Диктатор (СИ) [Elle D. / Alix_ElleD] (fb2) читать онлайн

========== Глава первая ==========

*

В траве носились собаки: два больших, буйных, счастливых рыжих пса, катались, прыгали, понарошку дрались. Джаред выудил из травы ветку потолще, зашвырнул подальше, и собаки помчались наперегонки, рассекая знойный полдень оглушительным лаем.

— Хорошие у тебя псы, — сказал Джефф. — Возьмёшь их с собой?

Джаред обернулся на него удивлённо, с несмелой радостью.

— А можно?

— Конечно, — Джефф присел, чтобы потеребить загривок Херли, вернувшегося с добычей. Сэди бегала вокруг, неистово махала хвостом и ревниво лаяла. Джаред позвал её, и она ткнулась носом ему в ладонь.

— А их там будет где выгуливать? — Джаред слегка нахмурился. — И ещё им нужен простор, они любят бегать…

— Вижу, — Джефф хлопнул Херли по золотистому боку, поднимаясь, и собаки унеслись играть дальше. — Там полно места, Джаред. Уж для двух твоих собак точно найдётся.

Какое-то время они шли молча, ступая по узкой тропинке между зарослями высоченной, по пояс, травы.

— Как Регина? — спросил наконец Джаред, просто чтобы хоть что-то сказать. На самом деле это было далеко не самым важным вопросом, который он должен был задать своему брату, но те другие, важные, толклись в голове слишком остервенело, он никак не мог решить, с какого начать, поэтому начал с чего-то совсем не главного.

Хотя это, наверное, как раз и было самым главным для Джеффа.

— Хорошо, — ответил Джефф, тепло улыбнувшись, как всегда при упоминании её имени. — Надеюсь, ещё немного, и будет прекрасно.

— Она уже знает?

— Разумеется. Она узнала первой. Это ведь всё ради неё, Джей. Я сделал это ради неё.

— Я понимаю.

— Нет, вряд ли. Но я тебя не виню. Я тебя ни в чём не могу теперь винить, братишка, что хочешь натвори.

Слова были ласковыми, но в голосе не слышалось нежности. Они с Джеффом никогда не были особо близки — и с чего бы? Родились от разных матерей, росли порознь, виделись раз в год на официальных церемониях. И самое главное — Джефф был старшим. Это создавало между ними пропасть, и ни один из них никогда не пытался её пересечь, понимая, что попытка заранее обречена на провал.

Наверное, Джареду от всего этого должно было стать легче. Но не становилось. Он вообще не очень понимал, что именно чувствует. Что должен чувствовать. И что ощутит, когда сполна осознает: всё это — правда.

— Ты уже всё подписал?

— Да.

— А мне… надо что-то подписывать?

— Тебе всё скажут, Джаред. В Летучем Доме. Потерпи ещё немного.

В его тоне скользнула насмешка, словно Джаред так и подпрыгивал от нетерпения. Джаред вспыхнул, резко остановился, хватая Джеффа за плечо.

— Я понимаю, тебе смешно. Ты доволен и счастлив. И я очень рад за тебя, Джефф, права рад. Только ты подставил меня, чёрт тебя возьми, ты так меня подставил, так что не смей теперь надо мной издеваться!

Он почти выкрикнул это брату в лицо. Своему старшему брату. Своему хозяину. Хозяину всего. Хотя… Джефф ведь больше не был хозяином всего. Он отказался. Сам. Джаред никогда не говорил с ним так раньше, даже и не думал, что может. А теперь получилось само собой, и от этой мысли у него засосало под ложечкой.

Джефф словно прочёл его мысли — они всё-таки неплохо друг друга понимали, несмотря ни на что. От его пристального, тихого взгляда Джаред невольно разжал руку и отступил на шаг, потупившись и с трудом сдержав желание преклонить колено.

— Прости…

— Ничего. Я даже рад. Хорошо, что ты способен на подобную прямоту. Тебе это пригодится в будущем. — В голосе Джеффа зазвучали протокольно-деловые нотки. — Когда ты прибудешь в Летучий Дом, тебя встретит Джеффри Дин Морган. Он глава Совета Командоров, всё объяснит, уладит все формальности. Слушай его внимательно, Джаред. Слушай, а не слушайся. Он введёт тебя в курс дел, познакомит с членами Совета. Они разрабатывают стратегию, предлагают варианты, но решение всегда принимаешь ты. Запомни это. Всегда, в любой ситуации решение будешь принимать ты и никто другой.

— Ты именно от этого сбежал? — не выдержал Джаред. — Не хотел больше принимать решения?

Джефф посмотрел на него острым, прямым взглядом исподлобья — взглядом, смотревшим в сердца людей по всей Пангее, с плакатов, газетных разворотов, портретов на стенах, из линз далекоглядов. На Джареда этот взгляд всегда действовал так же, как на любого другого человека: вселял страх, смятение и инстинктивное желание подчиниться. Потому что человек, который так смотрит, должен знать всё. Он всё знает лучше. Ему можно довериться.

А теперь оказалось, что этот человек не знает ничего. Или, по крайней мере, ничего не желает знать. И с готовностью переваливает свою ношу на плечи другому.

— Хорошо, — сказал наконец Джефф. — Я скажу один раз, и теми же словами, которыми ответил Моргану, когда мы обсуждали моё отречение. У каждого из нас есть одна жизнь. Большая часть моей уже прожита. И почти всю её я отдал Пангее. То, что осталось, я хочу отдать Регине. И нашим детям. Если они будут.

— Ты мог сделать Регину своей Спутницей! — воскликнул Джаред, как будто Джеффа ещё можно переубедить. — Она всегда была бы рядом, родила бы тебе хоть десяток сыновей, и…

— И один из них стал бы моим наследником. Нет. Это не то, Джаред, совершенно не то. Спутница — не жена. Она ублажает тебя в постели, рожает детей, может давать советы и быть тебе другом жизни. Но она всегда будет пылью под твоими ногами. Всегда. И вы будете знать это оба. Она никогда не будет счастлива с тобой.

— И ты от всего отказался, всё бросил только для того, чтобы Регина была счастлива?

Джаред сказал это с горечью, почти с презрением, и ждал вспышки гнева в ответ. Но Джефф только улыбнулся, коротко и немного печально. И тогда Джаред понял наконец.

— Хотел бы я любить кого-нибудь так же сильно, — пробормотал он.

— Не надо. Теперь тебе нельзя. Да ты и не сможешь.

— Почему не смогу?

Джефф не ответил.

Они снова пошли вперёд, догоняя собак, убежавших уже совсем далеко. Кругом шумел лес, летний воздух сиял изнутри, полнился ароматами свежескошенных трав. Здесь прошла вся жизнь Джареда — он был деревенским жителем, любил свою родную глушь и совершенно не представлял, как будет жить в городе…. а тем более — в Летучем Доме. Редкие поездки в столицу всегда были ему в тягость. А теперь он останется там навсегда. На всю жизнь. Запертый и без надежды на избавление. Потому что у них с Джеффом больше нет братьев.

— Это нечестно.

Джефф кивнул, глядя в землю и не сбавляя шаг. Он словно ждал этого обвинения, немного детского, но полного искренней горечи и тоски. Странно, Джаред сам от себя такого не ждал — он не собирался ни в чём обвинять своего брата. Просто… всё случилось так неожиданно.

— Ты меня потом возненавидишь. Обязательно, — добавил Джефф с тенью улыбки, когда Джаред замотал головой. — Ты хороший мальчик, Джаред, и ты не виноват, что твой старший брат — эгоистичный малодушный подлец. У меня был выбор: весь мир, включая тебя, или Регина. Я выбрал её. Надеюсь, хоть она меня за это ненавидеть не будет. А может, и будет… если есть хоть какая-то справедливость.

Сэди подбежала к ним, волоча за крыло мёртвую птицу. Судя по запаху, птица погибла не от зубов Сэди. Джаред тут же бросился к ней.

— Фу! Брось! Сэди, брось! Где ты только её взяла?!

Сэди упрямо сжала зубы и зарычала, не желая выпускать сомнительный трофей. Джаред никогда не кричал на своих собак, но сейчас он сердился, ему было плохо, и он немного, ну… сорвался, что ли. Ухватил собаку за холку, пригибая к земле, надавил на точки под челюстью, гораздо сильнее, чем требовалось. Сэди взвизгнула, выплюнула птицу и, завалившись на бок и задрав лапы, жалобно заскулила. Джаред схватил падаль и зашвырнул подальше в траву.

— Глупая псина, — выпалил он. — Глупая! Ты же могла отравиться!

Сэди закрыла лапами глаза. Джареду стало стыдно. Конечно, ему приходилось бывать с собаками жёстким, воспитывая их, но сейчас он перегнул палку. Хорошие хозяева так себя не ведут. Он встал на колени в траву, несмело погладил бок Сэди. Она тут же лизнула его руку, радостно тявкнула, вскочила и завертелась, как ни в чём ни бывало потираясь о его ноги.

Джаред вспомнил о Джеффе и обернулся. Тот стоял, заложив руки за спину, смотрел на него и улыбался улыбкой, которую Джаред не хотел понимать. Когда Джефф сообщил ему об отречении, первой его реакцией была паника и испуганное: «Я не справлюсь! Я не смогу!» Тогда Джефф не стал разубеждать его, но сейчас в его позе, взгляде, в этой полуулыбке, от которого стыло сердце, Джаред ясно читал, что Джефф верит в него. Джефф верит, что он сумеет.

И почему ему от этого было так страшно?

— Держи, — Джефф вытащил руку из-за спины и что-то протянул ему. — Я не знал, стоит ли тебе давать это сейчас, но теперь думаю, стоит.

Джаред в недоумении взял протягиваемый ему предмет. Это была небольшая палочка, похожая на грифельный стержень, только сделанная из какого-то металлического сплава, кажется, очень прочного.

— Смотри не потеряй.

— Что это?

— Ключ от твоих кошмаров, — ответил Джефф. — Когда придёт время, Морган покажет тебе замок.

Джаред в растерянности кивнул. Стержень был слишком длинным, в карман бы он не влез. Джаред расстегнул было куртку, чтобы попробовать внутренний карман, но потом передумал и понёс стержень в руке. Позже решит, что с ним делать.

Впереди показалось поместье Шерон — матери Джареда, которая сейчас металась по дому, ахая, всплескивая руками и отдавая бестолковые распоряжения слугам. Джаред хотел было спросить, можно ли ему и маму взять с собой, но в последний миг удержался. Откуда-то он знал, что это неправильный вопрос, и не надо его задавать.

— Я же смогу обращаться к тебе? — спросил он, нарушив вновь установившееся между ними молчание. — За советом и всё такое.

— Сможешь. Но не думаю, что станешь.

— Ты был хорошим правителем, Джефф. И ты учился этому всю жизнь, а я…

— На Пангее невозможно быть хорошим правителем, Джаред. Все плохи в той или иной степени, вопрос только в том, насколько. Я был плох, хотя, надеюсь, не совсем ужасен, а ты… хуже меня не будешь, уж точно.

Если эти слова должны были ободрить Джареда, то вышло не очень. Он посмотрел на брата почти жалобно, едва борясь с желанием взмолиться, чтобы он передумал, чтобы сказал, что всё это просто розыгрыш… или, чем чёрт не шутит, испытание верности.

— Посоветуй хоть что-нибудь, — попросил Джаред. — Ну хотя бы что-нибудь скажи. Не оставляй меня с этим… вот так.

Джефф положил руку ему на плечо. Они почти пришли — с этого места уже были видны ворота, чёрная громада правительственного мобиля, суета во дворе. Джаред знал, что когда они вернутся в дом, то уже не смогут поговорить по душам. Они уладят последние формальности, Джаред попрощается с родными и домочадцами, а потом… Он не знал, что будет потом, и хотел иметь хоть что-то, на что можно было бы опереться хотя бы в первые дни

Джефф приблизил губы к его уху, почти коснувшись волос. Джаред почувствовал его дыхание на своей шее, когда Джефф прошептал, так тихо, что их не могли услышать даже птицы:

— Никому не верь. Никому. Никогда.

И, оставив Джареда с этим напутствием, его старший брат Джефф, бывший Диктатор Пангеи, убрал руку с его плеча и пошёл по тропинке вперёд, оставив Джареда позади.

*

Дирижабль лениво пробирался сквозь облака, медленно, неповоротливо, как корова. Поездом точно вышло бы быстрее, вот только в Летучий Дом поезда не ходят, и Дженсену приходилось мириться с черепашьим ходом и собственной неприязнью к полётам. Не то чтобы ему часто доводилось летать — у его семьи был собственный аэроплан, но это была скорее дань статусу, пользовались им нечасто, предпочитая мобили и лошадей. Впрочем, ту крохотную, адски трясущуюся коробочку, подозрительно напоминающую гроб, что именовалась аэропланом, нельзя было и сравнить с гигантским монстром, ворочающим лопастями двух десятков паровых турбин. Ход был мягкий, движение почти не чувствовалось, а каюта оказалась такой роскошной, что можно было притвориться, будто находишься в неплохой гостинице, а не торчишь в серой туче в миле над землёй.

Дженсен старался расслабиться. В его каюте, помимо удобной, прикреплённый к стене кровати, имелось кресло со столиком и установленной напротив линзой далекогляда. Когда далекогляд был отключён, в линзе плавала маленькая красная рыбка. Но сейчас он работал — Дженсен подозревал, во всех каютах дирижабля, и все, кто не на рабочих местах, прилипли к экранам.

Сам Дженсен полулежал в кресле, закинув ноги на стол, и не сводил глаз с лица, заполнившего собой экран. Того же самого лица, что изображал портрет на стене, того лица, которое Дженсен в последний месяц представлял так часто, пытаясь вообразить живым, во время непринуждённого разговора, а не застывшим парадной маской. Лицо Диктатора Александра. Оно стояло фоновой картинкой, пока взволнованный голос диктора скороговоркой проговаривал текст. Диктор явно был в шоке. Да и кто не был?

— …в связи с состоянием здоровья, не позволяющим более выполнять почётный долг… с грустью и скорбью… осиротевший народ Пангеи…

Лицо Диктатора, знакомое с пелёнок (во всяком случае, так всегда казалось) мигнуло и исчезло, сменившись совершенно другим лицом. Неуловимо похожим, но в то же время отличавшимся, как день от ночи. Более молодым. Более открытым. Улыбающимся. Наверное, фотокарточка была сделана какое-то время назад, потому что если бы они делали её сейчас, он вряд ли стал бы так улыбаться. Как мальчишка.

— Но есть кому подхватить упавшее знамя! Диктатор не может уйти, как не может и умереть — Диктатор вечен. Он лишь обретает новое лицо и новое имя. Запомни это лицо, народ Пангеи, воспой это имя! Возликуй!

Диктатор сорвался на истерический восторг, и Дженсен, нажав на кнопку в подлокотнике, выключил далекогляд. Красная рыбка, вынырнув из пустоты, вильнула хвостом.

Возликуй. Воспой. Вашу мать.

Раздался стук, и в каюту просунулась аккуратно стриженная голова стюарда.

— Сэр? Чай, кофе, цикорий?

— Виски, — сказал Дженсен.

Стюард безропотно налил, поклонился и вышел. Дженсен взял бокал, поболтал кубики льда. Пригубил, распробовал, осушил залпом. Надо было просить двойной.

Он сбросил ноги со стола и выругался вслух.

Дженсен Росс Эклз, средний сын сэра Алана Эклза из провинции Астория, был избран в Спутники светлейшего повелителя, Диктатора Пангеи, и находился по пути в Летучий Дом, чтобы приступить к своим новым обязанностям. История, надо сказать, вышла та ещё. Дженсену в марте исполнилось двадцать четыре, для новоизбранного Спутника он был перестарком, и отчасти поэтому, отчасти по ряду других причин решение губернатора всех поразило. Было общеизвестно, что каждая провинция Пангеи обязана предоставить одного человека, который войдёт во Внутренний Круг Летучего Дома и займёт положение Спутника при Хозяине всех. Это название — Спутник, либо Спутница, в зависимости от пола — не менялось столетиями, хотя несколько изменялась суть. Триста лет назад, когда на Пангее ещё официально существовало рабство, всё было предельно просто: Спутники становились наложниками, рабами для утех, а Внутренний Круг — обычным гаремом. Уже тогда в Спутники избирались представители самых влиятельных и знатных родов, и изначально это было способом Диктатора показать, что провинции целиком от него зависят и обязаны ему подчиняться — коль скоро он может уложить к себе в постель любого, даже самого знатного аристократа, унизив его до положения игрушки. Но со временем отношения провинций с Летучим Домом менялись, соответственно менялась и символическая роль Спутников. С отменой рабства они приобрели скорее статус почётных слуг: из их среды избирались камергеры, постельничие, личные лакеи и даже егеря Диктатора; словом, это был действительно внутренний круг наиболее приближённых к повелителю лиц. Теперь же статус Спутника стал почти полностью символическим. Всего их было тринадцать — по количеству провинций Пангеи, — но большинство никогда не оставались с повелителем наедине, не говоря уж о более близких отношениях. Самого Диктатора, разумеется, ничто не обязывало брать их в свою постель — кроме традиции, дань которой отдавали, устраивая время от времени довольно разнузданные групповые увеселения, если не сказать оргии. Двор Диктатора пировал, Спутники танцевали и развлекали гостей — вот, собственно, и всё. Личные контакты Спутника с Диктатором если и осуществлялись, то исключительно по воле и желанию повелителя. И тут уж всё зависело от самого Диктатора. Некоторые занимались сексом со всеми Спутниками, причём одновременно, или заставляли их совокупляться друг с другом. Другие, такие как Диктатор Александр, игнорировали всех, уделяя им не больше внимания, чем собакам. Неизменным за все столетия существования Внутреннего Круга оставалось одно: от этой должности нельзя было отказаться, и с неё нельзя было уйти. Если Спутник становился слишком стар или неугоден, его отправляли вниз, в уединённое поместье, где он пожизненно содержался под домашним арестом. Некоторых убивали — из ревности, зависти, в ходе многоходовых дворцовых интриг. Некоторых казнили.

Мать Дженсена, услышав о решении губернатора, упала в обморок, и её долго не могли привести в чувство. Отец бушевал, круша всё вокруг, кричал, что он этого так не оставит. Старший брат Дженсена был оскорблён, сестрёнка, забыв о манерах юной леди, горько плакала. И только сам Дженсен, оправившись от первого удивления, остался абсолютно спокоен. А проворочавшись ночь на горячей подушке, по-настоящему воодушевился. Они не понимали. Да, для отца это было унижением, почти позором. Формально должность Спутника — честь для семьи, из которой его забирают. Вот только вековые предрассудки ничем не переломить: люди воспринимают Внутренний Круг как гарем, а Спутников — как подстилок, и тут ничего не попишешь. Именно поэтому выбор и пал на семью Эклзов — у сэра Алана было слишком много врагов, и они имели сильные рычаги давления на губернатора. Правда, логичнее было бы забрать Маккензи, единственную дочь лорда Эклза и самую младшую из его детей. Но они знали, что именно Дженсен был отцовским любимцем. Не старший, угрюмый и нелюдимый Джошуа, и не плаксивая дурочка Маккензи, а остроумный, образованный, дерзкий и вызывающе красивый Дженсен, блиставший при губернаторском дворе и считавшийся одним из самых завидных женихов в Астории. Лорд Эклз обожал его, и в последнее время тайком искал способ сделать своим наследником в обход прав старшего сына. Теперь всё это пошло прахом. Дженсена вырвали из семьи, давшей ему воспитание и положение в обществе, вышвырнули, как загнивший сорняк. Кстати, не исключено, что его братец Джошуа и сам приложил к этому руку, не желая расставаться с наследством и, в будущем, титулом лорда. Как бы там ни было, они выбрали Дженсена. Ему предстояло забыть свой род и отправиться в Летучий Дом, а там отдаться во власть Диктатора, на его милость или самодурство — тут уж как повезёт.

Но Дженсен был не из тех, кто ждёт, когда ему повезёт.

Пока мать отпаивали травами, а слуги подметали обломки разбитой отцом мебели, Дженсен не торопясь собирался, обдумывая свои ближайшие действия. Конечно, это не то будущее, которое он себе представлял. Ему уже двадцать четыре, для Спутника он староват, но это его не слишком смущало: Диктатору Александру тридцать шесть, это хорошая разница в возрасте, и у Дженсена будет явное преимущество перед неопытными юнцами из других провинций. Все знали, что Диктатор никому в «гареме» не отдаёт предпочтения — и это было отлично, потому что открывало Дженсену дорогу прямиком в его спальню. Да, он мужчина, но что это меняет? Его обаянию одинаково легко поддавались представители обоих полов. Он давно перестал вести счёт мимолётным связям, и никогда не останавливался перед тем, чтобы уладить какое-то из своих дел через постель. Да взять хотя бы прошлогодние скачки в Роуктоне — в жеребьёвке Дженсену выпала первая дорожка, и для этого только и понадобилось, что позволить распорядителю скачек сделать ему минет. В результате Дженсен пришёл первым, и жена распорядителя поздравляла его с победой всю ночь напролёт. Он подумал тогда, что занятно было бы им как-нибудь собраться всем втроём, но не стал предлагать подобного, не желая вносить разлад в семейную жизнь супругов. Хватит и того, что оба они, и муж, и жена, ещё долго будут думать о нём, занимаясь сексом друг с другом.

Дженсену всё это давалось легко. Он любил секс, любил себя, искренне восхищался своим телом и без малейшего зазрения совести пользовался сногсшибательным эффектом, который производил на окружающих своей внешностью и манерами. Некоторые находили его излишне наглым, некоторые — вульгарным, но разве его вина, что у него по-женски полные губы и густые ресницы? Он даже нарочно стриг волосы покороче, чтобы его чересчур красивое для мужчины лицо не выглядело совсем уж смазливым, и частенько ездил верхом без перчаток, чтобы огрубить свои слишком изящные руки. Он во всём старался придерживаться разумного баланса, и эта тактика ни разу его не подводила. Отправляясь в Летучий Дом, он намеревался использовать её по полной.

И вот теперь всё рушилось, не начавшись, прямо у него на глазах.

Снова скрипнула дверь.

— Ещё один виски. Двойной, — сказал Дженсен, и насмешливый голос из-за спины ответил:

— Не хочешь ли ты предстать перед нашим новым повелителем пьяным в стельку? Мне-то казалось, ты собирался произвести впечатление.

Дженсен обернулся. Миша Коллинз, распорядитель Внутреннего Круга, вошёл в его каюту, как в свою собственную, и с недвусмысленной издёвкой оскалил зубы. Они не понравились друг другу с первого взгляда: Дженсен держался слишком уверенно для человека, которого навсегда вырвали из привычной жизни и бросили в неизвестность, а Миша был слишком нагл и навязчив как для человека, занимавшего должность, представителей которой ещё сто лет назад кастрировали. В то же время между ними явно было что-то общее, позволявшее им понимать друг друга с полуслова. Дженсен сходу смекнул, что Коллинза можно использовать: во Внутреннем Круге именно Коллинз был первым человеком, и от него зависело, как и когда Дженсен встретится с Диктатором. Чтобы произвести благоприятное впечатление, чтобы добиться того, чего Дженсен твёрдо решил добиться, нужно было завести с Коллинзом дружбу.

Дженсен сделал шаг на этой нелёгкой стязе, улыбнувшись и пожав плечами с самым невинным видом.

— Ты меня поймал. Ну, я просто думал слегка расслабиться. Лететь-то ещё долго.

— Вы, провинциалы, воображаете, будто умеете врать, — сказал Коллинз, и Дженсен вспыхнул — от ярости, что его назвали провинциалом, а не от того, что уличили во лжи. — Но ты запомни, Эклз, ваши местечковые интрижки — детский лепет в сравнении с тем, что делаем мы в Летучем Доме. Так что или ты быстро научишься врать как следует, или сразу бросай эту привычку.

— Я не вру, — сухо сказал Дженсен.

— Да, конечно. Убери ноги со стола.

Дженсен смерил его испепеляющим взглядом.

— Это моя каюта. И мой стол.

— Здесь нет ничего твоего. Включая тебя самого. Ты принадлежишь Диктатору, и этот дирижабль, а следовательно, и этот стол принадлежат Диктатору. Потому убери ноги Диктатора со стола Диктатора. Я больше не стану повторять.

«Не стоит с ним цапаться. Особенно теперь», — подумал Дженсен и, выдержав паузу, демонстративно сбросил ноги на пол. Коллинз, оставив без внимания показушность этого жеста, прошёл и сел напротив.

— Видел передачу по далекогляду?

Дженсен коротко кивнул. Если этот парень в самом деле такой мастак в распознавании лжи, лучше не дразнить его второй раз подряд.

— Прелестно, правда? — Коллинз неприятно улыбнулся. — Ты строил такие планы. Изучал парковую архитектуру, знал, что наш повелитель ею увлечён. Чтобы вам было о чём говорить. Взял пару уроков танцев, соблазнил, для тренировки, парочку неприступных юнцов. Обновил стрижку. Кстати, в столице тебя за неё поднимут на смех. Но это поправимо.

Он просто старается меня разозлить, спокойно подумал Дженсен. Дешёвыми приёмчиками, которые сработали бы разве что с неврастеничной девицей. Но не сработают со мной.

— Что поправить труднее, — продолжал Коллинз, — так это внезапную блажь нашего повелителя. Надо же, взял и отрёкся от престола. Ради какой-то не первой свежести бабёнки. Стыд и срам.

— Разве можно так говорить о Диктаторе? — тщательно вуалируя насмешку, делано укорил его Дженсен.

— О Диктаторе, конечно, нельзя. Но Джефф Падалеки больше не Диктатор Пангеи. И говорить о нём я могу как угодно. А вот о его брате… тут дело приняло неожиданный оборот, верно, Дженсен?

Дженсен молчал, ожидая продолжения. Он видел, что Коллинз пришёл к нему не просто так — именно к нему. Он знал о планах Дженсена приблизиться к Диктатору, занять положение, которое и не снилось аристократам Астории, будь они хоть трижды членами губернаторского совета. Это была бы его месть им, и заодно — его способ брать от жизни всё, что она даёт. Даже если это вовсе не то, на что ты рассчитывал.

И ведь ничего не изменилось, так? Просто ещё один неприятный сюрприз. Вместо зрелого, мудрого, утомлённого бременем власти правителя — неоперившийся мальчишка, выдернутый из-под материнской юбки и почти силком усаженный на трон. У Диктатора Александра не было детей, и по отречении он назначил преемником своего младшего брата, Джареда. Дженсен ничего не знал о нём — братья и сёстры Диктатора всегда живут уединённо, на том же положении, что и вышедшие в отставку Спутники: как почётные пленники, почти не имеющие связи с внешним миром. Это делается для того, чтобы обезопасить Пангею от риска переворота; но это же теперь сыграло против династии, столетиями державшей планету во власти. На трон сел юнец, не имеющий никакого представления о том, что ему делать с этим троном. У него такая открытая улыбка. Вчера ещё гонял бабочек на лугу, а сегодня — Диктатор. Он будет здорово ошарашен, может, даже напуган. И, без сомнения, очень одинок. Со стороны Дженсен будет огромной глупостью не воспользоваться этим.

— Ты не встревожен? — спросил наконец Коллинз, видя, что Дженсен не собирается отвечать.

— Нет. С чего бы?

— Новый Диктатор — совсем не тот, кому ты так жаждал отдать всего себя.

— Мне всё равно. Я ведь избран Спутником повелителя, так? И я им стану.

— Он очень молод. Вы с ним ровесники.

— Значит, нам ещё легче будет друг друга понять.

— Не думаю. Видишь ли, — улыбка Коллинза стала шире, — по имеющимся у меня сведениям, наш новый повелитель не интересуется мужчинами. То есть совсем.

Дженсен застыл. О Диктаторе Александре ходили разные слухи — самый настойчивый гласил, что он без памяти влюблён в какую-то простолюдинку, такого низкого рода, что даже не мог назначить её своей Спутницей. Но другие слухи говорили, что до этой простолюдинки у Диктатора было немало любовников-мужчин, причём один из них продержался в фаворитах несколько лет. Вообще на Пангее трудно было найти человека, однозначно предпочитавшего какой-то один пол и полностью отвергавшего другой. Даже состав Внутреннего Круга всегда был разнороден: иногда в нём было больше мужчин, иногда — женщин, но никогда не было только тех или других. Что ж… всё может перемениться?

Но ведь Дженсен уже здесь.

— Вы думаете, он меня отошлёт? — спросил он. Это было, наверное, самым худшим: получить отставку и отправиться в вечное изгнание сразу же, даже не попытавшись достичь тех вершин, которые себе наметил. Дженсен вообще не верил в поражение, но поражение до начала боя — это уж слишком.

— Отошлёт? Нет. Первое время ему вообще будет не до гарема. — Коллинз, как Дженсен успел заметить, частенько именовал Внутренний Круг этим словом. Интересно, называет ли он сам себя евнухом? Вряд ли. — А потом, когда освоится, наверняка даст шанс проявить себя нынешним Спутникам. Хотя бы из уважения к своему брату. Я просто хочу предупредить, чтобы ты не рассчитывал на многое. В гареме сейчас восемь женщин, восемь прекрасных женщин, и я уверен, среди них хоть одна да приглянётся ему.

— Но ни одной из них не хватит ума взять его за горло. Вы это имеете в виду?

Да, этому человеку не стоило врать. Честная игра в разговоре с ним вознаграждалась сполна. Коллинз сверкнул синими глазами. Его улыбка стала акульей.

Он поднялся.

— Ты хорошо соображаешь, Дженсен. Если ты так же хорош в постели, то, может быть… а может, и нет. В любом случае, я присмотрю за тобой. — Он покровительственно потрепал Дженсена по щеке, задев пальцами мочку уха. — Обязательно присмотрю.

Он вышел, а Дженсен всё ещё чувствовал прикосновение его ладони к своему лицу. Он с отвращением потёр щеку ладонью. До чего склизкий тип. Но ссориться с ним нельзя. По крайней мере, до тех пор, пока Дженсен не увидит лично этого нового Диктатора, этого Джареда… или как там его теперь будут звать.

Увидит, и возьмёт за горло. Сделает своим рабом.

И тогда очень горько придётся тем, кто решил унизить род Эклзов.

========== Глава вторая ==========

*

Когда кортеж Диктатора прибыл в Летучий Дом, моросил дождь: мелкий, мерзенький, почти незаметный, но чересчур хорошо ощутимый. Было холодно, порывы ветра бросали морось горстями в лицо и за шиворот, влага тяжело оседала на одежде. Джаред сидел в кресле под огромным балдахином, но соболиный мех на воротнике его плаща насквозь пропитался водой и стал похож на облезлый лисий хвост. И ещё этот чёртов фонтан, бьющий вверх гигантскими струями — какому идиоту пришло в голову оставить его работать в такую погоду?! Основная масса людей, вышедших встречать нового повелителя, собрались как раз на площади у фонтана, и Джаред представлял, как они мёрзнут. Он и сам мёрз, ритуальное одеяние из шёлка и батиста совсем не грело, а набрав влаги, и вовсе создавало ощутимый дискомфорт. Хотелось залезть в горячую ванную и не вылезать из неё часа полтора. И сунуть ноги в шерстяные носки. Интересно, в гардеробе Диктатора найдётся пара шерстяных носок?

Будь его воля, Джаред сделал бы так, чтобы это всё кончилось как можно скорее. Но встречей распоряжался кто-то другой, и она затянулась больше чем на час. Когда платформа, на которой стоял его трон, прекратила мучительно медленный ход и, дрогнув, остановилась, Джаред слишком поспешно сошёл с неё, проигнорировав протянутые к нему с двух сторон руки в чёрных перчатках, а оказавшись в помещении, сердито отряхнул ладонью водяное крошево с опостылевшего воротника.

Кажется, это не очень понравилось его почётному эскорту, но Джаред был слишком раздражён и измучен, чтобы расстраиваться по этому поводу.

— Угодно ли повелителю прошествовать в зал Совета для встречи с Командорами?

Этот тип, первый придворный камергер, не понравился Джареду с первого взгляда. Он говорил подобострастно, смотрел заискивающе, но при этом Джаред чувствовал себя бесправной игрушкой в его руках. «Угодно ли повелителю», ха. Да никого тут не волнует, что на самом деле ему угодно согреться и поесть — с утра только булочку с кофе перехватил, и всё. Но ничего не поделаешь, похоже, придётся привыкать. Джаред вздохнул. Дома им никто никогда не помыкал.

Он рискнул всё-таки и спросил:

— Может, немного позже? Я…

Но Томас — так звали камергера — метнул в него такой уничтожающий взгляд, что Джаред подавился возражением и, поникнув, пошёл за ним, сопровождаемый своим почётным эскортом, как конвоем.

Зал Совета не был празднично убран — наверное, не успели, всё произошло слишком быстро, и только кое-где были развешаны знамёна, в основном на тех местах, где остались следы от наспех снятых портретов прежнего Диктатора. Сам зал представлял собой подобие амфитеатра, с полукружьем кресел вокруг центрального постамента, куда поднялся Джаред. При виде его все встали. Окинув взглядом зал, Джаред понял, что Совет собрался не в полном составе: кто-то был в отлучке, кого-то не сумели найти. Но и без того здесь собралось достаточно лиц: пытливых, любопытных, враждебных, разных. Только радостных и приветливых не было. Добро пожаловать.

Хотя нет, одно всё-таки было.

— Повелитель! — сияющий бородатый мужчина с тёмными глазами возник перед постаментом, изящно преклонил колено. — От имени Совета Командоров восхваляю тебя и молю бога о твоём долгом и счастливом правлении!

Это, наверное, Джеффри Дин Морган. Тот, кого Джаред должен слушать, но не слушаться. Джаред выдавил улыбку. Началась процедура представления — длинная, нудная, от усталости он не мог запомнить ни лиц, ни имён. Это плохо, что они видят его таким, растерянным и уставшим. Особенно после Джеффа, его спокойной, подавляющей силы, непоколебимой уверенности в себе. Они сочтут Джареда слабаком. И будут правы. Он слабый. Он не способен нести этот груз.

Джаред боялся, что его сходу засыпят государственными делами, но над ним всё-таки сжалились, и после церемонии представления отпустили, то есть позволили отпустить членов Совета. Потом снова куда-то повели, на сей раз — в личные апартаменты Диктатора. Джаред не успел даже толком их рассмотреть, потому что получил наконец-то ванну, ужин (на удивление скромный) и чистую постель. Он влез в пижаму, завернулся в одеяло и вырубился прежде, чем голова коснулась подушки. Наверное, это каким-то образом нарушало дворцовый этикет, потому что последним, что он услышал, был досадливый вздох Томаса.

Утром его разбудило солнце, светящее в окно — точно такое же, как дома. Джаред сел в постели, моргая и глядя на камергера, каменным столбом застывшего рядом с его постелью. Он что, всю ночь тут простоял?

— Семь утра, — тоном едва сдерживаемого обвинения объявил камергер.

— А… — промямлил Джаред, потягиваясь. — Так рано?

— Диктатор Александр поднимался в половине шестого.

О, господи. Хорошенькое наследство, спасибо, Джефф. Джаред решил, что пришла пора показать характер. Он наконец отдохнул и был готов к бою.

— Я буду спать до девяти, — заявил он.

— О. Чудесно. А когда же повелитель будет работать?

— Ночью. Я могу ложиться в час.

— Диктатор Александр ложился в три, — отрезал Томас. — Двух-трёх часов сна более чем достаточно. Это вопрос привычки.

Интересно, он с Джеффом так же разговаривал, или Джаред огребает на правах новичка?

— Вы давно тут работаете? — поинтересовался он.

— Восемь лет.

— И как? Нравится?

— Это угроза? — выгнул бровь Томас.

— Пока нет, — вздохнул Джаред. Не стоило пороть горячку и начинать своё славное правление с репрессий. — Чувствую, мне во многом тут предстоит разобраться. Что, работы правда так много?

— Советник Морган ждёт уже сорок минут.

— Ох, — только и смог сказать Джаред — и завертел головой в поисках своей одежды.

Томас тут же услужливо вскинул перед ним расправилку.

Через десять минут (как оказалось, одеваться с чужой помощью намного труднее и дольше, чем самому) Джаред вышел в приёмную, смежную со спальней. Она предназначалась для личных аудиенций, и допускались в неё только ближайшие родственники Диктатора, Спутники-фавориты и глава Совета Командоров. Джеффри Дин Морган прохаживался по приёмной, и ловко обернулся, едва Джаред вошёл, не дав ему увидеть свою спину. Похоже, это был навык, натренированный годами.

— Как спалось на новом месте, повелитель? — лучезарно улыбнулся он.

— Хорошо, но мало, — покосившись на Томаса, проворчал Джаред. Тот лишь поджал губы. — Что-то срочное, Командор Морган?

— Джеффри, — отечески поправил тот. Джареду не очень понравился этот покровительственный тон. Но он, должно быть, и правда желторотый птенец в глазах этого Моргана… птенец, которого навязали в вожаки стаи.

«Наверное, они все меня ненавидят», — подумал Джаред, а вслух сказал:

— Джеффри. Так что случилось?

— Случились вы, повелитель. Это, конечно, великая радость для всех нас, но и великая неожиданность. Диктатор Александр объявил о своё решении внезапно и не пожелал ждать. У нас очень много дел. Но сперва нужно уладить некоторые формальности.

Джаред сам не заметил, как Морган увлёк его в кабинет, бывший частью апартаментов. Джаред только теперь начал сознавать, как они велики — десяток, если не больше, комнат различного функционала, обставленных не так роскошно, как можно было ожидать: всё высочайшего качества, но ничего лишнего, никакой безвкусной позолоты, лепнины и завитушек. Джаред в последний раз был в Летучем Доме лет десять назад, ещё при отце, и помнил тут всё совсем иначе. Наверное, Джефф, став Диктатором, переделал личные покои под свой вкус.

— Прежде всего, — сказал Морган, усадив Джареда за стол и подсунув ему какую-то бумагу, — необходимо решить, какое имя вы возьмёте.

Имя? А, ну да. Теперь он будет Джаредом только для матери и сестры. Диктатор Джаред звучит слишком глупо, так же как и Диктатор Джефф. Джеффа официально звали Александром. Шестым по счёту. Может, не ломать голову и взять то же имя?

— Не стоит, — будто прочтя его мысли, сказал Морган. — Народ неоднозначно воспринял отречение вашего брата. Многие обижены, многие злятся. Ни к чему создавать лишние ассоциации. Нужно что-то совсем другое, что даст людям понять: настали новые времена.

Джаред кивнул, закусил губу. Официальные имена шестнадцати поколений его предков замелькали в голове, пока мысль не зацепилась за одно.

— Может, Тристан?

Морган приподнял брови. Потом издал короткий смешок. Это тоже не слишком понравилось Джареду. А что такого? Да, Диктатор Тристан был для Джареда самым любимым из его прапрадедов. Он был тем, кто отменил в Пангее рабство, дал женщинам право получать образование и работать на производстве наравне с мужчинами. Он отменил публичные пытки и казни несовершеннолетних. И много чего ещё, за что Джаред ему симпатизировал. Если он на кого из своих предшественников и хотел быть похожим, то на него.

— Интересный выбор, — сказал Морган наконец. — Он символичен?

— Может быть, — коротко ответил Джаред, не желая сейчас вдаваться в подробности.

Морган кивнул, задумчиво глядя на него.

— Хорошо. Тристан Второй. Впишите это имя здесь, — перед Джаредом легла чернильная ручка с золотым пером, сделанная из кости. Он невольно задержал на ней взгляд, потом вписал имя и подмахнул внизу. Морган забрал у него бумагу, взглянул на неё и помахал, просушивая чернила.

— Над вашей подписью нам ещё предстоит поработать. Но это позже. Сейчас — самое главное. Вчерашнее представление Совета не слишком вас впечатлило, верно?

Джаред вынужден был признать, что так и есть.

— Не переживайте. Не вы один были ошарашены. Обо всём стало известно только накануне, это было как гром среди ясного неба. Вчера они собрались просто на вас поглазеть. Настоящее заседание состоится завтра. Вам потребуется к нему подготовиться.

Не успел Джаред выдохнуть от облегчения (хорошо, что завтра, а не сегодня), как Морган щёлкнул пальцами, и в кабинет тут же ввалились двое лакеев, волокущие груду томов в кожаных переплётах.

— Это краткая отчётность о текущем состоянии дел, — сказал Морган, когда груду вывалили перед Джаредом на стол. — Только самое срочное и злободневное. Вам нужно будет ознакомиться с этими материалами, просто просмотреть, чтобы быть в курсе.

— Просмотреть? — слабым голосом спросил Джаред. Даже самые суровые из его домашних учителей никогда не задавали ему столько работы на день.

— Да, бегло. Не волнуйтесь, я вам помогу, укажу, что важно, а что второстепенно. Наибольшее внимание следует уделить военной промышленности и внутренней безопасности. И не только самим вопросам, но и Командорам, возглавляющим эти ведомства.

— Командор Зингер и Командор Пеллегрино? — вспомнил Джаред, удивив сам себя.

Морган кивнул.

— Особенно Командор Пеллегрино. Глава разведки и контрразведки. Будьте очень внимательны с этим человеком.

— Почему? Он неблагонадёжен?

— Что вы, — Морган, казалось, был неприятно поражён вопросом — В Совете нет неблагонадёжных. Просто Марк Пеллегрино, он… впрочем, вы сами поймёте. Пока что просто присмотритесь к нему.

— А остальные? Их так много…

— И все они пешки в ваших руках. Это ваша партия, повелитель, вы играете её, а они — фигуры, которые вы движете по доске.

— Интересная аналогия. А кто мой противник? Саркадасы?

Морган опустил взгляд. Всего на мгновение, но этого хватило. Война с Империей саркадасов длилась столько, сколько Джаред себя помнил, и именно она тревожила его больше всего. Он мало понимал в политике, но ещё меньше понимал в войне. А теперь ему в руки попало оружие, которым он совершенно не умел пользоваться. И очень боялся отстрелить себе ногу.

— О саркадасах мы поговоримпозднее, — сказал Морган. — Сейчас ваша забота — эти отчёты. Вам принесут завтрак, и вы проработаете до обеда. После обеда вами займутся стилисты. Необходимо привести вас в порядок.

Джаред вспыхнул, сконфузился, потом немножко рассердился. Но ни одно из этих чувств выразить не успел, потому что Морган уже раскрывал перед ним какие-то тома и говорил что-то о забастовках в промышленном секторе.

— Необходимо назначить дату инаугурации. Это формальность, однако формальность важная, помпезная. Обычно к ней готовятся полгода, но у нас особый случай, время не терпит, так что постараемся уложиться в две недели. Официальные празднования очень важны, они успокоят народ.

— А что, надо успокаивать?

Морган посмотрел на него снова тем отеческим взглядом, который одновременно вызывал раздражение и вселял неуверенность. Ничего-то ты не понимаешь, глупый мальчик.

— Народ всегда нужно успокаивать. Сейчас — немного больше обычного, — сказал Морган. — Не буду больше отнимать ваше бесценное время, повелитель.

— Постойте! — воскликнул Джаред, невольно вскакивая, когда Морган двинулся к выходу. — Я… я хотел… у меня столько вопросов!

— Не сомневаюсь. Но всё по порядку. Сейчас ваша задача — войти в курс дел. Я загляну через два часа. Запишите все вопросы, которые у вас к тому времени возникнут. Мы их обсудим.

— Да, но я хотел спросить сейчас…

Морган, смилостивившись, остановился.

— Да?

— Мои собаки. Их везли со мной и… я их не видел…

— Собаки? Они, конечно, на псарне. Где же ещё им быть.

— На псарне? А там ещё много собак?

— Несколько десятков, насколько мне известно.

— Ох! А можно их забрать оттуда? Ну… сюда?

— Вы хотите поселить собак в ваших покоях?

— Да!

— Томасу это не понравится, — заметил Морган.

— А мне не нравится Томас, — отрезал Джаред.

Морган пожевал губу. Потом пожал плечами.

— Как будет угодно повелителю. Ещё какие-то срочные вопросы?

— Да, — Джаред невольно сглотнул. Это не было срочным, судя по тому, что Морган вообще не затронул эту тему, но вопрос мучил его всю дорогу в Летучий Дом. — Я хотел спросить про гарем.

Морган молчал, словно ожидая продолжения. Потом приподнял брови.

— Про Внутренний Круг?

— Д-да.

— И что именно волнует повелителя? Вы хотите, чтобы сегодня ночью к вам прислали одного из Спутников?

— Нет! Как раз наоборот… я хотел узнать… обязан ли…

Он смутился и замолчал. Морган всё больше напоминал ему одного из его учителей, мастера Мэннерса, гонявшего Джареда в хвост и в гриву и никогда не делавшего скидку на то, чей он сын. Морган смотрел на него так же прямо и так же безжалостно, но потом сказал с неожиданной мягкостью, словно сжалившись:

— Вы Диктатор Пангеи. Вы никому ничего не обязаны.

И он вышел, поклонившись, оставив Джареда с грудой книг и костяным пером в напряжённой руке.

*

Дженсен стоял перед огромным, в два человеческих роста, зеркалом, и медленно оправлял окантовку перчатки, разглядывая своё отражение. Наверное, зеркало специально было сделано таким, чтобы подчеркнуть ничтожность того, кто в него смотрит, и подавить громадой окружающего пространства, вдвое увеличенного отражением. Но с Дженсеном этот примитивный приём не сработал. Ему нравилось то, что он видел в зеркале. По правде, он на всякий случай захватил чуть ли не весь свой гардероб, но, как оказалось, зря Едва они приземлились, с него молниеносно сняли мерку, и уже через четверть часа принесли дюжину комплектов одежды, от нижнего белья до парадной формы. Коллинз сказал, что это временный гардероб, позже для Дженсена сошью индивидуальный, чтобы одежда сидела на нём идеально. Но он уже и сейчас выглядел неплохо. Белый, как снег, обтягивающий комбинезон с чёрной стойкой под горло, чёрными перчатками и чёрным ремнём, соблазнительно ложащимся на бёдра. Белый был цветом Диктатора, чёрный — правительственным цветом, в который одевались члены Совета Командоров и в который были выкрашены правительственные машины. Спутники Диктатора были где-то посередине, что сказалось на их униформе весьма приятным образом. Дженсен закончил поправлять перчатку, огладил ладонями грудь, расправляя микроскопические складки. Вот. Теперь — безупречно.

Он совершенно не волновался.

Летучий Дом его удивил. Не впечатлил, не восхитил, не испугал — именно удивил, прежде и больше всего тем, насколько он был уродлив. Провинция Астория была не в чести у правящей династии — чересчур настойчиво в ней витал дух мятежа, и хотя до открытого бунта дело никогда не доходило, правящие Диктаторы старались держать асторийцев подальше от столицы. Поэтому Дженсен никогда здесь не бывал, хотя, конечно, видел трансляции по далекогляду, фотокарточки в газетах и горящие глаза очевидцев. Все они описывали Летучий Дом как нечто грандиозное. Шутка ли: огромный дворец, точнее даже сказать — целый город, с площадями, конюшнями, фонтанами, парком, множеством хозяйственных построек и помещений для слуг, и, конечно, дворцом Диктатора, расположенным в самом центре… И всё это парило в трёстах ярдах над землёй на гигантской платформе, подвешенной прямо под облаками. То есть, разумеется, платформа не была подвешена — её удерживали десятки непрерывно работающих паровых двигателей, энергия к которым подавалась через сотни чугунных труб, раскачивающихся и хрипящих внутри платформы и под ней. А ещё по этим трубам проходил водопровод, канализация, электрокоммуникации, пневмопочта и бог знает что ещё — Дженсен не особо силён был в технике. Точно он знал одно: перевитый многими милями трубопровода Летучий Дом походил на чудовищную механическую блоху, перебирающую тысячью длинных болтающихся ног. Сама платформа казалась неподвижной, но Дженсен знал, что она дрейфует, с очень маленькой скоростью, не удаляясь от собственного центра тяжести больше чем на десять ярдов. Но всё равно, находиться на этой вечно раскачивающейся тарелке было ещё менее приятно, чем в дирижабле. И тут было адски холодно: дирижабль рассекал облака, но, по крайней мере, его пассажиры находились внутри. Летучий Дом же был открыт всем ветрам, в нём почти постоянно стоял туман и моросил мелкий противный дождь, так что находиться на открытом пространстве было совершенно невыносимо.

Что и говорить, несложно понять, почему резиденцию Диктатора считали одним из чудес света. Вот только чудо это было на редкость неуютным, несимпатичным, и, как подозревал Дженсен, не слишком рентабельным. На поддержание платформы уходило чудовищное количество энергоресурсов, а единственной выгодой была относительная неприступность резиденции. Относительная — поскольку никто не отменял диверсий и саботажа: стоило повредить хотя бы часть коммуникаций, соединявших платформу с землёй, и всё сооружение рухнуло бы, погубив всякого, кто на нём находится. С другой стороны, достаточно было обеспечить надёжную охрану ключевых узлов, и Летучий Дом действительно становился недосягаемой крепостью. Туда можно было проникнуть только по воздуху, минуя несколько защитных барьеров. И даже во время самых кровопролитных мятежей чернь не могла осаждать дворец Диктатора с требованиями и проклятиями — оттуда, сверху, он попросту ничего бы не услышал. Эту платформу велел построить Диктатор Климент, славившийся эксцентричным нравом и склонностью к паранойе. Дженсен к этим чертам прибавил бы ещё и нездоровый романтизм: замок в облаках, надо же такое придумать.

Внутри, правда, оказалось получше. Апартаменты, отведённые Дженсену, были просторными и удобными, имелась спальня, гостиная, гардеробная и, конечно, ванная, со дна которой торчали резиновые хоботки подводного массажёра. Всё было выдержано в ржаво-коричневых тонах, с вкраплениями меди и желтого золота — грубовато, но стильно. Насколько Дженсен успел заметить, разные части резиденции были оформлены в разном стиле — Летучий Дом был слишком старым и слишком часто перестраивался. Пожалуй, в нём без особого труда можно было и заблудиться — впрочем, если такое и произойдёт, на помощь наверняка придёт расставленная на каждом углу охрана.

Дженсен не спрашивал о других Спутниках. Каждому из них были отведены отдельные покои, и никто не принуждал их общаться между собой. Дженсен знал только, что увидит их всех на церемонии представления — небольшом полуофициальном собрании, не то чтобы традиционном, но оказавшимся необходимым в нынешних обстоятельствах. Обычно Диктатор сам подбирал себе Спутников — нынче же они достались ему в наследство в полном, так сказать, комплекте, и он должен был хотя бы раз увидеть их, прежде чем принять решение о каких бы то ни было изменениях. У нового Диктатора было множество дел, однако с церемонией решили не затягивать — через две недели планировалась инаугурация, на которой Спутники составят часть парадного кортежа. Если Диктатор пожелает удалить кого-то из них, это стоило сделать до инаугурации.

У Дженсена было около недели, чтобы как следует обдумать своё положение. В конце концов он пришёл к выводу, что его изначальные планы не должны претерпеть особых изменений. Он привлечёт внимание Диктатора к себе, вызовет его интерес, добьётся аудиенции, а как только они окажутся наедине — соблазнит. Дальше этого момента Дженсен пока не загадывал, хотя предполагал, что остальное будет просто. Сейчас ему не терпелось поскорее оказаться с новым повелителем Пангеи лицом к лицу. Увидеть, улыбается ли он ещё так, как на той старой фотокарточке. И отражается ли эта улыбка в его глазах.

В дверь постучали: пора. Дженсен в последний раз окинул себя взглядом в зеркале, чуть приподнял уголки губ, удовлетворённый осмотром, и лёгким пружинистым шагом покинул свои апартаменты.

Церемонию представления проводили в одном из многочисленных залов дворца: кажется, Летучий Дом состоял как минимум наполовину из помещений, отведённых под церемонии того или иного рода. По прибытии Дженсену вручили увесистый том под названием «Свод правил и норм приличия в резиденции Диктатора», описывающий запутанный придворный церемониал. Дженсен пролистал эту книжицу и бросил под стол. Новый Диктатор наверняка знает об этих правилах не больше Дженсена, и, без сомнения, точно так же ими тяготится. Дженсен собирался стать ему близким, настолько близким, что дальше некуда; не стоит сходу возводить между ними искусственные преграды.

На полу зала был очерчен полукруг, выкрашенный белой и чёрной краской. Вдоль полукруга стояли люди, мужчины и женщины, и первым неприятным открытием стало то, что все они оказались одеты точно так же, как и Дженсен, только на женщинах были длинные узкие юбки в пол. Цвета оказались теми же, и весь эффект тотчас пропал: теперь они выглядели одинаковыми, словно клоны. Миша Коллинз, всклокоченный и злой, подскочил к Дженсену сбоку и потащил куда-то, что-то шипя; Дженсен подчинился, встал в отведённое ему место, с досадой отметив, что оно не в центре и не по бокам — словом, незаметное, он не бросится в глаза Диктатору, когда тот переступит порог. Коллинз метался, отдавая распоряжения снующим лакеям, и у Дженсена было несколько минут, чтобы оглядеться. Он молниеносно окинул взглядом людей, стоящих с ним на одной полосе: восемь женщин, четверо мужчин, не считая его самого, всё как говорил Коллинз. Уродов нет, все в той или иной степени привлекательны, но с ним не сравнится никто. Это радовало. Он не позволил Коллинзу обрезать ему волосы, как тот намеревался; это вызвало их первый серьезный конфликт, но сейчас Дженсен был рад, что настоял на своём. Все четверо мужчин — вернее, юношей, это были сущие мальчишки, — были стрижены коротко и почти одинаково. Женщины стояли с распущенными волосами, ни у одной они не были короче, чем по пояс, а одну, высокую блондинку, золотистое покрывало локонов укутывало до колен. Все выглядели спокойными, даже самоуверенными, хотя, встретившись взглядами с некоторыми из них, Дженсен ни в одних глазах не встретил вызова. Всё это были отпрыски знатных родов, представители лучших семейств Пангеи, вырванные из родной стихии и отданные в рабство Диктатору, чтобы лишний раз подчеркнуть полноту его власти. Они давно смирились, научились извлекать выгоду из своего положения и своей вынужденной праздности — общеизвестно, что ни с кем из своих Спутников Диктатор Александр не делил постель. И сейчас они не ожидают, что для них что-то изменится, когда в этот зал войдёт его преемник. Самое худшее, думают они, что может случиться с ними — их отправят в отставку. Ни у кого из них не было амбиций. Дженсену хватило минуты, чтобы это понять.

Поэтому когда суета улеглась и в наступившей тишине оглушительно грянул гонг, единственным, что Дженсен чувствовал, было ликование.

— Владыка и повелитель Пангеи, Хозяин всего, Диктатор Тристан Второй!

Тристан. Вот какое имя он себе выбрал. Что ж, недурно. Хотя Дженсен всё равно решил для себя, что в постели станет звать его Джаредом, только Джаредом, лаская кожу у него за ухом и легко прикусывая шею. Он до двадцати четырёх лет был Джаредом, и с Дженсеном сможет снова им быть. С Дженсеном он сможет всегда оставаться самим собой. Кто же от такого откажется? Тем более когда у тебя в одночасье отнимают всё, что было тобой, и делают из тебя кого-то совсем другого.

Створки дверей в дальнем конце распахнулись, и вошёл Диктатор.

Он был одет точно так же, как его Спутники — в глухой комбинезон с высоким воротником, перчатки и сапоги, облегающие голень. Единственное отличие заключалось в том, что его одежда была полностью белой. Он вошёл в центр полукруга, нарисованного на полу — и Дженсен мысленно проклял Коллинза, поставившего его именно в это место, потому что Диктатор оказался практически к нему спиной, а Дженсен попал в зону слепого пятна. Какой идиот вообще рисовал этот чёртов круг?! Или… возможно, не идиот. Возможно, это слепое пятно создано нарочно, чтобы прятать в нём неугодных. Вряд ли хоть что-то в Летучем Доме сделано по случайности.

Коллинз, должно быть, послал какой-то сигнал, потому что все Спутники, словно по мановению руки, опустились на колени. Дженсену оставалось благодарить свою реакцию, благодаря которой он отстал от других меньше чем на долю секунды. Впрочем, Диктатор Тристан всё равно не мог его видеть. А вот Дженсен видел его отлично: резкий профиль с длинноватым, немного вздёрнутым носом, родинку на подбородке, зачёсанные к вискам каштановые волосы. Странно, сейчас он совсем не казался простоватым мальчишкой, как на той фотокарточке, которую показывали в новостях.

— Мои Спутники! Приветствую вас. Мы не знакомы, но я верю, что ни один из вас не оказался здесь случайно.

Он говорил спокойно, ровно, может, только самую чуточку громче, чем требовали размер и акустика помещения. Видно, что не привык произносить речи, особенно написанные для него кем-то другим — но в целом держался неплохо как для парня, ещё неделю назад не помышлявшего о власти над миром. Дженсен невольно проникся уважением к нему — и одновременно ощутил, как разгорается внутри охотничий азарт. Он всегда любил спускать ловчего беркута на трудную добычу: лисицу, косулю и даже волка, и потом с наслаждением смотрел, как хищная птица рвёт клювом грудь своей жертвы. Он оказался очень высоким, этот Джаред Тристан Падалеки, почти таким же высоким, как его брат, Диктатор Александр. Обтягивающая ткань униформы позволяла не только Диктатору разглядеть тела своих Спутников, но и Спутникам сполна оценить широту его плеч, аккуратный изгиб мускулов на груди, тонкую талию, стройные ноги. Его вряд ли можно было назвать красавчиком, но он был привлекателен, и Дженсен его хотел. Хотел, чтобы это большое тело распласталось под ним, податливое, прерывисто дышащее и мягкое, словно воск. Чтобы эти губы беззвучно сказали: «Проси, что хочешь».

О, да.

Диктатор Тристан замолчал. Его речь кончилась, а Дженсен так и не услышал из неё больше десятка слов. Плевать. Речи пишут придворные рифмоплёты, они ничего не значат. Вот Диктатор обводит глазами свой Внутренний Круг. Они все одинаковы для него, все прекрасные, покорные и безнадёжно чужие. Он принимает их, но тяготится ими. Не знает, что с ними делать. А что делать им? Они по-прежнему стояли на коленях, пауза затягивалась. И Дженсен внезапно понял, что Джаред — да, лучше сразу привыкать называть его так, для начала мысленно, — Джаред нарушает регламент церемонии. Он должен был сказать речь и уйти, оставив Спутников коленопреклонёнными. И потом, возможно, вызвать для личной беседы — кого-то одного, всех или никого. Но он как будто не решался уйти, хотя, Дженсен видел, ему очень хотелось. Кадык беспокойно дёргался на его горле, скрытом за стойкой воротника, и Дженсен, наверное, единственный из всех это замечал, потому что Диктатор стоял к нему в профиль. Он нервничает? Боится? Ему неловко сознавать, что эти тринадцать человек, рождённых в лучших семьях Пангеи — его игрушки? А он даже не знает, что с ними делать. Он как ребёнок шахтёра, попавший в игровую комнату маленького лорда. Такое пугающее изобилие, что хочется вернуться назад в свою чёрную от угля конуру и там играть с изгрызенным собакой деревянным солдатиком.

Диктатор сделал движение плечами, чуть заметное, но Дженсен понял: он разворачивается, чтобы уйти. В следующий раз они увидятся — если это можно так назвать — на инаугурации, где Спутники будут у Диктатора за спиной, далеко позади. Он даже не посмотрел на Дженсена, ни разу. И если Дженсен не заставит его сделать это сейчас, он проиграет эту партию ещё до её начала.

Он сглотнул, прочищая горло. Хотелось откашляться, но Дженсен понимал — это нервное, поэтому справился с собой. Будь спокоен. Это просто одинокий потерянный мальчик, оказавшийся вдали от дома. Ты тоже вдали от дома и тоже один, но ты сильнее его. Просто протяни руку и возьми его. Он твой.

Дженсен разлепил губы и негромко запел:

— Солнце встаёт из моря, прорезав мрак…

Спутники дрогнули, как один человек. Это было вопиющим нарушением какого-то правила из толстой коричневой книжицы, заброшенной Дженсеном под стол. А может, даже целого ряда правил. Дженсен продолжил:

— Вздрогни и сгинь в мучениях, злобный враг…

У него был хороший голос, не слишком сильный, но чистый и приятного тембра. На светских раутах его частенько приглашали спеть дуэтом под аккомпанемент фортепиано. Один из его любовников как-то сказал, что голос Дженсена исполнен некоего магнетизма, и, раз услышав, как он поёт, его невозможно не захотеть.

— Бойся сиянья, что спалит тебя дотла…

— Слава Диктатору! Слава! Вовеки слава!

Последние две строки они пропели все вместе. Все Спутники, подхватив, закончили строфу гимна, который каждый житель Пангеи знал с пелёнок и ежедневно читал, как молитву. Без музыкального сопровождения, без слаженности в пении строфа прозвучала как речитатив, но это придало ей особую силу, лишило формализма и наполнило искренним чувством. Дженсен вдруг понял, что он нравится им — этот юный неопытный Диктатор, который так отважно вышел к ним и посмотрел в глаза. Он нравится им, и кто-то из них, возможно, его захочет. Но об этом Дженсен подумает позже.

Допев строфу, Спутники умолкли и один за другим поднялись с колен. Джаред, выглядя потрясённым (ему, видимо, подробно описали церемонию, и ничего подобного он не ждал), обвёл их глазами — и они с Дженсеном встретились взглядами.

Дженсен еле заметно улыбнулся. Одними губами, беззвучно сказал: «Повелитель».

Выходя из церемониального зала, Джаред Тристан Падалеки был весь его — от родинки на подбородке до облегающих сапог, весь целиком, с потрохами.

========== Глава третья ==========

*

Дверь распахнулась, дежурный гвардеец механическим голосом объявил имя посетителя. Джаред подскочил, сорвался с места и со всех ног кинулся вперёд.

— Чад! Наконец-то! Где тебя…

Он подавился радостным возгласом, когда Чад Мюррей, сделав два шага, стал опускаться на колени. Его голова поникла, он смотрел в пол, и Джаред таращился на него во все глаза, не в силах понять, что происходит. Чад упёрся правым коленом в ковёр, неловко прижал ладонь к полу рядом с ногой. И, не поднимая глаз, пробормотал:

— Повелитель…

Жуткая тишина стояла между ними секунд двадцать. Потом к Джареду вернулся дар речи. Он схватил Чада за шиворот, вздёрнул на ноги и рявкнул ему в лицо:

— Ты свихнулся, что ли?!

Они посмотрели друг на друга в упор — и одновременно расхохотались. Смех вышел нервным, особенно у Чада, а у Джареда ещё и обессиленным. Джаред обхватил его за плечи и потащил в гостиную, почти силой запихивая на диван.

— Ну ты даёшь! — выпалил он.

— Э… — Чад снова хохотнул. — А ты ждал чего-то другого?

— Ещё бы, чёрт возьми. Я тебя третий день жду, места не нахожу. Столько всего хочу тебе рассказать, прямо уже список составил. А ты вваливаешься и бух! «Повелитель», — передразнил Джаред своего старого и единственного друга, которого знал всю жизнь.

— Я просто на всякий случай, — дипломатично пояснил Чад, заметно расслабляясь. — Мне же не сказали, зачем ты меня вызываешь. Я подумал, а ну как теперь припомнишь мне, что я увёл у тебя Софию Буш. Ещё казнишь…

— Если тебя за что и стоит казнить, то за ту подставу с яблочным пирогом. Но я давно простил, — заверил его Джаред, когда у Чада вдруг дёрнулась щека. Что за ерунда, у Чада никогда не было проблем с чувством юмора.

— Это радует, — пробормотал Чад. — Знаешь, не очень хочется иметь личным врагом самого Диктатора.

— А личным другом? Подойдёт?

— Если ты всё ещё хочешь, — осторожно сказал Чад, исподлобья глянув на него.

Джаред вздохнул. Конечно, чего-то подобного следовало ожидать. Чад был сыном лорда Мюррея, капитана охраны поместья, где жили леди Шерон с детьми. Капитан делил обязанности телохранителя и тюремщика, но относился к своим подопечным с глубоким почтением, а Джаред с Чадом были неразлучны, сколько себя помнили. Джареду мало удавалось общаться со сверстниками — родственники правящего Диктатора содержались почти в полной изоляции от мира. Чад был Джареду как брат, даже ближе, чем брат. Уж точно ближе, чем Джефф. Джаред просто вообразить не мог, как будет без него обходиться.

— Конечно, хочу, — ответил он наконец. — Я для этого тебя и вызвал. Останешься со мной?

Чад растерянно кивнул. Джаред запоздало понял, что его просьба в нынешних обстоятельствах звучит как приказ, не терпящий возражений. И выразился по-другому:

— Я очень просил бы тебя остаться в Летучем Доме. Ты мне тут нужен. Но если у тебя другие планы, ну, знаешь, по жизни — ты скажи, я сделаю, что в моих силах, чтобы тебе помочь.

Прозвучало глупо: отныне не существовало вещей, которые не были бы в его силах. Джаред совсем не имел в виду хвастаться этим, но, кажется, так и получилось. Чад, впрочем, ответил на его предложение широкой ухмылкой.

— Тогда заставь Софию за меня выйти! Добровольно она этого никогда не сделает.

— У вас с ней так серьёзно? — удивился Джаред. — Ты не говорил.

— Не хотел, чтоб ты ревновал лишний раз. А теперь тебе всё равно жениться нельзя, так что ты ничего не теряешь. — Чад нахально улыбнулся, закинув ногу на ногу. Его первое смущение улетучилось, он быстро освоился и уже вовсю вертел головой, разглядывая новые апартаменты Джареда.

— Ну… — Джаред сделал паузу. — Если она отшивала тебя только потому, что ты всего-то сын капитана охраны, то Командора дворцовой безопасности она вряд ли отвергнет, как думаешь?

Раскачивающаяся нога Чада замерла. А челюсть, наоборот, поползла вниз.

— Что-о?

— Что слышал. Хочу, чтобы ты возглавил мою охрану. Я ещё не делал никаких назначений, твоё будет первым, если, конечно, ты согласишься.

Джаред сказал это, и, несмотря на забавную реакцию Чада, ощутил лёгкий внутренний дискомфорт. Что-то во всей этой ситуации было неправильным, что-то в его словах было лишним, но что — он понять не мог.

И сразу же понял, что, когда Чад сполз с дивана и опять преклонил колено, с благоговением глядя на него снизу вверх.

— Благодарю, повелитель. Это… это такая….

— Такая честь, да, встань уже, — бросил Джаред, снова дёргая его за шиворот. Какого чёрта? Они столько раз дурачились с Чадом, бывало, что и дрались. В детстве вместе удирали из поместья (за что оба получали розог от мистера Мюррея — Джаред за побег, а Чад за пособничество), ловили рыбу, а став старше, ухлестывали за девушками, иногда даже за одними и теми же. Вместе учились, вместе становились старше. Вместе стали мужчинами. А теперь Чад пытается говорить с ним так, как будто… как будто Джаред — Диктатор Пангеи. Как будто он не Джаред, а Тристан

Но если Джаред собирается дать ему должность при дворе, возможно, Чад поступает правильно? И Джаред вообще не должен был спрашивать его согласия. Должен был поставить перед фактом.

Ох, как же всё теперь запуталось.

— Слушай, — проговорил Джаред, — на будущее… Я сам ещё не очень освоился. Я не в своей тарелке, ну, ты понимаешь, — Чад участливо кивнул, хотя судя по взгляду, на языке у него явно вертелся язвительный комментарий. И Джареду стало жалко, что он этого комментария не услышит. Он продолжил увереннее: — Но мне придётся привыкать. Морган меня гоняет в хвост и в гриву, и Томас тоже…

— Томас?

— Томас Вэллинг, мой камергер.

— Ты Диктатор Пангеи, и твой камергер гоняет тебя в хвост и в гриву? — недоверчиво переспросил Чад, и Джаред отмахнулся:

— Нет! То есть да. Всё сложно. Он говорит, у меня идиотские манеры. Наверное, он прав, меня же, чёрт возьми, никогда ни к чему такому не готовили. Я и отца-то видел за всю жизнь раз пять, ну, ты знаешь, он старался держать меня подальше от двора. А теперь это всем вышло боком. Я ни черта не умею, так что всему придётся учиться. И я просто хочу, чтобы рядом был кто-то, кто не будет смотреть на меня волком и считать, сколько раз я уронил вилку за столом и сколько клякс насажал на указ, пока его подписывал.

— А сколько?

— Три, — признался Джаред. — Ручка сильно течёт, а заменить её почему-то не разрешают. Словом, Чад, ты просто нужен мне здесь. Но я не могу обещать, что между нами всё останется как раньше. Особенно когда мы не будем наедине.

Чад кивнул. Очень легко, не колеблясь, и у Джареда отлегло от сердца. Чад всё понимал, больше, чем сам Джаред. Это было хорошо, это было просто отлично.

Джаред хлопнул его по плечу.

— Я распоряжусь, чтобы тебе выделили покои недалеко от моих. Вечером заскочи, раздавим бутылку виски, мне до черта всего хочется тебе рассказать. Ох, — он бросил взгляд на массивные напольные часы, как раз отбившие четверть второго. — Надо бежать в зал заседаний. Морган шкуру с меня спустит.

