера знала, что она и Никострат остаются вместе, где бы он ни был и чем бы ни занимался. Она чувствовала его. Эта любовь стала ее гордостью и болью…
Выйдя из ванны, коринфянка с удовольствием полюбовалась на свою наготу, отраженную в зеркале-щите. Корина причесала хозяйку, надушила и нарядила. Потом, отослав служанку на кухню, Эльпида взяла в руки лютню и долго пела и наигрывала, перебирая заученные мотивы и импровизируя. Ее пение и музыку, чуткость и беглость ее пальцев особенно хвалили - но гетера знала, что музыка начинается в душе: и голос, и пальцы без нее будут мертвыми…
Песню и игру госпожи Никострат услышал первым делом, войдя в дом. Отстранив жестом услужливую Корину, спартанец постоял некоторое время, склонив голову и улыбаясь этим звукам. Потом направился в комнату.
Эльпида отложила лютню и встала, улыбаясь. Она протянула руки к гостю, и Никострат быстро подошел к ней; они прильнули друг к другу в поцелуе.
Потом гетера сняла с Никострата плащ: ей нравилось самой раздевать его, и царевич покорялся ей. Когда плащ был брошен на кресло, Никострат поднял возлюбленную на руки и отнес на ложе.
Корина оставалась на кухне, занимаясь уборкой и напевая себе под нос. Госпожа приказала подавать ужин сразу же - но Корина знала, что этим двоим опять не до еды: ее вкусные блюда почти всегда успевали остыть…
Потом Никострат рассказывал подруге, как дела. У него было немного новостей, но он видел, что Эльпиде самой есть чем поделиться, - она многое передумала без него.
Когда они принялись за остывшее жаркое, Эльпида спросила:
- Ты думал о том, как мы будем дальше, царевич?
Никострата изумила холодность… безжизненность ее голоса. Он сглотнул и сказал:
- А что думаешь ты?
- Теперь ты гражданин Коринфа, ты всадник, - сказала Эльпида. Она посмотрела на юношу в упор. - Однажды ты захочешь жениться… и более того: от тебя потребуют женитьбы.
Никострат ощутил стыд, точно каленое железо в горле.
- Ты подразумеваешь… - тихо сказал он.
Эльпида быстро качнула головой.
- Нет, не это, - сказала она. - Сама знаю, что это невозможно! - усмехнулась гетера. - Но ты должен определенно решить, как поступишь - как поступишь со мной… Мы почти год уже вместе…
- Это значит, что уже год ты мне жена! - неожиданно перебил ее Никострат. - Ты думаешь, я смогу бросить тебя? Смогу забыть?..
- Может, и не забудешь, - но бросить придется, - ответила Эльпида. - Подумай, насколько я тебя старше; к тому же, я…
Никострат вскочил на ноги.
- Я знаю, что ты хочешь сказать и о чем молчишь! - воскликнул он с неожиданной свирепостью. - Клянусь Афродитой и всеми богами, что сохраню верность, - пусть не будет мне ни в чем удачи, если я от тебя откажусь! Я стольким обязан тебе, я тебя…
Спартанец покраснел.
- Ты мне жена, пока ты жива, что бы ни говорили люди!
Эльпида улыбнулась: в ее печальных синих глазах блеснуло восхищение.
- Пока я жива? - переспросила она. Никострат немедленно пожалел о своих словах: он даже испугался.
- Что ты задумала…
- Ничего, не бойся! - быстро ответила гетера. - Я понимаю, почему я так люблю тебя, - проговорила она, печально улыбаясь. - Ты даже не спросил меня, хочу ли я быть тебе женой; и за это я полюбила тебя еще больше.
Она жестом попросила его снова сесть.
Никострат сел, взирая на Эльпиду в тревоге.
- Я сейчас думала, пока ждала тебя… что я могла бы уехать с тобою, куда бы ты ни позвал! - сказала коринфянка. Тени скрывали ее бледное лицо.
Никострат встрепенулся.
- Так поедем! - воскликнул он. - Что тебя держит здесь?
- Как простодушны все мужчины… вы мотыльки, живущие одним днем, - усмехнулась гетера. - Ты ведь даже не знаешь, где ты будешь завтра!
Она накрутила на палец прядь волос, разглядывая в них серебряные нити.
- Ты мечтал воевать, выбить персов из Ионии… но завтра тебя могут позвать на войну, о которой сегодня никто и не помышлял! Ты больше не принадлежишь себе!
- То, в чем я волен, - принадлежит тебе, Эльпида, - сурово сказал Никострат. - Так же, как ты стала моей.
Он задумался, потирая затвердевший, щетинистый подбородок.
- Ты боишься, что тебе не на что будет жить, если ты оставишь ремесло?
- Мне скоро все равно пришлось бы его оставить, - живо возразила Эльпида. - Наша молодость коротка, и уже сейчас многие теснят меня!
Она улыбнулась.
- Не бойся, я смогла бы прокормиться!
- Я мало подарков тебе делал, - сказал Никострат, почти не слушая ее. - Я и потом, наверное, не приобрету богатства! Но пока я с тобой, ты всегда…
Эльпида спокойно кивнула.
- Я знаю, милый.
Никострат вдруг замешкался, шаря у себя за пазухой.
- Я хотел тебе подарить сразу, как вошел, но услышал твою музыку… я забыл!
Лаконец извлек наружу подвеску на прочном витом шнурке. Когда он разжал ладонь, у Эльпиды вырвался восхищенный вздох. Потемневшая золотая подвеска изображала быка - миниатюрное, но полное божественной мощи животное.
Оба поднялись, разглядывая украшение.
- Откуда ты это взял? - спросила Эльпида.
- Купил у одного критянина. Это древняя минойская вещь, - ответил молодой воин, радостно улыбаясь. - Я все время помнил, как ты сказала мне о Тезее и его победе, когда мы познакомились… Пусть всегда будет у тебя в знак твоей победы!
- Победа женской богини, я такой не хочу.
Но Эльпида благоговейно поцеловала быка и сжала в горсти.
- Должно быть, очень дорого! Теперешние критяне столько дерут…
- Не будем об этом говорить.
Никострат сам надел ей украшение.
- Что ты скажешь теперь? - тихо спросил он.
- Я согласна быть твоей женой… твоей тайной женой, - откликнулась Эльпида с глубоким чувством.
Она помолчала и прибавила, точно пытаясь обратить все в шутку:
- Но и ты тогда должен примириться с моими друзьями.
- А разве я когда-нибудь с ними не мирился? - воскликнул Никострат. - Ты ведь знаешь, как свободны женщины в Спарте!
Эльпида нахмурилась.
- Ты ведь даже не был там, где родился твой отец! Откуда такая уверенность?
- Я теперь знаю многих спартанцев, - заявил Никострат. - Все они говорят то же самое!
- Бедный мой герой, - сказала Эльпида с почти материнской жалостью. - Все мужчины восхваляют Спарту, покинув ее, я столько раз слышала! Но оставив эту жизнь, подчиненную только войне, вернуться в нее невозможно.
Гетера взяла Никострата за руку.
- И ты не смог бы.
Никострат промолчал. Он прижал их соединенные руки к своему бьющемуся сердцу.
========== Глава 138 ==========
Фрина как-то безнадежно поняла, что ей не дождаться Мелоса. Муж прилежно писал ей письма, но они становились все короче и холоднее: и афинянка понимала, что теперешнего содержания его жизни словами не высказать. Дни Мелоса наполнили занятия, к которым жена более не имела касательства.
Мелос остался в Коринфе ради дружбы - и сохранил верность Никострату: иониец не завел себе ни любовницы, ни любовника, несмотря на множество искушений. Однако Никострат, несомненно, теперь первенствовал в его сердце. А сына Поликсены крепко связала коринфская любовь - мать наконец узнала о гетере, которая стала госпожой его удачи…
- Ну, и чем это кончится? Когда? - уже в который раз горестно спросила Фрина у матери. - Чувствую, я так и состарюсь вдовой при живом муже!..
Светловолосая малышка Хризаора вторила ей плачем.
Поликсена взяла внучку на руки, укачала, и ребенок затих - Хризаора всегда успокаивалась у нее быстрее, чем у матери. Фрина видела и это; и пуще прежнего ревновала. Низложенная царица до сих пор превосходила ее во всем!
Мать вернула Фрине девочку.
- И я не знаю, что будет, - сказала Поликсена дочери. - Разве мне легко думать о женщине, которую любит Никострат, - распутной женщине старше него и наверняка бесплодной?.. Но вот сын мой решил, что она для него лучше всех, - и я должна смириться!
Фрина только вздохнула.
Жизнь в поместье тянулась по-египетски - один день не отличался от другого: и эта монотонная жизнь усыпляла, заставляла забыть о тех, кто боролся, любил и страдал так далеко. Мало-помалу образ мужа поблек в памяти дочери Поликсены, и она посвятила себя своему ребенку и обычной женской работе. Казалось, никто в целом Египте больше не вспоминает о них: это настораживало Поликсену, когда она еще задумывалась о политике, но Тураи по своему обыкновению успокаивал жену.
- Поверь мне, сестра моя, - о нас и вправду забыли. Эта страна слишком стара - она быстро погребает свое прошлое под песками. Даже Камбиса уже не помнят.
- Камбис мертв, - заметила эллинка.
Но несмотря на тревогу, которую доставили им смерть Уджагорресента и события за границей, они наслаждались этим временным спокойствием.
Ити-Тауи теперь жила в Мемфисе - дядя все-таки похлопотал за нее: дочь Уджагорресента и царицы Нитетис пользовалась успехом при дворе персидского наместника. Египетские порядки восторжествовали над персидскими, и благородные египтянки продолжали пользоваться почти такой же свободой, как и до Камбиса.
Но с подругой Ити-Тауи видеться перестала; перестала ей и писать. Фрина вначале очень беспокоилась; а потом мать сказала ей:
- Думаю, ничего страшного не случилось - просто Ити-Тауи закружила другая жизнь. Вероятно, нашелся господин, которому она приглянулась, и она полностью захвачена новым чувством. Ити-Тауи не пишет, потому что понимает - вы с нею скоро будете разлучены, как все девушки, становящиеся женами…
- Не все! Ты и Нитетис не разлучались! - перебила Фрина в запальчивости.
Мать ничего не ответила. И в этой тишине афинянка осознала ее слова.
- Ити-Тауи выходит замуж? Великие боги! Не за перса, я надеюсь?..
- Нитетис была замужем за персом, - сказала Поликсена.
Фрина сникла. Она молча ушла прочь - вероятно, предаваться жалости к себе и подруге детства. Поликсена только головой покачала.
Кто мог подумать, что из сильной резвой девочки вырастет такое плаксивое существо, занятое только собой?..
Поликсена посмотрела на стоявшую в нише золотую статуэтку Нейт, с миндалевидными глазами и в высокой короне, - все изображения Нейт теперь напоминали ей Нитетис. Поликсене показалось, что подруга укоряет ее из своей вечности; и бывшей царице стало стыдно за такие мысли о собственном ребенке. Фрине и вправду повезло куда меньше, чем ей самой.
Наконец, когда все в усадьбе уже перестали ждать, Ити-Тауи написала своей названой сестре. Египтянка извинялась за долгое молчание: она подтвердила догадку Поликсены.
Ити-Тауи выходила замуж, и счастливо: она собиралась стать главной женой одного из советников Дария в Египте. Это был египтянин, не первой молодости, но очень влиятельный.
“Приезжай на мою свадьбу, дорогая сестра, мне будет так недоставать твоего лица! - писала Ити-Тауи. - То, что я сказала тебе, не изменилось: такой друг, как ты, может быть только один…”
Фрина радовалась и удивлялась.
- Неужели она не нашла себе среди египтянок девушку, которая стала бы ей ближе, чем я?..
- Не нашла, как видишь. Думаю, и не найдет, - ведь вырастили ее мы, - проницательно заметила Поликсена. - У женщин такая первая дружба чаще всего оказывается и последней.
Фрина порывисто обняла мать.
- Можно мне поехать, мама? Ити-Тауи сказала, что пришлет мне воинов для охраны!
- Поезжай, - ответила Поликсена.
Фрина поняла, что скрывалось за этим разрешением. Ити-Тауи пришлет воинов - значит, отказаться невозможно…
Их дружба сильнее, чем когда-либо, запахла принуждением; но теперь Поликсена не боялась за дочь.
Когда в поместье прибыли воины-египтяне в белых матерчатых доспехах и круглых шлемах, Фрина собралась в дорогу вместе с ребенком. Она захватила с собой кормилицу и служанку. На берегу Фрина наспех расцеловалась с матерью и, сев в лодку, скомандовала грести.
Афинянка оглянулась только раз - растерянное лицо в ореоле золотистых волос, выбившихся из-под белой ленты.
Поликсена помахала ей и улыбнулась. Ей почти не было тревожно за дочь - только за будущее ее дружбы… Сердце говорило эллинке, что на свадьбе Ити-Тауи Фрина увидится с подругой в последний раз.
Фрина вернулась домой оживленная и полная впечатлений.
- Все было очень красиво… богато и с выдумкой. Мы танцевали ночью с факелами, резвились в воде, на кораблях выступали ряженые… Такие праздники устраивала только ты, мама!
- А сама Ити-Тауи? - спросила Поликсена. - Это веселье, наверное, не она устроила, а ее муж!
- Она радовалась со всеми… как лицедейка, - закончила Фрина печально и понимающе. - Жениха я плохо разглядела среди других мужчин. Он, должно быть, хотел не себя явить, а показать всему свету, кого он берет в жены…
- Это дурной знак, - сказала Поликсена после молчания. - Такие хвастливые мужья часто становятся тиранами и ревнивцами, когда двери за гостями закрываются. А он, конечно, еще и от азиатов всякому научился!
Фрина побледнела.
- Вот и мне так подумалось!
Афинянка отвела глаза.
- На другой день Ити-Тауи вышла ко всем с улыбкой, усталая, но в полном здоровье… я еще порадовалась, что ночь хорошо прошла. Это ведь не скроешь, если присматриваться. А теперь вот не знаю, что и думать…
Поликсена кивнула.
- Она говорила с тобой?
- Совсем немного. Смущалась и хотела поскорее назад к мужу, - Фрина нахмурилась. - Я не думаю, что он ее уже начал неволить…
- Но скоро может начать, - поняла Поликсена. - Да, вероятно.
Коринфянка сочувственно улыбнулась дочери.
- Что ж, твоя Ити-Тауи не такая, как ее мать, - и от нее никогда не требовали того, что от Нитетис!
- Мне жалко ее, - серьезно сказала Фрина.
Поликсену это признание даже обрадовало: впервые за долгое время Фрина задумалась о ком-то, кроме себя. Потом она сама ощутила жалость и страх за свою воспитанницу. Однако теперь они были бессильны вмешаться в ее жизнь.
***
Однажды в усадьбу приехал Кеней. Второй сын Ликандра после отплытия сводного брата продолжал учиться в Саисе; он тоже готовился вступить в дворцовую стражу. Казалось, смерть Уджагорресента ничего для него не изменила. И Поликсена была удивлена его появлением.
- Тебя отпустили?
- Да, я просил отпуск! Но я не хочу возвращаться, - сказал Кеней. Щеки спартанского мальчика на дворцовых харчах округлились, мускулы выпирали под египетским кожаным панцирем - Поликсена залюбовалась им. Но темные глаза Кенея горели странной новой решимостью.
- Что-нибудь случилось? - спросила Поликсена.
- Я совсем бесполезен, - сказал Кеней с каким-то отчаянием, с ожесточением. - Меня прислали из Спарты на помощь брату, но брата со мной давно нет… а я готовлюсь пополнить ряды персидских прислужников!..
Поликсена кивнула.
- Понимаю, - сказала она сочувственно. - Но все же сбегать тебе нельзя, Кеней.
Юноша мотнул коротко стриженной темноволосой головой.
- Ты не понимаешь, госпожа, - ответил он. - Я не просто так… я слышал, что против тебя готовится заговор!
- Заговор? - воскликнула Поликсена.
- Я подслушивал… я хорошо умею подкрадываться, - ответил Кеней; вспоминая о своем ученичестве, когда ему, как другим лаконским мальчикам, приходилось воровать еду под угрозой смерти. - Какие-то придворные очень дурно говорили о тебе, и это были не просто слова. Я чувствую!
- Кто это был? - резко спросила коринфянка.
- Жрецы Нейт, - ответил Кеней. - Больше я ничего не смог узнать, прости.
Поликсена кивнула.
- Благодарю тебя, мальчик.
Она несколько мгновений раздумывала - чувствуя, как учащается дыхание и в сердце вползает страх, казалось, позабытый…
- Хорошо, - в конце концов произнесла бывшая царица. - Пока мы ничего не можем сделать, только быть настороже. А ты отправляйся назад в Саис, в школу… понял?
Кеней кивнул.
- Да.
Поликсена поцеловала его в горячий гладкий лоб, с болью подумав, как давно этот мальчик не видел своей матери… и ради чего? Неужели ради этого?
Кеней вернулся в Саис, и все опять пошло своим чередом. Никострат снова написал матери; а через пару месяцев пришло письмо от Ити-Тауи. Египтянка сообщала, что у нее все хорошо… она говорила, что молится Нейт за них всех; и просила Фрину возносить молитвы за нее. Ити-Тауи ждала ребенка.
О своем муже она не обмолвилась ни словом, и это очень встревожило Фрину.
Она написала египтянке, попытавшись вызвать ее на откровенность, но безуспешно - Ити-Тауи не ответила. А спустя еще месяц в усадьбу пришло письмо от врача юной царевны. Ити-Тауи умерла.
Египетский лекарь, давно знавший Поликсену и ее семью, писал в подробностях. “Мою госпожу не спасла ее божественная кровь. Она упала на улице и ударилась, и потеряла ребенка. Он пошел неправильно, и причинил ей изнутри повреждения, которые ее убили, - кровь не удалось остановить…”
Фрина изошла слезами, узнав о такой ужасной смерти единственной подруги. Итеперь она больше, чем когда-либо, винила мужа Ити-Тауи. Он мог причинить ей насилие, которое и привело к такой смерти!..
- Ей было пятнадцать! Всего пятнадцать лет, - рыдала афинянка в объятиях матери. Поликсена сама онемела от такого горя, и у нее не нашлось для дочери слов утешения…
Потом Фрина заявила, что поедет на похороны. Она сказала, что помнит обычаи египтян, - этот прощальный обряд для детей Та-Кемет еще важнее, чем свадьба!
Поликсена не смогла отказать; и вызвалась сопровождать дочь вместе с мужем и сыном. Тураи, оставшийся истинным египтянином, полностью одобрял супругу.
Ити-Тауи и ее мертворожденному младенцу предстояло упокоиться в мемфисском некрополе. Поликсена написала вдовцу своей воспитанницы, и получила от него приглашение. В Мемфисе коринфянка впервые увидела этого вельможу.
Он оказался представительным и учтивым человеком, правда, не слишком приятной наружности; однако же искренне плакал по жене. Хотя это не означало, что он не мог тиранить ее при жизни.
На похоронах к женщинам присоединился Кеней. Он опять приехал сам, без предупреждения; и Поликсена обрадовалась его поддержке. Кеней сел в барку к ней и Фрине - Тураи сел в другую, которая везла тело Ити-Тауи.
Было видно, что египетская обрядность имеет мало значения для сына Ликандра; и Поликсена не спрашивала Кенея, почему он поплыл с ними. Осунувшаяся, несчастная Фрина тоже помалкивала об этом, хотя знала о его подозрениях.
Они медленно двигались по реке, окруженной густыми зарослями; Поликсена с дочерью устроились на палубе под навесом, с несколькими египтянами. Кеней, молчаливый и напряженный, сидел немного в стороне. И вдруг юный воин приподнялся, всматриваясь в берег.
Поликсена услышала, как в камышах что-то зашуршало… и ощутила, точно все вокруг нее замедлилось; она, в оцепенении, не могла даже вскочить. А потом Кеней вдруг оказался между Поликсеной и берегом, широко раскинув руки: темный силуэт его заслонил солнце, словно он готовился обнять весь мир. Затем спартанский юноша пошатнулся и упал.
Поликсена пронзительно закричала: в горле и груди Кенея торчали две стрелы, кровь его обильно пропитывала палубу.
Египтяне вокруг бестолково засуетились, завопили; а Поликсена ничего больше не сознавала, наклонившись над умирающим. Кеней увидел ее.
- Опас…
Он не смог договорить; захрипел, кашляя. Горячая кровь оросила ей руки и лицо.
- Больше не опасно, - прошептала Поликсена, роняя слезы на грудь юноши. - Ты спас меня и мою дочь, слышишь?..
Кеней смог улыбнуться. Потом схватился за стрелу, которая пробила его горло, точно хотел вырвать; рука юноши конвульсивно сжалась, ногти другой руки заскребли по палубе, и он испустил дух.
========== Глава 139 ==========
Конечно же, самый священный из обрядов Та-Кемет был сорван. Господин Каптах, вдовец Ити-Тауи, послал воинов прочесать камыши; но на берегу никого уже не обнаружили. Это была трусливая попытка… как многие такие покушения; но означало это, что кто-то из давних врагов дождался возможности свести счеты с Поликсеной. Теперь, когда она осталась одна.
Теперь уже - совсем одна…
Поликсене на месте пришлось решать, как поступить с телом юного спартанца. Его следовало похоронить как можно скорее.
Эллинка вынуждена была обратиться к Каптаху - распорядителю всей церемонии.
- Могу ли я похоронить Кенея в вашем некрополе? Я заплачу сколько нужно! Ты сам видишь, ждать нельзя, такая жара!
- И вонь от него уже распугала моих гостей, - сказал вдовец, глядевший на Поликсену с большой неприязнью и опаской. - Что тебе вздумалось поплыть с нами в такой день! Вы оскорбили Ка моей жены и сына!
Поликсена под взглядом важного египтянина ощутила холод между лопаток; она ощутила настоящий страх - страх чужака, которого едва терпят во враждебной стране. И она действительно чуть не забыла, что это убийство нарушило погребальную церемонию - а значит, как верили египтяне, создало огромную опасность для мертвой Ити-Тауи на ее пути в западные края!..
- Я прошу простить меня, что так вышло, - быстро проговорила эллинка. - Конечно, дух твоей супруги еще не отлетел далеко… и она бы порадовалась нашему спасению! А дух этого храброго юноши, который погиб за меня и Фрину, поддержит ее на пути!
Каптах фыркнул. Это было поразительно - но он начал ревновать, услышав от эллинки такие слова о своей мертвой жене.
- Чем может поддержать мою жену дикарь вашего племени, который жил в чужой вере и которого никогда не пустят даже на порог царства Запада?..
- Прошу тебя, господин, - тут вперед, защищая супругу, выступил Тураи, который был одет и накрашен со всею тщательностью египтянина, участвующего в проводах умершего. - Исполни нашу просьбу! Пресветлый Осирис непременно зачтет это тебе!
Вдовец подумал некоторое время; он вытер вспотевшее лицо тонким льняным платком. Краска на его веках и бровях размазалась, сделав египтянина гораздо более отталкивающим, чем он был в действительности.
- Хорошо, - наконец сказал он. - Я поговорю с князем Запада Мен-Нефер, и он даст место этому экуеша. Может быть, попросить, чтобы его приготовили как подобает? - предложил Каптах после небольшой заминки.
- Как подобает?.. - повторила Поликсена.
Она бросила взгляд на тело, которое отнесли под навес на палубе и завернули в большой кусок полотна, уже побуревший от крови. Египетский бритоголовый мальчик-слуга, с видом страдальческого отвращения, большим опахалом отгонял от Кенея мух.
- Нет, благодарю, - наконец сказала коринфянка Каптаху, сглотнув комок в горле. - Я очень признательна тебе за заботу, но поскольку Кеней жил и умер в вере предков, ваши боги не помогут ему, даже если отдать его бальзамировщикам.
Она ощутила при этих словах, что, отстаивая мертвого Кенея, возможно, отталкивает руку, которая в будущем могла бы помочь ее живым соплеменникам… Но в этот миг Поликсена опять стала царицей, представляющей свой народ. Поликсена видела, что Каптах после такого ответа ощутил к ней уважение… и еще большую неприязнь.
- Пусть будет так! - выкрикнул египтянин. - Делай со своим мертвецом что тебе угодно! Но пусть же наконец похоронят мою госпожу!..
Он побледнел от боли; стало видно, как его оскорбляет и тяготит все происходящее. Поликсена склонила голову в знак уважения.
- Я сама приготовлю нашего мертвого, - сказала она.
Каптах не ответил и отвернулся, принявшись резким тоном отдавать распоряжения насчет тела бедной Ити-Тауи и своего нерожденного сына. А Поликсена подумала, что этот человек лучше, чем им всем уже начало казаться.
Когда Каптах и его свита направились в сторону города мертвых, везя две мумии в одном саркофаге, Поликсена и ее семья смогли отдать должное ее спасителю.
Фрина вначале хотела последовать за Каптахом, чтобы поучаствовать в погребении подруги… но вовремя поняла, что ей будут не рады. Она осталась с матерью: Каптах поставил на страже своего имущества, слуг и гостей нескольких солдат.
С ними было еще двое греков из Навкратиса, которые обмыли тело Кенея в реке. У Каптаха появилось немало оснований бояться и злиться на чужеземцев: после того, как выдернули стрелы, кровь залила весь палубный настил. Железные наконечники этих стрел оказались страшны - широкие и иззубренные: стрела, поразившая грудь юного спартанца, без труда пробила кожаный панцирь и глубоко застряла в теле.
- Персидский лук, не иначе, - с оттенком мрачного восхищения сказал Поликсене один из мужчин, позаботившихся о мертвом. - Но это ничего не значит, многие здесь переняли оружие у персов!
Он положил руку на обнаженную грудь юноши.
- Какой, однако, храбрец! Сколько ему было лет?
- Шестнадцать, - ответила Поликсена. Она вновь подумала - не ошиблась ли, отказавшись хоронить Кенея по египетскому обычаю; и снова заключила, что была права. Ликандр одобрил бы ее, если бы мог сейчас видеть ее и своего младшего сына… А может, он и видел их.
У нее защекотало в горле от подступающих слез.
- Простите, я сейчас…
Поликсена быстро отвернулась к Тураи и спрятала лицо у него на плече; тогда их наконец-то оставили вдвоем. Тураи молча гладил жену по спине, пока она содрогалась от слез, сжимая зубы; и Поликсена знала, что супруг тоже одобряет ее.
Когда египтяне во главе с Каптахом вернулись, вдовец угрюмо сказал эллинке:
- Можете зарыть вашего сородича, где разрешил начальник города мертвых. Я оставил жреца около дома Ити-Тауи - он покажет место.
Поликсена слегка поклонилась.
- Тогда мы сделаем это сейчас.
Она посмотрела на мужа, и Тураи улыбнулся.
- Я знаю дорогу, - подтвердил он.
Каптах поколебался, словно хотел повторить свое великодушное предложение насчет Кенея… но сказал только:
- Ваша барка подождет вас.
Кенея, завернутого в большой кусок белого полотна, греки отнесли на кладбище на своих плечах; они тихо роптали, что юношу подобало бы нести на щите, покрыв лавровыми венками… Поликсена с дочерью в подавленном молчании шагали следом, увязая в горячем песке.
Жрец, молодой бритоголовый человек в белой одежде, встретил их у свежей могилы Ити-Тауи - это была небольшая мастаба, сложенная из кирпича, как в самые древние времена. Теперешние города мертвых не образовывали подземных лабиринтов - погребальное искусство в Черной Земле приходило в упадок.
Египтянин показал место под стеной гробницы.
- Вы можете копать рядом.
Поликсена ощутила сочувствие и уважение служителя к Кенею - одновременно с его презрением к грекам, которые так небрежно обращались со своими мертвыми.
Мужчины принялись копать могилу; а Фрина, молча наблюдавшая за их работой, вдруг сказала матери:
- Я слышала на корабле, что служанки говорили об Ити-Тауи… Что ребенка положат ей между ног, потому что он убил свою мать, чтобы боги увидели - это он убийца… Каптах так приказал!
Поликсена посмотрела на дочь. Ей нечего было ответить Фрине; и они молча обнялись, плача о своей двойной потере.
- Что теперь с нами будет, - всхлипнула Фрина.
Когда все вернулись на корабль, солнце уже садилось, и песок под ногами отсвечивал огнем. Поликсена так устала, что едва тащилась; и ее почти не волновала опасность, которая подстерегала их впереди. В каюте, полотняном домике посреди палубы, она легла, и Тураи сел рядом с женой. Поликсена попросила пить, и муж сам ее напоил: ее зубы стучали о кубок.
Потом эллинка взглянула на дочь - Фрина смотрела на нее с ужасом и надеждой… Их малыши остались в доме Каптаха: и они не узнают, что с детьми, пока не вернутся в город!..
Поликсена не могла сейчас даже заговорить о детях. Она села, привалившись спиной и растрепанной черной головой к расписному столбу, который поддерживал потолок.
- Я закажу для Кенея в Навкратисе плиту… мраморную плиту с хвалебной надписью.
Тураи кивнул.
Они вернутся в Мемфис, заберут детей… а потом - куда? Домой, в усадьбу, которая ничем не защищена… или, может, в Навкратис? Но где уверенность, что убийцы не настигнут их и там?
И не приберут ли персы и египтяне к рукам их землю, пока хозяева в отъезде? Тем более, что Поликсене не по средствам держать охрану - да и наемники едва ли сохранят ей верность, убоявшись властей!..
Каптах вряд ли станет за них заступаться… он, возможно, и не тронет того, что принадлежит Поликсене и ее домашним, но защищать их от врагов точно не будет.
Когда они сошли на пристань, пришлось зажечь факелы, огненными цветами заигравшие в воде. “Как на той свадьбе”, - с изумлением подумала Поликсена. Мужчины окружили женщин, проверяя оружие: у греков были хорошие ножи, а у Тураи не оказалось вовсе никакого оружия. Для этого жреца было невозможно вооружиться, участвуя в погребении.
“Нападение устроил тот, кто хорошо изучил местные обычаи… даже если не местный”, - подумала Поликсена. Но это соображение ничего не дало.
Каптах был давно дома; он сам спустился во двор, услышав о возвращении гостей. И тут, к радости Поликсены, греки из Навкратиса попросили разрешения остаться со своими женщинами на ночь и охранять их.
Каптах поворчал, но согласился. А Поликсена и Фрина, едва дослушав хозяина, бросились проверять своих детей, которые спали под охраной кормилицы наверху….
Исидор и Хризаора оказались живы и здоровы. Они разразились ревом, когда матери выхватили их из кроватки, прижимая к груди; этот бурный восторг совсем подкосил силы женщин.
- Ложись спать, - сказал Тураи жене, когда малышей убаюкали; наполовину увещевая, наполовину приказывая.
Поликсена уставилась на него.
- Как ты можешь оставаться таким спокойным? В чем тайна жрецов, которой я не знаю?..
- Именно в этом, - Тураи обнял ее, посмотрев в глаза. - Мы точно так же боимся, но наши боги всегда с нами: а значит, мы носим вечность в нашей груди.
- Завидую блаженным, - усмехнулась Поликсена.
Перед тем, как лечь, коринфянка попросила принести ей подогретого молока с медом и шалфеем. И Фрине тоже. Они уснули на одной кровати, а Тураи лег на полу, рядом с малышами. Греки тоже уснули на полу - напротив двери, перегородив ее своими телами.
Наутро, как следует поблагодарив хозяина за гостепримство и за все добро, Поликсена собралась назад в усадьбу. Прежде всего нужно было вернуться домой, чтобы придумать, как действовать дальше.
Поликсена предлагала Каптаху возместить расходы; но египтянин ничего не взял.
- Кто знает, может, мне это и впрямь зачтется там, - мрачно улыбнулся он.
И даже предложил дать Поликсене солдат для охраны. Немного подумав, эллинка отказалась.
- Мы и так уже причинили тебе слишком много беспокойства.
Каптах не стал настаивать. Однако же двое друзей из Навкратиса отправились с ними - это воспринималось уже как нечто само собой разумеющееся.
По пути они почти не говорили. Тяжелое предчувствие давило всех; Поликсена не могла объяснить его, но ощущение опасности все усиливалось. Неужели впереди ждет засада?..
Когда они причалили, Тураи и двое греков сказали, что пойдут первыми. Женщины подчинились. Они растянулись цепочкой… Поликсена, которая шла последней, несколько раз оглянулась на реку, думая, как легко было бы выстрелить ей сзади в шею. Они углубились в пальмовую рощу, и это чувство притупилось.
Поликсена почти уверилась, что врагов поблизости нет.
Но тут вдруг Фрина вырвалась вперед; она, как безумная, помчалась по тропинке к дому, ломая кусты и обдираясь о ветки. Опомнившись, мужчины с проклятьями бросились вдогонку, и Поликсена поспешила за ними, задыхаясь и негодуя на дочь. И тут раздался ее крик.
Поликсена, охваченная ужасом и яростью, понеслась на выручку дочери. Но крик внезапно оборвался, точно Фрина лишилась чувств.
Выбежав на открытое место, Поликсена чуть не налетела на мужа, который застыл на тропинке, глядя на дом. Тураи перехватил жену, крепко сжав ее плечи одной рукой.
- Стой, - велел он дрожащим голосом. Фрина лежала в обмороке на траве; а двое греков стояли в таком же потрясении, как и египтянин.
Поликсена посмотрела в сторону озера. У нее все поплыло перед глазами, а день обернулся ночью…
- Мерзавцы, - сказала она осипшим голосом.
У самой воды лежало тело управляющего Хенти: ему размозжили голову, и вода покраснела от крови. Взглянув в сторону дома, Поликсена увидела, что ворота сорваны с петель. Увидеть остальные разрушения отсюда было нельзя: но было предельно ясно, что все, кто оставался в поместье, мертвы.
Поликсена подумала о своей служанке - преданной египтянке Мекет, которую, в недобрый час, она решила оставить дома…
Эллинка отчаянно оглянулась на детей. Кормилица и служанка, которых они взяли с собой, стояли позади и прижимали к себе малышей - от ужаса женщины не могли сделать ни шагу.
Тураи вернулся к кормилице и взял у нее сына.
- Нужно пойти в дом… Пока что все кончилось, я так думаю, - сказал он сквозь зубы.
Фрину привели в чувство, и все двинулись дальше. Греки пошли впереди, вытащив свои длинные ножи. Поликсена видела, как ее сородичи сожалеют, что при них нет мечей; и у нее самой, еще прежде того, как она узрела все сотворенное врагами, зачесались руки отомстить. Когда-то она тоже сражалась!
Цветочные клумбы между прудов оказались безжалостно истоптаны. Поликсена словно воочию увидела огромных персидских коней, которых убийцы гоняли по ее земле, насладившись резней…
На глаза хозяйке наконец попалась Мекет: бедная женщина лежала, прибитая копьем к земле, и ветерок отгибал ее разорванный подол, обнажая залитые кровью бедра. Поликсена, сжав кулаки, издала свирепый вопль, которому позавидовали бы спартанки.
- Почему я не встретила их!..
- Это счастье, что мы их не встретили! - оборвал ее Тураи.
Они беспомощно смотрели друг на друга, теряясь в догадках, чей это был приказ и что теперь делать. И ни у кого не было ответа.
========== Глава 140 ==========
В доме было немного прислуги: еще двоих домашних рабов хозяева нашли мертвыми, а остальные, похоже, успели разбежаться. Пара коней, которых держала Поликсена, оказались сведены, и конюх пропал вместе с ними. Конюх этот был персом, который поступил к Поликсене на службу здесь, в Дельте, и получал жалованье…
- Как теперь понять, кто с кем был в сговоре? - спросила эллинка в отчаянии, когда они кончили оценивать ущерб. Убийцы оказались еще и грабителями, забравшими все ценное, что смогли найти.
- Полагаю, что это уже неважно, - мрачно ответил супруг. - Нам никого из людей не вернуть, и нас решили согнать с места, чтобы затравить.
- Ну да, - сказала Поликсена. Она глядела на Тураи озадаченно, как будто тот подал ей новую мысль. - Мы можем быть уверены, что это не приказ наместника. Наместник правомочен схватить нас открыто, и у него нет никакого повода ненавидеть царицу Ионии…
- Или близкую подругу ее величества Нитетис. Или мать Никострата, - продолжил египтянин, глядевший на жену с пониманием. - Я согласен с тобой, что это были наемники - вероятно, персы! Но подумай, что…
- Персы или нет… но мстить, откладывая расправу, это очень по-азиатски, - перебила его Поликсена. - Иначе я бы подумала на саисских жрецов, про которых упоминал Кеней!
- Могут быть и они, - сказал Тураи: его словно бы нисколько не задела такая оценка своих собратьев. - Наши слуги богов достаточно изощрились, чтобы обманывать жертвы: мы поверим, что нам мстят, и побежим из Дельты, - а они отберут нашу землю!
Поликсена засмеялась.
- Это забавно… Право, очень забавно!
Она запустила руку в волосы; прошлась широким шагом по разгромленной спальне, где они с мужем держали совет. Потом опять подняла голову.
- Нам нужно осмотреть наши владения и поискать, кто остался, - думаю, садовники спрятались и вернутся… Всегда есть те, кому некуда деваться!
Нитетис принадлежали виноградники к югу от поместья - ее управляющий поставлял в Саис вино; и три деревни платили царице оброк. После того, как земля отошла Поликсене, ничего не изменилось; вначале она кормила ионийцев, бежавших с нею, которые не знали, куда податься, - а потом египетские селяне возмутились против нее так, как никогда не выступили бы против природной госпожи. Ионийцам пришлось уйти и искать, где кормиться; Поликсене остались только виноградник, финиковые пальмы и работники, получавшие свою долю в урожае.
- Даже если они не бежали, они ничего не смогут рассказать, - заметил Тураи. - И нам самим нельзя оставаться.
Поликсена ахнула.
- И это говоришь ты?.. - воскликнула коринфянка. - Ты вот так просто позволишь себя изгнать с земли твоих отцов?
- Мой отец был южанином, - улыбнулся Тураи, пристально глядя на нее. Он сохранял спокойствие, которое казалось напускным и теперь еще больше выводило Поликсену из себя. - А уйти нам нужно, потому что у нас не осталось никого, чтобы работать на нас. Подумай об этом, царица.
Поликсена презрительно сощурилась.
- Я была бы готова сама…
- Да, ты была бы, - мягко согласился муж. - Но даже для ваших высоких людей это зазорно… разве не так? Ты больше не та, которая сидела за тканьем на женской половине, сокрытая от всех, - и уже не вернешь эти дни юности!
- То есть сама гнуть спину я теперь не смогу, - усмехнулась Поликсена. - Пожалуй, ты прав!
Она помолчала, глядя на него с прищуром, блестящими темными глазами.
- Знаешь что - нам нужно подать жалобу наместнику Ферендату!
Невозмутимый египтянин вздрогнул: казалось, он впервые за весь разговор растерялся.
- С какой целью?..
- Законность высоко сидящие персы блюдут… думаю, ты успел убедиться, - сказала эллинка, неприятно улыбнувшись. - А я все-таки наместница Дария, и землю эту мы приобрели честно! Имущественные права женщин в персидских уложениях прописаны лучше, чем у нас, - хмыкнула она.
Грабители выпотрошили ее ларец с деловыми письмами, взяли и папирус, подтверждавший право супругов на владение усадьбой. Но копия этого папируса должна была сохраняться в Доме жизни в Саисе.
- Ты и вправду думаешь… что Ферендат послушает нас? - спросил Тураи. Ему все еще не верилось, что жена говорит всерьез.
Поликсена вздохнула.
- А что еще нам остается? Жить здесь мы больше не сможем, ты прав, - и кто бы ни напал на наш дом, вероятно, попытку вскорости повторят. Попробуем тогда продать землю назад государству, хоть за полцены… и уедем хоть в Навкратис!
- Деревни, которые взбунтовались против тебя, уже стали собственностью наместника, - кивнул египтянин. - Политархия, так у вас теперь называется персидский строй?
Поликсена махнула рукой.
- Похоже на ваши порядки: однако теперь, когда они смешались на одной земле, Та-Кемет несет двойное бремя… Но мы отвлеклись!
Тураи немного подумал. А потом неожиданно заговорил о другом.
- А если на тебя напали совсем не те, кто разорил наше поместье?.. Если так сошлось, на нашу беду?
Поликсена оторопела.
- Почему ты так решил?
- Тот, кто стрелял, хотел тебя убить сразу. Это ясно, - жестко ответил супруг. - А тот, кто пришел сюда, захотел твоего позора и мучения!
Коринфянка побледнела.
- А ведь ты, наверное, прав! Как же быть?
- Ты предложила самое разумное, - ответил Тураи. - Попросить защиты у наместника! Если он удовлетворит нашу просьбу… это возможно… мы сможем нанять охрану до Навкратиса.
Лицо египтянина окаменело.
- Вероятнее всего, Кеней угадал, и убить тебя пытались жрецы. До вашего полиса их руки не дотянутся.
Супруги посвятили в свои планы греков из Навкратиса, которые стерегли снаружи; и хотя тем не понравилось, что придется кланяться Ферендату, друзья Поликсены признали, что это самый разумный выход. Они же вызвались сбегать до виноградника, поискать, не осталось ли в поместье кого-нибудь из мужчин.
Поликсена только теперь вспомнила, что придется убирать трупы. А хоронить слуг так, как она сделала бы дома, не годилось: к своим сорока годам Поликсена повидала достаточно, чтобы уважать чужие верования и верить в их силу, даже если она сомневалась в существовании стольких богов.
Греки вернулись, приведя троих египтян, к большому облегчению хозяев. Один из них был работником - он действительно спрятался, когда явились всадники, и не видал их близко; только говорил, что это был “целый отряд персов”. А двое других египтян оказались поселянами, крепкими мужчинами, помнившими еще царицу Нитетис.
Поликсена благодарила их, хвалила их отвагу, а эти простые египтяне смущенно кланялись. Они пришли, узнав, что нужно дать погребение сородичам…
Тураи уговорился с селянами, что они отвезут тела на своем плоту в ближайший Дом мертвых, куда возят своих усопших родственников; и отдал серебряный браслет в награду. Поликсена хотела сперва сама позаботиться о бальзамировании Мекет; но потом поняла, что им нельзя терять времени. Тот, кто пытался убить ее, наверняка не мешкал.
Потом они обыскали дом и взяли все ценное, что еще оставалось, - хозяева устроили несколько тайников, которых незваные гости не нашли. В одном из таких тайников Поликсена хранила письма сына; и они, к огромной радости коринфянки, оказались на месте.
И оружие уцелело. Поликсена впервые за долгое время извлекла из сундука свой меч.
Старательная и памятливая Мекет смазывала его льняным маслом, и он ничуть не заржавел…
Поликсена стиснула меч в руке, сжала зубы. Справившись со своим гневом, она убрала оружие в ножны; и поклялась отомстить негодяям, если только представится случай.
А что, если их подослал Дарион? Очень похоже на него…
Но, как бы то ни было, нож пригодится ей скорее меча. Поликсена вооружилась ножом, как и Тураи. Потом они взяли из кладовой хлеба, лука, сыра и фруктов, сколько нашли: в кладовой персы поживились, забрав почти все запасы. Зато одежда оказалась в сохранности.
Грабители спешили, не желая обременять себя… они боялись закона, и это несколько ободрило хозяев.
Потом они вернулись к своим лодкам. Тураи, увидев привязанные плоскодонки, хлопнул себя по лбу и произнес проклятие своей глупости: как они могли забыть, что враги были способны украсть лодки, заперев их в усадьбе!..
Онм поплыли на север. Поликсена наконец обратила внимание на дочь; Фрина, держа на коленях Хризаору, низко склонилась к девочке, так что их светлые локоны смешались, и шептала ей что-то. Афинянка была бледна, но держалась гораздо лучше, чем можно было ожидать.
- Эй, - окликнула ее Поликсена.
Фрина вскинула голову; у нее были огромные от испуга глаза, но потом она улыбнулась в ответ на улыбку матери.
- А может, нам попросить о помощи Каптаха? - спросила она неуверенно.
- Тише!..
Тураи шикнул на обеих женщин, подняв руку. Мужчины следили за берегами, но гребля все равно отвлекала внимание, - никому нельзя было терять бдительность, пока они плыли среди тростника и пальмовых кущ.
***
До Саиса никто на них не напал. Беглецы долго спорили, где остановиться… им приходилось ночевать в небольших храмах-гостиницах, и для детей и женщин это были самые чистые и бестревожные места. Тураи всерьез предлагал пойти в главный храм Нейт, несмотря на все их страхи.
- На большое убийство в доме бога жрецы не пойдут, это несомненно. Это не вавилонские храмы, привычные ко всякому разбою, - яростно убеждал египтянин жену. - У Нейт часто бывают высокие гости… к тому же, среди жрецов еще есть те, кто помнит тебя!
Поликсена не могла не признать, что в этом есть смысл.
- Но не разумнее ли сразу пойти во дворец?
- Это как раз неразумно. Перс будет долго томить нас, прежде чем примет, - даже если преклонит слух! На улицах мы будем без защиты!
В Тураи вновь проснулся царедворец, привычный к азиатскому церемониалу; и Поликсена признала правоту мужа.
В храме Нейт беглецам встретились знакомые, Тураи не просчитался. И эти опытные люди сразу же поняли, что царицу и ее спутников привело к богине большое несчастье. Жрецы попросили рассказать, что случилось, прежде чем дать им приют.
Поликсена не могла не думать, что, возможно, видит перед собою собственных убийц… убийц Кенея… Но строгие и благожелательные лица египтян внушали спокойствие; и Поликсена коротко рассказала, что их преследуют, согнали с их земли и уже убили нескольких ее людей.
Бритые брови жрецов поднялись в изумлении: если они притворялись, то делали это мастерски.
- Вы пришли в Саис искать справедливости? - спросил один из них - по имени Ани, как помнила эллинка.
- Да, и надеемся найти, - твердо ответил Тураи вместо жены.
Жрецы переглянулись: они явно встревожились.
- Великая богиня не терпит таких злодеяний, и мы примем вас. Вы расплатитесь за еду и ночлег, когда наместник возместит вам убытки, - жрец Ани улыбнулся, предупреждая вопросы и возражения.
Поликсене показалось, что этот человек действительно неравнодушен к ее несчастью; и она посмотрела на мужа, ожидая его решения. Тураи кивнул.
- Я верю богине, - сказал он.
Многозначительно взглянул на служителя Нейт; и Ани снова улыбнулся.
- Великая мать не забывает тех, кто вышел из ее тела. Идемте, - египтянин протянул руку повелительным и оберегающим жестом, и беглецы с облегчением подчинились этой воле.
Папирус в Доме жизни уцелел: Тураи ходил забрать его сам. Казалось, боги опять начинают им улыбаться.
Наместник Ферендат принял беглецов на третий день - удивительно скоро. Впрочем, возможно, он что-то слышал об этом происшествии…
Немолодой и важный перс пожелал видеть всю семью. Он с жадным любопытством рассматривал бывшую царицу Ионии; хотя мужской наглости она в этом не почувствовала. Персы были скромнее, чем говорили о них недоброжелатели.
Ферендат пожелал услышать все в подробностях; он несколько раз хмыкнул и покраснел, схватив себя за завитую бороду. Похоже, перс был задет за живое; и польщен тем, что гордая эллинка пришла просить его заступничества.
- Я расследую это дело, - пообещал он.
И прибавил:
- Вы можете быть свободны.
Тураи понял, что больше случая не представится: он бросился на одно колено, протягивая Ферендату купчий договор. В сбивчивых выражениях египтянин попросил наместника выкупить у них землю, потому что они не могут там долее оставаться.
Перс изумился, а потом едва ли не рассердился. Похоже, он рассчитывал забрать землю без всякой платы, когда хозяева уйдут, - его двор требовал огромного содержания…
Ферендат придирчиво изучил папирус. Он задумался, и Поликсене не понравилось это молчание.
- Если ты откажешь нам, господин, мы поедем в Персию и повергнем свою просьбу к стопам Дария, - сказала она неожиданно для себя самой.
Ферендат чуть не выронил папирус. Он уставился на эллинку, онемев; а Поликсена прибавила, чувствуя, что ей уже нечего терять:
- Моя подруга - княжна Артазостра, царская родственница… В Парсе мы найдем справедливость, если здесь для нас ее не останется!
Ферендат шевельнул губами, выпучил глаза… Но имя царя царей возымело свое действие. Возможно, перс частично возместил бы им убытки и без такой угрозы; но теперь Ферендат согласился выкупить у хозяев поместье за полную стоимость.
Когда они вернулись в храм Нейт, еще не веря своей удаче, Тураи сказал жене:
- Ты поразила меня и всех нас! Ты ведь не думала о Персии на самом деле?..
- Думала, - хмуро ответила Поликсена. - Но ведь ты сам знаешь, что мы сделаем и чего не сделаем… и лучше молчи, - она почти взмолилась.
Тураи привлек ее к себе; и они больше ничего не сказали друг другу.
========== Глава 141 ==========
Никострат заметил, что Мелос тоскует, раньше, чем тому хотелось бы. Мелос стал избегать своего лучшего друга; а ночами, - когда они ночевали дома, - выходил во двор и сидел так подолгу даже в зимний холод, уставясь в одну точку. Никострат, забыв о спартанском образце, несколько раз даже вставал и прогонял друга спать, опасаясь, как бы Мелос не простудился.
Он спросил ионийца однажды, что с ним такое, - и, получив короткий сухой ответ, что все хорошо, отступился. Никострат знал, что делается с его другом: Мелос переживал то же, что и он сам, только еще тяжелее. Потому что иониец жил на земле дорийцев, чувствуя, что растрачивает себя без пользы: в то время, как персы топтали его землю и высасывали ее соки…
Однажды в сумерках, ранней весной, воинов города подняли по тревоге: опасались нападения афинян, с которыми коринфяне, как и спартанцы, были на ножах. Их поставили в карауле у храма Посейдона. Мелос сделался гоплитом, в то время как Никострат - всадником: они могли позволить себе держать лошадь только для царевича, но стояние в карауле опять уравняло друзей.
Они чутко вслушивались в ночь, посматривая по сторонам. Серебрились панцири других мужчин, колыхались гребни из конского волоса на их шлемах, когда они переговаривались, устав от неподвижности. Горели огни - в домах многие не спали, взволнованные ожиданием врага.
Мягко пронеслась сова, заслонив от друзей огни города: ее желтые глаза вспыхнули, она издала короткий пронзительный крик. Мелос рассмеялся, проводив ее взглядом.
- Афинина птица, - сказал он Никострату. - Не иначе, богиня прислала шпионить…
Спартанец взглянул на него: он, как и Мелос, держал шлем под мышкой, чтобы лучше видеть.
- Думаешь, не нападут?
Мелос не успел ответить: позади их и впереди раздался многоголосый крик. С Акрокоринфа, из-за тройных стен, окружавших холм, посвященный Афродите, сбегали воины, возглавляемые факельщиками: они на своем высоком посту раньше всего увидели опасность. Воины при стое, храмах Аполлона и Посейдона присоединялись к товарищам внизу.
Никострат, больше не раздумывая, покрыл голову шлемом и бросился вперед, обнажив меч; Мелос помчался за ним. - Что там? - крикнул спартанец, когда они поравнялись с другими.
- Афиняне… жгут усадьбы за стенами, - бросил один из воинов. - Расхрабрились!
Больше никто не тратил слов. Никострат и Мелос не видели никого из мужчин своей филы; но один из конных филархов взял на себя командование и громкими криками построил обороняющихся под стеной. Друзья ощутили, как проясняется разум, а тело наполняет божественная ярость - мускулы их напружились в готовности к бою…
Но тут неожиданно открылись ворота, и коринфяне подались назад, рассыпав строй: на них с воплями устремилась толпа оборванцев с черными от копоти лицами. Казалось, какой-то изменник сдал город неведомому врагу!..
- Это погорельцы из деревень, - зло бросил Никострат Мелосу, который уже и сам об этом догадался. - Смотри, ворота опять закрывают!
В самом деле, впустив поселян, бежавших в город со своим скарбом, женами и детьми, начальники тотчас снова закрыли ворота. Воины успокоились и перестроились. Но теперь настроение переменилось - в воздухе ощущалось, что битвы не будет.
Никострат посмотрел на друга: Мелос стащил шлем, и спартанец прочел на его лице отражение собственных мыслей. Им опять не предстояло никакого настоящего дела - те, кто схватился с нападавшими, остались за стенами…
Наконец подали сигнал дозорные сверху: вражеские отряды рассеяли и обратили в бегство. Филархи крикнули войску, что можно расходиться: еще взбудораженные, но успокоенные и даже разочарованные, граждане вернулись назад. Им пока запрещалось покидать свои посты, и Никострат с другом вновь стали на страже под стеною храма, оборотистым жрецам которого они некогда доверили свое состояние.
Почти все огни Коринфа погасли, кроме храмовых. Несмотря на донимавший холод, Мелос даже начал задремывать, опершись на копье; он вскинулся, услышав легкие торопливые шаги. Иониец увидел, что к Никострату приблизился мальчик-раб. Он передал Никострату корзинку, накрытую полотенцем, а тот поблагодарил…
Когда мальчишка убежал, Мелос подошел к другу. Никострат достал из корзинки кожаную баклагу с вином и протянул ему первому:
- На, погрейся!
Мелос, не отказываясь, с удовольствием глотнул крепкого вина с пряностями. Сладкий ток побежал по жилам. Потом Никострат отпил сам, и снова накрыл корзинку: есть никому из друзей не хотелось.
- Она присылает тебе еду, как жена, - сказал Мелос, нарушив неловкое и какое-то стыдливое молчание, которое воцарилось между ними. - Она ждет тебя ночами! По совести говоря, я не пойму, почему ты до сих пор на ней не женился!
Спартанец покосился на друга.
- Она не хочет, - жестко ответил он. - Я не раз предлагал, но Эльпида не желает утратить свою свободу перед людьми!
- А может, тебя не желает связывать, - заметил Мелос. Но продолжать этот разговор Никострату явно не хотелось, и Мелос замолчал. Иониец подумал, что Никострат всегда был так стыдлив, говоря об этой гетере, точно речь шла о его супруге и чести его дома…
Мелос вспомнил далекую Фрину, и тоска сжала его сердце. Он в последние месяцы нечасто вспоминал о своей жене и дочери, но теперь ему самому вдруг опять захотелось своей женщины, ее тепла, очажного дыма. Сколько стремлений теснится в их груди - и каждое в свое время представляется важнейшим!..
Воины освободились только под утро. Мелос предлагал другу пойти к Эльпиде и отдохнуть у нее, отблагодарив за ласку; но Никострат уловил раздраженный тон ионийца и отказался.
- К тому же, она не ждала меня сегодня, - прибавил царевич. - Может, у нее будут гости!
Когда они помогли друг другу снять доспехи и устроились спать, наскоро умывшись, Мелос вдруг спросил:
- А что, если афиняне сожгли нашу усадьбу?
У них была теперь и усадьба, как у многих аристократов Коринфа, дававшая неплохой урожай оливок. Хотя Никострат приобрел эту землю на свое имя, все доходы с нее друзья считали общими.
- Не думаю, - ответил спартанец после паузы. - Но нужно поехать посмотреть. Завтра отпросимся.
Они крепко проспали до обеда. А когда Мелос проснулся, Никострата уже не было. Ионийцу не нужно было объяснять, куда тот отправился.
Эльпида действительно принимала с утра гостя - знакомого фиванского художника и большого сплетника, который рассказал ей, чем разрешилась ночная тревога. Но когда Никострат пришел к возлюбленной, гетера уже была одна.
Они поцеловались с привычной нежностью, как супруги; а потом Никострат вдруг крепко обнял подругу и прошептал, лаская загрубевшими пальцами ее волосы:
- Поедем со мной сегодня… Я отправлюсь в нашу усадьбу, и тебе ее покажу! Мы никогда еще не бывали там вдвоем!
- Хорошо, - ответила Эльпида несколько удивленно: она сразу почувствовала, что в душе ее возлюбленного зреет новый план. - Ты наймешь повозку?
Никострат кивнул.
- Собирайся, пока светло.
Лаконец блеснул глазами.
- Многие воины сегодня отправятся посмотреть, какой ущерб нанес им враг. Я хочу, чтобы ты была среди наших мужчин. Мелос тоже поедет.
Эльпида кивнула.
- Значит, вдвоем мы опять не останемся… Но я рада, что ты меня позвал.
Никострат отлично знал о ее ревности к Мелосу, как и о ревности Мелоса к гетере; и погладил коринфянку по волосам, успокаивая.
- Все будет хорошо.
Загородный дом, который приобрели друзья, был неказистый - но оказался в полной сохранности. Никострат и Мелос радостно обошли усадьбу, разговаривая с работниками; а Эльпида, оставшись одна, хмурилась, кутаясь в большой шерстяной платок и дрожа на ветру.
Никострат скоро вернулся к ней: он был один, и казался чем-то озабоченным.
- Мы тут заночуем, уже поздно! Ничего, что ты без служанки?
Эльпида улыбнулась, плотнее кутаясь в шаль.
- Ничего… Одну ночь переживу без служанки!
Никострат сам достал ей студеной колодезной воды, принес ужин - хлеб с козьим сыром и оливками. Потом они легли в нетопленой спальне на овчине, и Никострат обнял гетеру, согревая ее.
Они скоро уснули; а потом Эльпида проснулась среди ночи, слушая, как ветер стучит ставнями. Она думала, не готовит ли ее Никострат к другому путешествию и другой простой жизни. Коринфское гражданство, коринфская сытая и почетная жизнь не удовлетворят ее царевича - он из тех, кто всегда хочет большего!
Утром, пока Эльпида еще спала, Мелос заглянул в спальню и вызвал друга для объяснения. Ионийца очень беспокоили намерения Никострата, которые он угадывал.
- То, что ты задумал, неосуществимо, - прямо сказал он спартанцу. - Даже если ты составишь такой папирус, чтобы Эльпида в твое отсутствие получала доход с нашей земли, и даже если совет признает его законность… ей все равно не станут платить или кто-нибудь отберет у нее доходы, если рядом не будет мужчин! Ведь ты не муж ей, не отец и не брат, а Коринф - не Спарта!..
Мелос силился убедить друга.
- Это только в Египте женщина может спокойно владеть землей!
- Да, - сказал Никострат. - В Египте - или за спартанскими щитами!
Лицо его вдруг просветлело, точно он нашел выход.
- У нее может быть ребенок от меня, что бы она ни говорила… И даже если нет…
Не договорив, Никострат бросился назад в спальню, к Эльпиде. Мелос проводил друга взглядом с понимающей усмешкой: он давно ждал этого.
Эльпида сидела на полу, на овчине, и пыталась причесаться, разбирая пальцами густые спутанные волосы. Она вскрикнула, когда Никострат бросился к ней: молодой воин схватил ее за талию и высоко поднял, смеясь какой-то счастливой мысли.
- Что стобой?.. Поставь меня!
Никострат опустил коринфянку на пол и, обхватив шершавыми ладонями ее лицо, проговорил с сияющими глазами:
- Скоро я поеду в Спарту, и ты поедешь со мной! Там мы поженимся… и там ты будешь самой свободной из жен, как и мечтала!
Он выбил у нее почву из-под ног этим напором; но Эльпида быстро пришла в себя после неожиданной атаки.
- Подожди… какой ты прыткий! А если я не захочу?
Лицо Никострата вмиг омрачилось.
- Так значит, ты меня не любишь?
Эльпида отвернулась к окну; подойдя к нему, распахнула ставни.
- Ты знаешь, сколько любовников говорят эти слова, пытаясь добиться своего? У меня в Коринфе дом, богатство, знакомые… Почему я должна все это бросить?
- У тебя также есть рабы, которых ты должна содержать, а доходы твои сокращаются, - продолжил Никострат сурово. - И ты не поняла меня.
Эльпида недоверчиво обернулась.
- Чего я не поняла, царевич?..
- Я ничего у тебя не отберу! Я только хочу обеспечить тебя, чтобы и дальше ты жила в почете и безопасности, - ответил Никострат.
Он быстро шагнул к гетере, простирая руку.
- У нас может быть ребенок, если так распорядится судьба! Что тогда?.. Не думай, что я не видел в твоем городе женщин, которые так же блистали, как ты, - а потом лишились и куска хлеба, и доброго имени!
Эльпида, придерживая свой серый козий платок, потерла плечи ладонями. Она теперь смотрела в землю.
- Ты полагаешь, что в Спарте я буду избавлена от такой участи?..
- Там живет семья моего отца, мои дядья и братья, - сказал Никострат. - Я перед их лицом назову тебя супругой, а сам… я должен показать, чего я стою, - он сжал зубы, грудь расширилась, точно он наконец увидел достойного противника.
Эльпида не сразу подобрала слова.
- Ты хочешь помочь спартанцам в их бесконечных войнах, сделать их своими союзниками?
- Да! И не только, - ответил ее возлюбленный. - Я расскажу им о многом, что им неизвестно!
- А как же Мелос? - спросила коринфянка.
- Он, конечно, поедет со мной… но Мелос нужен своей семье, - ответил Никострат, помрачнев. - Мелос сам уже понимает это, но ждет моего слова!
Никострат посмотрел на Эльпиду.
- Я знаю, что жизнь моих сородичей может показаться тебе тяжелой. Но ты вернешься в Коринф, если пожелаешь, когда мы поженимся, а меня примут в собрание мужчин.
Эльпида улыбнулась.
- И ты так уверен, что это будет?
- Тот, кто не уверен в победе, может сразу бросать оружие, - ответил Никострат. - Так будет! Ты согласна?..
Гетера кивнула.
========== Глава 142 ==========
Никострат добился своего: его отпустили в Спарту. Молодой воин подал письменное прошение архонту, который хорошо запомнил его и Мелоса. И на другое утро старый градоправитель пригласил Никострата в стою и задал вопрос:
- Так это правда, что о тебе рассказывают в городе… что ты сын прежней ионийской царицы и набираешь себе союзников?
Молодой воин смешался только на миг. Он кивнул.
- Да, это так! Но союзников я хочу получить не для одного себя… а для всех эллинов! Ты сам знаешь, почтенный, что угрожает Элладе!
Архонт несколько мгновений разглядывал его; Никострату начало казаться, что коринфянин всегда считал его лишь чудаковатым мечтателем. Потом градоправитель сказал:
- Желаю тебе удачи, ступай. Но в Спарте ты надолго не задержишься.
Никострат кивнул, и не думая возражать. Он понимал, почему архонт так говорит.
- Я тебе благодарен! И я всегда буду помнить, скольким я обязан Коринфу!
Он поклонился; а седобородый коринфянин улыбнулся, глядя на него с сожалением. Никострат молча повернулся и ушел.
Он не знал - то ли боги в самом деле благословляют старых людей высшей мудростью; то ли в стариках мужество вянет, и они предостерегают мужей против того, к чему более не способны сами… В Спарте немногие доживают до возраста этого архонта… и тоже занимают места в совете, решая за всех.
Никострат пришел к Эльпиде, все еще пребывая в задумчивости; но гетера все равно сразу же угадала ответ архонта по его лицу.
- Ты поедешь?..
- Мы, - Никострат взглянул на нее, точно проснувшись; и так знакомая коринфянке медленная улыбка осветила его лицо.
Эльпида обвила руками шею Никострата и, смеясь, крепко поцеловала.
- Мне все еще кажется, что ты немного безумец… но таковы все мужчины, которых стоит любить!
Спартанец посмотрел ей в глаза.
- Я не буду тебя торопить. Мы вместе подыщем людей, которым доверим нашу собственность. Ты подумала насчет рабов?
Тень омрачила чело Эльпиды; она отвернулась.
- Подумала. И я решила, что продам Мирона… одному из друзей.
Гетера вскинула голубые глаза, затуманившиеся печалью.
- Я бы дала мальчику свободу, но он еще мал и пропадет один…
Никострат смотрел на подругу все так же внимательно, не меняя выражения.
- А Корина?
- Поедет со мной, тут и думать нечего! Она была со мною шесть лет… такая же сирота!
Никострат кивнул. Они с Мелосом держали в хозяйстве только одного немолодого раба, которого тоже намеревались взять с собой.
- Очень хорошо, - сказал спартанец. - Тогда нечего терять время.
Корина заплакала от страха, узнав, что ей скоро предстоит отправиться с хозяйкой в Лакедемон. Но еще больше рабыню страшила мысль расстаться с Эльпидой: она в слезах бросилась к госпоже.
Эльпида утешила маленькую афинянку:
- Вероятно, скоро мы вернемся домой.
- Да, - Корина шмыгнула носом. - Если только спартанцы тебя отпустят, моя добрая госпожа! Может, твой брак не будет считаться законным, если ты от них уедешь!
Эльпида в испуге прижала руку к груди. Этого она и сама опасалась; но потом гетера ласково улыбнулась Корине.
- Надеюсь, что у них возобладает здравый смысл. Спартанцы бедны и не захотят лишиться моего приданого, а оно остается здесь!
Эльпида рассмеялась этой мысли; и Корина, еще не понимая ее веселости, тоже заулыбалась.
***
Отправляться хотели все вместе, в конце весны; но накануне отъезда Мелос вдруг воспротивился этому решению своего друга.
- Я останусь и буду смотреть за нашим имуществом и домом Эльпиды. И еще - кто-то должен писать твоей матери, и получать ее послания, - заявил иониец.
Никострат медленно кивнул, услышав эти слова; казалось, он не слишком удивился.
- Ты, как и архонт, считаешь, что я мечтатель, чьи поступки всем слишком дорого обходятся? Такой же, как брат моей матери? - неожиданно спросил царевич.
Мелос покачал головой.
- Я думаю, что не всем удаются их благие начинания. Но если никто не будет начинать, лучшие среди нас выродятся, - серьезно сказал он.
Никострат кивнул.
- Вот и я так мыслю.
Потом он нахмурился, разглядывая друга.
- Стало быть, ты меня не проводишь? И не будешь на моей свадьбе?
Мелос улыбнулся.
- Ну конечно, провожу. Ты ведь даже не найдешь без меня дорогу к дому Адметы! Но после твоей свадьбы сразу же вернусь в Коринф.
Они договорились с несколькими спартанцами, по-дружески относившимися к Никострату, - эти воины, которых Спарта прислала в поддержку Коринфу против Афин, теперь готовились отбыть на родину. Поэтому за Никострата и его невесту было теперь кому постоять в Лакедемоне, было и кому представить их. И все же Никострат очень огорчился, ожидая расставания с тем, кого он любил больше всех мужчин и кто понимал его с полуслова… Ничего не ответив Мелосу, царевич ушел.
Эльпида одобрила намерения Мелоса; и, уж конечно, обрадовалась им больше Никострата.
- Как тебе повезло с другом, - воскликнула гетера. Теперь она могла хвалить ионийца, не боясь соперничества.
- Да, очень повезло, - согласился Никострат.
Неожиданно он вспомнил слова Мелоса о Египте… как об одном из немногих мест, где женщина может владеть землей и не бояться всего лишиться в одночасье. Но ведь и Египет уже давно не таков, благодаря азиатам. Никострату сделалось страшно за мать… но думать обо всем сразу он не сможет. Нужно будет попросить Мелоса написать в Египет сразу же, как тот вернется.
Спартанцев было шестеро, и они тоже взяли с собой двоих рабов - илотов, которые всюду их сопровождали. Никострат слышал от своих новых товарищей, что спартанцы берут илотов в походы; и тот из рабов, кому выдается случай проявить доблесть, получает свободу… Граждане Лакедемона были маловосприимчивы к новому, но умели сохранять свое лучшее.
Они выступили засветло - Эльпиду и ее служанку посадили на возок, куда сложили пожитки; Никострат ехал во главе отряда на своем фессалийском жеребце, а остальные шагали пешком. Корина, угнездившись среди вещей, рассматривала вздымающиеся над ними кручи, поросшие сосняком, ущелья и устья пещер, которые угадывались в скалистых склонах, с восторженным ужасом ребенка, впервые покинувшего дом. В таких местах устраивали логовища придорожные разбойники.
Никострат, который на своем коне возвышался над пешими лаконцами, неожиданно вспомнил, как вторая жена Ликандра Адмета, в сопровождении всего двоих мужчин, в два дня проделала весь путь из Спарты до Афин на своей колеснице… Что это за женщина, подумал он почти с трепетом; и ощутил нетерпение перед встречей.
Как-то Адмета примет Эльпиду?..
Эльпида, сидевшая на своих узлах с одеждой, свесив ноги с повозки, казалась отрешенной от окружающего; хотя гетера путешествовала немногим больше своей рабыни. В ее медно-каштановых волосах, распушившихся по плечам, вспыхивали солнечные искорки. Если она станет спартанской женой, ей не придется прятать свою красоту…
Почувствовав взгляд любимого, коринфянка повернула голову и улыбнулась.
- А правда, что женщинам в Спарте запрещено пользоваться краской для лица? - произнесла она, качнув ногой в сандалии с загнутым носком - по египетской моде. - Может, мне еще не поздно вернуться?
Никострат улыбнулся; потом рассмеялся.
- Тебе краска вовсе ни к чему, - чистосердечно сказал он.
В полдень они сделали привал, укрывшись в ущелье у ручья. Парило сильно, и женщины захотели искупаться. Никострат и Мелос постерегли их наготу и одежду; потом мужчины умылись тоже. Эльпида, сидя в стороне от воинов и просушивая волосы, с неудовольствием думала, что спартанцы не знают ванн и купаться бегают к холодному Эвроту… Хотя, может, это уже изменилось…
Они поели, сидя в тени, и передохнули; потом двинулись дальше. До темноты следовало пройти как можно больше; хотя мужчины шли быстро, порою переходя на бег, все равно они доберутся до Лакедемона только к середине следующего дня.*
Дорога была безлюдной; им иногда попадались путники, видимо, жители окрестных селений, а в сумерках встретились двое мальчишек-пастухов, гнавших стадо овец домой… Но они не увидели ни одного воина.
Спартанцы могли идти и по темноте, но ради женщин все остановились, у другого ручья. Корина уже спала, прикорнув в повозке, и у Эльпиды слипались глаза. Однако гетера спрыгнула на землю, чтобы помочь распрячь лошадей и сводить их на водопой.
Когда они поели, Никострат непреклонно велел подруге залезть обратно на возок. Эльпида кивнула и подчинилась, ни о чем не спрашивая.
Мужчины расположились у телеги, решив стеречь женщин и имущество посменно. Никострат и Мелос вызвались караулить первыми, но спартанцы отказались.
- Мы на полпути к Лакедемону, и вы будете нашими гостями, - заявили они. - Охранять вас - наш долг!
Никострат поблагодарил и не стал настаивать; но такой ответ оставил в его душе неприятный осадок. Лаконцы считали его и его друга слабее себя, и даже не считали нужным это скрывать…
Он уснул на голой земле, не подстелив даже плаща, и проснулся с болью в спине и боках. Уже светало. Когда Никострат приподнялся на локте, найдя взглядом Мелоса, по глазам друга он понял, что ионийца тоже не будили всю ночь.
Настроение царевича испортилось, и он даже не заговорил с Эльпидой, пока гетера сама в тревоге не окликнула его с телеги.
- Что ты такой смурной? Плохо спал?
Никострат кивнул, заставив себя улыбнуться.
- Бывает, - буркнул он. - Ничего.
Они добрались до Спарты ближе к вечеру - рабы устали, и пришлось замедлить шаг. Когда впереди показалось огромное селение, тесно застроенное одинаковыми белыми домами, крытыми черепицей, лаконцы остановились. Посовещавшись между собой, они обратились к Никострату:
- Лучше мы вышлем вперед вестника, чтобы вас встретили! В Лакедемоне не любят чужаков!
- Знаю, - Никострат усмехнулся.
Когда один из воинов убежал, Никострат посмотрел на друга.
- Давай переоденемся.
Они надели чистые хитоны и причесались. Едва ли к ним будут присматриваться мужчины Спарты - но они направляются в гости к женщине… Если только госпожа Адмета еще здравствует…
А что, если ее уже нет в живых? Кто тогда станет их слушать?..
Никострат одернул себя, подумав, что постыдно упал духом.
Скоро вестник вернулся: он взмок, но почти не запыхался. - Идут, - бросил спартанец.
Следом за ним появилось четверо мощных мужчин очень сурового вида. Они обозрели гостей внимательно и недобро, не приближаясь к ним; потом один из спартиатов сделал царевичу знак. Никострат взял под уздцы коня, раздумав опять садиться верхом; он вдруг ощутил, что возвышаться над всеми этими пешими воинами ему будет непозволительно. Только Эльпида и ее служанка поехали дальше в телеге.
Однако через пару десятков шагов Эльпида вдруг крикнула:
- Стойте!
Раб, правивший лошадьми, тут же натянул вожжи; и гетера спрыгнула на землю. Задыхаясь, она сказала Никострату:
- Я хочу идти рядом с тобой, как твоя будущая жена… Пусть в повозке едут рабы!
Никострат просиял, обрадовавшись этому порыву. Дальше они пошли бок о бок, под охраной воинов Спарты; Эльпида незаметно сжала руку возлюбленного, и им обоим стало легче.
Их впустили в город, и на первой площади, у колодца, все опять остановились. И тогда Мелос попросил слова.
- Нам с Никостратом нужно отыскать дом Адметы, жены Эвримаха и дочери старейшины Агорея… Может быть, геронт уже умер, но госпожа должна помнить меня!
- Я знаю Эвримаха и его супругу, - откликнулся после небольшого молчания один из спартиатов, которые их встретили. - Я вас отведу!
Они пошли дальше; Корина тоже слезла с телеги, и теперь Эльпида слышала ее частое, боязливое дыхание. Она сама тоже побаивалась - и побаивалась встречи со спартанкой, о которой столько слышала от своего жениха…
Адмета оказалась дома, и она была одна.
Эльпида в первый миг была потрясена видом этой женщины, выступившей из портика на свет; Никострат и Мелос ничуть не меньше. Адмете было уже больше сорока лет, но смуглое тело ее оставалось мускулистым; эта женщина казалась еще крепче, чем ее запомнил Мелос. Седина в ее непокрытых вьющихся черных волосах, разбросанных по спине и плечам, только усиливала это впечатление телесной мощи.
Мелос первым выступил вперед.
- Ты меня знаешь, госпожа! - воскликнул он, борясь со своей робостью. - Я Мелос, иониец… А со мной Никострат, первый сын Ликандра!
Большие серые глаза Адметы застыли при виде Никострата.
- Сын моего мужа?..
Казалось, эта бесстрашная женщина впервые в жизни ощутила ужас; какой-то потусторонний ужас.
Однако спустя несколько мгновений Адмета взяла себя в руки. Она кивнула гостям, не улыбнувшись. Эльпида поняла, что Адмета высмотрела женщину среди мужчин, но не подала виду.
- Проходите в дом.
Повернувшись, спартанка сделала Мелосу и его спутникам знак и скрылась в портике.
* От Коринфа до Спарты 134 км.
========== Глава 143 ==========
Адмета провела гостей в большую общую комнату - с общим столом и двумя длинными лавками. Сейчас ойкос пустовал; но Никострат невольно задался вопросом, кого угощали здесь и какие разговоры велись в этом доме… Ведь Адмета, конечно, сиживала за столом со своими мужчинами…
В дверях возникла девушка-служанка - худая и коротко остриженная в знак несвободы, в некрашеном и неподшитом хитоне до колен. Адмета приказала ей принести угощение, и рабыня с поклоном исчезла.
Эльпида, старавшаяся примечать все, увидела, какой испуг отразился на лице Корины при появлении этой рабыни. После богатой, беззаботной жизни в доме своей госпожи - попасть в спартанскую хижину с немилосердными спартанскими порядками!
- Госпожа, - окликнула Эльпида Адмету.
Спартанка вскинула голову, и ее серые глаза блеснули. Она выжидающе посмотрела на гетеру.
- Пусть моя рабыня останется при мне, если можно, - Эльпида старалась говорить ровным голосом. - Она пуглива и привыкла к удобствам и заботе…
- Как и ее хозяйка, по-видимому, - заметила Адмета: она чуть улыбнулась, хотя взгляд ее не потеплел. - Я поняла тебя, смотри за своей рабыней сама.
Эльпида сделала Корине знак выйти в коридор и подождать, и девушка кивнула с огромным облегчением. Она выскользнула прочь, и дверь за нею закрылась. Их осталось четверо - двое мужчин и две женщины.
Никострат хотел заговорить: по дороге из Коринфа он многократно перебрал в уме слова, которыми мог бы обратиться к спартанке и впечатлить ее. Но теперь что-то мешало ему - теперь, когда Никострат увидел эту гордую женщину, сильную как кобылица, взглянул в ее холодные глаза.
- Сядьте, - произнесла Адмета после небольшого молчания.
Никострат покосился на квадратную арку, выходившую во внутренний дворик: оттуда веяло прохладой и доносилось щебетанье воробьев. Потом он сел - напротив госпожи и слева от Эльпиды. Комната тонула в сумерках, и теперь царевич не мог разглядеть ни выражения лица спартанки, ни выражения своей невесты.
Рабыня внесла лампу, поставив ее на стол. Фигуры четверых людей обрели четкие и зловещие очертания, и Никострат увидел изгиб губ Адметы - теперь она улыбалась.
- Мой сын остался в Египте? - внезапно произнесла спартанка.
Никострат настолько не ожидал этого вопроса, что вздрогнул и подался вперед всем телом.
- Да, он остался в Саисе, - подтвердил царевич.
Адмета низко наклонила голову, так что ее густые черные волосы упали через плечо на стол. Лакедемонянка не пыталась поправить их, сидя подобно статуе: Никострат только увидел, как рука ее сжалась в кулак.
Потом хозяйка резко выпрямилась: глаза ее блестели, ноздри вздрагивали.
- Я давно знаю, что ты и Мелос здесь - и что Кенея вы с собой не взяли. И я давно ждала, что ты явишься!
“Откуда ты знаешь?..” - подумал Никострат. Но этот глупый вопрос на язык не сошел. Он взглянул на Эльпиду, но коринфянка не отрывала глаз от Адметы.
Голоногая рабыня внесла гидрию, ойнохойю с красивым трилистниковым горлышком и чаши. Хотела разлить вино, но хозяйка движением руки велела ей уйти.
- Я также догадываюсь, зачем ты пришел, - продолжила спартанка, когда они опять остались одни. - Но хочу услышать это от тебя самого.
Она привстала и налила Никострату первую чашу - как гостю и предводителю отряда; затем налила разбавленного вина Эльпиде и Мелосу. Никострат в это время лихорадочно собирался с мыслями. И когда Адмета опять села и взглянула на него, царевич сказал:
- Если для тебя не тайна, что происходит в Коринфе, госпожа… ты, конечно, знаешь и то, в каком положении Иония. Теперь Коринф, Иония и Египет сообщаются часто. И я пришел в Спарту за военной помощью!
Брови Адметы приподнялись, губы тронула улыбка… Никострату почудилась насмешка, и он дрогнул от ярости. Хотя давно успел приготовиться к такому приему.
- Ты думаешь, что я слаб и тщеславен, - быстро проговорил молодой воин. - Вероятно, я слаб в сравнении с мужчинами Спарты! Но я видел то, чего не видели ваши мужи, так гордящиеся своим искусством!
Никострат стремительно встал, пошатнув лавку; Эльпида вскрикнула, но он не обратил внимания. Царевич обеими руками вцепился в стол, нависнув над спартанкой.
- Мелос мог бы рассказать тебе еще больше! Спарта привыкла вести войны с Мессенией, Аргосом, Аркадией… привыкла держать оборону против других греков… Но вы не имеете понятия о численности персидского войска и о том, какие силы движут им!.. Дарий убежден, что его бог, всеобщий бог… желает его господства над всеми народами; и каждая новая победа укрепляет царя в этом…
Никострат прервался: ему не хватало дыхания.
- Вы, бесспорно, могучи и бесстрашны. Но если вы не вольете свою силу в тела всех эллинов, если мы не объединимся против Азии… очень скоро вы окажетесь островком среди тьмы, и вы падете!
Адмета быстро встала, оказавшись ненамного ниже его.
- Ты полагаешь, что ты первый, кто говорит спартанцам такие слова?..
- Я рад… если не первый, - Никострат покраснел, ощущая жар, которым пылало тело женщины; он потупился. - Но разве это к чему-нибудь привело?
- Такие решения принимать очень непросто, - заметила хозяйка дома: царевич не увидел, но услышал ее усмешку. - Ты пришел к нам со стороны, ты в первый раз видишь народ, чьей помощи хочешь просить… и ты уже указываешь нам, как распоряжаться нашим войском?
Никострат взглянул ей прямо в глаза: губы его дрогнули, но он промолчал.
- Ты сам сражался хотя бы в одном настоящем бою? - продолжила спрашивать Адмета, сложив свои крепкие руки на груди. - Наверное, твоя мать-коринфянка воспитала тебя с мыслью, что ты особенный?..
Никострат на миг прикрыл глаза; он стиснул кулаки.
- Я знаю, что я особенный, но никто мне этого не говорил, - произнес он сквозь зубы. - Я отличаюсь от других, как отличаются увечные!
- Даже так? - произнесла Адмета.
- Так, - ответил Никострат, тряхнув волнистыми волосами, стянутыми на затылке. - Я не приобщился до конца ни к одному из народов, которые принимали меня… я скитаюсь и вмешиваюсь в судьбы многих, потому что осужден на это своим рождением!
Лицо Адметы внезапно изменилось, точно она услышала что-то очень знакомое.
- Похожие слова я слышала от твоего отца.
Лакедемонянка снова села, опустив голову: казалось, что она смягчилась или опечалилась. Или же и то, и другое вместе.
- Садись, царевич.
Никострат осторожно опустился обратно на лавку. Он протянул руку к своему кубку и сделал глоток.
- Ты столь же красив, как был твой отец, ты похож на него лицом и статью, - сказала Адмета, вновь подняв глаза на гостя. - Ты хочешь присоединиться к нашим мужчинам, чтобы зажечь их своими словами! Но мужчинам Спарты мало слов! Ты лучше меня знаешь, как ты рос и как жил до сих пор, - ты не сравнишься с нашими воинами, не говоря о том, чтобы их превзойти…
Никострат шумно вздохнул, борясь с собой.
- Адмета, - сказал он. - Я принес вам неотложные вести, и только! И я пришел взглянуть на землю моих предков!
- Не только, - возразила спартанка.
Она впервые за долгое время посмотрела на Эльпиду. А потом впервые обратилась к гетере.
- Чего здесь ищешь ты? Ты красивая женщина, известная в своем городе и привыкшая к роскоши! Никострат думает, что вы оба сможете жить как спартанцы?
- Нет, - быстро ответила Эльпида.
Она стиснула руки под столом от этих резких и справедливых слов, сознавая, что сейчас решается ее судьба.
- Никострат очень высоко ставит ваши обычаи и знает, что жены у вас в почете! Я гетера… была гетерой, но мое время истекает, - Эльпида опустила глаза. - Никострат хотел бы жениться на мне по закону своих отцов, чтобы, если вдруг…
- Чтобы в случае его гибели ты не осталась без крова и заступы, - закончила Адмета.
Она в первый раз улыбнулась с искренней приязнью.
- Это дерзкая, но благородная мысль… Думаю, что это желание мы могли бы исполнить.
- Благодарю тебя! - воскликнул Никострат.
Он помедлил. Взглянул на свою невесту.
- А если… Эльпида потом вернется в Коринф? Будет ли это брачное соглашение иметь силу?
- Ну конечно, Эльпида вернется в Коринф, - на лице спартанки мелькнуло пренебрежение, которое превратилось в снисходительную любезность. - Однако мы позаботимся о ней, если возникнет нужда, будь покоен.
Адмета распрямила свой стан и откинула голову.
- Ты мне нравишься, и я любила твоего отца, царевич Никострат… Ликандр заслужил, чтобы его дети жили.
- Благодарю, - повторил Никострат, скрепя сердце.
Адмета быстро обернулась: снаружи, в арке, было уже темно. Спартанка поднялась с места и несколько мгновений вглядывалась в эту темень; потом опять взглянула на гостей.
- Уже поздно, пора спать. Вы голодны?
Никострат посмотрел на Эльпиду: гетера робко кивнула.
- Вам принесут поесть и умыться… воду мы греть не привыкли, но нагреем для тебя завтра, - сказала Адмета коринфянке.
Эльпида смущенно улыбнулась. Никострат обнял ее за плечи, прижав к себе: они вместе встали. Мелос поднялся тоже.
- А можно нам… - начал Никострат.
- Конечно, ложитесь вместе, - сказала спартанка. - Мой муж не живет сейчас дома, и две комнаты свободны.
Адмета улыбнулась забытому Мелосу.
Потом она прищурилась, глядя на обнявшуюся пару.
- Надеюсь, вы помните, что слабых детей здесь…
- Нет! Если у Эльпиды будет ребенок, слабым он не родится! - жестко ответил Никострат. Уже в который раз за этот вечер ему пришлось сдерживать себя. А потом он посмотрел в глаза возлюбленной и прочитал в них ужасное сомнение…
Адмета взяла лампу и пошла впереди, показывая дорогу. Ее светильник озарил чисто выметенный пустой коридор, потом такой же квадратный проем, который вел в спальню. Там была кровать - незастеленная и покрытая парой соломенных тюфяков; и несколько грубо сколоченных табуретов. На один из них Адмета поставила лампу.
- Можете разместить здесь свои сундуки, никто не тронет. По нужде идите на задний двор.
Эльпида осторожно села, ощутив, как колется солома.
- Госпожа, - сказала она, вдруг ощутив потребность узнать об этой женщине главное. Адмета обернулась.
- Что?..
- А есть у тебя еще дети?
- Кроме Кенея? Да, есть еще двое сыновей и дочь. Сейчас дома живет только Феба.
Никострат и его невеста переглянулись, с одной и той же мыслью. Всем ли детям Адметы присудили жить?..
Потом в комнате появилась Корина: именно она принесла еду. Эльпида очень обрадовалась служанке.
- Сядь здесь, со мной, - сказала ей гетера. - Тебя кормили?
Корина кивнула, не решаясь заговорить в присутствии госпожи дома.
- Она может спать в вашей комнате… или за дверью, - разрешила Адмета с усмешкой.
Потом спартанка взглянула на Никострата.
- Твои слова об Ионии мы обсудим позже. Не думай, что я не приняла их всерьез.
Никострат молча поклонился. Он посмотрел на друга - Мелос стоял, с бесконечным терпением дожидаясь, пока на него обратят внимание; хотя его это дело касалось больше всех. Адмета все поняла.
- Идем, я провожу тебя, - сказала она ионийцу.
Они вышли вдвоем. Вскоре домашняя рабыня Адметы принесла пару льняных простыней - застелить кровать; и два жестких кожаных валика, под голову.
- Вода здесь, в большом кувшине, - она показала в угол. - И умывальный таз.
- Хорошо, - ответила Эльпида со вздохом. - Можно принести хотя бы один мой узел с одеждой?
Служанка кивнула и вышла.
Потом она появилась в сопровождении крепкого раба, которого они не видели раньше: слуга нес два сундука и большой узел с платьями Эльпиды. Еще один узел несла девушка. Они сложили вещи у стены.
- Остальное во дворе, мы принесем завтра. Приказ госпожи, - объяснила спартанка, с нескрываемым неудовольствием глядя на эту кучу.
Когда чужие слуги вышли, Никострат и Эльпида поужинали. Кроме лепешек, сыра и оливок, обычной еды бедных греков, к удивлению Никострата, им принесли еще финики. Просто так или намеком?
Эльпида жевала финики и с содроганием думала, что муж и сыновья Адметы сейчас едят черные бобы и черную кровяную похлебку с чечевицей и уксусом*…
Потом Корина унесла посуду. Когда рабыня-афинянка вытащила за дверь свой тюфячок, Никострат и его подруга умылись и, застелив кровать одной простыней, легли.
- Иди ближе, - Никострат укрыл их обоих второй простыней, и обнял Эльпиду. Комковатая солома кололась даже сквозь лен. Несмотря на то, что ночь была теплая, Эльпида дрожала, прижимаясь к нему; но вскоре пригрелась и притихла.
Никострат думал, что коринфянка заснула; но вдруг услышал ее голос:
- И как тебе понравилась Спарта?
- Мы еще слишком мало видели, - отозвался царевич, стараясь не обращать внимания на ее тон.
Он почувствовал, как Эльпида напряглась, и обнял ее крепче.
- А госпожа Адмета? - спросила гетера.
- И хуже, и лучше, чем я ожидал, - ответил Никострат после небольшого раздумья.
- Понятно, - сказала коринфянка.
Никострат ожидал, что Эльпида еще что-нибудь скажет; но она уткнулась головой ему в грудь и скоро заснула.
* Традиционная спартанская еда; считалось, что именно кровяная похлебка придает воинам силу.
========== Глава 144 ==========
Мраморное надгробие для Кенея изготовили - из лучшего камня Сиене, и надпись Поликсена приказала выбить следующую:
“Кеней, сын Ликандра из Спарты. Погиб юным и славнее многих, кого боги благословили долголетием”.
На это она и ее муж изрядно потратились; Тураи не сказал ни слова, хотя Поликсена видела, что египтянину все труднее молчать. Особенно после того, как Поликсена не только привлекла к ним внимание подобным заказом резчику, но и пожелала сама отвезти и установить плиту на место упокоения спартанского юноши.
- Это может сделать его жертву напрасной, - не выдержал Тураи, когда коринфянка объявила о своем намерении. - Подумай сама, как легко будет тебя убить по дороге в Мен-Нефер!
- Меня легко убить где угодно, - возразила Поликсена. - Моим убийцам прекрасно известно, что у меня нет и не было охраны! Если так рассуждать…
Она улыбнулась.
- Мы все умрем в свой час! Кенею стало бы стыдно за меня, если бы я побоялась оказать ему подобающие почести!
Египтянин усмехнулся.
- Так ведь он не ради тебя умер, сестра моя. Кеней совершил поступок, достойный спартанца! Неужели ты не видишь разницы?
Поликсена ответила долгим хмурым взглядом. Тураи замолчал, уязвленный; в такие мгновения он ощущал, как трещат связавшие их священные узы. Поликсена теперь больше, чем когда-либо, сомневалась в его собственном мужестве.
Жрец с горечью подумал, что с мужчинами, которые привыкли утверждать свою силу и право оружием, женщинам часто невозможно жить… а мирных и рассудительных они обвиняют в трусости. Но его и его жену разделяло много больше, чем это…
- Поедем вместе, - сказал Тураи.
Поликсена покачала головой: как видно, она одумалась.
- А кто будет смотреть за детьми?.. Нет уж, придется попросить отвезти плиту моих греков.
Эллинка крепко задумалась, и было отчего. Лишившись земли, беглецы больше ниоткуда не получали дохода: и скоро им не на что станет не только жить, но и уплыть из Египта. Если это потребуется.
Преступников среди жрецов Нейт не нашли и не слишком тщательно искали: для персидских властей эти святые люди угрозы не представляли, однако же оставались силой, с которой Ферендату приходилось считаться. А Поликсена теперь могла рассчитывать только на их снисхождение - не на защиту.
Поликсена посмотрела на мужа. Тураи ученый человек и мог бы служить писцом или переписчиком… но пока он остается мужем царевны и бывшей царицы, об этом и думать нечего. Аристодем, ее супруг-афинянин, занимался торговлей, пока жил в Навкратисе… но к торговле нужны способности, как и к воинскому ремеслу; а Навкратис изобилует купцами. К тому же, когда Аристодем сколотил состояние, и сама Поликсена не приобрела еще имени и славы. Теперь Тураи придется трудно - а ей с дочерью придется во много раз труднее, потому что они женщины…
“Я напишу Никострату, - подумала коринфянка. - Мы не можем больше так жить, чем-то это должно кончиться! Чем-то все это должно кончиться!..”
Ее друзья из Навкратиса согласились отвезти в Мемфис и установить надгробие над могилой Кенея. Больше они ничего не могли для нее сделать, потому что сами перебивались ремеслами, не слишком подобающими их происхождению. Один из этих мужчин был актером в навкратисском театре, который Поликсена как-то посетила сама.
Скромно одевшись и опустив на лицо прозрачное покрывало, коринфянка не заметила особенного внимания к себе, и даже не могла бы сказать, что кто-то узнал в ней царицу; однако видела среди зрителей разряженных гетер, которые пользовались в эллинском Египте все большим успехом. Слыша их смех, видя броскую, бесстыдную красоту, Поликсена думала о женщине, которая завлекла Никострата; и напрочь забыла о раскрашенных мужчинах и мальчиках, изображавших богов и богинь на орхестре*.
Она едва досидела до конца представления. А вернувшись домой, - в тот дом, который они снимали, - Поликсена сгоряча бросилась писать письмо сыну. Оно должно было подождать отправки.
Немного погодя, перечитав это послание, эллинка разорвала его.
Однако теперь ее все больше беспокоило молчание Никострата. Сын до сих пор ничего не знал о том, что случилось с ними в Египте: Поликсена не писала ему, чтобы не отвлекать от исполнения долга. Как этот долг понимал сам царевич. Но если и с ним без ее ведома случилось несчастье?..
Письмо пришло, когда коринфянка уже извелась от тревоги, - оно было от Мелоса.
“Моя царица, - писал иониец. - Я опять говорю за себя и за Никострата, потому что там, где он теперь, не нашлось папируса, а письмо не в почете. Твой сын отправился в Спарту, чтобы своими глазами увидеть родину и попытаться поднять спартанцев на борьбу против Дария.
Никострат едва ли сказал сородичам новое слово - и едва ли его слово перевесит их собственную косность и приверженность своим интересам. Но твой сын преследовал не только эту цель: он пожелал жениться на гетере Эльпиде по спартанскому закону, чтобы эту женщину было кому защитить без него.
Я знаю, что тебе никогда не нравился выбор царевича, - но теперь выбора у Никострата нет, как у человека чести. Он многим обязан Эльпиде, и пока эта коринфянка жива, он не полюбит другую. Могу сказать, что она далеко не худшая из женщин; и последовала за ним с преданностью добродетельной жены.
Я был на их свадьбе. По обычаю, полагалось бы перенести огонь из очага в доме невесты в дом жениха, снарядить свадебную повозку - но Никострат поселился в доме Адметы, второй жены своего отца, и у него в Спарте нет ничего своего. Ликандра, вернувшегося из плена, допустили к сисситиям*, потому что родичи помнили и уважали его, и он стал мужем дочери геронта, знатной спартанки. Никострата же в Лакедемоне никто не знает, он женился на публичной женщине из Коринфа, а уважения ничем еще не заслужил!
Я не слишком тебя огорчил, госпожа? Мне самому было это очень мучительно, но ты должна понимать, каковы спартанцы. И не только они.
Следует поблагодарить Адмету и ее мужа Эвримаха, которые вступились за твоего сына; мы отныне можем быть спокойны за судьбу Эльпиды, но в Коринфе, боюсь, Никострат стал вызывать еще больше подозрений. Видишь ли, гражданину Коринфа следует жениться, - эти требования не столь строги, как в Спарте, но есть многое, чего общество не прощает. Никострат, кажется, таких вещей до сих пор не понимает или не берет в расчет.
По закону Спарты он теперь женат, хотя не является гражданином Лакедемона, - а по закону Коринфа нет, хотя он коринфский гражданин!
Твой сын, царица, действует из самых благородных побуждений; он красив, силен, отважен - очень щедро одарен богами, но ему гораздо труднее устроиться в жизни, чем многим ловкачам или бездарностям.
Я знаю, какой совет ты могла бы ему дать: отпраздновать свадьбу с Эльпидой, вернувшись в Коринф и найдя свидетелей клятвы. Но Адмета, наша спартанская покровительница, предвидела это и разгневалась, представь себе. Ты ведь знаешь, госпожа, что лаконцы очень набожны, - Адмета заявила, что ради твоего сына они и так уже нарушили обычаи предков; и что если Эльпида желает выйти замуж вторично и стать коринфской женой, спартанской женой ей уже не бывать! Спартанцы проследят за этим!
Думаю, эти законодательные прения между нашими полисами повеселили бы твоего мужа-египтянина; а уж афиняне, так те просто лопнули бы со смеху.
А как ваши дела в Египте? Как поживают Фрина и наша девочка? Я сам теперь гражданин Коринфа - мое имя пока ничем не запятнано; но я также должен обзавестись семейством, в особенности потому, что мне предстоит отстаивать перед властями твоего сына и моего друга. Если бы Фрина могла вернуться ко мне, думаю, это выручило бы нас из многих бед в дальнейшем. Молчу о том, что сам я очень скучаю - и мы оба любим вас и тревожимся!
Не нуждаетесь ли вы, не проснулись ли наши старые враги? Спрашиваю тебя без стеснения, госпожа, потому что теперь ни от чего нельзя зарекаться.
У нас с Никостратом в Коринфе неплохой дом, земля и служба. Я не предлагаю тебе вернуться домой, царица, это можешь решить только ты сама. Но если надумаешь, приезжай. Судьба слишком переменчива”.
Поликсена прочитала это письмо наедине. Пространный рассказ Мелоса чрезвычайно ее взволновал - хотя она знала, что к этому давно шло. Никострат поступал так, как и следовало от него ожидать, - и пока что ему все удавалось: могло быть гораздо хуже.
Потом, взявшись перечитывать, коринфянка обрадовалась, что Тураи не видел этого послания. Мелос, конечно, не сказал прямо… но подразумевал, что Поликсене, если она пожелает отплыть в Коринф, вероятно, придется расстаться с мужем.
Никострат не мог жить на два полиса - сможет ли она, его мать и царица, жить на две страны?..
И можно ли требовать этого от египтянина, сына пустыни? На Тураи косо смотрели и в египетском Навкратисе; а уж в Коринфе ему никогда не стать полноправным. Тураи зачахнет без своих богов, без своих мертвых.
“Но ведь у нас сын”, - подумала Поликсена. Исидор больше не нуждался в ее молоке - но уже узнавал ее, уже плакал, оставаясь без матери…
Поликсена поняла, что решение нужно принимать немедленно.
Она пошла к мужу и протянула ему письмо Мелоса.
- Прочти и скажи мне, что ты думаешь, - попросила эллинка.
Тураи взял письмо и, опустившись на стул, прочел длинный свиток шепотом. Во время этого сосредоточенное лицо египтянина не менялось; но когда Тураи вновь поднял на жену свои черные бесстрастные глаза, она поняла, что ничего объяснять не нужно.
- Ты решила со мной разойтись?
“И как спокоен!” - мысленно возмутилась Поликсена.
- Я не хочу с тобой расставаться, - ответила она. Ее голос задрожал, но приблизиться к мужу Поликсена сейчас не могла. - Но ты сам видишь, что нужда все сильнее зовет меня назад в Коринф, к сыну. Если ты хочешь…
- Нет, - оборвал ее Тураи.
Наконец Поликсена увидела, какого усилия от него требует это спокойствие. Египтянин закрыл лицо руками и некоторое время сидел так; когда же он отнял руки, то казался постаревшим на несколько лет.
- У нас с тобой тоже есть сын, - шепотом сказал Тураи. - И его ты бросишь, как меня?..
- Ты должен меня понять!.. - ответила Поликсена. Она заломила руки, чувствуя, как на глазах вскипают слезы. - Ты был бы согласен, чтобы Исидора воспитали как эллина?
Тураи долго смотрел на нее - ее любящий муж, лучший из мужей. А потом он сказал:
- Нет, никогда.
Поликсена кивнула.
- Я не стану оскорблять тебя вопросом, почему…
К горлу подступили рыдания; но Поликсена справилась с собой и продолжила почти спокойно:
- Оставшись один, ты мог бы прокормить Исидора и укрыть его. Гораздо легче, чем имея такую семью… Ты даже мог бы снова жениться, мужчине твоих лет это еще нетрудно! - печально усмехнулась коринфянка.
- Такими словами ты меня тоже не оскорбляй, - перебил ее Тураи, сверкнув глазами. - Другой жены у меня не будет!
Жрец улыбнулся - страшной, горькой улыбкой.
- Я до тебя жил один и был счастлив один… теперь постараюсь найти удовлетворение в сыне. Я благодарен тебе за него и за все, что у нас было!
Поликсена наконец зарыдала.
- Прости меня!
Наконец Поликсена высвободилась из объятий египтянина и произнесла, не глядя на него:
- Пойду скажу Фрине.
Дочь, услышав обо всем, заплакала от волнения; но больше от радости. А потом заявила:
- Я знала, что так случится, мама.
Они решили отплыть не мешкая, пока у них оставалось довольно денег на дорогу и обзаведение в Коринфе - и пока Поликсена могла достаточно оставить Тураи для Исидора. Они договорились с начальником того же корабля, который привез послание Мелоса.
* Площадка для выступлений хора и актеров в древнегреческом театре. Женские роли поручались мужчинам.
* Общественные трапезы в Спарте.
========== Глава 145 ==========
Тураи поднялся на борт биремы, которая должна была навсегда увезти его жену, и проверил, как будут размещены женщины его семьи. Он строго поговорил с начальником корабля, который смутился перед лицом египтянина, хотя старался этого не показать. Спустившись по сходням на пристань, где Поликсена дожидалась его, Тураи сказал без улыбки:
- Я теперь боюсь за вас меньше, чем раньше. В подобных помещениях возят скот, но это хотя бы не такое сырое и тесное! Недаром мы в Та-Кемет не любим отпускать наших женщин в морские путешествия!
Поликсена примирительно улыбнулась.
- Начальник корабля тебя испугался, готова поспорить… у тебя всегда такой вид, точно ты собираешься совершать богослужение. А моряки народ суеверный. Мы прекрасно доплывем.
Потом она взглянула на сынишку на руках няньки и посерьезнела.
- Писать ли тебе в Навкратис, как раньше? Ты здесь останешься?
Тураи наклонил голову.
- Да. Если уеду, договорюсь, чтобы мне пересылали твои письма.
Египтянин пристально посмотрел ей в глаза - и впервые за долгое время Поликсена ощутила гипнотическую власть жреца над собой.
- Ты остаешься моей женой, развода я тебе не давал!
А Поликсена болезненно вспомнила Уджагорресента - он так и не смог отпустить Нитетис… несмотря на то, что в семейной жизни Тураи часто уступал супруге, он был человеком того же склада, что и царский казначей: этим он и привлек ее. И хотя Тураи никогда не поднимет на нее руку…
Поликсена шагнула вперед и поцеловала египтянина в сомкнутые губы.
- Пусть будет так, как ты хочешь!
Он удовлетворенно улыбнулся, хотя глаза его влажно блестели. Потом Поликсена подошла к няньке и несколько раз поцеловала Исидора: она боялась взять мальчика на руки, чтобы не расчувствоваться напоследок.
- Береги дитя, слышишь?..
Затем Поликсена, Фрина с Хризаорой, а также единственная служанка, которую они брали с собой, поднялись на корабль. За ними следовали четверо навкратисских ионийцев, с которыми Поликсена бежала из Милета и которые прежде жили под ее рукой в Дельте: этих мужчин они подыскали, чтобы нести и охранять их вещи.
Повернувшись лицом к берегу, Поликсена помахала мужу. Тураи стоял неподвижно, в своей пестрой повязке на черных волосах… но Поликсена чувствовала на себе его взгляд, когда корабль отчалил и темно-бронзовое лицо египтянина потерялось среди других лиц в толпе; Поликсена чувствовала этот взгляд и тогда, когда африканские пальмы и воздушные греческие постройки Навкратиса исчезли в солнечных лучах на горизонте. Казалось, египтянин заколдовал коринфское судно, чтобы оно счастливо достигло Эллады… а может, ради чего-нибудь другого.
Фрина долго сидела в закутке под верхней палубой, который отвели ей и ее дочери, и только плотнее кутала ребенка от брызг; мать едва ли не силой заставила афинянку подняться на воздух вместе с девочкой.
- Когда ты еще такое увидишь?
Сейчас, в открытом море, они не мешали матросам. Фрина сперва по своему обыкновению робела, а потом бесконечность морского простора опьянила ее, как Поликсену.
- Поверить не могу, мама, - воскликнула она вдруг. - Мы так ничтожны рядом с этим… и все же, кому было бы нужно море без людей? Оно плескалось бы себе тысячи лет, полное бессмысленных животных, и только взгляд человека придал стихиям красоту и высший смысл.
Поликсена искоса взглянула на дочь. Она хотела спросить ее - уж не перестала ли Фрина верить в могучих повелителей вод, сотворенных прежде человека; но промолчала. Фрина была не глупее ее самой, и ее отточенный аттический ум мог самостоятельно справиться с такими вопросами: пусть несчастливый характер золотоволосой царевны и мешал многим заметить ее достоинства.
- Я согласна с тобой, - задумчиво ответила Поликсена. - Человек - это великое в малом… всякий человек. А мы, эллины, показали всему миру, как мало для божественного разума значат расстояния. Я бы не удивилась, если бы оказалось, что в мире бессмертных расстояния не значат вообще ничего, - улыбнулась коринфянка.
Фрина вздрогнула: такое продолжение ее мыслей прозвучало пугающе.
- Тебе не жаль покидать Египет? - спросила она, чтобы отвлечь Поликсену от этого.
Мать тут же перестала улыбаться.
- А как ты сама думаешь?
Фрина спохватилась.
- Прости! - воскликнула она.
Поликсена вздохнула.
- Ничего. Когда все привыкают видеть в тебе несокрушимую опору, забывают о том, что ты сделана не из камня. Мне жаль всего так же, как тебе… но сейчас я хочу думать о том, что скоро, как и ты, увижу совсем новый город.
Она пояснила, видя недоумение дочери:
- Коринф я покинула в десятилетнем возрасте и мало помню. И, конечно, он очень изменился. За эти тридцать лет весь мир очень изменился, не правда ли?
***
Путешествие женщины перенесли хорошо, и двухлетняя Хризаора тоже. Корабль, который привез письмо в Египет и отвез их назад, был один - уже не первый корабль, который совершал одиночное плавание из Навкратиса в Коринф; и никакой угрозы в пути не возникло, хотя они несколько раз замечали вдалеке ярко раскрашенные персидские флотилии, с воинами в остроконечных шапках и чешуйчатых бронях. Поликсена не могла не думать, что это спокойствие обеспечено персидским владыкой, который в считанные годы подчинил себе не только многие земли, но и необозримый океан.
“Что ты задумал, сын, и кончится ли это добром?..”
Усталые после многодневного пути, с обожженными солнцем лицами и пересохшими ртами, они наняли в порту повозку, которая отвезла их в ту же гостиницу, где останавливались Никострат и Мелос. Пока еще им не хотелось даже видеть город.
От Мелоса и от своих ионийцев женщины давно знали, что ценное имущество принимают на хранение в храме Посейдона. Следовало также побыстрее найти самого Мелоса. Когда Фрина со своим ребенком, выкупавшись, легли отдохнуть, Поликсена дала насколько могла подробные разъяснения мужчинам.
- Приведите Мелоса сюда, если получится. Мы не хотим блуждать по городу, - попросила она.
Как и Никострат со своим другом, Поликсена пообещала своим помощникам вознаграждение; однако складывать ценности в храм или стою отказалась. По крайней мере, пока имелся лучший выход…
Потом Поликсена сама, насколько было возможно, привела себя в порядок; напряженно раздумывая, где же им всем теперь разместиться. Ведь Мелоса они о своем возвращении не предупредили: а дом, где жили двое друзей, на стольких обитателей не рассчитан!
Поликсена утомилась не меньше дочери; но отдыхать не могла, так была возбуждена всеми этими мыслями. Она села на стул, глядя на безмятежно спящую Фрину, и вновь ощутила зависть пополам с неприязнью: коринфянку больше всего раздражала эта женская особенность, которая так неожиданно проявилась в ее дочери. Как можно упростить себе жизнь, объявив себя малосильной!
Поликсена сама не заметила, как задремала сидя. Ее разбудил мужской возглас, полный изумления и радости.
- Госпожа!
- Тихо ты!..
Поликсена воскликнула это шепотом, еще не очнувшись. А потом, открыв глаза, она увидела перед собою Мелоса.
Она была поражена. В бронзовом доспехе преискусной работы и голубом плаще с серебряной бахромой, в сияющих поножах и наручах… этот мужчина - тот самый ласковый Мелос, которого она отпустила из Дельты два с лишним года тому назад?..
Двое ионийцев, которых Поликсена посылала за ним, остались в дверях, чтобы не мешать этой встрече.
- Тебя ли я вижу? - произнесла коринфянка.
Мелос тихо засмеялся и опустился перед нею на колено.
- Я тоже не верю своим глазам… Малышка так выросла, - проговорил он шепотом, кивнув на дочку, которая спала в объятиях Фрины.
Поликсена слегка нахмурилась.
- Не буди их.
Она по-прежнему ощущала себя главной защитницей дочери и внучки, и Мелос это понял. Он встал, стараясь не шуметь.
- Я заберу вас, - шепотом сказал иониец. - Никострат еще в Спарте, - прибавил он, отвечая на невысказанный вопрос.
Поликсена молча кивнула, хотя ей стало неуютно. Что Никострат мог делать в Спарте так долго?
- А кто изображен на твоих доспехах - Посейдон? - спросила она негромко, указывая на вычеканенный на панцире Мелоса лик, от которого во все стороны разбегались волнами волосы и борода.
- Да, - ответил молодой воин смущенно. - Многие принимают его за Аполлона, а по мне, оба толкования одинаково хороши…
Поликсена заметила, что сам Мелос бороды не отрастил. Может быть, следуя египетской моде; а может, в пику Никострату.
Мелос многого не договаривал, и это следовало выяснить.
Но тут проснулась Фрина, и на некоторое время о Поликсене все в комнате забыли. Коринфянка с улыбкой смотрела, как ее дочь и зять наперебой восторгаются Хризаорой. Девочка не испугалась чужого мужчины в доспехах, а сразу потянулась к нему, к радости всех женщин: Поликсене всегда казалось, что такого, как Мелос, должны любить дети.
Наконец Мелос заторопился, велев всем собираться: как-то незаметно он взял на себя руководство.
- Я ведь даже не сказал, куда мы пойдем! - воскликнул иониец с внезапной досадой.
Фрина, которая одевала дочь, обернулась.
- А что? - спросила афинянка, почуяв неладное.
- Госпожа, я тебе не сказал, - Мелос повернулся к Поликсене с извиняющимся видом. - Эльпида тоже здесь, я привез ее домой по просьбе царевича. Раньше, чем они бы хотели.
- Почему? - медленно спросила Поликсена, уже догадываясь.
- Эльпида ждет ребенка, - объяснил Мелос.
Поликсена облизнула губы.
- Ну что ж, это прекрасно, - ответила коринфянка, пытаясь укротить бурю чувств, которая поднялась в ней при этом известии. - А что тогда ты от нас скрываешь?
Мелос посмотрел на жену, все еще не решаясь докончить.
- Мама, ну как ты не понимаешь! Эльпида приглашает нас к себе домой! - воскликнула Фрина.
- Гетера? - произнесла ошеломленная Поликсена.
- Я знал, что это тебя оскорбит, - ответил расстроенный Мелос. - Но Эльпида предложила это из великодушия, потому что наш с Никостратом дом слишком беден и тесен для вас… Они хотели зажить у нее вместе, когда твой сын вернется!
- Ты меня не понял, - тяжело отозвалась Поликсена. - Меня предложение Эльпиды не оскорбляет, но ее дом - слишком известный дом. О нас в Коринфе заговорят гораздо раньше, чем хотелось бы: может быть, олигархи и демос возмутятся моим появлением… Ведь в Коринфе известно, что я бывшая сторонница Дария, что я персидская тиранка!
Поликсена покачала головой.
- А теперь еще и брак Никострата не подтвержден. Сколько поводов для гнева!
- Я об этом не подумал, - тихо сказал Мелос. Он теперь смотрел в землю. - Но ведь ионийцы, которые помнят твое правление, любят тебя, госпожа…
Поликсена улыбнулась.
- Мне ли тебе рассказывать, как всегда искажаются слухи за границей и как политики их перетолковывают?..
Она коснулась повисшей руки Мелоса, который остановился перед ней, опустив темноволосую голову.
- Когда я встречу избранницу моего сына, я поблагодарю ее за доброту, за нас всех… Наверное, мне придется воспользоваться гостеприимством Эльпиды на какое-то время. Но потом мне лучше поселиться отдельно. Ради моих детей и ради спокойствия в Коринфе.
- Я понял. Мне кажется, что это мудро, - тихо ответил Мелос. - Но, наверное, Никострат захочет, чтобы ты жила рядом.
- Может быть, - ответила Поликсена, размышляя о том, каким стал ее старший сын за время разлуки. - А может, и нет…
========== Глава 146 ==========
Дом между кедрами, с красными колоннами из порфира, сразу понравился Фрине, о чем она громко оповестила мать и остальных спутников. Поликсена хранила вежливое молчание, улыбаясь, - эта улыбка, немного усталая и сердитая, заставила Мелоса нахмуриться, но тревожился он напрасно. Эльпида и ее царственная гостья оправдали взаимные ожидания.
Эльпида вышла Поликсене навстречу - как женщина, чьей богиней совсем недавно стала Гера вместо Афродиты: со своими яркими волосами, свернутыми в пышный узел, под головным покрывалом, но в браслетах и серьгах. Тайная жена Никострата поклонилась матери своего мужа и произнесла короткое, но теплое приветствие.
Взгляды двух женщин скрестились на мгновение. Эльпида почти не утратила своей красоты - она лишь немного спала с лица, а в талии располнела.
- Добро пожаловать, - сказала она певуче, делая изящный жест в сторону своих комнат и опустив глаза. Ее щеки зарделись, оттененные насурьмленными ресницами.
Поликсена ощутила внезапный душный стыд, точно ей в лицо пахнуло жаром, душистым потом и семенем Афродитина храма… она могла бы стать такой же, как эта женщина, если бы осталась в детстве без родителей и брата. Хотя Поликсена никогда не была так хороша собой, как Эльпида…
- Чудесный дом, - произнесла бывшая царица, стараясь сохранить невозмутимость.
Эльпида улыбнулась.
- Да, мы с Никостратом любим его.
Она повернулась и пошла вперед, показывая дорогу гостям.
- У вас ведь есть служанка? У меня есть моя Корина, а еще мне сегодня одолжили кухонного мальчика, которого я продала. Я понимаю, что слуг маловато…
- Ничего, мы привыкли обходиться малым, - ответила Поликсена. - Нам удалось помыться в гостинице, так что это подождет, хотелось бы просто посидеть и побеседовать.
- Малышка, наверное, устала и голодна!
- Фрина о ней позаботится, - Поликсена выразительно взглянула на дочь, и та поняла намек. Фрина взглядом попросила у хозяйки разрешения уединиться с мужем и Хризаорой, и Эльпида с улыбкой кивнула. Пришло время ей остаться наедине с матерью Никострата.
Гетера не слишком жаждала этого знакомства и объяснения, но понимала, что его не избежать…
Они вдвоем прошли в ойкос - Фрину с мужем и дочерью Корина увела в другую комнату.
Хозяйка и гостья сели. Поликсена оглядела обстановку - столики с инкрустацией, чернофигурные вазы с сухими цветами, несколько статуэток эллинской и явно иноземной работы… Множество вопросов вертелось у нее на языке; но произнесла она только:
- Ты любишь Никострата?
Эльпида выдержала взгляд бывшей царицы.
- Да, люблю.
Поликсена вновь подумала, что ее сын мог делать в Спарте, - беспокойство ее нарастало.
- Так же, как других своих мужчин? - не удержалась она.
Эльпида сжала руки на коленях; ее серьги качнулись, глаза сверкнули как сапфиры… Но она удержалась от ответной колкости. Гетера поняла, что победа осталась за нею.
- У меня было не так много мужчин, - спокойно ответила она. - Каждого я любила по-своему, и Никострат оказался самым постоянным. Я сразу ощутила в твоем сыне постоянство.
Эльпида коснулась золотого быка на витом шнурке, который висел у нее на шее: явно подарок Никострата и старинная вещь.
Поликсена кивнула, не зная, что еще сказать. Но последние слова гетеры заставили ее забыть о враждебности к Эльпиде… Никострат оставался верен не только этой женщине. Поликсена прикрыла глаза и увидела, как в первый раз, побледневший рубец на руке своего старшего мальчика. Никострат поранился в девять лет, но этот след не утратил четкости, в отличие от других его шрамов.
Поликсена давно догадалась, что сын Ликандра принес какой-то обет тени своего отца - и пожертвовал ему свою кровь, точно грозному богу…
- Зачем Никострат остался в Спарте? - спросила бывшая царица, не глядя на Эльпиду: она даже не слишком ожидала ответа.
- Он хотел доказать свое мужество тем, чьей поддержкой желает заручиться, - ответила гетера без колебаний. - Никострат живет с воинами Лакедемона, состязается с ними в беге, метании дротика, борьбе… а еще я слышала, что Мессения опять волнуется. Спартанцы выступят или уже выступили в поход, понадобится каждое лишнее копье.
- Каждое лишнее?.. - резко переспросила Поликсена.
- Уверена, что спартанцы не дадут Никострату погибнуть, - тут же ответила Эльпида; как будто пыталась уверить в этом и себя самое. - Хотя Адмета говорила из желания уесть царевича, что они не делают различия между своими воинами, конечно же, это не так!
Поликсена усмехнулась.
- Он везде особенный… Несчастный мой сын, - сказала она.
Но от сердца у нее немного отлегло.
- Когда ты ждешь его? - спросила она гетеру.
- Недели через две, не больше, - ответила Эльпида.
Хозяйка поднялась и налила гостье вина из ойнохойи и гидрии, приготовленных на столике. Поликсена с жадностью выпила.
- Благодарю, - сказала она, улыбнувшись. - Вкусно. Это египетское?
- Да, как и многое в моем доме, - сказала Эльпида, радуясь, что угодила. А Поликсена вспомнила про тех, кого оставила в Черной Земле… она сразу погасла, отрешилась от всего.
Гетера догадалась, что гостью одолели тяжелые воспоминания.
- Госпожа, расскажи мне о персах! - быстро произнесла она. - Ты видела их много. А я давно мечтаю услышать об азиатах от очевидцев.
Поликсена взглянула на нее; все еще во власти воспоминаний, но с легким удивлением.
- А разве Никострат тебе не рассказывал?
- Я не спрашивала, а он не говорил… не любил, - ответила Эльпида.
- Понятно, - сказала гостья.
Она помолчала, соединив кончики пальцев.
- Ты хочешь узнать, каково это - быть царицей персов?
- Конечно, - с жаром ответила Эльпида.
Поликсена улыбнулась.
- Раньше я могла бы назвать тебе много отличий варваров… но чем больше я наблюдала персов, тем меньше видела разницы между нами. Люди вообще устраивают свою жизнь похоже. А каково ими править…
Она усмехнулась.
- Так же, как греками, поверь мне.
Тут Эльпида не выдержала.
- Как это может быть?
- Люди по большей части принимают ту форму, которую придают им правители, - объяснила Поликсена. - Я между своими подданными видела разницу только в одежде и в языке. И люди гораздо податливее, чем считают сами, - заметила она.
Эльпида серьезно задумалась.
- Может быть, это потому… что ты жила среди народов, между которыми большие различия стирались, - наконец сказала она. - Или как царица ты привыкла объединять их в своих мыслях, отвергая частности…
Поликсена кивнула.
- Верно и то, и другое.
Эльпида увидела печаль о невозвратимом прошлом на ее лице; и ничего больше не сказала. Две женщины долго сидели и молчали, и между ними установилось понимание, точно протянулись невидимые неразрывные нити.
Эльпида не приглашала своих гостей к общей трапезе, чувствуя, что это может быть неловко. Поликсена пообедала с гетерой, а Фрина наедине с мужем, с которым они не разлучались. А когда Корина убрала посуду, в комнату заглянул Мелос.
- Госпожа, мы с твоей дочерью просим тебя…
Поликсена встала.
- Что такое?
Она догадалась, увидев, как из-за плеча ионийца выглядывает Фрина, заливающаяся смущенным румянцем.
- Мы хотели бы перебраться в мой с Никостратом дом. Сейчас, - твердо сказал Мелос. - Никострат обещал уступить мне наше жилище целиком, как только вернется его сестра…
- Да, - Фрина, осмелев, выступила вперед: свет лампы заиграл на ее золотистых волосах, разделенных пробором. - Хризаора уже большая, ей понадобятся только ее одежда и игрушки… Я бы так хотела…
Она взяла за руку мужа и потупилась.
Поликсена мягко усмехнулась, глядя на этих двоих, которые светились как новобрачные.
- Хорошо, - сказала она. - Вверяю тебе их обеих, Мелос!
Коринфянка посуровела.
- Не забывай, что моя дочь никогда еще не жила отдельно от меня! Завтра я навещу вас и посмотрю, как вы справляетесь!
- Конечно, госпожа, - ответил Мелос с облегчением и радостью. - Завтра я пришлю моего раба, он тебя проводит.
Мелос поклонился; и он и Фрина ушли.
На прощанье все собрались в ойкосе: Корина принесла хиосского вина, ароматизированного лепестками роз. Поликсена, ее дочь и зять угостились и хором поблагодарили хозяйку.
Эльпида улыбалась, но было видно, что она утомлена и гости обременяют ее. Поликсена про себя порадовалась, что Фрина и ее муж так быстро поладили снова.
Когда дверь за супругами закрылась, Эльпида испустила облегченный вздох. Ее глаза казались еще синее, окруженные тенями. Она положила руку на живот.
- Тебе нехорошо? - озабоченно спросила Поликсена.
Эльпида покачала головой.
- Нет… уже прошло. Вернемся в комнату, - попросила она.
Однако Поликсена, последовав за хозяйкой, видела, что Эльпида крепится: беременность расстроила ее здоровье. “Только бы ребенок родился таким, как следует”, - подумала царица.
Конечно, пожелай Никострат, вернувшийся из Спарты, избавиться от неудачного потомка, она бы воспротивилась этому. Однако бывают ведь такие болезни и уродства, что…
Поликсена заставила себя немедленно прекратить об этом думать.
- Я рада, что осталась с тобой, - сказала она гетере. И, к своему удивлению, поняла, что так и есть.
Эльпида, которая отдыхала в кресле, улыбнулась.
- И я рада, царица. Теперь, когда Никострата нет, мои дни скрашивает только рабыня, а с ней скучновато… Я распустила своих интересных собеседников.
Остаток дня обе женщины, однако, провели за рукоделием, почти не поднимая глаз друг на друга. Поликсена то и дело возвращалась мыслями к покинутым Тураи и Исидору. Дождаться ли ей, пока муж напишет, - или сделать это первой?..
Когда они собрались ужинать, Эльпида впервые за вечер обратилась к гостье.
- Скажи мне, госпожа, если не сочтешь этот вопрос нескромным… что заставило тебя так поспешить с возвращением? Может быть, в Египте возникла новая угроза?
Эльпида зорко смотрела на свою сотрапезницу. Поликсена, помедлив, отложила на блюдо кусок тунца, запеченного в тесте.
- Это уже дело прошлое… но угроза была, ты права.
Поликсена коротко рассказала о нападении на их усадьбу - а потом высказала предположение, кто мог быть в этом виновен.
Эльпида выслушала ее не прерывая; она слегка побледнела, но осталась спокойной. А затем произнесла:
- Меня не удивит, если это и вправду Дарион. Но я не могу понять, неужели в нем столько неизжитой злобы и страха по отношению к тебе? Ведь сын Артазостры давно занял твое место!
Поликсена взяла из вазы сухую веточку магнолии и вдохнула аромат хрупких розовых цветков.
- Это не столько злоба и страх, - ответила она, помолчав. - Видишь ли, когда я сидела на троне, я была удовлетворена тем, что делаю, - как женщина… а Дарион ощущает, что сделал недостаточно, чтобы называться мужчиной. Вот он и вымещает это на нас.
Эльпида кивнула: ей подобное объяснение показалось убедительным.
Но на самом деле Поликсена даже так не думала. Ее племянник был талантлив - и, преследуя ее семью и строя козни, Дарион делал то, что у него лучше всего получалось.
========== Глава 147 ==========
Никострат вернулся даже скорее, чем его ждали, - через пятнадцать дней после приезда матери. Он явился в свой новый дом, дав знать о себе звоном доспехов, лязгом оружия и непривычно громким командным голосом.
Эльпида выбежала в портик, и Поликсена быстро последовала за невесткой. Она увидела, как молодой воин поднял Эльпиду и притиснул к груди, к своему горячему панцирю, наградив сокрушительным поцелуем; женщина радостно взвизгнула, но Поликсена услышала в этом возгласе испуг…
- Так, довольно! - крикнула она, выступая вперед. - Ты не забыл, случаем, что твоя жена беременна?..
- Мать!..
Никострат отвлекся от Эльпиды и обернулся к матери; а та ощутила, как дрогнуло сердце. В серых глазах этого незнакомого мужчины ей почудился красный волчий отблеск. Поликсена живо вспомнила, каким к ней вернулся брат, попробовавший крови, - а ведь Филомен, в отличие от ее сына, был воспитан философом…
Но перед Поликсеной уже стоял прежний Никострат; сын Ликандра стал выше и раздался в плечах, затвердевшую нижнюю челюсть окаймляла короткая густая борода, но в глазах читалось радостное смущение юноши, увидевшего мать после долгой разлуки.
- Почему меня не уведомили, что ты здесь? - спросил царевич.
Поликсена пожала плечами.
- А куда было тебе сообщать? Эльпида мне рассказала, что ты ушел в поход со спартанцами.
- Да, - Никострат кивнул, и глаза его вновь загорелись мужским торжеством. - Мы разбили мессенийцев! Они опять противились законной власти!
Поликсена едва заметно улыбнулась, но ничего на это не сказала. Она раскрыла руки, и Никострат обнял ее, крепко и бережно.
- Я очень тебе рад!
- Да уж надеюсь, - прошептала Поликсена.
Она поцеловала его в заросшую щеку, омочив слезами жесткую вьющуюся бородку.
- Мы тебе затопим баню, правда, Эльпида? - Поликсена обернулась к невестке. Гетера согласно кивнула: было уже по-осеннему прохладно и дождило.
- В общественную не пустим, пока все нам не расскажешь.
От Никострата пахло мужским потом… чужой и собственной кровью, которая въелась в доспехи, щит и меч, как их ни отчищай; и походным дымом.
Новоявленный лаконец оглядел женщин и весело рассмеялся, подняв руки.
- Сдаюсь! Веди меня мыться, - сказал он жене. А Поликсена озабоченно подумала, что ее сын созрел и в другом отношении… в нем появилось лукавство, что-то, приберегаемое им для себя одного. Наверное, это не так и плохо…
Спустя час чистый, переодетый в нарядный белый хитон Никострат сидел в андроне* и с огромным аппетитом ужинал; мать и супруга поместились рядом, с удовольствием глядя на молодого хозяина. Обычно в андроне устраивались мужские пирушки, на которые жены не допускались, - но в доме Эльпиды, свободной женщины, таких порядков никто не заводил.
Наконец, отставив тарелку и кубок, Никострат поднялся и крепко поцеловал жену, с любовью и восхищением глядя на нее.
- Прикажи подать еще вина, - сказал он. - Тебе нельзя много, я знаю, - быстро прибавил он, опережая возражения Эльпиды. - Но ты просто посидишь с нами и пригубишь свою чашу, пока моя мать мне все о себе рассказывает.
- Эй, мы так не договаривались! - воскликнула Поликсена, смеясь и негодуя. - Ты обещал, что первым поведаешь о себе!
- Нет, - спокойно возразил Никострат, взглянув на нее своими серыми глазами, которые теперь отливали блеском стали. - Мы договорились, матушка, что я не пойду к мужчинам города, пока не расскажу все своей семье. Я и не пойду.
Он улыбнулся.
- Неужели ты думаешь, что я не сгораю от желания услышать, как жила без меня моя мать эти годы?
“Он изменился, - холодея, подумала коринфянка. - Зевс и Арес, он стал мужчиной, сильным и лукавым…”
А еще Никострат хотел выгадать время, теперь она это ясно поняла. Его застало врасплох появление матери-царицы, и он размышлял, что можно ей сказать, а что нельзя…
Когда Корина принесла еще вина с водой, Поликсена приступила к рассказу. Никострат не сводил с нее глаз, как и Эльпида: обоим не терпелось узнать все подробности жизни Поликсены и то, какой опасности она подвергала себя и своих домашних.
Конечно же, царица сообщила им лишь то, что считала уместным и нужным. Но Никострату, похоже, было достаточно узнать, что у него появился еще один счет к Дариону. Египетских жрецов он не стал винить - ведь действовать они могли только в Египте, при всем своем местном значении.
“А это ты зря, мальчик, - подумала Поликсена, когда Никострат выразил свое мнение. - Ты забыл, что мой муж и младший сын остались в Египте и, весьма вероятно, связались со жречеством!”
Но Никострат, по-видимому, и в этом отношении сделался спартанцем: его более не интересовало то, что не затрагивало судьбу эллинского мира. Или он по-прежнему ревновал свою мать к египтянам…
Смерть Кенея, однако, сильно взволновала царевича. Он заявил, что кому-нибудь следует поскорее принести эту весть Адмете.
- А ты уверен, что это понравится лакедемонянке? - спросила Поликсена, невесело улыбаясь. - Кто я такая, ты не забыл?..
Никострат выпрямился и впился в нее взглядом.
- И ты до сих пор не изменилась, мать?..
- Артазостра предлагала мне убежище в Парсе. Я отказалась. Так что суди сам, изменилась ли я, - прохладно ответила Поликсена. - Однако со спартанцами нужна сугубая осторожность.
Никострат рассмеялся и встал, давая понять, что разговор окончен.
- Вот об этом, мать, ты судить не можешь никак. Я пойду спать, - он взглянул на жену, приглашая ее с собой, и Эльпида скользнула к нему, молчаливо поддерживая. По пути она бросила на Поликсену взгляд, полный упрека. Та ничего не сказала и не встала с места.
Но когда царица осталась одна, она резко поднялась, запустив руки в волосы. - Зачем я нарывалась на ссору, едва увидев его?.. - прошептала Поликсена. Она с силой сжала пальцами черные пряди. - Я сама подтолкнула сына к побегу и борьбе, но не затем же, чтобы теперь найти его таким! Я просто понимала, что бездействовать дальше нельзя!..
Поликсена обреченно вздохнула. Никострат почти наверняка совершил бы все, что совершил, и без ее участия. Но недавно возникшее чувство, - что нить сыновней судьбы ускользает из ее пальцев, - стало в эти мгновения почти непереносимым…
Коринфянка покинула андрон и, перейдя в пустой ойкос, села в кресло, к очагу, который теперь разжигали для тепла. Она вдохнула сосновый дым и, взяв кочергу, поворошила поленья. Поликсена любила огонь - любила его с давних пор с такою же страстью, как персы, для которых он был образом бога, возвышавшим дух и прояснявшим мысли…
Внезапно Поликсене вспомнилась легенда о предсказании мойр, сделанном калидонской царице Алфее о сыне ее Мелеагре, - что тот умрет, как только догорит волшебное полено в ее очаге. Вскрикнув, коринфянка чуть не выбросила пылающие угли на пол; и едва опомнилась, выпрямившись и тяжко дыша.
- Нельзя так больше, я с ума сойду, - пробормотала Поликсена.
Тут она почувствовала чье-то присутствие. Посреди ойкоса стояла Корина, сложив свои ручки на животе и испуганно глядя на высокую гостью.
- Что тебе нужно? - воскликнула царица.
Корина согнулась в поклоне.
- Прошу госпожу меня простить… Я хотела прибраться здесь и погасить огонь, - сказала рабыня. - Но если я помешала, то…
“Погаси, погаси его скорее!” - чуть не крикнула Поликсена. Но вместо этого сказала:
- Прибирайся, ты мне не помешаешь.
И она еще долго сидела, пока рабыня легко сновала по комнате, убирая со столиков, разглаживая покрывала и протирая мебель. Царица не двинулась с места и тогда, когда огонь был потушен и комната погрузилась в темноту. Поликсена думала, что теперь, когда каждый из ее взрослых детей нашел себе пару, они стремятся оторваться от нее… раня ее, отталкивая ее руки и оставляя ее неприкаянной. Зачем она вернулась в Коринф?..
Она заставила себя пойти спать, в свою единственную свободную комнату. Но еще долго лежала с открытыми глазами, думая о своих детях и о самой себе, - и ее разбирали обида и боль.
Уснула Поликсена незаметно; а когда пробудилась, рядом сидел Никострат.
Мать чуть было не испугалась с отвычки; но он улыбнулся и поднял руку.
- Я вчера был с тобою резок, мне жаль, - сказал царевич. - Мне следовало бы поблагодарить тебя за Эльпиду. Моя жена рассказала мне, как ты была к ней добра.
Поликсена улыбнулась; она натянула до плеч сползшее во сне шерстяное покрывало. А в груди ее опять разрасталась пустота, которую ничем нельзя было заполнить…
- Теперь мне следовало бы подыскать себе другой дом, чтобы не стеснять вас. Фрина давно перебралась к Мелосу, ты знаешь?
- Знаю. И что с того? - ответил молодой лаконец. Теперь он рассердился и взволновался, и Поликсене было приятно это видеть. - Я хочу, чтобы мы жили вместе, я должен о тебе заботиться! И Эльпида говорит, что ей с тобой стало легче!
- А если пойдут слухи? - спросила Поликсена.
Никострат пожал плечами.
- Эльпида никого уже давно не принимает… Если слухи появились, мы в этом не властны! Ты не думаешь, что мы только обрадуем наших врагов, если они заставят нас попрятаться по норам?..
Поликсена нахмурилась.
- Я поняла тебя, хотя я другого мнения. Мне нужно одеться, сын, так что выйди!
Никострат встал и отступил к двери, не сводя с нее глаз.
- Я останусь пока, - успокоила его Поликсена.
Про себя она подумала, что ее кучки персидских драхм должно быть достаточно, чтобы Никострат смог расширить свои земельные владения; тогда она сможет получать собственный доход, как в Египте. Кто знает, на что еще могут понадобиться эти средства.
Днем Никострат рассказал о себе и о своих могучих товарищах: он восторженно описывал воинов, которые клали под голову щиты-гоплоны, ночуя на голой земле в зной и в непогоду; рассказывал, что мессенийцы обстреливали их из-за камней и кидали копья в сомкнутую фалангу. Однако почти никто не погиб и мало было раненых - так слаженно действовали спартанцы, каждому из которых щит стоявшего рядом был крепостною стеной…
- Я горжусь тобой, - сказала Поликсена, любуясь сыном; и Никострат просиял, расправив плечи.
- А если бы ты только видела, как спартанцы упражняются, танцуют свои боевые танцы и поют пеаны - и мужи, и дети, и жены! Это правда, у них нет такой красоты статуй и храмов, как в Коринфе, а вместо домашних богов часто лишь груды камней… Но эти люди сами как ожившие герои древности.
- Я вижу, что ты доволен и показал себя хорошо, - уже сдержаннее произнесла мать.
Поликсена хотела спросить сына, говорил ли он со спартанцами о Дарии и об Ионии и чем это кончилось; но теперь видела, что спрашивать нет нужды. Ничего не было решено - и неизвестно, когда будет!
Через несколько дней после возвращения царевича Поликсена получила послание из Египта.
Подумать только, она так хотела тогда разойтись с этим жрецом, - а теперь его весточка для нее как веревка, брошенная утопающему…
Она с жадностью распечатала пакет и развернула папирус. Тураи писал ей по-египетски, на иератическом языке жрецов: муж сообщал, что перебрался в Мемфис и отныне будет писать Поликсене оттуда. Он спрашивал эллинку о том, как она устроилась в родном городе, каким нашла сына, что теперь ее беспокоит - с заботливостью врачевателя душ, которая всегда отличала этого египтянина.
Как оказалось, Тураи нашел себе место в доме Каптаха, который взял его главным писцом и помощником! Поликсене захотелось облегченно и весело рассмеяться, когда она узнала об этом. Она понимала, что Каптах своей выгоды не упустит. Или, возможно, так он заботился о своем Ка?
Исидор был здоров и скучал по матери, сообщал Тураи уже прохладнее. “Я не хотел бы, чтобы наш сын забыл тебя: я приложу все силы, чтобы ты стала его далекой богиней, - писал египтянин. - Тогда мальчик будет испытывать не боль, но благодарность…”
Поликсена всплакнула, не совладав с собой; но это послание принесло ей большое успокоение. Она долго сидела, обдумывая ответ, - и чувствовала себя так, точно воссоединилась со своей семьей на это время.
Однако она мало-помалу привыкала к новой жизни. Никострат не очень охотно, но принял деньги Поликсены: Эльпида горячо уговаривала мужа, но только мысль, что он это делает для матери, заставила лаконца послушать обеих женщин.
Они сообщили в Спарту о геройской смерти Кенея. Ответа не получили; но Никострат понимал, что должен был дать Адмете это горькое утешение.
Ребенок Эльпиды рос, все чаще напоминая о себе. Когда перевалило за середину срока, ее самочувствие улучшилось; но тревога за дитя не оставляла ни ее, ни Поликсену.
Между тем, и Фрина объявила о своей новой беременности. Казалось, они с Мелосом спешили родить наследника после девочки, - пока боги дали им время.
* Мужская комната в греческом доме.
========== Глава 148 ==========
Миновала осень, наступила зима - дождливая и ветреная. Поликсена, отвыкнув от холода, сильно простудилась: она закрылась в своей комнате, не пуская к себе даже сына, чтобы тот не заразил Эльпиду. Хотя невестка в конце концов заболела тоже.
Поликсена, которая пролежала два дня в сильном жару, быстро встала на ноги и сама ухаживала за Эльпидой, давая ей пить и кормя медом с ложки. Никострат, конечно, был благодарен… но теперь втайне чуть ли не ревновал Эльпиду. Коринфянка знала, что мужчины всегда подозрительно относятся к женской дружбе; к тому же, Никострат слишком хорошо помнил об увлечениях молодости Поликсены. Он никогда не упрекнул бы мать в чем-нибудь порочном, подразумевая свою жену; но все же…
Эльпида поправлялась дольше Поликсены, и еще какое-то время была слаба. Никострат не заболел - это принесло ему удовлетворение; и молодой воин, возможно, ощущая некоторую вину перед женой, стал особенно внимателен к ней.
А Поликсена, поправившись, высказала неожиданную для сына просьбу.
- Я тоже хочу побывать в Спарте, - заявила коринфянка.
Никострат был потрясен.
- Ты? Одна?..
- Нет, не одна, - ответила мать. - Я попрошу проводить меня спартанцев, живущих здесь, которых ты зовешь друзьями.
Никострат взял ее за руку, потом отпустил. Изумление не сходило с его лица.
- Ты все еще считаешь себя царицей? И, думаешь, тебе в Лакедемоне обрадуются?..
- Вероятнее всего, не обрадуются. Но эллины редко позволяют себе обидеть благородную женщину, а спартанцы тем более, - сказала Поликсена. - А на первый твой вопрос отвечу - да, считаю. Привыкнув отвечать за тысячи судеб, об этом никогда не забудешь… и не сложишь с себя, поверь мне.
Сын опустил голову и некоторое время молчал.
- Ты хочешь говорить с ними о Дарии? Сделать то, что не удалось мне? - наконец глухо спросил он. - Ты думаешь, что…
- Я полагаю, что пора мне показаться в том краю, где родился мой первый муж и где служил первый сын, и поблагодарить спартанцев за спасение моей жизни, - ответила Поликсена, пристально глядя на него снизу вверх. - И я сама давно хотела познакомиться с Адметой. Помнится, она просила за меня афинян!
- Женщины… сколько женщин в действительности правит нами, - Никострат усмехнулся, покачав головой. - Но я не возражаю, матушка: ты хорошо сказала.
Он прибавил:
- Я отвез бы тебя сам, но мне сейчас нельзя отлучаться.
Поликсена коснулась его щеки.
- Ты все делаешь правильно… надеюсь, как и я.
А потом сказала:
- Одолжи-ка мне своего фессалийского коня. Не на телеге же я въеду в Лакедемон.
Никострат медленно кивнул; в его глазах появилось восхищение.
- Одолжу.
У Поликсены сохранился единственный персидский наряд для верховой езды; она надела только азиатские шерстяные штаны и сапоги, плащ и длинный хитон оставив греческие. Хитон - ионический, с рукавами на застежках, - разрезала по бокам, для удобства посадки.
Никострат убедил спартанских воинов сопровождать свою мать: те из них, кто бывал в Коринфе и других греческих областях, отличались большей любознательностью и терпимостью к чужим обычаям.
Царица успела отвыкнуть от лошадей - и несколько дней в защищенном от чужих глаз перистиле Эльпиды вспоминала, как ездить верхом; поначалу все тело жаловалось и спалось ей плохо, но вернуть былую крепость и гибкость мышцам оказалось не так трудно. И Никострат, и Эльпида, которая выходила и садилась во дворе на поленницу, подолгу наблюдали за этими упражнениями.
Однако, пока она не покинула Коринфа, Поликсенепришлось сесть на телегу, прикрыв свою персидскую одежду.
В тот день, на который был назначен отъезд, пошел снег, повалив мокрыми хлопьями. Мерзнувшие у ворот стражники выпустили царицу и ее спутников из города, может быть, присмотревшись к ним чуть внимательнее, чем к другим… но женщина в телеге не удивила их, и спартанцев никто не задержал.
