Город ненаступившей зимы [Жорж Старков] (fb2) читать онлайн

Жорж Старков Город ненаступившей зимы

Предисловие

Вы когда-нибудь задумывались о смерти? Конечно, задумывались. Зачем я, вообще, спрашиваю?! Каждый из нас думал о ней не раз и не два… Эти мысли пугают и, одновременно, завораживают. Они отталкивающие и, вместе с тем, по-своему притягательные. Думать о ней страшно, но так интересно… Ведь, каждый размышлял на тему: что там, после? Что находится за той гранью, которую прочерчивает сама судьба? А может, и нет никакой судьбы? Может, наше индивидуальное бытие соткано из обстоятельств и не более? При таких внутренних поисках, как правило, мы находим для себя больше новых вопросов, чем ответов.

И каждый, после своего собственного расследования, перед сном или за чашкой кофе, отбрасывает его результаты подальше — в самый тёмный угол. Они лежат там, вместе со всем остальным хламом ненужных умозаключений, пока само сознание не проведёт генеральную уборку. Просто, возьмёт метлу и сметёт всё вместе на старый жестяной совок, чтобы отправить, вызывающий аллергию и душевные хвори, сор в мусоропровод.

Мы почти никогда не вспоминаем о мыслях, к которым пришли, когда думали о Ней. Ведь, гораздо интереснее гадать, нежели шлифовать, словно необработанный алмаз, зыбкое умозаключение, превращая его в рабочую гипотезу. Нам страшно потому, что проверка её подлинности может быть только одна — самому заглянуть за грань. Там-то будет всё понятно — в чем был прав, в чем заблуждался. Возможно, станет даже смешно, когда вспомнишь мифы и легенды народов мира о загробном царстве, а может, будешь рад тому, что когда-то читал эпосы и знаком с правилами хорошего тона по эту сторону границы.

В конце концов, мы гоним от себя мысли о смерти, даже если мотив наших размышлений чисто философский. Мол, какая разница? По ту сторону всё станет на свои места, и мы узнаем всё и вся.

Я долго думал о жизни и смерти. И, почему-то, мне кажется, что у многих из нас эпилог может оказаться гораздо ярче, чем вся прижизненная повесть…

Глава 1. Путь домой

Последние шесть лет Сергей Булавин провёл вдали от дома и теперь, возвращаясь обратно, открывал для себя свой небольшой провинциальный городок заново. По крайней мере, ему так казалось. Вроде бы, с детства знакомые улицы были живее и ярче, чем в воспоминаниях. Деревья, что высились по обе стороны главного проспекта — зеленее и выше. Уличные торговцы, выстроившиеся около вокзала — приветливее и добрее, чем есть на самом деле. От областного центра родной город Булавина находился в, каких-то, двадцати километрах.

Однако, разница в колорите между миллионником и городишкой, где проживало чуть больше семидесяти тысяч жителей, была разительной. Конечно, цивилизация не обошла малую Родину Сергея стороной — имелись и торговые центры, и многочисленные салоны красоты и сотовой связи, и различного рода забегаловки-фастфуды, на любой вкус и кошелёк. Однако, если большой город, по сути, и состоял из всей этой мишуры, то здесь она смотрелась, скорее, как нечто инородное и причудливое, совсем не вписывающееся в общую картину.

Возможно, это было лишь индивидуальным ощущением. Ведь, он вырос, когда городок был просто городком и никаких ярких проявлений «высокотехнологичной культуры потребления» в нём не наблюдалось. Вообще, на фоне трехэтажных домишек, зеркальный, блистающий огнями реклам, торговый центр, смотрелся как космический корабль, приземлившийся посреди стоянки кроманьонцев. Возможно, подобное мнение являлось предвзятым, но ровесники, а, тем более, люди старшего поколения, как правило, были солидарны, несмотря на то, что сами любили побродить по этому «городу в городе».

Шесть лет Сергей был далеко и не видел последних преобразований, а потому смотрел на всё особенно внимательно, пытаясь нащупать в памяти зарубки — как было «до» и сравнить с тем, что стало «после». По правде сказать, он был очень рад вернуться, несмотря на то, что последние годы провёл в весьма неплохом месте.

Булавину посчастливилось попасть в команду проектировщиков электростанции, которую русские подрядчики возводили в Черногории. Объект сдали вовремя, качеством заказчик, в лице правительства республики, остался доволен. Поскольку работа шла в тесном взаимодействии с местными инженерами, то, по окончании грандиозной стройки, у большей части русской команды сложились с аборигенами почти дружеские отношения. В итоге, Сергею предложили остаться в стране, в качестве консультанта. Фирма была не против, поскольку вела в Черногории ряд других проектов, к которым его периодически планировалось привлекать. Так, почти на две с половиной тысячи дней, Булавин стал почти что балканцем.

Нельзя сказать, что ему не понравилось жить в этой стране. Напротив! Приветливые люди, хороший климат, социальные блага, общительные милые женщины… В свои сорок два, крайнее в данном списке являлось, лично для него, далеко не последним. Женщин Сергей любил всегда — много и жарко. Своей семьёй обзавестись так и не получилось, да и думалось об этом, как о чём-то далеком. Может быть… Когда-нибудь… А пока, как-то, всё некогда, да и незачем, как ему казалось.

Своё отношение к этому вопросу Булавин поменял ровно в тот момент, как получил электронное письмо от брата. Ничего необычного. Просто, тот рассказывал как жизнь, да подкреплял написанное фотографиями. В тот раз прислал фото с какого-то праздника. То ли с Девятого мая, то ли с чьего-то Дня Рождения. И один снимок очень сильно зацепил Сергея. На нем были все самые родные. У мангала, вертя уже подрумяненный шашлык, сидел брат Колька. По другую сторону стального короба, так же на корточках, примостилась его жена Оксана. Их сынишка Витька — был меж ними и дул в мангал, видимо пытаясь вернуть жар начинающим остывать углям. Позади расположившись пожилые родители. Отец уже оторвал от дворового столика рюмку на длинной ножке. По лицу матери было видно, что это движение не ускользнуло от её проницательного взора, что был строг и направлен не в объектив фотоаппарата, а на, пропитанного атмосферой празднования, супруга.

Когда Сергей увидел это фото, в нем что-то, будто, щелкнуло! Стало отчётливо понятно, что его место не в какой-то там Черногории, а в такой контрастной, но родной России, вместе с ними! Он должен быть на этом фото. Он хотел там быть…

В скором времени инженер завершил все неотложные дела, попытался, как мог, объяснить нанимателям о внезапно нахлынувшем чувстве «Русской тоски», которого иноземцам не понять, собрал вещи и сел в самолёт. По прилету, не стал брать такси, а решил проехаться на рейсовом автобусе. С солидным багажом, состоящем из рюкзака, чемодана и дорожной сумки, это было не шибко удобно. Однако, неспешный просмотр панорамы проплывающих мимо родных мест, как ему показалось, с лихвой компенсировал все неудобства.

Когда старый «Мерседес», уже давно списанный на своей Родине, но который год трудящийся на карман российских пассажироперевозчиков, со скрипом распахнул свои двери, Сергей перепрыгнул сразу через две ступеньки, ощутил под ногами землю родного городка и глубоко вздохнул. Воздух был суше, чем тот, к которому успел привыкнуть за последние годы, но эта разница показалась очень приятной. Он вернулся домой! Таким и должен быть домашний воздух. Чуть сладковатым от пыли, игриво, но ненавязчиво щекочущим жадные ноздри.

Несмотря на скарб, что в общей сложности тянул килограммов на пятнадцать, инженер решил пройтись пешком, вместо того, чтобы что бы изнывать в духоте маршрутного такси. Небольших автобусов, рассчитанных всего на десяток пассажиров, по городу курсировало лишь пять штук. Но маршруты были короткие и, к тому же, кольцевые. Потому, об ущербности внутреннего транспортного сообщения речи не шло — каждые десять минут жёлтая «ГАЗель» гостеприимно распахивала свой зев, на каждой из тридцати двух остановок, обозначенных по единственному маршруту.

Сергей спешился на станции «Рынок» — это считался центр. Хотя, в топографическом плане, это был скорее Юго-восток. Но, кого вообще могли интересовать такие частности? К родительскому дому можно было пройти двумя путями. Короткий пролегал через дворы пятиэтажных коробок, небольшую полосу частного сектора, стадион, и ещё нужно было смерить пару сотен метров мимо навечно законсервированной стройки. Длинный же предполагал променад по центральной улице, затем поворот под прямым углом, плутание по дворам, и наискосок, опять же, мимо «вечной стройки».

Сергей выбрал второй вариант. Очень хотелось растянуть путь. Не потому, что не желал, как можно скорее, увидеть родных. Просто, в этот день хотелось прогуляться по тем местам босоногого детства, навьюченной подростковыми переживаниями юности, зеленой гибкой молодости. Конечно, и детство и отрочество, проходило, по большей части, как раз в подворотнях. Но с главным проспектом были связаны самые яркие моменты.

Когда Сергей Владимирович, был просто Сережкой, то самые желанные, на тот момент, вещи, покупались родителями на рынке или в универмаге. Сколько счастья было в глазах маленького Сережи, когда мама или папа, закрывая спиной прилавок, чтобы растянуть интригу, потом вручали сыну какую-нибудь машинку или книжку-раскраску, о которой тот долго мечтал. И потом вся дорога домой преисполнялась настоящей детской беспримерно искренней радостью, когда в руках вертелась новая игрушка. Причём, нести нужно было именно в руках и никак иначе! Чтобы все видели — вот как родители любят!

И сейчас, Сергей шёл, улыбаясь своим воспоминаниям. Он был так же счастлив, как и тогда — много лет назад. Только теперь не нужны были никакие подарки. Память, о тех, что родом из детства, являлась, сама по себе, самым лучшим подарком, для такого взрослого мальчика, по имени Серёжа.

* * *

— Ты звонил или опять забыл? — с вызовом интересовалась пожилая, слегка полноватая женщина у своего супруга.

— Да выключен у него телефон, говорю же тебе! — почти взмолился мужчина.

— Выключен!.. Небось, опять всё поперепутал с похмелья! Ух! — женщина картинно замахнулась на мужа и тот, так же картинно, скукожился, изображая сосредоточение страха, пред карающим подзатыльником супруги. — Дай бумажку! Сейчас сама позвоню.

— Пожалуйста! — старик взял со стола замусоленный листок, долгое время лежавший без дела в портмоне и протянул жене.

— Предпоследняя — это один или семь? — бросила женщина, застопорившись посреди набора номера.

— Семь.

Удовольствовавшись пояснением, она набрала две последние цифры, выслушала дежурную фразу автоответчика, повествующую о том, что абонент недоступен и бросила трубку. Затем промедлив секунду, принялась за набор снова.

— Ну, чего ты эти кнопки, будто клопов, давишь?! Сказано же — не-до-сту-пен! — раздельно отчеканил муж.

— А вдруг это не семёрка, а единица? Вдруг, ты всё опять напутал, пьянь?!

Владимир Иванович Булавин уже давно привык к тому, что жена обзывает его пьянью. Причём, привык настолько, что давно перестал обижаться и принимал это, всего-навсего, как некое дополнение в обращении к его персоне. На самом деле пожилой мужчина пьяницей не был. Да, выпивал. Но, отнюдь, не каждый день и, почти всегда, в меру. Однако, если был повод — без приконченного полулитра день не заканчивался.

Такое резкое осуждение, казалось бы, вполне невинной, по российским меркам, привычки, крылось в самой женщине, точнее пережитом ею в детстве. Она рано потеряла отца, и причиной его безвременного ухода был цирроз печени, вызванный, как раз, излишним злоупотреблением.

— Ну, хватит! — взмолился мужчина.

— Отвали! — буркнула жена. — О! Гудки пошли! — женщина нервно постукивала пальцем по низенькому столику, на котором, вот уже три десятилетия было законное место телефонного аппарата. — Алло! Серёжа? Нет, ошиблась? Ну, извините, — грустно протянула старушка и медленно положила трубку.

— Ну чего ты дёргаешься? Сказал же приедет — значит приедет! Чего провода обрываешь, дура старая! — бросил Владимир Иванович и пошёл на балкон раскурить очередную сигарету.

Он тоже волновался и переживал — всё-таки, за последние шесть лет сын приезжал в гости лишь однажды, и то, всего на пару дней. Но, своего волнения мужчина старался не показывать. Довольно в доме и одной истерички!

Когда уже вторая по счёту сигарета подходила к концу, в дверь позвонили.

— Серёжа! — раздался из прихожей голос взволнованной матери. — Приехал-таки! А чего у тебя телефон не отвечает? — сразу перешла к расспросам старушка.

— Да, сел в самолёте ещё, — пытался объясниться сын, мягко высвобождаясь из объятий, которые, в силу значительной разницы в росте, тянули его к земле. — Я вам тут гостинцев привёз… — добавил, протягивая дорожную сумку показавшемуся в коридоре отцу.

— Да, хрен с ними, с гостинцами! После! — отозвался мужчина, принимая поклажу. — Кушать хочешь? Мать пельменей налепила, с утра. Под водочку, мммммм…, — мечтательно промычал Владимир Иванович, — самое то!

— Тебе бы только «под водочку»! — не преминула, в очередной раз, поддеть мужа супруга.

— А что? Батя дело говорит! — поспешил защитить отца Сергей. — Тем более — праздник, то, какой!

По России, действительно, с самого утра гремел праздник, пожалуй, самый почитаемый последние семьдесят лет — День Великой Победы — Девятое мая. Для семьи Булавиных он был свят ещё и потому, что оба деда Сергея знавали запах пороха кровавых сороковых. Дед, по отцовской линии, погиб в боях под Вязьмой, по материнской — уцелел, дошёл до Берлина, но пожил после войны те так долго недолго, всего пятнадцать лет.

— А брат придёт? — решил Сергей пока перевести внимание с алкоголя на другую тему.

— Не, не придёт! — отозвался отец. — Он к себе звал. У него же и двор свой есть, где посидеть — в самый раз, в погодку то такую!

Брат Сергея жил совсем близко. Сразу за родительской пятиэтажкой вальяжно раскинулся пустырь, сквозь который люди протоптали тропинку, дабы не огибать его по широкой дуге. Эта тропинка вела, аккурат, к островку частных домиков, расположившихся меж двух семнадцатиэтажных новостроек. Если идти пешком — всего минут десять, не больше. Коля купил свой собственный домик пять лет назад, когда стало понятно, что жить впятером в двухкомнатной родительской квартире крайне сложно.

К ипотечной кабале Николая, во многом, подталкивал тот факт, что его супруга не могла ужиться с не в меру беспокойными и заботливыми свёкрами. Когда маленький Витюша капризничал — старики сразу прибегали с расспросами и советами, что молодую мамашу раздражало, так как она находилась в искренней уверенности, что воспитавшие двух здоровых лбов родители, на самом деле, в «родительстве» ни черта не смыслят. В итоге, новоиспечённый папаша взял кредит и теперь работал, по большей части, на то, чтобы банкиры довольствовались только его деньгами и не разевали свои хищные пасти на новое родовое гнездо.

— Так пошли же! — бодро призвал родителей блудный сын. — Колька-то дома? Никуда не смылся?

— Должен быть, — отрапортовал отец. — Ты бы обмылся с дороги, а потом вместе пойдём?

— Не! Я у Колябы обмоюсь. Он писал, что летний душ смайстрячил, даже фотку присылал, как там Витюша плескается. В такую погоду, летний душ — самое оно.

— Ну, как знаешь! — развёл руками отец. — Наше дело, как говорится, предложить…

— Я у вас рюкзак и остальные шмотки скину? Возьму, кое-что, а так — налегке пойду.

— Оставляй, оставляй! — закудахтала мать. — Ты же, ночевать, все равно, здесь будешь?! — то ли спросила, то ли резюмировалась она.

— Ну, тогда, держите, — Сергей скинул с плеч рюкзак, извлёк из него легкую ветровку и кошелёк и протянул уже ненужную поклажу отцу, вместе с чемоданом. — Владимир Иванович, Вера Кузминишна, разрешите откланяться! — на гусарский манер, протараторил сын. — Жду вас у Колябы!

— Ага, — поспешила успокоить отрока мать, — мы скоро. Соберёмся, закруток с подвала поднимем и к вам пойдём.

* * *

Дом своего брата Сергей нашёл не сразу. Обнаружив калитку с номером пятнадцать и рассчитывая, что по этой стороне улицы нечетные цифры пойдут на увеличение, он был весьма разочарован, ведь последующая табличка, которую он увидел, была с номером тридцать. Где находится двадцать пятый дом — пришлось вычислять методом «научного тыка».

Упершись в двухметровые зеленые ворота без звонка, он, лишь по косвенным признакам определил, что, наконец-то, нашёл жилище брата и его семьи. Глянув через рабицу, Сергей увидел тот самый мангал, вокруг которого на фото сосредоточились самые близкие ему люди, небольшой аккуратненький огородик, коий тоже маячил на заднем плане и тот самый летний душ.

Сергей потянул металлическую ручку вниз — калитка оказалась не заперта. Аккуратно, почти на цыпочках пройдя по двору мимо грядок, тихонько постучал в окно. Никакой реакции не последовало. Подождав с минуту, постучал громче и настойчивее — снова тишина. Тогда набрался смелости, открыл входную дверь, которая как и калитка оказалась незапертой, как это часто бывает в тихих городках, и окончательно убедился в том, что попал туда, куда и шёл.

На стенах, в недорогих пластиковых рамочках, сделанных под дерево, висели фотографии. И те, которыми брат с ним делился и другие, которые Сергей ни разу не видел. Например, снимки того, как Коля с отцом возвращается с рыбалки. У папы в руках ведро, где в лучах утреннего солнца поблескивает своей чешуей свежий улов. У брата на плечо взвалены два спиннинга и сочок, а на локтевом сгибе болтается свернутая баранкой сеть. А вот, совсем ещё крохотного Витюшу, новоявленные родители забирают из роддома. Явно фотографировала старушка-мама — кадр неровный, воздуха слишком много, но, какие счастливые у Коли и Оксаны лица! Рядом ещё один снимок, пышущий счастьем — брат с годовалым сынишкой на руках на зимней прогулке. Вокруг снег, лица красные, но, опять же, такие счастливые…

Чуть ниже снова семейное фото — Коля, Оксана и Витюша, которому здесь уже, наверное, года четыре. Только Коляба, какой-то тут смурной. А рядом ещё одна «морская», судя по росту племяша, сделанная годом позже. Все молодое семейство снова в сборе, только, опять, брат задумчивый, что ли… Наверное, мысли об ипотеке, подумал тогда Сергей и, решив, что с семейными фотархивами его ещё пренепременно познакомят, снова окликнул хозяев и, убедившись в их отсутствии, не стал терять времени, направился в летний душ.

Водные струи, переливаясь в лучах тёплого весеннего солнца, ласкали кожу и казались знакомыми и родными. Как он мог обходиться без этого мимолётного, примитивного в своей незатейливости счастья? Такое купание на свежем воздухе напоминало детство. Точно также он плескался во дворе, когда был в гостях у бабушки. Правда, в отличие от сооружения брата, там резервуаром для воды служил топливный бак от настоящего вертолёта. Здесь же, всё было несколько проще. В железной бочке, наподобие тех, в которых хранят горюче-смазочные материалы, автогеном был вырезан небольшой квадрат бочины, куда и заливалась вода, с помощью обычного шланга, тянущегося от колонки. Ёмкость лежала пузом на двух трубах, на высоте, примерно, в два с половиной метра. Снизу вмонтирован кран с навинченной на него лейкой, явно садового назначения. Всю конструкцию поддерживали четыре толстых и намертво забетонированных в землю столба. Их прочность не вызывала сомнений, потому и опасений, что бочка, в один прекрасный миг, свалится на голову — не возникало.

Сергей настолько разомлел под потоком воды, нагретой дыханием самого солнца, что и не услышал негромкий лязг щеколды калитки и цоканье каблучков об асфальтовую дорожку.

— Привет, Серёжа, — раздался женский голос над самым ухом инженера.

Булавин отшатнулся в сторону, впечатавшись плечом в волнистую шиферную стеночку душевой кабинки. — Ох, каким робким стал! — усмехнулся голос. — Раньше ты так от девок не шарахался!

Сергей спешно закрутил кран, протер глаза мокрыми руками, не особенно успешно пытаясь очистить взор от застилающей его влаги, и воззрился в расплывчатый силуэт, который, с каждой секундой, обретал всё более четкие очертания. Поверх полутораметровой шиферной загородки, на которую облокотился остренький подбородок, на него смотрели большие серые глаза, обрамленные густыми смольными ресницами.

Оксана — супруга брата, была всё так же хороша, как и в день, когда Сергей её видел в последний раз, перед тем, как уехать в солнечную Черногорию. В свои тридцать три она могла легко дать фору, многим двадцатилетним. Милое, почти детское лицо, пухлые губки, густые рыжие локоны. Волосы она, конечно, красила, однако темный рыжий так гармонировал с её внешностью, да и носила она его так давно, что представить её с волосом другого цвета не представлялось возможным.

Оксана, улыбнулась, сделала шаг в сторону и отодвинула импровизированную дверь-занавеску, явив себя во всей красе. В меру облегающее, приталенное летнее платье чуть выше колена, подчеркивало достоинства фигуры и скрывало недостатки, если таковые были, в чём Сергей сомневался.

— А ты поднабрал! — констатировала она. — Животик отъел.

Булавин немного смутился. Нельзя сказать, что у него имелись серьёзные проблемы с фигурой. Так, небольшой мамончик… Однако, глядя, на почти идеальный склад уже рожавшей Оксаны, Сергей и вправду почувствовал себя несколько ущербно.

— Оксана, закрой! Я же голый! — взбунтовался мужчина.

— Ой! Голый он! Чего я там не видела! — хмыкнула рыжая. — Давай, одевайся, коль такой стеснительный! Скоро братец твой придет. Хотя, может и не скоро…

— Дай полотенце! — попросил Сергей. — А где он, кстати?

— За мясом пошёл, — ответила Оксана, протягивая одно из полотенец, еще секунду назад висевшее, вместе с сестрами, на растянутой между двумя яблонями бельевой верёвке. — Ты же знаешь — для него это целый ритуал!

— Так это может быть надолго! — констатировал инженер.

Для его младшего брата, выбор мяса на жарку, без которого редко обходились семейные посиделки, был, действительно, своего рода, священнодейством. Он ходил между прилавками, смотрел, трогал, нюхал — в общем, крайне тщательно искал «тот самый кусок». Сей процесс мог протекать только на рынке. Потому, о свершении столь ответственной покупки в супермаркете не могло быть и речи.

— А давно ушел? — поинтересовался Сергей.

— Не знаю, — чуть замялась она, — минут двадцать назад, наверное. По крайней мере, звонил минут двадцать назад. А так, может — чуть раньше.

— М…да! Так, его еще целый час ждать придется! Может, я маринад пока сделаю? — поинтересовался Сергей, протягивая полотенце обратно.

— А может, лучше я к тебе? — промурлыкала Оксана, снова отодвигая в сторону ширму и, буквально, вплывая в кабинку. — Времени полно?

— Да ты что? — выпучил глаза нагой мужчина, прикрываясь внизу ладонями. — Коляба, он же… Он же брат мне!

— Да ты что? Правда? — театрально всплеснула руками девица. — Как-то тебя раньше это не смущало! Или смущало, но очень хотелось? А, ведь, если очень хочется, то можно?

— Тогда вы не были женаты! — потупил взор Сергей.

— Ну, ты же знал, что он меня любит? Не мог не знать. И бегал ко мне, зная, что брателла твой, мечтает меня на море свозить. Он же говорил тебе, правда? Рассказывал…

— Да заткнись ты! — шикнул инженер. — Бегал, как же! Прям избегался! Пару раз по пьяной лавочке — это, по-твоему, что?

— Что?! — не дала договорить ему рыжеволосая. — Хорошо же тебе было? Те, пару раз, а? И мне хорошо — не отрицаю. Ты, вообще, хороший… Только вот — ты уехал, такой хороший, а Коля остался.

— Ну, так совет да любовь! Я же, ни на что не претендовал и не претендую и, более того, с-ча-с-тья вам же-ла-ю! — разбивая на неровные слоги, отчеканил Сергей.

— Счастья… — грустно усмехнулась Оксана. — А ведь оно было. Первые пару лет…

— А что потом? — натягивая трусы вместе с джинсами, как бы между делом, поинтересовался Булавин.

— А потом не стало! Потом Витька подрос…

— Ну, подрос, и что?

— А то, что не похож он на батю своего! А вот на тебя — очень даже!

— Чего ты несёшь? — пробубнил Сергей, пытаясь натянуть рубашку-поло на влажное тело.

— Ничего… — отвернулась Оксана. — Твой Витюша. От тебя.

— Да ладно тебе! Ничего не похож… — положил ей руку на плечо Сергей. — Не придумывай лишнего. Пошутили и хватит!

— Пошутили? — она мягко сбросила его ладонь, приспустила рукавчик-фонарик. — Видишь? До сих пор, вот, шутим…

На плече красовался фигурный синяк. Будто нежную плоть сдавили сильные пальцы. Впрочем, так оно и было, на самом деле.

— Как понял, что Витюша не его — так началось, — пояснила Оксана. — Ребёнка-то не трогает, слава Богу, а вот меня… Как на Витьку посмотрит, потом, то толкнет меня, вроде как, случайно, то за руку схватит так, что потом лед прикладываю, то вообще, ни с того ни с сего ударит… Хорошо — по лицу не бьет. Но это так — чтоб люди не говорили лишнего. Если б не сажали — уже бы давно забил насмерть…

Сергей не мог подобрать слов. Просто влез в кроссовки, прошел к дворовому столику, присел на старый пень, закурил.

— Ну, что молчишь? — спросила, снисходительно склонив голову набок.

— Как я могу помочь? — только и нашлось у Сергея.

— Как, как…. Никак! Ты уже помог! Точнее, оба мы помогли…

— И что делать?

— Не знаю, — призналась Оксана. — Может, замуж меня возьмешь?

— А надо?

— Нет! — усмехнулась она. — Хватит в моей жизни Булавиных. Я почему тебе рассказала-то — ты поаккуратней с Колькой. Вы долго не виделись… Может и хорошо, что он на заработках на Кубани был, когда ты в прошлый раз приезжал.

— Почему — хорошо?

— Ну, например, убил бы тебя…

— Да, ладно тебе! Мы же переписывались, фотографии он мне слал. Всё нормально было.

— Так, то на расстоянии. А так…

Диалог оборвал лязг железного засова. Кто-то пришёл, и бывшие любовники притихли насторожившись. С асфальтовой дорожки, ведущей к дому и вглубь двора, послышались голоса и топот — тяжелая мужская поступь и щелчки детских сандаликов.

— Давай, давай, давай! Кто первым до кухни? — подбадривал Николай шестилетнего Витюшу. — Ай, молоток! Ай, обогнал батю! — весело посмеивался мужчина, уже когда оба стояли на крыльце. — Иди — мясо в холодильник. Ты понял? Ни котам, ни собакам или, кому ты там ещё постоянно добро наше скармливашь? В холодильник! Шагом — марш!

Сергей встал с пня-табурета, сделал несколько шагов в направлении дома, чтобы листья яблони не загораживали обзор крыльца, где Колька, пытался стянуть кроссовки без помощи рук, да так, чтобы, ненароком не запачкать белых носков.

— Коляба! — окликнул его Сергей. — Не навернись, смотри!

— О-о-о, Серый! Сам не навернись! — хохотнул младший брат. — Давно пришел? Я мясца выбрал! Ох, поджарим!

— Чур — я сегодня шашлычник! — забил главную роль старший.

— Посмотрим, — отозвался Коля. — Монетку бросим…

Глава 2. Чёрная вата ​ ​ ​

Семейные посиделки Сергей любил всегда. Но сейчас было особенное чувство. Видеть вокруг себя самых родных в этом Мире людей — дорогого стоило, тем более, теперь, после длительного расставания. Он будто чувствовал, как сам медленно проявляется на том семейном фото, что брат прислал ему в какую-то ни эту — другую жизнь. Жизнь, которая казалось правильной, размеренной и, в один миг, стала опостылевшей и словно чужой.

Вроде бы, всё было — хорошая работа, друзья, которыми успел обзавестись на чужбине, женщины, у коих пользовался популярностью и мог позволить, как говорят на постсоветском пространстве, «перебирать харчами». Было хорошо, до того самого щелчка в голове, переключившего стрелки личных ориентиров и векторов индивидуального счастья.

Сейчас Сергею хотелось лишь одного — сделать снимок, где была бы вся его семья и он среди них. Правда, сам предложить сфотографироваться, как-то, не решался. Да, и разговор шёл душевный, настоящий, и прерывать его совсем не хотелось. Отец травил байки, рассказанные мужиками в кооперативных гаражах, где они так любили собираться по любому поводу. Мать всё пыталась минимизировать количество выпитых отцом рюмок, но заслушавшись, либо активно включившись в разговор, то и дело, пропускала моменты, когда Булавин-старший опрокидывал очередной стопарик. Коля же поглядывал за шашлыком, который решили жарить в несколько заходов, дабы мясо было с пылу с жару. Выпивал, разбавлял бесконечные рассказы Владимира Иваныча своими, то рыбацкими, то ещё какими историями. Оксана, тоже, казалось, забыла о недавнем разговоре и своей печали. Улыбалась, смеялась, когда было смешно, тоже немного выпивала, не забывая при этом приглядывать за Витюшей, что уже наевшись, сидел чуть в сторонке на детской маленькой табуреточке и мастерил что-то из яркого пластикового конструктора.

— … а потом, говорит, иди ты на…

— Вова! — осекла мужа Вера Кузминишна. — Дети тут! — воскликнула, кивнув на Витюшу. — Хрен ты старый! Господи прости…

— Мама! Ну, вы-то, сами… — укоризненно, но скорее в шутку, упрекнула её Оксана. — Что ж вы!

— Молчу, молчу! — согласилась пожилая женщина.

— Ничего, в школу пойдет — ещё ни того наслушается! — предрек Владимир Иванович. — Там сейчас такое…

— Ну, какое такое? Пап! Что ты мелешь? — скривился Коля. — Можно подумать ты там бываешь!

— А мне и бывать не надо, — отстаивал свою точку зрения глава семейства. — Мимо меня современные детки бегают — так, я много нового узнаю!

— Ну, началось! — в голос усмехнулся Сергей и легонько толкнул брата локтем. — Сейчас запустит шарманку — молодежь уже не та, дети не те, ба-ба-ба, бу-бу-бу…

— Ага! — тоже хихикнул Коля. — А всё почему?

— Почему? — повторил Сергей.

— Потому что, просрали Обком партии! — в два голоса прогорланили подвыпившие братья и раскатисто рассмеялись.

— Тьфу, на вас! — сплюнул Владимир Иванович. — Вам бы, лишь бы, поржать!

Захмелевший старик чуть насупился, закурил.

— Лучше бы за мясом следили! — пробурчал он. — Вон, горит всё!

— Твою мать! — не сдержался младший брат, несмотря на присутствие ребёнка, и кинулся переворачивать шампуры.

— Коля! — укоризненно прикрикнула на него Оксана.

— Да, Коляба, спокойнее! — поддержал её Сергей. — Дети ж тут!

— Дети, дети… — пробурчал Николай. — Не умничай! Вот, своих и будешь воспи…

Он осёкся, протяжно замолчал. Молодой тридцатипятилетний мужчина сидел у мангала, с шампуром в руке, будто окаменев. Для всех промедление было двух-трёхсекундным — для него гораздо более продолжительным. За несколько мгновений в памяти пронеслись все скандалы и ссоры с супругой, родившей ему не его ребенка. Пронеслись все моменты, в которые он всё больше и больше убеждался — Витюша, гораздо больше похож на Сергея, чем на него самого. Сначала заметил, что цвет и разрез глаз у сына несколько иной — глаза большие, черные, в то время, как у самого Николая серые и слегка раскосые. Потом, светлый волос потемнел, Витюша стал шатеном, хотя, и отец и мать были русыми — у Оксаны это видно по корням, когда она не успевала их вовремя подкрашивать. Привычки тоже говорили о многом. Маленький Коля, никогда не любил всё то, с чем так нравилось играть Витюше — конструкторы, шахматы, морской бой. А вот брат всё это в детстве обожал…

На тест ДНК тратится не пришлось — Оксана сама, изрядно подвыпив вина с подружками, сболтнула одной из них, что уже была беременна, когда выходила замуж. А также, поведала от кого. На её беду, той самой подружке очень нравился крепкий и симпатичный Николай Булавин, а потому она, при удобном случае, не преминула рассказать ему о пьяных откровениях супруги. Однако, увести не получилось. А вот превратить домашний очаг своей, в тот момент, уже бывшей подруги в адский котёл — вполне. Вот уже третий год, не было и недели, чтобы Оксана не получала от мужа крепкой затрещины. Нельзя сказать, что Николай избивал жену. В глубине души он был, в этом отношении, джентльменом. Но, до той же самой глубины, свою супругу ненавидел… Любил и ненавидел одновременно. И вот сейчас, сам себе об этом напомнил.

— Ну чего застыл? Или ты там жрёшь втихомолку? — пошутил Сергей.

Всем, кроме брата и его супруги, шутка показалась к месту. Родители засмеялись, молодая женщина насторожилась, а Коля, стиснул шампур так, что нехотя согнул мягкий металл.

— Ты оглох там? Мяса, мяса, мяса! — застучали по столу вилками Владимир Иванович и Сергей.

— Хреняса! — рявкнул Коля. — Пошли вы на хер со своим мангалом!

Он швырнул шампур с шашлыком в угли, быстрым шагом пошел прочь, в направлении дома.

— Чего это с ним? — выразила оторопелое недоумение Вера Кузминишна.

— Ничего, — поспешила успокоить свекровь Оксана. — Просто… Не знаю, переволновался!

— Чего? — скорчил Сергей гримасу.

— Ничего! — гаркнула Оксана. — Вообще ничего! Витюша! — позвала она ребенка. — Пойдем в дом? Поздно уже, хорошо?

Мальчик пожал худенькими плечами, взял маму за руку и босоного пошлёпал за ней. Когда они подходили к крыльцу из дверей показался Николай с сигаретой в зубах. Оксана застыла в нерешительности, сильно сжав детскую ручонку. Коля чуть виновато, но, казалось, как-то злобно скукожился, спустился со ступеней. Жена обошла его по настолько широкой дуге, насколько это было возможным, и скрылась в темноте прихожей.

— Коляба! Что за истерики? — поднялся с табурета Сергей, изображая полное недоумение, хотя, уже догадывался откуда дует ветер. — Чего ты психуешь? Вот сына напугал, жену…

— Сына, жену… — перекривил его брат. — А чьего сына я напугал? А? Не подскажешь? — продолжил он, когда Сергей подошел достаточно близко, чтобы всё отчетливо слышать, в то время, как до родителей могли бы долететь лишь невнятные обрывки фраз.

— Коляба, — протянул старший брат. — Ну, что ты?

— Может, скажешь, что я не прав?

— Я не знаю…

— Да всё ты знаешь! — отсек последующие отговорки Коля. — Ты же знал, что я её люблю?

— Ну, знал…

— Конечно, знал! — злобно усмехнулся Николай. — Я же за ней с пятнадцати лет бегал! Я же на стройку, в шестнадцать, пошел подсобником, чтоб на моцик накопить!

— А, при чем тут моцик? — удивился Сергей.

— Ну, не перед тобой же рисоваться! Я же из армии ей письма писал…

— Отвечала?

— Нет, не отвечала.

— Ну и на хрен она тебе, неприступная такая, сдалась?

— На хрен… — снова усмехнулся Николай. — Сука ты, братан! Причем, сука редкосная! Ты же с ней шашни водил, когда у меня только всё наклёвываться начало! Понимаешь? Наконец-то, начало!

— Водил… — с тихой усмешкой выдавил из себя уже Сергей. — Так, пару раз, по пьяни… Вот и все шашни. А ты бы…

Договорить у старшего брата не вышло. Сильный и резкий удар прилетел аккурат в левый висок. В глазах потемнело, в ушах встал протяжный гул и Сергей слетел с крыльца, прямо в грядку, поломав пару кустов пиона.

— Коля! — выкрикнула Вера Кузминишна, но муж властно поднял руку вверх, сигнализируя о том, что в этот раз супруге лучше утихнуть.

— Помолчи! Большие мальчики уже — сами разберутся! — проскрипел старик. — Лучше, вон, мясо с огня прибери! Сгорело уж всё…

И отец и мать понимали в чём дело. Давно чувствовали, что в семье их младшего сына, что-то не так и, конечно же, в конце концов, осознали что именно. Они хорошо помнили Сергея ещё малышом и про себя отмечали — внук, почти точная его копия.

Старший брат несколько секунд провел полулёжа, в прострации. Как только в голове перестало нестерпимо шуметь, а к окружающему миру вновь вернулись краски, изрек первое, что было на языке.

— Ты что, охренел?

— Закрой пасть! — прошипел младший брат. — Лучше вали домой! Иначе, я тебя сегодня, точно придушу!

— Да, ты…

— Да «он»! — перебил своего первенца отец, подхватывая Сергея под локоть и помогая подняться. — Давай, Серёж, ступай домой. Коля прав. Завтра, на свежую голову, потолкуете. А сегодня — нечего тут пьяный дебош устраивать!

Старик глянул в лицо младшему сыну, тот одобрительно кивнул.

— Пойдем, я тебя до калитки провожу, — мягко проговорил Владимир Иванович, всё еще поддерживая сына под локоть.

— Пап, ты видал? — с недоумением спросил тот.

— Видал, — усмехнулся отец. — Я б тебе и не так влепил, если б ты мою жену обрюхатил!

— Ты что, знал? — искренне изумился Сергей.

— Знал! — крякнул Владимир Иванович. — Фотки свои детские посмотри, чучело! Тут и знать ничего не надо!

— Да уж… — вздохнул Сергей.

— Да уж… — повторил пожилой отец. — Ну, ничего! Разберётесь! Братья ж, всё-таки…

— Ну да, ну да… — протянул сын. — Коляба! До завтра! — крикнул он извиняющимся, слегка скулящим тоном, уже выходя за ворота.

— Ага! Бывай! — махнул рукой Коля. — Брателло, сука… — буркнул себе под нос, глубоко затянулся и запустил в полумрак продолговатое сизое облако.

* * *

Идти в родительскую квартиру Сергею не хотелось. Что там делать? Спать — рано, на часах, всего-то, без пяти десять. Смотреть телевизор? Вот ещё! Он задумался об этом миновав уже пол пути к дому, на протоптанном людскими ногами перекрестке, что был, аккурат, посредине пустыря. Постоял с полминуты и свернул вправо. Эта дорога вела к реке. Минует зеленый «амброзиевый островок», пройдет мимо трёх многоэтажек, потом частный сектор и упрётся в худую тропку, ползущую сквозь заросли кустарника, прямиком к дикому пляжу, где проходили летние деньки, родом из беззаботного детства.

По дороге, очень кстати, встретился круглосуточный небольшой магазинчик, где хозяйничала полупьяная продавщица. Сергей решил, что дополнительная доза «антидепрессантов» просто необходима.

— Здравствуйте! — отвлек женщину от сканворда. — Виски есть?

— Не имеем! — слегка заплетающимся языком промолвила подрастрёпанная особа лет пятидесяти. — Могу порекомендовать бренди. Отлич… — почти кокетливо икнула продавщица. — Пардон. Отличная штука!

— Я вижу! — улыбнулся Булавин. — Давайте.

Прикупив, в придачу к алкоголю, сигарет и сладкой газировки, Сергей прошёл-таки намеченным маршрутом и оказался на некогда чистом песочном, а ныне, неухоженном и захламлённом пляже. Как выяснилось, инженер оказался не единственным человеком, которому в этот вечер пришла в голову светлая мысль отдохнуть у воды.

На свалившемся, ещё во времена Горбачёва, дереве, которое за годы напрочь лишилось коры и больше напоминало вытянутый валун, сидела девушка. В руках незнакомка сжимала банку с каким-то коктейлем — явно помесью спирта с убийственной дозой кофеина и теина. Гремучая смесь!

— Позволите? — обратился к даме Сергей, кивая на дерево, которое, объективно, являлось лучшим импровизированным сидением в зоне видимости.

— Что — «позволите»? — обернулась девушка и непонимающе хлопнула хмельными глазами.

— Присесть, — уточнил Булавин.

— Пожалуйста! — лениво махнула она рукой.

«Явно ПТУшница или бывшая ПТУшница» — подумал Сергей.

На вид незнакомка казалась молоденькой, но вряд ли моложе девятнадцати-двадцати. Волосы прямые, длинные и темные, в полумраке не разобрать точный оттенок. Ножки стройненькие и тонкие. Личико казалось симпатичным, но опять же, сумрак вносил некую неопределенность. Но вот облачение и манеры, свидетельствовали о том, что это нежное создание родилось в этом небольшом городке, здесь же училось, здесь же работает, и здесь же, скорее всего, состарится.

Ничего предосудительного Сергей в бессменности ПМЖ не видел. Просто, сам, будучи выпускником единственного местного училища, знал уровень культуры его воспитанников, который всегда, за редким исключением в виде отдельных индивидов, был ниже плинтуса. И если сразу же, по окончании, не пристроится в приличный ВУЗ или же не попасть в, действительно, грамотный трудовой коллектив, коих в городке можно было пересчитать по пальцам, то болванка настоящего человека, так и оставалвсь болванкой.

Сергей был уверен: культура — именно то, что отличает человека, от дикого зверя. Ни больше, ни меньше! И, на первый взгляд, культуры девочке не хватало. Ужасный коктейль, огромные, неподходящие ни к одной детали гардероба серьги, яркие тени и помада. Несмотря на то, что любопытство инженера обитало довольно далёко от мира моды, он понимал — женщина должна акцентировать мужское внимание либо на глазах, либо на губах. Все вместе выглядит вульгарно, даже как-то, как говорила мама, «шлюховато»…

— А вам тоже грустно? — вдруг заговорило, вполне симпатичное, несмотря на все отталкивающие факторы, создание.

— А вам? — ответил Сергей вопросом на вопрос.

— А мне — да! — выпалила девушка, потрясла банку и, убедившись, что та пуста, швырнула её в сторону.

— Что так?

— Ничего, — насупилась подвыпившая девица, — не твоё дело!

— Ну, как знаешь…

Булавин пожал плечами, закурил, достал из пакета бренди и газировку. Налил спиртное в пластмассовую рюмочку, выпил. Отзывы продавщицы, относительно этого напитка, показались ему, мягко говоря, несоответствующими реальному положению дел. Бренди был резкий и невкусный. Один в один — плохой суррогатный коньяк, что продают из под полы в Чечне или Ингушетии. Пахнет здорово, а на вкус — отрава.

Сделав небольшую паузу, Булавин налил ещё. Вторая рюмка показалась ему уже не столь противной и, что называется, пошла, как к себе домой, даже не пришлось проталкивать газировкой. «Дело привычки» — подумал он. В Черногории выпивал только хорошее спиртное, которым щедро одаривали партнеры. Причем, не только с Балкан, но и из Бельгии, Италии, Швеции — он работал со многими. И эти многие знали — русские любят выпивку. А хорошую выпивку — особенно.

Нездорового интереса к хмельным напиткам у Сергея не было. Потому, подарков хватало с головой, чтобы не заботится о том, что поставить на стол, когда приходят друзья или что начислить в рюмочку в промозглый вечерок. Так что, вполне возможно, этот бренди был не так уж плох, в принципе. Просто намного хуже того, к чему инженер-энергетик уже успел привыкнуть.

— Что пьешь? — нарушила молчание девица.

— Бренди. Будешь?

— Ха, — хмыкнула та. — Я уж думала, не предложишь!

На этот мужчина пропустил замечание малолетки мимо ушей, наполнил стограммовый пластиковый стаканчик наполовину и протянул девице.

— Тебя как зовут-то? — поинтересовался он.

— А это имеет значение? — кокетливо подняла она бровь, но, уже через секунду, поняла, что излишне выделывается. — Лена… Меня зовут Лена.

— Сергей, — в свою очередь представился Булавин.

— Ну, тогда давай — «за знакомство»! — предложила Лена, — А ты, себе чего не наливаешь? Споить меня решил?

— Споить… — хохотнул Сергей. — Не во что наливать! Стаканчик-тоодин!

— Как непредусмотрительно! — покачала головой девица и извлекла из сумочки еще один одноразовый стакан, правда объёмом вдвое больше.

— Ух-ты! — удивился Булавин. — А ты продуманная, я смотрю!

— А-то! На! — протянула она ему тару. — Наливай!

Булавин улыбнулся, начислил и себе полтинничек. Они подняли бокалы, как в средние века, в знак приветствия, о чём ПТУшница, наверняка, не знала, выпили.

— Ммм… — многозначительно промычала девица. — Неплохо, неплохо!

Её восторга Сергей особо не разделял, но кивнул в ответ.

— Ну, что — по второй? — предложила Лена.

— Тебе-то хоть, употреблять закон разрешает? — усмехнулся инженер.

— Закон — да. Отчим — нет.

— Строгий?

— Не… Просто дебил.

— Понятно, — не стал вдаваться в подробности Сергей, заново наполнил стаканчики — стограммовый наполовину, двухсот — на четверть. — Так, что у тебя стряслось-то?

— Да, так… — отмахнулась Лена. — Мой, мою лучшую подругу, практически сестру, крутил. Представляешь?

— В смысле «крутил»?

— Ну, на что вы девок крутите?

— Да, ну!

— Вот тебе и ну! Прихожу на площадь, а он там ей чего-то в ушко навяливает, козёл!

— Может, он просто, ну… — замялся Сергей. — Не знаю, историю какую-нибудь рассказывал.

— На ушко?

— Может «секретную историю»…

— Ага! — воскликнула Лена. — Знаю я эти истории. Отморозок…

— Ну, не расстраивайся! — Сергей налил ещё по пятьдесят и протянул девушке. — Всё образуется! У меня тоже — ух, какие дела сердечные! Ничего, рассосётся…

Он старался убедить в этом, не столько шапочную знакомую, сколько самого себя. Сейчас больше всего хотелось, чтобы в семье, к которой он сбежал с тёплого насиженного места, было всё хорошо. Ничего не хотел так сильно, наверное, никогда в своей жизни…

— Вот ты где! — раздалось со стороны тропинки, тянущейся к пляжу сквозь кустарник. — О! И хемуля уже себе выискала!

На песок ступил молодой парень, лет двадцати, не старше. Потертые обтягивающие джинсы, олимпийка «Адидас», кроссовки той же марки. Молодчик вразвалочку подошёл к парочке.

— Ты кто такой, хемуля? — бросил он Сергею и, не дождавшись ответа, тут же обратился к Лене. — Слышишь! Это что за хрен?

— Сам ты хрен! — не стал молчать инженер.

— Что ты там вякнул? — набычился молодчик.

— Что слышал! Ты чего хамишь, парень?

Сергей поднялся с бревна и встал перед пришельцем. Телосложением они были примерно одинаковы, разве что Булавин казался чуть выше ростом. Молодчик мягко, но, вместе с тем, напористо боднул инженера.

Так обычно делают бараны — упрутся лбами и тужатся, пока один из дуэлянтов не сдастся. Сергей был слишком интеллигентен для того, чтобы уподобляться, столь хорошо обыгранным в сотнях анекдотов, животным. А потому, не стал отвечать давлением на давление, отшатнулся назад и резко вернул голову на прежнюю позицию, в горизонтальной плоскости и чуть ниже в вертикальной. Проще говоря, как следует, ударил противника в нос. Молодчик, не ожидавший такого поворота событий, рухнул на спину. Попытка резко подняться была тут же пресечена пинком ноги.

— Лежи уже, сучёнок! — выругался Булавин, во второй раз возвращая парня в лежачее положение, после очередной попытки продолжить поединок стоя. — Понарожают идиотов!

Лена что-то верещала за спиной, но Булавин не обращал на это особого внимания. После четвёртой неудачи в деле возврата в вертикальное положение, молодчик перестал брыкаться и просто с ненавистью поглядывал снизу.

— Всё? Успокоился? — с вызовом бросил инженер. — Ну, всё! Разбирайтесь тут сами! Я пошёл! Пока, Лена! — гаркнул он ошарашенной девице, спокойно сложил в пакет бренди, игнорировав газировку и направился прочь.

— Ты куда, сука? — раздалось из-за спины, когда Булавин отошёл уже метров на двадцать.

— Чего тебе ещё надо? Может до…

Озвучить мысль до конца Сергей не успел. Что-то сильно ударило в спину. Мир будто нажал свою собственную кнопку «Mute». Потом послышались удары. Такие, ритмичные — тук-тук, тук-тук, тук-тук… А потом, земля, словно невесть на что разозлившись, ударила в лицо. Булавин ничего не чувствовал. Ни как подкосились ноги, ни как упал. Всё было ватным — и тело и окружающая реальность. И даже темнота, сменившая всё вокруг, тоже казалась ватной. «Чёрная вата», — подумалось Сергею, — «бывает же»…

Глава 3. Живой? ​ ​

Сергей сидел на поваленном старом дереве и смотрел на воду. В голове не было никаких мыслей. Так бывает, когда задумываешься о чём-то, а затем мозг, будто самовольно, берёт тайм-аут. И тогда в черепной коробке образовывается некий вакуум. Звуки становятся приглушёнными и сливаются в непонятный фон. И вот, сидишь ты так, уставившись в одну точку, пока кто-нибудь из знакомых не подойдёт, не помашет рукой перед глазами и, с многозначительным — «Эй!», не начнёт трясти за плечо. Сергея Булавина из ступора никто вывести не пытался. Он вышел из него сам, когда пришло время. Ощущения были такими, будто невидимая сила подняла его с глубины реки и тело само, жадно и ошарашено, вдохнуло весенний воздух.

Инженер огляделся. Вокруг был все тот же замусоренный пляж. Под седалищем — всё то же, больше похожее на камень, дерево. Судя по освещению, над городом разливалось утро. Или же вечерело — разобрать сложно. В небе висели свинцовые облака, а над землёй стелился не очень густой туман. Всё было как-то странно — краски блеклые. Но, зато окружающие предметы виделись настолько чётко, что даже непривычно, словно на фотографиях со сверхвысоким разрешением. На бревне, на котором сидел, Сергей видел все трещинки, даже микроскопические. Смотря под ноги, мог различить в однородной массе каждую песчинку.

Сергей вспомнил, как долгое время играл в любимую компьютерную стрелялку, на самых низких параметрах, а потом купил новый мощный ноутбук и выкрутил все графические настройки на максимум. Как тогда… Только в жизни. А ещё была некая легкость и потерянность. Но это Сергей мог объяснить. С ним так было всегда после перепоя. Он называл это ощущением «младенчества» — чувствуешь себя чистым и каким-то наивным, что ли… В общем, до поры до времени — чувство довольно приятное, но, ровно до того момента, как начинает накатывать головная боль и тошнота. Пока, эти симптомы похмелья к Сергею не пришли, и он был благодарен судьбе за эту отсрочку.

Неужели он так напился, что отрубился прямо здесь, на пляже? Очевидно так. Другого объяснения инженер найти не мог, да и не очень-то хотел. Куда подевалась девица и её ревнивый хахаль — тоже интересовало мало. Сейчас хотелось пойти, купить бутылочку пивка и поскорее вернуться домой, чтобы оборвать волнительное ожидание родителей. Всё-таки, ночью его не было — беспокоились старики, наверное. Да и с братом хотелось увидеться. Не то, чтобы хотелось… Просто очень о многом следовало поговорить. О Витюше, конечно же, в первую очередь. Внутри непоседливо пыталась угнездиться ершистая стыдливость.

Он обидел всех… Брата — ранил в сердце, Оксане — сломал жизнь, маленькому Вите — не сделал ничего, ровным счётом ничего, хотя должен был… И, самое главное, что даже после слов Оксаны, о том, что шестилетний пацан, которого воспитывает брат, на самом деле его собственный сын, Сергей даже не подумал о том, что должен занять хоть какое-то место в жизни мальчика. Пусть не отца — этой чести он не достоин, но, хотя бы, любящего дяди, коим, де-юре, является. Не подумал об участии, об ответственности. Он даже не особенно рассмотрел, что там смастерил мальчик из разноцветных кубиков…

Чувствуя себя самой настоящей дрянью, Сергей Булавин, понуро побрёл по тропинке, ведущей от пляжа к «цивилизации», миновал длинные многоэтажки, так и позабыв зайти в магазин, и вскоре вышел на тот самый пустырь, где во вчерашнем праздничном сумраке, на пересечении народных троп, решил идти не домой, а к воде. Ему показалось, что он каким-то образом умудрился промочить ноги. В кроссовках засела унылая сырость. Но, как ни странно, она никак не ощущалась. «Парадокс, — подумал Булавин. — Вроде бы сыро, но никакого дискомфорта и нет вовсе. Наверное, похмелье». Придя к такому выводу, решил сначала наведаться к родителям — успокоить стариков, а уже потом к брату — поговорить по душам, без кулаков, и попробовать расставить, хотя бы, часть точек над множеством «и».

Войдя во двор родительской пятиэтажки, увидел на лавочке пожилого мужчину в сером костюме, выглядывающей из под ворота желтой, хорошо отутюженной рубашке и с тростью, которой тот ворошил мелкие камушки, очевидно, пытаясь выложить из них какую то фигурку.

— Здравствуйте, дядя Груша! — выкрикнул Сергей, памятуя об ослабленном годами слухе.

Он узнал старика — соседа из их же подъезда, жившего этажом выше. Звали мужчину Григорий, фамилия была говорящей — Вайнштейн. Потому, отец Сергея, иначе как «старым жидом», пенсионера не называл, хотя, делал это без злобы, скорее с юмором. Сергей же, будучи мальчишкой, как и другие его сверстники, звал Григория Вайнштейна Эйнштейном, в силу созвучия фамилии или просто — дядей Грушей. Когда инженер уезжал за границу и прощался с родными и знакомыми, дядя Груша, на пирушке, которую Булавин закатил в честь отъезда, не присутствовал, поскольку захворал. Говорили даже — не выкарабкается старик. Ан, нет! Вот он — сидит, как и раньше, на своей любимой лавочке.

— Дядя Груша, вы меня узнали? — отвлёк Булавин пенсионера от не слишком, по его мнению, увлекательного занятия.

— А, Серёжка, — вовсе не по возрасту озорно поднял глаза старик. — Привет, привет. Давно здесь?

— Вчера приехал, — признался Сергей. — Как вы? Не болеете?

— Не, Серёж, не болею. Здесь вообще болеть не принято.

— И это правильно! В наше время болеть дорого и бесперспективно. Тем более, с нашей-то медициной! — хохотнул Булавин. — Ну, дядь Груша, я к родителям! Я к вам забегу ещё.

— Забегай, забегай… — равнодушно ответил пенсионер и снова принялся ковырять тростью горстку маленьких округлых камушков.

Сергей взбежал на второй этаж, распахнул дверь родительской квартиры и буквально влетел внутрь.

— Пап, мам! Со мной все хорошо, я живой, здоровый и даже не кашляю!

Он, не разуваясь, пробежался по коридору, заглянул в одну комнату, во вторую, на кухню — квартира была пуста.

— Странно! — вслух подумал Булавин. — Не остались же они у Колябы?

Он побродил туда-сюда, почесал затылок, и решил — коль, больше ничего не остаётся, посмотреть телевизор. Однако, здесь его ждало разочарование. Сколько Сергей не жал кнопки пульта — экран транслировать лишь чуть зеленоватую черноту. Инженер щелкнул выключатель в прихожей — ничего не последовало, лампочка не загорелась. Манипуляции с тумблерами на счетчике тоже ни к чему не привели — ток решительно не хотел течь по проводам, оплетающим пространство родительской квартирки. И, очевидно, не было света во всем доме.

Сергей не сильно расстроился — запер входную дверь, спустился по лестнице, вышел во двор, где дядя Груша всё так же методично скрёб своей палкой по бетону дорожки, пытаясь сложить невесть что из мелкой гальки.

Булавин закурил и направился к старику. Показалось странным, что дым был совсем безвкусным, каким-то лёгким, воздушным, однако инженер не придал этому особого значения.

— Дядь Груша! — снова потревожил пенсионера. — А папа с мамой, не видели — никуда не уходили?

— Папа с мамой? — с недоумением переспросил Вайнштейн. — Да они ещё и не приходили даже.

— Во, дела! — удивился Сергей и присел рядом с Григорием. — Значит, у брата остались на ночь. Странно…

— Чего странного? Не пришло ещё их время. Да и не факт, что они сюда придут, — сухо резюмировал старик.

— А куда ж ещё? — удивился Сергей.

— Ну… Не все же сюда приходят… — так же сухо продолжил Вайнштейн. — Я, вот, здесь. Ты тоже. А многие куда-то в другое место уходят.

— Дядь Груш, чего ты несёшь? — снисходительно, но с легким укором проговорил инженер. — Ты чего — прибухнул? Тебе же нельзя! У тебя ж сердце…

— О-о-о, молодой человек! — наконец оторвался от своих камешков Вайнштейн и пристально посмотрел на Сергея. — Вы, по всей видимости, как у вас говорят, «не догоняете», видимо?

— Чего?

— Ну, где ты вообще есть. Так, ведь?

— Я сейчас не догоняю, чего ты несёшь, старый? — начинал Сергей терять терпение, но, как ни странно, ни гнева, ни раздражения не чувствовал. — Где родители — не знаешь, так? Чего ты мне голову морочишь, какой-то ерундой! Приходят, уходят…

— Твои родители — живы! — перебил его Вайнштейн. — А, вот ты, как, в принципе, и я — уже нет. Сынок — ты умер! — почти ласково протянул дядя Груша. — Добро пожаловать, как говорится!

— Я, конечно, извиняюсь, — прижал руку к груди Сергей, изображая знак глубочайшего уважения, — но, иди ты на хрен, дядя Груша! Совсем, на старости лет, сбрендил, такими вещами шутишь!

Инженер рывком поднялся с лавки, зашагал вдоль дома, в намерении обогнуть его и выйти на пустырь, разделяющий родительский дом с домом брата.

— Козел старый! — буркнул он себе под нос, отойдя уже достаточно далеко.

Пожилой мужчина грустно посмотрел ему в след, а затем вновь скосил взор на свои камушки, что лежали аккуратной кучкой у под ногами.

— Такими вещами не шутят… — согласился с Сергеем пенсионер. — Особенно здесь…

Булавин миновал три подъезда, завернул за угол и вышел на поросшее амброзией поле. Только сейчас он заметил, что растения, какие-то пожухлые. «Ну и хорошо!» — подумал Сергей. «Может, сами по себе, вымрут? А то, люди с аллергией сколько лет мучаются, а никому до этого пустыря никакого дела нет!» И все же, было странно видеть сорняк таким безжизненным, в мае-то месяце!

Булавин размашисто зашагал по тропинке, уходя всё дальше ещё и в свои собственные мысли. Почти миновав, обычно зелёное, а сейчас, желтоватое родимое пятно на теле города, чуть не сбил с ног пожилую пару.

— Ой! — вырвалось у инженера, когда он нос к носу столкнулся со стариками, остановившись как вкопанный, буквально в полуметре. — Здравствуйте, с праздником!

Сергей заметил на пиджаке у мужчины награды времен Великой Отечественной. У женщины тоже висели какие-то три медальки, но юбилейные, выданные в ту или иную годовщину Великой Победы.

— И тебя, сынок! И тебя! — ласково промолвила старушка.

— Куда летишь так? — без злобы, но строго, по-военному, спросил ветеран-фронтовик.

— Да, к родным, — решил не таить инженер. — Вчера Девятое отмечали и, как-то, разбрелись в разные стороны. Надо бы собраться обратно.

— Прям, всей семьей собирались? — удивилась женщина.

— Ну, да! Это ж, естественно! — недоумевал инженер.

— Ой, бедные, бедные… — покачала головой старушка, взяла супруга за руку и повела дальше.

— Надо же, всей семьей… — слушал Сергей удаляющиеся причитания.

— Бывает, что ж тут поделать. Бывает… — успокаивал её супруг. — В войну-то, не то, что семьями, целыми деревнями…

— Сумасшедшие, какие-то! — тихонько пробурчал инженер себе под нос, и зашагал дальше.

Достигнув Колькиного двора, удивился насколько, на самом деле, оказалось обманчивым первое впечатление от жилища. Вчера всё казалось таким свежим, уютным… Сейчас картина виделась несколько иной — ворота по углам проржавели, забор тоже был весь коричнево-бурый, в стенах самой постройки наблюдались мелкие трещины, меж кирпичей, кое-где, выкрошился раствор. Судя по всему, брат, покупая дом, думал о том, что приведет его в порядок, но руки до этого, по всей видимости, так и не дошли.

Булавин открыл калитку, вошёл. В дальней части двора, заметил Витюшу. Ребёнок сидел на том же самом месте, что и вчера, во время застолья и, так же, игрался с конструктором. Подойдя ближе, Сергей смог различить, что же смастерил шестилетний пацан. Это была Эйфелева башня, которую сейчас Витюша инкрустировал жёлтыми квадратными детальками.

— А это что? — весело спросил Сергей, указывая на яркие пластиковые квадратики, которые ребенок старательно крепил на вершину и к арке.

— Огоньки, — не отрываясь от своего занятия, ответил мальчик. — Она же горит ночью — вот и у меня будет гореть…

— А где ты её увидел? — поинтересовался инженер.

— У мамы, в журнале. Она хотела к ней съездить. Только вот, денег не было. Вот я и решил ей сделать и подарить.

— Ты молодец! — похвалил мальчишку Сергей и взъерошил темные густые волосы. — Ой! — испугался он. — У тебя, часом, температуры нет? Какой-то ты, горячий!

Ребенок поднял глаза и резво замотал головой. В его лице было что-то непонятное. Ничего такого, просто, оно казалось ярче, чем всё вокруг. А ещё слегка мутноватым. Сергей не смог понять, в чём дело. Или это у него жар? Всё-таки провел ночь у воды, да ещё и ноги промочил. Или похмелье… Алкоголь коварная штука, а суррогатный — тем более. Бог его знает, что за дрянь ему продали в круглосуточном магазинчике, где проверок, всяких там «роспотребов», отродясь не было!

— С кем ты там разговариваешь? — послышался с крыльца голос Оксаны.

— Оксан, это я! — отозвался Сергей. — Слушай, а у Витьки, температуры, часом нет?

— Витя, пойдем в дом! — раздалось над самым ухом инженера.

Он обернулся, но ничего не увидел. В другую сторону — и опять ничего. Потом, пригляделся — возле ребенка пространство как-то подрагивало. Это было похоже на то, как поднимается горячий воздух от раскаленного солнцем асфальта. Только сейчас этот воздух имел форму, чем-то напоминающую…человека!

Сергей сам испугался своих мыслей и немного опешил. Присмотревшись получше, обнаружил, что силуэт имеет оттенки. Именно оттенки. Будто с картинки высосали цвет, почти полностью, оставив лишь полупрозрачный намёк, от которого ни «холодно ни жарко». Словно пытаешься вглядеться в очень старую, выцветшую картину. Булавину стало страшно, и он инстинктивно схватил мальчишку за руку.

— Пойдем, пойдем! — снова раздался знакомый женский голос. — Завтрак стынет.

Тонкие пальцы мальчика словно выплыли из ладони Булавина. Они были будто в мыле — неуловимы, за них просто невозможно было уцепиться.

Инженера начала охватывать паника. Он вскочил, озираясь, будто загнанный и перепуганный лис, похлопал по карманам, в надежде нащупать сотовый и вызвать, то ли полицию, то ли скорую — на тот момент ещё не решил, но телефона не оказалось на месте. Тогда он со всех ног бросился наутёк. Забыл о мальчике, которого увело «непонятно что», о брате, который тоже мог стать жертвой неведомого фантома, о родителях…

Он просто бежал, охваченный ужасом. Бежал сквозь пустырь, то и дело, задевая, то плечами, то головой, зарлапившиеся листья пожухлой амброзии. Миновав поле и двор, в котором вырос, буквально влетел на второй этаж своего подъезда. Спешно открыв замок, сам удивившись повиновавшимся пальцам, заскочил в квартиру и заперся на все возможные засовы. Выхватив из деревянной подставки самый большой нож, Сергей забился в угол кухни, между батареей и стиральной машиной, присел на корточки, чтобы стать невидимым через окно.

Сколько прошло времени — даже боялся догадываться. Может минута, может час, может два, как в дверь постучали. Борясь с желанием забиться под мойку или попытаться утрамбовать себя в утробу стиральной машины, набрался мужества и выкрикнул шаблонное: «Кто там?».

— Свои! — раздался с обратной стороны входной двери, скрипучий голос Вайнштейна. — Отпирай, потолковать надо!

Булавин несколько секунд колебался, но, всё же, собравшись с духом, поднялся, и медленно подошел к двери.

— Дядя Груша? — уточнил он.

— Груша, Груша… — подтвердил голос.

Собачка цепочки покинула продолговатый паз, засов-шпингалет отполз в сторону, основной замок обернулся трижды — дверь отворилась. На пороге стоял Григорий Вайнштейн и вертел в пальцах навершие своей неизменной трости.

— Войти можно? — поинтересовался старик.

— Да, конечно… — растерянно ответил инженер и отступил на шаг влево.

