Человек с железного острова [Алексей Викторович Свиридов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Алексей Свиридов Человек с железного острова
Часть первая ВАРИАНТ С БЕГЕМОТИКОМ
Краткое содержание предыдущих серий: отсутствует по причине отсутствия оных.
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ НАБОР ЭПИГРАФОВ
Читателю предлагается самому расставить их в тексте там, где, по его мнению, начинается новая глава.
– Для дружка – сережку из ушка.Народная поговорка.
– Пауки в бане.Опечатка в стенгазете на тему империализма разных стран.
– Женщина не потому дура, что дура, а потому, что она женщина.Аксиома.
– Пустота внутренняя проходит через пустоту внешнюю, и на их пересечении находится мой идеал.Философское рассуждение обиженного десятиклассника, доказывающего, что он не полный идиот.
– Как может быть дым Отечества и сладок, и приятен? Если дым – значит горит там что-то, в Отечестве!Мысль, возникшая у другого десятиклассника при подготовке к школьному экзамену по литературе.
А ты кино больше смотри, там тебе и не такое покажут. Я-то точно говорю, мне отец про Благодетельское появление все в точности рассказывал, он у нас на радиостанции заправлял. Ну, ради развлечения, пристрастился ловить служебные разговоры – он же три языка знал – русский, английский и еще какой-то, а я через него тоже русский знаю – все-таки полуродной. Было все так – когда всплыла Благодетельская хреновина, шум был страшный. Кроме шуток – русские на Америку, Америка на русских, и получалось, что и те, и те готовы дать отпор противнику, провокацию затеявшему. В Штатах бомберы подняли, в Союзе тоже что-то такое. А эта, плавучая, через три часа открытым текстом в эфир выходит и заявляет такую вещь: мол, мы – те самые «зелененькие человечки», которых вы ждали. Только контакты с вами нам на фиг не нужны, а нужно предупредить, во избежание: для наших межпланетных сообщений нужна база промежуточная, и будем мы ее делать у вас. Работает она просто – полкубокилометра воды из глуби морской заменяется на идентичный объем издалека, разумеется, со всей возможной стерилизацией. А чтобы вам обидно не было, можем и вам такое устроить. Кроме шуток. Ищется планета а-ля Земля и устраивается переброс туда, тоже подводный, а там как хотите. Так и начались экспедиции, а вовсе не с помощью этих суперменов, которые Благодетелей разве что под автоматом не держат. Благодетели, они же нас сами контролируют, что с собой тащим, а тут такие фильмы снимают. Я-то от этого всего далек был – гонял скреперы по штрекам, а как через год с работы уволили – шахта прогорела – пошел в войска ООН. Я же радио Москвы слушал, по-своему все понимал. Дали мне «Камышовую кошку» и поставили на границу с Южной Руандой, мир поддерживать. Очень мы его там оригинально поддерживали – мимо нас чуть ли не каждый день танковые колонны ходят, а мы сидим, морально воздействуем. Дальше, полсотни километров вперед, межафриканские силы стояли, эти колонны они-то и заворачивали, да так, что по пол-ночи канонада стояла. А как-то раз южане обратно шли – а на каждом стволе по человеку повешено. Там и негры, и белые – победа была. Одно дело такое по экрану видеть, а другое дело так. Я-то ладно, но на огневом пульте у меня сидел один впечатлительный парнишка, да к тому же личные счеты какие-то имел, вот он и загнал первый транспортер в квадрат, потом второй, и за третий взялся, а четвертый в нас «иглу» уже пустил. Парни кое-как попрыгали из «кошки», и настал ей конец. А колонна к нашему, ООНовском гарнизону пошла. Кончилось джентльменское соглашение, и когда я туда добрался – от казармы угольки, и от склада угольки, народу никого, и вдали пулеметы трещат. Резонанс эта история имела. Впечатлительного парнишку-то накрыло вместе с «кошкой», и вся вина на мне. Хорошо, помогли мне устроиться сюда, танк водить, а то бы полный мрак. Но тут тоже нерадостно. Слыхал – вертолет позавчера во Вторую деревню шел, да пропал? Нашелся. Сидит на Средневерхней равнине, на расстоянии в два раза больше максимальной своей дальности. И теперь на выручку парням танк хотят послать, а что еще? И тебя, Пьеро, хотят вторым водителем ко мне назначить. Ну, как? В гробе я видел такие развлечения. Опять Серега поднял меня раньше срока на десять минут, а то и на пятнадцать. Я ему, конечно, объяснил, что он неправ, да чего уж теперь. Встал, пошел мыться. Надоело это, честное слово – стоишь, в три погибели согнутый, и зубной пастой то на штаны, а то в раковину капаешь. Слава богу, хоть дорога ровная, не качает сильно. Поглядел в стеклоблок – пейзаж все тот же. Третий день два вала с боков, а за ними зелень стеной стоит. Подножья валов норами изрыты – народу здесь многовато живет, в джунгли никто не лезет, и правильно делает – там своих хватает. Поглядел, покушал очередную консерву, отпихнул Знахаря и полез воздухом дышать. По крыше кто-то ночью сильно погулял – вся в грязи, ветки какие-то, а на колпаке антенны красуется желтая плюшка. В общем, пришлось совместить приятное с полезным. Сначала скребком, а потом куском поролона, чуть не сверзился при этом. На часы посмотрел и обратно полез, Пьеро за рычагами менять. Пьеро только что не по стойке смирно вытянулся, а если не вытянулся, то только потому, что места мало. Доклад: аппаратура в норме, движение в графике, «звездочка» не сбоит. Еще бы, если бы сбой был, тут бы уж вой стоял, как при ядерной атаке! За ночь расход топлива оказался меньше расчетного, и теперь у нас восемь грамм коллоида экономии. Замолчал Пьеро, и стоит, ответа ждет. Он очень серьезно ко всяким правилам этикета и инструкциям по общению относится, а я его еще и по должности старше. Ладно, пусть идет, в конце концов его дело личное, да и в разных сменах мы с ним. Пока я к рычагам лезу, Сергей из башни управление держит. Долез, взялся, просто так, для проформы, пошуровал – все хоккей. Поставил автопилот и принялся смотреть на курсограф. Судя по всему, сегодня к полудню мы до конца дороги доберемся и вдоль джунглей попрем. Вызвал я на один экран карту – она у Серчо на центральном посту с утра горит, и принялись мы с ним в сотый раз прикидывать, как через эти джунгли проходить. Карта дрянная, рельеф и ничего больше. Вообще, это свинство! С таким трудом спутник запустили, а он, гад, ни ИК-картинки не дает, ни А-раскладки, хоть поднимись на орбиту и тресни. Одним словом, не те нынче времена, в Первую экспедицию, небось, каждый винтик языком лизали! А по рельеф-карте как ни крути, а идти надо через отросток Малых Джунглей в районе «Три истока», кстати, Знахарь вчера обрадовал – это место в народе «погибельным редколесьем» зовут, и Знахарю туда очень не хочется. Кажется, Серчо зря его взял – то ли трус, то ли просто поныть рад при случае, и то, и другое неприятно. А когда три дня назад из Первой деревни выходили, так на крыше стоял – что там Наполеон! Сейчас Знахарь вроде ничего, привалился в жилом отсеке к стенке конденсатора и то ли песню поет, то ли сам с собой разговаривает – отсюда не слыхать. Из башни Дрон голос подает и выводит на наушники связь с базой. Ничего нового, в общем-то, не сказали ни мы, ни нам. Этой ночью вертолет вновь на связь вышел. Сидят ребята по-прежнему на своем холме и особых неудобств не терпят. И, конечно же, еще не разобрались, как их туда занесло – загружены под завязку были! База их опять запеленговала – результат стабильный, и то хорошо. Пытались спутник на другую орбиту перевести, чтобы разглядеть это место – не вышло. Этой шарашкиной конторе, которая нам его клепала, ой как не поздоровится, когда будет очередной переброс и пойдет сообщение в Совет экспедиций. Да и сам Совет обленился – пять экспедиций отправил нормально, а на шестой отдохнуть решил! А Благодетелям-то что, их дело – очередной канал организовать, а что там перебрасывается – им дела мало, лишь бы не что-нибудь братоубийственное. Хотя критерии у них непонятные – например, наши ранцы они пропустили, хотя ими можно немало братьев поубивать, а генераторы – чего уж безобидней вещь – заставили бросить. Я на эту тему с Сергеем пообщался, а там и обед, время подошло. Но на обед решили мы коробку не останавливать, чтобы засветло до этого редколесья гибельного добраться, осмотреться, что и как, а потом назад до следующего утра податься. Вылез я из своей рубки, свистнул Серчо, и полезли мы с ним наверх, а в башне смена караула – Дрон полдня после вчерашнего сбоя досыпал и Сергея только сейчас менять вылез. Хорошо на крыше! Солнце печет, и ветерок гуляет. Валы по краям дороги ниже стали, с метр, не больше – значит, кончится дорога скоро. И джунгли за валами пониже стали и пореже – отдельные деревья уже рассмотреть можно. Знахарь тоже вылез, по сторонам посмотрел и остановиться просит. Дрон через внешний микрофон услышал, тормознул. Знахарь на землю лезет, идет к ближайшей норе и орет туда что есть мочи. Оттуда вылезает почтенный зеленый землегрыз и вступает в беседу, а мы с Серчо пока что чаек из пиал потягиваем, он все морщится, по нормальной посуде тоскует. Знахарь вернулся, залез и объявляет: – Эх, залетная, пшла рысью! – научили на свою голову, а Дрону что, он дальше коробку пускает. – Не надо бы нам вечером к редколесью, – Знахарь сообщает результат опроса. – Там вечерами туман плохой стоит. Люди, да и прочие, там не то чтобы помирают, но потом месяцами видеть и слышать не могут. Лучше нам с конца дороги вправо повернуть, деревня предгорская там есть, и заночевать в ней. Посовещались мы с Серчо и решили повернуть. Регенератор у нас дохловатый, и зарядов для него не так уж и много. А внешние фильтры – они против здешней гадости может помогут, а может и нет, здесь никогда уверенно не скажешь. Дрон про деревню узнал – обрадовался. Он после того, как я на танк перешел, имел на базе титул «шеф-пилота телеги с прицепом», возил в Первую и Вторую деревни всякие всякости на легкой платформе, а потом и к Великому Воину Приозерья ездил. Знакомств куча, а Дрон и доволен. Он даже приозерный язык выучил помимо прибрежного, и каждую неделю туда мотался – то на свадьбу, а то на похороны. Итак, вполз я обратно и принялся менять программу в курсоводе. Пусть до конца дороги не дойдем, а сразу уж по кратчайшей – в деревню. Выдал он мне варианты, и пришлось взяться за рычаги. Перевалил я через правый бугор, порушил пару нор, и вслед землегрызы руками машут, но меня совесть не мучает – у каждого система в пять-шесть ходов, если еще и к соседу коридора нет. Под гусеницами кустарник трещит – с этой стороны уже и джунгли кончились, а остальное коробке не помеха, только живность всякая врассыпную кидается. Правда, есть здесь опасность кого-нибудь задавить, но на этот счет у меня меры приняты: фон включен. От инфра– до ультразвука, все, наверное, слышать должны. Вообще интересно, за кого нас могут принять? На дракона не похожи, а больше никого соразмерного я здесь и не знаю. Вот сидит горный вахлак в засаде и видит: прет на него зверюга, ног не видно, или есть, да прямо из башки вниз торчат – бегемот, словом. Тулово – клинообразное, вырост для глаза только один, на макушке – плоская шишка с усом пушки, а сзади еще одна, большая да полукруглая, а если еще фон, как сейчас пустить – орет во всех диапазонах. Пустится тогда вахлак улепетывать со всех ног или затаится за деревом, считая, что не заметен. Хорошо если так, а то был случай – и копьем влепили, такой мощный наговор был, что точно в щель люка попало и заклинило его. Я, например, считаю, что будь на Земле возможность ракеты заговаривать, то жизнь стала бы куда как мрачнее, и счастье, что все эти активностные штучки действуют только тут. Это я так размышляю, а пока – прет коробка, бегемотик мой, полным ходом через кусты, а я сижу и радуюсь, что нет в кустах какого-нибудь представителя национально-освободительного движения с заговоренной базукой в руках. Только я об этом подумал – пожалуйста: выводит мне Серчо на левый экран тепловую картинку, и я любуюсь на два пятна, которые ползут по-пластунски не от нас, а к нам. Так, значит, кому-то не терпится попасть в герои-богоборцы. Вообще-то я чихать на них хотел, но объезжать придется. Дрон не согласен, считает, что надо выяснить, чего они от нас хотят. Серчо подумал и соглашается, а Знахарь воздержался: – Дрон, – говорит, – это предложил, Дрон пусть и выясняет. А я не нанимался. Я танк остановил, фон выключил, жду развития событий. Пятнышки, гостей обозначающие, тоже замерли, и так ждем друг друга минуты полторы, пока эти товарищи не встают в рост и не направляются к нам. Одеты как заозерные воины Стены, но мундиры очень уж удачно подобраны, я-то уж привык, что на одних все мешками висит, а на других – и как только налезли, да и сам вид чаще всего уродливый. Великий Воин Заозерья насмотрелся у нас в Первой деревне фильмов, ничего не понял, но уважением ко всему земному проникся, и через полгода ввел у себя форму в войсках – смесь рыцарского одеяния и пятнистых комбинезонов с офицерскими погонами в качестве декоративного элемента. Эти двое тоже: на ногах – плетенки из коры наподобие лаптей, это обувь, а штаны – мешок с зелеными пятнами, куртка такая же, но пятна уже коричневые. Плащ, серебристый такой, на поясе – изогнутый меч в ножнах, а венчает все поблескивающий на солнце шлем. Конструкция по идее нелепая, но улыбки не вызывает, а скорее уважение. Я перелезаю в башню, а Дрон – наружу, разговоры разговаривать. Обмениваются любезностями, а потом к делу. Этим двоим надо на Крайний север – а крайним севером здесь называют любое место за Красным Хребтом. Но этим двоим нужно и вправду далеко, чуть ли не на северный полюс. Они знают, куда и зачем мы направляемся, и в попутчики набиваются, ссылаясь на высокое начальство. Потом выясняется, что одному надо просто за хребет, а второй билет до конца собрался покупать. Отрекомендовались мужики как Чисимет, сын Гишу – это тот, что к белым медведям, и Керит, сын Граха – за хребет. Оба – свободные пристенники и выполняют, как уже говорилось, приказ высокого начальства. Какого? Самого Великого Маршала Заозерья и Приозерья. Я сначала не понял, а потом сообразил, что это Великий Воин себе титул сменил. Выслушал все Серчо и распоряжается: – До деревни пусть у нас на крыше едут, а там свяжемся через базу с Воином и расспросим, что к чему. Хотя да, он сейчас уже Маршал. Залезли: пассажиры на крышу, Дрон в башню, я в рубку, и дальше тронулись. Скорость побольше установил, а сам в перископ местность оглядываю. Кругом, особенно к северу, мягко переливаются холмы, кустарник сплошь все покрыл, редко-редко дерево торчит. На горизонте хребет, не красный он сейчас, а скорее желтоватый. А вот и дымок, деревня, не иначе, засек направление – и газу! По пересеченке вести довольно трудновато, тем более стабилизацию на полную включать нельзя, у наших насосов ресурс оказался почти выработанным (еще один заподляк со стороны тех, кто готовил снаряжение). Ночную вахту, наверное, покидало в жилотсеке, но лучше пусть так, чем в деревню затемно приехать. Опять же, в деревне заночуем, так что ничего страшного. Вот и околица, потом дома, и остановились мы посреди улицы этой самой деревни. Предгорянцы по домам сидят, носа на улицу не кажут – гадают, что это за чудище приперлось, и что ему здесь надо. Я голову готов прозакладывать, что местные добры молодцы уже арбалеты похватали и в глаза нам нацелились. Да, глаза. Какой-то умный человек на базе догадался светофосной краской нарисовать глаза на лобовом листе и рот пониже – не то чтобы злобно разинутый, но и без добродушной улыбки. В Прибрежье, пока к нашему бегемоту не привыкли, смельчаки так и норовили из подвалов по глазам из арбалета или камнемета садануть. А иначе бы лупили в иные места, а удачный камень и телекамеру может разбить, и колпак антенны повредить – хлипкий он в общем-то! Знахарь – нет, он все-таки не трус – открывает люк и вылезает. Стоит посреди улицы и орет во всю глотку. Рядом – наши палубные пассажиры, и вид у них несколько ошалелый, я тоже такой был бы после поездки на крыше в таких темпах, хотя бы и к скобе пристегнутым. Из одного дома появляется тем временем светлобородый мужик поперек себя шире. В руках – копье, на голове – серебряная сеточка: староста, значит. Знахарь ему собирается показывать литую чугунную плитку – документ маршаловский, но, оказывается, не надо. Староста про нас слыхивал и ничего против ночевки не имеет. Кроме того, у него есть заветная мечта – посмотреть наши «живые картинки» – слухи о наших чудесах и сюда дошли. Серчо тоже вылез, погутарил чуток и излагает диспозицию. Староста будет в жилотсеке глядеть кино, пока не надоест, а кассет у нас часов на двадцать – и спецпрограммы, и куски Восточного похода, отходы, которые будем стирать. Пьеро, как ночная смена, за этим развлечением будет надзирать. Знахарь собрался к местным коллегам для обмена опытом, а остальные – в гостевую хижину – через три дома и по улице направо. Сказано – сделано, собрались, пошли. В гостевой народу мало: пара землегрызов да бродячий краболов, они в свои комнаты попрятались и носа не кажут. А мы как баре за столом сидим и здешнего официанта гоняем. Он нас тоже боится, но страх перед старостой сильнее, и поэтому бегает с усердием. Ужин кончился – мы с Серегой во двор пошли, он – покурить, а я – за компанию. Сергей дым то кольцом, то струей пускает, занятно. Во, до чего дожили. Помню, я еще в детском возрасте по телевизору про Вторую экспедицию смотрел, как приходили. Так про тех ребят во расписывали – не пьют, не курят, все разрядники, зрение единица и никакого плоскостопия. Про Первую, наверное, еще лучше говорили, да я уж не помню. Словом, не хуже, чем космонавтов в 60-х годах, народ для перебросов отбирали. И ждали от этих экспедиций тоже чего-то небывалого. Конечно, после Первой и Второй охов-ахов было, хотя привезли-то всего – воду да камни, да инфузорий каких-то малохольных, зато с другой планеты, из дали далекой. Причем даже сами Благодетели пальцем в небо ткнуть – там, мол – не способны. Пальцы-то у них есть, просто место сами не знают. А дальше – Третья, Четвертая, Пятая – все одно и то же, только энтузиазму все меньше. Четвертая братьев по разуму нашла, людей двуногих, правда, пребывают эти братья на уровне Древнего Египта. И то только ученые и засуетились, теории строили и громили, а публике все уже обрыдло, ей что-нибудь свежее подай. А то – «Образцы рудиментарных многоклеточных организмов Пятой экспедиции позволяют сделать вывод, что структура развития их в условиях постоянного действия пра-А-поля напряженностью среднего уровня…» – газетного читателя этим не проймешь. Раздумываю я таким образом, а время идет, и доходит до того момента, как мне к коробке топать. Делать нечего, говорю «адью». Связь на этот раз была неустойчивая малость, но ничего. Доложился я начальству, затем Маршала попросил – соединили быстро. Личности пассажиров Маршал подтвердил, а о сущности задания сам не стал распространяться, пришлось из него клещами тянуть. Уяснить удалось следующее: Керит в захребетье едет какие-то военные разногласия улаживать по поводу неудачного похода против вахлаков. А вот Чисимет Гишевич – птица поважнее. На дальнем северо-западе есть, говорят конфиденциальные источники, какой-то Совет Мудрых, и испытывает сейчас этот Совет маленькие затруднения глобального характера. Чисимет в качестве официального посланца «туда, не знаю куда» должен разобраться в обстановке и выяснить, с какого боку приозерцам можно приткнуться, и чего тут можно урвать. Ох уж этот Великий Воин, пардон, Маршал! Вахлаки по горам бегают буквально под носом, а он в континентальную политику лезет. Лазил один такой – Большие джунгли покорять, а сейчас от него что – Старая дорога да Нежитое городище. Я видел записи, которые в Нежитом сделаны – даже на экране жутко смотреть. А ребята, что туда на вертолете летали, так вообще страху натерпелись. Они там то ли сдуру, то ли с испугу в Бродячего Цепного Сторожа из гранатомета пальнули, а он в ответ их поубивать решил. Хорошо, они ему удачно попали, и сил у него не хватило, но все равно, эта аэро-гоп-компания правильно сделала, что убралась из Нежитого со скоростью максимальной. С уроженцами Больших, а тем паче Сплошных джунглей шутки плохи. Наши спецы с базы пытались их на расстоянии щупать, да бестолку. Да и вообще, колдовство – оно колдовством и останется, хоть ты его «узконаправленной концентрацией остаточного активностного поля» обзови, хоть «скачкообразным распределением субэнергетических уровней в дробно-мерных областях пространства». Ну да ладно. С Маршалом я попрощался, на базу все измерения за этот день перегнал – датчиков на нас понавешали! – и выслушиваю прощальное слово шефа. – Пассажиров придется взять, – говорит шеф, – на довольствие поставьте, но намекните, что лучше, конечно, есть свое. Можете считать их членами экипажа, у меня все, Серчо привет. – И связь кончена. Я потом в гостинице Серчо с кровати разбудил, рассказал что и как, вплоть до привета – он смолчал, ну а мне и вовсе сказать нечего, спать хочу и могу, а значит буду. Утро выдалось чудесное. Солнце только-только над горизонтом поднялось, но уже печет, август месяц все же. Во дворе нашего отеля куры местные переругиваются. Наша команда у колодца моется, а я уже готов, стою, жду, и тут же Керит с Чисиметом при полном параде со Знахарем беседуют. Прямо во дворе и откушали, чем староста послал, а вскоре он и сам заявился, одурелый, но довольный. Дрон его выспрашивает насчет Редколесья, а староста держится героем, но ничего толкового не говорит. Он, мол, там с кем-то сражался, победоносно, конечно, но ничего не знает. И вообще, не стоит нам туда ходить, а лучше по воздуху перелететь. Не верит он, что коробка наша летать не способна, и все тут. Да еще и готов обидеться, что скрытничаем. Попрощались к танку подошли – а на броне Пьеро как убитый развалился, только носом не по-убитому свистит. Перед тем, как внутрь лезть, Серчо лично каждого тестером проверил и себя не пожалел, потом Пьеро растолкали и внутрь увели, на койке досыпать. Посчитала машина результаты, на ЦП выдала, и Серчо объявляет: – У всех нормально, Знахарь фонит немного, а что касается гостей, то тут наш компьютер в затруднении находится. Керит понял, о чем речь идет, уверяет: – Мы сами удивлены не меньше вашего. Но не бойтесь. Мы еще никому своим присутствием несчастья не приносили, а зато помочь сможем как-нибудь. Вот это мне не понравилось. Я в Восточном походе с этими народными умельцами встречался, с колдунами то есть. Все себе на уме, и понять их трудно, даже от нашего Знахаря можно ожидать подвоха. А эта парочка с неясным фоном наверняка не кустари какие. И какого им с нами вздумалось? Шли бы своим ходом, а кто мешать вздумал – в порошок бы стерли, и все дела. Нет же, ногами шевелить лень, напросились сюда. Но – мой голос совещательный, а Серчо ухом не ведет и дает команду трогаться. По Малым джунглям я вести буду, а далее Пьеро за рычаги возьмется, как раз выспится. Деревня позади осталась, и снова кустарник под гусеницами, снова коробка колыхается и кренится. Вообще-то система стабилизации у нас хорошая стоит, но если даже сейчас ее включить на такой уровень, как нужно, то через час насосы дойдут до такого состояния, что потом их уже не включишь никогда. В башне опять Дрон сидит, его потом Сергей сменит, а пока что занят он. У меня на пульте то и дело всякая всякость вспыхивает, до того он усердно занимается, и это хорошо. Когда идешь в места типа этого редколесья, надо, чтобы все датчики-генераторы и прочая маготехника работали как часы и даже лучше, и вот гоняет Сергей тесты да контроли, а у меня на экране то теневики прибрежные, которые и к озеру-то не суются, то просто поля самых разнообразных концентраций и напряжений, словом, все как надо. Серега в этом деле спец – он и в Четвертой экспедиции был, когда наши впервые с реальными потусторонними делами встретились. Очень резво тогда всю магию свели к взаимодействию вульгарных физических явлений да полей, изученных и неизученных, и вовремя, а то ученые-материалисты уже в предынфарктном состоянии были, ну потом, конечно, оклемались. Правда, основную часть приборов все равно здесь и настраивать, и монтировать пришлось, но тут уж и Сергей постарался, и бербазовская команда, да и Знахарь здорово помог. Кстати, Знахарь сейчас у меня за спиной стоит, горизонт на правом экране оглядывает, а потом спрашивает: «Сколько еще?» – но таким тоскливым голосом, что мне его прогнать захотелось. Однако отвечаю по-человечески – часа за полтора доберемся. Он вздыхает и ни с того ни с сего начинает напевать очередную былину, Я слушаю с пятого на десятое, а потом увлекаюсь, смысл интересный. Когда-то сплошные Джунгли занимали равнину до тех мест, где Красный хребет в море уходит, а в горах Хребта мелкие племена жили. Один из вождей объединил какую-то их часть, стакнулся с духами предгорий (никто не ведает, чего ему это стоило) и начал баталию с применением огня, топора и бактериологических средств – так я понял фразу: «Уносили лианы в деревню, заставляли болеть, затем на куски рубили, а куски к лапам лесных птиц привязывали». Оттеснили джунгли аж до самой реки – как раз той, которая из этих трех истоков начинается – и посчитали дело сделанным. А потом – вождь помер, в горах вахлаки объявились, стену строить пришлось, а джунгли тем временем оправились и обратно на восток двинулись. И не сами по себе они растут, а есть там некое царь-дерево, а остальная нежить – так, на побегушках. И царь-дерево эти Три Истока бережет сильно. Я не утерпел, да на центральный пост Серчо все и выложил, а он мне на это отвечает: – Три Истока – место нехорошее, это и так известно, а уж царь-дерево там или король-скала – роли не играет. Ты бы, чем сказки слушать, дорогу бы получше выбирал, а то прешь впрямую. Я-то ничего, а в жилотсеке экипаж, небось, уже бока потирает да за шишки держится! Я внял и поосторожнее стал держать, благо мне рельеф-картинку на правый экран тот же Серчо вывел. А местность меняться потихоньку начинает. Кусты еще растут, но пореже, не таким сплошным ковром, и земля меж ними начинает просвечивать. Хребет почти вплотную виден, до него, кажется, рукой подать, и вот – первое дерево, и еще впереди виднеются. – Стоп, – это Серчо говорит, а я уже заранее притормозил. Смена состава. За рычаги лезет Пьеро, в башню – Сергей, а мы с Дроном – в жилотсек, к пассажирам да Знахарю в компанию. Дипкурьеры нервничают, а Чисимет не выдерживает: – Нам бы лучше на крыше ехать сейчас. И виднее, что вокруг, да и привычнее. Только вой свой уберите, сейчас это ни к чему. Ругнул я себя, что фон выключить забыл, для Пьеро на этот счет распоряжение крикнул и на свое место полез. Задача у меня архиважная – глядеть в правый стеклоблок, а голос подавать только в случае крайнего случая. Знахарь в левый смотрит, да еще ему и выносной экран стоит, чтобы вперед обзор имел наш консультант. Дрон у Серчо на подхвате на центральном посту сидит – все вроде по местам. Верхний люк открыт, так что наши рыцари в него в любой момент спрыгнуть могут. Постояли так чуток и двинулись. Я в свое окошко на природу любуюсь – а природа своеобразная. Голая почва, деревья толстые, торчат редко, между самыми ближними метров по десять, но там, наверху, они, наверное, кронами переплелись, потому что полумрак стоит, даром что день солнечный. Листья и прочее – это там, наверху, а здесь – ни травинки, ни зеленинки, только дымка между стволами. Сверху голос – Керит сообщает, что мы здесь очень не ко двору; тоже мне, открытие. Я вот безо всяких приборов тоже чую, что на нас тут во все глаза глядят, причем весьма неодобрительно. Ну его, этот стеклоблок! Спрашиваюсь у Серчо, беру винтовку, пару обойм в карман и лезу наверх. Говорят, скоро будет у нас нормальное оружие, с лазерными прицелами и зарядами на жидком метателе, а пока приходится вот с этим железом чуть ли не полувековой давности ползать. Тишина наверху могильная. Даже хруст земли и полязгивание гусениц мгновенно глохнут. Чисимет головой вертит, вдаль глядит, и я хочу спросить, что, мол, видишь, но не успеваю. Рушится на нас сверху что-то, и из земли одновременно какая-то змея поднимается, весьма впечатляюще. То, что сверху, мне глаза застит и ногу придавливает, и тут же еще один рывок, и коробка останавливается, как наткнувшись на что-то. Я падаю вбок, палю два раза наугад вверх, а затем дергаю ногу, высвобождаюсь, откатываюсь по крыше, а потом падаю вниз – прямо на Чисимета, он уже на земле. Перед ним корявый корень серого цвета, корень стоит горбом поперек дороги, и Чисимет его рубит своим мечом, и довольно успешно. Керит на крыше тоже орудует мечом, сражается со здоровенной веткой – она на нас упала, и сейчас не просто лежит на крыше сверху, а еще и шевелится, и листья то распустит, то сбросит. Танк разворачивается резво на месте, обойти изрубленный корень, а он в сторону разворота распухает, не ползет туда, а именно растет. Из люка, уже веткой полузаросшего, слышится крик «Па-а-берегись!» – я хватаю Керита за шиворот его пятнистой куртки и тащу вниз, попутно закрывая глаза рукой. Из люка вылетает кислотная граната и рвется прямо в гуще ветвей. Эта гадость сразу съеживается и цепенеет, а Керит вырвался и снова рубить ее полез, пока Чисимет все с корнем воюет. Серчо по внешним динамикам: – Все вниз! Керит куски ветки с крыши ногами поспихивал и в люк валится, потом я, а как Чисимет погрузился, Пьеро такой рывок устроил – мое почтение. У Керита руки пожжены, и я его заставил их спецраствором вымыть, ничего, обойдется. Теперь танк прет галсами и скорость все время меняет. Серчо по экрану, а Чисимет в люк визуально определяет, куда не надо ехать, ну а разведкой корней Дрон занят. С деревьев время от времени падают эти самые ветки, одну Пьеро даже переехал, и все чем-то похоже на бомбежку, только шуму никакого. Корни из земли лезут медленней, и мы их успеваем либо объезжать, либо переваливать. Я Чисимета по ходу дела научил орать «Воздух!» – теперь точно бомбежка. Так около четверти часа продолжается, а потом Знахарь говорит, что впереди вроде чисто и можно ехать спокойнее. Керит то же самое подтверждает, и Пьеро впрямь поменьше егозить стал, но все равно чувствуется – начеку он. Раз так по тормозам дал, что я в стенку въехал и, что самое обидное, зря. И снова все тихо, как до всей этой катавасии. Керит страдает, хотя я ему руки и намазал мазью из аптечки, и разъяснил терпеливо, что есть кислотная граната, а потом – и погромче, чтоб Чисимет тоже слышал – как вести себя при применении нами огнестрельного оружия – от пистолетов до пушки. Вроде поняли, все тут все с первого раза понимают… до тех пор, пока это понимание в деле приходится проверять, и тут-то выясняется, что на самом деле до понимания ой как далеко. Серчо с центрального поста: – Алек, времени уже час. Смени Пьеро. На этот раз он делать доклада, слава богу, не стал, просто передал рычаги и уполз, замучился, видать; уселся я, и дальше дело пошло. Серчо на экран мне все что надо вывел, и работать можно спокойно. Вот это дерево с дуплом справа давно дохлое, разве что от старости обвалиться может; слева наоборот, рощица весьма активная, и от нее держаться подалее надо. А вокруг нас, метров на восемьсот до, собралась непонятная компания, нематериальщина, полуматериальщина, и главное – не разберешь кто. Как на карусели вертятся. Керит тоже их чует, говорит: «Тут можно в неудобное положение попасть» – выбрал же слово! Знахарь не согласен, считает, что нас тут слишком боятся, ну а я веду как ни в чем не бывало – приказа никакого не было. Серчо с ЦП организует мне карту с нашим курсом – только треть редколесья прошли, скоро первый ручеек покажется, второй мы обойдем, а третий опять переходить придется. Кстати, и рельеф на понижение идет, вот и вода в оптике блеснула, ручей по ложбинке течет, вода цвета грязноватого, дно в камнях. Я уже к самому бережку танк подвинул – и раз, рывок, в перископе темно, и движение тормозится, гусеницы впустую крутятся. Я их останавливаю и ору в жилой отсек: – Эгей, что там видно в блоки? – Ничего не видно, – Пьеро отвечает. И через паузу: – И люк не открыть. Слышу – Сергей башню повернуть попытался – тоже не идет. Влипли, наконец; Серчо этими словами ситуацию и охарактеризовал. Я фон врубаю, Дрон – А-колебания, но безуспешно. Серчо по округе шарит – везде черно, только в радиолокации местность видна, а в чем дело – никаких намеков. Температура еще наверху до сорока градусов скакнула, и все. Я гусеницы туда-сюда помотал – впустую, решение принял и на ЦП высказал. Серчо не против, благо вода рядом есть. Чисимет рядом сидит, никого не слушает, злится, что с крыши согнали – уж очень в свой меч верит. А Серчо уже подготовительные мероприятия проводит – люки герметизирует, на стеклоблоки заслонки опускает, оптику мне прикрыл, а затем объявляет по внутренней трансляции: – Всем быть спокойно. Без моей команды танк никому не покидать – слышите, пассажиры? Пьеро, готовь защитный костюм и шланг с насадкой. Чисимет, Керит, еще раз повторяю – никаких самостоятельных действий не предпринимать! В жилом отсеке повозились и затихли. Все наготове. На экране по-прежнему черно. Я даже представить не могу, что у нас там, за бортом, творится. Говорю: – Внимание, я начинаю! – и снимаю защитный кожух со спецпульта, а потом впервые не на тренажере, а в реальности вывожу «звездочку» на режим максимального излучения – прощай, экономия! – и открываю створки биологической защиты. А для пущего эффекта еще и пар стравливаю. Наружный радиометр мгновенно выдает переполнение, а левый экран – он на это сейчас и настроен – светлеет. По нему ползут пятна и пузыри, как если на дождь через стекло смотреть, только тут все в оранжевых тонах и «капли» по стеклу гораздо медленней ползут. А затем – медленно мы начали оседать вниз, плавно так, как на гидродомкрате. Только я про «плавно» подумал, как – бац, и оставшиеся полметра до земли мы просто упали. Я башкой об наглазник перископа долбанулся, а из центрального поста вопль – не иначе кто-то язык прикусил. Экран, который к видео подключен, очищается, и на нем я вижу все ту же ложбинку и тот же ручей, а мы на берегу стоим. Вокруг нас – то ли лужа, то ли болотце небольшое растекается и булькает. Дал я малый вперед и ручей переехал. Деревце по дороге одно зацепил – оно как столбик из детских кубиков рассыпалось, да и остальная растительность не лучше. Я уж и на глаз вижу, как порыжело да посерело все, а на экране – Серчо мне снова режим поменял – ни одного жизнеспособного, здесь теперь долго расти ничего не будет. Я створки, конечно, уже прикрыл, вверх по течению прошел, водички из ручья поднабрал и весь фильтр тиной забил, чистить придется. Серчо приказывает еще на километр по ручью пройти и застопорить. Идем так минут десять, и затем стоянка – прямо посреди ручья. Пьеро уже одет и лезет в кормовой шлюз, за дело принимается. Пока он черной работой занят, Знахарь на пару с Серегой шаманят. На нас тут, оказывается, такое воздействие было, что без брони мы б и до вечера не досуществовали, да и с броней тоже в общем-то не мед. Чисимет с Керитом сами собой занимаются, ну и славненько, Знахарь и так, видать, на пределе. Пьеро уже обратно в шлюз залез, почистился и сюда забрался. Знахарь уже висит, как наволочка, и пришлось Кериту работать. Чисимет, весь бледный, говорит: – Я знаю, что сейчас с нами случилось, но знаю только по рассказам и слухам. Но чтобы можно было от всего спастись, да еще и целыми-невредимыми уйти – такого спокон веков не было, так что я даже не знаю, как вами восхищаться! Похвала, конечно, приятна, а насчет покона веков – может, он и не врет, сам свидетель. На побережье я встречал таких – на вид сорок лет, а говорит – тысяча. А жители подтверждают: не знаем, мол, как насчет тысячи, но отец мой его видал, и дед видал, и прадед с детских лет помнил… Мне другое интересно: что же это за образование такое было в самом деле? Но Чисимет объяснить отказался – ушли и ладно. Серчо окликает: – Хватит базара! Не отвлекайся, нечисть опять вокруг завивается! Вовремя сказал, а то я и вправду за разговором на экран глядеть перестал. На нем опять карусель мельтешит, нападения вроде не готовится, но на нервы действует. В лесу уже смеркается, а ведь времени – часов семь всего, на равнине небось еще день вовсю, а ходу по Редколесью нам еще часов семь-восемь, если не задержат снова. Я уже порядком замотался, когда ко мне Пьеро на смену приполз, да и вся наша смена отдыхать отправилась. В жилотсеке полная дезорганизация. Сергей, Знахарь и даже пассажиры вповалку спят и ничего не чуют, и я их понимаю. Сам-то я только наговоры творить умею, выше пятого порядка не забираясь, а после каждого устаю жутко. Серчо, правда, не спит, но лежит молча, и у меня никакой охоты разговаривать нету. Кемарю я, изредка в стеклоблок заглядываю, а там – темень, и вся картина чем-то напоминает купе в ночном поезде, даже покачивание похожее. А среди ночи – вопль. Затем еще один, переходящий во всхлипывающее дыхание. Я вскакиваю, бьюсь головой в потолок и оглядываюсь вокруг. Ну конечно! Знахарь сидит у борта, держится за щеку рукой, а напротив Серега без штанов – зашивать собрался, а между ними валяется подушечка с иголками. Я представляю себе весь ход событий и начинаю смеяться: есть у Знахаря такая привычка – во сне что ни попадя под голову тащить, а просыпаться ему лень. Вот и сунул себе под щеку иголки, а теперь страдает. Залепили Знахарю щеку пластырем, Сергей ему за завтраком лишнюю порцию какао пообещал – вроде бы инцидент исчерпан; а заодно – нет худа без добра – несчастный Знахарь сыграл роль будильника, даже Серчо проснулся. За окном – темнота. С моей стороны – малые джунгли, только пореже, чем до сих пор встречались, а у Серчо и Хребет на фоне неба виден, прошли редколесье значит. Дрон на центральном посту храпит, а Пьеро в кокпите, голова на груди, а руки на рычагах. Все имеющиеся системы обнаружения разнообразных угроз включены, так что придраться не к чему. Серчо подумал и дал добро спать до рассвета и до сигнала настоящего будильника. Утро. Послы сидят, привалившись к двери кормового шлюза, один глаз трет, другой шлем свой тряпочкой полирует. Серчо на ЦП и из-за Дронова плеча обозревает обстановку, сообщает: все чисто, аж на удивление. До десяти будем отдыхать, а там разберемся, что и как было в переходе, и потом тронемся. А отдых до десяти предлагается совместить с профилактикой, что у кого в подчинении. Вылезли всем составом на крышу, покушали и разбрелись по своим делам. Знахарь какао вторую порцию докончил и утрещал по кустам куда-то в сторону Хребта, тропку приметил. Керит тоже отвалил, на охоту, сказал, с мечом пошел – много он наохотится. Чисимет глаза закрыл, над своим оружием руками поводит, колдует видимо, а Сергей все на свете обругал и снова в башню свою постылую полез, у него половина приборов расстроилась. Серчо выносной экран взял и тут же, на ветерке, записи компонует – что оставить, а что стереть. Ну, а у меня – связь да жизнеобеспечение. Больших непорядков нет, но с мелкими повозиться пришлось, и когда я с последним расправлялся – дырки на колпаке штопал, – то утро уже закончилось, на небе ни облачка, и Хребет прямо как на картинке виден. Керит пришел, птицу увесистую притащил породы неведомой, я спрашиваю – как, мол, так ухитрился? – А вот так! – он одной рукой вынимает меч и шагов за сорок запускает его в сторону Чисиметовского костерчика. Меч летит, крутясь, по довольно сложной траектории, и втыкается точно между двумя валежинами, а я теперь знаю, как на охоту с мечом ходят. Часов в пол-одиннадцатого и Знахарь вернулся. На деревню он набрел, живут там землегрызы, а дальше на запад есть «огромный город», где сосредоточено местное самоуправление. – Скорее всего, – добавляет Знахарь с видом знатока, – этот город не больше нашей Первой деревни будет. Серчо объявляет общий сбор, из кормового шлюза лезут Дрон с Пьеро, а Сергей из башенного люка появляется. Дрон в кулак зевает, но бунтовать не бунтует. Послам еще раз повторять пришлось – но они-то по-русски не разумеют, им особое приглашение нужно. Собрались в тени танка, и Серчо разбор начал. Особых ляпсусов нет, но кое на что он все же указал. Например, мне досталось за героическое сражение с корнем, палил в него из винтовки, хотя по делу нужно было обратно в танк лезть, чтобы скорей с того места уйти можно было. Да и просто вид глупый, на экране я то ли супермен, то ли подросток с игрушкой в руках. И так далее, пока не кончилась запись. Керит просит: – Серчо, я вас прошу – давайте зайдем в этот город! Нам ведь не только в места назначения, но и по дороге узнавать, что к чему, Маршал приказал! Маршал, маршал. Так и будем, что ли, крюки давать по всем окрестным хуторам? Но Серчо соглашается, быть может потому, что изучение всяческой местной жизни тоже, в общем-то – задача экспедиции вообще и нашего спасательного похода в какой-то мере. Итак, полезли все по местам, и снова в путь. Правда, «все по местам» – сильно сказано. Кто спать завалился, кто на крыше сидит, а на рабочих позициях только я и Сергей. Часа через три я замечаю на фоне гор дымок, потом еще один и еще – вот он, город этот. Его название переводится как Предгорск-западный, и проще именовать его так, а не ломать язык, у нас почти всегда так делается. Я выбираю пригорок повыше, забираюсь туда, обшариваю местность и, выбрав удобную лощинку, заползаю туда. Вылез, как приехали, на крышу – а там вся команда в сборе. Серчо облокачивается о колпак локатора (а кроме локатора под ним еще антенна спутниковая) и начинает речь, а я жалею, что такой эффектный кадр пропадает: справа холм зеленый и слева холм зеленый тихонько вверх вздымаются. Сам Серчо в комбезе светло-серый, и все – на фоне гор желтоватых, а сверху небо в белых пятнах облаков. Итак, Серчо с нашими знатоками местных обычаев помозговали, и теперь выдает легенду. Через Редколесье мы не шли, а по горам Хребта двигались, от вахлаков чудом ушли, ну а теперь сюда попали. Ладно. Собрались мы и потопали, и минут через пятнадцать выбрались из кустарника на дорогу. Не очень широкая она, скорее тропинкой можно было бы назвать, если бы по тропинке телеги могли ездить. По ней, никого не встречая, до «города» и доходим. Кустарник по краям этого неторного пути резко раздается в стороны и открывается с полкилометра ровного голого пространства – ровного, конечно, если считать по сравнению с начинающимся сразу за городом нагромождением скал – чем дальше, тем выше. Открытая местность тянется вдоль хребта прямой полосой, и даже расширяется к западу, как раз в ту сторону, куда намнадо. Прямо перед нами на голой полосе имеет место пресловутый Предгорск. Дома не каменные и не бревенчатые, а точнее отсюда не разглядеть. Дальше идем, и через минут двадцать вступаем на городскую магистраль. Народу на ней немного, все больше люди, хотя и землегрызы попадаются. Еще краболов мелькнул, помигал глазами-тарелками и стушевался. Любопытство мы, конечно, вызываем, нетипична здесь подобная компания, но вопросов нет. Выруливаем мы на главную – судя по имеющему место базарчику – площадь, и Знахарь по собственному почину осведомляется: – А где здесь могут перекусить и отдохнуть усталые путешественники? Приморский язык здесь разумеют, не зря его, видимо, еще и общим называют, и в толпе выискивается пара доброхотов вести нас в один из трех здешних трактиров. Движемся мы теперь уже от площади, Дрон с одним доброхотом язык чешет, Знахарь с другим, а Серега время от времени щелкает фотоаппаратом, который замаскирован в нагрудной котомке. Трактир гордо именуется «Снежная вершина», в нем просторно и грязно. Я, между прочим, наконец-то рассмотрел, из чего стены сделаны – все тот же кустарник, его ветки, подогнанные плотно и в несколько рядов уложенные. К нам за стол подсаживается еще пара человек и кто-то странный, пропорции людские, а лицо вахлаковское. Сидим, насыщаемся, и по ходу дела вахлакообразный заводит беседу. Сначала степенно разъясняет местные принципы власти и самоуправления, а затем представляется, как «осведомитель общего собрания по вопросам внешних событий» – это я себе сначала так перевел, а затем послушал, как он вопросы задает, и добавил про себя – и по вопросам национальной безопасности тоже. Дрон с Серегой ему про путешествие врут, потом Керит в том же стиле просвещает, потом один из соседей исчезает – видимо, доложиться, может быть, даже этому самому общему собранию, а наш разговор переходит на более-менее нейтральное направление. К нам еще подсаживаются, благо стол большой, и беседа разбивается на мелкие очажки. Знахарь на пару с каким-то бородачом песню вполголоса тянет, а Дрона и Серегу оттеснила в угол мрачная небритая личность и давит охотничьими рассказами. Пьеро здешнего пойла многовато скушал и против своей обычной молчаливости расписывает прелести побережья, ну а я сижу и слушаю осторожный разговор пассажиров с осведомителем. Он пересказывает слухи о дальних землях, недостающие или недостаточно эффектные места придумывает по-новой прямо на ходу, причем ухитряясь не противоречить себе нигде. Керит молчит, а Чисимет реплики вставляет, по которым ясно, что он тоже осведомлен о жизни там, на севере. Суть такая: живет на северо-западе много народу, причем и такого, что в здешних краях и не слыхивал никто. Места там опасные, маг на волшебнике сидит и чародеем погоняет, и из-за этой перенаселенности у них постоянные свары. Народы там тоже – то дружат, водой не разлить, то ссора и месть на веки вечные, до нового приступа дружбы – это те, что подушевнее, а те, что попроще – просто бродят ордами и режут всех, кто попадается. Основные маги сомкнулись там в некий Совет Мудрых, который то ли правит, то ли просто положение контролирует. И как у всякой власти, есть у него своя оппозиция, темные силы то есть. Совет и Силы друг друга давят, но пока без ощутимого результата. Это факты. Но у рассказчика – осведомителя то есть – кроме фактов еще куча аллегорий, обобщений и размышлений на тему «если бы да кабы», и приходится все выслушивать. Кстати: про дальний северо-запад он знает больше и лучше, нежели про местность у западной оконечности Красного Хребта, хотя это под боком, километров двести будет всего. Леса там нет – спасибо, просветил, без него не знали – а вот кто там живет, что там за порядки – ни в какую. У нас, говорит, своих дел хватает, а про окрестности – вот такие, вроде вас, проходят и рассказывают, что к чему, а с той стороны никого не проходило. Засиделись мы в этой «Вершине». На улицу вышли – уже и темно, месяц умирающий над хребтом висит, он побольше нашей земной Луны, но не сильно. Направляется наше сборище в сторону общественного здания – под конец ужина к нам прибыл гонец Общего Собрания и настойчиво предложил заночевать, мы посовещались и решили отношения не обострять – ладно уж, заночуем. Общественное здание – того же толка, что все здесь, ничем особым не отличается. Заводят нас в комнату, дают каждому по матрасу, набитому сухой травой, и желают спокойной ночи. Знахарь прислушивается и делает заключение: – У дверей охрана, человека три стоит. И под окном один. Я вам говорил, что не надо сюда ходить, и никуда ходить нам не надо! Мы потихоньку засыпаем, но не все, мне, например, сон не идет. Чисимет тоже ворочается, бессонница у него. Я спрашиваю: – Не спишь? – Не, не сплю. – А что? – Думаю. Обо многом думаю, например, о вас. Откуда вы взялись и чего хотите? Ведь какой бы новый народ или раса у нас ни объявилась, всегда можно сказать, что и кто откуда. Можно быстро исчезнуть, но нельзя быстро появиться! Можно прийти с другой земли, из другой страны, но это путь постепенный, и его можно проследить. А про ваш народ никто никогда не слыхал. И сила у вас непонятная. Ведь не магия, это сразу ясно. И железо ваше – мертвое, нет в нем силы, ни светлой, ни темной. Однако вы столько всего можете, что непонятно, как такой могучий народ не покорил или не объединил