Потом коринфянка пересела на коня. Они двигались гораздо быстрее, чем полгода с лишним назад Никострат и его невеста; без устали рысившие рядом с Поликсеной пешие спартанцы, на которых поверх льняных хитонов были только алые плащи, в конце концов начали одобрительно поглядывать на свою спутницу, хотя с ней не разговаривали. Когда остановились на привал, она обратилась к ним первая:
- И почему вы не садитесь верхом? Бежите вы отлично!
- Потому и не садимся, - откликнулся один из лаконцев. - Лошади для тех, кто слабее нас!
“К тому же, Спарта не может прокормить столько лошадей, чтобы выставлять много всадников, а в битве с азиатскими ордами посреди своих гор кони преимущества им не дадут”, - подумала Поликсена.
Спарта встретила ее заснеженной - удивительное зрелище; и вдвойне удивителен был вид могучих мужчин, разгуливавших в такую погоду полуголыми. Мокрый снег тут же таял на их плечах и груди.
Они въехали в город сероватым утром. Поликсена сидела на своем коне выпрямившись и старалась осматриваться не спеша; но сердце у нее билось так, как тогда, когда она приняла свой первый бой в Милете. Спартанцы провожали гостью взглядами, и она слышала перешептывания за спиной…
За ее спиной шептались и в Коринфе - да, да, слухи об ионийской царице скоро разошлись; и не могло быть иначе. Поликсена покидала дом Эльпиды нечасто: хотя открытого насилия, как в Египте, она не боялась. Однако теперь ей требовалось упрочить свою защиту. И не только свою.
Адмета, встречая ее, уже стояла в своем портике, сложив руки на груди и прислонившись плечом к колонне; легко одетая, как и мужи. Она улыбалась гостье, хотя глаза ее - нет.
- Слухи о тебе тебя опережают, - сказала спартанка.
Поликсена спешилась - и две женщины некоторое время смотрели друг другу в глаза. Потом коринфянка склонила голову.
- Я приехала поблагодарить тебя, госпожа, за моего сына… и за твоего.
Адмета кивнула; ее губы дрогнули, но больше не улыбнулись.
- Войди и обогрейся. Мой муж тоже дома.
Поликсена вошла, с облегчением сбросив промокший плащ на руки служанке. В ойкосе пылал очаг, и она шагнула в комнату, протягивая руки к огню… но тут увидела Эвримаха, хозяина дома. Поликсена воззрилась на светловолосого спартанца, ощущая себя очень неловко… потом кивнула ему, и Эвримах поклонился.
- Тебе к лицу эти штаны, - заметил он ровным голосом.
Поликсена вспомнила о своей одежде и покраснела.
- Я надела их, чтобы сесть верхом.
Потом она присела к очагу, ощущая, что ее приняли в этом доме. Адмета распорядилась принести гостье вина. Сама спартанка и ее супруг сели немного поодаль: они не спускали с бывшей царицы глаз, но разговора ни один из двоих не начинал.
Глотнув вина, Поликсена сама поняла, что говорить. Она взглянула на Адмету.
- А еще я пришла рассказать тебе, как твой сын жил и погиб на чужбине.
Снова на лице Адметы мелькнула улыбка, которая тут же исчезла.
- Ну так рассказывай, царица Ионии.
Поликсена поведала - историю Кенея, и многое другое, кроме этого; заслушавшиеся спартанцы ни разу не перебили ее. Потом в ойкосе наступила долгая тишина, в которой слышалось лишь потрескивание пламени.
Коринфянка некоторое время смотрела в огонь: это молитвенное созерцание всегда обновляло ее силы. Затем она вновь посмотрела на Адмету.
- Никострат мне сказал, что ты продала свою колесницу. Очень жаль.
- Жаль, - спартанка кивнула. Теперь на ее лице отразились чувства, роднившие ее с Поликсеной. - Но больше я не могла на ней кататься.
Почему, Адмета не сказала.
Поликсена улыбнулась; потом поднялась.
- Я привезла вам маленькие подарки.
Собственно говоря, подарки были для Адметы. Все же украшения лакедемонянка носила, хотя и редко. А еще Поликсена привезла вкусной снеди, какой здесь не пробовали.
Адмета надела серебряные серьги и такое же ожерелье с бирюзой, и улыбнулась с настоящим удовольствием - лучшим зеркалом ей стало лицо мужа.
А копчености и сладости, привезенные гостьей, сразу выставили на стол для нее же. Однако Поликсена была рада, что хозяева разделили с ней эту трапезу, хотя бы из вежливости.
Она провела в Спарте весь этот день - Адмета и Эвримах немного показали ей город; больше гостья ни с кем не поговорила. Однако она знала, что сделала уже много.
Поликсена переночевала в доме Адметы, а утром собралась в обратный путь.
Ее сопровождали те же спартанцы - трудно было бы найти лучшую охрану. Поликсена скоро устала от скачки по ухабистой слякотной дороге - все же она недавно болела, и еще не привыкла к зиме. Когда они въезжали в Коринф и пришлось спешиться, царица вздохнула с большим облегчением.
- Пройдусь пешком до дома.
Она шла, почти не замечая улиц и людей, наслаждаясь сознанием сделанного. И тут внезапно услышала свист, а потом крик мальчишки:
- Персидская шлюха!
Вздрогнув, коринфянка с расширенными от ярости глазами обернулась на этот голос; один из ее воинов бросился за малолетним оскорбителем, но тот уже юркнул в проулок.
- Дариева подстилка! - раздалось из-за другого угла; а потом невидимые дети хором засмеялись. - Радуйся, великая царица! - глумливо выкрикнул тот же мальчишка. В следующий миг в лоб Поликсене попал брошенный булыжник, и боль расколола мир напополам.
Падая, Поликсена вскинула руки к лицу; горячая кровь заливала ей глаза, текла на шею, и ее охватил ужас смерти. Царица успела ощутить, как один из спартанцев подхватил ее; а остальные сгрудились вокруг нее, заслонив своими телами. Потом мир померк.
Коринфянка очнулась, лежа в своей постели в доме Эльпиды; голову ее охватывала тугая повязка. Она попыталась приподняться и тут же упала обратно, простонав от чудовищной боли. Ее затошнило, и она закрыла глаза, стараясь не шевелиться.
- У нас есть маковая настойка, - произнес рядом голос Никострата.
Поликсена с трудом повернула голову: в глазах мутилось, но она разглядела сына.
- Ты поистине знаменита, мать, - угрюмо усмехнулся он. - А еще ты счастлива - врач сказал, что тебе едва не раскроили череп.
Потом Никострат взял ее руку и прижал к своей колючей щеке.
- Что же нам делать, - прошептал он.
Поликсена опустила веки.
- С Эльпидой… все хорошо?
Каждое слово отдавалось в голове новым булыжником.
- Да, - ответил Никострат дрогнувшим голосом. - Но она так испугалась за тебя… мы оба!
Поликсена некоторое время молчала, дожидаясь, пока боль немного отступит. А потом произнесла шепотом:
- Я уеду в деревню, на нашу землю. Никого… уже не наказать, - коринфянка попыталась снова повернуть голову к сыну, но шея одеревенела.
Больше она не могла думать, только попросила:
- Дай мне твоей сонной настойки.
- Вот, выпей, - Никострат приподнял ее затылок, очень осторожно; но боль охватила голову обручем. К губам царицы прижался кубок.
Стараясь не застонать, Поликсена сделала несколько больших глотков и простерлась на ложе. Скоро она ощутила, как наплывает благословенное забытье.
На другой день, когда Поликсена смогла вставать с постели, она приказала начинать сборы: Никострат не оспорил ее решения, сочтя его лучшим. Мелос, который навестил царицу в большом беспокойстве, вызвался отвезти ее.
- Еще двое из наших спартанцев тебя проводят. Я договорился, - сказал он.
Поликсена улыбнулась, ощущая, как огненный венец опять сжимает лоб и виски.
- Я вовремя съездила в Лакедемон… правда?
Ее взгляд остановился на Эльпиде, которая уже некоторое время стояла рядом, неслышно утирая слезы.
- Я вернусь до твоих родов, обещаю.
Никострат выступил вперед. Он ободряюще посмотрел на супругу, потом на Поликсену.
- Думаю, к этому времени все утихнет.
Никострат проводил мать верхом - она сидела в повозке с перевязанной головой; и понимала, что теперь едва ли не все встречные горожане узнают в ней ту, кто она есть. Однако враждебности царица не ощущала - лишь настороженность и любопытство, сгустившееся в воздухе. А стражники у ворот, к изумлению Поликсены, приветствовали ее поклонами.
Как удивительна мирская слава, и не знаешь, когда она обласкает, а когда вызверится!
Поликсена прожила в усадьбе, с несколькими работниками, целый месяц; сын часто навещал ее, но в остальное время она радовалась уединению. А когда запахло весной, за нею приехал Мелос.
- Мы зовем тебя домой, царица, - сказал иониец.
- Эльпида еще не… - начала Поликсена.
- Нет, но уже совсем недолго, - ответил Мелос.
========== Глава 149 ==========
Мелос привел коринфянке в поводу коня - уже другого, не коня Никострата. “Теперь это имеет мало значения для всех… но не для меня”, - подумала Поликсена.
Она поблагодарила Мелоса от души.
Иониец поклонился: он выглядел торжественно и несколько сумрачно. Помявшись, Мелос спросил:
- Можно взглянуть?
Они стояли у открытого окна спальни, и Мелос показывал на ее лоб, с левой стороны прикрытый волосами. Поликсена улыбнулась и отбросила их назад - и иониец прикусил губу: уродливый шрам багровел почти так же ярко, как неделю назад, когда повязку только сняли.
- Это не пройдет совсем!
- Нет, - Поликсена, все с такой же улыбкой, покачала головой. - Но я уже не в тех летах, чтобы рыдать из-за каждой отметины. Эта мне даже нравится.
Мелос вдруг взял ее под руку и, отведя от окна, усадил на стул.
- Госпожа, ты должна знать, что в городе из-за тебя были беспорядки.
- Из-за меня? Не из-за персов? - быстро спросила Поликсена, выпрямившись.
- Это… теперь без разницы, надо думать, - Мелос тонко и мрачно улыбнулся. - Опять дошло до крови, хотя убийств не случилось. По крайней мере, насколько нам известно.
Он помолчал, глядя в окно и пощипывая гладкий подбородок.
- Ионийцы Коринфа просили архонта за тебя. Я защищал тебя перед всеми, перед кем мог.
Темные глаза коринфянки засияли.
- Ты мне тоже стал сыном! Как ты меня радуешь!
Мелос быстро повернулся к ней.
- Это не ради тебя одной! Может быть, эта грязная история всем нам послужила на пользу, - он опустил глаза. - Мне удалось многих привлечь на нашу сторону, используя твое имя…
Иониец покраснел.
- Надеюсь, ты не сердишься, царица!
- Сержусь, - Поликсена, перестав улыбаться, постучала пальцами по колену. - Но останавливать то, что начинается в таких случаях, бесполезно… можно лишь оседлать волну. Впрочем, мы с тобой еще поговорим об этом.
Она встала, вновь движением головы откинув назад волосы.
- Хотела бы я знать, как все это нравится Фрине!
- Фрине страшно, но она храбро держится, - ответил Мелос.
Потом он заспешил, явно желая закруглить этот разговор.
- Я подожду тебя со служанкой снаружи.
Поликсена рассеянно помогала служанке со сборами - ее мысли были в Коринфе. Как ее встретят там?.. Она ведь правду сказала Эльпиде, что форму подданным придают правители, и своих настроений у толпы нет… Это знал и Филомен…
Коринфянка остановилась посреди комнаты и поморщилась, пощупав бугристый шрам под самой линией волос. Искусный врач, которого Никострат привез из города и который снимал ей швы, был тот же самый, который зашивал ей рану, пока Поликсена лежала без сознания… Конечно, он лечит и олигархов… как далеко все зашло!
Мелоса она обнаружила сидящим у колодца - молодой воин покусывал сухую травинку, глядя на свои высоко зашнурованные сандалии; пегий жеребчик, приведенный для Поликсены, был привязан к оливе неподалеку. При появлении царицы иониец тотчас поднялся.
- Готова, госпожа?
Поликсена кивнула с рассеянной улыбкой и протянула руку.
- Подсади меня. Я побаиваюсь чужих лошадей.
И рана все еще временами напоминала о себе - врач, которого Поликсена спросила об этом, сказал, что последствия таких тяжких ранений могут проявляться спустя годы, особенно при повреждениях головы. Царице понравилась честность лекаря; но, конечно, спокойствия ей это не добавило. А если она однажды возьмет и сойдет с ума, как Камбис или Дарион, которому тоже после воцарения приписывали припадки безумия?..
Когда они тронулись в путь, Поликсена и Мелос некоторое время ехали молча; каждый был погружен в свои мысли. А потом Поликсена неожиданно спросила ионийца:
- Скажи, если бы я по-прежнему сидела на троне в Милете и правила от имени Дария, - ты бы меня признал?..
Мелос быстро взглянул на нее своими темными глазами и тут же отвернулся.
- Да, - ответил он. - И не я один, - тихо прибавил иониец.
- И Никострат это понимает, - печально, однако с оттенком торжества сказала Поликсена. Мелос промолчал; он с неожиданным ожесточением ударил пятками своего коня и выехал вперед.
Поликсена позволила себе пристроиться ему в хвост, предаваясь раздумьям; пока никто их не видел. Но вскорости царица догнала своего спутника, и дальше они поскакали в прежнем молчании.
***
Эльпида совсем отяжелела - “как медоносная пчела”, подумала Поликсена. Невестка выглядела усталой, но встретила ее радостной улыбкой. Женщины поцеловались.
- Как ты? - спросила Поликсена, внимательно посмотрев гетере в глаза.
- Хорошо, - Эльпида в свой черед скользнула взглядом по ее наполовину прикрытому волосами шраму и, убедившись, что рана не загноилась, снова облегченно улыбнулась. - Было бы совсем хорошо, если бы не болела спина и не опухали ноги. Посмотри, что с ними стало, царица.
Она подняла подол хитона выше колен, сделав гримаску.
- Будто две колоды!
- Пустяки, - ответила Поликсена, взглянув на белые стройные ноги. Эльпида, как многие рыжие от природы, была очень светлокожей. Поликсена наклонилась и сжала одну ее голень; потом выпрямилась, улыбаясь. - Бывает куда хуже.
- А где мой сын? - спросила царица, опять взглянув невестке в лицо.
- В стое на собрании, скоро придет, - ответила Эльпида, снова прикрыв ноги и посерьезнев. - Ты не заметила, как мало мужчин на улицах?
- Заметила, - сказала Поликсена. Она усмехнулась. - Мне повезло с возвращением.
- А как твоя голова? - спросила Эльпида; невестка осторожно потянулась к ее лбу.
- Превосходно, - ответила Поликсена: она сама отвела волосы слева и повернула голову, показывая рубец. - Прикажи мне наполнить ванну, дорогая, - попросила она.
Эльпида ушла, двигаясь почти с прежней грацией. Поликсена проводила жену сына взглядом, ощущая грызущую вину.
“Еще год назад я не знала этой женщины, а теперь она мне кажется милее, чем собственная дочь… уж никак не меньше, - подумала царица. - Может, потому, что Эльпида моя, а Фрина - нет и никогда не была?..”
Она прошла в ойкос и села, потирая лоб: у нее появилась такая привычка. Рана опять пульсировала болью, и отяжелевшая голова гудела.
Немного погодя явилась обрадованная и испуганная возвращением царицы Корина и доложила, что ванна готова. Поликсена блаженно погрузилась в горячую воду; и позволила служанке Эльпиды оттереть себя морской губкой и морскою же солью. Выйдя из ванны, она ощутила себя, словно Афродита… до того, как богиня узрела земную юдоль с ее скорбями.
Когда она осушала тканью волосы, сидя перед очагом в ойкосе, появился Никострат. Он на несколько мгновений застыл на пороге… а потом с радостным восклицанием бросился к матери.
- Ты хорошо добралась, хвала Зевсу!
Он поцеловал матери руку, которую Поликсена позволила схватить; однако сердце ее при этом забилось тяжело и больно. “Ванна… это я слишком распарилась”, - подумала коринфянка.
Первым ее порывом было вскочить навстречу сыну; но теперь, после приветствия Никострата, ноги не послушались. Поликсена сама не понимала, что с нею: коринфянке вдруг вспомнилась беседа с Мелосом, которую она обещала продолжить…
- О чем вы говорили в собрании? - спросила царица.
Никострат недоуменно нахмурился, глядя на мать. Потом ответил:
- Обсуждали, ждать ли нам афинян этой весной. Или, возможно, это спартанцы решат совершить на них набег.
Поликсена слабо улыбнулась. Мокрое полотенце упало с волос ей на плечи.
- Тогда ты тоже с ними пойдешь?
Никострат присел напротив ее кресла, пытаясь заглянуть в глаза.
- Об этом еще рано говорить… Да что с тобою, мать?
Поликсена молча притронулась к голове; и сын понимающе кивнул.
- Такое не скоро проходит, я видел.
Поликсена отвела глаза и встала.
- Пойду прилягу.
Она удалилась в свою спальню и легла, смежив веки. Царица опять увидела перед глазами Эльпиду и ее чрево… все ту же Эльпиду, а не Фрину.
Поликсена ненадолго задремала; а потом, поднявшись и подкрепившись вином и финиками, приказала своей служанке сопровождать ее в дом Мелоса. Несмотря на то, что уже смеркалось: а может, по темноте идти было и лучше.
Фрина встретила мать удивленно и немного испуганно, но ласково. Фрина была здорова и зимой не хворала… она не навещала мать, когда та была простужена; и когда Поликсену ранили, тоже отсиделась дома. Хотя теперь Поликсена не винила дочь и не сердилась.
Поликсена повозилась с внучкой, немного порасспрашивала о ней Фрину: та отвечала с гордостью и с немного виноватой готовностью. Мать и дочь немного поговорили о собственных делах, потом поужинали; за едой к ним присоединился Мелос.
Фрина и ее муж убедили Поликсену остаться у них на ночь. Было уже совсем поздно, иначе она бы не задержалась в этом доме.
Утром Мелос проводил царицу назад. Дорога была слишком короткой, чтобы успеть о чем-нибудь поговорить; но достаточно длинной, чтобы они оба заметили взгляды прохожих. Даже покрывало, затенившее лицо, не спасало коринфянку от узнавания.
Мелос подождал, пока за Поликсеной закроется дверь; Никострат с утра был дома, но иониец ушел, так и не повидавшись с другом.
У Эльпиды начались роды точно в срок, как она сама посчитала дни. Никострат немедленно послал за повитухой, с которой Эльпида была знакома давно и уговорилась о помощи. Эта старуха тут же выгнала из комнаты всех, кроме Корины; но, услышав стоны из-за закрытой двери, Поликсена тоже вошла к роженице.
Повитуха, сидевшая над Эльпидой и смачивавшая ее лоб водой, вскинула на Поликсену водянистые недобрые глаза - совиные глаза, слишком много видевшие.
- Хочешь пособить? Замараешься, царица, да умаешься.
Поликсена, не отвечая, присела рядом с Эльпидой по другую сторону кровати; и когда невестка опять застонала, поцеловала ее в мокрый лоб.
- Молись… Ты прекрасно справишься.
Эльпида захватила в горсть золотого быка, который так и висел у нее между грудей. Она что-то пробормотала, но никто из женщин, помогавших ей, не расслышал, кому молится гетера.
Мучения Эльпиды продлились девять часов - Поликсена знала, что для первых родов это даже не слишком долго; но и ей, и Нитетис в свое время пришлось гораздо легче. Никострат несколько раз входил к жене, несмотря на священный ужас лекарки, и шептал ей утешительные слова. Но, казалось, она его уже не слышит - как и никого вокруг не слышит.
Когда ребенок пошел, Эльпида вдруг вскинулась, как в бреду, так что повитуха и Поликсена едва уложили ее назад. Роженица закричала, точно никак не хотела выпускать дитя в мир; его пришлось тянуть щипцами, которые опытная бабка принесла с собой.
- Мальчик, - прошептала Поликсена, услышав первый слабый крик новорожденного; у нее после пережитого опять раскалывалась голова, и она неверяще глядела на ребенка. Повитуха, улыбаясь во весь рот, перевернула мальчика вниз головой и шлепнула по спине: тот выкашлял из легких слизь и раскричался.
- Красавчик будет!
Никострат, услышавший крик младенца, ворвался в спальню.
- У меня сын?..
- Вывешивай венок*, молодой господин, - повитуха поклонилась ему. - Славный мальчонка родился. Только одна ножка у него маловата.
- Что ты говоришь?..
Никострат схватил ребенка, не думая об осторожности; и бросил взгляд на ножки, подогнутые к животу. Левая, точно, была меньше правой и более вялая. Молодой лаконец открыл рот в потрясении и гневе; он опять уставился на старуху.
- Это ты ему что-то повредила!..
- Вот уж я тут ни при чем, господин. С госпожи своей спрашивай, а лучше с богов…
Повитуха зловеще усмехнулась.
- Ну, вырастет чуток хроменький, что за беда? В фалангу не встанет, а всадником возьмут, были бы деньги!
- Убирайся! - крикнул Никострат лекарке, едва владея собой. Старуха шарахнулась к двери; но, выбежав в ойкос, приостановилась. Ее догнала Корина, которая быстро сунула лекарке в руку серебряную драхму.
Повитуха кивнула и пошла прочь. Ей не впервой было получать такую благодарность от мужей, становившихся отцами.
* Древние греки оповещали соседей о рождении сына, вывешивая на дверь оливковые ветви; при рождении дочери вывешивали моток шерсти.
========== Глава 150 ==========
Ребенок плакал в гнетущей тишине; его держала на руках служанка Поликсены. Обессилевшая Эльпида лежала вытянувшись на постели - казалось, она задремала. Никострат стоял в стороне от женщин, уткнувшись лицом в ладонь.
Потом молодой лаконец медленно отнял руку от лица и посмотрел на своего сына - долгим, пугающим взглядом. Казалось, он не видит ничего, кроме неудачных ножек.
- Его надлежит…
При звуке голоса мужа Эльпида встрепенулась и попыталась сесть; Поликсена надавила ей на плечо, вынуждая лежать. Она, как и ее невестка, устремила взгляд на Никострата.
- Что ты сказал?
Под этим грозным взглядом Никострат на мгновение дрогнул. Но потом закончил:
- С этим ребенком надлежит поступить по закону Спарты.
Только в этот миг к Эльпиде вернулось осознание происходящего. Бросив панический взгляд на малыша, она пронзительно крикнула:
- Нет!
- Он не сможет стать спартиатом, - Никострат шагнул к мальчику, словно бы затем, чтобы немедленно осуществить свое намерение: ноздри воина раздувались, глаза сверкали. - Ты видишь, он обречен на хромоту! В Лакедемоне его признали бы негодным и сбросили в Апофеты*… и это было бы милосердно!..
Эльпида помотала головой, глядя на мужа с ужасом и омерзением, как на неведомого гада. Разлепив губы, молодая мать выговорила:
- Я не позволю…
- Конечно, нет, - Поликсена стремительно встала с места, не сводя глаз с Никострата. - Выйдем и поговорим! - велела она. - Эльпида не может сейчас тебе внимать, или сам не видишь?..
Никострат кивнул: он уже весь кипел, однако послушал мать и быстро покинул спальню. Поликсена улыбнулась смертельно бледной Эльпиде и последовала за сыном. Царица закрыла дверь.
Они пошли в ойкос. И в общей комнате Никострат напустился на мать, понизив голос, но в ярости.
- Нельзя давать ей надежду и давать привыкнуть к ребенку! Мы сочетались по спартанскому закону, а значит, и дети наши должны принадлежать Спарте! Если оставить жить этого калеку, Лакедемон откажет всем нам в покровительстве - ты понимаешь?..
- По закону Спарты право на жизнь детям присуждают старейшины, - с такой же тихой яростью возразила Поликсена. - А ты хочешь убить своего сына сам, как коринфянин! За один лишь небольшой изъян!
- Это огромный изъян для гоплита, - угрюмо ответил Никострат.
Но, казалось, решимость его поубавилась. Он молчал, неподвижно глядя на мать. А Поликсена без колебаний нанесла еще один удар:
- Отняв этого ребенка у Эльпиды, ты, возможно, убьешь ее.
Никострат молчал, пораженный этой мыслью… а потом круто повернулся и направился назад в спальню, точно затем, чтобы не дать матери себя убедить. Поликсена поспешила за ним. Она была не намерена уступать, даже если у Эльпиды не хватит сил противиться.
Но Поликсена не успела опять броситься в бой: Эльпида, похоже, уверилась, что муж ее твердо решил стать детоубийцей. Вцепившись в свои простыни, роженица исступленно закричала, глядя на Никострата:
- Ты не смеешь его тронуть! Ты пришел сюда на все мое, это я сделала тебя коринфянином!..
Никострат застыл в нескольких шагах от мальчика: такая ненависть была в синих глазах его жены.
- Но ты… Ты, Эльпида…
Эльпида слабо вскрикнула, поняв, в чем супруг намерен обвинить ее. Однако Никострат ничего больше не сказал. Глядя в лицо гетеры, он осознал, что следующее его слово может навеки отравить их любовь, все их супружество… он может сломить Эльпиду, заставив теперь подчиниться, но женой ему после этого она уже не будет никогда.
Стиснув зубы, лаконец промолчал, бледный как призрак; а потом бросил жене и матери:
- Не ждите меня.
Никострат опрометью выбежал из комнаты; женщины услышали, как его подкованные сандалии простучали по коридору, и дверь хлопнула.
Эльпида лежала едва живая от потрясения. Услышав, как хнычет ребенок, она безмолвно протянула руки; Поликсена подала ей мальчика, взяв у служанки. Эльпида прижала теплое тельце к груди, закрыв глаза.
- Дай ему грудь, - шепотом посоветовала Поликсена, склонившись к невестке.
Она раскрыла ворот сорочки Эльпиды, и мальчик сам нашел розовый сосок. Эльпида вздохнула, и на губах ее впервые показалась улыбка.
Но тут вдруг она опять вспомнила то, что ее ужаснуло.
- А куда ушел Никострат?..
- Тише… Никострат вернется, - Поликсена подняла голову и посмотрела вслед сыну. Она была в таком же изнеможении, как невестка, но с губ ее не сходила страшная улыбка. - Он думает, что ушел напиться; но он не напьется. Мой сын никогда этого не делал… воздержится и на сей раз.
Поликсена погладила Эльпиду по каштановым волосам, теперь потемневшим от пота и жалко слипшимся.
- Он прошатается где-нибудь до завтра, а потом все равно придет домой.
Ответом ей был взгляд, полный ужаса.
Поликсена спокойно улыбнулась Эльпиде.
- Поспи, дорогая. А когда мой храбрый сын вернется, я сама его встречу.
Никострат пришел на другое утро. Поликсена, проведя полночи без сна в заботах об Эльпиде, дремала в ойкосе, на обеденном ложе; но, услышав шаги молодого хозяина, тотчас села. Она поднялась и, пригладив руками волосы, решительно вышла в коридор.
На несколько мгновений мать и сын замерли друг напротив друга. Никострат сильно осунулся, выглядел так, точно не спал всю ночь… но вином от него не пахло. И женскими благовониями тоже.
Потом лаконец произнес:
- Пусти меня к ней.
Поликсена вытянула руку, загораживая проход.
- Не пущу, пока не скажешь, зачем!
Никострат со злобой дернулся, схватил мать за плечо… он мог бы легко отбросить ее в сторону; но вместо этого опустил руку, тяжело дыша.
- Как я устал жить по указке женщин!.. - выкрикнул он.
Поликсена скрестила руки на груди.
- Ну что ж, поступи как мужчина, - очень спокойно сказала она. - Возьми своего сына и брось волкам! Или отвези в Спарту, пусть его убьют там!
Поликсена посмотрела сыну в глаза.
- Только знай, что твоя жена еще вчера приложила его к груди.
Никострат оперся на стену, отвернувшись от матери; сильные плечи его содрогнулись. Молодой воин долго стоял так, напрягшись всем телом. Потом он откачнулся от стены и глухо сказал:
- Я пойду к ней…
Он перевел дух.
- Не бойся, мать.
Никострат повернулся к Поликсене, и ей показалось, что она увидела слезы. Но в следующий миг Никострат уже прошел мимо, к жене; дверь спальни открылась и опять захлопнулась за ним.
Поликсена приникла к стене ухом: она услышала быструю, захлебывающуюся речь Эльпиды и глухие, тяжелые ответные слова Никострата. Будто камни, падающие в речку, чтобы запрудить ее. Потом молодая мать заплакала… но теперь это были счастливые слезы.
***
Венок они подождали вывешивать - не потому, что Никострат вдруг передумал, а потому, что они слишком осторожно поддерживали свои коринфские знакомства и не знали, кого приглашать на торжество. Мелос и Фрина, конечно, пришли на второй день; с поздравлениями и подарками. Фрина поахала, увидев ножки ребенка, но сказала, что “он все равно прехорошенький” и “может, это еще выправится”. Мелос же нахмурился и заметил, что мальчик может, в конце концов, стать спартанским периэком* и выбрать себе любое другое ремесло, помимо военного, - если даже ему откажут в спартанском гражданстве. Периэков лакедемоняне все равно призывают в случае войны…
А вечером шестого дня к ним явился нежданный гость.
Поликсена услышала испуганные, почтительные восклицания Корины и поспешила встречать; догадываясь, кого увидит. Она не ошиблась - это оказался престарелый архонт, в сопровождении единственного молодого раба-телохранителя.
Голову гостя венчал белый пух, окружавший обширную лысину, кожа на шее и руках сморщилась, но взгляд оставался острым - острее, чем у большинства молодых, занятых собой.
- Я пришел к вам как должностное лицо, тайно, - улыбаясь, произнес градоправитель, видя, что навстречу ему вышли все обитатели дома. - Не нужно устраивать мне приема. Я только хочу познакомиться с царственным семейством, о котором мне прожужжали все уши.
Он говорил любезно, но со стариковской насмешливостью; какую могут себе позволить лишь старики, наделенные большой властью.
- Мне известно, что здесь поселилась царица Поликсена, бывшая персидская наместница, - продолжил архонт: он выделил среди хозяев рослую женщину, крепкую, как дорийцы, но смуглую и черноволосую, подобно азиатам. - Это ты, госпожа? - спросил он, взглянув в ее темные глаза.
- Да, я, - сказала Поликсена. Она слегка склонила голову, стараясь не выдать своего волнения. - Угодно ли тебе пройти в ойкос, господин?
Архонт ответил величественным кивком.
- С охотой.
Он посмотрел на Эльпиду, стоявшую с младенцем на руках; потом в сопровождении своего раба проследовал в общую комнату. Там градоправитель отказался возлечь и предпочел кресло, как патриарх.
Корина, торопясь угодить, подала вино и закуски. Архонт взял только чашу: все ждали его слов.
- Прекрасная Эльпида, серебряный голос, - наконец произнес он, посмотрев на молодую госпожу: архонт улыбнулся ей - отечески, но с несомненным оттенком сладострастия. - Садись, не стой, - пригласил он.
И когда Эльпида опустилась на стул, гость обратился к Никострату:
- Я узнал, что ты называешь ее женой, но не слышал, чтобы ты женился.
- Мы с Эльпидой… - начал Никострат; и смолк, не зная, как оправдать содеянное. Тогда в разговор опять вступила Поликсена.
- Дозволь мне объяснить, почтенный, - как матери, - сказала она.
Архонт кивком дозволил. И тогда Поликсена рассказала, что Никострат взял Эльпиду в жены по спартанскому закону, чтобы защитить ее в будущем; и даже упомянула, что он хотел представить спартиатам своего ребенка… Архонт слушал в изумлении; а потом засмеялся.
- Впервые слышу, чтобы кто-нибудь пытался стать спартанцем с таким упорством и таким необычайным образом.
Он посмотрел на Никострата.
- Мой тебе совет - оставь это и не заискивай перед спартанцами больше! Ты сам уже понял, что они за народ. Не сомневаюсь, что они отвергнут и этого мальчика.
Никострат потупился, онемев от стыда. Архонт ничего не мог знать о врожденном уродстве спеленутого ребенка, которому так и не дали имени; но эта догадка ударила слишком больно.
Архонт же тем временем снова обратился к Поликсене, занявшей кресло напротив.
- Я порядочно слышал о твоем персидском прошлом. Но мне сообщили, что ты и твой брат и прежде утверждали, будто принадлежите к царскому роду Коринфа. Роду Кипсела?
И старик улыбнулся и сощурился, готовясь обличать ложь.
- Нет, не совсем, - ответила Поликсена после заминки. - Моя мать происходила из Бакхиадов, правивших прежде первого тирана*, она так сказала отцу… мать была грамотна и вела свою родословную…
- И, конечно, эти записи утрачены, - архонт понимающе кивнул. - Мы все в эти дни стали свидетелями, как цари сотворяют себя из ничего! Хотя теперь ты, несомненно, принадлежишь к царскому роду.
Поликсена покраснела, но удержалась от ответа.
А градоправитель неожиданно произнес:
- Совет мог бы приказать казнить вас всех или, отняв имущество в пользу города, изгнать на голодную смерть. Оснований для этого более чем достаточно. Но я решил за вас вступиться.
Эльпида при этой угрозе вскрикнула и покачнулась на стуле; оставшийся стоять над нею Никострат сжал плечи жены и впился глазами в обвинителя. Архонт успокаивающе кивнул им обоим.
- Я питаю к вам сочувствие… и уважение, - прибавил он после колебания, взглянув на Поликсену. - Иногда боги не оставляют нам выбора, как действовать. Законы Коринфа будут защищать вас, как других граждан… но вам надлежит отныне жить как достойные коринфяне и не мутить народ.
Архонт холодно посмотрел на Никострата.
- Я засвидетельствую твой брак с Эльпидой. Но своего сына ты должен воспитывать сам и не искать другого гражданства.
Никострат поклонился, сжав зубы.
А Поликсена вдруг поняла, чем вызвана обходительность архонта. Почему он принял их сторону - хотя многие здесь наверняка требовали крови тиранки и ее приспешников… Правители Коринфа убоялись Дария, убоялись мести царя царей за свою родственницу и наместницу! И даже непримиримого Никострата сейчас защищает Дарий, и никто иной!
Коринфянка посмотрела на сына - и увидела, что он тоже все понимает.
Архонт вскоре простился с хозяевами и ушел. На другое утро на двери дома Эльпиды появился оливковый венок. А сын Никострата получил имя Питфей - в честь царя древней Трезены, деда героя Тезея.
* Ущелье близ горы Тайгет, куда, согласно легенде, спартанцы сбрасывали уродливых и больных детей.
* Периэки - одна из групп лично свободного населения Лаконии и Мессении: периэки населяли в основном предгорья и побережье. Не являлись гражданами Спарты, но находились под ее властью и были вправе свободно путешествовать, как и избирать любое ремесло.
* Бакхиады - аристократический род дорийского происхождения, правивший в Коринфе вплоть до VII в. до н.э. Были свергнуты первым царем Кипселом - согласно Геродоту, мать Кипсела была из Бакхиадов, а отец был простолюдином-ахейцем.
========== Глава 151 ==========
В честь рождения Никостратова первенца Никострат и Мелос устроили охоту на кабана - взяв двоих друзей-ионийцев, из тех, кто поддержал их семью в эти дни. Собак и сети одолжили они же.
Эльпида сильно тревожилась за мужа; она знала, что для того, кого ранят на кабаньей охоте, эта забава кончается смертью. Но мужчины вернулись, отделавшись царапинами, с торжеством и с великолепной добычей.
Сама Эльпида, оправившись после родов, тоже понемногу действовала - как другие известные в прошлом гетеры, она сохранила некоторые собственные связи; и позвала нескольких старых друзей из олигархов, а также двоих поэтов и художника. Этот художник, фиванец Кронид, был первым, кто посетил их по собственному почину, увидев знак на двери.
По обычаю, Никострат и Мелос также послали мясо нескольким хозяевам города - в том числе и архонту. От него пришел раб с изъявлением благодарности и с дорогой игрушкой для мальчика - маленьким бронзовым гоплитом в полном вооружении: копье можно было вынуть из руки, а щит снять со спины.
Никострат, усмехаясь, повертел эту замечательную игрушку и отдал жене - чтобы прибрала, пока малыш не сунул чего-нибудь в рот и не поранился. Пройдет года три, пока Питфей начнет понимать, что такое воин; и неизвестно, научится ли он даже ходить. А Поликсена подумала, что эта игрушка наверняка прежде принадлежала кому-нибудь из собственных детей или внуков архонта…
Хозяева прекрасно сознавали, что на сей раз в дом Эльпиды гостей далеко не в последнюю очередь привлекла возможность взглянуть своими глазами на царицу и посудачить. Теперь уже Поликсене и ее домашним ничего не оставалось, кроме как встретить угрозу лицом.
Конечно, и праздник они постарались устроить достойный. Отмывали до блеска дом, заказывали цветы, доставали из сундуков лучшие наряды; пришлось нанимать чужую кухонную прислугу.
Эльпида опять взяла в руки лютню и, когда выдавалось время, упражнялась в игре и пении - она исполняла любовные песни и благодарственные, посвященные богам. Ее по-прежнему заслушивались все. Никострат, внимая жене, забывал про битвы; маленький Питфей делал гримаску, похожую на улыбку, и тянулся к источнику дивных звуков - при этом в голубых глазках мальчика появлялось удивительно осмысленное выражение.
Праздничный день выдался ясным и теплым, и у всех было радостное настроение. Может, потому, что они так давно ничего не отмечали. Эльпида красовалась в свободном ионическом хитоне, который скрадывал ее полноту после родов; и была еще прекрасней, чем в те дни, когда жила одна и мужчины слетались на нее как мухи на мед. Теперь синие глаза гетеры светились полнотою счастья - счастья супруги и матери. Пусть даже оно окажется коротким.
Поликсена, нарядившись в хитон и гиматий из золотистой ткани, черные волосы заплела в замысловатую косу, которую научилась делать сама у своих персидских прислужниц. В ушах у царицы сверкали жемчужные розетки, глаза были густо подведены. Пусть на нее смотрят как на ставленницу персов; гости могут обрушить на нее свой гнев - но смеяться над нею никто не будет.
Приглашенные начали подтягиваться в обед: малыш рано засыпал. Первым опять пришел художник - с букетом ранних гиацинтов для госпожи и множеством любезностей на устах. Он увидел Никострата и посетовал, что такой атлет не принимал участия в последней олимпиаде три года назад*, - заслужил бы настоящий венок победителя.
Фиванец сразу же понял свою оплошность, увидев, как с лица Никострата исчезла улыбка. Хотя хозяин дома и без того был неулыбчив.
Потом пришли двое ионийцев, с которыми охотились Никострат и Мелос; за ними явились и сам Мелос с женой. Фрине немного нездоровилось - у нее пошел пятый месяц беременности; но, несмотря на это, афинянка решила прийти. А может, просто побоялась в такой знаменательный день остаться дома без мужа…
Потом явились трое олигархов и два друга-поэта. Они принесли в подарок поэму, сочиненную в честь Эльпиды, и тут же потребовали позволения ее прочитать.
Это отвлекло общее внимание и заставило Никострата еще больше помрачнеть. Однако он стойко выслушал стихи, в которых его жену называли голубкой Афродиты и десятой музой, фиалковоглазой и розоперстой. Потом Эльпида благодарила поэтов, им хлопали; а Никострат приказал подавать на стол. Общего обеденного стола у Эльпиды не было, и его сделали по заказу.
Кабанью тушу можно было делить и есть только за таким столом - сидя бок о бок, как братья в дедовском доме. Никострат со своей женой сел во главе.
Поликсена вышла к гостям последней - она долго сомневалась, сделать ли это; но под конец решила, что прятаться поздно. Она знала, что именитые гости пришли ради нее; приглашенные непременно спросят царевича о его матери, как бы тот ни притворялся своим, и подозрения их только сгустятся, если царица не покажется.
Поликсена явилась, когда зазвенели ножи и кубки; она села на стул за занавесью, глядя на своего сына и его жену в свете факелов, укрепленных на стенах по такому случаю. Казалось, она наблюдает сцену из древности - будто это молодой Менелай пирует со своей Еленой, и Троя еще стоит…
Потом фиванский художник поднял глаза и первым увидел Поликсену. Он несколько мгновений таращился на царицу с уморительным изумлением; а потом зашептал что-то соседу по столу, показывая на нее, но так и не отважившись возвысить голос. Другие гости тоже перестали есть и обернулись.
Никострат, - следовало отдать ему должное, - сохранил полное самообладание. Он встал из-за стола и подошел к матери.
- Почему ты сидишь будто чужая, матушка?
Поликсена улыбнулась ему, благодаря за это актерство. Никострат проводил ее кстолу и усадил по другую сторону от себя: один из ионийцев тут же перенес следом ее стул.
Все опять принялись за еду - вкусную свинину, и по-всякому приготовленную рыбу, и вино с медом, и белый пышный хлеб, и фрукты; но Поликсена ощущала, что она для гостей главное блюдо. Под их взглядами кусок застревал в горле. Но она заставляла себя есть и улыбаться, как ни в чем не бывало.
Заговорить с нею так никто и не заговорил - и, когда сытые гости отодвинулись от стола, Поликсена отодвинулась тоже. Но прежде, чем в наступившей тишине могло прозвучать неосторожное слово, Эльпида встала и попросила внимания.
- Я хочу представить вам всем Питфея, нашего сына и наследника.
Она вышла и вскоре вернулась с ребенком: гости начали подниматься, чтобы взглянуть на виновника торжества. Некоторое время в комнате звучал восторженный шум. Питфей действительно обещал стать красивым мальчиком - он по-прежнему лежал в пеленках, и никому не пришло в голову попросить показать младенца целиком.
Затем, когда дитя унесли, Эльпида предложила спеть и сыграть. Корина принесла госпоже лютню, и на некоторое время все поддались ее чарам. Поликсена начала думать, что никто так и не обратится к ней самой: заговорить с чужой женщиной нелегко, она всегда недоступна, пока не объявит себя доступной. И когда Эльпида смолкла и похвалы ей отзвучали, царица уже намеревалась встать и удалиться - незаметно, как делают женщины на мужском пиру.
И тут она поняла, что в комнате что-то изменилось. Над столом прозвучал ропот, и все взгляды обратились на кого-то из сидевших в зале.
Поликсена быстро встала, точно ее что-то подтолкнуло. Она во все глаза смотрела на человека, который расположился в ойкосе с удобством гостя и друга - и, однако же, не был ни тем, ни другим. Никто даже не мог сказать, когда он вошел.
Это был ее персидский конюх Тизасп, сбежавший во время нападения на усадьбу Поликсены в Дельте.
Бросив взгляд на сына, Поликсена поняла, что он не помнит этого человека, - он, вероятно, даже не видел этого слугу в Египте; но Никострат, конечно же, узнал перса, и теперь на лице его читались ярость и смятение. Фрина, вне всяких сомнений, помнившая перебежчика, держалась одной рукой за мужа: у нее был такой вид, точно она вот-вот лишится чувств.
Поликсена первая пришла в себя: подойдя к оцепеневшему Мелосу, она толкнула его в плечо.
- Выведи ее отсюда, - сердито приказала она, кивнув на Фрину.
Иониец, бросив один потрясенный взгляд на перса, а другой на царицу, все же подчинился. Подхватив жену под руку, он чуть ли не волоком вытащил ее из комнаты. И тогда Поликсена опять повернулась к своему конюху, чувствуя, как на них двоих скрестились все взгляды.
- Что ты здесь делаешь?.. - произнесла она, ощущая мучительную сухость в горле.
Тизасп улыбнулся и встал, не выказывая ни смущения, ни страха: он был рослым и осанистым, как многие персы, и поклонился с изяществом придворного.
- Великий царь, мой господин, царь царей, высочайший, праведнейший и непобедимый, шлет тебе привет и пожелание здоровья.
Конюх Тизасп говорил на безукоризненном греческом языке. Поликсена ощутила дурноту; а Никострат стремительно шагнул к персу, вытаскивая оружие. Конечно, меча при нем на празднике не было, - а вот кинжал на поясе лаконец носил всегда.
- Это Дарий тебя подослал?..
Тизасп не делал никаких попыток защититься, но в черных глазах его зажглась угроза.
- Я гость вашего города и нахожусь здесь по праву. Или во имя любви к своей стране ты забыл о гостеприимстве? - сказал перс: в его греческой речи появилась мягкость, которая у азиатов предшествовала бешенству. - Прояви благоразумие и убери кинжал, - посоветовал он хозяину.
Никострат медленно убрал оружие в ножны, не спуская с Тизаспа глаз.
- Что тебе здесь понадобилось? - произнес он.
Шпион усмехнулся и опять обратился к Поликсене.
- Мой повелитель не забывает своих подданных и друзей. Его сердце неистощимо. И в знак своего благорасположения великий царь посылает тебе подарок.
Тизасп вытащил из-за пазухи увесистый мешочек, в котором брякнули золотые монеты. Он положил его на пол, к ногам Поликсены; все отпрянули и от нее, и от этого подарка, точно от заразы.
Перс с усмешкой оглядел присутствующих в комнате.
- Можете употребить эти деньги на свои военные нужды, - сказал он. - Я слышал, что Коринф опять готовится сразиться с Афинами… а Спарта с Аргосом, - прибавил он, взглянув на Никострата.
Поликсена снова обрела дар речи.
- Ты был заодно с людьми Дариона! Это ведь они напали на меня в Египте? - воскликнула она.
- Это люди Дариона, - невозмутимо согласился Тизасп. - Но я не был с ними заодно, благородная госпожа. Я был и остаюсь оком великого царя.
- Проклятый шпион, - вырвалось у Никострата. Никогда еще он не ощущал себя таким беспомощным и одиноким - от него с матерью отодвинулись все его новообретенные товарищи, кроме ионийцев. И Мелос, вернувшись в комнату, встал рядом с другом… один лишь Мелос!
- Теперь я удалюсь. Если я понадоблюсь, мой дом находится на этой же улице, - перс показал рукой, - в самом конце.
Шпион еще раз поклонился всем и, повернувшись, ушел. Никто не задержал его.
Вечер закончился так, как и следовало ожидать. Коринфяне, пробормотав неловкие прощальные слова, разошлись. Остались только хозяева и ионийцы. Фрину Мелос давно отправил домой с рабом.
Никострат с матерью и остальные сидели в ойкосе, за неубранным столом, и молча смотрели друг на друга: на каждом лице читалось одно и то же. Погибли… Сейчас их возьмут под стражу, во второй раз спасения не будет!
Потом Поликсена произнесла со смешком:
- Как вы думаете, его действительно послал Дарий?..
- Конечно, нет, - Никострат уставился на нее через стол. - Это Дарион, подколодная змея! Он разом добился нескольких целей: опозорил тебя и нас, внес путаницу в умы и столкнул между собою коринфян!
Лаконец помолчал, царапая кинжалом столешницу. Эльпида, глядя на это, не сказала ему ни слова упрека.
- А еще это может быть Артазостра - она ведь любит тебя, - заметил Никострат. - Вот и проявляет эту любовь по-азиатски: возможно, княжна решила, что если тебя здесь вконец возненавидят, сочтя милостницей Дария, то побоятся тронуть.
Поликсена замолчала, уставясь на исцарапанный стол.
- Послушай, а ведь ты можешь быть прав, - тихо сказала она.
- И что это изменит? - откликнулся Никострат.
Он покачал головой и отвернулся.
- Знаешь, мать, мне давно уже кажется, будто я карабкаюсь на высоченную гору… и едва лишь завижу в тумане вершину, как гора вырастает вдвое.
Потом лаконец встал.
- Сегодня нам ничего уже не сделать! Будем ждать погоды, - он взглянул на жену. Эльпида кивнула, пряча слезы.
А Поликсена посмотрела на Мелоса, который сидел, задумавшись о чем-то своем. Она вспомнила прощальные слова Тизаспа… и внезапно коринфянка ощутила жгучее предвкушение чего-то необычайного.
Никострат увел Эльпиду из ойкоса; Поликсена осталась одна с ионийцами. Она встала и взглянула на Мелоса: ее неясное намерение оформилось.
Почувствовав, чего она хочет, Мелос поднялся тоже. Оба вышли в коридор. И там, придвинувшись к своему сообщнику, Поликсена вполголоса сказала:
- Мне нужно, чтобы ты навестил этого перса и попытался выяснить, что он предлагает и кем послан. Думаю, нам уже нечего терять.
- Пожалуй, - согласился иониец. - Я догадывался, что ты захочешь этого, - прибавил он.
Потом тихо пообещал:
- Завтра же.
До самой ночи хозяева ждали, что за ними могут прийти; но никто не явился. Никто не пришел и назавтра. Поликсена даже начала думать, что предположение Никострата может оказаться верным, и Тизаспа подослала Артазостра, которая хотела защитить их от коринфян, возведя между ними и Поликсеной стену.
Мелос пришел на третий день и, ободрив друга и Эльпиду, улучил мгновение, когда они остались наедине с Поликсеной. Та уже едва сдерживала свое нетерпение.
- Перс приглашает тебя прийти к нему, когда тебе будет удобно, - сказал иониец. - Он хочет кое-что предложить… не для чужих ушей.
У Поликсены закружилась голова; шрам опять потянуло болью, и она притронулась ко лбу. Неужели она в самом деле сходит с ума, что подумала такое?..
Мелос смотрел на нее в упор, и Поликсена понимала, что его посетила та же догадка. Иониец улыбнулся.
- Я тебя провожу, госпожа. По-моему, это обязательно нужно сделать, чтобы хотя бы услышать предложение врага.
***
Поликсена нашла предлог, чтобы уйти из дома, через пару дней. Никострата не было - он посещал гимнасий, где его принимали так же, как и раньше. По-видимому, никто из гостей еще не разболтал о появлении шпиона; или сказали только тем, кому следовало.
Мелос встретил царицу на улице.
- Здесь идти недалеко, - сказал он торопливо. - Но прикройся получше.
Они дошли до дома Тизаспа, никого не встретив; это оказался обычный бедный дом - с маленькими окнами и толстыми стенами. Именно такой предпочел бы азиат, остановившийся в греческом городе.
Открыл им слуга; судя по виду, азиатский грек. Возможно, иониец. Он взглянул в лицо Поликсене и, поклонившись, жестом пригласил войти.
Они прошли тесным коридором и оказались в комнате, устланной коврами и освещенной глиняным светильником. Пахло амброй. Тизасп сидел в углу, скрестив ноги; лицо его было освещено снизу, черная борода и белые зубы, показавшиеся, когда он улыбнулся.
Перс встал, приветственно подняв руку, и поклонился.
- Прошу, садись, высокая госпожа.
Поликсена опустилась на ковер, глядя на хозяина.
- Зачем ты хотел меня видеть?..
- Прежде всего, выслушай меня.
Тизасп опять величественно сел. И этого человека она держала конюхом!
- Масистр, военачальник и сатрап Ионии, скончался от старой раны, - продолжил перс. - Дарион, сын твоего брата, занял его место, но он не справляется. Люди Ионии ненавидят своего молодого господина.
Тизасп сделал паузу.
- Великий царь обеспокоен этим в своем сердце. Он не желает, чтобы среди его подданных умножалась ненависть, и предлагает тебе то, что уже однажды даровал.
Поликсена прикрыла глаза: она больше, чем когда-либо, ощущала, что вот-вот проснется…
А открыв их, сухо сказала:
- Ты думаешь, я столь наивна, посланник?.. Думаешь, я поверю, что Дарий может предложить трон женщине, когда у него есть столько жаждущих мужчин?
Тизасп засмеялся - тихим, щекочущим сердце смехом.
- Тебе не верится в это, потому что ты гречанка. Историкам величайшего из царей давно известно, что на востоке существовало немало цариц, прославивших свои имена. Подобные женщины неоднократно правили в Египте, в стране, которую ты любишь, - до того времени, как подрастали их сыновья… Была Шамирам в Ассирии, были царицы Аравии, была Тамерис, царица скифов, победившая самого государя Кира.
Он помолчал.
- Стать царем - глупое желание, - сказал перс с неожиданной откровенностью; возможно, рассчитанной. - Царь - тот, кто несет самое тяжкое бремя. Но мой государь испытал тебя в своей мудрости и знает, что если он возложит это бремя на твои плечи, ты понесешь его.
Поликсена безмолвно обернулась к Мелосу. Иониец сглотнул, тоже слишком потрясенный, чтобы говорить; но Поликсена видела, что он поддержит ее во всем.
А перс, наблюдая за ними обоими, сказал:
- Я не требую ответа сейчас. Но скоро в Ионии может произойти восстание, с вашим участием или без. И тогда лишь от вас зависит, чем оно кончится.
Склонившись к Поликсене, Тизасп прибавил:
- У тебя есть еще один сын - я вижу, что ты сейчас думаешь о нем. И твой супруг, с которым ты живешь врозь, египтянин - он знает историю своих царей и цариц.
Поликсена долго не говорила ни слова. А потом, посмотрев на Мелоса, дотронулась до его плеча:
- Пойдем.
Она не простилась с Тизаспом; но перс этого и не ждал. Он с поклоном проводил ее до двери.
- Я пробуду в Коринфе еще месяц - поразмысли хорошенько, царица, - сказал ее бывший слуга.
* Олимпиада 504 г. до н.э.
========== Глава 152 ==========
Афиняне так и не пришли; и вскоре после этого праздника весной в Коринфе начались обычные военные учения, на которые собирались все свободные мужи. Упражнялись коринфяне за городской стеной, разбив лагерь, с утра до вечера: строились, учились пробивать вражескую фалангу, отбивать и наносить удары копьем и коротким мечом.
Никострат не появлялся дома двое суток; а когда пришел, со смехом сравнивал неуклюжих коринфских ополченцев с образцом, который он неизменно видел перед глазами. Даже несмотря на то, что среди мужчин, собравшихся на поле, преобладали здоровые и телесно развитые, - спартанцы превосходили их всех здоровьем, силой и дисциплиной и упражнялись так каждый день и большую часть года. Когда царевич писал матери в Египет и хвалил коринфян, он еще не видел этого…
Мелос пропадал в лагере вместе с другом; женщины оказались всецело предоставлены сами себе. У Мелоса не было ни времени, ни возможности дальше служить для Поликсены посредником в ее свиданиях с азиатом; и Поликсена, выждав еще неделю и многое передумав, решилась навестить Тизаспа сама.
Ее сопровождала служанка, привезенная из Египта, родом ионийка: царица могла не опасаться, что та ее выдаст. Эта служанка всецело сочувствовала намерению госпожи и поддержала бы любое ее начинание, касающееся Ионии; кроме того, она ужасно боялась Никострата, зная о предубеждении молодого хозяина против персов.
Поликсена тщательно обдумала свой ответ Тизаспу.
Вечером она со служанкой отправилась к дому перса. Женщины Коринфа нечасто выходили на улицу, даже рабыни и гетеры; а встретить мужчин в эту пору можно было не опасаться. Остановившись перед низкой дверью, Поликсена осторожно, но сильно стукнула пару раз и замерла, навострив уши: она отнюдь не была уверена, что найдет Тизаспа дома. Однако через короткое время ей открыл тот же слуга. Он кивнул и поманил обеих женщин внутрь.
Тизасп ждал в дверях комнаты. При виде Поликсены он улыбнулся и отступил назад, и эллинка вошла следом. Обстановка была такой же бедной, и так же тускло горела глиняная лампада. В сердце гостьи опять закрались жуткие подозрения… разве мало бедствий она и ее семья уже навлекли на себя?
- Послушай меня, - сказала коринфянка, остановившись посреди комнаты. - Я готова обсудить твое предложение… но для этого я должна располагать самыми подробными сведениями.
Она посмотрела на Тизаспа, который также остался стоять - из почтительности или из осторожности. Перс серьезно кивнул и жестом пригласил ее сесть.
Когда оба сели, Поликсена спросила:
- Что именно произошло в Ионии, для чего вам понадобился переворот… и я?
Тизасп опустил глаза. Потом опять посмотрел на нее, из-под накрашенных век.
- Два месяца назад твой племянник казнил свою жену, по подозрению в измене. Она носила второго ребенка. Госпожу задушили шелковой удавкой.
Поликсена была потрясена, даже несмотря на то, что знала о Дарионе.
- Это правда?..
- Ее измена? Думаю, что нет. Госпожа Шахназ была правосердной и любящей супругой, она всегда помогала своему господину советами. Она была еще совсем молода и прекрасна… самой чистой персидской крови.
Тизасп мрачно умолк. Что бы ни затевал этот человек, сейчас он не лгал - и он знал, как впечатлить женщину.
- Отец госпожи Шахназ, благороднейший Хосров, узнав о случившемся, исцарапал себе щеки и разорвал свои одежды от горя. Он говорил, что лучше бы Ионией правила женщина, чем этот безумный дикарь. И многие ныне так думают.
Тизасп опять взглянул гостье в лицо.
- После своей жены Дарион казнил еще нескольких лучших советников… словно помешался или утратил веру во всех приближенных. Дела государства теперь запущены, твой племянник все бросил на управителей и чиновников, из-за чего происходят многие злоупотребления… Военачальники и простые начальники немилосердно притесняют и обирают людей…
- И вы думаете, что я способна прекратить это? - воскликнула Поликсена.
- Да, способна, - ответил перс.
Он задумался, подбирая выражения.
- Мужчина - это кирпич в великом здании государства, а женщина - строительный раствор. В хорошей кладке раствор не виден, но он проникает всюду и прочно затвердевает… и без этого раствора развалится любая постройка.
Перс улыбнулся.
- Ты умеешь примирять людей, как женщина, и ты способна властвовать. Ты знаешь эту землю и можешь удержать ее в руках. Кроме того, мы высоко чтим престолонаследие - преемственность власти для нас священна; и для ионийцев, которые нуждаются в едином государе куда больше, чем думают сами. Поэтому они с радостью вновь склонятся перед тобой.
Тизасп поправил серебряный шнур, перехватывавший над бровями его капюшон.
- Мы могли бы навязать грекам любого другого правителя, но будет еще больше крови, еще больше ненависти. Ахура-Мазда, воплощенный свет, восстает против этого! Или ты все еще мне не веришь?..
- Теперь я начинаю верить, - тихо ответила Поликсена. - А что же с детьми Дариона? У него ведь есть дети?
- Трое детей - двое сыновей и дочь, от жены и наложниц. Никто уже давно не видел их, кроме нянек, - ответил Тизасп.
Поликсена опустила глаза, рассматривая свои руки.
- А кто поддержит меня, кроме ионийцев… ведь вся военная власть у вас? Есть ли военачальники, на которых я смогу опереться?
Тизасп рассмеялся.
- Ты мыслишь по-царски! Да, я сам хотел предложить тебе таких людей. Есть двое мужей большой доблести и знатности - сыновья Масистра, сына Виштаспы. Их имена - Мануш и Гобарт.
Поликсена усмехнулась.
- Тогда почему бы этим мужам просто не разделить между собою Ионию?..
- Великий Дараявауш приказал, чтобы ионийцами отныне правил соплеменник. И голова у всякого тела должна быть одна, - ответил Тизасп. - К тому же, у каждого из сыновей Масистра есть свои сыновья.
Поликсена встала, вздохнув и расправив плечи; она приблизилась к маленькому окошку.
- Мне нужно увидеть подтверждение твоих слов, Тизасп. Ты ведь понимаешь? Если обнаружится, что это попросту Дарион заманивает меня в ловушку?..
Она обернулась к собеседнику.
- Тем более, если он теперь таков, как ты расписал, - во что я охотно верю.
Тизасп кивнул; он встал и подошел к ней, остановившись на почтительном расстоянии. Его черные глаза были бесстрастными, но казались бездонными.
- Я предвидел подобные сомнения. Встречи с тобой дожидается еще один посланник, который знал Масистра и которого хорошо знаешь ты.
- Менекрат! Менекрат из Милета! - воскликнула Поликсена, тут же вспомнив ионийского скульптора. Она не знала точно, но была почти уверена, что ее старый друг со своей женой-азиаткой и детьми опять бежал в Персию… наверное, с тех пор подвизался при дворе, видел и Парсу, новую столицу.
- Да, это художник из Ионии, - подтвердил Тизасп. - Этот человек вызвался поплыть с тобою сам, когда узнал о несчастьях в своей стране. Ты можешь отныне встречаться для переговоров с ним, чтобы не вызвать подозрений.
Перс говорил так, точно Поликсена уже на все согласилась.
- К востоку отсюда, близ острова Саламин, стоят на якоре десять кораблей с отборными воинами, - продолжил он. - Этого вполне достаточно, чтобы войти в Милет, - царь царей даст еще, если потребуется! Хотя я думаю, что взять город и дворец мы сможем почти без крови.
Поликсена хлопнула в ладоши.
- Довольно!.. Ты же понимаешь, что я не могу…
- Принять решение, не посоветовавшись со своими людьми, - закончил Тизасп, улыбаясь. - Конечно же, сделай это.
А потом он полюбопытствовал:
- Что ты сделала с дариками, которые я передал тебе? Там двадцать мин*.
Никострат, разумеется, сказал, что не прикоснется к персидскому золоту; но Поликсена предчувствовала, что…
- Спрятала, - ответила коринфянка. - Думаю, никто из наших гостей не донес о твоем подарке, - побоялись, что тоже сочтут нечистыми на руку, - улыбнулась она.
Тизасп рассмеялся.
- Должно быть, тебе уже ясно, что дальше жить в Коринфе ты не сможешь.
“Уж вы позаботились об этом”, - подумала Поликсена.
Она кивнула.
- Мне пора, - сказала царица, стараясь не задумываться обо всех далеких последствиях измены, которую собиралась совершить.
Провожая ее, Тизасп сказал:
- Менекрат может приходить к тебе домой. Твои слуги и жена твоего сына с ним незнакомы.
“И Эльпида меня, конечно, не выдаст”, - подумала Поликсена.
Она ушла, едва простившись; в коридоре к ней бросилась заждавшаяся служанка. Поликсена молча качнула головой, показывая, что объяснять ничего не намерена, и женщина покорно последовала за нею.
Снаружи почти смерклось, и можно было видеть группы мужчин, возвращающихся с учений: усталые коринфяне громко и весело разговаривали, предвкушая отдых. К счастью, никто не проходил близко к ним. Царица быстро шагала, опустив голову, с пылающими щеками… ее сжигал жар стыда, очищающий жар. Казалось, она идет сквозь пламя, подобно грешникам в зороастризме, дабы восстать к жизни новым существом.
Ей открыла сама Эльпида. Несколько мгновений женщины смотрели друг другу в лицо - как в самую первую встречу. Потом гетера посторонилась, пропуская Поликсену.
- Никострата еще нет, - напряженным как струна голосом сказала она.
Поликсена вошла и молча сняла свой темный плащ. Нужды в объяснениях не осталось… что ж, и это хорошо.
- Скажи ему, что я ушла к себе. Тебе не нужно помочь с ребенком?
Эльпида молча покачала головой. Гетера кусала губы, но так и не осмелилась ничего спросить.
Царица скрылась в своей комнате. Первым делом она подошла к своему сундуку с одеждой, переложенной мешочками с душистыми травами, и присела на корточки, откинув крышку: среди этих мешочков был спрятан один с золотыми персидскими дариками. Услышав, как они звякнули, Поликсена перевела дух.
Она сама не понимала, насколько надеялась на эти деньги в последние дни, готовясь к переговорам с Тизаспом. И Эльпида… Конечно же, Эльпида…
Царица услышала, как открылась дверь и раздался зычный голос Никострата; услышала, как ее сын с грохотом опустил свой щит-чашу и прислонил к стене копье.
Неожиданно Поликсена начала смеяться: ей пришлось зажать себе рот своим платьем. Если Никострат узнает… когда Никострат узнает, что его мать бежала к персам, возможно, это заставит царевича и его товарищей, коринфян и спартанцев, сплотиться для борьбы с врагом как ничто другое. Возможно, ее собственный сын пойдет на нее с оружием!..
Поликсена закрыла лицо руками и всхлипнула. Плечи ее несколько раз содрогнулись - она рыдала сухо, без слез. Потом бросилась на постель, не снимая обуви, и впилась зубами в подушку.
Ананке!.. Теперь она поняла, что это такое, божественная неотвратимость! Она пойдет по стопам своего любимого брата, который тоже не желал идти таким путем… но Филомен был дальновидней их всех и понимал, какая судьба ожидает Элладу. Его сестра сделает все, на что способна, дабы труды Филомена из рода Бакхиадов не пропали зря.
Поликсена так и забылась, уткнувшись лицом в горячую подушку и свесив одну руку до пола. Пока она спала, кто-то - возможно, служанка, а возможно, сама Эльпида, - уложил ее поудобней и снял с ног сандалии.
Утром Поликсена встала поздно, с головной болью, и попросила приготовить ей ванну. Она позавтракала прямо в ванне, и почувствовала себя лучше. А когда она заканчивала в спальне свой туалет, в дверь стукнула Корина.
- Госпожа, к тебе гость!
Поликсена быстро расправила складки темно-красного хитона.
- Какой гость?..
- Какой-то иониец, - ответила рабыня.
Поликсена ощутила жар и сердцебиение. Она привычно прикоснулась к шраму, мимолетно подумав: как легко будет опознать ее по этой примете, если ей придется спасаться…
Коринфянка быстро вышла в ойкос, где уже сидел гость. При виде нее он встал и поклонился.
Менекрат заметно постарел, несколько потучнел, а пепельные кудри поредели. Но теперь в фигуре скульптора читалось больше решимости, чем когда-либо.
- Не думал, что еще увижу твое величество при жизни, - с улыбкой сказал он, именуя ее на египетский манер.
Поликсена торопливо подошла к милетцу. Она огляделась: удостоверившись, что никого больше в комнате не осталось.
- Этот перс, посланник Дария… рассказал мне много чудных вещей об Ионии и пообещал предоставить целую армию и флот, если я соглашусь снова принять власть…
- Все это правда, - серьезно ответил Менекрат. - Я только что приплыл из Милета и видел, что там творится. Дарион в самом деле умертвил свою жену и много достойных людей, ионийцев и персов, и сейчас Иония опять на грани войны… если бы только у демоса еще оставались силы. Люди обнищали, измучены и озлоблены этой чехардой власть имущих. Как мне представляется, мои сородичи будут готовы признать любого правителя, который наконец наведет порядок.
Он сел; и Поликсена опустилась на стул напротив скульптора.
- Тизасп сказал, что начальники его воинов… то есть моих… сыновья Масистра. Ты видел их?
- Да! Заверяю тебя, что это не обман, - горячо подтвердил Менекрат. - Я видел Мануша и Гобарта, они очень похожи на своего покойного отца, которого я запомнил на всю жизнь.
Он улыбнулся, тревожно и мечтательно.
- Еще я видел флот, который дожидается тебя у Саламина. Ах, будь у нас такой флот!..
Поликсена отвернулась.
- Нужно все обговорить с Мелосом и другими, - сухо сказала она.
- Я уже говорил с Мелосом этим утром, - отозвался Менекрат. - Я передал ему слова Тизаспа, и теперь он согласен пойти с тобой на что угодно… так же, как и я. Не сомневаюсь, что мы найдем много сторонников среди здешних ионийцев.
Поликсена быстро взглянула на сообщника. Она хотела ответить, но промолчала, стиснув в кулаке темно-красный шелк хитона.
- Нам нельзя медлить, - настойчиво сказал милетец.
* Треть таланта.
========== Глава 153 ==========
К Мелосу Поликсена отправилась через день: для этого ей даже не нужен был предлог - она пошла навестить дочь и внучку. Раб проводил коринфянку в комнату, где Фрина сидела с дочерью. При виде царицы лицо Фрины застыло.
Поликсена подошла к ней, и афинянка молча подставила щеку для поцелуя.
Потом царица села рядом с Фриной на кровать, глядя на Хризаору, игравшую на полу с куклой.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила Поликсена дочь, спустя несколько мгновений тягостного молчания.
- А как мне следует ответить, когда за меня уже все решено? - безжизненно произнесла Фрина. Она тоже глядела на ребенка, не поворачиваясь к матери. - Для дома я чувствую себя хорошо. А для того, чтобы бежать и сражаться… не могу сказать.
Поликсена быстро повернулась к Фрине и увидела ее бледность. Она схватила дочь за руку и сжала ее тонкую холодную руку в своих ладонях, надеясь передать Фрине уверенность. Этой уверенности ей самой ох как не хватало!
- Послушай меня! Ты поплывешь с нами до ионийских островов, а потом мы оставим тебя и Хризаору на Хиосе, пока в Милете не будет все кончено. Ты переждешь эти дни в доме у Филлиды!
- Это… жена Калликсена, моего дяди?
- Да, это твоя тетка, - подтвердила мать.
Фрина немного оживилась, даже щеки порозовели.
- Ты думаешь, она нас примет?
Поликсена напомнила дочери, как Филлида укрыла у себя Никострата и Мелоса, не побоявшись персов. Теперь же им предстоит действовать в союзе с персами. Но нужно уметь оборачивать обстоятельства себе на пользу, как делают все!
Эти рассуждения приободрили Фрину. В конце концов, она была дочерью своей матери, и ей тоже не была чужда жажда приключений и перемены мест…
- Несчастный Никострат, - сказала она вдруг. - Ты о нем подумала, мама? Каково ему будет это все узнать… если только персы нас не обманули?
- Никострату будет тяжело, - признала Поликсена.
Она приобняла дочь, ощутив аромат ее золотистых волос, сколотых над ушами черепаховыми заколками.
- Но твой брат давно уже сознает, что между нами нет согласия. Конечно, все мы по-прежнему любим Никострата, мы его семья… и Мелос, возможно, теперь будет любить своего друга даже сильнее, чем раньше. Разлука делает с людьми такие вещи.
Поликсена вздохнула и встала.
- И, возможно, впоследствии Никострат поймет Мелоса как никто другой. Теперь решается судьба его страны!
Фрина печально усмехнулась.
- А тебя Никострат поймет?..
- Об этом сейчас не время думать, - отрезала царица. Она нахмурилась и притронулась к своему шраму. - Мы еще ничего не сделали!
Мелос явился в скором времени, до заката; женщины услышали топот его коня. Коротко поздоровавшись с Поликсеной и Фриной, он разоблачился и умылся до пояса во дворе. У них дома не было ванны, как у спартанцев, и мыться приходилось с помощью таза и кувшина.
- А помнишь, какие ванные комнаты были у нас во дворце? - тихо спросила Поликсена дочь, вместе с нею слушая, как Мелос плескает себе воду на грудь и спину. - Помнишь наш бассейн?
Фрина попыталась улыбнуться.
Вошел Мелос, обнаженный по пояс, вытряхивая воду из ушей. Его волосы, намокнув, казались черными - хотя были светлее черных, как и его глаза.
- Совещаетесь? - спросил он. Мелос улыбался, хотя ему тоже было не до шуток.
- Совещаемся, - подтвердила царица.
Она окинула оценивающим взглядом загорелый торс ионийца. Конечно, он был не так крепок, как Никострат; но тоже хорош. Мелос был гибче и тоньше своего друга - не только телом, но и умом.
И он зачем-то брал сегодня лошадь…
- Вас так рано отпустили? - спросила царица.
- Учения теперь кончаются раньше. Люди устали от муштровки, и их распускают, - ответил иониец.
Мелос посмотрел на жену. Потом быстро подошел к ней и поцеловал в лоб.
- Нам с царицей нужно поговорить. Прошу тебя, возьми Хризаору и оставьте нас ненадолго, - ласково сказал он.
Голубые глаза Фрины наполнились слезами. Она поднесла руку ко рту, и муж поспешно успокоил ее:
- Вечером я тебе все объясню.
Фрина кивнула. Она подошла к Хризаоре и подхватила ее с циновки, поднимая на ножки; девочка запротестовала, но мать уняла ее ласковыми словами. Они вышли из комнаты.
Когда их шаги стихли, Мелос сказал:
- Сейчас в порту стоит триера, на которой приплыл Менекрат. Я только что из Лехея*. Там на корабле мне удалось поговорить с Гобартом, персидским военачальником.
- Ну, и каков он? - с жадностью спросила коринфянка.
- Еще не знаю, каков он в деле, - Мелос усмехнулся. - Но речь его и манера мне понравились. Он сказал, что на кораблях, которые ожидают тебя, много ионийцев и карийцев - по большей части матросы, но есть и воины. На том судне, на котором побывал я, греков большинство.
Мелос притронулся к руке царицы.
- Когда мы будем отплывать, еще два корабля подойдут сюда. Наши ионийцы и коринфяне пополнят их команды.
- Это немного, - сказала Поликсена, сосредоточенно размышляя. - Сколько всего людей вы убедили присоединиться?
- Сорок пять человек здешних ионийцев, среди них наши друзья - Алфей, Нестор и другие. Коринфян - двенадцать, - ответил Мелос. - Но это только начало, госпожа.
Поликсена кивнула.
- Когда? - спросила она.
Ей было ясно одно: как можно скорее, пока их не остановили… И еще успеть объясниться с Эльпидой…
- Дня тебе хватит? - спросил Мелос.
Он придвинулся к ней совсем близко.
- Если хватит, я объявляю сбор на послезавтра. Если не будешь готова, говори сейчас - ты не сможешь нас всех подвести!..
Поликсена взглянула в потемневшие глаза молодого воина и подумала, что он не слабее Никострата, хотя натура его иная.
- Я буду готова. Со мной пойдет только Меланто, - твердо сказала Поликсена, имея в виду свою служанку-ионийку.
- Хорошо. Тогда сделаем вот как, - произнес иониец, глядя перед собой. - Послезавтра днем я пришлю к вам Алфея и Нестора, для помощи и защиты. У нас будут лошади на всех. Сколько у тебя вещей?
- Все унесу на себе, - ответила Поликсена: она отлично понимала, сколь многое решит быстрота.
- Чудесно! - воскликнул Мелос. Он по-настоящему загорелся. - А твоя Меланто умеет скакать верхом?
- Она сможет сесть кому-нибудь за спину. Так она ездила, - ответила Поликсена.
Они договорились, что Фрину с дочерью Мелос проведет на корабль заранее. Послезавтра после обеда, когда Никострата не будет, но движение на Лехейской дороге, ведущей в гавань, еще останется оживленным, Поликсена со служанкой выйдет во двор. Служанку посадят на телегу с пожитками, которые мужчины соберут, а Поликсене придется спрятаться на возу - в соломе, пока они не покинут город. Потом сообщники переждут в стороне от дороги до темноты, и царица сможет пересесть на коня.
А прощаясь с Поликсеной, Мелос спохватился.
- Совсем забыл! Гобарт тебе передал еще двадцать мин, - сказал он. - Чтобы ты разделила это золото с теми, с кем сочтешь нужным.
Поликсена благодарно улыбнулась, принимая холщовый мешочек.
- Тогда до послезавтра, - сказала она.
Выходя на улицу вместе с Меланто, Поликсена внезапно подумала, что лучше было бы бежать уже завтра. Никострат проницателен. И не один только Никострат!
Дома она первым делом все объяснила служанке. Никострат был в андроне, и не вышел к матери, к огромному облегчению Поликсены… и страху тоже.
Позже вечером, после того, как Меланто клятвенно подтвердила, что все запомнила и ничего не перепутает, Поликсена направилась в общую комнату и села у длинного и пустого общего стола. Она не знала, уложила ли Эльпида Питфея и не спит ли уже сама… но звать невестку царица не рискнула.
Поликсена водила пальцем по глубоким царапинам, которые оставил на дубовой поверхности кинжал ее сына, и невольно пыталась разглядеть в этих бороздах какие-нибудь знаки. Она сама давно смеялась над такими гаданиями… но только не сейчас.
Послышались женские шаги. Поликсена вскинула голову, ожидая увидеть Корину, которая пришла убираться. Но это была Эльпида.
- Твой сын крепко уснул. У него был изнурительный день, - сказала невестка.
Эльпида присела рядом, опустив локти на стол. Ее руки и лицо в темноте были лилейно-белыми.
- Мне нужно тебе кое-что сказать, - произнесла Поликсена, преодолев мучительную сухость во рту.
- Я все знаю, - коротко отозвалась Эльпида.
Она сцепила руки в замок, опершись на них лбом.
- Когда ты бежишь?
- Послезавтра вечером, - сказала Поликсена.
Эльпида все не поднимала головы; только плечи у нее напряглись. И царица не выдержала:
- Ты не возненавидишь меня?..
Эльпида быстро выпрямилась, взглянув на нее открыто. Так, чтобы Поликсена увидела ее душу, даже во мраке… а может, лишь во мраке душа обнажалась.
- Ты подарила мне моего мужа. И ты как богиня уберегла моего сына. Как могу я тебя возненавидеть?
Поликсена обхватила лицо Эльпиды руками, расцеловала в обе щеки; и женщины крепко обнялись.
- Как мне будет не хватать вас! И как мне за вас страшно! - воскликнула царица.
- Ничего. Мы выдержим то, что придет, - отозвалась Эльпида.
Она сама поцеловала Поликсену.
- И знай, что я всегда буду защищать тебя перед лицом Никострата. Как ты заступилась за меня и Питфея!
- Может быть, это окажется лучшая защита для меня, - улыбнувшись, смягченным слезами голосом ответила царица.
А сама подумала: так и может обернуться, в конечном счете…
Поликсена встала, возвысившись над Эльпидой.
- Я получила от персов сорок мин золотом - оставлю тебе тридцать. Это цена нескольких воспитанных рабов или даже целого дома, - сказала она. - Если вам придется трудно…
- Я поняла, - быстро ответила Эльпида. Схватив руку Поликсены, она благодарно прижалась губами к ее ладони.
Царица погладила мягкие каштановые волосы невестки, чувствуя, как сжимается сердце, - как слабость охватывает члены… Но она сохранила спокойствие и осталась стоять.
- Никострату не говори: эти деньги только для тебя и ребенка. Разве что в крайнем случае, - предупредила она.
- Не скажу. Никострат бы и не взял их, - горько ответила Эльпида.
Она еще раз поцеловала руку Поликсены, потом поднялась.
- Я пойду. Ты тоже отдыхай, тебе нужны будут силы.
Поликсена вернулась к себе. Она разделась и, умывшись с помощью Меланто и почистив зубы пальцем с натроном, легла в постель.
Она думала, что будет терзаться, думая о сыне, Эльпиде, персах и прочем… Но провалилась в сон, едва закрыв глаза.
Поликсена проснулась, когда солнце вовсю светило. Она быстро встала и, одернув сорочку, выглянула в коридор. Никострат ушел, теперь она уверилась в этом. Его не будет до вечера, наверное, он уже в лагере или в палестре.
И завтра будет так же. Значит, она так с ним и не простится… Но как могла бы сейчас Поликсена взглянуть сыну в глаза?
А может, он уже обо всем пронюхал и готовит ответный удар? Как следовало бы теперь поступить благородному мужу, или сыну, или спартанцу?
“Только не предать свою мать, - подумала Поликсена, холодея и сжимая кулаки. - Нет”.
Весь день она занималась какими-то пустяками, мысленно прислушиваясь к тому, чем заняты Никострат и остальные. Вечером ее сын пришел домой, как ни в чем не бывало.
Поликсена набралась мужества встретить его вместе с Эльпидой и спросила, что он делал. Никострат ответил, что был в палестре: занятия опять возобновились.
Лаконец выглядел и вел себя как обычно - но Поликсена совсем не была уверена, что сама она не вызывает подозрений. А уйдя в свою комнату, царица вдруг поняла, что весь день боялась, как бы Никострата не бросили в тюрьму. Сколько тревог она опять причиняет всем, и сколько еще предстоит!..
Поликсена приняла ванну; предвидя, что в случае успеха предприятия как следует помыться удастся не скоро. Потом поужинала и легла спать. Сон в эту ночь пришел не сразу; но в конце концов усталость взяла свое.
Поднявшись наутро, царица позавтракала и, вернувшись в свою комнату, начала укладывать вещи. Меланто взяла на кухне яблок, фиников и сухарей. Поликсена положила в мешок пару простых хитонов и немного белья - полотняных повязок, которые надевала под одежду, особенно под персидские рубашки, штаны и кафтаны. Разделив свои деньги, она меньшую часть прибрала в свой мешок, несколько монет положив в сапоги, - еще одна замечательная азиатская уловка.
Остальные деньги она увязала в узел и вышла в ойкос. И остановилась в изумлении, услышав звуки музыки.
Эльпида играла на лютне и пела, а на полу в подушках лежал ее мальчик, радостно агукая и суча ножками.
Гетера печально улыбнулась Поликсене.
- Захотелось поиграть, - сказала она.
Царица подошла и молча протянула ей тяжелый узел с деньгами.
- Возьми, спрячь. А потом вернись и поиграй мне еще.
- Слушаюсь, - Эльпида улыбнулась и, подхватив подарок, скользнула прочь.
Скоро она пришла, и тогда спела и сыграла Поликсене все, что той хотелось услышать на прощанье. А потом они спели вместе.
Когда Поликсена ушла в комнату, одеваться, Никострат еще не приходил. Царица не знала, что думал про себя ее сын, что Эльпида говорила ему вчера, в темноте супружеской постели… но он так и не встретился с матерью напоследок.
Поликсена надела свои персидские шаровары и сапоги, отягощенные деньгами. Надела льняную рубашку и поверх нее длинный ионический хитон, разрезанный по бокам. Меланто опоясала госпожу мечом - тем мечом, который она пронесла через многие годы.
- Ты недурной оруженосец, - пошутила Поликсена.
Еще она прицепила к поясу нож.
Царица заплела волосы в косу и набросила темный плащ с капюшоном, застегнув у горла. В такой одежде впору было вспотеть, но ее била дрожь. Эллинка села на кровать, сцепив руки, прямая и неподвижная.
Меланто вышла во двор - ждать Алфея и Нестора, как было условлено. Поликсена повесила на плечо свой мешок и встала, пройдясь из угла в угол.
И вдруг раздалсястук в ставни; Поликсена вздрогнула. Голова служанки появилась в окне.
- Выходи, госпожа. Нас ждут, - громким шепотом сказала Меланто.
Поликсена быстро отпрянула от окна и, повернувшись, вышла в коридор. Она направилась на задний двор: оттуда Никострат когда-то оценивал пути к отступлению.
Она закрыла за собой дверь. Меланто стояла под стеной, и рядом с нею двое мужчин - ионийцы Мелоса. К кедрам, которые росли во дворе, были привязаны две лошади, и еще пара была впряжена в телегу, на которой сидел возница.
При виде женщин он кивнул и смущенно ухмыльнулся Поликсене, похлопав по краю повозки.
- Придется твоему величеству схорониться.
Коринфянка быстро забралась на воз и, отбросив холстину и разрыв солому, улеглась среди мешков, подтянув колени к груди. Там было несколько мягких тюков с козьей шерстью. Царицу забросали соломой и накрыли рядниной.
Сразу стало темно. Ее мягко, но ощутимо придавило… будто она живая легла в могилу. Поликсена зажмурилась и вознесла молитву Нейт; потом Ахура-Мазде.
Она услышала, как возница прикрикнул на лошадей, и телегу тряхнуло на выбоине; раздался цокот копыт, над самым ухом. Путешествие началось.
* Один из двух портов Коринфа и одновременно портовое селение. По имени Лехея была названа Лехейская дорога длиной в 3 километра, которая вела из Коринфского залива в город, прямо на агору.
========== Глава 154 ==========
Их не задержали; хотя несколько раз пришлось останавливаться, чтобы пропустить важных всадников или повозки. Но из вящей осторожности Поликсене не разрешили показываться до самого Лехея. Однажды она попыталась высунуть голову, но сразу ощутила, как ей надавили на плечо; кто-то испуганно вскрикнул. А потом Меланто сказала - голос ее раздался будто небесный гром:
- Госпожа, еще совсем недолго!
Несмотря на то, что Меланто говорила виновато, Поликсена зарылась обратно в солому с очень неприятным чувством. Вот уже ею все распоряжаются, начиная со служанки!..
Персы сулят ей слишком много, даже если положение в Ионии действительно трудное. Возможно, азиаты рассчитывают, что женщина-гречанка будет для них самым удобным правителем. Но это они еще поглядят.
Резвый конь мог одолеть Лехейскую дорогу в четверть часа; но теперь всем пришлось приноровиться к скорости телеги, и прошло втрое больше времени, когда Поликсене сказали, что можно вылезать.
К этому времени коринфянка была уже измучена тряской и неудобной позой, несмотря на то, что лежала мягко; все тело затекло, и шрам на лбу дергало, как больной зуб. Когда они свернули на обочину и остановились, Поликсена начисто забыла об опасности - так счастлива она была передохнуть.
Стоянку сделали в чистом поле - вдали можно было видеть огни Лехея, которые уже начали зажигать. Солнце опускалось над Коринфским заливом, и около десятка больших судов сушили весла в гавани, не считая рыбацких лодок.
Но все это Поликсена разглядела не сразу. Сначала она немного полежала в траве среди маргариток, приходя в себя; и лишь потом, покачнувшись, встала, выбивая из волос последние соломинки. Она приставила руку к глазам, глядя в сторону залива.
- Мелос уже там?..
- Да, госпожа, - откликнулся незнакомый ей иониец, который был возницей. - Вас доставят на триеру на лодке. Лошадей придется бросить.
- Пусть Мелос приедет за нами сам, - сказала Поликсена. Она обхватила ладонями свои локти и поморщилась, когда в кожу впились серебряные нарукавные застежки. - Я никому больше не поверю!
- Разумеется, сам, царица, - ответил Нестор.
Но и он, и остальные ионийцы выглядели так же неуверенно. Вдруг Поликсена осознала, на что себя обрекла; а вместе с собою и беременную дочь, и внучку… Если на триере ее поджидают враги, повернуть назад будет невозможно - она сожгла за собой все мосты!
Поликсена вздохнула и, усевшись на траву в своих темных шерстяных штанах и длинном зеленом хитоне, велела подать ей вещевой мешок. Она вынула гребень и стала переплетать косу. Сейчас лучше поменьше думать.
До темноты они успели отдохнуть и подкрепиться - не разжигая костра; а потом Алфей поторопил всех, сказав, что корабли должны отчалить до утра. Они разгрузили телегу и бросили ее в поле, навьючив самое необходимое на лошадей.
Вот теперь все пошли пешком, ведя коней в поводу. Ночь стерла различия между мужчинами и женщинами; и на улицах Лехея было почти пусто. Еще гуляли моряки в тавернах, между домов время от времени прохаживались стражники - но они были не слишком бдительны.
Селение выросло вокруг порта, и скоро жилые дома остались позади: под ногами захрустела галька. Ущербная луна плыла над головами, но она тоже была союзницей беглецов, позволяя укрываться в тени складов и кораблей, вытащенных на песок. Сильно запахло водорослями и рыбой: Меланто наморщила нос и приостановилась, и Поликсена подтолкнула служанку вперед, так что та едва не подвернула ногу.
В тишине плеснули весла. Нестор радостно подтолкнул друга в бок и приглушенно воскликнул:
- Это за нами!
Стало видно, что приближается лодка: один из гребцов поднялся во весь рост и махнул рукой. Поликсена облегченно вздохнула, узнав Мелоса, - но радоваться было рано.
Лодка быстро подошла, и Мелос первым выпрыгнул на песок. На нем был такой же темный плащ, как и на самой Поликсене.
- Наконец-то!
Поликсена взглянула ему в лицо.
- Где Фрина и Хризаора?..
- На корабле, - успокоил ее иониец. - Они уже спят.
“И Фрина сейчас может спать?” - изумилась царица.
Потом она вспомнила о замечательной способности дочери - всю тяжесть решений перекладывать на других. Что ж, теперь эта особенность оправдала себя, Фрине нужно беречь ребенка в своем животе. А если на сей раз будет мальчик?..
Беглецы быстро сложили мешки в лодку; потом Мелос усадил в лодку царицу и ее служанку. С гребцами не получалось взять остальных: за ними вернутся, когда отвезут женщин.
И опять Поликсене стало жутко. Она села на свой мешок с деньгами и одеждой, обхватив руками одно колено. Коринфянка посмотрела на Мелоса, который снова взялся грести, - муж ее дочери крепко сжимал губы, жилы на шее вздувались, когда он изо всех сил налегал на весло.
Поликсена быстро отвернулась, не давая ходу самой чудовищной мысли. Нет, нет, этого не может быть, или никому на свете верить нельзя!..
“А мне самой можно ли верить?..” - подумала она.
Поликсена устремила взгляд на триеру, которая заслонила весь горизонт. Через борт перегнулись несколько греков, протягивая им руки; издали с верхней палубы, освещенные фонарем, подвешенным на канате, наблюдали трое, в которых царица узнала персов. Один, самый высокий, несомненно, был начальником - блестело золото на его кольчуге и золотой обод на шапке, из-под пластин панциря виднелись пурпурные рукава.
Гребцов на нижних палубах не было видно; Поликсена заметила только веером поднятые весла и банки*, занавешенные кожами для защиты от волн. А может, для защиты от любопытствующих.
Лодка ткнулась в борт корабля. По команде, поданной сверху, она развернулась боком, и женщинам были сброшены сходни - широкая доска на крюках, с набитыми поперек рейками.
Поликсена успела сделать лишь два шага по этой доске, как ее подхватили под руки и втащили наверх. Она обернулась к Меланто и махнула ей: служанка, видя столько незнакомых моряков и среди них персов, забоялась, но ее втянули на палубу таким же образом.
После этого греческие матросы быстро перенесли на корабль все вещи. Разгруженная лодка развернулась и поплыла обратно, за оставшимися ионийцами.
Видя, как суденышко исчезает во мгле, Поликсена опять ощутила страх. Пока это чувство не затопило ее, она повернулась к господину в безрукавной кольчуге и царском пурпуре. Коринфянка направилась прямо к нему, не обращая внимания ни на кого другого.
Азиат тоже повернулся к ней и ожидал с полным вниманием. Это был мужчина лет тридцати с небольшим, в расцвете сил; не писаный красавец, как Дарион, но в лице его и фигуре чувствовалась порода.
- Ты - начальник здесь? - спросила Поликсена, остановившись в нескольких шагах от этого мужчины. Она задыхалась, голос ее срывался, но эллинка заставила себя смотреть важному человеку в лицо, в самые черные глаза.
Через несколько мгновений перс опустил глаза и с достоинством поклонился.
- Я начальник судна, царица, - сказал он. - Гребцы и матросы подчиняются капитану, а капитан - мне.
По-гречески этот человек изъяснялся так же свободно, как и Тизасп, хотя с более явственным акцентом. Поликсена кивнула.
- Ты Гобарт, сын Масистра! - облегченно сказала она.
- Да, - ответил перс.
Поликсена наконец увидела, как возвращается лодка с Мелосом, Алфеем и Нестором. Она на мгновение прикрыла глаза, утерев ладонью влажный лоб. Теперь было не до величественности манер.
- Благодарю тебя за деньги, - сказала она Гобарту, вновь взглянув на него. От волнения эллинку начала мучить жажда.
- Это не стоит благодарности, - ответил перс, слегка улыбнувшись. - Деньги дал тебе царь из своей казны, для благоупотребления.
Поликсена не могла еще решить, нравится ли ей этот разряженный человек; но в нем ощущалась сила и привлекательность, которую мужчинам придает внутренняя цельность.
Но она все не могла успокоиться. Когда наконец Мелос очутился рядом с ней, коринфянка потребовала, чтобы тот сказал, где ее дочь и Хризаора.
- Они внизу, госпожа, - ответил Мелос. - Когда отчалим, я тебя к ним отведу.
Поликсена кивнула; она ощущала себя опустошенной.
Над ухом у нее раздались слова команды на ионийском наречии, сходни втянули на палубу. Весла вспенили воду, и корабль тяжело накренился, разворачиваясь; перед глазами у Поликсены качнулся высоко подвешенный светильник.
- Где другой корабль? - воскликнула она, вспомнив, что за коринфскими ионийцами должны были подойти две триеры.
- Вон там, - Мелос указал ей на судно, которое направлялось в их сторону. - Им только что просигналили огнем.
Увидев, как удаляется берег, Поликсена ощутила, что силы ее на исходе.
- Проводи меня к Фрине, - попросила коринфянка Мелоса. - Если она спит, я посплю с ней.
Однако дочь уже не спала; увидев царицу, она обрадовалась и тут же пожаловалась, что ей плохо. Фрина никогда не страдала морской болезнью; но она никогда и не пересекала море беременной. На таком военном судне женщин могли поместить только на нижней палубе - им еще отвели хорошее место!
Поликсена могла лишь успокаивать дочь словами. Внучка тоже не спала и капризничала. Поликсена взяла ребенка на колени и подумала, что все это покажется им пустяками, если они угодят в ловушку…
Наконец сон овладел ими; и Поликсене странным образом казалось, что они, все три, блуждают в одном и том же сне - в тумане, вслепую ища друг друга.
Поликсена проснулась первой - она откинула свое покрывало и села. Зашипев сквозь зубы, царица схватилась за лоб: рана опять разнылась от сырости. Качка еще не прекращалась.
Царица бросила взгляд на Фрину. Ее дочь и внучка крепко спали, прижавшись друг к другу на своей подвесной койке.
Поднявшись, Поликсена сделала несколько наклонов в разные стороны, повращала плечами и головой и ощутила, что готова действовать. Ей опять хотелось пить, и умыться было нечем. Служанка и нянька спали отдельно, и никого было не дозваться…
Поликсена взбежала по лесенке на верхнюю палубу, и солнце ударило ей в глаза. Она остановилась, ослепленная, поглядев по сторонам, - матросы убирали парус.
- Ты проснулась? Мы уже подходим к Саламину, - произнес рядом голос Мелоса.
Царица молча повернулась к ионийцу.
- Ночью был ветер, но потом стих, - объяснил он, улыбаясь.
Похоже, утро всем прибавило бодрости. Поликсена улыбнулась зятю в ответ.
- А где Тизасп? - спросила она.
- Еще позавчера ушел с кораблем, когда ты приняла решение, - отправился доложить о нас, - ответил Мелос. - Но с нами Менекрат, если желаешь, я пришлю его к тебе!
- Желаю, но позже, - ответила Поликсена.
Сейчас ей хотелось пить, есть и привести себя в порядок. Похоже, пока все шло как должно.
Она спустилась к дочери, умылась и подкрепилась вместе с ней и Хризаорой. Ячменный хлеб, жареное мясо, фрукты и воду им принес один из матросов-карийцев. Меланто, пробравшись к госпоже, помогла ей причесаться и накрасить глаза.
Потом Поликсена вышла на палубу, позвав Фрину и внучку с собой. Вот теперь можно пригласить и художника, которого персы направили с ней разговаривать…
Менекрат явился и радостно занял место рядом с женщинами, вместе с ними устроившись под навесом. Он начал говорить без приглашения - слова из скульптора так и сыпались; видно, он не ловчил, а в самом деле спешил открыть царице свое нынешнее положение и намерения.
Он действительно все эти годы, почти семь лет, прожил и прослужил в Персии. Семейство его умножилось, и теперь у него и Шаран было пятеро детей. Супруга Менекрата оставалась в добром здравии.
- Сперва мы жили в Сузах, под опекой госпожи Артазостры, но потом перебрались в Персеполь, - торопясь, говорил он.
Менекрат освоил не только работу по камню, но и литье, и роспись храмовых статуй. Еще раньше, в плену, он сделался ювелиром. И, как нетрудно было догадаться, милетский художник вошел в число эллинских мастеров, участвовавших в украшении дворцов и храмов новой столицы Персиды. Он стал начальником мастеров, и ему поручались первоначальные наметки, общее руководство и окончательная отделка скульптур, колонн, фризов*. По словам Менекрата, красотой, роскошью и блеском Парса затмила все возведенное в Азии ранее…
- Тебе за это платят? - спросила Поликсена.
- Конечно, - удивленно ответил Менекрат. Как будто он уже забыл, что бывает иначе.
Но скульптор наконец смутился под ее взглядом.
- Я понимаю, что ты обо мне думаешь, - сказал он, понизив голос. - Но я сейчас здесь, и ты здесь! Затем, чтобы послужить Ионии и нашей общей судьбе!
- Я ничего не думаю, - холодно ответила Поликсена.
Она вспомнила о Никострате, и ей стало только хуже. Беглянка сидела, опустив на столик руки, сжатые в кулаки, и больше не видела безоблачного утра. Возможно, в этот час старший ее сын уже лишился и дома, и свободы, - если не жизни…
Вдруг она поняла, что Фрина с ребенком скрылись, и Менекрата тоже больше нет рядом. Стул скульптора занял человек, на которого никак нельзя было не обратить внимания.
Гобарт улыбнулся ей.
- Думай только о том, над чем ты властна сейчас, - сказал перс. - Ни один царь не может больше.
- И Дарий? - спросила эллинка.
Военачальник засмеялся.
- Посмотри, - он широким жестом обвел людей на судне. - Каждый из них понимает, сколь мало от него зависит и сколь ничтожны его познания в настоящем перед тем, что принесет следующий час! Но все вместе люди действуют так, словно несравненно более могучая воля ищет и находит им применение.
- Какие же промахи тогда делает эта твоя могучая воля, - мрачно произнесла Поликсена.
- Да, - согласился Гобарт. - Наш величайший бог тоже учится. Какое совершенство может быть без вечного движения к совершенству?
А потом перс указал вперед.
- Взгляни на свой флот, царица.
Поликсена посмотрела в этом направлении и, задохнувшись, резко встала. Перед ними нарисовался Саламин, его глубокие бухты, богатые рыбой, фисташковые рощи и сады. И у берега выстроились не десять персидских судов, а не меньше полутора десятков. Теперь у коринфянки при всем желании не получалось думать, что такой флот был послан с целью захватить ее и в цепях привезти к Дариону…
Поликсена взглянула на Гобарта, и военачальник кивнул и поднялся, мгновенно поняв ее.
- Я покажу тебе эти корабли.
* Закрытое место гребца на судне.
* Декоративная композиция в виде сплошной горизонтальной полосы, располагающаяся под карнизом архитектурного сооружения.
========== Глава 155 ==========
Гобарт громогласно приказал всем кораблям развернуться и построиться полукругом, и его приказание было тут же повторено капитанами остальных судов своим командам. Поликсена уже видела, как такое бывает, и ее опять заворожило это зрелище, - слияние всех этих бесчисленных воль в единую, в морское чудовище, послушное хозяину. Триере, на которой плыла эллинка и сам Гобарт, военачальник приказал медленно проследовать вдоль ровной линии, образованной носами кораблей. Точнее сказать, боевыми таранами, - такой имелся у каждого судна.
Поликсена холодела, ощущая на себе множество жадных, пристальных взглядов. Ведь на нее сейчас смотрели не просто варвары - а воины и мужчины, надолго отлученные от женщин, азиаты, которым приказали признать владычество женщины!
Она понимала, что опытный военачальник вознамерился не столько показать флот царице, сколько царицу - ее корабельщикам. И Поликсена стояла прямо, оглядывая персов, ионийцев и карийцев, столпившихся на кораблях, гордо и с некоторым вызовом. Если она дрогнет сейчас, это может означать гибель для нее и для всех, кого она привела с собой!..
И, удивительное дело, - по мере того, как Поликсена миновала корабль за кораблем, встречая взгляды незнакомых мужчин, она начала не подаваться перед ними, а наоборот: коринфянка ощутила, что ее наполняет и окрыляет новая сила. Ее глаза заблестели, победная улыбка тронула губы: азиаты и греки начали потуплять взгляды перед необыкновенной женщиной, а кое-кто и опускался на колени. Пример первых покорившихся заражал остальных.
Поликсена торжествующе обернулась к Гобарту, возвышавшемуся у нее за плечом. Перс кивнул: он готов был рассмеяться от радости, но сдерживался.
- Да, - сказал он. - Вот так побеждают цари.
Неожиданно Гобарт простер над Поликсеной руку и выкрикнул:
- Это ваша наместница и законная государыня, волею царя царей! Славьте ее!..
Этот крик потряс Поликсену, едва не лишив равновесия; а ответный восторженный рев, прозвучавший с кораблей, оглушил ее. Она стояла, бледная, с высоко вздымающейся грудью, и озирала людей, которые отныне принадлежали ей и теперь самозабвенно выкликали ей хвалу. А потом царица сама вскинула обе руки, приветствуя моряков, и новая волна восторгов ударила ей в уши.
Поликсена поклонилась своим подданным; и когда выпрямилась, услышала, что славословия начали стихать. Гобарт сзади опустил свою твердую руку ей на плечо.
- Дарий не ошибся в тебе, - негромко сказал он. - Но пора удалиться.
Поликсена повернулась - язык ей не повиновался; пошатываясь, она пошла прочь, и воины тотчас загородили ее от взглядов подданных. Гобарт один последовал за ней.
- Сюда, в мою каюту, - сказал он.
На триере была единственная каюта - для начальника. Даже капитан спал вместе со своими людьми, претерпевая такие же неудобства.
Гобарт опустил синие шелковые занавеси, и они с гостьей остались в полумраке, при свете лампады, подвешенной на цепях под потолком. Стены каюты были отделаны ореховыми панелями, изображавшими диковинные существа - крылатые, с бычьими и львиными туловищами и человечьими головами.
- Садись, - наполовину предложил, наполовину приказал перс.
Поликсена бросилась в одно из кресел, с ножками в виде львиных лап, прикрепленными к полу.
- Я не понимаю, - быстро проговорила она, когда смогла отдышаться. - Мне все чудится в этом подвох. Почему Тизасп сказал мне, что меня ждет десять кораблей?.. Где он сам… и где твой брат, Мануш?
- Мой брат на третьем корабле слева - он привел пять судов из Персии. Он приветствовал тебя в числе других, мы с ним видели друг друга, - ответил военачальник.
Перс остался стоять - заложив за спину руки и расставив ноги. В неподвижной его фигуре теперь ощущалась угроза, затаенный гнев. Но Поликсена видела, что эта угроза обращена не к ней. Гобарт как будто что-то понял - ему открылось это совсем недавно…
А потом перс устремил взгляд на сидящую царицу. Сжимая губы, он с расстановкой сказал:
- Тизасп - дважды изменник. Он заманивал тебя в западню.
Поликсена подозревала это с самого начала. Но услышать подтверждение своих мыслей из уст перса, уже находясь на персидском корабле…
Ее охватила слабость, мощная фигура Гобарта, одетая в пурпур и золото, расплылась перед глазами. А потом коринфянка произнесла:
- Откуда ты это знаешь? И как мне тогда знать, что и ты не изменник?..
Губы перса раздвинулись в улыбке.
- Суди сама, госпожа. Будь я изменником, зачем бы я стал тебя предупреждать и представлять воинам и матросам как государыню? - мягко ответил он. - Мне не нужен бунт в море, особенно у чужих берегов!
Он отошел от нее и тоже сел в кресло, к облегчению Поликсены.
- Объясни мне, - потребовала она, немного овладев собой.
Гобарт кивнул. Он все еще осмыслял то, что намеревался сказать.
- Тизасп - шпион и посланник ионийского наместника. Я и мой брат также находимся в подчинении у наместника, - наконец ответил перс. - Но прежде всего мы служим престолу Дария… и после смерти нашего отца брат мой Мануш отправился в Персию, для получения дальнейших указаний. Как тебе известно, наши военачальники подчиняются прежде всего царю, а потом уже сатрапам.
Гобарт посмотрел Поликсене в глаза - его взгляд пронзил ее до самого затылка.
- Я оставался в Ионии, а брат в числе других государевых людей усмирял волнения в Парфии. А потом до Дараявауша дошли вести о бесчинствах, творимых Дарионом. И тогда наш царь сам вспомнил о тебе и предложил вернуть тебя на трон.
Поликсена была очень польщена, несмотря на слова, которые предшествовали этому сообщению.
- И… при чем же здесь Тизасп?
Гобарт улыбнулся. Поликсена подумала, что у Дариона от такой улыбки могло бы расслабить кишки.
- Тизасп шпионил для твоего племянника в Египте, когда состоял у тебя в услужении; а сбежав от тебя, продолжал шпионить в Персии. Узнав о новом изволении государя, Тизасп тотчас поспешил назад в Ионию с докладом - и тогда ему было приказано заманить тебя в Милет, чтобы там умертвить. Вероятно, ты умирала бы долго и мучительно.
Поликсена приложила руку к сердцу. Оно стучало так, что эллинка боялась говорить.
- Я… не понимаю… Так значит, весь этот флот был прислан с целью захватить меня?
Гобарт снова улыбнулся. И прежде, чем он ответил, Поликсена поняла, что услышит.
- Тебе пятнадцать кораблей представляются великой силой. Как и другим несведущим грекам, на что и рассчитывал Дарион, узнавший наше могущество. Вон там, на каждом судне, по двести человек, из них пятьдесят воинов, - перс обернулся и указал на окно, занавешенное синим шелком. - Всего три тысячи людей и семьсот пятьдесят солдат!
Он с удовольствием коснулся своей подстриженной бороды.
- Это немало. Но только охрана великого царя составляет десять тысяч бессмертных… а флот его в сотни раз больше, чем эта горстка судов!
Поликсена наклонила голову. Она сжала руки на коленях.
- Предположим. Но как Дарион не побоялся кары, если из Персии уже получен приказ о моем назначении?..
- Дарион не храбрец, но он смелее и ловчее, чем ты думаешь, - ответил Гобарт. - Он понимал, что, устранив тебя, устранит единственную родственницу, которая может притязать на власть. У тебя больше нет взрослых детей, готовых занять твое место, - а братья Дариона в Персии и еще слишком молоды! Твой племянник знает, что у великого царя слишком много забот, и он не сможет уделить Ионии достаточно внимания.
Поликсена кивнула.
- Если меня не станет, все этим удовлетворятся.
Вопреки этим словам, сейчас она, глядя в лицо Гобарта, ощущала себя удивительно сильной и спокойной.
- Да, моя госпожа. Но мы не позволим тебя убить.
Перс взирал на нее с откровенным восхищением; и Поликсена вдруг вспомнила, что они одни. Эллинка потупилась и встала, огладив на бедрах измявшийся хитон.
- Я должна идти и успокоить остальных.
Гобарт также встал. Сын Масистра двигался с быстротой, удивительной для человека такого сложения и в таких доспехах: он преградил эллинке дорогу прежде, чем она покинула каюту.
- Мы еще не закончили, царица.
Поликсена скрестила руки на груди, ощущая, как запылали щеки.
- Что еще?..
- Тебе не годится больше жить внизу, с корабельными крысами. Ты получишь эту каюту. Возьми к себе свою дочь, царевну.
Поликсена широко раскрыла глаза.
- Но…
Гобарт неожиданно начал громко смеяться.
- Нет, госпожа, напрасно ты так подумала. Я найду себе место на другом судне, а на этом будешь начальствовать ты. Скоро ты всему обучишься.
Поликсена прерывисто вздохнула. Гобарт, несомненно, возжелал ее, - она понимала, что азиата влечет не столько ее красота, хотя она была еще довольно хороша для своего зрелого возраста, сколько ее необычность. И он, как и матросы, давно обходился без женщины. Однако этот человек был способен держать себя в руках и не разрушил бы с легкостью то, что создал своими трудами!
- Ты все сказал? Не забывай, я еще не убедилась в твоей правоте!
Гобарт поклонился.
- Я все сказал.
Уже подойдя к двери, Поликсена задержала на военачальнике взгляд.
- Мы еще поговорим позже, когда я больше выясню… и когда займу твое место. И не забывай, что у меня есть муж.
- Я об этом не забывал, - ответил перс, не сводя с нее глаз.
Поликсена тут же пожалела, что напомнила Гобарту о египтянине. Зачем она вообще дала понять, что чувствует его отношение! Но ведь она женщина и никогда не перестанет ею быть - а с такими мужчинами нужна прямота…
Она вышла на палубу и быстро осмотрелась. Корабли Мануша и Гобарта уже рассеялись по заливу, перемешавшись; и люди на них были уже заняты своими делами - две ее триеры держались особняком, но больше не привлекали пристального внимания. Поликсена хотела поискать дочь; но тут перед нею очутился Мелос.
- Что вы с персом делали так долго?..
Увидев ее пылающие щеки, иониец тихо выбранился.
- Он что, тебя…
- Нет, - Поликсена мотнула головой. - Идем, нам нужно поговорить, - резко приказала она.
Отведя зятя в сторону, она быстро изложила ему услышанное от Гобарта. Мелос побледнел, и глаза его совсем потемнели.
- Вот как, - тихо сказал он, когда Поликсена замолчала. Коринфянка поняла, что для него предательство Тизаспа тоже не явилось полной неожиданностью… а вот поведение персидского военачальника Мелоса изумило. Особенно то, что Гобарт представил Поликсену войску и отдал ей собственную каюту. Внезапно царицу охватил гнев.
- И что ты теперь предлагаешь делать? - спросила она.
Мелос вскинул глаза.
- Найти твоего Тизаспа, прежде всего, - сказал он. - Потом выяснить, долго ли еще мы будем тут торчать, на виду у всего острова!
- Нет, - оборвала его Поликсена. - Сначала я побеседую с братом Гобарта. Сама, - продолжила она, опять ощущая, как нарастает в ней ярость, не находящая выхода. - Потом переберусь в мою каюту и буду разбираться с Тизаспом, если потребуется!
Она пристально посмотрела на ионийца.
- Найди Мануша. Скажи, чтобы пришел ко мне.
Мелос поколебался; казалось, он тоже начал сердиться на такую перемену обращения… потом быстро отвесил поклон и ушел.
Мануш отыскался без промедления. Он оказался весьма похож на брата, как и говорил Менекрат, только несколькими годами старше и уже с сединой в бороде.
Мануш выслушал царицу почтительно, не проявляя сугубого мужского интереса, в отличие от Гобарта. Он четко ответил на все вопросы - подтвердил численность войска и людей под своим началом и началом брата; сказал, что персов на кораблях вдвое меньше, чем эллинов, но при этом на каждого греческого воина приходится трое персидских. Брат Гобарта подтвердил приказ Дария о назначении Поликсены наместницей.
И, что было всего ценнее, - он передал эллинке царский указ с печатью, в непромокаемом футляре из красной вощеной кожи. Предвидя, что Поликсена вскоре позовет его, военачальник носил письмо на груди.
Поликсена поблагодарила Мануша; она тоже спрятала письмо на грудь, ощущая, как крепнет ее уверенность в своих силах.
- Ну а теперь, - сказала она, хлопнув в ладоши, - царица займет свою каюту!
Гобарт ожидал этого; вскоре он подошел к ней.
- Желаешь ли ты видеть Тизаспа? Он на корабле моего брата, - тихо произнес перс, наклонившись к самому ее уху.
Поликсена немного отодвинулась.
- Нет… не теперь, - решила она после небольшого раздумья. - Если Тизасп действительно изменник, здесь и сейчас он уже ничего мне не сделает! И лучше не давать ему понять, что нам известны его планы.
- Лучше потом поймать его с поличным, - закончил Гобарт. - Ты законная правительница, значит, Тизаспа можно будет казнить за государственную измену…
Он тихо засмеялся.
- Великолепно.
Поликсена взглянула на перса, сдвинув брови.
- У меня к тебе еще одна просьба. Я никого здесь больше не знаю, поэтому обращаюсь к тебе! Есть ли у вас в сундуках одежда, достойная царицы?
- Наверняка.
Гобарт поклонился, вновь обретая серьезность.
- И пусть прикажут готовить корабли к отплытию, - распорядилась Поликсена.
Гобарт кивнул.
- Ты царица - ты сама подашь сигнал. Можно хоть сейчас, - невозмутимо сказал он. - Но я тебе не сообщил…
- Что? - быстро спросила эллинка.
- Дарион отправил эти корабли, чтобы незаконно собрать дань с жителей Саламина, - объяснил военачальник. - Захватить тебя - это вторая цель. Люди Дариона еще на острове.
Он помедлил.
- Можно уйти сейчас, и я бы так и сделал… ради тебя! Но тогда всех, кто остался, убьют, и ты потеряешь больше трехсот воинов!
- Проклятье, - пробормотала Поликсена. - Что же ты молчал!..
Она топнула ногой и приказала:
- Послать гонцов на остров, объявить, что царица… царица уходит, - она подчеркнула свой титул. - Пусть все, кто желает, возвращаются на корабли, под мою защиту! А остальные пусть уповают на богов!
Гобарт кивнул.
- Прекрасно. Я передам твои слова на ионийские корабли.
Он быстро ушел. Поликсена осталась стоять на палубе, глядя на суда; вскоре она увидела, как они перестраиваются. Но больше не ощущала своей беспомощности.
Немного погодя ее пригласили в освободившуюся каюту. Туда уже принесли сундук, полный дорогой восточной одежды, - похоже, здесь все-таки были женщины или персы захватили по дороге добычу…
И тут Поликсена вспомнила о том, о чем все это утро не вспоминала. Она выбежала из каюты.
- Мелоса ко мне, немедленно!..
Иониец, запыхавшись, явился.
- Мелос, прикажи одному из наших… одному из моих двоих кораблей плыть назад в Коринф, - сказала она. - Пусть найдут моего сына, если он еще на свободе! Если нет… пусть попытаются помочь ему бежать, подкупят стражу, как угодно!
Мелос горячо кивнул.
- Я сам бы сделал это, если бы ты позволила!
Поликсена с усилием улыбнулась.
- Нет, ты должен остаться со мной. Мне все же кажется, что Никострат еще на свободе: и он не присоединится ко мне по своей воле. Но ему и Эльпиде может понадобиться корабль… пусть мои люди теперь послужат Никострату и скажут мне потом, где искать его!
- Понимаю, - ответил Мелос. - Будет исполнено!
Он бросился прочь.
Вскоре Поликсена увидела, как один из кораблей уходит в сторону Коринфа. Царица мрачно кивнула сама себе.
Она не сможет дожидаться здесь - это еще целый день. Она оставит у Саламина два корабля, в помощь ушедшему; а сама пойдет в Ионию. И да помогут все боги ее семье, как и ей самой.
========== Глава 156 ==========
Весь вечер того дня, в который Поликсена бежала, Эльпида не находила себе места. Гетера принялась за рукоделие - но пряжа путалась; взяла лютню, но чуть не порвала струны. Даже сын ее не утешал - напротив, будучи обычно спокойным мальчиком, в этот вечер Питфей раскричался, едва только Эльпида взяла его на руки.
Вверив Питфея Корине, госпожа дома сидела в оцепенении, глухая к жалобам ребенка. И лишь когда входная дверь открылась, Эльпида вскочила и побежала встречать. Она даже не подумала, что это может быть не супруг…
Но это оказался Никострат. Эльпида молча повисла у него на шее; она знала, что не должна сейчас разоружить мужа своею слабостью, но напряжение этого дня вылилось слезами.
В первые мгновения гетера ощутила неподатливость тела Никострата, точно лаконец хотел оттолкнуть ее; но потом он сам сжал жену в объятиях. Никострат зарылся лицом в ее пышные волосы, и они долго стояли так. Они одни остались друг у друга.
Когда Эльпида выпустила мужа из объятий, она увидела, что щеки его тоже мокры. Должно быть, от ее слез. Но если сам он тоже плакал, сейчас Никострат не стыдился этого…
- Идем в комнаты, - Эльпида потянула мужа за собой, но лаконец остался на месте. Он удержал жену, с силой сжав ее руку.
- Ты помогала моей матери?..
- Нет! - Эльпида помотала головой.
Никострат отвел глаза от ее умоляющего взгляда.
- Но ты все знала.
Выпустив руку жены, он молча прошел мимо нее в андрон.
Эльпида некоторое время стояла в прихожей; ничего не чувствуя, ни о чем не думая. Ей казалось, будто целая звездная вселенная давит ей на плечи. Потом гетера поплелась в общую комнату и села за большой стол - одна.
Она бессмысленно смотрела на знаки, оставленные кинжалом Никострата, казалось, в другой жизни. Что там - горная дорога? Или волны?.. Эльпида подперла голову рукой, повторяя пальцем другой эти зигзаги; и мало-помалу ясность мыслей вернулась.
Царица оставила им деньги, много… Нужно бежать, пока за ними не пришли, взяв только самое необходимое!.. Но куда?
В Афинах еще помнят Эльпиду - серебряный голос; и там слишком много болтливых языков… Возможно, Фивы? Мегара? Аргос?
Эльпида встала, опершись кулаками на стол.
Поликсена наказывала ничего не говорить Никострату о персидских деньгах; но эту последнюю волю Эльпида нарушит. Она пойдет и скажет мужу, какими средствами они располагают и откуда те взялись, - и будь что будет!
Эльпида услышала, как плачет в спальне дитя, и это удвоило ее решимость. Гетера быстрыми шагами вышла из ойкоса… и остановилась, глядя на дверь напротив. Никострат стоял на пороге андрона: по-видимому, он тоже только что переборол себя и вышел из своей комнаты для объяснения с женой.
Эльпида устремилась навстречу мужу; но тут вдруг спартанец прижал палец к губам и кивнул ей на дверь. Кто-то стучал!
Двенадцатилетний раб по имени Мирон робко выглянул из кухни: этого мальчика Эльпида опять выкупила у новых хозяев, когда стала матерью.
- Открывать, госпожа? - спросил Мирон. Он посмотрел на хозяйку: но та стояла как изваяние, глядя на дверь так, точно за нею собрались все силы тьмы.
Стук повторился, на сей раз более настойчиво.
Никострат метнул на жену испепеляющий взгляд; потом шагнул в коридор. - Я сам, все отойдите! - приказал он, стремительно направляясь к двери.
Он распахнул ее, ожидая увидеть кого угодно… и это опять оказался старик архонт со своим рабом. Никострат остолбенел, глядя на главу Коринфа. При градоправителе не было больше никаких охранников, но на лице его не осталось и следа дружелюбия.
- Дай пройти, - архонт без церемоний отстранил рукой хозяина дома и шагнул в прихожую. Мирон, у которого глаза были по таланту, захлопнул дверь и заложил ее засовом.
Гость постоял, оглядывая тускло освещенный коридор; и наконец заметил Эльпиду. Он направился к ней, и Никострат, в полнейшей растерянности, последовал за седобородым мужем.
Увидев супругов вместе, архонт наконец мрачно улыбнулся. Корявым пальцем он поманил их, заставив склониться ближе. И тогда тихо сказал:
- У вас есть сутки, чтобы убраться из города.
Архонт переводил взгляд с одного на другого - не то удовлетворенный, не то раздраженный произведенным впечатлением. Увидев, что царевич и его жена по-прежнему стоят в гробовом молчании, старый градоправитель произнес:
- Что вам непонятно?
Никострат наконец смог заговорить.
- Но почему…
- Потому, - ответил архонт с застарелой сильнейшей враждебностью. - Того, что учинило ваше семейство, уже достаточно, и ваша казнь делу не поможет!
Он поперхнулся. Отдышался, готовясь ужалить вновь.
- Тебя, смутьян, мне нисколько не жаль, - он взглянул на Никострата. - Но жаль будет, если Эльпида, краса и гордость Коринфа, погибнет тоже! Я всегда знал, что не следовало ей путаться с тобой… но теперь уже поздно.
Старик махнул на Никострата рукой.
- Бери свою жену и исчезните с глаз моих оба.
- Благодарю тебя, господин!.. - воскликнула Эльпида.
Она осознала, что их только что помиловали. Архонт посмотрел на гетеру исподлобья.
- Не благодари, - сказал он. - Завтра ваш дом разграбят и разнесут по камешку, выбив надпись, что здесь жили предатели, - совет уже дал свое дозволение. Ярость толпы нужно чем-то насытить… однако до следующего вечера я поставлю стражу у дверей.
Старик наставил палец на Никострата.
- Будет объявлено, что вас задержали, но вы сумели ускользнуть!
Эльпида попыталась поцеловать благодетелю руку, но архонт не дал.
- Это все, - дрожащим голосом сказал он, точно усталость вдруг одолела его. - До завтра все дороги будут для вас открыты!
Высокий гость удалился торопливой неровной походкой; телохранитель неслышно проследовал за ним.
Когда хлопнула дверь, Никострат посмотрел на жену. Она подумала, что лаконец заговорит о том, куда теперь податься; но Никострат неожиданно произнес:
- Почему архонт был так добр к тебе? Не ко мне - а к тебе?..
Несмотря на отчаянное положение, Эльпида чуть не прыснула. Мужчины! Так вот о чем он думал, пока гость распекал их!
Но, видя, как окаменело лицо мужа, она ответила:
- Я никогда не отдавалась ему… если ты спрашиваешь об этом. Но не отрицаю, что архонт, возможно, любил меня и восхищался, как многие, - прибавила гетера, позволив себе улыбнуться.
Никострат кивнул, серьезно - почти с юношеской молитвенной серьезностью глядя на нее. Эльпида знала, что за былую славу придется платить, - куда бы она ни пошла, за нею потянутся тени всех ее прежних любовников и поклонников… Но в свете великодушия Никострата эти тени исчезали.
Эльпида обняла мужа, прижавшись щекой к его широкой груди; и ладонь Никострата легла на ее волосы.
- Куда мы с тобой пойдем? - шепотом спросила она, замирая под его лаской.
- Подожди.
Лаконец внезапно отстранил жену, глядя ей в лицо.
- Ты с чем-то шла ко мне, когда явился архонт. Что ты хотела сказать?
Эльпида опустила глаза и взялась рукой за ременной пояс мужа - на котором он носил спартанский кинжал; и на улице, и дома.
- Твоя мать оставила нам деньги. Тридцать мин золотом. Ты возьмешь их?
Никострат внезапно засмеялся. Он смеялся долго, точно из внутренней потребности в облегчении. А потом сказал, утирая выступившие слезы:
- И ты меня еще спрашиваешь после всего этого? Умирать на пустой желудок или после ужина!
- Ну, после ужина все же лучше, - неловко пошутила гетера. Она обрадовалась, видя, что Никострат приободрился.
Потом она пошла покормить и уложить ребенка - а когда Питфей заснул, вернулась к мужу, чтобы посоветоваться. Они вдвоем направились в андрон. Ступить в спальню Поликсены ни один из них не мог себя заставить.
Если верить градоправителю, завтра в этот час от их семейного дома не останется камня на камне…
Они сели рядом, обнявшись.
- Куда нам бежать? - спросила Эльпида мужа.
Вопрос повис в воздухе между ними.
Потом Никострат произнес:
- Один раз… я предложил. Как видно, ошибся.
У Эльпиды заныло сердце, когда она услышала глубокую горечь в его голосе. Хотя никакой любви к Спарте у нее так и не появилось.
- Предложи теперь ты, - сказал лаконец.
Эльпида обвила своей рукой его мускулистую руку; погладила бьющуюся жилку. Пальцы ее коснулись шрама на запястье Никострата, и сердце опять сжалось от боли.
- Я сперва хотела предложить Фивы… Потому что там…
- Знаю, - отозвалсяНикострат. - Фиванцы уже готовы подставить шеи под персидское ярмо. Там бы нас, пожалуй, даже осыпали почестями!
- Как бы то ни было… это довольно разумно, правда?
Эльпида попыталась улыбнуться. Никострат спокойно кивнул, глядя жене в лицо.
- Но теперь ты не хочешь в Фивы. Куда еще?
- Поедем в Афины, - сказала Эльпида.
Эта идея осенила ее неожиданно. Никострат тоже никак подобного не ожидал.
- В Афины! Но ведь там нас…
- Конечно, в Афинах у нас не будет никакой возможности спрятаться, - продолжила Эльпида, все больше вдохновляясь. - Однако рано или поздно нас узнают везде. Но зато этот великий город - самый открытый из эллинских городов; и он может дать нам заступников, о которых ты мечтал!
Она опять погладила руку мужа.
- Твоя матушка, хвала ей, завела знакомства и родню по всей ойкумене. И в Афинах живет твой дядя, с которым ты так хотел встретиться!
Никострат приподнялся на лавке.
- Калликсен! - воскликнул он с изумлением.
Образ золотоволосого флотоводца за эти годы полностью выветрился у него из головы.
- Калликсен служил твоей матери. Он привез тебе меч твоего отца, - напомнила Эльпида. - И не думаю, что теперь, если ты будешь молить его о защите, он тебя оттолкнет!
- Молить о защите? - повторил спартанец.
Эльпида ожидала, что он оскорбится, как всегда на такие слова. Но Никострат лишь кивнул.
- Похоже, только это нам и остается.
Потом он встал.
- Давай собираться, - сказал Никострат. - Кто знает, сколько еще времени нам отпущено!
Перед тем, как начать складывать вещи, хозяин дома вышел наружу и убедился, что у всех дверей и у ворот в самом деле расставлены посты. Он поговорил с воинами: те подтвердили, что их прислали сюда для защиты его семьи. И хотя архонт мог до утра еще не раз передумать насчет хозяев дома… Никострат ощутил новую надежду на будущее.
***
Поликсена приказала первым делом плыть на Хиос - своим ионийцам, которым она велела спасти Никострата или, на крайний случай, разузнать о его судьбе, она сказала, что будет ждать их на острове. Ее три корабля пристали к хиосскому берегу спустя трое суток после персидской флотилии.
Поликсена все эти дни вместе с дочерью, внучкой и зятем жила в большом шатре из полосатого египетского холста - перед входом его выставили охрану, а военачальники привязали своих холеных лошадей. Бывшая и будущая царица расположилась со всеми возможными удобствами - пол был застлан ковром, на котором лежали подушки, стояли кушетки и столики с фруктами и прохладительными напитками, как в шатре персидского вельможи.
Она как раз стоя диктовала писцу свои путевые заметки, когда Гобарт доложил, что вернулись ее люди.
- А где мой сын? - воскликнула Поликсена.
Царственность вмиг слетела с нее.
- Надеюсь, что он жив и в безопасности, - ответил перс, сочувственно глядя на госпожу. Но Поликсена уже не обращала на него внимания.
Она смотрела на вошедших: Алфея, Нестора и их третьего товарища - возницу, который привез ее в Лехей. Все трое греков поклонились царице и замерли, ожидая дозволения говорить. Она нетерпеливо кивнула.
- Ну?..
- Твоего сына и Эльпиды мы в Коринфе не застали, - сказал Алфей.
Поликсена застыла на месте.
- Что это значит?
Ионийцы переглянулись.
- Мы думаем, что они бежали. Дом Эльпиды был разрушен до основания по приказу архонта и пробулов*… и разграблен простолюдинами…
У Поликсены вырвался стон.
- Но о смерти твоего сына и невестки мы ничего не слышали! - поспешно воскликнул Нестор. - Конечно, такая расправа была бы у всех на устах!
Поликсена подалась к нему.
- Ну так где же они, по-вашему?..
- Вероятно, нашли пристанище в другом полисе. Может быть, в Фивах или Афинах, - ответил Нестор. - Мы не могли разузнать больше… прости, царица!
Поликсена опустилась на кушетку и откинулась на подушки. Она долго молчала, и никто не смел заговорить. А потом царица подняла голову и посмотрела на Фрину.
- Где они, как ты думаешь?
- Я думаю, что в Афинах, - ответила дочь.
Поликсена кивнула.
- Пожалуй… Это значит, что мы скоро о них услышим.
* Верховная коллегия, предположительно действовавшая в рамках коринфского городского совета.
========== Глава 157 ==========
В тот же день было постановлено сниматься с лагеря и плыть в Милет. Царица созвала небольшой военный совет у себя в шатре - пригласив Гобарта и Мануша и, само собой, Мелоса; но никаких разногласий между ними не возникло. Каждый день промедления мог сыграть на руку Дариону и другим противникам.
Тем более, что запасы продовольствия быстро сокращались, - войско Поликсены могло бы пополнить их на Хиосе, но коринфянка не пожелала вызывать лишнее недовольство и привлекать внимание. Мануш уже после совета, оставшись вместе с братом в шатре, горячо выступал за это - он говорил, что царица должна показать свою власть. Поликсена ответила:
- Я буду показывать власть, когда для этого не придется рисковать моей дочерью и сыном.
Она обещала Фрине оставить ее у Филлиды, пока ведется бой за Милет, - и никто в городе не должен был знать, где скрывается царевна. Ну а в том, что Никострат обратится за помощью к афинскому полемарху, она была почти уверена. Как и в том, что сейчас Калликсен в Аттике.
Однако Гобарт, выслушав возражения царицы, сказал:
- Наш лагерь велик и очень хорошо просматривается. О том, что ты здесь, хиосцам известно, - а наши люди скоро будут голодать!
Перс, сидевший напротив нее на подушках, склонился к Поликсене и сказал:
- Будут ли ионийцы испытывать трепет перед царицей, которая боится потребовать свое?..
Оскорбленная эллинка выпрямилась.
- Не смей так со мной разговаривать!
Она обхватила ладонями локти и насупилась, глядя на самоуверенного воеводу.
- Ты можешь подсказать мне, как сделать, чтобы Фрину в городе не узнали? Ей в ее положении опасны любые волнения!
Гобарт улыбнулся.
- Легко. Пусть твою дочь проводят в город сейчас. Стражникам можно будет сказать, что это царская дочь, и они не осмелятся тронуть ее, - а на улицах никто ее не заметит.
Поликсена, сосредоточенно размышляя, провела пальцами по губам.
- Возможно. Но так ли ты уверен, что нам необходимо пополнить припасы?
- Я осведомлен о довольствии моих воинов, можешь не сомневаться.
Усмешка Гобарта неожиданно возбудила в ней гнев. Поликсена приподнялась на подушках, опираясь рукой о колено.
- Превосходно, Гобарт, сын Масистра. Я послушаю твоего совета и стану такой царицей, какой ты желаешь меня видеть.
Она посмотрела в подведенные глаза перса, горевшие темным пламенем, - как и у нее самой.
- Если по твоей вине моя дочь пострадает, ты лишишься головы!
Гобарт на миг изменился в лице; он быстро обернулся к старшему брату, точно ища его поддержки. Но Мануш промолчал и лишь опустил голову, сделавшись еще угрюмей: он ни словом не возразил царице. И Гобарт совладал с собой.
- Что ж, я повинуюсь тебе, государыня. Конечно, ты снимешь мою голову, если я тебя прогневаю, - сказал перс. Он поклонился ей, не вставая с места, и Поликсена склонила голову в ответ, продолжая испытывать военачальника взглядом.
- Надеюсь, что ты оправдаешь мое доверие. А теперь иди - я тебя позову, когда ты понадобишься.
Гобарт встал, и Мануш следом. Поликсена поднялась последней.
Мануш торжественно поклонился царице, выходя спиной вперед; а Гобарт задержался, придерживая рукою полотнище шатра.
- Я ручаюсь за твою дочь жизнью, царица.
Перс посмотрел ей в лицо, теперь в высшей степени серьезный; и Поликсена кивнула, улыбнувшись.
- Я рада, Гобарт. Ступай… и позови ко мне царевну и Мелоса.
Военачальник поклонился: Фрина с мужем дожидались снаружи. Полотнище упало, и Поликсена осталась одна со своими мыслями.
Поликсена подумала, как же отличаются эти двое братьев, столь похожие внешне, - преданный служака Мануш, воевавший в далекой Парфии за царя, которого он наверняка даже не видел в глаза, и привезший государев указ неизвестной эллинской женщине, готовясь отстаивать ее точно так же… и Гобарт, с первого мгновения попытавшийся притереться к будущей царице, окруживший ее своим вниманием и показавший свою мужскую власть. А сейчас он показал ей зубы.
Ну ничего. Эллинка переступила через свой смертный страх, пойдя на такое дело, - она готова править, и Гобарт это почувствовал.
Фрина появилась, в волнении сжимая руки на своем округлом животе. Поликсена улыбнулась дочери как можно увереннее.
- Тебя с Хризаорой решили прямо сейчас отвести к Филлиде. Вам дадут хорошую охрану, будь покойна.
Фрина быстро взглянула на Мелоса, вошедшего следом.
- А что, если… А если в городе узнают, чья я дочь?..
- Узнают только те, кому нужно знать. О моем появлении, конечно, на Хиосе уже известно - только взгляни на наш лагерь!
Поликсена рассмеялась.
- Ты думаешь, те хиосцы, которые узнают тебя, посмеют тронуть мою дочь?
Фрина в испуге поднесла руку к губам; но она подавила свои чувства.
- Наверное, нет…
Она сделала над собой усилие и прибавила:
- Благодарю, мама.
Поликсена шагнула к дочери, обняла и поцеловала ее.
- Ты храбрая девочка. Благословляю тебя.
Она посмотрела на Мелоса. Иониец кивнул. Конечно, он не доверил бы провожать свою жену с маленькой дочкой никому другому; и он единственный из людей Поликсены знал дом Филлиды.
- Расскажи Филлиде столько, сколько сочтешь нужным… Потом сразу возвращайся ко мне, - велела царица. - Мы отплываем сегодня же!
- Я понимаю, - ответил Мелос.
Жилище царицы было разгорожено полотнищами на несколько комнат; Хризаора под присмотром Меланто сейчас играла в шатре, за тонкой полотняной стенкой. Мелос сходил за нею и принес девочку на руках.
- Мы уйдем, как только Фрина соберет вещи, - сказал он.
- Я уже готова, - вмешалась Фрина, от волнения теребившая свое светлое платье, вышитое радужными павлиньими перьями. - Я заранее собралась!
Поликсена кивнула.
- Хорошо. Тогда пусть ко мне придет Гобарт. Он отвечает за тебя и твою охрану.
“Отвечает жизнью”, - хотела закончить коринфянка; но воздержалась.
Гобарту она повторила свои указания… предупреждения повторять не стала. Но воевода, несомненно, хорошо запомнил ее слова. Да, персы были памятливы на такие угрозы.
Выпроводив Гобарта, Поликсена впервые подумала, что начинает понимать своего племянника - понимать, почему власть над азиатами свела его с ума… Нужно будет выяснить побольше о семьях Масистровых сыновей, об их женах и детях, подумала эллинка.
Она села, потирая лоб. А ведь у нее есть еще муж и сын в Египте, которые тоже скоро потребуют самого пристального внимания; даже если бы Поликсена, для их же блага, пожелала о них забыть. Хотя воспоминания о Тураи и Исидоре не давали ей покоя, когда она позволяла себе о них задуматься.
Теперь она нечасто себе это позволяла.
Поликсена вышла из шатра - проводить дочь и посмотреть, кого ей назначили в охранники. Она охотно отправила бы Алфея и Нестора - но они были измотаны плаванием и, кроме того, не были воинами, только охотниками… Гобарт выбрал двоих солдат-карийцев и двоих своих персов, в ладно сидевших доспехах и с отменной выправкой.
- Если взять больше, это привлечет излишнее внимание, - сказал военачальник.
Поликсена с ним согласилась.
Обняв на прощание дочь, она отпустила ее.
На одном из кораблей нашлась закрытая ковровая повозка, в которую и села Фрина. Поликсена смотрела дочери вслед, пока Фрина со своей свитой не скрылась за холмами; потом царица посмотрела на солнце и быстро ушла в шатер. Ждать нечего, нужно отрядить людей в город, запастись едой, - остается надеяться, что хиосцы поделятся своим хлебом и мясом без боя. Поликсена подумала, что и на Саламине воины Дариона наверняка не столько грабили, сколько брали необходимое. Как же трудно отделить необходимое от излишнего, столь высоко почитаемую Истину персов от их Лжи!..
Она вышла к солдатам, чтобы самой проследить за всем; шагая между палаток и костров, на которых готовилась пища. Воины оборачивались на нее и кланялись, когда встречали взгляд гречанки. Поликсена выглядела впечатляюще - на ней были мидийские темно-красные штаны, высокие сапоги с бахромой, из позолоченной мягкой кожи, и длинный красный хитон с разрезами - не ионический, а простой, оголявший руки, украшенные многими браслетами. Ее талию охватывал очень широкий серебряный пояс с огненными пиропами, поднимавшийся спереди острым углом и заканчивавшийся под грудью, - напоминавший скорее панцирь; под ним, в складках шаровар, царица прятала нож. Волосы Поликсена по-прежнему заплетала в простую косу, но ничем не покрывала.
Она нашла Гобарта, который сидел у одного из костров и о чем-то говорил с воинами; все мужчины тут же заметили ее и смолкли. Гобарт быстро поднялся и поклонился.
- Что угодно моей повелительнице?
Поликсена ощутила, как его взгляд скользнул по ее фигуре. Она выше подняла голову, стараясь, чтобы загорелись ее подведенные черным глаза, а не щеки.
- Пора отрядить воинов за провизией. Кто поведет их?
Она была уверена, что вызовется Мануш. Но Гобарт сказал:
- Я сам.
Что это было - желание показать свою удаль женщине, которую он решил завоевать?.. Но даже если и так, очевидно, все было решено заранее. Поликсена кивнула.
- Очень хорошо. Тогда отправляйтесь побыстрее, чтобы вернуться до заката! Мы не будем тут ночевать!
А сама подумала, глядя на небо и море, - возможно, и придется…
Но какое-то предчувствие заставляло ее торопиться, словно подталкивало под локоть. Поликсене казалось, что она упускает из виду близкую опасность, задерживаясь на Хиосе… она поднесла руку ко лбу и наконец вспомнила!..
- Тизасп! Где Тизасп?
Тизаспа знали многие, и подозрения насчет него разошлись, как круги по воде; один из воинов Гобарта тут же вызвался пойти проверить, где ее бывший конюх, называвший себя посланником царя царей. Поликсена велела пойти двоим, на всякий случай.
- Не зовите его, только найдите и скажите мне, чем он занят, - предупредила эллинка.
Персы вернулись и сообщили, что Тизасп в одной из крайних палаток.
- Он живет там со своим слугой, - сказали ей.
Поликсена, хмуря брови, заложила большие пальцы за свой пояс-панцирь.
- Хорошо, я довольна. Присматривайте за ним, - приказала она.
Коринфянка знала, что тщательно стеречь соглядатая все равно не получится, не вызвав его подозрений. Но куда он отсюда денется?
Вернувшись в шатер, Поликсена дождалась Мелоса: он скоро прискакал.
- Ну, как все прошло? - живо спросила она, когда зять спешился.
- Хорошо, - ответил Мелос. - Стражники у ворот не помешали нам, когда мы представились. Филлида оказалась дома - муж ее теперь в Афинах, и она охотно согласилась взять к себе мою жену и твою дочь!
Иониец улыбнулся.
- Платы не просила… может, постеснялась, но была рада, когда мы предложили. В таких делах это и честнее, и вернее! Я ей дал десять мин!
Поликсена обняла Мелоса.
- Благодарю тебя, мой друг. Теперь будь рядом, - попросила она.
Мелос был тронут и насторожился.
- Что тебя тревожит?
- Тизасп, - призналась Поликсена. - И еще то, что мы, наверное, здесь заночуем.
- Думаю, в эту ночь нам ничто не угрожает, как и во все предыдущие, - ответил Мелос. - А Тизасп… если ты так боишься, прикажи его стеречь!
Поликсена положила руку ионийцу на плечо.
- Я не боюсь. Но один такой Тизасп способен отравить своими речами многих, - сказала она.
Подумала и распорядилась, топнув своим сапожком:
- Пусть его охраняют. Ничего не объясняйте, только скажите, что такова моя воля!
Мелос кивнул и быстро вышел.
Вернувшись через какое-то время, иониец доложил, что Тизаспа взяли под стражу, - он сам проследил за этим.
- Теперь можешь спать спокойно, царица.
Поликсена вздохнула. Спать на твердой земле, конечно, спокойнее. Но в эту ночь - сможет ли она уснуть?..
Гобарт и его отряд вернулись только к вечеру; с добычей, которой перс тут же похвалился перед царицей. Они привели две запряженные волами подводы, нагруженные зерном, мукой, маслом и сушеными фруктами, и еще пригнали отару овец.
- Никто и не подумал сопротивляться! - воскликнул перс.
Поликсена подарила ему свою улыбку.
- Прекрасно. Я бы вознаградила тебя, военачальник, если бы знала, какую награду ты предпочитаешь!
- Всем, что я могу взять, я уже богат, - ответил Гобарт, глядя ей в глаза. - Но я буду счастлив, если царица вознаградит меня как сама пожелает, когда мы одержим победу!
Поликсена сжала губы.
- Если мы одержим победу, все будет по-другому!
Азиату нравилось говорить ей такие большие двусмысленности - что ж, она способная ученица.
Сворачивать лагерь, конечно, было уже поздно. Поликсена еще посидела снаружи, глядя на темнеющее небо, - потом, поужинав и совершив омовение в шатре, легла спать.
Она немного поворочалась на своем мягком ложе - но потом заснула как убитая.
Разбудил ее Нестор, спозаранку ворвавшийся в шатер с криком. Поликсена, растрепанная, привскочила на постели, нащупывая нож под подушкой.
- Что случилось?.. Говори!
- Госпожа, Тизасп бежал!
Поликсена взвилась на ноги, хватая свою одежду.
- Как?..
Она наспех оделась и выбежала из шатра. И выяснилось ужасное. Тизасп и какие-то его сообщники ночью закололи охранников и, пробравшись к кораблям, уплыли! И, более того, - увели еще три корабля!
- И никто этого не видел? - воскликнула царица.
Большая часть воинов спала на берегу; а корабли Тизаспа ушли, укрывшись за скалами и за другими судами, не поднимая шума… Так значит, сторонников Дариона среди ее людей намного больше, чем Поликсена думала, - и неизвестно, сколько еще осталось!