Чад сочувственно закивал и ретировался без лишних разговоров. Все-таки отличный он был друг.

Джаред не соврал: Командор Морган в самом деле взял его в оборот. Джаред находился в Летучем Доме всего неделю, и за эту неделю посетил четыре заседания Совета, дал две дюжины аудиенций и принял участие в церемонии представления Внутреннего Круга. Последнее событие поразило его сильнее всего, так что он проворочался без сна целую ночь, но так и не смог понять, как ко всему этому относиться. Церемония была вчера, а утром приехал Чад, сейчас снова надо было бежать на заседание Совета и выслушивать путаные, сложные и почти совершенно непонятные речи Командоров. Джаред понимал только, что пока что на его рассмотрение выносят незначительные, второстепенные вопросы — ему давали возможность привыкнуть к процедуре и почувствовать себя увереннее. Морган всё время был рядом, незаметно направлял, подсказывал, но ни на чём не настаивал. Джаред сидел на троне в центре зала, напряжённо слушал, кивал, а потом подписывал свитки, протянутые ему на золочёном блюде. Всегда одной и той же ручкой, той, костяной. И позорным образом сажал кляксы. Морган не ругал его за них, он вообще не высказывал неодобрения: он предоставил Джареду время. И Джаред был ему за это благодарен. Жизнь и так сходу влетела в какой-то безумный ритм, и большую часть времени Джаред не мог даже поверить до конца, что всё это — не сон.

Ещё его ужасно мучил Томас, в чьей власти Джаред находился вторую половину дня — вот уж кто не скупился на нотации и упрёки. И ходил Джаред неправильно, и за столом себя вести не умел, и шейный платок как следует сам повязать был не в состоянии. А ещё его целыми днями обшивали, спешно обновляя гардероб к церемонии инаугурации, во время которой ему полагалось сменить четыре костюма. После пяти часов утренней работы в кабинете, нескольких часов заседаний и аудиенций Джареда это просто добивало, так что он не мог даже огрызаться. Конечно, он ждал Чада — как глотка свежего воздуха. А тот с порога — бух на колени…

Тяжело вздыхая этим мыслям, Джаред спустился из своих покоев в зал. Дорогу он уже выучил: туда вела гигантская, закрученная спиралью лестница на четырнадцать витков, а потом галерея, где на каждом шагу стояли стражники, делавшие при виде хозяина стойку «смирно». Джаред устало кивал им, забыв, что делать этого не должен. Было столько всего, что он был не должен теперь делать, несмотря на слова Моргана о том, что Диктатор Пангеи никому ничем не обязан. Не обязан, но приходится.

Он остановился у дверей в зал и невольно оправил волосы, вечно падающие на глаза. Не удивительно, что советники не воспринимают его всерьёз — для них он просто мальчишка. Джаред и чувствовал себя мальчишкой, попавшим в переплёт. Он набрал воздуху в грудь и ступил в зал, слыша шорох и стук отодвигаемых кресел: Командоры приветствовали своего повелителя.

За прошедшую неделю он выучил большинство из них по лицам и именам. Вот Командор Эдлунд, он заведует сельским хозяйством; Феррис, Командор транспорта и снабжения; Гэмбл, в её ведомстве образование и культура… Целая толпа опытных, умудрённых жизнью людей, которые куда лучше справляются с управлением планетой, чем когда-либо сможет он. Особенно советник Пеллегрино, Командор по делам внутренней безопасности. Джаред ощутил на себе его взгляд и вздрогнул. Этот советник не выступал ещё ни разу, и Джаред почему-то был этому рад.

Он прошёл на своё место, вскинул ладонь в приветствии и сел. Опять застучали кресла: советники расселись, и Морган открыл заседание. Снова потянулась унылая текучка: открытие новой ветки железной дороги в Помране, отчёт по квартальному плану в пищевой промышленности, отчёт по подготовке к инаугурации… Джаред слушал и думал, когда же ему наконец предоставят отчёты с фронта. Война с саркадасами длилась много веков, то вплотную приближаясь к орбите Пангеи, то уходя далеко в открытый космос, и не похоже было, что ей виден конец. Если какой-то вопрос и интересовал Джареда по-настоящему, то именно этот. Но Командор Зингер, ведавший внешней политикой и военной промышленностью, даже ни разу не посетил заседания совета. Говорили, что он сейчас в космосе, на одном из новых эсминцев, лично проверяет его боеготовность.

Наверное, подумалось Джареду, дела на фронте совсем плохи, раз они так стараются меня до них не допускать.

Он уже открыл рот, чтобы спросить об этом прямо, когда Командор Пеллегрино поднялся вдруг со своего места, жестом прося слова. Морган метнул в него холодный взгляд, и Джаред тут же очнулся от своих мыслей. Что-то пошло не так?

— Склоняю к ногам повелителя смиренную просьбу выслушать, — формально начал Пеллегрино, глядя отчего-то не на Джареда, а на Моргана. У него был мягкий, вкрадчивый голос, гулко разносившийся по амфитеатру зала совета

— Ваше выступление не было внесено в порядок дня, Командор, — сухо сказал Морган, на что Пеллегрино ответил:

— Я получил срочную пневмопочту за полчаса до начала заседания. Дело не терпит отлагательств и должно быть решено в наикратчайшие сроки.

Он посмотрел наконец на Джареда — внимательным лисьим взглядом, в котором сострадание мешалось с насмешкой. Джаред понял, что Пеллегрино не скажет сейчас ничего хорошего. Но он готов был выслушать.

— Говорите, Командор, — сказал Джаред, с трудом удержавшись от искушения прокашляться.

Пеллегрино поклонился в знак признательности.

— Поступило сообщение из Кенхала, что в провинции Зельдия. Как должно быть известно повелителю, там расположен один из наших крупнейших заводов по производству дальнобойных орудий класса «орбита-космос». С сегодняшнего утра рабочие завода объявили бессрочную забастовку. Я изучил ситуацию и подготовил проект указа, который и прошу скрепить высочайший подписью.

Перед Джаредом снова оказался знакомый уже золочёный поднос со свитком. Джаред взял свиток, пробежал его глазами. Что? Расстрелять бастующих?! Арестовать директора завода и препроводить в Летучий Дом для дальнейшего допроса?

— Что это такое? — вырвалось у Джареда.

— Проект решения по выходу из кризисной ситуации, — не моргнув глазом, ответил Пеллегрино.

— Выходу из кризиса? Вы себе так это представляете?! Просто расстрелять рабочих?!

Он не скрывал своего возмущения, и по рядам советников прошёл тихий ропот. Морган сдвинул брови, и ропот улёгся.

— Наш повелитель впервые сталкивается с необходимостью подобных решений, — многозначительно проговорил он, пригвождая Пеллегрино взглядом к креслу. — Поясните своё решение, Командор.

— Да, конечно. Дело в том, повелитель, что дальнобойные орудия, производимые в Кенхале, являются основой нашей линии внутренней обороны. К сожалению, Командора Зингера нет здесь, чтобы подтвердить мои слова. Но как Командор внутренней безопасности я отвечаю за спокойствие на Пангее и скорейшее подавление беспорядков. Всего один день простоя на производстве обернётся для нас колоссальными боевыми потерями. Необходимо принять срочные меры по прекращению стачки.

— Отлично. Примем меры. Чего они хотят?

Снова волна шепотка, на сей раз громче. Пеллегрино, кажется, слегка растерялся.

— Хотят?

— Да, каковы их требования, — нетерпеливо сказал Джаред. — Не могли же они просто так отказаться работать? Они выдвинули какие-то условия?

— В сообщении не указывались детали, простите, повелитель. Но могу предположить, что набор требований стандартный: сокращение рабочего дня, повышение заработной платы и тому подобное…

— Сколько часов они работают сейчас?

— Стандартно, как на всех военных объектах — четырнадцать.

— Четырнадцать часов в сутки?

Пеллегрино кивнул.

— Сократите рабочий день до десяти. Перепланируйте смены, наберите больше людей, чтобы производство не утратило темп. Заодно создадим новые рабочие места. И зарплату можно увеличить… ну, скажем, на десять ликов в месяц. Символически, — добавил Джаред, словно извиняясь перед Пеллегрино за столь незначительную надбавку.

Советники молчали. Джаред подавил мимолётное колебание, решительно взял с подноса свиток и разорвал его пополам.

— Это плохой проект, Командор Пеллегрино. Не то что я вас критикую, — добавил Джаред, невольно краснея. — Но… Я никого не буду арестовывать, и уже тем более расстреливать рабочих. Они имеют право отстаивать свои интересы.

— Со всем глубочайшим почтением, они не имеют такого права, — сказал Пеллегрино, и его голос, звуча в абсолютной тишине, внезапно утратил всю свою обманчивую мягкость. — Их единственное право — трудиться на благо Пангеи. Не покладая жизни, если понадобится. Они дерзнули восстать, и если сейчас мы не накажем их, они станут примером для остальных.

— И хорошо. Хорошо, если станут. Знаете, Командоры, — Джаред выше поднял голову, стараясь охватить взглядом всех мужчин и женщин, слушавших его в напряжённом молчании, — я ещё не до конца разобрался в ситуации. Мой отец и брат делали всё, чтобы держать меня подальше от политики. Но кое-чем я интересовался сам. У меня не было полного доступа к информации, но судя по тому, что я знаю, народ Пангеи бедствует. Люди живут в нищете, антисанитарии, умирают от голода и болезней. Все эти дела, которые мы с вами разбирали с тех пор, как я здесь… Это всё нужные дела, конечно, в государственном управлении нет маленьких дел. Но я же вижу, что вы не подпускаете меня к самому главному. Я вижу, — резко, почти яростно продолжал он, когда Морган открыл было рот, пытаясь его остановить, — что вы думаете, будто, раз я молодой и неопытный, вам удастся сделать из меня марионетку. Но вам не удастся. У меня есть кое-какие мысли на счёт того, как можно улучшить жизнь простого народа. Пока не было времени их вам представить, вся эта суета с инаугурацией… — он невольно запнулся. И прежде, чем хоть на чьём-то лице успела отразиться улыбка, закончил с прежней резкостью: — Но одно я уже сейчас вам скажу: пока я Диктатор Пангеи, страйкующих и мирных демонстрантов никто не будет расстреливать. Никто. Вам ясно?

Тишину можно было резать ножом. Потом Марк Пеллегрино проговорил: «Да, повелитель» и уселся на своё место. Если он пытался смутить Джареда своим выступлением или сбить с толку, то, кажется, это не очень у него получилось. Джаред, слегка подрагивая, посмотрел на Моргана. Тот демонстративно отвёл глаза. Похоже, Джареда ждёт порция розог. Ну да ему не привыкать.

На этом заседание закончилось.

*

День инаугурации Диктатора Тристана стал первым солнечным днём за долгое время. Армия придворных лизоблюдов сразу же разглядела в этом целую кучу разнообразных символов. А черни было всё равно, но кого и когда на самом деле волновало, что подумает чернь?

Официальное восшествие на престол нового Диктатора было одним из немногих поводов, по которым Хозяин всего живьём являл простонародью свой сияющий лик. Вернее, не столько лик, сколько фигуру, в ослепительно-белом мундире, в ниспадающем с плеч плаще, подбитом песцовым мехом. Диктатор был единственным человеком в Пангее, кому дозволялось носить меха, аристократы за такую дерзость облагались огромным штрафом, а простолюдин запросто мог лишиться головы. Большинство простых людей никогда в глаза не видели одежды, подбитой мехом, и это делало для них облик Хозяина ещё более необычным и удивительным. Также они никогда не видели транспортных платформ и такого количества правительственной техники — мобилей, ползших по земле, и платформ поменьше, окружавших транспорт Диктатора, как рой чёрных ос окружает матку. Они в самом деле напоминали ос, эти небольшие, юркие, стремительные и очень маневренные флаеры с открытым верхом, на каждом из которых располагалось по трое охранников с длинноствольными ружьями. Наземные мобили, защищавшие Диктатора снизу, ощеривались алебардистами и походили на гигантских шипастых жуков. Зрелище было жуткое. Сотни тысяч людей, собравшиеся посмотреть на него, взирали в полном молчании.

Дженсен стоял на платформе Внутреннего Круга, держа в поднятых руках древко знамени, растянутого над головами Спутников. Каждый из тринадцати держал такое древко, туго натягивая полотнище с портретом Диктатора. День был безветренный, но движение платформы и скрытые в её полу вентиляторы заставляли знамя раздуваться и двигаться, так что гигантское лицо на полотнище, казалось, гримасничало и угрожающе хмурилось. Этот трюк заставлял даже такое открытое и приятное лицо, каким обладал Диктатор Тристан, выглядеть свирепым и жестоким. Дженсен чувствовал взгляды, обращённые к этому полотнищу: большинство смотрело именно на него, а не на далекую и маленькую фигурку в белом. Странный эффект: словно сам человек не имеет значения, важна только роль, которую он вынужден играть. Вынужден? Ну, он принял престол не с ножом у горла. Хотя если бы отказался, то не прожил бы долго… наверное.

Людское море внизу слегка оживилось, когда платформа Диктатора прошла мимо, и за ней потянулся огромный хвост парадной техники и марширующих войск. Дженсену хотелось оглянуться и посмотреть, с какими лицами люди провожают глазами эту демонстрацию мощи, бесконечную чёрно-серую змею со сверкающей стальной чешуёй и белоснежной головой там, где находились платформы Диктатора и его Спутников. Простонародье никогда не видело столько чёрного, столько белого. Толпа была грязно-бурой: по случаю инаугурации в рабочем дне был объявлен всеобщий трёхчасовой перерыв, чтобы каждый житель столицы и её окрестностей мог прийти и увидеть своего повелителя. Многие пришли прямо с заводов, из шахт, с полей, как были — грязные, в рабочих блузах и облепленных глиной ботинках. Бюргеры побогаче принарядились, но это были редкие вкрапления ярких красок, терявшихся в грязно-коричневой человеческой массе. Лица тоже были грязно-коричневыми, высохшими, худыми. Никто не улыбался, хотя то тут, то там раздавались истошные вопли клакеров, нанятых распорядителями парада. Кое-где толпа подхватывала их крик, но волна быстро стихала, не разносясь дальше. Люди не доверяли новому Диктатору. И с чего бы, если их бросил прежний? Хотя не то чтобы они и прежнему доверяли.

Кортеж проехал около десяти миль по городу, замкнув кольцо вокруг основания Летучего Дома, и когда платформы стали подниматься к резиденции Диктатора, Дженсен невольно подумал, как мудро всё-таки было расположить её в небе. Если бы Диктатор жил на земле, эти люди могли бы решить, что стоит подобраться к нему поближе. И заглянуть в глаза, в его настоящие глаза, а нете, что нарисованы на полотнище.

В Летучем Доме дело пошло живее. Его пышно украсили к празднику, и было не протолкнуться от множества аристократов, слетевшихся на инаугурацию со всей Пангеи. Их разноцветные аэропланы были как маленькие яркие бабочки на фоне чёрных жуков правительственных машин — милые, слабые и легкомысленные, жук в любую секунду мог перегрызть их тонкие спинки своими жвалами. Но об этом сейчас никто не думал — в отличие от черни, знать ликовала, все радовались своему новому юному повелителю, или по крайней мере умело делали вид, будто рады. Основные празднования были назначены на вечер, и диктаторский дворец, сиявший миллионом огней, гудел от музыки, гимнов и смеха. Дженсена и остальных Спутников отправили в их покои, быстро переодели (Дженсен едва успевал поднимать руки и поворачиваться, пока его вертели, как куклу, трое камердинеров) и, наскоро накормив, повели в главный парадный зал, где в окружении Командоров и представителей высшей знати принимал поздравления Диктатор Тристан.

По церемониалу, Спутники на подобных праздниках должны были прислуживать повелителю за столом. На деле же этим были заняты только трое из них, все — женщины: одна предлагала яства, другая наливала напитки, третья подносила ёмкость с водой для омовения рук и сменяла посуду. Остальные десятеро оказались не у дел. Дженсен несколько часов простоял на вытяжку, словно солдат на посту, за троном, ожидая приказов, которых никто и не думал ему отдавать. И чем дольше длилось это бездействие, тем сильнее он злился. Чёртов Коллинз, это всё он. Сперва в буквальном смысле задвинул Дженсена в угол, потом поставил, как мебель, к стене. Не стоило всё-таки грызться с ним на дирижабле, но тогда Дженсен ещё не сознавал всей сложности ситуации. Он не думал, что придворный церемониал в Летучем Доме настолько суров и станет такой серьёзной преградой. Ему просто было никак не подобраться к Джареду. А тот смотрел, казалось, куда угодно, только не на него.

Дженсен весь день ловил его взгляд, когда только мог. Он почти всё время смотрел Джареду в затылок, на его идеально уложенные, блестящие от геля волосы, длинную шею, скрытую высоким воротником мундира, а когда он снял плащ — на широкие плечи, которым было тесно в этой одежде. Что он должен сейчас чувствовать? Это было важно. Если Дженсен поймёт, он сможет подобрать к нему ключ. Ему нравится происходящее? Наверняка, хотя бы немного: это же удивительно, когда весь мир враз падает к твоим ногам. Но это должно и подавлять тоже. Немудрено, что он так напряжён, спина словно каменная, лицо неподвижно, только в глазах, когда Дженсену всё же удавалось в них заглянуть, мелькала растерянность. Он был не в своей тарелке. И уже через полчаса после начала торжеств в парадном зале начал пить — золотоволосая Спутница без конца подливала ему в бокал чёрное вино, и Джаред осушал бокал за бокалом. Дженсен и сам бы не отказался смочить горло, но Спутникам на торжествах запрещалось есть и пить. Зато не запрещалось петь гимны и услаждать взор повелителя искусными танцами… Кстати, а это идея.

Дженсен окинул зал быстрым взглядом. Шёл четвёртый час празднования, большинство гостей порядком набрались, и сухой официоз сменился развязным гулянием. Трезвыми оставались только Спутники, стража и некоторые из советников, включая бородатого Моргана, которого Дженсен заприметил сразу — он постоянно отирался рядом с Диктатором и без конца что-то говорил ему, интимно наклоняясь к самому уху. Наверное, просил не налегать на вино. Или наоборот, предлагал налечь и улыбнуться наконец своим верным подданным, которые только что ноги ему не лизали. Дженсен видел, как алчно смотрят на молодого Диктатора все эти люди — мужчины и женщины, приехавшие, чтобы урвать немного хозяйской милости, пока новый повелитель не разобрался ещё, что всем от него нужно только одно. Но он разберётся, и быстро, поэтому надо действовать сейчас, пока в нём сохранилась ещё хоть капля первозданной наивности и чистоты. Опытные придворные интриганы понимали это и действовали быстро. Дженсен тоже был довольно опытным интриганом, и тоже должен был поторапливаться.

Официальная музыка сменилась вальсом. По залу закружились пары, кавалеры без стеснения прижимали к себе дам, запуская руки под кружевные вставки на спине. Потом было танго, потом пасодобль. А когда раздались первые такты фокстрота, Дженсен шагнул вперёд, подходя к Спутнице, простоявшей, как и он, четыре часа у стены. Взял её за руку, закружил, выводя на танцпол, и, жёстко обхватив за талию, повлёк в танец.

Все взгляды сразу же обратились к ним. Это была дерзость. Не настолько большая, чтобы стража пристрелила их на месте, но Дженсен почти слышал, как Коллинз скрежещет зубами. Как же, игрушка зашевелилась сама, до того, как её подёргали за ниточки. Теперь главное было — не перестараться. Дженсен взглянул в лицо девушки, которую втянул в этот акт неповиновения. Он выбрал именно её, потому что она показалась ему самой невзрачной из всех: маленькая, черноволосая, с большими глазами и некрасивым ртом. Когда она улыбалась, то делалась похожей на лягушку. Странно, что она вообще оказалась здесь — хотя, судя по смуглой коже, родом она откуда-то из Гердании или Ошрана, а там очень мало красивых женщин. Должно быть, среди отпрысков знатных родов просто не нашлось никого получше. Но для Дженсена это было очень кстати. Эта дурнушка отлично оттеняла его самого, и он вертел её, кружил, подхватывая и снова опуская на пол, шаг за шагом, круг за кругом приближаясь к трону Диктатора. Дженсен был чертовски хорош в фокстроте, на губернаторских балах в Астории от него никто не мог отвести глаз, и здесь было то же самое. Похоже, не так уж он был безнадежно провинциален, как старался убедить его Коллинз. И от этой мысли он не сдержал усмешки, которую и послал «евнуху», выловив в толпе его злющий взгляд.

— Помедленнее… пожалуйста… — выдавила девушка, которую он вертел по танцполу, и Дженсен процедил:

— Молчи.

Но она правда устала от заданного им бешеного ритма, споткнулась и чуть не упала. повиснув у него на плече. Дженсен резко повернулся, превратив позорное падение в особенно затейливое па, подхватил девушку на руки и закончил фигуру разворотом, упав на колено прямо напротив Диктатора, который сидел, отставив бокал, и неотрывно смотрел на них.

Музыка смолкла. В наступившей тишине Диктатор вскинул ладони и жарко зааплодировал.

Через секунду весь зал взорвался овацией.

Дженсен поднялся, ловко поставив на ноги обмякшую и задыхающуюся партнёршу. Жёстко, до боли, сжал её талию («Терпи, девчонка»), легко поклонился, расточая улыбки. Коллинз тоже аплодировал — а куда он денется? — хотя Дженсен знал, что его ждёт разговор по душам. Но только после того, как он удостоится личной аудиенции Диктатора. Сразу же, как только окончится праздник.

Его выходка сломала плотину, и до глубокой ночи танцевали и веселились все, включая Спутников, измаявшихся своей скучной ролью. Дженсен ловил их взгляды и не видел там зависти, только признательность. Похоже, это в самом деле будет легко, легче, чем он успел подумать. Правда, к трону Диктатора ему пробраться в тот вечер больше не удалось, но Дженсен не сомневался, что и так сумел произвести впечатление.

Диктатор удалился в свои покои в четыре утра. За ним ушли Спутники, остальные гости продолжили веселиться. Оказавшись у себя, Дженсен сорвал опостылевший воротник-стойку, рванул шнуровку сорочки, упал на кровать, с наслаждением забросив ноги на покрывало. Вот бы кто-нибудь снял с него сапоги. Надо позвать камердинера. И переодеться на случай, если его сейчас вызовут к Джареду.

Но никто его той ночью никуда не вызвал.

Дженсен прождал до семи утра, а потом сдался всё-таки и заснул. Конечно, у Джареда был тяжёлый день, он выпил лишнего — может, и к лучшему, что они отложили личную встречу до завтра. Дженсен собирался затащить его в койку самое больше на десятой минуте разговора, а сегодня ночью они оба явно не в лучшей форме для подобного общения.

Он проспал до полудня, никто его не будил. Проснулся от голода, вызвал лакея, а потом, жадно уминая завтрак, спросил, слышно ли было с утра что-нибудь интересное.

— О да! — оживился лакей, явно готовый посплетничать. — Все в восторге от нашего нового повелителя. Он такой радушный, умеет как следует повеселиться. И сразу же одарил вниманием одного из своих Спутников. Диктатору Александру вообще до них не было дела. Говаривали, — лакей понизил голос, — он был импотентом. Потому что ну в самом деле, за десять лет правления никого не допускать к себе в постель? Он только менял их на молоденьких, чисто для виду, а не спал ни с кем. Так что Диктатор Тристан теперь наведёт в гареме порядок!

Дженсен кивал, запихивая в рот кусочки восхитительного омлета с голубятиной и грибами, таявшего на языке. Он был страшно голоден и слушал вполуха, пока смысл слов лакея не стал до него доходить. Диктатор Тристан берёт Спутников в свою постель? Когда это он успел? Что за…

Дженсен отбросил вилку. Вцепился лакею в лацкан ливреи, притягивая к себе.

— Что ты сказал? Он… он переспал вчера с кем-то?!

— Ну, я не знаю, переспал или нет, — хихикнул лакей. — Но после праздника он вызвал к себе Спутницу Женевьев, это точно.

— Спутницу Женевьев? — тупо переспросил Дженсен.

— Ну да. Ту, с которой вы танцевали фокстрот. Я не видел, но говорят, потрясающе танцевали!

Дженсен выпустил лакея. Его рука упала вниз, задев столешницу. Он не почувствовал боли.

У него вдруг совершенно пропал аппетит.

========== Глава четвертая ==========

*

Только отдав распоряжение и проводив взглядом удалившегося камергера, Джаред сполна осознал, что сделал.

Он был пьян, самым постыдным образом. Очень старался не налегать, но чёртово вино снова и снова возникало в бокале, будто само собой, а рука снова и снова подносила бокал к губам, и после пятого подхода Джареду захотелось попросту завопить: «Кто-нибудь, остановите меня!» Он даже подумать не смел, что было бы, если бы он начал спьяну болтать какую-то чушь, выплясывать посреди зала или лезть к гостям с излияниями души. Неужели они пытались его на что-то подобное спровоцировать? Неужели Командор Морган… Джефф же сказал, что ему можно доверять. Или… нет. Джефф выразился иначе. Он сказал, что Моргана нужно слушать. А верить нельзя никому. Никому.

Но Джареду так вскружило голову его неожиданное величие, с которым все носились целый день, что он забыл обо всём. Страх то и дело сменялся восторгом, эти толпы людей, мимо которых он проезжал, невообразимое великолепие Дворца Правосудия, где произносил клятву беречь и защищать Пангею от внешнего и внутреннего врага, праздничный зал, поздравления, крики, лица — всё это сводило его с ума, так что одновременно хотелось убежать от всего как можно дальше, и остаться навсегда, продлить этот день, чтобы он никогда не заканчивался. Временами Джаред попросту выпадал из реальности, оглядывался вокруг, смотрел на свои руки в белоснежных перчатках, на свои сапоги, край плаща, и ему казалось, что он находится не в своём теле, словно его душу случайно занесло в чужое, и вот сейчас он очнётся дома и всё останется позади. И эта мысль наполняла его то сожалением, то надеждой.

А потом ещё эта пара Спутников, вынырнувших из ниоткуда и взорвавших вечер. Такие красивые, такие изящные, они так изумительно танцевали. Джаред, глядя на них, казался себе деревенским увальнем, а когда они остановились, ему хотелось просить, чтобы они танцевали дальше, потому что он никогда в жизни не видел ничего лучше. На мужчину, который вёл в танце, было попросту больно смотреть — такой лощёной, сверкающей, идеальной была его красота. Его партнёрша была попроще, и Джаред невольно зацепился за неё взглядом, чувствуя необходимость дать отдых глазам и рассудку, вконец подавленному всем этим сумасшедшим великолепием. Девушка поймала его взгляд и застенчиво улыбнулась, так по-простому, словно они гуляли где-то в деревне и случайно встретились у колодца. Что-то шевельнулось у Джареда внутри в тот миг, и он подумал, что, может…

А когда всё закончилось и он вернулся к себе, со всё ещё кружащейся головой и подкашивающимися от усталости ногами, то вместо того, чтобы рухнуть в постель, спросил Томаса, кто была та девушка, что танцевала фокстрот. Томас сказал, что её зовут Женевьев. И прежде, чем Джаред успел понять, что делает, он уже говорил: «Приведи её ко мне, сюда, сейчас, если, конечно, это удобно…»

Господи, вот же ведь глупость сморозил.

Его приказ выполнялся довольно долго, и Джаред успел сполна испугаться. К счастью, здесь были его собаки (Томас ненавидел их почти так же сильно, как сам Джаред ненавидел Томаса), они спали в корзинках рядом с его постелью, а когда он слабым голосом их позвал, сразу проснулись и прибежали ласкаться, сонно виляя хвостами. Джаред обнял обоих за шеи, Херли заворчал, недовольным исходящим от хозяина запахом алкоголя, а Сэди лизнула его в ухо.

— Повелитель…

Джаред вскинулся. Женевьев, та самая девушка, стояла на коленях у порога. Интересно, давно ли. Джаред почувствовал, как лицо заливает краска. Он торопливо выпрямился, отталкивая собак — и не успел даже охнуть, когда псы радостно кинулись к коленопреклонённой девушке, приветливо лая и тычась ей в руки мокрыми носами.

— Сэди! Херли! Фу! Простите, ради бога… они не кусаются!

Он запнулся, когда Женевьев рассмеялась. Джаред с изумлением понял, что впервые слышит в Летучем Доме искренний смех. Женевьев как будто прочла его мысли и, осознав свою оплошность, замолчала, украдкой почесав Сэди за ухом. Херли увлечённо рылся лапами в складках её платья, разлетевшихся по полу.

— Фу… спать… живо, — хрипло сказал Джаред, и собаки, послушавшись наконец, неохотно вернулись в свои корзинки.

Не понимая, что делает, забыв, кто он теперь, Джаред подошёл и протянул Женевьев руку. Она посмотрела на него снизу вверх и вложила пальцы ему в ладонь. Маленькие, хрупкие пальчики. Она вся была такая маленькая, ровно в два раза меньше, чем Джаред. Он вдруг подумал, что она похожа на Сандру — девушку, в которую он был влюблён два года назад. У них ничего не вышло, потому что дочери крупного фабриканта предстояло сделать блестящую партию, и ею точно не мог стать младший брат Диктатора, навечно запертый под домашним арестом, которого могли тайком придушить в любую тёмную ночь. Сейчас-то мистер Маккой, наверное, локти кусает. Хотя если бы Джаред успел жениться на Сандре, всё бы ещё только сильнее запуталось. Так что хорошо, что он не успел. Очень, очень хорошо.

Он помог Женевьев подняться. Они стояли и смотрели друг на друга.

Потом вымученно рассмеялись в унисон.

— Я идиот, — сказал Джаред.

— Вы замечательный, — одновременно с ним сказала Женевьев.

И они опять сконфуженно замолчали.

Разговаривать не хотелось. Да и что они могли друг другу сказать? Джаред понятия не имел, как положено Диктору вести себя со своими Спутниками с глазу на глаз. Это было упущение со стороны Томаса, занимавшегося его воспитанием — ну и что теперь делать, спрашивается? Джаред решил не делать ничего. Он взял Женевьев за руку и повёл к диванчику у стены, небольшому, там как раз могли уютно уместиться двое. Напротив диванчика стоял низкий столик, на столике — ваза с фруктами и графин прозрачной воды. Джаред спросил, не хочет ли Женевьев персик, она с оживлением согласилась, и, глядя, как она вонзает зубки в сочный плод, Джаред понял, что она весь день ничего не ела. Он стал подсовывать ей фрукты один за другим, и она съела одна почти всё, что было в вазе. Почему-то ему это ужасно понравилось — то, что она не отнекивалась и не притворялась, будто сделана из железа и медных труб. Все остальные в Летучем Доме именно так и выглядели: как будто внутри у них ворочаются идеально смазанные шестерни, и не дай бог там что-нибудь случайно заскрипит.

— Ты давно здесь? — спросил Джаред, наливая в бокал воды. Наверное, этим положено заниматься камергеру, но Джаред не собирался звать Томаса. Он никому не позволит испортить этот момент.

— Десять месяцев, — ответила Женевьев.

— Откуда ты? Из какого рода?

— Кортез из провинции Гердания, — послушно ответила она и опять укусила персик. Как же аппетитно она это делала, Джаред смотрел бы и смотрел.

Вопрос соскочил с языка раньше, чем Джаред успел его осознать:

— Ты спала с моим братом?

Такое не только Диктатору, такое просто порядочному человеку спрашивать было нельзя. И то, что Джаред всё ещё был немного пьян, его совсем не оправдывало. Но Женевьев лишь покачала головой, легко и спокойно, как будто он спросил, не хочет ли она ещё персик.

— Я разговаривала с ним всего один раз.

— А что… что же ты тогда делала? Всё время. Чем занималась?

— Ничем. Спала. Ела. Гуляла. Иногда нас отпускают покататься верхом.

— Как в тюрьме, — вырвалось у Джареда.

И Женевьев кивнула всё так же легко:

— Да, как в тюрьме.

С ней совсем не надо было притворяться.

Джаред забрал из руки Женевьев недоеденный персик, наклонился и поцеловал её. Она охотно открыла губы, подаваясь навстречу, закинула руку ему на шею. Он подхватил её под колени, забрасывая на кровать, чувствуя тонкие пальчики на своих подрагивающих плечах. Всё было так просто. Джаред пробыл в Летучем Доме неделю, и впервые хоть что-то здесь было просто.

*

Спутникам Диктатора запрещалось без сопровождения покидать дворец, и уж тем более Летучий Дом. Но никто не возбранял передвигаться по самой резиденции — двери личных апартаментов не запирались, конвоя не предусматривалосьы. В пределах дворца Спутники были так же свободны, как любая горничная или лакей.

Хоть одна, мать его, хорошая новость за всё это время.

Дженсен понимал, что упустил свой шанс. Хуже того, он упустил целых два шанса, хотя оба раза сделал всё, чтобы привлечь внимание Джареда, и вполне преуспел в этом. Вот только ожидаемого результата не последовало. Наоборот. Второй своей эскападой Дженсен умудрился собственными руками, буквально на ровном месте создать себе соперницу. И кого! Эту герданскую лягушку, которую даже стилисты Летучего Дома не смогли привести в приемлемый вид! Дженсен был не просто поражён, он был оскорблён. Ладно бы ещё Диктатор взял ту золотоволосую, или кого-нибудь из парней — они все были недурны. Но чтобы эту девицу…

И он не просто взял её. Он её оставил. Со дня инаугурации прошёл месяц, и теперь Спутница Женевьев стала официальной фавориткой Диктатора Тристана.

У Дженсена за весь этот месяц не было ни единой возможности к нему подойти. Празднества кончились, начались будни; Диктатор с утра до ночи пропадал на заседаниях совета, в библиотеке, в приёмной, бог знает где ещё, и речи не могло быть о том, чтобы прервать его посреди любого из этих дел. Дженсен, обнаружив относительную свободу своих перемещений, поначалу сглупил и попытался испросить аудиенции напрямую — но стражники, охранявшие нижний ярус диктаторских покоев, попросту подняли его на смех. Один из них посоветовал ему пойти к цирюльнику, подстричь немного своё самомнение, а другой — к Коллинзу, и неизвестно, какое из двух предложений было хуже. Дженсен понял, что практически невозможно пробиться к Диктатору, минуя семь кругов придворной бюрократии. Иными словами — минуя Коллинза.

И даже если бы Дженсену удалось склонить этого типа на свою сторону, то с чем он пришёл бы к Джареду? Джаред видел его, слышал его. Дважды. И всё равно не захотел.

По правде сказать, у Дженсена это просто в голове не укладывалось.

Он решил, что следует взять себя в руки. В конце концов, он никуда не торопится, отлучать его от двора пока никто не спешил, и ему, похоже, была уготована судьба большинства Спутников — скучная, однообразная и бесполезная жизнь на задворках. Пришло время взять передышку и всё как следует обмозговать. Дженсен затаился, тщательно собирая слухи и сплетни, кружившие вокруг избранницы Джареда. Лакеи любили поболтать за бритьём или сервировкой стола, и Дженсен знал из первых уст, что Спутница Женевьев приходит к Диктатору почти каждый вечер, они болтают, смеются, их часто видят держащимися за руки. Иногда она остаётся на ночь, но нечасто, потому что ночами Джаред работает. Должно быть, ему приходилось и впрямь тяжело — он же не простолюдин с чулочной фабрики, привыкший простаивать на конвейером двенадцать часов напролёт. Наверное, эта Женевьев давала ему нечто такое, что позволяло ему расслабиться. Может, она владеет какой-то особой техникой массажа или знает тысячу глупых анекдотов, или читала те же книги, что он, или готова часами выслушивать его рассказы о детстве. Словом, ему с ней хорошо, она островок покоя в его новой безумной жизни. Проклятье, но почему она? Почему именно она? Дженсен ведь готов был стать для него всем этим.

Впрочем, чем больше он думал, тем больше успокаивался. Ничего. Со временем Джаред привыкнет. Женевьев уже не будет ему нужна. Даже если он в неё немного влюбился, это пройдёт. И тогда Дженсен снова себя покажет. Придётся изменить тактику, сбавить обороты — похоже, Диктатору не по душе пришёлся его напор. Надо выглядеть тихим, покорным, сыграть на стремлении Джареда поддерживать и опекать. Раз он выбрал в фаворитки самое жалкое существо в гареме, значит, ему нравится духовная благотворительность. Можно разыграть несчастную любовь: бедный Дженсен, долгими неделями страдающий от безответного чувства и отчаявшийся добиться взаимности… Стоп. Не увлекаться. Он и так уже заработал немало штрафных очков, и если так пойдёт дальше, его и вовсе снимут с дистанции задолго до конца забега.

За этими не так чтобы очень приятными размышлениями прошёл месяц — точнее, прополз, как ленивый тягучий слизень. Дженсен делал то, что положено делать Спутнику в обычные дни — то есть ничего, понемногу сходя с ума от безделья. Дома, в Астории, постоянно были рауты, балы, скачки, охота, здесь же его за целый месяц один-единственный раз выпустили в «город», как называли во дворце часть Летучего Дома, занятую хозяйственными постройками. Дженсен понял, что долго так не протянет, и что нарастающая издёрганность, злость и разочарование никак не повышают его привлекательность.

Поэтому он решился.

Коллинз встретил его ухмылкой о тридцати двух зубах. Дженсен понял, что он давно ждал этой минуты.

— Что, пообломал клыки? То-то же. Диктатор Тристан хоть и мальчишка, но он из династии Падалеки. Ты думал, это ничего не значит?

— Я думаю, что он живой человек, — сказал Дженсен. — Как и любой из нас.

— Я тебе говорил, его не интересуют мужчины. Хотя, признаться, его выбор несколько… — Коллинз пожевал губу: — …озадачивает.

— Как эта замухрышка вообще оказалась в гареме?

— По протекции. Долгая история, — отмахнулся Коллинз и затянулся табаком: он курил трубку, бесцеремонно пыхтя Дженсену прямо в лицо. — Как бы там ни было, малыш, твой поезд ушёл. Твой пароплан улетел. В твоём граммофоне сломалась иголка.

— Вы стихи писать не пробовали?

— В молодости, — мечтательно отозвался Коллинз, и, очнувшись, сурово посмотрел на Дженсена. — Так чего тебе надо?

— Вы знаете. Остаться с Диктатором наедине.

Коллинз покачал головой. Дженсен был к этому готов, но внутри всё равно предательски дрогнуло. Ещё одно поражение его бы сломало.

— Исключено. Я не могу навязывать Диктатору наложников.

— Я не прошусь в его постель. Мне просто нужно остаться с ним с глазу на глаз хотя бы на полчаса. И чтобы вокруг нас не было ещё тысячи человек, желательно.

— Вообще-то это можно устроить, — протянул Коллинз. — Вот только зачем мне это делать?

— Затем, что Женевьев Кортез не держит его за горло, — жёстко ответил Дженсен.

Коллинз прищурился. Потом медленно кивнул.

— Да, тут ты прав. К Спутникам принято относительно пренебрежительно. Не все понимают, какая это на самом деле огромная власть. Что самое удивительное, даже почти никто из самих Спутников этого не понимает… Досадно. — Он вытряхнул трубку, постучав ею о край стола. — Что ж. Я всё устрою. Но ты должен будешь мне услугу, сладенький мой. Большую услугу.

— Само собой.

И вот так получилось, что спустя пять недель после инаугурации нового Диктатора Дженсен оказался в саду, прилегающем к личным покоям Диктатора. Сад разбили нарочно, чтобы скрасить угрюмый вид за окном: трубы, провода и уродливые махины трансформаторов скрылись за пышной зеленью, обнесённой высокой кирпичной стеной. Входов сюда было несколько: один из покоев Диктатора, ещё два из внешних галерей. По одному из последних и прошёл Дженсен, открыв дверь ключом, который дал ему Коллинз, и показав охраннику пропуск с его подписью. Он вошёл — и вдохнул, не удержавшись, всей грудью пьянящий цветочный запах. Цвела сирень, отцветала вишня, по траве стелился густой ковёр одуванчиков. Сад оказался довольно велик, между деревьями было достаточно простора, и именно здесь Диктатор Тристан ежедневно, утром и вечером, лично выгуливал своих собак.

Они и сейчас были тут, все трое: взлохмаченный, раскрасневшийся от суетливой возни Диктатор, в свободной рубашке с расхрыстанным воротом, и два его пса, больших, невоспитанных, вызывавших глухое возмущение у всех, кто имел несчастье быть сбитым ими с ног и облизанным от носа до живота. Дженсен хорошо относился к собакам, но только к гончим и борзым, обученным и умелым, а вообще-то предпочитал ловчих птиц, так что разделить умиление Джареда по отношению к этим псинам ему было сложно. А Джаред их, кажется, искренне обожал. Когда Дженсен вошёл в сад, Джаред валялся в траве на спине, а одна из собак стояла у него на груди, сминая лапами кружево на рубашке. Джаред заливисто хохотал, получая нескрываемое удовольствие от такого унизительного положения, а вокруг него, лая, носилась вторая собака. Дженсена он не заметил, и тот остановился под раскидистой акацией, давая себе ещё минуту. Он не знал, что собирается сделать или сказать. До сих пор его импровизации давали не слишком обнадёживающий эффект, но он должен был попробовать. Он обязан попробовать. Дженсен стиснул зубы до ломоты в желваках, тут же заставил себя расслабиться, нацепил на лицо маску притворного раболепия, а во взгляд напустил самой томной и соблазнительной поволоки, какой только мог…

И в тот миг, когда он уже сделал шаг, а Джаред, заметив его наконец, стал поворачивать голову, вверху, в ветвях дерева прямо над Дженсеном, хрустнула ветка.

Позже он сам не мог объяснить, как именно догадался. Это могло быть что угодно — птица, белка, порыв ветра. Может, дело в том, что Дженсен услышал не только хруст, но и щелчок — характерный щелчок болта, вылетающего из арбалета. Дженсен ни с чем был его не спутал, потому что ходил на дичь всегда именно с арбалетом, не признавая новомодных длинноствольных ружей. Ружьё может заклинить, но стрела всегда найдёт цель.

И с этой мыслью — стрела, цель, боже, только не это, — он ринулся вперёд, бросаясь с места в прыжке, как рысь. Джаред едва успел приподняться, так что Дженсен без труда повалил его на лопатки, и они покатились по земле, вцепившись друг в друга, словно мальчишки, дерущиеся на лугу. Дженсен вскинулся, обернулся, выхватил взглядом болт, торчащий из травы там, где только что была шея Джареда: серебристое оперение ещё покачивалось над землёй. И, не теряя ни секунды, даже не посмотрев на прижатого к земле Диктатора, вскочил и бросился к акации, ветви которой уже тревожно раскачивались и шуршали.

Он не лазал по деревьям лет десять, но подобные навыки не забываются. С обезьяньей ловкостью хватаясь за ветки, стремительно перебирая руками и ногами, Дженсен взобрался на самый верх, туда, где ветви шевелились сильнее всего. И чуть было не получил арбалетный болт прямо в глаз — увернулся, благо прицелиться как следует убийца в таком положении просто не мог. Поняв это, он попытался сыграть грубо: над головой Дженсена со свистом пронёсся подкованный железом каблук, чуть не заехав ему в лоб. Но Дженсен не просто так всегда первым приходил на скачках и получил десяток призов по результатам соколиной охоты. Уж на что, на что, а на реакцию он пожаловаться не мог никогда. Ещё секунда — и он, оседлав ветку и уперевшись подошвой в ствол, ухватился за дрыгающуюся перед его лицом ногу. А потом рванул вниз.

Убийца издал короткий вопль и рухнул, проламывая собой листья и ветки, породив вихрь осыпавшихся лепестков.

Дженсен спустился на пару ярдов по стволу, а потом просто спрыгнул.

Он только теперь подумал о Джареде. Но не успел испугаться за него: тот уже был рядом, стоял на коленях над убийцей, сгребя его за грудки. Собаки стояли от хозяина по бокам, ощерившись, словно всё понимали. Интересно, подумал Дженсен, может ли он дать им команду разорвать ублюдка. Дженсен бы с удовольствием на это посмотрел.

— Кто ты? — рявкнул Джаред, с силой встряхивая человека. — Зачем?!

Убийца только презрительно улыбнулся — и плюнул ему в лицо.

Джаред вытер плевок. Он даже не ударил мерзавца, хотя Дженсен видел, что он несколько побледнел от такого оскорбления. Похоже, убийца не особо пострадал при падении; что ж, это можно было использовать. Дженсен поднял с земли арбалет. Осмотрел механизм, проверил заряды: один ещё оставался. В наконечнике оказалась небольшая капсула с иглой на конце. Дженсен потрогал иглу пальцем. Острая, сволочь.

Он направил арбалет убийце в лицо.

— Говори, кто тебя послал.

— Иди в задницу, — дружелюбно ответил тот.

Палец Дженсена дрогнул на спусковом крючке, но Джаред вдруг вскинул руку:

— Не надо!

Дженсен остановился. Джаред толкнул напавшего в грудь, тот со стоном повалился навзничь (ага, не так уж приятно проламывать спиной ветки), и Джаред быстро обшарил его карманы. Там обнаружились пара тяжёлых стальных наручников, резиновый кляп и миниатюрная сигнальная ракета с самовозгорающимся фитилём.

Джаред с Дженсеном обменялись взглядами. Совсем не такими, как в их предыдущие встречи.

Дженсен снова поднял арбалет, и прежде, чем Джаред успел его остановить, спустил курок.

— Нет! — крикнул Джаред, но было поздно: игла вонзилась в шею убийцы, жидкость из капсулы впрыснулась под кожу. Убийца закатил глаза и обмяк. — Ну что ты наделал?! Кто просил его убивать?

— Не волнуйтесь за него, повелитель, — Дженсен наклонился, кладя разряженное оружие на землю. — Он просто спит. Кто бы его ни послал, они не собирались отправлять вас на тот свет.

Джаред открыл рот для вопроса — а потом осёкся. Он снова посмотрел на наручники и кляп, валяющиеся в траве.

— Ты думаешь…

— Зачем же ещё, — коротко ответил Дженсен, поднимая то и другое с земли.

Не рой другому яму, сам в неё попадёшь — старая присказка, которую люди слишком часто игнорируют. Сковав нападавшему руки и на всякий случай обезопасив от риска новых плевков, если он очнётся, Дженсен отряхнул ладони и повернулся к Джареду. Тот стоял, задумчиво вертя в руках сигнальную ракету. Почувствовав взгляд Дженсена, он поднял глаза и вопросительно выгнул бровь. Дженсен непонимающе уставился на него.

— Испробуем? — предложил Джаред, и теперь уже Дженсен не успел возразить — он дёрнул шнур, высекая искру, и разжал руки.

Ракета, выпорхнув их его ладони, взмыла в небо, помчалась ввысь и там взорвалась короткой, почти незаметной с земли красной вспышкой.

— Это было смело, — только и смог сказать Дженсен, и Диктатор нервно рассмеялся.

— Не смог удержаться.

— Может, стоит вызвать охрану?

— Подожди. Хочу посмотреть, что будет.

Дженсен с трудом удержался от признания, что ему и самому любопытно. Они одновременно посмотрели на небо. С минуту ничего не происходило, а потом воздух над ними как-то странно потеплел, словно вспышка породила волну незримого жара. докатившегося вниз только некоторое время спустя. Вскоре к жару присоединилось гудение, низкое и потрескивающее. Дженсен легко узнал его, потому что чересчур сильно ненавидел.

— Пароплан! — воскликнул он. — Это пароплан!

— Но как же его пропустили через… — начал Джаред, и тут сверху прямо между ними, зависнув в трёх футах над землёй, упал конец толстого витого шнура, оканчивающегося двумя ременными петлями.

Джаред заморгал. Дженсен развеял его сомнения:

— Если бы я был тем типом, то сейчас привязал бы ваше бесчувственное тело вот здесь. А сам, наверное, встал бы сюда — и вперёд, полетели.

— Давай.

— А?

— Ну привязывать меня не обязательно, — заверил Джаред, так, словно это должно было его успокоить. — Раз он в любом случае рассчитан выдержать вес двух тел, то… Давай я вот так, а ты возьмёшься за меня. Удержишься?

— Вы собираетесь туда подняться?!

— Конечно.

— Вы что, не поняли, что случилось? Они пытались вас похитить! А вы сами лезете им прямо в лапы…

— Не бессознательный и не связанный, заметь. Будет сюрприз. Но я могу и сам, ты оставайся, — небрежно бросил Диктатор Пангеи и ухватился за шнур, обвивая ременную петлю ступнями.

Дженсен, не думая, что делает, едва успел ухватиться за него, когда шнур рвануло вверх, увлекая их обоих в сырое серое небо.

К счастью, пароплан летел медленно. И кто-то там, наверху, так же медленно скручивал шнур. Они поднимались выше и выше, так что сад скоро превратился в мутное зеленоватое пятно на фоне гигантского механического города. Когда они подлетали к Летучему Дому на дирижабле, Дженсен не заметил, настолько он на самом деле огромен.

— Чёрт, холодно. Знал бы, куртку бы захватил, — сказал Джаред сверху.

Он ещё шутит! Чёртов психопат. Не зря говорят, вся правящая династия — психопаты, не иначе, от многих столетий кровосмешения. Да кто знает, что их там ждёт внутри? Может, ещё пятеро головорезов, и арбалеты у них будут заряжены отнюдь не снотворным. Они неплохо спланировали похищение, так что должны были подстраховаться на случай неудачи. И у них бы всё получилось, не окажись Дженсен под акацией в тот момент…

Их накрыла тень пароплана, и Дженсен, вскинув голову и щурясь от ветра, попытался рассмотреть его очертания и понять, насколько он велик. Но не сумел: над ними по-прежнему были облака, только облака, как будто шнур, за который они цеплялись, свисал прямо из пустоты…

— Зеркало! — выдохнул Дженсен, и Джаред глухо спросил:

— Что?

Но тут их втянуло внутрь, и стало не до разговоров.

Пароплан оказался крошечным — ещё меньше, чем тот, которым владели Эклзы. И немудрено: если такую крошку умело обшить зеркалами, выбрать пасмурный день, поставить антирадар и глушители на мотор, можно пройти незамеченными мимо воздушного патруля. Сколько ни смотри — увидишь небо, а чтобы ощутить тепло и услышать шум двигателя, нужно оказаться почти вплотную. Такой трюк сработал бы только с очень маленькой и лёгкой машиной — и это была хорошая новость, поскольку она значила, что в кабине пароплана никого не окажется, кроме пилота. Такая игрушка могла удержать в воздухе двух, самое большее трёх человек.

Пилот, сидящий за штурвалом, даже не обернулся. Лебёдка сматывалась автоматически: у распахнутого люка постукивал аппарат, поднявший Диктатора и его Спутника в пароплан изменников. Дженсен огляделся в поисках какого-нибудь оружия, хотя в любом случае не представлял, чем можно угрожать пилоту, в руках которого находятся их жизни. Всё-таки было верхом глупости лезть сюда; верхом глупости со стороны Диктатора, и просто запредельным идиотизмом — со стороны Дженсена, которому ещё совсем не надоело жить…

Джаред шагнул вперёд, схватил пилота сзади за шею и бросил через плечо. В кабине едва хватило пространства на этот борцовский захват: пилот кувыркнулся, сделав заднее сальто, распластался и забарахтался, царапая обшивку пола. Дженсен сгрёб его, заламывая руки за спину и отрешённо наблюдая, как Джаред садится в кресло пилота, перехватывает одной рукой штурвал, а другой — какой-то рычаг или тумблер.

— Какого чёрта?! Где… — заверещал пилот — и Дженсен пристукнул его, почти машинально, не отрывая взгляда от Джареда. Пилот затих. Джаред сосредоточенно щёлкал рубильниками, перекладывая пальцы с одного на другой. Стрелки на многочисленных циферблатах, циферблатиках и циферблатищах дёргались, словно ополоумев.

— Т-ты знаешь, как этим управлять? — вдруг начав заикаться, выдавил Дженсен. Он ненавидел паропланы. Боже, как же он ненавидел паропланы. И даже не заметил, как от ужаса перешёл со своим повелителем на «ты».

Тот, впрочем, тоже не придал этому большого значения.

— Примерно, — без выражения сказал он. — Я летал на подобном. Несколько раз.

— Несколько раз? На подобном?!

— Свяжи его, — бросил Джаред, и Дженсен не сразу сообразил, что речь о пилоте. Да, и правда, тот может очнуться в любой момент, и только драки на борту им сейчас не хватало. Дженсен сорвал ремень, скрутил пилоту запястья и оттолкнул его в глубь кабины, с трудом удержавшись от желания выпихнуть за борт. Дверца люка дёргалась и дребезжала, и Дженсен, проборов тошноту, приблизился и захлопнул её, закрутив внутренний вентиль.

Пароплан дёрнулся, подпрыгнул и круто пошёл вниз.

— Мы падаем! — заорал Дженсен, а когда Джаред не ответил, подавился воплем и сполз вниз, зажав себе рот ладонью.

Так они падали, и падали, и падали бесконечно долго и глубоко, а потом паропал вздрогнул, вильнул и пошёл вверх. А потом вбок. Очень круто, так что Дженсен повалился на связанного пилота. Справа по борту что-то громыхнуло, лобовое стекло озарилось вспышкой белого света. Пароплан накренился и снова пошёл вниз.

— Чёрт! — в отчаянии крикнул Джаред, лупя по всем рычагам подряд. — Связь! Мне нужна связь! Эти идиоты по нам стреляют! Я убью Чада!

Ещё одна вспышка и сотрясающая ударная волна, швырнувшая их, на этот раз влево. Дженсен очнулся. Паника паникой, но они умрут здесь все трое, если не сделать что-то сейчас же. Он рывком усадил пилота, влепил ему оглушительную оплеуху. Пилот захлебнулся кровью, хлынувшей носом, и осоловело уставился на Дженсена.

— Связь! — рявкнул тот, не давая ему окончательно очнуться. — Коммуникатор! Где?

— Левая приборная панель, под спидометром… — промямлил тот, шмыгнул носом и опять отключился.

И хорошо. Не стоило, чтобы он видел, как Дженсен готов разрыдаться от облегчения.

— Левая приборная панель, под спидометром! — проорал он, и Джаред, молниеносно переместив руку влево и вниз, сорвал с держателя рупор голосовой связи:

— Это Диктатор Тристан! Повторяю, мать вашу, это Диктатор Тристан! На пароплане! Кто там палит по мне, прекратите это сейчас же!

Весьма далеко от стандартов воздушной связи, но, с учётом всех обстоятельств — сойдёт.

Они приземлились через пять минут на взлётном поле Летучего Дома, сломав шасси при посадке. Люк сорвало с петель, дюжина длинноствольных ружей просунулась в дыру, кто-то заорал, чтобы поднимали руки и выходили. Джаред откинулся на спинку кресла, повернулся, и Дженсен впервые за последние безумные полчаса увидел его глаза.

В них искрилось сумасшедшее веселье.

— Здорово было, да? — прошептал Джаред, и Дженсен из последних сил покачал головой.

Но он солгал. Сам не зная, зачем, солгал.

Потому что и впрямь — было здорово.

========== Глава пятая ==========

*

Весть о приключении новоизбранного Диктатора разлетелась по дворцу со скоростью молнии. Джаред, предчувствуя грандиозный нагоняй, при первом же удобном случае сбежал от охраны и нарочно заплутал в бесконечных коридорах резиденции. Ему надо было успокоиться и немного подумать. Нападение, потом полёт на верёвке сквозь свистящую пустоту, обстрел и падение аэроплана… У Джареда всё ещё было темно в глазах от выплеска адреналина, и кровь гулко стучала в ушах.

Он шёл, почти бежал по нескончаемым галереям, пока не уткнулся в вертикальную лестницу, уходившую к люку над потолком. Из-за угла тотчас вынырнул охранник — нет, ну нигде не дадут побыть одному спокойно — и Джаред, сделав ему знак молчать, вскарабкался по лестнице и откинул люк. Ветер бросил волосы ему в лицо; он выбрался наверх, придерживаясь за покатую крышу, утыканную антеннами и отводными раструбами каких-то труб. Внизу, в тумане, урчал и гремел отлаженным механизмом Летучий Дом. Джаред уселся на край люка, придерживаясь за ближайший раструб, и, осторожно опершись спиной об откинутую крышку люка, позволил себе наконец душераздирающий вздох.

Ладно, что это, чёрт возьми, такое было?!

Он же просто вышел побегать немного с собаками. Дома Джаред привык много бегать, в хорошую погоду целыми днями пропадал в полях. Здесь ему было тесно, и Херли с Сэди тоже было тесно, несмотря на обещание Джеффа, что в Летучем Доме места хватит на всех. Место было, вот только занимали его всевозможные генераторы, трансформаторы, коммуникации и лестничные пролёты, а ноги размять толком оказалось и негде. Джареду было жаль своих псов, но он всё равно не мог заставить себя с ними расстаться, хотя дома им, наверное, было бы лучше. Так что самое больше, что он мог — выгуливать ихсам, хоть Томас и реагировал на это так, как будто это могло стать поводом для революции.

Смех смехом, а повод для революции, похоже, все-таки имеется. Кто-то сегодня пытался захватить Диктатора, похитить из его собственной резиденции. И если бы там не оказался Дженсен… кстати, а как он там оказался?

Дженсен. Джаред узнал его с первого взгляда и был неприятно поражён, увидев в саду, где никогда никто не гулял, кроме него с собаками. Тот самый Спутник, что запел на церемонии представления, тот самый, кто танцевал с Женевьев. Он был очень хорош собой, а держался так, словно это его назначил своим преемником прежний Диктатор. Вот уж кто сумел бы должным образом и оценить, и принять такое величие. И хотя Джаред ни разу не ловил в его глазах насмешку или осуждение, но то, что он там ловил, ему нравилось ничуть не больше. До сегодняшнего утра.

Боже. И что теперь делать?

«Женевьев расстроится», — подумал Джаред, растерянно глядя на туманные улицы, расстилающиеся под ногами. За прошедшее время они успели порядком… сблизиться? Нет, не то слово. Правильнее будет сказать — сдружиться. Несмотря на то, что они уже несколько раз спали вместе — к обоюдному, Джаред надеялся, удовольствию, — романтического чувства у него к ней пока не возникло. Она была замечательная — весёлая, живая, они часто болтали ни о чём, и с ней он совсем не чувствовал гнёта своего нового положения. Но у Джареда не шли из головы слова, сказанные ему Джеффом в то памятное утро. «Она всегда будет пылью под твоими ногами». И ещё Джефф сказал, что Джареду нельзя никого любить, да он и не сможет. Почему не сможет? Да, многое в его жизни теперь изменилось, но разве настолько?

Он отмахнулся от мыслей о Женевьев — сейчас это далеко не главное. Важнее придумать, что он ответит Моргану, когда тот спросит, за каким чёртом Джареда понесло в аэроплан. Джаред и сам не знал. Часть его была ведома разгоревшимся азартом, желанием довести дело до конца: раз уж им с Дженсеном удалось схватить одного заговорщика, стоило попытаться взять и его сообщников. Вот только, наверное, надо было доверить это дело профессионалам. Об этом Джаред не подумал. Но он правда так обрадовался возможности выйти за рамки, вырваться из всего этого, в буквальном смысле — подняться над всем… Очнулся он уже в аэроплане, и тогда возблагодарил одного из друзей семьи, давшего когда-то Джареду пару уроков вождения. А вот Дженсену, похоже, слова благодарности на ум не пришли — скорее, заковыристая ругань. Насколько смело он вёл себя с тем бандитом, настолько же сильно испугался, когда они отрубили пилота и остались один на один с падающей машиной и взрывающимися рядом снарядами. Джаред его не винил. Его младшая сестрёнка Мэган тоже боялась летать, и он никогда не высмеивал в ней этот страх, прекрасно его понимая — он сам, например, точно так же боялся воды. И всё же Джаред был рад, что Дженсен оказался там с ним, в аэроплане. Сейчас всё помнилось, словно в дымке, но Джаред почему-то очень остро помнил, как руки Дженсена крепко, почти что яростно вцепились в его пояс, когда лебёдка потянула вверх. Он не собирался стащить Джареда наземь, просто уцепился, чтобы быть с ним и разделить его участь, как бы ни обернулось дело. Это было… Джаред не знал, чем же именно это было.

Он просидел на крыше, пока небо над трубами не начало розоветь. Потом внизу громыхнула лестница, и раздалось смущённое покашливание.

— Повелитель… Если вам будет угодно, Командоры Морган и Пеллегрино ожидают вашей аудиенции.

Пеллегрино? А этот ещё зачем? Джаред нахмурился, вздохнул и, зацепившись ладонями за крышку люка, скользнул вниз. Безумный день, хороший день, но он, к сожалению, кончился. Теперь обратно к рутине.

Морган и Пеллегрино ожидали его появления стоя. Джаред вошёл, дождался, пока камергер прикроет дверь, и вскинул ладони в защитном жесте.

— Я всё могу объяснить, — начал он. — То есть, наверное, не могу… но я ни о чём не жалею.

— И это правильно, — неожиданно ответил Командор Пеллегрино. — Ваш поступок был совершенно…

— …недопустимым, — закончил за него Морган. Похоже, он был настроен куда менее миролюбиво. — Необдуманным. Опрометчивым. Безрассудным. Но странным образом из него вышел толк.

Джаред завертел головой от одного к другому. До сих пор от Моргана он получал в основном поддержку, а в Пеллегрино видел хитрую лису, только и ждавшую возможности цапнуть его побольнее. Сейчас эти двое как будто поменялись ролями, и между ними, кажется, назрел какой-то разлад. Во всяком случае, Джаред видел, что они оба напряжены и держатся друг от друга на расстоянии.

— Должен заметить, — нарушил молчание Морган, — что основная вина в случившемся лежит на Командоре Мюррее. Когда вы провели это назначение, повелитель, я не противился, поскольку понимал, что вам так или иначе захочется ввести в Летучий Дом своих людей. Но стоило бы доверить вашему другу иной, менее ответственный пост. К примеру…

— К примеру, давно пора заменить дворцового повара, — вставил Пеллегрино. — Он вечно пересаливает суп.

— Да, — поморщился Морган. — Пусть уж лучше Командор Мюррей пересаливает суп.

Чад — начальник над кастрюлями и командир поварёшек? Джаред чуть не расхохотался в голос от одной этой мысли, но тут увидел выражения лиц Пеллегрино и Моргана и понял, что они не шутят.

— Чад учится, — попытался защитить друга Джаред. — И я не уверен, что только его вина…

— Его учёба может стоить вам головы. Возможно, будет лучше, если для начала он расплатится своей, а не вашей?

— Ну зачем так сурово, Джеффри, — Пеллегрино, масляно улыбаясь, шагнул вперёд и неожиданно фамильярным жестом положил руку Джареду на плечо. — Ты слишком налегаешь на нашего повелителя. А он сегодня многое пережил. И держался просто отлично. О Мюррее, полагаю, мы сможем поговорить и попозже.

Джаред напряженно вслушивался в его слова, пытаясь за вкрадчивым тоном разобрать нечто большее. Морган как будто пытался его от чего-то отвлечь, наседая на Чада, а Пеллегрино, наоборот, отшучивался, чтобы Джаред не слишком переживал о друге и сосредоточился на другом… на чём? Что за игру ведут эти двое? И какого чёрта Джаред в ней пешка?

Он сбросил руку Пеллегрино со своего плеча. Тот не ждал этого и с удивлением отступил, а Джаред резко спросил, обращаясь к Моргану:

— Где пилот? И тот человек, который в меня стрелял? Их арестовали?

— Разумеется. На самом деле, — Морган неодобрительно глянул на Пеллегрино, ответившего всё той же масляной улыбкой, — это очень кстати, то, что вам удалось захватить пилота. Ассасин был мёртв ещё до того, как нам удалось узнать его имя.

— Мёртв? — сердце у Джареда упало в желудок. Весёлое приключение враз стало казаться не таким уж весёлым.

— Откусил себе язык. Как только у него вынули кляп.

Джаред сглотнул. Конечно, наёмники, идущие на опасные задания, редко остаются в живых в случае провала. Но… он же не был виновен в смерти этого человека? Или был?

Но в конце концов, разве он просил себя похищать?

— А что пилот? Он в порядке?

— О, да, — бесстрастно сказал Пеллегрино. — К нему даже не пришлось применять особо суровых мер. Одного вида дыбы оказалось достаточно. Судя по всему, он великолепный лётчик, потому его и послали на это дело — мало кто смог бы провести аэроплан незамеченным сквозь наши барьеры, даже с такой маскировкой. Но как диверсант он оказался совершенно не подготовлен. Так что быстро сознался.

— И кто…

— Розенбаумы из провинции Коджес, — сказал Морган. — Семья губернатора.

Джаред почувствовал острую необходимость сесть. Адреналиновый всплеск улёгся, осознание случившегося накрыло волной, и теперь он почувствовал наконец то, что должен был ощутить уже давно — усталость, растерянность, злость и страх.

Кто-то желал ему зла. И не просто кто-то — губернаторская семья одной из крупнейших провинций Пангеи.

— И чего они от меня хотели? — хрипло спросил он. — В смысле…

— В смысле — зачем кому-то похищать Диктатора? — с сарказмом спросил Пеллегрино. — Наш юный повелитель всё ещё очень наивен. Мы уже много десятилетий сидим, выражаясь языком рифмоплётов из черни, на бурлящем котле революции. У любой революции есть вожди. И если бы вы оказались у них в руках, они смогли бы диктовать Летучему Дому условия. Заставили бы вас отречься, как вашего брата, и назначить Временное Правительство с кем-то из них во главе. Или хуже того, покопались бы в ваших мозгах, сделали куклой и вернули на трон. Или ещё хуже, заставили бы принять Конституцию. Есть просто бездна вариантов.

— Это не первое подобное покушение, — заверил Морган Джареда, озадаченно глядящего на Пеллегрино. — Большинство удаётся пресечь ещё на этапе подготовки. Но здесь им удалось зайти далеко — благодаря некомпетентности Командора Мюррея и чрезвычайно тщательной организации. Кто-то предупредил их, когда вы бываете в саду, и что вы всегда там один. Ассасин заранее занял позицию, это значит, кто-то впустил его через внутренние покои дворца — вряд ли они рисковали бы делать два захода по воздуху. Необходимо провести тщательное расследование, и я настоятельно прошу повелителя поручить его Командору Пеллегрино немедля.

— Да, конечно, — растерянно отозвался Джаред.

— И ещё, — добавил Пеллегрино, — необходимо арестовать губернатора Розенбаума. Доставить сюда, — продолжил он, когда Джаред согласно кивнул, — пытать и публично казнить.

Джаред снова кивнул, просто на автомате — и замер. Снова казни?

— Может, не стоит так торопиться, Командор? То есть я согласен с вами, арестовать губернатора придётся, если уж пилот сознался. Но, возможно, он предоставит какие-то объяснения…

— Предоставит, не сомневайтесь. Но это не имеет значения. Розенбаум совершил измену. Он должен быть наказан немедленно и жестоко, соразмерно своему преступлению. Учитывая, как далеко он зашёл, и что ему почти удалось задуманное, я бы рекомендовал повелителю сдирание кожи заживо. С непременной всепланетной трансляцией казни по далекогляду.

— Вы что, серьёзно это говорите?

— Вполне.

Джаред потёр лоб рукой. Он понимал, что в предложении — звучавшем скорее как требование — Пеллегрино есть смысл. Но всё равно, он не был готов принимать такие решения, несмотря ни на что. Вот так просто взять и убить человека, убить мучительно и жестоко, просто чтобы показать, кто тут главный. Он так не мог.

— Пусть его арестуют, — наконец проговорил Джаред. — И привезут сюда. Я увижусь с ним, и тогда… тогда посмотрим.

Морган и Пеллегрино обменялись взглядами. На этот раз в них не было неприязни, скорее, неявное взаимопонимание, которое понравилось Джареду ещё меньше.

— Позвольте мне удалиться, — сказал Пеллегрино, а когда Джаред кивнул, отвесил лёгкий, подчёркнуто формальный поклон и вышел.

Джаред с Морганом остались вдвоём.

— Где ваша ручка? — спросил глава Совета.

Джаред моргнул. О чём он…

— Ваше перо, — терпеливо пояснил Морган. — Которым вы подписываете указы.

— А… наверное, в кабинете.

— Идёмте.

Джаред пошёл за ним, как нашкодивший щенок за хозяином. Что за нелепые мысли? Слушать, а не слушаться! Если он не захочет казнить губернатора Коджеса, то никто его не заставит.

В кабинете Морган пошёл прямо к столу, выудил среди разбросанных документов костяное перо с золотым наконечником и вложил Джареду в руку.

— Вы спрашивали, почему её нельзя заменить. Потому что это особый предмет, сделанный по приказу вашего прадеда, Диктатора Александра Пятого. Эта кость, — палец Моргана скользнул по отполированной белой поверхности, — принадлежала Патрику Рикмонду, губернатору Гердании. Тому самому, кто поднял Песочный Мятеж. Ваш учитель истории наверняка рассказывал вам о тех событиях.

Джаред кивнул, пытаясь осмыслить его слова. Конечно, он слышал о Кровавом Рикмонде, о бойне, которой обернулся мятеж, о том, как жестоко он был подавлен… и эта кость принадлежала… принадлежала…

Джаред вскрикнул и бросил ручку на пол.

Морган сказал:

— Поднимите. Поднимите её, Диктатор.

