Утро в Кремле.—Орут во всю Ивановску.

Центром Москвы был Кремль. Там жил царь, патриарх, были главные соборы.

Три ряда зубчатых стен окружали Кремль. Под стенами с трех сторон текли реки, Москва и Неглинная. С юга глубокий ров отделял Кремль от Красной площади.

Огромный царский дворец взбирался в гору грудой теремов с разными надстройками и пристройками. В нем было не меньше тысячи комнат.

В Кремле и на Красной площади с раннего утра толпился народ. Там шел суд и расправа. Там бирючи — так назывались тогда глашатаи — объявляли царские указы или извещали о важных событиях. Там же на Красной площади шел главный торг.

По Красной площади проезжали бояре в Кремль к царю на поклон, а по Ивановской к утренней обедне проходил в собор сам царь. Для него поверх бревен там были настланы рундуки — деревянные помосты.

Чуть рассветет — на Ивановской площади толпа. Бояре с царем в собор пошли к ранней обедне, а холопы их толпятся на рундуках. Кричат, свистят, ругаются, дерутся. Кого с рундука столкнут, тот валится на бревна или между бревен в грязь.

Но вот обедня кончилась. Тяжелая соборная дверь широко распахнулась, и сразу всю толпу с рундука как помелом вымело — чисто.

Из собора выходит царь, парчевая ферязь горит алмазными пуговицами и драгоценными камнями по бортам. На голове круглая, отороченная соболем и усыпанная сверкающими камнями шапка Мономаха.

Впереди боярин в ярко алой ферязи, с жемчужным воротом и собольей оторочкой. Он оборачивается на обе стороны рундука и говорит громкой скороговоркой привычные слова:

— Народ, шапки снять, шапки снять! Кто не снимет, будет бит кнутом.

Толпа послушно обнажает головы.

Понемногу народ расходится, кто на Красную площадь, кто в приказы.¹

В приказах, что на Ивановской площади, тоже со скрипом отворяются двери. В палатах духота, воздух спертый, на полу грязь, обрывки бумаги, веревки, корки хлеба. Проветривать, убирать никто и не думает. Разве перед праздником пошлют караульного подмести мусор.

Приказные собирались рано. Правил на это не было. Велено было только приходить поране, да сидеть попозднее.

Вид на Кремль с Замоскворечья.

Служба, у приказных была трудная, Целые дни писали разные казенные бумаги — письма, описи, указы. Особенно опасно было переписывать царские указы. Избави бог сделать описку в царском имени или титуле. За это полагался кнут. А титул царский был длинный, на полстраницы, описку сделать не мудрено. Редкий день какого-нибудь подьячего не били кнутом или батогами — тут же па Ивановской площади, перед царским дворцом.

Вон окно в царских хоромах отворено. Царь пришел от обедни, шапку снял и стоит у окна, смотрит на площадь.

А невдалеке у приказной избы уж палач рукава засучивает.

Веред ним у козла — такое делалось тогда бревно на подставках — подьячий, кафтан и рубаха сняты, сам весь посинел от страха, дрожит. А впереди дьяк с приказом.

Подьячий поднимает голову, видит царя и падает на колени.

— Царь - батюшка, смилуйся, прости.

Царь, не глядя на него, обращается к дьяку:

— В чем своровал подьячий?

— В твоем, государь, светлом имени описку сделал, слово уворовал. Где следует: «Великие и Малые и Белые России Самодержца» — «Малые» опустил.

— А во сколь боев бить указано?

— Указано, великий государь, в сорок боев бить.

— Бить в двадцать боев.

Подьячий встает. По лицу видно, что рад, хотя и продолжает дрожать.

Палач размахивается, кнут свистит, подьячий глухо вскрикивает. Царь равнодушно отходит от окна.

Редко заживали рубцы на спине у подьячих. Но когда боль пройдет, они быстро забывали об этом. На Москве тогда не битых людей не было.

Бояр, хоть и реже, но тоже били по царскому указу, дьяков — по приказу бояр, подьячих и объезжих— по приказу дьяков.

Зато приказные и выгоды много имели. С раннего утра шли в приказы челобитчики (просители) за всякими своими делами. С кого оброк большой положили — просил скостить. Тот долг взыскать просил. И никто с пустыми руками не приходил. Один яиц десяток нес, другой утку, тот домотканины на рубаху, тот денег алтын [Алтын — 3 копейки.], а то и десять алтын, если дело важное.

Коли человек ничего с собой не принес, его и в приказную избу не пустят. Сторожу — ярыжке — первому надо дать деньгу, а то он палкой по голове двинет и дверь не откроет.

Если дело к самому дьяку — старшему чиновнику — меньше полтины и не приноси, а то, что ему ни говори проситель, он только посохом отмахивается:

— Недосуг! Погоди!

А надоест челобитчик, так и стукнет его тем же посохом.

Зато кто принесет полтину, для того и время найдется.

А в праздники своим чередом надо приказных чествовать.

В больших хозяйствах, где деньгам счет велся, так и записывали:

«Несено того ж числа, дьяку в почесть, Данилу Игнатьеву, калачей на два алтына, на четыре деньги, ему же