Гобарт и Мануш явились незамедлительно, и оба говорили одно. Надо плыть в Ионию следом за предателями, не теряя времени, - возможно, они еще настигнут их; и лучше не давать врагу возможности приготовиться!
Поликсена приказала немедленно сворачивать лагерь и уходить. Теперь все ее помыслы сосредоточились на одном. Ей предстояло самое большое сражение в ее жизни.
========== Глава 158 ==========
Гобарт перебрался назад на корабль Поликсены - чтобы царица постоянно оставалась у него на виду; и никто не посмел усмотреть в этом что-либо непристойное. Правда, ночевать персидский военачальник спускался на нижнюю палубу; зато днем они с эллинкой не раз совещались и спорили, закрывшись в каюте, которая теперь была в полном распоряжении царицы. Обоих сжигала лихорадка нетерпения перед битвой. Поликсена, чтобы побороть свой невольный страх, снова и снова требовала, чтобы Гобарт обсудил с нею тактику противника, как она ему представляется.
- Так ты говоришь, Дарион не даст нам морского боя?
- Дарион отправил в Аттику половину своего флота. Он мог бы сразиться с нами на море, государыня, - он расходует людей не задумываясь, но кораблей ему будет жаль!
- Будет жаль! Ты говоришь так, словно мы собираемся топить их или жечь, - усмехнулась Поликсена. - Наша задача - прорваться в город, а дальше корабли будут не опасны…
Она опустилась в кресло с ножками в виде львиных лап. Погладила подлокотники - они изображали оскаленные львиные морды, и приятна была их бронзовая скользкость в ладонях.
- Если мы захватим дворец, сторонники Дариона не пожелают гибнуть понапрасну и примкнут к нам.
- Справедливо, - согласился Гобарт. Он утвердился напротив царицы, расставив ноги и засунув большие пальцы за свой тяжелый пояс с золотой филигранью. - Но Дарион может повести себя непредсказуемо!
Под тяжестью взгляда воеводы Поликсена откинулась на спинку кресла. “Кто ведет себя непредсказуемо - так это ты!..” - подумала она, непроизвольно сжимая колени.
- Сколько воинов размещено в Милете? - спросила царица; уже мало думая о смысле своих слов.
- Около тысячи, - ответил Гобарт. - Думаю, к нашему приходу наместник стянет в столицу еще силы, но это не главное.
Он отступил от Поликсены и посмотрел в окно. Теперь на Гобарте не было шапки или шлема, и Поликсена могла полюбоваться густотой его длинных черных волос и посадкой головы.
- Что же главное?.. - спросила она.
Перс стремительно повернулся к царице.
- Главное и для Дариона, и для нас - ты! Если тебя убьют, все наше предприятие потеряет смысл, - сурово ответил он. - Поэтому, если завяжется бой, ты должна держаться позади и вести себя разумно… тебе понятно?
- Более чем, - сказала Поликсена.
Она мягко и грустно усмехнулась, лаская бронзовую львиную голову. Пальцами коринфянка захватила зубастую челюсть; она посмотрела на безмолвную Меланто, сидевшую на ковре в углу.
- Вот видишь, что значит, когда у государства одна голова? Можешь себе представить, что начнется в Персии, если кто-нибудь убьет Дария?..
- Это неизбежные издержки нашего государственного устройства, царица, - мудрейшего из возможных, - ответил Гобарт.
Поликсена сжала подлокотники, шумно вздохнув; потом встала с кресла и стремительно покинула каюту. Ей хотелось видеть, как идут ее корабли, разрезая и вспенивая воду, хотелось ощутить согласные могучие усилия гребцов и триерархов.
Она подошла к борту, опоясанному галереей. Царица наклонилась, вглядываясь в глубокую бегущую воду и слушая барабан, задававший ритм гребцам, - и резко выпрямилась, услышав сквозь размеренные удары свист кнута. За ним последовали стон и ругань: досталось кому-то из рабов на самой нижней палубе.
Ну конечно, свободные гребцы сидят рядом выше, чтобы их не заливало!.. Поликсена сжала губы и отошла подальше. Напрягла слух, но больше наказаний не последовало, - надсмотрщики и без того выжимали из гребцов все, что могли…
Царица посмотрела на боевую площадку на носу, приподнятую над палубой и огражденную, - и увидела там Гобарта. Во время сражений эта площадка предназначалась для лучников и воинов, перепрыгивавших на вражеские корабли, когда триеры сходились борт к борту… но сейчас воевода был на ней один.
Перс неожиданно весело улыбнулся женщине и сделал знак. Поликсена рассмеялась, вопреки своему испортившемуся настроению, и ловко пробралась к нему; она поднялась на приступку и оказалась почти в объятиях Гобарта. Он придержал ее за талию, потом отстранился и шагнул вперед, предлагая коринфянке последовать его примеру.
- Ты можешь постоять здесь, со мной, - сказал военачальник. - Я знаю, как ты любишь свободу!
Поликсена схватилась за перила одной рукой и выпрямилась, вздохнув полной грудью. Ее корабль шел первым, хотя остальные ненамного от него отставали… она обернулась и увидела над головой пурпурный парус своей триеры, указующий путь белым парусам прочих. Царица ощутила восторг. Ей представилось, что они - она и Гобарт увлекают своих людей в будущее, неизмеримое и сияющее, как водная гладь…
Поликсена прикрыла глаза, подставив лицо ветру, - и услышала, что барабанный ритм, которому подчинялись гребцы, участился. Они шли на предельной скорости. Эллинка повернула голову к Гобарту и взглянула на него, отбросив с лица волосы, выбившиеся из косы.
- Я слышала, что весной и осенью в море бывают бури… особенно у берегов! Ветер не усилился?
- Нет, - успокоил ее перс.
Но он слегка нахмурился, взглянув на волны; небо и вправду поскучнело, и море приобрело сизый оттенок. Потом Гобарт повернулся к Поликсене, и она поняла, что услышит.
- Возвращайся в каюту, царица… тебя может смыть за борт.
Поликсена, не противясь, хотя и не слишком торопясь, сошла обратно. Оказавшись на палубе, уровнем ниже, она опять посмотрела на перса.
- А если на нас нападут… или мы увидим врага, что ты будешь делать? Ты ведь никогда не командовал на море, верно?
Гобарт был уязвлен, но быстро оправился.
- У Дариона тоже нет военачальников, опытных в морских сражениях, - ответил он. - Все решат численность и смелость!
Он больше не настаивал, чтобы эллинка закрылась в каюте, - но Поликсена спустя небольшое время сама ушла. На море действительно начиналось волнение, которое могло разыграться в бурю; а она даже плавать не умела…
Качка усилилась, и Поликсена села в кресло, склонившись к коленям и сцепив руки на затылке. Ее вдруг замутило… она ощутила себя игрушкой разбушевавшихся стихий и неведомых жестоких богов, одинокой как никогда. Она сама оттолкнула от себя всех, кто по-настоящему любил ее, несмотря на то, что ее вынудили к этому обстоятельства… а мечты о грядущем - не рассыплются ли в прах тоже?..
Она ощутила крен и вскрикнула от испуга, навалившись на подлокотник; пронзительно взвизгнула рядом служанка. Кресло под царицей заскрипело, и Поликсена порадовалась, что оно прибито к полу.
Коринфянка вскочила и, с трудом оттолкнувшись от высокой полукруглой спинки, подбежала к окну каюты. Ее охватил ужас.
Волны закрывали весь обзор, обрушиваясь на палубу одна за другой; в просветах клубились тучи. Сверкнула молния, озарив другие корабли, которые тоже боролись с бурей.
“Гобарт! Мелос!..” - пронеслось у нее в голове.
Больше не раздумывая, эллинка распахнула дверь и выскочила на палубу. Тонущих не было видно - а может, среди волн их было не сосчитать; но Поликсена увидела, что белые паруса спущены и полуголые греческие матросы, рискуя жизнью, убирают мачты, чтобы избавиться от лишнего веса…
Неожиданно ее грубо схватили за руку.
- Что ты здесь делаешь?.. Спрячься! - гневно воскликнул перс. Поликсена, в таком же гневе, оттолкнула его.
- Я не собираюсь сидеть в каюте одна!
Служанку она не могла воспринимать как товарища.
Гобарт сжал губы, лицо его потемнело… но потом он опустил вновь протянутую было руку.
- Хорошо, я пойду с тобой, - уступил военачальник.
Поликсена обрадовалась такой поддержке, не приписывая это трусости. Все равно моряком сын Масистра не был - а ей в такой час сидеть запершись от всех было бы хуже смерти…
Они вошли в каюту, и Гобарт закрыл дверь на засов. Меланто сидела в углу за кроватью, сжавшись в комочек, - словно думала, что так боги ее пощадят.
Гобарт и царица опустились в кресла, не глядя друг на друга; но немного погодя встали и, балансируя на ходившем ходуном полу, добрались до маленького окна. Мысли воспользоваться разными окнами у них даже не возникло.
Поликсена выглянула наружу первой - и чуть не отпрянула от страшного зрелища; ее пошатнуло, и Гобарт железной рукой подхватил ее под локоть. Он приник к окну и некоторое время ничего не говорил. А потом радостно воскликнул:
- Стихает!
- Неужели?..
Эллинка осознала, что за эти мгновения уже успела проститься с жизнью. Ей было известно, как легко морские боги топят корабли, особенно тяжело груженные персидские.
Гобарт оторвался от окна.
- Да, ветер стихает! Взгляни сама, - предложил он.
Волны еще не улеглись, но сквозь разорванные тучи показалось бледно-голубое небо. Царица с тревогой насчитала только две из своих триер - видно, корабли разметало довольно далеко…
- Никого не потопило? - воскликнула коринфянка, обращаясь к своему товарищу: как будто Гобарт знал лучше. Он покачал головой.
- Выйдем и посмотрим, государыня.
Наткнувшись на людей на палубе, первым делом Поликсена расспросила о Мелосе. Ее зять остался жив, Алфей и Нестор - тоже. Мелос бесстрашно помогал матросам, вместе с ними промокнув до нитки.
Он же рассказал царице, что четверо эллинов с их триеры утонуло, пытаясь спасти груз, и двоих персидских воинов смыло за борт: персы, в своих доспехах, пошли ко дну еще быстрее.
Потом все огляделись, пытаясь сосчитать корабли. Их оказалось на два меньше - всего одиннадцать из тринадцати.
Две триеры погибли ужасно и нелепо - одна по случайности протаранила другую, когда их столкнуло вместе, и оба корабля увлекли друг друга в пучину. Никого из команды или воинов не удалось спасти. Эта короткая буря погубила больше пятисот человек, свободных и рабов.
Поликсена прежде всего подумала о несчастных гребцах нижних ярусов - не знавшие в жизни ничего, кроме принуждения, они погибли такой злой смертью…
Когда первое потрясение прошло, новая мысль осенила ее.
Поликсена повернулась к Мелосу, и иониец понял ее. Но он промолчал - уступая право ответить царице Гобарту.
- Может быть, у берегов разыгралась буря сильнее! - воскликнул перс.
- Да, - взволнованно ответила Поликсена. Она тоже помнила, что их от берегов Ионии отделяет всего день, а значит, Тизаспа - и того меньше. - Может быть, корабли предателя погибли! Может быть, даже все! - воскликнула коринфянка.
- Но не следует на это рассчитывать, - заметил Мелос, в своих опасениях присоединяясь к Гобарту. Он оглядел наряд Поликсены - она была лишена какой-либо защиты, кроме своего щегольского пояса, а броню на нее было уже не подобрать и не подогнать.
- Довольно будет одной случайной стрелы, - сказал иониец.
Поликсена тут же вспомнила покушение в Египте. Она взглянула на обоих мужчин, смотревших на нее с одинаковым выражением; потом с невеселой усмешкой кивнула. Вдруг у нее разболелась голова и стало красно в глазах…
- Убедили. Буду сидеть в каюте, пока вы деретесь за меня!
Она ушла к себе, не дожидаясь ответа. Села на кровать, скинув сапоги и подобрав ноги в пропотевших обмотках; эллинка поморщилась, но потом головная боль заставила ее забыть об отвращении к собственной нечистоте. Поликсена взялась за лоб и громким голосом кликнула Меланто.
Служанка очутилась перед нею, все еще дрожа от пережитого страха и сжимая руки.
- Приготовь мне отвар шалфея, - велела царица.
Она смотрела, как Меланто суетится, подогревая драгоценную воду на жаровне в небольшом оловянном ковше и подсыпая траву. И неожиданно коринфянка вспомнила, как Тураи сам готовил ей такое лекарство в Ионии, когда был еще только советником… Подавив возникшую было вину, Поликсена приняла кубок с дымящимся душистым отваром из рук служанки.
Выпив его маленькими глотками, она благодарно кивнула. Потом с помощью Меланто расстегнула широкий серебряный пояс и легла. Ей нужно вздремнуть, чтобы от нее была хоть какая-то польза.
Берег Ионии явился им на следующий день: как моряки и рассчитывали. Поликсена вышла увидеть землю вместе со всеми. Терракотовые кровли домов, розовый миндальный цвет, усыпавший сады… все выглядело обманчиво мирно. Коринфянка разглядела на холме очертания незнакомого дворца… изжелта-белого и уступчатого, как и прежний, но отделанного разноцветным камнем и более восточного облика.
Казалось, Милет дремлет, не ведая о приближении противника: флотилия Поликсены огибала город с севера. Кораблей Тизаспа им так и не встретилось - в Гераклейской бухте, как всегда, отдыхали корабли и лодки, но на расстоянии было не понять, чьи они. Однако было непохоже, чтобы им подготовили встречу… во всяком случае, в море.
- Войдем в город с юга, - сказал царице Гобарт, который, по общему молчаливому соглашению, принял командование. - Чует мое сердце - здесь что-то нечисто!
Он посмотрел на эллинку и велел:
- А ты держись позади, пусть тебя прикрывают еще два корабля!
- Как скажешь, - ответила Поликсена. - Но мы пойдем следом. Если там ловушка и смерть, лучше погибнуть всем вместе, чем мне потом попасться врагу в руки!
Гобарт улыбнулся.
- У тебя вещее и отважное сердце, госпожа. Да пребудет с нами наш отец, Ахура-Мазда!
И они направились дальше на юг, чтобы войти в столицу со стороны бухты Менделии.
========== Глава 159 ==========
В южной гавани было всего два корабля - и в них, к своему удивлению, царица и ее люди узнали египетские суда; команды их состояли сплошь из египтян. Чинить гостям города препятствия эти мореходы и не подумали; и от окриков тоже воздержались, понимая, что идет большая сила. Поликсена поняла, что в самом скором времени об их предприятии станет известно в Мемфисе; она опять подумала о своем последнем и самом постоянном муже, которого невольно предавала…
Но сейчас было не до сожалений. Гобарт выслал вперед разведчиков - подозрительное спокойствие еще больше обострило его чувство опасности.
Милет окружали стены с башнями и бойницами - старинной, основательной постройки: она опять заставила Поликсену подумать о Трое, осада которой продолжалась десять лет…
В скором времени разведчики вернулись и доложили, что южные ворота открыты и воинов на стенах нет.
Гобарт некоторое время напряженно размышлял, что бы это значило. Потом обратился к Поликсене:
- Возможно, наместник ожидает нас позже?..
- Скорее ожидал раньше, - возразила царица. Эллинку порадовало, что военачальник по-прежнему принимает ее в расчет. - Ведь я дожидалась моих посланников на Хиосе… на который воины Дариона вообще не должны были заходить! Конечно, Дарион думал, что меня везут к нему в трюме, связанной!..
Она с трудом сдержала ярость. Перс кивнул, спокойно и пристально глядя на нее.
- Ты полагаешь, что Дарион не говорил с Тизаспом.
- Думаю, что нет… возможно, Тизасп погиб во время кораблекрушения, а возможно, просто не застал господина, - ответила Поликсена. - Если, конечно, ты твердо уверен, что Тизасп бежал к Дариону, - прибавила она.
Гобарт некоторое время не отвечал - он переводил взгляд с мощных стен на дворец и обратно, точно прикидывая расстояние между ними. А потом произнес:
- В городе наместник или нет, мы можем застать его врасплох. Я советую тебе, царица, сделать следующее - выслать к воротам вестников и трубачей, которые громко объявят о твоем прибытии и потребуют у стражников впустить тебя и твое войско.
В первый миг Поликсена подумала, не сошел ли перс с ума. А потом восхищенно улыбнулась, поняв его мысль.
- У стражников нет причин сопротивляться законной правительнице! Они только ухудшат этим свое положение и города! Мы можем убедить их изменить Дариону - тем более, что это для милетцев значит поступить по правде и не допустить брани!..
Гобарт кивнул, гордясь ею, точно ученицей.
- Истинно так.
Он продолжал выжидательно смотреть на нее, и коринфянка поняла, что последнее слово военачальник оставляет за ней. Это понятно: царицу не принудишь исполнить свою роль, особенно перед народом!
- Мне нужен конь, - сказала Поликсена, собравшись с духом. - Еще мой меч…
- А еще - щит, - закончил Гобарт, одобрительно кивнув. - Я дам тебе длинный плетеный щит, госпожа, - ты сильная и удержишь его.
Персы и мидийцы предпочитали легкие щиты, для конников и для пехоты: плетеные из лозы щиты были хорошо приспособлены для того, чтобы ловить стрелы, копья в них увязали, а мечи отскакивали. Так же, как свои мощные луки азиаты предпочитали коротким мечам, служившим спартанцам в безжалостной рубке. Гобарт, к тому же, рассказывал, что ему доводилось встречать в Азии женщин-воинов - всадниц и лучниц… Некоторые суровые горные племена, особенно малочисленные, воспитывали так дочерей.
Поликсена вообразила, как будет выглядеть в таком вооружении; потом недобро улыбнулась. Своим видом она нисколько не солжет - она, коринфянка, опирается на персов и входит в Милет с персидским оружием… ну а в сердце своем давно приветствует персидского верховного бога. Единый бог нужен для торжества единого закона: вот истина, которая так проста, что ускользает от большинства!
Изначальная истина, животворная как пламя, и столь же губительная…
Царица и ее немногочисленные советники обсудили положение, и порешили действовать, как предложил сын Масистра. Право говорить от лица царицы предоставили Мелосу, несмотря на его молодость.
Иониец из Эритреи уже имел опыт убеждения соплеменников - и вид грека скорее мог бы примирить милетцев с возвращением прежней наместницы.
Поликсена умылась, накрасилась и причесалась с помощью Меланто. Она рассудила, что переодеваться нет смысла, - на ней и так был лучший ее наряд, полумужской, подходящий к случаю… а пахнет от нее не хуже, чем от ее войска.
Когда они будут вступать в город, запахи лошадей, мужского пота, кожи и дыма перебьют все остальные. Утром они зарезали и зажарили последнего из волов, которых захватили на Хиосе в качестве свежего мяса: запах дыма был самым неистребимым.
Поликсена и ее свита сошли на берег и поели в виду городских стен, дав себе немного времени для отдыха. Их лошадям, измученным долгой переправой в трюме, пока что дали размяться. Затем Гобарт сам взялся поучить эллинку управляться со щитом, сидя верхом.
Царица с содроганием заметила, что коня ей выбрали опять черного… черного, как Фотинос, любимец ее брата, и ее Деймос, служивший ей в Ионии. Нити, тянущиеся из прошлого, никогда не обрываются - Поликсена подумала, что нить судьбы не одна, как верят эллины: их много, и с годами они все больше переплетаются, стягиваясь сетью…
Гобарт подал Поликсене обещанный щит, и царица примерила его к телу: пятеро воинов скрыли ее от возможных наблюдателей. Щит был тяжеловат для женщины и несподручен - но она носила щит и тяжелее, когда училась сражаться как гоплит. Потом коринфянка неуклюже, подобно каждому, кто долгое время ощущал под ногами лишь неверный палубный настил, взобралась на коня.
Она посмотрела с высоты на перса, протягивавшего ей щит, потом на своих солдат… и вдруг звонко сказала, воздев руку:
- Это мне не нужно.
Гобарт сдвинул смоляные брови, подавшись к ней; он чуть не схватил лошадь царицы под уздцы, но удержался в последний миг.
- Что?..
Чуткий конь фыркнул и загарцевал под алым потником, заставив всадницу пошатнуться. Под взглядом перса у Поликсены ушло бы сердце в пятки, если бы она уже не приготовилась к смертельной опасности.
- Я не стану заслоняться от собственных подданных, - твердо сказала эллинка. - Я не стану показывать, что боюсь… и не буду бояться!
Она выпрямилась и опустила руку на эфес меча.
- Вам, а не самой себе… тебе, Гобарт, я доверяю мою охрану. От всякого заугольного убийцы не уберечься… но я чувствую, что у нас получится задуманное.
- Ты чувствуешь? - повторил перс.
Поликсена вспомнила, что его соотечественники в подобных случаях советовались с магами. Но Гобарт просто смотрел на нее снизу вверх… и на краткий миг ее захватило ощущение, что они с ним одни в целом мире. Как бывало с каждым из мужчин, который укрывал ее от мира…
Потом военачальник улыбнулся.
- Хорошо.
Он кивнул на Мелоса, одетого просто, по-солдатски, - в прежний темный плащ поверх кожаного нагрудника; и по-солдатски же собранного.
- Твой глашатай ждет последних указаний, царица.
Мелос, увидев это движение, быстро подошел. Поликсена посмотрела в темные серьезные глаза зятя, коснулась рукой его незащищенной головы… она прикусила губу, укрепившись.
- Мелос, ты представлял меня и в Спарте, и в Афинах. Ты справился с этим очень достойно…
- Не сам, - прервал ее иониец. - Тогда я был юн и еще не умел говорить… за меня говорила госпожа Адмета! Но с тех пор я упражнялся в убеждении, и теперь я умею лучше.
- Не сомневаюсь, - ответила коринфянка.
Она глубоко вздохнула и положила руки на плечи молодого воина.
- Я не знаю, как ты намерен говорить… составишь речь в уме, как афинские сочинители речей, или же твои слова пойдут от сердца. Но я верю, что ты справишься, как всегда.
Она поцеловала Мелоса в подставленный лоб.
- Я со своими охранниками подожду здесь, как это приличествует. А ты, если готов, иди.
- Я готов, - сказал Мелос.
Ничего больше не прибавив, он резко повернулся кругом и направился к своим избранным спутникам - с ним было отряжено семь человек ионийцев и карийцев и несколько персов наиболее благородного облика. Мануш в этот раз вызвался представлять персидскую верховную власть. Поликсена передала военачальнику указ Дария, которым он должен был подкрепить заявления Мелоса: едва ли стражники умели читать,но печать на пергаменте была хорошо видна.
Поликсена видела, как Мелос и Мануш взобрались на лошадей; на всех его спутников лошадей не хватило. Они направились на север по дороге, которая вела от южных ворот в местечко Дидимы, где располагалось знаменитое древнее святилище Аполлона.
Когда Мелос и его спутники скрылись из виду, Поликсена с тревогой подумала, не следовало ли снарядить посольство повнушительнее. Тем более, если на стенах дозорных и вправду нет и ионийцы не видели кораблей, на которых она прибыла со своим воинством…
Подождав некоторое время, Поликсена ушла в палатку, которую раскинули для нее, и попыталась составить в уме речь, с которой могла бы обратиться к милетцам. Она шепотом проговаривала громкие слова, но все они будто плавились в жару ее души, не оставляя отпечатка… наконец Поликсена бросила это занятие и опустилась на колени, попытавшись вызвать в уме образ бога. Она сложила ладони, как делали египтяне, и, закрыв глаза, увидела перед собою золотой лик Нейт в остроконечной короне Севера… а потом ей предстало исполненное горечи и понимания лицо супруга. Того, который так и не дал ей развода…
Эллинке послышался шорох у входа, и Поликсена вскочила с колен, с пылающим лицом. Она резко повернулась и встретилась глазами с Гобартом.
- Уйди, - потребовала она, не задумываясь, что говорит.
Гобарт несколько мгновений неподвижно смотрел на нее… Поликсене с самого начала казалось, что азиат обладает двойным зрением; и то, что он понимает о ней, для него важнее того, что он видит. А потом военачальник произнес:
- Государыня, тебя приглашают в город.
Поликсена на несколько мгновений лишилась дара речи. А потом переспросила:
- Приглашают… Кто?
- Стражи при воротах, разумеется, - сказал Гобарт. Он улыбнулся. - Мы готовились к битве, а их вовсе не потребовалось уламывать!
Поликсена тряхнула головой, чувствуя, что все прошло до нелепости легко… будто ее выбрали потешной царицей в игре, и все это знают, кроме нее самой.
- Мелос вернулся?..
В ответ на ее вопрос полотнища раздвинулись еще раз, и показался Мелос. Он бурно дышал, щеки его рдели, словно иониец только что выиграл забег на олимпиаде.
- Госпожа, тебя признали и зовут обратно на царство… или же это ловушка, подстроенная Дарионом.
- Вот и я так думаю, - Поликсена тут же ухватилась за это самое приемлемое объяснение. - Тебе не кажется, что нам расставили силки, военачальник?..
Гобарт, на которого она взглянула, в ответ кивнул на Мелоса. И когда Поликсена снова обратила взор на своего вестника, тот сказал:
- Дариона в городе нет, он отправился на поклонение Аполлону в Дидимах по южной дороге, взяв с собою обоих сыновей. Стражники так сказали нам, они проводили наместника только вчера! Люди таких занятий плохие лжецы, - прибавил Мелос то, что сам думал.
Поликсена пришла в еще большее недоумение.
- Но разве Дарион не огнепоклонник… не единобожник? И… разве не ждет он, что к нему вот-вот доставят меня, как пленницу?..
- Об этом я не берусь судить, - сказал Мелос, покачав головой. - Может быть, народ потребовал от своего правителя благочестия… или сам Дарион пожелал почтить древнего бога Ионии и Трои в такой час! Он, похоже, тоже учится на ошибках. Но мне представляется, что сказанное нам правда и нужно этим воспользоваться.
Мелос горячо прибавил:
- Знамение, которое получил или ожидает Дарион, может быть послано нам!..
Поликсена посмотрела на Гобарта. Он остался неподвижен и даже не изменился в лице - но его черные глаза сказали эллинке все.
Царица кивнула обоим; она собиралась с духом, прежде чем выйти ко всем. К своим людям - и к еще не покорившимся. Она несколько мгновений постояла, опустив голову… а потом Поликсена быстро пересекла палатку и вышла наружу.
Щурясь от солнца, коринфянка распрямилась и взглянула перед собой. Ее воины и посланники все собрались перед входом в палатку, и о чем-то возбужденно говорили; при появлении Поликсены мужи сразу стихли.
Она кивнула им, как только что Гобарту и Мелосу; вспоминая, как смотрела на таких же мужчин с высоты трона в зале приемов.
- Кажется, время праздновать победу? Я надеюсь, мои дети и братья, что мы отпразднуем ее сегодня, - Поликсена улыбнулась. - Но победа всегда труднее, чем кажется. Вспомним о троянском коне!
Послышался одобрительный гул; даже среди персов, которые не знали этого поучительного предания.
- Мануш, - Поликсена посмотрела на старшего брата Гобарта, который сопровождал Мелоса, и перс тут же выступил вперед.
- Передай мой приказ на корабли - пусть все мои воины присоединятся к нам, - велела коринфянка. - Я едва ли смогу устроить шествие, достойное Камбиса, но постараюсь войти в город достойно царицы Ионии! - усмехнулась она.
Военачальник кивнул, не сводя с нее глаз.
- А матросы и слуги?
- Пусть не сходят на берег, пока не получат моего знака, - решила Поликсена.
========== Глава 160 ==========
Времени у них оставалось в обрез - до Дидим было не больше пары часов пути; и Дариону могли дать знать о нежданных гостях. Тем не менее, начальники войска Поликсены затеяли яростный спор, устраивать ли торжественный въезд в город и кого пустить первым.
- Может быть так, что эти стражники не искренне встали на нашу сторону, а смалодушничали, - горячо говорил Мелос. - Представь себе, госпожа: вдруг они уже кликнули подмогу - и если ты возглавишь шествие, тебя отрежут от нас и, пленив, передадут Дариону!..
- Эти защитники Милета могут сказать господину, что таков был их план, - вставил Алфей, внимательно прислушивавшийся к спору. - Наверняка он бы щедро наградил их… А штурмовать город, чтобы отбить царицу, у нас сил не хватит!
- Вы уже взялись меня отбивать! - с усмешкой воскликнула Поликсена. Она подняла руки, унизанные браслетами, призывая к молчанию. А потом, видя, что завладела общим вниманием, сказала соратникам:
- Ваши опасения небеспочвенны. Вы правы: если я поеду во главе войска и попаду в город первой, даже у тех, кто пригласил нас с добрыми намерениями, велик будет соблазн меня захватить…
Коринфянка посмотрела на величественного Гобарта.
- Ты утверждал, что стражников нетрудно будет заставить изменить Дариону. Но тот, кто легко изменил однажды, не задумается сделать это и вторично!
Ее передернуло от такой мысли.
- Согласен, - ответил перс, с бесстрастным лицом. - Но только в том случае, если изменники прежде всего пеклись о своей выгоде, а не о правде.
Поликсена вздохнула.
- И как ты намереваешься различать таких людей?.. Впрочем, я не о том. Нужно решить, как обеспечить мою и нашу защиту.
Она посмотрела на Мелоса.
- Пусть первым в Милет войдет воинский отряд, который сможет отстоять меня, в случае чего! Потом пойдут музыканты, которые протрубят Милету о смене власти… люди должны узнать и увидеть, тогда расправиться со мной, не вызвав возмущения, Дариону будет гораздо труднее.
- Я возглавлю этот отряд, если позволишь, - немедленно откликнулся Мелос.
Прежде, чем Поликсена успела ответить, заговорил Гобарт.
- Нет, государыня, тебя предварю я.
Поликсена все поняла. Воинское искусство Гобарта в этом представлении почти не имело значения; так же, как и ее собственное… Он был перс, знатный господин, и это давало ему неприкосновенность, распространявшуюся на всех подопечных.
“Ну а если ему и вправду придется биться за меня? Каков он в деле?” - подумала Поликсена, вспоминая суждение Мелоса.
Однако раздумывать было некогда. Гобарт, видя, что возражений больше нет, ушел набирать себе воинов; а Поликсена приказала подвести себе коня. Она еще не придумала ему имени… придумает, если этот скакун донесет ее до дворца.
Мануш в отдалении уже строил основные силы. Коринфянка понимала, что должна будет подняться над этим сборищем мужчин, каждый из которых превосходил ее ростом и крепостью; подняться хотя бы зрительно. Поликсена знала, как много людей обманываются и руководствуются зрелищами, даже если разум говорит им иное…
Она села на свою безымянную лошадь, которая, однако, уже признала в ней хозяйку, и приказала позвать трубача.
Музыкант, тотчас поняв намерения царицы, оглушительно дунул в свой инструмент. Потом еще раз; и довольно быстро все солдаты в строю прекратили шум и разговоры и сосредоточили свое внимание на женщине в ярком мидийском платье, восседавшей на черной лошади.
Поликсена подняла руку, и прогремело приветствие. Солдаты загорланили, затопали сапогами; эллинские мужи, которых было меньшинство среди азиатов, заколотили древками копий о щиты. Земля задрожала; конь царицы испугался, и сама она тоже. К счастью, Мелос, сидевший на лошади рядом, перехватил поводья и удержал обоих животных.
“Солдаты приветствуют своего вождя, каков бы тот ни был, потому что в нем чтут собственное мужество и своих кумиров”, - подумала Поликсена.
Она поняла, что от нее ждут слова, как от военачальника. Пусть даже умом все понимают, что перед ними женщина, никогда не водившая войска в бой. Поликсена посмотрела на запад, откуда они приплыли… там, за огромным Эгейским морем, осталась Эллада.
Поликсена вдруг увидела перед собою щитоносную Афину, в гребнистом шлеме и с копьем. И, когда она опять обратила взор на множество персидских и греческих шлемов перед собой, на ее лице играла улыбка.
- Посмотрите туда, - громко и отчетливо сказала она, показывая воинам в сторону гавани. Более пяти сотен голов повернулось, как по команде. Солнце уже опускалось, огромное и красное, и вода бликовала розовым.
- Вы видите, что подступает вечер! А значит, к ночи город должен быть в наших руках!
Поликсена заколебалась, слыша ответную тишину. Она до сих пор говорила с воинами только по-гречески, потому что в круг ее слушателей входили лишь те, кто знал ее язык. Но многие из азиатов наверняка не понимали ни слова из речей царицы, и она повторила все то же самое по-персидски; хотя успела за эти годы подзабыть язык Дария и Камбиса.
- Я слыхала, что некоторые отчаянные вожди сжигали свои корабли, чтобы отрезать себе путь к отступлению, - продолжила Поликсена, повысив голос. - Наши корабли целы, но все равно что сожжены! Никто не ждет нас за морем, мы голодны и томимся жаждой… а с юга вот-вот подойдет наш враг!
Она хотела вновь перевести сама себя; но тут Гобарт, подъехавший на лошади слева, удержал повелительницу. Военачальник выехал на полкорпуса вперед и повторил ее слова своим персам. Это вызвало живейшее волнение в рядах солдат.
А потом Гобарт повернулся к царице и, понизив голос, сказал ей, прервав ее обращение к солдатам:
- Мне думается, что Дарион, если получит предупреждение, войдет в город с севера.
Поликсена кивнула, убрав за ухо прядь волос.
- Это очень осложнит наше положение.
Гобарт, не дожидаясь ее разрешения, громко сказал это персам. Поликсена увидела, как заволновались в шеренгах греческие гребнистые шлемы, и повторила все для соплеменников.
Вслед за чем Гобарт сказал ей:
- Этого довольно, царица. Ты воспламенила все сердца, так не дожидайся, пока они остынут!
Поликсена кивнула. Она посмотрела в глаза персу - на нем теперь был позолоченный шлем, открывавший лицо и горло, который подчеркивал его наследственную стать и благородство.
- Твои люди готовы?
- Да, государыня.
Поликсена сжала поводья.
- Тогда я приказываю - строиться!.. Займете место сразу за мной: когда станем входить в город, пойдете первыми!
- Повинуюсь!
Она не успела опомниться, как Гобарт ускакал; его шлем-шапку, сверкавшую красноватым золотом, царица различила среди персидских солдат во главе войска. С трудом владея собой, Поликсена сжала коленями конские бока и развернула лошадь к Мелосу.
- И ты - за мной! Держись рядом, будешь прикрывать!..
- Да! - крикнул в ответ Мелос. Ей пришлось сощуриться, чтобы взглянуть в лицо ионийцу: садившееся солнце уже било им в глаза. Еще немного, и…
- Мы должны успеть! - свирепо крикнула Поликсена. Она ударила пятками коня и подскакала к рядам солдат. Мануш встретил ее, ограждая от столкновений. Он несколькими окриками разогнал передовых всадников - персов в дорогих одеждах, давая место царице.
- Выступаем! - проорал он по-персидски; так, что его собственная лошадь чуть не присела. - Музыканты, труби!
Рядом оглушительно протрубили в рог или в раковину. Загрохотали барабаны; этот низкий, чувственный звук пронзил все тело Поликсены дрожью. Ее конь дрожал и прядал ушами.
- Вперед!.. - крикнула царица, не выдержав этого ожидания.
Ударив коня пятками, она послала его вперед; и в первый, бесконечно ужасный миг ей показалось, что никто за нею не последует. Но затем наместнице в спину ударил крик, вырвавшийся из сотен глоток, и затопотали сотни пар тяжелых сапог; позади ее застучали копыта. Теперь она не могла бы повернуть назад, даже пожелай того…
“Если я остановлюсь, меня сомнут… затопчут”, - подумала Поликсена.
Неожиданно она вспомнила, что не знает этой дороги к южным воротам. Но Гобарт предусмотрительно вырвался вперед и теперь скакал рядом, направляя ее.
А потом рука перса взлетела вверх.
- Стой! - крикнул он.
Поликсена с трудом сдержала коня; он так и плясал под нею. Войско за ее спиной тоже встало.
Впереди, в толще стен и между двух башен, виднелись открытые ворота, окованные железом. Их охраняли стражники-греки - не двое, а целый отряд…
Поликсена не успела встревожиться: Гобарт поскакал навстречу угрозе, и за ним последовали его воины - двадцать человек, конных и пеших.
До царицы донеслись мужские голоса; но переговоры оказались короткими. Было еще достаточно светло, чтобы своими глазами убедиться в том, какие гости пожаловали. Стражники Милета пропустили Гобарта и его солдат.
“Вот сейчас их запрут там”, - подумала эллинка.
Но ничего подобного не произошло: поглотив персидский отряд, ворота остались широко распахнутыми. Поликсена увидела, что стражники смотрят прямо на нее и делают знаки ей… Возможно, эти люди знали ее, когда она была здесь госпожой!
Не давая себе времени усомниться, она тронула поводья. Черный конь пошел шагом - Поликсена чувствовала всем существом, что сейчас торопиться нельзя. Снова забили в барабаны; и тоскливо и призывно запели где-то позади сурнаи*.
Ворота были пройдены, и воинов обступили дома, по-азиатски закрытые и подслеповатые, с маленькими садиками, прятавшимися внутри. Поликсена завертела головой в поисках своего передового отряда; она увидела отблеск Гобартова шлема и его черные волосы, разлетавшиеся из-под позолоченной медной шапки. Воевода узнал ее и поднял руку, махнув царице.
Эллинка вздохнула с облегчением и обернулась на остальных.
Улицы были тесны для такого воинства, и людям пришлось растянуться змеей: хвост этой змеи еще терялся за воротами. Смерклось уже настолько, что Поликсена перестала различать задних - и, к своему испугу, потеряла из виду Мелоса и других греков. Милет, как и другие известные Поликсене города, ночью почти не освещался, и теперь они могли растеряться и не дойти до цели - а потом, когда возвратится настоящий хозяин, их окончательно разделят и разобьют…
Из темноты вырвался свет факела; и к царице подскакал Мелос.
- Аполлон Стреловержец! - воскликнул он. - Я тебя чуть не потерял!..
- А я тебя! - крикнула Поликсена.
- Я строил наших, - ответил иониец, оправдываясь. - Вон они, видишь? Там, где факельщики!
Поликсена, присмотревшись, кивнула.
- Теперь во дворец!..
Во дворец - ночью?.. Но так лучше, право, лучше, вдруг поняла Поликсена почти ликующе. В темноте легче сломить сопротивление - и, что еще важнее, ввести врага в заблуждение насчет своих сил… Ей самой ее воинство сейчас кажется несметным!
Поликсена поскакала навстречу Гобарту.
- Ты найдешь сейчас дорогу во дворец? - спросила коринфянка, задыхаясь, когда они съехались.
- Вот наши проводники, - ответил Гобарт, улыбаясь. - Мы погоним их впереди!
Он показал на двоих стражников-греков с факелами, которые смиренно ждали приказа.
Услышав это “мы погоним”, Поликсена тут же с отвращением вспомнила, какие слухи ходили о Дариевом войске. Что военачальникам царя царей приходится кнутами гнать в бой солдат, набранных из многих покоренных народов…
Но теперь ее соратник был совершенно прав. Нет ничего лучше как прибегнуть к помощи самих горожан.
Она кивнула, и Гобарт приказал милетцам вести. Войско опять пришло в движение, и времени думать и бояться у Поликсены совсем не осталось. Она, к тому же, устала, отвыкнув от долгих прогулок верхом: коннику приходилось все время сжимать колени*, и ноги у нее разболелись до самой поясницы.
Она почти не запомнила эту дорогу до дворца - ей все представлялось каким-то безумным ночным приключением. Ну а вдруг Дарион все-таки там?..
Коринфянка захохотала, представив себе такое завершение пути. Мелос спросил царицу, отчего она смеется, - и когда Поликсена сказала, засмеялся тоже. Стоило только вообразить лицо Дариона при виде них!
Но потом стало не до шуток. Их войску никто по пути не помешал - это, скорее всего, значило, что некому было отдать такой приказ: по-видимому, насчет отлучки наместника им не солгали.
Наконец они подошли к воротам дворца, за которыми был сад на холме. И шипастые дворцовые ворота оказались запертыми: их охраняли персы в дорогих вороненых доспехах.
Эти стражники совсем не спешили впустить врагов своего господина. Один из азиатов, нисколько не устрашившись огромной армии, потребовал объяснений - по какому праву чужаки хотят войти.
Поликсена, решив не нарываться на лишнюю ссору, выкликнула Мануша и попросила его предъявить пергамент. Тот был возмущен таким сопротивлением охранников, но спорить не стал: в руки стражникам драгоценный указ не дали, но позволили рассмотреть, посветив факелом.
И, однако же, персы опять не дрогнули и отказались впускать пришлецов без разрешения господина! Поликсена почти восхищалась такой стойкостью. Но она понимала, все сильнее волнуясь, что это мужество придется сломить…
И кара храбрецам не заставила себя ждать. Поликсена наблюдала происходящее с отстраненным ужасом: Гобарт опять выехал вперед. В руке его был обнаженный кривой меч.
Перс взмахнул им на скаку, и голова одного из стражников слетела с плеч. Солдаты, напиравшие сзади, дружно ахнули; царица едва подавила крик. А потом Мануш, подоспевший следом за братом, казнил второго ослушника.
- Отворить ворота, именем царя царей! - свирепо рявкнул Мануш, воздев свой меч: кровь, стекавшая с него, казалась черной. - Или всех мятежников ждет смерть!..
Поликсена бросила взгляд на мертвецов, лежавших искалеченными грудами; эллинка ощутила, как грудь резануло болью. “Лучшие всегда гибнут первыми, - подумала она. - Хотела бы я знать, найдется ли у меня хотя бы один такой честный воин!..”
А потом ворота заскрипели и медленно отворились изнутри.
Дворец был готов к сдаче.
- Путь открыт, моя царица, - сказал торжествующий Гобарт. Окровавленный меч его был все еще обнажен.
* Сурнай (зурна) - древний духовой деревянный музыкальный инструмент, родственный гобою, распространенный в Азии.
* Стремена, как и седло, - более позднее изобретение.
========== Глава 161 ==========
Вдоль главной аллеи сада теперь были расставлены каменные чаши на рифленых каменных подставках; в чашах горел огонь. Поликсена сразу же вспомнила о неугасимом огне, который поддерживали служители в персидских святилищах. Или это было сделано Дарионом просто для лучшей видимости?..
Дорогу охраняли стражники - ионийцы, которые не оказали вошедшим никакого сопротивления, только провожали их потрясенными взглядами, вцепившись в свои копья. Как видно, эти воины защиту дворца от всех чужаков делом чести не считали - или их уже достигли слухи о смене власти: с некоторых пор ионийцы научились смотреть на чужеземцев, хозяйничавших на их земле, и на наместников, которых над ними сажали, как на преходящее бедствие, которое нужно пережить. Дворцовые стражники и открыли ворота Поликсене - как открыли бы их Дариону, будь на то изволение великого царя.
Аллея вела не до самого дворца - она кончалась большой круглой площадкой, откуда в стороны расходилось множество дорожек: так было сделано для безопасности, еще первым хозяином дворца, который превратил его в крепость. Там Поликсена остановилась, опасливо вглядываясь в цветники, - дорожки были окаймлены рядами нарциссов, которые одни белели, отмечая их.
Гобарт остановился рядом с нею.
- Я бы посоветовал тебе теперь спешиться.
Поликсена посмотрела на перса, уловив яркий отблеск месяца на его акинаке: военачальник чистил свой меч пучком травы. Потом она обернулась на Мелоса: зять кивнул.
- Да, царица, так безопасней.
Конечно, лошади замедлили бы их дальнейшее продвижение, - не говоря о том, что, спасаясь, легче броситься в гущу деревьев. Но Поликсена не собиралась спасаться. Кроме того, у нее так болели ноги, что коринфянка боялась, как бы они не подвели ее, едва только она слезет с лошади.
- Нет, я поеду верхом до самого дворца. И я не хочу бросать здесь коня, - сказала Поликсена непререкаемым тоном.
Она посмотрела на Гобарта.
- Веди меня, если сможешь.
Перс кивнул, не вдаваясь в споры. Потом он подъехал к брату и они поговорили, понизив голос и взглядывая на царицу; Поликсене это не очень понравилось, но она ощущала, что пока против нее ничего не затевается. Потом Гобарт снова подъехал к ней: теперь он освещал себе путь факелом.
- Я поеду впереди, а Мануш останется. Мы рассредоточим людей по саду, на случай опасности; еще пятьдесят человек войдет во дворец справа, со стороны женских покоев, и мы встретимся наверху.
- А дворцовые казармы? - воскликнула Поликсена.
Гобарт успокоительно кивнул.
- Мой брат займется этим.
Затем он углубился в сад, прокладывая себе путь между клумб с алыми тюльпанами и уже увядшими лиловыми крокусами; Поликсена последовала за Гобартом, а за ними отряд персов и греков. Сразу за царицей ехал Мелос - неразлучные друзья, Алфей и Нестор, и другие эллины от них поотстали.
Поликсена смотрела на азиата, уверенно находившего дорогу, и думала, сколько человек из прежней челяди оставил в живых - и оставил у себя на службе Дарион. Как ее встретят там?.. Увидит ли она хотя бы один рассвет с террасы этого дворца?
Ранние цветы на клумбах казались во мраке яркими тревожными огоньками. Поликсена не могла припомнить, что сажалось здесь раньше, при ней; и, что пугало еще больше, она не помнила планировки этого огромного сада. Возможно, Дарион многое переменил здесь, так же, как во дворце. А может, руку к этому приложила его супруга - та самая, которая была задушена по приказу господина…
При мысли об этой персиянке Поликсена тут же вспомнила о других обитательницах дворца; ее поразила мысль, что своих наложниц и маленькую дочь Дарион оставил в Милете, на милость захватчиков. Но если они попытаются пригрозить наместнику смертью его дочери и женщин, это едва ли его устрашит.
Поликсена ощутила отвращение к себе при такой мысли; она хлопнула коня по шее, вынуждая ускорить шаг, и сосредоточилась на дороге и на своих спутниках.
Они миновали беседку, полускрытую пышными кистями глицинии, посреди выложенной ракушечником площадки. Поликсена вспомнила, что эта беседка - последняя на пути ко дворцу; глицинию разводила еще Артазостра. Они проехали между кустами алых роз, которые еще не зацветали; и наконец отряд выехал на открытое место перед дворцом. Они увидели двойные двери, затененные нависшей над ними полукруглой аркой.
Эти двери охраняли персы - однако, увидев их лица и то, как они держат свои копья, царица поняла, что с ними сражаться не придется. Она не ошиблась: стражники не оказали сопротивления. Они наверняка знали Гобарта - и предпочли положиться на него, видя это вторжение. А может быть, Мануш уже вошел во дворец и охранники были предупреждены.
“А возможно, они даже не догадываются, что мы враги! - неожиданно с изумлением подумала эллинка. - Ведь Дарион никого не посвящал в свои планы, касающиеся меня!..”
Как много, в самом деле, всегда зависит от низших - от тех, кем обычно пренебрегают… Как сказал Гобарт, от каждого человека по отдельности зависит очень мало, и лишь слагаясь вместе, ничтожные человеческие воли образуют великий разум.
По требованию Гобарта двери отперли изнутри; Поликсена увидела темный коридор, которым столько раз ходила в бытность свою правительницей. При свете факелов снаружи и внутри она даже могла различить рисунки на стенах - уродливые мифологические картины, пославшие по ее телу дрожь. Эти картины пережили стольких хозяев дворца…
Она ощутила прикосновение к колену и едва не вскрикнула.
- Госпожа, идем, - сказал Мелос: он уже спешился и теперь готовился помочь ей слезть с лошади.
Поликсена, приняв руку ионийца, спрыгнула на землю; она едва не присела, ощутив внезапную слабость в бедрах, и с трудом удержалась от стона. Тело болело так, точно ее долго избивали розгами, как спартанских мальчиков перед алтарем кровожадной Артемиды Орфии*. Нет, нужно будет непременно возобновить езду верхом, здесь для этого предостаточно места!
Поликсена усмехнулась таким мыслям; а потом кивнула своим спутникам.
- Идемте, друзья.
Она огляделась.
- Пусть присмотрят за моим конем.
Гобарт оставил нескольких человек позаботиться о лошадях; а потом напомнил царице, что времени терять нельзя.
- Я первый, - опять предупредил он.
Перс вступил в коридор, пахнувший отсыревшим за зиму камнем и минеральными красками. За ним следовала Поликсена, а за нею - Мелос и люди Гобарта.
Проходя мимо разрисованных стен, Поликсена бросила взгляд на намалеванную красной охрой уродливую ведьму Медею. Сама не зная почему, она коснулась рукой ее ухмыляющегося холодного лица. Потом коснулась ножа, пристегнутого к поясу.
Они быстро шли, и Поликсена слышала частое дыхание своих товарищей: дворец казался пустым. Попрятались? Или Мануш разогнал всех?
Они наткнулись на два окровавленных трупа, лежавших поперек коридора; на сей раз тела принадлежали грекам, но эта ужасная находка ободрила Поликсену. Царица поняла, что брат Гобарта уже здесь.
Начав подниматься по лестнице, они наконец услышали шум и мужские голоса наверху. Гобарт обогнал царицу, перепрыгивая через ступеньки; а потом до нее донесся торжествующий смех братьев-персов. Победа осталась за ними!
Поликсена ощутила, как кровь запела в ее жилах; она забыла об усталости. Эллинка взлетела по лестнице, не чуя ног, и увидела, что второй этаж дворца полон ее людьми. Они смеялись, выкрикивали оскорбления далеким врагам, обнимали друг друга. Гобарт поспешил ей навстречу, расталкивая остальных; в глазах его Поликсена прочла безумие мужского торжества.
- Город наш, царица!..
Поликсене показалось, что сейчас военачальник на глазах у всех оторвет ее от пола и закружит, как, бывало, делал брат; и воспоминание о Филомене обдало ее холодом.
- Спокойно! - приказала коринфянка, вскинув ладонь навстречу воеводе. - Эй, вы все! - крикнула она; голос ее, раздавшись под этими сводами, потряс саму царицу.
Всех это не отрезвило, но кое-кто прислушался; военачальники, первыми вернувшие себе хладнокровие, призвали солдат к молчанию. Мелос, пробившись вперед, собрал вокруг себя ионийцев и карийцев.
- Вы позаботились выставить охрану? - громко спросила Поликсена, оглядывая мужчин. - В саду, в казармах? Вы приготовились к обороне? А городская стража - они сложили оружие?..
Она усмехнулась почти презрительно.
- Представьте себе, что Дарион вернется в Милет, как лиса в курятник, и нас всех здесь передушат - мы не успеем даже всполошиться. Мы можем очутиться во дворце, как в ловушке! Или наместник нападет на наши корабли, покинутые воинами! Вы позаботились обо всем этом?..
- Да, госпожа!
Гобарт вышел вперед. Но по лицу перса Поликсена поняла, что он подумал не обо всем и ему стыдно; царица сжала губы и кивнула.
- Хорошо. Как будем действовать дальше?
Гобарт посмотрел ей в глаза.
- Ты пойдешь в безопасное место, царица. А мы приготовимся встречать врага, буде он явится!
Поликсена хотела возразить, но не сразу подобрала слова: от близости этого человека она терялась.
- Тебе нужно отдохнуть, - повторил перс, чувствуя, как его увещевания действуют на нее; и это наконец возмутило царицу. Она осознала, что на нее и Гобарта уже все смотрят и видят, что между ними происходит!
- Пока Дарион не отступит, я не сомкну глаз, - холодно сказала Поликсена. - Иди, делай что должно! - приказала она, ощущая, что ей опять приходится полностью вверить себя мужчинам.
Она отвернулась; потом снова посмотрела на воеводу.
- Я расположусь в большом зале с фонтаном. Он выходит на террасу, откуда далеко видно… Ты знаешь, где это?
- Да, - Гобарт поклонился. Потом посмотрел на брата и пошел прочь первым; азиаты устремились за своим предводителем. Поликсена проводила их взглядом, ощущая бессилие сделать что-нибудь еще: она даже не знала, все ли эти люди персы и нет ли среди них воинов других, более диких племен…
- Мануш! - воскликнула царица, видя, что старший из братьев еще не ушел, дожидаясь ее распоряжений. По крайней мере, кое-что оставалось в ее власти. - Проследи за тем, чтобы солдаты не насильничали во дворце, - приказала она, понизив голос. - Теперь все придворные, слуги и рабы, которые живут здесь, мои! Тебе понятно?..
- Да, государыня, - Мануш поклонился.
Поликсена подумала о том, что воины уже успели натворить здесь, пока ее не было, и сколько из них послушается ее приказов. Она обещала себе, что с мародерами и насильниками будет расправляться без жалости, если только власть перейдет к ней.
“Как только перейдет!” - поправила себя коринфянка.
Посмотрев вокруг, она увидела, что с нею остались только Мелос, Алфей и Нестор - и еще несколько их товарищей.
- Остальные ушли занимать оборону, - сказал Мелос, когда Поликсена взглянула на него.
- Хорошо. Так и следует, - коринфянка кивнула, опять ощутив, как наваливается усталость. Все же в выносливости ей было не сравняться с воинами. - А вы - идемте со мной.
Они быстрым шагом прошли дорогой, которую царица смутно припоминала. Поликсена замечала стражников, оставленных Манушем; они кланялись ей, а она от утомления не различала даже их лиц. Наконец коридор расширился в зал, пол которого пестрел черными и белыми клетками.
Поликсена остановилась; она ощутила водяную прохладу на лице и руках. Фонтан посреди зала все еще бил. Вдруг Поликсене захотелось подойти и сунуть под эти струи голову, как делали бедняки, купаясь посреди площади в греческих городах…
Она увидела мягкую кушетку у стены, перед малахитовым столиком, и улыбнулась.
- Я присяду ненадолго, - сказала царица.
Подойдя к кушетке, она опустилась на нее и облокотилась на столик, подперев голову рукой. Поликсена посмотрела в сторону террасы, но не могла различить ничего, кроме темноты. Она выпрямилась и откинулась на стену, положив руки на колени. Потом веки ее опустились.
Она просидела так, казалось, всего несколько мгновений; но внезапно коринфянка вскинулась, будто ее толкнули.
- Кто здесь?..
Мелос стоял рядом.
- Ты заснула, - сказал он. Видно было, что он не винит Поликсену в этом - но теперь ей пришла пора проснуться. Она резко встала, чувствуя себя посвежевшей и готовой действовать.
- Что происходит?
- Похоже, что в городе началось сражение, - ответил иониец. - Выйди сама, посмотри!
Поликсена быстро пересекла зал и спустилась по ступенькам на террасу. Была глубокая ночь. Царица увидела огни, горящие вдоль главной аллеи… и, проследив взглядом до ворот сада, различила живые огоньки, мечущиеся снаружи. Это были факелы в руках воинов!
Поликсена быстро взглянула на Мелоса, который подошел и стоял рядом, охваченный таким же чувством.
- Дарион вернулся, и силы разделились, - пояснил иониец. - Часть воинов города встала на нашу сторону, а часть бьется за твоего племянника!
- Дарион сам участвует в сражении? - воскликнула Поликсена: ее изумила такая отвага. Мелос кивнул.
- Похоже, что так!
Больше ничего нельзя было сделать. Когда оба смолкли, Поликсене показалось, что до нее долетает шум битвы, вопли ярости и торжества; взявшись за голову, эллинка прошлась по террасе. Потом она обернулась к Алфею, подошедшему сзади.
- Пошлите кого-нибудь наблюдать за сражением! Пусть докладывает новости!
Алфей, кивнув, быстро ушел. Поликсена осталась на террасе, глядя на Милет, объятый пламенем и расколотый на два лагеря из-за нее; она сжимала кулаки. Время казалось бесконечным. Самое ужасное было - представлять, что пока она сидит здесь, Дарион одержит победу, перебив ее защитников; а потом явится сюда, чтобы захватить ее, беспомощную… Поликсена коснулась рукояти меча, и это ее несколько успокоило.
А потом внизу раздались топот и лязг, возбужденные мужские голоса. Поликсена рванулась навстречу этим голосам, и Мелос перехватил ее.
- Сейчас мы все узнаем! - воскликнул он.
Они вышли на середину зала. Поликсена взялась за меч и увидела краем глаза, что Мелос тоже опустил руку к оружию. Она улыбнулась, готовясь приветствовать тех, кто бы ни поднимался сейчас им навстречу.
Это оказался Гобарт со своими людьми.
Гобарт, несомненно, напившийся крови и пьяный ею. Гобарт, который торжествовал!
Не успела царица опомниться, как он бросился к ней и поднял, схватив за талию, как главный свой трофей; Поликсена задохнулась, захваченная его безудержной страстью. Потом перс опустил ее; он смеялся от радости.
- Дарион мертв? Отступил?.. - воскликнула эллинка.
- Бежал! Его сторонники перебиты или сдались, - ответил военачальник. - Мы захватили город и весь его флот!
Поликсена засмеялась, захлопав в ладоши; еще не веря ни ему, ни себе.
- Прекрасно!
Потом, немного помолчав, она спросила:
- Каковы наши потери?
- Совсем невелики. Еще не подсчитали, - ответил Гобарт. Его радость несколько улеглась, и Поликсена удовлетворенно улыбнулась.
- Тогда приказываю точно подсчитать потери и доложить мне. Обо всех раненых позаботиться, всем мертвым дать погребение.
Она помнила, как персы-зороастрийцы относятся к мертвым, - они часто пренебрегали ими, опасаясь осквернения. Но Гобарт молча кивнул, не возражая ей.
- Послать на берег за матросами и слугами, - продолжила Поликсена. - Мне нужна моя служанка.
Меланто, как и Менекрат, дожидалась на корабле.
Гобарт снова кивнул.
- Еще?..
Поликсена вздохнула; она потерла свой шрам. Казалось, она получила эту рану в сегодняшней битве.
- После этого нам всем следует отдохнуть. Завтра будем праздновать победу, - закончила царица.
* Артемида Орфия (“Прямостоящая”) - одно из главнейших божеств в Спарте.
========== Глава 162 ==========
Требовалось столько всего решить, о стольких вещах сразу позаботиться - но отдохнуть было необходимо. Поликсену проводили в ее новые - или старые - покои. Раздевать ее взялась неизвестная рабыня, испуганная до полусмерти, как, очевидно, все женщины во дворце; но такой помощнице Поликсене легче было довериться. Никто из челяди не будет на нее умышлять, пока ими владеет страх.
Служанка обтерла ее тряпицей, смоченной в воде с лавандовым маслом, дала ей воды с вином, которую царица жадно выпила. Пока ей расплетали косу, Поликсена подумала, что подсчитать количество убитых с обеих сторон будет затруднительно из-за темноты. Точно так же, как темнота облегчила задачу и нападавшим, и оборонявшимся… при свете дня все предстанет совершенно иным.
Служанка надела на нее сорочку, и царица уснула, как только коснулась головой подушки.
Проснувшись, она увидела Меланто, которая как раз что-то ставила на прикроватный столик. Солнце светило сквозь резные ставни, бросая на лицо Поликсены решетчатую тень.
Царица поморщилась и провела рукой по лбу.
- Я же приказала, чтобы меня разбудили на рассвете!
Меланто виновато улыбнулась.
- Это твой зять велел, чтобы тебе дали отдохнуть, госпожа, - ты была вся разбитая.
Поликсена быстро села, презрев боль во всем теле.
- Мой зять здесь не царевич!..
Она осеклась. А кто же?.. Кому ей наследовать, как не Мелосу, - лучшему и ближайшему к ней родственнику?
Поликсена тряхнула головой, отгоняя пока что бесплодные мысли.
- Горячую ванну, - приказала она прислужнице. - Потом подбери мне платье в кладовых… Сумеешь? Платье возьми персидское, но не слишком тяжелое.
- Да, госпожа, - радостно ответила Меланто. - Здесь хорошие девушки, они давно служат.
Поликсена слегка нахмурилась, но ничего не сказала. Ей надлежало привести себя в достойный вид, прежде чем являться остальным.
В большой ванной комнате, выложенной синей керамической плиткой, она попарилась в горячей воде, а давешняя рабыня-гречанка вымыла ей голову - с лимонным соком, чтобы волосы заблестели, и розовым маслом. Смыв с себя дорожную грязь, Поликсена встала в ванне во весь рост и приказала облить себя холодной водой.
Служанка струхнула, но спорить не посмела. Поликсена взвизгнула, когда на ее блаженно разогретое тело обрушился каскад холодной воды; а потом подставила еще и голову. Вот так хорошо. Усталости как не бывало!
Прежде, чем набросить на себя широкую белую домашнюю одежду, царица быстро осмотрела свое тело. Она осталась довольна: тело ее было значительно крепче и моложе, чем у многих ее ровесниц.
Она позавтракала в своих покоях, медленно жуя свежий хлеб с сыром и кружочками огурца и запивая чистой водой; мысль ее при этом работала гораздо быстрее. Кого повидать первым в этот первый день царствования?.. Какие распоряжения сделать - кого наградить, кого удалить от себя?
Меланто принесла ей прекрасное шелковое платье - пурпурное, затейливо вышитое серебряными лилиями и крупными жемчужинами, и под низ - белое льняное, усыпанное мелким розовым жемчугом. Продевая руки в рукава и запахиваясь, Поликсена довольно хладнокровно подумала, что мертвая жена ее племянника была сравнима с ней ростом. Что ж, персиянки, как и персы, высокие. А разница сложения сводилась на нет шириною платья.
Служанка тщательно подвела ей глаза, припудрив веки золотой пудрой, и слегка нарумянила щеки. Волосы же Поликсена оставила распущенными в знак своего положения; только подкрутила по одной прядке на висках, сзади сплетя их вместе.
Меланто повесила ей на шею тяжелое золотое ожерелье с аметистами, украсив руки витыми браслетами. Поликсена посмотрелась в зеркало, удовлетворенная своей величавой красотой, - и подумала с печалью, наденет ли еще хоть раз наряд своей родины…
Затем новая мысль пришла ей в голову. Поликсена схватилась за холодное ожерелье, повернувшись к служанке.
- Где ты это взяла?..
- В ларце царицы, - ответила Меланто, испугавшись этого нового выражения на лице хозяйки.
В ларце жены Дариона!.. Служанки уже копаются в ее драгоценностях без ведома новой царицы; а как же дворцовая сокровищница?..
Несколько мгновений Поликсена стояла неподвижно, разрываясь между противоположными стремлениями.
- Где Мелос? - воскликнула она. - Приведи его!
Меланто поклонилась и заторопилась выполнять приказ; и, выходя из спальни, она нос к носу столкнулась с Мелосом. Стражники у дверей пропустили его без всяких вопросов.
- Наконец-то ты встала!
Мелос был чистым и нарядным, в белом хитоне и голубом гиматии с золотом; в волосах его тоже блестели какие-то украшения. Поликсена на миг залюбовалась зятем; но потом вернулся гнев.
- Я встала бы раньше, если бы меня разбудили как было велено. А ты что делал? Я еще вчера приказала подсчитать наши потери убитыми и ранеными!
- Как раз этим я и был занят. Шел к тебе с докладом, только переоделся, - ответил иониец смиренно.
Оказалось, что убитыми потеряно семьдесят два человека, из них двадцать - греки; ранеными значительно больше. Темнота помешала лучникам с обеих сторон, помогаласолдатам переходить в наступление и бежать, зато в ближнем бою создавала полную неразбериху. Воины поранили много своих; после короткой схватки люди Дариона отступили… Солдат противника было захвачено живыми полтора десятка, мертвых нашли около тридцати.
- Сдается мне, что не такая это и великая победа, - рассказывал Мелос теперь с печалью в голосе. - Дарион может напасть на нас при свете дня, и будет действовать гораздо увереннее. Или же прибегнет к хитрости.
- Скорее второе, - ответила Поликсена. - И мы не знаем, кого из милетских защитников можем называть своими, - прибавила она.
Мелос кивнул в знак согласия.
Поликсена глубоко вздохнула.
- Я желаю видеть Мануша… только Мануша, - сказала она, обдумав следующий шаг.
Мануш вызывал у нее большее доверие, чем его брат; и он не волновал ее кровь, в отличие от Гобарта.
Поликсена встретилась с персидским военачальником в зале с фонтаном. Она начала с благодарности ему и его брату; Мануш выслушал ее похвалы со спокойным удовлетворением, которое понравилось царице. Перс сказал, что он и Гобарт только выполняли свой долг.
Однако Поликсена понимала, что главные ее сторонники ждут большего, и сказала Манушу, что дозволяет ему с братом самим выбрать себе награды в дворцовой сокровищнице или в конюшнях.
- Я знаю: вы не возьмете больше того, что вам причитается, - сказала эллинка.
Мануш поклонился. Он не прятал глаз, и Поликсена насчет него не усомнилась; а вот насчет Гобарта…
- Вечером я устрою пир в вашу честь. В нашу общую честь, - продолжила она, улыбаясь. - А пока что поручаю тебе вознаградить по заслугам наших персидских воинов. Моих греков я оделю сама.
Поликсена узнала, где разместился Мануш с братом во дворце - и где они оба жили в городе, что было еще важнее. Их семьи оставались в Парсе - Мануш переправил их не так давно, когда ездил в Персию ко двору; в чем и признался госпоже, как только она спросила.
Удовлетворенная, Поликсена отпустила азиата. Потом пожелала немедленно посетить сокровищницу и оценить свои богатства: ее проводили несколько стражников, которых царица знала в лицо.
Она долго любовалась монетами разных стран, золотыми и серебряными слитками, тяжелыми драгоценными сосудами, парадным оружием и доспехами тонкой работы, запоминая содержимое кладовых с холодностью заимодавца. Что ж, казна ее племянника оказалась в лучшем состоянии, чем можно было надеяться. Эллинка вдруг подумала о Дарионе как о сыне Филомена, плоти от плоти ее единственного прекрасного брата: она теперь редко думала так о своем враге, и каждый раз это причиняло сильную боль. А если мертвые способны видеть, что оставили после себя на земле, - как же тогда сам Филомен…
Поликсена зажмурилась и прошептала молитву хозяевам подземного царства за душу брата. Хотя не очень-то верила в действенность этой молитвы.
С мыслью о брате она сходила на конюшню, навестить своего черного коня. Животное, к радости Поликсены, узнало ее и встретило приветственным ржанием; Поликсена угостила коня солью и решила, что даст ему имя Флегонт - “горящий”. Она сперва хотела назвать его Сотером - “спасителем”; но подумала, что такие слишком значительные имена вызывают недовольство богов и приводят к краху…
После этого Поликсена быстро вернулась во дворец. Она думала, что ей надо бы сегодня же показаться народу и выступить с обращением. Персидские владыки никогда себя так не вели, окутывая свое правление тайной и возбуждая благоговейный страх; а царица Поликсена… что ж, ее могут именовать персидской тиранкой ее соотечественники за морем, но сама она никогда не согласится с таким определением.
Ей нужно отправиться на агору - площадь народных собраний. Поликсена хотела поехать верхом, но отказалась от этой мысли. Нужна колесница: как ездят цари Египта и Персии, как ездили древние цари Спарты!
Поликсена нахмурилась, думая о том, кто теперь надзирает за всем в ее хозяйстве. Она приказала позвать управителя и доложить, кто чем во дворце занимается.
К ее большой радости, на зов явился Протей - старый управитель Филомена, который потом служил ей все десять лет ее владычества. Он ссутулился, усох и совсем поседел, но, по-видимому, помнил все живо и за порядком смотрел хорошо.
Протей обрадовался возвращению госпожи, хотя был огорчен изгнанием Дариона. Управитель смотрел на них обоих с тем любовным сожалением, с каким старики смотрят на детей, выросших на их глазах. “Если он пережил правление моего племянника, значит, не так Дарион был и плох”, - подумала вдруг Поликсена.
Возможно, это она совершила ошибку, вернувшись в Милет?.. Возможно, сын персидской княжны был лучше для своих подданных - или стал лучше с годами?
Но теперь уже ничего не переиграть.
Поликсена велела Протею рассказать, кого из прежних слуг Дарион заменил. Оказалось, что хотя многие погибли от рук восставших, после этого Дарион казнил всего троих - за хищения, и никого больше не прогнал. Суровым казням и пыткам, которые действительно проводились, новый тиран подвергал приближенных, которые могли захватить большую власть или богатство, обманывая его, - или умышляли против него…
Поликсена оборвала излияния старика: Протей, конечно, выгораживал своего молодого господина. Да это и не имело большого значения. Слуг, помнивших ее, во дворце почти не осталось.
Коринфянка приказала подать колесницу, вспоминая своего конюха. Может, Тизасп с Дарионом теперь объединили силы?.. Эти силы могут оказаться больше, чем ей представляется.
Поликсена опять вызвала Мелоса.
- Выбери десять человек охраны из своих воинов - четверых всадников и шесть пеших телохранителей, больше не нужно, - приказала она. - Еще двоих трубачей. Я поеду на агору.
- А я? - спросил Мелос, не уточняя больше ничего.
- Ты, конечно, будешь со мной, - Поликсена улыбнулась. - Как всегда.
Колесницу, запряженную парой красивых мышастых коней с белыми плюмажами, вывели на площадку. Трубачи заняли место впереди; свитские и телохранители построились. Мелос стоял, держа свою лошадь под уздцы.
Возница, молодой кариец, спрыгнул с площадки, чтобы помочь царице взойти. Она не отказалась, с удовольствием опершись на мужскую руку. Мелос вспрыгнул на коня и занял место справа от колесницы.
- Трогай! - крикнула Поликсена вознице.
Тело все еще болело после вчерашнего; но она горделиво выпрямилась, схватившись за ремни колесницы, и постаралась придать себе такую же внутреннюю уверенность. Они поехали по главной аллее, которая вела от дворца прямо на площадь, бывшую центром жизни города.
Ворота дворца закрылись за ними, как вчера - открылись. И тогда музыканты громко затрубили, а один из верховых ионийцев выкрикнул:
- Едет царица Поликсена! Все приветствуйте ее, все спешите на площадь, чтобы ее увидеть!..
Народ уже и без того высыпал из домов; люди молча глазели на эту процессию и жались к своим изгородям, когда царица проезжала мимо. Поликсена старалась увидеть, какие изменения произошли в городе за время ее отсутствия и насколько Милет пострадал в эту ночь; но торжественная поза не позволяла ей вертеть головой. Она слышала ропот милетцев, точно ропот моря. Морем они и останутся для нее, глубоким и неизведанным…
Вот и площадь. Ее Поликсена могла обозреть свободно, и никаких перемен не нашла, кроме одной: статуя Ликандра исчезла.
Но было не до сожалений, не до собственной боли. По дороге музыканты протрубили, а вестники выкрикнули ее имя еще несколько раз; однако больше и не понадобилось. Люди потоком устремились на площадь, и теперь она была почти полна.
Впервые Поликсена ощутила опасение за себя и пожалела, что взяла так мало воинов; но было уже поздно. Она выпрямилась в своей колеснице.
- Люди Милета! - крикнула коринфянка. - Граждане, слушайте меня!..
Настала тишина. Поликсена обвела взглядом толпу - все лица были хмурые, богато одетых среди людей она заметила мало, все больше серые домотканые платья.
- Я, ваша царица и наместница великого Дария, вернулась к вам по воле богов! - крикнула она снова. - Я принесу вам мир и справедливость!
Люди зароптали. А потом кто-то из задних рядов выкрикнул:
- Мир и справедливость настанут, когда ты уберешься вместе со своими персами!..
Оскорбителя тут же поддержали соседи свистом и топаньем. Поликсена задохнулась, выискивая их глазами; но все уже стихло. Люди не смели бунтовать открыто после вчерашнего… а может, немало милетцев ее поддерживало, но не желало высказаться. Обнаружить перед всеми свое благородство гораздо труднее, чем низость, вдруг подумала Поликсена.
Однако это противостояние молчаливому народному собранию становилось неловким и опасным. - Поехали отсюда, - негромко приказала Поликсена вознице. Он с облегчением хлестнул вожжами лошадей, и колесница повернула; люди широко расступились, давая дорогу.
Процессия направилась назад, через дворцовые ворота и до конца аллеи; там, в своем саду, Поликсена спрыгнула на землю. Мелос тоже спешился, видя, что царице хочется пройтись. Они направились по дорожке рука об руку, и немного опередили остальных.
- Мелос, - сказала Поликсена, когда рядом не осталось посторонних ушей. - Я собираюсь назначить тебя своим полемархом.
Иониец замедлил шаг.
- То есть высшим военачальником? - переспросил он.
Мелос был польщен, но больше озабочен такой ответственностью; и это пришлось Поликсене по душе.
- Высшим греческим военачальником, - уточнила царица. - Тебе ведь уже почти двадцать три года, столько, сколько моему старшему сыну. Будешь командовать всеми моими греческими воинами в Милете.
О большем пока рано было говорить; но и этого с лихвой хватало. Мелос поклонился.
- Благодарю тебя… Могу ли я теперь пригласить Фрину с дочерью сюда?
- Я завтра же пошлю за ними, - обещала царица.
Она ускорила шаг: предстояло еще много дел. Солнце стояло уже высоко. Поликсена поднялась в свой зал отдыха, приказав подать ей чего-нибудь выпить.
Явилась Меланто, с высоким кубком айвового напитка. Поликсена осушила его с наслаждением, но потом подумала, что нужно ввести какие-нибудь меры против отравителей… Она ведь даже не знает, что теперь растет в ее саду!
- Меланто, передай распоряжение главному повару, - сказала Поликсена, поставив кубок на поднос. - Пусть готовят пир, на сегодняшний вечер.
Меланто, поклонившись, ушла.
Царица немного посидела на кушетке в одиночестве, потом встала. Ей нужно было навестить наложниц Дариона и оценить, что это за существа; и увидеть свою внучатую племянницу. Она встала, поправив волосы.
Направляясь в сторону женских покоев, царица неожиданно столкнулась в коридоре с Гобартом. Перс поклонился ей. Поликсена оглядела его - он был одет чрезвычайно пышно; и варварская красота шла ему, как большинству варваров. От него исходил мускусный аромат.
- Царица сегодня ни разу не посылала за мной. Я вызвал недовольство моей госпожи? - произнес военачальник.
- Я была занята все утро - как и ты, я полагаю, - сказала она; хотя могла бы и не отвечать.
Поликсена посмотрела Гобарту в глаза: голова его была непокрыта, а густые волосы украшены янтарными заколками. Сын Масистра заметил еще на корабле, что она любуется им…
- Не играй со мной, военачальник, - сухо сказала она, отведя глаза. - Я не девочка.
Поликсена хотела пройти мимо; но задержалась.
- Приходи на мой пир вечером, - сказала она, обернувшись. - И передай приглашение своему брату.
Гобарт поклонился. Он был задет ее словами, и удовлетворен тем, что вывел ее из равновесия; и еще…
- Это не игра, моя госпожа, - сказал он серьезно.
Поликсена отвернулась и быстро пошла прочь. Она чувствовала, что перс остался там, где стоял, страстно глядя ей вслед.
========== Глава 163 ==========
Последний супруг Поликсены по-прежнему жил и служил в Мемфисе у Каптаха, вдовца царевны Ити-Тауи. Этот вельможа меньше, чем через полгода после смерти юной жены, женился снова и был поглощен семейными хлопотами. Тураи же воспитывал сына один и не помышлял о том, чтобы сойтись с какой-нибудь другой женщиной.
Когда Исидору исполнилось три года, Тураи повез его в Саис - на поклонение божественной владычице города и покровительнице страны. Исидор, смышленый мальчик, понимал уже многое вокруг себя; он унаследовал сдержанность отца и был не очень разговорчив, однако все новые впечатления глубоко оседали в его душе.
Тураи учил своего единственного сына языку Та-Кемет. Пока его воспитывала мать, малыш усвоил начатки греческого; впоследствии Тураи намеревался продолжить учить Исидора эллинской речи и письму. Однако языком его сердца должен был стать египетский. И лики древних египетских богов должны были склоняться над его постелью, навевая мальчику сокровенные сны.
Бывший жрец Хнума теперь опять обрил голову, подобно Уджагорресенту в его последние годы. Не будучи более жрецом, Тураи жил в таком же воздержании, как в юности, - теперь, когда желания плоти ослабели, это способствовало ясности духа и лучше всего соответствовало внутренней склонности египтянина. Жена порою приходила к нему во сне… но томление его по прошлому, хотя и сильное, бывало недолгим. Однако из благодарной и страдающей памяти Тураи Поликсена не изглаживалась никогда, и незримый образ греческой подруги сопутствовал ему во всех делах.
После расставания с женой Тураи по-прежнему следил за жизнью Поликсены - неотделимой ни от его жизни, ни от политики. Когда бывшая царица вернулась в Коринф, они обменялись несколькими письмами, полными сожаления и запоздалой заботы о супруге, оставшемся за морем; однако египтянин чувствовал, что история Поликсены еще далеко не завершена.
Тураи возобновил знакомство с жрецами храма Нейт - в высшей степени полезное, вне зависимости от того, увидится он с женой снова или нет. Вынужденные повернуться лицом к персам и склониться перед Камбисом, служители Нейт во многом выиграли благодаря этому… храм древней богини прославился далеко за пределами страны и очень разбогател. Святость же его осталась почти незамутненной: жрецы Нейт немногих допускали пред очи богини, и служение ей продолжалось так же, как многие хенти назад. Тураи вместе с сыном было позволено посещать молитвенные залы, и они подолгу задерживались там.
В первое посещение храма Исидор спросил, показав ручкой на статую женщины в короне:
- Кто это, отец?
- Это великая богиня Нейт, сын мой, - ответил Тураи. - Она теперь твоя мать.
- Моя мать? - с удивлением повторил ребенок.
Тураи погладил его по коротко стриженным черным волосам. Теперь многие коренные египтяне отказались от старинного обычая обривать головы детям.
- Твоя матушка сейчас далеко - она царица, живущая за северным морем, которая любит и защищает тебя. Богиня Нейт тоже твоя мать, и она тоже защищает тебя.
Исидор, конечно, многого не понял и остался в недоумении; но больше ничего не спросил. Тураи знал, что сердцем дети в эти годы постигают гораздо больше, чем разумом. С этих пор, пока Тураи с сыном гостили в храме, они неоднократно приходили к главному образу богини и к другим. На удивление отца, маленький Исидор не жаловался на усталость и не протестовал, пока Тураи молился. Сын Поликсены вдыхал ладанный дым, слушал тишину, царившую в святилище, и замирал, глядя широко открытыми глазами на изваяние матери богов, как будто время для него исчезало.
Тураи, глядя на ребенка, думал, что, похоже, “Дарованный Исидой” уже избрал свою стезю. Что ж, почему бы Исидору и вправду не сделаться жрецом, во искупление деяний родителей-политиков?..
Когда Египта достигло известие о государственном перевороте в Милете, Тураи узнал обо всем одним из первых: еще раньше, чем Каптах, его хозяин, поделился такими новостями со своим главным писцом и помощником. Купцы из Мемфиса, плававшие в Милет, вернулись на родину с прибылью, на которую не рассчитывали.
Тураи сам говорил с одним из них. Приняв статного бритоголового незнакомца за жреца, торговец почтительно пригласил Тураи на корабль, стоявший на якоре: они побеседовали в каюте.
Тураи захватил кувшин вина нового урожая, и за чашей ублаготворенный купец рассказал, что ионийская царица волею Дария вернулась на трон. Прежний правитель, ее племянник Дарион, был вынужден бежать…
- Я и мой товарищ так и не расторговались в Милете, - пожаловался пожилой египтянин своему соплеменнику: Тураи слушал, не проронив ни слова. - Они вооружались против того, которого изгнали, и не приняли даже мирных купцов! А мы всегда поставляем им лучшие льняные ткани, зерном своим снабжаем все народы моря… и спрос на папирус так вырос!
Он всплеснул руками в жесте, выражавшем сразу вдохновение и возмущение.
Тураи улыбнулся; несмотря на все, что испытал в эти мгновения, слушая рассказчика.
- Мне это известно, почтенный. Стало быть, вы покинули Ионию ни с чем?
Купец вздохнул.
- Мы отправились на север, предлагать товар там. В Милете мы часто распродавали все, но вот пошлину молодой сатрап взимал….
Он потряс головой в парике из бараньей шерсти; звякнули его серьги.
- А другие города Ионии обеднели, в них много не выручишь. Продавали себе в убыток, только бы расходы возместить! Кому там сейчас надобен наш папирус - персидским хозяевам, которые без всякой грамоты с людей три шкуры дерут?..
Тураи кивнул. Он хорошо владел собой, но боялся, что купец увидит, насколько собеседник взволнован его рассказом.
Однако торговец не обращал внимания на его душевное состояние, озабоченный своими делами. Он вдруг спросил, доверительно склонившись к нему:
- А какому богу ты служишь, святой человек?
Тураи слегка вздрогнул; потом улыбнулся, коснувшись своей гладкой головы.
- Матери Нейт, - ответил он.
По крайней мере, сердцем он служил ей. Купец встрепенулся.
- Величайшей из всех! Прошу тебя, передай ей мое подношение, - воскликнул он, вскакивая из-за стола, за которым они пили.
Он открыл сундук, привязанный цепями в углу каюты, и извлек оттуда три штуки тонкого голубого льна.
- Царский лен, - произнес купец почти умоляюще, держа ткани на обеих протянутых руках. - Прошу тебя, поднеси два свертка твоей владычице, а один возьми себе, за труды! Пусть богиня дарует мне удачу в делах!
Тураи взял великолепную ткань и погладил рукой.
- Мне ничего не нужно, почтенный. Но я преподнесу великой матери твои дары и помолюсь за тебя.
Тураи не мог пообещать купцу благосклонность богини - хотя теперь ее власть, вероятно, распространилась и на другие земли и воды. Ему приходилось лукавить в бытность свою жрецом, но перед самим собой он всегда оставался честен.
Купец принялся кланяться, простирая руки и звеня своими серьгами и браслетами.
- Ты истинно велик, божественный отец!
Тураи ощутил, что покраснел. Он поднялся, расправив свое одеяние из простого белого полотна.
- Да пребудет с тобою всеприсущая Нейт, а мне пора удалиться.
Выйдя из каюты, он передал ткани носильщику, которого захватил из дома Каптаха. Судя по тяжести свертков тонкого, как паутинка, голубого полотна, они стоили целое состояние. Но потом мысли египтянина стремительно перескочили на другое, как Нил на перекатах.
Поликсена!.. Она опять вознесена судьбой - выше, чем желала бы, в этом Тураи не сомневался. Но именно такие, кто не алчет власти, достойны ее. Где же теперь Дарион?..
Спустившись на пристань, жрец понял, что это главный вопрос. Не оглядываясь на носильщика, он размашисто зашагал домой.
Каптах был у жены и пока не нуждался в его услугах. Поднявшись в свою комнату, Тураи сел и глубоко задумался.
Куда мог бежать Дарион, где искать помощи? В Персию?.. Едва ли.
Царя царей осаждает слишком много просителей, чтобы он мог прислушаться к новому, даже к своему родственнику. Кроме того, Поликсена снова взяла власть по его указу. Дарий, безусловно, разгневается, если молодой наместник попытается оспаривать ее права.
Дариону не след даже напоминать о себе великому царю, и он этого не сделает - племянник Поликсены совсем не глуп. Но он и не отступится: такие люди бывают очень цепкими.
Куда же Дарион мог бы отступить, чтобы набрать себе войско?..
Ответ пришел сразу же. Тураи стремительно встал, ощущая прилив сил и жажду действовать. Он не мог оставаться в стороне!
- Ты по-прежнему моя сестра, моя супруга, - прошептал он на языке Та-Кемет. - Судьба призвала тебя, а теперь призывает меня!
Тураи пошел в детскую, где Исидор оставался вместе с маленьким наследником Каптаха, каждый под присмотром своей няньки. Старший мальчик запускал на полу раскрашенный волчок, подолгу глядя, как тот крутится. Но едва лишь Тураи вошел, Исидор вскочил и бросился к отцу, обхватив его колени.
- Ты вернулся!
- Вернулся, дитя мое.
Тураи поцеловал малыша, удивленно подумав, что отсутствовал совсем недолго. Очевидно, Исидор ощутил угрозу для отца. Боги часто открывают детям то, на что слепы взрослые.
Он присел перед мальчиком на корточки, глядя ему в глаза.
- Скоро мы с тобой опять поедем в дом Нейт.
- Мы поедем к богине? - спросил ребенок, почти не удивленный.
Тураи кивнул.
- Да.
- Это хорошо, - сказал Исидор. Тураи только головой покачал. Поистине, боги рано подают знаки своим избранникам!
Этим вечером Каптах диктовал своему помощнику письма; и под конец, как бы между прочим, с довольным видом упомянул о событиях в Ионии. Вельможе было приятно увидеть, какое воздействие новости произведут на мужа Поликсены, - хотя то, что Тураи муж этой скандально известной гречанки, уже почти всеми забылось.
Тураи не пришлось изображать изумление: он до сих пор не отошел от разговора с купцом.
- Ну, так как ты поступишь теперь? - подначил его Каптах.
Тураи увидел, что улыбка господина пропала; в насурьмленных глазах сановника, опухших после дневного сна, появилось холодное и подозрительное выражение. Тураи потупился.
- А что я могу сделать теперь, даже если бы хотел? - произнес он с кротостью. - Боги давно развели наши с царицей пути.
Жрец чувствовал, что Каптах не перестанет сомневаться в нем, какой бы ответ ни получил. Но это был неизбежный риск.
Через пару дней Тураи попросил дозволения съездить в Саис, в храм Нейт. Каптах посопел с недовольным видом, однако дал свое согласие. Никаких новостей о Поликсене и ее врагах больше не поступало.
По пути в Саис у Тураи было время все обдумать. Он все больше укреплялся в мысли, что Дарион бежал в Египет - и проявил находчивость, чтобы не быть узнанным. Молодой сатрап будет добиваться встречи с египетским наместником Дария, минуя других: а наместник теперь в городе Нейт.
Опять оказавшись в главном храме богини, под защитой его стен, Тураи прежде всего передал служителям подношения и вознес молитвы - за Поликсену, за корабельщика, которому он это обещал, и за себя самого. Ему потребуется всемерная помощь Нейт в задуманном деле…
Потом, выйдя в накаленный солнцем храмовый двор, Тураи попросил встречи с одним из жрецов - Ани, который был давним другом его и Поликсены. Насколько вообще жрец может быть другом.
Ани, уже старый человек, скоро вышел к гостю. Он приветливо улыбнулся. Тураи даже показалось, что служитель Нейт его ждал.
Он пригласил Тураи в свои покои, обставленные со старинной простотой, но богато. Гораздо богаче, чем был одет сам жрец.
Ани пригласил друга сесть. Он приказал подать восхитительно прохладного пива, а потом по знаку жреца раб ушел.
- Что привело тебя к нам? - спросил служитель Нейт.
Тураи отхлебнул пива и слизнул с губ пену.
- Слышал ли ты о том, что произошло в Ионии? - спросил он.
- Да, - немедленно откликнулся жрец; не уточняя, что имеет в виду. - Я понимаю, какое значение это имеет для тебя, - прибавил он с легкой улыбкой.
Тураи сделал еще пару глотков; ему показалось, что он мог бы выпить залпом целый кувшин. Он решил опять бросить кости.
- Не знаешь ли ты, куда мог направиться молодой сатрап после изгнания?
- Он здесь, - спокойно сказал Ани.
Тураи готовился к такому ответу; но услышав его, едва не облился пивом.
- В Саисе?.. Что он тут делает? - спросил Тураи охрипшим голосом.
- Как раз сейчас изгнанник гостит во дворце, у наместника Ферендата, - ответил Ани, пристально наблюдавший за собеседником. - Дарион договаривается с ним о военной помощи. Мы это только что узнали.
Тураи провел ладонью по вспотевшему лицу.
- Так значит… он нападет на царицу? С помощью воинов Та-Кемет? Не затребовал ли он еще и флот?
- Весьма вероятно, - холодно ответил Ани. - Так же, как и то, что он получит требуемое.
Тураи спрятал лицо в ладонях и вздохнул всей грудью. Вот сейчас. Сейчас все решится!
- Ты представляешь себе, чем это кончится, божественный отец? Если Дарион победит, Поликсена погибнет ужасной смертью… а он сделается еще худшим тираном, чем был.
Ани поднял бритые брови.
- Почему? Он еще молод, и способен исправиться.
Ани делал вид, что не замечает, к чему клонит его собеседник. Но Тураи не собирался сдаваться.
- Ты мудр и знаешь, божественный отец, что бывают злодеяния, после которых душа уже неспособна исцелиться.
Старый жрец едва заметно усмехнулся.
- Надеюсь, ты применяешь эти слова и к себе? Я понял, чего ты ждешь от меня, Тураи, - Ани внезапно встал. - Хорошо ли ты обдумал такое безрассудство?
- Моя сестра не простит мне, если я это сделаю, - мрачно ответил Тураи. - А я не прощу себе, если ничего не предприму. Неужели ты сам позволишь, чтобы этот мальчишка… варвар, бесстыдная азиатская помесь… пролил кровь множества сынов Та-Кемет и опять вверг Ионию в хаос? - внезапно спросил он.
Тураи с силой опустил кулак на стол.
- Или мы недостаточно страдали?..
Ани долго молчал, стоя к нему спиной.
- Мне нужно поразмыслить. У нас еще есть время, - наконец отрывисто произнес служитель Нейт, не поворачиваясь. - А ты пока ступай отдохни.
Тураи встал и, поклонившись напряженной спине жреца, пятясь покинул комнату.
========== Глава 164 ==========
Вопреки надеждам Поликсены, ее изворотливый конюх уцелел, хотя его корабли сильно помотало у берегов и два из них разбило в щепы о скалы. Когда Дарион отступил обратно на юг с остатками своей армии, Тизасп пришел ему на подмогу: перс посоветовал молодому наместнику искать поддержки в Египте.
- Но я никогда там не был, даже не знаю языка! - удивленно воскликнул Дарион. Он в этот миг вспомнил судьбу своего отца.
Тизасп улыбнулся.
- Мой господин успешно действовал в Египте руками своих слуг… Подлую и низкую гречанку…
- Эй, придержи-ка язык! - прервал его Дарион. Его выпуклые черные глаза уставились на советника с выражением, предвещавшим приступ ярости, - они были так хорошо знакомы его приближенным. - Я сам наполовину грек, если ты вдруг забыл!..
Тизасп поспешно низко поклонился. Он испытал невольный страх перед этим молодым человеком, несмотря на то, что настоящей власти Дарион лишился.
- Прошу господина простить мое неразумие! Я только хотел сказать, что благодаря твоей предусмотрительности гречанка потеряла все, что имела. Теперь она ни за что не вернется в Египет.
- Это ты называешь “потеряла все”? - издевательски повторил Дарион, бросив взгляд в сторону Милета.
Однако сын Филомена быстро успокоился. Теперь он значительно лучше владел собою, чем в юности… собою и своей яростью.
- Пожалуй, ты прав, - сказал Дарион, вновь посмотрев на Тизаспа. - Мы можем бежать в Египет.
Он прошелся перед персом, склонив голову; галька похрустывала под его подкованными сапогами из алой кожи.
- Я не знаю языка египтян, однако ты его знаешь, как изучил и страну…
Тизасп поклонился в знак согласия.
- И мои сыновья сейчас со мной, - прибавил Дарион.
Хорошо, что Варазе был еще слишком мал, чтобы уразуметь, какая судьба постигла его мать. Матерью ему стала Геланика - наложница Дариона, родившая ему второго сына, Фарнака. Теперь обе женщины Дариона и его дочь Нилюфер находились в руках его тетки; и Геланика опять была беременна… Первое время сознание этого сводило с ума молодого сатрапа; но теперь он рассудил, что если его домочадцы остались живы при штурме дворца, за их дальнейшую участь можно не опасаться. Поликсена не тронет женщин врага… в этом всегда была ее слабость. Тем более, что и Геланика, и Эвноя - обе гречанки, ионийки…
Осмыслив все, Дарион удовлетворенно кивнул.
- Хорошо. Тогда плывем в Египет.
Он усмехнулся, посмотрев на Тизаспа.
- Морские боги не зря пощадили тебя. Они знали, что ты мне пригодишься.
Под началом Дариона осталось около четырехсот персидских воинов и вдвое меньше ионийских солдат - часть ионийцев переметнулась к нему в битве за Милет. Однако в Египте было достаточно персов, которые могли послужить целям Дариона… послужить Истине, в конце концов. И воинов этой покоренной страны тоже можно было поставить себе на службу.
Дариону было нетрудно остаться неузнанным: он и его уцелевшие люди достигли Навкратиса всего на четырех кораблях, которые удалось спасти. Два из этих кораблей привел Тизасп. Он объяснялся с египтянами в тех случаях, когда это было неизбежно: Дарион по большей части предоставлял говорить за себя своему помощнику, наблюдая со стороны, как делало большинство важных персов, во всех внешних и внутренних делах прибегавших к посредникам. Таких персов в Египте навидались достаточно, чтобы корабли Дариона не вызвали ничьего подозрения.
Поднявшись по реке и оставив суда дожидаться его в мемфисской гавани, а большую часть людей - на кораблях, Дарион с сотней воинов отправился в Саис верхом. Непривычные жара и сухость изнуряли молодого сатрапа, утомленного морским путешествием; но он напоминал себе об отце и ни на миг не позволял себе усомниться, что добьется желаемого.
Дарион, как и многие высокородные путешественники, остановился в храме Нейт - остановился под собственным именем; большая часть его людей разместилась в городских казармах, в которых хватало иноязычных наемников, а ему разрешили оставить при себе лишь скромную свиту. Дарион помнил, что жрецы Нейт когда-то знались с Поликсеной, но это его почти не встревожило. Сын Филомена испытывал мало почтения к египетским богам - однако знал, что в храме на него никто не покусится. Эти люди были непритворно набожны.
Он отправил посланником к египетскому наместнику Тизаспа. Этот перс, оказавший ему столько услуг, был человеком благородного происхождения - младшим сыном в большой семье одного из советников Камбиса, отравленного по приказу царя, который заподозрил его в измене. Всю семью после смерти главы ее распродали в рабство, кроме Тизаспа, который успел бежать и в конце концов попал ко двору Дария… Потом Тизасп в свите персидской княжны Артазостры отправился в Ионию, где ему тоже нашлось место. Он остался бессемейным и свои желания удовлетворял с мальчиками-рабами.
Дарион размышлял об этом, уединившись в келейке, которую ему выделили жрецы. Злоключения Тизаспа в который раз вызвали улыбку на губах сына Филомена: Дарион понимал, что сам он в сравнении с этим человеком счастливец.
Вернувшись из дворца, Тизасп доложил, что Ферендат согласен принять молодого господина завтра в полдень. Дарион остался очень доволен; хотя, конечно, и взбудоражился, поняв, сколь многое зависит от этой встречи. Весь остаток дня Дарион проигрывал в уме грядущую беседу, оттачивая свои доводы. Потом слегка поужинал хлебом и пивом и лег спать.
Он заснул, не выставив никакой стражи, - это в доме богини не дозволялось, но и не требовалось.
Сон Дариона был тяжел, точно он ворочался под спудом, давившим его. Дарион разметался на узкой кровати, ощущая темную, неотвратимую угрозу… ужаснее всего было то, что он не мог распознать ее, потому что не видел ее лица. Он сбил простыни и весь покрылся потом, озябнув в теплую весеннюю ночь.
Рывком пробудившись во мраке, Дарион ощутил, что головная боль вернулась. Эти боли мучили сына Филомена с тех самых пор, как он заступил на трон, когда его раздирали сомнения в богах и приближенных… жена лечила этот недуг своими ласками, но она же и явилась его причиной: Шахназ с самого начала пыталась превратить своего мужа в перса, усечь его наполовину, лишив отца и памяти об отце. Когда Шахназ опять забеременела, сомнения одолевали Дариона с новой силой всякий раз, когда он глядел на ее живот.
Дарион убил персиянку вместе с плодом ее чрева, и мучения сразу же прекратились. Он осознал тогда, что должен найти свой собственный путь, без женских нашептываний.
А теперь он опять плыл по волнам боли, окунаясь с головой всякий раз, когда пытался шевельнуться. Дарион громко застонал, возведя слезившиеся глаза кверху и запустив пальцы в густые короткие волосы.
Сатрап уловил краем глаза тень, появившуюся на пороге кельи, и понял, что к нему приставили слугу-соглядатая. Сейчас это его только обрадовало.
- Врача, - взмолился он по-гречески.
Слуга понял, что от него требуется; он кивнул и исчез. Через некоторое время пришел бритоголовый старик египтянин в белой одежде.
- Ты жрец? - спросил его Дарион - снова на языке отца, глядя сквозь слезы боли. Ему было почти уже все равно, только бы этот человек смог ему помочь.
Старик на несколько мгновений замер, как будто не понял; а потом ответил с сильным акцентом по-гречески:
- Я жрец и лекарь.
Жестом он велел Дариону сесть прямо; затем молодой сатрап ощутил, как теплые сухие руки египтянина легли ему на лоб, а большие пальцы нащупали ямки на висках, за бровями. Дарион застонал опять, но жрец принялся легкими движениями массировать ему голову - сначала виски, а потом за ушами. Через некоторое время боль стихла, хотя и не прошла окончательно.
Дарион откинулся на жесткую подушку-валик, глядя на целителя снизу вверх.
- Благодарю, - сказал он.
Жрец-лекарь кивнул, слегка улыбаясь. Дарион осознал, что тот понимает отдельные его слова и жесты - как всякого больного; но эллинского языка египтянин не учил и считает это ниже своего достоинства. Дарион покраснел, ощущая, что его благодарность почти прошла. Впрочем, он никогда не любил испытывать признательность.
Жрец оставил его, и Дарион лег снова: ему достаточно полегчало, чтобы он опять смог размышлять. Сын Филомена решил, что, чем бы ни кончилось дело, он более не вернется под крышу этого храма. Не то чтобы он боялся - но больше не желал подобных встреч и исцелений, дарованных здешними жрецами, которые позволяли себе не признавать власти Персиды и не учить чужих языков. Это место было ему враждебно. Какую бы силу в действительности ни имела саисская богиня.
Он снова уснул; потом проснулся на рассвете, ощущая себя значительно бодрее. Слуга дремал в коридоре, как Дарион и думал. Позвав его, наследник Филомена, объясняясь наполовину жестами, приказал подать себе умыться и поесть. Он размышлял о детях, оставшихся в Мемфисе, в гостинице при храме Птаха, - теперь он был рад, что не взял их с собой…
Потом сатрап позвал Тизаспа, и они в последний раз обсудили положение - по-персидски, на всякий случай.
Во дворец сын Филомена отправился раньше полудня, чтобы не заставлять себя ждать. Его впустили сразу; однако ждать пришлось довольно долго.
Наконец за Дарионом прислали. По пути он, несмотря на волнение, с любопытством примечал роспись и мозаику коридоров, думая, что эта страна все еще богата… или же, во всяком случае, может отдавать большие богатства. А это теперь главное.
Дарион взял с собой нескольких персов, дабы произвести на Ферендата благоприятное впечатление. Он решил на эти часы забыть, что он наполовину эллин.
Он вошел в зал приемов горделивой поступью - и преклонил колени перед азиатом в тиаре, отделанной золотыми пластинками, и с завитой бородой. Помедлив несколько мгновений в такой позе, Дарион поднял глаза. Ферендат взирал на него с огромным любопытством и некоторым опасением.
- Встань, - попросил наместник.
Дарион с изяществом поднялся и улыбнулся. Он знал, что улыбка его производит чарующее впечатление.
Египетский наместник кивнул ему; теперь с приязнью.
- Говори. Верно ли мне передали, что ты сатрап Ионии, незаконно изгнанный со своей земли?
- Именно так, - серьезно подтвердил сын Филомена. - Я - законный наследник моего отца, имеющий собственных сыновей. Власть над Ионией была дарована моему отцу нашим всемилостивейшим государем.
Ферендат задумался.
- Но я слышал, что прежняя царица вернула себе власть также по изволению нашего царя. Будто бы у нее есть указ с государевой печатью.
Дарион покрылся испариной под своей дорогой одеждой. А потом улыбнулся. Он понял, что перед ним за человек, - Ферендата мало заботила справедливость притязаний его тетки; но ему очень не нравилось, что она женщина и эллинка. И он с готовностью обвинит ее в чем угодно лишь на этом основании.
Дарион сказал:
- Эта женщина способна распространить любые слухи, дабы добиться своего. Я уверен, что указ поддельный. Царицу поддерживают некоторые влиятельные персы, ищущие власти и наживы.
“А может, и ее постели, чтобы добиться еще большей власти”, - сказал Дарион одними глазами. Ферендат хмыкнул, плотоядно улыбнувшись. Два наместника все лучше и лучше понимали друг друга.
- Ты хочешь моей помощи, дабы восстановить справедливость? - спросил перс.
- Да, благородный господин, - ответил Дарион.
Ферендат поднялся со своего трона; запахнув одежды, он сошел с возвышения и оказался рядом с ним.
- Но у меня мало воинов, чтобы выделить тебе в помощь.
Дарион рассмеялся своим музыкальным смехом.
- Господин, воинов предостаточно. Дай мне египетских солдат, которые прохлаждаются без дела. Я вижу, что эта страна опять богатеет, а люди ее теряют почтительность. Нужно напомнить египтянам, кто их повелитель, - таким землям нельзя давать усиляться…
Ферендат закивал, придя в восторг.
- Как раз об этом я только что подумал сам!
Дарион незаметно усмехнулся. Но когда наместник опять посмотрел на сына Филомена, вид его выражал полную почтительность.
- Это будет мудрый шаг, своевременный шаг, господин, - он принесет пользу нам обоим как правителям и всей Персии…
Ферендат рассмеялся, показав зубы, попорченные сладостями.
- Ты мне нравишься, мой юный друг! Вот что, - он склонился к Дариону. - Будь моим гостем на несколько дней и приходи ко мне снова, этим вечером. Мы поужинаем вдвоем и как следует обсудим твою просьбу.
Дарион внутренне дрогнул. Он знал, что красив, - и понятия не имел о любовных пристрастиях этого перса… Однако он молча поклонился.
- С превеликим удовольствием, господин.
Идя прочь, Дарион морщился, выше поднимая подбородок и поддергивая воротник шелкового кафтана. Смрадное дыхание Ферендата все еще преследовало его. Однако, очутившись в своей комнате и закрыв за собою дверь, сын Филомена подумал, что даже если египетский наместник начнет его домогаться, он сможет отвергнуть его без всякого ущерба. В любом случае, политический выигрыш для них обоих важнее.
Ани вновь призвал Тураи через два дня после первого разговора.
- Я принимал Дариона здесь, в храме, и я лечил его от головной боли, - начал жрец без предисловий. - По моим наблюдениям, такие боли порою мучают властолюбивых людей, склонных к жестокости. Их дух мстит сам за себя… или же это демоническое влияние.
Тураи нахмурился.
- И что же?..
Ани остался спокоен и суров.
- Мне равно претит причинение зла больному, которому я помог, и гостю, которого я принимал в моем доме. Это глубоко противно Маат. Но теперь я соглашусь с тобою в том, что меньшее зло должно предотвратить большее.
Тураи кивнул, глубоко взволнованный.
- Что я должен сделать?
- Ты? - удивился жрец. - Ничего. Ты сделал уже достаточно… теперь положись на нас и жди.
Ани подумал.
- И как следует присматривай за своим сыном.
========== Глава 165 ==========
Фрина прибыла к мужу и матери с Хиоса уже очень тяжелая - она была слишком углублена в свое состояние, чтобы обращать внимание на то, что происходит вокруг. Поликсену это порадовало. Выспавшись после путешествия, Фрина пожелала искупаться в бассейне: это детскоеудовольствие было для нее одним из самых памятных.
- Меня и Хризаора просит, - с улыбкой сказала она царице.
Поликсена не возражала: кроме того, она и сама полюбила купание в выложенном мозаикой бассейне, где с самого возвращения училась плавать под руководством Алфея. Дворец, конечно, был полон персами, но на страже своей наготы царица всегда выставляла ионийцев.
Во время занятий Поликсена надевала легкие полотняные повязки на бедра и грудь; конечно, после намокания они облепляли ее как вторая кожа, но царица знала, что Алфей не имеет пристрастия к женскому полу. Он сделался для нее только хорошим и заботливым учителем: уроки плавания были наслаждением для обоих.
Теперь к царице присоединилась дочь с маленькой внучкой. И в этот первый раз, увидев мать раздетой, Фрина с изумлением сказала:
- Кто бы мог подумать, что у тебя уже есть внуки!
Поликсена искоса взглянула на афинянку.
- Благодарю, моя царевна. Я, как видишь, стараюсь себя не запускать. Еще я езжу верхом - очень укрепляет ноги, особенно бедра и ягодицы.
Она похлопала себя по выпуклому сильному бедру.
- Ты одна ездишь? - удивилась Фрина.
Поликсена слегка пожала плечами.
- Когда как.
Под взглядом дочери она ощутила, что покраснела, и отвернулась. Фрина понимающе хмыкнула: конечно, близость Гобарта к царице была известна всем.
Пришли Алфей с Нестором, и Поликсена была избавлена от неловкости. Нестора она пригласила, чтобы подстраховать детей. Сама Поликсена уже почти не нуждалась в этом.
Спустившись в бассейн, она с наслаждением скользнула грудью на прохладную воду, вытянув руки; открыв глаза, эллинка увидела на дне зеленовато-лазурное изображение лика Посейдона с бородой и волосами-волнами, такое же, как на доспехах Мелоса. Она перевернулась и вытянулась на спине, раскинув руки и ноги.
Потом, взглянув на неуклюже плескавшуюся дочь и повизгивавшую от восторга внучку, Поликсена проплыла от одного конца бассейна до другого: Алфей, который следовал за нею вдоль бортика, издавал ободряющие возгласы. Энергично взмахивая руками и ногами и поворачивая голову из стороны в сторону, Поликсена вплавь вернулась обратно; потом, встав из воды, тряхнула волосами и отжала их.
- Ну, как сегодня? - спросила она своего наставника.
- Все лучше и лучше, - улыбаясь, ответил Алфей. Потом иониец нахмурился, видя, что царица поднимается по ступенькам. - Ты не будешь больше заниматься?
- Сегодня - нет, - сказала Поликсена. Она оглядела зал, украшенный серебряными зеркалами и колоннами красного сандалового дерева с капителями-лотосами; в этом пустом помещении гулко отдавались их голоса. Царица не увидела никого, кроме стражников-греков в дверях, но у нее усилилось ощущение, что на нее смотрят… смотрят на нее одну из всех женщин ее семьи, с жадностью узнавая тайны ее тела.
- Я ухожу. Следи за ними, - велела она Нестору, кивнув на Фрину и внучку.
- Да, госпожа, - сказал тот. Алфей тоже кивнул, продолжая встревоженно смотреть на Поликсену; но госпожа, поправив отяжелевшую от воды набедренную повязку, молча направилась в купальню. Из зала с бассейном в ванную комнату вел короткий коридор. Там уже ждала Меланто, с платьем и косметикой наготове.
Поликсена с помощью прислужницы закончила туалет, осушившись полотенцем, скрутив волосы низким греческим узлом и надев просторный хитон с рукавами, из голубого льна. Царица, конечно, знала, кто преследует ее в коридорах, чей взгляд она постоянно ощущает на себе, даже когда одна. Теперь Гобарт был начальником ее охраны, так же, как ближайшим советником; и с его помощью она уже добилась успехов в эти первые дни.
Перед Поликсеной предстали несколько милетских управителей Дариона, полуазиатов, которые превратились в хапуг и воров, едва только сатрап ослабил за ними надзор. Главного казначея и нескольких его помощников царица казнила, в назидание выставив их головы на кольях перед воротами дворца. Так делалось не только ради устрашения - а прежде всего затем, чтобы народ видел, над кем совершен справедливый суд.
Поликсена приказала также устроить раздачи хлеба и денег из казны. А Мануш во главе большого отряда отправился на север - разбираться со злоупотреблениями, которые позволяли себе сильные люди при Дарионе, и творить суд от имени государыни.
Поликсена знала, что недовольные все равно останутся, и их будет много; но хороший правитель должен подняться над этим и приложить все силы к тому, чтобы единый закон в конечном счете восторжествовал над бесчисленными несправедливостями, чинимыми знатью. Пусть даже этот закон вначале многим покажется деспотичным. И таков он и будет - иначе здешних князьков не усмирить…
Царица встретилась с архонтом - градоправителем Милета, и с другими милетскими начальниками, расспросив их о положении дел в городе и о причинах народного недовольства. Она проводила много времени в своем рабочем кабинете, корпела над архивами и счетными книгами своего племянника, и сама разбирала поступавшие к ней жалобы. Она выбрала себе советников - некоторые из этих людей выделились из окружения царицы сами, своей храбростью и умом, а других Поликсена назначила по совету архонта, из числа видных граждан. Она пока не заглядывала в будущее, но чувствовала все большую уверенность в настоящем.
В редкие свободные часы Поликсена каталась верхом в саду, как и сказала своей дочери. Гобарт сопровождал ее во время этих прогулок, и они беседовали, рассказывая друг другу о себе. Персидский военачальник явил себя умным и незаурядным человеком… а главное, Поликсена все сильнее ощущала, что он неравнодушен к ней как к женщине; и если даже ищет почестей и власти, его увлечение искренне. Это невозможно было сыграть… только не перед ней, которая столько в жизни видела.
Конечно, они оба не забывали и о большом мире. Поликсена задалась вопросом, куда мог бежать Дарион, главный ее противник, - Гобарт предположил, что, подобно отцу, он мог найти убежище в Египте. Они отправили разведчиков в Навкратис, а потом в Саис; но Поликсена сомневалась, что тем удастся многое выяснить. Превратившись в персидскую сатрапию, Египет принимал и пропускал слишком много азиатов; Поликсена предполагала, что жрецы должны быть хорошо осведомлены о делах страны, однако храмы надежно хранили свои тайны.
Поликсена также отправила человека к дому Каптаха, чтобы тот разузнал о ее муже и младшем сыне. Ответа было ждать слишком долго… эллинка, однако, предполагала, что в доме Каптаха все без изменений и Тураи с Исидором живут спокойно.
Она нередко размышляла об этом перед сном, оставшись наедине с собой, - как и о судьбе Никострата и Эльпиды. Кто виноват, что ее детей раскидало по свету?.. Детей маленького мира, какая неизбежность вознесла их на новый Олимп, с вершины которого видно слишком много?
Спустя неделю после приезда Фрины она стояла вечером одна перед зеркалом в спальне, и размышляла о Тураи и своем младшем мальчике. Удержится ли ионийская царица у власти так надолго, чтобы это сказалось на них обоих?..
Поликсена задумчиво проводила гребнем по волосам, глядя на свое смутное отражение. Вдвойне смутное при свете лампады. Человек почти всегда не таков, каким видится себе сам…
Она услышала за спиной скрип дверей и замерла с гребнем в руке. Приближающиеся шаги, смягченные домашними туфлями, царица узнала еще до того, как рядом в зеркале возникла рослая мужская фигура.
- Уходи, - произнесла Поликсена, не поворачиваясь.
Гобарт тихо рассмеялся.
- Госпожа ждала меня, не так ли?
Поликсена резко повернулась к нему, ощутив, как горло перехватывает гнев.
- Кто впустил тебя в мою опочивальню?.. Я прикажу их казнить!..
- Я начальник твоей охраны, и сегодня я встревожился за тебя, - произнес перс: черные глаза его были совсем близко. Поликсена рассмеялась, в растерянности и негодовании. Она знала, что от этого азиата можно было ожидать чего угодно!
- Убирайся, - бросила она и отвернулась. Гобарт отступил на несколько шагов, не спуская с нее глаз… эллинка ощущала, точно воздух между ними обратился в жидкий огонь. А потом перс молча атаковал ее сзади; Поликсена не успела опомниться, как оказалась в полной его власти.
Он схватил ее на руки, как ребенка, и, пронеся несколько шагов, кинул на постель. Поликсена удержалась от крика; но когда Гобарт навалился сверху, зажав ей рот ладонью, замычала в бессильной ярости и рванулась.
- Молчи, - задыхаясь, проговорил он над ее ухом. - Никто не придет… Не унижай себя, царица!
Эти слова насильника заставили ее замереть в изумлении. Неужели перс и вправду заботился о ее достоинстве, вот так ворвавшись в ее спальню?.. Потом она опять попыталась вывернуться, с удвоенной силой; рука сама потянулась под подушку, за кинжалом. Военачальник перехватил руку женщины и, стиснув, прижал к постели.
От него пахло мускусом и страстным желанием.
- Я давно жажду тебя, и ты тоже, я знаю, - прошептал он. - Это должно было случиться!
Он впился губами в ее шею; колол ее своей бородой, ласкал горячим языком. Руки перса скользили по ее телу поверх платья, сжимая ее грудь, бедра. Поликсена застонала, осознав, что вырываться поздно и постыдно; когда Гобарт стащил с себя рубашку, она больно укусила его в плечо, пустила в ход ногти, оцарапав ему спину. Но это только раззадорило его. Он разорвал на ней прочную льняную сорочку и набросился на ее нагое тело.
Поликсена ощутила, что он не только знал многих женщин, как победительный воин, но и страстно любил их. И ей самой уже передалась его страсть, которая вот-вот должна была восторжествовать над телом, над рассудком; смирившись, Поликсена перестала быть покорной жертвой и ответила на ласки азиата с пылом, которому сама изумлялась. Они перекатывались по ложу, изнемогая в сладостной борьбе. Потом Гобарт опять опрокинул ее на спину, и его жесткая рука ворвалась между ее бедер.
Он оказался знающим, умелым любовником; а может, это она так истосковалась по мужчине. Ее готовность привела его в восторг. Когда он наконец овладел ею, Поликсена уткнулась лбом ему в плечо, ощущая не унижение, а облегчение и благодарность…
Потом они оба сразу же уснули, прижавшись друг к другу.
Поликсена пробудилась первой, в темноте, слыша рядом ровное дыхание любовника… полежав немного, она нахмурилась и села, подобрав ноги. Ощупью поискала сорочку; стараясь не потревожить Гобарта, царица облеклась в нее, несмотря на то, что рубашка была разорвана спереди.
Все ее крепкое тело ныло после объятий, сладостно и тревожно. Поликсена быстро оглянулась на двери, вспомнив о возможных свидетелях и страже; двери были закрыты на засов. Коринфянка перевела дыхание.
Поликсена попыталась осторожно выбраться из постели; она медленно спустила ноги на пол, не отводя взгляда от любовника, но тут перс открыл глаза.
- Куда ты идешь?
Поликсена ощутила мгновенный страх. Но потом она выпрямилась и отступила на несколько шагов, стягивая сорочку на груди.
- Тебе пора уходить, военачальник.
- Подожди.
Голос перса прозвучал тихо, почти умоляюще. Поликсена ощутила удивление.
- Сядь со мной, - обнаженный Гобарт, приподнявшись, поманил ее рукою.
Поликсена, все еще хмурясь и негодуя про себя, медленно села обратно на кровать. Гобарт тут же схватил ее за запястье и потянул на себя, так что эллинка, вскрикнув, упала на живот; она хотела вырваться, пылая гневом, но военачальник прижал палец к губам. Он разжал руку.
- Послушай меня, пока мы одни. Я приказал твоей страже уйти.
Поликсена кивнула.
Гобарт, однако же, опять замолчал, как будто не мог подобрать слова. А царица глядела на своего победителя - красивого, знатного мужа на несколько лет моложе ее самой; и ощущала, как ее наполняет горечь. Поликсена приподнялась, опираясь на руки.
- Ты это сделал ради победы надо мной?.. Ради власти?
Гобарт молча покачал головой.
- Послушай, - повторил он пылко. - Ты знаешь… и я никогда не скрывал, что в Парсе меня ждут женщины моего гарема и мои дети.
Поликсена кивнула, слабо усмехнувшись.
- Но когда я встретил тебя… Ты знаешь, что мы, арии, всю нашу жизнь служим Истине! Но Истину я узрел только сейчас. Тогда, когда ты взглянула на меня, стоя на носу корабля… в твоих глазах я увидел бога.
Гобарт смотрел на нее взглядом, который был выразительнее тысячи слов. Он, который так уверенно взял ее ночью, теперь только протянул к царице руки, как будто не смея более приблизиться.
- И с тех пор я захотел владеть тобой, чтобы любить и защищать тебя. Позволь же мне это.
Поликсена, в смятении чувств, скрестила руки на груди.
- А что скажут люди?
- Люди уже говорят… Тебя будут судить, что бы ты ни сделала, - тут же ответил перс. - Ты это давно понимаешь!
Поликсена кивнула. Она не стала напоминать, что она замужем: Гобарт и сам не забывал об этом ни на миг.
- Мне нужно побыть одной… уйди, - тихо сказала она. - Уходи, пока не рассвело!
Она не глядя услышала, как военачальник одевается. Потом он встал и, обойдя кровать, приблизился к царице. Помедлив пару мгновений, перс обнял ее и поцеловал в лоб.
Потом он ушел: Поликсена, не поднимая глаз, услышала, как заскрежетал засов, двери спальни открылись и закрылись снова. Посмотрев наконец на эти двери, вслед любовнику, царица услышала его голос: Гобарт сказал что-то стражникам.
Слабо улыбнувшись, Поликсена опять легла и, натянув простыню до подбородка, стала смотреть, как за ставнями разгорается рассвет. Она незаметно крепко уснула; и проснулась только тогда, когда ее позвала Меланто, склонившаяся над царской постелью.
========== Глава 166 ==========
Мать четверых братьев Пифонидов, старая Каллироя, была еще жива, когда ионийская царица покинула Коринф. Гречанка с Коса жила там же, где и ее сыновья, - в Керамике*; на отшибе, в ветхом мужнином доме.
Младший сын как раз гостил у нее, вернувшись в родной город из очередного плавания. Калликсен всегда останавливался у матери, бросая якорь у родных берегов, потому что старшие братья с некоторых пор невзлюбили его.
Потрепанный многими бурями афинский флотоводец сидел за столом в общей комнате, и уплетал горячую наваристую рыбную похлебку, поглядывая на мать. Каллироя устроилась на лавке со своей прялкой, как много лет назад, когда сын возвращался к ней юношей. Но только она не была уже прежней. Из-за боли в спине Каллироя с трудом двигалась; и никакие заморские мази, что привозил ей сын, не помогали.
Отодвинув свою пустую миску, Калликсен с благодарностью посмотрел на мать.
- Как будто и не уплывал никуда, - сказал он.
Каллироя улыбнулась: пальцы ее продолжали протягивать шерсть через шкурку ежа, так же ловко, как раньше, хотя и не так проворно. Теперь ее донимали и боли в суставах.
Движимый сочувствием, Калликсен встал из-за стола и пересел на лавку к матери - как делал мальчиком.
Опустив руки на колени, чтобы передохнуть, Каллироя посмотрела на него и печально сказала:
- Плохо, что у тебя уже нет здесь дома.
Калликсен придвинулся к матери и обнял за плечи. Юношей он стыдился этих проявлений нежности, а теперь жалел об упущенных годах.
- Как же нет? А твой дом, мама?
Каллироя улыбнулась и поцеловала загорелый лоб сына, уже изборожденный морщинами.
- Этот дом навсегда твой. Но ты почти утратил гражданство, потому что бываешь здесь не чаще, чем в других эллинских землях, и не принимаешь участия в жизни Афин. Ты не слышал, что говорила о тебе экклесия - именитые мужи, твои собственные братья…
Калликсен невесело усмехнулся.
- Могу вообразить.
Он опустил льняную голову.
- Тебе не одиноко здесь, мама? Добры ли к тебе Аристон и Хилон, твои невестки?
Каллироя опять принялась чесать шерсть. Собственная рабыня ее умерла лет пять тому назад, и теперь ей помогала девушка, присланная из дома Хилона.
- Бывает одиноко… Ты знаешь, что сама я никогда не жаловала афинянок, и у меня не появилось подруг среди афинских жен. Дети принимают меня, когда я навещаю их, и принимают мои бедные подарки. Но и Аристон, и Хилон почти никогда не навещают свою мать.
Калликсен поморщился, ощутив давнее отвращение. “Разбогатели… вознеслись и стыдятся ее, - подумал флотоводец. - А может, жены наговаривают им на нашу мать…”
- Хочешь, поедем со мной? - вдруг предложил он. Афинянин взял Каллирою за руку с распухшими суставами, вынудив оставить работу.
- Поселишься у моей жены на Хиосе, у нее тебе будет хорошо!
В глазах старой женщины блеснули слезы, лицо ее осветилось… Но потом она решительно покачала головой.
- Нет, милый. Ты еще не раз вернешься в Аттику, и у тебя должен остаться здесь дом - в нашем великом городе.
Каллироя пожала сыну руку.
- Прежде я чуралась афинян - беспрестанно вспоминала родной остров, откуда твой отец увез меня совсем юной, не спросив о моем желании. А теперь из-за тебя я виню себя, что не стала здесь своей. Грядут такие времена, что ты должен быть с Афинами и выступать с ними вместе!
Калликсен слегка побледнел под своим красным загаром.
- Я понимаю, какие времена ты подразумеваешь, мать, - ответил он охрипшим голосом. - Ты знаешь, сколько раз я жалел, что у нас нет большого флота и средства на него так и не удается собрать, - с живостью продолжил моряк. - Но теперь… не знаю, смогу ли я поднять голос на агоре, с тем именем, которое создал себе! Несмотря на все свидетельства персидской мощи, о которых я могу сообщить!
Мать и сын некоторое время молчали; Каллироя разбирала шерсть, не поднимая глаз. А потом, все так же не поднимая глаз, хозяйка дома сказала:
- Мне думается, сын, что тебе следует остаться в Афинах и возобновить свои знакомства. Ведь твоя жена и дочери еще какое-то время проживут без тебя?
- Да, конечно, - ответил моряк с некоторым удивлением. - Они уже привыкли, что я пропадаю надолго, - прибавил он, смутившись.
Каллироя улыбнулась с жалостью к судьбам всех женщин.
- Придется им еще потерпеть. Сейчас, вполне возможно, от тебя и твоих товарищей здесь зависит слишком многое, - эллинка подняла на сына свои яркие, как в юности, голубые глаза.
Калликсен насторожился, глядя на нее.
- Ты знаешь что-нибудь, чего не знаю я?
Каллироя сложила руки на коленях. Некоторое время она молча смотрела на сына, а потом произнесла:
- Ты и впрямь слишком долго не был дома. Ты ведь слышал, что царица Ионии после изгнания возвратилась в Коринф, на родину?
- Разумеется, - Калликсен кивнул. А потом воскликнул, видя выражение матери:
- Ты хочешь сказать, что она сейчас в Афинах?..
Каллироя рассмеялась.
- Нет, милый. Будь эта женщина в Афинах, верно, не о чем было бы говорить, - у себя дома она жила скромно. Но не далее как декаду назад царица Поликсена бежала обратно в Милет. Персы опять предложили ей власть над всей Ионией.
Флотоводец откинулся на стену, пораженный. Некоторое время он не отвечал. А потом произнес:
- Неужели?.. Но ведь это могла быть хитрость, ее могли захватить в плен или убить! Нет сомнения, что Поликсена нажила себе множество врагов!
- Должно быть, нажила, - согласилась Каллироя. - Но что, если это не хитрость, а правдивые посулы? Мне кажется, что Дарий вполне способен на такой шаг, - судя по тому, что ты рассказывал о царе Персии.
Калликсен встал с лавки, неподвижно глядя на стену напротив, на которой висели связки сухих трав.
- Да, он вполне способен!.. Но что это значит, - пробормотал флотоводец, точно в лихорадке. - Теперь в Ионии опять разразится война, которая кончится поражением греков, или же…
- Или же этот бунт лишит Персию преимущества, - сказала Каллироя. - Если только ионийцы получат помощь извне.
Калликсен некоторое время напряженно размышлял.
- Поликсена умная и опытная правительница, она сможет сохранять в Ионии порядок, пока мы не соберемся с силами…
- Если только царица не пожелает и далее оставаться царицей. Власть очень меняет людей, - заметила Каллироя.
Калликсен покачал головой, все еще сосредоточенный на своем.
- Не будем пока обсуждать это, мама.
Конечно, Каллироя помнила, что Аристодем, ее сын-философ, был мужем этой женщины и погиб в Ионии: от Аристодема у Поликсены осталась дочь. Калликсен и его мать были выше мелкой мстительности – но кровная связь требовала от них большего, чем от других, имевших отношение к судьбе ионийской наместницы.
Моряк взглянул на мать.
- Мне нужно подумать в одиночестве. Не сердись.
Наклонившись к Каллирое, он поцеловал ее. Потом быстрыми шагами удалился в комнату, в детстве принадлежавшую ему и брату Хилону.
Калликсен послушал совета матери и задержался в городе дольше, чем рассчитывал. Он ходил на агору каждый день, слушая новости; его быстро заметили и однажды подняли крик, ставя флотоводцу на вид поведение, порочившее честь города. Как всегда в таком мужском собрании, граждане разгорячились быстро: замелькали кулаки, Калликсена хотели было прогнать, но закаленный моряк и его товарищи дали достойный отпор. Расквасив несколько носов и наставив самым ярым противникам синяков, они вынудили себя слушать.
Калликсен, речистый как настоящий афинянин, первым воздвиг против себя обвинение, напомнив экклесии, что действительно служил ионийской царице и защищал ее интересы семь лет назад. Все оторопели от такого заявления: напротив себя полемарх увидел обоих своих сухопутных старших братьев, упитанные лица которых дышали злорадством и негодованием.
- Но служа этой царице, я служил нашему городу, - продолжил Калликсен открыто и бесстрашно, обводя своими голубыми глазами булевтов* и простых граждан. – Кто из вас, мужи, ныне станет отрицать, что Иония служит пограничьем между Элладой и Азией? Силы Дария не беспредельны, он всего лишь человек… а покорность ионийцев усыпит его бдительность и позволит нам накопить силы для ответного удара.
- Какого удара? – крикнули из рядов слушателей.
Калликсен с некоторым изумлением увидел, что против него выступил собственный брат, Хилон.
- Никакого удара не будет, мужи, - продолжил старший светловолосый Пифонид. Он усмехнулся брату в лицо. – Это нашу бдительность он пытается усыпить, - Хилон ткнул в морехода пальцем. – Он давно продался персам, как эта коринфская блудница, и теперь перепевает нам их песни, чтобы Дарий взял нас тепленькими!..
Поднялся шквал возмущения. Афиняне закричали все разом. Калликсен вынужден был отступить, чтобы его не начали бить; а Хилон в своем белом гиматии стоял с видом оскорбленной и торжествующей добродетели. И тут Калликсена осенила внезапная догадка: брат не его хотел обличить, а себя обелить, ведь некогда Хилон сам поддерживал тиранов!
От этой мысли моряк почувствовал такую ярость, что бросился вперед и растолкал мужчин, без труда отбрасывая с дороги самых сильных.
- Эй, граждане! – крикнул он.
Эта сила и дерзость опять укротили бесновавшуюся толпу. Крикуны не сразу, но притихли. Калликсен воздел руки умиротворяющим жестом.
- Граждане, - повторил он звучно и убедительно. – Ответный удар персам будет нанесен, я ручаюсь за это! Дарий, как вы все знаете, силен своим флотом, а у нас не хватает денег на закупку леса и постройку кораблей… я готов пожертвовать на наши общие нужды десять талантов золотом!
Теперь наступила полная тишина. Даже Хилон был смущен, не решаясь парировать.
- Я долго пренебрегал своими гражданскими обязанностями, признаю, - продолжил Калликсен. – Но все богатство, которое было мною нажито вдали от дома, я теперь отдаю Афинам во имя процветания славнейшего из городов!
Несколько мгновений еще стояла тишина – а потом раздались восторженные крики. Калликсена в городе помнили и уважали, и ненависть сородичей он вмиг опять превратил в любовь своим великодушием.
Но шагая домой к матери, моряк был не весел, а озабочен – он знал, что хотя у него в Афинах есть друзья, на которых он может положиться, толпа может снова возненавидеть его с тою же легкостью, с какой теперь чествовала.
Вечером, ужиная в ойкосе вместе с матерью, полемарх был молчаливее обычного. Каллироя ни о чем не спрашивала сына, зная, что он в конце концов расскажет сам, когда будет готов поделиться.
И когда оловянные тарелки опустели, а глиняные чаши наполнились, Калликсен сказал:
- Я подумал о взрослом сыне царицы, Никострате, и его семье… Помнишь, на агоре говорили, что Никострат с женой, известной гетерой Эльпидой, бежали из Коринфа после измены матери?
- Конечно, помню, - ответила Каллироя.
Она смотрела на сына с каким-то странным выражением. Но моряк не обратил внимания и продолжил:
- Это был славный юноша, жаль, что ты не видела его… Настоящий, - тут Калликсен усмехнулся, - настоящий спартанец. Как боги смеются над нами, не правда ли, матушка?
Каллироя поставила свою чашу и поморщилась от боли, прострелившей пальцы.
- Может статься, это не насмешка, а воля олимпийцев? Куда мог бежать этот царевич, как ты думаешь?
Калликсен неподвижно смотрел на мать несколько мгновений – а потом мотнул головой.
- Нет, этого не может быть. Все это стряслось почти месяц назад, в городе толковали, что царица опять села в Милете… Если бы Никострат объявился у нас, то гораздо ранее!
Каллироя посмотрела на сына с сожалением – и с нетерпением.
- А ты успел уже забыть с полудня, как афиняне приветили тебя? Ты думаешь, сыну персидской тиранки твои сограждане раскроют объятия? Если Никострат намерен искать убежища и помощи в Афинах, самое благоразумное будет выждать какое-то время, даже скрыться под чужим именем… Ведь его никто здесь не видел…
- Но ведь Эльпиду знают здесь, - сказал сын, изумленный этими доводами.
- Ее знают как гетеру, однако жена никому лица не откроет, - ответила Каллироя.
Если бы Никострат с супругой решились показаться в Афинах, Эльпида могла бы теперь благословить афинские обычаи, ограждавшие жен от нескромных взглядов.
С этого разговора прошло несколько дней. Калликсен сдержал слово, данное сородичам; полемарх сделал немалые пожертвования навкрариям, на новые корабли, и храму богини. Он отдался забытым обязанностям, и мать почти не видела его.
Как-то вечером Каллироя сидела, по своему обыкновению, за прялкой, и пела грустные песни. Молодая служанка помогала хозяйке сматывать шерсть. И вдруг послышался стук в дверь.
Калликсен обычно стучал не так – это были частые, словно бы испуганные удары. Они резко прекратились, как будто гость боялся, что его услышат снаружи, или не решался проявить настойчивость…
Каллироя быстро встала, невзирая на мучительную боль, которая скогтила спину.
- Сиди, Левка, я сама отворю! – хозяйка остановила молодую рабыню и, схватив прислоненный к стене буковый посох, который ей подарил Калликсен, направилась открывать. Пока она дошла до двери, стук повторился.
Глубоко вздохнув, Каллироя отодвинула засов и откинула крючок, на которые была заперта дверь.
- Войди, гость, кто бы ты ни был, - сказала она.
Руки ее дрожали, опираясь на посох, но голос не дрогнул.
Дверь резко открылась: в сумерках обозначились фигуры мужчины и женщины под темными плащами. И, присмотревшись, Каллироя узнала тех, кого давно ждала, - узнала, хотя никогда их не видела.
Стучала, по-видимому, Эльпида, которая стояла впереди: ее рыжие волосы, скрытые под капюшоном, растрепались, прекрасное лицо осунулось. Никострат, мрачный и обросший темной бородой, стоял немного позади жены, держа на руках маленького сына.
Увидев лицо Каллирои, гетера умоляюще сложила руки.
- Госпожа, я жена Никострата, сына царицы Ионии! – воскликнула она. – Наш город изгнал нас, и мы скитаемся, нигде не находя приюта… Заклинаю, впусти меня и моего мужа хотя бы на эту ночь!
Каллироя перевела взгляд на Никострата. Спартанец не стал молить – он только выше поднял ребенка, и мольба выразилась в его лице.
Хозяйка тяжко вздохнула.
- Узы крови священны, и я не прогоню вас на ночь глядя, - промолвила она. – Но знайте, что еще до завтра вам придется говорить с моим сыном.
Никострат благодарно поклонился.
- Как раз за этим мы и явились, добрая госпожа.
Дорийский акцент в его речи прозвучал особенно явственно. Каллироя печально улыбнулась – она молча посторонилась, впуская измученных странников.
* Керамик – один из богатых районов древних Афин, известный производством аттической керамики.
* Члены греческого городского совета (буле).
========== Глава 167 ==========
Эльпида, оплеснув водой лицо, руки и запыленные ноги, а после умыв и перепеленав ребенка, почти сразу же заснула, смертельно усталая: Левка проводила гостью в гинекей. Теперь уже не имело смысла пытаться скрыть появление стольких чужаков - даже рискуя тем, что служанка Каллирои побежит с новостями к Хилону, прежнему и нынешнему ее настоящему господину. Всего пришлось дать приют четверым, не считая младенца: Никострата с женой сопровождали еще двое рабов - женщина и мальчик.
Сам царевич, подкрепив себя вином, остался бодрствовать в ожидании Калликсена. Плащ его, как и одежда Эльпиды, был заляпан грязью и изорван колючками. Никострат вымыл руки и ноги, подобно жене, однако очень нуждался в бане и лечении многочисленных ссадин; он похудел, а в лице появились жесткость и угрюмость скитальца - отличные от жесткости воина, всегда чувствующего рядом плечо товарища.
По крайней мере, в этом он придерживался правды, думала Каллироя, посматривая на опасного гостя. С нею Никострат повел себя почтительно, однако наотрез отказывался что-либо поведать о себе до прихода молодого хозяина.
Калликсен в этот вечер задержался несколько дольше обычного - однако явился домой он в большой компании, с факелами: Каллироя и ее поздний гость, расположившиеся в андроне, в тревоге услышали много мужских голосов и смех.
Выглянув в окошко мужской комнаты, выходившее на улицу, хозяйка увидела, что у калитки белая светлоголовая фигура Калликсена отделилась от остальных; после короткого прощания с друзьями моряк направился по дорожке к дому. Каллироя отпрянула от окна.
- Иди в ойкос, - велела она Никострату, который поднялся с места и напряженно ждал. - Сиди там и не высовывайся, пока я не поговорю с сыном!
Спартанец коротко поклонился и вышел. Каллироя направилась в прихожую, встречать сына.
Левка уже открыла флотоводцу дверь. Заслышав шаркающие шаги матери, Калликсен перевел на нее взгляд; тогда девушка, проскользнув мимо него, торопливо убежала.
- Что у нас случилось? Она сама не своя, - афинянин кивнул вслед служанке.
Каллироя приблизилась к сыну и крепко взяла за руку сухой старческой рукой.
- У нас гости, - тихо сказала она, заглянув ему в глаза.
Калликсен замер на мгновение. - Правда?..
Каллироя кивнула и показала в сторону общей комнаты. Больше слов не понадобилось.
Моряк двинулся было в сторону ойкоса, но приостановился.
- Вся его семья здесь?
- Да, Никострат с женой и маленьким сыном, а еще двое рабов, - ответила Каллироя. Моряк кивнул и, не тратя больше времени, проследовал в комнату.
Никострат, сидевший у тлеющего очага посередине, быстро встал при появлении афинянина. Царевич улыбнулся было, но при виде настороженного выражения Калликсена улыбка его погасла. Лаконец поклонился и остался стоять.
- Садись, - пригласил флотоводец, не меняя выражения. Когда Никострат подчинился, Калликсен обернулся к матери. - Ты дала им ужинать?
- Нет, Никострат хотел дождаться тебя и разделить трапезу с тобой, если ты согласишься, - ответила Каллироя.
Калликсен впервые улыбнулся.
- Тогда прикажи подавать.
Он не стал уточнять - останется ли старая мать с ними; об этом и вопроса быть не могло.
Левка и рабыня Эльпиды, взявшаяся помогать, принесли нераспечатанный кувшин вина, хлеб, сыр, оливки и копченое мясо с чесноком, нарезанное ломтями. Гость и молодой хозяин сели за стол; Калликсен занял место у стены, подле матери, а Никострат сел на скамью напротив обоих.
Некоторое время мужчины молча ужинали; Никострат явно изголодался, но ел без жадности, сдерживая себя. Он съел немного мяса и сыра на лепешке и, запив простой водой, поблагодарил, сказав, что ему довольно. Калликсен качнул головой, но промолчал.
- Если ты сыт, расскажи, что с вами случилось, - моряк сурово посмотрел в глаза спартанцу. - До меня уже давно доходят самые противоречивые слухи о вашей семье.
Никострат кивнул.
- Ты желал бы услышать все из моих собственных уст. Я рад, что могу рассказать, - царевич замер на несколько мгновений, словно бы сомневаясь и в этом человеке, на чью помощь так надеялся. Но потом Никострат справился с собою и глухим голосом принялся излагать свою историю.
После того, как он и Эльпида оставили Коринф, они некоторое время жили в горах Лаконии, к северу от долины Эврота. Там располагалось немало поселений периэков - тех, кто не мог получить спартанское гражданство, и просто изгнанников, отвергнутых лакедемонянами по разным причинам.
- Таких, как я, - едва заметно улыбаясь, продолжал Никострат. - Мы сошлись с некоторыми из них, охотились вместе и помогали друг другу…
Им не раз случалось ночевать в хижинах и даже в пещерах, слушая вой волков и лай диких собак и лис; чтобы путешествовать по горным тропам, супруги избавились от всего лишнего имущества. Коня своего Никострат продал в первом же селении, в котором они остановились на пути из Коринфа.
- Но почему вы сразу не направились в другой город? - спросил афинянин, впервые перебив рассказ.
- Я сперва хотел, но жена отсоветовала, - ответил Никострат. - Она сочла, что лучше нам какое-то время пожить в удалении от городов, чтобы о нас забыли. Моя Эльпида всегда боялась диких зверей и людей, как женщина… но она очень отважна и разумна, - улыбнулся лаконец.
- Верю, - отозвался Калликсен. - Когда же вы спустились с гор?
- Не помню… Дней семь назад, - подсчитал Никострат, нахмурившись. - У Эльпиды стало не хватать молока, она ведь кормит, - признался он немного стыдливо. - Ребенок заболел, и тогда мы решили идти в город.
- Понятно, - сказал афинянин.
Он некоторое время размышлял.
- У вас совсем не осталось денег?
- Отчего же? Осталось, и немало, - Никострат блеснул серыми глазами. - В горах мы пробавлялись охотой на коз, оленей, ставили силки на птиц… а в селениях за постой с нас брали недорого. Мать ведь дала нам золота, прежде чем бежать, - усмехнулся он.
Калликсен склонился к гостю через стол.
- Ты осуждаешь ее?..
Никострат некоторое время смотрел афинянину в лицо, с суровым и непроницаемым видом, - потом опустил глаза.
- Позволь мне не отвечать на такой вопрос.
- Хорошо, - тихо сказал Калликсен, щадя сыновние чувства. Некоторое время они перемолчали, а потом флотоводец спросил:
- Зачем же ты хотел увидеть меня? У тебя был какой-нибудь план?
Никострат рассмеялся.
- План?.. Нет, никакого, господин. Я остался совсем один, а что может изгнанник? Я даже пользовался в дороге чужим именем… я называл себя Аркадом.
Он поднял глаза и пояснил:
- Аркад и Терон - такие собачьи имена придумали для себя мы с Мелосом. Теперь Мелос тоже покинул меня!
- Где же он? - спросил Калликсен, вспомнив темноглазого ионийца, с которым был так дружен Никострат. Афинянин тут же пожалел о своих словах.
- Там, где ему и следует быть. Со своей царицей, - ответил гость.
Протекло еще несколько мгновений томительного молчания. Потом Калликсен поднялся, взглянув на Каллирою: старая госпожа, усиленно прислушивавшаяся к беседе, чуть улыбнулась.
- Уже совсем ночь, а ты устал. Иди ложись, завтра вы отдохнете у матери в доме… а вечером продолжим разговор, - сказал Калликсен.
При первых словах афинянина Никострат тоже поднялся.
- Я очень вам благодарен, - сказал он, глядя на хозяев. - Но ведь ты, конечно, понимаешь, что нам нужно договориться побыстрее, - я отлично знаю, в какое положение поставлю вас, проведя одну только ночь под вашим кровом!
- Постараемся побыстрее, - серьезно ответил моряк. - Но теперь пора спать. Завтра я что-нибудь придумаю, - обещал он, провожая Никострата до дверей.
Потом он вернулся к матери, и они еще некоторое время, прежде чем потушить лампаду, говорили вполголоса.
Утром Калликсен рано ушел; гости выспались, а Каллироя с помощью слуг затопила им баню. Это была маленькая пристройка, сделанная Пифоном, покойным мужем хозяйки, к старому дому, - бывало, что этому афинянину после своих странствий приходилось избегать общественных бань, опасаясь осуждения. Потом Никострат сел чистить оружие, меч и широкий спартанский кинжал; о своих ссадинах он никому не дал позаботиться.
- Само еще лучше заживет, - сказал лаконец.