— Ты, что, кухарить решил? — кивнул Вайнштейн на нож, по-прежнему зажатый в кулаке Булавина.

— Что? А, это? — наконец понял, в чем дело Сергей и смущённо потряс орудием своей обороны. — Это — так…

— Ага, — усмехнулся пенсионер. — «Так»… Пойдем, присядем?

— Пойдем, — согласился Булавин.

— Ты, главное, не психуй, — начал с наставлений старый еврей. — Игрушку эту — спрячь и слушай, да не перебивай!

— Дядя Груша… — начал, было, инженер-энергетик, усаживась на стул, в то время как Вайнштейн мостился на жёстком кухонном диванчике.

— Не перебивай старших, кому говорю! — повысил голос дядя Груша. — У тебя, наверное, сейчас много вопросов. На некоторые я могу дать ответы, которые тебе следует принять как данность! — он серьезно посмотрел на Сергея, обозначив последнее слово легким хлопком ладонью по столешнице. — Теперь, можешь начинать их задавать…

* * *

— Чует мое сердце — что-то случилось! — безадресно, но чтобы все слышали, жаловалась Вера Кузминишна. — Ну, чего он телефон-то не взял, хотя бы?!

— Не до того было ему, — буркнул сидящий по другую сторону стола, Владимир Иванович. — Всё с ним нормально! Авось, не дитё пятилетнее! Загулял, наверное. Небось, сидит, в кабаке, да пиво жрёт! Паразит…

Булавин-старший бодрился, но на душе у него тоже было неспокойно. После того, как Сергей ушёл от брата, дома уже не появлялся. Родители, само собой, обеспокоились, когда не застали сына в своей постели, вернувшись уже за полночь. Но тогда, Владимир Иванович не придал этому столь большого значения, сколь супруга. Подумал о том, о чём сейчас и говорил. Но отсутствие сына с каждым часом прибавляло тревожных мыслей, в чём, впрочем, он не сильно-то хотел сознаваться. В первую очередь — чтобы не сеять панику, рассадником которой и так стала его жена.

— «Паразит»… — перекривила его Вера Кузминишна. — Мог бы с ним пойти вчера! Проводить, там, поговорить по-отцовски…

— Вера! — воззрился на неё глава семейства и женщина смолкла.

Владимир Иванович терпел нападки и замечания сварливой супруги, но только до поры до времени. У него была своеобразная, трансформирующаяся от случая к случаю, энергетика. Он мог создавать впечатление рохли и тюфяка, и тогда жена наслаждалась дозволенным ей «мозгоедством». Но когда Булавин-старший, действительно, считал неуместными любые посягательства на его достоинство и главенство в доме — становился холодным и твёрдым, как сталь. И вот тогда супруга превращалась в кроткую, покорную женщину. Владимир Иванович ни разу не поднимал руки на свою избранницу. Но ей хватало одного ледяного взгляда, чтобы понять — в данный момент лучше оставить все мысли и придирки при себе.

— А я знаю, где дядя! — вдруг разрядил напряженную обстановку Витюша, сидевший меж бабушкой и дедушкой, и сосредоточенно жевавший гречневую кашу с сосиской.

— Где? — хором набросились на него старики.

— Во дворе, у мангала, — спокойно ответил ребёнок и деловито отправил в рот очередную ложку не в меру разваренной крупы.

— Ну, что ты фантазируешь? — осудительно вопросила вошедшая в комнату Оксана. — Давай, доедай, и компот, вот, пей!

Она поставила на стол стакан с рубиновым напитком и, убедившись, что в тарелке осталось всего на пару ложек, жестами показала сыну, мол, «поторапливайся». Ребенок лихо зачерпнул кашу ещё дважды и протянул матери пустую тарелку.

— А он, правда, во дворе был! — изрёк ребенок с набитым ртом.

— Ага, — покачала головой Оксана. — Ешь молча! Брехло мелкое…

— Правда! — пискнул пацан, и поперхнулся.

— Ох, горе ты луковое! — крякнул дед и принялся хлопать ребенка по спине, пока тот не прокашлялся.

— Вот! Видишь? — прикрикнула мать. — А если бы задохнулся? Сколько раз говорила — не разговаривай с набитым ртом! Весь в отца…

— Хм… Только вот, в какого? — прошептал Владимир Иванович себе в усы, когда слова уже не могли угнаться за скрывшейся на кухне женщиной.

* * *

— У меня в голове не укладывается, — признался Сергей. — Как так-то — умер. Я же здесь! Я же живой!

— Да, здесь. Но, живой ли? — прищурился Вайнштейн, потом схватил нож и, с быстротой несвойственной старику, вонзил Булавину в плечо. — Что есть жизнь? Ты никогда об этом не задумывался?

Он вынул из плоти собеседника нож и положил обратно на стол. Сергей, наверное, должен был упасть без чувств, хотя бы от шока. Однако, лишь на секунду ощутил испуг. Потом вновь воцарился эмоциональный штиль. Он пощупал руку — раны не было, только надрез на рубашке.

— Так, что такое жизнь? — повторил вопрос Вайнштейн.

— Жизнь… — замялся инженер. — Это жизнь! Что за дурацкие вопросы?

— Это они тебе кажутся дурацкими. Пока кажутся… Вот, пробудешь здесь какое-то время — начнешь смотреть на эту «дурость» совсем по-другому.

— А где это — здесь? — наконец Сергей задал вопрос, которого ждал от него сосед.

— Во-о-от! — протянул старик. — Ты начинаешь спрашивать о правильных вещах! Но никто не знает, где это «здесь».

— Тогда на кой чёрт эти вопросы, если никто, всё равно, ничего не знает? — возмутился Булавин.

Старик, почесал аккуратно остриженную бороду, улыбнулся. Ему было безмерно радостно, но виду он, конечно, не подавал. Лишь глаза… В них явственно читалось бездонное одиночество. Не нужно быть психологом. Достаточно просто в них взглянуть. Но, теперь в выцветших от времени голубых колодцах загорелись огоньки надежды. Он встретил того, кого знал при жизни, хоть и разница в возрасте по ту сторону смерти казалась огромной. Но здесь это не имело значения. Значение имело лишь то, что у него появился новый собеседник. А здесь это ценилось гораздо больше, чего бы то ни было. Старик знал — в отличие от других, у Сергея найдётся достаточно причин, чтобы остаться тут надолго. Чувствовал. А чувствам доверять уже научился.

— Ты зря психуешь, — снисходительно произнёс Вайнштейн. — Здесь незнание не порок. Просто данность. Вот, что ты знал о смерти и том, что там, — стрельнул он взглядом в потолок, — после неё?

— То же, что и все, — откровенно ответил Сергей. — Что есть рай, есть ад. Не верил особо, конечно… А так — я даже и не задумывался серьезно.

— Никто не задумывается. Ну, почти никто, — исправился старик. — Я сам, до поры до времени, думал о том, что «после» ничего нет. Просто не стало тебя, и всё тут. Потом уверовал, в старости. А потом, — усмехнулся он, — понял, что всё это придумали люди. Живые люди! Откуда им знать-то?

— Так, где мы? — воззрился на старика инженер. — Это ад? Или, может, рай? Или царство мёртвых, какое-нибудь?

— Откровенно — я толком не знаю. Знаю только, что сюда попадают люди, которые умерли как-то неправильно.

— Неправильно? — выпучил глаза Сергей. — Это как, в твоем понимании?

— Это каждый раз по-разному, — признался пенсионер. — Были здесь те, кто по глупости, были те, кого убили, были, кто сам покончил с собой. Но, так или иначе, — умудрённо поднял он вверх указательный палец, — что-то людей держит рядом с живыми.

— И что же держит тебя? — после некоторых раздумий спросил Булавин.

Вайнштейн только пожал плечами.

— Старый ты дурак! — промолвил Сергей, причем, не со злобы, не для того, чтобы обидеть или выпустить пар, просто так — потому, что это оказалось первым пришедшим на ум.

Вайнштейн в ответ, лишь по-доброму улыбнулся.

— А твой отец говорил «старый еврей», — весело, но с какой-то грустинкой, напомнил Вайнштейн.

— И это тоже, — согласился Сергей. — И дурак и еврей… Странная комбинация, не находишь?

— Нахожу, — Вайнштейн посерьезнел. — Ты, я вижу, успокоился?

— Да, вроде… — предположил Булавин.

— Это очень хорошо! — резюмировал старик. — Более того — это редкость.

— Почему? — не понял инженер.

— Ты помнишь, каким прибежал в эту квартиру?

— Ну, — кивнул Сергей, — перепуганным, наверное…

— Нет. Это был больше, чем испуг, поверь мне. Я такого навидался здесь, — Вайнштейн, как-то резко погрустнел. — Большинство тех, кто сюда попадает — сходят с ума, причем в первый же день, точнее сутки. Ночью здесь жутко…

— И где же это «большинство»? — поинтересовался Булавин.

— Ты скоро всё увидишь сам. Главное — будь спокоен и ничему не удивляйся. Помни! — старик взял Булавина за руку, — с тобой уже ничего не случится! Понял? Ни-че-го! Ты — мёртв. Единственное, чего ты можешь лишиться — это своего рассудка. И вот тогда ты найдешь ответ на вопрос, где находишься. Поверь, это место станет твоим персональным адом…

Глава 4. Местные

Управление городской полиции услужливо делило здание с почтамтом. То, что трехэтажный куб белого кирпича имеет отношение к связи, было понятно с первого взгляда. На фасаде, вот уже несколько десятилетий, красовалась инсталляция в виде глобуса, перетянутого лентой с надписью «Телеграф». Телеграф, как таковой, уже давно исчерпал свою функцию, тем не менее, менять внешний вид постройки никто не спешил, поскольку он уже давным-давно стал визитной карточкой не только здания, но и целого квартала. Когда, ещё не было сотовых телефонов, чтобы не искать друг друга по улицам, очень часто встречи назначали «на глобусе», то есть — у здания почты. Расположение, постройки было весьма выгодным. Двести метров влево — главная площадь, с неизменным «дедушкой Лениным» и администрацией. Пятьсот вправо — рынок, где в «базарный день» можно найти, почти всё, что душе угодно, правда, если это душа не слишком изощренного человека.

Вера Кузминишна ходила сюда, как правило, оплачивать коммуналку. Но в этот раз, женщина зашла не в левую, а в правую дверь.

— Здравствуйте! — неуверенно изрекла она с самого порога и направилась к небольшому зарешеченному окошку. — Заявление написать можно?

Долговязый молодой человек по ту сторону решетки, тяжело вздохнул и полез в ящик искать чистый лист бумаги.

— А на что жалуетесь-то, бабуля? — спросил он, ища глазами, куда-то вечно пропадающую из поля зрения ручку.

— Человек пропал. Сергей Владимирович Булавин. Тысяча девятьсот…

— Подождите, подождите! — остановил её сержант. — Сейчас, всё подробненько напишите: где пропал, когда, кто, при каких обстоятельствах и так далее.

— Пропал вчера, — затараторила Вера Кузминишна. — Где и при каких обстоятельствах — не знаем! Ушел и…

— Стоп! — перебил пожилую женщину долговязый. — Что значит «вчера»?

— То и значит. Ушел от брата и домой не вернулся ночью. Вот, до сих пор нет.

— Же-е-е-нщина! — устало протянул молодой полицейский. — Пропал — это когда три дня человека нет. А, если вчера ушёл — это загулял, или у бабы какой остался! Вот, пройдет три дня — тогда приходите!

— Ну, сынок! — взмолилась старушка и попыталась просунуть под решётку мятую тысячную купюру. — Может сейчас заявление, а?

— Женщина! — прикрикнул на неё сержант. — Уберите это! — кивнул на деньги. — Я вас, между прочим, арестовать за это могу!

— Арестовывай! — проскулила старуха. — Только заявление прими!

— Сдурела бабка! — прошипел он себе под нос. — Так, разговор окончен! — отрезал и закрыл окошко изнутри.

Старушка сжала в морщинистый кулачёк зеленоватый прямоугольник тысячной купюры, вздохнула, и пошла прочь, с надеждой, что вернувшись домой обнаружит там старшего сына. Тихонько поплачет, закрывшись в ванной, а потом надает ему таких тумаков, чтобы на всю жизнь запомнил! Хотя, конечно, материнское сердце подсказывало, что её самой заветной, в тот момент, мечте — сбыться не суждено.

* * *

— Дядя Груша, а ты как давно здесь оказался? — Сергей, старался не использовать формулировку «умер». Его это пугало. К тому же, он пока не смирился с мыслью о смерти. Потому, комфортнее было именно «оказался».

— Не знаю даже… Какой сейчас год? — поинтересовался Вайнштейн.

— Две тысячи пятнадцатый.

— Значит, уже три года так.

— Долго…

— Да нет, — признался старик. — Есть те, кто гораздо дольше.

— Например?

— Например — Толик, — без промедления ответил Вайнштейн.

— Какой еще Толик? — попытался уточнить Сергей.

— О-о-о-о! — протянул пенсионер. — Толик здесь долго! И мне рассказал многое. Пойдем, познакомлю.

— А далеко идти? — поинтересовался инженер.

— А ты куда-то спешишь? — усмехнулся старик. — Пошли!

Он кивнул в сторону второй школы, что уже много лет гнездилась на главной улице, как раз, между «глобусом» и рынком, только по другую сторону проезжей части. Двое мужчин не спеша пересекли площадь Ленина и вышли на сам проспект. Впереди виднелся почтамт, ещё дальше — перекресток, от которого до школы пройти, буквально, два шага.

— А кто он, этот Толик? — как бы, невзначай, поинтересовался Булавин.

— Толик? Да, обычный паренек, — пожал худыми плечами старик. — Просто, долго он здесь…

— А как долго? — не унимался инженер.

— Вот придём и сам всё спросишь!

— Опять! — чуть ли не вскрикнул Сергей, вытянув вперед руку и указывая куда-то в пустоту.

— Что «опять»? — поднял правую бровь сосед.

— Ты видишь это? — всё так же устремив перст пространство перед собой, пролепетал Булавин.

— Я — нет. Достаточно того, что ты это видишь! — философски заметил Вайнштейн. — А что именно ты мне хочешь показать?

— Фантом! Или, — он замялся, — я не знаю что это! Но я это уже видел!

— Опиши подробно, — попросил пенсионер, деловито прокрутив в сухих пальцах набалдашник своей трости.

— Воздух — он как плавится! И цвета! — не отрывая глаз от проплывающего мимо фантома, продолжал Сергей. — Он, будто, раскрашен, но не полностью. Будто краски очень сильно развели водой и попытались кого-то нарисовать! А ещё… — призрак проплыл между мужчинами и Сергей инстинктивно вцепился в рукав Вайнштейна. — Ты почувствовал? — начал он теребить старика.

— Что почувствовал? — деловито спросил тот, убирая от манжета цепкие пальцы и поправляя сползшую набок шляпу.

— Тепло! От него шёл жар!

— Ты узнал его? — продолжил расспрос Вайнштейн.

— Нет. Я не смог различить очертания. Но это похоже на человека! — закончил своё описание инженер, самым невероятным, на его взгляд, открытием.

— Это и есть человек, — смотрел старик исподлобья. — Понимаешь? Настоящий! Живой!

— Как такое возможно?

— Ох, юноша-юноша… — покачал головой сосед. — Вы не перестаете меня удивлять! И это хорошо!

— Почему? — живо поинтересовался Булавин.

— Почему? Мне не скучно!

— Старый…

— Да, да — еврей, дурак — проходили, — махнул рукой старик, ни капли не обидевшись. — Этот фантом — скорее всего, кто-то из твоих близких! Не знаю почему, но, многие из нас их видят — родных своих. Причем, без всякой подготовки!

— Подготовки? — опешил Сергей.

— Конечно! — кивнул Вайнштейн. — А ты думал? Тут многому можно научиться! Просто нужно чуть лучше прочувствовать это место. Всё приходит с опытом, даже здесь.

* * *

Проходя мимо остановки, Вера Кузминишна ненадолго задумалась — проехаться или смерить пешком тот путь, что отделял здание полиции от дома. Идти было не так долго, но тревожные мысли, мучавшие последние сутки, в конец вымотали. Постояв пару минут в ожидании автобуса, женщина махнула рукой и побрела на своих двоих. Было жарко — пот стекал по шее на спину и уже успел пропитать ткань, так что у поясницы расползся темный влажный круг. Старушка достала из сумки небольшой журнал со сканвордами и начала обмахиваться им, словно веером. Самопальный ветерок придавал сил, и она, как казалось, гораздо легче двинулась в заданном направлении.

И вдруг, в какой-то момент её пробрала морозная дрожь. Будто, на какие-то несколько секунд, попала в голую степь при зимней стуже. Женщина поёжилась, убрала журнал-веер обратно в сумку и, потирая плечи, ускорила шаг. Буквально через мгновение, ощущение внезапного озноба пропало, и она вновь почувствовала, как её коснулись лучи не по-весеннему жаркого солнца.

* * *

Ещё полный сил мужчина и прихрамывающий старик вошли в школьный двор, и пред ними предстало длинное трехэтажное здание. Оно было сложено из красного кирпича ещё сорок лет назад. В двухтысячных пошла мода укрывать кладку безликой тонкой бетонной шубой. Потому, школа из красной, превратилась в серую, совсем не похожую на ту, которую видел Сергей, когда ребенком учился грамоте в этих самых стенах. Однако, сейчас здание виделось скорее пятнистым. Тонкий слой бетонного раствора, во многих местах обвалился и потрескался, так что учреждение казалось абсолютно заброшенным. Лишь, довольно свежие таблички, повествующие о том, что именно здесь находится среднеобразовательная школа номер два, а так же избирательный участок, говорили о том, что впечатление о бесхозности обманчивое.

— Странно, — озвучил свои мысли вслух Сергей. — Мне казалось, что моя школа выглядит приличнее. По крайней мере, из окна автобуса…

— Так и есть, — кивнул Вайнштейн. — Только, там, по ту сторону.

— В смысле? — не понял Булавин.

— Ну, она «там» — другая. Там, вообще, всё другое, — поделился старик.

— Там это…

— Да, да, да… Там — это у живых, — осёк его сосед. — У нас, всё, вроде бы, то же самое, а вроде бы и нет. Все, какое-то мёртвое. В принципе, оно, наверное, и должно быть таким…здесь.

— Интересно почему?

— Да, интересно. Толик говорит — здесь всё выглядит так, как должно выглядеть перед смертью, — пересказывал Вайнштейн чужие суждения. — Вот эта школа, например — такой она будет перед своим сносом. Ну и так далее…

— Толик говорит? — удивился Сергей. — Мне уже, прям, даже интересно, что это за Толик такой…

— А вот и он сам, кстати, — старик вытянул указательный палец в сторону спортивной площадки.

Там, в окружении грубо сваренных турников, с облупившейся местами краской, сидел совсем юный мальчишка — лет пятнадцати, не больше. Взобравшись с ногами на скамейку, на которой, очевидно, отдыхают дети после упражнений, он сидел по-восточному, уставившись в книгу. Парень был худой, с русыми густыми волосами и зачатками щетины под носом и подбородке, легким пушком на щеках. Тщедушное тело покрывали просторная серая рубаха, брюки чуть темнее верха, и кожаные старомодные сандалии — Сергей припоминал, что примерно такие были у деда. Книга, которую с интересом читал юноша, удивила инженера не меньше, чем старомодный облик юнца. Это были основы квантовой физики — далеко не самое легкое чтиво, и доступное пониманию, отнюдь, не каждого.

— Что, Толик, опять перечитываешь? — вместо приветствия, попытался пошутить старик. — Не надоело? В который уже — пятый, шестой?

— Шестнадцатый, — сухо ответил юноша, вложив меж страниц травинку вместо закладки и захлопнув томик. — Здравствуйте, Григорий Васильевич. Как ваши дела?

— Ничего, впрочем, как и всегда, — ответил Вайнштейн.

— Я смотрю — у нас новый житель появился, — озвучил очевидное Толик. — Вы к нам надолго? — обратился он уже к Сергею.

— Надолго? — опешил инженер. — Что он несет? — прошептал на ухо старику.

— Он спрашивает — надолго ли ты планируешь здесь задержаться? — перевёл старик непонятный вопрос, в ещё более непонятное пояснение.

— В смысле? — оторопел Сергей. — А! — хлопнул он себя по лбу. — Здесь — в школе?! Так, мне она триста лет не нужна! Просто, дядя Груша, вот, привёл! — он опять прильнул губами к уху старика. — А у вас тут, что — территории поделены, да?

— Сергей! — отпрянул от него Вайнштейн. — Имеется в виду — «здесь», — он сделал круговое движение руками, как бы пытаясь охватить весь мир.

— Ах, вот вы о чём? — рассмеялся Сергей. — Он, что, блаженный? — шепнул Булавин одними губами Вайнштейну, кивая на сидящего на скамейке парня.

— Вы ему не объяснили? — спросил у старика Толик.

— Нет ещё, — признался тот.

— Что не объяснил? — опять ничего не понял Сергей и принялся переводить взгляд с одного персонажа на другого, теперь сомневаясь и в адекватности соседа.

— Вы, не пугайтесь так! — с улыбкой произнес парень. — Просто, здесь, обычно, люди ненадолго задерживаются — закончат дела и уходят.

— Какие, дела? Куда уходят? — в недоумении начал сыпать вопросы Булавин.

— Дела — те, что там остались, с живыми. А уходят куда — не знаю. Просто уходят и всё. Наверное, туда же, куда и те, кто у нас и вовсе не появляется, — попытался прояснить ситуацию Толик.

— Тебя, что держит? — спросил старик, жестом предлагая Сергею присесть на лавочку рядом с парнишкой.

— Не знаю. А что меня держит? — послушно усаживаясь, спросил энергетик, будто его собеседники и впрямь могли знать ответ.

— На этот вопрос, ты сам должен ответить! — философски подметил юноша. — Но, ты узнаешь, рано или поздно. Все узнают…

— И что тогда? — немного успокоившись, поинтересовался инженер.

— Тогда? — переспросил старик. — А вот этого никто не знает! Это, как с живыми. Никто же из живых не знает, что там…то есть, здесь, — исправился он. — Здесь — после смерти. Вот и мы не знаем, что «там», — кивнул он почему-то вверх.

— А вас, что держит? — проявил интерес Сергей, обратившись сразу к обоим собеседникам.

— Мы тоже не знаем, — вздохнул старик. — Что-то, мы, значит, не закончили при жизни. Вот и не отпускает нас.

— Или кто-то был слишком дорог, — многозначительно изрёк юноша.

— В смысле? — заинтересовала Сергея теория.

— Ну, если вкратце, — посерьезнел юноша, — есть гипотеза, в которую вписывается окружающая нас реальность. Потому, мне она кажется наиболее близкой к действительности. Есть три направления. Первое, — Толик начал загибать пальцы, — если человек жаждет покоя — болеет или просто устал от жизни, то после смерти он его обретает.

— Это, типа, «царства мёртвых»? — озвучил свою догадку Сергей.

— Типа… Не перебивайте, пожалуйста, — попросил юноша. — Второе, — загнул он указательный палец, — если человек очень любит жизнь и не хочет с ней расставаться — он перерождается.

— Как у индусов! — снова перебил инженер.

— Да, «как у индусов», — терпеливо ответил юноша. — Я же просил?!

— Молчу, молчу! — пообещал Булавин и изобразил, мол, «рот на замке».

— И третье — это наш с вами случай! — загнул он средний палец. — Это когда человека что-то держит в мире живых и лишь когда он от этого избавляется, то уходит.

— Есть ещё вариант, — дополнил рассказ юноши старик. — Здесь ещё те, кто не понял, что умер. Или понял слишком поздно. И, как правило, они теряют рассудок, — Вайнштейн сделал некоторую паузу, грустно вздохнул, посмотрел на Сергея. — Это проклятье, не только для них самих, но и живых. Особенно для их близких. Когда ты прибежал с безумными глазами в родительский дом — я подумал, что ты стал одним из них, «неприкаянных»…

— Это и вправду страшно, — невольно поёжился юноша. — Ты их ещё увидишь. Ихздесь — большинство. Сохранивших разум, не так уж много. Да и уходят они… — с грустью в голосе, констатировал Толик.

— Слушайте! — вспомнил Булавин. — А я сегодня парочку видел. Ветеран и ветеранша! На пустыре, за моим домом!

— А! — махнул рукой Вайнштейн. — Эти… Это Захаровы. Милые старики, но такие нудные…

— Не соглашусь! — возразил юноша. — Клавдия Васильевна — очень недурно поёт романсы! А вот, Антон Никифорович — хорошо разбирается в автомобилях. Очень полезные, надо сказать, знания.

— Тьфу ты! — сплюнул Вайнштейн. — Где полезные? Здесь? — уставился он на юношу. — Романсы… Вопли кошачьи эти твои романсы… Старпёр!

— Старпёр? — хохотнул Сергей. — Дядя Груша, тебе-то самому, за семьдесят! А, пацану сколько — лет пятнадцать?

— Четырнадцать, — уточнил Толик.

— А ты знаешь, когда ему эти четырнадцать было? — с прищуром покосился на инженера старик. — Вот то-то!

Сергей недоуменно взглянул на юношу. Подумал — парень как парень. Одет, слегка чудно, да и только. Может из бедной семьи или просто вкуса нет…

— Толик, расскажи Сергею, сколько ты здесь, — подначил юнца Вайнштейн.

— Я, кстати, Анатолий, — протянул Толик руку Сергею и как-то виновато съежился — мол, познакомиться, следовало раньше, — фамилия — Осинов.

— Сергей Булавин, — пожал инженер мальчишескую кисть. — Так, как долго ты здесь?

— А какой сейчас год?

— Две тысячи пятнадцатый, — слегка недоумевая, ответил Булавин.

— Тогда получается… — парень на секунду задумался. — Получается — семьдесят два.

— Господи! — ужаснулся Сергей. — Так, когда ж ты умер то? Выходит…

— В сорок третьем, — опередил его подсчёты Толик. — Фашисты… — пожал он худенькими плечами.

* * *

Когда Сергей выбрел обратно на центральную площадь, уже смеркалось, всё вокруг казалось жутким и отталкивающим. Хотя, наверное, не казалось… Наверное, так и было. Просто потому что, в месте, бывшем сосредоточением радости, любви и нежности, сейчас не чувствовалось ничего. Просто бездушный огромный прямоугольник холодного бетона. Сергей любил ходить сюда в молодости, ведь здесь ворковали на лавочках влюблённые, прогуливались трогательные пожилые пары, бегали розовощекие детишки. Тут кипела жизнь, в самых лучших её проявлениях. А теперь ничего этого не стало. Булавину грели душу эти воспоминания и, одновременно, приносили невыносимую тоску. Ведь, он больше никогда не придёт на эту, точнее уже на «ту площадь».

Помнится, именно здесь, будучи десятилетним мальчишкой, он впервые поцеловал девочку. Они спрятались под разлапистой елью, чья зелёная юбка свисала почти до земли. Здесь же познакомились его родители. Он, почему-то, никогда не спрашивал, как именно это произошло, но знал — ключевой момент, без которого не было бы, ни его самого, ни брата, произошёл именно в этом, ныне безжизненном для него месте.

Инженер не стремился пересечь площадь. Просто брел по периметру, пытаясь уловить хоть что-то из того, что окружало его здесь обычно — шелест пластиковых колёс дешёвых самокатов, девичий щебет, молодецкий гогот, стариковское бурчание. Ничего… Ни звуков, ни света. Фонари здесь горели всегда, даже ночью — сейчас единственным светлым пятном в пределах видимости была мутная блямба Луны, укутанная плотными серыми облаками. Даже в окрестных домах, где с наступлением ночи окошки гасли в хаотичном, на первый взгляд, порядке, всегда оставалось хотя бы одно, из которого лился свет. Ныне бетонные коробки стояли абсолютно мёртвыми черными громадинами. Мёртвыми…

Сергей шёл и пытался утрамбовать в голову мысль о том, что это теперь нормально, что так будет всегда. Он, вообще, после основательно разговора со стариком и мальчиком, которому, как выяснилось, уже за восемьдесят, решил просто пройтись, чтобы информация в его мозгу хотя бы чуть-чуть улеглась. Обычно, узнавая что-то новое, инженер не беспокоился о его дальнейшем восприятии самим собой. Но, за всю жизнь, ничего более фундаментального, да ещё и в таком объёме, в кладовые его памяти не попадало. Неприкаянные, ушедшие, мёртвые психи, жизнь, смерть… Теперь это его реальность, неизведанная и пугающая, которую нужно было принять. Принять, хотя бы для того, чтобы не сойти с ума.

По словам его здешних единственных знакомых — это было самой страшной карой и у него не имелось никаких оснований не верить. Ему доводилось как-то побывать в сумасшедшем доме — нужно было передать документы и деньги главврачу, чтобы откосить от очередных армейских сборов. За полчаса ожидания в коридоре, где самые яркие представители тамошнего этноса даже не появлялись, в силу прикованности к кроватям, он впечатлился очень сильно и решил — если вдруг начнёт сходить с ума, точно наложит на себя руки. Но, как выяснилось совсем недавно, это был бы отнюдь не выход. По эту сторону тоже есть умалишенные, только вот, дурдома для них здесь, как-то, организовать не додумались.

Покинув, наконец, площадь, обойдя её по периметру несколько раз, Сергей решил отправиться домой. Пройдя через тёмные дворы, ему оставалось лишь миновать стройку, за которой и располагалась его пятиэтажка. В какой-то момент он заметил силуэт. Подойдя поближе, Булавин различил в нём мужчину, что стоял на бетонном перекрытии между первым и, так не и достроенным, вторым этажом, так и несостоявшегося, детского садика. Мужчина чуть покачивал головой и что-то бубнил себе под нос.

Интерес взял верх над робостью. Сергей вошёл в постройку и приблизился к человеку, остановившись, впрочем, на почтительном расстоянии, метрах в двадцати. Прислушавшись, понял — незнакомец читает молитву. Сергей, на всякий случай перекрестился, и в этот момент мужчина закончил бубнить, обернулся на инженера, смерил взглядом, кивнул. Булавин, так же, молча, кивнул в ответ. Мужчина более не считал пришельца объектом, достойным внимания и продолжил своё дело. Наклонился, поднял с пола что-то прямоугольное и поднял над головой. В сумерках энергетик смог разглядеть лишь очертания предмета, но всё равно понял что это. Незнакомец обильно поливал себя бензином из десятилитровой железной канистры, какие обычно стоят в багажниках у предусмотрительных водителей. Запахло топливом, не так ярко и едко, как в жизни, чуть приглушённо, но, всё же, ощутимо. Сергей, было, хотел броситься к суициднику, но тут на плечо легла сухая рука и за спиной прозвучало: «Оставь! Ты всё равно ничего не изменишь». Инженер обернулся, и понял — его одернул Вайнштейн. В темноте не видно было выражения лица старика, но, тем не менее, от него, на каком-то тонком уровне, веяло снисходительностью и мудрой печалью. Он знал, что должно было произойти, но понимал — это так же неизбежно, как сама смерть.

— Он собирается…

— Да, — не дал старик закончить мысль. — Собирается…

Мужчина вынул из кармана, предусмотрительно запакованный в целлофан, коробок спичек, развернул. Как только коричневая серная головка коротко шелестнула — мужчина вспыхнул. Через несколько мгновений на весь город разнесся пронзительный крик боли, больше походящий на звериный, нежели человеческий. Незнакомец стоял секунд пятнадцать, потом упал на колени и, вскоре, в позе эмбриона завалился на бок, притих.

— Бедняга, — посочувствовал Вайнштейн, глядя на охваченное огнём бездвижное тело.

— Почему ты не дал мне его остановить? — с плохо скрываемым презрением, скинул инженер с плеча сухую руку.

— А ты бы смог? — спокойно поинтересовался старик, проигнорировавший все негативные оттенки.

— Не знаю! Но я должен был попытаться! — выпалил Булавин.

— У тебя бы не получилось, — уверил Вайнштейн. — А, даже если бы и получилось — он сделал бы завтра то же самое. Он всегда так делает.

— Всегда? — оторопел Сергей.

— Всегда, — подтвердил старик. — Каждый день, после заката, он приходит сюда, читает молитву, обливает себя бензином и устраивает это представление. Надоел уже…

— Я ничего не понимаю, — признался инженер.

— Немудрено, — развёл руками Вайнштейн. — Кто их поймёт, глубоко верующих.

— При чём здесь вера?

— Ты слышал про Чистилище? Это у католиков есть такое…

— Слышал, слышал! — не дал Сергей договорить ему. — И при чём тут…

— А притом! — перебил, в свою очередь, сосед. — Он верит, что попал в Чистилище. А, там же огонь вместо мочалки да мыла, правильно? Ну и плюс боль да страдания… Вот он и страдает. Хочет душу очистить…

— И как, получается? — задал идиотский вопрос Булавин.

— Ты — дебил, Серёжа? — скорее констатировал, нежели вопрошал Вайнштейн. — Он уже второй год сжигает себя заживо. Наутро очухивается здесь же, невредимый. Идёт на другой конец города за бензином и обратно, и то же самое. Это не очищение. Это идиотизм!

— А может он прав? Может это один из выходов?

— Можешь проверить, если уж так неймётся! — проскрипел Вайнштейн. — Только учти — он псих, один из тех, о которых мы говорили. У него свой мир в этом мире. Каков его личный мирок изнутри — я не знаю. Но, одно я могу сказать тебе точно — боль в нём самая настоящая.

— А здесь есть боль? — удивился Сергей, вспоминая как не почувствовал ножа в своём теле.

— Если ты веришь в неё всей своей душой, — заявил старик, — она появится, даже здесь! Так что с верой — будь осторожнее…

Глава 5. Заявление, гильза, Сашенька

— Всё, я пойду! — не терпяще апелляции, выпалила Вера Кузьминична. — Четвёртые сутки пошли, и я пошла…

— Погоди, — чуть более спокойно, нежели супруга, изрек Владимир Иванович, хотя и в его голосе чувствовалось достаточно тревоги. — Я сам. Сиди дома.

— Нет, я тоже…

— Вера! — спокойно, но со стальными нотками, осёк её глава семейства. — Я сам схожу. Сиди здесь. Вдруг вернётся, и ты мне сразу позвонишь. Договорились?

Он слабо верил в то, что говорил. Супруга тоже, но повиновалась. Муж умел настоять на своем и заставить женщину подчиниться, когда это, действительно, было нужно.

Владимир Иванович встал из-за стола, влил в себя остатки кофе, вышел в коридор, натянул старые стоптанные туфли и хлопнул входной дверью. Краткий диалог супругов Булавиных был единственными словами, сказанными с того момента, как они проснулись и пожелали друг другу «доброго утра». Пожелали, скорее по инерции, прекрасно зная — добрым оно не будет… Разве, если Сережа, вдруг, объявится.

Пожилая женщина посидела ещё с минуту за столом, безучастно глядя в окно. Оно было в тыльной стороне дома, так что взгляд падал как раз на амброзиевый пустырь, через который её старший сын три дня назад должен был идти домой. Она горько вздохнула, встала, убрала в раковину изящные белые чашечки с остатками кофейной гущи. Посуда как раз из того набора, что Сергей привёз, когда приезжал в прошлый раз, всего на пару дней. Тогда общался с родителя совсем недолго, примерно часа два, а потом убежал встречаться со старыми дружками. В тот раз его привели, точнее сказать — принесли под руки, на следующий день. Бывшие одноклассники извинились, мол, «так уж вышло» и уложили старшенького на родительскую кровать, где он провел почти сутки. Следующий день Сергей мучился с похмелья, а уже ночью уехал в аэропорт. С братом в тот раз так и не повидался. Сейчас Вера Кузминишна думала о том, как глупо было злится на сына, за то, что тот так напился, что не мог стоять на ногах, и потом, вместо общения со стариками, проспал весь день. Ведь, он же пришёл…

В дверь постучали. Женщина бросила мытье посуды и кинулась в прихожую. Она открыла дверь без всяких вопросов, хотя обычно осторожничала. На пороге стоял Коля. Маль грустно вздохнула, почти затушив пламя надежды, вспыхнувшее в душе от нежданного стука, оставив лишь крохотный огонёк, что горел последние три дня и, скорее всего, будет гореть вечно…

— Привет, мам, — негромко произнес Коля. — Новостей нет?

Пожилая женщина, лишь прикрыла глаза, чтобы сын не увидел вновь наворачивающиеся на них слезы, и повертела головой.

— Понятно, — протянул тот. — Слушай, я заходить не буду, ещё к одним ребятам сбегаю, спрошу. А где батя? — поинтересовался он.

— Заявление писать пошёл, — коротко и по существу, пояснила мать.

— Ясно. А то, я хотел пойти, чуть попозже, — признался Коля. — Ладно, мам, ты, это — не раскисай, — приобнял он старушку. — Всё будет хорошо, — хило попытался младший сын обнадёжить женщину.

Вера Кузьминична посмотрела на него, с уже проступившими в глазах слезами и молча кивнула. Николай кивнул в ответ, быстро поцеловал мать и выбежал в подъезд. Он чувствовал, как к горлу предательски подкатывает тот самый комок, который он старательно пытался проглотить всякий раз, как видел страдания близких, и был бессилен что-либо изменить.

Младший брат сел на скамейку у подъезда, достал сигарету, закурил. Ему, внезапно, пришла идея — проверить ещё одно место. То, где они с братом любили отдыхать в тёплые деньки.

Пляж, дикий пляж. Там Сергей научил его плавать. Правда, до этого шестилетний Колька, плескаясь у самого берега, проколол себе ногу так, что тринадцатилетнему брату, пришлось тащить его на плечах домой, где старшему ещё и, как следует, всыпали. Мол, не уследил — получай! Однако, даже после хорошего ремня от отца и строгого запрета матери, на то чтобы таскать братишку на речку, Сергей не мог устоять перед просьбами. А потому, братья ходили на пляж тайком, а потом рассказывали родителям, что гуляли в парке или резвились на стадионе. Мать верила, а вот отец быстро раскусил малолетних заговорщиков. Конспирация у них хромала на обе ноги. Но Владимир Иванович ничего не говорил. Лишь подмигивал, когда в очередной раз видел песок, прилипший к ногамотпрысков.

Николай улыбнулся, вспоминая те деньки, швырнул окурок в урну и двинулся к реке, где уже не было беззаботного детства, но ещё оставались надежды на что-то светлое…

* * *

За последние три дня, Сергей многому успел удивиться. Некоторые вещи и явления уже стал воспринимать не как диковинку, а как данность. Например — спать совсем не хотелось. Более того — не получалось. Он никогда не думал, каково это — не спать вовсе. За свои сорок два года он, конечно, успел побаловаться «ночной жизнью», но только жизнью… Здесь ночь другая. Не было всего того, что не давало сомкнуть глаз, так увлекая собой. Не было шумных компаний, клубов, не в меру подвыпивших девиц — ничего. Царствовали тьма и тишина, периодически рассекаемая, то воплями, то внезапным шумом, вроде хлопанья сотен птичьих крыльев или скрипом прогибающихся под весом холодного камня деревянных балок.

В первую ночь было страшно. Сергей стыдился признаваться в этом даже самому себе, но пришлось. Было жутко настолько, что хотелось отчаянно забиться в самую глубокую мышиную нору и просидеть там пока лучи такого тусклого солнца не коснутся этой проклятой земли. Причем, самым страшным казались не крики и непонятные шорохи, а тишина. Она была неестественно гнетущей и тяжелой, будто уши наглухо запечатали смолой. Ночью чудилось — он вот-вот сойдет с ума, а потому единственным выходом казалось умереть. Было безмерно жаль, что эту дверь можно открыть только единожды…

Хотя, сейчас было уже получше. В последнюю ночь он, отчасти, свыкся с её особым здешним колоритом, хотя, так и не смог унять постыдной дрожи. Своё действо оказал совет Вайнштейна. «Ничего не бойся», — неоднократно повторял старик, когда Сергей рассказывал о пережитых ужасах. Соседу, конечно, было легче — за три года он привык к здешнему тёмному времени суток. И, тем не менее, Ванштейн прекрасно понимал инженера и пытался вбить в его голову незыблемые и, на первый взгляд, взаимоисключающие постулаты: всё окружающее — данность и реально только то, во что веришь. Булавин пока не совсем понимал их, но когда было особенно страшно — повторял, словно мантру, и это помогало. Но сейчас уже было спокойно. Утро — время, когда тьма уползает в свою нору, он полюбил. Просто за то, что до того момента, как мрак начнет тянуть ненасытные пальцы из своего укрытия и брать в плен всё и вся, оставалось ещё много времени.

Сергей сидел на скамейке у подъезда и курил. Одна особенность здешнего мироустройства его радовала. Каждый день он насчитывал в пачке ровно столько сигарет, сколько было по прибытии по эту сторону смерти — двенадцать штук. Правда, вот, табак казался безвкусным — будто пар. Ни привычной тяжести в груди, ни специфической горечи — ничего. Декоративное получалось курение, но, всё же, получалось! Вредная привычка, как-то напоминала о жизни, той — настоящей, и самого делала чуть более живым.

— Странно, — само собой пробурчалось под нос, — то, что медленно убивает там, немного оживляет здесь…

И как только он об этом подумал, дым стал чуть более настоящим. Сергей затянулся глубоко, но привычной при жизни тяжести не почувствовал. Ещё раз — результат тот же. И тут снова откуда-то появился запах настоящего табака. Булавин просто вдохнул и ощутил то самое, что чувствует живой курильщик. Даже слегка закружилась голова. Он вдыхал и вдыхал, и никак не мог надышаться таким земным дымом. Ему, даже на миг показалось — всё, что с ним происходило с распития бренди на берегу и до этой минуты — просто страшный сон. Может, конечно, и галлюцинация, вызванная алкогольным отравлением, но, всё же, больше похоже на сон. Потом, запах стал не столь явственным, а ещё через несколько секунд почти исчез. Сергей повертел головой, втянул ноздрями воздух. Совсем немного пахло из урны. А уже через минуту, всё вокруг стало вновь пресным и серым. Даже запах и тот попросту исчез…

* * *

Николай сидел на облизанном временем поваленном дереве и, не моргая, смотрел на воду. На противоположном берегу, кто-то продолжал праздновать Великую Победу своих предков. Ввысь вздымался дымок мангалов, едва слышно доносилась до слуха музыка и баритон мужского смеха. У младшего из братьев на какую-то секунду промелькнула мысль — может и Сергей, там же, на левом берегу? Сидит с друзьями и четвертый день подряд пьет водку, заедая её жареным на углях мясом. Николай сам усмехнулся своей наивности. Все базы он объехал ещё позавчера. Тогда же, обзвонил всех возможных друзей и знакомых своего брата. После, перешёл к больницам и моргам.

Булавин поднялся с дерева, раскурил ещё одну сигарету и уже в третий раз решил обойти небольшой пляж. Бутылки, банки, пакеты — на глаза попадалось всё, что угодно, только не то, что могло хоть как-то помочь. В итоге, расписав по песку очередной вираж, он уселся обратно, на то же невесть когда поваленное дерево. Николай сделал последнюю глубокую затяжку, так как алый огонек уже начал подбираться к фильтру, копнул носком кроссовка песок, бросил в ямку окурок, слегка притоптал и уже собирался уходить, как вдруг оцепенел. Рядом с его собственным, лежал еще один окурок, до вмешательства Николая, припорошенный песком. По золотистому фильтру понял — «Собрание». Сигареты дорогие и курят их в маленьком городке немногие. А вот у брата он видел именно пачку «Чёрного собрания», привезенного ещё из Черногории.

Николай присел на корточки, аккуратно извлёк из песка находку, осмотрел со всех сторон. Сомнений не оставалось — с маркой угадал. Только вот, где гарантия, что этот окурок оставил здесь именно Сергей Булавин? Какова вероятность, в процентном соотношении? Николай понимал, что, скорее всего, попал пальцем в небо и, тем не менее, положил мусор, ценимый сейчас будто древний артефакт, в карман джинсов. Он ещё раз окинул взглядом пляж, в надежде на новое откровение, и, так и не получив его, двинулся к тропинке.

Шёл, озираясь по сторонам, и совсем не смотря под ноги, а потому споткнулся о почти полностью врывшийся в землю валун, и познакомил свое лицо с песком и мелкими, обточенными водой, камушками.

— Тьфу! Твою мать! — выругался Булавин и, пытаясь подняться, остолбенел вновь.

Рука уперлась во что-то мелкое и твердое. Он, было, подумал, что это камень, но когда оторвал от песка ладонь, увидел под ней гильзу от пистолетного патрона. Николай поднял свою вторую находку, поднес близко к глазам. «Макаров» — подумал про себя. — «А, может, и нет…» В сознании начала вырисовываться отнюдь не радужная картина.

— Бред, — встряхнул головой Николай. — Это всё догадки, — попытался успокоить себя. — Хотя…

Он не договорил, подбросил гильзу, поймал, сунул в карман и быстро зашагал прочь от реки.

Старик и подросток стояли на том самом месте, где несколько секунд назад распластался Николай Булавин, и смотрели вслед спешно удаляющемуся по тропинке мужчине.

— Думаешь, мы правильно сделали? — тихонько спросил Вайнштейн, не отрывая взгляда от спины Николая.

— Не знаю, — признался Толик. — Живые бы сказали, что нет…

— Почему?

— Потому что, подняв гильзу — он стал ближе к нам.

— Приблизился «его час»? — поднял бровь старик.

— Нет, — замялся подросток. — Скорее, возникла неопределенность. Это не от него зависит. Точнее, не только от него.

— До этого ты чувствовал его приход?

— Нет, — повертел головой Толик. — Либо «его час» был далек, либо ему не к нам…

— А, что поменялось?

— Не знаю, — пожал плечами юноша. — Поживём — увидим.

— Поживем… — усмехнулся Вайнштейн.

— Сергей здесь, — Толя не обратил внимания на усмешку и кивнул на воду, — точнее — его тело.

— Утопили?

— Нет. Вернее, уже после смерти.

— Так вот почему он жаловался на сырость в башмаках, — снова усмехнулся старик.

— Мог бы и догадаться, — сухо упрекнул его юноша.

— Мог бы, — согласился Вайнштейн. — А зачем? Лучше пусть придёт ко всему сам…

— Да… Лучше сам, — согласился Толик. — Григорий Васильевич, а он понял, как его убили?

— Нет, — протянул старик. — Но, скоро поймёт.

— Как вы думаете, он не станет таким как я?

Молодой человек посмотрел на Вайнштейна грустными и, одновременно, полными надежды глазами.

— Откуда же мне знать, — попытался обнадёжить его старик. — У тебя всё было по-другому. Мне кажется — это будет зависеть, от живых…

* * *

Владимир Иванович вывел последние буквы, аккуратно отложил ручку, внимательно просмотрел написанное, и протянул бумагу сержанту, вот уже с десять минут пытавшемуся, без помощи специальных приспособлений, оторвать заусенец на большом пальце.

— Та-а-а-к, — деловито протянул молодой человек, годившийся Владимиру Ивановичу, не то что в сыновья, а во внуки. — Ну, вроде, всё правильно, — подытожил сержант, пробежавшись глазами по заявлению.

Он убрал исписанный пожилым мужчиной лист в ящик стола, протянул тому два других.

— Подпишите ещё вот здесь, — ткнул он пальцем в одно из полей формы, — и здесь, — скользнул в нижний правый угол листа. — На обоих документах! — уточнил он, когда Булавин-старший вновь взял в руки шариковое перо.

Владимир Иванович не всматривался в содержание бумаг. Он был приучен и жил по принципу — «Надо, значит надо!» Сухие пальцы четырежды описали пируэты над бумагой и вновь аккуратно положили ручку на стол, а документы протянули представителю власти.

— Ну, всё! — заявил молодой человек в серой форме с тремя медными полосками на погонах. — Разберёмся с вашим сыном.

— Не надо разбираться, — тихо, и с какой-то сухой злобой, промелькнувшей в голосе, заметил старик. — Вы найдите его лучше…

Сержантик посмотрел на него, постучал пальцами по столу, криво усмехнулся.

— Разберёмся! — назло старику повторил полицейский и кивнул на дверь.

— Сопляк! — одними губами прошептал Владимир Иванович, поднялся со скрипучего стула и вышел вон.

Уже покидая здание «почтамта-милиции», он чуть не столкнулся лбом с младшим сыном.

— Твою ж… — выругался Николай. — Напугал!

— Ты — мать пореже поминай! — погрозил пальцем отец. — Ты чего тут забыл?

— Заяву накатал? — вместо ответа поинтересовался Коля.

— Ну, да, — признался Владимир Иванович. — Отойди с дороги! Люди, видишь, ходят? — отвлекся он от темы, пропуская двух молоденьких девиц в форме сам, и отодвигая сына чуть в сторону. — Чего хотел то?

— Да, вот, — многозначительно произнес Коля, провожая взглядом стражей порядка женского пола, точнее, их туго обтянутые тканью бёдра и, одновременно, извлекая из кармана окурок и гильзу. — Глянь, чего я на пляже нашёл!

— На каком еще пляже? Чего это? — выразил недоумение отец.

— Это, папа, гильза! — воскликнул он, переводя взгляд с девиц на отцовское лицо. — И ещё бычок!

— Ну?

— Такие сигареты у нас не продаются! А Серёга курил именно такие, на девятое!

— Ты думаешь…

— Не знаю, — перебил отца Николай. — Но это нельзя исключать, как мне кажется.

— И что ты думаешь?

— Что, что… — пробурчал сын. — Отдам ментам! Это их работа! Пусть ищут…

Владимир Иванович посмотрел на него и, как-то безучастно, покивал головой.

— Что? — не понял жеста Коля.

— Да, ничего… — не нашёл внятных объяснений пожилой мужчина. — Предчувствие какое-то нехорошее.

— Ой! Ну тебя, с твоими предчувствиями! — махнул рукой младший сын. — Сейчас, подожди меня, вместе пойдем! Ты где заявление писал?

— Вторая дверь, по коридору.

— Две минуты! — пообещал Коля. — Покури пока…

Николай без стука вошёл в кабинет, где совсем недавно его отец писал заявление о том, что пропал человек, а конкретно его сын — Сергей Владимирович Булавин, 1973-го года рождения. Сержант сидел на стуле и занимался всё тем же — пытался провести косметическую операцию по ампутации заусенца, в полевых условиях.

— Слышь, брат, — обратился Николай к полицейскому, на вид младше его самого лет на десять, точно. — Тебе заяву на пропажу Сергея Булавина сейчас мужик писал?

— Мне, — с недоверием в голосе ответил представитель власти и порядка.

— Тут такое дело, — начал Николай и достал из кармана находки. — Это может помочь.

— Что это за мусор? — кивнул сержант на выложенное на стол. — И вы, вообще, кто такой?

— Я — брат, — ничуть не смутился Булавин, — а это, может быть, улики!

— Чего? — скривился парень в серой форме.

— Того! — снова проигнорировал сержантика Николай. — Такие сигареты курит мой брат. В городе их не продают, почти нигде! А эту гильзу, — ткнул он пальцем в металлический цилиндрик, — я нашёл в двух метрах от окурка! Улавливаешь?

— Ага, улавливаю, — равнодушно протянул сержант. — Пиши!

Полицейский извлёк из стола ещё один лист бумаги и подтолкнул ближе к незваному гостю. Николай тяжело вздохнул, придя к мысли, что в ожидании его отцу придется выкурить, отнюдь, ни одну сигарету.

Проконтролировав процесс описания Сергеем его поисков, находок, а также соображений относительно них, дав при этом несколько весьма ценных, по его мнению, указаний, сержант Александр Иващенко развалился на простеньком, но, вместе с тем, весьма удобном стуле и снял с паузы «Злых птичек».

Сашенька — так его снисходительно называли коллеги, намекая на некую блаженность, был человеком для работы в органах не совсем подходящим и, как ни странно, сам это понимал. С трудом и множественными затратами на ублажение преподавателей, закончив юридический институт, Сашенька так и не нашёл себе места в юриспруденции. Законы он знал плохо, заучивать неинтересные акты у него не получалось. Потому, устроиться в какую-нибудь, даже захудалую, юрконтору — у него не вышло. Да и в полицию-то попал только благодаря давней дружбе своего родного дядьки со следователем Игнатовым. Тот выбил для парнишки место в управлении, поручившись за него головой и уже давно пожалевший об этом. Сам Сашенька вполне осознавал, что надежд своего патрона не оправдывает, но ничего сделать с этим не мог. Ему было и вправду стыдно за свое раздолбайство и безответственность. И сержант старался исправится! Но даже из вполне чёткого, на его взгляд, исполнения поручений, получалось чёрти что.

Проще говоря, Сашенька был недотёпой до мозга костей. Кстати, работал он вместе со следователем, само собой, не благодаря своим способностям к сыску, логическому, дедуктивному мышлению. Место юнцу было в рядах ППСников, в лучшем случае. Однако, Игнатову было очень жаль своего друга, одновременно являвшегося дядькой блаженного Сашеньки. А потому держал юнца при себе, дабы тому не проломили на улице голову, во время очередного патрулирования. Какими бы «пепсы» не были дуболомами, а умение разговаривать с людьми — когда помягче, с пониманием, когда донельзя жестко — должно было присутствовать. Иначе в первый же рейд, во время народных гуляний, сотрясение мозга обеспечено, с вероятностью в пятьдесят процентов, как минимум.

У Сашеньки талантов «уличного дипломата» не было, даже в зачатке, и потому отпускать блаженного на улицы Игнатов, попросту, боялся, о чём неоднократно признавался своему подопечному в порывах злости, из-за очередной тупости сержанта. Сашенька обычно слушал, потупив взор, сам себе в этот момент обещал стать, чуть ли, не суперкопом, из американских боевичков, но, само собой, таковым, конечно, не становился. Вот и сейчас, раскачиваясь на стуле и, в недрах своего смартфона, терроризируя зелёных свинок, чувствовал — что-то он забыл сделать, но что именно — так и не мог понять.

Раза два его отвлекали от игрушки посетители, которых он, впрочем, быстро спроваживал к их участковым. Несмотря на то, что Сашенька был человеком вовсе не злобным, в «административный экстаз», упомянутый ещё Достоевским, периодически впадал. На подсознательном уровне он очень любил маленький кусочек власти, попавший в его руки. В силу своей расхлябанности, обращался с ним не очень бережно. Но, когда была возможность воспользоваться сим незримым магическим артефактом, он ею не брезговал. В особенности, когда магия была направлена на то, чтобы оградить своё безделье от всяческих посягательств. Однако, стоит отметить, что до подлостей никогда не опускался. Может, просто потому, что не понимал, как это сделать. Может, в силу ограниченности своей фантазии. А может, он и, действительно, был просто неплохим парнем.

Переход на очередной уровень «Злых птичек» казался близок, когда сержанту пришлось вынужденно оторваться от своей игрушки. Чем именно был занят юноша в рабочее время — не ускользнуло от мужчины, вошедшего в кабинет без стука.

— Блаженное «нихренанеделанье», да Сашенька? — язвительно поинтересовался мужчина.

Вопрошавшему было около пятидесяти. Черный с проседью коротко остриженный волос, средний рост, крепкое телосложение, на щеках легкая щетина.

— Здравствуйте, Семён Александрович!

Парень вскочил со стула, быстро пряча телефон в карман.

— А я, это… — он замялся, ища глазами какую-нибудь подсказку, и нашел-таки, в виде шариковой ручки. — Я, это — заявление принял! Человек пропал!

— Ну, и чему ты радуешься? — усмехнулся Семён. — У людей горе, небось…

— Ну да, ну да… — закивал парень.

— Что «ну да»? — чуть повысил голос мужчина. — Может покажешь, что там за заявление?

Сержант хлопнул себя по лбу, виновато пожал плечами и достал из ящика стола два листа формата А-4. Семён Игнатов покачал головой, глядя на несуразного юношу, принял бумаги.

— А это что? — удивился Игнатов, увидев написанное Николаем Булавиным.

— А это — вот! — Сашенька, с непонятной гордостью, положил на стол находки брата пропавшего человека. — Бычок и гильза!

— Это, как я понимаю, нашел брат пропавшего, на месте, где мог быть интересующий нас человек? — не отрывая взгляда от бумаги, интересовался Семён Игнатов.

— Так точно! — отрапортовал Сашенька.

— То есть — это, в теории, может оказаться вещдоками? — вопросил следователь, переведя взгляд на металлический цилиндрик гильзы.

— Ну, да! — с тупой улыбкой на лице, согласился сержант.

— Так, какого хрена ты это руками лапаешь? — едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, проскрипел Семён.

— Ой?! — только и нашелся молодой сержант.

— Сашенька, я не устаю с тебя удивляться! — вздохнул Игнатов, явно посчитавший про себя до десяти, в обычном и в обратном порядке. — Сашенька, ты знаешь, я уже говорил тебе, конечно. Прости за напоминание, но ты — идиот!

Глава 6. Первый снег

— Пока новой информации нет. Работаем, Вадим Артёмович, работаем… — уверял начальника городского управления МВД пожилой майор. — Есть ещё одно заявление по угону. Может, есть связь. Будем проверять…

— «Работаем», — перекривил его седовласый полковник, сидящий во главе стола. — Ты знаешь, что это у зятя межрайонного прокурора ту самую «Мазду» увели?

— Знаю, конечно, — в голосе майора читались виноватые нотки.

— Ну, так если знаешь, где результат? — легонько хлопнул ладонью по столешнице председательствующий. — Мне Владимир Михайлович день через день названивает! Как, мол, дела там…с машиной.

Игнатов усмехнулся. Тихонько, себе под нос. Но это заметили. Хотя, капитану было абсолютно плевать. Он прекрасно знал, что всем хорошо известно о его отношении к чиноприклонству, которое он сам именовал не иначе как «поцелуями взасос с начальнической жопкой». Руководству Игнатов не нравился. С ним было некомфортно работать. Однако, ничего руководители поделать, толком, не могли. Во-первых, Семён Игнатов действительно был хорошим следователем. А во-вторых, и главных, находился в фаворе у областного главка, так как имел заслуженные награды за боевые командировки в Чечню и Кабардино-Балкарию. В общем, Игнатов, как бы это банально и избито не звучало, был боевым офицером, который плохо вписывался в натюрморт из местных «фруктов в погонах».

— Капитан Игнатов! — стараясь пропустить смешок мимо своего сознания, обратился к Семёну начальник. — Что у вас?

— У нас — заканчиваем отчеты по Дубовой и Смирнову. По бытовухе на Ларина — работаем, ждем суда, — затараторил Семён. — Есть подвижки по Козлову, думаю, к концу недели докрутим. И заявление по пропаже человека мой блаженный вчера принял.

По кабинету пронёсся многоголосый смешок — Сашеньку знали все.

— Кто пропал? — поинтересовался начальник.

— Некто, Сергей Булавин, — не подглядывая в открытый блокнот, ответил Игнатов. — Брат пропавшего, принес гильзу. Думает — грохнули его братана.

— Гильзу, — махнул рукой Вадим Артёмович. — Мало ли гильз…

— Да вот, как раз мало! — перебил руководителя Семён. — Пять-сорок пять!

— «Калаш», что ли? — удивился сидящий по левую руку от начальника полковник.

— Нет — на восемнадцать! — Семён поднял указательный палец вверх. — Необычный, для наших краев патрончик, не находите?

— Ну да, ну да… — пробубнил себе под нос Вадим Артёмович.

— Был бы с «Макарова» или от «ТТ» — я бы не удивился. Их ещё с девяностых в кушерях да по пустырям понаоставалось. А вот таких — я ещё у нас не встречал! — признался Игнатов. — И сейчас, ни один из наших «ЧОПов» с таким калибром не работает. Так что, думаю, предположение брата пропавшего, вполне может стать одной из рабочих версий.

— Не спеши! — скривился начальник управления. — Это тебе не Голливуд. Проверь сначала более «земные варианты».

— Не вопрос, — не стал перечить Семён. — Но, всё же, гильза любопытная.

— Всё! — подытожил Вадим Артёмович. — Если ни у кого ничего нет больше — работайте.

Участники утренней планёрки вяло вставали со своих мест и как-то недобро понуро покидать кабинет. Убедившись, что последний подчиненный вышел и закрыл за собой дверь, начальник управления вытащил из кармана сотовый, несколько секунд полистал контакты и нажал «вызов».

— Аллё! Сына? Как дела, — спокойно и почти ласково проговорил начальник. — Сына, а ты ко мне в сейф не лазил? Нет… Сына, если ты мне сейчас навяливаешь, это может плохо кончится. Приезжай ко мне на работу. Когда? Сейчас! — прикрикнул полковник. — Зачем? Серьезный разговор у нас с тобой будет, сына…

* * *

Сергей, проходя мимо здания, где располагалась почта и, по совместительству, управление городской полиции, на миг задумался о том, что возможно его сейчас ищут. Возможно, прямо в этот момент лучшие следователи сидят и усиленно думают над тем — куда же мог запропаститься вернувшийся из долгой командировки инженер. Интересно, а на работе о нём не вспоминают? Впрочем, эти мысли, почему-то, Сергей отбросил очень быстро. Не потому, что они не требовали внимания, а по одной простой причине — напоминали о том, что самое большое место в жизни, точнее в том, что стало после неё, теперь занимает одиночество. А кому нужны одинокие люди, кто их ищет?

Одиночество… Всепоглощающее и беспощадное, пробирающее до самых глубин и выворачивающее наружу всё, что осталось в нём от человека — все ещё не вымершие эмоции. Теперь Булавин понимал, от чего ему становится так страшно по этим, по большей части, неестественно тихим ночам. Не от темноты или редких и странных шумов, разрывающих безмолвие, словно ядерный взрыв. Ему становится страшно от того, что ночью внутренняя пустота остаётся с ним один на один. Некому встать между ними. Даже тусклому солнечному свету…

Собственно, сейчас он шёл как раз туда, где должна быть душа. Живая или нет — этот вопрос волновал Сергея меньше всего. Главное — не хотелось быть одному. За пять дней по эту сторону он понял — эмоции притупляются, но отнюдь не все. Те, что связаны с радостью, нежностью, те, которые тёплые — тускнеют. Те же, что идут рука об руку с тоской и унынием — напротив, остры, как никогда жизни. Жизни… Сергей никак не мог отвыкнуть от такого привычного определения и, самое главное, не хотел отвыкать. Сейчас, ведь, тоже жизнь! Он мыслит, а значит существует. А значит живёт!

Немного подбодрив себя этими, ещё не успевшими покинуть голову, мыслями, Сергей подошёл к перекрёстку. Через дорогу была школа, где, по заверению Толика, его можно было найти чаше, чем в других местах. Вайнштейн куда-то испарился, потому, в поисках компании инженер решил совершить утренний моцион. Переходя проезжую часть, он, по привычке, посмотрел налево, потом направо — естественно никаких машин не наблюдалось. Будучи уже на середине дороги, Булавин вдруг заметил, что светофор, казавшийся ему мёртвым, как и всё вокруг, работает. Правда, как-то неуверенно. Зелёный человечек бледный, едва заметный.

Инженер напряг зрение, и фигурка стала ярче, потом погасла и в соседнем верхнем фонаре загорелась такая же, только красная. Ярко красная… В один миг в голову ворвался нестерпимый шум, череп будто сдавили невидимые тиски. Это была первая боль, которую он почувствовал после ухода из жизни. Сергей не отчаянно понимал, что с ним происходит. На каких-то инстинктах повернул голову, увидел мчащийся прямо на него небольшой микроавтобус. Гудок автомобильного сигнала набатом ударил в уши. Булавин отпрыгнул в сторону, а водитель вывернул руль. Инженер упал и сжался в комочек, закрыв глаза, обхватив готовую отторгнуть рассудок голову. И вдруг, всё стихло. Он лежал несколько секунд неподвижно, потом решился распахнуть веки — ничего не было. Пустынная улица, растрескавшийся от времени асфальт и тишина, которая после фейерверка звуков, вновь начала казаться нестерпимой.

Булавин встал на ноги, отряхнул штаны и ветровку, озираясь, будто затравленный волчонок. Он помассировал виски и попытался понять, что случилось. Однако, размышления прервал Толик, насмешливо выглядывающий из калитки школьного забора.

— Поздравляю! — бросил подросток. — В первый раз и так ярко…

— Что со мной было? — спросил Сергей, уходя с проезжей части и всё ещё озираясь по сторонам.

— Ничего особенного, — пожал плечами юноша. — Ты просто заглянул обратно.

— Куда «обратно»?

— Туда «обратно», — беззлобно перекривил его Толик. — Откуда мы все пришли.

— Это всё было настоящее?

— Что есть настоящее… — вздохнул юноша и неспешно двинулся в школьный двор, на свою любимую спортивную площадку. — Всё здесь настоящее, и там тоже — всё настоящее…

— Ты можешь объяснить толком? — одернул его за плечо мужчина.

— Могу, — проигнорировал грубость Толик. — Пойдем, присядем, — кивнул он в сторону площадки.

— Меня чуть не задавили! — пожаловался инженер.

Юноша лишь едва уловимо улыбнулся в ответ.

— Понимаешь, Сергей, — начал Толик, когда они, наконец, уселись на низенькую скамейку, — всё реально. Эти турники — реальны? Реальны! — сам ответил он на свой вопрос. — Эта краска на скамье, — он отломил кусочек отслоившейся, засохшей эмали и бросил в сторону. — Всё реально, пойми это. Но реально, для всех по-разному!

