Счастье за горой [Наталья Николаевна Гайдашова] (fb2) читать онлайн

Наталья Гайдашова Счастье за горой

Часть 1

Глава 1

Ближе к вечеру, после того как Лидия Сергеевна вернулась с работы, Анисья выскользнула за калитку и со всех ног кинулась бежать по дороге. Путь у неё был неблизкий. Торопилась Анисья в деревню Борки в родительский дом, который находился ни много ни мало, а в десяти километрах от Касачихи, где жила в няньках Анисья. Пробежав на одном дыхании деревню насквозь, оказалась она на лесной дороге. Дорога шустро петляла среди деревьев, поднималась на пригорок, спускалась с него, круто поворачивала и долго тянулась среди вековых сосен и елей.

Босые, привыкшие к земле ноги Анисьи быстро перебирали по остывающему песку, пятки глухо стучали по укатанной дороге. Когда лес закончился и показались колхозные поля, небо уже зарумянилось и раскалённое дневным жаром солнце готовилось сползти за горизонт. Замелькали впереди избы. Анисья с облегчением вздохнула. Девочка свернула с дороги, одним махом взбежала на крыльцо и, оказавшись в прохладных и тёмных сенях, перевела дух и уже неспешно вошла в дом. Мать стояла у печки и ухватом тянула тяжёлый чугун с картошкой. Щербак сидел за столом у окна, на руках он держал годовалую Валю. На против окна на лавке расположилась трёхлетняя Надя.

– Аниська, – удивилась мать, – приключилось что?

Она дотащила чугун до стола и поставила его посередине, потом только поправила сбившийся платок на голове.

– Нет. – насупилась девочка, она собралась с духом и быстро произнесла. – Мамка, дай ты мне Христа ради молока!

– Ишь ты, чего захотела. – осклабился Щербак.

– Аниська, дочка, нельзя сейчас молока, пост ведь. – виновато сказала мать. – Поп на берёзе сидит, всё видит.

– Мамка, а я окно завешу, дай молока. – не унималась Анисья.

– Мавра, кончай балаболить. Садись за стол.

Мавра взяла у него дочку и послушно села рядом на скамью. Щербак стукнул кулаком по горячей картошине, и она развалилась на части, порвав шелуху. Из картошины пошёл пар и белое рассыпчатое нутро её вкусно запахло. Щербак густо посыпал на картошину соли.

Анисья подождала немного, потом круто повернулась и выскочила из избы вон, громко хлопнув дверью.

– Ишь ты, поганка, дверями ещё хлопать будет! – услышала она вдогонку крик Щербака.

– Ну и ладно, – у Анисьи защипало глаза, – пост у них!

Она перебежала на другую сторону дороги и оказалась у калитки другого дома. Девочка уверено вошла в избу и с порога жалобно проговорила:

– Баба Маша, мамка мне молока не дала, сказала пост, нельзя.

Старушка захлопотала. Взяла со стола полную кринку молока и протянула её Анисье.

– Внученька, пей досыта, придумали ребятёнка голодом морить. Пей молочко, с вечерней дойки, сладкое.

Анисья пила долго, раза два делала перерыв, чтобы перевести дыхание и опять жадно припадала к кринке. Выпив всё молоко, она обтёрла мокрые губы, блаженно улыбнулась и ласково сказала:

– Бабусенька, ведь не грех молока попить, если хочется.

– Эх, греха ты ещё не знаешь, дитятко. Беги в Касачиху, поздно уже.

Старушка перекрестила Анисью и вышла за ней следом в сени.

– Анисья, всё ли ладно у тебя?

– Всё хорошо, бабушка.

– Не обижают?

– Нет, как к дочке относятся. Жалко молока берут мало, только для Алёшки, мне не хватает.

Анисья вышла на дорогу, но сделала поворот назад. Подошла к родной избе, остановилась напротив открытого окна и звонко крикнула:

– Эй, Щербак, летят самолеты, сидят в них пилоты и сверху на Щербу плюют! Слышишь, на твою лысую башку плю-ют! – Анисья с удовольствием растянула последнее слово и не дожидаясь ответа от Щербака, припустилась бежать назад в Касачиху.

Вернулась Анисья поздно. В доме все спали. Она прошла в комнату, неслышно улеглась рядом с раскинувшимся во сне Алёшкой и мгновенно заснула.

Рано утром, собираясь в больницу, Лидия Сергеевна заглянула в комнату и увидела спящего сына, а рядом с ним Анисью. Из-под скомканного одеяла выглядывали грязные ступни девочки. Лидия Сергеевна укоризненно покачала головой, задёрнула занавеску на дверном проеме и ушла на работу.

Глава 2

Анисья родилась в марте 1941 года. Год этот был в Борках очень урожайным на детей. Казалось, что сама природа постаралась восполнить человеческие потери, которые должны были случиться в связи с началом войны. В июле отец ушёл на фронт. Дома оставил он жену Мавру и двух дочек: новорожденную Анисью и четырёхлетнюю Нюру. Мать и отец были молодыми и потому беззаботно верили, что война скоро закончится, и отец вернётся домой. Уезжая, он обстоятельно давал указания молодой жене по хозяйству, постоянно приговаривая, что, вот, до осени сделай так-то и так, а он вернётся к зиме и там уже сам доделает. Новобранцев построили перед сельсоветом, было много выступающих, каждый говорил о вероломстве врага и вере в нашу победу. Наступило время прощаться. Отец крепко прижал к груди Мавру, а когда отпустил её, то по ситцевой кофточке расползлось большое пятно. Молоко пропитало тонкую ткань, оставило желтые разводы. Бабушка Маша держала на руках Анисью, которая заходилась криком, требуя материнскую грудь. Мавра, спокойная всё время проводов, вдруг изменилась в лице, схватила руку мужу, сунула в неё что-то и проговорила: «Миленький мой, пусть всегда будет при тебе, это спасет тебя!»

Она держала мужа за руку, тянула к себе, губы у неё кривились, отчего миловидное лицо сразу подурнело. Мавра не слышала крика ребёнка, не видела того, что происходило вокруг, перед ней было лишь испуганное лицо мужа, осознавшего наконец весь ужас от расставания с семьёй.

Объявили построение. Женщины с трудом отпускали от себя мужей и сыновей. Напоследок крепко обнимали и целовали своих дорогих близких и заливаясь слезами, прижимали к себе детей. Мавра тоже взяла у матери Анисью, испуганная Нюра держалась к Мавре близко, но плакать не решалась. Новобранцев усадили на телеги и караван тронулся. Толпа провожающих ещё какое-то время шла за обозом, но потом люди стали потихоньку расходиться. Вскоре пыль на дороге, поднятая телегами улеглась, и осиротевшие в один миг бабы и ребятишки разбрелись по домам.

В пути, трясясь на подводе по лесной дороге, отец разжал пальцы руки и увидел у себя на ладони маленький холщовый мешочек. На ощупь он был пустым, хотя вроде какая-то крошечка в нём была. Он сунул мешочек в карман и забыл про него. Когда новобранцы получили форму и переоделись в неё, как положено солдату на войне, то заветный мешочек остался в брюках, а отец даже и не вспомнил о нём.

В мешочек же тот зашила Мавра змеиный зуб, который должен был охранять мужа от всякой беды и смерти. Ещё девчонкой увидела Мавра на покосе, как мать наступила босой ногой на голову гадюке, потом взяла листок, раскрыла ей пасть и вырвала зуб. Гадюка сразу перестала извиваться и веревкой вытянулась на земле. Когда мать вырывала зуб, то прошептала три тайных слова.

– Вот, Мавра. Я заговорила зуб у змеи, теперь этот зуб отведет всю беду и напасть от тебя. Возьми его и не теряй.

С верой в чудо, отдавала Мавра свой оберег мужу. Теперь точно вернётся муж живой и здоровый. Заранее сказать ему, что лежит в мешочке постеснялась, вдруг поднимет на смех или того хуже, вообще не возьмёт. Уже дома сильно пожалела, что дала мешочек просто в руки. Надо было пришить верёвочку и повесить мужу на шею, тогда точно был бы при нём змеиный зуб. И так она затосковала, что проплакала весь вечер, а когда уснула, то привиделся ей сон, будто по дороге ползла змея и приблизившись к Мавре, высоко подняла голову, зашипела и открыла она свою красную пасть, а там белел длинный зуб. Показала змея Мавре жало и начало извиваться по земле её длинное чёрное тело.

В октябре пришла похоронка на мужа. Погиб. Для Мавры же началась жизнь тяжёлая. Работала Мавра, как и все бабы в колхозе за себя и за своих мужиков. Дома закрывала дочек одних почти на весь день. Пока Анисья лежала в люльке, не было печали у Мавры. Но как только стала подрастать, пришлось оставлять её на полу, где она ползала до прихода матери. Нюра присматривала за ней как могла, да что с неё было взять, сама ещё ребёнок. Долго Анисья не ходила, приподнимаясь на ручках, хваталась за край скамейки и пыталась встать. Не получалось. Дрожащие ноги не могли удержать её тонкое и длинное тело. Много слёз пролила Мавра, жалко ей было дочку, жалко себя. Смотрела на Анисью, вспоминала мужа, и такая боль разрывала ей сердце, что порой и совладать с собой не могла. Уткнётся лицом в ладони и только слышны глухие стоны, а опущенные плечи вздрагивают, а голова качается из стороны в сторону. Горе! Дочки сначала утешают её: «Не плачь, мама!» А потом сами заревут в три ручья и уже не понятно, кто кого утешает. Поплачут обнявшись и живут дальше. Но Бог Анисью пожалел, не дал остаться ей беспомощной калекой. К пяти годам стала крепнуть Анисья. Не так сильно дрожали ноги, когда пыталась она стоять, держась за любую опору, не так быстро уставала, подтягивая тело и поднимаясь с пола. Стала у Анисьи появляться сила в ногах. Сначала думали, что растёт она слабенькой без материнской заботы. Уходя на работу тепло одевала Мавра дочку и жарко топила избу, деревянный не крашенный пол пропускал холод и холодил маленькую Анисью. Когда сомнений не осталось, что у девочки проблемы с ногами, бабушка Маша взялась за лечение. Лечила она внучку запаренной соломой. Заливала солому кипятком в кадушке, давала немного остынуть взвару и сажала в него Анисью. При этом молилась и приговаривала слова, которые знала лишь бабушка Маша, и были это не просто слова, а слова особенные, лечебные. Когда постепенно стала болезнь отступать и Анисья начала ходить, то за все пять лет без движенья, отыгралась она. Была ли ещё такая бойкая и шустрая девчонка в деревне, была ли такая игрунья и выдумщица? Навряд ли! Ходить просто по дороге она не могла, всегда бегала вприпрыжку. Казалось, что не знает она устали, и пробежит любое расстояние, и перепрыгнет, и перелезет через любую преграду. Всегда вокруг неё детвора, и только слышен звонкий голос Анисьи, которая раздавала указы или требовала к себе внимания.

– Ну, Аниська, и веретено же ты! – смеялась Мавра. – Хоть минуточку можешь посидеть спокойно!

Да только, как правило, летели материнские слова в спину убегающий дочке.

Нюра с Анисьей были не разлей вода. Всё делали вместе, матери помогали, любую работу по дому знали, огороды на них были, и пололи, и поливали, всюду успевали. А как только свободная минутка выдавалась, то бегом на улицу, а там уже ватага девчонок и мальчишек ждут сестёр.

– Эй, лукавые, – крикнет Анисья. – Айда на реку!

И всей гурьбой бегут к реке, но впереди всех несётся дороги не разбирая Анисья.

В семь лет пошла она в школу. И там стала первой – и в учебе, и в затеях детских, везде отличалась. Её бы и поругать, да шалости все были безобидными, скорее больше пользы от неё было, чем вреда.

Дома жизнь тоже наладилась. Закончилась война. Мать больше не работала так тяжело и много. Появилось свободное время и, глядя на дочек, Мавра уже не плакала так страшно как в прошлом. Казалось, ни что не сможет изменить размеренную жизнь, установившуюся в их семье, но вышло по-другому. В один миг всё перевернулось с ног на голову. И случилось это прежде всего для Анисьи.

Глава 3

Через четыре года после окончания войны произошло важное событие. Как-то мать пришла домой не одна.

– Познакомьтесь. – сказала она дочкам. – Это Валерий Иванович Щербаков. Мы с ним записались сегодня. Будем жить вместе.

Щербаков приехал в Борки с партией рабочих на вырубку леса. Жили они в специально построенных колхозом бараках. Были среди лесорубов семейные, были и холостые. Рабочие приезжали и уезжали, а вот Щербаков решил остаться с Маврой. Он воевал, был ранен и контужен. В блокадном Ленинграде погибла его семья – жена и двое детей. Щербаков был старше Мавры на десять лет, но тяжёлые годы войны и пережитое горе преждевременно состарили его.

С первого взгляда невзлюбила Анисья отчима. Всё вызывало у неё раздражение, начиная с плешивой головы и подбородка, поросшего чёрной щетиной, до тонких и кривых ног, которые ставил он на землю робко, как будто сомневаясь, устоит или нет. При ходьбе его немного покачивало из стороны в сторону, и Щербаков производил впечатление выпившего человека, хотя слабость в ногах была последствием контузии. Был Валерий Иванович невысокого роста и узким в кости, а потому очень проигрывал рядом с высокой и статной Маврой. Больше же всего невзлюбила Анисья его руки с узловатыми длинными пальцами. И когда однажды Щербаков схватил Анисью за шиворот, она не задумываясь выпалила ему в лицо, ловко вывернувшись из его цепких пальцев:

– Клешни от меня убери, ещё раз схватишь, я тебе их обломаю.

– Ах, ты поганка! – зло процедил Валерий Иванович.

С этого момента началась между отчимом и Анисьей война. Больше Валерий Иванович руки не распускал, но не было для падчерицы ни одного доброго взгляда, ни одного ласкового слова. Он или вовсе её не замечал, или кричал грозно. От криков этих убегала Анисья к бабушке Маше и бывало, что жила у неё по несколько дней. Мать снова начала плакать. Девочка давала матери слово, что не будет больше задирать отчима и смирится с его присутствием, но сдержать себя не могла. Стычки и конфликты между ними не прекращались.

– Анисья, дочка, ты пойми, тяжело мне одной. Вам отец нужен, а мне муж. Он человек-то не плохой, воевал.

– Контуженный он! – свирепела Анисья. – Потому и злой такой!

– Дочка, он за нас с тобой воевал, чтобы мы счастливо жили.

– За нас отец воевал и жизнь свою отдал! А ты забыла про него!

– Нет, не забыла! Да ведь его не вернешь, а я живая, я жить хочу и счастья хочу. – заливалась слезами Мавра. Она проводила рукой по округлившемуся животу, потом обнимала Анисью.

– Нашла бы хоть приличного, а то плешивого какого-то подобрала. – не унималась Анисья.

– Да, где их приличных-то взять, глупая, война-то какая прошла, почти всех мужиков поубивало, сколько баб вдовами остались. А он хоть и плешивый, а всё же мужик. Да и что говорить теперь, скоро ребёночек родится, семья ведь у нас. Смирись, Анисья, ради меня смирись.

Любовь и жалость к матери делали Анисью молчаливой и грустной. Случалось, что прежняя безудержная весёлость нападала на неё, но стоило отчиму сказать что-то обидное, и Анисья мрачнела и замыкалась в себе. Обычно говорил Валерий Иванович с неприязнью глядя на падчерицу:

– Кобыла здоровая, ей работать надо, а она всё в игрушки играет.

– Сам работай, сидишь на материнской шее. – не уступала Анисья.

– У, поганка, много ты понимаешь про шеи, я инвалид, мне так досталось, что не дай бог тебе такое испытать.

Однажды не выдержала Анисья и сходу дала отпор Щербаку, (другим именем она его не называла):

– Инвалид! А мамке-то моей что не досталось? Тоже всю войну прошла! Она здоровая, поэтому с фермы домой только ночевать ходит, а ты больной дома сидишь.

– Не твое телячье дело, много разговаривать стала. Вот иди и работай, пока ты тут жрёшь, я работать не буду.

– И пойду, сдались вы мне все…

Сказала и выскочила за дверь. Поплакала в укромном месте, да только слезами не поможешь, поэтому летом, закончив четыре класса, ушла Анисья в соседнее село Касачиха жить в семью Лидии Сергеевны. Им была нужна нянька для годовалого сына. Мавра отпустила дочку не с легкой душой, но выхода не было. Между отчимом и дочерью была такая неприязнь, что могла довести, не дай бог, до греха. Нюра уже второй год жила в Москве в семье архитектора и присматривала за его маленькими детьми. «Доля моя такая сиротская», – решила Анисья и смирилась.

Лидия Сергеевна работала медсестрой в сельской больнице. Приехала она в Касачиху молодым специалистом. Вышла замуж за местного тракториста Николая Звонова. Молодой семье выделил колхоз «квартиру», (половину деревянного барака). Жили дружно. Лидия Сергеевна выглядела не на много старше Анисьи. Милое, покрытое густыми веснушками лицо Лидии Сергеевны было таким открытым и доверчивым, что Анисья сразу признала в ней человека близкого и не опасного. Так и получилось. Относилась Лидия Сергеевна к Анисье как младшей сестре и звала её в шутку Аниська-воин, за характер боевой и за вечное стремление добиться справедливости.

