Раскрась сам (ЛП) [vitoliel] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

Глава 1

Человек лишь тогда становится единым целым, когда принимает во внимание свою тень.

Джуна Барнс

*

Небо над Вашингтоном пылало, дым и пепел стелились над городом. Водители высовывали головы из сбившихся к обочинам автомобилей, все взгляды были прикованы к падающему исполину.

Солдат вошел в первый же попавшийся на пути большой универмаг. Прошагал мимо полок, сгребая охапки одежды: рубашки, свитера, джинсы, перчатки, пальто, шапка и два рюкзака. Продавщицы и покупатели либо съежились в углах, либо высыпали на улицу, направляя маленькие карманные компьютеры на махину, обрушивающуюся с неба в реку. Скрежет сминающегося металла и треск камня слышны были даже внутри.

Пункт первый – припасы.

Надо было взять все за один раз. Однажды уйдя в подполье, он не сможет больше высунуться, рискуя привлечь объединенное внимание ГИДРы и ЩИТа. Он должен был действовать быстро, решительно, целенаправленно. Мародеры – обычные спутники катастроф – послужат отличным прикрытием.

Когда толпа осталась позади, он остановился избавиться от промокшей кожи и кевлара. Одежда легла в угол раскисшей черной грудой. Солдат натянул синюю, очень мягкую толстовку. Честно говоря, водоотталкивающая зеленая или черно-серая, скрадывающая очертания владельца в тенях, были бы лучшим тактическим выбором, но синяя оказалась такой мягкой… Две другие Солдат оставил в качестве запасных.

Расстегнув застежку зубами, он осторожно просунул живую руку в рукав.

Вымокшее оружие нуждалось в хорошей чистке, количество боеприпасов было ограничено. Теоретически, он мог вернуться в банк или навестить один из разбросанных по городу складов, но агенты, вооруженные кодовыми словами, делали эту затею невыгодной. Нельзя было допустить слежки.

Надвинув пониже козырек бейсболки, Солдат отправился в ближайший супермаркет, где уложил в тележку шариковые подшипники, большой кусок парусины, упаковку бутылок с водой, огромную коробку соли и тридцать стеклянных банок с завинчивающимися крышками. В магазине стройматериалов он взял прорезиненные трубы, гвозди, замазку, хлопушки, леску, картон, три галлона смолы, игрушечные ракеты и колокольчики, какие подвешивают над дверью.

В местном долларовом магазинчике он прихватил грим, мячи, несколько дюжин катушек грубой нити и латексные накладки для Хэллоуина. Двигаясь с четкостью лазерного луча, Солдат переходил от одной нужной вещи к другой, меняя направление лишь затем, чтобы не сталкиваться локтями с другими покупателями. И когда он, призрак человека, стоял в очереди, в глаза ему бросился веселый перелив цветов.

На уровне его груди висел пакетик мармеладных мишек. Будь Солдат размером с ребенка, мишки оказались бы прямо на линии взгляда. Очередь продвигалась вперед, а Солдат все смотрел на мишек. Они не требовались для выполнения миссии. Нельзя было обременять себя лишним весом. Они отвлекали: личные вещи, не нужные оружию. Но ему нравились цвета – красный, зеленый, синий. Солдат сомневался над ними так долго, что женщина за кассовым аппаратом сжалилась над ним.

- Возьмите, – она сунула пакетик ему в сумку, не просканировав. Взгляд ее задержался на синяках у него под глазами и жестких металлических пальцах, прикрытых перчаткой. – За мой счет, дорогуша. Будьте осторожнее за рулем, ладно?

Позже Солдат наведался в оружейный магазин и купил четыре коробки патронов для русской снайперки и радио AM-FM с телескопической антенной.

Пункт второй – дислокация.

Сейчас его след, широкий и явственный, уходил в город, где кураторы придут к выводу, что Зимний Солдат жив, активен и продолжает миссию. Это не противоречило заложенной программе, поэтому Солдат без проблем смог угнать машину и покинуть Вашингтон. Грим подчеркнул ему скулы, смягчил взгляд, сделал подбородок шире и зрительно уменьшил нос. Из-за фальшивых зубов рот приобрел другую форму. При ближайшем рассмотрении эта маскировка никуда не годилась, но для дорожных камер ее хватало.

Шоссе 29 было переполнено гражданскими, спасающимися от происшествия на реке. В условиях паники и недостатка информации атаку капитана Роджерса приняли за теракт. Ведущие новостей убеждали людей оставаться в домах, полиция и военные устанавливали блокпосты. Прошло лишь четыре часа после начала инцидента, информация о нем была неполная и противоречивая. Так что Солдат с легкостью ускользнул из города.

Он держался окольных дорог, избегая участков с видеонаблюдением. Из-за этого приходилось тратить лишние часы, но тренировки на выносливость и депривацию сна пока выручали. Солдат мог без особого ущерба для функциональности бодрствовать восемьдесят один час. Ему требовалось лишь сорок пять.

Левую руку он держал за спиной, чтобы камеры не уловили проблеск металла между рукавом и перчаткой. Городки сменялись то длинными полями коричневой земли с ростками кукурузы, то зелеными рядами люцерны. Вдалеке высились неровные пики хребта Титон. Оказавшись в сотне миль от места миссии, Солдат углубился в лес и разбил временный лагерь.

Вытащив шариковые подшипники и смолу, он как следует смешал их в большом ведре и залил смесью все стеклянные банки, кроме одной, примерно на дюйм.

Когда смесь затвердела, он нарезал суровую нить на равные куски, каждый фута четыре в длину, окунул их в замазку и вывалял в порохе. Разобрал мотор машины, чтобы соорудить вращающийся стол. Осторожно установил в центр одну из банок и долил смолы.

Центробежная сила ровно распределила смолу по стеклянным стенкам. Когда смола затвердела, Солдат проделал то же с другими банками. В результате на первом слое смолы образовались полые трубки. Солдат отнес банки обратно в ящики и бережно обернул свитерами и рубашками.

Ракеты Солдат разобрал: на кузове выстроились двадцать пять взрывателей. Он вытряхнул из фейерверков порох, распределил его по конвертам и отложил в сторону. Конверты вместе с взрывателями отправились в рюкзак.

Затем Солдат открыл упаковки с водой, распихал бутылки по рюкзакам вместе с леской и катушками. Пули он высыпал в маленькие кармашки и просто внутрь, между другими предметами.

Он положил фитили на брезент, закатал, как спальный мешок, и вместе с прорезиненной трубой прицепил к рюкзаку сверху.

Во второй рюкзак Солдат положил гвозди, колокольчики и радио. Более тяжелый рюкзак он устроил впереди, закинул за спину винтовку, канистру с бензином. Надел поверх них более легкий рюкзак.

С момента нападения на геликарриеры прошло сорок часов.

Солдат вытащил трехсотграммовую белую таблетку, откусил половину, тщательно подобрал языком порошок и спрятал остатки в карман. Поморщился от разлившейся во рту горечи.

Таблетка давала ему еще шестнадцать часов.

Солдат оставил машину в овраге, забросав ее землей и ветками, и отправился дальше пешком.

*

Вайоминг лежал за мили от Вашингтона, за мили от Нью-Йорка. Много территорий, покрытых пустынями, деревьями, высокой травой и маревом гор, много дичи. Место, где люди привыкли жить далеко друг от друга. Никто не будет искать Солдата там.

В свободное время он обдумывал план, хотя и не верил, что тот когда-нибудь пригодится. ГИДРа казалась слишком всеобъемлющей – слишком могучей – чтобы всерьез замышлять побег.

И все же он думал об этом.

Иногда перед миссиями Солдат изучал маршруты до Вайоминга так же пристально, как количество охраны и прицельную линию до своей цели. Если бы он решил сбежать – чисто гипотетически – побег следовало рассчитать так же тщательно, как выстрел с двух тысяч ярдов. За секунды до того, как нажать спусковой крючок, Солдат учитывал влажность, скорость ветра, силу тяжести и видимость. Точно так же он должен был учесть добычу съестных припасов и оружия, обдумать укрытие и контрслежение прежде, чем залечь на дно.

Технологии развивались скачками между периодами его Сна. Солдату приходилось перекраивать план всякий раз, когда он просыпался. В этом десятилетии он принял во внимание спутники, сотовую связь, отслеживающие чипы и повсеместное видеонаблюдение.

Теперь мало кто носил с собой наличные, а кредитные карты отслеживались, так что воровство представляло собой большой риск с небольшим вознаграждением. Города регулировались сильнее, чем когда-либо: налоги, телефонные счета, штрафные талоны. Сплошной бумажный след, куда не посмотри. Даже пончик нельзя было купить без того, чтобы не оставить признак своего существования. Со временем Солдат решил держаться как можно дальше от крупных городов.

Нью-Йорк был длинный и узкий, но кураторы особенно пристально следили за ним во время миссий в Нью-Йорке. Они будто ожидали от него чего-то, так что в Нью-Йорк Солдату было нельзя. То же самое относилось к Чикаго, Техасу и – с недавних пор – к Калифорнии.

На его мысленной карте Вайоминг зиял пустым местом.

Там случилось несколько миссий: устранение участников программы защиты очевидцев, несколько взорванных конспиративных квартир возле Калиспелла, но то были мелкие задания, своеобразная разминка и помощь Солдату адаптироваться к новым временам.

Да, решил он. Если уж сбегать, то в Вайоминг.

Разумеется, не то чтобы он в самом деле собирался сбегать.

Склонившись над топографическими картами гор и долин хребта Титон, слушая голоса кураторов на заднем плане, Солдат думал, что это невозможная фантазия, но она его развлекала.

А потом появился Человек. Человек, который отказался драться и сказал, что Солдат знает его. Солдат не знал, но внутри все равно что-то шевельнулось. Глубокий, первобытный инстинкт шептал, что этот человек важен. Жизненно важен.

ГИДРа была в хаосе из-за срыва проекта «Возрождение», кураторы пытались перегруппироваться, и Солдат понял, что хватка ГИДРы сейчас ослабла. После такого крупного фиаско для Солдата существовал протокол: залечь на дно. Так что его не должны были искать до 14 часов вторника, когда ему полагалось встретиться в назначенном месте с отрядом Страйк Дельта.

А человек отказался драться.

Он сказал, что Солдат знает его.

И Солдат почувствовал… почувствовал…

То, что он чувствовал, было важно.

Поэтому – Вайоминг.

Путь до гор занял больше времени, чем он думал.

Солдат искал пещеру с достаточным слоем камня сверху и деревьями снаружи. Достаточно глубокую, чтобы укрыть от спутникового наблюдения, но не слишком, чтобы не привлекать зверей, вроде медведей или пум. Она должна была находиться в нескольких милях от дорог, охотничьих стоянок или кемпингов и быть близко к проточной воде. Чем ближе к горам, тем лучше, потому что скалы искажают радиосигналы и затрудняют отслеживание его чипа.

Список требований был длинный, но Солдат потратил достаточно времени на изучение карт за последние несколько десятилетий.

Приличная пещера отыскалась за семь миль в гору, возле места, где река, разлившаяся от тающего снега и льдов, переходила в водопад. Пещера была невелика: шесть футов в самом глубоком месте и четыре фута в самом высоком. Вход больше напоминал расщелину в камне. Рядом не нашлось ни свежих звериных следов, ни помета.

Время было на исходе.

Солдат быстро скинул тяжелые рюкзаки. Осторожно поставил ящики с банками в глубину пещеры, где до них не доберется дождь. Наспех соорудил лежанку из джинсов, свитеров, рубашек и носков. Накрыл кучу парусиной. Винтовку и пули устроил возле противоположной стены. Остальное небрежно свалил в угол.

Он быстро посмотрел на руки. Они ослабли, но тремор еще не начался. Достав остаток таблетки, Солдат откусил еще половину. Слизал крошки и горькую пыль. Шесть часов.

Он выстроил бутылки с водой возле импровизированной постели. Побродил по лесу и набрал столько веток, сколько смог унести за один раз.

Летнее солнце еще не наполнило теплом горный воздух, кое-где лежал снег. Берега речки сверху похрустывали ото льда. Большинство веток оказались гнилыми и ломкими, но на худой конец годились и такие. Взяв гвозди, Солдат пробивал ими ветки, пока каждая не ощетинилась металлическими шипами.

Пять часов и пятнадцать минут.

Он разложил ветки между деревьями. Они вряд ли кого-нибудь остановят, но наделают достаточно шума, чтобы дать ему уйти. И хотя бы пробьют кому-нибудь шины.

Пятый, четвертый и третий час ушли на сбор съедобных растений. По белым цветам Солдат отыскал куст бузины и отметил место, чтобы вернуться сюда позже.