Джаред вскинул на него взгляд, весь дрожа. Да никогда в жизни он больше не прикоснётся к этой вещи. Ни за что. Это просто…

— Это же варварство! — выдохнул он. — Дикость! Вы бы ещё кубок из его черепа сделали!

— Мы живём не в Тёмные Времена, — холодно сказал Морган. — Но, может статься, наше время когда-нибудь назовут Наитемнейшим.

— О чём вы…

— Поднимите перо.

Он так говорил и так смотрел, что Джаред сдался. Наклонился, взял ручку, подрагивая от отвращения. Он столько раз подписывал ею указы, сажал кляксы, а иногда украдкой даже рисовал что-то на особенно скучных советах. И всё это время его пальцы сжимали человеческую кость. Кость человека, умершего давным-давно за то, что пошёл против воли его предка.

— Вы должны помнить всегда, — сказал Морган. — И тогда будут помнить ваши враги. Помнить и опасаться. Они совсем потеряли страх. Отречение Диктатора Александра окончательно их расхолодило, они обнаглели. А вы ещё так неопытны и..

— Слаб? — сказал Джаред. — Вы хотите сказать, я слаб?

Морган ответил не сразу. Потом проговорил:

— Я не знаю. Вы отважны, сегодня все это поняли. И у вас есть своё мнение, которое вы отстаиваете, даже если не понимаете, что происходит на самом деле. Это не самые худшие черты, которых от вас можно было бы ждать.

— И на том спасибо. Джефф… Командор Морган… Это всё из-за саркадасов? Из-за войны? Я просто не понимаю… не верю, что вся эта жестокость может быть оправдана чем-то другим.

— Вся эта жестокость? — Джеффри Дин Морган рассмеялся. — Мой юный повелитель, вы ещё не видели никакой жестокости. Никакой. В этом-то и беда. — Он помолчал немного, потом спросил: — Ваш брат отдал вам ключ?

Джаред вздрогнул. Ключ. Тот странный стержень, который он нёс в руках, в последний раз идя к дому.

— Да. Он сказал, что когда придёт время…

— Я надеялся ещё с этим повременить, — перебил его Морган. — Но, вижу, вам нужно что-то более действенное, чем просто мои слова. Пойдёмте. Я покажу вам.

И Джаред, словно в тумане, последовал за ним.

*

— Смотрите, это же Спутник Дженсен…

— Дженсен…

— Да, тот самый!

Дженсен шёл коридором, с трудом скрывая улыбку. Куда бы он теперь ни направился, шепоток за спиной — любопытный, восторженный, завистливый — преследовал его везде. Ну ещё бы — тот самый Спутник, что спас Диктатора во время памятного нападения в саду. Правда, они не знали, что потом Диктатору пришлось спасать Дженсена, верней, их обоих, когда они кувыркались в облаках, как подхваченное ветром пёрышко. Дженсен до сих пор вздрагивал, вспоминая об этом. И о том, как они приземлились, и Джаред улыбнулся ему, а потом их разделили дула ружей, Дженсена схватили за локти и поволокли куда-то, не дав и слова сказать. В тот момент ему стало жутко — но не могли же они пристрелить его на месте, даже не разобравшись, что именно произошло?

Нет, конечно, не могли. Дженсена притащили в какую-то комнату без окон, заперли, а через час к нему явился Чад Мюррей, Командор дворцовой безопасности. Он был просто-таки взбешён; Дженсен понял, что парень успел получить нешуточный нагоняй и теперь ищет, на ком бы сорвать зло. С Дженсеном этот номер не пройдёт.

— Какого чёрта ты делал в саду? — рявкнул Мюррей с порога. Чёрная форма Командора была ему велика и мешковато обвисала на сутуловатых плечах. Ничего общего с благородной статью Джареда — в том сразу была видна порода. Этот Мюррей происходил из обедневшего и не слишком знатного семейства, его отец настолько отчаялся, что согласился принять должность тюремщика при родственниках правящего Диктатора. При дворе говорили, что Диктатор Тристан и этот Чад в детстве были очень дружны — потому-то Джаред и забрал его во дворец. Вот только не стоило поручать ему должность, к которой он явно не был готов. Хотя, может, Джаред таким образом пытался убедить самого себя, что если очень постараться, то справиться можно с любой ответственностью, которой тебя облекают.

На обвиняющий выпад Чада Дженсен ответил со всей невозмутимостью, на которую был способен:

— Я гулял.

— Вместе с Диктатором? И давно ты ходишь в фаворитах?

Ищет, на кого повесить всех собак. Что по меньшей мере несправедливо, ведь именно присутствие Дженсена в саду помешало заговорщикам осуществить свой замысел. Дженсен выгнул бровь, демонстративно взглянул на часы:

— Ну… полагаю, примерно с час.

Мюррей наконец понял, что стоит сбавить обороты. Скрестил руки на груди — снова ошибка, защитный жест, хотя это он должен был нападать, а Дженсен — доказывать свою невиновность.

— Ещё раз спрашиваю, как ты оказался в саду.

— Мне дал ключ распорядитель Коллинз, — не задумываясь, ответил Дженсен. Всё равно это выяснится, лгать и покрывать Мишу он не собирался. — Ключ и пропуск. И сказал, в какое время в саду будет повелитель.

— Зачем?

— Чтобы я мог остаться с ним наедине.

— Зачем, твою мать?

Дженсен невольно закатил глаза. Ну и солдафон. И что у них общего с Джаредом?

— Затем, что я Спутник Диктатора. Он не замечает меня, и я хотел это исправить.

— Ты пытаешься пробраться к нему в постель?

— Очень бы этого хотелось. Разве меня не за этим сюда привезли?

Он отчеканил последние слова, подчёркивая их вес. Его выбрали, не спрашивая согласия. Вырвали из привычной жизни, раз и навсегда перечеркнули будущее. Заставили его родных испытать всю полноту унижения. И он должен чувствовать себя виноватым только за то, что слишком старается соответствовать навязанной ему роли? Чёрта с два.

Похоже, Мюррей был всё-таки не дурак: он понял намёк и озадаченно замолчал.

— Значит, ты оказался там случайно. Ты не знал о нападении?

Дженсена искренне удивило такое предположение.

— Откуда? И если бы знал… то есть если бы был заодно с заговорщиками, — медленно проговорил он, глянув Мюррею прямо в глаза, — вряд ли бы я стал играть против них.

В лице Мюррея мелькнуло сожаление. Он понял, что тут ему ничего не светит: обвинять Дженсена и впрямь было нелогично.

— Расскажи, что произошло, — потребовал он. — Во всех деталях.

Дженсен с удовольствием рассказал. Ладно, часть про аэроплан — с несколько меньшим удовольствием, но он обнаружил, что воспоминание обо всём этом странным образом согревает его. Джаред был такой… открытый. Может быть, легкомысленный, но очень сильный.

— Так ты в одиночку поборол ассасина?

Дженсен пожал плечами — немного напускной скромности никогда не повредит.

— И как же это ты умудрился? Ты же…

— Что — я же? — сухо спросил Дженсен, когда Мюррей скептично поджал губы. — Кто я, по-вашему? Шлюха? Вы ошибаетесь, Командор. До недавнего времени я был сыном сэра Алана Эклза, вторым наследником одного из древнейших родов Пангеи. Я отслужил два года в Военной Академии, каждый день по три часа ездил верхом, по часу практиковался в стрельбе и час — в фехтовании. Я попадаю куропатке в глаз со ста шагов и обычно побеждаю в боксе, если противник моей весовой категории. Меня, правда, не готовили как наёмника, но в данном случае в мою пользу сыграл элемент неожиданности. Так что нет ничего особенно невероятного в том, что я, по вашим словам, «умудрился».

Надо же, ему удалось пристыдить Командора дворцовой охраны. Тот, небось, до этой минуты думал, что только его дружку тяжело пришлось, а остальные как сыр в масле катаются.

— Ясно, — сказал наконец Мюррей, пытаясь вернуть контроль над разговором. — Позже я ещё раз вызову тебя для допроса. Оставайся здесь.

— Слушаюсь, Командор.

Мюррей искоса посмотрел на него, выискивая во взгляде или выражении лица насмешку. Но Дженсен был серьёзен, как смерть, и Мюррею пришлось уйти ни с чем.

Его таскали на допросы ещё трижды в течение следующих двух дней. Но в конце концов отпустили. Коллинз, правда, озлился ещё сильнее и при первой возможности поклялся Дженсену, что больше пальцем ради него не пошевелит. Это было плохо. Но не так плохо, как молчание Джареда.

Что, ради бога, Дженсену нужно сделать, чтобы тот наконец его заметил? Порезать вены с запиской «Я вас любил»? Но это же просто смешно…

Впрочем, быстро разлетевшиеся по дворцу слухи всё же оставляли надежду, что о Дженсене помнят. И в конце концов его вызвали к Диктатору — в личные покои, так что по спине Дженсена пробежал приятный холодок предвкушения. Конечно, теперь их встреча пройдёт по другому сценарию, чем он планировал изначально, но… это уже кое-что.

Он с готовностью последовал за солдатами сопровождения, вошёл в приёмную и с порога преклонил колено.

Джаред сидел на маленьком диване у стены, забравшись на него с ногами. Эта расслабленная, домашняя поза совершенно не вязалась с выражением на его лице. Подняв глаза, Дженсен оторопел. Куда подевался тот озорной мальчишка, что возился с собаками в саду, а потом с безрассудной храбростью уцепился за шнур, свисающий из пустоты, а потом управлял непослушной и смертельно опасной машиной, а потом посмотрел на Дженсена шальным взглядом и шепнул: «Здорово было, да?»

Этого мальчика больше не было. Джаред осунулся, под его глазами залегли тёмные круги, а сами глаза покраснели, как будто он несколько суток не спал или даже плакал. Он стал бледным, волосы потускнели, щёки ввалились, очертив острые скулы. Он что, заболел? Но тогда бы тут толпилась тьма врачей, его уложили бы в постель и никого бы к нему не пускали. Значит, что-то случилось. Что? Неужели он запоздало осознал опасность, которой подвергался, и так отреагировал на это? Нет. Это была бы реакция труса. А Джаред Тристан Падалеки кто угодно, но только не трус.

Все заготовленные фразы и стратегии поведения вылетели у Дженсена из головы. Он хотел знать, что случилось. Где тот мальчишка из сада. И как его поскорее вернуть.

— А… Дженсен, — Джаред словно только теперь его заметил, жестом разрешил подняться с колен. Этого жеста за ним Дженсен раньше не замечал — выглядело вполне царственно и… как-то безлично. Слишком отточено и машинально. Словно он начинал привыкать.

Дженсен встал. Ему было что сказать, но он чувствовал, что не должен сейчас заговаривать первым.

Джаред тихо проговорил:

— Ты спас меня. Проси, чего хочешь.

«Проси, чего хочешь». Те самые слова, которые Дженсен жаждал от него услышать — правда, не так скоро, и совсем не в таких обстоятельствах. Заветные слова, на которые Дженсен мог ответить столь многое: накажи людей, предавших мой род, сделай меня своим фаворитом, дай мне место в Совете… Но это всё было не то, не потому даже, что слишком много, а потому, что он мог попросить всего один раз. Одна услуга — одно воздаяние. Кто-то, должно быть, справедливо указал молодому Диктатору, что есть два надёжных пути к революции: оставлять без наказания врагов и без награды — преданных слуг. Дженсен всё ещё был для Джареда просто слугой, одним из многих, и сейчас, когда Диктатор откупится от него мелкой подачкой, всё вернётся на круги своя. Но Дженсену не нужна была подачка, ему не нужна была благодарность Джареда. Ему была нужна его любовь. Потому что только любовь дала бы Дженсену власть над ним.

Он стоял, глядя в осунувшееся лицо молодого Диктатора, думал обо всём этом, и внезапно стал себе настолько противен, что это, кажется, отразилось в его глазах. Джаред моргнул, сонно, растерянно, и Дженсен понял, что — да, он несколько дней не спит. Работает? Или просто не в состоянии сомкнуть глаза, потому что что-то не даёт ему покоя?

«Расскажи мне. Скажи, что тебя мучает. Что случилось? Невозможно смотреть, когда ты такой…»

Это была странная мысль, неудобная; Дженсен не знал, что с ней делать. Он снова и снова гнал от себя образ растрёпанного мальчишки, позволявшего собакам валять себя по траве — и пытался не сравнивать его с тем, что видел сейчас, не задаваться вопросами без ответов. Почему эта внезапная и страшная перемена была ему так неприятна? Какое ему, в сущности, дело?

Ну… если на то пошло — это именно его дело.

Он сказал:

— Позвольте мне делать мою работу.

Джаред не сразу понял, что это и есть его просьба. Он переспросил:

— Твою работу?

— Я Спутник Диктатора. Ваш раб, слуга, любовник, друг, кто угодно, кем вы меня захотите видеть. Кто угодно. Но я должен быть хотя бы кем-то. Меня для этого выбрали. У меня в жизни больше никогда ничего не будет, кроме этого. Так дайте мне делать эту работу, раз для меня не может быть никакой другой.

Ох, неужели ему наконец удалось удивить своего несносного повелителя? Джаред даже приподнялся, изменив наконец позу — которая была, Дженсен понял теперь, не расслабленной, а измученной, как будто у него не было сил сидеть прямо. Но сейчас он сел. И задал вопрос. которого Дженсен меньше всего ждал:

— С тобой здесь плохо обращаются?

«А с тобой?» Дженсен опять проглотил неуместные слова. Он говорил совсем не то, что готовил, но стоило всё же хоть немного думать, что говоришь.

— Со мной обращаются превосходно. Я же ваш Спутник. Мы ни в чём не знаем нужды. Но я не привык к безделью. Вернее, — Дженсен невольно издал смешок; как странно иногда бывает взглянуть со стороны на свою прежнюю жизнь, — я только и делал, что валял дурака, но это было совсем другое безделье. Балы, охота… От этого никому не было пользы, но я хотя бы думал, что чем-то занят. А сейчас не занят ничем.

— Хочешь должность? — догадался Джаред.

И хотя Дженсен именно этого и хотел, он обнаружил, что решительно качает головой.

— У меня уже есть должность, повелитель. Я ваш Спутник. Я принял это, я… смирился, — после мимолётного колебания добавил он. — Но я должен знать, что в том, что я делаю здесь, есть хоть какой-то смысл.

— Ну, ты меня уже разок спас, — Джаред улыбнулся, но в улыбке совсем не было радости. Словно он сам уже не знал, надо ли ему было это спасение. — Смысл определённо есть. Наверное.

— Я не могу спасать вас ежедневно. В конце концов, мне просто повезло, что я там оказался…

Дженсен осёкся, поняв, что ступил на опасный путь. Но Джаред словно и не заметил его оговорки. Он вдруг сказал:

— Прости меня. За то, что… ну… втянул тебя в это.

— Никуда вы не втягивали. Я сам за вас уцепился.

— Ты испугался там, в аэроплане, — мягко сказал Джаред.

Дженсен вспыхнул. Чёрт! Он и не думал, что это было настолько заметно, что Джаред буквально спиной почувствовал! Вот же…

— Зато не испугались вы.

— Да я просто пересрал, — сказал Джаред, и Дженсен чуть не подскочил, услышав из уст своего повелителя такое нереспектабельное словечко. — Когда понял, что они по нам стреляют, и что я без понятия, где в этой машине коммуникатор. И тогда ты опять меня спас. Чёрт, выходит, я тебе должен даже два раза.

— Вы мне ничего не должны. Вы можете меня хоть сейчас отослать. И прошу… я прошу, повелитель: сделайте это. Если я вам совсем не нужен, сделайте прямо сейчас. А иначе — позвольте быть рядом.

Джаред только головой покачал. Но выглядеть стал, кажется, немножко получше. Или Дженсену просто хотелось так думать?

— Выпьешь со мной? — со вздохом спросил Джаред и потянулся к стоящему на столике графину — судя по цвету содержимого, он был наполнен виски.

Дженсен, конечно, отказаться не смог. Напиться вместе? Хуже, чем жаркий секс, но в целом не так уж плохо.

Они чокнулись бокалами молча, и это было как-то совсем уж мрачно. Дженсен лихорадочно придумывал тост, но всё его остроумие куда-то разом девалось, и он довольно-таки банально предложил:

— За Пангею?

И Джаред так посмотрел на него, что ему пришлось приложить все силы, чтобы не выкрикнуть: «Да скажи, скажи мне уже наконец, что с тобой происходит?!» На мгновение ему показалось, что Джаред услышал этот беззвучный крик, и почти уже открыл рот, чтобы и правда сказать… А потом это мгновение прошло, и они просто сидели друг против друга, держа в руках бокалы с виски.

Потом Джаред осушил свой залпом.

Когда через пять минут он уснул, уронив голову на жёсткий диванный валик, Дженсен прикрыл ему ноги пледом, валявшимся на полу, и остался беречь его сон.

========== Глава шестая ==========

*

Когда Джефф сказал Джареду, что вручает ему ключ от его кошмаров, Джаред мог предположить что угодно, кроме того, что он говорит буквально.

Он не был готов. Господи, к такому невозможно быть готовым. Ему хотелось броситься к Джеффу, взбаламутить его тихое уединённое существование в отдалённом поместье, схватить за грудки, встряхнуть, закричать в лицо…

А лучше — вызвать сюда, в Летучий Дом. Бросить в тюрьму. Расстрелять. Джефф больше не Диктатор Александр. Теперь Джаред — Диктатор Тристан. И если он захочет заставить Джеффа держать ответ, он сможет.

Вот только хочет ли он? Что это изменит? Кому поможет?

Джаред не сделал ничего.

Первые несколько дней он ходил просто больной. Морган не трогал его — они мало о чём говорили в тот вечер, как и в несколькие последующих дней: Джареду требовалось сполна осознать происходящее, и Морган снова, как прежде, дал ему время. Но Джаред боялся, что на этот раз ему не хватит никакого времени. Если раньше он ощущал растерянность, беспомощность, неуверенность в своих силах, то всё, что открылось теперь, попросту раздавило его. Размазало. Он хотел сбежать, малодушно, как заяц, улепётывающий от волков, которые уже клацают зубами над его дрожащими пятками, забиться в глухую нору, сунуть голову под подушку, не видеть и не знать ничего. Но он не мог. Он был Диктатором Пангеи, последним из тех, кто мог стать её Диктатором. Джефф бежал с позором. Джаред теперь понимал — от чего, и если он тоже сбежит с позором, имя его рода никогда не отмоется от покрывших его пятен. Кровь. Плевки. Наёмник, напавший на Джареда в саду дворца, плюнул ему в лицо, но если бы он знал, в чём на самом деле виновны Диктаторы Пангеи, он бы пожалел слюны.

Нет. Так невозможно. Нельзя ломаться. Ему не на кого рассчитывать, никто не прикроет спину, никто не поддержит, если он оступится на пути. А цена чересчур высока. Ему придётся справиться. Другого выбора попросту нет.

Джаред пришёл к этой мысли на третьи сутки без сна. К тому времени он выглядел ужасающе, и Томас подавал ему утром домашнюю одежду с таким скорбным видом, словно уже обряжал в последний путь. Чёрта с два. Не дождутся. Джаред заставил себя съесть завтрак целиком, а когда обнадёженный такой положительной переменой Томас спросил, не желает ли он видеть Спутницу Женевьев, Джаред неожиданного для самого себя ответил: «Нет».

Теперь он понимал Джеффа. О, как же он понимал. Никогда он больше не сможет болтать с Женевьев, как раньше, кормить её кусочками персика и уворачиваться от её щекотки. Детство кончилось. Для них всех. Но хуже всего, тяжелее всего было то, что она об этом не узнает. Морган недвусмысленно дал понять Джареду, что никто не должен узнать, какой замок отпирает ключ Диктатора Александра. Сейчас на планете об этом было известно лишь четверым: Джареду, Моргану, Командору Пеллегрино и Командору Зингеру, только что вернувшемуся с орбиты. В космосе было ещё несколько человек, но большинство из них скорее всего не вернутся живыми, а их связь с Пангеей была жесточайшим образом ограничена. Это была тайна, чудовищная тайна правящей верхушки, и её оплели прочной сетью, малейший разрыв в которой мог привести к катастрофе. Джаред никогда не расскажет Женевьев. И не только ради сохранения секретности, а и ради неё самой. Для неё это было бы слишком. Она бы не выдержала, не смогла бы вместе с Джаредом осознать, с чем он имеет дело. И ему пришлось бы самому утешать её, обещать, что всё будет хорошо, даже если это ложь. А он просто не чувствовал в себе сейчас на это сил. Утешать кого-то — нет, просто не было сил. Он сам так нуждался в хоть каком-то подобии утешения, так нуждался.

И поэтому он не стал звать к себе Женевьев. Он позвал Дженсена. Морган сказал, что его обязательно надо наградить, так что стоит заняться этим поскорее, чтоб сразу со всем покончить.

Но всё вышло… не так. Дженсен не просил никакой награды. Вернее, просил, но его просьба заключалась лишь в том, чтобы Джаред позволил ему служить дальше. Это было странно, Джаред не сомневался, что у Дженсена что-то на уме: чересчур настойчиво, даже навязчиво он пытался приблизиться к своему Диктатору. Чад сказал Джареду, что это Коллинз, распорядитель Внутреннего Круга, впустил Дженсена в сад в тот день. Дженсен хотел увидеть его, и добился этого, прорвав круговую оборону придворного церемониала. Он был слишком настырен. Его следовало опасаться.

Но как опасаться человека, который спас тебе жизнь и рискнул ради тебя своей? Ради тебя и вместе с тобой. И когда Дженсен пришёл и заговорил, когда сказал, чего хочет, Джаред внезапно подумал, что вот ему, возможно, и сумел бы доверить то, что так гложило его в эту минуту. Конечно, Дженсен был бы шокирован, но… он бы выдержал. Он сильный. И, вполне возможно, смог бы найти те самые слова, в которых Джаред сейчас так отчаянно нуждался и которых ни от кого не мог получить.

И он чуть было не поддался искушению. Почти. Опомнился в последний момент, и тогда они просто напились. Ну… Джаред напился. Одним бокалом. И постыдно заснул, а когда проснулся, Дженсен дремал у него в ногах, откинув голову на спинку дивана. А за окном занимался рассвет.

Возможно, и в самом деле не так уж плохо, что он будет рядом.

И Джаред не пожалел. Он сделал только одно: приказал охране пускать к нему Дженсена в любое время, если только сам Джаред окажется в это время один. Дженсен стал приходить, но не слишком часто, не каждый день, и Джаред скоро поймал себя на том, что недоволен этим, потому что ему вдруг стало трудно оставаться в одиночестве. Он пару раз приглашал Женевьев, пытался забыться в её объятиях, но всё изменилось, боже, всё изменилось, он не мог больше обрести покой рядом с ней. Она улыбалась, шутила. как раньше, а он смотрел на неё и думал: ты же не знаешь, глупая, ты ничего не знаешь. И я тоже глупый. Господи, какой я дурак. Такой дурак, что поверил, будто Джефф отрёкся от власти только из-за любви к своей ненаглядной Регине. Что можно любить кого-то так сильно. Сильнее себя.

Джефф посоветовал Джареду никому не верить, но забыл упомянуть, что ему самому стоит верить не больше других.

Но с Дженсеном было легче. С ним не было просто — Джаред всё время инстинктивно ждал подвоха, а потом вспоминал акацию и аэроплан, и ему становилось стыдно за свою подозрительность. Дженсен ведь не делал ничего особенного, просто скрашивал ему вечера. Они пили вместе, разговаривали о прошлом, устраивали спарринги в боксе и фехтовании, или Дженсен просто сидел, листая книгу, пока Джаред работал над проектом очередного указа. Пару раз Дженсен приходил, когда Джаред выгуливал своих псов в саду, но Херли и Сэди его не любили, да и ему собаки не нравились, и скоро эти совместные прогулки прекратились. А жаль — Джареду всё чаще хотелось вырваться отсюда, из дворца, ставшего для него новой тюрьмой, куда более невыносимой, чем прежняя, потому что в той своей, старой тюрьме он жил с рождения и привык считать её домом. А здесь он не был дома. Здесь всё было чужим и враждебным, и люди всё время ждали от него то, что он не мог им дать. На Советах теперь его посвящали не только в порядок прохождения посевной, но и в более значительные дела. Теперь постоянно шли сводки с фронта: атаки саркадасов, контратаки пангейцев, потери, пленные, единицы уничтоженной вражеской техники, захваченные форпосты. И постоянная необходимость наращивать военное производство — больше, больше, непрерывно, до бесконечности. Чтобы бюджет не лопнул, приходилось практически на каждом заседании урывать кусками то тут, то там — то урезать зарплаты мастеровых, то сокращать число рабочих, увеличивая трудовой день, то вводить запрет на рождение детей среди женщин, работающих на военных фабриках: беременную сразу же увольняли, и на её место брали мужчину. Последний указ дался бы Джареду особенно тяжело, но его затмило ещё одно событие: долгожданная казнь губернатора Розенбаума.

Джаред оттягивал её так долго, как мог. Он наотрез отказался выполнить зверское требование Пеллегрино и содрать с губернатора кожу — но приказ о расстреле подписал той самой ручкой, сделанной из кости Кровавого Рикмонда, и рука его почти не дрожала, хотя это был первый раз, когда росчерк его пера оборвал чью-тожизнь. Трансляцию по далекогляду Джаред также не позволил, но присутствовал на расстреле лично, и смотрел Розенбауму в глаза до тех пор, пока осуждённому не надели повязку из чёрной тафты и не развернули лицом к стене. Звук залпа из десяти ружей звенел у Джареда в ушах весь остаток дня, а ночью ему снились кошмары, но он знал — теперь знал — что другого выхода не было. Он не мог позволить врагам Диктатора вмешиваться в его работу, особенно сейчас, когда оказалось, что работы так много, она так адски трудна, и что некому её выполнить, кроме него.

Он сильно напился на следующий день после казни, и Дженсен напился с ним вместе. Честно говоря, это здорово напоминало их дружбу с Чадом — тот точно так же ни о чём не расспрашивал и всегда безоговорочно поддерживал. Но теперь Чад больше не был его другом. Джаред лишился его, назначив командиром своей охраны,Р и понял это чересчур поздно. К счастью, свято место пусто не бывает. И как ни цинично это звучало, но Джаред был рад, что Дженсен так легко и естественно смог заменить ему сразу двух людей, с которыми ему в последнее время было хорошо — и Чада, и Женевьев.

Хотя Женевьев, наверное, переживала, что он лишил её своей милости. Если бы она только знала. Господи боже, если бы хоть кто-нибудь знал.

Но время шло, и, как это всегда бывает со временем, излечивало. За первым потрясением пришло желание разобраться в ситуации и сделать всё возможное, то есть — работать. Джаред набросился на науку государственного управления с жадностью и рвением, которых никогда прежде не проявлял, и Морган даже как-то позволил себе шутку — дескать, знай он, что Диктатор так воодушевится, показал бы ему замок от ключа в первый же день. Джаред глянул на него так, что Морган сразу перестал улыбаться. И больше они эту тему не поднимали.

Но одно бесспорно — чем глубже Джаред погружался в дела, тем уверенней себя чувствовал. С ближайшего расстояния всё оказалось не так уж плохо. Да, бюджет полнился дырами, в них аж воздух свистел — но Джаред уже через пару недель пристального изучения экономических механизмов понял, что львиная доля этих дыр появилась из-за банального расхищения. Коррупция среди членов Совета достигала поистине космических масштабов, и Джаред находил удивительным, как легко, бездумно, прямо-таки непринуждённо они воровали сотни тысяч ликов, предназначенных совсем для других целей. Он провёл небольшую чистку — ничего чрезвычайного, просто снял нескольких Командоров и назначил новых, которых посоветовал ему Морган, явно довольный такими переменами. Ещё пара конфискаций имущества, нажитого нечестным путём — и Джаред смог отменить свой жестокий указ о дискриминации беременных женщин на производстве. И он надеялся, что если продолжать в том же духе, то получится угодить и нашим, и вашим, работать одновременно и над миром, и над войной.

Постепенно он успокоился. Даже повеселел. Снова стал видеться с Женевьев, шутить с ней, смеяться, хотя между ними больше и не возникло прежней лёгкости. Он пытался сдружить её с Дженсеном, но они недолюбливали друг друга — почему-то Дженсена многие недолюбливали, хотя он оставался всё так же фантастически красив. Томас, Джаредов камергер, называл его нарциссом, и Джаред отчасти был с ним согласен — Дженсена отличала удивительная уверенность в том, что всё в мире должно происходить в соответствии с его желаниями. Но с Джаредом он не слишком часто давал этой наглости волю. И ещё с ним можно было дурачиться, не так, как когда-то с Чадом, и не так, как с Женевьев в лучшие времена… Но Дженсен всегда поддерживал безрассудные идеи, возникавшие у Джареда время от времени, причём поддерживал не задумываясь, запросто, словно бы так и надо.

Однажды — Джаред был Диктатором Пангеи уже добрых четыре месяца — они сидели вдвоём на крыше, той самой, с которой Джаред разглядывал город в день памятного нападения ассасина. Это стало любимое место Джареда в резиденции, он показал его Дженсену, и иногда они забирались туда немного выпить и поглазеть на закат. Они только-только там уселись, и вдруг Дженсен вытянул из-за отворота куртки и сунул Джареду в руку что-то липкое и холодное, при ближайшем рассмотрении оказавшееся плиткой жевательной пастилы. Её характерный болотно-зелёный цвет не оставлял сомнений: это была гашенна, жвачка с примесью дурманящих трав, который баловалась добрая половина двора.

Джаред хотел её выбросить, но Дженсен перехватил его руку с возмущённым воплем, и выглядел при этом таким рассерженным, что Джаред невольно рассмеялся и всё-таки отщипнулкусочек. Маленький. А потом ещё один.

Они вернулись в покои Диктатора, согнувшись пополам от хохота, рыдая друг у друга на плече, и Томасу еле удалось растащить их, чтобы под конвоем выпроводить Дженсена, а плачущего от смеха Диктатора силой уложить в постель. Наутро Джаред не мог вспомнить, над чем они так смеялись, и чувствовал себя немного сконфуженным, а когда Дженсен пришёл, заставил его поклясться, что подобное случилось в первым и в последний раз. Дженсен поклялся, и Джаред ему поверил. Джефф сказал никому не верить, но с чего он должен верить Джеффу?

Впрочем, Дженсен и впрямь сдержал слово и не стал утягивать Джареда на скользкую дорожку наркомании. Он и сам, как признался потом, недолюбливал гашенну, и выпросил её у одного знакомого придворного только потому, что хотел как-то растормошить Джареда.

— У вас такая постная физиономия, что скоро ваши собаки взвоют, — заявил он, и Джаред посмотрел на своих псов. Те и впрямь выглядели уныло. Эх, взять бы их за город, то есть — вниз, на твёрдую землю, на луг, в поле, побегать как следует, да и самому поноситься с ними… Как же давно он этого не делал.

— Давайте сбежим, — предложил Дженсен

Джаред посмотрел на него непонимающе:

— Сбежим?

— Ненадолго. Всего на полдня. На охоту.

— Охоту… — Джаред скептично скривился. — Знаю я эти охоты. Триста собак, дюжина егерей, и за нами увяжется половина двора.

— Да я не о том. Поедем вдвоём, только вы и я. Ну и… — Дженсен покосился на псов и дипломатично добавил: — Ещё эти двое.

— Но как же… как это сделать? Чтобы никто не узнал?

— А вы попросите Командора Мюррея. Пусть нас прикроет.

Джаред задумался. Чад, конечно, вряд ли обрадуется такой просьбе, но отчего бы и не попробовать? Они возьмут аэроплан, пару ружей, слетают в лесок неподалёку и к ужину будут дома. Джареду уже так осточертел вид вечных труб и проводов, он всё бы отдал за глоток свежего лесного воздуха, а не этой полуразряженной дряни, наполненной клочками ледяного тумана. Да, стоит и впрямь сбежать на денёк. Выбрать время, когда не планируется заседаний Совета, и…

Но всё оказалось совсем не так просто. Чад, услышав его просьбу, прямо взбесился. Джаред даже оторопел.

— Ещё чего! — прорычал его друг детства, зыркнув на своего повелителя лютым взглядом. — Мне что, мало той истории с похищением?! Хватило, на всю жизнь наука! Я с тебя теперь глаз не спущу.

Так оно и было — после того инцидента охрану усилили, и Джаред практически никогда не оставался один, разве что во сне и когда с ним находился кто-то из Спутников. Конечно, рвение Чада следовало только похвалить — он учился быть Командором дворцовой охраны так же старательно и быстро, как Джаред учился быть Диктатором. И Джареду стоило этому порадоваться.

Но он всё равно попытался снова:

— Ну Чад, ну не будь занудой. Мы же недалеко. И со мной будет Дженсен, ты знаешь, каков он в деле — считай, что он поедет в качестве моего телохранителя.

— Если на вас нападёт шайка повстанцев человек в десять, толку будет от твоего телохранителя? Нет, я сказал.

— Какой ты, — вырвалось у Джареда. — Вижу, решил продолжить дело отца?

— Что?

— Кажется, это фамильное дело Мюрреев — быть моими тюремщиками, — бросил Джаред.

И сразу понял, что перегнул палку. Лицо Чада исказилось — от боли, гнева, чего-то ещё. Мы ведь ещё так недавно были друзьями, подумал Джаред. Мы и теперь друзья, он заботится обо мне, более искренно, чем мог бы любой другой на его месте, и только поэтому так суров… Но всё равно, трудно поверить, что ещё пару лет назад они точно так же сбегали из-под надзора вместе. Чад быстро учится; ещё несколько месяцев, и он не даст Джареду с его бесшабашными выходками даже малейшей поблажки.

— Прости, — тихо проговорил Джаред. — Это было несправедливо.

— Да уж, — только и сказал Чад. — Только ты не подлизывайся ко мне. Знаю я тебя. Нет — значит нет.

— Чад… слушай… мне нужно. Мне правда нужно. Если бы ты…

«Если бы ты знал, — хотелось ему сказать, — если бы ты только знал!» Но и этого было слишком много. Поэтому он оборвал сам себя и просто закончил почти шепотом:

— Ну пожалуйста.

Он так заискивающе смотрел и был так смиренен, что Чад в конце концов раздражённо вскочил и мотнул головой.

— Ладно. Ладно! Чёрт тебя подери. Не выношу, когда ты так смотришь. Полетите на аэроплане. С охраной. Пилот вас ссадит, поднимется и останется в зоне видимости. Если вы пропадёте из виду, пилот сразу сядет, и охрана начнёт прочёсывать местность, а когда вас найдут, я не посмотрю, что ты Диктатор Пангеи.

— Ну, это немного слишком…

— Я Командор охраны, мне решать, что слишком, а что нет, — резко ответил Чад. — Или ты хочешь вообще никуда не полететь?

Джареду пришлось смириться.

Они вылетели в тот же день: Джаред, Дженсен и четверо хмурых мордоворотов, которым Джаред не хотел бы попасться ночью в тёмном проулке. Конечно, такой расклад порядком подпортил дух авантюры, в которую Дженсен его втянул, но Джаред нутром понимал, что большего уже не может себе позволить. Парень, цеплявшийся на верёвку, сброшенную с небес, остался в прошлом. Пора вспомнить, что голова на плечах не только для того, чтобы вливать в неё виски и засовывать пластинки гашенны.

Но лучше он вспомнит об этом завтра, идёт? Хорошо?

Аэроплан высадил их на небольшом травяном островке посреди заболоченного луга. Джаред подозревал, Чад нарочно выбрал для их прогулки такую местность, потому что по ней было трудно бежать и почти невозможно укрыться — ни злоумышленникам, если они устроят засаду, ни своевольному Диктатору, которого вечно так и подмывало куда-то удрать от своей великой судьбы. Джаред решил, что не позволит этим мыслям испортить день. Погода стояла отличная — солнечно, но не жарко, небо затянула тонкая дымка, так что солнце не слепило глаза, но приятно согревало лицо и руки. Херли и Сэди с истерически восторженным лаем умчались вперёд, едва их спустили наземь. Джаред и Дженсен пошли за ними, закинув на плечи небогатый охотничий скарб: Джаред нёс ягдташ для дичи, заполненный заодно кое-какой снедью для перекуса, а Дженсен — закинутый на плечо арбалет, который предпочитал охотничьим ружьям. Джаред признался, что не умеет из такого стрелять, но Дженсен пообещал научить его.

Какое-то время они просто шли, делая вид, что не слышат гудения аэроплана у себя над головами. Идти было хорошо, здесь и небо было другим, и воздух вдыхался совсем иначе. Джаред свистнул собакам, отбежавшим чересчур далеко, и вдруг Дженсен шикнул, хватая его за рукав и одновременно сбрасывая арбалет с плеча.

О боже, мелькнуло у Джареда. Снова? На нас напали?

— Тихо, — прошептал Дженсен. — Вон там.

Джаред посмотрел — и увидел фазана, усевшегося на кусте бузины впереди, гордого, надменного, глубоко убежденного в своей неприкосновенности, настоящего короля лугов. Он до того напомнил Джареду Дженсена, что он чуть не расхохотался и этим всё не напортил. Дженсен вскинул арбалет на плечо, хотя фазана сидел, по мнению Джареда, чересчур далеко. Однако потом передумал, опустил оружие и протянул его Джареду. Джаред мотнул головой, но Дженсен, не слушая возражений, зашёл ему за спину и положил рукоять арбалета ему на предплечье.

— Держите здесь, — всё так же полушепотом проговорил он, прижимаясь к Джареду со спины и кладя его левую руку на цевье под прицелом. — Затыльник приклада должен быть в выемке плеча. Вот так… локоть прижмите сильнее. Цельтесь на полдюйма выше того места, куда хотите попасть…

Шепот звучал интимно, хрипловато, и у Джареда волоски на запястьях встали дыбом. Он никогда не рассматривал Дженсена… так. Они были близки, они стали, пожалуй, друзьями, но Джаред предпочитал женщин, с мужчинами у него никогда не складывалось. Он надеялся, что Дженсен понимает это, он ведь сказал, что готов быть для Джареда тем, кем тот захочет его видеть, и слово «любовник» было в этом списке лишь одним из возможных вариантов. Джаред немного откинул голову, отстраняясь от этого интимного шепота, не давая губам щекотать кожу под ухом. И вздохнул с облегчением, когда Дженсен не сделал попытки удержать его, только вполне деловитым жестом сжал его руку, жёстко, как учитель, не жалеющий ученика.

— Крепче. Упор должен идти на плечо, а не на запястье. Это полуавтомат, так что будет отдача. Сейчас!

Джаред спустил курок. Стрела предсказуемо ушла даже не вверх, а вбок, как будто Джаред хотел подстрелить не фазана, а лес, видневшийся на горизонте. Джаред невольно ругнулся, а Дженсен без тени улыбки сказал:

— Давайте, давайте. В гнезде три заряда. Вы его даже не разбудили.

Но в глазах у него плясали чертята, и Джаред вдруг разозлился, тем более что фазан и впрямь не двинулся с места, чуть ли не похрапывая. Да какого чёрта! Джаред сердито сбросил с себя руки Дженсена, вкинул к плечу арбалет. На сей раз он целился более тщательно, и стрела прошла всего-то в пяти ярдах от цели. Фазан очнулся, лениво ухнул и тяжело поднялся с насеста, собираясь совершить утренний моцион.

Третьим выстрелом Джаред выбил пару перьев у него из хвоста, и фазан, тревожно заквохкав, с неожиданным проворством взмыл вверх.

— Чёрт! Такой красавец! — досадливо выкрикнул Дженсен и, бесцеремонно выхватив у Джаред арбалет, молниеносно перезарядил его и послал стрелу в небо.

Фазан камнем рухнул в траву.

— Херли! — закричал Джаред — наконец было можно, крик звоном разрезал воздух. — Сэди! Ату! Взять!

Собаки, заслышав команду, со всех ног кинулись вперед. Но Дженсена это совсем не обрадовало.

— Они же его в клочья изорвут! — возмутился он и рванул вперёд, словно сам был молодым щенком, нетерпеливым и жадным до трофеев. Джаред со смехом припустил за ним, и смех стал громче, когда Дженсен разразился проклятиями, увидев то, что осталось от фазана, в крепко сжатой пасти счастливой Сэди.

— Чёртова псина! — заорал он. — Ты её, что ли, подстрелила?! Брось! Брось, тебе говорят!

Но он не знал, в отличие от Джареда, что Сэди крайне не любил расставаться с добычей, даже если получила её не вполне заслуженно. Попытка Дженсена отобрать фазана встретила такое яростное сопротивление, что он невольно отшатнулся, оступился, а когда Хэрли за компанию со своей подругой рыкнул на него, подкравшись со спины, Дженсен вскрикнул и кубарем покатился в канаву, благо их ту водилось в немереном количестве. Как назло, эта оказалась глубока — на секунду Дженсен целиком скрылся из виду, а когда Джаред подбежал, ориентируясь на его проклятия, из густой грязной лужи навстречу ему выступило невероятно чумазое нечто, так что одни только зелёные глаза сверкали на покрытом коричневой грязью лице.

Дженсен всегда очень следил за своей внешностью. Томас рассказывал, что камердинеры Дженсена жаловались, будто лишняя складка на брюках или несвежий ворот сорочки могли стать поводом для скандала. Видеть этого лощёного красавчика вывалявшимся в грязи с головы до ног, по колено стоящим в зловонной тине, злого, обалдевшего и пахнущего отнюдь не розовыми духами — всё это было так здорово, что Джаред захохотал так, как не смеялся с самого дня своего приезда в Летучий Дом. Это плохо, жестоко, господи, бедный Дженсен — но он правда не мог удержаться, просто не было никаких сил!

— Что смешного?! — крикнул Дженсен, тщетно пытаясь выкарабкаться из канавы — руки, покрытые коркой грязи, немилосердно скользили по липкой траве.

— И-извини, — выдавил Джаред. — Я п-просто…

— Я, между прочим, ногу сломал!

Джаред враз перестал смеяться. Ох, только не это. Он бросил ягдташ, не глядя, подскочил к канаве, спрыгнул, протянул к Дженсену руки…

И через секунду повалился в грязь лицом, когда Дженсен схватил его за протянутую руку и самым подлейшим образом дёрнул вперёд.

— …мать! — выкрикнул Джаред, прежде чем в рот успела набиться тина.

Он кувыркнулся, кашляя и отплёвываясь, сел, тщетно пытаясь выхлюпать грязь, хлынувшую за шиворот. Поднял глаза. Дженсен сидел в луже, глядя на него, таким мстительным, неимоверно довольным взглядом, что Джаред выдохнул и кинулся на него, стремясь уложить на лопатки. Дженсен увернулся, шлёпнул его грязной ладонью по темени — и тут на них сверху спрыгнул Херли, восторженно лая и стремясь присоединиться к хозяину, затеявшему возню в луже. Сэди прыгнула следом, и через секунду хохотали все — Джаред, Дженсен, даже собаки. Господи, они возились в грязи, как пятилетние дети, швыряя друг в друга комками ила, и смеялись, словно ненормальные.

Над ними, вверху, тревожно гудел аэроплан.

— Ты псих, — задыхаясь, выдавил Джаред. — Ты просто псих! Ногу он сломал! А я, идиот, поверил!

— Радуйся. А то пришлось бы тащить меня на руках, — сказал Дженсен, хватая его за загривок.

«Он сказал мне «ты», — мелькнуло у Джареда, но ответить он ничего не успел, и напрячься не успел — ничего не успел, когда Дженсен провёл рукой по его лицу, ещё сильнее размазывая грязь. И Джаред сам накрыл ртом его губы, сам, первый, хотя ему было липко и холодно, ледяная вода хлюпала в сапогах, и это было самое неудачное место в мире для первого поцелуя. Дженсен схватил его за волосы возле ушей, притянул, жадно хватая его губы своими, словно ему не доставало воздуха. Джаред почувствовал, как он под водой обвивает его бёдра ногами, так, что они соприкоснулись пахами, и Джаред ощутил возбуждение, несмотря на холод и грязь, и плещущихся рядом собак. Его внакрыла паника — ну как же, не здесь, и там аэроплан наверху, они смотрят, — но он не успел осознать её в полной мере, потому что Дженсен вдруг отпустил его, разорвав поцелуй, встал, так что вода с него потекла ручьями, и, схватив Джареда за руки, резким движением поднял на ноги.

— Аэроплан садится, — сказал он. — Всё, нагулялись.

Джаред оглянулся и понял, что Дженсен прав. Его нарыло волной сожаления, которое тут же прошло, когда Дженсен слегка задел своей рукой его пальцы. Джаред посмотрел на него, чувствуя, как грязь течёт по лицу и пылают губы. Дженсен не ответил на взгляд, он сидел на корточках, тщательно протирая лицо салфеткой, которую выудил из ягдташа. К тому моменту, когда к ним подошла охрана, он выглядел уже вполне сносно, чего, увы, нельзя было сказать о Диктаторе Пангеи.

Когда они вернулись в Летучий Дом, Томас, увидев Джареда, лишился речи.

*

Новый фаворит Диктатора — так его теперь называли. И в глаза, и за глаза.

Дженсен больше не слышал смешков за спиной и не ловил раздражённые взгляды. Теперь перед ним заискивали, лебезили, набивались в друзья. До позорного назначения Спутником Дженсена хорошо принимали при дворе асторийского губернатора, и он знал цену этому подхалимству, которое кончилось бы в тот же миг, стоило ему только впасть в немилость. Поэтому он только посмеивался про себя, хотя и не чересчур явно — ему не хотелось заводить новых врагов, по крайне мере до тех пор, пока его положение не окрепнет. Хоть он и не разубеждал вечно сплетничающих лакеев и не опровергал ни одного из самых невероятных слухов, сам-то он знал, как далеки они были от правды.

Потому что хотя Джаред и позволил ему наконец находиться рядом, но не подпускал даже вполовину так близко, как Дженсену бы хотелось.

Дженсен понял теперь, насколько ошибочной была его изначальная тактика, и бога благодарил, что не успел зайти чересчур далеко. Если бы он стал навязывать Джареду пламенную любовь, то оказался бы в ссылке в рекордно короткие сроки. Чёртов Миша Коллинз не солгал — Джаред в самом деле не оказался ценителем мужской сексуальности, по крайней мере, в меньшей степени, нежели женской. Пару раз за всё это время он устраивал небольшие праздники, в основном чтобы отвлечься и немного познакомиться с собственным двором. Все Спутники тоже присутствовали, и Дженсен обратил внимание, что на мужчин Джаред практически не смотрит, зато с любопытством поглядывает на женщин. Хотя это любопытство было скорее праздным — он не брал в свою спальню никого, кроме Женевьев, но Дженсен всё равно понимал, что у самой неприметной девушки в гареме больше шансов, чем у него самого яркого из мужчин. Хотя надо сказать, Джаред всё же не был совсем безнадёжен. Он не морщился и не шарахался от прикосновений Дженсена — полунамеренных, полуслучайных, — позволял приобнимать себя за плечи, класть ладонь на колено, мимолётно, конечно, но это уже кое-что. Постепенно Дженсен стал понимать, что Джаред и сам не вполне осведомлён насчёт своих предпочтений. Наверное, у него имелся в прошлом не слишком приятный опыт, после которого он решил, что мужские ласки — не для него. И тут требовалось действовать крайне осторожно и деликатно, чтобы не спугнуть зарождавшуюся между ними дружбу.

Потому что да, именно дружбой это и было. Дженсен не делал этого специально, всё получилось само. Джаред расслаблялся в его присутствии — поначалу с помощью релаксантов вроде алкоголя и лёгких наркотиков, но потом в них отпала необходимость. С ним было легко, и Дженсен порой с удивлением думал, что даже не может вспомнить, чьё общество ему когда-либо доставляло такое удовольствие. Он всегда общался с людьми, от которых чего-то хотел, или которые чего-то хотели от него самого: баш на баш, око за око, ты мне, я тебе. С Джаредом этого не было: он принимал Дженсена безусловно, просто позволил быть рядом, а если бы Дженсен вдруг повернулся и ушёл, не стал бы удерживать. Это одновременно вызывало досаду — и странное ноющее чувство, в котором явственно ощущался привкус внезапного одиночества. Дженсен никогда в жизни не чувствовал себя одиноким. и только теперь подумал, что, пожалуй, всю жизнь был совсем одинок. И то, что Джаред подпустил его к себе на расстояние вытянутой руки, радовало не только потому, что соответствовало его планам, но и просто сам по себе. Ему просто было хорошо рядом с Джаредом; просто было.

Когда они выбрались на ту нелепую охоту, Дженсен, конечно, планировал воспользоваться непривычной обстановкой, кислородным опьянением, иллюзией внезапной свободы. Он хотел лишний раз показать Джареду свои умения, обаять, очаровать, и наконец-то вырвать у него поцелуй, а если совсем повезёт, то и примять немного кусты. Почти так всё и вышло… вот только если бы Дженсена спросили, какое место он представляет в качестве мизансцены для их первой близости, в самую последнюю очередь он назвал бы грязную канаву на болоте. Он так позорно в неё свалился, а Джаред так искренне хохотал, что Дженсену хотелось провалиться сквозь землю от обиды и злости. Снова, снова всё сорвалось! Ну ладно… он хотя бы мог отомстить. И с наслаждением вывалил своего повелителя в той же грязище, в которой по вине его идиотских собак изгваздался сам. А потом и опомниться не успел — как они уже целовались, и это вышло совершенно само собой, когда он вообще, никак этого не ожидал. Джаред поцеловал его сам. Первый. Надо почаще вываливаться в грязи, что ли?

Но за тем шальным поцелуем ничего не последовало. Их сразу прервали — охрана с аэроплана решила, должно быть, что Дженсен пытается утопить Диктатора в луже. По дороге назад они ухмылялись друг другу под свирепыми взглядами каменномордых стражей, а когда вернулись в Летучий Дом, ровным счётом ничего не переменилось. Джаред не пригласил его к себе ночью, ни той, ни следующей, а когда они наконец увиделись, с порога показал Дженсену новенький арбалет и азартно сообщил, что ему понравилось стрелять и он хотел бы научиться делать это получше. И Дженсен помог ему, на этот раз не слишком прижимаясь к его спине. Пусть всё идёт своим чередом. Достаточно того, что они движутся в правильном направлении.

И так шло время, удивительно хорошо и спокойно, пока у Дженсена не сломались часы.

Это были часы его деда, единственного из всего семейства, кого Дженсен по-настоящему любил. Он умер, когда Дженсену было четыре года, и он смутно помнил, как дед качал его на коленях, делая страшные рожи и рассказывая ужасные истории о каких-то кровавых битвах. Маленький Дженсен леденел от ужаса и восторга, а потом неохотно спрыгивал с дедовых колен и бежал к суровому отцу, истеричной матери, вечно шпынявшему его старшему брату и ноющей младшей сестре. Когда дед умер, по его завещанию Дженсену перешла значительная часть земель, во владение которыми он должен был вступить после своей женитьбы, и старые, даже древние механические часы в серебряном корпусе на простой алюминиевой цепочке. Они мало что стоили, но, наверное, покойный лорд Эклз дорожил ими, раз оставил своему любимому внуку. Это была единственная вещь, которую Дженсен взял с собой из дома в своё пожизненное рабство. Он не носил их, они просто лежали в шкатулке среди его вещей, и он смотрел на них хотя бы раз в течение дня, не для того, чтобы узнать время, а чтобы не забывать, кто он. Здесь это было очень легко — забыть, кто ты такой.

И вот в один далеко не прекрасный день, отперев шкатулку, Дженсен обнаружил, что часы стоят. Странно, он смазывал их каждые две недели, и в последний раз механизм был в порядке. Дженсен расстроился, сильнее, чем сам от себя ожидал, так что сорвал раздражение на лакее. А тот, узнав, в чём именно дело, сразу посоветовал отличного часовщика, промышлявшего в «городе».

Нижняя часть Летучего Дома полнилась не только хозяйственными постройками, теплицами и небольшими полями; также там находились лавки, обслуживавшие резиденцию Диктатора и его челядь. Там работали шорники, шляпники, сапожники, модистки, мастера резьбы по стеклу и ювелиры. Был и свой часовщик, один-единственный, который, как говорили, не знал себе равных. Прошлый Диктатор питал слабость к часам, у него имелась большая коллекция, и раз в неделю часовщик приходил проверить механизмы и завести часы. К сожалению, такой день был как раз вчера; Дженсен не захотел ждать ещё неделю и выпросил у Джареда разрешение выйти в город. Джаред, конечно, его опустил, и даже без охраны — он как никто понимал, до чего это тошно, когда за тобой следуют по пятам и следят за каждым твоим шагом.

Из резиденции в город вёл подвесной мост, подвешенный на толстых цепях; под мостом раскинулся ров, полный грохочущих механизмов, находившихся в непрестанном движении и державших Летучий Дом «на плаву». Во дворце этого грохота почти не было слышно, звукоизоляция там была отменной, но в городе постоянно слышался утробный гул, от которого земля слегка вибрировала под ногами. К этому сложно было привыкнуть, особенно если спускаться вниз так редко, как это делал Дженсен. Прогулка по городу не доставила ему удовольствия, и он, не тратя времени зря, направился прямиком в мастерскую часовщика, благо ему подробно объяснили, как туда пройти.

Время выдалось послеобеденное, и часовщик никого не принимал. Впрочем, для фаворита Диктатора он сделал исключение. Откинув крышку часов, пощёлкал языком с видимым восхищением, чем сразу расположил к себе Дженсена, и он, поначалу собиравшийся торговаться, решил, что заплатит любую сумму, которую назовёт мастер.

— Какая тонкая работа, — пробормотал часовщик, привычно щуря глаз. — Такого не делают уже много лет… Будет довольно сложно подобрать необходимые детали.

— Я заплачу, сколько скажете.

— Разумеется. Подождите минутку, я должен кое-что…

Он удалился в своё тайное царство, что-то бормоча под нос, и унёс часы. Дженсен огляделся в поисках стула — и только теперь заметил, что в приёмной есть ещё один человек, по всей видимости, подмастерье. Он сидел в уголке, под тускло горящей лампой, низко склонившись над разобранным механизмом. В глазу у него торчала лупа, свет лампы мутновато поблескивал на совершенно лысом черепе.

Дженсена кольнуло смутным, едва уловимым узнаванием, и тут помощник часовщика поднял голову.

— Здравствуй, Дженсен, — сказал он.

Дженсен смотрел, изо всех сил пытаясь вспомнить. Где-то он уже видел это лицо, вытянутое, скуластое, по-своему привлекательное, с хищным огоньком в близко посаженных глазах.

— Мы знакомы? — спросил он, и мужчина, слегка усмехнувшись, кивнул.

— Можно и так сказать. Хотя говорят, в высшем обществе ночь, проведённая вместе, ещё не повод для знакомства. Я Майк, — добавил он, как будто сжалившись. — Ты правда меня не помнишь?

Дженсен медленно качнул головой. Что-то очень смутное… вероятно, одна из тех вечеринок, что заканчиваются оргией: слишком крепкое вино, слишком много гашенны, слишком снисходительные хозяева. Он спал с этим парнем? Вполне возможно: от него исходил довольно мощный поток сексуальной энергии, и Дженсен легко мог представить, как наклоняется и берёт в рот его член. Эта мысль его покоробила. Теперь он не будет принадлежать никому, кроме Диктатора Тристана. Что надо от него этому человеку?

— Ох, я тебя смутил? Неужели? — Майк бросил на стол пинцет, откинулся на спинку стула и беззастенчиво расхохотался. Смех у него был отрывистый, неприятный. Дженсен нахмурился и спросил довольно-таки холодно:

— Тебе разве не надо работать? Твой хозяин не сделает тебе выговор за болтовню?

— В отличие от тебя, я не завожу хозяев, — ответил Майк. — А мастер Бивер не войдёт, пока мы не закончим наш разговор.

Ах вот оно что… Значит, его сюда заманили. Дело приобретало интересный оборот. Кто-то нарочно сломал его часы, вызвал сюда, устроил эту встречу. Что ж, стоит послушать.

— Не предложишь мне кофе? — включив свою фирменную наглость, частенько обезоруживающую оппонента, спросил Дженсен, и Майк отрезал:

— Я тебе не лакей. Но я могу предложить кое-что гораздо лучше, чем кофе.

— Правда?

— Я могу предложить работу.

Дженсен выгнул бровь.

— У меня уже есть работа. Я Спутник Диктатора. И боюсь, расчет взять не смогу, каким бы выгодным ни оказалось твоё предложение.

— Тебе не понадобится брать расчет. Наоборот. Ты будешь работать, не отходя, так сказать, от станка.

— Работать на тебя? — презрительно спросил Дженсен. — Да кто ты такой?

— Я Майк Розенбаум. Диктатор Тристан убил моего отца.

Эта откровенность была такой внезапной, что Дженсен на миг опешил, взглянув на своего собеседника совсем другими глазами. Майк Розенбаум! Ну конечно! Теперь он вспомнил. В самом деле, был раут по случаю юбилея асторийского губернатора, тот пригласил губернатора из соседнего Коджеса с семьёй, и Майк… ох. Да, теперь Дженсен всё вспомнил. Включая свои бесстыдные стоны, и то, как болела наутро задница. Пожалуй, Майк имеет некоторые основания говорить с ним в подобном тоне.

Или думает, что имеет.

— Диктатор Тристан — не убийца, — сухо ответил Дженсен. — Он делает то, что в его праве. А твой отец был изменником, понесшим заслуженное наказание. А сейчас, будь любезен, упади на колени и умоляй, чтобы я не выдал тебя дворцовой охранке.

— Я ни перед кем не встаю на колени, — спокойно сказал Розенбаум. — В этом отличие между нами. А может, и нет. Дженсен, скажи, неужели тебе правда нравится быть подстилкой тирана?

Дженсен сцепил зубы. Нет. На провокации он не поддастся. К тому же своими словами Розенбаум выдал, как мало на самом деле он понимает.

— Ты ничего не знаешь о Джареде.

— О Джареде, вот как… очень мило. Может, ты и прав. Но я многое знаю о тебе. Больше, чем ты думаешь, — добавил Майк, когда Дженсен хотел возразить. — Я говорил со многими людьми, которые хорошо тебя знали. Включая твою семью.

Дженсен вздрогнул. За прошедшие месяцы он не написал домой ни одного письма, и никто из родных не попытался послать ему весточку. Они вычеркнули его из своих жизней, а он вычеркнул их. Хотя всё равно не оставлял мысли однажды поквитаться с теми, кто сделал с ним это. Сделал это с его родом.

— Они скучают по тебе, — вполголоса сказал Майк. — И верят, что ты понимаешь: наследник древнего рода Эклзов достоин большего, чем до скончания дней быть постельной игрушкой самопровозглашённого королька. И ты тоже в это веришь. Ведь так? Ты именно с этой мыслью принял своё позорное назначение.

Он говорил с Дженсеном так прямо и так жестоко, как уже очень давно не говорил никто. Дженсену одновременно хотелось развернуться и выйти прочь, не дожидаясь, пока появится мастер Бивер — и сказать, что да, чёрт возьми да, Майк совершенно прав, он не подстилка, никогда ею не был и никогда не станет, что бы о нём ни думали и как бы ни втаптывали в дерьмо. Он Эклз, и этим всё сказано. Он не позволит.

— Вот так, — с неожиданной мягкостью проговорил Майк. — Так лучше. Теперь я тебя узнаю.

Он говорил, как старый друг, обнаруживший неприятную перемену — но потом с облегчением понявший, что погорячился с выводами.

— Чего ты хочешь? — спросил Дженсен.

Майк вынул из глаза лупу. И сразу стал выглядеть как-то ближе, проще. Понятнее. Просто сын, который мстит за отца.

— Для начала — обещания подумать. Я не буду тебя торопить, мы оба понимаем, что если ты согласишься, дороги назад не будет. И если ты скажешь «да», обещаю, что никогда не потребую от тебя невозможного.

Это значит, что его не попросят перерезать Джареду горло во сне? Что ж, уже кое-что.

— Я должен знать твои цели. Чего ты добиваешься в конечном итоге и…

— Цели, мотивы. Всё это так запутано. Мы это обсудим позже, когда ты захочешь.

— Если я захочу.

— Когда ты захочешь, Дженсен, — повторил Розенбаум с улыбкой.

Его самоуверенность начинала действовать на нервы.

— Мне пора идти, — резко сказал он. — Тебе повезло, что я пришёл без охраны.

— О да! Мне очень в этом повезло, как и в том, что у тебя сломались часы.

Чёрт, неужели он продумал даже это? Что Дженсен отпросится у Джареда… что он единственный, кто мог у Джареда вот так отпроситься. Чёрт. Он умён, этот Майк Розенбаум. Не исключено, что именно он, а не его отец спланировал то похищение. А губернатор просто взял на себя вину, спасая сына ценой собственной жизни. Неудивительно, что Майк теперь так рвётся отомстить. Вот только должен ли Дженсен ему помогать? Чего он добьётся?

Всё это следовало хорошенько обмозговать.

— Если надумаешь, — не дожидаясь, пока он что-либо скажет, продолжил Майк, — найди в отделе пневмопочты девушку, которая работает с письмами. Её имя Данниль. Она будет нашим связным. И, Дженсен… подумай над тем, что я тебе сказал.

Над чем именно? Слишком многое было сказано, и в то же время — чересчур мало. Розенбаум добился своего, Дженсен был заинтригован. И по крайней мере должен был узнать, что стоит за всем этим — только ли банальная жажда мести или что-то ещё.

Что-то, что он сможет использовать в своих целях.

Он ничего не сказал, но Майк, словно по сигналу, встал и подошёл к двери во внутреннюю мастерскую. Когда он проходил мимо Дженсена, его окатило запахом, и он вспомнил с ещё больше остротой их единственную, первую и последнюю ночь. Чёрт, как же давно это было… он никогда не думал, что ему придётся оплачивать этот долг.

Майк постучал и тут же вернулся на своё место. Через минуту показался мастер Бивер, держа за цепочку часы старого лорда Эклза.

— Всё оказалось проще, чем я думал, — беспечно проговорил он. — Туда просто забилась пыль. Это деликатный механизм, его следует протирать и смазывать еженедельно. Если хотите, сэр, я мог бы заняться этим, в те дни, когда занимаюсь дворцовой коллекцией.

Дженсен не сказал, что и сам справляется с этой задачей. Как не сказал, что в последний раз протирал механизм всего несколько дней назад, и там неоткуда было взяться пыли. Всё, что он сказал, было:

— Так сколько я вам должен?

И мастер Бивер улыбнулся ему отеческой доброй улыбкой, сморщив своё бородатое немолодое лицо:

— Нисколько. Всё, что угодно, и в любое время для наших друзей.

Дженсен молча кивнул, забрал часы и покинул мастерскую.

========== Глава седьмая ==========

*

— Я понимаю, какое тяжёлое это решение, — говорил Джеффри Дин Морган, пока Джаред, хмурясь, постукивал по финансовому отчёту наконечником костяного пера. — Тем более что в этом месяце мы уже поднимали налоги. Но другого выхода я не вижу. Командор Феррис скажет вам то же самое, Я предвидел ваши возражения, поэтому говорю вам сейчас, накануне заседания.

— Вы правы, Джеффри, — сказал Джаред, не отрываясь от столбиков цифр, которые он понимал уже намного лучше, чем полгода назад, но всё ещё гораздо хуже, чем ему бы хотелось. — То есть в том, что показали мне это заранее. Я должен всё хорошенько обдумать. Новая транспортная пошлина… о, а что если облегать ею только грузы, стоимость которых превосходит, ну скажем, тысячу ликов? Чтобы не пострадали беднейшие слои населения.

Морган собирался ответить, но тут в кабинет постучали. Джаред с Морганом подняли головы одновременно: обычно никто не беспокоил Диктатора во время работы. Разве что Дженсен, но Томас должен был сказать ему, что Джаред сейчас не один.

— Войдите, — сказал Джаред.

В проёме появилась подтянутая, как всегда, фигура его камергера.

— Повелитель, здесь главный придворный врач. Он просит аудиенции. Я не знаю, насколько это срочно, но решил, что стоит вам сообщить.

— Врач? — удивлённо переспросил Джаред. — Я его не вызывал.

— Да, но он утверждает, что у него важные сведения относительно Спутницы Женевьев.

Джаред встрепенулся, невольно приподнимаясь. Что-то случилось?!

— Пусть войдёт скорее!

— Слушаюсь, повелитель, — с достоинством ответил Томас и чинно удалился.

Врач вошёл, согнулся в поклоне, и Джаред, не дав ему слова сказать, выпалил:

— Что с ней? Она заболела?

— Осмелюсь сообщить повелителю, — не поднимая головы, заговорил врач, — что меня вызвали к Спутнице Женевьев по поводу сильного недомогания. Я осмотрел её и пришёл к заключению, о котором счёл нужным немедленно уведомить повелителя. Спутница Женевьев ждёт ребёнка.

Джаред заморгал. Женевьев… ждёт… от него?! Господи, да от кого же ещё? Как это могло получиться? А, чёрт… ну, так обычно и получается в результате регулярного незащищённого секса. И это, в конце концов, одна из обязанностей Спутницы — помочь Диктатору продлить его род. Вот только Джаред почему-то совершенно о такой возможности не думал. Может, потом, когда-нибудь… если будет это «когда-нибудь»…

— Поздравляю, повелитель, — неловко сказал врач, сконфуженный его молчанием.

Джаред безмолвно повернулся к Джеффу. Тот улыбался во весь рот. И повторил за врачом, только гораздо более приподнятым тоном:

— Поздравляю, повелитель!

И тогда Джаред выдохнул, позволив себе наконец поверить. У него будет ребёнок! Он вскочил от волнения.

— Это точно? Как она себя чувствует? Вы сказали, ей стало плохо?

— Обычное недомогание, свойственное этому сроку, — заверил его врач, заметно повеселев. — Ей нужен покой, правильное питание и свежий воздух. Полагаю, вашего наследника следует ожидать к концу года.

— Спасибо! — выпалил Джаред. — Спасибо вам!

— О, вы должны благодарить вашу Спутницу, а никак не меня. — скромно ответил лекарь, и, дождавшись когда Джаред знаком отпустит его, ретировался за дверь.

Джаред заметался по кабинету.

— Ох… ну надо же… я пойду к ней!

— Подождите, — остановил его Морган. — Мы должны это обсудить. И закончить текущие дела.

— А попозже нельзя? Я хочу её увидеть! Сейчас! Почему она сама мне не сказала?!

— Потому что так не принято, — посуровев, сказал Морган, и Джаред, взяв себя в руки, прекратил бегать по комнате. — Подобные вести следует передавать слугам. Кстати, нужно отблагодарить лекаря. Пятисот ликов будет достаточно. Не беспокойтесь, я скажу Томасу, чтобы вы не забивали этим себе голову. Спутнице Женевьев также следует сделать подарок. Какое-нибудь украшение, не слишком роскошное — ведь ещё неизвестно, как всё пройдёт, и родит ли она вам сына. Я пришлю к вам ювелира, он подберёт что-нибудь. И самое главное, — с нажимом добавил Морган, видя, что Джаред его почти не слушает, — самое главное — её нужно немедленно переселить в покои, смежные с вашими. И удвоить охрану.

Джаред поднял на него недоумевающий взгляд. Морган со вздохом покачал головой.

— Это же ваш первенец, повелитель. Возможный наследник вашего трона. Будущий Диктатор. И он, и его мать сразу же попадают под удар.

— Под удар?..

— Конечно. Вы ведь последний из правящей династии. Есть побочные ветви, но там всё настолько запутано, что в случае вашей смерти Пангее неизбежно грозит гражданская война. Вы этого хотите? С учётом всего, с чем нам и так предстоит иметь дело?

— Нет… конечно же, нет.

— Тогда будьте разумны и поймите, что, хоть это и большая радость, головной боли она нам только добавит. Беременность вашей Спутницы следует держать в тайне как можно дольше. А вообще вам следовало бы как можно скорее осеменить ещё какую-то из ваших Спутниц. Желательно нескольких. Чтобы подстраховаться.

Джаред смотрел на него во все глаза. Он что, всерьёз предлагает обрюхатить всех доступных женщин, как племенных коров?!

— Простите, — сбавил обороты Морган. — Я знаю, ваше отношение к Внутреннему Кругу не вполне традиционно. Но вспомните хотя бы вашего брата — он вообще игнорировал женщин из гарема, отдавшись мезальянсу, и чем это закончилось? Вы не можете себе позволить быть столь безответственным. Иначе вы станете последним из Диктаторов Пангеи.

Он снова был прав. Боже, ну почему здесь так всегда и со всем — стоит случиться чему-то хорошему, стоит только обрадоваться, и всё тут же встаёт с ног на голову? Как же Джаред сейчас завидовал своему старшему брату Джеффу. До боли в груди.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Я понял. Усилить охрану. Это всё?

— Нет, — безжалостно сказал Морган. — Мы должны закончить с сегодняшними делами.

— Джефф, ну давайте позже… — Морган молчал, и Джаред вздохнул: — Ну ладно. Только быстро. Насчёт транспортной пошлины я подумаю. Что-то ещё?

— Самое важное я оставил напоследок. Внеочередной призыв.

Джаред на мгновение даже забыл о сногсшибательной новости, которую принёс врач.

— Опять?! Последний был всего три месяца назад!