Вечером возвращался с работы Николай Тимофеевич. Переодевался во всё чистое и долго мыл руки и лицо душистым мылом, пытаясь отмыться от запаха солярки. Потом проходил в комнату и улыбаясь говорил:

– Ну что, девушки-красавицы, будете кормить добытчика? Есть хочу, так бы и съел Алёшку-картошку.

Брал сына на руки, подбрасывал и щекотал его. Счастливый Алёшка заливался смехом, потом отец целовал сына и, подбросив в последний раз высоко к потолку, ставил на пол.

– Будем, мы уже заждались. – отвечает Анисья, накрывая на стол.

– Ну, рассказывайте, как день прошёл? – спрашивал Николай Тимофеевич, расслабившись и не торопясь попивая чаёк, после того как утолил голод.

А сам глаза не сводил с жены и при первой же возможности, обязательно прикасался к ней рукой или обнимал, или гладил по плечу. Анисья видела это и думала: «Вырасту, выйду замуж и мой муж тоже будет добрым и меня будет любить также как Николай Тимофеевич любит Лидию Сергеевну».

С Алёшкой управлялась Анисья ловко. Кормила и спать укладывала, гуляла и играла, делала всё добросовестно с заботой к ребёнку. Но стоило Лидии Сергеевне переступить порог дома, то девочки и след простыл. Бежала она на улицу к подружкам и удержать её дома не было никакой возможности.

– Анисья, сядь надо поговорить. – сказала Лидия Сергеевна на следующий день после того, как побывала Анисья в Борках.

Девочка послушно уселась на скамейку. Алёшка взобрался к ней на колени.

– Ругать что ли будете, вроде не за что. – насупилась Анисья.

– Ругать не буду, но спросить тебя хочу, где ты пропадала вчера вечером и почему пришла так поздно?

– Домой ходила. – вздохнула Анисья.

– Анисья, ты скучаешь по домашним?

– Скучаю, только ещё… – Анисья замолчала.

– Что ещё?

Девочка опустила глаза и крепко прижала к себе Алёшку. Он стал вырываться, расплакался, и Лидия Сергеевна забрала ребёнка.

– Анисья, что ещё?

– Я за молоком бегала.

– За каким молоком? – не поняла Лидия Сергеевна.

– За коровьим молоком. Люблю я его очень.

– Вот в чём дело. Понятно. – протянула Лидия Сергеевна.

– С молоком разберёмся, но ты мне ответь вот на такой вопрос: скоро сентябрь, ты собираешься идти в школу?

– Не пойду! – категорично сказала Анисья.

– Ты должна учиться. Не можешь же ты всю жизнь сидеть с чужими детьми. Надо получить профессию, а если ты не закончишь восьмилетку, как ты будешь учиться дальше.

– Не пойду! С досады Анисья топнула босой ногой.

Лидия Сергеевна долго уговаривала, но на все доводы девочка твердила одно:

– Не пойду. – вконец измучившись с упрямой Анисьей, Лидия Сергеевна махнула на неё рукой.

– Поступай как хочешь, но ноги надо мыть каждый день. – без всякой связи выпалила Лидия Сергеевна.

– Зачем их мыть?

– Потому что они грязные, ты спишь на чистой постели.

– Лидия Сергеевна, они не грязные, а пыльные, что толку их мыть, если они завтра снова запылятся. А потом, я лежу на кровати и мои ноги торчат вот так – и Анисья показала, как. Я даже ногами не касаюсь простыни.

– Анисья! Ноги надо мыть каждый день. Это я тебе как медик говорю. И скажи мне, пожалуйста, почему ты не носишь ботинки. Почему ходишь босиком?

– Лидия Сергеевна, вот вы чудачка! Я ботинки жалею, они у меня одни, сношу их, в чём ходить буду? Мамка мне новые не купит.

Лидия Сергеевна улыбнулась:

– Эх, Аниська-воин! Нет на тебя управы. Дай мне слово, что ноги будешь перед сном мыть.

– Лидия Сергеевна, дел-то, рукой махну и всё в порядке!

Вроде беззаботно ответила Анисья Лидии Сергеевне, но на самом деле грустно стало у девочки на душе. Вспомнила она, как в послевоенные тяжёлые годы жили они с матерью так бедно, что и представить себе трудно. Вспомнила, как однажды утром, уходя на работу, обула Мавра на одну ногу резиновый сапог, а на другую кирзовый.

– Мамка, как же ты так пойдешь, в разных то сапогах? – спросила Нюра.

– А пусть знают, дочка, что у меня и такие и такие сапоги имеются. – улыбнулась Мавра.

Глава 4

Улица, где жила Лидия Сергеевна была тупиковой. Деревенская дорога обходила её стороной. Домов пятнадцать стояли вкруг, а в центре поляны молодецки красовался колодец. Он был точкой сбора не только хозяек, которые приходили за водой и обменивались последними новостями, смеялись, ругались, выясняли отношения, но и местной ребятни. На улице ещё были колодцы, на каждые три дома свой. Но за отсутствием какой-либо возможности узнавать новости не только деревенские, но всей страны, а иногда даже и мировые, стремились женщины к центральному колодцу и завидя, что там произошёл сбор из нескольких кумушек, хватали вёдра и устремлялись поближе к новостям. Трава вокруг колодца была так истоптана, будто за водой ходили не с десяток женщин, и не толкались там с утра до вечера ребятишки, а целое стадо коров приходило туда на водопой. Вокруг скамейки, установленной у колодца, трава была стёрта до самого песка.

Однажды под вечер Анисья и Нюня сидели на этой самой лавочке у того самого колодца. День выдался пасмурным и ветреным. Говорить было не о чём, поэтому молчали. Анисья загребала босыми ногами песок в горку, потом топтала его голой пяткой. Делала она это вяло, какое-никакое, а развлечение. Нюня смотрела за манипуляциями Анисьиных ног, но повторять не решалась, было жалко ботинки. Нюня – наилучшая подруга Анисьи, обладательница замечательной способности – она умела говорить впопад. Молчит, молчит, когда все спорят или ссорятся, а потом скажет словечко и всё станет по своим местам. Анисья в таких ситуациях всегда восхищалась: «Ну, Нюнька, ума у тебя – палата!» Но Нюня не гордилась, вела себя скромно и всегда как будто выглядывала из-за плеча Анисьи.

– Может за Танькой сходим, всё веселее будет. – обратилась Нюня к подруге.

Анисья пожала плечами, но со скамейки поднялась и направилась к Танькиному дому. Следом за ней пошла и Нюня, но сначала всё же топнула каблуком ботинка по собранной Анисьей кучке песка. Уж очень заманчиво забавлялась с ней подруга.

Дверь в Танькин дом была распахнута настежь. На пороге, согнувшись пополам, стояла на коленях тётка Феня, обратив свой широкий зад и грязные пятки в сторону улицы. Она с остервенением тёрла полы. На крыльце стояло большущее ведро, куда тётка Феня опускала здоровенную тёмного цвета тряпку. Вытащив её из ведра полную водой, с силой швыряла на пол и начинала тереть доски, разбрызгивая грязную воду вокруг себя. Тётка Феня, которую в деревне звали Колотихой, уже перевалила за порог и теперь тёрла пол крыльца.

– Тётя Феня, а Танька пойдет гулять? – спросила Анисья.

Женщина обернулась, поднялась с колен и скрипучим неприятным голосом ответила:

– Не пойдет! Всё бы вам кобылицам взлягивать! Заняться видно не чем.

– Тётя Феня, пустите Таньку погулять, мы не долго, – Анисья начала заводиться, – к чему вредничать.

– Не пойдёт. – отрезала женщина, она держала в руке тряпку, с которой уже натекла на пол небольшая лужица воды. – Не пойдёт.

Нюня тихо проговорила Анисье:

– Скажи, пусть отпустит, ничего с Танькиной целкой не случится.

– Тётя Феня, пусти Таньку на улицу, не беспокойся, мы последим, чтобы она целку не потеряла.

– Ах, ты мерзавка! – закричала тётка Феня. – Я тебе сейчас тряпкой по морде съезжу. А ну, пошли отсюда!

Анисья сунула руку в карман штопанной-перештопанной материнской кофты, сидящей мешком на её худеньком тельце. Сразу палец уткнулся в то место, где была когда-то дырка, с великим мастерством зашитая Анисьей так, что даже и следа не было заметно. Она нажала пальцем на шов и подумала: «Была бы дырка, и я могла что-нибудь потерять. Чем ругаться, лучше бы драные карманы у Таньки заштопала, тогда и терять бы не пришлось».

Мысль была правильная, потому что Танька была ещё та неряха. Она могла по несколько дней не чесать свои длинные волосы, и коса её имела вид растрёпанный и неопрятный. Бывало, что измазанное лицо сохраняло тёмные следы на Танькиных щеках, а особенно на курносом носе, не один день. К одежде Таньки тоже были претензии относительно чистоты, а то что карманы были дырявые Анисья знала точно, не раз и не два, суматошная Танька теряла разный мелкий хлам, набитый в карманы платья или кофты. Потом обнаружив пропажу, Танька начинала голосить, что потеряла самую нужную, какую только можно представить, вещь, и вся ватага ребятни начинала искать кусок верёвки, фантик от давно съеденной конфетки или ещё какую-нибудь ерунду.

Тётка Феня замахнулась на них дерюгой и ведь ударила бы, не будь девчонки от неё на безопасном расстоянии. Она погрозила им тряпкой, Анисья показала ей дулю, на этом и разошлись.

Вернулись к колодцу. Там подруг поджидали «друзья-товарищи и всякий разный сброд», как образно выражалась Нюня. Всем было скучно. Не могли придумать, чем бы заняться. Возбуждённая разговором с тёткой Феней, Анисья строила планы мести зловредной Колотихе.

– Петюня, – обратилась Анисья к самому первому в их компании отчаянному сорванцу, – давай Колотихе трубу закроем.

– Почему? – с живостью спросил мальчишка.

– Таньку гулять не пускает!

– За это можно, какое право имеет лишать нас её обчества.

Петька сдвинул брови и шмыгнул носом, что означало у него степень крайней задумчивости. Помолчал.

– Надо стекло. – авторитетно сказал и двинулся в сторону фермы. Вся компания заспешила за ним следом.

В высокой крапиве у стены телятника был сложен строительный мусор, там и нашли стекло, подходящее под размер трубы.

Когда стало темнеть пошли к Колотихиному дому, но не все, кто-то испугался и от греха подальше укрылся дома, кто-то решил подождать у колодца возвращение друзей с опасной операции.

Анисья же с Нюнькой и Петькой шли смело. Они твёрдо были уверены, что правда на их стороне.

– Сможешь? – спросил Петька Анисью, кивая на крышу Танькиного дома.

– Дел-то, рукой махну и всё в порядке – ответила девочка без тени сомнений.

Петька одобрительно хлопнул Анисью по плечу и хитро улыбнулся.

Сначала Петька, а следом за ним Анисья со стеклом в руках, залезли на крышу дровяника, пристроенного к задней стене дома, а оттуда перебрались на крышу дома. Гибкая и тонкая Анисья, тихо ступая по дранке, добралась до трубы и закрыла её стеклом. Также бесшумно спустилась потом вниз и уже на земле злорадно прошептала:

– Вот, затопишь теперь утром печку, понюхаешь дымка.

– Будет знать, как Таньку дома держать. – добавил Петька.

По домам расходились довольные. Шумно обсуждали приведённое в исполнение наказание для тётки Фени, смеялись. Одна только Нюнька не смеялась, и вдруг негромко сказала:

– А ведь Аниська и влетит тебе за зловредство, ой, влетит. Не зря же тётку Феню зовут в деревне Колотихой.

Анисья осеклась на полуслове, удивлённо уставилась на подругу, потом пожала плечами:

– Ну и влетит! Зато за Таньку заступились.

За Таньку заступались вроде бы всей компанией, но влетело одной Анисье. Вечером следующего дня дверь в комнату распахнулась и на пороге появилась Колотиха. Выражение лица у неё было такое, что Анисья сразу поняла – будет ей капитальная трепка.

–Ну что, Лидия Сергеевна, я к вам с жалобой.

– Что случилось? – испуганно спросила та, растерявшись от одного только вида воинственно настроенной Колотихи.

– Вот, мерзавка эта наделала мне дел! Печную трубу законопатила у меня в избе, так мы чуть не угорели. Я утром печку растопила, а из трубы-то чёрный дым в дом так и пустился. Пришлось дрова водой заливать. Пока разобралась, что к чему, страху-то натерпелась. Её за такое хулиганство надо в милицию сдать.

– Федосья Ивановна, как Анисья могла вам трубу закрыть? Может вы что-то путаете.

– А вы у неё спросите, как? Она, мерзавка, по крыше забралась и куском стекла трубу прикрыла, вот дым-то и пошёл в дом. – заскрипела Колотиха, не дав возможности Анисье и рта открыть. – Это же хулиганство!

– Анисья, это правда?

Выражение лица у Лидии Сергеевны было растерянное, она скомкала в руках кухонное полотенце и посмотрела на девочку так, будто надеялась, что та будет всё отрицать и окажется на самом деле не виновной.

– А почему она Таньку гулять не пускает? Это ведь тоже хулиганство.

– Да как я её с вами шантрапой гулять отпущу! Знаете, Лидия Сергеевна, что эта дрянь мне сказала?

И Колотиха слово в слово повторила угрозу Анисьи про возможную потерю.

– Анисья! – в ужасе ахнула Лидия Сергеевна разжала пальцы, и полотенце упало ей под ноги.

– Что я такого сказала! Что она пристала ко мне с этой целкой! Потерять-то каждый может, а она подозревает, что мы у Таньки её забрать можем. Всё твердит ей: «Не ходи Танька гулять, а то целку потеряешь». Я в жизни ни у какого ничего не брала без спросу, мне чужого не надо. Чтобы не потеряла её Танька – не давай на улицу, пусть дома прячет и карманы зашьёт, а то у неё там дырки.

Наступила тишина. Колотиха посмотрела на Лидию Сергеевну, та на Анисью и обе вдруг заулыбались.

– То ругаетесь, то смеётесь. – свирепо сказала Анисья. – Таньку не будете пускать гулять с нами, так я ещё что похуже придумаю.

– Угрожать она ещё мне будет! Моя Танька, хочу пускаю гулять, хочу не пускаю. – грубо оборвала девочку тётка Феня.

– Федосья Ивановна, вы простите Анисью, я обязательно с ней поговорю, она не будет больше безобразничать.

– Не будет! Да ей нахалке на всё наплевать. Я вот пойду в сельсовет и расскажу председателю, пусть её назад в Борки отправят. Там ей Щербаков быстро всё желание безобразничать отобьет.

Добрая Лидия Сергеевна уговорила Колотиху не жаловаться, а провинившуюся Анисью заставила извиниться и пообещать не приближаться близко к дому Федосьи Ивановны.

Колотиха успокоилась и в дверях уже более дружелюбно сказала Лидии Сергеевне:

– Вы извините, если что не так, Лидия Сергеевна. Может с горяча что-то лишнее сказала.

На Анисью же посмотрела строго и погрозила ей пальцем. После ухода тётки Фени в доме все притихли. Алёшка, испуганно смотрел то на мать, то на Анисью. Кошка, удивлённая поднятым шумом крикливой тётки, запрыгнула при появлении Колотихи на печку, теперь выглядывала из-за ситцевой занавески своими зелёными круглыми глазами. Анисья, с понуро опущенной головой, села на табуретку и скрестила босые ноги. Она захватила в пальцы клочок ткани на ситцевой юбке, смяла, скрутила в жгут и потом разгладила на коленке.

Лидия Сергеевна прошлась по комнате. Подошла к Алёшке, ласково погладила по голове сына, как бы успокаивая его. Женщина не смотрела на Анисью. Она села за стол, провела рукой по крышке стола. Вздохнула. Нахмурилась.

– Лидия Сергеевна, не справедливо всё это. Нас было много, а виновата я одна что ли?

– Виновата ты одна. – Лидия Сергеевна помолчала и добавила. – Я тоже виновата.

– Вы-то в чем?

– Я отвечаю за тебя. Значит, слежу за тобой плохо. Воли тебе много даю. Получается, воспитатель из меня плохой.

Чувство жалости к этой незлобной хорошей женщине захлестнуло Анисью. Она подошла к Лидии Сергеевне, положила на плечо ей руку и твердо сказала:

– Даю слово, что не буду хулиганить. Буду вас слушаться. Только не отправляйте меня домой. Слово моё крепко. А если только Танька эту чёртову целку потеряет, то я сама лично всю деревню перетрясу, но найду и верну ей её.

– О, боже! – Лидия Сергеевна схватилась за голову. – Ну и дуреха же ты Анисья.