Река была слишком бурная для рогоза, но на проталинах пробивался дикий лук. В траве показались одуванчики. Их ярко-оранжевые цветы не успели еще выглянуть из подстилки, но Солдат различил характерно вырезанные листья. Он надергал их столько, сколько смог найти, с корнями. Вытащил дикие луковицы, оставив несколько расти, и съел сырыми.

Он набрал сосновых иголок и жевал, продолжая поиски, их вкус вытеснил горечь лекарств.

К этому моменту Солдат не ел больше четырех дней.

В конце он рискнул сунуться в ледяную воду и добавил к своему рациону мох, водоросли и лишайник, понимая, что даже эти крохи помогут ему пережить пункт три.

Со временем дрожь в конечностях заставила его направиться обратно к пещере. К тому времени, как он добрался до нее, у него оставался один час.

*

Пункт три был не столько запланирован, сколько неизбежен.

Детоксикация началась с озноба, перейдя в покалывание, распространяющееся от позвоночника. Вздрагивая, Солдат свернулся в клубок на груде одежды. Кожу щипало, волосы на затылке встали дыбом. Ощущение ширилось и нарастало, как поднимающаяся волна. Легкие сокращались в клетке ребер, неровные вдохи сквозь зубы эхом отдавались от стен пещеры.

Легче не становилось.

Солдат вытянулся, пытаясь ослабить давление на легкие. Иголки и булавки сталкивались и ломались, как статическое электричество в костях. Мышцы сокращались и дергались, и Солдат вцепился пальцами в волосы, пережидая приступ. Несколько секунд отдышаться – и все сначала. Когда пальцы разжались, из сочленения металлической руки торчали коричневые пряди. Солдат застонал и перекатился на бок.

Он был измучен.

Дрожь отдавалась в голове, мозг казался шариком, бьющимся о стеклянные стенки банки. Словно кто-то вгонял стальную спицу в висок по дюйму за раз. Иголки и булавки перекатывались внутри, как камни в волне. Мышцы сводило судорогами, выгибая тело. Даже когда покалывание прошло, мускулы дрожали от усталости. Солдат делал медленные ровные вдохи, ожидая следующей волны. Закашлялся. Грудь болела. Он снова кашлянул и уставился на красное пятно на ладони. В легких уже собиралась жидкость.

Все происходило быстрее, чем в прошлый раз.

В носу начало покалывать, в горле рос воображаемый комок. Непрошеная эмоциональная реакция защипала глаза. Дыхание со свистом протискивалось сквозь сжавшуюся гортань. Солдат знал, что надо проглотить ком и загнать слезы обратно, но все тело ломило и живот болел. Каждые несколько секунд по телу проходила крупная дрожь, отдающаяся в костях. Солдат позволил слезам вытечь из глаз, скользнуть по щеке и упасть на пол.

Теперь, когда воображаемые ворота открылись, на него нахлынуло. Зарыв лицо в мягкую синюю толстовку, Солдат начал всхлипывать. Вода царапала чувствительную перегретую кожу, как наждачка, но перестать он не мог. Вымотанный событиями последних нескольких дней, Солдат погрузился в тревожное забытье.

Проснувшись, он не смог открыть глаза: они были слишком чувствительны. Начался жар. Солдат понимал, что через два часа температура достигнет опасного уровня, но нельзя было рисковать тем, чтобы идти к воде. Он мог поскользнуться и, будучи не в силах выбраться, утонуть на глубине менее двух футов.

Пальцы сомкнулись от призрачного ощущения тонких волос под ладонью, хрупких костей и хлопковой рубашки.

- Что ты делаешь, Солдат?

Солдат вздрогнул, но не обернулся. Третья стадия: вызванные жаром галлюцинации.

- Встань и доложи!

Голос изменился, доносясь словно бы издали.

- Роторы в ключице и лопатке установлены благополучно. Необходимо вживить скобу в торакс и заменить ложные ребра.

Голос был сухой, несколько отстраненный. Солдат дернулся прочь от пальцев на своем плече и вдруг смог видеть.

Стены пещеры превратились в залитую светом лабораторию. На стерильных столах были десятки подносов со скальпелями, сверлами различных размеров и зажимами. Доктор взглянул на него поверх белой маски.

- Объект в сознании, реагирует на раздражители, но работе это не помешает. Организм принял новый реплантант лучше, чем алюминиевую сталь. Рекомендуется покрыть кости и…

- Солдат! Смотри на меня! – генерал Лукин схватил его за подбородок. Солдат дернулся. – Почему ты не выполнил миссию? Отвечай!

Солдат бил сквозь него, пока снова не оказался в темноте пещеры.

- Не по-настоящему, – пробормотал он, все еще слабо колотя воздух. – Не по-настоящему, нет, нет.

Он сделал глубокий вдох и сплюнул кровь. Рука потянулась к волосам, дернула пряди.

- Не по-настоящему.

- Баки, – прошептал ему на ухо тихий тенор. – Сколько я спал? Как мама?

Солдат зажал уши, но голос звучал внутри головы и даже не сбился.

– Почему ты так смотришь? Что случилось? Где мама? – голос становился громче и отчаяннее. – Баки? Баки! Баки, нет. Нет! Она не могла умереть без меня! Ты должен был разбудить меня. Ты должен был разбудить меня, ублю…

- Ее нет, Стиви, – прошептал Солдат, согнув пальцы возле щеки. Он чувствовал теплую ткань. Худое плечо у своей груди, тощее тело в кольце рук. – Ее нет.

После этого голоса на время оставили его в покое. Жар все еще туманил голову, но Солдат смог доползти до запасов и открыть бутылку. Горло болело, однако он глотал, зная, что это лишь начало. Приближалась четвертая стадия, ему нужна была вся жидкость, которую он сможет проглотить.

Раньше Солдат никогда не доходил до четвертой стадии. ГИДРа всегда разыскивала его раньше и возвращала, когда от судорог он становился слишком слаб, чтобы сопротивляться. Сомкнув зубы на указательном пальце правой руки, Солдат кусал кожу, пока еще мог. Боль сфокусировала его достаточно, чтобы он смог дотянуться до рюкзака и вытащить ярких мармеладных мишек.

Открыв упаковку, он выстроил мишек перед собой по цвету. Упаковка была маленькая. Семь зеленых мишек, шесть красных, четыре синих, один фиолетовый и один желтый. Он указал на желтого.

- Ты капитан. Капитан Медведь. А это… – он расставил перед желтым мишкой семь зеленых. – Это твои подчиненные. Твоя миссия – защищать…

Голова раскалывалась.

- Защищать меня.

Он взял фиолетового мишку и поставил среди зеленых.

- Вы охраняете меня, ясно? Синие – гражданские. Они очень важны, понятно? Всегда надо защищать гражданских.

Он построил красных и взмахнул одним.

- Красные. Красные – плохие парни, да? Не давайте им до меня добраться.

Он указал на капитана пальцем.

- Я могу положиться на тебя, капитан?

Он наклонил голову, будто слушая ответ.

- Будешь защищать меня ценой собственной жизни? Так точно, сэр!

Солдата захлестнула волна боли.

Она зародилась в позвоночнике и потекла, как лава или напалм. Она ныла, раздирала, то пульсировала, как синяк, то дергала, как судорога в мышце. Солдат скатился с постели, и его вырвало. В кишечнике было слишком мало содержимого, чтобы извергнуться. Тело болело и дрожало, кожа на стыке металла и плоти треснула. Она истончилась от обезвоживания и нарушения клеточных функций, а спазмы были достаточно сильны, чтобы в местах напряжения образовались разрывы.

Через несколько часов начнут выпадать волосы. Потом станут расшатываться зубы. Десны уже кровоточили, и Солдат старался не задевать щеку или губы, чтобы не выдернуть зуб. Со временем сыворотка отрастит корни заново, пока же челюсть болела.

- Баки! Мама велела тебе помочь мне на кухне! Я работаю, а ты и пальцем не шевельнул! Баки! Если ты немедленно не придешь, я скажу маме!

- Замолчи, Бекка, – проворчал Солдат, уткнувшись лбом в землю. – Не видишь, я занят.

- А мне все равно! Ты должен помыть посуду. Так мама сказала! – потом голос стал неуверенным. – Эй, Бак, ты выглядишь как-то… Ты… плачешь? Бак. Ты же знаешь, с мамой и папой все будет хорошо, да? Все наладится.

- Да, соплячка. Все будет хорошо, – очередная судорога, очередной разрыв – под мышкой и на ребрах. – Папа найдет работу, наступит лето, и все станет лучше. Вот увидишь.

Другой голос. Тихий. Страдальческий.

- Пожалуйста, не заставляй меня делать это, – тот же самый тенор, что и раньше. И снова, тише. – Люди пострадают, Бак. Я не могу этого допустить. Пожалуйста, не вынуждай меня.

Солдат уснул, измученный судорогами и кашлем. На губах и под носом запеклась кровь и грязь, одежда промокла от пота, крови и слез.

Приходил в себя он медленно, понятия не имея, сколько времени прошло.

Голова не разламывалась, кожа больше не казалась слишком сильно натянутой палаткой. Отчистив засохшую кровь с лица, Солдат принялся оценивать ущерб. Раны уже заживали: на левой руке несколько медленнее, чем под мышками, на спине и ногах.

Закидав землей пятна мочи, рвоты и крови, Солдат высунулся наружу. Перед пещерой была дождевая лужа, но она уже высыхала – минимум день. Он нашел волчьи следы – трехдневные. Примятая трава уже начала выпрямляться. Неделя. В лихорадке и агонии он потерял самое меньшее неделю.

Казалось, будто больше.

Казалось, будто меньше.

*

Солдат поспал еще несколько часов. Когда он проснулся, мир вокруг был еще зыбок, но в него вернулся цвет. Там, где Солдат определял свою толстовку только лишь как синюю, мозг теперь ранжировал факты – от нравится-не нравится до контраста, тени и глубины.

В животе урчало и бурлило.

Натруженные мускулы отозвались болью, когда он поднялся. Ноги подрагивали, но в слабости были виноваты по большей части голод и обезвоживание. За время детоксикации Солдат умудрился выпить половину запаса воды. Он опустошил еще бутыль, чтобы наполнить желудок. Вода внутри плескалась, живот свело, но через несколько минут он смог выпрямиться.

Первым делом надо было отыскать еду.

Солдат вернулся к поляне с одуванчиками. Теперь, имея время выбирать то, что захочется, он пожевал горькие листья и несколько открывшихся желтых головок. Корни и несколько горстей сосновых иголок он спрятал в рюкзак на потом.

После долгих и тщательных поисков он нашел и опознал кусты черники и шелковицы, хотя ягоды не успели созреть. За милю от пещеры ему попался настоящий клад. На оттаявшей земле была полянка клевера, а по краям росла мокрица.

Подкрепив силы, Солдат сплел из ниток сетку, которую установил возле водопада. Соорудил копье из большой крепкой ветки.

А потом принялся за укрепление лагеря.

Он вытащил приготовленные заранее банки. Во все, кроме пяти, он поместил запалы из ракет. Внимательно считая обороты, накрепко закрутил крышку. Потом раскрутил, проделал в крышке два маленьких отверстия и продел в них леску. Оставшееся место он заполнил порохом из фейерверков.

Прежде чем продевать леску в крышку, Солдат закрутил ее, чтобы леска была прямой. Осторожно вырезав кусочки картона, он поместил их между концами лески.

Оставшиеся банки он наполнил длинным фитилем и порохом, оставив один фитиль про запас.

Когда все было готово, Солдат взял бомбы – по две за раз – и установил их в лесу, подальше от звериных троп.

Пять оставшихся бомб он разместил неподалеку, чтобы можно было поджечь фитили и убежать.

Наконец, Солдат взял колокольчики и прибил их к стенам пещеры в ровную линию от устья вглубь. Привязав конец нити с катушки к колокольчику, он ушел в лес, где согнул гвозди в форму подковы и прибил нить, оставив достаточно места, чтобы она могла свободно двигаться. Солдат аккуратно обвязал нитью деревья, чтобы каждый колокольчик был в ответе за свой сектор.

Он проделал это со всеми двадцатью пятью колокольчиками.

Затем он вернулся к пещере и окинул лагерь критическим взглядом. В голове начал формироваться список. Установить резервуар для дождевой воды, каркас для растягивания шкур, проверить сеть и разведать местность. Позже он отправится на охоту и сделает тетиву или, может быть, новую постель.

Так много дел.

Так мало дел.

Таких человеческих дел.

В груди оружия начал проклевываться маленький живой росток.

Примечания:

Пожалуйста, не повторяйте ничего из описанного. Это очень опасно. Подробности можно легко найти в интернете, но не пытайтесь сделать этого дома! В описании изготовления самодельных бомб намеренно опущены некоторые детали.

