Парижские тайны царской охранки [Валериан Константинович Агафонов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
В. К. Агафонов Парижские тайны царской охранки
Введение
Около 11 лет — от 1906–1917 года — провели мы, русские эмигранты, в изгнании за границей. Все эти годы мы жили на чужбине под неустанным наблюдением агентов царского правительства, которое окутало нас густой сетью шпионажа и провокации. Особенно сильно и мучительно проявлялось это в мировом центре культурной жизни — в Париже. Почти за каждым из нас ходили по пятам и французские, и русские филеры, на каждом собрании у входов и выходов и в самом зале мы встречали подозрительных субъектов, от которых за версту пахло охранкой и сыском; мы хорошо знали, что наша переписка перлюстрируется не только в центрах Российской империи и в ее пограничных пунктах, но и в столице Великой Республики, и на территории свободолюбивой Швейцарии; мы хорошо знали, что эта перлюстрация производилась русской политической полицией при тайном содействии местных полицейских властей, почтальонов и консьержей; мы хорошо знали все это — и ничего не могли поделать. Не только русские эмигранты боролись с заграничной «охранкой», — против института заграничных полиций протестовали и во французской прессе, и с парламентской трибуны такие влиятельные политические деятели, как Жорес. Когда глава французского министерства знаменитый Клемансо в ответ на ряд пламенных филиппик, произнесенных в палате депутатов Жоресом после разоблачения Гартинга-Ландезена, дал публичное обещание, что на французской земле отныне не будет иностранных политических полиций, мы знали, что данное обещание не воплотится в жизнь; и, действительно, филерская слежка за нами после этого нисколько не ослабела. Но гораздо мучительнее и тяжелее для нас, русских эмигрантов, чем это «внешнее наблюдение», была та атмосфера недоверия и подозрения к своим товарищам, которая была порождена провокацией. После разоблачения Азефа подозрительность и взаимное недоверие приняли совершенно болезненный характер: подозревали чуть ли не всех, порой самых близких товарищей и друзей. Подозревали часто без всяких оснований, зря, но, с другой стороны, все же не принимали достаточных мер предосторожности для ограждения себя от провокаторов. Как показало изучение, еще далеко неполное, архивов «заграничной агентуры» (так назывался центральный орган русской политической полиции за границей), через ее руки за период с 1905 по 1917 годы прошло около ста «секретных сотрудников» (провокаторов), в той или иной степени причастных к «внутреннему освещению» своих товарищей-революционеров, а иногда и к прямой провокации, — процент довольно значительный, если принять во внимание, что политических эмигрантов за это время в Западной Европе было не более четырех-пяти тысяч. Понятно поэтому, что когда до Парижа в марте 1917 года дошли первые вести о Февральской революции, многие из эмигрантов обсуждали вопрос о том, что нужно захватить архивы политической полиции, которую эмиграция неизменно соединяла с консульством и посольством, и арестовать чинов «охраны». В силу разных обстоятельств, среди которых не последнее место занимало то, что в страстном желании попасть как можно скорее на родину и принять участие в работе «возрождения страны» многие видные революционеры не додумались войти в непосредственные сношения с таким ярким представителем старой власти, как посол Извольский, — и революционное выступление не состоялось. Вопрос о захвате архивов политической полиции и об аресте ее чинов в Париже не обсуждался ни на общих эмигрантских собраниях, ни в партийных группах; дело заглохло, архив и «чины» остались неприкосновенными. Но когда был организован, наконец, эмигрантский комитет по отправке политических эмигрантов в Россию, то нами был поднят вопрос о том, чтобы просить Временное правительство о допущении представителей комитета в опечатанное помещение заграничной агентуры для разбора архивов и для выяснения состава секретных сотрудников. После трехнедельного ожидания мы все же получили от Керенского это разрешение, причем к нам был присоединен эмигрант, присяжный поверенный Е. П. Рапп. Почти одновременно с этой телеграммой Керенского Рапп получил предложение от представителя чрезвычайной следственной комиссии Муравьева организовать составление описи дел заграничной агентуры. Таким образом, волею петроградского начальства во главе задуманного нами дела официально оказался Рапп; Комиссия по разбору архивов бывшей заграничной агентуры сформировалась в следующем составе: председатель — Рапп, члены: B. К. Агафонов, М. М. Левинский, С. Левицкий (Познер), М. П. Вельтман (Павлович) и М. Н. Покровский. Кроме того временно в Комиссии работали: Веллер, Л. П. Гомелля, C. И. Иванов, Биллит и Стружинский. В силу телеграфного предписания в начале при наших работах присутствовал вице-консул Кандауров, но затем официальная бумага Муравьева, присланная на имя Раппа, освободила Кандаурова от этой обязанности. Вскоре затем нами был приглашен в качестве эксперта давно уже проживавший в Париже известный разоблачитель многих секретных сотрудников и вообще всей подпольной деятельности Департамента полиции бывший помощник делопроизводства Департамента полиции Л. Меньшиков. На дверях заграничной агентуры, помещавшейся в нижнем этаже русского консульства в Париже, мы нашли печати консульства и личную печать заведующего агентурой Красильникова; сняв их и отомкнув двери, находившиеся на запоре под двумя ключами, не без волнения вошли мы в таинственную парижскую «охранку», состоявшую из двух относительно небольших комнат… Вот он, тот центр, откуда невидимая рука направляла свои удары в самое сердце русской политической эмиграции; здесь плелась паутина, окутывавшая нас и наших товарищей тысячью тонких, но крепких нитей; здесь, думали мы, совершались сатанинские искушения, и слабые или уже развращенные становились окончательно предателями… Две небольшие комнаты — одна в два окна, другая в одно — за решетками; окна выходят на двор, общий для посольства и консульства. Первая комната — канцелярия; вдоль стен ее стоят высокие до потолка шкафы с делами; это и есть знаменитый архив заграничной агентуры; две шифоньерки с карточными каталогами, один шкаф со старыми делами, кипами «агентурных листовок» и альбомами фотографий революционеров, три письменных стола с пишущими машинками на них и массивный несгораемый шкаф — вот чисто деловая обстановка канцелярии заграничной агентуры. Совершенно другое впечатление производила другая комната — кабинет самого Красильникова: великолепный письменный стол красного дерева с роскошными бронзовыми канделябрами и другими украшениями, диван, кресло, стулья красного сафьяна и два больших портрета царя и наследника… Здесь вырабатывались директивы и планы «внешнего» и «внутреннего» наблюдения за политическими эмигрантами, которые немедленно при посредстве состоявших в распоряжении Красильникова жандармского подполковника Люстиха или главы филеров — знаменитого Бинта передавались многим десяткам агентов внешнего наблюдения — «шпикам» — и так называемым секретным сотрудникам, — попросту провокаторам; директива начинала приводиться в исполнение, — и вы чувствовали это на себе, если были уже стреляным волком: увеличение числа подозрительных фигур при вашем выходе на улицу, усиленная любезность вашей консьержки, а затем и усиленное устремление в вашу сторону подозрительных «товарищей»; последнее улавливали, к сожалению, немногие — только особенно наблюдательные… После внимательного осмотра этого таинственного убежища наших врагов мы сразу нашли в ящиках красильниковского стола и в бюро его помощника Мельникова несколько интересных бумаг: прошение на Высочайшее имя о помиловании известного в Парижской колонии художника Иванова, доклад Красильникова Департаменту полиции о переговорах с корреспондентом «Русского слова» Брутом-Беловым, просившимся в секретные сотрудники, два подробнейших доклада Бинта о переговорах с одним довольно известным парижским эмигрантом по поводу возможного поступления его в число секретных сотрудников заграничной агентуры и некоторые другие, менее интересные бумаги. Понятно, что первые дни нашей работы в канцелярии заграничной агентуры прошли в довольно беспорядочном чтении бумаг, найденных нами в столах самого Красильникова, чиновников его канцелярии и в несгораемом шкафу; затем не-сколько дней было посвящено систематическому обзору всего «богатства», накопленного в этих двух комнатах. Прежде всего наше внимание было привлечено двумя карточными каталогами — первый из них, печатный, заключал в себе около 15–20 тысяч карточек с фамилиями и приметами разыскиваемых и подлежащих аресту лиц, замешанных в революционном движении. Второй каталог, гораздо для нас более интересный, состоял примерно из 2–3 тысяч карточек, на которых чиновниками заграничной агентуры отмечались, конечно, в алфавитном порядке, все лица, упоминавшиеся по той или иной причине в бумагах агентуры; помимо имени, а иногда и отчества, а также и кличек, революционной или агентурной, на каждой такой карточке отмечались номера входящих или исходящих бумаг, в которых упоминалось данное лицо. Просматривая этот каталог, каждый из нас, членов Комиссии, мог сразу увидеть, в какие годы его заграничного бытия и как часто заграничное и российское начальство обращало на него свое «благосклонное» внимание. Так, например, пишущий эти строки тревожил заграничную агентуру или самый Департамент полиции за все время своего 11-летнего изгнания не более ста раз. Подобные автобиографические занятия показали нам, во-первых, что архитектура архива заграничной агентуры покоится на этом карточном каталоге и на системе исходящих (посылаемых заграничной агентурой) и входящих (получаемых ею) бумаг, и во-вторых, что среди этих бумаг отсутствует значительное их количество. Из расспросов чинов заграничной агентуры нам удалось установить, что много наиболее секретных бумаг было вывезено из помещения агентуры жандармским подполковником Люстихом и чиновником Мельниковым еще до запечатывания посольством этого помещения; выяснилось также, что все эти документы находятся на квартире Мельникова. Узнав это, я ранним утром отправился на квартиру Мельникова, забрал девять пакетов бумаг и совместно с ним и вице-канцлером Кандауровым перевез их в помещение агентуры. Впоследствии оказалось, что все же многих бумаг в архиве недостает. Красильников «объяснял» это тем, что бумаги не являлись для него чем-то неприкосновенным, — для него прежде всего было важно «живое» дело, а некоторые документы могли и затеряться. Системы «отдельных дел» в архиве заграничной агентуры не существовало, и только в исключительных случаях (запрос Департамента, необходимость в данный момент подробнейшей справки и т. п.) канцелярия заграничной агентуры составляла из соответствующих номеров входящих и исходящих бумаг временные «отдельные» дела; к входящим и исходящим в таких делах присоединялись и различные другие документы: письма, агентурные листки, различные справки, фотографические карточки. Среди таких временных отдельных дел наше внимание остановилось на деле о Савинкове, о бунте на крейсере «Аскольд» и о военном шпионаже. Между прочим даже при беглом просмотре дела об «Аскольде» нам стало ясно, что бунт был организован не без участия провокации, и что в ней сыграл не последнюю роль некий Виндинг, имевший сношение с охранкой (см. список). С жадным любопытством также перелистывали мы альбомы фотографических карточек, найденных нами в канцелярии заграничной агентуры. Альбомы эти были, во-первых, основные — для надобностей самой заграничной агентуры, заключавшие в себе фотографии нескольких сот революционеров, и маленькие альбомчики, специально предназначенные для агентов наружного наблюдения и вмещавшие лишь 20–30 небольших фотографий революционеров, главным образом террористического направления, особенно интересных бдительному полицейскому начальству. При этом предварительном общем обзоре архивов заграничной агентуры мы вскоре поняли, что главная наша задача — разоблачение «провокаторов» представляется чрезвычайно трудной, так как ни в бумагах, ни в каталогах, ни в фотографических альбомах мы не нашли конечно каких-либо указаний на фамилии секретных сотрудников; только впоследствии при более подробном изучении архивов нам удалось извлечь несколько бумаг, в которых находились прямые или косвенные указания на настоящие фамилии сотрудников, но, увы, то были либо «герои» давно минувших времен, либо уже проваленные, либо выброшенные за борт самим начальством за ненадобностью — бывшие секретные сотрудники. О действующем же составе сотрудников, о предателях, служивших до последнего дня и получавших свои тридцать серебренников до того момента пока их платили, мы нашли указания; но и в этих отчетах секретные сотрудники фигурировали лишь под специальными охранными кличками. Здесь мы впервые познакомились с «Гретхен», «Скоссом», «Россини», «Невером», «Люси», «Корбо», «Вебером», «Шарпантье», «Неем», «Пьером», «Сержем», «Американцем», «Шарни» и другими более или менее звучными именами… Сравнение финансовых отчетов за разные годы и месяцы показало, что до самого последнего времени в заграничной агентуре работало не менее двадцати двух секретных сотрудников, получавших от 250 до 2500 франков в месяц; среднее жалование за последние годы было 500 франков; кроме того, многие из сотрудников получали значительные суммы — от 200 до 1000 франков на разъезды и различные командировки, получали также наградные, пособия на лечение и вообще все богатые милости, как и остальные чиновники Российской империи. Ни одной расписки секретного сотрудника в получении им денег в архиве агентуры найдено не было. И немудрено, так как при Красильникове, например, все деньги, причитавшиеся секретным сотрудникам, выдавались под расписку подполковнику Люстиху, который и передавал их по назначению. Только два сотрудника: «Шарни» (Загорская) и «Ратмир» (Рекули), находившиеся в непосредственном ведении Красильникова, получали деньги лично от него. Но конечно и финансовые отчеты не дали нам данных для разоблачения настоящих фамилий секретных сотрудников. Впервые блеснула перед нами надежда на это разоблачение, когда при более систематическом изучении входящих и исходящих бумаг архива мы заметили, что на многих бумагах последних годов, посылавшихся агентурой в Департамент, точнее на их «отпусках», то есть на копиях, оставшихся в архивах агентуры, имеются пометки из нескольких букв, которые обозначали охранную кличку секретного сотрудника, сообщавшего Люстиху приводимые в бумаге сведения и указания. Иногда на таких бумагах имелась не одна, а несколько таких охранных кличек, что конечно указывало на то, что сведения были сообщены несколькими сотрудниками. Для разоблачения настоящих фамилий предателей бумаги, которые с такими пометками относились к определенной охранной кличке, мы решили объединить в отдельное дело. Благодаря такому приему можно было очертить сферу деятельности данного секретного сотрудника; так, например, были раскрыты «Скосе», оказавшийся с.-p., грузином Деметрашвили, и «Ниель» — Бротман (Эстер). Затем большое значение в деле раскрытия охранных псевдонимов сотрудников оказали нам так называемые агентурные листки — оригиналы донесений жандармского подполковника Люстиха, ротмистра Лиховского и Литвинова, состоявшиеся на основании собеседований или писем секретных сотрудников, находившихся под руководством этих охранников. В агентурных листках проскальзывали различного рода интимные указания, очень важные для установления того или иного сотрудника и исчезавшие в официальных бумагах, — состоявшихся на основании этих листков для отсылки их в Департамент полиции. Так, например, в одном таком агентурном листке Люстиха с точной датой по обыкновению я прочел, что сотрудник «Гретхен» нездоров, что у него «гонят солитера», в другом, что тот же сотрудник давно не приходит на свидания, так как занят своими «мухоловками». Указания чрезвычайно характерные и достаточные для того, чтобы после целого ряда справок выяснить, кто скрывается под поэтическим названием «Гретхен» (Кокочинский). «Мухоловками» Люстих в целях конспирации, а может быть и краткости, называл мастерскую Кокочинского для изготовления бумаги против мух. Затем мне удалось найти черновики двух докладов Красильникова, в которых он сообщает Департаменту как о «проваленных», благодаря Бурцеву, секретных сотрудниках, так и о тех, положение которых поколеблено, так как относительно них у Бурцева имеются кое-какие подозрения; в этих черновиках над фамилиями всех этих лиц надписаны карандашом их охранные клички. Так было раскрыто восемь или девять псевдонимов секретных сотрудников Красильникова. Эта кропотливая аналитическая работа была затем проверена и дополнена во время допросов чинов заграничной агентуры нашей комиссией во главе с Раппом и с прибывшим из России уже к концу нашей работы комиссаром Временного правительства г-ном Сватиковым. Были допрошены затем нашей комиссией и некоторые разоблаченные секретные сотрудники (Деметрашвили, Кокочинский, Стааль, Житомирский, Чирьев), а г-н Сватиков подверг такому же допросу секретных сотрудников, проживавших в Англии (Бротман, Гудин, Цукерман-Орлов), Италии (Бакман, Савенков), Швейцарии (Санвелов, Абрамов) и в Швеции (Коган-Андерсен). Эти допросы «провокаторов» не дали ценного фактического материала, хотя большинство из них (за исключением Абрамова и Деметрашвили) не отрицали своей службы в заграничной агентуре. Все показания сознавшихся секретных сотрудников сводились почти всегда к одному и тому же: что они-де вошли в сношение с полицией вследствие тяжелых семейных и материальных обстоятельств, что они почти ничего не давали представителям заграничной агентуры и часто даже обманывали их сообщениями ложных сведений… Члены нашей комиссии по изучению дел заграничной агентуры прекратили свою работу неодновременно; дольше всех пришлось проработать мне, но и я не в силах уже был оставаться в Париже, когда так тянуло в Россию. В сентябре я покинул Францию… Заведование архивом заграничной агентуры и дальнейшая разработка его были оставлены в руках комиссии из трех лиц: М. Левинского, С. Левицкого (Познера) и Лазаркевича; экспертом при комиссии был оставлен Л. Меньшиков. По возвращении своем в Петроград я не имел намерения приступить к немедленному изданию собранных мною материалов по истории заграничной агентуры, так как в это время многочисленная комиссия изучала колоссальный архив бывшего Департамента полиции, и я предполагал связать свою маленькую работу с тем громадным трудом, который должен был завершиться в конце концов изучением материалов Департамента. Но после октябрьского переворота работа по изучению архива Департамента полиции была прекращена, архив запечатан, и я счел невозможным откладывать далее опубликование результатов своей работы конечно в копиях, которые являлись прекрасным дополнением к данным, собранным мною в архивах заграничной агентуры. Приношу здесь свою сердечную благодарность А. А. Овсянникову, который передал в мое распоряжение находившиеся в его руках материалы. Основу для объединения этих разрозненных фактов я почерпнул, с одной стороны, из своих собственных воспоминаний, с другой, — из бесед с некоторыми знатоками старого полицейского режима. На основании всех этих данных я попытался дать, конечно весьма несовершенный и не полный, очерк истории заграничной агентуры с начала ее основания вплоть до наших дней; несовершенный и не полный, так как архивы заграничной агентуры изучены мною относительно поверхностно — и вследствие краткости времени, бывшего в моем распоряжении (четыре месяца), и вследствие специальной задачи, поставленной нами себе при изучении этих архивов (разоблачение провокаторов), а из архивных сокровищ Департамента полиции в мои руки попала, конечно, весьма незначительная часть материала, касающегося дел заграничной агентуры. Но в наше время, когда события бегут с такой головокружительной быстротой, а правительства сменяются в течение нескольких месяцев, я считаю более предусмотрительным издать мою работу хотя бы и в далеко несовершенном виде, так как никто не может поручиться, что материалы, необходимые для полной разработки нашей темы, останутся в неприкосновенности. Небольшая книжка, которую я предлагаю вниманию читателя, распадается на две части: первая — исторический очерк заграничной агентуры, вторая — список и краткая характеристика большинства секретных сотрудников, «работавших» в этом учреждении. В историческом очерке я придерживался документального изложения, то есть по мере возможности для характеристики событий и лиц приводил документы почти целиком; делал я это не только для того, чтобы сохранить «неподражаемую прелесть» языка и психологии авторов этих документов, являвшихся в то же время и действующими лицами нашей печальной эпопеи, но и потому, что в этих документах всюду встречаются факты и указания, в данный момент представляющиеся может быть малоинтересными и незначительными, но могущие дать в будущем, а для некоторых наших читателей вероятно и в настоящем нити для выяснения многих темных вопросов в области политического сыска и провокации. Март 1918 г. Петроград. В. Агафонов.Глава I
Наследство «Святой дружины» переходит к Департаменту полиции. — Зарождение русской «заграничной агентуры» для наблюдения за русскими революционерами. — Первый заведующий заграничной агентурой Корвин-Круковской (1883 г.). — Французская бригада Барлэ. — Записка Семякина 1884 года. — Шпионская деятельность русских консулов. — Отставка Круковского и назначение на его место в 1884 г. П. И. Рачковского. — Контракт Департамента полиции в 1885 г. с провокатором Гекельманом-Ландезеном. — Шпионская и провокаторская деятельность Ландезена в Швейцарии и в ПарижеДепартамент полиции взял в свои руки организацию «заграничной агентуры» для наблюдения за деятельностью политических эмигрантов в 1883 году, когда ему были переданы дела знаменитой «Святой дружины». Вместе с этими делами к Департаменту полиции перешли, как сообщает тогдашний директор Департамента Плеве в своей докладной записке товарищу министра внутренних дел Оржевскому от 30 июня 1883 года, и четыре заграничных агента означенного общества: «1) Присяжный поверенный Волков, 2) Отставной надворный советник Климов и 3) Купеческие сыновья Гурин и Гордон. Первый из них, Волков, отправился в Париж по уполномочию бывшего издателя «Московского телеграфа» Радзевича с целью выяснения условий предполагавшегося издания новой либеральной газеты и должен был связать с этой поездкой свою агентурную деятельность. А второй, Климов, скомпрометировавший уже себя среди эмигрантов изданием в Женеве газеты «Правда», должен был доставить подробный поименный список женевской эмиграции с характеристиками выдающихся вожаков последней; между тем деятельность этих лиц выразилась лишь в сообщении Волкова о том, что замыслы русской колонии в Париже в смысле издания газеты ввиду местных и внешних условий не могут быть осуществлены; Климов же, не успевший в течение двухлетнего своего пребывания в Женеве ознакомиться с наличным составом эмиграции, ограничился лишь сообщением ничтожных, на лету схваченных сведений. Что же касается остальных двух агентов — Гурина, поселившегося в Париже, и Гордона, в Цюрихе, то оба они по своему развитию и пониманию дела могут быть полезны, подавая надежду сделаться в приведенных пунктах внутренними агентами, в каковых Департамент полиции встречает насущную потребность». Ввиду этих соображений Плеве предлагает Оржевскому оставить Гурина и Гордона на их местах с сохранением прежнего жалования по 200 рублей в месяц каждому, а Климова и Волкова отозвать в Россию. Но как видно из памятной записки, подписанной А. Миллером, от 29 мая 1883 года у Департамента полиции были за границей и другие агенты, наблюдавшие за политическими эмигрантами, а именно: Анненский с жалованием 500 франков в месяц, Белин — 400 франков в месяц, Николаидес— 200 франков в месяц, Стемковский— 200 франков в месяц и Милевский — 150 франков в месяц. В этой же записке значатся таинственные лица, которым Департамент высылает за границу пенсию: Камилл де Кордон -800 франков в месяц, Лелива де Силавский — 2000 франков в год и Ида Шнейдер — 300 червонцев в год за заслуги умершего отца. Неудовлетворительное положение заграничной агентуры, конечно, очень беспокоило тогдашних вождей русского полицейского сыска Оржевского и Плеве. И они начинают принимать целый ряд мер для постановки политической агентуры за границей на «должную высоту». В июне 1883 года в Париж назначается надворный советник Корвин-Круковской для общего наблюдения за политическим розыском во Франции. Корвин-Круковской получает за подписью Плеве удостоверение на французском языке, в котором указывается, что он — Круковской — «облечен доверием Департамента полиции, и что дружественным России державам предлагается оказывать ему содействие при исполнении им своего поручения». Это назначение находится в несомненной связи с прошением Корвина-Круковского от 30 марта 1883 года. Приводим этот человеческий документ полностью: «Нижеподписавшийся, участвуя в 1863 году в польском восстании, после усмирения оного бежал за границу. С 1864 по 1866 годы проживал в Италии — в Турине, Милане и Флоренции. В начале 1873 года— в течение этого времени, в продолжение полутора лет посещал инженерное училище «Ponts et chaussees». Не имея средств дальше воспитываться, во время французско-прусской войны поступил в саперный батальон, в сражении под Седаном взят в плен, — по заключении мира, возвратившись в Париж, занимался при железной дороге в качестве рисовальщика. В конце 1873 года переселился в Швейцарию, жил в Женеве, Берне и Цюрихе, занимался также при железной дороге, в 1874 году случайно познакомившись с бывшим чиновником бывшего III отделения (приехавшим в Цюрих) статским советником Перецом, в течение двух лет помогал ему в обнаружении поддельщиков русских (вырвано)…х билетов и неоднократно был (вырвано) в Вену, Краков, Берлин, Бреславль, Данциг и Познань. В 1876 году отправившись в Сербию, поступил добровольцем, занимал должность старшего адъютанта Русскоболгарской бригады, участвуя в сражениях против турок, награжден золотой и серебряной медалями «За храбрость» и военным орденом «Такова». По расформировании бригады в Румынии в городе Плоешти и по прибытии в этот город главной имперской квартиры покойным генерал-адъютантом Мезенцевым 1 июня 1877 года принят на службу в качестве агента, исполнял эту должность по 1 января 1879 года сперва в Болгарии, а потом в Румынии в Бухаресте в распоряжении генерал-адъютанта Дрентельна, — в течение службы был командирован в секретные и опасные миссии: в Константинополь и в венгерские крепости, Кронштадт и Гер-манштадт. В марте месяце того года, получив Высочайшее помилование, возвратился на родину, в город Варшаву, служа агентом при жандармском округе, исполнив неоднократно секрет… (вырвано) за границей, владея французским, не… (вырвано) язы… С.-Петербург, 30 марта 1883 г. Владимирская, № 2 (подпись вырвана)». В помощь Круковскому Оржевский предписал Плеве «пригласить на службу для заведования агентами центральной парижской агентуры французского гражданина Александра Барлэ, заключив с ним контракт». Барлэ получал 500 франков жалованья в месяц и был подчинен Круковскому; в ведении Круковского находились еще три французских агента: Бинт, Росси и Иран. В это же время на полицейском небосклоне начинает всходить новая звезда — Петр Иванович Рачковский. В январе 1884 года Плеве командирует состоящего в распоряжении Департамента полиции дворянина Рачковского за границу для обнаружения местожительства жены Сергея Дегаева — убийцы Судейкина— и для «установления за нею, ее сношениями и корреспонденцией тщательного, в течение некоторого времени наблюдения». Интересны телеграммы одного из помощников Плеве по Департаменту полиции Семякина за подписью «Жорж», посланные Корвину-Круковскому в Париж по поводу этой командировки Рачковского. Обе телеграммы — шифрованные, первая написана по-французски, вторая — по-русски. Первая гласит следующее: «Известному Вам Рачковскому поручено специальное дело, о коем он Вам сообщит лично. Прошу Вас предоставить в его распоряжение одного, а в случае необходимости нескольких агентов и ввиду важности дела оказать ему помощь и поддержку. Благоволите вручить ему в копии нижеследующее». Другая телеграмма (французская): «Сестра Сергея, девица, выезжает за границу. За ней едет Спраковский с компанией для личной передачи Вам. Ожидайте Париже и по получении телеграммы, подписанной Федор, немедленно выезжайте с Иваном в назначенное место, передав наблюдение, если уже начато по Парижу, Барлэ; не начатое временно оставьте. Телеграфируйте адрес». Рачковский, по сведениям, собранным мной в Петрограде за последние месяцы, получил эту командировку, так как до этого служил в Департаменте полиции и был помощником знаменитого Судейкина, убитого Дегаевым. Дегаев, как известно, был в сношениях с Судейкиным и выдавал ему своих товарищей народовольцев; сносился Судейкин с Дегаевым не только лично, но и при посредстве Рачковского. На эту командировку Рачковскому была отпущена крайне незначительная сумма, и ему приходилось самому следить в Париже за революционерами, но зато он завел парижские знакомства, которые впоследствии много помогли его удивительной карьере. Между прочим он познакомился в это время с Жюлем Гансеном, о котором речь еще впереди… «Должной высоты» политический сыск за границей не достиг и в 1884 году, как то показывает докладная записка, поданная Департаменту полиции Семякиным 12 марта 1884 года после его заграничной командировки. Приводим наиболее важные данные из этой крайне обстоятельной и интересной записки. Семякин указывает, что наблюдение за деятельностью эмигрантов за границей осуществляется при помощи: 1) консулов в Париже, Вене и Берлине и вице-консула Шафирова в Сулине, 2) сношения пограничных жандармских офицеров с пограничными прусскими, австрийскими полицейскими властями, 3) краковского полицейского комиссара Коржевского и 4) «корреспондентов» Департамента полиции в Бухаресте, Вене, Женеве и Париже. Семякин дает следующую характеристику всех этих учреждений и лиц: 1) Консулы в Вене и в Берлине, поддерживая оживленные сношения с Департаментом, вполне обстоятельно исполняют все требования последнего и сообщают ценные сведения как о русских подданных, участвующих в революционной деятельности преступных сообществ в Австрии и Германии, так и о проявлениях социально-революционного движения вообще в названных государствах. Генеральный консул в Париже, не имея по-видимому связей с парижской префектурой, ограничивается формальным исполнением требований полиции. Расходы всех трех консулов на секретные надобности не превышают полутора тысяч рублей в год. Вице-консул в Сулине Шафиров доставляет сведения неравномерно, и Департамент полиции даже не знает личного состава, деятельности и сношений эмигрантов в Румынии. По мнению Семякина, командировка Милевского в Бухарест исправит положение дела; но кроме того необходимо увеличить денежные затраты на агентуру в Румынии, — Шафиров получает всего на это дело 3000 рублей в год. 2) Сношения пограничных жандармских офицеров с соседними прусскими и австрийскими полицейскими властями не дали до сего времени, по новизне дела, ощутительных результатов. Лишь сношения капитана Массона с краковской полицией приносят, по мнению Семякина, значительную пользу для уяснения социально- и национально-революционных происков галицинских поляков. Майором же Дедиллем (сношения с га-лицинскими властями) и начальником жандармского управления Подольской губернии Мазуром Семякин недоволен, особенно последним, так как «его экзальтированные сообщения представляются бессвязным лепетом нервно расстроенного человека». Впрочем, и расход на эти «международные» сношения был крайне незначительный — 300 рублей Массону и 90 рублей пособия Мазуру. 3) Несомненное значение имеют обстоятельные и вполне верные сообщения Костржевского, но к сожалению, меланхолично сообщает Семякин, сношения эти совершенно не оформлены, и отсутствие какого-либо вознаграждения за них не дозволяет Департаменту «злоупотреблять любезностью Костржевского». Эта любезность была вскоре вознаграждена, — комиссар Костржевский получил орден Станислава 3-й степени. 4) «Корреспонденты» Департамента: Милевский — человек добросовестный, исполнительный, получает 150 рублей, просит 200 рублей ввиду дороговизны жизни в Бухаресте. Стемковский в Вене — вполне бесполезен, пишет редко, дает ложные сведения, повторяется, получает 200 рублей. Гурин в Женеве — «несомненно внутренний агент», проницательно заявляет Семякин, «и находится в сношениях с видными представителями эмиграции. Все сообщения Гурина до сего времени представляли интерес и многие из них подтвердились фактами. Судя по его частной переписке с Рачковским Гурин человек добросовестный и агент школы современной на почве «воздействия» и «компромиссов», получает 275 рублей с разъездами». Корвин-Круковской и бригада Барлэ. Семякин дает весьма лестный отзыв о деятельности Барлэ, но совершенно уничтожающий о Корвине-Круковском, который, по его мнению, «делом не интересуется, не понимает его, и даже не дает себе труда разбирать письма, доставляемые ему Барлэ, заваливая всяким хламом Департамент. Из 4000 рублей, отпускаемых ежемесячно Круковскому, он получает на свою долю не менее 1500 рублей, расписывая остальные по разным рубрикам отчета». Барлэ утверждает, пишет Семякин, что для ведения всего дела в Париже достаточно 6000 франков в месяц (2400 рублей). Из записей Семякина видно, что содержание всех агентов Департамента за границей обходилось в то время в 58 080 рублей в год. Семякин не задается широкими преобразованиями заграничной агентуры, но все же предлагает некоторую внутреннюю реорганизацию, которая сводится в существенном к следующему: увеличить суммы, отпускаемые на шпионскую деятельность консулам, увеличить жалование Милевскому и предоставить в распоряжение австрийского комиссара в Галиции Костржевского 3000 рублей ежегодно; что касается парижской и женевской агентур, то прежде всего Семякин предлагает уволить Корвина-Круковского и заменить его Рачковским «как человеком довольно способным и во многих отношениях соответствующим этому назначению». «Рачковскому может быть назначено сверх получаемого им содержания в 250 рублей еще 250 рублей в месяц на разъезды в Женеву и другие места, телеграммы, почтовые и иные мелкие расходы». Кроме сего, подчеркивает Семякин, необходимо приобрести в Париже из местных эмигрантов внутреннего агента, который находился бы в непосредственных сношениях с Рачковским. Семякин предлагает также предоставить Барлэ полную самостоятельность в организации и заведовании французскими агентами внешнего наблюдения, а также и в расходовании ассигнованных ему на эту агентуру 5000 франков в месяц; лишь контроль за расходованием этой суммы возлагался на Рачков-ского. Не забывает Семякин и самого себя, так как предлагает ассигновывать ему ежегодно 1500 рублей на экстренные и случайные расходы и на награды заграничным агентам. К этому делопроизводству Семякин предлагает присоединить иностранный отдел из трех чиновников, который будет ведать не только сообщениями агентов, но и всеми сообщениями пограничных властей, начальника варшавского жандармского округа— о сношениях польских революционеров с Галицией и Познанью, будет ведать сообщениями консулов как агентурного характера, так и о выдаче паспортов русским подданным за границей; кроме того этот иностранный отдел должен «составить несуществующий доныне список эмигрантов, регистрировать всех лиц, выбывших за границу и состоящих под негласным надзором, еженедельно представлять обзор наиболее выдающихся сведений, получаемых из поименованных выше источников, и ежемесячно выпускать сборник сведений; а) о происходящих в течение месяца событиях; б) о вновь установленных адресах и сношениях эмигрантов как за границей, так и с лицами, в Империи проживающими; в) о выбывших за границу поднадзорных или бежавших преступниках и задержанных при возвращении; г) о вновь вышедших за границей революционных изданиях на русском языке или имеющих отношение к России». 20 мая 1884 года проект Семякина получил одобрение директора Департамента Плеве и товарища министра Оржевско-го. Для ликвидации же Круковского в Париж был послан в конце марта 1885 года Семякин, который и уладил дело, выдав Круковскому 10000 франков и взяв расписку о неимении претензий к Департаменту полиции; Семякин же ввел Рачковского в управление парижской и женевской агентур. Корвин-Круковской не мог так легко утешиться в своем падении и уже 20 июля 1884 года обратился с письмом к Семяки-ну, в котором, жалуясь на свое тяжелое материальное положение, просил выдать ему за прежние услуги пособие в размере 3000 франков или хоть ссуду в 1000 франков, угрожая — в случае отказа — обратиться к царю. Вместе с тем Кру-ковской указывает, что он «несмотря на свое стесненное материальное положение, отклонил выгодные для него предложения некоторых французских газет разоблачить в ряде статей устройство русской полиции в Париже». Все заставляет предполагать, что Круковской был удовлетворен и на этот раз, так как угроза шантажом и разоблачениями всегда оказывала магическое действие на Департамент полиции. Благодаря докладу 8 мая 1885 года Дурново Оржевскому, в котором директор Департамента ссылается на данные, доставленные надворным советником С. Зволянским (новый полицейский герой), полученные последним из личных объяснений с Рачковским и Барлэ, через год парижская агентура снова подверглась некоторым изменениям. Из этого доклада видно, что у Барлэ было шесть французских агентов, на которых он тратил 1560 франков в месяц, что чиновнику парижской префектуры он платил 200 франков ежемесячно, что у него две конспиративных квартиры, на одной из которых производилось «наблюдение за корреспонденцией», и что на консьержей «по наблюдению за перепиской» он расходовал 1070 франков ежемесячно. Траты самого Банковского были значительно меньше, а именно от 1200 до 1500 франков в месяц, при этом обращают на себя внимание следующие расходы: на постоянную квартиру для наблюдения за Тихомировым, в которой жил агент Продеус (бывший околоточный надзиратель), тратилось 65 франков ежемесячно; от 600 до 800 франков в месяц уходило на «внутреннюю агентуру, временные наблюдательные квартиры, единовременную выдачу консьержам, полицейским чиновникам и другим за разные сведения, на оплату мелких услуг — извозчики и прочее». Таким образом получалась переиздержка, достигающая 500 франков ежемесячно (Рачковскому отпускалось на расходы всего 1000 франков), которую Дурново объясняет «усиленной деятельностью по выяснению личностей Сержиуса (Кайгера) и Славинского (Иванова), Алексея Николаевича (Тонконогова) и по наблюдению за ними», затем — расходами на устройство внутренней агентуры, на поездку агента из Швейцарии в Париж по вызову эмигранта Русанова (кто это? — В. А.) и другое. Все это заставляет Зволянского и Дурново склоняться к тому, чтобы усилить ассигнование Рачковского за счет ассигнований Барлэ, у которого, как-то выяснил Зволянский, получается «ежемесячно довольно значительный остаток, обращаемый им в свою пользу». Предложение Дурново получило утверждение Оржевского, и Рачковскому была отпущена в его распоряжение вторая тысяча франков в месяц, которую отняли у Барлэ; с гражданином Барлэ заключен был новый контракт до 1 июня 1887 года. Одновременно было заключено 8 мая 1885 года условие с секретным сотрудником Ландезеном (он же Гекельман), который несомненно являлся той секретной агентурой Рачковского, о которой упоминается в докладе Дурново. Ландезен — будущий Гартинг— новый герой русской полицейскопровокаторской эпопеи. 24 марта 1885 года С. Зволянский прислал из Парижа, где он находился в служебной командировке, на имя Семякина в Департамент полиции телеграмму, в которой говорится, что «субъект» требует за службу 1000 франков в месяц, не считая разъездных, в случае разрыва — 12000 франков, может войти в сношение с редакцией, «личность ловкая, неглупая, но сомнительная. Федоренко полагает сношения с ним полезными, но цена высокая». На это последовал 25 марта телеграфный ответ Дурново на имя Федоренко для Зволянского: «Нахожу цену слишком высокой. Можно предложить 300 рублей в месяц. Единовременных выдач в таком размере допустить нельзя. Вознаграждение вообще должно зависеть от степени пользы оказанных услуг, которые до сих пор сомнительны. Прошу Вас решить вопрос с Ф., смотря по нужде в содействии подобной личности. Будьте осторожны относительно сохранения особы Федоренко…». «Субъектом» был Ландезен-Гекельман, впоследствии Гартинг. После этого с Ландезеном было выработано следующее соглашение: «бывший агент сибирского секретного отделения, проживающий ныне в Париже под именем Ландезена, приглашен с 1 сего мая к продолжению своей деятельности за границей и поставлен в непосредственные отношения с лицом, заведующим агентурой в Париже». Соглашение с Ландезеном, рассчитанное секретным отделом по 1 марта сего года, состоялось на следующих условиях: 1) С 1 мая 1885 года Ландезен получает триста рублей или семьсот пятьдесят франков жалования в месяц. 2) В случае поездок вне Парижа, предпринимаемых в видах пользы службы и по распоряжению лица, заведующего заграничной агентурой, Ландезену уплачивается стоимость проездного билета и десять франков суточных. 3) Служба Ландезена считается с 1 марта 1885 года, причем за март и апрель ему уплачивается жалование по старому расчету, то есть по двести рублей в месяц, и кроме того возвращаются расходы по поездке в Париж в размере ста рублей. 4) В случае прекращения сношений с Ландезеном по причинам, от него не зависящим, он предупреждается заранее о таковом решении и, сообразно с его усердием и значением оказанных им услуг, емусохраняется в течение нескольких месяцев получаемое жалование или производится единовременная выдача; и то, и другое по усмотрению Департамента полиции… Директор Департамента П. Дурново. 8 мая 1885 г.». На полях написано: «Разрешаю» П. Оржевский, 8 мая». Гекельман — студент Петербургского горного института — был «заагентурен» в начале 80-х годов вероятно полковником Секеринским, начальником петербургского охранного отделения; он «освещал» своих товарищей-студентов, но вскоре был ими заподозрен и потому покинул Петербург, переехал в Ригу, где и поступил в число студентов местного политехникума. Но и здесь Гекельману не повезло, он также быстро «провалился» и принужден был в 1884 году уехать за границу— в Швейцарию, где и поступил в Цюрихский политехникум под фамилией Ландезен. Под этой фамилией он входит и в эмигрантскую среду, которая вначале встречает его не совсем доброжелательно. Несмотря на эти неудачные дебюты Гекельмана— Ландезена Рачковский узрел в начинающем провокаторе большой «талант» и, как мы видим из приведенного выше пикантного контракта, сделал его своим «секретным сотрудником». Провокатор Гекельман-Ландезен «работал» за границей главным образом среди народовольцев. Для характеристики его провокаторской деятельности не безынтересно прочесть следующую докладную записку Зволянского, представленную им директору Департамента полиции Дурново 6 октября 1886 года: «По свидетельству заведующего агентурой сотрудник Л. является для него вполне полезным помощником и работает совершенно искренно. Самым важным является конечно сожительство его с Бахом, с которым у него установились весьма дружественные отношения. Кроме того Л. поддерживает личное знакомство и связь с Баранниковой, Сладковой, Лавровым и Паленом. А бывая на квартире у Баранниковой, видит и других приходящих к ней лиц. Тихомиров был несколько раз на квартире Баха и Л., но у него Л. не бывал и приглашения бывать пока не получал. Хотя был с ним довольно откровенен, в особенности по вопросам внутренней жизни эмиграции, но некоторая сдержанность по отношению к Л. со стороны прочих эмигрантов еще заметна: специально политических вопросов и споров с ним не ведут и советов не спрашивают, но, впрочем, присутствия его не избегают, а если он находится в комнате, то говорят про дела не стесняясь. Такое положение Л., достигнутое благодаря постоянному, вполне разумному руководству его заведующего агентурой, представляется конечно ценою значительных усилий по сравнению с тем подозрительным приемом, который был оказан Л. в прошлом году при его приезде. При положении дела в том же духе несомненно Л. удастся приобрести больше доверия и более близкие отношения, и он будет играть роль весьма для нас ценную, если конечно какой-нибудь несчастный случай не откроет эмиграции глаза на прошлое Л. Связь Л. с эмиграцией поддерживается еще и денежными отношениями. Бах почти совершенно живет на его счет, и другие эмигранты весьма часто занимают у него небольшие суммы от 50 до 150, 200 франков… Прием этот для поддерживания отношений является вновь удачным, но конечно в этом отношении должны быть соблюдены известные границы относительно размера ссуд, что мною и разъяснено Л., впрочем больших денег у него на это и нет. Так как на возвращение денег, одолженных у Л., в большинстве случаев нельзя рассчитывать, и ему поэтому самому приходится занимать, то заведующему агентурой ассигновано на этот предмет из агентурных денег 100 франков ежемесячно. Сумма эта, по мнению г-на П. Рачковского, слишком мала, и можно было бы с большой пользой для дела увеличить таковую до 250 франков в месяц, об отпуске коей в случае согласия и ходатайствует г-н Рачковский, так как из агентурных денег за массой других расходов нет возможности делать эти выдачи. Раньше Л. и Бах жили в меблированной комнате, что было весьма неудобно для сношений, поэтому признано было необходимым нанять отдельную квартиру. Расчет оказался правильным, так как квартиру посещают уже многие эмигранты. Покупка мебели и устройство квартиры стоило Л. 900 франков, которые он занял у Рачковского. Расход этот был неизбежен, так как по существующему обычаю парижских домохозяев нельзя нанять квартиру, не имея обстановки, обеспечивающей годовую квартирную плату. Деньги эти подлежат возвращению г-ну Рачковскому, так как расход этот должен быть принят Департаментом за свой счет. Надворный советник С. Зволянский. 6 октября 1886 г.». Резолюция: «Г-н товарищ министра изволил разрешить уплату 900 франков. Дир. Дурново». Гекельман-Ландезен не удовлетворился одним «освещением» своих друзей-революционеров, он был также несомненно и злостным провокатором: благодаря ему была организована, а затем и ликвидирована в Париже мастерская бомб, причем пострадали (тюремное заключение или высылка) многие русские революционеры-народовольцы; к этому эпизоду мы еще вернемся.