Глава 5

Люди говорят: «Большая Федора, да дура». Это про Анисью. Ростом-то она высокого, но по уму дитя-дитём. Наивность её порой шокировала Лидию Сергеевну. Неразвитость девочки по многим жизненным вопросам ставили молодую женщину в тупик. «Как же так, – думала Лидия Сергеевна, – смышлёная девчонка, но таких простых вещей не понимает». Объяснить такой парадокс можно легко. Никто и никогда не занимался воспитанием и образованием Анисьи. Учитель начальных классов – Мира Васильевна, женщина не глупая, но ограниченного кругозора, так как на протяжении многих лет она не покидала Борки и разрывалась между учительством, большим хозяйством и многочисленными домочадцами, научила Анисью читать и писать. На этом образование девочки закончилось. Бабушка Маша, любившая Анисью до беспамятства, наставляла её на старый манер. Приметы и обычаи, поучительные истории про деревенских баб и мужиков, волшебные случаи, происходившие в деревне, не имеющие логического объяснения, но с точки зрения мистики понятные – вот чем наполняла бабушка молодой и пытливый ум Анисьи. Она бабушку слушала, верила каждому её слову и старалась поступать так, как учила старушка. Сказав однажды Анисье, что матерные слова произносить нельзя, потому они оскорбляют Бога, бабушка Маша на всю жизнь отбила у неё желание сквернословить. Но в любимых частушках Анисья мат не истребляла, говорила так: «Из песни слов не выкинешь».

Примерно в то же время, когда произошёл случай с заступничеством за Таньку, окончившийся, к слову, неожиданно хорошо, потому что Танька из затворницы превратилась в вольную птицу и гуляла как та кошка, когда хотела и где желала, случилась с Анисьей другая история, зашедшая в её память на долгие годы.

Однажды Нюня задала Анисье вроде бы простой вопрос:

– Аниська, а ты знаешь, кто такой Коля Анотик?

– Кто?

– Ни за что не догадаешься. А я вот знаю. – сказала Нюня и ковырнула пальцем в носу.

– А я и гадать не буду кто он. Пьяница горький – вот кто он.

– Не-а, не угадала, а если я тебе скажу, то ты прямо на этом месте и грохнешься. – Нюня погрузила палец глубже в ноздрю и несколько раз прокрутила. Вытащила палец и обтёрла его о подол юбки.

– Нюнька, кончай умничать, или говори, или я домой пошла.

– Ладно, слушай, только слово дай, что никому не расскажешь.

– Дел-то, рукой махну и всё в порядке!

– Слово дай, а руками передо мной нечего махать.

– Ну, Нюнька и пиявка же ты! Даю слово.

Нюнька взяла Анисью за руку и отвела от колодца подальше, туда, где никто бы их не услышал. Она заставила Анисью наклониться и зашептала ей в самое ухо. Анисья слушала внимательно, но вдруг выпрямилась как пружина и с ужасом сказала:

– Не может этого быть.

– Может. – убежденно ответила Нюня.

Нюнькин палец опять потянулся к носу, но Анисья дернула её за руку:

– Оставь нос в покое. Нюнька, откуда ты узнала?

– Слышала его разговор с Катькой Петровой. Они сидели за сараем, а я там случайно оказалась. Притихла и подслушала, о чём они говорили.

– Врешь, подсматривала за ними.

– Больно надо, говорю же случайно оказалась.

– Нюнька, я не верю, не может такого быть.

Нюнька развела руки в разные стороны, поджала губы, покачала головой, помолчала и произнесла:

– Не может быть, однако, может и быть. Надо проверить.

– Как?

– Подумаем. Завтра обсудим.

На этом разошлись по домам. Впечатлительная Анисья долго не могла уснуть. Новость, которую она узнала от вездесущей Нюньки ввергла её сознание в такие дебри, что выбраться оттуда было можно только разобравшись с тайной Кольки Анотика. А то, что эта тайна требовала разгадки, Анисья не сомневалась. Не сомневалась она также и в том, что направит все свои силы и использует все возможности для определения истины. И не будет она Аниськой-воином, если не сладит этого дела.

Следующий день начался для Анисьи с ожидания Лидии Сергеевны. Она с трудом протолкала день, а когда Лидия Сергеевна вернулась с работы домой, сразу же отправилась к Нюньке. А та как будто знала, что Анисья идет к ней, двигалась навстречу.

– Ну, что, придумала? – обратилась Анисья к подруге, даже не поздоровавшись.

– Придумала, но без Петькиной помощи не получиться.

– Ты же сама говорила – никому не рассказывать.

– Петьке можно, он надёжный.

– Ну, смотри Нюнька, твой план, ты в ответе.

Петьку уговаривать не пришлось. Он был ошарашен новостью не меньше Анисьи. С того дня троица стала караулить Кольку.

Долго ждать не пришлось. Пил он запойно, по несколько дней куролесил по деревне. В тот вечер Коля не дошёл до калитки своего дома, а споткнувшись, упал на обочине дороги и захрапел. Анисья, Нюнька и Петька подбежали к пьянице. Анисья и Нюня подхватили его за руки, а Петька взялся за обе ноги. С трудом они потащили ничего не соображавшего Колю Анотика подальше от человеческих глаз и поближе к заброшенному сараю. Там положили его на землю и склонились над ним. Коля был мертвецки пьян. Он не почувствовал своего переселения с обочины дороги под стену сарая. Спал крепко.

– Петька, давай ты. – тихо сказала Нюня.

– Почему я? – возмутился Петька.

– Не спорьте! – взволнованно прошептала Анисья.

Она наклонилась над распростёртым телом Коли, вытащила из-под ремня брюк гимнастёрку и медленно подняла её, оголив ему грудь.

– Ах! – ужаснулась Нюнька.

Анисья торопливо дрожащими пальцами расстёгивала ремень на штанах и через мгновение уже стаскивала с пьяного мужика штаны.

То, что они увидели заставило Петьку грязно выругаться, Нюньку сказать ещё раз «ах» и добавить «пень в колоду», а Анисью крепко зажмурить глаза.

Одежду на Коле поправили и оставили его лежать у сарая. Сами же пошли по домам молча. Потрясение от увиденного было так велико, что даже обсуждать не хотелось. Договорились молчать и никому не рассказывать.

Подойдя к дому, Анисья увидела Николая Тимофеевича и Алёшку. Они укладывали в поленницу дрова. Алёшка пыхтел и тужился, поднимая тяжёлую для него берёзовую полешку, но старался очень, за что получал от отца одобрительные слова. Анисья спросила:

– Помощь нужна?

– Сами управимся, с таким помощником мне теперь и горевать не придется. – ответил Николай Тимофеевич, а Алёшка быстро стрельнул взглядом на Анисью – поняла ли про кого говорит отец.

Анисья улыбнулась и кивнула головой Алёшке. Мол, молодец, так держать.

Дома на кухне хозяйничала Лидия Сергеевна, у неё было хорошее настроение, она тихо напевала и встретила Анисью улыбкой.

Анисья прошла в комнату, села в задумчивости за стол.

– Анисья, ты что такая грустная?

Лидия Сергеевна стояла рядом. Краем фартука она обтерла мокрые руки и поправила у Анисьи прядку волос, свисающую на глаза девочки.

– Смотри, какая лохматая! Причеши волосы.

Анисья вздохнула.

– Да что случилось? – забеспокоилась Лидия Сергеевна.

– Ничего не случилось. Устала.

– Ты и устала! Надо записать где-нибудь. – усмехнулась Лидия Сергеевна и тут же с тревогой спросила. – Уж не заболела ли? Тёплая рука легла на лоб Анисьи.

– Посижу, отдохну немного. – поникшим голосом сказала девочка.

Снова и снова мысленно возвращалась Анисья к беспомощно раскинувшемуся на траве Коле Анотику. Сколько раз видела его Анисья, но даже отдалённо не могла она представить, что перед ней женщина. Коля жил одиноко. Появился он в Касачихе давно. Пришёл из какой-то дальней деревни, а из какой уже все и позабыли. Работал на ферме скотником. Одетая на Коле гимнастерка всегда топорщилась на груди набитыми карманами: в одном мешочек с махоркой, в другом нарезанные полоски бумаги для самокруток. Курил он много, надо полагать, поэтому голос Анотика был словно надтреснутым, да ещё кашлял постоянно. При разговоре сплёвывал слюну себе под ноги и растирал носком сапога.

Ладно, нельзя было понять по фигуре, баба он или мужик, эта гимнастерка с набитыми карманами на груди, (и тут Анисья вспомнила как, задрав Коле рубашку, увидела обычную женскую грудь), скрывала титьки, но на лицо-то мужик и мужик.

Анисья мучительно соображала. Зачем понадобилось женщине изображать из себя мужчину? Зачем обманывать народ? Зачем отказываться от бабской доли, жить одиноко и не иметь детей? Чувство гадливости к Коле Анотику сменялось у Анисьи на жалость. Спросить бы его самого, почему и зачем он это сделал с собой. Понимала Анисья, что нельзя было открывать тайну Анотика, иначе жизнь его превратится в ад, загрызут его деревенские и придется Коле искать себе угол в другом месте.

Анисья встала и пошла к выходу.

– Ты куда? Скоро ужин. – сказала Лидия Сергеевна.

– Помогу Николаю Тимофеевичу дрова укладывать.

Строили поленницу, потом ужинали. Анисья отвлеклась от размышлений о Коле Анотике. Но когда легли спать, в голове у неё снова заворочались прежние мысли. Рядом раскинулся на кровати Алёшка. Он спал беспокойно, наверное, подавал отцу тяжёлые дрова. Алёшка засмеялся и забормотал во сне. Громко храпел Николай Тимофеевич. Стучали ходики. На деревне залаяла собака. Анисья лежала с открытыми глазами. Стоило их закрыть, как перед ней возникал Коля со спущенными штанами и женское естество вызывающе смотрело на Анисью. Нет, не было у неё ни одного предположения, зачем женщина могла наряжаться мужчиной, курить махорку, говорить прокуренным голосом и представляться людям как мужчина. Это было первое в жизни событие, которое поставило Анисью в тупик, и осталось неразгаданным долгие годы.

Вскорости Коля Анотик умер, опился на масленицу. Женщины обмыли ему тело, повязали на голову платок, надели платье и похоронили Колю как Екатерину Петухову. Это было его настоящее имя. Тогда-то и узнала Анисья, что тайна про Колю, а точнее про Катю, была известна многим. Но люди жалели несчастную женщину и делали вид, что не знают её тайны. Знала о Коле и Лидия Сергеевна. Когда после похорон Анисья решилась и спросила, почему Катя представлялась мужчиной, Лидия Сергеевна горестно вздохнула и ответила: «Больной человек».

Короткий этот ответ не стал разгадкой тайны Коли Анотика. Анисья так ничего и не поняла. И как было не вспомнить бабы Машины слова, что земля полна чудесами. Одни видимы, а другие не видимы человеку, поэтому надо быть осторожным и внимательным, чтобы не дай бог, не повредить или не побеспокоить то, чего ты не знаешь, или не видишь, или не понимаешь. Короче, молчок и внимание, баба Маша плохому не научит.

История Коли Анотика заставила Анисью задуматься о жизни. Нет, думала девочка, не всё так просто. Что же на самом деле происходит между мужчиной и женщиной? Чем отличаютсяони друг от друга? Почему не может мужчина жить без женщины и наоборот? Значит тайна Коли Анотика – это не болезнь, которой страдала Катя Петухова. Значит есть что-то скрытое и постыдное среди людей, что прячется за семью замками и не выносится на суд людской. Это «что-то» было пугающим и притягательным, не понятным. В одном только она была уверена, что в жизни женщины есть самое важное событие. «Что же это за событие?» – мучилась вопросом Анисья. Ответ она получила там, где меньше всего ожидала. Субботним вечером пришла Анисья на побывку домой. Войдя в избу, она застала такую картину. За столом на лавке сидели мать и Щербак. Голова матери лежала на плече отчима, глаза у неё были закрыты, тихая счастливая улыбка словно солнечный луч озаряла лицо. Одной рукой Щербак обнимал Мавру за плечо, а другой гладил лежащую на столе руку матери. В избе было сумрачно, свет ещё не зажигали. Анисье стало неловко, как будто увидела она то, что видеть ей было не положено. «Так вот в чем дело. – подумала она. Вот к чему так стремилась мать, и что не могла она объяснить мне словами. Должен быть муж, близкий и дорогой человек, иначе не было бы на лице у матери такого счастливого выражения».

Почувствовала Анисья душой, что это и есть самое главное для женщины событие – мужчина, отец её детей. Значит, надо иметь семью. Значит вот это и есть самое главное для бабы, когда может она склонить голову на мужнино плечо, а его мозолистая рука погладит её и приголубит. А Катя Петухова действительно была больна, раз не было у неё потребности в женском счастье, и представляла она себя мужчиной.

Анисье стало легко на душе. В тот день и на следующий не задирала она больше Щербака. Даже улыбнулась ему приветливо и сказала просто: «Вечер добрый, Валерий Иванович». Щербак ответил ей тихо: «Здравствуй, Анисьюшка».

А мать уткнула лицо в ладони, потом развела их в стороны, и увидела Анисья, что сквозь слёзы улыбается Мавра. Повзрослела доченька!

Глава 6

В воскресенье, прежде чем отправиться назад к Лидии Сергеевне, Анисья пришла к бабушке Маше. Выпила заранее приготовленную для неё кринку топлёного молока, съела несколько жирных размером со сковороду блинов, и, подождав пока всё это добро благополучно уляжется в самые недра живота, серьёзно произнесла:

– Бабулечка, скажи, как можно узнать про будущего мужа.

Та ответила, что узнать о нём можно на святках у зеркала, и это будет самое верное указание. Девочка не сомневалась ни секунды, что так и надо делать. Было правда одно условие, но оно легко исполнялось. Анисье должно исполниться шестнадцать лет, тогда можно было гадать.

– Ничего, подожду, недолго осталось. – ответила с легкостью Анисья.

Бабушка Маша улыбнулась, ничего не сказала, лишь потрепала Анисью по голове и, склонившись над ней, поцеловала макушку внучки. Знала бабушка, что если что-то запало в упрямую голову Анисьи, то вытряхнуть из неё не получится никакими силами.

Торопливо сменялись месяца, за летом пришла зима, Анисья из девочки-подростка превратилась в девицу-красавицу. Высокая и статная как Мавра, с волосами цвета спелой пшеницы и глазами зелёными как молодая весенняя трава, Анисья вдруг сразу повзрослела, хотя всё так же была быстра. Казалось со стороны, ещё мгновение, сорвется с места длинноногая Анисья и, легко касаясь земли, рванет в даль голубую. Характер у неё изменился, прежде чем взяться за какое-либо дело, теперь уже взвешивала всё за и против, и всё чаще стала проявляться в ней домовитость и экономность, присущая бабушке Маше, исподволь переданная внучке как наследственная черта всего рода Беляковых. Нюнька своего статуса лучшей подруги не потеряла, а наоборот, стала набиваться Анисье чуть ли не в сёстры, твердя, что ближе и роднее нет у неё никого. Анисья по-прежнему жила у Лидии Сергеевны, потому что появилась у них с Николаем Тимофеевичем дочка, а Алёшка пошёл в школу. Лидия Сергеевна пропадала в больнице с утра до вечера и обойтись без помощи Анисьи не могла. Да и сжились они вместе, стали как одна семья.

Пришли святки и наступил для Анисьи долгожданный момент.

– Бабулечка, научи меня, как в зеркале суженного увидеть. – потребовала Анисья.

– Зачем тебе? Мала ты ещё о муже думать.

– Бабулечка, ты сама во сколько лет замуж вышла?

– Ии, о чём вспомнила! Время тогда другое было, родители просватали и не спрашивали меня, хочу я или нет замуж. Да и что хорошего, с молодых лет кроме работы и заботы ничего и не знала. Рука-то знаешь какая тяжёлая у твоего деда была, чуть что не по его – ухнет по мне кулаком как по пустой бочке, только звон по всем косточкам пройдет. Опять же, дети у меня пошли с семнадцати годов. Выжили только мамка твоя и дядька Матвей, четверых ребятишек Бог прибрал. Нагоревалась я Анисьюшка по жизни, никому не пожелаю такой доли. А ты не торопись, поживи свободной да холостой.

– Баба Маша, если я интересуюсь, это же не значит, что я замуж собираюсь. Так, для порядка. Вдруг встречу суженного, да и пройду мимо по не знанию, а буду знать, остановлюсь и пригляжусь к нему. Одна польза от гадания.

– Ладно, слушай, но имей в виду, выдержать может только смелая девица, если трусишь, то даже и не начинай.

– Бабушка! Это ты кому говоришь! Я, да и трусиха! Ха-ха! – искренне рассмеялась Анисья. – Дел-то, рукой махну и всё в порядке!

– Всё у тебя легко да гладко, было бы так просто, у всех бы получалось, а то не каждому удаётся судьбу-то свою увидеть, заслужить надо такой подарок. Эх, ты махальщица!

Баба Маша побурчала для порядка, а потом подробно рассказала, как и что надо делать.

Анисья все указания выполнила. На столе установила среднего размера зеркало, которое принесла с собой, позаимствовав его у Лидии Сергеевны. По обеим сторонам зеркала тихо потрескивали две восковые свечи. Светлые язычки пламени слабо освещали тёмную комнату. Талию свою повязала Анисья чёрным кушаком. Тишина смешивалась со слабым отблеском свечей и нагоняла на Анисью жуть. Казалось, в каждом углу что-то шевелится, а за спиной кто-то стоит и смотрит Анисье в затылок. Ей было страшно, но отступать от задуманного не стала бы ни за что. Бабушка предупредила, что в полной тишине, не произнося ни звука, стараясь даже дышать бесшумно, надо внимательно смотреть в зеркало. Там и увидишь образ своего суженного. В двенадцать часов ночи Анисья уселась напротив зеркала.

– Появись, – думала она, – покажись суженный мой.