Сергей, лишь, почти истерично замотал головой, сигнализируя о том, что ничего не понимает и вряд ли сможет понять.

— Успокойся! — призвал подросток. — Для нас реально то, что здесь. Для живых — всего этого нет. Так и для нас — мира живых нет, в привычном понимании. Мы, как жильцы многоэтажки. Мы на третьем, допустим. Мы знаем своих соседей, мы с ними здороваемся, общаемся. Но, мы не видим того, что происходит, в это же самое время, этажом выше или ниже. Для нас этажей этих будто бы нет! Но, всё же, мы все находимся в одной географической точке. Просто плоскости разные.

— То есть, ты хочешь сказать, — взволнованно предположил Сергей, — что я сходил к соседям наверх?

— Что-то вроде, — закивал Толик.

— Такое возможно? — не верил Булавин.

— Ну, ты же видел! — всплеснул руками подросток. — Чего ты глупые вопросы задаёшь? Всё возможно, если верить…

— Верить… — как-то отстранённо повторил Сергей. — Вайнштейн как-то сказал мне: «Поаккуратнее с Верой…». Он это имел в виду?

— Не знаю, — ответил Толик. — Наверное. Хотя, кто его разберёт. Странный он, Вайнштейн…

— Толик, — Сергей с надеждой посмотрел парню прямо в глаза. — А я смогу ещё?

— «Заглянуть к соседям сверху»?

— Да.

— Всё зависит от тебя. Кто-то лишен этой возможности. Григорий Васильевич, например, не умеет, чтобы прямо ярко, как у тебя. Так, ненадолго и одним глазком. А вот многие — вполне.

— Это можно контролировать?

— Да.

— Ты меня научишь?

— Я? — удивился Толик. — Нет. Здесь у каждого всё, как-то, по-своему. Ты поймешь, как именно у тебя. Но советом, если надо, помогу.

— Советом, — вздохнул Сергей. — Слушай, Толик, а они меня видели?

— Кто? Живые?

— Да, живые.

— Не знаю. Может быть. У тебя вроде бы всё очень ярко было.

— Ты тоже это видел? Машины, людей…

— Нет, — прервал его юноша. — Тебя я видел — этого достаточно. Я понял, что ты заглянул в чужой мир.

— Чужой… Никакой он мне не чужой!

— Чужой! — с настороженностью в голосе отчеканил Толик. — И ты, лучше, запомни это. Он уже чужой и нашим никогда не станет!

— Чего ты так взъерепенился? — покосился на него Булавин.

— Того! Это очень опасно — не разделять грани.

— Почему?

— Я тебе покажу…

* * *

Юноша открыл перед Сергеем дверь в полуподвальное помещение и окутанный тьмойкоридор озарили неестественно жёлтые лучи электрического света лампы накаливания. Инженер заглянул внутрь. В небольшой мастерской за верстаком стоял пожилой лысоватый мужчина невысокого роста, с, прямо-таки, «горьковскими» седыми усами. Облачен здешний обитатель был в растянутый зелёный свитер и синий защитный фартук, серые широкие штаны, из-под коих виднелись поношенные армейские ботинки старого образца. Мужчина увлечённо ошкуривал какую-то деревянную плоскую конструкцию, больше всего напоминающую сиденье будущего табурета.

— Аким Петрович! — окликнул старичка Толик.

Мужчина прекратил шлифовать своё произведение «столярного искусства», обернулся и по-доброму погрозил пальцем.

— Ах, Толька! Опять уроки прогуливаешь?

— Да, полно вам, Аким Петрович! Все свои! — подмигнул он старику. — Хочу представить — Сергей, — кивнул он на инженера.

— Здравствуйте! — засеменил старичок навстречу Булавину, слегка заплетаясь в своем фартуке. — Вы, наверное, папа кого-то из наших сорванцов? Ни этого, случаем? — взглянул он на Толика.

— Нет, — замялся Сергей. — Я…

— Он папа новенького, — спас инженера юноша. — Перевели, тут к нам, из другой школы…

— А-а-а, ясно, ясно! — закивал старичок и протянул Сергею руку. — Аким Петрович — школьный плотник! — гордо изрек он.

— Очень приятно, — соблюл правила приличия Булавин.

— Ага, ага! — закивал плотник. — Вашему сынишке у нас в школе понравится. Тут хорошие ребятки, учителя тоже. В общем — хорошая школа! А вы, из какой перевелись?

— Из Черногорской… — пролепетал Сергей, не веря своим ушам.

— Черно… что? — переспросил плотник.

— С Черного моря приехали, Аким Петрович! — снова выручил Толик. — Ну, мы только поздороваться! Мы пойдем…

— Толя! — крикнул напоследок Аким Петрович. — Будешь проходить мимо, Лидии Ивановне скажи — стулья для девятого кабинета я починил. Пусть ребят пришлёт, забрать. Сам я их не потащу, уж, увольте!

— Обязательно, Аким Петрович, обязательно! — пообещал парень и закрыл дверь в каморку.

Сергей со своим провожатым выбрались на свежий воздух. Хотя, конечно, никакой свежести в нём не ощущалось. Он был таким же безвкусным и застоявшимся, как и в подвале. Однако, под открытым небом, казалось всё же комфортнее.

— Вот видишь? — покачал головой Толик. — Он не понимает, что умер — не разделяет наш мир и мир живых! Бывает, ходит по школе, делает детям замечания, выходит сюда, на спортплощадку — подбадривает их. Они его не видят, но он этого не понимает! Но иногда его заблуждение вызывает настоящие проблемы.

— Какие, например?

— Например, доносится шум из подвала. Сами открываются и закрываются двери, а иногда, — Толик непроизвольно понизил голос, — его даже видят. У одной женщины, учителя, инфаркт приключился. Пацан из пятого класса, познакомившись с нашим плотником, заикой остался. Много было случаев…

— А почему он не различает, где живые, а где мёртвые?

— Он умер в своей мастерской, так и поняв, что умер. Просто присел на стульчик, положил голову на стол, умер, а сам решил, что просто прикорнул! А потом проснулся и давай работу работать. Он очень любил всё здесь — школу, детей. Сорок лет проработал. Тут была вся его жизнь — здесь она и остается теперь.

— Ужас, — признался Сергей.

— Это ещё не ужас, — усмехнулся подросток. — Петрович — добрый мужик и даже как-то оберегает живых. Если бы только не пугал… Есть тут персонажи и пострашнее…

* * *

Вайнштейн ковылял по грунтовой дороге, то тут, то там, исчерченной глубокими трещинами. По правую руку, за железнодорожной насыпью, неспешно несла свои воды река, по левую стояли разнокалиберные домики, от крохотных саманных с камышовой крышей, до добротных, двух- и даже трехэтажных. Правда, все они были стары и всем своим видом говорили о запустении. Здесь всегда так. По эту сторону жизни нет новостроек и особняков, пышаших своей свежестью и новизной.

Остановившись у синего деревянного заборчика, Вайнштейн прислушался, одобрительно кивнул сам себе и вошёл в незакрытую калитку. Пройдя с полсотни шагов по дорожке, устеленной старыми бетонными плитками, оказался на крыльце двухэтажного домика. Хотя, двухэтажным его можно было назвать с натяжкой. Жилым помещением второго уровня, служил просторный чердак, переделанный, некогда, под детскую комнату. Старик присел прямо на ступеньки, достал из кармана трубку и коробок спичек, раскурил набитый загодя табак. Изо рта Вайнштейна вырвались облачка сизого безвкусного дыма. Он улыбнулся сам себе, видимо вспомнив что-то приятное, связанное с его любимой и ныне единственной трубкой. За спиной старика послышался скрип медленно открывающейся двери.

— Они ушли? — раздался тихий женский голос, почти шёпот.

— Ушли-ушли, — не оборачиваясь, ответил Вайнштейн. — Присядь, Юля… — посоветовал старик.

— Простудимся, — посетовала женщина, но, всё же, опустилась рядом с пенсионером на ступеньки.

— Как дела, Юля? — не отрываясь от своей трубки, поинтересовался Вайнштейн.

— Ой, Григорий Васильевич! — простонала женщина. — Как тут могут быть дела? Борюсь всё! Черти эти, постоянно приходят! Никак они меня не оставят в покое!

— Какие черти — приставы?

— Они, сукины дети! Только, уже даже без формы! Ну, как же так, Григорий Васильевич, как же так?

— Что не так, Юля?

— Они, делают вид, что и не замечают меня! Продали мой дом. Уже людей впустили. Но им меня не выжить! Это не мой кредит был, а бывшего мужа-идиота! Вот пусть с ним и разбираются! Причём тут я?

— Юля, а тебе не кажется, что нужно уйти…

— Куда, Григорий Васильевич? Ну, куда мне идти? У меня, что вилла в Испании есть, или квартира в Женеве?

— Нет, ты не поняла. «Уйти», — с несколько и иным, холодным выражением произнес последнее слово Вайнштейн.

— Куда? Григорий Васильевич, ты меня пугаешь! — с опаской посмотрела на него женщина.

— Ты до сих пор не понимаешь, что происходит, Юля? Второй год пошёл…

— Вот и я о том же! Второй год этот беспредел творится! Я уже, куда только не писала — всем плевать! Как будто и нет писем этих!

— Так может, их и нет?

— Григорий Васильевич, ты мне совсем не нравишься! — так же беспокойно, но, в то же время, участливо, вкрадчиво взглянула женщина в усталое морщинистое лицо. — Ты здоров?

— Я-то — здоров, — вздохнул Вайнштейн. — А вот ты…

— Дядя Груша? Ты чего? — недоуменно пролепетала она, видя, как Григорий Васильевич достает из внутреннего кармана пиджака раскладной походный нож.

— Видишь ли, Юленька, — вымолвил старик, раскладывая лезвие в рабочее положение, — ты сейчас многого не понимаешь. Я хочу тебе помочь.

— Григорий Васильевич, вы чего? — уже с явным страхом взвизгнула женщина и чуть отодвинулась от пенсионера, всё ещё не веря, что дедушка Груша, знакомый с самого детства, может причинить ей какой-то вред.

— Юленька, твое время уже давно пришло!

Старик резко вонзил лезвие ей под рёбра. На платье, с небольшой задержкой, будто на мгновение задумавшись, начало расползаться темно-бурое пятно. Женщина уставилась на рану, потом перевела взгляд на Вайнштейна.

— Григорий Васильевич, за что? — хрипела она.

— Просто, я люблю тебя… — грустно ответил старик, сложил лезвие, резко встал и направился к калитке.

Женщина повалилась на ступени, а Вайнштейн всё ковылял, не оборачиваясь. Он позволил себе оглянуться, лишь когда оказался уже за забором — бросил взгляд на то место, где только что болтал со своей двоюродной племянницей. На крыльце никого не было. Ни Юленьки, ни крови, ничего…

Григорий Васильевич, ещё раз вздохнул и побрёл в обратный путь. Примерно через пять минут, ему послышался женский голос. Он звучал, будто над самым ухом и, в то же время, откуда-то издалека. Что было ближе к истине — Вайнштейн так и не понял, поскольку женщина произнесла всего одно слово. Этим словом было «спасибо».

* * *

Сергей Булавин и Толик Осинов сидели на спортивной школьной площадке, забравшись с ногами на лавку и, молча, наблюдали, как на дорожном знаке, что стоял сразу за забором, сворачивается краска. Это было редкостью — хоть какое-то движение. Потому, юноша предложил Сергею обратить на это явление особое внимание. Пластиковое покрытие трескалось, покрывая щит, будто расползающейся паутиной. Сама же плёнка, наклеенная на металл, где-то завивалась причудливыми кудрями, где-то отделялась небольшими пластами и опадала на землю. Зрелище было, и впрямь, завораживающим. Казалось, для отдельно взятого предмета, время ускорилось настолько, что десятилетия пролетали за считанные мгновения.

— И часто у вас такое? — поинтересовался Сергей.

— Нет. Нечасто. Когда появляется что-то новое.

— Новое? — усмехнулся инженер, взирая на кренящийся, прямо на глазах, знак.

— Да, — без тени смущения ответил юноша. — Когда появляется, что-то «там», оно появляется и здесь. Только вот, форму держит, всего несколько дней. Потом, превращается в это! — кивнул он на столбик с округлой табличкой.

— Это — старость?

— Да. Так всё здесь выглядит. Не замечал?

— Замечал, — признался Булавин. — А если новое здание построят?

— То же самое! — махнул рукой Толик. — Станет заброшенным и старым, как в любом городе-призраке…

— Ну и сравнение, — покачал головой Сергей.

— А чем плохо? — удивился подросток. — Город-призрак — город, в котором никто не живёт. По-моему — вполне точное сравнение.

— Да уж, — вздохнул инженер. — Толик, а когда мы уйдем отсюда?

— Этого никто не знает. Каждый уходит, когда наступает его время.

— А когда наступит твоё? Ты здесь уже долго…

— Прогоняешь? — попытался пошутить юноша. — Я бы и сам рад, но, увы… — развел он руками.

Вдруг, лицо Сергея что-то будто ущипнуло. Он потер щеку, но ничего не обнаружил. Лишь мелкую влажную полоску на ладони. Недоуменно посмотрел на Толика — тот улыбался.

— Что такое? — встревожено спросил Булавин.

— Ничего, — с блаженным видом и таким же голосом, ответил юноша.

— Что значит, «ничего»? Что не так?

— Всё так, — добродушно пояснил Толик и положил узкую ладонь на плечо Булавина. — Всё так, как и должно быть. Снег пошёл…

— Что? Снег?

Сергей всмотрелся в воздух и увидел, что, действительно, на землю медленно падают редкие снежинки. Он наконец-то понял, что, как ему показалось, ущипнуло его — простая снежинка.

— Зима наступает? — скорее для поддержания разговора, спросил Сергей.

— Нет, — коротко ответил Толик. — Здесь не бывает зимы…

— Как это? — удивился Булавин.

— Вот так. Здесь всегда осень.

— А снег?

— А снег — значит всё правильно. Хоть у кого-то…

— В смысле?

— Снег появляется, когда кто-то от нас уходит, — пояснил юноша, глядя в небо и подставляя лицо редким и мелким снежинкам. — Кому-то сегодня повезло — он попал туда, куда должен попасть.

— Так это ненадолго — снег?

— Нет. Минут пять, может десять. Я не засекал… — Толик посмотрел на Сергея, как-то отрешенно. — Прекрасно, правда?

— Правда, — скорее, чтобы не расстраивать юношу, согласился он.

— Ты пока этого ещё не понимаешь, — озвучил свои мысли Толик, — но это и вправду прекрасно. Мы все ждем зимы. Когда она наступит — все мы станем свободны. Весь этот город её ждет. И я верю — когда-нибудь дождется…

Глава 7. Полшага за грань

Молодой человек лет двадцати, с короткими светлыми волосами и хитренькими карими глазками, вошел в кабинет начальника управления городского МВД без стука, однако, возмущения полковника не вызвал. Тот лишь указал пальцем на место, куда следует присесть, в ожидании окончания телефонного разговора.

— Да, — коротко брякнул в трубку Вадим Артёмович Горбин. — Я учту ваши пожелания, Игорь Афанасьевич. Думаю, мы сможем проработать этот вариант. Добро, — закончил он и положил трубку.

Молодой человек сидел через одно место от полицейского начальника, закинув ногу за ногу и с некой, даже можно сказать, насмешкой смотрел на полковника.

— Что, перед прокурором отчитываешься? — не скрыл он распирающего его сарказма.

— Перед ним, Дима, перед ним, — спокойно ответил полковник.

— Зачем звал-то? У меня, между прочим, дела… — явил молодой человек вид полной растерянности и непонимания.

— Дела… — вздохнул Вадим Артёмович. — Дела твои подождут! Скажи-ка мне, сына — ты в сейф лазил? — посерьезнел полицейский, однако, тон его оставался дружелюбным.

— Ой! — взмахнул руками молодой человек. — Пап, да сдался мне твой сейф!

— Не ври! Это важно!

— Ну, ладно… — сдался парень. — Ну, взял я у тебя вискарь! Что, жалко, да? — с вызовом и чуть громче, чем следовало, бросил он.

— Жалко… — одними губами прошептал полковник, с невероятной удалью вскочил с места и, одним неуловимым движением, преодолел разделяющее его с сыном расстояние, схватил парня за горло и повалил на пол. — Какой, на хрен, вискарь? — прошипел он, нависая над лицом перепуганного отпрыска. — Ты ствол брал?

— Пап, пап… — залепетал Дима. — Какой ствол? Ты чего?

— Чего?! — полицейский прижал его ещё сильнее к полу, одновременно сдавливая горло и продавливая коленом солнечное сплетение. — Ствол, понимаешь?

Он завел руку за спину и достал из кобуры «Макаров». Холодное дуло уперлось сыну в щеку.

— Теперь понимаешь? — ещё злобнее прошипел Вадим Артёмович. — Ствол! Только не такой, будь он неладен! Понимаешь? Я тебя, ублюдок, спрашиваю!

— Папа… — прохрипел Дима. — Папа…

— Отвечай, иначе я убью тебя, прямо в этом кабинете! — пообещал отец сыну и большим пальцем перевел рычажок предохранителя в нижнее положение.

— Бр…брал, — наконец, сознался юноша, за что в награду получил глоток воздуха, которого ему так сильно не хватало. Но уже через секунду удар рукоятью ПМа под дых снова лишил возможности дышать.

Воздуха опять будто не стало. Молодой человек скрючился, как гигантский младенец, рождённый в неслыханных муках. Будто рыба, выброшенная стихией на берег, он пытался глотать жизненно необходимый кислород, но вокруг него словно образовался вакуум.

Вадим Артёмович посмотрел на корчащегося на полу отрока и вспомнил супругу. Татарка, такая красивая. Вспомнил, как утопал лицом в её густых волосах. Как она смеялась, когда он пытался сам приготовить завтрак и, неизбежно, терпел фиаско. Как они ликовали, узнав, что у них будет, такой долгожданный, ребёнок… Она отдала свою жизнь, чтобы подарить её сыну. Сейчас, на какое-то мгновение, в голове полковника мелькнула мысль, что лучше бы было наоборот. Впрочем, он быстро отогнал греховные размышления, вернул пистолет обратно в кобуру и снова уселся во главе длинного дубового стола.

— Ты попал в историю, сына! Мы попали…

— Как ты узнал? — ещё не до конца восстановив дыхание, проскулил парень.

— Гильза, сына, гильза.

— Их дуром по всему городу! — возразил молодой человек. — Причём здесь я?

— Таких — не дуром, — покачал головой полковнк. — ПСМ — машинка не очень распространённая. Калибр — тоже.

— Ну, ведь твой ствол, он что — один в мире! — поднимаясь на ноги, с надеждой в голосе, ещё пытался протестовать Дима.

— Не один, — согласился полковник. — Но, ведь это ты?

— Что я? — снова включил ту же пластинку сын полицейского начальника.

— Хватит! — ударил кулаком по столу Вадим Артёмович. — Ты на Зону отправишься, придурок! Причем, не на «красную»!

— Какая ещё Зона?

— Так! — прошипел начальник. — Или ты выкладываешь всё мне, прямо сейчас, или я отдаю тебя Игнатову и публично от тебя отрекаюсь, сучонок!

— За базаро… — Дима, было хотел, по привычке, нахамить отцу, но сдержался.

— Да-да-да! — закивал полковник. — Там тебя научат «за базаром следить»! Будь уверен! Так, что ты решил? — посерьезнел Горбин старший, после наигранного веселья. — Мне вызывать Игнатова?

— Это была самооборона, — тихо произнес молодой человек.

— Так! — развалился в кресле полковник. — Уже интересно.

— Что тебе интересно? — взвился Дима. — Лучше было бы, чтобы твоего сына забили до смерти, да?

— Ах! — всплеснул руками начальник управления. — Так вот кто тебе нос расквасил! Бедненький! — скорчил он сочувственную гримасу, но уже через секунду в глазах снова пылал огонь. — Ты какого хрена ствол мой взял?!

— Так получилось, — признался парень куда-то в пол.

— Получилось… — хмыкнул полковник. — Давай рассказывай, как именно «получилось». Только не здесь! — осекся Вадим Артёмович, как-то с подозрением огляделся по сторонам, подумав, что принял такое решение несколько запоздало. — Пойдем в кафе — там расскажешь. Только смотри, сына, от правдивости твоей исповеди будет зависеть не только твоя, но и моя жизнь! Запомни это, сынуля! — прошипел он, встал из-за стола и быстрым шагом направился к двери, по дороге поторопив своего непутёвого отпрыска увесистым подзатыльником.

* * *

Кратковременный снегопад уже давно закончился и Сергей с Толиком просто прогуливались по главной площади города. Вопреки всем доводам юноши, остаться на школьной площадке, инженер уговорил его пройтись — размять ноги.

— Толик, а почему ты так любишь школу? Это тяга к знаниям такая? — попытался пошутить Булавин, но, как оказалось, попал почти в точку.

— К книгам, — уточнил подросток. — В школьной библиотеке их много. И за ними почти не следят. Особенно за научными, которые вне программы. Никто не замечает если та или иная оказывается не на своем месте.

— Любишь читать? — задал Сергей, наверное, самый глупый вопрос из возможных.

— А что тут ещё делать? — усмехнулся Толик. — Книги — единственное истинное удовольствие, что у меня осталось. Тебе, кстати, тоже рекомендую!

— Я подумаю, — пообещал инженер. — А городская библиотека?

— О-о-о! — протянул подросток. — Я там, можно сказать, живу!

— А чего ты тогда в школе постоянно?

— Ремонт. Людей нет. Спокойно.

— Ясно, — хохотнул Сергей. — Кроме Петровича!

— Да, — улыбнулся парень, — кроме Петровича. Ты знаешь…

Он осёкся на полуслове. Внезапно лицо его стало сосредоточенным и, как показалось Сергею, ещё более бледным.

— Ты знаешь, — продолжил он мысль, явно оставив от первоначального варианта только первые слова, — мне нужно отлучится.

— Куда? — изумился Сергей внезапно возникшему делу, вроде бы, никуда не спешащего мертвеца.

— Не важно… — как-то отрешенно ответил подросток. — Там уже Григорий Васильевич, наверное, вернулся. Он во дворе. Пойди к нему. А я… Я потом к вам присоединюсь…

Толик рассеянно махнул рукой и устремился к перекрестку, что увязывал главную городскую улицу с выездной дорогой. Булавин уже было хотел последовать рекомендациям, но что-то его удержало. Он взглянул вслед юноше, выждал с полминуты и направился следом.

Сначала подросток, спешным шагом, двигался в направлении выезда из города, но метров через триста свернул влево — туда, где, вот уже тридцать лет, был один из немногих сохранившихся гаражных кооперативов. Сергей сплюнул с досады на то, что юнец исчез из поля зрения, но преследования не прекратил. Стоя на развилке, в мыслях — по какому именно ряду железных коробок следует пойти, попытался напрячь все свои чувства. Сергей не знал, что именно должен увидеть или услышать — просто выкрутил регулятор своей внутренней внимательности на максимум.

Через какие-то несколько мгновений мир прибавил в яркости. Не так сильно, как было в тот раз, когда он едва не попал под колёса, но всё же! Ржавчина, изъевшая гаражи чуть ли не насквозь, исчезла. Листья на деревьях позеленели и налились соком. Небо уже не казалось таким свинцово-серым. Сергей прислушался и до него донёсся, какой-то, едва различимый, то ли писк, то ли плач. Он не мог определить, откуда именно идёт звук, но отчего-то точно знал в каком направлении нужно продолжать движение. Идя меж стальных разнокалиберных и разномастных коробок, он увидел, что в одной из них ворота слегка приоткрыты.

Инженер приблизился и заглянул внутрь. Посреди гаража стояла машина, что-то вроде старенького «Опеля» или «Форда». Внутри были парень с девушкой. Их силуэты казались яркими, но какими-то мутными. Будто на неудачной фотографии, когда увековечивая минуты застолья, доморощенный фотограф уважает резкостью настенный ковёр, вместо лиц своих родных и друзей. В углу же, обхватив руками тощие колени, сидел Толик. Его била крупная дрожь, а из глаз текли самые, что ни есть, живые слёзы.

Булавин перевёл взгляд снова на парочку и только сейчас заметил, что происходит. Молоденькая девушка, лет шестнадцати, вжималась в дверцу, пытаясь отбиваться от напористого молодого человека. Тот, на вид, казался явно постарше. Инженер прислушался — ничего. Потом сделал над собой некоторые усилия, сосредоточился, и до его слуха донесся, будто искаженный эхом, но, всё же, различимый диалог. Точнее, это был не совсем диалог — скорее мольбы, к которым парень явно был равнодушен.

— Тагир, миленький, не надо! Ну, я прошу тебя! — заливаясь слезами, взывала девушка.

— Что ты ломаешься? Иди сюда! — он, наконец, преодолел преграду из частокола тонких пальцев и схватил девчонку за плечо, увлекая к себе.

— Помогите! — срываясь на хрип, завопила она.

— Да! «Помогите»! — пародировал её парень. — Давай, вопи! Я тут твой помощник! Оп! — он ужом запустил руку пол коротенькую юбку и начал стягивать трусики.

— Мамочка! — в никуда пропищала девчонка.

И тут, сидевший в оцепенении Толик, с невероятной скоростью, даже не вскочил, а влетел в машину. Причём, влетел прямо сквозь кузов, будто и не было никаких преград на его пути. Секунду он, с обезумевшим взглядом стоял за спиной парня, опёршись одним коленом на заднее сидение автомобиля, где и разыгрывалась драма. Затем погрузил свою руку в спину насильника, словно это была не плоть, а кисель. Сергею очень захотелось увидеть всё. И он увидел. Зрение услужливо явило всю картину, слой за слоем, вплоть до голого холста. Он наблюдал, как рука Толика обхватывает сердце живого человека и сжимает его. Несостоявшийся насильник схватился за грудь и закатил глаза.

— Мама! — взвизгнула девчонка, явно испугавшись ещё больше.

Она трясущимися руками подняла защелку, рывком открыла дверь и бросилась наутёк, на бегу пытаясь подтянуть стянутые почти до колен трусики. Парень лежал на сидении, тяжело дыша. Толик стоял над ним, тяжело и протяжно смотрел прямо в помутневшие глаза.

— Я приду за тобой! — прошептал мёртвый живому.

Сергей находился почти в полном оцепенении, но, всё же, догадался, когда разыгрался эндшпиль, скрыться из виду, спрятавшись за створкой ворот, а после и вовсе схоронившись в поросшем сорняком узком проходе между гаражами. Он видел, как Толик покинул железный коробок для хранения машины, как он грустно посмотрел вслед убегающей прочь девушке и как сам пошёл в направлении выхода из этого лабиринта стального кубизма.

* * *

Семён Александрович Игнатов сидел за своим, привычным до тошноты, рабочим столом, внимательно изучая совсем недавно записанные показания. Сведения эти, надо сказать, полезной информации содержали немного, а потому, он уже в третий раз перечитывал документы, на подсознательном уровне надеясь найти хоть что-то полезное. Когда бумаги были проштудированы, он, со вздохом, отложил их в сторону. В глубине души Игнатов надеялся, что показания родителей и брата, пропавшего несколько дней назад Сергея Булавина, дадут хоть что-то. Но, увы, никаких зацепок пока так и не обнаружил. Только, вот, гильза… Умом следователь понимал, сколь крохотна вероятность того, что этот маленький зеленоватый металлический цилиндрик имеет хоть какое-то отношение к делу. И, всё же, какое-то шестое чувство подсказывало, что, всё-таки, имеет.

Дверь распахнулась. В кабинет зашёл улыбающийся сержант Иващенко. Он казался, как всегда, несколько несуразным, но благостное расположение духа, внушало следователю надежду на то, что помощник выполнил-таки его поручение. По крайней мере, сам сержант, судя по благостно растянутым губам, в это искренне верил. Однако, Игнатов помнил сколь глубоко может заблуждаться юноша, относительно себя самого и качества проделанной им работы, а потому сразу решил его обо всём расспросить.

— Всё сделал?

— Так точно! Обижаете, Семён Александрович, — расплылся в ещё более широкой улыбке Сашенька.

— Есть за что, — усмехнулся следователь безоговорочной уверенности помощника в результате своих стараний. — Давай сюда!

Сержант раскрыл небольшой портфельчик из дешёвого кожзама, извлек оттуда не слишком худенькую стопку листов и протянул начальнику. Игнатов бумаги принял, одобрительно кивнул и принялся читать, что называется «наискосок», откладывать прочитанное в сторону, аккурат, в папку с заявлением и показаниями семейства Булавиных.

— Много, — одобрительно кивнул Игнатов, не отрываясь от беглого ознакомления. — Ты хоть, людей не перепугал-то?

— Нет, конечно, — смутился парень. — Я же их не арестовывать пришёл, а так, поболтать.

— Не любят у нас люди с ментами болтать, — философски заметил следователь. — И правильно не любят! Ментов у нас в стране боятся больше, чем бандитов…

— Да будет вам, Семён Александрович! — искренне попытался разубедить его Сашенька. — Мы же, всё таки, помогаем…

— Мы — помогаем. Другие — наоборот, — пробубнил себе под нос Игнатов. — Слушай, а эта Зинаида Кобелева — это кто?

— Это соседка брата Булавина! То есть, тоже Булавина, — юноша совсем запутался. — Короче — брата пропавшего, вот!

— Ты и к его соседям ходил? — удивился следователь неожиданному просветлению своего дремучего помощника.

— Ну, да! Он же от брата ушёл и не вернулся. Там его и видели в последний раз. Я туда, в первую очередь, и пошёл, — пожал плечами Сашенька.

— Молодец, — похвалил сержантика начальник. — Только вот, твой почерк с переводчиком разбирать надо, — тут же нивелировал следователь свою похвалу. — На словах расскажи, что там за скандал у Булавиных накануне был? Ну, тот, о котором ты с её слов тут «нашифровал».

— А! — понял сержант, о чём речь. — Шашлык они жарили, выпивали. Ну, а потом, по словам соседки, Николай этот, старшего своего в челюсть двинул. Она, как раз, у двора на лавочке сидела. Говорит — сама видела. Старая, любопытная! — улыбнулся Сашенька.

— А потом что?

— А потом, говорит, ушёл, этот, как его… — снова запутался в братьях Булавиных Сашенька. — А! Точно! Сергей. Ну, тот, что старший, которого младший по морде уе…

— Я понял, хватит! — прервал его следователь. — Сергей один ушёл? Этого она не видела?

— Один, — закивал сержант. — Через пустырь пошёл.

— Понятно, — снова вздохнул Игнатов. — Точнее — ни хрена не понятно.

— Думаете, того, — поинтересовался Сашенька, — брат его грохнул?

— Да, ну! — скривился следователь. — По пьянке режут друг друга, шутки ради и ничего! Потом разцеловываются. Нет, не думаю…

— А кто тогда? — с интересом вопрошал помощник.

— Да, откуда же я знаю! — чуть повысил голос Игнатов. — Будем думать.

* * *

— Анвар, мне нужна от тебя небольшая услуга, — не стал ходить вокруг да около начальник управления городского МВД. — Мне нужна информация об одной семье.

— Вот уж не думал, что человек вашей профессии будет интересоваться информацией, — усмехнулся гладко выбритый мужчина, сидящий напротив полковника. — Обычно я тебя прошу о таких одолжениях.

— Сейчас несколько иной расклад, — спокойно, но весьма туманно, расставил точки на «и» полицейский начальник. — Вот! — он протянул собеседнику конверт. — Здесь имена и адреса интересующих меня людей.

— Кто они? — поинтересовался Анвар.

— Обычные люди, — спокойно ответил полковник. — Два пенсионера, плюс один — простой работяга, с женой, да ребенком малым. Ещё один — холостяк, пропал намедни.

— Найти нужно?

— Нет. Просто разузнать, что за люди, чем живут. Кто может стоять за ними, есть ли друзья влиятельные. Семейные, может, какие тайны… Ну, ты знаешь… Мои гаврики многое разузнать могут, но перестраховаться всё-таки стоит.

— Как с директором кирпичного завода?

— Примерно, — усмехнулся полицейский. — Только здесь не на компромат упор делай. Скорее, на связи и образ жизни. Просто, дай мне их, как раскрытую книгу.

— Понял, — принял конверт Анвар, — сделаем.

— Хорошее ты место соорудил, — отошел полковник от главной темы своего визита. — На бережку, мангалы, плетёные кресла — класс! — театрально похлопал в ладоши полицейский.

— Стараюсь, — спокойно признался Анвар. — Это кафе уже четвёртое. Пятое будет в следующем году. Юбилейное!

— Ну, молодец! Выходишь на свет. Скоро и моя помощь не будет нужна, да Анвар?

— В нашей стране, таким как я всегда будет нужна помощь, таких как ты, — вполне справедливо отметил Анвар. — И наоборот, кстати.

— Да уж, — с неким, едва уловимым недовольством, хмыкнул полковник. — Ладно, Анвар, пойду я! Дел еще уйма…

— Если что — заходи. Ты знаешь — мой шашлы…

— Да, да — самый вкусный и свежий! — хохотнул начальник. — Обязательно! Но, я тебя не за шашлык люблю, ты же знаешь!

Анвар понимающе кивнул.

— Я видел — ты сегодня с сыном в «Лазорике» сидел. Чего ко мне не зашли? У меня вкуснее всё, да и бесплатно для вас… — неподдельно поинтересовался мужчина.

— Нужно было поговорить без лишних ушей.

— Ты думаешь, там их нет?

— Таких любопытных, как у тебя, нет, — усмехнулся полицейский. — Кстати. У нас с тобой в этом месяце дельце одно выгореть может, — опустившись до полушёпота, добавил полковник. — Выгодное, надо сказать, и по твоему профилю.

— Риск? — чуть прищурился Анвар.

— Большой, — признался полицейский. — Но и деньги должны быть приличные.

— Обсудим, — резюмировал хозяин прибрежного кафе.

— Да, — согласился начальник городского главка. — Обсудим…

* * *

Сергей обнаружил Вайнштейна на привычном месте. Тот сидел на лавке у их общего подъезда и что-то насвистывал себе под нос. Инженер быстрым шагом направился к нему. Ему не терпелось поделиться увиденным и попытаться получить хоть какое-то внятное объяснение. По понятным причинам, спросить у Толика он не мог. А потому, старик казался единственным, кто мог прояснить ситуацию.

— Дядя Груша, привет! — взволнованно выпалил инженер.

— Привет, Серёж, привет. Как твои дела?

— Нормально! Дядя Груша, я тут увидел нечто… Это вызывает некоторое беспокойство.

— Беспокойство? — удивился старик.

— Нет, не беспокойство! Мне страшно до чёртиков! — признался Сергей. — Толик! Он…

— Видимо, он кого-то наказал? — перебил догадкой Вайнштейн.

— Да, видимо. Но он, чуть не убил живого человека!

— Ты это видел?

— Да, видел. Так же отчётливо, как вас сейчас!

— Это хорошо. Значит, ты научился видеть не только мёртвых, но и живых, — одобрительно покивал головой старик. — Я знал — у тебя получится. Знаешь, это умеют не все. И далеко не…

— Да, при чём тут это?! — перебил его на полуслове Сергей. — Вы меня, что, не слышите? Толик, наш мёртвый Толик, остановил сердце у живого!

— Он убил его?

— Нет. Но чуть не убил!

— Значит — ещё убьет. Наверняка убьет! — с уверенностью в голосе высказал старик свое предположение.

— Зачем? — недоумевал Сергей.

— Он такой, — пожал плечами Вайнштейн. — Таким его сделала смерть.

— Убийцей?

— В классическом понимании — да.

— И, что делать?

— Ничего. А ты что-то предлагаешь?

— Ну, — замялся Сергей. — Не знаю даже. Но, его же надо остановить?

— А надо ли? — покосился на него старик.

— Я не понимаю…

И тут до Сергея дошло — он снова задаёт не те вопросы, а потому не получает нужных ответов. Он только сейчас, прокрутив в голове всё увиденное, наконец, осознал, что пострадавший в этой истории вовсе небезгрешен. А ещё то, что у Толика, по всей видимости, была веская причина для вторжения в мир живых.

— Почему он такой? — спросил Сергей и увидел одобрительный кивок старика.

— Ты снова начинаешь задавать правильные вопросы. А значит, и думать начинаешь правильно, — грустно улыбнулся Вайнштейн. — Толик был очень добрым мальчиком, и добрым подростком. Несмотря на тяжелое время, он смог сохранить тот свет, что заложен в каждом из нас с рождения. Смерть его поменяла. Точнее то, что было перед ней…

— Что было? — поторопил Сергей, вдруг притихшего старика.

— Боль, Серёжа, боль… — Вайнштейну было неприятно говорить, но он, всё же, продолжил. — Ты же знаешь, что во время войны сюда заходили фашисты румынские?

Инженер утвердительно кивнул.

— Так вот, сестру Толика, полтора десятка гитлеровских солдат целую неделю насиловали у него на глазах. Его заставляли смотреть. Им казалось это забавным… Она была еще совсем девчонкой — ненамного старше самого Толика. И когда её всё же убили, просто зарезали будто свинью — она приняла смерть, как избавление. А вот Толик — нет. Его жажда мщения была настолько велика, что он не нашёл покоя. И нет ему успокоения, и по сей день…

— А румыны? — тихонько, просто на автомате, вопросил шокированный Сергей.

— Насильники? — уточнил Вайнштейн. — Да. К ним тоже вскоре пришла смерть.

— Как?

— Граната. Точнее, ящик с гранатами. Ни с того, ни с сего, взорвался. Погибли все пятнадцать фашистов.

— Почему он не ушёл, когда отомстил?

— Не знаю, — развел руками старик. — Может жажда крови была слишком уж велика. Может ещё, что… Кто их разберет…этих мёртвых.

— Точнее, нас, — грустно поправил старика Сергей.

— Что? Ах, да, нас. К сожалению, нас…

Глава 8. Планы

Для Анвара Сардиева не было ничего невозможного. По крайней мере, он всегда заставлял себя в это верить. «Для целеустремленного человека не должно оставаться непреодолимых преград» — так Анвар напутствовал других и старался сам следовать этому постулату. А потому, никогда не признавал рамок, навязанных обществом ли, законом ли, моралью ли, или иными писаными и неписаными правилами. Однако, Сардиева нельзя было считать беспредельшиком, в классическом понимании этого определения. Некие догмы были для него священны, по крайней мере, до тех пор, пока его мировоззрение не трансформировалось, до той степени, когда отрицание, ещё совсем недавно незыблемых граней, вполне логично выписывалось в новую картину восприятия окружающей действительности. Так что, его можно было назвать человеком гибким. По крайней мере, он позиционировал себя именно так.

Именно так его воспринимал и начальник городского МВД, как человека способного на всё, при наличии достаточных аргументов. И, как раз сейчас, за дружеской беседой и дегустацией шашлыка в новом кафе Анвара, Вадим Артёмович рассчитывал понять — сможет ли пластичная натура бандита, стремящегося выйти в легальное русло, подстроиться под жёсткую форму предлагаемого ему сотрудничества.

Вадим Артёмович давно работал с Сардиевым. Рэкет, нелегальные парковки, незаконная застройка, рейдердерство — всё имело место быть, как в лихие девяностые, так и в более поздние временные отрезки. Но сейчас Анвар почти полностью абстрагировался от действительно дерзкого попрания уголовного права. Так, мелочёвка осталась — незарегистрированные автосервисы, пара мини-гостиниц — ничего серьёзного. Однако, от самого бурного и яркого периода становления Сардиева, как весомой в городе личности, осталась боевая бригада, выполнявшая сейчас охранные функции, но, отнюдь, не забывшая своего былого ремесла. А потому, Анвар казался человеком хорошо подходящим для выгодной аферы и имевшим для этого все необходимые ресурсы.

— Анвар, — наконец заговорил о деле начальник управления МВД, когда, шашлык был доеден, а бутылочка вполне приличного арманьяка показала донышко, — дело, о котором я тебе говорил, — полицейский сделал паузу и пристально посмотрел на Анвара. — Ты принял решение?

— Принял, — было заметно, что Сардиев немного нервничает. — Это слишком, даже для меня. Я не хочу в этом участвовать.

— Жаль, жаль, — буднично резюмировал полковник. — Что же мне делать, а, Анвар? Получается, что я людей подвожу. Хороших людей.

— Это твои проблемы, — холодно отметил Сардиев.

— А вот тут ты заблуждаешься! Меня подключил к этому Шорин…

— Зампрокурора области, что ли? — удивился Анвар.

— Он самый, — кивнул полицейский. — Думаю, у нас могут начаться проблемы. Не только у меня, как ты понимаешь.

— Он так и сказал? — прищурится Сардиев.

— Он дал понять, — уточнил полковник. — А, что тебя смущает? Деньги хорошие, дело нехитрое…

— Нехитрое! — усмехнулся Анвар. — Без крови не обойтись…

— И ни к чему! Кто говорит о чистоте? Главное — результат!

— Людей не жалко?

— Инкассаторов? — усмехнулся полковник. — Ребята знали, что такое может случиться? Знали! — тут же ответил он на свой же вопрос. — Это их работа, это их риск.

— Я одного не понимаю, — признался Сардиев. — Зачем эта банальность — грабеж? Сколько там, миллионов сто? Ведь, не больше, так? Ну и к чему столько шума из-за этой мелочи?

— Дело не в том, что в машине. Делом в том, чего там нет! — пояснил Вадим Артёмович. — Помнишь «Операцию Ы»? Вот, считай, то же самое.

— Хм… Списать на ограбление то, что украдено, — предположил Анвар. — Тоже, как-то, банально.

— Страховка, заморозка выплат и так далее, — замахал руками полковник. — Такой прецедент даёт много возможностей не только для банка, но и для всей системы. С одного раздутого факта можно оттолкнуться настолько сильно, чтобы подпрыгнуть до тех высот, где кроят федеральные законы.

— Даже так?

— Анвар, не задавай лишних вопросов, — посоветовал полковник. — От тебя требуется исполнение и не более того. Прикрытие, поиски виноватых и так далее — дело наше. Это тебя не коснётся.

— Я так понимаю, вариантов у меня немного?

— Немного, — признался начальник. — Не огорчай меня.

Анвар лишь грустно улыбнулся.

— И ещё, — как бы, между прочим, поинтересовался полковник. — Помнишь о моей просьбе?

— Помню. Вот, — протянул он офицеру тоненькую папку, — здесь всё, что мои люди смогли нарыть.

— Что так мало? — удивился полицейский.

— Да потому, что нет на них ничего. Обычные работяги — не больше. Старший брат, правда, довольно успешный инженер. Но связей особых нет. Криминала тоже не наблюдается. У младшего брата пару инцидентов по хулиганке, а так — всё чисто.

— Это хорошо… — пробубнил себе под нос Вадим Артёмович, но Анвар всё же услышал.

— Что хорошо? Что чисто?

— Что работяги! — недовольно ответил полковник. — Не хватает у нас в стране работяг, не хватает…

* * *

Прошла ровно неделя с того момента, как Сергей понял, что его связь с тем миром, где он прожил, как ему раньше казалось, таких долгих и, как он сейчас понял, столь кратких сорок два года — ещё осталась. Семь мучительно долгих дней миновало с той самой минуты, как он осознал — живые рядом, живые вокруг. Для того чтобы увидеть — нужно просто посмотреть как следует.

Отойдя от ужаса, наведённого Толиком, долго ходил по городу, смотря на него другими глазами. Видел, как люди торопливо бегут домой после работы. Как горожане толпятся у касс продуктового магазина, набрав полные корзинки того, что уже через пару часов превратится в ужин. Как прогуливается молодёжь по той самой площади, где много-много лет назад познакомились его родители. Родители…

Сейчас они были теми людьми, кто, сам того не зная, заставлял Сергея снова уходить в мир серости и уныния, в мир мёртвых. Он просто не мог смотреть на то, как чахнет его мать и как отец отчаянно пытается её подбадривать, а потом сам скрывается в дальней комнате, где до сих пор была ждущая старшего сына и застеленная свежим бельём постель, и тихо плачет, глядя на пустующее ложе. Инженер видел слёзы отца лишь однажды, на похоронах бабушки. Теперь мог наблюдать эту, доселе эксклюзивную и, до судорог собственного, пусть даже, мёртвого сердца, печальную картину ежедневно. А потому, Сергей просто закрывал глаза, не в силах смотреть на то, что стало с самыми родными ему людьми, и оказывался один. Не было ни матери с отцом, ни домашнего уюта родительской квартиры. Стены, выгоревшие и затянутые паутиной трещин. Мебель — стара и скрипуча. Солнце холодное и, какое-то, вовсе не солнечное, можно даже сказать, мрачное.

Булавин понимал — он никогда уже не вернётся. Нужно было принять это и расстаться с тем, уже чужим для него, миром. Однако, это казалось выше сил. Он не столько хотел жить в нем, сколько быть рядом с теми, кто ещё являлся его частью. Сергей прекрасно осознавал всю абсурдность своих желаний, но ничего поделать не мог. Он приходил к родителям, но вскоре возвращался в сумрак, ибо не получалось без боли смотреть на стариков. Приходил к брату и его жене. Они тоже переживали, но держались, а потому с ними инженер проводил больше времени. А ещё Сергей приходил к Витюше и, как оказалось, ребёнок иногда его видит.

Булавин вспомнил, что так же было и в день его смерти. Но, тогда, находясь под впечатлением и откровенным испугом от своей новой сущности, он попросту упустил это из виду. Теперь тоже боялся, ведь не понимал — почему живой человек, ребёнок, видит то, что видеть не должен? Ответов на этот вопрос, ни Вайнштейн, ни Толик не дали. Сказали, лишь, что здесь бывает всякое и, вообще, отнеслись к феномену, как-то слишком спокойно. Сергея же этот вопрос волновал не на шутку. Однако, вопреки своим опасениям, он решался иногда помахать племяннику рукой или подмигнуть, на что тот реагировал вполне спокойно, будто дядя был, вполне себе, обычным человеком.

Но, в этот день Сергей решился на невиданный, по крайней мере, в трезвом уме, эксперимент — наладить с ребёнком контакт, а проще говоря, попытаться подружиться. Коль уж не получилось при жизни, почему не попробовать после? Единственное, что Булавина действительно смущало, так это опасения — не повредит ли такое общение Витюше. Вдруг, знакомство с мёртвыми приближает или притягивает смерть к живым? Правда, здешние друзья Сергея — подросток и старик, заверили, что данная гипотеза несостоятельна и является полнейшим бредом.

Инженер стоял у калитки братского двора и взвешивал на невидимых весах свои страхи и желание ещё раз услышать голос живого человека, обращённый к нему, тоже, как к живому. Он долго и понуро глядел на облезлые, в этом мире, ворота. Потом протянул руку к щеколде, но отдёрнул ладонь в нерешительности. Он всё ещё боялся и оттого чувствовал, будто ни его семья потеряла брата, сына, дядю, а словно он сам осиротел, лишился того, что совсем недавно вновь стало самым главным.

Сергей развернулся ипошёл прочь. Бредя через пустырь, он, ещё раз обернулся, отойдя метров на сто, с грустью и тоской глянул в сторону дома, где жил брат со своею семьёй. Посмотрел не своим, уже привычным, а тем живым взглядом, который постиг совсем недавно. Над казавшимися с такого расстояния почти одинаковыми заборами, зеленела полоска свежей растительности. Кое-где виднелись вкрапления красных и жёлтых цветов — лишь точки на полуразмытом фоне. Сергей взглянул в небо. Оно было таким чистым и нежно-голубым, а солнце, как бы он сказал в детстве, широко улыбалось. Но вот, безоблачную гладь начали затягивать свинцовые облака, а над землёй поплыл жиденький туман. Булавин снова опустил глаза на крошечные домики, и теперь они казались серыми и безжизненными. Вместо зеленой полоски придворовых полисадиков, размазались светло-коричневые кляксы сухостоя. Он снова смотрел на мир так, как и нужно смотреть мертвецу. Мёртвый не может питать иллюзий, не должен видеть то, что было. Он обязан смотреть на свою реальность без розовых очков ностальгии.

Булавни вновь, почти на физическом уровне, ощутил одиночество, которое может быть столь всепоглощающим только по эту сторону смерти. Он чувствовал себя, как всё что его окружало. Как пожухлый, почти высохший сорняк, коим был захвачен практически каждый кусочек земли на пустыре. Как приближающиеся с каждым шагом пятиэтажки — пустые, овитые паутиной трещин, с погасшими навеки окнами. Был таким же никому не нужным. Не нужным, отныне и вовеки.

На развилке Сергея, почему-то, потянуло не к родительскому дому, куда он собственно направлялся, а вправо, к реке. Булавин не стал противиться тяге и, так же безучастно ко всему, равно как и всё было безучастно к нему, побрел мимо мёртвых многоэтажек, потом через мёртвый частный сектор и мёртвую рощу, устлавшую свою мёртвую растрескавшуюся землю мёртвыми сухими листьями.

Выйдя на берег, он, не спеша, прошёл вдоль линии мягкого прибоя, который здесь и прибоем-то не был. Ведь волн не водилось, потому, как не существовало тут ни ветра, ни бурного течения. Река несла свои воды практически без какого-либо видимого движения. А может и не несла, а превратилась просто в длинное извилистое озеро? На этот вопрос Булавин не знал, да и не хотел знать ответа. Он вообще ничего не хотел знать. Его окутала колючая, словно грубо сотканный плед, апатия. Она одновременно являлась колыбелью умиротворения, что, наверное, было логичным в этом пласте бытия, но, в то же время, раздражала. Казалось — такой симбиоз невозможен, но чувствовалось именно так. Сергею ничего не хотелось, не то что делать, а даже о чём-то думать. И, тем не менее, не давало покоя ощущение того, что он должен к чему-то прийти, найти какую-то тайную дверцу в закоулках своего разума.

Булавин присел на поваленное дерево и закурил. Сигарета привычно безвкусна, дым ожидаемо лёгок. Он, на прощанье, посмотрел на красный уголёк и бросил окурок под ноги. По привычке копнул рыхлый сухой песок носком кроссовка, им же подтолкнул тлеющий остаток сигареты в ямку и похоронил его, осыпав стенки маленького, созданного секунду назад, кратера. Возвращая ногу в исходное положение, он стукнулся пяткой обо что-то твёрдое. Инженер нагнулся и не поверил своим глазам. Практически под бревном лежала плоская, частично опустошённая бутыль бренди.

Он усмехнулся сам себе, поднял сосуд, скрутил крышку и, не нюхая, глотнул из горлышка. Вкуса, как такового, не почувствовал. Лишь, через несколько мгновений на языке появилось нечто вроде послевкусия. Однако, про себя инженер отметил, что это гораздо лучше, чем вовсе ничего. И вдруг, Булавин понял, что испытывает радость! Ту самую радость, которая была только при жизни!

Сделал ещё глоток, улыбнулся, хлопнул себя по колену и понял, какое счастье можно было испытывать там, по ту сторону смерти, буквально каждую минуту. И дело не в алкоголе, нет! Дело в самой радости. Он понял, что здесь — это феномен, а там было таким же доступным и обыденным, как воздух, которого просто не замечаешь, до тех пор, пока им полнятся легкие. Так же и с радостью. Её нужно просто почаще впускать в своё сердце, вот и весь рецепт земного счастья. Как жаль, что он этого не понимал. Как жаль, что умер, так и не узнав эту банальную формулу при жизни…

Булавин сам осекся на своей же мысли. Широкая улыбка начала медленно сходить с лица. Он посмотрел на бутыль, окинул взглядом пляж. Остановился на ни чем не примечательном месте, метрах в двадцати от него самого. «Это произошло здесь» — пронеслась в голове мысль. Булавин всё вспомнил. Всё самое, на его взгляд, главное. Вспомнил, как именно он умер.

* * *

Для Лены Юсуповой, это был обычный день. Один из тех, которые она предпочитала проводить вдали от дома. Где-нибудь в гостях или на одной из круглосуточных тусовок, кои устраивались в великом множестве людьми её круга. Друзья могли себе позволить устраивать спонтанные праздники жизни чуть ли не каждый день. Ограничивало их, пожалуй, лишь нежелание устранять последствия этих празднеств. Разгребать горы хлама, оставленного толпой озорной молодёжи, не очень-то хотелось никому. Но, если правильно составить маршрут и расписать график визитов, то для Лены, в принципе, весёлыми могли становиться недели, если не месяцы.

Отдыхать ничего не мешало. Работы у девушки не было. С учёбой, тоже, как-то не сложилось. Девять классов, плюс неоконченное ПТУ — вот и весь образовательный опыт. Стоит, конечно, отметить, что стремление к знаниям у неё присутствовало. Однако, для поступления в ВУЗ или, на худой конец, колледж, нужны были деньги, которых в семье обычно не водилось. Собственно, именно поэтому все попытки, хотя бы подумать о дальнейшем обучении или сколь-нибудь прозондировать почву, пресекались тем, кто думал, в первую очередь, о материальной стороне вопроса. Отчим был не особо дальновиден и смотрел исключительно в ближайшее будущее, в котором видел Лену работающей и приносящей в дом хоть какие-то деньги. А потому, после девятого класса, падчерица направилась получать специальность в местное училище. Но, вопреки ожиданиям опекуна, швеёй так и не стала. Более того, бросила учёбу и начала жить в своё удовольствие. Для этого появилась возможность и не воспользоваться ею девица, в тот момент, сочла преступным.

Возможностью этой стал Дима — сын начальника городского МВД. В его лице Лена Юсупова смогла найти то, чего у неё не было с того момента, как из жизни ушла мама. Отношения с отчимом никогда не пышали теплотой, а после смерти матери начали походить на сосуществование тюремщика и заключенного. Дима стал тем ключиком, что сумел открыть камеру. Правда, как оказалось позже, лишь для того, чтобы узница перекочевала в новую темницу.

Поначалу, всё у них складывалось неплохо. Дима был, конечно, не джентльменом, но держался в рамках. Примерно через два месяца, молодой человек показал свое истинное лицо, точнее натуру, когда перебрал и впервые избил подругу. Тогда она хотела было порвать с ухажером, но поняла, что, в таком случае, лишится защиты от отчима, в отношении которого, за месяцы романа с сынком главного городского полицейского, допускались непозволительные вольности. А потому, перед девушкой стал выбор — от кого терпеть унижения. И терпеть их она решила, всё же, от Димы, поскольку тот, всё-таки, обеспечивал ей некий статус в городской тусовке. К тому же, своё периодическое рукоприкладство он старался держать в тайне. Как-никак, в его кругу встречались и воспитанные люди, мнение коих ему было небезразлично. А потому, в глазах сверстников и не только, они смотрелись вполне себе презентабельной парочкой. Единственное, чего Лене не хватало, для того, чтобы выглядеть действительно своей, в тусовке высокородных бездельников — это чувства стиля. С ним у неё были проблемы, которые, впрочем, она считала надуманными, хотя над этим и посмеивались за спиной.

Но сейчас девушке не хотелось никуда идти, несмотря на то, что обычно вне стен своей общей с отчимом двушки, она чувствовала себя комфортнее. Сейчас хотелось зарыться от всех, как можно глубже погрузиться в собственное отрицание действительности и, желательно, никого и ничего не слышать. Было очень жаль, что это невозможно, по одной простой причине — отгородиться от мужа её покойной матери не представлялось реальным, о чём он ей напоминал по нескольку раз на день. Вот и теперь, отчим вновь вырвал сидящую на подоконнике и смотрящую на весеннюю морось падчерицу, из, только ей самой ведомых, размышлений.

— Что, шлюха, трахаля своего ждёшь, да никак не дождёшься?

Отчим, в последнее время, редко обращался к Лене без оскорбительных прилагательных. Она же, осмелев за последние пару месяцев, позволяла себе огрызаться. Однако, теперь положение дел изменилось, о чём, к её счастью, отчим пока не знал. Но девушка предпочла в этот раз смолчать. Хотя, в данный момент просто пропустила оскорбление мимо сознания. Ей, действительно, не хотелось никого и ничего слышать. И, каким-то непонятным образом, мозг сам поставил незримую преграду на пути звуковых волн. Потому, до слуха донеслось что-то невнятное, имеющее неприятный оттенок, но не заботящее абсолютно никоим образом.

Лене было наплевать на яд, которым брызжет отчим, впрочем, как и на него самого. И вместе с тем, сейчас она понимала, что Олег, тот самый Олег, бивший её ещё совсем недавно, заставлявший прислуживать, будто она не равноправный совладелец жилплощади, а квартирант, вынужденный расплачиваться за своё проживание трудоднями, теперь был, наверное, самым близким ей человеком. Плохим, жестоким, но других не оставалось. Ещё не так давно, она думала, что близким и родным, когда-нибудь, сможет стать Дима. Ведь у него, всё же, были к ней чувства. Какие-никакие, но были! Пусть, имели место ссоры. Пусть, иногда даже рукоприкладство. Но он мог измениться! По крайней мере, так она думала. И, как выяснилось теперь, оказалась права. Только изменение произошло по иному вектору. Дима не стал ответственней и милосердней. Дима стал убийцей. И это не выходило у Лены из головы. А потому, она сделала свой выбор — лучше отчим, от которого, по крайней мере, знаешь чего ждать, чем человек, переступивший незримую черту, а значит способный переступить её вновь.

— Ты что, оглохла? — не оставлял её отчим.

Лена с трудом оторвала взгляд от застекольной панорамы и перевела его на мужчину.

— А? Что ты говорил? — переспросила она.

— Я говорю — кинул тебя, хорёк твой?

— С чего ты взял?

— Ну как же? — усмехнулся мужчина. — Ты дома, а не шляешься по своим притонам! Что, надоела ему дырка твоя? Другую нашёл?

Отчим откровенно издевался и Лена это понимала. Но сказать ему правду, о том, что её парень убил человека, и потому она отгородилась от него, отключила телефон и даже боится выходить из дома, чтобы, не дай Бог, не столкнуться с ним, где-нибудь на улице — она просто не могла. Даже, если бы и смогла — не сказала бы. Это стало бы поводом для новых глумлений. Отчим всегда считал сынка полицейского подворотним гопником и, как выяснилось, был прав. Точнее, даже недооценил масштабы разнузданной вседозволенности.

— Что притихла-то? — продолжал издеваться Олег. — Не огрызаешься? Я с тобой разговариваю, дрянь такая!

— Чего ты от меня хочешь? — почти срываясь на истерику, выпалила девушка. — Чего тебе надо? Сижу, не трогаю тебя, припёрся, блядь!

— Блядь здесь одна, — парировал мужчина, ставя на горящую конфорку заляпанный жиром чайник. — Чем жить думаешь, без своего хорька? Где денежки брать?

Лена посмотрела на него насмешливым и, одновременно, полным презрения взглядом. Сам отчим уже несколько лет не работал, а жил и пьянствовал на деньги от сдачи в аренду земельного участка её матери, что располагался за городом, в, так называемом, дачном посёлке. Недалёкий, во всех смыслах, Олег, как ни странно, когда представилась возможность, оказался весьма предприимчивым. Клочок земли сдал в пользование сотовому оператору, который, в свою очередь, возвёл там вышку мобильной связи. Такая конструкция считалась незаконной на земле данных категорий, но властям было наплевать, несмотря на все протесты соседей. Никаких денег с этой сделки Лена никогда не видела, хотя и имела все права имущество, а, соответственно, и на прибыль с него.

— Да пошёл ты! — бросила она ему прямо в лицо, вскочила и юркнула в прихожую.

— Ты как с отцом разговариваешь, сучка мелкая? — прошипел отчим.

— Ты ничего не перепутал а, Олег? — Лена посматривала на него всё таким же насмешливо-презрительным взглядом, скидывая домашние тапочки и ныряя в удобные разношенные туфли. — Ты мне не отец! Не забывай об этом!

Она выскочила в подъезд, хлопнула дверью, сбежала вниз по лестнице и, остановившись буквально в паре метров от выхода, опёрлась спиной о стену и медленно сползла вниз. Очень хотелось заплакать, выплеснуть через слёзы всю боль и жалость к самой себе, что сейчас пожирала изнутри, словно кислота, разъедающая плоть. А ещё хотелось закрыть глаза и открыть их только тогда, когда весь этот кошмар рассеется. Когда рядом вновь будет мама, которая защитит от всех невзгод и превратностей такой немилосердной судьбы.

Девушка начала наматывать на кулачок платок, повязанный вокруг шеи. Ткань злобно вмяла мягкую кожу. «А может, это и есть выход?» — мелькнула в голове мысль. «Может, это и есть избавление, а не кара? Может настоящая кара — это то, что существует в этом мире, а там, после, всё просто и легко?»

Она тряхнула головой, оставила в покое платок и поднялась на ноги. «Нет!» — подумала она. «Это слабость и трусость! Он ещё получит по заслугам! Все они…»

Девушка проглотила ершистый ком, собралась с духом и вышла во двор, постояла с минуту в раздумьях и твёрдо зашагала на Север. Буквально в километре от её дома, в старенькой хрущёвке жила подруга — та, настоящая, из детства, с которой всегда делилась бедами, и которую совсем позабыла в последнее время. Лена миновала уже почти три четверти пути, как из мыслей «ни о чём» её вырвал мужской, довольно приятный голос.

— Девушка, вас подвезти?

Обернувшись на звук, Лена увидела молодого человека, улыбающегося ей с переднего пассажирского сидения чёрного «Форда». Парень был лет тридцати, симпатичный брюнет со слегка вьющимися волосами, гладко выбритыми щеками с чуть заметными ямочками. Вопреки облачной погоде, глаза незнакомца скрывали стёкла довольно больших солнцезащитных очков.

— Сама дойду, — почти сразу ответила девушка.

— Да ладно тебе, — всё так же улыбчиво настаивал парень. — Такие ножки перенапрягать за зря — непорядок!

— Я же сказала — отвали! — не оборачиваясь, повысила голос Лена.

Всё же повернув голову, дабы удостоверится, что, на этот раз, очередной ухажёр достаточно точно понял её отказ — самого ухажёра она не увидела. Лишь боковым зрением уловила какое-то движение где-то сбоку и сзади. А затем в глазах потемнело от боли. Молодой человек, скользнув ужом за спину, нанёс не слишком сильный, но, вместе с тем, очень резкий удар чуть выше поясницы. Лену скосило слегка набок, а через долю мгновения она уже летела через распахнутую дверь на заднее сидение автомобиля. Мужчина впрыгнул следом, и машина рванула с места. Несколько секунд Лена пребывала в состоянии шока. Когда сознание вернулось, выпалила первые, судорожно скачущие в голове мысли.

— Кто вы такие? Что вам надо? — почти срывалась она на писк.

— Заткнись! — сухо и очень строго, ответил парень.

— Что вам от меня надо?! — не унималась, до смерти перепуганная, жертва.

Вместо ответа последовала хлесткая затрещина. Это был не удар, а именно подзатыльник, правда, пришедшийся не по самому затылку, в район виска. Девушка взвизгнула и, уже было, готовилась снова раскрыть рот, то ли для того, чтобы опять задавать глупые вопросы, то ли звать на помощь.

— Ещё один звук и я перережу тебе горло, — с мертвенным холодом в голосе, предостерёг девицу брюнет.

В подтверждение своих намерений, выкидной нож, невесть откуда появившийся в руке незнакомца, обнажил стальное жало. Вид оружия возымел должный эффект. Лену била крупная дрожь, она находилась на грани истерики, но всё её звучание сводилось лишь к всхлипам, сопровождавшим резкие аритмичные вздохи.

Машина остановилась и Лена инстинктивно вжалась в угол, между сидением и дверью, пытаясь, хотя бы на пару лишних сантиметров, отдалится от парня, который теперь казался вовсе не симпатичным, а более чем пугающим — воплощением самого ужаса. Молодой человек заговорил спокойно и умиротворяюще, но от этого стало ещё более жутко.

— Тебе ничего не угрожает. Пока… — он демонстративно сложил нож. — Если будешь умницей — пойдёшь дальше, куда шла. Понятно?

В ответ девушка часто закивала. Её раскрасневшиеся щеки расчертили солёные струйки. Больше всего ей сейчас хотелось в голос разрыдаться, но она настолько боялась, что не могла позволить себе такой роскоши.

— Значит так, — начал, было, брюнет.

— Вы меня изнасилуете? — перебил его дрожащий девичий голос.

— Чего? — удивился парень, а водитель, со своего сидения, даже прихрюкнул, в попытке подавить смешок. — Девочка, такие как ты — сами в тачку прыгают, пачками. Сдалась мне твоя дырка…

— Тогда, чего вам от меня надо? — слегка окрепшим, но, всё равно, писклявым голосом, попыталась она построить диалог, однако, её быстро поставили на место.

— Заткнись! — спокойно, но с обжигающим холодом, приказал брюнет. — Нам от тебя нужно кое-что другое. Вот тебе бумаги, — протянул он жёлтый плотный конверт. — Изучи — это тебе понадобится у следователя. Уяснила?

Лена непонимающе затрясла головой.

— Либо ты «уяснила», либо я убью тебя, прямо сейчас. Так, «уяснила»?

Девушка зажмурилась, закрыла лицо руками от страха и беспомощности, кивнула.

— Открой, — приказал брюнет.

Лена истерично замотала из стороны в сторону, обхваченной руками, головой.

— Открой, я сказал! — прикрикнул он и, подняв конверт с сидения, швырнул им в девчонку.