— Да. И на этот раз необходимо снизить призывной возраст до пятнадцати лет.

Джаред взялся за спинку кресла. Сжал пальцы с такой силой, что побелели костяшки.

— Вы шутите, Командор.

— Боюсь, что нет.

— Пятнадцать лет — это же ещё совсем дети! Они не умеют сражаться! Вы хотите сделать из них пушечное мясо?!

— Сражаться их научат. Два месяца стройподготовки для десанта, полгода для техников и пилотов. Учитывая обстоятельства, этого более чем…

— Вы же посылаете их на бойню. Вы знаете, Джефф! Вы как никто знаете! — Джаред сам не заметил, как сорвался на крик. За последние месяцы ему приходилось принимать немало трудных решений, но это переходило все границы. — Никто не возвращается оттуда, куда мы их посылаем!

— Да, но это единственный способ сохранить статус кво. Я попрошу Зингера к заседанию подготовить вам последние отчёты, чтобы вы увидели всю серьёзность положения. У нас очень много брешей в линии обороны, я уже не говорю про возможность контратаки и содержании форпостов в зоне, контролируемой противником. И должен сказать, часть этих брешей появилась вследствие ваших попыток увеличить социальные выплаты.

— Вы имеете в виду, что нам сейчас приходится отправлять на фронт детей из-за того, что… из-за тех решений, которые я принимал?

— Отчасти, — сказал Морган, не собираясь его щадить. — И вспомните, я ведь предупреждал вас. Каждая статья в бюджете военного ведомства рассчитана до последнего лика. Малейший отток средств приводит к ослаблению и потерям, а каждая потеря требует немедленной компенсации, а чаще — сверхкомпенсации, потому что ослабленные позиции сразу же подвергаются более массированным атакам. Вероятно, это происходит из-за утечки информации, так что департамент разведки также потребует больших дотаций…

— Или кадровой чистки, — резко ответил Джаред. — Спорим, если полетит пара голов, департамент разведки сразу найдёт, как самостоятельно покрыть дефицит?

Морган посмотрел на него с интересом. Кажется, впервые за всё время, что они работали вместе.

— Вы это серьёзно, повелитель? Насчёт пары голов?

Джаред чуть было не ответил: «Да». Какого чёрта! Обнаглели не только мятежники и террористы, наглость цвела пышным цветом и в самой управленческой системе Пангеи. Дорвавшись до власти, эти люди присасывались к кормушке, как пиявки к больному телу, и думали, что это всегда будет сходить им с рук. Хватит! Если Джареду приходится осознавать, насколько тяжёлое у них положение, если простой народ каждый день чувствует это на собственной шкуре, какого чёрта он должен жалеть этих зажравшихся воров?!

— Проведите расследование, — отрывисто сказал он, не дав себе времени передумать. — Пусть Пеллегрино этим займётся. Если обнаружите крупные хищения, арестовывайте. Если размер хищения превысит пятьсот тысяч ликов… — он не договорил, но Морган понял — и поклонился, словно отдавая даньуважения его решению. И странное дело, Джаред в тот момент не смог бы сказать, одобряет Морган его внезапную жёсткость или нет. Но разве не этого Морган хотел? Разве не об этом ему всё время твердит? Что иногда нет другого выбора, кроме как быть жёстким.

— А с призывом, — добавил Джаред, — пока повременим. До результатов расследования.

— Слушаюсь, повелитель.

Морган ушёл наконец, но Джареду пришлось дать себе пару минут, чтобы восстановить душевное равновесие. Его, кажется. слегка занесло, но он чувствовал, что даже если хорошо обдумает этот вопрос, то решения не изменит. А значит, оно было верным. Если хоть что-то здесь могло быть верным.

Ладно, а теперь — к приятным делам.

Он шагнул к выходу из кабинета — и чуть не столкнулся в дверях с Дженсеном. На долю мгновения рассердился — где Томас, почему не доложил? А потом вдруг вспомнил, что Дженсен обладает привилегией входить к нему без доклада. Вот он и пришёл, да не с пустыми руками — принёс гитару. Джаред совсем забыл, что при последней их встрече они обсуждали музыку и…

— Вы спрашивали, правда ли я умею наяривать ошранские застольные, — весело сказал Дженсен с порога, не поклонившись и даже не поздоровавшись, что было теперь для них самым обычным делом. — Вот, решил доказать…

— Хорошо. Но в другой раз. Ладно? — перебил его Джаред, а когда Дженсен удивлённо умолк, не выдержал и улыбнулся: — Мне сейчас надо к Женевьев. Вот прямо сейчас. Сил уже нет терпеть.

Дженсен продолжал смотреть на него. Он и Женевьев… не то чтобы не любили друг друга, Джаред сомневался, что они вообще обменялись за полгода больше чем десятком слов. Но это была не только её радость, это была радость Джареда. И он захотел, чтобы Дженсен разделил её с ним.

— Она беременна! Дженсен, я стану отцом! Представляешь?!

Джаред сказал это вслух — и тут его захлестнуло такое счастье, настоящее, громадное, что он засмеялся от радости, схватил Дженсена в охапку и крепко прижал к груди. А потом отпустил, взъерошил ему волосы и, бросив: «Подожди меня тут, я быстро! Отпразднуем!» вылетел из кабинета, кинулся к лестнице и побежал в покои Женевьев, с трудом сдерживаясь, чтоб не перепрыгивать, как мальчишка, через пару ступенек.

Он нашёл её у себя, она оказалась бледна и лежала в постели, но поднялась навстречу ему, лучась от счастья. И им было хорошо вместе, так хорошо, как не было уже давно.

Когда Джаред вернулся к себе, Дженсена в его покоях уже не было.

*

Отдел пневмопочты Летучего Дома находился в самых нижних слоях платформы, висящей в облаках. Такое расположение объяснялось соображениями рентабельности: каждый дюйм пространства здесь был на счету, и не было необходимости тянуть почтовые трубы вверх, так что письма доставлялись адресатам вручную из пункта сборки. Дженсен никогда даже и близко не подходил к секторам, располагавшимся в нижней части Летучего Дома: там находились котельные, трансформаторные, машинные отсеки и прочие вспомогательные помещения, битком набитые грохочущими и пыхтящими машинами, державшими чудовищную «блоху» в воздухе. Вниз вели не только лестницы, но и лифты — Дженсен с удивлением обнаружил, что внутренняя, если так можно выразиться, «подземная» часть Летучего Дома намного превышала размерами его наружную часть, приспособленную для жилья. Раньше ему казалось, что Летучий До неуютен и непривлекателен, но того грохочущего механического кошмара, сквозь который ему пришлось пробираться теперь, он и в страшном сне вообразить не мог.

Одно хорошо — здесь никто не обращал на него внимания. Охрана была, но гораздо меньше, чем в самой резиденции или у основания конструкции на поверхности земли. Дженсена остановили всего один раз, он назвался, показал письмо, и его пропустили без дальнейших расспросов. Просто удивительно, насколько всё это вышло легко. Правда, Дженсен подозревал, что если бы он шёл не в почтовый пункт, а, скажем, в главную трансформаторную или в казначейство, дело бы обернулось куда сложнее.

Наконец среди общего несмолкающего гула он разобрал короткое уханье пневматической трубы. В отличие от всех прочих звуков, этот был неритмичным — труба содрогалась, извергая письма, по мере их поступления. Дженсен пошёл на этот звук. и вскоре оказался в тупичке, заканчивавшемся небольшой деревянной дверью с медной табличкой, изображавшей сложенный конверт.

Дженсен подумал, не постучать ли, а потом просто вошёл.

— Привет, — бросил он с порога, — мне нужна…

И осёкся. Смерил взглядом девушку, сидящую перед ним, и полувопросительно, полуутвердительно закончил:

— Данниль?

Она сидела в коморке, стены которой увивали вертикально спускающиеся круглые трубы с широкими раструбами на концах. Раструбы находились на разном расстоянии от пола, имели разный размер и были выкрашены в разные цвета — чёрный, синий, красный, любой, кроме белого. Белый — цвет Диктатора, его личная почта, вероятно, собиралась где-то в другом месте. В комнате не было ничего, кроме этих труб, громадного стола, уставленного коробками-ячейками, и стула на шарнирных колёсиках, на котором и сидела почтальонша. На ней были рабочие брюки, заправленные в ботинки, свободная блуза под жилеткой, голову покрывала клетчатая косынка, из-под которой на спину крупным завитком падали рыжие волосы, собранные в хвост. Девушка, сидя на кресле, сноровисто перемещалась по каморке от одной трубы к другой, подхватывая письма на лету и так же ловко их сортируя. На голос Дженсена она даже не обернулась.

Но он знал, что это она, именно та, кто ему нужен. Потому что, чёрт подери, она была слишком красива, чтобы оказаться здесь случайно. Она развернулась боком, подъезжая к стене, и Дженсен не отказал себе в удовольствии поглазеть на её грудь — нет, такие женщины почтальоншами не работают, пусть даже в Летучем Доме.

Данниль продолжала вести себя так, словно его здесь нет, и Дженсен шагнул ближе и положил на стол конверт, который принёс с собой.

Тогда она наконец соизволила на него посмотреть.

— Что надо? Кто вас сюда пустил? — отчеканила женщина ледяным тоном, свойственным скорее аристократкам, чем пролетариям.

— Я Дженсен Эклз, — ответил Дженсен подчёркнуто миролюбиво. — Спутник Диктатора. Мне нужно отправить письмо, и я хочу быть уверен, что оно дойдёт по назначению.

Данниль бросила взгляд на конверт. Там значилась Астория, город Клементия, Эклз-холл, адресат — лорд или леди Эклз, лично в руки.

— Решил не доверять это дело лакеям, — добавил Дженсен, и Данниль кивнула:

— Мудрое решение. Хорошо. Я прослежу.

И швырнула конверт в ящик, заваленный грудой корреспонденции.

Дженсен слегка растерялся. Труба, кончавшаяся у самого пола, завибрировала, Дженсен ловко наклонился и подхватил выплюнутое ею письмо прежде, чем Данниль успела дотянуться.

Данниль вскинула на него взгляд, полный глубочайшего раздражения.

— Дайте сюда! И убирайтесь, это служебное помещение!

— Что такая красотка делает в отделе пневмопочты?

— Собирает корреспонденцию, — отрезала Данниль. — Мне вызвать охрану?

Дженсен смотрел на не, не понимая. Розенбаум передумал? Или это не та Данниль? Нет, вряд ли — редкое имя, редкая красота. Должно быть, они проверяют его. Хотят, чтобы он проявил настойчивость. Они не хотят его уговаривать, хотят, чтобы, наоборот, он был им должен.

Умные сволочи.

— Я предполагал, — сказал Дженсен вполголоса, поднимая руку с конвертом выше, так, чтобы она не могла его выхватить, — что у вас тоже может быть кое-что для меня.

Данниль сощурилась. Взгляд у неё был недобрый, острый, и чем дольше она сверлила им Дженсена, тем меньше ему это нравилось. Наконец, когда он и впрямь уже готов был послать её к чёрту и уйти, она вдруг сказал:

— Вы Дженсен? Спутник Дженсен? Для вас и правда кое-что есть. Я собиралась отправить наверх с общей дворцовой почтой, но раз уж вы уже здесь… в самом деле, не всё можно доверять лакеям.

Дженсен ждал, что Данниль откроет один из ящиков, возможно, запертый на замок, но она с потрясающей непосредственностью расстегнула жилет и запустила руку за отворот своей рабочей блузы. Дженсен успел заметить краешек её аппетитной белой груди, прежде чем видение исчезло, и в ладонь ему лёг маленький розовей конверт. Ни имени адресата, ни данных отправителя на нём не значилось..

— Это вам от тайного поклонника, — сказала Данниль. — Не спрашивайте о большем. Вы ведь Спутник Диктатора.

Тайный поклонник. Розовый конверт. Замечательно. Под взглядом Данниль Дженсен вскрыл послание (господи, оно ещё и надушено — какая прелесть), и увидел всего одну строчку, выведенную резким угловатым почерком:

«Расписание караула у центрального электрогенератора».

Он вглядывался в эту строчку, запоминая дословно. Потом показушно вздохнул, покачал головой и с видимым сожалением порвал записку в клочки.

— Я потрясён глубиной его чувства. Но увы. Если бы я не принадлежал моему Диктатору, не любил его так сильно и не был бы обязан ему величайшим счастьем в моей жизни…

Он пожал плечами и высыпал обрывки в дыру утилизатора. Данниль кивнула. На её лице невозможно было прочесть абсолютно ничего.

Она была великолепна.

— Я зайду к вам на днях, надо будет отправить ещё парочку писем, — бросил Дженсен через плечо, выходя.

Из самого низа — на самый верх. Дженсен не стал заходить ни к Джареду, ни в свои покои; мелькнула. правда, мысль, не зайти ли поздравить эту герданскую девчонку Кортез с грядущим приплодом. Но Дженсен сомневался, что смог бы держать себя достойно. Он и так, говоря по правде, едва с собой справился, когда… словом, когда Джаред ему сказал.

Он так сиял. Прямо светился от счастья. А чего Дженсен ждал? Диктатор должен иметь сыновей. И это единственное, чего Дженсен, при всём желании, никогда бы не смог ему дать. А девчонка Кортез — могла. Неудивительно, что Джаред так помчался к ней, на крылышках полетел…

Дженсен прошёл мимо галереи, ведшей в гарем и в апартаменты Спутников, поднялся витиеватыми, но уже знакомыми лестницами и переходами на крышу. То самое место, что так нравилось Джареду, где они столько пересидели и переговорили. Оттуда, по иронии судьбы, открывался отнюдь не живописный вид на яму центрального генератора Летучего Дома — его энергетическое сердце, собиравшее энергию солнца и снабжавшее электрикой большую часть платформы. Гигантское отверстие в платформе, заполненное мощным стальным корпусом генератора, круглосуточно охранялось, и с того края крыши, где сидел обычно Дженсен, караульные были отлично видны.

Он подтянулся, забираясь в люк, и занял своё привычное место. Чёрт, жаль, перекусить ничего не захватил — сидеть тут придётся по меньшей мере до вечера. Но ничего не поделаешь.

Работа есть работа.

*

Когда прогремел взрыв, Джаред с Дженсеном были вместе.

В последнее время они виделись мало. Джаред совсем закрутился с делами — Совет настаивал на срочной дополнительной мобилизации, Джаред делал всё возможное, чтобы её оттянуть, и вконец затерроризировал правящую верхушку Пангеи бесконечными проверками, расследованиями и охотой на ведьм. Командор Пеллегрино даже как-то полушутя, полувсерьёз попросил расширить его ведомство и, возможно, назначить ещё одного Командора внутренней безопасности, потому что ему весьма затруднительно отрастить ещё одну голову, ещё одну пару рук и одновременно бывать в двадцати различных местах. Морган, когда они с Джаредом оставались наедине, не уставал повторять, что это не решит проблемы. «Лечение», предложенное Джаредом, было симптоматическим, оно позволяло латать дыры, но ткань продолжала трещать по швам. Джаред чувствовал, что проблема кроется в самой системе, в ошибках, допущенных кем-то задолго до него, и все его потуги хоть как-то исправить положение подобны попыткам залепить дыры в каменной стене мокрым песком. Это работает, но только до первого дождя.

Поэтому в конце концов он сдался. Не Моргану, не Совету — обстоятельствам. Призыв был объявлен. Призывной возраст составил шестнадцать лет — снижать его дальше Джаред отказался наотрез. Морган выглядел таким довольным, что Джаред заподозрил, будто на большее тот и не рассчитывал. Они всё-таки манипулировали им, и чёрт возьми, он не собирался это терпеть.

Командор Гэмбл, ведавшая культурой и развлечениями, не уставала повторять почти на каждом заседании, что необходимо устраивать больше праздников. Последние реформы и указы, настаивала она, не слишком популярны, и раз мы не в силах дать народу хлеб, нужно дать ему хотя бы зрелища. Джареду хотелось придушить её: в казне не было средств, чтобы выплачивать зарплаты рабочим и шахтёрам, не говоря уже о солдатах, которые шли умирать исключительно за харчи; а эта напомаженная стерва смеет что-то говорить про карнавалы и ярмарки! Но Морган неожиданно её поддержал. На фейерверк, сказал он, уйдёт сто-двести тысяч ликов — а моральный эффект от него будет, как от единоразовой выплаты премии всем рабочим общей суммой в один-два миллиона. Рентабельно? Да слов нет, насколько. А то, что это обман, никого не волнует. Главное — конечный результат.

Джареду было тошно от этой ущербной логики, и он противился подобному подходу к решению проблем, сколько мог. Подарить голодному ребёнку воздушный шарик вместо хлеба — это та грань жестокости, которую он ещё не готов был переступить, и надеялся, что никогда не будет готов. Поэтому он боролся с Советом, гонялся за коррупционерами, выискивал малейшие средства наполнить казну, не обрекая на голодную смерть своих подданных — а в свободное время переживал за Женевьев, беременность которой протекала не так гладко, как хотелось бы. Само собой, что Джареду было просто не до Дженсена. Они почти прекратили их традиционные вечерние посиделки за бутылкой вина, а на крышу забирались в последний раз бог знает сколько времени назад. Но Джаред надеялся, что он всё понимает. Потому что Дженсен совсем не жаловался — даже Женевьев, и та жаловалась больше (беременность сделала её капризной), просила его заглядывать к ней почаще, и обижалась, когда у него это не выходило. И с ней, в отличие от Дженсена, нельзя было поговорить о политике, о трудностях принимаемых решений — она не интересовалась ничем из этого и ничего не хотела знать, и то, что поначалу делало её для Джареда такой особенной, такой чистой, как глоток свежего воздуха, именно сейчас начало его в ней раздражать. Но она носила его ребенка, вполне возможно — его наследника, и он старался проявлять терпение. Хотя не раз читал скрытое осуждение во взгляде Миши Коллинза, распорядителя гарема — тот как будто не одобрял, что Джаред, напрочь игнорируя остальных Спутниц и Спутников, уделяет столько внимания Женевьев. Он даже сказал почти то же самое, что же говорил Джареду Морган: «Прошу прощения, повелитель, но за то время, что вы сейчас бесцельно проводите у Спутницы Женевьев, вы могли бы зачать ещё нескольких наследников». Это уже было слишком — как будто все, ну просто все считали подобный расклад совершенно нормальным делом. Все, кроме Дженсена, который…

Который — что? Джаред и сам не знал. Они заметно отдалились друг от друга, но и с Женевьев происходило то же самое, и Джаред невольно пришёл к выводу, что проблема всё-таки в нём самом. Рутина управления страной слишком засосала его; доходило до страшного — порой, подписывая указы, он даже не думал о людях и судьбах, стоящих за этим. Он слишком устал, чтобы думать над каждым, беспокоиться за всех. Он не принимал ни поспешных, ни необдуманных решений, всегда искал компромисс, и когда ставил свою подпись, то его рука никогда не дрожала, потому что он был уверен, что выбрал меньшее зло. И хотя он снова стал плохо спать, совесть его была почти спокойна. Почти.

В один из вечеров Дженсен вдруг пришёл к нему сам, хотя в последний месяц Джареду приходилось вызывать его в редкие свободные часы — Дженсен знал, как он занят, и не тревожил без необходимости. Но сейчас он пришёл, и это вышло как нельзя кстати: Джаред устал достаточно, чтобы бросить недоделанной работу на этот вечер, но не настолько, чтобы лечь и вырубиться под укоризненным взглядом Томаса. Дженсен пришёл с шахматной доской, и это было именно то, что нужно. Они почти не разговаривали, и Джаред с большим удовольствием проиграл ему партию, а за ней ещё одну.

— Вы слишком много работаете, — сказал Дженсен, расставляя фигуры в третий раз. В воздухе повисло недоговоренное: «И совсем перестали соображать».

Джаред устало усмехнулся, откидываясь на спинку кресла.

— Меньше, чем нужно. Вчера заснул, ещё и полуночи не было. Томас всё время меня шпыняет, что я разленился.

— Если вы надорвётесь, лучше от этого никому не станет.

— Тс-с… Только ему об этом не говори, — Джаред сделал страшные глаза и выразительно ухмыльнулся. Дженсен улыбнулся в ответ, но улыбка вышла какой-то блеклой. Ох, нет, вот правда, думать и беспокоиться ещё и о нём у Джареда попросту не было сил. Поэтому он спросил прямо:

— Ты на меня за что-то сердишься?

Дженсен, кажется, даже опешил от такой прямоты. Потом помотал головой.

— Что вы… как я могу…

— Очень даже можешь. В последнее время мы…

Договорить он не успел. Комната дрогнула. Шахматная доска накренилась, фигурки с неё покатились на пол. Угрожающе заскрипел шифоньер, тяжёлая хрустальная люстра, висящая под потолком, заполнила помещение тревожным звоном. Всё это случилось в один момент. И одновременно раздался звук — гулкий, огромный, словно какой-то великан, надув щёки, изо всех сил дунул в гигантский котёл.

После этого погас свет.

Джаред несколько мгновений сидел неподвижно. Командор Пеллегрино как-то проводил с ним инструктаж на случай террористического акта в Летучем Доме. Диктатору надлежало оставаться на месте, там, где его застанет теракт, до прибытия охраны. Ни в коем случае нельзя срываться с места и мчаться куда бы то ни было — ни спасаться, ни выручать. Пеллегрино особенно подчеркнул последнее и посмотрел на Джареда так выразительно, что тому захотелось потупиться.

Нельзя сказать, что все инструкции мигом вылетели у него из головы. Он о них помнил. Он просто их проигнорировал. Возможно, потому, что одновременно с погасшим светом завыли его собаки: хором, тихо и очень испуганно. Джареда словно плетью по спине огрели. Это снова случилось! Он дёрнулся, вскакивая, переворачивая стул в темноте. Кинулся впотьмах к двери, чуть не расшиб себе лоб о сдвинувшийся шифоньер — и внезапно замер, когда его руку перехватила тёплая твёрдая ладонь.

— Всё хорошо, — раздался в кромешном мраке успокаивающий шепот. — Я здесь. Всё будет в порядке.

На мгновение Джаред поверил ему. Рука была такой тёплой, держала его так крепко. Он — Диктатор, не его дело метаться по обесточенному дворцу и выяснять, в чём дело. Его дело — сидеть и ждать доклада о случившемся. Но он явственно слышал взрыв. Судя по всему, в области основного генератора, обеспечивающего электроэнергией резиденцию. На платформе было ещё несколько резервных генераторов, упрятанных глубоко внизу; пройдёт не больше десяти минут, прежде чем их запустят. Надо просто сжать руку Дженсена и переждать эти десять минут. Потом снова будет свет, и он разберётся в происходящем. Надо просто остаться на месте и ждать.

Но как он мог? Господи, разве он мог?

— Женевьев, — хрипло сказал Джаред, глядя во тьме туда, где, наверное, было лицо Дженсена. — Я должен убедиться, что она не пострадала.

— Она в порядке. Рвануло снаружи, должно быть, возле…

— Возле генератора. Да. Скорее всего. Но она беременна. Она же беременна, Дженсен, — его начало вдруг трясти. Дженсен сжал его руку сильнее, почти до боли, и Джаред выдернул её. — Я должен узнать, что с ней!

Ему показалось, что пальцы Дженсена снова задели его ладонь, но он увернулся, не позволив продлить прикосновение. Нащупал руками дверной проём — глаза понемногу привыкали к темноте — и обнаружил Томаса, деловито зажигающего керосиновую лампу.

— Никогда не доверял электричеству, — пробормотал камергер, и Джаред едва не бросился ему на шею. Но ограничился тем, что вцепился в плечо.

— Я иду к Женевьев. Сейчас.

— Как будет угодно повелителю, — невозмутимо ответствовал камергер, поднимая лампу выше. Дрожащий за стеклянной колбой оранжевый огонёк высветлил мозаичные плитки пола, голову кабана на стене, арбалет Джареда, забытый с утра на столе. Джаред увидел тень, упавшую на него со спины — тень Дженсена, вышедшего за ним следом. И подтолкнул Томаса вперёд:

— Пошли. Дженсен, ты с нами?

Дженсен что-то ответил, но Джаред на самом деле и не ждал ответа — они уже выходили в галерею. Снаружи было темно и тихо, как в склепе. Херли и Сэди увязались за ними, путаясь между ногами и тихо скуля.

— Спасибо, Том, — полушепотом сказал Джаред, вложив в эти простые слова все свои чувства. — Обещаю, если будет мальчик — назову в твою честь.

— Благодарю, повелитель.

========== Глава восьмая ==========

*

Взрывом динамита, заложенного в котлован центрального генератора, разнесло всё в радиусе десяти ярдов. Никто из стражников, державших караул, не погиб, но двоих тяжело ранило. В стене котлована образовалась воронка, три из восьми солнечных батарей вышли из строя, что привело к сбою энергоснабжения на всей платформе. Летучий Дом и раньше становился мишенью диверсий, но эта была самой крупной за последние десять лет, хотя и не имела серьёзных последствий.

Дженсен успокаивал себя тем, что случившееся на самом деле мало зависело от его действий. Он не сомневался, что является не единственным шпионом Майка Розенбаума в Летучем Доме; задание по разведыванию режима караулов было пробным, проверочным, чтобы выяснить, можно ли ему доверять. Генератор находился на виду, в доступной для внешнего наблюдения зоне платформы; кто угодно, будь то хоть трубочист, хоть поварёнок с кухни, мог добыть эту информацию и передать заговорщикам. И в любом случае мало одного знания, чтобы пробраться в котлован и заминировать его: им кто-то помогал, причём изнутри, из самой службы дворцовой безопасности.

Дженсен мотал всё это на ус, но пока не спешил с выводами. Свою часть работы он выполнил, теперь оставалось ждать. И он недолго прождал: уже на следующий день получил письмо от родни. Даже пневмопочта не могла передать его письмо по назначению за два дня, не говоря уж о том, чтобы ему успели прислать ответ, и, разрывая конверт, Дженсен уже знал, что там найдёт. Розовая карточка, надушенная всё тем же издевательски приторным ароматом, и твёрдый почерк:

«Зайди к Д.»

Вот так. Коротко и ясно.

Дженсен спустился вниз уже знакомой дорогой. Данниль сортировала письма, перекладывая их из коробок в мешки. И как и в первый раз, не обернулась при звуке его шагов.

— Мне нужно с ним увидеться, — без предисловий сказал Дженсен, переступая порог.

Рядом гулко ухали трубы, и вокруг гудело, стучало, грохотало; здесь можно было говорить совершенно открыто, чертовски хороший они выбрали штаб.

Данниль молча вынула из своего тайника за жилетом ещё один конверт. Протянула, тотчас отвернулась назад к письмам. Дженсен взглянул на конверт — и разорвал его, не вскрывая.

— Я сказал, — проговорил он, чеканя слова, — мне нужно увидеться с ним.

Данниль вскинула на него прищуренные глаза. Дженсен ещё в первый раз понял, что не слишком нравится ей; теперь он начинал подозревать, что она его за что-то всерьёз ненавидит. Она резко сказала:

— Это решать не тебе.

— Нет, дорогуша, именно мне. Так и передай моему пылкому поклоннику: если хочет взаимности, надушенными записочками больше не отделается. Я жажду прижать его к сердцу.

Данниль метнула в него яростный взгляд, хотела что-то сказать — и явственно прикусила язык.

— Я подумаю, — бросила она.

— Да уж подумай, сделай любезность.

— Не мешай мне работать.

И Дженсен ушёл, гадая, отчего его обаяние даёт такой катастрофический сбой второй раз подряд.

Дженсен предполагал, что Майк нуждается в нём, раз так настойчиво вербовал, несмотря на очевидный риск. Поэтому ставил на то, что не пройдёт и трёх дней, как он выйдет на прямой контакт — если, конечно, всё ещё находится в Летучем Доме. Так и вышло: на следующий день был запланирован еженедельный осмотр мастером Бивером дворцовой часовой коллекции. Утром лакей принёс Дженсену записку, в которой Спутнику Дженсену предлагалось принести его фамильные часы для смазки, как было уговорено между ним и мастером Бивером раньше.

Дженсен вышел из своих апартаментов и направился к залу, где хранилась коллекция, и на середине пути, в полутёмной галерее, где не оказалось ни одного охранника. Данниль вынырнула из пустоты и беззвучно поманила его за собой.

Дженсен пошёл, отгоняя неприятное чувство, словно он пёс, которого тянут на поводке.

Данниль почти сразу нырнула в какой-то незаметный проход, и они пошли тесными лабиринтами в простенках, в которые Дженсен никогда не забредал. Шли в полном молчании, очень враждебном, и Дженсен в любую минуту ждал, что сейчас она обернётся и всадит кинжал ему в живот. Он не выдержал и спросил:

— Я убил кого-то из твоих близких родственников?

И, говоря по правде, обомлел, когда Данниль ответила без малейшего колебания:

— Брата.

У неё что, нелады с головой? Это заодно отлично бы объяснило её невосприимчивость к его чарам.

— Извини?

— Мой брат Пол, — отрывисто сказала Данниль, не останавливаясь. Она шла вперёд, рыжий «хвост» колыхался под косынкой, задевая напряженную спину. — Пилот на том аэроплане. Должна была лететь я. Но Майк сказал, я не справлюсь. Я разозлилась тогда, но это было ничто… ничто в сравнении с тем, как я разозлилась потом

Дженсен чуть сбавил шаг, переваривая. Конечно, не стоит удивляться, мятеж — зачастую дело семейное, но он и подумать не мог, что…

— Я не убивал твоего брата, Данниль. Только помог его арестовать.

— Неважно. Он мёртв. Если бы ты не оказался там, он был бы жив. А Диктатор был бы у нас в руках. И что бы ни говорил Майк, я считаю, что…

— Что ты считаешь? — спросил Дженсен, когда она замолчала.

Впереди забрезжил свет. Данниль круто свернула, находя ещё один невидимый проход. Она уводила его глубже и глубже в недра механического монстра, звавшегося Летучим Домом, а Дженсен шёл за ней, чувствуя, что уже поздно поворачивать назад.

— Я всегда снисходительно относилась к проституткам, — сказала вдруг Данниль, и Дженсен вздрогнул. — Я знала одну. Мы даже дружили. Её отца сократили на фабрике, мать болела, братьев забрали в космос на фронт. Они умирали с голоду. Работы не было, и она пошла продавать себя, чтобы не умереть и не дать умереть своим близким. Такое я понимаю. Но ты, Дженсен Эклз, сын лорда? Что оправдывает тебя? Неужели есть хоть что-то, кроме голодной смерти, что может заставить человека стать шлюхой? И насколько извращённым надо быть, чтобы… — Она на мгновение умолкла. — Я не верю тебе. И сказала Майку: я не верю шлюхе тирана. Ты нас предашь. Куда ты? — внезапно спросила она, когда Дженсен, не говоря ни слова, повернулся и пошёл обратно, той же дорогой. которой они сюда пришли. — Эй!

Он не ответил. Данниль нагнала его и сердито пихнула в плечо:

— Куда это ты собрался? Майк ждёт!

— Пусть ждёт хоть до апокалипсиса, — совершенно спокойно сказал Дженсен. — Тебе очень повезло, Данниль, что ты женщина. Очень. Я никогда не подниму руку на женщину. Но я ухожу. Зарежешь меня? — насмешливо спросил он, когда её взгляд панически заметался, а рука поползла за бедро.

Не стоило так шутить — нож упёрся ему в горло в ту же секунду. Они стояли в тесном проходе, и Данниль одним движением прижала его спиной к стене, скребя лезвием по его шее.

— Хорошая мысль, — прошептала она.

В темноте Дженсен не видел её глаз. Но надеялся, что она заметит его улыбку. По-прежнему спокойную.

— Тоже вариант. Убей меня и брось тут моё тело. Не знаю, куда ты меня завела, но даже когда я начну вонять, отыщут меня не скоро. А ещё можешь меня расчленить и запихнуть по частям в пневмотрубу, отправить родным. Вперёд. Так и так я не буду с вами работать.

— Но ты же сделал то, что тебе сказали! И Майк…

— Это было до того, как моя связная стала меня оскорблять. Я не знаю, за кого ты меня принимаешь, но подобного отношения не потерплю. Вы не покупаете меня, что бы ни воображали. Я сделаю для вас то, что будет нужно, но я должен знать, что меня уважают. Даже если используют.

— Хорошо сказано, — раздался откуда-то негромкий, но отчётливо различимый голос Майка. — Данниль, отпусти его. Хватит.

Данниль, выдохнув, резко убрала нож. Дженсен оттолкнулся от стены слегка взмокревшими ладонями: внешняя невозмутимость далась ему не так-то легко. Он попытался найти Майка взглядом, но вокруг по-прежнему было хоть глаз выколи. Данниль молча кивнула ему куда-то вперёд, повернулась и исчезла в одном из проходов.

Дженсен сделал пару шагов в указанном ею направлении — и увидел его.

Он всё ещё был в своём маскарадном костюме подмастерья часовщика, с руками, покрытыми пятнами смазки, и лупой на цепочке, свисающей из нагрудного кармана. Он ждал Дженсена в крохотной комнатушке, стены которой были увиты трубами, а на полу стояла свеча. Майк сидел прямо на полу, и жестом предложил Дженсену присоединяться. Дженсен принял приглашение.

— Извини её, — сказал Майк. — Её очень озлобила гибель брата. Раньше она была другой.

Дженсен промолчал. Он не хотел врать, что сочувствует — Майк слишком хорошо распознавал ложь.

— Ну что? — спросил Майк. — Ты всё-таки с нами?

— Я ведь сделал то, о чём ты просил.

— Да. Информация оказалась весьма точной, и подоспела оперативно. Спасибо. Ты понял, вероятно, что это было пробное задание, и теперь я готов предложить тебе настоящую работу. Но ты, наверное, хочешь сперва обсудить условия. И у тебя наверняка есть вопросы. Мы можем пробыть здесь пятнадцать минут. Так что подумай хорошенько, что именно хочешь спросить.

Главный вопрос был заготовлен у Дженсена со дня их встречи, так что раздумывать долго не пришлось.

— Почему именно я?

— Резонно, — кивнул Майк. — На это есть целый ряд причин. Во-первых, ты Спутник Диктатора и подобрался к нему ближе других, не считая Женевьев Кортез. Во-вторых, я тебя знаю. Даже если ты меня не помнишь, — он улыбнулся, слегка покровительственно, и продолжал, не дав Дженсену возразить: — Я знаю твои потребности, твои амбиции, твой характер. Ты на самом деле очень простой человек, Дженсен. Прими это как комплимент, — Майк примирительно поднял ладони. — Мне достаточно было один раз переспать с тобой и немного побеседовать с твоими родными, чтобы тебя узнать. Ты ищешь в жизни только самого лучшего. Сильных ощущений, впечатляющих побед, высокого статуса. И не постоишь за ценой, да и с совестью, если будет надо, договоришься. Что, я не прав?

Дженсен промолчал. Сказанное Майком оказалось на удивление верно, вот только… не до конца. Майк, однако, принял емолчание за согласие, и его улыбка стала более сердечной.

— Для такого, как ты, роль игрушки Диктатора, пусть даже любимой игрушки — это конец всего. Ты хочешь быть хозяином, а не слугой, тебе нужна власть, и подчиняться чужой воле ты готов только для достижения своих целей. Спорю, ты выстроил план по соблазнению твоего повелителя. Решил, что не будешь его игрушкой, что он будет твоей. Но где-то твой план дал сбой. Я снова не прав?

— И что, — не выдержал Дженсен, — ты по доброте душевной решил мне помочь?

— Я решил, что будет неплохо, если мы поможем друг другу. Диктатор может дать тебе власть, а может и не дать. Но если ты будешь в числе тех, кто его свергнет, это автоматически обеспечит тебе положение в новом мире. Я не забываю своих друзей. Как и врагов.

Свергнет… в новом мире… Вот как он заговорил. Впрочем, Дженсен и не ожидал меньшего. Глупо было бы полагать, что Майком движет исключительно стремление отомстить за упокоившегося родителя, тем более что мятеж они затеяли вместе с отцом задолго до ареста губернатора Коджеса

— Значит, новый мир, — насмешливо сказал Дженсен. — Почему бы сразу не новая вселенная?

— Вселенная меня не интересует. Я родился и всю жизнь прожил на Пангее. Я всю жизнь наблюдаю за тем, как она гниёт изнутри. Мы же были когда-то великой нацией, Дженсен. Последний оплот человечества в бескрайнем космосе. Мы были великой страной. Но потом пришёл первый Диктатор, и всё пошло под откос.

— Сказать по правде, мне не так уж плохо живётся, — заметил Дженсен. — Или ты надеешься за пятнадцать… то есть, уже десять минут сделать из меня социалиста?

— Ничуть. Социалистами не становятся, ими рождаются — ты либо хочешь покончить с мировой несправедливостью, либо нет. Ты никогда не бывал в трущобах, не видел, как живут девять десятых людей на Пангее — но ты и не хочешь ничего об этом знать. Поэтому, заметь, я не забиваю тебе голову агитикой, а взываю к твоим амбициям. Каждому своё.

Он говорил спокойно, без свойственного фанатикам надрыва и пафоса. Дженсен посмотрел на него вдруг как-то по-новому, с нескрываемым любопытством. Неужели он в самом деле верит во всё это? В мировую революцию, власть пролетариата, всю эту пропагандистскую чушь? Нет, Майк для этого слишком умён. Скорее, он понимает, что для того, чтобы самому прийти к власти, ему потребуется мощная идеологическая база, которая обеспечит не только поддержку среди аристократии, но и симпатии черни. Социализм был не хуже любой другой идеологии, а во многих отношения — лучше.

— Для этого вы и пытались захватить Диктатора? — спросил Дженсен. — Хотели заставить его бескровно передать власть? Зная, что иначе-то силёнок у вас вовек не хватит.

— Не поэтому. И ты напрасно насмешничаешь — сил у нас больше, чем могут предположить ищейки достопочтенного Командора Пеллегрино. Да ты оглянись вокруг, Дженсен. Посмотри на эту жестяную тарелку — чем не символ действующей власти? Громадная, уродливая, неповоротливая махина. Пыжится, будто парит в небесах, а на самом деле целиком зависит от земли, из которой она, как пиявка, тянет соки. И она уязвима куда больше, чем кажется. Пара взрывов тут и там — и вот уже платформа обесточена, лишена источников воды и связи с внешним миром….

— Если всё так просто, почему вы просто не обрушите Летучий Дом?

— Во-первых, под ним город. И тысячи ни в чём не повинных людей. Во-вторых, к сожалению, нынешняя власть, несмотря на всю свою гниль, окутана примитивным преемственным символизмом, который чересчур глубоко пустил корни в сознании простых людей. И неудивительно, над этим работали не одну сотню лет. Диктатор для народа — практически бог. Люди боятся его, не понимают, ненавидят, проклинают каждый день, но он основа и стержень мира, и пока он неприкосновенен — мир будет стоять. Нет никакого смысла обрушать платформу, они просто построят новую.

Дженсен начал понимать, к чему он клонит. Не то чтобы это не было ясно с самого начала, но только теперь он понял сполна.

— Вы хотите уничтожить Диктатора.

— Не Диктатора, Дженсен. Диктатуру. Но ты выбрал очень верное слово — уничтожить, а не просто убить. Стереть с лица земли малейшее упоминание о том позоре, в котором Пангея жила восемь веков. Но это, как ни странно, невозможно без сотрудничества действующего тирана. Он должен быть на нашей стороне. Мы с отцом полагали, что найдём способ его убедить.

— Он никогда на это не пойдёт.

— Правда?

— Из-за войны, — Дженсен сделал вид, что не заметил саркастический тон. — Он просто помешался на этой войне. Ему самому это тяжело, но… что?

Майк смеялся. Откинувшись назад, прижавшись своим лысым черепом к трубе, он смеялся так просто и незлобливо, словно Дженсен был маленьким мальчиком, сказавшим глупость. Дженсен вдруг разозлился. Но Майк не дал ему времени выразить эту злость.

— Извини, — всё ещё смеясь, он вскинул ладонь. — Просто я не ожидал. Ты же приближён к самой, так сказать, особе, и даже тебе он морочит голову. Дженсен, нет никакой войны. И я сомневаюсь, что была хоть когда-то.

— Что?!

— О, это так удобно. Империя саркадасов, чудовищный внешний враг, осаждающий наши космические границы, жаждущие поработить наш народ и выкачать нефть из нашей планеты. И героические Диктаторы, много поколений сдерживающие натиск агрессора. Это часть мифологии, часть образа полубожественной власти. Саркадасы давно вымерли, Дженсен. Возможно, ещё до того, как мы заселили Пангею. Мне как-то попались на глаза фотокарточки из секретных архивов госбезопасности — не спрашивай, как, человек, который их добыл, заплатил за них жизнью. Там снимки саркадасских городов — пустых, мёртвых. Мы воюем с призраками. Потому что война выгодна, война всё оправдывает, и ни на чём нельзя так нажиться, как на войне.

Дженсен слушал его в изумлении. Зачем он лжёт? Или… не лжёт? Но Дженсен не раз слышал от Джареда рассказы о трудностях, связанных с нуждами фронта. О том, что приходится делать, чем приходится жертвовать. И то, как Джаред говорил об этом, не оставляло ни малейших сомнений в его искренности. Ему было тяжело. Дженсен как никто знал, насколько ему было тяжело, и… невозможно, просто невозможно, чтобы всё это обернулось гигантской ложью.

Разве что Джареда тоже обманывают? Диктатор Тристан — просто марионетка в чужих руках? Но как такое возможно?

Никак. И это значит только одно: Джаред лгал. Джаред всё это время с ним играл.

Дженсен, Летучий Дом, вся эта грёбанная планета — просто игрушки в его руках.

— Пойми одну вещь, Дженсен. Революция — вопрос времени. Возможно, её совершу не я, возможно, она свершится даже не при нынешнем Диктаторе. Но очень возможно, что и при нынешнем. И очень возможно, что винтики завертятся раньше, чем все мы думаем. И очень возможно, что уже через год у нас не будет Диктатора, но будет Временное Правительство. И я расстелю перед тобой красную дорожку. Что скажешь?

— Что ты самоуверенный тип, Розенбаум. Даже если вы убьёте Джареда, останется его сын. А что ты там говорил про преемственную мифологию?

Дженсен сказал это в большей степени для того, чтобы увидеть, как слетает выражение спесивой снисходительности со скуластого лица Майка. И ещё потому, что у него всё ещё пульсировало в висках: «Он играл со мной, я игрушка, я никогда ничем другим для него и не был». Но это длилось только мгновение. И этого мгновения хватило, чтобы сказать… сказать то, о чём он будет жалеть всю оставшуюся жизнь.

— Кортез беременна? — спросил Розенбаум. Уже совершенно другим голосом: низким, отрывистым. Его небольшие внимательные глаза расширились, полыхнули хищным огнём. Он смотрел на Дженсена, как людоед, опустошивший свои закрома и вдруг встретивший на пороге нежданного гостя. О боже, подумал Дженсен. Зачем я это сказал? О чём я думал?

— Я слышал, — начал было он, — возможно, это всего лишь сплетни…

Но Розенбаум уже подался к нему, схватил его за плечи и встряхнул, с такой силой, что Дженсена мотнуло вперёд. А потом поцеловал — в губы, коротко, жёстко. Дженсен так опешил, что даже не попытался его оттолкнуть. Майк отстранился сам, но плечи его отпустил не сразу, глядя на Дженсена всё тем же пугающим жадным взглядом.

— О, Дженни, — прошептал он. — И сколько они, интересно, собирались это скрывать? Пока не собрались бы перевезти её куда-то подальше, верно? Ты просто чудо. Я в тебе не ошибся. И я этого не забуду.

Он пружинисто встал, вышел из комнатушки и через мгновение исчез в одном из бесчленных проходов. Ещё пару секунд — и даже шаги его стихли, осталось только глухое урчание вечно работающих машин.

Дженсен, придерживаясь за изъеденную ржавчиной стену, поднялся на ноги и вытер рот тыльной стороной ладони.

*

Джаред сидел за столом, уперев локти в столешницу, вжав кулаки в глаза и сцепив зубы. У него адски, просто невыносимо болела спина. Он заработался и не заметил, как боль, часто вступавшая в последнее время в затылок, стала нарастать, и опомнился, только обнаружив, что не может разогнуться. Надо было ещё пятнадцать минут назад вызвать Томаса, а теперь Джаред не мог даже дотянуться до звонка, не застонав.

После диверсии в генераторе прошло двое суток, и все эти двое сутки он не смыкал глаз и почти не поднимал головы от отчётов, которыми Морган и Пеллегрино завалили его буквально с головой. Джаред поразился тому, как много до сих пор оставалось засекречено от него, к какому чудовищному обилию информации его не подпускали. Хотя, с другой стороны, он был за это признателен Моргану: чёрт подери, на него разом свалились все проблемы и беды, любовно собиравшиеся десятью поколениями его предшественников. И в отличие от того же Джеффа, принимавшего участие в Советах отца с шестнадцати лет, Джаред не был подготовлен ко всему этому не только морально, но и физически. Так что Морган, щадя его, вбрасывал понемногу за раз. По тонне-другой на его несчастнуюголову, не больше.

Сейчас перед ним раскрылась во всей красе затейливая сеть революционного подполья.

Как будто ему мало чёртовых саркадасов.

Подполье действовало уже по меньшей мере несколько десятилетий, пустив разветвлённые корни в доброй половине провинций, и походило на гидру, которой только отруби одну голову, тут же вырастут две новых. Впрочем, до недавних пор это в основном были неактивные и достаточно безобидные объединения, которые служили клапаном для спуска существовавшего в обществе напряжения, но реальной угрозы режиму Диктатора не представляли. Это было ответом на первый же заданным Джаредом вопрос: если разведка знает о мятежниках, почему они до сих пор не уничтожены? Морган довольно улыбнулся, прежде чем ответить, словно сам вопрос ему очень понравился — он вообще часто улыбался так в последнее время, и эти улыбки, должные приободрить, почему-то Джареда безотчётно злили. Можно подумать, он только спит и видит, как бы ему сражаться с подпольем. Нет, бесспорно, драться с ассасином в саду и вести аэроплан сквозь артобстрел было весело… но всё это произошло так давно, и осталось теперь, кажется, в другой жизни. Джаред больше не мог позволить себе подобных авантюр, зато ему приходилось, не выходя из-за стола, вести с мятежниками войну куда большего масштаба.

— До определённого момента, — объяснял Морган, — мятеж полезен. Он позволяет обнаружить слабые звенья в системе безопасности, выявить в провинциях зоны наибольшего риска, определить самых рьяных вожаков. И в конце концов, немного побушевав, люди всегда расходятся по домам с чувством выполненного долга. Ваш прапрадед Тристан Первый относился весьма снисходительно к мятежам, при его правлении ни одного демонстранта не расстреляли. Правда, тогда и время было другое.

— Демонстрация и взрыв базового генератора в Летучем Доме — немного разные вещи, — мрачно сказал Джаред, и Морган согласно кивнул:

— Именно. Это несравнимо. То, с чем нам приходится иметь дело теперь, намного опаснее прежнего опереточного подполья. Поэтому я и счёл нужным предложить повелителю изучить этот вопрос более глубоко.

И Джаред стал изучать. И чем больше изучал, тем хуже ему становилось. Их были тысячи. В основном разрозненные группы, не представлявшие реальной угрозы, но они ждали только повода, чтобы объединиться — повода и харизматичного лидера. который сумел бы скоординировать их действия. И, кажется, такой человек наконец появился. За последние несколько месяцев было совершено несколько терактов на военных объектах по всей стране — в официальных отчётах, предоставлявшихся Советом, они значились как производственные аварии, и, ломая голову, как заткнуть очередную бюджетную дыру, Джаред понятия не имел, что разгребает последствия ещё одной войны, которая велась не в космосе, а здесь, на Пангее. Партизанской войны, в которой враг опасен своей непредсказуемостью, бессистемностью, бескомпромиссностью… и отсутствием головы, которую можно срубить, решив все проблемы одним махом.

Хотя теперь такая голова всё-таки нашлась.

— Майкл Розенбаум.

Джаред вздрогнул, услышав это имя, и вскинул на Моргана покрасневшие от недосыпа глаза:

— Розенбаум? Тот, который…

— Семья заговорщиков из Коджеса, да. Помнится, я предупреждал вас, что сына также следует арестовать, несмотря на отсутствие прямых доказательств его вины. Но вы промедлили, и ему удалось скрыться. Теперь он возглавляет крупную террористическую организацию радикальной социалистической направленности. Большая часть, если не все, теракты последних месяцев — их работа. И они подбираются всё ближе.

— Они уже здесь, — сказал Джаред, больше себе, чем ему. — В Летучем Доме.

У него до сих пор гудел в ушах отголосок того взрыва. Слава богу, Женевьев не пострадала. Джаред начал подумывать о том, чтобы увезти её отсюда, спрятать где-нибудь на Пангее. С другой стороны, где, как не здесь, он сможет охранять её наилучшим образом? Он колебался, а время шло, и ничего хорошего не приносило.

Собственно, сама по себе диверсия у генератора вызывала серьёзные сомнения. Дело в том, что, ввиду специфики своего строения, Летучий Дом был очень уязвим для таких атак. Но строители учли это, и каждый необходимый для жизнеобеспечения элемент конструкции был продублирован в двух, трёх, четырёх экземплярах. Иными словами, мало взорвать основной генератор, чтобы обесточить Летучий Дом — нужно добраться до восьми резервных генераторов, упрятанных по разным углам платформы, и вывести из строя все одновременно, поскольку они работали на полной взаимозаменяемости. И это касалось абсолютно всех компонентов системы. Летучий Дом мог казаться замком в облаках, но на самом деле он являлся тем, чем и задумывался — неприступной крепостью, которая будет стоять, даже если внизу, на планете, наступит всемирный потоп.

И поэтому диверсия, предпринятая людьми Майкла Розенбаума, на первый взгляд выглядела совершенно лишённой смысла. Морган сказал, что видит три возможных объяснения. Первое: Розенбаум не знает реальной структуры Летучего Дома и действительно надеялся нанести таким образом ущерб. Это было маловероятно. Второе: Розенбаум просто хотел дать понять Диктатору и его Совету, что он уже здесь, на расстоянии вытянутой руки, в любой момент может схватить его за горло; то есть акция носила чисто устрашающий характер и не имела целью нанести реальный вред. И третье, самое неприятное: эта диверсия была пробным камнем, испытанием для нового агента, внедрённого в Летучий Дом. Для начала ему дали простое задание, провал в котором не слишком огорчил бы Розенбаума. Диверсия удалась, значит, агент справился со своей задачей. И теперь от него стоит ждать настоящих проблем.

— Вы что, хотите сказать, Командор, что по Летучему Дому вовсю разгуливает шпион повстанцев?

— Боюсь, что так, повелитель. Возможно, даже вероятно, что и не один.

Вот так вот.

Спокойной ночи и сладких снов, Диктатор Тристан.

Джаред издал душераздирающий вздох и запрокинул голову, тщетно пытаясь дотянуться рукой до болящей точки на спине. Нет, это вообще не дело, нельзя так засиживаться, надо хотя бы позу менять иногда. От движения спину опять прострелило болью, Джаред взвыл сквозь зубы — и чуть не подскочил, когда на плечи сзади легли тёплые сильные руки.

— Где болит?

— Дженсен! — выдохнул Джаред, роняя руки на стол. — Господи! Зачем так подкрадываться?!

— Я стучал. Вы не ответили, и…

— И ты вломился. Ну как обычно. Боже, — Джаред уронил голову, невольно всхлипнул, и ладонь Дженсена тут же скользнула по его шее вниз.

— Тут? Или ниже?

— Ниже и правее… ай! Да! Нет, не надо!

— Тихо, — сказал Дженсен, аккуратно стягивая с его плеч рубашку и принимаясь осторожно разминать болящий участок.

Поначалу это было просто пыткой. Джаред с трудом удержался, чтобы не вскочить, отпихнув Дженсена, и не удрать в спальню; но уже через минуту от сперва бережных, а потом всё более энергичных растираний по спине стало растекаться тепло, приглушившее боль. Джаред уронил голову на стол, подложив под неё руки,

— Ох, — простонал он, закрывая глаза. — И где ты раньше был…

Дженсен не ответил. Он оказался просто волшебником, боль таяла от его прикосновений, как снег под солнечными лучами. Джаред окончательно разомлел, так что не заметил, когда массаж превратился в ласку, рубашка окончательно сползла с плеч, а к затылку прижались мягкие, горячие губы.

Ох… ну…

— Что ты делаешь? — тихо спросил он, не открывая глаз.

Дженсен скользнул ладонями с его спины на бока, не переставая целовать шею. Это было… неожиданно. Чёрт. После того поцелуя в луже между ними ничего такого не происходило, хотя теперь Джаред уже не знал, действительно ли он этого совсем не хочет. Просто было не до того, и забеременела Женевьев, а потом эта диверсия, и шпион в его доме, и всё становилось сложнее день ото дня… ну зачем усложнять ещё больше?

— Дженсен, — по-прежнему тихо, но твёрдо сказал Джаред. — Не надо.

Дженсен застыл. Его руки, бережно поглаживающие бока Джареда, остановились. Джаред медленно выпрямился — вот это да, спина и вправду больше не болела, — и повернулся к нему, перехватив соскользнувшую ладонь.

Дженсен смотрел на него. Джаред никогда раньше не видел такого взгляда — похожие видел, в самом начале, и сразу же отводил глаза, потому что не знал, как на это ответить. Но сейчас… это было другое. Тогда, раньше, Дженсен соблазнял его, требовал, предлагал. Сейчас в его лице и жестах сквозила… мольба? Отчаяние? Но почему вдруг? Ведь им было так хорошо вдвоём, они просто дружили, и… словом, было так хорошо.

— Я не… — начал Джаред, и Дженсен вдруг прижался к нему всем телом, закинув руки на загривок, сцепив в замок и с силой притягивая к себе. Джаред упёрся в его лоб переносицей, неловко качнулся, невольно кладя руки ему на пояс.

— Почему ты меня не хочешь? — прошептал Дженсен, дыша ему в шею, с какой-то тоскливой яростью, так что Джареду от этого даже стало не по себе. Он всё так же почти невольно сжал его талию сильнее, просунув пальцы под выпростанную из штанов рубашку. Этот внезапный, откровенный, настырный флирт так не вязался со всем, что между ними успело вырасти, что…

И тут его впервые кольнуло мыслью. Даже не подозрением. Тенью, призраком подозрения. Дженсен вёл себя странно. Джаред не понимал Дженсена. Он должен опасаться Дженсена?

Он не должен верить никому.

— Я не то чтобы не хочу, — проговорил Джаред, больше для того, чтобы не дать этой мысли развиться. — Просто сейчас не время.

— А когда будет время?

— Не знаю.

— Знаешь что, — Дженсен вдруг с силой оттолкнул его, — если ты ждёшь, что у меня вырастет матка и там поселится маленький Диктатор, то можно ведь и не дождаться.

— Дженсен! Что ты мелешь?!

— Ничего. Я одурел от ревности. Простите, повелитель.

И прежде, чем Джаред успел опомниться, Дженсен резко присел, преклоняя колено, и вжал ладонь в пол в соответствии с придворным церемониалом. Его сорочка при этом была выпущена из брюк, ворот расстёгнут, волосы взлохмачены, на лбу блестели капельки пота. И ещё…

Джаред протянул руку и тронул его волосы кончиками пальцев. Дженсен вскинул голову.

Они долго, долго смотрели друг на друга. Потом Дженсен ничего не выражающим тоном сказал: «Повелитель», встал и ушёл, словно забыв о том, что Диктатору нельзя показывать спину.

Джаред дождался, пока за ним закроется дверь, а потом снова посмотрел на кончики своих пальцев, только что касавшиеся его волос.

На них остались мелкие пятна ржавчины.

========== Глава девятая ==========

*

Так больше не могло продолжаться.

Несмотря на своё более чем циничное отношение к чужой жизни, Дженсен никогда никого не убивал. Он предполагал, что однажды жизнь поставит его перед выбором: либо ты, ибо тебя, и в этом случае не колебался бы и доли мгновения. Но одно дело, когда в лоб тебе смотрит пистолетное дуло, и совсем другое — когда ты, не замарав рук, с безопасного расстояния убиваешь беременную женщину.

Дженсен не желал Женевьев зла. Он презирал её, иногда ненавидел, хотя в глубине души полагал, что столь сильных эмоций с его стороны она попросту недостойна; он по-прежнему не понимал, что находит в ней Джаред, и с радостью поспособствовал бы её головокружительному падению с высот, на которые сам же её вознёс. Но причинять ей реальный вред он не хотел. Возможно, он сделал бы это, перешагнул бы через неё, если бы это помогло ему добиться любви Джареда. Но Дженсен уже понял, что если и сможет когда-нибудь добиться его любви, то совсем не теми методами, к которым привык. И если Джаред потом узнает, он никогда не простит.

Все эти в общем-то очевидные выводы пришли Дженсену в голову в ту самую злосчастную минуту, когда с языка у него слетели слова, которые он рад был бы запихнуть обратно, обмотав себе рот скотчем для верности. Но было поздно. Он сдал Женевьев Розенбауму, и теперь оказался повязан с ним одной ниточкой. У Дженсена мелькнула мысль кинуться к Джареду и выложить ему всё, как на духу. Но, чуть успокоившись, он понял, что придёт с пустыми руками. Он не знал ни как, ни когда Розенбаум решит использовать полученную от него информацию. Если бы даже Дженсен сдал его сейчас, это бы только заставило мятежников затаиться, выжидая более подходящего момента. Так всегда делают охотники. Дженсен был когда-то неплохим охотником, так что он знал, что делать, когда добыча вспугнута раньше срока.

Поэтому ему ничего не оставалось, кроме как включиться в игру. В следующие несколько недель он выполнял свою роль со свойственным ему рвением и всё той же вопиющей самоуверенностью, которая то бесила, то обезоруживала его противников.

Розенбаум не торопился. Дженсен стал регулярно получать от него задания, заключавшиеся в основном в сборе информации, касавшейся внутренней безопасности дворца. Планы галерей и переходов, потайные ходы, организация охраны и распорядок дня, сведения о границах доступа разных людей в разные части резиденции. Всё это оказалось выяснить довольно легко — неожиданно статус Спутника оказался очень удобным, благо в Летучем Доме почти не было мест, запретных для человека, состоявшего во Внутреннем Круге. Пользуясь тем, что Джаред после их последнего неловкого свидания не горел желанием его видеть, Дженсен тратил время на то, что с виду бесцельно слонялся по замку, болтал с лакеями, приставал с расспросами к придворным и делал вид, будто пытается наконец наладить отношения с остальными Спутниками. Последнее очень помогло, когда Розенбаум поручил выяснить структуру постов охраны внутри гарема, и Дженсену пришлось прийти в ту часть замка, где он не появился практически ни разу за всё время, что был Спутником Диктатора. Спутники жили обособленно от остальной части двора, и хотя у каждого имелись отдельные покои, апартаменты Внутреннего Круга складывались в некую архитектурную систему, напоминавшую окружность с радиальными осями, расходившимися из центра. Дженсен не знал, зачем Розенбауму эта информация — Женевьев жила в покоях, смежных с покоями Джареда, совсем в другой части дворца. Но Розенбаум настаивал, что это важно, и Дженсен не спорил. Он ни с чем больше не спорил.

Он слонялся по коридорам гарема, пока не наткнулся на Лорен, одну из Спутниц, с которой за полгода не перемолвился даже словом. И втянул её в разговор, так стремительно, что она не успела изумиться. Они проговорили с четверть часа, потом Дженсен повернул назад — и на выходе из гарема был пойман распорядителем Коллинзом, выскочившим, будто чёртик из табакерки, и хищно вцепившимся Дженсену в локоть.

— И что это тут делает наша звезда? — прошипел Коллинз. Их отношения со времён происшествия в саду нисколько не улучшились, но Дженсен больше не нуждался в нём, а потому игнорировал. Весьма недальновидно всего стороны.

— Завожу новых друзей. — беспечно ответил он, кивая в сторону только что скрывшейся из виду Лорен.

— Да неужели? С чего бы?

— Надо же когда-то начинать, — ответил Дженсен абсолютно невозмутимым тоном и глянул на Коллинза с такой хладнокровной наглостью, что тому ничего не оставалось, кроме как выпустить его и с проклятием дать уйти.

С тех пор Дженсен стал осторожнее. Он больше не спускался в отдел пневмопочты, Связь с Данниль осуществлялась через лакея по имени Кэртис, внедрённого в Летучий дом опять-таки с помощью Дженсена. Кэртис, однако, мало что понимал о сути происходящего, не знал ни имён, но целей: похоже, для Розенбаума он был шестёркой, разменной монетой, и им без колебаний пожертвовали бы в случае чего. Дженсен передавал с ним послания для Данниль, в глубине души радуясь, что избавлен от необходимости видеться с ней лично. Но конце концов новой встречи не удалось избежать — она пришла к нему сама и заявила, что он должен найти способ провести её во внутренний сад, тот самый, где когда-то напали на Джареда. Дженсен спросил, в своём ли она уме; но в конце концов сделал то, что от него требовалось. И по цепкому, оценивающему взгляду, которым Данниль окидывала небо над садом, Дженсен понял, что она ищет новый способ проникновения с воздуха. Трюк с зеркалами не сработает дважды, но Данниль была пилотом. и, судя по тому, как рвалась в бой, пилотом небесталанным. Она находилась в саду меньше пяти минут, но когда уходила, её глаза светились победным огнём.

Они выстраивали какую-то сеть, медленно, ниточка за ниточкой. Они не спешили, не собирались неоправданно рисковать, понимая, что второго шанса не будет. И больше всего Дженсена мучило то, что он до сих пор не понимал сути плана, не имел на руках никаких фактов, никаких козырей в рукаве. Чёртов Майк, похоже, принял к сведению слова Данниль о том, что Дженсен при первом удобном случае их предаст. Они использовали его, но не собирались позволить ему использовать их. Так ведь и создаётся настоящая власть, не правда ли?

Постепенно Дженсен сам начал чувствовать себя мухой, бьющейся в паутине. Это чувство ему совершенно не нравилось, и совсем перестало нравиться, когда в один из своих шпионских рейдов он столкнулся с Женевьев. Она шла по застеклённой галерее, солнечный свет падал на её смоляные волосы, ставшие ещё тяжелее и гуще. Живот у неё заметно подрос, и она безотчетно поглаживала его, улыбаясь чему-то внутри себя, словно слыша одной ей ведомую мелодию. Её сопровождали двое стражников из гарема; Дженсена они не заметили, и он с ужасом подумал, как легко сейчас мог бы подскочить к ним и всадить кинжал в её округлившийся живот. Конечно, сам он не прожил бы после этого и минуты, но разве такие мелочи остановили бы настоящего революционера?

Так не могло больше продолжаться. Дженсен был, разумеется, негодяем, но не настолько.

И когда он был уже за шаг от того, чтобы плюнуть на всё, судьба наконец подбросила ему тот самый шанс, которого он ждал так долго.

Данниль исчезла.

Дженсен попытался связаться с ней через Кэртиса, но тот лишь руками разводил. Дженсен зажал его в уголке, устроил допрос с пристрастием и выяснил, что Данниль в последнюю их встречу не оставила никаких инструкций. Только сказала, чтобы он убирался из дворца до завтрашней ночи. Кэртис и Данниль виделись накануне. Она сказала, чтобы он уходил до завтра. Это значило — уже сегодня. Сейчас.

Этот парень был чем-то похож на пилота, захваченного Дженсеном и Джаредом в аэроплане: худое, почти мальчишеское лицо, всклокоченные вихры надо лбом, большие серые глаза. Данниль всё ещё страдала от своей потери, и, кажется, поддалась минутной сентиментальности, решив предупредить мальчишку, которым Розенбаум собирался не глядя пожертвовать. Сентиментальность часто становится неодолимой преградой на пути удачного заговора. Увы, похоже, революционерам Пангеи ещё учиться и учиться настоящему профессионализму.

Дженсен благословил про себя сентиментальность Данниль, пожелал Кэртису удачи и кинулся в покои Диктатора.

Джаред был не один: Дженсен понял это, когда алебарды стражников со стуком скрестились перед его лицом. Он с трудом сдержался, чтобы не вцепиться в древки руками, раздвигая силой. И сказал, отрывисто, но стараясь сохранять достоинство:

— Я немедленно должен видеть Диктатора. Это вопрос внутренней безопасности.

Через минуту его пропустили.

Джаред, как всегда в это время дня, сидел в кабинете — вместе с Марком Пеллегрино, которого Дженсену доводилось видеть нечасто. Он почувствовал на себе взгляд Командора внутренней безопасности, и у него вдруг взмокли ладони.

— Повелитель, — голос прозвучал неожиданно хрипло, — я должен сообщить вам кое-что важное. Это не терпит отлагательств

— Говори, — сказал Джаред.

Он был абсолютно спокоен. Не улыбнулся при его появлении и не нахмурился, хотя всегда делал либо то, либо другое. Дженсен метнул в Пеллегрино взгляд, и тот приглашающе поднял брови. Можно было потребовать разговора наедине, но… Дженсен откуда-то знал, что его просьба не будет удовлетворена. Не на этот раз.

Ладно В конце концов, этот вопрос непосредственно в ведомстве Пеллегрино. Может, так даже лучше…

Джесен набрал воздуху в грудь и выпалил:

— У меня есть достоверные сведения, что сегодня ночью на Спутницу Женевьев будет совершено покушение.

Он ждал чего угодно — страха, недоумения, недоверия. Ждал, что Джаред ахнет — он всегда так непосредственно и открыто выражал свои чувства, и так переживал за своего будущего ребёнка и его мать. Но Джаред не ахнул. Он стоял вполоборота к Дженсену, невозможно красивый в своём белом мундире, который не успел сменить после заседания Совета, и смотрел на него с таким отчуждённым, леденящим душу спокойствием, что Дженсен внезапно перестал его узнавать. Что происходит? Он уже знает? Он…

— У вас есть доказательства, Спутник Дженсен? — вкрадчивый голос Пеллегрино лился в уши, как мёд, но Дженсен предпочел бы никогда не слышать этого голоса.

— Да… то есть вещественных нет. Но у меня есть информация из надёжного источника. В течение последних трёх недель группа мятежников, возглавляемая Майклом Розенбаумом, собирала сведения, касающиеся внутренней безопасности дворца. Их конечной целью было убийство Женевьев. В её окружение, возможно, в личную охрану внедрён агент мятежников. Я не знаю подробностей плана, знаю только, что они намерены проникнуть во дворец по воздуху, и что это случится сегодня.

Он замолчал. Джаред с Пеллегрино переглянулись. Дженсену вдруг стало трудно дышать. Скажи что-нибудь, Джаред. Скажи что угодно, не молчи только и не смотри так на Пеллегрино… и посмотри на меня, хоть как-нибудь посмотри на меня!

И Джаред выполнил его беззвучную мольбу. Он посмотрел и сказал:

— Спасибо, Дженсен.

А потом шагнул к столу и вдавил кнопку в его боковине, под кипой бумаг.

Не прошло и пяти секунд, как в кабинете оказалась стража.

— Взять его, — сказал Джаред, глядя Дженсену прямо в глаза. — Он арестован.

Дженсена сгребли с двух сторон. Он был так потрясен. что не смог ничего сказать. Да и что тут говорить? Джаред понял. Это так очевидно. Он сразу понял..

А может, он давно уже знал.

— Я не лгу! — закричал Дженсен; к нему вдруг вернулся голос, и он знал, что у него очень мало времени, чтобы убедить Джареда, и ещё меньше шансов. Но не кричать не мог: — Это правда, они нападут на неё сегодня! Джаред! Просто поверь мне!

Но кто он был такой, чтобы ему верил Диктатор Пангеи?

Его выволокли за порог, заломили руки за спину. На голову накинули чёрный мешок, верёвка захлестнула шею, туго затягиваясь и обрывая крик. И потом он стал падать в такую глубину, о которой и не подозревал — как будто его сбросили с края платформы, и он летел вниз сквозь пустоту к чёрной холодной земле.

*

Джаред только что вернулся в свои апартаменты, и даже не собирался заглядывать в кабинет — пошёл прямиком в спальню, еле удерживаясь, чтобы не расстегнуть стойку мундира на ходу. Он раньше именно так и делал — за долгие часы совета стойка натирала самым немилосердным образом, он сто раз просил, чтобы её как-то перешили и подогнали получше, но всё время получалось одно и то же. Он срывал воротник, едва представлялась такая возможность — и без конца выслушивал за это упрёки от Томаса, потому что во время советов у Джареда вечно потели руки, и на воротнике от малейшего прикосновения оставались грязно-серые следы. А Томас, кажется, вообще не потел. И не ел. И не спал. Со временем Джаред начал испытывать перед ним что-то вроде тайного благоговения — и не мог не признавать, что во многом его невыносимый камергер делал тяготы повседневной жизни Диктатора проще. А в чём-то ещё сложнее. Вот как с этим воротником. Джаред вошёл в прихожую и позвал: «Том!», а когда тот материализовался из-за портьеры, уже открыл рот, чтобы взмолиться: «Сними с меня этот ошейник!» Но не успел.

Следом за ним в прихожую тенью пошёл Командор Пеллегрино.

— Повелитель, — прошелестел его вкрадчивый голос. — Прошу уделить мне ещё несколько минут вашего драгоценного времени.