Глава 2

Когда внутренняя ситуация не признается, она проявляется извне, как судьба.

К.Г.Юнг

*

Выполоскав грязную парусину в реке, Солдат разрезал ее на куски разных размеров: один по своему росту и пять поменьше. Он сделал четыре ямы около двух футов глубиной и выстелил их дерном. Срезав горлышки у бутылок из-под воды, он поставил их в ямы вертикально и сунул в каждую по куску прорезиненной трубы так, чтобы один конец оставался в бутылке, а другой высовывался на пять дюймов над поверхностью.

Прикрыв ямы парусиной, Солдат набросал на края ткани землю. Кусок побольше он повесил на дерево и наполнил песком, камнями и углем – получился фильтр.

Копая ямы, Солдат обратился к вспыхнувшим во время лихорадки воспоминаниям. Жар унес почти все, оставив лишь самые яркие картинки. Холодные пальцы на подбородке. Женский парфюм. Он помнил, что слышал голоса, но не различил ни тембров, ни содержания сказанного.

Тем не менее, хотя слов и не было, Солдат помнил, как чувствовал себя – человеком. Будто бы когда-то, давным-давно, существовали люди, настоящие живые люди, которые видели в Солдате себе подобного. Быть может, у него даже была семья. Ощущение, странное и мимолетное, угнездилось где-то в костях.

У него было много времени на раздумья.

Солдат думал, пока делал ловушки, осторожно устанавливая камни в шатком равновесии, чтобы они, упав, ломали шеи мелким зверям. Он думал, пережидая летний дождь. Он думал, выслеживая оленя в долине, небрежно удерживая самодельный лук и стрелу. Он думал, пока снимал и сушил очередную шкуру для своей увеличивающейся постели. Думал, когда раскрылись почки, и он собирал съедобные растения, чтобы развесить их на стене пещеры для сушки.

Человек сказал, что Солдат его знает.

Человек сказал, что у Солдата есть имя.

Человек назвал его Баки.

Если у него было имя… значило ли это, что Солдат – человек? Значило ли это, что у него были мать и отец? Он решил, что хотел бы иметь сестру. Она была бы младше него, с большими карими глазами и кривоватой улыбкой.

Баки. Солдат перекатывал звуки и слоги на языке. Ба-ки. Ба-а-ки.

- Меня зовут Джеймс Бьюкенен Барнс, – сказал он как-то, собирая опавшие желуди, просто, чтобы попробовать.

Имя не угнездилось в груди и не легло удобно на плечи, как должно было.

Солдат продолжал размышлять.

Позже, разделывая кроличью шкурку на полосы для ловушек, он попробовал снова.

- Баки, – шепотом сказал он, камнем соскребая с растянутой кожи сухожилия и мышцы. – Тебя зовут Джеймс Бьюкенен Барнс.

Шли дни, и его соображения о человеческой сущности стали менее умозрительными. Солдат размышлял, что значит быть человеком. Единственными людьми, с которыми он имел дело, были военные и техники. Собственно говоря, если задуматься, его цели тоже были людьми, но они казались ему чуждыми, как чашка или сломанный стул, а точнее, как пыльные манекены. Единственное, что Солдат о них знал, это то, как они умирали.

Плакали. Кричали. Торговались.

Некоторые молчали, а другие молились Богу, умоляя его спасти их.

Не люди, а фрагменты фотографий из досье. Нереальные, призванные дублировать жизнь, но не заключающие ее в себе.

Так что Солдат – или ему следовало называть себя Баки, так, для пробы? – принялся вспоминать техников. Добрые техники, грубые техники, жестокие техники… Добрые и в то же время грубые техники. Добрые, но жестокие техники. Некоторые были резкие – хватали его за руку или толкали в плечо, направляя в нужную сторону. Некоторые дотрагивались до него робко, что в свою очередь заставляло Солдата… а может, он был Джеймс? Он не чувствовал себя Джеймсом… ощущать неуверенность и тревогу.

Некоторые техники ему нравились.

Грэг входил в команду, ответственную за размораживание и реабилитацию, с ранних шестидесятых. Он начинал низкорослым коренастым интерном с черными кудрями и дрожащими руками, медленно превратившись потом в коренастого мужчину за пятьдесят – волосы цвета стали и уверенная крепкая хватка.

Именно Грэг отводил переволновавшихся новичков в сторону и напоминал им об их миссии. Он обнимал его или ее за плечи (или за пояс, если не мог дотянуться, будучи всего пять футов два дюйма ростом) и говорил, что их миссия – подготовить Солдата к заданию. Их обязанности первостепенно важны для здоровья и функциональности оружия, а излишние эмоции и связанные с ними нарушения протокола вредят Солдату больше, чем помогают.

- Стремитесь к высшему благу, – всегда говорил Грэг, проникновенно и торжественно. – Мы здесь делаем первоклассную работу, мы спасаем мир.

Потом он брал новичка за плечо и указывал на строчки информации от датчиков на металлической руке.

- Посмотри, – добавлял он, – разве это не восхитительно?

- Ваши кризисы совести, – говорил Грэг рыдающему новичку, впервые увидевшему обнуление, – не принесут никакой пользы. Только повредят эффективности команды.

Грэг не поддерживал игры, в которые отряды Страйка порой пытались играть с Солдатом. Он всегда прерывал их, прежде чем они успевали нарушить его готовность к миссии. Грэг отмывал Солдата, перевязывал раны, вправлял кости решительными беспристрастными движениями.

И все-таки, чем дольше Солдат вспоминал Грэга, тем меньше тот ему нравился. Если Солдат в самом деле был человеком, если он был Джеймсом Бьюкененом Барнсом, то выходило, что Грэг активно противостоял попыткам других членов команды относиться к нему, как к человеку.

На самом деле, чем больше Солдат думал о том, как Грэг обучал поколения техников трогать Солдата лишь в том случае, когда надо было его передвинуть, вычистить или починить, как утверждал, что сам Солдат предпочитает, чтобы с ним обращались, как с инструментом, тем сильнее у него дрожала живая рука.

Грэг никогда не обходился с другими так, как с Солдатом. Он яростно отстаивал права женщин и пресекал попытки офисной травли. Он поддерживал простой народ и сокрушался о социальном неравенстве. Но Грэг никогда не заступался за Солдата и не выговаривал отрядам Страйка за жестокость. Именно Грэг был инициатором того, чтобы называть Солдата «оно», хотя сам Солдат предпочел бы вариант «он».

Внутри забурлила эмоция – обжигающая кислота и душное давление. Гнев.

Разумеется, все это имело значение лишь в том случае, если Джеймс Барнс был человеком.

Если он был человеком, Грэг поступал с ним несправедливо.

Если он не был человеком, Грэг все делал правильно, защищая его параметры от влияния ложной личности.

Прежде чем приходить к каким-то заключениям насчет Грэга и других техников, следовало разобраться в себе. Солдат решил отложить мысли об имени до момента, когда найдет определенный ответ.

Люди, подумал Солдат, принимают решения.

Они решают, что есть, что носить, что им нравится, а что нет. Технику Грэгу не нравился лейтенант Росс Родригес. Лейтенант Росс Родригес, вопреки предписаниям ГИДРы, всегда носил на каком-нибудь элементе одежды радужную ленту. Техник Энн Бартон каждый вторник предпочитала сэндвичу с курятиной салат с тунцом.

Солдат решил взять мармеладных мишек. Солдат решил оставить ГИДРу. Выходит, Солдат принимал решения. Выходит, Солдат был человеком.

Что ж, удовлетворенно подумал Солдат. Это было легко.

Он ходил довольный, пока на следующий день не увидел, как белка предпочла лечь спать вместо того, чтобы играть в догонялки с приятелем. Если животные тоже могут принимать решения, то эта способность не является ключевой. Нахмурившись, Солдат начал сначала.

Люди принимают решения, и животные тоже принимают решения, но люди определенно не равны животным, так чем же их решения отличаются от решений животных? Так ли легко быть человеком? Определенно нет, иначе Грэг не говорил бы новым техникам того, что говорил. Возможно, человечность следовало каким-то образом заслужить. Возможно, она была привилегией, которую Солдат потерял.

Возможно, он когда-то был человеком, а теперь этого не заслуживал.

Мысль застряла в мозгу Солдата, как паразит. Той ночью он не разводил костер, а когда попытался съесть немного сушеного мяса, желудок не принял пищи. Пальцы дрожали. В животе ворочался комок.

Вот оно.

Должно быть, поэтому Солдат мог увидеть кролика за 160 ярдов без бинокля, но не знал, откуда он сам родом. Люди знали свое происхождение. Даже сержант Эверетт Снодграсс знал, хотя был сиротой и воспитывался в приемной семье. Он не видел своих настоящих родителей – факт, который он постоянно упоминал во время вечерних игр в покер – но часто рассказывал, как рос в городке в Небраске и переехал в Детройт в возрасте семнадцати лет.

Должно быть, раньше Солдат был человеком. Он был Джеймсом Бьюкененом Барнсом и знал человека, который отказался драться. Раньше, но не сейчас. По какой-то причине он лишился способности или, может быть, права быть человеком. Возможно, поэтому Грэг называл Солдата «оно» и не позволял ему есть вместе с остальными. Потому что знал: Солдат не заслужил быть ничем, кроме как оружием.

Наверное, он сделал что-то поистине ужасное, чтобы потерять право называться человеком. Солдат подумал про миссии, которые выполнял, и задался вопросом, не они ли были причиной наказания.

Мысль была так ужасна, что Солдат заскулил и долго пролежал, свернувшись клубком. С досадой он подумал, что животные точно не переживают так по поводу, животные они или люди.

Стоп.

Солдат снова сел на корточки и начал обдумывать эту мысль. А когда закончил, подумал еще немного. Возможно, он слишком усложняет. Возможно, быть человеком – это просто думать о себе как о человеке. Возможно, все, что от него требуется, это вести себя как человек, и тогда, постепенно… быть может… признаки, свойственные человеку, приживутся у него под кожей, как металл руки прижился в костях. Мысли снова вернулись к техникам. Солдат решил отложить злость на Грэга и использование имени «Джеймс Бьюкенен «Баки» Барнс», пока не заслужит звание человека обратно.

Он начал с Бартон и Родригеса. Он вспомнил, как Родригес всегда носил волосы аккуратно подстриженными, как того требовал устав, и неизменно находил время, чтобы погладить форму. Время от времени Родригес выбривал на голове затейливые узоры.

Бартон не проводила время, рассматривая свою прическу или поправляя макияж, как рядовая Михаэла Карсон, но она всегда была чистая и хорошо пахла. Держала флакон ароматического масла на своем столе.

Настоящие люди, пришел к выводу Солдат, знают, как себя обслуживать.

Обслуживание подразумевало, что человек должен быть чистым и здоровым, поддерживать волосы, ногти и кожу в приемлемом для данного общества состоянии. Слишком тщательный уход провоцировал насмешки и презрение или притягивал излишнее грубое внимание – как в случае рядовой Карсон. Игнорирование ухода вызывало социальную изоляцию, как было с техником Майком Кэллоуэем, от которого несло застарелым потом, сальными волосами и грязными зубами.

Солдат провел ногтем по зубу и посмотрел на желтоватый комок налета.

Он не мог вспомнить, когда в последний раз получал гигиеническое обслуживание. Он знал, какие использовались инструменты: заостренные металлические штуки, которыми скребли десны, и щетка – но не озаботился тем, чтобы приобрести предметы личной гигиены.

Найдя дуб, Солдат срезал маленькую веточку, измочалил ее кончик и счистил налет с зубов. Мыла у него не было, но, сварив жир убитых зверей вместе с золой из костра, он получил щелок.

Вторым пунктом надлежащего ухода была одежда. Собрав испачканную вонючую кучу, Солдат отправился к реке, где полдня отмывал въевшиеся запахи рвоты и пота. Колотя рубашками и штанами о булыжник, он вдруг почувствовал странную волну, зыбкое ощущение, будто находился в двух местах одновременно.

Потереть, обмакнуть, повторить, пока вода не станет чистой – цепочка движений о чем-то ему напоминала… Солдат делал это раньше, хотя, как ни старался, не смог припомнить заданий, требующих стирки одежды.

Натянув леску между двух берез, Солдат принялся развешивать постиранное. На него нахлынула уверенность. Он точно знал, что если посмотрит сейчас налево, то увидит высокую женщину с ястребиным профилем и передником вокруг пояса, которая будет прищепкой закреплять на леске большую белую простынь. Он повернул голову, но увидел лишь пустой луг с травой, качающейся на ветру.