Трясущиеся руки слабо сжали жёлтый прямоугольник, несмотря на дрожь, аккуратно разорвали конверт и извлекли единственное, что там было — фотографию.

— Кто это? — простонала Лена, вытирая заставляющие плыть всё вокруг слезы.

— Это тот, кто застрелил человека на диком пляже. А потом взял одну из бесхозных лодок, вывез тело на середину реки и сбросил в воду. А ты сидела в кустиках, по нужде, и тебя не заметили. Ты перепугалась. Так перепугалась, что была в ужасе и решилась прийти в полицию только сейчас. Точнее, завтра. Смывай свои сопли и готовься к спектаклю.

Она посмотрела на брюнета округлившимися глазами.

— Но я не видела этого человека. Это Дима убил! Это он…

— Скажешь так у следователя, и сначала тебя оттрахают все городские бомжи, которых я только смогу найти, а потом я зарою тебя на этом самом поле, — кивнул он на пустырь за окном. — И в полицию можешь не звонить. Всё равно, на вызов к тебе приеду именно я…

* * *

Вадим Артёмович Горбин был в припоганом настроении. Уже четвёртый день он не мог дать внятного ответа межрайонному прокурору, относительно грядущего дела. Планы Горбина сыпались из-за того, что пока он не мог собрать команду исполнителей. Точнее мог, но не ту, которая требовалась для идеального сценария. Быки Анвара подходили на определённые роли, свои люди в МВД — тоже. Но они не станут подставляться и играть слишком уж самоотверженно. Так что, для определённого акта пьесы на стену должен был выйти либо профессионал, либо смертник. А таковых, в актерском составе Горбина, сейчас не было. Сей прискорбный факт огорчал, а ещё больше огорчал прокурора, который мог расстроиться настолько, чтобы подставить начальника полицейского главка, со всей присущей бывшему сокурснику по школе милиции циничностью и жестокостью. Из полного погружения в мрачные мысли Горбина вырвал звонок внутреннего телефона.

Начальник управления лениво посмотрел на аппарат и нехотя нажал на кнопку ответа по громкой связи.

— Да, — недовольно отозвался Горбин.

— Вадим Артёмович, к вам капитан Архипов. Пригласить? — прощебетала секретарша.

— Давай, — кратко ответил начальник и нажал отбой.

Через несколько секунд дверь кабинета распахнулась и внутрь вошёл брюнет, лет тридцати в широких темных очках.

— Добрый день, Вадим Артёмович, — поприветствовал он хозяина, снимая очки и аккуратно складывая дужки.

— Добрый ли? — с недоверием вопросил руководитель городского главка.

— Вполне, — утвердительно кивнул капитан.

— Присаживайся, — указал Горбин на одно из кресел. — Есть, чем поделится?

— Да, — улыбнулся Архипов. — Завтра привезу к Игнатову девчонку.

— Она всё скажет, что надо?

— Думаю, да.

— Думаешь? — не повышая голоса, но с нескрываемой раздражительностью вопросил начальник.

— Нормально всё будет, Вадим Артёмович. Она от страха чуть ляжки не обгадила. Я её ещё немного завтра обработаю и защебечет, как соловей!

— А как ты Игнатову объяснишь? — уже спокойнее спросил Горбин.

— Что объясню? — не понял капитан.

— Ну, какого хрена ты там взялся, с девкой вместе?

— А, так, — усмехнулся Архипов. — Скажу, мол, племяннице моей сболтнула, а та мне рассказала. Ну, вот я и уговорил госпожу Юсупову, так сказать, пролить свет на бесследное исчезновение человека.

— Может не поверить, — усомнился начальник.

— Может. Но мне нужно быть рядом. Иначе сломается девка.

— Ясно, — согласился Горбин. — Ты ей фотку брата, этого Булавина, дал?

Брюнет кивнул.

— Не забудь забрать! На хрен это палево! — напутствовал Горбин.

— Пусть изучит, чтоб приметы описала. Потом заберу.

— Волына? — коротко поинтересовался начальник.

— Завтра мой человечек подкинет в машину. Пока что, рано, — пожал плечами Архипов.

— Ладно, капитан, — вздохнул Горбин, — тащи завтра сюда эту девку, посмотрим на Игнатова.

— Вадим Артёмович, можно нескромный вопрос? — поинтересовался Архипов и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Чего вы не снимите его с дела?

— Почует неладное — вонь может поднять. А нам, именно сейчас, вонь нужна меньше всего. Согласен?

Капитан коротко кивнул.

— Так что, давай заканчивай с этим делом и начинаем активнее думать над настоящими проблемами. У нас с ними как раз не всё просто…

Глава 9. Антология суицида

Всю последнюю ночь Сергей Булавин просидел у родительской постели. В небольшой комнатке, где отец и мать делили ложе уже почти сорок пять лет, у окна стоял небольшой круглый столик, а рядом стул, на котором Сергей и провёл ночь. Два раза он слышал, как мать называла во сне его имя. Тогда, даже несмотря на нежизнь, становилось особенно больно, и он уходил обратно в серый мир мёртвых, где родительская кровать становилась пустой, укрытой старым, почти истлевшим, светло-коричневым пледом. Когда боль чуть-чуть утихала, снова возвращался. Однажды, даже не удержался и погладил мать по плечу. Она же, будто почувствовав, положила на то самое место, где секунду назад прошлась рука покойника, свою собственную, такую тёплую ладонь. Увидев это, Сергей снова скрылся в мире теней, где сбежав на кухню, буквально забился в угол и просидел меж батареей и стиральной машиной пару-тройку часов.

Снова выйдя к живым, он увидел, что родители уже проснулись. Усаживались завтракать за кухонный стол, буквально в метре от него самого. Он почувствовал такой ласкающий и домашний запах настоящего крепкого кофе, который, словно в телевизионной рекламе, заставлял его, ещё в студенческие годы, подниматься с кровати в ранний утренний час, чтобы успеть получить свою порцию. Иначе за него это делал, либо брат, либо папа, иногда даже мама. Кофе в семье Булавиных всегда был хороший. Отец не признавал никаких растворимых и гранулированных «хреновин», как он сам выражался, а потому, готовили бодрящий напиток исключительно из зёрен. Владимир Иванович всегда сам контролировал весь процесс, от покупки и варки в турке, требующей особой чуткости и внимания, до розлива готового напитка по маленьким кофейным чашечкам. Обычно одной турки хватало как раз на четыре порции, то есть, на всю семью. Сейчас родители могли себе позволить наполнить свои чашки дважды. Но, само собой, радости это у них не вызывало.

Сергею так и хотелось крикнуть: «А мне?», когда отец налил себе вторую порцию и, после того как мать, в свою очередь, отказалась от добавки, вылил остатки в раковину. Владимир Иванович посмотрел на большую кляксу кофейной гущи и потянулся к крану.

— Не смывай! — послышалось из прихожей, однако, старший из Булавиных уже открыл воду и крупный помол кофейных зёрен устремился в канализацию.

— Вот, чёрт, — досадно закряхтел знакомый голос. — Аккуратист!

Сергей удивился и даже испугался, но, всё же, опасливо вышел на звук. В прихожей, на скамеечке, служившей одновременно и ящиком для обуви, расположился Вайнштейн и деловито посапывал принюхиваясь.

— Дядя Груша, ты чего тут забыл? — с негодованием спросил Сергей.

— А-а-а, Серёжа! — обрадовался сосед. — И ты тут!

— Я-то тут! Ты, говорю, тут чего забыл?

— Так я, — замялся Вайнштейн, — вроде как, всегда здесь бываю, по утрам.

— Всегда? — не поверил своим ушам Булавин.

— Ага. На кофе прихожу.

— На кофе?

— Ну, да! — развел руками сосед. — Каждое утро я прихожу сюда на кофе. Как умер, так каждое утро.

— А почему я тебя раньше не видел? — непонимающе пролепетал Сергей.

— Ну, так, ты же и в мир живых не заглядывал раньше. А? — лукаво прищурился Вайнштейн. — А я сюда к живым прихожу. Кофе, ведь, у них только. А у твоих родителей — просто отменный! Кстати одно из немногих мест, что меня, вот так запросто, к себе пускает. Видимо помнят меня старики твои…

— А как ты… — начал было Сергей.

— Запах! — прервал его вопрос сосед. — Конечно, запах. Другого нам не дано. А вот ароматы, м-м-м-м… — Вайнштейн аж зажмурился. — Они настоящие!

И в этом слове «настоящие» заключалась главная характеристика всех удовольствий доступных мёртвым. Сергей это уже понимал, а потому, просто улыбнулся и кивнул пенсионеру.

— Ты слышал? — окликнула мужа Вера Кузминишна. — В прихожей?

— Что в прихожей? — не отрываясь от мытья латуниевой турки, уточнил Владимир Иванович.

— Мне послышалось — говорит кто-то…, — настороженно прошептала старушка. — Серёжа! — вскрикнула она и бросилась прочь из кухни.

Выбежав в прихожую, она уставилась прямо в лицо Сергея, но смотрела не на, а сквозь него. Следом, не торопясь, вышел отец и положил ладонь на плечо супруги.

— Вер, иди — допивай кофе, — ласково и грустно промолвил он. — Тебе показалось.

— Да, но… — она не закончила фразу, опустила голову и, шаркая тапочками по линолеуму, пошла обратно за стол.

— Они нас слышали? — прошептал оцепеневший Сергей.

— Наверное. Кто знает? — пожал плечами Вайнштейн.

— Такое бывает?

— Всё бывает. Не надо ничему удивляться, — посоветовал старик. — Пойдём на улицу, от греха. Я тебе расскажу кое-что…

Они вышли из подъезда, уселись на скамейку. Вайнштейн проводил взглядом молодую парочку, очевидно спешащую на работу, и исчез. Сергей промедлил пару секунд и тоже расслабил глаза. Мир вокруг стал серым, небо затянуло свинцовым саваном, асфальт под ногами растрескался, а деревья вокруг, вмиг, скинули листву и встали пред ним, словно обгоревшие остовы, некогда полных жизни растений.

— Все мы, которые оказались здесь, — изрёк Вайнштейн, — имеем связь с миром живых. Каждый разную, но, всё-таки… Кого-то могут слышать, кого-то видеть. У всех всё индивидуально. И в разных ситуациях — тоже. Тут единого алгоритма нет. Я вот, например, сколько не пытался докричаться до твоего папаши, чтобы он не смывал сразу гущу — никак. Вообще никак! А там же запах, какой запах… — отвлёкся он, но, впрочем, быстро вернулся к теме. — А вот тебя, видишь, услышала мать. Но, кстати, не факт, что такой фокус снова пройдёт. Скорее всего, она думала о тебе. Вот и услышала. А, может и впрямь — почудилось ей.

— Это, как с Толиком?

— Ну, можно сказать. Он в мир живых может войти только когда в особом состоянии. Вроде, как берсеркер в припадке, которому всё нипочём. Вот и ему, даже границы между нашим миром и миром живых становятся, вроде как, размытыми.

— Чудеса, — грустно улыбнулся Сергей. — Может мы и не мёртвые вовсе, а, дядя Груша?

— Мёртвые-мёртвые, — махнул рукой тот. — Не обольщайся. Просто слишком многое нас оттуда не отпускает. Вот и всё.

В этот момент Сергей почувствовал сильное тепло, практически жар. Через секунду ощущение исчезло. Ему, почему-то, само собой пришло в голову одно единственное слово — «мама». Он глянул в мир живых — так и есть. Мать прошла мимо, куда-то направляясь. Сергей повернулся к Вайнштейну, хотя тот и так, очевидно, понимал, что хочет сказать Булавин.

— Дядь Груш, слушай — тут мать куда-то собралась, я пойду, гляну? — почти отпрашивался он.

— Да, ради Бога, — замахал тот руками. — Ты, только, аккуратнее. Мёртвым, вообще-то не место среди живых.

Сергей рассеянно кивнул в ответ, мол, «и так знаю» и направился быстрым шагом вслед за старушкой.

* * *

Игнатов сидел на ящике с минеральной водой и играл в, уже ставшую классикой, «Змейку», на, уже превратившейся в артефакт, старенькой «Нокии». Когда приходилось чего-нибудь ждать, он предпочитал именно такое времяпрепровождение. Ему были неинтересны новомодные красочные игры, впрочем, как и смартфоны, на коих эти игры и базировались. Он любил знакомое и очень тяжело привыкал к чему-либо новому. А потому, не спешил ничего менять, при том, что имел возможность и регулярно обновлять свой гардероб, и купить новую машину, и поприличнее ремонт в квартире сделать. Причиной тому было ещё и одно дополнительное «но». Свой мир — свою зону комфорта, Игнатов считал главной ценностью. Он уже однажды расстался со своим привычным миром и не хотел делать это вновь, даже в мелочах.

Было это семь лет назад. Игнатов с семьёй — женой, маленьким сыном и младшим братом, собирался на море. Тогда следователь только-только купил машину, и эта поездка должна была стать первой из целой серии путешествий в разные точки Черноморского побережья. В тот день, когда всё семейство расселось по местам, выяснилось, что супруга забыла косметичку. Семён решил сбегать сам, поскольку посчитал, что жене вполне могут попасться на глаза ещё «нужные вещи», причём в огромном количестве. Он уже забегал в подъезд, услышав, как брат крикнул вслед о своём намерении прогреть машину, дабы не терять времени даром. Игнатов был на лестничном пролёте между вторым и третьим этажами, когда прогремел взрыв. Семён кубарём скатился вниз и сначала даже не поверил своим глазам, увидев груду искорёженного полыхающего металла на том месте, где ещё минуту назад стояла его машина, в которой грезили о песчаном пляже самые близкие ему люди.

С тех пор прошло немало времени, однако зудящий рубец на душе следователя до сих пор давал знать о себе. В том числе и тем, что Игнатов, с перестал признавать что-либо новое, а если и признавал, то оно должно было, непременно, походить на старое — на то, что окружало, когда рядом были они — те три человека, которых уже никогда не вернуть. Те, с кем в иной мир ушла часть его собственной души, и он до сих пор жалел, что только часть…

В тот самый момент, когда чёрно-белая змейка укусила собственный хвост, ворота, наряду с кирпичным забором огораживавшие складскую территорию от нежелательных посягательств, скрипнули и разошлись в стороны. Игнатов оторвал взгляд от экранчика телефона, уже не боясь проиграть, и проводил взглядом грузовую «Газель», проехавшую мимо и остановившуюся возле места загрузки.

— Николай Булавин? — окликнул он выпрыгнувшего из кабины водителя.

Парень повертел головой, не сразу распознав источник звука, утвердительно кивнул и, неспешно зашагал к Игнатову.

— Я — следователь Семён Игнатов, — представился полицейский. — Могу у вас пару минут забрать?

— Есть новости о Серёге? — вместо ответа спросил Коля.

— Нет. Пока нет… — покачал головой следователь и жестом пригласил собеседника присесть на такую же упаковку с минералкой, как и та, что служила ему, чем-то вроде табуретки. — У меня к вам вопросы есть.

— Задавайте, — вполне дружелюбно, без тени беспокойства, предложил Коля.

— Перед тем, как Сергей пропал, вы с ним повздорили. Это правда? — не стал ходить вокруг да около следователь.

— Откуда вы знаете? — машинально вопросил Коля, хотя, почти сразу понял, что сделал это зря. — Хотя, какая разница… Да. Было дело.

— Сильно поругались?

— Да, так. Не очень. Бывало и хуже.

— Есть свидетель, который утверждает, что вы подрались.

— Ну, слегка, — не стал лукавить Булавин.

— Вы считаете — это нормально? — непонятно зачем, спросил Игнатов.

— Слушайте, — вздохнул Николай, — ну, поругались. Ну, дал я ему по щам разок. Такое бывает. Или вы думаете — я его убил?

— А кто говорит об убийстве? — не преминул подловить следователь. — Пока нет тела, ваш брат — пропавший без вести. А вы можете пролить свет на этот вопрос?

— Вы, если меня подозреваете — так и скажите. Окей? — насупился Коля.

— Если бы я тебя подозревал, ты бы уже в КПЗ сидел! — спокойно, но довольно грозно проговорил Игнатов. — Я хочу знать всё. Я тебе честно скажу — я не догадываюсь, где его искать и с какого конца за это дело браться. Так что, будь добр — не выкаблучивайся и давай начистоту! Что вы не поделили?

— Мой сын от него, — не стал отнекиваться Булавин и сразу выдал столь весомый козырь козырь, благодаря которому следователь мог засадить его в тюрьму, без шансов на иной исход судебного разбирательства. Николай знал это и, всё же, сказал.

— Охренеть, — не поверил Игнатов. — А ты понимаешь, что это мотив. Да, ещё какой мотив!

— Понимаю, — спокойно признался Булавин. — Но я его не убивал. Мы поругались — он ушёл, чтобы не нагнетать. Собирались поговорить утром. Но я его больше не видел. Это всё, что я могу сказать. Хотите — забирайте! — он вытянул вперёд руки, кивая на запястья.

— Эх, дурак ты! — выдохнул Игнатов. — Езжай, вези свою минералку по ларькам. А про эту историю с сыном — лучше помалкивай.

— И вы меня не арестуете? — усмехнулся Коля.

— Арестую. Если буду уверен, что ты своего собственного брата завалил. А пока я в это не верю, — серьёзно отчеканил Игнатов. — Но, по первому звонку — ко мне. Ясно?

— Ясно, — кивнул Булавин, поднялся с ящика, пожал протянутую ему жилистую руку и зашагал к своей «Газели».

Игнатов понимал — любой другой на его месте счёл бы откровенность Николая Булавина подарком судьбы и уже вскоре закрыл бы дело. Но Семён был другим. Он, в отличие от большинства коллег, верил — сидеть должен лишь виновный. Невиновным за решеткой не место. И за это убеждение его тихо ненавидели в родном управлении. Всегда ненавидели…

* * *

Лена проснулась от лязга металла. Железная дверь хлопнула этажом выше, но девушке показалось, что шум рождался прямо у неё под ухом. Всю ночь она провела, свернувшись калачиком в углу лестничного пролёта, между вторым и третьим этажами. Ей было страшно на улице и, в то же время, не хотелось домой. Подъезд был чем-то пограничным. Ни то, ни сё, примерно как и сама Лена. По крайней мере, она себя так ощущала. Ещё не вещью, но уже не человеком. Она была никем. Уже была…

Никем становятся тогда, когда перестают быть кому-либо нужным. Нужным, не для чего-то, а просто так… Сначала была нужна маме. Потом, когда мамы не стало, Диме. По крайней мере, сама себя хотела в этом убедить. Ведь после смерти самого близкого человека у неё не осталось защиты от этого мира. А ей она была очень нужна, и потому девушка увидела то, что захотела увидеть, в том человеке, который, вскоре, лично для неё, стал опаснее всей враждебной действительности вместе взятой. И вот теперь, когда пропала даже иллюзия защищенности, мир нанёс свой удар. Чтобы жить, нужно обречь на гибель ни в чём неповинного человека. Заставить взять на себя вину, в миг превратившегося для неё в монстра, сынка главного городского полицейского. Того, в ком видела новую опору. Того, кто в итоге принёс погибель…

Девушка потёрла заспанные глаза, ноющие лодыжки. После своего похищения она бесцельно бродила по городу, в попытках понять, как собрать воедино разлетевшуюся на куски жизнь. Вернувшись во двор глубоко за полночь, Лена захлебнулась в очередной истерике. Не дойдя до собственной двери всего один пролёт, сползла по стенке и отдала сознание ночи без сновидений. Теперь, спустя пять с половиной часов, она нашла, наконец, в себе силы подняться и преодолеть не пройденный вчера путь. Ключ повернулся в замке дважды, и Лена ступила через порог.

Сбросив туфли, на цыпочках пробежала в свою комнату. Хотелось закрыться ото всех: от похитителей, грозивших смертью, от отчима, превращающего каждую минуту в очередное испытание на прочность, от света, от тьмы, от воздуха… Она снова чуть затянула на шее платок. «Жизнь… Что есть жизнь?» — подумала она. «Лишь время, лишь миссия, которой у меня нет».

Лене страшно захотелось смыть всё, что так измарало саму душу за последние месяцы. Она стянула с себя одежду, завернулась в полотенце, и так же, на цыпочках, метнулась в ванную. Сев прямо на холодный металл, открыла оба крана и снова свернулась калачиком, крепко обхватив колени. Вода предательски долго не хотела становиться тёплой. Холодные струи били юную плоть, но сейчас Лена воспринимала это, как заслуженное наказание. Это за всё… За уход отца, за приём в разрушенную семью отчима, за смерть мамы. По факту, она не была виновата ни в чём. Но всё происходило вокруг неё. Значит, в той или иной степени, она причастна, а значит — есть за что себя винить. А ещё в смерти того мужчины, что просто угостил её бренди. Если бы не она, то был бы жив. И тогда не пришлось бы рушить судьбу ещё одного человека. Господи! Она виновата ещё и в этом. Скоро станет виновата…

Нет — решила для себя девушка. Она не станет этого делать! Она не станет игрушкой, вещью, тряпкой, которой собираются вытереть растекшееся по полу дерьмо! Она — человек. Должна была всегда им быть, но не была. Но ещё не поздно стать! Никогда не поздно…

Лена решительно закрутила краны, так и не дождавшись пока вода как следует нагреется, промокнула покрывшееся мурашками тело, вновь замоталась в полотенце и, выпорхнув из ванной, столкнулась нос к носу с отчимом. Лицо Олега казалось перекошенным — явно сказывалось выпитое сегодняшней ночью.

Отчим начинал пить, как только продерёт глаза, днём заваливался спать, а вечером, как правило, продолжал алкогольный марафон. По утрам был зол, тем паче, если в холодильнике не оставалось спиртного, после давешней попойки. Чаще всего, пил один, а вечером, примерно в половине случаев — с одним-двумя собутыльниками. Иногда среди них были и женщины. Иногда и проститутки. Как правило, дешёвые и, само собой, страшные — те потаскухи, которые удовлетворяют дальнобойщиков, по десять пятнадцать человек за смену. Сейчас, судя по особенно недовольному виду, и потаскух накануне не было и выпивки не осталось, даже на придание сил для похода в магазин за новой порцией горячительного. А потому, Олег находился далеко не в самом благодушном расположении.

— Что, явилась, сучка малолетняя?! — вырвалась из пересохшего рта очередная порция яда.

— Олег, иди на хер! — бросила Лена первое, что пришло в голову. — Что, опять похмелиться нечем? Бедненький! — почти ласково, но, само собой, издевательски вопросила девушка. — Ну, ничего. Скоро придут твои дружки-алкаши, принесут тебе сладенького. Или не придут? Может, ты на хрен никому не нужен, а?

Лена сама не ожидала от себя такой дерзости. Однако, огня добавило принятое решение — она станет человеком! И никакой отчим, никакие бандиты, никакой Дима не будут обращаться с ней, как с дерьмом! Она сделает из себя ту, кем могла бы гордиться мама. Ведь, она оттуда всё видит…

— Что? — взревел отчим. — Ты как, тварина мелкая, разговариваешь? Ты что, думаешь, если ты у этого ментовского выкидыша за щеку берёшь, тебе всё позволено, тварь?

Олег выбросил вперёд руку, в попытке зарядить падчерице звонкую пощёчину. Однако, с похмелья его движения тянулись медленно, а потому девушке хватило реакции для того чтобы увернуться.

— Иди на хрен! — крикнула она и попыталась проскочить мимо, юркнуть к себе в комнату и закрыться на замок.

— Сейчас ты у меня на хрен пойдёшь! — прошипел разъярённый мужчина, схватив девушку, одной рукой за мокрые волосы, другой за полотенце, овитое вокруг тонкого тела.

Олег буквально швырнул падчерицу в комнату. Девушка полетела кубарём, остановившись, лишь врезавшись в боковину дивана. Махровый прямоугольник, прикрывавший девичью наготу, остался в руке Олега, ещё мгновение стоявшего в дверях, а потом сделавшего уверенный шаг в комнату.

— Ты чего? — не верила своим собственным мыслям Лена. — Олег, не надо! Ну, я прошу тебя, Олег!

— Я тебе покажу! Сучка! — прохрипел отчим, расстегивая старые засаленные джинсы.

* * *

Зинаида Петровна, как всегда спускаясь во двор, не преминула позвонить в дверь соседке, что жила этажом ниже. И, как всегда, поводом было пригласить старушку провести очередное тёплое утро на лавочке, хотя та, как правило, отказывалась, ссылаясь на плохое самочувствие. И, тем не менее, остановки на лестничной клетке всегда затягивалась минут на двадцать, пока пенсионерки не обсудят самые животрепещущие новости, а так же драмы героев из их любимых сериалов.

— Кто там? — проскрипело с внутренней стороны старой деревянной двери.

— Я это, Петровна, — отозвалась соседка сверху.

— Привет Петровна, — соблюла этикет соседка снизу, отворив три засова, которые, по её мнению, хранили весь нажитый трудовым потом скарб в неприкосновенности.

— Пойдёшь? — кивнула Петровна на окно, через которое струился тёплый свет.

— Не. Ты же знаешь — суставы, — жалобно проговорила старушка. — А у тебя как? Спину отпустило?

— Да, слава Богу, — махнула рукой Петровна. — Сын вчера мазь привёз какую-то новую. Хорошая!

— Ну, слава Богу, — кивнула соседка снизу. — Ты слышала, что в Думе говорили?

— Да ну их! — отмахнулась Петровна. — Уже не знают, как народ обобрать! Вот при…

С мысли Зинаиду Петровну сбил приглушённый девичьей крик. Старушки переглянулись.

— Ты слышишь? — поинтересовалась соседка у Петровны, та в ответ кивнула. — Это, похоже, из двенадцатой.

— От Юсуповых?

— Ну, а от кого?

— А, чего это?

— Похоже, Олег Ленку воспитывает.

— Эту, что ли?

— Ну да, проститутка!

— Ну и правильно делает. Молодёжь сейчас — оторви и выброси! По ночам шляется, не работает! — со злобой выпалилаПетровна. — И это будущее России?! Правильно делает! Может человеком вырастет!

— Да, правильно! — поддакнула соседка.

— Ну, ладно, пойду я, — начала прощаться Петровна. — Там Ефимыч подойти обещал, да рыбки принести свежей. Тебе занести парочку?

— Занеси. Будь любезна. Привет ему!

— Ага, ага. Ну, давай, не болей! — искренне пожелала Петровна, и медленно переступая со ступеньки на ступеньку, направилась вниз, где на лавочке её уже ждал Ефимыч, с которым она непременно поделится свежими новостями о том, как отчим, наконец, взялся учить уму-разуму свою непутёвую падчерицу.

* * *

Толик сидел на корточках напротив обнажённой, монотонно раскачивающейся взад-вперёд на стуле, девушки, с сигаретой меж тонких пальчиков, на одном из которых не хватало ногтя — видно сорвала. Верхняя губа была разбита, на плечах чернели синяки от грубых мужских пальцев. Девушка сделала последнюю глубокую затяжку и затушила окурок прямо о дерево кухонного стола. Она, не стесняясь своей наготы, встала, посмотрела в окно. На улице улыбалось солнце. Люди спешили по своим делам. Во дворе играли в мяч двое мальчишек, лет по семь-восемь. На лавочке сидели старичок с удочкой, сачком и небольшим ведёрком, и старушка, что живёт двумя этажами выше. Девушка усмехнулась сама себе, отвернулась от бьющего в лицо света, небрежно втиснула ноющее тельце в старый измятый сарафанчик, и больно стиснула в тонких пальцах стальную грубость кухонных ножниц. Через полминуты провод от холодильника был перерезан. Это оказалось не так просто, но вполне по силам для слабых девичьих рук. Полутораметровый кусок обернулся вокруг шеи и с трудом сплёлся в двойной, грубый узел.

— Не надо, — почти проскулил Толик. — Я пытался, но не смог. У меня не всегда получается. Прости, прости меня! — молил призрак.

Девушка прошла в свою комнату, достала из выданного похитителями конверта фотографию, перевернула её и написала на обратной стороне несколько слов.

— Ну, хоть что-то я сделала правильно… — одними губами прошептала Лена и шаркая босыми ногами, медленно побрела в ванную, где её уже ждал шаткий старый табурет.

— Нет, нет! — кричал Толик. — Я убью его, убью! Не делай этого!

Призрак почти завывал, громко, истерично, но Лена не слышала. Пока не слышала… Она взобралась на импровизированный эшафот и, на удивление ловко, привязала плохо гнущийся, толстый провод к массивному крюку, рассчитанному на тяжёлый, под стать ему, светильник. Такие бывают только в старых домах, потому Лене повезло, если это можно назвать везением. Она устало закрыла глаза, вздохнула и оттолкнула табурет, однако тот лишь шатнулся и вернулся в исходное положение.

— Пожалуйста, я всё исправлю! — умолял призрак, стоя на коленях, уперевшись худыми руками в сидение табуретки. — Я успею. В следующий раз — обязательно. Нет! Я не буду ждать! Я приду за ним сегодня же! Только не надо! Ты не знаешь, куда ты попадёшь!

Лена вздохнула ещё, на этот раз, в последний. С силой оттолкнула сидение обеими ногами и призрачные руки уже не смогли удержать материю живого мира. Девушка повисла на проводе. Последние мгновения яростно боролась за жизнь. Руки и ноги искали опору, но не могли найти. Она рассчитывала, что всё будет быстро, как в кино. Но для быстрой смерти нужна высота — тогда человек просто ломает шею. Лена же умирала мучительно медленно, тщетно стараясь пропихнуть воздух в передавленное горло. Между тем, как она сделала свой последний вздох и тем, как мягкая тьма поглотила её, она успела передумать. А ещё успела увидеть юношу, может, года на три-четыре младше её самой. Он стоял на коленях и, кажется, истово молился…

Глава 10. Стражи закона

Сергей сидел на корточках в коридоре городского полицейского главка и наблюдал, как старушка-мать уже второй час терпеливо ждёт следователя, по делу об его исчезновении. Вера Кузминишна нетерпеливо теребила сухими пальцами бело-голубой платочек, но никуда уходить не собиралась. Сергей, то и дело, повторял: «Мам, всё нормально. Иди домой, отдыхай», в надежде, что старушка его всё-таки услышит. Однако, на этот раз, голос мёртвых был недосягаем до ушей живых. Промеж матерью и сыном прошел молодой брюнет, настороженно обернулся, пристально посмотрел на старушку, даже остановившись на мгновение. Но, уже через секунду, парень двинул дальше по коридору и скрылся за поворотом. Он поднялся по лестнице на второй этаж, свернул направо и без стука вошёл в приёмную начальника управления.

— У себя? — вместо приветствия спросил Архипов у секретарши.

— У себя, — отозвалась девушка.

— Один?

— Да. Спросить?

— Он ждёт, — небрежно бросил Архипов и, после формального стука, вошёл в кабинет начальника.

Вадим Артёмович, как обычно, сидел за своим столом и, почти как всегда, был не в лучшем расположении духа.

— Ну, есть новости? — вместо приветствия спросил начальник.

— По «нашему делу» — пока нет. Работаю. А по «вашему» — сейчас за девчонкой поеду, — доложил капитан. — И ещё — там мать Булавина сидит, Игнатова ждёт.

— Да, ну? — заинтересовался Горбин. — Думаешь о том же, о чём и я?

— Я не знаю, о чём вы думаете, но, мне кажется, вы бы могли с ней сыграть. Это ж, всё-таки, мать!

— Пожалуй, ты прав, — кивнул начальник. — Слушай, а пригласи-ка её ко мне. Ты знаешь, что сказать…

— Окей.

Капитан улыбнулся и, уже через мгновение, в кабинете не осталось никого кроме его хозяина.

Сергей сидел рядом с матерью на жёсткой скамье и поглаживал её по плечу. То ли от этого, то ли от простой человеческой усталости, женщина погрузилась в сон. Ей снилось, что они всей семьёй на даче, как в то время, когда дача у них ещё была. Муж — ещё молод, дети — совсем мальчишки. Сознание не фантазировало, а просто воспроизводило самые тёплые воспоминания. Будто киноленту, которую давно знаешь наизусть, но готов смотреть и в сотый и в сто первый раз, и при этом, неизменно, получать удовольствие. Она полола клубнику, которую, всё равно, потом, по большей части, съедали вороны. Супруг, привычно, пытался навести порядок в подвале, чертыхаясь и, то и дело, вопрошая, криком через весь участок, нужна или не нужна та или иная вещь. Ответа он, как правило, не получал и просто оставлял ненужный хлам на месте. В это время, Сережа, по обыкновению, сидел на черешне и, вопреки всем наказам не есть немытое, поглощал плоды. Коля же предпочитал сливу. Но, не потому, что она ему нравились больше, а из-за того, что на этом дереве жила колония муравьев. Наблюдать за ними казалось прелюбопытным занятием.

Но вот и Серёжа наелся от пуза, и Коля насмотрелся на насекомых. Они вот-вот должны были начать конючить, что хотят пойти на родник, как из объятий сна Веру Кузьминичну вырвал холодный мужской голос.

— Здравствуйте! Здравствуйте, — тряс старушку за плечо тот самый брюнет, что десять минут назад проходил мимо.

— Ой! — испугалась Вера Кузьминична. — Здравствуйте! Сморило меня, что-то…

— Бывает! — улыбнулся парень. — Вы Игнатова ждёте?

Старушка кивнула.

— А вы, случайно, не Булавина Вера Кузьминична?

Старушка кивнула вновь.

— И вы, вот так к Игнатову? Зачем, если не секрет?

— Ну, — замялась старушка, — узнать о поисках. Я ведь которую ночь не сплю!

— Это понятно. А вы знаете, что у него главный подозреваемый — ваш сын. Второй сын, Николай.

— Это как же? — схватилась за сердце Вера Кузьминична. — Он, же… Он же брат! Да он всё время с нами был!

— Да вы, не волнуйтесь так! — начал успокаивать её парень. — Давайте я вас к начальнику провожу. А к Игнатову я не советую так просто приходить. Если вызовет — то уж куда деваться! А добровольно — очень не советую. Он потом ваши же слова так на суде извратит, что хоть стой, хоть падай! Пойдемте?

— Пойдемте, — согласилась старушка.

Брюнет взял её под руку и повел в кабинет начальника. Сергей послушно двинулся следом.

Вадим Горбин ждал прихода Булавиной, а потому нисколько не удивился, когда секретарша возвестила его о том, что к нему просится на приём пожилая женщина. Он попросил впустить, сам встретил у дверей и препроводил до одного из кресел, стоявших вдоль длинного стола, упирающегося творцом в другой — его личный.

Выслушав чаяния и опасения Булавиной, Горбин, как мог, выказывал участие и сочувствие, как потере старшего сына, так и положению, в которое попал младший.

— Я всё понимаю, — попытался, в очередной раз, продемонстрировать небезучастность начальник главка, — но сейчас для Игнатова ваш сын — главный подозреваемый. Я понимаю — это похоже на бред. Но у Николая с Сергеем был конфликт, пока это единственный мотив.

— Ну, как же так? Ведь он не виноват! Что же делать? — едва сдерживала слёзы старушка.

— Знаете что, пусть Николай ко мне придёт, чем быстрее — тем лучше! — настоятельно посоветовал Вадим Артёмович. — Мы что-нибудь придумаем. Это вопрос не только юридический. Тут и от человека многое зависит. Путь придёт. Только скажите ему, чтобы Ингатову ни слова, ни полслова! Это важно! Этому — лишь бы дело закрыть. А мнеправда нужна. Я хочу помочь.

— Ох, спасибо вам, Вадим Артёмович. Храни вас Господь! — чуть не плача рассыпалась в благодарностях старушка. — Как же так нас угораздило?! Боже сохрани…

— Ну, будет вам, будет, — успокаивал её Горбин, одновременно всем видом показывая, что разговор окончен и гостье пора уходить. — Всё образуется. Не переживайте вы так.

Вера Кузьминична поняла намёк, поднялась и двинулась к двери. Начальник главка был учтив — проводил, открыл перед женщиной дверь, попрощался. Сергей же остался в кабинете. Его переполняла тупая тягучая злоба и какая-то ноющая тоска. Он понимал — всё, что наплёл Горбин его матери — абсолютная ложь. Он не знал как, не знал почему, но чувствовал это и был уверен в тягостных ощущениях.

Через минуту после того, как старушка покинула помещение, в кабинет снова явился тот самый брюнет, что посоветовал ей прийти со своими чаяниями к начальнику управления. Это был капитан Андрей Архипов. В свой тридцать один — капитан! По меркам небольшого городка и при отсутствии ведомственных наград — весьма недурственное звание для такого возраста. На поприще службе правопорядку Архипов не мог похвастаться чем-то выдающимся. Да — раскрываемость у него была неплохой. Да — с отчетностью всё в порядке. Однако, особых свершений в послужном списке никогда не имелось. Да он не стремился к ним. Его таланты раскрывались в полной мере на ином, теневом поле.

Вот уже три года Архипов был верным помощником Горбина в закулисных играх. И, надо сказать, за этот период, не только заслужил благосклонность начальника, что отразилось на количестве и качестве звёздочек на погонах, но и значительно поправил своё материальное положение. За последний год переехал в новую просторную квартиру, прикупил дачу, пересел со старенького двадцатилетнего «Опеля» на годовалый «Ленд Крузер».

Капитан являлся человеком весьма неглупым — хитрым, осторожным, находчивым. А потому, его ум и решительность в, порой, радикальных мерах, была сейчас необходима Горбину, как никогда раньше. К слову, сам же начальник управления обладал теми же качествами. Однако, делать грязные дела своими руками он, конечно, не мог. Потому изворотливый помощник был необходим, словно мастерок опытному каменщику.

— Ну как? — поинтересовался Архипов, без спроса опустившись в кресло, где ещё пару минут назад сидела Вера Кузьминична.

— Всё хорошо, — похвалился Горбин. — Думаю, и дальше так будет.

— А, что вы конкретно планируете? — не удержался капитан. — Просто посадить этого, сына её? Или, может, ещё что?

— Ты меня огорчаешь! — скривился Горбин. — Заявления девки достаточно, чтобы суд счёл его виновным, даже если у Игнатова будут сомнения, а они непременно будут, как ты понимаешь. Тут я другое выдумал…

— Если не секрет?

— Не секрет, для тебя, по крайней мере, — начальник откинулся в кресле и чуть задумчиво продолжил. — Ты же знаешь о моих отношениях с Игнатовым? Точнее, даже о наших…

Архипов, скорчив насмешливую гримасу, кивнул.

— Так вот, с ним надо кончать! — спокойно произнёс Горбин, будто речь шла о каком-нибудь обыденном деле, вроде похода в магазин.

— А, причём тут Булавины? — не понял Архипов.

— Да, не причём! Просто сейчас это можно сделать через них. Вот и всё.

Капитан снова выказал недопонимание, которого Горбин и ждал, как свидетельства своего интеллектуального превосходства и только тогда пояснил.

— Николай Булавин — простой работяга. Не составит особого труда убедить его в том, что единственный способ не попасть на нары — это купить свою свободу. А покупать он её будет у Игнатова, — расплылся в ехидной улыбке начальник. — Вот тогда-то нам и помогут наши друзья-надзиратели из прокуратуры.

— Умно, — признался Архипов. — Грубовато, но может сработать.

— Сработает! — махнул рукой Горбин. — Я же говорю — друзья помогут.

Сергей слушал заговор полицейских и не верил своим ушам. Он никогда не питал иллюзий относительно порядочности блюстителей закона и порядка. Однако, с такими подонками столкнулся впервые. Для них ничего не значила, ни то, что служебная этика, совесть, верховенство правды, а даже человеческая судьба. Им было совершенно наплевать на чью-либо свободу и жизнь. О том, чтобы найти убийцу — его убийцу, вообще не шла речь. Это никому не было нужно. Только, пожалуй, родным, которые, в своём стремлении, стали частью игры, в коей все козыри на руках у демонов, сидящих сейчас на расстоянии вытянутой руки от мёртвого, пришедшего в мир живых.

* * *

Лена стояла на пороге ванной комнаты, уставившись в одну точку. Точнее, даже не точку, а линию — трещину, расчертившую эмаль старой чугунной ванны. Трещин таких было много. Но та, к которой приковался взгляд, казалась самой глубокой. Вообще, комната сильно изменилась. Кафель, то тут, то там, растерял глянцевое покрытие. Краны покрылись темной коростой ржавчины. Штукатурка на потолке, местами, обвалилась, оголив голые деревянные рёбра, удерживающей раствор дранки. А ещё цвет изменился. Его будто убрали, оставив лишь самую малость… Всё сделалось иссиня серым, но, вместе с тем, очень чётким. Словно ручку резкости на неведомом пульте выкрутили до предела.

Наконец, Лена оторвала взгляд от трещины, которая будто поглощала, засасывала, и огляделась. Коридор так же претерпел изменения. Кое-где отклеились обои, линолеум рассохся и растрескался, окрашенный потолок был в пятнах, будто его неоднократно заливали соседи сверху. А ещё, в коридоре, прислонившись спиной к стене, прямо на полу, сидел молодой худощавый парень. Упёрся лбом в собственное колено и будто бы спал. По всем канонам, Лена должна была испугаться незнакомому человеку в своей квартире, однако, этого не произошло. Все чувства словно обтесали грубым напильником, а потом зашлифовали, сделали пологими. Словно острые углы стали, в одночасье, совсем покатыми, неспособными хоть сколь-нибудь серьёзно царапнуть. Чувств осталось ровно на столько, чтобы понимать, что они есть… Точнее, были.

— Ты кто? — окликнула Лена юношу.

Тот вздрогнул, вскинул голову и посмотрел на девушку мокрыми от слёз глазами.

— Что с тобой? — не дождавшись ответа на первый вопрос, задала она второй. — Ты плакал?

— Да, — не стал таиться парень.

— Почему?

— Потому что, ты умерла.

— Да? — несколько удивилась Лена, а после, прогнав в памяти последние события, утвердительно качнула головой. — Ну да, умерла, наверное. А, где я? Это рай? Ад?

— Не знаю, — честно ответил юноша. — Думаю, ни то, ни другое.

— А ты тоже умер?

— И я.

— Странно. Я представляла себе это иначе, — грустно усмехнулась Лена и посмотрела на собственную руку, которая вовсе не была похожа на руку покойницы. — Хотя… — она слегка задумалась. — Хотя, я, если честно, и не представляла ничего, вовсе.

— Так почти у всех, — попытался подбодрить её парень, стыдливо растирая по щекам такие немужские слёзы.

— А у тебя?

— И у меня.

— Так, кто ты? — вернулась девушка к своему первому вопросу. — И, что ты тут делаешь?

— Я хотел тебя спасти, — признался парень. — Меня Толей зовут. Анатолий Осинов.

Он, наконец, поднялся и протянул девушке раскрытую ладонь. Лена внимательно посмотрела на него и неуверенно пожала руку.

— Лена. Елена Юсупова. На «ты»?

Парень улыбнулся.

— Так, говоришь, спасти меня хотел? От кого? И как? И кто ты, вообще? Я не имя имею в виду.

— Я такой же, как и ты. Я умер. А спасти хотел, сначала от отчима твоего, потом от тебя самой, — Толик виновато потупил взор, ковырнул носком сухую кудрявость линолеума. — Не получилось. Извини. Так бывает.

— Мёртвые помогают живым? — недоверчиво усмехнулась Лена.

— Здесь всё бывает, — философски заметил Толик. — Я тебе расскажу…

* * *

Когда чёрный «Ленд Крузер» остановился у въезда во двор Лены Юсуповой, водитель, примерно с минуту, всерьёз думал — ехать ли дальше, к подъезду девушки или же убраться восвояси. Причиной дилеммы стал полицейский «Уазик», стоявший, как раз рядом с тем подъездом, где жила интересующая следователя особа. В конце концов, Архипов решил, на этот раз, проигнорировать чувство излишней осторожности, мягко и ненамного утопил в пол педаль газа. Сейчас он ехал по сквозной дороге, через двор. А потому, вполне мог считаться случайно проезжавшим мимо коллегой. Когда джип поравнялся с домом, Архипов опустил стекло и кликнул сержанта, сосредоточенно конспектирующего показания какой-то старушки.

— Эй, братуля! Что у вас тут?

Архипов не знал, как зовут сержанта. Видел, конечно, но именами рядовых полицейских, тем более далёких от его окружения, не интересовался. А вот молодой парень, судя по всему, капитана узнал, несмотря на то, что тот был не по форме. Он торопливо отдал честь и поспешил к машине.

— Здравия желаю! — взял под козырёк сержантик. — Да вот, висельник. Точнее, висельница.

— Это, кто же? — как бы невзначай вопросил Архипов.

— Юсупова. Молодая девка совсем.

— Да, ну? Кто на месте работает?

— Ярин, — признался сержант.

— Давно приехали?

— Да, минут десять.

— Понятно, — кивнул Архипов. — Я гляну?

Естественно, не дожидаясь одобрения, он вышел из машины, юркнул в подъезд и быстро взлетел на нужный этаж. Постоял несколько секунд перед распахнутой дверью, чтобы привести дыхание в порядок, зашёл внутрь.

— Тук-тук! — выкрикнул Архипов, дабы обозначить своё присутствие.

— Кто там? — ответили совсем рядом.

Из второй двери по коридору, высунулась голова Ярина.

— О, Архипов! Тебя чего сюда занесло?

— Да, мимо ехал, — с легкостью принялся тараторить капитан нехитрую легенду. — Вижу — наряд. Дай, думаю, узнаю, что стряслось. А у вас тут, оказывается, висельник.

— Ну, да, — согласился Ярин и его, безучастная к россказням коллеги, голова снова скрылась из виду.

Капитан сделал несколько шагов, поравнялся с дверным проёмом ванной комнаты и уставился на висящее на толстом проводе тело Лены Юсуповой.

— Вот, блядь! — едва слышно прошептал Архипов, но Ярин услышал.

— А?

— Девку, говорю, жалко, — отмахнулся капитан.

— А-а-а… Ага, — согласился следователь и продолжил скрупулезно осматривать место самоубийства.

— Обыск делали? — поинтересовался капитан.

— А на кой?

— Может наркота или ещё, что…

— Да, шучу я, — усмехнулся Ярин, видимо посчитав, что пошутил удачно. — Понятых приведут, тогда и начнём.

— Ясно, — показно безучастно пробубнил Архипов, а сам ужом скользнул в комнату Лены.

То, что он рассчитывал найти — и искать не надо было. Фотография, которую он дал девушке накануне, лежала на самом видном месте — на столе. Оглядываясь на дверь, Архипов тихо взял карточку и быстро спрятал её под ветровку. Конечно, по-хорошему, ему бы не мешало осмотреть комнату получше, возможно, даже, покопаться в вещах покойницы и перелопатить ноутбук. Однако, сейчас для этого не было никакой возможности. Девушка вполне могла описать события последних дней в дневнике, страничке соцсети или предсмертной записке. Но, вызывать лишние подозрения он не мог. Не тот случай.

Всё дело было в личности его коллеги, который приехал на вызов. Костя Ярин не любил искать заковырки там, где их, по его мнению, быть не должно. Самоубийство — что может быть проще? Тем более, в таком возрасте. Может, неразделенная любовь, может, ещё что? Такие дела закрываются очень быстро. А вот, если следователь, не имеющий к делу никакого отношения, начнёт шарить на месте преступления — это, к гадалке не ходи, наведёт Ярина на мысли о том, что заковырка, таки, есть! И тогда уж Костя примется копать, причём, копать усердно. Парень, звёзд с неба, конечно, не хватал, но упорством отличался. А потому, самым лучшим решением Архипов счёл — положиться на удачу и недальновидность покойницы. Единственное материальное, связывающее его с самоубийцей, он забрал. Остальное в руках его величества случая.

— Ну, ладно Костя, бывай! — бросил капитан, направляясь к выходу. — Вы — такая парочка! Третий тут лишний!

— Запасной! — крикнул вслед Ярин и снова погрузился в детальное изучение каждого квадратного сантиметра ванной комнаты, поскольку, даже в банальных делах порядок любил.

Усевшись в машину и отъехав от дома Юсуповой порядка полукилометра, Архипов остановился, достал из внутреннего кармана ветровки фото Николая Булавина. Поглядев на простое славянское лицо несколько мгновений, перевернул карточку. На оборотной стороне было написано всего три слова: «Он не убийца!»

— Вот сучка! — выругался Архипов, спрятал фото, запустил двигатель и снова вдавил в пол педаль газа.

* * *

Лена с Толиком стояли напротив старого зеркала. Деревянная рама растрескалась, лак, почти по всей поверхности, облупился. Однако, сама отражающая поверхность была способна исполнять своё предназначение.

— Смотри, — призвал к вниманию Толик.

— Я смотрю, — отозвалась девушка, проводя пальцами по разбитой губе. — Не больно… — с грустной улыбкой призналась она.

— Здесь не бывает больно, если только сам не придумаешь себе боль.

— А зачем её придумывать?

— Незачем. Просто, для некоторых это единственный способ доказать себе, что они ещё существуют.

— А мы существуем?

— А как же!

— Мы умерли.

— Ну и что, — усмехнулся парень. — Мы умерли для них. Может и для себя, в какой-то мере. Но, ведь, это не конец. Ты же понимаешь?

— Понимаю, — качнула головой девица.

— Смотри, — вновь приказал Толик.

— Что я должна увидеть?

— Ты ничего не должна. Здесь — никому. Разве, что самой себе. Чего ты хочешь?

— Не знаю. Может, разве что, посмотреть в глаза…

— Кому?

— Им всем!

Толик прекрасно понимал, о ком говорит Лена, а потому, лишь в очередной раз повторил: «Тогда, смотри!»

Покойница послушно глядела в своё отражение. На разбитые губы, на слегка опухшее лицо и, на удивление, чистые глаза. Периодически, переводила взгляд на Толика, но тот мимикой давал понять, что отвлекаться не стоит и она снова возвращалась к созерцанию самой себя. Через какое-то время, то, что было вокруг, стало наливаться красками. Обои за спиной уже не казались такими выгоревшими и обшарпанными. Диван — таким продавленным и старым. Вскоре она поняла, что в отражении её комната. Та, живая… И Толика за спиной уже не было, хотя она явственно ощущала шеей его прохладное дыхание. Вдруг, в отражении появился человек. Тот самый, что ещё вчера грозил убить, если она, словно послужная кукла-марионетка, не повинуется его воле.

«Ну, теперь то, уже поздно», — усмехнулась Лена сама себе. Она, вдруг, поняла — как глупо бояться смерти. Ведь, всё равно это случится, рано или поздно. А в разрезе вечности, что рано, что поздно — всё едино. Но, вот человек скользнул к окну, туда, где уже столько лет бессменно утвердился её старый столик из лакированной фанеры. Девушка несколько сместилась в сторону, меняя угол обзора. Брюнет схватил фотографию незнакомца, которого Лене предписывалось оболгать, и поспешно скрылся. На девушку начал безудержными волнами накатывать столь яркий на фоне общей унылой затхлости гнев. Он казался не таким как при жизни. Живых гнев ослепляет, делает безумными. У неё оказалось всё по-другому. Она чувствовала, как жгучий яд становится зудящей силой — той, что может привести в движение её саму, дать импульс для чего-то нового, неизведанного, но достижимого. Безумно захотелось пойти незнакомцем, который вообразил, что ему позволено распоряжаться её волей и судьбою. Она оторвалась от зеркала и уже хотела броситься следом, как поняла, что находится в пустой и безжизненной комнате. Серой, с рассохшимся линолеумом, тусклыми обоями и мёртвым Толиком за спиной.

— Ты увидела то, что хотела? — поинтересовался новый товарищ.

— Всё только в зеркале?

— Нет. Не только, — спокойно проговорил юноша. — Ты скоро научишься смотреть в мир живых и без него. Но, для этого нужно время.

— Я хочу сейчас! — холодно и упрямо притопнула Лена.

— Время, только время.

— Ну, уж, нет, — злобно улыбнулась девушка. — Время, говоришь? — воззрилась она на Толика. Юноша, слегка отшатнулся. В эту секунду он отчётливо понял — в мир мёртвых пришёл новый монстр, подобный ему.

Лена снова повернулась к зеркалу и неумело, но, со всех сил, ударила кулаком. Осколки посыпались на пол. Девушка томным взглядом проводила их полет, а потом долго смотрела на неожиданно живо, для этого места, сверкающие стекляшки. Она села на корточки и взяла в руку самый большой и длинный сколок, что походил на большой варварский нож, очень несуразно смотрящийся в тонкой девичьей руке. Она сильно сжала пальцы и на пол упало несколько капель чёрной крови.

— Не больно, — улыбнулась Лена и поднесла осколок к глазам. — Я вижу солнце! — поделилась она с Толиком.

В отражении, Лена действительно увидела яркое весеннее дневное светило, что дарило свои ласковые лучи всем, от мала до велика, плохим и хорошим, в том — живом мире.

— Теперь у меня есть своё окошко! — холодно проговорила девушка и уверенно двинулась прочь из серости неживой квартиры.

Глава 11. Братья

Часы показывали уже пол-одиннадцатого вечера, а телефон — пять пропущенных вызовов, три от супруги и два от матери. Но Николаю Булавину было не до благоверной, которая таковой, по сути, не являлась, и не до старушки, что, безусловно, очень волновалась. Однако, у Николая не было новостей, способных хоть как-то успокоить материнское сердце. Сегодня он уже принёс достаточно худых вестей, а потому не спешил добавлять в общий котёл новые.

После того, как мать попала к начальнику городской полиции, она не преминула позвонить младшему сыну с просьбой и слезами о том, чтобы тот бросал всё и ехал на встречу с Горбиным. Послушался. И теперь, к скопу проблем, с которыми обычный работяга привык жить год за годом, добавилась ещё одна, решения которой он пока не видел.

Главный полицейский обрисовал весьма мрачную перспективу. Теперь младший брат оказался главным подозреваемым, в деле о пропаже или убийстве старшего и, согласно размышлениям Горбина, шанс попасть за решётку был примерно девяносто процентов из ста. Однако, столь печального исхода, по словам начальника, можно было избежать. Причём, избежать вполне тривиально и вполне в духе Российской правоохранительной системы — попросту купить себе свободу. Цена вопроса — миллион. Для людей бизнеса — сумма, не ахти какая. А вот для простого трудяги, да ещё и обременённого ипотекой, приговор, равносильный судебному.

Горбин говорил о том, что вопрос о снятии подозрений нужно решать исключительно со следователем, а он — так, с боку-припёку. У Булавина на этот счёт были сомнения. Ему не показалось, что Игнатов выказал намерение возвести его в ранг «козла отпущения». Но, так или иначе, Николай понимал — без денег ему конец. Даже если рассказ о «главном подозреваемом» не больше чем разводка, то без откупа байка станет былью. И не важно, кто решил нажиться — следователь, начальник управления, или оба сразу. И так и эдак — без денег он сядет в тюрьму, а дело благополучно закроют. Миллион нужен через неделю. В три часа дня должен лежать на столе у следователя Игнатова. Кстати, связываться с самим Игнатовым Горбин настоятельно не рекомендовал, пространно объяснив, что последствия могут быть катастрофическими, в первую очередь, для самого Булавина.

Потому, сейчас он не хотел отвечать ни на какие звонки. Ничего не хотел. Лишь обнулиться — смыть с себя всё то дерьмо, которое вылилось за шиворот в последнее время. В этом деле лучшим помощником Николай считал водку. В молодости, когда ещё занимался спортом, чтобы стряхнуть психологический груз, брил голову наголо, будто всё плохое скапливалось в волосах и, расставаясь с ними, он расставался и с преследующими бедами. Теперь такой способ давно устарел. Стрижка уже не помогала. Или волшебный обряд растерял за годы свою магию или проблемы стали невосприимчивыми к ребяческому колдовству. Николай вспомнил о своей давней традиции и запустил кисть в русые недлинные волосы. Усмехнулся, попытался ухватить прядь и дёрнуть, словно выдрав клок, вместе с ним из головы покажутся корни того чёрного древа, что выпивает жизненные соки и него и его близких.

— Сука! — еле слышно ругнулся Николай, когда пальцы не смогли ухватить коротко остриженный волос.

— Колёк, ты чего там бубнишь? Давай наливай! Чего завис?

Унылые раздумья оборвал Жека — сосед по улице. Жил он через пять домов от Николая, и практически целыми днями просиживал на скамейке у своего двора в поисках компании. Дружить с ним никто особо не дружил, однако, собеседников-собутыльников он себе, всё-таки, находил регулярно. Жека был простецким мужичком за сорок, нигде не работал, жил с мамой. Пожалуй, только старушка не позволяла ему окончательно скатиться в непросыхающие пьяницы и, хоть изредка, находила для непутёвого сынка различные шабашки. Работать Жека не любил и, под всяческими предлогами, пытался избегать подработок, предпочитая жить на старушечью пенсию ветерана труда. И всё же, иногда, когда у матери заканчивалось терпение, ему приходилось, то подправить соседям забор, то подкрасить гараж, то вскопать огород.

Как правило, честно заработанные деньги уходили на водку, которую Жека предпочитал употреблять в одиночестве, где-нибудь в глубине двора. Мать это, конечно, не радовало, но она мирилась с сим фактом, довольствуясь тем, что сын сделал хоть что-то. Пусть и заработал лишь на выпивку, но ведь заработал! Когда же денег у Жеки не было, он отчаянно искал компанию — кого-нибудь, готового угостить спиртным, в обмен на прекрасные соленья в качестве закуски, которые делала мать и спускала в погреб, откуда «сорокалетняя шкода» таскала их с завидным постоянством.

Вот и в этот день Жека искал, кто бы налил. И в итоге, нашёл компаньона в проходящем мимо Коле Булавине, которого явно что-то тревожило, а значит, он нуждался в выпивке, не меньше, чем обладатель маминых закруток.

— Эй! — помахал рукой Жека перед глазами Булавина. — Есть кто дома?

— Все есть! — незлобно отозвался Коля и начислил в пластиковые стаканчики ещё по сто граммов.

— О! — обрадовался Жека. — А-то думал — ты совсем завис! Бери помидорчик!

Булавин взял протянутый ему маринованный помидор, выпил, предварительно чокнувшись с соседом, и, вместо того, чтобы закусить, положил ягоду обратно на тарелочку.

— Ты чего не закусываешь? — удивился Жека.

— Да, — махнул рукой Коля. — Не хочу. Кусок в горло не лезет.

— Что, проблемы, да?

— Угу, — отозвался Булавин, раскуривая сигарету.

— Ну, сегодня проблемы есть — завтра нет! Это ж, знаешь, дело такое… — беззаботно продекламировал Жека и налил ещё по одной.

— Всё у тебя просто, — грустно усмехнулся Коля. — Проблем нет, и не будет! Да, Жека?

— Да! — довольно ухмыльнулся тот, поднимая стакан и призывая соседа сделать то же самое.

— Может, у тебя и деньги есть, займёшь? — прищурится Булавин, выпил, зажмурился.

— Не, денег, как всегда, нема! А, много надо? — для проформы поинтересовался Жека.

— Миллион!

— О, брат, так — тебе в банк надо!

— Не даст банк. И так должен. Ипотека эта, сучья…

— Ну, тогда не знаю…

— Вот, то-то же… — вздохнул Коля и налил ещё.

— Так, тебе, правда, надо?

— Правда, — признался Булавин и, не чокаясь, влил в глотку спиртное.

— Ну, тогда, может, к Анвару сходишь? У него бабло есть. Может, займёт, может работу какую подкинет… — размышлял Жека.

— Анвар? Этот бандос?

— Ну, это в девяностые все бандосами были! А теперь — бизнесмен, — философски заметил сосед.

Николай уже чувствовал, что спиртное начинает давать в голову. Водка была палёная — другой Жека не пил. Даже когда бегал за пойлом за чужие деньги — по инерции покупал суррогат, которым торговали из подполы, почти во всех магазинах. Кстати, подпольный цех, где разливали такую водку, принадлежал как раз Анвару и пока ею ещё никто не отравился. «Может, не такой уж он и гнида, этот Анвар?» — подумал Николай и вылил в стаканы остатки суррогатного пойла.

* * *

Последний час Сергей терпеливо наблюдал, как его брат методично теряет человеческий облик. Собутыльник-Жека уже давно его потерял. Трезвым он, скорее, маскировался под человека с остатками культуры и гражданского сознания, а истинную свою суть являл миру, лишь под градусом, становясь при этом совершенно свободным от нравственных оков. А вот брат сильно напивался не очень часто, а потому, это состояние вызывало у него серьёзный дискомфорт и, можно сказать, некий когнитивный диссонанс, поскольку пьянь, как правило, заполняющую улицы пятничными и субботними вечерами, он не переносил. Однако, Сергей понимал, что Коле нужно обнулиться, и в этом случае внутренние противоречия вполне могли быть отброшены в сторону.

Сергей просто сидел подле и даже сам пару раз приложился к, ставшей его неизменной спутницей, бутылочке бренди. Хотя, конечно, глотки янтарного алкоголя были лишь бледной тенью тех ощущений, что испытывали живые. Бренди не приносил ни опьянения, ни характерного вкуса. Так… Что-то, где-то вдалеке напоминало о былом, не более. Хотя, сейчас Сергею тоже очень хотелось напиться. Потому, выпивая свой бутафорский алкоголь, он вдыхал пары алкоголя настоящего, если таковым можно было назвать раствор, так любимый Жекой. Эффект имелся — легкое головокружение, чем-то схожее с похмельем, но длился лишь доли секунды.

В эти краткие мгновения из памяти улетучивалось осознание того, что ни сегодня, так завтра, Коля станет разменной фигурой в играх продажных полицейских. Сергей знал об этом из первых уст.

Когда мать ушла от начальника, сам Булавин никуда не испарился. Остался в кабинете и слышал каждое слово — и беседу с прихвостнем Горбина, и небылицу, которую тот наплёл брату. Сергею хотелось просто придушить начальника главка. Руки даже сомкнулись на обрюзгшей шее. Однако, вместо того чтобы сжать плоть и не дать сделать подонку следующий вздох, пальцы мертвеца лишь скользнули сквозь живые ткани. Тогда Булавин сильно пожалел, что он не умеет, так как Толик, впадать в неистовство и превращать живых в себе подобных. Лишь, когда гнев ушёл, уступив место, уже привычным, притуплённым чувствам, Сергей подумал над тем, почему у Толика получается убивать, а у него — нет? Правда, ответ так и не пришёл. Но, так или иначе, даже если он не мог закончить всё тогда, ещё оставался шанс. Сергей знал, что должен попробовать предупредить близких, откуда следует ждать беды. Один раз у него получилось поговорить с Витюшей, тогда, когда ещё не понял, что мёртв.

Старший брат ещё не до конца понимал, как именно поступит, но осознавал, что ребёнок вполне может стать связующим звеном. По крайней мере, Витя мог передать послание. Сложность заключалась в том, чтобы пацана после этого не определили в какой-нибудь детский дурдом. Но размышления о деталях мертвец оставил на потом. Его душа требовала действий, а потому, после значительного пребывания в пропитанном подлостью и скверной кабинете начальника полицейского управления, инженер спешно направился к брату, но обнаружил его, не дойдя до самого дома какой-то сотни метров.

К слову, Коля, после возлияний, тоже до калитки дойти не смог. Правда, всего нескольких шагов. Споткнувшись о бордюр, распластался на земле и подняться уже не сумел. После нескольких неудачных попыток, лёг набок, подстелил руку под голову и начал отходить ко сну. Сергей остался рядом. Он понимал, что не может оставить брата одного в таком состоянии, хоть и не знал, чем сможет помочь, реши местная шпана пошарить в карманах у не в меру подвинтившего мужчины.

— Чего же ты так нажрался! — в сердцах протянул Сергей, усаживаясь на землю рядом, с практически отошедшим в мир сна, братом.

— Не твоё собачье дело! — сквозь дрём, пробубнил Коля и чуть приоткрыл один глаз.

Сергей пристально уставился брату прямо в щёлочку меж не донца сомкнувшихся век.

— Ты меня слышишь? — удивлённо вопросил покойник.

— Нет, — отозвался Коля. — Иди на хрен, Серый! Дай поспать!

Сергей улыбнулся. Сначала, как-то неуверенно, будто боясь спугнуть удачу. Но уже через мгновение лицо сияло, а улыбка растянулась, буквально, от уха до уха. Он понял, почему брат его слышит. Сон! Точнее, полусон. Вот ключ! Вайнштейн как-то обмолвился, что ночью, перед самым рассветом, резался в карты с его отцом. Ночью отец спит. Сон, чёрт его дери! Сергей мысленно клял себя за непомерную тупость.

— Эй! — оторвался он от внутреннего самобичевания. — Алкаш! Давай, просыпайся! В смысле — слушай! — быстро исправился он.

— Серый, чего мне тебя слушать? Чего ты можешь сказать в своё оправдание? — еле ворочая языком, сквозь дремоту бубнил Коля.

— Оправдание? — удивился Сергей.

— Оправдание. Ты знаешь, что из-за тебя мне теперь лям где-то взять надо? А? — приоткрыл второй глаз Коля, видимо, для придания выразительности своей речи. — Родить мне его или как? Что посоветуешь?

— Коляба — это развод! Игнатов ничего тебе не пришивает! Это мудак-Горбин всё! Он следака твоего так подставить хочет! Не ведись!