«Появись…», «покажись…» и так много раз беззвучно шептала Анисья. Вдруг в темноте за своей спиной увидела сначала чёрную тень, которая двигалась по направлению к ней. Ещё секунда, и из мрака вышла фигура и остановилась позади девушки. Высокий здоровенный мужик с чёрными как смоль волосами сверкал огненными глазами на Анисью. Он открыл рот, и она услышала его густой негромкий голос.

– Анисочка. – сказал мужик ласково.

Анисья вскочила, дико закричала и выбежала на крыльцо. Не разбирая дороги, утопая в снегу, неслась Анисья к своему дому и, вбежав в комнату, грохнулась со всего размаху на скамейку так, что задребезжали стоявшие на ней вёдра с водой. Чуть отдышавшись, захохотала как заполошная:

– Ой, мамочка моя, ой и суженный у меня, старик стариком, чёрт какой-то мохнатый.

– Что случилось то? – тревожится Мавра. – Анисья, где пальто твоё? Откуда ты такая взъерошенная? Ночь ведь на дворе, тише, разбудишь всех.

– Мамка, гадала я на суженного, да увидела такого жениха, что лучше в прорубь головой, чем такого мужа.

А сама давится смехом, хватается за грудь, пытаясь успокоить трепещущее сердце.

Заворчал спросонья Щербак. Анисья успокоилась, взяла себя в руки.

– Ладно, пойду к бабушке. Я у неё заночую.

Вернулась Анисья в бабушкину избу, а там бабушка Маша сидит за столом и посмеивается. Посередине стола стоит кринка с молоком. Зеркало и свечи убраны. Керосинка тускло освещает комнату.

– Ну, Анисья и пробрало тебя страхом! Такой крик устроила, что я сама чуть следом за тобой не побежала.

– Страшно!

Анисья уселась за стол напротив бабушки.

– Особенно, когда он из темноты вышел.

– Кто вышел то?

– Суженный вышел. Видела я его бабулечка, вот как тебя сейчас вижу.

– Понравился?

– Нет.

– Что так?

– Старый и лохматый мужик. Наверное, он ошибся, не по адресу зашёл. – рассмеялась Анисья и припала к кринке.

Баба Маша не стала внучку разочаровывать, объяснять, что не может такого быть. Пришёл – значит суженный, значит судьба твоя такая. Святочные гадания самые верные, а то, что не понравился, так это нормально. Все девчонки принцев ждут, кому же хочется за старика замуж. В её возрасте мужик старше тридцати лет стариком кажется. Хотя иногда старик для жизни семейной лучше, чем парень румяный. «Вдовец, – подумала баба Маша, – как пить дать вдовец. Ладно, что гадать-то, время покажет».

Анисье молоко пошло на пользу, тёплое и сытное оно успокоило её. Сильно захотелось спать, и недавнее происшествие показалось Анисье глупым и смешным. «Привиделось со страху», – решила она и как только голова её коснулась тяжёлой подушки, набитой гусиным пухом, тут же уснула крепко и сладко.

Глава 7

В конце апреля Тоня Коркина устраивала «весёлый вечер». Такой был обычай в Касачихе, что незамужние девушки по очереди договаривались с одинокой старухой и организовывали у неё в избе вечер с песнями и танцами. Событие очень важное и с нетерпением ожидаемое как девушками, так и парнями. Нюня и Анисья были приглашены впервые. Обе вошли в возраст, обе девушки на выданье, семнадцать лет – самая пора подыскивать жениха.

В жарко натопленной избе к потолку подвесили несколько керосинок, называемых в народе «летучей мышью». Вдоль стен расставили скамейки и заранее приготовили табуретки, но кто захочет сидеть, если гармонист Ваня Овсянников обеспечивал музыкальное сопровождение. Свою любимую гармонь он бережно положил на стол, сейчас проверял хозяйским взглядом готовность к танцам и давал Тоне последние указания.

– Тонька, половики собери с пола, плясать начнут, они мешаться будут. Скамейки сдвинь поплотнее. Про воду не забыла? Поставь ведро с водой в сенях и здесь в комнате ведро у печки, нет, лучше два. Про ковшик не забудь, пить-то из чего будут.

Тоня взволнованная и счастливая кинулась исполнять все указания гармониста. Он человек бывалый, не первый раз веселит молодежь. Тоня же организует вечер впервые. В предвкушении будущего веселья, представляется Тоне, как будет танцевать «полечку» и подол цветастого платья красиво колышется от дробных движений её ног, обутых в ботинки почти новые, натертые до блеска и со шнурками, завязанными одинаковыми бантиками. Непроизвольно и регулярно Тоня опускала глаза на свои ноги, вид ботинок доставлял ей удовольствие. Скорее бы, скорее бы начался «вечер»!

Постепенно изба заполнилась молодежью. Первыми пришли подружки Тони, они, как разноцветные пташки, появились стайками, возбужденно щебетали, улыбались, был слышен приглушённый смех, пестрят платья, блестят глаза. Прибавили света в лампах. Наступил самый ожидаемый момент – в избу зашли парни. Высокие и крепкие они сразу как будто заполнили всё пространство. Слышится запах табака. Ребята собрались перед избой, покурили и все вместе вошли. Расселись по скамейкам. Девушки с одной стороны, кавалеры с другой. Смотрят друг на друга, оценивают.

Нюня с Анисьей скромно устроились почти у выхода. Анисья робеет, её преследует чувство очень похожее на страх, как было в школе, когда учительница спросит у неё урок, а Анисья ответа не знает. Некоторые парни ей не знакомы. Они по всей видимости не местные, но рассматривать открыто она стеснялась. Её же заметили все присутствующие кавалеры. На тёмно-зелёном платье белый ажурный воротничок охватывает её длинную шею. Платье сидит по фигуре, подчёркивает высокую девичью грудь и, стянутое на талии поясом, красивыми складками вьется по крепким бёдрам и длинным ногам Анисьи. Две косы струятся по спине и останавливаются там, где заканчивается прямая и узкая спина. Обута она в туфли, подаренные Лидией Сергеевной на семнадцатилетие. Как была рада Анисья подарку! Она открыла протянутую Лидией Сергеевной коробку, и задохнувшись от счастья, даже поцеловала носок каждого туфля, с удовольствием вдыхая запах кожи и краски. Перед сном поставила их у кровати так, чтобы можно было дотянуться рукой и потрогать. Ночью несколько раз просыпалась Анисья и легко с нежностью проводила рукой по такой желанной паре туфель. Но не думайте, что с интересом смотрели парни на Анисью из-за туфель или платья. Нет, притягивали взгляды ухажеров лучистые глаза и улыбка полных и румяных губ Анисьи. Рядом с Анисьей на краю скамейки у самой двери сидела Нюнька. Она не стесняясь рассматривала присутствующих в избе парней и девчонок. Нюнька ниже подруги на голову, она худая и длинноносая и если бы не тёмные огромные глаза на узком лице, от одного взгляда которых иногда становилось не по себе, потому что умела девушка видеть самые сокровенные мысли человека и безошибочно угадывала ложь и обман, то не было у неё ни одной симпатичной черты. Нюнька знала об этом, но никогда и ни за что не призналась, что она проигрывает Анисье в красоте. Осмотрев присутствующих зорким взглядом, она донесла подруге, что среди парней есть некоторые годные в кавалеры. Вот тот с кудрявым чубом, и вот этот в светлой рубашке и тот, похожий на цыгана, достойны того, чтобы сплясать с ними и наладить более близкое знакомство.

– Ты-то откуда знаешь? – веселится Анисья.

– Знаю! Что верно, то верно. Мой-то цыганёнок будет, ишь как на меня глазеет. – с удовольствием говорит Нюнька. Она, конечно, преувеличивает, брошенный вскользь взгляд свидетельствовал лишь о том, что парень тоже высматривал себе подружку на вечер.

На середину комнаты вышел Ваня Овсянников, в руках его гармонь произнесла несколько весёлых наигрышей. Все смолкли, а гармонист обратился к присутствующим:

– Сегодня «весёлый вечер» собрала небезызвестная нам Антонина. Веселитесь, пойте, пляшите, а я вам подыграю. Хорошего всем вечера! Эх, давай наяривай! – громко сказал Ваня и ловкие его пальцы запорхали по регистрам гармони:

Коля, Коля Николай,

Коля Николашка.

Ты меня не обижай,

Как Параньку Яшка.

Громко запела Тоня и застрекотала каблуками по полу. К ней на середину комнаты вышли ещё девушки, и каждая с азартом исполнила свою частушку:

Мене милый изменил,

Я сказала: «Ох ты»!

У тебя одна рубаха

И та из моей кофты.

Все улыбаются. Девушки посматривают на парней, как бы говоря: «Ничего, это только разогревочка! Будут вам и другие песни»:

На суку сидит ворона,

Кормит вороненка.

У какой ни будь разини

Отобью миленка.

В ответ певунье следующая красавица, взмахнув зажатым в руке платочком, лихо выводит:

Отбивай подруга дроля,

Всё равно не завладеть.

На твои колени сядет,

На меня будет смотреть.

И уже другая озорница, уперев руки в бока и высоко подняв голову наступает на соперницу:

Ты сорока-белобока

Научи меня летать,

Чтоб не низко не высоко,

Чтобы милого видать.

Тоня с двумя девушками стройно запели. Они встали в рядок, взялись за руки и пританцовывая двинулись в сторону парня, похожего на цыгана:

Полюбила я его

Думала, что генерал.

Утром рано посмотрела,

Генерал коров погнал.

Парень не выдержал и, подскочив к девушкам, топнул ногой, ударил ладонью об ладонь, провел рукой по курчавому чубу и глядя на Нюньку неожиданно грубым голосом запел:

Это девки, всё не девки,

Это мелкая крупа.

Нам такие девки надо,

Чтобы титьки до пупа.

На последнем слове парень выразительно провел рукой по животу и выдал такой канделябр ногами, что показалось, половицы не выдержат, и танцор окажется в подполе.

–Ах, ты татарин бешеный! – только и успела сказать задетая за живое Нюнька. Через мгновение она уже стоит напротив и звонко отвечает ему:

Гармонист у нас красивый,

Что цветочек аленький.

Только девушки не любят,

Что гусёчек маленький.

Пропела и метнула выразительный взгляд на Ваню.

Девчонки захохотали. Ваня собрал гармонь, музыка оборвалась, а цыганёнок сказал тихо, но так, что Нюнька услышала: «Ну ты и язва!»

– Раз вы так, не буду больше играть! – с возмущением сказал гармонист. На нём не было лица.

Спас ситуацию дружок цыгана. Он подошёл к Ване и миролюбиво сказал:

– Ванька, ты что обиделся! На песню не обижаются. Девчонки нас задирают, а ты на провокацию не поддавайся. Давай лучше «полечку» сыграй, потанцуем.

Ванька парень отходчивый, развернул гармонь, и полилась музыка дробная и мягкая, весёлая и залихватская. И сразу молодёжь оживилась, парни стали приглашать девушек и тот, кто успокоил гармониста вразвалочку подошёл к Анисье, протянул ей руку и слегка наклонив голову произнес:

– Извольте танец.

Анисья не ответила, но со скамейки поднялась, вложила свою руку в ладонь кавалера, и счастливая отдалась во власть танца.

Танцевали долго, после «полечки» был вальс, потом снова «полечка», затем водили хоровод, под музыку играли в ручеёк, потом снова танцевали и всё это время ухажёр не отходил от Анисьи, не подпускал к ней других парней и всячески показывал, что он завладел девушкой на весь весёлый вечер.

После танцев усталая и разгорячённая молодёжь сидела на лавках и пела песни, потом опять танцевали.

«Весёлый вечер», как и полагается, был весёлым и закончился почти в полночь. Расходиться не хотелось, но гармонист устал, да и молодёжь начала потихоньку парочками уходить восвояси. Пошли домой и Анисья с Нюнькой. За ними следом кавалеры увязались.

Тот, что весь вечер обхаживал Анисью, представился Михаилом Большаковым, а цыганёнок оказался Ренатом Фазиевым.

Вышли из избы и разошлись в разные стороны. Анисья с Михаилом пошли к дому Лидии Сергеевны, а вот куда направилась Нюнька с Ренатом неизвестно, потому что удалились они в противоположенную сторону от дома Нюньки.

Глава 8

Не прошло и месяца с «весёлого вечера», как Анисья сказала Лидии Сергеевне:

– Лидия Сергеевна, а я ухожу от вас.

– Куда уходишь? – не поняла Лидия Сергеевна.

– Замуж.

– Как замуж? – опять не поняла Лидия Сергеевна.

– Меня Миша Большаков позвал, завтра пойдём записываться в сельсовет. Я уже сегодня к нему уйду.

– Погоди Анисья, не возьму в толк, когда же ты успела с ним сговориться.

– Мы с ним на «весёлом вечере» познакомились, потом ещё несколько раз виделись, а вчера он меня замуж позвал.

– Анисья, я не припомню Большаковых.

– Лидия Сергеевна, он из Алексейково, не далеко от Касачихи, километра три.

– Да, знаю я эту деревню.

– Он там с мамашей проживает.

– Анисья, – Лидия Сергеевна подошла почти вплотную, в её глазах был испуг почти такой же как тогда, когда пришла Колотиха, – ты зачем торопишься? Или влюбилась так сильно? Пригляделась бы к нему?

– Всё уже решено. Пора мне своей жизнью зажить. Он парень хороший, мне нравится. А про любовь так скажу: свыкнется слюбится.

– Анисья! Тебе всего семнадцать, а ты как старуха рассуждаешь. Зачем без любви замуж идти! Погоди, полюбишь, тогда и замуж выходи.

– Всё уже решено. – твердит Анисья.

– Ты не из-за нас ли уходишь? Может тебе плохо у нас? Мы же тебя не обижаем, ты для нас с Николаем Тимофеевичем как родной человек стала, и дети тебя любят. В чем дело-то, скажи?

– Всё решено. – упрямится Анисья.

– Сколько лет ему? – не унимается Лидия Сергеевна.

– Старше меня на девять лет.

– Так что и женат не был?

– Не знаю, я не спрашивала.

– Анисья, одумайся, что ты только делаешь. Повстречайся с ним какое-то время, приглядись.

В ответ же услышала Лидия Сергеевна: «Всё решено».

– Решено! – возмущается Лидия Сергеевна. – Мать-то знает? Она как отнеслась к твоему решению.

– Мать не знает, да и что она мне может сказать, Лидия Сергеевна. Я сама принимаю решения уже давно, у неё своя семья, а теперь будет и у меня семья. – Анисья с упором произнесла последние слова. – Не отговаривайте меня, Лидия Сергеевна, всё решено.

– А если не уживётесь?

– Дел-то, рукой махну и всё получится! Чтобы я и не ужилась. – Анисья подошла к Лидии Сергеевне, обняла её и тихо сказала. – Всё будет хорошо.

На мгновение почувствовала она вину перед этой женщиной, которая, по сути дела, заменила ей мать. И чтобы не увидела Лидия Сергеевна, как заблестели глаза, девушка развернулась и вышла на улицу.

К вечеру уложила Анисья свои пожитки в большой клетчатый платок, увязала его и, взвалив узел себе на спину, пошла к будущему мужу. Она долго думала идти в туфлях или обуть резиновые сапоги, но сапоги было не жалко, а туфли стоило поберечь, не известно, каким окажется Михаил, щедрым или скупердяем. Пока шла дорогой – думала. Лидия Сергеевна вроде бы и права, говорила вещи справедливые, но она не знала самой главной причины, по которой согласилась Анисья сойтись с Михаилом.

А причина была веская, победила она даже неприятное чувство, которое испытала Анисья, когда при встрече Михаил, прижав её к стене сарая, стал гладить и с силой сжал грудь, пытался запрокинуть голову Анисьи и поцеловать в губы. И как же он был удивлён тем, как легко с не девичьей силой оттолкнула от себя так, что, не ожидавший такого фортеля, Михаил еле устоял на ногах.

– Попробуй только! Мызну, что и костей не соберёшь.

Анисья развернулась и начала быстро удаляться, а до Михаила дошло, что с этой девушкой просто не будет.

Размышлять долго он не стал, зачем время тянуть. Анисья ему понравилась. Да и своим отказом разожгла она в нём костёр, который жарким пламенем охватывал его по несколько раз в день.

– Была не была! Женюсь.

Принял решение и заторопился. Отправился в Касачиху прямиком к дому Лидии Сергеевны, а там во дворе Анисья гуляла с девочкой.

– На удачу. – решил Михаил.

– Анисья. – позвал он.

– Что?

– Поговорить надо.

– Говори. – не совсем дружелюбно ответила девушка.

– Анисья, давай запишемся? Жить будем хорошо, у меня три коровы, дом, заживём припеваючи.

Анисья молчала. Три коровы, это трудно представить себе, какое богатство! Будет у меня свой дом, молока хоть залейся, сама себе хозяйка. Анисью захлестнула радость, но на лице не промелькнуло никаких эмоций. Равнодушным и даже скучающим взглядом смотрела она на парня.

– Ну что, согласна? – Михаил говорил вроде спокойно, но губы его подрагивали и руки мяли кепку.

Анисья улыбнулась:

– Дел-то, рукой махну и всё получится!

– Не понял, согласна или нет?

– Согласна. – тверда сказала девушка.