Сегодня на совете Пеллегрино сидел какой-то тихий. Раньше, полгода назад, Джаред бы этому только порадовался. Но сейчас он знал: плохо, когда Пеллегрино говорит, но ещё хуже, когда Пеллегрино молчит. Это затишье перед бурей. Сегодня разбирали в основном дела аграрного ведомства и промышленности. Командор науки и здравоохранения распинался целый час, доказывая Джареду, что нет никакой необходимости в строительстве больниц, когда есть отличный план по увеличению производства ракетной техники. Слушать его было тоскливо, спорить с ним — невозможно, и Джаред коротал время, подперев щеку кулаком и незаметно изучая лицо Пеллегрино, просидевшего всё заседание в своём кресле и лишь время от времени делавшего какие-то пометки в рабочей тетради. Джаред всё ждал, когда же он возьмёт слово, но вот Морган закрыл заседание, а бархатный голос Пеллегрино так и не огласил зал Совета.

И немудрено. Он ждал, когда все разойдутся, чтобы потребовать личной аудиенции. Именно потребовать: Диктатор никогда не откажет Командору внутренней безопасности, даже если тот явится посреди ночи и застанет его на ночном горшке.

Джаред вздохнул, проклиная чёртов воротничок. С другой стороны, хорошо, что он не успел снять мундир: он чувствовал себя увереннее, когда они с Пеллегрино говорили в официальной обстановке.

— Томас, проводи Командора в кабинет, — распорядился Джаред, игнорируя прямое обращение Пеллегрино. Прошёл в гостиную, налил себе стакан воды и выпил, стараясь не слишком жадно глотать. Так. Спокойно. С чем бы он ни пришёл, ты справишься с этим.

Пеллегрино ждал в кабинете, стоя у книжных полок и заложив руки за спину. Джаред вошёл, дождался, пока Томас прикроет за ним дверь, и сказал:

— Ну, говорите.

Пеллегрино повернулся к нему.

— Теперь мы знаем имена.

Он всегда говорил прямо, сразу к делу, в отличие от Моргана, предпочитавшего наворачивать долгие круги вокруг да около. Джареду импонировала бы такая прямота, если бы не скребущийся в душе червячок сомнения в её искренности.

— Кто? — спросил он.

— Данниль Харрис, женщина из отдела пневмопочты. Выступала связной между Розенбаумом и его агентурой в Летучем Доме.

— Даже так, — вырвалось у Джареда. — Не просто агент, а целая агентура.

— Боюсь, что да. Он умудрился выстроить сеть за рекордно короткий срок. Впрочем, судя по всему, первые агенты были внедрены ещё его отцом, они подготовили почву для остальных. Это Райан Мелвери из энергобока, Дуглас Дейсон из внешних ферм, а также Миша Коллинз, распорядитель гарема.

— Миша Коллинз?!

— Последнего, — продолжал Пеллегрино, словно не заметив его изумлённого возгласа, — я бы пока не рекомендовал арестовывать. Есть подозрение, что он один из ключевых узлов шпионской цепи, держащий под своим контролем по меньшей мере двух или трёх агентов. Если он проскочит сейчас сквозь сито, то уверится в своей неуязвимости, расслабится и допустит ошибку. Но остальных я рекомендую задержать немедленно. Кроме Харрис, — добавил он. — Ей, к сожалению, удалось покинуть Летучий Дом.

Джаред кивнул. Он не знал, как относиться к этой информации. С одно стороны, раскрытие хотя бы части заговорщиков давало хорошие перспективы по борьбе со шпионской сетью, развернувшейся в резиденции Диктатора. С другой…

— Как вы допустили это, Командор? Как вообще могло произойти такое? Шпионы мятежников разгуливают по Летучему Дому чуть ли не толпами, а вы….

— Вы совершенно правы, повелитель, — невозмутимо прервал Пеллегрино его обвинительную речь. Джаред удивлённо замолчал: он успел отвыкнуть, что его перебивают. — Я допустил это. Одна из главных причин — большинство этих людей были также и моими агентами в среде мятежников.

Джаред попытался переварить услышанное. Нет, все эти шпионские игры выше его понимания. Хватит того, что он с утра до ночи мозг ломает, ведя тонущее судно в туманное и безрадостное будущее. Пусть каждый занимается своим делом.

— В таком случае не понимаю, почему вы так гордитесь, что сумели вычислить остальных, — сухо бросил он. — Разве это не самое меньшее, что должны были сообщить ваши двойные агенты?

— Именно. И это не всё. Поступила информация, что сегодня ночью в Летучем Доме произойдёт ещё один террористический акт. На сей раз намного более серьёзный, чем взрыв в генераторе.

Джаред нахмурился. Такие новости давно перестали нарушать его душевный покой, но он невольно подумал о Женевьев и напрягся, ожидая продолжения. Но Пеллегрино молчал, и Джаред нетерпеливо бросил:

— Так в чём дело? Если вы знаете о заговоре — предотвратите его!

— Проблема в том, повелитель, что от разных агентов поступили разные сведения. Мы применили различные способы дознания, в том числе пытки, так что нет оснований сомневаться в предельной честности агентов, но… Есть серьёзные подозрения, что они были целенаправленно дезинформированы.

— Выражайтесь яснее. Вы прямо как Джефф… как Командор Морган, всё готовите меня к плохим новостям, а выходит только хуже.

Пеллегрино понимающе кивнул.

— Я хочу сказать, повелитель, что сегодня в Летучем Доме что-то произойдёт. По одной информации, это будет массированная атака на базовые двигатели. Одновременно на все двенадцать, и конечная цель такой диверсии — обрушить платформу. Это кажется маловероятным, поскольку потребовало бы колоссальной по масштабу подготовки, а я уверен… я могу поручиться, — добавил он, чуть поколебавшись, — что подобная акция не прошла бы незамеченной для моего ведомства. Однако игнорировать эту информацию мы не можем.

— Прекрасно. Усильте посты на ключевых точках. Ограничьте доступ и ужесточите систему пропусков.

— Разумеется. Но есть также информация, что на Летучий Дом сегодня будет сброшена бомба. Возможно, несколько.

— Усильте контроль воздушного пространства. Вызовите Командора Мюррея, скоординируйте действия с ним. Командор, я не понимаю, что вам нужно от меня?

— Согласно третьему источнику, — продолжал Пеллегрино, словно не замечая нарастающей резкости в его тоне, — сегодня будет совершено ещё одно покушение на вас. Причём один из арестованных агентов утверждает, что вас опять попытаются захватить, а другой — что будет попытка убийства.

Джаред наморщил лоб. Потёр его, разглаживая складки и мысленно слыша голос матери: «Опять лоб наморщил, как мопс».

— Хорошо, — вздохнул он. — Хотите запереть меня на ночь? Я согласен. Хоть высплюсь.

— Вы всё ещё не понимаете, повелитель? — мягко спросил Пеллегрино. — Я боюсь, вернее, я уверен, что всё это — составные общего плана дезинформации. Среди тех агентов, кого мы задержали, нет человека, который знал бы, что произойдет в действительности. Розенбаум дезинформировал их всех и пожертвовал всеми, пытаясь заставить нас рассредоточить силы и ослабить безопасность на том объекте, который он собирается атаковать в действительности.

— И что же это за объект?

— В том-то и вопрос, повелитель.

Джаред моргнул.

— Хотите сказать, вы не знаете?

— Не знаю наверняка. Слишком много версий. При этом нельзя полностью исключить ни одну из них, потому что, возможно, как раз на это и сделан расчёт. Розенбаум, должен признаться, оказался мастером дезинформационной стратегии. Когда я арестую его, то прошу вашего позволения пожать его руку, прежде чем отрубить ему обе.

Он говорил всё тем же елейным голосом, и Джаред машинально глянул ему в лицо, чтобы понять, всерьёз он или нет. Но с Пеллегрино этого никогда нельзя было понять.

— Я считаю, — продолжал Пеллегрино, — что в Летучем Доме остался по меньшей мере один нераскрытый агент, возможно, кто-то из подопечных Коллинза, который знает об истинной цели. Наверняка знала Харрис, но она, судя по всему, будет непосредственно участвовать в операции, и её забросят сюда в последний момент. Однако им в любом случае потребуется поддержка изнутри.

— Что вы предлагаете?

Пеллегрино развёл руками. От этого почти беспомощного жеста Джаред внезапно ощутил холодок, прошедший по спине.

— Я не столько предлагаю, сколько предупреждаю. Необходимо усилить наблюдение и охрану всех потенциальных объектов атаки. Но поскольку мы не знаем истинной её цели, придётся быть готовыми к худшему, и больше того — к абсолютной неожиданности. Я прошу у повелителя чрезвычайные полномочия с этой минуты и на следующие двадцать четыре часа, либо до момента обезвреживания угрозы.

— Да, конечно, — растерянно отозвался Джаред, — вы получите все…

Снаружи раздался шум. Джаред вздрогнул (уже? начинается?) и повернулся к двери, но через секунду расслабился, узнав голос Дженсена. Правда, звучал тот непривычно громко и взволнованно.

— Я немедленно должен видеть Диктатора. Это вопрос внутренней безопасности.

— Томас! — крикнул Джаред, от внезапно накатившего дурного предчувствия забыв о церемониале. — Пусти его!

Дженсен оказался перед ним. Он раскраснелся, словно не шёл, а бежал дворцовыми коридорами, короткие русые волосы взлохматились на макушке. Джареду он нравился таким, именно таким, взъерошенным, с блестящими от волнения глазами, тревожно облизывающим нижнюю губу. Джаред отогнал некстати вспыхнувший в голове образ, как выглядел бы Дженсен, облизываясь вот так, лёжа под ним на измятой постели… Но через миг этот образ исчез сам, развеялся, словно прах на ветру, и остались только слова, сказанные прерывистым голосом его Спутника.

Дженсен сказал, что сегодня мятежники попытаются убить Женевьев.

Он говорил что-то ещё, торопливо, будто боялся, что закончить ему не дадут. Джаред слушал, словно в тумане, внезапно отстранившись от всего, глядя на Дженсена сквозь стеклянную стену, выросшую между ними в долю мгновения. Пеллегрино сказал, что Коллинз — узел, от которого расходится ветвь шпионской сети. Коллинз, распорядитель гарема. Что в Летучем Доме по меньшей мере один нераскрытый шпион. И что он должен знать, кто-то должен знать, что именно сегодня произойдёт. И…

Та ржавчина. У Дженсена на волосах. Джареда так и подмывало тогда спросить: где ты лазал, что так измазался? Ты же вечно ходишь таким чистюлей. Но он не спросил. Тогда не спросил.

А сейчас уже поздно спрашивать.

У него ещё оставалась надежда, слабая крохотная надежда, что Дженсен тоже был двойным и работал с мятежниками под патронажем Пеллегрино. Джаред повернулся к Командору госбезопасности. Тот чуть заметно, одним движением век ответил: нет. Он не знал. Подозревал, как понял Джаред по довольной улыбке в уголке его рта, но не имел доказательств. До этого дня. Пока Дженсен не явился и не сдал сам себя с потрохами. Зачем? Чтобы запутать их ещё больше? Затянуть петлю лжи ещё туже, пожертвовав собственной жизнью?

Неужели он ненавидит Джареда настолько сильно?

— Спасибо, Дженсен.

Он услышал свой голос, словно чужой. Не думай сейчас об этом. Ты Диктатор Пангеи, делай, что должно. И не смотри на эти взъерошенные пряди на макушке, в эти блестящие, полные мольбы глаза. Не смотри.

Он не стал повышать тон, как тогда с Томасом. Подошёл к столу и культурно вызвал охрану по внутренней связи. И когда Дженсена уводили, стоял, скрестив руки на груди, загородившись от его отчаянных криков. Он знал, что так будет. Разве не знал? Джефф предупреждал его. Не верь никому. Не люби никого. Да ты и не сможешь.

Там, где нет веры, никогда не будет любви.

========== Глава десятая ==========

*

В Летучем Доме была своя подземная тюрьма. Это так странно, здесь ведь вообще нет земли, только сталь, жесть и медь, сплющенные в гигантский уродливый ком и висящие в небе. Но и в небесах, как оказалось, при желании можно найти такую яму, из которой вовек не отыщешь пути наверх.

Во время первого ареста — вернее, не ареста даже, а задержания до выяснения обстоятельств — Дженсена отвели в совсем другое место. То была небольшая, чистая и опрятная комната, и хоть в ней не имелось окон, особого страха она не внушала. Теперь всё было иначе. Его не били. И он не потерял сознание, поэтому чувствовал, как его втаскивают в подъёмник и везут куда-то вниз, бесконечно долго, потом выволакивают, развязывают, но только затем, чтобы сорвать с него всю одежду и приковать к стене. И только тогда у него сняли с головы мешок, дав возможность оглядеться и сполна понять всю безысходность его положения.

Это оказалась даже не камера, а яма, выстланная цементом. Вход с неё был только сверху, от круглого люка вниз вела короткая приставная лестница, которую охранники, уходя, втащили за собой наверх. Здесь стояла могильная тишина, словно толстый слой звукоизолирующих перекрытий коконом окутывал камеру, отделяя от грохочущего нутра Летучего Дома. Стены влажные, покрытые склизким налётом плесени. Единственным, что здесь выглядело новым, был передвижной стол на колёсиках, стоящий в углу. В нижней части стола располагался поддон для жаровни. А сверху, на столешнице, лежала груда чего-то, бережно прикрытого лоскутом клеёнки. Из-под края лоскута выглядывали ручки длинных щипцов.

Наверное, это должно было произвести на Дженсена впечатление. Оно и произвело бы, если бы он не был слишком занят, пытаясь привыкнуть к ужасному физическому дискомфорту. Оковы, вмурованные в стену, крепились к подвижным бетонным блокам, управлявшимся откуда-то снаружи. Блоков было четыре: два у самого пола, ещё два — на расстоянии примерно семь футов от него. Едва Дженсена приковали, блоки пришли в движение, и незримая сила потянула его руки и ноги в стороны, растягивая, как бабочку, пришпиленную к стене. Когда у него начали трещать сухожилия, блоки остановились и давление прекратилось. Его оставили в таком положении, совершенно голого, дрожащего от холода и нервного возбуждения. Это была ещё не дыба, но обещание дыбы. Как редкие, едва уловимые прикосновения Джареда были обещанием ласки, как тот бестолковый поцелуй в грязи был обещанием близости.

Только почему-то Дженсен думал, что на этот раз обещание себя оправдает.

Когда люк захлопнулся, он остался в кромешной темноте, и следующий час провёл, тщетно пытаясь ослабить напряжение в руках и ногах и хоть немного отодвинуться от ледяной стены. Думать, раскаиваться, строить планы защиты совершенно не оставалось сил, сознание полнилось только чёрной, гулко пульсирующей пустотой. Но он должен взять себя в руки. На этот раз, чёрт подери, всё серьёзно. Кто бы ни пришёл к нему — Мюррей, Пеллегрино, безымянный дознаватель в компании палача, — Дженсену следует хорошенько подумать, прежде чем отвечать на их вопросы. Да, у него имелись ответы; у него были причины сделать то, что он сделал, но захотят ли его выслушать? И поверять ли, даже если захотят? Если бы у него только было чуть больше времени, чтобы успеть сказать Джареду…

Что-то противно поползло у Дженсена по спине — он искренне надеялся, что это пот, а не мокрица или паук. Отчаянно заёрзал, дёргаясь в тугих оковах — и вздрогнул от неожиданности, когда вверху заскрипел люк. Так быстро? Прошло не больше часа, как его бросили сюда. Но это и к лучшему — Дженсену вовсе не улыбалось провести в этой гнилой яме всю ночь… или остаток своей жизни.

Он сощурился, пытаясь разглядеть посетителя. Им оказался коренастый, приземистый мужчина со сросшимися бровями и громадными руками забойщика скота. Он сноровисто спустился по приставной лестнице, которую тут же втянули назад. Не обращая на Дженсена ровным счётом никакого внимания, зажёг керосинку, и, присев на корточки у стола в углу, принялся ворошить и раздувать угли.

Дженсену захотелось окликнуть его, но голос внезапно изменил, и слова застряли в горле. К тому же что-то ему подсказывало, что ответа он всё равно не получит.

Время шло. Угли разгорались. В камере понемногу становилось теплее, но Дженсена, продрогшего до костей, это совсем не радовало. Человек — палач, подумал Дженсен, это палач, имей смелость называть вещи своими именами, — деловито сунул в красноватые угли пару щипцов, какие-то крючья и длинный прут с круглой бляхой на конце. Дженсен не мог заставить себя отвернуться, старался и не мог. Неужели его даже не будут ни о чём спрашивать? Или сперва помучают, чтобы достаточно размяк? Господи, неужели Джаред это допустит?

А хотя кто сказал, что Джареду нужно знать такие подробности?

Люк заскрипел снова. Человек, спускавшийся по лестнице на этот раз, двигался гораздо медленнее и неувереннее, чем первый — похоже, забираться таким путём в яму ему прежде не доводилось. Видимо, это и есть дознаватель. Дженсен заставил себя оторвать взгляд от медленно раскалявшихся в углях щипцов, посмотрел на него…

И увидел Джареда. Или подумал, что увидел. Вполне может быть, что со страху у него начались галлюцинации. А у кого бы не начались? Дженсену даже почти не было стыдно.

И только потом он понял, что это правда Джаред, Диктатор Тристан, в своём невыносимо белом парадном мундире, который он так и не снял. И воротник-стойка по-прежнемунатирает ему шею, это было видно по тому, как высоко он старался держать голову.

— Пеллегрино сказал, что мне не стоит говорить с тобой самому, — сказал Джаред; его голос звучал низко и глухо в этом тесном цементном склепе. — Он считает, что я всё ещё слишком наивен. Что меня легко обмануть. Ты тоже так считаешь, Дженсен? Думаешь, что я слабый?

Он выглядел уставшим. Издёрганным, разочарованным, разгневанным и отчуждённым. Каким угодно, но только не слабым.

Дженсен внезапно подумал — и более неуместная мысль ему в голову прийти не могла — как это нелепо, что Джаред при полном параде, а он раздет догола. Нагота должна была сделать его уязвимым, и он чувствовал себя таким, вот только ещё вчера он бы многое дал, чтобы наконец оказаться перед Джаредом обнажённым. Но не в таких же, чёрт подери, обстоятельствах. Воистину, бойтесь своих желаний.

Но все-таки он пришёл. Джаред пришёл сам, он готов, он хочет выслушать, и, может, понять. Он всё же даёт Дженсену шанс. Только зачем тогда здесь этот верзила, ворочающий угли в жаровне?

— Я хотел бы объясниться, — хриплым голосом сказало Дженсен: горло драло, словно наждаком. — Если позволите… повелитель.

Джаред молча смотрел на него. Он не подошёл ближе, стоял, скрестив руки на груди, и словно ждал, что Дженсен разорвёт оковы и упадёт перед ним на колени. Наверное, это он счёл бы достаточным свидетельством раскаяния.

— Как долго ты работал на Розенбаума?

Резкий прямой вопрос, чеканный тон. И с этим парнем они валялись в канаве, с хохотом швыряясь грязью, целовались, как подростки, часами болтали о пустяках… С этим? Или уже нет? Когда он успел так измениться?

— Около шести недель, — ответил Дженсен, и тут же получил следующий вопрос:

— Кто был твоим связным? Коллинз?

Миша?! Вот это новость. Дженсен ни разу не слышал, чтобы Розенбаум или кто-то из его людей упоминал распорядителя гарема в подобном контексте. Он помотал головой, стараясь не замечать боли в растянутых руках и нарастающего жара от печи.

— Нет, Данниль Харрис. Женщина, она работала…

— …в пневмопочте. Я знаю. Какую именно информацию ты им передавал?

Дженсен рассказал. Он отвечал быстро, без колебаний, лишь изредка делая короткие паузы, чтобы собраться с мыслями и дать как можно более чёткий и полный ответ. Джаред допрашивал его со спокойной последовательностью опытного следователя, и Дженсен понял, что ему известно о шпионской сети внутри Летучего Дома намного больше, чем полагает Майк Розенбаум. Это было здорово. Это было чертовски здорово.

— Хорошо, — сказал Джаред наконец, подводя черту. — Это всё, что тебе известно?

— Да. Я только ещё хотел бы…

— Скажи теперь, зачем ты это сделал. Почему меня предал. Я просто хочу знать, за что.

Дженсен знал, если бы этот разговор происходил в другом месте — в покоях Диктатора, на крыше, посреди разливного луга на Пангее — в голосе Джареда при этих словах прорвалась бы горечь, обида, боль. Но тьма этой ямы как будто скрыла всё, что он мог сейчас чувствовать. А угли в жаровне разжигали только самые чёрные мысли. Дженсен его понимал. Дженсен знал, что он прав. Вот только…

— Я не предавал вас, повелитель.

Наконец он смог это сказать. И ожидаемо увидел удивление в лице Джареда — но не настолько сильное и открытое, как предполагал. Словно Джаред не исключал и такого ответа.

— Правда? То есть шпионить в пользу моих врагов — это такой своеобразный способ доказать свою верность?

— Не совсем… то есть… Да, — сказал Дженсен.

Как он хотел бы, чтобы Джаред стоял поближе, но попросить его не решался, а сам не мог двинуться с места. Ну подойди, посмотри на меня, посмотри мне в глаза и пойми, что я тебе не лгу. Больше нет. Игры закончились.

Он неловко шевельнулся, звякнув короткой цепью.

— Когда Розенбаум впервые предложил мне сотрудничать, на минуту я подумал, что он может быть прав. Не потому, что я разделяю его взгляды, или в чём-то не одобряю вас, повелитель. Но если революции и вправду суждено быть, разумно заранее перейти на сторону будущих победителей. Я так думал, недолго, но мысль была, и я хочу, чтобы вы об этом знали.

Джаред молчал. Ни в его лице, ни в позе не мелькнуло и тени смягчения, и Дженсен торопливо продолжил, не желая испытывать его терпение:

— Но потом я понял, что это неважно. Я уже выбрал сторону, тогда в саду. Выбрал нутром, потому что тогда у меня не было времени думать. Может, вы победите мятеж, может, нет, но я хочу быть рядом с вами, где бы вы ни оказались.

— Как благородно с твоей стороны.

Сарказм — это уже кое-что. Дженсен энергично кивнул.

— Я понимаю, это кажется лицемерием, ведь сейчас-то у власти вы. Но судя по тому, что Розенбауму удались уже два теракта в Летучем Доме, и не знаю точно, сколько за его пределами, он тоже представляет достаточную силу. И я решил, что в сложившихся обстоятельствах, раз уж он, так сказать, положил на меня глаз, я мог бы это использовать.

— Использовать?

— Да, чтобы служить вам. Я делал то, что он требовал, чтобы продвигаться внутри его сети. Я не шёл с этим ни к вам, ни к Пеллегрино, потому что не знал наверняка обо всех агентах Розенбаума. Ими могли оказаться лакеи, стражники, мальчики на посылках. Кто угодно мог пронюхать и донести ему. А я хотел, чтобы Розенбаум не сомневался во мне. Он думает, будто знает меня, и я поступал так, как он от меня ожидал, чтобы он в конечном счёте доверил мне что-то по настоящему важное. И тогда я пришёл бы к вам… смог бы наконец-то быть вам полезен.

— Полезен? — переспросил Джаред, словно ушам своим не веря. — Ты всё это наворотил, чтобы быть мне полезным?!

— А что ещё я могу? — сказал Дженсен, чувствуя, как к горлу подкатывает желчь. Чёрт, нет, только не обвинять его сейчас! Не то место, не то время, вообще всё не то, и кто виноват, что дошло до такого?.. Сам же и виноват. — Вы меня не хотите. Не особо мне доверяете. Женевьев вам даёт всё, что нужно — покой, близость, секс. Скоро подарит сына. Я хотел сделать хоть что-то, что не смогла бы сделать она. Чтобы вы… чтобы вы меня тоже ценили.

Господи, теперь, когда он сказал всё вслух, до чего же жалко это звучало. Словно он пёс, приносящий поутру тапочки, лишь бы хозяйская рука снисходительно потрепала по голове. Дженсен одёрнул себя за эту мысль, навязчиво ввинтившуюся в мозг, но было уже поздно: он злился, снова злился, опять вспоминая, что толкнуло его на этот идиотский шаг. Связаться с мятежниками, подумать только. Воображать, что без поддержки внутренней безопасности сможет играть двойного агента. Дилетант. Дурак. Отчаявшийся дурак.

— Ты издеваешься надо мной, — очень тихо сказал Джаред, и Дженсен вскинулся:

— Нет! Я клянусь! Я только…

— Ты хотел быть мне полезным. Поверить не могу. Дженсен, что… что это за слово вообще такой? Полезным? Ты что, вещь? Ты лакей? Я тебя…

— Вы меня купили, — отрезал Дженсен. — И поставили у себя в кабинете, как вешалку. Когда было надо, вешали на меня свои душевные терзания и усталость. А что, я же всё время там, постою, никуда не денусь.

— А, значит, теперь в твоём предательстве я виноват?

— Да не предавал же я тебя! — закричал Дженсен, рванувшись — от злости, от неудержимого и невыполнимого желания схватить этого недоумка за отвороты его белого мундира и встряхнуть хорошенько. — Я примчался сегодня, как только узнал точный день, чтобы Женевьев не пострадала, чтобы…

— Чтобы я понял, как жестоко в тебе ошибался, как не вознаграждал по заслугам и какое ты сокровище, — закончил за него Джаред и слегка улыбнулся.

Чёрт возьми, что с ним? Он шутит? Он не понимает, что Дженсену не до шуток? Или понимает чересчур хорошо, только… только они больше не Джаред и Дженсен. Они Диктатор и его Спутник, предавший своего повелителя и теперь на ходу выдумывающий жалкие оправдания, лепечущий глупые обвинения. Диктатор ничего не должен Спутнику. В том числе ценить и любить. Спутник — просто пыль под его ногами.

Только этим они всегда были и всегда будут друг для друга.

— Я хотел как лучше, — прошептал Дженсен. — Можешь не верить. Но я правда просто хотел как лучше.

— У тебя не очень-то получилось.

— Наверное. Хотя если Женевьев… ты ведь защитишь её сегодня? Да? Джаред! — Дженсен повысил голос, видя, как он отводит глаза. Неужели не поверил? И пока они болтают тут внизу, шайка Розенбаума убивает ребёнка Джареда…

— Твоя информацию приняли к сведению, — неохотно ответил Джаред наконец. Дженсен выдохнул, и он снова посуровел: — Но это не значит, что я тебе верю. Не знаю, Дженсен… я никогда тебе до конца не верил. В тебе всегда было что-то… — он замолчал, словно не зная, как передать словами свои ощущения. Потом покачал головой: — Нам же было с тобой хорошо. Зачем ты всё испортил…

— Мне мало было, чтобы хорошо, — ответил Дженсен. — Мне хотелось, чтобы прекрасно.

Джаред неуверенно взглянул на него. Медленно опустил руки, расцепляя защитный жест. И тут же скрестил снова, будто не зная, куда их теперь девать.

— Ты всё сказал?

— Почти. Разве что добавлю, что мне жаль. Я переоценил свои силы. Но правда думал, что справлюсь. Что всё получится.

— И я буду тебе обязан не только своей жизнью, но и жизнью Женевьев и моего сына? И ты будешь мной вертеть, как хочешь?

Наконец-то тоска, та самая тоска и нежелание верить, что каждый, стоящий с ним рядом, только и думает, как бы использовать его в своих целях. Дженсен прикрыл на мгновение глаза. Можно было солгать. Нужно было солгать. Но он ответил то, что ответил:

— Да.

И после гнетущей тишины, навалившейся на них после этого простого слова, добавил:

— И ещё я злился на вас. На секунду мне захотелось… ну… отомстить. И я сказал ему. Он от меня узнал, что она беременна. Это я ему сказал.

Вот.

Теперь — всё.

Дженсен стоял какое-то время с закрытыми глазами, вжавшись затылком в цементную стену. Надо было открыть глаза, посмотреть, как воспринял это последнее, самое тяжёлое его признание Джаред, но Дженсен боялся. Теперь на самом деле боялся. Он и не знал, что можно так бояться, вообще не подозревал.

Он так и не смог себя заставить — но его глаза раскрылись сами, когда Джаред сказал:

— Пеллегрино считает, что тебя надо пытать.

Пеллегрино. Опять этот дьявол Пеллегрино. Вот зачем здесь палач. Почему только достопочтенный Командор госбезопасности сам не занялся этим грязным делом? Зачем свалил на Диктатора? Что ему, мало всего остального?

Дженсен облизнул губы сухим языком.

— Если надо, — хрипло сказал он, — значит, пытайте.

Словно в ответ на его слова, зашипели угли.

Джаред не двигался. Не моргал. Кажется, даже дыхание его — и то остановилось. Он не давал палачу никакого знака, но тот, видимо, обладал особым чутьём, свойственным людям его профессии, и сам угадал нужный момент. Простым, будничным движением он вытащил из тлеющих углей железный прут. Поднял, повертел, слегка подул на светящееся в полумраке алое навершие. Его лицо было почти умиротворённым. Дженсен оторвал взгляд от него, посмотрел на Джареда. И увидел тьму. Злобу, ненависть, клубящуюся в белоснежном мундире там, где ещё минуту назад стоял человек, которого Дженсен… который Дженсену…

Он не успел довести мысль до конца. Успел только остро осознать свою наготу, свою ужасающую беспомощность, и свою невозможную, неотвратимую смертность, когда раскалённая железная бляха вжалась в его бедро, выжигая круглый кусок плоти. В нос ударило вонью горелого мяса, в голове взорвался гигантский красный шар, лёгкие стиснулись, разом выпустив воздух — а потом наполнились снова, и Дженсен издал такой вопль, на который никогда не считал себя способным. Так люди не кричат — так кричат звери, которых живьём рвут на части борзые. Палач всё держал и держал прут, словно хотел прожечь бедро Дженсена насквозь, Дженсен тщетно пытался уйти от этой ужасной боли, но она вцепилась в него, как собака в жертву, и не собиралась разжимать челюсти. Это длилось не дольше нескольких секунд, но Дженсен всё ещё кричал, когда сквозь его крик прорвался чужой, высокий, отчаянный. Слов Дженсен не разобрал, только увидел, как кто-то, фигура в белом костюме, отталкивает палача и вырывает из его руки раскалённый прут. Боль слегка расцепила зубы, но не ушла. Она никуда не собиралась уходить.

— Нет! Прекрати! Оставь его в покое!

Это снова был Джаред — слава богу, снова Джаред, клубящаяся тьма ушла и остался парень, с которым Дженсен провёл столько дней и вечеров. Бледный, напуганный, со съехавшим набок воротником-стойкой, он смотрел на Дженсена, весь дрожа, а на палача глянул с таким отвращением, словно это была его инициатива, словно он не исполнял приказ. Палача это не смутило, он невозмутимо поднял своё орудие и снова принялся деловито ворошить им в жаровне. Он в любой момент мог вернуться к работе.

Джаред сделал шаг и оказался перед Дженсеном вплотную. Сгрёб ладонями его лицо. Дженсен, голова которого ещё пульсировала от боли, посмотрел на него мутным взглядом.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? — сипло проговорил он. — Я скажу. Мне нечего…

— Молчи, — выдохнул Джаред, обжигая своим дыханием его губы. — Хватит.

Он придвинулся ближе, сжимая его лицо крепче. Это оказалось приятно, лицо у Дженсена горело огнём, а руки у Джареда были такие холодные. Дженсен закрыл глаза. Но Джаред убрал руки так скоро, что он чуть не застонал от разочарования, и отступил. Дженсен услышал, как он тихо просит кого-то спустить лестницу. Он уходил. Допрос окончился.

Нет. Ещё не окончился.

— Это правда?

Джаред обернулся на его хриплый голос, уже взявшись за лестницу.

— Что?

— Про саркадасов. Про войну. Их нет? Они мертвы?

Дженсен не знал, зачем спросил. Он не имел никакого права спрашивать, а Джаред не должен был ему отвечать. Он и не ответил. За него это сделало его лицо. Оно исказилось такой яростной, чудовищной мукой, что на мгновение стало почти уродливым. Похожим на то лицо на громадном полотнище, которое растягивали над платформой тринадцать Спутников, пока оно раздувалось в порывах фальшивого ветра.

Белая тень скользнула снизу вверх, громыхнул люк, заскрежетал засов, оставив Дженсена один на один с удушливым жаром, болью и масляным взглядом безгласого палача.

*

Когда Джаред поднялся из ямы, его трясло. Он ничего не сказал четверым охранникам, приставленным к нему Пеллегрино на этот вечер и с большой неохотой оставшимся ждать над люком — просто пошёл вперёд, ничего не видя и смутно слыша подобострастный голос начальника караула. Кажется, тот уверял, что арестант под надёжной охраной, но в этом Джаред уже убедился сам. Невозможно было выбраться из этой могилы. Всю дорогу до подъёмника Джаред чувствовал её запахи — гнили, плесени, но хуже всего был запах гари, отвратительная вонь горелой плоти, от которой кружилась голова и рвотный позыв стискивал горло. Эта вонь преследовала Джареда даже в лифте, и лишь проехав большую часть пути наверх, он очнулся и понял, что не оставил относительно Дженсена никаких распоряжений. Он дёрнул сигнальный шнур, чуть не оборвав его, вернулся и приказал, чтобы палача немедленно отозвали, а Дженсену дали напиться. «Воды?» — уточнил начальник караула — так, словно Джаред мог приказать напоить его уксусом. Или виски. Дженсен наверняка предпочёл бы виски.

Как же хотелось немедленно забрать его оттуда. Сию минуту. Отвести наверх, вызвать к нему врача, погладить по плечам его горячее, напряжённое тело, попросить…

Чего попросить? Прощения? Диктатору Пангеи просить прощения у агента мятежников за то, что обошёлся с ним так, как он заслуживает? Может, ещё орден ему вручить? За верность?

Он изменник.

Но как же он врал. Господи, как ловко он врал. Какими искренними, преданными глазами смотрел на Джареда — почти как его собаки, только собаки не лгут, не притворяются, не оправдываются и не выдумывают нелепости, чтобы себя защитить. Неужели он правда считает Джареда настолько тупым? Правда думает, что Джаред поверит, будто единственной целью, с которой Дженсен впутался в заговор — это добыть информацию, которая будет полезна его повелителю? Поверх головы Чада, Пеллегрино, сам по себе… неужели он правда думал, что у него получится? Даже Джаред на его месте вряд ли бы так сглупил.

Но то Джаред. А это — Дженсен. Дженсен невероятно высокого мнения о себе. Невероятно самонадеян. И когда заберёт что-то в голову, прёт напролом, даже если в его гениальном плане образуется брешь размером с Пангею. Наверное, ему по жизни очень везло — дома, в Астории, он просто никогда не попадал в ситуации, когда ошибка могла стоить ему жизни. И не встречал достойных противников. Да, он правда мог думать, что справится. Но что самое удивительное — возможно, был не так уж не прав.

И в любом случае… в любом случае, даже если всё это ложь, она кажется слишком плохо продуманной, чтобы служить последней соломинкой, за которую хватаются, идя ко дну, неудачливые интриганы. Он придумал бы что-то получше, если бы лгал.

Если бы лгал.

Джаред сцепил зубы до ломоты в челюстях. Он быстро шёл галереями резиденции, не отвечая на приветствия и поклоны попадавшихся придворных, от которых его со всех сторон ограждали четыре перекрещенные алебарды. И как никогда был рад наконец оказаться в своих покоях, но и там его продолжала преследовать вонь горящей плоти. Он отрывисто, ловя в своём голосе почти визгливые нотки, потребовал у Томаса ванну, не обращая никакого внимания на двух солдат, оставшихся в комнате — ещё один пункт соглашения. которое они заключили с Пеллегрино на эту ночь. Джаред сегодня ни на секунду не должен был оставаться один. Но это и к лучшему. Если бы он остался один, он бы сделал что-то — ударил кулаком в стену, завопил, разбил зеркало, в которое не мог смотреть, не чувствуя тошнотворной ненависти к себе.

Что он наделал? Боже, во что он превратился? Во что?

Конечно, всё дело в Женевьев. Предательство само по себе трудно принять, предательство друга, того, к кому почти готов был почувствовать нечто большее — трудно вдвойне. Но когда Дженсен признался, что именно он выдал Розенбауму Женевьев, Джаред совершенно потерял голову. Наверное, он сказал что-то или подал знак — он понятия не имел, какой, но что-то должно же было спровоцировать палача, заставить его вынуть из жаровни прут и поднести к обнажённому, болезненно бледному на фоне цементной стены и кандалов бедру Дженсена. Джаред понял, что сейчас будет, но смотрел, просто смотрел, и думал о том, как этот ублюдок, ухмыляясь, выболтал своему грёбанному сообщнику самую главную тайну. Может, это и не было главной тайной Диктатора Тристана, но для Джареда — было, чёрт подери. Он и так не знал, как получше её защитить. А этот мерзавец… его ребёнка…

Он никогда никого так не ненавидел, как Дженсена в тот миг. И он смотрел. Просто смотрел, пока Дженсен не закричал, и в нос не ударил этот чудовищный запах. Запах его собственной жестокости. Так смердела, разлагаясь, его собственная душа.

Что со мной происходит? Что мне делать… что?

Приготовили ванну, Джаред разделся, обращая на охранников не больше внимания, чем на канделябры, расставленные вокруг. Лёг в горячую воду, усеянную хлопьями пены, запрокинул голову на бортик и лежал, закрыв глаза, пока вода не остыла. Но запах так и не смылся. И лёжа в горячей, ароматной воде, на которой плясали блики свечей, он не мог не думать о Дженсене, прикованном в грязной камере внизу. Он виноват, в любом случае виноват, но Джаред, если уж на то пошло, виновен не меньше. Дженсен то оправдывался, то нападал, и хотя его нападки тоже были способом оправдаться, у Джареда в ушах до сих пор звучали его слова. Он много чего сказал, много странных, безумных признаний, срываясь с «вы» на «ты», с «повелителя» на «Джареда», но Джаред не мог не думать, что по сути он был прав: Джаред вешал на него свою тоску, как пальто, а потом уходил. И кто бы остался равнодушным к такому? Только тот, кто был бы совершенно к нему равнодушен сам. А Дженсен не был. Так получалось, по всему получалось, что не был.

Как же сильно Джаред хотел ему верить.

Когда он выбрался из ванны и обсушился, к нему привели Женевьев. Ещё один пункт заранее оговоренного плана действий: они оба в эту ночь оказались потенциальными целями нападения, и проще было охранять их вместе, не рассредоточивая лишний раз силы. Женевьев привёл Чад; они с Джаредом почти совсем не общались в последнее время, Чад с головой погрузился в исполнение своих обязанностей, как и Джаред в первые месяцы правления, так что на личные отношения между ними не осталось ни времени, ни пространства. Чад поклонился, выходя, и Джаред принял поклон с тем же отстранённым безразличием, с которым принимал церемониальные знаки уважения от любого из своих подданных. Они не обменялись ни словом.

Женевьев, правда, сразу заметила. что ним не всё в порядке. Джаред и от неё отдалился тоже, но она осталась чуткой, нежной и ласковой, и если в чьей верности он и не мог сомневаться, то только в её. Лучшим доказательством тому был её округлившийся живот, который она с робкой улыбкой предложила погладить, сказав, что как раз сегодня малыш впервые шевельнулся у неё внутри. Джаред сел напротив, накрыв ладонями её подросший живот и долго, долго сидел, пытаясь услышать там, внутри, жизнь, которая так много для него значила и ради которой он успел сотворить столько зла. Его ожидание было вознаграждено — он почувствовал толчок, или решил, что почувствовал, но и этого оказалось достаточно. Они с Женевьев обнялись и долго лежали на необъятном ложе за задёрнутыми дымчатыми занавесками, почти невидимые для глаз неусыпно бдящей охраны, почти наедине. Женевьев уснула. Джаред долго смотрел на неё, не решаясь вытащить руку из-под её тонкой шеи, а потом тихонько отполз, встал и подошёл к окну. Один из охранников тотчас нахмурился и знаком попросил его не делать этого. Джаред отступил, сел в кресло возле стены, глядя на спящую девушку в своей постели. Херли и Сэди увидели, что хозяину не спится, подкрались и положили морды ему на ноги: Херли на колено, Сэди на ступню. Джаред обнял Херли за шею, и так сидел долго-долго, очень долго. И даже когда снаружи раздались выстрелы, крики и звук пальбы из артиллерийских орудий, оборонявших воздушное пространство, Джаред не двинулся с места, не бросился к окну посмотреть, что происходит. Он сделал всё, что мог, включая и то, что не должен был делать. Теперь он просто ждал.

Было ещё темно, хотя до рассвета оставалось не более часа, когда камергер доложил о Командоре Мюррее, просящем срочной аудиенции. Джаред бросил взгляд на сладко посапывающую Женевьев, сделал знак одному из охранников следовать за ним, и вышел в кабинет, чтобы принять Чада.

Тот преклонил колено, прежде чем начать. Джаред кивнул, позволяя подняться, и спросил:

— Ну, что?

— Информация о готовящемся теракте подтвердилась, повелитель. Мы провели операцию по перехвату. В воздушном пространстве над Летучим Домом по указанию Командора Пеллегрино специально была оставлена брешь, чтобы вынудить заговорщиков приземлиться. Двое заговорщиков убиты, один покончил с собой, один захвачен.

— Кто захвачен?

— Данниль Харрис. Сейчас её допрашивает лично Командор Пеллегрино.

Харрис. Дженсен упоминал о ней. Джаред медленно кивнул.

— И что же… кто был их целью?

— Спутница Женевьев, повелитель. Они собирались подорвать внешнюю стену апартаментов, в том секторе, где расположены её покои. Добившись таким образом паники, планировали напасть во время эвакуации. Это была дымовая завеса, над ней работали трое заговорщиков, а Харрис, пользуясь поднятым шумом, намеревалась прорваться к Женевьев и убить её.

— Убить, — повторил Джаред. Хотя не было смысла, но он всё равно повторил: — Убить. Как… из чего?

— Из арбалета.

Дженсен тоже любит арбалеты, подумал Джаред. И хорошо стреляет. Очень хорошо. Он и меня научил.

— Так что же, — тщательно взвешивая слова, проговорил он, — то, что говорил Дженсен… это всё была правда?

Чад заколебался. Очевидный ответ на этот вопрос, похоже, не слишком ему нравился. Но в конце концов он сказал:

— По-видимому, да, повелитель. Вам стоит спросить об этом Командора Пеллегрино, но судя по предварительным данным, вся информация, которую мы получили от Спутника Дженсена, подтвердилась.

Всё-таки он не лгал. И всё-таки благодаря своей безумной авантюре оказался… полезен? Господи, до чего отвратительное это слово, почти настолько же отвратительное, как запах горелой плоти.

Тошнота подкатила к горлу с новой силой. Джаред спросил:

— Так опасности больше нет?

— Нет, но на всякий случай чрезвычайное положение продлится ещё двенадцать часов. Возможно, у плана заговорщиков был и третий этап. И нападение на Спутницу Женевьев — лишь ещё одна часть общего маневра по отвлечению нашего внимания.

— Ты сам до этого додумался?

— Нет, эту мысль высказал Командор Пеллегрино.

— О, ну надо же, — сказал Джаред. — Похоже, он не любит Дженсена так же сильно, как ты.

Чад моргнул. Крепко приросшая маска придворного вдруг дала трещину, из которой на мгновение выглянул прежний, знакомый Джареду Чад.

— Повелитель? Я не… простите, я не испытываю к Спутнику Дженсену неприязни. Просто я не могу игнорировать выводы Командора Пеллегрино. Розенбаум хитёр. Он мог нарочно создать всю эту сеть, пожертвовать четырьмя агентами, чтобы снять все подозрения с пятого и открыть для него возможность…

— Я понял, — оборвал его Джаред. — Ты можешь идти.

Чад как будто заколебался. На мгновение Джареду показалось, что сейчас он скажет что-то не как Командор Мюррей, а как его старый друг, у которого всегда был заготовлен десяток комментариев по любому поводу. Может быть — чем чёрт не шутит, — он даже попытается Джареда утешить. Вот только он не сможет. И никто не сможет.

Но Джаред и не нуждался в утешении на этот раз.

— Передай приказ начальнику тюремного караула, — бросил Джаред, когда Чад уже был в дверях. — Пусть Дженсена немедленно освободят. И пришлют к нему моего личного врача. А когда он придёт сюда…

Ты так уверен, Джаред, что он придёт? После того, что ты с ним сделал? И кто из вас двоих слишком высокого мнения о себе?

— Когда он придёт, пусть его пропустят. В любое время дня и ночи, — закончил Джаред, и Чад, снова поклонившись, выскользнул за порог. Даже выскальзывал он теперь с определённой грацией, которую иные придворные нарабатывали годами. Он не так уж плохо прижился здесь.

Джаред вернулся в спальню. Женевьев по-прежнему спала, только повернулась на другой бок. Джаред сел в кресло, подобрав ноги, свернулся, насколько вышло, и позволил себе наконец задремать, разрываясь между облегчением и стыдом.

========== Глава одиннадцатая ==========

*

Дженсен пробыл в подземной тюрьме Летучего Дома около десяти часов. Из них девять он провёл в одиночестве и каком-то полузабытьи, наступившим вследствие болевого шока и нервного истощения. Когда за ним пришли, он не сразу понял, что его отпускают — решил, что всё же не был достаточно убедителен, и сейчас его выведут наверх и пустят пулю в затылок. Правда, он не очень понимал, почему нельзя сделать это прямо в камере. Наверное, решили провести трансляцию по далекогляду.

Когда на его обнажённые плечи накинули плащ, запахивая на груди, он смутно подумал, что по крайней мере не придётся умирать голым, и за это, судя по всему, следует благодарить Джареда. Его повели к подъёмнику, каждый шаг отдавался прострелом жгучей боли в искалеченной ноге, и Дженсен сильно хромал, но об этом ему, к счастью, можно было уже не беспокоиться. Только когда наверху его повели не во двор, а в его собственные апартаменты, он смог сфокусировать мысль достаточно, чтобы задать самый главный вопрос:

— Какого черта происходит?

На что сопровождающий его стражник коротко ответил: «Приказано освободить», и Дженсен сделал, хромая, ещё несколько шагов, прежде чем смысл сказанного дошёл на него сквозь призму боли, усталости и успевшей навалиться безнадёжности.

Его освобождают. Его не казнят. Джаред поверил ему.

Он едва переступил порог, как тут же попал в цепкие объятия придворного врача. Прежде, чем Дженсен успел выговорить хоть слово, в локоть ему впилась игла, а ещё через секунду его усадили на диван, стащили плащ с грязного тела и принялись деловито ощупывать истерзанную ногу. Дженсен напрягся, готовясь к новой боли, но, к своему изумлению, не почувствовал ничего. Он посмотрел на рану — страшное красно-коричневое пятно во влажных струпьях, — и помотал головой, пытаясь стряхнуть окутывающий её липкий туман. Не помогло.

— Что вы мне вкололи? — спросил Дженсен, и врач ответил, перебирая свои пинцеты, лишь немногим менее устрашающие, чем арсенал палача:

— Обезболивающее со снотворным. Успокойтесь, я о вас позабочусь.

Дженсен хотел сказать, что он вовсе и не беспокоится, теперь уже нет, но язык едва шевелился во рту, и получилось что-то вроде «Я-н-бско-юсь…», а через несколько мгновений он уже спал, откинувшись мокрым от пота затылком на подголовник дивана и улетев наконец из своего измученного тела туда, где он мог хоть немного отдохнуть.

Проснулся он в своей постели, на свежих простынях, чистый, вымытый, на удивление бодрый. Едва шевельнулся, тупо заныла рана, и Дженсен рывком откинул одеяло, уставившись на своё бедро. Его покрывала аккуратная белая повязка, такая плотная, что сковырнуть краешек и посмотреть, что под ней, не было никакой возможности. Дженсен осторожно шевельнул ногой: болело, но терпимо, он даже не сомневался, что без труда сможет ходить. Хотя желательно всё же не голым, тут без вариантов.

Он спустил ноги на пол и посмотрел в окно, а потом на часы. Четверть второго, судя по темени за окном — ночи. Сколько же он проспал? Неужели целые сутки? Дженсен поднялся, сперва двигаясь осторожно, потом всё увереннее. Да, этот доктор не зря получил тёпленькое местечко при дворе, дело своё знает. Дженсен хотел кликнуть камердинера, но потом передумал, прошёл в гардеробную и распахнул дверцы стенного шкафа, окидывая взглядом ряды костюмов. Выбор небогатый — почти вся его одежда была той или иной разновидностью униформы Спутника, предназначенной для разных официальных случаев. Только в углу примостился охотничий костюм, привезённый из дома, тот самый, в котором Дженсен был, когда они с Джаредом выбрались с собаками на Пангею. Тогда он прилично изгадил костюм в грязи, но позже заставил своего камердинера вычистить до последней ниточки. Дженсен решительно сдёрнул костюм с вешалки, и через десять минут, слегка морщась от зуда в растревоженной ране, вышел из своих апартаментов.

Он опасался в глубине души, что его заперли, но опасение не оправдалось. Никто не мешал ему выйти и проследовать сумрачными, скудно освещёнными коридорами. Редкие караульные не обращали на него никакого внимания. Похоже, он целиком и полностью восстановлен в правах. Что ж, отлично. Просто великолепно. Джаред, стало быть, успел пожалеть о своей суровости. Но это ничто по сравнению с тем, как он пожалеет о ней через пять минут.

Двери в покои Диктатора были закрыты, и Дженсен толкнул створки двумя руками,. Постовые в приемной автоматически скрестили алебарды, но, увидев, что это Дженсен, тотчас же встали по стойке «смирно». Обнадёживает, чёрт подери! Дженсен прошёл мимо них в коридор, за которым располагался кабинет, бросил взгляд на дверь, ожидая увидеть под ней полоску света. Но там было темно. Джаред или ещё не вернулся к себе, или уже спал.

Строгое покашливание заставило Дженсена вскинуть голову. Томас, при полном параде, как и в любое время суток, стоял у двери в спальню Диктатора и смотрел на Дженсена самым неприязненным взглядом.

— Повелитель уже лёг, — заявил он, и Дженсен прищурился:

— Да неужели? Значит, придётся ему подняться.

Если бы Джаред приказал не впускать его, Томас сразу бы так и сказал. Поэтому Дженсен чувствовал себя полным хозяином положения и смотрел на камергера с упрямой наглостью, пока тот наконец не сдался и не отвернулся, раздражённо передёрнув плечами.

— Как по мне, — бросил он, когда Дженсен взялся за ручку двери, — стоило вас там оставить.

— Как по меня, стоило бы тебя туда посадить, — вернул Дженсен любезность, и, не тратя больше времени на этого цербера, решительно распахнул дверь спальни.

В глубине души он думал, что, возможно, Джаред там не один. Но ему было всё равно, Дженсен просто должен был его увидеть, он не мог ждать до утра. Однако с Джаредом никого не оказалось, кроме собак, свернувшихся в корзинках. А сам Диктатор Тристан лежал на своей необъятной постели, подперев голову рукой, и с тенью улыбки смотрел на Дженсена, бесцеремонно ворвавшегося к нему в спальню. И он был голый. Совершенно голый, судя по выпуклости, мягко очерченной складками простыни в паху.

Дженсен переступил порог и остановился.

Томас с тихим вздохом закрыл дверь за его спиной.

— Так и знал, что до утра не дотерпишь, — проговорил Джаред, не меняя позы. — Как ты себя чувствуешь? Жара нет?

Дженсен стоял у двери, словно не зная, войти или убираться к чёрту, и разглядывал его, словно увидев впервые. Он ни разу до сих пор не видел Джареда без одежды. Подозревал, что тот великолепно сложен, благо обтягивающие мундиры не скрывали ни широких плечей, ни узкой талии, ни стройных ног. Но всё это всегда было недоступно. А сейчас Джаред отдавал ему всё это так естественно и легко, словно они уже много ночей провели вместе, и эта — просто одна из них, очередная. Дженсен сделал шаг, Херли зарычал сквозь сон, задрав верхнюю губу. Джаред протянул к Дженсену руку, и от движения простыня сползла ниже, обнажив густые тёмные волосы на лобке.

— Иди сюда, — сказал он шепотом. — Пожалуйста.

И Дженсен пошёл. Он бы в любом случае пошёл, он за тем и вломился к Диктатору в спальню посреди ночи, чтобы теперь, после всего случившегося, доказать, что не станет терпеть больше его равнодушие. Не станет, чёрт подери. Он даже всерьёз был готов на насилие — после ночи в вонючей яме, пыток и ожидания смерти ему нечего уже было терять. Не говоря ни слова, он сорвал у Джареда с бёдер простыню. И увидел — господи, да стоило пройти через пытки хоть десять раз, чтобы это увидеть. Огромный. Ещё почти не возбуждённый, только слегка приподнявшийся, лежащий на светлом бедре. Неистово захотелось тут же нырнуть туда головой, заглотить, не прикасаясь руками, почувствовать, как он отвердевает во рту. От этой мысли кровь ударила в пах, и Дженсен непроизвольно напряг бёдра, чувствуя, как упирается в трусы затвердевшая головка.

Он рванул воротник рубашки, одним движением стаскивая её через голову. Сбросил обувь, стащил вместе с трусами штаны. Пнул всё это носком, запихивая под кровать.

Джаред скользнул взглядом по телу Дженсена, и его скулы затвердели. Ясно было, куда он смотрит — не на член, а на единственный кусок ткани, ещё остававшийся на Дженсене. Белоснежную повязку на бедре.

Дженсен упёрся коленом в край постели и толкнул Джареда в грудь. Тот покорно откинулся, падая на спину, и не сопротивлялся, когда Дженсен оседлал его, жёстко стиснув коленями его бёдра. Только слегка шевельнулся, пытаясь занять более удобное положение, и Дженсен среагировал моментально, сгребя его запястья и впечатав в постель по обе стороны от головы. И сжал со всей силы, впиваясь пальцами в кожу до синяков, с упоением чувствуя, как напрягаются руки Джареда в его железной хватке.

Джаред боролся несколько секунд, не дольше. Потом обмяк. Какое-то время она просто смотрели друг на друга: испытующие взгляды, желваки, гуляющие на скулах, приоткрытые сухие губы. Потом Дженсен резко нагнулся и укусил его за нижнюю губу. Джаред попытался поймать его рот своим, но Дженсен уже выпрямился, крепче сжимая его дёрнувшиеся запястья. Толкнулся пахом в его пах, дразнящее пройдясь влажной головкой по подобравшимся яйцам.

— Тебе больно? — спросил Джаред.

— Да, — ответил Дженсен. — Я не трахался восемь месяцев. Я хотел тебя восемь месяцев. Да, твою мать, мне больно. Сука.

Джаред выдохнул, его глаза распахнулись с почти детским безудержным удивлением. Он хотел что-то сказать, но тут Дженсен рванул его руки в стороны и вверх, до предела натягивая сухожилия. Джаред коротко вскрикнул, больше от неожиданности, чем от боли. Дженсен выпустил его, стремительно лизнул в шею, потом сунул два пальца в рот и быстро, умело и обильно смочил их слюной. Завёл руку за спину и одним движением вогнал пальцы себе в зад, раздвигая внутри и не сводя взгляда с члена Джареда. Тот уже стоял вовсю, подрагивал, рвался в бой, истекая каплями смазки. Взять его в рот хотелось до волчьего воя, но не сейчас, чёрт, сейчас важнее было наконец получить то, за чем Дженсен сюда пришёл. А пришёл он за Джаредом. И на сей раз не собирался принимать отказ.

Он упёрся в кровать кулаком, опустил голову, направляя член Джареда в себя — и, едва почувствовав прикосновение горячей головки к анусу, со всей силы насадился на него. У него никого не было чёртову уйму времени: не раз и не два появлялась возможность перепихнуться со смазливым лакеем или жадным до приключений придворным, но Дженсен знал, что это поставит крест на всех его надеждах, поэтому довольствовался мастурбацией по два-три раза в день. Про задницу свою он тоже не забывал, засовывая в себя порой по четыре пальца, но там всё равно было достаточно узко, а Джаред, мать его, оказался просто быком-производителем, так что неудивительно, что в первый момент они оба охнули, вцепившись друг в друга. Дженсен сжал зубы и начал двигаться вверх и вниз; движение отдавалось пульсирующей болью в бедре, но одновременно накатывали волны упоения, и это стоило того, чтобы потерпеть. Джаред сперва что-то бормотал, несмело трогая кожу у Дженсена на животе и колене — под и над повязкой, не решаясь прикоснуться к самой ране. Но скоро бормотание прекратилось, крепкая рука переместилась с ноги на ягодицу, подхватила, поддерживая и ускоряя ритм. Дженсен двигался всё быстрее, ловя ответное движение ему навстречу, уже не чувствуя боли, чувствуя только толчки, резкие, слаженные, словно они делали это раньше тысячу раз и давно нашли тот самый идеальный угол и темп, который вычёркивал их из окружающего мира, вычёркивал мир из них. Джаред обхватил его за пояс обеими руками, и уже не просто принимал, а подбрасывал, насаживал на себя, громко, рвано дыша. По его лбу катился пот, лицо было напряжённым, в нём не читались ни блаженство, ни нежность, но Дженсен всё равно мог бы смотреть на него целую вечность, на эти жёстко сжатые губы, резко очертившиеся скулы, глубокую складку между бровей. Стремление взять и получить внезапно смело всепоглощающим желанием отдаваться: Дженсен выдохнул, разжимая руки и поднимая их, позволяя Джареду насаживать его на своей громадный, каменно-твёрдый член, словно послушную мягкую куклу. Джаред поймал перемену в его настроении, коротко рыкнул, словно голодный зверь, рывком сел, удерживая Дженсена и не позволяя ему соскользнуть. Они продолжили, не разъединяясь, сидя лицом друг к другу, вцепившись друг в друга и никак не в силах друг другом насытиться. Дженсен упёрся членом Джареду в живот и кончил, забрызгав его до самого подбородка; Джаред сжал его ещё крепче, вбиваясь ещё сильнее, и присоединился к нему несколькими секундами позже, изливаясь в судорожно сжимающийся и разжимающийся в послеоргазменной волне анус. Дженсен приподнялся, и сперма Джареда потекла из него вниз, по ноге, скапливаясь на повязке, перетягивающей ожог. Джаред обнял его, просунув руки ему под мышки, на удивление бережно, и ткнулся в его плечо мокрым лбом.

Так они сидели довольно долго. Потом Дженсен шевельнулся, и Джаред, слегка разжав объятия, мягко перекатил его на спину, ложась рядом.

Дженсен смотрел на него и совершенно не мог предположить, о чём он думает. Что вообще происходит между ними.

— Что сказал врач? — спросил Джаред наконец.

И Дженсена впервые с того мгновения, как он переступил порог спальни, кольнуло чудовищно неприятным подозрением, таким неприятным, что его заново оживающий член вздрогнул и снова обмяк.

Он что… всё это… только из жалости?

— Понятия не имею. Я его почти не видел. Он сразу вколол мне какую-то дрянь, а потом, наверное, штопал, пока я был в отключке.

Джаред кивнул, водя пальцами по его животу. Он словно хотел сказать что-то и не решался. Дженсен медленным, подчёркнуто решительным движением взял его за волосы на затылке и слегка встряхнул, заставив смотреть в глаза.

— Эй, — сказал он. — Ты имел право.

— Я не…

— Ты имел право. Я совершил измену. Или ты думал, что я её совершил. Теперь ты знаешь, что нет?

Джаред ответил после мимолётного колебания, которое Дженсену очень не понравилось:

— Теперь знаю. Женевьев… словом, всё так и произошло, как ты говорил.

— Она в порядке?

— Да. Всё уже хорошо. Кроме того, что…

Он замолчал. Ох чёрт, нет. Только не чувство вины — Дженсен не хотелпривязывать его к себе так. Чем угодно, но только не этим.

— Ты меня будешь теперь ненавидеть, — сказал вдруг Джаред. — Хоть немного. Но будешь.

— А ты меня разве нет? Ведь это же я выдал её Розенбауму. На секунду я позволил себе быть жестоким. И ты тоже… всего на секунду, Джаред. Но этого хватило, — он слегка отстранился, спокойно приподнял ногу, выставляя на обозрение Джареда повязку на бедре. — Ну что ж, око за око. Я могу быть жестоким, ты можешь быть жестоким. Мы это теперь знаем. Квиты. Давай теперь просто… дальше. Хорошо?

Джаред разглядывал его с каким-то непередаваемым выражением на лице. Протянул руку, тронул его скулу, как дети трогают долгожданный подарок, не веря, что он не растает в воздухе. И ничего не сказал, только мягким, но настойчивым, даже властным движением потянул Дженсена на себя, переворачивая на живот. Дженсен с готовностью улегся лицом в подушку, чуть повернув голову, чтобы видеть Джареда краем глаза. Джаред, осторожно придерживая Дженсена за раненое бедро, поставил его на четвереньки. Послюнявил палец, немного неловко ввёл в ещё горячий, липкий от его собственной спермы зад. Дженсен коротко застонал, нетерпеливо подбросил бёдра. Джаред выпрямился, становясь на колени, пристраиваясь к нему сзади — и взял его снова, в этой позе, которую Дженсен терпеть не мог, потому что она заставляла его чувствовать себя сукой, которую покрывает кобель. Но сейчас ему вдруг захотелось быть сукой, тем сильнее, чем острее он сознавал, что Джаред воспринимает его совсем не так. Он совсем не был сукой для Джареда, не был вещью для Джареда, он что-то значил для Джареда и теперь ощущал это каждой клеткой своего тела; но в то же время Джаред брал его с такой спокойной властностью и такой безмятежной силой, и эта сила, и властность были в нём такими естественными и ненаигранными, что Дженсен сдался ему окончательно, сдался весь, и обмяк, растёкся, разводя колени как можно шире и принимая мягкие уверенные толчки. Он даже не подмахивал, просто давал, а Джаред брал, и не было в мире ничего нужнее и ничего проще для них обоих.

Джаред кончил первым на этот раз, и, обхватив подрагивающий член Дженсена, неторопливо довёл до оргазма. Дженсен кончил ему в ладонь, схватил его руку и жадно вылизал, а потом прижался к ней щекой. Джаред вздохнул и поцеловал его в затылок, в плечо, тихонько поглаживая ладонью его ягодицу.

— Не уходи, — услышал Дженсен его неуверенный шепот. — Останься до утра. Мне и так скоро вставать…

Можно подумать, Дженсен прямо рвался сбежать от него поскорее.

Они перевернулись, легли рядом, переплетя пальцы и бездумно разглядывая друг друга. Дженсен чувствовал нарастающую боль в ноге и подумал, что утром придётся отыскать врача и выпросить у него ещё обезболивающее. Джаред как будто прочёл его мысли, и Дженсен получил ещё один виноватый поцелуй в плечо. Да, разговоры разговорами, а Джаред не скоро это отпустит.

— Забей, говорю, — сказал Дженсен, отвечая на его молчаливый вопрос. — Поболит и заживёт. Правда, — добавил он, помрачнев, — останется шрам. Так что я уже больше не буду совершенством.

Он абсолютно искренне это сказал. Мысль пришла ему в голову только что и на мгновение ошеломила, в мозгу молнией мелькнуло: а буду ли я ему такой нужен? Он совсем не думал об этом раньше, а сейчас вдруг испугался. И не сразу понял, что еле слышные, задушенные звуки у его плеча — это… это…

— Что смешного?!

— Н-ничего, — икнул Джаред, выглядя страшно раскаявшимся и виноватым. — Совсем ничего. Прости, ради бога… я так…

— Ну что ещё?!

— Просто… твои ноги… они и так были не совсем, э-э… совершенны… — и под каменным, прожигающим насквозь взглядом Дженсена Диктатор Тристан страдальческим полушепотом добавил: — Они же кривые.

И с весёлым воплем повалился на спину, пряча в ладонях лицо, когда Дженсен со всей дури впечатал кулак ему в переносицу. Хорошо хоть руки подставить успел, а то мог заработать сломанную перегородку. Джаред вывернулся, обхватил бешено молотящего его кулаком Дженсена за пояс и бросил на спину, так легко, словно тот совсем ничего не весил, и стал целовать его лицо, без разбору, куда попало — в нос, в подбородок, в глаз. Дженсен вывалил на него все оскорбления, какие смог припомнить, потом схватил за шею и, выплюнув: «Кривые! Сволочь!», злобно поцеловал, затыкая и прерывая этот бессовестный смех.

Уже светало, когда они угомонились и решили наконец немного отдохнуть. Джареду было вставать через час, и Дженсен поклялся себе, что не сомкнёт глаз, а когда явится Томас, прогонит его взашей. Но он уснул очень быстро, и, погружаясь в сон, успел подумать с искренним недоумением: «Надо же, я люблю его». Но поразмыслить, как такое могло случиться, он не смог, потому что через мгновение уже спал, уронив голову Джареду на плечо.

*

— …эта дерзость, которую с полным правом можно назвать беспримерной в новейшей истории…

— …великое оскорбление, нанесенное самой идее диктатуры в лице нашего повелителя…

— …наказание, соразмерное преступлению, чтобы враги содрогнулись и…

Экстренное заседание Совета Командоров длилось уже третий час. Всё это время Джареду пришлось выслушивать речи, в большей или меньшей степени витиеватые, но в равной мере исполненные праведного гнева. Последний теракт клики Майкла Розенбаума взбаламутил весь двор. То, что это была уже вторая диверсия в Летучем Доме, и что не удалась она исключительно благодаря своевременному раскаянию одного из диктаторских слуг, на время примкнувшего к мятежникам — всё это выходило далеко за рамки повседневной рутины в жизнях сильных мира сего. Разумеется, они знали, что где-то на Пангее почти каждый день загораются продуктовые склады, взрываются транспортёры с оружием, разграбляются инкассаторские кортежи и прощаются с жизнью чиновники региональных рангов. Но всё это происходило далеко, на земле, а здесь, в поднебесье, они были в безопасности, неприкасаемы почти в той же мере, что и сам Диктатор. И вдруг оказывается, что и к Диктатору можно подобраться так близко, на расстояние вытянутой руки. Это испугало их, по-настоящему испугало. И заставило возжелать крови. Эти сытые, самодовольные люди, держащие в своих холёных руках все ниточки власти, не привыкли чувствовать себя уязвимыми. И слушая их нервные, полуистерические выступления, Джаред думал, что большинству из них не помешало бы оказаться в той цементной яме, где уже побывал Дженсен, и провести там ночь-другую. Тогда бы они поняли, что никто из них не бессмертен.

А ещё они могли бы прогуляться с Джаредом и посмотреть, какой замок отмыкает волшебный ключик его братца Джеффа. О, это было бы ещё лучше ночи в яме. Гораздо лучше. Как бы они запели тогда.

С места поднялся и поклонился, прося слова, Командор Эдлунд. Откашлялся, заставляя утихнуть гул недовольных голосов.

— Повелитель, — начал он, — всё, что сказали сейчас мои уважаемые собратья, вне всяких сомнений, верно. Но если мне будет позволено, я бы просил повелителя не принимать поспешных решений и…

— И назначить Розенбаума главой Совета, быть может? — в раздражении бросила с места Командор Феррис. — А лучше сразу Диктатором. Зачем мелочиться.

Морган выразительно постучал молоточком по миниатюрному гонгу, установленному рядом с его креслом. Феррис примолкла, гневно поджав губы. Её речь, отзвучавшая несколько минут назад, была одной из самых пламенных.

— Продолжайте, Командор, — сказал Джаред, когда в зале снова установилась относительная тишина. — Вы хотели меня от чего-то предостеречь?

— Я вряд ли посмею, но не могу не обратить внимание повелителя, что поразительные успехи, которых достигли заговорщики в последнее время, вряд ли стали бы возможны без масштабной поддержки как извне, с Пангеи, так и изнутри, из Летучего Дома. Мы выслушали доклад Командора Пеллегрино, он весьма обстоятелен и многое прояснил, однако у меня складывается ощущение, что далеко не все нюансы происходящего нам известны. Каким образом Розенбауму удалось получить такой обширный доступ в Летучий Дом? Да, мы узнали имена заговорщиков, но так ли много они нам дали? Ведь успешная диверсия — это не только информация, но и техника, конспиративная подготовка, организация базы поддержки на поверхности планеты… Я знал семейство Коджессийского губернатора, повелитель. Это обеспеченный род, но после казни губернатора у Розенбаумов практически не осталось средств к существованию, а тем более к финансовому обеспечению подобных акций. Следовательно, им помогали, и помощь была щедрой. А поскольку Розенбаум всё ещё не явил себя народу Пангеи и по сути остаётся подпольщиком, следует предположить, что он пользуется поддержкой богатых спонсоров…

— Какой тонкий и проницательный анализ, Командор, — подал голос Пеллегрино со своего места. Они с Эдлундом не любили друг друга; а хотя кто здесь, в Совете, друг друга любил? — Возможно, нашему повелителю стоит пригласить вас возглавить моё ведомство.