Глава II
Блестящая организация Рачковским за границей «наружного» и «внутреннего» наблюдения за революционерами. — Разгром Рачковским народовольческой типографии в Женеве. — Победа его над Л. Тихомировым. — Укрепление связей с иностранными полициями и воздействие на иностранную прессу. — Провокация с лабораторией бомб в Париже. — Провокатор Гекельман-Ландезен скрывается в Бельгию. — Организация Рачковским галицийской агентуры и постановка во главе ее провокатора М. Гуровича. — Организация Рачковским берлинской агентуры и постановка во главе ее провокатора Ландезена, перекрещенного в инженера Аркадия Гартинга. — Карьера Гекельмана-Ландезена-Гартинга. — Политическая деятельность Рачковского: его роль в подготовке Франко-Русского союза, его попытки влиять на папскую политику, его таинственная отставка в 1902 г.Как ни доверяли высшие чины Департамента полиции своему любимцу Рачковскому, все же они не упускали случая лично проверить его деятельность; этим отчасти объясняются частые командировки их за границу. После одной из таких заграничных поездок надворный советник С. Зволянский представляет 6 октября 1886 года директору Департамента следующий доклад: «Естественно развиваясь с каждым годом благодаря установлению новых связей и изысканию лучших способов наблюдения, а также приезду новых личностей, агентурное дело за границей вместе с тем требует постоянно растущих расходов. За последнее время особое увеличение расходов произошло от следующих причин: перлюстрация писем делается все дороже и дороже, так как, с одной стороны, лица, а с другой стороны, консьержи и почтальоны постоянно увеличивают свои требования и, во избежание могущего произойти скандала нет возможности им в этом отказать. Перлюстрация же является безусловно необходимой и оправдывается получаемыми результатами. Переезд Тихомирова в Rainc значительно также увеличил расходы по наблюдению: наем особого агента-француза, постоянные поездки наблюдательных агентов, суточные им и так далее увеличили расход до 900 франков в месяц. Квартира, служившая для наблюдения за Тихомировым в Париже, осталась, так как из нее производится теперь наблюдение за Ясе-вичем и Бородаевской, переселившимися на Avenue Reille, где раньше жил Тихомиров. Квартира же на бульваре Араго, против которой жил раньше Ясевич, не могла быть оставлена, ибо вполне пригодна благодаря своему местоположению для других целей и, кроме того, существуют условия с домохозяевами. Специальное наблюдение за Чернявской в Женеве и содержание (суточные, две квартиры) агентов Милевского и Бинта обходятся больше 1000 франков в месяц. Устройство контроль-наблюдения со стороны эмиграции вызвало необходимость найма нескольких (хотя и дешевых) подставных агентов для введения в заблуждение контроль-наблюдателей». В этом же докладе Зволянский подчеркивает несовершенное положение политического сыска в Швейцарии, где у заведующего агентурой нет филеров. «Находящиеся ныне в Женеве агенты Милевский и Бинт специально заняты наблюдением за Галиной Чернявской и заняты работами в народовольческой типографии». Затем Зволянский указывает, что, «так как большая часть переписки эмигрантов с Россией идет именно через Швейцарию, вопрос о перлюстрации приобретает особенно важное значение, и устройство таковой несомненно даст результаты». Для реорганизации политической агентуры в Швейцарии Зволянский предлагает командировать туда на 2–3 месяца заведующего парижской агентурой Рачковского. В этом же докладе Зволянский, вознося до небес деятельность Рачковского, просит Департамент не утруждать последнего требованием частых письменных рапортов и заканчивает свой доклад следующими словами: «С полной справедливостью причисляя заграничную агентуру к числу самых лучших (если не лучшая) русских политических агентур, уверен, что эта заслуга организации, которая всецело принадлежит г-ну Рачковскому; я считаю нравственной своей обязанностью представить вниманию Временного правительства служебную деятельность названного чиновника и просить благосклонного ходатайства Временного правительства о представлении г-ну Рачковскому почетной награды, которая несомненно побудит его заняться порученным ему делом еще с большими рвением и усердием. За время службы в Департаменте г-н Рачковский наград не получал, а производство в чин коллежского регистратора едва ли можно считать поощрением лица, состоящего около 15 лет на службе». Предложения Зволянского были удовлетворены с молниеносной быстротой: уже 9 октября 1886 года, всего через три дня после представления доклада Зволянского. Дурново пишет Рачковскому, что «ввиду успешной деятельности парижской агентуры, особенно проявившейся в обнаружении посредством искусных агентурных действий местопребывания Макаревского, разрешено: 1) Уплатить долг Рачковского в 3000 франков безвозмездно, 2) Выдать Л. (несомненно Ландезену. — В. Л.) 900 франков на устройство квартиры, 3) Отпускать с 1 ноября на агентурные расходы ежемесячно по 3000 франков вместо 2000 франков, 4) Выдать единовременно на экстраординарные расходы 3000 франков». В этом письме Дурново очень озабочен сохранением в целости Л. (Ландезена) в связи с вопросом об ассигновании последнему 250 франков ежемесячно на ссуды товарищам. Дурново пишет Рачковскому: «Не могут ли безвозвратные траты Л. такой суммы возбудить какие-либо подозрения у эмигрантов и скомпрометировать его положение, едва восстановленное путем сложных комбинаций с Вашей стороны, и не будет ли осторожнее с Вашей стороны ограничить эти ссуды суммой, не превышающей 100 франков, которые Вы можете ему выдавать из увеличенной ныне агентурной суммы». Парижские дела не отнимали всего времени у Рачковского, он усилено «работал» в своих «провинциях» и прежде всего в Швейцарии. Здесь внимание его было сосредоточено главным образом на народовольческой типографии в Женеве, которая, по его мнению, «составляла до сих пор главную основу революционной деятельности заграничного дела «Народной воли» и которую поэтому он решил уничтожить. Рачковским был детально разработан план этого разбойного предприятия, и его верные помощники Гурин, Милевский, Бинт, какой-то швейцарский гражданин «в ночь с 20-го на 21-е ноября 1886 года привели этот план в исполнение». Женевская народовольческая типография была разгромлена начисто; налетчиками было истреблено: шесть листов (по 1000 экземпляров каждый) готовившейся к выходу пятой книжки «Вестника Народной воли», календарь «Народной воли», третья и четвертая части второй книжки «Вестника», сочинение Герцена, брошюры Л. Тихомирова — «На родине», «Набат» и другие издания «Народной воли» — всего до 6000 экземпляров; кроме того был рассыпан текущий набор журналиста и разбросано по улицам Женевы около шести пудов шрифта. Директор Департамента полиции П. Н. Дурново был чрезвычайно горд этой победой над заграничной крамолой, министр внутренних дел граф Толстой тоже был чрезвычайно доволен и счел своим верноподданническим долгом доложить о подвиге Рачковского и его сотрудников царю. 6 декабря 1886 года Рачковскому было сообщено, что Высочайше ему пожалован орден Св. Анны 3-й степени, а сам он произведен в чин губернского секретаря. Дворянину Владиславу Милевскому пожалован чин коллежского регистратора, кроме того товарищ министра внутренних дел, «признавая деятельность парижской агентуры заслуживающей полного одобрения и поощрения», назначил большие денежные награды всем служащим агентуры, а именно: Рачковскому 5000 франков, сотруднику в Женеве (Гурину. — В. А.) 3000 франков, Милевскому 1500 франков, Бинту 1500 франков, сотруднику Л. (несомненно Ландезену) 500 франков, Барлэ 500 франков и филерам — Риану, которого Рачковский аттестует как «единственного, к сожалению, способного и в высшей степени добросовестного агента французской организации», 500 франков, Продеусу, Козину и Петрову по 300 франков, Мельцеру 250 франков, Росси, Амали и Лазару по 200 франков… Народовольческая типография в Женеве скоро возродилась, но Рачковский задумал произвести на нее новый налет и уничтожить дотла и отпечатанные листы, и книги, и все шрифты. В набеге участвовали «французский» гражданин Бинт, «швейцарский гражданин» (тот же, что и в первый раз) и наблюдательный агент. За новый подвиг Бинт получил 500 франков и золотую медаль на Станиславской ленте, а «швейцарский гражданин» всего лишь 600 франков. Эти «героические» выступления Рачковского не убивали в нем все ж и «политика». Небезынтересно отметить, например, что еще в 1886 году Рачковский, донося Департаменту о скором приезде в Петербург генерального парижского консула Карцева, который должен был между прочим ходатайствовать о награждении некоторых человек парижской префектуры с префектом Гроньоном во главе, поддерживает это ходатайство следующим образом: «при успешности названного ходатайства наши политические отношения с местной префектурой как первенствующим полицейским учреждением в Париже несомненно должны стать на вполне прочные основания, укрепившиеся не без помощи г-на Гроньона и его подчиненных, а также стать основой пользования их прямыми (хотя конечно негласными) услугами во всех потребных случаях». Вообще положение Рачковского настолько укрепилось, что в 1887 году 7 марта Дурново сам предлагает Рачковскому не возобновлять контракта с Барлэ, а взять организацию с внешней агентурой вполне в свои руки. Отвечая на это предложение, Рачковский сообщает Дурново, что Барлэ уже три года фактически устранен от агентурного дела, но что удаляя его совершенно, необходимо во избежание различных неприятностей назначить ему пенсию в 3000 франков в год; большинство же агентов Барлэ Рачков-ский предлагает отпустить за полной их негодностью. После этой реформы «парижская внешняя агентура принимает следующий вид: заведующий наружной агентурой — коллежский регистратор Милевский, четыре русских агента — Продеус, Козин, Петров и Мельцер с прежним содержанием, четыре французских агента с содержанием — Риань и Бинт по 400 франков, Дюгэ, Дов по 250 франков; пенсия Барлэ, расходы французских агентов, консьерж в доме Юрьевской — все эти издержки, говорит Рачковский, не будут превышать 1500 франков в месяц». Предложения Рачковского были приняты, контракт с Барлэ не возобновился, причем ему была назначена пенсия в первый год 6000 франков, а затем по 3000 франков. 1 октября 1887 года осуществилась и другая «мечта» Рачковского: ему начали отпускать ежемесячно 2000 франков на содержание и устройство агентуры в Швейцарии, и в апреле 1888 года Рачковский представил в Департамент ведомость расходов на 12200 франков 20 сантимов с первого июля 1887 года по первое апреля 1888 года на наружное наблюдение в Цюрихе за проживающими там революционерами и на поездку агентов за Ясевичем до задержания последнего в Вене. Цюрихское наблюдение имело главной своей целью обнаружить местопребывание Говорухина и Рудевича. Но главные силы изобретательного ума Рачковского в это время (вторая половина 80-х годов) были направлены на борьбу со Львом Тихомировым. В настоящий момент в моих руках нет еще достаточно данных, чтобы вполне выяснить все фазы этой борьбы, но насколько я и теперь могу судить о ней на основании как документов, так и бесед с некоторыми компетентными лицами, — в знаменитом, наделавшем столько шуму превращении террориста-народовольца Льва Тихомирова в крайнего монархиста и царского верноподданного сыграли некоторую роль и иезуитские подпольные махинации Рачковского. Некоторые из моих собеседников даже уверяли меня, что в последнем акте этой несомненной драмы происходили даже личные свидания Тихомирова с Рачковским. Таким образом росло могущество, а также и денежные ресурсы Рачковского, так как все его «сметные экономии» приводили в конце концов все же к значительному увеличению расходов заграничной агентуры, и мы видим, что на январь и февраль 1887 года в его распоряжение ассигновано 20050 франков; но и этих сумм ему оказывалось недостаточно, и он входил в долги, которые чрезвычайно умело заставлял выплачивать Департамент полиции. Приводим здесь весьма характерное письмо Рачковского к П. Н. Дурново от 4/16 ноября 1888 года: «Вашему Превосходительству благоугодно было истребовать от меня сведения, во что обошлась мне конспирация с Тихомировым. Позволяю себе изложить дело с полной откровенностью, на которую вызывает меня милостивое требование Вашего Превосходительства. После уничтожения народовольческой типографии эмигранты решили поднять тревогу в иностранной печати и воспользоваться означенным случаем, чтобы выступить перед Европой с ожесточенными нападками на Русское правительство. Зная о таковом намерении, я решил не только противодействовать ему, но вместе с сим и деморализовать эмиграцию с помощью той же печати, на которую революционеры возлагали столько надежд. Между прочим благодаря г-ну Гансену, о котором я уже имел честь докладывать Вашему Превосходительству, результаты оказались самые блестящие: получая отповедь на каждую свою заметку в нескольких органах радикальной парижской печати, эмигранты скоро вынуждены были замолчать, и все дело кончилось лишь тем, что созданный Тихомировым в Париже террористический кружок потерял свой исключительный престиж, а самая эмиграция оказалась опозоренной. Однако не считая себя в праве беспокоить Ваше Превосходительство относительно г-на Гансена, я благодарил его из своих личных средств. Вместе с тем для меня явилась очевидная необходимость в таком лице, которое имело бы доступ в разнородные органы местной печати. Необходимость эта выступала тем более, что заграничная агентура по своей сущности не может пользоваться теми способами действий, которые без всяких затруднений практикуют в России… Г-н Гансен отвечал всем нужным требованиям, и я счел за лучшее поставить его в обязательные отношения к себе для осуществления тех агентурных целей, которые по местным условиям являлись достижимыми только с помощью печати. Таким образом, не доводя до сведения Вашего Превосходительства о щекотливом денежном вопросе, я в течение двух лет платил г-ну Гансену, сокращая свои личные потребности и даже войдя в долги, ежемесячно от 300 до 400 франков. Затем ход борьбы с Тихомировым создал необходимость в брошюре, где под видом «исповеди нигилиста» разоблачались бы кружковые тайны и темные стороны эмигрантской жизни, тщательно скрывавшиеся от посторонних. Г-н Гансен, выправивши французский стиль брошюры, отыскал для издания фирму, а само издание брошюры обошлось мне в 200 франков. Наконец, на отпечатывание двух протестов против Тихомирова мною дано было из личных средств 300 франков, а на брошюру Тихомирова «Почему я перестал быть революционером» доставлено было моим сотрудником Л. и вручено Тихомирову тоже 300 франков. Все же остальные расходы происходили в пределах отпускаемых мне агентурных средств. Взявши на себя смелость доложить обо всем этом, я имел в виду единственно исполнить приказание Вашего Превосходительства и никогда не дерзнул бы самостоятельно выступить с исчислением расходов, понесенных мною лично и без предварительного разрешения, по конспирациям с Тихомировым и его кружком. Примите, Ваше Превосходительство, уверение в моем глубочайшем почтении и беспредельной преданности. Вашего Превосходительства покорнейший слуга П. Рачковский». Жюль Гансен, о котором мы уже упоминали, родом датчанин, принял французское подданство и играл значительную роль в политических и газетных кругах Парижа: он был советником французского министерства иностранных дел и постоянным сотрудником многих парижских газет, состоял также корреспондентом петроградских «Новостей» Нотовича. Очень вероятно, что в «Новости» его устроил Рачковский, который тоже когда-то в начале своей карьеры посылал корреспонденции Нотовичу из Архангельска. Жюль Гансен был очень близок с русским послом в Париже бароном Моренгейном, с которым познакомился еще в Копенгагене, где Моренгейн был раньше посланником. Сообщаем эти сведения, так как они проливают свет на некоторые моменты зарождения Франко-Русского союза. Гансен и Рачковский играли значительную закулисную роль в заключении этого союза. В начале 1900-х годов Гансен выпустил даже книгу о первых шагах творцов альянса… Дурново вполне согласился с доводами Рачковского, просит выдать ему 9200 франков в вознаграждение понесенных им расходов, но товарищ министра оказался более скупым и менее благосклонным и разрешил выдать лишь 7000 франков. Рачковский немедленно же воспользовался этим и обратился в Департамент с новым ходатайством о выдаче соответственных пособий его доблестным помощникам, которые по его словам, «при различных фазах борьбы с тихомировскими организациями, особенно внутренние агенты, руководимые сознанием долга, выказали так много энергии, терпения и выдержки». В ответ на это ходатайство Дурново прислал Рачковскому телеграмму от 16 декабря 1888 года: «Можете представить списки денежных и почетных наград, обозначив время получения последних». Начальство недаром любило и награждало Рачковского; он проявлял поистине изумительную энергию и своеобразную талантливость в организации заграничного политического сыска. По мере развития революционного движения и колоссального роста заграничной эмиграции развивалась и деятельность Рачковского, росла его мощь. Все революционные заграничные группы, все выдающиеся эмигранты — Плеханов, Кашинцев, Лурье, Алисов, Кропоткин, Лопатин, Лавров, Сущин-ский, Бурцев и другие — были опутаны паутиной как внутреннего, так и внешнего наблюдения. Разгром народовольческой типографии в Женеве положил начало полицейской карьере Рачковского, победа над Тихомировым создала незыблемое служебное положение ловкому организатору борьбы с революционерами, но только знаменитое дело с мастерской бомб в Париже открыло Рачковскому пути к несомненному, хотя и закулисному влиянию на внешнюю политику Российской империи. Одной из задач, которую поставил Рачковский Ландезену, было сближение с эмигрантами террористического настроения: с Накашидэе, Кашинцевым, Тепловым, Степановым, Рейнштейном и другими — и вовлечение их в какое-нибудь террористическое предприятие. На одном из интимных собраний Ландезен подал мысль об организации убийства Александра III и о приготовлении для этого акта бомб в Париже. Когда поднялся вопрос о необходимых для этого деньгах, то тот же Ландезен вызвался достать нужную сумму у своего богатого дядюшки и — достал… конечно у Рачковского. Была устроена мастерская бомб, Ландезен даже начинял некоторые из них и принимал участие в испытаниях взрывной силы, производившихся в лесу Rainey в окрестностях Парижа. После опытов многие члены кружка должны были ехать в Россию организовывать само покушение на Александра III. Ландезен должен был ехать одним из первых, но за два дня до отъезда он в целях конспирации переменил свою парижскую квартиру. Рачковский следил шаг за шагом за всей группой террористов как через Ландезена, так и при помощи внешнего наблюдения (Милевский). В то же время при посредстве Жюля Гансена он держал в курсе этого дела, конечно скрывая провокацию Ландезена, французских министров — иностранных дел Флуранса и внутренних дел Констана. После некоторых колебаний Констан дал приказ об аресте заговорщиков. Все были арестованы кроме Ландезена, который скрылся, но в течение двух месяцев продолжал жить в Париже. Произошел сенсационный процесс (1890 год); русские революционеры были приговорены — некоторые к тюремному заключению, почти все к высылке из пределов Франции; Лан-дезен как «подстрекатель» был приговорен к пяти годам тюрьмы. Но провокатор был уже вне пределов досягаемости — в Бельгии; мы еще не раз встретимся с ним. Этот суровый приговор над русскими революционерами размягчил Александра III по отношению к правительству Французской Республики, он начал гораздо благосклоннее относиться к идее союза с Францией, и переговоры пошли быстрым темпом. Во время этого закулисного действия Рачковский нашел конечно пути для сближения и дальнейшей дружбы с Делькассэ, а впоследствии и с самим президентом Лубэ. Воздействие Рачковского на представителей русской власти носило иной характер. Рачковский был тонким знатоком Парижа и незаменимым чичероне по его таинственным, но веселым учреждениям… Среди занятий «высшей политикой» Рачковский все же не забывал и своего прямого ближайшего дела — политического сыска и освещения деятельности русских революционеров за границей: совершенствуется внешнее наблюдение, появляются новые секретные сотрудники. Среди последних после Ландезена начинает играть с 1892 года значительную, но далеко еще невыясненную роль Лев Бейтнер, вначале живший в Швейцарии, а потом в 1900-х годах разъезжавший по Европе и России. В это время в глазах полицейского начальства приобретает большое значение В. Л. Бурцев как пламенный проповедник террористической борьбы с царизмом. «В. Бурцев, — пишет в «Минувшем» известный разоблачитель Меньшиков, — в качестве агента террора был под усиленным наблюдением заграничной агентуры. Рачковский знал, как Бурцев «в разговорах (с кем? — В. А) объяснял» тайную цель издания «Былого», что он говорил о Панкратьеве, кого рекомендовал в России». Корректуры изданий Бурцева препровождались в Департамент полиции вместе с письмами: от него — подлинными и в копиях — к нему. Связи Бурцева агентуре были более или менее известны; в особенности обращалось внимание на его знакомых из числа приезжей молодежи, которые по возвращении на родину подвергались наблюдению и преследованию (Лебедева, Ослопов, Замятин, Менкес, Касков, Мальцева, Пальчинская, выехавшая в Россию под присмотром филеров, и другие). В рассматриваемый период (1900–1912) Бурцев был под перекрестным огнем агентур: с одной стороны, Бейтнер, пользовавшийся его доверием, с другой, — Панкратьев, давнишний его знакомый. Нельзя ручаться, что не было и третьего осведомителя, — не напрасно Рачковский хвастливо докладывал, что относительно народовольцев в Париже и в Лондоне им приняты меры, «обеспечивающие от всяких неожиданностей», и что деятельность народовольцев ему была «в точности известна». Петр Эммануилович Панкратьев, получавший от Бурцева транспорты «Народовольца», «руководивший революционной деятельностью Лебедевой», рекомендовавший эмигрантам осторожность, был агентом петербургского охранного отделения, о чем Рачковский не знал[1]. В Департаменте полиции все остерегались друг друга, никто никому не доверял, и потому часто случалось, что заведующий заграничной агентурой не знал, что рядом с его собственными «провокаторами» работают секретные сотрудники Департамента полиции и петербургского или какого-нибудь другого охранного отделения. Рачковский, может быть, был еще более своих преемников осведомлен о таких вмешательствах в дела его царства других держав, но, как видим, кое-чего и он не знал. Деятельность Рачковского не ограничивалась внешним и внутренним наблюдением за деятельностью революционных групп и отдельных политических эмигрантов за границей; как мы уже видели, он уделял много времени и сил для борьбы с русскими революционерами с помощью западноевропейской печати. Приводим здесь выписку из интересного письма Рачковского к Дурново от 19 марта 1892 года, касающегося одного из таких литературных выступлений знаменитого охранника: «Простите, Ваше Превосходительство, за долгое и вынужденное молчание, за все это время я не сидел, сложа руки, и помимо обычных занятий и хлопот успел составить брошюру, которая была переведена на французский язык и на днях появится в свет. В этой брошюре выставляется в настоящем свете наше революционное движение и заграничная агитация со всеми их отрицательными качествами, уродливостью и продажностью. Остальная часть брошюры посвящена англичанам, которые фигурируют в ней в качестве своекорыстных, чванливых и потерявших всякий стыд и совесть фарисеев, нарушивших международные приличия в альянсе с нигилистами. Брошюра будет отпечатана в две тысячи экземпляров, причем около тысячи будет разослано в Лондоне: министрам, дипломатам, членам парламента, муниципалитета, высокопоставленным лицам и во все редакции лондонских газет. Другая тысяча предназначается для правительственных лиц во Франции, Швейцарии, Дании, Германии, Австрии и для рассылки во все европейские и наиболее распространенные американские журналы. При господствующем антагонизме к англичанам и при всеобщем негодовании к динамитным героям, под категорию которых подведены нигилисты, наша брошюра поднимет много шума; она и положит начало моей агитации, о необходимости которой я докладывал в своем донесении…». Рачковскому в его публицистической борьбе с русскими революционерами-эмигрантами помогал не только Жюль Гансен, но и многие другие французские журналисты, из которых мне называли Кальмета (Calmette) из «Фигаро», убитого в Париже в 1914 году г-жой Кайо, Мора (Маиге), сотрудника «Petit Parisien» и Рекули (Recouli), «работающего» как мы уже знаем и у Красильникова, а следовательно, почти наверное, и у Ратаева, и у Гартинга. Но Рачковский никогда не останавливался на полдороге и имел неискоренимую слабость к «грандиозному». Одно лицо, стоявшее близко к заграничной агентуре, рассказывало мне в Петрограде, что Рачковский в апогее своей славы затеял придать борьбе с русскими революционерами так сказать международный характер. Для этого он организовал в Париже, конечно анонимно, «La ligue pour le salut de la patrie russe» (Лига для спасения русского Отечества). Сотни парижских камло расклеивали по стенам Парижа воззвание Лиги, призывавшее французов записываться в Лигу, чтобы бороться с врагами России, стремящимися нанести удар ее величию, и прежде всего с шайкой проходимцев, людей без отечества, нашедших приют во Франции и поставивших себе целью совершать в России убийства и экспроприации. Воззвание приглашало всех бороться с этой шайкой всеми средствами, вплоть до террора. Эти воззвания были разосланы и по французской провинции, и там нашли кажется некоторое сочувствие; и несколько десятков или даже сотен лиц прислали в Парижское бюро лиги (rue de Provence) свои пятифранковые членские взносы. «Счастье было так близко и так возможно», но сорвалось. Французский министр внутренних дел дал понять Рачковскому, что предприятие надо прекратить. Лицо, рассказавшее об этой авантюре, утверждает, что деньги (150000 рублей) на нее были получены от дворцового коменданта Гессе. Рассказ этот конечно требует документального подтверждения, но предприятие в стиле Рачковского. Такое углубление политического сыска, переходившее уже в прямое воздействие на общественное мнение Европы, и призыв иностранцев к активной борьбе с русскими революционерами не помешали Рачковскому расширить сферу своего влияния и пространственно: в июне 1896 года ему поручается организация политической агентуры и в Галиции, на что министерство внутренних дел ассигнует 3000 франков в год. Но здесь вероятно деятельность Рачковского не отличалась особой продуктивностью, и, забегая несколько вперед, мы приведем данные из доклада директора Департамента полиции Лопухина, представленного им министру внутренних дел 1 февраля 1903 года и касающегося организации агентуры в Галиции, Прусской Познани и в Силезии: «С начала 80-х годов, — пишет Лопухин, — была организована на рациональных основаниях заграничная агентура, имевшая главным руководящим центром город Париж, которая в течение многих лет тщетно пыталась поставить правильное наблюдение в Галиции, Прусской Познани и Силезии, но, к сожалению, местности эти, хотя и прилегающие непосредственно к русской границе, остались до сего времени без надлежащего надзора с точки зрения внутренней агентуры. Неоднократно государственная полиция стремилась завязать сношения с тамошними полицейскими должностными лицами при посредстве пограничных жандармских офицеров, но получаемые от них сведения носили по большей части характер исторических справок или газетных статей. Между тем, не говоря уже о Вене, где функционируют студенческие революционные кружки, занимающиеся сбором денег на преступные предприятия и формирование транспортов нелегальных изданий, города Краков и Львов являются видными центрами национального и социалистического движения, причем во Львове с 1900 года образовалась новая группа, провозгласившая своей программой террористические принципы прежнего общества, «Пролетариат», эмиссары коей уже не раз приезжали с подложными паспортами в Привислинский край для установления связей со своими единомышленниками и преступной пропаганды среди рабочих; кроме того нельзя обойти молчанием прусский город Тильзит с учрежденными в нем специальными книжными магазинами, которые торгуют исключительно польскими и латышскими произведениями печати, воспрещенными к ввозу в пределы империи; пользуясь отсутствием надзора со стороны русской государственной полиции, революционеры избрали названный город для формирования транспортов политической контрабанды и отправки оттуда на нашу границу. В настоящее время благодаря деятельности агентуры на Балканском полуострове в связи с вновь организованным бессарабским розыскным отделением можно признать полную обеспеченность русской границы со стороны Румынии, и таким образом при общем стремлении оградить государство от всевозможных неожиданностей и осветить деятельность революционеров, проживающих в соседних с нами Австро-Венгрии и Пруссии». «Правильную» организацию политической агентуры в поименованных выше странах было решено поручить «не имеющему чина потомственному почетному гражданину Михаилу Ивановичу Гуровичу», как теперь всем известно, злостному провокатору, занимавшемуся предательством в течение 12 лет — с 1890 года до 1902 года, когда Гурович наконец был изобличен. Гурович был зачислен на службу с 1 января 1903 года, получил пособие в 500 рублей на переезд в Варшаву и аванс на агентуру 1000 рублей, жалование же ему было назначено 4200 рублей в год. Мотивировка пребывания в Варшаве Гуровича была следующая: «Ввиду того, что к ближайшим обязанностям Гуровича относится наблюдение как за социалистическим, так и за национальным польским движением, главным центром коего в России является Варшава, то названный город избран для постоянного его жительства». Галицинская авантюра Гуровича продолжалась недолго, она была ликвидирована в 1904 году. Остановимся несколько на «сотрудниках» Гуровича. К 1 января 1903 года их было всего трое: какой-то варшавский сотрудник, петербургский сотрудник (вероятно Говоров) и помощник полицейского надзирателя Василий Сорокин; к 1 июня число сотрудников возросло уже до восьми: кроме Сорокина и Говорова появляется сотрудница Зелинская в Лемберге, получавшая ничтожное жалованье в 25 рублей, Завадская в Кракове, В. Янович в Лемберге, некто В. М-ич, который с 10 января по март 1903 года на проезд за границу и содержание получил 150 рублей, редактор «Галичанина» в Лемберге, получивший 150 рублей, австрийский комиссар Медлер в Ко-товицах (100 рублей), Житовский Исаак в Варшаве (40 рублей), какой-то сотрудник в Екатеринославле (60 рублей), А. Ваганов (15 рублей), Соловкин (35 рублей), в июне появилась сотрудница Анисимова (Анна Чернявская — 30 рублей), а в сентябре сотрудник Тамашевский, направленный в Киев, и сотрудница Заблоцкая (40 рублей), в октябре Карл Заржецкий (50 рублей), М. Адамоский (Адамский, Адамовский — 30 рублей) и 3. Вис-невская в Варшаве (20 рублей); в ноябре и декабре появляются еще новые сотрудники — Ковальская (Скербетэ — 40 рублей) и Василевский (35 рублей), носивший кличку «Рассоль»; этому «Рассолю» при отправлении его в ссылку было выдано 50 рублей. Гурович «трогательно» заботился даже об образовании своих секретных сотрудников; так в октябре 1903 года им выдано сотруднице Заблоцкой в Кракове 46 рублей на уплату за слушание лекций на высших курсах Баренецкого, членских взносов в «Соколе», женской читальне, на пожертвование для п. п. с. и расходы по поездке на сходку в Величку; так же в октябре было выдано сотруднику Заржецкому 45 рублей для взноса платы за право слушания лекций в университете и посещения рисовальных классов Академии художеств. В марте-апреле 1904 года появляется среди сотрудников Гуровича старый соратник Рачковского Милевский. 1903–1904 годы уже входят в эпоху царствования следующего заграничного полицейского самодержца — Ратаева. И мы должны вернуться еще к Рачковскому и к организации им берлинской агентуры. 9 декабря 1900 года директор Департамента полиции Зволянский обратился с докладом к министру внутренних дел, в котором между прочим говорит следующее: «За последнее время революционные деятели разного направления, пользуясь сравнительной близостью г. Берлина к границе Российской империи, избрали этот город центром, куда стекается из разных европейских стран, преимущественно из Швейцарии, революционная и социал-демократическая литература, предназначенная для водворения в России через германскую границу. Это обстоятельство, а также имеющиеся в Департаменте полиции сведения об образовании в Берлине кружка, преимущественно из русских подданных, придерживающегося народовольческой программы, заставили Департамент полиции войти в соглашение с надлежащими германскими властями по вопросу об учреждении в Берлине особой агентуры из русских и иностранных агентов и филеров по примеру Парижа и Лондона для наблюдения за деятельностью проживающих в Берлине русских революционеров. Ныне заведующий иностранной агентурой Департамента статский советник Рачковский, получив разрешение Германского правительства на устройство упомянутой агентуры и заручившись содействием надлежащих властей в Берлине, по которому предлагалось на первое время ограничиться шестью агентами под ближайшим руководством сотрудника Рачковского г-на Г… и предлагалось назначить содержание в размере 300 марок в месяц каждому и 600 марок в месяц заведующему, а кроме того на наем квартиры и все другие расходы по наблюдению 600 марок в месяц, а всего 3000 марок в месяц». Кредит в 36000 марок в год был разрешен министром. Господин Г., на которого была возложена берлинская агентура, был Аркадий Михайлович Гартинг, живший тогда на Фридрих-Вильгейм-штрассе, № 4. Под этой фамилией Русским правительством был замаскирован бывший секретный сотрудник Рачковского и бывший революционер — Ландезен-Гекельман. Как мы уже знаем, Ландезен после своей провокации в Париже принужден был оставить Францию и поселиться в Бельгии. В награду за этот подвиг Абрам Аарон Гекельман — мещанин города Пинска в августе 1890 года становится потомственным почетным гражданином, которому предоставлено право повсеместного жительства в империи и назначена по Высочайшему повелению пенсия в 1000 рублей в год. В Бельгии — постоянном местожительстве Ландезена — он совместно с провокатором-анархистом бароном Штернбергом организует какую-то анархическую провокационную затею и конечно с успехом для себя проваливает ее. Но Ландезен не сидит в Брюсселе, а все время мечется по Европе, сопровождая и охраняя высочайших особ. Одновременно с этим происходит и превращение Ландезена. В 1892 (или 1893) году в Висбадене он принимает православие; обряд крещения совершает настоятель русской посольской церкви в Берлине, воспреемниками являются — секретарь русского посольства в Берлине М. Н. Муравьев и жена сенатора Мансурова; при этом Абрам превращается в Аркадия, Гекельман остается. Рачковский не забывает услуги, оказанной ему Гекельманом-Ландезеном, и дает ему командировку за командировкой, одну другой выгоднее и «почетнее». В 1893 году Аркадий Ге-кельман командирован в Кобург-Гота на помолвку Николая Александровича, наследника Российского престола, с Алисой Гессенской — 1000 рублей подъемных, царский подарок; в 1894 году Гекельман охраняет Александра III в Копенгагене — подъемные, подарок, орден Данеборга и золотая медаль; затем он едет с императором в Швецию и Норвегию на охоту — орден Св. Серафима; в 1896 году Гекельман превращается уже в инженера Аркадия Михайловича Гартинга — кавалера Прусского ордена Красного Орла, Австрийского креста за заслуги, — и мы видим его на Villa Turbi на юге Франции около Ниццы, «охраняющим» умирающего цесаревича Георгия, затем в Бреславле, охраняющим Николая II при свидании того с Вильгельмом; Гартинг сопровождает царя в Париже — орден Почетного легиона, затем в Лондоне — орден Виктории, в Дармштадте — орден Эрнеста… И так до бесконечности… Карманы не вмещают золота и царских подарков, на груди уже нет места для новых крестов… Богатство, почести, молодая красивая жена-бельгийка из «хорошей», строго католической семьи — Madeleine Palot, в душевной простоте и не ведающая, кто скрывается за этим великолепным крестоносцем. Наконец еще повышение — Абрам Гекельман милостью Рачковского — начальник берлинской агентуры. Как шло дело организации новой берлинской политической агентуры видно из следующего доклада Рачковского министру внутренних дел от 22 августа 1902 года: «В конце декабря 1900 года я приступил к организации берлинской агентуры, с каковой целью мною был командирован туда инженер Гартинг с тремя нужными агентами. Берлинская полиция отнеслась крайне подозрительно к осуществлению нашего предприятия, полагая, вероятно, что мы задались мыслью водвориться в Германию для военного розыска или по другим каким-либо политическим соображениям. Путем весьма продолжительных переговоров мне, наконец, удалосьубедить полицейские власти в действительных задачах предполагавшейся организации. И только вслед за получением президентом берлинской полиции и другими его чиновниками почетных наград дружественные отношения установились между мною и надлежащими властями. На месте выяснилось, что трех наружных агентов оказалось недостаточно, и в настоящее время, когда наличный состав агентов увеличился до шести человек, при постоянном содействии берлинской полиции наружные силы далеко не соответствуют действительным потребностям розыскного дела в Берлине. Проектируемая в Берлине система прописки иностранцев весьма неудовлетворительная и усложняется тем, что в многочисленных полицейских участках листки вновь прописывающихся остаются иногда в участках от одного месяца до шести недель, причем бывают случаи, что названные листки вовсе не доходят в центральное полицейское управление. На практике оказывается, что до 30 процентов иностранцев вовсе не прописываются, и это лишает всякой возможности установить то или другое разыскиваемое лицо. Между тем громадное количество людей, подлежащих контролю агентуры, вынуждает г-на Гартинга изыскивать невероятные способы проверки получаемых Департаментом сведений по революционным записям у того или другого лица, обнаруживаемых при арестах в России. Ближайшим сотрудником берлинской агентуры является полицейский комиссар В., оказывающий негласные услуги за денежные вознаграждения, далеко превышающие отпускаемые г-ну Гартингу средства на секретные расходы. Так, в течение минувших апреля и мая заведующий агентурой издержал 1095 марок по представляемым счетам, о возмещении которых позволю себе ходатайствовать перед Вашим Превосходительством. Независимо от изложенного, заведующему агентурой представлялось необходимым войти в сношение с одним из служащих в президентстве, при содействии которого он получил до 1200 листов русских подданных, проживающих в Берлине; и иметь в дальнейшем возможность получать их в будущем, что является громадным подспорьем в его деятельности. Означенному чиновнику также необходимо платить определенное вознаграждение. Принимая за сим во внимание существующие в Берлине крайне трудные условия для наружного наблюдения вынуждают заведующего агентурой нанимать три конспиративных квартиры, уплачивать расходы по наблюдению и удовлетворять массу мелочных затрат… не признаете ли Вы возможным увеличить эту статью бюджета до 1200 марок ежемесячно…». Под буквой В. здесь скрывается комиссар берлинской полиции Wienen, который по приказу самого Вильгельма стоял в непосредственной связи с русской политической агентурой в Германии и от которого не должно было быть никаких тайн. Как опытный провокатор Гартинг-Ландезен прежде всего обратил внимание на организацию в Берлине «внутренней агентуры», и им был «заагентурен» в начале 1902 года такой ловкий и опасный предатель, как секретный сотрудник, получивший кличку «Ростовцев», студент Берлинского университета — Житомирский, которому с марта этого года было положено жалование 250 марок в месяц. В Петрограде я получил сведения, что Житомирский еще до поступления к Гартин-гу служил в немецкой полиции, куда его «поместил» немецкий агент Kiisin, — и только вследствие трогательного симбиоза немецкой и русской полиции Житомирский был переуступлен Гартингу. В 1902 году директор Департамента полиции Зво-лянский докладывает товарищу министра внутренних дел князю Святополк-Мирскому, что «со времени поступления на службу «Ростовцева» сообщения берлинской агентуры сделались особенно содержательны и интересны». Тот же Зволянский в том же 1902 году докладывает, что в Берлине сосредоточено весьма значительное число русских революционеров, постоянно посылающих в Россию транспорты нелегальной литературы, и существует под руководством старого эмигранта Ефима Левита кружок народовольцев, «исключительно озабоченных возможностью организации в России…». Понятно, что столь блестящая деятельность Гартинга-Ландезена была соответственно вознаграждена, и в том же 1902 году вместо обещанных 36 000 он получил 39 000 марок, кроме того, на сотрудника «Ростовцева» — 3000 марок, и в сентябре 1902 года — 1095 марок. А в 1903 году кредит берлинской агентуры был увеличен еще на 7200 марок, причем Гартингу открыл текущий счет на 10 000 марок Deutshe-Bank; в этом же 1903 году сверх ассигнованных 49200 марок Гартинг получил 36 000 марок на уплату содержания делопроизводителя берлинской агентуры и 1075 марок — за напечатание статьи «Еіп Gnadenakt» в «Tigliche Rundchau» от 7 апреля 1903 года, за издание брошюры «Russland und Finland» в 5000 экземпляров и на отсылку некоему Эрнесту Вуду в Стокгольм 100 марок. К берлинской агентуре и к ее главе Гартингу мы еще вернемся в следующих главах, а теперь снова переходим к центральной фигуре первого периода истории заграничной агентуры Петру Ивановичу Рачковскому. Деятельность Рачковского за время его семнадцатилетнего пребывания на посту заведующего русской «заграничной агентурой» не ограничивалась, как мы уже знаем, лишь борьбой с русскими революционерами-эмигрантами. Он был умным, энергичным и честолюбивым человеком, и его замыслы поднимались гораздо выше влиятельного, но скромного поста начальника русских провокаторов за границей и иностранных филеров. Рачковский сумел завязать тесные и интимные знакомства не только с представителями иностранных полиций, но и с влиятельными общественными деятелями — с депутатами и министрами, особенно во Франции; мы уже упоминали о его сношениях с Флурансом, Констаном, о его дружбе с Дель-кассэ и с самим президентом Лубэ; мне рассказывали, что в президентском дворце Лубэ предоставил Рачковскому особую комнату, где глава российского полицейского сыска останавливался запросто, когда приезжал в Париж. Рачковский жил под Парижем в Сен-Клу, где занимал роскошную виллу и задавал лукулловы пиры своим французским, иностранным друзьям и своим петроградским покровителям. Можно утверждать, что в заключении Франко-Русского союза Рачковский сыграл большую роль, доселе еще недостаточно выясненную. Заметное дело с организацией мастерской бомб в Париже, спровоцированное Ландезеном конечно по указанию Рачковского и повлекшее за собой в 1890 году арест, высылку и тюремное заключение многих русских революционеров, живших в Париже; дело, в котором французское правительство проявило по отношению к русскому самодержавию необычайную предупредительность и угодливость, несомненно ускорило заключение Франко-Русского союза. К сожалению мы не можем здесь останавливаться на политической деятельности Рачковского. Скажем только, что именно эта «высшая» политика и повлекла за собой его отставку. Суммируя рассказы нескольких компетентных лиц об этой стороне деятельности Рачковского за границей, я пришел к заключению, что отставка эта была вызвана следующими обстоятельствами: Рачковский имел большие связи в католическом мире не без некоторого посредства и влияния своей жены — француженки и ярой католички; на его вилле в Сен-Клу часто бывали и Monseigneur Charmetain и влиятельнейший реге Burtin, личный друг кардинала Рамполлы. Рачковский давно уже при посредстве своих агентов вел наблюдение за кардиналом Ледоховским, главой католиков польских националистов, тянувшихся к Австрии. Рачковский же конечно все время работал, ориентируясь на французские интересы. Этой политикой заинтересовалось и высшее начальство, и в 1901 году Рачковский дает роскошный обед в одном из аристократических парижских кафе (Durand), где был завсегдатаем, и где все лакеи почтительно звали его «general russe». На обеде присутствовал приехавший из Петербурга директор Департамента духовных дел иностранных вероисповеданий Мо-лосов, специально вызванные для свидания с Молосовым папский интернунций в Гааге Mons, Tarnassi, Charmetain и реге Burtin. На обеде обсуждался вопрос о возведении на папский престол в случае ожидавшейся в ближайшем будущем смерти папы Льва XIII кардинала русско-французской ориентации (Рамполла). Министерство внутренних дел стремилось во всем этом деле главным образом к тому, чтобы гарантировать себе успех в борьбе с ополчением римско-католического духовенства белорусов Холмщины и Северо-Западного края. Вскоре после этого дипломатического обеда Рачковский едет секретно в Рим, получает аудиенцию у Льва XIII, где высказывается желание иметь в России своего представителя. Рачковский ухватывается за эту идею. Едет в Петербург. Обрабатывает министра внутренних дел Горемыкина, который докладывает царю, и добивается его согласия. Рачковский возвращается в Париж и деятельно принимается за дальнейшую работу в этом направлении, но вдруг получает строжайшее предписание — прекратить кампанию. Оказывается, что о таинственной «комбинации» Рачковского и Горемыкина проведали Победоносцев, граф И. Н. Игнатьев и министр внутренних дел Ламздорф и уговорили царя дать отбой. Это был первый удар «политической» карьере Рачковского. За первым вскоре последовал и второй. Когда в 1902 году царь с царицей Александрой Федоровной были во Франции, то до них дошли слухи о спирите и гипнотизере Филиппе, излечивающем нервные болезни. Рачковскому было приказано разыскать Филиппа и доставить в Компьен, где тогда жили русские высокие гости. Рачковский немедленно выполнил данное ему поручение. Филипп начал свои сеансы, и «лечение» пошло столь удачно, что счастливый эскулап вскоре отправился вместе с императорской четой в Петербург и стал пользоваться там громадным влиянием. Рассказывают, что когда Филипп захотел за свои придворные заслуги получить звание русского врача, то он добился даже и этого благодаря угодливости Витте и директору Медицинской академии Пашутину. Нам неизвестно, какие отношения были у Рачковского с Филиппом, но он почему-то воспылал к нему благородным негодованием и написал личное письмо императрице Марии Федоровне, где выяснял всю пагубность влияния Филиппа, который де является орудием в руках масонов. Императрица-мать имела крупный разговор с коронованным сыном и не скрыла источника полученных ею сведений о Филиппе. Царь страшно разгневался, вызвал к себе Плеве, тогда уже министра внутренних дел, и горько жаловался ему на «подлеца Рачковского». Плеве давно уже, со времен Дегаева не любивший Рачковского и боявшийся его, воспользовался удобным случаем, вызвал телеграфно Рачковского в Петербург и для выяснения его «проделок» назначил над ним следствие. Над головой нашего героя нависала гроза; казалось, гибель неизбежна, так как «проделок» за душой Петра Ивановича было немало. Но сильные друзья (среди них дворцовый комендант Гессе) выручили. Следствие было вскоре прекращено. Рачковский же был выслан сначала в Брюссель, а затем в Варшаву; в Варшаве он виделся со старым своим приятелем Евно Азефом. На место Рачковского заведующим заграничной агентурой в ноябре 1902 года был назначен Леонид Александрович Ратаев, начальник Особого отдела Департамента полиции. Приводим следующую смету содержания заграничной агентуры в Париже, Лондоне, Швейцарии и Галиции за последний 1902 год заведования ею Рачковского. Эта смета интересна тем, что в ней имеются указания на секретных сотрудников: I. В Париже: 1) Личное содержание д. с. с. Рачковского — 1800 франков. 2) На расходы по особо возложенному поручению — 500 франков. 3) Сотруднику Г. — 750 франков (Гольшман[2] — В. Л.). 4) Сотруднику Л. — 750 франков (Ландезен. — В. Л.). Ему же пенсии — 250 франков. 5) Сотруднику М. — 750 франков (Милевский. — В. Л.). 6) Сотруднику К. — 500 франков (несомненно фамилия этого сотрудника начинается буквой К. — В. Л.). 7) Письмоводителю — 250 франков. 8) На агентурные расходы — 3700 франков. 9) На содержание русских филеров — 1200 франков. 10) На содержание французских агентов — 133 франка. II. Агентура в Швейцарии — 2000 франков. III. Агентура в Лондоне — 6000 франков. IV. Агентура в Галиции — 2500 франков. Всего — 22 250 франков в месяц. А. Лопухин, исполнявший в 1902 году должность директора Департамента полиции, сообщал о переводе Ратаеву 39900 франков на содержание агентуры в ноябре и декабре, просил «выдать из высланных денег жалование только тем из бывших сотрудников д. с. с. Рачковского, которые будут оказывать агентурные услуги Вам непосредственно, тем же из числа его бывших сотрудников, которые почему-либо не пожелали служить у Вас непосредственно, прошу выдачу жалования прекратить».