К концу недели Солдат сел и посмотрел на все, что сделал. У него были мыло и зубная щетка, на солнце сушилась чистая одежда. Он чувствовал себя очень по-человечески. Секунду он пытался идентифицировать тепло, затрепетавшее в груди. Он никогда раньше не испытывал такого вне миссий, так что ему потребовалось время, чтобы определить чувство как гордость. Он был горд тем, чего удалось достигнуть.

Это был первый раз, когда Солдат гордился чем-то, что не закончилось кровопролитием. Это ему понравилось. Это было легче, чем обычная боль в животе и слезящиеся глаза.

- Вот это я понимаю, – Солдат оглядел лагерь, позволяя себе насладиться свободными от вины достижениями. – Вот это я понимаю.

Он потер подбородок, щеку и поразмыслил над щетиной на лице.

Обычно техники, ответственные за гигиеническое обслуживание, не трогали бороду. Рискованно было приближаться к Зимнему Солдату с бритвой до того, как его обнуляли. Когда уровень адреналина был еще высок, любой острый предмет рассматривался как угроза. После обнуления Солдат становился покорным, дезориентированным и – теперь он начал понимать – особенно сильно вызывал чувство вины. Или, может, техники были слишком ленивы. Солдат подумал о том случае, когда Снодграсс приказал команде из четырех человек обыскивать помещение в поисках каких-то файлов, потому что самому ему не хотелось вставать из кресла. Пожалуй, это было лучшим объяснением.

Солдат знал, что бойцам полагается иметь чисто выбритое лицо и короткую стрижку. У него не было ножниц, а ножи не могли обеспечить точности, необходимой для поддерживания аккуратной бороды. Взяв прядь волос, Солдат принялся пилить. Лезвие застревало и дергало, кожу головы то и дело пронзало острой болью. Солдат продолжал пилить, волосы сыпались кусками.

Потом он провел рукой по неровной поверхности засаленных торчащих волос. Лезвие выдернуло хрупкие еще корни, оставив проплешины, и Солдат скривился от вида колеблющегося отражения в воде. Взяв щелок, он начал яростно втирать его в скальп, выскребая ногтями правой руки хлопья перхоти и засохшей грязи.

Через некоторое время он зарычал и отшвырнул мыло. Что касается ухода за волосами, пришлось признать себя больше похожим на Кэллоуэя, чем на Родригеса. Солдат стянул все, что осталось от волос, в узел и оставил так.

Вечером он снова перекатывал слоги Имени на языке, пробуя его на вкус.

- Джеймс. Джеймс Бьюкенен Барнс. Джеймс Барнс.

Потом, склонившись над кроличьей ногой, прошептал:

- Баки.

Он оглянулся и, убедившись, что мир не рухнул, повторил снова, немного громче:

- Баки Барнс.

Он мысленно представлял себе звуки, гласные и согласные. Странное имя. Определенно он такого раньше не слышал. Он подумал, что это имя начинает ему нравиться.

*

Армия Синих Медведей воевала с Красными.

Капитан Желтый Медведь повел своих людей в рейд на лагерь Красных. Несколько дней назад Красные Медведи похитили Солдата Медведя и держали его в плену. Они установили несколько больших качающихся камней по периметру, но Капитан Медведь и его люди не боялись опасности. Капитан Медведь поговорил с Агентом Синим Медведем и сказал ей, что все равно пойдет в атаку – с ее поддержкой камушками или без нее.

Агент Синий Медведь и Командующий по МТО Синий Медведь решили, что для обеспечениябезопасности пещеры крайне необходимо спасти Солдата Медведя. Солдат – настоящий Солдат – несколько колебался, пытаясь придумать правдоподобную причину, но Капитану Медведю она, по всей видимости, не требовалась.

Капитан Медведь повел свой отряд к крепости Красных Медведей. Красные Медведи яростно оборонялись, твердо решив оставить Солдата Медведя за стенами резинового мяча. Капитана Медведя теснили назад. Его люди терпели неудачу. Агент Синий Медведь сказала, что надо отступать.

- Нет! – сказал Капитан Желтый Медведь. – Я не оставлю Баки!

Солдат остановился, продолжая сжимать в пальцах двух медведей, как бы лезущих через резиновые стены. Потом кашлянул и начал заново.

- Я отклоняю приказ, – сказал Капитан Желтый Медведь. – Солдат Медведь представляет слишком большую ценность для сил Синих Медведей! Я отказываюсь терять такой важный ресурс!

- Но, – возразила Агент Синий Медведь, – если он такой эффективный и ценный, почему он не спасся сам? Это не так уж трудно.

Солдат замолк и сердито воззрился на Агента Синего Медведя. Ей не положено было такое говорить. Ей надо было сказать…

- Нам не нужен слабый Солдат, который не может спастись сам. Вот почему мы не спасли его раньше.

Этого ей тоже не положено было говорить.

Нахмурившись, Солдат сгреб всех мишек в специально сделанный для них мешочек. Если Солдаты отказываются подчиняться, их следует вернуть на хранение. Чем раньше мишки это усвоят, тем лучше.

Через несколько минут он заглянул в мешочек проверить, не стали ли они более сговорчивыми.

Люди, как Солдат доказывал своей рациональной стороне, когда та указывала, что он ведет себя неподобающе смертоносному оружию, умеют играть. Грэг, Сандерс, Родригес и Гарсон регулярно играли в покер. Бартон между операциями включала компьютерные игры. Даже Агент Рамлоу и его люди любили играть в игры.

Он снова вытряхнул мармеладную армию. Расставил, взял Агента Синего Медведя (у нее недоставало левого уха) и Капитана Желтого Медведя. Прочистил горло и начал.

- Я не бросаю своих людей, – сказал Капитан Желтый Медведь. – А если бы и бросал, то Солдата Медведя никогда бы не бросил.

Солдат споткнулся на имени, но продолжил:

- Или вы со мной или против меня.

Агент Карт… нет, нет, нет… Агент Синий Медведь посмотрела на Капитана Медведя и сказала:

- Один Солдат не стоит целой операции.

- Для меня стоит, – ответил Капитан Медведь.

Голос подвел Солдата.

Он бережно вернул мишек в мешочек, оставив на ладони лишь желтого. Сомкнул пальцы вокруг маленького желтого Капитана и повторил:

- Для меня стоит.

*

Солдату снилось, что он стоит в поле, поросшем, насколько хватало взора, высокой травой. Небо было синее с взбаламученными фиолетовыми облаками. Солдат не знал, как попал сюда, но знал, что здесь слишком пусто. Слишком глухо. Он не мог видеть ни своих ног, ни дороги позади.

Так пусто.

Вздрогнув, Солдат проснулся и беспокойно ворочался, пока не уснул снова.

Он опять был в поле, но на этот раз вдалеке виднелся домик, такой маленький, что Солдат мог бы закрыть его пальцем. Он сделал шаг вперед и услышал хруст кости. Посмотрел вниз и увидел кровь, сочащуюся между стеблей. Под его ногами было лицо ребенка, девочки. Он узнал ее. Она плакала. Его ботинок размозжил ей челюсть и лоб.

Она плакала.

Солдат побежал, но каждый шаг хрустел на костях и плоти его жертв. Их крики становились громче, а трава превратилась в руки, которые хватали его за волосы и одежду и пытались повалить.

Земля разверзлась, из недр брызнула лава. Солдат услышал чудовищный вой и увидел демонов, пробирающихся за ним из ада. Он отвернулся и побежал, но земля трескалась снова и снова, пока он не оказался в западне на островке, тающем в раскаленном камне.

Он пошатнулся. Отчаянно замахал руками, пытаясь удержать равновесие. Пока он падал, демоны летели за ним, раздирая друг друга зубами и когтями, пока ошметки и куски тел не полетели во все стороны. Совсем рядом с Солдатом пролетела голова – у демона было его лицо.

Солдат проснулся с воплем.

Его лицо было мокрое от слез, одежда липла к телу. Он ощупал себя в поисках ран, нанесенных хищной травой или красными демонами. Удовлетворенный, что все цело, он лег обратно на все растущую постель из шкур и свернулся в тесный клубок. Над ним простиралась чернота пещеры, он дрожал, несмотря на тепло сентября.

- Кто она? – спросил Солдат во тьму. – Я знал ее.

Если тьма и знала, она не ответила.

Кошмары вернулись на следующую ночь, и на следующую. Пытаясь бодрствовать, Солдат до крови грыз костяшки пальцев. Он стал бояться ложиться спать, стараясь отсрочить сон до тех пор, пока недосып не начинал серьезно мешать его боеготовности.

В некоторых снах он тонул, кровь, льющаяся из трупа под его руками, душила его. В других человек, который отказался драться, забивал его до смерти. Некоторые сны были тихие и немые, просто пустота – незатейливая и ужасная, как смерть.

Солдат открыл глаза в пустом поле. Вместо дома перед ним стояла женщина в синем с цветочным узором платье. Она стояла отвернувшись. Сон всегда был тихий, будто кто-то набил воздух ватой. Поле текло под ногами Солдата, пока он не оказался возле женщины. Он протянул руку, схватил ее за плечо. Рыжеволосая девочка завизжала.

Он проснулся прежде, чем смог увидеть ее лицо.

Девочка с рыжими волосами и разбитым лицом – единственная постоянная в его сновидениях.

После ночи кошмаров, таких живых, что трудно было подняться наутро, Солдат решился копнуть глубже. Усевшись на своей меховой постели, он толкнулся в мысленную завесу, установленную в его голове Департаментом Х и укрепленную затем ГИДРой, толстую стену сознания и выучки, отгораживавшую его от подсознательных сведений. Под силой его воли стена напряглась и подалась, но устояла.

Солдат нахмурился и скрестил ноги. Положил ладони на колени, позволил глазам закрыться. Медленно вдохнул, выдохнул. Еще раз. Еще. Еще.

Когда он был готов, то нырнул во внутреннюю темноту. Он заставил себя думать о ментальной боли обнулений и программирования, безжалостно втиснутых триггерах и переключателях, вспомнил, как часами стоял голый на холоде, коленями на гвоздях.

Бросившись на стену грудью, он услышал щелчок так же явственно, как если бы тетива лука лопнула у него под ухом.

Боль. Острая, эхом раскатывающаяся боль. Она вихрем пронеслась через его голову, как земля, трескавшаяся во снах. Рвота подступила к горлу – Солдат сглотнул. Ничего такого – миссия в Амстердаме. Рутина. Одна цель. Одно убийство.

Девочки в этом воспоминании не было.

Солдат нарисовал ее в своем воображении и сосредоточился на деталях. Рыжие волосы. Зеленые глаза. Маленький острый подбородок. Он задержал это воспоминание и резанул им, как ножом, сквозь сеть, сдерживающую воспоминания.

На какой-то момент это сработало.

Потом, будто злобного пса, рванувшегося слишком далеко, цепь потянула его назад. Мозг наводнили воспоминания. Кровь, девочка под колесом машины, мужчина, тянущийся спасти ее даже под дулом винтовки. Плачущая беременная женщина.

Но самая худшая часть… Самая худшая. Самым худшим были эмоции.

Его убийства всегда были разными. Некоторые люди умоляли. Некоторые принимали судьбу с тихим достоинством. Он знал это. Но до этого момента он никогда не знал кое-чего другого.

Лица пыльных манекенов обрели плоть и налились эмоциями. Страх, боль, горе, ненависть, отчаяние, надежды превращались в пепел. Она хотела больше времени.

- Нет, – застонал Солдат. – Нет, я не хочу. Не хочу!

Он стиснул виски, зарываясь пальцами в неровные волосы. Наматывал на пальцы коричневые пряди и с криками дергал, пока убийство за убийством вливались ему в мозг.

Седая женщина и вино, расплескавшееся по ее ночной рубашке; подросток, слишком умный на свою беду; отец, качающий дочь на качелях – и лицо дочери, когда отец молча упал.

Солдат увидел все их лица и с невозможной жуткой ясностью понял, что они чувствовали. Когда он убивал их.

Ему вдруг стало ясно… Все, что он должен, это сдаться. Позволить клетке снова захлопнуться и забрать все это. На самом деле, надо было всего лишь вернуться к ГИДРе. Даже если клетка захлопнется, он будет помнить, что почувствовал. Будет помнить осознание.

Лучше уж стереть все сразу.

Чистая доска.

Белый лист.

Просто сдайся. Это нормально. Ты не виноват. Боль – всего лишь предупреждение, она не должна оставаться с тобой. Расслабься. Позволь…

- НЕТ, – взревел Джеймс Барнс. – Нет уж, ты, сукин сын…

Он рывком вернулся в глубины своего ума и скреб стены, а сети ГИДРы пытались вытащить его. Он орал и рвался, пока сети не разлетелись на клочки. Было больно – будто содрать струп и обнаружить торчащую кость – но голос пропал. Упав на колени, Солдат заскулил. Он впервые потянулся за воспоминаниями и ощутил, как они без усилий скользят в руки.