Так вот и сговорились. Анисья шла к Михаилу не с лёгким сердцем и радостью. Многое пугало её, были сомнения, но ожидание сытой и спокойной жизни брали вверх над всеми доводами рассудка. Быть самой хозяйкой и не ждать куска хлеба от чужих людей – это ли не счастье. Про Михаила она думала мало. Совсем не придавала значения Анисья фигуре будущего мужа, словно был он необходимым предметом домашнего скарба, без которого нельзя обойтись, и который прилагается к дому и трём коровам. Бодрым шагом двигалась Анисья не к мужу, а к богатству, пока ещё призрачному, но такому желанному.

На подходе к деревне издалека увидела Анисья высокую фигуру. Михаил размашисто шагал навстречу. Подойдя к Анисье, он остановился, остановилась и девушка. Какое-то время стояли они друг напротив друга. Анисья устала, тяжёлый узел оттянул руки. Ей вдруг стало себя жалко и обидно, вспомнился неожиданно Щербак и то, как говорил он с перекошенным от злости лицом: «Кобыла здоровая, на тебе пахать надо, а я кормить тебя должен…». Михаил развернулся и, не сказав ни слова, пошёл вперед. Анисья следом пошла. Когда вошли в деревню, не смотрела по сторонам. Она знала, что её рассматривают и обсуждают бабы, сидящие перед своими домами на скамейках, глядят на неё с любопытством из окон. Она не поднимала взгляд от земли и вздохнула с облегчением, когда вошли в избу.

В избе Михаил взял у неё узел и положил его на лавку.

– Ну что, жена, здравствуй. – обратился он к Анисье.

– Здравствуй.

Анисья огляделась. Изба была большая, крепкая. У окна на столе стояла накрытая полотенцем кринка и тарелка с пирогами.

– Мамаша расстаралась, пирогов напекла в твою честь.

– А сама она где? – спросила Анисья.

– К бабке жить ушла, здесь рядом через три дома. Так что ты полновластная хозяйка в доме, довольна?

Анисья пожала плечами. Михаил разлил по кружкам молоко. Оба сели за стол.

– Давай поедим, я ещё не ужинал, тебя ждал.

«Я домой хочу. Пусть там ребятишки шумят и крутятся под ногами, пусть ворчит Щербак, зато мамка рядом», – мысленно загрустила Анисья.

Чужой дом показался тёмным и негостеприимным, Михаил не вызывал никаких тёплых чувств.

«Сейчас встану и уйду». – мелькнула мысль.

Анисья отпила из кружки, молоко было вкусным. Крестьянский пирог румяный и душистый, размером с человеческую ладонь, притягивал взгляд и наполнял рот слюной. Девушка почувствовала, что она тоже голодна и с аппетитом принялась за пирог, запивая его тёплым молоком.

Михаил улыбнулся, Анисья заулыбалась в ответ. Напившись вволю молока, она подобрела. Теперь уже комната не казалась ей тёмной и мрачной, и Михаил стал как будто ближе. Когда же он подошёл и, взяв за руку, повел Анисью к кровати, то сердце у неё застучало, горячая волна пробежала по всему телу, накрыла лицо и откатившись, остановилась где-то внизу живота.

Глава 9

Лишь пропел петух, призывая утро вступить в свои права, Анисья спустила ноги с кровати, и босая, в одной лишь сорочке, вышла на крыльцо. Пёс в будке поднял сонную морду и, не увидев ничего необычного, снова её уронил на скрещённые лапы.

Петух истошно заголосил совсем рядом, заквохали куры, Анисья потянулась. Ей не терпелось посмотреть на своих красавиц.

Спустившись с крыльца, она направилась к сараю, почувствовав издалека запах коровьего стойла. В хлеву девушка сначала ничего не увидела. Анисья слышала только как шумно дышит корова, догадалась по звукам, как переступает копытами и бьет себя хвостом по бокам, и когда глаза привыкли к темноте, как из тумана вышла вся внутренность сарая. Увидела Анисья одинокую коровушку медленно жующую сено и шумно вдыхающую воздух. Корова посмотрела на Анисью, поняла, что перед ней не хозяйка, а чужой человек, задрала голову и протяжно замычала.

– Миша! – Анисья трясла крепко спящего мужа за плечо. – Миша проснись.

– Что? – недовольно спросил он.

– Миша, а где другие коровы?

– Какие другие?

–Ты же сказал три коровы у тебя?

Михаил заулыбался, приподнялся и крепко схватил Анисью за плечи:

– Анисья, корова есть, корова будет, корову думаю завесть!

– Ты меня обманул! –кровь бросилась в лицо Анисьи, глаза налились злобой.

– Нет, пошутил, а ты что, шуток не понимаешь!

Он приблизился, и Анисью обдало запахом вчерашнего табака. Михаил попытался поцеловать, но девушка увернулась и упёрлась так, чтобы муж не смог её повалить. Чем сильнее она сопротивлялась, тем настойчивей тянул её Михаил. Улыбка сошла у него с лица и появилось во взгляде что-то жёсткое и неприятное, от чего Анисье захотелось не видеть лица Михаила, да и его самого тоже. Но вопреки отвращению Анисья слабела, пока не уступила мужу.

К обеду пошли в сельсовет, и поставив подписи в толстой амбарной книге, запись в которой являлась подтверждением столь важного события в жизни колхозников, стали мужем и женой. Председатель поздравил с началом семейной жизни, пожелал побольше наследников и вручил справку, чтобы все знали, что эта пара сделала всё по закону. Справку Михаил забрал и сложив её пополам сунул в карман пиджака. Вот так обыденно произошло событие, о котором мечтала Анисья уже несколько лет. Сразу вспомнилось, как привела мать домой Щербака и объявила, что с этого дня будут жить они вместе. Теперь и она также буднично шла в дом к своему мужу. Она смотрела на улицу, на редких людей, которые попадались им на пути, на ясное небо, но видела их через пелену, слёзы стояли в глазах, и чтобы Михаил не заметил, поднимала голову, как бы наблюдая за полётом птиц. Горькая обида стояла комом в горле. Как хотелось ей всё исправить и вернуться всего лишь на день назад. Тогда послушалась бы она Лидию Сергеевну и осталась дома. Но войдя в избу, занялась Анисья повседневными хлопотами и грустные мысли отступили. А когда пригнал пастух стадо коров, и теперь уже её коровушка вошла во двор, громко и требовательно позвала Анисью на дойку, сердце девушки оттаяло и, ласково гладя коровий бок, завела её в хлев и, сунув в коровью пасть круто посоленный кусок хлеба, сказала:

– Пришла, радость моя, полнёхонькая! Вон молока сколько, кормилица ты моя.

И такая любовь к животному вдруг всколыхнула Анисью, что счастливая наклонилась она к морде и поцеловала корову в широкую переносицу.

Зажила она семейной жизнью. Вставала вместе с петухами, доила и выгоняла в стадо корову, занималась хозяйством. Через месяц после замужества пошла Анисья работать в пекарню, которая находилась в Касачихе. Работа тяжёлая, утомительная, а дома всё также ждали её домашние дела. Свекровь невестку приняла холодно. Сыграло то, что так неожиданно привел сын в дом молодую жену, а самое главное, заставил мать уйти жить в дом к родительнице. Так вот в одночасье из хозяйки стала она приживалкой. На все уговоры матери, что ничего плохого нет в том, что будут жить они вместе, отвечал строптивый сын, что им мешать не надо, у них своя жизнь, а у матери своя. К тому же дом бабушки большой и им двоим тесно не будет. Смирилась мать, но в душе считала виновницей своих бед невестку. Думалось ей, что коварная и расчётливая Анисья подговорила Михаила на её изгнание, завладела домом и коровой, а самое главное, превратила её мягкого и доброго сына в несговорчивого упрямца. А как по-другому?! Только чёрствый человек мог так безжалостно избавиться от матери. А ведь она…

И мать начинала вспоминать, сколько досталось ей горя, пока поставила одна на ноги сына, как отказалась она от своей жизни ради него и не приняла предложение от Федора Ивановича, (но отказала она ему, потому что мужик он был сильно пьющий и с завидной регулярностью делал предложение руки и сердца чуть ли не каждой одинокой женщине в близлежащих деревнях, при этом благополучно избегал старух, даже если находился в таком состоянии опьянения, что имя своё мог произнести лишь по слогам). Во всех своих бедах обвинила свекровь Анисью и при встрече с ней менялась лицом, и испытывала сильное желание схватить невестку за косу, и оттаскать прилично, и нахлестать по щекам, да и выгнать её из дому. Но приходилось терпеть и смиряться. Был ещё один момент, который заставлял свекровь не показывать свой норов. Чувствовала она, что Анисья даст ей отпор, догадывалась, что не уступит ей невестка, и если только поднимет она на неё руку, то получит в ответ, а так как Анисья была баба молодая и сильная, то и стала бы она победительницей в схватке. Да и характер у неё был ого-го. Даже Михаил лишний раз не вступал с женой в спор. Если уж чего той в голову втемяшилось, значит будет по её.

Через несколько дней после того, как Анисья вышла замуж, встретила она в Касачихе возле магазина хуторского мужика Анатолия Смирнова. Мавра, как и он, работала в леспромхозе.

– Дядя Толя, здравствуй.

– Здравствуй, Анисья. Как жизнь молодая?

– Хорошо. Дядя Толя ты мамку увидишь скажи, что приду к ним в воскресенье с мужем.

– Увижу конечно. А ты что замуж вышла? – удивился Анатолий.

– Вышла.

– За кого?

– За Мишку Большакова.

– Ну, поздравляю. – сказал он, легко запрыгнув на подводу, дёрнул вожжи и Дубок ускорил шаг. Телега загромыхала мимо Анисьи, а она подумала: «Вот бы нам с Мишей такую лошадку, в хозяйстве помощник незаменимый».

Там же у магазина увиделась с Нюнькой. Она неласково смотрела на Анисью и вела себя так, как будто подруга перед ней была в чем-то виновата.

– Нюнька, ты чего такая злая?

Солома ты солома

Яровая мятая.

По сараям я ходила,

Не была пузатая.

Нюнька бойко пропела и с вызовом посмотрела на Анисью.

– Да ты не как… – ахнула Анисья.

– Аниська, дай татарину, и ты родишь.

– Что же ты делать-то будешь? Замуж берёт тебя?

– Берёт! Держи карман шире! – блеснула глазами Нюнька.

– Так как же!

– Ничего, решим проблему, пень в колоду! – сказала резко, отвернулась и пошла своей дорогой. Анисья хотела пойти за Нюнькой, но одумалась. Помочь ей нельзя, сама натворила, сама и расхлёбывать будет. Однако долго не могла Анисья забыть слов подруги, понимала, что в душе всё же надеялась Нюнька на помощь или поддержку.

Нюнька злилась на себя и на весь мир, было ей обидно, что потеряла бдительность, уступила уговорам и попала в капкан, билась в нём уже неделю, с того дня, как узнала про беременность. Измучилась. Анисья же вышла замуж, и муж у неё хороший и дом теперь свой, даже корова досталась. А ей, Нюньке Ренат объявил с вызовом, что жениться не будет, нет у него такой возможности, и стал избегать Нюньку. А она и не напрашивалась, зачем позориться, всё равно ничего не добьёшься.

Ренат научил Нюню пить вино. Приходил на свидание с бутылкой в кармане, предлагал выпить чуть-чуть, только для улучшения настроения, большую часть выпивал сам, но и Нюньке доставалось. Она не отказывалась от вина, не хотела ему перечить. Да и не видела в этом ничего плохого. После того, как перестали они встречаться всё чаще вставал перед Нюнькой выбор, как хорошо, когда выпьешь вина и всё вокруг зацветёт красками, и на душе как в раю станет радостно, нет ничего плохого, что случилось с тобой, и жизнь кажется беззаботной и лёгкой. Но как плохо и тяжело было ей молодой девушке сознавать, что вот так в одночасье она сама по своей глупости перечеркнула себе будущее, попала в такую яму, из которой, чтобы выползти, надо было перемазаться в грязи с головы до ног. Как хотелось вернуть ей своё детство и оставаться наивной и целомудренной. Вино помогало забыться, поэтому выходило победителем в споре: выпить или нет. «Анисья перехитрила меня, ей везёт, а я дура попала в такую историю, что теперь только вином и можно успокоить себя». – так рассуждала Нюня жалея себя, завидуя Анисье и совершенно не думая о ребёнке, или думая, только лишь как о позоре, который покроет её теперь на всю жизнь.

Глава 10

Как добрая мать, природа заботится о людях и меняет всё вокруг с определённой последовательностью, не отступая от жёстких правил и это означает, что после жаркого лета придёт дождливая осень, а за ней зима, потом оживёт земля, сбросит с себя, как зимнее пальто, холод и опять оденется в яркие цвета и лёгкие ткани, наполнится счастьем, и пойдёт всё живое множиться и насыщать воздух, землю и воду молодостью и свежестью. Так вот и судьба Анисьи пошла в гору всё выше и выше, и было очень далеко до вершины, после которой начнётся тяжёлый спуск. Молодость поднимала Анисью утром с постели легко, и ещё затемно торопилась она в пекарню, а к вечеру, не меняя бодрой походки спешила домой. Дома же бралась за любое дело с удовольствием, ведь это было её хозяйство, её тарелки и чугуны, её белье и её кухня. Она сразу ощутила ту потребность, которая свойственна замужней бабе в осознании её собственного дома и семьи. Муж, к которому Анисья быстро привыкла и даже подчинила своей воле, свекровь, не принявшая невестку с первых дней, и, находящаяся с ней в состоянии вялотекущей войны, было делом обыденным. Меньше всего Анисья замечала косые взгляды свекрови или недостатки мужа. В её понятии, усвоенном с детских лет, свекровь и должна была быть сварливой и недоброй, а муж… Хотя нет, с мужем Анисье повезло. Хоть он отличался от Николая Тимофеевича, был резким и не помогал Анисье по дому, считая, что для того и женился, чтобы баба везде успевала, а с него довольно и мужицкой работы по хозяйству и тяжёлого труда лесоруба. Но больше всего Анисью обижало, что не было в мужнином взгляде той теплоты и нежности, с которой смотрел Николай Тимофеевич на Лидию Сергеевну, зато часто ловила на себе Анисья взгляд, который вызвал в ней отвращение в то утро перед походом в сельсовет. Знала она, что последует потом. Не спрашивая согласия, брал он её в любом месте и в любое время, а после, поправив на себе одежду, продолжал заниматься прерванным делом и уже не обращал более на жену внимания. Анисья же не испытывала в моменты близости ничего кроме досады. Вот оторвал муж её от дела, растревожил, да и оставил, не сказав ни одного ласкового слова. И если бы не навязчивая похоть Михаила, то семейная жизнь устраивала бы Анисью со всех сторон. Однако скоро покой в душе Анисьи закончился. Прожив год с Михаилом и подвергаясь регулярным налётам, Анисья всё ещё была пустая. Сначала в шутку, а затем уже со злостью стал муж упрекать её. Он все обязанности выполняет, как и положено молодому мужу, добросовестно, а почему нет наследника – это уже вопрос к жене.

Свекровь женской интуицией поняла, что есть у Анисьи уязвимое место и с радостью начала новые сражения против невестки.

– Говорила тебе, погоди жениться, осмотрись. Взял бесплодную, как жить-то будешь без детей, что оставишь после себя, какой корешок?

При всяком удобном случае, при любой возможности колола она и жалила Михаила, а он помалкивал, но со временем начал злиться на Анисью, ругаться с ней. И то ли от отчаяния, то ли от безысходности, стал Михаил выпивать.

Однажды ввалился Михаил пьяный в дом и с порога набросился на Анисью. Он хотел ударить, замахнулся, но Анисья схватила ухват и в мгновение разозлилась на мужа так, что потеряла контроль над собой, как когда-то и срывающимся голосом сказала:

–Не подходи, только тронь меня, так мызну, что пожалеешь.

– У, бочка пустая, нужно мне тебя трогать, только руки марать.

Отступил и неожиданно заплакал пьяными слезами:

– Дура, ведь люблю я тебя, только мамаша всё меня пилит, что нет у нас детей. Я сам думаю, ну нет и не надо, проживём и так, а потом представлю, что не будет никогда по нашему дому ребетёнок бегать, папкой меня не назовёт, такая во мне обида поднимается, так бы взял и убил тебя! – Михаил несколько раз с силой стукнул по столу.

– Ты что по столу колотишь, стукни себя по голове, может поумнеешь.

– По столу не больно, а по голове больно. – хныкает Михаил.

– Ты меня обвиняешь, а может в тебе дело.

– Дура! Да у меня сын в Бирюльках есть.

– Как сын?

Анисья поставила ухват на место.

– Рассказывай, как на духу.

– Мальчонке пятый год пошёл. Нашу бригаду на два месяца отправили на вырубку, жили в Бирюльках. Там сошёлся с местной бабой, солдатской вдовой. Она, когда узнала, что пузатая, меня благодарила, что у неё ребёночек будет. Сказала, что ей от меня ничего не надо, что про ребёнка она напоминать мне не станет. А я что! Молодой был, она меня старше на десять лет. Уехал и забыл. Потом встретил её в Касачихе, сказала, что сын родился.

Он уже не плакал, сидел с низко опущенной головой. Анисье стало жалко его, она неожиданно для себя расплакалась, а успокоившись, пообещала мужу, что сходит в больницу к Лидии Сергеевне, а та обязательно поможет. Но оказалось, что медицина бессильна, помочь ей нельзя.