Глава III
Заведующий заграничной агентурой Леонид Александрович Ратаев. — Его секретные сотрудники высшей марки: Л. Бейтнер, Батушанский, М. Загорская, Евно Азеф. — Командировка И. Ф. Манусевича-Мануйлова в Париж для обработки французской прессы. — Ликвидация балканской агентуры. — Берлинская агентура под управлением Гартинга. — Успешное «заагентуривание» им секретных сотрудников. — Ликвидация берлинской агентуры и ее восстановление. — Отставка Ратаева 1 августа 1905 г., его слезница. — Характеристика Гартингом заграничной агентуры при РатаевеВойна между Рачковским и Плеве с его помощниками шла видимо по всему фронту. В этой войне не последнюю роль играл Ратаев, и в планы его начальства и его самого входило конечно как можно сильнее опорочить во всех отношениях деятельность Рачковского; так уже 22 декабря 1902 года Ратаев пишет Лопухину: «В настоящее время, по истечении двух месяцев, я позволю себе доложить Вашему Превосходительству, что основой для сметы на будущий год должен служить счет расходам, представленный д. с. с. Рачковским в августе текущего года в последний его приезд в С.-Петербург, с некоторыми изменениями, соответственно настоящим потребностям. Расходы по разъездам в 600 франков в месяц едва ли можно признать чрезмерными, если под словом «разъезды» подразумевать все расходы во время путешествия. Надолго отлучаться из Парижа, куда стекаются все предписания, запросы и донесения, неудобно, а между тем оставлять без самоличного надзора Лондон и Швейцарию не признаю возможным, в особенности пока все не наладилось так, как мне хочется. По части секретных сотрудников я полагаю не придерживаться строго рамок Лондона, Парижа и Швейцарии, а предлагаю раскинуть сеть несколько шире. Уже мною лично приобретено трое сотрудников: один добавочный для Парижа (специально для наблюдения за русской столовой), один для Мюнхена и одного я полагаю послать в Бельгию, где в Брюсселе и Льеже образовалось порядочное гнездо. Из числа приезжих сотрудников не все еще перешли ко мне, но перейдут с отъездом П. И. из Парижа… Независимо от сего мне во что бы то ни стало необходимо специально приобрести сотрудника среди поляков. В Лондоне польская революционная организация очень сильна и весьма серьезна, освещение же на мой взгляд не вполне достаточное. Подробный доклад по Лондону составляется, и для его окончания мне еще необходимо туда поехать, что я и сделаю, представив окончательную работу о «Желтых». Наружное наблюдение — самое слабое место агентуры. Из десяти показанных в расчете наружных агентов действительно пригодных только шесть, и то из них один Продеус в командировке в Берлине, но жалование ему плачу я. Остальные четверо в полном смысле слова — инвалиды, не пригодные к живому делу. Пока еще я по отношению к ним ничего не предпринимал, но предполагаю, дав известный срок, отпустить их на пенсию и взять на их место новых. Но не дожидаясь их увольнения, я уже принял трех опытных филеров и командировал их в Швейцарию… Из Швейцарии можно считать до известной степени обставленной только одну Женеву. Между тем Швейцария в настоящее время — бойкий и серьезный революционный пункт. Во главе командированных людей я поставил одного из старейших, наиболее опытного и развитого наружного агента и поручил ему, войдя в соглашение с местными полицейскими чиновниками, организовать наблюдение в следующих пунктах: Женева, Цюрих, Берн, Лозанна. Когда дело несколько наладится, я поеду на места и, убедившись в правильности постановки дела, думаю его сделать главным приказчиком по Швейцарии, вроде того как г-н Гартинг в Берлине. В настоящее время этот агент получает в месяц 350 франков (менее 250 франков не получает ни один), 150 франков на мелкие расходы и по 10 франков суточных, как находящийся в командировке. Сообразно с новым положением придется увеличить жалование до 700 франков. Когда мне удастся наладить Швейцарию, я постараюсь связать швейцарское наблюдение с берлинским, а последнее — с заграницей. На Швейцарию отпускается всего 2000 франков в месяц, и эту цифру придется значительно пополнить из других статей бюджета. Равным образом я принимаю на свой счет те поручения, которые я по своим личным надобностям возлагаю на г-на Гар-тинга, как, например, организация наблюдения в Штутгарте[3]. Остальные расходы остаются те же, что и при Рачковском. Из них лишним бременем на мне лежит плата в 500 франков чиновнику Главного управления общественной безопасности (Surete generate). Это в сущности политическая полиция, приготовленная местным французским нуждам, и мне этот чиновник ничего существенного не делает, покончить же с ним я не решаюсь, так как он может мне вредить; гораздо для меня важнее префектура полиции, но здесь я нашел натянутые отношения. Самый нужный для меня человек г-н Пюибаро (Puybaraud) — личный враг П. И. Рачковского. Мне приходится буквально все приобретать тайком и за сдельную плату. Я уже сделал шаги к примирению с этим господином, который занимает должность начальника Bureau des recherches, но боюсь, что это обойдется недешево. В Париже мне приходится держать три квартиры: одну собственную, где живу, и две конспиративных. Далее следуют телеграфные и почтовые расходы, содержание канцелярии и тому подобное. Кроме того, здесь даром буквально ничего не достается и за все приходится тем или иным способом платить… потому я убедительнейше ходатайствую, хотя бы на первый год сохранить мне отпускаемую сумму в размере 19 450 франков в месяц. В эту сумму хотя и входят деньги, отпускаемые будто бы на Галицию, но они, как изволите видеть из сметы, идут на покрытие других потребностей агентуры». На это письмо Лопухин по распоряжению министра внутренних дел сообщил 31 декабря 1902 года, что на 1903 год смета на содержание агентуры в Париже, Лондоне и Швейцарии сокращается до 150 000 франков, и что в эту смету не включены расходы по содержанию агентуры в Галиции, которую предположено выделить в самостоятельную организацию. В январе 1904 года смета парижской агентуры была сокращена еще на 15 600 франков (в год), получаемых двумя секретными сотрудниками, которые оставили службу в парижской агентуре и перешли в берлинскую агентуру. Таким образом, по сметам 1904 и 1905 годов на агентуру в Париже отпускалось всего 134 ООО франков в год. Такими сокращениями Ратаев был конечно очень недоволен и все время стремился вернуться к прежней смете заграничной агентуры, не упуская при этом указывать начальству на все недостатки управления Рачковского. 28 января 1903 года Ратаев снова посылает Лопухину доклад с интересной характеристикой тогдашней агентуры в Швейцарии: «По приезде в Париж, — докладывает Ратаев, — я попал в очень тяжелое положение. По моей долголетней службе я сразу понял, что способы ведения дела моим предместником значительно устарели и совершенно не приспособлены к современным требованиям Департамента. Как я уже писал, наиболее слабым пунктом оказалась Швейцария, а между тем я застал момент, когда центр и даже можно сказать пульс революционной деятельности перенесен именно туда. На меня сразу посыпались из Департамента запросы по части выяснения разных лиц в Швейцарии, а у меня кроме чиновника женевской полиции под руками не было никого. А сие весьма недостаточно по той причине, что пользоваться этим чиновником можно только с соблюдением особых предосторожностей. Если надо в полицию вызвать какое-либо лицо, проживающее без заявления своей личности, то надо написать на это лицо анонимный донос, и тогда чиновник получает уже распоряжение своего начальства. Иначе делать нельзя, так как он боится потерять место. Конечно, я все усилия направил на поправление дела в Швейцарии, и за короткое время удалось уже кое-что сделать в этом направлении. Конечно, все это далеко еще не удовлетворительно, но впоследствии я рассчитываю, быть может, чего-нибудь добиться. Наблюдение здесь вообще довольно затруднительно, и притом еще эта трудность осложняется его дороговизной. Для наглядности я прилагаю при сем отчет о расходовании сумм за истекший январь… остаток и даже с недохваткой пошел на содержание внутренней агентуры. Последняя также весьма и весьма нуждается в реорганизации и освежении. Она сильно распущена и избалована. После того, например, как я путем значительных затрат и исключительно благодаря сметливости и распорядительности старшего швейцарского агента установил Кракова наружным способом, секретный сотрудник, которого я об этом оповестил, ныне уведомляет, что он об этом «уже знает», так как Краков прибыл еще в конце января из России, где виделся с Негрескул, а потом прожил несколько дней в Берлине. Теперь он живет с сестрами Малкиными. Чтобы дело пошло более или менее удовлетворительно, необходимо дать, во-первых, время, а во-вторых, — денег. Я убедительно прошу на первый год оставить неприкосновенной ту сумму, которая отпускалась П. И. Рачковскому. Будьте уверены, что я ее расходую с надлежащей экономией и осторожностью, а если что переплачиваю пока, то только потому, что еще новичок в деле. Самым обременительным я считаю деньги, даваемые чиновникам лондонской полиции и Главного управления общественной безопасности в Париже. Но их я получил от моего предшественника, и если их сократить, то в Лондоне уже ничего нельзя будет сделать, а в Париже мне будут умышленно портить…». Несмотря на оковы своих врагов, главным образом Рачковского и Гартинга, Ратаев крепко сидел на своем месте пока был жив Плеве — враг Рачковского, а директором Департамента состоял Лопухин. Рачковский в это время вел сложную подпольную игру против Плеве, которая в настоящее время еще не выяснена с достаточной полнотой; но в этой большой игре старый интриган, не останавливающийся ни перед чем и ничего никому не прощавший, не упускал случая подвести мину и под своего счастливого соперника, и заместителя Ратаева. В этом Рачковскому оказывал незаменимую помощь его достойный вскормленник Ландезен-Гартинг, заведовавший в то время, как мы уже видели, берлинской агентурой. Гартинг формально был подчинен Ратаеву, но на деле был совершенно самостоятелен и в своих докладах директору Департамента полиции делал прямые доносы на своего непосредственного начальника за его бездействие или упущения. Но Ратаев держался крепко не только благодаря благосклонности к нему Плеве, но и потому, что в его секретной агентуре работали провокаторы и шпионы такой высокой марки, как Лев Бейтнер, Мария Алексеевна Загорская и сам Ев-но Азеф. Благодаря им Ратаев мог хорошо освещать деятельность, планы и старых народовольцев, и нарождающихся социалистов-революционеров. Первых, в том числе Бурцева с «раковым, обхаживал Бейтнер, вторых — Загорская и особенно Азеф, который доставлял своему патрону чуть ли не ежедневные рапорты и, между прочим, подробнейшие доклады о съезде социалистов-революционеров в Женеве 5 июня 1903 года, о «конференции представителей российских революционных и оппозиционных групп» и организаций в Париже 9/22 октября 1904 года, на которой партию с.-р. представляли Чернов и Азеф[4]. Казалось бы, все предвещало Ратаеву долговременное пребывание на посту заведующего заграничной агентурой; по иронии судьбы в его царствование получили даже свое завершение некоторые из начинаний его предшественника и врага — Рачковского. Как известно, еще Рачковский организовал «кружок французских журналистов» в 1901 году и осенью того же года поднял благодаря им в парижских газетах кампанию против русских эмигрантов, но поставить это дело на должную высоту он «за недостатком соответственных ассигнований» не смог, если не считать его неудачной попытки организовать знаменитую «Лигу для спасения русского Отечества». Мечта Рачковского осуществилась лишь при Плеве и при Ратаеве, когда в марте 1903 года был командирован в Париж для соответственной информации и подкупа иностранной прессы Иван Федорович Манусевич-Мануйлов (Нововременский, «Маска»); в распоряжение Мануйлова было отпущено 12160 рублей ежегодно. Впоследствии эта сумма значительно возросла, так как на один подкуп «Echo de Paris», «Gaulos» и «Figaro» Манусевич-Мануйлов[5] тратил в год не менее 24 тысяч франков. Подкуп этот совершался в виде абонементов на некоторое количество экземпляров данной газеты. Кроме того, Манусевич-Мануйлов издавал в Париже в течение нескольких месяцев журнальчик «La Revue Rosse», поставивший себе целью парализовать «интриги», направленные против России; редакция этого журнальчика помещалась в квартире редакции газеты «Figaro», официальным редактором и сотрудниками были французы. Средства на издание «La Revue Russe» — 10000 франков в месяц — были отпущены из личных средств Николая II. Манусевич-Мануйлов сносился непосредственно с самим министром внутренних дел Плеве и совершенно не зависел от Ратаева… В ведение же Ратаева в 1904 году поступил и политический сыск на Балканском полуострове. Когда в январе 1904 года после разоблачения роли Александра Вейсмана как агента Департамента полиции, в Вене и на Балканах было решено закрыть и ликвидировать балканскую агенту-руло жандармский полковник Владимир Валерианович Тржецяк, стоявший во главе ее, а затем находившийся при варшавском губернском жандармском управлении, в феврале 1905 года был назначен в помощники к Ратаеву для наблюдения за русскими на Балканском полуострове. 27 февраля Тржецяк выехал из Варшавы в Вену на свидание с Ратаевым и с ним объехал Балканский полуостров — Белград, Софию, Константинополь — для организации агентуры в этих странах и обследования фабрики бомб в Софии. После этого путешествия Тржецяк выехал в Одессу для установления связей между балканской агентурой и жандармскими заграничными властями, а затем — в Варшаву и в С.-Петербург. Здесь мы воспользуемся случаем, чтобы охарактеризовать состав балканской агентуры до ликвидации ее в 1904 году при полковнике Тржецяке. В ведение этой агентуры входили Румыния, Болгария, Сербия и Вена. В Румынии под началом полковника Тржецяка находилось шестнадцать агентов: Осадчук Иван Осипович, Мотылев Александр Александрович, Табор Самуил, он же Самуилов, Мелас Георгий Анастасьевич, Терзич Иван, Кралевич Михаил, Гаспар Александр, Иванов Трифон Илларионович, Руэ, Зирра, Стоев Иоаким Степанович, Тридас Сюзанна, Буянов Харламий и Хорошев Иван; в Болгарии было пять агентов: Озеров Антон Михайлович, Перлин Нахман Сендеров, Заверуха Емельян, Шварц Петр Андреевич, Богданов; в Сербии — двое: Гнедич, Джайя Иован; в Вене — один Вайсман Симон Мойше-Мордков (брат Александра). Кроме того, в Бухаресте было два сортировщика писем и в Яссах два почтальона; получали они по 100 рублей в месяц. Среди этих сотрудников находилось значительное число лиц, специально занимавшихся перлюстрацией писем политических эмигрантов. Затем интересно отметить участие в этой агентуре иностранных политических чинов: Гаспара — комиссара бухарестской сыскной полиции (50 франков), Гнедича — помощника градоначальника в Белграде (100 франков), Зирра — румынского полицейского комиссара на станции Плоешти (100 франков); также интересно то, что «оказывал различные мелкие услуги в качестве случайного сотрудника» письмоводитель Российской императорской миссии в Бухаресте Иоаким Степанович Стоев (без определенного содержания). Из других сотрудников, уже перечисленных нами выше, остановимся здесь лишь на следующих: Осадчук специализировался главным образом по организации агентуры и перлюстрации почты, вел таковую в Бухаресте, Варне, Рущуке и Яссах (400 франков); Ме-лас Георгий Анастасьевич, грек, «с успехом выполнял поручения агентурного свойства во всех румынских городах, расположенных по Дунаю… обладатель личной инициативы, находчив, хитер и не стеснялся использовать любые средства для достижения цели (500 франков)»; Озеров Антон Михайлович «имеет сношение с македонскими революционерами и с проживающими в Женеве членами группы народовольцев и а, — к…, наблюдал за тем, чтобы с.-р. не получили от македонских революционеров взрывчатых веществ — 300 франков; Перлин Нахман Сендеров жил в Бухаресте, а затем с 1902 года в Париже, жил по паспорту Александрова, в 1892 году окончил Бухарестский университет с дипломом доктора медицины, «способствовал организации в Румынии и Болгарии революционной агентуры», в 1888 году сообщил о готовившемся русскими революционерами в Париже динамитном взрыве, сообщил об отъезде Черкасова и Бурцева в Лондон, участвовал в организации арестов революционеров Анасьева и Корсакова и в попытке ареста Бурцева, с 1902 года до осени 1903 года жил в Париже и занимался в клинике Шарко, а затем переселился на постоянное жительство в Софию (500 франков); Шварц — помощник адвоката в Софии, «оказывал в качестве случайного сотрудника агентурные услуги Александру Вайсману, а по отъезде того в С.-Петербург обслуживал Софию и вел там между прочим перлюстрацию…, обладает достаточными нравственными основами и вполне воспитан»; Джайя — редактор-издатель сербской газеты «Народ» «в качестве случайного сотрудника оказывал Тржецяку и его предшественнику ряд агентурных услуг»; Вайсман Симон «в 1895 году перешел на службу в заграничную агентуру и организовал агентурное наблюдение в Вене, где первые пять лет был студентом Венского университета; прекрасно начитан, интеллигентен, исполнителен и корректен, обладает нравственными качествами, порядочен, честен, предан делу и ведет его сознательно»; по закрытии балканской агентуры Вайсман оставлен при агентуре Департамента полиции (500 франков)[6]. Берлинская агентура при Ратаеве находилась под самостоятельным управлением Гартинга, который проявлял большую активность, особенно в деле вербовки секретных сотрудников. Перечислим некоторые из его подвигов в этой области: в 1903 году Гартингом был командирован в Мюнхен «старый сотрудник для выяснения более видных деятелей тамошних революционных колоний»; новому сотруднику выдано авансом через Квицинского в С.-Петербурге 150 рублей (324 марки); внутренний старый сотрудник берлинской агентуры был отпущен осенью 1903 года в Россию, но вскоре вернулся обратно; секретный сотрудник в Гейдельберге (З.)[7] помогал в 1904 году контролировать переписку А. Гоца и И. Фундаминского; в конце 1903 года в Швейцарию для выяснения раскола в организации «Искра» был командирован секретный сотрудник (несомненно Житомирский. — В. А.) и получил на это 300 марок; наконец в январе 1904 года Гартингом «приобретен сотрудник. «Москвич», которому выдано пособие на выезд из России 800 рублей и назначено жалование 1600 марок в месяц. Этот таинственный «Москвич» уже 20 января 1904 года получил от Гартинга сверх своего жалования еще 1060 франков за поездки в Швейцарию, Париж и Италию, 23 марта 300 марок — за поездку в Берлин и в сентябре 1904 года 650 франков «в возмещение расходов по поездке по городам Западной Европы в целях изучения положения русской политической эмиграции». Впрочем, уже в феврале 1904 года сотрудник «Москвич» был передан в распоряжение самого Ратаева. Приводим здесь интересное письмо по этому поводу Лопухина к Ратаеву от 9 февраля 1904 года: «Поступающие данные о деятельности русской эмиграции свидетельствуют, что наиболее активные ее силы сосредоточены в Швейцарии и преимущественно в Женеве, где находятся центры обоих главнейших революционных групп, то есть с.-p. и c.-д., равно помещаются редакции к печати их партийных органов. Благодаря такой группировке активные революционные деятели, выбывающие из России, а также лица, укрывающиеся от преследования властей, по прибытии за границу естественно стремятся в Швейцарию, где примыкают к готовым уже кадрам и таким образом формируют все более и более сплоченное революционное сообщество. В сих видах представляется своевременным принять меры к обеспечению вполне правильного и всестороннего освещения деятельности означенных революционных центров, причем для достижения сей цели необходимо усилить действующий во вверенном Вашему наблюдению районе агентурный состав. В последнее время Департамент заручился предложением услуг известного Вам секретного сотрудника (псевдоним «Москвич»), который по своему положению и старинным связям в революционной среде может оказать полезные услуги по делам порученной Вам агентуры. Названный «Москвич» имеет при себе организованный им лично состав сотрудников и в вознаграждение за труды получает совместно с ними из сумм Департамента по 2000 франков в месяц. Сообщая об изложенном, предлагаю Вашему Превосходительству разыскать «Москвича», вступить с ним в ближайшее сношение и о результатах деятельности доносить мне. Вы можете предъявить сотруднику настоящее письмо и поставить его в известность, что настоящее изменение в первоначальной программе его положения и будущей деятельности проистекает непосредственно из соображений пользы дела и розыскной службы и что от принятия его предложения зависит вопрос о дальнейшем существовании самого соглашения с ним Департамента». В Петрограде на основании целого ряда свидетельских показаний мне удалось установить, что за псевдонимом «Москвич» скрывается старый наш знакомый — Лев Бейтнер. Таким образом, у Гартинга в Берлине в начале 1904 года были в распоряжении следующие секретные сотрудники: 1) «Ростовцев» (Житомирский. — В. Л.) — 400 марок в месяц, 2) «Москвич» (Лев Бейтнер. — В. Л.) — 1640 марок в месяц, 3) «Киевлянец» — 125 марок, тоже Житомирский, которого изворотливый Гартинг, не брезговавший и малым, проводил в отчете под двумя кличками, а платил конечно одному, а не двум Житомирским, 4) 3. (переехал из Лейпцига в Гейдельберг (несомненно Зинаида Жученко. — В. Л.), 5) Степанов (в сентябре 1904 года получил 1304 марки, 1600 франков в возмещение произведенных им расходов), 6) Обухов (осенью 1904 года командирован в Россию, на что получил 600 рублей авансом), 7) Кондратьев (с октября 1904 года — 100 марок в месяц).[8] Ежемесячные расходы на берлинскую агентуру достигали в это время 96300 франков. В эту сумму не входили, конечно, различные публицистические упражнения в немецкой прессе, которые оплачивались особо; так, например, за напечатание письма министра внутренних дел к Стаду в «Darmstadter Tagblatt» № 239 и 240 в 1903 году уплачено 100 марок. В 1904 году Гартинг был вызван в Петербург и ему была поручена директором Департамента полиции Лопухиным организация контрразведки для борьбы с японским шпионажем, во главе которого стоял Акаши, а затем и специальная миссия — принятие мер для охраны пути второй эскадры Рождественского на Дальний Восток. Закипела работа. Для борьбы с японцами Гартинг призвал «старую гвардию» — филеров, следивших раньше за русскими революционерами, и «провокаторов»; сам же метался по Европе, следом за Акаши и другими настоящими и мнимыми японскими шпионами: сегодня в Петербурге, завтра в Берлине, послезавтра в Стокгольме, в Копенгагене. Заслуженному провокатору Гартингу ассигнуются громадные суммы (200 или 300 тысяч рублей), даются широкие полномочия… В результате знаменитый и печальный для нас тульский инцидент, когда разнервничавшийся под влиянием гартингов-ских «достоверных» донесений, а по словам некоторых свидетелей — и прямых указаний присутствовавшего на одном из судов Гартинга командир эскадры Рождественского расстрелял флотилию английских рыбаков, приняв их за японские миноносцы. Как известно, Россия оказалась тогда на волосок от войны с Англией… Виновник этого позорного для нас международного конфликта Гартинг получил большую денежную награду и орден Владимира, дававший мещанину города Пинска, провокатору Абраму Гекельману право на потомственное дворянство… Несмотря на столь успешную деятельность Гартинга, какие-то высшие соображения Департамента полиции, а вернее подпольная игра партий министерства внутренних дел, привели к убеждению, что берлинскую агентуру нужно ликвидировать как самостоятельное учреждение, и наблюдение за русскими революционерами, проживающими в Германии, предоставить центральной парижской агентуре. 17 января 1905 года директор Департамента полиции Лопухин, у которого заведующим Особым отделом политической агентуры состоял Макаров, представил товарищу министра внутренних дел доклад, в котором между прочим пишет: «В 1901 году ввиду скопления в Берлине значительного количества русских революционеров признано было необходимым выделить из парижской агентуры для названного города отдельный орган политического розыска, сохранение коего за принятием Германским правительством особо репрессивных мер против иностранных подданных, занимающихся революционной деятельностью, в настоящее время представляется излишним… За последние годы главным руководящим центром русской политической эмиграции является Швейцария и в особенности Женева, где и необходимо сосредоточить все наблюдательные силы заграничной агентуры, что возможно будет достигнуто при объединении парижской и берлинской агентур, и передать в распоряжение чиновника особых поручений Ратаева всех наблюдательных агентов и секретных сотрудников берлинской агентуры». Из сметы, приложенной к этому докладу, видно, что в распоряжении Гартинга в это время кроме сотрудника 3., получавшего 3880 марок в год, было три русских секретных сотрудника (на всех — 9300 марок в год) и три немецких секретных сотрудника (на всех — 7200 марок в год). Видимо в течение 1904 года состав секретной агентуры Гартинга в Берлине претерпел значительные изменения. Доклад директора Департамента Лопухина получил утверждение министра внутренних дел на следующий же день, и берлинская агентура перестала существовать как самостоятельное учреждение; на ликвидацию ее дел Гартингу было отпущено 31 января 1905 года 6500 рублей. Но с исчезновением из полицейского и вообще земного горизонта Плеве, убитого в июле 1904 года, соотношение сил, боровшихся за власть партий, изменилось, и верх взяла клика, в которой не последнюю роль играл Рачковский; и уже в первой половине 1905 года мы видим его на крайне важном посту вице-директора Департамента полиции по политической части с правами директора Департамента. Рачковский не замедлил воссоздать только что упраздненную Лопухиным берлинскую агентуру, а своего питомца Гартинга снова сделал заведующим этой агентурой; для этого Рачковскому достаточно было представить 11 июня 1905 года министру внутренних дел доклад, в котором он между прочим пишет следующее: «Принимая во внимание, что со времени объединения названных агентур (парижской и берлинской) Берлин по своей близости к русской границе не утратил для революционеров своего значения, и там продолжает сосредотачиваться значительное количество активных деятелей различных партий включительно до террористов, которые при отсутствии ныне правильно организованного агентурного наблюдения могут совершенно свободно осуществлять свои преступные замыслы, Департамент полиции полагал бы существенно важным незамедлительно восстановить берлинскую агентуру на прежних основаниях…». Легко было убедить петербургских самодержцев, что вчерашняя истина стала грубым заблуждением. Ратаеву было предложено немедленно вернуть в распоряжение Гартинга соответствующие суммы, отпущенные на агентурное наблюдение в Германии. Из переписки, возникшей по этому поводу, мы видим, между прочим, что во времена ра-таевского управления содержание парижской, лондонской и швейцарской агентур обходилось в 134400 франков в год, из которых на Лондон шло 50000 франков и на Швейцарию — 18000 франков. За этим щелчком по самолюбию Ратаева вскоре последовал и настоящий удар: 1 августа 1905 года Ратаев был устранен от заведования заграничной агентурой и вместо него был назван его враг — Аркадий Гартинг. Конечно, Ратаев немедленно поехал в Петербург, чтобы пустить в ход соответственные пружины, но все было тщетно; пришлось примириться и отойти от власти. В утешенье впрочем он получил в виде пособия 15 000 франков и поселился в Париже, где и жил с тех пор под фамилией Рихтера. Приводим следующую интересную выписку из докладной записки Ратаева министру внутренних дел от 9/22 марта 1906 года: «Я решил представить на Ваше благоусмотрение краткий обзор моей деятельности с сентября 1902 года по июль 1905 года. Должность мою я вынужден был покинуть совершенно неожиданно без всяких предупреждений и как раз в тот самый момент, когда агентура среди с.-р. достигла небывалой высоты, и ожидались весьма крупные результаты. В минувшем июле (1905 год), когда я приехал в Петербург, я застал странное положение. На все мои вопросы как высшее, так и ближайшее начальство категорически заявляли мне, что с деятельностью моею они совершенно не знакомы, докладов моих не читали и не знают, но тем не менее под страхом лишения пенсии требовали, чтобы я немедленно уезжал в Париж для сдачи должности. Так что я, собственно говоря, до сих пор совершенно не осведомлен о причинах прекращения моей служебной деятельности… Такова нравственная сторона дела. Тотчас после оставления мною должности отпуск на заграничную агентуру был увеличен на 100000 франков, и таким образом в настоящее время, когда в сущности за границей дела втрое меньше чем прежде, заместитель мой получает все то, что отпускалось на Германию и с доставлением еще 100000 франков…». Сетования Ратаева на несправедливость высшего начальства вполне правильные: ведь в его царствование и под его руководством достигла наибольшего блеска провокаторская деятельность Евно Азефа; и это сокровище пришлось оторвать от своего сердца и отдать врагу. «8 августа 1905 года Ратаев в С.-Петербурге передал Рачковскому временно находящегося в России секретного сотрудника». Несомненно, здесь речь идет об Азефе, хотя для нас так же несомненно, что Рачковский не мог не знать Азефа гораздо раньше и конечно знал, и виделся, и «работал» с ним рука об руку. Подобно тому как Ратаев при замещении в Париже Рачковского доклады свои начальству посвящал прежде всего критике и умалению заслуг своегопредшественника, так же и Гартинг в первом же своем докладе сделал то же по отношению к Ратаеву. Приводим некоторые наиболее интересные места из длинного рапорта Гартинга Рачковскому от 14/1 сентября 1905 года: «Согласно ордеру господина товарища министра внутренних дел, заведующего полицией от 19 минувшего июля о назначении меня заведующим заграничной агентурой Департамента полиции я отправился в Берлин для принятия архива, который г-н Ланге-Говоров, доверенное лицо д. с. с. Ратаева, должен был к тому времени передать на хранение нашему генеральному консульству в Берлине. Накануне моего приезда, состоявшегося 19 августа (старого стиля), в генеральное консульство действительно был сдан гном Ланге-Говоровым сундук с бумагами, по вскрытии коего в оном оказался архив, переданный мною в конце минувшего февраля командированному для принятия от меня берлинской агентуры отставному надворному советнику Медникову. Новых же документов, которые поступили бы за последние четыре месяца из Департамента полиции, не оказалось, вследствие чего можно предполагать, что начиная с марта месяца, розыскная деятельность берлинской агентуры была прекращена. Единственными новыми бумагами, оказавшимися среди архива, были несколько телеграмм, адресованных г-ну Ланге-Говорову, прежде служившим в моей агентуре наружным агентом Вольца, в которых последний настоятельно требовал высылки денег и извещал о задержке женевской полицией его, Вольца, равно как и другого агента парижской агентуры — некоего Маша. При личном свидании названный Вольц подтвердил мне содержание упомянутых его телеграмм к г-ну Ланге-Говорову, пояснив при этом, что, работая в Швейцарии без всякого руководства, он и Маш обратили на себя внимание местных властей, были задержаны женевской полицией и засим оба высланы из Женевы. Некоторое время спустя Вольц и Маш по поручению д. с. с. Ратаева отправились в Дюссельдорф, где Маш был задержан местной полицией за долги и, просидев некоторое время в тюрьме, был выслан затем из Дюссельдорфа. Из документов, одновременно с сим препровождаемых д. с. с. Лемтюжниковым, Ваше Превосходительство изволите усмотреть, что г-ном Ратаевым переданы д. с. с. Лемтюжнико-ву: архив, четыре наружных агента, один секретный сотрудник, некий Светлицкий (псевдоним), как раз случайно пришедший по делам службы в канцелярию агентуры… адреса двух наружных и одного внутреннего агента в Лондоне и список лиц, причастных к агентуре Департамента полиции и проживающих в Швейцарии, лиц, специально занимающихся перлюстрацией писем на одном из участков Женевы. Из содержания вышеупомянутых списков усматривается нижеследующее: в Париже в агентуре числится шесть человек. Из них Чашников по старости производительной работы делать не может. Ильин состоит машинистом. Из четырех наружных агентов для наблюдения употребляются только Самбен и Левек, которые, как мне известно из дел, особенными способностями не отличаются; Фенбах годен лишь для собирания справок; Бинт же, прежде занимавшийся наружным наблюдением, состоявший при д. с. с. Ратаеве в роли ближайшего и доверенного помощника по наружному наблюдению, никаких поручений не получал, и он заявляет, что наблюдением больше заниматься не будет; в Женеве находится шесть человек, числящихся в агентуре. Из них Риго, еще несколько лет тому назад бывший наблюдательный агент, в настоящее время к таковой службе не пригоден вследствие характерной наружности (непомерно толст), Депассель, Боке и Делеамон, состоящие на службе в женевской полиции, пригодны лишь для доставления в Женеву заграничной агентуре Департамента полиции частным образом кое-каких справок о проживающих там революционерах. Мерсие поставляет корреспонденцию для перлюстрации, которой специально занимаются Ршо и г-жа Депассель; в Лондоне наружным наблюдением занимается агент Фарс, а собиранием справок англичанин Торп; таким образом, для надобностей наружного наблюдения в Париже, Лондоне и Швейцарии при настоящем наличном составе в распоряжении заграничной агентуры в действительности остается всего три человека». Переходя затем к рассмотрению финансовой сметы Ратаева, Гартинг высказывает удивление, каким образом Ратаев мог платить такие большие жалования агентам внешнего наблюдения, если месячные расходы на содержание последних не превышали 8000 франков. «Каким образом мой предместник, — говорит Гартинг, — уплачивая такие сравнительно крупные суммы некоторым из наружных агентов, мог содержать еще секретных сотрудников и платить, например, 900 франков в месяц известному Департаменту полиции «Ба-баджану» — псевдоним (Батушанский. — В. А), ныне уехавшему по указанию г-на Ратаева в Россию с тем кажется, чтобы постараться поступить на службу к гну Гуровичу. Тем более, что независимо от «Бабаджана» у него имелось еще несколько мелких секретных сотрудников, которые при самом скромном жаловании несомненно получали в общей сложности около 1000 франков в месяц». Гартинг объясняет это тем, что Ратаев поставил такие высокие жалования в смету только лишь перед своим уходом. «Предположение это представляется мне, — говорит Гартинг, — еще тем более правдоподобным, что помимо всех перечисленных расходов г-н Ратаев до сентября минувшего года платил ныне умершему Милевскому жалование 1250 франков в месяц, не считая 1000 франков наградных; и по смерти Милевского продолжал выплачивать его вдове по 1000 франков в месяц вплоть до минувшего января месяца. Затем под конец 1904 года он платил г-ну Гольшману по 1000 франков в месяц и 1000 франков наградных, а с 1 января по конец минувшего июля, то есть до пожалования последнему пенсии, выдавал ему ежемесячно по 500 франков». Помимо компрометирования своего предшественника и соперника Гартинг стремился этим доносом к осуществлению другой — более материальной — цели, а именно: увеличить ассигнование отпускаемых в его распоряжение сумм. Рачковский пошел навстречу желанию Гартинга, и ассигнование на заграничную агентуру было увеличено почти на 100000 франков, в том числе 12000 франков было ассигновано на содержание нового сотрудника Девернина и 40800 франков на приобретение секретных сотрудников. Французу Девернину была поручена организация внешнего наблюдения.