вокруг себя все земли и страны… Не могу понять! Он говорит, а я послушал и решил рассказать все как есть, хотя у нас это и запрещено, а есть с десяток легенд различного уровня правдивости – выбирать предлагается в зависимости от ситуации. – Не маги мы, – говорю, – это ты тонко схватил. Ну и что? То, что наши железки ездить да летать могут – ничего непонятного. Ты часы с гирями видел? – никакого колдовства, а стрелка крутится; ну, а у нас просто колес да пружин побольше. А откуда народ – мы не с другой земли, а из другого мира родом. Есть у нас своя планета, ну, Земля своя, и там у нас осталась та самая длинная наша история, которой тебе так не хватает. А как сюда попали – долгая история. Тебе понятно будет так: некие, нам самим неясные маги нашей Землей пользуются и, в благодарность, помогают нам в другие миры проникать, ну, конечно, с ограничениями кой-какими, но суть такая. Вот ты говоришь – колдовство. А у нас, кроме как у благодетелей неведомых, оно ни у кого не работает. Не хватает у нас на Земле чего-то. И хорошо, а то мы уже и так просто наловчились, что хоть планету на части раздолбать сумеем, а уж просто чтоб все живое изничтожить – сколько угодно способов. А если еще вернее сказать, то работает и у нас волшебство, да как-то не так. Хоть и слабо, а все равно действие оказывает, причем чем дальше, тем неприятнее. Вроде вот в старые времена оно было правильное, а потом как-то резко исчезло, и лишь сейчас вновь вылезает на сцену, причем в уродливом таком виде. Только ты не распространяйся об этом сильно, это считается секретом у нас. Вот так, а теперь все, спать буду. Новый день начинается с новых забот. Общее собрание желает выделить нам провожатых – читай конвоиров – дабы сопровождать нас до границы Малых джунглей. Сопровождающие будут оберегать нас от опасностей и, по-видимому, надзирать, чтобы мы не сотворили какой-нибудь пакости радушным хозяевам. Об этом нам объявляет гонец собрания – землегрыз, прямо-таки лопающийся от сознания значимости своей персоны. На лице у Дрона – он у нас за старшего – появляется грусть: тащить этот хвост за собою, а потом махать конвою ручкой с удаляющегося танка – вариант веселый, но по неким моральным соображениям неподходящий. Посовещались мы, Керит поднимается в рост, и просит провести нас к этому самому собранию. Землегрыз помялся-помялся и согласился. И вот после небольшой прогулки мы перед лицом местной демократии. Естественно, что собрание символизирует старикан в сединах, символизирует единолично. Наша делегация стоит перед ним почти строго по росту, Дрон, как специалист, ведет дипломатию, а я развлекаюсь, глядя в окно на улицу, где два пацана швыряются комьями грязи в стену сарая напротив, а на стене нарисован зверь страхолюдный. Старикан – жук еще тот, наглец и хам. Я сто семьдесят пять попаданий в зверя насчитал, прежде чем ценою своего ножа и Керитовского плаща дистанция сопровождения ограничивается околицей сего Предгорска. Раскланялись мы хором и на выход двинулись. Я, конечно, промолчал, но про себя подумал в очередной раз: зря мы время в этих деревнях теряем. Никаких сведений ценных не добыли, чуть было под арест не попали, и хорошо, если шпионить сзади не пойдут. По городу-то все открыто, идем, а с боков и сзади мрачные парни с копьями на плечах и ножами на поясах, и так до самого последнего дома. Дальше – сами, и, тьфу-тьфу, без всяких приключений. Серчо у танка сидит, на костерке жарит чего-то, видимо, фазана вчерашнего доесть решил. Увидел нас, смеется: – Ну что, вкусили местной демократии? – ему, видать, та же ассоциация в голову пришла, да и вопрос скорее издевательства ради задан, ему же Дрон все по радио доложил. – А раз вкусили, так и ладно, всем по местам, за рычаги Алек, в башню Дрон. Остальные кто как хочет, но ночной смене советую поспать. К вечеру выйдем к припустынной степи, по ней ночью пойдем, а потом на север повернем, там хребет уже кончится. Я залезаю в рубку и начинаю войну с комарами, кого насмерть, кого просто прогоняю, а они закладывают лихие виражи, но улетать не хотят, и развлекаюсь этим, пока Серчо с ЦП вентиляцию не включает, так что вся летающая живность высасывается напрочь. Определился я по карте, беру направление дальше – на запад и немного на север; вдоль хребта погода хороша – солнце за несильными облаками упряталось, и местность хороша – не трясет, а только покачивает плавненько, я даже стабилизатор рискнул на четверть силы включить. Серчо с базой разговаривает. Они вчера на лодке в море выходили и погружались для каких-то исследований, а на глубине около ста метров на них зверь напал, неизвестный, но злостный и активный весьма. Длиной он был метров двадцать, погнул наружную антенну, переднюю надстройку все отгрызть пытался, затем попал под винт и прекратил свое существование. Его на пленку засняли, говорят, кадры как из фильма ужасов. Записи наши, что в Редколесье сделаны, там весьма понравились, данные изучаются, вот и весь разговор. Я от делать нечего – курсовод сам дорогу выбирает – в перископ окрестности оглядываю. Затем развлекаюсь увеличенной в десять раз щетиной на щеках Знахаря – он, и прочая свободная компания на крыше сидят. Затем перевожу окуляр на Сергея и цепляю край неба, а в небе мелькает птичка. Птичка – это не Сергей, на нее и поглядеть стоит. Нацеливаюсь на нее и – мать моя! Орел летит. Орел, а крыльями машет с частотой прямо-таки вороньей. В лапах тащит что-то, я делаю себе видеокартинку в максимальном увеличении, а потом и на центральный пост ее перекидываю, Серчо пусть полюбуется. Итак, птичка – судя по дальномеру, метра три размах крыльев у нее – держит в лапах краболова, причем весьма бережно и нежно. Краболов что-то орлу говорит и пальцем прямо на нас показывает или куда-то в нашу сторону, а орел тоже клюв открывает – отвечает, видимо. Серчо призывает Чисимета и показывает ему это явление природы сначала в небе – там оно выглядит просто как точка – а потом на экране, разумеется, объяснив, как картинка с натурой связана. Чисимет на глазах мрачнеет: – Не знаю, кому это понадобилось за нами следить, – говорит, – но, видать, кому-то надо. Значит, кому-то в нас интерес есть, а это плохо. Я голову готов заложить, что он прекрасно знает, что и кто, но говорить не хочет, но Серчо молчит, и поэтому я свои подозрения при себе оставляю до лучших времен. А орел вниз пошел, устал, должно быть, краболов хоть и худощавый, но, видать, тяжелый. Исчезают они из виду, и вроде все. Серчо спокоен: вреда они нам не причинят, а хотят смотреть – ну, пусть смотрят. Чисимет осторожно щупает почву – не можем ли мы в подобных случаях от наблюдателей избавляться, на что Серчо отвечает, что даже если и можем, то не будем. У нас дело свое, ползти нам опять же долго и ввязываться в свары только потому, что кто-то действует на нервы, никаких резонов нет. Поговорили они, и я снова за рычаги взялся – автоматика автоматикой, а самому иногда тоже хочется – иногда. Орел тем временем снова поднялся, теперь уже без груза, крылья раскинул и повис над нами и немного к хребту. Через часок со стороны гор к нему на смену другой прибыл, пару минут покружились они вместе, а затем тот, который свою вахту отработал, восвояси убыл. Что бы там Серчо ни говорил, а я бы их… Послы – те на крыше, то и делают, что вверх поглядывают, тоже очень недружелюбно. Будь у нас с собой, к примеру, легкие ракеты – на базе есть подходящего типа – так сшибить орла было б раз плюнуть. Да и из пушки можно попробовать, на километр вверх она прицельно достанет, но нельзя – так нельзя. Часов в пол-пятого останавливаемся на обед; спутник наш снизился немного – видимо, ознакомиться с меню – а потом снова наверх пошел. Дрон мне шепчет: – А если по нему нашей противодраконовской вдарить? Во эффект бы был! – Ну да, конечно. Только не забудь, что у нас их две всего с собою, и ответственность за применение тоже серьезная. Даже ради «во такого эффекта» я б не решился. В небе над нами снова смена караула, а мы дальше двигаемся, и часа через полтора малые джунгли наконец сходят на нет. Дальше перед нами голая равнина, поросшая желтоватой травой. Хребет уже куда как ниже, и скал острых не так много. В дальнейшем они вовсе в холмы перейдут, но тоже малопроходимые, и еще когда планировали этот маршрут, было решено обойти их по пустыне, напрямую. Это и два-три дня выигрыша, и гораздо меньшая нагрузка на ходовую часть, так что мне это представляется разумным. Итак, едем мы по степи теперь, параллельно сходящему на нет хребту, и все бы ничего, но время от времени есть опасность в яму угодить – откуда они тут только? До темноты все шло спокойно, потом сменили меня, Пьеро сменил. Я его порадовать решил, доклад по всей форме рявкнул, так он решил, что издеваюсь, и ничего в ответ не сказал. Поглядел я на прощание а перископ на темень окружающую, затем на экран – на шпиона крылатого, и лезу в жилотсек. Там вся компания в сборе, Знахарь лишь до сих пор наверху воздухом дышит. Только собираюсь на свой топчан залезть – коробка тормозится. – В чем дело? – вопрошает Серчо, добирается до ЦП и сам же сообщает: – Экраны вырубились. Все до единого диапазоны. Знахарь, что там наверху? Ничего подозрительного наверху Знахарь не наблюдает – разве что орел улетел, но это не обязательно связано с нашим происшествием, не сова все же, орлу ночью делать нечего. Серчо шурует на пульте центрального поста, вылезает злой. – Останавливаемся здесь. Сергей, тебе работенка предстоит, какие блоки менять, а какие перенастраивать – сам поймешь. Остальным – можно спать, вахты по часу. Раскидали мы график дежурств и – по койкам, кроме Сергея и Пьеро, они наверх полезли. Сергей с тестером и кой-каким инструментом, а Пьеро – с винтовкой и ракетницей. Вот так – на надежность техники понадеялись, и нормальный прожектор на танке не поставили. Моя смена – в три, и будит меня на нее Знахарь. Он свое отстоял, и теперь отдает мне ракетницу, а винтовку так на крыше и бросил. Подозреваю я, правда, что он вообще ее в руки не брал, но сейчас затевать разбирательство и капание-на-мозги попросту лень. Выпиваю я пиалу кофе и занимаю пост, устраиваясь на башне, а ноги на лобовой бронещит опустив. Слева фонарик подмаргивает, и время от времени брякает что-то – Сергей неисправность устраняет, то запоет, то выругается, в работе весь. Я участие проявил, спросил, что, мол, полетело – так он буркнул под нос невнятно, видимо, этот вопрос ему уже в ушах навяз. Ночь тиха, и звезды соответственно блещут, правда, луны местной нет, но все равно светло. Степь вокруг во всей своей загадочной ночной красе, и мысли в голове все больше поэтические бродят, пока метрах в полторастах не замечается некое движение. То ли трава под ветром колышется, то ли ползет кто-то, что менее приятно. Пускаю ракету и рассматриваю неясность в прицел. Шевеление мгновенно затихает, но в увеличенном в восемь раз очажке травы я вижу силуэт: короткое туловище с короткими же ногами, руки, напротив – плетьми, мордой в землю ткнулся, лысый череп выставив – краболов. Пока я его разглядываю, ракета догорает и гаснет, и снова звезды, а краболов минутки две выдержал и снова шевелиться в нашем направлении принялся. Я говорю скучным голосом: – Сергей, тут к нам краболов в гости ползет. Разбуди внизу Керита, ему все одно на смену, а я пока попробую гостя споймать и выяснить, что им от нас нужно. – Кому им? – вопрошает Сергей и, не дожидаясь ответа, лезет внутрь. Как только из люка появляется Керитовская голова, я слезаю с другой стороны – если считать от диверсанта – и тоже ползу по-пластунски, не прямо в его сторону, а несколько вбок. Дело в том, что будь он хоть семи пядей в своем безволосом лбу, вряд ли понял он связь между ракетницей у меня в руке и падающей звездой в небе, а уж о возможностях оптического прицела ему вовек не догадаться. А раз так, то с тыла я его возьму как миленького, морально к такому обороту дела не готового. С такими размышлениями я ползу, уже собрался заворачивать – как вдруг из травы прямо мне в лицо поднимается жуткая краболовская харя, и сзади меня хватают за ноги. Перехитрил, называется! Короткий свист, удар, меч Керита бьет краболова в ухо, и тот валится набок. Тотчас ноги мне отпускают, я резво перекатываюсь вбок и вижу, лежа на спине, как страхолюдный детина заносит надо мной шипастую дубину. У меня в руке ракетница, и я, не раздумывая, пускаю осветительный снаряд прямо в разинутый рот, а сам качусь себе дальше, только еще одну ракету вверх пустил. На полдороге между мной и танком стоит Керит, неподвижно стоит, видимо, обстановку осмысливает. Я, уже не скрываясь, бегу к месту, где агент лежал, но его, конечно, уже и след простыл. Встречают меня вместо трофея две стрелы, одна из которых свистит мимо, а вторая втыкается в приклад винтовки, я ее уже на бегу перехватил из-за спины. Из танка в темноту грохочет пушка, и еще очередь – в степи после этого раздается крик. Ракета в небе уже погасла, а там, где я свою свободу отстаивал, горит небольшой костерчик, и, ей-богу, нету у меня никакой охоты смотреть, во что превращается тот с дубиной. Залезли мы с Керитом в танк, а там полный шухер, все в боевых позах, с оружием. Знахарь хнычет, на него в суматохе наступили. Дрон с ЦП докладывает: – Прямо по курсу скопление материальных существ, около десятка, плотная группа. Враждебность очевидная. Может, из пушки по ним дать? Серчо запрещает, а я внутренне считаю Дроновское предложение справедливым, ибо разглядываю наконечник стрелы, в винтовочный приклад воткнувшейся. Интересный наконечник, чем-то на рыболовный крючок похож, только острых загогулин на нем несколько, а если спереди смотреть – как звезда четырехлучевая получается. Чисимет подходит, на стрелу глядит, аж передергивается весь. Керит тоже приблизился, очень аккуратно взял у меня стрелу, попросил верхний люк открыть и с силой ее туда выкидывает. Улыбается и говорит: «Так спокойней». Вроде успокоилось в округе, и после небольшой перетасовки все спать расползлись, кроме Дрона в башне, он по собственному почину сидеть остался. Дотягиваем так часа три до рассвета, и подъем. Серчо хочет завтрак внутри устроить и, не вылезая, далее двинуть, но мы его в этом разубеждаем. Исправленный локатор на километры вокруг не показывает ни одного живого существа крупнее суслика, только орел снова на дежурство заступил. Вылезли на крышу, и я место баталии осматриваю. В том месте, где я ракетницу не по назначению употребил, сейчас небольшой круг обгорелой травы, а в середине труп дубиновладельца, а в каком он состоянии – я не сильно интересуюсь, дабы аппетита не портить. А дальше – два краболова мертвых, видать, очередью накрыло, они в таком состоянии еще страшнее, чем просто. Эти картинки меня отнюдь не вдохновляют, и остальных тоже, так что сначала мы все-таки проезжаем с километра два, а потом уже завтрак. Разговор вращается вокруг событий ночи – я бы удивился, если б было не так. Сергей притащил отказавший блок одного из входных усилителей, Знахарь его обглядел, обнюхал и заявляет, приняв соответствующую позу и сделав лицо: – Я бы хотел обратить внимание многоуважаемых коллег на то, что при защите таких важных узлов необходимо советоваться с более компетентными… Я бью Знахаря локтем в бок, он взмахивает руками и чуть не валится с танка, но зато, восстановив равновесие, переходит на нормальный человеческий язык. – В общем, блок не был защищен от хорового наговора. Видимо, в том отряде умеют их накладывать. Чисимет добавляет: – И стрелы у них странные. Такая стрела уж если в человека попадет, то все. Такое оружие есть только у… – В общем, такие стрелы здесь не в ходу, – Керит Чисимета перебивает, и у того на лице виноватое выражение мелькает, но быстро гасится. А у меня все одно на уме. Киваю вверх: – А может, все же шугануть птичку? – Зачем? – Серчо спрашивает. – Прилетит другой и повиснет повыше, только и всего. – Прямо так и прилетит. По радио его вызовут. – Это Сергей не согласен, но дальше этого высказывания протест не идет, и снова противовоздушная операция отложена. Покатили мы дальше – а теперь за рычагами ночная смена, чувствую, что скоро эти понятия – дневная, ночная – всякий смысл потеряют. Я, пользуясь свободной минутой, повышаю свой кругозор – выспрашиваю у Знахаря, как так у нас именно усилитель выбили: ведь эти диверсанты просто не способны знать, что он и где он. Знахарь, правда, тоже не шибкий спец по нашему оборудованию, но разъяснил толково: когда идет на нас воздействие, то его задают чаще всего результатом, например, «ослепни, чудище». И при наличии в зрительной цепи чудища слабых мест поражаются именно они. Послы на крыше сидят, тихо разговаривают. Серчо Знахаря подзывает и надевает ему на голову наушники, мне отсюда видно пульт, на нем внешний микрофон подключен. Знахарь слушает недолго, решительно стаскивает наушники с головы и говорит: – Этого языка я не знаю. Даже слов знакомых не проскакивает. Это кто так говорит? Серчо пальцем на люк показывает, Знахарь головой кивает и на свою нару лезет. Не знаю как ему, а вот Серчо это сообщение радости в жизни не прибавило, по лицу видать. Я ему киваю – мол, что? – а он отвечает: – Сейчас, пожалуй, рановато, а вот пустыню пройдем, и надо будет серьезно поговорить с этими ребятами. И вот Серчо включает общую трансляцию и заявляет: – Внимание. Сейчас мы повернем на север, и к Узкому проходу пойдем через пустыню. Идти будем в закупоренном состоянии, иначе у нас много воды уйдет, да и незачем наверх там лезть, под ветер и песок. Вопросы? У матросов нет вопросов. Я без лишних напоминаний пробираюсь к конденсатору и начинаю проверять его начинку. Кроме собственно водосборника там и остальной комплект замкнутого цикла находится. Время от времени на очередной яме я соприкасаюсь головой с его открытой крышкой, что мне весьма не нравится, но слава богу, работа недолгая. Прокачал я все кишки, и обратно закрываю – готов к работе агрегат. Доложил – начальственное одобрение получил, что достаточно приятно. Местность, пока я шебуршился, совершенно поменялась: куда-то трава исчезла, земля не коричневая теперь, а бурая и местами желтоватая, все больше примесь песка. Серчо по внутренней трансляции объявляет: – Ну все, задраиваем люки, всем вниз. – Это значит, начинается великое сидение, на манер в консервной банке. Полюбовался я в последний раз на небо, оно все в пятнах мелких облачков, глотнул воздуху свежего напоследок, и все. Если наши планы верны, то снова на крышу вылезу я только дня через три. А сейчас спать мне предстоит, нам с Дроном, видать, ночью сидеть придется. Нам-то еще ничего, а вот послы наши как бы с безделья не скисли, и Знахарь с ними в компании. Хотя нет, ничего – я смотрю, он их уже в шашки играть учит, а у нас еще и карты есть. Съел я таблеточку – чтоб долго сна не ждать, а будит меня к смене Знахарь довольно оригинальным способом: просто отстегивает ремни, и я начинаю кататься по койке, и хорошо, что очухался до того, как на пол слетел. Ужин, потом доклад Пьеро – матчасть в порядке, происшествий не было, перерасходу четыре грамма – и он отваливает играть, Чисимету партнера нет. На экранах – рельефная картинка, я пытаюсь вести по ней, но дело дохлое, песок никакой четкости не дает, и, промучавшись с полчаса, включаю фары и веду по оптике. Дрон светом из башни управляет, а я дорогу выбираю. Высвечивается то холм песчаный, то ложбина межбарханная, то бугорок слежавшийся и вредный. Эти бугорки под гусеницами то даже и незаметно как проходят, а то встряхивает так, что шашки с доски в жилотсеке слетают, а они магнитные, между прочим! Серчо мне на правый экран дает подряд приборы, карту и пяток снимков со спутника месячной давности, а потом, видимо, на случай, если я сам не понял, резюмирует: – Часа через два начнется песчаная буря, всю оптику тебе, конечно, забьет, и привыкай лучше сразу вести по рельефу. Я попробую отрегулировать локацию, чтобы четче давала рисунок. Пока мы говорили, Дрон уже подготовительные мероприятия провел: ствол у пушки задраил, заслонки на стекла опустил, все честь по чести. Два не два, но полтора часа все было тихо, а потом начинается: ветерок снаружи засвистел, и видимость вроде поменьше стала. Я перископ задраивать не стал, а только пластину защитную опустил, ее пусть царапает – не жалко. Снаружи уже не свистит, а вой стоит, и кучи песка бьют прямо нам в лоб. Вести танк еще сложнее стало – хочешь холм объехать, а он в пять секунд переползает метров на десять и снова оказывается прямо по курсу. Попробовал я лавировать в таких условиях, потом плюнул – про себя, конечно – и пошел напрямик. Теперь поездка наша на полет среди воздушных ям похожа – то вниз идем, хвост задрав, то вверх с дифферентом чуть ли не сорок градусов. Мощность – конечно, не реактора, а моторов в колесах – сейчас на максимуме, и если так пойдет, то скоро придется включать экстренное охлаждение, что не есть плюс. Средняя скорость, конечно, упала, а когда я еще газку наподдал – так уже не воздушные ямы пошли, а фигуры высшего пилотажа, нет уж, лучше помедленнее пойдем. Ветер уже прямо орет и все нас засыпать пытается, но не успевает. К утру я выматываюсь настолько, что ставлю вождение на автомат, и плевать на все изгибы. Дрон научной работой занят – считает число толчков на единицу времени, его можно понять – в башне делать сейчас абсолютно нечего. Серчо, узнав об этом, дает ему задание проверить местность на активность, тщательно и плотно. Дрон за это берется, хотя и без энтузиазма, а я все за Серчо переживаю – неспавший ведь, бедняга, сидит, страхует нас. А Дрон кое-что интересного нашел! Материальных очагов нет, но поле сильное и к нам недружественное, конкретно к нам. Может, оно наведено издали, а может, и с незапамятных времен здесь висит, никто из нас сказать не может, и приходится просто примириться с фактом. Смена, Пьеро ко мне лезет, а на щеке синяк красуется – последствия этой ночи, плохо, видать, пристегнулся к койке. Меняемся, и я отползаю вглубь, пытаясь парировать толчки и броски пола – такой качки я давно не имел возможности ощущать. В жилотсеке все спокойно настолько, насколько это возможно. Заползаю на свою лежанку и кругозора ради в стеклоблок смотрю. Там однообразная каша красного и желтого цветов, а изредка через нее и небо прорывается, мутное и серое. Я так и заснул, безо всяких препаратов, а проснулся часов через пять – за окном благодать божья. Ни ветра, ни мутности в воздухе, до горизонта дюны или барханы – словом, кучи песка, и из них изредка жесткие элементы торчат, глина ссохшаяся. Цвет у них – золотой и сумрачный, а в небе – правильные ряды облаков вдаль уходят, и выглядит все достаточно мрачно. В отсеке обед. По этому случаю скорость сброшена, и банки консервов не прыгают, как бывало, по столу, а стоят спокойно, только медленно кренятся вместе с ним туда-сюда. Но все равно, даже в таких спокойных условиях я ухитряюсь попасть вилкой вместо куска ставриды в масле в руку Знахаря. Его тонкая душа не выдерживает, и он просит остановиться вообще. Пьеро тормозит, и Знахарь тыкается носом в стенку ЦП. Новая порция охов и стенаний, но она стихает, и все сидят и наслаждаются неподвижностью пола и стен. Серчо сидит, подперев рукой опухшее лицо, и решает проблему: с одной стороны, надо поскорей выбираться из этой песочницы, а с другой – хочется хоть немного отдохнуть от тряски и раскачиваний по этим барханам. Наконец выбрал: – Час – отдых и проверка матчасти. Сергей – сеанс связи с базой. Мою систему проверять нечего, она в работе. Лезу я в башню, там Дрон, он датчик системы обзора на максимальных уровнях гоняет, а во внешних микрофонах ветер чуть-чуть посвистывает. То дунет, то утихнет. Я беру наушники и лезу в отсек обратно, сижу и слушаю этот шум, весьма приятный тон. Минуты три я так молча кайфую, а потом вдруг осознаю, что ветерок уж очень периодично и каждый раз одной и той же мелодией свистит. Пока я это перевариваю, новые звуки в шум вплетаются. Теперь это уже не мелодия, а фраза на языке непонятном. Согласные звуки шуршит осыпающийся песок, а гласные ветерок провывает. Тон спокойный, размеренный, гипнотический какой-то, прямо в душу лезет, даром что языка не знаю. Я, прямо не снимая ушей, добираюсь к ЦП – там Сергей на базу передает, что у нас датчики понаписали – и включаю магнитофон, затем откручиваю кассету назад – записалось, я, признаться, сомневался. Я еще раз для верности троекратное повторение записываю, затем стоп – а Сергей с удивлением на мои манипуляции смотрит. Я ему ничего не говорю пока, а просто включаю звуковой фон, а наушники, наоборот, выключаю, мне еще уши пригодятся – мои уши. Теперь, если это и вправду заклинание, то мы от него защищены, а запись – ее хоть сутки крути, вреда не принесет. Лезу к Серчо и докладываю о новом повороте судьбы. Серчо запись слушает, а потом, сдержанно одобрив мои действия, подзывает Чисимета и предлагает магнитофонные наушники ему. Тот слушает, и лицо у него меняется примерно в такой последовательности: внимание, испуг, обреченность, удивление и радость недоверчивая наконец. Уж и запись кончилась, а Чисимет все еще сидит, рот раскрыл. Серчо с него, как с чего-то неживого наушники снимает и тоном следователя спрашивает: – Этот язык тебе известен, ведь так? Так давай, разъясни, что за голос это, и чего он несет? Чисимет рот закрыл, но сидит молча, Серчо его взглядом сверлит, а я только дивлюсь, как такой взгляд выдержать вообще можно. Вообще я Серчо побаиваюсь, а когда он еще и вот такой… Чисимет: – Для тех, кто языка этого не знает, голос не опасен. Но я, услышав его, должен был потерять всякий разум, вылезти сейчас отсюда и идти по пустыне, а что дальше было бы – я и гадать боюсь. Я не знаю, почему я еще сохраняю рассудок. Вся эта тирада идет под бледное лицо и подрагивающую челюсть. Нам с Серчо такая информация тоже не в радость, и Серчо за решением в карман не лезет – отдает приказ трогаться вперед, и опять пол под ногами ходуном ходит. В жилом отсеке – пятиминутка для избранного круга: Серчо, Керит, Чисимет, Знахарь и я в качестве свидетеля, которого вовремя не прогнали, а потом стало не до него. Речь идет о вреде излишней скрытности, говорит Серчо. – Я бы попросил вас, – взгляд на посольство, – впредь заранее сообщать сведения о всякого рода затруднениях в пути, о которых известно хоть что-то. А то глядите: с кем мы ночью столкнулись, знаете – а молчите. Вот сейчас поющие пески – та же ситуация. Пока обошлось, а дальше? Ну, что скажете? Рыцари начинают быстро препираться между собою опять же на своем языке, Но Серчо это пресекает: – Сразу давайте. Я и так к вам без особого доверия отношусь, а теперь и вовсе за нежелательных пассажиров считать начну. Со всеми вытекающими мерами! Голос у Серчо позвякивающий, и это ничего хорошего не сулит. Со мной, к примеру, таким тоном всего один раз беседа была, когда я в Восточном походе танк набок завалил, причем исключительно по дурости. Серчо мне тогда пообещал «еще раз такое – и тебя здесь не будет» – вообще в экспедиции подразумевалось – слава богу, что «такого» вроде больше не было. И вот сейчас я на Серчо смотрю и понимаю: заартачатся рыцари – высадит, по три литра воды даст и высадит. Керит брови приподнял, взглядом сверкнул и деланно-спокойно отвечает: – Требования ваши мы понимаем. Но у нас многие причины есть, молчать чтобы. И одна из них – как раз ваше незнание, полное незнание обстановки, незнание возможностей тех, кто заинтересован в уничтожении. Уничтожении нас, потому что о нас им известно многое, и уничтожении вас, потому что о вас неизвестно ничего. Я бы на такую фразу взъярился, а Серчо спокоен, даже улыбочка на лице появляется. – Ну, вот и договорились. Теперь у меня никаких сомнений нет, как действовать: либо вы сейчас, прямо вот тут разъясняете, что к чему, и тогда мы вместе мозгуем, либо я вас довожу до Узкого прохода, там высаживаю, и мы расходимся, как в море корабли. Вот так. Керит тоже ухмыляется: – Ну, от вас не отстали бы, даже если бы вы сами шли, а теперь, когда вы уже со мной да с Чисиметом поякшались, так и подавно не отстанут. И встречи будут куда посерьезней той, ночью в степи. Враг переговоров и соглашений не признает, это я к тому, что вы, может быть, надеетесь себя нейтральными объявить. Знахарь замечает со своей полки, раскачиваясь в такт с колыханиями танка: – А какой резон вашим словам верить? Вы же теперь для нас не посланцы дружественного Межозерья, Великий Воин вам только прикрытием был, ежу ясно! Про ежа Знахарь по-русски ввернул, нас с Серчо порадовать решил. Но Серчо радости не высказывает, а продолжает на послов глядеть выжидательно. Керит молчит, Чисимет молчит, я молчу. Немая сцена. Наконец, тишину нарушает Керит: – Ладно. Вы узнаете то, что хотите. Серчо глядит на меня, я его мысль понял и включаю общую трансляцию (а запись с самого начала идет). Включил, и голосом официального журналиста вопрошаю: – Уважаемые попутчики, не хотите ли вы сообщить экипажу более подробно цели и задачи вашего путешествия, намеченные пути их достижения и наиболее вероятные препятствия, которые при достижении этих целей могут возникнуть? Чисимет пихает в бок Керита и начинает: – Цели – если целью называть какое-то место – не сильно отличаются от тех, что были объявлены Маршалом. А задачи, конечно, другие. Наверное, вам известно, что сейчас на дальнем северо-западе сложилась весьма тяжелая, как бы сказать, ситуация. Идет извечная борьба между Темными и Светлыми силами, но сейчас она находится в одном из критических положений. Темные силы выступают под предводительством мага, который имеет много имен на тех языках, которые мы знаем, и, наверное, еще больше на неизвестных наречиях. Но для всех он – Враг. Сейчас, вот именно сейчас он получил реальную возможность взять почти полную, а затем и просто полную власть над дальним Северо-Западом, Средними Землями, как их называют жители. Светлые силы оказались разобщены – отчасти по своей вине, отчасти стараниями Врага – и они могут проиграть эту битву. Это там, впереди. А мы с Керитом – посланцы Восточного края, который есть ничто иное как эхо Средних Земель, со многими отличиями, конечно. Там у нас тоже идет борьба с Темными силами, но нам легче, ибо они не собраны единой волей. Но если Враг победит на Северо-Западе, то он неминуемо двинется на Юг, где ему вряд ли кто сможет противостоять, и на Восток, где тоже нет достаточных сил для его сдерживания. И поэтому мы, два восточнокрайца, идем сейчас на запад. Ни я, ни Керит не верховные мудрецы и не маги сколько-нибудь заметной силы, хотя многое умеем и знаем. Мы – просто курьеры, мы просто несем в себе часть Древней Силы Востока, несем ее для Светлых Сил Средних Земель. Ни я, ни мой спутник не можем этой силой пользоваться, мы можем ее только хранить или передать кому-нибудь. Но тот, кто эту силу сможет использовать, будет в состоянии поспорить хоть с самим Врагом. И Враг это знает, и знает хорошо. Если он не навалился сейчас на нас всей своей силой, так это только потому, что она ему нужнее в других местах… В Прибрежном Крае он запер нас в ловушке – через Хребет дороги нам не дали бы вахлаки, а через джунгли – сами знаете. Шесть лет мы пытались выбраться из Озерного края – и только сейчас ваш поход вкупе с легковерностью Великого Маршала дали нам эту возможность. Враг, скорее всего, уже знает об этом, хотя у него есть причины не доверять здешним своим приспешникам, и поэтому сейчас, наверное, идет проверка. А причина – серьезная. Есть ведь в самых диких местах Хребта древняя раса и-ка, о которых никто ничего не знает толком, и вести, которые идут отсюда во внешний мир – только те, которые им нужны или хотя бы безразличны. Именно поэтому Керит идет – не в Захребетье, а к Серому пику Красного хребта, туда, где не бывал еще никто из живых, и его дело – узнать у и-ка, что им нужно, и суметь убедить их помочь Светлым силам. Вот и все, что я могу вам сказать. Рассказ эффект произвел. Я только по окончании заметил свой разинутый рот и в ужасе выпученные Знахарские глаза. Серчо всю свою руководящую роль забыл и затылок ерошит жестом прямо-таки простонародным. Пьеро на рычаги нуль внимания – судя по тому, что танк по прямой идет, да и прочая смена, видать, не лучше. – Так, – наконец Знахарь тишину нарушает. – Значит, теперь мы пособники этих самых Светлых сил? Отныне и навечно? Керит головой кивает. – И враги Темных? Это же все, это же мы уже не живые! Я, чтобы перебить панику, говорю: – Темные, светлые… Звучит красиво, куда уж нам, да только в чем суть? А может, они как обычно – одного поля ягоды, только с кустов разных? Чисимет с Керитом глядят на меня непонимающе, затем начинает говорить Керит; я таким голосом, наверное, кролику таблицу умножения втолковывал бы. – Темные – так они темные и есть. Ну, плохие, понимаешь? Им вольготнее всего, когда в живых царят страх, злоба, ненависть и прочие подобные чувства. Власть Темных сил – это власть призраков, у которых нет человеческих чувств. А Светлые силы – они хотя и разной яркости, но они противостоят темноте, хотя и не всегда успешно. Ведь этого нельзя не понимать! Танк в очередной раз подкидывает, из-за этого торжественность момента несколько смазывается, должного понимания не выходит. Затем Сергей из башни спрашивает: – Понимать, конечно, можно, а вот делать-то что будем мы, извиняюсь за выражение, земляне? Дрон выводит на экран и читает вслух инструкцию по отношениям с местными жизнями:
«Вмешательство во внутренние дела объекта посещения в стадии государственных структур не допускается. Исключения: – предотвращение глобальных последствий стихийных бедствий; – явно выраженная угроза жизни участников экспедиции или жизненно важному имуществу; – предотвращение действий аборигенов, явно губительных для объекта посещения в целом.»
Голос Пьеро откуда-то из глубины рубки: – А кто вмешивается-то? Ползем себе и ползем. А если угроза будет, так можно и вмешательством заняться! Знахарь на это бурчит: – Не беспокойся. Если это действительно так, как они говорят, то этот Враг тебе быстренько угрозу организует. Серчо решает: – В полночь – связь с базой. Тогда все окончательно решится. Но пока что знайте хотя бы и то, что лично я – за. Честное слово. Я лезу менять Пьеро в ходовой рубке, и все идет как прошлой ночью минус буран и плюс сознание, что все вокруг неспроста. Правда, на активностной картинке имеются неясного типа концентрации, явно не живые – но живущие не менее явно. Носятся вокруг, то в кучу собираются, то снова вразброд. Экран локатора ничего не показывает, в оптике тоже все чисто – и внимания на них я много не трачу, но время от времени поглядываю. Вот еще парочка появилась, силы прямо-таки пугающей, а по радару? А в радаре вообще нечто несуразное – несколько скальных обломков в воздух поднялись и парят над общей плоскостью. Только я эту картинку разглядел, как мощная парочка на нас кинулась – и камни вместе с ней тоже! Я, как был не привязавшись, начинаю виражи и прыжки. Моя голова бьется то о перископ, то о спинку, в жилотсеке вообще грохот стоит, как от консервных банок, но веду я все равно зигзагами, потому что эта гадость уже рядом с нами, и явно камнями в нас целит. Те призраки, что послабже, тоже тут, то барханы насыпают, то ямы мне роют – плевать, главное от мощных уйти или обмануть их! Удар по крыше, еще один – ближе к корме, потом под гусеницы попадает нечто твердое и хрустящее, нас подбрасывает на нем, с крыши слышен грохот – что-то скатилось – и снова под гусеницами хруст. Локаторных экранов нет, вернее, они есть, но не показывают ничего, а активностная картинка резко краснеет, а затем так же резко бледнеет – все, эти духи свое отыграли, и фон вокруг чуть ли не на три единицы упал. Гляжу в перископ: ветра нет, как отрезало, все спокойно. Засвечиваю наружный осветитель, разворачиваю окуляр – и чуть не вою вслух. Не знаю, насколько он темный, этот Враг, но скотина он точно. Колпак с крыши как обгрызен – вместе с локатором и прочей начинкой, конечно. А прочая начинка – это антенна спутниковой связи и разнесенный Л-дальномер. А тут еще сзади Знахарь спрашивает этак беззаботно: – Ну, как? Что-нибудь случилось? Моей ругани хватает минуты на три-четыре, обиделся Знахарь, наверное, но сейчас мне не до его обид, честно. Конечно, есть у нас резервный радар ближнего действия под лобовым листом, но вот связь… Даже если аварийную систему с маяка на ручной режим перевести, все равно плохо, и очень. Я злой, команда тоже не рада, и пассажиры, хоть и не понимают, что случилось, но тоже мрачны соответственно нашему настроению. Теперь всему экипажу дел хватает. Мы с Пьеро коробку ведет, Серчо компьютер под запасной локатор переналаживает, а мы с Дроном и Сергеем связью занялись. Утро наступает, в перископе опять те же ряды облаков, и висят себе неподвижно, может быть, это здесь с прошлого года так. Серчо морзянкой с базой перестукивается, а потом объясняет общий смысл: нам дана свобода принятия решения с условием выполнения конечной цели; видимо, Серчо не стал вдаваться в подробности, разъясняя международную обстановку в целом и наше в ней расположение в частности, иначе так просто они бы не согласились. Бедняги с вертолета в данный момент сидят по ночам в своей жестянке запершись, а вокруг волки бродят. Эти ребята парочку подстрелили, думали мяска неупакованного покушать, а добыча к утру как в воздухе растаяла, и теперь по этому поводу у летчиковдепрессия и стресс. Серчо это рассказывает и между прочим роняет: – А послы поедут с нами туда, куда им надо, я вроде бы уже говорил? – и переходит к другим темам. Никаких тебе поз, никаких тебе клятв – хотя решение это можно было б и поторжественней обставить. Непредсказуемый человек он, наш руководитель. Солнце уже высоко, я устал за ночь и поэтому, Пьеро не дожидаясь, лезу в жилотсек и там валюсь спать, затем вспоминаю – пристегнуться забыл, глаза снова открываю – а на часах уже шесть, а ремни все в порядке – кто-то позаботился. Проспал восемь часов одним махом – во как бывает! За столом Дрон со Знахарем сидят, прикидывают, когда мы из пустыни к Узкому проходу выйдем, вернее, прикидывает Дрон, а Знахарь важно головой подкивывает. Получается – к часу или двум ночи. Ох, как я не люблю эти ночные выходы в незнакомые места – кто б знал! Но ничего не поделаешь. Там тем более на автопилоте не пойдешь, танк руками держать треба. Дрон Серчо обо всем докладывает – получает директиву: скорость поменьше – и тогда добьем пустыню лишь к утру. Керита Граховича ссадим, и пойдет он своей дорогой, а мы – своей. Скорость меньше – мне же лучше. Автопилот включен, программа отлажена, мне дел – минимальное количество, благо дорога куда ровнее. Вечереет, солнце уже зашло, только на горизонте красная полоса осталась. По идее и она должна тоже скоро погаснуть, но проходит час, другой, а она все висит и висит, только центр свечения перекинулся к северу от запада. Желтых да оранжевых тонов в ней все меньше, и к середине ночи она уже полностью красная, без всяких примесей других цветов. В сочетании с пустынным песком и небом в комковатых облаках это все смотрится довольно зловеще, и я делаю на память несколько кадров на цветной химической пленке. Дрон сообщает: – По спутниковой карте в ту сторону километров на сто – голая пустыня, а потом – остатки небольшого плоскогорья, и все. Была б у нас антенна, мы бы сейчас выяснили, что там происходит, но увы – спутник для нас закрыт. Знахарь, а Знахарь! Что это там творится, а? – А что бы ни творилось. К нам это не относится, по крайней мере вот так прямо сейчас. Там, за горизонтом, кто-то занят своим делом, а у нас свое. И больше по таким пустякам меня не будите, а не то узнаете, каков Знахарь в гневе. Ну, положим, каков Знахарь в гневе, я знаю, и не очень-то это меня пугает, а вот что там вдали… Но дорога у нас и вправду своя, и поэтому катим дальше. Дрон на базу стучит, просит хоть словами передать, что с орбиты видно. Пока то да се, пока спутник над плоскогорьем прошел, прошло часа три, и вот ответ: центр светового излучения – на том самом плоскогорье, а в других диапазонах – ничего определенного, активность выше нормы, но об этом и так догадаться можно. Так до утра и идет – как на востоке светлая полоса появилась, так зарево потухло в две минуты, солнце встало – в перископ горы видны. Я обрадовался как не знаю кто. Конечно, там идти труднее, и население опять же разное до всякости, но все же что-то родное, на чем глазу и душе отдохнуть есть. Почти три дня видеть только песок да камень вокруг, да не просто видеть, а следить за ними внимательно – надоедает, и даже очень. Поддал я газку, и к девяти часам утра торможу перед горлышком Узкого прохода. Под гусеницами уже не песок, а так, земля сухая, да и на горах то тут, то там пятна зеленые виднеются, вот радости-то! Я останавливаюсь, и вся команда лезет в открытые люки – понять можно. Трое без малого суток просидели в герметичной укупорке. Замкнутый цикл, конечно, жить позволяет, но со свежим воздухом этого не сравнишь! Сидим на крыше и хором восторгаемся, и даже кусочек пустыни, который все же лезет в глаза, как-то даже симпатичен. Затем, когда первый восторг стихает, я лезу разглядывать колпак, а вернее, то место, где он стоял. Я гляжу, и народ глядит: остались нам на память только гнезда с остатками силового каркаса – а ведь пластик на него мощный шел! От поворотной платформы – только лепешка с глубокими бороздами, а в бороздах осколки камня застряли, маленькие такие осколочки. Чисимет их в руки берет, говорит что-то на своем языке Кериту, и потом они начинают говорить уже хором – заклятье, не иначе, кладут. Знахарь принюхивается и тоже начинает в ответ раскачиваться – правда, молча. Я прихожу к выводу, что это надолго, и лезу в люк, поднимать наверх пакет с пайком и пару литров холодного конденсата из водосборника. Только последнюю банку вскрыл – наши чародеи процедуру закончили. Чисимет раздает каждому по камушку, а три лишних Кериту ссыпает. – Я, – говорит, – советую их с собой носить. Они теперь оборонять будут от, как вы выражаетесь, воздействий – не от всех, конечно, но от некоторых. Такой подарок грех не принять, и я свой камень в карман прячу, а Сергей его еще и тестером проверил, во дотошный товарищ, прямо с датчиком на крышу вылез, проверил экипаж, а теперь на корпус перекинулся. Хотя повода для веселья особого нет, настроение все равно хорошее, я даже напеваю, приводя в приятный для глаза вид ошметки колпака и антенн. Окончили трапезу дипломаты на башне – и трогательная сцена прощания. Керит с Чисиметом долго ругаются и объясняют друг другу, кто есть кто, то на своем, то на общем языке. В выражениях не стесняются. Я прикидываю, дойдет дело до мордобития или нет, решаю, что не дойдет, и оказываюсь прав. Керит слезает с крыши и обзывает напоследок Чисимета водяным медведем. Затем издает дикий крик и пускается в путь, не оборачиваясь и всем своим видом выражая радость от факта расставания. Пьеро не выдерживает: – Это у вас принято так прощаться? – А как же иначе? Так оно лучше всего, – отвечает Чисимет. Серчо устанавливает на треноге стереотелескоп – ума не приложу, зачем нам его вообще с собой дали, в коробке и так тесно. И не приложу ума дважды, зачем Серчо телескоп сейчас понадобился – ведь не звезды же разглядывать! Но оказывается – не звезды. Серчо, видимо, решил, что рельеф – рельефом, а самому тоже не грех вперед посмотреть, и теперь ворочает трубою так и сяк, разглядывая Орогоччу – название у вахлаков той части гор, что от Красного хребта проходом пресловутым Узким отделена. Это уже не хребет, а просто горная страна, по которой нам вроде бы проложили маршрут. Что название это значит – неизвестно. У вахлаков оно мелькает везде, да и в хрониках принято – вот и решили сунуть его на нашу карту ни к селу ни к городу, язык ломать. Итак, сижу я со Знахарем и насчет ломки языков треплюсь, потом Серчо зовет. Подводит к окуляру – мать честная! Справа и слева по орлу висит, на таких дальностях, что даже в телескоп они выглядят комарами. – Я уверен, что такая цепь сейчас висит вдоль всего стыка гор с пустыней, – говорит он. Помолчал, потом добавляет: – А что над нами никого – значит, увидел и смылся от греха подальше, а может, просто исчезновением своим дает остальным знак. Надо посмотреть – если сейчас и другие уйдут, то это точно. Дрон тоже в телескоп посмотрел и гипотезу выдвинул: – А эти, горные и-ка, к которым Керит идет, они над Орогоччу тоже властны? Может быть, это их орлы? Чисимет отвечает длинной фразой, весь смысл которой можно выразить тремя словами «черт его знает». Серчо отгоняет от телескопа Знахаря и вновь убирает аппарат в контейнер, потом командует: – Проверить состояние оборудования, если есть предпосылки для отказов – устранить. На все – до трех четвертей часа, раньше управитесь, вернее, управимся – молодцы будем. Молодцы-то мы молодцы, но на все про все уходит около полутора часов, потом десять минут перекур, и дальше двинулись. Пьеро за рычагами, в башне Сергей, а я дремлю на койке – после полудня, видимо, опять мне вести. Вот так и сплю, снятся мне всякие приятные вещи, а потом – это я хорошо помню – снится, как я в детстве сижу верхом на железной бочке, а рядом дружок, тоже в коротких штанишках, колотит по этой бочке молотком с частотой прямо-таки пулеметной. Продираю глаза – в отсеке оживление. Через меня Чисимет перегнулся бесцеремонно и в стеклоблок глядит, а Знахарь в другой уставился, то есть мне дырок для осмотреться не осталось. Это меня раздражает, и приходится пробираться на ЦП, где Дрон с Серчо уже сидят. На экране горит следующая живописная картинка: вокруг нас стоят в три кольца мрачного вида вахлаки. Вахлак – он и просто-то существо малосимпатичное, а когда он еще и мрачный, то просто страшно. Волосы в черный цвет крашены, на каждом – черные же фартук-щит кожаный и штаны на помочах. В одной руке копье и в другой руке копье, словом, гвардия. Черный цвет волос – это на Хребте боевая раскраска, и здесь, надо полагать, тоже, хотя про народ Орогоччу у нас мало что известно. Стоим. Потом Сергей говорит: – Попробую-ка еще раз, может, не расчухали? – и дает короткую очередь, снарядов в шесть, над головами. Снаряды уходят вдаль и красиво рвутся на противоположном склоне, вздымая в воздух ошметки кустов и осколки камней. Шеренги стоят, не дрогнув, даже выражения интереса не проявляя. Пьеро трогает с места и со скоростью средней резвости божьей коровки идет к вахлакам, опять же не дрогнувшим, пока они не упираются копьями в лобовой щит. Теперь их рожи заполняют весь экран. Мерзкие рожи, честно скажу. Пьеро тормозит и замечает: – Похоже они так стоять и будут. А давить их мне не хочется, раз, и не положено, два. Подождать, наверное, лучше. – А сколько ждать? – это Сергей из башни. – Месяц, день, год? Серчо обращается по трансляции: – Чисимет Гишевич, ты вахлаковский язык знаешь лучше, чем Знахарь? – тот без лишних разговоров сразу лезет на ЦП, для чего совершается сложная комбинация перемещений, в результате которой он у экрана, а я снова на своей койке и в стеклоблок гляжу. Мне б сейчас на А-картинку глянуть, хотя и так ясно: чтобы вот так стоять, нужно нас всей душой как врагов ненавидеть, как врагов, чья погибель своей жизни дороже. После этой мысли я себя поправляю: не нас, а «его», наш танк они наверняка воспринимают как единое существо, а не курятник на колесах. Раздается голос Чисимета – он говорит на внешние динамики, а Знахарь переводит для нас: – Кто вы такие и что вам нужно? В боковом ряду, который я вижу, небольшое шевеление, головы поворачиваются, как бы ищут, кто, мол, будет говорить. Наконец раздается ответ – динамик мне его чуть ли не в ухо выплескивает, а перевод где-то на заднем плане. – Мы – воины Орогоччу, и хотим закрыть тебе путь в наши земли. Мы умеем воевать и с драконами, и с – тут какое-то неясное слово проскакивает, типа «курпури» или «корпури» – так и с тобою тоже справимся. Уходи от нас в свою пустыню, все! После этого в переговорах