«Ничего, – лихорадочно думала Анисья, – ничего, медицина бессильна, зато баба Маша поможет. Не может такого быть, чтобы она и не знала, как помочь моему горю».

Глава 11

В выходной день Анисья рано утром отправилась в Борки. Лес мокрый и холодный мрачно встретил Анисью. Дорога, покрытая лужами разной величины, насквозь промокшая, так как два дня подряд её изрядно поливали осенние дожди, не позволяла Анисье идти быстро. Ноги вязли в грязи и необходимость обходить лужи очень замедляла шаг. С берёз тихо падали жёлтые листья. Они кружились в воздухе, боясь оказаться на земле, ведь там их покроет снег, и к весне от них ничего не останется. Звуки леса не пугали Анисью. Не пугало её и одиночество в лесу. А вот промочить ноги ей очень не хотелось. Поэтому старалась она не попадать ногами в воду и мало внимания обращала по сторонам. Когда же, подняв взгляд, почти рядом с собой увидела фигуру, то от неожиданности чуть не вскрикнула, но удержалась, а приглядевшись, остановилась и замерла. Навстречу Анисье шла женщина. Одета она была в тёмную фуфайку, стянутую на талии ремнём. Длинная чёрная юбка не скрывала щиколотки ног. Бросались в глаза тёмные широкие лапти, обутые на страннице. Женщина возникла на дороге совершенно неожиданно. Однако это испугало Анисью не сильно, больше всего поразило лицо женщины, нижняя часть которого была покрыта редкой чёрной бородой, доходившей почти до медной пряжки ремня. Голова странницы была повязана тёплым шерстяным платком. Сочетание женского платка и мужской бороды выглядело жутким и если бы ни этот платок, то издалека можно было принять её за монаха.

Женщина тоже старательно обходила лужи, и подойдя к Анисье, низко поклонилась и произнесла:

– Ангелы в дорогу, милая. Куда спешишь?

– В Борки иду к родителям.

– Дело хорошее, мать с отцом проведать. Может и хлебушка им несёшь?

Анисья кивнула головой.

– Дай мне, милая, горбушечку, со вчерашнего дня во рту крошки не было.

Лицо у странницы было тёмным, глаза обведены неестественно длинными ресницами, которые при каждом взмахе упирались в нависающие кустистые брови. Женщина держала в руках посох из берёзовой палки – ровный и потемневший, прошедший с ней длинный путь, и, видимо, привычно опиралась на него.

– Давно иду, почти всю ночь на ногах. Устала.

Анисья сняла со спины мешок, в который утром перед уходом из дома уложила пять больших караваев хлеба, прихваченных из пекарни специально для бабушки и матери. Она протянула страннице целый каравай со словами:

– Возьмите на доброе здоровье.

Странница положила посох на обочину дороги, хлеб взяла бережно, поднесла к лицу и глубоко вдохнула:

– Пахнет то как вкусно, свежий хлебушек.

– Свежий, вчера испекли.

Женщина держала каравай в руках, как будто любуясь им, потом из кармана фуфайки достала складной ножик. Аккуратно, словно боясь причинить боль караваю, срезала горбушку. Ножик спрятала обратно в карман, а каравай завернула в чистую холстинку, которую вытащила из, висевшего у неё за плечами, вместительного мешка.

Поразившая Анисью борода на лице женщины,перестала привлекать к себе внимание, как только увидела она, с каким удовольствием откусывала от горбушки странница и медленно пережёвывала хлеб. Перед Анисьей стояла немолодая уставшая и голодная женщина, от которой даже на расстоянии шёл запах прелых листьев, дальней дороги и влажного холодного леса.

– Куда путь держите? – не удержалась от вопроса Анисья.

– Странствую. – покорно произнесла она. – Хожу по деревням, милостыней живу. Бывают добрые люди разрешают несколько дней пожить у них, а потом опять в дорогу.

– А как же зимой?

– Зимой трудно. В большие деревни я стараюсь не ходить, меня там обижают, а в небольших, а ещё лучше на хуторах – там люди добрее и на мороз не гонят. Перебиваюсь до весны. А весной и летом мне каждый куст в лесу дом родной.

– Так что, у вас дома-то нет?

– Почему нет, есть, у каждого человека есть дом. Пока матушка была жива, то не давала меня в обиду, а как не стало её, люди очень обижать стали. Говорили, что я ведьма, раз обросла я бородой, да и по всему телу, не как у всех волосья растут. Ребятишки увидят меня на улице, обступят и начинают мне прозвища обидные давать. Кричат, смеются, им весело, а я заплачу и пойду своей дорогой. Никто за меня не заступится. Собралась я и ушла из деревни. Много уже лет странствую. Слышала я, что есть монастырь, где таких как я берут на постой, да только никто не знает, как дойти туда. Но я не ропщу на судьбу. Обязательно дорожка приведёт меня в божий дом, а уж там найду я покой и жизнь тихую. Ты, я вижу, девушка добрая, как зовут тебя?

– Анисья.

– А я Варвара. Спасибо тебе Анисья за хлебушек и слово доброе. Буду молиться за тебя и матушку твою, вырастила она хорошую дочь.

Странница склонилась перед Анисьей и, подняв посох, зашагала по дороге. Висящий на её спине мешок, походил на большой горб. При каждом шаге подол юбки бился об ноги. За всю жизнь не видела Анисья человека в лаптях. Другая пара лаптей была привязана к мешку и болталась в такт шагов Варвары.

Анисья проводила взглядом удаляющуюся женщину, потом заторопилась в Борки, надо было к обеду вернуться домой.

Глава 12

– Бабулечка, милая, научи, что делать! Ведь заел он меня. – обратилась Анисья к бабушке Маше.

К кому же идти за советом, как не к ней. Бабушка внучку знает. Усаживает её сразу к столу и кринку перед ней ставит:

– Пей молочко, Анисьюшка.

Слёзы текут по щекам Анисьи, поэтому солёный привкус у молока. Вся надежда на бабушку. Она поможет, научит как сделать, чтобы смогла внучка родить. Врачи отказались, сказали, что строение такое внутри у Анисьи и не сможет она забеременеть, должна с этим смириться и жить дальше. Жить без детей, без счастья материнства.

Молоко оказывало на Анисью смягчающее действие, выпив его, она добрела. Казалось ей, что от него внутри поднимается волна тепла, а за теплом ощущение покоя. Опустошив у бабушки Маши целую кринку молока, Анисья успокоилась. Успокоили её и слова бабушки, что беде этой можно помочь.

– Знаю я, Анисьюшка, молитвы. Буду просить батюшку Александра Свирского о рождении у тебя сыночка. Он всем помогает, кто просит его о ребёнке мужского пола. Не горюй, внученька, поможет он тебе. Только ты сама должна помнить, что при жизни праведной и счастье приходит. Мужу не перечь, норов свой попридержи, Михаил мужик покладистый, лишний раз приголубь его.

– Бабушка, он выпивать начал. Как тут не будешь ругаться.

– А ты по-умному делай, не за ухват хватайся, а за слово доброе. Доброе слово любое зло переломит. От бабы зависит в семье мир. Ты на свет божий пришла, чтобы детей родить, без мужика никак не получится. Угождай ему, он главный, на нём вся тяжесть жизни, а что выпивать стал, так подумай, в чём твоя вина.

– Бабушка, я в чём виновата? Я сама хочу детей, даже больше чем Миша. Я же терплю, смиряюсь, а он сразу за стакан.

– Слабый он характером, мамашу очень слушает, но и не мудрено, она его одна тянула, жизнь прожила – ничего хорошего не видала. Ради сыночка жила. Ты к ней будь поласковей, кто знает, как судьба сложится, может сама ради сына на всё пойдёшь и про стыд, и про совесть забудешь.

– Не будет такого никогда.

– Не зарекайся, ты ещё сама себя не знаешь. Проживёшь жизнь, вспомнишь наш разговор.

– Бабушка, что же мне делать?

– Живи милая с радостью, мужа люби, нас с Маврой не забывай, людей не обижай и тогда Бог даст, у тебя всё задуманное сбудется.

– Ой, бабулечка, я, когда к тебе шла, странницу встретила в лесу, сначала испугалась её, а потом пожалела. Несчастная она! Борода на лице у неё растёт! Говорит, что ушла из родной деревни и странствует, старается от людей подальше быть.

– Знаю я Варварушку-горемыку. Она у меня зимой бывает и по несколько дней живёт, потом уходит, не может на одном месте долго жить.

– Бабушка, почему ей доля такая горькая досталась? Разве это справедливо?

– Анисья, такие как Варвара нужны на белом свете, чтобы люди место своё знали, они нам как указание – живи правильно, будь добрым, умей прощать. А мы не хотим так, мы, если что не по нам, сразу зубы показываем. Обидеть или унизить для нас ничего не стоит. Вот и Варварушку согнали с места насиженного, обрекли на мытарства и живут дальше бессовестные.

– А что с ней сделали?

– Пока мать её была жива, не трогали горемыку, а как не стало матери, начали её всей деревней поедом есть. Однажды мужики пьяные поймали Варвару и насильно сбрили ей с лица все волосья, так срезали ножом, что всё лицо ей искровенили. Сказали, что будут ей бороду брить, пока она у них в деревне живёт. Собралась Варвара и ушла. Теперь всё монастырь ищет, где приют ей дадут. Да разве найдешь сейчас монастырь, все их порушили. Но есть на свете люди добрые, жалеют её, помогают. Она же всех боится, старается в деревни не заходить, только к знакомым и проверенным людям заглядывает, а так в лесу спасается.

Бабушка вздохнула горестно и протянула Анисье ещё кринку с молоком.

– Бабулечка, а я ей каравай дала. Жалко её.

– Вот и подумай, какая в жизни может беда быть, не жалуйся понапрасну, Бога не гневи. Живи Анисья со смирением, тогда обойдет тебя лихо стороной. А то что хлебом поделилась, молодец. Добро вернётся к тебе.

Глава 13

Анисья всегда прислушивалась к советам бабушки Маши. Для себя она решила, что не будет больше спорить с мужем, станет добрее к нему и к свекрови, может тогда, действительно, придёт в их дом счастье и родится ребёночек, такой желанный и долгожданный. Старалась очень. Дом у неё всегда прибран, еда приготовлена, коровушка ухожена, и двор полон домашний птицы. С весны вдвоём с мужем сажали они огород, сажали много, как будто была у них семья большая и едоков много. Анисья успевала везде. На работе её ценили за исполнительность и аккуратность. Ко всякому делу относилась она с душой. Понимал Михаил какая хорошая жена ему досталась. Знал, что некоторые мужики с завистью смотрели на их семейную жизнь. Но упрямый характер не мог перебороть. Так и тянулась у него рука к бутылке, легко опрокидывал он стакан с водкой в рот, с наслаждением ловил момент, когда хотелось смеяться и забыть, что нет у него наследника. Он и забыл, если бы не мать. Казалось, что весь смысл жизни этой женщины был в ожидании рождения внука. Она не могла смириться, что сын бездетен, что она никогда не сможет стать бабушкой, и злоба душила её. Лежал на душе у неё ещё один камень. Он давил не меньше, но признаться в этой тяжёлой душевной ноше было даже себе самой трудно. Завидовала тётка Таня Анисье. Могла ли она представить, что из замухрышки, которую привел когда-то сын в её дом, получится такая справная баба. Такая, что даже её заткнёт за пояс своей хозяйственностью и сноровкой. Поэтому пилила она сына без жалости, а с Анисьей старалась видеться как можно реже.

Жизнь шла своим чередом. Начинался и незаметно в хлопотах и заботах пролетал год. Дни, похожие друг на друга, сменялись и не оставляли в памяти каких-либо значимых воспоминаний.

Умер Щербаков. В круговороте жизни Анисья уже забыла, что он когда-то был ей так ненавистен. Виделись они редко, и поэтому известие о его кончине не очень тронуло. Было жалко мать, но и от неё Анисья отвыкла. Она не была на похоронах, так как умер Щербаков в крещенье, в самые лютые морозы. Михаил не пустил её, пообещав, что на сорок дней отправятся они вместе. Анисья спорить не стала, радуясь в душе, что есть у неё теперь повод не ходить на похороны.

Она приняла свою жизнь. Смирилась. Судьба у неё такая.

Только не могла Анисья взять в толк, почему она мужняя жена, у которой своё хозяйство, которая мужу верная и преданная, не может иметь детей, а Нюнька, замучилась выколачивать их, не будучи замужем, и ведя образ жизни раздольный и вольготный. Сколько у неё было кавалеров, она и сама не могла ответить. Пьяная и разнузданная она принимала ухаживания всех, кто этого желал. Протрезвев, плакала и клялась, что не будет больше пить и пошлёт всех подруг и ухажеров куда подальше. Она похудела ещё больше, тёмные круги обвели её когда-то чистые глаза, теперь мутным взглядом смотрела она на окружающий её мир и очень была недовольна тем, что видела.

Первого своего ребёнка она доносила почти до положенного срока. Местная повитуха бабка Сусанна дала Нюньке выпить отвара. После него начались схватки, и ночью разродилась Нюнька мёртвым ребёнком. Завернула младенца в холстину и, немного придя в себя, снесла его на силосную яму и там закопала. Бабка Сусанна объяснила Нюньке, что этот способ самый безопасный для бабьего здоровья. Так ребёнок рождается, как и положено природой, но от отвара роды раньше срока, у младенца нет никакого шанса выжить. Сказала бабка Сусанна, что так поступают многие незамужние девки, избавившись от ребёнка, они не рискуют остаться бесплодными.

Когда Нюнька рассказала об этом Анисье, та едва сдержалась, чтобы не надавать подруге оплеух. Справедливо это, что у неё нет детей, а Нюнька уже троих вытравила? Нюнька ответила, что да, справедливо. У неё, у Нюньки нет ничего, а теперь уже и не будет, кто захочет взять её в жены прославленную на всю округу. А Анисья хитрая и коварная, ухватила мужа с домом, да и с коровою, крутит им и вертит, как захочет, даже свекровь отвадила, а уж все знают, что связываться с тёткой Таней себе дороже выйдет, такой у неё зловредный характер.

– Ещё и ноешь, ещё и недовольна! Дура ты, Аниська, побыла б на моём месте, как шёлковая стала, пень в колоду!

– Мне на моём хорошо. Дура не я, а ты. Сама себе такую жизнь выбрала, тебя никто не заставлял раздвигать ноги перед Ренатом.

– Много понимаешь! Это ты замуж вышла по выгоде, а я любила его. Знаешь, как сильно любила! Руки даже хотела на себя наложить, когда он бросил меня. Да что с тобой говорить, колода пустая!

Махнула рукой и ушла. С тех пор дружба пошла врозь и стали они не врагами, конечно, но людьми далёкими друг от друга. Было такое, что увидев издалека друг друга, старались встречи избежать. Да и выросли они давно, закончилось детство. Пролетело десять лет с того дня, как пришла Анисья жить к Михаилу. Жили они хорошо. Он работал исправно и хозяйство тянул. Приноровился вечерами после работы для поддержания боевого духа опрокидывать стаканчик, но пил с мерой, за рамки не выходил, руку на жену не поднимал, наоборот, захмелев становился тих и улыбчив. Иногда Анисья покупала водку сама, показывая мужу, что относится к его слабости с пониманием. Со временем боль от бездетства притупилась и уже не вызывала такого буйства эмоций ни со стороны Анисьи и Михаила, ни со стороны свекрови. Одна бабка Маша исправно просила у батюшки Александра Свирского сыночка для внучки. Верила она свято, что событие это произойдет в положенное время, и надо терпеливо дожидаться.

Лето 1968 года было очень жарким. Солнце разогревалось так, что температура днём держалась высокой, а по вечерам жар начинал спадать, но не сильно. Ночи стояли душные. Всё вокруг изнывало: люди и скотина, поля и огороды, лес и луга. Народ ждал дождя. Как-то под вечер в распахнутое окно влетела птичка. Она заметалась по комнате, ударилась об печку и упала на пол. Анисья подобрала мёртвую птаху и закопала её в огороде.

– К беде. – с тревогой подумала она.

Когда длинный и утомительный день подошёл к концу, стали укладываться спать. Из-за духоты, в надежде хоть на небольшую прохладу, расположился на ночлег Михаил в сенях в пологе, Анисья же легла в доме. Она долго не могла уснуть, но усталость победила, и Анисья провалилась в тревожный сон. Снилось ей, что упала в яму, не может выбраться из неё, кричит: «Помогите!», но помощи нет. Стены ямы мокрые и скользкие, руки съезжают, не может она ухватиться за край. И вдруг на краю ямы появляется человек. Анисья смотрит вверх и узнает мужика, которого видела в зеркале, когда гадала на святках.

– Анисочка, одеяло накинь, милая, давай скорее, а то сгоришь!

Мужик смотрит на неё, но руки не подаёт, лишь повторяет снова и снова:

– Одеяло накинь, одеяло накинь…

Анисья открыла глаза. Сизый дым уходил в открытое окно, а под потолком красное пламя вилось, и языки огня хватали всё до чего могли дотянуться. Комната горела.