Эльпида, покормив и устроив поспать днем своего ребенка, наконец тоже вышла, и Каллироя не замедлила приступить к гетере с расспросами. Эльпида утолила ее любопытство, рассказав многие подробности их жизни; однако о Поликсене жена Никострата всегда отзывалась сдержанно и почтительно. Ионийская царица быстро завоевала любовь невестки… она покоряла и мужчин, и женщин.
Калликсен явился вскоре после полудня, когда садились обедать. Его не ждали так рано; он явно спешил и принял какое-то решение.
- Вам не следует задерживаться надолго, по всей видимости, - мрачно сказал он Никострату. - Может, в другое время… сейчас слишком опасно для тебя.
Об опасности для себя и матери он не упомянул; но Никострат кивнул с полным пониманием.
- Ты можешь предложить нам что-нибудь другое? - спросил царевич.
Калликсен покраснел.
- А ты думал, что я собрался просто от вас отделаться?.. Нет, я не имею на это права, - серьезно сказал афинянин.
Никострат понял, что это не только родственные и дружеские чувства, но и политические соображения. Он был очень ценен для противников ионийской царицы, чтобы оказать на нее влияние…
- Так что же ты предлагаешь? - спокойно спросил царевич.
- Отправляйтесь в Фивы, - сказал Калликсен. - У меня есть там знакомые, и, к несчастью… или к счастью для вас, многие фиванские аристократы готовы покориться персам.
Никострат быстро повернулся к жене.
- Ты слышишь?..
Эльпида вспомнила, что сама придумала такой выход еще давно. Она улыбнулась и кивнула, смахнув слезу.
- Да, дорогой.
- Вначале будет разумно не открывать своего истинного имени, а потом, думаю, нужда в этом отпадет, - продолжил афинянин. - Я еще какое-то время пробуду в Афинах - но когда соберусь отплывать, дам вам знать.
- И что? - нетерпеливо и неучтиво воскликнул Никострат. - Что же мы будем делать?.. Я искал тебя как союзника, тебе это известно!
Он выругался.
- Нельзя же бездействовать и далее! И Аттика, и Лакония до сих пор живут так, словно Дария не существует, - я бы не поверил, если бы не обошел всю Элладу сам…
- Похоже, это пошло тебе на пользу, - заметил флотоводец, глядя на Никострата.
Он сделал к нему шаг.
- Но для начала ответь мне: ты намерен воевать с царицей Ионии? Всерьез?
- Да, - ответил Никострат, не поколебавшись ни на мгновение.
Он сделал паузу и прибавил:
- Я хочу победить царицу… но не мою мать.
Калликсен кивнул. Он подошел к спартанцу и крепко обнял его; спустя мгновение Никострат ответил на объятие.
- Я всегда помнил о тебе, - пробормотал царевич, уткнувшись носом ему в плечо. - И тогда, когда я и Мелос бежали из Египта, мы искали тебя и уповали на твои корабли…
- В самом деле?
Калликсен прочувствованно посмотрел молодому воину в глаза. Он об этом ничего не знал - Филлида не говорила мужу, что принимала у себя беглецов.
- Как раз сейчас Афины строят много новых кораблей. Правда, до флота Дария нам по-прежнему далеко, но…
- Но с ионийским флотом вы сможете потягаться, - закончил Никострат, безжалостно улыбнувшись. - Благодарю тебя, дядюшка!
Калликсен усмехнулся такому поименованию, но спорить не стал.
- Пока что действовать подожду и я, - предостерег он. - В таком деле нужно согласие многих… но без тебя мы не обойдемся, будь покоен.
Никострат кивнул.
- Это лучшее, на что я мог рассчитывать.
- Я нашелвам лошадей и проводников. И ссужу деньгами, на первое время, - сказал Калликсен. - Если вы готовы, поезжайте завтра же, как соберетесь.
Никострат вздохнул, борясь со своей гордостью; однако от денег не отказался. Он только подумал, что Эльпиде и Питфею маловато будет двух ночей отдыха.
- Благодарю. Надеюсь все возместить тебе сполна, - ответил лаконец.
Калликсен понял, что речь много больше, чем о золоте. Он улыбнулся.
- Так и будет, мальчик. Мы вместе выступим против персидской наместницы… и этим спасем Элладу и твою мать.
========== Глава 168 ==========
После первой ночи Гобарт не появлялся перед царицей целых четыре дня - как ей сказали, он проводил военные учения за городом со своими персами: азиаты еще больше, чем греки, требовали постоянного надзора и дисциплины. Поликсена украдкой следила за выражениями лиц всех, кто ее окружал и был к ней близок. Придворные и слуги старались не подавать виду, что случилось нечто из ряда вон выходящее; и эта старательность не укрылась от взора коринфянки. Но, по крайней мере, ее почитали и боялись достаточно, чтобы не позволять себе оскорбительных намеков.
Лишь однажды она столкнулась с Мелосом, который также был занят учениями с греческими воинами - на территории дворца. Иониец взглянул на правительницу своими карими глазами, полными упрека, как будто Поликсена изменила всему их делу… можно было подумать, что все зависело от нее одной! Или будто бы Мелос не благодаря Поликсене получил такое назначение - и не сам подстрекал ее к бегству из Коринфа с армией персов!
“Мужчины думают, что они всегда вправе судить нас и наше поведение, даже подчиненные”, - возмущенно подумала царица.
- У тебя есть что сказать мне? Тогда будь краток, - произнесла Поликсена после нескольких мгновений холодного молчания. - У меня много дел.
Мелос открыл рот, встрепенулся, точно хотел указать ей на всю тяжесть ее проступка; но залился краской и промолчал, сжав губы.
- Фрина хотела видеть тебя, ей с утра было дурно. Ты навестишь ее? - наконец произнес иониец.
Поликсена кивнула.
- Навещу, мой дорогой. А ты, - продолжила она, уже не сдерживаясь, - не спеши осуждать то, чего не понимаешь. И вообще, не смей…
- Я не смею, - оборвал ее Мелос. - И я тебя понимаю, - прибавил он с усилием.
Молодой воин бросил на царицу взгляд, полный горечи и жалости, и, поклонившись, поспешно ушел. Поликсена прикрыла глаза, ощущая, что горит от стыда. Она поднесла руку ко рту.
“Конечно, Гобарт в своем праве победителя… и то, что он сделал надо мной, позор для всех греков, которых представляю я как царица; но это позор не больший, чем покорность целой Ионии. И никто не смеет валить на меня всю вину. Притом в страсти перса ко мне и в самом деле есть многое, что непонятно посторонним…”
Она послала за Гобартом утром пятого дня, когда потребовалось его присутствие на совете. Азиат явился, одетый с привычной тщательностью и роскошью; он поклонился государыне ниже обычного и бросил на нее короткий, но очень значительный взгляд. Поликсена была нарумянена, как всегда в присутствии персов, и понадеялась, что мало кто заметил, как взволновалась ее кровь при виде любовника.
Гобарт сел на свое место, по правую руку, но довольно далеко от царицы. После него явилось еще двое персов, один из которых был также военачальником, командующим конницей, а другой зороастрийским священником - приближенным Дариона, наставлявшим его в своей вере. Эти люди повели себя с обычной почтительностью и сдержанностью, и совет начался беспрепятственно.
Вначале обсуждали новости, которые доставляли гонцы Мануша с севера, о положении дел и настроениях в Ионии. Настроения были бунтарские и мрачные, но этого и следовало ожидать; Мануш уже применил свою власть, проведя несколько казней городских начальников, равно греков и азиатов. Двоих пришлось осаждать в собственных усадьбах: охрана была перебита, и все их имущество, согласно персидскому закону, поступило в собственность царицы, которая должна была распорядиться награбленным подчиненными добром по своему усмотрению.
Теперь главной задачей Поликсены было - добиться того, чтобы хотя бы часть этого богатства пошла на народные нужды, а не была присвоена новыми угнетателями… Но собственные ее нужды также росли: большой и пестрый двор, армия, флот, пришедшие при Дарионе в упадок хозяйство и торговля требовали все больших затрат.
Потом обсудили угрозу со стороны Эллады и Египта. Однако настроения греков было трудно предсказать - они менялись слишком часто; а из Египта вестей пока не поступало. Личной, но очень большой радостью для царицы оказались недавние вести из Афин: Никострат наконец появился там, после чего направился в Беотию, в аристократические Фивы, враждебные Афинам. Как видно, в городе братьев Пифонидов чем дальше, тем больше преобладали демократические устремления.
Поликсена распустила совет, не задерживая никого; и Гобарт, который говорил мало, но дельно, также ушел не задерживаясь. Потом царица встретилась с Менекратом, который не был ее советником, но чья дружба и дарования всегда ее вдохновляли.
Художник был занят украшением ее дворца - и сейчас со своими помощниками отделывал зал приемов, в котором царица принимала управителей, членов городского совета, жрецов и послов.
- Я очень довольна твоей работой, - сказала Поликсена Менекрату, нисколько не покривив душой.
Мастер просиял от удовольствия и поклонился.
- Но ты, насколько я понимаю, пытаешься по-гречески облагородить стиль ападаны - царского зала приемов в Персеполе, в подражание которому отделано это помещение, - продолжила Поликсена. - Мне кажется, добавлять что-либо еще между колоннами и барельефами крылатых быков будет излишеством.
Она сделала паузу: Менекрат внимательно слушал.
- Я хочу, чтобы по углам ты поместил статуи наших богов, - сказала Поликсена. - Скульптура, изображения богов и героев, - главная отличительная черта эллинского искусства, особенно ионийского… Они будут сразу же бросаться в глаза всякому, кто войдет, но не создадут кричащего несоответствия.
- Я понял, - радостно и возбужденно ответил Менекрат. - Каких же олимпийцев ты желаешь здесь видеть?
- Аполлона и Посейдона, высоко чтимых в Ионии, прежде всего, - ответила царица. - А напротив установим Афину… и Афродиту, покровительницу Коринфа.
- Прекрасная мысль, - сказал художник.
Поликсена улыбнулась, угадывая то, о чем он не решался спросить.
- Привлеки к этим работам лучших скульпторов Милета. Я знаю, ты сейчас не занимаешься ваянием, ты превзошел в Азии другие искусства… и между вами не возникнет зависти и вражды.
Менекрат тяжело вздохнул, вспоминая свои первые скульптуры: теперь он был превосходным ремесленником, но божественная искра в нем угасла. Однако великих ваятелей между милетцами теперь тоже не было. Очевидно, рассеяние и смешение кровей и обычаев плохо сказались на силе их искусства.
Но теперь никому из них не приходилось соперничать, каждый делал что мог. Менекрат поклонился и ушел, горько удовлетворенный.
Потом Поликсена, освежившись фруктовым напитком и подкрепившись горстью жареного миндаля, навестила дочь на женской половине. Фрина занимала бывшие комнаты Артазостры, драпированные алым шелком. Она встретила царицу бледная и унылая - было видно, что царевна недавно плакала; похоже, она расстроила Мелоса своими разговорами о поведении матери. В глазах Фрины сверкала тысяча упреков, но, в отличие от мужа, она ничего не высказала вслух. Это уже не имело смысла, что понимали обе женщины…
Приласкав и успокоив дочь и внучку, немного поговорив с Фриной об отвлеченных вещах, царица направилась к себе. По дороге, в уединенном коридоре, ей встретился Гобарт.
Перс ничего не сказал - он только посмотрел в глаза возлюбленной долгим глубоким взглядом. Он был бледен. И тогда Поликсена кивнула.
Этого было достаточно: лицо военачальника озарилось радостью. Схватив руку эллинки, он поцеловал ее. Потом поклонился и ушел; Поликсена осталась на месте, с замиранием сердца прислушиваясь к удаляющимся мужским шагам и ощущая отзвук страсти во всем теле… на людях они не позволяли себе ничего больше. Потом Поликсена улыбнулась и быстро зашагала в свои покои.
Этой ночью Гобарт пришел к ней. Он запер двери и сразу же, подойдя к царице, без слов заключил ее в объятия; горячие губы прильнули к ее губам, прогоняя прочь все мысли. В этот раз они любили друг друга неспешно, наслаждаясь каждым мгновением.
Потом любовники пили вино и разговаривали, лежа в постели.
Поликсена, накинув полупрозрачную сорочку и держа в руках кубок с вином, слушала тихие излияния перса, которых до сих пор не слышали ни одни стены и ни одни женские уши.
- Я любил каждую из наложниц, которых брал себе, я каждую ласкал и дарил… у меня их сейчас четыре. Они тоже любили меня, и по-прежнему покорны и угождают мне.
Гобарт, прикрытый простыней до пояса, приподнялся, посмотрев в лицо царице. Как будто думал, что ей приятно или очень важно услышать о преданности его женщин. Поликсена, глядя на него не то с горечью, не то с насмешкой, кивнула.
- Продолжай. Чем же ты недоволен?
- Они угождают мне, но мои наложницы сделались холодными и алчными, я чувствую это, - сказал военачальник. - Я не могу понять причины: я по-прежнему к ним добр…
Поликсена приподнялась на локте, сделав глоток вина.
- Они изменились после смерти твоей жены? Или после рождения своих детей?
Гобарт нахмурился.
- Не могу сказать… Мне теперь кажется, что так было всегда, - произнес он сокрушенно. - Это бывает со всеми женщинами?
Поликсена помолчала.
- Я выскажу догадку, которая тебе не понравится, - произнесла она наконец. - Когда у многих женщин один возлюбленный и господин, они перестают видеть в нем человека. А видят только средство к существованию, к существованию и власти своих детей… или кумира.
Гобарт долго молчал, в великом изумлении.
- Но почему никто не говорил мне этого раньше? - наконец воскликнул перс.
- По той же причине, - откликнулась Поликсена. - Женщина не может говорить со своим господином так, как с другом.
Гобарт потряс головой, будто его окатили ледяной водой, приведя в чувство.
- Но как может человек моего положения довольствоваться одной женой?
- Наверное, никак, - сказала эллинка. Она сейчас не ощущала никакой ревности и злости, только жалость. - Однако люди столь высокого положения, как твое и мое, мало в ком находят друзей.
- Да, это правда, - страстно откликнулся военачальник. Он протянул к ней руки, и Поликсена придвинулась ближе; Гобарт обнял ее как друга.
- Ты самая дивная из женщин, что я знал, - прошептал он, целуя ее черные волосы.
Поликсена обернулась к нему с усмешкой.
- Будь любезен, не упоминай больше в нашем разговоре о других женщинах.
Перс тихо рассмеялся: ему приятна была эта ревность.
- Слушаю и повинуюсь.
Поликсена опять подумала о Египте, о Тураи… это было больно, приносило чувство вины, теперь еще сильнейшей. Но ведь к прошлому возврата быть не может, и Тураи еще тогда, в Навкратисе, понял, что их супружество подошло к концу.
Воспоминание о Египте навело ее еще на одну мысль. Конечно, ей уже больше сорока, и женщины редко зачинают в таком возрасте… но нужны все предосторожности. Поликсена еще несколько лет назад услышала о сильфии - чудодейственном растении из Кирены, предотвращающем зачатие.* Сильфий очень дорог, но она, царица Ионии, может и должна его достать.
Поликсена подумала, что стала холодной и жестокой - ко всем, кроме немногих, кого она любит. Она жестока к тем, о чьем благе заботится: для их же блага… или нет?
Наверное, это неизбежность для женщины, получившей власть.
Рука Гобарта огладила ее плечо; он поцеловал ее в висок.
- О чем ты задумалась? Тебя уже нет со мной…
Поликсена повернулась к нему.
- Я думаю, как мы будем дальше.
Гобарт улыбнулся, приложив пальцы к ее губам.
- Завтра. Мы подумаем об этом, когда взойдет солнце, а сейчас… у нас слишком мало времени, которое мы можем посвятить любви.
Он склонился к ней, и Поликсена покорно подставила губы; желание ее разгорелось удивительно быстро и память тела пробудилась, изумляя ее. Сейчас она любила этого человека, и это не было ложью. А завтрашний день сам о себе позаботится.
***
Дарион получил по приказу Ферендата тысячу персидских и две тысячи египетских воинов; и еще двадцать пять кораблей, в добавление к своим четырем. Наместник пошел на уступки и расщедрился, не покусившись на добродетель своего гостя; очевидно, он правильно решил, что в таком случае проиграет гораздо больше.
Для того, чтобы снарядить войско, - подвезти провизию, оружие, запасы холста, кожи, лекарственных средств, - Дариону понадобилось не меньше недели. Помимо этого, он счел целесообразным назначить плату своим солдатам, как в персидской армии. Пусть египтяне отбывают повинность, но им предстоит проливать за наместника кровь, и бунты ему не нужны. Хотя издержки будут огромными.
Значительная часть египетского войска собралась в Саисе, и многие египтяне, особенно военачальники, в эти дни приносили жертвы богам и жарко молились о своем возвращении домой. Раз уж не удастся избежать такой службы.
Некоторые из этих десятников и сотников удостоились беседы с высшими жрецами храма Нейт - богини, пользовавшейся наибольшей любовью и славой. Когда священный город охватили лихорадочные приготовления к походу, Тураи со своим сыном уже уплыл назад в Мемфис. Но старый Ани разговаривал с избранными египетскими воинами в своих покоях, наставлял и благословлял их.
* В античности сильфий, произраставший в Африке на территории современной Ливии, был популярнейшим и одним из самых эффективных контрацептивов и абортивных средств, но, по свидетельствам историков, исчез еще в I в. н.э. - предположительно, из-за повышенного спроса.
========== Глава 169 ==========
Сношения с Египтом опять оживились; разведчики, посланные государыней, затерялись среди торговых гостей, которых принимал Милет. Когда они вернулись, Поликсена тотчас же пригласила их во дворец.
- Дарион собрал флот в тридцать кораблей. Он идет сюда почти с четырьмя тысячами воинов, - сказали вестники царице. Стоя перед тронным возвышением, дочерна загорелые и исхудалые, они взирали на нее снизу вверх в большом беспокойстве, прижимая руки к груди.
Поликсена хлопнула ладонями по подлокотникам, изображавшим оскалившихся львов, и резко поднялась с кресла. Она взглянула на Мелоса, стоявшего по правую руку; потом спустилась по ступенькам и остановилась напротив посланников.
- Четыре тысячи солдат на тридцати кораблях не перевезти, даже на триерах. Из кого состоит войско Дариона? Из персов или египтян?
Тот, который говорил, посмотрел на товарищей: разведчиков было трое.
- Египтян две тысячи с половиной, персов на тысячу меньше, царица, - сказал он, облизнув пересохшие губы.
- На тысячу меньше, - шепотом повторила Поликсена. Она задумалась на несколько мгновений, а потом спросила:
- Как скоро они будут здесь?
- На сборы им понадобится не меньше декады, - сказал другой разведчик. - Идти они будут дольше нас, значит, будут здесь приблизительно через полмесяца. Возможно, раньше, если поторопятся…
Поликсена остановила его жестом.
- Хорошо, я вам очень признательна, и пока я услышала достаточно. Вы получите награду, - сказала она, обращаясь ко всем троим ионийцам. - А сейчас можете идти отдохнуть.
Разведчики переглянулись и, вновь посмотрев на Поликсену, одновременно поклонились: им стало ясно, что царица призовет их в ближайшее время и пока не отпускает. Они покинули зал.
Поликсена посмотрела на зятя. Он из ее приближенных сегодня присутствовал один; кроме него, в зале находились только стражники.
- Что ты об этом думаешь?
- Я думаю, что Дарион хочет взять Милет, - ответил Мелос. - Он рассчитывает, что, захватив столицу, без труда подчинит и остальную Ионию…
- Так и будет, - заметила царица. - А достаточно ли у нас сил для обороны?
Мелос несколько мгновений молчал: у него в подчинении была всего тысяча греков.
- Об этом спроси своего…
Иониец сдержал себя.
- Своего первого советника. Кажется, у него под началом персов втрое больше, но это не решающее преимущество при обороне!
Поликсена кивнула.
- Ты прав, я поговорю с Гобартом немедленно.
Она отпустила и Мелоса. Потом некоторое время стояла, рассматривая персидских крылатых быков на стенах, покрытых синей глазурью с золотом; массивные колонны вдоль стен, в два ряда, были черного дерева. Углы, предназначенные царицей для греческих богов, все еще пустовали.
Потом Поликсена послала стражника за Гобартом, велев передать, что будет ждать его в зале отдыха. Но когда Поликсена дошла до зала с выходом на террасу, перс уже дожидался ее там.
Он сидел, но при появлении эллинки встал и быстро подошел к ней.
- Что?..
Поликсена качнула головой, не сразу подобрав слова. Она потому и не принимала разведчиков вместе с Гобартом, что опасалась выдать себя и свои чувства, находясь рядом с ним.
- Дарион идет сюда с четырьмя тысячами воинов, на тридцати кораблях.
- Сколько из его людей египтян? - быстро спросил военачальник.
Поликсена улыбнулась. Как схоже они мыслили!
- Две с половиной тысячи.
В помещении, кроме них двоих, никого не было. Любовники посмотрели друг другу в глаза, а потом обнялись.
- Ты боишься? - нежно спросил Гобарт, гладя ее по волосам. Поликсена недавно начала подкрашивать их басмой, удачно скрывая седину: кроме этого, ее возраст почти ничего не выдавало.
- Я не боюсь, - сказала коринфянка. - Я в недоумении.
Она подняла голову от широкой груди возлюбленного.
- У Дариона всего четыре тысячи солдат! Этого мало, учитывая то, что больше половины - иноземцы, которых согнали под его знамена силой! Пусть в Милете сейчас только пять тысяч копий, мы можем собрать еще втрое больше со всей Ионии!
- Не настолько больше. Персов еще около семи тысяч, учитывая гарнизоны всех двенадцати городов, и все силы моего брата, - заметил Гобарт. В его голосе просквозила тревога, но он не дал ей хода.
- Все равно, - сказала Поликсена.
Она посмотрела Гобарту в глаза и схватилась за его тяжелый филигранный пояс. Эллинка бессознательно потянула возлюбленного к себе.
- Дарион должен понимать, что для штурма Милета этого слишком мало! Думаю, у него наготове хитрость… что-то, благодаря чему он получит преимущество.
Поликсена отпустила пояс военачальника и широким шагом прошлась по залу. Остановившись, она подставила голую руку в браслетах под струи фонтана.
- Например, - громко сказала царица, - мой племянник будет набирать силы попутно. Он наверняка распространил слух, что я захватила власть незаконно, а стало быть…
- Он, несомненно, будет останавливаться на ионийских островах, чтобы пополнить припасы и отдохнуть, - подхватил ее мысль Гобарт. - И там он может получить значительное подкрепление, даже не обещая ничего. Сила идет к силе, - улыбнулся перс. - Нам это давно известно!
Поликсена резко повернулась к нему.
- Он будет здесь дней через пятнадцать, по расчетам моих вестников! Что тогда делать?..
Гобарт коснулся своей аккуратной бороды.
- Я думаю, госпожа, следует заслать шпионов на острова. Едва ли Дарион их минует. А может быть… - медленно начал он.
- Нет! - воскликнула Поликсена.
Кровь отхлынула от ее смуглых щек.
- Нет, - дрожащим голосом повторила царица. - Я знаю, для вас это привычно, и многие из эллинов тоже не погнушались бы таким убийством, - сказала она. - Но я не могу.
Перс некоторое время молчал; он опять казался ей чужим и даже пугающим.
- Твой враг поступил бы с тобою так не раздумывая. Но я понимаю и уважаю твое благородство, - наконец сказал военачальник. - Тогда нам придется принять бой и пожертвовать многими жизнями.
Поликсена нахмурилась.
- Мы выиграем его?
- О да. Мы победим, - заверил ее Гобарт. - Возможно, это будет труднее, чем кажется, но обороняться всегда легче. И наш флот не уступает флоту Дариона и будет сражаться свежим…
Поликсена засмеялась.
- Слышал бы тебя мой несчастный брат! Неужели Филомен и вправду не понимал, какую судьбу готовит своему любимому сыну? - воскликнула она: это до сих пор изумляло ее. - И мне, своей сестре?..
Гобарт улыбнулся.
- Сильный муж должен испытать все, на что способен. Как и сильная жена. Дарион слабее тебя, но на меньшее он бы не согласился, - сказал перс.
Позже Поликсена встретилась наедине с человеком, которого посылала в Мемфис, разузнать о Тураи и Исидоре. Разведчик сказал, что ее муж и сын здоровы; египтянин жил по-прежнему в доме Каптаха, но куда-то отлучался вместе с мальчиком - видимо, в Саис, в храм Нейт.
- Он что, хочет воспитать из моего сына жреца? - неприятно удивилась царица.
Ее слуга благоразумно промолчал: слухи о любовной связи Поликсены распространились очень быстро, как всегда в таких случаях.
- Но я рада, что с ними все хорошо… Надеюсь только, что Тураи никак не впутался в эту историю с Дарионом, - произнесла Поликсена. Тут она спохватилась, что размышляет вслух при постороннем, и отпустила вестника, еще раз поблагодарив его и обещав вознаграждение.
Но когда иониец ушел, чувство, что поездка Тураи в Саис напрямую связана с военными планами Дариона, у Поликсены только усилилось. Неужели ее египетский муж вознамерился помешать ее племяннику? Но каким образом? Только бы не навлек беду на Исидора!
Она не сказала об этом Гобарту: ее последний возлюбленный не только мог взревновать, но и ничем не мог разрешить ее сомнений.
***
Поликсена и ее первый советник не ошиблись в своих предположениях: Дарион на ионийских островах не только давал отдых своим людям, но и набирал войско. На Хиосе под его началом было уже семь тысяч, а флот увеличился на пятнадцать кораблей. Персы составили три тысячи - и полторы тысячи греков с Итаки, Керкиры, Самоса присоединились к сыну Филомена добровольно. Он многое им обещал, и уже на многое рассчитывал. Каждый час прибавлял Дариону уверенности.
Он разбил шатер на том же месте, что когда-то Поликсена, хотя и не подозревал об этом. В первую ночь он как следует выспался, и чувствовал себя прекрасно: о своих приступах молодой наместник забыл и думать. Наутро он отправил в город послов, с подарками для членов совета и с предложением пополнить его войско. Дариона забавляла эта учтивость. Он знал, что ему так и так не откажут.
Египтяне, до сих пор составлявшие почти половину солдат Дариона, расположились в стороне от его персов и греков: почти отдельным лагерем. Дариону такое вызывающее поведение не слишком понравилось, но он махнул на это рукой. Все равно эти люди послужат ему, у них нет другого выхода, - им возвращаться домой, где они под эгидой тех же персов.
Когда посланники Дариона ускакали в город, в палатке одного из египетских сотников, по имени Менх, собрались несколько других военачальников, таких же сотников и помладше. Лагерь был так велик, что на передвижения солдат ясным днем никто не обращал внимания.
Хозяин палатки пригласил остальных сесть и угостил пивом. Они выпили, исподлобья глядя друг на друга, - казалось, готовясь к какому-то нелегкому разговору.
Потом один из египтян сказал:
- Надо было еще в Саисе!.. Почему жрецы нам запретили!
- Тихо ты! Дурак, - бросил ему сосед. - Там нас всех бы тотчас казнили, а то и наших жен с детьми… Здесь наши руки развязаны!
- Ну и что ты сделаешь, умник?..
- Тихо вы все! - властно оборвал перепалку Менх, хозяин палатки: это был видный могучий мужчина в белом шлеме, с глазами, подведенными снизу белым, - для устрашения и красоты. Египтянин встал, опираясь ладонями на складной стол.
- Мы останемся здесь еще на двое суток, не меньше, - продолжил он, когда воцарилась тишина. - Персы не ждут подвоха, их лагерь слишком велик, чтобы быстро собраться в погоню…
- О чем ты? В какую погоню? - воскликнул воин, заговоривший первым; сосед яростно шикнул на него и взглядом попросил Менха продолжать.
- Нам принадлежит половина кораблей, - продолжил тот. - Мы причалили так же, как и стали лагерем, - отдельно, за скалами… Корабельные команды - тоже наши сородичи…
- Ты предлагаешь нам прикончить его и бежать всем вместе? - вырвалось у первого египтянина.
Менх улыбнулся, почти оскалившись.
- Нам всем придется бежать, Хеб, если он умрет. Бежать или сражаться с этими персами. Но я предпочитаю поберечь силы для лучшего дела - я уйду к ней!
Прочие египтяне ахнули.
- В Ионию? К этой царице?
- Я сказал моей жене, чтобы не ждала меня скоро, - ответил Менх, улыбаясь. - Если мы убьем его здесь, нашим семьям ничего не будет, - их не найдут, потому что нас не считали… Наши начальники не помогали персам считать нас по головам!
Тут все засмеялись.
- Ты как знаешь, но я поплыву домой, - сказал Хеб. - Слуги богини обещали нам еще кое-что… А потом мы рассеемся, как песок между пальцев у персов!
Его товарищ согласно кивнул.
- Они не посмеют карать нас, нас много…
- Едва ли Ферендат будет мстить за Дариона, - поддержал обоих Менх. - И разве лучше нам до смерти жить под ярмом? Тогда Осирис с презрением отвернется от нас!
Теперь все одобрительно зашумели.
После небольшого окончательного обсуждения воины разошлись. До вечера в лагере египтян шли незаметные переговоры; и наконец воины Черной Земли разделились на две неравные части. Меньшая, около восьмисот человек, решила податься на службу к Поликсене; остальные вознамерились вернуться. Но покинуть Хиос должны были все вместе, чтобы разойтись уже в море. Египетские мореходы за эти годы набрались опыта и смелости.
Дарион получил на Хиосе еще четыре сотни солдат, и ощутил себя почти победителем. Он приласкал сыновей и поиграл с ними; потом, ближе к вечеру, позвал одного из своих военачальников и до первого пота поупражнялся с мечом. Дарион владел оружием гораздо лучше, чем можно было бы подумать, увидев его тонкую кость и красивые утонченные черты, наследие персидских предков. Потом молодой сатрап умылся и, сменив платье, сел ужинать.
Он ел с удовольствием, не поднимая глаз от блюд, расставленных на подносе; и только когда потянулся за вином, ощутил чье-то присутствие. Он подумал, что один из его персов явился с какими-то неприятными новостями. Дарион быстро поднял голову и увидел у входа в шатер незнакомого бронзовокожего египтянина, в одной кольчужной юбке и нагруднике.
Желудок Дариона отчего-то сжался, его зазнобило.
- Что тебе нужно? - воскликнул сын Филомена, понимая, что перед ним один из начальников египетских воинов. Он даже этих начальников плохо знал в лицо, не говоря о рядовых!
Не отвечая, египтянин сделал кому-то снаружи знак. Он вошел в шатер, и за ним еще несколько египтян, с обнаженными мечами.
Дарион все понял. Он хотел крикнуть, но голос пресекся; вскочил, нашаривая меч на поясе, но рука заблудилась в воздухе. В следующий миг Дарион ощутил движение позади себя, а потом страшную боль в спине и собственную жгучую кровь, которая заструилась, пропитывая рубашку и кафтан.
Наконец он крикнул, отчаянно, безнадежно; но тот, кто ударил наместника со спины, зажал ему рот и вонзил свое оружие снова. Менх, тяжело дыша, обрушился на Дариона спереди и вогнал меч ему в грудь.
Но все уже было кончено. Дернувшись пару раз, издав несколько заглушенных ужасных стонов, Дарион умер; кровь его обильно обагрила руки и одежду египтян и залила пестрый ковер.
Убийцы выпрямились и посмотрели друг на друга: взгляд Менха был почти безумным, хотя это он все спланировал. Тыльной стороной ладони сотник утер со лба пот; идя в шатер сатрапа, он снял шлем и смыл с глаз белую краску, по которой его все узнавали.
- Что теперь? - спросил Хеб, который выглядел не лучше: именно он нанес Дариону первый удар сзади.
- Теперь - всем уходить, - ответил Менх. - Немедля!
Египтяне покинули шатер, на пороге которого они бросили двоих убитых стражников, и поспешили поднимать остальных.
========== Глава 170 ==========
Тем вечером Поликсена уже лежала в постели - одна: Гобарт, соблюдая осторожность, не так часто разделял царское ложе, как ему хотелось бы. Кроме того, подошло ее месячное время, и голова побаливала. Давно заживший шрам снова саднил - наложив на лоб смоченную в травяном настое повязку, Поликсена еще некоторое время размышляла о заботах прошедшего дня, наполненного подготовкой к войне, и о завтрашних делах. Потом царица забылась тяжелым сном.
Проснулась она с криком, вся в поту. Голова раскалывалась от боли, и не только голова: Поликсена ощущала себя как тяжелораненая. Сон ее был ужасен и живее самой жизни: в этом сне царица опять увидела себя в царском шатре, на каменистом берегу Хиоса, - она совещалась со своими приближенными, готовясь идти на Ионию, а потом, распустив их, осталась одна. И едва только она оказалась без защиты…
- Пить, - прошептала эллинка, облизнув губы: ее мучила жажда, как раненую. Морщась от боли в голове и в животе, она спустила ноги с ложа. Она намеревалась позвать служанку; но тут встревоженная Меланто сама возникла рядом с кроватью, с лампой в руке.
- Ты кричала, госпожа!
- Да, - хрипло сказала Поликсена. - Мне приснился ужасный сон… но это ничего. Дай мне вина.
Меланто помялась, с тревогой глядя на хозяйку.
- Прости, госпожа, но если у тебя болит голова, от вина может стать хуже… И у тебя сейчас…
Поликсена раздраженно дернула головой и тут же стиснула зубы от боли.
- Все-то ты знаешь!.. Ну так завари шалфей, только побыстрее, и не свети мне в глаза!
Меланто со своей лампой исчезла; Поликсена легла обратно. Это был не просто сон, она теперь понимала, - а одно из тех божественных прозрений, которые говорят о сбывшемся или о том, что еще можно предотвратить. Царице было плохо: ей хотелось уйти в себя, спрятаться от всех и каждого.
Послышались мягкие шаги, и Поликсена, не открывая глаз, поняла, кому они принадлежат.
- Я не звала тебя, - пробормотала она бессильно.
Гобарт сел рядом, продавив кровать своим немалым весом; Поликсена ощутила его тяжелую теплую руку на своем лбу. Он погладил пальцем шрам.
- Опять мучает рана?
- Нет, я видела сон, - Поликсена, смирившись с присутствием перса, села в постели, ощущая сразу стыд и облегчение. Гобарт подоткнул ей подушку под спину.
- Какой сон, Поликсена?
Царица увидела за его спиной Меланто с подносом и нетерпеливо махнула рукой, чтобы та поставила посуду и ушла. Хотелось бы знать - это служанка позвала Гобарта или он сам почуял, что с ней делается, и явился? Скорее второе…
- Мне снилось, будто я опять в моем шатре, на Хиосе, - сказала коринфянка возлюбленному. - Мы с тобой и другими держали совет… Потом я осталась одна, и вдруг вошли…
- Убийцы? - быстро спросил военачальник.
Поликсена воззрилась на него.
- Да… Как ты понял?
Гобарт усмехнулся.
- Что же еще, моя царица? Это обычные сны властителей. Дараявауш часто призывает магов толковать такие сны и отгонять злых духов, которые только и ждут его слабости.
Он приобнял ее.
- Пока я рядом, с тобою ничего не случится.
Поликсена пристально посмотрела в черные непроницаемые глаза любовника. Как же, в сущности, мало она знает его…
- Я верю тебе, - сказала она, отведя глаза. - Но только это был не обычный сон. Что-то случилось!
- Что-то? - быстро повторил Гобарт.
В их взглядах промелькнуло мгновенное понимание.
Поликсена кивнула.
- Да.
Гобарт опустил руку, которой обнимал возлюбленную; он встал, расправив шитый золотом халат, охваченный таким же возбуждением.
- Тогда мы очень скоро об этом узнаем.
Их шпионы докладывали обо всем, что происходило на ионийских островах. Поликсена снова кивнула, признавая, что нет смысла волноваться преждевременно.
- Усни, государыня, - ласково сказал перс. - Ночь - время заблуждений и лжи. Завтра твой разум будет ясен, как всегда.
- Я хочу пить, - сказала Поликсена: она совсем забыла об этом. Потом ей стало совестно такого детского поведения; но Гобарт налил ей чашу и подал. Похоже, лицезреть эллинку в таком виде и прислуживать ей доставляло ему огромное удовольствие.
Когда Поликсена напилась, он поцеловал ее влажные губы и сам уложил царицу в постель; потом удалился, пожелав хорошо отдохнуть.
Она задремала; и вскоре опять пробудилась рывком, повторно пережив во сне ужас измены и смерти. Но в этот раз никого звать не стала, и, глотнув своего остывшего питья, впала в забытье без всяких видений.
Ни на следующий день, ни на другой, ни на третий никаких новостей с островов не поступило; Поликсена начала уже было успокаиваться, приписав все пережитое женскому недомоганию. А на четвертый примчался на всех парусах корабль с вестями о Дарионе. Старший сын Филомена был заколот в своем шатре - вечером, когда ужинал в одиночестве! Его убили египтяне, которые потом бежали с Хиоса всем скопом, - те из них, разумеется, кто не погиб от рук персов, пытавшихся остановить предателей…
Поликсена выслушала эти слова уже почти спокойно.
- В какой из дней Дарион был убит? - спросила она.
И когда ее человек назвал, Поликсена молча посмотрела на Гобарта: он присутствовал в зале вместе с вернувшимся с севера Манушем, который привез царице дань. При брате Гобарт позволил себе только кивнуть; но он тоже ничего не забыл.
Шпион ушел, и Поликсена осталась наедине с обоими благородными персами. Она была потрясена случившимся, как и они; но у нее первой нашлось, что сказать.
- Это не означает, что все кончено! У Дариона остались сыновья, которых он брал с собой, - а значит, весьма вероятно, что найдется тот, кто будет притязать на мою власть от имени одного из этих крошек… Как бы это не оказалось для нас хуже, чем их взрослый отец!
- Да, возможно, - сказал Мануш; Гобарт на сей раз хранил молчание. - Однако это если и случится, то нескоро. Ты забываешь, царица, что все египтяне ушли на своих кораблях.
- А боевой дух войска сильно упал со смертью сатрапа, и когда-то еще их призовут к порядку, - кивнула Поликсена. - Наверняка и греки разбежались.
Потом лицо ее омрачилось, морщина пересекла лоб. Она поднесла руку к шраму, который со временем побелел.
- Что сталось с телом моего племянника?
- Я узнаю, - сказал Гобарт, опередив старшего брата; он быстро вышел из зала.
Поликсена взглянула на Мануша, догадываясь, о чем тот думает: у персов, небрежничавших с мертвыми, величайшим кощунством считалось предавать их плоть огню - своему божеству. Но Поликсена, устроившая Филомену и Аристодему огненное погребение, для себя и остальных членов своей семьи давно приготовила в Милете мраморную усыпальницу, рядом с египетским домом мертвых, - наподобие тех гробниц, которые, как она слышала, строили персы для своей знати. Она не сомневалась, что Дарион после бегства тетки облюбовал ее склеп для собственного упокоения.
Что ж, по крайней мере, это - его неотъемлемое право. Поликсена подумала, каково придется Артазостре, когда она узнает о смерти сына. Но хотя бы ее подруга не приложила к этому руку…
Но Поликсена чувствовала, что и хлопотать о похоронах Дариона ей не придется.
Ее предчувствия сбылись. Гобарт, вернувшийся через небольшое время, сказал:
- Тела не нашли. Может быть, оно потерялось в схватке у шатра, среди трупов солдат…
- Или над ним намеренно надругались, - сказала Поликсена.
На душе у нее стало совсем скверно: она ощущала себя так, точно по ее вине сын ее брата лишился места и в жизни, и в смерти.
Гобарт обнял ее, и Поликсена благодарно прижалась к нему. Она думала сейчас об обездоленных женщинах и детях Дариона. А также о том, какие потрясения ждут Египет благодаря этому бунту.
- Нужно сказать наложницам Дариона, что случилось, - произнесла Поликсена.
- Они узнают сами, - отозвался перс. - Женщины всегда узнают, как бы их ни запирали.
А через два часа со стороны женских комнат раздались истошные вопли: любимая наложница Дариона Геланика, родившая ему сына и беременная его последним ребенком, оплакивала своего господина. До сих пор обе его женщины вели себя тихо, видимо, надеясь, что Дарион вызволит их, - не без оснований. Но сейчас Геланика вопила, призывая проклятия на голову царицы; и тронуть Дарионовых наложниц без приказа не решались, опасаясь гнева госпожи.
Под конец Поликсена, не выдержав этого, явилась в гарем сама. Геланика в исступлении бросилась на нее, пытаясь расцарапать лицо; но Поликсена легко перехватила беременную женщину и отшвырнула на подушки, после чего закатила ей пощечину. Геланика изумленно вскрикнула и затихла, схватившись за опухшую щеку.
- Ты визжишь как гиена и поносишь меня, пользуясь своим положением, - яростно процедила Поликсена, когда ионийка замолчала. - Я жалела тебя, но терпеть это я не намерена!
Геланика, приподнявшись на полу на колени, смотрела на царицу своими заплаканными зелеными глазами сквозь спутанные светлые волосы: собрать силы для ненависти у нее уже не получалось. Обеими руками ионийка поддерживала живот.
- Убийца, - сиплым голосом произнесла она.
- Я невиновна в смерти моего племянника, - спокойно ответила Поликсена, глядя на наложницу в упор. - Я позабочусь о его детях и о тебе, если ты будешь вести себя прилично. Если же ты снова разгневаешь меня или посмеешь мне угрожать, ты умрешь.
Она шагнула к коленопреклоненной гречанке. Темные глаза Поликсены были страшны.
- Ты поняла?..
Геланика откинулась на подушки, отстраняясь от властительницы; лицо ее побледнело, только щека до сих пор горела от удара.
- Да, поняла.
Поликсена покинула гарем, велев запереть двери женских комнат. Ей впервые в жизни хотелось напиться пьяной; и, сдерживая себя, она ушла на террасу. Царица медленно цедила вино, сидя на террасе в одиночестве и глядя в сад через балюстраду, увитую глицинией.
А когда она уже намеревалась вернуться, прибежала заполошная служанка из покоев Фрины. До царской дочери донеслись ужасные слухи и крики Дарионовой наложницы, оскорблявшей ее мать, и это не прошло даром: у Фрины начались преждевременные роды.
Поликсена бросилась в покои дочери, забыв обо всем на свете. “Восемь месяцев, - лихорадочно думала она. - Может, все еще обойдется!”
Крики Фрины достигли ее слуха еще в коридоре, за тяжелыми двойными дверями. Ворвавшись в спальню, царица растолкала служанок: у постели Фрины на коленях стоял Мелос, тоже потерявший голову…
Поликсена, собрав свою волю, призвала всех к порядку, послала за повитухой. Но, несмотря на усилия женщин, роды оказались тяжелыми; глядя на корчащуюся в муках дочь, Поликсена ловила себя на том, что всей душой желает смерти Геланике, для которой все обошлось.
Она уже думала, что лишится и дочери, и внука. Но Фрина осталась жива, хотя потеряла много крови; она произвела на свет слабенького малыша - мальчика. Когда обессиленная роженица уснула, под присмотром мужа, Поликсена взяла на руки ребенка, вглядываясь в его личико.
- Мы решили назвать его Главком, - сказал Мелос, подняв голову от постели жены и посмотрев на царицу. - Если ты не возражаешь.
Поликсена покачала головой.
- Не возражаю.
Она вглядывалась в красное и сморщенное личико младенца; его голову покрывали легкие каштановые завитки.
Царица думала, сколько еще трудностей сулит ей и ее семье рождение мальчика; она опять увидела перед собою полное злобы лицо Геланики.
Передав Главка няньке, Поликсена склонилась над дочерью и поцеловала ее белую щеку. Фрина едва дышала и даже не пошевельнулась.
- Не спускайте с нее глаз. Иногда кровотечение открывается не сразу после родов, - предупредила царица повитуху.
Женщина, затрепетав, низко поклонилась: после того, что произошло в комнатах Геланики, она не сомневалась, что ждет ее саму в случае смерти царевны или малыша. Поликсена холодно улыбнулась: сейчас она была не намерена разубеждать служанок.
Было уже утро и ждали государственные дела; нопосле бессонной ночи царица направилась к себе, чтобы вздремнуть несколько часов. Меланто обтерла ее душистой губкой и, набросив широкое ночное платье, уложила в постель; Поликсена уснула, едва закрыв глаза.
Во сне она увидела своего египетского мужа и маленького сына - Тураи и Исидор спасались в храмовых подземельях от врагов, чью месть египтянин навлек на себя убийством Дариона…
Поликсена резко проснулась. Она застонала, запустив руки в волосы и уткнувшись горящим лбом в колени.
- Но ведь он невиновен! - воскликнула она шепотом. - Он не может быть виновен!..
Но отмести такую возможность царица не могла - и чем дальше, тем больше подозревала, что Тураи, по крайней мере, участник заговора. Дольше спать не получалось; и она встала, чтобы вернуться к своим обязанностям.
До вечера все было спокойно. Ближе к ночи Поликсена послала Меланто узнать о здоровье дочери - царевна понемногу поправлялась, и младенец, по-видимому, тоже не собирался умирать. Перед сном к Поликсене пришел Гобарт, и они поужинали вместе на террасе, черпая силы и утешение в обществе друг друга.
А утром Поликсену разбудили вести из гавани. Около восьмисот египетских воинов на десяти кораблях прибыли в город, требуя встречи с царицей: они желали поступить к ней на службу.
- Что ж, пусть явится их предводитель, - сказала Поликсена, улыбнувшись пугающей улыбкой. Она, конечно, поняла, что это за египтяне.
Через час перед царицей предстал Менх: после бегства и ожесточенной схватки с персами в море к нему вернулась самоуверенность. Однако египетский сотник теперь осознал, как может царица отнестись к убийству своего племянника, несмотря на то, что они были врагами; и Менх не дрогнув солгал Поликсене, переиначив правду. Он сказал, что его товарищи подняли бунт на Хиосе, убив молодого сатрапа; после чего всем воинам Та-Кемет пришлось покинуть остров.
- Теперь мы покорно просим твое величество принять нас к себе на службу, - сказал воин, горделиво стоявший перед тронным возвышением. Он опустился на одно колено и ударил себя кулаком в грудь. - Клянемся заслонить тебя от любой опасности и закалить свои сердца против твоих врагов!
Губы Поликсены дрогнули в улыбке.
- Это потому, что в Египет вам теперь путь заказан?..
- Нет! Не только поэтому, - поправился Менх, видя насмешку в глазах царицы. - Мы не желаем больше служить гнусному и ничтожному персу, попирающему нашу землю, - а хотим быть под твоей рукой. Мы знаем, что ты любишь Та-Кемет, и наша царица Нитетис любила тебя!
- Да, я люблю и она любила, - тихо отозвалась Поликсена.
Она, конечно, подозревала, что Менх ей солгал или недоговорил, - скорее всего, этот египтянин был среди зачинщиков, даже если не сам пролил кровь Дариона. Но пусть даже он убийца, он не главный убийца…
- Хорошо, - наконец резко произнесла царица, осмыслив все. - Я возьму вас на службу. А сейчас ступай прочь.
Менх отвесил поклон и ушел пятясь. Он тоже догадывался, о чем она догадывается; но искусство правления, в высокой степени, есть искусство умолчания.
Персидская наместница еще долго сидела на троне, размышляя в одиночестве.
========== Глава 171 ==========
Храм Нейт был погружен во тьму и безмолвие, только трещали цикады в саду. Процессия бритоголовых людей в белой одежде быстро двигалась вдоль наружной стены: каждый второй держал факел. У калитки стоял единственный стражник-египтянин: предводитель жреческого отряда, высокий старик, задержался перед ним и сказал несколько слов.
Воин выслушал его, стоя навытяжку; потом опустился перед служителем богини на колени и ударил лбом в землю. Затем, поднявшись, быстро отпер калитку и дал дорогу. Жрецы вошли, двигаясь гуськом; и между двоими факельщиками, в середине, семенил маленький мальчик, державшийся за руку одного из взрослых. Ребенок был почти незаметен посторонним.
Египтяне миновали сады, обогнули по тропинке священный пруд с утками и гусями; храмовый двор, ярко озаренный пламенем в каменных чашах, остался далеко в стороне. Главный из жрецов остановился перед невысоким дверным проемом и, вынув из складок одежд большой плоский ключ, отпер дверь.
Предводитель вошел, а за ним - тот, кто вел за руку мальчика. Следом вошли еще двое жрецов, один из которых держал факел; прочие остались снаружи.
Мальчик ойкнул, когда дверь закрылась и они оказались отрезаны от внешнего мира; его спутник прижал ребенка к себе, успокаивая шепотом. Но мальчик быстро овладел собой, как видно, привычный к такой обстановке. Они пошли дальше, узким темным коридором, в котором, казалось, рослому человеку не хватит пространства; однако факелы на стенах скоро рассеяли зловещий мрак впереди, и на повороте, когда жрецы смогли ясно видеть лица друг друга, все остановились.
Главный жрец пристально посмотрел на своего спутника с ребенком, потом на самого мальчика; потом опять на мужчину.
- Это все, что я могу предложить тебе, Тураи. Ты готов к такому?
- Никто не бывает достаточно готов, когда приходит его время, - сказал Тураи. Он прижал сына к себе и низко поклонился старому служителю богини. - Но тебе, божественный отец… Ты знаешь, что моя признательность невыразима словами, и я промолчу.
Ани кивнул, едва заметно улыбаясь.
- Это разумно: не говори мне больше того, что я заслуживаю. Поистине воля богини в моем назначении… именно сейчас!
Он склонил голову и замер, словно бы прислушиваясь к голосу свыше; а потом сделал знак остальным, и все продолжили путь. За поворотом коридор неожиданно пошел под уклон; и спустя какое-то время уперся в глухую стену.
Ани остановился, водя руками по каменной кладке и что-то шепча; а потом с силой нажал на один из камней. Раздался скрежет, и стена повернулась, открывая черную пустоту: Исидор испуганно вскрикнул. Тураи, обнимая сына за плечи, улыбнулся.
- Нитетис, - прошептал он.
Их привели в то самое место, где некогда держали в заключении юную дочь фараона и невесту царя Камбиса. Теперь в этих подземных покоях предстояло поселиться ему и его сыну… одной лишь матери богов было ведомо, как надолго. И только влияние Ани, который совсем недавно, после скоропостижной смерти главного жреца, занял его пост, позволило Тураи добиться такого убежища.
Казалось, что вернулись старые времена открытой войны с Персией: после убийства Дариона на Хиосе мятежных солдат Та-Кемет ловили по всей стране, и тут и там происходили бунты и погромы персидских владений. Взбешенные персы схватили больше двух десятков влиятельных египтян, подозреваемых в заговоре, и подвергли жестоким пыткам, о которых доселе в Египте не слышали: одним из самых ужасных было “наказание корытом” - когда жертву, уложив и привязав между двух корыт, насильно кормили и поили несколько дней, пока человек не изгнивал заживо в собственных нечистотах, мучимый стаями насекомых, пожиравших его плоть. Одного вельможу сожгли живьем; троим залили в глотку расплавленный свинец. И под конец Каптах, истерзанный страхом за себя и людей своего дома, отправился к наместнику раньше, чем до него добрались солдаты, - чтобы броситься Ферендату в ноги, указывая на Тураи, своего главного писца. Несмотря на то, что многие казни и преследования в стране проводились без участия наместника, не обладавшего высшей военной властью, Каптах решил проявить предусмотрительность и отдаться на милость правителя.
Догадавшись об этом, Тураи с сыном вовремя покинул дом господина и, подобно Каптаху, направился в Саис, дабы попросить убежища у собратьев-жрецов, - теперь им следовало держаться вместе: только так они могли противостоять огромной силе, поставившей Египет на колени…
Ани поторопил Тураи, замершего в оцепенении.
- Заходи!
Тураи кивнул. Конечно, он понимал, что нельзя рисковать выдать тайное убежище непосвященным; и, набрав воздуху в грудь, перешагнул порог, увлекая за собой ребенка. Он обвел взглядом дорого убранную комнату без окон, посмотрел в испуганное лицо сына, потом в суровое замкнутое лицо своего старого покровителя - и вдруг бывшему жрецу Хнума захотелось опуститься на колени и сжать свое дитя в объятиях, от страха за них обоих…
Тураи укрепился. Он даже улыбнулся Ани.
- Ты сейчас уйдешь?
Не отвечая, новоиспеченный верховный жрец подошел к столику черного дерева и, отодвинув от него трехногий табурет, со вздохом уселся. Он провел рукой, украшенной перстнем с печаткой, по высокому бритому лбу; и сразу показался еще старше.
- Садись, сын мой.
Тураи невольно покраснел: прежде, невзирая на разницу в возрасте и положении, они говорили как друзья. Но он молча подошел и сел напротив Ани, взяв Исидора на колени. Тураи ожидал каких-нибудь торжественных прощальных слов - но вместо этого старый жрец спросил:
- Слышал ли ты, что говорят теперь о твоей жене?
Тураи вздрогнул; он хотел было уточнить, что подразумевает его собеседник, отчего-то ощущая себя оскорбленным… потом посмотрел в глаза Ани и увидел, что понял все правильно. Тураи наклонил голову, предательски краснея и сжимая губы.
- Да, божественный отец. Слухи мне известны.
Ани долго смотрел на него, словно бы с сочувствием… но Тураи угадывал, что верховный жрец оценивает, чего теперь можно от него ждать. Как же люди меняются, получив власть и возвысившись над старыми знакомыми! Жрецы – и не только жрецы…
Вдруг Ани спросил:
- Жалеешь ли ты теперь о том, что сделал для нее?
Тураи изумился.
- Нет! Нет, не жалею, - твердо повторил он, качая головой. – Я даже рад, что ничего не знал о моей сестре до сих пор, - прибавил он; и понял, что так и есть. – Возможно, я не решился бы на подобное дело, если бы не считал ее по-прежнему своей!
Ани улыбнулся.
- Ты мудрый человек… Ты говоришь то, что надлежит сказать, а под этими благородными словами бездна печали и гнева, как у всякого мужчины. Но ведь ты знаешь, каковы женщины и их постоянство!
- Да, к сожалению, - с тяжелым вздохом ответил Тураи. – Я ее не виню, я понимаю, чему она подверглась… и продолжает подвергаться, - прибавил он глухо, не поднимая глаз. – Но теперь Поликсена сама жаждет изменить всему, что было, во имя персидской правды… разорвать то, что неразрывно!
- Однако ей это не удастся, - заметил Ани, поднимаясь и расправляя свое длинное платье. – Как не удалось забыть обоих своих мертвых мужей, которых она любила до тебя. Ты же должен отныне думать о ней только как о царице… иноземной царице.
Тураи кивнул. Не желая больше откровенничать, он молча поднялся и, опустив Исидора на пол, преклонил колени перед Ани. Старый жрец коснулся его лба.
- Теперь я оставлю вас… вам принесут все, что нужно. Я приду завтра.
Он посмотрел поднявшемуся Тураи в глаза.
- Молись и жди, и, может быть, для тебя и для нее еще все переменится… это не пустые слова, - прибавил Ани. – Я в самом деле думаю, что еще всякое возможно.
Тураи поклонился. Стоя прямо и молча, он проследил, как Ани вышел, а за ним его помощник, державший факел; пока Ани говорил со своим подопечным, младший жрец зажег медную настольную лампу в виде головы барана. Когда жрецы покинули комнату, толстая монолитная дверь повернулась, встав на место: точно дверь в погребальную камеру, которую вот-вот замуруют.
Узник опустился на колени и крепко прижал к себе сына.
В то время как Ани и Тураи говорили в подземной камере, Каптах дожидался приема в саисском дворце – прибыв в город под вечер, до утра вельможа почти не сомкнул глаз, обдумывая, что может сказать Ферендату.
Страх, что его сочтут соучастником убийства, был огромен - но еще больше Каптах боялся, что его обвинят в преступлении, если он затаится: египтянин понимал, что тогда пощады ему не будет. И когда утром Ферендату дали знать о просителе и он пригласил Каптаха к себе, египтянин рискнул, выложив персидскому наместнику все, что было ему известно.
Выслушав египтянина в большом удивлении, Ферендат спросил:
- А откуда мне знать, что ты не помогал своему слуге?
Каптах, стоявший на коленях, развел руками и рассмеялся: ужас подстегнул его дерзость.
- Господин, разве я враг себе и своей семье? Разве я не вижу, кому боги отдали власть над Черной Землей? Этот изменник никогда не был мне слугой, он всегда оставался мужем царицы и мнил…
- Он был ее мужем, а ты, зная это, взял его к себе в услужение, - перебил Каптаха Ферендат. Не отличавшийся великими способностями, этот перс, однако же, был сообразителен. Каптах, весь похолодев, опять грянулся ниц.
- Я взял его, господин, из милосердия… Я был мужем царевны Ити-Тауи, которую воспитала эта женщина, и надеялся на благоразумие Тураи и его жены… Я никак не думал!..
Ферендат поморщился, глядя на униженные поклоны египтянина; но сомнение покинуло его сердце.
- Хорошо, встань, - досадливо сказал он. - Я тебе верю.
Каптах медленно распрямился, положив руки на колени, укрытые складчатым одеянием, и глядя на правителя во все глаза: сурьма размазалась по его одутловатым щекам.
- Господин?..
- Но этот Тураи будет схвачен тотчас же, - обещал перс.
Каптах вдруг необыкновенно оживился: он подполз к тронному возвышению на коленях и прошептал, припав к ступенькам:
- Поторопись, господин! Мальчишка этого слуги - ребенок царицы Ионии… Может быть, ты пожелаешь умертвить отца и оставить в живых сына?.. Он способен…
Ферендат рассмеялся, подняв руку.
- Я понял тебя, встань! Встань, - с удовольствием повторил он, и Каптах наконец грузно поднялся, отряхивая передник. - Я так и поступлю. А ты подождешь здесь, пока преступник не будет схвачен.
Каптах побледнел: на такое он не рассчитывал. Но к нему уже подступили стражники, и египетский сановник вынужден был покориться. Его увели.
Вначале персидский наместник, казалось, проявил к египтянину милость; но после того, как воины, направленные в дом Каптаха для обыска, вернулись ни с чем, Ферендат необыкновенно рассвирепел.
Может быть, не явись Каптах с повинной, Ферендат разъярился бы меньше. Он счел поведение египтянина уловкой… а может, просто жаждал выместить на нем свою досаду: имущество Каптаха было отнято в пользу государства, всех женщин, детей и слуг его дома наместник отдал на поругание солдатам, а самого Каптаха обезглавили. Тело его и голову бросили в уличный нужник. Вероятно, поступить подобным образом с египтянином, который так заботился о посмертной участи своей плоти, было для Ферендата особенным удовольствием…
Тураи услышал обо всем, сидя в заточении. Теперь он радовался этому заточению, хотя ему было очень тяжело узнать, что случилось с его благодетелем. “Если бы Каптах не пошел донести на меня, возможно, кара миновала бы его”, - думал Тураи; хотя ему с некоторых пор представлялось, что Каптах был обречен в любом случае.
Жрецы также подверглись гонениям – Ферендат, до сих пор почти не принимавший участия в травле, решил наверстать упущенное и приказал схватить нескольких младших служителей саисской Нейт, чтобы допросить их. Несмотря на жестокие пытки огнем и водой, эти слуги богини не сказали ни слова: они попросту ничего не знали о том, что связывает верховного жреца и Тураи. Двое жрецов умерли от мучений, после чего остальные были отпущены, едва живые; тела погибших Ферендат распорядился выдать сородичам для погребения по египетскому обряду. Все же власть богини, в чьем городе он правил, весьма страшила наместника.
***
Поликсена узнала о том, что творится в Египте, от своих шпионов – а немного погодя получила письмо от верховного жреца Нейт, в котором он коротко рассказал ей о положении мужа и сына. О казни Каптаха и разграблении его дома Ани не упоминал, чтобы не отягощать совесть царицы тем, что уже невозможно было исправить. Ани говорил ей утешительные слова, обходя подводные камни, как все опытные священнослужители… но эллинка сама догадалась об остальном, и несколько дней молча страдала.
Она перестала разговаривать с Гобартом, и сын Масистра, ощутив это охлаждение, не настаивал на своих правах… теперь Поликсена понимала, что действительно глубоко небезразлична персу и впечатлила его, как ни одна из его женщин. Но это мало утешало царицу, когда она думала о несчастьях близких ей египтян; наоборот, становилось только хуже.
В эти дни она вновь сблизилась с Мелосом и дочерью. Зять Поликсены не меньше царицы страдал от безвыходности их положения – несмотря на то, что жизнь ионийцев усилиями властей упорядочилась и благосостояние народа улучшилось, Мелосу все больше становилось ясно, что долго так продолжаться не может.
- Ты знаешь, госпожа, я ведь давно лелеял такие мечты, которые теперь мы претворяем в жизнь, - говорил иониец: в голосе его против воли прорывалось отчаяние. – Я мечтал о едином сильном государстве… и, может быть, даже о едином боге! Если бы все это сделали мы сами без помощи персов, я не желал бы ничего другого!
- Совсем как я, - сказала Поликсена: она подперла рукой подбородок и покачивала ногой, прикрытой голубым льняным платьем, – оно было вышито серебряными египетскими анхами. – И я бы даже согласилась иметь во главе нашей страны азиатов, которые умеют мудро управлять, если бы только здешними персами все ограничивалось… ведь в конце концов разные обычаи сливаются к общему благу!
Она посмотрела на Мелоса.
- Если бы только Персия не стремилась подчинить себе все… Мой брат думал, что переменит это положение и сделает Ионию независимой: и я верю, что он бы преуспел, если бы не умер!
- Но он умер, и теперь для нас все по-другому, - жестко сказал Мелос.
Он встал и оглядел женскую комнату, занавешенную алым шелком, точно поле битвы.
- Неизбежна война с Элладой, госпожа. Возможно, не сейчас, но очень скоро. Хотим мы этого или нет, но мы в этой войне должны будем или победить персов, или потерять последнее, что они еще позволили нам сохранить!
Мелос повернулся к царице.
- Позволишь ли ты мне… - он склонился к ней и перешел на горячий шепот, - позволишь ли ты мне начать готовить почву для восстания в Ионии, чтобы после мы объединили силы с греками Аттики и Лаконии?…
Поликсена откинулась на подушки и взглянула ему в лицо.
- Что бы я ни ответила, ты все равно поступил бы по-своему, не так ли?..
Мелос застыл на мгновение – потом кивнул.
- Что ж, считай, что я тебе разрешила, - прохладно сказала царица спустя небольшое время. – Но только затем, чтобы знать, чем ты занят за моей спиной.
Мелос улыбнулся… потом наклонился к ней и порывисто обнял.
- Ты уже не веришь в меня, я понимаю, - прошептал он. – Но подожди! Придет время, и ты поверишь!
- Только не попадись до тех пор, - Поликсена посуровела.
Мелос поцеловал ее и, расправив свой голубой гиматий, быстро вышел.
========== Глава 172 ==========
Заключение Тураи в подземелье продлилось пятнадцать дней; несмотря на то, что в храмовых комнатах были отдушины, не позволявшие воздуху застаиваться, и был сделан выход во внутренний дворик, Исидор начал тосковать и хиреть. Дети плохо переносили жизнь без солнца; а таким чувствительным, как Исидор, подземные комнаты напоминали о гробницах. Сын Тураи никогда еще не спускался в обиталища мертвых; но египтянин не сомневался в существовании у детей памяти, предшествующей рождению.
Когда Ани в очередной раз навестил узника и глазами врача посмотрел на Исидора, он сказал, что, пожалуй, можно перевести их обоих наверх; отца с сыном поселят в одной из хижин, где живут рабы, занятые на поливе садов богини.
- Среди них немало семейных, - промолвил старый жрец. - И никто из них не говорит больше, чем надлежит.
Тураи посмотрел в лицо Ани: после насилия, которое учинил над храмовыми служителями наместник, его почти ужасало такое спокойствие, недоступное простым смертным. Вероятно, посвятившие себя Нейт забывали, что значат человеческие привязанности. Тураи оставил своего бога достаточно давно, чтобы вспомнить, что такое быть человеком; хотя годы, проведенные в храме, навсегда отделили его от других.
- А как же это? - спросил египтянин, коснувшись своей бритой головы.
Судя по лицу Ани, верховный жрец двояко истолковал эти слова.
- Никто из рабов не посмеет о тебе говорить. А твой облик… думаю, мы найдем тебе применение, когда ты покинешь город.
Тураи осталось только поклониться. Его наполнила благодарность, несмотря ни на что; он знал - в том, что он до сих пор жив, нет никакой его заслуги, а только неизреченная милость богов.
- Скоро мы выйдем на солнце, - понизив голос, сказал он сыну. Ответная улыбка Исидора, как бледный луч, обрадовала его; мальчик был совсем неприхотлив. Правда, как и сам Тураи, малыш рос одиночкой, которому было вполне достаточно самого себя: но так уж складывалась его судьба, что искать общества других детей для него было смертельно опасно.
Тураи переселился в хижину, где обстановка была нищенская, однако ему были предоставлены письменные и молитвенные принадлежности. Папируса оказалось достаточно, и Тураи принялся сочинять записки - иератическим письмом, тут же переводя на греческий язык. Это помогало мужу Поликсены временно забыть о страхе перед будущим; а также заглушить ощущение своей бесполезности и сознание ошибок, которое грызло его все сильнее. Иногда Тураи оглядывался на сынишку, игравшего на пороге хижины, - Исидор, сидя на корточках, возился с камушками и глиняными зверями и казался довольным, пребывая в мире своих фантазий.
Тураи порою посматривал на водяные часы, стоявшие перед ним на столе, но скоро потерял счет времени. Три раза в день ему и сыну приносили простую еду и воду; но работа, которую Тураи задал себе, требовала полного сосредоточения. Бывший жрец блуждал мыслями в своем прошлом, казавшемся теперь таким же далеким, как и прошлое Та-Кемет, - начиная с молодости, когда храм Хнума в островном городе Абу* близ южной границы страны, в котором Тураи служил, пережил нашествие Камбиса. Да, тогда огромное азиатское войско, двинувшееся на завоевание оазисов и богатой золотом страны Нуб, дошло до первых порогов великой реки и далее, но воинов остановили голод и песчаная буря. Прорвавшиеся в город солдаты Камбиса, которых увидели дозорные с крыши и стен древнего дома бога, были слишком измучены, чтобы сломить защиту храма.
Тураи помнил, что, помимо стражников, тогда все крепкие телом жрецы вооружились ножами; а те, кто был обучен охотиться в детстве, метательными палками и луками. Он помнил это, потому что сам поднимался на плоскую пышущую жаром крышу с луком в руках и застрелил двоих персов, пытавшихся отыскать брешь в стене… Он помнил это, потому что в тот день совершил свое первое убийство.
Персы отступили, но вскоре вернулись со свежими силами, разведав Та-Кемет до ее истоков. Абу был городом, богатым слоновой костью и золотом, река в этой области разливалась едва ли не обильнее всего; и персы захватили остров и укрепились на нем. Храм Хнума устоял, но Тураи вскоре покинул его и отправился в Небит, город севернее Абу, которого не коснулось азиатское завоевание. Значительная часть Юга осталась свободной и по-прежнему жила так, как было заповедано от времен богов. На Юге жрец Хнума родился, и там провел свою молодость; но жизнь в конце концов свела его с иноземцами, народами моря…
Он поступил на службу к ее величеству Нитетис и вместе с экуеша - греком Менекратом отправился в каменоломни Сиене добывать камень для ее священных статуй, украсивших поминальный храм царицы. Благодаря этому первому греку, скульптору, ставшему его другом, Тураи в конце концов познакомился с Поликсеной: своей последней царицей, женой и матерью своего сына.
Тураи работал несколько дней почти не поднимая головы; Исидор редко отвлекал его внимание, возясь на полу со своими игрушками и что-то приговаривая. Но однажды, оглянувшись, египтянин не увидел ребенка.
Его пронзил страх. Тураи выронил палочку для письма и, вскочив с табурета, метнулся к выходу из хижины; солнечный свет, ослепивший его, и взрывы детского смеха, доносившиеся со стороны жилищ рабов, показались ему издевательством. Сына Тураи нигде не было: хотя он всегда оставался в пределах видимости, и отец наказывал ему не уходить далеко…
Египтянин уже хотел, махнув рукой на безопасность, броситься на поиски Исидора, громко зовя сына; но тут увидел Ани, направлявшегося к его дому. Верховный жрец в первый раз посетил его в новом убежище. И Ани вел за руку мальчика.
Пристыженный и охваченный облегчением, Тураи чуть не бросился им навстречу; но опомнился и отступил назад, в хижину. Войдя через некоторое время следом, Ани легонько подтолкнул Исидора к отцу.
Кинувшись к Тураи, мальчик обнял его. Египтянин прижал ребенка к себе и вскинул на своего покровителя глаза, полные благодарности и запоздалого ужаса.
- Как вовремя ты пришел, божественный отец!
Ани кивнул.
- Твой малыш хотел поиграть с детьми рабов, - объяснил он то, что теперь стало ясно самому Тураи. - Мне кажется, тебе и ему пришла пора поискать себе другое место.
Тураи подошел к двери хижины и прикрыл ее. Голоса и смех работников, ухаживавших за садами, птицей и заготавливавших припасы, сразу стали глуше, но все равно были слышны.
- Я готов уйти когда угодно, если нужно! Но можем ли мы с сыном это сделать теперь? Нам опять понадобится помощь!
- Разумеется, - хладнокровно ответил Ани. Тураи увидел, что старый жрец обратил внимание на мелко исписанные полосы папируса, свешивавшиеся с его стола и колеблемые ветерком.
Подойдя к столу, Ани подхватил последний папирус - заполненный египетским иератическим письмом; присев на табурет, жрец некоторое время читал, не поднимая глаз. Потом положил свиток обратно на стол.
- Сколько тебе времени нужно, чтобы закончить?
Тураи сперва показалось, что он ослышался. А потом он ответил, чувствуя почти отвращение к своей подобострастной готовности:
- Дня четыре, божественный отец. Я не только пишу, но и перевожу…
- Это я увидел, - сказал Ани. Он погладил покрытый священным письмом папирус, почти любовно: на руке жреца сверкнул перстень - квадратная печатка из зеленого змеевика. - Я не спрашивал тебя, когда ты закончишь переводить на чужой язык. Когда будет готов исходный текст?
- Через два дня, - сказал Тураи. Он уже понял, что это значит.
- Твои записки останутся в нашем книгохранилище, - сказал верховный жрец. - Перевод можешь взять с собой, он не нужен.
Тураи опустил голову, стискивая зубы. Это самоуправство вначале глубоко возмутило его; но потом он признал, что пожелание жреца отчасти справедливо. И если повести жизни Тураи, который был свидетелем столь многого, суждено на этом оборваться…
- Буду рад, если ты примешь этот труд в уплату за помощь, божественный отец.
Ани улыбнулся.
- Ты не только умный человек, но и, к тому же, прекрасный писец и толмач. Храму Нейт будет жаль лишиться тебя. Но я постараюсь, чтобы твои способности не пропали втуне.
Тураи поклонился.
- Так значит, мне собираться в дорогу? Я верно понял?..
Верховный жрец кивнул.
Тураи облизнул губы и бросил взгляд на ребенка, который тоже прислушивался к разговору, как будто уже что-то понимал.
- Куда же я поеду?
- На Юг, - сказал Ани. - Туда, где ты родился и жил с рождения; эти места еще почти свободны от врага… и, вероятно, персы осквернят немногие из них. Думаю, мы найдем тебе место писца при любом значительном чиновнике или торговце…
- А нельзя ли мне стать писцом при храме? - жадно спросил Тураи.
Ани долго молчал - а потом изрек слова, которых Тураи так и не смог забыть.
- Сын мой, ты не так много видел в жизни, чтобы оскорблять древних богов своим неверием. Ты теперь мог бы служить с чистым сердцем только нашей матери богов, но при ней остаться тебе нельзя.
Тураи, стыдясь себя и пряча глаза от всевидящего взгляда, низко поклонился.
Ани подошел к Исидору, который внимал взрослым с открытым ртом, и возложил руку ему на голову: мальчик не шелохнулся.
- Там это дитя найдет себе товарищей для игр - или, возможно, обретет веру, которую ты утратил…
- Едва ли, - вдруг произнес Тураи: его изумила собственная дерзость. - Мой сын будет каждый день видеть перед глазами отца, и мои боги станут его богами!
Ани, не отвечая, погладил Исидора по голове.
- Боги с каждым, кто рожден от женщины, говорят так, будто он первый человек на земле… Не надейся слишком на послушание этого ребенка, - сказал верховный жрец: в голосе его послышалось легкое торжество.
Ани направился к выходу; и уже открыв дверь, обернулся.
- Но я прошу тебя уследить за ним хотя бы до тех пор, пока вы не покинете этих стен.
Тураи скрипнул зубами, вспомнив о своей постыдной рассеянности. Верховный жрец умел и похвалить, и принизить, и обнадежить, почти одними и теми же словами… Однако же Ани был прав: следовало поторапливаться и заканчивать записки.
Египтянин немного поиграл с сыном, объяснил ему, что скоро они покинут дом богини и поплывут по реке в другой город - большой и красивый. Исидора, похоже, это вдохновило. Велев мальчику никуда больше не уходить, Тураи вернулся к работе.
Он закончил записки не в два, а в полтора дня, так спешил; но последнюю полосу так и не успел перевести. Однако Ани это не волновало. Он явился точно в срок, как будто подгадал.
- Превосходно, - сказал жрец, взглянув на сочинение: он пересмотрел и снова скрутил свитки с иератическим текстом - всего их оказалось четыре. Папирусы Ани передал помощнику, который аккуратно связал их, а потом так же точно связал свитки на греческом языке.
- Возьми их, но больше сегодня не работай, - велел Ани подопечному. - Сейчас мы пойдем и совершим преклонение перед нашей владычицей, а потом ты, очистившийся и смиренный, ляжешь спать. Утром отправишься в путь.
Тураи ошеломленно взглянул на старика.
- Утром?..
Ани усмехнулся.
- Как ты думаешь - когда ты будешь более заметен, ночью или на солнце, в толпе?
Больше Тураи не спорил. Вместе с сыном, Ани и его помощником он покинул хижину; они направились в храм Нейт через главный двор, ярко освещенный и полный народу. Тураи был потрясен, увидев среди молящихся персов и вавилонян; хотя он знал, что азиаты начали поклоняться Нейт еще до того, как страна была покорена Камбисом. Потом Тураи стало страшно, что его узнают… он чуть не прикрыл лицо широким белым рукавом, но видя, как твердо и спокойно шествует верховный жрец, устыдился себя.
Никто его не узнал, никто даже не обратил на него внимания; взгляды младших жрецов и посетителей обращались только на Ани, и верховный жрец изредка удостаивал их кивком или благословляющим жестом.
Они вошли внутрь храма, куда был доступ только жрецам. Очутившись в пустом молитвенном зале, Ани распростерся ниц перед золотым изваянием богини, и Тураи последовал его примеру, заставив сына сделать то же.
Они долго молились, и наконец Тураи ощутил, как в его душу нисходит покой. Он хотел оставить что-нибудь на столе с приношениями, но при нем не было никаких драгоценностей; Ани, поняв намерения Тураи, качнул головой.
- Великой матери нужно твое сердце, а не золото, - сказал жрец.
Тураи с сыном не повели обратно через храмовый двор - их оставили ночевать в пустующей келье. Им принесли воду, однако ужин - только для мальчика. Тураи было велено поститься до утра.
Египтянин и сам знал, что пощение проясняет Ка и придает зоркость глазам души; хотя такое насильственное смирение плоти опять слегка возмутило его. Но он молча лег спать, и отдых его был покоен. Никакие плохие предчувствия его не посетили.
Утром их с сыном накормили, принесли оставшиеся в хижине вещи; Ани, который пришел проститься, сам отсчитал Тураи несколько колец золота.
- Долг, который ты скоро вернешь.
Старый жрец благословил Тураи и Исидора.
- Надеюсь еще увидеть вас… хотя не слишком надеюсь, - он улыбнулся. - Но как бы то ни было, на последнем суде я замолвлю за тебя слово, Тураи.
Сердце Тураи сжалось.
- Думаю, мне это понадобится, отец.
Он поцеловал перстень жреца.
- Но я уповаю, что еще вернусь сюда.
Их с Исидором вывели наружу через калитку; потом, в сопровождении нескольких слуг, они присоединились к каравану, покидавшему город. До реки они добрались без помех и сели на один из многих торговых кораблей, отправлявшихся на юг. Проводники должны были остаться с ними до конца путешествия.
Тураи сидел на палубе и молча провожал глазами тростниковые заросли и селения, проплывавшие мимо. Он опять думал о своей жене: теперь Поликсена казалась такой же далекой, как в дни его юности, когда он в каждом иноземце видел врага или раба… Храм Нейт и старый жрец снова преобразили его душу.
* На Элефантине располагался один из центров культа Хнума.
========== Глава 173 ==========
Менекрат завершил свою последнюю большую работу, порученную ему царицей, - украшение зала приемов. Два грозных бога и две великие богини Эллады заняли свои пьедесталы по углам - и теперь, в какую бы сторону посетитель ни повернулся, он встречал непреклонный взгляд божества. Традиционные коры и гермы*, украшавшие греческие дома, раскрашивались, подобно египетским статуям; но эти изваяния остались беломраморными, а глаза их слепыми. Их создали три ионийских скульптора: подходящие статуи Аполлона и Посейдона были уже готовы, и только ждали, пока за них предложат достойную цену. Афину и Афродиту пришлось изваять на заказ, под стать богам-мужчинам.
Менекрат вместе с нанятыми им ваятелями занимался окончательной отделкой одежд и знаков достоинства скульптур. На богах появились плащи из листового золота; Посейдон получил серебряный трезубец. Афина сжимала скипетр слоновой кости.
- Хорошо, что они у тебя незрячие, - сказала Поликсена, повернувшись к художнику, когда внимательно рассмотрела статуи.
- Почему? - спросил Менекрат. Но он сам уже знал ответ.
Поликсена потрогала трезубец морского бога.
- Потому что каждый эллин, который войдет в этот зал, спросит себя - почему эти боги ничего не делают, день за днем наблюдая все творящееся здесь?
Менекрат рассмеялся.
- Но, госпожа, ты ведь не думаешь…
Царица улыбнулась.
- Ну разумеется, нет. Это египтяне способны всерьез верить, что лишат своего бога способности чувствовать, отбив священной статуе нос и уши… может, когда-то так и было, но давно уже нет, - заметила она. - Мы же для таких суеверий слишком здравомыслящи, а наши боги слишком человекоподобны.
Она пересекла зал и прикоснулась к золотой кифаре Аполлона.
- Он музыкант, кифаред! Тем лучше… А вообще, люди всегда задают себе вопросы о богах и их силах, даже нелепые, - раздумчиво сказала Поликсена, повернувшись к Менекрату. - И если изображения богов смущают их, это способно подорвать самую серьезную веру.
- Да, я понимаю, - сказал художник.
Он отвернулся; и Поликсена ощутила, о чем он думает. Недавно к Менекрату приехала жена с детьми из Персии: вместе с мастером они поселились во дворце. Шаран бурно радовалась этому благополучию и возрожденному великолепию царских палат, вспоминая, как в одну ужасную ночь они с мужем бежали на ее родину с княжной Артазострой. Как их дом был разрушен повстанцами, мирные жители вместе с воинами падали под градом стрел, а последние корабли горели и тонули у них на глазах…
Лишь ненадолго сердце персиянки перестало тревожиться за детей. И теперь, должно быть, Шаран опять понимает, что работа ее мужа временна, потому что залы дворца недолго прослужат нынешним господам.
То, что делал Менекрат, было отвлекающим маневром. Они с Поликсеной никогда не обсуждали этого вслух, но оба понимали, как важно усыпить бдительность персов - заставив их поверить в то, что свое будущее и будущее детей царица связывает с этим дворцом.
Ее армия теперь насчитывала тринадцать тысяч воинов, из которых восемь тысяч составляли азиаты - большею частью персы и мидийцы, но были и эламиты, и вавилоняне, и парфяне, и свирепые саки: воины бесчисленных азиатских народов, присягнувших на верность Дарию. Еще полторы тысячи составили египтяне: к восьми сотням хиосских бунтовщиков присоединились беглецы из Египта, которых в их стране преследовали за убийство Дариона. Поликсена сумела убедить своих персидских сподвижников, что эти египтяне не участвовали в восстании и могут быть им полезны: и даже если персы не вполне поверили, они согласились с царицей, что лучше соблюсти мир и принять их. Еще три тысячи составили ионийцы: их полемархом назначался Мелос, и во многом греческое войско увеличилось его усилиями.
Ионийский флот вырос до восьмидесяти кораблей - строительство новых судов и обучение команд началось, как только Поликсене позволили средства. Она превосходно понимала, что вооружается против своих же соотечественников… но это зависело от того, на чьей стороне окажется удача. Азиатские греки очень хорошо научились держать нос по ветру.
Конечно, им сильно недоставало сплоченности афинян и спартанцев, как и высокого подъема духа непокоренных сородичей; но Поликсена знала, что даже небольшое количество воинов, готовых биться насмерть за свою землю и с голыми руками бросаться на врагов, - как спартанцы, - может повести за собой остальных и наделить их своим мужеством. Она помнила, как отважный Филомен поднял на борьбу с персами египтян, людей совсем чуждых ему по крови и духу…
Через месяц с небольшим после подавления мятежа в Египте Мелос попросил дозволения уехать на север. Он сказал, что хочет посетить свой родной город, Эритрею, и повидать старых родителей, если те еще живы. Он уже много лет ничего не знал о своей семье: два его младших брата перебрались в Фокею и занялись торговлей керамикой, младшая сестра умерла, а старшая вышла замуж еще в годы юности Мелоса и, скорее всего, не хотела ничего знать о брате, который так высоко взлетел.
Но родителям уже почти нечего было бояться, лишь несколько ступеней отделяло их от царства Аида. Мелос простился с царицей и женой и сел на корабль: до Эритреи он решил добираться морем.
Гобарт опять начал приходить в царскую опочивальню - они не ссорились с Поликсеной открыто и не мирились. Военачальник просто явился к ней однажды, как в первый раз, застав царицу, когда она готовилась ко сну: Гобарт обнял ее сзади, целуя в шею. Поликсена позволила отнести себя на ложе и отдалась персу - в этих объятиях не было прежней страсти, но ее тело привыкло к новому возлюбленному, и ей не хватало его ласк, несмотря ни на что. Ее тело давно научилось получать удовлетворение и требовало его: теперь Поликсена стала даже более чувственна, чем в молодости.
Потом они молча пили вино, лежа рядом и думая каждый о своем.
Вдруг Гобарт сказал:
- Мужа твоей дочери нет уже две недели.
Поликсена быстро повернулась к любовнику: у нее часто заколотилось сердце.
- И что с того?..
Перс медленно улыбнулся. Он взял прядь ее волос и стал играть ею.
- Ты сама знаешь, царица.
Поликсена сжала губы; она дернула головой, высвобождая волосы. Царица выпрямилась и села, обхватив колени.
- Гобарт, не нужно ходить вокруг до около. Эта персидская тактика со мной бесполезна.
Воевода продолжал пристально смотреть на нее. Несмотря на то, что кровь в ее жилах похолодела, Поликсена спокойно произнесла:
- Мелос очень давно не был дома - и, конечно, задержался. Даже если бы он вздумал бунтовать, мне бы он этого не сказал…
- Неужели? - перебил ее Гобарт.
- Конечно, нет, - сказала Поликсена. Она почти не преувеличила - в подробности заговора Мелос ее не посвящал; и, наверное, правильно делал. - Только подумай, какой у вас перевес… и каких заложников он оставил во дворце! - напомнила эллинка.
Гобарт некоторое время молчал: он неожиданно улыбнулся своим мыслям, и Поликсена сжала простыню в кулаке, молясь про себя. А потом перс сказал:
- Было бы в высшей степени неразумно ожидать от такого противника, как ты, полной сдачи. А тем паче от твоего родственника, потому что он мужчина и не трус… Я ожидал, царица, что ты будешь мне лгать, и почти не сомневаюсь, что ты лжешь теперь. Но ты уверена в моем снисхождении.
Гобарт вдруг повернулся и подмял ее под себя, не успела Поликсена вздохнуть: он навис над нею, опираясь на руки по обе стороны от ее лица. Эллинка закрыла глаза, ощущая жар его тела и ароматное дыхание, которое отдавало вином с гвоздикой.
- Ты уверена, что я не трону тебя и твою семью, потому что ты женщина… ты моя женщина и моя слабость, - услышала она шепот. - Потому что я люблю тебя.
Поликсена с силой закусила губу, чтобы не ответить.
- Ты мне лжешь… но твоя ложь честнее всего, что я видел вПерсии, от моих наложниц, - прошептал военачальник. Он уткнулся лицом в ее волосы; потом опустился на нее и положил голову ей на плечо. - Мне жаль сейчас мужчин, которые не знали такой слабости, как ты… Как мне жаль…
Поликсена распахнула глаза и попыталась приподняться под его весом.
- Гобарт, - почти простонала она.
- Молчи, - оборвал ее перс. Он приподнял ее голову и жадно припал к ее губам; и жаркая страсть вновь захватила и закружила Поликсену. Сплетаясь в объятиях, они оба опять опустились до животных… или поднялись до богов, забыв о своем человеческом естестве и о долге.
Когда все кончилось, спать в ее постели Гобарт не остался: он ушел, не сказав ни слова. Поликсена, в изнеможении, заснула; но проснулась перед рассветом и не могла больше сомкнуть глаз. Встав с кровати, царица босиком расхаживала по спальне и думала, как быть, если она все же забеременеет, хотя и принимает сильфий… Ведь она некоторое время не пила его, пока Гобарт не спал с ней…
Потом она подумала о Мелосе и о том, стоит ли ее зятю возвращаться в Милет… и какой прием будет ожидать его здесь.
- Нет, - громко прошептала коринфянка, приставив палец к губам. - Гобарт не тронет его, он не солгал мне… по крайней мере, пока Мелос не вынудит его, обнажив оружие. Но до этого еще не дошло.
Она улыбнулась; и, вернувшись в постель, крепко заснула.
Через несколько дней начались роды у Геланики. Наложница Дариона, в противоположность Фрине, родила легко: у нее тоже появился мальчик. Поликсена пришла посмотреть на мать и дитя.
Геланика, лежавшая в постели, казалась слишком удовлетворенной для своего нынешнего положения… ее скорбь по Дариону и любовь к нему, возможно, были непритворными, но теперь расчет взял верх, и она давно уже строила какие-то новые планы. Геланика испугалась посещения царицы, но не слишком: может быть, эта женщина, как и сама Поликсена, уверилась, что ее не тронут… а может, эта зеленоглазая ионийка была недостаточно искусной притворщицей и слишком рано восторжествовала.
Поликсена улыбнулась ей.
- Ты хорошо себя чувствуешь?
Геланика на миг смешалась. Потом кивнула.
- Да, царица.
Поликсена задумчиво кивнула, глядя на нее; она потеребила свою густую черную косу, украшенную сердоликовыми подвесками в форме месяцев.
- Я тут подумала… может быть, когда ты окрепнешь, отослать тебя с ребенком на Хиос или Самос? Что ты на это скажешь?
На щеках ионийки выступили пятна. Она растерялась, не зная, насколько серьезна эта угроза… и насколько можно верить словам проклятой узурпаторши. Поликсена еще раз улыбнулась наложнице и вышла вон.
На самом деле она не опасалась Геланики, пока ее ребенок был совсем мал и беспомощен: потому что только в этом мальчике, наследнике Дариона, была ее надежда. Однако позже, возможно, появится необходимость избавиться от них обоих - хотя и не таким способом, какой она назвала Геланике.
***
Мелос вернулся в Милет через три недели. Он был отчего-то возбужден… может быть, от свидания с семьей и родными местами; а может, и не только. Фрина не решилась спрашивать мужа об этом, и Поликсена тоже помалкивала. Он сам пригласил их встретиться в покоях жены.
- Мои родители умерли, - сказал Мелос, когда все трое сели: в его голосе послышались и грусть, и удовлетворение. - Я пришел на их могилы и принес жертвы… я говорил с ними…
Иониец прервался. Он поправил низку жемчуга, блестевшую в волосах.
- Потом я попытался разыскать братьев, Автолика и Неокла. Нашел только Автолика, который узнал меня в моем царском наряде, лишь когда я представился… Брат сказал мне, что если я не потрудился разыскать его за столько лет, то и дальше могу не являться.
Фрина встрепенулась.
- Мелос!..
Муж улыбнулся.
- Это ничего, дорогая, я почти ожидал такой встречи. Я и в самом деле виноват…
Он задумался.
- Автолик боится, так же, как многие. Даже больше многих, что неудивительно.
Поликсена чуть было не спросила, предпринял ли Мелос что-нибудь для подготовки восстания; но посмотрела на дочь и удержалась. И не только присутствие дочери вынудило ее молчать. Она была вовсе не уверена, что ее персидский любовник не заставил служанок следить за нею: даже Меланто могла сделаться шпионкой, ради блага самой царицы.
С Мелосом они могли поговорить только в саду, катаясь верхом… или на борту корабля. В последнее время Поликсена стала учиться морскому делу; и пока Мелоса не было, Гобарт брал ее на прогулки, показывая возможности их флота. Они оба наслаждались тем, что у них осталось: и морской простор, хлесткий свежий ветер и солнце, казалось, возвращали им их мечту о единении и о безбрежном сияющем будущем…
Снова взглянув на Мелоса, Поликсена пришла к заключению, что ничего серьезного он еще не затевал - или ему не удалось. Она решила, что пока не будет ни о чем спрашивать.
Поликсена почти не ошиблась: Мелосу удалось только одно, но этот шаг он считал очень важным. На севере Мелос договорился о переписке с Фивами: он нашел людей, которые согласились доставлять послания Никострату, как когда-то двое друзей писали царице в Египет. Теперь Мелос рисковал значительно больше - потому что только угроза подкрепления со стороны Эллады была достаточно серьезна, чтобы персы забыли о дипломатии. Поэтому и матери Никострата Мелос на сей раз ничего не сказал.
* Герма - в греческом искусстве четырехгранный столб, завершенный головой бога Гермеса; нередко дополнялся фаллосом как символом плодородия.
========== Глава 174 ==========
Приехав в Фивы, Никострат поселился у одного из друзей и дальнего родственника Калликсена - а стало быть, он и ему приходился родственником. Своим появлением лаконец сразу же возбудил в хозяине чрезвычайное любопытство и подозрение: тем более, что Калликсен был известен давними связями с персами. Никострату ничего не оставалось, кроме как оказать гостеприимцу уважение доверием - сразу же открыть свое имя и рассказать о себе все как есть.
Немолодой нарядный фиванец с завитой черной бородой, по имени Эхион, был потрясен и даже напуган; но не настолько, чтобы отказать сыну ионийской наместницы в поддержке.
- Я сразу узнал тебя по жене, - сказал он Никострату. - Но не решался верить глазам, пока не услышал, кто ты такой.
- Ты узнал меня по жене? - воскликнул молодой воин: Эльпида давно уже не давала ему повода ревновать.
- Да, - с гордостью подтвердила сама Эльпида, прежде чем хозяин снова открыл рот. - Я была известна в Фивах… и, возможно, господин Эхион посещал собрания, украшением которых я выступала, - сказала она, взглянув на хозяина дома.
Обезоруженный Эхион рассмеялся.
- Уже то, что твоя супруга сидит рядом с тобой и отвечает сама за себя, выдает в ней подругу мужчин, - доверительно сказал он Никострату. - Хотя спартанские жены, по слухам, также славятся дерзостью.
- Да, - хмуро подтвердил лаконец. - Дерзостью в женщинах часто именуют способность себя защитить - и так говорят те, кто сам обделен мужеством!
Эхион так и взвился.
- Уж не я ли это, дорогой гость?..
Никострат поспешно качнул головой.
- Нет… Прости мою резкость. Но ты, как мне кажется, повторяешь то, что услышал от робких и тщеславных.
Эхион остыл; а потом даже улыбнулся.
- Узнаю спартанца и прославленную спартанскую учтивость, - сказал он. - Никогда не любил ваше племя, но ты мне нравишься!
Фиванец протянул руку и хлопнул сидевшего напротив Никострата по широкому плечу.
- Будьте как дома. Счастье, что я уже вдовец!
Он посмотрел на нахмурившуюся Эльпиду и сладко улыбнулся ей.
- Я хотел сказать, госпожа, что слухи о тебе с женской половины никуда не просочатся. Служанок у меня тоже нет, только рабы.
Эльпида понимающе кивнула.
- Благодарю тебя.
Она первой поднялась и поклонилась.
- С твоего позволения, я со своей служанкой оставлю вас. Мне нужно к сыну.
Эхион кивнул, еще раз улыбнувшись. Он проводил гетеру взглядом, а потом обернулся к Никострату.
- Совсем ты ее заездил! Вся красота полиняла, хотя не узнать ее нельзя. Такие женщины созданы, чтобы их холить и лелеять.
Никострат вскинул глаза. Он удержался от резкого ответа; хотя этот человек с бородой азиата и распутными речами нравился ему все меньше. Однако лаконец понимал, что не будь Эхион таков, он бы не связался с человеком вроде него.
Быстро поднявшись, Никострат поклонился.
- Я и моя жена еще раз благодарим тебя… за благородство и доброту.
- Рад быть полезным, - откликнулся фиванец. Он сцепил на коленях руки, так что ярко сверкнули самоцветы на пухлых пальцах. - Не желаешь ли ты известить царственную матушку о своем местонахождении? Уверен, она очень страдает, не зная, где ее сын.
В его тоне не осталось никакой игривости, а взгляд накрашенных глаз так и буравил гостя. Никострат отступил от неожиданности; он, конечно, предполагал, что фиванский богатей захочет выслужиться перед персами и обезопасить себя подобным образом, но не думал, что Эхион заговорит об этом с порога.
- Я извещу мою мать или покажусь ее посланникам, - сдержанно сказал царевич: он еще не решил, как вести себя с этим человеком. - Не сомневаюсь, что люди царицы скоро появятся в семивратных Фивах. Ваш город… привлекает и собирает богатства со всего света, - заметил он.
Эхион рассмеялся, ничуть не уязвленный намеком.
- Так и есть, мой благородный царевич. Мы еще храним сокровища и славу Микен, - похвастал он. - А знаешь ли ты, что у нас можно найти расписные саркофаги вроде египетских, которым по тысяче лет, и погребальные маски из золота? В сокровищнице Аполлона Исменийского* хранится маска самого Агамемнона. Древние цари Микен и Тиринфа велели себя бальзамировать, как в стране фараонов, откуда ты приехал…
- Так вы что, их откапывали? - с отвращением спросил Никострат. - И выставляете за плату?..
Эхион пожал плечами.
- Ничто не бывает захоронено навечно, и старое всегда дает пищу новому, - равнодушно сказал он. - Думаю, твоя супруга способна лучше оценить то, чем обладает древнейший город Эллады.
Никострат не ответил: ему было не привыкать к тому, что его называют неучем. Но есть многое, чего не добыть любомудрием, а только крепостью сердца и вооруженной руки. И почтением к тому, что всегда должно почитать.
Он, однако, был впечатлен красотой и величием Фив, ощутив аромат древности, свойственный малоазийским и египетским городам. Когда Никострат впервые отправился в одиночку побродить по Фивам, посетил Кадмею - фиванский акрополь с его старинной крепостью, Эдипов источник, ему вдруг стало жаль, что мать никогда не видела этого… что он ничего не может ей рассказать. К тому же, в Беотии, щедро орошаемой реками, повсюду радовали глаз зеленые луга и сады.
Зевс и Арес, усмехнулся лаконец сам себе, да он стал похожим на поэтического Мелоса!
Внезапно тоска по другу и по изменчивой, хитроумной и стойкой матери пронзила его как мечом. Никострат со стоном сжал голову руками и опустился на траву среди деревьев: в глазах у него помутилось. Рядом шумела речка Исмена, питавшая источник Ареса; фиванцы, торопившиеся по своим делам, с удивлением обходили чужеземца, выглядевшего больным, но никто его не окликнул.
Никострат встал и, пошатываясь, подошел к водоему; он развязал сандалии, чтобы не осквернять источник, потом зашел по колено в воду и, зачерпнув ее, умылся. Ему стало легче.
А ступив обратно на траву, он не обнаружил своей обуви. Никострат, в ярости, быстро огляделся… и увидел мальчишку, удиравшего во все лопатки.
- Стой!.. - заорал он и бросился вдогонку. - Стой, негодяй!
Произошел переполох, мужчины, которых оттолкнул с дороги, возмутились; но один молодой фиванец понял его намерения и крикнул:
- Держи вора!
Он был ближе к воришке и перерезал ему дорогу; мальчишка круто повернул, и Никострат настиг его. Лаконец схватил мальчика за шиворот и встряхнул.
- Отдавай мои сандалии!
Чумазый воришка всхлипнул и выронил украденное; а когда хватка Никострата ослабла, вырвался и ловко нырнул в толпу. Никострат не пожалел о нем.
- Благодарю тебя, - обратился он к фиванцу, который теперь дожидался, пока чужеземец на него взглянет.
Фиванец сверкнул улыбкой: это был щегольски одетый светловолосый молодой человек, однако, похоже, вовсе не изнеженный.
- Чудной ты! - сказал он. - Нездоров, что ли? Чего зеваешь?
- Я зазевался, - признал Никострат. - Я здесь чужой! - объяснил он.
Лаконец присел, чтобы обуться, и у него заныло в груди: опять чужой, как везде…
Но когда он выпрямился, фиванец дружески обнял его за плечи. Никострат вздрогнул и чуть не оттолкнул его, однако сдержался.
- Меня зовут Диомед, - сказал молодой человек. Видя, что Никострат не расположен к объятиям, он отнял руку; однако дружелюбия не утратил. - Пойдем, познакомлю тебя с друзьями! - предложил он.
Никострат пришел в замешательство.
- Меня ждет жена, - сказал он.
Диомед изумился.
- Так ты еще и жену сюда притащил! Я сам не женат, - объяснил он, беспечно улыбаясь. - Это всегда успеется!
Он с возрастающим интересом и уважением оглядел мощную фигуру собеседника.
- Ты спартанец, верно? Я слышал, вас там рано женят… Что же ты делаешь в Фивах?
- Мое имя Аркад, - ответил Никострат. Лгать было неприятно, но приходилось. - Меня привели сюда дела, о которых долго рассказывать…
Диомед хмыкнул.
- Тайна, значит? Ну ладно, - сказал он с неожиданной серьезностью. - Был рад знакомству с тобой, Аркад. И больше не зевай, - прибавил он с улыбкой.
Тут Никострат понял, что сейчас этот молодой человек исчезнет в толпе, а другого повода свести знакомство с фиванцами у него может долго не представиться… Тем людям, которых наверняка собирал у себя его покровитель Эхион, сын Поликсены уже заранее не доверял.
- Постой! - быстро сказал Никострат светловолосому фиванцу. - Я тоже рад с тобой познакомиться… но сейчас должен идти, - объяснил он с сожалением. - Может быть, ты придешь к Аресову источнику завтра, в этот же час?
- Идет, - легко согласился Диомед. - Я приведу друзей, ты не против?
Никострат качнул головой. Наоборот, услышав эти слова, он ощутил облегчение: при своих приятелях Диомед не потребует от него откровенности… и близкий друг может быть только один. Хотя Диомед и его компания наверняка моложе самого Никострата, но ненамного…
Мысль о Мелосе опять причинила ему боль, но теперь стало легче.
- Будь здоров! - пожелал ему напоследок фиванец и ушел. Никострат постоял немного на месте, глядя ему вслед, и пошел домой.
При виде дома Эхиона, вспомнив приветливое лицо Диомеда, он улыбнулся. Теперь царевич ощутил уверенность, что Мелос тоже не забыл его и забыть не мог.
Диомед не обманул ожиданий сына Поликсены: он познакомил его с друзьями, которые тоже оказались приятными и отзывчивыми молодыми людьми. Они вели веселую жизнь, так же, как аристократическая молодежь в Афинах и Коринфе; Никострат вместе с ними посещал гимнасии, участвовал в скачках, несколько раз его затащили на пирушки, продлившиеся до утра. Эти молодые люди оказались помладше его, но не больше, чем на пару лет, и все были холостые.
Приятели Диомеда отнеслись к лаконцу легко и не задавали лишних вопросов; однако Диомед из них оказался самым проницательным, и чем дальше, тем больше догадывался, что Аркад из Спарты совсем непрост и вынужден многое скрывать. Ему очень хотелось вызвать нового знакомого на откровенность, однако он сдерживал себя; Никострат чувствовал, что фиванец был бы не прочь стать его филэ - ближайшим другом. Однажды Никострат прямо сказал Диомеду, что это место в его сердце занято.
Диомед опечалился, но сразу поверил.
- Где же теперь твой друг? - спросил фиванец.
- Он далеко… мы не только друзья, но и родственники, - ответил Никострат. - Он муж моей сестры.
Диомед надолго замолчал.
А потом сказал:
- Я чувствую, Аркад из Спарты… если это и вправду твое имя… что тайна, которую ты скрываешь, не только твоя.
Фиванец вскинул большие карие глаза - при светлых волосах глаза у него были такие же, как у Мелоса.
- Но если однажды ты захочешь поделиться… знай, что я сохраню ее не хуже тебя. И готов помочь, если понадобится.
Никострат с глубоким чувством пожал ему руку.
- Я знаю, - сказал лаконец. - Может быть, однажды я открою тебе всю правду… а сейчас ты действительно мог бы оказать мне услугу, если хочешь.
Диомед кивнул.
- Только скажи.
Никострата давно уже тяготила богатая и праздная жизнь в Фивах: тяготила втройне, потому что он помнил, какова цель его приезда в Беотию. Несмотря на то, что у него оставалось еще довольно денег, чтобы платить за свое проживание Эхиону. И Никострат спросил друга, не может ли тот устроить, чтобы ему дали хотя бы место гоплита в фиванском войске.
- Я похлопочу, - обещал Диомед, едва только услышал. - Я как раз тоже собирался записаться… а ты, я думаю, мог бы получить сразу должность всадника! Было бы здорово, если бы мы начали служить вместе!
Никострат улыбнулся. Он вспомнил, чем такая служба обернулась в Коринфе… ополченцы только понапрасну потели в своих доспехах, натирали плечи щитами и набивали шишки; хотя в конечном счете это может оказаться вовсе не зря. Лаконец от души поблагодарил Диомеда.
Его вместе с Диомедом взяли гоплитом - в фиванском войске нашлись и настоящие спартанские пехотинцы, могучие и неразговорчивые; они всегда держались особняком, и с ними сойтись оказалось потруднее, чем с фиванцами. Но Никострата это вполне устраивало. Лучше всего ему было остаться незаметным: а те в Фивах, кто уже узнал его близко, не интересовались им больше, чем следовало.
Однако Никострата все больше беспокоило происходящее в Ионии. То, что выпало на долю его матери и Мелосу, - и на что Никострат никак не мог повлиять… он написал бы в Милет первым, но слишком опасался за последствия.
И наконец его терпение было вознаграждено. Он был дома с Эльпидой и хозяином: Эхион в последнее время выражал все большее недовольство тем, что царевич ни в какую не желает сообщить о себе матери. И неожиданно фиванец появился в общей комнате, где Никострат сидел с женой, и сказал гостю:
- Выйди-ка со мной наружу.
У Никострата сильно забилось сердце: он догадался, в чем дело.
И когда он вместе с Эхионом вышел на крыльцо, то увидел незнакомого запыленного всадника.
- Ты Аркад из Спарты? - спросил вестовой.
Никострат молча кивнул.
- Это тебе. Завтра в это же время я вернусь за ответом, - сказал конник и протянул запечатанный кожаный пакет. Никострат схватил пакет и рассмотрел красную печать: на воске было оттиснуто изображение женщины в профиль, с красивым и суровым лицом, исполненное в той же манере, что и портреты Дария на рельефах и монетах…
- Ну вот ты и дождался, - удовлетворенно пробормотал Эхион, разглядев печать из-за плеча своего жильца.
* Храм Аполлона Исменийского - главный храм Фив.
========== Глава 175 ==========
Никострат направился с письмом в спальню, попросив Эльпиду выйти и посидеть с ребенком во дворе: Эльпида тут же подхватила малыша и, воркуя над ним, унесла. Никострат проводил жену и сына взглядом, сжимая губы и нетерпеливо стискивая в руке письмо.
Питфей прибавлял в весе как все здоровые дети, однако так и остался хромоногим. Он уже пытался ковылять, крепко держась за руку матери… спартанцу было больно видеть это, но теперь главные надежды возлагались не на Питфея, а на него самого.
Оставшись один, Никострат уселся за стол и торопливо разломил печать. Из вощеной кожи выскользнул папирус, обвитый золотым шнуром.
Размотав его, Никострат развернул свиток и впился в него глазами. Руку Мелоса он узнал сразу: друг так часто писал за него послания Поликсене…
“Радуйся, Никострат, - так начиналось письмо. - Радуйся, если сейчас читаешь этот папирус, филэ, он столько претерпел по пути к тебе!
Начну с главного. Дарион уже почти четыре месяца как мертв, если ты сам об этом не слышал: вероятно, эти новости для фиванцев не первостепенные. Племянника твоей матери убили египтяне, которых он набрал в Египте и заставил пойти войной на Милет и на нашу царицу; и поделом. Однако это вызвало волнения в Египте, которые были подавлены самыми зверскими способами. Персы мягко стелют, но, схватив добычу зубами, уже не выпустят.
Хотя египтяне сохранили то, что нам сохранить никак не позволят, - потому что для египтян тирания естественна.
Впрочем, это все тебе известно не хуже моего. Я пытался предварить известие, которое тебе будет тяжело перенести… хотя с твоей прозорливостью ты это, наверное, угадывал. Твоя мать приблизила к себе одного из своих персидских военачальников - Гобарта, сына Масистра. Я не стану расписывать подробности из уважения к ней и к тебе, но ты и так все понял…”
Никострат прикрыл глаза: рука, державшая свиток, дрожала, на лбу, под темными волнистыми волосами, выступили капли пота. Да, он все понял и предчувствовал подобное… и, уж конечно, в подробностях связи матери с персом не нуждался.
Сделав над собой большое усилие, лаконец продолжил читать.
“Мне, однако, кажется, брат, что этот Гобарт и вправду полюбил ее. Ты знаешь, что Поликсена умеет поразить собой мужчину. И вступил он с царицей в связь не столько желая подчинить ее своей власти, сколько желая защитить этим от посягательств других персов. Иногда я даже радуюсь, что ее возлюбленным стал именно он, потому что военачальник унаследовал немало похвальных качеств своего отца Масистра, которого мы оба помним”.
Никострат тихо усмехнулся. Да, он помнил также и то, как Мелос восхвалял самого Масистра. Теперь им осталось только находить поводы для радости в случившемся… хотя, к стыду своему, царевич понял, что до некоторой степени разделяет облегчение Мелоса. Все-таки его мать оказалась под защитой, и не худшей…
“Но не думай, будто царица сама ни на что не способна. Ты слишком хорошо ее знаешь. С помощью своих персов, а также наших ионийцев, она установила в Ионии мир и вернула процветание: упорядочила сбор налогов и торговлю, восстановила городские хозяйства, укрепила каналы, устроила раздачи зерна и масла. Члены городского буле выступают в царском совете и представляют интересы народа. Ты знаешь, что теперь Поликсена даже чеканит свою серебряную монету, по праву сатрапа?
Наш флот насчитывает восемьдесят кораблей - его пополнили египетские суда, корабли с Хиоса, Самоса и Керкиры, а также царица построила двадцать собственных. Она сама наблюдала за строительством, руководила им и училась командовать на море - заверяю тебя, что у твоей матери неплохо получается. Так же, как и все, за что бы она ни бралась.
Наша армия составляет тринадцать тысяч воинов, из которых восемь тысяч азиаты, полторы - египтяне, а остальные ионийцы. Я - полемарх греков, трудами царицы и своими. Мои воины каждый день усердно упражняются, отдельно от варварских, как будто мы по обоюдному согласию готовимся к войне друг с другом.
А ведь так и есть, филэ. Мы ждем только вас, - спартанцев, афинян, фиванцев, - чтобы опять, сшибившись корабль с кораблем, грудь с грудью, залить кровью эту цветущую землю и обратить в прах все, о чем я сейчас с такой гордостью тебе рассказываю…
Но ты, конечно, видишь за этими словами несчастья многих и многих, кого военная помощь Эллады избавит от персидского гнета. Прежде всего, это касается простых людей, которые задавлены налогами и поборами, - этому очень поспособствовало укрепление единоначалия. Дарий ненасытен: и не столько он, сколько все те сановники и князья, на которых он опирается и которые требуют с подвластных земель все больше. Нет света без тени, как говорят сами персы, - и чем ярче и жарче пламя, тем чернее тени, которые оно отбрасывает. Понимай это как хочешь, любимый брат.
Здоровы ли твоя жена и сын? У тебя теперь есть не только племянница, но и племянник, его имя Главк: мальчик у нас родился в конце весны. Фрине он достался нелегко, бедняжке. Она ведь крепкая женщина, в мать, - а рожает уже второй раз так трудно; наверное, оттого, что слишком впечатлительна и слишком боится за наше будущее!
Возможно, нам еще предстоит отразить атаку со стороны людей Дариона, если у них найдется предводитель: а такой человек есть, это тот самый Тизасп, который сманил Поликсену и всех ионийцев вместе с нею бежать из Коринфа. Он оказался предателем и перешел к Дариону. Люди такого сорта привычны занимать ту сторону, которая им удобна. К тому же, в лагере Дарионовых персов остались оба маленьких сына Дариона, так что у Тизаспа немало возможностей для маневров. Кстати говоря, тело Дариона так и не было найдено, - ничто не помешает его сподвижникам объявить, что он все еще жив!
Я мог бы рассказать тебе много больше: но папирус кончается и понуждает к лаконичности. И главного никогда не выскажешь, ты знаешь это сам… Как мне не хватает здесь тебя!
Напиши мне, как ты устроился в Фивах, договорился ли с Калликсеном - и о чем? Каковы настроения в Элладе и собираются ли эллины воевать? Строят ли афиняне флот?
Ты, наверное, понял, что после развенчания мечты об единой Ионии я больше всего хотел бы приурочить восстание ионийцев к вашему приходу. Только так мы могли бы скинуть азиатов.
Больше всего я хотел бы биться с тобою плечом к плечу, чтобы ничто не сделало нас врагами - а такое ведь может случиться! Я так хотел бы, чтобы ты помог мне спасти свою мать, которую я люблю и чту, как сын и подданный; и страдаю за нее. Глядя на госпожу Поликсену, я не раз вспоминал Елену и Клитемнестру, которых Афродита сделала многомужними, из мести их отцу Тиндарею, пренебрегшему богиней в своем преклонении.* Уж не прогневалась ли на коринфянку владычица ее города?
Недавно наша царица велела украсить зал приемов статуями эллинских богов. Я не знаю, сколько в ней осталось дедовской веры… но мне кажется, что наши ревнивые, подчас равнодушные и злонравные олимпийцы давно устранились от людских дел и свар. Если вообще когда-либо имели отношение к тому, что у нас происходит. Не удивляюсь, что Поликсена теперь с равным усердием возносит мольбы египетской Нейт и персидскому Ахура-Мазде: эти боги, согласно их почитателям, неусыпно пекутся о них и не смущаются людским неразумием, ибо много выше человеческих недостатков.
Никострат, вероятнее всего, это письмо будет первым и последним, которое ты получишь в нынешнем году. На носу зима и сезон морских бурь, когда мы опять будем отрезаны друг от друга. За это время и у нас, и у вас может произойти очень многое.
В ожидании твоего ответа умолкаю. Прижимаю тебя к груди и целую, хотя ты у нас не охотник до нежностей; но эту слабость уж мне прости. Будь здоров и мужайся, царевич”.
Никострат опустил папирус на колени и склонил голову; он долго сидел так, не замечая ничего вокруг. Никострат спохватился, лишь когда свиток едва не выскользнул меж его колен; спартанец встал, глубоко вздохнув и сжав письмо в кулаке, так что оно хрустнуло. Он понял, что плакал, и рассеянно утер глаза.
Он был полностью захвачен тем, что сообщил ему Мелос; и особенно мучительно было сознавать, как в насмешку, что ему почти нечем ответно ободрить друга. Калликсен опять пропал, и в Афинах о флотоводце было не слыхать - судя по вестям, достигавшим Беотии; военных сборов никто не начинал. Как будто у греческих племен вошло в привычку разбредаться именно тогда, когда они больше всего друг в друге нуждались.
То, что делали Мелос и мать Никострата, казалось в сравнении с этим таким значительным! Никострат почти позавидовал Мелосу, который был вынужден напрягать все силы в борьбе с врагом…
Но времени терять было нельзя: под боком у Никострата врагов тоже было предостаточно. Царевич перечитал письмо, так же, как делала мать, запоминая все подробности; а потом хотел уничтожить… однако ему вдруг стало страшно, не потребует ли Эхион новых доказательств того, что Никострат важен для ионийцев и персов и о нем не забыли. Было похоже, что Калликсен все-таки забыл о сыне Поликсены, или ему опять стало не до него. Усмотрев в проживании Никострата в своем доме какую-то невыгоду для себя, фиванец тут же выставит его вон или выдаст властям… До сих пор хозяин представлял Никострата знакомым как своего дальнего родственника; и это было правдой. Но кто мог знать, что Эхион рассказывал им с глазу на глаз?
Никострат быстро взглянул на валявшийся под ногами пакет, в который было завернуто письмо: ему вдруг стало жаль, что он раскрошил красную царскую печать, свидетельство власти матери… но Эхион видел эту печать собственными глазами. Лаконец подобрал кусок кожи и, держа в другой руке письмо, вышел из спальни.
Эхион был уже тут как тут. Он даже не постеснялся подглядывать.
- Ну, что тебе пишут из Ионии, благородный царевич?..
Никострат посмотрел в темные подозрительные глаза: на лице Эхиона отпечатались следы бесстыдных кутежей с мальчиками и гетерами самого низкого пошиба, которые он устраивал даже при нем.
- Мой побратим Мелос написал мне, что в Ионии все идет хорошо. Порядок восстановлен, ионийцы опять ублаготворены и исправно платят дань царю царей.
Никострат испытал наслаждение, видя, как на лице Эхиона отразилось мимолетное замешательство. Он растерялся, не зная, на чьей стороне этот спартанец, которого Эхион не считал способным ни на какие увертки.
- Что ж… это прекрасно, - наконец сказал Эхион. Он неуверенно протянул руку. - Могу ли я взглянуть на письмо?
- Нет, - Никострат качнул головой, не отводя глаз. - Взгляни еще раз на это, если хочешь удостовериться, кто мне писал.
Он поднял к лицу Эхиона раскрошенную печать.
- А сейчас извини, я должен составить ответ.
Он прошел мимо остолбеневшего фиванца; Никострат не сомневался, что, очнувшись, Эхион начал изрыгать проклятия, но их царевич уже не услышал. Он нашел жену в перистиле, где она сидела на плоском камне у фонтана с Питфеем на коленях и забавляла ребенка, пересыпая цветную гальку под струями воды. Эльпида, в розовом хитоне и белом пеплосе, быстро подняла голову; и Никострат изумился ее красоте и красоте этого движения, как будто видел жену в первый раз.
- Что он написал тебе? - тревожно спросила гетера.
Никострат взял у нее мальчика и присел рядом. Он подал Эльпиде письмо.
- Прочти сейчас, только быстро. Я его сожгу.
Жена пробежала глазами письмо, сосредоточенно шевеля губами… потом улыбнулась.
- Это лучше, чем то, что я воображала.
- Лучше? - приглушенно воскликнул Никострат. Он покраснел. - И то, что моя мать…
Эльпида рассмеялась.
- Ах, милый, воин часто обманывает себя, думая, что он властвует… Такая женщина, как твоя мать, способна поглотить мужчину всего.
Никострат содрогнулся, вдруг увидев в синих глазах своей прекрасной Эльпиды ненасытимую бездну, вечный ужас мужчин.
Он тряхнул головой, и призрак рассеялся.
- Но ведь мать уже немолода, - медленно сказал Никострат. - Ведь в конце концов…
- В конце концов придете вы, - вздохнула Эльпида. - И это случится гораздо раньше, чем Гобарт устанет от царицы. Хотя он уже теперь защищает не ее, а себя. Кроме того… любовь для мужчин не то же, что телесная страсть, и для любви у вас другие глаза.
Никострат не мог судить, так ли это: однако сам он не знал и не хотел знать никакой другой женщины, кроме Эльпиды.
Он быстро встал и, посадив сына на колени Эльпиде, взял у нее письмо.
- Пойду сочиню ответ.
- Никострат, - в голосе супруги прозвучали новые нотки. Лаконец замер, глядя ей в лицо, и Эльпида откинула назад приколотое к прическе белое покрывало, подавшись к нему.
- Не зли Эхиона. Прошу тебя. Я понимаю, как этот фиванец выводит тебя из терпения…
- Нет, - Никострат с улыбкой качнул головой. - Это я сбиваю его с толку. И пока мне это удается, нам ничего не грозит.
Пожав руку Эльпиде, царевич быстро ушел со двора в спальню и там первым делом сжег на жаровне послание Мелоса, отрывая от него кусок за куском. Было больно смотреть, как они горят. Потом, моргая от дыма и утирая глаза, Никострат сел за стол и задумался.
Наконец он улыбнулся.
Калликсен бездействовал; но, возможно, Никострату это только представлялось, так же, как Эльпиде. Кажется, у него теперь есть кого послать в Афины, хотя сам он поехать не может. Даже один человек способен решить исход войны: мелочей в ней не бывает.
Никострат взял навощенную табличку - он всегда вначале писал на воске, чтобы не портить драгоценного папируса и не оставлять черновиков. Почесав тростниковым пером в голове, он начал придумывать ответ.
* После гибели Париса Елена стала женой его брата Деифоба. Сестра Елены Клитемнестра печально известна тем, что после отплытия своего мужа Агамемнона в Трою стала любовницей его двоюродного брата Эгисфа - с ним вместе Клитемнестра правила в Микенах семь лет и с помощью Эгисфа убила Агамемнона, когда тот вернулся; была убита своим сыном Орестом.
========== Глава 176 ==========
- Скажи своему посланнику, чтобы пока не уезжал, - произнес Диомед, поболтав ногами в ручье. Юное лицо его сохраняло выражение сосредоточенности. - Или вот что…
Он взглянул на Никострата, с которым вместе они сидели на траве под оливой, в одной из городских рощиц.
- Пусть возьмет твое письмо и уедет для вида… Нам ведь завтра быть на службе, так?
Царевич кивнул.
- Я не смогу держать папирус при себе - а опять жечь подозрительно, и так чадит… Но не знаю, могу ли задерживать посланника и как долго будет ждать его корабль.
Никострат стиснул руки.
- Я сожалею, что сейчас не взял письма с собой, Эльпида не сможет помешать Эхиону, пожелай тот прочесть!
Диомед подумал.
- Вот и прекрасно, если пожелает, - наконец сказал он решительно. - Пусть женщина попытается защитить письмо и не сможет, а ваш хозяин вырвет его силой… Это его успокоит! Твой Эхион должен думать, что о тебе пекутся там, в Ионии, что ты важная птица…
Он вырвал травинку и закусил ее.
- Ты же сам сказал, что не написал ничего существенного.
Никострат, немного помедлив, улыбнулся.
- Это умно. Но Эльпиде я все расскажу, она сумеет разыграть Эхиона… Мне просить посланника, чтобы подождал твоего возвращения из Афин?
Диомед кивнул.
- Иначе никак.
Он встал и прошлепал босыми ногами по воде. Потом остановился, по щиколотку в ручье, и посмотрел на друга, который стерег его сандалии.
- На службе я отпрошусь и скажу, что мне нужно в Афины по делам отца. Он сейчас в усадьбе, я как старший сын остался за старшего, - с гордостью объяснил молодой фиванец. - И матери скажу то же самое, думаю, она справится, пока меня не будет… Матушка всегда рада помочь, хотя не входит в дела мужчин.
- Рада помочь тебе против отца? - заметил Никострат.
Но лаконец не стал развивать скользкую тему. Они и так уже засиделись: в роще посвежело и деревья отбрасывали длинные тени. Никострат встал.
- Ты найдешь дом Каллирои? В Афинах всякий скажет тебе…
- Конечно, - Диомед кивнул, и темные глаза его загорелись жаждой приключений. Рассказы о войнах все еще звучали для него Гомеровыми преданиями. Фиванец улыбнулся; он вышел из воды и, присев, обулся. Потом выпрямился, золотоволосый, осиянный закатным солнцем.
- Я бы пошел с тобой и в Ионию… Нет, я пойду с тобой! И мои братья тоже!
Никострат кивнул, но промолчал. Как долго еще будет откладываться общегреческая война, на которую так надеется и которой так страшится Мелос?
“Хотел бы биться с тобою плечом к плечу… чтобы ничто не сделало нас врагами”, - писал иониец, наконец обретший свое царство.
Договорившись о новой встрече, друзья распрощались и пошли каждый своей дорогой. Никострат шагал, торопясь домой: он опасался за Эльпиду всякий раз, когда оставлял ее одну в доме покровителя, и блестящая догадка Диомеда звенела у него в голове… Хорошо безженному фиванцу было умничать!
Заслышав в коридоре шаги мужа, Эльпида выбежала навстречу.
- Никострат! Эхион пытался… то есть он вошел в нашу спальню со своим рабом, и… - задыхаясь, проговорила жена.
Никострат стиснул ее руки в своих, прерывая речь.
- Я знаю! Письмо? - понизив голос, лаконец кивнул в сторону стола, видневшегося через приоткрытую дверь.
Эльпида кивнула.
- Он оставил его тебе, но был так зол… Я пыталась остановить его…
Никострат благодарно поцеловал жену.
- Ты сделала как нельзя лучше! Я отправлю это послание, не бойся.
В его серых глазах Эльпида прочла намек, утишивший ее тревогу. Она знала, что Никострат ходил встречаться с фиванцем, и догадывалась, зачем.
Когда на другой день приехал вестник, Никострат отдал ему письмо; и сумел поговорить наедине, убедив подождать более содержательного ответа. Иониец остался весьма недоволен, сказав, что корабль не может ждать бесконечно; но согласился вернуться через две декады.
Диомед отправился в Афины с письмом для Калликсена. Хотя флотоводец никогда не видел почерка Никострата, оно могло придать вес словам юноши.
А Никострат на другой день, стоя в карауле у храма Аполлона Исменийского, думал - не осенние ли шторма помешали Калликсену подать о себе весть. Ведь ему нечем было жить в Афинах, старшие братья забрали все отцовское наследство; а то имущество, что моряк добыл торговлей и, может быть, пиратством во враждебных краях, он растратил на нужды города… Еще неизвестно, дали ли ему пустить эти деньги на усиление флота!
Проводив Никострата в Фивы и обещав ему помощь, Калликсен вынужден был снова отправиться в плавание и, может быть, сгинул… Неверна судьба моряка…
Диомед, вернувшийся через двенадцать дней, подтвердил догадку друга. Он, однако, немало обнадежил спартанца.
- Афиняне строят флот, - рассказал юноша. - Тридцать новых кораблей на верфи в Пирее*, я видел своими глазами, а за зиму построят еще… И поговаривают о войне, я сам слышал… Хотят освобождать Ионию!
Никострат победно улыбнулся; но тут же улыбка исчезла.
- А что Калликсен?
Диомед взял друга за руку.
- Он отправился в плавание к ионийским островам, и его нет уже третий месяц… Я был у его матери, и она сказала мне! Я сожалею…
И тут Никострат заметил что-то странное в том, как фиванец держится: он стоял слишком прямо и иногда на лице его мелькало выражение боли. Рука Диомеда была лихорадочно горячей.
- Ну-ка повернись, - сказал спартанец.
Диомед моргнул и покраснел, будто его застали врасплох; но потом повернулся к товарищу спиной. Осторожно запустив руку фиванцу за шиворот, Никострат нащупал под грубым плащом и хитоном свежие рубцы от розог. Диомед непроизвольно дернулся, а Никострат сжал губы.
- Это отец тебя?..
- Да, - отозвался юноша, не оборачиваясь. - Допытывался, где я пропадал и в чем солгал… Угрожал, что лишит меня наследства!
- И что? - воскликнул Никострат.
Диомед повернулся; он сумел улыбнуться.
- Ничего, я отоврался… Сказал, что ездил в Коринф повеселиться с друзьями… Денег я мало спустил, так что меня простили.
Никострата замутило от сознания собственной вины: хотя он понимал, что другого выхода не было. Его следовало бы немилосердно выпороть на пару с другом, как делали в Спарте; но сын ионийской царицы всю жизнь жил, не подчиняясь никакому греческому закону, кроме своих собственных несчастливых обстоятельств.
- Прости, - только и сказал он.
- Ничего, - ответил Диомед.
Фиванец посмотрел Никострату в лицо.
- Ты знаешь, если твой дядя не вернется… Если слухи о войне правдивы, мы с тобой все равно сможем уйти и присоединиться ко всем, чтобы сражаться в Ионии: тогда тебя никто не спросит о твоем имени и родстве! Наверное, это будет весной!
“Да, - мрачно подумал Никострат. - И никто не поставит меня впереди, никто не даст мне воинов, чтобы я защитил мать, - и кто из наших придет к ней на помощь без Калликсена? Возможно, я сойду на ионийский берег, только чтобы узнать о ее гибели!”
Они с Диомедом посмотрели друг другу в глаза, а потом обнялись. Никострат прижал фиванца к себе своими мощными руками, стараясь не задеть его ран.
- Я буду рад сражаться рядом с тобой. Я горжусь, что узнал тебя.
- И я, царевич, - откликнулся Диомед.
Второе свое письмо Никострат хотел отдать на сохранение Диомеду, и фиванецнастаивал на этом; но в конце концов оба порешили спрятать его, не подвергая друг друга риску. Никострат сложил папирус в горшок, а горшок зарыл в сухую землю за домом Эхиона.
С ионийским вестовым он встретился близ храма Аполлона, как было условлено. Вручив письмо, царевич мысленно простился с Мелосом до весны: всю эту зиму, если Калликсен не объявится, Никострату предстоит провести в Фивах. Но теперь это ожидание дастся ему легче.
Только бы Диомед больше не пострадал за него, ведь этот фиванский благородный юноша может потерять много больше самого Никострата. У него два младших брата, которые жаждут наследства, а с отцом он, похоже, не в ладах… И Диомед должен быть среди тех, кто вернется с этой войны.
***
Мелос показал письмо Никострата царице: такого он утаить не мог. Они оба были на палубе собственного корабля Поликсены, покрытого позолотой и с пурпурным парусом. Поликсена выходила в море до тех пор, пока еще была возможность.
Недавно Гобарт покинул Ионию - он отправился к своей семье в Парсу; и это было для коринфянки одновременно облегчением и весьма болезненным переживанием. Узнав, что перс отплывает, бросая ее одну на целую зиму, Поликсена пришла в ярость и, вызвав любовника к себе, накричала на него; Гобарт, забыв обо всех, кто мог их слышать, кричал в ответ, что не позволит женщине заковать себя в цепи и властвовать собой… а потом опустился на колени и целовал ей руки, прижимаясь к ним лицом. Азиат клялся, что непременно вернется, а пока оставляет царицу на попечение своего брата, который за всем присмотрит…
Вскочив с колен, Гобарт ушел, не дав Поликсене что-либо ответить. Он отплыл, не простившись с нею, и Поликсена понимала, что им руководило.
Конечно, военачальник Дария должен был повидать свою покинутую семью и семью Мануша, чтобы распорядиться их делами; но кроме этого, хотел освободиться от женщины, забравшей над ним немалую власть. В первый раз за его жизнь… Эллинка знала, что для мужчин такие любовные потрясения даже сильнее, чем для женщин, - а особенно для восточных, привыкших к женскому повиновению.
И вот теперь они с Мелосом оказались предоставлены сами себе, и Поликсена не сомневалась, что в отсутствие Гобарта слежка за нею ослабла. Однако письмо от сына царицы Мелос решился достать только во время морской прогулки. Как и отважился признаться госпоже в том, что возобновил сношения с Элладой.
Поликсена, сохранив самообладание, удалилась в царскую каюту и прочла письмо Никострата. Некоторое время она сидела, приходя в себя от узнанного; потом приказала Меланто, которая находилась при хозяйке, позвать Мелоса.
Когда иониец вошел в каюту и сел, Поликсена велела прислужнице оставить их вдвоем. Поликсена и ее зять долго молчали, разделяя радость друг друга и борясь с общей тревогой.
Наконец наместница произнесла:
- Итак, в нашем распоряжении будет целая зима, и мы должны успеть подготовиться. Нас в это время не побеспокоят и другие враги…
- Другие враги? - невесело переспросил Мелос. Потом кивнул. - Да, верно. Это время у нас есть.
Поликсена обратила на него взгляд больших темных глаз, оттененных малахитовой пудрой. В своем зеленом с серебром наряде, в серебряном венце из переплетенных змей на высоко зачесанных волосах, она казалась сразу морской богиней и жрицей.
- Как у тебя обстоят дела с подготовкой?
Мелос понял ее.
- Я склонил на нашу сторону многих, - произнес иониец. Он, однако, выглядел неуверенным. - Но я не могу знать, как эти люди поведут себя, когда настанет час… Видишь ли, наши сторонники рассредоточены по разным городам, я не могу встречаться с вождями здесь, как и покидать Милет надолго. Слишком многое зависит не от нас!
- Как и всегда, - ответила Поликсена. Она вздохнула. - Что ж, хорошо…
Она сложила на столике руки, украшенные широкими серебряными запястьями с изображением играющих лошадей: когда руки соединялись, кони, любимцы Посейдона, сталкивались лбами.
- Я думаю, что может значить исчезновение Калликсена, - неожиданно произнесла коринфянка. - Возможно, афинянин обманул всех, считая и свою мать, и скрывается с какой-то целью…
- Может быть, он выступит на нашей стороне, когда никто не будет ждать! - вдохновенно воскликнул Мелос.
Поликсена слегка улыбнулась; она качнула головой, расхолаживая ионийца. Поднявшись, Поликсена спрятала письмо сына за широкий серебряный пояс-панцирь, надетый поверх платья; этот пояс, поднимавшийся острым углом кверху, скрывал нож. Царица вышла на палубу.
- Править к берегу! - крикнула она кормчему.
Учащенно забили барабаны, задавая ритм, и корабль начал разворачиваться; Поликсена заметила, что ветер крепчает, и услышала приказ матросам спустить парус. Она нахмурилась, глядя на высокие волны, грозившие обрушиться на палубу. Скоро ее флот вынужден будет прекратить учения.
Поликсена нередко принимала в них участие, но в таких случаях никогда не выходила на царском корабле, который был слишком заметен - и отличался нарядностью, но не крепостью или маневренностью. Однако сегодня они без большого труда дойдут до берега на веслах; и даже если Поликсена упадет за борт, то выплывет. Помимо занятий в бассейне, она специально училась плавать в море с отягощением.
* Главный морской порт древних и современных Афин.
========== Глава 177 ==========
Подступила зима, напомнившая Поликсене последнюю зиму в Коринфе, - такая же промозглая; в просторных залах дворца, как их ни отапливали, холод пробирал до костей. Мятущееся, свинцовое море под низко клубящимся небом отрезало ионийцев и от врагов, и от союзников.
Поликсена продолжала наведываться в Гераклейскую бухту и, кутаясь в толстый шерстяной плащ, наблюдала за работой на верфи, которая закипела с удвоенной силой: все свои свободные средства царица, не колеблясь, пустила на новые корабли. Поликсена, бывало, подолгу смотрела, как одеваются деревом и металлом прочные дубовые каркасы, как надстраиваются палубы триер, как корабли смолят, законопачивают щели, испытывают, спуская на воду в доках и нагружая людьми до отказа… Она знала, что сражение на море, которое ей предстоит, будет решающим. Поэтому команды ее кораблей набирались преимущественно из свободных греков: теперь, когда Ионию вновь залихорадило в предчувствии битвы, простые люди охотно шли даже в гребцы нижних ярусов - за ничтожную плату или просто за горсть бобов и ячменной муки.
Поликсена сокрушалась, что воинов нельзя было по-настоящему испытать в таком учебном бою; еще меньше, чем во время муштровки в поле. Нельзя было стрелять по кораблям или таранить их, не нанеся настоящего ущерба противнику. Поликсена думала, что персидский царь на ее месте, весьма вероятно, заставил бы своих солдат убивать друг друга, чтобы те, кто уцелеет, смогли дать лучший отпор врагу. Она слыхала, что какой-то из персидских владык во время морской бури приказал своим воинам, слишком отяготившим суда, попрыгать в воду… но коринфянка так поступать не могла.
Не только потому, что это было чудовищное варварство; еще и потому, что устрой она нешуточный бой между своими солдатами, такое сражение прежде времени могло бы перерасти в гражданскую войну, войну всех против всех.
Персидские и греческие воины продолжали учения, как раньше, - они упражнялись по отдельности, и теперь уже никто не пытался делать вид, что эти народы можно объединить и примирить. Поликсене было искренне жаль многих азиатов, кто честно нес свою службу и не искал наград: таких, как Мануш, которого его изменчивый брат оставил в Милете за себя.
С Манушем после отплытия Гобарта Поликсена встречалась по-прежнему редко, хотя и чаще, чем раньше: они почти не говорили - не имели нужды в лишних объяснениях. Однажды царица побывала на учениях за городской чертой, где персы на пустыре, под руководством военачальника, упражнялись в стрельбе, отрабатывали атаку “косарей” - колесниц с серпами и атаку конницы. Раньше Поликсена тоже наблюдала эти занятия, но являлась на них вместе с Гобартом, разделяя его удовольствие…
Мануш, завидев госпожу в пурпурно-алом мидийском наряде, сидевшую на приметном черном коне, тут же велел воинам прекратить и подъехал к ней. Он почтительно поздоровался.
Поликсена кивнула, улыбнувшись: это потребовало от нее усилия.
- Приятно посмотреть на твоих солдат, Мануш.
Перс поклонился.
- На твоих солдат, государыня, - мягко поправил он.
Их глаза встретились, и то, что осталось несказанным, Поликсена поняла без труда. “Ты, женщина, можешь сбрасывать кожу раз за разом, чтобы нарастить новую, наряднее прежней… но я не могу. Я останусь верен нашей Истине”.
В этот миг эллинка отчетливо вспомнила воинов, которые отказались открыть ей ворота дворца, несмотря на всю безнадежность своего положения; и пали от мечей двоих благородных братьев.
Холодный ветер сек ее щеки, а губы онемели: царица засмотрелась на статных персов в платьях с ромбическим орнаментом и в кольчугах, безупречными рядами замерших в ожидании приказа. Она могла бы сказать сейчас: “Мануш, не губи всех этих мужей, распусти их! Разве они виноваты, что твой великий царь так жаден? Разве все эти тысячи виноваты, что несколько разжиревших господ не могут поделить наши земли?..”
Поликсена посмотрела на военачальника.
- Не перетруди их. И позаботься об одежде, взмокнув от пота, они простудятся на таком ветру, - сказала она.
Царица покраснела, увидев улыбку перса. Впрочем, его глаза под низко надвинутым башлыком остались серьезными. Мануш поклонился.
- Непременно, государыня.
Поликсена повернула коня и молча поехала назад, со своей небольшой свитой. Она думала, как много Манушу уже известно о зреющем бунте. Играть с ней, подобно Гобарту… нет, он не стал бы; но Мануш столь же умен, как его брат, хотя и не склонен к лести и праздным разговорам. Наверняка Мануш догадывается, что готовят ему ионийцы.
Поликсена ощутила острую вину; но это чувство почти сразу было вытеснено беспокойством. Почему, зная так много, Мануш ничего не делает?
Царица улыбнулась, когда поняла.
Если сейчас начать войну, ряды персов сильно поредеют, болезни подкосят многих, а продовольственные склады опустеют. Впереди вся зима - и что же, воинам Дария истощить силы преждевременно, ожидая атаки со стороны Эллады?..
Конечно, шпионов Поликсены Мануш не знал; но, скорее всего, имел своих осведомителей. Поликсена вдруг подумала, что если бы не этот страх перед греками с запада, Мануш, весьма вероятно, дал бы добро на такие же бесчеловечные меры, какие захватчики применили к мятежным египтянам. Старший сын Масистра не мучитель по натуре, но он истинный перс - и пойдет на все, дабы Персия сохранила гегемонию…
Коринфянка доехала до дворца. Спешившись, она погладила коня по морде: Флегонт ласково фыркнул ей в руку. Собственноручно расседлав любимца и проследив, чтобы Флегонта напоили и насыпали ему свежей пшеницы, царица направилась через боковой вход-арку во дворец и поднялась в свои покои. Меланто встретила ее и стала раздевать, освобождая от кафтана, пропотевших штанов и рубашки; Поликсена услышала, как служанка за ее спиной раз или два надсадно кашлянула.
- Опять! - сказала царица с неудовольствием. Она обернулась. - Ты пьешь свой отвар? А почему грудь неприкрыта?
Меланто недавно ходила в город, на рынок, куда подвезли последнюю за эту осень большую партию египетских благовоний и тканей; возвращаясь, она попала под сильный дождь, которые в это время года лили часто, и с тех пор кашляла.
- Я уже почти здорова, госпожа, - сказала ионийка. Поликсена покачала головой.
- Я позову Клития, пусть еще раз тебя осмотрит и прослушает, - сказала она.
Во дворце, стоявшем на холме и продуваемом морскими ветрами, уже умерло от простуды несколько детей - самых маленьких, из рабов. В господских детских пока что никто не заболел; но слуги то и дело чихали и сморкались. Если у Меланто это не прекратится, придется отстранить ее от работы, пока ионийка не поправится. Было очень досадно, потому что царица привыкла и привязалась к ближайшей прислужнице, привыкла к ее рукам.
Придворный врач прослушал грудь служанки с помощью деревянной трубки, но не услышал ни хрипов, ни шумов.
- Легкие чистые, - сказал он. - Пусть еще попьет горячий отвар зверобоя, и все пройдет.
Но болезнь не проходила; и через день Меланто раскашлялась сильнее. У нее поднялся жар, и Поликсена запретила ей вставать. Пришлось взять другую служанку для ухода за телом - девицу из прежних дворцовых рабынь, которых Поликсена плохо знала и которым не слишком доверяла. Она заходила в каморку к Меланто по вечерам, когда выдавалось время, - ионийка сидела в постели с замотанными шерстяным платком горлом и грудью, обложенная подушками, и храбро пыталась улыбаться госпоже.
- Как ты себя чувствуешь? - спрашивала Поликсена.
- Почти совсем хорошо… Только скучно так сидеть, госпожа, - говорила Меланто.
Чтобы скоротать время, она целыми днями вышивала. И наконец стала поправляться; хворь вышла с обильным потом, у больной появился аппетит, и она поднялась с постели.
Немного погодя Поликсена опять допустила ее до ухода за собой, чему обе были рады. Но, как видно, обе недосмотрели: Меланто снова продуло, и кашель вернулся. Болезнь развивалась стремительно - она слегла в сильном жару и бреду; ни растирания, ни припарки не помогли, и спустя три дня Меланто скончалась.
Это было большим горем для Поликсены. Она не пожалела денег на похороны верной служанки; и хотя часто не замечала Меланто, пока та была рядом, теперь наместница ощутила пустоту, которую было трудно заполнить. Пришлось приблизить к себе дворцовую рабыню, которая была Поликсене чужой.
За этими хлопотами царица упустила из виду происходившее в детских и женских комнатах. Фрина и двое внуков Поликсены, всем на удивление, хорошо себя чувствовали этой зимой; а маленький сын Геланики, - младший сын Дариона, которого мать назвала Креонтом, - заболел и умер вскоре после похорон Меланто.
Геланика обезумела от горя, от крушения всех своих надежд; и опять хриплые крики и проклятия ионийки разносились по гарему. Поликсена на этот раз посочувствовала наложнице. Хотя чрезмерного сострадания царица не проявила: своих забот было выше крыши.
Когда Поликсена навестила Геланику спустя какое-то время после случившегося, та уже несколько успокоилась. Может быть, думала о старшем сыне - Фарнаке, который уцелел и которого где-то прятали… а может, любимая наложница Дариона вспомнила, что она еще молода. Ей был всего только двадцать один год.
Когда Поликсена вошла, ионийка обратила на царицу затравленный, потухший взгляд зеленых глаз. Геланика не приветствовала госпожу - но Поликсена была рада уже тому, что не слышит проклятий.
- Я думаю, что пришло время устроить твою судьбу, - сказала коринфянка, не тратя времени на соболезнования.
- Устроить? Как устроить?.. - воскликнула ошеломленная Геланика.
- Я выдам тебя замуж, - ответила Поликсена. Она улыбнулась. - Ты будешь свободна, и ты еще можешь иметь много детей.
Геланика некоторое время молчала, бледная и неподвижная. А когда она опять посмотрела на царицу, Поликсена увидела в ее запавших глазах прежнюю ненависть, точно на дне омутов. Но Поликсену это не удивило и не смутило: она отлично знала, что такая женская ненависть неистребима и бывает страшнее мужской…
А потом Геланика сказала:
- Я согласна.