— Ага, — согласился Коля и закрыл глаза. — Только это не важно.

— Что значит «не важно»? — Сергей хлопнул брата по плечу и, как ни странно, тот почувствовал.

— То и значит. Принесу бабло — закроют следака. Не принесу — закроют меня. Кого-нибудь всё равно закроют…

— И, что теперь? Где ты деньги возьмёшь?

— Это ты мне скажи — где? — Коля снова приоткрыл левый глаз. — А ты, кстати, того — где сам-то? Умер, да? — безмятежно промямлил он и слегка приподнял голову.

— Умер, — кивнул Сергей. — Ты такой спокойный, — удивился он безмятежности брата.

— Спокойный, — согласился тот и снова умостил голову на своём же плече. — Ты, Серый, не серчай, но всё же — на хрен ты приехал?

— В смысле?

— В коромысле! — перекривил младший брат старшего. — Жил бы себе в Черногории, письма бы писал, по звонил и было бы всё хорошо!

— Я домой хотел. Для меня вы — это всё.

— «Всё?» — зло усмехнулся Коля и снова приподнял голову. — Не будет скоро ничего! Матери, которая ночи не спит… Отца — тоже… Меня закрыть могут, если денег не найду! А ведь, это ты, браток! Всё — ты!

— Коляба, ты чего, охренел совсем?

— Это ты охренел! — огрызнулся Коля. — Когда ты свалил — тебе было плевать, что мне нужна помощь. Я был в полной жопе! Плевать, что мать болела! Ты думал о себе тогда, когда был нужен нам! Ты свалил и мы привыкли жить без тебя. Мы перестроили свои жизни. О! Забыл упомянуть — ты же ещё нагадил мне, сукин ты сын, перед тем как свалить! Ты думал о том, что мы это твоё «всё», когда трахал мою жену?

— Витя — твой сын! Ты его воспитываешь, ты его отец! И не так важно от кого он! В первую очередь, ему самому. Он видит в тебе отца. Ты не должен…

— Чего я должен и чего не должен — мне решать! Витюша — мой, хоть и от тебя. Мне на это плевать! Плевать на тебя, на то, что ты сделал! Это не по-братски. Значит, ты не считал меня братом. И вот теперь — мы расплачиваемся за то, что ты вдруг передумал… Ты вернулся и привёз с собой проклятье. Проклятье предателя!

— Коля…

— Нет, не надо! — махнул свободной рукой младший брат. — Я тебя понимаю! И даже прощаю. И родители тоже. Вот только, что теперь делать, а, брат? Хотя, это не твоя забота. Покойся с миром и дай мне поспать!

Сергей посмотрел в припухшее, чуть перекошенное лицо долгим печальным взглядом, положил руку на братское плечо. Коля, улыбнулся во сне и, как и мать, совсем недавно, чуть поёрзал, извернувшись, опустил ладонь на то место, где только что была призрачная плоть. Сам же Сергей снова растворился в мире без тепла и красок жизни.

* * *

Вайнштейн, по обыкновению, сидел на лавочке у своего подъезда. Он, как и всегда, когда у него не было компании, собирал в фигурку мелкие камешки. Если бы каждый новый день на возвращал все на круги невесть когда установившегося порядка, весь дворовой асфальт уже давно бы представлял из себя одну большую мозаику. Однако, сколько бы старик не старался — каждое утро дорожки становились чисты, словно белый лист бумаги, лишь с тем различием, что этот лист был сер и растрескавшийся от нещадного хода времени, которое здесь шло по одному ему ведомым законам.

На этот раз Вайнштейн выкладывал розу ветров. Старательно отделял от аккуратной кучки по одному камешку и сдвигал к композиции, подставляя именно в то место, которое подходило для этого лучше всего. В расчёт шёл и размер, и цвет, и форма. Вайнштейн, за годы жизни по эту сторону смерти, стал настоящим художником. Жаль только, похвастаться было не перед кем. Как правило, на одну фигуру уходил целый день. А уже на следующий от неё ничего не оставалось. Однако, старику и не больно-то требовалось хвастать. Он просто получал удовольствие, и этого казалось достаточно. Ведь, здесь удовольствия можно было пересчитать по пальцам.

Мертвец уже выложил центр фигуры и почти закончил один из лучей, как его вдруг обуяло чувство тревоги и необъяснимой боли в груди. Старик засунул руку под пиджак и положил ладонь на то место, где когда-то так яростно билось горячее сердце. Он чувствовал, что надо идти. Не понимал, зачем точно. Просто, знал, что надо. Вайнштейн поднялся, окунул взглядом неоконченную картину и зашагал вдоль дома. Ноги сами несли его. Так было всегда, когда кому-то требовалась помощь. Вайнштейн понял это лишь полгода назад. Понял своё место в этом сером мире. До момента осознания, просто мучился непонятными тревогами, не зная ни причины их возникновения, ни способа от них избавиться.

Старик понял своё предназначение случайно. Однажды, когда его также рвала изнутринеясность будто чужой боли, он услышал из окна одного из двухэтажных бараков, что были через улицу от его дома, истеричные всхлипы. Проследовав на звук он обнаружил девушку — одну из тех мечущихся душ, которые не поняли, куда попали и начинали сходить с ума. Для старика видеть такое было не впервой. Ему стало невыносимо горестно, но он лишь в очередной раз махнул рукой и уже собирался уходить, как сидящая на полу и разбитая истерикой девица подняла с колен заплаканное лицо и сказала всего одно слово — «помогите». И Вайнштейн помог. Он просто сел рядом и стал разговаривать. Он объяснил, что к чему, в пределах того, что знал сам. Девушка немного успокоилась и старик решил оставить её. На следующий день он снова зашёл. И после, и ещё и ещё… В конце концов, девушка начала ориентироваться в пространстве.

Через две недели с начала знакомства, девица внезапно исчезла. В очередной раз, идя навестить новую знакомую, Вайнштейн увидел, как с неба начинает падать редкий снег. Он постоял под ним минут десять, пока последняя мелкая снежинка не улеглась на неблагодарную землю и пошёл дальше. В квартире никого не обнаружил. И после никогда больше не видел своей случайной знакомой. Через некоторое время он понял, что снег идёт лишь тогда, когда кто-то уходит. И ещё Вайнштейн уяснил — снег это хорошо. А тем, кто его приносит, должно быть, ещё лучше… Ведь, равно с тем, как он испытывал чужую боль, чувствовал и отголоски обволакивающего покоя, когда шёл снег. Тогда охватывало чувство абсолютного умиротворения. То ощущение, к которому стремился каждый, по эту сторону смерти. И Вайнштейн ждал, когда, наконец, сможет ощутить всем естеством не чужой, а свой собственный покой. Он так хотел дать этой земле снег… Он так хотел, чтобы в город, хотя бы ненадолго, пришла зима.

Старик прошёл все подъезды и завернул за угол, сам не понимая зачем. Просто знал, что так надо. За домом ожидаемо раскинулся поросший сорняком пустырь. Вглядевшись в уходящую вдаль единственную тропинку, он увидел мелкую фигурку человека и двинулся к ней. Чем ближе приближался, тем знакомее становилась картинка. Он будто перенёсся на тридцать пять лет назад. Тогда также шагал по этой самой, протоптанной людьми дорожке и увидел вдалеке мальчишку. Тот истово рубил сорняки какой-то, похожей на обломок заборного частокола, палкой. По щекам мальчика текли слезы, он, то и дело, вытирал рукавом синего вязаного свитерка сопли, но рубил и рубил не переставая. Словно изничтожив всю амброзию, он победит и всех своих детских демонов. Тогда, ещё молодой мужчина, Григорий Вайнштейн остановился у поля брани юного «Дона Кихота» и нарочито задорно спросил: «Побеждаешь?»

Мальчишка лишь хлюпнул носом, ещё раз рубанул толстый стебель сорняка, который никак не хотел поддаваться деревянному орудию и, опустив руки, повалился на колени.

— Что, никак? — интересовался Григорий.

— Никак, — всхлипнул мальчик и попытался отвернуться, дабы не показывать зарёванное лицо.

— Может, помочь?

— Как?

— Не знаю, — пожал плечами Вайнштейн, — но, я попробую.

Григорий достал из кармана складной перочинный нож, выбросил лезвие и аккуратно разрезал толстый ствол сорняка.

— Держи! — Вайнштейн положил у колен мальчика срезанный куст. — Враг повержен! Победа?

— Победа… — усмехнулся мальчуган. — Дядя Груша, вы никогда не хотели, чтобы ваши родители умерли?

— Что ты такое говоришь, Серёжа? — удивился Вайнштейн столь ошарашивающему вопросу соседского мальчишки.

— Вы ответите?

— Отвечу, — кивнул Григорий. — Думал. И потом корил себя за такие мысли. Мне было — как тебе, наверное. Я сгоряча пожелал смерти. Правда, не родителям, деду. А через два месяца его не стало.

— Это то, чего вы хотели?

— Нет. Это то, чего я не хотел. Тогда я хотел, чтобы не стало меня, а он бы остался жить. Я считал, что виноват.

— Но, это не так?

— Не так, конечно, — печально улыбнулся Вайнштейн. — Знаешь что, никогда не желай того, о чём можешь, когда либо, пожалеть. Особенно близким. Поверь — никогда в жизни у тебя не будет людей, ближе родни по крови. Жена — может быть. Но, половинки находят друг друга не так уж и часто, как это показывают по телевизору и пишут в книжках. А сейчас тебе искать никого не надо. Всё самое родное здесь, рядом. Семья — это одно целое. А смерть — она словно нож, который отрезает ломоть от хлеба. Отрезала и всё! Ломоть — тот же хлеб, только отделённый. Он уже никогда не станет караваем. Уже никогда не будет целым. Понимаешь?

Мальчишка молчал и ронял слезинки на детские свезённые коленки.

— Пойми, — продолжил Вайнштейн, — сейчас тебе кажется, что горя большего, чем твоё — не существует вовсе. Но, это не так. К сожалению, не так… Пойдём, я отведу тебя домой.

Вайнштейн встал и протянул мальчику руку. Тот пару мгновений упрямился, но, всё же, вытянул навстречу детскую ладошку. Вот и теперь, больше тридцати лет спустя, уже после смерти, Вайнштейн наблюдал, как тот же самый соседский Серёжа истово лупит палкой сорняки. Только сейчас Серёжа — взрослый мужчина, а сорняки не полны соком и зелени жизни, а вялые и пожухлые. Вайнштейн, как и тогда, остановился в двух шагах от поля брани.

— Побеждаешь?

Сергей Булавин, словно в детстве, рубанул напоследок ближайший сорняк, зашвырнул подальше палку и завалился на ковёр из поверженной амброзии, уставившись застывшим взглядом в свинцовое небо.

— Может помочь? — продолжил Вайнштейн и улёгся рядом.

— Давай, — отозвался Сергей.

— Как?

— Не знаю, — пожал плечами Булавин. — Может, повернёшь время вспять, а, Дядя Груша?

— Запросики у тебя!

— Ну, тогда лежи и молчи, советчик.

Мужчины лежали рядом, посреди поросшего амброзией пустыря и смотрели в затянутую саваном серых облаков высь. Сергей достал безвкусную сигарету, раскурил, выпустил в небо струйку сизого дыма и передал цилиндрик с табаком соседу. Дядя Груша затянулся и отдал обратно. Он вновь продумал о снеге. Как было бы хорошо, если бы он пошёл прямо сейчас. Прямо сейчас…

— Знаешь, дядя Груша, мне кажется — моя жизнь, она как хорошая повесть, разжалованная в хреновый рассказ. Я думал, что всё только начинается. Думал — только нашёл то, что всегда было рядом. Просто, я этого не замечал. И тут — на тебе! — хлопнул инженер ладонью о ладонь. — Ни семьи, ни меня. А в скорости, вообще, всё развалится… Я всё изгадил, понимаешь? Я, как эта амброзия, — кивнул он на возвышающиеся у изголовья сорняки, — засираю жизнь, выпиваю из земли все соки.

— Ну, так не будь таким.

— Уже поздно. Я уже здесь. Поздно меняться. Поздно что-то исправлять. Только вот, всё дерьмо с собой забрать не получилось. Вот, что жалко…

— Так подотри… — пространно заметил Вайнштейн. — Или брезгуешь?

— Не брезгую. Просто не могу. Оно там, по ту сторону осталось.

— Ну, что же… Осталось и осталось. Видимо, оно-то тебя здесь и держит. Не даёт покоя. Попробуй всё исправить.

— В мире живых все беды. Я к ним не дотянусь.

— А ты попробуй. Может и дотянешься. Тут, ведь, единой линейки нет. У каждого всё по-своему. Ты, вот, рядом с родными мир живых чувствуешь лучше, а кто-то просто так, от сумасшествия в него приходит. А я, вот, лишь чуть-чуть подглядеть могу. У всех всё по-своему… Если повесть сократилась до рассказа — это ещё не беда. Ведь, даже у рассказа может быть содержательная концовка …

Глава 12. Миллион

В недавно открывшемся прибрежном кафе посетителей было немного. Можно сказать, практически не было. В зале на сто мест занятыми оказались всего три столика. За одним сидела молодая парочка, явно гулявшая всю ночь и зашедшая в этот утренний час позавтракать в романтической обстановке. За другим развалился хмурый мужик за пятьдесят, нервно перемешивающий пальцем фисташки, грудившиеся горкой на блюдце, и явно ожидающий пока ему принесут пиво, дабы поправить здоровье после вчерашнего. Третий столик занимал Николай Булавин. Состояние у него было примерно такое же, как и у ждущего свой опохмел мужика. Он тоже чувствовал себя, отнюдь, не важнецки, после того, как бездумно напился с соседом Жекой, до такого состояния, что не смог дойти даже до собственного дома. Заказать пива на поправку здоровья, конечно, можно было. Но серьёзные разговоры о серьёзных делах под градусом не ведут. Хотя бы потому, что подвыпивший человек сам по себе выглядит не очень представительно. Тем более, что собеседник был человеком практически непьющим.

Потому Николай держался. И держался, надо сказать, из последних сил. Май в этом году был весенним лишь формально. Солнце палило по августовски, несмотря на то, что до календарного лета было ещё десять дней. Булавин, то и дело, доставал из кармана платок, промокал лоб и шею. Похмельный пот казался липким и потому Булавин чувствовал себя каким-то склизким и жалким. Может, таким он и должен был выглядеть? Ведь предстояло просить об услуге. А взывать к великодушию лучше, когда разница в статусе и положении видна невооруженным взглядом. Чувствовал он себя противно до чёртиков, но другого выхода не видел.

И вот двадцать минут томительного ожидания увенчались успехом. Входная дверь отворилась, и в зал вошёл подтянутый черноволосый мужчина в сером костюме. Его густой черный волос был аккуратно уложен, закрытые строгие туфли начищены, воротничок и манжеты, выглядывающие из под легкого пиджака — дань этикету, но не погоде, были действительно белы.

— Анвар! — кликнул Николай вошедшего и уважительно привстал.

— Да, чем могу помочь? — отозвался мужчина, почтительно, но, не теряя грации, приблизился к гостю своего заведения.

— Анвар, мы можем поговорить?

— А вы, собственно, кто?

— Меня Николай зовут. Николай Булавин.

Анвар не смог до конца сдержать удивления и слегка приподнял бровь. Перед ним стоял именно тот человек, о котором совсем недавно его просил разузнать, как можно больше, начальник городской полиции. Анвар сразу заподозрил что-то неладное, однако, своей подозрительности старался не выказывать.

— Ну, моё имя вы, как я понял, знаете, — отозвался на призыв к диалогу Анвар, — так что, давайте сразу к делу? Что вам от меня понадобилось? Банкет, свадьба? Может День Рождения отметить? Лучшего места вы, пожалуй, и не найдёте!

— Анвар, у меня просьба иного характера.

— Ну, что же, — ресторатор жестом пригласил присесть и сам также опустился на стул, — излагайте. Я весь — внимание.

— Анвар, я хочу попросить взаймы.

— Вот как? — хозяин заведения действительно удивился. — Извиняюсь, конечно, но мне кажется странным, что незнакомый человек приходит в моё кафе и просит взаймы. Кстати, о какой сумме идёт речь?

— Миллион.

— О, как! Тем более, миллион.

— Анвар, мы знакомы. Мы выросли в соседних домах. Около моего, было поле футбольное. Без травы, правда, и ворота мы сами из молодых деревцев сварганили. Только потом нам мужики из труб сварили, помнишь? И играли мы там вместе, двор на двор. Ты ещё в полузащите был, а я нападающим. Помнишь?

— Футбол помню. Тебя нет. Да и какая разница? Мне кажется, будь мы даже одноклассниками — это ещё недостаточное основание для такой услуги. Иди в банк.

— В банке не дадут. Ипотека…

— А, вон оно что! Сколько же вас, дураков, в рабство себя продаёт на столько лет?! На вас наживаются, а вы, как бараны, сами ползёте, чтобы вас стригли. Вот племя…

— А откуда простому человеку взять много и сразу? Ты вот — не даёшь. Другие, небось, тоже. Я к тебе пришёл не от хорошей жизни, Анвар. Я просто не знаю у кого ещё можно попросить такую сумму.

— А у меня, значит, можно? А ты заработать не пробовал?

— Негде, — развёл Николай руками.

— Знаешь, как говорил Аль Капоне? — прищурился Анвар.

— Ну, просвети.

— Он говорил следующее: «Можно заработать — разгрузить грузовик с едой и накормить семью. А можно угнать грузовик и твоя семья не будет голодать целый месяц. Заработать — будет честнее, но украсть — правильнее».

— Ты предлагаешь мне воровать?

— Я ничего тебе не предлагаю. Боюсь, и ты ничего не сможешь мне предложить.

— То есть, ты говоришь — нет?

— Посмотрим, — Анвар откинулся на спинку стула и пристально посмотрел собеседнику в глаза, — мне нужно время. Приходи завтра и я дам свой ответ.

* * *

Горбин находился не в духе и потому долго смотрел на вибрирующий телефон, прежде чем взять трубку. В семь утра его уже разбудил звонок от прокурора, который, в очередной раз, интересовался готов ли компаньон к делу. Ответить Горбину было нечего, оттого собеседник снова непрозрачно намекнул на то, что у такой несостоятельности в серьёзных делах могут быть последствия. Наконец, приняв факт неотвратимости нового разговора, начальник полицейского главка, всё же взял в руки сотовый и вздохнул с облегчением, когда увидел, что на экране светится имя «Анвар».

— Да, — наконец, ответил полицейский.

— Привет, дорогой! Как здоровье, как жизнь? — вопросили на том конце линии.

— Не жалуюсь, — соврал Горбин, ведь жаловаться было на что, но явно не Анвару. — Чего в такую рань понадобилось?

— Рань? Девять на часах. Деловые люди уже работу работают!

— Значит, я не деловой! — огрызнулся начальник. — Чего надо, спрашиваю?

— Ладно, не буду томить, — сдался Анвар. — Ко мне тут человечек заходил, о котором ты меня просил разузнать накануне.

— Какой ещё человечек?

— Булавин.

— Николай, что ли?

— Он самый, — подтвердил догадку Анвар.

— Чего хотел?

— Денег хотел. Миллион.

— В смысле «хотел»? — не понял Горбин.

— Занять.

— Любопытно, — хмыкнул полицейский.

— Я решил тебе позвонить, на всякий случай.

— Так, ты его спровадил?

— Обижаешь, — оскорбился Анвар. — Я сгоряча ничего не делаю. Вдруг, у тебя на него планы, какие…

— Ну, да… — замялся начальник. — Так и что? Что ты ему сказал?

— Сказал, что мне нужно подумать. До завтра.

— Это ты правильно сделал.

— Ну, так, «не первый год замужем», как говорится.

— Ясно. Я тебе чуток попозже перезвоню. Договорились?

— Добро, — согласился Анвар и повесил трубку.

Горбин ещё с минуту смотрел на телефон, потёр заспанные глаза и набрал Архипова. Следователь взял почти сразу.

— Андрюша, дело обмозговать надо, — вместо приветствия возгласил начальник.

— Где? — избежал прелюдий Архипов, перейдя сразу к делу.

— Подъезжай ко мне домой.

— Через двадцать минут буду, — пообещал подчинённый и нажал «отбой».

* * *

Архипов откровенно не любил свою работу. Соответственно, и находится на ней он тоже, больше необходимого, не желал. В первую очередь потому, что в управлении нужно было притворяться будто это не так. Конечно, времена уже не те, когда каждый должен быть безоговорочно верен и свято верить своему делу. Но, всё же, приходилось хоть чуть-чуть изображать, что тебе не всё равно на людей, у которых вечно какое-то горе…на коллег, у которых забот полон рот забот, из-за того, что у кого-то, это самое горе…не всё равно на саму систему и все её бесконечные правила и распорядки. Архипов знал её изнутри и не видел смысла в том, чтобы заставлять себя верить в то, чего нет — в справедливость, коей, по идее, он должен служить. Имелись, конечно, отщепенцы, вроде Игнатова и ещё пары-тройки принципиальных ментов. Но, это, скорее, сбой матрицы. Мутанты, мать их, из шестидесятых, когда милиционеры носили белую форму и подтирали пионерам сопли. Честные, стреляющие в бандитов, подставляющие грудь под пули, дабы спасти товарища. В общем, типичные выкидыши прошлого.

Андрей Архипов знал — сейчас, чтобы выжить и остаться на плаву нужно служить не справедливости, а системе, какой бы дерьмовой она ни была. Нужно бороться с наркотиками — будут все камеры забиты нариками. С торговцами оружием — выяснится, что у каждого второго под подушкой ствол. С коррупционерами — показательные порки устроят тем же отщепенцам или проштрафившимся системным бонзам. Что нужно — то и будет. Скажут петь — споёт! Скажут плясать — станцует! Главное, чтобы оплата была соответствующая. Даже бродячие клоуны не кривляются задаром. А государев муж и подавно. Обеспечить достойную оплату система могла не всегда. А потому, просто блаженно закрывала глаза на маленький бизнес внутри её шальных филиалов. Это выгодно всем. Главное — соблюдать баланс. Чтобы отчёты были не из худших, да чтоб криминальное сообщество сильно не борзело, а проводило свои дела по-тихому. И тогда все в плюсе.

В плюсе находился и Архипов. Он не всегда хотел быть ментом. Точнее, никогда не хотел. Поступая на юридический, вдохновлялся героями с экрана, которые виртуозно выигрывали дела, обеляя имена невинных каторжников этой жизни. Иллюзии быстро растворились в горне реальности, где-то на третьем курсе. Но тогда ещё прилежный студент Архипов верил, что сможет быть вне системы и, возможно, ещё станет тем героем-юристом, которые так восхищали в школьные годы.

По окончании своей правовой альма-матер, он сумел устроиться в юридическую контору, где достаточно повидал, как его коллеги идут на сговор с обвинителями и сливают клиентов. Уволившись, пробовал практиковать самостоятельно, как юрконсультант. Однако, очень многие разбирательства, для которых он готовил железобетонную доказательную базу, просто рассыпались от циничных и хлестких ударов судейского молотка. Жизнь дошла до того, что молодого юриста выселили со съемной квартиры, за неуплату, и ему пришлось вернуться в родительский дом.

Тогда, от безысходности он и пошёл работать в милицию, которую, вскоре, переименовали в полицию. Изменилось название, форма, но на этом всё. Система так и осталась системой, служащей самой себе и подчиняющейся общей политике. Сначала Архипов смотрел на окружающее, через призму юношеских убеждений. Тогда же сдружился с Семёном Игнатовым и его товарищами. Но потом младший следователь перестал плыть против течения. Понял бессмысленность барахтаний, когда его бросила тогдашняя девушка и вышла замуж за более успешного, в финансовом плане, коммерса. В тот момент Андрей Архипов решил плыть, повинуясь бурным водам. Причём, предпочтительно на спине, не прилагая усилий, а ещё лучше — закинув ногу за ногу.

Всеобъемлющий, но, вместе с тем, очень осторожный пофигизм, не дающий придраться по официальному поводу, вкупе с хитроумностью и неплохими юридическими знаниями, привлекли внимание начальника управления. И вот, буквально через несколько лет, Андрей Архипов едет на свеженьком «Ленд Крузере» домой к шефу, подальше от Игнатова и всех ему подобных, сжимающих кулачки за свою зарплату в тридцать кусков, которую считают ещё и вполне достойной, по нынешним нищенским временам.

Внедорожник свернул на Ульяновскую — улицу на окраине города, где строят себе семейные гнездышки или же купели разврата, весьма состоятельные люди. Джип остановился у высоких кованых ворот. После контрольного звонка створки разошлись в стороны, и автомобиль въехал во двор, где водителя уже ждал хозяин трёхэтажного дома и всего того, что находится на обширной дворовой территории.

— Не уложился ты в двадцать минут, — как бы невзначай, укорил подчинённого Горбин.

— Пробки! — невинно отозвался Архипов.

— У нас?! — хохотнул начальник управления. — Хорош заливать! Пройдём в беседку, разговор есть.

Архипов ответил на язвительное, но незлобное замечание вполне добродушной улыбкой и последовал за начальником. Они миновали дом, завернули за угол и, протопав метров двадцать по уложенной природным камнем дорожке, уселись в тенистой, овитой декоративным плющом, беседке.

— Что за дело? — начал Архипов, когда понял, что начальник уже готов к разговору.

— Посоветоваться с тобой хочу, — хитро прищурился Горбин. — Есть вариант насчёт «бегунка». Кандидатура выискалась.

— И откуда же она выискалась?

— Сама возникла.

— Жажду подробностей! — шуточным тоном, но вполне серьезно, вопросил следователь.

— Помнишь Булавина нашего? Николая?

— Помню, — кивнул Архипов.

— Он деньги у Анвара просить пришёл.

— И?

— И я подумал — а что если нам его в игру запустить?

— Да вы что, Вадим Артёмович? — изумился следователь. — Мужика? На такое дело? Не, ей Богу, лучше уж я!

— Ага, конечно! — зло стрельнул глазами Горбин. — Чтобы потом я зенками на допросе у московских следаков моргал? Нет уж! Живой ли, мёртвый — какая разница? Через тебя на меня выйдут — не пойми неправильно.

— Да, что уж… — развел руками Архипов.

— Тут же дело не хитрое! Любой мешок схвати, гранату брось и наутёк! Всё! С этим и школьник при желании справится, если, конечно, не учитывать, что его пристрелить могут. Тут главное — мотивация и у Булавина она есть. А можно сделать её ещё больше!

— Например?

— Ну, смотри, — Горбин слегка поёрзал в плетёном кресле, — если этот Коля пошёл к Анвару, значит взять бабло ему негде. А если он бабло не найдёт — сядет.

— Ничего нового, — пожал плечами Архипов.

— Вот-вот! А если ему Анвар предложит подработать? Да так подработать, чтобы ещё сверху осталось? Плюс, если альтернативы не будет? Ведь, у нас, кстати, её тоже пока нет. Отчаянного сорвиголову я пока не нашёл. А сроки поджимают.

— Рискованно, — озвучил очевидное Архипов.

— Согласен. Но Булавин — конец, который не к чему привязать. Убьют — хорошо. А не убьют — что же, всё будет нормально. Даже если его возьмут — будет молчать. Я думаю, Анвар сможет его в этом убедить. У него ведь семья, не так ли?

* * *

Бутылка «Сибирской короны» была холодная и запотевшая. Николай достал её из самого дальнего угла холодильника, где температура опускалась ниже всего. Пару секунд подержав ледяное стекло у разгоряченного лба, он, всё же, подошёл к кассе.

— Что, весёлый вечерок был? — подмигнула девушка за прилавком.

— Ой, Юль, не спрашивай!

— Помнится мне, ты всегда был против опохмела, — заметила кассир. — Что изменилось?

— Всё изменилось, — устало ответил Булавин и протянул бутыль.

— Что, допилила тебя твоя Ксюха? Ой, говорила я…

— Не начинай! — оборвал её Николай.

— Да, я ничего, ничего, — быстро затараторила она и отгородилась жестом. — Просто, если что — заходи вечерком. У меня свободно. Посидим, поболтаем…

— Может и зайду.

— Давай, давай. Звякни только.

— Договорились, — пообещал Булавин и принял обратно спасительную бутыль. — А знаешь что? — подмигнул он кассирше.

— Что? — лукаво отозвалась давняя знакомая.

— Возьму-ка я ещё парочку!

— Тьфу ты! — сплюнула девица.

Булавин расхохотался, положил на прилавок под расчёт, уже на выходе, достал из холодильника ещё две «Короны» и на прощанье подмигнул бывшей школьной подружке. В те годы сначала он за ней бегал. Потом она за ним. В общем — так и не срослось ничего. Однако, Юле Ковалёвой он, всё-таки, надолго запал в душу, о чём она недвузначно намекала, при каждом удобном случае. Правда, до постели дело так ни разу и не доходило. Так — перемигивания да полунамёки, что, мол, надо бы за бутылочкой винца школьные времена вспомнить.

Николай усмехнулся своим похотливым мыслишкам и открыл первую бутылку. Пиво потекло по пищеводу, как к себе домой. Алкоголь сразу ударил в голову, но ударил, как-то нежно, будто деревянная киянка была обёрнута толстым слоем поролона. Это казалось больше похоже на дружескую детскую драку подушками, когда пропущенная оплеуха приносит столько же радости, сколько нанесённая. Бутылка ушла в три протяжных жадных глотка. Николай решил — коль он недалёко от реки, не посидеть с пивом у воды — непростительная ошибка.

Выйдя на берег и прошагав пару десятков метров, нашёл взглядом подходящий валун. Откуда на речном берегу взялся огромный кусок ракушечника он не знал, да и знать не хотел. Достаточно было того, что он есть и его можно использовать в качестве сидения.

До воды, мерно ласкающей песчаный берег, было метров пятнадцать — вполне подходящее расстояние, чтобы, как в детстве, запустить «лягушек». Николай поставил на песок пакет с пивом, отыскал подходящий плоский камешек и от бедра бросил его вдоль прозрачной глади. Камень проскакал по воде шесть раз и пошёл ко дну. В детстве он с Сергеем часто соревновался в том, чья «лягушка» пропрыгает больше и дальше. Верх брал то камешек старшего, то младшего брата. Правда, тогда получалось на порядок лучше. Николай нашёл ещё один обточенный природой диск и повторил попытку. На этот раз он, почему-то, не захотел скакать и сразу ушёл под воду.

— Эх, ты! Я бы тебе большую фору дал… — с улыбкой промолвил стоящий за левым плечом Сергей.

— Да, ты бы запустил получше… — одними губами проговорил Николай, будто бы слышал слова мёртвеца, что был буквально в шаге от него, но по ту сторону жизни.

С того момента, как Сергею удалось поговорить с Колей, он не отходил от него ни на шаг. Во-первых, боялся за брата. Особенно когда тот уснул прямо посреди улицы. Во-вторых, чувствовал, что его место рядом. Это зудящее ощущение не покидало, да и противиться ему покойник не собирался. К тому же, когда он был подле Коли, мир живых будто звал его. Входить казалось даже легче, чем возвращаться обратно. Рядом с родным человеком ощущалось тепло незатянутого вечными тучами солнца, кожа чувствовала дуновения ветра, а запахи казались столь пронзительными для сознания, что, порою, Сергей забывал о самом главном — всё это в прошлом. Забывал о том, что город, в котором бушует жаркая весна, а через несколько дней в свои законные права вступит лето, больше ему не принадлежит. Его город теперь тот, в котором стоит безветренная сухая осень и никогда не наступит зима. Но рядом с родными всё забывалось и, «слава Богу», думал про себя Сергей. «Реально то, во что веришь!» — говорил Вайнштейн. И в эти моменты Сергей Булавин верил — его стакан наполовину полон, а сам он больше жив, чем мёртв.

— Дуркуешь? — послышалось слева и оба брата одновременно оглянулись. Но, конечно же, неспешно идущий по песчаному берегу Владимир Иванович, увидел лишь своего младшего сына, того, который у него ещё был.

— О! Пап, а ты чего тут? — удивился Коля.

— Да, вот, решил, рыбку изловить, — как бы извиняясь, ответил тот, доставая из кармана донку.

— Ага, рыбку! — усмехнулся Коля. — На это? — кивнул на простецкую рыбацкую снарягу. — При таком-то спиннинге, как у тебя? Да ещё и без ведёрка? Пап, не заливай, а?

Старик покачал головой, улыбнулся и спрятал дрючок обмотанный леской обратно в карман.

— Ну ладно! — сдался старик. — За тебя переживал.

— Чего так?

— Ну, заходил… — замялся отец. — Оксана рассказала о твоих приключениях. Сказала на реку, в район родника пошёл…

— Балаболка…

— Да, ладно тебе! Я же волнуюсь. Чего не на работе? Чего так нахрюкался посреди трудовой недели?

— Всё-то тебе надо! — усмехнулся Коля. — Ну, подгулял, ну не на работе. Бывает… — пожал Николай плечами и опустился на булыжник.

Отец сдвинул седые брови и несколько мгновений, молча, смотрел себе под ноги. Потом собрался с духом. Он не любил лезть в личную жизнь сыновей, но сейчас был не тот момент, когда этика казалась первостепенной.

— Сын, расскажи как есть. Я же вижу — что-то происходит с тобой. Ну, — толкнул он Колю локтем, усаживаясь рядом на валун, — выкладывай. Всё же, не чужие люди. Оно и на душе легче станет…

— Эх, батя-батя, — покачал головой Николай и, потянувшись, достал из пакета бутылку с вполне ещё холодным пивом, — может и станет. А может и не станет…

— А ты попробуй, — посоветовал отец.

— Хорошо, — на удивление, даже для самого себя, легко согласился Коля и откупорил бутыль. — Бабло, бать, бабло… Нужны деньги.

— И поэтому ты вместо работы пиво на бережку хлещешь? — скептически заметил отец, взял из рук сына бутылку, отхлебнул и вернул сосуд обратно.

— Ага, — кивнул Николай и тоже сделал большой глоток.

Сергей, усевшийся рядом, прямо на песок, усмехнулся.

— Мне много надо, — пояснил Коля, — на работе мне столько не достать. Разве что, «Газельку» хозяйскую пробарыжить. Посоветовал мне тут один… Да только все равно не хватит…

— Это кто такой грамотей?

— А! — махнул рукой Коля. — Не бери в голову.

— А зачем тебе деньги? Может, мы с матерью дадим? У нас есть тысяч семь. Занять, если что, ещё можем.

— Не, столько не займёте. Вам не у кого, — покачал головой младший сын. — Забей, бать, я разберусь.

— Не расскажешь? — сделал последнюю попытку галантный в мужских делах старик, и снова, взял у сына бутыль, приложился.

— Нет. Потом как-нибудь.

— Потом… Всё у тебя потом, — пробурчал отец, скорее про себя. — Знаешь, — смотря на воду, уже громче, но, ровно настолько, чтобы его можно было слышать отчётливо, если прислушаться, — я сегодня во сне Вайнштейна видел. Помнишь дедушку Грушу? Он тебя ещё кораблики в детстве учил делать.

— Помню, — кивнул Коля, — и что?

— Да ничего. Просто… — Владимир Иванович на мгновение замялся. — Просто он за Серёжу говорил.

— Чего говорил?

— Говорил, чтобы не ждали. Вот так вот, Коля.

— Да? — хмыкнул младший сын, в то время как старший, лишь покачал головой, думая о том, что Вайнштейн полез в чужое дело. — А мне Серый…

— Что Серый? — уточнил старик.

— Снился. Не помню как, и говорил ли что-то. Помню, что мёртвый он был. Вот так вот, папа…

— Прекрати, — шикнул на него отец.

— Я говорю как есть. Может, просто пьяные сны. Может, нет. Кто разберёт…

— Вот и не надо ничего разбирать! Ты лучше со своими делами разберись. Может, всё-таки, мы с матерью можем помочь?

— Бать, не заморачивайся! Всё нормально будет.

— Ну, смотри, — покачал головой отец, отдавая бутылку. — Если что, обращайся. Я всё понимаю — бывают ситуации, всё бывает…

— Ага, — кивнул Коля и сделал глоток.

— Что, «ага»? — поднимаясь с камня, бросил через плечо Владимир Иванович. — Лучше бы пива тёмного взял, чем в шпиона играться! Пьёшь мочу всякую… — пробурчал старик и зашагал прочь.

— Знаток пивной! — буркнул в ответ Коля.

— Ага, знаток, блин… — поддержал его Сергей и, поднеся нос к горлышку, вдохнул пары нефильтрованного светлого, которое отец, по большому счёту, считал «недопивом», всю жизнь предпочитая, как правило, портер.

— Хотя, ты знаешь, — обратился Сергей к брату, прекрасно понимая, что реакции не последует, — а тёмное сейчас пошло бы, действительно, лучше!

Глава 13. Леночка

Лена шла по серым улицам, не разбирая дороги. Топала, что называется, куда ноги ведут, периодически засматриваясь в продолговатый осколок зеркала. Вокруг девушки раскинулась мрачная и унылая осень, а в отражении, за её спиной, играло всеми своими красками южное приветливое лето, уже вступившее в силу, несмотря на последние деньки календарного властвования мая. Лена видела, как носится туда-сюда ребятня, как ворчат на сорванцов, призванные следить за ними, бабульки, оккупировавшие приподъездные лавочки. Видела, как щебечут о чем-то девчата, её ровесницы, то смущенно хихикая, то в голос заливаясь звонким смехом. Она смотрела на жизнь! Ту, в которой было так много боли, и откуда, как ей казалось, имелся лишь один выход. Теперь она взирала на ту сторону и понимала сколько, на самом деле, было вариантов сбежать из сковавшего её юное тело и молодую душу терновника обстоятельств, жалящего своими не знающими пощадами шипами и впрыскивающего в кровь яд уныния. Но она узрела лишь один путь…

Самый простой, самый трусливый, самый, как казалось, приемлемый. Сейчас уже понимала свою ошибку, и от этого становилось не просто обидно, а больно до зубного скрежета. На той стороне остались возможности, на этой — лишь созерцание того, как ими пользуются другие. Но это не она сделала выбор! Её подтолкнули, купировав в сознании саму возможность альтернативы. Либо жизнь, полная унижений, суливших лишь набор оборотов, либо шаг за грань — туда, куда никто не сможет добраться, чтобы вновь поиграть с ней, как со старой тряпичной куклой.

Незаметно для себя самой Лена остановилась. Наконец, оторвав взгляд от зеркального осколка, поняла, что оказалась на территории, одновременно незнакомой и, в то же время, похожей на нечто, родом из живой памяти. Место напоминало парк, обнесённый кирпичным забором с решётками-окошками, выложенными, опять же, кирпичом и представляющими из себя некое подобие разметки шахматной доски.

Лена стояла за покосившимися ржавыми металлическими воротами на растрескавшейся асфальтовой дорожке, ведущей вглубь территории к двухэтажному зданию. Сделав робкий шаг вперёд, девушка поняла, что двигается в верном направлении. Необъяснимая сила тянула. Даже не сила, а некое ощущение того, что там, не в самом здании, а за ним — что-то важное. Она уверенно зашагала вперёд, прямо по ковру опавших листьев, что, невесть когда, сбросили деревья, сейчас стоящие, словно сказочные конвойные-исполины, по обе стороны аллейки.

Выйдя на бетонную площадку перед зданием и уже сменив курс, дабы обогнуть его, Лена поняла, что очутилась во дворе городской больницы, где в последний раз, по делу, была в четырнадцать лет. А ещё, год назад, вместе с весёлой компанией распивала вино на одной из укромных лавочек и шутила над тем, что если кто-то вдруг отравится, то можно уповать на спасение от рук медиков. Только вот, вновь открытое место совсем не походило на то, что осталось в закоулках памяти. Точнее, всё было так — здание, лавочки, аллеи, забор. Однако, по необъяснимой причине, сейчас всё казалось совсем иным. Едва ли не на физическом уровне ощущалась старость всего окружающего, а ещё — пустота и безжизненность, пронизавшая каждый кубический сантиметр пространства.

Всё выглядело декорацией в хорошем театре — очень реалистичной, но мёртвой. Как квартира на сцене. Герои пьесы могут закрываться друг от друга в разных комнатах. Но стоит обойти картонную стенку и партнёр окажется застигнут врасплох за своими грязными делишками. И, вместе с тем, картон настолько крепок, что может служить каменным бастионом.

С этой мыслью девушка положила ладонь на безжизненную кирпичную кладку, улыбнулась и утопила её по предплечье. Рука скрылась в камне, словно это была вода. Лена ничего не почувствовала, постояла ещё секунду и шагнула вперёд. Пройдя сквозь стену, оказалась в больничной палате, что раскинулась в полуподвале. Из-за нехватки мест, для пациентов частенько оборудовали технические помещения, закрывая их на семь замков во время проверок. В комнате стояло шесть кроватей, застеленных жёлтыми от времени простынями. У каждой застолбила себе место небольшая тумба — две распахнуты настежь, являя миру пустоту своего нутра, четыре с прикрытыми дверцами. Девушка окинула помещение взглядом, неспешно пересекла его, залезла на одну из тумбочек и шагнула в противоположную стену.

Оказавшись снова на улице, Лена вновь двинулась вперёд. Внимание привлекло продолговатое одноэтажное строение в глубине больничного двора. Девушка никогда не обращала на своеобразный ангар особого внимания, а потому не знала для чего он предназначен, вплоть до того как не прошла сквозь ворота и не миновала коридор. Только очутившись в просторном длинном помещении, она осознала, что это за место.

Пройдя меж рядов пустующих каталок, остановилась у одной из них, где лежало укрытое светлой простыней тело. Она отбросила ткань, уже зная, что увидит через мгновение. На миг показалось, что пред ней другой человек — чуть полнее, чуть некрасивее, чуть бледнее. Но, это лишь на миг. Перед Леной Юсуповой лежала она сама. Обнаженная, с искорёженной смертью гримасой, где не было и намёка на умиротворение и покой, о котором так мечтала.

— Ну что, подруга, — усмехнулась покойница, глядя на своё мертвое тело, — съездила в Монтре Карло?

Тело не ответило, хотя Лена и не рассчитывала на это. Просто вспомнила, как в тринадцать лет начала мечтать о поездке. Причём, вместо Монте Карло вполне могло быть любое другое место. Просто тогда ей хотелось уехать далеко-далеко из родного городка, как ей тогда казалось, не приносившего ничего кроме разочарования в только начавшуюся жизнь. А Монте Карло — просто название потерянных кем-то сигарет, что Лена нашла в тот тоскливый вечер в подъезде и потом тайком курила, спрятавшись от любопытных глаз, то в школьном туалете, то на межлестничной площадке у последнего этажа. В те дни казалось — кончится школа, начнётся взрослая жизнь, с расстелившейся у ног дорогой, ведущей в Монте Карло, где непременно будет ждать персональное, блистающее неведомо ярким светом будущее.

Лена терпеливо и протяжно разглядывала бездыханное тело, как вдруг ей послышались приглушённые голоса. Они были будто бы вдалеке и, вместе с тем, совсем близко. Девушка подняла к лицу осколок зеркала и глянула в отражение. За её спиной стояли двое. Парень лет двадцати пяти в медицинском халате и мужчина постарше, облачённый в довольно солидный, хорошо подогнанный по слегка тучноватой фигуре, деловой костюм. Лена прищурилась и сосредоточилась. Ей, почему-то, безумно захотелось услышать, о чём именно говорят мужчины. В своём желании, она даже впала в некий транс. Мир вокруг стал будто размытым, а голоса прибавили в децибелах, но, вместе с тем, стали доноситься, словно из пещеры — с сильным эхо.

— Свеженькая совсем, — вполне в деловой манере докладывал медик, — вчера вечером привезли. Экспертизу уже провели. Так, что…

— Сколько? — подал голос мужчина в деловом костюме.

— Ну, за эту… — замешкался в деланном раздумье медик, но вскоре нашёлся, — семь!

— Почему не пять, как всегда? — поинтересовался мужчина.

— Молоденькая, свеженькая. Такие редко бывают, — не растерялся медик.

— По рукам, — кивнул мужчина, достал бумажник, извлёк три купюры.

— Окей, — негромко хлопнул в ладоши медик, — вы сейчас или попозже придёте? — поинтересовался он, пряча в карман одну оранжевую и две зелёные банкноты.

— Сейчас, — кивнул мужчина.

— Хорошо. Тогда оставляю вас, — галантно отступил на шаг медработник. — Если что, я у себя. Звоните.

— Договорились, — кивнул мужчина и сделал жест, недвузначно намекающий, что медик должен удалиться восвояси. Парень поручение тот же час исполнил, и закрыл за собой дверь на ключ.

Лена неотрывно смотрела в свое зеркало, а мир вокруг неспешно плыл, как картина, на которую создатель в гневе вылил бутыль растворителя. Лишь в отражении всё оставалось четким и ясным. Но, вот мужчина за её спиной сделал шаг вперёд и выпал из поля зрения. Покойница подняла взгляд с осколка и увидела широкую спину прямо перед собой, но словно сквозь разогретый донельзя воздух. Она обошла незнакомца по широкой дуге, вгляделась в лицо. Его было не узнать. От того делового человека, что еще минуту назад источал собой сам холод рациональности, не осталось и следа. Глаза налились каким-то бесноватым блеском, язык, будто змеиный, то и дело облизывал полные губы, на которые из под усов стекали капельки пота, несмотря на прохладу морга. Мужчина ещё раз облизнул губы и потянул вниз брезентовую ткань.

Показалось странным, что её тело было укрыто. Ведь, буквально, несколько минут назад она скинула саван, который был вовсе не брезентовым и серо-зелёным, как сейчас, а светлым и похожим на плотную марлю. Но, это несоответствие её сейчас волновало гораздо меньше, чем мужчина, взиравший на мертвое тело. Он обошёл каталку по кругу, не отрывая пальца от стального обода, ещё раз облизнул губы и потянул руку к холодной плоти. Ладонь легла на лодыжку, медленно поползла вверх, проехалась по бритому лобку, миновала плато плоского бледного живота, взобралась на холмик груди.

— Хорошая девочка, — ласково прошептал мужчина и засунул свободную руку в карман брюк, — хорошая.

Лена, обомлев, взирала как этот, приличный, на первый взгляд, человек, мастурбирует, лапая её тело. В голове метались самые разные мысли и эмоции. Её, буквально, раздирало. Хотелось всё сразу — упасть на пол и закатиться от хохота, горько разрыдаться, кричать, провалиться сквозь землю, закрыть глаза и уши, умереть… Неужели вся грязь этого мира достанет её и после смерти? Там где, казалось бы, можно укрыться от всего того, что приносило боль там, по ту сторону?

— Хорошая девочка, — снова подал голос мужчина, вытащив руку из кармана и пытаясь уложить ноги мёртвого тела пошире, но так, чтобы труп, не дай Бог, не упал с каталки. — Сейчас, подожди. Сейчас я тебя приласкаю, — прошептал он в самое ухо покойнице, спуская до колен отутюженные брюки.

Слова некрофила будто отрезвили. Все взбунтовавшиеся разом эмоции исчезли. Все, кроме одной. Злоба на грани сумасшествия заполнила всё естество. Девушка тряхнула головой, откидывая в сторону застилающие взор волосы, уверенно, в один миг, преодолела разделяющее с новым насильником расстояние и с размаху вонзила осколок зеркала мужчине в пах. Тот изменился в лице, посмотрел вниз, согнулся от невыносимой боли и, взревев, упал на колени.

— Это я тебя приласкаю! — прошипела Лена прямо в искажённое лицо. — Ну, как? Нравится? — выпалила она и ещё глубже утопила стекло в плоть.

От боли у мужчины помутилось сознание, и он увидел, прямо перед собой, стоящую на одном колене девушку, практически копию той, чьё мёртвое тело должно было через минуту принять его живую плоть. Лена стрельнула глазами вниз. Посмотрев туда же, мужчина узрел, как, в такт ударам сердца, из раны на зеркальный осколок накатывают всё новые и новые волны его собственной крови. Глаза закатились, тучное тело начало заваливаться назад, но девица схватила его за волосы не позволив упасть.

— Нет, уж! — разразилась истерическим хохотом покойница, выдернула орудие и наотмашь полоснула некрофила по лицу, будто давая пощечину. — Мы ещё не закончили!

Мужчина вынырнул из блаженного забытья, но не настолько сильно, чтобы уйти из мстительных рук, окончательно придя в сознание. Лена опустила палец в растекающуюся по полу кровь, приоткрыла ротик и, смотрясь в осколок, вытертый об одежду ровно настолько, чтобы через кровавые разводы можно было увидеть хоть что-то, намазала губы.

— Так тебе больше нравится? — расплылась покойница в кровавой улыбке.

Мужчина хотел кричать, но страх сковал настолько, что из груди вырывался лишь тонкий хрип.

— Не отвечай! — махнула она рукой. — Я знаю, что нравится! Надо бы ещё тени наложить. Ты не против?

Не дождавшись ненужного ответа, она буквально пригвоздила пытающегося отползти мужчину, вонзив зеркальный нож ему в шею, откуда взвились сразу два алых фонтанчика. Лена окунула пальцы в быстро растущее на мужской груди алое озерцо и смазала кровью нижние веки.

— Ну как? Хорошо, правда? — спросила она.

Вместо ответа, мужчина в последний раз всхрипнул и испустил дух.

— Эй? Там у вас всё нормально? — донеслось из-за двери в дальнемконце помещения.

Ключ проскрипел, дверь слегка приоткрылась, ровно настолько чтобы не смущать клиента.

— Всё, говорю, нормально? Шум какой-то был? — парень осторожно заглянул в помещение. — Александр Бори… — он не успел договорить, как увидел распластавшегося на полу клиента со спущенными штанами.

Медик подбежал к телу, похлопал уже испустившего дух по щекам. Усевшись на корточки, парень попытался нащупать у клиента пульс, сначала на запястье, потом на шее — безрезультатно. Никаких признаков насилия не наблюдалось. Единственное, что пришло в голову врачу — сердечный приступ или тромб. Но это было не столь важно. Важно — где это произошло.

— Твою мать… — схватился за голову медик.

Внезапно у Лены сдавило виски, будто от приступа мигрени. Однако, боль быстро прошла и она уставилась на осевшего на пол паренька в медицинском халате.

— Не волнуйся, — проговорила покойница, бархатно и ласково. — Мы и с тобой поиграем. Потом…

Она послала молодому патологоанатому воздушный поцелуй и зашагала в направлении выхода из морга. Теперь покойница знала, для чего именно ей нужно было сделать шаг с шаткой табуретки.

* * *

Семён Игнатов никогда не любил бумажную работу. Писать отчёты и иное подобное бумагомарательство считал делом пустым. Да и просиживать стул в кабинете не любил. Когда от него скорость расследования не зависела, например, если за дело брались умники из лаборатории, то невольно вспоминал боевые командировки на Кавказ. Конечно, он не допускал даже мысли о том, что это было лучше, нежели спокойное чаепитие в, насколько это возможно для казенного дома, уютном кабинете. Но, всё же, там, на передовой, была некая ясность того, ради чего следует выжидать и экономить силы, а ради чего тратить их без остатка. Кому же нужны кипы исписанных бумаг — он понять не мог. Точнее, конечно понимал, для чего они необходимы в принципе, но отказывался признавать праведность этого самого принципа.

Потому, поставив последнюю точку, он с силой захлопнул папку и так же с силой опустил её на стопку из четырёх других. Всю первую половину дня он только и делал, что писал, лишь дважды отвлекшись, чтобы покурить и заварить чашку растворимого кофе. Игнатов воспроизвёл в памяти намеченное на день, шумно выдохнув и звонко ударив ладонями по коленям, поднялся со стула.

— Всё, я на обед, — объявил он глуповатому помощнику.

— Что сказать, если спросят? — поинтересовался Сашенька, в очередной раз подтверждая убеждение окружающих в его сомнительных умственных способностях.

— А придумай, — бросил Игнатов вместе с некогда потерянным колпачком, от давно закончившейся и отправленной в мусорное ведро ручки.

— Что придумать? — тупо спросил Сашенька, после того как поймал лбом пластмассовый цилиндрик.

— Саша — ты идиот! — махнул рукой Семён, надел солнцезащитные очки и вышел из кабинета.

По обыкновению, Игнатов бегал за перекусом во вторую школу, что была буквально в двух шагах. Охранники его знали, потому пропускали, не задавая лишних вопросов. Пирожки в школьной столовой были недорогие, вкусные и всегда свежие. Имелись и полноценные блюда. Например, котлеты с какой-нибудь кашей, наличествовало и первое. Однако, устраивать трапезы среди школьников Игнатов, как-то стеснялся, а потому довольствовался пирожками, коих ему, в принципе, вполне хватало. Но сегодня Семёну хотелось горячего и жидкого. Борщ или солянка вполне бы подошли, и в школе они, наверняка, имелись. Но стеснительность не давала повода сэкономить, и потому он направился в близлежащее кафе, где, к слову, частенько харчевались его сослуживцы, по большей части из ОМОНа. Называлось кафе «Берёзка» и, ни о какой частной охране его владельцу заботиться никогда не приходилось, потому как, вся округа знала — харчевня ментовская, а значит и соваться, с желанием нажиться, туда нечего.

Смерив быстрым шагом двести метров, разделявших городское полицейское управление и место, где его должен был ждать почти домашний обед, Игнатов вошёл в заведение. Время было обеденное, потому почти все столики, расставленные торцами к стенам довольно светлого и чистого помещения, оказались заняты. Причём, заняты преимущественно людьми в погонах.

Справа, в самом углу, сидели четверо гаишников и наворачивали гречу с поджаркой, судя по виду, говяжьей. Рядом с ними — трое «пепсов», уже окончили трапезу и попивали компот из сухофруктов со сладкими булками. Чуть ближе ко входу, расположилась пара гражданских, а совсем рядом с дверью, жевал котлету с салатом опер из соседнего кабинета, приветственно замахавший рукой, с зажатым в ней куском чёрного хлеба. Слева, в отдалении, два столика оккупировали шестеро омоновцев, также поприветствовавших Игнатова. Ещё один стол заняла парочка, смакующая пиво, и лишь единственный был относительно свободен. На одном из стульев стояла барсетка, остальные три пустели.

Поскольку, единственной вменяемой для Игнатова альтернативой было соседство с широкоплечими омоновцами, которые, травя анекдоты, обязательно заденут руку и Семён непременно выплеснет содержимое ложки на чистую и старательно отутюженную рубашку, выбор был сделан именно в пользу этого столика, куда оперативник и положил очки, как знак того, что место занято. Кражи он не боялся, поскольку нужно быть полным идиотом, чтобы попытаться украсть что-либо на глазах у двух десятков полицейских.

Подойдя к кассе, которая являлась одновременно и местом выдачи съестного, Игнатов встретил взглядом знакомый затылок. Это был Архипов. Некогда неплохой парень, ныне снюхавшийся с начальником управления и ставший таким же дерьмом. Архипов аккуратно взял поднос, уставленный кушаньями, развернулся на сто восемьдесят градусов, оказавшись нос к носу с Семёном.

— О, здорово! — поприветствовал Архипов коллегу. — Никак подкрепиться по-человечески решил? А как же пирожки? — ехидно вопросил он, удаляясь к столику.

— Детям оставил, — буркнул Игнатов и принялся заказывать обед. — Что из первого есть?

— Суп с фрикадельками, борщ, и сырный суп, — отозвалась пышная розовощекая женщина по ту сторону прилавка.

— Давайте борщ. И ещё гречку с котлетой.

— Сто девяносто, — быстро отщелкав клавиши калькулятора, вынесла свой вердикт буфетчица.

— Грабеж! — пробубнил себе по нос Игнатов. — Чего так дорого? В последний раз то же самое брал — сто десять было?

— Всё дорожает, — философски заметила розовощёкая, — только зарплаты, какими были — такими и остаются. Вот, где стабильность!

— Или меньше становятся, — заметил Игнатов.

— Или меньше, — согласилась женщина, технично накладывая порции и расставляя тарелки на поднос.

Семён расплатился, взял свой обед и, уже было хотел пойти усесться рядом с омоновцами, но вовремя вспомнил, что оставил на столике, где сейчас трапезничал Архипов, свои очки. Можно было бы, конечно, проигнорировать сей факт, но, Игнатов этого делать не стал. Архипов и Архипов… Не водку же пить и ним?!

— Позволишь? — вежливо поинтересовался Семён, подойдя к столу.

— Канечна, дарагой! — поясничная, отозвался Архипов. — Садысь, гостем будешь!

Игнатов молча кивнул, присел, поставив перед собой пластиковый поднос с двумя тарелками. У Архипова тарелок, в пределах пластикового поддончика, было, не в пример, больше. Глубокая, с первым блюдом. Две небольшие мисочки с салатиками. Плоская, с картофельным пюре и двумя большими кусками шашлыка. На десерт коллега предпочёл плитку белого шоколада со стаканом свежевыжатого апельсинового сока, коий стоил ровно столько же сколько и весь обед Игнатова. Семён едва заметно покачал головой, однако это не ускользнуло от внимания соседа.

— Что такое, дорогой? — весело поинтересовался Архипов с набитым ртом.

— Ты не лопнешь?

— Я? — указал он вилкой в свою грудь. — Я эластичный.

— Ага, — хихикнул Игнатов, — как эти, ну ты понял…

— Эх, Сёма! Вот, откуда в тебе столько злобы? Добрее надо быть, добрее… Хочешь — я с тобой шоколадкой поделюсь?

— Не, спасибо. Кушай, деточка.

— Ай, зря! В шоколаде, говорят, гормоны счастья! — зачерпнув оставшееся содержимое пиалки с ветчинным салатом, изрёк Архипов. — Я, вот, шоколад кушаю и добрею. С каждым днём — всё больше и больше.

— Жиреешь ты с каждым днём всё больше! — отметил Семён.

— Это, — хлопнул себя по небольшому почти незаметному пузику Архипов, — стратегический запас. Вдруг в командировку? Например, в Кабарду? Там сейчас неспокойно. Вдруг, покушать нормально не придётся? А у меня всё уже с собой!

— В командировку? В боевую? Я тебя умоляю! — усмехнулся Игнатов. — Как же Горбин тебя от своей юбки отпустит?! Кто же ему подлизывать то будет? Не смеши, право…

— Не надо хамить, Сёма, — через секундную паузу, тихо ответил на остроту Архипов. — Знаешь, все ведь под Богом ходим. И ты не за пазухой у него.

— Ой, — даже отвлёкся от борща Семён, — небось, своей мамке в погонах пожалуешься? Вот, мол, ребята в столовке обижают! Примите, господин начальник, меры! И в слёзы!

Из за стола омоновцев послышался приглушённый, но вполне различимых смех.

— Так ты беги! — продолжил Игнатов, поняв, что нашёл ещё и публику. — Проси завернуть с собой твоё кулинарное богатство и беги, потом докушаешь.

— Эх, Сёма, Сёма… — покачал головой Архипов. — Как был ты бестолочью быдловатой — так и остался.

— Да, — согласился Семён, — я остался. А ты слился. Хорошо тебе?

— Отлично!

— Живёшь нормально?

— Вполне. Видишь — кушаю хорошо.

— А спишь? Спишь нормально? А совесть тебя не мучает?

— А что мне совесть? — удивился Архипов. — Мне её на хлеб мазать? Или, может, в бак, вместо бензина, заливать? Или мне дом строить эта совесть помогает? Ты со своей совестью ко мне не лезь.

— Да я и не лезу, — капитулируя, поднял ладони вверх Игнатов, — просто мне интересно — ты, все те проклятия, что в твою сторону шлют, к экстрасенсам снимать ходишь, да?

— А кто же меня так проклинает?

— Ну, например, те, кого ты без вины по этапу отправляешь. Или родственники их. Или те, кого вы с Горбиным нагибаете. Здесь же, — он окинул взглядом зал, — ребята не слепые. Все всё видят.

— А, что видят? И, кто «все»? дпсники? Или, может, ппсники? Одни пешеходов, другие водил обирают! Или дуболомы из ОМОНа? Да у этих, даже дай им «философский камень», ума хватит только, чтобы орехи колоть! Ты меня с этим сбродом не ровняй! И на их мнение мне насрать!

— Насрать? — прищурился Игнатов. — А чего же ты шёпотом-то, а? Боишься, что дуболомы тебе пасть твою вонючую порвут?

— Плевать я хотел на твоих дуболомов!

— Плевать, значит? А я, с такими же вот, как ты выразился, «дуболомами» воевал вместе. Ел вместе. Спал вместе.

— Ну и как? Понравилось? Без бабы-то, наверное и такие сойдут, а?

Всего ответа или встречной остроты, Игнатов, резко поддел край своей тарелки с борщом и всё содержимое вылетело в сторону соседа, будто из катапульты.

— Ты что, совсем охренел? — взревел Архипов, вскакивая, стряхивая капусту с рубашки и штанов.

— Ой, прости. Сам не знаю, как так вышло… — развел руками Игнатов.

— Слышишь, ты! — захлёбывался гневом оппонент. — Эта рубаха, как твоя развалюха стоит!

— Вот, слушайте, товарищи! — обратился Семён к коллегам, которые с вниманием и интересом наблюдали за нарастающим конфликтом. — Рубаха, как моя развалюха стоит! Тут с налоговой никого нет? Ты не из налоговой? — ткнул он пальцем в омоновца. — А ты? — указав на ппсника. — Жаль, жаль… — театрально сокрушился Семён. — Ну, ладно, пойду я. Завернёте? — обратился он к, весьма удивлённой происходящим, буфетчице. — Я потом заберу.

— А ну, стоять! — проревел Архипов и схватил за плечо, уже направившегося к выходу Игнатова.

Семён был не особо удивлён, а потому ожидал чего-то подобного и вместо продолжения дискуссии, развернувшись, со всей силы, въехал кулаком точнёхонько в скулу раздухарившемуся коллеге. Архипов отлетел назад и растянулся на полу, схватившись за подбитый глаз. В небольшом кафе раздались дружные аплодисменты, а Семён, поклонившись честной публике, молча, покинул заведение.

Оправившись от нокдауна, Архипов поднялся, злобно окинул взглядом расплывшихся довольными улыбками коллег по полицейскому цеху и перевёл взгляд на оторопевшую краснощекую буфетчицу.

— Уборная есть? — злобно спросил он.

— Нету, — честно призналась женщина. — Колонка есть, на заднем дворе. Нужно выйти и обойти кругом.

— Колонка… — прошипел Архипов. — Закрыть бы, на хрен, ваш гадюшник!

С этими словами, следователь вышел из кафе, по прежнему держась за начинающую оплывать скулу. Он обошёл заверение и оказался в глухом аппендиксе. Справа раскинулся больничный забор, слева глухая стена закусочной, прямо стоял железный гараж, подле которого из земли росла старая колонка. Архипов нажал на металлический рычаг. Из крана полилась, обжигающая своим холодом, влага. Следователь несколько раз зачерпнул ладонь, омыл горящее лицо, после чего разогнулся и, тяжело дыша, опёрся на колонку.

— Привет, — послышался тихий женский голос у самого уха.

Архипов обернулся, но никого не увидел. Он был один и этом закоулке.

— Я пришла. Ты рад? — донеслись вновь отдаленно знакомые интонации.

Вдруг он почувствовал резкую боль в подколенном сгибе. Ногу словно подкосило. Не понимая, что происходит, Архипов начал истово вертеть головой, но решительно никого не видел. Случайно, взгляд скользнул по луже, родившейся, пока он умывался. В отражении следователь узрел стоящую над ним девчонку. Ту самую, которая, по его плану, должна была дать показания против Булавина, но, вместо этого, полезла в петлю. Только теперь лицо было не зарёванным, с растёкшейся тушью и искаженное от ужаса. Она стояла над ним, в задорной и презрительной улыбке тянула в стороны уголки измазанных кровью губ, напоминая неумело расписанного клоуна, от которого хотелось бежать куда подальше, а не смеяться и хлопать в ладоши. Архипов было пытался закричать, но дыханье словно куда то исчезло, настолько крепки оказались оковы животного ужаса.

— Молчишь, мент? Ну, молчи дальше… — с улыбкой, бархатно прошептала девчонка и, схватив следователя за волосы, с силой насадила его голову на рычаг колонки.

Тело тряпичной куклой повисло, из крана потекла вода, ещё в своём полёте до земли смешиваясь с кровью из пробитой головы капитана Архипова, так и не успевшего получить звание майора, столь клятвенно обещанное начальником уже к этому лету.

Глава 14. Скамейка, туман и змей…

Последнюю ночь Сергей провёл на крыше своей родной пятиэтажки. Когда родители легли спать, он, уже по традиции, недолго посидел у кровати, поцеловал в висок мать, легонько хлопнул по плечу отца и отправился выше всех этажей, где над головой было лишь вечно затянутое свинцом небо без звёзд. Нередко к нему прилетали птицы, по большей части вороны. Сергей не переставал удивляться, откуда они берутся в таких количествах, причём в один миг. Казалось, ещё минуту назад в воздухе не было и намёка на хлопанье крыльев и вот, почти вся пологая крыша, оккупирована черными, как смоль, пернатыми.