— Возможно, — холодно отозвался Эдлунд. — Потому что я не до конца уверен, что ваше сиятельство вполне справляется с возложенной на вас миссией. Вы назвали нам имена, но среди них не прозвучало ни одного имени аристократов Коджеса. Это означает только одно: вы так и не выяснили, кто именно из них спонсирует мятеж. Поэтому я и рекомендую повелителю воздержаться от решительных действий, до тех пор, пока…

— У вас же зять в Коджесе, не правда ли, Командор Эдлунд? — спросил вдруг Джаред. Эдлунд, вздрогнув, вскинул на него разом напрягшийся взгляд. Остальные Командоры настороженно примолкли. — Ваша вторая дочь, если не ошибаюсь, год назад вышла за Кларенса Вейстрона. Сейчас она готовится подарить вам внука.

Судя по вытянувшемуся лицу Эдлунда, он не ожидал, что Диктатор, с его беспредельной занятостью, окажется осведомлён о таких подробностях. Он поклонился с самым подобострастным видом:

— Смею заверить повелителя. что ни один член рода Эдлундов никогда не был ни в чём повинен перед Диктатором Пангеи, ни делом, ни помыслом.

— Верю, — легко согласился Джаред. — Да не волнуйтесь вы так.

Он окинул взглядом притихших Командоров. Морган послал ему вопросительный взгляд, но Джаред чуть заметно качнул головой: ещё не сейчас. Пеллегрино, поймав их переглядывание, еле заметно нахмурился.

— Я понимаю ваше возмущение, господа, — сказал Джаред. — Я и сам возмущён не меньше вашего. Мятежники окончательно обнаглели. И дело не только в уроне, который они наносят престижу диктатуры и спокойствию Летучего Дома. Гораздо важнее то, о чём по какой-то причине ни один из вас не сказал: все эти диверсии вносят напряжение в рабочий тонус как этого Совета, так и Пангеи в целом. Командору Пеллегрино удалось пресечь в зародыше любые слухи, информация о терактах не вышла дальше Летучего Дома, но внизу всё равно неспокойно. Только на прошлой неделе поступила информация о трёх новых забастовках, а рабочие Гандрийской текстильной мануфактуры подожгли цех. Все эти атаки вносят разлад не только в наш душевный покой, но и в нашу работу. А работа не должна стоять на месте. Работе ничто не должно мешать. Я прошу к слову Командора Зингера.

Командоры тревожно заозирались. Командор Зингер почти никогда не присутствовал на Советах лично, поскольку большую часть года проводил на орбите или в открытом космосе. Он присылал отчёты, которые зачитывались перед Советом, а чаще Джаред изучал их один в своём кабинете, вцепившись пальцами в волосы и не замечая, что до крови прикусывает губу. Но сегодня Зингер был здесь. Крупный, сильный человек с мощным торсом, глубокими залысинами у висков и большими руками, которыми он сжимал подлокотники инвалидной коляски. У Командора Зингера не было нижней половины тела — официальная версия гласила, что он оказался в горячей точке, когда одна из орбитальных башен подверглась внезапной атаке саркадасов. Но Джаред знал — и он был одним из немногих, кто знает — что так Зингер расплатился за попытку лично обыскать чудом захваченный вражеский корабль. Десантный патруль, зачищавший объект, доложил о его полной обезвреженности, но одному из членов экипажа всё-таки удалось спрятаться от десанта. Он вывалился из своего укрытия в перекрытии между отсеками прямо перед Командором Зингером. И сделал то, что делали они все. С тех пор Командор Зингер перестал посещать Советы. Он считал, что его место не здесь, что нечего протирать штаны — или то, во что были обёрнуты остатки его ног, — когда там, в космосе, ждёт работа. Дай ему волю и лучевое ружьё, он сам пошёл бы на передовую.

Накануне они с Джаредом проговорили до четырёх утра, так что Дженсен даже уснул, не дождавшись возвращения своего повелителя в спальню. Зато сегодня Джаред слушал Командоров, чувствуя удивительное спокойствие. Он принял решение ещё вчера, никакие речи и аргументы не смогли бы его поколебать: в сущности, весь сегодняшний совет был простой формальностью. Вот только они этого не знали. Что ж, пусть послушают тоже. Им не повредит.

Зингер ловко вырулил на своей коляске на площадку перед рядами кресел. Командорам полагалось выступать стоя, и он упёрся руками в подлокотники, словно и в самом деле намереваясь встать.

— Ну что, Командоры, — сказал Зингер, задержавшись особенно долгим взглядом на Джеффри Дине Моргане. — Рад видеть всех вас в добром здравии. Чего вы, спорю на остатки моей бренной плоти, не можете сказать обо мне. Многие из вас предпочли бы, чтобы я сдох там, на орбите. Но я вас разочарую. Я здесь, чтобы сообщить вам и нашему повелителю, насколько хре… тяжёлое положение на фронте мне приходится констатировать. За последние два месяца линия фронта сдвинулась ещё на три тысячи миль в сторону наших форпостов. Потери за отчетный период составили четыреста пятьдесят тысяч, из которых восемь — офицерский состав. Мы потеряли семьсот единиц боевой техники, ещё триста выведены из строя и нуждаются в капитальном ремонте. Мы потеряли также два форпоста и одну из ключевых башен в секторе В-4. И если бы в этом была хоть капля моей вины, — продолжал Зингер недрогнувшим голосом, — я бы немедленно попросил нашего повелителя расстрелять меня без суда по закону военного времени.

— Позёр, — фыркнул кто-то из сидящих рядом Командоров. Зингер услышал, но даже не взглянул в его сторону.

— Я представил полный отчёт повелителю, не буду сейчас утомлять вас деталями. Скажу лишь, что если бы за эти два месяца мы не испытывали постоянных перебоев с поставкой боеприпасов и медикаментов, если бы приток новобранцев был более интенсивным, хотя бы на уровне прошлого полугодия, и если бы среди солдат не гуляли панические и пораженческие настроения, я смог бы представить несколько более оптимистичный отчёт.

— Это как раз ваше дело — работать над настроениями в армии, — бросил Пеллегрино. — Плох генерал, который не может внушить солдату веры в бессмертие.

— Идите на передовую и внушайте им эту веру, Командор, — отозвался Зингер. — Я посмотрю, как легко вы в это поверите, когда вам поотрывают ноги.

В зале установилась гробовая тишина. Какое-то время Зингер и Пеллегрино просто смотрели друг на друга. Потом Пеллегрино отвёл взгляд — вернее, демонстративно возвёл очи горе, но это был шаг назад. Джаред порадовался бы за Зингера, если бы тут был хоть какой-то повод для радости.

— Словом, — с военной резкостью продолжал Зингер, — имею сказать одно. Если не прекратится мятеж, если диверсии буду продолжать расшатывать процесс поддержки фронта, мы долго не протянем. Поэтому я прошу повелителя принять все необходимые меры, любые меры, чтобы заткнуть глотку этой суке Розенбауму. Он нихрена не знает, с чем мы имеем дело. Так пусть не лезет, если не готов сам взять в руки штурмовое ружьё.

Зингер крутанул руками колёса коляски, въезжая на своё место в рядах. Все молчали.

Джаред какое-то время молчал тоже, собираясь с силами.

Потом встал.

Командоры молниеносно поднялись со своих мест. Диктатор редко произносил речи на закрытых Советах, вне парадов и прочих церемоний, направленных на внимание широкой общественности. То, что он собрался объявить сейчас, должно было нести особую важность. Никто не имел права слушать его сидя, и все поднялись, чтобы на ногах выслушать, что им скажет их Диктатор. Только один Командор Зингер остался сидеть на том, что осталось от нижней части его тела.

— Командоры, — голос Джареда звучал гулко, ровно и совершенно бесстрастно, отдаваясь от круглых стен зала. — Как уже было не раз сказано, нынешний мятеж, пробравшийся не только на фабрики и заводы, но и в стены Летучего Дома, нельзя оставлять без внимания. Мы не имеем права на это, не только из гордости, но и потому, что идёт война. Мы много столетий живём в войне, мы свыклись с ней, и порой, возможно, принимаем её как должное. И это просто, ведь война далеко. Но безответственность и жажда власти отдельных представителей нашего общества вынуждает нас принести войну из космоса сюда, на Пангею. Это единственный выход из положения, который я вижу. В наказание за диверсии, производимые Майклом Розенбаумом и группой неизвестных, оказывающих ему поддержку, я ввожу в провинции Коджес военное положение. С этой минуты любой акт, препятствующий плановому течению производства, будет расцениваться как измена и караться смертью. Запрещены любые собрания числом больше трёх человек, вводится комендантский час. Кроме того, — Джаред бросил взгляд на Командора Эдлунд, слушавшего его, как и прочие, с застывшим лицом, — поскольку нет сомнений, что клику Розенбаума поддерживает кто-то из аристократии Коджеса, все аристократические семейства этой провинции объявляются изменниками. Их главы будут казнены, имущество конфисковано, а старшие сыновья отправлены на фронт рядовыми.

— Но повелитель!.. — слабо вскрикнул Командор Эдлунд.

Джаред даже не повернул в его сторону головы.

— Если Розенбаум начнёт искать поддержку в других провинциях и получит её, то к этой провинции будут применены точно такие же санкции. Да, Командор Эдлунд? Вы хотите что-то сказать?

— Повелитель… я… мой род… мой зять…

— Ваш зять, глава рода Вейстрон, будет казнён. Могу лишь поздравить вас с тем, что у вашей дочери пока нет от него сыновей призывного возраста. Ещё вопросы?

Командор Эдлунд хватал ртом воздух. Остальные тоже выглядели потрясёнными: у многих имелись родственники и друзья в Коджесе, это была одна из самых крупных и богатых провинций Пангеи. Требуя справедливости и возмездия, Командоры имели в виду скорее ряд особенно впечатляющих и жестоких казней, учинённых над схваченными заговорщиками. Но Джаред не собирался тешить их самолюбие и жажду кровавых зрелищ. Он собирался дать понять Розенбауму, что тот должен остановиться, иначе прольётся кровь. Много крови. Но не так много, как если Джаред позволит ему и дальше чувствовать себя хозяином положения.

— Это всё, — сказал он в звенящей тишине. — Джеффри, подготовьте указ и занесите вечером мне на подпись. До свидания, Командоры. И храни нас всех бог.

Он сошёл с постамента, где стоял трон, и направился к выходу. Все молчали. У самых дверей, когда стражники уже взяли алебарды наизготовку, Джаред обернулся на Пеллегрино:

— Ах да, чуть не забыл: арестуйте уже наконец Коллинза, Марк. Больше шпионских игр в моём доме и на моей планете не будет.

Подобострастное лицо Пеллегрино разом вытянулось. Но Джаред не стал задерживаться дольше.

Коридорами он шёл абсолютно спокойно. Ладони у него были сухие, ноги не дрожали. Он дошёл до своих покоев, позволил Томасу расстегнуть стойку мундира, сказал ничего не выражающим тоном: «Никого не пускать», вошёл в спальню… А когда Дженсен, отбросив книгу, поднялся ему навстречу, Джаред вдруг понял, что больше не может. Не может, не может так. Так — не может, а как же иначе? И сколько… сколько ещё?!

— Дай… мне… — хрипло сказал он, сам не зная, чего просит — стакан воды, крепкую руку в своей руке или освобождение от этой пытки. Но Дженсен уже был рядом. Он, как обычно, всё понимал без слов.

Он встал на колени перед креслом, в которое рухнул Джаред, и держал его за плечо, ероша ему волосы на затылке над расстёгнутым воротником белого мундира, и что-то говорил, тихо, безостановочно, и не имело никакого значения, что.

========== Глава двенадцатая ==========

*

Мишу Коллинза арестовали у Дженсена на глазах.

Было семь часов вечера, и Дженсен только что вышел в сад, примыкавший к покоям Диктатора, чтобы выгулять собак. Вообще-то Джаред старался делать этот сам — одна из немногих обязанностей, которые он наотрез отказывался кому-нибудь перепоручить. Да и слушались собаки только его, а остальных скорее терпели. Дженсен не стал исключением. Он и псы Джареда невзлюбили друг друга с самого начала, особенно это касалось Херли, который рычал всякий раз при виде Дженсена, а один раз даже цапнул, хотя Джаред божился, что он в жизни никого не укусил. Как бы сильно не был занят Джаред и как бы ни уставал, получасовая прогулка с собаками оставалась незыблемым ритуалом его повседневной жизни, против которого не смел возражать даже вечно брюзжащий Томас.

Но в последнее время Джаред совсем зашивался. И отчасти в этом оказался виноват Дженсен: с тех пор, как он перебрался к Джареду, бедный парень спал уже даже не по два-три часа в сутки, а едва по часу, понемногу переходя на полуавтоматическое существование. Правда, сам Джаред утверждал, что этот час, который они с Дженсеном крали у сна, расслабляет и успокаивает его куда лучше. Дженсену хотелось верить, что это правда, а не попытка унять его совесть. Поэтому он рассудил, что выгуливать хотя бы иногда Джаредовых собак — это самое малое, что он может сделать в ответ.

Вообще, тот факт, что Спутник Диктатора, пусть даже и фаворит, фактически перебрался жить к повелителю в спальню, являлся грубейшим нарушением придворного церемониала. Спутниками полагалось пользоваться — для досуга, для секса, для продления рода. Но не жить с ними, как с постоянными партнёрами, напрочь игнорируя всех остальных. Морган предлагал Джареду поселить Дженсена в специальных смежных апартаментах, как Женевьев, но Джаред сказал, что это не его дело. Он несколько ошибался — всё, что касалось внутренней жизни Летучего Дома, было делом главы Совета Командоров. Но Морган спорить не стал. Он не впервые уже проявлял в отношениях с молодым Диктатором удивительную мудрость, такт и дипломатичность, которым Дженсену оставалось только восхищаться и учиться. Тем более что в данном вопросе он целиком поддерживал Джареда и вовсе не хотел, чтобы Морган ставил им палки в колёса.

Гардероб Дженсена, его личные вещи и лакеи остались там, где были — в отведённой ему части дворца. Но дни он теперь проводил, слоняясь в ожидании Джареда по кабинету, библиотеке и саду, а ночи — в его спальне, в его постели, в его больших горячих руках. Он не чувствовал себя больше вещью, которую используют по назначению, а потом убирают в шкаф до следующего раза. Теперь он, скорее, стал верной женой, ждущей супруга и коротающей время за полировкой столового серебра. Дженсена и злила, и смешила эта мысль, а когда он поделился ею с Джаредом, тот сделал трагически серьёзное лицо и спросил, может, Томасу в самом деле стоит принести с кузни несколько комплектов столовых приборов. Дженсен дал ему в ухо, промазал (нарочно, конечно), они подрались на кровати и всё закончилось, как заканчивалось всегда — жарким сексом, страстным, нежным, изумительным. Самым лучшим.

Это длилось уже три недели, и это были, наверное, лучшие три недели в жизни Дженсена. Он, правда, не мог не вспоминать, с какими мыслями и намерениями шёл ко всему этому, как масштабны были его планы, как далеко простирались честолюбивые мечты. Джаред почувствовал это — они чувствовали и понимали друг друга всё лучше с каждым днём, — и однажды спросил безо всякого повода:

— Может, ты хочешь, чтобы я что-нибудь сделал?

Дженсен тут же откинулся назад, облизнулся, мечтательно закатив глаза.

— Минет, — промурлыкал он. — И такой, чтобы ты вобрал целиком не только мой член, но и яйца…

— Это само собой, — отозвался Джаред, ласково сжимая в горсти его мошонку. — Но я имел в виду что-то другое. Что-то из того, к чему ты стремился, когда старался меня соблазнить.

Дженсен искоса взглянул на него. Это была одна из вещей, которые он всё ещё не вполне понимал и в которых не мог быть уверен: как на самом деле Джаред относится к тому, что свело их вместе, каково ему сознавать. что Дженсен пытался — и небезуспешно временами — манипулировать им. Теперь это осталось в прошлом, но факт оставался фактом. И Дженсену порой чудилось в Джареде некое напряжение, которое тот никогда не выражал словами — только чуть отстранённым взглядом, слегка затвердевшей челюстью, немного прохладным прикосновением.

Но Дженсен уже понял, что единственная выигрышная стратегия в отношениях с Джаредом — это отсутствие какой бы то ни было стратегии, А стало быть — не врать.

— Губернатор Астории, — сказал он наконец.

— А что с ним?

— Это он сделал так, что именно меня выбрали в Спутники Диктатора. Он хотел унизить моего отца, ослабить мой род. И ему это удалось.

— И чего ты хочешь? — спокойно спросил Джаред, не убирая руки с его бедра. — Чтобы он заплатил?

— Да.

Джаред молчал какое-то время. Кончики его пальцев касались промежности Дженсена, и он уже чувствовал, как неудержимо поднимается и крепнет в штанах член.

— Это позорно для вас, аристократов — быть Спутником. Да?

— Да. Ты и сам это знаешь, Джаред. Институт Спутников создали для того, чтобы держать нас в узде. Кое-кто хочет занять это место, но я не хотел.

— Ты жалеешь, что оказался со мной?

— Нет, — ответил Дженсен, и ему не надо было и секунды думать над ответом. — Не жалею, и не жалел никогда.

— В таком случае разве это будет справедливо?

— Что именно?

— Наказывать твоего губернатора. Я, конечно, могу, хотя он ни в чём передо мной не провинился. Но мне уже и так приходилось наказывать невиновных. Входит, знаешь ли, в привычку. — Джаред саркастично улыбнулся при этих словах, но улыбка не отразилась в глазах, и Дженсен невольно вздрогнул. — Вот только правда ли это необходимо? Наказывать его за то, что он нас… ну, свёл? Тебя и меня? Если честно, я бы ему скорее медаль дал за это.

Комок, уже начавший сворачиваться у Дженсена в животе, вдруг растаял. Внутри потеплело, и он невольно поднял руку, отбрасывая чёлку, упавшую Джареду на глаза.

— Наверное, ты прав. Просто… Я раньше думал, что это всё оправдывает. Всё, что я делал. Возможность в будущем отомстить.

— Планы меняются. Мы меняемся. Так бывает.

— Ты говоришь почти как Джеффри Дин Морган.

— Да. Старею.

Дженсен улыбнулся и поцеловал его в уголок рта. Джаред ответил, и вскоре поцелуй стал более настойчивым с обеих сторон, и гораздо более непристойным. Но Джаред вдруг отстранился, вызвав у Дженсена недовольный стон, и, не убирая руки с его шеи, сказал:

— Но я могу сделать кое-что другое. Наградить твою семью. За то, что породила такое… такое… — он запнулся, словно подбирая слова. Потом вздохнул: — Ну ладно, пусть будет сокровище. Могу дать твоему отцу новый титул. Или земли твоей матери. Или брату — должность при дворе…

— Джошуа? Это будет второй Чад Мюррей. Обезьяна с гранатой.

— Ты несправедлив к Чаду.

— А с чего бы мне быть к нему справедливым? Он меня терпеть не может.

— Все тебя терпеть не могут, Дженсен.

— Ага. Кроме тебя. На остальных мне насрать.

Они опять стали целоваться, и между поцелуями Джаред пробормотал:

— Ты подумай, я правда…

— Не надо, — ответил Дженсен, дыша ему в уголок рта. — А то это уж слишком отдаёт фаворитизмом в классическом и самом худшем смысле слова. Кто бы что ни говорил, я не шлюха.

С этого полушутливого, а на самом деле слишком серьёзного разговора прошло два дня, когда Джаред снова заработался и попросил Дженсена, если ему не трудно, выпустить псов, уже давно крутившихся у двери. Дженсен взял пару кусков хлеба — Херли обожал хлеб, и Джаред иногда разрешал его баловать, — и отправился в сад, уже отцветший, но полнившийся всё тем же упоительным ароматом, позволявшим ненадолго забыть о том, что живёшь в гигантской консервной банке. Пели птицы, светило тусклое, но всё-таки солнце; было хорошо, и Дженсен, позволив собакам разбежаться кто куда, присел на траву под деревом, привычно разглядывая небо и гадая, когда оттуда им на головы свалится очередной подарочек от повстанцев. После провалившегося покушения на Женевьев Майк исчез — он не пытался выйти с Дженсеном на связь, не пытался отомстить, и почему-то это внушало больше тревоги, чем прямые угрозы. Дженсен думал об этом, когда снаружи, с той стороны сада, что примыкала к гарему, раздался жалобный крик, такой громкий, что птицы замолкли и даже Херли перестал радостно лаять.

— Нет! Нет! Это ошибка! Не надо!

Кричал Миша Коллинз.

Дженсен его по-прежнему не жаловал, и распорядитель Внутреннего Круга отвечал ему полной взаимностью. Но с тех пор, как Джаред окончательно сдался Дженсену (или Дженсен — Джареду, какая в сущности разница), Коллинз с Дженсеном практически совсем перестали пересекаться. Ритуалов и торжеств в Летучем Доме в последние месяцы совсем не проводилось, Диктатор был чересчур занят для такой ерунды, поэтому большинство Спутников бездельничали, Женевьев готовилась к родам, а Дженсен сполна упивался своим положением и напрочь игнорировал существование Миши. Однако услышав крик, он невольно поднялся на ноги. На Коллинза напали? Снова диверсия или… или нет?

Дженсен быстро подошёл к выходу и выглянул из арки, соединявшей сад с галереей. И тогда увидел.

Коллинза волокли двое дюжих стражников — в буквальном смысле, вздёрнув так, что ноги распорядителя болтались в футе над полом. Третий стоял рядом, распяливая в руках чёрный мешок, при виде которого Дженсен содрогнулся всем телом и мгновенно проникся к Коллинзу состраданием — может, и не слишком оправданным, но идущим от самой души.

И в это мгновение Коллинз его заметил.

— Дженсен! — закричал он так пронзительно, что стражник с мешком скривился. — Помоги! Я не виноват! Я ничего не сделал, это какая-то…

Ему натянули наконец мешок на голову, потащили по коридору вниз, и отдаляющийся приглушённый крик едва можно было разобрать, но Дженсен расслышал:

— Дженсен, ты мне должен! Ты обещал!

Должен? Обещал?

Да. Было дело.

Дженсен проводил взглядом удаляющихся конвоиров с их арестантом и вернулся в сад, чувствуя, как тревога снова начинает скрестись внутри. Джаред упоминал о Коллинзе во время допроса, но Дженсен тогда не воспринял это обвинение всерьёз. Миша, конечно, пронырлив и хитёр, но было в нём нечто, исключавшее в глазах Дженсена вероятность, что Розенбаум завербовал его. Вернее даже сказать, в Мише как раз не было чего-то, что являлось важным для Розенбаума, что он разглядел в Дженсене и, должно быть, в Данниль… Об участи последней, кстати, Дженсен так толком ничего и не знал. Она ещё была жива и содержалась в застенках Летучего Дома, но это всё, что ему удалось выведать у Джареда, который крайне неохотно обсуждал эту тему. Да Дженсена и не особо заботила судьба этой наглой стервы. Сама виновата. Знала же, на что шла.

Но Миша… Стал бы он рисковать тёпленьким местечком при дворе ради эфемерных посул Майка? Разве что есть что-то, чего Дженсен о нём не знает. В задумчивости и сомнениях он позвал собак — те, на удивление, сразу же подбежали, Сэди даже завиляла хвостом, — дал Херли хлеба и пошёл обратно, надеясь, что Джаред уже успел вернуться.

Его надежда оправдалась — Джаред не только вернулся, но и разделся, и судя по его улыбке, собирался в самое ближайшее время раздеть и Дженсена.

— Выпроводил Моргана, — сообщил он. — Может, поужинаем вместе сегодня? Томас обещал перепёлок в соусе из…

— Так войны с саркадасами правда нет? — спросил Дженсен, перебивая его на полуслове.

Джаред застыл. Он стоял, взявшись за спинку кресла, и смотрел на Дженсена так, что ему показалось, будто Джаред вот-вот кликнет стражу и прикажет бросить его снова в ту яму, только теперь уже навсегда. Они ни разу не упоминали саркадасов и войну с той кошмарной ночи в тюрьме. Дженсен видел, что Джаред страдает, но верит при этом, что исполняет свой долг. Теперь Дженсен уже не думал, что кто-то манипулирует Диктатором, как не думал, что Джаред намеренно ему лжёт. Что-то там было очень нечисто, с этими саркадасами. И Дженсен внезапно понял: он должен знать, что.

Мгновение напряжения и отчуждённости между ними прошло. Джаред улыбнулся — той самой ироничной улыбкой, не отражавшейся в глазах, которая стала появляться на его губах всё чаще и которая Дженсену всё меньше и меньше нравилась. Захотелось прикоснуться к нему, взять в ладони лицо, встряхнуть, заставить стать настоящим… Но Джаред уже отвечал:

— Конечно, саркадасов нет. И войны нет. Ничего нет. А я тут просто хренью всякой занимаюсь, знаешь, надо же как-то время убивать.

— Извини, — Дженсен понял, что взял неверный тон. — Я ни в чём тебя не обвиняю. Просто тогда… ты не ответил. И сейчас снова уходишь от ответа.

— Значит, нечего отвечать, — огрызнулся Джаред, отталкивая стул. Ужинать вместе он, кажется, передумал. Херли подошёл к нему, и Джаред обнял его за шею, порывисто, как делал, когда ему было плохо. Дженсену страшно захотелось подойти и обнять его самому, но он знал, что сейчас этого делать не стоит. Не прямо сейчас, во всяком случае.

— На самом деле, — медленно проговорил он, тщательно подбирая слова, — я хотел поговорить о Мише Коллинзе. Его арестовали.

— Я знаю.

— Это ты приказал?

— Кто же ещё.

— Ты считаешь, что он агент Розенбаума?

— Так считает Пеллегрино. Ему виднее.

Опять Пеллегрино. Этот чёртов Пеллегрино. У Дженсена было смутное ощущение, что он не просто недолюбливает Дженсена, что он не просто недруг — он враг. Вот только отчего, и одному ли Дженсену, или Джареду тоже — он не знал. И доказательств у него не имелось ровным счётом никаких. Как и доказательств невиновности Миши.

И всё-таки Дженсен сказал:

— Он невиновен.

— В самом деле? Откуда ты знаешь?

— Считай, интуиция.

— Интуиция… — Джаред засмеялся. — Хорошая штука. Это она тебе подсказала тогда, на инаугурации, станцевать передо мной с Женевьев? Здорово получилось, да уж.

«Он сейчас мстит мне за то, что я спросил про саркадасов», — сказал себе Дженсен, и ответил как можно мягче:

— Мысли я не читаю, это да. Но я знаю Розенбаума. Я работал с ним. Ему нечего предложить Коллинзу. Да и сам он Мишей не заинтересовался бы — не было смысла. Ведь всё, что он мог узнать от Коллинза, он мог узнать и от меня. Какой смысл ему дублировать агентов? Это только лишний риск.

Джаред посмотрел на него с сомнением. Пожал плечами.

— Скажи об этом Пеллегрино.

— Не скажу, потому что тогда Коллинз и до утра не доживёт.

— Ты преувеличиваешь.

Дженсен промолчал.

Джаред потёр рукой наморщенный лоб. Когда он морщился так, то становился похож на гигантского мопса, и Дженсен всё поджидал удобного случая, чтобы ему об этом сказать — во время очередной их ссоры, например, чтобы разрядить обстановку. Кстати, вот это сейчас — ссора или нет? Если бы знать.

— Просто обещай мне, что лично проследишь за делом Коллинза. Не пускай его на самотёк, — попросил он, и Джаред вскинул на него слегка удивлённый. слегка подозрительный взгляд.

— Ты за него просишь? Мне казалось, вы не ладите.

— А с кем я лажу? Кроме Сэди, — Сэди завиляла хвостом и села у Дженсена возле ног. подтверждая его слова. Он потрепал её по загривку и добавил: — Но Коллинзу я должен.

— Должен? Интересно, за что?

— Он помог мне проникнуть в сад в тот день, когда тебя пытались похитить. Так что он нас тоже в некотором роде «свёл». Как и губернатор Астории.

Джаред долго молчал. Дженсен ждал, что он что-нибудь скажет, чтобы закрыть эту тему — пообещает по крайней мере подумать, или наоборот, решительно откажется. Но он вдруг отошёл в сторону, сел на диван и сложил руки, сунув их между колен.

— Я хотел тебе сказать кое-что, — проговорил он. — Думал завтра… но, наверное, лучше прямо сейчас.

У Дженсена по спине опять поползло что-то — как тогда в подвале, пот, мокрица или паук. Что-то гадкое, от чего хочется избавиться как можно скорее.

— Ты даёшь мне отставку? — пошутил он, пытаясь отмахнуться от этого мерзкого ощущения, слишком похожего на панику, возникшую на пустом месте. Что за истерика, Эклз? И с чего? Это совсем на тебя не похоже.

— Я решил перевезти Женевьев на Пангею, — проговорил Джаред. — Вниз. В безопасное место. Ей скоро рожать, так что если и ехать, то сейчас.

— Это разумное решение, — кивнул Дженсен.

— И Морган сказал, — вздохнул Джаред, — что это отличный повод устроить выход в народ. Парад. Снова чёртов парад. Господи, как же я их ненавижу.

Дженсен подошёл, сел с ним рядом, накрыл ладонью плечо. Джаред схватил его руку и сжал, с такой силой, что Дженсен удивлённо посмотрел на него.

— Мы подыхаем, в эту самую минуту подыхаем, а им бы всё парады… твою мать… — прошипел он, глянул на Дженсена вдруг с такой ненавистью, словно это в нём одном была причина всех бед.

Они сидели молча минуту или больше. Потом Джаред ослабил хватку, отвёл глаза и проговорил:

— Тебе придётся исполнить свои официальные обязанности. Как это обычно принято. Коллинз арестован, я ещё не назначил нового распорядителя, так что Морган взял организацию на себя. Поговоришь с ним, он скажет, что делать.

— Джаред, в чём дело? В чём проблема?

Джаред мучительно вздохнул.

— Морган и Пеллегрино считают, что этот парад обязательно станет целью атаки. Особенно теперь, после того, как я ввёл в Коджесе военное положение. Что Розенбаум будет мстить. Но я не должен прятаться, ни я, ни Женевьев, мы должны проехать над этой чёртовой планетой, чтобы она палила в нас со всех сторон. Чтобы показать, что мы не боимся. Разве это не идиотизм?

Дженсен так не считал. В кои-то веки он был, пожалуй. солидарен с мнением Пеллегрино. Но Джаред явно ждал от него чего-то другого, поэтому он сказал:

— Ну, всё не так плохо. Вас наверняка будут хорошо охранять.

— Лучше, чем хорошо, — Джаред горько усмехнулся. — На платформе Диктатора поедет мой двойник. А мы с Женевьев поедем по земле, в замыкающем мобиле сопровождения. Морган сперва хотел, чтобы она вообще там ехала одна, но я сказал, чтобы катился к чёрту. Раз уж он её подставляет под удар, я тоже должен быть там.

Дженсен медленно кивнул. Двойник. Это имело смысл. Если у Розенбаума нет шпиона в самых верхах — что все-таки маловероятно, особенно после недавней чистки, проведённой Пеллегрино, — то это может сработать. Даже если мятежники нападут, они лишь снова подставят себя под удар. А Диктатору и его наследнику ничто не будет угрожать. Умно.

— Ты из-за этого так переживаешь? Из-за двойника?

Джаред посмотрел на него. Он не кивнул, но в глазах у него отразилась такая боль, что Дженсен не выдержал и всё-таки обнял его, притягивая к себе.

— Ничего, — тихо сказал он, — ничего. Это твоя работа, Джей. Просто такая работа.

Он ткнулся лбом Джареду в шею, осторожно поцеловал. Джаред положил ладонь ему на спину.

Его рука была холодной.

*

Шествие диктаторского кортежа по Пангее омрачилось двумя событиями, случившимися накануне. Одно из них было хоть и небольшим, но очень досадным; другое… Другое граничило с катастрофой. Но всё равно не изменило планов Джареда.

Репрессии, которые он применил против аристократии Коджеса, оказали эффект куда более сильный, чем Джаред мог предположить — и, он опасался, даже более сильный, чем ожидали Пеллегрино и Морган. Сперва, как это всегда происходит в подобных случаях, население мятежной провинции притихло в страхе и шоке. В окнах всех богатых домов появились траурные полотнища: каждая знатная семья лишилась отца, а наследников, словно скот на бойню, погнали на войну, с которой никто не возвращался. Только и слышно было, что женские стенания и отчаянный детский плач. Народ, впрочем отнёсся к обрушившемуся на знать наказанию спокойно, а кое-кто даже злорадствовал — черни всегда приятно, когда достаётся богачам, из-за которых ей приходится всю жизнь гнуть спину.

Но относительное спокойствие в провинции длилось недолго. Уже через несколько дней по городам и деревням стали расклеивать листовки, призывавшие к сопротивлению. Случилось несколько провокаций, наверняка за ними стояли люди Розенбаума — и вот уже новый губернатор вынужден впустить в город войска, чтобы утихомирить разбушевавшуюся толпу. Джаред, когда до него дошли эти сведения, подумал, что решение о вводе военного положения было не самой лучшей частью плана: оно подводило под состав преступления слишком многое, против чего испуганные, обессиленные, озлобленные каждодневными тяготами люди не моглиустоять. Надо было ограничиться репрессиями аристократии; но он пошёл на поводу у Моргана и очень скоро об этом пожалел. После того, как пятеро участников случайной трактирной драки были расстреляны на месте без суда, коджессийцы наконец поняли, что сулит им новое положение дел. Любой, вышедший из дому после девяти вечера, считался преступником. И мог быть убит на месте. Даже если спешил за врачом для своей рожающей жены.

Это было слишком для людей, и так живших на грани голодной смерти. Им было, что терять — любому, кто ещё жив, есть что терять, — но постоянные лишения почти изжили в них волю к жизни, а следовательно, и страх смерти. Лучше умереть сейчас, чем ежедневно дрожать за своё никчёмное существование. Так они решили.

И начался бунт.

Что самое отвратительное, Розенбауму даже не пришлось распалять толпу. Он выступил несколько раз по далекогляду — в его шайке нашлись умельцы, взломавшие официальный канал вещания, и Джаред имел удовольствием наблюдать по линзе самодовольное лицо Розенбаума, трепавшегося о свободе, равенстве, братстве и прочем дерьме, не имеющем никакого отношения к реальному положению дел. Трансляция длилась не дольше минуты, потом сигнал восстановили, но за эту минуту Джаред успел вырвать ручку из подлокотника кресла. Когда он всё-таки схватит Розенбаума — если схватит — пожалуй, он даже не станет возражать против публичной казни, как требуют Пеллегрино и Морган. И пыток. Тоже публичных.

Сукин сын. Проклятый сукин сын, если бы он только знал.

У Джареда мелькнула даже мысль, что если бы Розенбаум знал, это бы всё решило. Возможно, они даже сумели бы договориться. Он поделился этой идеей с Морганом, в ответ на что получил такую отповедь, что больше не поднимал эту тему. В конце концов, Джеффри по крайней мере может судить трезво, абстрагируясь от ситуации. Он много лет, практически всю свою жизнь жил с этим, и успел свыкнуться. Джареду на это не хватило неполного года. Ему требовалось время. Но как раз времени-то и не было.

Поэтому он просто не мог позволить себе играть в дипломатию и изображать милосердие. И он решился. В Коджес ввели войска. И там была бойня — не столь ужасная, как во времена Кровавого Рикмонда, но по меньшей мере три сотни людей погибли в ходе облав и обстрелов, и больше тысячи были ранены. Столицу Коджеса усеяли баррикады, которые солдаты поджигали, прочищая себе путь, и вскоре весь город запылал. За одну ночь половина жителей лишались крова. Но самое худшее — пожар перекинулся на завод по производству медикаментов, где хранились тонны химических веществ, которые оказалось невозможно быстро потушить. Завод горел неделю, а когда выгорел дотла, столица Коджеса, тоже наполовину превратившаяся в пепелище, окончательно перестала быть пригодной для жизни. Сам воздух в ней теперь был насыщен ядом. А фронт лишился трёхмесячного запаса медикаментов, в которых так отчаянно нуждался.

Джаред совершенно перестал спать в те дни. Он перестал заниматься сексом с Дженсеном — у него попросту не вставало. Он даже говорить с ним не мог, он ни с кем не мог говорить — ему хотелось остаться одному, обнять своих собак и просто плакать, словно ему пять лет. Он иногда так и делал, когда его никто не видел. Но чего стоили эти слёзы, когда по его вине тысячи других людей пролили их гораздо больше. Мятеж в Коджесе подавили, но это оказалось только начало. Розенбаум снова появился в эфире, на этот раз на четыре минуты, и пока он пламенно призывал пангейцев свергнуть тирана, на фоне шли фотокарточки разрушенного города и дымящегося завода. Хорошо хоть не мёртвых тел — и это подтверждало мысль, что люди Розенбаума не посмели пробраться в самое пекло, их участие в коджессийском мятеже ограничилось провокациями. Они творили революцию, но чужими руками. Проливали за свободу чужую кровь. Джаред не понимал, чем именно Розенбаум лучше него самого.

На фоне этой большой катастрофы побег Данниль Харрис казался мелочью, но для Джареда она оказалась последней каплей. Он орал на Пеллегрино, как на мальчишку, размалевавшего стену храма непристойными словами; тот принял взбучку молча, понурив голову, и ни словом не попытался себя оправдать. Этим он немного остудил пыл Джареда, но в самом деле, Джаред не понимал уже, за что ему платит. Мало того, что эту дрянь так и не удалось расколоть — она выдержала пытки со стойкостью, достойной мужчины, но не сообщила ничего сверх того, что и так уже было известно Пеллегрино из других источников. Пеллегрино рекомендовал пока оставить Харрис в живых, подозревая, что для Розенбаума она значит несколько больш е, чем рядовой агент. Джаред послушался — и вот, Розенбаум умудрился выкрасть свою подружку из самой глубокой ямы Летучего Дома. Как именно, у Джареда не было времени разбираться. Он приказал высечь и отправить в позорную отставку караул, стороживший Харрис в ту ночь — весь скопом, включая начальника. Теперь у них остался только Коллинз, от которого, правда, тоже было мало проку — он так упорно отстаивал свою невиновность, и при этом так жалко и малодушно вёл себя на допросах, впадая в истерику от одного вида железных клещей, что всё это слишком походило на правду. Либо он был гениальным актёром, во что верилось гораздо меньше. И Дженсен просил за него… но это всё потом, потом. Сейчас были дела поважнее — не допустить распространения бунта по планете.

А бунт ширился, как зараза, переносимая ветром. Следом за Коджесом восстала Бергма, за ней Гердания и Ошран. В большинстве других провинций тоже было неспокойно, но там по крайней мере удавалось держать ситуацию под контролем. И словно назло (или то была часть чьего-то дьявольски выверенного плана), тяжелее всего положение было именно в тех провинциях, от которых зависел фронт. Амуниция, продовольствие, лекарства, обмундирование — всего этого требовалось много и постоянно, и бесперебойно, потому что дела и так шли из рук вон плохо. И Джаред решился на крайние меры. Он издал указ о введении военного положения на всей Пангее. Теперь любая попытка мятежа, подстрекательство, или даже мысль о мятеже, неосторожно озвученная вслух, карались немедленной смертью. Подобных мер на Пангее не принимали без малого триста лет, со времен Большого Бунта. Джаред знал, что на всей планете, все, от мала до велика, проклинают теперь его имя. Ему даже придумали кличку — Тристан-Мясник. В их глазах он был беспощадным убийцей, развалившимся в золотом кресле и взирающим на них с небес с глумливым смехом. Они думали, он мучает их просто потому, что может. Но ведь это было правдой, хотя бы отчасти. Джаред делал всё это потому, что мог.

Он несколько раз выгонял Дженсена из своей постели ночью, потому что не мог видеть его, он вообще никого не мог видеть. Но всегда утром снова находил рядом, и каждый раз был этому рад. Однажды он проснулся от того, что чьи-то руки обхватывали его с такой силой, что у него едва не трещали кости. Джаред проснулся и понял, что кричит. Он кричал во сне, а Дженсен держал его, он ничего больше не мог сделать. Это случилось в ту ночь, когда сгорел завод медикаментов в Коджесе.

И при всём этом полным ходом шла подготовка к долбанному параду. Морган настаивал, что именно сейчас это мероприятие важно, как никогда. Диктатор Пангеи обязан показать народу, что остаётся его правителем, во всём своём величии, мощи и недосягаемой холодной красоте. Если чернь не слишком убеждают пушечные выстрелы по толпе, возможно, её убедит символ. Это не панацея, но довольно часто срабатывает.

Так что парад состоялся, невзирая ни на что.

В тот день, как и в день прибытия нового Диктатора в Летучий Дом, стояла отвратительная погода. Людей пришло куда меньше, чем в прошлый раз, хотя сейчас их сгоняли силой, штыками выталкивая из собственных домов. Снова выстроился живой коридор в десять миль длиной, только люди, образовавшие его, стали ещё чернее и мрачнее, и к страху, который они излучали, теперь явственно примешивалась ненависть. Джаред даже подумал, что толпа может прорваться сквозь тройной слой стражи и смести весь кортеж вместе с ненавистным Диктатором. И то, что сам Диктатор с его «брюхатой шлюхой», как называли Женевьев в народе, будут находиться на летающей платформе, их не остановит. Им просто надо куда-то выплеснуть ненависть. Выплеснуть — и умереть.

Но Джаред переоценил их. Поначалу раздалось несколько оскорбительных выкриков, но пара-тройка выстрелов в толпу мигом заставила чернь уняться. Парад проходил в гробовом молчании, нарушаемом лишь гудением моторов на платформах. Кортеж был не так велик и внушителен, как во время инаугурации — всего три платформы и дюжина мобилей, двигавшихся по земле. На одной из платформ, как и в прошлый раз, ехали Спутники. Их униформа слегка отличалась от стандартного протокола — помимо чёрно-белых комбинезонов, на запястьях и лодыжках каждого из Спутников и Спутниц красовались толстые стальные браслеты, символизирующие цепи. Народ должен был вспомнить, что даже эти люди — всего лишь заложники, рабы Диктатора. Пусть они несут его знамя, они принадлежат ему. Весь этот мир, вся планета принадлежит ему, Тристану-Мяснику. И он будет поступать с ней, как захочет.

Дженсен тоже был там, на платформе. Он скривился, когда услышал про браслеты, пошутил, что, может, стоит сделать в его комбинезоне на бедре какой-нибудь художественный вырез, чтобы все увидели клеймо, оставшееся на память о бетонной яме. Джаред прикрыл ему рот ладонью. Он не хотел шутить на эту тему. Рана Дженсена зажила быстро, от небольшой хромоты, беспокоившей его в первые дни, не осталось и следа, но всякий раз, глядя на круглый, ещё бугристый шрам, Джаред думал о том, что вот это — сущность самого его нынешнего существования. Калечить и уродовать то, что любишь, то, что тебе по-настоящему дорого. Потому что иначе не выходит. И сожаления не спасают. Если б ты по-настоящему этого не хотел, тебя бы никто не заставил. Верно?

Но так или иначе, Дженсен справился с собой. Его вообще отличало отменное самообладание, и он, стоя на платформе в центре десятиконечной звезды, образованной Спутниками, держал древко знамени с тем самым надменным и гордым видом, который, должно быть, рисовали себе стоящие внизу люди. Он был хорошим актёром, когда хотел, слишком хорошим, и мысль об этом всякий раз отзывалась в Джареде тупой болью в низу живота. Он не верил. Не хотел допускать даже мысли. Это бы его доконало.

Кортеж с черепашьей скоростью двигался сквозь толпу. Стал накрапывать дождь, в небе, пока ещё далеко и беззвучно, сверкнула молния. Две фигурки на платформе Диктатора — мужская и женская, сидящие рядом, обе в белом — были неподвижны, и казались куклами, а не живыми людьми. Платформа Диктатора единственная из трёх была с крышей, и Джаред подумал, что если сейчас хлынет, несладко придётся всем.

Но дождь так и не пошёл, даже грома нераздалось Кортеж уже приближался к концу десятимильного живого коридора, когда мобиль, замыкавший линию сопровождения на земле, взорвался.

Никто не поднял крика. Даже не ахнул. Толпа не шелохнулась, люди не отпрянули, ощутив на лицах волну жара. Но самым ужасным было то, что какое-то время кортеж ещё продолжал двигаться. И чёрная, объятая пламенем машина ехала сквозь немую толпу, словно гигантский факел, готовый разжечь то пламя, от которого сгорит весь этот несчастный, давно обречённый мир.

========== Глава тринадцатая ==========

*

Дженсен услышал взрыв, обернулся и увидел. Но глазам своим поверил не сразу. Просто не мог. Отказывался.

Горел правительственный мобиль. Замыкающий. Тот самый, в котором ехали Джаред с Женевьев.

Несколько секунд, а может, даже целую минуту совершенно ничего не происходило. Дженсен смотрел, остолбенев, потом бросил древко знамени, так что полотнище тяжело хлопнуло у него над головой, и кинулся к краю платформы. Остальные Спутники, озиравшиеся с беспокойством, взглянули на него в недоумении — конечно, их встревожил взрыв, но они ведь не знали, ничего не знали. Двое в белом на платформе Диктатора, двойники, даже не шелохнулись, словно и не слышали взрыва. Мобиль, превратившийся в передвижной костёр, катился сквозь толпу, и Дженсену показалось, что там, далеко внизу, он видит на лицах злорадство.

Господи. Нет. Нет! НЕТ!

Он понял, что кричит, когда платформа Спутников круто взмыла вверх. Её качнуло, стоящие на ней люди потеряли равновесие и попадали на колени. Дженсен вцепился в край, обдирая руки о декоративные бронзовые барельефы, украшавшие невысокие борта. Кто-то схватил его сзади за плечи, потянул назад, но он сбросил эти руки и закричал:

— Они там, идиоты! Диктатор и Женевьев, они были в этой машине!

Растерянные и испуганные взгляды сменились недоумевающими, а потом сочувствующими. Ему не поверили. К чёрту. Дженсен вскинул голову, но уже было поздно: все три платформы уходили вверх по дуге, меняли курс, возвращаясь к Летучему Дому. Толпа и чёрные машины, включая ту, что горела, остались позади и внизу, их уже едва можно было рассмотреть, только яркая горящая точка пылала на фоне чёрной земли. Дженсен сел на пол. На долю секунды мелькнула мысль — перевалиться через бортик и покончить со всем раз и навсегда. Но нет. Сначала он должен узнать. Должен убедиться. А вдруг они выжили? Это же возможно? Да?

В Летучем Доме Спутников тотчас распихали по личным апартаментам и заперли на замок. Дженсен, успевший отвыкнуть от бывшего жилища, чуть до довёл своих стражей до рукоприкладства, требуя немедленно выпустить его и напирая на свой особый статус при Диктаторе. Он старался не кричать, не психовать, потому что тогда бы они точно его не выпустили. Но неизвестность сводила его с ума. Он включил далекогляд, попытался выудить крохи информации хотя бы оттуда — но по официальному каналу закономерно ничего не предавали. Дженсен в бешенстве посдирал с рук и ног чёртовы стальные браслеты, раздражавшие его весь полёт, и едва удержался, чтобы не сорвать парадную форму тоже. Лучше быть одетым, когда Джаред наконец прикажет его выпустить. Когда Джаред…

Он просто отказывался поверить.

Его продержали под замком до глубокой ночи. Он метался по своей спальне, пока не выбился из сил, так что у него адски разболелась уже почти не напоминавшая о себе нога. Когда он услышал, как в замке поворачивается ключ, то даже не сразу смог встать, ноги словно онемели. Потом он увидел Томаса. Прилизанного, невозмутимого, как всегда. Рухни Летучий Дом, у него и то не выбьется ни волоска из причёски.

— Он жив? — спросил Дженсен, не дожидаясь приветствия. — Только это хотя бы скажи: он жив?

— Диктатор Тристан ожидает Спутника Дженсена в своих покоях, — бесстрастным голосом сообщил камергер и, церемонно поклонившись, удалился.

Дженсен пригладил виски трясущимися руками. Так. Спокойно. Всё обошлось, это главное. Но чёрт бы побрал Джареда, продержать его в неизвестности целый день. С ума же можно так сойти.

Он придирчиво осмотрел себя в зеркало, пытаясь вовремя заметить и устранить признаки охватившей его паники. Вроде бы ничего, только тёмные круги под глазами, но тут уж за пять минут ничего не сделать. Дженсен вышел вслед за Томасом, которого уже и след простыл. И пошёл к Джареду. Сердце гулко бухало у него в груди.

Джаред обнаружился в кабинете. Он не только был жив, но и не пострадал: его поза, движения были совершенно обычными, и ничто не выдавало, что ему больно. Ничто, кроме лица: он обернулся на звук шагов, и Дженсен, с трудом давивший в себе желание по-бабьи кинуться ему на шею, замер на месте.

Почему он так смотрит? Неужели Женевьев…

— Женевьев, — только и смог выговорить Дженсен, и Джаред слегка улыбнулся. От этой улыбки Дженсену должно было полегчать, но почему-то от неё стало только хуже.

Твою мать, что вообще происходит?

— С Женевьев всё в порядке, Дженсен. Как и со мной. Приятно видеть, что ты так о нас беспокоился.

Опять эта ирония, этот чёртов сарказм, в которые он прятался от всего, что его окружало, и которые Дженсен успел возненавидеть.

— Вижу, ты удивлён, — продолжал Джаред. — Ты же своими глазами видел, как взорвался тот мобиль, где мы должны были ехать. Только мы в нём не ехали, Дженсен. Женевьев ещё позавчера отправили в безопасное место. У неё всё хорошо. Ни одного из нас не было в кортеже.

Дженсен тупо смотрел на него. Он не понимал, всё ещё не понимал, или… просто не хотел понимать.

— Двойники… — начал он, и Джаред резко перебил:

— Не было никаких двойников. И водителя в том мобиле тоже не было, машину везли на замаскированном буксире. Ты правда думаешь, что я бы подверг смертельной опасности двух людей, вся вина которых в том, что они похожи на нас с Женевьев? Это были манекены. Диктатор всё равно сидит на этих парадах, как истукан, никто не заметил разницы. А если и заметил, это не имеет значения. Это всё делалось не для них.

А для кого? Джаред… чёрт подери… что ты сейчас делаешь? Вот прямо сейчас?

— Я остался во дворце, — продолжал Джаред. Дженсен заметил, что он сжимает в кулаке какой-то лист бумаги, исписанный нервным почерком, с красной диктаторской печатью в нижнем углу. — Смотрел на кортеж по далекогляду, через прямую трансляцию по моему личному каналу. Морган говорил, что вероятность атаки — девяносто процентов. И он был уверен, что нападут именно на замыкающий мобиль. В котором якобы еду я. Он знал, что так будет. Дженсен, понимаешь? Я не верил, а он знал.

До Дженсена наконец дошло. Хотя лучше бы не доходило. Это было то откровение, без которого он превосходно прожил бы остаток своей чертовой жизни.

— Так это была подстава, — сказал он. Голос внезапно сел, но Дженсен не стал прочищать горло. — Для кого, Джаред? Для меня?

— О, ты, как обычно, чрезвычайно высокого мнения о себе. Не только для тебя. Под подозрением были четверо. Четверо тех, кто ближе всего ко мне, потому что, судя по последним данным, утечка происходит с самого верха. О том, что мы с Женевьев поедем в замыкающем мобиле, знали четыре человека. Я проверил всех. Трое оставшихся — вне подозрений, остаёшься ты.

Остаёшься ты. Эти слова звучали и звучали у Дженсена в ушах, словно Джаред повторял их снова и снова. Он не верил Дженсену. Никогда по-настоящему не верил. Та адская ночь в яме, пытка, которую Дженсен вытерпел, все слова, которые они сказали, все ночи, которые они вместе провели — всё это ничего не стоило в глазах Диктатора Тристана. Он устроил своему фавориту, своему любимому Спутнику, своей ненаглядной домашней зверушке проверку на вшивость. И Дженсен её не прошёл. Черт знает, почему, он был слишком ошеломлён, чтобы разбираться, доказывать, объяснять. Да и в чём ему на этот раз оправдываться? В том, что он оказался глупее настоящего агента? Да он и так уже знал, что шпион из него никудышный. Миша Коллинз прав. Провинциальному парнишке Дженни Эклзу оказались не по зубам интриги Летучего Дома. Он сам стал их жертвой.

— Значит, я, — сказал он, сам едва узнавая этот сухой, ничего не выражающий голос. — И почему же именно я? Почему никто из тех троих?

— Ну не знаю… Может, потому, что никто из них не работал прежде на Розенбаума?

— И ещё потому, что ты мне никогда до конца не верил. Поэтому, да, Джаред?

— Повелитель, — неожиданно мягко поправил тот.

И трещина, пролегшая между ними, разорвалась, порождая гигантскую пропасть, чёрную, полную засасывающей пустоты. Через неё нельзя было перекинуть мост. И в неё нельзя было падать, потому что Дженсен знал — на дне его ждёт только смерть.

Он молчал. И Джаред молчал. Дженсена накрыло чувством дежа вю — вот сейчас Джаред спокойно дёрнет шнур, вызовет стражу, Дженсена снова схватят и поволокут в яму, только уже никто не придёт к нему, кроме палача, и он никогда больше не увидит дневного света. От этого было тоскливо, но не так тоскливо, как от необходимости смотреть на Джареда сейчас, смотреть и думать, что всё оказалось фальшивкой от начала до конца. Все эти попытки быть кем-то, кроме раба и хозяина. Всё-таки прав был его отец. Быть Спутником — всё равно что быть заклейменным. А хотя Дженсен ведь и так уже заклеймен.

Джаред упёр кулак в столешницу, разжал пальцы. Бумага, которую он стискивал, выкатилась на стол.

— Это приказ, — сказал он. — Я подписал его перед твоим приходом. Ты больше не Спутник Диктатора. Ты отправляешься в отставку. Тебе выделят поместье в уединённой горной местности и содержание до конца твоих дней. Я не стану тебя казнить. Не могу. Но больше мы никогда не увидимся и…

Он замолчал. И правда, что к этому ещё добавить. Дженсен преклонил колено, упёрся ладонью в пол. Ему так хотелось сказать хоть что-нибудь напоследок, хотя бы попросить ещё раз как следует проверить тех троих, потому что один из них, кто бы он ни был, для Джареда смертельно опасен. Но он знал, что сейчас Джаред просто не услышит его. Если слышал хоть когда-нибудь.

Дженсен стоял, преклонив колено, ощущая под ладонью короткий ворс ковра, о который только несколько дней назад стирал колени, когда Джаред входил в него сзади, мягко и нежно и так глубоко. Дженсен поймал себя на том, что гладит этот ворс кончиками пальцев. Хотя хотелось, на самом деле, просто поцеловать его. За всё хорошее, что здесь когда-то случилось.

Он встал, не поднимая глаз, шагнул за порог спиной вперёд, пятясь, как полагалось по церемониалу.

И закрыл за собой дверь.

*

Место было хорошее. Всех, кому по вине рождения или обстоятельств предстояло провести остаток жизни в изгнании, селили в хороших условиях — как будто тюрьма, расположенная в живописном, здоровом и умиротворённом месте, перестаёт быть тюрьмой. Странно, но отчасти так оно и было: Джаред сам провёл в такой тюрьме большую часть своей жизни, и только выбравшись, понял, что жил в заключении. Ему было проще — он никогда не знал ничего другого. Каково переживать подобное тем, кто успел узнать, что такое свобода, он мог только догадываться.

Джефф, впрочем, вряд ли воспринимал свою ссылку как несвободу. Скорее, наоборот. И это Джаред тоже не до конца понимал. Он не знал, кто именно занимался устройством новой жизни бывшего Диктатора, но это явно был человек, питавший к отрекшемуся правителю если не симпатию, то хотя бы почтение. От роскошного дома Джефф отказался, и ему предоставили небольшой коттедж, стоящий на склоне холма, покрытого жирным плодородным чернозёмом. Местность была открытая, и на много миль вокруг простирались поля и луга, тут и там усеянные хуторами и деревеньками. Коттедж ничем не отличался от любого другого дома в округе — не бедный, не богатый, именно такой, какой могут себе позволить простой фермер и его жена, живущие на сбережения. Они возделывали огород и кормились с него; вот и сейчас, когда Джаред подошёл достаточно близко, он увидел, как человек, скинувший на него самую тяжёлую в мире ношу, мирно подвязывает на грядке расползшиеся поросли гороха. Неподалёку от него так же безмятежно трудилась женщина, пропалывавшая грядки: ей немного мешал округлившийся живот, и время от времени она останавливалась, чтобы погладить его и что-то тихонько прошептать.

Джаред нарочно приказал пилоту спустить пароплан подальше, ему хотелось пройтись пешком, и ещё хотелось, чтобы они не сразу его заметили. Так и вышло: Джареда отделяло от них не более двадцати шагов, когда Джефф выпрямился и приставил ладонь ко лбу щитком, разглядывая нежданного гостя. Он не поклонился, не припал на колено, не прижался ладонью к земле, просто стоял и смотрел, как к нему идёт его брат. Регина тоже узнала Джареда, охнула, согнулась, но Джаред остановил её кивком головы, встал, не дойдя совсем немного, и долго смотрел на неё, на то, как она таким знакомым Джареду защитным жестом прикрывает живот перепачканными в земле ладонями.

— Вижу, вас тоже можно поздравить, — сказал Джаред.

Джефф слегка улыбнулся. Он сильно загорел, на лице прибавилось морщин, тело стало более крепким и жилистым. Ещё бы, Диктатору на его посту совсем не остаётся времени на то, чтобы как следует следить за собой. Сам Джаред был отнюдь не в лучшей форме, мышцы у него ослабли, а кое-где и расплылись, и глядя на Джеффа, такого статного, такого здорового, он чувствовал зависть, смешанную с грустью, которую ничто не могло перебороть. Как же изменились они оба, и не только внешне. Как изменилось всё. И это ведь ещё не конец.

Это только начало конца.

— Рад видеть тебя, Джаред, — сказал Джефф Падалеки. — Выпьешь со мной?

— Если угостишь.

— Регина, будь добра, принеси нам сидра.

Регина кивнула, подобрала юбки, явно радуясь возможности оставить мужчин наедине. Когда она скрылась в доме, Джефф сказал, словно извиняясь:

— Всё никак не соберёмся завести корову, чтобы было свежее молоко. С ней много возни, я не мастер по этой части, а Регине в ближайшее время будет не до того.

— Какой у неё срок?

— Пять месяцев. А что Женевьев? Родила?

— Да, две недели назад. Мальчика. Назвали Томасом.

— Это чудесно, Джаред.

— Да. Наверное. Странно, правда? Трудно не радоваться такому, даже зная всё то, что знаем мы с тобой.

Джефф кулаком сдвинул на затылок шляпу, прикрывавшую его голову от палящего солнца. Близился вечер, но на холме ещё шпарило вовсю, и Джаред чувствовал, как ему припекает темя.

— Что, уже? — спросил Джефф.

— Почти. Пару месяцев, от силы. Если повезёт, может, полгода.

— Чёрт, — сказал Джефф. — К дьяволу сидр. Где-то у меня была бутылка виски.

Они вошли в дом. Регина хлопотала у кухонной плиты, и Джаред посмотрел на неё с удивлением: он никогда не видел таких женщин, самых обычных, простых, которые работали в огороде, готовили мужьям еду, рожали детей. Женевьев родила ему сына, и они были счастливы этому, оба, но Джаред видел, как она гордится, что родился именно сын, наследник, будущий Диктатор. И он был рад, что все-таки не сказал ей. Ни к чему разрушать её мечты, пусть им и осталось совсем недолго. Пусть они радуют её столько, сколько возможно.

Да, теперь он многое понимал лучше.

Джефф достал бутылку, вынул из буфета два простых гранёных стакана и кивнул Джареду на крыльцо у задней двери. Оттуда открывался вид на поле и розовеющее в предзакатных лучах небо, на котором уже кое-где слабо сияли первые звёзды. Приглядевшись, Джаред рассмотрел даже тоненький серпик месяца, хотя солнце стояло ещё довольно высоко над горизонтом.

Джефф налил ему, потом себе. Они выпили, не чокаясь.

— Знаешь, — сказал Джаред, — когда Морган показал мне, ну, в самом начале, первой моей мыслью было, что я тебя ненавижу. Это по-детски, знаю, и только потом я вспомнил, что ты это мне обещал — что я возненавижу тебя обязательно. Я даже подумывал тебя как-нибудь наказать. Сперва просто со злости, а потом вполне серьёзно. Даже указ написал о твоем аресте. Только печать не поставил.

— Правда? А какой значилась причина ареста? Измена?

— Нет, — сказал Джаред. — Трусость.

Джефф опустил голову. Но прежде, чем он успел что-то сказать в своё оправдание, Джаред добавил:

— А потом я подумал, что ничем не лучше тебя. Мне тоже страшно. До усрачки страшно, Джефф. Со страху иногда делаешь такие вещи, о которых на трезвую голову даже подумать противно. И если бы я мог поступить так, как ты, просто сбежать и всё бросить — я бы так и сделал. Сейчас-то уж точно.

— Так сделай, — сказал Джефф. — Возьму ту или того, кого любишь, и уходи. Просто люби их, и проживите столько, сколько вам будет отпущено. Вместе.

— Не могу. Слишком много всего я уже натворил. Я чересчур далеко зашёл. Уйти теперь… тогда получится, что всё было зря.

— А разве нет?

Джаред вздрогнул. Он отвык уже, чтобы с ним говорили с такой искренней, безжалостной прямотой. Разве что Дженсен, но того больше не было рядом.

— Ты не сказал Регине? Когда вы зачинали ребёнка, она думала, что… она ни о чём не подозревала?

— Конечно, нет.

— Почему, Джефф? Как так вышло, что мы погрязли во всей этой лжи? Чья это была идея, что неведение нас спасёт?

— Не моя, если ты об этом, — Джефф откинулся назад, упираясь руками в ступеньку за своей спиной и глядя на набирающий силу месяц в лиловом небе. — Моё наследство было немногим лучше твоего. Насколько я понимаю, всё началось ещё с нашего деда, Диктатора Августина. Саркадасы ушли при нём, и когда выяснилось, что с ними случилось, и что должно случиться с нами, он решил оставить всё в тайне. Сам, или на него надавили советники, я не знаю. Три поколения, Джаред. Эта ложь копилась три поколения, узел затягивался всё туже. И я понимаю, почему он так поступил. Ты же всё видел. Ты представляешь, какая началась бы паника? А тогда, именно тогда её никак нельзя было допустить. Тогда ещё оставалась надежда, и очень важно было сохранить наши позиции, сохранить статус кво. Хотя, думаю, дед надеялся, что сумеет вовсе устранить угрозу. Но время показало, как жестоко он ошибался. Отцу достался уже готовый клубок тайн, которые он побоялся распутывать. А я…

— Ты тоже побоялся.

— Да. Морган убедил меня… что ты так смотришь?

— Ничего, — Джаред мотнул головой. — Я просто подумал… нет, ничего.

Они сидели какое-то время молча, прихлёбывая из стаканов.

— Тебе никогда не приходило в голову, — сказал Джаред наконец, — что всё могло быть иначе? Что если бы мы им сказали с самого начала…

— Приходило, — резко ответил Джефф. — А что толку? Имеем то, что имеем. То, что получили на руки. И ведь ты тоже не решился всё переиграть, верно? Что тебе мешает хоть сейчас взять записи и пустить их в общепланетный эфир? Просто покажи им. Твоему бедному, угнетённому, притесняемому народу. И посмотрим, что будет.

— Тебе легко говорить. Тебе не пришлось…

— Стать Александром-Мясником? — Джаред снова вздрогнул, на этот раз всем телом, и Джефф усмехнулся. — Брось, братишка. Чернь есть чернь. Это чудовище с миллионом рук, но без единой головы. Если бы ты дал им свободу воли, если бы ты им сказал, думаешь, они бы поблагодарили тебя? Да только ещё сильнее бы прокляли. Сейчас у них хотя бы есть надежда, что их смешная революция победит, и тирана свергнут. Это надежда, понимаешь? Хоть какая-то. Они сами не подозревают, как много ты им даёшь.

Джаред проглотил молча его слова о «смешной революции». Джефф неплохо устроился в своём богом забытом уголке мира, должно быть, он даже не знал о большей части творящихся на Пангее ужасов — у него здесь не было далекогляда. Но спорить с ним Джаред не стал. В конце концов, если посмотреть с точки зрения Джеффа, если взглянуть на всё сверху — то и правда, иначе, чем смешной, всю эту борьбу за власть не назовёшь. Ну какому пирату придёт в голову брать на абордаж почти затонувшее судно, набравшее полные трюмы воды? Только слепому, глухому и безмозглому. Жалкое зрелище.

— Если ты себя винишь, — сказал Джефф, — то напрасно. Я говорил при нашей последней встрече и повторю: из тебя вышел правитель не хуже, чем из меня. Во всяком случае я не знаю, как действовал бы на твоём месте. Если бы при мне всё зашло так далеко.

— Но ты не на моём месте.

— Да. И за это ты имеешь полное право меня презирать.

— Я не… — начал Джаред и умолк. Что сказать? Не презираю? А правда ли это? Он чувствовал к Джеффу такую невероятную смесь всего — ненависти, гнева, жалости и сочувствия, что это ввергало в смятение его самого. По правде, он сам не знал, зачем приехал к нему — впервые с тех пор, как стал Диктатором Пангеи, а Джефф перестал им быть. Сказать, что времени мало, чтобы наслаждался каждым оставшимся днём, и… о чём-то спросить, наверное. Но он уже не помнил, о чём. Здесь было так спокойно, так хорошо, небо было таким красивым, а виски — вкусным, и не хотелось обвинять, спорить и ссориться. Хотелось жить.

Просто хотелось жить.

— Почему ты не с ним?

Джаред на сей раз не просто вздрогнул — он подскочил на месте. «С ним». Не «с ней».

— Ты, вижу, осведомлён куда лучше, чем тебе положено, — резко сказал он — и осёкся, поймав в прищуренных глазах Джеффа искорку смеха.

— В точку, да? — спросил его брат — и рассмеялся, видя замешательство Джареда. — Я слышал, что ты сделал фаворитом одного из Спутников. Все об этом знают, и я просто предположил, а ты… Джаред, ты ещё такой мальчишка.

Стоило разозлиться — да, я мальчишка, и мне пришлось принимать решения и совершать поступки, на которых у тебя, зрелого мужа, яиц не хватило, — но злости почему-то не было. Только всё та же горечь и грусть, к которой примешивалась теперь чудовищная тоска.

— Так вышло, — выдавил Джаред наконец. — Он… мне пришлось его выслать.

— Это плохо, брат. Очень плохо. Где бы он ни был, в самом конце лучше быть с теми, кто тебе дорог. С матерью ты, кстати, виделся?

— Нет ещё… я собирался…

— Соберись. Увидься с ней, обними её. Она гордится тобой. Несмотря ни на что, гордится.

— С чего ты взял?

— Она же твоя мать.

Джаред с сомнением покачал головой. Он думал о том, чтоб съездить туда, где год назад остался его дом и его детство, но боялся. Это был не тот панический страх, за который он презирал теперь Джеффа, но, что уж скрывать, боязнь отдавала малодушием, словно Джаред не мог посмотреть своим близким в глаза. А разве мог?

— Навести их, — сказал Джефф, слегка похлопав его по колену. — Твою маму и Мэган. Передай от меня привет. Мэган скажи, что у неё появится скоро ещё один племянник или племянница. И если она в кого-нибудь влюблена, хоть в их домашнего трубочиста, пусть выйдет замуж. Дай ей своё благословение. А когда со всем этим покончишь, — добавил он, не давая Джареду возразить, — поезжай к нему. Будь с ним. И скажи ему.

— Ты не сказал Регине! Почему я…

— Это совсем другое. Дженсен — мужчина.

Над полем впереди, отсверкивая в последних солнечных лучах золотистыми крыльями, пролетел пароплан. Сделал петлю, пошёл обратно: это был знак Джареду — пора возвращаться. Он собирался вернуться в Летучий Дом до темноты, раньше, чем Чад заметит его отсутствие. Не хотелось бы подставлять пилота, он и так рисковал, ослушавшись своего непосредственного командира в угоду очередной блажи Диктатора.

— Мне пора, — сказал Джаред, поднимаясь на ноги. — Прощай.

— А ты меня простишь?

Джаред посмотрел на брата сверху вниз. Джефф был выше его ростом — настоящий гигант, — но сейчас он сидел на ступеньках, держа в опущенных руках шляпу, и смотрел, задрав голову, на своего младшего брата, на Диктатора Пангеи. Джаред заметил вдруг, что в висках у него просвечивает седина. Ему захотелось дотронуться до неё пальцами, проверить, в самом ли деле она там, или это игра воображения и света на исходе угасающего дня. Но он не дотронулся. Не посмел.

Простит ли он…

— Я не знаю, — сказал Джаред. — Передавай мои наилучшие пожелания Регине.

И, повернувшись, пошёл по склону внизу, где в надвинувшейся на поле гигантской тени от холма ждал пароплан.