Ионийка даже не спросила, кто станет ее мужем и господином! Поликсена кивнула, угадывая мысли женщины, которая упорно пыталась сыграть на своей слабости, хотя была совсем не слаба.
- Имей в виду, если ты начнешь что-то замышлять против меня - я тебя не помилую. Ни тебя, ни твоих сообщников. Поняла?..
Геланика потупилась: бледные щеки ее зарделись.
- Я ничего не замышляю, царица. Я… тебе благодарна, - произнесла она с запинкой. Поликсена усмехнулась.
- Ты плохая актриса, - сказала она. - Но сейчас я на тебя не сержусь, бедное создание. Потом будет иначе.
Она отошла от Геланики, скрестив руки на груди: наложница следила за нею, сжавшись на своей кровати и почти не дыша. Поликсена взглянула на ионийку через плечо.
- Если тебе это интересно, твоим мужем станет один из моих навархов*, Критобул: он критянин, как можно судить по его имени… Это хороший и обеспеченный человек: вдобавок, я дам за тобой приданое. Думаю, в скором времени Критобул пожелает вернуться на родину, и я не стану его удерживать.
Геланика глубоко вздохнула.
- Хорошо, - сказала она.
Поликсена понимающе улыбнулась.
- Вот и славно, малышка. Если ты будешь благоразумна, у тебя еще может все сложиться удачно.
Геланика не ответила: похоже, она поняла, что переиграла, но ей хватило ума сдержаться теперь. Поликсена молча вышла. Обсуждать было больше нечего.
Свадьбу сыграли через египетскую неделю - смуглый и сухощавый, с приятными манерами, Критобул и в самом деле был неплохим человеком; и Поликсена была уверена, что он даст Геланике время оправиться от потери ребенка. Но она радовалась, что избавилась от Дарионовой наложницы. Иметь такую озлобленную женщину под боком сейчас было никак нельзя.
Скоро она напрочь забыла о Геланике. Мелос подошел к царице однажды в саду, на площадке из ракушечника, - и там, в беседке, среди оголившихся деревьев и кустов, иониец сказал, что все готово для бунта… заговорщики разработали условные знаки и способы сообщения; и вожди восстания намерены в ближайшее время встретиться в милетских доках.
- Там уже почти не осталось рабочих, ведь строительство судов кончено, нужны только испытания, - волнуясь, сказал Мелос. - Матросы, воины и начальники бывают там постоянно, и я почти так же часто, как ты… Не хочешь ли ты встретиться с вождями сама? - предложил он.
Поликсена, задумавшись на миг, качнула головой.
- Нет. Я удовольствуюсь твоим пересказом.
Видя разочарование на лице зятя, она пояснила:
- Мануш, конечно, давно знает, чем ты занимаешься. Но он не вмешивается, чтобы не сделать себе хуже и не развязать войну, к которой никто из нас не готов… однако если перс получит прямые доказательства твоей измены, ему никак нельзя будет остаться в стороне.
- Я понял, царица, - ответил Мелос.
* Наварх - начальник греческого корабля или флота.
========== Глава 178 ==========
Старшие сыновья Дариона остались живы, и их тщательно оберегали, - тем летом Фарнаку, сыну Геланики, сравнялось пять лет. Варазе, сын наместника от законной жены, отставал от сводного брата на три месяца. Оба мальчика росли миловидными, ловкими и смышлеными, и были намного больше близки, чем обычно дружат царские наследники, рожденные от жены и наложницы, - те, кого с младых ногтей матери восстанавливают друг против друга.
Варазе, сын благородной персиянки, был намного более персом, чем зеленоглазый светлокожий Фарнак; и, однако же, ни один не чувствовал своего превосходства, - братья стали один для другого утешением и единственной компанией с той ужасной ночи, когда был убит их отец. Они были уже достаточно большими, чтобы понять, что это значит; и заплакали от горя, когда им сказали. Мертвого отца мальчики так и не увидели: их сразу же забрали в чужую палатку, всю увешанную коврами, где сильно пахло корицей и немного - лошадьми, как во всем лагере. Варазе с братом оставили под присмотром какого-то незнакомого раба. Они слышали, как снаружи, в темноте, кричат и дерутся взрослые воины, и Варазе и Фарнаку казалось, что их вот-вот тоже придут убить…
Вскоре крики стихли, а потом раздвинулись полотнища, занавешивавшие вход, и показался высокий человек в багряных одеждах, златотканом башлыке и такой же повязке, скрывавшей лицо. В руке его был обнаженный кривой клинок, с которого на войлок, устилавший пол, сорвалось несколько тяжелых капель крови.
- Ты пришел нас убить? - по-персидски воскликнул Варазе, первым увидевший это.
Незнакомец снял с лица повязку и улыбнулся. Он был чем-то похож на их отца, и Варазе вспомнил, что видел его рядом с отцом.
- Нет, драгоценнейшие. Я пришел позаботиться о вас, - сказал он.
Видя по-прежнему расширенные от страха глаза мальчиков, этот перс словно бы вспомнил о своем мече и, небрежно обтерев его об одежду, убрал в черные ножны, висевшие на перевязи. Издали кровь была почти незаметна на багряном платье, но когда этот человек приблизился к сыновьям Дариона, они отчетливо увидели пятна, темневшие на его штанах и кафтане. Мальчики вцепились для храбрости друг в друга.
- Только не отнимай у меня моего брата! - воскликнул Варазе.
Достоинство уже не позволяло пятилетнему наследнику Дариона выказать страх, который этот человек внушал ему; однако незнакомец успокаивающе улыбнулся.
- Нет, мой маленький господин. Ты и твой брат останетесь вместе, - пообещал он.
Так и случилось. Приближенный Дариона, которого, как оказалось, звали Тизасп, заменил им отца: он приставил к ним новых рабов, которые заботились о нуждах царевичей. Старые куда-то делись. Через несколько дней Фарнак осмелел и спросил Тизаспа, кто убил Дариона.
- Его враги, маленький господин, - отвечал их новый наставник. Он ласково и серьезно посмотрел притихшим детям в глаза. - Вы вырастете и отомстите им.
- Но разве вчера вы не убили врагов отца? Я видел кровь на твоем мече! - воскликнул Варазе: несмотря на то, что они с братом были ровесниками, а Варазе даже немного младше, он ощущал себя старшим. Особенно сейчас.
Тизасп рассмеялся и положил руку на черную голову мальчика.
- Враги никогда не переводятся, Варазе. Когда ты подрастешь, ты поймешь это.
Несколько дней они пробыли на острове: братьям почти никуда не позволялось выходить, лишь ненадолго - прогуляться к морю и выкупаться, под охраной из персидских солдат, которая почти ничего не позволяла им увидеть. Дети наместника привыкли к постоянным ограничениям, которые налагало их положение, и привыкли занимать себя сами; но в водовороте пугающих событий, в который они угодили, Варазе и Фарнак ощущали себя совсем потерянными, и возросло недоверие мальчиков к взрослым и к их непонятным страшным делам. Их слишком рано оторвали от женщин, которые любили их и баюкали. Своей родной матери Варазе не помнил вовсе, и воспоминание о нежной белокурой Геланике тоже почти стерлось из памяти братьев.
Тизасп жил вместе с ними - это была его собственная палатка. Он отсутствовал по целым дням, как их отец; но по вечерам, когда лагерь готовился ко сну, Тизасп приходил в палатку и рассказывал осиротевшим братьям сказки - о грозных царях, о духах и великих битвах; о сокровищницах, полных золота; о песчаных бурях, которые насылали на доблестных воинов-ариев злые боги враждебных земель… Герои этих сказок всегда выходили победителями и получали свою награду, пережив множество приключений. Истории Тизаспа завораживали мальчиков, как ни одна из тех, что они слышали от нянек. Но несмотря на это, братья боялись Тизаспа - почти так же, как боялись отца, страх перед которым был неотделим от любви; а Варазе не доверял этому большому сильному человеку, чей рот был полон волшебных слов, а меч и одежды не отмывались от крови, о которой Тизасп никогда не говорил.
Потом они покинули берег, и в закрытой повозке мальчиков отвезли в город: их поселили в доме, который был намного меньше дворца, но весьма удобным в сравнении с лагерем. Было очень хорошо наконец помыться как следует, в ванне, и одеться в чистое шелковое платье: после долгих дней на корабле, а потом в палатке царевичам пришлось даже выводить уксусом вшей, вычесывая паразитов из густых темных волос. Братьев вкусно кормили, и разрешили им гулять во внутреннем дворике и в саду: там росли яблони, смоковницы и сладко пахло розами, как дома в Милете.
Однажды Тизасп пришел и сказал мальчикам:
- Завтра мы поплывем в Египет.
- В Египет? - удивленно переспросил Фарнак, не сразу поняв воспитателя. А Варазе быстро вспомнил, что это за место.
- Это жаркая страна, в которой везде песок… и он все время хрустит на зубах и попадает в еду! Мы были там с отцом, - напомнил он брату, и лицо Фарнака сразу прояснилось.
Тизасп засмеялся.
- Да, маленький птенчик. Мы вернемся туда. Там живут злые духи, но нам они не страшны.
- Зачем? - требовательно спросил Варазе.
Тизасп посмотрел в большие черные глаза мальчика, и озноб пробежал по его спине. Варазе был удивительно похож на отца: а персом этот царственный малыш был на целых три четверти…
- Ты все узнаешь, когда подрастешь, - сказал Тизасп. Он подумал, что стоит этому несмышленышу подрасти и немного разобраться в том, что происходит, и он будет вполне способен приказать отрубить своему наставнику голову. Однако пока что у Тизаспа достаточно времени, чтобы позаботиться о себе и о будущем.
Слуга и помощник Дариона, который за прошедшие после убийства наместника несколько дней захватил полную власть в его армии, решил снова попытать счастья в Египте. С ним остались только персы, немногим меньше полутора тысяч, и около пятисот греков. Но Тизасп был уверен… да, почему-то он был уверен, что, будучи опекуном маленьких сыновей Дариона, он добьется от Ферендата много большего, чем Дарион собственной особой. Его господин был полукровкой и почти еще мальчишкой, а Тизасп чистопородный перс и зрелый муж, не боящийся крови, с большим опытом за плечами…
Бросив якорь в Навкратисе, скоро Тизасп узнал новости о бунтах, потрясающих страну: и это больше обрадовало его, чем наоборот. Это заставит Ферендата встряхнуться и попросить подкрепления в Персии: а будучи заподозрен в содействии молодому ионийскому наместнику, который желал вернуть власть незаконно, Ферендат всегда сможет отпереться. И, самое главное, Тизасп уже сейчас предвидит то, что легко может сделать его притязания законными.
Восстание в Ионии и помощь греков, которая, весьма вероятно, подоспеет весной… Тогда все средства будут хороши.
Да! Нужно подождать весны и пуще глаза беречь два своих сокровища - маленьких царевичей. Хотя довольно будет и одного. Лучше Фарнак, чем его брат, который уже теперь слишком своеволен и задает слишком много вопросов.
Тизасп выждал некоторое время, а потом направился в Саис, захватив с собою мальчиков и небольшую охрану. Чтобы на сей раз уж точно никакие жрецы не пронюхали об их прибытии. Но, к счастью, саисским жрецам, по-видимому, пришлось слишком солоно, чтобы обратить на них внимание.
Тизасп теперь мог направиться прямо во дворец, где его хорошо запомнили вместе с повелителем; и так он и поступил. Ферендат принял его незамедлительно.
Египетский наместник был в ярости: он впервые за все годы правления ощутил, как шатается его трон. Рассказ Тизаспа еще больше разъярил его… и успокоил. Особенно когда гость представил Ферендату живых и здоровых детей Дариона и предположил, что Ионию будущей весной ожидает битва нескольких воинств, в которой он, Тизасп, вполне может одержать верх и начать править в Милете от имени Варазе или Фарнака…
- Более законную власть трудно представить, господин, - сказал Тизасп Ферендату, который внимал ему со все большим восхищением. - Царевичи - прямые наследники Дариона, а один из них, к тому же, потомок знатнейшего персидского рода по линии матери… И если сейчас ты дашь мне солдат - ведь ты, конечно, уже послал за подкреплением в Парсу?..
- Да, - Ферендат закивал, щипая себя за бороду и все больше возбуждаясь. - Да, да, мне обещали прислать тридцать тысяч легковооруженной пехоты и пять тысяч конников, а еще копья и колесницы! Десять тысяч ратников уже прибыли!
- Очень хорошо, господин. - Тизасп, сидевший на стуле немного ниже кресла наместника, слегка поклонился. - Я убежден, что ты протянешь мне руку помощи, и более в наших рядах не окажется предателей… Иония щедро отблагодарит тебя!
Они с Ферендатом спелись очень быстро. Пока они договаривались о многих частностях, о снабжении и переправке войска, мальчиков опять поселили во дворце, где им было слишком жарко и скучно - никто, кроме ближайших слуг, под страхом жесточайшего наказания, не смел с ними заговорить и даже поднять глаза. Когда Ферендат и Тизасп пришли к соглашению во всем, Ферендат вспомнил о царевичах, которые теперь были скорее досадной помехой.
- Не годится детям оставаться здесь, - сказал египетский наместник. - Если вы задержитесь, я не могу ручаться за их безопасность.
Ферендат посмотрел в глаза сообщнику.
- Несмотря на все меры, а скорее благодаря им… Если людей слишком прижать и замучить, это перестает действовать.
- Смотря как прижать и как мучить, - Тизасп усмехнулся. - Но я согласен с тобой, господин, лучше мальчикам перезимовать в более спокойном месте. Осенью, пока еще не прекратилось судоходство, я отвезу Варазе и его брата на ионийские острова.
Ферендат удивился.
- Почему не раньше?
- Потому что я сам покину Египет никак не раньше. Нам с тобой многое нужно сделать, и мне никак нельзя преждевременно дать о себе знать ионийцам, - терпеливо объяснил Тизасп. Он начал чувствовать превосходство над этим сластолюбивым и слабовольным правителем, так же, как Дарион. - А хранить мои алмазы я никому другому не доверю. Пока я с ними, дети в безопасности.
В этом Тизасп преуспел, опередив и всезнающих египетских жрецов. Варазе и Фарнака поселили в детских комнатах дворца, где хватало детей персидской знати, которые в основном народились уже в Египте. Братья нашли себе приятелей, которые помогли им освоиться в незнакомой стране, и теперь проводили время намного веселее. Для Варазе и Фарнака дни летели незаметно… и братья почти враждебно взглянули на Тизаспа, когда перс однажды появился на пороге их комнаты и сказал, что им пора плыть обратно в Ионию.
Тизасп теперь редко приходил к мальчикам и редко рассказывал им сказки; и в конце концов даже Фарнак ощутил, что этот человек для чего-то их использует. Но поделать ничего было нельзя, пришлось подчиниться.
Однако Тизасп был вовсе не намерен возбуждать ненависть в своих воспитанниках. Он усадил их рядом и рассказал, как можно правдивее, что они едут сражаться с людьми, которые отняли трон у их отца. Когда они победят, Варазе и Фарнак опять сделаются наследниками, а потом один из них станет править Ионией, как Дарион…
- И который из нас? - воскликнул Варазе.
- Об этом рано говорить, маленький господин. Но вы, конечно, будете всегда помогать друг другу, - ласково ответил наставник.
Теперь будущее предстало царевичам в новом свете: они даже ощутили дружеские чувства к Тизаспу, который в последние дни перед путешествием проводил с ними много времени, играл с ними и разговаривал.
Они вышли в море довольно поздно - плавание оказалось долгим и изматывающим: несколько раз мальчикам пришлось пережидать непогоду в трюме, вымокнув в своей плотной шерстяной одежде с головы до ног, борясь с тошнотой и страхом. Но наконец они опять ступили на берег Хиоса.
Несколько дней Варазе и Фарнак провели в палатке у моря, с Тизаспом; а потом, как и в прошлый раз, пестун отвез их в город. Он простился с ними почти со слезами. Царевичи тоже чуть не заплакали, расставаясь с ним: даже у недоверчивого Варазе стало тяжело на сердце. Этот человек и вправду заботился о них, и ближе Тизаспа у них никого не осталось.
Пять дней братья прожили одни, только в обществе слуг. А на шестой день к ним в дом зашел человек, которого они никогда прежде не видели.
Это был высокий светловолосый и голубоглазый грек - очень крепкий, покрытый морским загаром, в простом хитоне и плаще. Почти так же, как появление незнакомца, Варазе поразила его одежда. Он до сих пор не мог привыкнуть говорить с варварами, которые ходили почти голые!
- Кто ты? - повелительно воскликнул мальчик, выступая вперед и заслоняя собой брата. - Где Тизасп?
Светловолосый грек сочувственно улыбнулся. Он присел на корточки напротив детей: было видно, что чужак ничего не боится.
- Думаю, Тизаспа вы больше не увидите, - так же по-персидски ответил он. - И это очень хорошо для вас, малыш, пусть ты этого пока и не понимаешь.
Варазе побледнел. Несмотря на страх, черные глаза мальчика загорелись гневом.
- Ты убил его?..
- Нет, - грек покачал головой и встал. - Я не убивал Тизаспа, но он почти наверняка мертв. А вам двоим придется пойти со мной, прямо сейчас!
Дети схватились за руки: они не проронили больше ни слова, не сводя глаз с мощного эллина. Небольшой жизненный опыт царевичей не оставлял сомнений, что все именно так и будет, как сказал этот незнакомец.
========== Глава 179 ==========
Дверь дома Калликсена на Хиосе скрипнула в неурочный час, одной холодной осенней ночью. Две его подросшие дочери, Миртала и Гестия, сразу же вскочили с постелей, чутко прислушиваясь; но встречать не побежали. Мать в таких случаях строго наказывала им не обнаруживать себя.
“А если услышите шум, крики… сразу бегите черным ходом и задами, - говорила Филлида. - Может быть, спасетесь!”
У них в городе было несколько проверенных знакомых, к которым не стыдилась обращаться за помощью и сама жена полемарха. Увидев в коридоре свет и услышав взволнованный голос рабыни, двенадцатилетняя Миртала, подняв палец, шепнула сестре:
- Кажется, это свои!
А вслед за этим десятилетняя Гестия ахнула:
- Отец вернулся!..
Девочка бросилась встречать, забыв предупреждения; Миртала, хотя тоже была радостно потрясена, последовала за сестрой чуть погодя. Кто мог знать, зачем отец вернулся! У Калликсена было много тайных дел, о которых он даже домашним не рассказывал!
Однако, услышав громкий счастливый голос отца, Миртала без раздумий кинулась к нему. Моряк, стоя в прихожей, уже прижимал к груди жену и младшую дочь, которые плакали от радости; и Миртала, подбежав к ним, обняла их всех сразу…
Потом Филлида провела мужа в общую комнату и усадила, велев служанке подать вина. Жена Калликсена уже сделалась серьезной, как будто восторга встречи хватило ненадолго, - но на самом деле Филлида знала, что возвращение хозяина дома почти всегда связано с какой-нибудь опасностью.
Увидев при свете лампы новые морщины на лице, новые шрамы на сильном теле мужа, Филлида хотела расспросить Калликсена, с чем он приехал и почему в такой поздний час. Но моряк спросил первым:
- Как вы тут живете без меня?
Филлида, бодрясь, улыбнулась.
- Хорошо. Только очень тебя не хватает, муж мой. Девочки так тебе…
Тут афинянка заметила, что в дверь просунулись две золотисто-рыжие головы, и сердито шикнула на дочерей:
- Идите спать!
- Нет, жена, пусть побудут с нами, - Калликсен ласково кивнул Гестии и Миртале и сделал им знак. Две девочки, худенькие и голенастые, но обещавшие вырасти очень хорошенькими, робко протиснулись через полуотворенную дверь и остановились на расстоянии от родителей.
- Садитесь, - моряк нахмурился, оглядывая юных дочерей. Он повернулся к стоящей Филлиде. - Им пора уже многое узнать о нашей жизни. А я…
- Ты опять скоро покинешь нас? - Филлида ужаснулась, не сумев скрыть этого от детей.
- Надеюсь, что смогу перезимовать с вами… но может быть всякое, - ответил Калликсен. Филлида кивнула, опустив глаза; и девочки тоже кивнули, украдкой опасливо переглянувшись.
Этим летом и осенью Хиос натерпелся страха, после того, как в лагере персов был убит молодой сатрап: тогда даже в город ездили дознаваться, с кем могли быть связаны преступники. Под видом дознания азиаты и греки с других островов, присоединившиеся к ним, грабили богатые дома, кладовые и житницы, хватали и насиловали женщин: несколько десятков молодых женщин и девочек воины увезли с собою, связав и бросив на лошадей.
Граждане Хиоса попытались оказать разбойникам сопротивление, но оно было малоуспешным; к счастью для хиосцев, воинам Дариона некогда было задерживаться, и у них не было приказа разграбить город. Но Филлида с дочерьми и двоими слугами во время нападения убегали прятаться к друзьям Калликсена - в этой семье было много сильных мужчин. Филлиде и ее детям повезло, что дом славного афинянина был совсем простым на вид и не имел особых примет: вернувшись, женщины нашли его нетронутым.
Калликсен многое прочел в теплых карих глазах жены, на ее лице, отмеченном следами невзгод. Он привлек Филлиду к себе.
- Мне ужасно жаль, что вам пришлось… приходится такое терпеть без меня! Если бы только я чаще бывал дома…
- Я знала, кого беру себе в мужья и что будет ждать меня в этом браке, - отозвалась Филлида. Будучи дочерью афинян, но сама островитянка и вынужденная вести жизнь островитянки во время длительных отлучек мужа, она была тверже характером и самостоятельней, чем большинство афинянок. Филлида погладила мужа по светлым волосам своей обветренной натруженной рукой.
- Я знаю, что ты всегда поступаешь так, как считаешь нужным, - и верю тебе…
- Да… как считаю нужным, - Калликсен глубоко вздохнул. Отпив из килика вина, принесенного рабыней, он поднялся. - Пожалуй, я и вправду пойду спать, а поговорим завтра. Девочек тогда тоже позови, - распорядился флотоводец.
Филлида кивнула и, склонив рыжеволосую голову, пошла к двери, подталкивая перед собой Мирталу и Гестию. Когда дочери вышли, Филлида обернулась на мужа, но он качнул головой; и тогда она тоже покинула ойкос, закрыв за собою дверь. Супруга афинского полемарха поняла, что в эту первую ночь моряк будет спать отдельно, у себя: не только затем, чтобы заново привыкнуть к этому дому, но и затем, чтобы собраться с мыслями. Калликсен привез много важных новостей, однако еще не был готов делиться ими и открывать сердце домочадцам.
Рано поутру Филлида с помощью рабыни и Мирталы затопила мужу баню. И когда Калликсен вымылся и уничтожил обильный вкусный завтрак, который был ему с любовью приготовлен, он пригласил жену и дочек для разговора в общую комнату.
Когда все сели, флотоводец некоторое время молчал, глядя на свою семью. Видя первые приметы старости на лице своей все еще очаровательной жены, Калликсен впервые за долгое время пожалел, что у них так и не родилось сына… А потом он спросил:
- Знаете ли вы, что явилось причиной недавней битвы в персидском лагере на нашем берегу, и чем она кончилась?
Филлида нахмурилась и сцепила руки на животе.
- Убили Дариона… кажется, это были египтяне, которые потом бежали домой. Кончилось тем, что почти все части войска разбежались, насколько мне известно!
- Почти так, - Калликсен усмехнулся, откинув назад выгоревшие льняные пряди. - Но только впоследствии у персов нашелся новый предводитель, который уплыл в Египет за помощью. Этот человек давно знаком с наместником Египта: а когда там нынешним летом случился мятеж, из Персии в эту многострадальную страну прислали много тысяч войска. Не знаю, правда, долго ли египтяне смогут кормить их!
Филлида быстро взглянула на дочерей, а потом опять на мужа.
- К чему ты ведешь?..
Флотоводец склонился к жене, опираясь ладонями на загорелые сильные колени.
- Ты не ходила на берег в эти дни?
- Нет, - Филлида по-настоящему испугалась. - Я давно уже не бываю на берегу, и детям не позволяю!
Калликсен задумчиво улыбнулся, словно уже не вполне слышал жену, - или словно перед глазами его простерлась картина грядущей великой битвы. А может, битвы уже отгремевшей.
- Если бы ты пришла на берег, то увидела бы великолепный персидский лагерь и многие десятки крашенных киноварью кораблей, вытащенных на песок. В городе уже не шумят по этому поводу, чтобы не создавать панику… впрочем, думаю, что в этот раз персы не станут к нам вторгаться: они скоро уйдут, потому что будут зимовать на Самосе…
Филлида прижала руку к груди.
- Что это значит, Калликсен? Ты меня пугаешь!
Моряк посмотрел ей прямо в глаза.
- Я с моими товарищами выследил предводителя персов - Тизаспа, который отплыл на Самос для переговоров. Мы перехватили его по дороге и отправили его и его шайку на дно, - просто объяснил Калликсен. - А вернувшись, я завладел тем, без чего персы не смогут сражаться… во всяком случае, это создаст им немало трудностей.
Он перевел дыхание.
- Я выкрал двоих наследников Дариона и отвез их к нашим друзьям в деревню, в предместьях Хиоса. С хозяевами дома, где эти мальчики жили летом, я давно договорился. Они нас не выдадут.
Филлида приподнялась на стуле.
- Но, муж мой… разве персы не станут искать царевичей здесь?
- Никто не знает, где они жили, кроме нескольких охранников, которых Тизасп всегда держал при себе. Он был слишком осторожен - и, получив в свое распоряжение новую и большую армию, очень боялся, что кто-нибудь из персов пожелает занять его место, захватив наследников, - Калликсен улыбнулся. - Гибель Тизаспа припишут буре, и все в лагере убеждены, что онзабрал мальчишек с собой на Самос. Мои товарищи втерлись в доверие к грекам в его войске и пустили такой слух.
Филлида, поражаясь деяниям мужа, покачала головой.
- Если персы намерены идти на Ионию и затратили столько сил и средств, не думаю, что утрата Тизаспа и царевичей остановит их… Как Елена была лишь предлогом для войны с Троей…
- Не остановит, пожалуй, - согласился Калликсен. - Но спутает им планы. Ты, кажется, забыла, что Иония, в отличие от Илиона*, уже под властью врага, - а в азиатской междоусобице неожиданное явление наследников может иметь поворотное значение.
Филлида замолчала. А потом ее осенила новая мысль, ужаснее предыдущей.
- Стало быть, ты готовишься к большой войне, которая ожидается весной? По какой причине?
- Большая война идет уже давно, моя любезная Филлида, - откликнулся муж. - А большая битва и вправду будет - за освобождение Ионии. В Пирее строится флот, на который я пожертвовал много денег, фиванцы и даже лакедемоняне тоже присоединяются! Этим воспользуются и персы, и многие подвластные им народы!
Филлида стремительно поднялась с места и подошла к мужу. Она положила руку на спинку его кресла.
- Я вспомнила… я писала тебе, как у нас жила Фрина, дочь царицы от Аристодема: она была беременна… Царевна с своей маленькой дочкой…
- Да, я помню, - Калликсен оживился, вспомнив это и свой ответ на женино письмо: глаза его блеснули признательностью. - Я очень ценю твою храбрую помощь.
Филлида улыбнулась с горьким удовлетворением: о том, как она прятала у себя Никострата с другом, муж ее так и не узнал.
- Как они там теперь? Как сама Поликсена?
- Я тоже очень хотел бы это знать, - ответил Калликсен. - Но думаю, что живы, здоровы и не сдаются. Поликсена очень стойкая… великолепная женщина, - заметил он с нежностью, словно для него это значило что-то особенное.
Филлида ощутила сильный укол ревности, вспомнив, как Калликсен однажды привез ей подарок от ионийской царицы - бесценное жемчужное ожерелье. Когда-то Филлида даже думала, что ее муж… но нет, это было давно и она не позволяла себе задумываться о таком всерьез.
Она ведь была жена моряка - и знала, что такое быть женой моряка…
А теперь на Хиосе говорили, что Поликсена стала любовницей персидского военачальника. Даже если это было так, Филлида понимала, что двигало Поликсеной, куда лучше любого мужчины, который позволял себе пятнать имя ионийской царицы в бесконечных спорах на площадях и рынках. Да, бесполезных трепачей среди мужчин всегда было предостаточно!
- Я хотела бы, чтобы ты помог ей, - сказала Филлида. Несмотря на свою ревность и страх за мужа, этого она желала всем сердцем.
- Сейчас уже поздно, но весной я буду у царицы Ионии одним из первых, - сказал Калликсен. - Самым первым из союзников, - заявил он, гордясь своим искусством мореплавания.
У Филлиды сжалось сердце. Она обняла голову сидящего мужа, прижав ее к груди.
- Но на эту зиму…
- На всю эту зиму я останусь с тобой и детьми, - ответил флотоводец, обнимая жену. Филлида улыбнулась сквозь слезы, ощущая себя в его сильных руках, ощущая, как его дыхание волнует ткань на ее груди.
- Мы устроим праздник, - сказала она. Подняв голову, хозяйка дома взглянула на дочерей. - Слышите, Миртала, Гестия?.. Отец проживет всю зиму с нами, мы это отпразднуем!
Калликсен с изумлением услышал в голосе жены новые, почти повелительные нотки.
- Обязательно, - сказал моряк: он почувствовал, что должен доставить Филлиде эту радость.
* Другое название Трои, происходящее от имени Ила, основателя города.
========== Глава 180 ==========
Какое-то время после того, как Эхион произвел обыск в комнате гостя, фиванец вел себя прилично. Никострат перестал с ним разговаривать… и хотя хозяин понимал, что спартанец всецело зависит от него, Эхион понимал также, что на новое оскорбление Никострат ответит - чем бы это ему ни грозило. Взгляд стальных глаз Никострата, когда хозяин и гость порою встречались в коридоре, заставлял фиванского богатея вжиматься в стену…
Никострат, однако, всерьез задумался о том, чтобы съехать. Он прожил уже большую часть своего состояния - за службу ему платили, но совсем мало, и им с Эльпидой оставалось надеяться только на свои накопления. Однажды лаконец достал из сундука старый пурпурный плащ, в который когда-то жена Калликсена зашила жемчуг ему на черный день - жемчуг из ожерелья, подаренного ей царицей Ионии. Им с Мелосом поровну. Никострат даже супруге об этом не говорил.
“Но пока еще рано, - подумал лаконец, поднявшись и заперев сундук: он заказал себе в Фивах ящик, который закрывался на ключ, и мастера такой заказ ничуть не удивил. - Пока мы подождем”.
Жена соглашалась с ним. Но случилось так, что все их планы переменились.
В один из дней Никострат допоздна стоял на страже у храма Аполлона: как он быстро понял, это вовсе не было праздным времяпрепровождением. Если даже Эхион прилгнул насчет саркофага и драгоценной утвари из гробницы Агамемнона, якобы принадлежавших теперь Аполлону Исменийскому, в храмовой сокровищнице и без того скопились многовековые богатства. Жрецы Аполлона, помимо этого, имели долю в большом торговом доме, который вел дела с Азией.
Никострат стоял, сжимая в правой руке копье, а левую продев в ременную петлю облегченного круглого щита. Он на сей раз был в карауле без Диомеда, в паре с незнакомым фиванцем: они вдвоем охраняли боковую дверь в стене, а у главных ворот храма, за углом, стража была усилена. Взглянув на своего товарища, который от холода переминался с ноги на ногу, Никострат подумал, что надо бы делать наоборот - обеспечивать лучшую защиту менее крепким и приметным дверям…
И тут он уловил движение в темноте. Сознание спартанца словно раздвоилось: мысленно все еще охраняя свои двери, он напрягся, следя глазами за фигурой, одетой в темный плащ, за которой крались еще две. Прячась в тени лавров, высаженных перед храмом, они огибали стену в направлении, противоположном главным воротам…
Никострат положил копье и двинулся с места, выдергивая из ножен меч. Его товарищ, изумленный, шагнул следом:
- Ты куда?.. Мы на посту!
- Кажется, воры! - приглушенно бросил лаконец через плечо. - Надо помешать им!
Фиванец, молодой человек из хорошей семьи по имени Ликон, потоптался в нерешительности, глядя то на дверь, то на Никострата, - спартанец уже удалялся от него, стелясь вдоль стены, с обнаженным мечом. - Нас накажут, если бросим пост! - наконец сказал он в спину напарнику и снова занял свое место.
- В конце концов, мы же ничего не видели, и с той стороны входа нет, - пробормотал фиванец себе под нос, чтобы успокоить свою совесть.
Он окинул взглядом стены храма, в два с половиной человеческих роста, и замер слева от двери, поудобнее перехватив щит и копье.
Но чем дольше Ликон стоял, тем более тревожно ему становилось. “В полночь нас придут сменить, и что я скажу?.. Хотя я ведь не обязан отчитываться за чужеземца!”
Наконец опасения перевесили, и товарищ Никострата последовал за ним. Он сразу побежал, бросив копье и выхватив меч, потому что если он хотел исправить положение, теперь оставалось только поспешить…
А завернув за угол, фиванец на миг остолбенел: в свете месяца стало видно, как три фигуры в темных плащах склонились над четвертой, лежавшей под стеной, словно хотели добить раненого… Но упавший был еще жив: он схватил одного из врагов за плащ и дернул на себя, одновременно подавшись вверх и пырнув его ножом, - раздался двойной крик боли и ярости. Руки слабеющего Никострата сомкнулись на горле врага, и тот захрипел, когда спартанец выдавил из него жизнь…
- Стой!.. - крикнул, очнувшись, фиванец, наблюдавший это в оцепенении. - На помощь! Грабители!
Он прыгнул вперед, замахиваясь мечом: двое оставшихся в живых убийц неловко выпрямились и развернулись, встречая нового врага, но вступить с ним в схватку не решились. Крик Никостратова напарника разнесся эхом далеко, и Ликон услышал топот ног и громкие голоса стражников, которые сбегались к ним со всех сторон.
Грабители сочли за лучшее бежать, но далеко не ушли. Воины храма, с факелами и мечами, окружили их и схватили. А напарник Никострата бросился к лежавшему товарищу, уже не сомневаясь, что с тем покончено.
Но когда Ликон, упав на колени, приподнял темноволосую голову, глаза Никострата открылись.
- Где?..
- Грабители схвачены, - откликнулся фиванец: у него защемило в груди, когда он разглядел дыру в панцире Никострата. Тот весь был в крови, так что трудно было сказать, куда он ранен; но когда лаконец опять разомкнул губы, на них тоже показалась кровь.
- Слишком ра…
- Не пытайся говорить, - увещевал его фиванец. Он понял, что хотел сказать Никострат: “слишком рано”. Что именно рано?.. Но тут Никострат лишился чувств.
Подошли остальные, окружив их. Ликон поднял голову, часто замигав от света факелов; потом встал.
- Мой товарищ тяжело ранен, нужен врач!
Но в глубине души фиванец не сомневался, что Аркаду из Спарты никакой врач уже не поможет. Воины громко зашептались; потом двое наклонились над Никостратом.
- Эй, ты, помогай! Держи его голову и плечи!
Вздрогнув от окрика, Ликон послушался. Присев, он снова приподнял темноволосую голову, тяжелую, как у мертвого, и держал товарища, пока двое других наспех перевязывали его льняными полосами, оторванными от собственной одежды: прямо поверх кожаного нагрудника. Из щитов быстро соорудили носилки.
“Вот и последние почести”, - мрачно подумал Ликон.
Когда раненого подняли на плечи и понесли, фиванец поплелся за остальными, гадая, что теперь будет с ним и его товарищем. Накажут ли самого Ликона за то, что оставил пост?.. Или их обоих представят к награде? Спартанцу она уже ни к чему, хотя он-то как раз заслужил…
Раненого занесли в караульную при воротах храма - там было достаточно места, чтобы положить его и осмотреть. Сбегали за врачом: при храме Аполлона Целителя постоянно жил лекарь, принимавший больных, - совсем неимущих даже бесплатно, но гораздо чаще за деньги. Однако сейчас было не до этих соображений. Разрезав ремни, со спартанца сняли доспех. Кровь из раны в верхней части груди все еще шла, и могучее тело стало бледным как желтоватый пентелийский мрамор - только губы и темная борода были омочены кровью, будто воин испил ее, совершая какой-то ужасный обряд…
- Легкое пробито, но еще дышит, - прошептал врач, поднеся к губам Никострата маленькое серебряное зеркало: оно затуманилось. - Может статься, бог спасет его!
- Он задержал грабителей, которые пытались влезть через стену, - негромко объяснил один из воинов. Врач кивнул, сурово поджав губы, и принялся за дело.
Немного погодя раненого обмыли и тщательно перебинтовали, подложив валик, чтобы остановить кровь. Он покоился без движения на лежанке, которую уступил ему один из отдыхавших после смены стражников.
- Больше пока ничего нельзя сделать, - сказал лекарь. - Знает кто-нибудь, где он живет? Кому сообщить о случившемся?
Все взоры устремились на Ликона; но тот только беспомощно пожал плечами. Тогда решили оставить раненого в храме до утра - все равно пока его нельзя было переносить; а утром сказать начальнику.
Никострат очнулся в незнакомом месте - он лежал на узкой жесткой постели, непохожей на широкое и мягкое супружеское ложе, на котором он проводил ночи со своей женой в доме Эхиона. У него ужасно болела грудь; а когда он попытался вдохнуть, правая половина груди как будто занялась пламенем…
Лаконец поднял левую руку и ощупал тугую повязку. Рука тут же упала, как чужая. Он с трудом повернул голову и увидел, кто сидит с ним рядом.
- Диомед?..
- Тише… Ты у меня дома, в моей комнате, - с состраданием прошептал молодой фиванец, приложив пальцы к его губам. У Никострата в голове окончательно прояснилось, и он, пробормотав проклятие, попытался сесть.
- Эльпида!
- С ней все хорошо, - Диомед сжал его руку. - Лежи, прошу тебя! Твоя жена уже навещала тебя здесь, и ты приходил в себя и говорил с нею…
- Она там с нашим сыном, - прошептал лаконец, снова простершись на постели и прикрыв глаза. Этот калека - его сын, сказать по правде, никогда не вызывал в нем отцовской любви; но вызывал жалость, сейчас еще большую.
Диомед опять взял друга за руку.
- Лежи и слушай. Твой храбрый поступок стал известен начальству, и тебя представили к награде… я сам просил, чтобы тебе выплатили денежное вознаграждение: я сказал, что ты спартанец и совсем беден. Это никого не удивило.
Юноша издал смешок.
- Ты, наверное, хочешь знать, почему тебя отнесли ко мне. Я как будто почувствовал, что случилось с тобой, и примчался к храму Аполлона посреди ночи… ты еще не приходил в себя и бредил в горячке. Представляешь, филэ, что было бы, окажись ты опять в доме Эхиона?
- Да, - едва слышно отозвался Никострат. Он услышал, что Диомед назвал его именем возлюбленного друга, но сил возражать не было.
- Ты говорил в бреду такие вещи, - Диомед рассмеялся. - Даже я, поверишь ли, узнал о тебе немало нового, а уж прочие…
Никострат постарался пропустить это мимо ушей: но его бросило в жар при мысли, сколько сокровенного он мог выболтать.
- А твой отец?..
- Он знает. И он согласен, чтобы я выхаживал тебя у нас дома, - откликнулся Диомед. - Не заботься пока об этом.
Никострат внезапно понял, в чем причина такой снисходительности. Не иначе как отец Диомеда счел, что они двое любовники или бывшие любовники. Спартанец сжал в кулак левую руку, но промолчал.
- Мне нужно поспать.
Он провалился в долгий черный сон.
Снова открыв глаза, спартанец ощутил сильную жажду… и некоторый прилив сил. Несмотря на то, что рана в груди по-прежнему жгла и щипала, и дышать было больно, Никострат приподнялся на ложе.
- Дайте мне воды!
Чья-то нежная рука поддержала его голову, а другая поднесла чашу с водой. Никострат с наслаждением омочил губы, и только потом узнал свою сиделку.
- Эльпида!
Гетера улыбнулась. Она сидела у его постели, сложив руки, и невыразимо глядела на него своими синими, как ирисы, очами.
- Ты знаешь, как близок ты был к смерти?..
- Догадываюсь.
Никострат усмехнулся, превозмогая боль. Но умирающим он себя уже не ощущал.
- Еще больше, чем жить, мне радостно видеть тебя.
Он протянул к жене все еще неловкую руку, и Эльпида, поняв желание мужа, склонилась к нему: они благоговейно поцеловались.
- Диомед на службе, - сказала Эльпида, предупреждая вопрос. - Меня впустила рабыня его матери.
Никострат молчал, с наслаждением глядя на нее; и гетера с усмешкой опустила глаза. Она поняла, что о сыне спартанец так и не спросит.
- Питфей сейчас дома, с Кориной.
Никострат кивнул.
- А что грабители?
- Грабители?.. - Эльпида удивилась, что муж в такой миг вспомнил о преступниках; но потом осознала, что это из-за них он тяжко пострадал. - Оставшиеся двое казнены, конечно, - как святотатцы; и еще четверо других. Ты знаешь, ведь там был целый заговор. Эти воры сговорились со стражниками, которые охраняли внутренние двери, и они бы вынесли им самое ценное…
- У нас такое было бы немыслимо, - с отвращением сказал Никострат.
- В Спарте? - спросила Эльпида с жалостью; но потом спохватилась и кивнула. - Да, конечно.
Она подумала, что святилища Спарты никогда и не владели такими сокровищами, как Аполлон Исменийский; но, разумеется, промолчала. Однако, глядя на своего раненого героя, гетера остро ощутила, что пришла пора что-то менять.
- Послушай, - произнесла Эльпида после молчания. - Нам нельзя больше оставаться у Эхиона… когда ты поправишься, - пояснила она. - Сейчас он не посмеет тронуть меня и нашего сына: ты стал знаменит, в некотором роде… К Эхиону приходили жрецы Аполлона и архонты: видел бы ты его лицо!
Эльпида издала смешок.
- Это скверно, - произнес Никострат, поразмыслив. - Что я стал знаменит.
Жена пожала плечами.
- Трудно сказать, как обернется твоя слава, - может, к лучшему, - заметила она с легким лукавством. - Но ты согласен, что нам нужен другой дом?
- Дом до весны, - пробормотал спартанец.
Потом слабо улыбнулся.
- Да, согласен.
Эльпида поцеловала его.
- Тебе выплатили из казны награду в пятнадцать мин. Этого хватит, чтобы заплатить за проживание в хорошем доме…
Но Никострат уже думал о другом.
- Долго ли еще я так проваляюсь? - пробормотал он с глубокой досадой. - А потом должен буду заново учиться носить щит и копье, как младенец!..
Эльпида склонилась над ним, так что ее каштановые волосы, завитками спускавшиеся из-под покрывала, легли ему на грудь.
- Ты наделен необычайной жизненной силой, как боги… или богоравные спартанцы. Вот увидишь, скоро к тебе все вернется! И если бы не это, - прибавила она, - еще неизвестно, как обошелся бы с нами Эхион.
“Это и доселе неизвестно”, - подумал Никострат. Но возражать супруге не стал.
========== Глава 181 ==========
Никострат проболел значительно дольше, чем рассчитывал; все его молодое тело, тело мужчины, наделенного несокрушимой наследственной крепостью и здоровьем, протестовало против этого, - но рана оказалась коварной. Вначале лаконец, казалось, быстро шел на поправку: на второй день он смог вставать, а на четвертый начал понемногу ходить. Эльпида навещала супруга каждый день и сидела с ним - но в конце концов Никострат сам попросил жену не беспокоить себя так часто: ему было тяжело показываться ей в таком беспомощном состоянии.
- Обслужить себя я уже могу сам, а рану каждый день осматривает врач, - сказал спартанец. - Лучше оставайся с ребенком.
Эльпида все поняла и скрепя сердце согласилась. Никострату подумалось, что его жена, возможно, завела дружбу с хозяйкой этого дома, - однако лучше было, чтобы разговоры о его семействе прекратились. Врач из храма Аполлона, который счел своим долгом довести лечение до конца, тоже мог много кому о нем рассказать, и наверняка рассказал; и братья Диомеда, конечно, проявляли любопытство к увлечению старшего… но тут уж ничего поделать было нельзя.
Потом, однако, больному стало не до этого. На улице быстро похолодало, и Никострат начал сильно мерзнуть, как всегда мерзли воины после большой кровопотери: его колотил озноб под несколькими шерстяными одеялами, которыми спартанец был укрыт до подбородка. К ознобу присоединился кашель, дышать он начал с присвистом и хрипами, а слабость валила с ног, стоило Никострату только подняться.
Врач, в спешном порядке вызванный к нему, сказал, что дело серьезно.
- В легком образовалось нагноение, - заявил он Диомеду и его матери. - Нужно выпустить жидкость наружу; но и тогда еще неизвестно, выживет ли больной.
Рана была уже зашита и закрылась; но чтобы очистить легкое и побороть воспаление, пришлось пойти на риск - сделать раненому прокол между ребрами. Никострат снова лежал в беспамятстве и даже не понимал, что собираются с ним сделать; через отверстие немного ниже раны, проколотое заостренной и раскаленной на огне проволокой, вставили сухую тростинку, и наружу хлынуло большое количество гноя и крови. Никострат вскрикнул, когда его ужалило раскаленное железо, и пришел в себя, забившись на постели и кашляя, - его пришлось удерживать силой; Диомед, непривычный к таким зрелищам и такой врачебной помощи, сам побледнел до обморока.
- Он будет жить? - спросил юноша врача.
- Если того пожелают боги, - ответил лекарь, не сводя глаз с Никострата: у воина быстро кончились силы и он опять простерся без движения, только хрипло дышал. - Он очень силен, менее крепкий скончался бы еще в первые часы. Но такие раны самых сильных приводят к гибели.
Служитель Аполлона поднял глаза на безмолвного юношу и усмехнулся.
- Ты его друг? Привыкай! Скоро глаза таких молодых, как ты, увидят много страданий раненых.
Он похлопал Диомеда по плечу.
- Но надеюсь, что твой спартанец выкарабкается и еще не раз получит возможность проявить хваленое мужество своего народа.
Дав Диомеду еще несколько наставлений по уходу за другом, лекарь покинул дом.
Хуже Никострату, однако, не стало - с этого времени он начал поправляться; однако медленно, и неотвязный кашель долго не проходил. Лаконец сам догадался, что к воспалению после ранения присоединилась простуда, и больше не пытался геройствовать, торопя свое выздоровление. Никострат терпеливо пил сложные травяные сборы, которые приносила ему служанка, и хмуро смотрел, как за ставнями идет то дождь, то мокрый снег. Как быстро утекало время!.. Дни для больного тянулись очень долго, но он делал зарубки на палке, ведя им счет; и однажды ужаснулся их количеству. Полмесяца обременять собой чужую семью - это было уже совсем неприлично, не говоря о расходах…
“Как плохо везде чужеземцу, не имеющему своего надела”, - подумал он, в очередной раз поднявшись с постели и начав расхаживать по пустой комнате. Никострат уже пытался возобновить гимнастические упражнения, и понял, что вернет прежние навыки еще не скоро. За свое тяжелое оружие он пока даже не брался. А ведь близилась середина зимы!
Вдруг Никострат услышал женские голоса и легкие шаги в коридоре: он поспешно отступил назад в комнату и одернул свой хитон, пытаясь привести себя в порядок. Он провел рукой по влажным от пота длинным волосам, как раньше, стянутым в хвост; и тут вошла жена.
Эльпида, разрумянившаяся от холода, улыбалась. Она казалась усталой, но в глазах ее появилось какое-то новое выражение довольства, которому Никострат пока не нашел объяснения. Радовалась, что муж выздоравливает?.. Конечно, но было тут и другое…
Эльпида положила руки ему на плечи и посмотрела в глаза; потом поцеловала.
- Как ты?
- Поправляюсь понемногу, - ответил лаконец.
Поведение жены опять вызывало в нем тревогу… как будто Эльпида отдалилась от него за эти дни, что он болел. Но тут Эльпида обняла его с неподдельной нежностью, и Никострат забыл обо всем. Он так истосковался по ней!
- Извини… я не приходила целых три дня, - сказала Эльпида с некоторым смущением, подняв голову.
- И хорошо, что не приходила, - ответил Никострат; хотя при этих словах жены ощутил почти неприязненное чувство. - Я, как видишь, простужен, ты и ребенок тоже можете заразиться! В городе уже немало больных!
Эльпида кивнула.
- Я знаю.
Она откинула назад волосы - они были собраны узлом на затылке и покрыты шелковой сеткой, но несколько локонов ниспадали свободно, обрамляя лицо. Теплый плащ с капюшоном Эльпида, конечно, оставила в прихожей, и теперь была простоволоса.
- Никострат, - сказала гетера после долгой паузы. - Кажется, у нас опять будет ребенок.
- Ребенок?..
Лаконец догадался, в чем Эльпида хочет признаться ему, еще на середине фразы; но когда она произнесла эти слова, не смог совладать со своими чувствами. Он схватил ее за руки.
- Это точно?
- Скорее всего.
Эльпида подняла на мужа свои синие глаза и улыбнулась - теперь бледная как зима, что мела за окном. Никострат спохватился.
- Но тогда тебе нельзя находиться тут! Я заразен, и теперь…
- Я не задержусь, - ответила жена.
Она немного отступила от Никострата и сложила руки на груди.
- В эти дни… только не рассердись… я подыскала нам с тобой дом. Я нашла среди фиванцев пару знакомых, которые посещали мои симпосионы шесть лет назад. Меня и мое пенье в Фивах до сих пор не забыли.
Никострат изумился; а потом рассердился.
- Нашла знакомых?.. Но разве в Фивах, как и в Коринфе, не знают, чьей женой стала гетера Эльпида? Нас с тобой теперь раскроют в два счета!
- Нас раскроют в два счета и без этого, - сказала коринфянка: она все еще стояла поодаль и хмурилась, скрестив руки на груди. - Но это случится тогда, когда уже перестанет иметь значение… ты понимаешь?
Никострат кивнул.
- Да.
Потом спартанец закашлялся, прикрыв рот.
- Ты бы ушла сейчас отсюда… посмотри на меня!
Никострат с усилием улыбнулся жене.
- Когда поправлюсь, мы это обсудим!
Но Эльпида покачала головой, не двигаясь с места.
- Я потому тебе все сейчас рассказала, что нам пора переехать. Это уже нехорошо… тебе так долго оставаться у чужих, согласен?
- Конечно, - муж кивнул, снова устыдившись своего положения.
Эльпида быстро приблизилась к нему и поцеловала; потом так же быстро отступила к двери и обернулась.
- Тогда послезавтра будь готов. Пойдем смотреть дом… может, еще не понравится?
Гетера лукаво улыбнулась ему и выскользнула за дверь. А Никострат, несколько мгновений простояв на месте, отошел к постели и тяжело сел, опустив голову. Он пытался справиться с уймой новостей, которые на него обрушила жена.
Конечно же, новый дом Никострату понравился: лаконец всецело полагался на вкус жены, и Эльпида его не подвела. Глицинии в горшках и олеандры, украшавшие портик; уютный внутренний двор с садом; три полностью обставленные смежные комнаты, которые были целиком в их распоряжении…
- Хозяйка - вдова и давно сдает комнаты, - объяснила Эльпида. - А прежние жильцы съехали еще осенью.
Никострат с женой и слугами переехали в тот же день. Эхион им не воспрепятствовал: он сам в это время был болен. Никострат же неуклонно поправлялся.
Он почти блаженствовал, избавившись от Эхиона, несмотря на все предчувствия; и мысль о новом ребенке радовала его все больше. Хотя лаконец понимал, что дальше им с женой придется трудно, - но чем была бы жизнь без таких трудов?..
В один из дней, когда он был почти уже здоров и упражнялся в метании копья во дворе, прибежала Корина и объявила, что к нему гостья.
- Гостья? - Никострат опешил.
- Да, хозяин. - У Корины был такой вид, словно она давно знала эту посетительницу и хотела удивить Никострата. Начиная обо всем догадываться, сын ионийской царицы отложил свое оружие и вернулся в дом; там он умылся и сменил одежду, прежде чем пройти в комнату, где ждала его неизвестная госпожа.
Она уже сидела там с Эльпидой и вела с ней какой-то женский разговор; но при виде молодого хозяина тотчас смолкла и встала. Это и вправду оказалась Адмета, дочь спартанского геронта и вдова отца Никострата.
Лакедемонянка почти не изменилась: та же осанка, та же гордая, смелая непосредственность в одежде и манере держаться.
- Аркад из Коринфа, - произнесла она с легкой насмешливостью, рассматривая Никострата своими серыми глазами. - Спартанец, обронивший свой щит… сын персидской наместницы… воспитанник египтян! До сих пор не могу понять, что ты такое!
Никострат почтительно поклонился.
- Чему обязан честью видеть тебя, госпожа?
Адмета улыбнулась. Никострат понял, что она услышала о происшествии в храме Аполлона Исменийского… и много раньше, чем поговорила с его женой.
- Ты знаешь, как высоко мы ставим андрею - мужество наших воинов, - сказала она. - Но еще дороже стоит мужество, проявленное в одиночку. Ты унаследовал от своего отца больше, чем я думала…
Никострат ощутил глубокую благодарность. Он молча поклонился. Однако видел, что Адмета еще не закончила.
- Мне очень лестно это слышать… но ведь ты, конечно, прибыла не одна, госпожа? Я не думаю, что единственной твоей целью было увидеть меня!
Адмета кивнула.
- Ты прав. В Фивы из Спарты приехала не только я - хотя мы с моим супругом прибыли в числе первых… в Беотию сейчас спешат тысячи наших братьев и сыновей, чтобы присоединиться к воинам, которые отправятся освобождать Ионию.
Никострат просиял.
- Это прекрасные вести!
Тут спартанка склонила голову и погрустнела.
- Мои ныне здравствующие сыновья еще слишком молоды, чтобы принять участие в этой битве. Однако мой муж Эвримах будет сражаться рядом с вами.
Никострат понял, что означало ее молчание. Он долго ничего не говорил, из уважения к жертве, которую приносила Спарта; а потом все же осмелился заговорить.
- Госпожа… Быть может, это неуместно, сейчас напоминать тебе об этом… Но главной моей целью является спасти мою мать!
Лакедемонянка вскинула голову, ноздри ее раздулись, как у львицы… А Никострат, невзирая на это, твердо продолжил:
- У Ионии найдется довольно защитников, а у ее царицы слишком много обвинителей! А кто придет моей матери на помощь? Прошу тебя, Адмета, ради своих сыновей подумай об этом!
Адмета некоторое время не отвечала… потом взяла Никострата за руку и сильно сжала ее.
- Спасти мать - священный долг, - сказала она. - Я поговорю с нашими мужами… Как я понимаю, ты хочешь, чтобы тебе дали мору* из спартанцев, которой ты сможешь сам командовать?
Никострат смешался, не зная, как воспринимать это предложение… но Адмета глядела на него и спрашивала совершенно серьезно.
Царевич кивнул.
- Ты получишь то, чего просишь, - ответила Адмета. - Я навещу тебя позже. А сейчас - гелиайне.
Никострат поклонился и проводил спартанку взглядом, не осмеливаясь нарушить волшебство этого мига: как будто разговор с дочерью Агорея ему только приснился.
* Отряд в 600-1000 человек, составлявший воинское подразделение в Спарте и других греческих полисах.
========== Глава 182 ==========
Адмета навестила Никострата снова спустя пять дней - не одна, а с мужем, светловолосым Эвримахом.
- Мой супруг - эномотарх, - представила его спартанка: теперь по-новому, поскольку, очевидно, Эвримах получил новое назначение. Эномотия, как было хорошо известно сыну Поликсены, состояла из шестидесяти четырех гоплитов. А ему, вдвое моложе и вчетверо неопытнее этого героя многих войн, предлагали командовать шестью сотнями, а то и тысячей!..
Если, конечно, слова Адметы не были насмешкой… хотя насмеяться подобным образом было бы чересчур жестоко даже для спартанцев.
Однако, снова посмотрев в прищуренные серые глаза Адметы, Никострат понял, в чем заключался смысл ее великодушного жеста и необычайной чести, оказанной ему.
Сын Поликсены единственный в своем отряде знал план Милета и дворца, точно так же, как был знаком с малоазийскими обычаями лучше всех этих спартиатов… он хорошо владел персидским языком, а также египетским; и он был больше всех заинтересован в спасении царицы. Настоящее командование будут осуществлять начальники эномотий и лохов* - более мелких подразделений, которые войдут в его мору. И по-настоящему сражаться будут подчиненные спартанцы, а не он. Доблестные мужи, чьим призванием и единственным занятием это было всю жизнь.
Никострат, пораженный стыдом, опустил голову, внезапно ощутив себя чем-то вроде Дариона… или тех азиатских военачальников, которые возлежали в носилках, пока их воины захлебывались кровью под вражескими ударами.
Несколько мгновений длилась тишина… а потом Адмета вновь заговорила.
- Ты сразу вникаешь в суть вещей и трезво себя оцениваешь, - сказала лакедемонянка. - Это редкость в мужчине, особенно в столь молодом мужчине.
Никострат взглянул на нее. Он едва мог заставить себя глядеть на Адмету прямо.
- Ты и вправду… сделала мне такое предложение, госпожа? И ваши воины согласились?..
Супруги переглянулись; а потом Адмета кивнула.
- Да, царевич. По нескольким причинам, которые только что пришли на ум тебе самому. И это достойно мужчины, поверь мне… у каждого своя роль в мировом порядке!
Никострат улыбнулся. “Не отказываться же мне теперь, оскорбив весь Лакедемон разом”, - подумал он. Да, он ничем не заслужил командования такими бойцами; и, вероятно, никогда не заслужит… но то, что его выдвинули на эту роль, было, бесспорно, особым отличием. Тавром судьбы.
Он поклонился обоим супругам.
- Когда я могу увидеть этих воинов? - осведомился Никострат все еще настороженно.
Адмета посмотрела на мужа, а потом опять на него.
- Сперва сядь, царевич, Эвримах тебе кое-что расскажет о твоих солдатах.
Спартанка отступила в тень, сложив руки на груди, - наконец-то она предоставила слово своему мужу. Никострат сел на плетеный стул в общей комнате, где они находились втроем, и спартанский эномотарх опустился на стул напротив.
Эвримах, пристально глядя на молодого воина, постучал пальцами по столу - взгляд Никострата невольно приковался к его мускулистой руке, оплетенной темными жилами, с несколькими довольно свежими рубцами. Скольких врагов лишила жизни эта рука?..
Наконец светловолосый дориец заговорил.
- Для начала ты должен знать, Никострат, что из твоих людей не все полноправные спартиаты, граждане Лакедемона. Тех, чье единственное ремесло, - воинское, и чья единственная обязанность - сражаться, тебе дается двести из тысячи. Но ты должен понимать, чего стоят эти воины.
Никострат вспыхнул.
- Я понимаю, господин, - сказал он.
Эвримах, внимательно глядевший на него, кивнул.
- Хорошо, - продолжил спартанец. - Далее - благородные мужи, являющиеся спартанцами, но не принадлежащие к высшему сословию гомеев*. Это тоже славные воины, все они прошли не одну жестокую битву. Их число составляет четыреста. Остальные четыре сотни - периэки.
- Лаконцы, которым отказали в спартанском гражданстве, населяющие окрестности, - пробормотал Никострат, уставившись на свои сандалии. - Такие, как я.
- Ну нет, - возразил Эвримах. Он коснулся плеча собеседника мозолистой ладонью. - Я бы причислил тебя к благородным мужам. Уж этого, по крайней мере, ты заслуживаешь.
- Я польщен, - откликнулся Никострат, все еще стыдясь взглянуть на этого покрытого шрамами спартиата и эномотарха.
- И наши периэки также заслуживают уважения и стоят многого, - сказал Эвримах. - Они оставили свои родные горы и козьи стада, чтобы идти защищать Лакедемон… уверяю тебя, что я не раз видел наших козопасов в бою. Воодушевляемые сильнейшими, они могут проявить чудеса доблести.
Никострат кивнул.
- Не сомневаюсь.
Он посмотрел в светлые глаза Эвримаха.
- Так когда…
- Завтра, - обещал эномотарх. - Я зайду за тобой один.
***
По ходатайству Эвримаха и других знатных спартиатов, Никострат был освобожден от службы в фиванском городском дозоре - его единственной обязанностью стала подготовка к ионийской войне. Он и его отряд переводились на содержание города: Фивы жертвовали свои богатства, дабы снарядить войско, достойное Эллады и ее свободы.
- В этом и твоя немалая заслуга, - сказал Эвримах, когда зашел рано утром за своим подопечным. - Ведь ты спас сокровища храма, которые хранятся там на случай такого бедствия.
- Я думал, что сокровищ Аполлона не трогают без крайней необходимости, - возразил Никострат.
- Такая необходимость может наступить скорее, чем думают фиванцы, - ответил Эвримах. - А ты помог сберечь казну.
После чего эномотарх замолчал - и молчал до тех пор, пока они двое не прибыли на равнину, где разбили лагерь воины Никострата. Для скорости оба спартанца сели на лошадей: хотя никогда не любили ездить верхом. Никострат, к тому же, слышал, что привычка к верховой езде может пагубно сказаться на мужской силе…
Он забыл обо всем, увидев свое войско, построившееся на поле в боевой готовности. Впереди, в десять рядов по двадцать человек, несомненно, стояли гомеи - спартанские Равные, цвет Лакедемона. Все в плащах цвета крови, в панцирях, в коринфских шлемах, наводивших ужас, - полностью закрывавших лицо, лишь с прорезями для глаз, и высокими конскими гребнями-щетками. Каждый из них держал гоплон - тяжеленный бронзовый щит-чашу, закрывавший его самого и товарища слева, и массивное бронзовое или кизиловое копье.
У Никострата мурашки пробежали по спине, когда он встретил взгляды безмолвных бойцов передней шеренги. Меньше всего он хотел бы оказаться на месте врагов, от которых потребуется сломать этот строй…
Но тут же он увидел слабость спартанской тактики, которая неизбежно должна была обнаружиться в новых условиях.
Никострат обернулся к Эвримаху, пристально наблюдавшему за ним со стороны.
- Господин, такое построение лучше всего подходит для обороны, притом в теснине, - громогласно заявил сын ионийской царицы. - Наступление - совсем другое дело. Персы сражаются на открытой местности и научены поражать издали - стрелами и дротиками. Среди них много искусных лучников. Нас могут засыпать стрелами прежде, чем…
Спартиат, также одетый в алый плащ, поднял руку, одобрительно кивая.
- Я рад, что ты первым это высказал. У тебя есть задатки командующего, - похвалил Эвримах. Он оглядел своих сородичей и усмехнулся.
- Что ж, для этого мы здесь и собрались - выработать новую наступательную тактику. Смотри на этих воинов как на превосходную боевую машину, которую можно перестроить для любых целей…
Никострат посмотрел на спартиатов, потом на благородных мужей, стоявших позади, - его поразило, что они простояли не шелохнувшись все это время. Дициплинированы они были куда лучше его самого; и в выносливости, как и в умении терпеть боль, конечно, намного его превосходили. Никострат оглядел свое скромное вооружение и расправил плечи, сразу ощутив, как заныла недавняя рана…
- А где остальные? - спросил он, все еще не ощущая в себе достаточно отваги, чтобы начать распоряжаться в этом войске.
- Там, - Эвримах кивнул в сторону людей, копошившихся среди палаток. - Там периэки, а также илоты и оруженосцы, которых привели с собой твои воины.
Никострат передернул плечами.
- Холодно, - пожаловался он; а потом широко улыбнулся спартиату. - Погреемся, господин?
Эвримах засмеялся.
- Командующий приказывает погреться! - крикнул он всему отряду. - Выполнять! Разбиваемся на пары!
Никострат заночевал в лагере, в простой солдатской палатке, - они закончили уже при свете костров, разведенных на мерзлой земле. В ходе учений и после них царевич еще знакомился со своими гоплитами, стараясь запомнить как можно больше имен и даже благородных родов… Он не утруждал себя настолько даже тогда, когда был со спартанцами в походе полтора года назад. Никострат так устал, что уснул, едва только улегся и завернулся в свой плащ.
Посреди ночи он, однако, проснулся от холода и боли во всем теле; а рана в груди жгла так, будто во сне его пригвоздили к земле. Лаконец приподнял голову и различил рядом алый отворот плаща и взлохмаченную светловолосую голову Эвримаха, который спал сном младенца. Его не беспокоили ни ломота в костях и мышцах, ни мороз - а ведь спартиат был вдвое старше и должен был бы быстрее выдохнуться…
Обзывая себя размазней, Никострат улегся обратно и завернулся поплотнее в плащ. Но он долго еще ворочался, и намял себе бока на тонкой войлочной подстилке, пока не нашел удобное положение. Никострат заснул; и, казалось, совсем не успел отдохнуть, когда его похлопали по плечу, вынудив открыть глаза.
- Подъем, - сказал Эвримах.
Никострат, моргая, сел и встряхнулся: тело сразу же запросило пощады. Когда молодой воин посмотрел в сторону входа, ему показалось, что еще не рассвело.
- Полагаю, весь лагерь уже на ногах?..
Спартиат усмехнулся.
- Что же ты так дурно обо мне думаешь? Нет, царевич, мы с тобой встаем одними из первых, как и следует начальникам. А теперь просыпайся, илоты уже готовят завтрак…
Никострат прожил в лагере еще четыре дня, тренируя своих воинов по-спартански, с рассвета до заката: Эвримах обучил его групповым упражнениям, которые спартанцы обычно проделывали. А потом, рискуя навлечь несмываемый позор на свою голову, сын Поликсены сказал эномотарху, что ему нужно съездить домой, проведать жену.
- Она у меня… Она беременна, - сказал Никострат, отбросив приличия. - И, конечно, очень за меня беспокоится.
Эвримах зорко осмотрел его - и в неярком зимнем свете разглядел, как его подопечный осунулся и даже сгорбился. Никострат почти висел на своем копье, которое упирал в землю.
Спартиат кивнул.
- Конечно, жена беспокоится. Думаю, мне тоже пришло время проведать мою, - сказал он. - Что ж, объявим день отдыха.
Он осмотрел лагерь, кипевший сосредоточенной муравьиной жизнью. Каждый в нем знал свое место, и это маленькое военное поселение уже казалось городом - подобием Спарты, выросшим на беотийской почве.
- Скажи им, полемарх, что у них тоже день отдыха! - велел Эвримах Никострату. - Будет нечестно нам расслабляться одним, не так ли?
Глядя в светлые безжалостные глаза этоговоеначальника, Никострат впервые по-настоящему прочувствовал, что значат спартанский закон и дисциплина, общая для всех… Как он заявит сейчас этой тысяче, что уезжает домой, потому что жена заждалась?..
Никострат сжал кулаки и решил высказать все начистоту.
- Спартанцы! - гаркнул он во всю силу надсаженных легких. - Всем слушать меня! Объявляю сутки отдыха!
Все воины, оруженосцы и даже рабы воззрились на него с недоумением - а потом по лагерю прополз осуждающий гомон. Этот слабак, этот навязанный чужой волей начальник бросает их, не успели они размяться?..
Никострат не позволил себе дрогнуть - хотя презрение к себе самому, читавшееся в глазах спартиатов, почти наполнило его, как ледяная вода…
- Воины, - сказал он громко. - Я недавно был тяжело ранен в грудь, как знают некоторые из вас, и еще не восстановил силы. Мне стыдно, что я вынужден покинуть лагерь, но я действительно нуждаюсь в отдыхе. Вы все тоже можете заняться своими делами - а можете продолжить наши упражнения… Думаю, вы будете друг другу лучшими менторами, чем был бы для вас в эти сутки я.
Он замолчал и отступил назад.
- Довольно, - тихо сказал Эвримах. - Они поняли.
Когда они вдвоем ехали назад в город, Эвримах сказал воспитаннику:
- Это еще малое дело. Но мужество, как мы понимаем его в Лакедемоне, не есть безумное опьянение кровью. То, как ты повел себя перед ними, и есть проявление андреи - спартанского мужества…
- Я начинаю понимать, - ответил молодой воин.
* Лох - в Спарте воинское подразделение в 256 человек.
* Гомеи (“Равные”), или спартиаты, - сословие в Спарте, состоявшее из мужчин, обладавших полными гражданскими правами.
========== Глава 183 ==========
Царский корабль снова начали спускать на воду в бухте, когда солнце повернуло на весну. Уже припекало почти по-весеннему; Мелос часто присоединялся к Поликсене во время морских прогулок, и за эти часы они обсудили все, что только было можно. Во время третьей такой прогулки иониец похвалился своими успехами.
- Пятнадцать тысяч, госпожа. Пятнадцать тысяч ионийцев мы собрали под знаменем свободы! Думаю, удалось бы и больше, если бы не персидские соглядатаи и не гарнизоны, в которых каждый солдат - соглядатай…
- А какова численность персов? - спросила Поликсена. - Осенью Гобарт говорил мне, что восемь тысяч, - и я сама недавно видела, что Мануш и его сотники обучают пять тысяч ратников. Хотя, конечно, на глаз мне этого не определить. И мне кажется, что этого слишком мало, даже если забыть об армии Тизаспа… как жаль, что теперь не выяснить, что с ними!
- Ты правильно думаешь, что этого мало, - ответил иониец. - Твои персы, скорее всего, солгали тебе еще тогда, когда называли численность войска…
- Гобарт говорил, - сухо сказала царица. - Он говорил со слов брата - и не лгал…
- Ну, значит, Мануш солгал, если ты так уверена в своем возлюбленном, - Мелос усмехнулся. - А этот Мануш не промах, пусть и выглядит недалеким служакой: он понял, чем кончится дело, раньше Гобарта, которого ты обворожила подобно Цирцее. Во всяком случае, наши разведчики докладывали нам, что силы персов теперь насчитывают не менее тридцати тысяч. И это только пехота.
Мелос повел головой и вдохнул устричный запах моря.
- Похоже, Мануш посылал за помощью к нашим соседям - карийцам и лидийцам. Если даже не вводил тебя в заблуждение с самого начала.
- Так, - пробормотала царица сквозь зубы. Она даже не была слишком удивлена. - Очень хорошо, что вам удалось все это выяснить. Но действовать нужно в расчете на то, что персы располагают и другими скрытыми силами…
Мелос дотронулся до ее плеча.
- Зима на исходе, - сказал он. - Надвигается голод, царица. До сих пор Ионии не приходилось содержать такую армию, и голод может стать нашим союзником, как и наоборот…
Поликсена кивнула. Она недавно сама посещала огромные городские зернохранилища, осматривала подземные склады с глиняными бочками масла и вина, кладовые с запасами чеснока, лука, сушеных фруктов, ледники с мясом и рыбой. Уж в этом ее обмануть не могли - как в том, что касалось величины азиатского войска.
- До весны мы доживем безбедно, пожалуй. Но уже теперь следует затянуть пояса. А вот когда прибудут греки…
Поликсена спрятала озябшие руки под плащ и прошлась по палубе: вдруг ей представилась ужасная картина. Спартанцы, боготворимые ее сыном, - и сам Никострат, сын спартиата Ликандра, среди них… Вот эти лучшие воины на свете спрыгивают со своих кораблей, разбивают в виду города укрепленный лагерь, окружают его рвом, варят свою черную кровяную похлебку; под прикрытием своих щитов они пробиваются к воротам, сминают стражу и устремляются на улицы Милета… Они жгут дома, вырубают сады, закалывают детей и тащат за волосы женщин, не разбирая их племени, - а потом дворец ярус за ярусом обрушивается под их напором, и Поликсена, персидская тиранка, погибает под обломками со всеми своими сторонниками.
“Вспомни, что сталось с дочерью Приама, чье имя ты носишь, - подумала царица. - Вспомни, кто пришел в Малую Азию за Еленой”.
- Возможно, это было бы лучшей участью для нас, - прошептала Поликсена. Мелос обернулся, и в карих глазах зятя царица увидела все то, что бередило ее собственную душу.
- Госпожа, не надо, - сказал иониец. Поликсена шагнула к нему, и Мелос обнял ее; царица спрятала лицо у зятя на плече.
- Только не он, - глухо произнесла она, зажмурившись. - Только не мой сын. Лучше бы ему тогда умереть вместе со мной…
Мелос погладил ее по голове.
- Нет, это невозможно, - без тени сомнения поклялся он за своего отсутствующего друга. - Если спартанцы так себя уронят, твой сын и вправду предпочтет умереть вместе с нами, а не торжествовать с ними! Но у нас есть влиятельные друзья в стане греков, и я верю, что их голос будет услышан… наша правда победит.
- Еще какая-то правда? Их я знавала много, и покамест ни одна не победила, - устало заметила царица.
Она отстранилась от Мелоса и вытерла глаза. Потом кивнула ему и улыбнулась. Потекшая черная сурьма придала ей вид грозной беспечности, как боевой раскрас.
- Да, будем надеяться на лучшее. И на Никострата. Знаешь, я всегда чувствовала, что он отмечен судьбой.
“Вероятно, нет такой матери, будь она хоть последняя рабыня, которая не чувствовала бы этого в отношении собственного ребенка”, - подумал Мелос.
Он улыбнулся Поликсене.
- Приказывать править к берегу, госпожа?
Поликсена согласилась. Когда Мелос ушел отдать приказ, она повернулась лицом к городу - увидела свой дворец, его вечнозеленые террасы; потом беззащитные обнаженные островки милетских садов, заснеженные крыши… Отведя глаза, она посмотрела в сторону гавани. Не один ее корабль был спущен на воду: уже больше десятка судов бросили вызов Посейдону, курсируя взад-вперед. Яркие персидские триеры обдавали их брызгами, не обращая внимания на то, что среди них находится царица; никто из встречных моряков не потрудился приветствовать ее позлащенный корабль. Впрочем, дорогу ей дали, как только триерарх судна Поликсены крикнул сделать это.
Эллинка поманила Мелоса, который опять подошел к ней.
- Я не удивляюсь, что это самые большие и богатые корабли, - сказала она зятю. - Интересно, что бы я нашла, заглянув к этим персам в трюмы?
- Крысы бегут… точнее, готовятся бежать, - согласился иониец. - А вон, погляди… черная просмоленная бирема, с намалеванными на носу глазами*, старинного греческого образца!
- Это мой критянин, - откликнулась Поликсена. - Вот и он сам, на носу… да не один!
И в самом деле: с Критобулом была Геланика, ее светлые волосы выбились из-под голубого покрывала. Она стояла, держа мужа под руку, и что-то с жаром ему говорила: критянин кивал, увлеченный ее словами, а потом вдруг сделал знак Геланике замолчать. Смуглое худое лицо Критобула выразило почти испуг, когда он узнал царское судно и его хозяйку.
Поликсена рассмеялась и приветственно подняла руку.
- Вижу, вы счастливы друг с другом! - крикнула она.
Критянин поклонился.
- Да, моя царица, - ответил он.
Геланика, с некоторым опозданием, поклонилась тоже. Оба выглядели виноватыми… или, вернее сказать, пойманными на месте преступления, но нераскаявшимися.
Корабли разошлись; и когда критское судно удалилось, Поликсена схватила под руку Мелоса.
- Мне это совсем не нравится, друг мой.
Мелос оглянулся на черную бирему: невысокую и быстроходную, а значит, имевшую значительные преимущества в бою, несмотря на малое водоизмещение.
- Может, твой критский наварх решил удрать к себе на остров, не дожидаясь конца всей этой заварухи? Если так, я это только поприветствую, даже если он тебя обворует на крупную сумму. Вполне в духе его народа.
- Да, может быть, - согласилась Поликсена. - Но подозреваю, что тут большее. Геланика опаснее, чем кажется, и она способна подбить критянина на то, что он никогда не выдумал бы сам… Она ведь, хотя и такой светлой масти, азиатка на четверть - внучка лидийского перса.
Однако прогулка заканчивалась: корабль ткнулся носом в песок, справа подошла давно ожидавшая лодка, и с борта для царицы были сброшены сходни.
Поликсена спустилась в лодку, вздрагивая при мысли о холодной воде: от нее поднимался туман, и на дне лодки холод ощущался явственнее. А что, если однажды эти молчаливые почтительные матросы, сидящие на веслах, решат выбросить ее за борт? Ее тело сведет судорогой и она захлебнется раньше, чем ее вытащат, несмотря на умение плавать. Хотя в таком случае, наверное, вытаскивать окажется некому…
Когда лодка причалила, Мелос помог госпоже выбраться на берег, после чего им подвели лошадей. Охрана царицы дожидалась ее тут - в море Поликсена брала только нескольких человек. И то, они почти всегда были далеко от нее.
Поликсена и Мелос поехали во дворец, печально осматриваясь по сторонам. Город, лежавший под снегом, был им теперь особенно мил. За эти несколько лет был отстроен целый персидский квартал - там жили Мануш и его брат: вавилонские мастера, которых привез с собой еще их отец Масистр, прежний сатрап, проложили вдоль улиц подземные трубы для отвода нечистот - такими славились большие азиатские города. Благодаря этому Милет стал значительно чище и пригляднее прежнего. Сколько чудных выдумок, делающих жизнь лучше, погибнет, когда насельники этой земли опять вцепятся друг другу в глотки!
Вот и дворцовый сад - двое стражников-персов в вороненых доспехах вытянулись и отсалютовали копьями, приветствуя повелительницу: ворота в эту пору были открыты, запираясь только на ночь. Поликсена ласково улыбнулась воинам, проезжая мимо. Другие персы, выстроившись попарно, охраняли Дорогу пламенных чаш - так прозвала царица свою главную садовую аллею.
Поликсена опять вспомнила о Гобарте, которого, скорее всего, ей не суждено было больше увидеть, - вспомнила его черные глаза, его умную лесть, его покорность и властную любовь; царица прикусила губу, сдерживая слезы, а когда ее стража осталась позади, перестала сдерживать.
Остановившись на площадке, отделанной ракушечником, Поликсена спешилась и оглянулась на Мелоса, который ехал позади, не беспокоя ее. Они с ним остались вдвоем.
- Отведи Флегонта… Отведи моего коня на конюшню, - попросила она.
- Ты хочешь побыть одна?
Мелос тоже спрыгнул с коня. Он все понимал: но этого допустить не мог.
- Можешь погрустить во дворце, там я не так за тебя боюсь, - с улыбкой сказал иониец. Потом он нахмурился. - Погоди-ка, у тебя краска совсем растеклась.
Придержав Поликсену за плечо, краем голубого гиматия он стер сурьму с ее щек.
- Ты опять стала похожа на египтянку.
- Опять? А я была похожа? - удивилась Поликсена.
- У тебя талант к перевоплощению, больший, чем у всех женщин, кого я знал… Впрочем, большинство женщин слишком скучны рядом с тобой.
Поликсена улыбнулась, несмотря ни на что, польщенная. “Гобарт не только поэтому предпочел меня в мои сорок лет своим персидским наложницам, - подумала она. - Затворницы гарема, даже молоденькие, без телесной гимнастики и в умственной праздности, уже после первых родов расплываются как тесто… И это те, кому повезло, - простые женщины, рабочие животные, теряют красоту еще быстрее”.
Вернувшись во дворец, Поликсена приказала приготовить себе ванну. Ее новая рабыня по имени Клео стала снимать с нее одежду. Странно - Меланто Поликсена доверяла, служанка с хозяйкой даже частенько спорили и почти дружили; а эта девушка относилась к ней холодно, хотя царица никогда не обижала ее. Возможно, однако, ее обижали прежние господа, или у нее было большое горе, которое Клео таила от всех. Насколько лучше домашние рабы, чем дворцовые! У домашних хозяин скоро узнает всю подноготную, они становятся почти семьей…
Поликсена опустилась в горячую ванну и закрыла глаза, пока ей на лицо накладывали питательную овсяную маску с розмарином. Да, она еще была красива, - красотой зрелости, женственной силы, благородства, пусть ей всегда недоставало изящества. Оценит ли кто-нибудь еще эти достоинства, кроме нее самой, или Поликсене осталась только память?..
Она увидела перед собой лица мужа и младшего сына. Черты Исидора так и не удалось представить отчетливо… этот ребенок полтора года рос без нее, и каким он становился в окружении своих богов, лишенный матери?
Поликсена ощутила чей-то пристальный недобрый взгляд и открыла глаза. Клео, рассматривавшая обнаженную царицу, торопливо потупилась и, наклонившись, опустила руку в ванну.
- Вода остывает… подлить кипятку, госпожа?
- Нет, - Поликсена облокотилась на медный бортик. - Помоги мне смыть маску, а потом подстриги ногти. Мне некогда рассиживаться.
Рабыня кивнула и подержала перед Поликсеной таз с холодной водой, из которого госпожа умылась; а потом сбегала за специальными маленькими ножницами. Присев рядом на бортик, она взяла левую руку царицы и стала обрезать ей ногти. Рука Клео с маленьким острым орудием подрагивала, но работу свою она выполнила безукоризненно.
- Хорошо, - Поликсена поднесла руку к глазам. - Теперь правую, будь добра.
Когда медные ножнички начали щелкать с другой стороны, Поликсена спросила:
- Ты меня ненавидишь, Клео?
Девушка чуть не порезала ее, услышав такое. Потом сглотнула и сказала:
- Нет, госпожа.
Поликсена кивнула, глядя в побледневшее лицо Клео.
- А кого ненавидишь? Тех, кто сделал тебя рабыней?
- Меня не сделали… Я рабыня по рождению, - сказала Клео.
- Как и многие, - заметила Поликсена. Она встала из ванны, забыв про вторую руку. - Как ты думаешь, могла бы у тебя быть другая судьба?
Клео тоже поднялась и посмотрела хозяйке в лицо.
- Наверное, нет, царица… Мойры пожелали дать мне таких родителей. Как тебе твое царственное величие, - набравшись храбрости, продолжила она.
Поликсена улыбнулась.
- Мое царственное величие может погубить меня гораздо скорее, чем тебя… Хотя тебя может ждать участь всех побежденных женщин. Ведь ты служила раньше женщинам Дариона, не так ли?
Клео кивнула, совсем забыв о своих обязанностях.
- Холодную воду, как всегда, - поторопила ее царица; девушка опомнилась и бросилась за водой для обливания. Окатив хозяйку после того, как та попарилась, Клео подала большое полотенце и набросила Поликсене на плечи.
Выйдя из ванны, царица присела на табурет.
- Закончи с этим, - она протянула Клео правую руку. А когда Клео, опустившись на колени подле нее, продолжила работу, Поликсена спросила:
- Ведь ты знаешь, что этой весной ожидается война?
- Да, госпожа, - тихо ответила девушка.
- Если мне удастся спастись… я постараюсь спасти и тебя. Я возьму тебя с собой, куда бы ни отправилась, и дам тебе свободу, - сказала Поликсена.
Клео выронила ножницы; а потом схватила руку госпожи, над которой трудилась, и прижала к губам.
- Я так счастлива!.. И мне можно будет остаться при тебе, царица?
- Разумеется, - обещала хозяйка.
С этих пор Клео сопровождала ее на морские прогулки, как до нее Меланто, и служила царице с готовностью, какой никогда не выказывала прежде. И Клео первая обратила внимание Поликсены на чужой парус, показавшийся на горизонте.
- Белый парус, госпожа! Греческий корабль с запада! Их много! - ахнула девушка.
Поликсена взглянула на Мелоса.
- Всего пять кораблей. Это могут быть купцы, но только из ближних мест.
Мелос кивнул.
- Что будем делать?
Поликсена улыбнулась ему и своей девушке.
- Пойдем встретим наших первых гостей! Разве не должна сама государыня оказать им почести?
И, не дав Мелосу что-либо возразить, приказала править навстречу неизвестным мореходам.
* Нарисованные на носу судна глаза, по греческим поверьям, должны были помогать морякам избегать столкновений с рифами.
========== Глава 184 ==========
Греческие корабли без страха приблизились к сверкающей триере Поликсены. Правда, позолота уже местами сошла, а подновить ее Поликсена все никак не собиралась; однако и без того было очевидно, кому принадлежит корабль.
Когда между ними осталась пара десятков локтей, передовой корабль из пятерки отделился от товарищей и поплыл навстречу царице - прочие остались ждать в хвосте, как Поликсена и предполагала. Она незаметно сжала руку Мелоса, а потом первая сделала шаг навстречу гостям.
Коринфянка видела на палубе моряков в головных повязках, выгоревших плащах и хитонах; кое-кто уже разделся по пояс, хвастая отличным сложением, но ни одного знакомого лица Поликсена среди них ни различила. Однако это ее не слишком смутило: в голове роилось множество догадок, кто такие могут быть эти люди, и самая смелая вполне отвечала тому, что она видела сейчас…
- Кто вы такие? - властно крикнула Поликсена.
Эллин среднего роста, но сильный как бык, с темными волосами, вышел вперед и низко поклонился.
- Я Теламоний, триерарх этого судна и начальник флотилии, великая царица. От лица всех моих товарищей почтительнейше приветствую властительницу этих вод.
Поликсена улыбнулась, с неодобрением рассматривая широченную голую грудь моряка, на которой висел амулет неизвестного происхождения - лик какого-то бога, вырезанный на волчьем клыке. В ушах у этого человека блестели серебряные серьги-колечки, а выговор был ионийский.
- И тебе привет, триерарх. Властитель этих вод - Посейдон, а не простая смертная. Где тебя научили так изысканно выражаться?
- Мы с Хиоса, госпожа, приплыли предложить свой скромный товар. Лучшее, что имеем, - сладкое вино, шелк и мастику. Торопились изо всех сил, чтобы успеть первыми!
Поликсена быстро оглянулась на Мелоса, пытаясь справиться с предчувствиями, враз одолевшими ее.
- Вы успели первыми, купец, хвалю ваше искусство. Ваша мастика очень пригодится нам, вся ойкумена уже оценила ее превосходность… Однако я не слыхала, чтобы на Хиосе начали делать шелк.
- Мы теперь закупаем в Азии сырье, да будет известно государыне… Не пожелаешь ли сама взойти на мой корабль и посмотреть, что мы привезли?
Мелос за спиной Поликсены яростно замотал головой и ступил вперед, как будто Поликсена уже приняла такое сомнительное предложение. Но царица улыбнулась и ответила Теламонию:
- Думаю, у меня будет довольно времени, чтобы осмотреть ваш товар и прицениться. На берегу уже тревожатся обо мне.
Триерарх задержал взгляд на ее лице на несколько мгновений; потом кивнул.
- Тогда мы подойдем немного позже, когда ты вернешься на берег, - а ты пошлешь за нами, когда тебе будет угодно.
Поликсена еще раз окинула взглядом ионийские корабли, но не увидела ничего подозрительного. А это означало, что и другие, скорее всего, не увидят.
- Хорошо. Вы знаете, какая пошлина налагается на ваши товары?
- Заплатим в обычном порядке, - кивнул Теламоний. - Само собой, госпожа, мы торговали еще с прежними сатрапами.
Поликсена повернулась к зятю, который уже едва скрывал свое нетерпение. Мелос мог быть хорошим заговорщиком, но притворяться на людях, подобно ей, у него получалось плохо.
- Назад, Мелос. Нас уже обыскались.
Они повернули к берегу: теперь триера оказалась против солнца - и была как на ладони у каждого, кто оставался между ними и городом. Поликсене казалось, что ее рассматривают со всех кораблей, что толклись теперь в гавани; что все видели ее встречу с хиосскими торговцами. Как много людей могли сделать те же выводы, что и царица?..
Мелос коснулся ее руки.
- Это могут быть посланники Калликсена, - тихо сказал он.
- Или даже он сам, - так же тихо отозвалась коринфянка. - Полемарх бывал здесь слишком давно, чтобы его запомнили, а в лицо его видели только немногие. Хотела бы я знать, что он делал на Хиосе. По-видимому, эти корабли и вправду только что оттуда!
Конечно, на Хиосе афинянина ждала семья; но едва ли это было для моряка теперь на первом месте.
Царский корабль причалил, и Поликсена с Мелосом и служанкой отправились назад во дворец. Клео, конечно, шагала пешком - ей совсем негоже было оголять ноги перед стражниками, а надевать шаровары она ни за что не хотела, боясь рассердить богов. Правда, до сего дня царице спешка была ни к чему…
- Вы поезжайте вперед, госпожа, - вдруг подала голос сама ионийка. - А я уж нагоню, как сумею.
Поликсена посмотрела на нее со своего коня.
- Как сумеешь? Ты мне скоро понадобишься, и мне не нравится, когда мои девушки гуляют одни. Особенно сейчас.
- Я все понимаю, царица, - рабыня кивнула и тронула ее за алый замшевый сапог. - Я быстро прибегу, оглянуться не успеете, и ни с кем не буду болтать!
Поликсена нахмурилась.
- Думаю, больше мне не следует брать тебя с собой в море. Как и других женщин.
- Как будет угодно госпоже.
Поликсена коленями тронула коня и поехала ко дворцу, не оборачиваясь. Она поскакала во весь опор, и у Мелоса всю дорогу не было возможности с ней перемолвиться; да он и не решился бы при стражниках. Но когда они остались наедине, Мелос в тревоге сказал:
- Опасаюсь, как бы эта рабыня не…
- Вот и я опасаюсь, - ответила царица. - Что ж, я дала Клео такую возможность и вынудила поторопиться, предупредив, что она сегодня гуляет на свободе в последний раз… Хотя, скорее всего, я стала слишком мнительна.
- Зря ты ее отпустила, - сказал Мелос.
Поликсена улыбнулась.
- Посмотрим.
“Если Клео пособница Геланики, хотелось бы знать, что такого могла пообещать служанке эта женщина, чего не могу я? Клео не выглядит глупой. Или ее просто застращали?..”
Теперь Поликсена уже сожалела, что оставила Клео в гавани. Но предатель всегда изыщет возможность предать. А ее ждали намного более важные дела.
Клео явилась во дворец чуть более, чем через час: было трудно определить точнее. Однако похоже было, что девушка и впрямь бежала во весь дух. Она предстала перед хозяйкой, уже сбросив плащ, вымокший и отяжелевший от грязи понизу, но все еще тяжело дышала и держалась за правый бок.
- Ты быстро, - заметила царица, не выказывая своего отношения к задержке Клео. - Пока можешь отдохнуть, ты мне не нужна.
О ней самой уже позаботились другие женщины. Клео отступила и поклонилась - почти разочарованная и, в то же время, с облегченным видом.
- Да, царица.
Поликсена сочла, что оно и к лучшему, - не следовало этой девушке находиться поблизости, когда явятся хиосские купцы: даже если Клео была честна. Немного подкрепившись, царица направилась в свой кабинет, рассмотреть поступившие к ней донесения. Их за несколько дней на ее столе накапливалась целая гора - и это только те папирусы, которые предназначались для глаз наместницы. Больше всего жаловались азиаты, торговцы и землевладельцы, как ни удивительно.
Поликсена хмыкнула, читая очередное слезное письмо на тщательно выделанной телячьей коже, на аккадском языке. Налоги, по словам этих людей, конечно, превысили все возможные пределы. А то, что на эти деньги они содержали собственную армию…
Четко написав - “отказать”, по-персидски, внизу последней жалобы, наместница поднялась и устало потянулась. В кабинете ее брата не было окон, но ощущалось, что день клонится к вечеру. Поликсена несколько мгновений глядела в огонь, горевший в порфировой чаше у входа, а потом вышла в коридор: найдя Мелоса, царица приказала послать за хиосскими купцами.
Она решила, что примет их в зале отдыха. Поликсена расположилась на кушетке у малахитового столика и приказала принести вина: его подала Клео.
Мелос вскоре вернулся и доложил, что отправил вестника за хиосцами. Поликсена кивнула.
- Прекрасно. Тогда можешь идти.
Она улыбнулась, смягчив обиду.
- О нас и так уже сплетничают, что ты проводишь со мной куда больше времени, чем с собственной женой. Иди к Фрине и детям, я потом все равно тебе все расскажу.
Мелос поклонился и ушел. Поликсена велела Клео тоже оставить ее - и некоторое время сидела в одиночестве, пытаясь приготовиться к разговору с хиосцами. Хотя к такому разговору все равно не приготовишься.
Она хотела уйти на террасу и подышать свежим воздухом, когда раб, стоявший в коридоре, доложил, что гости явились.
Встав с места, Поликсена повернулась и увидела Теламония: для приличия он накинул нарядный, с золотой каймой, гиматий, но остался с голым торсом. Триерарх отвесил ей поклон.
- Мои помощники покажут тебе образцы товаров, государыня. Надеемся, что ты останешься довольна.
Теламония сопровождали четверо мужчин, которые несли свертки красного, синего и пурпурного шелка, по виду - отличного качества; а еще расписные сосуды с мастикой и вином.
- Возьми в руку, госпожа, - предложил Теламоний, разворачивая синий шелк. - Иная ткань хоть и выглядит дорогой, а потрешь пальцами - вся краска на них останется, сомнешь - потом не расправишь.
Поликсена невзначай подняла глаза на его помощников: и в одном из них, чуть не вскрикнув, наместница узнала Калликсена. Она была готова ко всему, но к такому… Коринфянка едва совладала с собой, притворившись, что внимательно разглядывает ткани.
- Шелк, без сомнения, хорош, а вино нужно отведать. Может быть, угостите меня?
- С радостью, царица.
Ей налил сам Калликсен. Держался афинский полемарх превосходно: никто посторонний не заподозрил бы, что он не тот, за кого себя выдает. Или, вернее сказать, - что он нечто большее, чем просто помощник триерарха, каковым сейчас и был…
Когда чаши наполнились черным вином, молодой раб, наблюдавший за этим, в тревоге шагнул вперед; но Поликсена остановила его.
- Вряд ли наши хиосские друзья задумали меня отравить. Иначе живыми они не уйдут, как и все их товарищи, ведь верно?
Вино оказалось на вкус столь же восхитительно, как и на вид. “За нашу встречу, полемарх, - подумала Поликсена, встретившись глазами со старым знакомым и родичем. С тем, кто, вероятно, всю жизнь помнил их единственное любовное свидание. - За нашу встречу и твой успех, потому что я в тебя верю…”
- Как всегда, достойно стола самого Дария, - сказала царица, опуская чашу. Калликсен поклонился.
- Тебе, как я вижу, понравились и наши ткани. Этот отрез мы принесли тебе в подарок, - сказал он, принимая у другого помощника штуку пурпурного шелка. - Мы и не предназначали это для продажи: носить пурпур достойны только ты и твои приближенные…
- Царский подарок, - сказала Поликсена с улыбкой.
Она забрала ткань у Калликсена и погладила ее. Потом передала слуге, который недавно испугался, что ее вино отравлено.
- Отнеси в мои покои и проследи, чтобы никто не тронул. Я тебя вознагражу, - обещала царица.
Раб растерялся; а потом ей показалось, что он понял. Другого выхода все равно не было - кроме как положиться на догадливость и преданность этого слуги. С поклоном иониец ушел, бережно держа ткань на обеих руках.
Некоторое время Поликсена и хиосские гости обсуждали товары и цены, но почти не торговались. Договорившись, что будет продано во дворец, а что выставлено на рынке, они снова выпили вина и распрощались по-доброму. Афинянин больше не сказал Поликсене ни слова.
Конечно, на людей, которые находятся в чьей-то свите, обращают мало внимания; но все равно - какое бесстрашие! Наверное, это был лучший способ снова осмотреть город и дворец, как и подступы к нему…
Поликсена поспешила к себе, чтобы получше взглянуть на подарок. Молодой раб все это время ждал в ее спальне - пурпурный шелк, скатанный в рулон и аккуратно свернутый, лежал на столике.
- Я ни на шаг от него не отходил, царица, - сказал юноша, покраснев от волнения. Поликсена, радуясь его сообразительности, потрепала слугу по темным кудрям.
- Как тебя зовут?
- Делий, госпожа.
- Получишь пять мин, - обещала Поликсена. - Приди завтра утром, я сама тебе заплачу.
Делий, сияя от счастья, опустился на колени и поцеловал ее платье. Возможно, этот мальчик ей еще пригодится…
Но когда раб ушел, Поликсена тотчас забыла о нем, сосредоточившись на подарке. Она не сомневалась, что в этот сверток закатано послание: так и оказалось.
Письмо было написано рукой Калликсена. Он сердечно поприветствовал ее, а потом сразу перешел к делу.
“Я знаю, в какое время ты бываешь в гавани, - писал афинский флотоводец. - Нам нужно срочно поговорить с глазу на глаз, но уже теперь я сообщу тебе то, что тебе следует знать прежде всего. На Хиосе я спрятал двоих детей Дариона, которые могут очень пригодиться нам в этой войне. Я могу привезти их сюда и отдать в твои руки…”
- Я так и знала, - вырвалось у Поликсены.
“Еще да будет тебе известно, что армия Тизаспа, величиною в двадцать тысяч, зимовала на Самосе: осенью он получил персидское войско в Египте, используя маленьких наследников. Сам Тизасп мертв - я напал на него в море по дороге с Хиоса; но наверняка у персов быстро сыскался другой предводитель. Охотников было много.
Остальное обсудим при встрече, царица, а когда она состоится - решать тебе”.
- Завтра, - прошептала Поликсена, вставая.
========== Глава 185 ==========
Царица явилась в гавань в обычный час, с утра, - зимой у нее было больше свободного времени, чем раньше, потому что не приходилось принимать заморских послов и гостей; но скоро они опять будут являться во множестве.
“Да уж, такие гости, что только держись…”
Поликсена насмешливо улыбнулась своим мечтаньям, склонив голову к шее вороного: она поняла, что, вопреки всему, надеялась оставить Ионию за собой. Сохранить ее для своих детей под собственной властью… А почему бы и нет?
Ее надежды странным образом были связаны с афинянином, который ждал ее для переговоров. Калликсен предлагал наместнице Ионии взять под опеку детей Дариона. Зачем бы ему такое предлагать?
Поликсена рассердилась на себя и, сжав губы, спрыгнула с коня. Поводья тут же перехватил один из воинов, сопровождавших ее, и коринфянка, против обыкновения, даже не оглянулась на любимое животное. Мелос в этот день тоже остался позади - муж дочери спорил и сильно горячился, но Поликсена сказала, что если ее замышляют убить, он один не отведет от нее беду, а подозрений персов ей не избежать в любом случае.
Она сейчас поднимется на борт чужого корабля, чего не делала с осени… Поликсена увидела, что с борта хиосской триеры, привязанной несколькими канатами, уже сброшены мостки. Она узнала это судно не столько по очертаниям, сколько по команде, которая проворно убирала что-то с палубы. Могучий триерарх Теламоний был среди матросов - и своими зоркими глазами звездочета он увидел Поликсену, в нерешительности замершую на берегу.
Подняв руку, иониец крикнул так, что вспугнул чаек и на его голос обернулись все, кто был поблизости:
- Госпожа все же нашла время осмотреть наш корабль? Голову готов заложить, что кое-какие наши плотницкие хитрости и тебе неведомы, царица!
Поликсена быстро подхватила игру и ответила - тоже в полный голос, но так, чтобы это не казалось нарочитым:
- Я достаточно сведуща в кораблестроении, друзья мои. Вы ничем меня не удивите.
С улыбкой она начала подниматься по мосткам, придерживая свои яркие одежды, - легкая мишень для любого стрелка.
- Твоя голова еще пригодится и мне, и тебе самому, триерарх, - а вот своего корабля ты лишишься, если проспоришь.
- Голову я бы тебе скорее отдал, - вздохнул Теламоний, подавая Поликсене руку и помогая подняться на палубу. Оказавшись на борту, она осмотрелась - другие корабли были достаточно далеко от них, и день выдался безветренный. Матросы, не оглядываясь на высокую гостью, старательно занимались своим делом, пакуя какие-то ящики и бочки и снося их вниз.
- Что это у них? - спросила царица.
- Мы времени даром не теряли и уже воспользовались твоим милостивым разрешением… Наши с утра на торгу, а пока мы запасаемся всем нужным в дорогу, - пояснил Теламоний, встретив ее взгляд.
Поликсена кивнула.
- Что ж, рассказывай про свой корабль.
Оглядевшись, она поняла, что и впрямь не отказалась бы владеть таким кораблем… Ее золоченое судно было изготовлено целиком из египетского кедра и даже не просмолено толком - а это оказалось сработано из доброго дуба, усадка была не такой низкой, как у ее триеры, несмотря на весьма солидный вес, и остойчивость больше, в чем Поликсена убедилась, наблюдая за хиосцами вчера.
- Я вижу, ты сама уже кое-что заметила, - сказал Теламоний, наблюдавший за ней. - Я открою тебе все по уговору… но кто же ведет такие речи во всеуслышание?
Он бросил значительный взгляд на троих охранителей царицы, которые поднялись на палубу следом.
Поликсена засмеялась; она обхватила ладонями локти и потерла, хотя ей было вовсе не холодно. Наоборот, становилось все жарче от волнения.
- Ну так пригласи меня в каюту, там и побеседуем. Только потом прогуляемся по судну, чтобы я сама во всем убедилась… А то знаю я вас!
Теламоний торжественно кивнул.
- Подождите снаружи, - велела Поликсена воинам. Те поклонились - с неохотой, но спорить не посмели.
Триерарх приоткрыл для нее дверь в свою каюту, и пропустил царицу вперед. Сам зашел следом и захлопнул дверь.
Поликсена вздрогнула при этом звуке: она увидела, как из-за стола посреди каюты поднялся афинянин. Он был в одном некрашеном хитоне, длинные волосы по-прежнему лежали на плечах роскошной золотистой гривой. А вот свою бороду, раньше пышную, как у морского хозяина, Калликсен теперь коротко подстригал.
Царица заставила себя улыбнуться, усаживаясь за стол и тем давая возможность сесть флотоводцу.
- У тебя теперь борода как у персидских царедворцев. А твой наряд меня удручает.
- Его бедность? - полюбопытствовал Калликсен, не улыбнувшись. - Или то, что мой хитон такой непристойно короткий?
Поликсена пристально смотрела на него.
- Ваши жены, афинянин, закрывают лица, выходя из дома, и не видят за всю жизнь никого, кроме мужа и братьев, - это я сейчас, говоря с тобой, нарушаю все ваши правила благопристойности.
Видя в свете лампы, что моряк покраснел, она усмехнулась.
- Я очень изменилась, да? Закрытый наряд персов наилучшим образом подходит для лазанья по горам и верховой езды, и для ветреной погоды… Здесь, в Ионии, с ее затяжными зимами и дождями, персы тоже чувствуют себя почти как дома.
Калликсен кивнул.
- Ты умело подвела меня к главному. Ты права, мы здесь не затем, чтобы обсуждать одежду… или былое, - он покосился на Теламония, который устроился в углу и безмолвно наблюдал за собеседниками. Потом афинский полемарх встал, оставив царицу сидеть.
- Как я уже сообщил тебе, на Хиосе спрятаны дети Дариона, которых я выкрал осенью. Я предлагал привезти их тебе, чтобы ты могла воспользоваться этим…
- Как именно? - не выдержав, перебила его коринфянка. - Дети моего племянника могут помочь только укреплению моей власти как наместницы!
Флотоводец повернулся к ней.
- Об этом и речь, госпожа Поликсена.
Она на несколько мгновений смолкла - ошеломленная, возможно, тем сильнее, чем более позволила себе размечтаться. А потом резко засмеялась.
- Так ты хочешь помочь мне удержать власть и таким путем послужить освобождению Ионии… и афинским интересам? Это что-то новенькое!
Калликсен улыбнулся.
- А разве я когда-нибудь говорил тебе, что собираюсь служить освобождению Ионии? И почему ты решила, что мое предложение не отвечает интересам Афин?
Поликсена резко встала.
- Ты хочешь сказать…
- Раньше я думал иначе - как большинство… И даже совсем недавно, - признался флотоводец. - Я думал, что эллинские союзники сообща выбьют персов из Ионии, а ты будешь блюсти эту землю до их прихода! Но узнав, какие силы в действительности противостоят нам, я осознал…
- Ты осознал, что за такую победу Элладе придется заплатить втридорога, - закончила Поликсена. - Персы вернутся… и тогда Ионии не отстоять даже такого худого мира. А у Дария хватит войска, чтобы, когда вы отдадите своих лучших мужей, со всей яростью обрушиться на ваши полисы.
Она покачала головой с бесконечной печалью.
- Но ведь войны никак не избежать.
- Столкновения не избежать, но мы еще можем победить в нем, - сказал Калликсен.
Поликсена оперлась костяшками на стол.
- И что я должна буду делать, когда ионийцы под предводительством моего зятя нападут на персов? Поддержать азиатов? И это же самое сделаешь ты?..
- Ни в коем случае, - серьезно ответил флотоводец. - Когда ионийцы начнут резаться с персами, ты, конечно, займешь сторону соплеменников - ведь ты их правительница и это их земля! А уж потом любое объяснение сгодится, причем обеим сторонам, - он усмехнулся. - Во время драки поздновато выяснять, кто первый начал, не так ли?
Царица склонила голову к плечу.
- Должна признаться, я недооценивала тебя, Калликсен Пифонид, - медленно проговорила она. - Данайцы, дары приносящие, рядом с тобою сущие дети… Но неужели ты думаешь, что Афины после всего, что ты сотворил, примут тебя обратно?
Калликсен улыбнулся.
- Это, госпожа, так же непредставимо, как то, что мы можем заставить Дария отступить… Я отстаиваю Афины, их свободу и честь, везде, где бы ни побывал, - но порою радуюсь, что, хотя бы по роду занятий, не принадлежу более к числу афинских граждан. Разумеется, мне ничего не простят, но я и не собирался сдаваться на милость экклесии!
Поликсена медленно протянула ему руку.
- Твое предложение слишком ошеломительно, чтобы я дала ответ сразу, - но оно стоит того, чтобы его обдумать.
Сходя на берег в полдень, - погода стояла великолепная, - Поликсена подумала, что Теламоний таки проспорил ей свой корабль, хотя и не намеревался его ставить на кон. Хиосцы останутся здесь, хотя афинянин вернется в Элладу: теперь соплеменники без него не обойдутся - даже если, сложив оружие, будут счастливы оплевать своего наварха. А еще царица подумала - очень хорошо, что какой-то бог шепнул ей сегодня оставить Мелоса дома.
Но скоро ее ликование улеглось, и в немалой степени этому поспособствовал страх измены. Садясь на лошадь, наместница невольно озиралась в поисках Геланики - разумеется, никаких светловолосых иониек в порту не оказалось. Клео тоже была светловолосой… теперь эти две женщины упорно начали казаться Поликсене сообщницами, возможно, без всяких на то причин. Мелос, скажи она ему, посоветовал бы госпоже удалить Клео от себя немедленно - приставить к черной работе, которой во дворце хватало; но Поликсена не могла этого сделать, и не по причине мягкосердечия и даже не из-за верности данному слову. За кухонными рабами, банщиками, прачками и поломойками вовсе не было возможности уследить.
***
К весне Никострат окреп настолько, что больше не отставал от своей моры. Он теперь не отличался от спартиатов - ни внешне, ни манерами; от него так запахло войной, что Эльпиде стало боязно приближаться к молодому мужу, когда он возвращался домой на побывку. В комнатах доброй вдовы, украшенных первыми весенними цветами, Никострат порою осматривался с изумлением: как будто жена зачаровала его и без его ведома перенесла в это место. И так же, будто не узнавая, лаконец глядел на сына, который теперь передвигался на своих двоих довольно ловко, как научивались хромые от рождения или давно охромевшие. Лишь в объятиях Эльпиды, в короткие мгновения близости, Никострат ненадолго становился прежним - тем, кого она узнала и полюбила.
-Чем ты занимаешься целыми днями в своем лагере? - с тревогой спросила Эльпида однажды, потому что по своей воле спартанец не рассказывал.
Никострат задумался ненадолго, а потом ответил:
- Это тяжелая работа, и когда посвящаешь себя ей, не остается времени и сил ее осмыслять… Этого не высказать.
Он улыбнулся и, поцеловав жену, прибавил:
- К тому же, я тебе рассказывал, какова наша подготовка. Наши упражнения однообразны, - ничего, в сущности, нового.
Но Эльпида понимала, что это далеко не так: перемены, совершавшиеся с ее мужем, были глубже, чем он пытался представить ей… да и самому себе тоже. Она не докучала супругу, стараясь как могла скрасить последние дни, которые Никострат проводил с семьей; а в разлуке с мужем Эльпиду радовало и ободряло то, что второго ребенка она носила легче, чем первого. Часто на нее нисходило то самое божественное спокойствие, которое ниспосылалось благословенным будущим матерям. Никострат чувствовал это, когда заглядывал в душу жене, и возвращался к своим воинам с новыми силами…
С Диомедом Никострат теперь виделся редко - а когда они встречались, фиванец глядел на друга с нескрываемым почтением, как и другие его младшие товарищи из местных. Такое преклонение могло бы испортить менее опытного мужчину и воина - но Никострат слишком хорошо узнал себе цену: и в спартанском лагере уважение приходилось завоевывать великими трудами каждый день, вновь и вновь.
В отсутствие спартанских мужей Эльпиду навещала Адмета. Некоторые спартиаты, подобно Эвримаху, привезли с собою жен; но таких оказалось немного, и Адмете было одиноко. Заносчивая лакедемонянка сошлась с Эльпидой намного короче, чем это было бы возможно у нее на родине; и хотя Адмета не была и не могла быть такой сплетницей, как коринфские и фиванские жены, она часто с удовольствием слушала рассказы коринфской гетеры о ее похождениях.
В один из дней вместе Эльпида сказала мужу:
- Мы с супругой твоего эномотарха думали, как быть, когда мы останемся без вас.
Никострат улыбнулся, хотя ему было не слишком приятно это услышать - как жена будет без него. И что она могла позаботиться о себе сама.
- И что же решили?
- Пока хватит денег, я останусь здесь, у вдовы… А если что-нибудь случится…
Эльпида побелела и схватилась за руку мужа, осознав, какие слова едва не слетели с ее языка. Если Никострат и Эвримах полягут в этой войне. Но Никострат спокойно кивнул, побуждая супругу продолжать.
- Что тогда?
- Если тебя что-нибудь задержит… - Эльпида, все еще бледная, бегло улыбнулась, давая понять, что это совсем не обязательно смерть, - тогда Адмета возьмет меня с детьми к себе. Она это как-то обещала и не забыла.
- Я тоже помню, - Никострат просветлел лицом; а потом опять насупился, думая, какая судьба может ожидать их двоих детей в Лакедемоне. Особенно старшего!
Он опустил потемневшую, загрубелую руку на плечо Эльпиде и сказал:
- Думай, что я вернусь, - молись Аполлону и Артемиде. И я вернусь.
Но в глаза жене Никострат при этом не смотрел.
========== Глава 186 ==========
В скором времени после отплытия Калликсена ионийцы увидели большой флот - сорок кораблей, не меньше, все греческого образца: многие с глазами, нарисованными на бортах, и с белыми и красными парусами, украшенными изображениями Медузы Горгоны, Посейдоновых коней, вставших на дыбы, оливковых ветвей. Дозорные на стенах Милета подняли тревогу, простые горожане - панику; но еще раньше, чем весть об этих людях дошла до ушей Поликсены, они сами назвали себя, выслав гонца.
Это оказались персы Тизаспа с острова Самоса, желавшие немедленно переговорить с главнокомандующим персидскими силами в Ионии. Мануш, когда ему обо всем доложили, тут же отправился на берег…
Поликсене эту весть принес Делий - молодой дворцовый прислужник, недавно награжденный ею. Юноша вбежал в покои царицы, едва не оттолкнув стражников, стоявших у дверей: хотя воины, видя такое поведение раба, сами поняли, что его лучше впустить.
Увидев Поликсену, которая сидела за своим столиком и подкреплялась ячменным хлебом и вином, Делий, задыхаясь, сходу повергся на колени.
- Царица, там в гавани, - в Гераклейской бухте, - он ткнул пальцем, словно его госпожа могла видеть сквозь стены, - персы, которые только что нагрянули к нам на сорока кораблях, собираются говорить с твоими персами! Эти варвары… будут решать все между собой, не уведомив тебя!..
Поликсена, на несколько мгновений совершенно растерявшаяся, быстро взяла себя в руки. Ей стало страшно, но гнев разгорелся скорее и сильнее, поглотив более мелкие чувства.
- Ты молодец, Делий, что сказал мне… Я сей же час еду на берег!
Она стремительно поднялась и огляделась в поисках кого-нибудь, кто мог бы ей помочь: надлежало надеть доспех, который был выкован на царицу еще прошлым летом и уже давно не вынимался из сундука, и опоясаться старым мечом. Клео, конечно, не умела даже ухаживать за оружием - не говоря о том, чтобы понимать, как его носят…
- Клео, неси мои шаровары и алый ионический хитон! Давай сюда, я сама надену, и сбегай за Мелосом… или, может быть, ты мне его разыщешь? - снова обратилась наместница к Делию.
Юноша кивнул и умчался. Пока его не было, Клео быстро обрядила Поликсену и заплела ей волосы.
Мелос явился уже в полной готовности, вооруженный, - не сомневаясь в том, что от него потребуется.
- Помоги мне надеть панцирь и наручи, хорошо? - попросила царица. - И мой меч! Только бы не заржавел!..
Она нетерпеливо притопывала ногой, пока Мелос быстро затягивал на ней ремни и застегивал петли бронзового посеребренного панциря. Потом зять опоясал ее мечом.
- Готово, - сказал он, поднявшись. - Едем на битву?
По глазам Мелоса царица поняла, что он сам все уразумел. Поликсена кивнула.
- Именно так… Мне нужны будут Алфей и Нестор, а еще отбери шестерых человек, кому сам доверяешь. Если там, на берегу, персы все кончат без нас, хуже и представить нельзя!
Мелос кивнул и быстро ушел.
Поликсена, бряцая доспехами и заново приспосабливаясь к ним, прошлась по комнате. Потом с осторожностью извлекла из обсидиановых ножен клинок и, проведя по лезвию пальцем, взмахнула мечом, со свистом рассекая воздух опочивальни. Режущая кромка затупилась, и наточить уже некогда… но оружие не заржавело, и то хорошо.
Убрав меч в ножны, коринфянка вдруг заметила раба, который так и не ушел, - с разгоревшимся от восторга лицом Делий глядел на свою царицу, точно на Афину Палладу. Клео, наоборот, была слишком явно испугана. Поликсена улыбнулась.
- Ты умеешь ездить верхом? - спросила она Делия. Она не ожидала, что раб это умеет; но, к ее радости, он кивнул.
- Да, госпожа! Я раньше служил младшим конюшим!
- Тогда сейчас поедешь с нами. Я скажу, чтобы тебе дали коня.
Это, конечно, могло им помешать… если бы конь заартачился, не признавая нового седока; и сам Делий мог оказаться неопытным наездником, несмотря на свои слова. Однако Поликсена почему-то ощущала, что поступает совершенно правильно. Делий был заоблачно счастлив, услышав приказ хозяйки. Вот кто действительно заслуживал свободы - возможно, этот юноша стал бы ее помощником и оруженосцем…
Явились Мелос, Алфей с Нестором и еще шестеро воинов-ионийцев. Поликсена, быстро оглядев их, кивнула.
- Поедем на берег, встретить чужих и наших персов… говорить буду я, а вы держитесь позади и глядите в оба, - предупредила она.
Ионийцы переглянулись, суровые, как перед боем. И Алфей сказал:
- Мы все поняли. Можешь на нас положиться.
Воины вышли, а Поликсена еще задержалась - взглянуть на себя в зеркало. Она расправила длинный разрезной хитон, откинула назад волосы, перевитые на висках кожаными ремешками и заплетенные в косу. Гордо подняла голову, довольная своим отражением.
- Ну, вперед.
Сделав знак Делию, который остался в ее спальне вместе с Клео, Поликсена направилась к выходу. На пороге обернулась на служанку.
- Жди здесь.
- Да, царица, - сказала Клео.
Делий вышел следом за госпожой; и в дверях он, так же, как и Поликсена, оглянулся на Клео. В глазах молодого раба была откровенная ненависть. Неужели запомнил, как Клео в тот день задержалась после прогулки, и подозревал ее в предательстве, - или, быть может, эта девушка чем-то сильно насолила ему самому?..
Поликсена приказала себе немедленно забыть об отношениях с прислугой. Времени оставалось совсем мало. Царица и ее свита покинули дворец и сели на лошадей: Делий взобрался на коня не очень ловко, но животное оказалось смирным, и юноша скоро приноровился.
Они поскакали в гавань. Обычно в городе было спокойно, но сейчас спутникам царицы пришлось расчищать ей дорогу. Улицы были заполнены народом. Люди кричали, метались, готовясь не то спасаться бегством, не то запереться в домах; из уст в уста передавались слухи о вражеском вторжении, один ужаснее другого. Кто-то из милетцев, победнее видом, вслух молился, упав на колени прямо посреди площади и воздевая руки к небу; а кто-то громко проклинал день и час своего рождения.
Когда в этой толпе узнали Поликсену, на лоснящемся черном коне, сбруя которого звенела серебряными монетами царской чеканки, послышались угрозы. Воинам царицы пришлось обнажить мечи и потребовать пропустить ее. Блеск благородного оружия устрашил чернь.
- Госпожа за вас поехала биться, неблагодарные свиньи! - с горечью выкрикнул Мелос.
Толпа глухо заворчала, но приблизиться или сказать что-либо непочтительное никто больше не осмелился. Всадники достигли закрытых северных ворот, возле которых происходила сумятица, - ионийские стражники бранились с кучкой персов, которые требовали, чтобы их выпустили из города. Поликсена увидела, что еще немного - и в ход будут пущены мечи. Она натянула поводья: Флегонт, всхрапнув, поднялся на дыбы…
- Эй, вы! Пропустите свою царицу! - крикнула эллинка.
Воины у ворот оглянулись на повелительный женский голос; и, как всегда, явление наместницы, в ее алом наряде и на черной лошади, поразило всех и заставило забыть о своих раздорах. А когда собравшиеся увидели, что на ней броня, изумление дошло до крайности.
Поликсена со своими спутниками проехала мимо присмиревших как овцы вооруженных мужчин; она направилась на побережье. Отсюда были видны блестящие изгибы реки Меандр, которая впадала в море в западной части Гераклейской бухты, - голубое небо сливалось с морем, и не верилось, что тысячи людей готовы вот-вот сойтись в жестокой битве ради обладания этой красотой…
На пристани яблоку негде было упасть: там собралось множество персов, большинство - в доспехах, а в гавани теснились корабли вновь прибывших. Поликсена и ее маленький отряд приехали с подветренной стороны, и в нос царице ударила невообразимая смесь ароматов - к привычному запаху водорослей, рыбы, гниющих фруктов примешивался запах множества скученных мужских тел, превших под плотными одеждами. Этот смрад тысяч азиатов, предвкушавших кровавый пир на чужой земле, так отличался от мускусного аромата ложа любви…
Поликсена оглянулась на мужчин, сопровождавших ее. Посмотрела на Мелоса, потом на Делия: юный прислужник был совсем не готов к подобному, но полон решимости хорошо себя показать. Поликсена улыбнулась мальчику, и он робко улыбнулся в ответ.
- Мы как раз вовремя! - ободряюще сказала коринфянка. - Ничего, мы продержимся и прорвемся. Все пойдет так, как я сказала, - помните?
- Да, царица, - нестройно ответили ее спутники.
Поликсена тронула поводья, и конь пошел вперед. Флегонт боялся, всхрапывал и, казалось, каждый миг готов был оступиться на песке или попятиться; но покорялся воле госпожи. Остановившись в десятке шагов от персов, наместница подняла руку.
- Эй, воины великой Персиды! Мануш, сын Масистра, где ты?.. - крикнула она что было мочи.
Царственную женщину до сих пор не замечали - но теперь ее отряд привлек всеобщее внимание. Персы начали оборачиваться - тьма тьмущая врагов, как теперь представлялось правительнице и остальным.
Поликсена сидела очень прямо, сжимая поводья, богато украшенные серебряными бляхами и монетами с ее собственным изображением. Даже если ее сейчас разорвут на части, она не дрогнет…
“А если не разорвут? А если меня… невозможно даже помыслить…”
Липкий пот заструился у нее между лопаток. Но Поликсена не успела прочувствовать этот самый глубинный, самый унизительный из женских страхов: она увидела, как азиаты расступаются, пропуская своего военачальника. Мануш ехал ей навстречу.
Он был невозмутим, красив, почтителен, - как всегда. Верховой перс поклонился царице, и теперь Поликсена явственно ощутила в его манере издевку победителя. Того, кто раскусил все замыслы ничтожных врагов и предупредил их.
- Зачем царица явилась сюда? - спросил воевода посреди всеобщего молчания: даже чайки притихли.
Посмотрев ему в лицо, Поликсена прочитала не только насмешку, но и тревогу. Мануш не хотел, чтобы женщину, которая принадлежала его брату и была ему дорога, обесчестили простые солдаты. Ну и, возможно, он сам выделял ее среди других. Поликсена вспыхнула от стыда и злости: злость заговорила ее устами, опередив разум.
- Ответь мне, что здесь происходит? Почему никто мне не сказал… вот об этом полчище саранчи?
Она выбросила руку в сторону самосских кораблей.
- Мой слуга только что принес мне известие о сорока боевых кораблях, которые прибыли в мою столицу, - и я, насколько могу судить, чуть не опоздала к концу переговоров с этими людьми! Ты уже пригласил их разместиться в Милете, Мануш? Кто дал тебе такое право?..
Военачальник открыто усмехнулся.
- Мой государь, солнцеликий, праведнейший и непобедимый, - ответил он. - Или ты забыла, что ты во всем подчиняешься Дараяваушу, и я также подчиняюсь ему? Я состою у тебя на службе, это так, - Мануш слегка поклонился ей, - но высшая военная власть принадлежит мне одному. Слово сатрапа в таких делах ничего не значит.
“А особенно женщины, называющей себя сатрапом”, - подумала Поликсена.
Но Мануш явно был впечатлен ее выступлением и ощутил уважение к ее храбрости. Царица выше подняла голову, исполнившись решимости идти до конца.
- Что из этого ты считаешь делами, неподведомственными сатрапу? Я вижу множество людей, которые требуют пропитания, крыши над головой, места, которого в городе уже недостаточно… Не говоря о бесчисленных прочих надобностях! Могу поклясться, что эти солдаты далеко не последние, будут еще и еще!
- И что же? - быстро спросил Мануш. В черных глазах его промелькнуло беспокойство: он не стал отрицать, что ожидается еще большое пополнение.
- Ты будешь отнимать хлеб у своих солдат, чтобы накормить этих? - прямо спросила Поликсена, снова мотнув головой в сторону самосских персов. - Новый урожай на наших полях еще не собран, а закрома почти опустели! Думаю, никто здесь уже не сомневается, что мы готовимся к войне с греками?..
Мануш чуть не попятился. Он устоял на месте, но Поликсена увидела, как дрогнула нижняя губа под аккуратной черной бородой.
- Мы готовимся? О ком ты говоришь? - произнес перс едва слышно.
- Обо всех нас, - без колебаний ответила Поликсена. - О тебе и обо мне.
Мануш некоторое время молчал - его взгляд пронизывал эллинку до самого затылка. Так смотрел на нее Гобарт, обладавший двойным зрением…
Потом губы военачальника тронула улыбка.
- Я поговорю с моими людьми, - сказал он. - Оставайся здесь.
Он отъехал, и ряды солдат сомкнулись, скрывая своего главнокомандующего. Поликсена обмякла на спине Флегонта, ощущая, как чудовищное напряжение понемногу отпускает ее: она дрожала и вся покрылась потом. Коринфянка отвела со лба прилипшие волосы. Кажется, Мануш понял, что она хотела ему сказать…
Мануш снова подъехал к царице спустя небольшое время.
- Эти люди останутся, и мы найдем, где разместить их и чем накормить. Их шесть тысяч, - сказал он. - Но больше никого не будет.
Поликсена кивнула, сжимая губы.
- Хорошо. Надеюсь, ты расскажешь также, кто прислал сюда этих воинов и зачем.
Азиат приподнял брови. Он не сомневался, что осведомители Поликсены не уступают его собственным. Но вслух он сказал:
- Разумеется, царица.
Мануш помолчал, оценивающе глядя на нее.
- Теперь ты можешь уйти.
Поликсена громко рассмеялась, позволяя себе наконец вздохнуть с облегчением.
- Ты меня отпускаешь?
Мануш улыбнулся, но удержался от ответа, который в любом случае был бы оскорбительным: военачальник поклонился.
Поликсена повернулась к своим спутникам и увидела, чего стоило им сохранять молчание и оставаться позади во время всего этого разговора. Но в глазах каждого из десятерых мужчин читалась огромная гордость за свою предводительницу. Поликсена победно улыбнулась.
- Едемте во дворец.
Тронув коня, коринфянка подумала, что сегодня заставила Мануша вспомнить - или заново осознать, почему именно ее Дарий выбрал править Ионией. И она сумела подать высокопоставленному персу намек незаметно для Мелоса… усталость вдруг одолела царицу, и Поликсена уткнулась лбом во влажную конскую шею, оставив поводья.
Несколько мгновений она пробыла как в тумане. А потом до нее донесся озабоченный голос Мелоса:
- Тебе плохо?
Поликсена покачала головой, заставляя себя выпрямиться.
- Нет, - ответила царица сквозь зубы.
Она уже лжет всем, кроме немногих. Скоро ей придется лгать всем и каждому - кроме, может быть, Делия, преданного слуги. Но это нужно перетерпеть. Скоро каждый из них явит свое истинное лицо и получит по заслугам… и по своей собственной правде.
========== Глава 187 ==========
Калликсен приплыл в Афины в разгар военных сборов, и был встречен весьма подозрительно; однако убедительно объяснил, где он пропадал всю осень и зиму, пока шла подготовка. Его корабли пострадали во время бури, половина его людей утонула, как и большая часть товаров в трюмах. Им удалось пристать к берегу Самоса, где моряки и провели зиму, - за свое проживание они отдали тирану острова все, что у них было, однако сумели разведать обстановку. На Самосе вместе с ними зимовала большая персидская армия, которую ионийским персам предоставил Египет…
Это сообщение сильно взбудоражило афинян и остальных и заставило забыть о сомнениях насчет знаменитого флотоводца. По крайней мере, до тех пор, пока Калликсен мог им пригодиться.
Афинский наварх успел навестить Никострата и весьма тепло говорил с ним, радуясь его успеху и его новому столь важному назначению. Никострат был тоже рад дяде, но у него, как и у прочих, создалось впечатление, что Калликсен о многом умалчивает. Однако Никострат ни о чем не спросил, когда афинянин вручил ему письма от Мелоса и от матери. Это была первая весть, которую сын Поликсены получил от нее самой, - за целый год…
Мать немного рассказала Никострату о своих домашних делах - о здоровье членов семьи, о событиях при дворе и переделках во дворце; а также о новшествах в управлении. Спрашивала о том, как поживает ее сын; но так, словно не особенно надеялась на ответ.
“Я пойму, если ты не захочешь или не сможешь ответить царице Ионии, - писала Поликсена. - Но буду рада самой ничтожной весточке от тебя…”
Никострат рассмеялся. Что он мог написать ей, во имя всех богов? Что он готовится пойти на Милет и на ее дворец с мечом, во главе спартанского войска, - впереди всех беспощадных спартиатов?.. Впрочем, конечно, о планах греков Поликсена уже узнала, и не этих слов ждала от своего старшего сына.
“Я люблю ее и буду любить всегда, что бы ни стало с нами, - подумал царевич. - Это не имеет значения ни для кого из моих товарищей, кто пойдет на нее войной, - а мне так страшно, что я не успею ей этого сказать…”
Он немного рассказал матери в письме о своих домашних делах и здоровье, - упомянул о ранении на службе в Фивах, после которого был поставлен во главе спартанской моры. Что это за отряд и с какой целью Никострата сделали полемархом, Поликсена догадается сама.
Никострат написал в конце, что любит ее, - и надеялся, что хотя бы эти слова до матери дойдут.
В самую лучшую весеннюю пору союзный греческий флот собрался в Пирее, в порту Афин. Туда отправлялись отряды воинов со всех концов Эллады, под предводительством своих полемархов, - главные силы выдвинули самые могущественные полисы, Афины, Фивы и Спарта, забывшие ради такого великого дела о своем вечном соперничестве. К основным силам присоединялись остальные. Коринф прислал отряд, хотя и не такой значительный. Спартанцев, помимо жителей их предгорий, поддержали насельники соседних городов - фокейцы и локры. Большинство мелких племен прислали воинов под конец; этих крепких, неприхотливых и независимых уроженцев Пелопоннеса часто сопровождали их жены и любовницы, а за обозами увязалось множество торговцев, спешивших предложить воинам свой товар.
Эльпида вместе с другими женщинами отправилась проводить Никострата; хотя он беспокоился, как бы ее не толкнули и не обидели в сутолоке.
- Со мной ничего не случится - а я должна увидеть, как ты отплываешь вместе с товарищами, только тогда моя душа будет спокойна! - сказала жена.
Их маленькая семья отделилась от спартанцев, вместе с которыми Никострат пришел в Пирей, и они торопились высказать друг другу на прощание самое главное. Самое главное в двух словах!.. Никогда еще краткость и скупость речей, к которой Никострат был приучен всем воспитанием, не мешала ему так, как сейчас…
Но у Эльпиды тоже слова находились с трудом. Одной рукой она обняла Никострата за шею.
- Для спартанки самое главное - чтобы ее муж или возлюбленный вернулся с победой… Тех из мужей, кто проявит даже небольшую слабость, женщины Лакедемона поднимают на смех и позорят… Но ты знаешь, что важнее всего для меня и для других женщин, не обладающих таким выдающимся мужеством!
- Чтобы я вернулся к тебе, - тихо ответил Никострат. Он обнял жену, стараясь не оцарапать своими доспехами: щит и копье его держал оруженосец-периэк. - Но вернуться я могу только с победой, ты знаешь!
Несколько мгновений они стояли прижавшись друг к другу; но вокруг были люди, и не годилось давать волю чувствам у всех на виду. Особенно у спартанцев. Эльпида первой отстранилась от мужа и подняла на него мокрые глаза.
- Не хочу расплакаться… Скажи еще что-нибудь на прощание своему сыну, и довольно.
Никострат, немного удивленный ее просьбой, повернулся к мальчику, которого Эльпида пожелала взять с собой - несмотря на все трудности, которые должны были ждать увечного ребенка во время путешествия из Фив в Афины. Никострат потому только уступил жене, что знал, как она любила Питфея. Уступил, несмотря на то, что теперь все воины Никострата видели, какой сын рос у их полемарха.
“Быть может, лучше им сейчас увидеть, - меньше будут унижать его, когда он начнет гулять один, без матери… Хотя унижений такому ребенку не избежать”.
Никострат словно бы увидел сына по-настоящему впервые за долгое время - и осознал, что Питфея, с его умными голубыми глазами и каштановыми волосами, можно даже назвать красивым; он был хорош всем, кроме одного. За первые полгода левая ножка еще больше отстала в росте и даже начала сохнуть, пока Питфей не начал упражнять ее; и, увидев безобразную походку мальчика, с непривычки не получалось замечать ничто другое. Ни приятное лицо, ни пропорциональное сложение, ни живой ум. А ведь многие, очень многие судят о людях только по первому взгляду!
Некоторое время назад Питфей начал осваивать палку, которая немного сглаживала его недостаток, - если не думать о том, что малыша с палкой будут задирать все кому не лень. Сейчас подпорка осталась дома, а Питфея придерживала за плечики Корина, которая смотрела на хозяина серьезно и с грустным укором.
Конечно, давняя и верная служанка Эльпиды не забыла, как в ночь рождения первенца Никострат хотел убить своего сына по закону Спарты - убить прежде, чем ребенку нарекли имя. А посмотрев в такие же серьезные укоряющие глаза Питфея, Никострат подумал, что мальчик и сам этого не забыл… Молодой воин шагнул к нему.
- Я тебя породил… и я оставил тебе жизнь. Сейчас я не жалею об этом, - сказал спартанец сыну после долгого молчания. - Я желаю тебе всего добра, которое ты можешь получить в этом мире.
Наклонившись, он поцеловал Питфея в лоб. Никострат не стал признаваться этому ребенку в любви, которой не испытывал.
Снова обернувшись к жене, спартанец увидел в ее глазах почти такое же выражение, как в ту ужасную для нее ночь. Как жена своего мужа она любила его, а как мать Питфея - порою ненавидела. Руки ее опять оберегающим жестом обнимали живот, пока незаметный под одеждами.
И нельзя было уже ничего сказать, чтобы не сделать хуже…
- Никострат! - вдруг окликнул его сзади дружеский голос. Это был Диомед, который отправлялся с фиванцами, как рядовой гоплит: его белокурые волосы немного отросли и красиво оттеняли коринфский шлем, которым юноша очень гордился. - Твои уже уходят, - взволнованно сказал Диомед, показывая на спартанцев, организованно поднимавшихся на корабль. Конечно же, спартанских пехотинцев было в несколько раз больше, чем те силы, которыми командовал Никострат; но его воины, стоявшие в стороне, тоже нетерпеливо поглядывали на своего начальника. Царевичу почудилось, что кто-то пальцем показал на его сына и усмехнулся, и кровь бросилась молодому воину в лицо…
Он поспешно отвернулся и протянул руки к домашним.
- Пора проститься, - сказал Никострат.
Посмотрев на жену, лаконец с облегчением снова увидел перед собой Эльпиду, которая была его возлюбленной. Супруга со слезами прижалась к его груди, а свободной рукой Никострат обнял сына, которого незаметно подтолкнула к нему рабыня. Никострат ощутил, как напряглось тело мальчика под его рукой…
Не сказав больше ни слова, Никострат отошел и, взяв у оруженосца щит и копье, направился к своим воинам. Оруженосец последовал за господином, неся его вещевой мешок. За спиной сына Поликсены развевался такой же алый плащ, как у спартиатов, и, глядя им вслед, Эльпида скоро потеряла мужа среди них…
Гетера низко опустила голову, и слезы, которых она не могла больше сдерживать, заструились по щекам; она прикрылась краем гиматия, чтобы никто не увидел этого. Потом почувствовала, как мальчик-слуга дергает ее за покрывало. Ее рабу Мирону, которого Эльпида однажды продала, но потом выкупила обратно, исполнилось уже тринадцать лет, и он хорошо понимал все, что происходило между хозяевами.
- Пойдем, госпожа, тебе вредно тут стоять! Я позову возчика, он там с кем-то заболтался! А молодого господина я поднесу, если он устал, - предложил Мирон.
Эльпида улыбнулась.
- Хорошо. Только недолго неси, а то сам надорвешься.
Скоро она со своими слугами и ребенком села в повозку, которую они нанимали до Пирея. Помимо этого, их сопровождали несколько фиванских наемных воинов, которым Никострат хорошо заплатил за безопасность своей семьи. Вернее сказать, охранникам была заплачена только половина, а другую фиванцы должны были получить дома, из рук госпожи.
Когда Эльпида опять посмотрела вслед кораблям, они уже отплыли далеко - и все эти триеры, биремы, униремы, полные грозных воинов, казались игрушечными. Гетера сделала движение, будто хотела подхватить суденышки на ладонь и вынести из пучины; а потом грустно рассмеялась своему ребячеству. Она уже сильно тосковала без мужа… но когда глядела на Питфея, тоска эта становилась меньше.
- Па… па, - вдруг произнес малыш, глядя на синее море. Они ехали по дороге, которая вела вверх по склону, и море перед ними открывалось все шире. - Папа… там? Большая вода?
- Да, милый, твой отец там, - Эльпида подхватила ребенка и посадила на колени. Он хорошо лепетал, часто говорил слово “мама”, но почти никогда не упоминал отца. - Твой папа уплыл по большой воде, но скоро снова будет дома.
- Дома? - повторил мальчик так, словно ему это совсем не понравилось.
Он вдруг заерзал на коленях у Эльпиды и заплакал - не так, как ревут дети от боли или пытаясь разжалобить взрослых, а словно бы от злости и сознания своего бессилия. Что он ничего не может сделать могучему отцу, который пытался выбросить его, как мусор, - отцу, который никогда не хотел такого сына…
Эльпида поняла, что каким-то образом Питфей узнал, что хотел с ним сделать Никострат, и не простил этого. Как это дитя могло узнать? Как все невинные младенцы, с которыми говорят боги, - ведь новорожденные только вступают в мир живых и сопричастны предвечным тайнам.
На коленях у матери ребенок скоро успокоился - а у нее самой от толчков телеги разболелась поясница, несмотря на подложенную охапку соломы. Пришлось спустить Питфея с рук, чтобы устроиться поудобнее. Теперь Эльпида уже не думала о муже, только о том, чтобы побыстрее доехать. Тем более, что пока воины отплывают, - а новые отряды прибудут еще завтра и послезавтра, - на дорогах будет полно всякой шушеры, от которой даже вооруженный отряд не всегда защитит. Разбойники могут перестрелять мужчин из-за скал, как случалось неоднократно.
Разбойных нападений на них по пути не случилось - возможно, потому, что навстречу Эльпиде то и дело попадались группы воинов, направлявшиеся в Пирей. Пару раз ее отряд даже останавливали и расспрашивали о великом союзном флоте. Шутка ли, сотня кораблей!
Воины Эльпиды, поначалу державшиеся настороженно, потом охотно рассказывали о происходившем и советовали встречным грекам поспешить, если те хотели присоединиться к освободителям Ионии. Эльпида молчала; пусть даже ей никто здесь не мог воспретить сказать свое слово. Жена Никострата печально усмехалась, думая, как повели бы себя все эти воины, если бы им стало известно, кто она такая. Даже ее наемники не знали этого.
Эльпида спокойно добралась домой - и сразу же, как только омыла ноги после путешествия, принесла жертву на домашний алтарь Аполлона. Она верила, что именно этот бог спас Никострата, когда тот защитил храм… и подозревала, что грабителей, которых Никострат остановил, вероятнее всего, нанял Эхион. Он надеялся, что Никострат глупо ввяжется с ними в бой и погибнет. Или же фиванский аристократ рассчитывал сам поживиться богатствами Аполлона, пока они не будут потрачены на ведение войны.
***
В Милете опять начали появляться гости и послы, с соседних островов и из сопредельных государств. Их было еще больше, чем прошлой весной, и Поликсена не раз спрашивала себя: как эти люди оценивают положение Ионии? На что рассчитывают, пытаясь задобрить царицу лестью и богатыми подношениями, - это только на всякий случай, или они тоже уверены, что Поликсена удержится у власти?..
Гобарт так и не вернулся - впрочем, Поликсена была почти уверена, что больше не увидит своего любовника. Она однажды спросила о нем Мануша - без видимого гнева или смущения. Мануш так же спокойно ответил, что его брат остался в Персии волею царя царей, у которого не хватало людей в Бактрии, для поддержания порядка. Ну и, разумеется, Гобарт должен был присмотреть за делами их семей в Парсе, за них обоих.
- Конечно, для моего брата, как и для меня, главное - приказ моего государя, - мягко и учтиво объяснил азиат. Совсем не так, как разговаривал с Поликсеной на берегу, когда она вмешалась в военные дела.
“Он пытается утешить брошенную любовницу, - усмехнувшись, подумала Поликсена. - Посчитал, что измена Гобарта для меня затмила весь мир. А как же еще может думать мужчина?”
Она, разумеется, страдала, когда персидский любовник оставил ее; но ей давно было понятно, что эта связь не может продлиться долго. По многим причинам. А стоило ей только представить, что Никострат мог встретиться с этим человеком лицом к лицу, - и она понимала, что все кончилось далеко не худшим образом…
Поликсена успела получить письмо от сына - получить его признание в любви. Она была счастлива, пусть и недолго: Поликсена очень гордилась успехами Никострата. Она пережила страх, когда узнала, что сын был ранен; но царица понимала, что без этого не бывает настоящих воинских побед. И ей многое стало ясно из послания сына, хотя он не мог писать яснее без того, чтобы не предать своих.
“Скоро я увижу его спартанским военачальником - это вершина его мечтаний. Точнее, так было до тех пор, пока мы с сыном не расстались. К чему Никострат стремится теперь, вот что хотела бы я знать!”
Никострат, близко познакомившийся с милыми его сердцу спартанцами, должен был понять, что их жизнь не для него…
“А что, если удастся склонить его на свою сторону и объявить наследником, потому что это наилучший выход?.. Мой сын - уже умудренный опытом человек и рубить сплеча отучился…”
Но пока что Поликсене оставалось только с нетерпением дожидаться встречи.
До тех пор она приводила в порядок свои дела, повнимательнее присмотревшись к своему окружению. Вскоре после того, как пришло письмо от Никострата, Поликсена приказала критскому наварху с женой покинуть ее страну и плыть домой.
- Ты хорошо мне служил, но твоя земля нуждается в тебе более, чем Иония, - сказала царица. - Ты получишь жалованье вперед, за три месяца, и можешь быть свободен.
Критобул возмущался, терялся в догадках, сокрушался, что его гонят без всякой вины, - а под конец явился к Поликсене и чуть ли не со слезами стал умолять ее оставить его на службе. Поликсена, холодно глядя на эти излияния, думала, что не замечала за критянином подобного рвения прежде. Муж Геланики вообще был довольно ленив и беспечен, как многие его соплеменники, превыше всего ценившие увеселения.