Для себя Булавин отметил, что мёртвых вороньё боится гораздо меньше, чем живых. Будто бы и сравнивать им не с чем. Вайнштейн утверждал, что эти птицы живут сразу в двух мирах. Откуда ему это было известно, Сергей не знал, но оснований не верить старику не находилось. Ведь, до сих пор, Вайнштейн ни разу не сказал о том, чего бы Булавин потом не увидел собственными глазами или не нашёл бы другого неопровержимого подтверждения. В случае с птицами тоже обнаружил косвенное доказательство. Они несколько раз, без видимой причины, разлетались в стороны. Однажды, сразу после птичьего бегства, заглянув по ту сторону жизни, Булавин обнаружил, что к нему приближается молодая парочка, которая, по всей видимости, и распугала пернатых. Позже, несколько раз подтверждал своё предположение — вороньё опасается живых, а к мёртвым относится с большим доверием.

Вот и сейчас, когда солнце уже начало лениво выползать из-за горизонта, чернокрылые внезапно встрепенулись и взвились в воздух, превратив серое утреннее пространство вокруг Сергея, в ночную мглу, но уже через секунду дружно перелетели на крышу соседней пятиэтажки. Булавин напряг зрение и взглянул в мир живых. Покрутив головой, обнаружил, что слева и сзади открылась узенькая дверца, ведущая с чердака на крышу. Из тёмного зёва показались две детские мордашки. Пацаны, лет десяти, боязливо огляделись и осторожными шажками вышли на крышу.

— Я же говорил, что здесь всегда открыто! — пискнул чернявый паренёк в зелёной футболке и джинсах.

— Ну, говорил и что? — отозвался рыжий пацанёнок, в желтой майке без рукавов и ярких клетчатых шортах. — Открыто, закрыто — всё равно получим, если запалят!

— Не запалят! — парировал чернявый. — Спят все ещё. Нормально.

— Ну что, запускаем или покурим, если никто не видит? — вопросил рыжий снизу вверх у товарища, что был почти на голову выше.

— Давай подымим, — согласился чернявый, достал пачку «Честера».

Дети неумело раскурили две сигареты. Сергею казалось забавным наблюдать, как совсем ещё пацанята пытаются корчить из себя взрослых. Они не затягивались. Так, пускали дымок. Однако, пытались держаться с достоинством членов престижного закрытого покерного клуба. У рыжего даже получилось выпустить пару колечек, чему он так возрадовался, что забыл о наличии во рту дыма и вдохнул, тут же закашлявшись, едва не до рвоты.

— Тьфу! — сплюнул он и отшвырнул окурок, что тот улетел за пределы крыши. — Всё, накурился! — отплёвываясь и отряхивая коленки, заявил мальчуган. — Давай уже змея собирать. А то скоро предки проснутся!

— Ладно, давай, — согласился чернявый, стянул с узенькой спинки рюкзачок, где ждал своего часа воздушный змей и тоже выбросил окурок в сторону. Непотушенная сигарета приземлилась на невысокий кирпичный бортик и так там и осталась.

Сергей с любопытством смотрел, как дети собирают каркас конструкции и надевают на стальные и пластиковые кости шкуру мифического властелина небес. Змей у мальчишек оказался на удивление красив. Размах крыльев, а это были именно крылья, весьма недурно стилизованные, был метра два, не меньше. Толстый полиэтилен выкрашен под зелёную чешую, спереди конструкцию венчала пластиковая драконья голова, а сзади свисал длинный плоский хвост.

Булавин невольно позавидовал. В его детстве змеи были попроще. Вспомнил, как однажды с отцом пошли запускать своего, на местный стадион. Тогда они, так же, правда, не столь ловко, соорудили конструкцию, Владимир Иванович сел на велосипед, а восьмилетний Серёжа устроился на багажнике. Когда поехали по, казавшемуся тогда, практически нескончаемому кругу, змей взвился ввысь и сопровождал их до тех пор, пока отец с сыном окончательно не выбились из сил. Во второй раз такой же фокус не удался. Примерно на втором круге, воздушный змей сорвался со своей привязи и улетел, повинуясь лишь порывам ветра, а никак не человеческой воле. Больше мифических летающих рептилий у Сергея не было. Потому, спустя столько лет, он с умилением смотрел на то, как детвора готовится к запуску своего изумрудного красавца.

— Ну, змей мой, так что — я первый! — тоном, не терпящим возражений, заявил чернявый.

Рыжий лишь пожал худенькими плечами, кивнул, наблюдая, как его товарищ отходит в дальний конец крыши, разбегается, пытаясь поймать воздушные потоки. Первая попытка оказать неудачной. Вторая — превзошла все детские ожидания. Изумрудный дракон почти сразу поймал свой ветер и взвился над задранными вверх и лучащимися бесхитростным счастьем детскими мордашками.

— Выше! Выше! — кричал товарищу рыжий, хотя чернявый и так всё больше отматывал с катушки толстую леску, с каждой секундой увеличивая поводок небесного монстра.

— Ну, а ты говорил — ветра не будет! — укорил чернявый рыжего. — Это у земли его нет! А здесь — посмотри, круть какая!

— Ничего я не говорил! — отмахнулся рыжий. — Дай мне!

Паренёк ещё несколько секунд насладился сдерживанием рвущегося ввысь змея и отдал леску.

— Только не упусти, смотри! — напутствовал он.

— Не упущу! Я на руку намотаю! — пообещал рыжий, перехватил полностью размотанную катушку и трижды обернул привязь вокруг ладони.

Змей метался то вправо, то влево, то прекращал видимое движение и, будто, зависал на месте. В какое-то время лёгкий ветерок пронёсся и над самой крышей. Мальчики даже не ощутили, но его силы оказалось достаточно, чтобы окурок чернявого, до сих пор мирно лежавший на кирпичном отбойнике, покатился и сорвался вниз.

Уже давно угасший цилиндрик фильтра летел, подхватываемый лёгкими потоками, то и дело меняющими его направление. Метрах в десяти над землёй он стабилизировался в своём падении и приземлился прямо на голову дворника. Тот потёр лысину, чертыхнулся про себя и, окинув взглядом только что выметенное пространство, поднял окурок.

— Вы что там, охренели? — крикнул он, и эхо услежливо разнесло голос по пустому двору. — Эй, там, на крыше! А ну спускайтесь, сукины дети! — возопил он, подняв вверх глаза и увидев парящего в небесах змея.

Рыжий паренёк испугался и обернулся на крик. В этот самый момент, сильный поток рванул воздушного монстра в сторону, и леска сильно дернула детскую руку. Пацанёнок не удержал равновесие и упал. Однако, овитый вокруг запястья прочный поводок сказочного властелина небес, не дал приземлиться до конца, а поволок в сторону.

— Блин, блин, блин! — верещал рыжий, стирая коленки о шершавый рубероид.

— Отпускай его! — взвизгнул чернявый, увидев, что товарища тянет к краю крыши.

— Не могу! Ай-ай-ай! — пищал рыжий. — Помоги!

Звать на помощь было лишним. Чернявый и так бежал со всех ног, пытаясь догнать друга, которого змей, практически волоком тащил к неминуемой смерти. Когда край был уже совсем близко, рыжий умудрился извернуться, выставить вперёд ноги и упереться в низенький кирпичный бортик. Однако этого оказалось недостаточно. Обезумевший изумрудный змей тащил не только вперёд, но и вверх. От вынужденного прыжка за край, рыжего уберегли лишь цепкие пальцы товарища, вцепившиеся в майку.

Сергей вскочил с места, подбежал к ребятам и застыл в растерянности, не зная, что делать дальше. Ветер, вливающий в змея все новые и новые силы, как назло, не сбавлял мощи и медленно, но верно тянул рыжего вперёд, даже несмотря на усилия чернявого друга. В какой-то момент парнишкам показалось, что у них есть шанс и небесные потоки теряют мощь. Это Булавин вцепился своими мёртвыми руками в леску из мира живых, но она не задержалась в пальцах надолго, стала проходить сквозь них, словно через мягкий пластилин. Он вновь и вновь пытался отвоевать у кровожадного дракона детскую жизнь, но терпел неудачу за неудачей. Тонкая привязь воздушного монстра снова выскользнула из рук и Сергей в отчаянии упал на колени, прильнув лицом к колючей рубероидной крошке. Из внутреннего кармана ветровки выскользнула початая бутылка бренди.

И тут Булавина осенило! Он схватил бутыль и принялся яростно колотить ею о крышу. Однако, покрытие было слишком мягким, а силы мёртвого в мире живых — слишком невеликими. Тогда он со всей нахлынувшей яростью саданул сосуд о кирпич низенького барьерчика, сейчас разделявшего жизнь и смерть незнакомого ребёнка. Бутылка со звоном разбилась, явив свету свои острые стеклянные зубы.

Мертвец вскочил, схватил постепенно прорезающую руку леску и резким движением вверх и вперёд нанёс поводку жадного до крови змея колюще-режущий удар. Мальчишки повалились в одну сторону, распластавшись на крыше, изумрудный дракон улетел в другую, как Сергеевом в детстве, повинуясь лишь вольным высотным ветрам. Только тогда это принесло разочарование и недельную тоску восьмилетнему живому мальчику, а теперь сорокадвухлетний мёртвый мужчина был рад, как, наверное, ещё ничему в своей жизни, так и после неё.

* * *

Городской парк был тих и сер. В принципе, как всегда, по крайней мере, по эту сторону смерти. Землю, по обыкновению, устилал ковёр опавших коричневых сухих листьев, а все лавочки пустели. Однако, у Вайнштейна была своя любимая лавка. Находилась она метрах в пятидесяти от входа, обозначенного высокой аркой с проржавевшими буквами названия «Дружба». Миновав её, в очередной раз, покачав головой, глядя на слегка отличающийся облезший окрас буквы «А», которую ещё в восьмидесятые по ошибке покрасили не в тот оттенок, старик мерно потопал к своей скамейке. Такая привязанность именно к этому месту во всем парке, где сидений было предостаточно, вызывали очень тёплые воспоминания.

Когда Вайнштейн честно отслужил в рядах Красной армии и демобилизовался, выйдя на своей остановке, он пошёл не домой, а в парк. Ему безумно хотелось просто посидеть и вдоволь насмотреться на жизнь, бушевавшую за стенами воинской части. Тогда он купил мороженое и сел именно на свою, точнее ставшую таковой позже, любимую лавочку и принялся любоваться тем, чем ему предстояло наслаждаться все оставшиеся дни.

Он разглядывал детей, скачущих через резинки. Молодёжь, играющую в бадминтон на засаженной зелёной травой полянке. Глядел на старушек, сидящих по другую сторону аллеи, о чём-то воркующих и периодически заливающихся скрипучим, но добрым смехом. Дембель так засмотрелся на многообразие жизни, что совсем забыл о вафельном стаканчике. Пока глазел по сторонам, мороженое подтаяло и начало капать на штаны. Тут пред взором возникла молодая безмерно милая девушка. Она просто проходила мимо, но, увидев солдата, остановилась, улыбнулась и сделала шаг навстречу.

— Молодой человек, вы так задумались или молочный коктейль ждёте? — весело прочирикала тогда незнакомка.

— А? — только и нашёлся солдат.

— Мороженое! — указала она на раскисший стаканчик.

— Ой, ё! — встрепенулся он, неловко раскорячился, пытаясь увернутся от срывающихся молочно-ванильных капель.

Девушка звонко, но беззлобно рассмеялась. Так Вайнштейн познакомился со своей будущей женой. Она умерла за тринадцать лет до его собственной кончины. А потому, когда Григорий Васильевич стал понимать, что конец уже не за горами, то ждал его, в надежде воссоединения. Но, как показала жизнь, а вернее смерть — не случилось. И теперь, по эту сторону, он всегда, приходя в парк, садился именно на ту самую лавочку, где впервые заговорил с любовью всей своей жизни. Он не питал никаких иллюзий, не надеялся, что вдруг всё повторится вновь и из воздуха возникнет она. Нет! Ему просто было приятно цепляться за воспоминания. Вайнштейн понимал, что всё равно увидит её, рано или поздно. Просто время ещё не пришло. Хотя, где-то глубоко было осознание того, что это не совсем правильно. Но он просто верил. А вера, по эту сторону, самая главная сила. Значит — он силён. Значит — ещё победит…

Вайнштейн дошёл до «своей лавочки», со вздохом опустился на облезшие доски.

— Скоро, Лиза, скоро, — еле шевеля сухими губами, произнёс старик. — Я чувствую. Скоро мы будем снова вместе…

Он действительно ощущал, что этот мир скоро его отпустит. Это нельзя было описать. Это было что-то едва уловимое, сидящее где-то глубоко внутри. Почти незаметное, почти неощутимое. Но, в сравнении с той звенящей пустотой, что поселилась у Вайнштейна в груди последние годы — это чувство казалось более чем ярким.

Близость смерти… При жизни оно пугало своей неопределенностью будущего, которого, по всем светским канонам живых, не было. Теперь предчувствие ухода приносило радость. Впереди тоже оставалась неопределённость. Только сейчас старик понимал — бояться её не стоит. Бояться неизбежного — глупо. Вообще, бояться чего либо — глупо.

А потому, страха не было. Был интерес. Почти детское любопытство, граничащее со старческим безумием и одержимостью разгадать главную загадку: что именно откроет дорога в мир мёртвых? Настоящий мир мёртвых, а не этот предбанник, в котором он оказался. Вайнштейн знал по опыту — никто не уходит отсюда, пока его что-то держит. Это может быть что угодно: незавершённые дела, по ту сторону смерти, любовь, оставшаяся в мире живых, месть, просто шершавые щупальца помутившегося рассудка, крепко вцепившиеся в ткань мирского бытия.

Каков швартовой канат его лодки — Вайнштейн не знал. Но, отчётливо чувствовал, что он истончился и уже скоро удар судьбы должен освободить судно для дальнейшего плавания. Однако, для этого, непременно, что-то должно произойти. Какое-то событие, которое станет точкой невозврата. Предугадать невозможно. Это Григорий Васильевич понял уже давно. Многие на его памяти уходили после совершенно невинного поступка, на первый взгляд, ничего не значащего и не имеющего никакой кармической важности.

У каждого всё было по-разному. Многие просто исчезали через некоторое время, так и найдя себя в этом междумирье. Кто-то приспосабливался, как, например, Толик. Кто-то, вообще, не ощущал отрыва от живых и чувствовал себя вполне комфортно, хотя, по всем канонам, являлся сумасшедшим. Было всякое. Разные люди, разные судьбы.

Невольное погружение в раздумья прервал шелест сухой листвы. Взглянув вправо, Вайнштейн увидел парочку — совсем молодого старомодно одетого парнишку и девушку, чуть постарше. Во что была облачена она — разглядеть доподлинно не представлялось возможным, так как почти вся её одежда насквозь пропиталась кровью. Что-то похожее на платье, либо сарафан, прилипший к телу. Вдаваться в подробности Вайнштейну не хотелось, и он отвёл взгляд. Старик повидал многое и многих, в том числе и отъявленных психов, но такой картины наблюдать ещё не приходилось.

Вскоре парочка поравнялась с заветной скамейкой, и Вайнштеёну пришлось вновь поднять глаза на своего давнего знакомого и его, ужасающего вида, спутницу.

— Здравствуйте, Григорий Васильевич, — поприветствовал старика Толик.

— Здравствуй, Толя, — отозвался Вайнштейн. — И вам доброго дня, барышня! — кивнул и перемазанной в крови девице.

— Добрый день, — отозвалась девушка. — Толик рассказывал о вас много хорошего.

— Да? — удивился старик. — Когда же это он успел? Вы, ведь, недавно здесь, не так ли?

— Так. Я умерла вчера. Повесилась, — нисколько не смущаясь, пояснила девица. — А вы, Толик говорил, давно здесь?

— Прилично, — кивнул Вайнштейн.

— Но, Толик дольше? — спросила она, будто перепроверяя слова своего первого знакомого по эту сторону смерти.

— Дольше, — утвердительно кивнул старик.

— Это Лена, — запоздало представил Толик спутницу.

— Очень приятно, — ответил любезностью старик, хотя, на самом деле, ничего приятного в перемазанной в почти чёрной крови девице, не видел. — Лена, если позволите, можно два нескромных вопроса?

Девушка молча кивнула.

— Почему вы решили уйти из жизни?

— А, это не я, — вполне спокойно, но, в то же время, с вызовом в голосе, ответила Лена. — Это жизнь так решила. Она не отвела мне в себе достаточно места.

— В жизни места всем хватает, — философски заметил Вайнштейн.

— Значит, не всем. Или места такие, из которых бежать хочется.

— Здесь ей лучше, — вмешался в диалог Толик. — Здесь не нужно прятаться от… — он на секунду замялся. — От самой себя.

— От себя не спрячешься, — снова философски изрёк старик.

— А, здесь и не нужно, правда? — по-детски наивно спросила Лена у всех сразу. — Разве здесь есть те, кто использует других, словно половую тряпку, которой обычно вытирают растёкшееся по полу дерьмо? От такой «себя» я и здесь буду прятаться, — она подняла к глазам осколок зеркала, посмотрелась, поправила слипшуюся от чужой крови чёлку. — Но, ведь, теперь я не похожа на измазанную дерьмом тряпку, не так ли?

— Не так, — кивнул Вайнштейн. — Как раз, второй вопрос — что это? — окинул он её вопросительным взглядом, хотя и сам знал ответ, однако жаждал пояснений.

— Это? — провела она ладонью по почти чёрному влажному сарафану. — Это моё очищение. От той «меня», — кивнула куда-то вбок, символизируя своё существование по ту сторону, — живой. Той девки, которая была годна, лишь на то, чтобы трахаться и мечтать о хоть какой-то надежде на просвет в убогой жизни.

— Лена… — попытался было как-то успокоить её Толик, но девчонка властно подняла руку с растопыренными, измазанными бурой жижей, пальчиками.

— Я была дерьмом, — с напором продолжила Лена, — теперь — нет. Теперь я буду усердно напрягать память и потихоньку вспоминать, кто меня в это дерьмо превратил. У меня, как я понимаю, на это много времени?

— Много, — безучастно ответил Вайнштейн и отвернулся. — Мёртвые не должны лезть к живым.

— Кто это сказал? — деловито упёрла она руки в бока.

— Не знаю, — пожал плечами старик. — Так принято…

— Да, ну? И, кто же меня накажет? — усмехнулась девчонка. — И, кстати, Толик, ты ведь тоже не безгрешен? — переключила она внимание на паренька.

— Ты его не трогай! — сухо, но жестко пригрозил Вайнштейн. — Ты ничего не знаешь. Я прав, Толик? — обратился он к юноше, не отрывая взгляда от новой обитательницы осеннего города.

Толик промолчал, но этого вполне хватило Вайнштейну, чтобы убедиться в том, что их новая соседка не в курсе, что держит здесь паренька уже столько лет.

Старик сидел, уставившись на перемазанную кровью девицу. Девица вперилась в старика старика, слегла обезумевшими глазами. Толик просто стоял рядом, потупив взор. На какие-то несколько мгновений меж мёртвых повисла тишина, которую оборвал радостный крик из под арки входа в парк.

— Эй! Что за собрание! — задорно крикнул Сергей Булавин и направился прямиком к странной компании.

Он шёл размашистыми шагами, специально поднимая с земли листья, как можно выше в воздух. Настроение было отменным. Можно сказать, что он был пьян распирающими эмоциями. Сегодня посчастливилось сделать то, что было значимее всех его прижизненных заслуг. Это казалось невероятно и так естественно одновременно! Естественным это стало, когда инженер понял — всё реально, если по-настоящему верить. И смерть, отнюдь, не аргумент, чтобы нивелировать сие правило. Сегодня он осознал — Дядя Груша прав. Реально только то, во что веришь. А значит, всё у него будет хорошо. Потому что сегодня он обрёл самую главную веру — веру в самого себя.

— Привет Дядя Груша, привет Толик! — хлопнул он по плечам сразу и парня и старика. — А это что за чучело? — как бы, между прочим, спросил Сергей.

Вайнштейн тихо усмехнулся, Толик снова потупил взор, Лена, не то чтобы злобно, скорее удивлённо воззрилась на новоприбывшего. Она уже начала придумывать язвительный ответ, не выходящий за рамки приличия, как вдруг её прошибла непонятная легкость. Девица окинула растерянным взглядом собравшихся и поняла, что все испытывают ровно то же самое.

— Сейчас снег пойдёт, — с улыбкой на губах, проговорил Вайнштейн.

— Да, кому-то повезло, — подхватил Толик.

Сергей стоял, взирая ввысь, в ожидании, как свинцовое небо начнёт отпускать в недолгое путешествие до земли, такие редкие по эту сторону смерти, снежинки.

— Смотрите, Петрович! — указал Толик в сторону дороги, пролегающей мимо парка и ведущей на выезд из города.

Взгляды устремились на низкорослого немолодого мужичка, семенящего вдоль проезжей части. Петрович был одет, практически также, как и при своих хлопотах в мастерской. Только сейчас, пожалуй, вместо рабочего фартука, на рубашку накинул коричневый пиджачок, со штанов вычистил стружку, а в руке сжал ручка старого потрёпанного чемоданчика.

Петрович шёл не быстро, но и не прогулочным шагом, а метрах в трёхстах по его курсу, туман, вполне обычный для этой стороны смерти, стал сгущаться и приобретать более светлый оттенок. Вся компания наблюдавших кинулась к ограде, отделявшей парк от проезжей части и прильнула к оконцам кирпичного забора.

— Петрович! — задорно крикнул Сергей поравнявшемуся с ними трудовику. — Далёко собрался?

— Не знаю! — признался мужичок. — Знаю, что надо идти. А далеко, близко — кто его разберёт?

— Не надо, — одёрнул Сергея Вайнштейн, — он не понимает. Он ведь не знает, что умер. Пусть идёт. Его время пришло.

— Эй, Петрович! — снова гаркнул Сергей, скидывая соседскую руку с плеча. — Погоди. Дай, я с тобой!

Булавин с ловкостью обезьяны перемахнул через забор и принялся догонять школьного трудовика.

— Сергей! — окликнул его Толик. — Это бесполезно. Это его час, а не твой! — на что Булавин лишь отмахнулся и вдохновенно побежал вслед за Петровичем.

— Твой, не твой, — пробубнил себе под нос Булавин, — интересно же…

Сергею было и впрямь крайне любопытно. Он не столько хотел сбежать, сколько проверить — действительно ли есть вещи неколебимые или барьер существует лишь в сознании, как в случае с ребятнёй на крыше. Булавин шёл след в след за Петровичем, но, несмотря на то, что его шаг был гораздо размашистей семенящей походки старика, расстояние не сокращалось. Петрович скрылся с густом тумане, и Сергей почувствовал, как на лицо упала первая снежинка. Он улыбнулся. Почему-то, вспомнилось детство и радость первому снегу. Сейчас она была не меньшей.

Булавин шёл вперёд, вглядываясь в густые клубы. Чем больше окружал туман, тем больше снежинок сыпалось на голову. В какой-то момент, внезапно подул ветер, и снег стал совсем не ласковым. Ледяная крошка резала лицо, глаза сами собой щурились. Вокруг мела настоящая пурга, но Сергей шёл дальше в неизвестность. Холод стал почти нестерпимым, продирающим до костей, но совсем ненадолго.

Ветер стихал, обжигающий кожу лёд снова обернулся редкими, мерно опадающими с неба, снежинками. Постепенно туман начал рассеиваться и мертвец обнаружил, что идёт в обратном направлении — туда, откуда пришёл. Пред взглядом предстали лица Вайнштейна, Толика и отдаленно знакомой девушки, с ног до головы перемазанной тёмно-тёмно-бурым. Сергей обернулся. За спиной всё так же клубилась неосязаемое и белоснежное.

— Я же говорил, — выкрикнул Толик.

В ответ Сергей лишь пожал плечами и молча побежал прямо в клубы, уже давно скрывшие Петровича. Буквально влетел в расстелившееся над землёй облако и уже через несколько мгновений выбежал из него с той же стороны, только с новой снежной шапкой на голове. Поняв, что товарищи правы, Сергей театрально развёл руки в стороны, мол, «Не получилось! Что уж…», и потопал обратно, только теперь предпочтя обойти забор, а не перелазить верхом.

— Я тоже так бегал, — признался Толик, повиснув на кирпичной решётке и не отрывая взгляда от клубов, окутавших участок дороги.

— А кто не бегал? — усмехнулся Вайнштейн. — Ладно тебе. Придёт и твоё время.

— Только, вот, когда? — грустно вопросил юноша. — Восьмой десяток идёт…

— Да, идёт… — согласился Вайнштейн. — Скоро должно быть. Я чувствую. Причём не только за себя, — признался старик, подставляя лицо снежинкам. — Скоро снега будет больше.

— Тут всегда так? — вмешалась в размышления Лена.

— Как, «так»? — попытался уточнить Толик.

— Грустно, — объяснила девушка. — Вот, только что было хорошо. А сейчас, прям, нахлынуло…

— Это обычно. Радость здесь — исключение. А нахлынула на тебя повседневность здешней жизни, если можно так выразиться, — грустно проскрипел Вайнштейн. — Потому-то, мы так ждём зимы. Она нам приносит радость. Даже когда эту зиму нам дарят другие. Даже когда, всего-то, на несколько минут…

Глава 15. Договор

Николай проснулся за две минуты до того, как сон должен был оборвать неподкупный будильник сотового телефона. В уголке экрана горели бесстыдные 11:58. Мужчина потёр заспанные глаза, которые никак не хотели открываться. Второй за сегодняшний день подъём оказался несносно тяжелее первого. В первый раз Булавин проснулся в восемь и, уже было, собирался по-быстрому одеться и направляться на встречу, как ему пришло СМС, в котором время разговора с Сардиевым переносилось на час дня. Тогда Николай благостно завалился обратно в кровать, завёл будильник по новой и на новое время, провалился в утренний сон, что оказался гораздо крепче сна ночного.

Всё же сумев оторвать друг от друга, словно склеенные меж собой, веки, рывком встал с кровати, потянулся, нащупал в кармане джинсов сигареты.

— Форточку открой, — донеслось из под одеяла, где пряталась от солнечных лучей кассирша небольшого магазинчика.

Николай без слов повиновался и с неприятным скрипом дерева о дерево, распахнул форточку. Вчера он и не думал, что проведёт ночь вне дома. Как бы сказал его отец — «так уж карта легла». По большому счёту, Юля ему никогда, особо-то, и не нравилась. Разве что, в средних классах, но это не в счёт… Хотя, надо признать, внешне девица была вполне привлекательна. Однако, какого-то влечения не ощущалось и если бы не подогревшее кровь спиртное, Булавин бы вряд ли так бурно отреагировал на кокетство кассирши магазинчика, в котором за день успел скупить почти весь запас холодного пива.

Самой же Юле Булавин нравился, но, тоже, отнюдь, не до чёртиков. Первую скрипку во внезапной интрижке сыграла самая банальная физиология. Мужчины у Юли не было уже четыре месяца и Николай пришёлся весьма кстати. Надо сказать, что поклонников у продавщицы имелось немало. Правда, подходящих, для того чтобы делить с ней постель, среди них она не видела. Половина была значительно моложе и не вызывала никаких чувств, кроме, пожалуй, похожих на материнские. Другая половина — либо алкоголики за сорок, либо женатые ровесники, желающие просто разрядиться с кем-нибудь на стороне. Николай тоже, вроде бы подходил под вторую категорию, но, всё же, имелся и фактор ностальгии. Так что, кандидатура для разового секса казалась Юле вполне подходящей.

— Собираешься? — снова донеслось из под одеяла.

— Да, пора, — отрешённо отозвался Коля. — У меня встреча.

— Знаю. Поешь?

— Нет. Не хочу, спасибо, — не оборачиваясь, пробубнил Булавин.

Юля протяжно смотрела в спину случайного любовника, подперев щеку кулачком. Ей подумалось, что ночью было вовсе неплохо и Николай вполне мог бы, время от времени, скрашивать её девичье одиночество. Хотя, конечно, это был всего лишь самообман и она это прекрасно понимала. Чувствовала эманации стыда, исходящие от мужчины. А стыд — лучший магнит к супружеской постели.

— Коля, — наконец проговорила она, — так и будем в молчанку играть? Чего ты как маленький?!

Вместо ответа Николай немного нелепо поднялся с кровати и стал крутить головой в поисках «гробика» для окурка. Увидев немой вопрос к пустоте, Юля укоризненно покачала головой, достала из под кровати пепельницу и протянула мужчине.

— Спасибо, — кивнул тот, схватил со спинки стула рубашку, накинул на плечи.

— Коля, я же вижу, что тебенеловко. Я, ведь, права?

— Да. Есть немного, — признался Николай.

— Не бойся. Я твоей благоверной ничего не скажу.

— Вот, спасибо! — сыронизировал Коля, ища взглядом носки.

— Не за что, — ничуть не смутилась Юля. — Коля, — она откинула одеяло, являя полуденному солнцу обнажённое тело, — иди сюда. Ведь, у тебя ещё минут двадцать есть в запасе?

— Юль, не надо… — выдавил из себя мужчина.

Эти слова дались непросто. Юлия, несмотря на то, что была уже далёко не девочкой, оставалась на удивление хороша. Плоский живот, упругая увесистая грудь, нежная кожа, густые ухоженные волосы. Не возжелать её мужчина в расцвете сил попросту не мог. Однако, Колю изнутри съедало чувство вины и теперь, утром, когда алкоголь прекратил быть душевным анастетиком, приносило почти физическую боль.

— Я пойду, дела… — снова пробурчал Булавин, натягивая найденные, наконец, носки и следом джинсы. — Ты не вставай — я сам захлопну. У тебя же выходной? Так, поваляйся.

— Скучно валяться.

— Ну, ничем помочь не могу! — развёл руками Булавин.

— Правда?

— Правда! — отрезал Коля.

— Знаешь — ты не спеши, — спокойно заметила Юля, — если захочешь — приходи. Мне будет приятно. А о жене — не парься. У девочек есть и друг от друга секретики, — почти с детской непосредственностью и задором в голосе, прощебетала она.

— Ага, — неопределённо буркнул Коля и, не прощаясь, скрылся в коридоре.

Вскоре послышалось, как захлопнулась дверь и стальной ригель вошёл в паз. Юля упала лицом в подушку. Обреченно выдохнула в свалявшийся за ночь гусиный пух. Девушка вполне осознавала, что, скорее всего, былое школьное увлечение, уже не вернётся в её постель. Или вернётся через несколько месяцев, чтобы потом опять пропасть вновь столь надолго, а может и навсегда.

Так было всегда, когда она заводила интрижки с женатыми мужчинами. Ночи были жаркими, но потом… Никакого потом не было. Все они возвращались в семью, а она оставалась с воспоминаниями и лишь с ними. Юля научила себя не привыкать и не привязываться к мужчинам, чтобы не было мучительно больно наживую рвать связи, едва начавшие крепнуть. Ей казалось, что она успела этому научиться. Но, только казалось… Каждый раз, когда очередной кавалер покидал её, возвращаясь к привычной жизни, в которой не было привлекательной, но никому ненужной девушки, Юля чувствовала себя преданной, хотя прекрасно знала с самого начала, что ничего другого её не ждёт.

* * *

Анвар Сардиев сидел за столиком, который в его новом прибрежном кафе всегда пустовал. И дело не в том, что место неудачное или официанты обходили его стороной — нет. Просто это было его — хозяйское место. Даже когда банкетный зал забивался битком, за небольшой стол в дальнем углу от главного входа никого не пускали. На нём всегда стояла табличка «зарезервировано». На этом месте было очень уютно. Вечером свет падал как-то ненавязчиво. Не слишком ярко, как, например, под люстрой или вблизи неё, но всё находящееся на столе было отчётливо видно. Днём же, через окно, на подоконник которого можно было даже положить локоть, виднелась река и зеленеющий левый берег.

Сейчас взгляд Анвара был прикован как раз к зелени крон деревьев, укрывающих, словно уютным пледом, южную землю, настолько далеко, насколько хватало глаз. Сливающаяся в единый ковер листва успокаивала и дарила некое умиротворение. На какое-то время Сардиев даже погрузимся в полудрём, но вскоре встряхнулся, отхлебнул уже успевший остыть кофе и глянул на часы. Хронометр показывал без пяти час. Значит, было ещё пять минут для того, чтобы дать мозгу отдых, который сейчас казался так нужен. Недосып давал о себе знать.

Почти всю минувшую ночь Анвару пришлось решать вопросы, от коих он уже успел отвыкнуть. На границе с Украиной задержали фуру с товаром. Его ребята выехали разбираться в проблеме и несколько перегнули с напором. Закончилось всё стойкой на коленях и руками за головой, под дулами автоматов пограничников. В итоге, Сардиеву пришлось среди ночи ехать домой к начальнику погрануправления. Полуночные визиты, решающие насущные нестыковки, уже давно остались в прошлом. Впрочем, как и источники этих самых нестыковок. Грузоперевозки не были его бизнесом, и фура, идущая с левыми документами на товар, тоже. Просто, именем Арвара Сардиева решались некоторые вопросы в нескольких инстанциях и ведомствах, за что обладатель имени получал свою долю.

Обычно от Анвара почти ничего не требовалось. Лишь подтверждения, что грузопевозчик его партнёр. Всё! Прошедшая ночь оказалась исключением из правил. Однако, и груз, и люди были свободны. Само собой, за это Анвар ещё возьмёт дополнительный процент. Но материальная компенсация не придавала, ни физических, ни душевных сил, а потому, не терпелось побыстрее провести встречу и уехать домой. Других неотложных дел на сегодня не планировалось, а те, что не требовали личного присутствия, вполне могли переделаться сами собой, без дополнительного контроля.

Он вполне мог перенести и эту встречу, однако на ней настаивал Горбин, причём настаивал на её безотлагательности. Анвар должен был дать свой ответ Булавину — простому парню, попавшему в передрягу. Точнее, даже, не попавшему, а нарочно в неё вкрученному, словно штопор в винную пробку. Где-то в глубине души Анвар жалел парня, но, отнюдь, не настолько, чтобы портить отношения с начальником городского полицейского главка. Булавин никому ничего не сделал — это ясно как день, но ему придётся расплатиться. Придётся, просто потому, что он слаб. Анвар это понимал. Только сильному позволено решать самому — кому платить, кому подать, кого послать к чёртовой матери, а кого отправить на тот свет. И только сильный может решать за других.

Так было всегда, при любом режиме и мироустройстве. Как бы не казалось тяжело — сильный найдёт возможность стать лучшим. Лучших будут слушать, на них будут ровняться. А, если на тебя ровняются, значит ты влияешь на людей. Это и есть сила. В чём бы ни было! В политике, искусстве, бизнесе… Если ты смог заявить о себе, вопреки всем невзгодам и прихотям судьбы, если не сломался от поражений и соскрёб остатки своей воли, чтобы встать и идти дальше, если не обрюзг от собственной лени — значит, имеешь право на своё мнение, которое, возможно, станет чьей-то идеологией. В Николае Булавине Сардиев этого не видел. А значит, если его перемелют жернова стервы-судьбы — мир потеряет совсем немного.

Анвар ещё раз взглянул на хронометр — ровно час. В это время Николай уже должен сидеть напротив, но его до сих пор не было. Сардиев не любил непунктуальных людей. Опоздание он считал, не столько неуважением к тому, кто ждёт, сколько к себе самому. Если ты заставляешь людей ждать, значит, они ошибочно приняли тебя за делового и ответственного человека. И, даже непредвиденные обстоятельства могли служить оправданием, лишь отчасти.

Не успел Анвар ругнуться про себя, как входная дверь на другом конце зала распахнулась и в заведение вошёл тот, кого Сардиев, собственно, и ожидал. Николай увидел его почти сразу и, быстро смерив зал размашистыми шагами, оказался у углового столика.

— Опаздываешь, — легонько щёлкнув ногтем по стеклу своих «Радо», заметил Анвар.

— По моим, как раз вовремя, — продемонстрировал свой офицерский хронометр Николай. Часы показывали без трёх минут час.

— Тоже опаздывают, — спокойно парировал Сардиев.

— Я присяду? — проигнорировал Булавин затягивание в бессмысленную полемику.

— Пожалуйста, — указал на противоположный от себя стул хозяин заведения. — Кофе? — радушно предложил он.

— Нет, спасибо. Может, сразу к делу?

— К делу… — вздохнул Анвар. — Ну, давай к делу.

— Ты займёшь мне деньги? — в лоб спросил Николай.

— Нет. Не займу. Но, я могу дать тебе возможность заработать.

— Меня это не устраивает, — покачал головой просящий. — Мне нужно срочно.

— А это и не займёт много времени, — загадочно протянул Анвар. — На следующей неделе у тебя будет необходимая сумма. Такой расклад тебя устраивает?

— Смотря, что нужно делать. Я надеюсь…

— Не надейся! — прервал Булавина Анвар. — Ты хотел в шутку спросить — не придется ли за это кого-нибудь убить? Я сразу отвечу, что придётся. Возможно, придётся…

Булавин с Сардиевым сидели, уставившись друг на друга. Хозяин кафе казался спокоен и холоден, впрочем, как и всегда, в последние десять лет. Николай же, пребывал в недоумении, и это было, прямо таки, написано на лице. Булавин никак не мог понять — шутит ли Анвар или это такой изощренный способ отказать в услуге. А может бизнесмен просто проверяет, насколько отчаянный перед ним человек и на что он может пойти, когда будет загнан в угол? Все эти мысли не выстраивались в последовательную цепочку, а скакали в голове совершенно хаотично, не давая друг дружке кристаллизоваться в цельное умозаключение.

— Ну, так, что? Тебе ещё нужны мои деньги? — прищурился Сардиев, явно довольный собой.

Так могло показаться со стороны, но, на самом деле, Анвар задавал именно те вопросы, которые нужно было задавать, а не из самолюбования и демонстрации превосходства.

— Анвар, — наконец нашёлся Булавин, — если это шутка, то очень хреновая!

— А если нет? — откинулся на спинку Сардиев, являя абсолютное спокойствие и уверенность.

— Ты серьёзно?

— Я серьёзный человек, Коля. А серьёзные люди не говорят о серьёзных вещах шутки ради.

— Ты совсем спятил! — прошипел Булавин, облокотившись локтями на стол, сокращая расстояние до собеседника.

— Знаешь что, Коля — это не я пришёл к тебе, а ты ко мне! — умиротворяющим и, даже в чём-то, ласковым, но, одновременно, звенящим сталью и не терпящих возражений тоном, начал Анвар. — Я предлагаю тебе решение проблем. Мне безразлично каких. Это твоё дело. Но, для твоего дела тебе нужны мои деньги…

— В долг! — перебил Булавин.

— Ты никогда их не отдашь! Тебе едва хватает, чтобы кормить семью и расплачиваться по ипотеке. А, ждать десять лет, пока ты насобираешь — уж, извини, это смешно! Поэтому я предлагаю тебе вариант. Устраивает он тебя, не устраивает — это, опять же, твоё дело. Я даю возможность. Воспользоваться ею или нет — решай сам.

— Чего ты от меня хочешь? — сдался Булавин.

— Я — ничего. Ты неправильно ставишь вопросы, Коля! — скривился Анвар. — За какую работу я готов заплатить нужную тебе сумму? Вот верная формулировка.

— Хорошо, — выдохнул Коля, сдерживая раздражение. — И за какую такую работу ты готов заплатить миллион?

— Два миллиона, — поправил Анвар.

— Но, мне нужен один! — уточнил Булавин.

— Но, эта работа стоит два, — пожал плечами Анвар, — другой, для тебя, у меня нет.

— Хорошо, — сдался Коля, — так, за какую?

Анвар отхлебнул крошечный глоток остывшего кофе, внимательно взглянул в глаза своего визави.

— Ты должен бросить определенный пакет в определённую машину.

— И всего то? — удивился Булавин.

— Да, — развёл руками Анвар.

— Стой, стой! — встрепенулся Николай. — Тут какой-то подвох? Не всё, ведь, так просто, правда?

— Естественно, — согласился Сардиев. — Пакет непростой, машина непростая.

— Слушай, Анвар, на что ты меня подбиваешь? Ты можешь сказать, толком?

— Могу, — ничуть не смутился Анвар, — ты должен взорвать инкассаторов. В определённый момент кинуть внутрь машины взрывпакет. Всё! Можешь, конечно, прихватить мешочек денег, если тебе захочется. На вознаграждение это не повлияет.

— Ты, видимо, шутишь? — не верил Булавин своим ушам.

— Эх… — тяжело вздохнул Анвар. — Как же вам всем объяснить, что такие люди как я с такими вещами не шутят. Не такие… «крутые», — перековеркал он последнее слово и криво изобразил распальцовку, — а нормальные серьёзные люди, которым приходится принимать серьёзные решения. Я давно оставил «хи-хи» да «ха-ха» в прошлом. Есть им место в этом мире, а Коля? Может, смеха ради ты влип в историю и теперь тебе срочно нужны деньги, которые зарабатываешь за два года? Может, вообще всё вокруг весело и задорно, а Коля? Для меня — нет! Для меня, жизнь — это борьба. Бесконечная, бескомпромиссная, жестокая. Каждый проклятый день я борюсь с этим миром, который за нас сделали таким, где чтобы жить — нужно драться! А, чтобы хорошо жить — хорошо драться! Ты понимаешь меня?

— У каждого свой путь…

— А я за что! — охотно согласился Анвар. — У каждого свой путь. Но, на каждом пути есть свои битвы. Ты знаешь, кто мой сын? Мой сын — программист. И он — боец! Он бьется с непостижимым для меня. Все эти единицы, нолики, байты, коды, вся эта цифровая ересь — его испытание, его бой. И он — боец! Мой сын — щуплый очкарик, чмо, которое я бы в школе чморил каждый день! Но, он крут! Он, весьма, крут. Сейчас ему шестнадцать и он зарабатывает, не выходя из дома, втрое больше чем родители его одноклассников, ежедневно выпахиваясь в своих конторках! Думаешь, он гений? Хрен там! Для того, чтобы уметь то, что он умеет сейчас, мой пацан дни и ночи бился со своей, непонятной мне, наукой. И в этом он похож на меня!

— Ты — бандит, — беззлобно заметил Булавин. — Ты, конечно, сейчас уважаемый бизнесмен, но… Все же знают, как ты поднялся.

— Бандит… А, как же так получилось? — без тени раздражения или злобы вопросил Анвар.

— Да, ты им с детства был. Мы же рядышком росли, не забыл? Я же знаю… Ты уже в десять лет на учёте в детской комнате был.

— Был, — кивнул Сардиев. — А знаешь, как я туда попал? Думаешь, десятилетний пацан, прямо-таки, разбойник-преразбойник?

— Ну, не знаю…

— Не знаешь… — усмехнулся Анвар. — Я помню тебя в девять лет. Мальчик Колька из соседнего двора! В коричневых сандаликах, синих штанишках, и на велосипеде! «Кама» у тебя была?

— «Салют».

— О-о-о, тем более! А знаешь, что у меня было? У меня была дырка на жопе! Штаны порвались, да, вот незадача, других нет. Тётка, конечно, зашила, но слишком большая дырка — видно, что зашито. И нет других! Понимаешь, нет! И такие как ты, у которых всё хорошо, в школе смеются. А я задницей к стеночке и приставным шагом от кабинета к кабинету, с урока на урок! Через неделю, я деду одному на рынке помогать стал, через месяц скопил бы на штаны новые. В школу, конечно, не ходил. Вот и поставили на учёт. Тогда меня отец ещё, ох, хорошо так отходил! Два дня сидеть не мог! Тот самый отец, который, вместо того, чтобы купить сыну новые штанишки, бухал, пропивал бабкину пенсию. Тот самый, из-за которого мне не хотелось видеть своих сверстников. Думаешь, я дырки на жопе стыдился? Ни хрена подобного! Мне за отца было стыдно, который не может себе позволить сделать усилие для того, чтобы его плоть и кровь — его родной сын стал хоть чуть-чуть счастливее. Тогда-то я и понял — мир враждебное место. И если ты не будешь готов держать его удары, то так и останешься с дырой на жопе! А, насчёт бандита — это ты зря. Бандитами называют тех, кто попался. А того, кто достаточно умён, чтобы не попадаться — называют людьми политики и бизнеса.

— Складно у тебя всё выходит.

— Складно, потому, что это правда! — голос Анвара вмиг похолодел. — Значит, так — сейчас я выйду и выкурю вот это, — достал он из внутреннего кармана рубашки тонкую пачку и извлёк коричневую сигарету, — не люблю курить в помещении. А пока я буду курить, ты подумай над моими словами. Когда я вернуть, мне нужен ответ. Меня устроят оба. «Да» или «нет». У тебя пять минут.

Анвар поднялся со стула, аккуратно придвинул его к столу и не спеша направился к двери, ведущей на открытую площадку, выходящую прямо на берег мерно несущей свои воды реки. Сардиев шёл не оборачиваясь, уверенным пружинистым шагом. В нём была сила и Булавин это чувствовал. Точно так же, как и то, что Анвар, по сути, прав. Есть всего два выхода — либо смириться с судьбой, либо попробовать сыграть с ней в русскую рулетку. Сардиев ещё не успел скрыться из виду, как Булавин решил — когда хозяин заведения вернётся, он скажет ему своё «да».

* * *

Кабинет начальника полицейского главка был непривычно пустынным, хотя обычно, в это время здесь шла традиционная послеобеденная планерка с руководителями отделов. Сейчас же, Горбин сидел в одиночестве и нервно постукивал пальцами по столешнице. Отменил совещание — было не до того. Отделение сотрясал гул негодования и это чувствовалось, практически, на физическом уровне. Сегодня следователя Архипова — ближайшего помощника руководителя управления, нашли с пробитой головой за второсортной забегаловкой. Нашли через несколько минут после стычки с Игнатовым. Это был не просто скандал, а скандал неслыханного, по меркам небольшого городка, масштаба. А, как раз сейчас, лишнего внимания Горбину хотелось меньше всего. Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы прикинуть какую именно версию возьмут за рабочую сторонние следаки из областного управления.

В том, что этим делом займётся область — Горбин не сомневался. Причём, по всем канонам жанра, должен был подключиться следственный комитет, прокуратура и, конечно же, не обойдётся без назойливой прессы. Для начальника это был удар под дых. Причём удар, как минимум, двойной. Во-первых — внимание к его персоне, управлению и городу. Во-вторых — он лишился своего главного помощника, правой руки, за несколько дней до «часа икс», до часа, когда должно выполнить свою часть сделки. Операция с инкассаторами была, по сути своей, простым налётом. Но, чтобы она прошла без сучка и задоринки нужна хорошая координация непосредственного процесса. Теперь этим заниматься некому и всё ложилось на плечи Анвара Сардиева — бывшего бандита, который знал толк в разбое, но разбое совершенно иного характера.

Переполовинить содержимое фуры проезжих дальнобойщиков — это запросто. А вот, военизированная охрана и бронемашина — другой уровень. Понятное дело, что целью были не деньги, а сама шумиха и сгоревшие бумаги, но всё же… Тем более, в спектакле задействовался совершенно посторонний человек. От безысходности Горбин внедрил в план в «пушечное мясо». Но теперь и его участие под вопросом. Узнай Булавин о том, что Игнатов в следственном изоляторе — может сорваться с крючка. Ведь, по легенде, в которую «мясо» свято верит, именно Игнатов поставил перед выбором — деньги или свобода. Теперь, даже этот дерьмовый план трещал по швам.

Горбин долго, не моргая, смотрел в одну точку. Когда из мыслей вырвал звук упавшей на пол авторучки, до того медленно катившейся к краю стола, Вадим Артёмович потёр покрасневшие глаза, открыл тумбу, извлёк бутыль арманьяка, налил половину пузатого бокала, залпом опустошил посуду, после чего, убрал всё обратно. Горбин, наконец, обратил внимание на упавшую на пол ручку, но, вместо того, чтобы поднять — отшвырнул её ногой с такой силой, что та улетела в противоположный конецдлинного кабинета и ударилась в плинтус и раскололась вдоль всего корпуса.

Одновременно с ударом пластмассы о дерево, в кармане начал вибрировать телефон. Начальник управления не ждал звонка ни от кого, с кем было бы приятно говорить. Хотя, наверное, сейчас таких людей для него просто не было. Зато, он прекрасно знал, кто мог пытаться с ним связаться, причём связаться срочно, в свете новых обстоятельств. Горбин достал трубку, глянул на экран, скривившись, поднёс аппарат к уху.

— Здравствуй, Вадим Артёмович, — раздался голос из динамика. — Что это у тебя там за суета? Твои уже друг друга валить стали?

— Привет. Не знаю пока. Разберёмся, — с невозмутимостью в голосе ответил Горбин.

— Ну, допустим, разбираться уже другие будут, — резонно заметил собеседник на другом конце линии, — а это плохо, не находишь?

— Нахожу, — скрипнул зубами полицейский.

— Так, что же ты будешь делать с нашим делом? У меня возникают сомнения…

— Отбрось! — не дал договорить прокурору Горбин. — Всё в силе. Можешь на меня рассчитывать, как, впрочем, и всегда.

— Ты не шуми, — раздалось из динамика. — Лишнее внимание — лишний риск.

— Я знаю. Но делать-то нечего?

— Нечего.

— Ну, вот и всё! — раздражённо выпалил Горбин.

— Ладно, — согласился собеседник. — Я звонить больше не буду, без экстренной необходимости. И ты не звони. Я не параноик, но, знаешь — «бережёного Бог бережёт». Мой человек закинет тебе вводные в почтовый ящик. И, смотри, не облажайся.

Вместо ответа начальник городского полицейского главка нажал «отбой». Ему до чёртиков хотелось послать своего собеседника, но он терпел. Как, в общем, и всегда. Все тёмные делишки, с не истёкшим сроком давности, межрайонному прокурору были известны. И тот использовал компромат так, как считал нужным — втягивал Горбина во всё новые и новые аферы, которые лишь добавляли веса будущему многотомному делу потенциального подсудимого Вадима Артёмовича Горбина. Он был под колпаком и дни на свободе исчислялись тем временем, пока получалось играть свою роль в чужой пьесе. Гонорары и всевозможные дивиденды, конечно, являлись очень весомыми. Однако, возможности взять «творческий отпуск» или вовсе уйти со сцены не было. Единственное место, куда он уйти мог — это в тюрьму. Был ещё вариант с могилой, но о нём Горбин старался не думать. Однажды и сам хотел отправить туда своего «заклятого друга» — попросту заказать прокурора. Но потом, взвесив все за и против, прикинув с какими людьми завязан его оппонент, решил воздержаться от рискованного предприятия. Теперь об этом жалел, так как его собственная судьба зависела от успеха грядущего дела. На нём лежала организация всей силовой части первого акта Всероссийской премьеры.

После «Горбинского» налёта должны были произойти ещё два. Один в Москве, другой где-то за Уралом. И всё это за неделю до первого чтения нового закона о безопасности в банковской сфере. Главный вопрос повестки — кибербезопасность. Акценты нужно было сместить на безопасность более тривиальную. К тому же, свои задачи решал ещё и один из банковских воротил, масштаба поменьше федерального. Уничтожение бумаг, равно как и денег, снимало много лишних вопросов, доподлинной сути которых Горбин не знал, да и знать не хотел. А вот, в чём был уверен на все сто, так это в том, что заказали эту акцию очень серьёзные люди. Но, сколько именно ключевых фигур задействовано в исполнении, также оставалось тайной покрытой мраком. Было понятно — будет проделана работа с документацией, отшлифованы и филигранно подтасованы все необходимые файлы, умаслены люди, ведущие расследование. В общем котле приправа Горбина, возможно, играла и не главную роль, но без неё блюдо точно не получится. А если блюдо не получится, то и грядущие дни начальника городского полицейского управления станут не в пример сложнее нынешних.

Горбин полез в тумбочку, снова достал спиртное и проделал всё то же, что и пару минут назад, смерил долгим взглядом полупустую бутылку и опять повторил процедуру. Внутри начало расплываться тепло, заползать в каждый промёрзший от ужаса неуверенности уголок, словно котёнок, ищущий уютное местечко и готовый согреть его своим теплом. Начальник с минуту прислушивался к ощущениям. Потом пролистал телефонную книгу, нашёл нужный номер, закрыл глаза, погрузившись в полную темноту и послал вызов.

— Да, — раздалось на том конце провода.

— Анвар, как дела? — не поднимая век, протяжно, почти нараспев, спросил Горбин.

— Нормально, — сухо ответил Сардиев.

— Он согласился?

— Да.

— Хорошо, — кивнул полицейский, несмотря на то, что его жеста никто кроме немых стен кабинета не увидел. — Завтра нужно будет встретиться. У меня появится подробная информация.

— Что с Архиповым? — выдал свою информированность Сардиев.

— Умер, — пожал плечами Горбин.

— Хм… — не нашёл, что сказать Анвар. — А, как же…

— Завтра, Анвар, завтра поговорим, — мягко вымолвил Горбин и положил трубку.

Глава 16. Семейные посиделки

Берег был пустынен и непривычно чист. Не виднелось окурков, пустых бутылок, смятых алюминиевых банок, упаковок от чипсов и орешков. Словно отретуширован. Все изъяны старательно заглажены, погребены под толстым слоем тонального крема иллюзии. Или реальности? Кто знает, какой он настоящий этот берег? До или после смерти? И, для кого настоящий? Для живых или мёртвых? Или для всех свой? Для Сергея Булавина он был вполне реален и тогда и сейчас. Просто, сейчас стал непривычным — слишком идеальным, словно на фото в глянцевом журнале. Полоска застывшей водной глади, полоска серого песка и человек, сидящий на, невесть откуда взявшемся, валуне. Ещё пару дней назад его не было. Эта часть берега виделась абсолютно пустынной. Сергей это точно помнил. Хотя, теперь пейзаж казался лучше. Вода, песок, камень, человек… И всё серое, словно на чёрно-белом фото. Только бренди в полупустой бутыли выделялся по цвету — казался таким же, как и там, в живом мире.

Когда с лучами рассвета Булавин обнаружил у своих ног бутылку, которую накануне разбил вдребезги, вспомнил и, заодно, поблагодарил устройство этого места за тот факт, что каждый день всё возвращается на круги своя, в том числе и приятные вещи. К фокусу с восполняемыми до изначального количества в двенадцать штук сигаретами Сергей уже привык. Теперь порадовал фокус с бренди, а также этот идеальный вид… Так что, если в мире мёртвых есть рекламщики, которые и после смерти не бросили свой труд, то им не нужно ничего придумывать — просто сфотографировать серого человека на фоне серого песка, граничащего с серым небом и почти чёрной водой. И, лишь бренди, ярким пятнышком на всём этом мрачном пейзаже будет говорить: «Эй! Разве ты не видишь? Я и есть жизнь!» И это будет правдой, просто потому, что ничего более живого вокруг нет и, неверное, не будет…

Сергей прокрутил в голове только что придуманный ролик в мрачных тонах и, улыбнувшись, отхлебнул жидкого янтаря. Конечно, спиртное не приносило того настроения, кое вместе с ним вливалось в тело при жизни. Это было похоже на затяжку «дамской зубочисткой», для человека, привыкшего к доброй трубке, набитой крепким датским табаком. Но, всё же, это было определённо лучше, чем ничего.

Булавин отхлебнул вновь и прислушался. Где-то позади, под мерными неспешными шагами босых ног, шелестел песок. Сергей нехотя обернулся и увидел как от рощицы, скрывающей от глаз разнокалиберные частные домики, бредёт, оставляя за собой чёрные следы, молоденькая девушка, с ног до головы перемазанная тёмной кровью.

— Привет, чучело, — бросил через плечо Сергей и вновь отвернулся, уставившись на неподвижную гладь.

При жизни он бы, наверное, перепугался до чёртиков. Но здесь уже привык ничего не бояться. Ведь страх — это рефлекс, предостережение об опасности. Страх призван сохранять жизнь. Теперь сохранять уже нечего, а значит, и бояться тоже бессмысленно. Смотря на своё нынешнее существование в таком разрезе, Булавин чувствовал себя гораздо более свободным, нежели то ту сторону смерти. Живым сложно отличить реальные страхи, имеющие под собой почву, от надуманных — порождённых собственными фантазиями или навеянные окружающим миром. И лишь мудрец может узреть различие одних от других. Остальным же этого не дано. Сортировка страхов начинается только тогда, когда реакция уже прошла и наступили последствия. Только постфактум мы начинаем думать о том, чего стоило опасаться, а чего нет. Теперь же сформировалось чёткое понимание — что было зёрнами страха, а что шелухой. Только смысла от этих измышлений уже никакого не имелось. Да и знание это, после смерти, становилось бесполезным. Ведь, здесь бояться нечего. Ничего страшного нет. Есть только глупое… Как это чучело, например.

— Чучело, ты, никак, искупаться притопала? — не оборачиваясь, но чувствуя, что девушка стоит прямо у него за спиной, спросил Сергей.

— Сам ты — чучело! — почти по-детски, обиженно пискнула Лена.

— Ну, я-то себе физиономию кровью не размалевывал, — ехидно констатировал Булавин, — так что, нет! А вот ты — форменное!

Лена смиренно пожала плечами, опустилась на песок рядом с мужчиной, поджав под себя босые ноги. Положила перед собой драгоценный осколок, в котором отражалось голубое, местами расчерченное перистыми облаками, небо.

— А ведь, мы с тобой познакомились, как раз на берегу… — не отрывая взгляда от отражения, тихо и спокойно проговорила девушка.

— Да? — слегка удивился Сергей.

— Да, — кивнула Лена. — И бренди ты пил так же. И я тоже…

— Чучело, так ты так самая девица, чей хорёк-беспредельщик меня пристрелил? Я ничего не путаю?

— Нет, ничего, — кивнула она. — Ненамного мы разминулись…

— Ага, ненамного. Тебя — тоже он?

— Нет, — почти задорно отрапортовала, — сама.

— А, что так? — скорее, ради приличия, спросил Сергей.

— Ну… Вот так, — отмахнулась девица.

— Ну и дура.

— Может, и дура… Может, и нет…

— Может! — хохотнул Булавин. — Ну, и? Лучше тебе тут?

— Лучше, — отстранённо ответила Лена. — Здесь нет страха.

— Это точно, — согласился Сергей. — Правда, тут вообще ни хрена нет! Но, это же мелочи, так ведь?

— Так, — не отреагировала она на сарказм. — Угостишь? — кивнула на бутыль.

— Опять? А тебе можно? Папка не заругает? — вспомнил прижизненную беседу Булавин.

— А вот, о «папке» я, как-то, и забыла… — пробормотала Лена и, не удостоив Сергея ответом, взяла бутыль, сделала большой глоток. — Разбавленное, что ли? — скривилась она, прислушавшись к ощущениям, после того как жидкость устремилась по внутренним лабиринтам.

— Тут всё разбавленное, — махнул рукой Сергей и, вернув бутыль, глотнул сам.

— Плохо.

— Не надо было умирать. Тогда бы и бренди был получше! — пробурчал Булавин. — Ты, я слышал, расправы чинить умеешь? Так, ты своего парнишку к себе пригласи, пока он ещё кого-нибудь, как меня, не пристрелил…

— Дойдёт и до него… — скорее себе, чем собеседнику, пообещала Лена. — Я, собственно, не за тем пришла к тебе.

— А, зачем, позволь спросить?

— Да, вот, хожу-брожу, людей слушаю, живых, в смысле.

— Ну, и?

— Да, вот, позавчера, бродила как раз по берегу, брата твоего видела. Неприятности у него…

— Так! — Сергей, наконец, повернулся к ней. — Во-первых, откуда ты знаешь моего брата? Во-вторых, какая тебе надобность до его и моих дел? А, чучело?

— Сам — чучело! — огрызнулась девушка.

— А, по существу? — напирал Булавин.

— До ваших бед мне дела нет. Тут, ты прав. Просто, люди должны помогать друг другу, разве не так?

— Может и так. А откуда ты Колю знаешь?

— Я его и не знаю.

— Так, почему ты решила, что человек, которого ты видела, и у которого какие-то проблемы, мой брат?

— Не знаю, — развела Лена руками. — Просто, есть такое… Понимаешь? Вот смотришь на человека и знаешь, как его зовут, кто он, какой — хороший, плохой, любит кого-то или только себя… Как рентген, только по-другому…

— Понятно, что ничего непонятно… — хмыкнул под себе под нос Булавин. — Так что, с братом-то? Случилось, что?

— Нет. Но я чувствовала — что-то должно случиться. У него на душе тяжесть какая-то. Такая, знаешь, к мёртвым утянет…

— Типун тебе на язык, чучело!

— Ты пригляди за ним. Я чувствую — он парень хороший. И связь вашу чувствую. Ты, ведь, тоже её чувствуешь, правда?

— Правда, — несколько успокоился Сергей.

— А как это? — уставилась снизу вверх девушка.

— Что — «как»? — не понял Сергей.

— Чувствовать? Что ты чувствуешь рядом?

— Ну… — Булавин замялся, перебирая в памяти ощущения. — Я, как будто, снова живой. Ощущаю ветер, запахи… Это, как дверка в тот мир… Я могу выходить, но не могу чувствовать полностью. Я — просто дух. А рядом с родными, словно обретаю плоть. Не знаю, как это объяснить…

— Это прекрасно! — нежно проговорила девушка и от резонанса мягкого, почти детского голоска с внешним видом, Сергею стало как-то не по себе.

— Был, правда, ещё один раз, — вдруг вспомнил Булавин, — на крыше. Пацанята чуть не упали и я помог. Тогда, я тоже, будто ожил…

— Вот, видишь, тебя вдохновляет жизнь! — почти пропела Лена. — Жизнь! Жизнь твоей родной крови, жизнь крови чужой. Вот твой смысл!

— Я плохо тебя понимаю, но, да, мне нравится быть рядом с живыми, и я люблю своих родных. Что в этом такого?

— Ничего, — развела руками девица. — А вот меня вдохновляет смерть… Ты чувствуешь себя живым при одних обстоятельствах, я при других. Когда очередной подонок, вместе со склизким потом источает саму эссенцию страха — вот тогда я жива! Вот тогда я чувствую воздух, ветер, запахи. Запахи страха, отчаяния, боли. У них у всех есть свой запах. Просто живые его не слышат. А я чувствую!

— Ты — больная, — почти равнодушно констатировал Сергей, так как, по большому счёту, на тот контингент, на который был направлен гнев Лены Юсуповой, ему было наплевать. — Чучело, ты валерьяночки выпей. Помогает, говорят…

— Я лучше твоей разбавленной бормотухи выпью, — отмахнулась она и, без спроса, дважды отхлебнула, вернула тару и, поднявшись, медленно побрела прочь.

— А за братом ты, всё-таки, приглядывай! Чувствую — тьма внутри засела. Утянет она его к нам.

— Иди уже, чума! — вполголоса бросил Булавин, однако, для себя отметил, что советом «чучела» всё же не стоит пренебрегать.

* * *

Когда Сергей подошёл к домику своего брата, который был свеж и ухожен, совсем не такой, каким казался из мира мёртвых, то увидел, что дворовой столик разложен, а вся родня уже заканчивает поздний ужин. Сергей окончательно вышел из серой реальности нынешнего бытия и заскользил по дорожке, приближаясь всё ближе к столу и мангалу, в котором ещё не до конца прогоревшие угли жили живым теплом. Сергею, почему-то всегда было холодно, когда выходил в мир живых. Он делился своими наблюдениями и с Толиком и с Вайнштейном, но они лишь пожимали плечами. У них таких ощущений не возникало. Так что, в этом смысле, Сергей оставался феноменом, и потому выныривая из сумрака загробной жизни, всегда стремился теплу, словно болезный котёнок. Причём, привычные вещи, например, раскалённый на солнце металл или асфальт — вовсе не грели. Не грело ничего, кроме живого человеческого тела и открытого огня. Как выяснилось теперь — не успевшие остыть угли тоже вполне годились на то, чтобы обогреть мертвеца. Хотя, сейчас и они были лишними. От родных шло не просто тепло, а настоящий жар. От незнакомых людей такой энергии не ощущалось — это Сергей уже успел заметить. А, вот от родственников… Они прямо-таки пышали жаром. Сильнее всех — брат, чуть слабее — отец и мать. Затем — маленький Витюша. От Оксаны тоже шло сильное тепло, хотя она не была родственницей. Видимо, свою роль в этих замудрённых процессах играла не только кровь. Впрочем, в столь тонкие аспекты Сергей не хотел вдаваться. Было достаточно того, что он среди родных, куда загробная изморозь не смеет тянуть свои корявые пальцы. Ещё совсем недавно они так же сидели, ели шашлык, выпивали, шутили, смеялись… А потом ничего не стало. Всё затянуло серым мороком, что не развеется уже никогда.

Несколько минут Сергей сидел на корточках и глядел на, то и дело, краснеющие под дуновениями ветра угли, не вслушиваясь в разговоры близких. Внезапно насторожился, поняв, что никаких разговоров и нет вовсе. Все сидели молча. Брат курил, отец дожёвывал кусок мяса, мать просто смотрела в темноту, Оксана, как-то неуклюже и отстранённо играла с Витюшей в «ладушки». Мальчик тоже, будто чувствовал — у взрослых что-то не так и особо не щебетал, как это было по обыкновению.

— Ладно, — нарушил тишину Владимир Иванович, — стемнело уже, пора нам. Вер, давай собираться.

Вера Кузьминична вздохнула, недовольно посмотрела на мужа, потом на сына.

— Ладно, пойдём — махнула рукой. — Сына, а может…

— Мам! Я всё сказал… — не дал договорить матери Коля. — Всё нормально! Не знаю — чего тебе там батя наплёл!