Глава IV
«Бывший провокатор» Гекельман-Ландезен — статский советник Аркадий Гартинг становится заведующим заграничной агентурой. — Его секретные сотрудники: Житомирский, Батушанский, Цейтлин, Масс, Загорская. — Трагедия Черняка. — Разоблачение Азефа. — Доклад Гартинга об этом событии. — Борьба Гартинга с Бурцевым. — Разоблачение Гартинга и исчезновение его из ПарижаГартинг управлял заграничной агентурой до начала 1909 года, когда Бурцев на основании данных, сообщенных ему главным образом Меньшиковым, напечатал во французских газетах, что глава политической полиции за границей, проживающий в Париже статский советник и кавалер многих Российских и иностранных орденов (в том числе и французского ордена Почетного легиона) — Аркадий Михайлович Гартинг не кто иной, как бывший политический эмигрант, а затем провокатор, долгие годы состоящий на службе русской полиции Абрам Гекельман-Ландезен, один из организаторов (с провокационной целью) знаменитой мастерской бомб в Париже, приговоренный за это судом французской исправительной полиции к тюремному заключению, но своевременно скрывшийся. К этому полицейскому скандалу, в течение долгого времени не сходившему со столбцов не только французских, но и всех европейских газет, мы еще вернемся; теперь же обратимся к эпохе гартинговского управления заграничной агентурой. В начале гартинговского управления произошла и знаменитая трагедия Черняка. Молодой Яков Черняк учился в Женеве, где и окончил курс с дипломом химика; здесь же он вошел в сношение с с.-р. и числился в рядах партии, но по возвращении своем в Россию в 1905 году сблизился с максималистами и оказывал им значительные технические услуги в деле изготовления взрывчатых снарядов; после провала максималистического центра ему удалось уехать за границу, и он некоторое время жил в Париже, где вел сношения главным образом с с.-р. Видимо Департамент полиции крайне преувеличивал роль Черняка в революционном движении и стремился во что бы то ни стало захватить его в свои руки. Черняк был вызван в Стокгольм таинственной телеграммой, которая гласила «Alexis venez Nathalie» и которую, как он предполагал, ему прислала якобы Климова (одна из видных максималисток); здесь он был арестован шведской полицией, посажен в тюрьму и был бы несомненно выдан русскому правительству, если бы не энергичная кампания, которую повели его друзья в Париже и в других европейских центрах против этой выдачи, и не экстренная поездка Черняка (Ильи) в Стокгольм, где он со своей стороны сумел заинтересовать в этом деле и прессу, и парламентские круги. Молодой Черняк был освобожден из стокгольмской тюрьмы, но немедленно выслан из Швеции. На пароходе, в пути из Стокгольма в Антверпен, Черняк и еще двое скончались от отравления, причины которого и досель остались далеко невыясненными; многие предполагают, что злого умысла в этом отравлении не было, и что Черняк был отравлен случайно газами, исходившими из трюма благодаря разложению сложенных там фосфористых соединений. Другая гипотеза, которая вначале казалась наиболее вероятной, и которую мы усиленно защищали в иностранной прессе, а центральный комитет с.-р. и в официальных заявлениях, была та, что Черняк был отравлен агентами русской полиции. В Антверпене бельгийская социалистическая партия устроила Черняку торжественные похороны, превратившиеся в грандиозную манифестацию против русского самодержавия, — манифестацию, в которой приняли участие несколько десятков тысяч человек с сотнями знамен и венков. В архиве заграничной агентуры я нашел следующий документ, относящийся к самому началу этой трагедии. Гартинг докладывает 22 ноября (5 декабря) 1906 года между прочим следующее: «В случае, если бы Ваше Превосходительство признали целесообразным возбудить вопрос о выдаче Черняка нашему Правительству, я позволяю себе почтительнейше высказать мнение, что благоприятного результата легче можно будет достигнуть, обратившись для сего письмом на имя стокгольмского полицмейстера Гинце. Судя по заявлениям, сделанным мне за последнее мое пребывание в Стокгольме начальником местной полиции г-ном Стендалем, можно думать, что при возбуждении вопроса о выдаче Швецией политических преступников путем дипломатическим не только потребует гораздо больше времени, но необходимо будет к тому же непременно обосновать ходатайство на вполне легальных и фактических доказательствах виновности. Что же касается телеграфного предложения Вашего Превосходительства о высылке арестованных в Швеции лиц не в Финляндию, а непосредственно в Россию, то я обратился по сему поводу к начальнику стокгольмской тайной полиции и по получении от него ответа не премину безотлагательно довести его до сведения Вашего Превосходительства. Полагаю, что это предложение не встретит сочувствия шведских полицейских властей в виду того, что сношения между Стокгольмом и Петербургом идут обыкновенно через Гельсингфорс». Эти строки Гартинга дают некоторые основания думать, что вызов Черняка в Стокгольм был ловушкой, устроенной ему русской полицией… Эпоха гартингского управления заграничной агентурой была эпохой конца русской революции 1905–1906 годов, эпохой колоссальной провокации, окутавшей все революционные партии, и начало морального разложения этих последних. Гартинг-Ландезен сыграл немалую роль в этой гнусной борьбе русского правительства с революционной Россией; в его руках были такие выдающиеся провокаторы как Житомирский, Ба-тушанский, Цейтлин, Жученко, Масс, Загорская и, наконец, вероятно сам Азеф. Мы говорим «вероятно», так как в наших руках нет прямых указаний, что Азеф «работал» под началом Гартинга; выше мы видели, что Ратаев при своей отставке сдал Азефа с рук на руки непосредственно самому Рачковскому в Петрограде. С другой стороны, и среди революционеров начала организовываться борьба с провокацией, и один за другим были разоблачены такие крупные провокаторы, как Азеф, Цейтлин, Жученко и, наконец, сам Гартинг-Ландезен. В центре этой борьбы с провокацией стоит В. Л. Бурцев, которому бывшие полицейские чиновники — Бакай и Меньшиков — доставили целый ряд секретных документов и разоблачений. Вся деятельность Гартинга поэтому проходит, с одной стороны, в организации все более широкой провокации, с другой, — в борьбе с Бурцевым и с другими разоблачителями. После раскрытия Азефа Гартинг, как то видно из его донесений Департаменту полиции, находится все время в беспокойстве, что не сегодня-завтра пробьет и его час; он предлагает Департаменту целый ряд мер, чтобы защитить свою агентуру и прежде всего самого себя от дальнейших разоблачений. Между прочим усиленно настаивает перед Департаментом, чтобы последний в свою очередь убедил русское правительство оказать дипломатическое давление на французское правительство, чтобы выслать из Франции В. Л. Бурцева, В. К. Агафонова и Бакая, которые-де злоумышляют против его жизни; конечно это злоумышление было плодом его испуганного воображения. Заботы об охране своей личности не мешали, конечно, Гар-тиніу усиленно работать над освещением деятельности русских революционных партий за границей и не только над освещением, но и над активным непосредственным вмешательством во внутренние дела этих партий. «При первом получении сведений о намерении социал-демократов созвать новый съезд, — докладывает Гартинг директору Департамента полиции, — я ясно представлял себе невыгодность допущения такового за границей ввиду свободы, которой они пользуются здесь, но будучи в то же время убежден, что воспрепятствовать им в этом мне не удастся, мною были направлены все усилия к тому, чтобы съезд этот состоялся в Копенгагене. Не говоря уже о полной поддержке со стороны датских полицейских властей, в которой я был уверен, я обеспечил присутствование на съезде агентуры и принял все меры к тому, дабы не только официальные заседания, но даже внутренняя жизнь и квартиры главных участников не миновали бы контроля и надзора заграничной агентуры. Об этом мною было подробно доложено 30/17 апреля в докладе за № 145. По получении телеграфного приказания Вашего Превосходительства от 23 апреля относительно недопущения съезда в Копенгагене я немедленно снесся по сему поводу с начальником копенгагенской полиции. Ныне мною получены телеграфные указания, что участники съезда направляются в Лондон, где вероятно и произойдет съезд. Благодаря особым условиям жизни в Лондоне невозможно рассчитывать на содействие местных полицейских властей, и агентура едва ли сможет из опасения провала принять активное участие в работах съезда». Несомненно, секретным сотрудником, которому была поручена эта деликатная миссия, был Житомирский. Конечно еще лучше «обрабатывались» эсеровские заграничные группы, среди которых помимо рядовых провокаторов находились Загорская и Масс, стоявшие в непосредственной близости с центральными лицами с.-р. партии. Как видно из докладов Гартинга в Департамент полиции он был довольно хорошо осведомлен о составе не только групп, но и центрального комитета с.-р. партии и некоторых его предприятий, а также и о расколах, и новых течениях в партии, хотя нужно отметить, что во многих сообщениях Гартинга имеются многочисленные и значительные неточности, например, много путаницы в его докладах о парижской группе с.-p., так называемой левой группе, и о журнале «Революционная мысль», издававшемся в Париже В. Агафоновым, Я. Юделевским и А. Гнатовским. Много хлопот и тревог доставила Гартингу, как мы уже упоминали, деятельность Бурцева. Прежде всего Гартинг стремился к тому, чтобы удалить его из Франции. Приводим следующий документ, который показывает, к каким приемам прибегал Гартинг для осуществления этой своей цели; документ этот — письмо Гартинга к полковнику Климовичу, исполнявшему тогда должность директора Департамента полиции: «Озабочиваясь о сохранении интересов заграничной агентуры при крайне удручающих обстоятельствах, причиняемых пребыванием в Париже Бакая и Бурцева, я имел недавно обсуждение этого дела в парижской префектуре, причем мне было заявлено, что если бы имелся какой-нибудь прецедент в виде жалобы на Бакая со стороны кого-либо с указанием на воспоследовавшие со стороны Бакая угрозы, то это могло бы послужить поводом для возбуждения дела о высылке Бакая из Франции, хотя в префектуре не уверены в осуществлении министерством внутренних дел сего предположения. Ввиду изложенного я позволяю себе представить следуют щее соображение: пользуясь известным чувством злобы, возбужденной Бакаем у «Турка», находящегося в Вильно, можно было бы надлежащими переговорами добиться согласия «Турка» на представление российскому генеральному консулу в Париже жалобы с указанием в таковой, что он, Гутман, прибыв в начале августа в Париж для детального изучения шапочного ремесла, попал в компанию русских, из числа коих некто Бакай, проживающий 24 rue du Pare Montsouris, стал склонять его, Гутмана, войти в состав группы русских революционеров и при его, Гутмана, на то несогласии грозил принятием насильственных мер до смертного насилия включительно; ввиду чего он, Гутман, боясь насилия, бежал из Парижа в Россию, потерпев кроме нравственного потрясения еще и материальные убытки, и на что он, Гутман, принося жалобу г-ну консулу, просит о преследовании по отношению Бакая. Если бы действительно от Гутмана поступила таковая жалоба на имя российского генерального консула в Париже, то я бы ее направил в префектуру, причем обстоятельство это во всяком случае в известной степени поспособствует делу высылки Бакая… № 424 Париж. 7/20 ноября 1908 г.». Намеченная программа Гартингом была выполнена. К «Турке» — Гутману был присоединен другой подобный же провокатор, шантажист Познанский; ими было начато судебное преследование Бурцева, которое закончилось лишь вящим посрамлением парижской агентуры. Особенно начал волноваться Гартинг, беспокоясь за свою судьбу после разоблачения Азефа; он представляет Департаменту подробнейший, хотя далеко не точный, отчет о секретных заседаниях парижских групп с.-р. и положительно засыпает телеграммами начальство. Мы приводим этот отчет полностью: «Совершенно секретно. Его Превосходительству господину директору Департамента полиции Отчет о состоявшемся 1/14 января 1909 года в Париже секретном заседании исключительно членов «правой» группы партии социалистов-революционеров по делу Азефа. На этом заседании, состоявшемся под председательством Фундаминского (Бунакова), Виктор Чернов произнес речь приблизительно следующего содержания: Азеф, являясь одним из основателей партии с.-p., пользовался за свою деятельность всеобщим в ней уважением. Центральному комитету партии теперь стало известно, что Азеф имел сношение с Рачковским в 1902 году (?), и что министр внутренних дел Плеве был убит только потому, что Рачковский был заинтересован в выполнении сего террористического акта ввиду неприязненного отношения Плеве к нему[9]. Хотя ц. к. еще в этом факте не уверен, но Бурцев и Юделевский подтверждают это обстоятельство. В то же время, продолжает оратор, для ц. к. нет теперь сомнений, что Дурново не был убит только потому, что Азеф этого не хотел. Чернов утверждает, что до 1905 года Азеф обманывал Департамент полиции и не выдал всего ему известного о партийных делах; по его словам, имеются данные, подтверждающие, что Департамент полиции не знал, какую крупную позицию занимал Азеф в партии с.-р. и что Департамент был уверен, что он членом партии не состоит и тем более членом центрального комитета и боевой организации партии. В Департаменте полиции Азефу верили только потому, что он заявлял, что знает все, что делается в партии с.-р. исключительно из-за своего обширного знакомства с участниками названной революционной организации, и лишь благодаря Татарову впоследствии Департамент узнал о действительно серьезной роли Азефа среди социалистов-революционеров. Хотя, говорит Чернов, до ц. к. неоднократно доходили слухи, что боевики всегда защищали Азефа, «а они-то его знали лучше всех». Когда Азеф заявил раз, что решил уйти из боевой организации, «боевики» хотели прекратить работу; теперь становится ясным, что все они были игрушками в его руках. «Кто же все это выяснил? Бакай?» — спрашивает Чернов и отвечает, «что показания Бакая ничего не выяснили бы, если бы «другое лицо», более осведомленное, этому не помогло бы» (имени этого человека Чернов не назвал, но ясно, что речь идет о Лопухине). Бурцев, продолжает Чернов, виделся лично с этим «лицом», а затем «переговоры с ним велись при участии посредника». Но, по словам Чернова, достоверно известно, что 11/24 ноября 1908 года Азеф был в Петербурге у этого «лица» и просил его не выдавать Бурцеву то, что оно знает, но «лицо» это все же открыло ему известное. Утверждают также, что затем к этому «лицу» явился генерал Герасимов с угрозами, и что «лицо» это написало об этих угрозах министру внутренних дел Столыпину и просило его охранять[10]. Чернов полагает, что кадеты внесут в Думу запрос о роли Азефа и спросят Правительство, как оно могло иметь сношение с человеком, который убил Плеве и великого князя Сергея Александровича, и если, добавляет оратор, подобный запрос состоится, то таковой внесет большую смуту в стране. В заключение оратор, говоря, что весь состав ц. к. обязан подать в отставку, потому что он должен был знать об этом провокаторе и не знал, со слезами на глазах призывал всех социалистов-революционеров сплотиться и, «начав чистую работу, забыть о той струе грязи, которая протекала во всей предыдущей деятельности партии благодаря Азефу». Когда Чернов окончил свою речь, председатель Фундамин-ский (Бунаков) и многие из присутствующих плакали; другие сидели с опущенными головами, не произнося ни слова. По объявлении пятиминутного перерыва началось задавание вопросов. Известный социалист-революционер Кузьмин (кличка «Граф»), приятель Агафонова, просит слова по поводу вышеприведенного доклада Чернова, но ему в этом отказывают. Затем следуют вопросы о том, правда ли, что Азеф получал шесть тысяч рублей в год в ц. к., и правда ли, что последний устроил побег Азефу на воздушном шаре. На это Чернов возражает, что Азеф получал от ц. к. только 125 рублей в месяц и что никаких воздушных шаров для побега не было. На вопрос, не был ли именно Азефом указан Гершуни в Киеве и не благодаря ли ему арестован последний, Чернов ответил, что Гершуни был задержан по указанию киевского студента, который случайно находился в том доме, где была получена телеграмма Гершуни о его приезде. На вопрос одного из присутствовавших, кто хозяин гостиницы в Берлине, где Азеф по словам его останавливался на несколько дней, когда по сведениям ц. к. он ездил в Петербург. Чернов ответил, что хозяин этой гостиницы агент русского консула (?) и что прислуга этой гостиницы между прочим заявляет, что Азеф в ней пробыл только два часа; хозяин же утверждает, что Азеф в ней прожил пять дней, и что показания прислуги также разнятся с показаниями хозяина о приметах Азефа. На вопрос, почему Чернов не называет имени «лица», давшего ц. к. столь важные сведения об Азефе, он ответил, что ц. к. не может огласить имени этого человека до тех пор, пока Бурцев не даст на это разрешение. На вопрос «почему не убили Азефа?» Чернов объясняет, что были такие, которые хотели действительно его убить, но что другие готовы были его защищать с оружием в руках. Отчет о заседании «левой» группы социалистов-революционеров (Юделевского и Агафонова) по делу Азефа. Вслед за объявлением центральным комитетом Азефа провокатором «левая» группа с.-р. устроила вечером 14 сего января первое закрытое заседание для членов как для ознакомления их с резолюциями, принятыми 9 января по вы-слушании доклада «конспиративной комиссии», расследовавшей дело Азефа, так и вообще для обсуждения этого крупного инцидента. Председателем заседания был выбран Агафонов, секретарем — лицо, пока еще не вполне выясненное, с кличкой «Украинец», исполнявший в то же время роль стенографиста; докладчиком дела явился Юделевский. После краткой вступительной речи Агафонова с изложением сути дела об Азефе выступил Юделевский и стал в порядке постепенности излагать все данные, приведшие «конспиративную комиссию» к заключению о провокаторстве Азефа: 1) Первые подозрения о провокационной деятельности Азефа явились у Гершуни, который будто бы в бытность свою еще в шлиссельбургской тюрьме, обсуждая провалы вместе с известным Мельниковым, натолкнулся на Азефа. 2) При провале Северной боевой дружины особенно казалось подозрительным то обстоятельство, что провал приписывался некоему матросу Масокину; на него шли намеки из петербургской охранки и почему-то то же самое стали говорить члены ц. к. При ликвидации же этой дружины охранное отделение знало совершенно точно где, кого и как брать, кто был с бомбой и кто с револьвером, что могло быть известно только лишь в верхах боевой дружины; обстоятельство же отвлечения внимания на Масокина исходило от охранного отделения, и повторение этого имени ц. к. указывает, что предатель имел связь или входил в ц. к. 3) Покушение на взрыв Государственного совета: ц. к. известно, что взрыв этот должен был выполнить некий Кальвино-Лебединцев. Но о факте, что Кальвино и Лебединцев одно и то же лицо никто кроме Азефа в России не знал; один из социалистов-революционеров сообщил в партию, что Азеф, встре-тясь с ним на Невском проспекте, проговорился, что арестованный Кальвино есть Лебединцев. Далее интересен эпизод с записной книжкой Лебединцева: она была захвачена при обыске финляндскими властями, о чем узнал Бурцев, бывший в это время в России. Бурцев какими-то путями у финляндских властей эту книжку добыл и передал ц. к., откуда она исчезла и очутилась в распоряжении петербургской охранки. Но и это обстоятельство не могло бы выяснить, что Кальвино есть Лебединцев, ибо этого в книжке не было обозначено. 4) К этому же времени относится сближение Бурцева с Бакаем и обоюдные их отношения с чинами охранки, чтобы добыть список провокаторов. Список этот они достали, но явно умышленно ложный, так как в нем помещен был в числе других «Карл», но не было Азефа. К списку были приложены какие-то три фотографические карточки. 5) Наконец о том, что Азеф состоял сотрудником охранного отделения, стали поступать сведения от петербургских, московских и саратовских филеров, находившихся в сношениях с социалистами-революционерами, и от одного служащего у жандармского офицера Кременецкого, который будучи недоволен тем, что его не отличают за его заслуги, решил отомстить своему начальнику и написал в ц. к. письмо, хранимое при делах, с указанием на провокаторскую деятельность Татарова и Азефа. 6) Такие же письма, но уже анонимные поступили в ц. к. и из Департамента полиции, но Азеф в одном назывался кличкой «Виноградов», а в другом «Рыскин» или «Раскин». 7) Стоя во главе боевой организации, пользуясь полным доверием ц. к., который ему магически будто бы подчинялся, Азеф являлся диктатором, не допускавшим ни автономных групп, ни каких-либо выступлений против него, причем люди, ему не сочувствовавшие или его подозревавшие, роковым образом проваливались. Докладчик привел примеры и фамилии Гронского и Шефтеля (дело побега Савинкова), Черняка и некоторых других. Затем Юделевский приступил к объяснению руководства и участия Азефа в покушениях на Плеве, Великого князя Сергея Александровича, Дубасова, Богдановича и фон дер Лауница. О последнем будто бы совершенно точно был осведомлен состоявший в Департаменте Гурович, открыто говоривший, что «все и всегда можно устроить». Покушение на фон дер Лауница произошло не так, как было указано Азефом, а по собственной инициативе исполнителей. Это обстоятельство было будто бы разъяснено Гуровичем Бакаю. Юделевский добавил, что удавались многие дела, не бывшие известными Азефу, а грандиозно задуманные при его руководстве и участии проваливались. Докладчиком приведено еще много мелких фактов, из коих можно было усмотреть провокационную деятельность Азефа. Все это будет подробно изложено после корректирования в отпечатанном отчете «левой» группы партии. Докладчик указал на выдающуюся роль в раскрытии Азефа Владимира Бурцева, которому даже угрожала смертельная опасность, так как будто бы в Париж уже прибыли два боевика, решившие убить его. Но это обстоятельство не помешало Бурцеву довести дело до конца. Когда на устные и письменные заявления Бурцева ц. к. не обратил никакого внимания, то Бурцеву удалось войти в сношение в Петербурге с одним весьма важным высокопоставленным «лицом», назвать которое докладчик отказался, ссылаясь на конспирацию, это «лицо» согласилось подтвердить провокационную деятельность Азефа. Это-то «лицо» недавно и было вызвано из России сюда для подтверждения сведений об Азефе. При этом следует отметить, что как только «конспиративная комиссия» ц. к. решила вызвать это «лицо» сюда, Азеф помчался в Санкт-Петербург к этому «лицу» и упрашивал не выдавать его; что будто бы немедленно после того к тому же «лицу» прибыл начальник петербургского охранного отделения генерал Герасимов и тоже требовал тайны, но «лицо» отказалось соблюдать таковую. Азеф отрицал на допросе свою поездку в Петербург, но его видели там товарищи. Затем докладчик добавил, что по предъявлении ц. к. обвинения Азефу последнему оставлено было несколько времени на размышление, пользуясь чем Азеф скрылся. Второе заседание[11] состоялось 16 января, председательствовал все тот же Агафонов, секретарь — «Украинец». Это заседание было крайне бурное, неоднократно прерываемое ужасным шумом и криками. Началось оно уже с инцидента: первое слово дано было «правому» социалисту-революционеру «Петру» (рабочий, о коем сведения будут сообщены дополнительно), заявившему, что докладчик в одном из своих пунктов (накануне в заседании) стремился доказать, что ц. к. предостерегал партию от провокаторов, — это не правда. Последнее предостережение о провокаторе Бакае сделано вовсе не ц. к., а отдельной группой, и эти объявления вывешивал никто иной, как он, «Петр». Поднялся шум; «левые» социалисты-революционеры стали за Бакая. «Петр» ушел с трибуны, которую занял Юделевский и, не отрицая провокаторства Бакая, указал, что его настоящая деятельность вполне искупает его прошлую вину, но что конечно Бакай ни в какие организации не войдет. Засим стали подаваться записки с различными вопросами. Так одна: знал ли Департамент полиции о покушении на Плеве? Юделевский в уклончивой форме разъяснил, что Департамент полиции мог знать и не знать; хотя тот же Департамент допускал много раз покушения для сохранения агентуры, для выдвигания того или иного человека. Перед покушением заведовавший политическим розыском Рачковский (!) был в Варшаве, куда по странному совпадению прибыл и Азеф. Возможно, что последний вполне ознакомил Рачковского с планом покушения[12]. Следующие записки спрашивали разъяснений о характеристике Азефа, его денежном содержании от ц. к. и Департамента. При даче объяснений по этим запискам Юделевский подробно сообщил все сведения о происхождении Азефа, его знаниях, работе, влиянии. Относительно содержания сказал, что быть может кто-либо из членов ц. к. пожелает дать разъяснение. Это осталось без ответа, так как ц. к. официально на этих заседаниях не присутствовал. Молчание было прервано Фун-даминским, сказавшим, что товарищ Гердание (Чернов) даст впоследствии группам объяснение по этому вопросу. Поднялся «Валерьян» и произнес резкую речь об обязательном отчете ц. к. перед всеми. Речь его была покрыта шумом и криками. Затем внезапно выступил неизвестный социалист-революционер, предложивший покончить с разбором этой грязи, но был прерван страшным шумом. Максималист «Григорий» в резкой форме заявил протест против защиты ц. к. Председатель Агафонов вступился и сказал, что разбор необходим, что это поученье (?! — В. А.), а кто не хочет участвовать, тот свободен уйти. Савинков и какой-то старик пытались говорить, но речи обоих были заглушаемы сильным шумом. Сухомлин выступил с крайне резким протестом против ц. к. и перешел в «левую» группу. Пытался говорить Кузьмин («Граф») про московское и кронштадтское восстания, указав, что и там действовали провокаторы, но был прерван Фундаминским, сказавшим, что такие речи — это настоящий обвинительный акт и что член ц. к., на которого он намекает, работает до сих пор в России. Юделевский вновь выступил, указывая на виновность Азефа в смерти Поливанова; ему отвечали две неизвестные еще женщины, хотя отметившие виновность Азефа, но указавшие обстоятельства, служившие отчасти к его оправданию в этом случае. На вопрос знала ли жена Азефа о его провокаторской роли, Бурцев заявил, что нет (среди с.-р. и членов ц. к. мнение насчет сего расходятся). Затем перешли к обсуждению вопроса по делу подготовки покушения на Бурцева, причем Юделевский заявил, что кроме прибывших для убийства Бурцева боевиков из Петербурга, есть еще одна опасность, но это секрет, который он не может пока оглашать (!). Засим Юделевский, охарактеризовав влияние Азефа силой его личности, сказал, что ц. к. находился под его очарованием и его гипнотическим влиянием. Этим заседанием разбор дела о провокаторстве Азефа еще не кончился и будет продолжаться в последующих заседаниях. В частной беседе Юделевский говорил, что Бурцеву за деньги высылались из Петербурга «ложные списки провокаторов», в кои помещались лица вполне честные и не могущие быть заподозренными. Юделевский указывает на Раковского (Лернер), который, как достоверно известно Бурцеву, является исполнительным чиновником, и что ему, Лернеру, хотели даже приписать провал Северной боевой дружины, между тем как по отзыву Бурцева Лернер был арестован за несколько месяцев ранее этого провала. Юделевский уверяет, что «Карл» перед смертью сообщил, что Азеф провокатор, на что Чернов возражал, что им от «Карла» перед казнью действительно было получено письмо, но что в последнем ничего подобного не говорилось. Один из членов ц. к. рассказывал, что Азеф заявил несколько времени тому назад, что он желает исключительно заняться подготовлением центрального акта, то есть покушением на Государя Императора, что это дело должно было быть приведено в исполнение при участии лишь одного боевика (повидимому Савинкова) и «любителей» (по-видимому не партийных военных), что все уже было готово. Государь находился в нескольких от них шагах, но… «пороху не хватило». Азеф не виноват мол, что это дело не удалось… Член ц. к. продолжал, что на сделанное ему предложение быть менее загадочным, заявил, что по конспиративным соображениям он пояснить этого не может (не идет ли речь о центральном покушении, подготовленном Азефом вместе с Савинковым с год тому назад, когда последний спешно бежал за границу. Среди близких к центру с.-р. тогда говорили, что он бежал из-за какой-то неудачи крупного акта, подготовленного в Финляндии или Царском). Савинков категорически уверяет, что Азеф не все сообщал про него Департаменту полиции или выдавал только то, что ему было выгодно. В интимной беседе Бурцев рассказывает: после уже упомянутых допросов в центральном комитете о провокаторстве Татарова и Азефа к последнему явился один из боевиков, получивший такое извещение, и, сказав, что знает провокатора Татарова, спросил, а кто же другой провокатор — Азеф? Азеф будто бы мгновенно нашелся и ответил: «Азеф — это значит я, Азеф». Указав, что обстоятельство это было темой беседы между двумя заведующими Особым отделом Н. А. Макаровым и заграничной агентурой Ратаевым, в высшей степени расхваливавшие находчивость Азефа, Бурцев добавил, что это известно Бакаю от Медникова. Представляется вероятным, что Бакай мог узнать об этом разговоре от Медникова, передававшего его у себя дома своей сожительнице, бывшей в курсе всего происходящего в Департаменте полиции, в присутствии Бакая, или что этот разговор мог быть передан Бакаю Гуровичем, узнавшим о нем от того же Медникова. Сопоставляя момент побега Азефа из Парижа и имевшиеся уже тогда у ц. к. дней десять, достоверные сведения о его про-вокаторстве являются весьма вероятными, что Лопухин мог дать извещение ц. к. в Париж 21 декабря по новому стилю, а не 21 ноября как это доложено за № 521. В ноябре же Азеф по-видимому был у Лопухина в С.-Петербурге, причем Лопухин сначала хотел якобы прогнать его, а потом говорил с ним минут тридцать; в это время за Азефом будто бы стояло на улице наблюдение от социалистов-революционеров, видевших как он был у Лопухина. Говорят, что после визита к нему генерала Герасимова, Лопухин, испугавшись, не хотел продолжать своих разоблачений, но жена заставила его продолжать их, сказав, что если он прекратит таковые, то она со своими дочерьми пойдет к социалистам-революционерам и сама расскажет все то, что ей известно. Ц. к. не доверял Бурцеву, когда он им сообщал сведения, полученные, как он сам говорил, от мелких чиновников Департамента полиции; но затем было найдено какое-то крупное лицо, которому как ц. к., так и Бурцев доверяли и коему доверял даже Лопухин, и это-то лицо состояло и будет состоять посредником в сношениях социалистов-революционеров с Лопухиным. Он будто бы обещал дать социалистам-революционерам все, что ему известно, и передал уже две телеграммы к Азефу, одна подписанная «Ріегге», то есть Рачковский, а вторая «Michel», то есть Гурович (не были ли эти телеграммы адресованы Татарову, а не Азефу?). Ц. к. уверен, что Лопухин безусловно искренен и предан революционерам, хотя и принадлежит к умеренным элементам, и своими показаниями он может спасти русскую революцию. Они говорят, что он не боится преследований русского правительства, так как он обо всем совещался с адвокатами. Бурцев имеет материал, доказывающий сношения Азефа с Рачковским, Ратаевым (о сношениях с коим они письменных данных будто бы не имеют) и генералом Герасимовым. «Конспиративная комиссия», выяснившая провокаторскую деятельность Азефа и занимавшаяся этим в течение нескольких месяцев, состоит из: 1) Гнатовского (Прекер). 2) Юделевского. 3) Агафонова. 4) Б. максималиста «Григория» (фамилия пока не установлена, но приметы его: лет 25, выше среднего роста, брюнет, малые бородка и усы; (говорил речь на похоронах Гершуни). 5) Селезнева Петра. 6) Бурцева и 7) Бакая. Для меня ясно, что хотя теперь роль Бакая основательно отводится на второй план, но он был душою всего следственного дела, так как он один знаком с системой розыска в наших охранных отделениях и сумел добытые данные суммировать и их использовать. Приходится жалеть, что не было найдено возможным способствовать высылке Бакая из пределов Франции, поводом к чему могла послужить жалоба Гутмана («Турка»), Префект полиции был готов тогда провести это дело. Престиж Бакая и Бурцева до того ныне возрос, что теперь добиться их высылки невозможно. Как Ваше Превосходительство изволите усмотреть из прилагаемой статьи «L'Humanite» под заглавием «L'extraordinaire scandale роіісеіг» Бакай уж является «героем», бывшим «начальником секретной полиции» в Варшаве и несомненно, что если вопрос о его высылке был бы поднят теперь, то французские социалисты будут его защищать всеми способами. Дабы не дать окрепнуть легенде, что такие серьезные лица как бывший директор Департамента полиции Лопухин и «начальник варшавской секретной полиции» Бакай переходят на сторону революционеров, казалось бы полезным немедленно огласить в русской и заграничной прессе подробную характеристику Бакая с целью развенчать его личность как «героя», для чего сообщить все известные факты как о его прежнем секретном сотрудничестве, так и о его «чиновничьих» подвигах по подлогам и освобождению арестованных за деньги; также следовало бы осветить и роль Лопухина. Делать из его поведения секрет кажется совершенно излишним ввиду того, что революционеры во все посвящены, и в газетной кампании ими будут освещаться все события, сообразуясь с выгодами момента. Не знаю, можно ли подвергнуть Лопухина судебному преследованию, но печатное освещение его роли лишит революционеров почвы для скандала, ими затеваемого, и покажет обществу, что Правительство стоит выше подобных нападок и не боится разоблачений бывшего директора Лопухина, вступившего теперь в союз с социалистами-революционерами из чувства личного недовольства и мести. Мною делаются попытки приостановить или ослабить газетную здешнюю кампанию; императорский посол, с коим я имел по сему поводу подробные объяснения, со своей стороны, попытается переговорить об этом с президентом совета министров Клемансо; но к сожалению находит он, Клемансо вряд ли сможет оказать в этом смысле содействие, ввиду того, что он, с одной стороны, боится Жореса и социалистов, а с другой стороны, вследствие малого влияния, которое он может проявить на французскую прессу. Подобное сообщение в русской и заграничной прессе может способствовать приостановлению газетной кампании и свести с пьедесталов «героев». Бакай до сих пор является одним из руководителей в секретной революционной организации, составленной Бурцевым, и поставившей себе целью вести поочередно секретное наблюдение за членами партии социалистов-революционеров с целью выяснения, не состоит ли кто-либо из них в сношениях с заграничной русской политической полицией. Характерно, что на роль Бакая одинаково со мною смотрит социалист-революционер Лазарев, в письме коего к Натансону, при сем прилагаемом в копии и кальке, высказывается недовольство, что Бакая сделали теперь «героем». Вышеприведенные сведения о роли Лопухина рассказывают не публично, а в крайне конспиративном кругу лиц; и как социалисты-революционеры, так и Бурцев сожалеют, что имя Лопухина проникло в прессу, и считают, что это обстоятельство является или нескромностью кого-либо из членов партии, или скорее даже маневром Русского правительства. К вышеизложенному считаю долгом добавить, что среди социалистов-революционеров ходят в настоящее времяупорные, хотя пока тщательно скрываемые слухи о провокаторстве также и Виктора Чернова. Цитируются следующие три фактора: 1) Какой-то маленький чиновник Департамента передавал, что Чернов состоит на службе у Правительства, 2) Когда производился в Петербурге обыск в редакции «Мысль», Чернов успел будто бы скрыться, выскочив из окна, после чего немедленно отправился на свидание с каким-то крупным правительственным лицом и 3) На каком-то свидании был замечен Чернов, переодетый в форму пристава (!? — В. А); факт этот сообщен социалистам-революционерам преданными им саратовскими филерами. Уверяют, что Бурцев находится в сношениях с целым рядом чиновников, служащих в Департаменте полиции и в охранных отделениях, сообщающих ему сведения частью за деньги, частью из сочувствия революционному движению. Хотя в данный момент в революционной среде о заведующем заграничной агентурой пока открыто не говорят, но на днях Бурцев в крайне интимной беседе высказался, что «Гартинга» надо убрать во что бы то ни стало, но втихомолку. Это меня наводит на мысль, что Лопухин говорил революционерам и про меня. К сему долгом считаю добавить, что говорят о предстоящем скоро новом съезде партии социалистов-революционеров, о том, что некоторые члены центрального комитета будут заменены новыми (Чернов и Натансон вероятно останутся в комитете) и что ныне ц. к. ведутся секретные переговоры с Агафоновым и Юделевским о соглашении. Об изложенном имею честь доложить Вашему Превосходительству. Приложения: 1) Две вырезки из газеты «L'Humanite» от 3/16 и 4/17 сего января. 2) Две вырезки из газеты «Le Temps» от 3/16 и 4/17 сего января. 3) Два извещения парижской группы социалистов-революционеров. 3. 3. А. (п.)Аг. № 8 Париж. 6/19 января 1909 г.». Одновременно, да и вслед за этим отчетом в Петербург летят от Гартинга телеграммы за телеграммами; конечно, все самым секретным шифром и все подписанные «Жак»— парижский охранный псевдоним Гартинга; телеграммы адресованы М-г Trobsse-witch, 16, Fontanka, Pbg. Трусевич был в то время директором Департамента полиции. Приводим некоторые из этих телеграмм. Отправлена 16/29 января 1909 года вечером: «Рачковский (не Ратаев ли? — В. А.) просит телеграфировать. Ввиду непрекращающихся газетных выступлений о Бурцеве, приписывающих ему руководство Азефом при выполнении последним целого ряда политических убийств, он просит разрешения господина министра опровергнуть печатно ложные сообщения Бурцева, руководимого Лопухиным в этой интриге. Гартинг». Разрешение министра было получено, и Ратаев (а не Рачковский) поместил в «Matin» две статьи, направленные против Бурцева, чрезвычайно ловко составленные и хорошо написанные. Отправлено 20 января / 2 февраля 1909 года в 12 часов дня: «По секретным уверениям Бурцева он имеет сведения Воеводина-Григорьева от Залесского». Здесь Гартинг воображает, что он докопался, из каких источников помимо Бакая идут к Бурцеву разоблачения; видимо он не знает, что с Бурцевым при посредстве Бакая уже входит в сношение известный Л. Меньшиков. Отправлена 15/2 февраля 1909 года в 12 часов дня: «Expedie Petersbourg с.-р. Вольским отправлены на днях какие-то документы по делу Азефа адресу: Васильевский остров, 13 линия, дом № 24 point Романовский». Видимо секретные сотрудники работают вовсю. Гартинг не довольствуется этим и стремится добраться до Бурцева при посредстве друзей последнего. 2/15 января 1909 года в 2 часа дня он доносит Трусевичу телеграфно же: «Concernant numero 1791, Павел Краков живет Басков переулок, тридцать шесть или тридцать девять под именем Иосифа Павловича Бегас, для сохранения агентуры прошу хранить источник в секрете». И затем 3/16 января 1909 года: «Completant telegramme d'hier кажется возможным «зааген-турить» теперь Кракова». В поисках предателя, выдавшего полицейские тайны Бурцеву, Гартинг остановился в конце концов на агенте Лурихе и стал уверять свое начальство, что вся беда пошла именно от этого агента. 20 апреля /2 мая 1909 года «Жак» телеграфирует в Департамент полиции Зуеву: «Измена Луриха, несомненно начавшаяся давно уже, поставила в крайнюю опасность не только всех людей, с которыми виделся Андреев, но и меня; лишь полное признание Луриха поможет мне уяснить, будет ли хоть кто-либо спасен из здешних агентур. Подробности доложу лично. Прошу вернуть сюда Андреева как можно скорее и разрешить мне прибыть для доклада в Петербург». В тот же день он посылает следующую телеграмму Зуеву: «Помимо печатания в «Matin» воспоминаний Федорова в этой газете и журналах ведется серьезная кампания всего обличительного материала Бурцева и других. Необходимо принять сейчас меры к недопущению сего. В «Humanite» напечатана сегодня первая статья. Это может быть несомненно предпринято Рафаловичем или Рачковским при имении нужных сумм…». Для борьбы с замыслами террористов как действительными, так и фиктивными, существовавшими лишь в богатом воображении Гартинга, он не довольствовался средствами, имевшимися в его собственном распоряжении, но стремился втянуть в борьбу с «зловредными злоумышленниками» французскую полицию; по этому поводу в архивах заграничной агентуры сохранилась следующая шифрованная телеграмма Гартинга директору Департамента полиции Зуеву, подписанная «Жак» и отправленная 30 апреля /13 мая 1909 года: «По совершенно секретному личному частному соглашению между чинами префектуры и мною выработана следующая мера. Префектура готова сформировать особый отряд агентов, долженствующий наблюдать исключительно важнейших русских террористов, и будет осведомлять меня о результатах; для выполнения этой меры необходимо, чтобы наше Правительство добилось через посла, дабы французское министерство предписало префектуре усилить надзор за русскими террористами ввиду имеющихся сведений о возможности осуществления ими плана цареубийства во время поездки Государя за границу. Описанная мера разделяется вицедиректором». Но лихорадочная деятельность не приносит успокоения. Гартинг чувствует себя в Париже как на горячих углях, и все делает для того, чтобы уехать в Петербург; временным заместителем своим он просит прислать ротмистра Андреева (бывшего секретного сотрудника), уже работавшего при нем в заграничной агентуре. Андреев был вскоре послан в Париж, но Гартингу выбраться в Петербург не удалось. Волнение его росло с каждым днем, а приходилось заниматься не только своей собственной особой и Бурцевым, но и сложным наблюдением за c.-д., с.-р. и особенно за боевиками Савинкова и другими; приводим следующую интересную телеграмму, отправленную Гартингом Зуеву 2/15 июня 1909 года: «Недели две тому назад в какой-то деревушке вроде Забо-ровки или Ширвинд, лежащей близ границы, случайно арестован боевик, посланный Савинковым для подготовки квартир группе боевиков Рогинского point. По прежнему делу он подлежал повешению, должны были попытаться подкупить стражника для его освобождения. Необходимо его не выпускать и устроить, чтобы мотивы продолжения ареста не дошли сюда point. «Дед», находившийся в Петербурге, выбран в ц. к., весь состав коего ныне Россия point отъезд группы боевиков Савинкова с Долининым и Михайлом пока отложены Lettre suit Jaques». Вскоре после этой телеграммы гроза, которой так боялся Гартинг, разразилась: во французской прессе появились разоблачения Бурцева, что Гартинг — не кто иной, как бывший провокатор Гекельман-Ландезен, приговоренный французским судом к тюремному заключению. Поднялся страшный скандал, вызвавший в Палате знаменитый запрос Жореса по поводу Гартинга и вообще существования тайных полиций русской и других на территории Французской Республики. Глава тогдашнего французского правительства — Клемансо был поставлен в крайне затруднительное положение, из которого он мог выйти только при официальном заявлении в Палате, что отныне существование иностранных полиций в Париже будет запрещено. Насколько это заявление соответствовало истине мы, русские эмигранты, превосходно знали, так как слежка за нами не прекратилась, а предательская деятельность «внутренних сотрудников» развивалась все шире; ныне же всю лживость заявления Клемансо мы видим из докладной записки, представленной 5 сентября 1913 года тогдашним заведующим заграничной агентурой Красильниковым директору Департамента полиции Белецкому: «Вступив в заведование заграничной агентурой, — писал Красильников, — вскоре после того, когда во французском парламенте председатель совета министров Клемансо, отвечая на запрос по делу А. М. Гартинга, сделал известное заявление, что иностранных полиций во Франции более не существует, мне пришлось сразу считаться с теми невозможными условиями, в которые поставило заграничную агентуру это заявление главы Французского правительства того времени. После такого заявления председателя совета министров, принятого Палатой к сведению, заграничная агентура оказалась во Франции в нелегальном положении, и вследствие сего ей пришлось осуществлять свою деятельность в совершенно ненормальных условиях. После указанного выше инцидента в парламенте Французское правительство относилось к заграничной агентуре с особой осторожностью; впоследствии, когда мне удалось заслужить доверие французских властей, отношение это делалось все лучше и лучше, а затем уже ими заграничной агентуре стало оказываться и оказывается ныне полное во всем содействие, но при этом однако французские власти чрезвычайно опасаются всего, что может служить указанием на продолжение существования во Франции русской политической полиции. Всякий инцидент, могущий быть использован в этом смысле, вызывает в правительственных сферах беспокойство и переполох ввиду возможности по этому поводу запроса в Парламенте. Такое «нелегальное» существование заграничной агентуры при крайней чувствительности французских властей ко всяким инцидентам, могущих поднять вопрос о продолжении ее деятельности во Франции, создает агентуре чрезвычайно трудное положение». Как читатель увидит из дальнейшего изложения, не существует таких трудных положений, из которых царская полиция не нашла бы удобного для себя выхода.
Глава V
Защитный титул нового заведующего заграничной агентурой с. с. А. А. Красильникова. — Устранение Красильникова от непосредственных сношений с секретными сотрудниками. — Помощник Красильникова — жандармский подполковник Эргардт. — Русские и иностранные филеры. — Обещание Клемансо окончательно забыто. — Инцидент Фонтана-Леоне. — Полная реорганизация внешнего наблюдения. — Частное бюро «Бинта-Самбена». — Агенты дворцовой охраны за границейГартинг исчез из Парижа, по крайней мере официально, но русская политическая заграничная агентура не прекратила своей работы во Франции, хотя некоторое время вследствие нанесенного ей тяжелого удара она пришла в значительное расстройство: главного начальника не было, были временные заместители — ротмистры Андреев и Долгов. Только в ноябре 1909 года прибыл в Париж «командированный министерством внутренних дел за границу для сношений с местными властями и российскими посольствами и консульствами чиновник особых поручений пятого класса при министре внутренних дел» статский советник Александр Александрович Красильников. Таким длинным титулом министерство внутренних дел пыталось замаскировать назначение нового заведующего заграничной агентурой. Красильникову в целях большей конспирации были поручены главным образом так сказать дипломатические сношения русского министерства внутренних дел с иностранными властями вместо заведования канцелярией заграничной агентурой. При допросе его нашей Комиссией он между прочим показал следующее: «Непосредственно после моего приезда в Париж в 1909 году я никакого отношения к агентуре не имел, агентурой заведы-вал ротмистр Долгов. На мне же как на специалисте по розыску лежало лишь официальное представительство… мною от ротмистра Андреева перешла не секретная агентура, а вообще бюро; что касается секретных сотрудников, то мне даже запрещено было касаться этой стороны дела, ограничиваясь контролем над действиями подполковника Эргардта. Я знал всех секретных сотрудников по фамилиям, но не мог вмешиваться в агентуру… но впоследствии было признано неудобным разделение представителей министерства внутренних дел в Париже на официальных и неофициальных, французскому правительству неизвестных, и ротмистр Долгов был предан одним из его сотрудников. Но часть сотрудников, например большинство сотрудников подполковника Эргардта, оставались мне лично неизвестными, за исключением тех случаев, когда сотрудник почему-либо мне был представлен. Лично моими сотрудниками были «Шарни» и «Ратмир». Итак, хотя и на «нелегальном положении», но русская политическая полиция в Париже продолжала свою деятельность, следя за каждым шагом русских эмигрантов, а внутренние секретные сотрудники «освещали» своих товарищей, а порой их провоцировали. Филеры как иностранцы, так и русские состояли непосредственно на службе у начальника заграничной агентуры; а кроме того временами[13] за границей появлялись и филеры петербургского охранного отделения, вероятно и других российских охранных отделений, а также и агенты дворцовой охраны для ознакомления с выдающимися революционными деятелями. Ближайшее заведование этими группами филеров поручалось старшим из них, а иногда Красильников откомандировывал для этой цели своего ближайшего помощника по управлению агентурой титулярного советника Мельникова. Приводим следующее письмо Мельникову из Женевы от 22 апреля 1912 года: «От Жолеве я получил уведомление, что работа русских людей в Кави благополучно ими окончена, и ему удалось показать всех интересных лиц. Что же касается до двоих русских, ныне находящихся в С.-Ремо, то Моррису остается им показать лишь Сав. (всех прочих русские уже видели). Но так как, по словам Морриса, Савинков редко выходит из виллы, то русским придется в ожидании его появления пробыть в С.-Ремо еще некоторое неопределенное время. Как только получу от Морриса извещение, что ему удалось показать Сав., мы все немедленно выедем из Генуи в Париж. Двое остальных русских находятся в Кави, где продолжают работу, начатую ими сызнова. Сегодня с утренним поездом прибыл сюда встреченный нами на вокзале Борис Моисеенко. Пробыв здесь около 25 минут, он с поездом направился в Сестри. О встрече его там Дюрен предупредил Жо-ливе телеграммой». В следующем году тот же Мельников пишет своему начальнику 22 апреля из Ниццы: «В дополнение к моей телеграмме от сего числа, в коей я просил Ваших инструкций, как мне действовать в отношении направления предстоящей работы третьей партии русских механиков, я кроме того позволил себе высказать мнение, что лучше было бы пока обождать с их посылкой на работу в Кави, а именно по следующим причинам: 1) Необходимо, чтобы кавийцы немного успокоились и некоторое время не видели у себя подозрительных для них лиц. В каждом появляющемся в Кави иностранце они, в особенности Колосов, видят русского агента, приехавшего туда с целью за ними наблюдать. Так произошло и с некоторыми из наших механиков, на которых при каждой с ними встрече Колосов и его приятель очень подозрительно посматривали. 2) Отсутствие в настоящее время подходящего для русских руководителя. Бывший руководитель, итальянец Роэелли, г-ном Дюреном откомандирован для наблюдения на станцию Алласио. Другие, находящиеся в распоряжении г-на Дюрена, — итальянец Фрументо находится в Неаполе с Потоцкой, а Henry — на станции Генуя вместе с Дюреном. Из всех этих лиц ни Henry, ни Роэелли руководителями при работе русских быть не могут, так как они, в особенности Роэелли, очень хорошо известны кавийцам. Следовательно, для этой цели необходимо будет подыскать из общего числа наших людей такого человека, который бы знал в лицо всех кавийцев. 