Они принадлежали ему. Он не хотел их, они причиняли столько боли, но они принадлежали ему, и это все решало.

Он думал, что чувствовал удовлетворение. Думал, что знает гордость, и радость, и благодарность, и доброту, и любовь, и благородство, и ревность, и гнев, и одиночество.

Он не знал ничего.

Единственной эмоцией, которую он действительно знал, был страх.

Теперь же чувства вернулись. Он осмотрел пещеру и ощутил настоящую гордость, что смог так долго прятаться от ГИДРы. Он потрогал мех под собой и ощутил удовольствие. Он попробовал несоленое безвкусное сушеное мясо, спрятанное под постелью, и сморщил нос. Он подумал о Грэге, Бартон, Родригесе и ощутил обиду, гнев и тоску.

Он подумал о рыжеволосой девочке. Сожаление, хотя память о ней давно ушла.

Он подумал о лицах своих жертв, и вина сокрушила его.

Лежа на своей меховой постели с пальцем, зажатым в зубах, Солдат позволял эмоциям омывать его. Одно за другим он вытаскивал на свет свои убийства и изучал их умом, отточенным тренировками и наукой. Солнце поднялось и село. Надо было сушить шкурки и стирать одежду. Надо было побриться. Бритье – это очень по-человечески.

Солдат не двигался. Казалось, что руки и ноги придавило тяжестью его грехов. Они бежали сквозь мозг бесконечной вереницей. Наконец-то свободный планировать для себя, ум прогонял тысячи сценариев, как Солдат мог спасти каждую жертву. Потом ум начал играть с ним.

Солнце второго дня было уже высоко, когда мозг решил наложить лицо девочки с ореховыми глазами и каштановыми волосами на лица других детей-жертв. Солдат беспомощно дернулся: разум заставил его смотреть, как он убивает девочку, которой – он смутно помнил – помогал мыть посуду и подтыкал одеяло. Он убивал ее снова и снова.

Солдат пытался докопаться до тех воспоминаний, что были прежде того, как он стал оружием, но мозг перекручивал все, превращая в ужасы. Солдат проглотил комок. Нечестно. Неправильно со стороны его мозга делать несколько драгоценных сохранившихся воспоминаний оружием против хозяина. Нечестно.

В этом было что-то человеческое, понял Солдат. Возможно, это было наказание за все, что он совершил. Сожаление означало осознание, что его действия имеют последствия, укоренившиеся в понимании, что другие люди реальны. Если это была часть человечности, Солдат решил, что заслужил как минимум одно из этих имен. Это было горькое озарение, последовавшее по пятам за другим, более глубоким желанием.

Он хотел умереть.

Он хотел лежать здесь, пока не погибнет от обезвоживания. Он представлял, как останавливается сердце. Как замирают легкие, как выходит последний выдох. Солдат закрыл глаза.

Пришел второй закат.

Солдат не открыл глаз посмотреть, как удлиняются тени. Фильм, проигрывающийся на изнанке век, казался реальнее сырой прохлады пещеры или теплой металлической руки возле щеки. Он смотрел на себя, прицеливающегося. Чувствовал, как прошлый он глубоко дышит.

Первый и второй колокольчик зазвенели.

Голубые глаза распахнулись.

Скатившись с постели, Солдат на четвереньках подполз к линии колокольчиков, прибитых к стене. Он сидел, пристально глядя на леску: та туго натянулась. Динь-динь. И рядом в ответ: динь.

Плавно встав, Солдат углубился в лес. Простой человек испытал бы серьезные трудности, пробираясь через густую поросль в ночной темноте. Солдат не был простым человеком.

Он быстро достиг мест, где спрятал стеклянные бомбы. Развернул фитили и осторожно проложил их по звериным тропам и местам с менее густой растительностью. Вытащил ветки с гвоздями и разложил их вне пределов радиуса поражения.

Вернувшись в пещеру, он взял пять оставленных про запас банок. Прислушался к колокольчикам. Когда зазвенел пятый, он подбросил веток в костер и раздул угли в веселый огонек. Костер залил камни янтарным светом. Солдат смотрел в тень, сохраняя ночное зрение. Набив куртку одеждой, он прислонил ее к стене пещеры.

Потом он положил мешочек с Капитаном Желтым Медведем и его мармеладной армией (включая Красных) во внутренний карман и покинул пещеру, меховую постель и охапки трав, даже не оглянувшись.

Отличная снайперская лежка находилась в километре к северу и четырехстах футах вверх. Край горы заслонял небольшой выступ и шапку деревьев от света и давал хороший обзор на лагерь внизу.

Винтовку Солдат установил месяцы назад, прикрыв ее самым большим куском парусины. Улегшись на камни, он прижал щеку к прикладу. Луна уже поднялась. Огонь внизу умирал. Среди деревьев различалось движение.

Солдат глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух.

Первый взрыв прошил отряд, как пуля пластик. Солдат услышал крики и увидел, как некоторые из бойцов отступают. Он заставил себя держаться расслабленно, сфокусировавшись на маленьких белых флажках, на равном расстоянии привязанных к верхушкам деревьев.

Глубоко вдохнуть. Медленно выдохнуть. Нажать на спусковой крючок.

Человек в черной тактической форме упал. Солдат прицелился снова, и идущий рядом недосчитался половины головы. Солдат убил третьего, а сквозь него и четвертого. Прицелился в небольшого парня, прячущегося за бревном. Пуля прошила тому ногу, он закричал, хватаясь за рану. Когда приятели попытались до него добраться, Солдат убил и их. Снова взрывы. Горящие деревья выхватывали тени, мечущиеся в поисках укрытия. Кто-то зацепил ветку-ловушку и получил полное лицо гвоздей.

Одна из бомб, сработав, проделала дыру в горе и вызвала камнепад, который зацепил снайпера, его наводчика и четверых бойцов внизу.

Солдат застрелил еще троих. Заметил человека, кричащего в рацию команды, и прострелил ему горло. Снял второго командующего и рядового, потянувшегося за выпавшей рацией.

К тому времени, как вдали послышался шум вертушки (гора неплохо отражала звуки), три четверти отряда были мертвы или выведены из строя. Оставшиеся быстро поднимались в гору к его лежке. Расчехлив нож, Солдат перерезал глотки двоим, крадущимся через кустарник. Однако он знал, что со всеми не справится. Рано или поздно кто-то нанесет решающий удар.

Шум вертолета усиливался, Солдат понимал, что время на исходе.

Река ревущим чудовищем падала с горы в долину. Зимний Солдат провел не одну неделю, исследуя поток в разных местах течения. Он ходил по берегам, даже в сухой сезон осматривал русло на предмет невидимых под водой камней. Подождав, пока взорвется последняя бомба, Солдат прыгнул с утеса в стремнину.

Стена огня накрыла место, где он нырнул. На такой высоте ударная сила была значительно меньше, но все же ее было достаточно, чтобы вышибить воздух из легких. Река, не дожидаясь, пока он сориентируется, потащила его на скорости двадцать пять миль в час. Солдат вынырнул сделать вдох и поплыл по течению. Он вдыхал еще шесть раз, пока не оказался достаточно далеко, чтобы высунуться и оглядеться.

Восемь миль до ближайшего водопада.

За четверть мили – прежде чем течение станет таким сильным, что даже его усовершенствованное тело не справится – Солдат направился к берегу. Он вылез на каменистый песок и упал, глотая воздух. Хотя жизнь в горах вернула его мышцам силу, выносливость все еще не восстановилась после долгих лет в криокамере.

Среднему человеку трудно сохранить вес в диких условиях. Еще труднее это было Солдату, у которого дневная норма дичи расходовалась на одно лишь дыхание. Два с половиной дня добровольной голодовки тоже не пошли ему на пользу.

Чтобы продолжать путь, следовало найти еду и транспортное средство. Возможно, компьютер и наличные, если повезет.

Солдат пробирался между вынесенными водой булыжниками, пока не достиг леса. Сквозь густую поросль невозможно было продвигаться быстро: высокая трава опутывала бревна, сучья и камни. Приходилось тщательно выбирать путь, чтобы не оставлять следов. Время от времени Солдат находил звериные тропы и шел по уже примятой траве.

Река вынесла его к долине, где в ранних тридцатых возник городишко. Солт Ривер обозначил себя сверканием света на единственной заправке. Когда Солдат подошел ближе, на плоском горизонте появились сумрачные очертания домов и магазинов. Люди в этой части страны укладывались спать рано. Солдат стоял неподвижно, пока огни один за другим не погасли, а силуэты не исчезли в домах. Вскоре тени стали достаточно длинными, чтобы в них укрыться.

Времени было мало.

Отправленные за ним отряды прочесывали лес. Второй батальон будет обходить города в радиусе сорока миль от лагеря, спрашивая о незнакомцах и подозрительных происшествиях. Солдат решил, что пройдет примерно полчаса, прежде чем грузовики разбудят город. Быстро миновав открытое место, он нырнул в тень первого дома. Окна были низкие, но Солдат скользнул к двери. В таких городках люди доверяли друг другу и редко запирались.

Отцепив пружину, чтобы не скрипела, Солдат мягко затворил за собой дверь. Взялся за нож на случай, если попадется собака. Наличные обычно хранились в трех местах: кухня, кабинет и спальня. Если в доме жила женатая пара, мужчина мог оставить бумажник у дверей, чтобы долго не искать. Молча обследовав кабинет и кухню, Солдат проверил ящики и контейнеры на полках. Набил карманы яблоками и крекерами.

Немного денег нашлось в сейфе в кабинете, был в доме и старый компьютер с Виндоус 98, но больше ничего особенно полезного. Обратив внимание на лестницу, Солдат забрался вверх по перилам, чтобы не скрипеть ступеньками.

Дверь спальни была приоткрыта, и он проскользнул внутрь, не задев ее. На кровати мирно спали два человека, не зная, что над ними стоит убийца. Люди были немолоды: вероятно, пенсионеры, доживающие свои дни в мире и спокойствии. Солдату сделалось почти неловко.

Возможно, это тоже был признак человечности. Быть может, люди учитывают жизненную ситуацию своих жертв, прежде чем их ограбить. А он был человеком. Чем-то вроде, во всяком случае, но, вероятно, чтобы стать более человечным, следовало оставить эту седовласую пару в покое.

Тихо и протяжно вздохнув, Солдат полез в окно следующего дома.

Награда за человечное поведение не заставила себя долго ждать. Дом оказался полон полезных вещей. Семьсот долларов в ящике стола, около тысячи в стенном сейфе. Тонкий серебристый ноутбук, который Солдат отсоединил от сети и сунул под мышку. Схватив ключи со стены рядом с дверью, он угнал фургон.

Начало было положено неплохое. Через несколько миль фургон придется бросить, но, возможно, он успеет добраться до более крупного города, где чужак не будет привлекать столько внимания.

Удовлетворенный, Солдат, известный как Барнс, собрался и покинул Вайоминг.

Глава 3

Храбрость – это способность противостоять тому, что можно вообразить.

Лео Ростен

Итак, перед Солдатом встали два вопроса. Первый: как они его нашли? И второй: что делать сейчас, когда его выкурили из убежища?

Солдат провел в горах четыре месяца и за это время видел лишь двоих охотников и группу бойскаутов. Оба раза он наблюдал за ними из укрытия на безопасном расстоянии, так что вряд ли чем-то себя обнаружил.

Осмотреть руку на предмет жучков, не разобрав ее без возможности восстановления, он не мог. Между его рукой и ближайшей радиоточкой больше не было защитного слоя камня. Даже спутники не могли добраться до него сквозь стены пещеры, куда Солдат прятался на время их прохождения. Возможно, ГИДРа изменила расписание спутников, но тогда группа захвата была бы более осторожна. Скорее всего, он просто что-то не рассчитал.

Если в руке действительно был жучок, ГИДРа могла выследить его, где угодно. Следовало либо избавиться от жучка, либо выставить себя таким опасным, чтобы они решили, что он не стоит хлопот. Или же, рассуждал Солдат, связаться с кем-то, кого они не посмеют тронуть, решив, что хлопот не стоит уже этот некто.

К настоящему моменту ГИДРа знала о его перемещениях и привычках. Солдат взорвал пещеру, но они могли восстановить образ его жизни по шкурам, растянутым на грубо сколоченной раме, или одежде, все еще сохнущей у реки. Они могли получить сведения по признакам самообслуживания и самообеспечения, по изменениям в его окружении, начиная с огорода, разбитого возле пещеры, и заканчивая щелоком на берегу.