- Ты свободен, - повторила Поликсена холодно, когда Критобул смолк, стоя на коленях и в отчаянии простирая к ней руки. - Я не нуждаюсь больше в твоей службе - тебе понятно?
Критянин покорно удалился и на другой же день оставил Милет вместе с молодой женой.
Могло оказаться и так, что ему действительно ничего не было понятно и он не прятал камней за пазухой. Но одним из великих преимуществ верховной власти была возможность ничего не объяснять.
========== Глава 188 ==========
Когда в Ионии услышали о том, что идут греки, эта новость распространилась со скоростью лесного пожара. Обычно Поликсена узнавала обо всем первая, как и следовало, - но теперь, покидая дворец, наместница со всех сторон видела обращенные к ней то молящие, то враждебные взгляды, протянутые руки; слышала кузнечные молоты, шипение металла, охлаждаемого в воде; на улицах было не протолкнуться из-за людей, спешивших уладить свои дела или яростно споривших о том, что их ждет. То и дело попадались запряженные осликами тележки, подвозившие запасы дров, груды камней, предназначенных для метания со стен, слуги с корзинами, полными стрел. В эти дни очень оживилась торговля - египтяне, критяне, финикийцы спешили распродать свой товар и, набив мошну потуже, уплыть восвояси.
Египетские наемники Поликсены, - убийцы Дариона, бежавшие от гнева Ферендата, - удивили царицу. Часть их воспользовалась сложившимся положением, и, испросив дозволения наместницы, воины уплыли домой, к нуждающимся семьям; но подавляющее большинство осталось. Дерзкий сотник Менх, теперь начальник над всеми своими воинами, собрал их в поле, где они обычно упражнялись. Египтянам приходилось делить это поле с персами, как и казармы; и после долгой зимы, проведенной в таком тесном соседстве, между разноплеменными солдатами нередко происходили драки, порою до смертоубийства.
Менх построил своих пехотинцев и обратился к ним.
- Когда мы присягали царице Ионии, Осирис видел наши сердца, - заявил египтянин. - Мы клялись закалить их против царских врагов - и что теперь увидит бог, заглянув к нам в нутро?..
Кто-то из солдат фыркнул.
- Ко мне в утробу светлый бог лучше бы не заглядывал…
- Ты говоришь как жрец, царский тысячник, - улыбаясь, сказал один из десятников.
- Молчать! - рявкнул Менх, сверкнув подведенными белым глазами. Раздавшиеся было смешки быстро смолкли, и меднокожие воины Та-Кемет вновь серьезно и тревожно устремили взгляды на своего начальника. В этой чужой холодной стране он был воплощением всех их чаяний и единственным наставником.
- Порой я жалею, что я не жрец и меня не учили говорить как жреца, - сказал Менх, когда опять настала тишина. - Но если вы сами не видите, что теперь для нас есть Маат…
Египтяне зароптали.
- Если мы умрем здесь, кто нас похоронит? Как боги отыщут нас?..
- А кто хоронил отцов наших отцов, которые гибли в битвах с черными дикарями, а кости их растаскивали звери в пустыне? - угрюмо спросил Менх. Он ударил себя кулаком в грудь, точно опять приносил присягу, и ноздри его раздулись. - Я верю, братья, что боги отыщут достойных, - а трусы даже бальзамированные и спеленутые по всем правилам никому не нужны… А еще храбрым сопутствует удача, и я очень надеюсь вернуться в Та-Кемет, когда мы исполним свой долг!
Тысяча двести человек из тех полутора тысяч египетских солдат, что прошлым летом явились к царице, согласились поддержать ее в войне. Услышав это из уст Менха, суровая повелительница была очень тронута. Разговоры с египтянами словно возвращали ее в дни юности, когда когда жизнь под палящим солнцем Африки казалась ей самой желанной - и все еще было впереди… А бескорыстная преданность воинов Черной Земли в этот миг показалась ей щитом, против которого все враги будут бессильны.
- У меня нет слов, чтобы отблагодарить тебя, Менх… Но когда все кончится, я не пожалею для тебя и твоих воинов никакой награды.
Менх улыбнулся.
- Если все кончится и я снова увижу солнце и твое величество целой и невредимой, большей награды мне не нужно.
Он удалился, и Поликсена задумчиво проводила взглядом широкую загорелую спину под драгоценным воротником. Менх, безусловно, был убежден, что она желает сохранить на этой земле тиранию; убежден, даже не зная ничего о ее переговорах с афинянами и собственных тяжких сомнениях… Как ни поступи царица сейчас, кто-нибудь из тех, кем она дорожит, окажется ею предан. Но решение уже было принято.
В эти оставшиеся недели Поликсена улучила время, чтобы поговорить наедине с Теламонием, которого афинский наварх оставил за себя. Теламоний выглядел добродушным и глуповатым здоровяком, но на деле был ничуть не проще своего начальника. Калликсен доверял триерарху во всем.
После этой беседы хиосская триера, так полюбившаяся Поликсене, отправилась на родину - и спустя несколько дней вернулась, везя на борту двоих внучатых племянников царицы. Когда судно подходило к берегу, детей из осторожности заставили спуститься в трюм; но все остальное время они наслаждались солнцем и морским воздухом, и свободы их почти никто не стеснял.
Впервые увидев Варазе и Фарнака, Поликсена нашла мальчиков здоровыми и вполне ухоженными. Правда, они были немного худы, - возможно, от быстрого роста и недавних переживаний, - и на нее смотрели угрюмо и почти враждебно.
- Кто ты такая, женщина? - нахально спросил Поликсену черноглазый смуглый Варазе: несмотря ни на какие испытания, этот почти шестилетний малыш держался с надменностью персидского царевича. Это одновременно восхитило и обозлило царицу.
- Я Поликсена, царица Ионии и ваша госпожа, - ответила она спокойно, продолжая пристально рассматривать мальчишек. - И ты должен всегда говорить мне “госпожа”. Если будешь мне грубить и не слушаться, тебя накажут кнутом.
Варазе сжал кулаки и попятился.
- Ты не моя госпожа! Ты убила нашего отца!.. - выкрикнул он. - Ни за что не буду тебя слушаться, а когда я подрасту, прикажу тебя связать и бросить в море!
Воины за спиной Варазе ахнули; но Поликсена лишь улыбнулась.
- Я не убивала вашего отца, дети, - сказала она. - Его убили другие люди. А я тетка Дариона и имею право на его трон - и я буду править Ионией, пока вы не станете взрослыми.
- И тогда ты отдашь нам трон? - спросил Фарнак, впервые обратив на себя внимание.
- Тогда отдам, - спокойно обещала Поликсена.
Она подошла к мальчишкам, смотревшим на ее пурпурно-радужное облачение открыв рот, и положила руки им на плечи - обоим. Поликсена наклонилась, словно вовлекая их в таинство, недоступное другим.
- Не надо меня бояться - я не злая, пока меня не разозлят.
Наместница улыбнулась.
- Вы опять станете жить во дворце, о вас будут заботиться как о царевичах. Вы будете играть во что захотите и учиться быть воинами…
- Мы будем учиться стрелять из лука и скакать на коне? - спросил Фарнак; но Варазе тут же перебил единокровного брата.
- Где наша мать?
Выражение царицы стало сочувственным и настороженным. Она убрала руки с плеч мальчиков.
- Твоя мать умерла, малыш, - ответила Поликсена Варазе. Она повернулась к Фарнаку. - А твоя уплыла далеко, на остров Крит. Она думала, что тыумер.
- Это неправда! - выкрикнул Фарнак; и вдруг заплакал. Он не сознавал до сих пор, как надеялся снова встретить Геланику. Варазе тоже кривился, как от боли, слыша всхлипывания брата; но себе самому заплакать не позволил.
- Прекрати, не распускай нюни! - одернул он Фарнака. А потом маленький перс опять сердито обратился к Поликсене.
- Мы с моим братом желаем поесть и помыться. И сменить одежду.
- Называй меня “госпожа”, - напомнила царица.
- Госпожа, - согласился Варазе с неохотой. Мальчишка держал себя так, точно решил заключить с ней перемирие. Каким государем он мог бы однажды стать, с тоской подумала Поликсена.
- Вас накормят, выкупают и дадут все, что вам будет нужно. Ступайте со слугами, - сказала она царевичам.
Когда их уводили, Фарнак тихонько сказал брату:
- Я думаю, она врет.
- Молчи, а то она прикажет нас казнить! - оборвал его Варазе, испугавшись недомыслия брата.
Поликсена расслышала эти слова, и сердце ее на миг сжалось от жалости к детям, которые столько перенесли. Впрочем, теперь было не до жалости. И кто, как не она, сумеет позаботиться об этих маленьких наследниках? Только бы ее трон устоял…
Поликсена не стала навязывать мальчикам дружбу - это было бы унизительно для нее, а с такими, как они, почти бесполезно; и царица видела, что братьям достаточно общества друг друга. Окружающее богатство было Варазе и Фарнаку почти безразлично, пока им позволяли оставаться вместе. Хотя во дворце они в конце концов нашли немало приятного - бегать по мягким узорчатым коврам, устилавшим коридоры, виснуть на статуях и играть в прятки в саду здесь позволялось гораздо свободнее, чем в Египте.
Однажды Варазе сам, своей волей, подошел к царице во время ее недолгого отдыха, когда она сидела в одиночестве на террасе. Сын Дариона поклонился, как его научили, и произнес:
- Скоро война, да? Я слышал, что говорят стражники, и сам спрашивал их!
- Да, скоро, - Поликсена, немного удивившись, кивнула. - Так что будь готов. Слушайся меня во всем, а я защищу тебя и твоего брата.
Но Варазе это не удовлетворило.
- А с кем мы воюем? - требовательно спросил он.
Поликсена улыбнулась. Мальчишка впервые сказал - “мы”!
Она как могла объяснила ребенку, кто нападет на них и почему. Варазе оказался даже более понятлив, чем царица ожидала; и когда он ушел, Поликсена ощутила, что отношение мальчика к ней улучшилось.
“Бедные дети… Останься они в хиосской деревне, возможностей спастись у них было бы гораздо больше. Как хорошо, что мальчишки так мало понимают”, - подумала коринфянка.
Когда стало ясно, что греки на подходе, Поликсена собрала большой военный совет, созвав азиатских и ионийских советников и высших персидских военачальников, - царица восседала во главе стола, но Мануш, занявший место по правую руку, взял слово с самого начала. Перс веско и со знанием дела говорил, как расположит свои силы, как Милет будет защищен с моря и с суши, как будет вестись оборона города и как долго они смогут выдерживать осаду….
“Осаду! Одна ли я здесь чувствую себя так глупо?” - подумала Поликсена. Ведь Манушу, разумеется, ясно, сколь многие из местных готовы открыть ворота грекам, чтобы всем вместе обрушить удар на персов… Она взглянула на Мелоса, который сидел через два пустых места от персидского главнокомандующего. Щеки молодого ионийца пылали. Несмотря ни на что, он себя ощущал предателем, как и Поликсена.
Хотя Мануш, разумеется, говорил одно, а сделает другое. Нет, все, что было сказано на этом совете, предназначалось для ушей тех, кто совсем ничего не подозревал! Ну и для видимости, конечно.
В тот же день, ближе к ночи, Мелос явился к царице, когда она сидела на террасе, погруженная в раздумья. Поликсена встрепенулась, а потом слабо улыбнулась ему, делая знак сесть.
- Я ждала тебя, - сказала она.
Зять плюхнулся на плетеный стул рядом с ней и налил себе вина из ойнохойи, стоявшей на столике. Он выпил залпом, ответив не сразу.
- Я знаю, что ты ждала меня, - произнес Мелос, утерев губы тыльной стороной руки.
В его поведении в последние дни появилась какая-то резкость, скрытность, - и, пожалуй, Поликсена знала, как это объяснить…
- Ты ведь опять сговорилась с персами, верно? И с афинянином, который хочет помочь тебе сохранить власть?.. Для этого сюда привезли мальчишек Дариона!
- Да… ты совершенно прав, - ответила царица. В темноте она могла выдержать взгляд ионийца. - И если ты поразмыслишь, ты поймешь, что другого выхода у меня не было. Ни у кого из нас нет!
- Весьма сомневаюсь, госпожа, - Мелос откинулся на спинку стула, забросив ногу на ногу: он до сих пор не снял поножей, и Поликсена поморщилась от запаха его пота после дневных упражнений. - Но даже если нет, бесчестно с твоей стороны было принимать решение за всех!
- Возможно. Но иначе афинянин не стал бы со мной говорить, - Поликсена нагнулась к Мелосу и притронулась к его колену. - В любом случае, вначале ход битвы будет таким, как мы и рассчитывали. Вначале персы дадут бой грекам за городскими стенами и на море… Потом твои люди откроют ворота грекам и бой перейдет на улицы Милета!
Мелос снова плеснул себе неразбавленного вина и выпил.
- Ход битвы никогда не бывает таким, как намечали заранее! А что с твоим ионийским флотом? Будут ли они биться с греками, впустую теряя жизни с обеих сторон, или сразу объединятся?..
- Я не знаю… Надеюсь, что потери будут наименьшие, хотя их не избежать, - ответила Поликсена, сцепив руки на коленях.
Она опять взглянула на зятя.
- Но персы будут ослаблены в этой битве, понимаешь? Так я могу получить преимущество, которое сейчас почти сошло на нет… Так верховенство ионийцев будет закреплено! - Она с силой опустила кулак на колено.
Мелос некоторое время молчал.
- Прав был я, сравнивая тебя с египетскими фараонами… И правы твои клеветники, называющие тебя восточной тиранкой, - наконец выговорил иониец. - Для тебя все твои подданные, даже твои приближенные и родичи, - фишки в игре, которые ты можешь смахнуть с доски, когда тебе будет угодно!..
- Это неправда, ты знаешь, - страстно перебила его Поликсена. - И я рассуждаю именно так, как должно в моем положении!
Мелос кивнул, не глядя на нее.
- Я рад хотя бы тому, что догадался обо всем не в последний миг… моя царица.
- Я все равно сказала бы тебе. Возможно, уже сегодня, - возразила Поликсена.
Мелос качнул головой и, поднявшись со стула, молча и быстро ушел, оставив ее одну; кисейная занавесь за ним упала.
Просидев несколько мгновений, Поликсена тоже встала и, подойдя к балюстраде, долго вглядывалась в сад, освещенный огнями по периметру, где была усилена стража; вдоль дорожек, лучеобразно расходившихся от центральной площадки, также горели огни. Дорога пламенных чаш вела от площадки к воротам - теперь план огромного сада вырисовывался совершенно отчетливо…
Но только если смотреть сверху и ночью. Поликсена горько улыбнулась и, кивнув себе, ушла.
========== Глава 189 ==========
Манушу принадлежала высшая военная власть, и он ею воспользовался. Никто не мог бы теперь сказать, что персидский военачальник превысил свои полномочия, - во всяком случае, сказать это ему в лицо…
Пока западный горизонт был еще чист, Мануш произвел смотр царского флота и заменил почти всех ионийских воинов на боевых кораблях персидскими. Им не требовалось особенных умений, в отличие от экипажей, и опыта в морских сражениях у них было побольше, чем у ионийцев.
Поликсене не требовалось объяснять, что это значит. Мануш намеревался предотвратить объединение греков на море: сразу же нанести удар эллинским союзникам, от которого им будет тяжело оправиться… возможно, если персы в этом столкновении одержат верх, грекам не хватит сил для осады. А с внутренним врагом азиаты расправятся позднее, когда лишат ионийцев надежды на помощь…
Поликсена отважилась поговорить с Манушем начистоту. Когда Мелос пришел обвинять ее в двурушничестве, на самом деле она еще не заключала с персами никаких новых соглашений. А теперь время для этого пришло, только так можно было спасти положение.
Мануш явился в пустой зал приемов, куда царица пригласила его. Оставив церемонии, она в нетерпении прохаживалась перед тронным возвышением… как будто сомневалась, может ли отныне смотреть на своего военачальника сверху вниз.
Перс взглянул на пустующий трон, потом на Поликсену. Улыбнувшись, он сдержанно поклонился.
- Зачем госпожа хотела меня видеть?
Поликсена оглядела зал. Ради такого разговора она даже отпустила стражников; но все равно сразу же обратилась к собеседнику на персидском языке.
- Ты знаешь… во всяком случае, ты достаточно умен, чтобы догадываться. Я хочу сказать тебе, что намерена остаться царицей Ионии.
Мануш некоторое время неподвижно смотрел на нее - только в глазах появились удивление и удовольствие. Или, лучше сказать, наслаждение мигом: этот человек, в своем роде, был таким же сладострастником, как и его брат, который лег к царице в постель, не спросив о ее желании.
- А ты рассчитывала на что-то иное? Может быть, на то, что греки простят тебя и отнесутся с таким же почтением, как и мы? Или тебе кто-то из соплеменников обещал убежище, если ты предашь тех, на кого сейчас опираешься?..
От стыда у Поликсены свело затылок. Но она заставила себя посмотреть азиату в глаза.
- Да. Я надеялась на убежище, если помогу ионийцам добиться свободы, - сказала царица. - Но теперь вижу, что мы, вероятнее всего, проиграем, подняв бунт против Персиды… а если и победим, торжество будет недолгим.
Теперь Мануш удивился по-настоящему. И взволновался.
- В тебе больше здравомыслия, чем я думал, - резко сказал перс. Он помолчал, коснувшись своей бороды, а потом спросил:
- У тебя есть какие-то новые предложения?
- Пока нет, - ответила Поликсена. Прокашлялась, поняв, что слишком торопится. - Мне не нравятся преобразования флота, которые ты провел.
Мануш сдвинул брови, как будто не понимал, о чем речь; а потом улыбнулся.
- Если ты в самом деле желаешь удержать власть - что же тебя не устраивает?
- Я желаю… но не любой ценой! - воскликнула Поликсена, взбешенная его спокойствием. - Я не желаю, чтобы из-за меня тысячами гибли мои соотечественники, которых я же призвала на помощь!..
Она прикусила губу, поняв, что ужасно проговорилась; и при виде ее лица Мануш утратил всякую сдержанность. Он расхохотался - перс смеялся так, что стены сотрясались.
- Осмелюсь сказать, государыня, что ты сама на все это напросилась, - ответил Мануш, когда к нему вернулась способность говорить.
Поликсена стояла бледная, кусая губы. А потом, выйдя из оцепенения, затопала ногами и закричала, показывая персу на дверь:
- Убирайся! Или, клянусь, твоя голова еще до заката окажется на колу, что бы ни ждало назавтра меня саму!..
При виде ее лица усмешка Мануша исчезла, сменившись серьезностью, даже преувеличенной. Поклонившись, азиат отступил к дверям и скрылся. Такой язык они понимали.
Этот разговор с Манушем так и не был возобновлен. Однако Мелос немного погодя подошел к Поликсене и сказал, что поставил в известность о ее планах всех, кого мог. Зять больше ни в чем не винил ее - но, глядя в его лицо, Поликсена догадывалась, что ему пришлось выслушать от своих сторонников.
- Я также подослал людей на корабли, - сказал иониец. – Среди твоих матросов персов мало, с этим Мануш ничего поделать не сможет. Возможно, им удастся поднять бунт во время сражения и перехватить управление судами…
Поликсена зажмурилась, представив себе это: оглушительный треск, крик, неразбериха, стрелы и копья, несущиеся отовсюду, тараны – железные головы вепря, пропарывающие суда насквозь вместе с телами гребцов; кровавые буруны, вздымающиеся до небес… Ни она, ни Мелос ни разу в жизни не видели морского боя. Но Мелос будет командовать своими солдатами в городе. А она, царица?.. Спрячется за стенами, пока военачальники решают ее судьбу?
- Ты побледнела, - сказал Мелос, внимательно наблюдая за ней. – Ты думала о том, чтобы самой принять участие в битве?
Поликсена медленно кивнула.
- Я должна…
Мелос схватил ее за руку.
- Все, что ты должна, - сохранить свою жизнь, как сейчас хранят ее другие!.. Я сам, по правде сказать, никогда не участвовал в настоящем бою, только слышал, - продолжил иониец. – Но знаю от бывалых солдат, что непривычного человека такие тошнотворные и ужасные зрелища могут свести с ума. А уж растеряться, когда над тобою нависла смертельная угроза, легче легкого. Тем более женщине!
Поликсена посмотрела ему в лицо.
- Ты предлагаешь мне прятаться до конца?.. Даже персидские цари сами возглавляют свои войска!
Мелос вздохнул.
- Пока что до этого не дошло. Греки могут подойти с юга и встать лагерем под стеной; зашлют разведчиков, прежде чем попытаются прорваться… да, скорее всего, так они и поступят.
- А мы будем смотреть на них со стен, - Поликсена слабо улыбнулась. – Я, во всяком случае, выйду на стену. Я должна увидеть своих сородичей и сказать им слово…
- Вот это по-царски, - Мелос улыбнулся в ответ, ободряя и ее, и себя. – Может быть, ты даже кого-то убедишь. Как бы то ни было, твое явление окажется для греков полной неожиданностью. Ведь большинство воинов Эллады, даже почти все… никогда не видели женщины-царицы, а о твоем правлении знают только по рассказам, которым не очень-то верят.
Поликсена рассмеялась, ощущая гнев, уже полузабытый. Мелос ей напомнил, что для греков женщина в таком положении, как она, - куда более чудесное явление, чем для азиатов и египтян. Неудивительно, что даже те из ее подданных-ионийцев, кто видит ее каждый день, смотрят на нее как на богиню - существо иной природы, нежели их собственные жены и сестры!
Она кивнула.
- Очень хорошо. Я намерена сказать грекам, что желаю сохранить данную мне Дарием власть и потребовать, чтобы они ушли, не нарушая мира. Даже если бы я по-прежнему желала освобождения Ионии, мой царский долг – выступить с такой речью…
Поликсена вдруг поразилась тому, куда завели ее собственные мысли.
- Только подумать, Мелос, - как часто мой долг совпадает с неизбежностью! Это Ананке!
- Да, - серьезно ответил иониец. – Что бы ни называли этим словом, Ананке существует и она могущественна. И точно так же, как твой долг потребует от тебя выступить миротворицей, долг греков и их мойра* – начать и закончить войну, к которой они так долго готовились. Как в древней трагедии, события которой повторяются для нас.
***
Греки пришли, как и предсказывал Мелос, - с южной стороны. Южная гавань была всего дальше от города; конечно, ее, как и северную, защищали корабли. Но вскоре в Милете увидели угрозу во всей ее полноте: греческие суда, державшиеся на равном расстоянии друг от друга, закрыли море до самого горизонта. Тогда на берег примчались вестовые с приказом всем воинам и матросам, кто остался в заливе, вытащить корабли на песок и отступить за стены. Они были не в силах задержать врагов даже ненадолго – а попав в руки греков, могли стать орудием против своих же.
Когда первые из эллинов высадились на берег, он был совершенно пустынен. Этими смельчаками оказались, разумеется, спартанцы; но их боевой задор довольно скоро сменился растерянностью. Спартиаты в полном вооружении, не дожидаясь, пока бросят якорь, спрыгивали прямо в воду; оскальзываясь на мокрых камнях, воины выходили на песок и осматривались в недоумении.
Сняв свои шлемы, сужавшие им обзор, спартанцы видели то же самое – городские стены и башни, с зубчатыми переходами между ними; на высоком холме посреди сада уступчатый дворец, желтые стены которого ослепительно сияли на солнце; и нигде, казалось, не было ни души. Слышался только шум прибоя позади.
Эвримах, прислонив свой щит к бедру, присмотрелся получше из-под руки.
- Вон там часовые, - сказал он подошедшему Никострату, показав на стены. – Я отсюда даже вижу стражников на дворцовых стенах и террасах… Никто никуда не денется.
Спартиат улыбнулся, спокойно и безжалостно.
- Что мы будем делать? – спросил Никострат. Он был бледен – его лихорадило от волнения, от предчувствия того, что скоро он увидит мать… Эвримах словно бы не заметил этого.
- Ты сейчас отдашь своим воинам приказ разбить лагерь и проследишь за всем сам, - сказал эномотарх. – Потом, как справитесь, подойди ко мне – обсудим положение.
Спартанцы плыли на первых двадцати кораблях, и скоро все воины сошли следом за начальниками. Их лагерь был возведен первым, быстро и безупречно, несмотря на усталость и жажду. Снова Никострат подумал, глядя на палаточный городок, - как похоже это временное воинское поселение на Спарту, которая со времен законодателя Ликурга кичилась тем, что ей не нужны стены: щиты ее мужей оградят Лакедемон куда лучше.
Когда все было кончено, царевич подошел к Эвримаху.
- Что это значит, господин? - спросил Никострат, показывая на Милет, не подававший признаков жизни.
- Это значит, что персы пока не понимают наших намерений, - ответил спартиат. - И теперь совещаются, готовясь начать с нами переговоры.
Никострат кивнул.
- Мы ведь будем с ними говорить?..
- Конечно, - Эвримах наконец позволил себе улыбнуться и хлопнул Никострата по плечу.
- И кто займется этим?
- Я буду говорить, - послышался голос Калликсена. Афинянин незаметно подошел к ним сзади. - У меня это получится всего лучше.
Спартанцы переглянулись - но никто пока что не спешил оспорить этого предложения.
Никострат обернулся на корабли.
- Только бы не слишком долго! Нас могут зажать между берегом и городом!
- Нет, персы этого не сделают, - флотоводец покачал головой. - У них недостаточно судов - так они оставят без защиты свои северные ворота. Ведь они понимают, что подошли еще далеко не все наши.
Никострат больше не мог принимать участие в этом обсуждении. Он ушел в свой лагерь и занялся делами, которые не требовали размышлений: слишком тяжело ему было представлять, против кого им придется сражаться.
Скоро стемнело, и Никострат сильно устал, но спать не мог. Он долго стоял, глядя на город, где ждала его мать, а потом сел и глубоко задумался.
Часть фиванцев тоже высадилась на берег. Увидев одинокую фигуру, сидевшую на песке в стороне от спартанского лагеря, Диомед ускользнул от своих и, подойдя к Никострату, пристроился рядом. Юноша ни о чем не спрашивал - он понимал, что его другу сейчас не нужны слова.
Некоторое время спустя Никострат встал, и Диомед поднялся тоже. Никострат словно только теперь заметил белокурого фиванца. Царевич улыбнулся Диомеду и сказал единственное слово:
- Благодарю.
Он ушел спать, и Диомед, тяжело вздохнув, последовал примеру старшего друга.
Никострат проснулся рано, по привычке, - проснулся один. Он делил палатку с Эвримахом, как и прежде, и спартанцы вставали вместе; но в этот раз эномотарх поднялся раньше него. С чувством, будто он опять что-то упустил, Никострат надел панцирь и выскочил наружу. Греческий лагерь и город за высокими зубчатыми стенами выступили в розовой рассветной дымке; многие из воинов еще спали, лежа вповалку на песке, но спартиаты почти все были на ногах.
Когда Никострат подбежал к своему начальнику, со стороны Милета резко зазвучали сурнаи.
Спартанцы успели только переглянуться. Трубы пропели еще раз, и на глазах у изумленных греков южные ворота отворились. Оттуда начали ряд за рядом выходить воины - ионийские гоплиты, которые тут же строились в шеренги под стеной. При виде противника спартанцы тоже принялись строиться в фалангу, но Эвримах прикрикнул на них:
- Это не то! Еще не время!..
Ионийское войско образовало фалангу, и ворота снова закрылись.
В третий раз запели сурнаи, и Никострат увидел свою мать.
Поликсена, одетая в пурпур, золото и серебро, с плащом за плечами, сверху донизу расшитым золотыми монетами, - великолепная как никогда, - поднялась на одну из надвратных башен. Она вскинула руки, точно жрица, взывающая к божеству, или правительница, приветствующая свой народ…
Греки не смогли сдержать криков изумления, даже спартанцы. Один Никострат словно онемел. Он не сводил глаз с матери, с этой совершенно незнакомой ему богини Ионии. А потом над берегом разнесся ее голос.
- Я узнаю вас, мои соплеменники, и приветствую, если вы пришли с миром! Что вам понадобилось на моей земле?
Эллинские воины начали переглядываться, изумление сменялось возмущением.
- Что это значит? - говорили они друг другу.
Калликсен первым нашелся, что ответить. Он вышел из гущи людей и сделал несколько шагов по направлению к воротам, так что его стало хорошо видно.
- Мы здесь, чтобы освободить Ионию от поработителей! - крикнул афинянин.
На несколько мгновений между греческим лагерем и городом повисла тишина, в которой слышалось лишь дыхание тысяч людей. А потом Поликсена спросила:
- Вы меня причисляете к поработителям Ионии? К тиранам?
Флотоводец сделал еще шаг вперед.
- Это будет зависеть от…
И тут царица наверху закричала, точно от внезапной жестокой боли, и осеклась. Калликсен задохнулся от ужаса; и все, кто стоял рядом, вскрикнули. Царицу словно что-то подрубило сзади под колени, и она упала, скрывшись от глаз зрителей.
А потом на площадку позади Поликсены бегом поднялся молодой темноволосый иониец, - Никострат и Калликсен поняли, что это был не Мелос; этот слуга поднял царицу, устроив ее голову у себя на плече. Она повисла у него на руках как мертвая: лицо коринфянки казалось совсем белым, но крови на одежде не было видно.
- На ней пурпурный хитон! Я думаю, в нее стреляли… стреляли из города! - вырвалось у Никострата. Он сам едва стоял, видя, что случилось с матерью; Эвримах подхватил его под руку.
- Держись, - сказал спартиат. - Она может быть еще жива, и тогда ее спасут!
А про себя Эвримах подумал, что бывают такие стрелы-срезни, которые рассекают тело не хуже клинка; и даже если рана не была изначально смертельной, жизнь может вытечь с кровью очень быстро…
Эвримах снова посмотрел на царевича и повторил:
- Держись. Скоро мы все разузнаем.
Ионийцы уже в беспорядке отступили в город, и ворота за ними захлопнулись - на сей раз неизвестно, как надолго.
Никострат повернулся и, ступая, точно во сне, направился к своей палатке. Ему все давали дорогу, а он никого не замечал…
Потом воины увидели, как из рядов фиванцев вырвался Диомед и бросился следом за спартанским полемархом. Никто не остановил юношу, и он скрылся в палатке Никострата.
Эвримах молча отвернулся и мрачно кивнул Калликсену, который успел вернуться к ним. Двое эллинских военачальников отошли в сторону, чтобы посовещаться.
* “Мойра” в переводе с греческого означает “доля”, “часть”.
========== Глава 190 ==========
Она опять была девочкой десяти лет. Она оказалась в темном и вонючем трюме, и, сжавшись в углу на свернутой бухте каната, видела, как отец плачет над бездыханным телом матери. “Нужно предать ее морю, а то болезнь и на вас перекинется”, - сказал Антипатр Поликсене и ее старшему брату…
Семнадцатилетняя Поликсена стояла на плоской крыше египетского особняка, рядом с Нитетис. Дочь фараона и возлюбленная подруга, еще более юная, показала ей на азиатское войско, вливавшееся в священный город и неудержимо наполнявшее его.
“Вон там, на золотой колеснице, - Камбис… А если он изощренно жесток в постели?..”
Поликсена повернулась к египтянке, чтобы утешить, но что могла она сказать - такая же девственная, как и Нитетис?
Потом она оказалась на ложе, в темноте собственной опочивальни. Над нею склонился Ликандр, ее любимый спартанец, которому она решила отдаться наперекор воле брата. Ликандр умащал ее маслом, лаская; а потом лег на нее, накрыв своим горячим мощным телом, и она стала его, с той ночи и навсегда…
Вот она на главной площади Милета, примыкающей к булевтерию - зданию городского совета. Ликандр, еще вчера живой, обратился в камень: наполовину сливавшаяся с темнотой, с другой стороны беломраморная фигура воина-атлета была освещена пламенем. Пылал общий погребальный костер Филомена, ее брата и сатрапа Ионии, и Аристодема, ее второго мужа.
Поликсена, не отрывая глаз от дорогих покойников и обоняя ужасный запах горящей плоти, перебивавший аромат благовоний, одной рукой прижимала к себе семилетнего Никострата - дитя своей первой любви.
“В моих жилах течет дорийская кровь, как в жилах спартанских цариц… Я защищу вас, если вы признаете меня!”
Мертвая Нитетис, на обнаженной руке которой выступила пара капель крови от змеиного укуса, - вокруг ее постели собрались египтяне, еще слишком потрясенные, чтобы выражать скорбь… Красный гранитный саркофаг с высеченными на нем столбцами иероглифов - эти знаки указывали царице путь в вечность…
- Путь в вечность, - прошептала Поликсена. Чья-то рука промокнула ее лоб ароматной тканью, задержавшись на шраме под волосами.
- Теперь у госпожи и нога изуродована, - с жалостью сказал женский голос.
- Не болтай ерунды! Она просыпается, видишь? - ответный мужской голос прозвучал одновременно сердито и облегченно. - И испарина - это хороший знак. Все дурные соки выйдут.
Поликсена открыла глаза и увидела склонившегося над нею придворного врача, Клития. Рядом маячило лицо молодой рабыни - из тех, которые помогали Поликсене и женщинам ее семьи в бане.
- Где Клео? - хрипло спросила царица. Это было первое, что она смогла осмыслить, - что служанка рядом другая.
- Меня зовут Ианта, госпожа, - сказала эта женщина. И тут Поликсена все вспомнила… почти все. Она попыталась сесть, но тут мучительная боль впилась ей сзади в левое бедро, распространившись до кончиков пальцев и выше, до паха. Поликсена застонала и упала обратно, перед глазами кружились разноцветные огни.
- Тебе рано вставать, царица! - испуганно воскликнула рабыня по имени Ианта. - Ты едва не умерла, трое суток была в бреду!
Благоухающим вербеной влажным полотенцем Поликсене промокнули шею, грудь. Она уже не сопротивлялась этим заботам, осознав слова служанки.
- Сколько суток?.. - шепотом повторила царица.
К чему за это время привели переговоры с греками? Или, быть может, уже состоялось сражение, а то и не одно? Жив ли еще…
- Жив ли еще мой сын?
- Насколько мне известно, да, - ответил врач, хотя Поликсена не обращалась ни к кому в отдельности. - Успокойся, госпожа: никто еще не начинал боя. Все ждут.
- Пока я не поправлюсь или не умру, - царица попыталась усмехнуться. - Зачем ждать?.. Все равно, лежа здесь, я никому ни в чем не помешаю.
- Пока ты жива, ты остаешься верховной властительницей, и твоя воля превыше всего, - сурово сказал Клитий. - А сейчас тебе надо поспать, царица, чтобы поскорее восстановить силы.
Поликсена сама ощущала, что силы стремительно оставляют ее: похоже, рана действительно была тяжелой и надолго приковала ее к этому одру болезни. Но кто же… Клео…
- Где Клео? - резко повторила она свой первый вопрос, собрав остатки воли.
- Я не видела ее сегодня… Кажется, и вчера тоже, - с растущей тревогой ответила Ианта. - Мы все так переполошились, когда тебя принесли, госпожа!
Поликсена стиснула зубы.
- Это она подстроила! Кто стрелял в меня?..
- Весь Милет ищет этого злодея, и мы непременно найдем его, царица, - быстро сказал Клитий, протягивая руку к ее лбу. - А теперь ты должна…
Поликсена отвернулась, уклоняясь от его прикосновения.
- Если до сих пор не нашли, уже не отыщете. Эти мерзавцы… выбрали удачное время, когда все внимание горожан было сосредоточено на враге снаружи. И под стенами собралась такая толпа…
Она не договорила, ее сознание опять уплыло. Клитий благословлял эти передышки: на ее повязке опять проступила кровь, и лучше всего было обработать рану, пока царица ничего не чувствовала. Стрела с широким листовидным наконечником глубоко вонзилась в мякоть бедра сзади, над коленом, перерезав сухожилия и вызвав потерю крови, едва не стоившую царице жизни. А теперь ее ждет долгое мучительное выздоровление и еще более долгая хромота. Если ее не убьет лихорадка. И если до тех пор в царскую спальню не ворвутся враги!
Хорошо, что убийцы не догадались отравить стрелу или не сумели достать яд…
Поликсена опять лишилась ощущения времени - а когда открыла глаза, увидела, что в комнате стемнело. Она шевельнула левой ногой и стиснула зубы, перетерпливая муку.
- Кто здесь?..
С табурета рядом поднялся женский силуэт; служанка склонилась над нею. Как ни была царица слаба и одурманена, она увидела, что это уже не Ианта. Эту рабыню Поликсена тоже вспомнила, ее звали Аглая.
- Как ты себя чувствуешь, великая царица?
- А как бы ты себя чувствовала на моем месте? - пробормотала Поликсена.
“Сколько их сменилось рядом со мной, пока я тут лежала?.. Что происходит снаружи? Эти убийцы не могли выдумать участи страшней, чем оставить меня в живых…”
Повернув голову к дверям, Поликсена вдруг увидела, что там тоже кто-то стоит - темноволосый юноша, который не смел приблизиться, но явно долго наблюдал за нею… Когда Поликсена поняла, кто это, это узнавание согрело ее, и даже боль отступила.
- Подойди, - тихо и хрипло приказала она, и молодой слуга тут же приблизился. Он опустился на колени рядом с ложем и поцеловал властительнице руку; потом сжал в своих горячих ладонях, не в силах сдержать порыв радости.
- Делий, - прошептала Поликсена, улыбнувшись. - Ты спас мне жизнь.
- Не я, госпожа, а врач. Мне только посчастливилось оказаться рядом с твоим величеством, - ответил раб.
Он тоже улыбался ей, но выглядел очень уставшим, под глазами залегли тени.
- Ты долго здесь? - спросила коринфянка. Каждый вопрос давался ей с трудом.
- Он здесь почти все время, царица, и даже спал у тебя под дверями, - торопливо сказала служанка с другой стороны кровати. - Его несколько раз пытались прогнать, но он все не уходил…
- Верный мой Делий, - прошептала Поликсена.
Она положила руку юноше на голову и, собравшись с силами, уже громче сказала:
- Ты свободен. Ты можешь остаться во дворце и у меня на службе, если желаешь, но отныне никто не назовет тебя рабом!
Делий опять схватил ее руку и прижался к ней губами: он плакал. Поликсена поняла, что завладела еще одним сердцем, не помышляя о том. Несмотря на ее больной, неприбранный вид и тяжелый запах, стоявший в комнате, этот мальчик ее боготворил.
- Я ничего другого не желаю, кроме как остаться с тобой, царица!
Поликсена ласково кивнула.
- Хорошо, мой дорогой. Тогда я поручу тебе то, что сейчас не может выполнить никто, кроме тебя…
Делий быстро встал, глядя на нее большими серо-голубыми глазами, полными преданности и решимости.
- Все, что угодно, моя царица!
- Ты будешь приносить мне новости о том, что происходит в городе и за стенами, - приказала Поликсена. - Даже если тебе скажут, что меня нельзя волновать, и попытаются запретить!
Делий кивнул.
- Я понял, моя госпожа!
Царица улыбнулась.
- А сейчас иди поспи, я приказываю. Жду тебя завтра с утра.
Ее новый помощник поклонился и, повернувшись, быстро вышел. Поликсена спохватилась, что так и не спросила юношу - был ли здесь Мелос и где он сейчас. Но, конечно же, зять побывал у ее постели и дочь тоже приходила, только Поликсена не узнала их. А у Мелоса, разумеется, полно забот в городе, сейчас почти все легло на его плечи…
Но сквозь боль уже плохо получалось думать.
Царица попросила дать ей маковой настойки - немного, только чтобы приглушить ощущения в ноге и она смогла поспать ночью. Оказалось, что Клитий предвидел такое пожелание и приготовил ей питье. Поликсена глотнула сонного зелья и спустя какое-то время забылась снова.
Утром, однако, ей немного полегчало - хотя, вновь осознавая окружающее, Поликсена осознавала и собственную боль. Но Клитий сделал ей новую перевязку, пока она бодрствовала, и царица даже не застонала.
- Рана выглядит хорошо, - улыбаясь, сказал врач. Так он мог бы говорить больному, у которого впереди много времени, чтобы оправиться. - Не гноится, не опухает, края ровные и срастаются. Скоро ты опять сможешь ходить и даже ездить верхом.
Поликсена улыбнулась.
- Очень рада это слышать.
Когда врач ушел, Ианта, опять сменившая Аглаю, обмыла царицу с помощью губки водой, ароматизированной вербеной, и переодела в свежее белое платье; а ее черные волосы заплела в две косы. Поликсена попросила слегка накрасить ее.
Потом она по предписанию врача съела чашку бульону, в который было вбито сырое яйцо. Все это подкрепило царицу; однако ужасное ощущение, что Иония в эти самые мгновения несет потери, которым она не в силах помешать, только усилилось.
- Я хочу видеть Мелоса, - сказала Поликсена, едва покончив с завтраком.
Ианта забеспокоилась.
- Моя царица, твой зять в городе, с воинами… Он не может прийти прямо сейчас!
Поликсена кивнула, сжимая губы и комкая простыню, которая укрывала ее до пояса.
- Тогда позови Делия.
Делий уже дожидался за дверями - теперь не как пес, стерегущий сон хозяйки, а как царский помощник с новым сознанием своего достоинства. Когда юноша вошел, Поликсена увидела, что он тоже привел себя в порядок. Делий был красив - и не только потому, что молод и влюблен. Встретив взгляд царицы, он зарделся и поклонился.
- Ты хорошо выглядишь сегодня, - похвалила Поликсена. Но потом сразу сменила тон. - Что происходит в городе? Ты узнал?
- Насколько мог, госпожа, - Делий расправил плечи. - Твой зять ведет переговоры вместо тебя - он пытается договориться сразу и с персами, и с греками. Он… тянет время.
- Так, хорошо, - Поликсена кивнула. - Однако это не может продолжаться бесконечно. У греков скоро кончатся припасы - и терпение, видимо, тоже…
Она сделала паузу, поднеся руку к шраму на лбу.
- Как долго я уже в постели?
Она могла бы подсчитать сама… но не была уверена.
- Пять дней, царица, - ответил Делий.
Поликсена откинулась на подушку и прикрыла глаза: шрам на лбу тоже запульсировал болью.
- Скоро греки пойдут на приступ… ничего другого им не останется. Деревни вокруг, наверное, уже разорили.
Она потеребила простыню.
- Это все?
- Пока все, - ответил Делий. Он, казалось, был огорчен, что других новостей для царицы нет. Поликсена с улыбкой поблагодарила его.
- Иди, продолжай наблюдение, - сказала она. - Если будет время, можешь поупражняться в стрельбе с солдатами Мелоса: тебе это наверняка пригодится.
Довольно долго в ее опочивальне никто не появлялся, кроме служанки, которая выполняла несложные поручения госпожи. Поликсена смогла просидеть большую часть дня; она разобрала папирусы, поступившие на ее рассмотрение за время болезни, и даже попробовала встать и походить, опираясь на плечо Ианты. Поняла, что здесь понадобится мужская сила, - царица была выше и тяжелее своей девушки. Она с неудовольствием увидела, что мышцы начали терять упругость; хорошо, что не появилось пролежней.
- Мне нужен посох, - сказала она рабыне. - И мне нужен Мелос! Сейчас же!
- Я его приведу, - решительно ответила Ианта.
Ианта привела сразу Мелоса и Делия - оказалось, что молодой слуга последовал совету царицы и упражнялся в стрельбе с солдатами; несмотря на кожаный щиток, он успел ободрать себе руку тетивой. А Мелос принес посох черного дерева, с костяным набалдашником в виде головы барана, и положил царице на постель.
Мелос был бледным, уставшим… но Поликсена увидела, насколько старше и значительнее ее зять сделался за эти дни.
Он поцеловал ее.
- То, что ты жива, заставляет меня заново уверовать в богов.
Поликсена усмехнулась.
- Прошу тебя, расскажи мне, что происходит за стенами дворца, прежде чем я испытаю эту палку.
- Это жезл, - Мелос, казалось, слегка обиделся. Потом он как мог подробно доложил обстановку; но рассказал немногим больше Делия. Никто еще не обнажал оружия, но и греки, и персы уже истомились ожиданием битвы. Не сегодня-завтра все случится.
- Сказать по правде, я рад, что ты в это время будешь под защитой дворцовых стен, - откровенно сказал Мелос.
Поликсена погрозила ему пальцем.
- Но это не отменяет твоей обязанности докладывать мне обстановку…
Мелос помог ей поучиться ходить, опираясь на посох; потом нога разболелась нестерпимо, и Поликсена вынуждена была вернуться в постель. Она выпила маковой настойки и попросила прислать к ней Фрину.
Потом Мелос, извинившись, ушел - теперь ему пришлось замещать царицу во многих делах. Но к ней пришла дочь, и вечер шестого дня наступил незаметно.
А утром седьмого дня Делий прибежал к царице с известием, что началось морское сражение в Гераклейской бухте. Корабли царицы, команды которых состояли из ионийцев, управляемые персидскими кормчими и триерархами, с персидскими воинами на борту, вступили в бой с греческим флотом.
- Афиняне приняли на себя первый удар, - рассказывал Делий, сжимая и разжимая кулаки в волнении. - Но что происходит теперь, я уже не знаю…
Поликсена кивнула.
- Хорошо. Отправляйся снова в город, но за стены не выходи. Новости будут передаваться быстро - и если услышишь о переломе в ходе битвы, бегом ко мне!
Делий поклонился и убежал. Поликсена осталась ждать в обществе служанки. Это было тяжелее всего.
========== Глава 191 ==========
Персы в морском сражении были разбиты наголову. Это означало, что больше двух десятков кораблей Поликсены было потоплено, а из греческих кораблей - только семь. Перехватить управление, как предлагал Мелос, ионийцам удалось только на четырех кораблях; а потом, когда они сшиблись с афинянами, все военные хитрости были позабыты, и осталась только одна задача - уцелеть, сокрушив противника. Калликсен не зря считался лучшим из греческих навархов, который, к тому же, успешно пиратствовал в чужих морях: ему удалось растянуть свои корабли цепью, заперев выход из бухты, а потом окружить вражеские триеры и погнать их прямо на камни. Он лучше персов изучил прибрежные воды. Три ионийских корабля разбились вдребезги, и когда остальные согнали в кучу, сражение превратилось в бойню…
Вода в гавани покраснела от крови, а дно усеяли мертвые тела в чешуйчатых азиатских доспехах и греческих панцирях. Скоро, в такую жаркую пору, отравленная вода начнет испускать губительное зловоние. Но пока никто не думал об этом - противники уползли зализывать раны.
Греки торжествовали: многие в этот день напились пьяными, несмотря на строгое запрещение старших. Еще и потому, что ионийцы не подпускали их к реке, а найденных к югу от города источников было недостаточно, чтобы утолить жажду целого войска. Пришлось урезать и солдатский паек.
- Я рад хотя бы тому, что долго это не продлится, - хмуро сказал Никострат Диомеду. Друзья сидели в стороне от всех.
- И царица жива, - напомнил фиванец. Это было объявлено на третий день, по приказу Мелоса, который продолжил переговоры с греками от имени Поликсены.
- Если только персы не скрывают ее смерть, - сквозь зубы ответил Никострат. - С них станется.
Его спартанцы, седьмой день слонявшиеся по берегу без дела, были все как один трезвы - и злы как цепные волки. Им не терпелось в бой. За эти дни Никострат опять отдалился от своих воинов - во многом благодаря тому, что ионийская наместница, перед тем, как ее подстрелили, всех заставила усомниться в себе и своих намерениях…
- Потерпи еще немного, филэ, - Диомед приобнял его, и Никострат не воспротивился: он сидел как каменный, рассматривая свои руки.
- Скоро мы войдем в город! Может быть, уже завтра!
Никострат кивнул - он неотрывно глядел на шрам, оставшийся ему на память о детской клятве, данной тени отца.
- Я рад, что войдем. Даже если не выйдем.
Мелос сам рассказал царице о поражении, не жалея красок: он метался по спальне Поликсены, забыв о ее состоянии, повысив голос до крика.
- Я так и знал, что афинянин нас побьет, чтоб нам всем провалиться в Тартар! И то же будет на суше!..
- А ну-ка тихо! - осадила его Поликсена, которая от таких новостей даже забыла о своих страданиях. - Что именно будет на суше, чего тыиспугался?
Мелос медленно повернулся к ней, словно не понимая, о чем речь.
- Я испугался?..
- Ты забыл, что в этом сражении греки побили персов? - спросила Поликсена.
- Нет, не забыл, - Мелос помотал головой, в упор глядя на нее своими карими обличающими глазами. - Я только что прискакал с места побоища, царица. И я видел, как много убитых ионийцев приходится на каждого перса. Сколько могли мертвецов вытащили на песок, чтобы не заражать воду… Очень жаль, что ты не можешь сама подсчитать трупы своих солдат, прежде чем их свалят в общую могилу!
- Да, жаль, - подтвердила Поликсена. Она сохранила хладнокровие, глядя зятю в лицо; только немного побледнела.
Мелос поперхнулся.
- Прости. Конечно, тебе не следует такого видеть, - глухо сказал он.
Поликсена улыбнулась уголками губ.
- Скоро увижу. Я думаю, греки пойдут на приступ уже завтра, а город долго не продержится. Не потому, что не смог бы… а потому, что таких, как она, найдется много.
Поликсена показала на свое забинтованное бедро, выступавшее под хитоном. Мелос понимающе кивнул.
- Многие из наших не пожелали отказаться от первоначального замысла, а меня считают изменником. В конце концов, чтобы открыть ворота, достаточно всего пары человек…
- А что Мануш? Тебе известно, чем он занят? - спросила Поликсена.
Мелос мотнул головой.
- Мы и прежде редко встречались и редко советовались, ты знаешь… а теперь он действует полностью по своему усмотрению. Стражники на стенах и при воротах - все ионийцы, персы засели внутри.
Мелос мрачно задумался.
- Я видел Мануша на берегу после битвы, он говорил со своими уцелевшими воинами… Я хотел подъехать, чтобы посоветоваться, но перс посмотрел на меня и на моих спутников как на пустое место… Его охрана натянула луки, когда мы приблизились.
Иониец улыбнулся.
- Мне сейчас думается, что если бы я не повернул назад, нас бы перебили прямо там и побросали на дно - на мелководье, к тем, чьи тела сейчас объедают рыбы.
Поликсена сдвинула брови.
- Мне ты этого не говорил! Какая неосмотрительность!
Глядя в ее лицо, Мелос понял, что мысли царицы приняли неожиданный оборот.
- Тебя они могли бы прикончить, если ты разозлишь их, и ты очень неразумно нарывался. Меня - нет. Пока еще нет, - сказала она.
Поликсена задумалась на несколько мгновений.
- Грекам я в таком виде показаться никак не могу. Если они и признают царя, то только как сильного военного вождя… и они совсем не знают меня; а будучи женщиной, я для них слишком ненадежна. А вот с Манушем нужно поговорить незамедлительно, еще до заката!
Мелос не успел ничего возразить. Поликсена хлопнула в ладоши, приказывая подать себе одеваться и приготовить носилки.
- Пусть все в Милете узрят царицу, и он первый!
Пока ее одевали, подкрашивали и причесывали, царица узнала, что Мануш у себя дома, в персидском квартале: это было очень кстати. Хотя и не в лучшем свете выставляло полководца накануне решающей битвы.
Поликсена ни разу еще не выезжала в носилках с тех пор, как опять стала править в Милете, - только верхом или в колеснице. Но богатые позолоченные носилки, с пурпурным пологом и фаравахаром - крылатым солнечным диском, вырезанным спереди, остались. Они сперва принадлежали княжне Артазостре, а после, видимо, Дарионовой супруге.
Поликсена приказала одеть себя во все лучшее - белое снизу, пурпур и золотая бахрома сверху, и еще украшения из электрума, жемчуга и алого сардоникса. Она знала: теперь этот чужеземный убор вызовет у горожан не ненависть, а благоговение. Толпа чувствует, на что ей следует уповать, и персидская роскошь для ионийцев с некоторых пор означает силу и дальновидность…
На первый этаж она сошла своими ногами, опираясь на палку и изумляя твердостью своей воли встречавшихся по дороге придворных и караульных; однако внизу, напротив стены, расписанной безобразными мифологическими картинами, наместница вынуждена была сделать остановку. Делий был все время рядом, а не то она бы упала, несмотря на посох; Поликсена долго пережидала боль, навалившись на плечо юноши и прикусив губу. Из ее закрытых глаз стекали слезы.
Наконец она отпустила плечо Делия - он дрожал от напряжения, вызванного ее близостью и запахом ее тела.
- С тобой все хорошо, царица? - спросил юноша. Голос его срывался, как в пору созревания; хотя Делию было не меньше восемнадцати лет.
- Не все хорошо, но я потерплю, - сказала Поликсена, улыбнувшись. Неприкрытая мольба читалась в серо-голубых глазах молодого вольноотпущенника. Ах, милый, нам бы дожить до завтра, подумала она.
Оказавшись снаружи, Поликсена с облегчением села в носилки и задернула полог. Это ненадолго. Когда они окажутся за пределами сада, она должна будет явить себя людям…
Носилки плавно поднялись в воздух - черные рабы-нубийцы не растеряли своей выучки, но Поликсена опять подавила стон, когда ее тряхнуло. Торопливо она достала из складок одежд серебряное зеркальце и посмотрелась: хорошо, что краска не потекла. А вот швы могли разойтись.
Подобрав юбку, Поликсена увидела, что повязка еще не испачкалась; но рана болела сильнее и ощущалась горячей… Потом накатила дурнота, и какое-то время она сидела, борясь со слабостью, схватившись за резной столбик.
Наконец, стиснув зубы, царица выпрямилась и отдернула полог. И вовремя: они как раз приближались к воротам. Поликсена увидела, что ворота не заперты.
“Конечно, эта подлая тварь могла сбежать: наверняка она могла сделать и подкоп. Хотя, разумеется, не сама Клео, а стрелок, который у нее в сообщниках, - у лучников очень сильные руки”.
Покинув территорию дворца, они повернули налево, в сторону гавани. Там располагался персидский квартал - рядом с главным северным рынком.
На улицах было довольно спокойно, хотя ощущалась непривычная военная деловитость и людей было больше обычного. Царские носилки скоро узнали, и народ сильно взволновался.
- Царица жива! Она ранена, - раздавалось со всех сторон. Но враждебности в голосах милетцев больше не было, во взглядах тоже - они выражали мольбу, почти ту же мольбу и надежду, что и глаза Делия. Кто-то попытался притронуться к носилкам, несмотря на сердитые окрики стражи; а одна женщина бросила Поликсене букетик белых и розовых левкоев. Царица прижала нежно благоухающие цветы к сердцу и улыбнулась дарительнице, которая заплакала от счастья. С персидским владыкой такие вольности были бы невообразимы…
Но вот, наконец, они въехали в персидский квартал; черные рабы двинулись по самой широкой улице, по которой могли проследовать носилки под охраной. Совсем скоро они остановились.
Дом, в котором жили благородные братья, - принадлежавший раньше их отцу Масистру, - снаружи очень походил на дом Тизаспа в Коринфе: толстостенный, глинобитный и с маленькими окнами, полностью закрытый от мира. Но он был гораздо больше - и, как многие дома в Азии, главную красоту таил внутри, чтобы явить избранным. Поликсену неприятно удивило, что хозяин не вышел к ним сразу. Или просто такие стены глушат звуки, а окна не позволяют ничего видеть?..
Поликсена послала Делия доложить о себе. Надо было отдать Манушу должное - перс появился на пороге очень быстро. Но судя по небрежности его наряда и удовлетворенному выражению лица, которое он не успел стереть, стало ясно, как именно главнокомандующий только что проводил время, отдыхая от воинских трудов…
Мануш поклонился, сделав шаг к носилкам.
- Царица?..
В черных глазах перса появилась тревога. Он протянул руку, словно готовясь поддержать Поликсену.
- Зачем тебе понадобилось навестить меня в моем доме?
Поликсена сдержала гнев. Это было не так трудно: когда она встала, от боли у нее потемнело в глазах, и все прочее на несколько мгновений показалось неважным.
- Да ты совсем больна!
Мануш мгновенно очутился с ней рядом, а с другой стороны ее поддержал Делий. Мужчины крепко взяли ее под локти и почти внесли в дом, не давая ступать на поврежденную ногу. А в доме Мануш, забыв обо всех условностях, подхватил гостью на руки, как давеча Делий, и отнес в комнату, усадив на мягкую кушетку.
- Нужно осмотреть твою рану, - сказал перс. Но Поликсена сердито остановила его.
- Это подождет. У меня к тебе разговор, не терпящий отлагательства.
Мануш заколебался; потом кивнул.
- Я понимаю, царица. Не желаешь ли чего-нибудь выпить?
- Воды с розовым маслом, если у тебя найдется, - сказала эллинка. Когда хозяин отлучился, чтобы отдать приказ, она несколько мгновений собиралась с мыслями, блуждая взглядом по коврам, украшавшим стены комнаты. Поликсене послышался женский смех, донесшийся из коридора, и ей сразу же представилось, что за нею наблюдают невидимые наложницы; она сжала кулаками виски, заставляя себя забыть о постороннем. Все будет зависеть от того, что она скажет персу в следующие несколько мгновений. Судьба государства - и не одного, а многих!..
Слуга, по-видимому, евнух, принес им угощение; вернувшийся Мануш сам наполнил чашу царицы и подал ей. Поликсена выпила ароматной воды и поблагодарила.
Потом сразу взяла быка за рога.
- Мануш, я желаю узнать твое мнение как полководца. Когда греки перейдут в наступление? Повторят ли они нападение на море?
- О нет, едва ли, - сказал перс. Поликсена ощутила вспышку его ярости при воспоминании о постыдном разгроме. - Возможно, греки не отказались бы повторить свой успех, но мы больше не дадим им морского боя!
- Так мы можем лишиться всего флота, - согласилась царица. - А как насчет сражения на суше, под стенами?
Она посмотрела военачальнику в глаза: у азиатов это считалось большой дерзостью.
На сей раз Мануш не стал спешить с ответом. Помедлив, он произнес:
- У тебя появились какие-то собственные предложения?
- Это будет зависеть от того, как поведут себя греки. А я уверена, что они уже завтра пожелают сойтись с вами в поле, перед южными воротами, - сухо ответила царица. - Полагаю, что впереди поставят спартанцев - их гоплиты будут пробиваться сквозь ваш строй клином, полагаясь на мощь своих щитов.
Мануш выпрямился, не отрывая от нее глаз. Он поощрительно кивнул.
- А дальше, царица?..
- Остальное зависит от тебя, - сказала Поликсена. - Выставь свою конницу и пехоту, а позади - лучников, для прикрытия. Вы должны показать лучшее, на что способны.
Долгое время собеседники молчали, глядя друг на друга. “Тебе тоже выгодно, чтобы несколько тысяч твоих воинов полегло под стенами, - прочел Мануш в глазах царицы. - Тебе нужно удержаться здесь и не допустить голодных бунтов - и повальных болезней, которые начинаются во всяком плохо устроенном огромном лагере. А мне выгодно, чтобы вы как следует потрепали моих соплеменников и заставили их отступить!”
Наконец Мануш спросил:
- Впереди спартанского войска пойдет твой старший сын, не правда ли?
Поликсена медленно наклонила голову.
- Да. Он очень давно мечтает сразиться с персами, вот так - со всем искусством воинов Лакедемона. А для спартанцев, как ты знаешь сам, нет смерти почетней и желанней, чем пасть в строю… Но я надеюсь, что Никострат останется жив.
В глазах Мануша промелькнули изумление, одобрение, предвкушение - все сразу. Воевода засмеялся, а потом стал очень серьезен.
- Ты хороший царь, - сказал он.
Поликсене сперва показалось, что перс обмолвился. Но нет, Мануш подразумевал именно это: он назвал ее “царь”, а не “царица”. И она понимала, что означает такая похвала в устах азиата.
Поликсена холодно улыбнулась.
- Теперь я должна идти. А вы уж не подведите меня.
Когда она с помощью двоих мужчин дошла до носилок и села, то обнаружила, что на повязке выступила кровь. Обратно до дворца наместница ехала, опустив полог.
========== Глава 192 ==========
Мануш хорошо понял намеки Поликсены - и даже, возможно, простер мысль еще далее своей повелительницы. Разумеется, он быстро узнал, каков из себя Никострат, а также - с кем сын царицы водится и кому подчиняется. Шпионам персидского военачальника, вдобавок, удалось подслушать планы спартанцев, поскольку таиться Равные не привыкли.
Поликсена не ошиблась, и прозорливость коринфянки восхитила Мануша во время их разговора: греки собирались вести наступление именно так, поставив спартанцев впереди - превратив их в острие своего копья. Со своими щитами спартиаты управлялись очень умело, и закрываться от стрел, идя в атаку, натренировались в фиванском лагере. Эвримах даже специально приглашал для этого лучников.
На закате того дня, когда состоялся столь важный разговор между Поликсеной и ее главнокомандующим, Эвримах отозвал Никострата в сторону для не менее важного разговора. Хотя формально Никострат и считался начальником моры, - значительно главнее своего эномотарха, - никто из двоих никогда не сомневался, кто старший в спартанском войске.
- Ты всегда возглавлял атаку во время учений, - сказал спартиат, глядя Никострату в лицо. - Но, как ты сам убедился, настоящая война - это совсем другое.
- Я хорошо это знаю, господин, - Никострат не выдержал и непочтительно рассмеялся. - А теперь ты хочешь сказать мне, что возглавлять моих воинов я больше не гожусь? Меня отстраняют?..
Эвримах подошел к нему и приобнял за плечи; или, вернее сказать, возложил на плечи воспитанника свою тяжелую руку, так что у Никострата дрогнули колени.
- Только если ты сам скажешь мне, что более не годен и не желаешь этого. А я думаю, что годен - и желаешь, - сказал спартанец, вглядываясь в лицо сына Поликсены. - Ты ведь уже хорошо умеешь владеть своим страхом, правда?
Никострат кивнул. Завистливые невежды распространяли о воинах Лакедемона слухи, будто страх им неведом вовсе, возможно, по причине какого-то природного изъяна; а на самом деле для преодоления этой человеческой слабости у спартанцев существовала целая наука.
- Главное для тебя - не споткнуться, когда вы побежите, и не уронить щит, - Эвримах сжал плечо Никострата. - Ты знаешь, какая сила у тебя за спиной, и вместе мы будем непобедимы. Ты встанешь в третьем ряду, а я в четвертом, слева, и буду прикрывать тебя!
- В третьем? Так я пойду не первым? - Никострат изумился.
Эномотарх качнул головой.
- Нет… и не только потому, что ты недостаточно опытен. Думаю, персы давно знают о сыне Поликсены, и убить или пленить тебя для них было бы очень заманчиво. Так что не следует привлекать к тебе чрезмерное внимание.
- Понимаю, - отозвался Никострат. Хотя мысль, что ради него спартиаты будут жертвовать собой, отводя глаза врагу, была весьма неприятна… почти унизительна.
Он отступил от Эвримаха и скрестил руки на груди.
- Я сильно беспокоюсь за мать, даже если она жива, - сказал Никострат. Он заговорил об этом, чтобы отвлечься от собственной невыигрышной роли; а потом понял, что говорит правду. Судьба матери и ее домочадцев его по-прежнему тревожила больше всего остального. - Мы часто обсуждали, как будем брать Милет, господин… а о том, как мы поведем себя, если прорвемся внутрь, ни разу не было речи! Ведь это не вражеский город… нельзя просто устроить там резню!..
- Конечно, нельзя, - Эвримах, казалось, удивился, что Никострату пришло такое в голову. - Мы знаем, кто в Милете враг, - и легко отличим его, разве нет?
Сын Поликсены нехорошо рассмеялся.
- Если бы так!
- Я понимаю твой страх, - муж Адметы, посуровев, кивнул. - Я не раз наблюдал, как ведут себя захватчики в покоренных полисах. Но моих воинов я уже предупредил, за мародерство и насилие над мирными жителями установлена немедленная казнь.
Никострата это несколько успокоило. Хотя как раз спартанцы наименее всех устрашились бы такой угрозы; и даже если железная дисциплина их сдержит, грабить, жечь и убивать без разбору наверняка будут другие союзники… Таков закон войны…
- Мы атакуем на рассвете? - спросил царевич.
Эвримах сдвинул брови.
- Как только персы выставят свое войско.
Никострат опустил голову и ковырнул песок сандалией.
- Ты думаешь, только они?
- Почти уверен в этом. А если и не одни персы, то с азиатскими союзниками, - ответил Эвримах. - Судя по тем донесениям, что мы получили весной, согласия между ними и ионийскими греками давно нет, и подставлять врагу спину персы не будут.
- Так значит, с Мелосом мне сражаться не придется, - облегченно пробормотал Никострат.
Он глубоко вздохнул.
- Я готов ко всему. Теперь я хотел бы поговорить с моими воинами.
- Это ты можешь делать не спрашиваясь, - сказал спартиат. Потом сжал губы, шагнув к своему ученику и цепко вглядываясь в его лицо. - Ты хотел предупредить их насчет матери?.. Напомнить, куда бить?
Никострат твердо кивнул.
- Да. Хотя я больше не командую спартанцами… именно я должен об этом сказать.
Эвримах кивнул.
- Иди. Однако советую тебе говорить только с Равными. Они лучше всего поймут тебя и передадут остальным.
Никострат направился по песку, отсвечивавшему на закате кроваво-красным, в сторону спартанского лагеря, от которого они с Эвримахом удалились. Никострат понял, что их разговор воины наблюдали… и был этому рад. Спартанцам следовало напомнить, что один из гомеев и уважаемый военачальник покровительствует сыну царицы. И теперь ему не требовалось привлекать к себе внимание.
- Спартанцы, - громко сказал царевич, окинув взглядом всех и не выделяя среди воинов никого, ни гомеев, ни низших. - Завтра нам предстоит сразиться за этот город!
Он кивнул в сторону Милета, чьи стены и бастионы зловеще окрасила вечерняя заря. Часть спартанцев оглянулась вместе с ним, но особенного воодушевления Никострат не почувствовал: наоборот, гоплиты сделались еще угрюмей.
- Сразиться за город… Да кто он такой, чтобы нам указывать? - прошелестело в задних рядах. Однако передние промолчали, слушая своего временного начальника с таким же вниманием. Никострат узнал среди них Равных и улыбнулся.
- Братья, - сказал он. - Полидор… Трипод… Олимпий… Вас завтра поведу не я, а те, кто более этого достоин. Но я хочу напомнить вам всем, что мы здесь как освободители - а не как убийцы и захватчики! Я снова напоминаю вам, чей я сын, - и требую уважения к той, ради кого мы пришли сюда! Это только мое право!..
Он выкрикнул это так, что эхо несколько раз отразилось от скал.
В задних рядах спартанцев послышался ропот, воины надвинулись на Никострата… но передние могучие бойцы стояли крепко и смотрели на сына Поликсены с пониманием и уважением. Никострат кивнул им: больше он ничего не мог сделать.
Потом царевич вернулся в свою палатку, чтобы остаться наедине со своими мыслями и приготовиться к завтрашнему дню. Эвримах все еще не возвращался.
Когда Никострат собирался укладываться спать, в палатку проскользнул Диомед. Друзья еще некоторое время шептались, делясь своими мыслями и планами своих командиров. Фиванцы должны были идти в атаку сразу следом за спартанцами…
Потом пришел Эвримах и велел Диомеду вернуться на свое место. Спартиат сразу же улегся спать, прислонив щит к специальной треноге: выходя, он брал его с собой. Даже имея оруженосцев, спартиаты почти никогда не расставались со своими гоплонами. И у Эвримаха, и у Никострата было по оруженосцу; но слуги чаще спали снаружи палатки, чем внутри, и сегодня тоже.
Никострат, сидя на жесткой войлочной подстилке, некоторое время вглядывался в бронзовую поверхность щита начальника, как будто пытаясь увидеть в нем свою завтрашнюю судьбу. Лампа еще горела на складном столике - ее должны были погасить слуги. Потом, ничего не разглядев в гоплоне Эвримаха, царевич обернулся и посмотрелся в свой щит.
Тусклое отражение было жутковатым и неверным… будто еще при жизни Никострат превратился в собственную тень, в искаженный образ себя самого. Он передернул плечами и лег.
Его слегка познабливало при мысли о завтрашнем бое. Никострат не боялся - но чувство огромной важности этого события наполняло его. Он закрыл глаза и стал думать о матери и Мелосе: мысленно Никострат пожелал им удачи и бодрости. Потом к царевичу пришла жена, он ощутил благоухание магнолии, которое струили ее легкие розовые одежды и длинные ярко-каштановые волосы…
Эльпида поцеловала его.
- Спи, милый, а я помолюсь за тебя. Я принесу жертву богу за всех ваших воинов.
Никострат вспомнил, что и в самом деле - сегодня они не совершали жертвоприношений Аполлону, как обычно. Он поежился. Чья-то забывчивость, или просто у них уже кончились припасы?..
Потом усталость взяла свое, и Никострат крепко уснул.
Пробудился он так резко, будто услышал голос в своей голове, звавший его по имени. Никострат был бодр и полон сил. Он сел на своей подстилке; Эвримах сидел напротив него, по-видимому, тоже только что проснувшись. Спартиат улыбнулся и кивнул царевичу.
- У нас есть время позавтракать.
Никострат встал; он провел рукой по волосам, которые вчера забыл распустить, а потом снова присел, достав из-под сложенной стопкой одежды можжевеловый гребень. Ему хотелось сегодня выглядеть получше.
- Персов еще не видно?
- Нет. Должно быть, они сейчас тоже поднимаются и чистят перышки. Это дело небыстрое, - ответил Эвримах. - Но ждать себя они не заставят.
Они оба привели себя в порядок; Никострат тщательно стянул волосы кожаным шнурком на затылке. Каждый раз, делая это, он напоминал себе Ликандра. Потом спартанцы поели, и оруженосцы помогли им надеть доспехи.
Никострат подхватил свой огромный щит; по его спине пробежали мурашки, когда он окинул взглядом палатку. Весьма возможно, он больше не вернется сюда…
Спартанец взял подмышку шлем с черным конским гребнем и пошел к выходу, не оборачиваясь. Никострат ступил навстречу занимавшемуся новому дню.
Весь лагерь уже пробудился, наполнившись гудением голосов и лязгом оружия. Хотя все делалось вроде бы как обычно, у Никострата сильно забилось сердце: он ощутил возбуждение товарищей. Молодой воин вдохнул запах дыма - последняя жертва Аполлону перед боем…
“Аполлон хранит также и милетцев”, - подумал Никострат.
Но ему уже недосуг было размышлять. Эвримах, который стоял впереди, обернувшись, манил его рукой.
- Персы! Персы идут!
Никострат быстро надел шлем, последовав примеру остальных; и только тогда, ощутив себя защищенным, направился на зов. Ему расчистили место рядом с Эвримахом. Когда Никострат узрел персидское войско и учуял его запах, у него пересохло в горле.
Персы умели впечатлить противника. Впереди, на расстоянии около полусотни локтей от греческого лагеря, выстроилась персидская конница. Рослые черные нисейские жеребцы, один другого краше, в сверкающей сбруе, - и такими же красивыми и грозными, как на подбор, были всадники, восседавшие на этих лошадях. Они уже взирали перед собой как победители.
Но конница образовывала лишь заслон, скрывавший основные силы. За спинами всадников широкими рядами построилась азиатская пехота: от ромбических узоров на их одеждах у греков запестрело в глазах, и им начало казаться, что персам нет числа. Однако у Эвримаха глаз был зорче, чем у других.
- За их спинами лучники, которые первыми выстрелят по нас, - крикнул эномотарх, обернувшись. - Не так широк этот заслон, товарищи! Смотри веселей!
Потом греческие начальники подали команду строиться. Никострат занял свое место в третьем ряду, Эвримах - сзади слева, за его спиной. У них обоих на шлемах топорщились черные гребни, как отличительный знак, - у рядовых воинов шлемы были гладкие; и у Эвримаха этот плюмаж был гораздо длиннее, чем у его воспитанника.
На некоторое время враги замерли в молчании, каждое войско в своем боевом порядке. А потом ряды персов расступились, и вперед выехал один из всадников - самый статный и рослый, богаче всех одетый.
- Греки! Предлагаю вам сложить оружие и уйти, пока не поздно! - крикнул он по-гречески.
Эвримах громко засмеялся в тишине.
- Если струсили, так и скажите! Сдавайтесь сами, пока не поздно! - крикнул в ответ светловолосый спартиат.
Перс зыркнул на непримиримых врагов черными глазами, поджал губы - а потом повернул коня и ускакал: ряды воинов сомкнулись за ним.
- Это, должно быть, Мануш, главнокомандующий, - сказал Эвримах Никострату. - У них самые большие начальники всегда прячутся за спинами солдат.
Никострат кивнул.
- Ясно, - коротко ответил он. Хотя при мысли о том, что его мать была любовницей брата этого перса, у Никострата кровь забурлила в жилах. Где же сам царицын любовник?.. Небось сбежал, ничтожество!
А Мануш тем временем, пока спартанцы совещались, остановился и тихо сказал своим солдатам, которым было поручено особое задание:
- Сын царицы - в третьем ряду от начала, в шлеме с коротким черным гребнем. Тот самый, который вчера орал на весь лагерь. Взять его живым, повторяю, - или те из вас, кто не погибнет сегодня, позавидуют мертвым!..
После этого Мануш занял место позади. Он знал, что конницу, которая пойдет первой, сильно проредят спартанские копья: спартанцы будут колоть лошадей и седоков под брюхо. Это лучший способ сражаться пешими против конных. А Манушу, как и Никострату, никак нельзя было погибнуть сегодня.
Перс обернулся и, подняв руку, сделал знак лучникам приготовиться. Две сотни воинов одновременно, отработанным движением, припали на колено и наложили стрелы на тетиву.
Мануш сделал отмашку, и на спартанское войско обрушилась туча стрел.
Гоплиты мгновенно пригнулись и прикрылись щитами; Никострат слышал, как стрелы часто-часто стучат о бронзу справа и слева. Кто-то крикнул, потом еще раз: попали…
Потом смертоносный град прекратился. Спартанцы распрямились и опустили щиты, ошеломленные.
- Вперед!.. - крикнул Эвримах за спиной у царевича.
И, не давая опомниться ни врагу, ни себе, спартиаты бросились в атаку.
========== Глава 193 ==========
Оказавшись в пылу сражения, Никострат сразу же перестал понимать, что делается вокруг него, - понимать умом: но мощное тело действовало в согласии с сердцем, и оружие разило без промаха. Он отбрасывал персов своим гоплоном, слыша, как ломаются их хрупкие щиты из прутьев, как ломаются кости под напором лакедемонян; поднял на копье одного всадника, и нарядный как павлин перс с воплем сверзился на копья других спартанцев. Вырвав окровавленное оружие из тела врага, Никострат поддел под брюхо лошадь второго азиата. Шалея от боли, животное поднялось на дыбы с отчаянным ржанием, и копье вырвалось из скользкой от пота ладони спартанца. Уворачиваясь от копыт, Никострат упал и перекатился по земле, на несколько мгновений выпустив щит; он почти сразу подхватил гоплон и хотел уже вскочить, выдергивая из ножен меч, но вдруг получил сильный тупой удар сзади по темени. Голова под шлемом загудела как гонг. Ощущая, как сознание гаснет, Никострат успел с размаху ударить гоплоном налево - почувствовав сопротивление живой плоти и услышав крики, он понял, что смел сразу нескольких врагов под ноги своим… Потом наступила темнота.
Эвримах, тоже оставивший копье и схватившийся за меч, рубился с неистовой яростью: Равные без большого труда прорвали заслон из всадников, и Эвримах чувствовал, что враг подается. К нему и нескольким другим героям Лакедемона, сеявшим смерть, уже не осмеливались подступиться: спартиат снес одному из персов пол-черепа ударом гоплона, потом проткнул мечом другого, пропоров кольчугу как гнилую ветошь и выпустив врагу кишки: упав на колени, смертельно раненный азиат тщетно пытался руками удержать свои внутренности. При этом краем глаза, краем сознания эномотарх примечал черный гребень на шлеме Никострата, который сражался впереди; и, прорубая путь к воротам, Эвримах не отставал от царевича, которого обязан был сберечь. Строй спартанцев рассыпался - теперь они бились поодиночке, но захваченное ими пространство все ширилось. А потом Эвримах, отразив натиск двоих врагов сразу, упустил из виду Никострата… и больше его не увидел в кровавой мешанине.
Увлекшись, спартанцы не заметили, что персидские конники заходят с тыла. Там, где сражался Никострат, заслон подался легко - слишком легко для таких опытных воинов, какими были эти всадники; и когда Равные утратили единство, рассредоточившись по равнине, трое из порученцев Мануша высмотрели среди сражающихся сына Поликсены. Один, конный, отвлек на себя бывших рядом греков, а двое других персов подобрались к Никострату сзади, и один из них оглушил его, ударив плашмя мечом по голове.
Упавший без чувств спартанец был тяжел, и чтобы поднять его на коня, потребовалось усилие двоих. Всадник, знатный воин по имени Бастур, подхватил Никострата и, взвалив пленного на лошадь перед собой, ударил животное плеткой. Пехотинцы перед ним прянули в стороны, видя драгоценную добычу, и перс во весь дух помчался к воротам…
И увидел, что ворота заперты!..
Солдаты по знаку Бастура громко постучали рукоятями мечей, потом крикнули: окованные железом створы даже не дрогнули.
Тому, кто захватит Никострата, по особому сигналу должны были открыть свои люди - персы, поставленные на страже по приказу царицы и предупрежденные Манушем. Но тут Бастур услышал изнутри шум, как будто наводнение грозило прорвать плотину. Он понял, что, вероятно, ионийцы подняли мятеж и караульные убиты.
Боевой откормленный нисейский конь под двойной ношей и двойной тяжестью доспехов, хотя и был силен, долго бы не выдержал; а тут еще Бастур увидел, что пленник зашевелился и застонал. Недолго думая, перс вторично ударил его мечом плашмя; и Никострат снова обмяк. Шлема на Никострате больше не было, и удар пришелся по незащищенной голове.
Персидский конник с испугом подумал, что не рассчитал силы и мог убить пленника; но сейчас было не до этого. Он ощущал, как напирают сзади греки: спартанцы опять сплотились, и воины Мануша с великим трудом сдерживали их.
Перс оглянулся на ужасное побоище у себя за спиной. Конь под ним ржал и приседал от страха, не желая стоять на месте.
- Подкрепление! Давайте сюда подкрепление! - заорал Бастур, осененный спасительной мыслью. - Греки никого не пощадят, дурачье!.. Бейте изменников, кол вам в глотку!..
Увидев, как дрогнули ворота, перс заставил коня попятиться в сторону. И вовремя: створы наконец подались, как прорванная плотина, и оттуда хлынула новая волна солдат. Помимо персов, Бастур успел увидеть вавилонян и египтян, нанятых на службу царицей. Вероятно, они одолели бунтовщиков, - если под стенами вправду началась свалка…
Переждав, пока солдаты пройдут, Бастур хлестнул коня и подскакал к воротам, прежде чем те захлопнулись. - У меня важный пленник! Пропустите! - рявкнул он.
На сей раз ему удалось проскочить. Перс помчался ко дворцу, нещадно погоняя бедного коня; и как ни был он сосредоточен на дороге и на том, чтобы довезти пленника в целости и сохранности, он видел, что город уже охвачен пожаром войны. Некоторые дома пылали - из окон кубических глинобитных построек валил дым: должно быть, ионийцы громили персидские хозяйства.
Стиснув зубы, Бастур прибавил ходу. Вот уже показались шипастые ворота дворцового сада… но тут сбоку из кустов на него с криком набросился какой-то грек с обнаженным мечом. Он бы повалил лошадь, изнемогшую под таким весом, но Бастур успел полоснуть врага акинаком, и иониец, обливаясь кровью, отлетел обратно в кусты.
Вот и конец пути. Дворцовые ворота были заперты… и это значило, что внутри все в порядке. Стража, персы в черных доспехах, была на месте.
Бастур осадил взмыленного коня.
- Отворяйте!.. Везу пленника!
- Слезай, мы посмотрим, кто там у тебя!
Бастур ругнулся. Караульные, очевидно, наблюдали его схватку с греком, и переволновались за сегодняшнее утро; хотя на дворец еще никто не пытался напасть.
- Вы же его все равно не узнаете, бестолочь! Это сын царицы… вас казнят, если не пропустите меня сей же час! - пригрозил благородный воин.
- Нам так и так скоро умирать, - проворчал один из стражников. При виде горящего города у них, похоже, поубавилось почтительности перед начальством. Потом этот стражник постучал в ворота, и Бастуру наконец отперли.
- Проезжай, господин!
Бастур проехал; и, услышав, как ворота, громыхая, закрылись, наконец позволил себе перевести дух. Теперь… у него и у царицы есть время, если только она сумеет им воспользоваться.
Тут Никострат опять застонал и дернулся. Но снова бить его Бастур не решился; и, к тому же, персу было хорошо известно, что раненые и оглушенные нередко шумят и мечутся, не приходя в сознание. Он тронул коня и дальше поехал без большой спешки. Голова Никострата безжизненно болталась, руки свесились почти до земли. Если останется жив, то долго пролежит пластом…
Стражники вдоль главной аллеи провожали Бастура тревожными взглядами, но не осмеливались окликнуть. Но немного не доезжая центральной площадки, Бастура остановил конный отряд: это были ионийцы.
Перс с облегчением узнал среди них Алфея и Нестора, приближенных царицы. Ионийцы, очевидно, были потрясены таким скорым успехом. Хотя должны были знать, что Никострата могли захватить только в бою!
- Это царевич? - спросил Алфей по-персидски, показывая на спартанца копьем. Разглядев бесчувственного пленника получше, иониец беспокойно подался вперед. - Он жив?..
- Жив, - мрачно откликнулся Бастур. - Но поспешите, он плох!
Алфей, не тратя времени, кивнул.
- Ты сделал большое дело, царица отблагодарит тебя! А теперь - позволь, мы переймем у тебя царевича. Ты совсем загнал лошадь.
- Ну уж нет, - откликнулся Бастур с нескрываемым удовольствием. Решили выслужиться перед повелительницей! - Можете переложить его на свежего коня, но я поеду с вами.
Бастур сознавал, что рискует… если Никострат умрет, царица, конечно, отправит незадачливого порученца следом; но уступать честь и награду другим он нипочем не был намерен.
Никострата осторожно переложили на коня Алфея: спартанец опять задвигался, глаза приоткрылись, но тут же закатились под веки опять. “Здоров, однако”, - удивился Бастур. Алфей устроил Никострата перед собой: Бастур с ненавистью и удовлетворением увидел, как алый спартанский плащ заполоскался над землей грязной тряпкой. Щит свой, как и шлем, Никострат потерял еще на поле брани… теперь, как бы ни обернулось дело, назад к лакедемонянам ему дороги нет.
- Он, кажется, еще и ранен, - пробормотал Алфей, нагнувшись над пленником. Но, в любом случае, следовало как можно скорее доставить его во дворец и доложить матери…
Наконец Никострата сдали с рук на руки придворному врачу. Клитий, ничего не знавший о планах государыни, был потрясен еще больше Алфея и Нестора; но обрадовался, осмотрев пленника.
- Серьезных ран нет, кровь на нем больше чужая… все кости целы. Конечно, удары по голове - это уже похуже.
- Он приходил в себя, - сказал Алфей. - Вот этот господин, который привез его, говорит, что даже несколько раз.
Клитий прищурился, с подозрением и враждебностью посмотрев на Бастура, который угрюмо замер в дверях бывшей спальни царевича.
- Это хорошая новость. А ты… господин, - с усилием сказал лекарь персу, - ступай к государыне, получишь свою награду!
- Не указывай мне, - огрызнулся Бастур.
Однако он повернулся и ушел. Бастур понимал, что лекаришка прав и он должен как можно скорее предстать перед царицей. Хотя о том, что ее сын здесь, ее наверняка уже уведомили.
Шагая в сторону покоев Поликсены, Бастур услышал шум шагов и остановился. Шум шагов и деревянный стук! Царица уже сама направлялась сюда!
Бастур отступил к стене, и, когда царица со своей свитой приблизилась, склонился перед нею, прижав руку к сердцу.
- Государыня, да будет тебе известно…
- Я знаю! Потом, потом, - Поликсена, которая шла, припадая на ногу и опираясь на черный посох, нетерпеливо отстранила воина свободной рукой, даже не посмотрев на него. Бастур ощутил гнев; но тут заметил, что лицо женщины побелело от напряжения и боли. Она сама была недавно ранена и спешила увидеть страждущего сына!
“Я подойду к ней позже”, - подумал перс.
Но когда царица со своими слугами и служанками прошла, он последовал за нею: это было не зазорно.
Поликсена остановилась на пороге спальни сына, тяжело дыша: у нее все путалось перед глазами. Ей казалось, что боль Никострата слилась с ее болью, и отныне они нераздельны…
“Сейчас я увижу его… О Зевс, мною забытый!”
Когда она отдышалась, то ощутила, как Делий взял ее под руку.
- Идем, госпожа?
- Идем, - одними губами произнесла царица. И шагнула вперед, готовясь взглянуть в лицо чудесно обретенному первенцу.
Никострат, укрытый до пояса покрывалом, с повязкой на голове и на правой руке выше локтя, казалось, мирно спал в своей постели. Увидев, что он совсем наг, Поликсена сдвинула брови, намереваясь прогнать посторонних… но тут же забыла об этом. Щеки спартанца пылали, и лоб был горячим.
- Лихорадка, но неопасная. Обычное дело после боя, - сказал Клитий. - А вот его голова…
Поликсена опустилась на стул, наконец дав отдых ноге; царица по-прежнему сжимала свой жезл.
- Что - его голова? Говори толком!..
- Этот воин дважды ударил его, когда брал в плен, - Клитий выискал в свите царицы Бастура и указал на него.
Поликсена впилась взглядом в перса.
- Ты бил моего сына по голове?..
Бастур поспешно склонился, пряча глаза.
- Это было необходимо, царица. Прошу простить меня. Иначе бы он не дался.
- Это верно, - сказала Поликсена через несколько мгновений. Царица сдержала себя. Какое-то время она рассматривала азиата, а потом так же тихо закончила:
- Мы поговорим с тобой позже. Ступай.
Еще раз почтительно поклонившись, Бастур удалился. Теперь он не сомневался, что для него все кончится благополучно… впрочем, как и для царевича.
Поликсена подробно расспросила врача о состоянии сына. Никострата два раза стошнило, однако он приходил в себя и, по-видимому, осмыслил окружающее; голова, похоже, болела сильно и кружилась. А теперь он опять впал в забытье.
- Его сознание помрачено, царица, - он наполовину спит, а наполовину бодрствует, - сказал лекарь.
Поликсена кивнула.
- Со мной было то же, когда меня ранили в голову…
Она приободрилась. Было похоже, что за жизнь Никострата можно не опасаться, если он останется в покое. А вот его рассудок и честь могли пострадать серьезнее.
Не сдержавшись, царица склонилась над сыном и позвала:
- Никострат!
Она не ждала, что Никострат ответит; но вдруг его серые глаза открылись. Спартанец смотрел на нее с полным осознанием своего состояния - и теперешнего положения.
- Приветствую тебя, мама…
Поликсена улыбнулась ему; глаза ее увлажнились.
- Ты жив и снова со мной!
Никострат прикрыл глаза и сжал в обеих горстях свое вышитое покрывало. Очевидно, головная боль была мучительна.
- Никогда не думал… что меня возьмет в плен собственная мать. Ты будешь торговаться с греками, царица?
Поликсена с испугом поняла, что Никострат догадался о ее сговоре с персами без всяких объяснений. Но так было даже лучше.
- Я не стану использовать тебя в переговорах, сын, и это мне не помогло бы. Ты жив, хотя десять раз мог бы умереть до того, как мы снова встретимся… и я счастлива тебя видеть, - твердо промолвила она.
Губы спартанца искривились, плечи дрогнули, словно он пытался усмехнуться… но царевич ничего не сказал.
Поликсена провела рукой по его слипшимся темным волосам.
- Прошу тебя, прибереги свои слова и свою ярость до тех пор, пока не встанешь на ноги. Тебе нужен покой.
Никострат опять не ответил; однако кивнул. Поликсена печально улыбнулась ему и поднялась со стула.
- Клитий, ты отвечаешь за его здоровье, слышишь? А мне нужно идти.
В такой день она не могла сидеть с недужным сыном, даже впервые увидев его через год после разлуки. За стенами Милета все еще шла жестокая битва; и в городе тоже начались беспорядки. Мелос с самого утра был там и еще не возвращался.
В скором времени после того, как Поликсена вернулась на террасу, откуда смотрела на город, прибежал гонец-грек. В крови, в пыли… очевидно, только что с поля боя.
- Греки отступили, царица! Мы удержали город!
Поликсена стиснула подлокотники кресла и подалась вперед.
- Много убитых?..
- Очень много! И с их стороны… и с нашей, - ответил иониец с запинкой.
Поликсенабеззвучно рассмеялась.
- Они и вправду могли бы уйти! Но ведь не уходят?
Она молчала несколько мгновений… измученный вестник ждал, не смея напомнить о себе. Потом царица распорядилась:
- Скажи внизу, что я желаю видеть Мануша и выслушать его доклад… если он жив. А сам иди отдыхай.
Когда гонец ушел, Поликсена откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза, чтобы тоже немного отдохнуть перед этим разговором. Ничего еще не кончилось; и конца не предвиделось.
========== Глава 194 ==========
Три тысячи убитых было с ионийской стороны, при самом грубом подсчете, - из них свыше двух тысяч оказалось персов и вавилонян, остальные египтяне и греки. Мануш понимал жестокую необходимость сократить количество ртов и уменьшить численность своей армии, - и, однако, глядя азиату в лицо, Поликсена ощущала, что никогда не выплатит этот кровавый долг…
Мелос пришел раньше - с беспорядками в городе удалось справиться быстрее, чем подвести итоги сражения. И теперь он внимал главнокомандующему, сидя в зале с фонтаном рядом с госпожой. Мануш расхаживал перед ними по полу в черную и белую клетку, заложив руки за спину, - и двое эллинов слушали его как провинившиеся ученики.
- Почти четыре тысячи воинов Парсы потеряно убитыми за два дня! За два дня! И теперь, - военачальник повернулся и ожег яростным взглядом Мелоса, - выясняется, что и в тылу нас ждет измена? Отныне за каждого из ионийцев, кто убьет перса, неважно… воина, женщину, ребенка… я прикажу сдирать кожу с десяти его товарищей!..
Мелос встал, пошатнувшись: сегодня он сам был ранен.
- В таком случае, господин, лучше тебе сразу отдать приказ вырезать все местное население и объявить Милет городом персов, - сказал он, бледный и спокойный. - Правда, не ручаюсь, что это сдержит нападающих. Как и вождей восстания в других полисах.
Мужчины несколько мгновений впивались друг в друга убийственными взглядами. Поликсене стало страшно… так страшно, как не было даже в тот день, когда Делий позвал ее на берег, чтобы укротить персов Тизаспа. Царица сжала в кулаке свой посох; а потом вдруг хватила им об пол, так что оба противника чуть не подпрыгнули.
- Ты еще ничего не сказал нам о потерях, понесенных врагом, - громко сказала Поликсена.
Мануш уставился на царицу, точно не понимал, что она здесь делает: как видно, в этом отношении мужчины были неисправимы. Но потом он совладал с собой и ответил:
- Греки хоронят своих убитых, кого успели захватить. Остальных мы не позволили… Мы насчитали тысячу…
Поликсена попыталась отогнать возникшее перед глазами видение - песчаный берег, сплошь покрытый мертвыми телами; измученные могильщики складывают их рядами, пытаясь почтить и отличить своих павших; а потом бросают это безнадежное занятие, потому что убитым нет числа. Песок разрывают, чтобы сбросить воинов в общую могилу, - и становится видно, что он еще на целый локоть в глубину пропитался кровью… Разжиревшие стервятники уже не хотят клевать…
- Много спартанцев? - спросила Поликсена. Ей казалось, что это говорит не она, а кто-то другой, поразительно спокойный.
- Мы подобрали восемьдесят два трупа, они дальше всех врубились в наши ряды и оказались завалены телами наших воинов, - немедленно ответил Мануш. - Но мы видели, как греки хоронят других спартанцев. Их легко отличить.
Поликсена закрыла глаза и увидела красные плащи на красном песке. Потом увидела своего сына - Никострат спал в резной кедровой кровати, укрытый тонким бисерным покрывалом: он спал бы сейчас сном смерти, если бы не она.
Открыв глаза, Поликсена взглянула на Мануша и зятя, которые ждали ее слов; царица улыбнулась. Она ощущала все ту же отчужденность от происходящего, точно спасительный холод, предохраняющий мертвое тело от гниения.
- Думаю, спартиатов на самом деле пало более сотни. И этому нам следует радоваться. Тебе известно, кто такие Равные, Мануш?
- Да, - откликнулся военачальник. По его тону царица поняла, что перс знает это даже слишком хорошо.
Поликсена кивнула.
- Они сильнейшие среди всех лакедемонян и во всем греческом войске: сильнейшие своим умением, а главное, духом… Я уверена, что спартиатов в этот поход Лакедемон послал немного - они слишком ценны для своего города. В обороне и на своей земле этим Равным нет равных…
Поликсена рассмеялась невольной остроте. Смех ее прозвучал ужаснее, чем если бы она ударилась в слезы. Мужчины внимали ей, не смея пошевельнуться.
- Но, к счастью, здесь чужая земля, и черпать свое мужество лакедемонянам негде, кроме как в собственной груди…
Поликсена сделала паузу, взглянув Манушу в глаза.
- Скоро голод и истощение сил вынудят греков уйти. Если только им не откроют ворота.
Мануш молча кивнул. А Мелос сказал:
- Мы сделали все, чтобы этого не случилось.
И Поликсена поняла, что ее доброму, верному Мелосу пришлось сегодня казнить своих бывших сторонников, подавляя бунт. Можно было представить, какую ненависть царица и ее приближенные теперь возбуждали во многих сердцах. Но таково свойство всякой сильной власти. Теперь все зависит от того, чья ненависть и решимость окажутся сильнее - и чья численность больше…
Поликсена содрогнулась. Она встала, опираясь на посох, и в первые мгновения даже не ощутила боли - как, говорят, сперва не ощущает ее смертельно раненный. А потом боль вернулась с удвоенной силой, и Поликсене потребовалась вся воля, чтобы не выдать себя.
- Думаю, сегодня все нуждаются в отдыхе, и наш враг тоже, - спокойно произнесла она. - А Мелос еще не видел царевича. Благодарю… вас обоих.
Мелос уже был рядом и поддержал ее. Мануш, внимательно оглядев обоих эллинов, поклонился и быстрым шагом покинул зал.
- Ты можешь сейчас идти? - спросил иониец, ощутив, как царица навалилась на него.
Не отвечая, Поликсена двинулась вперед. Мелос и в самом деле еще не видел Никострата, и поговорить они могли только теперь - завтра, возможно, будет поздно.
Никострат уже не спал - он сидел в постели, со свежей повязкой на голове, одетый в хитон: видимо, он отказался лежать. Однако набрался разума достаточно, чтобы теперь не пытаться геройствовать. Услышав приближающиеся шаги и стук палки, спартанец повернул голову к своим гостям, и слабая улыбка тронула его губы.
- Я начинаю узнавать тебя по этому стуку, - сказал он царице. - Мой сын ходит с такой же подпоркой, представляете?
Поликсена опустилась на стул, и только тогда смогла улыбнуться в ответ.
- Я уже и сама привыкла к ней.
Несколько мгновений все трое молчали; и враждебности в этом молчании не было. Они попросту не могли себе позволить подобного.
Никострат первым нарушил тишину.
- Сильно болит, мать?
- Болит, - ответила Поликсена. И было ясно, что речь не только о недавней ране.
Никострат коснулся ее локтя… это заменило все сочувственные слова. А потом впервые посмотрел в лицо Мелосу.
Иониец улыбнулся, открыто и счастливо рассматривая друга.
- Я так рад видеть тебя живым!
- И я рад, - сказал спартанец. Он с некоторым опозданием ответил на улыбку. В конце концов, в том, что он попался в плен, его вины действительно не было.
Двое родичей обнялись. Потом Мелос присел на кровать к Никострату.
- Греки отступили, - сказал он после некоторого колебания. Иониец пока не решался вдаваться в подробности. Поликсена замерла, ожидая ответа сына…
Никострат долго молчал, не поднимая глаз.
- Я должен был бы умереть со стыда, снова попав в этот дворец. Умирать со стыда каждый миг, - наконец произнес он с усилием. - А я как будто одеревенел изнутри и ничего не чувствую…
Поликсена, не удержавшись, схватила сына за плечо и встряхнула.
- В этом мире слишком много причин умирать, кроме стыда и уязвленной гордости! - воскликнула она. - Твоя смерть найдет тебя, не бойся! Неужели ты в самом деле хотел бы, чтобы это было зря?..
Никострат медленно покачал головой.
Он вдруг встал и двинулся к открытому окну; но, сделав несколько шагов, опустился на пол от слабости. Молодой воин схватился за лоб.
- Голова кружится…
Мелос, подоспев, помог другу подняться и вернуться в кровать. Никострат некоторое время отдыхал, сидя без движения.
- Ты нужен нам, - сказал Мелос.
Никострат кивнул, не поворачиваясь к нему.
- Это… наверное, разумно, - глухо сказал он. - Но я сейчас не могу… простите…
Поликсена слегка толкнула Мелоса посохом, и зять понял намек. Он встал, помогая царице подняться тоже.
- Нам пора. Мы… будем сообщать тебе новости, - сказал он побратиму. Поликсена поцеловала безмолвного сына в лоб, и они с Мелосом покинули спальню.
- Хорошо, что Никострат пока не в силах драться, - сказала царица вполголоса, когда они достаточно удалились. Мелос кивнул и усмехнулся.
- Это точно. А если придется драться, уже не из чего будет выбирать.
***
Потери греков были существенно больше, чем предполагали персы и ионийцы, и составили три тысячи за два дня. Вечером этого дня на берегу было сложено пять погребальных костров - сколько они могли себе позволить. На одном из костров, сложенном спартанцами, сгорел Эвримах, муж Адметы, погибший как герой: он забрал с собой две дюжины врагов…
Диомед стоял в толпе товарищей, слушая треск горящих сучьев, понурив светловолосую голову. Со всех сторон доносились стоны тяжелораненых, которые были особенно отчетливо слышны в сумерках: казалось, сама земля, напоенная кровью, жалуется многими голосами. Диомед тоже был ранен, но молодой фиванец пострадал более в давке, чем в бою: ему и многим другим даже не дали ввязаться в драку.
Основной удар приняли на себя лакедемоняне: Диомед сглотнул слезы, думая о друге, которого потерял в этом сражении. Юноша слышал, как имя Никострата повторяли в рядах греков, когда они добивали оставшихся на поле брани врагов и убирали мертвых, - и теперь еще слышал, с каким презрением имя сына Поликсены произносят выжившие спартанцы…
- Поверить не могу, что он предатель, - тихо проговорил Диомед.
- Предатель? Кого ты называешь предателями, мальчик? - вдруг прозвучал голос позади него. Фиванец, вздрогнув, обернулся: он не думал, что его услышат и поймут.
- Таких тут нет, - серьезно и сочувственно сказал афинский наварх, герой вчерашней битвы.
Диомед мотнул головой; ему пришлось сморгнуть слезы, чтобы разглядеть своего собеседника.
- Я не понимаю, господин…
Калликсен похлопал его по плечу.
- Скоро поймешь. И не отчаивайся заранее.
Он ушел, не давая Диомеду ответить, и заговорил со своими афинянами. Растерянный Диомед проводил флотоводца взглядом. Он не понял слов Калликсена - но мысль, что такой славный воин и почетный афинский гражданин на его стороне, приободрила юношу.
Диомед понял, что, как бы ни честили сына царицы другие, он сам никогда не будет думать о Никострате плохо; и будет верить, что им суждено еще встретиться.
***
Когда дворец объяла ночь, Поликсена снова велела позвать к себе Мануша. Ей самой не спалось - рана и возбуждение этого дня не давали уснуть, и в горячечном воображении рождались отчаянные планы. Мануш пришел к царице на террасу.
Она была одна: перс поклонился и молча сел, ожидая ее слов. Поликсена не повернулась к военачальнику - она напряженно смотрела на город; но Мануш чувствовал, что она сознает его присутствие и уже приняла некое судьбоносное решение. Наконец государыня посмотрела на него - и быстро и сухо проговорила:
- Вы должны ударить по грекам завтра - первыми, Мануш, и без всякой жалости… Застать их врасплох, не дать построиться! Думаю, вы в силах это сделать!
Мануш улыбнулся; он поклонился, не вставая с места.
- Я восхищен твоей мудростью, владычица, - сказал перс: он никогда не льстил ей, но теперь нисколько не кривил душой. - Да, мы в силах это сделать. И завтра я сам поведу войско.
Поликсена кивнула.
- Тогда не буду тебя задерживать. Да пребудет с тобою милость Ахура-Мазды.
- И с тобою, царица, - сказал воевода.
Он встал, еще раз поклонился ей - и вышел пятясь.
Делий, который дожидался снаружи, не сразу решился нарушить уединение госпожи: но в конце концов отодвинул занавесь и напомнил Поликсене, что ей нужно лечь спать, чтобы набраться сил перед завтрашним днем.
Когда они шли обратно по направлению к ее покоям, - только вдвоем, - Поликсена молчала. И вдруг приостановилась и спросила:
- Ты любишь меня, Делий?
У юноши занялось дыхание. Неужели она не видела, не чувствовала, какой голод терзает его днем и ночью?..
- Люблю, моя царица. И всегда буду любить, - тихо откликнулся слуга, радуясь, что темнота скрывает его лицо. Рука госпожи крепче сжала его локоть.
- Всегда - это слишком долго, - сказала Поликсена.
Он посмотрел на нее - ее лицо, ее огромные загадочные глаза и алый рот были совсем близко. Не в силах бороться с собой, молодой вольноотпущенник склонился к ней, и их губы встретились.
Эта первая близость, жар и сладость ее уст чуть не лишили влюбленного разума. Но Поликсена быстро отстранилась и, не глядя на него, велела:
- Идем.
Делий услышал дрожь в ее голосе и понял, что царица тоже не осталась равнодушна. Но он не смел выдать своего ликования. Он довел царицу до дверей опочивальни и, поклонившись, оставил на попечение служанок.
Некоторое время влюбленный еще прислушивался к тому, что делается за дверями; но потом ему показалось это стыдно и почти кощунственно. Делий ушел, шепотом благословляя Аполлона Делосского*, в честь которого был назван.
* Согласно греческим мифам, на острове Делос произошло рождение Аполлона и Артемиды.
========== Глава 195 ==========
Мануш напал на греческий лагерь еще раньше, чем предлагала царица, - на исходе ночи. Ему самому было достаточно нескольких часов сна для восстановления сил; и перса воодушевляло предчувствие победы. Кроме того, военачальник знал, что в предрассветный час дозорным труднее всего бороться со сном и они утрачивают бдительность…
Первой, как и вчера, должна была атаковать конница - но теперь у греков не было преимущества сплоченного строя; и стремительные всадники, налетевшие на полусонных, измотанных боем людей, способны были повергнуть их в ужас. По приказу изобретательного Мануша всадники, одетые в темные одежды и доспехи, еще зачернили себе сажей лица и замазали пятна на мордах и боках своих коней.
Смазанные маслом засовы южных ворот открылись почти бесшумно. Передние всадники выехали из ворот и начали строиться, почти не обратив на себя внимания неприятеля. И лишь когда Мануш, занявший место во главе войска, взял в руку факел, чтобы все его люди видели его, часовые подняли тревогу и громкими криками стали будить остальных.
Спартанцы, как и вчера, вскочили первыми, и их маленькое войско было приведено в боевую готовность почти мгновенно. Но силы оказались слишком неравны. Персы налетели черным ураганом, издавая ужасающие боевые кличи; спартанцы не могли рассредоточиться, чтобы прикрыть всех, кто замешкался, и многие оказались заколоты спящими или едва вскочив на ноги. Потом греки сумели организовать оборону - спартанцы, немногие оставшиеся в живых Равные и благородные мужи, выстроились в фалангу вдоль берега, и персы опять наткнулись на непреодолимый заслон из щитов.
Под прикрытием спартанцев уцелевшие греческие союзники начали спешно грузиться на корабли. Мануш некоторое время смотрел на это со смесью бессильной ярости и торжества - а когда первые пять кораблей отошли от берега, с воплем бросился на спартанцев, и персидские конники и пехотинцы, забывшие вчерашний страх перед этими непревзойденными бойцами, крича, устремились за своим предводителем. Им удалось прорвать фалангу в центре - Мануш навсегда запомнил этот миг: когда один из спартиатов лишился копья, вонзив его во врага рядом, персидский военачальник поднял свою лошадь на дыбы и обрушил удар копыт прямо на гоплон…
Мануш смял спартиата, протоптавшись по его корчащемуся телу; и, взмахнув факелом, с торжествующим рыком устремился вперед. Ему удалось недалеко продвинуться - Мануш был встречен в копья следующими рядами, и ощутил, как споткнулся под ним раненый конь. Тут воеводе пришел бы конец; однако всадники, следовавшие за ним, расчистили пространство для отступления, и он попятился, давая место другим.
Мануш спешился, едва успев спрыгнуть на землю: конь его повалился на бок, хрипя и истекая кровью, на морде выступила кровавая пена. Мануш огляделся: он хотел крикнуть, чтобы ему дали другого коня, но все всадники далеко опередили его, и сзади напирала пехота. Ему осталось только отойти и наблюдать за сражением - хотя исход его уже был ясен.
Тем временем совсем рассвело: Мануш взглянул из-под руки на восток.
Солнечные лучи брызнули из-за красных черепичных крыш Милета, и озарили греческий лагерь и берег с ужасными следами вчерашнего побоища. Обернувшись, Мануш увидел, что спартанцы все еще стоят стеной, - Равных осталось совсем немного, но ни один из воинов в алых плащах не покинул собратьев, чтобы сесть в лодку или броситься к кораблю вплавь. И спартанские мужи, на которых еще не было плащей, тоже встали насмерть за спинами у полноправных воинов. Прочие уходили - персидский военачальник увидел, к своему изумлению, что большая часть греческих кораблей уже ушла: четыре из пяти десятков, бросая спартанцев на погибель, потому что гребцов не хватало. Или спартанцы сами решили так, что было вернее.
Догонять?.. Нет, не успеть…
И лишь когда в гавани осталось всего пять кораблей, спартанцы начали отступать. Воины Мануша загоняли их в воду и приканчивали там; однако вооружение греков было легче, и они гораздо лучше плавали в своих доспехах. Оставалось только дать им уйти.
Хотя лаконцев, судя по всему, уцелело несколько сотен, никого из Равных в живых не осталось. Кони преследователей, устремившиеся навстречу прибою, втаптывали в ил последние алые плащи. “То, что говорят о них, - сущая правда”, - подумал Мануш.
Три корабля со спартанцами ушли, а две своих биремы греки бросили - они покачивались на якоре, совершенно пустые, как будто их привели к этим берегам злые духи.
Подавив дрожь, Мануш отвернулся и обозрел поле битвы. По побуревшему от крови песку повсюду во множестве были раскиданы отрубленные конечности, головы, кучи потрохов и нечистот, не убранные вчера. Валялось много свежих мертвецов, конских туш; были среди них и живые, которые громко стонали. Мануш поморщился: почти все эти раненые были персы. Смрад от них поднимался до небес…
“Нужно убрать это как можно скорее”, - подумал военачальник.
К неподвижно стоявшему Манушу подъехали несколько всадников с вымазанными сажей лицами.
- Господин, что делать? - почтительно спросил один.
Мануш, который, несмотря на бесспорную победу, отчего-то ощущал себя униженным и разбитым, злобно взглянул на подчиненного снизу вверх.
- Дай мне свою лошадь, - потребовал главнокомандующий. Воин немедленно спешился, и Мануш вскочил на его коня. Привычно окинув берег взглядом сверху, он приободрился.
- Все здесь убрать до полудня, - приказал военачальник. - Трупы закопать, все захваченное в лагере переписать и предоставить мне опись к вечеру…
Мануш смолк, брезгливо глядя на убогие палатки, кучи тряпья, горшков и костей, оставшиеся на месте греческого лагеря. Незавидная добыча. И хоть бы один стоящий пленник, кроме сына царицы!..
Взгляд перса то и дело возвращался к мертвым воинам в алых плащах. Может, стоило бы позволить Поликсене и ее ионийцам похоронить их с почестями?.. Но нет, таких свидетельств доблести сородичей для местных греков лучше не оставлять.
- Всех свалить в общую могилу, место не помечать, - отрывисто приказал Мануш; после чего, ударив коня пятками, без оглядки поскакал в сторону города. Предстояло много дел. Еще неизвестно было - совсем ушли греки или же намеревались вскорости вернуться. Они пожертвовали многими воинами, но спасли корабли - Мануш на их месте сделал бы точно так же.
Часть греческого флота ушла еще в первый день, после морского сражения, - вероятно, у них был сговор с жителями островов, и они готовили себе путь к отступлению…
Однако, подъезжая ко дворцу, Мануш повеселел. Он победил, Парса снова растоптала своих врагов!.. И только глупцы сокрушаются о грядущих бедах!
Стражники у ворот сада низко поклонились ему, и Мануш возликовал в своем сердце. Когда воины открыли ворота, Мануш, желая поделиться радостью этого дня, бросил им деньги, достав пригоршню серебра из своего кожаного пояса; стражники, едва не сталкиваясь лбами, кинулись подбирать монеты, громко восхваляя главнокомандующего и его доблесть и щедрость.
Мануш, улыбаясь сам себе, проехал. Деньги Поликсены не обесценились и еще долго будут в ходу, слава персидскому оружию…
Как он и думал, Поликсена ждала его, сидя в зале с фонтаном, и Мелос был с нею. Когда Мануш вступил в зал, гречанка быстро встала, побелев от этого усилия.
Мелос хотел усадить ее обратно, но она только отмахнулась. - Что?.. - крикнула Поликсена.
Мануш поклонился.
- Победа, государыня, - сказал он, улыбаясь с полнейшим торжеством. Он больше не мог и не желал сдерживаться. - Мы прогнали греков прочь.
Женщина слабо вскрикнула, схватившись за плечо зятя, - а потом опустилась обратно на кушетку и заплакала навзрыд, закрыв лицо руками. Ее стойкость не выдержала. Мануш несколько мгновений позволил себе наслаждаться этим зрелищем, а потом бесшумно отступил назад в коридор, позволив царице изливать свою скорбь без свидетелей.
Шагая по направлению к своим покоям, в которых он жил во дворце, перс закинул руку за спину и яростно почесался. Ему сейчас больше всего хотелось принять ванну, а потом посетить своих наложниц… Вечером царица устроит пир в честь победы; а может и созвать совет, если ей позволит здоровье. Хотя скорее поступит наоборот.
Снова от души порадовавшись такой правительнице и самому себе, Мануш наконец отбросил мысли о долге, чтобы предаться заслуженному отдыху и удовольствиям.
Поликсена в самом деле приказала созвать вечером совет, чтобы подробно обсудить положение. Но ей требовалось привести себя в порядок, прежде чем выступать перед государственными мужами, - она этой ночью почти не спала.
Ее слезы иссякли быстро - чтобы оплакивать потери, нужны были лишние силы. Выпив маковой настойки, царица крепко проспала до середины дня; после чего приказала подать себе умываться и принести лучший наряд. Она наденет пурпурный плащ, расшитый золотыми дариками, - тот самый, в котором ее ранили. К несчастью, ей все еще нельзя было принимать ванну; но следовало хотя бы вымыть голову и обтереть все тело лавандовой водой.
Ей освежили лицо питательной маской, заплели влажные волосы в сложную прическу из многих кос, уложив их на затылке короной и оставив несколько перевитых золотыми цепочками прядей ниспадать на спину и правое плечо; потом густо накрасили веки, брови и губы. Она с трудом вытерпела все это, сидя неподвижно.
Поверх золотого хитона - многорядное египетское ожерелье, потом драгоценный пояс, перстни, браслеты… Потом царица посмотрелась в зеркало. Она выглядела как ожившая зловещая статуя, напомнив себе Нитетис и Камбиса, персидского владыку, ставшего идолищем Та-Кемет…
Она немного поела, тщательно пережевывая гранатовые зерна, хлеб и чечевицу, почти не ощущая вкуса; потом приказала подать себе роскошный плащ, тяжелый, как доспехи. Когда она в день покушения шла говорить с греками, этот плащ волочился за нею по полу и по земле. Что бы сказал сейчас Никострат, если бы увидел свою мать!
Мелос явился, чтобы сопровождать госпожу, и взял ее под руку. - Только до дверей зала, - тихо сказала ему Поликсена. - Дальше я пойду одна.
Когда они вошли, зал совета уже был полон: важные персы и греки сидели на своих местах. Услышав поступь царицы, все поднялись и склонились перед нею.
Скользнув глазами по склоненной голове Мануша, коринфянка улыбнулась. Потом величественно проследовала к столу и опустилась в кресло во главе его, расправив плащ, растекшийся по мраморному полу бесчисленными сверкающими складками. Только теперь советники получили возможность сесть.
Некоторое время Поликсена обводила мужчин взглядом.
- Я поздравляю всех вас с трудной победой, плодами которой мы должны сполна насладиться…
Потом царица крепче сжала свой жезл и, глубоко вздохнув, остановила взор на Мануше.
- И, прежде всего, я желаю выслушать доклад главнокомандующего, который должен подвести итоги этой войны. Что ты скажешь нам, лучший из военачальников?
Мануш поднялся, блистая красотой и величием, - он навел к вечеру лоск почти столь же тщательно, как и сама царица. Поклонившись всем, перс повернулся к Поликсене и начал докладывать.
Он не сказал ей ничего неожиданного - ничего, кроме того, что царица уже домыслила сама. Но только в устах Мануша события этих сражений словно обрели реальность. Поликсена вдруг подумала, что сама она так ни разу и не побывала на берегу и не увидела ни одного из тысяч воинов, убитых во славу Персиды и ее собственную…
- Прекрасно. Я очень довольна, - улыбнувшись, произнесла она, когда Мануш замолчал. Воевода все еще стоял, не сводя с нее глаз. - Скажи нам теперь, Мануш, - скоро ли следует ожидать возвращения греков? Придут ли они снова в этом году?..
Военачальник задумался - а потом резко качнул головой.
- Такая вероятность есть, но она невелика, государыня. Грекам нужно слишком много сил, чтобы опять начать действовать сообща. Они и так уже десять лет раздумывали, прежде чем собраться вместе, - не удержавшись, съязвил он, и весь совет громко засмеялся.
- Действительно, - холодно сказала Поликсена. Она стукнула посохом об пол, призывая собрание к тишине. - А теперь давайте обсудим сложившееся положение…
Когда совет был распущен, уже стемнело. После ухода мужей Поликсена еще некоторое время оставалась сидеть во главе стола, в обществе одного Мелоса. Она не хотела, чтобы другие заметили, как трудно ей сохранять такую неподвижную позу, - и еще меньше хотела ковылять к дверям у всех на глазах. Левую ногу от паха до колена терзали демоны, а ниже она почти отнялась.
- А завтра я должна быть на пиру, - простонала царица, посмотрев на Мелоса.
- Не должна. Я приду вместо тебя, - тут же ответил он. - Все равно явятся немногие и продлится этот праздник недолго. Большинство… те, кто должен торжествовать… тоже ранены или больны.
- Или не желают радоваться, - с усмешкой согласилась Поликсена. - Вот так созидаются великие царства, мой дорогой. Но мы сделали слишком много, чтобы отступить.
Мелос довел ее до спальни - и там, раздевшись и выпив маковой настойки, царица сразу же уснула. Мелос приказал служанкам не беспокоить ее весь следующий день. А ему, прежде чем лечь спать, надлежало увидеться с Никостратом.
Навестив друга, Мелос рассказал ему все, что узнал о поражении греков, не щадя его чувств. Никострат выслушал ионийца не перебивая, сидя опустив голову. Он напоминал изваяние своего отца.
Закончив рассказ, Мелос помолчал, сочувственно глядя на спартанца, - а потом произнес:
- Как ты понимаешь, теперь нашей государыне требуется наследник. Я сам метил на это место, но у тебя на него гораздо больше прав. И если твоя мать однажды пожелает, чтобы ты ей наследовал… ты должен будешь принять власть.
Никострат медленно поднял голову - но не сказал ни слова, пристально глядя в глаза родичу. Мелос сурово кивнул.
- Да, даже если тебе этого совсем не хочется. Поликсене этого тоже не хотелось.
Никострат опять промолчал. Лицо молодого воина ничего не выражало.
А потом он медленно проговорил:
- У меня в Фивах осталась жена с ребенком, и она опять беременна. Если они не дождутся меня, Эльпиду с детьми обещала взять к себе Адмета - жена моего спартанского эномотарха и вторая жена отца, ты помнишь ее…
Мелос кивнул. Никострат склонился к нему со своей кровати.
- Представь себе, что ждет мою семью, когда греки вернутся!..
Мелос быстро поднялся.
- Ты прав, нужно как можно скорее перевезти их сюда или хотя бы поближе к нам, на один из островов… Устроит ли тебя, если Эльпиду привезут на Хиос?
Никострат только усмехнулся.
- Главное, не тяни с этим.
Мелос улыбнулся. Он дружески сжал плечо Никострата и покинул его спальню.
Вот теперь можно было радоваться - хотя и с осторожностью. Они сегодня победили: они все победили.
========== Глава 196 ==========
Поликсена пробыла в постели гораздо дольше, чем рассчитывала. Нога опухла, и врач даже опасался гангрены; но опухлость спала, а когда Клитий попробовал примочки с мастикой и медом, и воспаление пошло на убыль. Однако он строго велел царице ходить как можно меньше, и по делам отправляться только на носилках.
Мелос стал ее заместителем - теперь большую часть царских дел вершил он, и приемы вел тоже он; царице приносились только письма и жалобы на рассмотрение. Однако Мелос каждый вечер неукоснительно отчитывался перед нею.
В первые дни временный правитель оценил состояние города. Когда пожары были затушены и бунтовщики усмирены, выяснилось, что Милет пострадал не так сильно - но оказалось разрушено много персидских лавок, складов и несколько крупных усадеб. Ионийцы наполовину разгромили персидский квартал. Среди жалобщиков, писавших царице, преобладали пострадавшие азиаты - и за их подобострастием, за мольбами о вспомоществовании скрывались несомненные угрозы.
- Нужно восстанавливать, - сказал Мелос. - И не хватает зерна для посевов, много людей останется без хлеба.
Поликсена приподнялась в постели, забыв о своей ноге.
- Зерно мы закупим в Египте, - сказала она. - И город восстановим, разумеется. Только казна уже почти пуста.
Мелос взволновался.
- Что же делать?
Поликсена покачала головой.
- Кто в Ионии в этом году больше всего нажился и продолжает наживаться? Повысим налоги на поставки железа из Азии и производство оружия. По-моему, справедливо, если азиатов будут содержать азиаты.
Она улыбнулась.
- Купцы, поставщики рабов и хозяева мастерских, конечно, взвоют, но не сомневаюсь, что быстро возместят себе убытки.
Мелос пришел в восхищение от этого предложения. Спустя час Поликсене принесли готовый указ, на котором она поставила свою подпись и царскую печать. Такая деятельность наполняла ее энергией - забирая у царицы папирус, Мелос заметил, что раны победителей заживают быстрее. Но в карих глазах его при этом была печаль.
Никострат выздоравливал скорее матери и начал, в свою очередь, навещать ее. В первый вечер царевич пришел к ней и, справившись о самочувствии Поликсены, сел рядом с ее постелью. Никострат говорил глухо, глядел в сторону - конечно, страдал за своих и стыдился; но Поликсена не ощущала, что он винит ее или намерен как-то помешать матери в осуществлении ее планов, и была рада уже этому.
Сын признался, что просил Мелоса послать за Эльпидой, не дожидаясь разрешения царицы. Поликсена одобрила это. И тогда, немного помолчав, спартанец сказал:
- Мелос утверждает, будто ты хочешь передать мне власть. Ты в самом деле могла бы это сделать, мама?
Растерявшись под взглядом его серых глаз, Поликсена вначале ощутила гнев на Мелоса. А потом вдруг возникли гнев и досада на сына. Да, она хотела сделать Никострата наследником - но теперь отказаться от скипетра?.. Теперь, когда она только-только встает на ноги, опять обнимает мыслью все свое царство и готовится укрепить его…
Очнувшись от своих мыслей, Поликсена увидела, что сын смотрит на нее с грустной и понимающей улыбкой.
- Как же ты любишь власть, мама, - сказал спартанец. - Я тоже честолюбив… но по-другому.
- Ты хотел бы стать героем войны, - досказала Поликсена: голос ее дрогнул. - И это несмотря на то, что ты узнал о войне?.. Несмотря на то, что ты пережил?
Лицо Никострата посуровело.
- Именно благодаря этому.
Поликсена вздохнула. Здесь не помогут никакие доводы.
- Так значит, ты отвергаешь мое предложение?
Никострат, не отвечая, встал.
- Мелос благородно отказывался от трона в мою пользу. Но если… такая форма правления сохранится… для блага ионийского народа тебе безусловно следовало бы предпочесть его. Мелос давно помогает тебе в делах, ему это по душе - и после таких потрясений ионийцы должны получить царя одной с ними крови, которого привыкли лицезреть.
Никострат повернулся к матери.
- Власть всегда идет не только сверху, но и снизу. Даже у тиранов.
Поликсену изумила глубина суждений сына. И этот человек отказывается стать правителем!
- Хорошо… отложим этот разговор, - произнесла она с усилием. - Сейчас слишком рано загадывать на будущее.
Никострат с нею согласился. Милет по-прежнему держал оборону - оставалось неясным, следует ожидать нового нападения в ближайшее время или нет.
Теперь для него главным было уберечь свою жену и детей, не заглядывая слишком далеко. Никострат не хуже своей матери убедился, как судьба рушит все человеческие планы. Или же, что вернее, - как неотвратимость становится очевидной, лишь когда назначенное человеку уже сбывается.
***
Эльпида ждала мужа вместе со всеми - и не так, как все. Она по-прежнему молчала о том, кто она такая. Эльпида знала: если Никострат вернется с победой, никто в Элладе не вспомнит о его позорном царском происхождении; если же нет…
Гетера представляла себе, какое будущее ждет ее и детей, если Никострат погибнет с другими спартанцами. Тогда, конечно, Спарта примет вдову с почетом, лакедемоняне всегда выполняли такие обязательства. Но мысль, что в подобном обществе придется провести остаток дней, приводила Эльпиду в ужас. Что тогда будет с ее бедным сыном?.. А если второй ребенок родится здоровым и тоже окажется сыном - не придется ли ему еще хуже, чем первому?
Адмета в скором времени после отплытия союзников уехала обратно в Спарту. Не потому, что ей кто-нибудь велел, - в отсутствие мужа она была полновластная госпожа себе; но увеличившееся хозяйство знатной спартанки требовало присмотра, и лакедемоняне не могли подолгу жить вдали от своей суровой родины.
Но вот появились первые ласточки, несшие вести о греках, - торговые корабли, прибывавшие в Пирей с востока. Быстро распространились слухи, что ионийская царица поставила своих избавителей в неожиданно трудное положение, - афиняне и спартанцы осадили Милет, и, похоже, будут вынуждены брать город измором. Ионийцы не желали открывать ворота, а может, персы им этого не позволяли…
- Слышно, что сама царица ранена и при смерти, - толковали на фиванских рынках. - Или персы ее уже убили, а нашим представляют, будто она жива, чтобы всех запутать. Чтоб этим треклятым собакам сдохнуть!
Эльпида чуть не выкинула ребенка, когда впервые услышала такое. Но потом отлежалась, успокоилась: теперь, как ни странно, ей полегчало, потому что ждать осталось недолго.
И однажды, когда Эльпида сидела во внутреннем дворике, среди олеандров, и пряла красную шерсть, хозяйка пришла и сказала, что ее хотят видеть… Эльпида сразу же поняла, кто и почему. Неужели война уже закончилась?..
Нет, нет - тогда все в Фивах только об этом бы и кричали.
Быстро оправив свою одежду, Эльпида пошла в общую комнату. Там сидел незнакомый моряк.
Почему она сразу решила, что перед ней моряк, - гетера сама не знала. Может быть, об этом говорила особенная развязная поза, - он сидел, облокотившись на широко расставленные колени, - или слишком прямой оценивающий взгляд, или неистребимый запах соли и смолы?
- Хайре, госпожа, - широкоплечий темноволосый незнакомец встал, покачнувшись, как человек, отвыкший ходить по твердой земле. Эльпида улыбнулась, видя, что не ошиблась насчет своего гостя. Но потом ощутила обморочную слабость, поняв, что сейчас все узнает о муже и об ионийской войне…
Она опустилась в кресло позади, и моряк тоже сел. Когда он увидел, что Эльпида готова слушать его, сразу же перешел к делу.
- Госпожа, я к тебе с вестями от твоего мужа. Скажу тебе сразу, что Никострат жив.
Эльпида закрыла глаза, ощущая безмерное облегчение. Она погладила свой живот; поморщилась, ощутив, как ребенок брыкнулся, словно тоже приветствовал это известие.
Гетера опять посмотрела на гостя - он улыбался, радуясь за нее; но за себя, похоже, не радовался. Внезапно Эльпида ощутила страх, еще сильнее, чем раньше. Никострат жив?.. Но что это значит - война закончена… и греки победили? Но почему тогда они не возвращаются?
И, стало быть, Поликсена повержена… жива ли она еще, и чем все это кончилось для Ионии?
- Кто ты? Ты не назвался, - голос Эльпиды пресекся, и она потерла горло. - Скажи мне… война в Ионии кончена?
- Кончена, - серьезно ответил гость. - Но здесь еще не знают об этом. Греки разбиты.
Моряк встал и поклонился Эльпиде.
- Мое имя Теламоний, я служу под началом у Калликсена, наварха Афин. Мой господин увел от берегов Ионии греческий флот, когда стало ясно, что персы одолевают…
Теламоний бессознательно сжал висевший на груди амулет - волчий клык.
- Спартанцы все погибли. То есть все спартиаты, и большая часть благородных мужей, - поправился он. - Но больше половины периэков уцелело - алые плащи прикрывали остальных эллинов при отступлении.
- Конечно, от них другого и не ждали! Но как же тогда Никострат уцелел? Он сейчас… в плену? - догадалась Эльпида, холодея.
- Почитай что так. В плену у своей матери, - ответил Теламоний. - Царица спасла сыну жизнь, а теперь он хочет спасти свою семью! Мой корабль ждет, чтобы забрать тебя в Ионию, госпожа, как можно скорее!
Эльпида обо всем догадалась.
- Мне будут мстить за моего мужа?.. За его… предательство?
- За все сразу, - мрачно ответил моряк. - Когда случается такое большое бедствие, страсти затуманивают рассудок, и люди мстят невинным…
Он осекся, с опаской глядя на нее, - испугался, как бы брюхатой опять не стало дурно. Но ионийский посланец ошибся: именно теперь, наконец узнав все, Эльпида ощутила спокойствие и уверенность. Она улыбнулась Теламонию, сцепив руки на животе.
- Благодарю тебя. И я готова плыть с тобой в Милет прямо сейчас, если нужно.
***
Рана Поликсены зарубцевалась и почти полностью исцелилась через двадцать дней после победы. Царица мало-помалу возобновила занятия гимнастикой, начала принимать ванны, и смогла смотреть на себя в зеркало с прежним удовлетворением.
Почти с прежним… если только забыть о том, сколько отважных сородичей погибло по ее вине, сколько насилия совершилось по ее воле. И продолжало совершаться: теперь, когда Поликсена так недвусмысленно заявила всей ойкумене, что раз и навсегда избирает тиранию для себя и для Ионии…
В скором времени после того, как Теламоний отправился в Фивы за семьей Никострата, стало известно, что греки возвращаются домой. Похоже, ионийское поражение отбило у них охоту воевать с персами на чужой земле. Во всяком случае, в нынешнем году.
Когда Эльпида приплыла в Ионию и в первый раз ступила во дворец, Поликсена устроила большое празднество. Она впервые видела, как Никострат, вновь очутившийся в царских палатах, радуется от всего сердца. В этот день был устроен народный праздник - выкатывали на улицы на повозках огромные бочки с вином, разносили блюда белого хлеба, соленых оливок, копченой рыбы; жарили на вертелах целые бычьи и свиные туши, царские вестники разбрасывали деньги и подарки. Люди Милета ели, пили, плясали и, захмелев, выкрикивали здравицы Поликсене. И в других городах, по всей Ионии, подданные славили царицу и пировали на ее счет…
Празднества продолжились и на другой день. В этот второй вечер Поликсена заметила в зале Делия. Ее спаситель присоединился к царским лучникам и подолгу упражнялся вместе с солдатами Мелоса; но пробрался на пиршество по праву человека, близкого к царице.
Делий был одет в белоснежный хитон и зеленый гиматий, сколотый на плече зеленой же хризолитовой застежкой. Он теперь получал жалованье, и принарядился к такому дню на собственные средства; и, похоже, посетил дорогую баню. Поликсена все время чувствовала на себе упорный, молящий взгляд молодого человека.
Она раньше, чем прошлым вечером, покинула пиршественный зал и велела своей прислужнице Аглае передать Делию, чтобы он пришел к ней; и еще приказала приготовить для себя отвар сильфия. Догадливая рабыня ни о чем не спросила. Поликсену сейчас почтине заботило, что скажут об этом другие.
Царица сама снимала тяжелые украшения, сидя перед зеркалом, когда услышала сзади мужские шаги. Как в ту ночь, когда Гобарт пришел к ней и, воспользовавшись ее растерянностью, овладел ею почти насильно.
Молодой вольноотпущенник робко остановился у Поликсены за спиной - а потом, набравшись храбрости, склонился и поцеловал ее в плечо…
Поликсена стремительно обернулась. - Сядь рядом, - велела она юноше, а потом бросила Аглае:
- Оставь нас!
Рабыня быстро удалилась и затворила за собой двери.
Царица и ее воздыхатель остались вдвоем. Делий опустился на колени рядом с Поликсеной и прижал к губам край ее одежды; он тяжело дышал от страсти. Он весь горел от восторга и стыда.
Поликсена положила руку на его темнокудрую надушенную голову и заставила взглянуть на себя.
- Ты пришел ко мне этой ночью, потому что я так обязана тебе? Или потому, что еще не знал женщины? А может, потому, что я могу осыпать тебя милостями… или убить, если ты мне откажешь?..
Пальцы царицы стиснули волосы юноши до боли. Но он не отвел глаз.
- Нет, - хрипло ответил Делий. - Я знаю, что моя жизнь в твоих руках, но не боюсь. И не хочу стать царским любимчиком.
Молодой вольноотпущенник прижался губами к ее колену.
- Я давно люблю тебя, моя единственная госпожа. И я вижу, как ты одинока среди тех, кто тебя любит!
- Правда?..
Рука Поликсены разжалась.
- Так ты пришел… избавить меня от одиночества?
Делий кивнул. Не поднимая головы, он начал целовать ее раненую ногу, обнажая ее; голубой виссон скользил кверху. А потом вдруг Делий встал и подхватил царицу на руки.
Она успела оценить, какой силой налилось его тело, которому молодой иониец не давал поблажки. Но, отнеся Поликсену на ложе, Делий опять превратился в робкого поклонника. Он прикасался к ней так, точно она и вправду была ожившей богиней, и только глаза жадно ласкали ее…
Поликсена улыбнулась и приподнялась на постели; а потом вдруг очутилась сверху. Взяв в ладони голову юноши, она страстно поцеловала его.
- Избавим друг друга от одиночества, мой Адонис, - прошептала она. - Отдайся мне и возьми меня.
Делий со стоном обвил руками ее шею. Он ощущал себя так, словно приносит в жертву свою чистоту матери богов; овладевает тем, что так давно желал, - и утешает ту, которая отчаянно нуждается в этом…
В предутренний час к любовникам тихонько вошла Аглая. Делий спал, прижавшись щекой к полной смуглой груди Поликсены. На миг рабыне стало жаль нарушать это единение, но потом она наклонилась и тряхнула юношу за плечо.
Он резко приподнялся и непонимающе захлопал черными ресницами, глядя на служанку.
- Собирайся и уходи, царица рано встает! - сердито прошептала Аглая. - Госпожа пошлет за тобой снова, когда будешь нужен!
Делий кивнул и выскользнул из постели. Он посмотрел на Поликсену, лицо которой во сне стало совсем молодым и умиротворенным; с трепетной благодарностью вспомнив пережитое блаженство, Делий поцеловал теплые волосы царицы. Он быстро оделся и вышел.
Поликсена встала позже обычного. Совершив утренний туалет и позавтракав наедине с собой, она вышла из спальни, еще прихрамывая, но тихо улыбаясь; и в коридоре столкнулась с Мелосом. Тот, очевидно, направлялся к ней. Иониец посмотрел царице в глаза столь знакомым пронзительным обличающим взглядом.
- Я выпила сильфий, - спокойно сказала Поликсена.
Зять кивнул и ни о чем больше не спросил.
========== Глава 197 ==========
- Наша царица, похоже, разошлась с Персидой и повенчалась с молодой Ионией, - задумчиво сказал Никострат. Они с Мелосом вдвоем гуляли по взморью - как некогда иониец гулял там с Поликсеной.
Мелос удивленно взглянул на родича; а потом покраснел, поняв его слова.
- Да, думаю, это для твоей матери имеет и такое значение, - согласился он. А затем рассердился. - Только не вздумай ничего ей…
Никострат понимающе поднял руку.
- Она живая женщина, - сказал спартанец. - И ведь этот слуга спас ей жизнь… разумеется, я буду молчать. Это не касается никого, кроме них двоих.
Мелос кивнул, подумав: пока что не касается. Поликсена помолодела и вся засветилась, приблизив к себе юного возлюбленного: его объятия оказались благотворны для нее. Делию было девятнадцать лет - и, по-видимому, он увлекся царицей куда сильнее, чем она им… Как и все мужчины вокруг нее, спаситель и вольноотпущенник Поликсены никогда не встречал ей подобных.
Поликсена с радостью проводила с ним не только ночные, но и дневные часы, и воспитывала его душу вместе с телом - Делий оказался восторженным и способным учеником. Однако это не могло продлиться долго - чересчур велика была разница в возрасте и положении любовников; а когда старшая из двоих женщина, она почти всегда проигрывает в борьбе со временем.
“Хотелось бы надеяться, что Поликсена сумеет расстаться с ним вовремя и достойно”, - подумал Мелос. Пока что царица не теряла головы - но никто не мог знать, чем ее любовь обернется впоследствии для нее самой и для окружающих…
Однако двор ее опять процветал, жизнь города в это лето необыкновенно оживилась - отстояв своих новых правителей и показав всем свою силу, Милет опять, как в былые времена, приманивал отовсюду мыслителей, поэтов, художников, изобретателей; в главном городе Ионии устраивались атлетические и музыкальные состязания. Несмотря на опасность войны - а может, благодаря ей, гетеры слетелись в город как бабочки. Эльпида, побывав на симпосионе у двух таких обольстительниц, признала, что под властью персидских наместников подросла достойная смена ее поколению.
- Ионийки столь же красивы, как и коринфянки, - сказала бывшая гетера. - Но при этом они образованнее и шире мыслят, поскольку испытывают на себе намного больше веяний.*
Теперь, считаясь супругой царевича и царевной, Эльпида получила возможность беспрепятственно знакомиться с городом и его красотами, удовлетворяя свою любознательность: Поликсена предоставила в распоряжение невестки богатые носилки и стражу. Никострат ни в чем не стеснял жену, но сам не был охоч до таких сборищ.
Спартанец не боялся, что его верность Эльпиде может быть поколеблена, - но продажная любовь, даже возвышающая и обогащающая душу знаниями, по мере приобретения опыта стала вызывать в нем еще большую неприязнь, чем раньше. Искусная гетера для каждого нового возлюбленного надевала новую личину: и такой была сама Эльпида, пока не стала его супругой.
Впрочем, беременность скоро заставила коринфянку ограничиться прогулками по территории дворца. Благо во дворце тоже было на что посмотреть и чем восхититься.
Менекрат, разумеется, остался со своей персиянкой жить во дворце и служить его украшению: и он наконец-то решил воплотить в жизнь свою давнюю мечту, которая была задавлена годами службы при персидском дворе. Ремесленник ощутил, что может вернуть былое мастерство, опять раздуть в себе божественную искру, - глядя на царицу, которая теперь одерживала победу за победой, впервые после возвращения в Милет он ощутил настоящее вдохновение.
Когда скульптор бросился к Поликсене, умоляя ему позировать, вначале она решительно отказывалась. - Ты забыл о моей ноге? - спросила царица. - А может, забыл о моем возрасте?..
Она горько усмехнулась, взглянув на Делия, который был третьим при разговоре.
Юноша вспыхнул, намереваясь горячо возразить. Он шагнул вперед и протянул руки к возлюбленной, но не нашел слов - хотя чувствовал, как Поликсена несправедлива к себе. Делий беспомощно посмотрел на Менекрата.
Скульптор серьезно кивнул, как будто понимал чувства молодого человека лучше него самого. Менекрат повернулся к царице.
- Ты сейчас в своем наилучшем возрасте, государыня, - сказал он. - Если бы я собрался ваять девчонку, я бы нашел модель где угодно… но из сотни смазливых милетских девчонок не сделаешь одной тебя, с твоей осанкой, разворотом плеч, божественной суровостью и ясностью твоих прекрасных черт! А что касается твоего ранения…
Менекрат позволил себе коснуться колена царицы, низко склонившись к ее ногам.
- Я изображу тебя восседающей на троне. Как египетскую Нейт, мать всего сущего, которую ты с давних пор чтишь и я тоже…
- Но это кощунство! - не выдержала Поликсена.
Менекрат поднял брови.
- Что именно?.. Изобразить тебя царицей, достойной сравнения с божественными фараонами, - это не кощунство, это правда твоего правления. Разве малому ты научилась у Нитетис и Уджагорресента? А у Камбиса?
Поликсена рассмеялась.
- Ну а ты, мой замечательный художник, многому научился при дворе Атоссы, - сказала она. - С таким умением льстить ты нигде не пропадешь. Но я верю, что ты сказал мне то, что думаешь, - успокоила царица мастера, видя, как тот помрачнел.
Потом она спросила:
- Как бы ты изваял меня?
- В раскрашенном мраморе, - не задумываясь, ответил Менекрат. - Наподобие египетских богинь из известняка, только с твоими чертами, исполненной властного устремления, - ты будешь держать свой жезл…
Поликсена повернулась к Делию - он кивнул. Глаза ее юного избранника сияли любовью.
- Если мне будет позволено добавить к словам знаменитого скульптора - ты сейчас на пике своего развития, моя царица, - сказал он.
“А с горы путь ведет только вниз”, - подумала Поликсена.
- Хорошо, - наконец согласилась она. Менекрат захлопал в ладоши и поклонился. - Только у меня будет немного времени на это баловство, - предупредила царица, опять хмурясь.
Скульптор прижал обе руки к сердцу, а потом протянул к ней.
- Я так давно знаю и наблюдаю тебя, госпожа, что многое в твоем облике смогу воссоздать по памяти.
С этого дня Поликсена начала позировать, подолгу просиживая в кресле в своих длинных златотканых одеждах. Они с Менекратом выбрали для такой работы ионийское платье - хитон с рукавами, которые скреплялись драгоценными застежками: покрой его приближался к азиатским нарядам. Черные жесткие волосы царицы были завиты прядями и покрыты алой повязкой, надо лбом сияла золотая диадема.
Часто Поликсена совмещала позирование с работой: сидя перед Менекратом, она диктовала что-нибудь писцу или читала. К концу лета у нее прибавилось дела - хотя греки сложили оружие и гроза откатилась за море, донесения разведчиков позволяли предположить, что вскоре эллинские союзники, разозленные и жаждущие отмщения персам, предпримут новую попытку нападения. Особенную тревогу вызывали Афины. Родина демократии стала главным противником деспотии и монархического правления в любой его форме - и многие ионийцы, кровно связанные с Афинами, готовы были откликнуться на призыв из Аттики. Афиняне, в отличие от спартанцев, легко устанавливали связи по всей ойкумене.
Теперь, когда в Ионии воцарилось спокойствие, в ее виноградниках, лимонных и оливковых рощах мог вызреть новый заговор. Поликсена на своем веку убедилась - люди неразумны и никогда не удовлетворяются тем, что имеют…
Наполнив к началу осени свою казну, она принялась опять укреплять флот, чтобы еще до холодов сделать его боеспособным. Теперь, когда она и Мануш больше не интриговали друг против друга, царица обсудила со своим главнокомандующим все преобразования. Персидские триерархи, кормчие и матросы, которыми Мануш заменил ионийцев перед сражением, продолжили обучаться своему делу. Прибрежные воды тщательно исследовали. Ныряльщики, извлекавшие со дна тела погибших до самой осени, смогли рассказать Манушу и царице немало нового о глубинных опасностях…
Никострат, который часто бродил по южному берегу, вспоминая своих товарищей, приказал установить там каменную стелу в память о погибших спартанцах. У Мелоса, который услышал об этом раньше царицы, язык не повернулся оспорить решение друга.