3) Тем временем, когда будет подыскано подходящее для этой цели лицо, можно занять русских работой здесь и в Сан-Ремо. Познакомить механиков с интересными лицами, живущими в этих городах, никаких затруднений не представляет, и этим делом я могу заняться лично сам. Все эти лица хорошо известны мне, и я знаю места, где можно их встретить. Означенные мои предположения по поводу предстоящей работы последней партии механиков считаю долгом доложить на Ваше усмотрение. В заключение считаю долгом препроводить Вам для сведений общий список всех лиц, которые были показаны русским механикам в Париже, Ницце, Сан-Ремо и Кави-ди-Лаванья». Этими русскими механиками были филеры центрального отделения петербургского охранного отделения. Им были «показаны» следующие эмигранты: в Париже — Натансон Марк, Агафонов, Ракитников, Бессель и его жена. Вареное, Кисин, г-жа Курисько, Юделевский, Школьник, Бурцев, Мирка Горфейн, Розенфельд и его жена Бартольд, Борис Березин, Лазаркевич («Днепровский»), жена Лазаркевича, София Эфрусси («Серая»), Лебедев-Воронов, Авксентьев, Булгаков, Фейт, Смирнов, Слетов Степан, Роза Дудель. Антишин, Рунге, Станкевич, Родштейн, Леонович, Брунов, Глотов, Лункевич, Масс; в Ницце: Фабрикант Вольф, Прибылев Александр, Туманов, Сомова, Плюхов, Плеханов с дочерью; в Кави-ди-Лаванья: Столяров, Климова Наташа, Тарасова, Нежданов Андрей (Соболь), Качаровский Карп, Колосов Евгений (Колари), Тютчев Николай, Ландау, Мария, Зиль-берберг Ксения, Берже и его жена, Богданов Иван (Костович), Карабегова Нина, м-ль Берестова или Березова, Черненков, м-ль Елкина, Боярский и его жена, Дмитрий и Рита Б., Фабрикант Борис, Радэиловская, Салманова… Красильников не хвастался: положение его и заграничной агентуры у французского правительства упрочилось, знаменитое обещание Клемансо было окончательно забыто. Как видно из прилагаемого ниже документа во Франции продолжали существовать не только русская, но и другие иностранные полиции. «Заведовавший в Париже итальянской полицией кавалер Венцель, — докладывал 4/17 января 1913 года Красильников Белецкому, — по требованию Французского правительства отозван из Парижа, причем французские власти отклонили назначение ему заместителя, что поведет к уничтожению в Париже итальянской агентуры. Требования французского правительства вызваны были особыми действиями Венцеля, который интересовался и занимался военной разведкой, чему французские власти получили неопровержимые доказательства. Когда о том доведено было до сведения председателя совета министров, то последний потребовал от министерства внутренних дел представления ему доклада о действиях во Франции всех иностранных полиций вообще. Составление доклада облечено было в строжайшую тайну, но мною очень конфиденциально получены были довольно точные сведения относительно его содержания. Значительная часть доклада отведена русской заграничной агентуре. Свидетельствуя, что действия русской полиции в Париже и во Франции вообще отличаются особенной корректностью и полным единением с полицией французской, доклад указывает и на услуги, оказываемые этой последней русской заграничной агентурой. При редактировании этой части доклада трудным пунктом представился инцидент с разоблачением д. с. с. Гартинга, который обойти молчанием было нельзя. О сем в докладе говорится, что русское правительство само было в данном случае введено в заблуждение, так как настоящая самоличность д. с. с. Гартинга была ему неизвестна». Как видит читатель, французский министр внутренних дел в докладе своем главе министерства сильно уклоняется от истины, утверждая, что «самоличность (sic!) д. с. с. Гартинга была неизвестна» русскому правительству. Несмотря на столь твердое положение русской заграничной агентуры, все же над ней снова разразилась гроза, заставившая Красильникова и его начальство совершенно реорганизовать так называемое внешнее наблюдение. Грозой этой был скандал, скромно называемый Красильниковым «инцидентом» Фонтана-Леоне. «Инцидент» этот получил широкую огласку как во французской, так и в итальянской прессе. Фонтана Жан Людвиг, французский гражданин, в 1911 году поступил на службу в розыскную контору Биттар-Монена (под этой фирмой работала филерская агентура Красильникова). На суде Фонтана отрицал свою причастность к красильниковской агентуре. Суд произошел по следующему поводу: в журнале Бурцева появилась фотография полицейских, на которой красовался и Фонтана. Последний заподозрил в краже этой карточки секретного агента Леоне, тоже служившего в заграничной агентуре, но пришедшего к Бурцеву. Фонтана вызвал Леоне в кафе и побил. За Фонтана, который должен был уйти со службы, ходатайствовал Великий князь Николай Михайлович, которому он оказывал услуги в Канне. За все эти подвиги и добродетели Департамент полиции представил Фонтана к награждению золотой медалью с надписью «За усердие» на аннинской ленте, но «награждение не состоялось, так как Фонтана стал шантажировать». И лучшие намерения не всегда приводят к желаемому концу… Решив реорганизовать наружное наблюдение, Красильников представил Белецкому, согласно указаниям последнего, подробнейшую докладную записку, о которой мы уже упоминали и содержание которой приводим теперь целиком ввиду ее большого интереса: «Агенты наружного наблюдения, — писал Красильников, — отлично осведомлены о том положении, в которое поставлена агентура, далеко не являются людьми, верными своему долгу, способными сохранить служебную тайну; наоборот, большинство из них за малым исключением, к числу которых следует отнести главным образом англичан, готовы эксплуатировать в личных интересах не только все то, что им могло сделаться известно, но и самый факт нахождения их на службе у русского правительства. Или, как они выражаются, для придачи этому факту более компрометирующее значение — на службе у русского посольства. В результате получается совершенно ненормальное положение: агенты наружного наблюдения находятся на службе Департамента полиции, хорошо Департаментом оплачиваются, а между тем в силу существующих условий приходится с ними считаться, постоянно имея в виду, что каждый из них не только может, но и вполне способен при первом случае поднять шум, вызвать инцидент, который поставит заграничную агентуру в затруднительное положение. Пока агент исполняет свои обязанности добросовестно, все идет хорошо, но когда он от этого уклоняется и приходится с него взыскивать, в особенности же в случаях увольнения, тогда «волк показывает зубы» и начинается всякого рода шантаж или прямо измены. Принимая во внимание, что агентов много и всякое попустительство по отношению к одному служит отвратительным примером для других, то безусловная дисциплина необходима в столь важном и ответственном деле. Заведующему заграничной агентурой необходимо строго преследовать всякое от нее уклонение, но, с другой стороны, ему постоянно приходится считаться с риском вызвать неприятную историю в случае неповиновения или мести провинившегося агента, являющегося, как и все его товарищи, носителем служебных тайн и личным участником нелегальной деятельности заграничной агентуры. Когда же такие инциденты начинаются, то положение становится тем тяжелее и неприятнее, что приходится идти на компромиссы вместо того, чтобы ответить виновному по достоинству. При вступлении моем в заведование заграничной агентурой мне пришлось вести переговоры с бывшим агентом Озан-ном, угрожавшим разоблачениями и требовавшим уплаты ему 5000 франков. После многих перипетий и при содействии некоторых чинов префектуры удалось привести Озанна к согласию удовольствоваться 3500 франков, которые и были Департаментом ему уплачены. После этого начались требования бывшего агента Демайлля, тоже угрожавшего разоблачениями. Департаментом было уплачено ему 750 франков. Чтобы насколько возможно обезопасить себя от повторения подобных инцидентов, мною, с разрешения Департамента, при увольнении агентов выдавалась им индемнитация в размере трехмесячного оклада жалования, но однако и это вознаграждение не мешало некоторым агентам в той или другой степени стараться вредить делу, которому они прежде служили. Лучшим примером, яркой иллюстрацией всего того, что я имел честь докладывать выше, является дело с Леоне, который будучи уволен за самое недобросовестное исполнение служебных обязанностей и всякие неблаговидные поступки, тем не менее все же получил вознаграждение в 750 франков, выдав расписку в полном удовлетворении. Этот же Леоне через год заявляет о своем желании быть вновь принятым на службу; сначала просит, затем требует, наконец угрожает и в конце концов идет к Бурцеву, который при помощи его поднимает против заграничной агентуры целый поход. При этом оказалось, что Леоне во время своей службы тщательно отмечал себе все, что могло представлять интерес, сохранил некоторые письма, другие сфотографировал, утаил доверенные ему фотографии, одним словом, систематически все время готовился к будущей измене. Когда же момент этой измены наступил, то этот итальянец, ни разу не ступавший на французскую территорию, никогда меня не видевший и не слышавший от меня ни слова, заявляет всюду и везде, что он состоит на службе у русского посольства в Париже, и что я был его начальником, и это несмотря на то, что взятая с него при выдачи ему 750 франков вознаграждения подписка, собственноручно им написанная на французском и итальянском языках, гласит, что он «состоит на службе в справочном бюро Биттар-Монена, от которого и получил полное удовлетворение». Ясно, что называть себя агентом русского посольства в Париже было для Леоне необходимо, чтобы придать важность разоблачениям, ибо кому кроме Бурцева могла бы быть интересна деятельность частного справочного или даже розыскного бюро, тогда как обвинение русского посольства в розыскной деятельности, в содержании агентов для наблюдения за эмигрантами являлось делом громким, имеющим уже политическое значение, а потому могущим найти поддержку и среди французских социалистов как повод к выступлению против правительства. Необходимо при этом отметить и тот факт, что Леоне встретил поддержку со стороны бывших агентов заграничной агентуры, которых он разыскал в Париже. Несмотря на то, что бывшие агенты, получившие при увольнении особое вознаграждение по 750 франков, отлично знали выступление Леоне, один из них — Геннекель — помогал ему деньгами, без которых он бы не прожил в Париже, другой — Робайль кроме денежной помощи еще сообщил ему все неизвестные Леоне, а известные ему, Робайлю, имена и адреса агентов наблюдения, каковые адреса Леоне тотчас же сообщил Бурцеву. После Леоне другой агент, уволенный за надувательство, посылаемые им ложные донесения, тогда как он находился у своей жены — далеко от места наблюдения, — Жоливе тоже обратился к Бурцеву и предложил ему купить у него какие-то документы и сделать разоблачение, и дело не состоялось только потому, что у Бурцева не было денег. А между тем Жоливе, бывший агент парижской полицейской префектуры, был мне отлично рекомендован, при расчете с ним несмотря на изобличение его в обмане ему, кроме полного расчета выдано было еще вознаграждение в размере месячного оклада содержания. К сожалению, должен доложить, что все примеры не есть исключение и что повторение подобных инцидентов можно ожидать постоянно по тому или другому поводу; более того, мне отлично известно, что многие агенты тщательно записывают все то, что делают сами, и то, что поручается их товарищам, службою коих они постоянно интересуются. Цель такого интереса и этих записей понятна сама собой — создать себе материал для использования в будущем. Принимая во внимание все изложенное, нельзя не прийти к заключению, что является необходимым такому положению вещей положить конец, а это достигнется только тогда, когда наблюдение будет осуществляться вполне легально. Когда в 1901 году издан был во Франции закон, воспрещающий воспитание юношества монашеским орденом, то последние тотчас же преобразовали свои учебные заведения, после чего продолжали по-прежнему свое преподавание, но только под личиной школ, содержащихся частными лицами или обществами. Нечто подобное было бы необходимо предпринять для дальнейшего осуществления во Франции наружного наблюдения, создав для этого легально функционирующий орган, который бы не подлежал шантажу, основанному лишь на том, что наблюдение это ведется нелегально. В донесении от 11/24 июня 1910 года я уже имел честь докладывать о необходимости поставить дело наружного наблюдения таким образом, чтобы филеры не могли считать себя на службе у русского императорского посольства, и что мною принимаются к тому все меры. Прекратив допуск агентов в здание посольства, запретив посылку по адресу его донесений наблюдения и вообще всякой конспиративной корреспонденции, объявить, наконец, всем филерам путем предъявления им письменного разъяснения, что императорское посольство как дипломатическое учреждение полицейским делом и розыском не занимается и никаких агентов не содержит; я вместе с тем постараюсь все обставить таким образом, как будто агенты находятся на службе у Биттар-Монена, частного лица. Однако несмотря на то, что вся «видимость» была за эту версию, все же агенты наблюдения при каждом нужном для них случае заявляли, что они находятся на службе в русском посольстве. Инцидент с Леоне показывает, что одна «видимость» совершенно недостаточна и что необходимо по самому существу дела все поставить таким образом, чтобы подобного рода заявления противоречили самой очевидности, которую можно бы было в случае надобности установить документально. Эта цель может быть достигнута только совершенной ликвидацией всего состава наружного наблюдения во Франции и Италии, которому было бы объявлено, что ввиду инцидентов последнего времени и повторяющихся случаев измен заграничная агентура прекращает окончательно свое существование, что никого не удивит, ибо филеры сами понимают, что дальше такое положение продолжаться не может. Эта ликвидация с соблюдением всех формальностей — выдачей увольняемым агентам их документов, получением от них расписок в полном удовлетворении и тому подобное — составила бы первый пункт той программы, которую необходимо было бы ныне выполнить, чтобы достичь указанной выше цели. Второй же пункт состоял бы после этого в организации с соблюдением всех требований французского закона частного розыскного бюро, которое как многие другие подобные предприятия, уже существующие в Париже и во Франции, вообще могло бы заниматься розыскной деятельностью и наблюдениями вполне легально. Бывший начальник парижской сыскной полиции Борон, выйдя в отставку, открыл розыскное бюро, существующее до сих пор, и зарабатывает большие деньги. Заведовавший когда-то наблюдением при заграничной агентуре Альфред Деверин тоже занимается ныне частным розыском, и никто не будет удивлен, если теперь после окончательной ликвидации старший агент Бинт объявит другим филерам, что чувствуя себя еще в силах работать и, сделав за 32 года своей службы кое-какие сбережения, он намерен тоже открыть розыскное бюро по примеру Борона, Деверина и других. БІри этом Бинт предложит некоторым из агентов, и только лучшим из них, пойти к нему на службу, выработает с ними условия и заключит с каждым из них договор найма, который будет зарегистрирован согласно закону. Выполнив затем все требующиеся законом формальности. Бинт устроится в нанятом для его бюро помещении, начнет свою частную деятельность по примеру других частных полицейских бюро, даст соответствующие рекламные объявления в некоторых газетах приблизительно такого содержания: «Еен-рих Бинт. Бывший инспектор сыскной полиции. Дознание, розыск, частное наблюдение» с указанием адреса бюро, телефона и так далее. Если на такое объявление кто-нибудь отзовется, то Бинт не будет отказываться первое время от исполнения предложенных ему посторонних дел, так как возможно, что некоторые обращения частных лиц в его бюро будут делаться с целью проверки, действительно ли он занимается общим розыском в коммерческих интересах. Блавная же и в сущности исключительная деятельность бюро Бинта будет состоять в осуществлении тех наблюдений, которые будут мною ему указываться. Характер этих наблюдений не удивит агентов потому, что Бинт уже при соглашении с ними объяснит, что, открывая свое бюро, он рассчитывает исполнять поручения Департамента полиции, надеясь, что во внимание к его 32-летней службе и заслуженному им доверию Департамент предпочтительно будет обращаться к нему, чем к кому бы то ни было другому. Если же впоследствии даже было бы установлено, что бюро Бинта главным образом наблюдает за русскими эмигрантами, то никто не может ему в этом воспрепятствовать, равно как и доказать, что наблюдение это ведется по поручению Департамента полиции, так как никаких следов сношений с Департаментом в делах бюро не будет. В случае же каких-либо агрессивных действий со стороны контрреволюционной полиции, перед которой ныне приказано отступать агентам заграничной агентуры из боязни инцидента, могущего вызвать нежелательное осложнение, то агенты розыскного бюро Бинта этой боязни иметь уже не будут и смогут дать насильникам отпор, открыто заявляя о своей службе у частного лица, сами обвиняя их в самоуправстве. Конечно, допустимо, что впоследствии и среди агентов Бинта тоже могут оказаться изменники, но измена их не будет иметь того значения и не будет возможности воспользоваться ею для создания политического инцидента, не представит ни для кого интереса, кроме как разве для… На что главным образом следует в данном случае обратить внимание? Это то неприятное положение, которое создает французскому правительству каждый инцидент, указывающий на существование во Франции русской политической полиции. При повторении таких инцидентов французское правительство может в конце концов действительно оказаться вынужденным заявить о желательности прекращения во Франции полиции, находящейся на службе у русского правительства. Когда произошел инцидент с Фонтана-Леоне (донесение за № 1005 с. г.), я был вызван утром по телефону в министерство внутренних дел. Новый директор «Сюрете Женераль» г-н Пюжале, расспрашивая меня о подробностях происшедшего, просил сказать, что, ему доложить министру, который требует по этому делу экстренный доклад, имея в виду возможность интерпелляции социалистов Палаты. Передав суть дела, я предъявил г-ну Пюжале выданную Леоне при увольнении от службы собственную расписку, в коей он признавал, что состоял на службе агентом у частного предпринимателя Биттар-Монена, и при этом я сказал г-ну Пюжале, что расписка эта опровергает заявление Леоне, что он состоял агентом русского посольства в Париже. Правительство в случае интерпелляции может утверждать, что все дело сводится к личной ссоре двух агентов частного розыскного бюро. Директору «Сюрете Женераль» очень понравилась эта мысль, и он сказал, что именно в этом смысле он сделает доклад министру. В дальнейшем разговоре по этому поводу директор «Сюрете Женераль» высказал, что вообще раз вопрос касается деятельности частного розыскного бюро, то Правительству никаких объяснений давать не приходится и достаточно ему об этом заявить, чтобы инцидент оказался исчерпанным. С другой стороны, когда появился в газете «Matin» текст разговора редактора этой газеты с агентом Фонтана, заявившим, что он состоит на службе у частного лица г-на Биттар-Монена и к русскому посольству никакого отношения не имеет, то заявление это вызвало неудовольствие Бурцева и депутатов Жореса и Дюма, усмотревших в нем «ловкий полицейский маневр», могущий помешать им использовать инцидент Фонтана-Леоне как доказательство существования во Франции русской полиции. Если же розыскное бюро будет учреждено с выполнением всех формальностей и требований закона, и все будет удостоверяться зарегистрированными актами, то, если социалисты и утверждали бы, что все это есть «только маневр», и бюро Бинта субсидируется, даже содержится русским Департаментом полиции, утверждения эти останутся чисто голословными, тогда как французское правительство сможет ответить на них доказательно, заявляя, что не имеет возможности воспрепятствовать действию правильно организованного частного предприятия и указывать, кто именно является его клиентами. В качестве директора-владельца розыскного бюро я полагал бы более подходящим избрать Генриха Бинта вместо нынешнего заведующего наружным наблюдением Биттар-Монена, имя которого приобрело за последнее время слишком большую известность вследствие упорной против него кампании Бурцева. 32-летняя служба Бинта в заграничной агентуре с самого начала ее организации дает основание отнестись с доверием как к личной его честности и порядочности, так и к его розыскному опыту, созданному многолетней практикой не только во Франции, но и в других государствах Европы: Германии, Италии и Австрии. Кроме того, по натуре своей, несколько тщеславной, Бинт наиболее подходит к предстоящей ему роли. Имея в виду в будущем всякие случайности, я полагал бы необходимым приобщить к Бинту помощника, который являлся бы в общем их предприятии равноправным с ним компаньоном, причем между ними заключен был бы формальный компанейский договор, устанавливающий, что учреждая совместно розыскное бюро, в случае смерти одного из них весь актив их общего предприятия как-то: обстановка бюро и деньги, могущие оказаться в кассе в наличии, переходят в собственность другого. Контракт о найме квартиры под бюро должен быть заключен на имя обоих компаньонов. В качестве компаньона Бинта я предлагаю избрать старшего, последнего по времени службы Альберта Самбена, на порядочность, скромность и честность которого тоже вполне можно положиться. Самбен, как и Бинт, был бы посвящен во всю суть дела и находился бы в сношениях со мною, тогда как все остальные служащие бюро не должны знать об этих сношениях. Один из компаньонов обязательно должен жить в помещении бюро. Из числа 38 филеров, французов и итальянцев, состоящих ныне на службе, я полагал бы удержать в качестве агентов частного розыскного бюро одиннадцать французов и одного итальянца, так что общий состав бюро вместе с Бинтом и Сам-беном будет равняться 14 человекам. Такое сокращение состава наблюдения хотя бы на первое время является необходимым главным образом для того, чтобы отбросить весь мало-мальски ненадежный элемент, а также, чтобы придать более вероятности факту учреждения розыскного бюро частным человеком, который конечно не мог бы сразу брать себе значительное число служащих. По мере надобности и нахождения соответственных людей состав может быть впоследствии увеличен. Кроме того, я имею в виду использовать еще и нижеследующее обстоятельство: в настоящее время вследствие реорганизации парижской полицейской префектуры новым префектом полиции Генние-ном, многие из членов префектуры, выслужившие уже право на пенсию и недовольные новыми порядками, выходят теперь в отставку; большинство из них не намеривалось поступать на постоянную частную службу, не прочь тем не менее при случае увеличить свои средства дополнительными заработками, и я имею в виду, что по мере надобности розыскное бюро будет использовать их для ведения временных наблюдений или исполнения других поручений. Список агентов, намеченных в состав розыскного бюро, с указанием получаемого ими в настоящее время содержания: Бинт Генрих — директор бюро (800 франков), Самбен Альберт — помощник директора (400 франков); в качестве агентов — французы: Дюрен Генрих — 300 франков, Фоэнтэн (Тамар) Поль — 300 франков, Казаюс Жорж — 250 франков, Рим (он же Муссонэ) Жорж — 250 франков, Делангль Шарль — 250 франков, Готтлиб Жорж — 250 франков, Фежер Луи — 250 франков, Лоран Бернар — 250 франков, Пушо Август — 250 франков, Ружо Франсуа — 250 франков, Друшо Берта — 200 франков, Инвернизи Евгений, итальянец — 200 франков; всего — 4300 франков. Список агентов, предложенных к увольнению, с указанием получаемого ими ныне содержания: французы: Фохт Морис — 300 франков, Бартос — 250 франков, Бониоль— 250 франков, Бертольд — 250 франков, Шарле — 250 франков, Дюссосуа — 250 франков, Годар — 250 франков, Фонтана — 250 франков, Генри — 250 франков, Левек — 250 франков, Рио — 250 франков, Совар — 250 франков, г-жа Ришар — 250 франков, г-жа Тиерселен — 200 франков; итальянцы: Фруменко — 250 франков, Роэерои — 250 франков, Отт-Гиец — 150 франков, Туннингер, австриец — 265 франков; всего — 4365 франков. Помещение для бюро в четыре комнаты я полагал бы необходимым нанять в одном из людных центров Парижа и в таком доме, где имеются другие конторы или коммерческие предприятия, посещаемые посторонней публикой. Думаю, что подходящее помещение может быть найдено за цену около 3000–2500 франков в год. При расчете с агентами с каждого из них будет взята подписка в том, что, состоя на службе у г-на Биттар-Монена, содержателя частного розыскного бюро, ныне ликвидировавшего свое дело, он от него весь расчет и полное удовлетворение получил. Ничего нет невозможного в том, что некоторые из уволенных агентов по получении всего, что им следует, обратятся потом к Бурцеву, но это будут те, которые рано или поздно все равно нашли бы к нему дорогу, а в данном случае сообщения их, в общем мало интересные, будут относиться уже к «прошлому», так как волею-неволей им придется сообщить о происшедшей окончательной ликвидации. Ввиду необходимости как при ликвидации прежнего состава наблюдения, так и при учреждении и организации частного розыскного бюро соблюсти все требования закона и соответственно редактировать расписки, указания свыше, разного рода акты, то придется поручить всю работу дела юристу, и я полагал бы пригласить для этой цели адвоката Жеро Каройо-на, уже выступавшего по делам заграничной агентуры. Организация наблюдения на новых началах столь же необходима Италии, как и Франции, инцидент с Фонтана-Леоне служит тому лучшим доказательством, но определенный доклад по этому предмету я буду иметь возможность представить только после поездки моей в Рим, где вопрос этот придется предварительно обсудить с местными властями. Наблюдение в Англии функционирует правильно без всяких инцидентов и осложнений, и я полагал бы никаких изменений в организациюоного не вводить. Заведующий наблюдением Лоуелль ведет дело умело, агенты-англичане по природе своей отличаются порядочностью и заслуживают доверия. Что же касается Германии, то там, а именно в Берлине, имеются только двое старослужащих агентов — Нейхаузэ и Вольтц, хорошо известных и местным властям как состоящие на службе в русской полиции, и так как их только двое, то не представляется надобности вносить какие-либо изменения в их служебное положение…». Все предложения Красильникова были приняты Департаментом и министерством внутренних дел, и частное бюро «Бинта и Самбена» начало действовать вовсю, но Департамент полиции не удовлетворился этими наблюдениями за политическими эмигрантами и, как мы уже видели, посылал время от времени различные отряды филеров из России, чтобы знакомить их с русскими революционерами, живущими за границей. Мы уже знакомы с командировкой петербургского охранного отделения; теперь же приводим доклад Красильникова директору Департамента Брюн де Сент Ипполиту от 31 марта/13 апреля 1914 года по поводу подобной же заграничной командировки агентов дворцовой охраны: «Вследствие письма от 24 марта с. г. за № 168699 имею честь доложить Вашему Превосходительству, что предъявление агентам дворцовой агентуры проживающих за границей революционеров представляется в настоящее время более трудным, чем это было в предшествующие годы. В Париже Бурцев ныне проявляет усиленную деятельность, стараясь выслеживать ведущиеся наблюдения и устанавливать наблюдательных агентов, для чего сподвижники его, Леруа и другие, специально обходят улицы кварталов, где проживают эмигранты. Вне Парижа наиболее видные революционеры проживают в Генуе, Кави, Нерви и Алласио, а в этих местностях после бур-цевских выступлений в левых итальянских газетах русские эмигранты только и ищут случая вызвать какой-нибудь инцидент и установить ведущееся за ними наблюдение русской полицией, о действиях коей они стремятся вновь начать кампанию в печати. Кроме того, в предшествующие годы сопровождение командированных филеров для указания им революционеров поручалось мною наблюдательным агентам заграничной агентуры, которым конечно делалось известным, что приезжие являются состоящими на службе русскими агентами. В настоящее время являлось бы крайне нежелательным ставить агентов розыскного бюро «Бинт и Самбен» в сношение с приезжими филерами, что давало бы им возможность фактически установить связь этого «частного бюро» с русской охраной. Ввиду сего ныне мне придется изыскивать новые способы предъявления революционеров командированным агентам и осуществлять оные особо осторожно и конспиративно; тем не менее, имею честь доложить, что во всяком случае так или иначе возложенная на «меня задача будет мною выполнена, и командированные агенты заграничной агентурой будут ознакомлены с личностями видных революционеров как в Париже, так и на юге Франции и в Италии. Позволяю себе только ходатайствовать, чтобы ввиду выше указанных трудных условий агенты дворцовой агентуры командировались бы самыми незначительными группами, во всяком случае не более четырех человек, а во-вторых, чтобы по возможности не очень ограничивать их временем…». Здесь кстати сказать несколько слов о дворцовой агентуре, точнее о «дворцовой охране». Эта охрана была организована в начале 1906 года при дворцовом коменданте; целью ее была охрана царя, его семьи и бывшей императрицы Марии Федоровны путем внешнего вооруженного наблюдения. Компетентное лицо, с которым я беседовал на эту тему, утверждало, что никогда дворцовая охрана не имела своих «секретных сотрудников»; по выражению этого лица охрана велась этой организацией лишь «физическая», но конечно начальник дворцовой охраны был в постоянном контакте с начальником петербургского охранного отделения и с заведующим Особым отделом Департамента полиции. Во главе дворцовой охраны с самого начала ее учреждения до августа 1916 года стоял жандармский офицер А. И. Спиридович, до того заведовавший киевским охранным отделением и арестовавший Георгия Гершуни, а в конце 1916 года назначенный ялтинским градоначальником. В дворцовой охране было 275 человек нижних чинов и четыре офицера (не считая начальника), кроме того, при ней состояла собственная канцелярия из восьми чиновников. Содержание дворцовой охраны обходилось более 200 тысяч рублей в год; нижние чины ее вербовались почти исключительно из унтер-офицеров петроградских гвардейских полков, они носили особую форму и были вооружены револьверами и короткими тесаками, но конечно им часто приходилось во время своей службы переодеваться в штатское платье и не только «охранять», но и «филировать». Отряды дворцовой охраны сопровождали царя, его семью и бывшую императрицу Марию Федоровну во всех их перемещениях по России. Когда царь уезжал за границу, то тогда же командировался и филерский отряд дворцовой охраны от 10 до 30 человек. Так, летом 1910 года в Наугейм было командировано около 20 агентов дворцовой охраны, во время итальянского визита их было гораздо меньше. Но зато при свидании царя с румынской королевской фамилией в Констанце (1914 год) их присутствовало по настоянию румынского правительства не менее 30 человек. Во время заграничных путешествий царя и его семьи агенты дворцовой охраны передавались в распоряжение полиции данного государства (Германии, Италии, Румынии). Конечно, начальник дворцовой охраны во все время пребывания царя и его семьи за границей стоял в непосредственном сношении с Красильниковым или его помощником. Сверх 200 тысяч рублей, расходуемых на дворцовую охрану, в распоряжение дворцового коменданта отпускалось (по Высочайшему повелению) еще сто тысяч рублей на внутреннюю агентуру; на что тратились эти деньги, установить нам не удалось.
Глава VI
Новые помощники Красильникова по заведованию секретными сотрудниками: Люстих, Лиховский, Литвин. — Организация секретной агентуры при Красильникове во Франции, Швейцарии, Италии, Англии, Швеции, Северной Америке. — Наличный состав секретных сотрудников в 1917 году: двенадцать с.-p.: Загорская, Деметрашвили, Бротман, Абрамов, Санвелов, Селиванов, Бакман, Савенков, Гудин, Патрик, Штакельберг, Каган (Чекан); пять c.-д., «Бунда» польских партий: Житомирский, Кокочинский, Коган, Шустер, Модель; анархисты: Цукерман (Орлов), Долин, Орловский; Семенцов по «Морскому союзу». — Характеристика некоторых из этих секретных сотрудников. — Общая характеристика деятельности секретной агентуры при КрасильниковеКак мы уже упоминали, организация и само заведование внутренней агентурой так называемыми секретными сотрудниками (провокаторами) вначале не находились в руках самого Красильникова; этими сотрудниками при его приезде заведывал ротмистр Долгов, живший в Париже, как и все другие жандармы, под чужой фамилией; в феврале же 1910 года ротмистр Долгов передал секретных сотрудников командированному в помощь Красильникову жандармскому ротмистру Эргардту, о чем Красильников и докладывает следующим образом 24 февраля (9 марта) 1910 года директору Департамента полиции Зуеву: «Имею честь доложить Вашему Превосходительству, — пишет он, — что ротмистр Эргардт вошел в сношение с парижскими друзьями, за исключением одного, которого принял я. Передача друзей совершилась вполне благополучно и без всякого личного посредства ротмистра Долгова. Что же касается до иногородних, то я имею в виду вызвать для личного свидания только некоторых из них, с менее же интересными ротмистр Эргардт вступил в сношение письменно. Докладывая об изложенном, считаю необходимым добавить, что во всех имевших место собеседованиях всеми без исключения было высказано не только опасение, но даже убеждение, что у Бурцева имеются в Департаменте полиции верные друзья, сообщающие ему все, что им удается узнать интересного». Хотя время вступления Красильникова в управление заграничной агентурой совпало с началом ликвидации революционного движения 1905–1906 годов, но за границей именно вследствие этой ликвидации число политических эмигрантов непрерывно увеличивалось, соответственно с этим росло и число секретных сотрудников. Русское правительство подготовилось на всякий случай к новому революционному движению и стремилось, поэтому, к наиболее полному освещению всех революционных партий и кружков; с другой стороны — опасность террористических выступлений далеко не миновала, а этого и Двор, и Правительство, Департамент полиции боялись пуще всего, особенно центрального террора. Мы видим поэтому, что главные усилия заграничной агентуры направлены прежде всего на освещение партий с.-р. и особенно групп и лиц террористическое умонастроение которых было особенно ярко выражено: число секретных сотрудников в среде с.-р. было вдвое больше, чем число сотрудников, «работавших» во всех других партиях. Социал-революционерские провокаторы получали и наибольшие жалования: Загорская — 2500–3500 франков в месяц барон Штакельберг — 1300 франков, и никто не получал менее 500 франков в месяц. С увеличением числа секретных сотрудников пришлось давать в помощь ротмистру Эргардту еще другого жандарма, и в августе 1912 года в Париж прибыл командированный Департаментом полиции помощник управляющего варшавским охранным отделением (по району), бывший офицер корпуса жандармов, ротмистр армейской кавалерии Владимир Эмили-евич Люстих, в ведение которого после смерти жандармского подполковника Эргардта в 1915 году и перешло большинство секретных сотрудников. Затем 5 июля 1915 года в распоряжение Красильникова был послан прикомандированный к петроградскому жандармскому управлению ротмистр кавалерии (бывшего корпуса жандармов) Борис Витальевич Лиховский; из Парижа он был направлен в Швейцарию, где и заведывал секретными сотрудниками: Долиным, Абрамовым, Санвело-вым, Моделей и Шустером… В конце 1912 года в распоряжение начальника заграничной агентуры был послан губернский секретарь Антон Иванович Литвин, которому за границей поручались различные деликатные миссии; затем на него было возложено заведование секретными сотрудниками, проживавшими в Англии, а именно: Бротманом (Эстер), Гудиным и Селивановым. Между «деликатными миссиями», которые поручались Литвину, отметим знаменитые переговоры его вместе с провокатором-анархистом Долиным с военным атташе немецкого посольства полковником фон Бисмарком в Берне. Переговоры эти вначале были разрешены Департаментом полиции и касались организации забастовок и стачек на русских заводах и производства взрывов в России железнодорожных мостов, заводов военных заготовок и супердредноута «Мария». Конечно, переговоры эти велись под флагом военной контрразведки, и к ним мы еще вернемся. На того же Литвина Красильниковым возлагались иногда переговоры с лицами, предлагавшими свои услуги заграничной агентуре, или с теми революционерами, которые по предложению агентуры могли быть «заагентурены». Таким образом, этому ловкому полицейскому чиновнику давались самые ответственные поручения несмотря на то, что начальство петербургское и парижское прекрасно знало, что Литвин — лицо, не заслуживающее никакого доверия. Для характеристики Литвина его начальством приводим следующую справку от 4 декабря 1912 года, найденную нами в делах заграничной агентуры: «Литвин Антон Иванович, губернский секретарь, поступил на службу в варшавское отделение 11 августа 1904 года; 12 марта 1906 года произведен в первый классный чин и 5 января 1907 года назначен на должность чиновника для поручений названного отделения. Заведуя агентурой, Литвин как обладающий смелостью и трудоспособностью с выдающимся успехом провел ряд наиболее серьезных дел по террористическим выступлениям при обстановке явно опасной для его жизни, за что по ходатайству и. д. варшавского обер-полицмейстера в ноябре 1907 года был представлен варшавским генерал-губернатором к ордену Св. Владимира 4-й степени, но означенное ходатайство уважено не было, и в Департамент полиции последовало представление его к ордену Св. Станислава 3-й степени. Впоследствии по статуту Литвин награжден был орденом Св. Владимира 4-й степени. В 1908 году на имя г-на министра внутренних дел поступила телеграмма от еврейки Луцкой с жалобой о том, что Литвин с целью вымогательства тысячи рублей денег от ее мужа заключил последнего под стражу. Подробное расследование по сему делу по приказанию бывшего директора Департамента полиции сенатора Трусевича было потребовано от помощника варшавского генерал-губернатора по полицейской части и поступило на обсуждение инспекторского отдела Департамента полиции для разрешения вопроса о предании Литвина суду. Однако инспекторский отдел в последнем заседании по этому делу, состоявшемуся 6 июня 1909 года, не нашел достаточных данных, изобличающих Литвина в означенном преступлении, и постановил возвратить дело по принадлежности как не вызывающее никаких распоряжений со стороны инспекторского отдела. Вместе с тем инспекторский отдел постановил через Особый отдел Департамента полиции сообщить помощнику варшавского генерал-губернатора по полицейской части, что Литвин будучи чиновником для поручений охранного отделения производил обыски и расследования по общеуголовному делу о хищениях и кражах, чем и нарушил основные правила деятельности охранных отделений. Из доклада о проверке в 1910 году политического розыска при варшавском охранном отделении усматривается, что Литвин проявил ряд неправильных действий по заведованию секретной агентурой и допустил своих секретных сотрудников к совершению провокационных действий, кроме того, от секретных сотрудников поступили заявления о недобросовестной расплате Литвина с ними. Ввиду изложенного от 13 августа 1910 года за № 114115 предложено помощнику варшавского генерал-губернатора по полицейской части отстранить Литвина от единения с агентурой и по истечении некоторого времени устроить его вне розыскных учреждений Привислинского края. 6 июня 1911 года от варшавского обер-полицмейстера получено письмо на имя директора Департамента полиции, в котором сообщалось о том, что Литвину за участие его в недобросовестной игре в карты в Варшавском русском собрании предложено оставить службу в варшавском охранном отделении. Кроме того, по имеющимся в Департаменте сведениям Литвин при возбуждении вопроса о возможности оставления им службы в отделении и не рассчитывал после ухода из отделения на какое-либо место. Высказывал, что он постарается о своем удалении против его желания возбудить дело судебным порядком и обнаружить при этом секретные дела, касающиеся его службы в отделении, ввиду чего сообщено было генералу Уггофу об учреждении за Литвином секретного наблюдения. В июне 1911 года в Департамент полиции явилась жена Литвина и заявила, что ее семья, состоящая из двух сыновей школьного возраста, с увольнением ее мужа обречена на голодание. Из дальнейшего разговора с госпожой Литвин усматривалось, что ее муж будто бы вел игру под давлением полковника Глобачева, и что если ее муж не будет устроен, то по-видимому они намерены перейти на путь каких-то открытий. По докладу, изложенному г-ном товарищем министра внутренних дел, Его Превосходительство изволили приказать 16 августа 1911 года объявить Литвину, что он будет устроен в ближайшее время, что и было исполнено. С разрешения господина директора Литвин был принят в конце 1911 года на службу по вольному найму в московское охранное отделение, но с условием, чтобы он ни под каким видом не был допускаем к личным сношениям с агентурой, о чем сообщено было начальнику московского охранного отделения 23 декабря 1911 года за № 11511. В июле 1913 года Литвин командирован по распоряжению господина товарища министра внутренних дел за границу для исполнения секретного поручения, где и состоит по настоящее время». Таков был состав полицейских чинов заграничной агентуры, руководивших в эпоху красильниковского царствования секретными сотрудниками. Главная работа в этой области лежала на Люстихе; он заведывал всеми парижскими секретными сотрудниками, он же обрабатывал все доклады, поступавшие от Лиховского из Швейцарии, от Литвина из Англии и от сотрудников, находившихся без начальственного надзора в Америке (Патрик, Байковский), в Италии (Бакман, Савенков) и Стокгольме (Коган-Андерсен). На руках самого Красильникова оставались лишь «главная агентура» — Мария Алексеевна Загорская, освещавшая центральных деятелей партии с.-p., и французский журналист Рекули, игравший при Красильникове роль иностранного обозревателя, но конечно исполнявший и некоторые другие обязанности как, например, соответственную обработку представителей французской прессы. Люстих жил в Париже под чужой фамилией и сносился с находившимися в его заведовании секретными сотрудниками или лично в различных парижских кафе, или письменно; в последнем случае доклады секретных сотрудников поступали на конспиративную квартиру, где и обрабатывались Люстихом в так называемые агентурные листки, оригиналы же докладов секретных сотрудников уничтожались; такие же агентурные листки составлялись им и после каждого свидания с сотрудником. В архивах заграничной агентуры мы нашли целые кипы этих агентурных листков, исписанных мелким готическим почерком подполковника Люстиха. Агентурные листки поступали затем в обработку (весьма незначительную) Мельникова и самого Красильникова; таким образом составлялись доклады для Департамента полиции. В этих докладах сотрудники никогда не назывались собственными именами, не было инициалов, а носили они специальные клички, часто удивительно подходящие к внешнему или внутреннему облику данного секретного сотрудника. Мы уже рассказывали, каким образом нам удалось расшифровать некоторые из этих таинственных кличек. В конце концов оказалось, что до самого последнего времени в заграничной агентуре «работало» 22 секретных сотрудника, а именно: с.-р. освещали Загорская, Деметрашвили, Бротман, Абрамов, Санве-лов (армянская и грузинская группы), Селиванов, Бакман, Савенков, Гудин, Патрик, Штакельберг и Чекан (Каган); с.-д. — Житомирский, Кокочинский, Коган, Шустер (почти исключительно у латышей) и Модель; анархистов — Орловский, Цукерман (Орлов), Выровой — бывший член Государственной думы и Долин; кроме того, Попов (Семенцов) освещал главным образом «Морской союз»; Байковский, живший в Америке, — так называемое мазенинское движение. Некоторые секретные сотрудники были, так сказать, «энциклопедистами» — освещали несколько партий; среди них первое место безусловно занимал Кокочинский, дававший детальные и обстоятельные доклады не только о c.-д., но и о «Бунде», сионистах, п.-п.-с. и вообще обо всех лицах, которые были не только с.-p., но и захватывали порой и грузинские, и армянские организации; некоторые секретные сотрудники являлись такими энциклопедистами в силу географического положения как, например, Патрик, на котором лежало в последнее время освещение революционной деятельности всех русских эмигрантов в Соединенных Штатах. Вообще вследствие того, что в это время российская революция была почти ликвидирована, деятельность заграничной агентуры носила не столько агрессивный, сколько предупредительный характер: провокация в узком смысле этого слова отошла на задний план и почти исчезла, центром тяжести деятельности секретных сотрудников являлось «освещение». Заграничная агентура поставила себе целью знать все, что происходит не только в партийных организациях, но и в жизни каждого более или менее видного эмигранта, в его не только общественной, но и личной жизни; в этом отношении заграничная агентура при Красильникове была поставлена очень обстоятельно. Из сводок о состоянии различных революционных партий, составлявшихся ежегодно Департаментом полиции, а также из книги полковника Спиридовича «Революционное движение в России», изданной на средства Департамента полиции в 1916 году в небольшом количестве экземпляров для библиотек жандармских управлений, видно, что центральная русская полицейская власть широко пользовалась данными, доставлявшимися ей заграничной агентурой красильниковской эпохи. Из секретных сотрудников, оказавших Красильникову наибольшие услуги в этом отношении, нужно отметить Масса, представлявшего обширные доклады о положении партии не только за границей, но и в России, по которой он, якобы по поручению партии, совершал продолжительные поездки; Демет-рашвили, умевшего внедряться в интимную жизнь революционеров; Абрамова, опытного «заслуженного провокатора», и наконец Загорскую, державшую в Париже социал-революционный салон, в котором толпились и «вожди», и рядовые партийные работники. Наиболее важным «сотрудником» с.-д. являлся доктор Житомирский — один из самых старых провокаторов, имевший связи в некоторых кругах французского общества. Многие партийные работники давно уже относились недоверчиво к Житомирскому, а Бурцев, как мы увидим, ниже высказывал и прямые подозрения о связях этого изящного господина с русской полицией; но несмотря на все это Житомирский продолжал вращаться среди с.-д. и вообще в революционных кругах и, как видно из документов, давал заграничной агентуре весьма ценные и разнообразные данные о деятельности с.-д. за границей. Такой иммунитет людей, несомненно подозрительных, объяснялся отчасти и своеобразной точкой зрения некоторых вождей на моральные качества партийных работников; так, например, когда Ленину говорили: «Как Вы терпите в партии такого человека, как Житомирский?», он отвечал, что «в большом хозяйстве всякая дрянь пригодится». В количественном отношении больше всех данных о с.-д. за границей среди других секретных сотрудников давал неутомимый Кокочинский, освещавший одновременно, как мы уже знаем, и «Бунд», и сионистов, и п.-п.-с. Какие интимные стороны жизни революционных кругов за границей стремилась осветить агентура Красильникова, видно хотя бы из следующих документов; Красильников докладывает Департаменту полиции от 24 октября (6 ноября) 1913 года: «Бартольд говорит, что через 2–3 недели он уезжает из Парижа в Англию, а оттуда в Россию. «Дело», на которое он едет, должно быть по его словам ликвидировано к 25 декабря текущего года. Деньги на террор у него будто бы имеются в количестве большем, чем это даже пока нужно. Натансон будто бы хотел наложить, так сказать, арест на эти деньги, но ему не удалось. Бартольд имел по этому поводу крупный разговор с Натансоном, и они чуть было не поссорились. Деньги на террор попали к Бартольду благодаря Чернову. Лицо, которое дало эти деньги, обратилось будто бы предварительно к Чернову с вопросом — кому можно дать эти деньги, и Чернов указал на Бартольда. Только Чернову известно точно, какие акты предпринимаются, и кто входил в эту боевую группу. Наблюдение за Бартольдом ведется». На того же самого Бартольда в агентурных листках и черновых записях заграничной агентуры имеются между прочим следующие «освещения»: «если верить Бартольду, то им предполагается какой-то серьезный акт, а потому надлежит учредить за ним серьезное наблюдение, а также за Ив. Дм. Студиникиным (68, rue Barrault), который несомненно примет в этом выступлении участие». И затем следующее письмо, судя по почерку, полковника Эргардта Красильникову: «Сегодня утром возвратился из поездки в Россию Бартольд. Побывал он в Москве (1 сутки) и в Санкт-Петербурге несколько часов. Результат поездки, если не считать благополучного возвращения, отрицательный. Денег, на которые они рассчитывали, добыть не удалось, и он возвратился ни с чем. Остановился он на своей прежней квартире 19, rue Gazan и на днях собирается ехать в Ниццу». Между строк этого письма рукою Красильникова написано: «Не скорбь денег, а свидание с лицом, от которого зависело получение денег, — это ему не удалось; он вернулся ни с чем». Небезынтересна также и следующая записка, найденная среди черновых бумаг заграничной агентуры: «Шахов. 19–20 апреля в Париж приехал из Москвы московский богач Шахов. Официальная цель приезда: озаботиться дальнейшим образованием взятых им на попечение учеников закрытой частной гимназии в Петербурге, кажется Витмер. Неофициальная цель: поручение к.-д. партии, в коей он состоит. К.-д., недовольные министерством, хотят повести против него сильную агитацию в прессе, и так как это в России невозможно, то они уполномочили Шахова войти в сношение с представителями революционных партий за границей и предложить им издавать в Париже русский орган антиправительственного направления. В случае согласия средства на издание этого органа будут даны Шаховым, а к.-д. берут на себя распространение этого органа в России. Сношения Шахова: для выполнения сего поручения Шахов вошел в сношение с Натансоном, Авксентьевым и Рубинови-чем. Ответ этих лиц: в данный момент создать общепартийный русский орган невозможно вследствие партийных разногласий, но что такой орган на французском языке уже существует, причем указали на «La Tribune», издаваемую Рубиновичем. По мнению представителей революционных партий, важнее распространять антиправительственные идеи на Западе среди общественных кругов на понятном им языке, чем среди русских, проживающих за границей. Поэтому они предложили Шахову помогать с.-p., тратящим большие деньги на осуществление этой цели, и ассигновать им известную сумму денег, на которую они будут продолжать издание «La Tribune» и постараются такой же орган издавать и в Англии на английском языке. Кроме же того, они будут иметь возможность и в самой России продолжать с успехом уже начатые ими издания партийной легальной литературы («Голос труда», «Трудовой голос», «Наше дело», «Осколки», «Заветы» и тому подобное). Ответ Шахова: лично он очень сочувственно относится к их заявлению, но положительного ответа от партии кадетов он дать сейчас не может и должен с ними предварительно переговорить. Свидание Шахова с Авксентьевым: выразив сочувствие деятельности социал-революционеров, Шахов лично от себя обещал Авксентьеву в скором времени выслать более или менее крупную сумму на издание с.-р. литературы. Запрещение было сделано от к.-д. Шахову — не входить в сношение с Бурцевым. Поездка Шахова в Лондон: из Парижа Шахов поехал в Лондон на свидание с Кропоткиным, к которому тоже имел поручение от к.-д. касательно издательства такой же литературы и в Лондоне». Мы убеждены, что в этих сведениях о поездке Шахова много неверного, но все же приводим эту записку, во-первых, для характеристики запросов и работы заграничной агентуры, во-вторых, в надежде, что приводимые сведения покажут заинтересованным лицам того секретного сотрудника, который их «освещал». Только с Загорской Красильникову сравнительно не повезло: во-первых, она категорически отказывалась вступить в сношение с подполковником Эргардтом, командированным, как мы уже знаем, в Париж для заведования секретными со-трудниками заграничной агентуры, находившимися под общим управлением Красильникова; во-вторых, и сама «работа» Загорской стала гораздо менее продуктивной при Красильникове, чем во времена Ратаева и Гартинга, о чем Красильников не раз доносил Департаменту; одно из таких донесений мы приводим здесь полностью: «В дополнение к телеграммам от 28/15 ноября и 1 декабря (18 ноября) имею честь доложить Вашему Превосходительству, что сведения, изложенные в первой из них, а именно: Южный телеграфировал своей жене в Париж о благополучном переходе им границы и прибытии в Петербург, были получены вечером 26 ноября от главной агентуры и 28 ноября донесены по телеграфу в ответ на телеграфный запрос за № 1709. Между тем 30 ноября были получены неопровержимые данные, доказывающие, что Южный 27 ноября находился в г. Вене, не получив еще ничего определенного, во всех отношениях в то время еще ничего выяснено не было. К изложенному считаю необходимым добавить, что так называемая главная агентура до настоящего времени не дает никаких существенных слухов, а в приведенном выше случае сообщение ее прямо не соответствовало истине». Ввиду этого для давления на Загорскую Департамент полиции по предложению Красильникова уменьшил жалование Загорской с 3 тысяч франков до 2-х тысяч франков в месяц. Вероятно вследствие этих «внутренних трений» в Департаменте полиции и возникла мысль о временном переводе Загорской в Россию. 29 ноября 1910 года вице-директор Департамента полиции Виссарионов пишет Красильникову: «По приказанию господина товарища министра внутренних дел и в дополнение к личным моим переговорам с Вами имею честь просить Ваше Высокоблагородие, не признаете ли Вы своевременным вступить в настоящее время в обсуждение вопроса с известным Вам «Шальным» о возможности его выезда в Россию и в частности в Петербург. Инициатива поездки никоим образом не может и не должна исходить от «Шального». Необходимо лишь его согласие в случае предложения ему этой поездки кем-либо из больших людей. Та роль, о которой я лично говорил с «Шальным» и с Вами, представляется для него наиболее соответственной, хотя и может видоизменяться в зависимости от обстоятельств дела. Все средства, которыми мы располагаем, будут обращены к тому, чтобы гарантировать «Шальному» удачное выполнение дела при исключительно строжайшем соблюдении его положения. Итак, не теряя ни одной минуты, обсудите и сообщите результаты». Как видит читатель, Загорская носила в Департаменте полиции кличку «Шальной» и «главной агентуры», затем уже Красильников перекрестил ее в «Шарни». Хотя Загорская и не проявила той активности как Ратаев, все же ее держали в заграничной агентуре до самого последнего времени не только потому, что «когда-нибудь, как говорил Красильников, благодаря своему положению и связям одним показанием могла вознаградить все расходы», но несомненно и потому, что она все же продолжала давать ценные «освещения»; мы убеждены, что доклады Красильникова, касающиеся террористических предприятий и планов, а также и взаимоотношения центральных фигур партии с.-p., строились главным образом на показаниях Загорской. Когда эмигрантские революционные круги начали после дела Азефа более внимательно относиться к вопросу о провокации, то безбедная, даже шикарная жизнь Загорских в Париже конечно обращала на себя внимание, и чтобы парировать подозрения, они распускали слухи о своем богатстве: она де родом из богатой купеческой семьи, а у него — кроаца по происхождению — громадные поместья в Кроации. Этого, к сожалению, было достаточно, чтобы у громадного большинства погасить все подозрения. Впоследствии оказалось, что Мария Загорская, до замужества Андреева, — крестьянка, а «кроацский вельможа» — Владимир Францевич Загорский — секретный сотрудник Департамента полиции еще с 1901 года (в начале «карьеры» получал всего 60 рублей в месяц). Незадолго до войны, а может быть даже и в начале ее, австрийский подданный Владимир Загорский принял французское подданство и поступил во французскую армию; он был некоторое время на салоникском фронте, где сербские офицеры заподозрили его в шпионаже в пользу Австрии. Летом 1917 года чета Загорских отдыхала от своих трудов где-то на Ривьере… Вообще заграничная агентура и Департамент полиции принимали всегда целый ряд мер, чтобы появление денег у секретных сотрудников не вызывало особых подозрений в революционной среде. Так, например, злостному провокатору Массу было приказано изобрести сестру-миллионершу в Америке, которая будто бы высылала ему большие деньги; неутомимому Кокочинскому было выдано 5000 франков для организации коммерческого предприятия, которое в конце концов ничего кроме убытков не приносило; Житомирский конечно тоже на средства Департамента полиции организовал в Париже франко-русское издательство медицинских книг и так далее. Заграничная агентура прибегала к всевозможным способам, чтобы отвести глаза от источника, из которого секретные сотрудники получали деньги. Приводим здесь письмо Красильникова от 5/18 июня 1913 года Мину, которое иллюстрирует эти отеческие заботы полиции о своих сотрудниках: «Сотрудник заграничной агентуры «Сережа»[14] обратился с ходатайством устроить ему хотя бы один только раз пересылку денег из России с тем, чтобы этим показать своим знакомым, что средства к жизни он получает от родных из России, и единственная получка хотя бы в 100 рублей дала бы ему возможность выехать из Парижа, воспользовавшись летними каникулами, на свидание с лицами, представляющими для нас особый интерес и с которыми он находился в близких сношениях еще будучи в ссылке. Означенные деньги, составляющие месячный оклад его жалования за июль месяц, он просил выслать почтовым переводом по возможности из Киева от имени Берты Каплан по адресу: Madame Bessel (для Ильи) 22, rue Maurise Mauer, Paris. О получении на этот адрес денег для него «Сережа» уже предупредил адресатку. Я со своей стороны нахожу, что просьбы «Сережи» заслуживают быть исполненными, почему и позволяю себе об изложенном Вас просить, так как это хотя бы до некоторой степени даст окружающей его среде указание, на какие средства он живет, и поездка «Сережи» по получении денег не покажется странной и подозрительной. При сем имею честь приложить чек на сто рублей». Такими однообразными и примитивными приемами полиция охраняла от подозрений своих «секретных сотрудников». Успех охранников обусловливался в данном случае не только легкомысленной доверчивостью революционеров, но и тем, что за последние два десятилетия они начали легче, чем прежде, относиться к проникновению в их среду людей, чуждых им по духу. Блестящим примером подобной терпимости и является отношение парижской эмиграции к Загорским — людям совершенно иных взглядов и устремлений.