наступает пауза. На ЦП идет совещание – то ли и вправду сыграть роль этакого добродушного бегемотика, который ползет по своим делам, никого не обижая, то ли разъяснить этим героям, что речь идет не о «нем», а о «них». Вариант с бегемотиком отвергается главным образом потому, что при нем снова в закупорке сидеть. Задача объяснить, что к чему, возлагается на Знахаря, Чисимет в своем пристенном наряде на это не годится. Знахарь берет микрофон и говорит: – Воины Орогоччу! Перед вами не зверь из пустыни, и даже вообще не зверь. Это просто коробка на колесах, сделанная из железа и дерева людьми, на железном острове живущими. Сейчас я, один из людей, в этой коробке сидящих, вылезу, чтобы говорить глаза в глаза, вылезу без оружия, поэтому кидать в меня копьем или чем иным убийственным пожалуйста не надо. Затем с кислой миной на лице Знахарь открывает люк и лезет вверх. Да, неправ я был, когда его трусом считал. Он не просто трус, он смелый трус. Гримаса гримасой, а лезет быстро. После небольшой заминки снаружи слышны пространные уверения в совершеннейшем к вам почтении, а затем такая дипломатия, что у кого как, а у меня мозги набекрень встали. Идет торговля, кто кому сильней не доверяет. На экране ЦП хорошо виден говорящий от имени героев – такой же вахлак, как и прочие, никаких знаков различия на плечах и корон на голове. Видимо, он тоже к парламентским периодам непривычен, так как уже через полчаса блужданий вокруг да около ставит ультиматум: либо мы сажаем к себе внутрь и на крышу столько воинов, сколько поместится, и следуем куда покажут, либо бой до победного конца. Знахарь с понятным любопытством спрашивает: «А куда скажут поедем – куда приедем?» Ответ выражен явно не в духе рыцарских романов, но что-то знакомое в нем есть: – Там разберутся. Куда надо, туда и приедем. Прежде, чем дать согласие на оккупацию, Серчо издает приказ: – Дрон, возьми пистолет, наушник с микрофоном и в клозет, быстро! Шторку задерни. Решение, что и говорить, мудрое и логичное, но у всех на лицах ухмылки появляются, даже Чисимет хихикнул – он с этим устройством во время хода по пустыне уже ознакомился. Знахарь по приказу снизу объявляет «миру – да, нет – войне», и через все люки к нам лезут вахлаки, а предводитель опять в толпе затерялся. Сергея из башни прогоняют – запомнили, откуда пушка била, а в жилотсеке немая сцена – вахлаки на Чисимета смотрят, пристенниковская обмундировка им явно что-то нехорошее напоминает, и из этого я делаю заключение, что экскурсии на Красный хребет по меньшей мере до Приозерья на Орогоччу достаточно часты. Изгнанный с рабочего места Сергей предлагает: – Чем так тут в тесноте сидеть – пойдем-ка на крышу! Эти стенки за пустыню мне во как надоели! Как он говорить начал – так на горло короткое копье нацелилось, затем снова опустилось. Возражений нет, и все наши, кроме Серчо, который за рычагами, и Дрона – он мышью сидит за шторкой – лезут наверх и устраиваются на крыше. Идет движение «куда скажут». В общем-то, направление не сильно изменилось, но теперь мы все сильнее и сильнее забираем в сторону гор. Та часть вахлаков, которая не поместилась у нас внутри или на крыше, следует сзади, все больше и больше отставая, но никого из пассажиров это не волнует. Потихоньку вечереет, солнце опускается все ниже и ниже, а места вокруг выглядят все более и более обжитыми: то тропку пересечем, то загон-скотобаза мелькнет вдали, а то и одинокие жилища вахлаковские – груда камней как если трубу пополам разрезать да наземь положить, а чем скреплены они – неизвестно. Наконец – уже совсем темно вокруг стало – мы подкатываем к крепости, вернее, укрепленному поселку – с десяток каменных редутов, расставленных по какой-то сложной системе, и на крыше каждого по воину с факелом в руках торчит; видимо, здесь и будут с нами разбираться. Сергей по этому поводу говорит, что «если это снова демократическая республика, то я буду смеяться». Ссаживают нас, и под вежливым конвоем ведут в один из бастионов, причем все в гробовом молчании. Наше место заключения – надеюсь, только предварительного – довольно тесный каземат с узким окном, рядом в щель между камнями факел воткнут. Узкая же дверь, которую за нами, судя по звукам, заперли на два засова. У одной стены – вода в бачке и кружка глиняная, у другой – куча травы, веток мелких, листьев и вообще подстилка. По полу поперек проходит канавка, и в ней вода журчит, судя по запаху – канализация. Пьеро без лишних слов залегает на кучу и закрывает глаза. Больше его примеру не следует никто – и правильно, потому что через полчаса грохочут засовы, скрипят двери, и свет нашего уже почти погасшего факела высвечивает пятерых вахлаков уже не с копьями, а с мечами, и волосы у них синие. Это означает вроде как полное кому-то подчинение, так Знахарь говорит, и уверяет, что на Красном синеволосых не очень уважают, но боятся безмерно даже сами вахлаки. Один из них на общем языке объявляет, что нас ожидают. Серчо просит оставить здесь Пьеро с Сергеем – с прошлой ночи не спали. Просьба отклоняется – на нас хотят посмотреть на всех. – Кто хочет? – ответа нет. Что ж, выходим и направляемся к верхнему строению – видимо, резиденция. В ней бойницы освещены ярко, и поэтому мне удается не вляпаться в канализационный ручей, выходящий из-под ее стены. Перед входом нас обыскивают, у Серчо и Сергея отбирают пистолеты – не как оружие, конечно, а как просто слишком увесистые железяки. С Чисимета снимают меч, с меня – котомку с фотоаппаратом, наушник-микрофон у Пьеро на голове трогать не стали, потом один из стражников оглядел нас, ощупал и с Чисимета напоследок еще и пояс забрал. Сергей без пушки чувствует себя неуютно, а я спокоен – убивать нас прямо тут вряд ли будут, разве что уж очень нахамим, а если будут – так Дрон из танка поддержит. Итак, берут нас под микитки и почти вежливо вводят в помещение. Открывается следующая картина: каменный зальчик, в щели в стенах воткнуты десятка два факелов, которые горят на удивление ровно и без копоти. У каждой стены – по десятку вахлаков, и лица у них как обычно мрачные, а волосы белые, насколько это, конечно, возможно. Синеволосые во вторых рядах – то ли это нас так боятся тут, то ли уважение оказывают. Напротив входа – длинная скамья и на ней трое ярко-рыжих стариков – власть местная, видимо. Для нас тоже стоит скамья – значит, разговор ожидается более-менее спокойный. Один из рыжеволосых говорит на всеобщем: – Садитесь, незванные пришельцы! – тон повелительный, но голосу внушительности недостает по причине свистящего зуба. Но мы садимся без улыбок, демонстрируя осознание высокой чести лицезрения. Начинается разговор, и начинается довольно неприятно. Правый член тройки обвиняет нас последовательно в шпионаже (неизвестно, правда, в пользу кого), в «желании сотворить зло на земле Орогоччу», в использовании для успеха дел своих призраков тьмы и в служении подземному врагу. Потом крайне правый замолкает – но явно лишь потому, что устает, а не потому, что исчерпал все обвинения. Знахарь рядом сидит весьма опечаленный: на побережье любое такое обвинение означает лодку, кувшин воды и морское течение в сторону от берега. По закону кто вернется, тот прощен, только вот не возвращался еще никто. Серчо – он у меня с другой стороны сидит – напротив, спокоен и произносит в ответ: – И чем вы это хотите доказать? Не нам, хотя бы самим себе? Опять правое крыло идет вперед, повторяя все то же самое, только теперь каждое обвинение привязывается к нашему появлению из пустыни и к нашей самоездящей коробке. Серчо к таким оборотам готов, и пускается в разъяснения. Как просто и в то же время правдоподобно объяснить все наши технические чудеса местному населению, у нас есть куча разработок, для разных рас и разных ситуаций, и, надо сказать, до сих пор они действовали неплохо. И вот толкает речь Серчо уже десятую минуту, когда один из тройки, в середине сидящий, обрывает его на полуфразе: – Нам понятно. Что вам нужно? – От вас – ничего. Мы хотим пройти вдоль Орогоччу, переправиться через озеро – оно у народов Красного хребта называется Болотистым – и через Мелкогорье выйти в степь. Я вздрогнул, да и не только я – все наши, такой радостный хохот раздался. Даже синеволосые у стен и то какие-то звуки издают. Посмеялись с минуту, и снова серьезные лица. – Что ж, – говорит левый рыжеволосец. – Вы пройдете через Болотистое озеро и Мелкогорье. Вы пришли без приветствия – и уйдете без прощания. Но если вы задумаете свернуть со своего пути, то больше с вами говорить не будут. Можете забрать у выхода свое оружие и свои железки. Это явный намек на «позвольте вам выйти вон», но Серчо – непробиваемый мужик – принимается выспрашивать насчет дальнейшего пути, впрочем, недолго это длится – замолчали хозяева, как воды в рот набрали. Пьеро встает, говорит рыжим что-то по-польски, а нам на всеобщем: – Пойдем отсюда, спасибо за гостеприимство. Эко он несдержан, хотя можно понять – с недосыпу и не то сотворишь. Мы забираем у караула свои «железки», и я задумываюсь – показать бы этим властителям, что это такое, а потом вдруг вспоминаю, что при допросе не было даже помянуто про пушку нашу – а ведь эти рыжие наверняка осведомлены о том, как мы ее применяли. Серчо соглашается, что это загадка, но гадать ни о чем не хочет – и так всяких непонятностей хватает, чтоб еще чем-то мозги забивать. Добираемся до танка – время уже позднее, а может, даже раннее следующего дня. В коробке никого нет, и мы наконец выпускаем Дрона из его укрытия. Он злой как черт – столько времени просидеть в не самом удачном месте – и все зря. Завтра – нет, уже точно сегодня, своей дорогой пойдем, все как договаривались, а сворачивать и так не надо, ну а до утра – отбой. Проснулся я раньше всех – девять часов времени. У борта вахлаки черноволосые стоят, в небе орел кружит – вроде все как надо. Сел я на ЦП и принялся маршрут до Болотистого озера прикидывать. Получилось – выйдем мы к нему в ночь, часа так в два. Пьеро повезло – Серчо вряд ли с ходу форсировать воду возьмется, хотя кто его знает… Я бужу Дрона, жду, пока он очухается да помоется, потом снимаю «звездочку» с холостого режима и трогаюсь вперед, а Дрон в башню лезет. Едем по дороге, через каждые полсотни метров стоят воины – видимо, надзирают за нашим поведением. Попросил я Дрона дать мне активностную картинку, а он обрадовался и без коррекции ее выкинул. Вся полоса помехами забита, да такими мощными, что и не просвечивает ничего, такого я не видал еще! Источник впереди, и источник мощный, а дальность определить не получается. Я подумал-подумал и решил пока никому не говорить, даже Дрону – получилось, что и к лучшему, что он себе на экран ее не вытаскивал. Попытался я с помехами сам справиться, плюнул и решил за дорогой лучше следить. Она виляет – да и как не вилять: то справа, то слева – груды камней, скалы обнаженные, осыпи и прочие прелести горного ландшафта. Вдоль по-прежнему стоят вахлаки, лица у них по-прежнему спокойные и решительные. Когда только собрать их успели, да и кто успел? Та троица в крепости? Опять же непонятно, то ли это власть верховная была, а то ли мелкая сошка. То ли дело Хребет – там все проще. Пяток племен, в каждом вождь и с десяток родовых вождишек, никакой мистики. Правда, про Орогоччу там рассказывают в стиле рассказов Робинзона с десятилетним стажем о милой Англии. Полдвенадцатого – просыпается народ. Знахарь с самого начала объявляет, что туда, куда мы едем, ехать не надо, он видел дурной сон и вообще чувствует нехорошее. Серчо, естественно, полез глядеть активность, и полетела ко всем чертям моя конспирация, да еще и втыка получил за нее. Поднял он Сергея – тот покопался, очистил спектр, но меня это не успокоило. Стража вдоль дороги на орла – спутника нашего поглядывает подозрительно, а Знахарь бурчит чего-то под нос в своем уголке – обстановка неспокойная. Час дня – я торможу около ручья. Вода в нем не заражена, судя по датчику, и на камнях никакой активной гадости нет, надо запастись, пока есть возможность. Ручей, а на той стороне деревушка, штук двадцать этих каменных хибар. Детишки бегают – но на нас ноль внимания, парочка бабуль – ну и страхолюдины – прошла, не остановилась. Я знаками показываю ближайшему стражу, что, мол, хочу взять воды из ручья, он кивает – мол, давай, только не задерживаясь. Разворачиваю шланг, ставлю фильтр-насадку, чтобы песка не засосать, и лезу в танк. Там у меня дистанционный пульт лежит – хорошая штука. Выставляешь, что какой кнопке соответствует, и работай откуда угодно; правда, чтобы функции поменять, опять в танк лезть надо. Итак, с пультом в руках стою я у ручья. Насоса не слышно, но в прозрачном шланге пузырьки бегут – пошла водичка. Воин-вахлак тоже глядит на шланг – лицо каменное, но глаза обалделые. Чисимет с крыши весело спрашивает что-то насчет «когда поедем», я тоже в ответ кричу, а третий крик слышен из-за ближайшего каменного строения. Этакий рыдающий и одновременно радостный вопль. Появляется из-за строения некто в изношенном… хитоне, так, что ли, сказать – здоровый такой мужик, но весь какой-то усохший, к нам бежит. Добежал, хватает меня за плечи, трясет, стонет по-приозерски что-то сумбурное, только и разобрал я – «возьмите меня с собой, не бросайте здесь». Потом, перемежая судорожными вздохами, излагает свои передряги: был пристенником, попал в плен, долго переходил из рук в руки, пока не очутился здесь в качестве свинопаса и прислуги за все. Держат его здесь исключительно из благодарности – вытащил из этого ручья совсем было потопшего дурня-вахлачонка. Чисимет слез с крыши, подошел, подтверждает: – Да, я тебя вроде даже знаю. Я только-только тогда у Стены служить начал, а ты там уже пообтертый был. Амгама тебя зовут, да? – Да, да, только я уж и имя свое забыл! Чисимет идет консультироваться со стражником, а я – с Серчо. С нашим шефом все нормально. Стражник тоже по важности момента снисходит до разговора, и разговора вполне доброжелательного. Призывается хозяйка Амгамы, короткий разговор – и все улажено. Чисимет подходит довольный: – Она только рада была. Говорит, что Амгама ее только раздражал, а с работой она и сама управится. Амгама на это отвечает: – Да если бы только раздражал! У них ведь как – не своего племени – значит, вообще на земле не существуешь. Хоть на пороге помри – утром только в сторонку оттащат, чтобы не вонял, и все. Если б не ребятенок, я бы вообще здесь бродил как по пустыне, а стащил бы чего – так убили бы. Серчо через динамики призывает нас в танк, и я предупреждаю Амгаму, что сейчас с ним будет говорить самый главный у нас. Наш спасенный пленник с готовностью лезет за мной. Он сейчас в таком радостном шоке, что прилети мы за ним на вертолете – и то не удивился бы. Ему сейчас все равно – почему голос из коробки, почему в повозку не впряжен никто – рад, что есть с кем на родном языке перемолвиться. Движемся дальше, я танк веду и разговор слушаю. История такая: шесть или даже шесть с половиной лет назад в одном из походов Амгаму взяли в плен – в капкан поймали. У хребтовских вахлаков для пленных есть два варианта – либо почетная смерть от кинжала в бок, либо, если есть необходимость – превращение во вьючное животное с перспективой последующего обмена – приозерцам пленные вахлаки и вовсе ни к чему. Амгаме повезло – необходимость в транспорте у группы, его захватившей, была, и три года он мотался по хребтовским тропам, время от времени переходя от одного племени к другому (кстати, Маршал именно за это и ценит пристенников, побывавших в плену – за знание гор и вахлаковских обычаев). Но судьба Амгамы сложилась не так, как обычно. После всяческих перетасовок он попал в район Узкого прохода, и там его купили для Орогоччу. Кому-то здесь загорелось иметь знатока приморского языка. Еще полтора года обучал Амгама группу из сорока студентов всех цветов волос, а затем ему было объявлено, что он больше не нужен здесь. Идти домой было бы дуростью – без оружия, без дороги, спросить не у кого и не дай бог нарушить какой-нибудь здешний закон. К счастью, случилась эта история со спасением утопающего, и по тому же закону Амгаму взяли работать. Теперь появилась надежда – поднакопить еды, вызнать путь и уже так пуститься в дорогу, что он и собирался сделать этой зимой, дабы к Красному выйти в лето. – Хотя, – добавляет он, – я бы все равно не дошел. Серчо, не дожидаясь расспросов, рассказывает о цели нашего путешествия, кто мы такие, и почему коробка сама едет; Амгама интерес проявляет, но без страха и благоговения. Вот ведь интересно – межозерцы никогда не выражали сильных эмоций по поводу нашей техники, обидно даже. Тому же землегрызу часа три объяснять будешь, устройство покажешь, на песке картинок с десяток нарисуешь – и все равно ветряную мельницу колдовством считать будет. А покажи какому-нибудь рядовому пристеннику магнитофон, обзови микрофон железным ухом, динамик – бумажным ртом, кассету – деревянной запиской, и все нормально будет, вещь как вещь, никакой мистики. Так и здесь получилось: Амгама головой качает, хитростью да искусностью нашей восторгается, и только. Повел Серчо Амгаму на крышу – ездить наверху учиться; а я на стражу смотрю – никаких эмоций, мало ли кто там у нас сидит, и я им за это признателен. На стражу налюбовался, и принялся думать, одна любопытная деталь в рассказе у парня проскочила. Такая фраза: «Я, конечно, оружия украсть не мог, здесь за такое убивают, но недавно тут брошенное появилось.» Я и так, и сяк про себя ее обсасываю, а потом через микрофон спрашиваю впрямую. Объяснение такое: буквально за день до нас объявилась в Орогоччу банда. Восемь хребтовых вахлаков, четверка орков (я сам их не видал, но говорят мерзкая народность, хуже вахлаков) и три или два «плохих тунгира» – краболовов тут так зовут. Они зашли в какую-то там деревню и нарушили какой-то там закон. Вахлаков как родственников отправили под конвоем за Узкий, а орков и краболовов частью побили, а частью дали убежать. Теперь их оружие лежит, и его никто не берет – не закон, а просто оно считается несчастливым. Вахлаки с Хребта грозили гневом кого-то очень могучего, но здешних этим не прошибешь. Вот так. Я говорю: – Уверен, это та компания, с которой мы перед пустыней встречались. Но как они так быстро перебрались – убей бог, не знаю. За день до нас – это сколько ж за сутки получается-то, а? Я вспоминаю, как орел краболова таскал на себе, и решаю, что без пернатых не обошлось. А если так, то не один орел тащил, а была эстафета, и очень четко организованная. А раз была организация, значит, был и организатор. За всеми этими размышлениями я забываю про рычаги, и нас подкидывает на очередном скальном обломке. На крыше крик – там Серчо Амгаму геройски спас от упадения вниз. Мне сделано предупреждение, а потом команда «Стоп, привал». На крыше собирается весь отряд полностью, и Серчо представляет спавшей смене новобранца, вкратце разъясняет причину его появления. – Впредь, – продолжает он, – считать его членом экипажа с ограниченными правами, а как их ограничивать – соображать будем по обстановке, может, и не придется. Да, еще хламиду тебе сменить надо. У нас найдется запасной комплект обмундировки? Сергей, организуй товарищу одежду и потом заодно растолкуй поподробнее наши взгляды на жизнь и на что такое хорошо и что такое плохо, давай. Амгама весь сияет. Его ни на мизинец не смущает то, что ползем мы в направлении обратном тому, которое ему нужно, что придется бок о бок жить со странными людьми, быть на положении нижнего чина – он рад, что его снова за человека считают, а это немало. Едем дальше. Дрон выспрашивает насчет государственного устройства вахлаков, но Амгама ничего не знает. – Мне не рассказывали. Просто предупреждали – нельзя, например, такие-то слова говорить там-то и там-то, закон. Носить надо такую-то одежду, закон. Идти в такое-то время туда-то и делать то-то, приказ. А чей приказ, откуда закон – мне не говорили. А я и не спрашивал, и так за болтливость презирали. Сергей забирает Амгаму в жилотсек и начинает свой разговор, а я за дорогой слежу, мне неинтересно. Над нами по-прежнему солнце – к закату направилось, но еще высоко торчит, и орел – строго вертикально сверху. На дороге по-прежнему каждые полсотни метров – вахлак с двумя копьями. Справа горы вверх идут, слева – вниз, но горизонта за ними не видно. Фон местности в норме, но иногда скалы встречаются – чуть ли не живущие существа, такое на них сильное воздействие когда-то было, не меньше второй силы. Я сам дело имел только с магами третьей силы, а про высшие порядки даже и думать не решаюсь. Первой силы у нас в Прибрежье и Межозерье просто нет, а второй всего трое, и по слухам, с ними шутки плохи. Дело к вечеру, а к озеру выйдем в середине ночи. Серчо дает руководящее указание – к самой воде не подходить, а встать до утра где-нибудь километрах в двух. А сейчас смена вахт. Я рад – глаза устали, и вообще надоело, лезу сначала в жилотсек, а потом наверх, и устраиваюсь на остатках поворотной платформы. Здесь же Знахарь – весь из себя разлегся и на орла глядит. – Не нравится мне все это! И вообще, впереди нам будет очень плохо, а мне хуже всех. Плыли бы вы лучше на своем железном корабле туда, где кольцевые горы и река большая в море впадает. Поднялись бы по реке, а там по степи уже и на коробке этой можно. Я не отвечаю этому нытику. Сам же прекрасно знает, что мы около этих кольцевых гор чуть плавбазу не угробили и сами не погробились, когда еще в самом начале экспедиции сунулись туда расследовать, что там за очаг такой активный. Не умели разбирать направленность по спектру и лезли в самые дурные места и там, и на Востоке. А небо уже синеть начало. Луна здешняя висит рогами вниз, как всегда в августе. Пора на боковую. В отсеке дневной народ спать готовится – Амгама уже пристегнут к бывшей Керитовской койке. Чисимет тряпочкой свой меч протирает. В углу Знахарь поскуливает – он вперед залез и уже успел в очередной раз обвариться чаем. Амгама рассказывает Дрону вполголоса то ли легенду, то ли повесть документальную, я завязки не слыхал, и поэтому для меня она начинается с того, что «Черные послы приходили еще через год, и еще через год». Передавая ответ вахлаков Черным послам, Амгама очень хорошо подражает презрительной невозмутимости народа Орогоччу: «…Нет ничего из того, что вы ищете, и если и есть, то вы этого не получите.» И сказал на то старший из послов: «Упрямство ваше не принесло вам выгоды. То, что ваша природа дает вам возможность спорить с нами, не станет вашим спасением. Последний раз мы с вами говорим, а потом все будет иначе.» И сказал на то правитель: «Угроз мы не боимся, а вы теперь для нас не послы, а чужеземцы ненадобные. И недалеки от того, чтобы врагами стать». И больше не было от вахлаков Северного Орогоччу Черным послам ни одного слова сказано. А через три года из степей пришли первые орки. Они нападали ордами на большие города и шайками на мелкие селения. Гибли они тысячами, но приходили десятками тысяч. И настал конец могуществу Северного Орогоччу. Теперь там нет ни людей, ни жизни. Развалины да южноорковские заставы, а почему они оттуда не уходят, никто не знает. Дрон ставит магнитофон на паузу и спрашивает: – А когда все это было? – Лет тридцать назад, а то и шестьдесят. Мне трудно ответить, ведь это же не мне рассказывали, а я просто слышал. Я представил себе жизнь Амгамы среди вахлаков – тоскливо стало, и тоски ради избытия смотрю, свесив голову и искривив шею, как Дрон на историко-политической карте запечатляет рассказку. Если рельеф-карты у нас пестрые, то ИПК – сплошное белое пятно, разве что Озерный Край кое-как закрашен. Серчо вдруг решение поменял: – Пьеро, давай лучше прямо к воде подойдем, я думаю, никаких эксцессов со стражей не будет. – Ладно, – Пьеро в ответ. – Тут даже не обязательно, чтобы я вел. Мы уже по дну этого озера идем – оно же сохнет – по илу слежавшемуся. Автопилот вполне справится с тем, чтобы регулировщиков наших не задавить. Серчо соглашается, и Пьеро, бросив рычаги, лезет к нам и устраивается около стола. Теперь мы делаем километров десять в час, а то и меньше, а до озера сорок кэмэ. Амгама уже храпит, и я тоже хочу спать. Просыпаюсь я по привычке середь ночи. Танк стоит, в отсеке – храп дуэтом – Амгама на пару с Серчо, и Сергей из башни подтягивает. Тихонечко шуршит вентиляция, а больше никаких звуков. Лезу на крышу – там холодно, но я сижу и любуюсь на звезды, ищу по привычке Большую Медведицу, и самое интересное, что таки нахожу, только в хвосте у нее звезд больше чем положено, и направлен он в другую сторону. Дорога, по которой мы шли, куда-то делась, танк стоит на квелой траве, пологий склон очень плавно уходит в воду. Озеро не впечатляет – лужа как лужа, только другого берега в темноте не видать, да и днем, наверно, тоже не очень-то разглядишь противоположную сторону. Цикады стрекочут, время от времени сова гукает, и комары вокруг меня вьются, пищат тихонечко. Справа в сторонке огонек горит, а приглядеться – еще пара отсветов, дым из труб, деревня там, видать. Спать мне все равно не хочется, и я решаю подготовить коробку к переправе. Для этого надо вытащить из носового багажника четыре понтона, прицепить там, где положено, и компрессор на нагнетание поставить. Этим я занимаюсь, а в деревушке тем временем огоньков все больше зажигается, и мельтешение какое-то, видимо, народ с факелами забегал. Я, конечно, так, на глаз, не могу разобрать, что там у них, и лезу в танк к экранам, отдавив по дороге что-то Пьеро – не стал выяснять, что. Я беру ИК-картинку, телекамеру на полную мощность, и направляю все на деревню. Там полнейший шухер: вахлаки мечутся между домами, собираются в группки и несутся к озеру. А оттуда лезет на сушу нечто, на экране оно выглядит вроде пятна расплывчатого. Четко выделяется несколько – пять примерно – щупалец, они очень активно двигаются и пытаются ухватить кого-нибудь из вахлаков, а они, не будь дурни, уворачиваются и по щупальцам швыряют чем-то. Я хватаюсь за кнопки – лезть к рычагам времени нет – и рву машину в сторону деревни. На ходу активностный датчик включаю – ну и фон у этого осьминога! Восьмой порядок при ста процентах материальности, такой коктейль не часто встретишь. Я это мельком думаю, а сам уже включил и физический фон, и А-колебания. Сергей в рубке очухался, и я ему кричу: «Бьем осьминога!» Кнопками на такой скорости управлять – хуже нет, но местность гладкая, и за минуту мы подлетаем к месту битвы. Я фары включил и гусеницами в эту дрянь въехал – она зеленая и склизкая. К тому же упругая, как кожаный мешок, и с налету раздавить ее не получилось. Сергей выстреливает подряд две напалмовые гранаты, вахлаки рубят по щупальцам топорами и секирами на длинных рукоятках, а я кручусь на одной гусенице, надеясь расчленить противника. Он этому неожиданно легко поддается и распадается на нескольких, зеленовато-серых, с размерами моржа и движениями слизня, только еще и с щупальцем спереди. По одному растекается напалм, и он явно выбыл из сюжета. Еще одно существо занято сражением с вахлаками, они его обливают из бочонков какой-то дрянью, нимало не смущаясь нашим появлением. Значит, надо разбираться с этими тремя, что сзади нас. Ориентируюсь по кормовому экрану и бью с размаху кормовым понтоном одного в бок, а затем переезжаю. Тварь лопается и заливает землю темной и, наверное, вонючей жижей, в которой булькают пузырьки. Голос Пьеро: «Беру управление» – наконец-то он в кокпит добрался. В принципе, на ЦП мне не место, но Серчо под руку не суется, доверив весь ход сражения мне. Итак, я разворачиваюсь к двоим оставшимся, но они поспешно утягиваются в озеро, а туда я уже не сунусь. Вахлаки благодарности не высказали – взяли да ушли, ну и я отгоняю танк в сторону от деревни и торможу. Оборачиваюсь – сзади Серчо сидит и внимательно так на меня смотрит. Мои надежды на похвалу несколько гаснут, а слова Серчины их добивают. – Ты хоть сам понимаешь, что ты дурак? Такого ты, пожалуй, с Восточного похода не вытворял. Будет конкурс дураков – даже там ты займешь последнее место. Пьеро, отведи еще дальше от деревни, и там стоп. Сергей, в башне до утра, не спать. Я убираюсь с ЦП и тихонько лезу в отсек, там народ от коек не отстегивался и имеет весьма смутное представление о том, что случилось. Я вкратце рассказываю и валюсь тоже. Заснуть так и не удается до рассвета, я лежу и мыслю над своими подвигами, и постепенно прихожу к выводу, что Серчо прав. Подъем, очередь к умывальнику, а затем приглашение команды на разбор. От гусениц поднимается гнилостный запах – они в ошметках слизи и пятнах засохшей синей гадости, Пьеро размотал шланг до озера и смывает следы сражения, но воняет от этого не меньше. Серчо, эффектно освещенный восходящим солнцем, раскладывает мои действия на куски и долбает их, без эмоций, но с не менее тошнотворной назидательностью. – Ты, Алек, смотри, что сделал: во-первых, совершенно не по делу полез на помощь. Тебя просили? Нет. Деревня у озера стоит, значит, вахлаки этих спрутов одноруких особо не боятся и умеют их отваживать без помощи нежелательных чужеземцев. Дальше: гнал ты до шестидесяти километров – это на кнопочном-то управлении, с надутыми понтонами! Шальной обломок скалы, бревно удачно обломанное – и не спасла бы армировка и двойные слои. Кстати, и спасаемые могли их копьем пропороть, достаточно наговора пятой силы, а такое даже Знахарь делает в полсекунды. – Знахарь при этих словах удовлетворенно кивает. – Дальше, по ходу боя. Зачем ты их гусеницами давить полез? Ну, испугалась бы эта дрянь, ну, утащила бы нас в озеро. Ты уверен, что наша тонна плюсовой плавучести помогла бы? И не спасла бы нас ни пушка, ни гранаты, разве что снова створки открывать. Пьеро принимает эту фразу как окончание официальной части и снова принимается за свое дело. Чисимет со Знахарем бормочут – несведенную очаровку снимают, я отскабливаю пластину объектива перископа. Амгама на все смотрит, потом выпрашивает у Пьеро струйную насадку и довольно неплохо домывает кормовую плиту и последние траки. Орел над нами снизился, головой вертит. – Серчо, – говорю, – семь бед – один ответ; может, сниму его из винтовки? Серчо молча указывает мне на ходовую рубку, и я понимаю, что лучше было вообще внимания к себе не привлекать. Итак, прощай молчаливый Орогоччу и здравствуй Болотистое озеро и все, что там будет дальше. Сползает танк в воду, я включаю водомет, и плывем мы узлов под пять, к другому берегу выберемся часам к шести вечера, а то и ранее. Интересное образование этот противоположный берег. У нас его Мелкогорьем окрестили, а я бы назвал чертовым лабиринтом – как только путь к равнинам вычислили у нас, я бы такой маршрут ни в жизнь не измыслил. В жилотсеке народ смотрит ночную запись и изыскивает слова, как бы обозвать живность – сошлись на слове «моноспрут». Эти споры меня заставили мысли о Мелкогорье стряхнуть, а больше на озеро смотреть. Вода гладкая, даже не как зеркало, а как масло загустевшее. То тут, то там всплывают радужные пятна, а воздух ощутимо пованивает гнильем и прочей столь же приятной жизнедеятельностью. Орел наконец-то отвалил, не захотел над водой висеть, даже непривычно без него. Чисимет наладился было на крышу, но Серчо запретил, а потом и люк задраил для верности – этот моноспрут сдернет с крыши кого угодно, а то и внутрь свое щупальце запустит. На активностной картинке – кутерьма пятен всех цветов, они под водой и с боков, и прямо под нами, и общий фон висит сильный – нехорошее место это озеро! Орогоччу уже за горизонтом скрылся, только вершины в дымке торчат, а через полчаса и они исчезают. Теперь мы ползем по озеру в единственном числе на все обозримое пространство, и от носового понтона расходятся две ленивые волны, они тоже – единственные волны вокруг. Часов в полпервого Дрон сообщает: нет связи с базой. Мы ее не слышим, хотя установки исправные, проверено три раза. Сергей занят экраном – его задача парировать сразу две помехи – мощную, идущую спереди, и мелкие – из озера. С огромным скрипом он приводит картинку в порядок, а приведши поминает чью-то абстрактную мать. Выстроившись полушарием вокруг и снизу нас идут на тех же пяти узлах эти самые моноспруты и лучатсязлостью-агрессивностью. Я беру вбок – у тварей появляется еще и недовольство этим, конечно, если считать, что расшифровка эмоций верна. Но если верна – значит, двигаясь в сторону Мелкогорья, мы делаем именно то, что им нужно? Я эти свои ощущения привожу в удобовыслушиваемый вид и выдаю на ЦП. Серчо для разнообразия холоду в ответ нагонять не стал, со мной соглашается и вводит режим повышенной готовности, а заодно и смену вахт – нужны свежие силы. Теперь Пьеро в рубке, Сергей в башне. Дрон ставит к приемным окнам гранатометов зажигательные и кислотные кассеты – жалко, что их у нас немного. Серчо на своем ЦП возится, а я помогаю Знахарю ставить защиту на главные узлы – он работает, а я на подхвате. Чисимет этого не умеет, Амгама тоже ни при чем, и оба маются, сознавая свою полную ненужность. Танк резко ныряет носом – началось. Не стали довольствоваться моноспруты ролью конвоиров. В стеклоблок видна одна мерзкая щупальцеобразная рука, а другой иллюминатор вообще забит этой зеленью. Затем вся масса содрогается, и еще, и еще – это Серчо дал электроразряд, потом резкий хлопок – пошла граната, затем еще одна, и шипение включенных колебаний фона. Начинается буря, шквал, смерч и тайфун. Танк кидает если не как щепку, то как бревно в волнах – это точно. В блоке – то вспененная вода, то пятипалое щупальце с растекающимся по нему горящим пятном, а то кусочек неба синего в белесой дымке. Судя по всему, после гранатного залпа эта дрянь занята уже своими собственными проблемами, и эти танцы в родной стихии имеют иную цель, нежели нас развлечь таким аттракционом. А еще Сергей время от времени подбавляет огонька, и как только попадать ухитряется? Всю кассету – восемь штук – он выстреливает, прежде чем Пьеро отводит танк от места битвы. Там еще бурлит вода и мелькают неясные контуры, а вокруг нас вновь вода спокойная, только набегают нечастые тяжелые и пологие волны, и вскоре вся катавасия скрывается в дымке. До берега километров тридцать, и Пьеро поддает газу, не хочется ему удлинять водную прогулку. Через час и берег показался. Я на ЦП посмотреть сунулся – Серчо жестом одной руки приглашает садиться, а другой разгерметизирует коробку – раскрывает цикл. А на экранах горит следующее: моноспруты вновь идут за нами, по-прежнему не огорчаясь, что до берега мы дошли. Общий фон пятнадцати единиц достиг, а впереди еще повышение прогнозируется. Теперь нам – небольшая равнинка и проход по Мелкогорью. Мы с Серчо прикидываем, что и как сделать, а потом и Пьеро к беседе подключается – подключается, правда, так сказать – только два слова за все про все произнес: «понял» и «ладно». А пока суть да дело, мы и к берегу подбираемся – он все яснее проступает в белесом тумане. Гусеницы начинают царапать дно – Пьеро убирает водомет, и постепенно мы выползаем на сушу. В противоположность тому берегу здесь никакой растительности на берегу нет. Бурая и немного потрескавшаяся земля полого выходит из воды. Видимость метров сто, дальше просто белая муть, а в небе никакого намека на солнце. Мы отъезжаем от воды, озеро скрывается в тумане, и стоп. Начинается приведение танка в порядок. Я снимаю уже сдувшиеся и свернувшиеся понтоны и пакую в багажник, Чисимет со Знахарем снимают наведенку – и им это явно нелегко, а Амгама, продолжая стажировку в роли нижнего чина, струей сжатого воздуха чистит гусеницы и броню. Чисимет один из обрывков щупалец подбирает, разглядывает и со Знахарем вполголоса обсуждает что-то. Я свое дело сделал и, отпросившись у Серчо, совершаю прогулку в сторону от озера. Ничего интереснее бог знает сколько лет назад засохших водорослей я не нашел, они пятнами лежат, такими же бурыми, как и земля, и рассыпаются в пыль, как только я хочу их поднять. Возвращаюсь к танку, и теперь уже вдвоем с Чисиметом идем к берегу. На ходу он мне рассказывает, к какому выводу они со Знахарем пришли: – Я думаю, что это озеро давно уже высыхает. А эти звери в нем живут еще с тех времен, когда оно было молодым. Они могли бы стать большой силой, если бы могли действовать по своей воле и сознательно. Да и вообще, как и все случайные порождения, они думать не приспособлены… Я перебиваю: – А что это такое – случайные порождения? – А так – при всяком колдовстве возможны результаты не только те, которые ты хотел, но и… – тут он подставляет мне ногу, толчок в спину, и мы лежим, уткнувшись носами в грунт, лежим за маленьким покатым бугорком, и озеро невдалеке просвечивает. Я хочу возмутиться, но Чисимет показывает мне зажатый рот – молчи, мол – а потом в сторону озера. На границе видимости появляется темное пятно, и в тишине все яснее и яснее становится слышен шум воды – как бы бурление. Я сообщаю об этом на танк – три раза повторил, пока поняли, до того слышимость паршивая, и в ответ приказ – действовать по обстановке, в конфликты не встревать. Тем временем пятно принимает очертания лодки, подходящей к берегу, так сказать, на рысях. В ней сидят два краболова, один вахлак и трое коренастых мужиков с плоскими рожами, крючковатыми носами и узкими глазами. Никто из них не гребет, но тем не менее бурун перед носом внушительный, как у моторной лодки, только вот мотора не слыхать. Вот лодка скребет по дну, и вся команда выпрыгивает и волокет ее за собой. На твердой земле они ее бросают, вахлак колдует что-то, а остальные просто сидят и озираются. Потом краболовы поднимаются и бредут вдоль берега – один в нашу сторону, а другой в противоположную. Чисимет потихоньку вытаскивает меч и укладывает его в руке поудобнее, а я беру на мушку одного из коренастых верзил – вдруг попаду! Краболов весьма спешит, вглядывается в песок, и совсем было нас минует, но в последний момент останавливается и вперяется в меня своими глазами-тарелками – мудрено не увидеть! Чисимет делает движение – и не в меру внимательный разведчик, получив удар рукояткой меча между глаз, оседает на землю, а меч все так же крутясь, продолжает полет, и через пару секунд увесисто шлепается опять же рукоятью в протянутую ладонь Чисимета. Издалека раздается возбужденный крик – другой краболов нашел наши следы. Коренастые поднимаются и на обезображенном до неузнаваемости общем языке зовут нашего, ныне покойного, соседа. Ответа, само собой, нет, и один из оравших идет в нашу сторону, мы с Чисиметом принимаемся было отползать, но это оказывается ни к чему. Озеро вспучивается, и оттуда появляется моноспрутовское щупальце, он захватывает краболова и ползет обратно в маслянистую воду. Коренастый, увидев эту картину, задает очень резвого драпака в сторону остальной группы, а мы, не ожидая дальнейшего развития событий, отползаем, а потом и в рост бежим. Танк уже в полной готовности, на крыше сидит Дрон с винтовкой, в прицел окрестности обозревает и всем своим видом выражает готовность умереть-но-не-сдаться. Забираемся в танк, я докладываю факты, а когда начинаю измышления относительно что к чему, Серчо меня перебивает: пусть, мол, лучше Чисимет скажет, у него меньше слов на тот же объем смысла уходит. Итак, объяснение: – Я думаю, что этот отряд, узнав, что мы собираемся идти через озеро, решил в Орогоччу с нами не связываться. Орлы перебросили их до берега, там они украли или купили лодку, но нас догнать не смогли. Я думаю что лодку эти, рукастые толкали: заметьте, что спрут утащил только убитого краболова, а живого не тронул! Серчо переваривает сообщение и говорит: – Пьеро! Давай-ка до стыка Мелкогорья с Орогоччу, ну, словом, до лабиринта этого, самый полный возможный ход. Пусть эти ребята попотеют, если уж так хотят нас догнать. Пьеро не заставляет себя упрашивать и рвет так, что я налетаю на Серчо, Серчо на Амгаму, и все вместе – на Знахаря. Затем еще один рывок, такой же сильный, но в другую сторону, и все происходит наоборот. Теперь вся пирамида на мне, а я животом на каком-то очень неудобном выступе передней стенки. Я пытаюсь выдавить из себя какое-нибудь ругательство, но следует еще один дерг, третий, и все теперь вроде идет как надо. Возмущенный Серчо испрашивает причину. Получив ответ, выводит на ЦП-вский экран запись обзора заднего сектора в момент неудачного старта. История, оказывается, была такая: вот Пьеро дает газу – гусеницы секунду стоят на месте, пока мощность растет, потом рывок – гусеницы пошли, а из-под них в поле зрения входят разодранные водоросли – ничего себе, сухая растительность! И еще длинные космы – видимо, к днищу прилепившиеся. Затем они натягиваются – это второй рывок, и рвутся – третий. Серчо включает колебания на максимальную амплитуду – и уже не в записи, а в реальности из-под нас валятся комья этих самых водорослей… – Всем ясно? – спрашивает наш командир. – Долго здесь стоять нельзя, да и недолго тоже нежелательно. Амгаме неясно. Чтобы он уяснил связь изображения с событиями пятиминутной давности, приходится опять объяснять про стеклянный глаз, железную память и прочие составные части видеосистемы. Чисимет тоже внимательно слушает, повторение – мать учения, а Знахарь сидит и всем своим видом превосходство свое показывает. Он-то это еще в первые годы знакомства с нашими усек, и теперь воображает. Дело к вечеру идет, и по всем часам уже должно начать темнеть, но никаких признаков нет, только дымка сгустилась и стала красноватой. Танк прет километрах на пятидесяти в час, кидает нас неслабо, несмотря на сравнительно ровную землю, а вернее, глину – по-прежнему безжизненную и сухую. Ужин в таких условиях невозможен, и поэтому жуем всухомятку по способности, кто как. Амгама по ходу еды высказывает мысль, что коренастые мужики из лодки и есть те самые орки, по описаниям похожи – я не против, пусть будут орки. До стыка Мелкогорья с Орогоччу осталось километров двадцать пять, совсем пустяк, скоро начнется скальный лабиринт. Свет за стеклоблоком уже откровенно красный, и видно вдаль максимум на полторы сотни метров. Чисимет и я лезем на крышу, предварительно пристегнув страховку к скобам. Воздухом, значит, дышать – выдержал я такого дыхания минут десять и вниз решил. Только полез – поддает мне под копчик крышкой люка, затем танк кренится – а дорога-то ведь ровная! Пьеро тормозит, но тряска продолжается, а ветер в ушах стих – грохот слышен, навроде того, как на товарной станции состав с места неаккуратно рвет. Здесь только звук поглуше, не такой металлический. Землетрясение, что ли? Оно, родимое, последний раз я его ощущал год назад, около Красного. Мне хочется соскочить с танка и бежать куда глаза глядят, но страховка охлаждает мои попытки, а пока я соображаю что к чему, катаклизм как отрезало, тишь да благодать, да красный туман повсюду. Коробка ползет на малой скорости – молодец Пьеро, не забыл, что останавливаться нельзя. Я наконец-то залезаю внутрь, а Чисимет остается – сам как-то сказал, что в четырех стенах он себя чувствует как в ловушке, посидел – хватит. В отсеке народ уже по койкам разместился, но спать никто не думает. Пьеро снова скорость набрал, что тоже не способствует расслаблению и отдыху. Правда, это ненадолго. Начинаются сопочки, горочки, камешки, и между ними лавировать надо. Мелкогорье началось. Я так понимаю, что раньше это была скальная страна, которую медленно и спокойно засыпало озерными осадками, а потом и вода уходить стала. И результат – ровная поверхность, из которой торчат острые скалы, я так полагаю – вершины. Горки мелкие, но крутые, и через них нам никак не перевалить, но между проехать можно. Пьеро ведет к стыку – там есть проход узкий да извилистый, у нас его остряки Магеллановым проливом обозвали, через него только и можно отсюда выйти, а иначе – крюка давать в неделю длиной. Сопочки вокруг все гуще и гуще, и под гусеницы уже и рытвины да канавы попадаются, качка килевая и бортовая, но народ потихоньку засыпает – какая-никакая, а привычка есть, и мне это тоже удается, хотя голова и мотается по всей подушке. Конечно, не по-настоящему заснул, но хоть что-то. Иногда сквозь дремоту слышны чертыхания Дрона – он сейчас на ЦП засел, да трансляцию забыл отключить, и теперь все его излияния разносятся по коробке как нечто архиважное. Это продолжается часа три-четыре, а потом остановка, и Дрон объявляет общий подъем. Я первым выползаю на крышу и созерцаю безрадостную картинку: слева от нас здоровенная сопка, и справа две тупиком и долинка между ними. Сзади колея, а спереди – нагромождение обломков скал, самый маленький из которых – с два наших танка. Нагромождение перегораживает дорогу напрочь. Красное туманное сияние не дает ничего разглядеть, кроме ближних окрестностей. Приехали. Танк вздрагивает и начинает ползать взад-вперед, а на крыше уже все в сборе – даже Серега из башни вылез, он там в ремнях спал. И так все стоим, все одинаково созерцаем стенку, но с разными чувствами. Чисимет с Амгамой спокойны, Знахарь на лице явный страх имеет, а остальная команда – разные оттенки мрачности. Серчо плюет вниз на землю, а потом еще раз, но второй плевок не долетает и шмякается об крышку люка – хороший такой плевок, смачный, густой. Знахарь не выдерживает – его беспокоит вовсе не завал: – Плохо здесь! – говорит. – Тут колдовство идет, могучее и страшное, оно не для нас, оно еще для кого-то тут сделано! Чисимет тоже уже не спокоен – все пытается что-то вспомнить и все никак не может. Серчо на него внимания не обращает, думает о своем и посылает меня с Амгамой слазить по левой горе, посмотреть, далеко ли завал тянется, а Сергея со Знахарем ожидает похожая прогулка, но справа. Амгама волокет самодельное копье, я винтовку, и лезем. Карабкаться по этим кручам дело весьма трудное, но через полчаса мы уже на гребне, а через час – на той стороне. Этот самый завал перекрыл, и очень умело, самый выход из лабиринта, дальше – я карту точно помню – горки да скалы гораздо свободней разбросаны. На два десятка километров их всего осталось, а потом – Средне-Верхняя равнина начинается. Но путь к ней намертво перегородила баррикада, такое впечатление, что взяли кусок горы, размололи в ступке и сюда высыпали; и всего-то три-четыре сотни метров, но непроходимых абсолютно. Я собираюсь повернуть назад, но тут Амгама взвизгивает и хватает меня за руку. Я слежу за его взглядом, и мне тоже хочется визжать и хвататься за что-нибудь надежное. Красный светящийся туман впереди нас явственно стекается и стягивается, принимая форму огромной трубы или, точнее, цилиндра неправильного, метров шести в диаметре, и эта конструкция, постепенно ускоряясь, несется мимо нас, совершенно беззвучно. Такую картину, наверно, видит муравей, когда мимо него змея проползает. Змея проносится мимо нас в багровую полутьму, а потом – тут уж и я за Амгаму схватился – на хвосте этой колбасы оказывается что-то вроде человеческой кисти – если остальное за руку принять. Только размеры непропорциональные – ладонь уже не видна, а пальцы все мимо нас текут. Амгама совсем раскис, и мне тоже нехорошо – слава богу, исчезает из виду образование сие. Я с танком попытался связаться – сплошные помехи. Тоже подъему духа не способствует. Дорисовал я кое-как план нашей стороны, и назад поскорей. Амгама даже на ходу крупной дрожью дрожать ухитряется, один раз чуть не свалился из-за этого. Танк по-прежнему ерзает на месте, уже колею накатал, и к нему подходят одновременно с нами Сергей со Знахарем. Они тоже поднапуганы малость, ладонь с пальцами у них прямо на глазах формировалась. Между прочим, вокруг темнее стало – как будто на эту руку туман стекся, а нового не прибавилось. Серчо смотрит кроки, потом лезет в танк и сидит там с полчаса, и наконец через динамик распоряжается: – Дрон, сейчас залезешь ко мне, я тебе распечатаю с экрана схему – разберешь? Потом ранец возьми, и положишь там, где указано. Радиоподрыв сейчас не сработает, так что ставь часовой механизм на пять утра – чтоб с запасом отойти смогли. Дрон лезет к Серчо, появляется – в руке планшетка, за спиной ранец – головка от противодраконовской ракеты; ну что ж, она эту баррикаду разворотить способна, если грамотно положить. Он уходит в сторону завала, а мы стоим, тихонько впечатлениями обмениваемся, и тут откуда-то сзади подбегает Чисимет и просит повторить все, что мы видели, еще раз. Повторяю – он в смятении, хотя и старается держаться ровно. – Внимание, – говорит он с крикливыми интонациями, – все слушайте! Этот туман красный – не туман! Такой туман стоит в подземных глубинах, и он может принимать образ огненного воина, если его потревожить или заставить колдовством. Вы его не сможете убить из своих орудий, у нас с ними могут бороться только трое самых могучих магов, а я даже не знаю, как это делается! Они знают, а я – нет! Словно подтверждением этой информации на границе поля зрения на западе проносится неясной формы пылающая багровым масса, а вокруг становится еще темней. Серчо командует: – Всем в танк! Алек – охлаждение и регенераторы, Сергей – пассивная защита, Чисимет, Знахарь, мозгуйте, как поставить защиту активную. Амгама – пристегнуться к койке и никому не мешать! Я запрыгиваю в верхний люк, а командир лезет в кормовой. Внутри суматоха, и пока я привожу систему жизнеобеспечения в готовность, меня раза три оттирают от конденсаторной стойки. Серчо орет в микрофон, но до Дрона докричаться не может, радио вязнет как в вате. Я меняю Пьеро – он тоже пристегивается к койке и сдержанно осведомляется – нам что, сейчас плохо будет? – Даже очень, – отвечаю я, а сам экраны выставляю в самые нужные сейчас режим-комбинации температур, рельефа и активности. Активностный фон, кстати, вокруг нас до пяти единиц упал, но зато километрах в пяти от нас – концентрация: компьютер предупреждает, что при приближении к ней хоть немного датчики уйдут в зону нечувствительности – мне бы его заботы! Появляется Дрон – дело сделано, идет как на прогулке, Серчо орет ему: «быстрей, бегом!» Дрон бежит, сначала нехотя, а как на западе зарево полыхнуло, так и всерьез, как стометровку рванул. Добежал, на экран ЦП глянул и без лишних слов в башню полез, а у Серчо рядом Сергей на подхвате. Я со своего места задраиваю все дыры и снимаю управление с автопилота. Серчо говорит: – Я тебе на экран и на диоды в перископе давать сигналы буду, куда и сколько ехать, а ты сам соображай, как это сделать! Я киваю головой – хотя это лишнее, Серчо меня все равно не видит – а сам прислушиваюсь к звукам во внешних микрофонах. Слышны мерные погрохатывания, и концентрация приближается – датчики уже заявили о своей неспособности что-либо брать. По указанию Серчо трогаюсь и качу назад, потом поворачиваю – а с запада уже надвигается зарево огненно-красное. На то место, где мы стояли, вкатывается огненная туча, я опускаю фильтр и вижу огромного мужика в пылающем плаще до земли, с кнутом пламени в одной руке и мечом – тоже огненным – в другой. Он стоит, глядя на нас, прямо как в глаза мне, своими кольцевыми языками пламени в глазницах, и я перевожу глаза на экран. Сзади стон – я на секунду обернулся и вижу Знахаря на полу и Чисимета, он весь красный в блок глядит – и снова к экранам. Крылья плаща поднимаются и обходят нам со сторон. Скалы им не помеха, да и сам мужик стоит не на поверхности, его ступни уходят куда-то ниже уровня скал, как в воду. Я рву вбок, и танк пролетает сквозь полу плаща – наружная температура взлетает до шестисот градусов и опять падает – теперь мы от великана сбоку. Снова он пытается нас накрыть, и снова я через огненную стену прохожу, обдирая о скалу бортовую накладку во всеми ейными лестницами и приступочками. Черт с ней – великан взмахивает рукой, танк чуть не прыгает в сторону, меч врезается в скалу. Я вижу, как камень плавится и брызжет в стороны, но меч в камне вязнет, и великан одной рукой тянет его, а другой бьет по нам кнутом. Не такой уж он и прочный, танк его порвал, хотя и с ощутимой натугой. В поле перископа начинают вспыхивать огоньки – Серчо командует, куда танцевать, я сейчас танком именно танцую между скал. Взгляд на экран – у нас тоже активность есть, молодцы Знахарь с Чисиметом! Итак, пляска смерти. Воин бьет мечом, промахивается, а пока он вытаскивает его из скалы, я успеваю занять новую позицию, приблизительно там, куда показывает Серчо. Великан шагает за нами, проваливаясь в скалы на каждом шаге; и зная, что каждый промах – это нам лишнее время на маневр, больше пугает, стараясь поймать нас на неожиданность. Как по нотам все идет: удар, промах – Чисимет молодец, да и я не бездельник – противник высвобождает оружие, я тем временем откатываюсь по Серчиным маякам, разрывая по пути кнут, потом Огненный воин нас проворно догоняет, и опять танец. Но куда Серчо тянет?! Мы же в тупике – две горки сходятся уголком, бутылка около завала, и выход великан закрывает, я уже его радостную ухмылку вижу!!! Серчо: – Перископ закрой, на экран гляди… – а чего глядеть, нас ведь сейчас кончать будут. Не успел я перископ закрыть, только глаза отвел – и из окуляра в лицо бьет сноп белейшего света, а экран засвечен напрочь. Земля содрогается, потом еще один удар – по корпусу. В наушниках мощный треск – через броню импульс прошел, и когда секунд через десять я снова способен что-то видеть, то в перископе красный туман, все тот же, а впереди зарево, но уже совсем другой природы. Серчо возбужденно командует: – Скорее, на полном ходу к стыку! Не бойся, там не эпицентр, остальное наша кожура выдержит! Впереди чисто – по сравнению с тем, что было только что, только гуляют отсветы разных оттенков, и я рву с места в проход – там мрачно, оптика ничего не дает, да и от экранов толку мало, наугад иду. Танк то встает на дыбы, то валится набок, и я молюсь про себя всем здешним богам: лишь бы не опрокинуться, опрокинемся – все, никакая броня не спасет, тут больше пяти минут даже в ней нельзя быть. Свет одной уцелевшей фары вырывает то изуродованные камни, то упирается в серое небо… В общем, переползаем мы через стык, приведя в умопомрачение внешний дозиметр и получив настоятельную рекомендацию на немедленную дезактивацию корпуса. Дорога – не дорога, путь наш становится ровнее, а через два часа миновал я последние скалы. Впереди – степь, трава и редкие деревья, а на востоке уже солнце показалось – лезет, желтое, чистое, как вымытое. Я гоню коробку во всю прыть, и часам к девяти, когда нас от Мелкогорья отделяют три десятка километров, мы тормозим около небольшого озерка. Я через него три раза проехал, потом поставил режим автосторож, и все. Посидел с минутку и ползу на четвереньках в жилотсек. Там тихо, народ пристегнут к койкам. У Чисимета лицо бледное, зубы оскалены, а глаза закрыты. У Знахаря тоже глаза закрыты, и проходит минута, прежде чем я сознаю, что он не дышит. – Когда? – спрашиваю. – Ночью еще, сразу после взрыва, – Пьеро говорит. – Они оба сознание потеряли. Только Чисимет, пожалуй, выберется, а он не смог. Дрон в шлюзе натягивает скафандр, потом выходит делать приборку, а мы сидим и молчим – только слышно, как за стенкою сжатый воздух шипит. Серчо достает простыню, и мы заворачиваем Знахаря в нее, Сергей зашивает. Я беру лопату и лезу вслед за Дроном, отхожу поскорей от танка и, определившись по компасу, копаю могилу, строго с запада на восток, так у них на Побережье принято. Затем мы так же молча укладываем туда Знахаря и засыпаем, делая полукруглый холмик. Амгама, так же ни слова ни говоря – обычай ведь, хотя и прибрежный – вгоняет в землю в трех шагах от изголовья свое копье и привязывает сверху пук травы. Мы с Сергеем поднимаем винтовки в небо и делаем три выстрела – у нас тоже свои обычаи есть. Серчо зовет к танку. Видок у коробки, конечно, тот еще. Краска обгорела, левого бортового экрана совсем нету, и видно, что траки у гусеницы на соплях держатся, а правая накладка искорежена – как фольгу в кулаке мяли да расправили наспех. Серчо заключает свои мысли вслух для всех: «Ремонт. Как Чисимет?» Чисимет уже сам вылезает из кормового люка и прикладывается в тени корпуса, но Дрон его гонит прочь – еще и рентген сейчас Чисимету не хватало. Дело есть всем, и это хорошо даже, потому что смерть Знахаря сильно задела и меня, и остальных тоже. Киснуть бы народ начал, и Серчо это осознает, а посему – Дрон с Амгамой дочищают танк, Амгама уже датчик освоил, я с Пьеро гусеницы в порядок привожу, отвлекает, надо сказать заметно, а Сергей с Серчо внутри приборы настраивают. К двум часам дня очухивается Чисимет. Он оглядывается, ощупывается, затем идет к могиле и долго стоит перед ней; а мы с Пьеро уже гусеницу натягиваем. Серчо объявляет по внешним динамикам обед, кушать подано. Получились – поминки не поминки, но что-то похожее. Сидим, едим да разговариваем, кто что хорошего про Знахаря вспомнить может – оказывается, много кто много чего может. Чисимет, кстати, рассказал, в чем дело: чтобы отводить удары огненного меча, нужно было все силы класть, и даже больше. Счастье еще, что в коробке нашей работа Чисиметовская и Знахарская в резонансе шли – ну, тут уж наверняка наша аппаратура помогала – так что некоторое время Огненному великану было по нам попасть трудно. – Но это не могло долго продолжаться. Я смог выдержать до конца, а он нет. Так Чисимет свое слово заканчивает, а потом спрашивает: – А что случилось с Огненным и с завалом? Я только успел почувствовать, что врага нет, и сразу отпустил себя в забытье. Серчо криво усмехается: – Мы на этого Огненного Врага другого духа выпустили, тоже огнем и еще кое-чем промышляющего. Такого, что и завал расчистил, и кто живой или живущий рядом случись – тоже убил бы. И нас тоже, не будь брони, и место там теперь отравленное. Кстати, хотя мы крышу и почистили, сидеть на ней долго не стоит – немного яду на ней все же есть. Амгама, хоть и не ему говорят, кивает и на всякий случай отползает, плеская чаем на траву. Сергей у Чисимета спрашивает: – А что ты про этих огненных великанов знаешь? – Обычно они есть не в форме воинов, а в форме вот такого, как мы видели, красного тумана, который пронизывает недра земли. Когда он в виде человека иди другого существа – вы видели, что бывает. Это очень древний дух, и почти никогда нельзя понять, чего он хочет или что его рассердило. А когда наши маги его прижимали, то у нас он опять уходил под землю красным туманом. Подумал Чисимет и добавляет: – Только у нас, конечно, все немного по-другому выглядит, чем тут. Наверно, это его вахлаки Орогоччу имели в виду, когда говорили про подземного врага. Вот только странно, что он над землей был, сверху. Знахарь, – Чисимет делает грустную паузу, – Знахарь говорил о каком-то колдовстве, и скорее всего, это Враг заставил Огненного воина подняться из глубин, и даже не вчера, а еще тогда, когда мы шли по пустыне – помните зарево? Я под влиянием рассказа боязливо гляжу в сторону Мелкогорья – горизонт как горизонт, ничего страшного, только облака начинающим заходить солнцем подсвечены. Серчо тащит из танка на траву экран, потом переносной пульт и принимается компоновать запись прохода через лабиринт. Я сижу терпеливо, охота поглядеть, что с великаном стало, когда наши полторы килотонны ухнули. Ага, вот – Серчо крутит медленно, кадр на кадр наползает – на экране Огненный воин вырастает чуть ли не с Эйфелеву башню и через треть секунды лопается как мыльный пузырь, как шарик воздушный слишком сильно надутый. Ошметки пытаются сохранить какую-то форму, но идет ударная волна, а потом и вторая, и третья – несколько раз она от скал отражалась. Окончательно остатки разметало. Чисимет говорит: – Вряд ли вот этот Огненный воин сможет еще раз возродиться. Он и так, видимо, был усталый, а может, и слабый от рожденья, уж больно медленно он образ принимал, и мантия его огненная только жар источала, а должна была еще и давить. А тут еще ваш демон, видимо, гораздо более сильный. А его имя можно вслух произносить? Или хотя бы знать вообще? Пьеро мрачно усмехается, у него брат на манхэдской станции работал, на той, которую потом иначе, чем «третье че», не называли. Сергей коротко говорит: – Можно, он ведь не живой и не живущий, только имя его тебе ничего не скажет. У нас его работать заставляют – его младший брат вот и коробку нашу тащит, а может он и убивать. Называй вслух, не называй – ничего не будет. Он не из вашего мира и не по вашим законам живет. Серчо прерывает Сергея: – Ладно, хватит, все тут не объяснишь так, как надо. Если вообще надо. Так, Чисимет, как посоветуешь: идти нам дальше прямо сейчас или можно ночку передохнуть? Чисимет отвечает сразу: – Можно передохнуть. Я не чувствую на себе внимания Врага, он не думает о нас… обо мне. Наверное, у него есть забота или угроза ближе и реальнее, чем наш поход. А потом будь он хоть в три раза хитрее, чем он есть, и то б не догадался, как можно победить Огненного воина. Конечно, в этом краю степи наверняка есть его шпионы, но лишь такие, которые передвигаются не быстрее летящей птицы. На эту ночь можно быть спокойными. Серчо: – Тогда сейчас отдых до завтрашнего утра. Смене Сергей-Пьеро – подъем в четыре, и дальше по маршруту в среднем темпе. Все лезут в танк, я последний, и закрываю люк – пусть конденсатор из нашего дыхания водички поднаберет, а то озерко-то я изгадил. Автосторож включен, и можно спокойно спать. А Знахаря мне жалко, честное слово. Ведь не заставляли же его идти – жил бы в своей деревне, в почете и покое, с бербазой бы дела вел, барыши бы имел – нет же, сложил голову за какие-то Светлые силы неясные, правда, очень благородно сложил, но все-таки… На следующее утро меня расталкивает Дрон. Коробка бежит по степи – быстро и ровно. Время от времени корма задирается, конечно, или борт набок уходит, но особо резких толчков и тряски нет. Верхний люк открыт, и в него задувает встречный ветерок, он пахнет суховатой травой, нагретой землей и простором. В отсеке – завтрак, и я присоединяюсь, молча едим, я так больше не на соседей смотрю, а в стеклоблок степью любуюсь: до горизонта она желтовато-зеленая, а на горизонте десяток деревьев. На ЦП сейчас никого нет, и я устраиваюсь в командирском кресле с максимумом удобств, карту смотрю. Мы уже перевалили через один приток Пещерной реки и теперь идем внутри его небольшой подковы. Минут через полчаса вновь к нему выйдем и опять водную преграду форсировать будем. Полчаса у меня на разные разности ушло, а там и речка-приток, вот он. Пьеро некоторое время ведет вдоль берега, ищет спуск поудобнее, нашел и говорит: – Я сейчас по дну пойду, люки закрою. А кто хочет – давайте вплавь: вода на удивление спокойная. Вплавь хотят почти все, разве что Амгама, пронюхав, что сейчас будем под водой ползти, остается посмотреть в «окошко», что там, на дне этом есть. Я, Серчо, Дрон и Чисимет кидаем одежду с крыши в люк – он уже задвигаться начал – а сами хором прыгаем в воду, она не сильно глубокая, еле-еле танк покрывает. Пьеро выводит коробку на песчаный пляж, мы одновременно с ней вылезаем из воды, а из люка лезет Амгама. Он разочарован – ничего интересного на дне не увидел. Прямо так, не одеваясь, благо солнце над головой, устраиваем то ли второй завтрак, то ли первый обед. Если первый обед – это грустно, второго обеда придется ждать до вечера, и не обед это уже будет, а заурядный ужин. Я сижу и краем глаза потихоньку разглядываю Чисимета. Как я понимаю, его пару раз рубили топором, один раз жгли, и не менее шести стрел втыкалось ему в разные места; а когда Чисимет поворачивается ко мне правым боком, чтобы, например, хлеба взять, то на плече видно клеймо – три угла вверх смотрят, соединены между собой, средний чуть выше остальных. Я вспоминаю миледи из «Мушкетеров» и усмехаюсь. Чисимет заметил, но не обижается, а говорит: – Это двенадцать лет назад, в Закрытой долине мне поставили. Есть на Востоке – ну, для нас это наоборот, ближний запад – страна, в которой под одной властью объединены и люди, и другие расы, и даже призраки. Любят это в тех краях – под одной властью… А долина – основа богатства тамошнего, там тебе и камни, и оружие, и золото – все что хочешь. Только одна беда – это все остатки от древнего народа, он в этой долине жил, потом сеча была мощная, и с обеих сторон колдовство бывало, в самых безобразных количествах. Почему безобразных? А потому, что мне туда полазить пришлось, и конечно, к тем, кто после себя такое оставил, у меня симпатии нету. Ведь это государство – Единая Власть называется – на провинившихся или просто беззащитных накладывает штрафы, которые и надо из сокровищ этой долины выплачивать. Дают кое-какое оружие, наскоро обучают защите от известных тамошних напастей – и вперед, с клеймом на плече и ярмом на шее. Впятером мы туда попали, только я с Керитом ушел, а остальные охрану отвлекали, и что потом было – я не знаю. Вообще-то они, как освободятся, должны по нашим следам идти, но в Приозерье о них ни слуху ни духу. Наверное, и в живых уже нет товарищей наших. Дрон после рассказа загорелся и утаскивает Чисимета на ЦП, компоновать историческую карту и этой Единой Власти, а уж заодно и всего Востока. Чисимета это мало радует, но он не противится – то ли важность дела осознает, то ли вежливость соблюдает. За рычаги теперь я сажусь, пробегаюсь по экранам – вокруг чисто, фон нормальный, и вокруг на два километра единственное стоящее внимания живое существо – степная птица по принципу курицы, но размером с хорошего гуся, сидит и на нас внимания не обращает. Скорость у нас не галопная, но к часам четырем выйдем к Пещерной реке – хотя какая она тут пещерная, скорее Степная – затем перевалим второй левый приток, и тогда до холма, где вертолет сидит, останется дня на два ходу, не более. Серчо в башню переноску утащил, все с базой поговорить неймется, а на ЦП Дрон Чисимета допрашивает – до меня доносятся обрывки, в которых смысл уловить трудно. Я прислушиваюсь – имена, названия городов и стран сыплются ливнем, и я себя чувствую студентом, который полгода не писал лекций, а теперь вот взялся за ум и никак не может понять, про что же ему толкуют. Тем более, что каждые два десятка лет там бывшие враги объединяются на веки вечные (до первой ссоры) и напускаются на бывшего нейтрала; но я все равно слушаю, потому что по степи и автопилот неплохо ведет, и слишком много чести – еще и здесь ему помогать. Так под разговоры да под бесконечную Серчину морзянку «кью-эс-эй – вопрос» мы добираемся до реки. Я бы даже сказал, до Реки. Широка, величава, красива – слов нет. По берегу растут на уважительном расстоянии могучие деревья, а вот противоположный берег при всей своей красе удовольствия не вызывает. Там кустарник в воду полупогруженный, и переться через него даже нашему бегемоту будет весьма затруднительно. Серчо дно пощупал лобовым локатором и решил не вязнуть. – Амгама, Сергей, понтоны ставьте! – говорит. Однако Амгама куда как сноровисто работает – приучился, обвык, способный мужик. За десять минут они понтоны установили, и я в них весь воздух, что в системе был, стравливаю – а компрессор может и потом потрудиться. Подождал я, пока они обратно залезут, и с крутого бережку, корму вверх задрав, скатываюсь в воду – туча брызг и штормовые волны. Чисимет в люк лезет – не может сидеть в четырех стенах, даже ядовитые следы на крыше его не пугают; впрочем, я же ее заново красил, а краска наша радиацию глушит – ладно, пусть сидит. Сергей туда же – на боковом понтоне с удочкой пристроился и синтетическую муху закинул. Небо понемножечку хмурится, дождик крапает, клев, наверное, будет. Точно – когда мы движемся вдоль кустарника, прямо подряд тягать начал, некрупная рыбешка, но для запаха в уху пойдет. Хорошего выхода я так и не нашел, сдул понтоны, прогнал с крыши пассажиров и пошел кусты таранить. На траву выехал – на крыше мусор, обломки ветвей, а между ними ошалелая змея мечется, потом храбрости набралась и на землю шлепается. Опять равнина, часа через два – еще одна речка, последняя на нашем пути, ее по дну перейти можно было. Солнце все никак не может уйти за горизонт – на западе хмарь разошлась – а когда все же уходит, то там остается еще надолго желтая полоса, а потом и звезды над нами засверкали. Вокруг – тишина и раздолье, степь, над высохшими озерцами темнеют громады деревьев. У танка собралась вся команда, жадно обступили костерок, а над ним в жестянке юшка дымится. Как сварилась – прямо на горячую набросились: вкусно же! Чисимет для полного удовольствия предлагает сходить на охоту – Серчо согласен и предлагает нашарить живность при помощи наших приборов, но Чисимет это отвергает – сам хочет. С ним идти вызываюсь я и Амгама: я – больше для того, чтоб пройтись после девяти часов за рычагами. Чисимет берет свой верный меч, я – винтовку, а Амгама – небольшой арбалет, у нас в комплекте всего-то один и есть; ну, и наушник с микрофоном один на всех у меня. Мы пассажиров, конечно, пытались обучить работе с рацией, но пока что окончательного успеха нет, и для одной красивости надевать уоки-токи на них не стоит. Идем мы достаточно долго, никакой дичи даже на слух не заметно, Чисимет с Амгамой озабочены, а я даже рад. Наконец дорогу нам пересекает небольшой ручеек, и Чисимет предлагает сесть в засаду – мы с ним у одного вероятного места водопоя, а Амгама выше по течению пошел. Ночь теплая и звездная. Изредка вопит что-то ночное, ему отвечают сверчки да цикады. Я лежу, гляжу на чуть рябоватую воду ручейка, мечтаю о том, что скоро потопаем обратно, чайку попьем, а повезет, так подстреленного кого зажарим, и тут все летит к черту. Меня хватают сразу три пары рук, и, видимо, то же самое происходит с Чисиметом – судя по возне и шороху травы. У меня из рук очень невежливо выхватывают винтовку и этак небрежно кидают на песок. Я пытаюсь распихаться, но вскоре оказываюсь на земле в распятом положении, руки в стороны и ноги тоже. Кто-то сноровисто вяжет мне руки, вбивает в рот кляп, затем повязка на глаза, и затем ноги – враскоряку – привязывают к деревяшке, которую я помню – лежала себе невдалеке и ни о чем подобном не думала. После этого меня поднимают на воздух и, судя по тряске, бегом волокут куда-то. Мотаю головой, пытаясь сбросить повязку, но за это у похитителей полагается пинок в под ребра, и я эксперименты прекращаю. Бег быстрый и какой-то неутомимый, хоть бы дыхание у мужиков потяжелело! Я теряю всякую ориентировку, и кажется, что времени проходит весьма много – это если учесть неудобство позы и затекающие руки. Похитители обмениваются короткими фразами, и я с удивлением узнаю все тот же прибрежный-общий язык, во докуда он распространен, оказывается! Наконец путешествие окончено, и мое тело небрежно валится наземь, а душа давно в упавшем состоянии. Ноги мне распутывают и под связаны белы ручки ставят вертикально, а затем – слава богу – снимают повязку и вытаскивают кляп изо рта. В глаза сразу бьет пламя костра, после него плавают пятна, а когда пятна отплавали, я вижу все ту же ночную степь и все те же звезды. В степи стоят юрты – или шатры, можно сказать, в общем, кожами крытые и явно мобильные конструкции, а между ними горят костры. Около нашего – где я и Чисимет стоим, из него кляп еще только вытаскивают – стоит толпа народу, и народу, надо сказать, на вид неплохого. Не будь у меня руки связаны, я бы их симпатичными даже назвал. Высокие, стройные, лица одухотворенные, глаза поблескивают, женщины так вообще – не оторви глаз; словом – симпатяги. Только уж больно умело эти симпатяги руки вяжут да кляпы вбивают, мне это не нравится. Постояла-постояла толпа и рассасывается. Чисимет рядом стоит, на сторожей смотрит, и по его лицу видно, что он наших гостеприимных хозяев симпатичными отнюдь не считает. Переговорку у меня с головы еще у ручья сдернули, и если у симпатяг намерения серьезные, то надеяться особо не на что. Это же надо такое удумать! В степь пойти, ночью, без предварительного просмотра, без маяка – вот это дурость так дурость – и моя, и Серчина, и Чисиметовская. Влипли. Пока я себя чешу во все корки, ко мне подходит один из стражи и извещает: – Сейчас ты войдешь вон в тот шатер, и друг твой тоже. «Войдешь» он сказал – это что, намек на то, что, может быть, и не выйдешь? Я спрашиваю: – Что вы за народ и что вам от нас нужно? – Мы великие и первые из эльфов – степные, а что надо – об этом ты скоро узнаешь. Эльфы – еще одно слово из легенд приозерных, правда, они вроде бы в степях не живут. Рассказывают как про таинственный народ, мудрый и благородный по своей сути, и в людские дела не мешающийся. Правда, в таком вот заявлении как сейчас особого благородства не заметно, но – век живи, век учись. Итак, шатер, сооружение еще то, хлипкий и тонкий. Нас с Чисиметом вводят внутрь, а там на земле безо всякой подстилки сидит по всем признакам местный князь, а может, и император всея степи. Одежда белая, лицо чистое, на голове массивная корона желтого металла и камни на ней. Начинает разговор хозяин юрты: – Здравствуй, Чисимет. Честно скажу, не ждал я тебя здесь, но раз уж пришел – не гнать же! И ты, Керит, – князь кивает мне приветливо, – тоже здравствуй. Я пытаюсь понять, что к чему, и помалкиваю. – Вы не удивляйтесь, что я вас по именам знаю, я вообще почти все знаю: и зачем идете, и как из Закрытой долины бежали… – Откуда знаешь? – перебивает Чисимет. – Один ваш спутник до меня добрался сюда, вот и рассказал все. Правда, он уже больной был, не больше месяца тут прожил. А ты, Керит, лучше расскажи, добрался ты до горных туманников или нет? Я было раскрываю рот объяснить недоразумение, но Чисимет успевает первым: – Да, добрался, и ношу свою отдал, а теперь просто меня сопровождает. Наверное, Чисимет знает что говорит, но пока его планы мне непонятны, буду помалкивать по смыслу беседы. А князь начинает представляться по всей церемонии. Зовут его Олонгар, он предводитель степных эльфов и вообще самый сильный и самый хороший на Средне-Верхней. И на запад он в походы ходит, и северных гостей отваживает, словом, надежа и опора всей равнины. Он и его придворный маг Багдарин заняты противостоянием Темным силам, коих прислужники валом валят с запада, противостоять противостоит, но разобраться с ними как следует сил пока не хватает. – Ты, Чисимет, мог бы мне помочь в этом деле. Мне и всему миру. Можешь считать свой путь законченным. Передай Силу Востока мне, и тогда я, став равным по силе мудрецам Средиземья, встану вместе с ними на борьбу с Черным Врагом! При этом спиче у Олонгара хищно горят его красивые глаза и подрагивают изящные руки с длинными пальцами. Чисиметовское лицо становится мрачным. – Не отдам я тебе ничего. Если мой спутник и вправду тебе все перед смертью рассказал, то ты сам знаешь почему. – Я понял тебя. Но знаешь, иного за шкирку нужно в кормушку тыкать, а он еще и морду воротит, ну да я не из таких. Если ты не в состоянии понять, что полезней и что вредней, то обойдемся без твоего понимания и согласия. Багдарин! Полог мгновенно распахивается, и входят: сначала четверо с ножами у поясов и берут нас под локти, а затем вплывает, как я понимаю, и сам Багдарин. Он явно не из эльфийской породы – коренастый, розовощекий, седовласый иседобородый. – Ну что? – спрашивает Багдарин у Олонгара сочувственно. – Не хотят они добром понять, кто есть самый достойный на равнине? – Не хотят, – жалуется Олонгар. – Ну ничего, это дело поправимо, – говорит придворный маг, вытаскивает из-под балахона белый коврик и начинает раскатывать его по полу. Я смотрю на него, и вдруг все плывет перед глазами. Я – вроде бы и здесь стою, и в то же время чувствую себя и на коне куда-то мчащимся, и на корабле куда-то плывущим, и с ратью какой-то непонятной сражаюсь. Я одновременно и человек, и еще десяток существ в то же время, словом, мешанина дикая в мозгу, и когда она отхлынивает и остаются лишь пятна в глазах, я решаю, что это Багдарин принялся за работу, не дожидаясь создания на полу комфортных условий. А вот теперь он уже уселся и в Чисимета вперился этаким сверлящим взором, а Чисимет покраснел, и вообще скованность и напряжение в нем ощущаются. После долгой паузы Багдарин говорит: – Олонгар, тут что-то не так. У него ничего нет, брать и передавать нечего. Свое у него отнимать незачем, а чужого в нем нет. А этого, – маг показывает на меня, – совсем не пробьешь, даже узнать, что у него за душой, нельзя. Он либо хорошо умеет замок держать, либо он с рождения жил не в этом мире. Может, он с легендарной Земли-за-Морем, но ведь там люди не жили никогда. Знаешь, надо бы его… – Багдарин не договаривает. Снаружи слышатся шумы, крики, затем два довольно близких выстрела, затем удар по шатру, он заваливается необыкновенно легко и от факела загорается. Стража и эльфийское руководство впадает в панику и, барахтаясь в опавшей крыше, ползут к выходу, впрочем, мы с Чисиметом тоже. Первое, что я вижу, выпроставши голову наружу – это Амгаму с винтовкой в одной руке и окровавленным ножом в другой. На башке – моя рация, задом наперед одетая. Я качусь к нему, он режет мне ремень на руках одной рукою и по ходу операции еще два раза палит в небо – для поддержания смятения в рядах противника. Я винтовку забираю и снимаю эльфа, который в нас уже из лука целится, а затем падаю и Амгаму валю. Сзади подползает Чисимет, а в руках у него меч – где только раздобыть успел! И веревки снять умудрился! Наступает затишье. Изредка посвистывают над нами стрелы, но мы лежим сзади уже вовсю пылающего шатра, и попасть вот так в нас трудно. Я пока что забираю у Амгамы рацию и, спросив у Серчо что нужно, ставлю ее в режим маяка – Амгама уже обо всем сообщил. Лежим, Чисимет свой меч в руке лелеет, мечтает подстрелить Олонгара или мага, но возможности такой не представляется. Я довольно метко поджигаю еще один чум, Амгамовскую хламиду стрела пришпиливает к земле – на том успехи сторон и ограничиваются, и так до той минуты, когда издали становится слышен рычащий рев – идет танк, и акустический фон включен. Коробка подлетает к нам и выбрасывает дымовую завесу, под ее прикрытием, не опасаясь теперь стрел и копий, мы лезем в кормовой люк. Я последний, как только люк захлопывается – рывок, и судя по хрусту и треску под гусеницами, Пьеро прет прямо по кострам и по шатрам. По броне пару раз стукает копье, а потом – тишина во внешних динамиках, обычные звуки, вернее. Амгама нам взахлеб рассказывает, как он видел взятие в плен нас с Чисиметом, взял потом винтовку и переговорку, с некоторым трудом установил связь и сам кинулся по следу. У стойбища прикинулся он каликой перехожим с палочкой под мышкой, а потом: – Я у одного кинжал выхватил и порезал их немножко, а потом и пострелял, хотя и страшно было – я из вашего оружия в первый раз пробую. Серчо добавляет: – А как Амгама до нас достучаться смог, все бросили и рванули спасать, так сказать. Я, конечно, здесь тоже виноват, но не более, чем все. Это благодушное настроение могло бы обойтись нам и дороже. А теперь тебе, Алек, поспать не во вред, да и Чисимету с Амгамой тоже. Я радуюсь – и тому, что поспать, и тому, что так легко отделался – и заваливаюсь на койку, поглядел на утреннее небо и глаза закрыл. Рядом Чисимет, ворочается и изредка бормочет, переживает, наверное, или радуется, наоборот, что груз свой так хитро укрыл, что Багдарин его даже не почуял. Я потихоньку засыпаю, и в полудремоте начинаются странные ощущения, то ли в меня опять этот маг-старикашка лезет, то ли вытащить из меня что-то хочет, словом кошмары не кошмары, но неприятно, и выспаться не удается так, как хотелось бы. Поднялся – башка болит, кости ломит, в мозгах мутота. Поворочал головой по отсеку – все на крыше, кроме Чисимета, он напротив сидит с усталым и очень невеселым видом. Тоже, видать, не сладко бедняге, раз даже на воздух не полез. Я его ладонью по плечу хлопнул для поднятия настроения, он улыбнулся виновато, и только лишь. Ладно, отойдет. На ЦП пусто, и я вызываю карту – степь да степь кругом, а впереди – Лес Левых Истоков, к нему вечером придем. Фон опять вверх полез и опять строго в направлении нашего движения, как перед Мелкогорьем, что мне решительно не нравится. Из башни появляется Сергей. Делать там ему абсолютно нечего, и берется он меня прямо сейчас проверить комплекс-датчиком. – Ну-ка, посмотрим, что с тобой эти эльфы сделали, – говорит, – мы как по лагерю их пахали, так у меня все цифры прыгали. На них, на эльфах этих, лежит заклятье давнее и до сих пор действует, правда, тихонько. Причем заклятье недоброе весьма. Начинается проверка. Сергей сначала малый круг прогнал, потом ему что-то не понравилось, и он взялся за дело по-настоящему. У меня то в пальцах колет, то в волосах потрескивает, то в глазах плывет – все как полагается. Компьютер всю информацию взял, помолчал-помолчал и здрасьте-пожалуйста: «Объект предполагает наличие сведенного поля большой интенсивности в замкнутом представлении. Характер не определен». – Да, Алек, – Сергей говорит, – это ты зря. Я с такими вещами ничего поделать не могу. Может, Знахарь помог бы, но – Знахарь… Может, Чисимет попробует? Чисимет, иди сюда, дело есть! Подходит усталый Чисимет и с явным неверием в успех пробует, аж пот на лбу. Потом говорит, что толку нет, и обнадеживает, что это не опасно, совсем не опасно, кажется ему так. И на том спасибо, а что потом со мной будет? Проснутся ребята, а вместо меня привидение по отсеку витает, и за рычаги радо бы взяться, да никак не удержит. Сергей высовывает голову наверх, доложить о «новой загвоздке с Алеком» – Серчо спокоен, верит Чисимету. Я тоже лезу на крышу и сажусь там молча. В степи заметно холоднее, а вернее сказать менее жарче, чем вчера. Солнце садится прямо в черные облака на западе, и такие же беспросветно черные облака гонит ветром в нашу сторону. Начинается дождь – мелкий, противный, а на экране чисто по инициативе бортовой аппаратуры появляется сообщение: дождь активный, причем той же темной несведенкой, что и весь район кольцевых гор, правда, специальной направленности это не носит. Приходится в уже промокшем состоянии лезть обратно и заниматься нейтрализацией воздействий. Затем я добираюсь до рычагов – и вперед, к лесу. У Серчо радость – поймал он маяк вертолета, теперь ждет, когда парни на связь выйдут, чтобы встрять. Танк катит себе и катит, за бортом уже совсем темно, и я включаю тепловые прожектора, на них тут же слетается не боящаяся дождя насекомая нечисть и кружится вокруг. Ровно в девять перед нами встает лес – высокие деревья типа сосен, растут не чащей, а на расстоянии, и через них вполне можно пройти, я на это даже не рассчитывал, думал, придется ломать дрова, благо лесу тут всего ничего, так, мыс в море степи. Активностный экран забит помехами от дождя, в ИК тоже мало что понятно, и приходится включать натуральный свет и идти по перископу. Под гусеницами трещит мелкий проросток, мы минуем первые деревья, и тут в оба нарисованных глаза ударяется по копью, а перед нашей «мордой» как в сказке появляются пятеро эльфов. С дерева, что ли, спрыгнули? Высоко ведь! Они в руках держат еще одно копье, длины метров в семь, и слаженно с разбегу пытаются всадить его в лобовой лист. Мне это как признание льстит не хуже аплодисментов актеру, ведь глаза и пасть по новой я рисовал, и значит, мои художественные таланты признаны. Я говорю: – Серчо, тут то же, что и в Орогоччу, только эти сразу в бой лезут. Может, шугануть их? Серчо как верный раб инструкций всяческие «шугануть» воспрещает и принимается реализовывать очередную заготовку вариантов налаживания контактов – разговаривать разговоры, то есть. Эльфы слушают, потом к атаковавшим еще прибавляется публики – и вправду, с деревьев сыплются, легко и грациозно. Серчо под конец объяснений спрашивает, надо ли вылезать из коробки, чтобы доказать, что правду говорит? Общий хор: «Да!» Люк открыт, и наверх лезут Серчо с Чисиметом, ну, конечно, Дрон в башне начеку, и я тоже в напряжении. Один из эльфов вспархивает – иначе не скажешь – на броню, вглядывается в лица, потом решительно вынимает кинжал и отбрасывает назад не глядя, но метко кому-то в руки в толпе. Официально приглашает нас и нашу коробку на тихую, а может, и светлую – слова похожи – поляну, где с нами побеседуют и вообще. Серчо согласен, снимает свой нож, а Чисимет меч, и опускают оружие вглубь танка. Поляну мне берется показать целая толпа, она идет впереди, а я следом на малом газу. Быстро очень, минут за сорок всего я выруливаю на поляну, и мне показывают, где припарковаться. Поляна и вправду светлая – множество костров, а насчет тишины я бы не сказал – голоса слышны, и смех, и песни. Никто на нас внимания не обратил, что удивительно и даже немного обидно. Эльф с крыши в изысканных выражениях предлагает нанести визит местному шефу, мы посовещались и решили, что пойти придется, конечно, на случай очередного покушения на ограбление Чисимета меры приняв. Идти мягко и настойчиво просят всех, и Пьеро с Сергеем недовольны – только заснули. Серчо пистолет прихватил, у Пьеро тоже куртка оттопыривается, а у меня – переносной пульт на управление движением и огнем настроенный. Из мирного оборудования – все тот же фотоаппарат-котомка у Дрона и у меня магнитофон – у нас их три в комплекте: два шпионских микрокассетника и один просто небольшой, его-то я и взял. На поляне костров вроде как прибавилось, и дождика как не бывало. Нас ведут по какой-то сложной маневренной траектории между сидящими у огней группок: кто молчит, кто на непонятном языке беседует, смеются многие и многие поют. Без инструментов поют, и все равно музыка слышна, и мелодии такие, что даже сказать как, не знаю. Магнитофон пишет, но будут на нем только куски, и я лишь вздыхаю, когда мы проходим мимо очередного хора. Потом – окраина поляны. Под дубоподобным деревом сидит на каком-то неуловимом выступе ствола этот самый верховный правитель. Если у степного князя впечатление владетельности создавала одежда и корона, то сейчас перед нами просто король, сам по себе. Провожатый свою миссию выполнил и уходит – вот так номер. Это вразрез со всем предыдущим идет, неужели нам так доверяют? – Что ж, садитесь, – говорит король. – Я – Гиминас, нынешний правитель эльфов Большого Длинного Леса, а вы кто? Называем по очереди свои имена, и когда дошла до Чисимета очередь, Гиминас долгим жестом приглаживает волосы и спрашивает: – Чисимет – это не тот ли, который идет с Отдаленного Востока? – Да, тот. – У Чисимета голос неприветливый, ничего хорошего не ждет. – Я слышал про вас от своих лазутчиков у степных. Олонгар не так умен и хитер, как любит казаться, и не сумел сохранить в тайне то, что узнал. Я вставляю: – Олонгар с Багдарином хотели забрать себе то, что Чисимет в Средиземье несет! – Да, они очень хотят этого. – Гиминас задумчиво проводит рукой перед лицом. – Степные эльфы давно отравлены, и их властители тоже. Черный Враг или кто-то из его союзников сумел заманить их в Мелкогорье и там начал класть заклятия перерождения – нужны были силы для похода на восток. Но потом его планы расстроились, и части племени удалось избежать перерождения в орков, но и эльфами они быть уже перестали. Степные сохранили наш облик, но потеряли легкость движения. Они сохранили смелость мысли, но у них нет уже той силы и чистоты, с которой издревле жил наш народ. Даже их властитель вынужден держать при себе придворного мага Багдарина, странного народа и непонятной судьбы. Я подозреваю, что именно он подбивает Олонгара стать силой, равной Силам Средних Земель – задача бессмысленная и опасная. Серчо очень вдумчиво добавляет: – Вообще это ведь в любом развитии достаточно на руку Врагу. Может, Багдарин – его марионетка? – Не думаю, что он действует по его прямой указке, но их связь для меня несомненна. Разговор продолжается, и Серчо рассказывает о цели нашего похода, старательно намекая на то, что эльфы не могут не знать об упавшем с неба железе с двумя людьми внутри. Это им и вправду известно, более того, самолично Гиминас распорядился людей не трогать, но следить внимательно. Затем некоторое время просто светская беседа, а потом Чисимет просит разговора наедине. Оставляем его и идем обратно под нескончаемые эльфийские песни. Я спать не хочу и поэтому просто сижу и гляжу, как Серчо достукивается до вертолета. У ребят все в порядке, связи с базой нет уже пятый день, и они очень рады нас услышать. У них деловое предложение: с утреца подняться да перелететь к нам – оставшегося в баках горючего хватит на те полторы сотни километров, что остались между нами. Я, раз уж все равно не сплю, лезу на поляну обратно и ищу кого-нибудь, кто может разрешить или запретить посадку и вечную стоянку вертолета здесь. После небольшой прогулки является некто, как я понимаю, комендант лагеря, и, вникнув в просьбу, разражается звонким смехом: – Только и всего-то? Конечно, можно! Принимайте свою стрекозу железную, где хотите, и оставляйте как заблагорассудится – нам металл тоже пригодится. Снова в танк, и Серчо договаривается с летчиками. Ну вот, теперь можно и на боковую, тем более спят уже все давно. Утром – в девять часов поднялся и к умывальнику, приводить себя в порядок – все же знаменательный день! На улице – красота. Поляна сверкает, цветы, трава, деревья в округе, и почему-то никаких следов от кострищ. Эльфов и след простыл, только пяток с копьями прогуливаются, но это не конвой над нами надзорный, а просто милые соседи – такое восприятие у меня организовалось. Вокруг – всеобщая помывка, кто во что горазд. Амгама аж куртку скинул и в теньке, где еще роса есть, по траве катается, ну как щенок, ей-богу. Все это умиротворение прерывает эльф, который зовет нас к Гиминасу, у него к нам большой разговор. Идем, по дороге одежду одергивая и болтая о всяких пустяках, всяческие догадки строя, в чем дело. Гиминас сидит в той же позе на том же дереве, увидев нас, делает жест – мол, рассаживайтесь, вон ветки есть, горизонтально и низко над землею. Чисимет тут же рядом, как в воду опущенный и вынуть забытый. – Друзья, – говорит Гиминас, дождавшись, когда все усядутся и устроятся, – я сейчас скажу вам то, что стыдно сказать вашему товарищу. Когда Олонгар захватил его и Алека – ведь тебя Алеком зовут? – взгляд на меня, – и призвал Багдарина, чтобы забрать себе Могущество Востока, Чисимет испугался. Испугался, что Багдарин сможет это сделать. Носители скрытой силы не могут ее сами использовать, но могут передать ее другому, и не всегда по своей воле. Чтобы Багдарина обмануть, Чисимет сумел ее всю, не расплескав и не рассеяв, передать Алеку, решив, что так будет лучше. Но – и в этом теперь вся беда – Алек – человек из другого мира. И Чисимет не может забрать у него свою теперь бывшую ношу. Не могу сделать этого и я, ведь я всего лишь внук перворожденного эльфа, и дано мне немногое. Может быть, это сумеют сделать Мудрые… Ты понимаешь, к чему я клоню? Я понимаю и пытаюсь думать быстро и четко, но вместо мудрых мыслей в голове вертится одна и та же фраза: «вот тебе и сходил за хлебушком», – а Гиминас продолжает: – Решай сам. Я не буду говорить, что судьба мира в твоих руках, но и в твоих тоже. Решай! Команда смотрит на меня, как будто я вдруг марсианином оказался или павлином в курятнике. Я решаю не так уж и долго, и решения мои несложны; я выдаю их в своей речи: – А чего тут особо думать? На Земле меня никто по-настоящему не ждет, ну кроме пожалуй рьяных журналистов, которые меня, может быть, не забыли, и дорогого начальства, которое не забыло наверняка. А тут – поди фигово, спаситель чуть ли не целой Европы. Светлые силы – так Светлые силы, может быть, пригодиться сумею. Серчо встает, руку мою хватает, но говорит совсем не то, что в глазах светится: – Кто же теперь у нас за рычагами-то сидеть будет? Потом и другие тоже, по очереди за ту же руку держатся. Пьеро, как обычно, спокойный, только морда грустная, Сергей на меня, как на тронутого, смотрит, а Дрон наоборот, завидует. Амгама меня по плечу хлопнул: «Молодец, я бы тоже так сделал!» Эх, инструкции и нормы общения! Все предусмотрели, кроме торжественных прощаний, и приходится импровизировать, кто во что горазд. Слава богу – тягомотину церемониала прерывает грохот – пришел вертолет, около танка примеривается сесть. Сел, и двигатели глохнут – навсегда, скорее всего, и в любом случае надолго. Вряд ли кто из наших сюда еще раз доберется, да еще с двойным запасом топлива для вертолета. Из люка летчики вываливаются, обросшие да небритые, бегут к танку, а мы хором тоже почему-то бежим – наперерез. Они нас замечают, курс меняют, и вот уже обнимания и так далее. Когда первая радость встречи подходит к концу, я напоминаю – пора бы и делом заняться. Дело так дело – с вертолета снимаются наиболее ценные блоки, а я выбираю то, что может пригодиться мне, приличная куча образовалась. Долго думаю, брать ли что-нибудь огнестрельное, и решаю, что не стоит. Наконец мои сборы закончены, а вертолет разорен до нужной степени. Народ еще по разу по моей руке проходится, ребята явно ищут, что бы сказать такого-этакого, но не находят и потому молчат. Серчо последний. – Я тебе вот что скажу. Как бы там ни было, на бербазе пост останется в любом случае. То есть там тебя будут ждать. После этого он лезет на крышу и машет рукой. Коробка трогается. Я прислоняюсь к лобовому стеклу кабины вертолета и смотрю танку вслед, пока он не скрывается из виду.
Ну, а что ж дальше было? Сам небось знаешь. Без моей помощи Врага раздолбали, зря только влез в это дело. Добрались мы с Чисиметом через степь к Городу-на-Озере, причем без особых приключений – Гиминас помог, слепил одному из своих такой же портрет, как и у меня в тени, да пустил к вражьим землям поближе бродить, отвлекать значит. А в городе нас тогда приветили да к лесным эльфам передали, специалистам. Те сначала почет оказали, а как начали из меня Чисиметов груз тягать, так ничего и не вышло. Скандал! Такого не может быть потому что не может быть, а посему я не я, а Вражеский лазутчик, изничтожению подлежащий. Пришлось наутек пуститься, а как уж мы эльфов в их же собственном лесу обхитрили – сюжет для отдельной повести. Следующая станция – Золотой лес, тут уж я свои достоинства хранительские в полной мере проявил. Владычица – и та не смогла из меня ничего вынуть. Один шустрый маг меня вообще развоплотить хотел, да спасибо – отговорили, а то вообще неизвестно, что бы я сейчас собой представлял. Словом, остался я сидеть там как гость средней почетности и никакой полезности. Чисимета хоть к делу пристроили – вниз по реке то ли шпионов ловил, то ли сам шпионил, не поймешь, а меня не пускали, мало ли что. И, кстати, тогда уже мое свойство проявляться начало, только сначала думали, что это в эльфийском воздухе дело. Ну так вот, что было после окончания войны, ты знаешь? Так это только внешнее, а за кулисами еще интереснее было. Как все эльфы собрались за море двигать, как и судьбой положено, так начались у них разногласия. Кое-кто, особенно из неродовитых туда вовсе не стремился, да и родовитые не все за были. А другие же решили так – раз уж покидать Средние Земли, так покидать подчистую, включая и несогласных, силой их к счастью загнать. Хорошо, многие еще помнили, чем такие вещи заканчивались, и междоусобицы удалось избежать. Худой мир оказался лучше доброй ссоры, и это позволило построить то, что ты сейчас в Средних Землях видишь. А сюда я попал – как мои хозяева двинулись к морю, так оказался вроде бы и не нужен. Новый король к себе брать меня не захотел, я ему не показался ни заочно, ни лично. А тут как раз – Бурые равнины, Возрожденные земли по-нонешнему, и Круглое царство на них. В него никто не верил, шли сюда селиться самые пропащие люди и других народов немного, а король наш – Кун-Манье, надежа и опора, до этого чина сотню водил, но зато лихо. Вот и сунули меня к нему первым советником, не знали мудрецы, что я и вправду могу многое присоветовать. Вот так и живу, словно огурец засоленный, зелененький да бодрый, как будто и не человек уже, а так, эльф бессмертный. Я так понимаю, что теперь меня бы никто из нынешних властителей иметь в пользовании не прочь, но я и сам не пойду, привык тут, да и интересно. Вот так, Ларбушка дорогой, а теперь и спать пора, заболтались.