- Эта стела - как игла, воткнувшаяся мне в сердце, - сказал Никострат, глядя вместе с другом, как рабочие обтесывают памятник. Спартанец сжал плечо Мелоса. - Но если я вырву эту иглу, я сам рассыплюсь прахом…
Мелос крепко обнял его.
Серый гранитный памятник с выбитой на нем краткой надписью вызывающе высился на берегу, против солнца. Мануш, впервые увидев стелу и поняв, чье это творение, вскипел яростью и чуть было не послал рабочих немедленно обрушить ее. Но потом перс заметил свежие и увядшие венки из алых роз, возложенные к памятнику какими-то безымянными почитателями, и понял, что лучше ничего не трогать.
Никострат, однако, оправился и приспособился к своему положению. Теперь спартанец интересовался многими вещами, которые презирали его соплеменники, - и о которых понятия не имело большинство эллинов; однако воинское искусство он по-прежнему ценил выше всего, и считал себя обязанным непрестанно в нем совершенствоваться. Никострат, по приказу царицы, был назначен полемархом, командующим тысячей ионийцев, - теперь они с Мелосом упражняли своих пехотинцев вместе, и, как раньше, много времени посвящали друг другу.
Отныне Мелос встречался с Поликсеной по долгу службы, как подданный, и их доверительные разговоры почти прекратились. Своим доверием царица одаривала другого.
Она нечасто проводила ночи с возлюбленным, не только из-за занятости, - Поликсена блюла тайну и свою репутацию; но когда Делий приходил в ее опочивальню, ласки приносили обоим глубокое удовлетворение. Отдыхая, они пили медовое вино и разговаривали.
Однажды, когда счастливый Делий лежал в объятиях Поликсены, она сказала, перебирая его темные кудри:
- Вот, ты добился того, чего желал, - царица любит тебя… Думал ли ты о своем будущем? Ты теперь свободный человек и можешь жениться.
Делий напрягся - и, казалось, перестал дышать, словно не верил своим ушам…
- Более того, это твой долг, - закончила Поликсена.
Делий вырвался из ее ласковых рук и сел.
- Твой подлый перс оставил тебя… и теперь ты хочешь бросить меня первой, чтобы не испытать новой боли? - воскликнул юноша со слезами ярости. - Так, Поликсена?..
Царица улыбнулась мягкой материнской улыбкой.
- Не я требую этого, мой дорогой, - неизбежность. Подумай о том, как ты молод!
Делий сжал кулаки.
- Это неважно! Я не смогу без тебя жить… ты не понимаешь, сколько ты значишь для меня!
Поликсена молча смотрела на возлюбленного, подперев голову рукой, словно предоставляя все решать ему одному. И тогда Делий потупился и спросил:
- Ты позволишь мне быть откровенным?
- Конечно, я даже настаиваю, - ответила Поликсена. - Я не желаю, чтобы ложь проникала в мою спальню.
- Когда ты освободила меня… я, раб и невежда, столько узнал благодаря тебе! Я очень многому научился у тебя, моя царица, - Поликсена улыбнулась, видя, как юноша краснеет, и сама ощутила страстное волнение. Однако Делий продолжал, избегая ее взгляда.
- Но я также многое узнал, бродя по городу! Я слышал, прости… сколько людей осуждает тебя…
Поликсена перевернулась на спину и потянулась.
- Это естественно, мой прекрасный. Только человек ничтожный не имеет врагов, - заметила она.
- Да, конечно! Но ты еще не понимаешь… Одни люди осуждают тебя за твое многомужество, как женщину… а другие превозносят, как царицу. И я понял, почему.
Делий схватил ее руку и покрыл поцелуями, от локтя до кисти. Поликсена задрожала, прикосновение к чувствительному местечку сразу вызвало жажду большего.
- Ты знаешь, что сильные, богатые и богато одаренные мужи часто имеют многих жен… А ты - великая жена, которая у каждого из своих мужей взяла лучшее! Ты как сокровищница, открывающаяся избранным… и я так счастлив, что именно я избран тобою!
Поликсена села, обняв колени.
- Но тогда ты тем более должен понимать, что…
- Не хочу этого слышать!
Делий приник лицом к ее обнаженным коленям, к рукам.
- Тебя называют гетерой на троне, но это неправда, - сдавленным голосом сказал он. - Гетеры рассчитывают свою любовь по часам, отмеряют за плату… это всегда ложь… а ты другая!
Поликсена оторвала юношу от своих ног и, приблизив к себе его голову, припала поцелуем к негодующим устам. Скоро любовники опять потеряли себя в наслаждении. Но когда Делий уснул, Поликсена долго лежала, глядя в темноту.
Этой ночью она заронила в душу возлюбленного зерно сомнения, которое непременно прорастет, дайте срок. Но иначе нельзя.
Уснув, Поликсена увидела свою статую - эта мраморно-золотая властительница с подведенными агатовыми глазами и чуть заметной всезнающей улыбкой на карминных устах, как богиня, избавилась от всех земных потребностей и привязанностей. Поликсена надеялась, что от боли тоже.
Статуя была закончена в середине осени - незадолго до того, как Эльпиде пришел срок родить; и гетера успела оценить эту работу. Талант Менекрата в ней раскрылся заново - это признали все, кто ее видел: восседавшая в кресле темноглазая женщина напоминала статуи египетских богинь, но была исполнена куда большей силы и отнюдь не казалась равнодушной. Она сжимала жезл черного дерева, с набалдашником из слоновой кости в виде головы барана, священного животного Амона, - и, слегка наклонив голову, выпрямилась в грозной готовности повелевать. Даже Никострат признал, что статуя матери великолепна и очень жизненна.
Изваяние поместили в пустом зале, вроде египетской молельни, со стенами, расписанными растительным орнаментом в египетском же стиле. Поликсена однажды подсмотрела, с умилением и большой неловкостью, как ее невестка, присев, целует мраморное колено статуи. Эльпида что-то шептала: как будто приписывала изображению царицы божественные свойства…
Поликсена хотела помочь Эльпиде подняться, но решила, что лучше не выдавать своего присутствия.
Жена Никострата разрешилась от бремени неделю спустя, и родила здоровую девочку.
* Как известно, Милет был родиной гетеры Аспазии, подруги знаменитого афинского государственного деятеля Перикла.
========== Глава 198 ==========
Когда обсуждали, как назвать новорожденную, Эльпида, - во власти какого-то пламенного суеверия, - отвергла воинственное имя Арета, предложенное Никостратом. Спартанец утверждал, что мужественное имя - лучший выбор для женщины в эти дни, тем более женщины из царской семьи.
Мать прижала к себе темноволосую головку девочки и осыпала ее поцелуями; как будто пыталась защитить от всех будущих напастей.
- Да, это очень мужественно, - воскликнула Эльпида, опять вперив взгляд в супруга. - Твои мужественные собратья все до единого полегли костьми на нашем берегу! А своего героического отца ты даже ни разу не видел живьем! Не хватало, чтобы, зовя нашу дочь, мы тоже призывали бога войны!..
Никострат чуть было не вспылил; но увидел опасный влажный блеск в синих глазах супруги - то безумие, которое посещает всех матерей, когда речь идет об их детях. Он вспомнил о старшем брате этой крошечной девочки. И кивнул, уступая Эльпиде.
В конце концов, главное - что дочь родилась крепкой и голосистой. Наверняка в телесном развитии, силе и ловкости она скоро обгонит бедолагу Питфея. С сыном Никострат так и не смог подружиться; да и не слишком старался, по правде говоря.
Девочку назвали Гармонией, в память о Фивах. Когда Поликсена пришла взглянуть на ребенка, она покачала внучку на коленях, дала ей стиснуть в кулачке свой палец. А потом, улыбнувшись, задумчиво сказала:
- Что ж, это открывает для нас новые возможности.
И Эльпида, и Никострат отлично поняли, что подразумевает царица. Эльпида, хотя и оставалась красивой и эффектной, была уже далеко не юна - если не считать Питфея, едва ли разумно было дожидаться от нее наследника мужского пола; и потому Никострат, скорее всего, не станет прямым продолжателем династии. Никострат упорно противился такому назначению - и теперь Поликсене начало казаться, что сын и в самом деле не подходит на роль ионийского царя. С другой стороны, кроме Главка, сына Мелоса и Фрины, можно было передать власть мужу Гармонии - сознательно выбрав наиболее достойного из соискателей, как то было с Еленой Спартанской; и как по сей день делалось в Египте, где власть могла перейти к мужу царевны крови…
В той Ионии, которую они строят, порядок престолонаследия еще никем не установлен - и должен быть узаконен первой царицей. Родоначальницей.
Как далеко она зашла!..
Поликсена вздрогнула, очнувшись от грез, и рассмеялась. Она уже распланировала будущее внуков! А ведь, ко всему прочему, есть двое детишек ее племянника, которым Поликсена пообещала трон - и которые, вот увидите, этого не забудут.
“Нам бы дожить до завтра”, - подумала царица. Как тогда, когда накануне битвы за Милет увидела в глазах Делия мольбу и желание, обращенные к ней…
Она встала и улыбнулась сыну и невестке.
- Отдыхай, дорогая, - сказала Поликсена Эльпиде; и ушла распорядиться о приготовлениях к пиру и о жертвоприношениях в честь рождения внучки, а также об оглашении случившегося народу. Пусть это не такое великое дело - царское правление, особенно недавнее, должно сопровождаться празднованием знаменательных событий, чтобы как можно крепче отложиться в памяти людей. С обильным угощением, музыкой и возлияниями.
Хотя память у людей коротка, особенно у необразованных, улыбнулась Поликсена, шагая по направлению к своим покоям. Те, кто незнаком с историей, склонны смешивать новые обычаи с самыми древними: и если царская власть в Ионии сохранится… ну хотя бы еще сотню лет… очень многие поверят, что так было испокон веку и так тому и следует быть.
Поликсена поела в одиночестве, а потом, сверившись с клепсидрой, приказала позвать Делия, который как раз должен был освободиться после службы и направиться в дворцовые конюшни. Помимо солдатских обязанностей, - не слишком обременительных в мирное время, - Делий попросил, чтобы его опять назначили конюшим. Он признался, что любил свою прежнюю работу.
“Во дворец меня взяли два года назад… за красоту”, - сказал ее возлюбленный. И, видя, как заледенели серо-голубые глаза юноши при этих словах, можно было без труда догадаться об остальном.
Сердце Поликсены сжалось, к горлу подступила тошнота, когда она услышала это признание: словно это ее саму осквернили и оскорбили. Царица не стала задавать своему слуге никаких вопросов - однако порадовалась, что высокопоставленный придворный, воспользовавшийся телом Делия для утоления похоти, по всей видимости, скоро нашел себе новую забаву и не успел развратить его душу…
Молодой вольноотпущенник явился, разрумянившись от холода, еще более красивый, чем обычно. Он поклонился и радостно улыбнулся хозяйке.
- Какие будут приказания, моя царица?
Поликсена подошла и поцеловала его в прохладную щеку; любовники крепко обнялись, так что хрустнули новые кожаные ремни доспехов юноши.
- Думаю, сегодня мы с тобой можем отправиться на прогулку.
Делий обрадовался еще больше. Царица поручила ему уход за Флегонтом: пока сама хозяйка была не в состоянии садиться на своего любимого коня. И вот теперь она понемногу возвращалась к старым привычкам.
Любовники покатались по садовым дорожкам, наслаждаясь тишиной и обществом друг друга; под копытами коней приятно хрустела палая листва. Поглядывая на Делия, Поликсена радовалась, что он нашел себе занятия вне дворца и казарм - в казармах он только спал. Любимец царицы вызывал зависть и пересуды как среди простых солдат, так и среди надменных царедворцев. Хотя Делий был удивительно скромен и никогда не просил у своей покровительницы ничего сверх положенного двойного жалованья.
Поликсена догадывалась, что товарищи не любят его. Другие царские лучники предпочитали в свои свободные часы бражничать, играть в кости и гоняться за юбками - и одно то, что Делий питал отвращение к такому времяпрепровождению, заставляло солдат считать его выскочкой и неженкой; а уж то, что он из раба мгновенно превратился в милостника царицы…
Правда, Делий был умен и ожидал такого отношения к себе, и оно его не слишком задевало. Пока он получал за свои труды высшую награду!
Вернувшись во дворец, они распрощались. Поликсена взглядом и пожатием руки разрешила Делию прийти к ней ночью.
Насытив свою страсть, любовники еще некоторое время лежали, прижавшись друг к другу, - им были приятны просто объятия, без слов. Делий поглаживал плечо Поликсены, которая теперь устроилась у него на груди. А потом царица вдруг произнесла:
- Ты помнишь Клео? Ты знал ее?
Поликсена приподнялась и посмотрела в лицо Делию - она хотела увидеть, какие чувства вызовет у него напоминание о беглой рабыне. Которая, по-видимому, и пыталась убить свою госпожу!
Делий некоторое время молчал, отвернувшись от нее, - а потом рывком сел и натянул на себя покрывало. Все еще не глядя на царицу, он глухо произнес:
- Я знал эту женщину. Она еще прошлой зимой пыталась сделать меня своим сообщником.
Поликсена застыла, прижимая к груди простыню. А Делий повернулся к ней и холодно сказал:
- Клео убеждала меня покуситься на твою жизнь… по приказу своей хозяйки, Геланики. Я ответил, что никогда на такое не пойду… и тогда эта девка залилась слезами и заявила, что госпожа убьет ее, если она не справится с поручением. Она попыталась забраться в мою постель, но я вытолкал ее…
Делий поморщился и замолчал. Как будто сказал уже слишком много.
Поликсена смотрела на него, все крепче сжимая свою простыню. А потом заговорила - тихим голосом, который был ужаснее крика.
- И ты… все это время молчал? И ты еще смел утверждать, что любишь меня?..
Делий, не дрогнув, посмотрел ей в глаза.
- Я люблю, - сказал юноша. - Но тогда… ты была для меня госпожой, далекой, как звезда, а мы с Клео - бедными рабами. Я не верил в то, что у Геланики что-нибудь получится. И если бы я донес на Клео тебе или твоим приближенным-персам, ее бы почти наверняка казнили мучительной смертью; а вероятно, и меня.
Делий усмехнулся.
- Ты сама знаешь, как мало ценятся наши жизни. И как мало веры господа дают нашим словам.
Поликсена низко склонила голову, так что черные волосы разбежались по плечам. Делий смотрел на ее ровный пробор и едва дышал, ожидая царского решения…
- Я тебя… понимаю, - наконец произнесла его возлюбленная. - И я рада обнаружить в тебе такую верность своим собратьям. Благодарю тебя за смелое признание.
Она взглянула на Делия. Юноша улыбнулся - Поликсена увидела, какой груз свалился с его души. Она бросилась в объятия Делия; и он прижал ее к себе, целуя со слезами на глазах.
- Я и представить себе не мог, как заблуждался! Но теперь все кончено, слава богам!
- Правда? - тихо спросила Поликсена.
Рана под коленом, чувствительная к сырости и холоду, опять заныла. В наступившем молчании Поликсена задумалась о Геланике и Клео, которых совсем было сбросила со счетов. Она поверила, что ее рабыня сбежала со своим сообщником… а кто, кстати сказать, ее сообщник?
Поликсена посмотрела на Делия, и тот сжал губы, чувствуя ход ее мыслей. Подразделение лучников среди ионийских солдат, входивших в личную охрану царицы, было сформировано всего пять лет назад - это сделал Дарион, по персидскому образцу. Ну и, конечно, в память о древних царствах Малой Азии. Вывод, что стрелок, ранивший царицу, был из числа этих воинов, напрашивался сам собой. И, скорее всего, он продолжал служить как ни в чем не бывало.
А самое главное, ведь и Клео могла остаться в Милете - и шпионить для своей госпожи.
- Думаю, кто бы это ни был… он не так глуп, чтобы повторить свою попытку теперь, - сказал Делий. - Пока море заперто.
- Скорее всего, - согласилась Поликсена. И убийца до сих пор себя не выдал: если он рядом, значит, ждет команды. - Но что может Геланика противопоставить мне?
Глаза Делия в темноте казались совсем голубыми.
- А что, если она переманит на свою сторону персов Тизаспа? Тех самых, которых ты прогнала? Эта женщина может избавиться от своего мужа и предложить себя одному из влиятельных азиатов - думаю, на нее многие бы польстились…
Поликсена долго молчала, положив голову на колени. А потом вдруг спросила, без всякой связи с предыдущими словами:
- Скажи мне, когда ты меня спасал… ты спасал женщину или царицу?
Делий понял ее.
- Я знаю, сколько мнений существует на сей счет среди свободных… Но я скажу тебе, что думает об этом невольник, рожденный рабом и рабыней. Ты сама говорила, что рабов в наших полисах… и в городах Эллады… на порядок больше, чем свободных граждан. Во всяком случае, не меньше!
- Верно, - откликнулась Поликсена.
- Когда у государства есть царь, раб чувствует - у него один отец и господин, которому все подвластно… или же одна мать, - продолжил Делий, все больше волнуясь. - А при демократии раб живет так, словно этих господ тысячи, и все равновелики! В Афинах царем мнит себя каждый гражданин, не так ли?
- Верно, - во второй раз согласилась Поликсена.
Она подумала - Персии и подвластным ей восточным государствам в самом деле свойственно более мягкое, семейное отношение к рабам, нежели в Элладе; во всяком случае, к домашним. А все потому, что нравственный закон в лице единого государя простер крылья над всеми.
Конечно, если не считать тех рабов, кто занят на грандиозных строительных работах, на орошаемых полях и в рудниках. Но это такая же неизбежность для империи, как и содержание постоянной армии. Чем ярче божественное пламя, тем гуще тени.
Коринфянка обняла себя за плечи. Еще одна зима впереди… Еще одна возможность собраться с силами перед решающей схваткой со всем миром… Такова плата за величие, царица Поликсена.
Она бросила взгляд на любовника - Делий уже спал, сном беспечной юности. Поликсена улыбнулась; поднявшись с постели, коринфянка прошлась босиком по холодному полу и поворошила кочергой угли в жаровне, вдохнув аромат кипариса.
Хотелось бы знать, что поделывает сейчас афинский наварх. Калликсен Пифонид по-прежнему на ее стороне - или его уже перетянули на свою сторону сограждане-демократы?
Поликсена передернула плечами: ей по-прежнему представлялось такое правление, с голосованием невежественного люда в суде и по каждому важнейшему случаю, самым неразумным и стихийным… Хотя аристократия - “власть лучших”, как в Фивах и ее родном Коринфе, а также Спарте, может быть еще пагубнее. Это путь к бессовестному обогащению и тирании многих вместо одного.
Поликсена кивнула себе, снова приходя к старому выводу. Наилучшее - и самое прочное государственное устройство есть единодержавие, которое пользуется поддержкой низов, в противовес аристократам…
Она вернулась в постель, накрывшись одеялом из тонкой милетской шерсти. Впервые, засыпая рядом с Делием, коринфянка думала не о нем.
========== Глава 199 ==========
Женщины для удовольствий подешевле, а порою и гетеры Милета красили волосы в рыжий цвет, чтобы привлечь внимание клиентов и обозначить род своих занятий. Многие ионийки, чернявые от природы, добивались нужного эффекта с трудом, и обходились париками; однако светлым волосам с помощью хны легко можно было придать медный оттенок. А краска для лица, вдобавок к этому, могла изменить женщину до неузнаваемости.
Клео вынесла этот урок еще из прошлой жизни - той, которую она вела, прежде чем попала во дворец.
Когда город был осажден, а царица лежала при смерти, беглая преступница нашла себе убежище: причем такое, где никто не додумался бы ее искать. Пока милетцы громили дома и лавки персов, Клео изменила свою внешность и постучалась с черного хода в дом известной гетеры - Никтеи. Эта служительница Афродиты недавно переехала в Милет из Элиды, и Клео предложила наняться к ней в служанки.
Когда ей открыли, вид у Клео был испуганный, а одежда в пятнах сажи и грязи; но на улицах творилось такое, что это было неудивительно. На попрошайку девушка не походила, и кухонная работница в затрапезном платье провела ее в дом.
Клео сразу стало ясно, что прислуги Никтее не хватает. Должно быть, гетера переехала сюда с поспешностью и перевезла не все свое имущество; а может, когда в Милет пришла война, некоторые рабы попросту сбежали.
Черноволосая хозяйка, не чинясь, сама вышла к просительнице; и кивнула в ответ на ее низкий поклон. В эти дни было не до церемоний.
- Чему ты обучена? - спросила гетера.
- Всему, среброногая, - ответила Клео - и улыбнулась: от этого зависела ее жизнь. - Я умею делать самые сложные прически, готовить составы для удаления волос на теле, красить лицо, обрезать и покрывать ногти лаком… еще умею делать массаж, шить, ухаживать за одеждой…
Никтея махнула тонкой белой рукой, обрывая служанку; хотя перечень умений Клео ее, похоже, впечатлил.
- Откуда ты? Не беглая рабыня?
Клео похолодела; однако посмотрела в глаза хозяйке открытым честным взглядом. На ней не было ни клейма, ни ошейника, так что уличить ее было трудно.
- Я вольноотпущенница. Моя добрая госпожа… была убита вчера, - тут Клео почти не солгала. Она утерла слезы, выступившие от страха за себя. - Я осмелилась предложить свои умения тебе, госпожа, потому что наслышана о твоей красоте и благородстве… и потому, что я со всеми слугами оказалась на улице. Если меня не убьют, мне придется работать поденно… или торговать своим телом!
Никтея сдвинула узкие черные брови, качнула высокой прической.
- А где же другие из вашего дома?
- Нам пришлось спасаться от разбойников… и больше мы друг друга не видели, - ответила Клео.
Гетера почувствовала, что эта девушка с крашеными медными волосами что-то скрывает; однако ощутила жалость к обездоленному существу. Тем более, что Клео, хотя и была недурна собой, никак не могла соперничать в красоте с нею самой.
- Оставайся, - разрешила Никтея. И тут же осведомилась:
- Сколько тебе платили раньше?
Клео опять пришла в замешательство; но быстро нашлась. Она поклонилась, скромно сложив руки на животе.
- Я буду рада служить госпоже за кров и еду. А если госпожа останется мною довольна, то может сама оценить, сколько я стою.
- Клянусь Афродитой, ты мне нравишься! - воскликнула Никтея.
Она решила попристальнее приглядеться к новой служанке - это в любом случае следовало бы сделать; однако Клео не разочаровала ее. Она и в самом деле обладала разнообразными умениями по части преумножения красоты, успев послужить нескольким царственным женщинам.
До того, как попасть в служанки, Клео торговала своим телом в городе. Она рано осталась без родителей - отец ее, моряк, спился и бросил семью, после чего мать умерла, а дочь научилась попрошайничать и красть. Ей еще не было четырнадцати, когда она занялась постыдным ремеслом. И как-то на рынке Клео попалась на глаза Геланике - любимой наложнице ионийского наместника…
Возможно, Геланика пожалела юную размалеванную блудницу; а возможно, две светловолосые женщины ощутили свое внутреннее родство. Наложница Дариона, не скупясь, заплатила за Клео цену, которую заломил ее боров-хозяин, - и во дворец вернулась с новой служанкой. С того дня они стали неразлучны.
Клео во всем поддерживала свою молодую хозяйку - и та нередко следовала советам уличной девчонки, которая была во многих вещах поопытнее ее самой. Когда умерла Шахназ, благородная персидская супруга господина, Геланике удалось вновь занять первое место в его сердце; она тоже имела от Дариона сына, и ей оставался лишь шаг до того, чтобы стать его новой женой и царицей.
И вот в Ионию пришла эта женщина - коринфская самозванка, которая утвердилась на троне. Из-за нее погиб Дарион, с ним пропал единственный сын госпожи - и все пошло прахом…
Многие забытые обитательницы женской половины дворца возненавидели Поликсену - уже за то, что она поднялась на такую высоту, о которой прочим женщинам нечего было даже мечтать; но никто не мог сравниться в этой ненависти с Геланикой. Клео и здесь, как раньше, была заодно с хозяйкой. Но тогда госпожа и служанка, мечтая о возмездии, наделали глупостей - несчастья, обрушившиеся на их головы, притупили осторожность и сообразительность наложницы Дариона.
Однако новая царица дала своим врагам время, чтобы оправиться. И даже смерть последнего сына Геланики, который скончался от простуды, не сломила ее, а закалила ее решимость…
Поликсена устроила новый брак своей соперницы, чтобы отослать Геланику подальше. Тогда уже Клео постоянно находилась при царице и не могла сноситься с Геланикой так часто, как им хотелось бы; однако госпоже, с помощью своего критянина, удалось соблазнить кое-кого из дворцовой охраны. И когда Геланика уже готовилась к отплытию, у нее родился новый план… почти безумный, но все же…
Однако следовало дождаться благоприятного случая.
Клео теперь принадлежала царице и не могла отправиться с госпожой; но так было лучше всего. “Не делай ничего, если не будешь уверена в успехе. Но продолжай следить за всем в Милете и извещай меня”, - предупредила Геланика свою помощницу.
И Клео ничего не делала. Царский лучник, с которым они договорились, решил действовать сам: во время переговоров с греками он выстрелил в царицу, но не убил ее, а только ранил!
Тогда уже Клео ничего не оставалось, кроме как бежать. К счастью для нее, пока царица лежала в бреду, никто не связывал этого нападения с ее именем; а когда Поликсена очнулась и вспомнила о Клео, ее служанка была уже недосягаема. Никто бы не подумал искать ее в доме гетеры; а те из придворных, кто посещал Никтею, никогда бы не признали беглянку.
В конце концов, Клео устроилась чрезвычайно выгодно. Геланика научила ее греческой грамоте, и она могла писать госпоже на Крит обо всех событиях в Милете - а также о многом, что происходило во дворце. Гетеры были осведомлены значительно лучше, чем большинство обывателей.
Клео несколько раз даже прислуживала Манушу, верховному военачальнику, который удостоил дом Никтеи своим посещением. Он даже не заподозрил, что это за служанка на коленях подливает ему вина и подносит изысканно фаршированную дичь. Мануш был умен - но, как все мужчины, ненаблюдателен…
От него Клео и услышала, что во дворец доставили двоих сыновей Дариона, - мальчиков прятали на Хиосе, и афинский наварх привез их в Милет ради укрепления царской власти. Это держалось в тайне от горожан; однако Никтея очаровала и разговорила перса, который, слегка опьянев, начал распускать перед ней перья. Видимо, надеялся добиться благосклонности красавицы уже этим вечером.
Все мужчины одинаковые, а варвары еще хуже, думала Клео. Она весь вечер с трудом сдерживала свое торжество, прислуживая хозяйке и ее высокому гостю; а когда осталась одна, немедленно принялась за письмо Геланике. Госпожа объяснила, как отправлять послания ей на Крит; а это была такая потрясающая новость, которая стоила долгих месяцев молчания.
***
Ступив на палубу черной критской биремы, которая должна была увезти ее навстречу будущему, Геланика была почти счастлива. Критобул, как многие критяне, оказался ласков и снисходителен в обращении с женщинами, и Геланика легче, чем раньше думала, допустила его до обладания собой; она не испытала отвращения, и скоро даже научилась получать с этим мужчиной удовлетворение. Они уже были близки, отплывая на остров Миноса; и Геланика успела кое-что нашептать своему новому мужу о себе и своих тайных мечтах…
Впрочем, наложница Дариона быстро поняла, что толку от критянина не будет. Клео стащила для нее мешочек сильфия из собственных запасов царицы, и некоторое время Геланика могла безбоязненно делить с Критобулом ложе, строя планы на будущее. Великие планы.
Морское путешествие подстегнуло ее мечтательность - а когда Геланика увидела желтые отвесные скалы Крита, толпившихся на пристани празднично и смело одетых жителей города Кносса, часть которых все еще следовала моде тысячелетней давности, она захлопала в ладоши и завопила от восторга. Критяне тоже хлопали в ладоши, обнимали и целовали своих гостей.
- Ты рада? - воскликнул ее простодушный муж. - Наконец мы дома!
- Я счастлива, для меня началась новая жизнь! - ответила Геланика совершенно искренне.
Критяне поистине были подобны детям. Не успели муж и жена отдохнуть с дороги, как Критобул, схватив Геланику за руку, потащил ее смотреть колоссальные развалины древнего дворца минойских владык. Поднявшись по ступеням, супруги восхищенно рассматривали красные с синими полосами колонны, огромные залы с остатками фресок на стенах, которые изображали смуглых танцоров и музыкантов в золотых браслетах и поясах, женщин в узких пестрых платьях - но с накрашенными обнаженными грудями…
- Ты бы хотел, чтобы я так одевалась? - лукаво спросила Геланика, показывая на портреты.
- Ну, если только для меня, -ответил критский наварх, восторженно глядя на золотоволосую жену. Они занялись любовью тут же, среди развалин.
Критобул подыскал им домик недалеко от пристани, который показался Геланике очень милым. Она сама не знала, почему ей теперь все кажется милым: так на нее подействовали свобода и простор. Глядя из окна своего жилища на синее море, Геланика думала, что еще может стать царицей и сделать своего сына царем! И супруг ей поможет в этом, пусть даже еще не подозревает, каким образом…
В скором времени после этого Критобул отправился в новое плавание на два месяца, оставив молодой жене значительную сумму денег на прожитье и пару слуг в помощь. Этого только ей и было надо.
Геланика побродила по рынку, присматриваясь ко всему, что там предлагали; купила себе, помимо прочего, зонт от солнца и точно такое критское платье с открытой грудью, какие видела на старинных фресках. Новая служанка-критянка пришла в ужас, умоляя госпожу не надевать подобного на людях. Но Геланика только махнула на девицу рукой и напомнила, чтоб та знала свое место.
Хотя, разумеется, Геланика не собиралась появляться на людях в столь непристойном виде: нет - новое платье ждало своего часа…
Геланика часто ходила на пристань, дожидаться письма от Клео. Хотя дни, когда Крит был великой морской державой, давно остались позади, жители Кносса по-прежнему получали новости со всех сторон света; и однажды Геланика услышала об ионийской войне, а потом об опасном ранении Поликсены. Это известие скорее ужаснуло соперницу царицы, чем обрадовало: опрометчивость ее сообщников могла все погубить.
А потом Геланика получила первое послание от Клео, которое очень ее обнадежило. Ее служанка нашла себе работу у милетской гетеры! Она не попалась, и теперь может сослужить хозяйке службу большую, чем целое войско!..
Если повезет, Клео поможет ей добыть это войско.
Геланика быстро сочинила ответ служанке и отправила с этим же кораблем. Ее муж опять был дома, и она не могла ничего больше сделать; однако считала дни до того мига, как придет следующее письмо. У Геланики созревал новый план.
Потом пришло второе письмо, в котором Клео известила хозяйку о том, что ее сын со своим братом Варазе сейчас во дворце.
Ее дорогой Фарнак и его брат нашлись! Геланика пережила новый головокружительный восторг… К тому же, война в Ионии кончилась, и впереди было больше половины лета и вся осень!
И тут Геланика вспомнила о войске Тизаспа, о котором тоже узнала от Клео, - о великом множестве недовольных, которым пришлось убраться на Самос. Правитель острова наверняка тоже с нетерпением ждал, когда сможет избавиться от этой прорвы нахлебников.
План оформился: Геланика была поражена - насколько прекрасно все складывалось. Что ж, не вечно побеждать ее врагам!
В тот же вечер светловолосая ионийка пристала к мужу, умоляя свозить ее на Самос.
- Мне стало очень скучно сидеть здесь, дорогой, - сказала она.
Для критянина это была веская причина. Да и сам он тосковал в море без Геланики. И Критобул пообещал, что, как только представится случай, он отправится на Самос и возьмет супругу с собой.
========== Глава 200 ==========
Долго ждать случая не пришлось: на Самос отправился большой купеческий корабль с грузом критской посуды на продажу. Часть была, несомненно, старинная и стоила огромных денег; а часть, как заподозрила Геланика, была подделана под старину… Впрочем, не ей этим возмущаться.
Муж подарил Геланике один такой сосуд - черный с искусным красно-желтым спиральным рисунком, поклявшись, что это изделие древнего придворного мастера. Геланика щелкнула по вазе ноготком, полюбовалась на свое отражение в лакированной поверхности. Ей больше нравились непристойные рисунки, изображавшие героев с мальчиками и гетерами; но, конечно, Геланика улыбнулась мужу и похвалила его подарок.
В эту вазу удобно будет сложить драгоценности и деньги, когда она сбежит, - ведь, уйдя от мужа, вернуться не получится.
Вдруг Геланике стало жутко. Может, ей и повезет, - а может, ее ограбят, изнасилуют и убьют, прежде чем она доберется до нужного человека… Или персы не поверят ей; а может, среди них попросту нет такого, кто сумел бы ее выслушать и понять?
Дикари не умеют говорить с женщинами и не понимают политики, это всем известно. Но ведь какой-то предводитель у самосских азиатов должен быть, и у него должна быть цель. Хотя бы - накормить и удовлетворить своих людей…
Бывшая наложница запретила себе об этом думать - до того, как они высадятся на острове. Когда она увидит одну мету, боги укажут ей следующую. Так бывает с теми, кому хватает смелости.
Когда корабль вышел в море, Критобул забеспокоился. Он так все устроил, чтобы и в плавании не расставаться с женой, на зависть другим членам команды, - а Геланика избегала говорить с ним, его ласки принимала неохотно; и, выходя на палубу, все смотрела на горизонт - как будто ждала встречи с кем-то далеко.
- Ждешь, что к тебе сюда спустится бог, как Зевс к Семеле? Не боишься сама сгореть? - спросил критянин однажды, подойдя к ней сзади.
Геланика испуганно обернулась - смуглый щупловатый Критобул, в бисерном поясе и голубой накидке, смотрел на нее понимающе и невесело. Он был более проницателен, чем ей казалось до сих пор.
Геланика торопливо улыбнулась и, обхватив мужа ладонью за шею, поцеловала.
- Ну что ты выдумал? Какой Зевс?.. Я просто всю жизнь просидела взаперти и хочу вдоволь насмотреться на море и небо…
Критобул снял со своей шеи ее руку и, не отвечая, ушел.
Геланика посмотрела мужу вслед - и вдруг ей захотелось разрыдаться. Зачем она обманывает его, ради какой химеры? Не лучше ли броситься следом, признаться во всем, попросить прощения… и дожить свой век женой обыкновенного моряка, в то время как она могла бы надеть царский венец, подумала она.
И обречь на забвение своего сына.
Но если она сдастся - значит, большего и не заслуживала, верно?
Этой ночью Геланика спала в своем закутке одна - дрожа от холода, от которого не спасал толстый плащ. Только объятия мужчины могли бы согреть ее, заставить кровь побежать по жилам быстрее. Но муж так и не пришел к ней, хотя был свободен.
Весь следующий день Геланика не видела своего критянина, и чувствовала себя ужасно - как будто Критобул бросил ее посреди моря на милость чужих людей. Она попыталась успокоиться, глядя на горизонт, - но ощутила себя еще более неуютно на палубе, среди потных мускулистых матросов, выправлявших паруса; а свободная смена сидела в сторонке и пожирала глазами светловолосую нереиду. Мужчины обменивались грубыми шутками.
Геланика заторопилась назад, и один из матросов схватил ее за юбку: она вырвалась с треском, полетев носом в пол, и едва успела выставить руки, занозив ладони. Вскочила и понеслась без оглядки дальше. Вслед ей неслись хохот и смачные ругательства…
Когда Критобул спустился в трюм, к жене, она сидела там вся в слезах, закрыв лицо руками. Забыв свои обиды и сомнения, наварх бросился к ней и обнял, успокаивая шепотом.
Геланика разрыдалась в объятиях мужа; а потом принялась колотить его крепкими кулачками по спине и плечам.
- Никогда больше не смей бросать меня одну, с этими скотами! Слышишь?.. - крикнула она. Показала свое разорванное платье.
- Их всех надо высечь!
Критобул поцеловал ее и взволнованно потребовал:
- Не стой там на палубе без меня! Ведь уже столько дней мы в море!
Геланика пообещала, что больше не будет, и они помирились.
Конечно, вскоре она опять начала выходить на палубу - пусть и ненадолго, ближе к вечеру, когда меньше была опасность натолкнуться на матросов. Хотя бы гребцы внизу ее видеть не могли.
Муж теперь оставался с Геланикой почти каждую ночь; но чем больше приближался Самос, тем хуже ей спалось. Ее одолевали то сожаление и страх, то предвкушение, то злость на себя. Однажды она, глядя на спящего супруга, поклялась, что никуда от него не уйдет; а на следующую ночь, ощупав пояс Критобула, примерялась, как незаметно стащить у него нож.
Наконец они оказались в порту. Пока начальник корабля разговаривал с чиновниками, Геланика стояла на палубе, сжав губы и до боли вглядываясь в очертания домов. Вон склады, таверна, немного подальше - доходные дома на много семей… Портовое селение - до полиса ехать далеко. И где, скажите на милость, ей искать нужных людей, у кого спрашивать?
Она не мужчина, ей нельзя сидеть в таверне, слушая разговоры и толкая соседей локтями; нельзя и болтать с чужаками в порту.
Сзади подошел муж, положил ей руку на плечо. Геланика безучастно оглянулась.
- Пора спускаться, лодка ждет.
- Куда мы пойдем? - спросила она.
- Мы будем разгружаться, а ты… посиди пока в таверне, в холодке. Потом я отвезу тебя в город.
Увидев ужас в зеленых глазах подруги, Критобул успокаивающе приобнял ее за талию.
- С тобой ничего не случится, я попросил товарищей тебя постеречь!
- Такие постерегут, - пробормотала Геланика.
Но огрызалась она только для вида. Геланика ощутила, что ей сейчас представится возможность, которой будущая царица обязана воспользоваться.
Она предвидела, как моряки поведут себя в таверне, - и не ошиблась. Проследив, как вверенная им женщина уселась в углу, они тут же потребовали себе кто пива, кто вина и, тесно придвинувшись друг к другу за столами, наполнили помещение громкими разговорами и хохотом. Начали играть во что-то вроде коттаба*, выплескивая остатки вина в бронзовую чашу на полу, и это соревнование быстро захватило всех, кто был в комнате. Мужчины подбадривали друг друга и хвалились друг перед другом своей пьяной меткостью…
“Какое скотство!” - подумала Геланика, морща нос. Она сжала замшевый кошелек, висевший на поясе под плащом; а потом поднялась с места. Вид хмельных мужчин почему-то не напугал ее, а раззадорил; Геланика направилась прямо к хозяину, по-прежнему зорко присматривавшему за всем.
Самосец был озадачен и рассержен ее поведением и самим ее присутствием. Было очевидно, что эта женщина не из тех, которые обычно услаждают моряков.
- Чего тебе?
Геланика молча опустила руку в кошелек и достала серебряную драхму. Показала ее самосцу и тут же спрятала. Потом отвернула край плаща, показывая дорогой шелк хитона.
- Мне нужно знать, где найти вождей персидского войска, которое принял у себя ваш тиран. Где они живут?
Хозяин таверны поперхнулся, округлив глаза.
- Да кто ты такая?
- Царица Крита, - усмехнулась Геланика. Потом серьезно прибавила:
- Важная особа. Я очень щедро отблагодарю тебя, если поможешь мне. Только не лги.
Мужчина несколько мгновений колебался, шныряя глазами по сторонам… потом увидел, что они оба уже привлекают внимание, и схватил Геланику под локоть.
- Идем со мной.
Он завел ее в соседнюю комнату, служившую кладовой. И там, укрывшись за бочкой вина, они поговорили.
Геланика узнала, как найти начальников персидского войска… оказалось, что вождей у Тизаспова войска теперь трое, живут они вместе, близ самосских ворот. Десять тысяч их солдат живут частью в лагере, в палаточном городке; но большая часть расквартирована в городе.
- Одни беды от них и заведению убытки, - пожаловался самосец, забыв, с кем говорит. - Когда это от солдат в мирные дни ждали добра? Бездельники, которых научили только убивать и хвастаться своими мерзостями! А варвары и вовсе человеческого языка не понимают…
Геланика смотрела на него во все глаза.
- Десять тысяч, ты сказал?.. Откуда так много?
- Так их еще притекло, за эту весну и лето, - объяснил кабатчик. - Многие бежали из Ионии, после войны… Тошно им, видишь, жить под пятой у бабы, да еще и гречанки.
Геланика сдержала злость; она достала обещанную драхму и сунула в руку собеседнику.
- Потом еще получишь. А теперь скажи, почему у войска три вождя… и нет верховного? Разве так сражаются?
Самосец с жадностью спрятал деньги под кожаный передник; а потом пожал плечами.
- Да кто их знает? Они ж не сражаются, они как трутни - из нашего народа соки сосут, жен и мальчишек портят. Нет хуже персидской солдатни, когда им делать нечего… Им всегда нужна указка сверху, чтоб царь царей ногой притопнул.
А потом хозяин таверны наконец подозрительно прищурился на Геланику, став руки в боки.
- Что это ты все выспрашиваешь, красотка? Тебя кто подослал?..
Он почти испугался своей откровенности. Геланика, увернувшись от его хватки, скользнула вдоль стены и быстро отбежала на середину комнаты.
- Не тронь меня! Меня ждет муж, - воскликнула она, пожалев в этот миг, что не успела стащить у Критобула оружие. - Я еще вернусь… и тогда тебя отблагодарю.
Самосец не трогался с места, глядя на нее как на наваждение.
- Возможно, я помогу вам избавиться от этой орды варваров, - Геланика отступила еще на шаг и улыбнулась ему, ощутив себя в безопасности.
Выйдя из кладовой, она поняла, что в задымленной, наполненной стуком посуды и криками комнате никто еще даже не заметил ее отсутствия. Прижимаясь к стене, Геланика пробралась мимо пьяных, переступила через какого-то мужчину, храпевшего на полу, и опять заняла свое место в углу. Она с трудом перевела дыхание, оглядывая помещение. В горле у нее пересохло после такого разговора.
“Надо было спросить вина…”
Геланика рассмеялась. Нет уж, лучше больше с места не вставать. Она закуталась в плащ и принялась ждать мужа.
Критобул появился скоро - и сразу, полный беспокойства и любви, бросился к ней.
- Вот ты где! Заждалась?..
Геланика радостно кивнула.
- И пить хочу!
- Сейчас, сейчас… А вы что за ней не смотрите!
С гордостью и некоторым чувством вины Геланика увидела, как ее муж-недоросток схватил за шиворот двоих выпивох, каждый из которых был тяжелее и мощнее его, и встряхнул.
- Уже глаза залили!
- Критобул!..
Геланика, предотвращая драку, вскочила с места.
- Дорогой, закажи нам тоже выпить, прошу тебя, и пойдем отсюда! Пусть их!
- Как скажешь, моя нимфа.
Они выпили дешевого кислого вина и быстро покинули таверну. Критобул, держа жену под руку, подвел ее к телеге, запряженной парой маленьких деревенских лошадок.
- Вот сюда садись… Не возражаешь? Все твои вещи сложены, вот и твоя ваза.
Критобул любовно похлопал старинный сосуд по ребристому боку, расписанному завитушками. Геланика опустила голову, ощущая новый прилив вины, еще более сильный. Стоит поддаться, и ее захлестнет целиком.
- Поехали быстрее, - потребовала она.
***
Супруги въехали в город и остановились в гостинице у ворот. Геланика ощущала себя разбитой, виноватой… и оглядывалась по сторонам почти бездумно, как всякий путешественник. Но когда муж ссадил ее на землю и она посмотрела через дорогу, то вскрикнула. Наложница Дариона ощутила, что от судьбы не убежишь.
Двое персов в мешковатых одеждах направлялись к дому с крашеной дверью, стоявшему прямо напротив гостиницы. Красная дверь и розовые кусты перед входом. Тот самый дом.
После горячего ужина, кое-как вымывшись с дороги, Критобул уснул рано. Геланике тоже хотелось спать, но она превозмогла себя.
Беспрестанно оглядываясь на мужа, Геланика сбросила хитон и натянула критское платье, с золотыми оборками и непристойным вырезом. Когда ее белые груди выскочили наружу, она ощутила себя настоящей блудницей.
Геланика надела свои лучшие украшения - коралловое ожерелье, серебряные браслеты и кольца. Потом набросила тонкое синее покрывало и подняла свою вазу, стараясь ни о чем не думать. В эту вазу она еще по дороге сложила самое ценное, что можно унести с собой… чтобы не возвращаться больше к мужу.
Одной рукой прижимая к себе критский сосуд, словно возлюбленного, Геланика покинула комнату и остановилась. Она ощущала, как гулко стучит сердце под накидкой, под обнаженной грудью.
Это конец, пути назад нет.
Не позволяя себе больше задумываться, она быстро пробежала по коридору, а потом вниз по лестнице. Критский сосуд тяжелел с каждым шагом, и Геланика перехватила вазу другой рукой. Ей было страшно, но о супруге изменница больше не думала. Перед ее внутренним взором маячила только красная дверь, главная цель.
Она вышла на полутемную улицу.
Какие-то прохожие с той стороны, погонщик ослов… но нет, никто на нее не смотрел. Геланика перебежала дорогу и направилась к дому персидских начальников; зацепила покрывалом колючий куст и выругалась. Страх куда-то ушел, уступив место возбуждению. Дернув и высвободив покрывало, Геланика подступила к красной двери и громко постучала.
Открыл слуга-перс: по виду - евнух. Он изумленно уставился на золотоволосую женщину с диковинной вазой в руках, в диковинном платье. И Геланика рассмеялась.
- Проводи меня к самому важному из твоих господ, - приказала она. - Немедленно, иначе пожалеешь!
Ее провели в комнату, увешанную коврами, и дверь коротко хлопнула за спиной. Геланика скорее ощутила всем телом, чем увидела, как с подушек напротив поднимается мужчина, сильный и жадный. Но это ее не испугало.
Она поставила свою вазу. А потом, поведя плечами, позволила синей накидке соскользнуть на пол.
Геланика услышала короткий вздох перса. Она царственно выпрямилась, встречая его взгляд, - и улыбнулась.
- Выслушай меня.
Военачальник кивнул, завороженный ею. И Геланика поняла, что этот бой она выиграла.
* Популярная застольная игра греков, во время которой сотрапезники соревновались в меткости, выплескивая остатки вина из чаш в цель, - пытаясь сбить диск, легко укрепленный на вертикальной опоре, или потопить чашечку, плавающую в большом сосуде с водой.
========== Глава 201 ==========
Когда Критобул вернулся из города один, товарищи засыпали его вопросами… а потом начали насмехаться, видя, что критянин упорно молчит и потемнел лицом. Однако когда обманутый муж поднял глаза на зубоскалов, они примолкли.
Почему-то им сразу стало ясно, что этот маленький человек способен сейчас схватиться за нож - и тогда его ничто не удержит от кровопролития. Именно из таких, как он, минойцев в старину получались знаменитые бычьи плясуны Крита: обреченные смерти, дразнящие смерть.
Наварх зашел в ту же таверну, где только вчера оставил свою прекрасную жену, - и потребовал вчерашнего кислого вина. Он сидел в одиночестве и пил, глядя перед собой остановившимися глазами, и никто не смел его задевать…
“Но куда она бежала? К кому?.. У нее здесь с кем-то сговор?”
Эти вопросы мучили Критобула все сильнее - как будто, узнай он правду, он мог бы предотвратить измену жены. Или повернуть время вспять.
Наконец, так ни до чего и не додумавшись, Критобул резко поднялся и, бросив на стол несколько медяков, направился к выходу. Он нисколько не захмелел; наоборот - мысли приобрели особенную ясность, а предметы вокруг какую-то мучительную резкость…
Товарищи расступились перед навархом, тревожно переглянувшись, однако кабатчик не спешил отойти с дороги. Он беззастенчиво разглядывал угрюмого худого моряка. Критобул остановился; он мог бы обойти хозяина таверны с другой стороны, но критянину вдруг показалось это стыдно.
Он поднял на кабатчика глаза и неласково спросил:
- Чего вылупился?
Самосец нисколько не обиделся на грубость. Наоборот, в его маленьких глазках зажегся интерес, и он подался вперед, будто только этого и ждал.
- Я слышал, что ваши тут болтали… будто бы у одного из корабельной команды сбежала жена. Это не ты, часом?
Глаза Критобула налились кровью, он покачнулся.
- А твое какое дело?..
Хозяин таверны усмехнулся. Он смотрел на критянина спокойно - однако незаметно отступил назад: так, чтобы между ними оказался стол.
- Ты, значит. А ведь я, пожалуй, кое-что знаю об этом, - протянул самосец, чувствуя, что теперь его слушают все в комнате.
Критобул несколько мгновений смотрел на тучного, кряжистого кабатчика в кожаном переднике - и вдруг одним махом вскочил на стол между ними, так что все ахнули. Еще мгновение, и критянин навис над своим противником, готовый ухватить его за сальные волосы и приставить к горлу нож:
- Ты!.. Ты знаешь, где она? Ты ей помогал?..
Хозяин таверны, теперь и вправду напуганный, изловчился отступить еще за один стол, уронив по дороге табурет; двое слуг хотели броситься ему на помощь, но он отмахнулся, велев никому не вмешиваться.
- Такая белокурая красотка, в голубом хитоне, - это ведь твоя жена? - спросил самосец, глядя на гостя, который с высоты озирал поле битвы.
- Да, - сказал Критобул.
Критянин наконец почувствовал, что на него все смотрят и он глупо подставляется, и спрыгнул со стола обратно.
- Ты помогал ей? - спросил он хозяина уже спокойнее.
- Ну разве только добрым советом, - ответил кабатчик, внимательно следя за ним и щуря заплывшие глаза. - Твоя женушка хотела знать, где тут живут вожди нашего персидского войска. Того, которое кормит наш тиран с прошлого лета, - объяснил он.
Критобул схватился за край стола, ощущая, что утоптанный земляной пол уплывает у него из-под ног. Зачем Геланике понадобились персидские военачальники?..
- Вот скверная бабенка, а? - посочувствовал хозяин таверны, не сводивший с него глаз. - Бросила тебя ради перса с тугим кошельком. Будто у них здесь своих баб не хватает. Ничего, еще хлебнет лиха, скоро придется для всей армии подол задирать…
- Да замолчишь ты или нет, поганый твой язык!.. - в бешенстве крикнул брошенный муж. Несмотря на то, что Геланика оказалась изменницей, мысль, что ее может ждать такая участь, была невыносима. И все, кто остался в таверне, слышали это и видели его позор…
Однако, несмотря на свои ярость и горе, Критобул ощутил, что за поступком Геланики кроется нечто гораздо большее, чем женское легкомыслие. Он вспомнил свою размолвку с женой по дороге на Самос, ее непонятное поведение… несомненно, Геланика задумала бежать от мужа давно; но никто не ждал ее здесь. Она сама нашла нужного человека.
И тут Критобул все понял. Он вспомнил, что у Геланики был сын от ее господина - ионийского правителя; и, вероятно, кто-то сообщил ей, что мальчик находится в Милете. Геланика задумала привлечь на свою сторону самосских персов, чтобы с их помощью захватить власть в Ионии!
Критянин с проклятием схватил себя за волосы. Этому надо помешать; но как?..
Кабатчик по-прежнему пристально наблюдал за ним, и моряк сдержал себя. У него будет время, чтобы остаться одному со своей яростью.
- Где… Где живут эти персидские военачальники? Сколько их? - спросил он хозяина.
- Живут напротив гостиницы, в доме с красной дверью. Их трое, - ответил самосец: он усмехнулся. - Я бы тебе не советовал к ним лезть… не стоит всякая паскуда, чтоб из-за нее убиваться.
- Всякая, может, и не стоит… а моя жена не твоя забота, - холодно ответил Критобул. Он решил и дальше изображать обесчещенного мужа, который не видит дальше своего носа. Он понимал, что жирный кабатчик тоже подозревает больше, чем сказал ему, - и уж никак не следовало выдавать эти мысли команде.
Критянин оглядел матросов и помощников триерарха, собравшихся вокруг и с жадным любопытством слушавших разговор. Все эти люди были Критобулу чужими, они познакомились только в плавании: и никто из них не знал, что критский наварх был на службе у царицы Ионии - и от нее же получил в дар Геланику, наложницу прежнего ионийского правителя.
Критобул вышел на улицу, чтобы остаться одному. Остановившись и щурясь на солнце, провел потными ладонями по своему разукрашенному тяжелому кожаному поясу; потом рука его сомкнулась на костяной рукоятке ножа у правого бедра.
Вдруг критянину пришло в голову, что Геланика могла бы украсть этот нож… в гостинице Критобул спал как бревно. Но жена оставила ему это единственное оружие. Наварх улыбнулся.
Простить ее… нет, простить он не смог бы. Однако понять… И злость больше не душила его так, чтобы лишить разума.
Критобул медленно вытащил нож и полюбовался им. Этот старый друг был, конечно, не чета мечу - но не раз выручал его в переделках.
Пожалуй, он мог бы без труда отыскать соблазнителя жены - и, конечно, оказался бы проворней перса, который, сидя на острове, стал тяжел на подъем; мерзавец не успел бы опомниться, как этот нож воткнулся бы ему под бороду, в самое горло…
Критобул сжал нож, потом легко перебросил его из руки в руку. По его телу прошла судорога восторга - как всегда, когда критянин заново испытывал свою ловкость. Он однажды показывал Геланике, как играет с ножом, но жена не оценила.
Стиснув зубы, Критобул бросил нож под ноги, так что он вошел глубоко в землю.
Если он убьет перса, его самого, конечно, тут же прикончат… И что тогда будет с Геланикой?
К тому же, все это значило много больше, чем супружеская измена. Случившееся грозило огромной бедой всей Ионии, многим тысячам невинных людей.
- А мне-то что до этого? - пробормотал критянин.
Иония никогда не была ему домом… а наместница прогнала его со службы. Вспомнив то давнее унижение, Критобул побагровел.
Присев, он выдернул из земли нож и, очистив его, убрал в ножны. Потом распрямился во весь свой небольшой рост, сложив руки на груди. Несмотря ни на что, моряк чувствовал, что не может все так оставить. Если его догадки верны, следует помешать самосскому войску.
Критобул медленно покачал головой. Нет, это ему не под силу, - если Геланика находится у персов с прошлой ночи, они уже обо всем успели договориться.
Тогда нужно предупредить Поликсену. Но сейчас уже макушка лета! Когда он вернется… когда он вернется домой на Крит, времени на обратный путь останется совсем мало.
Тогда нужно плыть в Ионию прямо сейчас. Отсюда близко!
Тут мысли Критобула были прерваны: из дверей вышли его товарищи, которые пили в таверне без него и чесали языки - тоже без него. Критобулу ужасно захотелось узнать, о чем они говорили, - но теперь, похоже, он потерял право участвовать в разговорах наравне со всеми…
- Ты что тут стоишь?
Помощник триерарха, иониец, бросил на Критобула опасливый взгляд. Остальные остановились - и так же мрачно и недоверчиво посмотрели на него.
Критобул улыбнулся.
- Да вот, решил немного проветрить голову от вас.
Он не пытался быть любезным; однако от него этого и не ждали. Понимающе пошушукавшись, товарищи поманили наварха, и критянин тронулся с места и присоединился к команде. Они еще даже не расторговались, и ему причиталась немалая доля в продаже драгоценной посуды - поскольку ему принадлежала немалая заслуга в ее добыче. Он не мог покинуть Самос, не получив свою выручку.
Ведь жена забрала большую часть того, что у них с собой было, - правда, взяла она только мужнины подарки и свое приданое; и еще многое из этого приданого, выделенного царицей, осталось в Кноссе. Здесь же он был почти гол.
Нельзя таким голым плыть в Милет, подумал Критобул, когда моряки гурьбой шли в сторону дома, где решили поселиться. Нужно снарядиться как следует… выяснить побольше о планах персов, прежде чем пугать царицу войной. Да и поверят ли ему? Может, сочтут сообщником Геланики… похоже, Поликсена выгнала его именно потому, что подозревала.
Он решил до поры до времени никому не выдавать себя и закончить дела на Самосе.
Пока шли торги, Критобулу удалось немало разузнать о персидском войске и увидеть его предводителей. Один, статный, чернобородый, напомнил критянину Мануша.
“Вот этот, должно быть, и есть главный… должно быть, это к нему она…”
При такой мысли глаза застилал красный туман, а рука сама тянулась к ножу; оказавшись близко к азиату, Критобул едва сдержался. Геланику он за все время не увидел ни разу, но распаленное воображение рисовало ее тем яснее - как персидский военачальник держит его белокурую красавицу жену под замком в своих покоях, для постельной утехи и разумного совета…
Однако перс не узнал Критобула, хотя несколько раз смотрел на него в упор. Геланика не показывала своего мужа новому господину: хотя бы в этом она осталась верна ему.
К тому времени, как критский корабль собрался уходить, Критобул выяснил очень важные подробности. У самосских персов не было кораблей в достаточном количестве, как не хватало ни оружия, ни припасов. Они здесь почти уже сидели голодом - даже пожелай тиран острова помогать захватчикам, он не мог дать то, чего у него не было…
Значит, едва ли следует опасаться войны до следующей весны. А к этому времени критский наварх успеет предстать перед царицей. Пожалуй, можно подыскать себе работу на ионийских островах, чтобы знать, как скоро азиатское войско приготовится выступать.
Когда критское судно покинуло остров, Геланика вздохнула с облегчением.
Ее новый могущественный возлюбленный был непрост - конечно, непрост, иначе у них не сладилось бы дело. И он спросил ее в тот же день:
- А где был твой муж, пока ваш корабль не ушел? Неужели даже не попытался разыскать тебя и меня?
Геланика опустила свои дивные зеленые глаза.
- Конечно, попытался. И думаю, что разыскал… но побоялся твоей силы.
Ионийка посмотрела на своего повелителя и улыбнулась - немного робко и в то же время восхищенно. Она знала: когда на мужчину так смотрит красивая женщина, он поверит чему угодно из ее уст. А уж если женщина, которая восхищается мужчиной, при этом еще и умна, он будет считать себя полубогом…
Невинная уловка разбудила страсть азиата, и он долго целовал и ласкал Геланику, наслаждаясь ее жемчужно-золотой красотой, а потом отнес в постель. Ей нравилось отдаваться этому мужчине… вот только она не была уверена, что ей хватит сильфия надолго. Тот мешочек с чудо-травой, который Геланика принесла с собой, уже наполовину опустел.
А им оставаться здесь всю осень и зиму: теперь Геланика это точно знала.
Критобул добрался до родины и спустя короткое время снарядил собственную флотилию, чтобы плыть к ионийским островам. Но на его корабли по дороге напали пираты - и, хотя критянину удалось уцелеть, он потерял все свое добро и был вынужден надолго пристать к берегу острова Скироса, а потом вернуться домой разоренным. О том, чтобы отправиться в Ионию раньше следующей весны, нечего было и думать.
========== Глава 202 ==========
Критобул страшно удивился бы, узнав, что за пираты потопили его корабли и погубили большую часть людей. Предводителем морских разбойников был знаменитый афинский флотоводец - родной город отблагодарил Калликсена за спасение флота так, как он и не чаял.
Вскоре после того, как афиняне вернулись домой и временный союз городов распался, Калликсена призвали к ответу перед гелиэей - судом присяжных: за измену родине и пособничество иноземным тиранам. Наварх знал, сколько у него ненавистников; но не думал, что за время его отсутствия в Афинах число их настолько умножилось.
Флотоводца судили собранием гелиастов в тысячу человек - в амфитеатре ареопага, за городской чертой. Помимо присяжных, людей явилось множество: скамьи едва вмещали зрителей, желавших посмотреть на падение бывшего народного любимца и прославленного деятеля Афин.
Войдя в амфитеатр в сопровождении стражи, Калликсен спустился на площадку, где на возвышении стоял стол для архонта - председателя суда, глашатая и писца; слева было место для обвиняемого. Сев на скамью, Калликсен поднял глаза и в верхних рядах зрителей увидел обоих братьев. Хилон торжествующе улыбнулся ему.
Младший Пифонид не сомневался, что братья напрямую содействовали его обвинению.
Несмотря на это, когда заседание суда началось, флотоводец остался спокоен. Он звучно и без малейших колебаний отвечал на самые каверзные вопросы обвинителей; сознание внутренней правоты, сквозившее в каждом слове и жесте этого сильного человека, смущало даже самых наглых. У Калликсена было и немало сторонников, желавших горячо поддержать его; не раз афиняне переходили на крик, так что стражам приходилось унимать их, а кое-кого и вывести. Однако, когда перешли к голосованию и присяжные бросили камешки в урну, черных оказалось на сто двадцать больше.
Флотоводца приговорили к изгнанию. Ему грозила смертная казнь, однако вмешательством друзей его участь была смягчена. Калликсен выслушал приговор с горькой усмешкой, но без удивления.
Друзья приговоренного, без всяких просьб, присматривали за его старухой матерью: Каллироя пришла на судилище, невзирая на мучительные боли в спине и суставах и присутствие стольких влиятельных мужчин, - она ждала решения суда на холме ареопага, непреклонная, как сами мойры.
Когда Калликсен появился - один, без охраны, но уже изгой, - Каллироя припала к его груди. Она плакала - беззвучно, чтобы не унизить себя и сына.
Флотоводец погладил ее седую голову.
- Ну, что ты? - ласково спросил он.
- Я думала, что тебя казнят, - пробормотала она. - Лучшего из моих сыновей!
Каллироя оторвалась от сына и погрозила кулаком двоим старшим.
- Да-да, лучшего!
Аристон и Хилон, появившиеся следом, по-прежнему держались вместе и были смущены неодобрением, читавшимся на лицах многих. Когда же афиняне увидели мать Калликсена и услышали ее слова, общее возмущение против братьев Пифонидов еще усилилось. Все знали, что эти двое оговаривали младшего, а кое-кого из присяжных и подкупили.
- Клянусь, не видать вам больше в жизни счастья, коли так поступили с братом! - в запальчивости воскликнула Каллироя. - И не будет вам моего благословения!
- Тише, мать, тише, - моряк приобнял ее за плечи. - Нам больше нечего здесь делать.
В сопровождении группы безмолвных друзей они вернулись в старый дом Каллирои. Друзья спешно начали помогать флотоводцу готовиться к отъезду - согласно приговору гелиэи, ему следовало покинуть Афины в течение суток, под страхом смерти.
Каллироя с рабыней молча приготовили ужин на всех; женщины накрыли стол в общей комнате.
Моряк не взялся за ложку, не отломил себе ни куска лепешки, пока мать не заняла свое место, - и остальные мужчины тоже ждали этого. Наконец Каллироя села на лавку напротив сына и подняла на него яркие, блестящие голубые глаза.
И тогда молодой хозяин сказал:
- Ты теперь поедешь со мной, мать, - правда?
Старая женщина молча кивнула. Она, уроженка Коса, никогда не любила Афин и давно не ладила со старшими сыновьями; а теперь, после такой ссоры, ей нечего было рассчитывать на их поддержку.
Каллироя думала, что они сразу сядут на корабль в Пирее; однако сын ее удивил, как всегда умел удивлять. Он заявил, что, прежде чем покинуть Элладу, хочет побывать в Спарте и выказать уважение лакедемонянам, пожертвовавшим своими лучшими мужами в ионийской войне.
- Ты можешь подождать меня в Пирее, мама, если тебе тяжела такая дорога.
Каллироя улыбнулась.
- Куда пойдет мой сын, туда и я. И я тоже хочу повидать другие земли… не так много мне осталось!
Тогда Калликсен бережно посадил ее на телегу, и в сопровождении нескольких верных товарищей они отправились на запад, в Лаконию. Остальных флотоводец послал в Пирей, готовить к отплытию свои четыре корабля.
В Спарте гостей встретили удивленно и хмуро - впрочем, лакедемоняне почти всегда так встречали чужих. После того поражения спартанцы еще больше обособились от других полисов. Однако Калликсена узнали и сразу же проводили, куда он попросил, - в дом ныне вдовствующей Адметы.
Спартанка вышла к нему… заметно постаревшая, но не сломленная. Такие женщины, как она, с годами только закалялись, если не погибали.
Адмета без улыбки кивнула флотоводцу.
- Зачем, пожаловал, афинянин? Хотя позволь, я сама угадаю.
Адмета перевела взгляд на Каллирою, все еще сидевшую в повозке, и серые глаза лакедемонянки знакомо сощурились.
- Твой славный город за все заслуги перед отечеством приговорил тебя к изгнанию. Я права?
Калликсен невесело засмеялся.
- Ты мудра, как пифия, госпожа. Ты позволишь нам войти?
Адмета молча кивнула и, подойдя к его старой матери, протянула ей руку. Сильная лакедемонянка сняла Каллирою с телеги и осторожно поставила ее. Потом опять повернулась к наварху.
- Мне кажется, нам есть, что сказать друг другу.
Когда они все вместе уселись в общей комнате, Адмета приказала подать вина с водой и внимательно выслушала рассказ гостя. Она ни разу не перебила.
Выговорившись, Калликсен замолчал и поник головой: казалось, только теперь он ощутил всю тяжесть постигшего его несчастья…
- Мне жаль тебя, - глядя на флотоводца, сказала Адмета, обычно скупая на сочувственные слова. Калликсен рассмеялся.
- Будь я помоложе, госпожа Адмета, я мог бы и в самом деле стать врагом родины - после того, как она так отплатила мне… Я мог бы помочь лакедемонянам в борьбе против Афин!
Спартанка печально улыбнулась.
- Будь я помоложе, афинянин, я бы поддержала тебя в этом! Но мне опостылели наши бесконечные розни.
Адмета взялась рукой за шею, своевольным движением головы откинула назад свою черную с проседью гриву. Взгляд ее серых глаз был устремлен вдаль.
- По вине твоей персидской тиранки я потеряла старшего сына и мужа. Но теперь я даже на нее не держу зла. Когда же боги наконец упьются нашей кровью?..
- Когда переменится человеческая натура, госпожа, - не раньше, - откликнулся моряк.
Они сидели рядом, как старые друзья, - хотя, в сущности, были знакомы мало. А теперь казалось, что всю жизнь.
Потом Адмета встала со скамьи и прошлась по комнате, о чем-то задумавшись. Лакедемонянка повернулась к Калликсену, который тоже встал, из уважения к хозяйке.
- Теперь тебе нужно уехать… и ты направишься в Ионию, где осталась твоя семья.
Флотоводец кивнул.
- Да, госпожа.
- Может быть, тебе помочь с припасами? Одолжить денег? Я теперь довольно богатая вдова, - Адмета холодно улыбнулась. Но Калликсен видел, что она искренне к нему расположена.
Он поклонился спартанке.
- Благодарю тебя - мне ничего не нужно. Я хотел только проститься с моим прошлым… и выразить почтение вашим героям.
- Я даже праха мужа не смогла собрать, - безжизненно откликнулась Адмета. - Но Эвримах знал, на что идет. Все они знали.
Лакедемонянка проводила Калликсена взглянуть на скромный кенотаф* на перекрестке дорог, у дубовой рощи, - такие памятники ставились мертвым, которых родственники не смогли похоронить. Калликсен опустился на колени перед неказистым серым камнем и долго стоял так: он вспоминал храбрецов, которые своей грудью заслонили от врага остальных, позволив эллинскому войску уйти…
Когда они с Адметой вернулись обратно, Калликсен осторожно спросил:
- А что теперь говорят ваши эфоры? Ваша герусия? Думают ли о новом военном союзе против персов?
Он покусал губы.
- Ведь ты, конечно, это знаешь!
Адмета повернулась к гостю и с усмешкой посмотрела на него.
- Знаю. И лучше бы мне не знать… ваш демократический суд слишком скор на расправу, однако медлительность наших властительных старцев еще хуже. Они не желают больше никакого союза с Аттикой. Нужно, чтобы сам Дарий пришел сюда, только это их встряхнет!
Калликсену больше нечего было сказать. Под кровом Адметы афиняне провели ночь, а потом собрались в дорогу. Адмета все же приказала уложить им с собой горячие лепешки, фиги и свежий сыр в виноградных листьях, и Калликсен с благодарностью взял провизию.
Когда они ехали в Пирей, Каллироя, которая все время помалкивала, тихонько сказала сыну:
- А ведь ты на самом деле всегда помогал этой царице. И сейчас ты на ее стороне.
Калликсен посмотрел на мать со своего коня.
- Иногда, чтобы остаться отечеству другом, нужно сделаться ему врагом… Но большинство этого не понимает.
Каллироя опустила голову.
- Я понимаю, сынок.
Погрузившись на корабль, они отчалили. Калликсен еще не знал, чем станет промышлять, - но направился сперва на Хиос, где ждали его жена с дочерьми.
Филлида была счастлива вновь обнять мужа - изгнанника или нет, она готова была принять его любым. Филлида радушно приняла и Каллирою. Втайне жена афинского наварха даже радовалась, что ее супруг разорвал отношения со своим городом, который слишком много требовал от него, но мало давал.
- Теперь мы будем чаще видеть тебя!
- Надеюсь, - сказал Калликсен.
Товарищи единогласно поддержали Калликсена. А Филлида, спокойно принявшая мысль, что муж стал изгнанником, всерьез разволновалась, когда он решил сделаться морским разбойником.
- Я занимался этим и раньше… все правительства делают это, - заметил Калликсен. - Но лицемеры вроде моих братьев стараются не запачкать своих одежд. А по мне, уж лучше стать честным разбойником, чем подлым политиком.
Филлида сжала руки.
- Нет, ты не можешь говорить всерьез!
Калликсен рассмеялся.
- Успокойся. Я постараюсь найти себе занятие не хуже прежнего… и служить по совести.
Он поступил на службу к тирану цветущего города Линда на острове Родос, правители которого давно торговали и соперничали с Самосом и Критом. Родос был связан также с Косом, родиной Каллирои.
До наступления осени Калликсен успел еще раз побывать дома на Хиосе. И тогда Филлида спросила мужа:
- Ты больше не появишься в Милете? А если царице снова будет грозить война, как поступишь?
Калликсен не ответил жене. Хотя флотоводец чувствовал, что неразрывно связан с Ионией, - теперь, лишившись родины, он не мог сказать, ни в чем состоит его долг, ни к чему призывает сердце.
- Там будет видно, - сказал он.
***
После того, как Делий высказал царице свои опасения насчет Геланики, она поделилась ими с Мелосом. И, оценив опасность, зять Поликсены решительно сказал:
- Тебе нужно избавиться от сына этой женщины и его брата.
Поликсена осталась невозмутимой.
- Убить, ты хочешь сказать? - уточнила она.
Мелос мотнул головой.
- Убить - нет… хотя ради спасения моей земли и моего народа, возникни настоящая надобность, я бы пошел и на это, - мрачно признался иониец. - Но ты могла бы отослать мальчишек подальше и представить все так, как будто они убиты. Самосских персов это может здорово смутить.
Поликсена подумала, насколько Мелос переменился с тех пор, как они вернулись в Милет… и после войны.
- Это недурная мысль. Возможно, я так и поступлю, - сказала царица - и улыбнулась. - Пусть Геланика думает, что я убила ее сына. Пусть теперь боится меня так же, как ненавидит.
* Кенотаф - символическая могила, надгробный памятник в месте, которое не содержит останков покойного.
========== Глава 203 ==========
Мальчиков было решено переправить в Клазомены, в отдаленный гарнизон на севере Ионии, - там они должны были жить в крепости под усиленной охраной.
Слух о том, что малолетние царевичи умерщвлены, был пущен искусными шептунами: такого рода слуги часто требовались правителям азиатских стран, дабы влиять на общественные настроения. Когда люди услышали о мнимом убийстве детей, в Милете произошло волнение - возмутились приверженцы старой власти, помнившие Дариона: но Мануш быстро утихомирил их. Все ощутили страх перед царицей… тот страх, который воздействует лучше любви.
Правда, было неизвестно, как скоро эти слухи дойдут до Геланики. Самые отчаянные мореходы пускались в плавание и зимой; а до Самоса было не так далеко…
Пока царица делала все, чтобы сохранить свой престол, ее домочадцы искали способы развеять тревогу, которая усилилась в тоскливые зимние дни. Женщин беспокойство снедало еще больше - главным образом двух царевен, сознававших, насколько эфемерно это их высокое звание.
Эльпида, оправившись после родов, возобновила свои прогулки по городу и знакомство с его достопримечательностями. Жена Никострата неоднократно приглашала с собой Фрину, но та отказывалась. Хотя здоровье Фрину не подводило, ее мнительность только увеличилась; и она почти все время сидела в четырех стенах, встречаясь лишь с матерью и заботливым мужем.
Однако гетера, с детства привыкшая заботиться о своем будущем и знать все обо всем, не так легко расставалась со старыми привычками. Эльпида решила получше познакомиться с гетерами Милета - для замужней женщины это было неприлично, а для женщины из царской семьи неприлично вдвойне. Однако такой, как Эльпида, не требовалось объяснять, когда следует уважить приличия, а когда ими пренебречь.
Она начала с Никтеи - молодой и пришлой, но уже пользовавшейся известностью. Мужчин всегда привлекала новизна и тайна - зачастую более, чем красота.
Узнав, что ее желает видеть жена царевича, Никтея не растерялась и не смутилась. В ее дом теперь не стыдно было пригласить и царевну - об этом позаботились щедрые поклонники. А тонкий вкус хозяйки помогал сочетать в оформлении комнат чувственность и строгость.
Эльпида вежливо прислала хозяйке записку - и Никтея приготовилась.
Жена Никострата, прибывшая на носилках, сбросила плащ в прихожей, - снаружи моросил дождь, - и вошла, искоса взглянув на персидского мальчика-слугу. В общей комнате было натоплено, приятно пахло яблоневыми дровами и немного - черным ладаном.
Никтея, одетая в красный ионический хитон, приветливо улыбнулась гостье и поклонилась на восточный манер. На ее лбу затрепетали рубиновые подвески. Хотя с украшениями, зная, что будет принимать женщину, гетера не переборщила - это могло вызвать гнев царственной гостьи.
- Счастлива принимать в моем скромном доме столь высокую госпожу. Это честь для меня… нежданная честь.
Эльпида улыбнулась и склонила голову в ответ. Коринфянка ответила также на невысказанный вопрос в голубых глазах Никтеи.
- У меня есть причины посетить тебя, госпожа, - помимо восхищения твоим искусством, которое уже принесло тебе славу в этом городе, отнюдь не бедном красавицами.
Эльпида оправила хитон - тоже ионического покроя, но более скромного желтого цвета, и села на кушетку.
Служанка подала ароматную воду для ополаскивания рук - опустилась перед гостьей на колени, склонив гладко причесанную голову. Окунув в воду ладони и потерев их, Эльпида заметила, что рыжие волосы у этой девушки крашеные. И красилась девица давно: уже отросли светлые корни.
Эльпида вытерла озябшие руки льняным полотенцем - нарочно стараясь замедлить движения, дабы получше разглядеть подавальщицу. Что-то в этой девушке ей не нравилось.
Когда служанка унесла воду и полотенца, Эльпида обратилась к хозяйке, которая присела напротив, в кресло.
- Не думала, что ты разрешаешь своим рабыням красить волосы. Твои орудия не должны блестеть слишком ярко, не правда ли? Или они отвлекут внимание от тебя!
- Это не рабыня, - сказала Никтея: гетера сдвинула тонкие черные брови, как будто ей не понравилось напоминание о вольности своей прислуги. - Я плачу Нефеле деньги… она ценная помощница.
- Вот как ее зовут? Нефела? - Эльпида тоже нахмурилась - ей казалось, будто она пытается что-то вспомнить и не может. Но потом гостья махнула рукой.
- Пустяки. Я пришла ради тебя, Госпожа ночи. Ведь твое имя значит именно это?
Никтея поклонилась в знак согласия.
- Госпожой ночи я бываю только для избранных… Ночь - время откровений!
- И даже здесь, во вражеском городе… ты всегда выбираешь? Неужели варвары столь же любезны, как и эллины?
- Некоторые - даже более любезны, - Никтея склонилась к гостье, понизив голос. - О, ты еще не знаешь… Греки, отличающиеся красноречием, по большей части умеют тонко рассуждать только с мужчинами и о мужчинах… красе, статях и деяниях друг друга. А восточное искусство любви - древнее и издревле направлено на женщину…
Никтея изящно откинулась назад, скрестив длинные ноги; сверкнули рубиновые капли на ее белом лбу.
- Хотя под этим покровом все та же мужская грубость, хорошо известная нам, - но Эрос преображает ее, когда между двоими возникает взаимочувствие…
- Я понимаю тебя, - заверила хозяйку Эльпида. Уж кому-кому, а коринфской гетере не требовалось этого объяснять.
Тут Никтея замолчала, пристально вглядевшись в свою гостью. Точно так же, как сама Эльпида недавно рассматривала ее прислужницу.
- Откуда? Откуда тебе известны тайны моего ремесла, и почему ты со мной разговариваешь?.. Ты, царевна и мужняя жена!
- Я стала царевной только несколько месяцев назад, а жена я всего несколько лет, - ответила Эльпида. Она поняла, что этой женщине стоит сказать правду.
- И до того ты была…
Никтея сама догадалась, и голубые глаза ее вспыхнули удивлением и радостью.
Эльпида кивнула и рассмеялась.
- Была гетерой, как ты! Одной из знаменитостей Коринфа!
Никтея вскочила; она захлопала в ладоши.
- Клянусь Харитами!.. И как же тебя угораздило заполучить в мужья царского сына?..
Она обрадовалась Эльпиде, как сестре. Неудивительно: замужние женщины могли находить понимание в других женах, а гетеры в каждой видели соперницу, и перед женщинами жрицам любви тоже приходилось постоянно притворяться - как и перед мужчинами.
Некоторое время хозяйка и гостья делились друг с другом своим прошлым, перемежая слова смехом и восклицаниями. Никтея вначале еще сдерживалась, помня, с кем разговаривает, но потом разохотилась и забыла все заготовленные речи. И Эльпида дала ей возможность излить душу.
Наконец Никтея вспомнила о своих обязанностях хозяйки. Она подозвала медноволосую служанку, которая, как оказалось, вошла уже некоторое время назад - и так и стояла с тяжелым подносом в руках, ожидая, пока обе госпожи ее заметят.
- Нефела! Что ты стоишь здесь? Подавай угощение и ступай!
Нефела поклонилась и, приблизившись, поставила поднос на столик. Она изящными движениями налила госпожам хиосского вина; а потом бесшумно отступила, оставляя Никтею и Эльпиду наедине.
- Как она у тебя вышколена, не видно и не слышно, - заметила Эльпида. - Просто персидские манеры!
- Моим гостям это нравится. Да и мне самой тоже… Но что мы с тобой опять говорим о прислуге!
Никтея сделала глоток вина, и глаза ее заблестели.
- Скажи мне лучше, царевна… правда это, что государыня велела своему лучшему скульптору изваять себя в виде египетской богини?
Гетера сама поняла, что задала опасный вопрос, и понизила голос.
- Так говорят. А еще я слышала, будто статую царицы поместят в ее собственном храме, чтобы совершать перед нею преклонение…
Эльпида помолчала и сухо ответила:
- Поликсена очень умная женщина и никогда не желала представлять из себя богиню. Однако меня не удивляют такие слухи. Если есть на свете женщина, достойная божеских почестей, то это она!
- А ты, похоже, любишь ее, госпожа царевна, - заметила Никтея.
- Люблю, - подтвердила Эльпида.
Никтея вспомнила, что в городе рассказывали об убийстве маленьких царевичей, внучатых племянников Поликсены… но, конечно, промолчала.
Эльпида ощутила перемену настроения хозяйки - и догадалась о причине. Она встала и присмотрелась к обстановке комнаты, чтобы перевести разговор.
- Статуя царицы, о которой ты спросила, и вправду напоминает египетские скульптуры - потому что мастер Менекрат обучался в этой стране. Но его работа гораздо лучше и живее статуй египтян.
Эльпида приблизилась к стене, расписанной сверху донизу и мягко освещенной с одной стороны.
- Я вижу, ты тоже поклонница египетского стиля!
- Ах, нет, - со смехом сказала хозяйка. Она подошла к Эльпиде и в свою очередь вгляделась в изображение Полей Камыша - местопребывания блаженных после смерти. Заросли тростника вместо солнца озаряла лампада, которую Никтея пристроила сбоку.
- Я не знала ничего о искусстве египтян, пока не переехала в этот дом. Его расписывали без меня. Мне понравились эти картины, и я оставила их, - гетера улыбнулась.
Некоторое время женщины оживленно беседовали об искусстве; а потом вернулись к столику с угощением и опять сели. Эльпида снова завела речь о мужчинах, которые посещали Никтею в Милете, и хозяйка охотно и с гордостью удовлетворяла ее любопытство.
- Я слышала, тобою пленился сам Мануш, верховный военачальник царицы…
- Верно, пленился. И он на другой же день подарил мне вот это, - Никтея коснулась своего налобника. - Видишь, какая красота?
Она сняла свой убор, и Эльпида взяла его в руки, непритворно восхищаясь.
- Персы понимают в драгоценностях! Редкие камни!
- Мануш сказал мне, что его солдаты выковырнули эти рубины из статуи какого-то индийского бога с головой слона, разграбив храм, - Никтея нахмурилась; а потом белозубо рассмеялась. - Перс хотел увидеть, напугаюсь ли я, получив такой подарок. А я ответила, что уж если божок не отомстил за себя на своей земле, здесь он и подавно ничего не сделает…
Гетера взяла украшение и любовно пристроила его обратно на лоб.
А Эльпида вдруг ощутила чье-то постороннее присутствие. Недавно подозрительная рыжая служанка принесла им еще одно блюдо сластей - и, конечно, удалилась…
Эльпида поднялась с места и обеспокоенно оглянулась; и успела заметить, как в сторону кухни метнулась чья-то тень.
- Опять она!..
- О ком ты? - спросила удивленная Никтея.
- Твоя служанка, Нефела, - сквозь зубы ответила коринфянка. - Она сейчас слушала наш разговор!..
- Неужели? И где она?
Никтея, тоже рассердившись и обеспокоившись, прошла в кухню, куда указывала Эльпида; однако быстро вернулась.
- Нефела там, убирает посуду. Тебе почудилось, наверное…
Потом гетера села на кушетку и улыбнулась.
- А даже если и подслушивала. Не так много радостей у наших слуг - согласись, царевна. Пусть получат наслаждение, мечтая о другом… эта девушка и без того видит всю мою жизнь и все время убирает за мной и моими благородными гостями.
- Ты великодушна - даже более, чем справедлива, - сказала Эльпида.
Ее подозрения насчет служанки окрепли. Но именно поэтому Эльпида решила придержать язык: если рыжая девица в самом деле чья-нибудь шпионка, ее легко спугнуть… И ведь эта Нефела может бежать - она не рабыня и у нее есть свои сбережения!
- А давно у тебя эта девушка? - спросила коринфянка.
- Нет, не очень давно - с весны. Я тогда только здесь устроилась… А ты думаешь, ее нужно опасаться? - Никтея по-настоящему встревожилась.
Эльпида улыбнулась.
- Нет! Просто я сама опасаюсь за тебя, Никтея… ты пришлась мне по сердцу.
- И ты мне тоже понравилась, госпожа царевна.
Никтея проводила гостью до носилок; женщины крепко пожали друг другу руки, ощущая искреннюю взаимную симпатию. Эльпида обещала в скором времени зайти снова.
Да, она зайдет… но уже после.
Садясь в носилки, жена Никострата снова задумалась о служанке по имени Нефела. И пока Эльпида ехала во дворец, ее подозрения сменились блистательной уверенностью.
Прислужница недавно в доме Никтеи… в доме гетеры, где всегда можно услышать последние новости! Волосы крашеные… и она, несомненно, подслушивала, пользуясь снисходительностью своей хозяйки.
- Это Клео, - прошептала Эльпида. Она никогда не видела рабыни, которую обвиняли в покушении на царицу, но теперь не сомневалась, что нашла ее. Теперь - только бы успеть, только бы сказать Поликсене! И чтобы Никтея не пострадала!..
Клео схватили этой же ночью: по приказу наместницы стражники-персы вломились к Никтее в предрассветный час, перепугав саму госпожу и всех ее домочадцев. Однако никакого больше насилия люди царицы не учинили и ничего в доме не тронули.
Пособница Геланики, похоже, хотела бежать наутро - она спала, подложив под голову туго набитый вещевой мешок. Но преступница опоздала. Клео связали и препроводили во дворец для допроса.
========== Глава 204 ==========
Накануне царица приказала своему любовнику прийти к ней. С самого вечера, когда невестка сообщила ей о своем открытии, Поликсена была такая странная… Когда Делий явился, она даже не говорила с ним: молча улеглась в постель и приказала себя любить.
Делий был счастлив служить ей таким образом: восторг обладания нисколько не уменьшился, а лишь возрос, даже если юноша только давал удовлетворение возлюбленной. Но все то время, пока он трудился над нею, Поликсена лежала, не открывая глаз, казалось, безучастная… и лишь в самом конце смуглые бедра ее содрогнулись и царица простонала сквозь зубы.
Несколько мгновений она лежала, приходя в себя… а потом протянула руки к любовнику, точно слепая. Делий был уже сильно возбужден, но это могло подождать. Он пришел в ее объятия; Поликсена поцеловала его горячими сухими губами и уложила рядом. Она по-прежнему ничего не говорила.
Когда дыхание женщины успокоилось, она заснула. Делий некоторое время лежал с нею под общим покрывалом, обнимая ее и гладя спутанные черные волосы… потом осторожно отодвинулся. Жадно глядя на лицо спящей, юноша раскрылся, и правая рука его обхватила напряженный горячий фаллос…
Он излил семя быстро; откинув голову, сдерживая стоны и сжимая другой рукой узорчатое покрывало. Пережив мучительное блаженство освобождения, Делий снова лег рядом с царицей и обнял ее - спящую, податливую. Поцеловал с нежностью и страхом… молодой иониец знал, что утром его возлюбленная будет совсем другой. Но сейчас Поликсена принадлежала ему одному.
Когда Делий снова открыл глаза, Поликсена уже не спала - она встала еще затемно, взбудораженная поимкой шпионки, и в ожидании позднего зимнего утра расхаживала по спальне, заложив руки за спину.
Делий, приподнявшись в постели, несколько мгновений обеспокоенно следил за Поликсеной. Потом встал и, стараясь не тревожить подругу, быстро привел себя в порядок.
Потом подошел к Поликсене, и она, взглянув на любовника, впервые со вчерашнего вечера улыбнулась ему. На царице было темное платье, отделанное серебряными накладками, - и лицо ее в обрамлении черных волос, с темными подведенными глазами, казалось лицом самой Персефоны.
- Никуда не уходи. Прикажи подать нам завтракать сюда.
Иониец понимающе кивнул. Он отдал приказ служанке и вернулся к своей царице, вместе с нею ожидая мрачного торжества справедливости.
И вскоре прибежал запыхавшийся гонец. Он поклонился царице, которая быстро шагнула ему навстречу.
- Ну, что?..
- Преступница здесь, государыня! Ее узнали… это она, Клео!
Поликсена закусила губу и побледнела; а потом метнула торжествующий взгляд на любовника. Он улыбнулся госпоже, хотя ему стало очень неуютно.
Делий чувствовал, что в душе Поликсены опять всколыхнулись сомнения насчет него… все то, что она испытала, когда любовник признался ей, что давно связан с Клео. Что ж, разве может монарх вполне верить хоть кому-либо?..
Поликсена захотела немедленно видеть преступницу; но потом одернула себя.
- Сперва подкрепимся. А ее пусть отведут в зал приемов, - приказала царица.
Завтрак прошел в тягостном молчании. Поликсена без аппетита отщипывала кусочки нежной утки, напряженно глядя перед собой; потом несколько раз хрустко откусила яблоко. Делий даже вздрогнул. Бросив недоеденное яблоко на поднос, царица поднялась.
- Идем со мной, - приказала она.
Делий внутренне подобрался, готовясь к худшему. Новая встреча с Клео и сведения, которые шпионка могла сообщить, в любом случае не сулили добра…
Царица в сопровождении своего любимца и стражи быстро направилась в зал приемов. Сегодня с утра он пустовал - и только четверо беломраморных эллинских богов, стоявшие по углам на своих постаментах, были свидетелями царского правосудия.
Поликсена пересекла зал наполовину, когда увидела свою беглую рабыню. Клео стояла, низко опустив голову, под охраной двоих дюжих персов. Руки девушки были связаны за спиной, и, должно быть, это доставляло ей страдания.
Лицо Поликсены застыло от ярости; а потом она быстро двинулась вперед, оставив Делия позади. Царица миновала Клео и, поднявшись по ступенькам тронного возвышения, воссела на трон. Руки Поликсены легли на подлокотники в виде оскаленных львиных голов.
Сколько раз она ощущала под руками силу этих бронзовых хищников, когда выслушивала послов, заключала важнейшие договоры, решала человеческие судьбы! Самообладание вернулось к царице, и она устремила взор на Клео.
- Подведите ее ко мне.
Преступницу подвели к возвышению; но она не шелохнулась, упорно глядя в пол. Один из стражников, злобно толкнув и обругав Клео, заставил ее опуститься на колени перед наместницей.
- Посмотри на меня, - приказала Поликсена. Она не повышала голоса, но в этом зале каждый звук был отчетливо слышен.
Девушка медленно подняла голову и уставилась на царицу светлыми глазами, полными ненависти. На ее правой скуле расплылся синяк, в уголках губ запеклась кровь.
Поликсена сжала подлокотники, захватив пальцами обеих рук ощеренные звериные пасти.
- Ты со своим сообщником… устроила на меня покушение, по приказу Геланики, наложницы моего покойного племянника. И сейчас ты списываешься со своей госпожой и шпионишь для нее в Милете, с целью устранить меня!..
Поликсена сделала паузу, не сводя глаз с преступницы. Лицо Клео совсем побелело, но она тоже не отводила взгляда.
Царица приподнялась на троне.
- Это так?.. Отвечай!
Клео усмехнулась и промолчала.
Поликсена тоже усмехнулась.
- Ты думаешь, запирательство тебе поможет? Ты думаешь… я не знаю, что Геланика находится на Самосе и сговорилась с главарем персов, которые там сидят, чтобы напасть на меня весной?
Клео пошатнулась от неожиданности; и Поликсена поняла, что права. Стражники, стоявшие по сторонам трона, ошеломленно переглянулись с охранниками Клео: такое известие и их потрясло.
Поликсена не дала врагу опомниться.
- Кто твой сообщник здесь? - крикнула она. - Отвечай!
Клео сжала губы и опять уставилась в пол. Выдав себя однажды, она теперь решила молчать до конца.
- Смотри мне в глаза! Эй, заставьте ее!
Охранник, стоявший справа, схватил Клео за подбородок и насильно задрал ей голову; девушка яростно мотнула головой, освобождаясь от его хватки, но теперь уже больше не опускала глаз. Поликсена улыбнулась жестокой улыбкой.
- Делий, выйди вперед, - внезапно приказала она.
Делий, изумленный и испуганный, шагнул к трону. А Поликсена вдруг кивнула на него Клео.
- Ты узнаешь этого слугу? Он был с тобой в сговоре?
Делий прирос к месту, не веря происходящему. Клео повернулась к нему… и вдруг вскочила с колен, лицо ее вспыхнуло злорадством.
- Да!.. - крикнула бывшая рабыня на весь зал. - Да, он мой сообщник, царица! И Делий сейчас спит с тобой, мечтая однажды задушить тебя подушкой, - прибавила она, ухмыльнувшись. - Ты ему противна, неужели сама не видишь?
По глазам Поликсены Клео поняла, что тоже угадала насчет ее отношений с Делием.
Пусть Клео уже не жить… но это был хороший ответный удар.
В лице любовника Поликсены не осталось ни кровинки. Он повернулся к смеющейся Клео… а потом красивое лицо его исказилось, и Делий бросился к девушке, схватив ее за горло. Она закашлялась и побагровела, не в силах защититься связанными руками; стражники подбежали к молодому человеку и оттащили его назад.
- Отставить! Руки прочь!.. - крикнула Поликсена.
Делий, тяжело дыша, взглянул на свою возлюбленную. Лик ее был ужасен.
Однако наместница сохранила самообладание. И, откинувшись на спинку трона, опять воззрилась на Клео. Некоторое время все в зале молчали.
Потом Поликсена произнесла:
- Я знаю, что под пыткой человек может признаться в чем угодно, и не прибегаю к таким мерам без крайней нужды. Однако сейчас я не вижу другого выхода. Отвести ее в дворцовую темницу, в пыточную, - приказала царица, усмехнувшись. - Пусть расскажет все, что ей известно о заговоре против меня.
Этот застенок был учрежден Дарионом - и там палачи, прошедшие выучку в Персии, развязывали языки действительным и мнимым заговорщикам.
Клео задрожала с головы до ног, услышав жуткий приказ. А Поликсена отвернулась и прикрыла глаза рукой, словно от усталости.
- Это не займет много времени, надеюсь, - пробормотала она.
Спотыкающуюся девушку увели. А Делий остался, глядя на грозную повелительницу.
- Царица… Не верь ей!
Юноша шагнул к трону, простирая руки.
- Это ложь, ложь!..
Поликсена взглянула на него так, словно не видела.
- Уйди, Делий. Сейчас уйди, - мрачно потребовала царица; и ее любимец повиновался.
Делий знал, что она не поверила Клео, - но знал также и то, что клевета может погубить любовь и доверие… Ядовитые семена, которые заронить так легко, но потом не уничтожить.
Клео сперва молчала, даже под плетью; на шестом ударе она лишилась чувств, и ее пришлось отливать водой. Когда же ей прижгли грудь раскаленным железом, рабыня истошно завопила и забилась в державших ее руках, проклиная всех царицыных живодеров и всех своих мучителей разом. К изумлению палача и его подручных, Клео принялась проклинать также и Геланику, которая воспользовалась ею и бросила без всякой защиты. Но признаться, кто стрелял в царицу, девушка так и не захотела.
- Все равно меня убьют, не эти, так те… пусть хоть она не радуется!..
Поликсена спустилась в подвал, когда Клео во второй раз приводили в чувство. При свете факелов царица взглянула на полуголое окровавленное девичье тело, покрытое синяками и ожогами, с отвращением и жалостью.
Наклонившись над девушкой, простертой на соломе, Поликсена сжала ее подбородок, повернув ее лицо к себе; и тогда Клео открыла глаза.
- Будешь говорить? Кто стрелял в меня, ну?..
- Чтоб тебя вечно драли демоны, - хриплым, неузнаваемым голосом ответила девица. - Тебя и всех кровососов вроде тебя!..
Поликсена смотрела на нее все с тем же выражением брезгливой жалости.
- Я могу пощадить тебя!
Клео помотала головой.
- Лучше убей… сразу убей! Что со мной теперь будет?..
Она вдруг затряслась от рыданий.
- Если я защищу тебя, ты будешь жить, - повторила Поликсена. - Признавайся.
Клео молчала; и тогда царица распрямилась, взглянув на палача.
- Продолжайте, пока не заговорит, - бесстрастно приказала она. И быстро покинула камеру.
Однако от пытаемой не удалось добиться больше ничего, кроме бессвязных выкриков, стонов и рыданий. По-видимому, Клео была уже в полубреду и плохо сознавала окружающее. Тогда царица приказала задушить ее, чтобы избавить от мучений.
Когда Поликсена возвращалась в свои покои, она слышала за спиной боязливый шепоток рабов и придворных; ненароком встречаясь с нею взглядом, обитатели дворца низко кланялись. На белом лице царицы появилась страшная усмешка.
Делий ждал ее у дверей опочивальни. Он тоже низко поклонился; а потом выпрямился и смело посмотрел государыне в глаза.
- Я люблю тебя, - сказал ее слуга и ближайший советник. - Я буду любить тебя, пока жив!
Поликсена усмехнулась. Никакие слова на язык не шли.
- Тогда обними, - потребовала она.
Юноша крепко прижал ее к себе; а Поликсена затряслась в его объятиях, как недавно Клео, сжимая зубы, чтобы не разрыдаться.
- Я не могла по-другому!..
- Я знаю, знаю, - прошептал Делий.
========== Глава 205 ==========
Геланика опять была беременна.
Она поняла это, когда повеяло весной. Утренняя тошнота, сонливость, беспричинная гневливость… все то, что было так знакомо и предвещало женщине новые бесчисленные трудности. И как же некстати!..
Долго скрывать свое состояние от господина, благородного Надира, ионийка не смогла. Да и не захотела. Когда Геланику опять постигла эта общая женская судьба, ожидаемое великое приключение вдруг потеряло свою остроту…
Однако Надир, к изумлению ионийки, очень обрадовался. Он подарил Геланике пять локтей бесценного хиосского шелка, и в придачу к нему - рабыню: искусную швею и опытную няньку.
- Наш сын однажды будет царем Ионии! - воскликнул перс.
На сердце у Геланики заскребли кошки. С извечной мужской самоуверенностью, Надир ожидал сына; и, с такой же мужской беспечностью, персидский военачальник не спешил обзаводиться детьми до сих пор. А если она родит дочь?
Или, еще хуже, - если это все-таки будет сын, какая участь тогда ожидает Фарнака, ее первенца от Дариона… первенца княжеской крови?..
Но к тому времени, как ей придет срок рожать, еще десять раз все переменится. К тому времени Геланика уже будет царицей - или…
- Ты должен жениться на мне, чтобы наш сын был законным, - заявила Геланика господину. Остальные соображения пока высказывать не следовало.
Перс нахмурился… его, как всех мужчин, покоробила ее требовательность; однако в жене твердость была ценным качеством.
- Я женюсь на тебе, как только Милет станет нашим, - обещал военачальник.
Геланика сцепила руки на животе, прислушалась к своему чреву. Вдруг к ней вернулась жажда действовать. Она опять взглянула на Надира, бледная и решительная.
- А ты так уверен, что Милет покорится? Поликсена не сидит без дела, можно не сомневаться, - в отличие от нас с нашими солдатами… И нас не так много, и твои люди скоро ослабнут от недоедания!
Надир гневно закусил губу, но перебивать любовницу не стал. А Геланика продолжила, потрясая маленьким кулачком:
- Нам следует сделать вот что: как можно раньше послать на соседние острова за помощью. Пусть пришлют провизию, корабельных плотников, дерева, еще солдат!
- Но сейчас зима, половина людей утонет, пока доберется туда и обратно, - сердито возразил перс.
- Другая половина останется, - ответила Геланика. - Да и больше страху, если ничего не делать! Подумаешь, зима!..
Надир был покорен блеском ее изумрудных глаз.
- А как мы заставим другие острова дать то, что нам нужно?
Геланика засмеялась.
- А как заставили самосцев? Притворитесь, что у нас больше силы, чем есть, - и чем больше людей покорится, тем легче сдадутся другие. А еще надо сказать вот что: когда мы завоюем Ионию, придем опять с великим войском и проучим всех, кто не покорился вовремя.
Ионийка подошла к своему возлюбленному и, обняв его за шею, посмотрела в глаза. Голос понизила до вкрадчивого шепота:
- На каждом острове следует представить все так, как будто другие острова уже изъявили покорность. Понимаешь, господин мой Надир? На Хиосе скажите, что сдалась Итака… На Керкире - что сдались Итака и Хиос… Кто это проверит?
Надир в восторге поцеловал ее.
- Так мы и поступим, моя пери! Жаль, что женщин не делают полководцами!
Геланика прижалась золотоволосой головой к его плечу, провела ладонью по шитому жемчугом кафтану.
- А я что говорю? Каким полководцем я бы стала - весь мир был бы мой…
“А может, еще и будет”, - усмехаясь, подумала ионийка про себя. Дарий не вечен, и не за горами передел его империи.
Люди Надира начали копить силы еще до прихода весны. С Хиосом и Керкирой им повезло: обман удался, и греки поддержали их припасами и людьми. Другие два вождя самосского войска сперва выступали против Надира, который один решил все за всех. Но избранник Геланики спокойно ответил:
- Вы можете предложить что-нибудь лучше? Если действовать порознь, ничего не выйдет, - поглядите на греков! А если не рассоримся, каждый из нас получит богатство, честь и славу!
Перед такой логикой все смирились. И, мало-помалу, пока шла подготовка к войне, другие два военачальника ушли в тень; и Надир стал единственным истинным вождем, у которого во всех делах спрашивали совета и который принимал все главные решения.
Геланика торжествовала. Она знала, что так всегда бывает.
Однако кое-что тревожило ее - чем дальше, тем сильней. От Клео ничего не было слышно уже больше месяца. Самос получал известия из Милета даже и зимой… а теперь Надир отдал особый приказ о постоянном сообщении с ионийской столицей. Конечно, этим же путем слухи о готовящемся нападении могли достичь ушей Поликсены - и милетцы могли теперь удвоить бдительность, тщательно проверяя все корабли и задерживая подозрительные. Но все равно, это зловещее молчание лазутчицы что-то значило.
А вдруг Клео попалась? Что тогда она могла рассказать?..
На самом деле, Клео могла выдать не так много, даже под пыткой. И то, что царица от нее узнает, уже мало что изменило бы. Геланика успокаивала себя такими словами, расхаживая по своей комнатке в отсутствие господина.
Однако было еще кое-что, гораздо хуже.
В один из таких дней корабль, прорвавшийся через милетских портовых чиновников и зимнюю непогоду, принес вести, будто бы Поликсена расправилась с царевичами - велела удавить обоих мальчиков в своей подземной темнице, а тела их сбросили с крепостной стены, на съеденье псам.
Геланика, выслушав это известие, упала в обморок и долго пролежала без чувств. Она очнулась от болей в животе - и поняла, что может исторгнуть ребенка.
- Нет! Не сейчас, я тебе не дам!.. - яростно простонала Геланика, сжимая руками живот и сгибаясь пополам от боли. - Если эта волчья сука убила моего сына… тебе я умереть не позволю, так и знай!
На помощь подоспела старая рабыня, которая отпоила Геланику одной ей известными отварами, и еще пошептала над ее чревом, так что судороги наконец прекратились.
Геланика немного полежала, с облегчением ощущая, как рабыня гладит ее по голове.
- Ну вот, моя добрая госпожа, теперь все будет хорошо…
Геланика выдавила улыбку.
- Да, Бану. Все будет хорошо. Слухи о моем сыне могут оказаться и ложными, - заметила она. Эта мысль ее весьма ободрила.
- Ну а если все правда… эта тварь своими глазами увидит, как наши солдаты рубят на кусочки ее внуков. Уж я позабочусь, чтобы она увидела.
По спине старой персиянки от этих слов пробежала дрожь; но она покорно и ласково кивнула хозяйке, во всем соглашаясь с нею. Такими и следует быть высоким госпожам, уж она-то знает!
Бану села в угол, на свою подстилку, и продолжила вышивать новое шелковое платье Геланики. Таких просторных нарядов с затейливым узорочьем ей понадобится много - к тому времени, как они войдут в город, госпожа окажется в самой поре, и ей нельзя будет осрамиться.
Хиос и Керкира послушали самосцев; зато другие близлежащие острова Поликсена успела предупредить и заручилась поддержкой их населения. Она разгадала маневр противника.
Поликсена понимала, что и теперь, как прошлой весной, далеко не все решится числом, - никто не мог предугадать, сколь многие из ионийских персов захотят переметнуться к самосцам. Мануша чтили и слушались, Поликсену признавали царицей и восхваляли - однако недовольство властью, как всегда, зрело там, где его никто не мог разглядеть…
Любая помощь сейчас была бы кстати, а любая помеха могла сыграть на руку врагу. Царица неоднократно задумывалась, что предпримет в этом году Эллада. Если греки соберутся и ударят снова, теперь, когда персы сцепятся между собой, ее сородичи могут одержать победу много легче. А о далеких последствиях никто уже не задумается.
***
Диомед не забыл своего друга. Эта дружба, пусть и недолгая, ярче всех озарила жизнь молодого фиванца. Он помнил спартанского царевича-изгнанника - несмотря на то, что после войны в судьбе Диомеда случились значительные перемены.
Вскоре после того, как фиванское войско вернулось ни с чем, глава его семейства Хризогон заболел и умер. Может быть, от разочарования, - ни одному из его сыновей не удалось стяжать славу, а старшего он и вовсе почитал бездельником и мотом. Не прибавляли хозяину здоровья и ссоры между подросшими сыновьями, которым стало тесно в доме.
Из троих сыновей Хризогона в Ионии сражалось двое, старший и младший, - а средний, Антиной, присматривал за домом и матерью с младшей сестрой. И к тому времени, как война окончилась, он, главный отцов помощник, успел жениться и прибрать к рукам дом и загородное имение… Оказалось, что и завещание было составлено на него.
Диомед никогда не был трусом - а побывав в нескольких сражениях, молодой фиванец ощущал себя много старше и удалее домоседа-брата. И когда отца похоронили, он, не колеблясь, приступил к Антиною с требованием о разделе на равных.
- Мало того, что я старший в семье, - я выполнял за тебя долг гражданина! Мы за тебя воевали!
Брат смотрел на Диомеда с нерушимым спокойствием хозяина.
- А ты забыл, сколько наш отец пожертвовал на эту войну, которую вы проиграли, и сколько пришлось продать? - ответил Антиной. - А теперь посуди сам - я женат, скоро пойдут дети… Со мной живут матушка и сестра… Ну и младшенькому нужно что-нибудь выделить. Какое же может быть “на равных”?
Антиной улыбнулся и развел руками.
- Кто тебе виноват, что ты не женился и не помогал отцу, как следовало? Или ты хочешь оспорить завещание? Попробуй!
Диомед чуть не плюнул рассудительному брату под ноги; но сдержался. Сейчас не время расплевываться с родственниками. А как семейный человек Антиной, возможно, и прав…
- Будь по-твоему, - согласился он, скрепя сердце. - Но тогда выдели и мне долю наследства - достаточную, чтобы мы могли разъехаться. И чтобы мне хватило на обзаведение.
После долгих споров были проданы две коровы и часть виноградника; а мать, втайне от Антиноя, подарила Диомеду большую часть драгоценностей из своего приданого. Диомед возмущался и отказывался, не желая обирать ее, но мать настояла - сказала, что ей драгоценности все равно уже ни к чему.
- А тебе скоро самому жениться!
Матушка присоветовала своему любимому сыну и невесту. В одном Антиной был прав - Диомед, как и другие фиванские юноши, долгое время оставался равнодушен к девушкам, предпочитая общество веселых друзей, из которых многие были любовниками. А теперь, посмотрев на то, как хорошо, по-спартански согласно, живет Никострат со своей супругой, Диомед и сам задумался об удачной женитьбе.
Мать свела его с соседской девушкой, к которой давно приглядывалась. Они должны были снимать комнаты, пока не накопят на собственное хозяйство; и тогда Диомеду пришло в голову поселиться в том доме, где раньше жил Никострат. Вдова еще не нашла других жильцов.
На свадьбе Антиной много пил, поздравлял брата - а под конец, похлопав Диомеда по плечу, со смехом заявил:
- Ты хорошо начал, как я погляжу, - пошел по стопам своего спартанского героя… А как отправишься на следующую ионийскую войну, добудешь себе славы и денег!
Диомед вспыхнул; а гости зашептались, поражаясь такому бесстыдству. Конечно же, Антиною, как и всем здесь, было известно, чем кончил Никострат, - он перешел к персам, под руку своей матери-царицы. А позорнее этого для спартанца ничего нельзя было и представить.
Один Диомед ни в чем не винил Никострата - и верил, что снова встретится с ним.
- Вот увидишь, Антиной, все сбудется по твоему слову, - серьезно обещал молодой фиванец. - Я снова отправлюсь сражаться в Ионию и добуду славу и богатство! Я найду моего дорогого друга… и оба мы будем оправданы перед богами.
Эллада и в самом деле опять собиралась с силами. Спарта теперь отказывалась помогать Аттике и Беотии; и новый поход на восток еще не был решенным делом. Но все зависело от того, каким будет положение Ионии следующей весной.
========== Глава 206 ==========
Поликсена встретила свою третью ионийскую весну во всеоружии, насколько это было возможно. По ее приказу подразделение царских лучников было переформировано - их набрали заново в ионийском войске, а старых воинов распределили по северным гарнизонам. Делий говорил, что это неразумно, что одну, самую главную, преступницу госпожа таким образом уже упустила.
- Конечно, разумнее было бы их всех отправить под топор, - согласилась Поликсена с усмешкой. - Но я еще не настолько стала персиянкой.
Молодой человек не нашелся, что ответить. Однако когда царица вместе с ним и Мелосом проводила смотр своей гвардии, Делий вдруг попросил, чтобы его назначили начальником этих лучников-новобранцев.
Делий потребовал для себя повышения громко, не смущаясь тем, что все знали о его положении при наместнице. Наоборот, он с вызовом оглядел солдат на стрельбище, - и усмешки, появившиеся было на лицах задних, быстро увяли. Всеро-голубых глазах избранника царицы читалась свирепая решимость защитить свою возлюбленную.
Мелос тоже не мог скрыть пренебрежительного удивления, когда услышал просьбу Делия. Разумеется, он ничего не сказал, чтобы не опорочить госпожу и родственницу перед чужими; однако сильно сомневался, что такая служба Делию по плечу. Тем более, что среди этих лучников больше половины были заслуженными солдатами.
Но тут заговорила Поликсена - спокойно, как будто просьба любовника ничуть ее не удивила.
- Я не сомневаюсь в твоих способностях, Делий. Но пусть эти воины тоже увидят их. Покажи нам, как ты стреляешь.
Делий бестрепетно вытащил лук из налуча, висевшего на спине, и наложил стрелу на тетиву. Почти не целясь, он выпустил стрелу в круглый щит на другом конце площадки, служивший мишенью: он попал точно в центр. Потом, так же небрежно, молодой воин выпустил вторую и третью стрелы: вторая вонзилась совсем рядом с первой, а третья расщепила ее!
Делий повернулся к царице, раскрасневшись и торжествуя. Послышался изумленный шепот новобранцев, и Поликсена тоже была впечатлена - хотя давно знала, что у ее возлюбленного верный глаз и прирожденные способности к стрельбе…
- Хорошо, - сказала царица, сохраняя хладнокровие перед зрителями. - Я подумаю о твоем желании, Делий. А сейчас все свободны.
Когда воины и Мелос ушли, Поликсена взглянула на Делия, не скрывая раздражения.
- Почему ты заявил об этом перед всеми? Почему не наедине?
Делий сжал губы.
- Не почему, а зачем… Затем, чтобы обо мне не говорили, как о любимце, выпрашивающем подачки! Затем, чтобы все… не только ты… считали меня достойным!
У него пробивалась бородка, он прибавил в росте за последний год, и плечи раздались. Перед Поликсеной был уже не юноша - молодой мужчина. Как это напоминало ей взросление собственного сына…
- Думаю, многие и без этого считают тебя достойным, - сдержанно сказала она. Кивнула. - Я подумаю о твоем назначении, хотя еще ничего не решила.
Делий гордо улыбнулся и поклонился. А когда они возвращались обратно, Поликсену внезапно опять посетила ужасная мысль - ужаснее всех, которые ей пытались внушить недруги…
В самом ли деле ее молодой любовник не умел стрелять, когда они с ним сошлись? А вдруг он еще коварнее Клео и лжет ей с самого начала… и стал спасителем царицы, чтобы та облекла его доверием?
“Чем больше годы угнетают женщину, тем сильнее она сомневается, что ее могут любить…”
- Госпожа, о чем ты задумалась? - спросил Делий.
Поликсена вздрогнула: в его голосе прозвучала прежняя ласковая мольба юноши. Она покачала головой, не поддаваясь этому впечатлению.
- Так, ничего! Завтра я опять приду упражняться, и пришлю за тобой.
Поликсена давно, еще до поимки Клео, училась стрелять под руководством Делия - она сама попросила его быть своим наставником, и Делию очень польстила такая роль. В этом он ощущал свое мужское первенство рядом с царицей.
- Пусть новобранцы посмотрят на нас, - сказала Поликсена с улыбкой.
- Как прикажешь, - ответил ей бывший раб, а теперь - молодой воин. - Но мне не по душе, что ты стала закрываться от меня, Поликсена. Ты во мне сомневаешься… правда?
Поликсена посмотрела ему в глаза; ощутила, как его горячие ладони скользят вверх-вниз по ее плечам. Нет, подумала она, так лгать невозможно…
Она пожала Делию руки - их руки почти одинаково загрубели, несмотря на защитное кольцо из нефрита, которое царица носила на большом пальце, и ароматические масла, которые каждый день втирали ей в кожу прислужницы. Поликсена оставалась заядлой наездницей, и мозоли, неподобающие знатной женщине, защитили ее от ранения тетивой.
На другой день они с Делием опять вместе явились на площадку для стрельбы позади казарм, уже без Мелоса. Лучники дожидались их, построившись рядами; теперь они взирали на спутника царицы с таким же почтением, как на нее саму.
Опять все воины по очереди стреляли, а под конец сама Поликсена взяла в руки лук. Она уже почти не уступала в меткости Делию, и была награждена заслуженным восхищением зрителей. Потом царица представила лучникам их нового командира - и почувствовала, что солдаты безоговорочно его приняли.
Никострат за эту зиму тоже как следует обучился стрельбе - искусство степняков, презираемое в Спарте, здесь могло пригодиться ему как ничто другое. И хотя азиатские обыкновения матери вызывали в нем прежнее неприятие, Никострат понимал, что воин не должен пренебрегать никакими умениями.
Они с Поликсеной и Мелосом даже несколько раз вместе выезжали на охоту в горы к северу от Милета - в те изобильные места, где хребет Грион повторял изгибы течения Меандра. В последнюю загородную прогулку мужчины убили оленя и несколько коз, а Поликсена вместе с ними стреляла птицу в зарослях. Она била влет уток и дроздов метко и с явным удовольствием.
Никострат все поглядывал на мать - как она, с горящими глазами, помогает слугам увязывать вместе окровавленные тушки, а потом моет руки в ручье. Царица заметно изменилась после того, как по ее приказу была замучена шпионка Геланики, - пусть преступная служанка десять раз заслужила это…
Спартанцу нравилась темная сторона характера матери; но, одновременно, эта сторона тревожила его. Он знал, что женская жестокость отлична от мужской и более изощренна.
Потом они ехали с добычей назад, через большие, уже зазеленевшие виноградные угодья. Никострат на своем коне поравнялся с матерью - она была задумчива и, казалось, уже не помнила о своих охотничьих успехах.
- Вот скажи мне, мать… ты столь многого добилась за время своего правления, и я столько видел сам за один этот год, что провел здесь.
Царица улыбнулась.
- Рада, что ты это признаешь.
Никострат хмуро кивнул, не отвечая на ее улыбку.
- А не тревожит тебя то, что для твоего сына этот год прошел впустую? И не только для меня, но и для многих мужчин вокруг тебя?
Поликсена гневно сжала губы.
- Впустую?.. Ты говоришь о моих придворных и солдатах? Далеко не всем удается заниматься тем, что им нравится, Никострат, и пора бы тебе это уяснить!
Она несколько мгновений размышляла.
- Или ты хочешь сказать, что единодержавие плодит много захребетников и паразитов? Согласна. Но таково следствие развития государственности… И величайшее заблуждение мужчин - называть бесполезными годы мирной жизни, когда все цветет, все развивается! Конечно, убивать куда почетнее и быстрее, чем терпеливо возделывать свой сад…
Было удивительно слышать это из уст женщины, которая едва отмыла руки от крови.
- Издавна считается, что это немужские занятия: и потому столь много бездельников среди знатных мужчин, в то время как женщины не прекращают своих трудов, - заявила Поликсена почти презрительно.
Никострат мотнул головой. Он не оскорбился, и смотрел на мать все так же ровно.
- Я не об этом говорил. Ты знаешь, что я всегда могу найти себе дело… я, как и ты, испробовал многое и научился ценить мирную жизнь, - лаконец улыбнулся. - Однако ты не хуже моего понимаешь, как непрочно твое государственное устройство. Ионийцы всегда будут видеть в персах врагов, и на спинах твоих азиатских слуг нам не удержаться! Это все скоро рухнет!
Он обвел рукой обнесенные стенами богатые усадьбы, мимо которых они проезжали, - половина этих хозяйств принадлежала персам; а потом указал на дворец впереди.
Тут Мелос, следовавший за матерью и сыном, не сдержался.
- Ты что городишь? - яростно напустился он на Никострата. Иониец нагнал родича и поравнялся с ним с другого бока. - Ты думаешь, царице без тебя легко?.. Да еще и при слугах так высказываешься!
Никострат угрюмо уставился на холку своей лошади.
- Я все отлично вижу - и наши слуги тоже, - ответил он. - Уж если я здесь, я не стану внушать матери ложную надежду, пусть будет готова ко всему!
- Она и без тебя… - начал Мелос; но не закончил и выругался.
Остаток пути до города они проделали в угрюмом молчании; однако, въехав в ворота и услышав приветствия милетцев, Поликсена и Мелос опять начали улыбаться. Мелос иногда махал рукой и кивал, видя знакомых. Нет, даже если эта налаженная прекрасная жизнь ненадолго, тем больше следует ей радоваться!
И ничего не проходит впустую, Никострат с его прямолинейностью не прав. В конце человеку ничего не остается, кроме памяти и его собственной души, - и это богатство уже не отнять.
Уже в потемках, с факелами, они вернулись во дворец, и тогда пришлось перейти от отвлеченных мечтаний к каждодневным делам. Поликсену, как всегда, с порога осадили ее слуги и придворные; а царевичи, еще раз со значением посмотрев друг на друга, отправились каждый к своей жене и детям.
Никострат не нашел Эльпиды в ее покоях - оказалось, что жена опять отправилась в гости к Никтее и еще не возвращалась. У малышки Гармонии была кормилица, и отсутствие матери не беспокоило ее.
Когда Никострат склонился над девочкой, спавшей в ивовой колыбельке, Гармония захныкала и протянула ручки к отцу. Спартанец взял из колыбельки дочь и стал прохаживаться, глядя через полуоткрытые ставни на освещенный огнями сад.
Ему не нравилось, конечно, что жена так подружилась с местной гетерой и зачастила к ней; но Никострат понимал Эльпиду в ее стремлении вырваться из этого дворца и завязать знакомства в городе.
Потом явился стражник с сообщением, что госпожа не вернется до утра - Эльпида вынуждена была задержаться в гостях допоздна и не хотела ехать во дворец на ночь глядя. Никострат только кивнул; а сам, помимо досады на Эльпиду, ощутил беспокойство… Его жена, хотя и была подругой мужчин, никогда не была легкомысленной. Неужели что-то случилось?
Он плохо спал ночь; а утром крепко заснул и не заметил, когда вернулась Эльпида.
Жена разбудила Никострата поцелуем. Он вздрогнул и сел, глядя на нее. Эльпида успела с утра принять ванну и надушиться своей любимой магнолией, но прежде всего супруг заметил ее нетерпение и тревогу. Он даже не стал упрекать ее за столь долгое отсутствие.
- Что случилось?
Эльпида села рядом на постель и, пахнув на Никострата духами, провела по его волосам украшенной драгоценностями рукой.
- Скоро весь дворец об этом услышит. Захватили корабль с персидскими шпионами, с Самоса, - и по чистой случайности, хотя берег без конца прочесывают! Никтея посылала своего слугу в Гераклейскую бухту, разузнать, а я дожидалась вместе с ней.
Никострат кивнул; он невольно воодушевился.
- Мать будет рада! Надеюсь, мы выясним что-нибудь полезное!
Поликсена вызвала к себе Никострата и Мелоса в тот же день, ближе к вечеру. Этих новых лазутчиков допрашивали без всякой пощады; и когда самосским персам после пыток посулили жизнь, они рассказали все, что им было известно. Царица лично разговаривала с каждым…
- Персы выступят ближе к лету. Они получили военную помощь, припасы и корабли с Хиоса и Керкиры. У самосцев один предводитель, по имени Надир, любовник Геланики… но есть еще двое вождей, которых Надир ущемил! Хорошо бы поссорить их между собой.
Царица мечтательно улыбнулась.
- Эти шпионы укажут на своих начальников, если я попрошу, - похоже, они были не слишком-то преданы общему делу, и таких колеблющихся там много…
Поликсена задумалась; но тут же спохватилась и закончила.
- Ах, да! Геланика опять носит ребенка, и вокруг нее там все пляшут! Наверное, она будет отсиживаться в каюте начальника на головном корабле, - но, может, и высунется.
Поликсена сделала движение большим пальцем, как будто натягивала тетиву. Царице и обоим мужчинам явственно представилось, как ее стрела пробьет белую шею Дарионовой наложницы. Хотя живой Геланика могла бы пригодиться им гораздо больше.
А немного погодя пришел корабль из Фив, с весточкой для Никострата: письмо было от Диомеда. Никострат не ждал послания от друга - и очень обрадовался тому, что Диомед все еще помнил его, и думал о нем хорошо. Отрадно было узнать и то, что фиванец сообщил; однако мать и Мелос могли взглянуть на это совсем иначе.
Диомед писал, что фиванцы и афиняне весной опять собираются выступать в поход на Ионию, поскольку в Элладе стало известно о расколе между ионийскими персами и об угрозе Милету со стороны Самоса. Диомед должен был отправиться с другими фиванцами - и теперь они, все вместе, и вправду могли бы одержать победу над азиатами и поделить сокровища, неправедно нажитые теми на греческой земле…
- Вот только когда? - прошептал Никострат, комкая папирус. Сроки были еще неизвестны, даже приблизительно.
Потом царевич решительно поднялся из-за стола, за которым читал письмо. Поликсену следовало поставить в известность, в любом случае.
========== Глава 207 ==========
Весна вошла в силу - пришли обычные весенние заботы, но только радости в них было мало: Милет опять жил ожиданием войны. Когда возобновилось судоходство и оживилась морская торговля, одними из первых в Гераклейской бухте бросили якорь два корабля с Крита.
Начальника этих кораблей тут же опознали и схватили, чтобы с торжеством отвести к царице: насчет него наместница дала особые указания. Однако этот критянин повел себя удивительно - сам протянул воинам руки, чтобы их связали, и сказал:
- Воля ваша. Пусть царица бросит меня в тюрьму и казнит, если пожелает, но живым я могу ей пригодиться гораздо больше!
Подивившись такому сумасшествию, стражники все же связали бывшему мужу Геланики руки и отвели его во дворец. Поликсена, узнав о возвращении Критобула, пожелала тут же его видеть.
Критянина провели в зал приемов, как был - в путах. Взглянув на пленника, Поликсена повелела освободить его - и всем выйти, кроме стражников-персов.
Она приблизилась к Критобулу и остановилась напротив. Этот чернявый миноец был ниже ее ростом… и статью тоже ей уступал, но в запавших зеленовато-карих глазах наварха появился новый странный блеск. Казалось, он и вправду немного помешался после измены жены - и, даже глядя на царицу, видит не ее, а какую-то свою цель…
Наконец Поликсена кивнула ему на кресло красного дерева.
- Можешь сесть.
Критобул посмотрел на это кресло - а потом подошел к тронному возвышению и сел на ступеньку. Он поднял глаза на пустующий трон.
Поликсена хмыкнула и, последовав безмолвному призыву, поднялась на возвышение, заняв свое законное место. И уже затем, с высоты, опять обратилась к маленькому человеку у своих ног.
- Так что же привело тебя обратно в Милет? Это месть бывшей жене и ты хочешь вернуться ко мне на службу… я угадала?
Критобул улыбнулся.
- Не совсем, царица. Однако я и вправду пришел снова предложить тебе себя - со всеми моими умениями. Если тебе будет нужно…
От волнения он не усидел на ступеньках и, вскочив, принялся расхаживать по залу. Беломраморные напольные плиты со вставками из розового и желтого мрамора красиво оттеняли синие стены, украшенные позолоченными барельефами шеду - крылатых быков. Но критянин не видел ничего этого.
Он опять посмотрел на царицу.
- Если однажды тебе понадобится человек, чтобы выполнить очень опасное задание… человек небольшого роста, но жилистый, ловкий и проворный… я к твоим услугам. Я готов пойти на то, на что никто другой не отважится!
Поликсена сжала подлокотники и подалась вперед: волнение этого безумца невольно передалось ей.
- Так хочешь умереть?
Критобул мотнул головой.
- Нет, моя царица. Хотя умереть было бы… любопытно, - опять зеленовато-карие глаза его сверкнули тем же блеском. - Но только сейчас, когда из-за моей жены вот-вот разразится война нескольких царств, я увидел смысл в моей жизни! До сих пор я существовал, сам не понимая, зачем!
Поликсена кивнула, внимательно глядя на критянина.
- Так живут очень многие - хотя я стараюсь придать более великое значение жизни всех моих подданных. И тому, что ты обрел такой смысл самостоятельно, можно даже позавидовать…
Она усмехнулась.
- Что ж, я принимаю тебя обратно на службу, Критобул, - и хвалю твое безумие. Если мне однажды понадобится смертник, я о тебе не забуду.
Критянин поклонился, сумрачно-горделивый.
- Это все, о чем я прошу.
Он пошел было к дверям, но на полпути вдруг обернулся.
- Если возможно, царица, и если я останусь жив… жену мою я хотел бы пощадить. И вернуть.
Поликсена почти не удивилась.
- Если Геланика не будет более опасна, конечно, можешь забрать ее, - царица усмехнулась. - Не думаю, что ее захочет кто-нибудь еще.
Хотя Поликсена почти не верила в такой исход.
***
Выступление эллинских союзников опять откладывалось - беотархи*, архонты, жрецы без конца советовались и отодвигали поход, выводя фиванцев и афинян из терпения. На одном из заседаний афинского ареопага было внесено предложение, подхваченное многими голосами: дождаться, пока самосские персы не нападут на Ионию, и тогда уже прийти и пожать плоды чужой алчности…
Когда в Фивах услышали об этом, многие рвали и метали, проклиная афинскую трусость и краснобайство. Однако, когда Диомед в сердцах пожаловался на союзников своей молодой жене, Гликерии, она вдруг сказала:
- А мне кажется, супруг мой, что это решение разумнее того, какое было принято в прошлом году. Вы тогда выступили слишком рано, не рассчитав своих сил! Мужчины слишком часто не умеют выждать!
Диомед удивился рассудительности Гликерии. Совсем недавно его жена смотрела таким ребенком!
- Может быть, - согласился он немного снисходительно. - А когда же, по-твоему, нам следует напасть?
Супруга ответила без колебаний:
- Как только нападут самосские персы и в Ионии начнется междоусобица… но не медлите слишком долго! Чтобы застать их всех врасплох!
Диомед умилился ее решительному виду, растрепанным вокруг круглого лица кудряшкам. Потом взгляд фиванца упал на живот жены, и он ощутил жалость к этой разумнице - такую же, как к матери, ко всем женщинам.
- Я тоже думаю, что это будет самое подходящее время, и так и заявлю в собрании, - Диомед серьезно кивнул. - Меня многие поддержат!
Гликерия просияла, но тут же снова опечалилась, положив руку на живот.
- И тогда ты уйдешь… Как не вовремя…
Диомед поцеловал ее в лоб, опушенный легкой светлой челкой.
- Я уже подарил тебе драгоценности матери. А еще… я напишу завещание на твое имя, чтобы ты могла унаследовать мое имущество!
Глаза жены округлились.
- Я знаю, так почти никто не делает, но… Ты ведь сможешь им воспользоваться, правда?
- Я умею читать, ты же помнишь, - тихо ответила Гликерия, не сводя с мужа глаз.
Она покраснела, как будто признавалась в чем-то постыдном. А Диомед вдруг осознал, что жена не стала убеждать его, будто он непременно вернется с войны: даже из чувства приличия. Неужели он такой неумелый ратник?.. Нет - должно быть, он преждевременно напустил на себя обреченный вид.
В самом деле, что за настрой! Выше нос, приказал себе Диомед. Молодой фиванец улыбнулся жене, снова рисуясь перед нею.
- Что тебе привезти из Ионии? Там найдется много всего для такой красавицы, как ты.
Лоб Гликерии пересекла глубокая морщина, сразу сделавшая ее намного старше. Она бросилась мужу на шею и, цепляясь за него, прошептала:
- Себя привези, глупый!..
Диомед прижал ее к себе, чувствуя, как очищается от всего наносного, фальшивого… и как пробуждаются в нем доселе неведомые силы. Ощущая тепло юной женщины, биение жизни в ее чреве, Диомед впервые наполнился уверенностью, что вернется.
***
Когда персы решились выступать, Надир заявил Геланике, что она должна остаться дома. Перс сказал, что не может рисковать своим наследником.
Геланика открыла рот от возмущения. Еще вчера Надир шептал ей, что она прелестнейшая из женщин, не мог на нее налюбоваться и наслушаться… а сегодня для него нерожденный ребенок, как для многих вероломных мужчин, стал дороже матери! Хуже греков, которые берут жен только ради законного потомства, а потом тешатся друг с другом!..
- Ты больше не любишь меня, господин?..
По щеке Геланики сбежала прозрачная слеза. Однако она все еще держала себя в руках и не расплакалась, чтобы не вызвать у любовника отвращения.
Надир принялся утешать ее, заверять, что любит пуще прежнего. Но разве Геланика сама не понимает, как будет опасно? Вот когда они возьмут Милет, он с почетом привезет туда свою царицу, и перед нею все преклонятся. Ну а пока нянька побережет ее с ребенком.
Геланика впилась зубами в костяшки правой руки, чтобы не разрыдаться от бессильной злости. Старая ворона накаркала Надиру - а он, конечно, послушал свою персиянку… На седьмом месяце уже не так легко было потерять дитя, Геланика знала от женщин гарема и рабынь, что на позднем сроке ребенок укрепляется во чреве; а вот потерять свое положение при Надире Геланика могла в два счета. Тем более, если Надировы персы и в самом деле возьмут город и наберут себе каких угодно женщин, - а предводителю, разумеется, достанутся лучшие!
Следить за ходом сражений она не сможет, и помогать советами - тоже… И больше всего Геланика боялась остаться на Самосе без своего покровителя.
Однако ничего поделать было нельзя - Надир часто уступал ей, желая порадовать, но сейчас ионийка видела, что он только пуще разгневается, если начать настаивать на своем. И Геланика склонилась перед своим повелителем, смиряясь с его решением.
Когда корабли покидали Самос, Геланике не было позволено даже проводить их: Надир заявил, что для нее трястись в повозке будет опасно.
Перс на прощание поцеловал ее в щеку, как государь свою царицу, а Геланика поклонилась - тоже церемонным придворным поклоном. Но на сердце было тяжело. Ионийка видела, что мысленно Надир уже не с ней.
Когда ее могущественный любовник ушел, Геланика легла на кровать, на подушки, и наконец-то наревелась всласть. Потом взяла зеркальце и полюбовалась своим опухшим лицом.
- И пусть там найдутся другие для его услаждения… так даже лучше, - мрачно пробормотала ионийка. - Зато царица может быть только одна, а прочие не будут значить ничего!
Сколько женщин было у Дария, кроме Атоссы? И кто слышал о них вне стен гарема? Одна лишь Атосса прославила себя на весь свет, и сын ее Ксеркс возвышен над всеми!
Геланика не заметила, как задремала.
Проснулась она уже поздно ночью, оттого, что захотела по нужде, - Геланика теперь чаще обычного чувствовала позывы облегчиться. Молодая женщина села на кровати и прислушалась - ночная тишина казалась ей тревожной… Хотя это, конечно, потому, что Надир уехал. Стража на своих местах, а значит, ничего не может случиться.
Рабыня мирно посапывала в своем углу. Геланика улыбнулась и, присев на корточки, вытащила из-под кровати глазурованный горшок с крышкой.
Потом ей захотелось пить - и непременно гранатового сока, оставшегося с вечера: ребенок часто требовал чего-нибудь этакого. Старуху будить было долго, и Геланика сама пошла на кухню, с удовольствием утопая босыми ногами в мягких коврах. Она даже Надира приучила снимать сапоги и переобуваться в домашние туфли в ее комнатах, чтобы ничего не пачкать.
На уютной кухоньке, с печью, жаровней и полками, уставленными пузатыми горшочками, Геланика налила себе соку из синего стеклянного кувшина. С наслаждением осушила чашку, потом налила еще…
Внезапный шорох со стороны окна заставил ее замереть; волосы на голове зашевелились. Грабители, подумала ионийка.
А стража, как всегда без хозяина, спит и ухом не ведет!..
Стараясь не шуметь, Геланика стала медленно обходить стол, продвигаясь к двери. Еще шажок, еще - и она выскочит в коридор, и уж тогда подымет крик! Слыша только собственное прерывистое дыхание, Геланика повернулась в ту сторону, откуда раздался шорох…
В следующий миг кто-то прыгнул на стол у нее за спиной; а потом мозолистая мужская ладонь запечатала ей рот. Геланика замычала от ужаса. И тогда почувствовала у своей шеи холодное острие ножа.
Она услышала голос, который надеялась никогда больше в жизни не услышать.
- Забавно, правда? Муж выкрадывает жену у любовника. Гораздо чаще случается наоборот!
Геланика закрыла глаза, чуть было опять не обмочившись. Нет, это ей снится, это слишком ужасно, чтобы быть правдой…
Она невольно дернулась, пытаясь высвободиться; и тогда острие сильнее укололо ее.
- Закричишь - перережу глотку. Я успею раньше твоей стражи, - прошептал ей на ухо Критобул. Потом он чуть ослабил хватку. - Ну, так как?..
- Пусти, - взмолилась Геланика. Она даже не пыталась понять, каким чудом ее муж сюда попал. - Я… Я беременна!
Критобул отпустил ее, и Геланика быстро повернулась к нему лицом. Критянин ухмыльнулся ей, сидя на столе на корточках и поигрывая ножом; а потом быстро соскочил на пол, оказавшись между нею и выходом. Мгновенно отступив, Критобул захлопнул дверь.
- Ну а теперь давай потолкуем.
Геланика уже несколько успокоилась: поняла, что прямо сейчас муж убивать ее не намерен.
- Чего ты хочешь?
- Тебя, - ответил Критобул, не сводя с нее глаз. Невероятно, но Геланика прочитала во взгляде критянина желание. - Мы уйдем отсюда вдвоем, или я уйду один… но ты этому уже не порадуешься.
- Ты не сможешь выкрасть меня, - прошептала Геланика, не сводя глаз с его ножа, с блестящей костяной рукоятки, обточенной в виде дельфина.
Критобул улыбнулся.
- Отчего же не смогу?
Он подбросил нож и ловко поймал его за лезвие.
- У меня здесь есть помощники, женушка. И, ты думаешь, мы зря выжидали, пока твои персы покинут остров?
- Они тебя найдут, - негромко воскликнула Геланика: на глазах выступили слезы. Она уже понимала, что придется подчиниться. - Надир убьет тебя!..
Критобул рассмеялся.
- Это я его разыщу - а там поглядим, кто кого убьет, - весело возразил он.
Критянин схватил со стола кувшин с темно-красным соком и сделал несколько жадных глотков. Потом со стуком поставил кувшин на место.
- Благодарствую, хозяюшка, в горле пересохло! А теперь нам пора.
Он двинулся вперед, тесня Геланику к окну. Хочет вытащить ее через сад? Она десять раз успеет закричать, пока они не уйдут!
Но Критобул подумал и об этом: не успела Геланика опомниться, как муж затолкал ей в рот платок. А потом потянул ее за руку в сторону окна.
* Беотарх - должностное лицо в Беотии, избиравшееся от территориального округа. Совет из беотархов представлял собой высший исполнительный орган самоуправления Беотии.
========== Глава 208 ==========
Все получилось, как хотел критянин, - заставив жену спуститься по привязанной к ставню веревке, он немедленно спрыгнул в траву сам и этой же веревкой стянул Геланике руки. Дальше он тащил ее, как козу или купленную рабыню на привязи… но только пока они не выбрались на улицу, где Критобула в самом деле дожидались помощники. Похоже, такие же тертые, как и он.
Узкими переулками и дворами, перебегая из тени в тень, они приблизились к городской стене, сделав большой крюк в сторону от главных ворот. Геланика уже изнемогла и задыхалась с кляпом во рту, и видела, что даже обманутый муж поглядывает на нее с нетерпеливой жалостью; однако выплюнуть тряпку ей так и не позволили. Все остановились под стеной, и мужчины забросили наверх веревки с крючьями на концах. Когда Критобул и один из его помощников преодолели подъем, пленницу тоже обвязали бечевкой под мышками и начали осторожно поднимать.
Геланика и сама подтягивалась, цепляясь за выкрошившиеся кирпичи пальцами и упираясь ногами. Почему она слушалась этих людей и охотно шла с ними, не пытаясь привлечь к себе внимание стражи?.. Геланика сама удивлялась своему поведению, но иначе почему-то не могла…
Снаружи, вокруг города, был вырыт ров - а по ту сторону их дожидались еще люди, которые караулили воз, запряженный парой волов. Они держали лошадей для себя и остальных. Через ров в этом месте были перекинуты прочные доски, а глубоко внизу струилась темная вода…
- Живее, не задерживай нас! - прикрикнул сзади Критобул. Геланика ощутила злорадство при мысли, что она сейчас может остановить всех этих мужчин своим упрямством; но потом какое-то внутреннее побуждение заставило ее послушаться.
Она перешла по мостику, холодея от испуга, пошатываясь и расставив руки. На другой стороне Геланику подхватили, не давая соскользнуть по крутому откосу; а потом подвели к телеге. Усадив женщину в повозку, на мягкие мешки с шерстью, похитители велели ей лечь, а сверху набросали соломы и накрыли холстиной.
Геланика понятия не имела, что этот способ похищения ее мужу подсказала царица Ионии; однако догадывалась, что без Поликсены тут не обошлось. Когда воз тронулся, под стук колес наложница Дариона наконец изловчилась выплюнуть душившую ее тряпку.
Спустя небольшое время телега вдруг остановилась, и послышались чужие голоса. Ионийка замерла, услышав, как ее похитители переговариваются со встречным конным разъездом. Геланика даже задержала дыхание, чтобы не выдать себя.
Почему она теперь не подняла крик?..
Самое большое несчастье гаремных женщин - да и женщин вообще… в том, что, как бы высоко они ни вознеслись, они не могут заявить о себе нигде, кроме своей половины дома, и никто не видит их, кроме господина, в глазах которого они единственно имеют значение. Если Геланика сейчас высунется и крикнет, что она наложница благородного Надира и ее похитили, кто ей поверит? И кто захочет впутываться в домашние дела могущественного персидского военачальника?
Когда повозка опять тронулась, Геланика немного полежала смирно; а потом не выдержала и выпростала голову. Ей нужно было глотнуть воздуха!
На дороге никого больше не было слышно, и Геланика отважилась позвать:
- Критобул!
Верховой муж тотчас возник справа от нее. Он уцепился за борт телеги и, подтянувшись ближе, быстро окинул пленницу взглядом:
- Вылезла? Я уж боялся, что ты задохнешься!
Геланика невольно усмехнулась, выбивая из волос соломинки.
- А не боялся, что я закричу?..
Она вдруг осознала, что и вправду могла бы обнаружить себя перед конными стражниками - хотя бы с половинным успехом. Даже если бы воины усомнились в том, кто она такая, ее мужа с друзьями наверняка схватили бы, чтобы разобраться.
- Ты бы нас не выдала, - сказал муж, после долгой паузы. Он улыбнулся ей, а потом отвернулся, сосредоточившись на дороге. Геланика раздраженно фыркнула: и почему этот наглец наперед уверен в каждом ее поступке?..
Но хотя бы не стал опять ее связывать, и то ладно… Хотя, конечно, им нельзя привлекать внимание к пленнице.
Когда путники достигли портового селения, Геланика услышала, что решено дожидаться утра в одном из доходных домов. Мужчины спешились; Геланику ссадили с телеги и завели в скверно пахнущую комнату с низким закопченным потолком. И тогда она не выдержала.
- Вы будете терять время здесь, пока Надир ведет свой флот на Ионию? Вы знаете, что у него сотня отлично оснащенных кораблей?..
Критобул, наклонившись, заглянул сидящей жене в глаза.
- Что я слышу, женушка? Ты решила отныне помогать нам - а как же твой будущий великий царь?..
- Дурак, - Геланика устало огрызнулась, не думая, что может разозлить его. - Что мне еще осталось делать? Даже если теперь Надир победит…
- Это будет уже без тебя, - подхватил критянин. - И в разоренном городе твой господин наберет себе сколько захочет красавиц. А такая победа тебе не нужна.
Геланика кивнула, опустив глаза. У нее болело все тело, саднили исколотые босые ноги, ободранные колени и ладони - и не было никаких сил оправдываться.
Однако Критобул от нее ничего больше и не потребовал. Геланика задремала сидя; а спустя небольшое время ее осторожно растолкали. Принесли таз с водой и немного вина - промыть ее ссадины; а потом она легла на соломенный тюфяк и заснула снова.
Ее подняли, когда уже рассвело. Критобул был хмур и напряжен.
- Тебя искали в порту, спрашивали - наезжали верховые с факелами, - сообщил он Геланике. - Но сюда заглянуть не догадались. Тупые они все-таки, твои персы!