— Ничего я не плёл! — в который уже раз начал оправдываться Владимир Иванович.

— Во-во! — скривилась Вера Кузьминична. — Что один — партизан хренов, что второй! А у матери сердце потом болит! Помру я с вами.

— Мам, да что ты, в самом деле?! — принялся успокаивать её Коля. — Сама себе чего-то напридумывала, а теперь ходишь, охаешь.

— Напридумывала? — укоризненно кивала головой женщина. — Я же мать, я же чувствую. Чувствую, что проблемы у вас, — кивнула она на Оксану. — Сначала Сергей, теперь ты…

— Ну, ещё брата сюда же приплела! — хлопнул себя по коленям Коля.

— Всё, хватит! — подал голос отец. — Вера, пошли, сами разберутся! Пошли, пошли, — потормошил он супругу за плечо.

Та лишь ещё раз неодобрительно потрясла выбеленной годами головой и, повинуясь убедительной просьбе мужа, встала из-за стола, чмокнула в щеку сначала Оксану, потом сына и внука и засеменила к калитке.

Отец, распрощавшись с Колей и невесткой, а также по-взрослому пожав ручонку Витюше, отправился следом. Сергей проводил родителей взглядом, до сих пор не понимая, что их тревожит. Вообще, находясь на ином уровне бытия, дела живых начинают казаться не совсем понятной вознёй. Причём, даже тогда, когда речь идёт о серьёзных вещах.

Булавин слишком быстро успел к этому привыкнуть. Дядя Груша — «всезнающий» Вайнштейн, объяснил это тем, что эмоции очень скоро сильно притупляются. Можно даже сказать — совсем исчезают. Реакции остаются на уровне подсознания. Просто, в той или иной ситуации, нужно вести себя так, а не иначе. Когда грустно — печалится, когда весело — улыбаться. Сергей верил в это, лишь отчасти. Возможно, эмоции и отмирали вместе с телом, но не все — это точно. Действительно значимое таковым и оставалось. Просто, воспринималось словно под сильным успокоительным, не так бурно, как при жизни.

Сергей попытался прочувствовать брата — так ощущения казались ярче. Он уже потянулся к сознанию живого, но Николай нарушил молчание, и необходимость в раскопе чужой души отпала сама собой.

— Тебе с Витюшей нужно уехать, — не отрывая липкого взгляда от тлеющих углей, сообщил Оксане супруг. — Ненадолго. На недельку, может на две.

— Ненадолго… — усмехнулась Оксана и жестом указала Витюше идти в дом.

Ребёнок выразительно посмотрел на мать, та кивнула и мальчик побежал к крыльцу. Через несколько секунд в зале загорелся свет.

— Ты знаешь, Коля, примерно такую же фразу я уже слышала, — не глядя на мужа, призналась Оксана.

— Да? И от кого же?

— От отца. Впрочем, это последнее, что я от него слышала. Мы с мамой уехали, тоже, на пару неделек. Мне тогда девять было. И вот, с тех пор я здесь.

— Я думал ты местная, — удивился Коля.

— Нет. Я же в вашу школу в третьем классе, посреди учебного года, пришла. Я из Иваново, родилась там.

— «Город невест»?

— Ага, невест… — устало усмехнулась она. — Ведь, я отца так больше и не увидела. Мама сначала говорила, мол, поживём тут с месяцок и домой поедем. А потом в школу меня повела, договорилась еле-еле… Вот, тогда-то, я и поняла, что дома я больше не увижу. И отца тоже…

— А, что с ним? С Михаил Дмитриевичем?

— Евгеньевичем, — поправила Оксана. — Не знаю. Мать не говорила, а я и не допытывалась. Сказала, как то, года через три: «Нет у нас больше папки…» Я ещё думала — вот, подходящий момент подвернётся, узнаю. Да, как-то не подворачивался. А теперь и спросить не у кого.

— Царствие небесное… — проявил участие Коля.

— Да, царствие… — отрешённо кивнула Оксана. — Я это к чему — тебя я тоже больше не увижу?

— Да, нет! — виновато улыбнулся супруг.

— Так «да» или «нет»? — испытывающее серьёзно посмотрела Оксана на мужа. — Ты, хоть, предупреди к чему готовиться? Может, сразу жильё подыскивать, где-нибудь подальше?

— Хватит! — негромко, но довольно холодно и жёстко оборвал Коля поток её негодования. — Всё будет нормально.

— Нормально… — снова усмехнулась супруга. — Ты бы хоть намекнул, что за «пожар» такой? Так нет — молчит, как рыба об лёд! Хотя — твоё дело. Я уже привыкла.

— К чему ты привыкла? — закуривая, поинтересовался Коля.

— Ко всему! — неоднозначно бросила девушка. — К тебе, такому…

Николай ничего не стал уточнять, просто снова уставился на тлеющие в мангале угли и направил в их сторону струйку сизого дыма. Струйка превратилась в облачко, которое несколько мгновений стояло, практически неподвижно, а потом подёрнулось и быстро поплыло в сторону, растягиваясь вдоль и исчезая в тёмной прозрачности вечернего воздуха. Николай, конечно же, не заметил метаморфоз сигаретного дыма, а вот Сергей, мысленно, горячо поблагодарил брата за затяжку настоящим табаком и, с нетерпением, ждал новой, в то же время не теряя нить разговора, кажущегося живым сугубо интимным.

— Мы ведь, вот так просто, по душам, уже три года не разговаривали, — удивительно буднично констатировала Оксана. — Хотя, и сейчас не по душам. Но теперь, хотя бы, просто говорим.

— А раньше было о чём разговаривать? — то ли спросил, то ли просто резюмировал супруг.

— Нет, наверное… С тех пор как ты понял, что Витюша не от тебя — нет.

— То-то и оно…

— Но, ведь, ты и до этого меня не любил. Ведь, так? — усмехнулась Оксана. — Хотел, даже жаждал, но не любил.

— Почему ты так думаешь?

— Почему? — деланно удивилась она. — Для тебя не существовало меня, как «меня». Для тебя были только «мы». Ты даже не знал, что я не местная. Что отца я с детства не видела и не знаю, жив он или мёртв. Тебе я не была интересна. Тебе было интересно, чтобы я была с тобой. Вот и всё…

— А разве этого мало?

— Не знаю, — пожала плечами Оксана. — Может мало, может много… Как по мне, так это любовь к себе, а не ко мне. Ты хотел, чтобы тебе было хорошо. Вот и всё… Хорошо мне, плохо — тебе же всегда было плевать, правда?

— Я тебе хоть раз, «до этого», в чём-нибудь отказывал?

— Это не то, — махнула она рукой, — это другое.

— Что «другое»?

— Самоудовлетворение, что ли… Может, самоутверждение… Мол, я могу и тому подобное. Нет, Коленька, не любил ты меня никогда. Спустя годы, я это понимаю. Жалко мне…

— Себя? — с усмешкой поинтересовался муж.

— Нас, Коля, нас… Ты же ведь знал, что Витюша не от тебя? Знал с самого начала…

— Нет.

— Ой, ну хоть сейчас не прикидывайся, в самом-то деле! — вяло всплеснула руками Оксана. — Тебе, ведь, сто процентов, друзья нашёптывали. Но ты решил для себя, что тебе всё равно. Главное, что я, официально, буду с тобой. А там — что было — то было… Но, нет, Коля. Ты тогда, сгоряча, видно, решил. Если бы любил — было бы всё равно, наверное. Значит, не любил. Ошибся ты, Коля. И я ошиблась. Думала — слюбится. А оно, видишь как… Давай по маленькой? — кивнула она на опустошённую на две трети бутылку водки. — Выпьем, на сон грядущий?

— Отчего же не выпить? Давай, — согласился Коля.

— Давай, — вторил ему Сергей, встав у стола, в ожидании, когда сапожки-рюмочки заполнятся алкоголем.

— Ну, за что выпьем? — поинтересовался супруг, налив поровну, грамм по сорок, себе и супруге.

— За здоровье? —предложила та.

— За чьё? — небрежно уточнил Коля.

— Давай за Витюшино?

— Давай, — согласился мужчина и, звякнув рюмкой о рюмку, протянутую женой, выпил прохладную водку, сложил губы трубочкой, шумно выдохнул.

Сергей старался втянуть ноздрями весь этот выдох без остатка. Пары спирта сразу ударили в голову, немного пошатнуло. По сравнению с практически пресным бренди, который уже стал постоянным спутником, эффект от этого вдоха чудился ударом молота по голове, против лёгкой затрещины, свёрнутой газетой.

— Витька — хороший пацан, — улыбнулся Коля, протягивая руку через стол к соленьям, — хоть и не мой…

— Хороший, — согласилась Оксана, подав мужу тарелку. — Может он таким стал, потому, что ты его воспитывал?

— Может, — не стал отрицать Коля. — А может, наследственное. Серёга тоже хорошим был. Я помню. Он же мне, как второй батя почти.

— Да, — согласилась супруга, но тут же осеклась, поняв, что сейчас не стоит говорить о Сергее, дабы не ворошить прошлое. Но, всё же, потом решилась и спросила. — Ты думаешь он мёртв?

— Думаю, да, — признался Коля. — До того как я в загул ушёл, точнее, когда в первый день нажрался — он мне снился.

— И что?

— Говорил, что умер.

— Господи… — перекрестилась Оксана.

— Вот тебе и «Господи», — покачал головой супруг. — Ладно, давай со стола убирать. А, насчёт уехать — я серьёзно. Нужно завтра, крайний срок — послезавтра утром.

— Может, всё-таки, объяснишь в чём дело? И родители, вон, извелись все…

— Не надо, — Коля выставил перед собой раскрытую ладонь, в знак, то ли защиты, то ли призыва к умиротворению. — Ничего не спрашивай. Так надо. Потом всё узнаешь…

— Потом! Проходили мы уже это «потом»…

* * *

Олегу этот вечер казался мучительно тягучим. Ему чудилось, будто он бесконечно долго сидел у окна, в ожидании, когда город завернётся в покрывало сумрака. Было неуютно и даже как-то прохладно, несмотря на летний зной. Отсутствие в крови достаточного количества алкоголя давало о себе знать необоснованной нервозностью и чувством тревоги. Все эти неприятные ощущения можно было легко снять. Просто открыть холодильник, достать прохладную бутылку «Пшеничной» и пустить по пищеводу сорокоградусную смесь воды со спиртом. Достаточно просто протянуть руку… Однако, дело осложнялось тем, что пить сегодня нельзя было категорически. На девять утра Олегу было назначено к следователю, у которого возникли вопросы, относительно смерти падчерицы. «Дрянная девчонка!» — подумал Олег и сжал кулак до хруста в костяшках. Даже после смерти умудрялась портить ему жизнь! Но, должно было держаться. Он знал — рассудок следует сохранить чистым и готовым к тому, чтобы отвечать на все вопросы осмотрительно и врать правдоподобно, если потребуется.

Олег был жёстким, но, одновременно, мягким, когда насильно овладел приёмной дочерью. Жесткостью он быстро подавил сопротивление. Мягкость же выразилась в том, чтобы на теле почти не виднелось каких-либо следов насилия. И, как ему казалось, с этой задачей он справился вполне успешно. Пробраться через частокол преисполненных ужасом рук, разлепить будто окоченевшие ноги. Само собой, он не оставил внутри своего семени. Нужно быть полным дураком, чтобы поступить столь неосмотрительно! Первая экспертиза — и ты за решёткой. Однако, если у следователя возникли подозрения, значит нужно быть готовым ко всему. А потому — алкоголь должен подождать завтрашнего дня. Несмотря на то, что расстояние до желаемого равнялось вытянутой руке…

Мужчина поёжился, глянув ещё раз на улицу, которую фонари уже начали вылизывать своим мутным светом, рывком поднялся со стула, сделал шаг к плите. Взял закипевший чайник, налил кипяток в стакан, со свисающем через бортик «хвостиком» пакетика. В последний раз он баловался чаем две недели назад. Обычно день начинался с пива, либо остатков недопитой со вчерашнего водки.

Не дождавшись пока «чайные опилки», томящиеся в бумажной клетке, дадут хоть какое-то подобие вкуса и крепости, Олег извлёк заварку, швырнул в мусорное ведро и жадно глотнул, невзирая на запредельный мокрый жар. В данный момент, такие мелочи Олега, ни в коей мере, не задевали. Ему было, действительно, плохо. Для человека, сильно, страстно и ежедневно пьющего последние десять лет, синдром отмены являлся настоящим испытанием.

Три с лишним тысячи дней, начинались для Олега с алкоголя и заканчивались им же. Организм уже давно подстроился именно под такой ритм и рацион, и какие-либо изменения воспринимал в штыки. Мужчине казалось, что органы работают в разнобой, а сознание с каждым часом окутывает колючей проволокой галлюцинаций. Чудились непонятные шорохи, странные сквозняки. А ещё казалось, что кто-то на него смотрит. Причём, смотрит не отрывая глаз и с неподдельным интересом.

«Нет!» — решил Олег. — «Это плохо кончится. Чуть-чуть, чтобы привести мысли в порядок. Это нужно… Это необходимо, в конце концов!»

Конечно, он обманывал сам себя. Прекрасно знал, что выпив немного, потом выпьет ещё немного, а потом ещё, и так пока не начнёт валиться с ног. Он был из тех алкоголиков, которые пили каждый день и при этом меры не знали, абсолютно. Мерой был окончательный и бесповоротный умат. Олег прекращал лишь тогда, когда терял последние силы, вместе с остатками человеческого облика. Обо всём этом он знал и даже мог сам себе в данных грехах признаться…допустим, завтра. Но, только не сейчас.

Олег открыл холодильник, выставил на стол бутылку «Пшеничной» и банку с остатками квашеной капусты. Рядом, в ожидании, выстроились замусоленная рюмка с небольшим сколом на кромке, нисколько, впрочем, не смущавшим хозяина, и старая, ни разу не мытая от нагара, латуниевая пепельница. Окинув довольным взглядом сей натюрморт, ещё раз сказал себе: «Надо! Просто, для здоровья!», словно уговаривая собственную совесть, и наполнил рюмку почти под ободок.

— Ну, вздрогнули! — пробормотал вслух и прильнул губами к стопарику, наблюдая, как с каждым глотком уровень жидкости в опрокинутом на бок миниатюрном стаканчике, становится всё ниже.

Выпив первую рюмку, решил не закусывать — занюхал ребром ладони и сразу же налил снова. Прильнув к стопке, снова с удовольствием наблюдал как с каждым мелким глотком — а глотки были мелкими, ведь Олег получал истинное наслаждение, водка в стопке медленно уступала место пустоте. Только пустота эта показалась уже не такой, как обычно. Вместо преломленной жидкостью картинки, по всем канонам, должна была появляться нормальная — лишь мутные стенки стаканчика чуть искажали реальность. Однако, по мере того как спиртовой раствор скользил по пищеводу, картина нравилась Олегу всё меньше, а в конце и вовсе повергла в оцепенение. Пространство серело с каждым глотком, словно кто-то убрал все краски, оставив от них лишь смутные намёки, при этом, не тронув чёрный и белый, а лишь напивав их пущей контрастностью.

Олег поставил на стол рюмку и с ужасом осознал, что это вовсе не игра света, сквозь призму плохо вымытого стекла. Мир вокруг него был сер и зловеще резок в своей чёрно-белой гамме. Он взглянул на собственную ладонь, но она оставалась самого обычного цвета — слегка желтоватая, с почти оранжевым смоляным пятном курильщика на среднем и указательном пальцах.

— Привет, — прозвучало справа.

Мужчина резко обернулся, от неожиданности подпрыгнув на месте. По другую сторону небольшого круглого стола сидела падчерица, только сейчас вид её был не просто ужасающим, а напрочь лишившим Олега самой возможности ответить на приветствие.

— Привет, говорю! — повторила Леночка и помахала рукой. — А, ну да, ты же никогда воспитанием не отличался, папаша…

Олег будто сросся со стулом и, боясь дышать, ошарашено вперился взглядом в девушку. Пальцы, в буквальном смысле, вонзились в сидение и, по мере того, как нарастал страх, хватка становилась всё крепче и крепче.

— Ну, чего ты? Пьёшь опять? Не за моё здоровье, случаем? — продолжала мёртвая падчерица.

Олег ещё сильнее сжал дерево, фаланга безымянного пальца не выдержала и хрустнула. Но мужчина не обратил на это никакого внимания.

— Так чего остановился на двух? Не слышал — Бог троицу любит? Пей, давай!

Мужчина истерично замотал головой, то ли в знак протеста, то ли отказываясь верить, что всё это происходит именно с ним.

— Пей, я сказала! — буквально прогремела Лена и Олегу почудилось, будто голос донёсся сразу со всех сторон, причём, сильно искаженный, каким-то металлическим жутким эхо.

От страха ещё сильнее сжал сидение и ещё две кости не выдержали нагрузки — фаланги левого мизинца и правого среднего пальца переломились.

Хруст несколько привёл его в чувства, и проблеск разума отдал приказ подчиниться. Мужчина трясущимися руками налил рюмку и, не отрывая глаз от падчерицы, влил в себя водку.

— Молодец! — похвалила девчонка. — Ещё!

Олег повторил, в этот раз немного поперхнувшись.

— Слушай, ну чего мы играемся, а? Пендюрками вот этими! — брезгливо кивнула она на грязную надколотую стопку. — Давай лучше с горла? Чего мелочится?

Отчим снова мелко затряс головой, даже, хотел, было, закричать, но язык стал будто каменный и вместо крика изо рта вырвалось что-то вроде мычания.

— Давай! — гаркнули тысячи однотипных голосов и мужчина, сдавшись, схватил бутылку и обхватил губами горлышко.

Лишь высосав половину начал чувствовать вкус водки, но, сдавливая кашель, продолжал пить.

— Вот, вот! Молодец! Так её! — подбадривала Леночка. — Так её, родимую! Хорошо, правда? Тебе нравится? Ты об этом спрашивал, кажется, когда засунул в меня свой грязный член, а?

Олег почти допил, когда его, всё-таки, сразил кашель. Сломанные пальцы выронили бутыль, а сам он повалился на пол. Кашель же сменился мерзко клокочущими рвотными позывами.

— Что? Плохо, да? Не нравится? Придётся потерпеть! — зло улыбнулась Лена и, в мгновение ока, оказалась верхом на отчиме.

Узенькая холодная ладошка железной хваткой зажала одновременно рот и нос. Олег, выпучив глаза, попытался сбросить падчерицу, но у него ничего не вышло. Тоненькая девушка была недвижима, словно чугунная скульптура. Около полуминуты мужчина барахтался, пытаясь спастись, потом глаза его подкатились и рвотные массы заполнили бронхи.

Леночка просидела на бездыханном теле ещё с минуту, безучастно взирая, как из Олега уходит жизнь, а его лицо медленно сереет.

— Вот, Олежа, достойная смерть. Для тебя, достойная, — обратилась она к телу. — Кстати, так умерли многие известные люди. Рок-музыканты всякие… Хотя, может они тоже были такими же уродами? — вяло спросила пустоту. — Ну, ничего. Ты у них там, как раз, узнаешь. Может, подружитесь…

Глава 17. Откровенность

Чёрный БМВ описал небольшую дугу по парковке и встал на свободное место, буквально в пяти-шести метрах от входа в сравнительно небольшое трёхэтажное здание частной гостиницы, полуподвальный этаж которого занимала бильярдная. Это место пользовалось популярностью у тех, кто мог себе позволить выложить пятьдесят долларов за час игры, прежде всего потому, что в заведении редко появлялись новые люди, а «старые» друг друга поимённо давно знали. И, даже если за пределами бильярдной имелся резкий конфликт интересов между её посетителями, здесь эти моменты как-то сходили на нет. Конечно же, конкуренты продолжали тихо друг друга ненавидеть, но именно тихо. Конфликтовать в приличном, по меркам небольшого городка, заведении никто не смел, да и не хотел. Это было местом отдыха и, если можно так выразиться, нейтральной территорией. Рабочие вопросы здесь решались крайне редко, но, всё же, иногда решались. Особенно, когда продуктивности способствовала обстановка. В окружении винтажной мебели, дорогого алкоголя и успокаивающей зелени сукна, даже самый настоящий гопник по жизни, начинал чувствовать себя, хотя бы на капельку, благородным джентльменом, что иногда приводило к принятию благородных решений.

До сего дня Горбин никаких деловых вопросов в бильярдной не решал. Так совпало. Начальнику полиции нужно было с глазу на глаз побеседовать с Сардиевым, причём, побеседовать, не привлекая внимания. Сюда Горбин ходил каждую неделю, предпочтительно в пятницу или в субботу. Анвар Сардиев тоже был захож в заведение, но без системы и привязки к тому или иному дню недели. Поскольку бизнесмен являлся единоличным хозяином своего времени, то и развлекался тогда, когда сам считал нужным. А потому, ничего странного в том, что начальник городской полиции и человек бизнеса вдруг встретятся в непринужденной обстановке, на первый взгляд и не было.

— Вадим Артёмович, приехали, — констатировал водитель, не столько для того, чтобы высказать очевидность, сколько чтобы привлечь внимание задумавшегося начальника, уже несколько минут, не мигая, смотрящего в окно.

— Вижу, — спокойно ответил Горбин.

— Вадим Артёмович, вас ждать, не ждать? Забирать или сами до дома доберётесь?

— Не знаю, — признался начальник, наконец, оторвав застывший взгляд от мелкого листика, прилипшего к стеклу, — подожди. Хотя, нет, — исправился он. — Ты езжай домой, через два часа набери — я скажу забрать меня или сам доеду.

— Есть, — по-военному выразил своё согласие водитель. — Через два часа набираю.

— Ну, вот и ладушки, — начальник хлопнул водителя по плечу и вышел из машины.

На улице было светло, как днём, несмотря на то, что часы показывали почти восемь.

— Без пятнадцати, — пробубнил себе под нос Горбин, — рановато. Ну, да ладно…

Он тряхнул рукавом, и лёгкая ткань летнего пиджака скрыла дорогой швейцарский хронометр.

Войдя в бильярдную и проследовав за дальний, заказанный заранее, стол, Горбин обнаружил, что у Сардиева тоже обострённое чувство такта и тот, также, решил приехать пораньше.

— Давно здесь? — поинтересовался полицейский.

— Первый… — Анвар поднял в воздух широкий наполненный льдом стакан, в котором, меж прозрачных кубиков, переливалось от силы пятьдесят граммов виски.

— Понятно, — брякнул Горбин ничего не значащую фразу.

— Будешь? — кивнул бизнесмен на бутылку и стоящее рядом ведёрко со льдом.

— Пожалуй.

Анвар взял чистый стакан, кинул в него три кубика и налил аж на «три пальца».

— Ого! — удивился Горбин. — Ты меня, что — напоить решил?

— Не хочу по три раза в обслугу играть, — протянул ему стакан Сардиев.

— Сам же предложил…

— Это правила приличия, Вадим, просто, правила приличия…

— Интересный ты человек, Анвар, — многозначительно резюмировал полицейский начальник. — Сыграем?

— Ну, а чего же мы сюда пришли? Сыграем, конечно.

Сардиев снял загородку треугольника с шаров, повесил её на специальный деревянный крючок, на своеобразной стенке-вешалке, извлёк оттуда же два кия, протянул один из них партнёру.

— Кто разобьёт? — поинтересовался Анвар, старательно натирая мелком ударное остриё своего игрового орудия.

— Давай, я, — предложил руководитель полицейского главка.

Не дожидаясь одобрения, выставил биток, прицелился и с силой отправил его в пирамиду. Разноцветные шары разлетелись по столу, один из цельных по своему окрасу упал в угловую лузу.

— Хороший удар, — констатировал Анвар.

— Сейчас ещё лучше будет! — пообещал Горбин и оправил в лузу ещё один шар.

— Мне передали твои вводные. Вчера, — первым заговорил о деле Анвар.

— Ты сжёг бумаги? — не отвлекаясь от игры, спросил Горбин.

— Не я, но, да — сжёг, — уверил Сардиев.

— Хорошо, — кивнул Горбин и нанёс следующий удар, но, на этот раз, шар отказался катиться прямо в цель.

— Мне всё понятно: время, место, возможные обстоятельства, — не спешил вступать в игру Анвар. — Но, что с местными ментами?

— Всё хорошо с ними, — уверил Горбин. — В это время никого из смены на близлежащих улицах не будет. Там свой человек в дежурке. Он их по вызовам разошлёт.

— А если, вдруг, областных туда занесёт? Это всё-таки не твоя вотчина, это облцентр. Там много кто может вылезти.

— А чего ты хотел, Анварчик? — облокотился на кий Горбин. — Ты думал — это по «Диснейленду» прогулка? Всё может быть. И менты могут возникнуть, хотя не должны, и ОМОН, и СОБР, и чёрт лысый! Это серьёзное дело, Анварчик, и я очень рассчитываю, что ты подобрал серьёзных людей!

— Ага, особенно, дурачка этого…

— Ты про Булавина?

— А про кого ещё?

— У него роль важная, но маленькая и несложная, — попытался Горбин успокоить и Анвара и, одновременно, себя самого. — Главное — мотивация. Тебе ведь удалось его, как следует, мотивировать?

— Думаю, да.

— Думаю? Анвар, тут не думать, тут знать нужно!

Сардиев не ответил. Он, наконец, выбрал цель и отправил первый полосатый шар в лузу.

— Вадим, а тебе не жалко?

— Кого? — не понял Горбин.

— Ну, паренька этого, Булавина.

— А чего мне его жалеть? — полицейский прихлебнул виски. — Он мне не мать, не отец, не сват, не брат. Так, чего жалеть? Это расходный материал. Тебе ли этого не знать.

— А я и не знаю, — спокойно ответил Анвар.

— Ой! — скривился Горбин. — Не корчи из себя Деву Марию, а?! Думаешь, в легальное русло перетёк и всё, грешки списал? Не бывает так Анвар, не бывает! Все мы прекрасно помним, сколько твои делишки народу в девяностые, да и в нулевые перегубили. Что, забыл, как моего зама, тогда ещё начальника уголовки, щемили? Как угрожали семью положить? Не помнишь? Так я напомню, Анварчик, напомню!

— Ну, и? — Анвар невозмутимо послал ещё один шар в угловую лузу. — А мы хоть кого-нибудь тронули? Не только из ментов? Не помнишь? То-то! Угрожали, запугивали, но, заметь, никого, ни разу не замочили. Среди таких же, как мы — да, было дело. Но там, либо мы, либо они — другого не дано. У нас даже налёты бескровные были. Так, фингалы да шишки… Так что, зря ты так. И сейчас — совсем другое. Тут шибко дерзко, да и грешно…

— Чего?! — не удержался от смеха Горбин, что даже поперхнулся алкоголем. — Грешно? Ты чего, Анвар, с дуба рухнул? Тебе, кстати, пред кем грешно? Христом, Аллахом? Всё забывал спросить…

— Да, перед кем бы ни было! Грешно одинаково… Просто к этому со временем приходишь. Ты, вот, тоже, когда-нибудь, придёшь. Вот увидишь… Особенно за парня этого совестно. Он ведь понимает, что его как громоотвод используют и всё равно идёт. Как ты его так подсадил? И, кстати, от чего он в твоё поле зрения попал, всё никак в толк не возьму? Вроде, обычный мужик, ничем не примечательный…

— Ну, отчего попал — это моё дело, — уклонился Горбин, — а подсадил — это просто. Страх, Анвар, страх. Причём, страх, от которого не убежать. У нас ведь страх легитимный, всё по закону. Оттого и боятся, что правды никогда не найдут. Потому — проще рискнуть. Страх перед авантюрой не такой сильный как перед неизбежностью. На деле — может, погорит, может, нет. Если да — тюрьма. Если нет — свобода, в том числе и от страха перед избирательным, но неизбежным правосудием. Плюс — бонус в виде денег. Выбор очевиден.

— Ты же его как-то по-другому хотел направить, ведь так?

— Сначала — да. Я хотел под Игнатова копнуть. Этот дурачок, как раз, мог помочь. А теперь Игнатов в КПЗ по подозрению в убийстве, под пристальным вниманием следаков из главка, прокуратуры, СК. Тут рыпаться нельзя. С подставой не получится. Да и не нужно уже, наверное. Закроют его. Тем более, я там подкинул информации к размышлению. Хотя, Бог его знает, может и отпустят. Но, навряд ли… Это я к чему — пусть твои хлопцы дурика этого уберут потом.

— Булавина?

— Ага, — кивнул Горбин и допил оставшийся в бокале глоток.

— В смысле, «уберут»? Когда, где, да и зачем? Пусть бегает. Сын у него, всё-таки…

— Дурак ты, Анварчик. Мягкотелый дурак ты стал, — с прискорбием покачал головой начальник управления. — Он же запоёт, как соловей, если его сцапают. А он единственный на кого составят фоторобот. Так что, найдут, не сомневайся.

— Не запоёт, — не согласился Сардиев. — Я ему намекнул на семью, на сына — на всякий случай, если что не так пойдёт. Он, аж, побледнел… Он слишком сильно их любит. Больше чем себя. Я такое чувствую.

— Нет, Анварчик. Нельзя так. Чище нужно работать, чище. Так что, давай без обсуждений.

Анвар в неодобрительном презрении скривил тонкие губы и отправил в лузу ещё один шар, уже третий подряд…

* * *

Подъезжая к воротам своего двора, Анвар Сардиев уже было хотел лезть в бардачок за пультом от автоматических ворот, но, почему-то, просто остановил машину, буквально на въезде, и заглушил двигатель. Окинул взглядом свой дом, точнее ту его часть, которую можно было разглядеть. Высокий кирпичный забор загораживал обзор, но второй и третий этажи было видно.

«Вот оно, родовое гнездо Сардиевых», — подумалось ему. «Точнее, таковым оно станет, когда своей семьёй обзаведётся сын. Он будет жить с нами — места всем хватит. Он будет жить… Он и его дети — мои внуки…» Такие мысли часто посещали Анвара. И именно с лейтмотивом «родовое гнездо». Ведь, до сих пор, никакого гнезда у него не было. Лишь маленькая двушка, в которой провёл детство и юность. Потом и её не стало. На смену пришли съёмные квартиры, общежитие…

Об этом периоде своей жизни, длинною в юность и совсем уж зелёную молодость, Анвар вспоминать не любил. Не потому что было тяжело — нет! Просто, в воспоминаниях скользило всё, что угодно, кроме семьи, кроме дома. А ведь, именно этого ему так хотелось — родового гнезда. Пусть небольшого, хотя бы гнёздышка, но уютного, тёплого, пропитанного любовью и теплой нежностью родных. Ничего этого не было. Да и быть не могло, наверное… Отец Анвара, являлся таковым лишь «де юре», а «де факто» — просто спившийся дядька, который лишь в припадках пьяного умиления вспоминал — пацанёнок, что шарится рядом, есть плоть и кровь от него самого.

Несмотря на недостаток воспитания, Анвар вырос умным парнем и впоследствии стал довольно мудрым мужчиной. Достаточно мудрым, чтобы никогда не осуждать своего отца за сделанное или не сделанное. Просто уже давно пришёл к одному выводу — его собственному сыну не должно быть за него стыдно. Никогда, ни при каких обстоятельствах. А для этого, в первую очередь, нужно тепло. Простое, человеческое — этого мало. Нужно семейное… А для семейного тепла непременно требуется гнездо. Оно может быть крохотным, но уютным. Но у Анвара имелись средства, чтобы сделать трёхэтажное, с садом, гаражом на четыре машины, беседками — всем тем, что делает жизнь человека в своих четырёх стенах чуточку счастливее, чем без оного. И это была не дань моде, на бахвальство богатством. На то, что подумают другие, Анвару было, как раз, наплевать. Просто, он искренне хотел, чтобы семья множилась, и места хватило всем. Чтобы сыну было комфортно и хорошо, чтобы он никогда не решил сбежать от собственного отца, как в свои семнадцать сам Анвар.

Но выстроенный дом и внимание своим домашним — лишь часть тех постулатов, которые Сардиев сам себе определил. Не жена, не сын, никогда не должны были в нём сомневаться. И, самое главное — он не должен был. Не мог, ведь сомнения в правильности выбранного пути, неминуемо пожирали душу, словно паразиты, поселившиеся в чреве и стремящиеся прогрызть себе дорогу в большой и мрачный мир таких же паразитов, коими, по сути, является большая часть современного люда.

Потому, даже принимая тяжёлые решения, Анвар старался не идти на сделку с собственной совестью. А если уж не получалось, то, как минимум, не оставить эту самую совесть в накладе. Иногда сам усмехался своим мыслям, при его-то прошлом, да и настоящем тоже… И, тем не менее, даже в таком мироустройстве, что он возвел вокруг себя, ему, казалось, удаётся жить по совести. Не по закону. Только по совести и то, периодически подвергая её различного рода мутациям.

Что же касалось писанного права, то Анвар в него не верил никогда. На бумаге закон был. В жизни — нет. Ещё никогда за свой век Сардиев не видел торжества правосудия. Посадить мелкого воришку — всегда «пожалуйста»! Замахнуться на всём известный наркотрафик или коррупционную схему — Боже упаси, зачем? Стабильный доход, все довольны… Избирательность правосудия равносильна отсутствию такового — вот во что верил Анвар. А потому, мутировавшая совесть оставалась единственным мерилом. Другого не знал, и знать не хотел. И, как раз сейчас, глядя на свой дом, где на втором этаже, скорее всего, сидит у монитора его шестнадцатилетний сын, Анвару очень не хотелось делать того, за что родным может быть потом стыдно.

Сардиев достал тоненькую коричневую сигарету, припустил стекло и закурил. Выпустив несколько кудлатых струек в ночную вязкую мглу, взял в руку телефон и долго смотрел на экран, затем снова положил на торпеду. Сделав ещё затяжку, снова взял и опять положил. В конце концов, докурив сигарету, Анвар невнятно пробурчал что-то себе под нос и, схватив мобильник, быстро найдя нужный номер, нажал вызов, откинулся в водительском кресле, опустив спинку и закрыв глаза.

— Алло, — раздался неуверенный мужской голос на другом конце линии.

— Привет Коля, это Анвар.

— Привет, — коротко ответил Булавин, и между собеседниками повисло тягучее неловкое молчание. — Какие-то коррективы? — наконец спросил Николай. — Мне ваш человек всё объяснил, мы всё проработали, на место ездили…

— Я знаю, Коля, знаю, — прервал его отчёт Анвар. — Я не за этим звоню…

— А зачем? — раздалось, после непродолжительной паузы.

— Не знаю, даже, — признался Сардиев, — просто, поговорить.

— Мы, вроде, не кумовья, чтоб просто так трепаться, — резко, но, в то же время, с некоторой мягкостью в голосе высказал свои соображения Булавин.

— А нужно быть кумовьями, пренепременно и обязательно?

— Да, нет, наверное. Так, чего вы хотели?

— Хотел узнать тебя получше.

— Зачем? — искренне удивился Николай.

— Просто хотел и всё тут…

— А-а-а… — Булавин невнятным мычанием выразил сочувственное осознание момента и снова повесил паузу.

— Кем ты работаешь? — первым прервал тишину Анвар.

— Водителем. Ну, по магазинам товар с базы развожу, — уточнил Николай, прекрасно понимая, что это никакой тайной не является.

— Нормально платят?

— На жизнь хватает, — уклонился Булавин.

— Понятно… А зачем тебе понадобились деньги? Зачем ты ко мне пришёл?

— Анвар, — вздохнул Булавин, — я же тебе говорил — это моё дело.

— Да, ладно тебе! — почти простонал Сардиев. — Хорош в шпиона играть! Менты прижали?

— Какая разница! — не сдавался Николай.

— «Какая разница, какая разница!» — кривляясь, закудахтал в трубку Сардиев. — Не ломай комедию. Я всё знаю.

— Ну и на хрена тогда этот допрос? — через паузу нашёлся, наконец, Булавин.

— Рассчитывал на твою откровенность…

— Просчитался.

— Просчитался, — согласился Сардиев.

— И чего теперь? Не будет дела?

— Ну, это тебе решать.

— В смысле? — не понял Николай.

— В отличие от тебя, я хочу быть откровенным. Тот, кому ты должен был принести деньги — в СИЗО. Хотя, честно тебе скажу, Игнатов про деньги ничего никогда не слышал. Да и не стал бы вымогать ни у кого. Уж поверь, я его знаю…

— Я так и думал, — ничуть не смутился Булавин.

— Так какого хрена ты тогда в задницу эту полез? — решил Анвар, хотя бы для себя расставить все точки над «и».

— А какая разница? Не Игнатов, так начальник, не начальник, так ещё кто… Ты же их знаешь, у тебя-то опыта общения с ними побольше моего. Не будет бабок — присяду. Причём, надолго.

— Да, присядешь… — почти про себя согласился Анвар.

— Больше ничего? — как ни в чём не бывало, продолжил Булавин.

— Да так… — замялся Сардиев. — Как семья?

— А вот это, точно, не твоё дело! — с полуоборота завёлся Николай.

— Да ладно тебе! У тебя ведь сын, правда. У меня тоже, только старше.

— И, что с того?

— Не расстраивай его. Он всё поймёт. Просто дай ему время и объясни, растолкуй потом. Только сам. Иначе другие много чего наговорят. Уж поверь…

— Я не понимаю о чём ты. Но прошу — больше ни слова о моей семье!

— Хорошо, хорошо, — сдался Анвар. — Вы же всё обсудили с моим человеком?

— Всё.

— Ты ведь по определенному маршруту уходить должен, и там, за три квартала, в машинку к человечку прыгнуть, так?

— Так.

— Так вот — там ремонт затеяли на дороге. Лучше уходи вниз, к вокзалу, куда-нибудь…

— «Куда-нибудь?» — выразил Николай до глубины души поразившее его удивление. — «Куда-нибудь?» А как же четкий план, маршрут отхода, улицы без ментов и по которым приедут менты? Я не понимаю…

— И не надо понимать, — вздохнул Сардиев. — С того момента, как ты взорвёшь эту чёртову машину, все вокруг станут тебе врагами, включая твоих же подельников. Не доверяй никому, кроме близких.

— Я… Я не понимаю, — продолжал негодовать Булавин.

— Назад пути у тебя теперь нет. Но, я тебе советую играть по своим правилам, потому что, по чужим ты проиграешь. Хватай мешок, кидай «пакет» и вали подальше. Денег на первое время тебе должно хватить…

Между собеседниками снова старым скрипучим мостом провисло молчание. Сардиев достал ещё одну сигарету и снова закурил. Очевидно, Николай сделал то же самое — Анвар услышал в трубке характерное чириканье зажигалки.

— Анвар, — нарушил тишину Булавин, — можно вопрос?

— Валяй.

— Зачем ты мне всё это говоришь?

— Это лишь совет. Следовать ему или нет — твоё дело.

— Но, ведь «всё это», как раз твоё дело, твой налёт?!

— Господи, — скривился Анвар и наплевательски махнул рукой. — Не моё, если честно. Я тут, вроде как, менеджер по персоналу. Мне эта «операция Ы» — как собаке пятая нога сдалась.

— Тогда — зачем всё это?

— Не задавай вопросов, на которые я не смогу дать тебе откровенных ответов, — посоветовал Сардиев.

— Ну, пока ты мне ни на один из вопросов не ответил, — заметил Булавин, — Так, зачем ты мне всё это рассказываешь, советы даёшь? Или это тоже из оперы «не спрашивай».

— Ну, почему же. Тут я могу ответить.

— Ну, и?

— Эх… — тяжело выдохнул Анвар облако сизого дыма. — Ты же, наверное, в курсе — на мне грехов много.

— В курсе.

— Так вот, мне за них не стыдно.

— И причём тут я и наш разговор?

— Потому, что мне не хочется, чтобы новый грех поменял положение дел. Я не хочу стыдится. Самого себя стыдится. Понимаешь?

— У нас пол страны не стыдится ничего и не перед кем, тем более перед собой…

— А я, вот, стыжусь. Представляешь?

— Бывает.

— Да, уж, бывает. Удачи тебе, Булавин.

— И тебе, Сардиев. Спасибо за откровенность, если это, действительно, откровенность, а не очередная разводка.

— То, что ты усомнился в моих словах — даёт надежду на то, что ты не так уж безнадёжен, — усмехнулся Анвар и, с ещё более тяжелым сердцем, чем до этого, повесил трубку.

Глава 18. Братский налёт

Дисплей, отображающий ход электронной очереди, мигнул и высветил в хвосте таблицы новое значение — А-251. Пожилой мужчина, сидящий рядом с Николаем, улыбнулся, в очередной раз взглянул в свой талончик, и его губы расплылись ещё шире. На прямоугольничке чека, неплотно сжимаемого в сухой морщинистой руке, было выбито А-254 — ещё три человека и настанет очередь обладателя данного билета. Булавин взглянул на мужчину и понимающе улыбнулся. Он тоже сжимал в руке свой талон, только очередь его номера уже давно прошла. Просто ждал. Николай не знал, как себя вести, дабы быть максимально неприметным и привлекать как можно меньше внимания. Потому просто сидел в очереди, как и все. Однако, сейчас его бездействие, само по себе, уже начало становиться подозрительным. По крайней мере, ему самому так казалось. Ведь, все свои дела в банке уже успели решить те, кто пришёл позже него.

Люди сменяли друг друга на узких диванчиках и скамейках, а он всё сидел и это было ненормально. А всё, что не нормально — априори, подозрительно. Хотя, конечно, Николай зря себя накручивал. По большому счёту, всем было на него наплевать. Ведь у всех свои дела, свои заботы и до какого-то незнакомца никому никакого интереса нет. Вот она, прелесть современного общества — всем на всех плевать. При таком устое складывается идеальная среда для желающего стать невидимкой. Механизм отлажен и работает последние двадцать пять лет на вечном двигателе, именуемом человеческим безразличием. Каждый, в погоне за деньгами, либо в угоду иного вида алчности или простому желанию выжить, несётся вперёд, ничего и никого не замечая. Но, бывают и осечки. Песок человеческих чувств, который ещё не до конца вымыл поток капиталистической жижи, проходящий сквозь каждого и уносящий истинное, оставляя на его месте лишь многонулёвые ценники, иногда попадает в шестерни и те останавливаются. Вот и сейчас, молоденькая девица, то и дело поглядывающая на Николая из своего окошка, вышла на перерыв и, вместо того, чтобы упорхнуть в подсобку на коротенький обед, присела рядом. Булавин мельком глянул на девушку, дежурно улыбнулся и отвернулся, уставившись на экран электронной очереди.

— Здравствуйте, — первой обратилась она. — Вы очереди своей ждёте?

Николай повертел головой и, не найдя иного адресата обращения, утвердительно кивнул.

— Вы уже так долго сидите, — озвучила она свои наблюдения, — может вы пропустили? Тогда возьмите ещё талончик. А то, вы так до вечера просидите здесь.

— Нет, спасибо, всё нормально, — отмахнулся Булавин, впрочем, сделав это вполне дружелюбно. — Я слежу, — кивнул он на экран, — не было ещё.

— Да, быть такого не может! — мягко запротестовала девчонка. — Очередь небольшая, больше пятнадцати минут никто не задерживается. Можно, я посмотрю?

Она, не дожидаясь ответа, взяла талон. Николай не успел среагировать и сжать бумажку в кулак. Обычно с реакцией у него было всё в порядке. Просто сейчас мысли метались в голове, словно шальные и Булавин просто не знал, что делать дальше. Не обращать на себя внимание у него не вышло. Чего нужно было девице — тоже не понимал. Может, простого флирта? Он нравился женщинам, так что — вполне возможно. Правда, девчонка была лет на десять моложе. Но, сейчас многих интересуют мужчины постарше… Или она просто решила помочь? Этого Булавин не знал, а потому, просто сидел, будто в глубочайшем ступоре. Хотя, почему, будто?

— Ну, вот же! — щелкнула девушка по талону ухоженным ноготком — C 232! А сейчас уже, вон, — кивнула она на табло, — уже 260-й идёт! Так что, пропустили вы свою очередь!

— И, что делать?

— Возьмите новый! — улыбнулась девчонка. — А, вы меня не узнали?

— Нет, — повертел головой Николай.

— Вы с моим папой работали. Я — Маша, — указала она на бейджик. — Маша Нисифорова!

— Ах, да, — промямлил Булавин, — конечно. Помню, помню, — сказал он то, что, очевидно, хотела услышать девушка, однако, смотрел уже сквозь неё. Внимание приковали вошедшие в банк люди в форме — инкассаторы.

Николай трепетно ждал и почти обморочно боялся этого мига. Однако, теперь уже было всё равно — дороги назад не оставалось. Его лишили выбора. Почти лишили… Конечно, он мог послать всё к чёртовой матери. Но на это уже не было сил. Просто хотел, чтобы все отстали, раз и навсегда. Конечно, то, что должно было сделать, отнюдь, не способствовало такой простой и незатейливой мечте. И, все же, это давало шанс. Возможно, один из тысячи… О других вариантах Николай не думал. Просто потому, что время на раздумье уже давно вышло. Осталось лишь для действий. Оно уже наступало. Вот-вот и нужно будет выйти вслед за инкассаторами. Сделать то, после чего заварится такая каша, которую уже не расхлебать. Понимание этого, почему-то веселило.

Влезть по уши в дерьмо — перспектива, конечно, та ещё… Но была какая-то животная уверенность — лишь запятнав себя сможет отвести удар от близких. Если же не сделает то, на что, с дуру, подписался — продажные блюстители закона, коих в России справедливо опасаются гораздо больше, чем бандитов, превратят жизнь всей его семьи в ад. Это Николай отчетливо понимал, в отличие от того, как распрощаться с дочерью старого знакомого, которая его узнала и за какие-то мгновения до мига «икс» приковала к нему свой ясный голубоглазый взор. Этот взгляд давал стопроцентную гарантию того, что остаток жизни Булавин проведёт за решёткой, откликаясь на присвоенный ему порядковый номер.

Инкассаторы прошли мимо. Николай на силу расфокусировал взор. Повзрослевшая дочурка старого, но не очень близкого знакомого, поплыла, превращаясь в бесформенное пятно, а широкие спины охранников чужих денег, удаляющихся в недосягаемые простым посетителям кабинеты, стали чёткими до рези в глазах. Булавин почувствовал, как всё его нутро начинает потряхивать, словно под разрядами несильного тока. Постыдная и неконтролируемая дрожь начала медленно переползать в конечности. Ещё немного и девушка заметит неладное. «Чертова девка!» — ругался про себя Булавин. «Чёртов Горбин, чёртов Сардиев, чёртова жизнь!» Николай почувствовал, как, сама по себе, начинает подергиваться левая нога. «Всё!» — сказал он себе, — «сейчас».

— Маша, я, наверное, в следующий раз зайду. Дела, — прервал он щебетание девицы, которое, в полном объёме, проходило мимо ушей. — Папе привет передавай.

Он натужно улыбнулся и на негнущихся ногах, как можно быстрее, но стараясь не переходить на бег, пошёл к выходу. Оказавшись на улице, Булавин запустил руку в чёрную барсетку, нащупал на продолговатом свёртке выпуклость кнопки. «На месте, сволочь…» Он ещё раз обернулся на двери банковского отделения, нервно подмигнув в камеру видеонаблюдения.

Ещё когда в первый раз он, со своими будущими подельниками — двумя неразговорчивыми кавказцами, прибыл для ознакомления с местом, то отметил, что на площадке у банка практически нет слепых зон. Камерами простреливалось всё пространство в радиусе тридцати метров от входа. Тогда-то он и понял, для чего Сардиеву нужен был «левый» человек, точнее не человек — «козёл отпущения», тот на ком сойдутся стрелки. Ну, что ж, если так легли карты — «козлом» станет он. Но, никто не обещал, что этот самый «козёл» пойдёт на заклание своими собственными копытцами.

Булавин закурил. Желтый язычок, нехотя лизнувший сигарету, долго не хотел показываться на свет — зажигалка, терзаемая мокрыми пальцами, решительно не желала давать искру. Времени хватило на четыре глубокие затяжки — слишком мало, чтобы привести скачущие мысли обратно в стойла. Потом появились они…

Двое инкассаторов вышли на улицу и уверенным шагом проследовали к своей бронированной машине. Первый — коренастый, лет тридцати, при ходьбе слегка задевал пальцами коробку «Кедра». Руки его были свободны, а глаза цепки к деталям и, то и дело, стреляли по сторонам. Второй — высокий детина. Нёс в руке небольшой плотный мешок и не проявлял никаких признаков человека, обученного охранять чужие деньги. Походка была какой-то безалаберной, взгляд, вместо того, чтобы оценивать обстановку, прилип к попке удаляющейся молоденькой девицы. В общем, «охранник так себе» — подумал Николай, но от этого положение дел лучше не становилось. Первый, с цепким взглядом и пистолетом-пулемётом, легко расправится с ним — к гадалке не ходи.

То, что инкассаторов было двое — уже не укладывалось в план. Обычно, как заверяли кавказцы, за деньгами ходил лишь один, второй оставался в машине с водителем. Почему всё было иначе сейчас — Николай не знал, равно, как и то, что делать дальше. Ведь, при таком раскладе просто швырнуть свёрток в машину, до того как закроется дверь — у него не получится. Просто потому, что ему не дадут приблизиться на достаточное расстояние, для стопроцентно точного броска, то есть, до пары метров. Если бы микроавтобус распахивал своё нутро полностью — это можно было бы сделать чуть ли не с другой стороны улицы. Однако, дверь открывалась ровно настолько — насколько нужно было, чтобы внутрь пролез человек, и то, всего на пару секунд. Так что, расстояние играло решающую роль.

Булавин тысячу раз прокручивал в голове сценарий своего налёта, но сейчас всё оказалось по-другому. Вместо героя из фильмов Гая Ричи, в паре десятков метров от бронированного автомобиля стоял простой русский парень, с пытающимся выпрыгнуть из груди сердцем, неконтролируемо трясущимися ладонями и барсеткой, с самодельной термейтовой бомбой, способной выжечь до тла всё содержимое микроавтобуса.

Инкассаторы прошли мимо, коренастый смерил взглядом, будто скукожившегося в наркотической ломке Николая и, не углядев в нем угрозы, проследовал дальше, а за ним и «дубина» с мешком. В корпус бронированного микроавтобуса последовало два удара костяшкой пальца, который чувствовал себя на курке «Кедра», как в мягкой постели. Дверь отъехала в сторону, а Булавин так и остался на месте, словно вкопанный.

«Сейчас или никогда» — билось в голове, обезумевшей от отчаяния птицей. «Подойти, окликнуть — будет пауза, секунды три. Этого хватит, чтобы совершить бросок. Или не хватит? Даже если хватит — что потом? Бежать? Смертельная очередь из «Кедра» догонит. Обязательно догонит. Чёрт! Что делать? Что делать?!»

Мысли, одна не утешительней другой, бурлили в голове, а тем временем ватные ноги сами, будто повинуясь чьему-то приказу, понесли к бронированной машине. Шаг, ещё шаг, ещё… Расстояние сокращалось, а ни одной четкой схемы действий не вырисовывалось. Да и могло ли? Мозг Николая стал, чем-то вроде котла, в котором пропитывались соком друг друга несовместимые ингредиенты, такие как злоба, нерешительность, адреналиновое безумие, жалось к ни в чём неповинным охранникам и страх… Страх был такой силы, что Булавин, если бы мог думать в те минуты хоть о чем-то конкретном, то, непременно, удивился бы, как ноги смеряют метр за метром, вместо того чтобы безвольно подкоситься, согнуться в коленях и прижаться к груди, сделав его похожим на невинный зародыш.

Расстояние сокращалось. Инкассаторы же почти пришли в свою точку «Б». Вот, вместо традиционного «кто там?», после стука в бронированную шкуру микроавтобуса, дверь отъезжает в сторону. В утробе автомобиля сидит ещё один охранник. Плотный, вальяжный, на коленях тоже пистолет-пулемёт. «Вот она — смерть» — в очередной раз пронеслось в голове Николая. «Три противника, не считая водителя, два ствола, а может и больше. И момент криминального откровения уже наступил. Может они в секунду запрыгнут в кузов и не оставят шанса? Ведь, это будет обстоятельством непреодолимой силы! Может тогда мне простят?» — пришла вдруг хилая надежда и сразу же развеялась, как последняя затяжка лёгкой сигареты. «Хрен там! Никто мне ничего не простит! Меня просто убьют! Или посадят. Или убьют меня и мою семью, Витюшу… Нет уж! Хрен вам всем на рыло!»

— Упффх, — фыркнул Николай, вместо призывного «Эй!»

От страха во рту пересохло, а язык прилип к нёбу. И, тем не менее, инкассаторы обратили на него внимание. Правда, вниманием это назватьможно было с большой натяжкой. Лишь боец, что шёл из банка впереди своего товарища несущего мешок, оглянулся, скорее непонимающе, нежели оценивающе обстановку и выискивая опасность, но уже через мгновение принялся загружаться в микроавтобус.

Николай пытался выдавить из себя хоть звук, но не мог. Всё нутро тряслось, словно каждый орган подключили к мощному аккумулятору. Сердце, желудок, лёгкие — всё трясло, но не в едином ритме, а в разнобой. На глазах выступили слёзы отчаяния, застилая взор. «Эй, мать вашу! Э-э-э-э-э-э-э-эй!» — кричал у себя в голове Николай, но не мог вымолвить вслух ни слова.

И, вдруг, пришла мысль о другом пути — надавить кнопку детонатора, обнять покрепче барсетку и уйти из этого мира, унеся с собой все невзгоды, подальше от родных и близких. «Да! Да, мать вашу! Так я и сделаю!» — безмолвно ликовал Николай. «Это и есть моя альтернатива! Такого вы не ждали, суки?! А я весь такой внезапный!»

— Нет! — вдруг отчётливо прозвучал в голове уже чужой голос. — Я с тобой, брат! Делай то, что должно! Я с тобой! Помни это!

Николай не успел осмыслить нежданно и неизвестно откуда возникший в его воспалённом и скованном страхом сознании голос, как в барсетке еле слышно пискнуло.

— У нас всего несколько секунд, — сообщил голос, — давай, брат.

Николай судорожно, негнущимися пальцами распахнул сумочку, с ужасом убедился, что огонёк индикатора, возвещающего о взводе безумно короткого таймера, задорно мигает. Замыленный взгляд стрельнул в микроавтобус. Инкассаторы загрузились в полном составе, а бронированная дверь уже вовсю плыла по направляющим.

— Нет, уже слишком поздно! — молча взмолился Николай.

— Ничего ещё не поздно! Вперёд! — жестко приказал голос и младший брат побежал.

До автомобиля оставалось всего несколько метров, но ему казалось, что расстояние вместо того, чтобы сокращаться, с каждым шагом только увеличивается. Шаг, ещё, переход на бег и…дверь закрывается полностью.

— Всё, — первое, что получилось сказать вслух.

— Не всё! — снова не согласился голос, и дверь снова открылась.

Один из инкассаторов чертыхается и отодвигает бронированную стену в сторону, чтобы дать ей разгон, дабы, хотя бы со второго раза, захлопнуть, как следует.

— Давай! Давай, придурок! — снова скомандовал голос, и Николай, словно не своей рукой, бросил барсетку, одновременно столкнувшись взглядом с инкассатором.

Небольшая кубовидная сумочка улетела за спину бойцу, остальные недоуменно проводили её взглядом.

— В сторону! — уже не просто командовал, а истошно кричал в голове такой знакомый голос.

Одновременно Николая будто кто-то толкнул и ватные ноги, наконец, подогнулись.

— Не бойся, брат! Сдюжим! — снова раздалось в голове за секунду до взрыва.

Как именно это было — Николай не видел. Сознание погасло и включилось снова, когда он уже бежал, не разбирая дороги, вниз по одной из узких и вечно грязных улочек, в сторону железнодорожного вокзала. Руку тяготил опалённый и довольно тяжёлый мешок с неразборчивым номером.

— Вот, видишь?! — снова раздалось в безумной, от переизбытка адреналина, голове Николая, — А ты говорил — всё. Мы с тобой ещё повоюем! — ободряюще возвестил голос.

— Я спятил? — спросил про себя Николай.

— Откуда мне знать? — усмехнулся голос.

— Кто ты? Чёрт тебя дери, кто? — взмолился Николай.

— А ты меня не узнаёшь? — неуверенно спросил голос.

— Нет. Нет, чёрт тебя дери! — чуть не плакал, внутри собственной головы, Николай.

— Хм… — усмехнулся голос, — богатым, значит, буду. Хотя…мне уже поздно, брат.

— Брат?

— Ну, а кто? Кому ты, на хрен, ещё нужен…

* * *

Сергей бежал рядом с братом, и ему казалось, что душу переполняют те же самые чувства. Страх, растерянность и потерянность, дикое желание замотаться в непроницаемый кокон, который сокроет от всех напастей, и зажмуриться крепко-крепко. Тогда станет совсем хорошо… Тогда будет, как в детстве, когда мама заворачивала в тёплое верблюжье одеяло, целовала в висок и тепло, так естественно улыбалась. В те моменты детское сознание окутывало постулативное понимание — всё будет хорошо. Вот и сейчас, казалось, ещё немного — нужно только найти укромный угол и затаиться вместе с братом. Прижаться лоб ко лбу и с истерической улыбкой прокричать в лицо друг другу: «Мы это сделали! Мы всех сделали!» И тогда придёт тот самый миг. Такой уютный, такой мягкий, окутывающий теплом и покоем. Но, это всё только казалось. Какой покой? От какого беспокойства? Кто мог причинить ему вред? Кто мог нагнать и заставить ответить за содеянное? Или, может, даже убить? Мёртвому не должно быть тепло и мягко. Мёртвому не должно быть страшно.

«Не должно — и не страшно», — понимал Сергей, но, вместе с тем, отказывался это признавать. Ведь сейчас, когда его, как и бегущего рядом живого и родного человека, переполняли настоящие чувства — он сам ощущал себя ещё не окончательно переступившим незримую, но беспощадную черту между мирами. Будто одна нога ещё на той земле, где есть лето, есть весна, зима тоже есть, а ещё есть снег… Сергею хотелось поверить в то, что можно сделать шаг назад. Что серое марево вечной мёртвой осени не будет столь жадным и отпустит случайно забредшего на её земли путника. Ему хотелось поверить, но не получалось. А потому, он просто наслаждался этими моментами, когда, несмотря ни на что, был больше жив, чем мёртв. Он находился там, где должен был бы находиться при жизни — рядом с близким, в трудный час. Сергей понимал, что это ненадолго. Пройдёт запредельный адреналиновый всплеск, меняющий и затуманивающий сознание настолько, что грань меж тонкими материями стирается, будто ластиком — и он снова станет для брата лишь воспоминанием.

Но шок ещё не прошёл. А значит, оставалось время немного побыть почти живым.

— Направо! — гаркнул он в самое ухо, почти потерявшему связь с реальностью, брату.

Николай ничего не стал спрашивать и, с небольшим заносом, пропахав кроссовками край придорожной клумбы, свернул в узкий проулок. «Чёрт! Куда дальше?» — услышал Сергей начинающуюся, точнее продолжающуюся внутри головы его младшего брата, истерику.

— Ещё два квартала, потом сворачивай вниз. Потом — снова направо и, в районе моста через железную дорогу, огибай вокзал справа.

— Там бетонный забор! — мысленно запротестовал брат.

— Ему сто лет в обед! Там дыр полно, поверь…

— А что потом?

— Потом вверх от реки, на Север. Сядешь на автобус — либо прямой, либо на автовокзале пересядешь.

— Вверх? Там же рядом областной главк!

— Ну и что? — усмехнулся Сергей в голове у Николая. — Думаешь, они в окрестностях управления будут налётчиков искать?

Николай остановился и припал спиной к кирпичному забору одного из, тянущихся вдоль узкой улочки на всём её протяжении, частных домов. Он тяжело дышал и еле сдерживался, чтобы не захлебнуться утробным, выворачивающим наизнанку кашлем. Марафон — не самое лучшее занятие для заядлого курильщика.

— Не останавливайся! — посоветовал Сергей и положил невидимую для Николая руку ему на плечо. — Не беги, просто иди и всё. Но, не останавливайся.

— Я схожу с ума, схожу с ума! Господи! — взмолился Николай и сполз вниз по забору. — Господи, прости меня. Господи…

— Причём тут Господь? — оборвал его Сергей. — Ты живёшь сам! И решаешь сам! Всё сам! Понимаешь?

— Нет! Я тебя не слышу! Тебя нет! Это бред! Лишь бред… Это кара за мои прегрешения. За тех парней горящих в машине…

Одновременно со сказанным, к Николаю вернулся автоматически выброшенный из памяти эпизод. Бросок бомбы, непонимающие взгляды инкассаторов, неведомая сила, подкосившая ноги и толкнувшая вбок, взрыв… Короткий, не очень громкий, но безумно яркий, разрезавший в нескольких местах кузов бронированной машины и вышвыривающий из микроавтобуса плотные, небольшие, но тяжёлые мешки… А ещё тело, того самого, сосредоточенного инкассатора с «Кедром», болтающимся на уровне пояса.

Картинка была столь чёткой и беспощадно сочной. Молодой, наверное, младше самого Николая, сильный пружинистый парень падает без чувств на асфальт, словно тряпичная кукла. Руки и ноги неестественно шлёпают о твердь мокрыми толстыми верёвками. Голова на безвольной шее таранит бордюр и даёт звонкую продолговатую трещину, аккурат, посреди макушки, будто спелый арбуз от первого укола нещадного кухонного ножа. Удивительно, но на землю не льётся кровь. А может, он просто не дождался? Ведь, та же неведомая сила, что толкнула в сторону за секунду до взрыва, теперь тащила вверх и будто подбадривала, мол — «Давай! Поднимайся, ты сможешь!»

И он смог. Смог оторвать взгляд от распластавшегося в неестественной позе инкассатора, и не задерживать его на двух других — впечатанных в углы машины, обгоревших, красно-чёрных… Смог схватить мешок. Сначала один, потом бросить его и взять другой подгоревший, с одного бока чуть дымящийся — тот, к которому потянула сила. Смог бежать. Бежать, не разбирая дороги, и слышать этот голос, говорить с ним. Говорить с братом…

— Бред. Это всё бред! — повторял себе налётчик. — Бред и кара…

— Нет, брат мой. Это не бред. Это жизнь, — говорил Сергей прямо в лицо брату, сидя на корточках, напротив сжавшегося в комок Николая. — Это яркая и сочная жизнь, брат. У тебя неприятности, но это лишь очередной поворот. Вот и всё!

— Поворот? — дрожь внезапно прекратилась, и в безумном взгляде появились проблески разума, в которых, впрочем, читалось отчаяние и безысходность. — Поворот на пути куда?

— Ты задаёшь неправильные вопросы, брат. Путь — он сам по себе. У него есть начало, но есть ли конец — лично я так и не понял, пока… Но твой путь пока лежит по живым землям и это самое главное! Просто иди по нему. И, знай, цена страху и сомнениям — ноль! Люди понимают это слишком поздно. Собственно, тогда, когда это знание уже ничем не может пригодиться.

— Что теперь будет? — смотрел в пустоту Николай, но Сергею казалось, что брат глядит ему прямо в глаза.

— Жизнь. Не самая спокойная, но жизнь!

— Ведь, это из-за тебя, брат. Если это, конечно ты, а не моё сумасшествие.

— Я знаю. Но, ведь, разве не живые заварили эту кашу?

— Живые, — безучастно согласился Николай.

— Вот, то-то и оно. Я — лишь повод. И, прости меня за это, хорошо?

— Ладно, — пожал Николай плечами. — Люди… Они же там сгорели. Всё по откос пошло.

— Но и под откосом можно жить, — заметил Сергей, — особенно с деньгами.

— Да, уж, — горько усмехнулся Николай, — сколько здесь, кстати? — хлопнул он, по уже успевшему чуть остыть чернобокому мешку.

Однако ответа не последовало, хотя Сергей всё ещё был рядом. Сознание вернулось, адреналиновое безумие отступало, а мир снова обретал для братьев привычные границы.

— Ну, вот и всё брат, — с сожалением вздохнул старший. — Теперь — давай сам. У тебя всё получится. Я буду рядом…

Глава 19. По обе стороны смерти

Сергей видел всё. От и до… Видел то, чего не хотел… Желал бы забыть, а ещё лучше — вычеркнуть последний абзац чужой повести или даже вырвать с корнем последнюю главу. Пусть её не будет, путь ничего не будет! Путь воцарится пустота… Она, наверное, всё же лучше этого. Но он видел всё… Почти успел обрадоваться, когда его младший брат уже занёс ногу над ступенькой междугороднего автобуса, должного увезти от всех перипетий, туда, куда он отправил своих самых родных. Но ступня Николая Булавина так и не коснулась тверди его личного «ковчега». Она, на какое-то мгновение, зависла в воздухе, а после, как-то неловко, зацепилась о бортик и подкосилась. Брат упал. Люди вокруг сначала не поняли, что случилось. Выходное пулевое отверстие было, аккурат, на том месте, где ещё секунду назад находился глаз. Ворчащей толпе потребовалось ещё несколько мгновений, чтобы их недовольство неловкостью молодого мужчины перевоплотилось в панический ужас.