Часть вторая СВЕТЛЫЕ ДЕЛИШКИ
В гробе я видал такие развлечения. Опять меня Чисимет поднял на полчаса раньше, чем договаривались, и главное, было бы, зачем! Да хоть бы я весь день проспал – ничего страшного не произошло бы; бездельник я, даже самому неприятно, ну, да ладно. Итак, поднялся и мыться пошел – горячей воды нет и по причине раннего времени не будет. А там и одеваться – опять напяливать этот дурацкий балахон, который сначала меня прямо-таки бесил, а сейчас уже просто тоскливая беспросветность при виде его возникает. Сколько раз просил – сделайте нормальную одежку, так нет, видите ли, не по чину. Облачился, причесался и в обеденный зал плетусь в безрадостном настроении, и так же безрадостно отвечаю на приветствия совета министров. В окна бьет свет, и пол расчерчен на квадратики, хоть на одной ножке прыгай. А министры все стоят – ах, да, надо же еще рукой махнуть, а то так и будут ждать, бедняги, вон у одного пучок луку изо рта торчит, а дожевывать стесняется. За моим особым столиком уже сидят лица избранного круга: Чисимет и Ларбо-старший. Ларбо был вчера на испытаниях в одной из кузниц, и, судя по тому, с каким отвращением он глотает завтрак, испытания были неудачные. – Ну, – спрашиваю, – опять дохлятина? – А, даже не дохлятина. Летать не может, ползать не умеет, думать не положено. Полная неудача. Кузнецы тут не при чем, основа хорошая, а вот оживление опять сорвали. А почему – так и не поняли мы, как королю объяснять теперь… Я киваю головой – мол, сочувствую, – и завтрак продолжается. Вот и новый день начался, сколько их тут уже было и сколько их тут еще будет! А сколько было до того, как я здесь осел! Сколько дорог прошел, сколько народу порезал (не так уж и много, кстати), а гораздо чаще самого порезать хотели – и все без толку. Чисимет, хранитель хренов, перекинул в меня свой багаж, и как деньги в сейф положил, а ключ взять не удосужился. Да еще и сейф – я, то есть – надежный до безобразия, просто подлость! Тянули из меня, тянули эту самую «скрытую силу», чуть концы не отдал, а на выходе – ноль, как говаривал мой командир роты в свое время. Один шустрый маг вообще предложил меня развоплотить, и слава богу, что только предложил, а то кто и что я был бы сейчас – один бог ведает. Так что пользы, честно говоря, от меня тут оказалось немногим больше, чем никакой. Врага раздолбали без меня, с натугой, правда, но раздолбали. По ходу дела еще одна усобица была, меня даже пленить хотели, да не вышло, а вот теперь сижу, куксюсь, хотя вроде и неотчего. Как же! Вторая фигура в государстве, первый советник, почет и уважение простого народа – вон, на пальце кольцо, подарок вышеозначенного простого народа в лице купца-ювелира местного. Золотое кольцо, с алмазом, ну и что? Я тут на него бутылки «Кока-колы» не куплю, хотя, конечно, дело не в «Кока-коле»… Такие мрачные мысли у меня сейчас – обычное дело, и Ларбо-средний в приемной на мою злую мину не удивляется. Итак, что у нас сегодня? Почти ничего: два проекта вечных двигателей, неплохая идея по реорганизации налогов с базара и еще пара предложений поненужней, Ларбо забирает их для дальнейшего разбора и внедрения, а потом смотрит на часы у стенки. Верно смотрит: мне через полчаса к королю надо подъехать, у него какие-то сложности. Выхожу из дворца – день уже в разгаре: деревья шелестят, птички поют, люди бродят кто так, а кто с поклажей. У внешней стены стоит мой личный транспорт – первая и единственная удача Ларбо-старшего, ездовая помесь. Вроде как лошадка, но шкура грубыми стежками сшита, и морда поугловатей. Уши торчком – ночью подзарядилась. Лезу в седло, говорю: «К королю», – зверюга послушно трогается и вывозит меня через ворота в город. По выложенной асфальтовыми плитками спецдороге моя кобылка бежит резво – по ее понятиям, конечно, а народ меня взглядами провожает и опять же любовь и уважение высказывает, обрывки фраз типа «этот-то, молодой… поехал» мне даже отсюда слышны. Так и до резиденции добираюсь, меня здесь в лицо, конечно же, знают, но порядок прежде всего, и приходится демонстрировать пропуск и называть пароль. Надежда и опора Кун-Манье Первый изволит меланхолично прогуливать по саду, а завидев меня, бросает философские раздумья и орет издалека: – Алек, у меня для тебя новость есть! – Что, опять нефть из-под носа перехватили? – Нет, на этот раз мы первыми поспели, сорок бочонков купили. Я с тех пор поумнел немножко, а? Хороший мужик этот Кун-Манье. До того, как в короли попасть, он водил вдоль по Реке отряд борьбы с орками и прочими лиходеями, понравился кому-то из Мудрых, и когда этот край заселяли, был поставлен королем. Замашек царственных не приобрел, и дело иметь с ним легко и приятно. Вот он подходит ко мне, за плечи обнимает и сообщает свою новость: – Я вчера на небо в трубу глядел. Так видел твою летящую звезду, но на этот раз она еще за горизонт не ушла, а из-за другого края еще одна вышла и тем же путем пошла. Стою и осознаю событие, а потом чуть не убиваю властителя, на радостях по спине трахнув. Это же второй спутник! Значит, не только сохранили береговую базу, но и кой-чего нового подкинули! – Вот что, – говорю. – Может быть, мне удастся скоро уйти отсюда, и вторая звезда – знак тому. Кун весь сразу грустнеет. Я давно уже его настраиваю, что вечно здесь сидеть не собираюсь, но одно дело в перспективе говорить, а другое – уже как о факте. Можно понять огорчение моего августейшего друга. Я пытаюсь его утешить: – А может, еще ничего и не будет. Мало ли, вдруг это звездный корабль на Заокраинную Землю шел, а не знак вовсе? Но Кун уже и сам себя в порядок привел: – Чему быть, того не миновать, – говорит. – Я тебя не за этим звал, в общем-то. Начинается долгое описание неладов в южных деревнях, из которых я решил учинить кооперативы. Теперь, несмотря на некоторый подъем, там всяческие сбои и перегибы. Мы с Куном долго мозгуем по этому поводу, затем появляется и министр сельского хозяйства вместе с министерством в полном составе – всего двенадцать человек, – и общими усилиями разрабатывается программа действий. Часы на стене бьют четыре раза: пора обедать. Министерство удаляется, а мы с Куном отправляемся трапезничать в резиденцию. За обедом Кун подписывает пару приговоров за нарушение законов о равенстве. Эти законы он сам изобрел и очень ими гордится, да и есть чем: к примеру, там лимитируется количество хвалебных слов в адрес короля на единицу времени в зависимости от характера речей, да и много других забавных всякостей. Эти законы были первой приемлемо получившейся продукцией нашей типографии, и с тех пор всякие указания и положения исправно расклеиваются во всех трех городах и полусотне деревень. Обед закончен, и надо, пока суть да дело, еще съездить в учебный центр, там еще один Ларбо трудится, младший. Опять завожу помесь, и уже не по специальной дороге, а по обычной, пыльной и извилистой, двигаюсь за город, где в лесочке тот самый центр и есть – пожалуй, самое удачное из моих янки-при-дворе-артуровских дел. Хотя, если уж честно, то моего здесь только снаряжение, а организация и общее руководство – Чисиметовы. От центра за километр слышны редкие разрывы, и в небо поднимаются клубы дыма: очередной отряд практикуется. Здесь на территорию меня пускают не просто без пропуска, а с воплем «Благие дни Первому Советнику!», надо бы рассердиться, да ладно уж, недолго, наверное, осталось. Помесь надо отогнать в конюшню, чтоб случайно не зацепилась за какой-нибудь остаток ночных игрищ, а до здания – пешком. Туда же и десяток восточной стражи направляется, закопченные, провонявшие серой, по двое тащат на плечах трубы ракетометов, а на спинах порожние ящики от снарядов, отстрелялись ребята. В длинном двухэтажном бараке центра темно и прохладно. Восточники идут на склад, а я остаюсь, жду, когда появится Ларбо. Работа у него заканчивается довольно скоро, и вот он вместе с шестью коллегами выходит в коридор, видит меня, здоровается и не может удержаться от похвальбы: – А я сегодня на мешке поднимался, трех фальшивых орлов подбил, простыми стрелами! – Молодец, хотя, может, папаша тебе нарочно самых слабых подобрал? – Да ну тебя! Сам же знаешь, что нельзя такого сделать. Ларбо младше меня намного, а внешне это никак не заметно. Тоже, конечно, побочный эффект Восточного подарка: как имел я дурость его воспринять, так и хожу, словно законсервированный, а-ля эти среднеземельские долгожители, потомки Атлантиды местной. Так что отношение ко мне у местной молодежи достаточно свободное. Итак, я говорю: – Ладно, ладно. Ты мне лучше вот что скажи: остатки моего багажа у тебя? Они мне сегодня нужны будут. Вместе сходим али у тебя дела какие? Парнишка несколько розовеет – известно какие у него дела, – но, видимо решив, что дружба выше, он решительно заявляет, что никаких дел нет, а если и есть, то подождут. Я бы сказал – подождет, но это так, к слову. Потихоньку вечереет, и надо скорей сматывать из центра, ночные занятия здесь – штука небезопасная, особенно для тех, кто случайно влез, и посему Ларбо-младший садится позади меня, и снова пыль под копытами. По дороге Чисимета повстречали, он помесей не признает и ходит только пешком. За темную сторону сегодня будет работать он, и значит, нашим предстоит нелегкая работенка, особенно, если он опять увлечется и выйдет на низкий уровень. Таких призраков наклепает, что сам потом еле уймет, был уже случай. – Слышь, Ларбо, ты помнишь, как мы за Чисиметовским тень-хвостом гонялись? – А, точно. Это когда ты на дерево за ним полез, а он тебя скинул? – Да, надо бы это дело прекратить. С тень-хвостами все равно встреч не будет, это чисто их, восточное, а чуть его передерешь, так потом хлопот до полудня. Ларбо кивает, и дальше понеслась, вернее, поплелась зверюга моя, пока до его дома не добралась. Там уж и старший, и средний, и обе их хозяйки. Кормить меня хотят, но я отказываюсь. Младший отпрыск дома лезет на чердак, я за ним, туда, где в пыли и паутине лежит то, что я черти-когда с танка забрал, был такой набор богатый, а осталось всего ничего, но самое главное сохранилось. Ларбо-младший открывает люк, я с коробочкой в руках вылезаю на крышу и приступаю к настройке. Элементы ток держат, и антенна вроде в порядке, но пока я жду появления спутника, волей-неволей всякие нехорошие мысли в голову лезут. И о передатчике, и вообще – откуда известно, может, второй аппарат только случайно с первым шел, а орбита у него совсем другая, или частоту и систему вызова на него новую поставили… Ползет первый спутник, никуда он не денется, пока не сгорит, кстати, сгореть ему полагалось еще года три назад, а он, хоть и дохлый, а летает. Пошел первый, а второго не видать, а потом все же появился, Значит, и впрямь орбита другая, хорошо, что не очень отличается. Я запускаю стандартный вызов, а сам гляжу вверх – авось поможет, – и пожалуйста, запрос принят и понят, правда, на автомате. Следующий проход обещает через шесть и три десятых часа, а пока можно и слезать, кемарить устраиваться. Между прочим, проснулся я за час до сеанса и сидел так, без мыслей, пока сигнал не пискнул. Сначала морзе-команда перейти на телефон, а потом уж совсем ушам не верю – голос Серчо! Он снова, а может, еще, тут, старается быть спокойным и сдержанным. Я вкратце излагаю свое нынешнее положение, а он в ответ добивает меня известием: на базе сейчас появилась летающая лодка, она досюда, а потом до океана, достанет, а там и плавбазу подгонят. И эта лодка уже сейчас готовится к старту – за мной! Завтра здесь будет и сменщика-наблюдателя привезет мне, правда тут – это я Серчо честно предупредил – не только наблюдать надо, но и вмешиваться придется. Такие вот сюрпризы – это я рассказываю-то спокойно, а сам чуть с крыши от радости не скатился. Помесь моя во дворе кормится, но я гоню ее домой, решив не будить спящее сладким сном Ларбо-семейство. Надо собираться – было бы, чего собирать! Не золото же тащить, его и в Приозерье достаточно. Всего багажа – три тома дневников. Затем начинаю думать, кому какие дела сдавать, а еще потом – составлять завещание наследнику, словом, до полного рассвета хватает. Еще раз связь была – лодка даже сегодня, часам к семи вечера, будет, и место уточнилось: озеро есть тут у нас, туда и сядет. Разговаривал я, а там Чисимет возвернулся, усталый, но довольный: – Меня сегодня крупно побили, хотя и работал всерьез. Эти ребята с восточных границ прямо-таки молодцы… А что у тебя лицо такое? Что, что. А какое оно должно быть, кислое, что ли? Объяснил я Чисимету, в чем причина, он головой покачал и говорит: – Я с тобой отправлюсь. У меня тоже ведь дом есть, и хороший… Король с утра на ногах, когда я к нему заявляюсь новостью огорошить; Кун по мере изложения заметно мрачнеет. Перспектива иметь рядом вместо старого, «молодого Алека» кота в мешке его не радует. Тем не менее он предлагает устроить прощальный пир, и я согласен, но замечаю: – Только народу там должно быть немного, а кого, ты уж не обижайся, я сам выберу. Кун старательно не обижается, но все же спрашивает: «А я-то там буду?» – значит, все-таки ущемился самолюбием. Итак, пир среди бела дня собран на скорую руку, и пышности ему явно не достает. Кроме Куна присутствуют, конечно же, все поколения Ларбо, Чисимет, несколько мастеров из королевских кузниц, парень с западной границы, который нас в свое время весьма мило встретил, а сейчас как раз в столице оказался, еще человек десять народу, с кем я по тем или иным причинам не могу не попрощаться. Компания чисто мужская, уж с кем – с кем, а с бабами здешними у меня нет желания за одним столом сидеть в такой день. Пир, конечно, без размаха, так, неспешный полу-завтрак – полу-обед с воспоминаниями и предсказаниями. Под конец Кун-Манье встает и объявляет: – Я подумал и решил. Ты, Алек, не один будешь. Ты много рассказывал про прибрежную страну, и я хочу направить туда своих людей дружбу с Великим Маршалом завязать, а мостом между нами пусть будут крылатые машины собратьев Алека, пока мы не создадим помесь, способную переносить нас по воздуху вдаль. И тогда ваша – кивок в мою сторону – помощь нам уже не потребуется, но дружба нужна будет всегда. Да, это Кун, конечно, лихо придумал. Но если он думает, что горючего у нас девать некуда, кроме как егойных послов возить, то он жестоко ошибается. По крайней мере, в мои времена всегда напряженка была. Самое большее, что мы для него можем сделать – это связь через спутник и нашего наблюдателя здесь. Однако разочаровывать Куна я не стал, и пора уже собираться. Последний раз захожу во дворец министров, беру все, что наготовил, выхожу и вьючу помесь. Она недовольна, но я ей говорю: «Надо, потом гулять будешь». Последний, опять же, раз проезжаю через город, по дороге чуть кого-то не задавив, и присоединяюсь к каравану, идущему на озеро. На передней повозке сидят послы – батюшки святы! Главным послом у нас Ар Лучанарги, я его знаю хорошо, он дипломат бывалый, с высокими эльфами дела вел, пока они еще здесь были, но это ладно, а вот помощником – никто иной, как Ларбо-младший. Это, честно говоря, меня радует, как и все в этот день. Дорога по лесу идет, и, несмотря на пасмурную погоду, он веселый и красивый, и так до озера, а на нем уже и лодка сидит, а на берегу народ толпится. Резинка с экипажем уже у берега, елки-палки! – я уже и забыл, что на свете резиновые лодки существуют. Церемонии, прощание, и посольство в лодку грузится. На берегу в куче мешков-ящиков сидит мой преемник – он несколько оробелый. Я ему растолковываю, где лежит мое политическое завещание, и тоже лезу в резинку – все. Самолет издали кажется маленьким и изящным, как летучая рыба, но вблизи он напоминает скорее кита, неведомо как отрастившего себе длинные крылья. Пассажирский отсек у него, по идее, большой, но сейчас его на две трети занимает топливный бак, и в нашем распоряжении всего десяток кресел. Резинка вновь уходит к берегу, а я пока выспрашиваю оставшегося летчика, что нового на базе. Они с напарником новички, их месяц назад только сюда перебросили, как раз вместе с лодкой, и он просто рассказывает то, что есть. Бербаза уже превратилась в немаленький поселок, народу там под три сотни, и еще один поселок поменьше на Долгом озере есть – оттуда лодка и летает. Правит в Прибрежье и до стены все тот же Маршал, хотя и постаревший. Был еще один сухопутный поход, на север, и на этот раз славная карьера моего бегемотика окончилась. Где-то на левом берегу Пещерной реки он сначала завяз в болоте, а как только экипаж начал его вытаскивать, напали гномы. Умело очень напали, ребят в плен похватали, как их вытаскивали – целая история была, с пальбою и десантом. А танк до сих пор стоит в тех карях, время от времени планы его вызволения у руководства всплывают, но до дела не доходит никак. Снова подходит резинка, и в распахнутую дверь втаскивают подряд три здоровых сундука – казна на расходы, подарки Маршалу и посольские шмотки. Ларбо сидит с грустной физией, такой, что, кажется, и утопившись, не обрадуется. Я его могу понять, но зачем тогда ехать соглашался? Так и спрашиваю: – Ну что куксишься? Оставался бы, другого младшего посла найти – проблема, что ли? – Да я, – говорит, – ненадолго, на год, не больше. Меня и отец уговаривал, и самому новые места посмотреть хочется. А потом вернусь. Да и она особо грустить не будет, вон, даже попрощаться не пришла. Она – это некая Анлен, за которой Ларбо увивается уже с год, с небольшими перерывами на случайные увлечения, да и она тоже – то ли ей этот Ларбо до лампочки, то ли просто кокетничает девка сверх меры и резону. Дальнейшие лирические разговоры прерываются сначала шипением, а затем нарастающим ревом – экипаж запускает двигатели. Затем закрывается люк, и шуму становится поменьше. Минуты две идет прогрев, рулежка по озеру, и, развернувшись против ветра, лодка коротко разбегается и резко берет вверх. Все, кто есть в салоне, лезут к окнам, даже Ларбо, хоть он не раз и не два летал на шарах. Мы делаем большой круг над озером, а затем экипаж ложится на курс, все больше поднимаясь к синеющему небу на восток. Я, Чисимет и один из летчиков – его зовут Андрей, он, вообще-то, немец, но живет в России – откидываем кресла и отправляемся на боковую, а посольство все от окон не оторвется. Мне засыпать недолго, все же ночь не спал, а просыпаюсь от того, что мне кто-то с размаху наступает на ногу. В салоне – разбуженное сонное царство, а в дверях – спина Андрея, он и пробежался по мне, по логике вещей судя. Вякает сирена, и загорается табло «Пристегнуть ремни», послы на него глядят непонимающе, а Чисимет зачем-то меч достал. Я тоже лезу в кабину и уясняю обстановку: нос лодки уткнулся в черное небо, на нем ярко и ровно светят звезды. На стеклах изморось, высота – пятнадцать тысяч, вертикальная скорость как у истребителя, а остальные цифры вразброд скачут. Штурвал отдан от себя до отказа, но машина прет вверх, как заведенная. Второй пилот начинает ее раскачивать, надеется соскользнуть набок, а может, просто обалдел. На индикаторе уже семнадцатый километр, когда, наконец-то, лодка опускает нос к земле и останавливается – по высотомеру воздушная скорость у нас километров шестьсот, моторы на полном газу, а линия горизонта на лобовом стекле раскачивается без всякой связи со всем остальным. Так проходит минуты три, у меня уже и первый шок выветрился. Да еще и Андрей, пассажиров попристегивав, на свое место вернулся и меня, соответственно, выйти обратно в салон ненавязчиво попросил. Только я туда вернулся – и новые приключения. Мощный удар в крыло, машину переворачивает вверх брюхом, и я разбиваю головой плафон на потолке. Рывок вниз, я всплываю вверх ногами, некоторое время ощущая невесомость, а потом начинается карусель и цирк. Я летаю по всему пространству пассажирской кабины и до того, как уцепиться за проем, успеваю врезать Ару под дых головой и расквасить нос об Аровское же колено, так что наш с ним счет один-один. Хотя и не до этого, но все же я отмечаю, что снаружи слышны короткие, но мощные раскаты наподобие грома, причем при каждом из них по самолету как молотком бьет. Мне не до размышлений на тему их природы, мне бы за косяк удержаться, но тут еще один удар, во всей лодке гаснет свет, и двигатели глохнут. В наступившей тишине слышно, как в кабине второй пилот выражает свое мнение по поводу матери и отца этой планеты, мнение весьма нелестное. Но зато полет теперь ровный и спокойный, и свет пытается загореться – разбитый мной плафон только щелкает. Я наконец-то добираюсь до сиденья, фиксируюсь и гляжу в окно: мы валимся в непролазную темень. Свист за обшивкой наводит на разные мысли типа с какой скоростью мы с землей столкнемся и что из этого получится. Для создания общей бодрой атмосферы я начинаю рассказывать обществу о необходимости сразу после посадки организовать охрану и оборону местности, подразумевая, что успешное приземление – вещь сама собой стопроцентная. Чисимет, видимо, в же этих целях, начинает со мной спорить по каким-то деталям, и тут лодка сначала ломает брюхом деревья, затем плюхается в воду, жестокий удар по днищу, еще один, резкий крен и последний раз скрежет по брюху. Из кабины появляется Андрей: – Внимание! Мы сейчас будем тонуть, надо живо выметаться! Ларбо дергается в кресле – никак не вспомнит, как ремень расстегивать, – Ар его высвобождает. Второй пилот – черт знает как его зовут – уже открыл люк и выкидывает плот – он резко надувается, а так в люк видна водная гладь, бережочек вдали и звезды сверху. Ар волочет сундук – вспомнил же, хотя ему больше нечего хватать. Я за свои пожитки хватаюсь, перекидываю их к Ларбо – он уже на плоту, и они с Аром направляются к берегу, часто шлепая веслами. В сплошной стене леса хорошо виден пролом, который сделал наш самолет. У люка надувается резинка, она меньше, но расправляется медленнее, а лодказаметно кренится набок. Мы вчетвером передаем цепочкой какие-то мешки, пакеты и прочее, Чисимет ссыпает их в резинку и тоже отчаливает к лесу. Андрей по уже заметно косому полу волочет еще один контейнер с плотом – такие должны при посадке выстреливаться, а этот вот внутри оказался. Я в полусогнутом состоянии выволакиваю еще один посольский сундук, второй пилот – плоскую пачку солнечных батарей, и я, уже на плоту стоя, принимаю все это, потом сюда же переваливаются оба пилота, и можно трогаться. Летчики азартно, хотя и не очень слаженно, принимаются грести, а я берусь за рулевое весло и правлю к берегу, где кто-то из наших уже организовал факел и машет им из сторону в сторону. Второй пилот – его, оказывается, тоже Андрей зовут, а рабочее имя Брык, так вот, он ворчит: – Дайте хоть ногу из-под этого сундука вытащить! На фига он нужен? Лучше бы компьютер сняли, а теперь потонет. – А ты с ним что, в очко играть собрался тут? – Андрей огрызается. Назревает ругань, но плот уже скребет по песку днищем, и приходится лезть в воду, не ледяная она, но и не теплая отнюдь. Когда часть поклажи разгружена, мы с Андреем, не дожидаясь дальнейших работ, вытаскиваем весь плот на берег – так, пожалуй, вернее будет, – а затем хором поднимаемся к остальной компании. Берег пологий и песчаный, а может, это и глина сухая, мне, в общем-то, все равно. В темноте лишь звезды в спокойной воде отражаются, и наш берег вдаль уходит. Рядом с нами пролом в лесной стене, след нашей доблестной посадки, и Чисимет рубит своим неизменным инструментом сучья для костра. Послы стоят у кучи барахла, Ар с луком, Ларбо с мечом наготове, изображают собой решимость отразить по мере сил любое нападение с воздуха, воды или суши. Брык запаливает костерок, и к нему собирается вся команда. Стоят, молчат, ждут, кто первым начнет распоряжаться. Как старший по чину и почти по возрасту, начинаю я. А что распоряжаться-то? Ну, распределил караулы, а остальных спать отпустил, и все распоряжения, да еще Ар насчет песка посоветовал поинтересоваться – правильно, мало ли какая гадость может в нем жить. Волевое решение создает у народа иллюзию ясности и предопределенности, и вот, пожалуйста, – наделав себе подстилки из тех ветвей, команда спит, а мы с Чисиметом как в старые добрые времена – у костра вдвоем, каждый в свою сторону глядит и беседовать при этом не забывает. Вокруг стоит лягушачье многоголосье, огонь в костре на удивление ровный – и никаких происшествий до самой смены. Следующая двойка – Ар с Андреем; я им разъясняю общие принципы дежурства и валюсь на хвойную подстилку, а вокруг завывают комары. Я их и так и сяк заклинаю, а они все жрут, так что свернулся я кое-как калачиком, да всех делов. Утром – туман, хоть и подсвеченный где-то там встающим солнцем, но гадкий и сырой. Десять шагов – и уже ничего не видно, да еще и костер дыму добавляет. Чисимет тоже поднялся, смотрит на меня, а затем отправляет свою подстилку в костер, оставив только один сучок с рогулькой. Я понял его мысль, забираю у Брыка фляжку и, набрав воды (чуть не заблудился, до берега и обратно ходивши), подвешиваю ее над костром, подоткнув чисиметовский сучок с другой стороны еще одной веткой. Туман редеет, народ просыпается, и вот уже все вокруг костра скопились, греются и с надеждой на фляжку глядят. Брык распаковывает один из своих тюков и вытаскивает пакет аварийного пайка – вот и завтрак. Пожрать всегда оказывает тонизирующее действие, и настроение поднимается до делового и бойкого. Туман, наконец, разошелся, и нам представлена вся живопись здешних мест: сзади у нас могучий сосновый бор, а между ним и берегом – метров двадцать почти голой земли. Прямо из воды торчат ивовые ветки с полуоблетевшими листьями, это уже перед нами, и дальше – водное пространство, а немного подалее – задранное в небо крыло нашей лодки, да и сама она под ним, надо думать, лежит. Дальше встающее солнце мешает глядеть, но тот берег различить можно. Брык сообщает с некоторым сарказмом: – Не изволят ли господа взглянуть севернее? Я вижу в том направлении нечто замечательное! Замечательное – слово хорошее, а дело несколько паршивей. Наш плот это, его тихо несет вдаль, а второй тоже почти на плаву, вода поднялась. Чисимет, правда, свою лодчонку наверх затащил, да еще и привязал – молодец! Только теперь этот узел надо срочно развязывать. Летчики пускаются в погоню, не жалея аккумуляторов, а пока будет идти операция по возвращению плавсредства, Ар предлагает заняться осмотром имущества, что у нас есть и чего у нас нет. Я не против, подхожу к груде вещей и решаю начать с сундука. – Что у нас там? – Подарки Маршалу. Но кое-что нам и сейчас пригодится. Ладно, поглядим. Я поднимаю крышку сундука, предварительно замок сняв, конечно – да… Такое мы не лечим. Ничего себе подарочек Маршалу, так, сяк, поперек, и прочие выражения. В сундуке, как в гробу, лежит эта самая ларбовская Анлен, только ноги согнуты не по-покойницки. Глаза закрыты, щеки бледные, но дышит – в этой духоте сомлела попросту. Сознание потеряла, хотя нет, сознание-то она потеряла еще когда в этот ящик лезла! Сознание и соображение – надо же такое удумать! Ну, что теперь делать с этой Джульеттой? Ладно, беру ее под микитки и выволакиваю на песок, щечки розовеют – отойдет, куда денется. Ларбо стоит уже рядом, глазеет счастливыми очами на процесс реанимации возлюбленной. По-моему, она именно от этого взгляда в себя приходит и начинает озираться вокруг. Оставив Ларбо объяснять ситуацию, я иду совещаться с Аром. Совещание начинается в духе полного единства мнений – мы состязаемся в ругани по адресу «некстати ополоумевшей дуры», а дальше дело не идет, потому что неясно, что мы вообще делать будем. Возвращается резинка, парни с удивлением глядят на пополнение, а узнав, в чем дело, долго смеются и изощряются в остроумии, у них хорошее настроение. Причина – догнали плотик, а на нем весь аварийный комплект в целости и сохранности. Андрей расстилает карту и ориентирует ее по компасу, то есть это и не компас, а хитрый прибор с электронной начинкой, которого в мое время не было. Эта штука определяет наше место и дает координаты, а теперь в карту – прекрасно. Аж противно стало. Итак, мы сидим на берегу проточного озера, а до базы и сотни километров считать бесполезно. Из озера нашего вытекает река, течет на север, этакой дугой прорезает горную систему и дальше идет уже на юг, и там впадает в Пресное Море. Но самое гадкое, что все пространство вокруг нас – белое пятно, в смысле радио, таких здесь штук пять насчитали мы: с орбиты видать – видно, а локатор белый. Как говаривал Сергей когда-то, положение много хуже губернаторского, и вот вся команда собралась вокруг карты и сосредоточено думает. Кроме Ларбо, конечно, он сейчас на седьмом небе и слезать оттуда не собирается, но готов поддержать любое предложение, безразлично, какое. Анлен тоже в карту с интересом смотрит, наверно, думает, как красиво такой бумагой стены обклеить, что еще с таким лицом думать можно! Итак, что делать? Два основных варианта: либо пилить напрямую к базе через бесконечные степи и почти до Пещерной реки быть без связи, либо сплавляться по реке и от Пресного с Базой переговорить. А там и до Океана недалеко, а в наших плаваньях по воде еще никаких закавык не случалось, не в пример воздушным перевозкам. Мнения делятся, и вскоре у сухопутного варианта не остается сторонников, кроме меня, а потом и я ломаюсь. Конечно, вода – это, прежде всего, живность разная, опять же нежелательная плотность цивилизованного населения, но зато дело быстрее пойдет, да не самим же, кстати, и ногами двигать. К тому же Ар и Чисимет в магии достаточно сведущи, чтобы от активной нечисти уберечь нас, и это тоже успокаивает. Андрей с Брыком помалкивают – а что им еще делать? На Земле таким вещам учат вприглядку, а нас жизнь учила, да еще как сурово. Ар берется сформулировать общее решение и фактически пересказывает водный вариант, хотя надобности в этом нет, и так все по косточкам обсосали. Ларбо не терпится вперед, к подвигам навстречу, но решаем тронуться все-таки завтра, а сейчас – собираться надоть. Андрей просит кого-нибудь пойти с ним, подоставать кой-чего с затонувшей лодки – вызывается Чисимет, я в него верю, но напоминаю: – Почуешь что неясного – сразу прекращай все и дуй сюда. Он молча ухмыляется – мол, кого учишь – и отбывает, правда, не сразу, а после решения небольшого оргвопроса, а именно: избрания меня старшим по команде. По этому случаю приходится произнести программную речь – она содержит призывы к стойкости, храбрости и прочую в таких случаях положенную шелуху. Всю эту чушь я мелю с таким серьезным видом, что даже Ар начал улыбаться, а Ларбо чуть не в голос ржет, но это ему недолго. Я резко меняю тон и уже без всякой иронии замечаю, что всякого рода личные отношения не есть основание для всяких послаблений. Ларбо отпускает руку Анлен и идет рубить дрова – осознал. Анлен глядит на меня без симпатии, но это ничего, наоборот было бы сложнее. Брык ворошит свои мешки, Ар вскрыл второй сундук – слава богу, там еще одной девицы не оказалось, они наперебой сообщают, что у нас есть, а я прикидываю, что тащить, а что нет. Ларбо вслух читает Анлен инструкции, как варить кашу из концентрата – инструкция на всеобщем, но Анлен вдобавок еще и неграмотная. Надо бы поподробней выяснить, что эта девица из себя представляет – я, кроме анкетных данных, про нее ничего не знаю, да и анкета в общем-то… Мысли мои перебивает Брык: – Слушай, Алек, ты, наверное, будешь смеяться, но я все же расскажу. Этой ночью, когда все началось, я самолет вел. Так вот, когда мы ни с того – ни с сего вверх полезли, то мне впереди показалось – корабль по воздуху летит, этакая ладья с парусами прямоугольными, понимаешь, по воздуху летит! А потом нас вниз швырнуло, молниями долбать начало, а эта ладья дальше вверх пошла. Вот такое может быть или нет? Я отвечаю ласково, что не только может, но и должно быть, а иначе всю нашу дискотеку и объяснить нельзя. Вот вас сюда готовили, концепцию ухода верховных народов в закрытые полости объясняли? Так вот, это все неверно, а верно – мне пришлось бы пол-дня объяснять. А по-простому – ну, так мы попали на дорогу, по которой эльфы на свою землю уходят. Благодетели нам мгновенные перебросы устраивают, а эти себе готовят спиральную дорогу, с прогрессирующей разницей размерности. Понял? – Нет. – Я тоже не понял, но представить могу, и тебе тоже советую – за пониманием не гнаться, у людей к этому психология неприспособленная. Так что, если бы ты не соскользнул, мы б уже на Заокраинном Западе с тамошним народом о смысле жизни толковали. А может быть – тоже вполне реальная вещь – спихнули бы нас с этого пути где-нибудь у окончания дороги, и тогда было бы нам уже не до бесед. Вообще-то нам, людям, пути в те края нет. Брык кивает – нет так нет, сейчас речь не об этом. О чем-то я таком думал… Ах, да, Анлен. Я хочу подозвать новобраницу к себе, но потом решаю быть джентльменом и сам к ней иду. – Так, – говорю, – раз уж ты сюда забралась, то давай знакомиться, меня ты знаешь, а вот я про тебя окромя имени не знаю почти ничего. Она отвечает, ну до того послушно и кротко, что даже Ларбо чувствует издевку и опасливо глядит на меня – не рассержусь ли. Итак, отец – рыночный перекупщик, мать варит и продает леденцы, а Анлен для них формы выделывает. Готовить она умеет «немного», по лесам ходить не любит, с оружием обращаться не умеет. Ах, да, еще рисует неплохо – утешила. Ну, вот что с ней делать, а? Ничего другого не придумал я, как отправить ее обед варить, а Ларбо официально закрепить его за ней в качестве наставника. Анлен волосы подвязала, красиво, не спорю, и у костра хозяйничает, а Ларбо вокруг суетится, он дров наготовил – на месяц хватит. Возвращается подводная экспедиция, посиневший Андрей лезет к костру погреться, а Чисимет расстилает полиэтилен и подтаскивает к нему мешок, в котором чавкает и хлюпает. Брык сноровисто раскатывает батарейные полотнища – аккумуляторы у лодки после всех рейсов почти на нуле, – и тут Ларбо церемонным голосом объявляет готовым обеденное блюдо. То, что эта подруга не соврала, когда сказала, что готовить умеет «немного», ясно после первой же ложки так так называемого плова, который Ларбо выбрал для Анлен, видимо, прельстившись простотой приготовления. То, что теперь у меня в тарелке, скорее похоже на кисель, но кисель, щедро приправленный бараньим жиром. Впрочем, на вкус этот кулинарный импровиз достаточно нейтрален, Ар, к примеру, хлебает без эмоций, а вот летчики – ребята простые, и Андрей проходится по поводу сиденья не в своих санях и тарелках. Ларбо возразить нечего, и он сидит, всем своим видом показывая, что, хоть Анлен и не умеет готовить, но все равно она лучше всех на свете. Остаток времени – разборка имущества, вернее, ее окончание, и распределение по плавсредствам. Экипажи раскидались примерно так: первой идет лодка с Аром и Андреем, дальше плот с Анлен и Ларбо, а также моей персоной, и арьергардом – плот с Чисиметом и Брыком. Хоть грести каждый коллектив будет сам, но связываться все равно придется. Опять ночь, дежурства, туманное утро, и вперед! Весло в воду и обратно, только волны вокруг каравана идут. Анлен смотрит на берега и, видимо, страдает от неизвестности впереди, а может, и нет, бог ее знает. Это самое проточное озеро длинное и узкое, тот берег на наш похож, только покруче, и лес на нем повыше произрастает. Грести с непривычки мрачно, но я приноравливаюсь, а вот Ларбо с не знаю уж чего, что называется, рвет жилы, я то и дело ему показываю – мол, потише, а то сотрет руки, и нечем вообще грести станет. Наконец, дело налаживается, и плот перестает крутиться и вилять. Те же затруднения, видимо, испытывают и другие экипажи, потому что вся процессия сначала извивается как змея или, скорее, червяк, но потом, вроде, выправляется. Проходит первый час, второй, а там и третий начинается, веревка от Ар-Андреевского судна уже не дергает нас из стороны в сторону, а Чисимет с Брыком точно в хвост пристроились и курс держат ровно. Дабы наша пассажирка не скучала, я предлагаю ей заняться рыбной ловлей, показываю, где лежит снасть, и объясняю, как пользоваться синтетической наживкой. Анлен разворачивает леску, цепляет крючок мне за штанину и грациозными движениями начинает его отстегивать. Солнце в зените, и палит ощутимо, хотя мы, в общем-то, достаточно далеко на север забрались. На голубоватом небе висят два кучевых облака, висят неподвижно, и это мне несколько давит на нерв. У Анлен клюет, вяло, но все-таки, и до привала она набирает штук десять небольших рыбин, которых я называю для удобства карасями. Берега по краям потихоньку меняются – и сошлись они поближе, и лес пореже стал. Я бросаю весло, дергаю за переднюю веревку, потом заднюю и ору, что, мол, пора и пообедать. Пристаем к тому же западному берегу, хотя восточный ничем не хуже. Лес не просто пореже стал, а вообще по-другому выглядит. Там, где мы падали, были сосны как сосны – как колонны или столбы какие, а тут деревья кривые да перекошенные, я бы сказал, скомканные. Земля под ними бестравная, только иголками присыпана, и они, и сам грунт имеют тот же коричневато-красный оттенок, что и стволы сосен. Чисимет уже разводит огонь, летчики дружно чистят рыбу, а я отмечаю, сколько мы прошли, по карте это вообще мизер, пол-сантиметра не будет. У Ара идея – плыть не отдельными лодками, а собрать все в один большой плот. Мне эта идея нравится, и всем эта идея нравится, надо только подумать, как ее в жизнь провести. Брык берется сделать все «в ажуре», берет топор, и мы с ним идем в лес искать подходящую древесину, причем поиски оказываются труднее, чем я ожидал. И вообще, в лесочке этом нехорошо. Вроде бы и ветра нет, и солнце сияет, а все равно что-то не то, и набрав-таки достаточно толстых и относительно прямых веток, мы с превеликой радостью возвращаемся к берегу. Вокруг костра стоит вкусный запах рыбкиного супа – ухи, то есть, – народ притулился кто как, по способности, наслаждаются, и нам в тарелочках оставили. Судя по победному лицу Анлен, готовила она – что ж, совсем неплохо. Ларбо, тот вообще сияет, вот он подходит ко мне и присаживается рядом на вязанку стройматериалов. Устроился поудобнее и деланно спокойным голосом осведомляется: «Ну, как?» Я честно хвалю: – Хорошо, хорошо, только ты-то чего сияешь? Ларбо морщится, на шпильку мою что ли? Нет, просто оказалось – на сучок напоролся. Я последние капли ухи долизываю, а он роется в куче дров, ищет причину дискомфорта. Вот вытащил здоровенный комль, а из него острием наружу наконечник стрелы, а с другой стороны – черенок обломанный. Я так понимаю – стрела сквозь ветку насквозь прошла? Ларбо тоже так понимает и лихорадочно ворошит кучу, и находит еще две ветки, в одну из них просто наконечник всажен, а из другой два черенка торчат. Я подзываю Ара и Чисимета – начинается осмотр вещественных доказательств. Черенки стрел почернелые, лет им не менее сотни. Наконечники – четырехлучевая звезда, если смотреть спереди, таких я не видел, хотя… Вспомнил: давно-давно, еще у Красного хребта, в нас такими стрелами банда швыряла, и к ним тогда что Чисимет, что Керит очень опасливо отнеслись. Вот и сейчас Чисимет на них со страхом некоторым смотрит, но никаких разъяснений делать не торопится. Ну и ладно, обойдемся, а я рожаю очередную мудрую мысль о бдительности и внимании и заканчиваю в смысле, что полюбовались и будя, пора за дело браться. Работа: Ар и летчики, по пояс в воде стоя, связывают и скрепляют плоты, а остальные на берегу заготавливают материал. Анлен самоотверженно машет топором – пришлось отобрать, а то еще ногу отрубит себе или еще кому, кто рядом случится. Она уязвлена, но изображает полное спокойствие и берется перетаскивать деревяшки к берегу – ну, это ничего. Проходит час – и готово дело. Сооружение выглядит неуклюже, но устойчиво и надежно: Андрей стоит на самом краю – хоть бы накренилась конструкция. Лодку – которая с мотором – эти ребята так поставили, что если надо, можно отцепить и смотаться куда надо, мне это нравится. А в составе всей системы двигатель лодки можно использовать для ее движения, конечно, если день солнечный. Несмотря на находку, настроение у народа бодрое. Андрей жалеет, что нет под рукой бутылки шампанского – шампанское сам бы выпил, а бутыль можно и разбить. Бутылка отсутствует, и тогда он предлагает обозвать нашу творению «Транспортно-исследовательским комплексом имени Заокраинного Запада» – в ответ воцаряется неловкое молчание, только Ар роняет вполголоса: «С этим не шутят!» Без лишней помпы комплекс нарекается «Анарлааном» – в честь уж не помню какого героя, а может, и короля; Ар проводит весь необходимый ритуал, и дальше поехали. Озеро постепенно превращается в средней ширины реку с достаточно резвым течением, грести можно и не стараться, и функция сидящих на веслах заключается в том, чтобы поддерживать нашу баржу «носом» вперед. Солнце лениво переползает к западу, сейчас оно наполовину упрятано в одно из двух облаков, они как висели себе, так и висят в том же месте, что, вообще говоря, странно. Пока все идет налаженным чередом – трое у весел, трое с удочками, я решаю еще раз эти стрелы осмотреть. Вытаскиваю из кармана тряпочку, разворачиваю – все пять штук тускло отражают солнце… Погоди, погоди, откуда пять?! Я же три клал, точно помню! Раз, два, три, четыре… – обалдел, аж пересчитывать взялся, как будто три с пятью спутать можно. Две из них явно поновее, и щепок деревянных нет в них – поди разбери, что за этим стоит, но народу пока показывать не стоит. Берега теперь оба высокие, а у воды – осока, камыш и прочие водные травы, а от леса только верхушки виднеются. Ну его на фиг – это общее мнение, и стоянку решено делать прямо на воде. Якорь-булыжник утаскивает за собой в воду почти всю пятиметровую веревку, и «Анарлаан» разворачивается носом (договорились – носом называть сторону напротив крепления лодки) к течению. Дежурства распределены по-старому, а Анлен пусть спит, сил набирается, проку от нее все равно не будет. Тишь, гладь, благодать сплошная. Небо покрывается оранжевой дымкой, а там и звезды появляются. По соображениям пожарной безопасности костра не разводим, ужин – холодная консерва, а на запивку – речная вода. Рядом с нами в реке охотится какой-то хищник, из воды то там, то тут выпрыгивают мелкие рыбки, а по воде расходятся мощные круги. В камышах орут лягушки, иногда раздается тяжелый плюх, тогда ор на пол-минуты прекращается, а затем снова. Комаров мало, а те, что есть, какие-то уж очень смирные, но комары – дело десятое, а вот кто там в камышах на берегу шебуршится, да так азартно? Чисимет не знает, и я не знаю, а шум стоит всю нашу вахту, но не палить же просто так, вслепую в темноту? – Слушай, – говорю, – Чисимет, а скажи, оружие одушевленное ведь бывает? – Конечно, ну? – А какое, тут есть закон или порядок? – Да нет. А так – мечи чаще всего. Копья такие могут быть, и луки с именами. А вот топора такого я не видал ни одного, и аркан тоже вряд ли можно волей одарить. – А стрелы? – Нет. Я же говорю, луки знаменитые были, им жизнь долгая, а стрела – что? Один полет и все, а для одушевления оружию надо долгий путь пройти. Да и не всегда это хорошо. Вот когда мы еще всемером шли, у одного из нас меч попросту взбунтовался. Не хочет людей рубить, и все тут. Тролли, этры, гоблинские породы – пожалуйста, а людей ни в какую. Либо промахивался, либо бил, синяки только оставляя. – И что? – А кому такая игрушка нужна? Продать его пришлось, благо в тех местах все на купить-продать помешаны. Я некоторое время размышляю о судьбе меча-гуманиста, и дальше беседа: – А вот помнишь, мы сегодня стрелы нашли? Ну, вроде тех, что у Хребта в нас орки пуляли? Ты их тогда очень испугался, помнится мне? Чисимет плечами поводит: – Не испугался, а просто отнесся достаточно серьезно. А иначе нельзя – стрелы эти хоть и без души, а если попадет, хоть царапнет, то конец верный. Если сразу ее выдернуть – то обычная рана будет, а побудь она в теле хоть секунд десять – и через кровь начинает прорастать металл с наконечника, сначала тоненькими ниточками, а затем они все толще и толще. Смерть не из лучших. У нас когда-то давно появились орды странных существ, вооруженных этим оружием, они просто прошли дугой с севера на запад, и теперь я снова встретил их следы. – А кто это были – на кого похожи, то есть? – Больше всего на гоблинов, но с очень непривычно разложенным заклятьем. С севера они откуда-то шли, там у всяческих злобных народов как бы рассадник. Разговор прерывается, и я тихонько ощупываю мешочек с наконечниками – их уже не пять, а семь или восемь. Конечно, их лучше бы выбросить – мало ли, чем они обросли за это время, – но, поразмыслив немного, я привязываю мешочек к перемычке – пусть в воде висит. Только привязал – хруст в осоке приближаться начал. Чисимет за меч хватается, а я одной рукой Андреевский пистолет поднимаю, а другой фару с лодки нащупываю – она посреди комплекса установлена в виде прожектора. Звук уже совсем рядом, но теперь это не как раньше – обедающий гиппопотам, – а просто кто-то грузный и тяжелый пробирается по болоту. Этот кто-то к нам претензий не имеет, а просто хлюпает и топает вдоль берега, а дальше по течению выбирается на чистую воду. Я фонарь так и не включал и всего-то разобрал широкую спину – и вправду, гиппопотам один к одному. Время – Чисимет безжалостно расталкивает Ларбо, я – Андрея, – и после краткого доклада, что было вокруг за время несения службы, я лезу на понтон и засыпаю, успев только подумать, что, наверное, холодно будет… Утро снова туманное, но несмотря на это якорь-булыжник поднят со дна, очищен от улиток, и «Анарлаан» неспешно движется по течению. За холодным безвкусным завтраком – первый мой конфликт как капитана с командой. Брык предлагает дежурить по одному, его можно понять, даже бегемота на смену Брыку не досталось, скука. Команда поддерживает, а я против, дело идет к повышенным тонам, что решительно нездорово, и я иду на компромисс: сидеть по одному, но в случае чего будить напарника, а о дальнейшем графике договариваться с ним же. Туман наконец рассосался – я не заметил в пылу разговора, – и открывается панорама несколько иного толку, чем было до этого. На правом берегу лес как отрезало, а на левом он продолжается в том же стиле, но теперь уж совсем кошмарно – будто каждую сосну как полотенце брали и выкручивали, да так сохнуть и кинули. Дабы команда не скучала, распоряжаюсь: половина гребет, половина рыбу ловит, а сам с Анлен перебираю продукты аварийного пайка – для семи глоток их не хватит и на неделю – даже при удачной рыбной ловле и строгой диете. Выход один – переходить на подножный корм. Я кликаю Ларбо – он вытирает пот, – и предлагаю смотаться на лодке вперед, поискать какую-нибудь живность, а плот пусть просто по течению идет. Мы на берегу оставим знак, если они нас перегонят – снимут, а мы с Ларбо сообразим, в какую сторону догонять. Ларбо достает два лука и колчаны, я выгоняю из лодки Андрея и отвязываю многочисленные веревки. Нос лодки выскальзывает из-под веток, и вот мы уже вольная и довольно подвижная боевая единица. Брык вслед напутствует: – Берите лучше мелких грызунов, они вкуснее, – словно на базар провожает, а? Андрей откликается полу-знакомой цитатой: «Гаврила ждал в засаде зайца, Гаврила зайца подстрелил.» Это чьи-то русские стихи, а кого я из них помню? Пушкин, что ли? Скоростенка у нас не ахти, но плот давно уже скрылся из виду, и пока тихо все. Я гляжу на один берег, Ларбо на другой, ищем, где бы причалить поудобнее, но вместо этого Ларбо дергает меня за рукав и показывает в сторону правого берега: в зарослях маячат три жирные черные спины, звери величиной с меньше коровы, но больше барана. Не иначе из породы ночного хулигана. А вон и еще парочка на склоне из травы выглядывает. – Вот и еда, – говорю. – Тех, что кормятся, трогать не будем, а вот из загорающих возьмем того, кто ближе лежать будет. Ларбо с некоторым сомнением смотрит на меня, а затем – была не была – решительно морщит лицо, это у них вместо кивка головой применяется, да и я уж привык. Осторожно, на малой тяге подруливаем мы к берегу там, где травы поменьше, но все равно последний десяток метров лодку приходится тащить на руках, оставляя в траве широкий коридор. Повыше ее закинули и, как были, не выжимаясь, ползем к жертве. Она и вправду на бегемота небольшого смахивает, только морда как-то странно вытянута, спит зверюга и видит сладкие сны, ну, ладно, стрелы у нас хорошие, убойные, долго больно не будет. Однако этот зверь, получив две штуки в бок, сначала взбрыкивает, затем прижимается к земле, потом снова вверх, и наконец замирает, а мы с Ларбо идем в трофею. – Ну, вот, – сокрушаюсь я, – угробили ни в чем не повинную травоядную скотинку, и… – я осекаюсь на полу-фразе, глядя на раскрытую в судороге пасть. Ничего себе травоядная! С такими зубками не камыши с осокой жевать, а чего посущественнее. Первых советников, к примеру, и младших послов заодно – это я к тому, что те, которых мы не тронули, окончили купание и ломятся сквозь тростник в нашу сторону, а Ларбо, сноровисто действуя ножом, уже принялся за дело, и воздух наполняется разнообразными охотничьими ароматами. Троица уже вылезла из зарослей и не торопясь направляется к нам. Ларбо бросает свое грязное дело и перебегает так, чтобы между нами и ими была туша. А второй красавец, который с самого начала на берегу рядом с ныне убиенным лежал, даже не проснулся. Троица, разглядев ситуацию, останавливается, а потом разделяется – один вправо, двое вверх по склону, а сзади раздается мощный звук – это спавший до сих пор зверь проснулся и зевнул, показав, прямо сказать, нерадующие зубы. Вся эта команда решила, видимо, прижать нас к нашей же мясной баррикаде и совершить акт праведной мести. Ларбо усмехается, криво так, и вытаскивает несколько стрел, чтоб под рукой были. Я хочу сделать то же самое, но не успеваю: все четыре туши одновременно взмывают в воздух и с раскрытыми челюстями рушатся на нас. Эта одновременность меня и спасает: двое из прыгнувших просто столкнулись в воздухе и вместе шмякнулись на труп сородича, а я успеваю отскочить и единственную стрелу, что в руках была, всадить в бок одному из нападавших. Они закрывают от меня Ларбо, а к нему не добраться – прямо через дергающегося бегемота с моей стрелой в боку лезет другой, целый и невредимый. Пасть разинута агрессивно, и, недолго думая, я швыряю туда нож – он втыкается прямо в язык, и теперь с моей стороны уже два бесящихся от боли горы мяса, а у меня снаряжения – последний нож и пустой лук. Обегаю кругом – Ларбо уложил одного из своих противников, а другой оттеснил его от кучи стрел и напирает, а Ларбо уворачивается. Я пускаю в дело последний нож – он втыкается в черепную кость, и бегемот с завыванием разворачивается ко мне – напрасно он так сделал – Ларбо почти тут же награждает его еще одним украшением в виде стрелы, воткнутой в ляжку. Зверюга, впрочем, подыхать не собирается и, здраво оценив, что с нее хватит, удаляется вниз, а потом за холм. С другого боку все еще страдает мой крестник с ножом в языке. Он то прыгает, то катается молча, то принимается метать в траву корма, пока Ларбо метким выстрелом не прекращает мучения последнего участника стычки. В нос лезет уже не запах, скажем, или аромат, а прямо-таки вонь, да и само зрелище не из тех, что стенку в рамочке вешают. Особенно хороши две туши, одна полу-ободранная, поперек другая, и в брюхо третья приткнулась, зубами небу грозит. Ларбо перемазан в крови и вообще ободран, у меня волосы черти в чем, но это детали, а так… – Четыре-ноль из пяти возможных, неплохой счет, а? – это я у Ларбо спрашиваю, а он кивает, весь сияющий. Я тоже доволен, но в то же время гадко как-то. Может, потому, что были такие же победы не только над зубастыми бегемотами, а и над мне же подобными и часто даже симпатичными существами, пусть даже и не моих рук дела, но все же… В общем, погрузили мы с Ларбо в лодку сколько могли мяса, вырулили на середину и принялись смывать с себя всяческие наслоения. Не то чтобы купаться кинулись – соображение еще есть – а нагишом разделись и из аварийного ковшика водой обливаемся. – Слушай, – Ларбо трет волосатую грудь, и поэтому голос вибрирующий, – а я посмотрел рвотину, ну, того зверя, кому ты в рот ножом попал, так он действительно траву ел. Но тогда зубы ему такие зачем, тростник хрупать? Неудобно же? – Чтоб таких, как ты, отваживать. Или, скажем, дичь