Глава VII
Секретные сотрудники российских охранных отделений и Департамента полиции за границей. — Доклад о терроре полковника Еремина. — Записка о терроре, составленная Департаментом полиции на основании данных заграничных секретных сотрудников полковника фон Котена. — Полемика с ним Красильникова. — Охрана Высочайших особ во время их заграничных путешествий. — Борьба Красильникова с Бурцевым. — Двойная игра Жоливе и Леоне. — Бурцев разоблачает нескольких сотрудников Красильникова. — Тщетные попытки Департамента полиции раскрыть таинственного бурцевского «корреспондента». — Другие неприятности господина Красильникова. — Организация им во время войны военного шпионажа. — Роль в этом деле Долина, Литвина, Бинта и СамбенаНесмотря на то, что, как мы уже говорили, деятельность заграничной агентуры во времена красильниковского управления, особенно во второй половине его, сводилась почти исключительно к освещению революционных кругов, причем это освещение совершалось достаточно обстоятельно, Департамент полиции все же не довольствовался секретными сотрудниками, находившимися под ведением Красильникова, но прибегал и к другим способам освещения революционных групп за границей, а именно к специальным командировкам за границу своих секретных сотрудников или секретных сотрудников российских охранных отделений. Здесь считаем нужным привести следующий циркуляр директора Департамента полиции Белецкого всем начальникам охранных отделений, который показывает, что на вопрос о командировке за границу своих секретных сотрудников начальники российских охранных отделений и различные директора Департамента смотрели неодинаково: «М. В. Д. Департамент полиции по Особому отделу. 27 июля 1910 года. № 125790. Начальникам районных и охранных отделений Циркулярами Департамента полиции от 18 апреля и 29 мая 1909 года за № 128085, 130439 на имя начальников охранных отделений были воспрещены командировки секретных сотрудников за границу без предварительного разрешения Департамента. В таком требовании, вызванном обстоятельствами момента, в настоящее время нет надобности, а потому господин товарищ министра внутренних дел, командир отдельного корпуса жандармов во изменение и развитие вышеупомянутых циркуляров приказали объявить руководству нижеследующее: если будет признано необходимым послать секретного сотрудника по делам политического розыска за границу или таковую командировку сотрудник получит от партии, то начальники охранных отделений, дав надлежащие указания командируемому лицу, немедленно доносят Департаменту о цели командировки и командированном лице (псевдоним, организация, имя, под которым известен в организации), а также указывают условия командировки, государство и город, в который послан сотрудник. Отправив сотрудника за границу, надлежит непрерывно поддерживать с ним связь, и все получаемые от него сведения незамедлительно представлять в Департамент полиции. Если же явится необходимость сотруднику временно связаться с заграничным представителем Департамента полиции или передать его в ведение последнего, то об этом надлежит телеграфировать Департаменту для получения явки. Во всяком случае командированному сотруднику должно быть внушено, что в случае поступивших к нему серьезных сведений, требующих принятия немедленных мер, он обязуется заявить об этом представителю Департамента полиции за границей, уведомив последнего письмом по адресу: Monsienr Ridler, 79. Rue Grenelle, Paris. При этом Его Превосходительством приказано объявить, что достигнутые сотрудниками успехи в смысле получения ими серьезных сведений будут прежде всего отнесены к лицам, командировавшим сотрудников. Подписал: и. о. директора С. Белецкий. Скрепил: заведующий Особым отделом полковник Еремин. Верно: помощник делопроизводителя (подп. неразборч.)». В бумагах заграничной агентуры мы нашли громадный доклад полковника Еремина (подпись неразборчива, но по целому ряду данных мы убеждены, что доклад этот надо приписать ему) «о террористических планах и вообще об отношении к террору различных групп и отдельных представителей партии с.-p.». В Петрограде из совершенно достоверного источника я узнал, что доклад этот был послан Красильникову по приказанию директора Департамента полиции Белецкого для проверки данных, полученных главным образом от командированных за границу сотрудников начальника петербургского охранного отделения полковника Котена секретно от Красильникова, но с ведома Белецкого и товарища министра внутренних дел Золотарева, двух секретных сотрудников — Верецкого Николая и Кирюхина, а также и данных секретного сотрудника барона Штакельберга, переданных затем полковником Котеном заграничной агентуре. Приводим этот доклад ввиду его большого интереса почти целиком; датирован он 28 марта 1912 года: «Из совокупности поступающих из-за границы агентурных сведений (из четырех источников) усматривается, что наиболее зловредным вопросом среди заграничных работников партии социалистов-революционеров является вопрос об отношении к террору. Вопрос этот, о котором последние 2–3 года революционные круги, подавленные разоблачениями Азефа, Жученко и других, избегали говорить, сразу стал чуть ли не единственной темой разговоров. Серьезную роль в возбуждении интереса к террору сыграл центральный комитет партии. Настоящий состав центрального комитета начал свою деятельность в условиях, крайне для него неблагоприятных. Отсутствие в новом ц. к. крупных имен, серьезных заслуг перед партией, вынужденный уход прежнего состава ц. к., сохранявшего в рядах партии несмотря на сильно скомпрометировавшее их дело Азефа многих убежденных сторонников, делали положение нового ц. к. весьма шатким. Изыскивая способы укрепить свое положение, новый ц. к. решил занять стойкую террористическую позицию — первоначально идейную, а при первом удобном случае — активную. На этом пути центральному комитету прежде всего пришлось натолкнуться на обособленное автономное положение боевой организации со своей исключительной прерогативой. Однако после неудачи, постигшей боевую организацию в конце 1909 года, из Петербурга… находившегося здесь передового отряда боевой организации в составе, известном Департаменту полиции, Степанова, Слетова, Михаила Чернавского, Сергея Моисеенко(Луканова), Вацлава Рогинского (Мишеля Коморского), Вольфа Фабриканта (Дальняго), Яна Бердо, беглого матроса «Якова Ипатыча» и неустановленного крестьянина по имени Иван, жившего вместе с Сергеем Моисеенко, а также после ареста в феврале того же года Льва Либермана (нелегально Стромилова) боевая организация перестала проявлять себя активно. Хотя затем в течение лета 1910 года ряды боевой организации пополнились вступлением Федора Назарова, Сидорчука и некоторых других, но начавшиеся в организации внутренние раздоры и особенно взаимные подозрения в провокации (окончившиеся самоубийствами Яна Бердо и Мишеля Коморского) совершенно парализовали деятельность боевой организации. Ядро боевой организации в составе Бориса Савинкова, Евгении Сомовой, Марии Прокофьевой, а затем (после отъезда из Петербурга) и вышеупомянутых Михаила Чернавского, Сергея Моисеенко, Вацлава Рогинского, а несколько позже еще и Наталии Климовой, проживавшей весьма конспиративно с января по сентябрь месяц 1910 года сначала в Лондоне, а затем в Северной Франции и поддерживавшей сношения с центральным комитетом исключительно через Фундаминского (Бунакова), распалось. Савинков с Сомовой переехали на Ривьеру, где поселились совершенно открыто. Прокофьева уехала в Давос, в Швейцарию лечиться от чахотки, Рогинский поступил в авиационную школу в Париже и так далее. Около этого же времени среди партийных работников возникло неудовольствие, направленное лично против Савинкова. Причинами недовольства послужили: бездеятельность боевой организации, а главным образом воспоминания, написанные Савинковым по поручению центрального комитета. Будучи достаточно искренним, Савинков рассказал историю всех террористических выступлений, в которых он участвовал, а также тех, к которым он был прикосновенен в таком духе, в каком был написан его известный рассказ «Конь белый», вызвавший в свое время энергичную отповедь на страницах «Знамени труда». По воспоминаниям Савинкова, как он сам, так равно и Сазонов, Каляев и другие «славные террористы» выходили не столько героями, чуждыми всяких недостатков, кристально чистыми по своим нравственным качествам и жившими только идеальными стремлениями ко благу народа и человечества, сколько самыми обыкновенными смертными со значительной долей авантюризма,искания сильных ощущений и со всеми свойственным людям недостатками, в особенности в отношении к женщинам. Появление воспоминаний Савинкова в подобном виде совершенно развенчало бы многих бывших «героев», что конечно было не в интересах партии, поэтому Савинкову был поставлен ультиматум, чтобы он переделал свои воспоминания по данным указаниям под угрозой исключения в противном случае из партии. Переделкой этой Савинков занимается по настоящее время, обрабатывая свои воспоминания, насколько известно, чуть ли не в двенадцатый или тринадцатый раз. Приведенные выше обстоятельства значительно упрощали центральному комитету ту задачу, которую, как уже упомянуто выше, он себе поставил — взять террор в свои руки и подчинить террористов своему влиянию. С означенною целью центральным комитетом были предприняты шаги в двух направлениях. Во-первых, была проведена весною и летом 1911 года анкета среди старых партийных работников, проживающих за границей, ее целью стало выяснение их принципиального отношения к террору, а также, кто из старых работников желал бы принять личное участие в террористических выступлениях. Во-вторых, на страницах «Знамени труда» стала систематически вестись апология террора с целью привлечения в ряды террористов свежих сил в лице молодых партийных работников. Ввиду этого в «Знамени труда» начали печататься биографии террористов, их воспоминания, описания подготовки актов, исторические обзоры, статистика политических убийств и прочее для достижения вполне определенной цели — специальной обработки молодых работников в строго террористическом направлении. Несомненно, что вся эта пропаганда террора значительно способствовала пробуждению интереса к нему, но были и другие обстоятельства помимо сказанной пропаганды, приводившие к тому же результату, то есть возбуждению интереса к террору. В 1911 году среди сторонников областного заграничного комитета, издавна находившегося в оппозиции к центральному комитету, стало нарождаться новое течение, лидерами коего явились малоизвестные до того партийные работники — Антон Савин, Огановский и некоторые другие. Представители этого течения настаивали на необходимости полного пересмотра партийных программ и тактики. В отношении программы они исходили из того положения, что основная часть партийной программы — аграрный вопрос — базируется на предложении, что русский крестьянин по натуре своей и по историческому укладу своей жизни есть крестьянин-общинник. Между тем закон от 9 ноября 1906 года помимо того, что он фактически разрушает общину, показал, что крестьяне весьма охотно переходят на отруба и легко расстаются с общинными формами землевладения. Это обстоятельство, разрушающее одну из главнейших основ партийной программы, вызывает по мнению представителей указанного течения необходимость пересмотра всей программы. Вопрос этот не нов, так как еще в 1907 году в Москве была издана известными Департаменту полиции Моделей, Шахтовым, Розенбергом и Михаилом Яковлевичем Гендельмином брошюра «К пересмотру аграрной программы» (авторы скрыли свои фамилии под псевдонимами «Фирсова» и еще какого-то), каковая в то время была признана еретической. В отношении тактики представители нового течения требовали пересмотра, доказывая, что террор как средство борьбы устарел, что при существовании Государственной думы террор является анахронизмом, и наконец, что террор настолько скомпрометирован делом Азефа, что лучше совершенно отказаться от террора, чем рисковать повторением подобной истории. Это течение, к которому впоследствии примкнули Авксентьев, Николай Алексеевич Ульянов («Андрей Иванович») и некоторые другие, которое за последнее время стало принимать наименование «ликвидаторства», привлекло к себе значительное внимание среди заграничных работников партии, вызвало ожесточенные дебаты и завербовало в свои ряды довольно большое число сторонников. Но вместе с тем оно несомненно способствовало пробуждению интереса и к террору; и горячая проповедь противников террора вполне естественно производила иногда и обратное действие, способствуя самоопределению части партийных работников, относившихся ранее к вопросам террора более или менее индифферентно. Характерно отметить, что к числу лиц, готовых отречься от террора, за последнее время примкнул такой видный сторонник террора, как вышеупомянутый Степан Слетов, недавно вернувшийся из России, где он провел более полугода. В настоящее время он стоит за ликвидацию нелегальной партийной работы, и про него говорят: «Вот стоило только старому работнику поработать в России, как он уже сразу сделался из террориста самым мирным культурником». Ярой поборницей террористических позиций, занятых центральным комитетом, и вместе с тем лицом, наиболее горячо стремившимся поддержать партию, прекратить происходящие внутри ее раздоры и вновь поднять значение партии, — является известная Вера Фигнер. Единственным средством для достижения указанных целей является, по мнению Веры Фигнер, возобновление террора и доведение его до самых широких размеров. В данное время она является виднейшим идеологом террора в партии, особенно после выхода из рядов партии Виктора Чернова. Вера Фигнер живет постоянно в Швейцарии, в Кларане и оттуда ведет переписку со многими боевыми ячейками партии, находящимися в других местах. Кроме того, к ней зачастую приезжают партийные работники из других мест, а иногда и она сама ездит для личных переговоров в тот или другой город. Так, например, в данное время она находится в Париже, а оттуда имеет в виду поехать в Лондон. Раньше чем перейти к перечислению отдельных групп и ячеек, объединяемых Верой Фингер, необходимо упомянуть об одном вполне обособленном боевом течении, вдохновителем которого является член центрального комитета известный социалист-революционер Волховский. Эта группа говорит, что частичный террор должен идти рука об руку с народным восстанием, что необходимо готовиться к восстанию путем организации крестьянства, пропаганды в войсках и среди офицеров, обучения партийных работников военному делу и прочее. Волховский пропагандирует в данное время созыв в Париже или в Лондоне конференции военных работников партии с.-р. для разработки планов военно-революционного устройства в России и боевой подготовки крестьян. По этому вопросу в № 39 «Знамени труда» была помещена статья за подписью «С. Свич» (Петр Карпович). Статья обратила на себя внимание, и редакция «Знамени труда» получила из России, преимущественно из южной, а также из Московского района ряд сочувственных писем с призывом к ц. к. об устройстве военно-партийных школ и вообще популяризации военных знаний среди партийных работников. По последним сведениям в Россию уже послан некий Топоров — крупный организатор по военному и боевому делу. Более подробные сведения об этой группе мною будут доложены дополнительно. Группы, объединенные Верой Фигнер, географически распределены в трех местах: в Швейцарии, Ривьере и Париже. В Швейцарии помимо Веры Фигнер наиболее крупными величинами являются известные Департаменту полиции Егор Егорович Лазарев (кличка наблюдения по Петербургу «Старик», по Швейцарии «Амурский»), проживающий в Кларане, и Иван Юльевич Старынкевич (кличка наблюдения по Швейцарии «Нильский»), проживающий в Лозанне. К этим двум лицам получают явки с.-p., едущие из России. Кроме них в настоящее время проживают в Швейцарии следующие лица, изъявившие желание посвятить себя террористической работе. К числу таковых относятся: 1) Известный Департаменту полиции по моим докладам от 13 октября 1911 года за № 245 и по следующим бывший студент С.-Петербургского университета, из крестьян Гродненской губернии Бельского уезда Демьян Григорьевич Безюк (партийные клички «Гоголь» и «Петр Петрович» — в наблюдении «Дунайский»), Безюк проживает в Кларане под фамилией Журавлева. 2) Крестьянка Тамбовской губернии и уезда Пахотноуголь-ской волости и села Любовь Ефимовна Гальцева (кличка наблюдения «Средняя»), Гальцева проживает также в Кларане совместно с Безюком. Оба эти лица приехали в Швейцарию в октябре минувшего года из Петербурга, причем средства на поездку они получили от присяжных Владимира Вильямовича Беренштама и Самуила Еремеевича Кальмановича; в настоящее время они получают денежную помощь от матери редактора газеты «Речь» Иосифа Гессена. 3) Некая Анна Дьякова, она же Анна Борисовна, еврейка, беглая каторжанка (кличка наблюдения «Рейнская»); она проживала в Кларане, а в первых числах марта переехала под наблюдением в Париж, где и сдана местному наблюдению. 4) Неизвестный студент Петербургского университета (партийная кличка «Николай Николаевич» — в наблюдении «Шелковый»), приехавший в Кларан в январе и поселившийся вместе с Безюком. 5) Некий Михаил Викторович Бакулин — нелегальный (партийная кличка «Виктор»), проживавший в Клара не и переехавший затем в Париж под наблюдение французских филеров. 6) Некий Александр Дмитриевич, он же Саша, в наблюдении «Уральский», проживавший до отъезда Бакулина в разных местах, а после его отъезда поселившийся в Кларане по его же паспорту. В настоящее время проживает в предместье Торрито под фамилией Бакулина. 7) Некая «Маруся Непримиримая», проживающая неизвестно где (наблюдению неизвестна). Она является убежденной террористкой и играет крупную роль в швейцарской группе. Последний раз была в Кларане в феврале сего года, 27 февраля (ст. ст.) выехала в Италию. 8) Неизвестный, напоминающий по приметам известного Департаменту полиции террориста «Святополка», он же организатор покушения на московского генерал-губернатора Гер-шельмана в 1907 году и на Великого князя Николая Николаевича в 1908 году. Место жительства неизвестно, наблюдению также неизвестен. Был в Кларане у Веры Фигнер в первых числах февраля (ст. ст). 9) Некий «Петр» — в наблюдении «Войлочный», проживающий в Женеве, очень дружен с «Марусей Непримиримой»; убежденный террорист. 10) Неизвестный, проживающий в Женеве (кличка наблюдения «Суконный»), террорист. 11) Анархистка или максималистка «Ревекка» — хромает на правую ногу (кличка наблюдения «Ситцевая»), знакома со всей группой, проживает в Женеве. 12) Упоминаемый в докладе моем 13 сего марта за № 102 «Лазарь», проживавший в Женеве и выехавший оттуда 11/24 марта в Россию. В настоящее время группа ожидает приезда из Христиании беглого каторжника. По сделанному мною сношению с начальником симбирского губернского жандармского управления от 17 марта за № 1726 видно, что Петров-Котрохов в 1906 году участвовал на собраниях в г. Симбирске, бывших в старых казармах, и митингах, где говорил речи противоправительственного содержания; в том же году привлекался к дознанию в качестве обвиняемого по 126 статье Уголовного уложения, а также был привлечен судебным следователем по особо важным делам симбирского окружного суда по обвинению по 139, 1630, 1633 и 1 части 1634 статьям Уложения о наказании. По приговору военного окружного суда был осужден в каторжные работы на 13 лет и 4 месяца. Кроме того, за вооруженное нападение 6 ноября 1906 года с целью ограбления почты, следовавшей из села Жадовки Курсинского уезда, был осужден в каторжные работы еще на пять лет и четыре месяца. Он был отправлен в город Омск, откуда бежал и проживает, по агентурным сведениям полковника Шабеелского, в Париже. На Ривьере находятся Борис Савинков, Евгения Сомова, Мария Прокофьева, Наталия Климова и некоторые другие. Там же по-видимому находится и «Маруся Непримиримая», по своим приметам очень напоминающая Наталию Климову. Отдельно от этой группы в Специи близ Генуи проживает Виктор Чернов. Группа эта агентурой вверенного мне отделения в данное время не освещается. В Париже находится так называемая левая группа или группа Юделевского и Агафонова, для сношения с каковою и выехала главным образом Вера Фигнер в Париж. Кроме того, там находятся следующие лица боевого направления, поддерживающие непосредственно или прямо сношения с Верой Фигнер. К числу таковых лиц относятся: 1) Борис Бартольд. 2) Проживающий совместно с ним под именем Ивана Студеникина — воронежский мещанин Иван Давыдович Смирнов, разыскиваемый циркуляром Департамента полиции от 23 марта 1910 года за № 126022/93, привлекавшийся в г. Курске в 1908 году по делу боевой организации партии с.-р. Более подробные сведения о нем доложены мною в записке от 21 марта с. г. за № 114. 3) Некто Василий Викторович Льдов, также проживающий с Бартольдом и Смирновым. 4) В той же квартире проживает беглый матрос Гамлавский или Гамлявский, упоминаемый в докладе моем от 2 сего марта за № 86. 5) Вышеупомянутый Вольф Фабрикант, выехавший в настоящее время на Ривьеру (кличка наблюдения по Петербургу «Сухой»), 6) Некий Глотов, выехавший на Ривьеру несколькими днями ранее Фабриканта. 7) Бывший студент Петербургского университета Александр Николаевич Худатов (партийная кличка «Шурка»), проживавший под фамилией Гурьева. В начале сего года Худатов должен был выехать в Россию с каким-то партийным поручением, но свою поездку отменил, так как узнал, что о нем наводятся справки. 8) «Даша Кронштадтская», она же «Даша Военная», принимавшая участие в кронштадском восстании в 1906 году. Существует предположение, что ею было совершено покушение на жизнь вологодского тюремного инспектора Ефимова в апреле 1911 года. Недавно она выехала вместе с женой Худатова в Италию, возможно, что на Ривьеру. Главнейшими мотивами, коими обусловливаются с точки зрения Веры Фигнер и ее сподвижников, в необходимости террора являются следующие: во-первых, как уже упомянуто выше желание спасти партию от развала и показать, что партия, несмотря на понесенные ее тяжелые удары, существует и вполне жизнеспособна. Во-вторых, стремление помешать во что бы то ни стало благополучному течению предстоящих в 1913 году торжеств по случаю трехсотлетия Дома Романовых. И наконец, в-третьих, требовать от политических ссыльных и каторжных ответить террором на те репрессии, жестокости и истязания, коим они якобы подвергаются. Взяться за осуществление покушения на жизнь Государя Императора по-видимому может группа Савинкова или группа Юделевского и Агафонова. С последней группой в настоящее время ведет переговоры Вера Фигнер. Группа эта, существующая уже около четырех лет, ничем реальным о своем существовании до сих пор не заявила и находилась все время в оппозиции к центральному комитету. Главным тормозом ее деятельности было полное отсутствие денежных средств. В настоящее время группа соглашается признать главенство центрального комитета, но с правом вести работу (исключительно боевую) вполне автономно. Если центральный комитет не в состоянии будет дать достаточных для совершения покушений средств, то группа рассчитывает добыть недостающие средства путем экспроприации. Вообще можно предполагать, что более или менее разработанного плана покушения на жизнь Государя Императора в данное время не существует. Безюк, ездивший недавно на Ривьеру для переговоров с группой Савинкова, вынес впечатление, что совершение покушения во время пребывания Его Величества в Ялте или в Москве признается неосуществимым, кое-какие надежды в этом смысле возлагаются на путешествие Его Величества, но и то по-видимому лишь в области предположений. Следующим стоит совершение покушения на жизнь г-на министра внутренних дел. Осуществление этого покушения, которое можно считать наиболее назревшим и которое решено произвести во что бы то ни стало, по-видимому возьмет на себя швейцарская группа. В последнее время в связи с разговорами о необходимости покушения на жизнь Его Высокопревосходительства стали подробно обсуждать способ убийства г-на министра внутренних дел Синягина Балмашевым, причем высказывались предложения о возможности применить этот способ вновь. По сему поводу мною даны надлежащие указания подполковнику Озеровскому. Далее существуют предположения об убийствах варшавского генерал-губернатора Скалова и генерала Герасимова, которого продолжают считать руководителем политического розыска в империи. Впрочем, убийство генерала Герасимова намечается лишь при условии, что оно не потребует больших затрат деньгами и людьми. Наконец актом, которому также придается большое значение, является акт в отношении начальника главного тюремного управления. Покушения на жизнь действительного статского советника Хрулева настойчиво требуют политические каторжане и ссыльные, и подыскиванием исполнителей на этот акт очень озабочены Вера Фигнер, «Маруся Непримиримая», Безюк и Егор Лазарев. Насколько известно, пока исполнителя на это не нашлось, и ближайшая надежда в этом направлении возлагается на вышеупомянутого Петрова-Котрохова. Денег для террористических предприятий имеется очень мало. — Известно лишь, что центральный комитет получил недавно откуда-то 24000 франков, а Вера Фигнер получила из Америки 2000 долларов; кроме того, она получила еще отдельно 600 долларов специально для организации побега Брешко-Брешковской, что надеются осуществить в течение лета сего года при содействии какого-то ссыльного бывшего солдата из кружка «Нечаева», знающего хорошо условия ссылки; солдат этот по профессии сапожник. Вышеупомянутая предстоящая поездка Веры Фигнер в Лондон имеет главной целью изыскание средств на террор. Докладывая об изложенном Вашему Превосходительству, имею честь присовокупить, что подобные примеры всех перечисленных лиц, а равно их заграничные адреса будут мною представлены дополнительно. Полковник Еремин»[15]. Вероятно главным источником сведений, на которых построен этот доклад полковника Еремина, была заграничная секретная агентура полковника фон Котена. Тот же полковник фон Котен на основании данных, полученных им от его заграничных секретных сотрудников, в следующем (1913) году дает ряд новых сведений о террористических планах заграничных революционеров; Департамент полиции 5 февраля 1913 года препровождает Красильникову по этому поводу следующую бумагу: «Вследствие Ваших докладов от 20, 21 и 22 января за № 93, 101 и 102 Департамент полиции уведомляет Ваше Высокоблагородие, что по делу формирования за границей боевых отрядов для отправки их в Россию с террористической целью от полковника фон Котена получены нижеследующие сведения: к началу текущего года продолжительное бездействие боевой организации стало вызывать по сведениям агентуры полковника фон Котена нарекание среди членов партии, и в центральный комитет стали поступать заявления отдельных лиц и даже групп, предлагавших свои услуги в деле террора. Энергичными идеологами террора являлись известная Вера Фигнер и невеста убийцы статс-секретаря Плеве Егора Сазонова — Мария Прокофьева; в ноябре текущего года к полковнику фон Котену поступили агентурные указания, что на восстановлении центрального террора стал настаивать Марк Натансон. С этой целью из состава «заграничной делегации» выделились в особую «конспиративную комиссию» Натансон и Аргунов с правом кооптации в эту комиссию тех лиц, кого они найдут нужным. Имеются указания, что комиссия вступила даже в переговоры с Савинковым, несмотря на господствующее ныне в партии отрицательное к нему отношение. Переговоры с Савинковым повидимому не привели ни к какому результату[16]. Тогда комиссия предложила роль организатора будущего боевого отряда Сергею Моисеенко (Луканову), но Моисеенко от роли организатора отказался, заявив, что считает себя пригодным лишь для роли исполнителя. Наконец, по-видимому, выбор организатора боевого отряда остановился на проживавшем в Париже известном заграничной агентуре Михаиле Курисько. Отряд этот ставит себе целью организацию цареубийства, формирование его еще далеко не окончено и пока намечаются будущие его участники. В числе таковых кроме самого Курисько намечены: его жена Ксения (по сведениям Особого отдела, Груздева), некий Александр Добровольский (личность, полковником фон Котеном неустановленная), бывший военный работник Вронский[17] и какой-то беглый матрос Черноморского флота. Всего отряд должен состоять из восьми человек. Денежные средства на осуществление предприятия по сообщению полковника фон Котена по-видимому имеются, так как не особенно давно поступили указания, что какая-то девица, не вполне нормальная, желает пожертвовать партии через проживающую в Лозанне Евгению Григорович пятьдесят тысяч рублей. По этому делу Натансон специально ездил в декабре минувшего года из Парижа в Лозанну[18]. Натансон имеет в виду распределить эти 50000 рублей следующим образом: 35000 рублей дать на боевое дело, а 15000 рублей передать Бурцеву для борьбы с провокацией. Кроме сведений об этом боевом предприятии у полковника фон Котена имеются неопределенные указания на нахождение уже в данное время в Петербурге боевого отряда, организованного Виктором Черновым, для покушения на бывшего министра внутренних дел, тайного советника Макарова, каковой отряд возможно войдет в состав отряда, формируемого Михаилом Курисько. И наконец имеются указания, что проживающий в Париже бывший писарь петербургского окружного интендантского управления Андрей Нилов, бежавший в 1908 году из тюрьмы, имеет в Париже свою собственную автономную боевую группу, и кроме того у него есть возможность достать на террор довольно значительную сумму денег от каких-то высокопоставленных сестер, проживающих постоянно за границей, у коих он служил личным секретарем еще до поступления на военную службу[19]. В самое последнее время из среды «вольных социалистов», по сведениям полковника фон Котена, выделилось два боевых отряда — один из шести и другой из девяти человек, которые предложили центральному комитету свои услуги для совершения террористических актов центрального характера. Член центрального комитета Натансон согласился принять их предложение с условием входа в первый отряд агента центрального комитета (для каковой цели намечался Василий Леонович) и постоянного контроля со стороны центрального комитета над действиями второго отряда. Оба отряда от предложенных условий отказались, но тем не менее выезд обоих отрядов в Россию весьма возможен, по сведениям полковника фон Котена, независимо от центрального комитета, если только этим отрядам удастся достать необходимые для сего денежные средства и паспорта. В отношении средств они рассчитывают получить таковые от упомянутого выше Андрея Нилова. По предположениям агентуры, в случае получения указанных выше денежных средств отряды выедут — один в Псков, а другой в Орел в целях терроризации административного персонала псковской и орловской центральных каторжных тюрем. Сообщая вышеизложенные агентурные сведения полковника фон Котена, Департамент полиции просит Ваше Высокоблагородие проверить таковые при посредстве Вашей агентуры, обратив исключительное внимание на лиц неустановленных. Таковыми являются, из числа здесь перечисленных, Александр Добровольский, Вронский и «беглый матрос» Черноморского флота; все остальные Вам хорошо известны. Трое упомянутых полковнику фон Котену совершенно неизвестны, и поэтому никаких данных о них он не дает, равно они неизвестны и Департаменту полиции. Что касается означенного Добровольского, то Департаменту полиции известно о нем лишь то, что Вы о нем доносили от 1 сентября 1909 года за № 433, 27 января за № 134, 27 апреля за № 579, 16 июня 1911 года за № 498 и от 12 мая 1912 года за № 659. По изложенным в этих донесениях данным личность Добровольского в настоящее время устанавливается в Департаменте полиции, но пока безуспешно, так как в распоряжении Департамента не имеется его фотографии. Ввиду сего Департамент просит о высылке фотографии и считает полезным сообщить Вашему Высокоблагородию для ориентирования, проверки и в дальнейшем для донесения результатов последней, что по делам Департамента проходили следующие Александры Добровольские, ныне разрабатываемые: 1) Александр Кириллович Добровольский, киевский политехник, дворянин, родился в 1880 году, привлекался в Киеве в 1908 году; 2) Александр Иванович Добровольский, сын священника в Любимовском уезде Ярославской губернии, родился 14 марта 1884 года, окончил Ярославскую духовную семинарию. Отец и сестры его живут в селе Покровском Любимовского уезда, привлекался в 1902 году в Ярославле по делу организационного комитета ярославских семинаристов; 3) Александр Иванович Добровольский, окончил в Петербурге университет в 1911 году, проходил в Петербурге по наблюдению за «боевой организацией» центрального комитета партии социалистов-революционеров, и наконец 4) Александр Григорьевич Добровольский, бывший воспитанник Преславской (в Крыму) учительской семинарии, родился в 1891 году, привлекался при таврическом губернском жандармском управлении по 126 статье Уголовного уложения в связи с ограблением подрядчика в Мелитополе[20]. Из Вронских Департаменту полиции известен единственный социал-демократ меньшевик Вронский (без имени) из Вашего донесения от 1 декабря 1912 года за № 1583 и Вронский, допуская, что по созвучию фамилий могла произойти ошибка, студент-медик Московского университета Петр Александрович; Леонард Витольдович Вронский, уволенный за беспорядки в 1901 году из означенного университета. Вице-директор С. Виссарионов. Заведующий Особым отделом полковник Еремин». Данные, полученные Красильниковым от своих секретных сотрудников, разошлись с данными полковника фон Котена, и по поводу его записок в Департамент полиции Красильников докладывает своему начальству следующее: «Ни Вера Фигнер, ни Мария Прокофьева идеологами террора не являются, и ни та, ни другая о терроре не помышляют. Первая занята всецело благотворительными делами помощи ссыльным и каторжанам и к террору относится отрицательно, вторая тяжело больна и уже два года никаких разговоров о политике не ведет и кроме близких никого не видит. Что Марк Натансон настаивает на возобновлении террора, также не верно. Натансон — человек весьма осторожный, боевую деятельность признает лишь с изведанными практичными людьми, с большими денежными средствами, чего теперь в партии нет. Аргунов считается лишь хорошим пропагандистом, террористом же он совершенно не является. Что же касается до Савинкова, то о поручении ему организации боевого дела не может быть и речи, ибо его наоборот всячески вынуждают подать заявление о выходе из партии и конечно ни с какими предложениями к нему обращаться не будут, точно так же, как и к Луканову, который известен как близкий друг Савинкова. Курисько, бывший член боевой организации, может быть полезен как техник, но не имеет руки, да еще правой, и с такими приметами конечно на него никакой ответственной роли не возложат. Сведение, что Натансон ездил в Швейцарию доставать деньги для боевой организации, не верно. Он действительно ездил в Лозанну в декабре месяце два раза, но с целью навестить своего больного племянника. Никаких денег Натансон не получал, а 15000 рублей он бы во всяком случае Бурцеву не дал. Точно так же представляется совершенно неправдоподобным, чтобы в Петербурге мог находиться боевой отряд, организованный Черновым, так как все лица, которых пригласить бы мог Чернов, находятся в настоящее время за границей. В России находится лишь София Бродская, но и та поехала по личным делам». Сведения Красильникова оказались гораздо более точными, чем доклады фон Котена, не потому ли и последовала в следующем 1914 году по распоряжениям директора Департамента Белецкого и товарища министра внутренних дел Джунковского ликвидация заграничного отряда секретных сотрудников фон Котена. По крайне мере следующий доклад Красильникова Департаменту полиции от 27 января/9 февраля 1914 года говорит уже о бывших сотрудниках полковника фон Котена. Этот доклад интересен тем, что он указывает на принадлежность к группе фон Котена секретных сотрудников «Молодого» (см. список) и «Бернарда» (Верецкого). «Вследствие письма Временного правительства от 10 января за № (цифры неразборчиво) имею честь доложить, — пишет Красильников, — что из числа бывших сотрудников полковника фон Котена в составе заграничной агентуры имелось всего три лица. А именно: Munt — он же Высоцкий, Lejeune — он же «Молодой» и Pierre — он же Петровский. Первые два — Munt и Lejeune были переданы фон Котеном лично подполковнику Эргардту в ноябре месяце 1912 года во время приезда полковника фон Котена в Париж. По истечении года, то есть в ноябре 1913 года, Lejeune, не удовлетворяющий требованиям, предъявляемым секретным сотрудникам, был удовлетворен содержанием по 1 декабря и стоимостью проездного билета до С.-Петербурга, и ему было предложено возвратиться в Россию, о чем я имел честь донести Вашему Превосходительству. Оба эти лица были предъявлены и. д. заведующего Особым отделом М. Е. Броецкому во время приезда его в минувшем ноябре месяце в Париж для ознакомления с заграничной агентурой. В бытность за границей г-на товарища министра внутренних дел Г. И. Джунковского Его Превосходительство изволили высказать пожелание, чтобы находящиеся за границей секретные сотрудники имперских розыскных органов были бы переданы в ведение заграничной агентуры, о чем должно будет последовать соответствующее распоряжение. В минувшем ноябре месяце подполковник Эргардт получил от полковника фон Котена письмо, в котором последний уведомляет о передаче полковнику Эргардту секретного сотрудника Петровского, который должен будет прислать на известный адрес письмо за подписью «Ріегге». Кроме этого полковник фон Котен сообщает о возможности получения еще писем от двух лиц за подписями «Осипов» и «Шульц», которые находились уже в то время в Париже; и о скором приезде еще одного лица, некоего «Воскресенского», с которым тоже необходимо войти в сношение. Из всех этих лиц заграничная агентура в лице подполковника Эргардта вошла в сношение только с одним Петровским, которого подполковник Эргардт знал лично, войдя с ним в сношение летом 1912 года вследствие приказания В. П., телеграфного мне предписания Департамента полиции от 27 мая/21 июня 1912 года за № 566, о чем было донесено телеграммой от 29 мая/ll июня 1912 года за № 166. Из вышеизложенного. Ваше Превосходительство, изволите усмотреть, что полковником фон Котеном в течение последнего года был передан только один сотрудник, и я затрудняюсь понять, о передаче какого второго из прибывших в Париж секретных сотрудников полковника фон Котена, Ваше Превосходительство, изволите запрашивать. Был передан один Петровский — Ріегге. Обстоятельства, сопровождавшие передачу, — сперва обмен писем, а затем свидание в кафе. Петровский и Bernard — лица совершенно разные. С первыми двумя — Munt и Lejeune Bernard тоже ничего общего не имеет, в чем мог убедиться М. Е. Броецкий, видевший всех трех. Где в настоящее время находится Bernard, точно указать лишен возможности, так как Bernard в средних числах минувшего декабря был вынужден внезапно покинуть Париж, уведомив только письмом подполковника Эргардта, что уезжает в Геную, но как долго он там пробудет, сам того не знает; адрес для писем не указал, но обещал по приезде в Геную написать[21]. С того времени о нем нет никаких известий, даже содержание за январь он не получил. Образца почерка его не сохранилось, так как все письма его, как не имеющие значения, уничтожались, да если бы и были сохранены, то представления о его почерке не дали бы никакого, так как он всегда писал печатными буквами». Но все же кроме «освещения» деятельности и планов заграничных революционеров Департамент давал Красильникову иногда и более деликатные поручения — воздействовать, например, на изменение состава заграничной делегации, что видно из приводимого ниже предписания: «Вследствие донесения Вашего от 1/14 сего марта за № 434 Департамент полиции сообщает Вашему Высокоблагородию, что возможная передача Марком Натансоном своих партийных полномочий и имеющихся у него как у члена заграничной делегации партийного материала и связей Василию Васильевичу Сухомлину является безусловно нежелательной, так как Василий Сухомлин, будучи сторонником возможно широкого осуществления политического террора, не преминет использовать свои полномочия и поддерживаемые им в России связи в целях проведения в жизнь своих крайних идей. Поэтому, придавая кандидатуре названного Сухомлина особо серьезно значение как будущего заместителя Натансона, Департамент полиции находит, что единственным в данном случае обстоятельством, могущим воспрепятствовать передачу последним своих полномочий Сухомлину, является ухудшение между ними отношений и даже полный их разрыв. Ввиду сего Департамент полиции просит Ваше Высокоблагородие обратить особое внимание на необходимость наличности тех условий, при коих отношение Натансона к Сухомлину изменилось бы, а эти изыскания Департамент полиции представляет опытности Вашего Высокоблагородия…». Кроме обычной своей деятельности заграничная агентура имела порой и специальные задания, требовавшие от нее мобилизации всех ее сил; мы говорим здесь об охранении Императорской фамилии при их заграничных путешествиях; в подобных случаях организовывались особые отряды филеров как из числа находившихся в ведении самого Красильникова, так и из русских сыщиков, командированных в таких случаях из России; дело не ограничивалось внешним наблюдением, а призывались на помощь и внутренние секретные сотрудники для выяснения планов и намерений революционеров. Так в 1910 году, например, Эргардт доносил Красильникову, что «Carnot» пишет о приезде вдовствующей императрицы Марии Федоровны, и В. К. М. А. сообщает, что «никакого движения или опасности со стороны партии нечего опасаться, но во всяком случае за единственных анархистов нельзя поручиться, тем более что некоторые очень возбуждены против приезда визитеров. Во всяком случае если Вы согласны с моим предложением, необходимо мне присутствовать на похоронах потому, что я знаком со всеми анархистами, даже интернациональными». Под кличкой «Carnot» скрывался секретный сотрудник Ку-рьянский. Но эти экстренные, так сказать сверхместные, задания несли с собою не только заботы и волнения, но и большие богатые милости: ордена, чины, деньги; каждое такое заграничное путешествие Высочайших особ вызывало новые сверхместные многотысячные ассигнования заведующему заграничной агентурой и его агентам. Вообще эпоха Красильникова не была столь бурной как во времена Гартинга, Ратаева и Рачковского; можно было бы жить довольно спокойно, почти без волнений, если бы под боком не было этого проклятого Бурцева, который подводил под секретных сотрудников заграничной агентуры мину за миной. Красильников конечно принимал свои меры, особенно благодаря помощи таких опытных сыщиков, как подполковник Эргардт и «французский гражданин» Бинт. Около Бурцева всегда крутились два-три «провокатора» — художник Зиновьев, Верецкий, Бротман-Этер и другие. Французский филер Жоливе с сыном, поступившие на службу к Бурцеву, ежедневно таскали подробнейшие доклады о каждом шаге знаменитого разоблачителя-революционера и его друзей в заграничную агентуру. Несомненно, двойную игру вел и состоявший на службе у Бурцева бывший филер заграничной агентуры Леоне. Бросая теперь ретроспективный взгляд на эту борьбу Бурцева с заграничной агентурой, нужно признать, что несмотря на несомненное материальное превосходство агентуры, все же верх брал, несомненно, Бурцев благодаря сведениям, поступавшим к нему от Бакая, Меньшикова и из многих других источников; он выбивал из таинственного агентурного гнезда одного секретного сотрудника за другим, что вносило в ряды предателей настоящую панику. 