Адреналин быстро схлынул, и Солдата начали захлестывать волны эмоций. Они казались хуже детоксикации: та была физической реакцией, его тренировали терпеть подобное. Но вместо того, чтобы учить его бороться с побочными эффектами эмоционального подъема, ГИДРа подавляла эмоции препаратами. Вполне логичный ход, и, если бы Солдат не стремился вернуть человечность, он сам искал бы препараты и технику, необходимые для удержания эмоций под замком.

Эмоции, понимал он, не ограничиваются мозгом.

Когда Солдат думал о Женщине в Залитой Вином Сорочке или Девочке Под Машиной, у него начинал болеть живот. Ныла и делалась ватной голова, если давал осечку пистолет или колеса увязали в грязи. При виде встречного света фар Солдат каждый раз чувствовал, как подскакивает уровень адреналина, уверенный, что ГИДРа разыскала его и пытается перехватить.

Хуже того, эмоции управляли его мыслями и, стоило ослабить защиту, показывали отрывки воспоминаний, полные чувств. Дорога превращалась в поле с минами и колючей проволокой. На соседнем сиденье оказывался молодой капрал с аккуратным отверстием во лбу. Его форма менялась: вот она серо-зеленая, а через секунду уже пустынный камуфляж.

Солдат моргнул, сердце трепыхалось в груди. Капрал исчез, руль под руками стал шире. Вокруг была кабина старого Форда.

- Притормози здесь, Джеймс, – сказал отец. Лицо его расплывалось. – Я сейчас приду. Оставайся в машине. Слышишь, сынок? Обещай, что останешься в машине.

В третий раз обогнув несуществующие выбоины, Солдат съехал на обочину и упал лбом в руль.

Он сходил с ума.

Его функциональность была серьезно нарушена. Солдат… нет, нет, теперь он был Барнсом… Барнс нуждался в техобслуживании. Волна темных чувств все нарастала, как он ее ни подавлял. Нельзя было позволить себе где-то остановиться с ГИДРой на хвосте. Нельзя было позволить им столкнуть его обратно в бесчеловечность, пусть так стало бы легче.

Большинство его эмоций были ужасными, от них делалось плохо и больно, но он знал, что если потерпит, то придут и хорошие образы. Этим утром среди воспоминаний о пропитанной кровью одежде и грохоте взрывов промелькнула улыбка девочки. Она морщила нос, и Солдату показалось, словно в груди затеплился огонек. Он еще не знал, кто была эта девочка и как ее звали, но хотел вспомнить. Ему нужно было вспомнить. Он хотел знать, кто такой Джеймс Бьюкенен Барнс.

Солдат попытался думать логически. Он не сможет долго скрываться от ГИДРы, у них слишком длинные руки и слишком много ресурсов. Даже если он убежит, придется вечно быть настороже, а в его нынешнем состоянии он даже от грабителей защититься не в силах. (Он повернулся проверить, заперты ли двери).

Ему нужна была… помощь.

Солда… Барнс! Барнс, черт побери! Он заслужил эту крупицу человечности. Барнсу очень не хотелось это признавать, но лучшим выходом был… капитан Роджерс. Капитан Роджерс назвал его Баки. Капитан Роджерс назвал его Джеймсом Бьюкененом Барнсом. Образ Стива Роджерса пропитывал каждое его воспоминание. Капитан Роджерс назвал его другом. Стив Роджерс отказался драться, чтобы доказать это.

Тем не менее, бежать прямо к капитану Роджерсу казалось несколько унизительным.

Солдат был хорошо знаком со стыдом и унижением, эмоциями, призванными мотивировать эффективность и компетентность. Однако он не знал их в контексте тактического планирования. Найти капитана Роджерса и попросить убежища было тактически верным решением. Тактически верные решения были вопросом гордости.

Но подобный выход чувствовался поражением.

Барнс понял, что хочет появиться перед капитаном Роджерсом полноценным человеком. Не подобием, а настоящим человеком, способным на человеческие решения и человеческие мысли. Даже спустя семь месяцев Солдат… Барнс. Даже спустя семь месяцев Барнс все еще сражался с вопросом, что значит быть человеком. На исходе этой недели он решил, что эмоции – важное свойство человека. Он думал, что это как-то связано с самосознанием, и знал, что решения – определяющая граница между «оно» и «он».

Он также знал, что многие кусочки утеряны. Знал лишь на том уровне, как человек, собирающий паззл, видит пустые места. Барнс понятия не имел, что происходило в этих отсутствующих кусочках и какой формы они были, он только знал, что их нет. Унизительно было не распознавать вещей, в которых инстинктивно разбираются даже дети.

Барнс мог бы сидеть так бесконечно, если бы не вереница проносящихся мимо машин. Их шум выдернул его из раздумий. Рука сжалась на прикладе, но машины не останавливались. Сообразив, что это скорее остатки вечернего часа пик, чем караван ГИДРы, Барнс попытался успокоить дыхание. Он начал понимать, что у него нет выбора. Или он едет к капитану Роджерсу, или снова становится Солдатом.

Быть Солдатом он не хотел.

Врезав ладонью по приборной панели, Барнс повернул на запад, к Вашингтону.

-*-

Тюрьма общего режима в Сауз-Бенд

Бентли, Айова

Тюрьма стояла в пустом поле – в окружении колючей проволоки, бетонных стен и чистого голубого неба. Стив, сложив руки на груди, ждал в приемной начальника, глядя на раскинувшуюся внизу баскетбольную площадку.

- Капитан Роджерс?

Он развернулся и посмотрел на начальника. Тот, кашлянув, шагнул в помещение.

- Заключенный, встречу с которым вы запрашивали… Гэри…

- Грэг, – поправил Стив, оборачиваясь и затыкая большие пальцы за ремень, чтобы плечи казались еще шире, а рост выше.

Глаза начальника расширились, взгляд быстро метнулся к планшету. Сообразив, что сделал, он насупился.

- Верно, – сказал он. – Грэг Барнетт. Слушайте, Капитан, я, как и все, понимаю угрозу со стороны ГИДРы и уважаю ваш вклад в борьбу с ней. Но мне неудобно позволять человеку, чья кандидатура не выдвинута, не нанята, не одобрена… никем… из правительства США, допрашивать находящегося в моем ведомстве заключенного. Особенно человеку, который носится по миру, взрывая здания, берет в плен первых попавшихся граждан и бросает их в пенитенциарные учреждения. Возможно, мне приходится следовать решению моего правительства брать этих людей под стражу, но я совершенно точно уполномочен не позволять вам нарушать их права больше, чем вы уже сделали. У меня есть дюжина докладов от местных надзирателей, которые сообщают, что Грэг Барнетт – образцовый заключенный, и я не дам вам измываться над пожилым человеком из-за того, что вам вздумалось возродить Красную Угрозу. Дело Барнетта даже к слушанию еще не назначили!

Стив подождал, пока начальник остановится набрать воздуха.

- Вы закончили?

- Что? – рявкнул начальник.

Стив выпрямился и освободил пальцы.

- Если вы закончили, я обращаю ваше внимание на то, что все, что я делал на протяжении последних четырех месяцев, было одобрено оставшимися членами бывшего ЩИТа, с позволения и поддержки не только вашего президента, но и ООН. Я также укажу, что мое присутствие здесь – одолжение. Я не спрашиваю у вас разрешения, я даю вам привилегию мне помочь. И теперь либо вы выполняете свой гражданский долг и пускаете меня поговорить с заключенным, либо я устраиваю здесь такое, что говорить с Грэгом Барнеттом мне придется через нового начальника, – Стив подошел к начальнику вплотную. – Я ясно выразился?

Спустя десять минут он стоял возле пуленепробиваемого стекла, а двое охранников привели в допросную невысокого человека и помогли ему усесться. Грэг Барнетт не выглядел безжалостным злодеем, который на протяжении многих лет не только разрабатывал, но и собственноручно претворял в жизнь способы лишить человека его личности. Он был престарелым мужчиной с мягкими седыми волосами и аккуратной бородкой.

Охранники обращались с ним бережно, даже не стали приковывать к столу. Один наклонился перекинуться с заключенным парой слов. Похоже, доклады о харизме Барнетта были не голословны. Стив заскрипел зубами.

Вошел Сэм и встал позади, воплощение спокойной поддержки.

- Ты готов? У нас все еще есть время позвать Наташу.

- Нет, – сказал Стив.

У них было так мало информации о Баки, что папки, которые он держал в руках, насчитывали всего по несколько страниц, но все равно казались тяжелыми.

- Я сам должен это сделать. Если не сработает, позову Наташу. Пусть пообщается с начальником, остудит его пыл, если хочет.

Сэм фыркнул.

- Ну да. Никогда не видел, чтобы человек был таким красным. Я думал, его удар хватит. Сомневаюсь, что даже моя мама смогла бы такого остудить.

Стив молча ухмыльнулся. Он успел понять, что Сэм часто шутит, чтобы смягчить предостережения. Через секунду Сэм переступил с ноги на ногу и сказал:

- Я знаю, ты считаешь, что должен сделать это сам. Знаю, что никто не беспокоится о Баки больше, чем ты. Но ты уверен, что сейчас подходящее время? Ты только что налетел на начальника. Если не уверен, что сможешь сдержаться, лучше тебе не заходить. Барнетт, может, и ублюдок, но права у него те же, что у любого американского гражданина.

Стив вошел в допросную. Это было маленькое серое помещение без окон – такое же, как тысяча подобных по всему миру. Он не озаботился никакими театральными эффектами, просто спокойно шагнул внутрь и подтянул к себе стул. Усевшись напротив Барнетта, Стив аккуратно выложил на стол три папки ровно вне досягаемости заключенного.

- Интересный вы человек, – начал Стив, продолжая выравнивать папки. – Все, кто работал с вами, утверждают, что вы милый старик, который и мухи не обидит.

Он поднял глаза.

- Работавшие с вами женщины называли вас своим ангелом-хранителем. Вы разбирались с жалобами о домогательствах, требовали судебных запретов, применяли взыскания за травлю. Даже взяли морского пехотинца с инвалидностью в свою научно-исследовательскую группу. Не знай я вас, решил бы, что лучшего супервайзера в жизни не встречал.

Грэг молчал, и Стив наклонился вперед.

- Но я вас знаю. Я только не понимаю, с какой стати такому человеку, как вы… целеустремленному, неравнодушному, социально ответственному… поддерживать организацию, которая делала подобное.

Открыв папку, Стив выложил ряд снимков. С глянцевых страниц смотрел Баки, с пустыми глазами, окровавленный. На другой фотографии кто-то надел на него ошейник и затянул так крепко, что он врезался в кожу. Баки хватал воздух, изо рта текла слюна – пытка, запечатленная в блестящем черно-белом контрасте. На последней фотографии Баки стоял обнаженный, пока его измеряли и одевали. Техники улыбались, смеялись над какой-то шуткой, а Баки стоял, как огромная кукла.

Грэг даже не моргнул.

- Я никогда не одобрял их развлечений, – тихо сказал он, медленно и четко. – Агент не игрушка. Как только меня повысили, я положил этому конец. Ужасно. Очень непрофессионально.

- Да, вы положили этому конец, – подтвердил Стив. – Но вы никогда не пытались его освободить. У меня здесь несколько докладных записок, составленных и подписанных вами, где вы, помимо прочего… я процитирую: «Рекомендую разорвать контракт с Алисой Уитфилд. Она неоднократно пыталась привлечь внимание Агента и установить с ним человеческие отношения, отношения, которые могут негативно повлиять на его функциональность».

Стив поднял голову.

- Мне бы хотелось добавить, что тело Алисы Уитфилд мы уже нашли. Просто чтобы вы не почувствовали желания солгать. Что я хочу знать… Как вы оправдывали это?

- Оправдывал что?

- Как вы оправдывали лишение человека его личности? Как вы оправдывали пытки…

Грэг поднял закованную руку.

- Я никого не пытал. Это не было пыткой.

Стив, вскинув бровь, ткнул пальцем в одну из фотографий.

- В таком случае как вы это назовете?

- Подготовка, – дружелюбно ответил Грэг. – Нельзя держать бойцовую собаку без должного обучения, Капитан! И перестаньте же думать о Зимнем Солдате как… как о человеке. Хоть это и звучит жестоко, но эта вещь была человеком не больше, чем компьютер или… или пистолет. Возможно, оно выглядело, как человек, но в нем сохранилась только базовая программа, заложенная русскими. Если бы там осталось хоть что-то, подлежащее восстановлению, я так бы и сделал.

- Компьютер, – проговорил Стив. – Компьютеры проявляют страх? Гнев? Объявляют голодовки, привязываются к кураторам? Потому что есть у меня здесь несколько докладов…

Грэг щелкнул языком.

- Забудьте доклады, Капитан, и послушайте меня. Агент не человек, а оружие. Любое иное обращение снижало его эффективность и стоило нам жизней.

Он наклонился и понизил голос.