здесь повывелась, а друг друга жрать мораль не позволяет, вот и пришлось с голодухи за осоку взяться. Устраивает? Ларбо хочет что-то сказать, но меняется в лице и хватается за штаны – не иначе, плот показался. Я тоже не имею желания демонстрироваться подчиненному коллективу в роли голого короля. Последний раз я этот балахон надеваю, найду в посольском багаже приличную одежку и буду ходить в ней, благо не первый советник я больше, а всего-навсего выборный адмирал надувной лодки и резиновых плотов. Ларбо, специально дождавшись, когда «Анарлаан» подойдет ближе, нарочито медленными движениями вытаскивает якорь, а я ловко, с первого захода, швартуюсь к комплексу. Расспросы, восторги, хлопанья по спинам продолжаются минуты три, а потом Ар очень трезвым голосом спрашивает: – А что мы со всем этим делать будем? Эту проблему решает Анлен: – А я его прокопчу, я видала, как это делается! Видала – это прекрасно, но я бы предпочел, чтоб и опыт хоть какой был, впрочем, выбирать и предпочтение отдавать не их чего. Посему решаем на дневку не останавливаться, а ближе к вечеру раз и надолго остановиться и работой заняться. Облака как висели на небе, так и висят: две белые горы на голубом фоне. У нас тоже – ни дуновения, ни ветерка, и вода гладкая, на стекло похожа, и только там, где под ней камни да топляки у берегов, держатся по течению устойчивые стрелки. Берега без изменений – травяной склон справа и уродливый лес слева. Часов около пяти справа же намечается весьма удобный заливчик, и мы зачаливаем туда. С первого взгляда его и за зеленую лужайку можно принять, настолько он ряской затянут. Окончательно сажая аккумуляторы лодки, я заталкиваю всю нашу систему в заливчик, и команда, донельзя заклеенная ряской, волочет комплекс на возможно более мелкое место; очистились, и закипел производственный процесс. Анлен распоряжается решительно и громко, но то и дело в голосе у нее проскакивают растерянные нотки. Ар временами очень мягко и тактично дает советы, но не всегда вовремя, и поэтому распоряжения иногда резко отменяются или исправляются с точностью до наоборот, так что к концу подготовительного периода получается, что всей кутерьмой распоряжается Ар, а Анлен только рупор. Но это меня скорее радует, чем пугает. Кто мясо пластами режет, кто в глинистом обрыве дымоход роет, а я так ряску собираю. Ряска эта дымить будет, причем именно такой вид и нужен, Ар не устает радоваться, что столько ее тут плавает, предвкушает деликатес. В общем, деятельность идет активно и заканчивается торжественным пуском коптильни. Серый дым уходит к небу все утолщающимся к высоте столбом, его, наверное, видать издалека. Теперь заняты только мы с Ларбо – он сучья таскает, а я ряску. Да Чисимет временами, зажав нос, ворочает куски мяса: какие снимет, а какие новые вешает. Остальное общество просто сидит вокруг, а Андрей развлекает его историями, которых нахватался на Бербазе, кстати, я узнаю фразы из полу-исторического анекдота о том, «как Великий Воин под воду погружался и чего там видал» – это еще в мои времена бородатой байкой считалось. Я слушаю вполуха, а сам в неясной тоске на реку гляжу и о стреловых наконечниках мыслю, и поэтому то, что происходит у костра в следующие мгновения, мне с самого начала увидеть не удается. А на слух – дикий крик, целый хор, и в заготовленную кучу ряски втыкается копье. Я падаю на песок и качусь так, чтобы и костер, и вообще берег видеть, и к плоту поближе оказаться. У костра свалка – штук восемь краболовов стараются повязать наших ребят, причем оружия в ход не пускают, хотя у каждого на поясе по ножу. Двое, семеня ножками, ко мне торопятся, но я тоже тороплюсь: на плоту и лук, и стрелы есть. Грохочет пара выстрелов – это кто-то из летчиков руку наконец-то высвободил. Но эффект получается странный: краболовы сразу взвапливают и продолжают работу с удвоенной энергией. Снова стрельба – толпа от костра отхлынула, и теперь виден Брык, он прислонился к откосу обрыва и довольно метко выбивает нападающих, а мне на эту меткость и полюбоваться недосуг, мне б до плота добраться. Добрался, лук схватил и сразу одну стрелу в нападающую группу сунул – мимо, но прыти у них поубавилось. Краболовы у костра поняли, наконец, что к чему и резво карабкаются обратно, цепляясь за торчащие из кручи сосновые корни. Андрей тоже свою пушку вытащил и палит, сидя на песке – встать не может, наверное, но ни в кого не попадает. Чисимет орет: – С обрыва они нас как мух перебьют, эй, вы, держите край на прицеле, хватит шуму! Плот на глубину, живо! Берег уже полностью очищен, только штук десять или семь побитых и недопобитых агрессоров валяется на песке. Андрей оклемался, по колено в воде стоит и обводит обрыв соколиным взором, а Ларбо, все остальное куда подальше послав, хлопочет вокруг Анлен, она то ли в обмороке, то ли придушили ее немного – лежит без никаких движений, и личико задумчивое. Ар растерял весь свой аристократический вид, помятый да потрепанный, даже благородные седины песком пересыпаны, толкает комплекс со всей возможной спешностью. Я забираю у Андрея пистолет – в нем, судя по индикатору, три патрона осталось – и распоряжаюсь: – Эгей, мясо-то, какое не потоптано, тоже заберите, не зря же воевали! Изредка на краю обрыва на фоне сосен и неба происходит какое-то движение, и тогда я или Брык посылаем туда пули. После одного выстрела там раздается даже вскрик, но никакого трофея не валится. Чисимет, который мародерствует на поле битвы, выбирает напоследок наиболее внешне невредимого краболова и тащит его на плот, а Ларбо параллельным курсом со всей возможной нежностью волокет Анлен. Краболов, сообразив, куда его несут, начинает дергаться и пихаться связанными руками, но Чисимет притягивает ему их к ногам и в таком виде укладывает на корявый помост между понтонами. Я по-прежнему держу берег под прицелом, а работоспособная часть команды выпихивает «Анарлаана» на более-менее глубокое место, где нас подхватывает течение. Опосля трудов ратных личный состав отдыхает в разного рода вариантах горизонтального положения, и я командую, а вернее, командирским голосом констатирую факт общего привала при необходимом минимуме наблюдения за волной и берегами – речка опять поширела сильно. Чисимет легонько пихает меня и показывает на пленника – надо допрос делать, в годы работы у Куна мы наловчились к таким вещам. Итак, на глазах у «языка» Чисимет разминает и шевелит пальцы. Я вытаскиваю набор инструментов из комплекта при плотике, и раскрываю его. Там всякие пилы, стамески, коловорот с зубчатым колесом, все никелированное, блестит и сияет. Я весь этот инструментарий перебираю, примеряя к разным частым тела пленного, а Андрей с Брыком молчат, но глядят с явным отвращением – это даже хорошо. Ран у краболова вообще нету – ему Чисимет не очень удачно рукояткой меча заехал, не в висок, как полагается, а в скользячку, повезло лупоглазому. Но он себя везучим явно не считает: Чисимет, плотоядно улыбаясь, ощупывает ребра, потом берется за шею и нащупывает место помягче да поприхватистей. Затем спрашивает, как бы в задумчивости: – А он у нас не помрет, пока разговоры разговаривать будем? Ларбо безмятежно отзывается: – Помрет – так воскресим до поры. Он у нас еще на передних лапках по воде побегает! Краболов уже дошел или, в крайнем случае, уже на подходе, к нужному состоянию. А для ускорения процесса Чисимет свечку зажег и струйку дыма пленному в лицо направил. Это только называется свечка, а вообще – трубочка деревянная с дырочкой в боку, внутри смесь трав разнообразных и горит весьма интенсивно. Я отворачиваюсь, чтобы не нанюхаться, а языку деваться некуда. Андрей с Брыком все еще считают нас за палачей-садистов, начинают бурчать, но я им по-русски приказываю молчать и делать вид, что тоже мечтают принять участие в работе. Вид, правда, не получается, но и так все идет неплохо. Чисимет уже непосредственно к пленному обращается: – Ну, так ты сразу говорить будешь, или сначала мы поговорим? – и демонстративно шевелит пальцами: артист в своем роде. Краболов предпочитает говорить сам и сразу, наших аргументов не дожидаясь, что и требовалось доказать. Я его предупреждаю только, что отвечать лишь на вопросы, а лирику типа «жить хочу» на потом приберечь. Связанная, еще не оклемавшаяся после контузии, напуганная и окуренная дымом высокая договаривающаяся сторона выражает согласие, и допрос начат. Долго разговор идет. Уже и якорь бросили, уже Анлен в себя пришла, а все беседу веду. Ситуевина больно забавная из его рассказов проявляется, хоть топись, хоть вешайся, хоть так помирай. Итак, напавшая на нас компания подчиняется некоему Властелину, без указания цвета, Властелин и все. Как и полагается уважающему себя претенденту на мировое господство, он себе в горах замок выстроил, армию собрал и принялся за разбой. Вся равнина – потом оказывается, что все же не вся – принадлежит ему, это на левом, западном, берегу, а сколько владения идут собственно на запад, так это неизвестно. А на правом берегу находится мощное государство, с запада оно ограничено нашей рекой и небольшим плацдармом на левом берегу, с востока – этой же рекой, в горах уже на юг развернувшейся, с юга – болота и с севера – горы. У Властелина с государством война, естественно, и тот отряд, с которым мы стыкнулись, выполнял диверсионный рейд в тылу сторожевых постов на левом берегу. Властелин наметил большую операцию по ликвидации плацдарма, и этот рейд играл немаловажную роль в развитии событий. Поэтому можно представить злость диверсантов, которые увидали дымовой сигнал и решили, что дело провалено. Правда, потом злость удивлением сменилась – сигналы врагов известны, а здесь что-то непонятное, и решили: костер погасить, а тех, кто жжет, не прикончить – Властелин – мужик хозяйственный, – а повязать, оставить под малой охраной и потом отправить на предмет дальнейшего использования. Властелин пленных продает на какой-то Токрикан, название почти нарицательное, а что и кто с ними там дальше делает, никому не известно. Сведения о «государстве» важны тем более, что сейчас мы, в общем-то, на его территории. Называется оно заковыристо: Мульмуга Лимну Джонкин Туткандя – Самое северное из королевств светлого народа. Название старое, и пользуется им сейчас только заграница, а как сами «самые северные из» себя именуют, неизвестно, и вообще, о противнике властелиновых воинов мало информируют. Но известно, там живут и люди, и эльфы, и гномы, и еще всякие живые, судя по армиям, с которыми приходилось сталкиваться. Ладно, давай сведения о Властелине, но этим уж пусть занимается Чисимет – он лезет на мое место и принимается с новыми силами за допрос, а я лезу на плот-понтон. Анлен глядит в небо и что-то бормочет, высчитывает – гороскоп, что ли? Ларбо в руках вертит полупросохшую фигурку из глины, в которой я без труда узнаю зубастого бегемота – Анлен по ларбовским рассказам слепила. На соседнем понтоне ужин, я тоже беру кусок копченого мяса. Хоть дымом и воняет, а соли все равно не помешало бы, но я сам же отдал приказ ее экономить и теперь жую как не мясо, а тряпку какую-то, траву жухлую. Андрей копался-копался в моем мешке, да и вытащил магнитофон, чудом я его через все передряги протащил. Две кассеты – одна рабочая, а другая полна эльфийских песен, их я и ставлю. Заряжаю я аккумуляторы аккуратно, и поэтому они дожили до сих пор в божеском виде: звук у аппарата хороший, и, без преувеличения сказать, чудесные эльфийские песни разносятся вверх и вниз по реке. Под них – отбой, я делаю звук потише, тем более, что ко мне Чисимет лезет, спросить что-то хочет. – Слушай, Алек, а кто такие хаттлинги? – Не знаю. – Понимаешь, этот лупоглазый говорит, что у Властелина они в подчинении есть. Росту небольшого, крупнолапые, но на человека похожи. Вроде как разведчики они у него, надо поостерегаться. А то еще можно и просто не узнать и пристукнуть, за зайца приняв, иди потом доказывай, что на эту Мульмугу не работаешь. А ведь нам еще через горы пробираться, и кто там будет – неизвестно. Ты же знаешь: всякие недобрые силы чаще всего в горах гнездятся, и мне кажется, что и тут без некоего мага не обходится. Из твоего белого пятна на восток надо выбираться? Так что бы нам не попроситься пересечь Мульмугупосуху, а? – Ну, пятно не мое, а, скорее, ваше, а насчет попросить – это мысль. Судя по всему, этот Властелин на темную силу тянет, а тогда Мульмуга должна на светлой стороне сидеть не менее чем по двум градациям, если я правильно закон цвета и силы помню. Тем более, что страна разноплеменная, и расовых предрассудков можно не бояться, это не Золотой лес с его высокомерными жителями… – Ну, ты тоже тогда не самое верное выбрал, – Чисимет, судя по голосу, улыбается. – Это ж надо так мужа Владычицы обложить, твое счастье, что он еще по-приозерному не понимает! Я оправдываюсь: – Ну, уж очень он мне тогда на нервы действовал, а из приозерного я и сам только ругань знаю. А он – тоже мне, мудрый. Одна забота на уме – как поскорее и потише слинять, хорошо хоть, жена его под каблуком держала, да и по сей час, наверное, держит. Впрочем, что теперь вслед ругаться, они нам помогли, и на том спасибо. Я замолкаю, а из магнитофона песня как раз тех времен идет. Чисимет тоже молчит, а когда кончается куплет, жмет на все кнопки разом – в темноте стопа не видать. Но песня продолжается – голос с берега поймал мотив и выводит, звонко так, приятно, без срывов и прихрипотиц. Затем он тоже стопорится, и уже другой голос, тоже эльфийский, предлагает «друзьям на реке» спеть еще, а лучше плыть в гости. Я запускаю дальше, а сам думаю, что делать? Судя по всему, это – Мульмуговский пост, а нас принимают за сторожевую заставу на плаву. Плыть к ним – опасно. Пойдут разбирательства, кто пел и что за магия такая – неизвестно, куда эти гнилые базары заведут. В общем, кассета крутится, а я во втором гнезде другую установил и лихорадочно ищу что-либо подходящее, нашел и сразу, как песня кончается, на берег идет сообщение «Счастливого пути и доброго ветра!» – уж не помню, где и писал-то его! Конечно, прощание малость не подходит к данной ситуации, но зато голос стопроцентно эльфийский, а там на берегу пусть думают, что хотят. Затем мы приподнимаем якорь и тихо дрейфуем по течению в надежде на то, что те, с берега, не очень внимательно на нас глядели – от эльфийских глаз темнота не спасет. Я бужу Ара, обрисовываю события – он наши действия верными признал и принимает решение тормозиться только через час, не раньше. Я согласен и заваливаюсь спать, над плотом все никаких завес не соорудим: времени нет, а надо. Рядом сопит пленник, он после свечки долго спать будет, а я и так заснуть способен, и еще с какой охотой! Утро – вот это да, наступило, а тумана нет. Вернее, он был, но сдуло его, а там, где от берега ветровая тень, он, как и ранее, плотный и непроницаемый. Но вообще это надо поприветствовать: первый раз ветерок за все время в этих краях подул. Небо чистое, те два облака уже не воспринимаются, и на востоке – толстенький слой дымки, солнце в ней запуталось и никак вылезти не может. Экипаж проснулся тоже, даже пленный, но он тут же обратно глазки захлопнул. Завтрак – меню то же, что и вчера, и, видимо будет завтра. Анлен силится раскрасить эту преснятину какими-то травами, но толку нет – соли мало до удивления, ее беречь надо. Ларбо по собственной инициативе вытягивает булыжник, и нас несет прямо в туман, а я, давясь полупрожеванными кусками, высказываю соображения по действиям в новых условиях – половину речи приходится договаривать во мгле, река и правый берег видны как через марлю. Треп трепом, а вот через него слышны звуки непонятные, я замолкаю и всем «Тихо!» показываю, хотя и так вся команда замерши сидит. Из-за поворота реки показывается лодка, в ней сидят и гребут четыре эльфа, все в одинаковой коричневой одежде с зелеными разводами, и еще один стоит на носу и вглядывается в левый берег. Если б он повернулся, то заметить нас никакого труда не представилось б, но впередсмотрящий не оборачивается, и лодка уходит из виду. – Вот так, – говорю я, – если еще раз так встретимся, прятаться не будем, да и разговаривать будет Ар или я, а остальным просьба воздерживаться. Но я надеюсь, что встречи не будет. Куда как приятней и солидней явиться к власти своим ходом, нежели под конвоем. За сегодня мы доберемся до раздвоения речки, там, судя по снимку, что-то вроде города, а впрочем, бог его знает, но если город, то там и засвечиваться будем. А краболова кто-нибудь, хотя бы ты, Брык, свези в лодке на берег, он еще долго там спать будет, а проснется – как знает. Мало ли как в этой самой Мульмуге к подобным подаркам относятся. Брык отцепляет лодку вместе с дрыхнущим без задних лап краболовом и тушуется в тумане. Слышно, как он вываливает его на берег, затем возвращается и с разгону выволакивает комплекс на стремнину, а Андрей тут же раскладывает батареи – совсем сдохла лодчонка. Итак, вперед, и даже с песней – песню Анлен тянет. Старая и длинная баллада о том, как человек влюбился в эльфиянку и что из этого вышло – в общем-то, ничего хорошего. Ларбо пытается подтянуть, но большого удовольствия ни себе, ни публике этим не доставляет и сконфуженно замолкает почти сразу. История длинная, баллада, соответственно, тоже, и под нее мы плывем чуть ли не до полудня, как она только не уставала. Андрей аж так заслушался, что чуть в воду не сваливается, когда весло задевает за проплывавшую мимо корягу. Он с испугу по ней еще и вдарил веслом же, коряга не трещит даже, а визжит, я еще поинтересовался, уж не заяц ли какой на ней сидит, нет, ничего. Солнце палит, и палит серьезно. Мужская часть населения почти нагишом сидит, кроме Ара: он форму одежды нарушать не пожелал. Анлен хуже. Ей-то в такой компании телешом ходить неуместно, а запасных легких платьев для нее, естественно, нет – вот и страдает в своем некогда желтом, а теперь скорее коричневом платье до пят. Мне ее жаль, но помочь нечем, кроме примитивного балдахина над правым плотом, помочь не могу. А еще лучше Брык в ее положение вошел – сунул ворох одежды, ножницы и нитку с иглой – когда еще лето на убыль пойдет, а проблему с облачением надо решать сейчас. Ветерок, который с утра задувал, не только не прекратился, а напротив, укрепился и разводит по реке волну, волна часто и энергично хлюпает в борта, а перемычка скрипит и гнется. Резиновая лодка наша об ту же перемычку между плотами трется, что не есть хорошо, и посему я лезу и перекладываю эти места обрывками своего посольского балахона – нашел я, наконец-то, в посольском багаже нормальные пижамные штаны и куртку синтетическую у летчиков забрал. Заодно решаю свой мешочек – вот тебе и на. Видно, слишком много в нем этих смертоубийственных штучек накопилось, тряпка не выдержала, все и высеялись, один только в тряпице запутался. Я его в ту же тряпку заворачиваю, прикидываю, куда бы деть, и тут чувствую на себе взгляд. Я пожил во всяких добрых и злых местах немало, и когда на меня смотрят – почуять способен, но вот кто? На берегу чисто, из воды некому – чисто все, только стрекозы носятся и мусор плавает всякий: вон и к нам в промежуток между плотами здоровый ком то ли травы, то ли водорослей занесло. Я его вычищаю рукояткой весла – нечего грязь за собой таскать – и на место лезу. Ар к берегу правит – правильно рассудил, покушать пора. К левому идем, раз уж с Властелином поцапались, его травянистый склон оканчивается узкой песчаной полоской – сойдет. Рыбалка не так чтобы уж сильно удачная, но на обед хватит. Анлен вроде бы готовить наловчилась, да народ, меня включая, освоился, где что помочь. Сидим, вкушаем. Чисимет отдельно сидит, наверху, сторожит – в километре дальше пасется стадо этих самых бегемотов, и присмотреть за ними стоит, во избежание. Сбоку Андрей сидит, сидит это он так сидит, а потом спрашивает: – Алек, ты извини, но что я хочу узнать. Почему ты про Землю ни разу не спросил, а? Верно подметил летатель! Я это только сейчас осознал, что про Бербазу вспомнил я, про Маршала вспомнил, а про Землю… Выходит, занимаясь спасательными операциями и государственным делами в этой дыре, где все наперекосяк, которую кто-то сотворил и кинул на произвол судьбы, позабыл я родину свою? – Не знаю, – говорю. – Может, уж и обаборигенился. Да и зачем спрашивать? Сам все скоро увижу. Говорю я это веселым и беззаботным голосом – Андрей мне не сват, не брат и ему о моих раздумьях знать необязательно. Однако тот меня расшифровывает, улыбается вежливо – дескать, дело личное, и на этом обмен мнениями окончен. А у меня в голове мысли всякие бродят нерадующие: если я и вправду принялся забывать о Земле-матушке, это значит, что не только на внешнем моем виде Восточный подарок сказывается. Таскать в себе скрытую силу – штука не всегда безопасная даже для тех, кто родился и вырос на Эа, неотлучно в активных полях пребываючи, а со мною – так вообще эксперимент уникальный, а вот чем он закончится? Это все я так думаю, а сам пока что комплекс к отплытию готовлю. Но поскольку отвлеченные размышления никогда не доводят до добра, «Анарлаан» оказывается развернутым к берегу носом и посаженым на песок. Брык называет меня непонятным словом, и усилиями всей команды моя оплошность исправляется, даже Анлен плот пихает с решительным видом – в общем-то, ничего, молодец девчонка. Андрей залезает на палубу последним, ворчит, что, мол, время потеряли, и отпихивает веслом что-то вроде полу-затонувшего комка перекати-поля. А похоже, я этот комок уже разок от нас отцеплял… Стоп. Отцеплял, тот же пучок. – Брык, – говорю я по-русски, а он удивленно глядит, весь подобрался при звуках родной речи. Я дальше веду: – Тот пучок дерьма, что Андрей отцепил, под надзор возьми, но виду не подавай, и ты, Андрюша, тоже, если он на твоей стороне окажется. Ар да Чисимет бровью не ведут – знают, что если Алек по-своему говорит, значит, надо, чтоб непонятно было ушам присутствующим. Ларбо – дурень! – собирается встрять, выяснить, в чем суть, но в дело вступает Анлен. Она себе соорудила – иного слова не подберешь – нечто типа купальника и летнего платья одновременно. В отдельных его частях я узнаю рукава от аровского парадного плаща и кусок брыковой безрукавки с надписью «GELIOMACHEXPORT» поперек груди. Остальные части туалета узнать нет ни необходимости, ни возможности. Ларбо, само собой, забывает все вопросы и принимается выражать восхищение, а Анлен чуть заметно мне подмигивает – оказывается, она еще и соображать умеет! Итак, я, Ларбо и Анлен сидят рядком на носу, удим рыбу. Поплавок скачет на волнах, как привязанный кузнечик. Брык орудует веслом, и Андрей орудует веслом, а Чисимет и Ар без ложных угрызений совести лежат и посапывают под навесом. Через несколько десятков минут этой идиллии Брык сообщает по-русски веселым голосом: – А пучок-то травы опять под перемычку занесло. Я ржу, как будто он чего шутить изволил. Ларбо, наконец-то, понял, что дело нечисто, сидит, молчит. Я выжидаю еще некоторое время, а потом – ах, какая досада – у меня леску с поплавком уносит под настил. Я с грустным видом снимаю часть палубы и принимаюсь распутывать снасть, а потом, улучив момент, вцепляюсь пальцами в этот комок. Он оказывается ожиданно живым, но не очень ожиданно тяжелым – это не трава, а волосы, а под ними и голова, и тело с руками-ногами и прочими принадлежностями. Помянутые руки и ноги принимаются баламутить воду, но я это прекращаю коротким ударом по уху, еще одним – в макушку. Пока новый гость осознает, что он и где он, мы с Брыком тащим его наверх и в четыре руки вяжем вдоль и поперек. Ну, вот. Можно и рассмотреть нашего гостя – уж больно дохлый он какой-то, росту не больше метра будет, и вообще, на среднеземельского невысоклика похож. Но если у тех и морда толстая, и сами по себе они плотненькие, то этот жилистый, худой, и не оглоушь я его сразу, долго бы возиться пришлось. – Судя по всему, это и есть тот самый хаттлинг, – Чисимет говорит, а Ар добавляет: – Честно говоря, я не знаю, почему ты, Алек, не хочешь в качестве презента в Мульмугу какого-нибудь пленника преподнести. – Ладно, Ар, тебе и карты в руки, я тоже передумал. Оставляем. Я вправду передумал, презент так презент. Кстати, он – презент – уже в себя пришел: лежит, глазами поводит, но молчит. В разговорчивое состояние его привести оказывается проще, нежели прежнего, но толку от этого мало – хаттлинг знает не больше предыдущего языка. Кстати, тот, прежний, быстро свой отряд нашел, и предводитель послал хаттлинга за «плавучим островом» приглядеть. За шпиона вступается Анлен – ему неудобно и жестко лежать, ладно, пусть заботится, мне все равно, лишь бы не сбежал. Для предотвращения инцидентов Чисимет проводит следующие мероприятия: обертывает руки тряпицей, чтоб пальчики где не надо не бегали, а также привязывает к ноге якорь от лодки – пусть теперь бежит, я бы не решился. В процессе обустройства пленника обнаруживается у него на боку деревянная фляжка. Чисимет ее встряхивает, затем нюхает горлышко, и я нюхаю – тянет спиртом. Ору: – А эти ребята долбануть не дураки были! Андрей лезет к нам, с явным удовольствием втягивает воздух, затем крякает: мол, хороша, – и собирается высказаться, но от выражения восторга его отвлекает короткий посвист, и в баклажку втыкается стрела с ярким оперением, чуть не выбив емкость из рук. И еще две стрелы – одна дырявит навес точно посередине, а другая, лязгнув по дюралю весла, падает в воду. Прилетели стрелы с предположительно дружественного правого берега, а кто их пустил? Впрочем, если б нас перебить хотели, то так и сделано бы было, а нынешняя демонстративно точная атака – скорее, предупреждение, и я говорю: «Спокойно всем!» Камыши на правом берегу раздвигаются, как занавес в театре, и на стрежень выплывают две лодки: одна давешняя, а другая с человеческим уже экипажем – четверо широкоплечих мужиков на веслах и один у могучего арбалета на вертлюге, эту лодку я про себя сразу линкором обозвал. Оба боевых корабля подходят к нам – один спереди, другой сзади, – а Ар, чуть подождав, говорит вступительную и саморекламную речь. В ней он отправляет нас с самого начала по реке – правда, по другой, – потом злым колдовством переносит на эту, ну, дальше все по фактам. Даже про связь и про необходимость выйти за белое Р-пятно. Но – хитрый Ар, дипломат, одно слово, – в речи своей проводит границу пятна куда как дальше, ну, про само явление туману напустил: мало того, что сам не понимает, еще и запутал все, но красиво. Ну, и конечно, все расцвечивается лестью и уверениями в совершеннейшем почтении, ориентированными, в основном, на эльфов. При упоминании о нахождении на борту хаттлинга мужики без лишних слов подруливают к «Анарлаану», подымают пленника, сымают с ног якорь и швыряют к подножью стреломета. Вблизи я разглядываю их обмундировку – хитрое плетение из полосок кожи и параллельных железных прутиков, а на голове плоские шлемы с бармицами, так, на глаз, можно сказать, что чистым мечом или секирой этот шлем не особо-то и прорубишь. С другой лодки эльф с железным обручем на волосах строго вопрошает, а какие мы можем предъявить доказательства своей непринадлежности к Темным Силам вообще и к войску Властелина в частности – Ар интересуется, какого типа доказательства нужны, но ответа нет. У эльфов привычка чесать в затруднении затылок отсутствует, и хорошо, а то обруч бы набок у красавца съехал. Эльф думает минуты три, а затем выносит приговор: для более верного выяснения личностей и целей нас отправят в «Город Серебряных Стен» под охраной, багаж тоже отдельно повезут, ну, а плот реквизируется для местных надобностей. Произнес речь красавец, нагнулся и вытаскивает откуда-то клетку, голуби в ней. Царапает что-то на тонкой желтой ленточке, привязывает ее к лапке и пускает посланца прочь – птичка делает круг и исчезает в темнеющем потихоньку на востоке небе. А мы плывем в обоих боевых кораблей сопровождении, полчаса или больше проходит, и подводят они нас к свободному от камышей берегу, мол, приехали. Я послушно распоряжаюсь грести туда, и на него под присмотром эльфов команда принимается за выгрузку, а линкор уходит дальше – продолжение дежурства, надо понимать. К вечеру на берегу образуется внушительная куча барахла, и плюс лодка и два понтона лежат. Брык стравливает из них воздух, и эльфы сначала просто с удивлением, а потом уже откровенно остолбенело глядят, как здоровенные оранжевые туши с шипением мякнут и сворачиваются в аккуратные колбаски, Андрей пытается им объяснить, что к чему, но дело дохлое. Эльфы в технике никогда понятливостью не отличались, им любой прибор сложней колодезного ворота уже кроссворд, а если магии еще не чувствуется, тогда полные потемки для светлых ребятишек настают. А Андреевы педагогические потуги прерываются поскрипыванием и появлением на фоне неба с обозначившимися звездами трех телег, в которые запряжен кто-то типа мулов. Ведут их под уздцы странные существа, я о таких на слыхал, а видать тем более не приходилось. Больше всего они похожи на вставших на задние лапы собачонок, но морда, скорее, обезьянья. Один из волосатых обращается к эльфам на их языке, разговор интереса не представляет, и обнаруживать свои познания в нем ни я, ни Ар не торопимся. Эльф с железным обручем приказывает отобрать у нас оружие и грузить его сначала, а вещи сверху. Теперь наша боевая сила – пистолет у Андрея да пистолет у Брыка, да наконечник стрелы у меня, я его в самый низ пижамных штанов засунул, и он благополучно миновал досмотр. Анлен обыскивать не стали – зря, между прочим! У нее в складках платья – она его вновь надела – ножик запрятан, не сама додумалась, так Ларбо засунул. Итак – двинулись, несмотря ни на позднее время. Телеги, колыхаясь и скрипя, лезут вверх по склону, а мы идем следом. Чисимет тихонько недоумевает – а где же обещанная охрана? Недоумевает он ровно до того момента, когда мы поднимаемся из речной ложбины на ровное место, а там нас встречает внушительный отряд в десятков пять эльфов, и четыре стреломета перед ними на колесах стоят. От отряда отделяется группа в ровно десять воителей, и их командир, кстати, тоже с железом в волосах, представляется с радостной улыбкой: – Карами, десятник левобережного войска. Буду вас сопровождать до нашей двойной тысячи, а потом уж только сам и до города. Симпатичный товарищ этот Карами, он явно не считает нас за гадов и шпионов, и, наверное, с ним можно будет неплохо пообщаться на тему местной жизни и вообще. Прежде всего, я прошу у Карами разрешения самим нести свои вещи – он удивлен, но не против. Теперь я тащу свой передатчик, Брык – самолетный аварийный, а Андрей обе пачки батарей прихватил. Никто не ворчит: всем ясно, что без связи весь наш переход потеряет смысл. Звезды мигают и мерцают переливчатым светом, а над кусочком горизонта – желтоватое сияние, скоро и луна появится. Мы идем по хорошо натоптанной и наезженной дороге, когда кто-нибудь неловко загребет ногой, в воздух поднимается облачко пыли, она такая же летучая и противная, как и днем, даром, что воздух посвежел. Впереди поскрипывает обоз, а из травы по краям дороги начинают скрежетать сверчки да цикады – все смелей и смелей, пока все не сливается в один могучий хор. Луна, наконец-то, сумела выползти и теперь движется по небу торопливо, будто стремясь наверстать упущенное. Наша команда идет молча, Ларбо всего труднее – то подойдет к Анлен, то отодвинется, мучения и терзания, словом. Где Карами? – впереди, я к нему приближаюсь и завожу беседу, наши не влезают, но прислушиваются. Удается узнать весьма немало. Во-первых, структуру государства. Стандартная пирамида с королем-эльфом во главе. Он – Куранах короля звать – достаточно древний род имеет, но на Заокраинный пробраться ни разу не покушался. Скорей наоборот, собравши некоторое количество единомышленников, он двинулся от первородных мест на Север, пока не обосновался в этих краях. С огромными трудностями Куранах и его королевство сумели удержаться на плаву, хотя за прошедшие времена здесь творилось всякое. И драконы проползали, и саранча налетала кровожадная, а однажды одурелый от безделья Огненный Воин вылез поразмяться из местных скал. Север всегда был неприятен для живых, а в давние времена тем более. Кстати, на эту тему у нас теория была, что поглощающая часть спектра А-поля концентрируется к полюсам, и в нее укладываются здешние бесчинства. Но Куранах, как оказалось, рассчитал верно. Основной очаг боев, интриг и прочих пертурбаций оказался гораздо западней, а Мульмуга ни у кого на дороге особо не стояла, и трясли ее походя, без ярости и силы, словом, воробьиное гнездо в ветвях орлиного сооружения. Вот сейчас: вроде бы притихли драки, только мирная жизнь пошла – нате. Властелин появился, да внутри страны лазутчики темных сил, агенты тьмы бродят, с ними бороться приходится. Карами, сколько сам себя помнит – а он молод, трех сотен лет нету – провел в боях да погонях. И с черными орлами встречаться приходилось, с орками само собой, со зверями порченными… Насчет зверей я осторожно выясняю – уж не наши ли помеси имеются в виду? В Круглом у нас однажды сбежало целое стадо, Ларбо-старший за ними гонялся, да так и не поймал, сказал – на восток исчезли. Оказалось – нет. В здешних краях живал некогда маг, философ и моралист, от политики далекий. Надумал себя от неожиданностей досадных уберечь, собрал он войско звериное, на скорую руку модернизировав местные виды. Потом он нашел еще какой-то способ от превратностей судьбы беречься, и исчез, а войско разбрелось и бросается на кого ни попадя. – Но они скоро сами поутихнут, – заключает Карами, – вот водяных коров этот маг себе приспособил, хищниками сделал. Так они теперь своими хищными зубами все траву жуют. Так за разговорами мы и доезжаем до обещанной стоянки двойной тысячи. Ее издали различить можно по разливному морю костров, окружившему небольшое озерцо. Войско весьма разношерстное: тут и люди, и эльфы, и волосатые у повозок, – но особо долго любоваться этой картиной не приходится. Повозки, а затем и охрана сворачивает к небольшому костерку – его, похоже, только что развели, но уже в котелке сверху кипит какое-то варево, а может, просто вода. Один из охранников довольно любезно сообщает, что здесь и будем ночевать. Подходит человек с уже медным обручем в волосах, и Карами докладывает, без особого вытягивания в струнку, но в общем уважительно, что охрану и подотчетных пока что обделяют довольствием. Я, как и все, получаю пахучий бублик, кружку полупива-полукваса и кошму для ночевки. Ларбо, так тот свое одеяло даме отдал, а сам под мое залезть норовит – ну, что ты будешь делать? Не гнать же… Ночь прошла, утро наступило, и наступило оно, начавшись с довольно пошлого эпизода. Ларбо по своим делам за соседний шатер зашел, но не учел того, что войско куда-то засобиралось и свертывает свои долговременные сооружения. Словом, и этот шатер тоже в пять секунд обрушили, и остался парнишка на ровном месте в виде неприглядном. Хорошо, что Анлен еще проснуться не изволила, а то совсем бы неудобняк вышел. Карами объявляет официальный подъем, а местные интенданты собирают у нас одеяла и утягивают куда-то в водоворот движения. Снова бублики и квас, а мимо со скрипом и треском проходит двойная тысяча, скарб на повозках, а войско пешком. От земли постепенно поднимается все густеющая стена пыли, от которой на зубах хрустит. Из проходящих частей слышны шутки и смех, а потом подходит снова шеф с медным обручем, а с ним шестеро гномов, без знаков различия, но с топорами. – Карами! – сообщает он. – Пришло приказание тебе сопровождать неизвестных до города Серебряных Стен, их повезут на королевских перекладных. Твой десяток дальше на запад пойдет, а тебе до города вот гномы из Гэрновой полусотни. Карами явно не рад. Конечно, если эльфу присоседивают гномов – даже под начало – удовольствия он испытывать не будет. Теперь наша дорога – на ближайшую станцию, как один из гномов проинформировал. До нее оказывается часа два ходу, и всю эту дорогу наша процессия идет в похоронном молчании. Моя команда размышляет кто о чем, гномы службу несут бдительно, а Карами весь прямо излучает подавленности и обиду, и кстати, куда он лук свой подевал? Станция, я бы сказал, полустанок. Несколько сараев хилых досок и добротное каменное строение, но под соломенной крышей. В загоне рядом лежат, стоят и слоняются из угла в угол десятка полтора лошадиных сил, мускулистых и неплохо ухоженных. Перед сараем стоят две телеги оглоблями в землю, и еще одну распрягают перед каменным домом. Из него появляется плотный пузатый человек и выслушивает объяснения Карами, видимо, для проформы, потому что по дальнейшим действиям и словам толстяка можно заключить, что его осведомленность выходит за пределы недолгой речи нашего провожатого. Итак, пузан, во-первых, отпускает обратно половину наших гномов, а во-вторых, предлагает нам на выбор, где ждать транспорта – в доме или на солнце. Чисимет предлагает компромисс – в теньке у стены, – возражений нет. Повозку уже отогнали к сараю, а коней повели поить и кормить в загон. Ее пассажиры – четверо гномов с топорами и эльф с серебряным обручем – заходят было в дом, но эльф замечает Карами и радостным возгласом направляется к нему, а голос Карами тоже, в свою очередь, звучит обрадованно – куда только грусть свою подевал. Дальше добряк сребровенчанный делает такую вещь: поворачивается к нам и спрашивает по-эльфийски, не против ли мы, если он туда присядет. Расчет у него верный, но я молчу, и Ар тоже ухом не ведет, а остальные наши напротив ушами хлопают, ничего и вправду не понимая. Тогда серебряный обруч извиняется, мол, простите, что на незнакомом языке обратился, и повторяет просьбу. Ладно, пусть сидит, жалко, что ли? Карами гостя представляет: «Грэнью», – а Андрей тихо бурчит: «Гриня», – переиначенный смеется – гриня так гриня, тоже звучит мило. Итак, усаживаются рядом оба эльфа и затевают разговор. Мне из него только обрывки слышны, и поэтому переключаю внимание на беседу Чисимета с одним из гномов. Страже импонирует уважительное отношение такой внушительной персоны, и гном охотно и подробно отвечает на вопросы. Разъясняет, к примеру, смысл знаков различия: железный обруч – десятник, железный с камнем – пятидесятник. Медный – под началом сотня, медный с камнем – пять сотен. Серебро – тысяча, а камешек тут уже не пять тысяч обозначает, а только две. Ну, а золото – войско. Золотых немного, а сколько – гном не говорит, а Чисимет не спрашивает. Так разговор идет до тех пор, пока на дороге не показывается облако пыли. Оно быстро – ну, быстро-то оно так сказать, – приближается, и минут через пятнадцать можно разглядеть караван: три четверки лошадей с крытыми невысокими повозками. Караван широкой дугой заворачивает к станции и шумно тормозит. Пузатый напускается на кучеров – груз срочный, сколько ждать! Один из возниц, не оправдываясь, машет на него рукой, а потом приглашает нас в телеги. «Карета подана, Граф!» – конечно, Андрей. Карета широкая и вместительная, только головой в полотняную крышу упираться приходится, Анлен с Ларбо тоже шеи выгибают, ну, а гномам большой разницы нету. Только кое-как устроились – снаружи слышны удары кнута, и телега резво дергается вперед. Так и едем весь день, на станциях даже не вылезая: коней за минуту меняют, кроме одной, где обед за счет короля. Вечереет, а дорога все так же катится под колесами. То поля, то луга, а изредка и лесочки попадаются, пару раз мелькнули деревеньки, одна ничего, другая свежесожженная. Анлен, если сначала болтать пыталась, то теперь уже все – укачалась, уморилась, и гномы тоже не в своей тарелке, но говорят, на ночь остановки делать не будем. Я спрашиваю: – И сколько нам еще так трястись до этого города Серебряных Стен? А вот ответа получить не удалось. Фургон тормозит и одновременно взбрыкивает задом с такой силой, что я, продырявив башкой крышу, взмываю к густо-синему небу, а следом летит не успевший ответить гном. Полет недолгий и приземление удачно, но сразу приходится откатываться вбок – шмякнулся я около испуганно ржущей лошади. Делаю это вовремя, а вот следом приземлившийся гном получает могучий удар копытами, еще толком не поднявшись, и вместе с топором исчезает из поля зрения. Общая картина такова: с обоих боков дороги – лес, передняя повозка опрокинута набок, наша перевернута, а хвостовая стоит нормально, но зато разгорается, как куча сухого валежника. Лошади из упряжек частью повырывались, а частью нет, но и те, и другие весьма активно дергаются, метаются и ржут с прихрапом. Что-то в свете пожара гораздо больше народу мечется, чем ехало, но мне это сейчас без разницы. Я лезу обратно в нашу телегу – там только Анлен, она, конечно же, в обмороке, дура! Берусь ее волочь – а руки липкими становятся, э, это не просто обморок, у ней на ноге у щиколотки рана немаленькая, наверное, когда повозка переворачивалась, на топор гномовский напоролась Анлен. Отовсюду несутся крики, угрожающие и нечленораздельные, а я пока вытаскиваю Анлен на воздух, раздираю рубаху и затягиваю девице ногу, заматываю рану и оставляю лежать – авось не помрет. А вокруг сражение кипит, повозка разгорелась, и в свете видно: Карами кинжалом орудует, а Грэнью – топором, да еще как темпераментно! На них прет куча оборванцев с копьями наперевес, а левее Чисимет и Ар с еще одной такой же кучей сцепились. Гномы в рукопашном порядке третью группу теснят, достаточно успешно. Оценив все это, я выхватываю из рук возницы кнут – возница-то как слетел с козел, так до сих пор в сознание не пришел – и к Ару с Чисиметом бегу. Кнута эти разбойнички не любят, и приходится им схлынуть, да и Ар с копьем и Чисимет с дубинкою, не иначе, трофейной, не бездельничают. Из леса слышится выстрел, затем еще один. Я оглядываюсь – ни Андрея, ни Брыка не видать. Карами орет: «Отходите, кто может, к передней повозке!…» Могут немногие. Эльфы, трое гномов, Ар с Чисиметом, а Анлен я подтаскиваю как мешок с… мукою, скажем. Гриня уже лук где-то раздобыл, сторожит, а волосатик ловит и впрягает недостающую лошадь. Я не выдерживаю: – Но ведь многих наших нету, как же их бросать?! Гриня, очень возбужденно: – Нету, так и не будет. Лесные их к себе уже утащили, хочешь тоже? Тогда иди, ищи! Нас тут стрелами пощелкают, и все, – и обращается к гномам: – Ну, а вы хоть теперь поняли? Ржавчина вас ешь, помогайте, что стоите? Дело и впрямь безнадежное, и я сам понимаю, что самое глупое сейчас – это бегать по темному лесу в поисках собственной гибели. Итак, в фургон с полуоторванным верхом последними грузятся Ар и Грэнью, и мы трогаемся со всей возможной прытью. Честно говоря, я не особо уверен, что все сойдет гладко и из леса удастся выбраться целиком, но до самого конца зеленого массива, черт бы его побрал, и до рассвета не происходит ничего, что могло бы сойти хоть за намек на бандитов. Поднявшееся солнце освещает «карету» с изодранным верхом и девять мрачных душ народу, а вернее сказать, разных народов душ. Анлен головой вертит, озирается. Как нога? – это я спросить хочу, но лишь гляжу на эту ногу и решаю промолчать. Нога как нога, все нормально, никаких страшных шрамов и прочих нарушений формы. Если б я ночью сам не перевязывал, ничего бы и не подумал. Нет, все ничего, и лучше оставить свои мысли при себе. Один из гномов то ли нам рассказывает, то ли перед самим собой оправдывается: – Эти, лесные, на Больших Дорогах еще ни разу не появлялись. Манера у них такая – ночью засады делать и к себе народ тащить, кого потом на продажу обратно, а кто и с ними остается. А ночью в лес идти – дело гадкое. Эти-то хоть живых народов разбойники, а кроме них там можно еще повстречаться… Мне противно и стыдно слушать это бормотание. Сижу и кляну себя последними словами, ну, и остальную публику, конечно, не забываю. Чисимет, видать, тоже терзается, выспрашивает Грэнью, кто это такой на нас налетел – эльф не очень вразумительно объясняет, что это разбойники, которые не хотят жить в мире и согласии. Анлен просто сидит и на меня глазами сверкает – не уберег я Ларбо ейного, но уж я-то откуда что мог знать. Так в тягостном настроении до ближайшей станции и добираемся. Смотритель охает, ахает, словом, страдает, но поспать не дает. Пересаживает нас в новые экипажи – уже откровенные телеги, разве только что опять с верхом матерчатым, – и гони-погоняй. Эльфы, между прочим, опять без оружия – местные гномы и лук, и меч отбирают, я специально смотрел. Несмотря на толчки и тряску, я все же пристраиваюсь и кемарю перегона три, а Анлен все так и сидит, вздыхая горестно, я ее утешить пытался, да где там – она меня, небось, уже виновником всего твердо считать решила. А местность, по которой мы движемся, потихоньку становится все обжитей и обжитей. На лужайках овцы кормятся, поля тоже явно чем-то культурным засеяны, деревеньки встречаются, садами обсаженные, но пепелищ подозрительно много, и все свежие, чуть ли не дымятся. И кое-где уже заново строительство идет. Так до вечера, и даже до ночи. В темноте то тут, то там горят огни, навстречу все чаще попадаться начинают разного рода транспортные средства на гужевой тяге, а часам к одиннадцати обе наши телеги вливаются в большой караван – повозок десять или двадцать – не разглядеть. На передней фонарь краснеется, и бежит этот караван со скоростью весьма немаленькой. Дорога и укатанная, и утрамбованная, если б не пыль, ехать было бы совсем приятно. А что в караване везут? В основном, подводы грузовые, и лежит на них что-то круглое, в брезент затянутое. Вот сбоку возня: Ар додремал, уселся поудобнее, глотнул пыли и руку мою в свою берет. Штука не хитрая, но надежная – что-то вроде азбуки Морзе наощупь, причем не только слова можно передавать, но и выражение, словом, азбука глухонемых. Итак, Ар мне пересказывает содержание беседы Грэнью и Карами. И тот, и другой ничего хорошего от поездки в столицу не ждут. Грэнью от своей тысячи оторвали под предлогом получения новых указаний, но он считает, что его разжалуют и отправят в южное войско, что позорно и обидно. Причину такой уверенности Ар не понял, но вот Карами тоже согласен, так и сказал, что ни за чем хорошим от войска, идущего на запад, никого отрывать не будут. Ар прибавляет от себя: – И вообще, мне кажется, что гномы конвоируют не столько нас, сколько эльфов. Такие вот пироги с котятами. Получается, что мы идем довеском с арестантским транспортом? Ладно, поглядим, что будет впереди – лезу глядеть в прямом смысле слова. Ветерок пыль сносит, и я наблюдаю впереди скопище огней вдали и два могучих огня поблизости. Костры, по приближении оказывается, разведены на двух невысоких башнях, а между ними поперек дороги подвешено бревно – пеший еще проползет, а вот конному никак. По внешнюю же сторону дороги в оба края уходит ров, облицованный камнем, глубины неясной, а за ним невысокий вал. Возницы спешиваются и идут навстречу караулу. Несколько коротких разговоров, и оказавшиеся за бревном ворота раскрываются, а бревно медленно идет вверх. Костры вспыхивают пламенем прямо нестерпимым, светло как днем, а караван медленно движется между ними – стража внимательно каждый транспорт осматривает. Затем ворота остаются сзади, и мы уже, по-видимому, на территории столицы. Очень трудно разобрать, где мы едем, можно ориентироваться только по костеркам, горящим на башенках тут и там. Рулим мы между ними довольно долго, пока не останавливаемся около длинного каменного строения с небольшой дверью и двумя факелами в держалках над нею. Встречающие – люди и гномы – очень вежливо разводят нас по комнатам, а верней сказать, по камерам. Каждая одноместная помещения – узкий каменный мешок с высоким маленьким окном, нары сбоку. Впрочем, на нарах лежит тюфяк, стоит, опять же, светильник с открытым огнем, словом, комфорт, если учесть дорогу без роздыху. Решаю, что утро вечера мудреней, и валюсь на кровать, а из матраца в ответ на это с писком вылезает мышка и неторопливо удаляется в тень. Утра ждать долго не приходится: невыспавшегося, еще от путешествия в себя не пришедшего, ведут меня в общий зал, там уже вся компания в сборе. Ар сглатывает все ту же вечную лепешку и сообщает: – Нас сегодня к Куранаху поведут, будет разговор. Чисимет кивает, а Анлен добавляет что-то в смысле «надо попросить освободить наших» – ишь, как ей все просто. Короли тоже не все могут, я это на своей шкуре испытал, но молчу, радужных надежд не трогаю. А пока что надо себя в порядок привести – в таком виде ни один уважающий себя король с нами серьезно говорить не будет. Гном-стражник согласен и любезно ведет к нашим манаткам, и, кое-как приодевшись, в сопровождении почетного караула из трех гномов и двух заросших мужиков с копьями мы торжественно направляемся к Серебряному Замку, он высок и виден отовсюду, действительно светло-серый и даже посверкивать пытается. А остальной город застроен хаотично, улицы можно узнать только по наезженной земле. Дома разные – дерево, камень, мрамор даже есть. Народу негусто – все больше люди, но есть и эльфы, и краболовы, и волосатенькие на встречных телегах правят. На нас поглядывают, но так, чтоб было незаметно – честь блюдут. В Круглом такая вот процессия враз бы толпой обросла, а тут мы спокойно до замка доходим. Стены замка выложены – растопчи меня блоха, если не алюминиевыми плитками, посеревшими, конечно, но еще сохраняющими блеск. А если приглядеться, то видно, что здесь достаточно часто драят и шлифуют их. Но вот откуда его столько тут? Вон в Средних Землях гномы за алюминием чуть ли не в преисподнюю лазили, да и погорели на этом. Прямо на жиле Огненный сидел, а они его расшевелили. Правда, жила была не просто самородный алюминий, а активный сплав, на Земле такой невозможен, хотя и самородный алюминий тоже… Пока я об этом размышляю, нас внутрь заводят и ведут то коридорами темными, то галереями светлыми, несколько раз передавая из рук в руки – теперь стража исключительно из эльфов навербована. Еще один коридор буквой «зю», и перед нами тронный зал, так я понимаю. Высокий, светлый, мрамор и стекло, окна в полу отражаются. По стенам, как положено, караулы стоят, а у стены напротив Куранах самолично. Ничего особенного, эльф как эльф, только на троне сидит, и на волосах обруч из красного прозрачного камня целиком тесаный – так мне отсюда кажется. С обоих боков по три трончика поменее, на них сидят: гном, человек с бородой до пояса, но моложавый, еще один гном, корявый до безобразия, два эльфа и краболов – вот уж кого не ожидал в совете увидеть! На советниках того же плана обручи, но зеленые – тоже, видать, чины немалые. Итак, нас сажают на встроенную посреди зала скамью резную да расписную, и затевается высокая беседа. Говорит от нас Ар, я изредка в такт подвякиваю, а Чисимет меня за руку держит и время от времени свои предложения тайным шифром подает. Анлен же так, для мебели сидит и картиной любуется. После обязательных расшаркиваний переходим к делу. Ар нашу историю рассказывает, не уточняя, правда, кто я такой и как в Круглое попал. Получается, что я тоже вроде в посольство вхожу. Куранах и госсовет упоминание о железном орле воспринимают достаточно спокойно, и это мне нравится, ну, а дальше так вообще с улыбкой слушают. Свой разговор Ар завершает просьбой, во-первых, попытаться освободить захваченных наших, а во-вторых, помочь добраться до Соленого или хотя бы до Пресного моря. При этом делается профессионально тонкий намек, что, мол, мы в долгу не останемся. Куранах поднимается во всю королевскую осанку и совершает ответный спич. В нем свыше всякой меры различных благородностей, упоминаний о чести-достоинстве и прочей геральдике. В глазах рябит, а в ушах свербит от ежесекундных поминаний о Темных силах, Светлых силах, Завесе Мрака, Просветленных воинствах и так далее. Хорошо, я хоть немного к этой лексике приучен и способен выделять факты из цветной мешанины подобных речей. Фактов, впрочем, негусто. Куранах считает себя спасителем мира от Властелина и подобных, а также надеждой мира на счастливое будущее. Ради светлого общего дела все подданные находятся в боевой готовности и беспощадно преследуют черных лазутчиков. Пользы дела для – я так понимаю, когда совсем уж ничего не оставалось, – был в этих краях организован Союз Свободных Народов, кой нынче и имеет честь нас принимать. Я себе замечаю, что теперь неудивительно, что «самое северное королевство светлого народа» так