– Пожар. – хотела закричать Анисья и не смогла. Кашель сломил её пополам. Она хотела опустить ноги на пол, но отдёрнула их, потому что наступила на огонь. Вспомнила она слова мужика, накинула одеяло на голову и по горящему полу босыми ногами устремилась к распахнутому окну. Вывалилась из окна и на секунду потеряла сознание. Очнулась от того, что кто-то поливал её водой. Увидели деревенские, что пришла в себя и попытались влить ей в рот воды, но Анисья оттолкнула ковшик от себя, и плохо различая людей, которые собрались около неё, спросила:

– Мишка выбрался?

– Куда там! Смотри как горит, ваш дом уже третий.

Огонь полыхал так, что вокруг жар стоял невыносимый. Анисья попробовала встать, но застонав, упала на землю. Ступни ног сильно обгорели. Одеяло, которое накинула Анисья на голову спасло её тело от ожогов, но ногам досталось сильно.

Увидев, что Анисья пришла в себя, люди отошли от неё. Они хватали вёдра и пытались заливать соседние дома, не тронутые огнём. Вокруг охваченного пламенем дома Анисьи, по часовой стрелке ходили старухи. В руках они держали иконы и громко читали молитвы. От молитвы ли, или от безветрия, огонь собрался в столб и устремился вверх.

В ту ночь сгорело три дома. Запах гари висел над деревней. Плакали бабы, голосили напуганные ребятишки. Бабка Таня рвала на себе волосы, кричала и каталась по земле. Анисья была как в тумане, было больно дышать, перед глазами плыла пелена, ноги ныли нестерпимо, и слабость сковывала движения. Она хотела подползти к свекрови, но сделав усилие, и, приподнявшись на руках, неожиданно для себя провалилась в темноту.

Глава 14

В больнице пробыла Анисья долго. Ожоги на ногах заживали медленно. От чего загорелись дома, так и не определили. Знали точно, что гореть стало с дома Сидоровых. Пожар начался около трёх часов ночи. Уставшие за день, люди крепко спали. Из-за жары огонь распространился мгновенно. К четырём часам утра три дома выгорели дотла. Коровушка, почуяв дым, выбила не крепко закрытые ворота хлева и тем самым спасла сама себя. Это всё, что осталось тётке Тане от когда-то крепкого дома и небольшой её семьи. Михаил, по всей видимости, угорел во сне, его нашли на месте сгоревшего полога. Два дня Анисья лежала на кровати тихо, она не плакала и ни о чём не спрашивала, на третий день, проснувшись рано утром, она закричала, заметалась на кровати, перепугав обитателей палаты. Успокоить её смогли, лишь сделав укол, после него она заснула, а когда проснулась под вечер, то долго плакала. Приходили к ней Мавра с бабушкой Машей. Приходила свекровь. Однажды пришла Нюнька. Было видно, что она с похмелья, на опухшем лице цвёл синяк. Увидев бывшую свою подругу, Анисья закрыла глаза, а Нюнька постояв немного у кровати, положила на тумбочку кулёк с конфетами и тихо вышла из палаты.

В больнице перед самой выпиской узнала Анисья новость, которая в другое время сделала бы её самой счастливой женщиной, но сейчас приняла она её спокойно, почти равнодушно. Анисья ждала ребенка. Сначала думала, за что судьба отобрала у неё всё сразу? Почему она выжила? Зачем? А когда беременность подтвердилась, то пришло к ней озарение – для того чтобы родился ребёнок, она должна была заплатить страшную цену. Этот обмен так поразил Анисью, что она боялась даже думать о ребёнке.

Лидия Сергеевна уговорила Анисью пожить до родов у них с Николаем Тимофеевичем.

– Анисья, тебе надо быть постоянно под наблюдением, зачем рисковать? Вот родишь и вернёшься к матери.

Доводы веские, к тому же говорила Лидия Сергеевна больше как медик, и не прислушаться к ней было бы глупо, поэтому Анисья осталась в Касачихе. Потянулись дни грустные. После долгих лет самостоятельной жизни было тяжело принимать чужую семью. Как только Анисья окрепла, вернулась на работу в пекарню. На тяжёлую работу её не ставили, была на подхвате. Работа отвлекала, вид душистого тёплого хлеба наполнял душу Анисьи покоем. Думала Анисья: «Прежде чем вынуть готовый каравай из печи, надо чтобы сначала тесто зрело и поднималось, потом вымесить его надо с силой, потом форму придать и только после на жаркие угли поставить. Вот так и во мне, поднимается и зреет новая жизнь, потом родится ребёночек, станет расти и сил набираться, будет меня радовать, жизнь моя значит не пустая, и Миша не зря жил, оставил после себя росточек. А я все силы приложу, но сына поставлю на ноги».

С каждым днём всё сильнее чувствовала Анисья ребёнка. Она не сомневалась, что носит под сердцем сына. Про себя решила, что назовет его Михаилом и мысленно в течение всего дня обращалась к нему с душевными разговорами. Со стороны казалось, что стала Анисья нелюдимой и замкнутой, но стоило отвлечь её от задумчивости, как на лице появлялась улыбка, и она становилась всё той же доброй и приветливой девушкой. Она изменилась внешне, стала наливаться телом, полнеть лицом. Изменилась походка, теперь Анисья всё делала неторопливо. В свободное время садилась возле окна и подолгу смотрела на дорогу, как будто кого-то ждала. Несколько раз ходила Анисья в Борки, проведать Мавру и бабушку Машу. Мать уговаривала её перебраться жить к ней, но Анисья отвечала всегда мягко, но твердо.

– Родится ребёнок, тогда и вернусь домой.

Бабушка поддерживала решение внучки. В Касачихе Анисья под присмотром Лидии Сергеевны, кто знает, какие последствия могут быть после того страха, которого натерпелась Анисья: «Всё будет хорошо, Анисьюшка. Батюшка наш заступник Александр Свирский не оставит тебя и ребёночка. Береги сыночка, сама в работу не впрягайся. Остерегайся».

Бабушка ласково поучает Анисью, а сама потчует молочком:

– Пей милая, собирай все силы, чтобы выкормить сыночка, скоро сама коровушкой станешь. – и тихонько смеётся, разве же можно вместить в себя столько радости и не расплескать её на улыбку, да не показать всему свету. Ведь радость-то какая! Счастье-то какое! Ребёночек, сыночек! Её любимая Анисьюшка снимет с себя такой груз, такую тяжёлую ношу, с которой прожила столько лет. Но всё это в прошлом. Впереди счастье, впереди жизнь. Только бы не произошло беды, только бы всё было хорошо!

Часть 2

Глава 1

26 июля в Гаврилов день варили деревенские бабы пиво. Приглашали к себе соседей и всех желающих угощали, потому что в этот день праздновали день деревни. Бабы и девки наряжались, мужики довольно ухмылялись, предчувствуя пивное изобилие. Ребятишки с криками бегали по деревне от дома к дому из любопытства и в надежде получить сладкое угощение. Гаврилов день – событие, которое ожидают весь год. В этот день хозяйки соревновались в мастерстве пивоварения и хлебосольстве, чем больше побывает в доме гостей, тем больше уважения к дому. Вечером же песни и пляски под гармошку в самом центре деревни собирали всех жителей от мала до велика.

Мавра старалась очень. Пиво было готово, пироги уложены на чистой холстине и занимали почти весь стол. Справив все дела, Мавра в своём праздничном платье вышла во двор и села на скамейке у дома в ожидании гостей. Анисья с Мишуткой на руках прогуливалась по двору. Белая пушистая кошка мирно спала на завалинке. Куры бродили в поисках букашек и червячков, останавливались и короткими рывками рвали траву, склонялись и тыкали жёстким клювом в землю, что-то подбирая себе в рот. Мишутка с интересом наблюдал за ними, если Анисья поворачивала его при ходьбе так, что куры пропадали из видимости, он начинал крутиться и всячески привлекал внимание матери, чтобы она подошла к птицам ближе.

Мишутке больше года, он уже ходит, правда неуверенно, но это скорее всего из-за того, что мальчик он крупный, и его тянет вниз, а усевшись на пол, начинает плакать и заставляет Анисью брать себя на руки. Материнство изменило Анисью. Прошла детская миловидность, повзрослела она на лицо, но всё также на молочной коже румянились щёки и алели губы. Анисья была в самом расцвете женской красоты: высокая, крепкая, складная, полная здоровья и физической силы. Изменилась походка, движения её стали плавными и мягкими. Она не разговорчива и скрытна. От былой наивности и непосредственности не осталось следа. Созрела Анисья не только телом, но и умом.

Жили они с Мишуткой у Мавры. Договорились мать с дочерью, что с осени пойдет Анисья работать на ферму, пора было отучать Мишутку от груди. Мавра брала на себя все заботы о внуке, пока Анисья будет на работе.

В этот день, такой тёплый и солнечный, в ожидании грядущего праздника, крепко прижимая сына к груди, впервые за долгое время почувствовала Анисья себя счастливой. От нахлынувших чувств начала она с жаром целовать сына в толстые упругие щёки, приговаривая при этом:

– Мишутка, радость моя, счастье моё!

Мавра смотрела на дочку и улыбалась. Для материнского сердца отрада видеть своего ребёнка счастливым. Столько было всего пережито, но это в прошлом, впереди жизнь ради другой жизни. Анисья одна должна растить сына. Будет трудно, но Мавра поможет, пока ещё она в силе.

Появились первые гости. Пришли Михайловы – Василий с женой Валентиной и сыном Иваном. Василий и Валентина ровесники Мавры. Женщины расцеловались, поздравили друг друга с праздником и вошли в дом. Начали угощаться. Незаметно народу прибавилось, подходили новые гости, пили пиво, хвалили Мавру. Она, разгорячённая от похвал и выпитого, много смеялась. Потчуя гостей, к обеду так закрутилась, что с удовольствием приняла приглашение отправиться в гости к соседке.

Изба опустела. В спокойной тишине откуда-то издалека доносились голоса и смех, деревня шумела. Анисья уложила Мишутку на кровать, легла рядом, мальчик припал к материнской груди. По мере того, как он насыщался, глазёнки его смыкались и через какое-то время он уснул. Задремала и Анисья. Из темноты появился образ покойного мужа. Он лежал около Анисьи и рука его сначала мягко, а потом с нажимом ласкала грудь Анисьи, и в этом жесте она ощущала, как нарастает его желание, и когда он настойчиво стал тянуть Анисью перевернуться на спину, она открыла глаза и увидела перед собой дядьку Васю Михайлова.

– Анисья, – шептал он, – подвинься, давай по-тихому, никто не узнает!

Договорить он не успел. Оказался на полу, отброшенный толчком сильных Анисьиных рук.

– Ах ты, пень старый!

Анисья рывком соскочила с кровати. Ещё мгновение и она держит в руке топор, стоявший в углу у печки.

– Я тебе сейчас покажу по-тихому!

Проснулся и заплакал Мишутка. Дядька Вася, теснимый Анисьей к выходу, что-то слабо бормотал, но пятился к дверям спиной. Опасался. Упёршись в дверь, он толкнул её и вывалился в коридор. Анисья не отставала, шла следом и топор из рук не выпускала, а держала его так, будто хотела замахнуться и стукнуть незадачливого любовника по голове.

На улице у крыльца стояла молодёжь, среди которой был сын Василия.

Увидели они такую картину: дядька Вася выскочил из дверей и пересчитал ступени крыльца, за ним с топором в руках вылетела разъярённая Анисья, в расстёгнутой на груди кофте.

– Ванька, забирай своего папашу! Он мне по-тихому предлагал, а я так не умею. Я шибко умею.

– Дура, Ванька Грозный! – возвысил голос дядька Вася.

Парни хохотали, дядька Вася сразу протрезвел, Анисья стянула кофточку на груди и ушла в избу к Мишутке.

– Эх, ты! Папаша. – сквозь смех сказал Ванька и повёл отца в сторону дома.

Вечером, когда гулянье в деревне закончилось, и наступили сумерки, сидели во дворе Анисья с Маврой. Рядом на траве играл Мишутка. Белая кошка устроилась рядом с женщинами на скамье и временами заводила громкую песню, такая была у неё кошачья особенность. По дороге пошатываясь шёл дядька Вася. Он ещё угостился, шагал нетвёрдо, была вероятность запутаться в ногах и свалиться где-то по пути домой. Он увидел Анисью с Маврой, поднял кулак, погрозил им и пробурчал себе под нос:

– Что за деревня… ни одной… не найдешь.

Анисья показала ему в ответ кулак, а Мавра удивлённо посмотрела на дочку. Женщина махнула рукой, не хотелось ничего объяснять матери. Посидели ещё немного, пока Мишутка не стал капризничать и вернулись в дом. Праздник закончился.

Глава 2

Незаметно пролетело лето, и, как было условлено, пошла Анисья работать на ферму. Два больших новых кирпичных строения находились за деревней ближе к лесу. Коровы и телята содержались по отдельности. Стадо было большое. Бригада доярок вместе с Анисьей состояла из шести женщин. Главным на ферме был Евгений Иванович. Коровы поделены между доярками, в обиходе у каждой по десять голов. Доили по-современному аппаратом, но случалось, что свет отключали и тогда по старинке – руками. Рано утром Анисья уходила на ферму: летом к пяти часам, зимой к шести. Летом коров после дойки выгоняли в поле, зимой оставляли в помещении. После утреннего удоя доярки торопились по домам. До обеда занимались домашними делами. Возвратившись на ферму, коров кормили, и уже вечерняя дойка заканчивалась поздним часом. Так без выходных трудились бабы, а дома у каждой было хозяйство и ребятишки. Привыкшие к труду, они никогда не жаловались и не роптали на жизнь. Наоборот, жили дружно, помогали друг другу. Знали все семейные проблемы и неурядицы. В праздники, управившись с дойкой, домой на обед не уходили. Ставили у входа на ферму стол и украшали его принесёнными из дома угощениями, как правило, пирогами, варёной картошкой, солёными огурцами. Извлекалась припрятанная бутылка вина и начиналась гульба. Вино поднимало настроение и веселило. Хотелось петь и плясать. Звонкие частушки, приправленные матом, в изобилии лились на устланный соломой пол и, отскочив от него, поднимались под самую крышу. Коровы равнодушно жевали жвачку и лишь при особенно визгливых криках очередной певуньи поднимали голову и протяжно мычали. С азартом стучали женские ноги, обутые в грубые резиновые сапоги, по полу, потому что спеть частушку сидя за столом не было никакой возможности. Разжигали они бабью душу и поднимали кураж. Однажды в самый разгар застолья, когда неугомонная Лида Арбузова затянула очередной куплет:

Говорят, я боевая,

Боевая не совсем!

Боевую сушат восемь,

А меня лишь только семь!

В открытые настежь ворота вошёл Евгений Иванович:

– Так, товарищи, почему пьем-гуляем?

– Иваныч, праздник же. – с вызовом ответила самая старшая по возрасту Нина Головкина.

– Праздник говорите, а коров подоили?

– Иди дерни за титьки, проверь! – предлагает Нина.

– Я тебя сейчас дерну. – Евгений Иванович грозит ей пальцем.

Ха-ха-ха! Смеются доярки, шутка понравилась. Нинку Головкину природа наградила богатством размером, не уступающим вымени её подопечных. Нинка довольная тоже смеётся.

– Ладно, – уже миролюбиво говорит Иваныч, – особо тут не бедокурьте, у вас ещё вечерняя дойка намечается.

Лида выступила вперед, топнула ногой и звонко запела:

Как на ферму к нам идти,

Надо брать полено.

Обувайте сапоги,

Грязи по колено!

– Вот озорницы. – Евгений Иванович ещё потоптался на месте, не зная, как уйти. К столу его не приглашали.

– Не очень-то тут. – строго дополнил он своё обращение и вышел на улицу.

Лида баба весёлая, добрая, но в семейной жизни несчастливая. Муж у неё драчливый, бьет супругу без причины. Бабы удивляются, как при такой жизни она сохраняет характер лёгкий. Сколько раз доярки отбивали Лиду у разъярённого Васьки. Обступят его кольцом, Лиду прикрывают, а двое товарок волокут её под руки подальше от буйного мужа. Она порой сама идти не может, так достанется ей от Васьки. Спрячут бабы горемыку, пока муж не проспится, и ходит потом Лида с лицом чёрным от побоев. Любил Василий устраивать разборки с женой на ферме. Всё ему мерещилось, что где-то недалеко в лесочке, прячется Лидин кавалер и поджидает неверную жену на свидание. Видения такие начинались у него, как правило, после того, как в изобилии выпитая самогонка ударяла в голову. Появлялся он тогда на пороге фермы и без разговоров налетал на жену. Бил её, пока верные подруги не отбивали бедную Лиду. Иногда доставалось и заступницам. Бывало, что скандалил он дома по ночам. Тогда растерзанная Лида выбегала на улицу в одной рубашке и пряталась у соседей до той поры, пока пьяный муж не засыпал.

– Почему ты позволяешь бить себя? – спрашивала Лиду Анисья.

– Что же мне делать, он вон какой бугай! Разве мне с ним справиться.

– Взяла что под руку подвернулось и огрела. Я убила бы, но бить себя не позволила!

– Дерзкая ты Анисья, я не такая.

– Лида, знаю, пустое дело советы раздавать, только жалко мне тебя. Чего им кобелям не хватает? За что из жён жилы тянут? Водка весь разум им застилает.

Пожалуются бабы друг другу на судьбу тяжёлую и разойдутся по стойлам коров доить. За работой мысли проветрят, и уже в перерыве слышится смех и весёлая болтовня доярок, отступают проблемы и обиды.