Никто и не заметил, откуда прилетела пуля. Просто какой-то парень прошёл мимо другого парня. А потом один упал. Никто из живых ничего не увидел… Сергей же видел всё. Ещё когда Николай внезапно принял решение срочно бежать подальше от родного города, сначала туда, где схоронились его жена и сын, а потом ещё дальше, желательно на Север, Сергей подумал о том, что на вокзале могут быть выставлены усиленные наряды полиции. Однако, он оказался прав только наполовину. Незадачливого налётчика, действительно, ждали, только не полицейские и не с целью задержания. Чем ближе Николай приближался к вокзалу, тем явственнее Сергей чувствовал холод того, иного мира. Не спасало даже тепло, шедшее от брата. Оно будто растворялось в нарастающей промозглости смерти. А когда Коля купил билет и подходил к своему автобусу — стал, словно тот незадачливый школьный плотник, что в тумане покидал непонятное «откуда» идя в неведомое «куда»…

Когда шедший мимо ничем не примечательный кавказский паренёк, в мгновении ока достал увенчанный глушителем пистолет, нажал на курок и, так же молниеносно, спрятал оружие под ветровку, Сергей перестал чувствовать тепло, а в глазах стало белеть. Яркий, чуть размытый образ Николая потускнел и через несколько мгновений вовсе утратил цвета. Лишь кровь, сначала заполнившая глазницу младшего братишки, а потом, переполнив её, жутким водопадом устремившаяся к земле, где уже натекло озерцо из пробитого пулей затылка, оставалась тёмно красной и такой живой.

Сергей присел на корточки рядом с телом. Он не знал, что нужно делать, говорить и даже думать. Просто сидел, а вокруг, в истерике и панике, носились люди. Кто трясся в автобусе, будто перепуганные птицы в своей клетке, кто на остановке, стараясь обогнуть тело по, насколько это возможно, широкой дуге. Сергей смотрел в изуродованное лицо, а оно становилось всё белее и белее. Вскоре он понял, что не только лицо — всё вокруг стало грязно белым и неприятным, склизко-влажным.

Это был туман. Но не такой, к какому он привык по эту сторону смерти. Другой. Словно прокисший, с примесью эманаций страха, боли, бессилия. Он застилал взор, лез за ворот и в ноздри, навязчиво пытался просочиться внутрь. Сергей, несмотря на отвратительное марево, попытался нащупать тело и не смог. Он шарил руками по земле, но не натыкался ни на что, кроме мелких камушков, что автомобили ежеминутно выбивают из асфальта. Поднялся на ноги, вытянул вперёд руки и пошёл сквозь дымку.

Он не боялся. Ему-то чего бояться? Чего, спрашивается? Была растерянность. Он находился далеко от дома, за пределами города, который мёртвые не могли покинуть. Но он смог. Он следовал за братом, и его тепло дало разорвать незримую привязь. А вот теперь этого тепла нестало и Сергей брёл без каких-либо ориентиров, в склизком тумане и надежде на то, что путь, пройденный вслепую, окажется правильнее того, который он прошёл взирая, но не видя ничего, что могло бы стать хоть сколь-нибудь важным. Как при жизни, так и за её гранью…

Казалось, туман вечен. Белёсая склизкая пелена застилала взор и никак не хотела становиться более жидкой, прозрачной. Булавин не подсчитывал шаги, не засекал времени. Он видел это бесполезным, как и всё вокруг. Ведь, вокруг не было ничего. Даже твердь под ногами утратила свои отличительные особенности. Не твёрдая, не мягкая. Будто бредёшь по лесу, устеленному ковром из сосновых игл, что с годами заботливо спрессовывали ветра, дожди и само время. Но это был не лес. Это было ничто… Сергей уже разуверился в том, что конец вообще существует. Быть может — это ловушка для мёртвых, слишком уверовавших в то, что они ещё могут цепляться за оставшееся там, за гранью? Может это такое изощрённое наказание для тех, кто не знает и не хочет знать своего места? А может, это и есть та самая зимняя бездна, в которую так стремятся жители предбанника загробного мира?

Такие мысли проносились в голове, одна за одной. Утонув в них, Сергей давно забыл о том, чтобы обезопасить своё продвижение вперёд, утопленными в белёсые клубы ладонями. А потому, удар о кирпичную ограду пришёлся, аккурат, в лоб. Булавин отшатнулся, запоздало вскинул руки и увидел перед собой забор, в котором угадывалась ограда, по периметру городского парка. Того самого, в котором он ещё пару дней назад впервые увидел снег по эту сторону смерти. Булавин пошёл вдоль и уже скоро добрёл до арки ворот. С удивлением обнаружил, что в самом парке, туман гораздо менее густой, а через мгновение сердце подпрыгнуло и сжалось. На самой ближней ко входу скамейке сидел младший брат.

— Коляба! — радостно закричал Сергей, чуть запоздало осознав, что радоваться нечему.

Свежеиспечённый мертвец повернул голову и чуть улыбнулся. Казалось, улыбка стремилась вверх лишь одним уголком рта, так как другой был покрыт коростой запёкшейся крови, стёкшей вниз из пробитой навылет глазницы. Мертвец вопросительно кивнул и похлопал по брусьям скамейки, приглашая присесть.

— Ну, теперь, привет, Серёжа… — чуть хрипя, поздоровался Николай, когда брат, наконец, смерил разделяющее их расстояние и медленно опустился на лавку рядом с ним.

— Привет, — одними губами ответил Сергей. — Ещё раз, привет…

— Вот оно как, оказывается… Холодно здесь.

— Обычно теплее… — признался Сергей.

— Да? Ну, тогда жить можно, — постарался пошутить младший брат.

— Ага, — попытался улыбнуться старший, но у него не получилось.

— Так, вот оно как, после…

— Нет. «После» — будет потом. А это, так, не пойми что…

— Да?

— Да, — кивнул Сергей. — Мы не знаем, почему мы здесь. Но, знаем, что это временно. Все отсюда уходят, рано или поздно.

— А ты почему не ушёл?

— Не знаю, — пожал старший плечами. — Точнее, не знаю куда идти и как. Этого никто не понимает…

— Да? — удивился младший. — А я, кажется, понимаю.

— Ты чего? — не понял Сергей, но Николай лишь вяло отмахнулся, поднялся и медленно зашагал в сторону выхода из парка. — Ты чего? Куда? — продолжал вопрошать Сергей, следуя за братом.

— Я не знаю… — как-то неуверенно пролепетал Коля. — Мне надо… Точнее, мне кажется, что надо.

— Куда «надо»?

— Туда, — кивнул младший брат на сгустки тумана. — Понимаешь, надо…

Николай вошёл арку и пропал в серовато-белёсых клубах. Сергей влетел за ним следом, но вместо того, чтобы врезаться в братскую спину, лишь снова погрузился в застилающую взор пелену. Он сделал шаг, другой, но, вопреки ожиданиям, туман становился не гуще, а, наоборот, терял в насыщенности и уже на десятом шаге практически развеялся. Сергей обернулся — позади был чистый, прозрачный воздух. Облако испарилось, будто и не было.

Булавин вздохнул и уселся прямо на проезжей части, где, конечно же, по эту сторону, никто не ездил. Он закрыл глаза, подставил лицо и ладони, уже такому привычному, свинцовому небу и стал ждать. Он вдыхал застоявшийся в безветрии воздух, зная что, вот-вот, щёки начнут покалывать такие озорные и редкие для этих мест проказницы-снежинки.

— Зря ждёшь, — услышал Сергей подростковый голос.

Открыв глаза, Булавин повернулся на звук и увидел Толика, бредущего со стороны площади.

— Почему? — не нарушая своей «позы Лотоса», вопросил Сергей.

— Снега не будет. По крайней мере, сейчас…

— Почему? — повторил инженер свой вопрос, но уже более настойчивым тоном, дающим понять необходимость более детального пояснения.

— Он не ушёл, твой брат.

— Как это? Я сам видел!

— Видел… — усмехнулся Толик, переходя через проезжую в мире живых улицу. — А почему ты решил, что он ушёл именно в ту сторону, а не в обратную, например?

— Как это?

— Он жив, Сергей. Пока жив…

* * *

Момента, когда железная дверь снова откроется, Константин Ярин ждал около пятнадцати минут. Наконец, засов скрипнул и в небольшую комнату, выкрашенную в цвет советского подъезда, завели Игнатова.

— Ты уж, не серчай, Сеня, — извиняющимся тоном, почти на ухо, проговорил вертухай, — порядки, сам знаешь…

— Знаю, — кивнул Игнатов, — знаю…

— Ну, давай, — шепнул надсмотрщик, перед тем как выйти за дверь, — двадцать минут у вас…

Игнатов кивнул в ответ. Дверь, с лязгом, захлопнулась, и он со вздохом опустился на стул.

— Ну, как? — вопросил Костя, когда Семён поднял-таки на него взгляд.

— Как-как… — прокудахтал Игнатов. — Как в СИЗО!

— Хата-то — отдельная?

— Отдельная… — махнул рукой Игнатов. — Закурить есть?

— На, — протянул Ярин пачку сигарет и зажигалку, сразу указав жестом, что возврату коробок не подлежит. — Крутят?

— Есть немного, но не особо.

— Чего говорят?

— А то ты не знаешь! — шумно выдохнул дым подозреваемый. — То же, что и мы. Только это же область, блин.

— Понятно, — потупил взор Костя и принял протянутую зажигалку. — Мы свидетелей нашли — пару человек, которые подтвердят, что ты из столовки сразу в участок пошёл.

— Ага, — усмехнулся Игнатов, — а они, прям, рядом со мной, всю дорогу, вприпрыжку скакали?

— Ну, — Костя чуть замялся, — нет, конечно. И всё же…

— Не, Костик… Тут от них ничего не зависит. Грохнуть этого дурика — секунда делов. Тут свидетели эти — ничего не дадут. Хотя, чем чёрт не шутит…

— И, что думаешь?

— Думаю, тут всё от политики будет зависеть. Как решат наверху — так и будет. Что по их имиджу ударит меньше…

— Сука…

— Кто? — не понял Игнатов.

— Архипов, кто ещё?! Не мог в другое время и в другом месте сдохнуть, козлина…

— Да, уж… И в смерти нагадить умудрился, сучонок, — снова грустно усмехнулся Семён.

— Кстати, насчёт смерти — ты в курсе, что вчера инкассаторов взорвали?

— Где?

— Здесь в облцентре. А знаешь кто?

— Ну, просвети…

— Наш, местный.

— Кто такой?

— Некто, Николай Булавин.

— Гонишь! — встрепенулся Игнатов.

— Чего это ты? — удивился Костя.

— Он у меня по делу проходил… Точнее, не проходил… Короче, у него брат пропал, ну и пообщаться пришлось с ним.

— И чего?

— Да, ничего, — сделал последнюю затяжку Семён и затушил сигарету в чернеющей своим нутром керамической пепельнице. — Не думал я, что он способен на подобное… И чего, признался?

— Нет. Не смог…

— Пережали?

— Пристрелили.

— Инкассаторы?

— Нет. Подельники, похоже. Он на своих двоих уйти хотел. Похоже, кинуть кого-то решил. Далеко не убежал, стрельнули прямо на вокзале.

— Совсем?

— Почти. Башку прострелили. Но, каким-то чудом его на этот свет вытащили. Сейчас в реанимации, под охраной.

— Говорить может?

— Смеёшься?

— Ага, — помрачнел Игнатов, — до коликов… Не верится, как-то.

— Ну, в жизни всякое бывает…

— Да, уж, всякое, — согласился Семён и достал из пачки ещё одну сигарету. — Всё-равно не верится… Я в людях ошибаюсь редко.

— Как показывает практика, обстоятельства часто меняют людей, — умудрённо заметил Ярин. — Проходил у меня как-то паренёк — отличник, юнат, блин. За бабушкой ухаживал, а по ночам собак бродячих резал. А потом и на людей переключился. Вот так вот!

— Да… Собак жалко. Иногда, даже больше чем людей…

* * *

Толик Осинов брёл меж пятиэтажек, никуда не спеша. Знал, что спешить было некуда. Ведь, у него времени гораздо больше, чем у кого-либо другого. Насколько именно больше — даже не хотел представлять. Он глядел в мир живых, лишь время от времени. Сейчас не нужно было человеческое зрение, чтобы найти того, кому задолжал. Да и, к тому же, видение казалось излишним. Можно было просто изредка вслушиваться и идти на музыку. Ритмичную и громкую. Гораздо более громкую, чем тогда, когда он слышал её, будучи мальчишкой, в том, другом мире…

В крайний раз такую мелодию наигрывали солдаты, что стояли за городом, пока командование не начало трубить отступление. Толик помнил, как улыбчивые чернявые ребята в гимнастерках отплясывали, на радость сослуживцам, под быстрый перелив гармошки и частую дробь импровизированного барабана, роль которого, вполне себе успешно, играл алюминиевый котелок. Лезгинка… Тогда, в сорок втором, эта мелодия вызывала радость. Слыша её, местные знали — здесь свои. Теперь всё по-другому.

Улавливая знакомые соцветия звуков, Толик чувствовал, как от окружающих его живых исходят эманации раздражения, неприязни, а иногда и страха. Многое поменялось. И менялось это у него на глазах. Жизнь уже не та, которую помнил. Иногда приходили мысли, которые гнал от себя прочь. Но, вот уже три десятилетия они становились всё навязчивее. Всё чаще он замечал — то, за что умирали миллионы, продали очень дёшево. Даже не продали, просто расфукали, дали себя обокрасть. Позволили заменить разномастное, но, вместе с тем, великое, единое и дружное, на раздробленные шайки, ощерившихся своей колючей индивидуальностью и обособленностью племён, готовых перегрызть друг другу глотки.

Гости с солнечного Кавказа превратились в гостей непрошеных, вытирающих грязные ноги о фамильные ковры. Радушные хозяева — в смурных горничных, вынужденных из под палки принимать квартирантов любого сорта. Куда всё делось? Куда испарились дружеские объятия? Куда улетучилось уважение друг к другу? Где потерялась человечность и взаимовыручка? Почему некогда общий дом превратился в коммуналку, где каждый стремиться навалить кучу побольше под соседскую дверь? Неужели, для мира так нужна война? Неужели, для того, чтобы жить надо умирать? Правда, на последний вопрос Толик уже давно нашёл для себя ответ.

Музыка стала ещё громче и он, наконец, снова заглянул в мир живых. Перед ним стояло три автомобиля — две «Лады Приоры» и один старенький «Форд», припаркованные вкривь и вкось, прямо посреди застывшего в позднем вечернем мраке двора девятиэтажки. Из динамиков рвались национальные мотивы, а меж машин толпилась кучка галдящих молодых людей. Несмотря на стремящийся к полуночи час, никто из них и не думал о том, чтобы выключить музыку, разрывающую в клочья пугливую тишь, не говоря уже о том, чтобы сбавить тон собственных голосов. Внезапно, один из молодых людей схватился за грудь и повалился на землю. Глаза подкатились, и ему показалось, что он увидел мальчишку склонившегося над ним. Сквозь задорные переливы, до сознания умирающего донеслось: «Я же обещал, что приду за тобой…»

Сердце молодого кавказского парня остановилось. Его товарищи бегали вокруг, галдели, пытались вызвать скорую, раз за разом набирая «ноль три» и не понимая почему не идёт соединение. Они кричали в занавешенные окна, просили помощи, но их, за весёлым переливом солнечной лезгинки, никто не услышал. Хотя, скорее не захотел услышать…

* * *

Анвар Сардиев, несмотря на то, что город окутал поздний вечер, неуклонно и решительно вознамерившийся сдать пост сменщице-ночи, сидел в зале, уставившись в аквариум, и потягивал «Дюарс». Анвар пил немного. Лишь когда мозгу нужна была разгрузка. Каждый мелкий глоток будто ставил документальную киноленту об этом безумном мире на паузу и давал несколько мгновений для перекура измученному противоречиями сознанию. Когда перекур нужен был снова — Анвар делал ещё глоток. Сегодня их было сделано уже немало. Наверное, в том, что Сардиев никогда не пьянел, была его беда. Иногда, хотелось, да вот, никак. А потому и не пытался, особо. Просто, делал паузы, снова и снова. Возможно, нужно просто сменить киноленту? А можно ли это сделать? И как? Ответов на эти вопросы Анвар не знал, хотя, где-то глубоко внутри понимал, что найти их рано или поздно придётся. И, конечно же, не факт, что ответы эти окажутся правильными. Но, так или иначе… Так или иначе…

Телефон зазвонил в тот миг, когда Анвар только-только в очередной раз поцеловал янтарную терпкость. Внутри всё передёрнуло. Однако, заметить это мог лишь сам Сардиев. Внешне он оставался спокоен для всех, даже для себя, смотря сейчас на отражение, в наполированной стенке аквариума. Отрываться от него не хотелось, однако, звонок, громкость которого нарастала с каждым гудком, мог разбудить родных, а ведь он так их любил…

На экранчике телефона светился незнакомый номер, но Сардиев нажал зелёную клавишу.

— Спишь? — раздалось на другом конце линии.

— А это имеет значение? — узнал Анвар голос Горбина.

— Нет. Не имеет, — откровенно признался начальник управления МВД. — Новости смотрел?

— Смотрел.

— Это хорошо, хорошо… А, не скажешь мне, Анварчик, как этот дурачок на вокзале оказался?

— А ты у него спроси, — парировал Анвар.

— Боюсь, говорить он сейчас не сможет, да и, вряд ли, вообще, заговорит. Потому у тебя и интересуюсь?

— Не по адресу.

— Да, ну? Нет, ну, ты всё-таки просвети, почему этот придурок с твоими людьми не уехал?

— Ну, ты же сам сказал — придурок, — снова парировал нападки Сардиев. — Тем более, это ты мне его…

— Ты мне не тыкай! — резко оборвал его Горбин. — Если бы наш товарищ, сам знаешь откуда, не поставил своих людей, твоих, кстати, сородичей, за тугодумами твоими присматривать — этот полудурок, сам знаешь о ком я, сейчас бы хрен знает где гулял! Что теперь мне скажут, а? Кто теперь со мной работать будет? Я имею в виду людей серьёзных, а не шантрапу, вроде тебя. Косяк это, Анварчик, косяк!

— Во-первых, Вадим Артёмович, — скрипя зубами, процедил Анвар, — голос на меня не повышай. Я тебе не мальчик. А во-вторых…

— Завтра поговорим! — грубо перебил его Горбин. — У тебя, на бережку. В восемь жди.

Связь оборвалась. Анвар положил телефон на столешницу, протолкнул внутрь ещё один глоток янтарного алкоголя и опустится в плетёное кресло.

— В восемь мы ещё не работаем… — почти про себя пробубнил Сардиев, мысленно круша всё вокруг.

Он мог позволить себе материализовать гнев. Мог купить новый аквариум или даже дом. Но, какой был в этом смысл? Ведь гнев деструктивен, по своей природе. Он не имеет смысла, а, значит, и деньги на него — тоже бездумная трата. Смысл бы имелся, если можно было бы купить ответы на терзающие вопросы. На это Анвар бы не поскупился… Но, судьба очень жадный торговец. До всего приходится доходить самому. А потому и искать ответы нужно самостоятельно. И, как видно, искать прямо сейчас…

Глава 20. «Концы в воду»

Сергей снова всю ночь провёл у родительской кровати, то и дело, уходя за грань, за которую переступив однажды, обратной дороги уже нет. За эту ночь он выходил в мир живых десятки раз и каждый из них рассчитывал, что в постели кто-то появится. Появится мать, появится отец… Но они были в другом месте, в ЦГБ райцентра, где, между жизнью и смертью балансировал младший брат. Несмотря на то, что родители находились далеко, он чувствовал их боль, негодование, потерянность… Неведомо откуда, но он знал, что стариков даже не пустили к сыну. Знал — единственное, что убеждало их в том, что он ещё жив, это робкие заверения врачей, что шанс есть. А ещё суровые вопросы следователей, говоривших о Коле, как о живом и способном нести наказание.

Терпение и душевные силы, с которыми Булавин ждал стариков-родителей, кончились ближе к рассвету. Он покинул дом, в котором вырос, и побрёл, в предрассветных сумерках, туда, куда несли ноги. Идя мимо вечной стройки, уловил запах горелого мяса — снова психопат сжёг себя заживо, как, впрочем, и всегда. Хотя, сегодня Сергей не слышал душераздирающих воплей полыхающего безумца. Наверное, мысли витали так далеко, что сознанию было не до какого-то извращенца…

Шаг за шагом, будто чужие ноги вынесли Булавина на главную площадь. Занимался рассвет и первые лучи падали на лысину памятника вождю Мирового пролетариата. Наверное, символично для этого места — свет озаряет прошлое, которое уже никогда не вернётся. Прямо, как у каждого здесь… Всё, что осталось «там», переливается в лучах золотистого света. Всё, что забрал с собой, бесцветно, серо, тоскливо.

«Хотя, наверное, у всех всё по-разному», — подумал Сергей, увидев на одной из лавочек Леночку, которая нашла себя именно тут, по эту сторону смерти. Здесь у неё, как оказалось, больше поводов для радости. Пусть и поводы эти жуткие до зубовного скрежета.

— Привет, чучело, — уныло проговорил Сергей, подойдя к потупившей голову и уставившейся в свой нож-осколок девушке.

— И тебе привет, — бесцветно ответила та. — Я, так понимаю, мне не стоит рассчитывать на то, что ты будешь звать меня по имени.

— Не знаю, — пожал плечами Булавин. — Обидно?

— Даже не знаю. Привыкла уже…

— Ну и славно… Может, отмоешься, перестанешь быть чучелом.

— Не отмывается, — с прискорбием сообщила Лена. — Въелась.

— В одежду?

— Во всё… — провела она осколком по покрытому склизкой кровью предплечью, соскребая жижу и смахивая её на землю. Однако, уже через мгновение, на очищенной древним способом коже, снова появилось бурое, вязкое. — Запятнала я себя, — пояснила Лена. — Навсегда…

— Но, ведь тебя это не смущает?

— Нет, — спокойно повертела она головой. — Не смущает… Как брат? — неожиданно перевела она тему.

— Не знаю, — на автомате ответил Сергей и почувствовал, как внутри ворчливо зашевелились почти атрофировавшиеся, на этой стороне смерти, чувства. — Он был здесь… — почему-то решил признаться Булавин.

— Умер?

— Да. Точнее, думал, что да. Потом вернулся…

— Как это было?

— Не знаю. Просто вошёл туман и… Не знаю, — замялся Сергей, — остался жить…

— Он сам? — вполне пространно спросила Лена, но Булавин понял, что она имеет в виду. Мёртвые редко спрашивают о чём-либо, кроме самой смерти…

— Нет. Убили, — не стал скрывать Сергей. — Точнее, почти убили.

— А где он сейчас?

— Не знаю точно. Но, мне отчётливо приходит на ум ЦГБ в облцентре. Не знаю откуда. Просто, есть понимание и всё тут…

— Хотел бы туда?

— Хотел бы… Но, сама знаешь. Мы как в клетке. Я нашёл выход, но, мне кажется, я только привёл за собой смерть. Привёл к близкому.

— Может быть… Кто знает… Хочешь посмотреть?

— Куда? — не понял Сергей.

— Туда, — неопределённо пояснила Лена, но, впрочем, сразу же уточнила, — на брата. У тебя получится, наверное…

Она протянула ему осколок. Булавин несколько мгновений колебался, но потом отпрянул.

— Нет, не надо!

— Почему? — удивилась девушка. — Не интересно?

— Боюсь, — признался Сергей. — Я и так принёс слишком много горя. Мне кажется, мне не стоит…

— Ты веришь в этот бред?

— Не верю! Но я уже не знаю, во что нужно верить, а во что нет! Каждый шаг в сторону близких приносит лишь горе. Думаю, мне лучше идти от них в другом направлении…

* * *

Горбин тихо вошёл в палату. Несмотря на то, что к подвешенному между жизнью и смертью подозреваемому не пускали даже родителей, он нашёл достаточно аргументов, чтобы для него сделали исключение. Он, с двумя его подчинёнными, был включён в состав следственной группы. Ну, а для того, кто имеет отношение к делу, минутное посещение — вполне допустимая вольность.

— Ничего не трогайте! И не шумите! — раздался из-за плеча Горбина, сонный голос врача.

— Хорошо, — кивнул полицейский. — Мне только с фотографиями сравнить, — пояснил он. — Вдруг, это не тот, вообще, человек?

— Хорошо, — согласился врач. — Короче, коль уж разбудили — я покурить, вернусь и заберу вас. Договорились?

— Лады, — добродушно кивнул начальник полицейского управления и проводил взглядом удаляющегося за дверь эскулапа.

Он подошёл к койке, где лежал весь обвешанный проводами и различными трубками Николай Булавин. В комнате повисла тишина. Её нарушал лишь тихий писк какого-то медицинского агрегата, да сопение аппарата искусственной вентиляции лёгких.

— Ну, привет, Коля, — улыбнулся Горбин вынужденному эквилибристу, балансирующему на тоненькой нити над пропастью в чёрную вечность. — Как твои дела? Можешь не отвечать. Вижу — лежишь, отдыхаешь…

Горбин легонько обхватил мизинец Николая.

— Врачи говорят, что тебя здесь нет, но я знаю — ты тут. Кома — это не то, что все думают. Я знаю, я видел это… — грустно прошептал Горбин и чуть сжал палец. — У тебя, ведь, семья, Коля…

При этих словах мизинец Булавина чуть дрогнул.

— Вот, — улыбнулся Горбин. — Я же говорил, что знаю… Так вот, Коля, тебе лучше не возвращаться. Лучше для всех. Знаешь, после комы, редко кто остаётся нормальным. Особенно после длительной. Зачем ты такой нужен? Жене, сыну… Нам всем. Уйди Коля, так будет лучше. Ты ведь хочешь для них счастья, правда? Для Оксаны, для Вити… Им будет хорошо без тебя. И без меня тоже. Ведь, если ты останешься, то останусь и я — мы с тобой повязаны. А я не привнесу в их жизнь ничего хорошего, уж поверь! Так что, им будет лучше без нас. Я бы мог помочь тебе уйти прямо сейчас, но я оставлю выбор. Это мой подарок. Чтобы ты смог сам сделать их счастливее. Это будет твоя последняя свобода выбора…

Горбин отпустил мизинец и сделал шаг к двери.

— Ну, пока, Коля. Я знаю — ты меня слышишь. И я знаю, что ты поступишь правильно.

Дверь хлопнула, потом открылась вновь. Бдительный омоновец, играющий роль постового, окинул взглядом палату, прошёлся по приборам, отображающим процессы жизнедеятельности цепляющегося за этот мир. Он мало что понимал в медтехнике, но элементарные вещи всё же осознавал. Убедившись, что охраняемый жив, прикрыл дверь. Лишь одна незначительная деталь ускользнула от его цепкого взора — по щеке прикованного к постели медленно катилась солёная капелька, не говорящая ровным счётом ничего, но, вместе с тем, беззвучно кричащая до хрипа, разрывающая связки в своём немом бессилии.

* * *

Рассвело. Сергею нравилось это время — время рождения нового дня. Конечно, в тусклом междумирье, оно было не столь ярким, не столь вдохновляющим и свежим, не столь живым. Здесь рассвет просто возвещал о том, что где-то, за пеленой извечно тяжёлых туч, взошло солнце. Его диск казался размытым, контуры стирал небесный серый саван, не давая лучам прогреть умершую землю, а самому светилу, как следует улыбнуться новому дню. Так, только чуть-чуть, едва заметно, одним уголком рта…

И, тем не менее, это было лучше, чем ничего. Тем более, что в свои норы уползал ночной холодный мрак. Нехотя, лениво, но, всё же, ретировался, дабы скопить силы и обрушишься на вечно осенний город снова, когда придёт время ласковых и удушающих объятий. Булавин уже перестал бояться. Просто не любил тьму. Слишком одиноко, слишком холодно, даже для мертвеца. А день давал хоть какую-то иллюзию жизни. Днём, когда-никогда, даже по эту сторону, сами собой пробивались запахи, иногда отдельные звуки. Они манили, звали… Чтобы выйти к ним за тонкую грань, нужно было сделать всего шаг. Но, когда все родные люди уехали за пределы его серого и безжизненного заповедника, делать это стало намного труднее. Уже не получалось, вот так запросто, выйти и мир живых, подслушать, подсмотреть… Невидимая грань стала вязкой и пружинистой, тянущей назад, и достаточно эластичной её могло сделать только тепло, которого теперь в этом городе нестало.

Другим было легче. У Леночки имелось своё кровавое тепло, у Толика тоже. Что согревало Вайнштейна — Сергей не понимал, да и сомневался в том, что и сам Дядя Груша знает. У других спрашивать было неловко, ведь это так интимно… У каждого по-разному, по-своему, индивидуально. Что греет тетку из соседнего дома, которая умерла два месяца назад и так любила поздним вечером выходить во двор, наблюдать как психопат устраивает акты самосожжения? Что грет психопата? Неужто боль? А, что греет маленькую девчушку, что каждый день, около полудня, выходит на площадь и скачет на своей скакалке? Нас больше, чем кажется. Нас — проклятых, застрявших в этом предбаннике и ждущих своего часа.

Сергей ждал совсем недолго, но уже устал. Как Толик справляется? Хотя, у Толика есть цель. Своя, непонятная, но есть. Каждый сходит с ума по-своему. Булавин или ещё не сошёл, либо сошёл, но как-то неправильно. У него не появилось навязчивой идеи, ради которой можно было бы оправдать здешнее пребывание. Образовалось лишь уныние и новое чувство, которое было ярче всех остальных, приглушённых вечным лёгким туманом, окутывающим город мёртвых, неведомо с каких времён. Чувство вины… Вины за то, что и его жизнь и его смерть принесли лишь страдания и горе самым близким. И, самое главное, что исправить что-либо он уже не в силах.

В мрачных, совсем не рассветных мыслях, Сергей смерил неспешным шагом большую часть города и спустился к реке. Она, как всегда, несла воды почти незримо и очень нехотя отражала от своей глади мутный солнечный свет. В последнее время вода стала тянуть Булавина. Возможно потому, что он здесь погиб… А может, потому, что воды поглотили его тело? Кто знает. Сергей не знал, да и не хотел. К чему это? Тянет, значит так надо. Что ещё делать в этом месте? Только потакать своим притуплённым желаниям.

Булавин шёл вдоль берега и вспоминал, как в этих самых местах проходили деньки далёкого детства. Вспомнились пацаны со двора. Вспомнился брат, который так и норовил привязаться хвостиком, а перед сверстниками было как-то неудобно. Эти мысли заставили улыбнуться. Теплее стало, но совсем чуть-чуть, неощутимо почти…

Сергей окинул взглядом берег. Почему-то показалось, что именно сейчас нужно посмотреть на него другими глазами. Булавин расфокусировал взгляд и, будто преодолевая сопротивление сильнейшего ветра, шагнул вперёд. Песок стал ярко-жёлтым, вода искрящейся, небо голубым, а солнце улыбчивым. Потянуло чуть вверх по прибрежному склону, туда, где раскинулся ресторан, с великолепной терассой из срубов. Массивные брёвна подпирали перекрытия из брёвен потоньше, в свою очередь удерживающих крышу, так же подбитую натуральным деревом. На терассе о чем-то беседовали двое мужчин. Стояли, курили. Сергей двинулся к ним и уже вскоре до него начали долетать обрывки разговора. Подойдя чуть-чуть поближе, он узнал их. Один был бизнесменом, довольно успешным и узнаваемым в городе, другой начальником полицейского управления.

Сардиев и Горбин. Горбин и Сардиев. Одного из них Сергей уже хотел убить, но не знал как. Сейчас желание проснулось и заклокотало внутри с новой силой. Даже зародилось тепло, не такое как от близости родных, другое. Оно ощущалось не столь мягким и обволакивающим, но оно было. Булавин поймал себя на мысли, что начинает понимать и сумасшедшую Леночку и, не менее сумасшедшего, Толика.

— Я не разумею, Анварчик, — с какой-то кислинкой говорил Горбин, — ты же стреляный воробей, так почему прокол? Косяк это, Анварчик, косяк!

— Всё, что я хотел сказать, я уже сказал вчера. Мне нечего добавить, — с ледяной сталью в голосе ответил Анвар и затушил сигарету.

— Ты же понимаешь, что если этот инвалид защебечет — нам с тобой придётся думать о других проблемах. Тебе придётся…

— Только мне?

— А как же! К тебе всё сходится, Анварчик, к тебе. А я сделаю так, чтобы на тебе всё и замкнулось. Так лучше будет, поверь…

— Так, значит? — брезгливо бросил Анвар.

— А, что делать? — развёл руками Горбин. — Ты недоделал — ты и отвечай. Такчто, молись, чтобы дурачок этот сдох. Я бы мог помочь ему… Но зачем мне подозрительные взгляды, раньше времени.

— Сука ты, всё-таки, Вадим Артёмович. И сука редкостная.

— Ты за языком своим следи, Анварчик, ага? А то, так и раньше времени договориться можно.

— Знаешь, Вадим Артёмович, — кивнул Сардиев в сторону крытого зала и направился ко входу, — я ведь ни разу никого не подставлял. И дурачков таких, как этот Булавин, в жернова не кидал. Ты понимаешь, что это неправильно?

— Правильно-неправильно — чего ты скулишь, Анварчик? — скривился Горбин. — Ты мне ещё скажи, что тебе стыдно стало!

— Представляешь, стало, — признался Сардиев, когда они оказались в пустом банкетном зале. — Ты знаешь, внутри у меня сейчас, как здесь, — окинул он взглядом помещение, — пусто, людей нет нормальных, ничего нет нормального. Дерьмо одно…

— Анварчик, ты случаем не заболел? — Горбин заботливо коснулся ладонью лба своего компаньона. — Тебе?! Стыдно?! В душе у тебя пусто?! Да нет у тебя никакой души! И не было никогда! Такие как ты — они бездушные. Продали давно души свои, понимаешь? Не ломай комедию мне тут! Без таких, как этот мудак, что сейчас полутрупом лежит — мир лучше становится. Чего он в него привнёс? Ублюдка вырастил? Ходят, воздух коптят… Что, такие, как он после себя оставят, скажи мне Анвар, что? Это — сброд! А сброд жалеть не надо. И ты, Анварчик, ты тоже сброд. Только приподнявшийся, благодаря таким как я! Что, думаешь вот это всё, — окинул он взглядом ресторан, — просто так, благодаря таланту, у тебя появилось? Нет, родной, ни хрена! Это потому, что такие, как я позволили этому появиться. И такой вот зарвавшийся сброд должен понимать, что рано или поздно нужно будет расплатиться. Так что, будь добр, закрой свою пасть, Анварчик, и слушай, что тебе взрослый дядя говорит. Может и обойдётся ещё всё! Но, пока сиди и сожми свою чёрную жопу покрепче! Сечёшь?

— Я всё понял, Вадим Артёмович. Хотя, понял уже давно, просто… Эх… — махнул Анвар рукой.

— Чего ты охаешь, Анварчик? Не нравится? А это правда! Она многим не нравится. А что делать? Кто-то рождается, чтобы получать, а кто-то, чтобы отдавать. Вот так вот!

— Заканчивай уже свою философию, — скривился Анвар, лишь на секунду заглянув за барную стойку и выйдя из-за неё уже с большим целлофановым свёртком в руке.

Он бросил его на пол и слегка пнул, чтобы тот расправился. Рулон послушно покатился, разматываясь на всю длину.

— Это что ещё за линолеум? Ремонт затеял, Анварчик?

— Ага, — кивнул Сардиев, доставая из кармана отутюженных брюк складной нож.

Большой палец, с аккуратно остриженным ногтем, вдавил небольшую кнопочку, и стальное лезвие выпрыгнуло из укрытия, возвестив о своём пробуждении весёлым щелчком.

— Ты чего? В крутого бандита поиграть захотел? Не смеши люд…

Договорить Горбин не успел. Лезвие вгрызлось в грудь полицейского по самую рукоятку. Анвар посмотрел в обезумевшие глаза своего бывшего партнёра и криво улыбнулся.

— Вот теперь мир чуть-чуть чище, — прошипел он в лицо полицейскому начальнику, и, ещё до того как тело начало заваливаться, подхватил его и швырнул на раскатанный на полу полиэтилен.

Сардиев вынул нож из чужой груди, вытер его о чужой воротничок, и снова улыбнулся, только, на этот раз, чуть брезгливо. Он знал — никто не в курсе, куда поехал Горбин в ранний час, а потому, лучшего момента быть не могло. Он уже давно чувствовал, что должен отправить начальника главка на тот свет. И теперь ни о чём не жалел. Лучше поздно, чем никогда…

Сергей смотрел в начинающие холодеть глаза, распластавшегося на полу полицейского, и огонь внутри бушевал с такой силой, что, казалось, тело начинает обретать плоть — настолько живым он себя чувствовал. Поверженный враг — вот то топливо, которое может разжигать пламя! Глаза Горбина ещё больше потускнели и Булавин услышал тот самый, последний выход, когда тело выталкивает не воздух, а саму душу. Он провалился обратно, по свою сторону смерти и увидел это. Горбин лежал, а из его рта будто поднимался лёгкий дымок, в котором показалась крохотная звездочка. В голове что-то перещёлкнуло. Гнев застелил глаза. Сергей налетел на Горбина, чьё тело ещё не успела покинуть душа, и зажал мёртвой ладонью рот.

— Нет! — проскрипел мертвец. — Это слишком легко!

Сергей понял, что Горбин уходит не туда, где после смерти оказался он сам, а куда-то дальше — туда, куда идут приносящие снег. А потому, ему показалось это несправедливым. Душа пыталась сочиться сквозь пальцы, но Булавин сжимал их плотнее и, в конце концов, сизые змейки потянулись обратно в рот Горбину, а тело начала сотрясать крупная дрожь. Сергей на миг взглянул в мир живых. Начальник лежал бездыханный, пульса не было, в то время как по эту сторону смерти, мёртвое тело извивалось, принимая обратно уже отделившуюся душу.

— Что ты делаешь?! — услышал вдруг Сергей за спиной голос тревожный Вайнштейна.

— Он хотел уйти слишком быстро! — проскрипел Булавин, прижав к полу бьющегося, будто в эпилептическом припадке, покойника.

— А ты знаешь, что теперь будет?

— Догадываюсь, — признался Сергей.

— Он будет привязан к своему трупу, — пояснил Вайнштейн. — Ты понимаешь, что это значит?

— Ага! В гробу будет лежать, о жизни думать!

— Отпусти, пока не поздно. Это большой грех!

— На нём грехов больше! — огрызнулся Сергей.

— Почему ты решил, что можешь судить?

— А, почему нет? Уйди, дядя Груша, я делаю то, что делаю! Он это заслужил.

— А ты? Ты сможешь с этим жить? — грустно вопросил Вайнштейн.

— А я — мёртв! — коротко бросил через плечо Сергей и ещё плотнее зажал рот, бьющемуся, словно рыба на берегу, телу.

Судороги прекратились. И по ту и по эту сторону смерти, Горбин лежал бездвижно. Вайнштейн подошёл, склонился над ним, посмотрел в глаза, в самой глубине которых горел бледный огонёк.

— Что ты наделал… — покачал головой Вайнштейн. — Я видел такое, однажды.

— Да? И где же? — холодно вопросил Сергей, поднимаясь на ноги и отряхиваясь, будто после пыльной работы.

— На кладбище. Был там один, да и сейчас есть. Не ходил ни разу?

— Нет, — отрицательно повертел головой Сергей. — Зачем мёртвому на кладбище? Что за бред…

— А, вот, сходи. Услышишь, как он из под земли воет, — укоризненным тоном посоветовал Григорий Вайнштейн. — Тело давно сгнило, его черви жрали, а он это всё видел и чувствовал даже, как мне кажется…

— Неслабо, — кивнул Сергей.

— Неслабо, — согласился пенсионер. — Этот-то, — кивнул он Горбина, — заслужил такое?

— Не знаю, как для всех остальных, но, как по мне — определённо, — бросил Сергей, развернулся и зашагал прочь. Вайнштейн с сожалением ещё раз глянул на Горбина и двинулся следом.

Анвар тоже глядел на бездыханное тело и прикидывал, хватит ли ему сорока минут, до того, как придёт персонал ресторана, на то, чтобы поплотнее завернуть труп в целлофан, перетащить в подготовленную загодя лодку, вывезти подальше и пустить на дно. Сейчас Сардиеву больше всего хотелось, чтобы вместе с покойником вода поглотила и все сомнения. Ведь, теперь они — единственное, что держит от шага в новую жизнь. В ту, где не будет Горбиных и им подобных. Где не останется места для налётов и рэкета. Где не нужно будет думать о том, насколько может быть эластичной собственная совесть. Билеты для всей семьи он уже заказал. Подходящий домик на побережье Средиземноморья — присмотрел. Остался только Горбин и его похороны, которые он проведёт, согласно обычаю отважных древних мореплавателей.

Глава 21. В ожидании снега

Лена брела вверх по не слишком пологой, но и не слишком крутой лестнице — такой, какой надо. В этом доме, вообще, всё было как надо. Хороший район, подземная парковка, чистые подъезды, просторные квартиры и балконы. Всё как следует… Правда, позволить себе жилище в этой новостройке мог только очень обеспеченный человек. Или сын очень обеспеченного человека…

Как только дом сдали, начальник городского полицейского главка купил здесь жилплощадь своему отпрыску. Не столько для того, чтобы тот мог начать взрослую жизнь, а вскоре и свить своё отдельное семейное гнёздышко. Просто, главному городскому полицейскому опостылело смотреть, как его наследник прожигает отведённые дни в компании таких же высокородных бездельников. Квартира Горбину-младшему досталась, действительно, очень приличная. Около ста метров, три большие комнаты, огромный балкон, ремонт, по всем канонам европейской моды.

Лене нравилось проводить здесь время. Сначала нравилось… Впервые, когда она попала в квартиру к Диме Горбину, позволила себе даже робко надеяться, что когда-нибудь она тоже будет здесь жить, а не только приходить в гости. Что по просторным комнатам начнут бегать крохотные детские ножки, а обои придётся переклеивать просто потому, что они стали холстом для юных художников. Ей очень хотелось надеяться, что это и есть тот дом, которого она лишилась после смерти матери, и который судьба возвращает в другом обличии. Ведь, у каждого должен быть дом, где было бы тепло и уютно. Где были бы те, от кого веет лаской и заботой. Где можно просто спрятаться от всех ветров такого холодного, колючего и жестокого мира.

Тогда ей казалось, что она, робко ступая за порог, перелистывает страницы своей новой истории, с новыми горизонтами. Такими далёкими, но, вместе с тем, вполне достижимыми. Ведь, ей нужно было так немного — место в этой жизни, да лучик света, пусть даже совсем крохотный.

Преодолев десяток пролётов, Лена остановилась у столь знакомой двери, шаг за которую она так наивно считала движением к чему-то светлому и тёплому. Но, свой настоящий шаг она сделала в другом месте — с табурета в серую бездну. Всё потому, что некогда её мечты оказались столь наивными, столь далёкими от реальности. Ну, что же — теперь пришёл черёд шагнуть в бездну тому, кто одарил её этими глупыми радужными очками. Одарил лишь для того, чтобы потом грубо сорвать и растоптать их, вдавливая в землю мельчайшие осколки, дабы доверчивой и мечтательной девочке не осталось и тени иллюзии, в которую так хотелось поверить.

Она уже привычно нырнула вперёд, не встретив сопротивления — просто проплыла сквозь дверь. Несмотря на то, что подавляющее большинство горожан в этот час уже спешили на работу, в квартире Димы стояла тишина, неслышимо шепчущая о том, что хозяин далёк от пробуждения. Пройдя в спальню, Лена укрепилась в своих предположениях. Горбин-младший спал, вальяжно развалившись на просторной кровати. На прикроватной тумбе стояла початая бутыль «Джека Дениелса» и полупустой невысокий стакан. Лена с удовольствием вдохнула пары алкоголя. Это было совсем непохоже на тот бренди, что таскал с собою Сергей. Это было почти по-настоящему…

Вздохнула снова. В голове чуть помутилось, но ровно на одно краткое мгновение, которого хватило, чтобы вызвать ностальгическую улыбку. Она даже позволила себе погрузиться в воспоминания о тех славных деньках, когда время так беззаботно и безболезненно прожигалось. Однако, из мыслей вырвал посторонний шум. Это был плеск воды — судя по всему, опорожнился сливной бачок. Затем последовал краткий клокочущий шум крана, а после, дверь в уборную хлопнула и послышались шлепки босых ног о паркетную доску. Лена обернулась и увидела как прямо на неё, практически вприпрыжку, бежит девица. Покойница отступила влево, и девица юрко шмыгнула в кровать и под одеяло. До сознания призрака с запозданием дошло, что нынешняя любовница бывшего кавалера — никто иной, как её двоюродная сестра. Та самая, из-за которой она поссорилась с Димой и ушла на берег, где Горбин-младший и забрал ту жизнь, что потянула за собой и её собственную.

Будь Лена чуть живее — набросилась бы на дальнюю родственницу, вытащила бы за волосы из под одеяла и таскала бы за них по всей квартире. Но для этого нужно быть чуть живее. Для этого нужно чуть лучше чувствовать. Лена же ничего не чувствовала, кроме того жара, что всё больше и больше нарастал, где-то в районе солнечного сплетения, по мере того, как она приближалась к квартире, чей хозяин, некогда, был её личной надеждой на лучшее, а после стал посрамителем даже того малого, что было.

Лена криво усмехнулась и пошла на кухню. Ей так нравилось готовить здесь завтраки. Она любила простую еду и никогда не понимала девиц из Диминого круга, предпочитавших японскую кухню славянской. Приходилось подстраиваться, притворяться, что роллы вкуснее тефтелей, а фунчоза, обычной гречи или полбы. Но, здесь она могла себе позволить быть настоящей. Пока Дима отсыпался, Лена, время от времени, готовила. То картошку с грибами, тушенными в сметане. То котлеты. А иногда даже умудрялась, ещё до пробуждения хозяина, слепить пельменей. И тогда она была так счастлива… Дура…

Тонкие, измазанные кровью пальчики, погладили плиту. Им потребовались силы, чтобы повернуть ручки управления конфорками. Регуляторы повиновались, пьезоэлементы щёлкнули и над всеми четырьмя горелками распустились синие огненные цветки. Лена с полминуты заворожённо любовалась ими, будто порождениями бескрайних русских полей или загадочных амазонских джунглей, столь прекрасными, что оторвать взгляд казалось преступным и недостойным человека, хоть сколь-нибудь нечуждого живому и такому зыбкому в своей невинности, коим пока ещё богат белый свет…

Живому… Лена очнулась от ступора, набрала в лёгкие побольше воздуха и выдула его на огонь. Мёртвое дыхание без особых усилий скосило синие цветки, избавив голубое топливо от неминуемого безритуального сожжения. Хотя, избавив ли? Нет, лишь отсрочив…

Лена снова проплыла в комнату и встала в дверном проёме. Они неплохо смотрелись. Дима и Света — её незадачливая и глупая сестрёнка. Но, это ненадолго… Вскоре, они не будут казаться такими милыми и славными, а ещё такими живыми…

Через какое-то время двоюродная сестра начала морщить носик, а затем и вовсе проснулась. Огляделась, принюхалось, на секунду задумалась, затем решительно отбросила одеяло и, хотела, было, проследовать на кухню. Однако, сквозняк захлопнул дверь в спальню, буквально, перед её аккуратным, чуть курносым, носиком.

— Вот, чёрт! — тихонько ругнулась девица, пытаясь провернуть округлую ручку, однако, та не поддалась. — Дим… — тихонько бросила она через плечо. — Дима!

— Чего тебе? — раздалось в ответ недовольное бурчание из под лёгкого одеяла.

— Тебе не кажется, что газом воняет?

— Нет, не кажется.

— Дим… — принялась канючить девица.

— Закрой рот и дай мне поспать! — оборвал её парень, и ещё глубже зарылся в одеяло.

— Дверь захлопнулась, — снова начала хныкать Света. — А ещё, газом, определённо, пахнет! Разве ты не чувствуешь?

— Главное, чтобы ты чувствовала…

— Дим, с такими вещами не шутят! Надо проверить…

— Ну, так проверь! — гаркнул парень.

— Я же говорю — дверь захлопнулась!

— Как ты меня достала! — зло прорычал он и вскочил с постели. — Чего тебе не спится? Бродишь, ходишь… Овца! Где она захлопнулась? — с силой провернул он ручку и дверь послушно отворилась. — Что за беспомощность! Понарожают тупиц!

Девушка уронила взор и виновато заскользила на кухню.

— Я же говорила! — крикнула она, увидев открытые конфорки. — Иди, посмотри!

— Чего тебе ещё надо? — раздраженно выкрикнул из спальни Горбин-младший.

— Конфорки открыты!

— Так же как и дверь «закрыта»? — выразил Дима злобный скепсис, смеряя коридор.

— Смотри! — пискнула девчонка, когда её любовник, наконец, добрался до кухни. — Открыто!

— Ну, так закрой! — буркнул он и вывернул до упора все четыре ручки. — Вопрос исчерпан?

— Пожалуй, — будто прошелестело что-то, едва слышно, ровно за секунду до того, как на одной из конфорок щёлкнул пьезоэлемент, высекая искру…

Через полтора часа, когда пожарным удалось потушить, как Димину, так и две соседние квартиры, Лена отрешенно наблюдала, как из подъезда выносят два обгоревших тела, прикрытых брезентовыми накидками. «И жили они счастливо, и умерли в один день…» — пронеслось в голове у покойницы. «Романтично, как не крути…»

* * *

В небольшом старом парке небольшого старого городка, как всегда, стелился туман. По эту сторону смерти, туман — явление привычное, но, почему-то, именно в тут он всегда казался особенно густым и пушистым. Он будто полз над самой землёй, пытаясь пощекотать пятки всем, кто решил ступить за ограждение его здешней обители. Плыл, в некоторых местах даже чуть клубился, но никогда не забирался выше колена — всегда знал своё место молчаливого наблюдателя и никогда не мешал мёртвым глядеть друг другу в потускневшие глаза.

Правда, сейчас в глаза друг другу никто не смотрел. Нечего там было выискивать. Всё, что можно было копнуть в их глубине и так давно излилось наружу. Гнев, отчаяние, слепая ярость, молчаливое сочувствие и сожаление… Сергей, Толик и Григорий Иванович сидели на любимой лавочке Вайнштейна и молчали, каждый о своём. Единственное, что их по-настоящему объединяло — это полное опустошение. У каждого разное, но у всех единое, в степени чистоты того вакуума, что царил внутри мёртвых сердец. Чистейший, абсолютный… Все чувствовали пустоту в груди товарищей, почти так же явственно, как свою собственную. И у всех витала одна и та же мысль — может, это и есть она — настоящая смерть? Может, эта дыра и есть дверь, через которую она приходит?

— Я слышал, что психологи говорят: молчание в таких делах — плохой союзник… — нарушил тишину Вайнштейн.

Ему, практически на физическом уровне, казалось, что с каждой минутой гнетущей тишины пустота в груди всё больше раздвигает свои границы, отвоёвывая всё новые и новые территории, у остатков того, что при жизни называлось чувствами. И, не ровен час, она решит замахнуться на тот уголок, в котором прячется душа, скукожившаяся от ужасов существования, что по ту, что по эту сторону смерти.

— Ты как, Серёжа? Отошёл?

— Да, спасибо… — соврал Сергей, не пытаясь скрыть даже не нотки, а мелодию фальши и неверия в собственные слова.

Уже вскоре после того как он обрёк Горбина быть навеки привязанным к мёртвому телу, от которого уже сейчас голодные рыбы начали робко отщипывать первые кусочки, а слепая ярость перестала застилать глаза, Булавина изнутри начало грызть чувство великой скорби. Умом он понимал, что начальник полицейского главка заслуживает, возможно, даже больших мук, кои ещё следовало бы придумать. Но чувство не хотело слушать голову. Оно родилось и теперь жило и росло само по себе, словно паразит, питаясь внутренностями носителя.

— Знаешь, — продолжил Сергей через паузу, — вообще-то, нет! Знаешь, мне… Как бы это…

— Стыдно? — помог с формулировкой Толик.

— Тоскливо… — уточнил Булавин. — Мне не стыдно, наверное… Просто, тоскливо. Будто с этим упырём под воду ушла часть моей собственной души. Хотя, казалось бы, Горбин — мразь, каких поискать…

— Это всегда так… — вздохнул Толик. — Сначала огонь, разжигающий то, что в нас ещё осталось от людей и уничтожающий наших собственных демонов, а потом пепелище — горькое такое, противное…

— У тебя тоже? — как бы, между прочим, поинтересовался Сергей.

— Ага, — кивнул Толик.

— Почему?

— Бессмысленно всё… Я вчера убил ещё одного мерзавца, но не смог…

— Чего не смог?

— Почувствовать тепла. Я не смог почувствовать себя чуть более живым, — поднял свои выразительные грустные глаза подросток. — Я, кажется, понял, что держало меня здесь столько времени — ненависть. И, мне кажется, что я её уже исчерпал. Выжег всю. На её место встало безразличие. Резко так, категорично. Я мёртвый, Сергей, совсем мёртвый… Мне кажется, я только теперь это понял. Моё место не здесь, просто потому, что здесь я больше не нужен. Ненависти, такой живой, такой горячей — больше нет, значит и меня не должно быть…

— Странно… — вздохнул Сергей. — Я ощутил её, она пылала, но потом, не знаю что произошло… Пустота словно проглотила весь огонь… Не знаю почему.

— Может, потому, что это была не просто ненависть? — скорее у пространства, нежели Сергея вопросил Вайнштейн. — Может, вместе с ней были и любовь?

— Любовь? — не поверил своим ушам Сергей.

— Да, а почему нет? Ты ведь думал не о Горбине, правда? Не о том, на что ты его обрекаешь. Ведь, твои мысли были далеко, а вместе с ними и сердце.

— Мёртвое сердце… — усмехнулся Булавин.

— Пусть так, — согласился Вайнштейн. — Но, ведь оно помнит каково это — чувствовать.

— И что случилось?

— Не знаю. Может…

Договорить Вайнштейн не успел. Взгляды приковала к себе фигура, медленно бредущая к ним со стороны входа в парк.

— Может, потому, — тихо продолжил Вайнштейн, — что его не стало…

Сергей вскочил на ноги. В сизых клубах шёл брат. Такой же, каким всегда его помнил — с короткой стрижкой, трёхдневной щетиной и чуть хищными, но, вместе с тем, такими добрыми глазами, которые сейчас смотрелись снисходительно печальными. Он брёл медленно, совсем несмотря под ноги, будто зная — теперь нечего опасаться. И в этом убеждении он оказался абсолютно прав.

— Коляба! — хрипловато вырвалось у Сергея.

— Да, Серёга, Коляба… — отозвался брат, не спеша, но, вместе с тем, довольно быстро смеривший разделяющее их расстояние.

— Ты здесь?! — озвучил очевидное старший.

— Как видишь, — пожал плечами младший. — Но, я ненадолго.

— Ты… — у Сергея так и не получилось задать главный вопрос.

— Да! — кивнул Коля, поняв, о чем молчит брат. — Да, Серый, умер. Так будет лучше.

— Кому лучше?

— Всем. Оксане, Витюше…мне.

— Ты, что — совсем рехнулся?! — негодовал Сергей. — Ты же мог бороться, я знаю…

— Мог… — смущённо опустил глаза Коля. — Но, знаешь, наверное, сейчас это было бы лишним. Так лучше, поверь. А ещё… — он чуть замялся и так и не решился поднять взгляд, — прости меня, брат. Я знаю, ты бы хотел, чтобы я боролся, отец бы этого хотел, мать тоже, но я так устал… Мне так хочется покоя. А мой покой принесёт покой и родным. Я знаю…

— Чего ты знаешь?! Горбин мёртв! Тебе никто ничего не сде…

— Нет, — поднял, наконец, глаза Коля. — Даже если не Горбин, что дальше? Тюрьма, передачки, Витька-сын уголовника? Нет, брат. Так будет лучше. Для всех лучше. Знаешь, я пойду…

— Куда? — выпучил глаза Сергей.

— Туда, — спокойно кивнул Коля через плечо, на выход из парка, где туман расстелился плотными мятыми барханами. — Мне туда. Пока, брат… — протянул он руку.

— Пока… — пожал ладонь Сергей. — А может и я?

— Твоё время ещё не пришло, — с сожалением покачал головой Коля. — Я вижу. Тебя держит…

— Что меня держит? Скажи, что? — вопрошал Сергей уже в спину удаляющемуся в туман брата.

— Ты же сам чувствуешь! — не оборачиваясь, ответил тот, перед тем, как окончательно скрыться в густых клубах. — Наверное, это любовь…

— К чему любовь? К чему?! — выкрикнул Сергей в мутное пространство. — К себе? К этому проклятому месту? К чему?! Я тоже хочу покоя, я тоже хочу шагнуть чуть дальше этого долбанного предбанника!

— Ты слышал, что сказал брат, — невидимо подошёл сзади Вайнштейн и положил руку на плечо. — Твоё время ещё не пришло. Оно ведь, знаешь, как бывает — не ждёшь, не гадаешь уже, а оно наступает…

— У вас тоже? — вопросил Толик у Вайнштейна.

— Да, — мелко кивнул старик. — Мне кажется, что да… И у тебя?

— Да, — чуть грустно улыбнулся парень. — Я чувствую…

— Стоп, стоп, стоп! — буквально завопил Сергей. — Вы, что? А? Вы, что удумали?

— Это не мы, — ласково помял плечо Сергея Вайнштейн. — Это время так решило. Оно просто пришло. Мы здесь больше не нужны.

— Что значит «не нужны»? — скинул руку Вайнштейна Булавин. — А, как же я? Как же мне быть? — потерянно переводил он взгляд то со старика на парня, то обратно. — Неужели вы меня здесь одного оставите?

— Почему одного? — удивился Толик и кивнул на аллею, удаляющуюся в глубину парка, где вдалеке просматривался уныло бредущий в их сторону силуэт. — Ты не один, Сергей. Ты не один, даже когда одинок, ведь у тебя есть те, ради кого стоит быть здесь, так близко к той стороне…

— Ладно, — печально улыбнулся Вайнштейн. — Пойдём, Толя. Он скоро сам всё поймёт… Пока, Серёжа. Думаю, мы ещё свидимся.

— Прощайте, Сергей, — поднялся, наконец, со скамейки Толик. — Мне была приятна ваша компания.

Юноша крепко пожал Сергею Булавину руку, кивнул Вайнштейну, и они медленно зашагали к арке с выцветшим названием «Дружба». Туда, где минуту назад скрылся Николай Булавин, заглянувший в этот мир так ненадолго, лишь для того, чтобы попрощаться. Сергей смотрел, как медленно удаляются те, кто, отчего-то, стал ему дорог и отрафировавшиеся чувства, будто снова ожили, воскресив, как показалось и его самого. Он даже не заметил, как это произошло. Как в погасших глазах появился влажный блеск… Как спокойные в своей закостенелости руки стали чуть подрагивать… Как по мёртвым щекам потекли такие живые слёзы… Внезапно он понял, что, даже потеряв всё, можно потерять ещё больше, уйдя в глубокий минус, и от этого становилось особенно горько.

— Вот так, да? — дрожащим голосом кричал Сергей в спины мерно бредущим в туман мертвецам. — Прощайте, значит? Бросаете?

— Да, Серёжа, да, — не оборачиваясь, с мягкой благостью проговорил Вайнштейн. — Ты всё понял, что должен был понять. А до всего остального дойдёшь сам. Мы тебе больше не нужны…

— А вы у меня бы, может, спросили?

— Время само говорит с нами, когда оно приходит… Ты это ещё поймёшь…

Последние слова донеслись скорее шелестом сухой листвы, нежели человеческим голосом. Мужчина и юноша, которых можно было принять, как за отца с сыном, так и за деда с внуком, скрылись. Сергей знал, что бежать следом не имеет смысла.

Они ушли. Как и все другие. Наверное, за них следовало радоваться, но Сергей не мог. Он вновь почувствовал то пространство в груди, которое считал опустевшим и теперь понимал, что это не так. В груди болело мёртвое сердце, вполне себе, как живое. Его будто опутали холодные цепи, выдавливающие из него ершистую массу, проникающую в лёгкие и поднимающуюся наверх, застревая в горле горьким комком.

— Ты должен порадоваться за них, — прозвучало из-за спины.

Сергей не стал оборачиваться, и так узнав Лену, по голосу.

— Должен, — согласился он. — Я рад… Но мне будет их не хватать…

— Да, мне тоже… — призналась она, поравнялась с Сергеем и так же бесцветно уставилась в клубящийся туман, который уже начал понемногу рассеиваться. — Тебе страшно? — вдруг спросила она.

— Не знаю… — хотел быстро ответить Сергей, но чуть задумался и через мгновение, всё же, признался. — Страшно…

— Мне тоже, — прошептала девушка и в сердце у Сергея вьюга перестала так неистово завывать, хоть и не улеглась вовсе. — Знаешь, страшно не от чего-то, а от отсутствия этого страха… Страшно от отсутствия всего…

— Одиночество, — грустно усмехнулся Булавин, почувствовав, как его лица коснулась первая снежинка. — Мы боимся остаться одни. Тем более, здесь. Наверное, это и есть самая главная пытка — пытка тишиной, пытка пустотой…

— Наверное… — кивнула Лена и, несмотря на то, что скамейка была всего в нескольких метрах, опустилась на землю и устроилась «по-восточному», подставив небу ладони и позволив снежинкам самим выбирать — идти ли к ней в руки или же обогнуть по дуге. Но, снежинки не чурались и, одна за одной, ложились в девичьи, перемазанные кровью, лодочки-пальцы.

— У тебя есть семья, Сергей. Хотя бы её остатки. Ради них ты должен быть рядом… Это тебя держит. Как ты ещё не понял?

— Но, они там… А здесь…

— А здесь — у нас есть мы.

— Мы? — бесцветно удивился Сергей.

— Мы, — кивнула Лена, не отрывая взгляда от падающих в руки снежинок. — Разве нет?

— Наверное, да, — улыбнулся Булавин и опустился на растрескавшийся и влажный от тумана асфальт парковой аллеи. — Мы здесь застряли, значит, мы друг у друга есть. Правда, пока кто-нибудь не уйдёт, как они…

— Я тебя не брошу, — уставилась Лена на Сергея неожиданно пронзительными и чистыми глазами. Глазами, в которых не было и тени того кровавого безумия, что охватывало её в минуты гнева или холодной жажды убийства. В них угадывалось, что-то отдалённо напоминающее нежность. Наверное, такой она и была, здесь, по эту сторону смерти.

— Да? — не смог выдержать Булавин.

— Да. Ты — единственное, что у меня здесь есть, а я — единственное, что есть у тебя. Мы единственное, что у нас осталось по эту сторону смерти. Разве не так?

— Так.

— Значит, не задавай глупых вопросов, — почти снисходительно улыбнулась покойница и кивнула вверх, — давай лучше наслаждаться им, пока есть возможность. Он же недолго идёт?

— Недолго, — улыбнулся Сергей. — Минут пять. Хотя… — грустно усмехнулся он. — Может, Толик с Вайнштейном расщедрятся. Может, дадут нам поверить в то, что в этот город всё-таки пришла зима…

Лена с Сергеем молча сидели и наблюдали, как вечно покрытую сухой листвой землю старого парка укрывает ещё одно одеяло. Казалось, ничего более чистого и быть не могло. Казалось, тусклый свет, что так нехотя пропускает через себя небесный свинцовый саван, становится ярче и живее. Что сам воздух наполняется едва уловимым звенящим сиянием, которое нельзя услышать, но можно вдохнуть, пропустить через себя и вернуть этому миру благодарным выдохом. Им чудилось — по эту сторону смерти пришла часть того, что при жизни зовётся благостью. Наверное, и сам этот серый город говорил спасибо за невероятно белую пелену, которая напоминает о том, что на свете есть что-то чистое, непорочное, первозданное и такое ускользающее — стоит дыхнуть и она превратится в прозрачную влагу, навсегда уйдёт в недра иссохшей земли.

Но здесь этого не произойдёт. Дыхание должно быть живым, горячим. А потому, город, где никогда не наступит зима, будет бережно хранить это чудо, которое укутает его ровно настолько, насколько само посчитает нужным. И в сейчас чудо должно быть долгим. Ведь, ушедшие так хотели, чтобы оставшиеся, хотя бы ненадолго, по-настоящему в него поверили. Поверили в то, что и город не наступившей зимы, может окутать белое щекочущее счастье. Такое одинаковое для всех, и такое разное для каждого.

Оглавление

Предисловие

Глава 1. Путь домой

Глава 2. Чёрная вата ​ ​ ​

Глава 3. Живой? ​ ​

Глава 4. Местные

Глава 5. Заявление, гильза, Сашенька

Глава 6. Первый снег

Глава 7. Полшага за грань

Глава 8. Планы

Глава 9. Антология суицида

Глава 10. Стражи закона

Глава 11. Братья

Глава 12. Миллион

Глава 13. Леночка

Глава 14. Скамейка, туман и змей…

Глава 15. Договор

Глава 16. Семейные посиделки

Глава 17. Откровенность

Глава 18. Братский налёт

Глава 19. По обе стороны смерти

Глава 20. «Концы в воду»

Глава 21. В ожидании снега