- Вы понимаете, на что оно было способно? Нам на столы швыряли задания и говорили: выполнять. Эти задания стоили нам десятков жизней. Я отправлял мальчишек, и они возвращались по кускам. А потом я получил Зимнего Солдата, и знаете, что изменилось? Наши потери сократились. Не на пять, не на десять. На десятки. На сотни! Вместо флага и соболезнований я возвращал матерям их детей и одновременно продвигал дело.

- Дело, – сказал Стив.

- Дело мира! – выпалил Грэг. – Как вы думаете, за что мы сражались? За какие-то древние нацистские убеждения? Мы сражались за мир, где все будут равны. Где каждый получит шанс на мир, свободу, достойную жизнь под эгидой благородного неподкупного правительства.

- За счет убийства миллионов.

- И спасения миллиардов, – сказал Грэг с почти фанатичным жаром. – Не только наших детей, но и детей наших детей и их детей! Больше никакого социального неравенства, расового превосходства и сексизма! Свобода. Настоящая свобода. Это война, капитан Роджерс. На войне всегда есть потери.

Глянув в пустое лицо Стива, он сел обратно и успокаивающе поднял руки.

- Просто чтобы вам напомнить, не мы сделали Агента таким. Он достался нам от русских, и мы ничего не могли изменить, – Грэг пожал плечами. – Совсем ничего.

Стив улыбнулся и открыл еще одну папку, не давая, однако, Барнетту увидеть содержимое.

- Потери.

Он поиграл с бумагой, горько улыбаясь углом рта.

Когда он снова поднял глаза, лицо у него было благодушное.

- Вы правы, Грэг. На войне всегда есть потери, так что позвольте мне сказать начистоту. Я хочу знать все про Агента, все, что вы с ним делали, все о том, как он думает, реагирует, и как ГИДРа его отслеживает. А потом, на суде, вы расскажете все, что говорили мне. И очень ясно обозначите, насколько автономен был Зимний Солдат, когда совершал свои преступления, вернее, насколько неавтономен. И когда вам предложат лазейку, вы ее не примете. Вы получите высшую меру наказания и проведете остаток своих дней в крохотной камере.

Грэг засмеялся.

- С чего бы мне вас слушать?

- Вы сделаете, как я говорю, Грэг, потому что в противном случае вам не видать ни единого спокойного дня, – Стив перевернул страницу и подтолкнул к нему папку. – Я выкраду вас из тюрьмы, если понадобится, и посажу туда, где будет очень глубоко и очень темно, где вам едва хватит света, чтобы рассмотреть собственную убогость. И это компенсирует лишь малую часть того, что вы сделали.

Грэг тронул папку.

- Это…

- Это список преступлений, о которых вы не сочли нужным упоминать на допросах. У нас нет достаточных оснований, чтобы обвинить вас в них, но я не думаю, что мировые лидеры, кроме разве что правительства Китая или Северной Кореи, обрадуются даже намекам на вашу причастность. Если этот список обнародуют, вы едва ли будете в безопасности и в одиночном заключении в тюрьме максимально строгого режима.

- Зачем вы делаете это?

Лицо Грэга стало почти таким же белым, как его борода.

- Потому что это оружие, эта «вещь», как вы его назвали – он мой лучший друг. Когда-то я выжег всю ГИДРу за то, что они к нему прикоснулись. Как вы думаете, что я сделаю сейчас, узнав, что ваша организация мучила его семьдесят лет?

Стив выложил на стол диктофон.

- Теперь, если я исчерпывающе выразил свою позицию… говорите.

-*-

Квартира капитана Роджерса была пустая и холодная. Пыль на мебели, пыль на простынях, пыль на дверных ручках. Холодильник не работал. Барнс беспомощно стоял посреди комнаты, свесив руки.

Прежде чем сюда прийти, он остановился возле музея с выставкой, посвященной капитану Роджерсу. Баннеры и стенды убедили его в том, о чем мозг твердил еще с Вайоминга. Он был Джеймсом Бьюкененом Барнсом. Во всяком случае, раньше. Барнс провел два дня, собирая всю возможную информацию, которая могла пригодиться для переговоров о примирении, надеясь получить вдобавок к защите немного свободы. Но он не ожидал, что Роджерса не окажется там, где Солдат его оставил. Судя по слою пыли на полках, Роджерс отсутствовал не первый месяц.

Барнс позволил себе тридцать секунд, чтобы впитать разочарование. Потом перестроился. Раскрыв украденный ноутбук, он взломал соседский вай-фай и начал искать сведения о Капитане Америка, но достоверная информация оказалась погребена под слоем сплетен и слухов. И все-таки среди буйства домыслов он нашел несколько иностранных новостных ресурсов, которые фокусировались на текущих событиях, а не на том, как Капитан Америка постоянно уклоняется от вызовов в суд.

Последние несколько месяцев Роджерс был очень занят.

Уничтожена база ГИДРы в Киеве.

Захвачены архивы Красной Комнаты в Москве.

Уничтожена база ГИДРы в Милане.

Генерал Лиам Нивель арестован по обвинению в бесчеловечном обращении с пленными и связях с ГИДРой.

Командан Казимир Алуа из французской армии арестован по обвинению в сокрытии важной информации, сговору с целью совершить предательство, бесчеловечном обращении с пленными и связях с ГИДРой.

Девяностолетний генерал Александр Лукин найден с пулевым отверстием в голове после того, как избежал суда ООН.

Уничтожены базы ГИДРы в Судане, Малайзии, Канаде и Мумбаи.

Оперативники Красной Комнаты обнаружены в ООН.

Остатки Красной Комнаты уничтожены – в буквальном смысле, осталась лишь дыра в земле.

За четыре месяца Капитан и его команда проложили кровавую дорогу через Европу, Азию и Средний Восток, в то время как Старк и завербованные агенты ЩИТа выжигали корни в пределах американской и канадской границ.

На правительственных сайтах вывесили список разыскиваемых и задержанных оперативников и сторонников ГИДРы. Просмотрев его, Солдат удивился количеству знакомых кураторов и техников, которые там числились. Грэга должны были судить через две недели. Энн Бартон была под арестом. Родригес бежал и находился предположительно в Мексике (насчет чего Солдат сомневался. Родригес не знал ни слова по-испански. Лучше бы они попытали счастья в Японии или Южной Корее). Карсон приговорили к десяти годам тюрьмы строгого режима вместе с десятком других агентов и техников – за преступления против человечества.

Процент агентов, работающих над проектом Зимний Солдат, по отношению к количеству агентов вообще был поразительно высоким. Словно кто-то специально выслеживал и преследовал именно эту целевую группу. Солдат сел на стул в кухне Роджерса и закрыл ноутбук, отсоединившись от чужой сети.

Капитан Роджерс мстил за все семьдесят страшных лет. Некоторые из списка были уже стариками, успели перебраться в дома престарелых или играли с внуками. Даже если суд отказался обвинять их из-за срока давности, их репутация была испорчена навеки.

Барнсощутил… тепло. Будто крохотный огонек поселился в груди. Глаза защипало, в горле снова встал ком, но он больше не казался удушающим. От тепла по живой руке прошла щекотка. Пальцы на ногах поджались.

Раньше никто никогда не делал Солдату подарки.

В то же время вернулась головная боль. Солдат не знал, что можно испытывать одновременно и позитивные, и негативные эмоции. Это было интересным открытием (над которым следовало подумать позже), но все перекрыл гнев, поднимающийся из живота. Солдат сжал зубы. Какой же Стив дурак.

У этого идиота не было никакой поддержки, кроме чокнутого парня с металлическими крыльями и кучки потрепанных военных, заманенных из местных органов. Стив не мог быть уверен, что они не из ГИДРы, но доверял им спину! Чертов упрямец! Любой слабоумный осел имеет больше здравого смысла! ГИДРа разленилась и переоценивала себя после десятка лет успеха, но не стала от этого менее опасной.

Капитану Роджерсу вот-вот снесут дурную голову, а где он? Роджерс колесит по Европе, пытаясь вышибить последние мозги из своей тупой башки, а Барнс застрял здесь.

Угрюмо прочесав новостные сводки, Барнс наткнулся на кричащий заголовок. Капитан Роджерс предстал перед Военным Трибуналом, чтобы ответить на вопросы, касающиеся ГИДРы и падения геликарриеров.

Барнс прочел, что в свое карательное мировое турне Капитан отправился после инцидента с геликарриерами и стал доступен лишь несколько дней назад, когда вернулся в связи с вызовом в суд. Планировались речи на каком-то мероприятии ветеранов в среду и в честь открытия новейшей благотворительной акции Красного Креста через три недели. Пока же, сообщал Питер Паркер из «Дэйли Бьюгл», капитан Роджерс оставался в Башне Старка с другими Мстителями.

Барнс даже не обеспокоился, что газеты вот так запросто выдали важную информацию любому встречному-поперечному с претензиями и ружьем. Оставив ноутбук и ключи на столе, он метнулся к дверям.

-*-

Башня Старка возвышалась на горизонте Нью-Йорка шпилем из стали и стекла. На верхних этажах проводились какие-то работы, но в целом поверхность выглядела гладкой непроницаемой призмой.

Каждый вход щетинился многочисленными камерами, биометрическими сканерами и сканерами сетчатки. Каждое окно было сделано из пуленепробиваемого умного стекла и накрепко закрыто. В стены до третьего этажа были вмонтированы камеры. Очень милый и вежливый персонал из бывших спецназовцев немедленно приветствовал гостей, а сканеры на дверях собирали информацию, чтобы потом отслеживать перемещения посетителей внутри здания.

Барнс подумывал спуститься в какое-нибудь окно с крыши, но короткая разведка с вершины ближайшего, гораздо менее охраняемого небоскреба показала наличие датчиков движения и нажимных плит. Солдат кружил вокруг Башни уже два дня, но так и не обнаружил входа, не говоря уже о выходе.

- Фу-ты ну-ты, – пробормотал Барнс, опуская бинокль. – Что за параноик этот говнюк.

Оказалось, еще какой параноик.

Услышав шорох подошв по бетону, Солдат кувырком ушел с линии обстрела. В стену ударились дротики, а Солдат вскочил и бросился к намеченному выходу. Приглушенное проклятье – и кто-то рванул за ним. Сделав вид, будто собирается прыгнуть вниз, Солдат в последний момент оттолкнулся от низкого ограждения и обрушился на преследователя. Тот, вскрикнув, попытался затормозить. Солдат упал на него, хищный и смертоносный.

Один кулак врезался в горло – сдавить трахею, ограничить доступ воздуха, шокировать. Второй нацелился в ребра – нанести трещину, сломать, вдавить в легкое. Но мужчина успел вскинуть руки и отразить последний удар. Руки Солдата сомкнулись на его затылке и потянули вниз, колено пошло вверх.

Твердая кость встретила мягкий хрящ.

Охранник, взвыв, метнулся вперед, но Солдат зацепил лодыжкой его ногу, и преследователь упал ничком. Прежде чем он успел прийти в себя, Солдат зажал его в нельсоне. Охранник брыкался, пытаясь сбросить его, но Солдат был слишком силен и опытен. По мере того, как кислорода в мозгу становилось меньше, охранник дергался все отчаяннее. Ногти его оставляли на руке Солдата глубокие кровавые лунки. Потом он обмяк.

Обождав еще несколько секунд, чтобы убедиться, что охранник потерял сознание, Солдат слез с него. Перевернул. Тяжелая челюсть, военная выучка, дешевый костюм и… Солдат порылся в карманах охранника – Сотрудник Службы Безопасности Старка Брент Леброн.

Вытащив маленький наушник телесного цвета, Солдат вставил его в ухо.

- …брон. Прием. Ты в порядке? Кто это был? – женщина сделала паузу. – Кто это? Назовитесь.

Барнс не ответил. Он смял наушник на случай, если тот отслеживался, и поспешил убраться прочь.

По пути вниз Солдат миновал несколько отрядов, прочесывающих этажи. Сейчас, когда им стало известно, что кто-то выискивает слабые места в защите, охраны будет еще больше. Это очень… напрягало. Эмоция. Досада. Чувство, которое появлялось, когда что-то шло не по плану. В другое время Солдат был бы доволен тем, что удалось отыскать название для одной из своих реакций, но теперь все затмевал растущий в животе страх.

Каждый день, проведенный вне гор, был еще одним шансом для ГИДРы отследить трекер в руке. Барнсу надо было как можно скорее оказаться под защитой капитана Роджерса, не то он вернется в кресло еще до завтрака.

По всему выходило, что Барнс собирался появиться перед Капитаном Америка не только недочеловеком, но еще и слабой стороной. Он даже в дом Капитана не смог сам пробраться, не то что о чем-то договориться. Большой минус для будущих условий явки с повинной.