непохоже на все знакомые мне до сих пор эльфийские образования. Итак, что с нами делать, решит Высший Совет Союза Свободных Народов, а нас о решении сем известят. Совет – это замечательно, значит, будут говорить, а узнать, что – это наши проблемы. Я ставлю магнитофон на режим максимальной емкости и, когда мы выходим из зала, забываю его под скамьей. Опять переходики и мостики, и размещают нас, наконец, в небольшой комнатке без окон, но зато с тремя отдушинами у потолка и коврами на стенах. – Ну, – спрашиваю, – у кого какие впечатления? – а сам показываю на стены и свои уши. Понимают все, даже Анлен, она и высказывает требуемые впечатления, самые лучшие, естественно. Потом наступает тишина – разговор идет через руки. Чисимет и вправду считает, что все прекрасно и хорошо, Ар же менее радужно настроен: «Светлота, она, конечно, светлотою, но мы-то тут не подмога необходимая, а просто незнакомцы неясные. Не те нынче времена, когда любой более-менее древний эльф с первого заходу умел понять, кто стоит перед ним.» Дверь распахивается, входит бравый стражник и вносит магнитофон: «Вещь ваша, в зале забыли.» Наверняка его перед тем, как отдавать понесли, и обнюхали, и прообманивали, а опасности не нашли ребята – естественно! То ли дело был бы какой-нибудь змей с порчей! Я отматываю ленту назад, ставлю самый тихий звук, а Анлен, Чисимет и Ар принимаются говорить, смеяться – словом, зашумлять. Первые слоги слов в записи иногда глотаются, но понятно. Разговор куда как более деловой, никакой тебе возвышенной фразеологии, как было на аудиенции. Прежде всего, во мне признают «уртазым-могуза» – слово вахлаковское, обозначает «совсем чужие люди с железных островов». Слухи, значит, про нас и сюда дошли. После идентификации моей персоны идет, видимо, продолжение старого спора, за кого нас, уртазов, считать. Здесь про нас ничего, кроме слухов, неизвестно, и поэтому спор получается беспредметный и неинтересный. Куранах его прекращает следующей загадочной фразой: «Если мы точно не знаем, значит, поможет друг», – слово друг не иначе, как с большой буквы произнесено, так же как у нас в свое время говорили «Враг». И дальше: «Советы Друга никогда не были лишними. Сегодня ночью я войду в комнату, а утром сообщу вам.» Тут кто-то из свиты замечает магнитофон и предлагает выяснить, что это за вещь. Некоторое время идет выяснение, потом его берет точно гном – по голосу ясно, – и уходит. Шаги, шаги, а потом такой разговор: «Ты всех собрал, все готово?» «Да. Только вчерашняя эстафета еще пятерых привезла, надо срочно рассовать». «А кто это?» «Три человека с Северного пограничья с серыми клеймами и два эльфа – тысячник и, кажется, десятник иззападного войска, последние, кто в Заречном походе бывал». «Хорошо. Эту штуку в сундук надо передать, там сидят четверо, с неба упавших. Я думаю, тебе завтра и их рассовывать придется, если не уйдешь до утра». В ответ короткий смешок и все – кроме нескольких перемолвок караулов, передающих «штуковину» из рук в руки. Я беру за руки Чисимета с Аром и передаю все, что слышал – чисиметовский оптимизм резко пригасает. У меня есть кой-какие соображения насчет полученной информации, но высказать их я не успеваю. Раскрывается дверь, вносится угощение, прямо вместе со столиком, а затем объявление: – Гленур, советник короля свободных народов, оказывает вам честь своим обществом! Это оказывается тот самый бородатый старикашка. Он этак по-простецки присаживается рядом и рекомендует, в каком порядке поглощать эти все бутербродики, паштетики и салатики. Я, приглядевшись, наконец, к зеленому обручу у Гленура на седых волосах, принимаюсь выспрашивать, что это за материал. – Это прозрачная кость, теплая и, около огня если, мягкая. Ее с далекого юга привезли в подарок, совсем недавно, и наши мастера сделали из нее, наконец, настоящие символы высокой власти, а не то, что раньше. Никто не знает, откуда это прозрачная кость берется, и поэтому она у нас так почитается. Ну, я-то, положим, знаю. Еще в Восточном походе (ох, когда же это было) Серчо от какого-то мелкопоместного вождя парой-тройкой пластов цветного оргстекла откупился, и вот, пожалуйста, оно уже «прозрачная кость», атрибут власти. Гленур вообще старикашка говорливый, и Чисимет втихую тянет из него все, что только можно, а что нельзя, старикашка обходит весьма ловко – болтун-болтун, а понимает. Разговоры за урожаи да за суховеи я пропускаю, а когда речь о внутренних проблемах заходит, то тут уже у всех ушки на стороже. А старичок все журчит: – Сущее бедствие! У этого наглеца, именующего себя Властелином, много шпионов. Но еще больше у нас обретается лазутчиков разобщенных сил. Их разброд для нас – спасение, и подданные тьмы для нас сейчас не опасны. Но если темные силы соберутся воедино, то даже самому Другу придется трудновато. И что самое неприятное – не каждый из прислужников знает сам о себе! Растет, живет, думает, что все, как надо, ан нет. Может, по наследству передавшись, а может, при рождении кто положил, но есть на нем серое клеймо. Если взять кого живого, кроме эльфа, конечно, а так любого, серым клейменного, и положить крохотное, совсем слабенькое заклятье, какое и издалека наслать можно, то сразу станет он верным последователем любой темной силы, которая поведет за собой. А того хуже клеймо бесцветное – сила, значит, дана дремлющая, и кто ее пробудит, тот и хозяин будет. Их трудно обнаружить, бесцветные клейма, лишь только самые чуткие их могут замечать. Дверь скрипуче открывается, на пороге стоит гном из высшего совета, манит Гленура рукой, тот извиняется и покидает зал. Я как жевал крыло куриное, так с ним во рту и прыгаю и приникаю ухом к двери. За ней голос прямо-таки разъяренного гнома: – Старый пень. Какого ты им про клейма начала трепать?!! Тебе же ясно сказано: на том, который Алек, такая бесцветка лежит, что даже я морщусь. Покуражиться мог бы и в другое время. Ладно. Хватит развлечений, иди к ним и распрощайся, скажи, мол, дело, тебя и вправду одно дело ждет. Гленур оправдывается: – Да ладно орать, все равно их на юг завтра, я уж заранее знаю, что Друг посоветует. Я откатываюсь от двери, и тут же возвращается проштрафившийся старикан, ссылается медовым голосом на государственные дела и исчезает, я даже глаз не поднял, до того жратвою наслаждаюсь. Снова мои разъяснения, и начинается наш совет – что дальше делать будем. Вариантов много, но реально пока осуществим только один – сидеть и ждать утра, которое, возможно, будет мудреней этого вечера. Впрочем, Чисимет просто так сидеть не желает: – Если уж меня считают за темную силу, то я устрою нашим хозяевам веселую ночку, благо время позднее и по дворцу огни попригасали. Итак, Чисимет ведет основную линию, Ар помогает, я маскировку кладу, а Анлен так, на подхвате, аккумулятор, и вот уже первая змейка темноты сгустилась и лежит, свернувшись в кольцо, а в воздухе начинаются движения и колебания. Двух змеек и трех марев вполне достаточно, за большим просто не уследить, и вот уже наши новоявленные призраки выскальзывают – кто в вентиляцию, кто в щель под дверью, а одно марево решает пойти огнями и исчезает в пламени почти догоревшего факела. Начинается работа, как в учебном центре в старое доброе время. Одну змейку сразу же ликвидировал эльф-стражник, я ее, видимо, плохо укрыл, а сопротивляться наши творения такого уровня не могут. Зато другие действуют весело и умело. Интересно видеть мир глазами призрака, хотя какие там глаза! Все серо, плоско, зато никакой темноты, и изредка появляется муаровый темно-синий фон – нижняя очаровка. Я до полусмерти пугаю (не я, а подшефная змея, конечно) идущий сменяться караул, а чисиметово марево натыкается на спящего в поварне краболова. Он, краболов, сначала ошарашен всплывшими в воздух котлом и поварешкой, но быстро ориентируется, быстро запирает и так уже закрытую дверь и загоняет марево в угол, там ему приходится туго, и Чисимет ликвидирует подопечного. Остальная троица подбирается к комнатам, где, судя по всему, сидит сейчас Куранах. Чем ближе наши порождения к тем местам подбираются, тем труднее становится держать их в узде. Вот Чисимет пытается заставить змейку отойти от той двери, но она вся извивается, но с места ни на вершок, да и марева все сильней и сильней дрожат. На меня эмоции не идут, только обзор, но даже просто глядя на Ара с Чисиметом, ясно, что что-то идет не так, как надо. Они попеременно то краснеют, то бледнеют, а мне все труднее и труднее гасить волны, взбиваемые там, у комнаты. Еще немного, и пойдут автоколебания, и тогда… Что будет тогда, Чисимет решает не выяснять. Он разом рассасывает плоды своих трудов и сбрасывает остатки в бесцветную тень. Что хоть случилось, объяснил бы неграмотному? – Да я и сам не знаю, что, – говорит. – Как ближе туда, так мои призраки просто взбунтовались. Такое впечатление, что они другого хозяина почуяли, посильней меня намного. Хорошо, что вся теневая нечисть, которую я творю, по моему приказу исчезает раз и навсегда. – Ага, – говорит ехидненько Ар, – исчезает. И на пару новых, недавно зажженных факелов показывает, там из одного пламени в другое скачет уцелевшее марево. Попляшет в одном языке и в другой перейдет. – Ну, это ничего, – Чисимет успокаивает. – Огневичок статья особая. Я его убить не могу, но и он нам вреда причинить ну, никак не сможет, так ведь, а? Огневичок превращается в мини-Чисимета, согласно кивает головой и снова исчезает в пламени. Анлен очень уставшим голосом спрашивает: – А этот, другой хозяин, он что, в этой комнате сидит? Чисимет смеется: – Что ты! Он, наверное, далеко очень, а в комнате только маленький его образ, на который направлен кончик его мысли. Но какая же у него сила, если даже сотворенные мною дурни рвались к нему, как бабочки на свет. Может быть, это и есть тот самый Друг, с которым Куранах советоваться хотел? Ладно, пока что лягу-ка я спать, устал я сильно, да и все, наверное. И то верно, но перед отбоем нужно выполнить ритуал вежливости. Я подхожу к стене, поднимаю ковер, вынимаю вбитый полчаса назад в слуховое отверстие кляп и ору туда, что есть сил: «Спокойной ночи!!!» В ответ раздается невнятное ругательство. Итак, что день грядущий нам готовит? – с этой мыслью я и засыпаю. Подъем здесь устраивают ударами в железный щит. Анлен еще перебирает волосы, когда к нам заходит четверо гномов и без лишних слов ведут в зал. Куранах молчит. Вместо него корявый гном объявляет, что «во исполнение воли короля великого Куранаха чужеземцы неизвестного прошлого с целью неясной к Пресному морю стремящиеся, а посему опасные для Союза Свободных Народов, а также как один из них бесцветного клейма носитель, направляются в Южный Край для блага и чистоты государства нашего и всего Светлого дела. Под надзором им пребывать одиннадцать лет, и потом отпущенными за пределы королевства быть. Или же быть им в Южном Краю вечно. Или же быть по срока истечению отправленными для очищения в места, для сего предназначенные. Или же быть им убитыми за непослушание и строптивость». Вот так оно и бывает: берут нас под стражу и ведут на какой-то двор у стены. На нем десятка полтора телег, а на них клетки установлены. Гном с железным обручем и прозрачным камнем на нем брюзжит: – Ну, куда теперь их девать? И так все забито! Голос у гнома знакомый – ну да, тот самый, что в магнитофоне был. Итак, знакомец подходит ко мне и строго осматривает мешок, вытаскивает из него рацию, пару батарей и магнитофон, долго пытается понять, зачем мне это железо, и не обнаружив никаких скрытых свойств, отдает обратно – однако мягкие у них тут порядки! Затем команда – телеги со скрипом и скрежетом трогаются. В клетке со мной три человека, мрачный орк и еще кто-то неясный, хотя почему неясный – явный хаттлинг. – Ну, – говорю, – привет честной компании. Кто за что? Один из мужиков молча помогает мне снять мешок, а затем, коротко размахнувшись, организовывает мне зуботычину, а потом ногой в живот; я лежу в углу клетки, вытираю кровь с губ и размышляю, что же во мне такого гадкого, что не понравился так? Хаттлинг хихикает, а орк цедит: «Сам сначала расскажи». – А что, и расскажу, и драться незачем. Путник я, иду к Пресному морю, а Куранах на мне бесцветку нашел и на юга отправил, и сотоварищей моих, чтоб не обидно было. Тот, который бил, извиняется: – Ты не обижайся, я уж думал, ты из этих, из дворцовых, уж больно нагло начал. А у нас тут народ простой и на них обиженный. Мы вот трое – с серыми клеймами, хаттлинг с запада пленный, а он… Орк сам представляется: – Вез таких же вот на очищение, да разбежались, а собрать лесные не дали. Вот теперь самого везут. – А что там, на юге? – я интересуюсь. – Болота. И в них всяческая живность и нежить. Их осушать надо, чтобы после Общего Дела было где жить. – А что за «Общее Дело»? – Ну, ты как с луны прямо слез, ей-ей. Общее Дело – это когда все станет хорошо, как в старые времена, о каких эльфы рассказывают. Но только уже не только для них, но и для всех народов, в Союз входящих. Отходчивый мужик дополняет рассказ орка: – А вообще, никто толком не знает, что это такое, и как все это будет. Куранах-то обещает со слов Друга, ну, и каждый понимает по-своему. Но говорят, что клейменных тогда отпустят, кто жив будет. Всему этому сейчас цена во. Мужик сводит пальцы на микронное расстояние. Я бы дал еще меньше, но это мое личное дело. Я отхожу в угол, сдвигаю хаттлинга и начинаю думать. Конечно, мы сглупили, сунувшись к королю с открытой душой без разведки, но кто мог знать! Теперь не о прошлом, о будущем надо думать. С югов, конечно, надо сбежать, но куда? И как выручать Ларбо и летчиков? А может, с этих болот – да на бербазу, и оттуда уже устраивать спасательные операции – но на чем? Танка нет, самолета тоже. Или вот дурная мысль: выйти на этого самого Друга и его за жабры взять. Как же, взял один такой, но все же, видимо, только в нем ключ к тому, что в этих краях творится – ко всем этим южным болотам, гномо-эльфийским союзам, кстати, надо узнать такую вещь: – Народ, а что, эльфы на юге тоже болота сушат да елки окучивают? В ответ звучит дружелюбный хохот, а орк поясняет: – Да они, если б так, от обиды перемерли б. Из эльфов да лупоглазых второе южное войско состоит. – Это что же, им оружие дают? – В насмешку так говорится – войско. Просто у них работа другая: чистить то, что мы осушаем. Они в темноте видят, и нечисть чуют – вот и давят призраков да духов размазывают. Тоже не мед. А чтобы они за собой чистоту оставляли, за ними нас, гоблинов, приставляют, и срок от этого зависит. – Это умно, ей-ей, – мужик усмехается. – Вам-то свою родню нечистую куда как проще увидать. Орк узкими глазками из темноты посверкивает, злится, но молчит – он один, мужиков трое, да и я тоже, наверно, не при деле в случае чего не останусь. Так и едем. Холстина, что на крыше, прогрелась, вентиляции никакой, духота и жара. Телега то скрипит, то визжит, то принимается колыхаться, как дерево на ветру. Смены впечатлений никакой, и приходится размышления продолжить. Итак, Друг ситный, он же закадычный. Чисимет почти что выпустил призраков из рук, когда они были рядом с местом беседы Друга с Куранахом. Тот же Чисимет утверждает, что Друг находился в этот момент далеко и на наших дураков внимания не обратил. Видать, неслабый он колдун, или, вернее, маг. Колдун – это что-то мелкое, деревенское, в лучшем случае, придворное, а маг – сам себе на уме, и политика у него собственная. Похоже, что сила у него вторая, если не первая. Но почему же он тогда сидит так тихо – ведь никто о нем и не слыхивал, а может, имеется в виду, что когда услышит, поздно будет? А зачем такой подход, когда стремления к равенству-братству направлены? И для стандартных претензий на мировое господство тоже не то. Он же не может не знать, что, Врага раздолбав, эльфы и близкие к ним ушли на Заокраинный, и сейчас можно сделать в тех же Средних Землях любое абсолютно дело. Но Друг сидит тут, манит Куранаха каким-то общим делом, а тот за него аж обеими руками держится, как макака за банан. Трудовые лагеря организовал, пожалуйста! Конечно, поосторожней надо с земными аналогиями, но тут иначе и не скажешь. И Властелина этого западного Друг не трогает, хотя он угроза «Общему Делу». А если Властелин и Куранах – марионетки? И Друг их стравливает в каких-то своих целях? Мои размышления прерывает какое-то карканье, визг смертельно напуганной лошади и крики охраны. Повозка тормозится, и все ползают по стенкам в надежде найти какую-нибудь дырку. Дыр нет, но это не беда, ибо брезент сдергивает охрана. Обе лошади, тащившие нашу телегу, лежат в неживых позах, с драными ранами на шеях и пробитыми черепами. Другие повозки не в лучшем состоянии, только в одной упряжке верещит все еще живая лошаденка, вряд ли ей еще бегать придется. Вокруг – благодать: степь с цветочками, кузнечики стрекочут и птички цвиркают, а охрана – люди и гномы – заняты странным делом – жгут пучки чего-то травоподобного и суют их в дыры в земле, а из других поднимается дым. Контрастом со всей окружающей гармоникой из нор выбегают мерзкие звереныши – навроде хорька, но с саблеобразными задними когтями и клювом на носу. Гномы их весьма ловко долбают топорами, но еще большее количество этой мерзости убегает, улепетывает в степь. Я вспоминаю Карами – не иначе, творения звездочета, от политики далекого. Они, гады, видать, из нор на шеи лошадям прыгали, клювом голову били, а задними когтями глотку драли. Лошадиные страдания заглушает истошный визг – один хорь влетел в клетку с Анлен и тремя толстенными бабами в передниках. Зверюга ошалел от всего происходящего и готов кинуться на первого попавшегося. Я, забыв обо всем, кидаюсь в решетке и готов ее зубами грызть, но тут один из воинов срезает хоря меткой стрелой. Хотя нет, стрела-то как раз была неметкая, но такое впечатление, что кто-то ее как за ниточку дернул и в гада направил. Что-то уж больно много чудес вокруг Анлен происходит в критические моменты, а? Начальник конвоя, гном железный-обруч-с-халцедоном, начинает оперативно распоряжаться. Из клеток выгоняются все люди и орки – орков в караване штук пять. Впрягшись в повозки, мы затаскиваем их на ближайшую высотку, метров пять над общим уровнем, холмом-то назвать стыдно, и ставим кругом. Дальше следует маленькая заминка: обруч-с-камнем замечает моих соседей по клетке и учиняет хай, а воин просто-железный-обруч слушает равнодушно и также равнодушно отвечает. Да, мол, знаю, что земляков в одной упаковке быть не должно. Да, мол, забыл. Да, мол, сейчас это дело поправим. Итак, небольшая перетасовка. Двух мужиков уволакивают неизвестно куда, а к нам подселяют неизвестного краболова и Грэнью, он уже без обруча серебряного. Гриня пытается разыграть принцип: орк, человек, краболов, хаттлинг – в какую компанию попал! Но это ему не удается, ибо мы все сидим по углам, а мужик-зубодробильник в середине, и независимую позицию, ну, никак не занять. Гриня долго размышляет, потом, видимо, узнав, выбирает меня. – Ты не против, если я рядом сяду? – Я-то нет. Не имею привычки на товарища свысока глядеть только потому, что он другого народа. И вообще, здесь такого не любят, – это я говорю, а сам вспухшую губу почесываю для большей наглядности. У Грини гонор несколько облезает, как краска с деревяшки – не то, чтоб совсем, но достаточно. Он встает и представляется: – Грэнью, бывший тысячник второго западного войска. Нарушен сюда за нарушение законов о равенстве народов, хотя это ложь и доносы, – помолчал Гриня и поправился, – в основном ложь и доносы. Но я не знаю, кто из моей тысячи мог так подло меня продать. Мужик по очереди всех представляет в том же дипломатическом тоне, а краболов оказывается кем-то вроде браконьера, там свои тонкости, да я вникать не стал. Кстати, мужика зовут длинно и трехсложно, а в переводе получается «Взубногой» – подходяще. Гриня видит рядом и шумно терзается – кто же такой подлец в тысяче нашелся. Я не выдерживаю: – Да не в тысяче твоей доносы писали! В самой столице их придумывали, за то, что ты в Заречном походе бывал, я разговор такой слышал случайно. – Да нет, быть такого не может! Хотя… ты знаешь, из своих товарищей по походу в последнее время вот только Карами повстречал, и он же в столицу ехал. Может, тоже так же сейчас в караване? Я сочувствую, подохиваю и водвздыхиваю, а затем принимаюсь выяснять, что за такой Заречный поход хитрый? – Да был такой лет двенадцать назад. Просили нас соседи – было с востока за рекой государство не очень сильное – помочь против набега северных гоблинов. Белых урхов, так они зовутся. Ну, собрали у нас пол-восточного войска, пошли, через реку переправились и собрались урхов бить, как тут приказ, что мол, не спасать надо соседей, а душить их надо, ибо свила в их душах гнездо жажда земель и вод, и вообще, они потенциальные предатели. Ну, а так как люди, свою силу осознавшие, есть опасность и для мира вообще, и для Общего Дела в частности, то вывод один! Словом, помогли мы соседям, умело и здорово. Но вот ведь штука: ни одного подтверждения тому, что они жаждут земель и вод, не нашлось. Так что уходили мы с развалин с некоторым сомнением в душах. Правда, потом стало возможным, перевести Восточной войско против Властелина, и восточным границам более охрана не требуется. – А что это так, – я спрашиваю. – Ведь там же, на развалинах, небось эти белые урхи хозяйничать взялись? – Ну и что? На них Друг наложил очищающее заклятие, и ничего они теперь против нас не сделают, и не подумают. На этом Гриня экскурс в историю кончает. Занятно. Значит, Друг руками и мечами Куранаха придавил видимо не такой уж и гадкий народ, а потом, помахав кадилом и подпустив ладану, посадил там своих подручных. Кстати, очищенный урх – это нечто интересное, это все равно, что вымытый ком грязи. Да, Друг закадычный, взять бы тебя за кадычок, да руки коротковаты. И клетка прочная, даром что деревянная. Ну, ладно, а пока – тянуть и тянуть сведения. – Грэнью, а что это за Общее Дело такое, именем которого здесь вся жизнь творится? – Да, это то, ради чего мя все и живем. Общее Дело – это когда появится вновь на земле древняя магия эльфов и остальных перворожденных народов. Тогда вновь воцарится тишина и спокойствие, как в то далекое время, когда не было в мире злобы и страха, и всем хватало места, где жить. Но тебе, уртазым-могузу, этого не понять. Лихо сказано! Зато уртазым-могуз способен понять другое. Ну, например, что у, скажем, гномов свое мнение, чья магия должна вернуться и кто окажется в категории остальных. Но, в конце-концов, какое мое дело? Мне нужно-то всего ничего – из этой дыры выползти и ребят вытащить, а остальное лажа. А кто кого, это их дела. Все одно, магию и весь настрой начальных дней вернуть сможет разве что носитель нулевой силы, если господствующий сверхнулевик позволит, да и есть ли он вообще? Теоретически должен быть, но пока на опыте не наблюдался. Шорох по крышке – она, слетев, обнаруживает небо с синеватыми оттенками. Облака: какие повыше – белые, какие в серединке – желтые и красные, а что снизу – серота. На костре в середине круга телег гномы что-то варят, а часть обносит арестантов неизменными бубликами. Я свой поедаю с аппетитом, а Гриня отдает паек краболову, мол, не хочется. Солнце садится окончательно, жиденький вечер кончен, и ночь берется за дело. Гномы засыпают один за другим, храпят чуть ли не все разом, как под счет. И караульный тоже – клевал носом, клевал, да и повалился на мешок. Во сонное царство, как заколдовал кто! В костре весело трещат дрова – оглобли на топливо пошли, – и потом в языках пламени появляется тот самый огневичок. Он развлекается и изображает из себя то гнома, то Чисимета, то Анлен, а потом, наплясавшись в пламени, он перетаскивает его кусочек на запор моей клетки. Деревяшка быстро распадается угольками, я хватаю мешок, толкаю дверь и вылезаю, а следом и остальная братия. Огневик занят той же работой на соседнем запоре, и вскоре вся партия – сорок-пятьдесят ссыльных – затаив дыхание, крадется к выходу из круга телег. Где-то в середине Анлен, она внятным шепотом командует спящую стражу не трогать, иначе все сонное царство взбодрится. На удивление, ее слушаются, и Чисимет ограничивается тем, что отбирает у гнома обруч-с-камнем свой меч и ножны. Я спрашиваю: – Куда мы сейчас? – В лес. Слушай, Алек, а если мы этого корявого убивать не будем, а с собой прихватим, ничего не будет? – А что, можно. Донесем – так донесем, а не донесем – бросим. Чисимет подхватывает пару эльфов и, поскребывая бороденку, разъясняет задачу. Они подходят к гному, подвязывают его к двум трофейным копьям и тащат следом за основной группой. Тишина, спокойствие, звезды светят. Гриня шагает рядом, напевая под нос по-эльфийски: «Звезды – это самое красивое, что есть на свете. День и солнце – не так уж плохо, но с прекрасной ночью не сравнится ничему». Звезды – так звезды, мне не до них, тем более, что Анлен передает по цепочке – караул через час проснется. Ну, что ж, шагу прибавим, а языка Чисимет для верности глушит рукояткой меча по макушке, сон – сном, а так вернее. Проходит контрольный час, и наша толпа уже прямо-таки бежит. Видимо, караул не способен что-либо предпринимать без подло спертого начальства, и даже признаков погони не удается заметить. До леса добрались – и продолжается бег, откуда только силы! Даже задастые бабы весело толкают землю назад – раз-два, раз-два! Между прочим, и весь народ бежит в том же ритме, а ритм задает самолично Анлен, не считает вслух, а просто все за ней движения даже не глядя повторят. Но если все мы себя чувствуем сносно, то к рассвету Анлен совершенно выбивается из сил, и, наконец, стоп. Она прислоняется к стволу дерева и бормочет какие-то неясные слова – то ли бред, то ли заклинание. Сам собой организуется бивак, костерок горит, а на нем невесть откуда взявшиеся грибы коптятся. Анлен уже на земле лежит, вся из себя дышит – ничего, думаю отойдет. У костра дележ грибов, и мне достается веточка с четырьмя штучками, без соли и воды идут мерзко, но хот что-то! Начальник караула молча дергается, но в результате всех потуг он только все ближе и ближе к костру придвигается, а в другую сторону ползти наконечник копья не позволяет. В другой раз я бы посмотрел на эту картинку до конца, но сейчас не до развлечений. Чисимет вытаскивает кляп – как кран открыли, полилась ругань похабная и беспомощная – Чисимет просто обратно тряпку всунул – и все. Я говорю, стараясь делать голос повнушительней: – Отвечать будешь только на вопросы. Сам захочешь что сказать – разрешения спросишь. Чисимет для наглядности легонько поддевает гнома под ребра – надо сказать, не без удовольствия поддевает. Кляп снова вынут – на этот раз подследственный прямо-таки паинька, но разговора вновь не получается: нагрянывает банда лесных, как из-под земли лезут ребята. Я так даже и не заметил, как они появились сюда. Кто веревками размахивает, кто лук натягивает, а у нашей толпы реакция однозначная. – Братцы, да мы ж свои, беглые, – Взубногой орет. Несмотря на такое заявление, лесные выстраиваются на поляне и предупреждают не двигаться, а связанного начальника кладут впереди. Стоим, ждем дальнейшего развития событий – ждать долго не приходится. На полянку выходит, судя по манерам и одеянию, Робин Гуд местных масштабов. Правда, на нем не зеленый кафтан, а стандартная серая рубаха с серым же штанами, но зато лук с колчаном украшены разнообразными финтифлюшками. Робин Гуд недоволен: – Сбили вы меня с плану, на дороге прямо уселись. И не бросить, и тащить обратно не хочется. Ну, хоть ответьте, чем заняты и откуда такие взялись? Гном из пленных выходит вперед: – Очередная партия на южные болота шла, ну, и разбежаться сумели, даже вон, трофей прихватили, – и он показывает на связанного соплеменника. – Трофей – это хорошо, конечно, но на фига он мне нужен? У нас таких трофеев – хоть штабелями складывай. Ладно. Разбивайтесь-ка вы по народам, идите, куда вон парнишка мой поведет, к стойбищу выйдете, а там дальше сами определитесь. Какой-то эльф недоумевает: – А как же братство народов? – Ишь, чего вспомнил! У нас не так – у каждой расы своя ватага, не без помесу, конечно, но в основном. А братство – оно спокойствием да умом держится, атаманским умом, да и каждый народец тоже в драку лезть не будет, если голову ему не дурить. Ну, кроме гоблинов, конечно, но их мы попридерживаем кое-когда. После этой речи наша партия расползается на кучки – гномы, эльфы, краболовы и мы, грешные. Хаттлинг стоит в одиночестве, я ему рукой махаю – давай, мол, к нам – он несмело подходит. Анлен на ходу философствует: – Конечно, каждый народ, если живет отдельно, то ему покойней. Но если еще у каждого и правитель свой, а у каждого правителя цели всяческие, то усобицы недалеко, как у нас хотя бы бывало. И дальше идут примеры из истории – я только и спрашиваю: – Да откуда ты это-то все знаешь? – Мама рассказывала, – и Анлен как-то быстро закругляет речь. Я у себя на заднем плане усмехаюсь – образованная у тебя мама, не ожидал. Хаттлинг тоже сбоку идет, слушает, но молчит. Так за разговорами где-то к полудню, а может, и попозжей, подходим мы к большому стану – поляна, а на ней два шатра и с десяток многоместных шалашей разместилось. Шатры, конечно, не самодельные: краденые или трофейные – шитые из яркой красной материи и отделаны чем-то блестящим, наблюдения с воздуха здесь явно не опасаются. Бывшие заключенные расходятся по соплеменникам, ну, и мы идем к шатру, где навстречу поднялся чернобородый детина ростом малость не с медведя. Против ожидаемого, голос у него не рыкающий, а напротив – обычный и даже негромкий. Выспрашивает что да как – у меня уже мозоль на языке от постоянных автобиографических изливаний. Детина нас выслушивает – кроме посольства, меня и трех сероклейменников есть еще лысый нарушитель закона о равенстве и мордастый парень, ночью со страху зарезавший прохожего орка, невесть что на него подумав. Детина заявляет: – Пока большой атаман не пришел, вы думайте, что у нас делать сможете. И этого сторожа своего поскорей отпускайте до своего табора, а там они сами разберутся. Анлен присаживается на бревнышки у кострища, а мы с Аром и Чисиметом беремся за гнома. Тот, видимо, продумал линию поведения и держится спокойно, вопросов не ждет, говорит сам. Итак, для начала – наиболее точное объяснение насчет этого пресловутого «Общего Дела». Под этим названием скрывается не более-не менее как возвращение предначальной эпохи с поправками на существование людей и прочих смертных. Друг, хоть и сам могучий маг, но сам сделать этого не может, но скоро должна прийти помощь – такая сила, какой давно не было под луной и солнцем. На севере у Друга владения, и там же и сила явится, а пока подготовка идет. Но вот незадача: основные контакты с Другом держат в руках эльфы во главе с Куранахом, и значит, при свершении Дела все будет ориентировано прежде всего на них. – Но это же несправедливо! – восклицает гном. – В Союзе Свободных Народов все равны, а если говорить о том, кто сколько сделал, так кто, как не гномы, добывают и куют металлы, ладят луки! Кто, как не мы, в самое тяжелое время спасали само Дело! Кто, как не мы, наконец, оказались самыми стойкими против Темных сил, и поэтому сейчас основная тяжесть борьбы с их лазутчиками лежит на гномах, и что же? – эх, старался говорить гномик спокойно, да все одно распалился. – И что же? За все нам Куранах обещает только какое-то паршивое плоскогорье, в котором и жить-то невозможно, нету там ничего! Ни руд, ни камней! А там, где они есть, видите ли, спокон веков стояли эльфийские леса, и горы там абсолютно ни к месту, он так и сказал, абсолютно! Но мы этого спокойно не ждем. Уже сейчас Друг знает о несправедливости и оказывает нам тайную поддержку. И в день, когда вернется преображающая сила, эти светлоголовые надменники будут неприятно удивлены… Вы хотите спросить, зачем я вам это все рассказываю? О, это очень просто. Уртазым-могузы – это не тайна для нас, известно и ваше отношение к этой жизни на твердой земле. Да и просто, гномы и люди – мы прекрасно уживемся, ибо люди тоже знают толк в ремеслах и железе, не что, что эльфы, которые без песен и звезд жить не могут, а на тех, кто может, глядят с высоких веток. Орки-уроды, отродье гоблинское, краболовы-выродки, хаттлинги – землю грызут, норы роют, эти еще, щепкачи волосатые, им вообще не больше века жизни осталось – разве это те, с кем можно встретить счастливые дни! А вы, уртазым-могузы, рождаетесь на железных островах – разве вам не приятней иметь дело с честными трудовыми гномами, чем с этими бездельниками, вся заслуга которых в том, что «они первыми открыли глаза в этом мире»!! Гном, наконец, спотыкается и долго кашляет, подавившись собственной слюной. Я раскрываю было рот высказать все, что думаю по поводу этой тирады, но Ар, не снизойдя до членораздельного пожатия, тыкает меня локтем в бок, а сам говорит: – Что ж, мы послушали, и скорее всего, придем к согласию. Сейчас же мы отпустим тебя до гномьей ватаги, но, пожалуйста, не говори там таких речей. Проболтается кто, а неизвестно, какие здесь порядки держатся. Гном кивает – мол, уразумел, – и я режу ему веревки, он ощупывает затекшие ноги, несколько шатающихся шагов, а потом оклемался и к своим идет. Идет и, небось, уже видит в мечтах, как люди с гномами рука об руку стройными рядами идут брать Куранаха за глотку. А там и пресловутая могучая сила появляется, и все вокруг в мире становится огромной горой, доверху набитой железом, алюминием, камнями и прочим. А эльфы манатки свои свернули и отбыли к чертям собачьим восвояси, а оркам туда путь заказан, и они где-нибудь на морском берегу режут в тоске друг друга, потому что больше и резать-то некого. Дурак ты, гном. Не будет ни большой горы, ни исчезающих в небе эльфийских кораблей. А будет просто грандиозная резня, потому что не одни гномы чувствуют себя обиженными, уж больно сладкий кусок кинул Друг Союзу Свободных Народов. А вот Чисимет о другом размышляет, бурчит вслух: – Ну и жизнь. На западе война, на востоке урхи. А в самой стране совсем худо: стоит показаться опасным кому – тем же гномам, борцам с тьмою – и, пожалуйста, клетка к услугам, и никто разбираться не будет. Ар добавляет: – А вообще-то говоря, система неплохая. Любого жителя можно к ногтю в нужный момент прижать. Но будь у нас так в Круглом, я бы, пожалуй, ночью спокойно бы спать не мог. Ар мудрец и политик, только не в спокойном сне к власти причастных дело, а в спокойном сне тех, кто под этой властью живет, не по незнанию спокойном, а по действительной честности тех, кому эта власть доверена. В лесу трубит то ли рог писклявый, то ли флейта басистая, на полянку является толпа лесных, во главе которой вышагивает невысокий худощавый мужчина – не мужик, а именно мужчина с дубиной на плече. Рядом Ларбо-младший топает, он тащит на плече здорового живого поросенка с завязанным ртом, что не мешает ему – поросенку – время от времени разражаться серией визгоподобных звуков. Нас он пока не видит – на шатер глядит. Подошел к строению, поросенка шмякнул оземь, а навстречу из шатра вылезает невысокенькая бабенка, черные волосы до плеч, а одежда сильно смахивает на наряд эльфа-воина, да это он и есть, только перешитый и бусами да висюльками украшенный. Они стоят ко мне боком, друг на друга любуются, и мне с ними все ясно. Бедняга Ларбо, каково ему сейчас будет! Поворачивает он голову, ах, сюрприз, Алек навстречу идет. – Как, ты жив, и все живы? – Как видишь. А ты тут тоже, я вижу, – пауза, – жив. Ларбо краснеет и пускается в объяснения. Дескать, Анлен хорошая девушка, и он ее бесконечно уважает, но тут такое дело, и вообще – судьба и так далее. Мне это слушать надоело, и я ему выдаю плоды своих умопостроений: – Да что ты заладил – Анлен, Анлен! Дома твоя Анлен, леденцы варит для надежи и опоры Кун-Манье Первого. У Ларбо глаза принимают квадратную форму, а общий вид выражает мысль: «Рехнулся парень с горя, а ведь в советниках ходил!». Но я не свихнулся, этому подтверждение хотя бы то, что сама Анлен, на Ларбо глядючи, четко и ясно говорит: – Да, Ларбо, Анлен дома, и варит леденцы. Я хоть и звалась этим именем, отнюдь не та, за кем ты увивался в Круглом царстве. Ларбо вконец потерян, бормочет: – А кто же тогда, и зачем ты тогда… – а Анлен в ответ улыбается, да не обычной своей улыбкою, бессильной да бессмысленной, а четко так, с осознанием собственной ценности. – Ну, кто я, тебе знать не положено, да сама говорить не хочу, имя называть. А зачем – пожалуйста. Просто спокойной жизни подлунных и подсолнечных народов грозит очередная опасность. Грозит отсюда, из этих мест, и упускать время нельзя – горький опыт борьбы с Врагом кое-чему научил. А вот что и в какой форме угрожает – неясно и неизвестно. Мое дело – узнать об этой силе как можно больше, а удастся, так и помешать ей. Я думала попасть сюда через Южное Прибрежье, но получилось все быстрее и не так, как думалось. Да и я оказалась не такой уж талантливой шпионкой – вон, даже Алек меня разгадал, хоть я эту Анлен играла и старательно, и устала от этой маски очень. А теперь моя дорога – на север. Очень странные дела творятся здесь, и главная их пружина – некто, именуемый здесь Другом. Ларбо: – Эх, если б ты еще и Андрея с Брыком нашла! Их опять захватили в одной из стычек Куранаховские воины, и теперь их отправили «к Другу на очищение». Я сажусь на землю и долго думаю, а когда придумываю, то снова встаю: – Что ж, Анлен. Тебе не придется идти одной. Я не сыграл против Врага – так может, помогу в работе против, как его – Друга? Чисимет вздыхает: – Ты уж, Алек, извини, зря я тебя втравил в это дело. Потом он вынимает меч и принимается тереть его пучком травы.Часть третья
В гробе я видел такие развлечения! Опять не поспал как следует, да и не то, чтоб кто-то разбудил, нет, сам проснулся. Еще бы! К утру холод такой пробирает, что и тюлень о костре мечтать начнет, да еще и сырость эта! Во всей тюряге единственный подземный карцер, и мне его отдали. Льстит, конечно, такое внимание-то, но ей-богу, обошелся бы я нормальной камерой, как те, что сверху. Там благодать, стены, конечно, как и у меня – бревна неотесанные, зато сухие, и на небо можно поглядеть в щелочку. Я-то вижу его два раза в день по пять минут, когда на пытку водят. И сейчас вот – часа через полтора-два тоже самое будет. Мне бы поспать еще, да поди засни тут. Придется так сидеть, зубами постукивая, конвоя ждать. Ох, как все это нудно, как надоело – кто б знал, и кому б пофигу не было! Даже пытка смешить перестала, а поначалу такой комедией казалась! Ведь правда же, смешно – сижу я мордою туп да покорен, а вокруг хлопочет колдун энтот безымянный, он заклятия кладет да пот с лица утирает, а я про себя такие блоки ставлю, каких он даже понять не способен. Трудяге все кажется, что еще чуть-чуть, и будет пытуемый безволен и сговорчив, веревки вей да узелки вяжи десятками, и каждый раз удивляется, что это чуть-чуть никак не кончается, но опять же каждый раз оптимизма не теряет. Когда средний здешний начальник ходом дела поинтересоваться заходит, старикан перспективы ему рисует самые радужные, что меня раньше тоже веселило, а теперь опять же – неинтересно. Интересно другое – сколько я тут смогу продержаться? Желательно, конечно, подольше. Чисимет с Андреями наверняка уже знают, что случилось, а вытащить кого-нибудь из этой тюрьмы дело вполне реальное. Тюрьма – это, конечно, слишком сильно сказано, слишком чести много. Деревянный барак с погребом моим, четыре тролля охраны, три краболова конвоя, и забор вокруг – вот и все препятствия. Первый Младший Здешний, который всем этим заведует, маячить здесь не любитель, даже на «пытку» мою заходит по своей инициативе раз в три-четыре дня, ну еще со Средним когда. Наверно, с гораздо большим удовольствием сидит в какой-нибудь здешней пивной или таверне и своим видом пытается наводить страх на окружающих… Пока я так размышляю, в каземате становится совсем уж невмоготу просто так сидеть, и приходится заняться утренней гимнастикой – для сугреву и общего развития. Только перехожу от приседаний к отжиманиям – скрипит лестница, за дверью слышно хриплое дыхание дуэтом, а затем с глухим бряком сбрасывается засов – это за мной. Что-то рановато сегодня пришли, это мне не нравится, что-то будет нестандартное. Дверь распахивается, и в камеру наполовину втискивается тролль, цепляется к обручу у меня на шее и ведет вон, а второй в это время держит факел, стоя за дверью. Жмурюсь, моргаю, а когда глаза привыкают, удивляюсь еще раз. У лестницы стоит Первый Младший Здешний, и на меня глядит, заботливо так. Ничего не понимаю, все не как всегда. Хорошего ждать мне нечего, и пока мы поднимаемся по лестнице, я прикидываю, будут ли меня сейчас препровождать в другое место, или наоборот, специалист сам по вызову сюда приехал, безымянному помочь. Верхний коридор – два ряда решеток, и за ними поперек стенки – словом, зверинец. Клетки хитрые – чтоб засов изнутри не сдвинуть, он еще сбоку клинышком приперт – абсолютная надежность, и никаких замков, умно! В конце коридора движется кучка народу, поглядывают по сторонам, а то и задерживаются около какой-нибудь клетки. Два орка – видимо, охрана – какой-то мрачный рыцарь в плаще с мехом, на ногах сапоги до колен, и магообразный старичок. Старче сухонький, маленький, но с объемистой бородой серебристого цвета. Внешнего эффекта не производит, но, похоже, вокруг него все сейчас и вертится. Правда, непохоже, что это специально по мою душу, это успокаивает. Старичок с обстановкой знакомится, ну что ж, и мне не грех. Сзади меня лестница в мой подвал, и дверь, по которой меня во двор и дальше на «пытку» водят. Справа, рядом за решеткой – пустая камера, в ней лежат обрезки досок, пара запыленных щитов, копье без наконечника, тряпье какое-то – в общем, подсобка, она не заперта. В камере слева жилец есть, мрачный орк со шрамом вместо одной брови. Он пялится на меня из глубины, потом подходит к решетке и, изогнувшись, глядит в сторону гостей, насколько позволяет решетка. Нехороший у него взгляд. Дальше разобрать трудно, да и времени уже нет – старичок со свитою вплотную приближаются. Первый Младший подталкивает меня вперед, и принимается излагать: так мол и так, человек народа неясного, пойман и доставлен из лесу за болотом зеленым, и так далее, всю историю болезни. Старичок слушает весьма внимательно, а потом просит показать, что за вещи при мне были взяты, и один из троллей, не дожидаясь приказа Младшего, вразвалочку выходит наружу. Через минуты три дверь вновь скрипит – еще один охранник тащит телегу с сеном, а сзади и тот, которого за вещами посылали. Я на тележку смотрю и завидую – во жизнь тут, наверху, даже подстилку меняют! Рыцарь расстилает плащ, и высыпает на него содержимое мешка, а потом вместе со стариканом долго разглядывает кучку. Есть на что посмотреть! Вперемешку лежат эльфийский кинжал с заклинанием на ручке, часы, показывающие 7.38, с загадочными рунами «24 SAT» в окошке, пластмассовая расческа, деревянная ложка, штормовая зажигалка, грубая суконная рубаха, и дальше в том же роде набор. Публика задумчиво глядит на вещи, я задумчиво гляжу на публику, но мое созерцание почти сразу прерывает толчок в спину. Тележка с сеном стоит сбоку, и у безбрового орка идет смена постельной соломы, тележка меня и задела. Орк стоит у открытой двери, но его никто не гонит, все внимание на меня. Налюбовавшись моим скарбом издали, магообразный щупает расческу, взвешивает на руке кинжал, а затем берет зажигалку. – Это что? – голос суровый, вопрос мне. Я в ответ идиотски улыбаюсь и говорю первое, что на ум взбрело: – Штучка такая. Зубы лечить. Или вырвать, когда не лечится. Рыцарь усмехается и приказывает: – А ну-ка, верхний передний зуб вырви! – А он у тебя уже долго болит? – Себе вырви! Первый Младший восхищен остроумием начальства и подобострастно ждет бесплатной комедии. Старикан протягивает зажигалку мне – видимо, решил не препятствовать развлечениям личного состава. Что ж, развлечем! Зажигалка у меня в руке – опа! Плевок горючей смеси летит в солому. Опа! – еще один в бороду старикану, и еще – в глаза рыцарю. Сухое сено вспыхивает мгновенно, и от жара мой конвойный приседает, дергая за ошейник и меня тоже. Спасибо, теперь можно схватить кинжал и отплатить жестокой неблагодарностью – рубануть тролля в бок. Короткий хрип, шея моя свободна, и я сразу прыгаю назад и вбок – второй конвоир уже поднял топор, но на него сзади набрасывается безбровый. Они сами разберутся, а ко мне через пламя рвется орк из охраны старика, но катающийся по полу рыцарь попадается охраннику под ноги, и орк летит со всего размаху в песок, а мой кинжал довершает дело. Безбровый – быстро он тролля одолел! – толкает пылающую тележку вперед, за дымом ничего и никого не видно. Где второй орк? Где Первый Младший? – ага, вот они, перед тележкой, с той стороны. Огонь пышет в лицо, оглобельки короткие, но мы вместе с безбровым пробегаем весь коридор и прижимаем всех, кто перед тележкой, к глухой стене. Крики и вой – не до них. Безбровый уже бежит назад, сшибая и скидывая по дороге запоры, и я принимаюсь заниматься тем же. Коридор заполнен дымом, я кашляю, последние клетки отпираю уже просто задыхаясь. Наконец на воздух – и тут же приходится падать, копье прямо в лицо шло. Сзади оно все же в кого-то втыкается, а еще кто-то его выдергивает и пускает обратно, опять же чуть не убив меня. Вся толпа несется к частоколу, прямо кворотам, от которых врассыпную бегут все три краболова и уцелевший тролль. Никому из них неохота дело с нами вплотную иметь, гораздо безопасней издали копьями да стрелами пошвыряться – так считают краболовы, ну, а я считаю по-другому, и первым подаю пример, запустив в ту сторону подвернувшимся камнем. Пример оказывается заразительным, и град булыжников разной величины сильно деморализует противников, и когда ворота наконец удается открыть и наша толпа очищает поле боя, на нем остается только один труп со стрелой в груди. Прощальный взгляд – тюряга вся дымится, а из двери лезет на четвереньках божий одуванчик – уцелел, поди ж ты! Его счастье – народу недосуг. Народ – всего-то пятнадцать-двадцать человек и прочих – несется к кромке леса, спотыкаясь об кусты и путаясь в траве. Холм с вовсю уже пылающим бараком нас от поселка закрывает, это плюс, но поспешать надо, и поспешать серьезно. Лесок, правда, не ахти какой, но от глаз скрыть может, и оказавшись более-менее в глубине, мы уже идем – идем вслед за однобровым. Судя по его уверенности, места он знает, и пока что никаких других идей, кроме как довериться ему, не возникает ни у меня, да и ни у кого тоже. Кстати, надо приглядеться к сотоварищам. Нас всего пятнадцать, из коих двое эльфов, тащащие на плечах третьего, два орка и два метиса неясных кровей. Сойдет. В полном молчании движемся часа два, а то и более, а потом лес редеет, и открывается большое озеро, длинное, так что один конец его теряется где-то в дымке у горизонта, а к нам оно лежит немного под углом. Безбровый без колебаний ступает в воду и идет по весьма сложному пути, а общее направление – к другому берегу. Вода ему то по пояс, то по колено, а то и по грудь. Теперь наша процессия выглядит этакой змейкой на воде, часа полтора, наверное, ушло на переход озера. Вода не то чтобы холодная, наверное, теплее воздуха даже, но столько времени по ней брести – зубы не то что стучать, а прямо лязгать начинают. Заканчивается фарватер несколько неожиданно – вместо твердой земли мы имеем перед собой болото с камышом, осокой и прочей флорой. Только к полудню, грязные, усталые, продрогшие, вылезаем мы к подножью высокого и длинного обрыва, тянущегося почти вдоль всего видимого берега. На склоне растут всяческие кусты и травы, деревьев нет, и я обреченно жду, что сейчас придется карабкаться вслед за безбровым вверх, но нет. Он валится под куст, и весь отряд делает то же самое, благо кустов хватает на всех. Довольно долго так лежим. Разговоры потихоньку пошли, а я просто, ни о чем особом не думая, гляжу в голубое небо и неяркое белесое солнце. Сбоку начинается возня – хворый эльф в себя пришел, пытается подняться, а двое его удерживают; удержали, успокоился он, и снова спокойствие, только разговор журчит. Язык эльфийский я вообще-то знаю, но тут то ли диалект незнакомый, то ли тема настолько специфическая – словом, понять невозможно, о чем говорят. Ладно, у меня свои заботы. Расклад такой: Чисимет и два Андрея неизвестно где, передатчик у них. Им искать меня – номер довольно дохлый, ибо искать придется одновременно с отрядом преследования, который в любом случае здесь будет раньше них. Чисимет не дурак, он поймет, что я предпочту убегать от отрядовцев, хотя бы и уменьшая надежды на встречу с ним, и скорее всего он сделает так: погрузит Андреев на какой-нибудь плот или корабль, идущий к Пресному Морю, а уже потом двинет по моим следам. Если получится с кораблем – хорошо. Речные работяги народ спокойный и расчетливый, им тайных пассажиров выгоднее довезти, чем выдать. Хорошо. До реки и отправки Чисимету надо месяца полтора, еще месяц ему на обратный путь, то есть здесь он будет к середине осени. За это время здешние леса можно прочесать очень дотошно, и если сидеть на месте, то я снова попался, только на этот раз за меня могут взяться серьезно, и это ой как худо. Значит, вывод – идти в наиболее безопасном направлении, оставляя знаки Чисимету ясные, а более никому. А идти – видимо, с кем-нибудь из товарищей по счастью, но сначала надо разобраться кто есть кто, и кто есть куда. Я встаю и делаю во всеуслышание предложение: – Не худо бы познакомиться, раз судьба свела. Меня звать Алек, родом я с берегов Южного Моря, из-за хребта Красного, попал в здешние места колдовством злым, теперь вот домой пробираюсь. Поймали меня этим летом и, как «по неизвестности опасного», в подвале держали. Идея поддерживается, и разной степени бодрости и хрипатости голосами представляется вся братия. Люди все с серыми клеймами, ждали отправки на очищение. Эльфы причин не назвали – мол, не для многих ушей; и на том спасибо, что хоть честно. Метисы – оба Властелиновы шпионы; а орк, у которого брови в комплекте, был нечист на руку и попался на обкрадывании какой-то лесной заначки. И наконец безбровый. Он не более не менее как взялся всех окрестных орков сколачивать в один организованный народ, и это у него начало получаться, но кто-то из своих же его выдал. Правда, цели и задачи свои безбровый пахан не объяснил, но надо думать тоже – взять верх после общего дела. Он говорил последним, сразу же поставил вопрос – кто, мол, куда. Мужики немного побубнили и решили – на запад, там еще не так строго, Куранаху не дает разгуляться Властелин, Властелину не дает разгуляться Куранах, и народ живет не особо пригнуто. Шпионы тоже на запад, им в здешних местах делать абсолютно нечего, даже по специальности. Эльфы как не слыхали, сидят и лежащего по волосам поглаживают. Безбровый объявляет с вызовом: – А я вот на Север пойду, к Другу. Он мне даст совет и помощь. – И тут – вот так так! – один из эльфов говорит буквально следующее: – Мы с тобой пойдем. Я гляжу обалдело, и остальные тоже. Чтобы эльф с орком по своей воле дело имел – такого даже в Куранаховской интернациональной идиллии не видано. Впрочем – видимо, решают мужики – у каждого свои причуды. Весь западный отряд горит желанием идти немедленно, и безбровый рисует им на плоском камне нечто наподобие карты, и потом долго разговаривает на темы типа «как обойти», «где переплыть» да «как узнать», и наконец, чавкая по озерной грязи, толпа отбывает в направлении заката. К этому времени я принимаю свое решение и говорю пахану: – Я с тобой пойду тоже. До реки, а там видно будет. Орк-воришка тоже с паханом собрался, ему деваться здесь вообще некуда, а вот откуда у эльфов такие идеи? Безбровый тоже глядит подозрительно: – А чего это вам со мной захотелось? Эльфу с орком по пути еще никогда не бывало! Один из светлых в ответ: – А вот теперь есть. Нам действительно по пути, а ты вроде бы дорогу знаешь… Воришка – этакий молодой паханенок – усмехается: – А если мы вас продадим ненароком? – Ты знаешь кому? – другой эльф отвечает спокойно и тоже с насмешкой. – И разве ты знаешь, какую цену за нас дадут? Пугать нас нечего, мы сами знаем кого бояться, а кого нет, кому доверять, а кого и обмануть. Я