========== Глава четырнадцатая ==========

*

Дженсен сидел на террасе, пил виски и смотрел на деревню, лежащую внизу у подножья горы. Деревня никогда не менялась, ни днём, ни ночью: россыпь крошечных домиков, в ночи сливавшихся с окружающим мраком. Там никогда не получалось разглядеть никакого движения — слишком далеко, и отсюда, с верховины, казалось, что деревенька вымершая, покинутая. Хотя Дженсен знал, что это не так: раз в неделю оттуда к нему приползал фуникулёр, содержащий запас провизии и необходимых вещей. Если Дженсену что-то было нужно, он клал в фуникулёр записку, и тот, выждав четверть часа — ни минутой меньше, ни минутой больше, — со скрипом спускался обратно, увозя опустевшую корзинку с одиноким клочком бумаги. Конечно, Дженсен успел прикинуть, не удастся ли ему самому спуститься вниз в этой корзинке — он подумал об этом в первый же день, и сразу отмёл эту мысль. Фуникулёр крепился на единственном тонком канате и вряд ли смог бы вынести вес больше ста фунтов. Его задачей было не позволить Дженсену умереть от голода, а не подарить надежду на побег.

Он остался совершенно один. В удобном, но пустом и надёжно отрезанном от внешнего мира горном уголке. Его привезли сюда на пароплане, и путь обратно был только один — вниз головой, на острые камни. Ничего похожего на тропу; скалистый обрыв — и всё. За две недели, проведенные здесь, Дженсен уже трижды заключал сам с собой пари, долго ли он тут протянет, прежде чем опробует этот самый краткий путь на свободу. И каждый раз сокращал срок.

Он хотел бы возненавидеть Джареда, но не получалось. Его опять обманули, а он был в последнее время слишком измучен всем, что на него свалилось, всем, что ему приходилось делать, чего никак не мог избежать — конечно, ему было не до Дженсена и его душевных терзаний. В конце концов, Джаред и вправду мог его просто-напросто казнить. Он должен был его казнить. Так поступают с теми, кого подозревают в измене, особенно когда вся планета погружена в пучину бунта. А Дженсен отделался всего лишь одиночным пожизненным заключением — не так уж и плохо. И ведь всё равно рано или поздно именно этим бы всё закончилось — в таких «поместьях» кончают свои дни все Спутники Диктатора, и об этом известно наперёд. Правда, Дженсен надеялся, что этот день наступит хотя бы лет через двадцать, а не через один только год. Но он много на что надеялся. Как дурак, право слово.

— Я по тебе скучал, — тихо сказал Джаред у него за спиной.

Дженсен напрягся, отхлебнул ещё виски, не торопясь оборачиваться. Что-то рановато у него поехала крыша, но даже если и так, стоит потешить себя иллюзией подольше. Однако ощущение чужого присутствия рядом не проходило; оказывается, Дженсен успел так отвыкнуть от него всего за две недели изоляции, что чувствовал теперь почти так же остро, как физическое прикосновение. Это было всё равно что после двух недель слепоты внезапно увидеть свет. Дженсен резко обернулся.

Джаред стоял у края тропинки, ведущей к дому, сунув руки в карманы и виновато улыбаясь. Дженсен смотрел на него и смотрел, и Джаред, вздохнув, добавил:

— А ты по мне, кажется, нет.

Значит, он в самом деле приехал. Чудненько. Решил навестить своего мятежного Спутника. Своего любимого изменника. Свою непокорную подстилку. Может, даже соизволит оказать ему честь и даст себе отсосать. Может, именно за этим он и приехал. Давно его никто не выслушивал, не гладил по голове и не повторял, какой он хороший, даром что ежедневно убивает сотни людей. А не хватает этого, оказывается, да? Надо же, какой сюрприз.

Дженсен сам не понял, когда начал думать вслух. Только заметил, как лицо Джареда исказилось от боли, и напускное веселье слетело с него в один миг. Но Джаред не рассердился, или во всяком случае справился с собой.

— Если ты хочешь, чтобы я ушёл, я уйду, — проговорил он, когда Дженсен, задохнувшись, умолк. — Но сперва сделаю то, зачем приехал.

— Трахнешь меня?

Да, конечно, чёрт подери, он злился. Ещё бы. И в то же время Джаред совсем свихнулся, если думает, что Дженсен вознамерился сразу его прогнать. Он две недели не слышал человеческого голоса и не видел человеческого лица. Он понимал, почему бывших Спутников держат в изоляции — они чересчур много знали. Но только сейчас он вдруг понял, каким чудовищным было его одиночество. И как жутко сознавать, что оно может продлиться ещё долгие, долгие годы. Разве он заслужил это? Такого никто не заслуживает.

Джаред двинулся с места и пошёл к нему. Дженсен остался сидеть, стискивая стакан с виски так, что тот едва не лопался у него в руке. Джаред подошёл, нагнулся, взял его за руку, мягко разжал ему пальцы. И поцеловал тыльную сторону его ладони, легонько, едва коснувшись губами.

— Знаешь, — сказал Дженсен, — у меня странное дежа вю. Такое ощущение, как будто ты опять понял, что поспешил с выводами. И внезапно осознал, что я невиновен.

— Ошибаешься, — ответил Джаред, выпустив его руку. — Я и так это знал.

До Дженсена не сразу дошёл смысл его слов. А когда дошёл, он с проклятием поднялся на ноги, отступая на шаг.

— Тогда за каким чёртом ты меня сюда запроторил?!

— Чтобы тебя защитить. Пойдём в дом, поговорим наедине.

Дженсен метнул взгляд ему за спину. А, точно — не на крыльях же любви Диктатор Пангеи сюда прилетел. На небольшой площадке за домом стоял пароплан, из которого вышло несколько солдат — и Чад Майкл Мюррей, собственной персоной. Как обычно, Диктатора держат на коротком поводке. Дженсен глумливо отсалютовал Командору дворцовой безопасности, и тот холодно кивнул в ответ.

— Я сейчас, — сказал Джаред. — Только кое-что возьму.

Дженсен только теперь заметил, что он и правда оставил что-то на тропинке у дома. Небольшой саквояж, тяжёлый, судя по тому, что Джаред поднял его с заметным усилием. Странно, что никто из солдат не поможет — не диктаторское это дело, багаж таскать. Разве что там внутри что-то такое, к чему никто, кроме Диктатора, не имеет права прикасаться.

Дженсен распахнул дверь дома, с подчёркнутой любезностью приглашая Диктатора в его скромное жилище. Джаред пропустил издёвку мимо ушей. Он вошёл, окинул прихожую беглым взглядом.

— У тебя нет слуг?

— Никого нет. Вчера вечером отправил этим сволочам внизу записку, попросил прислать попугая. Хоть с кем-то поговорить.

Джаред смущённо взглянул на него. Похоже, он не знал, в каких условиях живут бывшие Спутники. НоДженсен не считал это достаточным оправданием.

— Я ездил недавно в похожее место. Там было лучше, я думал, здесь примерно так же… Дженсен, я не знал.

— И тебе очень жаль. Само собой. Вам что-то угодно, повелитель? Ради чего вы почтили вниманием своего самого недостойного и…

— Дженсен, пожалуйста, перестань. Пожалуйста. Просто послушай меня.

Джаред говорил тихо и так устало, что в Дженсене шевельнулась прежняя, уже почти забытая жалость. За две недели, замешавшись на обиде, гневе и боли, она успела превратиться в презрение, и, глуша виски одинокими вечерами, Дженсен часто вслух обзывал себя дураком за то, что имел глупость сочувствовать Диктатору, который на самом деле ни в чьём сочувствии не нуждался. Но сейчас он вдруг вспомнил все те ночи, когда Джаред просыпался с криком и долго дрожал всем телом, словно испуганная собака, и как крепко, почти до боли приходилось его обнимать, чтобы унять эту дрожь.

Почему всё это так быстро забылось? Неужели Дженсен правда так лелеял свою обиду?

— Я слушаю, — сказал он.

Джаред благодарно кивнул, поставил саквояж на стол и раскрыл его. Дженсен с невольным любопытством следил, как он вынимает оттуда какое-то устройство — это оказался далекогляд, только линза была вмонтирована не в стену, а в прочный алюминиевый корпус. Переносной далекогляд? Вот это да, какая новинка техники. Эксклюзив для повелителя, вероятно.

— Что это такое? — не удержавшись, спросил Дженсен.

— Чёрный ящик, — ответил Джаред, убирая саквояж со стола. — Так его называют. Переходит от Диктатора к Диктатору. Хотя я бы назвал его скорее ящиком Пандоры.

Он вынул из внутреннего кармана длинный стержень, похожий на грифель. Сунул его в невидимое глазу отверстие в боковине далекогляда. Линза мутно засветилась красным, потом посветлела. На ней проявилось изображение. Запись включилась автоматически.

Дженсен увидел города саркадасов. Такие, как в бесконечных пропагандистских роликах, крутившихся по официальному каналу: гигантские стрельчатые башни, покрывающие дно котлованов идеально круглой формы. Только в записях, которые показывали народу Пангеи, города кишели врагами. А на этой записи они были пусты. Некоторые башни оказались разрушены, отчего город напоминал рот больного чудовища, полный гнилых поломанных зубов. Зрелище было отталкивающим, от него по спине продирал мороз.

Должно быть, именно об этих снимках толковал Майк Розенбаум. Он их видел.

— Так это правда, — сказал Дженсен. — Они мертвы.

— Да, — ответил Джаред. — Мертвы. Вот только почему-то ни тебе, ни Розенбауму не пришёл в голову вопрос, а что же именно их убило.

Он говорил спокойно, и всё же было что-то в его тоне, заставившее Дженсена посмотреть ему в лицо — впервые по-настоящему с той минуты. как Джаред появился в его тюрьме. Но Джаред, поймав его взгляд, только мотнул головой и указал на вновь покрасневшую линзу:

— Смотри дальше. Просто смотри, Дженсен.

И он посмотрел.

Камера, снимавшая города саркадасов, опустилась ниже. Теперь видны были улицы, если можно так назвать хаотичное пространство между башнями. Вымершие, но не пустые. Там повсюду лежали тела. Вероятно, снимок был сделан с довольно большого расстояния, а потом искусственно масштабирован, потому что картинка оказалась расплывчатой и зернистой. И Дженсен возблагодарил за это бога, потому что…

— Они что… — он запнулся, не зная, верить ли глазам. — Это что, части тел? Это…

— Они расчленены, — ответил Джаред. — Смотри. Это тяжело, но постарайся, пожалуйста.

Он мог и не просить, потому что с этой секунды Дженсен уже не мог оторвать от линзы взгляд. Хотя ему и хотелось. Очень хотелось.

Саркадасы были не просто мертвы — они оказались буквально разорваны в клочья. Их города усеивали останки мёртвых тел — разрозненных кусков, валявшимися тут и там: конечности, головы, какое-то нераспознаваемое месиво. Некоторых, казалось, просто вывернуло наизнанку. Качество картинки было очень плохим, и всё же Дженсен ощутил, как к горлу подкатывает тошнота. Их не просто убили, убийство было зверским. Нечеловеческим. Люди, да и вообще разумные существа не смогли бы сделать такое.

— Кто… — начал Дженсен, но запись уже ответила лучше всяких слов. На ней показался космический корабль. Совершенно незнакомой Дженсену конструкции — это точно не был корабль Пангеи, но и с остроконечными, ощерившимися мириадами игл кораблями саркадасов он ничего общего не имел. Скорее, напоминал улей: множество ячеек, скученных вместе и вращавшихся вокруг своей оси. Корабль плыл к камере, казалось, что медленно, но в его движении чувствовалась пугающая неотвратимость, как в метеорите, летящем на незащищённую планету. Линза снова мигнула, запись сменилась — и Дженсен увидел их. Они выходили из своего корабля — нет, не выходили, скорее, сыпались, как сыпется из растревоженного гнезда осиный рой. Их были сотни. Тысячи. Из одного-единственного корабля.

— Что за… — выдохнул Дженсен. — Что это за твари?

Джаред коснулся блестящей серебристой панели на крышке далекогляда. Картинка замерла.

— Наши учёные назвали их инсектоидами. Но это название не прижилось, чаще их называют Потрошителями. Их самоназвания мы не знаем, потому что за сорок лет нам так и не удалось вступить с ними в контакт. Если только не считать контактом вот это.

Он снова коснулся панели. Крупный план, качество картинки гораздо лучше — на сей раз это была фотокарточка, а не видео, и Дженсен возблагодарил бога, потому что видеть ЭТО в движении он не хотел. На карточке существо восьми футов ростом, похожее на какую-то дикую помесь гуманоида и таракана, держало в вытянутых передних конечностях солдата в форме Пангеи. Вернее, то, что осталось от этого солдата. А остались только торс, голова и одна рука. Рот солдата был распахнут, и из него фонтаном била кровь. В глазах у солдата не осталось уже ничего человеческого.

— Они появились около пятидесяти лет назад, — сказал Джаред. — Мы не знаем, откуда они пришли и каковы их цели. Предположительно, они просто движутся сквозь космос, уничтожая всё живое, или, во всяком случае, все разумные расы, которые встречают на своём пути. Они двигались со стороны Альфа Центавра, так что, на наше счастье, между ими и нами оказались саркадасы. Ты хорошо знаешь историю, Дженс?

— Сносно, — отозвался Дженсен, не в силах оторвать взгляд от жуткого снимка на линзе.

— Тогда ты помнишь, что как раз пятьдесят лет назад в нашей извечной войне с саркадасами случился большой прорыв. Столетия перед тем они теснили нас, не пускали на другие планеты нашей солнечной системы, а мы так нуждались в них, на Пангее ведь почти нет природных ресурсов. И вдруг они отозвали почти все свои войска с тех самых планет, на которые не пускали нас веками. Это случилось при моём деде, Диктаторе Августине. Он принял отступление саркадасов за капитуляцию, бросил все войска на опустевшие планеты, и следующие пять лет вовсю трубил о скорой и полной победе. А потом разведка добыла вот эти записи. Их города. И стало ясно, почему они о нас забыли. У них появились заботы поважнее.

Он снова нажал на серебристую панель. Замелькали снимки и записи: дрейфующие астероиды, коридоры кораблей, отсеки орбитальных башен — всё, что становилось полем боя. Люди и жуки. Потрошители. Дженсен без труда понял, почему их так прозвали. Они использовали оружие, но оно, судя по всему, имело не убойное, а нервнопаралитическое действие: жертва падала наземь, инсектоид бросался и разрывал её заживо на куски. Раз за разом картина повторялась, менялись только декорации. Кровь, ужас, чудовищная боль. Неотвратимая гибель.

Господи боже.

— Чего они хотят? Что им нужно?

— Не знаю. Никто не знает, Дженсен. Саркадасы отличались от нас, не хотели искать компромиссов, но они по крайней мере тоже были гумандоидами, и с ними можно было вести переговоры. Несколько раз мы заключали перемирие, иногда оно длилось годами, хотя на Пангее об этом никто не знал. Но с Потрошителями всё иначе. С ними невозможно договориться. И их технологии намного превосходят наши, настолько, что наши учёные даже не смогли толком разобраться в их строении. Это какие-то биомеханические структуры, воспроизвести их или копировать посредством наших технологических достижений невозможно. Видел их корабль? Он не просто похож на улей, это и есть улей. Это органическое существо, напичканное под завязку мощнейшей техникой. И его почти невозможно уничтожить, потому что у него огромные способности к регенерации.

— Откуда они взялись? Их кто-то создал?

— Скорее всего. Возможно, какой-то эксперимент более развитой расы, вышедший из-под контроля. Мы никогда не узнаем. Но это и не важно. Важно то, что саркадасы сопротивлялись им так долго, как могли — больше тридцати лет. Но десять лет назад они были полностью уничтожены. Не осталось ни одного города, ни одного корабля, разве что несколько ещё дрейфуют где-то в открытом космосе. Ты спрашивал, мертвы ли они, и есть ли война — да, мертвы, и война есть. Последние десять лет мы воюем с Потрошителями. Пытаемся не подпустить их к нашей планете. То есть… пытались.

Он снова нажал на панель. Дженсен увидел уже знакомую картину боя — и в то же время другую. На этой не было фонтанов крови, ружейной пальбы и адских воплей. Человек в форме, заляпанной иссиня-чёрной жижей, трясущимися ногами пинал поверженное тело инсектоида. Он что-то бессвязно выкрикивал — кажется, победа в бою стоила ему рассудка. Дженсен хотел сказать, что вот же, вот, их всё-таки можно убить — но слова застряли в горле, когда он увидел на заднем плане гору с тремя пиками, смотрящими в разные стороны. Этот пейзаж узнал бы любой. Гора Корона, находящаяся в пятидесяти милях южнее Летучего Дома. На Пангее.

— Они уже здесь, — прошептал он.

— Да. Это был разведывательный отряд. Всего один истребитель, одна ячейка от коробля-матки. Десяток Потрошителей. Они убили целую роту, прежде чем их удалось остановить. Из всей роты выжило только трое. И это нападение не было внезапным, Дженсен, о нём знали заранее. К нему были готовы, и едва сдержали его. Один крохотный истребитель и десять вражеских солдат.

— Когда это случилось?

— Около месяца назад.

Дженсен качнул головой. Он не мог это осмыслить. Он знал, что там, на фронте, дела обстоят худо, знал, что Джаред измучен, что его поедом ест отчаяние и тоска — но даже вообразить не мог ничего подобного. Что внешний враг, который для аристократии, брезговавшей марать руки далёкой и скучной космической войной, был всего лишь пустым звуком — на самом деле действительно смертельная угроза. И не просто смертельная. Если Потрошители прорвутся на Пангею… что ж, тогда города Пангеи станут такими же, как города саркадасов. Братскими могилами, полными изувеченных тел. Никто не спасётся. И те, кто умрут первыми, будут счастливчиками.

— Диктатор Августин знал о них… и Диктатор Александр, твой брат… и ты. И вы никому ничего не сказали?

— А как о таком сказать, Дженсен? Посуди сам. Как ты думаешь, что будет, если эти записи пустить в эфир? Если люди поймут, что их ждёт — что ждёт всех нас, стоит нам только ослабить линию обороны? Начнётся паника. Хаос. А хаос сразу же приведёт к простою в производстве. Фронт перестанет получать самое необходимое — и это будет конец всему. Мы еле-еле держимся эти десять лет, Дженсен. Мы постоянно теряем позиции. Несколько раз они едва не прорвались на орбиту Пангеи, в последний раз — когда вспыхнул бунт в Коджесе. Розенбаум понятия не имеет, с чем нам приходится справляться.

— Так скажи ему! Какого чёрта?! Джаред, ты давным-давно должен был открыть людям правду! Проклятье, да мы все можем умереть в любой день, и никто даже не подозревает об этом!

— Тебе легко говорить, — резко сказал Джаред, вскидывая голову. — Открыть правду. Да запросто. А потом смотреть, как они носятся по улицам и орут, пока на головы им сыпятся Потрошители. И думать, что если бы молчал, если бы делал дальше всё, что от меня зависит, то хотя бы продлил им всем жизнь, если бы не спас…

Его голос сорвался. Дженсен внезапно осознал, до чего тяжело ему даётся это напускное спокойствие. И он не выдержал. Он не мог больше терпеть. Он подошёл, взял Джареда за плечи и рывком притянул к себе, стискивая волосы у него на затылке. Джаред неловко обнял его за пояс. Так они стояли какое-то время: это не было полноценным объятием, просто они держались друг за друга, словно стояли на падающей платформе.

— Кто ещё знает? — спросил Дженсен наконец. — Женевьев?

— Нет. Она же была беременна, сейчас кормит ребёнка и… я бы ни за что ей не сказал. Я вообще никому не говорил, Дженс, никогда. Ты первый.

— Но не единственный?

— Ну, да. Знают Морган и Пеллегрино. Из членов Совета — больше никто. Знает Зингер, и довольно многие офицеры в космосе. И, конечно, все, кто идут в открытый бой. Мало кто выживает, а тех, кому везёт, мы не пускаем обратно на планету, чтобы исключить утечку информации. Сейчас даже мутного слуха достаточно, чтобы всё окончательно покатилось к чёрту. Хотя… думаю, у нас и так немного времени.

— Сколько? — холодея, спросил Дженсен.

Джаред, отстранившись от него, пожал плечами.

— Не знаю точно, на прошлой неделе они прорвали основную линию нашей обороны. Мы снова объявили внеочередной призыв, но боюсь, на сей раз этого будет недостаточно. Они слишком сильны. И их разведчики уже побывали здесь. Думаю, пара месяцев, и они спустят на Пангею свои корабли-матки. Хотя есть ещё надежда, что удастся удержать наши орбитальные башни и отбросить Потрошителей назад в космос. Но это всё равно только временное решение. Это как… как прибой. Он точит скалы. Они будут возвращаться снова и снова, пока не пройдут сквозь нас. И отправятся дальше. — Он замолчал, и Дженсен молчал тоже, не в силах выдавить ни слова. А потом Джаред добавил жалобно, как ребёнок, и еле слышно: — Я не хотел, чтобы ты узнал. Прости.

И тогда Дженсен выдохнул, сгрёб его лицо руками и поцеловал. Наконец-то.

В этом поцелуе не было привычной страсти. Это был поцелуй-утешение, поцелуй-обещание, что всё наладится, хотя Дженсен уже понял, что не наладится ничего. Всё оказалось не просто хуже, чем он ожидал — хуже, чем он мог вообразить. Он думал, что его ждут долгие годы в изгнании и одиночестве — но годы превратились вдруг в месяцы, даже недели, и это наполнило его таким ужасом и такой жаждой жизни, что пот прошибал и сердце выскакивало из груди. И думалось, как тогда, когда он увидел горящий правительственный мобиль: нет. Пожалуйста, нет. Пусть мои глаза меня обманут.

— Ты правильно сделал, — прошептал Дженсен Джареду в губы.

— Что приехал? — так же невнятно отозвался тот.

— Что приехал. И что сказал. И всё, что ты делал, всё было правильно.

— Не знаю…

— Я знаю, — сказал Дженсен и с силой притянул его к себе, целуя жёстче, настойчивее, как в последний раз. Какого чёрта. Если уж им и правда недолго осталось, он не собирался тратить время попусту. Впрочем… есть же ещё кое-что.

— Почему ты меня прогнал? Ты ведь знал, что я не работаю больше на Розенбаума?

— Знал. Но в последнее время… я стал чересчур уязвимым. Морган и Пеллегрино очень сильно давят на меня. Морган категорически против одной только мысли о том. чтобы открыть людям правду, даже если Потрошители покажутся над городами. Он хочет, чтобы мы молчали до самого конца, говорит, только так у нас есть шанс. Зингер с ним согласен. Что думает Пеллегрино, я до сих пор толком не могу понять. Одно я знаю точно: когда Потрошители высадятся здесь, первым делом они обрушатся на города. И в последнюю очередь — на одинокие поместья в глуши, вроде этого. Мы не знаем точно, как именно они зачищают планеты — может, и не зачищают вовсе, только уничтожают крупные скопления людей. Мы смогли захватить только один их корабль, простой штурмовик, не матку, так что не знаем, существуют ли у них технологии для обнаружения жизни. Но надеемся, что нет. И я подумал… словом, моя семья, Джефф и Женевьев с нашим сыном — они в безопасности. И я хотел сделать что-то для тебя тоже. Чтобы ты…

— Всё. Я понял. Молчи, — Дженсен крепче сжал его затылок, прерывая речь, начавшую сбиваться: Джаред часто дышал и был на грани нервного истощения. Дженсен понимал, чего ему далось это признание. Он не пытался переложить на кого-то этот груз, не пытался даже разделить, просто он хотел, чтобы сейчас, перед концом, Дженсен узнал правду. И понял, что Джаред не считает его предателем. Что Джаред верит ему.

Джаред ему всё-таки верит.

— Я поеду с тобой, — сказал Дженсен. — Назад, в Летучий Дом.

— Нет…

— Да. Без разговоров. Мне плевать, как ты это объяснишь своим тамошним друзьям, одного я тебя больше не оставлю. Кстати, — добавил Дженсен, нахмурившись, — ты выяснил, кто всё-таки слил информацию про твоё участие в параде?

«И если ты знаешь, что не я тебя предал, то кто тогда?..»

Дженсен не успел закончить вопрос, а Джаред не успел на него ответить. Снаружи раздались шаги. Не размыкая объятий, Дженсен с Джаредом обернулись одновременно. На пороге стоял Чад Майкл Мюррей. За спиной у него маячили солдаты. Он посторонился, давая им пройти; они ввалились, держа вскинутые ружья наперевес. Дженсен невольно бросил взгляд на переносной далекогляд, «чёрный ящик», хранивший так долго самую жуткую тайну Диктатора Пангеи. Но ящик Пандоры уже выпустил все несчастья: линза потемнела и погасла.

Джаред разжал руки, отступая от Дженсена на шаг.

— Чад?.. — проговорил он полувопросительно, полуутвердительно.

И Командор Мюррей ответил:

— Попрощались? Хватит. Я и так сделал тебе одолжение, что позволил сюда прилететь.

О чём он говорит? Совсем помешался на безопасности Диктатора? Но это уже откровенная дерзость. Или…

Или, чёрт бы его побрал…

— Он позволил тебе покинуть Летучий Дом, — сказал Дженсен, не сводя с Мюррея глаз. — Несмотря на мятеж, несмотря ни на что. Они знали, что ты в конце концов за мной прилетишь. Они тебя выманили, Джаред. Ловко.

Джаред бросил на него предостерегающий взгляд. Опять повернулся к Чаду. И сказал совершенно спокойно:

— Так это всё-таки ты. Я догадывался. Но не верил. Ты же был моим другом.

— Ошибаешься, — выплюнул Мюррей. — Моим другом был Джаред. В тебе от него давно ничего не осталось. Ты Тристан-Мясник, тиран, монстр. Без тебя Пангея станет чище. А о Джареде я скорблю.

— Очень трогательно. Только я тебя знаю, старик, это не твои слова. Кто-то тебе это всё в голову вложил, верно? Сам бы ты не додумался.

— Ты всегда меня считал тупым. Напрасно.

— Это Морган? — спросил Джаред. — Думаю, Морган. Без чужой помощи Розенбаум к тебе бы не подобрался. Я…

— Ладно, хватит треднеть! — прорычал Мюррей. — Что стоите, идиоты? Связать его! Их обоих, эту блядь тоже берём.

Дженсен рванулся, почувствовав на себе чужие грубые руки — и в подбородок ему тотчас уткнулся ружейный ствол, задирая голову вверх. Джаред не сопротивлялся. Его связали, вывернув руки за спину, но он не смотрел на солдат, он смотрел на Чада, с чуть заметной грустью, без злости и безо всякого удивления.

— Далекогляд, — сказал он. — Возьми его. Твой хозяин скажет тебе спасибо.

Мюррей бросил взгляд на стол, скрипнул зубами, мотнул головой в сторону одного из солдат.

Их выволокли их дома, затолкали в пароплан и швырнули в холодное небо.

*

Летели до темноты. Прежде чем приземлиться, какое-то время парили в небе над долиной, устланной низким туманом; наконец во тьме полыхнула сигнальная ракета, и аэроплан, описав дугу, пошёл на посадку. Приземление оказалось непривычным — не жёстким, но машину ощутимо качнуло, и снаружи на иллюминаторы обильно брызнула вода. Моторы заглохли, однако аэроплан продолжал покачиваться, а когда один из солдат отдраил люк, Джареду на лицо пахнуло сыростью. Он посмотрел вниз и увидел воду, чёрную, покрытую кое-где слабыми желтоватыми бликами и наростами ряски.

Он обернулся к Дженсену, но их уже выталкивали наружу, на короткий полусгнивший пирс, скрипевший и расползавшийся под ногами. Неужели утопят прямо здесь? Джаред не страшился смерти, но только не такой — больше всего на свете он боялся утонуть, хотя об этом почти никто не знал. Чад вот знает, Чад вообще знает о нём почти всё… И неужели он сделает это? Своими руками? Или позволит другим сделать у него на глазах?

Джаред выдохнул сквозь зубы, заставляя себя успокоиться. Если бы Розенбаум желал ему смерти, он был бы давно мёртв. А если бы наказания, то сделал бы его публичным, и уж точно не стал бы топить Диктатора, как котёнка, тёмной ночью в лесном пруду. Дальнейшие действия похитителей это подтвердили: толкая в спину, Джареда заставили пройти по узкому пирсу вперёд, и, щурясь в подступившем ночном мраке, он разглядел впереди небольшой тростниковый домик — в таких обычно живут смотрители водоёмов. Озеро, насколько Джаред успел заметить, было довольно большим, заросшим камышом и осокой. Кто-то плескался внизу под пирсом, над головой уныло ухал филин. Частый лес, окружавший озеро со всех сторон, стоял в гробовой тишине.

Дверной проём оказался низким, Джаред едва успел пригнуть голову, и всё равно больно зацепил макушкой косяк. Дженсена втолкнули внутрь за ним следом, Джаред бросил взгляд через плечо, проверяя, в порядке ли он, поймал его кривую усмешку и неожиданно успокоился.

И только тогда посмотрел, кто же ждёт его — как он подозревал, с большим нетерпением.

Домик внутри оказался крошечным. В нём не имелось никакой мебели, на полу горела керосинка. Трое человек стояли на ногах у единственного окна, и все они смотрели на Джареда. Одного из них он ожидал увидеть, ещё одному не удивился, а третий…

Джаред не успел понять, что почувствовал, увидев третьего — помимо искреннего недоумения, конечно. Потому что его взгляд перехватила Данниль Харрис — не сказать что её появление стало для Джареда неожиданностью. На ней было мужское платье, рыжие волосы свободно рассыпались по плечам. С одной стороны они были гораздо короче, чем с другой — он слышал, ей подожгли волосы во время пыток. И она не собиралась это скрывать, не выровняла длину, словно гордилась этим, как боевой раной. Хороша рана, конечно. Не то что лишиться ног или глаза, или получить уродливый шрам вроде того, что красуется теперь на бедре Дженсена. Волосы отрастут. Если, конечно, успеют.

Джаред смотрел ей в глаза — они видели друг друга впервые — и слегка улыбался, ожидая, что она плюнет ему в лицо или выкрикнет оскорбление. Он ясно видел, до чего ей противен. Но вместо этого Данниль оторвала взгляд от его лица, и в её глазах полыхнуло не просто отвращение, а настоящая ненависть. Джаред не сразу понял, что обращена она не на него — а на Дженсена. Он был связан и ничего не смог бы сделать, но невольно дёрнулся, когда Харрис чеканным, почти строевым шагом подошла к Дженсену и внезапно, без какого бы то ни было предупреждения ударила его коленом в пах.

Дженсен выдохнул, согнувшись от боли. Двое солдат, державших его за плечи, не дали ему упасть, Харрис схватила его за волосы, вздёргивая ему голову, притянула ближе — и ударила ещё раз. Джаред почувствовал, как его оттаскивают назад, и крикнул:

— Оставь его в покое! Это же всё моя вина, а не его!

Харрис выпустила волосы Дженсена и метнула в Джареда полный презрения взгляд.

— Ты, — бросила она. — Да что ты такое? Безмозглая кукла. А этот ублюдок нас предал. Я говорила, что так будет. Говорила тебе, Майк!

Розенбаум стоял у окна, присев на подоконник, и молча наблюдал, как его соратница стравливает злость. Он не вмешался, не остановил её, и Джаред запоздало подумал, что теперь, после того, что сделал Дженсен, пощады ему не будет. Его накрыло ужасом, от которого он уже почти освободился, но который заново ощутил несколько часов назад, прилетев к Дженсену в место его ссылки и обнаружив, что оно, это место, само по себе было готовым склепом. Отправляя Дженсена в отставку, он не знал, что загоняет его в ловушку. Даже если бы Потрошители уничтожили всё живое на Пангее и не нашли его, Дженсен не смог бы выбраться оттуда без посторонней помощи. Он умер бы от голода, глядя на столбы дыма на горизонте. Так что в любом случае Джаред забрал бы его оттуда, и в любом случае не жалел, что полетел, несмотря на смутное предчувствие беды. Он как будто знал, что в Летучий Дом уже не вернётся. Так оно и оказалось: Чад только и ждал, когда Джаред вознамерится покинуть Летучий Дом. Они схватили бы его ещё во время поездки к Джеффу, если бы Джаред не улизнул тогда без ведома Чада; или во время поездки к матери, если бы Джаред в последний момент не решил вызвать её к себе, вместо того, чтобы лететь самому… Но на Дженсене его поймали. Дженсен был его слабым местом.

И теперь Джареду, кажется, придётся увидеть, как он умрёт. А он так старался избавить их обоих хотя бы от этого.

Розенбаум оттолкнулся от подоконника и ступил вперед, щуря глаза, поблескивающее в тусклом свете керосинки. Они с Джаредом впервые стояли лицом к лицу, и если бы не страх за Дженсена, Джаред получил бы, наверное, даже некоторое удовольствие от этой встречи. Всегда приятно знать врага в лицо. Он и с Потрошителями предпочёл бы этот вариант, несмотря ни на что.

— Дженни Эклз, — сказал Розенбаум бархатистым голосом. — Вот мы и снова встретились. Очень рад. И Джаред Падалеки, — добавил он, понизив тон до почти интимного полушепота. Джаред невольно вздрогнул: кажется, очень давно никто не называл его вот так, полным именем, мирским именем. Розенбаум шагнул к нему ближе, протянул руку, аккуратно, нежно тронув его подбородок двумя пальцами. И повторил, словно смакуя: — Джаред Падалеки. Наконец-то ты мой.

Джаред напряжённо всматривался в его глаза, пытаясь уловить в них признаки безумия. Он почти хотел, чтобы они там были, но Розенбаум выглядел всего лишь опьянённым своим успехом. И Джаред внезапно подумал, что всё, что он может и должен делать сейчас — это отвлечь внимание от Дженсена. Для него самого всё кончено. Но он ещё может уйти достойно.

— Я тоже рад, — сказал он, не пытаясь стряхнуть руку Розенбаума со своего лица. — Правда, очень рад нашей встрече, Майкл.

— Могу спорить, — хищно улыбнулся тот, — ты бы предпочёл, чтобы она случилась в несколько других обстоятельствах?

— Нет, почему же. Всё отлично. Лучше не придумаешь. Ты захватил меня и теперь потребуешь передачи власти. И я крайне тебе за это благодарен. Чертовски рад переложить наконец этот груз на чужие плечи.

Розенбаум продолжал улыбаться, но в его взгляде мелькнула искорка подозрительности. Он не дурак был, судя по всему, и даже не фанатик — за его действиями наверняка стоял расчёт. Плохо. Если ему нужна власть не ради власти, а ради сопутствующих ей материальных выгод, то Джаред передаёт своё тяжкое наследство в очень неподходящие руки.

— Кто бы спорил, управлять государством нелегко, — проговорил Розенбаум. — Но не волнуйся, у меня это выйдет получше, чем у тебя.

— Сильно в этом сомневаюсь, — сказал Джаред почти весело. — Но посмотрю с большим удовольствием. Или… — он сделал нарочитую драматичную паузу, потом вскинул брови и резко повернул голову, посмотрев в дальний угол хижины, туда, куда до сих пор кинул всего один взгляд. — Или вы не сказали ему о саркадасах, Командор?

Пеллегрино — Марк Пеллегрино, Командор внутренней безопасности, глава тайной полиции и контрразведки, — сжал зубы. Он всегда хорошо владел собой, всегда был отличным актёром — настолько отличным, что у Джареда за целый год ни разу не закралось и мысли о том, что он может быть как-то причастен к разгулу мятежа. Джаред грешил на Моргана — уж слишком тот был предупредительным и идеальным. Пеллегрино же позволял себе и спорить, и насмехаться — только теперь Джаред осознал, что всё это было частью его игры. И как же много это объясняло! Успех диверсий, шпионскую сеть в Летучем Доме, побег Данниль Харрис и даже то, что она почти не пострадала во время допросов, хотя пытал её сам Пеллегрино, лично. Да, душевная беседа у них вышла, должно быть. А шевелюру он ей поджёг, чтоб не дерзила, а то у этой девицы, похоже, весьма смутные представления о субординации и самоконтроле.

— Вы ему не сказали, Марк? — повторил Джаред, тише и мягче, чем до того. — Знаете, я понимаю. Но не завидую вам теперь. Скажите сейчас, прошу вас, я должен это видеть. Подарите мне это маленькое удовольствие напоследок.

— Что он несёт? — спросила Данниль. Она наконец забыла о Дженсене и хлёстко обернулась к Пеллегрино, который, стоя в своём углу, молча кусал губы. — Что вы молчите, Пеллегрино? Майк, что ещё эти твари от нас скрыли?! Я говорила тебе, что…

— Заткнись, — не глядя на неё, без выражения сказал Розенбаум. Данниль осеклась. Розенбаум пристально взглянул на Пеллегрино. — Командор, в самом деле, не желаете пролить свет на происходящее? Неужели вы дезинформировали меня относительно саркадасов?

— Никому нельзя верить, Майк, — подал голос Дженсен; звучал он хрипло, и всё же Джаред не мог не обрадоваться прозвучавшей в нём издёвке. — Сюрприз-сюрприз. Хотя если тебе так приспичило стать Диктатором, ты должен был давно это понять.

— Нам стоит обсудить это наедине, — сказал наконец Пеллегрино. Джаред в первый миг даже не узнал его голос — в нём не осталось ни следа прежних вкрадчивых ноток. Теперь в нём звучал металл, вынудивший даже Розенбаума слегка сбавить обороты. Но сдаваться он не собирался, бросив:

— Возможно. Думаю, наши друзья окажут любезность и подождут здесь, пока мы не проясним этот небольшой вопрос.

Этот небольшой вопрос… Джаред начал смеяться. Он ничего не мог поделать. Смех, наверное, вышел странным, потому что Дженсен, перестав ухмыляться, бросил на Джареда встревоженный взгляд, а Харрис обернулась с удивлением. Но Джаред не мог остановиться. Он обмяк в крепких руках своих стражей, почти повиснув на них, и смеялся до слёз, от облегчения, от отчаяния, от того, что вся эта безумная круговерть становилась всё безумнее с каждым новым витком.

— Почему он, Марк? — выкрикнул Джаред, изо всех сил пытаясь перестать смеяться. — Ну почему именно он? Неужели с ним проще договориться, чем со мной?

— С вами, Диктаторами, вообще невозможно договориться, — пробормотал Пеллегрино, не глядя ему в лицо.

— А с президентом Временного Правительства будет проще? Ну да, конечно. Если только он не сбежит, поджав хвост, как только вы… — Джаред смолк, внезапно всё поняв. Ну конечно! Пеллегрино не сказал Розенбауму о Потрошителях по очень простой причине, той самой причине, по которой и Джаред скрывал это от всех — он боялся реакции. Боялся, что, узнав, с чем придётся столкнуться, Розенбаум передумает устраивать революцию. Пеллегрино хотел усадит его на трон и только тогда раскрыть карты, когда все мосты будут сожжены. Но в таком случае ему нельзя было допускать, чтобы Розенбаум увиделся с Джаредом. Пеллегрино и не допускал… сколько мог. Пока Чад не стал служить революции слишком рьяно, да ещё, надо же, проявлять инициативу.

Интересно, подумал Джаред, та давняя попытка похищения в саду — в какой мере она контролировалась Пеллегрино? Возможно, он думал, что Диктатора собираются не похитить, а убить, только потому и допустил её? Вряд ли он хотел, чтобы Джаред и тогда ещё живой губернатор Коджеса поговорили по душам.

Розенбаум с Пеллегрино уже почти вышли из дома, Харрис последовала за ними, а Джареда с Дженсеном оттащили в глубь помещения. Чад, всё это время стоявший в дверях, собрался выйти следом за своими сообщниками.

— Стойте! — воскликнул Джаред. — Подождите! Майкл! Ну кто же так арестовывает? Меня даже не обыскали.

Розенбаум оглянулся через плечо. Джаред не без удовольствия констатировал, что вид у него куда менее торжествующий и куда более напряжённый, чем пять минут назад. Розенбаум коротко кивнул Чаду, и тот, подойдя к Джареду, дёргнул молнию у него на куртке и обшарил карманы. Джаред развёл локти, насколько позволяли связанные за спиной руки, чтобы упростить ему задачу. Чад наконец извлёк из кармана его жилета длинный серый стержень и вопросительно взглянул Джареду в лицо.

— Ты забрал далекогляд? — спросил Джаред, а когда Чад кивнул, посмотрел поверх его плеча на Розенбаума. — Там переносной далекогляд, «чёрный ящик». Смотри не потеряй его, и этот стержень тоже.

Розенбаум вытянул руку. Когда Чад вложил в неё стержень, осмотрел его так, словно ожидал, что тот взорвётся у него в руке. И он взорвётся, мысленно пообещал Джаред. Очень, очень скоро.

— Что это? — спросил Розенбаум.

И Джаред ответил, улыбаясь и чувствуя в груди блаженную, лёгкую, такую долгожданную пустоту:

— Это ключ от твоих кошмаров.

========== Глава пятнадцатая ==========

*

Дженсену не было страшно. Слишком много всего — обвинения Джареда, изгнание, потом его возвращение и чудовищный рассказ, потом предательство ублюдка Мюррея (не зря он Дженсену никогда не нравился), потом эту сучка Харрис, не имевшая никаких представлений о достойном обращении с пленными… У Дженсена до сих пор горели яйца, нет, с ума сойти, только баба способна на такой подлый удар, ещё и два раза. Так что да, ему было больно, он злился, тревожился за Джареда, так что бояться просто не оставалось времени. И он не боялся.

Пока не услышал, как Джаред смеётся.

Дженсен отчасти понимал его чувства: в самом деле, какой-то частью себя Джаред мог даже радоваться внезапному освобождению от груза, которые его едва не раздавил. Вот только что-то было не так с этим смехом, и это заметили все — даже Розенбаум, даже чокнутая Харрис, во взгляде которой Дженсен впервые уловил нечто, напоминающее растерянность. Они не понимали, с чем Джареду пришлось столкнуться. А теперь и им всем — и Дженсен ни капли им не сочувствовал. Сами же рвались к власти, суки. Нате, получите, распишитесь.

Они наконец ушли — все, кроме Мюррея с парой солдат, оставшихся снаружи на пирсе. Мюррей выходил последним и забрал керосинку, одарив напоследок обоих пленников тяжелым взглядом. И ведь не стыдится в глаза смотреть, мразь. Считает себя защитником правого дела. Стоило бы и ему посмотреть картинки из ящика Джареда, ну да за этим, судя по всему, дело не станет.

Дженсена слегка удивило, что их оставили одних, правда, по-прежнему связанных. Это сследовало использовать. Лодка с тихим плеском отошла от пирса, аэроплана на поверхности озера уже тоже не было. Они остались в домике посреди стоячей воды, отрезанные от суши со всех сторон, но это была ерунда, Дженсен отлично плавал. Не тратя усилий на объяснения и понимая, как дорого время, он подошёл к Джареду и одними губами сказал: «На колени». Джаред взглянул на него слегка мутноватым взглядом — и подчинился. Дженсену хотелось верить, оттого, что доверял, а не от охватившего его безразличия к их дальнейшей судьбе. Видеть Диктатора Пангеи стоящим на коленях было странно, почти забавно, и на миг отдалось у Дженсена внутри вспышкой возбуждения, что оказалось очень некстати, так как яйца ещё болели и прилив крови к ним только усилил боль. Но вид Джареда, берущего в рот его член, всплыл в воображении сам собой, и Дженсен, с трудом подавив болезненный стон (как обдрочившийся подросток, ей-богу!), быстро шагнул Джареду за спину и тоже опустился на колени. Наклоняться было удобнее, чем задирать голову вверх, особенно учитывая их разницу в росте.

Дженсен в полумраке ткнулся лицом в спутанные запястья Джареда. Верёвка была затянута туго, на совесть, но Дженсен не зря славился своим умелым ртом, хотя никогда не думал, что ему найдётся подобное применение. Вкус у верёвки был омерзительный, на язык сразу налип ворс, а сплёвывать Дженсен не решился, так что просто сглотнул эту дрянь, вовсю работая зубами и языком, невольно вылизывая холодные, занемевшие руки Джареда.

Он справился минут за семь. Когда распутанная верёвка упала, Джаред слегка качнулся, поворачиваясь и помогая Дженсену подняться. Они не разговаривали, даже не смотрели друг на друга. Пальцы Джареда слушались хуже, чем Дженсена — язык, и он возился с путами Дженсена так долго, что тот покусывал щеку изнутри, борясь с желанием поторопить его.

Наконец и эта верёвка упала. Дженсен намотал один её конец на кулак, скручивая лассо, приложил палец к губам и шагнул к двери, когда понял, что Джаред стоит неподвижно. Дженсен обернулся, едва сдерживая нетерпение — Розенбаум с компанией разговаривали на берегу, эхо доносило по воде их нервные голоса, и они могли вернуться в любую минуту, — да так и застыл, поймав наконец взгляд Джареда, вспомнив его смех и…

Нет. Только не теперь.

— Идём, — беззвучно сказал Дженсен, и Джаред, покачав головой, слабо махнул рукой в сторону двери. Жест вышел недвусмысленным, и всё же Дженсен, упрямо не желая понимать, шагнул к Джареду и почти грубо потянул его за руку. На миг показалось, что получилось, Джаред сделал шаг — и опять остановился.

И тогда Дженсен, не выдержав, подтащил его к окну, несмотря на риск, что их возню увидят с берега — но только у окна было достаточно скудного света, который дарили лесу звёзды, отражавшиеся в стоячей воде. И в их свете Дженсен увидел то, чего предпочёл бы не видеть никогда в жизни.

Джаред сдался. Совсем.

— Идём, — повторил Дженсен, уже зная, что он не услышит.

— Иди один.

— Джаред… чёрт тебя возьми… нет времени спорить.

— Там всё равно нет лодки, — прошептал Джаред, и в его голосе и лице отразилась такая обречённость, что Дженсену захотелось схватить его за плечи и затрясти изо всех сил.

— И похер, что нет, тут до берега нечего плыть!

— Я не умею, — вздохнул Джаред и беспомощно посмотрел на него, виновато и даже стыдливо.

Дженсен и правда такого не ожидал. Астория одной из своих границ выходила к морю, он плавал, как рыба, и ему в голову не приходило, что Джаред может этого не уметь. Конечно, Дженсен без особого труда дотащил бы его до берега на себе, вот только этим они поднимут шум. Дженсен рассчитывал быстро отвлечь охрану и нырнуть к самому дну, проплыть под водой до берега, а там рвануть в камыши — проще некуда. Кругом лес, с аэроплана их бы не выследили. Элементарно, вот только неосуществимо, потому что этот идиот, Диктатор Тристан, умеет водить аэроплан, уничтожать мятежников и спасать нации, а плавать, мать его, не умеет.

Дженсен осознал, что стискивает кулак, вокруг которого успел обмотать верёвку, и разжал его, насколько получилось.

— Тогда я тоже останусь, — сказал он.

Гораздо громче, чем требовалось. И реакция не заставила себя ждать.

— Эй, вы двое! — прорычал Мюррей; его ноги громыхнули по хлипким доскам пирса у самой двери. — А ну заткнитесь! Или кляпов захотелось?

— Ты бы лучше съездил на берег, Чад, — громко сказал Джаред. И улыбнулся Дженсену, глядя на него совершенно пустыми глазами. — А то там что-то неспокойно становится.

И правда, похоже, Пеллегрино не удалось как следует обставить нежданные новости. Его голос, всегда такой тихий, отчётливо разносился на всю поляну, хотя слов было не разобрать — его перекрикивала Харрис, что-то оравшая во всю глотку. Розенбаум молчал — наверное, отходил от шока. Если бежать, то прямо сейчас, немедленно, пока они заняты своими разборками и пока Мюррей озабоченно поглядывает на берег, ненадолго забыв о пленном Диктаторе у себя под носом. Выругавшись, Дженсен подскочил к двери, толкнул её ногой, бросая лассо. Мюррей успел обернуться, но не уклониться — петля захлестнула ему горло, он выдохнул, хватаясь за верёвку, кувыркнулся, когда Дженсен дёрнул её на себя изо всех сил, и полетел с пирса в воду. Двое солдат, оставшихся с ним, оказались немногим умнее: один, вместо того, чтобы обезвредить пленников, кинулся к пирсу помогать командиру, но у второго хватило смекалки вскинуть ружьё, и глупости — выстрелить. К счастью, он промазал, и в следующую секунду Дженсен, поднырнув под подскочившее от отдачи ружейное дуло, ударил ребром ладони солдата в кадык, перехватил ружьё за цевье и, наподдав ещё раз солдату локтем, вырвал оружие и пинком отправил солдата в воду. Второй солдат наконец понял, что неверно расставил приоритеты, обернулся — и Дженсен без малейших колебаний спустил курок, приставив дуло солдату ко лбу и снеся ему полголовы. Солдат рухнул, обдав потоком крови и мозгов почти вскарабкавшегося обратно на пирс Мюррея. Дженсен подскочил к краю, наступил на дергающиеся пальцы, хватавшиеся за гнилые доски, и вскинул ружьё на плечо. Щёлк… проклятье! Он совсем забыл, первый солдат успел выстрелить, и зарядов не осталось. Дженсен перехватил ружьё и врезал Мюррею прикладом в висок.

И только тогда услышал, что Джаред его зовёт. Без конца, снова и снова повторяет его имя.

Он обернулся — и увидел Джареда прямо перед собой. Тот оттолкнул Дженсена с пути, наклонился и в последний момент успел ухватить соскальзывающую с пирса руку потерявшего сознание Чада. Обмякшее тело тяжело уходило на дно, и Джаред, вцепившись в него обеими руками, умоляюще крикнул:

— Помоги мне!

Дженсен стоял неподвижно несколько бесконечных мгновений. Потом страшно выругался, швырнул ружьё на пирс так, что громыхнули доски, и вцепился в мокрое, залитое чужой кровью плечо Мюррея.Вместе с Джаредом они выволокли его на пирс. Дженсен оглянулся — к ним уже мчалась лодка, на которой бешено прыгал огонёк подвешенной керосинки. Кто-то с лодки кричал, чтобы оставались на месте. Дженсен вскинул на Джареда взгляд, и тот, не выпуская Чада, которого почти обнимал, кивнул на воду.

— Они же убьют тебя, — сказал Дженсен, и Джаред ответил:

— Я знаю. Скорей бы. Пожалуйста, уходи.

Он сказал это так просто, без надрыва, без железных ноток, которые в последнее время ему стали свойственны, и у Дженсена что-то оборвалось внутри. Они сломали его, боже, все-таки они его сломали. И Дженсен так ненавидел их за это, что в этот миг правда захотел, чтобы Потрошители пришли и уничтожили их, уничтожили всех — этот грёбанный мир не заслуживал даже того призрачного шанса на спасение, который так отчаянно пытался подарить ему Джаред. Хотя теперь уже не пытался. Он наконец понял, что не сможет никого спасти — разве что Чада, старого друга, который его предал, и Дженсена, которому он никогда не верил до конца. Дженсен так хотел сказать ему: «Прыгай со мной! Я тебя дотащу!» — но он видел, что Джаред не прыгнет, он не сможет, не сумеет перебороть этот страх, такой смешной, такой детский по сравнению со всем, что им уже пришлось пережить и что ещё предстояло. Этот последний маленький шаг, отделявший их от полного доверия друг к другу, Джаред сделать так и не сумел — и кто был Дженсен такой, чтобы винить его в этом? Всего лишь Спутник Диктатора. Спутник, который должен был сейчас его снова покинуть.

Потому что если они останутся, то оба не доживут до утра.

— Я вернусь, — сказал Дженсен, вскинул руки над головой и прыгнул.

Пуля прошила воздух над его ногой, ещё одна вошла в воду, замедлив ход, и он ощутил удар от поднятой ею волны. Под водой было темно, как в могиле, и Дженсен не успел набрать достаточно воздуха, но он всё равно упрямо поплыл вниз, разгребая руками камыш и тину, а потом вперёд, туда, где, он надеялся, находился берег. В него ещё стреляли, и Джаред, кажется, кричал что-то, неразличимое сквозь толщу воды. Дженсен начал задыхаться, вынырнул, хватая ртом воздух, почти у самого берега, выкарабкался, оскальзываясь на бугристом берегу. Обернулся на пирс — тот опустел, Джареда снова втащили в дом, и теперь там было подозрительно тихо. Погони, кажется, не предвиделось. Дженсен выплюнул ил, забивший рот, и повторил, раздельно и громко, словно Джаред мог услышать:

— Я вернусь! Мы ещё им покажем, увидишь!

Он не лгал, или по крайней мере верил, что не лжёт. План возник у него ещё до того, как он спрыгнул с пирса, вызрел, когда Дженсен плыл под водой, и он знал, что поступает правильно. Что Джаред не выгорел до конца, и что где-то там, в глубине души, он тоже этого хочет.

Дженсен не солгал, нет. Он просто ошибся.

Но откуда ему тогда было знать, что он больше никогда не увидит Джареда Падалеки.

*

Когда Дженсен спрыгнул с пирса и растревоженные воды пруда сомкнулись над ним, для Джареда всё закончилось. Он что-то крикнул подплывшим наконец в лодке Розенбауму с Пеллегрино и очнувшемуся Чаду, ударил ствол ружья, которое вскинула Харрис, посылая в воду, Дженсену вслед, пулю за пулей. Потом его скрутили, но это уже не имело значения — Дженсен ушёл, Джаред видел, как он выбирается на берег в густых зарослях камыша, недосягаемый для ружейных выстрелов. Данниль метнулась обратно к лодке, но Розенбаум удержал её. «Пусть идёт», — сказал он так, что она сразу же замолчала. Умолк и Джаред. С этой минуты ему больше нечего было им сказать.

Он не удивился бы, если бы Розенбаум теперь действительно всадил ему нож в живот и пустил камнем на дно. Но тот и в самом деле не был психопатом. Джаред отделался тем, что его заново связали, засунули тряпку в рот и натянули мешок на голову, а потом опять долго везли — в лодке, в аэроплане, он не имел ни малейшего представления, куда, и ему было всё равно. Он даже задремал под мерное гудение двигателей, едва чувствуя сквозь сон, как аппарат подбрасывает в вихрях турбулентности.

Когда мешок с его головы стащили, он увидел, что находится в бревенчатом срубе с единственным окном, наглухо забитым досками. Между двумя из них осталась щель, сквозь которую скупо сочился дневной свет — и на следующие несколько дней это стало для Джареда единственным ориентиром во времени. Его развязали, но место верёвок тут же заняли наручники и ножные кандалы. Джаред не мешал, когда хмурый незнакомец приковывал его к ножке кровати, составлявшей, вместе с деревянным табуретом, единственное убранство помещения. Матраца с одеялом Диктатору не полагалось, пришлось довольствоваться железной сеткой на койке — а впрочем, тюремщикам Джареда приходилось ещё хуже, они даже не могли прилечь, только стоять или сидеть на своём табурете. Его больше ни на минуту не оставляли одного, охрана сменялась дважды в сутки, и никто из стражей не пытался с ним заговорить — но всё это были излишние предосторожности. Джаред не собирался бежать. Куда? Зачем? Теперь, когда он знал, что Дженсен на свободе и его не собираются преследовать, отпала последняя необходимость держать себя под контролем. Джаред чувствовал, как расползается, раскисает, словно мокрая пакля, и это было, наверное, противное и жалкое зрелище, вот только никто его не видел, кроме сторожей, а на них ему было плевать. Ему теперь на всё было плевать, и он даже не находил сил порадоваться тому, что с ним хорошо обращаются — его не били, не оскорбляли, трижды в день он получал воду и два раза — хлеб. Хлеб был чёрный, каменистый, из грубо помолотого зерна — наверное, они пытались дать ему что-то понять этим, хотели заставить почувствовать себя в шкуре тех людей, которых он угнетал своим диктаторским произволом. Но воспитательныеt меры опоздали примерно на год. Джаред ел и пил, когда давали, без стеснения справлял нужду в ведро, когда приказывали, лежал на койке, подтянув скованные руки к груди, и — спал, спал так много, и долго, и даже сладко, как не спал уже очень давно. В сущности, за весь прошедший год это была первая возможность как следует выспаться. И Джаред наслаждался ею сполна.

Первые дни он ещё следил за сменой дня и ночи по узкой полоске света между досок, но потом перестал. Когда Розенбаум пришёл, Джаред спал, как обычно, так что не знал даже, какое сейчас время суток, когда его грубо дёрнули за цепь, тянувшуюся от ножных кандалов к кровати, и заставили сесть.

Розенбаум явился один — ни Харрис, ни Чад, ни Пеллегрино с ним не приехали. Он сделал знак охраннику, приказывая выйти, и тот подчинился беспрекословно. Дверь закрылась, снаружи заскрипел задвигаемый засов. Да, на этот раз они как следует его стерегли. И это было ужасно смешно.

— Злорадствуешь? — спросил Розенбаум, и Джаред понял, что на губах у него играет какое-то подобие рассеянной улыбки. На самом деле ему просто нравился запах, исходивший от Розенбаума — запах хвои, дождя и пороха, словно совсем недавно в него стреляли или стрелял он сам. Это были запахи внешнего мира, который жил, боролся, дышал — всё ещё дышал, несмотря ни на что. Их портил только кислый запах пота и застоявшегося воздуха, прочно укоренившийся в импровизированной тюрьме Диктатора Пангеи.

Джаред понял, что Розенбаум ждёт ответа на свой вопрос, и качнул головой:

— Нет. Разве что самую малость. Я не ждал тебя так скоро. По правде, совсем не ждал.

— Думал, сбегу? — Розенбаум криво улыбнулся уголком рта. Джареду показалось, или там вправду залегла новая морщинка, которой не было при их первой встрече? — Как твой братец-ссыкун? Нет уж. Я, правда, ещё не во всём до конца разобрался, эта тварь Пеллегрино продолжает мутить воду. Я надеялся, что на кое-какие вопросы мне ответишь ты. Тебе-то уже нет необходимости врать.

— Конечно, отвечу. Если смогу. Что тебя интересует?

Розенбаум помолчал, словно раздумывая, с чего начать. Джаред смотрел на него и видел, что это уже не тот человек, который так хищно, едва ли не с вожделением разглядывал его в домике на пруду. И в то же время — тот. Что-то ушло из него, а что-то, наоборот, появилось. Может быть, та самая одержимость, которую Джаред искал и не нашёл в первый раз. И неодолимая решимость идти до конца. Что ж, не самый худший вариант.

— Всё действительно настолько паршиво, как он говорит? — спросил Розенбаум наконец.

И Джаред понял — он не верит. До сих пор не верит, думает, это по-прежнему часть игры, в которую Пеллегрино с ним играл. Кошки-мышки, где каждый считает себя кошкой. Розенбаум не мог не понимать, что Пеллегрино не стал бы поддерживать его без серьёзных личных причин. Но либо обманывался относительно этих причин, как когда-то обманулся с Дженсеном, либо Пеллегрино говорил ему полуправду — а это, как Джаред успел убедиться, самый надёжный способ лгать.

— Да, — сказал Джаред. — Настолько. И даже хуже. Пеллегрино никогда не был на передовой, и не выслушивал личных отчётов Командора Зингера. Он оперировал только документами, записями. Но это совсем не то, что слушать живой рассказ. Всё очень плохо, Майкл. И это уже не удастся долго скрывать.

— Тебе и твоей родне это удавалось, — бросил Розенбаум, пытаясь за презрением скрыть замешательство. Внутри у Джареда дрогнуло — что-то, что уже, казалось, утихло, отпустило, ушло навсегда. Он не скажет. Розенбаум им не скажет, ничего не изменится… ничего. Ему тоже не хватит духу. А кому бы хватило?

— Что ты собираешься делать? — спросил Джаред. — Или я должен спросить, что ты уже успел сделать? Сколько я тут?

Розенбаум не ответил на его последний вопрос, но первый, кажется, вернул ему самообладание и долю былой уверенности.

— Многое, — заносчиво отозвался он. — И уже сделал, и ещё сделаю. А вот тебе стоит хорошенько подумать о том, что собираешься делать ты.

— А что тут думать, — пожал плечами Джаред. — То, что ты мне скажешь.

Розенбаум пристально всмотрелся в его лицо, словно выискивая признаки подвоха. Джаред спокойно выдержал этот взгляд. Он чувствовал усталость, тело затекло от постоянной неподвижности, от недостатка кислорода слегка кружилась голова, но скрывать ему было нечего. И это оказалось так хорошо — наконец ничего не скрывать и не принимать никаких решений. Совсем никаких.

— Мы взяли Летучий Дом, — почти выплюнул Розенбаум ему в лицо — и вперился в него взглядом, предвкушая реакцию.

Джаред осмыслил сообщение. Ну, этого следовало ожидать. Имея на своей стороне Командоров и дворцовой, и государственной безопасности, ничего не стоит перебросить в резиденцию Диктатора достаточное количество бойцов и взять под контроль ключевые точки, обеспечивающие жизнь на платформе. Есть ещё, правда, регулярная армия, но она почти вся в космосе, на орбите и на поверхности Пангеи, занятая подавлением остаточных волнений после общепланетного мятежа. В самом Летучем Доме содержалось всего пятьдесят человек гарнизона, и то они подчинялись непосредственно Чаду — а значит, либо примкнули к мятежникам, либо мертвы. Командор Зингер, скорее всего, ещё даже не знает о случившемся перевороте, а если и знает, ничего не может поделать. У него своя работа, там, в космосе, а у Джареда здесь — своя. И он не справился с ней.

И о чём тут вообще говорить?

— Поздравляю, — сказал он. — Надеюсь, тебе понравятся покои Диктатора. Там, правда, в приёмной довольно неудобный диван, всё руки не доходили заменить.

— Я не собираюсь селиться в покоях Диктатора, — процедил Майкл. — Не будет больше Диктаторов на Пангее.

— Ладно, — легко согласился Джаред. — Пусть тогда это будут покои Президента. Не суть. Я должен что-нибудь подписать?

Розенбаум, не спуская с него глаз, молча вынул из кармана плаща свёрнутую трубочкой бумагу. И чернильную ручку с костяным пером, ту самую.

Интересно, где сейчас Джеффри Дин Морган? И на чьей он был стороне?

— Отречение, — сказал Розенбаум.

Это слово было ожидаемым, понятным, и всё же оно упало между ними, словно разрывная бомба, впиваясь в плоть миллионом осколков. Джаред принял перо чуть дрогнувшими пальцами, неловко расправил свиток скованными руками. Он вдруг заметил, что ногти у него отрасли, и под ними скопилась заскорузлая грязь. Да что там ногти, он не мылся уже… страшно подумать, сколько. На миг ему стало стыдно. Но только на миг.

Он раскатал свиток на колене, пробежал глазами, щурясь в полутёмной комнате — стандартный формуляр, гербовая бумага, юридически безупречные формулировки. И уже занёс перо над свободным местом рядом с датой, когда вдруг остановился.

— У меня есть несколько условий.

Розенбаум понимающе улыбнулся. Джаред сделал наконец то, чего тот от него ждал, и Розенбауму это понравилось. Он любил чувствовать себя хозяином положения. Джаред невольно задумался, какой лжи наплёл ему Пеллегрино о Потрошителях, как расстарался, поблаговиднее объясняя те снимки из «чёрного ящика». Хотя, может, Джареду просто хотелось думать об узурпаторе хуже, чем он есть на самом деле. Может, чудо и впрямь случилось. Может быть, Майкл Розенбаум справится с тем, перед чем спасовала династия Падалеки.

— Моя семья, — сказал Джаред, не выпуская из руки свиток и перо. — Мать, сестра, Женевьев с нашим сыном. И Дженсен, если он снова окажется в твоих руках. Они не должны пострадать.

— Хорошо, — легко согласился Розенбаум. Теперь уже Джаред покосился на него с невольным подозрением, и поймал его искреннюю, почти тёплую улыбку в ответ: — Я знал, что ты об этом попросишь. Они все останутся там, где сейчас, новый режим не будет их преследовать. Хотя забавно, что ты упомянул о Дженсене… жаль, на самом деле.

— У тебя с ним личные счёты. Я знаю. Но это обязательно условие.

— О нет, ты не понял. Счёты с ним не у меня. Лично мне малыш Дженни вполне симпатичен. — В его голосе прозвучала нежность, вызвавшая у Джареда укол ревности. — Он, конечно, оказался подлой крысой, но тут уж я сам виноват, недооценил этого смазливого засранца. Но вот Данниль — та жаждет его крови. Знаешь, я тогда ведь из-за этого позволил ему уйти — из-за неё. Она бы до него добралась, рано или поздно, а он всё же не заслужил такой паскудной смерти. Ну и конечно, — добавил он, ловя недоверчивый взгляд Джареда, — я отпустил его, потому что ты не пытался сбежать вместе с ним. На что мне Спутник Диктатора, когда у меня есть сам Диктатор.

Джаред отчаянно хотел ему верить. Надо же, он так долго отучивался от этого — и учился не доверять, подозревать, проверять по сто раз каждое слово и никогда не полагаться на обещания. Но сейчас у него только и было, что честное слово мятежника, чьего отца он убил и в чьей полной власти теперь находился. И если бы только он один.

— Оставь Дженсена в покое, — повторил Джаред. — Пообещай.

— Обещаю. Что-нибудь ещё?

Джаред задумался. Розенбаум подсказал ему:

— За брата своего не попросишь?

Джефф? Джаред хотел ответить «нет», но потом вспомнил о Регине, ожидающей первенца. И ещё — о том облегчении, невероятном, страшном, которое почувствовал, поняв, что для Диктатора Тристана всё кончено. Разве это нельзя считать побегом, лишь самую малость менее трусливым и малодушным, чем побег Диктатора Александра? Он ничем не отличается от Джеффа. Абсолютно ничем. Дурная кровь.

— Пожалуйста, — сдержанно проговорил Джаред, и Розенбаум согласно кивнул:

— Не думаю, что он доставит нам хлопоты, судя по тому, как он тихо вёл себя всё это время.

— Не доставит. А если ты подаришь ему корову, ещё и присягнёт тебе на верность.

Розенбаум рассмеялся. Смех у него оказался мелодичный, неожиданно приятный. Джаред с удивлением подумал, что при иных обстоятельствах, в другом мире они могли бы стать друзьями.

— Я понял, Джаред. Что-то ещё?

Странно было слышать, как его называет этим именем кто-то, кроме Дженсена. Джаред помедлил. Потом покачал головой.

— Уверен? Ты ни о ком не забыл?

— Мой камергер, Томас, — спохватился Джаред. — И мои собаки! У меня два пса, они жили в диктаторских покоях, и я…

— Джаред, — очень мягко перебил Розенбаум, кладя руку ему на плечо, — ты разве не хочешь попросить за себя?

Джаред моргнул. Костяное перо качнулось в его руке — вот будет незадача, если он умудрится посадить кляксу на документ о собственном отречении.

— А о чём тут просить? Чтобы ты меня не убивал? Это невозможно. Я всё понимаю. Разве что, чтобы убил быстро… но тут уж как получится. — Он замолчал, потом тронул кончиком пера свиток и в последний раз поднял на Розенбаума глаза: — Мы договорились?

— Слово чести.

Джареду очень хотелось попросить, чтобы Розенбаум распахнул плащ, жилет и сорочку, обнажил грудь, вынул сердце, и Джаред посмотрел бы — есть там в нём хоть капля чести или нет. Но он ничего не сказал. Просто размашисто и твёрдо вывел на свитке своё имя — таким стал последний государственный документ, подписанный Тристаном-Мясником, Диктатором Пангеи.

Джаред дунул на чернила, помогая им просохнуть, аккуратно взмахнул свитком и протянул его назад Розенбауму. Тот принял отречение, бережно свернул, словно самую большую в мире ценность.

— Тебе придётся выступить по далекогляду. Сказать народу Пангеи, как ты сожалеешь о всех учинённых тобой зверствах. Что ты осознал, как виноват, но, к счастью, существуют люди, которым действительно небезразлична судьба нации… А впрочем, тебе напишут текст, у тебя будет время его выучить.

— Хорошо, — сказал Джаред. — Мне надо ещё что-то сделать?

— Нет. Больше ничего.

— Ну и отлично. Я тогда немного посплю, хорошо? Голова разболелась.

Он снова лёг, неловко подтянув на кровать скованные лодыжки. Звякнула цепь. Джаред повернулся к стене, но Розенбаум продолжал стоять за его плечом, и Джаред видел тень, падавшую на железную раму кровати перед его лицом.

— Ты не спросишь, что потом будет с тобой?

— Нет.

— Я не хочу тебя убивать, — сказал Розенбаум тихо. — Должен, хотя бы ради отца. Но не хочу. Я дам тебе выбор. Публичное повешение с последующим бросанием твоего трупа в толпу — или отправка на фронт. На передовую, рядовым. Под другим именем. Я понимаю, это трудно, но тебе придётся выбрать что-то одно. Подумай, Джаред. Увидимся в Летучем Доме через несколько дней, тогда дашь ответ.

Что ж, подумал, Джаред, это справедливо. Во всяком случае, это гораздо больше, чем он мог рассчитывать. Он услышал удаляющиеся шаги, стук в дверь, скрежет засова — и приподнялся, когда Розенбаум уже шагнул за порог.

— Майкл…

Розенбаум обернулся. С минуту оба Диктатора Пангеи, бывший и будущий, смотрели друг на друга.

— Удачи тебе, — сказал Джаред. — С Потрошителями.

И снова лёг к стене лицом, закрыв глаза, так что не смог увидеть, как Майкл Розенбаум посмотрел на него в ответ.

========== Глава шестнадцатая ==========

*

Всё оказалось сложнее, чем он думал.