6 декабря / 23 ноября 1913 года Красильников пишет Белецкому: «Имею честь доложить Вашему Превосходительству, что по поступившим от агентуры сведениям Бурцевым разновременно было получено из С.-Петербурга два письма, в которых неизвестным агентуре автором давались Бурцеву указания на лиц, которые имеют сношение с русской полицейской охраной. В первом письме были даны указания на четырех лиц: Масса, Михневича (Corbeau), Этера (Niel) и Кисина. О первых трех из этих лиц Бурцевым уже заявлено в Делегации. Масс и Михневич разоблачены, о Кисине ведется еще расследование, а об Этере Бурцевым начато на этих днях расследование. Во втором письме тот же автор продолжает свои указания Бурцеву и высказывает свои подозрения на следующих лиц: 1) Я. Г.[22], с.-p., партийная кличка С., живет в Париже. 2) М. К. Н., с.-p., партийная кличка М., живет в Париже. 3) В. А., с.-p., художник, живет в Париже. 4) Патрик, с.-p., выехал в Америку (Margot-Never). 5) Житомирский, с.-p., большевик, партийный, кличка «Отцов», Andre-Daudet живет в Париже. 6) Н. Ж., проживает в Гренобле. 7) С. М., уехал в Америку. 8) Каган Элиа, партийная кличка «Николай», проживает в Париже, с.-p., бывший каторжанин (Serge). 9) X. — девица легкого поведения, как сказано в письме. По наведенным справкам, это оказалась сожительница с.-р. Г. А. 10) Некий К. Помимо этого автор письма ставит Бурцева в известность, что в его антураже имеется провокация. В этом отношении Бурцев остановил свое подозрение на художнике Александре Зиновьеве (сенаторе-Matisset), который у него продолжает бывать, хотя в последнее время довольно редко, и на С. М., который был тоже близок к Бурцеву». В том же 1913 году Красильников сообщает Департаменту, что по полученным от секретных сотрудников сведениям у Бурцева имеются следующие данные, уличающие «Niel» (Пермяка) в сношении с заграничной агентурой («Niel» — охранная кличка провокатора Бротмана. — В. Л.): «В то время, когда «Niel» проживал в Кави, там же временно находился и Бессель — Виноградов. Перед отъездом последнего в Париж «Niel» удалось его сфотографировать. Негатив и отпечатанные карточки Бессель взял с собою, получив от «Niel» уверение, что этих карточек он никому не давал. Между тем бывший филер Леоне, перейдя к Бурцеву, вручил ему один экземпляр того самого снимка, который был сделан с Бесселя и который находился у него как у агента наружного наблюдения, коему было поручено наблюдение за русскими эмигрантами, проживающими в Италии. Кроме того тот же, Леоне, наблюдая за русскими в том числе и за «Niel», видел, как последний, выходя из почтового бюро, читал получаемые им письма и тут же их уничтожал. Эти два факта в связи с бывшими ранее подозрениями в отношении «Niel», но которые даже Бурцев печатно опровергал два раза на страницах своей газеты «Будущее», побудили последнего самым тщательным образом расследовать и выяснить все неосвещенные стороны партийной и частной жизни «Niel» как прошлой, так и настоящей. Поставленный об этом в известность «Niel» высказал уверенность, что первые два пункта обвинения его не пугают, так как он сумеет по ним оправдаться, но его очень озадачивает и беспокоит единственный вопрос, который несомненно ему будет предложен Бурцевым, — вопрос об источниках средств к жизни. Это больное место не только у «Niel», но почти у большинства сотрудников. До сих пор окружающим лицам, а также и Бурцеву было известно с его же слов, что на жизнь ему присылают тетки, проживающие в Америке. Несомненно, что когда его по этому вопросу будут допрашивать, он должен будет подтвердить это заявление и дать возможность проверить таковое, а для того, чтобы его тетки, которые действительно проживают в Нью-Йорке, не отказались бы подтвердить его заявление, необходимо «Niel» лично повидать их и под благовидным предлогом попросить в случае запроса не отказываться ответить в утвердительном смысле. Докладывая об изложенном, имею честь почтительнейше просить Ваше Превосходительство, не соблаговолите ли признать возможным принять за счет Департамента полиции расходы по поездке «Niel» в Нью-Йорк, которые выразятся в сумме 700 франков, и в том случае не отказать в распоряжении известить меня об этом по телеграфу, так как пока Бурцев не выступил открыто с обвинением против «Niel», последний имеет еще возможность, не навлекая на себя подозрения, съездить на месяц в Нью-Йорк». Бурцеву же посвящен большой доклад Красильникова директору Департамента Белецкому, охватывающий целый 1913 год; приводим его в черновом виде, так как он вылился из-под пера взволнованного статского советника: «1913 год в жизни заграничной агентуры ознаменовался рядом провалов сотрудников, — провалов, являющихся результатом не оплошности самих сотрудников или лиц, ведущих с ними сношения, а изменой лица или лиц, коим доступны по их служебному положению дела и документы, относящиеся к личному составу агентуры вообще и заграничной в особенности. Обращает на себя еще внимание то обстоятельство, что в начале года имели место только единичные случаи таких провалов как, например, разоблачение Глюкмана (Ballet) и Листовского-Ципина, сотрудника петербургского охранного отделения, покончившего жизнь самоубийством. С осени провалы усилились, и в настоящее время они приняли эпидемический характер. Этот факт указывает, что лицу, дающему Бурцеву сведения о сотрудниках, стало в настоящее время доступнее черпать нужные сведения, или что оно само приблизилось к источнику этих сведений. Так, в конце октября месяца Бурцев подал партии с.-р. официальное заявление, в котором обвинял члена партии с.-р. Масса в сношениях с полицией. Во время расследования этого дела Бурцевым было предъявлено членам следственной комиссии письмо, полученное им из С.-Петербурга от своего корреспондента, в котором Масс назывался агентом Департамента полиции. Относительно Масса Бурцевым еще в марте месяце текущего года было получено от того же лица сообщение, что в результате поездки Масса по России с целью ознакомления с положением революционного движения на местах был получен Департаментом полиции доклад, из чего можно вывести заключение, что Масс — сотрудник. В то время у Бурцева определенных данных кроме этого сведения не имелось, и только по получении второго письма, в котором Масс определенно назывался агентом Департамента полиции, выступил с официальным обвинением Масса. Уличающие письма были представлены Бурцевым Слетову, Биллиту и Натансону, причем последний подтвердил слова Бурцева, что источник, дающий сведения, заслуживает полного доверия. В том же письме кроме Масса указывались как сотрудники еще Этер(«Niel»), Воронов, Кисин. Воронов по фамилии назван не был. Давались только указания на прошлую его революционную деятельность и на побег из Сибири. По этим данным не трудно было установить личность того, к кому они относились. Относительно Этера у Бурцева имелись уже и раньше указания, но при расследовании не подтвердились, и два раза Бурцев печатал в его оправдание статьи в газете «Будущее», объясняя полученные им указания желанием очернить Этера с целью отвлечь внимание от действительного сотрудника. Когда же обвинение Этера в сношениях с полицией Бурцев получил от своего с. — петербургского корреспондента, дело приняло иной оборот, и он уже предъявил обвинение официально, и в настоящее время должен произойти суд. Вскоре после получения означенного письма Бурцев получил от своего корреспондента второе, в котором указывали на сношение с Департаментом полиции не четырех лиц, а десяти, из числа коих три лица являются действительно сотрудниками заграничной агентуры. Что же касается остальных, то мне неизвестно, состоят ли они сотрудниками какого-либо имперского розыскного органа или уже умышленно включены в список корреспондентом для собственной безопасности, но во всяком случае ясно то, что лицо это в курсе заграничных партийных дел и ему знакомы эмигрантские круги по предъявляемым о них докладам. Кроме лиц, перечисленных по фамилиям, Бурцеву были даны указания, что при нем тоже находится сотрудник, который «водит его за нос». Свои подозрения Бурцев остановил сперва на Зиновьеве (Matisset), но так как последний в течение второй половины этого года несколько отдалился от Бурцева, то он по-видимому заподозрил и Bernarda, которого под благовидным предлогом удалил не только от себя, но из Парижа, чем конечно причинил делу розыска существенный вред[23]. 9 декабря по новому стилю Бурцев опять получил из Петербурга письмо, в котором указывалось, что на предстоящий съезд анархистов-коммунистов прибудет некий «генерал от анархизма», который «задает тон движению и играет в нем большую роль», что его в настоящее время в Париже нет, но на съезд прибудет. Сопоставляя это указание с полученным им много ранее сообщением, что Николай Музиль-Рогдаев, будучи арестован в г. Луцке в 1907 году, был освобожден будто бы по распоряжению Департамента полиции, Бурцев еще более убедился (после того, когда получил из того же источника сведения о состоявшемся в Париже в апреле месяце съезда анархистов, а так как из генералов от анархизма на означенном съезде был Музиль) в том, что и это сообщение приписано ему. Получив письмо об анархистах, Бурцев не замедлил сообщить его содержание Оргиани и Гольдсмит, добавив, что лицо, от которого исходит письмо, служит в Департаменте полиции и находится в числе тех шести лиц, которые имеют доступ к секретным делам и которые будто бы близко стоят или стояли к генералу Герасимову. В самое последнее время Бурцев получил еще указание на сношение с Департаментом полиции члена партии с.-р. Патрика (зачеркнуто в подлиннике), некоего Серебрякова-Минта и еще на какое-то лицо, давно живущее в Париже. В результате были получены Бурцевым в течение 1913 года откуда-то сообщения, по которым из сотрудников заграничной агентуры в течение последних трех месяцев были разоблачены: 1) Г-н Масс и г-н Воронов. 2) Находится в периоде официального расследования Этер, коему обвинение уже предъявлено. 3) В периоде негласного расследования и наблюдения Житомирский, Каган, Зиновьев и Bernard-Munt Serge, Matisset 4) Получены указания на Never-Патрика, но ни к каким действиям еще не приступлено. Таким образом, из числа 23 сотрудников заграничной агентуры выбыло, находясь под следствием или подозрением, семь человек, то есть 44,33 процента всего наличного состава. Вся же остальная агентура настолько терроризирована этими разоблачениями, в особенности теми, что были вызваны указаниями, получаемыми Бурцевым по его словам, и письмами, предъявляемыми в нужных случаях от лица, хорошо осведомленного в Департаменте полиции, что, опасаясь за свою собственную участь, почти совсем приостановили свою работу. Ввиду всего изложенного является существенным и крайне необходимым обнаружить лицо или лиц, осведомляющих Бурцева. Если же это окажется недостижимым, то хотя бы изыскать меры, которые лишили бы их корреспондентов возможности вперед причинять вред делу розыска своей изменнической работой. Для достижения этой цели прежде всего необходимо остановиться на вопросе, откуда может идти измена. Из Петербурга, то есть из Департамента полиции, из заграничного бюро в Париже, или из обоих этих учреждений. Что касается самого Бурцева, то он уверяет, что главный его корреспондент, от которого он получает сведения о сотрудниках, находится в С.-Петербурге и близок к самым секретным делам, в подтверждение чего он предъявил получаемые от своего корреспондента письма. Натансону как главе с.-р. партии, и стоящему в глазах Бурцева вне всяких подозрений, он вероятно дал более определенные указания, относящиеся к своему корреспонденту, так как Натансон по поводу последнего говорил: «Источник из Петербурга очень нам дорог и очень тяжело достался; о нем знает очень ограниченный круг лиц и даже Аргунову ничего о нем неизвестно». Кроме того, как сказано выше, Бурцев о своем корреспонденте говорил, что он состоит на службе в Департаменте полиции и находится в числе тех шести лиц, которые имеют доступ к секретным делам. Сведение это, полученное от агентуры, находит себе подтверждение в донесении Жоливе, которому Бурцев говорил, что лицо, его осведомляющее, находится в числе десяти лиц, ведающих самыми секретными делами, причем Бурцев добавил, что никогда не удастся установить, кто именно из этих десяти лиц находится с ним в сношениях. Все эти заявления Бурцева можно было бы считать голословными, если бы не было тех писем, которые он предъявлял по делу Масса Натансону, Слетову и Биллиту; по делу анархиста — Оргиани и Марии Гольдсмит. Кроме этого агентура лично видела и читала два письма, в коих сообщалось: в первом — о четырех сотрудниках, во втором — о десяти. С другой стороны, такие сведения как, например, о поездке Масса по России и представлении результатов его доклада заграничным бюро даны быть не могли, так как об этой поездке ничего не было известно. Совокупность этих данных дает основание заключить, что измена идет из С.-Петербурга. Однако Бурцев указывает и на наличие у него осведомителя в Париже, и несколько раз возбуждал вопрос о необходимости этому местному корреспонденту уплачивать деньги. Вместе с тем от агентуры много раз получали указания, что у Бурцева есть сношения с кем-то из служащих в консульстве; в эмигрантских кругах Парижа подразумевают все учреждения, помещающиеся в здании посольства, в том числе и заграничную агентуру. В подтверждение этого агентура сообщала следующие факты: месяца два тому назад агентура была свидетельницей разговора Бурцева по телефону с неизвестным агентуре лицом, которое Бурцев уговаривал прийти к нему на квартиру, гарантируя полную безопасность; на полученный отказ Бурцев назначил этому лицу в 8 часов вечера свидание в кафе. Через некоторое время Бурцев тем же лицом, которое отказалось прийти на свидание, был вызван вновь к телефону. Во время этого разговора означенное лицо благодарило Бурцева за присланные ему 500 франков и письмо. По одним агентурным сведениям лицо это само с Бурцевым не знакомо и поддерживает с ним сношение через какого-то литератора. После этого та же агентура узнала, что это лицо близко стоит к Сушкову, причем эта фамилия была названа самой агентурой. Из другого агентурного источника были получены указания, что Бурцев заплатил кому-то из дающих ему в Париже сведений о деятельности заграничного бюро (зачеркнуто) 500 франков. Помимо агентурных указаний имеются еще следующие данные, говорящие за возможность передачи сведений из парижского бюро, а именно: 1) Леруа сказал Жоливе, что Департамент полиции извещен о намерении его написать свои мемуары о своей службе в заграничной агентуре, тогда как об этом Департаменту полиции доложено не было, хотя я получил об этом указание из местного французского источника, а кроме того, сам Жоливе рассказывал Сушкову, когда последний по моему поручению ездил к нему в Сини-Лаббей условиться о свидании со мной. Когда Жоливе обратился ко мне с предложением своих услуг и просил ему ответить письмом в Сини-Лаббей, где он тогда находился, я, не желая ему писать, послал к нему Сушкова условиться относительно свидания со мной. В разговоре с Сушковым он между прочим сообщил о полученном им предложении напечатать свои мемуары о службе в русской полиции. Сведения об этом имелись и у меня из местных источников, причем я их Департаменту полиции не докладывал ввиду того, что мемуары эти были признаны Альмерейдой (редактором журнала «Красный колпак») неинтересными, почему и мысль о напечатании их была оставлена. По прибытии в Париж, приблизительно через неделю Жоливе при свидании со мной рассказал между прочим, что Леруа ему говорил, будто бы о напечатании мемуаров было телеграфировано в Департамент полиции. 2) Когда было получено мною сведение о тяжкой болезни Леруа, заболевшего рожистым воспалением, то как-то будучи в бюро я в присутствии Сушкова и Биттар-Монена, обратившись к последнему, сказал: «Вы знаете, Леруа серьезно заболел, у него рожистое воспаление, и опасаются заражения крови. При этом кто-то из нас, точно не припомню — я ли, или Биттар-Монен, сказал «s'il pouvait done еп сгеѵег» (хоть бы он от этого подох). Кроме нас троих в бюро в это время, в этой комнате никого не было. Из других комнат о том, что говорится в одной, ничего услыхать нельзя. На первом же свидании со мной Жоливе между прочим рассказал мне, что будучи у Леруа и видя его с забинтованным лицом, он ему сказал, что если бы агенты русского посольства увидели его в таком состоянии, — они бы его не узнали. При этом он высказал мнение, что вероятно им неизвестны подробности о его болезни… На это Леруа ему сказал, что им это отлично известно, что по этому поводу, говоря о нем, были даже сказаны следующие слова, — и тут же дословно повторил приведенную выше фразу. Задаюсь теперь вопросом, кто может быть в сношениях в самом консульстве, несмотря на указания агентуры, что корреспондентом Бурцева является будто бы служащий в консульстве. Никто из служащих консульства в помещение заграничной агентуры в отсутствии чинов последней не входит. Если кто-нибудь из них изредка и заходит, то только по какому-либо служебному делу и обращается за справками ко мне или к кому-нибудь из чинов канцелярии, доступа к делам и переписке эти лица, безусловно, не имеют. То же самое можно сказать о чинах дипломатической канцелярии посольства. К делам заграничной агентуры имеют касательство кроме меня Сушков, Мельников и Бобров; Биттар-Монена приходится исключить как лицо, незнакомое с русским языком». Как мы увидим ниже, измена таилась около самого Красильникова… Департамент полиции и Красильников, конечно, не оставались в долгу, и слежка за Бурцевым, как внутренняя, так и наружная, велась с ожесточением, благодаря чему полиция знала в свою очередь о Бурцеве довольно много. «По ходу своей деятельности вообще, а в настоящее время в особенности, — доносил Красильников Департаменту 18 июня 1913 года, — видимо опровергая сведения фон Котена, Бурцев далек от каких бы то ни было экскурсов. В данное время вся его деятельность сводится к приисканию средств к существованию и поддержанию находящихся на его иждивении Леруа и Леоне. Поездка его на юг Франции и в Италию, где он надеялся добыть нужные ему деньги, не увенчалась успехом. Он получил только обещание, что деньги ему будут даны в конце августа или начале сентября. Если же он обещанного не получит, то не имея возможности без денег продолжать свою разоблачительную деятельность, он, по его словам, уедет в Россию, так как без денег ему за границей делать нечего…». Но конечно главные усилия заграничной агентуры и Департамента полиции направлялись к тому, чтобы разоблачить лицо, дававшее Бурцеву сведения о секретных сотрудниках. Как мы видели, подозрения падали на многих и в том числе на помощника Красильникова — Сушкова, который после предварительного изгнания двух канцелярских чиновников был в конце концов и сам вызван в Петербург, зачислен в законодательный отдел Департамента полиции и отдан под негласный надзор начальника петербургского охранного отделения. Но и после ухода Сушкова к Бурцеву продолжали поступать сведения о секретных сотрудниках, и Департамент полиции это знал от Красильникова. Для поимки таинственного корреспондента Департамент полиции в лице полковника Еремина предлагает 22 марта 1913 года Красильникову «в целях изобличения надлежащего лица в известном Вам деянии от имени Бурцева прислать в Петербург по нижеуказанным адресам письма с предложением доставить известные адресату и возможные для последнего сведения с обещанием оплатить их крупной суммой, причем редакцию каждого из писем видоизменить, указав для каждого ответа по возможности другой адрес до востребования, но так, чтобы высланный из Петербурга ответ был доставлен Вам, а не Бурцеву». Для выполнения этого плана Департамент предписывает Красильникову принять целый ряд чисто пинкертоновских предосторожностей, — увы, совершенно бесполезных, так как никто из подозревавшихся Департаментом лиц в сношениях с Бурцевым не был, — и тонко задуманная махинация ни к чему не привела. Из всей переписки Департамента с Красильниковым по этому поводу мы узнаем только, что Департамент полиции подозревал в преступных сношениях с Бурцевым следующих лиц: Васильева Ивана Степановича, Васильева Михаила Дмитриевича, Ширкова Константина Кондратьевича, Семенихина Семена Гавриловича, Преображенского Дмитрия Михайловича и Петрова Василия Петровича. Коварный же корреспондент Бурцева и доселе ходит не разоблаченным. Таким образом последний удар в поединке между Департаментом полиции и Бурцевым был нанесен несомненно Бурцевым[24]. Но кроме этой, так сказать, хронической неприятности — бурцевских разоблачений — у Красильникова конечно был целый ряд и других. Для оживления нашего рассказа остановимся на двух эпизодах. Первый — это выступление вдовы подполковника Эргардта, требовавшей после смерти своего мужа большого пособия и усиленной пенсии и грозившей в случае отказа раскрытием секретных сотрудников заграничной агентуры. «К сожалению, — меланхолично замечает Красильников в своем докладе директору Департамента Брюн де Сент Ипполиту, — как теперь обнаружилось, подполковник Эргардт вел свои сношения с агентурою настолько семейно, что жена была знакома с некоторыми его сотрудниками, которые у него даже бывали на дому. Точно установить, сколько и кого именно из сотрудников знает г-жа Эргардт, я не имел возможности, но мне известно, что она знакома с сотрудником «Додэ», который бывал у подполковника Эр-гардта, также по словам ротмистра Люстиха и с сотрудником «Гретхен». Насколько могу судить, знаком с г-жою Эргардт и «Лебук». Подполковник Эргардт поручал жене и дочери отправлять по почте посылки служащему волонтером во французской армии сотруднику «Сержу», которого следовательно г-жа Эргардт тоже знает. Известный Вашему Превосходительству «Шарль» по приезде из Петербурга в Париж не уведомил о своем прибытии ни меня, ни бюро агентуры, а прямо направился на личную квартиру подполковника Эргардта и, не застав дома г-жу Эргардт, беседовал с ее матерью. Знает ли г-жа Эргардт известных ей сотрудников только по кличкам или же знает она и их личности, трудно сказать. Обнаружившийся теперь упрощенный способ сношений с агентурой подполковника Эргардта, видимо мало что скрывавшего от своей жены, допускает все предположения, но вместе с тем весьма возможно, что г-жа Эргардт и преувеличивает свою осведомленность в надежде этим добиться желаемого…». Второй эпизод произошел уже в 1916 году и состоял в том, что французская военная контрразведка перехватила конспиративную переписку между русской заграничной агентурой, представители которой выступали под псевдонимами «Эмиль Лео» и «Серж Сартель» (79, rue de Grenell Paris), co своими секретными сотрудниками — Андрэ Андерсеном (настоящая фамилия Каган), жившим тогда в Стокгольме, и Орловским, жившим в Гааге. Французская контрразведка строит целый ряд гипотез о том, к какой категории русских граждан принадлежат авторы этих писем, и в конце концов признает наиболее вероятной гипотезой то, что эти лица — русские революционеры «инородцы», работающие на пользу Германии. В наших руках находится обстоятельный доклад французской контрразведки, касающийся этой переписки; в докладе подробно излагается содержание пяти заказных писем, направленных Андерсеном (Каганом) и Орловским[25] «Эмилю Лео» и «Сержу Сартелю»; к сожалению, у нас не было этих писем, и мы можем познакомить читателя с их интересным содержанием лишь по докладу французской контрразведки. В июне 1916 года Андрэ Андерсен сообщает «Эмилю Лео», что он только что приехал из Америки в Стокгольм, спрашивает у него инструкций, просит денег. Андерсен очень беспокоится, чтобы кто-нибудь из его старых приятелей, с которыми он снова в сношении в Стокгольме и которым он внушил некоторые подозрения своим приездом из Америки, не раскрыл бы настоящего его имени. Почти все из этих революционеров, знакомых Андерсена, — замечает автор доклада, — русские подданные, но инородцы, занимаются торговлей, часто с Германией. Андерсен сообщает также «Эмилю Лео», что он уничтожил партийные документы, бывшие в его распоряжении, так как предполагал вернуться в Россию. Во втором письме Андрэ Андерсен дает отчет «Эмилю Лео» о своей деятельности в Стокгольме, между прочим сообщает ему, что один из русских депутатов Государственной Думы — член делегации, посланной Думой за границу в союзные страны, привез будто бы в Стокгольм большое количество важных политических документов, выкраденных из русских министерств внутренних дел и военного; сведения, заключавшиеся в этих документах, депутат сообщил русским революционерам, проживавшим в Стокгольме, и последние предполагали издать эти документы в виде отдельной брошюры, чтобы «скомпрометировать русское правительство в глазах всего мира». Вследствие недостатка денег издание брошюры не состоялось, и Андерсен сообщает своему патрону, что он посоветовал отослать эти документы в Америку, где их легче опубликовать. «Таким путем, — пишет он «Лео», — мы сможем может быть овладеть этими документами, так как все пассажиры обыскиваются в Англии». Характеризуя содержание и форму как этих двух, так и всех остальных писем, докладчик отмечает сердечный тон их, несомненно, товарищеские отношения между «Лео» и его корреспондентами, посылку первой довольно крупной суммы денег своим агентам и наконец некоторые основания, как религиозные (все они инородцы), так и коммерческие, предавать Россию в пользу Германии. Кроме Андерсена и Орловского в докладе упоминается еще и третий корреспондент — Маркс и устанавливается идентичность «Эмиля Лео» и «Сержа Сартеля». Маркс с иронией рассказывал, как Голландия переполнена русскими поданными (сплошь дезертиры — евреи, ненавидящие русских всеми силами души). Особенно это письмо, по мнению докладчика, равно как и тон всех остальных писем, скорее враждебный России, заставляет отбросить гипотезу, что «Лео» и его агенты находятся на службе у русского правительства, если только не предположить, что они одновременно служат и революции, и Правительству, предавая одновременно и Правительство, и революционеров… Доклад этот, благодаря близким связям Красильникова с Surete Generate и французской контрразведкой, был, конечно, доведен до его сведения, и хотя доставил ему немало хлопот, но в конце концов ему удалось все же добиться, чтобы переписка между его двойниками («Лео» и «Сартель») и их секретными сотрудниками оставалась впредь неприкосновенной, несмотря на подозрительное содержание и враждебный тон по отношению к России… Эти маленькие служебные неприятности с лихвой покрывались громадными выгодами, как чисто материальными, так и более духовными, — в виде чинов и орденов, которыми наградила Красильникова война. Дело в том, что во время войны было не только не отменено запрещение заграничной агентуре заниматься военным шпионажем, но Красильникову сначала графом Игнатьевым, начальником русской контрразведки в Париже, а затем и самим министром внутренних дел Протопоповым было даже дано специальное поручение заняться многими вопросами, носящими характер настоящей военной контрразведки. Красильников завел своих собственных агентов, специально отданных военному шпионажу (фамилии их в данный момент мы не считаем возможным опубликовать), но кроме того привлек к этому делу и агентов заграничной агентуры — постоянных своих сотрудников как французов (Бинт и Самбен), так и русских секретных сотрудников. Такое «смешивание» двух различных «ремесел» не только не принесло пользы делу военной контрразведки, но даже думается нам повлекло за собой весьма печальные последствия, досель еще не выясненные: укажем здесь хотя бы на опубликованные в предсмертной исповеди провокатора Долина (см. список) переговоры его и полицейского чиновника Литвина с немецким посланником в Берне. Приводимый нами ниже документ наводит нас на весьма тяжелые сомнения. «Доношу, — пишет Литвин Красильникову 1 июня 1915 года, что 11–12 мая текущего года лично я и секретный сотрудник «Шарль» явились в германское посольство в Берне, где были приняты военным атташе посольства полковником фон Бисмарком с целью переговоров по известному делу. Последнему мы заметили, что в ноябре месяце прошлого года были командированы в Россию и были связаны по делу с константинопольским послом, с майором Ляфертом, полковником Шеллендорфом и Люднером. Возложенное на нас поручение мы выполнили по независящим от нас обстоятельствам лишь в ночь на 1/14 апреля месяца текущего года, но что независимо от сего дела мы завязали сношение с Охтенским заводом, в котором нам удалось произвести известный взрыв, происшедший 16/29 апреля сего года. За все время нашего взрыва моста нами было послано в Бухарест специальное лицо, которое нами было лично уполномочено подробно переговорить с полковником Шеллендорфом и Люднером в Бухаресте, но лицо провалилось и задержано на границе. Вследствие этого случая из боязни личного задержания мы пробрались в Финляндию, откуда через Англию и Францию добрались до Швейцарии как пункта, более удобного для дальнейших переговоров. В подтверждение всего вышеизложенного, мы представили французские газеты с описанием взрыва моста в России, имеющего стратегическое значение, и вырезки из газет об охтен-ском взрыве. Мы объяснили, что вероятно по цензурным условиям о взрыве моста сообщено в русских газетах не было, так как это произошло далеко от центра России, а сообщение о взрыве мастерской завода объяснили тем, что это произошло на виду у всех, и что поэтому скрывать это происшествие было невозможно, и что для оправдания этого факта нужно было издать правительственное сообщение, которое указало в происшествии как причину, — несчастный случай. Во время рассказа о взрыве мастерской на Охтенском заводе немецкому полковнику фон Бисмарку я заметил его удивление и тонкую ироническую улыбку, не сходившую с его лица за все время нашего повествования об этой мастерской. Для меня стало ясным, что об этом происшествии у него имеется какое-нибудь совершенно определенное понятие, и что нашим словам он не верит. Психологические мои догадки подтвердили дальнейшее поведение Бисмарка, который не перешел к расспросам о мосте. Показывались газеты с заметками о взрыве; говорилось, что со всех мест России посылались телеграммы по данным нам адресам; указывалось на массу препятствий, какие пришлось преодолеть, пока удалось совершить взрыв моста; упоминалось, что в первоначальной организации этого дела произошел «провал» взрывчатых веществ, которые были захвачены полицией, вследствие чего само совершение взрыва моста пришлось оттянуть до более удобного момента, которым и воспользовались 1/14 апреля сего года и так далее. После этих объяснений по-видимому о нас создалось более или менее благоприятное впечатление, вернее не чисто деловое, официальное, так как он сказал, что, к сожалению, майора Ляферта уже нет в Константинополе, откуда он переведен. Куда переведен, не сказал. Спрашивать было неудобно. После всего этого он нам обещал немедленно послать телеграмму в Берлин за указаниями, высказав предположение, что о нас последуют запросы в Константинополь, но что ответ о нас последует вероятно дней через пять. Для сношения с нами я дал ему адрес до востребования в г. Цюрихе на имя Тибо. При этом просил посылать только простые письма, так как у меня нет паспорта и эта фамилия вымышленная. Адрес этот я собственноручно записал карандашом (измененным почерком) в записную книжку упомянутого немецкого полковника, который, вынув книжку из кармана, попросил записать меня свой адрес. Я пояснил, что не живу в Цюрихе, но что буду там через 3–4 дня, а что теперь я еду в Женеву, где должен буду иметь свидание с некоторыми товарищами, которых думаю пригласить с собой в будущем на дела. В этот момент полковник Бисмарк заметил мне: «Сколько уже лиц являлось по делу этой Охты», и — махнул при этом рукой, усмехнувшись. Мы сделали удивленные лица и ответили, что очень хотели бы видеть этих лиц. На основании вышеизложенного у меня сложилось убеждение, что у немцев по делу взрыва на Охтенском заводе имеется какое-нибудь, как я уже говорил об этом, совершенно определенное понятие, а именно: 1) Либо им известно, что это происшествие действительно несчастный случай. 2) Либо, что это дело рук их агентов, хорошо им известных. При таких обстоятельствах мы расстались. Не получая никакого ответа в течение девяти дней, я решил еще раз пови-даться с Бисмарком и поторопить последнего с ответом, исходя из тех соображений, что Бисмарк в разговоре может о чем-нибудь проболтаться, что может оказаться полезным для наших общих соображений. Отсутствие ответа из Берлина я начал истолковывать тем, что немцы через свою агентуру наводят справки относительно взрыва моста в России. Во второй раз мы сначала спросили его по телефону, не получено ли им каких-либо известий для нас. Узнав, что у него ничего для нас не имеется, попросили его назначить нам время для личных переговоров, так как мы хотим оставить ему наш новый адрес. После некоторого колебания он согласился нас принять, и мы были приняты вторично 16/29 мая сего года в субботу в 5 часов пополудни в той же самой комнате посольства, но в присутствии какого-то господина, который занимался в той же комнате какими-то чертежами. Судя по внешности и манерам, господин этот производил впечатление военного. В наш разговор он не вмешивался. При этом вторичном свидании фон Бисмарк любезно объяснил, что его роль в данном случае сводится только к посредничеству, что он своевременно сообщил в Берлин обо всем по телеграфу и что неполучение ответа, вероятно, задерживается массой работы и рассылкой нужных людей, поэтому нам надлежит терпеливо ждать. Если же нам нужны деньги, то он еще раз протелеграфирует в Берлин и испросит указаний. В ответ на это мы ему возразили, что деньги нам пока совершенно не нужны, и что этот вопрос нас меньше всего интересует. Следуемые нам деньги мы сможем получить впоследствии, так как мы взялись за исполнение поручений не по материальным расчетам, а из побуждений политического характера, как революционеры. Ввиду этого мы настаиваем на скорейшем свидании с кем-либо из их среды с целью продолжения других дел и установления связей на этот предмет. Все это делается потому, что средства сообщения теперь затруднительны, время идет, а каждый день ожидания только тормозит дело. Разговор этот произвел на полковника Бисмарка очень выгодное впечатление, и он сказал, что вновь обо всем телеграфирует в Берлин. При таких обстоятельствах мы расстались вторично. Ввиду неопределенного проживания я уехал, сказав «Шарлю», чтобы последний дальнейшие действия вел самостоятельно и лишь в крайнем случае в добывании агентурных сведений обращался за помощью к нам, — в моем лице, — и ни в каком случае не соглашался ехать для переговоров, если таковые последуют, в Австрию или Германию. Я думаю, что немцы, несомненно, наводят справки по делу взрыва моста и что после этих справок к нам могут отнестись в лучшем случае как к шантажистам, а в худшем — вплоть до самых неприятных последствий, но в интересах розыскного дела, преследуя исключительно надежду добыть хоть какие-нибудь полезные сведения при таком положении, можно было бы рискнуть доказывать немцам, что их агентура не осведомлена и сведения не верны, так как взрыв мастерской на Охтенском заводе произведен только благодаря нам, и что в доказательство этого мы можем, находясь в Швейцарии, непосредственно связать немцев с нашим товарищем-революционером, служащим в конторе Охтенского завода, который устроил взрыв на заводе и может организовать более мощные взрывы и дать немцам полное объяснение всего, что их может интересовать там. Исполнение такого утверждения для немцев можно было бы осуществить, поместив в контору Охтенского завода какого-либо агента полиции, который нами мог бы быть указан как наш товарищ-революционер. Такой вымысел дал бы возможность обнаружить немецких агентов, находящихся в России, если бы таковые обратились к указанному нами им лицу». Из других донесений как Литвина, так и самого Долина видно, что переговоры с немцами проходили не только в Берне, но и в Константинополе, где представителем немцев являлся некий Бернштейн, причем разговоры велись не только о взрыве на Охтенском заводе и моста, но и о взрыве черноморского дредноута «Мария». Из бумаг заграничной агентуры видно, что Департамент полиции через Красильникова запретил Долину и Литвину входить в переговоры с немцами об организации каких бы то ни было взрывов и разрешил лишь переговоры об организации стачек и забастовок. Исполнил ли это приказание Долин, неизвестно; известно лишь, что по этому делу он ездил два раза в Россию: первый раз — вместе с Литвиным и вернулся вскоре после смерти подполковника Эр-гардта; «при второй поездке, — сообщил нам на допросе Красильников, — участие Литвина было признано нежелательным, и все дело было передано военной разведке…». «В России, — продолжал Красильников, — у «Шарля» был произведен обыск, как мне известно от вице-директора Департамента полиции Смирнова; что «Шарль» руководился лично материальными мотивами в деле с немцами, меня не удивляет: эта сторона у него была сильно развита». Как бы то там ни было, Охтенский завод пострадал от взрыва, дредноут «Мария» взлетел на воздух, Долин покончил свою жизнь самоубийством, а в одном из русских банков у него оказалось несколько десятков тысяч рублей… О контрразведке, которая была поручена Красильниковым французским гражданам Бинту и Самбену, имеется в архиве заграничной агентуры громадное число документов, сам же Бинт показал следующее: «С момента объявления войны на меня была возложена специальная миссия — организовать доставку сведений, шпионаж и контршпионаж при помощи швейцарцев, говорящих по-немецки, которых я должен был направлять со специальными поручениями в Германию и Австрию. Я дал подробнейшие сведения о лагере около Гамбурга, где немцы обучали около восьмисот молодых финляндцев (фамилии многих из них я сообщил), которые предназначались для формирования офицерских кадров в случае финляндского восстания против России, которое немцы хотели поднять; все мои доклады давали очень полные указания о положении организации тыла, народных настроениях, ценах на продукты и так далее. В Скандинавии, главным образом в Стокгольме и в Бергене, было также организовано собирание нужных сведений и контршпионаж при помощи преданных агентов из шведов и датчан; вся эта организация в Скандинавии работала очень хорошо под управлением г-на Самбена… Между прочим наш агент несколько раз видел г-на Протопопова — министра внутренних дел в гостях у немецкого министра в Стокгольме… Я очень много поработал по организации всех этих предприятий, работал я из-за патриотизма, я рисковал своей свободой, я два с половиной месяца сидел в Швейцарии по предварительному заключению и был освобожден только ввиду моего болезненного состояния… Один из моих лучших швейцарских агентов — Брейзинер после семи поездок в Германию и в Австрию был в восьмой раз арестован в Австрии и умер после девяти месяцев предварительного заключения в тюрьме в Карлсруэ; другой мой швейцарский агент И. попал в швейцарскую тюрьму за контршпионаж, и я тщетно просил для него хотя бы маленького вознаграждения…». В заключение гражданин Бинт просит Временное правительство за свою 36-летнюю службу назначить ему пенсию вместо 400 франков в месяц, следуемых ему за первые 25 лет, — 500 франков… Другой французский агент — Самбен показал, что во время настоящей войны ему было поручено организовать шпионаж и контршпионаж в Скандинавии главным образом по следующим вопросам: «собрать сведения о немецкой деятельности в Швейцарии и Финляндии, имеющей целью поднять сепаратистское восстание против России; собрать сведения о немецком шпионаже в Стокгольме и на русско-шведской границе (Торнео — Хапаранда) и наконец о незаконной торговле русскими кредитными рублями, производившейся через Торнео при содействии некоторых русских чиновников. Благодаря своим связям я мог представить много докладов по всем этим вопросам; и наконец, я пригласил в Стокгольм очень обстоятельного человека, говорящего по-шведски, который сумел привлечь к этому делу нескольких лиц, оказавших нам большие услуги, состоявшие главным образом в разоблачении нескольких германских шпионов…». За свои заслуги в области военного шпионажа заведующий заграничной агентурой Красильников получил чин действительного статского советника. Этим и кончается эпопея заграничной агентуры… Мы проследили историю этого почетного учреждения с первого момента его зарождения; мы присутствовали и при первых неумелых попытках старого повстанца и царского шпиона Корвин-Круковского, и при гениально-провокаторских махинациях шпиона и дипломата Рачковского, его верного сподвижника, провокатора от рождения и действительного статского советника царской милостью Абрама Гекельмана-Ландезена, в крещении Аркадия Гартинга; мы видели, как росла мощь заграничной агентуры, а слава ее достигла апогея и в русских, и в заграничных «сферах»; как ее вожди, борясь с революцией и «разлагая партии» провокацией, не упускали случая влиять и на международную политику Российской империи; наконец после разгрома революционных сил мы вошли в 1909 год, в последний, спокойно-деловитый период истории заграничного отделения российского шпионско-инквизиционного института, носившего официальное название министерства внутренних дел. Как мы уже видели, в этот период заграничная агентура занималась почти исключительно «освещением» революционеров, оставляя на будущее, казалось уже недалекое, более определенные провокационные задачи. Но разразилась революция и смела с пути не только все расчеты охранников, но и династию, и весь государственный строй, на котором они держались. Что придет на смену сгнившему и рассыпавшемуся российскому самодержавию?! Кто возьмет на себя смелость предсказать ближайшую судьбу нашей растерзанной, но все еще великой страны?!