Глава 3

Однажды утром появился на ферме дядька Аким.

– Показывай, где поломка. – обратился он к Нине Головкиной.

Нина показала разбитые ясли для сена.

Аким ушёл, но вскорости вернулся, неся на плече доски. Молча он сбросил материал у поломанных яслей и приступил к работе. День прошёл как обычно. За работой Анисья не увидела, когда Аким ушёл с фермы, закончив ремонт. Лишь однажды оглянулась, почувствовав на спине чей-то пристальный взгляд, но Аким тюкал топориком по жердине и не смотрел в её сторону.

Акима в деревне побаивались. Настороженно относились к нему люди, потому что трудно было узнать, что у него на уме. Взгляд его чёрных глубоко посаженных глаз редко был устремлён на собеседника, он не влезал в споры и ссоры, редко обращался к кому-нибудь с просьбой, жизнь вёл уединенную, замкнутую. Однако никто не слышал от него грубого слова, он не пил как большинство деревенских мужиков. Бывший фронтовик, прошедший всю войну и имеющий несколько ранений, в день Победы наливал он себе гранённый стакан водки и одним махом выпивал его. Потом надолго задумывался, вспоминая, по всей видимости, военные годы, и снова принимался за дела. Всегда Аким был занят работой или в колхозе, или у себя на дворе. Жена его, тётка Татьяна, была женщиной робкой и тихой. Никто из деревенских не слышал, чтобы они с Акимом ругались, или что муж поднимал на неё руку. Он не повышал на неё голос, но если давал указание жене, то оно исполнялось сразу и без споров. У них было трое сыновей. Старший Николай жил в райцентре, был женат и имел троих дочерей. Но ни он, ни жена его, ни даже дочери не появлялись в Борках. Говорили, что за какую-то провинность выгнал по молодости Николая отец из родного дома, да так и не простил его. Двое других сыновей жили по соседству с родителями. Мужики семейные, ни внешне, ни характером на отца не похожие, взявшие от матери хилое сложение и душу пугливую.

Аким же был роста высокого, плечи имел такие, что на каждое легко мог забросить по мешку картошки и, не согнувшись, шагать по дороге размашисто и легко. Он брался за любую работу, казалось, что никогда не уставал. Всегда у него за поясом со спины торчал топор.

Огромные руки Акима пугали своими размерами. Широкая спина была прямой как будто натянутой. Голову он держал высоко. Акима боялись и мужики, и бабы, и ребятишки. Ни разу он никого не обидел, но людская молва приписывала ему нрав крутой и скорый на расправу. Страшились люди не только его физической силы, страшились его знаний.

Потеряются овцы, не придут домой вечером с деревенским стадом, сразу хозяйка к Акиму бежит, просит помочь вернуть овец домой. Он подойдет к печной заслонке, откроет её, приложит щёку к печи и начинает что-то беззвучно шептать, что говорит не слышно, только губы шевелятся. Постоит так, пошепчет, потом скажет:

– Иди, дома твои овцы.

Ни разу не подвёл, овцы действительно подходили к дому, когда хозяйка возвращалась от Акима.

По многим житейским вопросам он мог дать совет. Все деревенские работы знал Аким в совершенстве, любое дело мог сделать с мастерством, какое даётся лишь людям трудолюбивым и упорным в достижении цели.

Как-то зимним вечером пришёл он в дом к Мавре. Открылась без стука дверь, и в облаке пара на пороге появился дядька Аким.

Молча кивнул головой и, не ожидая приглашения, прошёл к столу и сел. Голова его была не покрыта. Чёрные с редкой сединой волосы серебрились инеем. В тепле волосы Акима стали влажными, и редкие капли воды стекали у него со лба, как будто он только что искупался в реке. Широкой пятерней он провёл по лицу и пристально посмотрел на Мавру, потом перевёл взгляд на Анисью.

– Вечер добрый, дядя Аким. – сказала Анисья. Краска бросилась ей в лицо, и чтобы скрыть смущение она подхватила Мишутку на руки и ушла на кухню.

– Здравствуй, Аким. Ты по делу пришёл или просто в гости пожаловал?

– Пожрать дай.

Аким встал, скинул с себя ватник, повесил его на гвоздь у выхода. Вернулся и сел к столу.

Мавра достала из печи чугун. Налила ему в тарелку щей. Поставила тарелку перед Акимом и пододвинула блюдо, на котором лежал начатый каравай хлеба.

Аким достал из кармана складной нож, отрезал кусок хлеба и в полной тишине стал есть.

Когда тарелка опустела, Аким положил ложку и предложил:

– Мавра, купи у меня чёрта. Прошу недорого, всего тысячу рублей.

– Аким, зачем он мне?

– Будет по дому всю работу делать. Ты только указания давай. Чёрт сильный, крепкий. Вас не обидит.

– Не надо, у меня и денег таких нет.

– Сторгуемся.

– Зачем он мне? – с испугом говорит Мавра.

– Должен же в доме быть мужик.

– Мужик должен, а чёрта мне не надо.

Аким вздохнул, поднялся, снял с гвоздя ватник и, не сказав ни слова, вышел за дверь.

С той поры повелось, что раз, а то и два в неделю заходил он к Мавре под вечер и уже не просясь, возникала перед ним тарелка с едой. Он неторопливо съедал то, что ему предлагали и уходил. Когда Аким появлялся в дверях, Анисья подхватывала сына на руки и уходила на кухню. Садилась на скамью у печи и ждала, когда Аким уйдет. Они с Маврой не обсуждали между собой визиты соседа.

Только раз Анисья сказала:

– Мама, я его боюсь.

–Я тоже. – ответила Мавра.

– Какого чёрта он к нам ходит?

– Анисья, не вспоминай чёрта, дело к ночи.

– Мама, ты как думаешь, у него правда чёрт есть?

– Откуда он у него возьмётся! Хотя, кто его знает, он мужик тёмный.

Принимали гостя по-прежнему, а он всё также молча ужинал и уходил, как будто так и надо.

Глава 4

Деревенская жизнь особенная. Течёт она по своим законам. Законы эти подчиненны одной цели – труду. С утра до вечера должен сельский житель работать, чтобы добыть себе пропитание, обогреть свой дом, напоить себя водой. Работа так привычна деревенскому человеку, что не отделяет он её от самой жизни. Ни это ли и есть гармония. Жизнь тихая и размеренная с простыми радостями и заботами установилась и в доме Мавры. Остались они вдвоём с Анисьей. Сёстры разъехались. Надя с Валей перебрались в Москву, поближе к старшей сестре Нюре. Деревенская жизнь была по душе только Анисье. Мишутка рос как на дрожжах. Окружённый слепой любовью трёх женщин, которые души в нём не чаяли, он становился мальчиком избалованным и своевольным. Уже в таком малом возрасте он устанавливал свои правила, а женщины им подчинялись, лишь бы ребятёнок не капризничал. Бабушка Маша тоже пыталась принимать участие в воспитании правнука, но это ей давалось с трудом, сказывался возраст. Зато своим присутствием она поддерживала Мавру, щедро раздавая советы и поучения. Анисья, работая с утра до вечера, принимала участие в воспитании сына мало. Прибегая на обед домой, или возвращаясь с работы вечером, при каждом удобном случае целовала его румяные щёчки, испытывая при этом такой прилив радости, что хорошее настроение не покидало её в течение всего дня. Анисью любили все: за характер спокойный и добрый, за трудолюбие и язык не брехливый, за то, что не сквернословила, что было редкостью среди доярок. Казалось, что вся оставшаяся жизнь так и пройдёт размеренно. Но не зря в народе говорят, сколь верёвочке не виться, конец всегда будет.

В самом начале лета, когда было много работы на ферме, а дома огородные дела ещё не закончились, Анисья так уставала, что вечером валилась в постель и засыпала мертвецким сном до первых петухов.

В Троицын день задержалась Анисья на ферме и потому возвращалась вечером одна. На большом камне на краю дороги сидел дядька Аким. Он не смотрел на Анисью, голова его была опущена вниз. В руках он держал палку, которой водил по земле. Анисья заторопилась. Дядька Аким поднял голову, пристально посмотрел на Анисью и поднялся с камня.

– Здравствуй, дядя Аким.

Она торопливо прошла мимо.

– Постой. – услышала она в ответ.

Анисья остановилась. Сердце её забилось в груди и стало тяжело дышать.

Дядька Аким подошёл, обхватил её и легко закинул себе на плечо, крепко обхватил ноги Анисьи.

– Молчи. – строго сказал и широко шагая, понес Анисью в глубь леса.

В июне ночи светлые, лишь слегка приглушится день, посереет всё вокруг, но темнотой не накроется. Поэтому трудно определить который час, вечер ли или ночь глубокая. Сколько было времени, когда вернулась Анисья домой, сказать трудно. Вошла в избу и остановилась на пороге. В сумерках разглядела, что сидит мать на кровати рядом со спящим Мишуткой. Тихо в комнате, ходики монотонно стучат, нагоняют сон.

Мавра осторожно, чтобы не разбудить внука, поднялась с кровати и подошла к Анисье.

– Что так долго? Мишутку еле усыпила, всё тебя ждал. Случилось что?

Приглядевшись к дочери, Мавра поднесла руки к лицу и упавшим голосом спросила:

– Кто?

– Дядька Аким.

– О-о-о-х. – протяжный вздох вырвался из груди Мавры.

Ходики простучали в нависшей тишине «Бе-да», «бе-да» или почудилось Мавре.

Доченька, как случилось то…

Говорит, а сама слёзы утирает краешком платка.

– Мама, не волнуйся… – Анисья помолчала. – Всё по доброй воле.

– Анисья, по какой доброй воли, что ты натворила! Ты же не знаешь какой Аким на самом деле. Он же жизни теперь тебе не даст. Уходить тебе надо.

– Мама, куда мне уходить, да и зачем.

– Анисья, ты вот послушай, что я тебе скажу. По молодости Аким и двое его дружков надругались над Татьяной. Что и как у них там произошло, никто так и не узнал. Только Аким, чтобы в тюрьму не пойти, женился на ней, прикрыл и себя и дружков своих. Родила Татьяна, как и положено, через девять месяцев сына Кольку. Чей это ребенок Акима ли или двух других неизвестно. Только Аким относился к Кольке как к чужому, и когда тот ушёл в армию служить, назад уже не вернулся. Живёт в райцентре, говорят, у него три дочки, но ни сам Николай, ни его дети ни разу к родителям не приезжали. Люди передают, что пьяница он запойный. Живет кое-как.

– Мама, помню я Кольку. Так ведь у них с тёткой Таней ещё два сына есть.

– Да, в этих сыновьях Аким не сомневается. Прожил он с Татьяной всю жизнь, только как жил, мучился сам и её извел. Никогда я улыбки у неё на лице не видела, ходит как в воду опущенная. Людей сторонится, даже подруги никогда не было. Аким не любит, чтобы кто-то гостевал, за порог избы не пускает чужих. Не даст он, дочка, тебе жизни. Уходи ты отсюда.

– Куда уходить-то мне? Да и на работу мне завтра с утра надо, прогулы ведь поставят.

– Иди на село. Первое время у Лидии Сергеевны поживешь. Тебя на ферму возьмут с распростёртыми объятиями. Квартиру дадут. Мишутку в садик пристроишь. Ты молодая, тебе надо в жизни устраиваться. Мишутка пока у меня поживет, потом заберёшь. А с Евгением Ивановичем я договорюсь, отработаю за тебя на ферме, пока новую доярку не найдут.

– А Мишутка?

– С бабой Машей побудет, ничего страшного, я в годы войны тебя одну дома оставляла, выросла ты, и он, пока всё утрясется, с бабушкой Машей побудет.

– Мама, может ты просто страху нагоняешь.

– Какого страху? – Мавра возвысила голос. – Жить он с тобой не станет, для развлечения только и будет тебя теребить, зато бабы деревенские сожрут и правы будут, незачем бесстыдством заниматься.

– Да, я его больше не подпущу к себе…

– Будет он тебя спрашивать, сегодня тоже, наверное, не спросил. Он мужик, с него взятки гладки, весь позор тебе достанется.

– Мама, почему так всё складывается? Я ведь тоже хочу быть счастливой!

– Анисья, я была девчонкой, когда услышала разговор баб на покосе, запомнила его на всю жизнь. Одна тоже всё спрашивала про счастье, а бабка Иринья, царствие ей небесное, сказала: «Бабы, знаете, как в жизни бывает, дойдёшь до горы, перелезешь через неё, а там новая гора виднеется, вот так всю жизнь и идёшь, от горы к горе, а точнее от горя к горю». Ищи дочка счастье на земле, под ногами, не задирай голову, ничего хорошего не получишь. Аким уже свою жизнь прожил, да и Татьяна не заслужила такой беды на старости лет. Не нужный он тебе человек.

Долго обсуждали мать и дочь как быть дальше, но выход был только один, надо было перебираться Анисье с Мишуткой жить на село.

– Поспи немного, дочка, за день-то устала.

Анисья прилегла на кровать рядом со спящим Мишуткой. Нет, ради него надо было уходить из родного дома, устраивать свою жизнь на новом месте. Трудностей Анисья не страшилась, пугала только разлука с сыном, пусть и короткая, но кто знает, как всё сложится.

Под утро сон сморил Анисью, задремала она всего на минутку и вдруг оказалась в лесу на полянке. Жарко шептал Аким:

– Анисочка, милая, не спеши…

И Анисья послушалась, расслабилась вего руках и подчинилась Акиму, покорилась ему, лишь изредка открывая глаза и встречаясь с ним взглядом, выдержать который Анисье было трудно, так страшно смотрел он на неё. Казалось, всю жизнь копил он свои чувства, чтобы сейчас отдать их все Анисье. Была в его взгляде сила, была и нежность, но понять его до конца Анисья не могла. Мысль всё билась в голове: «Как же так, ведь он старик, но сколько в нём мужской силы…» И опять: «Ведь он старик, старик… старик…»

Анисья раскрыла глаза. Нет, не сон это был. Переживала она те мгновения близости, так свежи были воспоминания.

И уже наяву вспомнила как перед уходом спросила:

– Что же теперь будет, дядя Аким?

Ответил ей ласково и смотрел прямо в глаза, взор не отводил.

– Иди домой, поздно уже. Я за тобой пойду.

Всю дорогу до дома чувствовала Анисья, что идёт он за ней следом, сначала среди деревьев тихо двигался, а потом вышел на дорогу и следовал за ней на расстоянии. Заходя в дом, оглянулась женщина и увидела – смотрит на неё Аким. Стоит на обочине дороги такой большой и сильный, не сдвинешь его с места, не под силу будет, если уж встал на своём – не отступится. Страшно стало Анисье, но вместе с тем забилось сердце, и огненная волна прошла по всему телу второй раз за этот вечер.

Слова матери охладили Анисью. Она права, ничего кроме беды не выйдет. Надо уходить. Нет, надо бежать от Акима, не справится она с ним.

Анисья собралась быстро. Уложила в мешок самое необходимое. Мавра повесила ей на шею мешочек с деньгами на первое время. Перед дорогой сели за стол, Анисья выпила молока с куском чёрного хлеба. На прощание подошла к кровати и погладила сына по голове. Тихо вышли с Маврой на крыльцо. Мать проводила дочь до калитки, обняла её и сказала:

– Не волнуйся за сына, всё будет хорошо. Иди с богом.

Голубое и свежее, чистое и ясное утро сопутствовало Анисье. Легко было идти с ним по просыпающемуся лесу. Радостно слушать щебет птиц, смотреть на развешенную на еловых ветках паутину, унизанную бриллиантовыми каплями росы, на пестрые цветы на обочине дороги. Лес вступал в новый день, который для его обитателей всегда был счастливым, потому что не знают птицы и звери горя, а живут одним днём. Человеку такая лёгкость неведома. Вот и Анисью одолевали мысли о том, как придёт она на село, прямым ходом сразу к Лидии Сергеевне, у которой поживёт первое время, сбросит у неё узел с вещами и отправится к председателю, решит с ним все вопросы, и успокоится её душа, утвердится в том, что начнётся у неё жизнь новая. Мишутку отдаст в ясли, пусть растёт среди ребятишек, пусть учится уму-разуму. И как не пыталась она не думать об Акиме, всё же мысли о нём бередили ей душу. Сама себе Анисья признавалась, что мужик этот ей был приятен, если бы не ушла Анисья из Борков, не известно, чем закончились бы их отношения. В одном только она не сомневалась, что пошла бы за ним в любую сторону, если бы он позвал. Уходила она с тайной надеждой, что найдёт её Аким, а как найдёт, то и не отпустит больше от себя. Хотелось верить в это, но сердце подсказывало, что не станет он добиваться её, раз приняла такое решение, значит так оно и будет. Он сам всё понимает про себя и Анисью.

Наверное, в другом месте загрустила бы Анисья, но среди лесной красоты, среди этой вечной жизни, стало легко на душе. Анисья улыбнулась и молодым чистым голосом запела громко:

Меня мама голяком:

Не гуляй со стариком.

Истрепала весь голик,

А мне нравится старик!

Впереди её ждала гора, высокая и трудная в подъёме. Как она её преодолеет, и что будет ждать при спуске, Анисья узнает только через много лет, когда будет жить одна в стареньком домике в постоянном ожидании весточки от единственного сына. А пока идёт она бодрым шагом с большой надеждой на то, что впереди ждёт её за горой счастье.