- Эти просто не привыкли думать, только повиноваться, - ответила пленница.
Оттого, что ее не нашли, она опять ощутила необъяснимое облегчение…
- Завтракать времени нет, но пока обуйся, - сказал вдруг Критобул. Он кивнул ей на пару грубых сандалий, стоявших у нее в ногах. Геланика улыбнулась мужу с искренней благодарностью.
Когда они вышли на улицу, по правде говоря, Геланика боялась, что их там поджидают стражники Надира. Но никакой облавы не было - те из местных рыбаков, грузчиков, плотников, которые подозревали, куда делась женщина персидского владыки, конечно, не стали навлекать на себя подозрение в содействии ее побегу.
В порту Критобула и его помощников ждал дочерна просмоленный корабль с глазами, нарисованными на бортах, - та самая бирема, на которой муж увез Геланику к себе на родину, или очень похожая. Никто из рабочих не обращал на беглецов внимания - а может, нарочно отворачивались, чтобы не иметь к ним касательства.
Поднявшись на борт биремы, молодая женщина посмотрела на восток и опять разволновалась - от Самоса до берега Ионии было рукой подать. Возможно, персы еще вчера достигли мыса Микале - чтобы разбить лагерь и двинуться на юг, к Милету…
Корабль отчалил. Геланике, которая стояла вцепившись в канат у борта, казалось, что она уже видит очертания своей земли.
Критобул, отдав распоряжения команде, подошел к ней.
- Эй, не хочешь подкрепиться? Мы можем поесть вместе в каюте.
Геланика обернулась; критянин глядел на нее, щурясь от солнца, настороженный и отстраненный, - глядел не как на неверную жену, возвращенную силой, а как на важную заложницу, которую ему доверено охранять. Бирюзовое ожерелье и голубая накидка Критобула совсем не напоминали о нынешней Элладе, с высокомерием взирающей на женщин, - он принадлежал другому миру, древнему прошлому Крита… Почему он выступил на стороне Поликсены?
Геланика, не отвечая на предложение мужа, направилась к каюте и первая вошла. Она села за стол, над которым на цепях был подвешен светильник. Подперев подбородок двумя руками, ионийка стала следить за колеблющимися от качки тенями.
Потом Геланика услышала снаружи окрик, и дрожь корпуса усилилась - они шли так быстро, как могли. Но этого недостаточно!..
Вошел Критобул, а следом за ним - двое матросов, которые принесли еду: вино с водой, блюдо соленых оливок, блюдо соленой рыбы и белые лепешки. Расставив все на столе, они тут же вышли, оставив Геланику наедине с мужем.
Геланика опасливо покосилась на Критобула, но наварх, по-видимому, был действительно голоден: усевшись напротив жены, он набросился на еду с жадностью. Геланика последовала его примеру, хотя от такой острой пищи ей могло стать дурно.
Персидский ублюдок в животе лягнулся; она застыла, пережидая, пока ребенок успокоится. Потом, морщась, отправила в рот кусок неизвестной ей соленой рыбы и стала жевать.
Критобул услышал, как жена рыгнула, и поднял глаза.
- Извини, ничего лучше нет.
Геланика равнодушно пожала плечами и быстро закончила трапезу, заев рыбу пресным хлебом и запив разбавленным вином. Завтракала она почти без аппетита, только для поддержания сил, - гораздо больше ее занимало то, что ждало их впереди.
Поставив кубок, она откинулась на скамье, в упор глядя на мужа. Еще до полудня они достигнут Ионии - а дальше как? Что Критобул намерен делать с ней - даст знать Надиру, что его любовница у них?.. Но, возможно, персы уже ввязались в бой!
- Что ты будешь делать со мной? Предъявишь Надиру? - наконец резко спросила ионийка, не выдержав молчания. - Думаешь, это его остановит?..
- Если и не остановит, то наверняка отвлечет, - сказал Критобул. Он говорил рассеянно, точно мысленно уже был сосредоточен на битве, как и Надир. - Но мы не станем тебя показывать персам, не бойся, - только в крайнем случае.
Геланика кивнула и встала. Она покинула каюту, снова не спросив разрешения, и Критобул спустя несколько мгновений присоединился к ней. Берег Ионии был уже ясно виден.
- Вон в тех местах я родилась, - вдруг сказала Геланика, показав рукой вперед. - В городе Приене, немного севернее Милета. И там меня нашел мой первый господин…
- Дарион? - спросил критянин.
Геланика вздохнула, сложив руки на животе, в котором зрел ребенок Надира.
- Да, он. Я шла тогда в храм Афины, на поклонение… Он остановил меня и взял за руку - я испугалась и поразилась его дерзости, не зная, кто этот юноша. Он сказал: “Ты мне нравишься, девушка, и я избрал тебя. Я будущий царь этой земли!”.
Геланика прикрыла глаза, во власти воспоминаний.
- Дарион был красив, как перс, и одет по-царски, но говорил по-нашему. Он сразу полюбился мне, и я пошла с ним…
И тут Геланика увидела, что муж ее уже не слушает. Взор его был прикован к горизонту. Корабли! Впереди собралось много чужих кораблей, и что-то горело!
- Надир! - вырвалось у ионийки.
Критобул кивнул: глаза его зазеленели, он подобрался, как дикий кот перед прыжком.
- Очень может быть, что он. Иди-ка вниз, - отрывисто приказал наварх, по-прежнему не глядя на жену.
Геланика шагнула назад, но остановилась.
- Я тоже хочу все видеть!
Критобул обернулся.
- В трюм, кому сказано!.. Отведите ее вниз и заприте! - рявкнул он матросам. Геланика ужаснулась: лишь в такие мгновения становилось ясно, насколько обманчива спокойная незлобивость ее мужа.
Те же двое матросов быстро отвели Геланику в трюм - открыли люк и заставили ее спуститься по ступенькам, в сырую темноту. Потом квадратная крышка захлопнулась.
Но мало этого: Геланика услышала над головой скрежет - люк задвигали чем-то тяжелым.
Когда шаги матросов стихли, ионийка попробовала приподнять крышку - ничего не вышло. Устало вздохнув, она опустилась на ступеньки.
Закрыв глаза и положив голову на руки, молодая женщина даже задремала в этой темноте; но вдруг ей представилось, что сейчас творится у мыса Микале, в окрестностях ее родной Приены, и утомление сменилось ужасным возбуждением. Родителей своих и четырех сестер Геланика помнила плохо - отец с матерью были даже рады отказаться от нее, отдав Дариону; но теперь, стоило ей подумать, что…
- Он же хотел сразу идти на Милет… О Приене не было речи, - прошептала ионийка пересохшими губами, сжимая руки. Однако на самом деле Надир весьма скупо делился с нею своими военными планами; и теперь Геланике стало очевидно, что закрепиться под Микале для персов будет весьма выгодно. Она даже застонала от бессилия, вцепившись в свои давно растрепавшиеся светлые волосы. Лоб и виски повлажнели от пота; и ребенок, этот еще не родившийся тиран-полукровка, заворочался, больно толкая ее изнутри.
Геланика не знала, сколько времени провела так - отрезанная от всего происходящего; во мраке ощущение времени терялось. Только иногда ей казалось, что она слышит шум битвы, и Геланика зажимала уши ладонями, готовая закричать…
Когда она уже и в самом деле собралась кричать и звать на помощь, барабаня в крышку люка, наконец-то послышался грохот отодвигаемых ящиков. Люк распахнулся, и к пленнице быстро спустился Критобул.
Глаза у Геланики привыкли к темноте, и она увидела, что ее муж совсем не похож на себя утреннего. Критобул был бледен и казался полубезумным.
- Персы взяли Приену, - сказал он. - Царица предупреждала их о врагах, но город сдался почти без сопротивления. Теперь твой Надир закрепится там. Радуйся!
Геланика села на пустой ящик: у нее все плыло перед глазами…
- И что дальше? - спросила изменница осипшим голосом.
Критобул усмехнулся и присел рядом на корточки.
- Дальше?.. Возможно, боги в конце концов явят свое милосердие. Может быть, великое бедствие, которое ты навлекла на свою землю, послужит ее освобождению!
Геланика ахнула.
- Но как?..
- Скоро придут греки из Эллады, - объяснил Критобул. - Они решили повторить свой поход, и теперь, когда персы будут заняты войной друг с другом, вполне могут преуспеть.
Геланика молча закрыла лицо руками.
Немного погодя критянин встал и позвал ее наверх - теперь можно было выйти. Геланика покачала головой, не желая никуда выходить и никого видеть; и Критобул нахмурился.
- Как хочешь, - сказал он. - Но скоро мы причалим, и тогда все равно придется вылезти.
Геланика встрепенулась.
- Где причалим? Там же повсюду враги! - воскликнула она: ужас заставил ее очнуться от оцепенения.
- Думаю, немного севернее - найдем удобную бухточку, - ответил Критобул. - В Милет сейчас соваться точно не стоит.
Изменница вздохнула с облегчением. Она знала, что главные испытания для нее еще впереди, - но эта отсрочка ее порадовала.
Напоследок внимательно посмотрев на жену, Критобул отвернулся и легко взбежал по лестнице. Крышка люка открылась и закрылась за ним снова; но на этот раз запирать Геланику не стали.
========== Глава 209 ==========
- Так ты полагаешь, что это была хитрость, - сказал Мануш. Поликсена сидела на террасе, вполоборота к персу, - а он стоял, загораживая арку, ведущую в зал.
- Да, - царица кивнула. - Конечно, Приена сдалась, потому что дух ее жителей слаб… и они опасались, что Надир сожжет и разрушит все, если они воспротивятся. Но не только поэтому.
Мануш насмешливо улыбнулся.
Поликсена давно научилась читать его настроения. Нахмурившись, она откинулась в кресле и поманила военачальника пальцем.
- Иди сюда… садись. Мне не нравится, когда ты так стоишь надо мной.
Мануш отпустил бахромчатую занавесь и величественно прошел в арку, усевшись напротив царицы: крупные руки он сцепил на филигранном золотом поясе. Мануш вежливо молчал, ожидая дальнейших слов Поликсены; однако эллинка чувствовала, что он думает обо всем происходящем. Ее главнокомандующий приготовился достойно принять смерть - у него не было надежды выстоять против стольких врагов сразу, считая еще и самих ионийцев…
Персы, несмотря на большое пристрастие к плотским радостям, во многом заслуживали восхищения.
Поликсена предложила военачальнику вина, и он не отказался. Этот кувшин распечатали у царицы на глазах - в последнее время она стала особенно внимательна к тому, что пьет и ест; и Мануш, несомненно, тоже.
Когда оба выпили, Мануш произнес:
- Сегодня я получил последние донесения о положении дел в Приене. Воины Надира сожгли там все, что могло гореть, и захватили все городские запасы продовольствия. Все мужчины, способные сопротивляться, убиты, все молодые женщины обесчещены, многие превращены в рабынь…
Перс говорил так, точно пострадали его собственная земля и подданные его царя. Хотя разве не так это было теперь?
Поликсена отхлебнула еще вина и закашлялась. Потом, отставив кубок, поднялась и подошла к резной балюстраде, опершись на нее.
Коринфянка пригласила Мануша к себе поздно ночью, когда были переделаны бесконечные дневные дела; вглядевшись вперед, за ограду сада, можно было увидеть огни на улицах и крепостных стенах Милета, горевшие в бронзовых чашах. Отсюда утомленным глазам царицы представлялось, что это пожарище Приены…
- Вероятно, те из людей Приены, кто открыл ворота персам, сами не ожидали такого, - сказала Поликсена, не поворачиваясь к собеседнику. Она сжала перила. - Или это Надир не сумел обуздать своих солдат - неудивительно, они так изголодались у себя на Самосе! Но целью ионийцев, которые так быстро сдались, было столкнуть две ваши армии…
Мануш резко поднялся и приблизился к ограждению, остановившись слева от Поликсены.
- Какое это теперь имеет значение, царица? Мы должны придумать, как нам победить врага!
- А ты намерен победить? - Поликсена взглянула в мрачные черные глаза азиата и усмехнулась. - Почему же тогда ты ничего не предпринимаешь - и не даешь мне ничего предпринять?
Мануш сжал губы.
- Я не могу оставить Милет без прикрытия, ты это знаешь! Как я выведу отсюда армию?..
Поликсена отступила вглубь террасы и сложила руки на груди.
- Еще немного, и Надир перекроет все пути на север, - сказала она. Отвернувшись, наместница выругалась себе под нос. - Не понимаю… чего они ждут? Почему бездействуют?
- Вероятно, рассчитывают, что мы нападем первыми, оставив Милет без защиты и явив свои слабости, - сказал перс. - Они могут ударить сразу по нескольким направлениям…
Поликсена топнула ногой.
- Довольно!.. Я устала, Мануш. Если ты и дальше намерен сражаться с Надиром только на словах, мне нечего с тобой больше обсуждать!
Воевода неподвижно смотрел на нее - и за этой невозмутимостью угадывалось множество чувств; преобладала среди них все та же снисходительность. Нечего женщине, сколько угодно великой, указывать мужчинам, как им сражаться.
Однако Поликсена и не собиралась спорить.
- Можешь идти, - холодно сказала она.
Мануш, поклонившись, удалился.
Поликсена еще некоторое время оставалась на террасе одна, потягивая вино, - ветер шевелил ее черные волосы и холодил ей лоб; у нее появилась мысль, которую надлежало хорошенько обдумать. Если бы только враги дали им время.
Наконец наместница поднялась и, потерев воспаленные глаза, направилась в свою спальню. Она шла одна темными коридорами, которые за эти годы изучила как свои пять пальцев; и все же шорохи в углах заставляли ее вздрагивать. Неподвижные часовые у дверей и в узких переходах не рассеивали этого гнетущего впечатления, а только усугубляли его.
У входа в опочивальню царицу ждал Делий. Он поклонился ей.
- Госпожа, тебя сегодня так долго…
Поликсена наградила его таким взглядом, что радостная улыбка молодого человека померкла.
- Почему ты не на службе? Я не помню, чтобы звала тебя!
Делий отступил на шаг, вспыхнув от обиды.
- Я был на службе, но сейчас все уже легли! И я беспокоился о тебе, Поликсена! Ты теперь почти не вспоминаешь обо мне!
Царица сдвинула черные брови.
- Не называй меня по имени при посторонних, - сухо напомнила она. - И иди спать, час поздний.
Делий хотел еще что-то сказать, подался к ней, простерев руку… но только густо покраснел и остался на месте, опустив темнокудрую голову. Поликсена гордо прошествовала мимо любовника, и тяжелые створы дверей за нею захлопнулись.
Молодой командир царских лучников бросил на эти двери убийственный взгляд. Пробормотав сквозь зубы: “Старуха”, он ушел, громко топая. Стражники, задремавшие на постах, вскидывались, с подозрением провожая его глазами.
Но Поликсена уже не думала о Делии и его обиде. Пока Аглая раздевала ее и обтирала губкой, смоченной в ароматной воде, царица придумала, как будет действовать завтра. Пока только в общих чертах; но остальное выяснится в свое время.
Аглая расчесала ей волосы и заплела на ночь в косу. Улегшись в свежую благоухающую лавандой постель, Поликсена улыбнулась, глядя на рабыню.
- Ты хорошая девушка.
- Благодарю, моя госпожа, - Аглая поклонилась, тронутая похвалой. А Поликсене в этот миг было почти безразлично, кого хвалить, - она радовалась собственным мыслям. Поскорее бы наступило завтра!..
Она заснула мгновенно; и проснулась в обычный час, полная бодрости. Приняла ванну и, быстро одевшись, позавтракала финиковым хлебом и кислым молоком. Потом направилась в зал приемов.
- Пусть явится царевич Никострат, - распорядилась она.
Царский вестник не сумел скрыть удивления - государыня желала говорить с сыном в таком месте, точно с обычным просителем или гостем. Однако ее пожелания не оспаривались.
В ожидании сына Поликсена опустилась в кресло; темные глаза ее мерцали, на губах появилась странная улыбка.
Никострат явился, запыхавшись, наскоро одетый. При виде величественной матери лаконец сперва застыл; а потом поклонился.
- Я был на плацу, с воинами… Пришлось переодеться, - объяснил он. - Что-то случилось, мать?
Поликсена поднялась с места. Она сложила руки на груди и постучала подкованной сандалией по разноцветным узорам пола.
- Вчера я допоздна сидела с Манушем. Как выяснилось, напрасно, - сказала царица. - Мы обсуждали положение Приены. Мой главнокомандующий намерен ждать следующего хода противника - я не согласна с ним…
- Я тоже не согласен! - не сдержавшись, перебил ее Никострат.
Поликсена посмотрела на сына - и кивнула. Она слегка зарделась, улыбаясь уголками губ.
- Это хорошо. Потому что я собираюсь поручить тебе то, чего не могу поручить Манушу, - выбить врага из Приены, пока Надировы персы увлечены грабежом и не ожидают нападения. Ты ведь, помнится мне, хотел прославиться на войне?
Спартанец кивнул, не отводя своих серых глаз.
- Да.
- Мануш не подчиняется мне в военных делах, а с возрастом сделался чрезмерно осторожным. Или же чистосердечно уверен, что это лучшая тактика…
Царица усмехнулась.
- Однако смелость - оружие, которое даже смертным помогает противостоять богам… От тебя же такого не требуется. Ты можешь взять всех греков, которыми ты командуешь сейчас, и еще всех воинов Мелоса. Это будет три тысячи с лишним.
Поликсена сделала паузу.
- Я бы доверила командование Мелосу - я люблю его и во всем на него полагаюсь; однако в тебе есть то, чего нет и не будет в моем зяте. Спартанское презрение к смерти - или, вернее, презрение к жизни. Таков же был твой отец.
Никострат, как всегда, был польщен сравнением с Ликандром; и Поликсена чувствовала, что ее наследник безмерно гордится таким приказом.
- Когда нам выступать? - воскликнул он.
Поликсена положила руки ему на плечи и глубоко заглянула в глаза.
- Когда сочтешь нужным, сын. Ты теперь главнокомандующий всеми силами греков в Милете, и у тебя есть опыт. Но советую тебе не медлить - берите на складах лучшее оружие и сколько угодно припасов; и я могу предоставить в ваше распоряжение все мои корабли.
- Я считаю, что лучше подобраться к врагу с суши, - тут же возразил Никострат.
Поликсена кивнула.
- Пусть так. Кроме греков, с тобой отправятся египтяне, которые являются моими наемниками и подчиняются мне одной: это будет уже четыре тысячи. Войско Надира, до переправы через пролив, составляло около десяти тысяч - но они тоже понесли потери, и в городе размещено не более семи. Остальные персы расположились лагерем на берегу, под скалой. Им нужно стеречь свои суда и вести наблюдение за морем.
Спартанец кивнул, ловя каждое ее слово.
- И вот еще что… скажи Мелосу, что он должен убедить присоединиться к вам хотя бы часть персов Мануша. Пусть заставит их понять, как дорого всем нам может обойтись медлительность их главнокомандующего: Мелос красноречив и лучше тебя умеет говорить с азиатами. Здесь шесть тысяч - если вас послушает хотя бы треть, у тебя будет внушительное войско.
Поликсена улыбнулась.
- Когда вы вернетесь, не бойтесь недовольства Мануша - я вас защищу.
Никострат рассмеялся.
- Об этом не думай, мать! Если мы вернемся победителями, Манушу придется говорить с нами по-другому!
Поликсена кивнула.
- Ты прав.
Она с любовью окинула взглядом могучую фигуру Никострата. Со своими темными волосами, стянутыми в хвост, короткой жесткой бородой, широко поставленными серыми глазами он был живым подобием отца. Он взял у Ликандра лучшее - и воспитал в себе качества, которых не было у этого потомственного спартиата…
Царица привлекла к себе сына и поцеловала в лоб. Никострат крепко обнял ее: такие проявления нежности между ними были редки.
Отстранив от себя Никострата, царица еще раз улыбнулась ему.
- Иди и действуй. Я прикажу, чтобы тебе дали ознакомиться с последними донесениями из Приены. А дальше - на твое усмотрение!
Никострат торжественно поклонился матери и, повернувшись, быстрым шагом покинул зал.
***
Мелосу удалось вызвать возмущение среди милетских азиатов - и к Никострату примкнула почти половина всех воинов Мануша, расквартированных в столице. Мелос загорелся желанием тоже пойти с родичем, поддержать его в первом самостоятельном походе; но Никострат отклонил это предложение.
- Ты должен остаться и охранять царицу, - сказал он.
Войско приготовилось к выступлению так быстро, что Эльпида узнала обо всем только в последний миг. Она бросилась следом за мужем и нагнала его уже в дверях, облаченного в доспехи. Услышав окрик жены, Никострат стащил с головы шлем и шагнул ей навстречу.
Эльпида бросилась в его объятия, прижалась всем телом.
- Сумасшедший! Почему ты мне… Как ты мог!..
Она путалась в словах; из груди рвались рыдания. Эльпида знала, что нельзя так провожать воина, идущего на смерть, и лишь молча замотала головой, как будто пыталась отринуть грозящую ему опасность.
Никострат горячо поцеловал ее.
- Боги любят безумцев, ты же знаешь! Я вернусь!
Но длить прощание он не мог; еще раз поцеловав жену, царевич выбежал из дворца. Оказавшись снаружи, он надел свой глухой коринфский шлем - и, несколько раз глубоко вздохнув, прогнал все мысли, неподобающие воину и начальнику войска. Твердо ступая, Никострат двинулся навстречу судьбе.
Наследник царицы одержал блестящую победу. Вечером третьего дня после выступления войска от Никострата во дворец примчался вестовой, который сказал, что, обрушившись на персов с сокрушительной яростью, воины царевича выбили их из Приены.
Разоренный город был освобожден. Надир отступил: Никострат преследовал его некоторое время, нападая на отставших, но потом персы отбились и, запутав следы, ушли дальше на север. Послав к матери нового гонца с донесением, Никострат направился обратно в Милет.
========== Глава 210 ==========
Критобул, конечно, заранее облюбовал место стоянки - севернее Милета и, по удачному стечению обстоятельств, севернее Приены. Они спрятали корабль между скалами, поросшими соснами.
Разжиться всем необходимым удалось с трудом - люди в окрестных селениях до сих пор причитали над своими убитыми и тряслись от страха после нашествия орды Надира, получше припрятав последнее, чего не забрали персы. Критобулу пришлось заплатить за еду втрое. К счастью, Поликсена в избытке снабдила своего наварха деньгами на такое предприятие.
С декаду критянин со своей женой и командой прожили на берегу, не зная, как действовать дальше, - и больше всего опасаясь сделать неверный шаг. Из их укрытия отлично были видны мыс Микале и город на возвышении - Приена горела подряд трое суток; а потом костры приугасли, вспыхивая то здесь, то там…
В одну такую ночь Критобул проснулся в каюте, где они спали с Геланикой, и не нашел жены в ее углу. Геланика теперь укладывалась отдельно от супруга, и сам он не звал ее в свою постель. Но тут критянин почуял неладное и, вскочив, быстро вышел наружу.
Жена стояла на палубе, вцепившись в канат, и неотрывно смотрела в сторону Приены. Услышав, как скрипнули доски под ногой наварха, она оглянулась: Критобула поразило ее лицо. Если бы не набухший живот, Геланика сейчас походила бы на тень из царства мертвых.
- Отсюда ничего не слышно. Только совы кричат, - тусклым голосом сказала она.
Критобул подошел и обнял жену за плечи.
- Пойдем спать, пойдем!
Он насильно отвел ее в каюту и уложил. Присев рядом, погладил Геланику по волосам и солгал, пользуясь темнотой:
- Я так думаю… уже все кончилось.
Геланика не то засмеялась, не то заплакала, уткнувшись лицом в подушку.
Улегшись на свою постель, Критобул еще некоторое время прислушивался. Но Геланика всхлипнула несколько раз и затихла.
Утром она встала сильно осунувшаяся, с ввалившимися глазами, но спокойная. А когда сели завтракать, жена вдруг сказала ему:
- Забери моего сына из Клазомен. Прошу тебя.
Наварх от неожиданности засмеялся. Забрать ее сына из надежно охраняемой крепости, знать не зная, где содержат мальчишку; и, вдобавок, против воли царицы! Плыть неизвестно сколько дней на север - сейчас! И куда они потом денутся с ним?..
Критобул коротко мотнул головой.
- Нет, не могу.
- Я прошу тебя, - Геланика подалась к мужу всем телом, сложив руки. Как видно, она ожидала такого ответа; но исполнилась решимости настоять на своем. - Нельзя бросать там моего сына! Подумай - а что, если в Клазомены придет война?.. Это может случиться очень скоро!
Ионийка побледнела еще больше, кусая губы.
- А если Надир захочет похитить моего Фарнака и его брата?
Критобул растерялся.
- Ты думаешь, эти дети сейчас ему нужны?
- Я не знаю… кому они сейчас нужны! Не знаю, кому нужен мой маленький сын, в том-то и дело! - выкрикнула Геланика со слезами. Она вскочила из-за стола, отбежав на середину каюты. И вдруг, неуклюже и, в то же время, с какой-то расчетливостью, бухнулась на колени.
Критянин, опешив, встал, глядя на свою неверную жену. Он уже пожалел, что обмолвился Геланике, где находится ее первенец.
Она заломила руки, стоя на коленях.
- Твое право мужа… отказаться от этого ребенка, - голос Геланики дрогнул: она указала на свой живот. - Когда я теперь думаю о том, кто его отец, мне и самой порою хочется, чтобы он не жил… Но Фарнак сын Дариона, и он ни в чем перед тобой не провинился!
Критобул, качая головой, отвернулся: гадливость и стыд за жену боролись в нем. И стало тревожно и жалко ее, еще больше, чем раньше.
- Поднимись… я попытаюсь.
Геланика с трудом встала на ноги - она еще не верила тому, что услышала.
- Ты обещаешь мне?..
Критобул кивнул. Ему вдруг вспомнилось, как он похвалялся перед царицей, - что пойдет на дело, на которое никто больше не отважится. Критянин ощутил, как кровь горячо заиграла на щеках; и еще раз кивнул.
- Да.
Геланика вдруг подошла к нему близко и тихо, напористо проговорила:
- Если не выйдет украсть обоих, забери только одного… моего сына… Сын персиянки пусть остается персам!..
Критобул вновь ощутил мгновенное отвращение к жене; но потом подумал, что ему и самому совсем не улыбается кормить чужого мальчишку, в котором три четверти благородной персидской крови, и который сызмальства привык задирать нос.
- Все сделаю, - обещал он жене.
- Тогда скорее, скорее! - воскликнула Геланика.
Критянин вышел на палубу, чтобы обдумать эту нежданную задачу. Он не представлял, каким образом можно проникнуть в крепость, где держат царевичей; но вдруг улыбнулся.
В его каюте, в сундуке, хранилось разрешительное письмо, выданное Критобулу царицей: с ее надменным профилем на красной восковой печати. На двух языках - греческом и персидском - эта грамота обязала всех людей Ионии “оказывать ее подателю всяческое содействие”, буде ему потребуется помощь для выполнения важного поручения. Если Критобул предъявит такой папирус начальнику крепости Клазомен, этот вояка, который пухнет со скуки на своей службе, скорее всего, даже не задумается, что его могут обманывать!
Однако потом придется держать ответ перед Поликсеной. Критобул не собирался бежать от своей повелительницы.
Что ж! Он так и скажет - увез детей из страха, что те попадут в руки Надира или будут убиты.
“Но ведь Геланика хочет получить назад только своего ребенка! А я-то что же?.. Куда мне деваться с двумя… а потом и с тремя?”
Критобул поскреб колючий подбородок; зазеленевшие глаза его сузились, когда он посмотрел на юг, на догорающее зарево. Он подумал, как, должно быть, сроднились эти двое мальчишек - Фарнак и его единокровный брат; и как жестоко будет разлучить их. Да и начальник крепости, если Критобул вздумает прикрываться царским приказом, не поймет, почему наварх желает забрать только одного из братьев - притом наименее важного. Была не была!
Решили уходить назавтра, с утра, - пока все было спокойно: заплывая немного в море, далеко к югу от их стоянки Критобул видел корабли Надира, но те пока что не собирались покидать гавань.
Мужчины, уперевшись все вместе и поднатужившись, столкнули легкую бирему на воду; потом гребцы сели на весла. Погода стояла жаркая и безветренная. Геланика подошла к борту - и посмотрела в сторону родного города, по привычке и на прощанье.
Ей уже напекло голову; но ионийка почти не чувствовала этого. Собственная вина жгла ее днем и ночью, как беспощадное солнце, и нигде нельзя было найти тени…
Потом Геланика перевела взгляд на корабли Надира - и вдруг пронзительно крикнула:
- Смотрите!
Критобул быстро очутился рядом - и воззрился туда, куда указывал дрожащий палец жены.
- Что такое?..
Но Геланика, не поглядев на него, повернулась к гребцам и крикнула:
- Бросайте весла! Бросайте!..
Голос супруги наварха прозвучал так повелительно, что гребцы тут же подчинились. А Геланика схватила мужа под руку, и он почувствовал, как ее бьет дрожь.
- Корабли Надира горят - видишь?
- Да, - откликнулся критянин, взволнованный почти так же. Против солнца было трудно разглядеть, но теперь он видел, что часть самосских кораблей пылает, должно быть, подожженная стрелами с берега.
Геланика толкнула Критобула локтем.
- Подойди к ним ближе, я должна знать, что там творится! Им сейчас не до нас, ты же сам видишь! - прибавила она моляще, почти требовательно.
- Ладно, - согласился критянин. Иначе поступить было бы трусостью. И черная бирема заскользила в ту сторону, где, по-видимому, началось побоище: они старались, однако, оставаться вне досягаемости стрел.
Когда бирема вышла из-за скалы, им открылся большой персидский лагерь на берегу. Вернее сказать, это место уже трудно было назвать лагерем: маленькие люди в длинных пестрых одеждах бежали оттуда, роняя свое дорогое вооружение, которое отблескивало золотыми искорками, а их преследовали воины с обнаженными руками и ногами, в ярких плащах, с черными и белыми конскими плюмажами на шлемах. Персы бросались вплавь, ища спасения на своих судах; но большая часть ближайших кораблей уже была охвачена пламенем. Вот занялся еще один, и персидские матросы, обезумев, начали прыгать в воду, даже не подумав о том, чтобы попытаться спасти свое судно. Сквозь гудение огня и крики сражающихся люди на биреме Критобула услышали полные муки вопли прикованных гребцов.
- Б-боги… - У Геланики застучали зубы от ужаса. Но через мгновение ионийка ахнула, снова разглядев что-то на берегу.
- Ты видишь, Критобул? Это персы! По кораблям Надира стреляют лучники Мануша!
- И что же в этом странного? - воскликнул наварх.
Геланика вцепилась в его истрепанную накидку.
- Да ведь преследуют бегущих греки! Греки с персами сражаются вместе, ты когда-нибудь видел такое?.. Ведет их, наверное, зять или сын царицы, - догадалась ионийка.
- Это временно, только чтобы изгнать врага, - откликнулся Критобул. Они все были заворожены зрелищем битвы; но наварх очнулся первым.
- Отходим! Вон те уже гребут прямо на нас!
И правда: ближайшие к ним корабли оторвались от врага, уходя в открытое море и гоня на них большую волну. Корабль Критобула едва успел скрыться за скалой, когда персы Надира поравнялись с ними. Вряд ли, конечно, сам Надир спасался бегством в числе первых; но привлекать к себе внимание все равно не следовало.
Когда же критянин со своей командой оказался в безопасности, Критобул заметил неладное на берегу. Присмотревшись получше, он окликнул жену:
- Погляди-ка! Персы бегут на север!
Огромное множество воинов, пеших и конных, покидало Приену. Было видно, как некоторые азиаты, преследуемые безжалостными греками, спешат в сторону мыса. Они скатывались по лесистым склонам, перебегали между деревьями, обдирая тело в кровь и рискуя свернуть шею; а потом все равно ломились вдоль берега на север, стремясь соединиться с соратниками. У них уже не было другого выхода.
- Кораблей осталось… слишком мало, и до них персам не добраться, - прошептала Геланика, осмыслив происходящее.
Она широко раскрытыми глазами посмотрела на мужа.
- Почему? Почему им не дали уйти морем?.. Ведь теперь они двинутся дальше, нападая на другие наши города!
- Ну, не так это просто, - возразил критянин. - Да и вряд ли твой военачальник собирался драпать, пока ему еще есть где закрепиться! Ушла, наверное, только часть!
- А может… может, какой-нибудь из младших вождей поссорился с Надиром и потому они разбежались? - заикаясь, предположила Геланика.
- Может, и так, - согласился Критобул. - Но теперь нам точно надо поторапливаться!
Геланика бросилась ему на шею, вцепилась так, что чуть не задушила; Критобул обнял ее, покачивая, как ребенка, пока она сотрясалась в рыданиях. Критянин подумал, как на войне сталкиваются и перемешиваются добро и зло; так, что даже боги не могут различить их. Лишь человеческое сердце - сердце, которое становится зорче глаз, ослепленных пожаром и застланных дымом.
По дороге Критобул разъяснил Геланике, как намерен действовать, и оба немного повеселели, причалив к берегу. Надежда на успех была немалая.
Корабль свой Критобул оставил в заливе, в укромном месте к западу от города. Коротко простившись с женой, критянин взял нескольких помощников и отправился в путь.
Войдя в мирный цветущий город, они поняли, что добрались до Клазомен раньше Надира - раньше каких бы то ни было вестников войны. Крепость, где содержались сыновья Дариона, им указали охотно - царская грамота действовала лучше всяких слов.
И детей забрать удалось на удивление легко. Критобул даже поразился такой нерадивости их охранников: но тем лучше. Варазе и Фарнак оказались достаточно разумны, чтобы понять, в чем дело; и они достаточно долго жили с чужими людьми, чтобы не испугаться нового опекуна. А о расставании с угрюмой крепостью ничуть не пожалели.
Критянин нанял повозку и коней, и назад они добрались гораздо быстрее. Мальчики издалека увидели золотоволосую женщину, стоявшую на берегу и простиравшую к ним руки…
- Мама! - крикнул Фарнак.
И прежде, чем его успели остановить, мальчик соскочил с повозки и побежал навстречу Геланике. Критобул скоро нагнал его и увидел, что старший сын Дариона бросился в объятия матери так доверчиво, словно они не разлучались ни на день.
Варазе, однако, не спешил сойти и поприветствовать мачеху - даже когда они остановились, мальчишку пришлось окликнуть. Критобул неприязненно подумал, что не ошибся насчет него: черноглазый, с утонченными чертами отца, Варазе и в самом деле оказался надменным царским отпрыском. Однако он явно был привязан к брату; и, возможно, со временем переймет его чувства к Геланике.
Если только это время будет. Со вздохом Критобул спустился с телеги и пошел к жене и ее вновь обретенному сыну.
========== Глава 211 ==========
Геланика смирилась с необходимостью вернуться в Милет. Критобул сказал жене, что наместница пообещала не карать преступницу, отдав ее на поруки супругу - если тому удастся отнять ее у Надира. Несмотря на это, Геланика все равно трепетала перед царицей, памятуя о том, сколько зла причинила ей и всему ионийскому народу. Облеченных властью женщин другие женщины зачастую боятся больше, чем мужчин…
Однако Поликсена осталась более чем удовлетворена отчетом Критобула, и даже на похищение царевичей не рассердилась.
- Лучше мальчикам теперь жить поближе ко мне, - сказала она моряку; и помрачнела. - Очень может быть, что ты увез их вовремя.
Поликсена пожелала также видеть и Геланику.
Бледная, дрожащая, бывшая наложница предстала перед нею. Наместница некоторое время вглядывалась в лицо Геланики с высоты своего трона, не произнося ни слова; осмотрела ее фигуру, казавшуюся бесформенной под несколькими разноцветными бахромчатыми покрывалами. А потом, так же безмолвно, Поликсена махнула рукой, разрешая Критобулу вывести свою жену из зала.
- Ее нельзя покарать сильнее, чем она уже сделала это сама…
Всему спасшемуся семейству, - Критобулу, Геланике и ее сыну с единокровным братом, - отвели комнаты во дворце. А немного погодя Поликсена опять вызвала к себе наварха.
- Ты заслуживаешь высокой награды, - искренне сказала она. - Что бы тебе хотелось получить в знак моей признательности?
Критобул растерялся. Теперь, когда он выполнил трудное поручение и получил назад жену, он не мог сказать, чего ему еще не хватает.
Наконец миноец облизнул губы и ответил:
- Я всем доволен, госпожа. И, наверное… сейчас мне следует думать о нуждах других, а не о своих собственных. Я бы хотел остаться и помочь ионийцам выдержать грядущие испытания.
Поликсена была слегка удивлена - но не слишком.
- Ты благородный человек… или же стал таким недавно, - заметила она. - Ты понимаешь, что Ионии предстоят еще худшие испытания, нежели теперешние! Конечно, я разрешаю тебе остаться.
Критобул улыбнулся и приосанился. Поликсена тоже улыбнулась.
- Если ты затрудняешься с выбором награды для себя, я выплачу ее золотом. Это пригодится всегда, а тебе сейчас - особенно. Ты уже думал о том, где поселишь свою семью?
До сих пор Критобул жил в порту, ему вполне хватало двух комнат с простой мебелью. Он качнул головой. Но царица успела обдумать и это.
- Могу предоставить тебе хороший дом в персидском квартале - если не погнушаешься таким соседством. Немало домов там в последнюю войну с греками лишились своих владельцев - а разрушенные совсем недавно кончили отстраивать. Ну как, согласен?
Наварх понял, что отказать будет совсем неучтиво; и благодарно поклонился.
- Да, государыня. Ты очень щедра.
Он ушел; Поликсена проводила его взглядом, полным печальной задумчивости. Лучшей наградой этому минойцу была бы возможность немедленно уплыть на родину с ее деньгами; но так Критобул не поступит. Сколько еще человек погибнет во славу ионийской правительницы, прежде чем все кончится - и прежде чем погибнет она сама? Или ей все же суждена мирная старость?..
Поликсена чувствовала, как возросло напряжение между ионийцами и персами после победоносного возвращения ее сына. Греки громко чествовали Никострата - а персы затаили злобу, несмотря на то, что победа царского сына была во благо всем.
Мануш, поговорив с Поликсеной наедине, высказал ей свое возмущение в самых нелицеприятных выражениях; однако оба понимали, что только разговором все и ограничится. Они все теперь слишком зависели друг от друга.
И сам Никострат был далеко не так доволен своим успехом, как многие вокруг. Когда царевич входил в город во главе ликующего воинства, когда восторженные девушки увивали его гирляндами из роз, а его воинам бросали под ноги цветы… конечно, тогда у него голова шла кругом от торжества. Но тем же вечером спартанец говорил с матерью, горько сожалея о том, чего уже не мог исправить.
“Я упустил их, мать! Упустил!”
Последовал сумбурный пересказ событий, краткое изложение которых Поликсена уже слышала. Отступавшие персы устроили засаду в кипарисовой роще близ Эфеса, засыпав греков стрелами; и ушли, внеся смятение в ряды противника.
Ионийцы разделились еще у Микале, и Никострат устремился в погоню с тремя тысячами против Надировых оставшихся шести. Несмотря на то, что главарь самосских азиатов потерял две тысячи воинов в ожесточенной битве за Приену, его преимущество оказалось слишком велико. Будь под началом Никострата три тысячи… даже две тысячи спартанцев вместо ионийских греков, он бы не сомневался, что разгромит армию Надира. Но спартанских наемников у него было всего пятьдесят два, они не принадлежали к Равным - и уже в значительной степени утратили прежние навыки.
Никострат вынужден был вернуться в Милет, чтобы сберечь свою армию.
“Я горжусь тобой. Никто на твоем месте не сделал бы больше”, - сказала Поликсена, выслушав повесть сына. И это было так.
Однако она сама, на своем месте, могла и должна была сделать больше! Царица разослала вестников по всем ионийским городам, предупреждая о неприятеле; а также сурово поговорила с Манушем о необходимости усилить дозоры на дорогах и гарнизоны в полисах. Перс ответил, что будет сделано все возможное, - хотя людей Манушу давно не хватало: особенно после того, как многие бежали к Надиру в поисках более счастливой доли.
Положение складывалось все более опасное. Однако ни Поликсена, ни ее приближенные не знали, что Надира уже не было в живых, когда воины Никострата наступали его солдатам на пятки. Военачальник был тяжко ранен в бою под Приеной - его сперва тащили на носилках, а потом, чувствуя, что долго не протянет и только задерживает все войско, Надир сам приказал себя заколоть.
Вскоре после этого отступающая армия распалась - одни стояли за то, чтобы попытаться штурмовать другой легкодоступный ионийский город, а прочие предлагали бежать в Карию или богатую Лидию, чтобы попроситься на службу к одному из царей. В конце концов персы разделились, и половина ушла на восток. Остальные принялись разбойничать, прячась по горам и лесам; и чинили немало бед проезжающим купеческим караванам и военным отрядам. Прямой угрозы государству они больше не представляли - однако нарушали спокойствие в сатрапии, которое и без того было весьма шатким.
Никострат, которому больше не выдавалось случая проявить себя, извелся от ожидания вестей из Эллады. Скоро придет новая осень - и что тогда? Придется ли им опять зимовать на одном пятачке с персами?..
Поликсена, которая мучилась неизвестностью так же, как и другие, теперь чаще прежнего уединялась. Она, как и раньше, каталась верхом по садовым дорожкам и аллеям - порою ее сопровождал Мелос, но чаще царица оставалась вдвоем со своим Флегонтом. Добрый вороной, казалось, понимал ее без слов.
Делия наместница больше ни разу не приглашала разделить свой досуг; и даже почти не виделась с ним. Поликсене было тяжело это осознавать - но она чувствовала, что ее молодой даровитый вольноотпущенник и возлюбленный охладел к ней; да и сама она не ощущала былого восторга от их свиданий. Что ж, всему свое время… Для нее, похоже, настало время одиночества.
Мелос как-то высказал свои опасения насчет таких прогулок. В густой листве или среди цветущих кустов легко мог притаиться убийца, выучивший обыкновения царицы.
Поликсена беспечно улыбнулась и ответила:
- Что ж! Тогда у государства останетесь ты и мой сын.
Мелос ужасно возмутился.
- Что ты говоришь!
Поликсена рассмеялась.
- Я пошутила, друг мой. А если говорить серьезно, мне требуется хотя бы иногда побыть совсем одной. Ты знаешь, что царица ни днем, ни ночью не бывает предоставлена сама себе, вынужденная играть свою роль.
Мелос кивнул.
- Я понимаю. Но так все равно нельзя!
Было решено, что, помимо постоянной стражи, которая следила за порядком в саду и совершала обход утром и вечером, царицу на прогулках будут всегда сопровождать еще двое конных стражников - один далеко позади, другой впереди, чтобы не мешать ей.
Несколько дней спустя после этого разговора Поликсена выехала на прогулку утром, когда было еще свежо, а воздух особенно благоухал. Коринфянка обычно посвящала это время раздумьям, но сегодня совсем не хотелось думать - только дышать сладчайшими милетскими розами, слушать соловьев и чувствовать, как несет ее послушный сильный конь. Поликсена вступила на площадку, вымощенную ракушечником, и остановилась перед ажурной беседкой; а потом спешилась. Поводья Флегонта она привязала к глицинии, увивавшей беседку.
Царица направилась внутрь: она села на скамью и осмотрелась.
Ветви так густо оплели полукруглый домик, что резные птицы в коронах, парами сидевшие на жердочках-поперечинах, почти совсем скрылись среди листьев и пышного каскада лиловых и белых соцветий. Солнце лишь местами проникало сюда.
Поликсена прикрыла глаза, смакуя эти мгновения.
Вдруг она ощутила сзади справа быстрое горячее дуновение и треск, как будто что-то прорвало живую сеть, оплетавшую беседку. Вскрикнув, Поликсена дернулась вперед - что-то не пустило ее; она услышала, как рвется шелковый рукав. Часто дыша от страха, наместница опустила глаза на свою правую руку, уже зная, что увидит.
Стрела, пущенная кем-то ей в спину, пробила резную стенку и застряла среди глициний, пришпилив одежду Поликсены, - листовидный наконечник торчал спереди… и, как показалось Поликсене в полумраке, был смазан каким-то блестящим варом.
- Яд! Чтобы наверняка!.. - прошептала царица. Ее прошиб пот, когда Поликсена поняла, что вновь разминулась со смертью на волосок. Но если она сейчас оцарапается, освобождая руку…
Со всею осторожностью Поликсена выскользнула из кафтана, оставшись только в льняном хитоне и шароварах. Облегченно вздохнула - и тут же вскочила, повернувшись в ту сторону, где затаился преступник.
За беседкой росли кусты жасмина - там можно было укрыться; но вот попасть с такой точностью, почти вслепую…
“Кто же это стрелял?.. И почему он больше не стреляет, поняв, что промахнулся?”
Озябнув без верхнего платья и от волнения, Поликсена выбежала на площадку: так, чтобы оказаться как можно дальше от злоумышленника.
- Эй, стража! - хрипло крикнула она, оглядевшись по сторонам. - Здесь убийца, на меня только что покушались!..
Ей ответило лишь эхо. В эти мгновения Поликсене казалось, что за нею со всех сторон из-за кустов и деревьев наблюдают холодные глаза предателей; ее охватил панический страх. Еще немного, и властительница Ионии вскочила бы на лошадь и помчалась прочь, потеряв рассудок…
Она шагнула к своему Флегонту, протянув руку к его шее, - и наконец услышала, как с обеих сторон скачут стражники, приставленные к ней Мелосом. Но не успели воины достичь площадки, как кусты жасмина с противоположной стороны хрустнули и к Поликсене вышел сам Мелос.
Муж ее дочери шагал прямо на нее, бледный, с неестественно расширенными глазами. Царица подняла руки к горлу… она шевельнула губами, пытаясь остановить его; но не вышло ни звука. Однако иониец остановился сам.
Мелос оглядел ее с головы до пят, и лицо его выразило неверие и радость.
- Цела! Я почти не надеялся!
Поликсена очнулась от жуткого наваждения - и даже смогла улыбнуться.
- Откуда ты взялся?..
Мелос принужденно рассмеялся.
- Что-то побудило меня сегодня пойти за тобой по пятам, оставив все дела. Я шел и следил… и все равно чуть было не промахнулся.
Поликсена опять ощутила ужас, от которого сжалось в животе.
- Что значит - не промахнулся?
Мелос открыл рот, взглянул на стражников… а потом сделал царице знак.
- Лучше пойдем со мной, госпожа. И вы идите с нами, - возвысив голос, приказал он воинам.
Они вчетвером обогнули беседку и стали пробираться через помятые кусты, в ту сторону, откуда стреляли в царицу. Еще на полпути Поликсена поняла, что ее неудавшийся убийца мертв - потому и не выпустил новую стрелу. А через несколько мгновений коринфянка поняла, кто этот убийца…
Делий лежал ничком под акацией, повернув свою красивую голову, - серо-голубой глаз был широко раскрыт, словно командир царских лучников раз и навсегда был чем-то удивлен. Из-под его правой лопатки торчал нож. Персидский лук и колчан валялись неподалеку.
Поликсена, ощущая мертвенное спокойствие, присела над своим молодым возлюбленным. Она долго смотрела на него - а потом подняла глаза на Мелоса.
- Это ты?..
Иониец кивнул.
- Прости, было не до благородства, - сумрачно сказал он.
Поликсена медленно встала, не сводя глаз с мужа дочери. Мелос выдержал ее взгляд.
- Я давно предупреждал тебя, царица, что нельзя доверяться рабам - даже освобожденным.
========== Глава 212 ==========
Не было сомнения, что за этим покушением стоит целый заговор. Делий не решился бы совершить такое в одиночку: пылкая мстительность молодого любовника, униженного стареющей женщиной, которая долго была его кумиром, прекрасно сочеталась в нем с расчетливостью. Бывший раб созрел, чтобы самому творить судьбу государства и строить свои планы…
Мелос видел, что и Поликсена понимает все это, несмотря на свое потрясение; однако, после того, как он показал ей тело, Мелос опасался заговаривать с нею и привлекать к себе внимание. Ведь это он убил ее любовника - и как можно ожидать, что женщина, узнав такое, будет благодарна и беспристрастна?..
Увидев мертвого Делия, Поликсена побледнела и постарела на глазах. Однако она не проронила ни слезинки - избегая смотреть на зятя, коринфянка повернулась к двоим стражникам и приказала им отнести тело командира царских лучников во дворец, в его комнату. А потом быстро ушла в сторону беседки, топча изломанные кусты.
Услышав топот ее коня, иониец перевел дыхание. Он поспешно направился во дворец, раздумывая, что делать дальше.
Очевидно, Поликсена долго будет оправляться после такого. Придетсяему, - соправителю и главному наследнику, - на это время снова стать ее заместителем и верховным судьей, выяснив, как далеко тянутся нити заговора. Скорее всего, Делий вовлек в это дворцовую гвардию; а значит, начать надо с допроса царских лучников. Сегодня же.
Мелос отдал приказ взять их под стражу - всех тридцать человек.
В Милете, как и в других ионийских и эллинских городах, тюрьмы были малы и ненадежны, поскольку немногих преступников карали заключением - тем более длительным. Пришлось отвести арестованных в дворцовую тюрьму и там запереть, приставив к ним их же товарищей: лучники сразу же начали громко жаловаться, колотя в дверь, и взывать к правосудию царицы…
Мелос знал, что, возвратившись во дворец, Поликсена заперлась в своих покоях, никого не желая видеть. Это было вполне понятно - однако могло плохо кончиться.
Вскоре после ареста царских лучников Фрина послала за ним рабыню - и, когда Мелос пришел к ней, потребовала рассказать, что происходит. Мелос ничего не утаил от жены… хотя признаться, что он убил любовника ее матери ударом в спину, было совсем не так легко. От подобного деяния нельзя очиститься вполне, будь оно сколь угодно справедливым.
К его удивлению, жена выслушала все спокойно - и даже улыбнулась.
- Знаешь, я рада, что ты избавил мою мать от этого человека. Когда у нее был в любовниках перс, я не так стыдилась - он был ей ровня… А Делий ее позорил. Все это видели!
Мелос слегка кивнул в знак согласия. Однако мрачно заметил:
- Она любила его, Фрина. Похоронив его, царица простится со своей молодостью, - ведь это последняя ее любовь.
Фрина вдруг встала, сверкая глазами. Она в этот миг удивительно походила на царицу, что случалось с нею редко.
- У моей матери есть муж в Египте, - заявила белокурая царевна. - Она о нем уже который год и не вспоминает!
- Тихо!..
Мелос чуть не закрыл жене рот рукой; но Фрина сама опомнилась и, замолчав, села.
- Надеюсь, ты никому здесь этого не говорила? - с тревогой спросил иониец.
Фрина мотнула головой.
- Что ты!
- Ну вот и хорошо.
Мелос поцеловал жену; потом Фрина повела его к детям, и оба немного повозились с дочкой и сыном. Золотоволосая, как мать, Хризаора стала уже большой, миловидной и умненькой девочкой, у которой рот всегда был полон неуместных вопросов. Двухлетний Главк бегал за сестрой хвостиком и бойко лепетал; но был такой еще малыш! Как же медленно - и как быстро растут дети!
Потом царевич извинился перед женой и покинул ее. Он отправился проведать Поликсену, не слишком надеясь, что его впустят. И страшась новой встречи, по правде сказать…
Когда он постучался в дверь ее опочивальни, ему никто не открыл. Мелос некоторое время стоял, прислушиваясь к молчанию внутри и все больше тревожась. А что, если?..
“Из-за него, из-за смазливого раба и изменника, - не может быть”, - смятенно подумал иониец. Он постучал еще раз, сильнее; и тогда дверь приоткрылась. Рабыня Ианта сердито смотрела на него; а в спальне, насколько Мелос мог видеть, царила полная темнота - Поликсена, похоже, приказала закрыть ставни и занавесить окно.
- Что тебе нужно? - шепотом спросила Ианта без всякой почтительности, как будто не видела, кто перед нею.
- Поговорить с госпожой, - ответил Мелос, тоже невольно понизив голос. - Она здорова? Могу я войти?
Ианта помотала головой: было неясно, что девушка подразумевает.
- Сейчас нельзя!
И двери опять захлопнулись.
Мелос ушел, пытаясь унять свое беспокойство; но получалось плохо. Он направился в зал приемов, и на полдороге встретил Никострата, которому довольно поздно стало все известно. Спартанец тоже порывался повидать мать, но Мелос увлек его прочь, запретив к ней идти.
Вдвоем они довольно долго обсуждали, что делать, если во дворце поднимется мятеж. О состоянии Поликсены ни один из мужчин не решался заговаривать…
Поликсена несколько часов неподвижно пролежала в постели, ни на что не откликаясь, словно утратив со смертью возлюбленного все жизненные силы; две ее рабыни ходили по комнате на цыпочках и говорили шепотом, ужасно боясь за свою повелительницу и за себя самих. Однако ближе к вечеру царица встала и приказала подать темное платье с серебряными накладками, похожими на пластины панциря, - то самое, которое было на ней в день казни Клео. Она умылась, ей накрасили лицо, волосы оставив распущенными; потом Поликсена выпила воды и, посмотрев на себя в зеркало долгим взглядом, покинула свое убежище.
Первым делом наместница направилась в комнату Делия. Тело его все еще лежало там: оно уже успело окоченеть. Ему закрыли глаза, но о погребении никто не помышлял - боялись гнева государыни…
Поликсена вошла и долго смотрела на труп. Скорбная улыбка кривила ее губы, в глазах блестели слезы - но никто из слуг не понимал, что делается в ее душе. Потом царица приказала сжечь Делия по обычаю, а прах собрать в урну и отнести в ее спальню.
После этого она призвала к себе Мелоса.
Конечно, ее заместитель тревожился за нее, и почти так же - за судьбу государства и свою собственную. Но Поликсена не сказала ни слова об убийстве Делия; не глядя на Мелоса, она сразу же спросила, кого тот подозревает в заговоре и что уже предпринял. Приободрившись, иониец рассказал о произведенном им аресте царских лучников.
- Они долго колотили в дверь, умоляли свою стражу… клялись твоим именем, что невиновны, а потом стали угрожать. Теперь притихли, но нужно кончить это дело скорее!
- Клялись… что невиновны? - задумчиво переспросила Поликсена.
На губах царицы появилась страшная улыбка, более, чем когда либо, сделавшая ее похожей на владычицу царства теней.
- Думаю, ты схватил кого следовало. Я, похоже, совершила большую ошибку, и не одну!
Мелос сочувственно кивнул, понимая, о чем идет речь. А Поликсена потерла свой шрам на лбу, как будто вспоминая о давнем увечье… а потом приказала:
- Идем.
Взяв с собой нескольких стражников с факелами, царица и ее соправитель спустились в темницу. Услышав о ее приближении, узники вновь подняли крик, требуя справедливости.
- Молчать!.. - крикнула Поликсена. - Вы требуете царской справедливости - вы ее скоро получите!
Свирепый голос властительницы заставил всех умолкнуть. А Поликсена, обратившись к начальнику тюремной охраны, который был персом, приказала выпустить двоих - для дознания. Она собиралась сама заняться этим.
Допрос этой первой пары, как и следовало ожидать, ничего не дал; воины бледнели, немели и отнекивались. Нет, они ничего не знали, боги свидетели! А один вдруг стал со слезами умолять царицу отпустить его ради семьи.
Поликсена, ничего не ответив, приказала водворить обвиняемых назад в камеру. Сама она вместе с зятем тоже вернулась туда. Когда же дверь открыли, чтобы втолкнуть узников обратно, прочие опять возмущенно зашумели.
- Молчать, шакалы! - прикрикнул на них персидский начальник дворцовой тюрьмы; он хотел захлопнуть дверь, но вдруг Поликсена остановила его.
- Дай огня!
Выхватив факел из руки тюремщика, царица быстро осмотрела камеру и ее обитателей: мужчины от неожиданности отпрянули, ослепленные. Почти все, столпившиеся перед дверью, замерли в угрожающих позах, со сжатыми кулаками, искаженными гневом лицами; и лишь трое остались в дальнем углу комнаты, словно все происходящее не имело к ним никакого отношения. Они тоже повернулись на свет; потом встали с пола с угрюмым видом, но так и не приблизились к товарищам.
- Взять вот этих, - громко велела Поликсена, указав на них.
Никто еще не понимал, что это значит. Торопливо, пока заключенные не опомнились, стражники растолкали их и схватили тех, кто не желал протестовать против своей участи.
Этих троих мужчин вывели и заперли камеру. Поликсена приказала вести их за собой - царица направилась в пустую комнату пыток. Когда они оказались в этом пугающем месте, где ждали своего часа клещи, освинцованные плети и жаровни, коринфянка подняла факел, вглядываясь в лица обвиняемых.
Они смотрели на нее с вызовом и без страха. Царица удовлетворенно кивнула.
- Вот заговорщики, которые сознаются.
Мелос изумленно спросил:
- Почему ты так решила? И как угадала?
- Те, что сбились в кучу там в камере, виновны и теперь струсили - или были втянуты против воли, и решили лгать до конца… А эти воины слишком горды, чтобы лгать. Они хотели уничтожить меня и не унизятся передо мною теперь. Не правда ли?
Тот могучий иониец, к которому она обратилась, скривился и ответил:
- Да, я замышлял твое убийство, тиранка. И очень скоро ты умрешь, пусть и не от моей руки! Но никого из товарищей я тебе не выдам!
Поликсена, торжествуя, улыбнулась Мелосу и начальнику тюрьмы.
- А я и не требую никого выдавать, - сказала она мятежнику. - То, что ты признался сам, уже очень много значит!
- Я тоже виновен! - вдруг не выдержал второй воин.
- И я! - подхватил третий. - Казни нас всех вместе!
Поликсена кивнула.
- Хорошо.
Она не сомневалась, что теперь процесс пойдет гораздо быстрее. Самых непримиримых и храбрых она отделила - а значит, остальные мучаются, боятся, что эти трое выдадут их, попытаются купить свою жизнь… Уж кто-нибудь из прочих непременно попытается.
Очень гадко, а надо довести до конца.
Процесс тянулся еще четыре дня - пришлось применить угрозы, и пытки, и хитрости, допрашивая узников по отдельности; и, в конце концов, в участии в заговоре против царицы сознались семнадцать лучников из тридцати. Причем четверо уверяли, что согласились примкнуть к остальным из страха за своих жен и маленьких детей.
- Если уж пошли на такое дело, надо довести его до конца и держаться заодно, иначе всем смерть!
Поликсена кивнула.
- Я позабочусь о ваших женах и детях, - обещала она.
В заговоре также участвовали несколько высокопоставленных придворных: четверо членов ее совета и даже мобед, зороастрийский священник и приближенный Дариона. Как оказалось, этот перс давно был возмущен правлением “язычницы” - той, что признавала, помимо Ахура-Мазды, которому следовало причислять все блага, также верховную египетскую богиню и божества своей родины.
- Жрецы везде одинаковы, даже чтящие единого бога, - с отвращением заявила царица. - Не удивлюсь, если он был зачинщиком.
Поликсена приказала отрубить головы священнику, четверым членам совета и всем тридцати царским лучникам - и сознавшимся, и промолчавшим. Никто не выступил против; промолчали и оба царевича. Однако на другой день после казни Поликсена сама нашла Мелоса.
- Ты считаешь, что это слишком жестоко? Если бы я отправила остальных на рудники или в каменоломни, это была бы та же смерть, только медленная и гораздо более ужасная. А оставить несознавшихся в живых и на свободе, даже в тюрьме, - значит позволить искре разгореться в пламя!
Иониец покачал головой.
- Я тебя не осуждаю и даже согласен, что это правильно, - сказал он. - Но зачем… зачем ты поступила так теперь, когда…
- Когда пламя вот-вот вспыхнет само? - спросила царица.
Мелос кивнул.
Поликсена отвернулась.
- Ради идеи… ради той великой идеи, которая создала наше государство, - страстно сказала она: будто обращалась уже не к своему собеседнику, а к вечности. - В конце концов, идеи - главное, что остается после нас… Чтобы наш опыт, наши неудачи послужили успеху тех, кто окажется лучше нас… или счастливее!
Вечером этого дня Поликсена сидела в своем кабинете за столом, поглядывая на груду неразобранных свитков. Она ни за что не принималась. И вдруг, вместо того, чтобы начать читать, схватила восковую табличку и палочку для письма.
Она стала чертить иератические знаки - сначала медленно и неуклюже, а потом, по мере того, как вспоминала священное египетское письмо, все быстрее.
“Помнишь ли ты меня - тот, который был моим мужем? Помнит ли меня мальчик, которого мы с тобой родили, и что ты говорил ему обо мне?
После того, как мы расстались, я словно прожила несколько жизней, и теперь кажусь себе неимоверно старой. Только в Черной Земле, где я провела юность, где я была твоей женой, я могла обрести успокоение. Знай, дорогой брат, - чем больше времени отделяет меня от тех дней, когда мы были вместе, тем ярче они сияют для меня.
Я ни о чем тебя не прошу - прошу лишь вспомнить обо мне и подать весть, если ты жив…”
Поликсена исписала всю табличку и еще одну - и, закончив, с пылающими щеками и остановившимся взором, долго сидела, целиком погрузившись в свое прошлое. Затем встала и положила обе таблички на полку, поверх стопки чистых.
Завтра она перепишет это письмо и отправит в храм саисской Нейт. Некоторым жрецам все же можно верить.
========== Глава 213 ==========
Письмо в храм Нейт ушло через пять суток. А еще через двадцать дней большой грузовой корабль, отправившийся в Египет за пшеницей и льняными тканями, увез на родину мумию Менха, египетского военачальника Поликсены. Он погиб в битве за Приену, и царица отправила его останки в Обитель мертвых в Милете, по-прежнему служившую своему назначению. Египетские парасхиты, жрецы-бальзамировщики, уже много лет жили здесь и никогда не оставались без работы.
Правда, в Ионии эти служители не считались столь нечистыми, как у себя на родине, и Дом мертвых не распространял столь ужасного запаха: потому что только немногочисленные богатые египтяне, поселившиеся в Малой Азии, и египетские греки, поклонявшиеся Осирису, заказывали такие похороны.
Явившись взглянуть на саркофаг Менха, Поликсена долго стояла в глухом помещении с окнами-щелями, обоняя смешанный резкий запах мертвечины и кедрового масла, и вспоминала, как таким же образом провожала тело своей повелительницы и возлюбленной подруги Нитетис.
“Как давно это было… как давно она была!”
Несмотря на отвращение, которое эллинке внушало это место, желание вновь оказаться под солнцем Та-Кемет стало почти нестерпимым…
Скоро, однако, опять появились более насущные заботы. Не успели поблекнуть события во дворце, как милетцев достигли вести из Лидии.
В столице этого некогда богатейшего царства, Сардах, произошло восстание: кто-то из греков поджег один из домов, и сгорели весь нижний город, застроенный хижинами из тростника, и великий храм Кибелы. Лидийские персы насмерть схватились с греками, и пролилось много крови.
В Лидии правил брат царя Дария - сатрап Артаферн*; однако не его правление привело к бунту.
Милетские шпионы, засланные в Сарды, рассказали, что возмущение было вызвано нашествием орды азиатских дикарей с запада. Эти персы якобы желали поступить на службу к царю - но еще прежде того, двигаясь к столице, грабили, убивали и насиловали: не составляло труда понять, что это за войско. Персы Надира не сгинули на востоке, и оставили по себе в Лидии такую же ужасную память, как в Ионии, - это переполнило чашу терпения лидийцев.
Восстание, начавшееся в столице, теперь грозило охватить всю Лидию и всю Малую Азию. В Ионию хлынул поток беженцев с востока, но здесь эти несчастные могли из огня попасть в полымя…
Очутившийся в ловушке Артаферн отправил правительнице Ионии послание с просьбой о помощи. Царственный перс слал ей подарки и восхвалял ее в таких выражениях, каких не употребляли даже ее любовники; и Поликсена невольно была польщена, несмотря на весь ужас их общего положения.
Однако не в ее власти было решать - дать войско соседу или не дать: Мануш, которому царица показала письмо, ответил Артаферну отказом, и Поликсена вынуждена была признать, что на сей раз воевода прав. Нельзя было оставлять Милет незащищенным - а гарнизоны в других городах были так слабы, что оставалось только радоваться робости или привычной покорности ионийских греков.
Но Поликсена вдруг ощутила сильное желание самой отправиться в Сарды и договориться с Артаферном о взаимной помощи и уступках. Артаферн явно имел значительно больше власти над собственной армией, чем она - над своей. Что, если их союз позволит обоим царствам продержаться - и сделать невозможное, сохранив существующий порядок?.. Случалось, человек проигрывал лишь потому, что останавливался в шаге от победы!
Этого Мануш царице воспретить не мог; и она уже начала сборы, как вдруг на пути Поликсены встал ее собственный сын.
В первый раз Никострат противился ей так открыто! Когда молодой спартанец возник на пороге царской опочивальни, где суетились ее служанки, укладывая вещи, Поликсена поняла, что на свободу ей придется прорываться с боем.
Подходя к Никострату, чтобы приветствовать его, коринфянка уже знала, зачем он пришел.
- Ты не можешь сейчас покинуть Милет, мать… а тем паче ехать в Сарды! Это худшее, что ты могла придумать!
Поликсена отступила, сложив руки на груди: несколько мгновений она рассматривала сына с ледяным спокойствием.
- Правильно ли я тебя поняла? Ты осмеливаешься мне приказывать?..
Спартанец покраснел; однако не двинулся с места и не отвел глаз.
- Можешь понимать это как угодно, царица, но я не допущу, чтобы тебя убили или захватили в рабство там, в Лидии! Ты не знаешь… пусть ты видела намного больше любой обычной женщины, но ты не представляешь, что тебя может ждать среди этих азиатов!
Поликсена потеряла дар речи, глядя на несгибаемого воина, которого она воспитала и который имел полное право гордиться своими боевыми заслугами.
Вдруг она ощутила сильнейшую враждебность к Никострату; и в голову царице пришла горячечная мысль, что ей достаточно лишь пары слов, чтобы бросить сына в тюрьму или даже казнить. Согласно персидскому закону, который довлел над прочими установлениями, все живое под солнцем Ионии считалось собственностью властительницы.
И эта мысль отрезвила ее. Поликсена опять взглянула на сына; она прижала ладони к пылающим щекам.
- Уйди прочь, - низким дрожащим голосом потребовала царица.
Никострат понял, что победил; и, весьма возможно, догадался также и о ее внутренней борьбе… Поклонившись, спартанец ушел.
Поликсена с криком бессильной ярости запустила в стену бесценной алебастровой вазой. Увидев, как осыпаются осколки и как испуганные служанки ползают на коленях, собирая их, она поняла, что злится на себя еще больше, чем на сына. Это действительно было опрометчивое решение - ехать к Артаферну; и кончилась бы такая поездка плохо. Неужели Никострат стал разумнее ее, со всем ее многолетним опытом?..
Нет - просто она из последних сил пытается спасти то, что ею построено за долгие годы, ею и ее дорогим покойным братом; Никострат же в этом великом строительстве не участвовал и понять свою мать не способен…
Однако Поликсена отказалась от путешествия; и даже без особенных сожалений. Она больше не ощущала в себе прежней непреклонной воли, и усталость наваливалась все сильнее. Казалось, что от нее почти ничего уже не зависит, - впрочем, как и от других, кто с нею связан. Ананке - Ананке опять явила свой златоизваянный лик.
Значительную часть своих забот Поликсена переложила на Мелоса - это после истории с Делием произошло словно бы само собой; и зять, побуждаемый желанием проявить себя и смутным чувством вины, с готовностью подставил ей плечо. Теперь царица нередко уединялась в своей спальне, бесцельно бродя по комнате, где витало столько воспоминаний, и трогая то одну, то другую вещь; она могла замереть на месте, рассматривая какую-нибудь статуэтку или узорное покрывало, и вовсе позабыть о времени.
Урна с прахом Делия стояла в углу - это был красивый бронзовый сосуд с изображением амазономахии: греческих воинов, побивающих дев-воительниц, пришедших на выручку троянцам. Оглядывая комнату, Поликсена смотрела на этот предмет с такой же печальной рассеянностью, как и на все вокруг. Однажды, вернувшись в свои покои после ужина, который царица давала для своих вельмож, она присела перед урной и стала водить пальцами по фигурам мужей и дев, застывших в вечном противоборстве.
Эллинка вспоминала всех, чью смерть она пережила, - всех, кого она любила или просто знала, кем повелевала и кому сама подчинялась… это были люди столь разных вер и обычаев, которые, казалось, никогда не могли бы сойтись. Вдруг Поликсена громко засмеялась, пораженная очень странной мыслью. Если те, которые умерли, живы… должно быть, она одна объединяет их, давая им всем место в своем сердце. А не станет ее, и этот бесплотный хоровод распадется!
“Что за вздор!..”
Поликсена очнулась, увидев перед собою только погребальный сосуд, наполненный золой, - единственную правду ее настоящего. Царица стиснула зубы; с коротким рыданием припала лбом к холодным чеканным узорам.
“Прости меня, Делий, мой прекрасный Адонис! Ты хотел отнять у меня жизнь, которую прежде сам возвратил мне, - и ты был еще так молод!”
Она распрямилась и встала, ощутив, как боль вонзилась в левую ногу выше колена. Прихрамывая, Поликсена направилась к постели и села, сложив руки.
Вокруг нее сгущались сумерки, нужно было ложиться спать, чтобы завтра подняться пораньше, как обычно… а Поликсена не могла себя заставить сдвинуться с места. И служанки не смели ее тревожить, не решаясь даже зажечь лампы.
Вдруг над нею раздался молодой мужской голос:
- Предаешься воспоминаниям, мать?
Поликсена вздрогнула и подняла голову, опершись на край кровати. Перед ней был Никострат - его простой хитон белел в сумерках, а серые глаза светились, как у всех, кто силен духом. Поликсена вновь ощутила приступ враждебности, с которым не могла совладать.
- Я не слышала, как ты вошел!
- Не сердись. Я тревожился за тебя.
Это была правда; и от этого ее враждебное чувство к сыну странным образом усилилось.
Поликсена опустила глаза. Она почувствовала, как Никострат сел рядом; ощутила напряжение и жар его мускулистого тела. Этот спартанец готов был к любому подвигу.
Она отвернулась, чтобы не встречаться с ним взглядом, и стиснула руки на коленях.
- Тебе есть что сказать мне?
- Я получил письмо из Фив. От Диомеда, - произнес он.
Поликсене понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, кто такой Диомед: и это осознание взбодрило ее, как удар хлыста.
- Греки идут?..
Она стремительно встала, и Никострат тоже поднялся.
- Да, мама. Осталось уже недолго.
Поликсена взглянула ему в лицо; и увидела, что взор его мечтательно устремлен в пространство. Как хорошо она знала это выражение воинов, готовых пролить реки крови ради мгновенных блистательных свершений и быстротечной славы!
- Когда мы победим, у тебя останется много времени для воспоминаний. И будет что вспомнить, - рассмеялся Никострат.
Поликсена холодно улыбнулась.
- Я рада.
Она отвернулась, и перед нею опять встал Мануш, высокий и горделивый, в златотканых одеждах, - она вспомнила черные мрачные глаза персидского военачальника, готового исполнить свой долг до конца.
“Какое это теперь имеет значение, царица?.. Мы должны придумать, как нам победить врага!”
Поликсена стиснула зубы; и ощутила, как сын обнял ее. Никострат крепко прижал ее к груди.
- Я люблю тебя, мама.
Она знала это; и готова была простить ему очень многое. Но не все.
Поликсена мягко высвободилась.
- Пора спать, Никострат.
Он кивнул и хотел уйти; но тут царица спохватилась.
- Погоди! Ты должен сейчас же дать мне это письмо, и мы его обсудим!
Никострат тоже спохватился и улыбнулся.
- Я ведь принес его с собой!
Он обрадовался, что опять обрел в матери союзницу. Поликсена приказала зажечь светильники и подать медового вина; и мать с сыном долго разбирали и обсуждали послание от Диомеда. Молодой фиванец сообщал куда больше сведений о планах и силах греков, чем наместница могла бы узнать от шпионов. Друг Никострата писал, что, по всей видимости, когда это письмо попадет в руки царевича, союзный эллинский флот уже покинет Пирей. Оказалось, что спартанцы все-таки прислали несколько отрядов на подмогу фиванцам и афинянам, хотя оставались в стороне до последнего. Среди спартанских начальников, которые возглавили воинов Лакедемона, двое братьев Адметы - вдовы Эвримаха… Должно быть, эта госпожа, дочь старейшины, сильно повлияла на своих соплеменников.
Когда бурное обсуждение закончилось, Поликсена и Никострат еще некоторое время молча сидели рядом, глядя на светильник у царского ложа, отгороженный ониксовым экраном.
Потом Поликсена произнесла:
- Завтра я сообщу об этом Манушу.
Никострат напрягся; она услышала, как часто вздымается его грудь… а потом сын ответил:
- Делай что должно, царица.
Он встал и ушел, не простившись с матерью. Однако письмо Диомеда спартанец оставил ей.
Поликсена быстро приготовилась ко сну. Улегшись в разобранную надушенную постель, она приказала еще некоторое время не тушить огня и дважды перечитала послание из Фив, шевеля губами. Потом разорвала длинный папирус на кусочки и сожгла.
Поликсена опустилась на кровать, вдыхая едкий дым, точно от жертвоприношения. Она улыбалась: это была улыбка облегчения и готовности.
Скоро все кончится. Для нее и ее семьи - без сомнения. Да будут благословенны боги!
Ианта потушила светильник, когда госпожа уже крепко спала.
* Реальное историческое лицо, как и египтянин Уджагорресент. Ионийское восстание действительно началось в Сардах, хотя и по иным причинам, нежели в этой вымышленной истории; однако в Ионии в тот период действительно обострился конфликт между персами, их греческими ставленниками и местным населением.
========== Глава 214 ==========
Это началось раньше, чем пришли греки. Поликсене казалось, что повторяются события девятилетней давности, - только теперь все много хуже: как будто то, первое, изгнание из Ионии было лишь дурным сном, который только теперь сбылся…
Подстрекаемые лидийцами, против персов восстали жители Клазомен и Фокеи. Гарнизоны были разрушены, солдаты Мануша перебиты; и мятежники двинулись на юг, к Милету.
Поликсена созвала срочный военный совет - и сановники, собравшиеся за столом, долго сидели в тягостном молчании. Все понимали, что теперь отправлять войско против бунтовщиков - все равно что дуть навстречу урагану… Хотя в обычное время ионийцев объединяли только общие священные праздники и торговля, теперь все изменилось: на борьбу с Азией поднимется один полис за другим.
Наконец Мануш встал и взял слово. Воевода коротко рассказал, как намерен держать оборону: защитники будут кипятить смолу в больших котлах, чтобы лить на головы осаждающим, соберут запасы камней и стрел, договорятся о том, как зажигать сигнальные огни. Со стороны моря, ожидая подхода греков, город будет прикрывать царский флот.
Перса выслушали в полном молчании, которое было больше, чем почтительным, - гробовым. Когда верховный военачальник снова сел, члены совета зашептались, и на всех лицах читалось одно и то же…
Поликсена, сидевшая, как всегда, во главе стола, перевела взгляд на Никострата и Мелоса. Обоим царевичам, конечно, полагалось присутствовать на военном совете; и, прежде всего, ее сыну, как недавно назначенному командующему силами греков в Милете. Никострат, облаченный по такому случаю в пурпурный плащ поверх белого хитона, занимал место одного из казненных советников.
- Что ты скажешь нам, сын? - спросила царица.
Никострат несколько мгновений молчал, глядя на нее… потом перевел взгляд на Мануша, и на его скулах заиграли желваки.
Вдруг лицо спартанца покрыла пепельная бледность, и он встал, пошатнув скамью: так, что соседи чуть не упали со своих мест. Двое ионийцев - пробулов, членов городского собрания, - разразились возмущенными криками, но Никострат ни на кого не обратил внимания. Он направился к выходу, с развевающимся за широкими плечами пурпурным плащом, стуча своими тяжелыми сандалиями: все смотрели вслед ему…
Мелос, вскочивший с места следом за родичем, остался где стоял. Когда хлопнули двери, иониец несколько мгновений впивался умоляющим взглядом в Поликсену, как будто она могла все уладить; а потом, перепрыгнув через скамью, бросился за Никостратом, уже не думая о том, какое впечатление это произведет на присутствующих.
Хотя все и так было понятно. И Поликсена, хотя выходка сына наполнила ее стыдом и страхом, теперь ощутила почти облегчение - спартанец оказался неспособен лгать в лицо персу, договариваясь с ним о совместных боевых действиях. Сильнее всего Никострат жаждал насадить Мануша на свой меч; и воевода, несомненно, отвечал царскому сыну взаимностью.
Справившись со своими чувствами, Поликсена взглянула на Мануша. Когда Никострат бежал из зала, азиат лишь проводил царевича взглядом, но с места не встал и в лице не изменился. Уж ему и подавно не требовалось никаких объяснений. Поликсена опять ощутила благодарность к этому старому царедворцу и своему ближайшему сподвижнику: его выдержка и ей помогла сохранить самообладание.
Наместница встала с кресла, приковывая все взоры к себе.
Ей больше не требовалась подпорка, но на заседание совета она принесла с собою свой черный посох, увенчанный набалдашником в виде бараньей головы. Поликсена стукнула им об пол, обведя взглядом притихших придворных.
- Благодарю вас всех. Совет распущен, - негромко сказала она.
Мужчины опять зашумели, встревоженно переговариваясь; потом начали подниматься со скамей, шелестя своими гиматиями и долгополыми кафтанами. Они вышли, стараясь не смотреть друг на друга и на Поликсену.
Тогда коринфянка поглядела на Мануша: он поднялся на ноги вместе с другими, но остался с нею. Поликсена была уверена, что он останется.
- Мануш, - в горле у нее встал ком, и она протянула к воеводе руку… но так и не дотронулась до его кольчужного кафтана, с рукавами, вышитыми серебряными лебедиными крыльями. - Я хочу сказать тебе… я всегда высоко ценила твою службу и горда была иметь тебя другом.
Перс поклонился.
- Я тоже признателен тебе, царица.
Он посмотрел ей в глаза - словно затем, чтобы удостовериться, что она ничего больше не хочет сказать ему наедине; и, похоже, был немного разочарован ее молчанием. Однако что-то в лице могущественного азиата навело Поликсену на мысль, что она слишком рано хоронит его. Мануш, видимо, не терял надежды выбраться из этой передряги… хотя на предательство он не пойдет.
Мануш покинул ее. Поликсена, немного постояв и прислушиваясь к гулкой тишине, двинулась к выходу - ей хотелось разыскать Мелоса, потому что с сыном было бы говорить слишком трудно. Но когда стражники распахнули перед нею двери, Поликсена ощутила полузабытую мучительную боль в левой ноге: ей потребовалось большое усилие, чтобы не выдать этого. Дальше она шагала ровно, с прямой спиной, но время от времени приостанавливалась, наваливаясь на посох и переводя дух.
Она слышала от воинов, что иногда старые раны открываются, особенно такие тяжелые… Только бы не слечь и не оказаться беспомощной перед лицом врагов!..
Оказалось, что Мелос ждал ее в ее покоях. Увидев походку и лицо царицы, он без слов поднялся и помог ей дойти до кресла.
- Где мой сын? - спросила Поликсена, когда Мелос тоже сел.
- В дворцовых казармах, говорит с солдатами, - ответил зять, который вполне разделял ее страх и неловкость. - Он ничего не сделает, не бойся. Мне кажется, дорогая госпожа, - иониец вдруг наклонился к ней, - ему теперь трудно было бы обнажить меч против Мануша, так же, как и мне: этого-то Никострат и не может вынести…
Ничего удивительного, подумала Поликсена с тяжелым сердцем. Они больше года разделяли труды и тяготы, садились за один стол, научились уважать друг друга… а теперь, по прихоти судьбы, должны опять сделаться смертельными врагами.
“Как вовремя идут греки”, - вдруг пришло ей в голову. Эллинские союзники из-за моря сделают за Никострата… и за них всех то, чего они не в силах совершить сами!
Поликсена немного подумала, склонив голову.
- Иди к моему сыну, - наконец приказала она ионийцу. - Вы сейчас должны быть вместе. И особенно недопустимо, чтобы Никострат один говорил с солдатами!
Мелос кивнул и, быстро поднявшись, убежал.
Снова оказавшись одна, Поликсена встала и попробовала походить - сначала с палкой, а потом без нее. Боль проходила, но медленно, и скованность еще оставалась. Эти последствия ранения, по-видимому, не вылечить до конца никакими снадобьями или гимнастикой.
Сколько у них осталось времени? Неделя… еще меньше?
И кто придет под стены Милета первым - мятежники или греки с запада? Это может решить все!
Поликсена постояла немного, глядя в окно, - а потом, постукивая жезлом, направилась в покои Фрины. Она, конечно, старалась всегда уделять внимание детям и внукам; однако давно заметила за собой, что испытывает настоящее желание увидеть свою дочь только в мгновения слабости.
Фрина встретила мать ласково - ей тоже нравилось видеть царицу в мгновения слабости. Однако афинянку сильно взволновало поведение брата на совете, о котором Поликсена рассказала ей. И, разумеется, Фрина теперь жила в постоянной большой тревоге, которую научилась держать в себе.
Но о близкой военной угрозе Фрина с царицей не заговорила: она сразу спросила ее о другом.
- Скажи мне, мама… если нас не убьют… то, когда мы покинем эту землю, куда мы теперь побежим? На какой-нибудь из островов?
Сидящая Поликсена задумалась.
- Может быть, - медленно сказала она. Ей, как и дочери, привыкшей всегда полагаться на старших, было приятно порою помечтать о том, что когда-нибудь все останется позади. - Если ты говоришь о себе, то Мелос вряд ли захочет поселиться вдали от родины, и тебе придется последовать за мужем… только вы должны подыскать такое место, где нашего семейства не знают. Хотя вам остаться неузнанными будет легче, чем мне самой.
Фрина слабо улыбнулась.
- Я буду рада, если у нас получится. А что же ты, мама? А Никострат?..
Поликсена оперлась лбом на руку, в которой держала посох; она так ничего и не ответила.
***
Когда Диомед с другими воинами садился на корабль в Пирее, жена провожала его, держа на руках крошечного светловолосого сынишку, названного Хризогоном в честь деда. К удивлению фиванца, Антиной тоже пришел его проводить. Когда Диомед обнял и поцеловал на прощанье заплаканную Гликерию и малыша, младший брат подошел к нему.
- О них… я позабочусь, если что, - Антиной, непривычно серьезный, кивнул Диомеду на женщину с ребенком. - А ты все-таки побереги себя.
Диомед улыбнулся.
- Хорошо, брат.
Он посмотрел на двоих могучих спартиатов, которым седина в темных волосах только прибавляла значительности, - пентеконтеров, начальников пентекостий*. Это были Полидевк и Дорисс - братья Адметы, о которых он писал Никострату: их отличал столь же беспощадный и цепкий взгляд серых глаз, как и у сестры, с которой Диомед недавно имел честь познакомиться.
Хотя эти двое мужей не были главными начальниками в союзном войске, в фаланге различия уравнивались: и Диомед не сомневался, что спартанцы опять пойдут впереди…
Воины начали подниматься на корабли, и молодой фиванец спохватился. Он опять обернулся к родным.
- Мне пора!
Диомед торопливо похлопал по плечу Антиноя, пожал маленькую мягкую руку жены. И, найдя в толпе своего оруженосца, который нес его вещи, протолкался к своим товарищам.
Когда триера отчалила, Диомед еще раз помахал рукой Гликерии, которая высоко подняла сына - чтобы муж мог напоследок полюбоваться им. Ну а потом фиванец забыл обо всех, кто ждал воинов на берегу: его мысли всецело заняло другое.
Нужно будет непременно свести знакомство с братьями Адметы и поговорить с ними о Никострате. Если они первыми пойдут в атаку и сломят сопротивление азиатов, судьба всего города окажется в руках спартанцев. Диомед ни за что не хотел бы, чтобы Никострат или кто-то еще из царской семьи погиб или был взят в плен: этого они не заслужили!
К несчастью, спартанцы плывут на другом корабле и времени для дипломатии останется очень мало… а вести переговоры с такими воинами он не мастак.
Диомед вздохнул и препоручил их общую судьбу богам.
Уроки прошлого года не прошли для персов даром: теперь южную гавань защищали корабли, выстроившиеся цепью. Эллины пропустили вперед афинян, как искуснейших флотоводцев: и Диомед оказался позади, когда первые из афинских навархов вступили в бой с врагом. Скоро вода закипела, смешиваясь с кровью, и воздух наполнился воплями и скрежетом от соударения доспехов, копий и щитов. Сражение было яростным, но недолгим: в конце концов, греки прорвались, но потеряли четыре своих корабля и почти восемьсот воинов…
Персы и ионийцы вырвались из оцепления и ушли на север и на юг.
Диомед, еще дрожа всем телом от возбуждения, не мог поверить, что пережил эту схватку: подобно многим молодым воинам, видевшим, как смерть косит их товарищей.
Но о своем намерении он не забыл. И когда гоплиты выбрались из покрасневшей от крови воды на пустынный берег, Диомед первым делом высмотрел, где разбивают лагерь спартанцы.
Двое братьев-военачальников оказались живы и целы: они о чем-то говорили между собой… Собрав все свое мужество, фиванец направился к ним. И вдруг заметил, что они обсуждают: Полидевк, старший, показывал Дориссу на одиноко высившуюся посреди берега серую гранитную стелу с высеченными на ней именами. “Да это же памятник спартанцам, которые погибли здесь в прошлом году!” - осенило Диомеда.
Однако братья-спартиаты его уже заметили и замолчали, пристально глядя на молодого человека.
- Хайрете, - сказал он, стараясь держаться прямо.
Полидевк кивнул, но не произнес ни слова.
- Я пришел просить вас… просить за моего друга, - продолжил Диомед, ободренный тем, что его не прогнали сразу. - Благородные мужи…
- Ты ранен? - вдруг перебил его спартиат.
Диомед споткнулся на слове. Проследив за взглядом командира пентекостии, он увидел, что по его правому плечу из-под панциря струится кровь и капает с наруча; плечо немного жгло и, разогнув руку, фиванец почувствовал, что конечность начала неметь. Должно быть, зацепило в бою; он и не заметил!
Спартанец шагнул ближе.
- Раздевайся. Я осмотрю тебя, - приказал он.
- Но, господин… Это пустяки, - заикнулся было Диомед. - Я хотел сказать…
Однако его уже не слушали: Полидевк начал расстегивать ремни его панциря, железными пальцами прощупывая окровавленное плечо. Диомед молча стиснул зубы. Конечно, эти суровые бойцы привычны следить, чтобы ни один из товарищей не вышел из строя не вовремя.
Может, потом ему удастся поговорить с ними о Никострате! Пока командиры не начали всех строить, чтобы идти в атаку, - тогда будет поздно. Если, конечно, осада Милета не затянется: хотя Диомед чувствовал, что нет.
Когда Диомеду промыли рану и сделали перевязку, фиванец попросил брата Адметы за Никострата. Он коротко рассказал о достоинствах своего друга… и прибавил, что, скорее всего, это сын царицы установил тут памятник погибшим лакедемонянам.
Это был верный ход. Могучий пентеконтер кивнул - обещая, по крайней мере, все услышанное принять во внимание.
Диомед вернулся к своим, немного утешенный.
Осада продлилась четыре дня: ни персы, ни греки не предпринимали решительных шагов. А на пятый день греки пошли на штурм.
Они сломили защиту южных ворот и стен - и ворвались в город: на улицах начался жестокий бой. Не успело солнце опуститься за кровли домов, как греки овладели Милетом. Спартиаты, с окровавленными, истыканными стрелами гоплонами, устрашающим сомкнутым строем впереди всех двинулись ко дворцу.
* Пентекостия - воинское подразделение в Спарте, состоявшее из двух эномотий.
========== Глава 215 ==========
Победа была полной и окончательной - после бойни, устроенной на улицах, никто из врагов больше не смел поднять головы. Ворота царского сада оказались распахнуты настежь, и персидские стражники при виде щитоносных спартанских гоплитов опускались на колени.
Не все, однако, ликовали в такой день - Дорисс, пентеконтер Лакедемона, потерял в бою под стенами Милета своего брата Полидевка; и, шагая впереди колонны, был мрачен и полон скорби. Зрелище коленопреклоненных врагов не тешило его сердца.
Стража у дверей и в коридорах дворца оказала слабое сопротивление - когда убили троих ионийцев из тех, что защищали чертоги персидской тиранки, остальные быстро сдались.
Наверху воины разошлись, условившись, где встретиться опять; они разыскивали и обезвреживали спрятавшихся врагов, а кто-то уже начал искать сокровища. Однако Дорисс презирал такое занятие - с мечом наголо он двинулся вперед, зорко осматриваясь по сторонам.
В зале с устроенным посередине фонтаном и с выходом на террасу Дорисс натолкнулся на группу фиванцев, алчно деливших груду драгоценностей и не замечавших ничего вокруг. Губы пентеконтера брезгливо дрогнули. Он пошел дальше… внезапно Дорисс подумал, что где-то поблизости должны быть покои царицы. Опередил ли его уже кто-нибудь, захватив такую пленницу и приписав себе честь?..
В этом крыле дворца было тихо и темно - снаружи завечерело, и рабы, конечно, попрятались. Но вдруг спартиат услышал приближающиеся шаги; и сразу же понял, что это мужчина и воин. Дорисс остановился, напрягшись в готовности к схватке… если, конечно, в этом месте еще кто-нибудь осмелится бросить вызов победителям. Кто же такой храбрец?..
Навстречу ему вышел молодой атлет в пурпурном плаще поверх простого, но прочного панциря: подобно тому, который носил сам Дорисс. В руке его был такой же прямой широкий клинок, и гневные серые глаза были такие же, как у Полидевка… как у всех детей Агорея.
Дорисс, в невольном удивлении, опустил меч.
- Кто ты?
- Я Никострат, сын царицы Ионии, - гордо ответил этот воин: у него оказался такой же жесткий дорийский выговор. - А ты дальше не пройдешь!
Спартиат сощурился.
- Там покои твоей матери?..
Он шагнул вперед, и меч Никострата взлетел вверх, к его горлу: их клинки со звоном встретились и отскочили друг от друга с равной силой. Дорисс не сомневался, что умеет убивать лучше и убивал намного больше этого царевича, персидского выкормыша; но в глазах Никострата горело такое яростное бесстрашие, что можно было всерьез усомниться в исходе схватки. С такой готовностью спартанцы вгрызались зубами и рвали руками врагов, когда ломалось их оружие.
Дорисс ощутил невольное уважение. Он шагнул назад, опустив меч.
- Убери оружие, - сказал спартиат. - Я не трону твою мать.
- И никого из моей семьи, - потребовал Никострат, не сводя с него глаз.
Дорисс неохотно кивнул. И только тогда царевич вложил меч в ножны.
До них вдруг донеслись звон монет и гвалт сзади; пентеконтер оглянулся.
- У нас мало времени на разговоры, - сказал Дорисс, сжимая челюсти. - Остальные твои родственники… тоже там, с царицей?
Он кивнул в ту сторону, откуда явился Никострат.
- Да, - уронил царевич. Он повернулся и направился обратно, и спартиат последовал за ним.
- Моя мать приказала, чтобы женщины и дети ее семьи в этот час были с ней, - продолжил Никострат, когда он и его спутник завернули за угол. - Мать теперь больна… ее мучает рана в ноге, которую она получила год назад, как ты, может быть, слышал. Иначе наша царица тоже встретила бы вас в доспехе и при мече!
Он опять остановился и, высоко подняв голову, взглянул на своего спутника. Губы Дорисса раздвинулись в неприятной ухмылке.
- Я слышал о вашей царице много другого. И о тебе самом тоже, - произнес спартиат. - Правда ли, что ты переметнулся к персам, когда Равные поставили тебя во главе моры?
- Нет, - отрезал Никострат. - Меня оглушили и взяли в плен по приказу матери… и с тех пор я успел не раз пригодиться ей!
- Не сомневаюсь, - проворчал Дорисс.
Но тут их разговор был прерван: спартиат услышал, как к ним по коридору бегут другие воины.
- Жди меня тут! - приказал Дорисс Никострату и бросился навстречу своим.
Никострат, холодея, услышал за углом перебранку завоевателей: воин Лакедемона яростно спорил с кем-то, видимо, насчет раздела добычи и территории. Некоторое время сыну Поликсены не удавалось разобрать отдельные слова.
- Здесь отныне действует право Спарты! - наконец рявкнул Дорисс, видимо, потеряв терпение; и возражать ему желающих не нашлось.
Дорисс вернулся к Никострату, тяжело дыша.
- Афиняне требуют своего… Пока что вас не тронут, - сказал он. - Но это ненадолго.
Никострат благодарно кивнул.
- Как твое имя? - спросил он.
- Я Дорисс, сын Агорея, - ответил спартиат. - Мой брат Полидевк погиб сегодня, - прибавил он угрюмо.
- Я сожалею, - откликнулся Никострат, глядя на кряжистого немолодого воина во все глаза: какое-то воспоминание забрезжило в его разуме. - Но не мы начали эту войну!
И тут он понял, что перед ним старший брат Адметы. Несмотря на то, что он только что услышал, Никострат почти улыбнулся.
- Я знал твою сестру, господин, - сказал царевич. - Я благодарен вам за то, что вы пришли… и тебе за заступничество! Теперь, прошу тебя, - будь благороден до конца, замолви за мою семью слово перед остальными эллинами!
Тут и Дорисс вспомнил, что их с братом уже просил за Никострата один светловолосый фиванец: и Полидевк, перед тем, как умереть, что-то обещал этому юноше…
Спартиат кивнул Никострату.
- Я сделаю что могу… я дорожу своей честью не меньше тебя, - Дорисс угрюмо улыбнулся. - Однако вашу судьбу мы должны решить сообща. А пока что вы будете под стражей, я сам распоряжусь.
Никострат кивнул: на большее трудно было бы рассчитывать.
- Я должен предупредить тебя, господин, - вдруг сказал царевич. - На подходе другой враг - мятежники с севера, восставшие против персов: скоро они будут здесь. Но когда - и сколько их, нам неизвестно.
Дорисс посмотрел на Никострата долгим взглядом. Потом кивнул.
- Я передам Равным и союзникам твои слова.
Никострат вернулся к матери. Вокруг царицы, в ее просторной опочивальне, и в самом деле собрались женщины и дети их семьи. Малыши хныкали, чувствуя настроение взрослых; их унимали няньки, такие же испуганные. Эльпида, сидя на полу на подушках, одной рукой приобнимала своего любимца - калеку-сына.
Она, однако, первая встала навстречу Никострату.
- Ну, что?..
Спартанец обвел всех угрюмым, но твердым взглядом.
- Нас будут держать под стражей, пока не вынесут окончательное решение. Я только что просил за нас одного из Равных - брата госпожи Адметы: он обещал заступиться.
На несколько мгновений эти слова повисли в воздухе: женщины пытались свыкнуться со своим новым положением пленниц. А потом Фрина отчаянно воскликнула:
- Где Мелос?..
Никострат только покачал головой. Мелос был в городе, когда греки пошли на приступ, - и до сих пор не вернулся. Возможно, не мог проникнуть во дворец, полный врагов; а еще вероятнее, его уже не было в живых. Но об этом никому не хотелось думать.
У дверей в покои царицы стояли на страже ионийцы, которых освободители не тронули; однако Дорисс сдержал свое обещание. Спустя небольшое время после того, как Никострат присоединился к женщинам своей семьи, ионийцев Поликсены сменили спартанцы. Это были мужи столь неприступного вида, что не оставалось сомнений: их, как и самого Дорисса, нельзя ни подкупить, ни улестить.
Все же Поликсена обратилась к ним с просьбой. У нее в самом деле разболелась и вздулась раненая нога, так что царица ходила с большим трудом; однако она встала, опираясь на посох, и приблизилась к охранникам.
- Прошу вас, пусть кто-нибудь из воинов Лакедемона проводит женщин и детей моей семьи в их комнаты. Я вижу, наше заключение продлится долго… а в вашей надежности и силе я не сомневаюсь. И пусть ко мне позовут моего врачевателя: моя невестка Эльпида покажет, где его найти.
Стражники согласились. Фрина начала было плакать и упираться, отказываясь разлучаться с матерью; но Эльпида уговорила ее. Женщин с детьми и слугами увели, и Поликсена осталась одна с сыном.
Скоро один из спартанцев привел к ним Клития. И этот же воин потребовал:
- Пусть сын царицы тоже пойдет с нами, им нельзя оставаться вместе!
Никострат впился взглядом в лицо матери… но она спокойно кивнула.
- Иди. Мне, конечно, скажут, куда тебя поместят.
Царевича тоже увели.
Клитий, стараясь не выдавать своего страха, со всем усердием занялся ногой госпожи: это помогало им обоим отвлечься. Врачу разрешили послать рабыню за всем необходимым, чтобы сделать примочку.
- Рана немного воспалилась, но скоро ты пойдешь на поправку, если оставаться в покое, - сказал Клитий.
Поликсена улыбнулась; потом рассмеялась.
- Покоя нам дадут предостаточно, мой друг, можешь быть уверен.
Клитий неотрывно смотрел на нее: его старое лицо осунулось, щеки опали от напряжения. Врач опустился на колени рядом с креслом, взяв царицу за руку.
- Ты думаешь, госпожа?..
Поликсена пожала ему руку.
- Я думаю, надежда у нас есть, и немалая. Заступа Спарты много значит. И еще то, что скоро придут повстанцы…
Поликсена осеклась. Ей было страшно, больше, чем она могла показать; она до последнего мгновения не представляла, что все обернется так. Но теперь оставалось только держаться.
Мелос так и не объявился. Заключение продлилось много дней - скоро Поликсена потеряла им счет; вначале ее и детей содержали очень строго, не позволяя получать почти никаких вестей, тщательнейшим образом проверяя каждого слугу, который допускался в их покои. В эти первые дни царственных пленников охраняли спартанцы, от которых не удавалось добиться ни единого лишнего слова.
Одной из радостей узницы было то, что лечение Клития помогало. Поликсена опять стала ходить без боли - правда, понемногу. Вскоре ей позволили встречаться с детьми и внуками.
Однажды утром царица обнаружила, что спартанских стражников сменили фиванцы. Эти охранники оказались более общительны и любезны; они уже не досматривали так тщательно всех ее посетителей. Однако такая перемена вызвала у Поликсены немалую тревогу - как у всякого узника, который утратил связь со внешним миром. Что все это значило?..
На другой день царицу неожиданно навестил Дорисс. Спартиат говорил с нею довольно уважительно; он спрашивал, нет ли у Поликсены каких-нибудь желаний, которые он мог бы удовлетворить.
Поликсена ответила:
- У меня лишь одно желание - узнать, когда нам вернут свободу и вернут ли вообще.
Дорисс немного смутился: он сказал, что даст ответ, как только будет возможность. Спартиат поспешил проститься и уйти.
Эти предвестия были самые зловещие: и предчувствие Поликсену не обмануло.
Через два дня после разговора со спартиатом царицу совершенно неожиданно навестил Критобул.
Поликсена была так поражена, что даже не нашла слов, чтобы приветствовать критянина. Она не видела его с самого появления греков. И как он попал сюда?..
Но все слова вылетели у коринфянки из головы, когда она увидела лицо своего гостя. Стало ясно, что он сейчас скажет ей самое главное.
- Моя царица, у меня для тебя скверные новости.
Поликсена встала с места.
- Нас казнят?..
У нее все застыло внутри: хотя коринфянка давно готовилась к такому исходу.
Критобул качнул головой.
- Нет. Сегодня в зале совета греки долго совещались - были выбраны самые влиятельные представители от каждого из трех полисов. Я подкупил одного раба, который все подслушал!
Критский наварх приостановился, точно преодолевая сильнейшее отвращение.
- Воины, которые сейчас дежурят у твоих дверей, тоже согласны, что это гнусность, и пропустили меня к тебе…
Поликсена топнула здоровой ногой.
- Так говори же! Что именно решили греки?..
Критобул взглянул на нее.
- Тебя постановили заковать в цепи и отвезти в Фивы или Афины, чтобы там прилюдно казнить; а может, выставить на рынке рабов. Твои дочь, невестка и внуки будут проданы в рабство, а сына казнят. Но перед этим все города свободной Эллады узнают о вашей участи и о том, кто одержал победу над прославленной персидской тиранкой.
Критобул криво усмехнулся.
- Спартиат Дорисс защищал тебя, представь себе, и другие лакедемоняне его поддержали. Они говорили, что, если нельзя вернуть вам свободу, благороднее всего будет сразу вас убить; но афиняне, конечно, их заболтали, потому что лучше всех работают языком. Теперь осталось только решить, какой полис из двоих оставшихся будет главным триумфатором!
Поликсена медленно опустилась назад в кресло. Несколько мгновений она сидела в глубочайшем потрясении.
А потом воскликнула сдавленным голосом:
- Почему ты не принес мне яд, тебя же не обыскивали? Почему?..
Критобул сжал ее холодные руки.
- Потому что знал, что ты об этом попросишь! Но я явился к тебе потому, что могу помочь вам спастись… Знай, что вчера под стены Милета пришли бунтовщики, и теперь главные силы брошены против них, а в городе неразбериха.
Он поцеловал руку царицы.
- У нас будет только одна попытка - нынче вечером, пока не сменилась стража. С этими людьми я договорился: и они бегут с нами, если ты вознаградишь их, госпожа.
========== Глава 216 ==========
Поликсена молча смотрела на критянина, который однажды уже вызвался совершить для нее невозможное… ум царицы, столько дней не получавший новой пищи, опять заработал очень быстро.
- Но даже если ты выведешь нас из дворца, как мы выберемся за пределы сада?
- Жена мне подсказала, - ответил он. - Геланика знает, где ее служанка Клео сделала подкоп, которого до сих пор не обнаружили. И я убедился, что все - правда.
- Вот как?..
Критобул кивнул.
- Геланика сказала, что если ей удастся помочь вам, то она надеется, что этим хоть отчасти искупит преступление против родного города.
Сердце Поликсены сжалось.
- Я не знаю, простят ли Геланику тени убитых сородичей… но если мы спасемся, то будем вашими вечными должниками.
Критобул улыбнулся.
- Мне нужно спешить, госпожа, чтобы все подготовить. А ты собирай вещи. Ты возьмешь с собой кого-нибудь, кроме родственников?
- Двух моих служанок, если они согласятся, - ответила Поликсена. - Их здесь знают… и им придется плохо, если обнаружится мой побег; остальные в меньшей опасности.
Критобул кивнул.
- Я приду сразу после заката. Никострата и других женщин тоже предупредят.
Он ушел, как будто чудесное явление спасителя Поликсене только померещилось. На несколько мгновений царица чуть было не поверила в это; но потом она заставила себя действовать.
Ианта и Аглая, которых она шепотом посвятила во все, тут же согласились бежать с госпожой. Они проворно, в четыре руки, помогли ей уложить сундучок с драгоценностями. Ничего другого не имело смысла брать: к счастью, царского имущества союзники еще не расхищали и неприкосновенности ее комнат не нарушали.
Греки, наверное, собирались все здесь разграбить, когда закуют в цепи хозяйку этих покоев…
Поликсена замерла над открытым сундучком: вспышка ярости, подобно молнии Зевса, ослепила ее.
Потом она приказала Ианте принести свой меч и опоясать себя им. Нож у нее отобрали в первый день - Поликсена держала его под подушкой; а вот меча так и не нашли. Это было слишком неженское оружие, чтобы освободители всерьез задумались о подобной возможности.
Ее доспехи, начищенные и смазанные льняным маслом, хранились в том же сундуке, что и меч; однако их Поликсена оставила. Но она туго набила свой пояс золотыми дариками, надеясь, что Фрина и Эльпида тоже захватят что-нибудь про запас. Мужчинам следовало идти налегке.
Двери в опочивальню оставались закрытыми: и хотя стражники, несомненно, слышали суету внутри, никто к женщинам не заглядывал. А значит, Критобул, скорее всего, говорил правду.
Кончив сборы, царица села в кресло, а служанки - на подушки у ее ног. Аглая и Ианта переоделись в неброские платья, а Поликсена под свой хитон надела кожаные штаны; и все три накинули темные плащи. Женщины не говорили ни слова, но все их внимание было приковано к выходу; света они тоже не зажигали.
Наконец двери скрипнули, и в комнату проскользнула гибкая невысокая фигура. Критобул оглядел группу женщин: всем показалось, что зеленоватые глаза его светятся в темноте, как у кошки.
- Готовы? Пошли! - приказал он хрипловатым шепотом.
Поликсена встала с места. Аглая встала следом, подхватив царский сундучок; Ианта повесила на плечо мешок с пожитками обеих девушек.
Все три подошли к критянину; но тут Поликсена подняла руку, приказывая служанкам замереть.
- Какой дорогой мы пойдем? Комната моего сына далеко от гарема, где живут женщины и дети!
Критобул тихо рассмеялся.
- Твой сын уже на свободе, он присоединится к нам по дороге. Пришлось убить его стражников, с ними мы не сговорились.
Поликсена передернулась: но сейчас было не до щепетильности.
- Ладно, тогда идем.
Они осторожно выскользнули за дверь. Поликсена ощутила испуг, когда двое стражников с копьями повернулись к ним… но эти фиванцы сразу положили свои копья и заняли места по сторонам от женщин. Маленький отряд молча двинулся за Критобулом, стараясь оставаться в тени; Поликсена только надеялась, что ее спаситель хорошо изучил дорогу. Однако же он снова пришел к ней незамеченным - и уверенно вел всех переходами, в которых не было стражи: казалось, критянин обладает ночным зрением.
Однажды, заглянув за угол, Критобул приказал своим спутникам сбиться вместе и ускорить шаг. Предстояло пересечь охраняемый коридор: и группа людей, двигающихся быстро, привлечет меньше внимания, чем длинная процессия.
Они пересекли опасный участок без помех. Поликсена узнавала эту часть дворца, хотя и шла непривычным путем: помещения гарема были уже близко. Где же Никострат?.. Конечно, еще не схвачен, - иначе их всех бы уже ловили, с факелами и криками.
Вот и двери гарема - украшенные двумя драгоценными посеребренными лунами; от этих лун расходилось переплетение веток, а по краям двери были отделаны розетками - излюбленным персидским орнаментом. По сторонам дверей горели светильники, а стражи больше не было. Неужели?..
- Что это значит, госпожа? - испуганно спросила Ианта.
- Тихо!.. - приглушенно воскликнула Поликсена.
И тут из женских покоев вышел Никострат, с мечом в руке. Он приостановился; потом нашел взглядом мать и улыбнулся.
- Заходите!
Поликсена встревожилась: она помнила, что для того, чтобы добраться до покоев Фрины, нужно пройти две смежные комнаты, а к Эльпиде пробираться еще дольше - если входить через двери гарема. В этих комнатах до сих пор жили женщины и прислужницы, оставшиеся от Дариона. Но Никострат, видимо, знал, что говорил.
Когда все вошли, то увидели, что Эльпида, Фрина и дети ждут их за дверями; с ними была Корина, маленькая смуглая рабыня Эльпиды, сопровождавшая ее всюду. Больше никаких служанок не брали - даже этих женщин было многовато.
Никострат, улыбаясь, сказал матери:
- Всех гаремных женщин мы согнали вместе и велели сидеть тихо. А стражники уже бежали, пока их не захватили с нами. Эльпида им заплатила.
Однако Поликсена, все еще полная недоумения, обернулась к Критобулу.
- Почему в коридорах так пусто? Грекам не хватает людей? Или все ушли встречать мятежников?..
- И то, и другое, сдается мне, - ответил наварх. - Видишь ли, ваши освободители все никак не могут поладить и поручают охрану дворца только какому-нибудь одному полису в одну смену: теперь верх взяли Фивы. А завтра, быть может, придет черед Афин.
Эльпида фыркнула; и царица тоже невольно развеселилась.
- А света в коридорах убавилось, потому что греки не огнепоклонники и им жаль жечь масло и дерево, - заметила она. - Полагаю, в городе туговато с припасами.
Но задерживаться было не след: все быстро вышли.
Дальше Критобул повел их еще быстрее. Малыши начали было капризничать, но беглецам никого больше не попадалось. Однако Питфея, хромого мальчика, пришлось нести на руках, и это замедлило движение.
Спустившись по лестнице, они остановились передохнуть у сыроватой стены, пахнущей красками. Это место было хорошо освещено, и Поликсена узнала мифологические картины, которые столько раз нагоняли на нее страх и даже снились.
Нужен был особый дар - изобразить греческих героев такими чудищами, и притом узнаваемыми, подумала царица: Медея-детоубийца с кирпично-красным лицом и ртом, отверстым, точно устье печи, была особенно уродлива.
Тут откуда-то спереди появился Критобул: оказалось, что критянин успел сходить на разведку.
- Там у дверей другие стражники: моих уже сменили, - сообщил он. - Но все равно идемте. Думаю, мы даже обойдемся без крови!
Наварх вытащил свой знаменитый нож; и двое стражников-фиванцев, которые шли с ними, тоже достали мечи. Никострат своего и не убирал.
Все двинулись дальше. Но вдруг Критобул без спроса отделился от остальных и направился к воинам у дверей.
Он заявил:
- Если пропустите нас, останетесь живы. Нет - пеняйте на себя!
В первый миг охранники были так изумлены появлением группы беглецов, что не крикнули; а потом промолчали, увидев блеск оружия. У Никострата был самый грозный вид; но и нож Критобула с рукояткой в виде дельфина тоже не выглядел игрушкой. Было похоже, что предводитель отряда весьма ловок с ним.
Стражники молча дали царице и остальным дорогу. Миг, другой - и все оказались под лунным небом. Поликсена полной грудью вдохнула воздух свободы…
Пригибаясь и прячась за деревьями, они направились дальше.
- Осторожно, эти могут закричать, - прошептал Никострат, кивнув в сторону арки, у которой остались стражники.
Критобул засмеялся.
- Ну уж нет. Зачем им выдавать, что они нас упустили? А так поди узнай, кто проворонил.
По ночному саду, однако, идти тайком оказалось гораздо легче; мягкая земля глушила шаги. И совсем скоро Критобул с торжеством подвел их к участку высокой стены - это место на первый взгляд ничем не отличалось.
Критянин присел, покопал землю ножом… а потом начал рыть гораздо быстрее; комья летели во все стороны.
- Помогайте! - приказал он. Но Никострат и один из стражников уже присоединились к нему. Скоро в земле открылась черная яма.
Женщины с опаской заглянули туда; а малыш Главк, сын Фрины, заплакал. Однако Критобула, похоже, ничего не смущало.
- За мной! - велел он. Присел на корточки… а потом, будто крот, зарылся в землю.
Через небольшое время критянин подал голос с другой стороны.
- Все спокойно, я жду вас!
- Но как мы проползем с нашими детьми?.. - пробормотала Фрина.
- Как-нибудь, - сердито ответила царица.
Никострат взглянул на обеих женщин.
- Я знаю как.
Старших детей удалось уговорить спуститься в нору следом за взрослыми; а младшим закутали головки плащами, чтобы они не задохнулись и не испугались. Как лошадям порою завязывали глаза перед боем.
Выбравшись наружу с другой стороны, они все оказались перемазаны в земле. Поликсена вспомнила, что Критобул уже был грязен, когда явился за ними во дворец; но было слишком темно, чтобы на это обратили большое внимание. А теперь?..
До рассвета им нужно умыться, где-нибудь переждать… или покинуть Милет.
Но когда они взглянули на город впереди, стало ясно, что таиться не придется. На улицах опять было светло как днем от пожарищ, и повсюду были люди: жители целыми семьями покидали свои дома или пытались их защитить от грабителей с севера, вставая на пороге с оружием в руках. Мелькали гребнистые шлемы спартанцев и фиванцев, отряды которых отчаянно пытались навести порядок; некоторые воины намалевали под глазами белые полосы, чтобы лучше видеть в темноте. Но милетцы уже не отличали освободителей от врагов…
- Вперед! Женщин и детей в середину! - отрывисто приказал Критобул, оценив обстановку. - В толпе мы уцелеем, если нас не оторвут друг от друга!
- А что же твоя жена?.. - воскликнула Поликсена. - А мальчики? - прибавила она, вспомнив о детях Дариона.
- Они все уже ждут меня на корабле, - ответил критянин, оглянувшись на нее: в глазах его отражались всполохи. - Мы уплывем, если только пробьемся наружу из города.
Они влились в поток беженцев; мужчины стали передавать друг другу малышей, по очереди защищая своих спутников. Дважды обезумевшая толпа чуть не разделила их; Критобулу пришлось кого-то ранить, когда у одной из девушек попытались вырвать сундучок с украшениями царицы. Но в конце концов они проложили себе путь за северные ворота - конечно, городские ворота были давно распахнуты, не устояв перед таким натиском.
Стало видно, что люди, бегущие в сторону Гераклейской бухты, во множестве садятся на корабли и покидают ионийские берега.
Критобул перебросил нож из руки в руку; он сплюнул на песок.
- Как бы у нас не отбили корабль, - пробормотал наварх.
Однако его люди себя отстояли. Черная бирема, выделявшаяся среди других, была готова принять на борт царскую семью: матросы Критобула, приветственно замахавшие царице и остальным, направили к берегу лодку.
Когда женщины начали садиться в нее, фиванские стражники, которые шли с ними, простились с Поликсеной, чтобы вернуться к своим. Теперь их вряд ли кто-нибудь уличил бы.
Беглецы переправились на корабль, по очереди поднявшись на борт черной биремы… и наконец Поликсена получила возможность сесть, пока мужчины управлялись с остальным. Неужели все?..
Проложить себе путь среди судов, теснившихся в гавани, оказалось не самым легким делом; но скоро, лавируя между высокими бортами триер и маленькими челноками, они вышли в открытое море. Лунная дорожка расстелилась перед ними.
Критянин посмотрел на всех, кого он спас, и счастливо рассмеялся.
- Теперь домой, на остров Миноса!
Поликсена улыбнулась в ответ. Она и не сомневалась, что Критобул первым делом пожелает отвезти домой жену и детей.
- А где Геланика? Как она, кстати?
Царица забеспокоилась, вспомнив, что Геланика была на сносях; или ей уже полагалось родить. Поликсена не знала точно.
- Геланика спит сейчас внизу, с нашей дочкой. У нас родилась девочка, две декады назад, - гордо сказал Критобул: точно речь шла о его собственной плоти и крови, а не о ребенке жениного любовника.
- Чудесно, - искренне сказала Поликсена.
Миноец кивнул.
- Очень красивая малышка… персидские полукровки часто такие бывают, госпожа. У нее черные волосы, как у тебя, а глаза зеленые - в мать. Моя жена назвала ее Поликсеной.
Коринфянка не могла понять - льстит это ей или оскорбляет; и решила просто от всего сердца поблагодарить своего наварха, сделавшего для них невозможное.
И даже то, что Мелоса с ними больше не было, теперь казалось приемлемой ценой за такое спасение.
========== Глава 217 ==========
Была уже осень, и штормило; плавание до Крита, на самом деле, было почти столь же опасно, как и бегство из Милета. Хотя им не пришлось бороться с бурей, самым маленьким детям и недавно родившей Геланике несколько дней было плохо. Служанки Поликсены, никогда не бывавшие в море, тоже чувствовали себя неважно.
Поликсена и ее дети страдали от утраты всеми любимого члена семьи. Когда прошла эйфория, охватившая их после спасения, явились мысли о Мелосе и о других, кого они мнили погибшими. Фрина, потерявшая мужа, казалась самой несчастной; и Никострат тоже был невесел.
Поликсена мучительно вспоминала не только Мелоса, но и верного опытного Мануша, и некогда страстно влюбленного в нее Гобарта, и Делия, и Алфея с Нестором, и своих египтян; ей очень жаль было и любимого коня. Флегонт, если не пошел на ужин оголодавшим солдатам, теперь наверняка достался какому-нибудь равнодушному фиванскому или афинскому всаднику.
Поликсена оставила позади так много, что не могла даже сказать - чего ей жаль больше…
На Родосе, на полпути между Ионией и Критом, они вынуждены были сделать остановку, чтобы пополнить запасы пресной воды и провизии. Изобильный Родос славился своим гостеприимством. В порту они сняли несколько комнат в доме для богатых путешественников - эти комнаты обслуживали искусные рабы, и там была устроена даже купальня на критский манер: с бежавшей из труб проточной водой, которая, по холодному времени года, подогревалась хитрым способом в соседнем помещении.
Несколько дней все просто блаженствовали, забыв о своих заботах. Поликсена была счастлива дать отдых своим ранам. Хотя ионийская царица оставалась значительно более здоровой и крепкой, чем многие женщины ее лет, - те женщины, разумеется, которые доживали до ее лет, - от морской сырости ее левая нога разнылась и голова временами тоже болела.
Геланика, видимо, стыдясь, почти не говорила с Поликсеной и остальными - только со своим мужем. И ребенка ионийка кормила и пеленала всегда отдельно от других, точно боясь позора или сглаза.
Однако во время отдыха на Родосе Геланика сама подошла к царице. Когда Поликсена ласково улыбнулась ионийке и поблагодарила ее, та смутилась и хотела убежать; но потом осталась, и у них завязался разговор. Поликсена попросила показать девочку, и Геланика принесла ее.
Поликсена похвалила черноволосую зеленоглазую крошку, не упоминая о ее происхождении; и Геланика была счастлива. За дни, проведенные на Родосе, они почти подружились.
В день перед отплытием, когда Поликсена сидела одна в комнате, держа на коленях свою маленькую тезку, к ней подошел Критобул. Критянин почтительно поздоровался и обрадовался, видя, что царица так хорошо поладила с его девочкой.
- Она тебя полюбила, госпожа, - сказал моряк, присаживаясь рядом. - К тебе все тянутся, как к солнцу. Но не каждый осмелится подойти близко, чтобы не обжечься.
Поликсена улыбнулась, играя пальчиками ребенка.
- Геланика попросила меня посидеть с ней. Твоя жена пошла прогуляться по берегу, пока мы снова не оказались в мучительной власти волн.
Девочка, сладко причмокивая, заснула; и Поликсена бережно передала ее отцу. Другого отца маленькая Поликсена никогда не узнает… если только море будет милостиво к нему.
- Я все думаю, что сталось с моими персами, - вдруг произнесла царица. Она поглядела в окно, обращенное к океану. - Это разрывает мне сердце, Критобул, - больше, чем утрата Мелоса. Неужели наши греки и ионийцы всех перебили?.. И Мануш тоже погиб?
До сих пор они еще ни разу не говорили об этом, чтобы дать душевным ранам царицы зажить; но стоило вспомнить об этом, как они опять открылись и начали кровоточить.
Миноец некоторое время не отвечал, баюкая ребенка. А потом вдруг произнес:
- Мануш не погиб, это я точно знаю. По крайней мере, твоему верховному военачальнику удалось покинуть Милет, и с ним ушло около десятка больших персидских кораблей.
Поликсена встрепенулась.
- Правда?.. Почему же ты раньше не сказал мне об этом?
Критянин вздохнул, растрепав одной рукой свою чернявую шевелюру, украшенную гранеными стеклянными бусинами.
- Мне было о чем подумать, царица… и я позабыл, сознаюсь. А ведь Мануш тоже предлагал помочь тебе бежать, - вдруг сказал он.
Поликсена глядела на Критобула в немом изумлении.
Критянин молча поднялся и отнес девочку в соседнюю комнату, доверив присмотру служанок. А сам вернулся к царице и снова сел рядом.
- Мануш предлагал тебе убежище в Персии: в благодарность за многолетнюю преданную службу царю царей ты бы дожила свои дни в богатстве и почете. Я думаю, - тут Критобул усмехнулся, - слову этого господина можно верить: как верила ему ты.
Критобул опять запустил руку в волосы.
- Я обещал твоему воеводе передать все тебе: он почему-то решил, что лучше говорить через посредника. Это было как раз перед тем, как греки осадили нас. А потом уже стало поздно.
Критянин взглянул на Поликсену.
- Когда греки взяли город, Мануш бежал… и, по слухам, увез с собой милетскую гетеру Никтею, к которой был весьма неравнодушен.
Поликсена невольно расхохоталась.
- И она согласилась? Похоже на нее!
- Думаю, ее согласия не очень-то спрашивали, - Критобул улыбнулся в ответ. - Но если бы твой перс ее не похитил, участь среброногой Никтеи наверняка была бы куда печальнее.
Поликсена кивнула: она сидела, опустив плечи.
- Как, по-твоему, - сколько времени пройдет, пока персы не вернутся в Ионию и не отомстят?.. Я теперь еще больше, чем раньше, уверена - мои сородичи не удержат того, что отвоевали.
Критобул ничего не сказал: он молча поднялся.
- Нам скоро отчаливать, госпожа. Скажи своим женщинам, а я позову Геланику.
Критянин был уже в дверях, когда Поликсена окликнула его.
- А дальше?.. Впереди зима - значит, до весны мы проживем у вас на Крите?
Критобул ухмыльнулся, шлепнув мозолистой ладонью по нарядному красному косяку.
- Крит не худшее место на земле, моя царица, даже в эту пору. Вот увидишь. И у вас будет достаточно времени, чтобы оправиться и поразмыслить над своим будущим.
“Пожалуй”, - мысленно согласилась Поликсена.
И, во всяком случае, до весны им хватило бы денег на жизнь: даже если не трогать драгоценностей. Эльпида тоже оказалась достаточно предусмотрительна.
Когда впереди показался Крит, - живописнейший из великих островов, с белыми слоистыми скалами, выступающими из синей воды, с горами и уютными бухточками, - Эльпида восторженно стиснула руку мужа. Даже черно-красные руины старинных дворцов служили украшением этому месту.
- Помнишь, Никострат, как ты подарил мне критского быка, которого я носила на шее? Вот он и привел нас сюда!
Никострат кивнул - зная, что с женщинами бесполезно спорить, когда они в таком настроении. Но его самого тоже очаровал этот остров.
- До весны и я не прочь пожить здесь. Но что же мы будем делать потом?
Эльпида только махнула рукой.
- Радуйся этому дню, милый, не так много нам выпадало подобных дней!
Корабль бросил якорь; Критобул подозвал лодочника, чтобы всем переправиться на берег. А когда Никострат с женой и детьми сели в лодку, Эльпида неожиданно вернулась к прерванному разговору.
- А весной, - гетера лукаво прищурила свои синие глаза, - весной ты можешь предложить свои умения одному из родосских правителей. Им постоянно нужны воины - охранять своих купцов… Работа непыльная, а платят хорошо.
Она высунула кончик языка и засмеялась, глядя на растерянного мужа. Никострат, конечно, был очень силен и столь же надежен - но вот неожиданных решений от него ждать не приходилось.
- Ты… Ты шутишь? - спросил спартанец.
Эльпида плеснула на него морской водой; а потом стала серьезной.
- Нисколько, милый. Тебе нужно будет что-то делать, чтобы жить, а сражаться ты умеешь лучше всего. И ты ведь не хотел бы утратить свои навыки, не правда ли?
- Я их наверняка утрачу, будучи наемником родосцев, - мрачно сказал муж.
Но он не возразил Эльпиде; и гетера поняла, что Никострат скоро согласится на это или что-нибудь похожее. Какой еще у них был выбор?
До весны они остались на Крите. За это время даже Фрина повеселела и немного воспряла духом, и они все вместе поразмыслили над своей судьбой. Эльпида, к удивлению и радости мужа, опять забеременела.
Это весьма встревожило Поликсену - Эльпиде было уже тридцать три года. Однако сама гетера оставалась спокойной: она казалась даже вдохновленной своим состоянием.
- Вот теперь нам откладывать нельзя, - заявила она мужу. - Поедем на Родос сейчас, пока я не отяжелела!
Они отправились сказать Поликсене.
Никострат с женой еще зимой делились с царицей своими планами; и тогда Поликсена не взволновалась. Наступление весны казалось таким далеким. А теперь… она посмотрела в глаза Никострату и Эльпиде, и вдруг осознала, что сейчас может распроститься с ними навсегда.
Никострат и его супруга переглянулись, видя лицо Поликсены; потом взялись за руки.
- Госпожа, мы хотели бы взять с собой Фрину, - вдруг сказала Эльпида. - Это было бы лучше всего для нее, ты не находишь? Такие женщины, как Фрина, все время нуждаются в опеке… и ее дети…
- Не многовато ли для вас? - усмехнулась Поликсена. - А меня, получается, вы бросите одну?
Супруги растерялись. До сих пор, сами не сознавая этого, младшие члены ее семьи смотрели на Поликсену как на существо, обладающее сверхчеловеческой силой, о чьих земных потребностях не нужно заботиться; ореол божественности, окружавший ее на троне, до сих пор не потускнел.
- Конечно, мы тебя не оставим, - первая взволнованно ответила Эльпида. - Мы не думали, что ты пожелаешь этого, госпожа, - но если ты хочешь…
Царица подняла руку.
- Я останусь на Крите, пока вы не напишете мне, как устроились на Родосе. Фрина и ее дети останутся со мной, а потом со мною и уедут.
- Но куда? - воскликнул Никострат.
Поликсена вздохнула и сложила руки на груди.
- В Египет. Лишь там мы можем получить прибежище… и там меня до сих пор ждут. Только люди этой страны обладают такой памятью и таким неистощимым терпением.
***
Фрина, конечно, подчинилась решению матери. Ей теперь было почти безразлично, где жить, - а Египет, во всяком случае, был ей не чужим.
- Только, если можно, поселимся где-нибудь на севере, хотя бы в Навкратисе, - попросила она. - Я не вынесу пустынной жары!
Поликсена посмотрела на выгоревшие добела волосы дочери, ее кожу, которая оставалась светлой, несмотря на солнце. Улыбнулась, погладив Фрину по руке.
- Я постараюсь устроить тебя с детьми в Навкратисе.
Насчет себя она промолчала… но Фрина всегда была сообразительной, и догадывалась сама. От этого зависело и все прочее.
Никострат с женой и детьми покинули Крит; и вскоре прислали Поликсене бодрое письмо, в котором говорили, что Никострат нашел себе место и они будут жить безбедно. Очевидно, тон этого письма задавала Эльпида. Но любовь сына Поликсена тоже ощущала в каждой строчке…
Утерев слезы, коринфянка написала детям длинный ответ. И, когда ушел корабль на Родос, она сама простилась с Критобулом и его семьей и ступила на борт судна, направлявшегося в Египет.
Они с Фриной, Хризаорой, Главком и двумя служанками свергнутой царицы спокойно прибыли в Навкратис и остановились в гостинице. Здесь все еще было довольно безопасно для женщин, даже одиноких. После недолгого отдыха Поликсена сказала Фрине, что ей нужно отправиться в Саис, в храм Нейт.
Писать верховному жрецу она опасалась, даже на священном языке египтян. Лучше всего было встретиться лично.
- Ты побудешь тут без меня, дорогая? - спросила она дочь.
Фрина понимающе кивнула.
- Да, мама. Только дай мне знать, когда… когда ты…
- Ну конечно, - сказала Поликсена.
Взяв с собой одну из своих девушек, Ианту, коринфянка поднялась по реке и до Саиса доехала в носилках. А потом, щедро заплатив носильщикам, отправилась в храм пешком, будто паломница. Свои черные волосы Поликсена опять распустила, прикрыв только легким покрывалом; на ней было белое платье, а глаза она подвела малахитом и сурьмой, как египтянка. Она так красила лицо очень давно - с самой юности. Казалось, этих долгих лет как не бывало: храм Нейт ничуть не изменился с того времени, когда Поликсена в последний раз посещала его.
Однако служителей, которые вышли встретить ее, коринфянка не помнила. Они держались очень высокомерно, пока Поликсена не заговорила с ними на языке Та-Кемет, попросив позвать верховного жреца. Она сказала, что давно знакома с ним; и понадеялась, что этот пост все еще занимает Ани.
Она сидела в отведенной ей келье, трепеща от волнения, как девушка; и наконец Ани явился к ней. Жрец постарел, высох от строгой жизни; но черные глаза его по-прежнему светились умом.
- Я знал, что это ты, госпожа, - сказал он по-египетски.
Поликсена встала и смущенно поклонилась.
- Божественный отец…
Ани остановил ее жестом.
- Мне ведомо, за чем ты явилась. Ты желаешь, чтобы я дал знать ему?
Поликсена кивнула, не поднимая глаз.
- Да. Если только он захочет меня видеть!
Ани улыбнулся.
- Он захочет. Он всегда ждал тебя.
Поликсена со служанкойна это время поселились при храме: и, несмотря на ожидание близкого будущего, эллинка ощущала умиротворение, которого не испытывала так долго.
Но когда Тураи впервые ступил на порог ее комнатки, Поликсена была потрясена. Этот человек, ее муж, стал совершенно ей чужим.
Теперь Тураи гладко брил голову, как жрец, и смуглая кожа его сделалась темно-бронзовой; на лице появились новые складки. И хотя тело его оставалось, как раньше, крепким, было ясно, что египтянин прожил целую жизнь вдали от нее.
Но, пока Тураи стоял и смотрел на нее, Поликсена ощущала, как между ними возрождаются понимание и чувство. Тураи улыбнулся: он вспомнил свою любовь… женщина, которую он знал, и эта новая слились для него в одну.
- Я не давал тебе развода, - сказал он на языке своей страны.
Поликсена покачала головой.
- Нет, - прошептала она, - не давал.
Она подошла к своему мужу, и он взял ее за руку. Поликсена прикрыла глаза, ощущая, как колотится сердце. Она знала, что этот человек до сих пор любил ее и сострадал ей, - но он заставит ее заплатить за все: за то, что он так долго любил ее, за то, что она так долго жила далеко от него и их сына и изменяла им обоим…
Но только не сейчас. Не сейчас.
Тураи погладил Поликсену по волосам и поцеловал в щеку.
- Теперь мы отправимся домой, сестра моя.
========== Эпилог ==========
Тураи все эти годы прожил на юге - вначале жил на острове Абу, близ храма Хнума и каменоломен Сиене, а потом перебрался в город Гебту, который греки назвали Коптосом. В этом городе, самом восточном из городов Та-Кемет, издревле сходились два важнейших торговых пути на восток - кочевники привозили мирру и другие ценнейшие благовония, черное дерево, слоновую кость, золото, драгоценные камни; а также рабов и животных: жирафов, павианов и леопардов для фараоновых зверинцев.
Больше года Тураи прослужил писцом и учетчиком при коптосском смотрителе караванных путей; а потом, когда этот важный чиновник заболел и умер, занял его место. Он не занимался хищениями и не брал больше того, что ему причиталось; однако столь превосходная должность уже принесла ему неплохое состояние.
Все это Поликсена узнала, пока они плыли на юг. В храм Нейт Тураи взял с собой сына, теперь уже пятилетнего, - и при первой встрече своей надменной отстраненностью Исидор напомнил эллинке жрецов великой богини.
Впрочем, Поликсену не удивило и даже почти не огорчило, что мальчик, видя ее, дичится и льнет к отцу, словно прося защиты от чужой женщины. У нее будет время, чтобы завоевать доверие и привязанность Исидора. Если только его отец ей это позволит.
Из храма Нейт Поликсена написала Фрине, сообщив, что на некоторое время уедет на юг: Фрина все поймет. Но надолго бросать дочь было нельзя. Когда Тураи рассказал жене о себе, Поликсена, в свою очередь, коротко посвятила его в свои обстоятельства.
Теперь она говорила по-гречески, и Тураи слушал, прикрыв глаза; как будто это была повесть о людях чужих племен, не имеющих к нему никакого отношения. Поликсена вдруг тревожно подумала, что египтянин мог за эти годы даже позабыть ее язык как варварский - и никто не вменил бы ему этого в вину. Это она приехала к своему мужу, покаянно склонив голову; и теперь он вез ее в древнейшую область своей страны, туда, где эллинских обычаев и самих эллинов никто не знал и не считался с ними…
Однако Тураи, выслушав рассказ супруги, ответил ей по-гречески - пусть и с затруднениями; его акцент стал значительно сильнее. Египтянин спросил, остались ли у нее с дочерью какие-нибудь ценности - или они уже все истратили.
Поликсена вспыхнула под пристальным взглядом черных глаз. Если бы она ответила утвердительно, Тураи согласился бы поддержать Фрину деньгами; но вот чего это стоило бы ей самой…
- Мы почти истратили персидское золото и серебро, но у меня с дочерью остались дорогие украшения, - со спокойным достоинством ответила поверженная царица. - Они на хранении в торговом доме, в Навкратисе.
И тут ей пришло в голову, как она могла бы распорядиться этим имуществом. Но теперь ей потребуются разрешение и поддержка мужа!
Тураи, не сводивший с нее глаз, кажется, догадался о ходе ее мыслей; и одобрительно кивнул. Хотя было непонятно, что именно он одобряет.
- Хорошо, - сказал египтянин. - Мы еще обсудим это, когда ты войдешь в мой дом.
Поликсена опустила голову.
- Я так устала сражаться, Тураи… я сражалась всю жизнь. Ты понимаешь?
Губы Тураи тронула улыбка.
- И теперь ты ищешь во мне прибежище для своего исстрадавшегося сердца?
Поликсена сокрушенно молчала; и наконец его взгляд смягчился. Придвинувшись к жене, египтянин обнял ее за плечи. Они сидели в каюте, укрывшись от солнца, - самому Тураи зной был не страшен, и Исидор рос таким же пустынножителем: сейчас мальчик оставался снаружи, занимая себя один, как привык.
В Коптосе Тураи нанял для жены с ее служанкой носилки: он сам и Исидор шагали снаружи и не испытывали никаких неудобств.
Увидев жилище египтянина, Поликсена вздохнула с облегчением. Белый глинобитный дом - сохраняющий прохладу в самую сильную жару и тепло в холодные ночи. Она вошла первой, сбросив с головы покрывало, и Тураи услышал ее радостные восклицания:
- Как ты хорошо здесь все устроил! Лучше, чем в нашем доме в Дельте!
Коринфянка осеклась, обернувшись к мужу. Но лицо его не изменило выражения.
- Можешь лечь поспать, - предложил он.
Поликсена улыбнулась.
- С радостью.
Она распустила узел волос на затылке и легла на кровать в гостевой комнате. Поликсена крепко уснула и уже не ощутила, как египтянин вошел и сел рядом, любуясь ею и улыбаясь с горечью.
Проснувшись через пару часов, Поликсена с помощью служанки совершила омовение и присоединилась к Тураи и Исидору за ужином. После этого Тураи отправил мальчика спать.
Они с Поликсеной долго сидели в молчании, при свете единственной алебастровой лампы… а потом египтянин вдруг произнес:
- Если ты не слишком утомилась, можешь рассказать мне о своем правлении, царица. Чтобы я дополнил мои записки, которые сохраняются в храме Нейт. Я привык работать поздно.
Поликсена удивленно взглянула на него… и поняла, что на этот час опять стала для мужа чужеземной царицей, чьи деяния и промахи он готовился запечатлеть для потомков.
- Хорошо, - согласилась эллинка. - Только мой рассказ будет длинным - не на один вечер и не на два…
Тураи улыбнулся.
- Нам некуда спешить.
Это было очень странное переживание - Поликсена, устроившись на подушках на полу, пересказывала египтянину свою жизнь на ионийском престоле и словно бы опять переносилась в прошлое… но на все отныне взирала чужими глазами: глазами Тураи. Муж записывал ее историю иератическими знаками с удивительной беглостью, не делая никаких исправлений, - сразу на папирус. Поликсена поведала почти обо всем… упомянула и Гобарта, однако не сказала, что этот перс был ее любовником.
Наверняка о Гобарте Тураи слышал сам; но это дело доносчиков. О Делии ее супруг мог и вовсе ничего не знать.
Однажды прервавшись, египтянин посмотрел на нее в упор, улыбаясь с насмешкой и с полным пониманием; но ничего не сказал. А потом вдруг перевел взгляд на дверь.
Оказалось, что Исидор стоит там и внимает рассказу Поликсены, весь превратившись в слух. Тураи поманил его, и мальчик подошел.
- Он неплохо говорит на вашем языке, - объяснил египтянин жене. А потом снова повернулся к Исидору.
- Послушай, что рассказывает твоя госпожа мать, - все это правда, которая лучше, чем сказки. Ты позволишь ему остаться, сестра моя?
Поликсена кивнула.
- Конечно, пусть слушает.
Однако она уже устала, и Тураи тоже. Поработав еще немного, Тураи отослал сына, и они с Поликсеной разошлись спать. Поликсена со служанкой заняли гостевую комнату.
На другой день Тураи понадобилось уйти по делам, и Поликсена на весь день осталась одна: она знакомилась с домом и отдыхала. А вечером египтянин вернулся, и царица продолжила диктовать. И опять Исидор пришел слушать, хотя в другое время к ней не приближался.
Еще два дня прошли таким же образом; и на четвертую ночь Поликсена вернулась на ложе своего мужа. Это была нелегкая близость, полная тяжелых и сильных воспоминаний, встававших между ними. Но в глазах Тураи Поликсена прочитала, что она все еще прекрасна и желанна для него, и это принесло ей утешение.
Спустя несколько дней Поликсена попросила разрешения съездить в Навкратис - помочь дочери. Она уже знала, как: ей следовало купить долю в вавилонском торговом доме, чтобы Фрина и ее дети могли потом получать пожизненный доход от путешествий. Однако, рассказывая об этом мужу, Поликсена поняла, что не сможет совершить такую сделку сама: тем более, что Навкратис оставался греческим городом в Египте, где права мужа были гораздо больше.
- Я поеду с тобой, - сказал Тураи. - Я помогу тебе составить договор как полагается.
В конце концов, они решили, что долю в торговом доме купит он, однако на папирусе будет прописано, что две трети дохода пойдут Фрине. Остальное должно было идти Поликсене в качестве содержания: по справедливости и чтобы не унизить ее царского достоинства.
***
С Манушем из Ионии бежал и Менекрат - художник со своей большой семьей окончательно осел в Персеполе.
В этом же году персы вернулись в Ионию и вновь полностью подчинили ее - с еще большей, чем прежде, жестокостью.
Мелос был в числе тех, кто сражался за свободу: когда война разделила его и его семью, иониец остался на родине и примкнул к мятежникам-северянам. Он дрался вместе с ними против новых захватчиков, которых наслал на Ионию Дарий; и был тяжело ранен, и много дней находился между жизнью и смертью. Однако Мелосу удалось разузнать, куда бежала Поликсена, - и следующей весной он приехал в Навкратис.
Мелос забрал Фрину и детей на Хиос. Так порвались последние нити, связывавшие коринфянку с соплеменниками. Египет стал местом упокоения всех ее начинаний.
Никострат и Эльпида, однако, писали ей. Поликсена узнала, что у Эльпиды родился еще один сын, здоровый и сильный, которого назвали Лаконик; три года он рос вместе с родителями на Родосе, а потом Никострат случайно повстречал в городе Линде Калликсена, изгнанного афинского флотоводца. По просьбе Никострата афинянин отвез мальчика в Спарту и убедил эфоров и царя взять его на воспитание…
Наверное, это было жестоко, - так обойтись со своим младшим ребенком; но Поликсене трудно было судить Никострата, помня обо всех пережитых им испытаниях и разочарованиях. Теперь Никострат и Эльпида ездили навещать своего сына в Лакедемон. И он уже знал, кто его главный враг, с которым ему предстоит сражаться.
Лаконик пережил отца и мать - и в возрасте восемнадцати лет погиб при Фермопилах, сражаясь против полчищ Ксеркса, преемника Дария.
Питфей, хромой сын Эльпиды, стал музыкантом: мать всячески поощряла в нем эти склонности, однажды заметив их. Питфей искусно играл на разных инструментах и прекрасно пел; но, заметив, что отец стыдится его теперь еще больше, он в возрасте четырнадцати лет оставил семью и начал зарабатывать на жизнь, выступая на пирах богатых родосцев. Они не знали, кто его родители, и никто даже не подозревал, что этот увечный юный сказитель, кифаред и флейтист - внук ионийской царицы.
Поликсена прожила после возвращения в Египет еще одиннадцать лет. Она никогда больше не покидала этой земли, и, казалось, даже не испытывала такого желания. Дважды к ней в Навкратис приезжали Никострат и Эльпида; но Фрина, хотя и прислала несколько писем, не навестила ни разу. Больше эллинка не встречалась со старшими детьми.
Поликсена скончалась в Коптосе, в доме мужа, - и через двадцать дней, пока тело супруги еще бальзамировалось, Тураи тоже угас и умер: как будто Поликсена позвала его за собой. Их похоронили рядом, в местном некрополе.
Через три года Исидор, единственный сын Тураи, взявший в руки все дела отца, добился того, что его родителей перезахоронили на острове Пилак - подле царицы Нитетис и ее мужа Уджагорресента. В храмовых надписях их имена были увековечены рядом, и в молебнах жрецов звучали наравне.
Последние комментарии
4 часов 54 минут назад
5 часов 7 минут назад
5 часов 41 минут назад
6 часов 13 минут назад
21 часов 43 минут назад
21 часов 53 минут назад