Глава VIII[26]
Общее положение политического розыска в Российской империи. — Корпус жандармов и шеф его — министр внутренних дел. — Жандармское управление. — Охранные отделения. — Инструкции Столыпина в 1907 году о наружном наблюдении и о секретной агентуре: провокационный характер последней инструкции. — Провокационная деятельность секретных сотрудников и чинов политического розыска. — Проникновение секретной агентуры во все области русской жизни и растлевающее влияние этого института. — Многочисленные циркуляры Департамента полиции последовательно усиливают значение секретной агентуры. — Самодержцы Российской империи — покровители секретной агентуры и провокации. — ЗаключениеДеятельность заграничной агентуры будет не вполне ясна нашему читателю, если он не ознакомится с общими задачами российского царского правительства на политический розыск и на неразрывно связанный с ним вопрос о «секретных сотрудниках», в революционной среде обычно называемых «провокаторами». Как известно, политический розыск в Российской империи издавна находился в руках отдельного корпуса жандармов, состоявшего в ведении министра внутренних дел — шефа жандармов; в 1914 году почему-то сочли нужным переименовать «шефа» в «главноначальствующего над отдельным корпусом жандармов»; но с изменением титула суть дела не изменилась: все прерогативы власти шефа жандармов остались при министре внутренних дел. Министр внутренних дел являлся главным начальником над всеми частями и управлениями корпуса жандармов, за исключением состоящих при войсках полевых жандармских эскадронов. При министре внутренних дел состоял Департамент полиции, который ведал делами по предупреждению и пресечению, охранению общественной безопасности и порядка, делами о государственных преступлениях и объединял всю деятельность местных властей и весь политический розыск; для этой задачи при Департаменте полиции был организован Особый отдел. Политический розыск вели губернские, областные и железнодорожные жандармские управления, а также «охранные отделения», состоявшие преимущественно из жандармских офицеров, специально командированных в отделения; в 1907 году были созданы еще и районные охранные отделения, поставленные над местными охранными отделениями. Вначале существовали только петербургское, московское[27]и варшавское охранные отделения, и лишь в 1902 году эти специальные органы политического сыска были учреждены во всех более или менее крупных городах Российской империи; эта реформа была проведена по инициативе знаменитого Зубатова, бывшего в то время заведующим Особым отделом; директором Департамента полиции был тогда Лопухин. Вот что значится в параграфе 1-м «Положения об охранных отделениях», утвержденного 9 февраля 1907 года министром внутренних дел, шефом жандармов П. Столыпиным: «В тех местностях империи, где представляется необходимым создание отдельных розыскных органов, негласные расследования по делам о государственных преступлениях возлагаются на особо назначаемых для этой цели офицеров корпуса жандармов или состоящих при Департаменте полиции чиновников, с образованием при них в случае надобности канцелярии, именуемой «охранным отделением». Тем, что термин «охранное отделение» относится лишь к канцелярии, а также и слова «в случае надобности» — этим хотели конечно замаскировать учреждение совершенно новых органов политического сыска. «Надобность» встречалась всюду, и охранные отделения росли как грибы после дождя. Начальники охранных отделений работали под руководством Департамента полиции. Начальнику охранного отделения вменялось в обязанность сосредоточить в своих руках все дело розыска в данной местности и главное внимание обратить на негласное наблюдение за подозреваемыми при помощи секретных сотрудников и филеров. Это «положение» требовало от ведущих розыск строгой конспиративности и предписывало начальникам отделений всякий раз доносить в Департамент «обо всех случаях обнаружения следствием или дознанием личности секретных сотрудников отделения, или приемов их агентурной деятельности». В дополнение и пояснение этого «положения об охранных отделениях» в том же 1907 году Департамент полиции составил и разослал две инструкции по организации наружного филерского наблюдения и инструкцию по организации внутреннего агентурного наблюдения; все три инструкции были утверждены министром внутренних дел Столыпиным. Мы не станем останавливаться на первых двух инструкциях, упомянем только, что они были весьма подробно и рационально разработаны. К почтенной филерской профессии не допускались ни евреи, ни поляки, и филеры ни под каким видом не должны были знать лиц, состоявших секретными сотрудниками, а секретные сотрудники не должны были знать филеров. Инструкция по ведению внутреннего секретного наблюдения, попросту по вербовке и использованию «провокаторов», была разослана Департаментом полиции (директор Трусевич) 10 февраля 1907 года всем начальникам районных охранных отделений для их личного руководства и для того, чтобы они ознакомили с началом и духом этого архисекретного сыскного катехизиса всех начальников губернских жандармских управлений и охранных отделений, входящих в район, и вообще всех офицеров отдельного корпуса жандармов, ведущих розыск. Эта инструкция окончательно положила в основу политического розыска в Российской империи секретную агентуру — «провокаторов», а наружному наблюдению — филерам стала придавать второстепенное значение; секретные сотрудники вербовались из членов революционных организаций или по крайней мере из лиц, тесно соприкасавшихся с более или менее выдающимися революционерами. Перед нами лежит «Инструкция по организации и ведению внутренней агентуры», составленная московским охранным отделением; сбоку отлитографировано: «Совершенно секретно. Государственная тайна». По заявлению компетентного лица эта инструкция составлена начальником московского охранного отделения Заварзиным и является местами перепечаткой, местами распространительным пересказом трусевическо-столыпинской инструкции. Отлитографированная в количестве 30–50 экземпляров, она была роздана Заварзиным его ближайшим помощникам — жандармским офицерам. Когда Департамент полиции узнал об этом, то потребовал немедленно изъять ее из обращения… даже среди жандармов; столь секретной считалась инструкция о «внутреннем секретном наблюдении», что даже начальники обычных (не районных) охранных отделений могли знакомиться с этими таинственнымипредначертаниями лишь «с голоса» своих главных шефов — начальников районных охранных отделений. В московской инструкции с чрезвычайной точностью определены различные типы секретных сотрудников. «Единственным, вполне надежным средством, обеспечивающим осведомленность розыскного органа, — говорится в этой инструкции, — является внутренняя агентура. Состав агентуры пополняется лицами, непосредственно входящими в какие-либо преступные организации или прикосновенными к последним, или же лицами, косвенно осведомленными о внутренней деятельности и жизни хотя бы даже отдельных членов преступных сообществ. Лица, состоящие членами преступных сообществ и входящие в постоянный состав такой агентуры, называются «агентами внутреннего наблюдения» или «секретными сотрудниками». Лица, которые хотя и не входят в преступные организации, но, соприкасаясь с ними, постоянно содействуют делу розыска, исполняя различные поручения и доставляя для разработки материал по деятельности партий, в отличие от первых носят название «вспомогательных агентов». Лица, доставляющие сведения хотя бы и постоянно, но за плату за каждое отдельное свое указание на то или другое революционное предприятие или выступление какого бы то ни было сообщества, называются «штучниками». В правильно поставленном деле последнее — явление ненормальное и вообще «штучники» нежелательны, так как не обладая положительными качествами сотрудников, они быстро становятся дорогим и излишним бременем для розыскного органа». Столыпинская инструкция требовала от секретных сотрудников первой категории систематического доставления сведений о деятельности революционных организаций; за эту «работу» секретные сотрудники получали определенное месячное вознаграждение, размер которого инструкцией не определялся и ставился в зависимости от «ценности» доставляемых сотрудником сведений и от положения, занимаемого им в партии. К слову сказать, громадное большинство провокаторов получали ничтожное жалование — зачастую 15–20 рублей в месяц; даже в этой наиболее любимой области «государственного управления» царское правительство следовало обычному своему правилу: «числом поболее, ценою подешевле». Наибольшие жалования, как мы уже знаем, получали заграничные секретные сотрудники, причем рекорд был установлен Загорской, которая в течение нескольких лет получала по 3 500 франков в месяц. Сам Евно Азеф никогда не достигал такой суммы: охранное жалование его никогда не превышало тысячи рублей в месяц. Столыпинская инструкция предписывала начальникам охранных отделений иметь секретных сотрудников в каждой из существующих в данной местности революционной организации и по возможности даже по несколько в одной и той же организации. Прочнее всего положение секретного сотрудника, поучает столыпинская инструкция, тогда, когда он играет роль пособника и посредника в революционных делах, но если ему нельзя «уклоняться от активной работы, возлагаемой на него данным сообществом», то «в таком случае он должен на каждый отдельный раз испрашивать разрешение лица, руководящего агентурой, и уклоняться во всяком случае от участия в предприятиях, угрожающих серьезной опасностью» (параграф 8 инструкции). Это предписание секретным сотрудникам «уклоняться» от какой-то «активной» работы и от каких-то «предприятий, угрожающих серьезной опасностью» (кому? От кого? — В. А.) нарочито составлено глухо и неясно, чтобы представить, с одной стороны, лазейку для настоящей провокационной «работы» секретных сотрудников, а с другой — дать начальствующим лицам право утверждать, что ни в Департаменте полиции, ни в учреждениях и охранных отделениях «провокации» не существует. Такого рода заявление и сделал, например, товарищ министра внутренних дел Макаров в своем ответе на запрос членов Государственной думы 20 ноября 1908 года «о незакономерных действиях чинов Виленского охранного отделения». Он произнес следующие слова: «Категорически, твердо, убежденно и прямо говорю, что с точки зрения министерства внутренних дел то, что называется провокацией, недопустимо. Всякие провокационные приемы являются преступлением, должны претить нравственному чувству всякого порядочного человека и отвлекают чинов охраны от серьезной задачи по борьбе с революцией…». Теперь документы архивов Департамента полиции, далеко еще не изученные, все же дают достаточный материал для того, чтобы утверждать, что «категорическое» отрицание является сознательной неправдой. Приводим несколько доказательных примеров. В докладной записке начальника петербургского охранного отделения фон Котена директору Департамента полиции имеются между прочим следующие указания на явно провокационную деятельность секретного сотрудника Владимира Павловича Кулагина. Кулагин, — утверждает фон Котен, — в 1906 году «выяснил состав местных боевых дружин партии (с.-р. — В. А.), место хранения оружия, взрывчатых веществ и снарядов, благодаря чему 20 сентября того же года одновременно с арестом членов боевых дружин были арестованы и 22 участника корпуса пограничной стражи ротмистра Месаксуди, причем при обысках у них было обнаружено много оружия, боевые припасы, взрывчатые вещества и большое количество прокламаций. Того же 20 сентября в числе прочих был арестован и Кулагин. Военноокружной суд присудил его к каторжным работам на четыре года, all апреля 1908 года Государь Император даровал полное помилование Кулагину; и он, отсидев 18 месяцев в тюрьме и не имея более возможности работать в отделении, уехал к себе на родину. Кулагин обратился к директору Департамента полиции с просьбой о выдаче 4000 рублей, обещанных ему генералом Герасимовым в награду за содействие и сведения, благодаря которым 20 сентября 1906 года было предупреждено ограбление казначея штаба отдельного корпуса пограничной стражи ротмистра Месаксуди, и что он, Кулагин, принял участие в этом деле, заручившись от генерала Герасимова гарантией, что получит прощение и упомянутую денежную награду… Фон Котен настаивает перед директором Департамента полиции о выдаче Кулагину 4000 рублей, так как, пишет он, «по имеющимся у меня сведениям, Кулагину действительно была обещана от отделения единовременная награда в 4000 рублей, которую он не получил…»[28]. Для всякого после прочтения этого документа совершенно ясна излишность в данном деле самой злостной провокации и со стороны Кулагина, и со стороны Герасимова. В архивах Департамента полиции и охранных отделений имеются несомненно сотни примеров подобной провокации агентов политического сыска и их секретных сотрудников. Основоположниками и отцами провокационной системы в Российской империи являются Рачковский и Зубатов — характерные, но далеко еще не освещенные фигуры павшего ныне самодержавного режима. С первыми шагами провокационной карьеры Рачковского мы уже ознакомили читателя при описании знаменитого дела о парижской мастерской бомб, в организации которой принимал участие достойный ученик и alter-ego Рачковского — Гекельман-Ландезен-Гартинг; мы не теряем надежды, что, наконец, будет выяснена вся шпионская, провокаторская и политическая деятельность этого российского Макиавелли, несомненно игравшего громадную роль в развитии и деятельности другого, залитого кровью с головы до ног провокатора — Евно Азефа. Коснувшись здесь вопроса о провокационной деятельности чинов политического сыска русского министерства внутренних дел, мы не можем не указать, что Бакай уже около десяти лет тому назад раскрыл в печати эту гнусную язву романовского полицейского режима и привел целый ряд характерных случаев жандармской провокации: «В апреле месяце 1906 года с ведома жандармского подполковника Шевякова, — писал Бакай в 1909 году[29], — при участии провокатора Щигельского в деревне Воле близ Варшавы несколько лиц изготовили бомбы и затем были арестованы. Судебный следователь по важнейшим делам Ползиков выяснил, что главным виновником этого дела является Щигель-ский и потребовал его ареста, но охранное отделение, выдав Щигельскому подложный паспорт, официально ответило, что Щигельский скрылся. Над участниками Вольских бомб состоялся суд, и они в количестве четырех человек были приговорены к каторжным работам от 8 до 15 лет. За это предательство Щигельский получил 100 рублей, а подполковник Шевяков произведен в чин полковника…». Провокатор Бродский, — продолжает свои разоблачения Бакай, — в Петербурге «проник в боевую организацию соц, — дем. партии большевиков и в качестве члена этой организации обучал рабочих за Нарвской заставой изготавливать бомбы. Все это он делал с ведома жандармского полковника Герасимова, начальника петербургского охранного отделения. Тот же Бродский по поручению Герасимова и ротмистра Лукьянова не последнюю роль играл в куоккальской динамитной лаборатории, за устройство которой одиннадцать с.-д. были осуждены в Финляндии и выданы России…». «Агент Банковский, обвинявшийся и разыскивавшийся по делу об убийстве Ягоды и городового в Праге, спокойно продолжал служить, причем «служение» он понимал очевидно так же, как и покровительствовавший ему начальник Заварзин: он специализировался в провоцировании вооруженных сопротивлений. При участии Банковского было устроено вооруженное сопротивление в Ново-Минске, причем один (Козловский) был убит, а остальные его соучастники были преданы военному суду. Подобные вооруженные сопротивления тот же Банковский устроил в Нивках, Ченстохове и Бендине, причем несколько рабочих было убито, а Бембас, Супернак, Заионц и Эндоутек по приговору военно-полевого суда были казнены. За эти подвиги ротмистры Муев и Федоров получили ордена. Расследование этих вооруженных сопротивлений первоначально вел в административном порядке подполковник Шульц, который нашел в этом деле чистейшую провокацию, главным виновником признал Банковского и отказался вести это дело как явно провокационное, но тем не менее дело направил в военно-полевой суд…». «В 1906 году ротмистр Левдиков в Николаеве, — продолжает Бакай, — при помощи провокатора и на деньги розыскного пункта поставил типографию местной группе анархистов, потом арестовал ее членов и за это получил перевод на должность начальника одесского охранного отделения. В Одессе на первых же порах ротмистр Левдиков при помощи того же провокатора, якобы скрывшегося из Николаева после провала типографии, изготовил бомбы и сорганизовал группу анархистов для покушения на Каульбарса. Накануне подготавливаемого покушения были взяты бомбы и вовлеченные в это дело лица…». Вообще Бакай утверждает, что при участии провокаторов «чины Департамента полиции, охранных отделений и жандармских управлений совершают террористические акты, устраивают лаборатории бомб, ставят типографии, фальсифицируя таким образом политические процессы, в которых фигурируют обыкновенно завлеченные жертвы, — и за все это охранники не только не попадают в арестантские роты как следовало бы по существующим законам, но вопреки утверждению г-на Макарова получают награды и повышения в чинах. Мало того, я смело могу утверждать, что без провокационных приемов многих «политических дел» и совсем бы не было.»[30]. По отношению к провокаторской деятельности Азефа Бакай первый высказал совершенно правильное мнение, что об этой деятельности должны были знать и руководители Азефа, и Департамент полиции. «При Департаменте полиции и охранном отделении, — говорит Бакай[31], — разновременно состояли секретными сотрудниками Татаров, Маш, инженер Горенберг, Янкельсон и другие (Зинаида Жученко, прибавим мы от себя, — сотрудница с «искренними убеждениями» по мнению всех охранников. — В. Л.), все они знали Азефа как руководителя боевой организации, и все они своевременно доносили о нем… Ясно конечно, что Азеф своей роли скрыть от них не мог. Партия с.-р. агентурой освещалась прекрасно, в партии все знали, что Азеф организовал убийство Плеве, и уж во всяком случае Департамент полиции об этом получал неоднократно сведения…». Известно, что бывшие беспорядки 1914 года в Иваново-Вознесенске были отчасти вызваны прокламациями, которые распространялись в рабочей среде агентами «охранки»… Секретнейшие бумаги, хранящиеся в несгораемом шкафу в кабинете заведующего Особым отделом, были почти все сожжены в последние часы царского режима одним предусмотрительным охранником, но все же некоторые дела каким-то чудом уцелели, — среди них доклад расследования вице-директора Департамента полиции Виссарионова об убийстве Петровым полковника Карпова. Щеголев П. Е., который читал это дело, рассказывал мне, что между прочим там описан следующий эпизод: когда Петров вернулся из-за границы для того, чтобы с разрешения центрального комитета партии с.-р. убить Карпова и Герасимова, то он, Петров, все же виделся с Герасимовым, тогда уже не у дел, и сообщил последнему, что хочет убить Карпова, на что Герасимов ответил: «Охота Вам убивать такого дурака, уж лучше Курлова…». Известно, что Курлов был «политический», точнее — карьерный враг Герасимова. «Секретные сотрудники» конечно не раз исполняли подобные поручения своих начальников, но такие дела велись очень тонко, и вряд ли в ближайшем будущем удастся пролить на них полный свет. Мы принуждены были сделать это несколько длинное отступление, чтобы осветить вопрос о провокации секретных сотрудников и натравлявших их жандармов и чинов Департамента полиции, — теперь же вернемся снова к столыпинской инструкции 1907 года о секретной агентуре. Как нужно «заагентуривать», то есть приобретать секретных сотрудников? Столыпинская инструкция дает подробнейший ответ на этот вопрос: «Секретные сотрудники приобретаются способами различными. Для приобретения их необходимо постоянное обращение и собеседование лица, ведающего розыском, или опытных подчиненных ему лиц, с арестованными по политическим преступлениям. Ознакомившись с такими лицами и наметив тех из них, которых можно склонить на свою сторону (слабохарактерные, недостаточно убежденные революционеры, считающие себя обиженными в организации, склонные к легкой наживе и тому подобное), лицо, ведающее розыском, превращает их из революционеров в лиц, преданных Правительству. Этот сорт сотрудников можно признать наилучшим. Помимо бесед с лицами, уже привлеченными к дознаниям, удается приобретать сотрудников и из лиц, еще не арестованных, которые приглашаются для бесед лицом, ведающим розыском, в случае получения посторонним путем сведений о возможности приобретения такого рода сотрудников… При наличии у лица, ведающего агентурой, хороших отношений с офицерами корпуса жандармов и чинами судебного ведомства, производящими дела о государственных преступлениях, — поучает столыпинская инструкция, — возможно получить от них для обращения в сотрудников обвиняемых, дающих чистосердечные показания, причем необходимо принять меры к тому, чтобы показания эти не оглашались. Если таковые даны словесно и не могут иметь серьезного значения для дела, то желательно войти в соглашение с допрашиваемым о незанесении таких показаний в протокол, дабы с большей безопасностью создать нового сотрудника». Кроме того говорит инструкция, «можно использовать тех лиц, которые, будучи убеждены в безопасности своей личной революционной деятельности, нуждаются в деньгах, и хотя не изменяют коренным образом убеждений, но ради денег берутся просто продавать своих товарищей». На обязанности лица, ведающего политическим розыском, лежит не только приобретение, но и сохранение секретных сотрудников от «провала». Для этого сохранения инструкция предписывает чинам, заведующим секретными сотрудниками, соблюдать целый ряд предосторожностей. Во-первых, фамилию сотрудника может знать только лицо, ведающее розыском, остальные же чины розыскного учреждения, имеющие дело со сведениями сотрудника, могут в необходимых случаях знать только псевдоним или номер сотрудника. Никто кроме лица, заведующего розыском, и лица, могущего его заменить, не должен знать в лицо никого из секретных сотрудников. Свидание с секретными сотрудниками должны происходить в особых конспиративных квартирах. В видах большей продуктивности работы секретных сотрудников инструкция предписывала начальникам розыска принимать все меры к тому, чтобы провести сотрудников, находящихся в низах организации, «ближе к центру организации в самые верхи этой последней при посредстве ареста более сильных работников», но при этом нельзя арестовывать всех окружающих сотрудника революционеров, а необходимо «оставлять около него несколько лиц более близких и менее вредных; или дать ему возможность уехать заранее по делам партии, или вследствии освобождения вместе с близкими к нему или наименее вредными лицами по недостатку улик. О предстоящем аресте сотрудника всегда нужно войти с ним в предварительное соглашение. Жалование сотруднику во время ареста должно быть обязательно сохранено и по возможности увеличено». Но если секретный сотрудник уже дал несколько «удачных ликвидаций», то есть выдал уже несколько групп, то иногда и арест не может отвести от предателя подозрений его товарищей-революционеров; его «революционная репутация» может быть спасена лишь при том условии, если он согласился понести кару за свою «революционную деятельность» вместе со своими товарищами, которых он предал. Директор Департамента полиции циркуляром от 24 мая 1910 года и преподает чинам, заведующим политическим розыском, что «в подобных случаях более целесообразно не ставить сотрудников в такое положение и с их согласия дать им в конце концов возможность, если то является необходимым, нести вместе со своими товарищами судебную ответственность, имея в виду, что, подвергшись наказанию в виде заключения в крепость или ссылки, они не только гарантируют себя от провала, но и усилят доверие партийных деятелей к себе и затем смогут оказать крупные услуги делу розыска как местным учреждениям, так и заграничной агентуре, при условии конечно материального обеспечения их во время отбывания наказания…». И мы знаем, что действительно ни ссылка, ни тюрьма не застраховывали русских революционеров от присутствия в товарищеской среде шпионов и провокаторов… Столыпинская инструкция о секретной агентуре стремилась объединить разнообразнейшие приемы и навыки многочисленных жандармских управлений и охранных отделений, кроме того, она преследовала и другую цель — оправдать с юридической точки зрения посредством умолчаний, недомолвок и нарочитой неясности преступный институт секретных сотрудников. Ни той, ни другой цели Столыпин не достиг: начальники политического розыска сохранили каждый свою «хватку», и его инструкция, разрешавшая секретным сотрудникам революционную деятельность, находилась, несмотря на все ухищрения и туманности текста, в прямом противоречии законам Российской империи. Но министерство внутренних дел всегда ставило выше этих законов цели политического сыска, которые, как гласит все та же инструкция, «должны быть направлены к выяснению центров революционных организаций и уничтожению их в момент проявления ими наиболее интенсивной деятельности; почему не следует срывать дело розыска ради обнаружения какой-либо подпольной типографии или мертволежащего на складе оружия, помня, что изъятие подобных предметов только тогда приобретает особо важное значение, если они послужат к изобличению более или менее видных революционных деятелей и уничтожению организации». Стоя на этой точке зрения, министерство внутренних дел должно было не только допускать участие секретных сотрудников в революционных организациях, преступных с точки зрения действовавшего в империи закона, но и поощрять этих сотрудников к усилению их революционной деятельности и скрывать следы этой деятельности от следствия и суда. И хотя столыпинская инструкция лицемерно запрещает секретным сотрудникам заниматься «провокацией», но, во-первых, она понимает под этим словом лишь случаи, когда сам сотрудник создает преступления и подводит под ответственность других лиц, игравших в данном деле второстепенную роль, во-вторых, автор сего иезуитского документа оговаривает, что «провокаторство» отделяется от «сотрудничества» чрезвычайно тонкой чертой, перейти через которую очень легко, наконец, в-третьих, исполнители этой и других инструкций прекрасно понимали, что и ближайшее, и самое высшее начальство за таковой переход этой черты не только не покарает, а даже возблагодарит. И действительно, мы видим, что вся дальнейшая деятельность министерства внутренних дел и Департамента полиции лишь развивают и дополняют положения, заложенные Рачковским и Зубатовым, хитроумно завуалированные в иезуитской инструкции Столыпина: секретная агентура — «провокаторы» — провозглашается наиболее важным оружием борьбы Правительства с революцией и с обществом, причем и директор Департамента полиции, и министры прекрасно осведомлены, что их секретными сотрудниками зачастую являются уголовные преступники. Так, например, циркуляром от 5 сентября 1913 года директор Департамента полиции Белецкий отмечал, что при вербовке секретных сотрудников розыскные учреждения часто принуждены прибегать к услугам лиц, совершивших государственные преступления и состоявших под судом или привлеченных в качестве обвиняемых к дознаниям и следствиям; эти лица, чтобы уклониться от следствия, суда и вообще от розыска их, живут на нелегальном положении по подложным документам. Белецкий отмечает дальше, что «кроме секретных сотрудников, совершавших преступления до начала сотрудничества, розыскные органы пользовались услугами лиц как привлеченных к дознаниям и следствиям, так и разыскиваемых властями за принадлежность к революционным организациям, по обвинению в общеуголовных преступлениях уже во время состояния их при розыскных учреждениях и впоследствии также перешедших на нелегальное положение, а также лиц, скрывавшихся от воинской повинности и разыскиваемых за неявку к исполнению таковой. Констатируя, что такое положение продолжает существовать и в настоящее время, директор Департамента просил незамедлительно сообщить ему списки всех этих сотрудников, указав степень той пользы, которую они приносят делу политического розыска». Последний абзац показывает, что этот циркуляр составлялся, конечно, не для того, чтобы избавиться от всех секретных сотрудников, над которыми висело уголовное преследование. Что касается до уклонения от воинской повинности, то оно было почти всеобщим в среде секретных сотрудников, являлось как бы бесплатной премией за предательство. Даже во время войны, когда эта негласная льгота встретила сильное сопротивление со стороны военных властей, и многие секретные сотрудники были забраны в армию, министерство внутренних дел не успокоилось и помимо освобождения некоторых из них путем частных ходатайств и давлений пыталось провести общую меру освобождения «наиболее нужных и достойных». Приводим следующий циркуляр директора Департамента полиции, являвшийся подготовительной ступенью для проведения этой меры: «Директор Департамента полиции Милостивый государь! Последовательный призыв на действительную военную службу лиц, находящихся в положении военнообязанных, привел в конечном результате к тому, что некоторые розыскные учреждения утратили часть состава секретной агентуры, каковое обстоятельство в свою очередь не замедлило конечно отразиться и на успешности политического розыска. Ввиду сего и озабочиваясь по условиям переживаемого момента всемерным усилением на местах агентуры, Департамент полиции намерен в этих целях возбудить вопрос об освобождении от военной службы тех сотрудников, кои уже приняты в войска и которые по своим качествам являются вполне заслуживающими доверия и имеющими значение для розыска. Сообщая об изложенном, имею честь просить Вас сообщить в самом непродолжительном времени с соблюдением циркуляров от 11 января 1911 года за № 117049 и 7 марта сего года за № 134160 сведения о том, кого именно из принятых в военную службу секретных сотрудников Вы признали бы необходимым возвратить в состав подведомственной Вам агентуры, указав в отношении каждого такого сотрудника точную и подробную его установку, а также в какую часть он принят и где в настоящее время находится. Прошу Вас, милостивый государь, принять уверенье в совершенном моем почтении и преданности. Начальникам губернских, областных и городских жандармских управлений, отделений по охранению общественной безопасности и порядка и господам офицерам отдельного корпуса жандармов, ведущим розыск. Подписал Е. Климович. № 134211 4 марта 1916 года. Верно: за заведующего шестым делопроизводством Департамента полиции подполковник Кашинцев». Общая мера не прошла, но отдельные освобождения продолжались во время войны. Так, например, в архивах заграничной агентуры я нашел переписку Красильникова с Департаментом полиции об освобождении от воинской повинности секретных сотрудников Деметрашвили и Кокочинского. Директор Департамента полиции Брюн де Сент Ипполит внял просьбе Красильникова и ходатайствовал перед Главным управлением Генерального штаба об освобождении от воинской повинности этих двух провокаторов. Директор Департамента полиции мотивировал свою просьбу тем, что «означенные лица в настоящее время состоят при исполнении возложенных на них министерством внутренних дел весьма важных поручений совершенно секретного характера и без ущерба для дела не могут явиться к исполнению воинской повинности из-за границы, где ныне находятся». Начальник мобилизационного отдела Главного управления Генерального штаба генерал-майор Аверьянов немедленно ответил директору Департамента полиции о своем согласии — освободить Деметрашвили и Кокочинского от отбывания военной повинности… Понятно, что при тех колоссальных средствах, которые находились вообще в руках министерства внутренних дел и в частности в распоряжении Департамента полиции, эти учреждения могли «заагентуривать» целые полки секретных сотрудников; революционные партии были переполнены ими, особенно верхи: разные партийные комитеты — и областные, и местные зачастую находились в руках провокаторов, а следовательно и Департамента полиции; не ускользали от влияния последнего и центральные комитеты революционных партий. Яркими примерами подобного влияния являются Азеф и Малиновский… Провокаторы проникают всюду — не только в революционные партии, но и во все общественные организации, в университеты, высшие школы, гимназии, на фабрики, в кооперативы, деревню, наконец, в войска — и в солдатскую, и в офицерскую среду. Число провокаторов растет с головокружительной быстротой и к концу режима — перед Февральской революцией — достигает вероятно не менее 30 тысяч человек… — Я боролся с революцией и секретной агентурой, разлагал партии, — говорил в беседах со мной сидевший в «Крестах» бывший сановник царского правительства. — Да, совершенно верно, но вы разлагали не только партии, но и все русское общество, даже всю Россию, так как вся Россия была отдана в руки десятков тысяч продажных негодяев, у которых не было ничего святого, кроме наживы, которые за деньги могли продать отца родного и оклеветать собственную мать. В руках этих общественных отбросов находилось все живое, все творческое в России — все, чем движется вперед жизнь. Секретные сотрудники проникали всюду, все выслеживали и доносили, причем многое искажали, многое выдумывали, кое-что создавали сами и провоцировали. На основании сведений, полученных этим позорным и далеко не надежным путем, министерство внутренних дел творило суд и расправу, заполняло тюрьмы и Сибирь, преследовало печать и всякое свободное слово, тормозило просвещение, убивало общественную и личную инициативу во всех областях народной жизни, одним словом — придавало Российской империи характер азиатской деспотии с режимом произвола, насилия и застоя. Вы разлагали революционные партии — бесспорно, но режим, в котором царскими «ушами и глазами» являлись десятки тысяч людей насквозь аморальных, профессионалов-предателей и провокаторов, этот режим был уже окончательно обречен на разложение. И достаточно было дуновения ветра, чтобы колосс превратился в кучу мусора… Из ряда циркуляров Департамента полиции и товарищей министров внутренних дел мы видим, с какой настойчивостью, упорством и последовательностью внедряло министерство своих секретных сотрудников во все закоулки России, в самую глубь, в самую гущу ее жизни… Мы не станем долго останавливаться на циркулярах, требующих от начальников политического розыска приобретения во что бы то ни стало, всеми возможными способами и мерами секретных сотрудников в революционных партиях; таких циркуляров многие десятки, их рассылали во все учреждения без исключения с ведома директора Департамента полиции, и характер этих бумаг в большинстве случаев довольно однообразный… Укажем лишь на следующие особенно пикантные циркуляры, относящиеся к партийной секретной агентуре: в циркуляре от 21 июля 1908 года Департамент полиции (директор Трусе-вич) обращает внимание розыскных органов, что некоторые представители местных организаций партий социалистов-революционеров высказываются за ограничение применения политических убийств и грабежей, но зато другие члены партий настаивают на возможно широком использовании террора. Поэтому Трусевич рекомендует розыскным органам употребить все усилия к приобретению новых сотрудников среди организаций крайней — террористической — части партии, а помимо того принять меры к тому, чтобы наличные сотрудники теперь же «путем постепенного проявления в своей революционной среде все более и более резких суждений вошли в боевые группы партий для их надлежащего освещения в недалеком будущем». Но не было ли ясно и самому Трусевичу — автору этого циркуляра, — и начальникам розыска, получившим его, и секретным сотрудникам, которым ближайшее начальство сообщило директивы Его Превосходительства, что недостаточно одних «резких суждений», чтобы «войти в боевые группы партии», что для этого нужно проявить себя более определенно и что такое проявление будет неизбежно носить характер «провокации», которой несомненно и требует от секретных сотрудников директор Департамента полиции Трусевич. Другой циркуляр, относящийся к области партийной секретной агентуры, указывает как раз на то «разложение партий», о котором как о цели своей деятельности говорил мне бывший сановник. Мы приводим его целиком: «М. В. Д. Департамент полиции по девятому делопроизводству. 16 сентября 1914 г. № 190791. Лично. Совершенно секретно. Циркулярно. Начальникам губернских, городских и областных жандармских управлений, отделений по охранению общественной безопасности и порядка и господам офицерам отдельного корпуса жандармов, ведущим розыск. Поступающие из партийных агентурных источников сведения указывают на стремление, проявляемое за последнее время в среде Российской социал-демократической рабочей партии, к объединению различных существующих в таковой партийных течений в целях как общего усиления партии, так и для придания всем последующим активным ее выступлениям большей планомерности, энергии и полной согласованности в действиях. Учитывая исключительную серьезность настоящего намерения и всю нежелательность осуществления такового, Департамент полиции считает необходимым предложить начальникам всех розыскных учреждений безотлагательно внушить подведомственным им секретным сотрудникам, чтобы они, участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно-настойчиво проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было организационного слияния этих течений и в особенности объединения большевиков с меньшевиками. Подписал директор Брюн де Сент Ипполит. Скрепил: заведующий делопроизводством М. Броецкий Верно: подполковник Долгов». Интересную иллюстрацию того, как проводился в партийную среду этот лозунг Департамента полиции — борьба против объединения большевиков с меньшевиками дает В. Жилинский[32] на основании данных, извлеченных из архивов московского охранного отделения: «… два представителя сообщают пославшим их организациям подробный отчет о своих переговорах. Через несколько дней в охранку поступил отчет большевика об этом совещании, а за ним поступил и второй — от меньшевика, ибо провокаторами были оба. Конечно, друг друга они не знали, и донос был взаимным…». В этой же брошюре Жилинского приводятся интереснейшие диаграммы, составлявшиеся московским охранным отделением для иллюстрации жизни и развития каждой революционной организации центральной области Российской империи. Мы приводим разбор одной из таких диаграмм для характеристики тайного, но могущественного влияния Департамента полиции на революционные партии: как известно, в январе 1912 года по инициативе Ленина и его единомышленников была созвана «всероссийская конференция партии с.-д.». Как и при каких условиях она собиралась, видно из того, что охранное отделение было в точности осведомлено о выборах на конференцию, и сам Департамент полиции принял при этом самую определенную позицию. Не препятствуя самому созыву конференции, Департамент полиции принял все меры к тому, чтобы на конференцию попали исключительно представители «большевистского» толка, арестовывая членов всех других фракций. Видимо тактика Ленина не расходилась с намерениями Департамента полиции, ибо командированные им лица свободно разъезжали по России с ведома охранки, не менее шести агентов ее принимали самое живое участие в созыве ленинской конференции. Результаты совместных усилий ярко выражены на этой диаграмме, составленной начальником московского охранного отделения: вверху, из пяти членов ленинского совещания, двое опубликованы как сотрудники охранки. Нижние четыре кружка представляют собой членов областного бюро в Москве, направлявших и руководивших работой большевиков в центральной области России. Из этих четырех опубликованы два сотрудника, бывшие на службе начальника московской охранки. Больше того. При выборе в Государственную думу кандидат большевиков и кандидат охранного отделения являли собой одно и то же лицо; совместными усилиями c.-д., большевиков и охранки кандидат в Думу прошел, и начальник московской охранки телеграфно поздравил с «блестящим успехом» свое прямое начальство — Департамент полиции! Поистине убийственное для партии совпадение. Этим избранником был Р. Малиновский[33]. Как теперь известно, знаменитый провокатор — член Государственной думы Малиновский — талантливо и успешно осуществлял партийную программу, начертанную ему Департаментом полиции… Из многочисленных циркуляров, касающихся секретной агентуры в рабочей среде, мы остановимся лишь на одном, но ввиду значительного интереса приводим его целиком: «М.В.Д. Департамент полиции по Особому отделу. 19 мая 1912 года. № 112555. Совершенно секретно. Циркулярно. Начальникам районных охранных отделений и отделений по охране общественной безопасности и порядка. Ряд забастовок, последовавших после ленских событий и 1 мая сего года в большинстве фабричных и заводских предприятий, а также в мастерских нескольких железных дорог обеих столиц и в некоторых отдельных местностях империи, показал, что в настоящий момент после более или менее значительного подавления революционной вспышки в России рабочие массы легко вновь поддаются организации, о чем свидетельствует и отмеченная стойкость, дисциплинированность означенных выступлений рабочих, носивших в большинстве мирный характер. По имеющимся в Департаменте полиции сведениям, даже сравнительно крупная агентура некоторых розыскных органов не была своевременно осведомлена о готовящихся забастовках и демонстрациях, почему необходимо предположить, что движением руководят силы, подобные тем, как это имело место в 1904–1905 годах, стоящие может быть и вне партий, но задавшиеся целью вызвать новую смуту в государстве, возбуждая через посредников к движению и оказывая ему материальную поддержку. Из изложенного явствует, насколько необходимо теперь же розыскным органам всемерно озаботиться освещением происходящего и выяснением как ближайших активных деятелей в рабочей среде, так и стоящих как бы в стороне их вдохновителей. Для сего представляется желательным использовать происходившие в сем году забастовки в целях приобретения солидной агентуры как по партии социалистов-революционеров, так в особенности по Российской социал-демократической рабочей партии. Достигнуть этого возможно не путем обысков и арестов по недостаточно разработанным агентурным сведениям неблагонадежных лиц в определенном районе, а путем тщательного совершенно негласного изучения происхождения забастовок на одном-двух наиболее крупных предприятиях, причем надлежит поставить себе единственной целью выяснение сказанным путем активных и интеллектуальных руководителей ее, дабы из их среды постараться приобрести агентуру, которая в этом случае может быть получена даже без производства ликвидаций. Сообщая об изложенном нами для исполнения, Департамент полиции выражает полную уверенность, что в интересах охранения общественной безопасности и порядка Вы в осознании важности переживаемого момента не преминете принять все зависящие от Вас меры к осуществлению поставленной Вам задачи государственного значения. Подписал и. д. директора С. Белецкий. Скрепил: заведующий Особым отделом полковник Еремин. Верно: подполковник Васильев». Не прошло и месяца после рассылки этого циркуляра, как тот же Белецкий посылает начальникам жандармских полицейских управлений железных дорог специальный циркуляр, в котором категорически предписывает «озаботиться безотлагательно приобретением секретных агентов в среде всероссийского рабочего союза», предваряя, что если в каких-либо жандармских отделениях не будет такой агентуры или агентура эта окажется недостаточно удовлетворительной, то Департамент полиции войдет к министру внутренних дел с докладом «о несоответствии таких начальников отделений и управлений занимаемым должностям». Заботы Департамента полиции о том, чтобы рабочая среда была облагодетельствована достаточным количеством «провокаторов», не отклонили внимания попечительного начальства и от деревни: и мужику посвящено соответственное число соответствующих циркуляров. Так, например, в циркуляре от 16 мая 1908 года директор Трусевич по приказанию министра внутренних дел Столыпина предлагает «начальникам губернских, областных жандармских управлений, охранных отделений и всем жандармским офицерам, ведущим розыск, обратить главное внимание на приобретение постоянных секретных сотрудников в составе местных крестьянских братств, организованных партией социалистов-революционеров…». Как известно, одной из трагедий русской общественной жизни было то, что в политической борьбе с деспотическим царским режимом принимала участие главным образом молодежь. Понятно, что Департамент полиции не мог поэтому оставить ее без отеческого попечения: сотнями «заагентурива-лись» в секретные сотрудники студенты и гимназисты; соблазнами, деньгами и угрозами развращались нестойкие детские и юношеские души и умело, систематически подготавливались к шпионству, доносу и предательству. Так, в циркуляре Департамента полиции (директор Зуев) от 18 декабря 1910 года значится между прочим следующее: «В настоящее время получены сведения, что в наступающем январе месяце по возвращении студентов из праздничного отпуска революционные организации намерены вызвать в высших учебных заведениях новые волнения. В предотвращение сего Департамент полиции по приказанию господина товарища министра внутренних дел, командира отдельного корпуса жандармов предлагает Вам, милостивый государь, ныне же принять все меры к возможному усилению внутренней агентуры в учебных заведениях, и при ее содействии немедленно приступить к выяснению деятельности тех воспитанников, которые входят в состав революционных организаций и по своему влиянию на товарищей могут играть роль главарей. Списки таких воспитанников, составленные во избежание ошибок со всей тщательностью, — должны быть изготовлены заблаговременно, до начала наступающего учебного сезона, дабы в случае возникновения беспорядков лица эти могли быть незамедлительно изъяты из среды учащейся молодежи…». О студентах-провокаторах вероятно все слышали, менее известны «секретные сотрудники» среди учеников средних учебных заведений. В бумагах заграничной агентуры я нашел письмо студента Моделя (см. список), адресованное заведующему агентурой Красильникову, в котором он просил о зачислении его в число секретных сотрудников этой агентуры; и в доказательство добропорядочности своих политических убеждений указывает, что Красильников может навести о нем справки у такого-то начальника охранного отделения, где он состоял секретным сотрудником еще будучи гимназистом. Такими же талантливыми юношами были трое братьев-провокаторов Верецких (см. список): все они начали свою предательскую карьеру еще на ученических скамьях. Григорий Хавкин (среди парижских эмигрантов носил прозвище «Чукча») был «заагентурен» вскоре после своего исключения из четвертого класса гимназии. Сам Евно Азеф закладывал фундамент своей мировой славы первого провокатора XX столетия вероятно в то время, когда еще щеголял в гимназической блузе (см. очерк «Евно Азеф»), Мы видим, что Департамент полиции «разлагал» не только «партии», он развращал учащуюся молодежь — юношей и подростков. Только товарищ министра внутренних дел Джунковский в 1913 году, ничего не имея против завербования в секретные сотрудники студентов, все же нашел неудобным распространить это предметное обучение политической благонадежности и на гимназистов. В циркуляре от 1 мая 1913 года Джунковский предписывает «в целях сохранения от влияния революционной пропаганды обучающихся в среднихучебных заведениях направить секретную агентуру на освещение соприкасающейся с ними среды, для чего нет надобности пользоваться секретными услугами самих обучающихся, так как последние являются лишь объектом пропаганды, по своему развитию не в состоянии отнестись сознательно и серьезно (sic!) к обязанностям секретного агента и потому использование их в этом направлении может привести только к нежелательным явлениям. Сообщая об изложенном для руководства при постановке агентурного освещения настроений учащейся молодежи, предлагаю вместе с тем исключить немедленно из состава секретной агентуры воспитанников всех вообще средних учебных заведений и помнить, что иметь сотрудников из означенных учебных заведений я не допускаю». Все же отрадно, как выражались официальные моралисты старого режима, что хоть у товарища министра Джунковского нашлась крупица стыда или совести, не позволившая ему обучать предательству детей и подростков. А сколько их было — этих несчастных?! И какую моральную заразу несли в русскую жизнь эти с детства опозоренные и опустошенные души! Это уже не «разложение революционных партий», это одна из причин разложения России и ее гибели… Но конечно особое внимание министерства внутренних дел было обращено на войска. Об организации секретной агентуры в армии и флоте имеются многие десятки циркуляров. Для характеристики требований, предъявлявшихся Департаментом полиции в этой области политического сыска, мы приводим целиком следующий интересный документ: «Директор Департамента полиции. Милостивый государь! В циркулярных письмах от 30 октября и 20 декабря 1910 года за №№ 127306 и 127651 указывалось на необходимость принятия самых энергичных и действительных мер для агентурного освещения революционной работы и оппозиционного настроения в воинских частях. Означенное освещение может осуществляться розыскными органами при помощи войсковой агентуры из так называемых «вольных составов», представленными из лиц, принадлежащих к организации, то есть постоянных сотрудников, и из лиц, не принадлежащих к организации, но соприкасающихся с неблагонадежным элементом и пользующихся его доверием, то есть вспомогательной агентуры. При отсутствии в воинской части определившейся революционной организации, соединившей неблагонадежный элемент, работа постоянного сотрудника сводится лишь к предупреждению могущих возникнуть для формирования организации подготовительных действий и к освещению принадлежащих к организации отдельных лиц и их связей; осветить же настроение всех неблагонадежных воинских чинов данной части, в число коих могут войти и те, оппозиционное настроение которых не явилось результатом революционной пропаганды, а возникло на почве недовольства порядком или различными условиями военной службы, постоянный сотрудник не всегда может, а потому для полного освещения воинской части необходимо также иметь и вспомогательную агентуру, которая при надлежащей постановке может оказать серьезную услугу по предупреждению возможных выступлений среди воинских чинов. В большинстве розыскных органов вспомогательная агентура представлена только из воинских чинов, которые ограничиваются сообщением сведений, касающихся поведения своих товарищей в районе расположения части или же отношений начальствующих лиц к своим подчиненным. Подобное состояние вспомогательной агентуры не может быть признано достаточным, если принять во внимание, что неблагонадежные воинские чины при неблагоприятно сложившихся для их преступных побуждений обстоятельствах, вызванных личным составом служащих или же установившимся в воинской части бдительным надзором, становятся крайне разборчивыми в сближениях с сослуживцами, держатся особняком и свою вредную деятельность до благоприятного случая проявляют вне района расположения воинской части, прибегая к переписке по условному адресу или же посещению частных квартир, где собираются, не возбуждая подозрений с внешней стороны. Из поступивших в Департамент полиции сведений усмотрено, что местом этих собраний иногда и с участием частных лиц служат небольшие лавки или мелкие мастерские (чаще сапожников), куда под предлогом покупки или заказа заходят нижние чины и, чувствуя себя вне надзора, свободно обмениваются убеждениями, читают нелегальную или запрещенную в обращении среди нижних чинов литературу; более осведомленные из них ведут пропаганду, тут же происходит подготовка к какому-либо выступлению и, наконец, адресом владельца лавки или мастерской пользуются для секретной переписки. При таких обстоятельствах одним из серьезных приемов борьбы является использование в качестве вспомогательной агентуры хозяев означенных лавок или мастерских или же лиц, живущих в этих помещениях и присутствующих при посещении таковых посторонними лицами. Об изложенном сообщается для руководства при освещении деятельности военно-революционных организаций. Примите, милостивый государь, уверение в совершенном моем почтении. Главным начальникам губернских жандармских управлений и охранных отделений. Подпись Н. Зуев. № 117885. 7 июня 1911 года. Верно: за заведующего Особым отделом полковник (подпись неразборчива)». Видимо в июне 1911 года настроение в войсках было далеко не благополучно; так уже через 19 дней после приведенного нами выше циркуляра Департамента полиции тот же Зуев рассылает тем же лицам новое послание (26 июня 1911 год), где вновь просит «обратить внимание на необходимость не только возможно полного освещения чисто революционных организаций в армии, но и на необходимость организации самого осторожного, но в то же время действенного наблюдения за всеми явлениями жизни частей войск и общими настроениями в них, дабы всегда быть в курсе того. Знать, какие из этих явлений могут быть использованы революционными организациями для подготовки почвы в преступных целях. Обо всем замечательном в этом отношении Вам надлежит неукоснительно сообщать Департаменту полиции, от которого и будут исходить надлежащие указания…». Глубокий исторический интерес представит эпопея, которая, надо полагать, будет когда-нибудь рассказана, эпопея о том, как боролись с крамолой в войсках жандармы и их секретные сотрудники. Как известно, одним из героев этой эпопеи был жандармский полковник Мясоедов, впоследствии казненный за измену и шпионство… Но вероятно и до войны эта работа в войсках жандармов и провокаторов приобрела уже столь опасный характер для «внутреннего порядка армии», что упоминавшийся нами товарищ министра внутренних дел Джунковский в циркуляре от 13 марта 1913 года предупреждает своих жандармов, что данными своих «наблюдателей» они должны делиться с командирами частей». «Прошу помнить, — заканчивает этот циркуляр Джунковский, — что я не допущу бесцельного и необоснованного вторжения в область внутренней жизни части, относящейся всецело к обязанностям ее войскового начальства, а равно предостерегаю чинов корпуса от привлечения нижних воинских чинов к сотрудничеству, так как признаю такую меру противную самим основам воинской дисциплины, а потому ничем не оправдываемой и впредь недопустимой…». Джунковский продержался недолго на посту товарища министра внутренних дел, но вряд ли в меру заботливого об «основах воинской дисциплины». Не могут же Мясоедовы обойтись без помощи провокаторов даже и в солдатской среде!.. Как «работали» провокаторы среди членов Государственной думы, мы знаем из блестящего примера Малиновского, но конечно кроме него были многие другие «осведомители». Так, например, в циркуляре от 30 мая 1915 года вице-директор Васильев поручал начальникам губернских жандармских управлений и охранных отделений «усилить обследование» деятельности члена трудовой группы Государственной думы Керенского путем секретных агентов, приблизить их к самому члену Думы Керенскому или к лицам, к нему наиболее близкими, а помимо того установить за ними неотступное филерское наблюдение…». Всюду — «и во дворцы, и в хижины» проникала в России секретная агентура, но каждому новому директору Департамента полиции и новому министру внутренних дел все казалось, что армия провокаторов еще недостаточна, и они требовали новых ассигнований, новых тысяч секретных сотрудников и рассылали своим подчиненным десятки и сотни новых циркуляров. Характерен в этом отношении громадный циркуляр Белецкого от 30 октября 1912 года, который он заканчивает новым призывом — «настоятельной просьбой безотлагательно принять самые энергичные и действенные меры к приобретению агентуры, способной всесторонне осветить переживаемые явления в оппозиционной и революционной среде, обратив особое внимание на освещение преступных партийных начинаний среди воспитанников высших учебных заведений, крестьянских обществ, железнодорожных служащих, войсковых и морских частей». В своем стремлении охватить секретной агентурой всю Россию сверху донизу директора Департамента полиции доходят до Геркулесовых столбов. Так, например, в циркуляре от 2 июня Зуев требует от начальников политического розыска приобрести секретных сотрудников в тех домах, где живут лица, на которых революционерами подготавливаются покушения, и привлечь к оказанию агентурных услуг местных дворников… Таким образом при корпусе жандармов состоял еще другой корпус — секретных сотрудников, по численности (30–40 тысяч) приближавшийся к составу армейского корпуса в военное время. Эти два корпуса несомненно способствовали разложению революционных партий, но они же своей растлевающей деятельностью довершили и разложение абсолютистского строя Российской империи и были одной из причин того государственного и морального развала, который так мучительно переживает теперь Россия… Временное правительство арестовало многих царских министров и директоров Департамента полиции и намеревалось судить их между прочим и за организацию секретной агентуры как за противозаконное деяние. Не думаю, чтобы, стоя на этой точке зрения, можно было юридически обосновать судебный приговор, обвиняющий привлеченных и арестованных царских сановников, так как виновен в этих деяниях был весь строй, весь старый режим с царем во главе; министр внутренних дел и директор Департамента полиции могли ответственность за «работу» секретных сотрудников переложить на безответственного царя, который как известно был прекрасно осведомлен и о существовании секретной агентуры, и ее деятельности… Читатель уже в истории заграничной агентуры видел примеры, как покровительственно относились цари к явно провокационной (мастерская бомб Ландезена в Париже)[34] и разбойной (разгром народовольческой типографии) деятельности секретных сотрудников, но для заключительного аккорда мы приведем все же несколько примеров царского сообщничества в провокационных делах секретных сотрудников. В прошении на имя директора Департамента полиции причисленный к штату киевского губернского правления бывший помощник пристава первой части города Бердичева Константин Мартынович Преображенский, пишет между прочим следующее: «В 1907 году мною была раскрыта преступная шайка соц. — революционеров, покушавшихся на жизнь бывшего военного министра генерала от инфантерии А. Ф. Редигера, а также причастных к взрыву Военного совета. Наравне с этими преступлениями, во избежание всяких со стороны их подозрений о том, что я их выдал в руки правосудия, я также был арестован и осужден в каторжные работы, а затем по Высочайшему повелению, состоявшемуся в 8 день мая 1909 года, был помилован и во избежании преследований со стороны революционеров мне была пожалована фамилия «Преображенский» вместо прежней Ришма-Берескевич[35]…». Даже Николай II не мог не видеть, что имеет здесь дело с самой злостной провокацией, и несмотря на это провокатор Высочайше помилован и награжден прибыльным местом и новой фамилией. Когда провокатор Ландезен приехал из-за границы с рекомендательными письмами от Раппопорта и Бурцева к террористическому кружку, организовавшемуся в России (Фойницкий, Истомина, Беляев и другие), и спровоцировал членов этого кружка к немедленному террористическому выступлению, то все эти провокационные переговоры Ландезена велись под диктовку директора Департамента полиции П. Н. Дурново, который чуть ли не ежедневно представлял подробнейшие доклады о ходе этого гнусного предприятия министру внутренних дел — своему однофамильцу И. Дурново, а последний тоже довольно часто и детально доносил о ландезеновских махинациях возлюбленному монарху. В конце концов упомянутые нами выше русские террористы были почти все обнаружены и арестованы. На докладе об этой победе Его Величество соизволили начертать: «Весьма дельно и ловко вели все это дело». Ландезену же за его парижскую и российскую провокации была Высочайше пожалована пожизненная пенсия. Вообще Высочайшее назначение пенсий провокаторам дело не столь уж редкое в летописях российского самодержавия. Приводим по этому поводу наш последний документ: «Всеподданнейший доклад министра внутренних дел (по Департаменту полиции). В числе секретных сотрудников, состоявших в последнее время при московском охранном отделении, в течение 25 лет несла службу Анна Григорьевна Серебрякова, которая оказала весьма ценные услуги делу политического розыска. Благодаря ее указаниям розыскным органам удалось обнаружить несколько подпольных типографий, расследовать преступную деятельность различных профессиональных организаций, выяснить многие революционные кружки, проявившие свою деятельность в разных городах и имевшие связи с руководящими центрами столиц и таким образом нанести революционному движению весьма значительный ущерб. Будучи убежденным врагом крамолы, Серебрякова исполняла свои обязанности ради идеи, мало интересуясь денежным вознаграждением, и совершенно тайно от своих родных. В силу принятых на себя добровольно обязанностей по содействию Правительству в борьбе с революционным движением, Серебрякова вынуждена была мириться с тем, что ее дети, встречая в доме матери людей революционного направления, невольно сами заражались их убеждениями, и ей приходилось нравственно страдать ввиду невозможности уберечь своих детей от опасности увлечения революционными идеями и связанной с этим совершенной шаткостью всей их жизненной карьеры. Несмотря на то, что Серебрякова в течение всей своей продолжительной службы, полной тревог и нервного напряжения, отличалась исключительными способностями, находчивостью и осторожностью, старому эмигранту-народовольцу Бурцеву в силу особых обстоятельств последнего времени в октябре 1909 года удалось разоблачить и предать широкой огласке ее деятельность, в результате чего Серебрякова была оставлена на произвол судьбы своим мужем и детьми, уволена со службы из Московской губернской земской управы и таким образом лишилась единственного средства к существованию. Все последние удары жизни настолько расстроили еще ранее подорванное здоровье Серебряковой, достигшей пятидесятилетнего возраста, что она лишилась трудоспособности, в последнее же время совершенно потеряла зрение на оба глаза. Признавая в виду сего участь Анны Серебряковой заслуживающей исключительного внимания и озабочиваясь обеспечением ее старости, всеподданнейшим долгом позволяю себе повергнуть на Монаршее Вашего Императорского Величества благовоззрение ходатайствование мое о Всемилостивейшем пожаловании Анне Серебряковой из секретных сумм Департамента полиции пожизненной пенсии в размере тысячи двухсот (1200) рублей в год. Министр внутренних дел, статс-секретарь Столыпин. Собственной Его Императорского Величества рукой начертано «Сг.» — согласен, в Царском Селе, 1 февраля 1911 года. Статс-секретарь Столыпин». Серебрякова[36] за четверть века своей «работы» в московской охранке предала сотни своих «товарищей» революционеров и разрушила десятки революционных организаций; столь продолжительная и «плодотворная» шпионская деятельность зачастую конечно переходила и в настоящую провокационную работу; последняя же в конце концов ценилась начальством больше всего и награждалась даже исключительными милостями и Высочайше пожалованными пенсиями (Ландезен-Гартинг, Гурович, Бейтнер, Жученко, Батушанский…). Поэтому мы снова повторяем, что юридически бессмысленно привлекать к ответственности чиновников царского правительства за насаждение провокации, она насаждалась при благосклонном попустительстве самих царей, слова и воля которых являлись законом в Российской империи. Жандармы, провокаторы, каторга для «политических» с целой гаммой и физических, и моральных пыток, смертная казнь и массовые расстрелы — все это было неразрывно связано с самодержавным режимом. Царь — высшая власть и закон; ему все дозволено и все сказанное и сделанное им священно. При такой юридической концепции самое слово — «беззаконие» становилось и юридической и фактической бессмыслицей. Государственная дума пыталась отвоевать у самодержавия некоторые уступки в этой основной области государственного права, но Николай II и его министры противились этому всеми силами и всеми средствами вплоть до самых ужасных и самых гнусных — массовой смертной казни и массовой провокации. Революция покончила с самодержавием навсегда, но в своем бурном развитии перегнула палку в другую сторону… «Для торжества революции все средства хороши», — говаривал Нечаев, вывертывая таким образом наизнанку учение Макиавелли о правах государя. Правовое государство уже давно отказалось в теории от учения знаменитого итальянца, но на практике как все хорошо знают частенько возвращается к нему. В современных революционных теориях также нет единства в этом вопросе, и вообще он далеко не разработан. Переживаемая нами российская революция в теперешней своей фазе видимо склоняется к нечаевскому лозунгу «для торжества революции все средства хороши, и во имя ее все другие ценности могут быть уничтожены». Такой поворот российской революции чреват тяжелыми последствиями, которые мы уже начали переживать. Во имя нарождающегося нового общественного строя, который не раз будет еще принимать разнообразные формы, нельзя давить несомненную, непререкаемую ценность — человеческую личность, борьба за свободу которой наполнила своим содержанием всю предыдущую историю человечества. Если проводить точку зрения Нечаева, то после введения смертной казни и уничтожения свободы слова придется завести и своих жандармов, и своих «провокаторов». И сказка, печальная сказка человеческих заблуждений и кровавой борьбы за враждебные друг другу «истины» начнется сызнова… А ведь перед человечеством стоит такая масса неотложных творческих задач, требующих единения и систематической работы, а не взаимного уничтожения и бессмысленной растраты и культурных приобретений, и естественных богатств…
Последние комментарии
6 часов 6 минут назад
14 часов 58 минут назад
15 часов 1 минута назад
2 дней 21 часов назад
3 дней 1 час назад
3 дней 3 часов назад