вступаю: – То-то о себе ни слова не сказали. – А зачем? – Так ведь вместе раз уж быть, так надо знать докуда на вас полагаться можно. Паханенок с удовольствием поддакивает: – Да, может, это мы вас бояться должны. Пахан молчит, но смотрит на светлых злобно, хотя и помягче, чем тогда, в тюряге, на инспекцию глазел. Я орков никогда не любил, но ей-богу, мне сейчас гораздо больше по душе безбровый, чем вся светлая троица. Но как бы мои симпатии ни распределялись, а обстановку надо разрядить, впятером идти сподручнее, чем втроем, а там глядишь и полудохлый в себя придет – сравнить с тем, как его из барака тащили, так он значительно живее выглядит. Говорю: – Ну вот, не успели познакомиться – уже поругались. Никому это не нужно, врагам нашим только, и лучше вот что мы сделаем: не хотите душу нараспашку держать – не надо. У меня, к примеру, тоже есть кой-чего, что при себе держу. Но чтобы друг на друга не оглядываться, вы, светлые, поклянитесь на чем вам положено, что никакой подлости не сделается, а если драка – то без финтов на нашей стороне быть посильно. Пойдет? Эльфы выглядят несколько опешивши, такой наглости они и представить себе не могли. Им клясться, само собой, не впервые, но перед кем! Перед двумя орками, которым строго говоря вообще на земле не место, да я неясный, хитрый и изворотливый. Пока троица совещается, я обращаюсь к безбровому: – А у вас есть на чем клясться, у орков-то? Он тихонько ржет: – Ну ты сказал, молодец. Ты почаще такие вещи говори, жить веселее станет! Ржать-то он ржет, но в глазах что-то весьма интересное мелькнуло, и надо бы разобраться, но не успеваю. Эльфы клясться согласны, торжественно начинают. Клянутся звездным небом и западным морем – вроде сойдет. Все по-честному, и в конце стандартная оговорка – если, мол, кто-нибудь из компании условия те же самые не выполнит, то всему договору конец, и беды всякие на его голову призываются. Я доволен – эти светлые народы имеют много слабых мест, и одно из них – вот эти самые завязки на клятвах и проклятиях. Ах да! Спрашиваю: – А все же звать-то вас как-нибудь надо? Не все же орать «Эй, ты!» Ответ довольно неожиданный: – А как хочешь, так и зови. Ладно, сейчас окрестим. – Ты, – показываю на эльфа, что справа, – будешь Барон. Ты, – в того, что прямо спереди, тычу я и запинаюсь. А, пусть тоже аристократ будет, – Граф ты будешь, во. Ну, больной так и будет Хворый. Тот, который Граф, бурчит: – Не больной он, а ослабевший. Через день силы свои восстановит совсем, а идти сам сможет уже завтра. Безбровый подает свой хриплый голос: – Меня тогда тоже назови. И его вон. Чтобы уж по справедливости было. Что ж, и тебе имя уже готовое есть, я безбрового про себя уже давно паханом называю, а воришка за паханенка сойдет. Растолковываю значения – пахан доволен, паханенок, видимо, не очень, но бунт поднять не решается. Эльфы на мою зажигалку нет-нет да и глянут, и приходится им на пальцах объяснять, откуда там огонь берется и почему его ни вода, ни ветер не тушат – головами кивают, но глаза все одно непонимающие. За разговорами да спорами дело подходит к вечеру. Солнце над озером висит низко, но совсем не красное, а только чуть-чуть с желтизной, тусклое и неяркое. Эльфы здоровые за дровами ушли, паханенок рвет траву для подстилки. Травы мало и дело идет медленно, хотя я ему и помогаю. Пахан роет яму для костра, ворчит: – Надо бы, конечно, дальше уходить, ну да ладно, и так сойдет. Озеро за один день посуху не обойти, а ночью – хе, посмотрел бы я на того, кто ночью там бродить будет. Я про себя думаю: «Ты бы лучше посмотрел – хе – на нас. Жрать нечего, огонь маленький, оружия – мой кинжал да твой ятаган трофейный. Вздумает кто к нам придраться – руками возьмет». Дров по-настоящему мало. Тепла от костерка будет на грош, дымом греться будем. Ветки, обломки невесть какой старости, корни кустарниковые – вот и все топливо, а еще ведь и Хворому под спину веток напихали, и травки помягче – забота! Солнце наконец заходит, и становится темно, очень резко темнота наступает, отчетливо. Я своей зажигалкой развожу костер, его со стороны не видать, а тепла он дает даже больше, чем я ожидал. Сторожить – у костра и вообще – решили по-честному, кто сколько сможет или сочтет нужным. Не знаю кто как, а я несмотря на пустой живот и комаров, завывающих вокруг, засыпаю почти мгновенно, а растолкали – как и времени не прошло, но небо уже серое. Растолкал Паханенок, сам без лишних слов залез в мою ложбинку и засвистал себе носом колыбельную. От озера потихоньку расходится туман – я вижу, как его стена медленно поднимается из воды и движется вдоль берега. Если смотреть на него долго и не шевелясь, то в его клубах и слоях начинают казаться то лица, то фигуры, один раз я даже какую-то батальную сцену разглядел, но отвлекся и потерял картину, снова только бесформенные глыбы, тихо плывущие над водой. Зрелище жутковатое, и гораздо приятнее любоваться дымом костерка. Он-то без всяких вывертов льется в небо жиденькой струйкой. Тишина стоит вокруг – мягкая такая, ватная, и даже посвистывание каких-то мелких птичек не нарушает, а только оттеняет ее. Интересно, чем можно бы этих птичек ловить? Силков, что ли, наделать или какое-нибудь подобие лука соорудить и эльфов вооружить. И для охоты, и для вообще. Они ведь все прирожденные стрелки – и рука твердая, и глаз верный, и своего рода чистоплюйство – не своей рукой у врага требуху вытаскиваешь и полосуешь, а на расстоянии, быстро и чисто. Хотя из людей, кого я хорошо знал, большинство здесь тоже не любители такой грязи. То ли дело призрака рассеять – одно удовольствие. Ага. То-то я о призраках задумался – идут, колыхаются, и не от озера, как можно было бы ожидать, а наоборот, спускаются со склона, шесть сгустков темноты, размерами с хороший дуб каждый. Костерчик им сверху, конечно, виден, но такой жидкий вряд ли их отпугнет, и я стараюсь побыстрее сообразить, что бы в такой ситуации сделать умное. Но черным до нас дела нет, они движутся к озеру, а оттуда им навстречу поднимаются белые туманные фигуры, в них все яснее различаются человеческие пропорции – руки, ноги, голова в шлеме, щит на груди. Видимо, намечается схватка. Да, так и есть. Такого я еще не видел – медленный и бесшумный бой черных и белесых громадин, которые кромсают друг друга со всей скоростью, на которую способен туман под дуновениями легкого ветерка – настолько легкого, что даже дымок орт костра почти не отклоняется от вертикали. По ходу битвы небо становится все бледнее и бледнее, чувствуется, что за склоном утро уже наступило вовсю, а черные и белые постепенно теряют свои формы и всякую координацию движений между отдельными частями, и наконец все расползается обычным холодным и промозглым туманом. Пахан проснулся и тоже смотрел представление, хотя и не сначала. – И вот так каждое утро, когда вода не замерзшая, – говорит он под конец. – Все боятся, а бояться здесь нечего. В давние времена здесь битвы были, кого с кем – и не упомнит никто. А озеро – оно еще древнее, и все это до сих пор в снах видит. Может, теперь здесь и мы будем появляться по утрам… Ты еще сидеть будешь? Ну, я тогда на боковую, у меня свои сны тоже есть. Пахан сворачивается клубочком и засыпает, а я выгребаю угли из ямы и греюсь над остатками их тепла, пока не зашевелился Паханенок, потом эльфы как по команде повскакивали, даже Хворый, а там и наш проводник соизволил окончить разглядывание «своих снов». Попил водички внападку с бережка грязного и предлагает двигаться. Если через возвышенность перейти, потом лесочком, то там есть деревня. Соплеменников у Пахана в ней нет, но можно что-нибудь украсть или отнять. Особых мнений никто не высказывает, и поэтому просто начинаем лезть вверх по склону. Он хоть и не отвесный, но весьма крутой, покатишься – не ухватишься. Со склона далеко окрест все видно – равнина уходит к горизонту, почти вся покрытая темно-зеленым лесом, а вдалеке-вдалеке угадываются контуры гор. Над лесом струйками поднимаются два дымка. Один, потолще, я знаю – это поселок, пекарня там одна на всех, а второй дымок гораздо ближе, он с той стороны озера на берегу. Я задерживаюсь, и одной рукой Пахану на этот дым показываю, а другой за куст держусь. – Это рыбаки озерные, – Пахан мое беспокойство понял. – Отряд преследования наверняка сейчас вон с той стороны обходит, тот край воды отсюда еле-еле видать. Барон вмешивается: – Так ведь они на лодках могли перебраться? – Ну нет, в этом болоте лодка телеги не полезней. Обмен мнениями закончен, и снова склон медленно ползет вниз, или мы медленно ползем вверх – без разницы, и кажется, что он никогда не кончится, но конечно же, конец есть. Взмокший и тяжело дышащий вылезает на ровное место Пахан, затем свежие и вроде бы как даже посвежевшие эльфы, а там и мы с Паханенком подоспеваем. Местность, куда мы попали, вид имеет не очень эффектный: густая трава по колено, из нее то там, то сям торчат дохловатые сосенки. До деревни рукой подать, по словам Пахана, но эти «рукой подать» приходится топтать далеко за полдень. Эльфы после подъема вновь Хворого волочить взялись, нам не доверяют. Это только к лучшему – у меня, к примеру, чувства голода и усталости уже привычными стали, но от этого не менее ощутимыми. Пахан выбирает небольшую ложбинку на краю пастбища и сообщает, что ему идти «на дело» нельзя, собаки здесь наверняка на гоблинские народы натасканы, так всегда делается в этой глуши. Идти в деревню собрались Граф и я, Пахан Графу ятаган свой предложил, а тот отказался. Деревня маленькая, дворов сорок, не более, два добротных каменных дома в середине единственной улицы, длинный общий коровник на задах. Огороды небогаты, все больше лук да свекла, деревьев плодовых и вовсе нет. Все эти подробности мы с Графом высматриваем, лежа в траве возле старого колодца между выпасом и деревней, ему явно не по себе от предстоящего ограбления мирных жителей, но сдерживается подельщик мой и молчит. Объектом нападения я выбираю второй домик с краю, из него огородами легче всего уходить, хотя у таких нерях, как там живут, много не возьмешь – вон как все сорняками заросло! Объясняю Графу задачу и порядок действий, заставляю повторить – и вперед. Он ползет чуть впереди, и насколько от меня хруст и шелест стоит, настолько он идет аккуратно и бесшумно. Вот и забор, и бревно обвалившееся – подгнило, наверное, спасибо, что не починили. Огород, Граф неслышной тенью подкрадывается к крыльцу – я резко киваю, он с треском распахивает дверь и рвется внутрь, шум, короткий удар, вскрик – и я с устрашающим воплем влетаю следом, сразу отскакиваю вбок от двери, задев что-то тяжелое, висящее на стене, и оно больно рушится мне на ногу. Я ногой дергаю, это что-то летит вперед и вверх и попадает в Графа, сидящего на полу с кинжалом в руке. Он пытается отпрянуть, вспрыгивает вверх и бьется головой об просевшую балку потолка, а я, кинувшись к нему, застреваю в щели между половицами и растягиваюсь рядом. Уже лежа я наконец оглядываюсь вокруг и только теперь понимаю весь позор положения. В избе кроме нас двоих нет никого и никого не было по крайней мере месяца три, судя по пыли на полу. Щель, в которой моя нога застряла – прямо перед входом, Граф, бедняга, видимо, в нее сразу же и ухнул. Вокруг валяются свежие осколки того, что висело на стене – пожалуй, это было что-то вроде здоровенной раскрашенной маски из дерева и глины. Граф ощупывает голову, а я продолжаю оглядывать помещение. Меблировка небогатая – лавка и обломки стола лежат, и все. На стенах плесень и нездорового вида грибы, они и обломки маски – единственное, на чем нет слоя пыли. Небогато. Соучастник того же мнения. Он предлагает пойти к соседям, но я против, сначала надо здесь пошарить. После недолгого поиска обнаруживается лестница в погреб. В избе полумрак, ставни закрыты, а лестница ведет в почти полную темноту. Тянет оттуда сыростью и затхлостью, я очень живо вспоминаю свой недавний подземный склеп и говорю: – Слушай, может, ты слазишь, а я пока покараулю? – А свет? Я достаю зажигалку – в ней еще зарядов двадцать, ставлю на режим «светлячок» и подаю Графу Он кивает и отважно спускается вниз, возится и потом зовет к себе. С некоторым неудовольствием приступаю к спуску. Ступеньки, правда, не скользкие, но держатся буквально на ниточках – то, чем перекладины к продольным слегам привязаны, иначе и назвать нельзя. Добравшись до пола, я оглядываюсь, вижу огонек и иду на него – четыре шага. Граф со светлячком стоит у здоровенной кадки, в которой под небольшим слоем плесени оказывается неплохая соленая репа, с голодухи она так и просто отличной кажется. Конечно, хлеба бы к ней не помешало добыть, но ничего, и так сойдет. Пока я набиваю живот, Граф ходит по углам подпола, довольно большого для такого дома. Он видит в темноте, естественно, лучше меня, и того, что он разглядывает, освещая крохотным огоньком, мне не видно. – Мне кажется, – говорит наконец Граф, – что отсюда все вытаскивали разом, а кадку бросили, потому что уж больно тяжела была. Я соглашаюсь, снимаю с себя рубаху, делаю куль и набиваю его репой. Рубашка немедленно промокает и начинает вонять. – Тут какой-то ход, – голос эльфа из дальнего угла. И вправду, черный прямоугольник обозначает начало бревенчатого короба. – Я почувствовал какой-то наговор, просто, не видя ничего, он был несложен, я его снял, оказалось, он от этого входа глаза отводил. – А никаких ловушек нет? – Нет, нет. Пойдем? Я киваю. Ход идет сначала прямо, потом загибается – параллельно деревенской улице, как я понимаю, а потом сбоку подходит еще один коридор, что решительно не нравится ни мне, ни Графу. Дальше – резко вниз, снова прямо и снова вниз, потом петляет так, что я всю ориентировку потерял. Снова долго и прямо, а потом Граф вдруг резко шепчет: – Погаси огонек! – я беру у него зажигалку и убираю подачу смеси. На ощупь мы проходим еще один заворот, брезжит свет, еще зигзаг и стоп. Последний прямоугольник бревен обрывается в огромный круглый зал, он в поперечнике метров под сотню, другую стену и разглядеть трудновато. Свет дают несколько дыр в перекрытии – каменном куполе, они расположены безо всякой системы и однообразия формы. До потолка зала метров двадцать, он сложен из грубо отесанных камней величиной с лошадиную голову. Я не вижу, как они тут держатся, видимо, просто на плотности кладки. Если хоть один подастся, то неплохой дождичек получится. Мне от таких мыслей не по себе, а вот Граф вверх и не смотрит даже. Он, осторожно ступая по слежавшемуся сухому песку, идет к центру зала. Там стоит невысокая пирамидка серого камня с этаким серебряным ежиком на вершине. Из песка у подножья бьет фонтанчик светлой и чистой воды, ручеек от него прямой лентой уходит к стене и исчезает в щели между камнями. Граф уже перед пирамидкой, стоит, понурив голову, и молчит. Я так понимаю, что ему сейчас не до расспросов-разговоров, и тоже иду в зал, но не к центру, а вдоль стены. Все сооружение создает атмосферу торжественности и величия, которую портит только запах рассола, распространяющийся волнами при каждом моем движении. Глядя вдоль стены, я вдруг натыкаюсь на явную дверь, каменный блок размером чуть меньше меня в высоту и чуть больше – в ширину. Сзади Граф подходит, весь грустный. Я спрашиваю: – Можешь открыть? – Нет. Понимай как хочешь – то ли возможности нет, то ли нельзя. Я снова пытаюсь завести разговор, обвожу все рукой: – Громадина какая, а! Гномы строили, наверное? – И гномы тоже. – Граф явно не желает вдаваться в подробности; что ж, его право. – Ладно, – говорю, – тогда ты вон туда посмотри! Вон туда – это справа от входа, тоже у стенки сложены какие-то вещи, кучка небольшая, а из светового отверстия в той же стороне свисает небольшой кусок то ли каната, то ли лестницы перекрутившейся – втянули наверх, да неряшливо. Подходим, глядим – два лука с колчанами, и к колчанам по два ножа приторочено. Мешки, фляги, топоры – всего по два. Развязываю один мешок – сухари, сушеный овощ какой-то, несколько соленых рыбин. Отлично, берем все. Кто-то к бегству готовился не в одиночку, да не сложилось, теперь запасы пусть другим беглецами пригодятся. Граф того же мнения и, нагруженные, идем обратно. Я по дороге предлагаю освидетельствовать второй коридор – Граф предлагает мне идти одному, а сам остается стеречь снаряжение и прикрывать развилку. Коридор пару раз изгибается и оканчивается в неглубоком колодце, вернее, в его стене, чуть выше уровня воды. Колодец укрыт крышкой, через ее щели пробивается слабый свет. По очень удобно сидящим бревнам я долезаю доверху и осторожно, медленно сдвигаю крышку, пока не получается щель такая, что в нее можно пролезть, и, высунув голову, оглядываюсь. Колодец расположен с внутренней стороны ограды небольшого дворика. Новенький деревянный дом, и одно окно выходит прямо к колодцу, и лучше бы вылезти и прилечь под стеной, там, где она с оградой соединяется. Забор слабенький, щелястый, напротив видно наш заброшенный дом. Тут же, у забора стоят два селянина, и один другому азартно бурчит: – А сегодня в доме колдуна неверного кричали и стучали. Кричали громко, да не словами, а просто… Сзади меня тоже раздается крик, не словами, а просто. Ражий герой-удалец лет двадцати пяти все же различил меня и теперь прыгает из окна с намерением скрутить неожиданного гостя. Я метаю нож, попадаю в грудь, но настолько безграмотно я его кинул, что нож не втыкается, слетает вскользь. Молодец тоже не ожидал, что останется в живых, замешкался – я кидаюсь в колодец, спускаюсь – дыры не видно, но я ожидал чего-то вроде, и по памяти ныряю прямо в видимость бревенчатой стенки. Не думаю, что уж очень сразу будет погоня и будет ли вообще, но тем не менее до Графа бегу бегом и его бежать заставляю. Погреб, дом, огород запущенный, и опять ползком, а потом полупригнувшись, отступаем на заранее подготовленные позиции в наступающих сумерках. В ложбине, где сидит остальной отряд, царят уныние и пессимизм, но когда мы вваливаемся с провизией да при оружии, настроение меняется. Пахан с уважением и удовольствием смотрит на меня, на Графа, принюхивается к мешку и потом говорит: – Сейчас в одно место пойдем, тут недалеко. К Пахановским «недалеко», я так понял, надо относиться скептически. Уже и луна вовсю светит, и звезды сквозь дымку в небе видны, а мы только-только добрались до невесть откуда взявшегося в лесочке сарая, старого, дряхлого, но с почти целыми крышей и стенами. Внутри голая земля вместо пола, и стоит под прорехой в крыше котел, наполовину наполненный дождевой водой. Разжигается костер – уже не я зажигаю, а Паханенок, в мешке и кремень с губкой сушеной нашлись, и устраивается пир на весь мир. На первое рыба соленая, на второе – размоченная овощ, скорее всего это тыква была, и на третье – травяной завар, по запаху напоминающий веник, а по вкусу вообще ничего не напоминающий. И все это с сухарями, а кто захочет – с водичкой холодненькой. В качестве застольной беседы рассказываю, как мы ходили «по жратву». В юмористических и сатирических красках описываю захват дома и хочу переходить уже к коридорам и подземному залу, но тут Граф меня перебивает и излагает свою версию. В ней начисто отсутствует зал с обелиском, а припасы мы нашли прямо в подземном ходу, у выхода наружу. Я поддакиваю, а про себя отмечаю: Граф за само собой разумеющееся считает, что я не воспротивлюсь искажению фактов. После еды Пахан укладывается спать со словами: – Кому охота, можете караулить, а я спать буду. Здесь все всегда тихо. Паханенок следует его примеру, а эльфы в кружок собираются и принимаются о чем-то беседовать. Я ложусь рядом с ними не без мысли подслушать, но разговор так хорошо убаюкивает, и я сам своей отключки не замечаю. Утро. Сарай заполнен дымом от разгорающегося костра, у которого хлопочет Паханенок. Эльфы как не ложились, сидят в почти тех же позах, все так же между собой говорят. Пахан дрыхнет, растянувшись на прошлогодней соломе, изредка подергивая уцелевшей бровью. В лучиках утреннего солнца, процеженных сквозь стены и крышу, пляшут редкие пылинки, мелькают мухи. У меня просыпаются воспоминания черти-какой давности, и я ни с того ни с сего гнусавлю по-французски: «Сегодня ожидается слабая облачность восемьсот-тысяча, без осадков, магнитное сорок, температура шестнадцать дробь шестнадцать». Барон аж дернулся, а Хворый в лице сменился от этих слов, а я гадаю: может, они решили, что заклинание было сказано какое-то не такое? Хворый тихо спрашивает: – Эти слова, которые ты сказал, ты сам понимаешь? Ты знаешь этот язык? – Ну, не то чтобы знаю язык, а фразу эту слыхал часто, вот, запомнил и иногда в шутку говорю. А если меня спросят где слышал? Не расписывать же им казарму и нашу магнитолу корейскую, которая кассеты с грехом пополам крутила, а из радио брала только три ближайших станции, из них две – на местном аэродромчике. – А где ты это мог часто слышать? – и вправду спросили, Барон поинтересовался. Ха, так я вам и сказал. – А вам какое тут дело спешное? Наверно, для вас тут какая-то хитрость есть, раз так забеспокоились на самые простые слова! Фразу эту я сказал, чтобы темп выиграть и в свои руки инициативу перехватить. Однако, сказавши, сам замолк, поняв весь смысл своих же вопросов. Откуда эльфы знают звучание земного языка?! Хворый медленно отвечает: – Так говорили слуги мертвого чудовища, которое в виде огромной уродливой мухи прилетало к нам. Оно сжигало всех и вся, кто к нему приближался, а двое людей обихаживали его. Но мертвая муха недолго смогла пробыть здесь невредимой. Собралась туча, и молния ударила в чудовище, и вспыхнул страшный костер. Один из слуг умер рядом, а другой, обожженный, уполз в лес, я видел его последние минуты. Он говорил на этом языке! Молчу. Затем вопрос: – И когда это было? – Шесть лет тому назад. – А где? – Один дневной переход к северу отсюда. – А эльфы как там оказались? Тут же такая глушь… – Оказались, и все. Мы шли своей дорогой и встретились со злом, принявшим новый облик. Трудно было сражаться, не зная о нем ничего, и мы понесли потери, пока не сумели собрать и наслать на него тучи. Зато теперь ничто там не угрожает проходящим, только скелет обгорелый да останки прислужников – кто их тронет! – А ты, Алек, язык слыхал, – Барон вступает. – Может, и расскажешь нам поподробнее, что это да откуда было, а мы послушаем… Понятно. Говори, мол, по-доброму, тебе же лучше будет. Я выбираю самый, пожалуй, нейтральный вариант: – Я же с Дальнего Юга, а там живут у моря люди железных островов, совсем чужие. Они на таком и многих других странных языках говорят, а мертвые чудовища у них в использовании, но не для войны, а для передвижения или для перевозки чего тяжелого… Ни светлые трое, ни двое темных мне явно не верят, но уличить во лжи не могут, и поэтому допрос пока окончен. Пахан круто разворачивает тему: – Алек, как ты вот этих двух назвал? – тычет в Графа с Бароном, я отвечаю, и он продолжает: – Так вот, вы берите луки, что в лесу подстрелите, то и есть сегодня будем, а сухие припасы прибережем. Сборы недолгие. Паханенок всячески увиливает, но своей доли ноши не минует. Под насвистывание птичек и жужжание поздних мух начинается новый отрезок пути. Охотники уже исчезли из виду. Всем приятный народ эльфы, только одно плохо – скрытные они, что в общении, что в действиях. Я бы не стал гарантировать, что Граф, скажем, не идет за кустами в трех шагах, и никто его не заметит, пока он сам себя обозначить не пожелает. Я все размышляю над рассказом Хворого и наконец говорю: – Слушай, Пахан, ты место, где эта «муха» сидела, знаешь? – А как же! Нехорошее место, не ходит никто туда. – А мы? – И мы не пойдем. – А почему? Я на Дальнем Юге с этими чудовищами дела немного имел, и знаю, как с ними обращаться. Там и заночевать можно, раз никто не сунется. – А что, и вправду, – Паханенок встревает. – Мне-то что, и тебе-то что, а нехороших мест пусть вон светлые да Алек боятся. – Э, нет, – обрывает Пахан, – так рассуждать совсем не дело. Слушай, – это он ко мне обращается, – а ты точно уверен, что там никаких сюрпризов нет? Ладно, тогда посоветуемся – решим. К середине дня появляются охотники с двумя белками и одним – рябчиком, что ли? – и начинается обсуждение, идти или нет на нехорошее место. Я изощряюсь в дипломатии и красноречии – аж самому противно – но своего добиваюсь: идем, хотя и без особой охоты. Природа вокруг не так чтобы бедная, но однообразная весьма. Трава вся одинаковая, березки – от одной до другой без разбега не доплюнешь. Правда, Барон говорит, что белок в ельнике стреляли, да где он, тот ельник! Небо потихоньку затягивает дымка, как обычно здесь бывает, белесая и размытая. Эльфы места начинают узнавать – уже не Пахан их ведет, а они дорогу выбирают. Солнце еще за лес не ушло когда мы подходим к «злому месту». Меня выталкивают вперед, а остальной народ за спиною держится, оглядывается подозрительно да принюхивается. Итак, продравшись через молоденькие заросли, я первым выхожу на поляну. На ней чернеет туша обгорелого вертолета, двухвинтовой, поперечный. Таких при мне на базе не было, и я стою в нерешительности. Знать бы, как он сюда попал хотя бы! Если своим ходом, то скорее всего на нем стоит лучевой реактор, и тогда шутки в сторону, а если завихрением занесло, то враг его знает, может быть и так, и эдак. – Стойте все здесь, – говорю, – и за мною смотрите, если там все нормально, я знак подам. Железный труп изборожден характерными разводами – видимо, не одна молния в него попала, а с десяток. Лопасти все почти поотваливались, только на правом винте одна висит, покачивается, посерела уже вся. Стекла побиты – или сами полопались, дверца открыта, и я не без опаски лезу внутрь. Прежде всего – нет ли «звездочки»? В брюхе нет, в гондолах вроде бы тоже, пульта не наблюдается – это меня радует. Высовываюсь в иллюминатор, машу рукой – мол, все в порядке – и отряд тихо и не очень решительно двигается к вертолету, а я разбираюсь, что здесь есть. Фюзеляж забит полусгоревшим чем-то, когда-то были нужные и добротные вещи, а теперь хлам обугленный. Наверное, рейс был откуда-то из глубинки и везли имущество временного поста, а может, и добычу какой-нибудь исследовательской группы. Среди прочего нахожу вспученную и порыжелую, но целую банку загадочных консервов, а потом контейнер типа «S» – надо же, помню! – этот контейнер водо-, газо-, термо– и так далее защитный, и содержимое наверняка сохранилось. Я роюсь в мусоре без всякой цели, просто хочется найти еще какой-нибудь осколок той, прежней жизни, к которой все никак не удается вернуться. Тем временем и спутники мои осмелели – и вокруг ходят, и внутрь заглядывают, а Паханенок в движок залез и что-то там с позвякиваниями крутит. Барон меня зовет наружу – что-то нашел. Я иду к нему довольно весело, о чем-то рассуждаю, а подойдя, на полуслове осекаюсь. Оплетенный густой травой, лежит человеческий скелет. Одежда на нем была когда-то кожаным летным комплектом, но она обгорелая, полуистлевшая и разорванная к тому же – не иначе стервятники постарались. Около останков руки врос в землю большой уродливый пистолет, я наклоняюсь и поднимаю оружие, а затем, заметив на куртке чудом уцелевший карман, вытаскиваю оттуда пластиковую карточку и гляжу на нее. С фотографии уныло смотрит знакомое лицо. Пьеро, мой сменный водитель, честно пытавшийся выполнять все инструкции и рекомендации. Нашел я осколок той жизни! Тут уже не до самоотчета – внутри словно бомба взрывается и все вокруг становится отвратительным и ненавистным. Орки ко мне спиной стоят – сволочи! Эльфы глядят на меня с интересом и пониманием – я сейчас бы их всех поубивал, плевать на все клятвы. Я перевожу глаза с них на скелет – по черепу бежит струйка муравьев. Это меня добивает окончательно. Уже совсем не помня себя, я вскидываю пистолет и жму оба курка до упора. Из ствола бьет ослепительная струя, и на месте муравейника поднимается вверх столб огня. Я провожу огненной чертой через всю поляну, скашиваю лесок на ее краю, а затем в полной невменяемости поворачиваюсь к эльфам, они стоят и явно не верят, что все еще живы. Ору: – Значит, зло форму приняло, а вы справились, идиоты! Ну так получайте! Вскидываю я руку с пистолетом, но в последний момент что-то все-таки осознаю, и, не в силах остановиться, направляю огненную струю на камень, торчащий из травы у края поляны. Граф с отчаянным лицом кидается ко мне, но земля под ногами содрогается, и вся поляна вместе с остатками вертолета, травой и горящими прогалинами летит вниз, перемешиваясь и мелькая перед глазами. Меня что-то бьет в бок, потом по голове, что-то лезет в рот, и наконец – страшной силы удар снизу. Сознания я, похоже, не терял, но ничего не видно и не слышно, двинуться тоже не могу – засыпан. И могильщику платить не надо. Первая реакция – дергаться, биться, расталкивать грунт, но это просто невозможно. Спокойно, спокойно, давай по-другому. Поочередно двигаю сначала руками, потом ногами – и оказывается, что часть ступни из земли все же торчит. Толку с этого никакого, а воздух все хуже и хуже, я дергаю ногой, стараясь хоть чуть-чуть расширить ей свободу, но дышать почти нечем, и я впадаю в беспамятство. Первое впечатление – ничего не давит. Затем в глазах – оказывается, уже давно открытых – проявляется окружающая обстановка. Я лежу на животе возле разрытой ямы, рядом стоит Хворый и глядит на меня весьма недружелюбно. Поворачиваюсь набок и поднимаю голову, ожидая увидеть обрушенные стены зала, наподобие того, где мы с Графом были. Но тут сооружение другого рода. Если тот купол вверх ногами перевернуть и сделать дном глубокого сужающегося колодца, то получится то, что я сейчас вижу вокруг себя. На этом дне холм перемешанных земли и камней, и я на этом холме уже сижу. Не расшиблись мы в лепешку, видимо, потому, что вся масса скользила, разгоняясь, по наклонной стене – все же не падение. Дыра в потолке виднеется где-то сбоку, а самого потолка уже и не видать, темнеет и наверху, а здесь совсем сумерки. Сзади щелкает кремень, это Паханенок запалил дребедень какую-то, но привлекает меня не он. Великолепно освещенный Пахан, полукрасный-получерный сидит, наставив на меня лук, и слабину тетивы уже выбрал. Я, стараясь быть или хотя бы казаться спокойным, спрашиваю: – Сейчас стрелять будешь или просто стережешь? – Если бы хотел сейчас, так ты бы уже и не спрашивал, а? Логично, ничего не скажешь. К костерку из темноты взбираются Граф с Бароном, присаживаются напротив, глядя на меня сквозь огонь. Все молчат, и первым не выдерживаю я: – Ну, давайте, что там у вас есть сказать. Все, что было, и так понятно, а что делать будем – ваше слово! Хворый подсаживается к собратьям и медленно, с расстановкой, говорит: – Ты нас обманывал с самого начала. Назвался человеком, а оказался… я и сейчас не могу понять, кто ты такой. В тебе чувствуется скрытая сила, но она ничем себя не проявляет, то есть не проявляла до сих пор. Я могу понять твою вспышку на поляне – тот мертвый был твоего народа? Я киваю. Все мы, земляне, тут соплеменники, не до объяснений. Ну, а теперь, видимо, последует проект приговора? – Наверное, тебя даже не нужно осуждать за то, что случилось, – продолжает Хворый, – но это большая, очень большая беда, и если раньше мы шли вместе, но по разным дорогам, то теперь и путь, и дорога у всех одна, и надо верно знать, кто рядом. Я не особо понимаю эту сентенцию про пути-дороги, но идея ясна. Осведомляюсь: – Ну, а как не сгожусь я вам в соседи, то есть в попутчики? – Тогда твоя смерть будет легкой, обещаю. Спасибо, утешил. Такой вариант меня не устраивает, но приходится сыграть на риск. Ну-ка, как они среагируют на мою автобиографию? Так и так, родился я на железном острове, никого не трогал, как и весь мой немногочисленный народ. Потом вкратце история с Восточным Подарком и неудачное возвращение, вплоть до того момента, как, отбив Андреев от конвоя, мы с Чисиметом условились: он – отвести их к Реке, а я – разведать обстановку и встретить их по дороге, а сам вместо этого попался как последний дурак. Мой рассказ действует на эльфов неожиданно – они сразу как-то сникают. Есть такое выражение – как в воду опущенный, так вот, они в эту воду опускаются прямо на глазах. Замолкаю, несколько минут тишины, потом Барон грустно говорит: – Это все правда. Не знаю, как там про железные острова, а про Дальний Запад за степью и про Куранаха нашего любезного – все так. Мы думали, что ты все же сможешь нам в подмогу быть, а оказалось, что не ты нас обманул – сами обманулись! Ну конечно! У этих троих расчет был простой – использовать меня в своих целях, перед этим исподволь выведав мои. Наверное, именно поэтому они и двинулись в такой компании – с Паханом то есть, заранее вычислив, что он мне как проводник будет необходим. Эх, ребята светлые, попали вы впросак, да меня и этих двух с собой затащили. Одна радость, что эльфам эта дыра явно знакома, хоть не вслепую бродить будем. Пахан тоже примерно так думает, только выражает он это в менее вежливой речи: – Ну, вляпались? Небось, себя мудрее всех считали, а теперь каетесь. Наверх выбираться будем как можно скорее, ни минуты лишней здесь, и не делайте вида, что не знаете как. Все, договорились. А так тут неплохо – ветра нет, тепло, и гадости хищной никакой не чую. Я спать буду, и вам тоже советую. – Верно, – Паханенок подхватывает. – А то у меня от его, – палец в меня, – рассказов да объяснений голова кругом пошла. Эльфы согласны, да и я не против отдохнуть от треволнений. Здесь действительно тепло и не дует, и я приваливаюсь к торчащему из земли обломку крыла, но заснуть не получается. Просто так сижу и тот, последний поход вспоминаю – где Пьеро последний раз и видал. Как Знахаря хоронили, как в Первой деревне изо рва выбирались – все вперемешку. Грустно мне, и даже очень. Сижу я так, сижу, а потом Хворый вскакивает, хватает нашу жалкую пародию на факел и почти кричит: – Скорей, скорей, уходим отсюда, ведь мы же сферу свода нарушили! На эльфов эти слова действуют как хороший кнут на лошадь – начинаются мгновенные сборы, расталкивание спящих и понукание упирающихся – конкретно Паханенка, который спросонья готов наброситься на любого рядом стоящего, но ему не дают. Кое-как похватали у кого что уцелело, у меня багажа только «S»-контейнер – и бегом за светлой троицей. Они уже спустились с земляного холма и бегут по плитам, поднимаясь наискосок от вогнутого дна нашей каменной чаши. Бегут всерьез, я скорость держу с трудом, Паханенок на своих кривых ногах и вовсе отстал. Эльфы останавливаются у того места, где по круче уже нельзя подниматься на двух ногах, Хворый отчаянно машет факелом. Тишину нарушает скрежет вверху, затем нарастающий шум и грохот – с «потолка» начинают лететь вниз камни облицовки. Удары все учащаются, уже идет настоящая бомбежка, когда мы добегаем да Хворого. Он стоит у входа в тоннель, выложенный тем же камнем, туда ныряю я, а за мною орки. Паханенок в нервном потрясении – здоровенный брусок грохнул на мелкие куски прямо рядом с ним, ранений нет, но моральный ущерб нанесен. Пока темные убеждаются в своей целости-невредимости, я подхожу к краю подземного хода – камни летят стаями, а потом величаво обваливается вся крыша разом. Мы с Хворым отскакиваем от прохода, и мимо проносится масса земли, травы, березки эти несчастные в свете факела мелькнули, и наступает тишина, только в наполовину забитый землей вход в тоннель заглядывают звезды – огромный правильный круг чистого неба теперь вверху. Новый шум. На черном с подсининкой фоне появляется сначала робкая и жиденькая, но с каждой секундой становящаяся все уверенней и гуще струя водопада – кажется, что вода светится своим собственным светом. Хворый оттаскивает меня за поворот, где вся компания собралась, с некоторой натугой вытягивает на себя ничем не примечательный блок из стены и делает что-то рукой в проеме. Короткий грохот и скрежет осыпающегося гравия. Графберет факел, уже почти сгоревший, и снова идет за угол, а я за ним. Но за углом дорогу преграждает каменная плита, на которую так и просится табличка:«ТУПИК. СЛЕДИТЕ ЗА УКАЗАТЕЛЯМИ».
Отряд продолжает сидеть на том же месте. Хворый запалил новый пучок веток, последний, а Паханенок уже отошел от шока и клянет на ирчисленге все камни на свете, прошлые и будущие, а также тех, кто заставляет эту «непотребную булынь» валиться на головы прохожих – при этом поглядывая на эльфов. Пахан в ругани участия не принимает, более того, он подчеркнуто ровно осведомляется – что теперь там такое происходит? Граф отвечает: – Яма сейчас там большая, а к утру будет озеро, до дна которого вряд ли кто-нибудь донырнет. Паханенок ругает уже конкретно эльфов, которые даром что вечные, а памяти никакой, и хорошо что хоть спохватились, а не то лежали бы сейчас вонючим тестом вперемешку, как крысы дохлые, только глаза у кой-кого не такие красные. В таком заявлении Пахан усматривает угрозу относительному миру и согласию, до сих пор царившим в отряде. Он без лишних слов бьет нахала по макушке кулаком, тот осекается и теперь только про себя что-то бормочет, то ли от боли скулит, то ли ругань продолжает. Эльфы на инцидент внимания не обратили, посовещались опять на своем диалекте, и Хворый говорит: – Сейчас мы пройдем дорогой, по которой не ходил ни один смертный. Более того, здесь многое сделано, чтобы случайно попавшие сюда не выходили назад. Поэтому то, что говорю я или кто-нибудь из нас, выполнять надо быстро и беспрекословно. – А куда она, дорога эта нехоженая, приведет? – Пахану интересно. – Тебя – туда, куда стремишься, да и ты, Алек, тоже к Реке попадешь, не сомневайся. Разговор окончен. Я боюсь, что эльфы захотят продолжить ночевку прямо здесь – рядом с озером, даже загороженным плитой, это было бы весьма неуютно – но троица берет свои пожитки и идет по коридору, а мы за ними – двое темных и один неясный. Несколько плавных поворотов, небольшой подъем, и тупиковый отросток вбок – первое разветвление за все время. Я уверен, что за плитой тоже что-то есть, у Графа спросил, но титулованная особа только отмахнулась. На нет суда нет, и, пристроив под голову контейнер, я засыпаю – на этот раз быстро и без раздумий. Новый день – новые хлопоты. Кстати, новый день – буквально, в тоннель каким-то образом проникает слабенький, но все же свет. Растолкал меня Барон и, не дожидаясь, пока я проморгаюсь и отзеваюсь, говорит: – Надо вас замаскировать, чтобы лишних неприятностей не было. – Замаскировать? – вид у меня, наверное, очень глупый, обалдел от сна. – Да, да. Подземелья не любят людей и ненавидят гоблинов. Но с орками проще – мы их поведем как пленников, а тебя – как союзника в особой милости. Я окончательно теряю нить: – В какой милости у союзника? Барон, видимо, решив, что с таким пнем разговаривать бестолку, жестом предлагает подойти к Графу с Хворым. Подхожу, и начинается камуфляж. Не внешний, конечно, внутренний и теневой. Пахану с Паханенком действительно проще – не жрамши, не пимши, злые, но судьбе покорные, они за пленников сойдут только так. Еще только немного косметики – и полное подобие состояния захваченного в бою злыдня. Пахан честно предупреждает, что сам страха, пожалуй, не изобразит, а вот Паханенка бояться заставит. – Это как? – А вот так. – Пахан замахивается на напарника, рожа зверская, и Паханенок отшатывается. – Молодец, – хвалит Граф, – с вами все в порядке. Теперь давай ты, Алек. Барон растолковывает палитру и расклад по направлениям, а дальше я и сам умею, эльфы только помогают. Вроде все, можно идти, только заново поклажу перераспределить надо. Мешок остался один, его будем тащить по очереди, как и два узла с репой – остатки рубахи моей несчастной. Контейнер нести никто не хочет, я прошу немного подождать и подтаскиваю его поближе к свету. Я наконец разглядел – в потолке есть длинная щель, уходящая вверх, стенки отполированы, и наверное там, наверху, есть замаскированное входное отверстие. Нащупываю кнопку сбоку крышки контейнера, жму, и замок исправно щелкает. У этих контейнеров шифр-устройство есть, но его на моей памяти не использовали ни разу, и сейчас обошлось. Внутри оказывается пачка каких-то факс-копий не очень хорошего качества и помятая восьмиконечная звездообразная брошка с обрывком цепочки. Звездочку я кладу в карман штанов, пачку бумаги – в мешок потом суну, и в последний момент в уголке углядываю маленький мешочек темной кожи. Туда же, в карман его, и к сотоварищам истомившимся иду. – Все, – говорю. – Бумаги вот только положу, потом разберемся что к чему. Коридор сначала виляет, потом выпрямляется и становится немного шире. Я пытаюсь заглянуть в световую щель, но Граф машет рукой – мол, не отставай, приходится догонять группу бегом, а потом дышать с прихрипом. Так весь с позволения сказать день и тянется – тоннель, изредка перекрестки. Когда свет ослабевает настолько, что стен почти не видно, Хворый объявляет привал, прямо посередине прохода. Пахан, оказывается, считал шаги, и выходит, что прошли мы около двух десятков километров, а то и побольше, я длину его шага специально с недотягом прикинул. Перевожу в лиги, оглашаю результат – Пахан горд. Довольство свое он выражает удовлетворенным «угу», а сам продолжает звучно есть остатки рыбы. Паханенок тоже подчавкивает. Эльфы по тонкости души симфонии этой не выносят, расположились шагов за двадцать вперед, и от них не доносится ни звука. Темно уже совсем, и я засвечиваю зажигалку, решив просмотреть бумаги из контейнера. Это снимки с листов какой-то книги, явно побывавшей во многих переделках. На одном листе – видимо, заглавном, хотя он изображает страницу номер третью – с обратной стороны английская надпись: «Т. н. книга дорог, находится в деревне 18/312 не менее двухсот лет. Захвачена воинами Стены при рейде у вахлаков племени «арыс». Используется для заклинаний, предсказаний погоды и лесных оборотов». Сама книга содержит мешанину записи на всех языках, даже ирчисленг есть. То, что я могу прочесть – описания каких-то местностей, ничего не говорящие названия городов и народов. Довольно много эльфийских строчек, но их письмена я читать почти совсем не умею. Подзываю Графа, отдаю ему пачку листов и светляка, он идет к своим. Я тем временем вытаскиваю мешочек и осторожно верчу в пальцах то, что выпало оттуда. Наконечник стрелы это. Крестообразный, если смотреть спереди. Такой же, какими в свое время в нас краболовы пулялись, и такие же неизвестно каким путем размножались на транспортно-исследовательском комплексе «Анарлаан». И таким же я продырявил шкуру Большому Белому Урху, когда тот шел с топором на Чисимета, уверенный в полной своей неуязвимости. Ну что ж, светлым видеть его совсем необязательно, да и вообще никому. А у светлячка оживление. Барон вон даже руками замахал, а это в его привычки до сих пор не входило. Я выяснять иду, а темным дела никакого нету – мало ли что у эльфов в головах может бродить. Барон меня встречает вопросом: – Ведь это не настоящая книга, а перерисованная? А сама она где? Я в долгие объяснения не вдаюсь, просто говорю, что далеко, отсюда не достать, и заодно спрашиваю, что в ней волнительного такого. – Это же синяя книга второго договора! – Ну и что? – А то, что восемь цветов было и восемь книг, и думали, что все утеряны, а теперь раз синяя нашлась, значит, и другие могут появиться! Я опять не понимаю: – А чем эти книги так ценны? – Тебе, действительно, ничем, – у Хворого в голосе уже нет того радостного возбуждения, как у Барона секунду назад. Взял себя в руки, и выдает мне ту порцию сведений, которой я, по его представлениям, достоин. – Для нас эти книги – все, и эта в том числе – символ возможности будущего и залог реальности прошлого. Тебе вряд ли доступно это, ты вырос среди мертвого железа своего острова. Хоть ты по воле своей, да и не своей судьбой, прошел через многое, но все равно ты – только случайный путник под этим небом. Целая отповедь. Хрен с тобою, не буду больше в ваши дела лезть, мое дело маленькое, добраться до реки, а там хоть трава не расти, домой отправлюсь. Но все же, господин по кличке «Хворый», есть в вашей речи небольшой прокол. Залог реальности прошлого – это вам-то, эльфам, хоть и серым, но все одно высшим существам? Не сходятся концы с концами здесь, и мне кажется, что тут не простая оговорка. Стоп. Какое дело мне? – никакого. Поговорил, поел, теперь спать пора, а они со своими проблемами пускай сами разбираются. Спина болит, ноги болят, и наверное, после ночевки на каменном полу им лучше не станет. Спасибо, что хоть теплый он. Рядом похрапывает угревшийся Паханенок, а Пахан на мешковине устроился, комфорт себе создал. Но он не спит, глядит в сторону эльфов, которые все своей книгой натешиться не могут, и осторожно выпытывает у меня, что там такое. Рассказываю, он внимательно слушает, потом принимается рассуждать вслух: – А может, и зря мы с ними связались. Тебя-то я не боюсь, а вот их опасаюсь. Кто поймет, к чему они клонят, вот коридоры эти подземные – ведь знают про них все, а тайну состроили, вслепую ведут. Слушай, а может их того, а? Я тут посмотрел, по щелям световым наверх выползти вполне можно, а они наверняка не пустят. Подведут нас под какой-нибудь камень, или, может, дверь есть, которую кровью открывать надо – я про такие штуки знаю… Клятва клятвой, но ведь ты сам говоришь – не такие они какие-то, могут и на нее наплевать ради своей мысли. Ну так как? – Нет, – говорю. – Я и сам на них руки не подниму, да и тебе не дам, насколько смогу. А почему – поймешь сам, а не поймешь – ладно. И вот что еще, Пахан уважаемый. То, с чем ты к Другу идешь, ни тебе, ни твоему народу пользы не принесет. Мне можешь не верить, но это в точности так. И еще – твое предложение недавнее дальше меня не пойдет, но и не забуду я его, учти! Пауза. Пахан отворачивается и принимается засыпать, а я слушаю, как сопит рядом Паханенок. Наверняка он сейчас все внимательно выслушал, учел и завтра будет получать новые директивы. Ладно бы завтра, а ну как во сне сейчас удушит? Подумав, я решаю, что не удушит, и отхожу ко сну, а проснувшись – сам, без побудки – прежде всего гляжу на эльфов – живы ли. Живы, спят и ухом не ведут, хотя из щели уже свет виден. Я снова пытаюсь разобрать, глядя вверх, насколько глубоко мы находимся, но толку никакого. Сзади подходит Граф – чутко, однако, спал. – Ну как, увидел что-нибудь? – Ага. Ветерок, дождик небольшой, грибы на поляне растут, и озеро за деревьями плещется. Граф улыбается и отходит к своей кучке, а я от нечего делать сажусь листать «синюю книгу», по-прежнему ничего не понимая. Снова эльф подходит, на этот раз Хворый. Он дружелюбно мне улыбается и говорит без всяких вступлений: – Алек, скажи, тебя орки не раздражают? Ведь ты с ними, как я понял, имел дело уже, знаешь, что каждую секунду можно нож в спину получить. Мы-то связаны клятвой, до первого их предательства, но я боюсь, что для нас оно окажется и последним. А у тебя руки свободные… Так. Не один Пахан такой умный оказался. Нет уж, дудки. – А мне какое дело? Я вырос среди мертвого железа своего острова и не смогу вас понять! Хворый качает своей красивой головой и идет поднимать своих сородичей и, так сказать, сородичей наоборот. Пока в молчании сгладывается почти невесомый завтрак, я размышляю над сложившейся ситуацией. Конечно, орк есть орк, даже если он с десяток поколений под черным хозяином не ходил. В здешних местах они без узды, пожалуй, и подольше жили, но генетика и обычаи все равно влияют, так что совсем неудивительна та легкость, с которой Пахан взялся ликвидировать подозрительных попутчиков, да и лишние рты к тому же. Хотя тут даже не кровожадность роль сыграла, а трезвый расчет, не обремененный излишком совести. Вот Паханенок – тот другое дело. Он пошел бы на мокрое ради самого процесса, из чистого удовольствия, если бы не боялся, не трусил. Может, я на него и напраслину возвожу, но впечатление именно такое. Но вот что эльфов на мысль о такой грязной операции толкнуло, да еще с клятвопреступлением граничащей? Неужели эти двое им кажутся настолько опасными, настолько невмоготу мешающими? Итого получаются два мини-блока, которые в любую минуту могут сцепиться не на жизнь, а на смерть, и я между ними, ни рыба ни мясо этакое. Что тут делать – ума не приложу! Прикладывание ума на ходу не очень получается, опять уже порядком надоевший подземный ход и слабый ветерок в лицо. Паханенок замечает, ни к кому особо не обращаясь: – Еды мало, а воды совсем нет. – Ничего страшного, – успокаивает Хворый. – Мы в такое место идем, где всего хватит. – Это куда же? – Не бойся, не пропустишь. Дорога потихоньку меняется. Перекрестки все чаще, в стенах начинают появляться боковые окна. Я в одно заглянул – темень беспросветная, щелкнул языком – эхо с минуту гуляло. Где-то часа через четыре коридор обрывается в куполе размером поменьше того, что до сих пор я видел, опять со щелями в потолке. Их явно недостаточно, полумрак стоит. Ход выходит в зал на высоте вертикальной части стены – то есть метра три до пола и столько же до начала закругления свода. Вперед ведет дорожка из тех же каменных плит, каждая на свою колонну опирается. Посреди зала, пересекая его по диаметру, течет быстрая речушка, дорожка через нее перекинута мостом, от него к каждому берегу сделаны ступенчатые спуски, а дальше дорожка раздваивается и опять уходит в туннели. На земле, а вернее на песке у воды лежат три остова, когда-то это были лодки, а теперь только скелеты посеревшие. Эльфы трогаются вперед, идут гуськом, на развилке Хворый не колеблясь сворачивает влево. Новый тоннель значительно отличается от тех, что раньше. Потолок уже не полукруглый, а плоский, световые щели исчезли. Зато есть вкрапленные в панели стен небольшие, с пол-кулака камешки, которые светятся очень неярким светом, но их много, и коридор освещен неплохо. Ряды световых камешков уходят вдаль двумя линиями и сливаются в туманное сияние впереди, и мы идем еще часа три, и затем – большой перекресток, целый узел подземных дорог. Короткие боковые отростки в соседние коридоры, отходящие под углом наклонные тоннели – все связано в хитрый клубок. Хворый тормозит, видимо, ориентируется, и направляется к одному из ответвлений. Короткий переход – и мы оказываемся в помещении объема среднего зала у Куна – мелочь по сравнению со здешними куполами. Световые камни вкраплены в потолок и образуют сложный узор, а стены закрыты несколькими рядами полок, сверху донизу заставленными разноцветными и разноформенными корзинами и кувшинами. Хворый объявляет: – Пришли. Здесь мы можем отдохнуть и пополнить запасы. В черных кувшинах вода, в зеленых и серых корзинах – сухая еда. Но сначала нужны четыре пары рук, чтобы открыть дорогу вперед. – А попозже нельзя? – это Паханенок предчувствует скорое пожрать и теперь любит всех вокруг, кроме тех, конечно, кто хочет оттянуть сладкий миг. – Сейчас бы вместе посидели да поели в охотку! Хворый снисходит до объяснения: – Убирать затворные плиты можно только в одно время дня, оно наступило сейчас. А еще на сутки здесь задерживаться не стоит. Пойдем мы трое, и… – Можно, я? – встреваю. Хворый говорит «да» с еле заметным неудовольствием, у меня появляется подозрение – уж не хотел ли он с орками насчет меня договориться, как недавно ко мне насчет них подходил? Пока идем к затворной плите, я все гадаю, зачем четыре пары рук нужны, но все разъясняется достаточно просто. В четырех разных местах одного из тоннелей нужно положить руки на определенный камень, а потом хором нажать с молитовкой, кою произносит Граф, один за всех. Тупиковая стена тихо отъезжает в сторону, и ее торец становится одной из вертикальных плит боковой облицовки, и что интересно – камешек световой на ней тоже присутствует. За плитой оказывается такой же коридор, и я прикидываю, сколько тупиков мы уже миновали, и ведь наверняка каждый – это вот такая дверь. Идем обратно, по дороге – светская беседа на отвлеченную тему, и на подходе к тоннельчику, ведущему к складу, Граф вдруг замирает, и все тоже останавливаются. Из прохода доносится песня на два несовпадающих голоса, Пахан-паханенковские, естественно. Причем если Паханенок исполняет один из официальных гимнов Союза Свободных Народов, то Пахан на ту же мелодию кладет вирши примерно такого смысла:
Последние комментарии
15 часов 3 минут назад
23 часов 55 минут назад
23 часов 58 минут назад
3 дней 6 часов назад
3 дней 10 часов назад
3 дней 12 часов назад