В сущности, что Дженсен видел за свои двадцать пять? Детство и юность в Астории, в окружении домочадцев, воздыхателей и слуг, предупреждавших любое его желание. Он никогда не спускался в деревню, не ходил по мощёным досками улицам, не дышал смогом фабричных городов, не пил дождевую воду из луж и не питался подножным кормом, пытаясь не умереть от голода. В Летучем Доме его жизнь была такой же комфортной, только ограничений появилось больше, а необходимость действовать самостоятельно решения отпала совсем. Дженсен запоздало подумал, что ведь и Джаред всю жизнь прожил в золочёной клетке, и необходимость предпринимать самостоятельные шаги и принимать тяжелейшие решения была для него такой же внезапной и пугающей, как для птенца, выпавшего из материнского гнезда. Неудивительно, что в конце концов Джареда это сломало.

Но Дженсен не мог позволить себе последовать его примеру.

Выбравшись из пруда, он шёл через лес всю ночь. Он потерял сапог и до крови растёр подошву, прежде чем догадался обернуть её влажными листьями, которые, впрочем, рвались и отваливались через каждые двадцать шагов. Он весь исцарапался острыми сучьями, встревавшими на пути, и раз даже чуть не лишился глаза. Он наступил на ежа, чудом не свалился в волчью яму, и всего одно мгновение отделило его от того, чтобы наступить на гадюку, которую он в темноте принял за ветку, упавшую наземь. Уже на рассвете, заслышав вдалеке петушиный крик, Дженсен ушам своим поверить не мог — ему казалось, он никогда не выйдет к людям, так и будет блуждать по этому грёбанному лесу, пока не сдохнет (что, судя по всему, случилось бы очень скоро). Но ему повезло — он вышел к хутору, примостившемуся у леса. Правда, оттуда его прогнали, пригрозив спустить собак — истрёпанный, мокрый, перемазанный в грязи и крови, с диким бешеным взглядом, Дженсен явно не вызывал желания приютить, накормить и обогреть его.

Злясь на людское жестокосердие и ещё сильнее — на собственную беспомощность, Дженсен забрёл обратно в лес, отыскал ручей, окружённый зарослями дикой ягоды, и, кое-как утолив голод и жажду, рухнул под первый попавшийся куст и уснул, не заметив, что голова упирается в камень. Проснулся он. от того, что солнце нещадно палило его голую ногу. Дженсен дёрнулся, подскакивая. Нет времени разлёживаться.

Он должен был попасть в Летучий Дом.

Это было проще простого — явиться в первый попавшийся город, назвать себя, потребовать аэроплан и сопровождение до резиденции Диктатора. Какое-то время уйдёт на выяснение его личности, но Дженсен всё ещё не терял непоколебимой веры в своё обаяние. Он не учёл одного: мятежники действовали очень быстро. Пленение Диктатора словно стало для них сигналом к действию. Когда Дженсен, прошагав больше шести часов по пыльной дороге, наконец вошёл в небольшой городок у реки, тот бурлил, кипел и вздрагивал от возбуждения. Люди носились по улицам, кричали, кто-то плакал, кто-то сквернословил, а на центральной площади, рядом с виселицей, надрывался глашатай, выкрикивающий последние новости. Экран центрального далекогляда на этой же площади оказался разбит вдребезги, вокруг него валялись камни. Стёкла многих домов тоже были разбиты, внутри слышались крики и брань.

Неужели, подумал Дженсен, Розенбаум всё-таки сказал им о Потрошителях? Нет, тогда реакция была бы другой. Был бы страх. А здесь не было страха, только свирепый гнев, сдерживавшийся слишком долго, и теперь, прорвавшись, направлявшийся куда попало, в том числе и на ближнего своего.

Они узнали, что дракон повержен. И, как часто бывает, это разбудило в них дракона.

Дженсен в растерянности оглядывал площадь, когда вдруг заметил какую-то женщину: она стояла в дверном проёме и настойчиво манила его к себе. Дженсен, хромая, подбежал, и она с неожиданной силой втащила его внутрь, заперев дверь изнутри на засов. Дженсен успел видеть, что она немолода и когда-то, возможно, была красива, но расплылась и обрюзгла после многочисленных родов — к юбкам женщины испуганно жались четверо детишек, мал мала меньше.

— Я вдова, — сказала женщина. — Защитите нас. А я помогу вам.

Что и говорить, от такого предложения Дженсен не смог отказаться.

К вечеру волнения улеглись. В дом ломились мародёры, но Дженсен. высунувшись в окно второго этажа, пальнул в них пару раз из ружья, оставшегося у вдовы после мужа-охотника, и они убрались. Когда стало ясно, что опасность миновала, и город, пережив тревожный день, погрузился в неспокойную, но уже не смертельно опасную ночь, Дженсен позволили себе немного расслабиться. Он вымылся, с наслаждением подставляя спину льющейся из ковша прохладной воде, побрился, позволил вдове обработать раны у него на стопе и жадно умял незатейливый бюргерский ужин, состоявший из жирного свиного рагу и кувшина сидра. Когда он растянулся на свежей постели и вдова, прикорнув рядом, стала ластиться к нему, Дженсен едва не дал ей то утешение, в котором она нуждалась, но потом вспомнил о Джареде, о том, где он может быть сейчас, и сказал: «Не могу, прости». Вдова, к счастью, поняла это на свой лад — что после всех тягот прошедшего дня у него просто не достаёт мужской силы, и как ни оскорбительно было для Дженсена такое предположение, сейчас оно пришлось кстати. Наутро он покинул вдову, одевшись в обноски её почившего супруга и прихватив одно из его ружей, и всё-таки поцеловал её на прощанье в губы, крепко и глубоко, а она ответила, обхватив его руками за шею. Так и должно быть, подумал Дженсен — люди не должны друг другу ни жалости, ни милосердия, но взаимная помощь и поддержка ещё могут принести какой-то прок. Она ещё могут кого-то спасти.

Именно тогда возникшая накануне идея оформилась у него до конца. Если бы у Дженсена было время обмозговать её, вполне возможно, ему не хватило бы духу. .Он начинал теперь думать, что вся беда Диктаторов Пангеи была именно в том, что они располагали чересчур большим количеством времени.

Вдова на прощанье сунула ему в карман небольшой кошелёк с серебром, так что дальнейшее путешествие оказалось менее хлопотным, и, что важнее, куда более быстрым: Дженсен добрался до ближайшей станции железной дороги и взял билет на поезд. Сперва, по привычке, в элитный вагон, но потом опомнился и сдал его назад, заменив на место в третьем классе. Он не знал, что ждёт его на подступах к столице, стоило экономить.

Следующие сутки он ехал через Пангею, глядя на дым, клубящийся на горизонте, и покинутые поля, где одиноко, будто гнилые пни, торчали брошенные плуга и трактора на паровой тяге. Кое-где ещё было спокойно, но во многих местах народ волновался, растревоженный новостью о мятеже и ещё больше — неизвестностью, окутавшей завтрашний день. Никто ничего толком не знал о мятежниках, кроме имени их лидера — Майкла Розенбаума, но все надеялись на лучшее. Попутчики Дженсена в вагоне бурно обсуждали происходящее, недавние волнения и то, как жестоко их подавили. Они обсуждали надежды, планы, мечты, срывались с угроз на полудетские наивные грёзы о том, как новая власть наконец даст всем работу и хлеб, и покончит с войной. Дженсен старался не слушать их, не смотреть на них — так ему было проще. На сидении перед ним девочка, ехавшая куда-то с отцом и матерью, увлеченно играла с тряпичной куклой, страшной, как смертный грех. Она была абсолютно равнодушна к тревожному гудению голосов вокруг, и Дженсен наблюдал за девочкой, пытаясь взять с неё пример и унять дыхание, тяжело клокотавшее в горле.

Наконец поезд прибыл на станцию назначения, и Дженсен покинул душный, прогонявшийся потом и табачным дымом вагон. В столице творился хаос. По улицам носились вооружённые люди, но ни на ком из них не было формы полиции или регулярной армии — это всё были мародёры или ополченцы, наспех сооружавшие баррикады. Никто ничего не знал, и даже поймав за рукав одного из вездесущих уличных беспризорников и сунув ему монету, Дженсен не выяснил ничего путного. Говорили только, что вчера над Летучим Домом долго стреляли, вроде бы были взрывы, а ещё оттуда ночью упало несколько тел прямо в город. Дженсен невольно вздрогнул, подумав, что среди них вполне мог оказаться кто-то, кого он знал или кого намеревался найти. Но даже если и так, вряд ли стоило терять время, чтобы выяснить это.

Пробродив по городу несколько часов, он наткнулся на группу мужчин, возбуждённо толпившихся у чёрной правительственной платформы, завалившейся набок у одного из городских домов. Откуда она тут взялась, никто не знал — кажется, кто-то пытался удрать из Летучего Дома на ней, но не справился с управлением. За время жизни в резиденции Диктатора Дженсен от скуки интересовался строением платформ, пару раз они с Джаредом летали на таких, просто покататься. Он растолкал мужчин локтями, повысил голос, командным тоном спрашивая, есть ли среди них пилоты. Один такой нашёлся. Дженсен показал ему, где в платформе расположены двигатели и блок управления; вместе они разобрались с этим примерно за полчаса, и когда платформа, тяжело дрогнув, пошла вверх, Дженсен стоял на ней в числе прочих, провожаемый завистливыми взглядами оставшихся на земле. Ему стоило немалых усилий убедить их, что платформа такого типа вынесет не больше пяти человек, и он ужасно удивился, когда вместо того, чтобы с руганью стащить его наземь и забраться на его место всей толпой, они послушались, и только вздыхали, глядя, как платформа поднимается в небо. К чёрной, грохочущей громаде Летучего Дома, угрожающе нависшей над головами всех, кто ходил по земле.

Но и в поднебесье дела обстояли не лучше. Хаос внизу был зеркальным отражением беспорядков вверху: по улицам Летучего Дома, между хозяйственными и торговыми секторами, точно так же слонялись вооружённые люди, только не ополченцы, а мятежники, дорвавшиеся наконец до своей заветной цели. Помещения, в которых жили придворные Диктатора и их челядь, оказались разграблены: двери распахнуты или сорваны с петель, у порогов беспорядочными грудами валялась сломанная мебель, битая посуда и ошмётки подранной одежды — всё то, на что не позарились грабители. Едва платформа, на которой прилетел Дженсен со своими случайными товарищами, пристала к взлётно-посадочному сектору, как мимо них с завываниями, раздирая ногтями лицо, промчалась женщина в разорванном платье, с оголившейся грудью и безумным взглядом; за ней, улюлюкая и свистя, бежали двое мужчин. Дженсен, не говоря ни слова, вскинул ружьё, прицелился и вышиб мозги тому из них, кто бежал впереди. Его подельник резко остановился, крутанулся, выискивая взглядом стрелка — а женщина бежала дальше, плача и ничего не видя вокруг.

Это был тот самый хаос, которого так боялся Джаред. Происходило именно то, чего он всё время своего короткого несчастливого правления так старался не допустить. И происходило впустую. Они по-прежнему ничего не знали, не подозревали, что своими бесчинствами неумолимо приближают собственную смерть.

Это надо было остановить немедленно.

Дженсену удалось затеряться во всеобщей суматохе, и вскоре он оказался перед подвесным мостом, переброшенным через пропасть, полную ревущих механизмов. На другой стороне был дворец Диктатора, рукой подать — и невозможно добраться, потому что мост оказался взорван. Развороченная, покорёженная конструкция крутой дугой уходила вверх, вторая половина обвисла в пропасть, оборванные тросы и провода безвольно болтались на ветру. Дженсен понял теперь, почему над платформой, словно мошкара, роились аэропланы — сейчас это был единственный способ добраться во дворец. Он выругался, пожалев, что так быстро расстался с компанией, которая помогла ему добраться сюда. Хотя платформа, возможно, осталась там, где они её бросили, и если повезёт, Дженсен может попытаться самостоятельно поднять её в воздух…

— Дженсен? Это правда ты?

Дженсен круто обернулся, автоматически срывая с плеча ружьё. Миша Коллинз, распорядитель Внутреннего Круга, главный евнух Диктаторского гарема — хотя он не был евнухом, да и гарема никакого не было, — Миша Коллинз стоял напротив него, беспомощно вскинув руки, моргая и пятясь к самой пропасти, словно не замечая её. Когда он оказался всего в шаге от падения, Дженсен выругался, схватил его за руку и дёрнул на себя, так что Миша потерял равновесие и чуть не повалился на него, едва устояв на ногах.

— Коллинз. Вот уж не думал, что ты ещё жив.

— Взаимно, — икнул Миша. Выглядел он неплохо, разве что похудел, осунулся, и в глазах поселилось затравленное выражение загнанного зверька. Он не был ни грязен, ни оборван, ни ранен, и шёл по улице совершенно открыто, ни от кого не таясь. Правда, и вооружён тоже не был. С учётом творящегося вокруг безумия это могло означать всё, что угодно.

Дженсен бесцеремонно сгрёб распорядителя за шиворот и втащил в первый попавшийся переулок, впечатав спиной в стену.

— Какого чёрта ты здесь? Пеллегрино же тебя арестовал?

— Да, а ты смотрел и ничего не сделал! — огрызнулся Миша в ответ.

Дженсен моргнул. Вот же злопамятный тип. Всё это было, кажется, в другой жизни, разве можно быть таким мелочным?

— Я говорил Джареду, что ты невиновен, — сказал Дженсен. — Но он меня не послушал. И, похоже, был прав.

— Я не работал с мятежниками, если ты об этом, — бросил Миша, отталкивая от себя руку Дженсена, всё ещё сжимавшую его воротник. — В мыслях не было. Да мне никто и не предлагал. Я вообще понятия не имел, чего Пеллегрино от меня хочет! Его дознаватель даже ни о чём меня не спрашивал. Просто бил.

— Но ты, я вижу, держался молодцом, — сказал Дженсен почти без иронии. Миша подозрительно покосился на него, и Дженсен заставил себя улыбнуться как можно доброжелательнее. — Пеллегрино тебя подставил. Он просто хотел отвлечь внимание от настоящих агентов. Для этого пожертвовал частью тех, кто своё уже отработал, ну и заодно приплёл тебя. Тебе повезло, что тебя не убили в первую же ночь. Случайно.

— Да уж, — мрачно сказал Миша. — Зато когда сюда пробрался Розенбаум, меня сразу выпустили. Как пострадавшего от режима. Только вот куда теперь деваться, не сказали. Постой, — вдруг оживился он, — ты же снизу? Я слышал, что тебя вроде выслали ещё до бунта. Ты вернулся? Повелитель с тобой? Где вы…

— Диктатора взял Розенбаум, — ответил Дженсен. Его мысль лихорадочно заработала. Розенбаум сейчас здесь, значит, и Джаред тоже. Если только его не упрятали в более надёжное место до тех пор, пока не над Летучим Домом не будет получен полный контроль. Да, скорее всего, так Розенбаума и поступил. И если Дженсен сейчас и сумеет добраться до него, то ничего не добьётся, кроме ещё одного пинка по яйцам от Данниль Харрис и ножа в глотку. Нужно было заходить с другой стороны.

Он не сразу заметил, что Миша пялится на него во все глаза. Он не знал про Джареда? А действительно, откуда.

— Розенбаум взял его, — повторил Дженсен. — И судя по тому, что тут творится, скоро возьмёт всю планету. Времени мало. Ты видел кого-нибудь из Совета? Может, Джеффри Дина Моргана?

Миша медленно покачал головой. В его синих глазах вспыхнула подозрительность — и сразу погасла, но Дженсен достаточно поднаторел в интригах, чтобы вовремя распознать этот слабый сигнал. Будь дело месяц назад, он постарался бы подойти к вопросу тонко, включил бы обаяние, использовал лесть. Но сейчас он был зол, за плечом у него висело ружьё, стёртые в кровь подошвы разболелись с новой силой, даже старый шрам на бедре снова дал себя знать. Но это всё не шло ни в какое сравнение с той болью, которую он чувствовал, думая о Джареде.

Поэтому Дженсен решил не миндальничать. Он выбросил руку, стиснул распорядителя за глотку и рванул вверх, отрывая от земли. Коллинз был не самого маленького роста и весил не меньше самого Дженсена, но этой атаке он поддался так, словно был тряпичной куклой — взмыл, обмяк и задёргался, безуспешно пытаясь расцепить стальную хватку на своём горле.

— Я спрошу один раз, — прошипел Дженсен. — Где Морган? Ты знаешь. Не ври мне, сволочь. Ты шёл к нему или от него. Он здесь. И ты меня отведёшь к нему сейчас. Или я тебя скормлю этим грёбанным шестерёнкам внизу.

Ему очень хотелось сказать «скормлю тебя Потрошителям собственными руками», но пришлось бы слишком долго объяснять, что он имеет в виду. К счастью, вид и грохот беспрестанно работающих челюстей Летучего Дома в пропасти перед дворцом и без того был достаточно красноречив. Миша задрыгал ногами, видимо, в знак согласия, а когда Дженсен отпустил его, рухнул наземь, отдышался и поплёлся прочь от моста. Дженсен пошёл за ним, на всякий случай держа ружьё за приклад и готовясь к подвоху. И так напрягался, пытаясь вовремя заметить признаки атаки, что не сразу понял, куда ведёт его Миша.

Он опомнился, только оказавшись перед мастерской Бивера, придворного часовщика.

Если это была ловушка, то слишком нелепая. Миша с тем же успехом мог привести его прямо в штаб мятежников и сдать с рук на руки патрулю. Да и зачем ему это? Ведь их встреча действительно была случайной…

Дженсен перешагнул порог мастерской, невольно бросив взгляд туда, где в прошлый раз сидел Розенбаум с лупой в глазу. Сейчас стойка пустовала. Миша, боязливо озираясь на неподвижно вставшего Дженсена, подошёл к внутренней двери и постучал условным стуком. За дверью что-то щелкнуло — непохоже на замок или засов, скорее, это могла быть разряжающаяся ловушка. Миша приоткрыл дверь, обернулся к Дженсену.

— Ты первый, — тоном, не терпящим возражений, сказал тот.

Миша закатил глаза. Шагнул внутрь. И исчез.

Дженсен подождал с минуту, ожидая, что он вернётся или хотя бы закричит. Потом не выдержал, подошёл ближе и опасливо заглянул за дверь. Ничего особенного, комната как комната, заваленная пустыми лакированными корпусами и вынутыми механизмами часов. Оголившиеся стрелки на снятых циферблатах, лежащих тут и там, выглядели довольно хищно. Дженсен обвёл их взглядом — и вздрогнул, вдруг заметив мастера Бивера, примостившегося в уголке и с самым мирным видом ковырявшегося пинцетом в каком-то механизме.

Дженсен шагнул к нему, невольно поднимая ружьё. Когда до Бивера оставалось не больше двух шагов, он поднял глаза, улыбнувшись уже знакомой Дженсену отеческой улыбкой.

— Ты ищешь Джеффри, сынок? Он там. За дверью.

— За какой, мать твою, дверью? — спросил Дженсен, не опуская ружья. В коморке была только одна дверь — та, через которую он вошёл.

— Да вот за этой же, — сказал Бивер.

Дженсен поднял глаза. И правда, дверь. Он мог поклясться, что минуту назад её не было. Там были, кажется, какие-то полки… а, ну его к чёрту.

— Я вас не понимаю, — сказал он. — На чьей вы стороне?

Бивер вздохнул, подкручивая окуляр лупы. Отдалил механизм, который держал в руке, приблизил снова.

— Я на стороне времени, Дженсен, — сказал он. — Я работаю на время. А оно служит всем нам, как умеет. Время бывает разным, времена меняются, и наши цели меняются вместе с ними. Иди к Джеффри, — он кивнул на дверь. — Думаю, он будет рад тебя видеть. Он сейчас будет рад видеть кого угодно.

Дженсен опустил дуло ружья. Бивер ковырялся в своих часах, как ни в чём не бывало, и Дженсен, плюнув на всё, круто повернулся и прошёл в дверь, услышав, как со скрежетом она закрывается за его спиной и как задвигаются прятавшие её полки.

За дверью оказалось неожиданно просторное помещение, в котором была даже кровать. На кровати лежал Джеффри Дин Морган, бывший глава совета Командоров. Одного взгляда на него хватало понять, что он очень плох. Голова у него была перемотана окровавленной повязкой, рука покоилась на перевязи. Миша Коллинз хлопотал вокруг него, как наседка. Дженсен вдруг подумал, что никогда не видел, чтобы эти двое общались друг с другом, но судя по тому, как Коллинз поправлял Моргану подушку и как дул на перегретый бульон в чашке, их объединяло нечто большее, чем непрямые служебные связи. Как мало он, в сущности. знал о Летучем Доме и его обитателях. И уже вряд ли успеет узнать больше.

«Ты бы никогда не предал Диктатора, да, Миша? — подумал Дженсен. — Так что Розенбауму в любом случае нечего было ловить. Ты бы не предал Джареда, потому что не предал бы Моргана. А значит, Морган…»

— Где Диктатор? — спросил Глава Совета, едва его увидев.

Дженсен только покачал головой. Морган коротко застонал и откинулся на подушку, с которой приподнялся явно с большим усилием.

— Значит, конец, — сказал он. — Проклятье. Дьявол забери Пеллегрино.

— Вы знали о нём? Что он заодно с Розенбаумом?

— Нет, чёрт подери. Конечно, нет. Он всегда был себе на уме, носился с этой идиотской идеей, что секретность только усугубляет наше положение. Командор госбезопасности хочет снять секретность! Слышал когда-нибудь больший абсурд? Я не… — Морган вдруг осёкся, словно опомнившись. Кажется, он слегка бредил, и теперь уставился на Дженсена с внезапно вспыхнувшей подозрительностью: — Что ты знаешь? Диктатор тебе сказал?

— О Потрошителях? Да. Сказал и показал. Поэтому я и искал вас.

— Чёртовы жуки, — прошептал Джефф. Коллинз промокнул ему лоб, но испарина тут же выступила снова. — Всё из-за этих тварей. Саркадасы были даже в чём-то удобны. Они нас устраивали. Но эти — нет. Они уже здесь, знаешь?

— Знаю.

— Хорошо… то есть очень хреново, но хорошо, что хоть кто-то знает. Пеллегрино можно сбрасывать со счетов, он не жилец. Этот дурак вправду думал, что стоит вручить Розенбауму диктаторскую печать, и он послушно исполнит его волю? Пойдёт и объявит во всеуслышание, что творится там снаружи? Дурак. Ни один правитель, если он в своём уме, не объявит народу такое.

— Почему? Джеффри, почему вы так упорно скрываете правду? Посмотрите вокруг. Что хорошего из этого вышло?

— Мальчишка, — бросил Морган. — Правда, правда. Вам, молокососам, только бы правду, а что с ней делать, вы понятия не имеете.

— Пеллегрино разве молокосос?

— Нет. Он просто фанатик. Если бы он мог, то сам пустил бы информацию в общепланетный эфир. Но он не настолько безумен. Он понимал, что в одиночку, даже с подконтрольной ему полицией, не справится с последствиями. Для этого ему нужен был Розенбаум, кто-то, кто принял бы ответственность за всё и успокоил народ. Но Розенбаум что-то не торопится, да? Объявления ещё не было?

Дженсен покачал головой, и Морган выдохнул с видимым облегчением.

— Ну вот. Может, и обойдётся.

— Что обойдётся, Командор? — спросил Дженсен.

Мутный взгляд Моргана остановился на нём, и на какой-то момент Дженсен понял, что Морган смотрит на него, не узнавая. Потом он вздохнули закрыл глаза. Его бледность стала восковой.

— Убирайся отсюда, — прошипел Миша. — Чего ты от него хочешь? Сам же видишь, он…

— Мне нужны записи, — сказал Дженсен. Веки Моргана дрогнули, но глаза не открылись, и Дженсен повторил: — Те записи, из чёрного ящика. Фотокарточки, видео, всё, что есть. Должны же быть копии. Не может быть, что…

— Далекогляд Диктатора существует в единственном экземпляре, — не открывая глаз, сказал Морган. — Как и ключ к нему. Это информация под грифом абсолютной секретности, она переписывается в чёрный ящик и сразу уничтожается на любых других носителях.

— Тогда мне нужен этот чёртов ящик. И ещё доступ на башню эфирного вещания. И кто-нибудь, что сможет взломать сигнал.

— А блэкджека со шлюхами тебе не надо? — не выдержал Миша, но Морган вдруг поднял руку.

Какое-то время стояла тишина, только слышалось тиканье часов — здесь повсюду были часы. Время, подумал Дженсен. Бивер сказал, что работает на него. Только время было для Дженсена врагом. Оно было врагом для них всех. Но его ещё можно попытаться использовать в своих целях.

— Значит, вот так, Спутник Диктатора Дженсен Эклз? — тихо проговорил Морган. — Ты сделаешь то, чего не решался сделать ни один Диктатор на протяжении трёх поколений? То, на что не решился даже Пеллегрино? Ты возьмёшь на себя ответственность за это? Ты, подстилка?

— Да, вашу мать, — сказал Дженсен, зверея. — Может, мне подпись где-нибудь поставить или задницу вам вылизать? Давайте, что надо, только быстрее! Хватит с меня вашего пафосного трёпа!

Морган покачал головой. Что-то сказал одними губами, и Дженсену показалось, что он разобрал это слово. «Пандора».

Что ж, может быть. Ладно. Пусть так.

Но кто-то же должен это сделать.

— Сделай, — сказал Морган, повернувшись к Мише. Тот попытался протестовать, и Морган повторил: — Сделай. Помоги ему всё достать. Ящик сейчас у Мюррея, это не будет сложно. И найди Конроя, он ещё должен быть где-то здесь. Бивер поможет.

Он отвернулся, не глядя больше ни на Коллинза, ни на Дженсена. И сказал, глядя в стену:

— Это не мой выбор. Это твой выбор. Это делаешь ты.

Дженсен кивнул. Если Моргану так нужно переложить ответственность на кого-то — что ж, ладно. Он ничего не имел против.

Морган, кажется, задремал. Миша поправил ему одеяло и поднялся.

— Идём, — хмуро сказал он, поравнявшись с Дженсеном. — У нас полно работы.

*

Распределительно-призывной пункт Пангеи находился на плоскогорье рядом с центральным военным аэродромом, всего в шестнадцати милях от горы Корона — той самой, в долину возле которой два месяца назад спустился разведчик инсектоидов. Новобранцы, заполнившее гигантский ангар, конечно, не подозревали об этом. Они ничего не знали об инсектоидах, и уж конечно не подозревали, что всего через несколько дней столкнутся с ними в неравном бою, из которого, скорее всего, не выйдут живыми. Но даже без этого знания им всё равно было страшно. Это всё были мальчишки — последним указом Диктатора призывной возраст был понижен до пятнадцати лет, — но попадались и старики, дряхлые и совсем больные. Они встревоженно переглядывались, переговаривались, спотыкались, когда офицеры за угловыми столами называли их имена и товарищи безжалостно выпихивали их из своих рядов, навстречу судьбе. Стоя среди десятков и сотен этих растерянных, ничего не понимающих и, что самое ужасное, ничего не умеющих людей, Джаред чувствовал, как его волной накрывает их общий страх, такой сильный, что его отголосок отдавался у Джареда в сердце, словно этот страх был его собственным. А может, и вправду был — он уже ничего не понимал, чувства настолько притупились, что порой ему казалось, будто он парит над собственным телом, и приходилось прилагать заметные усилия для самых простых действий — встать, повернуться, пойти.

— Сэм Винчестер!

Эшелон А-7, в котором стоял Джаред, напряжённо застыл. Никто не двинулся с места, а потом мужчина, стоявший с Джаредом рядом, толкнул его в плечо.

— Эй, парень, это случаем не ты? Тебя же вроде Сэмом зовут?

Ах, да. И правда. Теперь его зовут именно так. Джаред не особенно и старался привыкать к новому имени, зная, что всё равно не проносит его долго — скорее всего, до первой битвы. Именно это имя выбьют на его жетоне, который снимут потом с того, что останется от его тела. И это имя напишут на братском саркофаге, который запустят в открытый космос, набив останками, собранными по частям — если будет, конечно, что собирать.

Джаред вышел из своей шеренги и направился к столу, над которым белой краской было выведено гигантское А-7. Офицер, сидевший за столом, тучный, краснолицый, без конца утирал потеющее лицо батистовым платком, хотя в ангаре, несмотря на количество народу, было скорее холодно, чем жарко — всё же высокогорье.

— Имя, — сказал офицер, глядя в свои бумаги — так, словно не выкрикнул это имя сам меньше минуты назад.

— Сэм Винчестер.

— Возраст?

— Двадцать пять.

— Хронические болезни, медикаментозная зависимость, недавние травмы?

— Нет.

Офицер снова вытер лоб и сделал пометку в бумагах. Поднял взгляд, смерил им рослую фигуру Джареда и хмыкнул.

— Так, парень. Ну, говори, что умеешь делать. Только не ври. Ложь при даче призывной информации карается расстрелом на месте.

— Я понимаю, — сказал Джаред и, видя, что офицер продолжает смотреть на него в упор, добавил: — Сэр.

— Так на что ты годен? Стрелять умеешь?

— Да, из ружья и арбалета. С лучевым оружием дела не имел, но видел, как его используют. Хорошо езжу верхом.

— Верхом он ездит, — фыркнул офицер. Секретарь, что-то строчивший на конторке рядом, отозвался на это фырканье своим, будто эхом. — Ещё один дворянчик, да? А что ж запихнули рядовым? Из бунтовщиков?

— Вроде того, — ответил Джаред, неожиданно разулыбавшись. Ему приказали не лгать, но разве он лгал? Его род — один их самых древних на Пангее, и с точки зрения новой власти он в самом деле изменник и бунтовщик. Так что он не солгал ни единым словом.

— О, наконец хоть одна довольная физиономия, — одобрительно кивнул офицер. — А то все ноют и гундосят, как бабы. Что, боец, рвёшься в бой?

— Да, сэр.

— Молодец. Вот только верхом ты там поскачешь, разве что если твой зад приглянётся кому-то из вышестоящих. Хотя устав этого, конечно, не одобряет. Я спрашиваю тебя про реальные боевые навыки, которые позволят тебе продержаться против саркадасов хоть пять минут. Есть такие?

Против саркадасов. Джареда снова улыбнулся. А договаривались же — не врать.

— У меня есть опыт вождения летательных аппаратов, сэр. Аэроплана и правительственной платформы низкой грузоподъёмности.

Про правительственную платформу — это он, кажется, зря. Офицер сразу напрягся и зачёркал в бумагах, торопясь закончить с подозрительным призывником.

— Опыт вождения у него, — пробурчал он. Шлёпнул печать на картонный лист, протянул Джареду, кивком указывая в дальний угол ангара, где собирались новобранцы, прошедшие распределение. — Свободен!

Джаред отошёл от стола, мельком бросив взгляд на печать, поставленную на его удостоверении. На ней чётко и ярко горели два слова: «ДЕСАНТНЫЕ ВОЙСКА». Ну, этого следовало ожидать. В конце концов, он ведь не был опытным пилотом, а единица боевой техники сейчас стоит гораздо больше, чем человеческая жизнь.

Он подошёл к следующей стойке, предъявил удостоверение и получил взамен небольшой рюкзак с походной формой и ещё каким-то солдатским скарбом. Копаться в нём Джаред не стал. В этой части ангара стояли ряды скамей, на одной из них нашлось свободное место, и Джаред присел с краю, разглядывая новых товарищей, уже прошедших распределение раньше. Почти все они мрачно разглядывали свои пожитки, кто-то, откинувшись на скамье, мрачно кусал губы, кто-то беззвучно плакал. Неподалёку стояло несколько канистр с некачественной водой — всё, на что расщедрилась Пангея для своих призывников. К канистрам тянулась очередь, многие от стойки распределения шли сразу туда, на ходу отвинчивая крышки у фляг. Джаред подумал, что в его рюкзаке наверняка тоже есть такая фляга, и надо бы её наполнить, потому что неизвестно, сколько ещё тут сидеть, и что будет потом, на шаттле, в котором их бросят на орбиту. Но с этим можно было повременить. Пить ему не хотелось.

Помимо канистр, столов и скамей для новобранцев, в ангаре имелась гигантская, футов двадцать в диаметре, линза далекогляда. Она была постоянно включена, и с неё нескончаемым потоком лилась военная агитика, крутились ролики, воспевавшие правительство Пангеи и сулившие скорейшую победу над саркадасами. За те четыре или пять часов, что Джаред прождал своей очереди на распределение, он дважды видел повтор собственного недавнего выступления, которое крутили теперь почти так же часто, как ролики с речами Президента Розенбаума. Джаред видел этот ролик ещё в Летучем Доме, но всё равно не переставал удивляться работе гримёров. Они тогда промучились с ним полдня, но результат превзошёл все ожидания: с гигантского экрана на призывников смотрело усталое, злобное и испуганное лицо, хотя Джаред совершенно точно помнил, что не испытывал в тот миг ни страха, ни злобы. Усталость, конечно, была, но её он и не пытался скрыть. Усилиями гримеров и операторов он выглядел в этом ролике, словно труп, раскрашенный в похоронном бюро и внезапно восставший из гроба. Белое лицо почти сливалось с белым же мундиром, который ему позволили надеть в последний раз, предварительно споров золотые нашивки с плечей и пуговицы с воротника-стойки. Джаред сидел на скамье, разглядывая это лицо, своё и в то же время совсем чужое, и абсолютно не боялся, что кто-то из людей, смотрящих на экран сейчас вместе с ним, его опознает. Его невозможно было узнать.

— Народ Пангеи, — говорил он ровным, ничего не выражающим голосом, — я обращаюсь к тебе в последний раз. Четыреста лет мой род держал тебя в страхе, терроризировал, угнетал, тиранил. Будь моя воля, это продлилось бы ещё четыреста лет. Но времена меняются. Зло не может властвовать вечно.

Речь была отвратительной, полной напыщенных, надуманных оборотов, которые больше подошли бы любительской театральной постановке, чем последнему слову отрекшегося Диктатора. Но Джаред не спорил, когда ему предъявили текст, просто зазубрил его, как в детстве зубрил скучные уроки, смысла которых не понимал, и оттарабанил, судя по реакции Розенбаума, на твёрдое «отлично». Его задачей было донести до народа мысль, что он отрекается добровольно, осознав невозможность дальнейшего существования Пангеи в прежних условиях. Самое смешное, что отчасти это соответствовало истине — Джаред давно понял, что так нельзя, так невозможно. Но как надо, он не знал. Верхи не могут, низы не хотят — так, кажется, происходят все революции? Вот только над верхами были ещё верхи, которые и хотели, и могли. И единственным их желанием и стремлением было желание и стремление убивать.

Но об этом Джаред, разумеется, не сказал. Он не знал, поверил ли ему хоть кто-то — до сих пор, пока не увидел, как новобранцы, сидящие с ним рядом, смотрят его выступление. Они наверняка тоже видели его не в первый раз, повторы крутились по центральному каналу круглосуточно, и всё же Джаред увидел, что его речь не оставила их равнодушными. Кто-то одобрительно хмыкал, повторяя: «Так ему, давно пора!», но многие выглядели недовольными, а на некоторых лицах он прочёл откровенное презрение. Кого они презирали? Диктатора, за малодушие — или того, кто заставил его отречься? Будут ли они любить своего нового Президента, будут ли верить ему? Этого Джаред не знал.

Его ролик кончился, и смертельное бледное лицо бывшего Диктатора Тристана сменил розовощёкий, улыбающийся Майкл Розенбаум с добрым отеческим взглядом. Контраст был разителен. Эфирная команда Летучего Дома в самом деле расстаралась изо всех сил.

— Братья! — сказал Розенбаум, разводя руки. — Ибо именно так отныне глава Пангеи будет обращаться к её народу. Не подданные, не рабы — братья! Вы ждали перемен, вы молили бога о них — и они наступают. Приходит время без скорби и голода, без страха и слёз. Время, когда каждый наконец получит по заслугам. Время, когда закончится ложь, а вместе с ней прекратится война. Мира и хлеба вам, братья! Мира и хлеба!

Его зычный, приятный голос в сочетании с ласковым взглядом и твердой рукой оператора производил прекрасное впечатление. А Джареду снова хотелось смеяться. Или плакать. Если бы он ещё мог, он бы и смеялся, и плакал одновременно. Несчастный народ Пангеи, ты не получишь ни хлеба, ни мира. Только ещё одну ложь, новую, другую. Розенбаум осмыслил всё, что узнал от Джареда, и, похоже, обманул ожидания Пеллегрино. Бедняга Марк. Своими руками свергнуть тирана только затем, чтобы породить нового. Шило на мыло. И никто по-прежнему не узнает о Потрошителях. Джаред сам не знал, облегчение или горечь чувствовал, думая об этом.

— И скоро настанет день, когда сословные различия… — воодушевлённо проговорил Президент Розенбаум с экрана — и внезапно исчез.

Белый шум, ворвавшийся в эфир, оглушительным грохотом прокатился по ангару, отдаваясь чудовищным эхом. Люди дёрнулись, как один человек, те, кто сидел, повставали с мест, и все без исключения обернулись к линзе. И когда в ангаре не осталось никого, кто не смотрел бы на далекогляд, помехи исчезли. На их месте возникла статичная фотокарточка — та, в которую Джаред вглядывался бесчисленное количество раз, и при виде которой дыхание у него оборвалось, а сердце остановилось.

На экране был застывший город саркадасов — пустой, мёртвый.

— Привет тебе, народ Пангеи, — раздался за кадром звонкий и бодрый голос, при звуке которого кровь ударила Джареду в уши и глаза. — У меня для тебя две новости. Хорошая и плохая.

Картинка двинулась. Джаред знал, что на ней будет, знал, как она станет меняться, не знал только — как. Как такое было возможно.

— Хорошая новость — саркадасы мертвы. Да, все, и уже давно. Вот их города, снятые с орбиты нашими спутниками-шпионами.

Камера помчалась вниз. Несколько сотен новобранцев в ангаре наблюдали за её полётом в гробовом молчании. Джареду хотелось взглянуть на лицо того потливого офицера, что назначил его в десант, но он, как и все, не мог оторвать взгляд от экрана.

— Плохая новость в том, что существа, уничтожившие их, намного сильнее. Они превосходят саркадасов настолько же, насколько саркадасы превосходили нас. И не только технологиями. Безжалостностью тоже. Они убили саркадасов, теперь на очереди мы.

Кадры с расчленёнными телами, месивом, размазанным по мёртвым городам. А потом…

— Вот они. Знакомьтесь. Это Потрошители.

Ангар взорвался, словно лопнувшая бутылка с вином. Брызги ужаса, ярости, недоумения и в наибольшей степени — гнева полетели во все стороны, всё заливая и всех сбивая с ног. Офицеры пытались навести порядок, кто-то кричал о подделке и провокации, но Джаред видел, что это бесполезно. Трансляция возымела эффект спички, поднесённой к бочонку с порохом. Плотину смело.

— Стойте! — заорал кто-то, вскакивая на перевёрнутый стол. — Да замолчите же вы! Дайте дослушать!

И правда, трансляция продолжалась. Джареду оставалось только гадать, где Дженсен сумел найти таких специалистов — наверное, убедил кого-то из людей, непосредственно работавших на станции и сохранивших верность старому режиму. Подобные пиратские трансляции, исходившие от Розенбаума, команде Джареда в своё время удавалось пресечь за минуту-две. Но сейчас трансляция длилась и длилась, кадры сменяли друг друга, а голос Дженсен Эклза, его Спутника, звучал и звучал, рассказывая о том, о чём надо было сказать давным-давно.

— Они невероятно сильны. И они уже здесь. Скорее всего, через несколько месяцев все люди на Пангее будут мертвее саркадасов. Наши Диктаторы скрывали это десятилетиями. Они хотели, чтобы мы погибли? Нет, потому что им самим некуда бежать и негде спасаться. Они просто в нас не верили. Спросите себя, что вы чувствуете сейчас, глядя на это? Вам страшно? Вам не хочется верить? Но могу спорить, ещё больше вам не хочется умирать.

Солдат, выплёвывая бессвязную брань, пинает мёртвого инсектоида. Джаред внезапно понял, что в ангаре установилась мёртвая тишина. Голос Дженсена звучал так же уверенно и спокойно, как голос Розенбаума минуту назад. Только Дженсен говорил правду. Может быть, оттого они его и слушали.

— Поэтому Диктатор Тристан так жестоко подавлял мятежи. Поэтому вы горбатились день и ночь, надрываясь возле конвейеров и на шахтах. Поэтому ваши братья и сыновья шли в космос умирать. Для того, чтобы не пустить Потрошителей к нашей планете. Вы делали это, не зная, зачем, вы проклинали власти, скормившие вас бессмысленной военной мясорубке. Но она не была бессмысленной! Не была! А теперь подумайте, люди, на минуту только отбросьте страх и подумайте — если вы десять лет сдерживали врага, работая под кнутом, то на что вы окажетесь способны, когда дадите ему отпор сознательно, по собственной воле, со всей силы, на какую способны? Загоним этих тварей в ту задницу, из которой они выползли! Нахрен из нашего космоса!

Его голос звенел, хлестал, резал. И действовал. Ангар снова стал наполняться гулом — но это был совсем иной гул, слаженный, словно нарастающий шум десятков моторов. Джаред смотрел и не верил. Неужели… как такое возможно? Он ждал паники. Джеффри Дин Морган говорил, что когда люди узнают, они будут в таком шоке, что начнут убивать друг друга. Впрочем, неизвестно ещё, что творится сейчас внизу, в городах. Но здесь, в ангаре, наполненном людьми, которые уже и так смирились со своей близкой смертью, это воззвание внезапно дало совершенно невероятный эффект. Джаред смотрел вокруг и видел горящие глаза. Сжатые зубы, решимость, веру. И всё это — там, где четверть часа назад видел стадо овец, идущих на бойню.

— Кто это? — спросили у него за спиной. — Кто это говорит? Вы знаете?

Все мотали головами, оглядывались, словно надеясь прочесть ответ в глазах соседа. Трансляция почти подошла к концу, Джаред узнавал последние кадры из своего ящика Пандоры. Дженсен, Дженсен… что же ты наделал?

Или правильнее спросить, что наделал я?

— Эти записи, — сказал Дженсен у него над головой, — мне отдал Диктатор Тристан. Он хотел, чтобы вы знали. Вы прозвали его Тристаном-Мясником, но всё, что он делал, было сделано, чтобы продлить наше существование на этой планете. И ещё от недостаточной веры в людей, но у Диктаторов вообще проблемы с доверием. Перед вами он невиновен. Он не был хорошим Диктатором, потому что вообще невозможно быть хорошим Диктатором. Но он был лучшим, каким только мог быть. Я люблю его.

Картинка исчезла. Снова возник белый шум, и через секунду линза далекогляда погасла.

Ангар стоял в тишине. Потом завибрировал, и снаружи раздался низкий утробный гул: транспортный шаттл зашёл на стыковку.

========== Глава семнадцатая ==========

*

Дженсен сидел у иллюминатора аэроплана, глядя на проплывающий внизу туман и на Летучий Дом, очертания которого понемногу проступали сквозь облачную пелену. Он невольно вспоминал, как попал сюда в первый раз — на дирижабле, где ему предоставили собственную комфортабельную и просторную каюту, в которой имелся даже далекогляд, а стюард не забывал предлагать еду и напитки. Сейчас Дженсену в живот и грудь врезались туго затянутые ремни безопасности, а аэроплан трясло и мотало. И он не чувствовал ничего похожее на воодушевление, замешанное на нервном возбуждении и охотничьем азарте, которые обуревали его тогда, год назад. Он многое мог предположить, принимая навязанный ему пост Спутника Диктатора, но никогда бы не подумал, что это приведёт его туда, где он оказался теперь.

Пилот крикнул, что они заходят на посадку, и сейчас «немного потрясёт» — видимо, то, как болтало аэроплан весь полёт, он замечал не больше, чем опытный моряк замечает качку судна в штиль. Немногочисленные пассажиры — всего их, вместе с Дженсеном, было четверо, — вцепились в ручки кресел. Аэроплан вильнул, задрал зад и ринулся вниз, к аэродрому Летучего Дома.

Такие путешествия в последнее время стали регулярными. Отныне любой мог попасть в Летучий Дом, заплатив за билет — любой, у кого нашлась бы на это кругленькая сумма или достаточно серьёзные связи. Дженсен летел с председателем профсоюза ткачей, главным врачом провинции Террак и легкомысленного вида девицей, оказавшейся представителем недавно созданного профсоюза проституток. Все они намеревались испросить аудиенции у Президента Розенбаума, и имели немалые шансы быть принятыми. Дженсен только диву давался, как Майку хватает времени на них всех — он-то помнил, как зашивался Джаред, а ведь аудиенции Диктатора удостаивались лишь высшие чины планеты и только в исключительных случаях. Розенбаум, впрочем, завёл себе армию секретарей, которым перенаправлял менее важные дела. Сам он, по слухам, полностью сосредоточился на социальном обеспечении и без конца решал вопросы различных выплат, послаблений и льгот. Вероятно, таким образом он пытался сохранить в народе благожелательное отношение к себе. Пока что это давало результаты, но в то же время Розенбаум не мог не понимать, что его популизм не сможет работать вечно. Он даже до вторжения Потрошителей вряд ли дотянет.

Впрочем, это было уже не дело Дженсена и уже тем более не его забота. Приземлившись на платформе, он сразу направился во дворец. Его там ждали: он подал заявку, как все, через специальный комитет по связям с общественностью, назвал своё имя и терпеливо прождал три часа, пока данные о просителях дошли до Летучего Дома с пневмопочтой и пока вернулся ответ, помеченный грифом «срочно». Его пропустили без очередей, без проволочек и разъяснений. Соседи Дженсена, толпившиеся в коридорах комитета, роптали, когда он прошёл через вертящуюся дверь прямо к взлётной полосе, где уже урчал аэроплан, ожидавший новую порцию пассажиров. Он обменялся со своими попутчиками всего парой слов, а потом они взлетели, и остаток дороги Дженсен развлекал себя, гадая, как встретит его Майк Розенбаум.

С распростёртыми объятиями, вероятно. Как же иначе.

Мост перед дворцом починили: среди медных пластин сияла гигантская латка, ярко сверкавшая на солнце меж своих старых затёртых соседок. Идя через мост, Дженсен, как всегда, бросил взгляд на механизмы визу — и подумал о том, сколько людей сгинуло там, в этой никогда не замирающей мясорубке, и сколько ещё сгинет. У входа во дворец он предъявил пропуск, выданный ему на Пангее, и в сопровождении стражника продолжил путь. Стражник казался смутно знакомым — вполне возможно, Дженсен встречал его раньше в переходах резиденции, или он даже был одним из тех, кто когда-то его арестовывал. Дворцовый гарнизон перешёл на сторону мятежников почти в полном составе — Мюррей хорошо над ними поработал. Интересно, подумал Дженсен, спокойно ли ему спится по ночам.

Розенбаум сдержал слово и не стал селиться в бывших покоях Диктатора — они стояли заброшенные и поросшие пылью, словно в назидание потомкам. Себе новый Президент облюбовал более просторное помещение там, где раньше располагался гарем. Спутников выселили, об их судьбе Дженсен мог только гадать — хотя он не думал, что они пострадали, скорее всего, им просто позволили вернуться в семьи. Хотя что им там делать теперь? Они уже не принадлежали этому миру, а того мира, который их создал, больше не существовало.

Если, конечно, забыть о том, что, вполне вероятно, скоро перестанет существовать мир как таковой.

В прихожей кабинета Розенбаума стоял большой письменный стол, за которым сидела женщина. Дженсен узнал её не сразу. Она нарядилась в красный брючный костюм и наконец привела в порядок волосы — передние пряди остались длинными и завитками спускались на грудь, а задние, обгоревшие, были коротко выстрижены и ровной линией окаймляли затылок. Услышав шаги, она подняла глаза, и некоторое время они с Дженсеном просто смотрели друг на друга.

— Ты, — сказала она наконец. Дженсен согласно кивнул: что ещё тут ответишь? Данниль Харрис протянула палец с ногтем, выкрашенным кровавой-красым лаком в тон костюму, и вдавила кнопку в столе. — Он здесь. Арестовать его?

— Не стоит, — донёсся из динамика бодрый голос Розенбаума. — Пригласи.

Данниль убрала палец с кнопки и откинулась назад, смерив Дженсена взглядом, от которого у него помимо воли поджались яйца. Он ещё помнил, как отменно у этой стервы поставлен удар.

— Не понимаю, почему он помиловал тебя, — сказала Данниль. — Но это ему решать. Он ждёт.

Дженсен отвесил ей лёгкий поклон, повернулся и вошёл в кабинет Президента Пангеи.

Розенбаум стоял у стола, перебирая бумаги, и живо обернулся на его шаги. Он неплохо устроился — курительный столик в углу, аквариум с крупными зубастыми рыбами, одна из которых вяло жевала хвост другой, пока та так же вяло дёргала плавниками, без энтузиазма пытаясь вырваться.

— Дженсен, — сказал Майк Розенбаум, широко улыбнувшись и жестом приглашая его войти. — Как я рад тебя видеть!

Он неплохо выглядел — намного лучше, чем Джаред обычно в конце рабочего дня. Дженсен покачал головой, отклонив предложение сесть. Он подозревал, что их разговор не продлится долго.

— Я искал тебя, — продолжал Розенбаум, нисколько не смущаясь его молчанием. — Ну и наделал ты шуму! Заставил меня всерьёз пожалеть, что тогда на пруду я не дал Данниль пристрелить тебя.

— Что сделано, то сделано, — сказал Дженсен, и Розенбаум кивнул:

— Именно. И если бы я знал, что именно ты намерен сделать, и что из этого выйдет — отпустил бы ещё раньше.

Дженсен примерно понимал, о чём он говорит. С того дня, как он выпустил демона из бутылки, выпустил все несчастья народа Пангеи из «чёрного ящика» Диктатора, прошло три недели. Первые несколько дней оправдали худшие опасения Джеффри Дина Моргана: люди словно посходили с ума. Клике мятежников и сторонникам старой власти уже было не до противостояния друг с другом — тем и другим пришлось бросить все свои силы, чтобы утихомирить разбушевавшуюся толпу. Но анархия улеглась на удивление быстро. Уже через несколько дней люди прекратили бесцельно крушить всё вокруг и толпами повалили к домам губернаторов, мэров и прочих представителей власти. Люди требовали ответа, что это было, чёрт возьми, и правда ли это, и что теперь будет. И тут следовало отдать должное Розенбауму — он не спрятался в кусты. Возможно, он планировал это сделать, но собственное стремление к власти сыграло с ним злую шутку: теперь его, а не его поверженного врага, народ взял за горло, и с него, а не с отрекшегося Диктатора, требовали действия. На самом деле о Джареде все быстро забыли. Даже его казнь, обставленная с большой помпой, почти не привлекла общественного внимания — и уж тем более не тронула Дженсена, который даже в полной темноте спьяну не перепутал бы с Джаредом подсадную утку, которую Розенбаум, как кость, бросил толпе. С Джаредом этот человек имел общего разве что возраст и пол, даже ростом он был заметно ниже. Но это никого не интересовало: Диктатор был свергнут, а затем казнён, и народившейся свободной нации предстояло иметь дело не только с последствиями его преступлений, но и с тем, что эти преступления спровоцировало. Удивительно, но люди не стали в панике рвать волосы на себе и бросаться из окон — они стали задавать вопросы. И Розенбауму пришлось давать ответы.

— Как идут дела? — спросил Дженсен. Он не за этим пришёл, но не мог удержаться: официальные сводки были неправдоподобно оптимистичны, как и полагается официальным сводкам, и ему хотелось унать правду из первых рук.

— Очень неплохо. Гораздо лучше, чем мы рассчитывали. Производство на военных объектах восстановлено на восемьдесят пять процентов, и показатели растут каждый день. А его эффективность возросла в полтора раза. Призывные пункты ломятся от добровольцев — это не шутка и не агитационная ложь, уж поверь мне. Старому режиму приходилось палкой загонять людей на войну, а теперь они сами рвутся в бой. Пришёл отчёт от Зингера, за прошедшую неделю мы дали два крупных сражения. Потери большие, но линия фронта впервые за пять лет сместилась в глубь космоса, удаляясь от Пангеи, а не приближаясь к ней. И за всё это, — добавил Розенбаум, перестав улыбаться, — мне приходится благодарить тебя.

Дженсену вдруг стало неловко. Настолько, что он почувствовал прилив раздражения — очень хотелось высказать Розенбауму всё, что он думает о его энтузиазме и о той лёгкости, с которой Розенбаум говорит о больших потерях. Но Дженсен не собирался разводить дискуссий. Он сказал только:

— Я ничего не сделал. Просто сказал им.

— И этого оказалось достаточно. Между нами, я тоже подумывал открыто объявить о реальном положении дел, но не решился бы сделать это так скоро. Хотел подождать, пока улягутся волнения, будут подавлены очаги сопротивления старорежимников. Но этого времени, как я понимаю теперь, у нас не было. А ты это понимал уже тогда.

Я ни хрена не понимал, чуть не сказал Дженсен. Я просто хотел помочь Джареду, сделать хоть что-то, чтобы все его жертвы не оказались напрасными. Он даже не помнил, что говорил тогда, во время трансляции: они пробили сигнал, но вещать пришлось в прямом эфире, сделать запись не успели. Только и смогли, что подключить «чёрный ящик» к вышке и сунуть Дженсену в руки микрофон. Так что он просто сказал то, что думал, то, что у него накипело. И то, что в тот момент ему казалось правильным.

— Поэтому, — продолжал Розенбаум, хлопнув его по плечу, — я тебя и искал. У нас бывало всякое, были и разногласия, и нелояльность с твоей стороны. Но это в прошлом. Если мы сможем решить проблему Потрошителей, а я надеюсь, что сможем, останется много других нерешённых дел. Планета разбита диктатурой, её придётся собирать по кускам. И мне нужны будут в этом такие люди, как ты. Кто-то, кто умеет подбирать слова, обращаясь к толпе. Кому люди поверят, кто сможет вселить в них желание работать и бороться.

Дженсен смотрел на него, не понимая. Он что… О, господи. Он это серьёзно?!

— Я предлагаю тебе пост Комиссара по связям с общественностью. Для начала. Дальше…

Дженсен рассмеялся. Надо же, пост Комиссара! Не так уж мало, учитывая, что, приехав сюда год назад, он рассчитывал вскоре занять пост какого-нибудь Командора как минимум. Командор, Комиссар — какая к чёрту разница? Никакой. Вообще.

Розенбаум убрал руку с его плеча и подождал, пока он отсмеётся. Потом сказал без тени прежнего дружелюбия:

— Как вариант, я могу расстрелять тебя за контрреволюционную деятельность, разглашение государственной тайны и подстрекательство к мятежу.

— Есть ещё один вариант, Майк. Ты можешь прекратить этот балаган и просто отдать мне Джареда. И разойдёмся на этом.

Розенбаум сморщился при слове «балаган», но спорить не стал. Отвернулся, постучав по столу костяной ручкой с золочёным пером.

— Я не могу отдать тебе Джареда. Это не в моей власти.

— Глупости. Только не говори мне, что он мёртв — то представление с казнью обмануло чернь, но не тех, кто жил с ним бок о бок. Ты куда-то упрятал его, я могу тебя понять, и даже не прошу отпустить его. Просто хочу, чтобы ты дал мне возможность присоединиться к нему, где бы он ни был.

— Это невозможно, Дженсен, — мягко сказал Майк, глядя ему в глаза. — Прости.

Дженсен молчал какое-то время. Добиваясь этой встречи, идя на неё с полным осознанием того, что его могут убить на месте, он ни на секунду не допускал мысли, что опоздал. Что Джаред мог не пережить всего этого, не пережить этих трёх недель, не увидеть, как люди, в которых он не решался верить, закусывают удила и идут грудью на истинного врага. Настоящего врага, не того, которого им подсовывали, мороча голову, и не того, которого люди, чуя обман, выдумали себе сами. У всех них был только один настоящий враг — смерть. И, узнав его наконец, они не собирались сдаваться без боя.

Джаред должен увидеть всё это. Должен знать. Не может быть, что он мёртв.

— Он не мёртв, — словно прочтя мысли Дженсена, сказал Розенбаум. — Просто он там, откуда я не могу его отозвать. Это одно из немногих старорежимных правил, которое мы оставили в неприкосновенности: никто не может быть отозван из боевой точки. Никто, Дженсен. Если сейчас создать прецедент, заявления и ходатайства посыплются градом. Это может спровоцировать новую волну недовольства, а нам и так еле удалось с ним справиться. Так что я просто не могу.

— Ты отправил его на фронт? — не веря, переспросил Дженсен. — В космос? В самое пекло?

— Он сам так решил. Я предложил ему выбор, и он выбрал. И не смотря на меня так, словно я бросил Потрошителям младенца. Если кто этим и грешил, то твоей ненаглядный Джаред. Я только поднял упавшее знамя.

На фронт. Чёрт подери. Вот это и правда неожиданно. Дженсен стоял, тяжело моргая и пытаясь оправиться. Джаред, чёрт тебя побери. Мало, что ли, ты послужил народу Пангеи? Решил ещё и умереть за него напоследок? Когда ты успел настолько возненавидеть себя?

И самое главное — почему я это допустил?

— В каких он войсках? — спросил Дженсен наконец. — В десанте?

— Да, Восьмой десантный дивизион. Они сейчас в резерве первого порядка, ждут на одной из орбитальных башен, в открытый бой пока не вступали. Я слежу за ним, мне приходят отчёты о передвижении его роты. Когда… если что-то с ним случится, мне сообщат.

— Отправь меня туда.

Розенбаум уставился на Дженсена. Потом медленно покачал головой, словно не желая верить.

— Ты не настолько глуп. Нет, Дженсен, не заставляй меня окончательно в тебе…

— Ты сказал, что не можешь его отозвать. Тогда отправь меня к нему, — с нажимом повторил Дженсен. — Надави, куда надо, чтобы меня распределили в тот же дивизион и в ту же роту. Это же совсем не сложно сделать.

Он чувствовал, что уже просит, ещё минута — и начнёт умолять. Он ненавидел за это — Розенбаума, себя, даже Джареда. Но Розенбаум избавил его от дальнейшего унижения.

— Ты ничем ему там мне поможешь. Если вас отправят в бой, то скорее всего…

— Скорее всего, — перебил Дженсен, — мы все будем мертвы к концу года. А может, и нет. В любом случае, моё место рядом с ним.

— Дженсен, что за нездоровый, я бы даже сказал смехотворный романтизм? Ты же всегда был так амбициозен.

— Времена меняются, планы меняются, — бросил Дженсен. — Так бывает

Он смутно помнил, что это не его мысль, кто-то высказал её при нём совсем недавно, но он никак не мог вспомнить, кто.

— Ну хорошо, — вздохнул Розенбаум. — Это страшное расточительство, особенно в наше время — губить впустую талант вроде тебя, но силой заставлять не буду. Подозреваю, — он слегка улыбнулся, — что и не вышло бы.

— Правильно подозреваешь.

Розенбаум взял со стола лист бумаги, начеркал на нём несколько строк, скрепил печатью.

— Вот. Отдашь начальнику любого распределительно-призывного пункта. Дальше всё пойдёт само собой.

Дженсен взял бумагу, бережно свернул и спрятал за отворот курки.

— Ещё один вопрос. Его собаки. Что с ними?

— Они на псарне. Хорошие, кстати, псы, мне понравились. Я бы их себе оставил, но они меня не подпустили. Всё ждут хозяина.

За печаль, прозвучавшую в голосе Розенбаума, Дженсен испытал почти неодолимое желание ударить его. Но только сказал:

— За ними мог бы присмотреть Томас. Камергер Джареда. Его они слушались…

— Томаса нет, Дженсен. Он сбросился с края платформы в тот день, когда мы взяли дворец. Видимо, хотел воспрепятствовать аресту.

Какое-то время они молчали. Потом Дженсен повернулся и вышел из кабинета Президента. Розенбаум ничего не сказал ему вслед.

Дженсен Эклз покинул Летучий Дом.

*

— Готовность пятнадцать минут!

Джаред поправил ремешок шлема, впившийся в челюсть под ухом, и ещё раз проверил, легко ли сдвигается затвор на лучевом ружье. Прежде он не имел дела с лучевым оружием, хотя внимательно читал спецификации, приходившие с отчётами от засекреченных лабораторий разработки. Это оружие было сравнительным новшеством, его ввели за несколько лет до отречения Джеффа, и оно успело неплохо зарекомендовать себя в полевых условиях. Правда, перегревалось, как печка — на производстве приходилось экономить на всём, включая системы охлаждения корпуса. Командор Морган как-то подсунул Джареду бумагу, где доходчиво разъяснялось, что стоимость систем охлаждения в сорок раз выше стоимости защитных перчаток для солдат. Джареду такой расчет показался рентабельным, он подмахнул бумагу почти не глядя. А теперь, натягивая на руки те самые перчатки, воочию убедился, что не зря они стоили так недорого: потому что ни черта не защищали.

— Готовность двенадцать минут!

Впрочем, руки скоро станут самой незначительной из его проблем.

После четырёх недель в корпусе срочной подготовки Джаред чувствовал себя гораздо увереннее, да и новости, просачивающиеся в орбитальный тренировочный корпус с Пангеи, вдохновляли. Конечно, это были просто слухи, достоверной информации солдатам никто бы не дал, но говорили, что на Пангее после недолгих беспорядков наступил внезапный подъем в производстве, а добровольцы повалили на призывные пункты чуть ли не толпами. Джареду в это верилось мало, хотя он, как все, слушал пропаганду, день и ночь крутившуюся в тренировочных залах. У Розенбаума не было других записей с Потрошителями, кроме тех, которые показал людям Дженсен, так что он не мог создать соответствующие ролики. Комитет пропаганды поступил иначе: они вырезали отдельные кадры из трансляции Дженсена, стёрли его голос и наложили идиотски-оптимистичный текст. И Джаред знал — если это и впрямь работало, если люди поняли, что их ждёт, и не захотели сдаваться без боя, то не благодаря этим наспех склеенным роликам, а благодаря тому, что сказал им Дженсен. Всё-таки не зря он так кичится своим обаянием.

— Готовность десять минут!

Однако Джареду мало верилось в успех. За то время, что их дивизион продержали на орбите, поступили сведения о смещении линии фронта в глубь космоса — космофлот Пангеи наконец оттеснил Потрошителей от планеты. Но такое происходило и раньше, пять лет назад, тогда тоже казалось, что дело идёт на лад, а потом оно ухудшилось настолько, что Джефф не видел больше смысла пытаться кого-то спасти. Джефф считал, что они обречены. Джаред тоже склонялся к такой мысли, и ему был непонятен энтузиазм Дженсена — он мог поклясться, что не надуманный. Дженсен, конечно, хороший актёр, но тут ему не было никакой нужды притворяться.

Джаред поправил перчатку, проверяя, насколько гибко в ней движутся пальцы. Самое главное — не подпускать инсектоидов к себе на расстояние рукопашной. Что невозможно, учитывая, что они не использовали в наземном бою почти никакой техники, кроме ручных шокеров, и именно на рукопашную нарывались, а пробить их биомеханический природный доспех, напоминающий хитиновый панцирь, было крайне нелегко. У них имелись уязвимые места — на голове за отверстиями, условно именовавшимися ушами, ещё парочка других слабостей, но использовать их можно было только при очень удачном стечении сразу нескольких обстоятельств. Так повезти могло один раз за бой, ну, два, ну, три раза. А Потрошителей были здесь сотни. Тысячи. И только один Восьмой десантный дивизион.

Хотя на их стороне ещё и внезапность. Самое главное.

— Готовность девять минут!

Эта планета называлась Клио — маленькая, почти лишённая растительности и естественных возвышенностей, она располагалась между Пангеей и Гипербореей — родной планетой саркадасов. До того, как пришли Потрошители, саркадасы использовали Клио как одну из основных стратегических баз; помимо удачного астрономического разположения, она обладала богатыми запасами нефти и урана. Изначально пангейцы и саркадасы схлестнулись именно из-за неё, но людям ни одного дня не удалось удержать Клио за собой. Теперь она досталась им от саркадасов по наследству. На планете обнаружилось несколько бункеров, ловко упрятанных под землёй и замаскированных так, что их было невозможно разглядеть с орбиты и даже из стратосферы; саркадасы вообще предпочитали селиться ниже уровня моря, и это сыграло сейчас на руку людям. Потрошители тоже разместили на Клио базу, открытую всем ветрам, похожую на гигантское осиное гнездо, прилепившееся к тёмно-красному камню, покрывавшему планету. В течение недели десантники Восьмого дивизиона тихо, под покровом ночи, крошечными группками по десять-двадцать человек спускались на планету и перебирались в бункер. Сейчас в сборе были они все. А Потрошители их не замечали, ползали по планете с деловитой монотонностью муравьёв, и совсем не ждали атаки. Джаред знал ход кампании лучше, чем кто бы то ни было, и с уверенностью мог сказать, что ни разу ещё для людей не складывалось настолько выигрышное положение.

Так что, с какой стороны ни посмотри, определённо, ему повезло. А насколько сильно повезло — он очень скоро узнает. Примерно через девять минут.

— Готовность восемь минут…

— Эй, Сэмми!

Джаред привычно обернулся на оклик. Хотя какая-то часть его сознания словно забуксовала, отказываясь узнавать голос, которыйне узнать было невозможно, и соотнести его с именем, под которым Джареду предстояло теперь жить и умереть. Этот голос не имел с новым именем ничего общего, они были из разных миров. Но только услышав этот голос, и не через динамик далекогляда, а здесь, рядом, он внезапно понял, что тот парень, ну, Джаред, не умер ещё до конца. Что он всё это время был здесь, внутри парня по имени Сэм. Он ждал этой минуты.

Дженсен?..

— Привет, братишка! — задорные искры в зелёных глазах, ослепительная улыбка, обнажившая безупречные зубы. — Что, совсем заклевали сержанты? Родных не узнаёшь?

Дженсен. Это был он. В точно такой же броне, как Джаред, и ремень шлема точно так же впивался ему под челюсть. За плечом он нёс лучевое ружьё, так небрежно, словно это был простой арбалет, а они шли заболоченным лугом бок о бок, вслед за счастливо лающими собаками, и в лица им светило солнце.

— Что… — Джаред слышал свой голос словно издалека. Вот их разделяет пять шагов, вот три… вот он прокладывает себе дорогу среди неохотно расступающихся солдат, вытянувшихся шеренгой напротив шлюза. И вот он здесь.

Он здесь.

— Сэм Винчестер, — передразнил Дженсен, оказавшись рядом и хлопнув Джареда по плечу. — Это что, спрашивается, такое? Сбежал добровольцем на фронт, никому ничего не сказал, семью свою бросил. Куда это годится?

— Джен…

— Дин, — перебил его тот и, закатив глаза, обернулся к стоящему рядом с ними солдату: — Ты смотри, родного брата не узнаёт уже. Чем вас тут кормят? Гашенной?

— Готовность пять минут! — громыхнул динамик.

Солдаты, понимающе хмыкнув, посторонились. Встреча потерянных родственников у многих вызвала сочувствие, и внезапно они оказались в островке уединения, о котором Джаред уже не мог и мечтать. Впрочем, о Дженсене, стоящем рядом, улыбавшемся ему, держащем его за плечо, он тоже мечтать давно перестал.

Может, в этом была их беда? Они перестали надеяться? Разучились?

— Как ты здесь оказался? — прошептал он, и Дженсен ответил так же тихо:

— Как и ты. Упросил Розенбаума. Долго пришлось уламывать. Чтобы не было лишних проволочек, он записал нас родственниками. Смешно, да?

— Напрасно ты прилетел. Здесь будет бойня.

— А то я не знаю? Наконец что-то весёленькое, а то я у тебя в гареме за год чуть со скуки не околел.

Джаред вскинул руки, так резко, что приклад ружья больно ударил его по бедру, и стиснул плечи Дженсена руками. Дженсен не отвёл взгляд. Он продолжал улыбаться. Джареду хотелось разбить эти губы и одновременно вжаться в них своими. И ни того, ни другого он сделать не мог. Но если не здесь и сейчас, то где, и когда? И будет ли у них это «когда»? Разве что в другой жизни… в другой вселенной.

— Брось, — сказал Дженсен. — Я не свихнулся. Знаю, там будет жарко. Так что старайся не отходить далеко. Если нас окружат, встанем спина к спине. И выберемся. Ты вспомни те записи, сам же видел, их можно убить. Трудно, но можно.

— Зачем ты… мне было бы легче знать, что…

— Я твой Спутник. Забыл, что ли?

Джаред прикрыл глаза. Голос над их головами продолжал отсчитывать минуты, секунды… А дальше… Дальше вперёд, и спина к спине. И это далеко не самый худший расклад, если вдуматься.

— Готовность тридцать секунд!

— Джей, — тихо позвал его Дженсен. — Ты сам говорил, это был ящик Пандоры. Мы его открыли. Но ты же легенду помнишь? Что там ещё на дне оставалось?

— Готовность пятнадцать секунд!

Джаред выпустил его и сдёрнул с плеча ружьё. Дженсен последовал его примеру. Его лицо светилось. Он был счастлив. Джаред видел это.

«А я? — подумал он. И тут же ответил себе: — Я тоже».

Они встали бок о бок, переглянулись — в последний раз перед началом боя. А потом обратный отсчёт закончился, заскрежетали шлюзы, створки разъехались, и они увидели солнце.

10 мая — 23 июня 2012