Живот болел.

Барнс не думал, что капитан Роджерс будет, как другие. Воспоминания о временах, когда он был человеком, все еще появлялись и исчезали – то острые и реальные, как нож, спрятанный в ботинке, то хрупкие, как снежинка на ладони, быстро истаивающие под жаром его пристального внимания. Даже если так, Барнс думал, что капитан Роджерс никогда не заставит его сесть в кресло и снова стать нечеловеком.

Но что если капитан Роджерс будет недоволен его прогрессом и захочет усадить Солдата в кресло, чтобы превратить обратно в Джеймса Бьюкенена Барнса?

Ужас и досада боролись за контроль где-то в животе. От этого тошнило. Отдалившись от Башни Старка на семнадцать кварталов, Барнс повернул в пустой переулок, где его вырвало. Он стоял, прижав лоб к прохладному металлу руки. Мысли бегали кругами.

Живая рука потянулась к мешочку с мармеладными мишками и достала Капитана Желтого Медведя.

Конфеты были липкие после реки, и цвета перемешались, но Капитан Желтый Медведь оставался по большей части золотистым. Правда, у него появилось новое зеленое ухо, но это были неизбежные военные потери и знак почета. Барнс поставил Капитана Желтого Медведя на крышку мусорного бака.

- Я… – сказал Барнс. – Я не знаю, что делать, Кэп. Я хочу верить, что ты не навредишь мне. Тогда ты отказался драться, но, может, это потому, что ты думал, будто я человек. Вдруг, когда ты увидишь, что я не тот человек, которого ты…

Он подавился, воздух застрял где-то между легкими и горлом. Порывшись в мешочке, он достал Солдата Медведя, повернул обе конфеты друг к другу и начал заново.

- Знаешь, Кэп, – сказал он голосом Солдата Медведя, – я волнуюсь, что ты строишь параметры своей миссии, исходя из факта, что Джеймс Бьюкенен Барнс был человеком. И когда ты поймешь, что я больше не…

Он замолчал и глубоко вдохнул.

- Вдруг ты подумаешь, что теперешний я ненастоящий. Я могу быть человеком, Кэп. Только дай мне немного… немного времени, вот и все.

Из глаз потекло.

- Я могу сделать это, Кэп. Я…

Голос сорвался.

В ярости он сгреб обоих мишек и швырнул в дальнюю стену.

- Глупо, – прошипел он, сжимая кулаки. – Как же…

Он вжал костяшки в глаза, пытаясь остановить выступившую жидкость.

- Стив, – всхлипнул он в темноту. – Стив, я хочу домой.

Он стоял, дрожа, в переулке, пока дыхание не выровнялось. Потом утер воду с лица и пошел спасать мишек. Капитан Желтый Медведь не пострадал, а вот Солдат Медведь перемазался в мусоре и нуждался в чистке. Барнс осторожно его вытер.

- Не понимаю, из-за чего сыр-бор, – сказал он, возвращая их к остальным. – Не то чтобы у меня был выбор.

-*-

Барнс решил сделать себя насколько возможно человечным, прежде чем встретиться с капитаном Роджерсом – просто на всякий случай. Прошло уже три недели с тех пор, как он в последний раз занимался гигиеническим обслуживанием. От одежды несло мусором и немытым телом, люди начали обходить его и морщить носы. Группа подростков заулюлюкала, он ушел с их пути, но они продолжали выкрикивать оскорбления, даже оставшись позади.

Барнс отправился в местный торговый комплекс в поисках парикмахерской, но там на него глазели. Он отводил глаза, как его учили, но вскоре сообразил, что люди заинтересованы в зрительном контакте не больше, чем он сам. Тем не менее, поглядывая из-за спутанной завесы волос, он заметил, что на свою ровню они смотрели спокойно. Должно быть, еще одна черта человеческого поведения, которую он забыл.

Кивнув сам себе, Барнс огляделся в поисках вращающейся красно-белой карамельной трости, обозначающей парикмахерскую. Вскоре одна нашлась, вывеска на стеклянной двери гласила «МУЖСКИЕ И ЖЕНСКИЕ СТРИЖКИ» жирными красными буквами. Барнс двинулся к двери, но тут человек в костюме – высокий, худой, мозоли только на безымянном и большом пальцах, низкий уровень опасности – втиснулся перед ним. Оглядев Барнса с ног до головы, человек поджал губы и наморщил нос.

Барнса пробрало жаром и холодом одновременно. Рука, потянувшаяся было взяться за дверную ручку, поднялась выше и поправила волосы, и Барнс пошел дальше, притворяясь, что даже не думал открывать дверь. Человек проводил его сощуренными глазами. Побродив немного по комплексу и удостоверившись, что человек ушел, Барнс уговорил себя на вторую попытку.

На этот раз он добрался почти до дверей, но сквозь стекло увидел ряды кресел и людей с инструментами в руках. Он продолжил идти.

В секунду, когда парикмахерская осталась позади, он почувствовал себя глупо, обогнул квартал и вернулся снова.

Кресла были подбитые, да, но никто в них не лежал и не носил Программирующего Оборудования. Он дернул дверь и замер. У дальней стены стояла линия кресел с большими куполами, нависающими над головами клиентов.

Барнс развернулся и зашагал прочь. Дыхание застревало в груди, мир кружился, и в конце концов Солдат прислонился к стене, прижавшись к нагретым кирпичам здания. Он делал глубокие вдохи, пока жужжание в ушах не прекратилось. Постепенно на фоне звона появился хриплый голос.

- Вот так, сынок, вдох и выдох. Правильно. Вдох… выдох… вдох… выдох… вдох… выдох… Все в порядке. Ты в Нью-Йорке, здесь безопасно. Дыши глубже.

Мир вернулся в фокус. Перед Солдатом стоял старый афроамериканец в черном переднике. Вытянутыми руками он удерживал на расстоянии кучку зевак.

- Ты с нами, сынок? – спросил старик.

У него была мягкая на вид белая борода и гладкий лысый череп.

Солдат слабо кивнул.

- Да, сэр.

- Тебе надо присесть? Здесь нечего стыдиться.

Ноги тут же подогнулись, будто только и ждали разрешения. Барнс хлопнулся на мостовую и прижался лбом к стене, настороженно наблюдая, как старик медленно опускается рядом. Двигался тот скованно. Вероятно, хрупкие кости, остеоартрит в коленных и голеностопных суставах, типичный для мужчин за пятьдесят.

Устроившись, старик сидел тихо, зеваки постепенно рассосались, нормальное движение возобновилось. Тишина успокаивала. Ковыряя ногти и потягивая себя за волосы, Барнс сканировал лица проходящих мимо людей. Потом старик вытащил пачку белых палочек и предложил Солдату. Солдат видел, как кураторы, бойцы и техники держали такие во рту, но не знал, что с ними делать. Решив не признаваться в этом, он покачал головой, но внимательно смотрел, как старик, вытряхнув одну, зажимает коричневый конец в тонких губах и поджигает противоположный, белый, зажигалкой.

Солдат уложил голову на поджатые колени. Дым струился кольцами и растворялся.

Наконец, старик заговорил.

- Служишь, сынок?

Солдат вскинул голову, взгляд соскользнул с лица старика. Тот кивнул и выдохнул дым через нос, как дракон.

- Два тура во Вьетнаме. Потом вернулся с Красным Крестом и попытался собрать себя по кускам. Страшная штука, – он сделал еще одну затяжку и медленно выпустил дым. – Страшная.

С усилием сглотнув, Барнс потер мокрые глаза рукавом. Он не хотел, чтобы из них снова начало течь.

- Я просто хотел постричься, – сказал он кирпичной стене.

Голос дрожал.

- Черт подери, сынок, – сказал старик. – Иногда именно эти «просто» оказываются самым трудным.

Барнс глянул на него настолько прямо, насколько посмел. Старик встретил его взгляд твердо и спокойно, и Барнс отвел глаза.

- Вот что я тебе скажу. Давай-ка ты пойдешь со мной, и я тебя подстригу. Никаких ножей, никаких ножниц. Безопасная бритва – быстро и просто. Можешь даже сидеть снаружи, на земле.

Старик помог Барнсу подняться, и они обогнули здание. Вытащив на улицу несколько диванных подушек, старик разложил их у стены и дверей так, чтобы Солдат видел, что происходит и в переулке, и в здании. Он показал Солдату машинку, позволил повертеть ее в руках, чтобы тот убедился, что у старика не хватит физической силы превратить ее в смертельное оружие.

- Как тебе старая добрая Лига Плюща? Чуть длиннее армейской, легко ухаживать, легко мыть, – старик встал позади. – Ну, начинаем.

Это было не так больно, как ножом. Машинка не дергала и не цепляла волосы, старику не надо было намыливать ему голову. Время от времени старик передвигался, но всегда предупреждал Солдата. Жужжание было почти приятным. Старик работал быстро и умело, волосы сыпались Барнсу на рубашку. Потом он протянул Барнсу бритву и показал, как побрить щеки. Когда он закончил, старик круглой щеткой смел упавшие волосы.

- Ну вот, – он сел. – Красавец.

Барнс робко поднял глаза и провел правой рукой по голове. Ладонь защекотало.

Завернув машинку, старик унес ее в помещение. Отмахнулся от смятых купюр.

- Не в службу, а в дружбу. От одного старого солдата другому.

Он предложил Барнсу стакан газировки и сел обратно на крыльцо.

- Куда направишься?

Барнс повертел колу в руках.

- У меня… У меня есть друг. Мы не виделись с тех пор, как… Мы расстались на плохой ноте, но я подумал, что, возможно, пора починить мосты.

Он поднял глаза и скривился.

- Честно говоря, я не знаю, куда еще идти, но я решил, что не хочу, чтобы он видел меня… таким…

Голос подвел его, что в последнее время случалось нередко. Проигнорировав это, Барнс сделал глоток из стакана, и на языке взорвалась сладость.

Старик задумчиво помычал.

- Как по мне, – медленно сказал он, – тот не друг, кто не хочет знать, что с их приятелем все в порядке.

Барнс посмотрел под ноги.

- Но я не… н-не т-тот чело…

Он умолк. Начал заново.

- Я не тот человек, которого он знал. Д-даже не уверен, кто я. Моей голове здорово досталось, иногда я даже не знаю, человек ли я вообще.

- Конечно, человек, – воскликнул старик. – Такой же, как я. Вот что я тебе скажу… ступай к своему другу, и если он тебя не примет, возвращайся сюда и дай знать Старине Джерри. Я с ним поговорю.

С улыбкой, полной детского восторга, он шутливо ткнул Солдата локтем в бок.

- Я ему покажу, как дерутся по-настоящему.

Барнс застенчиво улыбнулся.

- А теперь, – сказал Старина Джерри, – к новой стрижке надо приодеться.

Оказалось, Старина Джерри жил в квартирке позади парикмахерской (которой он владел с шестидесятых) и охотно поделился своей ванной. Барнс ойкнул, подставив руку под струю. Вода была теплой.

Заглянув проведать его, Старина Джерри напомнил, что можно брать столько мыла и шампуня, сколько угодно. В шкафчике нашлась запасная бритва.

Выйдя, он получил поношенные джинсы и чистую синюю рубашку.

- Бросил твои шмотки в стирку, – сказал Старина Джерри. – Возьми эти. Они принадлежали моему сыну, но он сейчас вырос, печет торты в Бруклине. Ты будешь пошире в плечах и поуже в поясе, но должны подойти.

Барнс стоял перед Стариной Джерри по стойке смирно, пока тот что-то поправлял и приглаживал. Это, по крайней мере, было знакомо.

- Ну вот, – сказал тот, наконец. – Как огурчик.

Барнс расслабился достаточно, чтобы потеребить рукава. Перчатка на левой руке грозила соскользнуть, но Старина Джерри не подал виду, что заметил что-то необычное.

- Спасибо, – сбивчиво произнес Барнс.

Старик усмехнулся.

- Не за что. Помню, как вернулся сам. Эти плакаты и таблички… Люди открещивались от нас, кричали, что нам надо было уйти и умереть. Не хочу такого для других мальчишек, возвращающихся домой.

Он устало улыбнулся.

- Ну все, довольно отговорок. Иди и ищи своего друга.

-*-

Солдат пошел обратно к Башне Старка – медленно и тяжело. Он вытащил Капитана Желтого Медведя и на ходу репетировал будущий разговор. Следует ли начать с «Прости, что стрелял в тебя»? Или сразу подстраховаться простым «Я сдаюсь»? А может, упасть на колени, и пусть разбираются сами?

В конце концов, все сомнения оказались тщетными: стоило Солдату подойти к Башне, как горло сжалось так, что он не смог бы и пискнуть, пусть даже от этого зависела бы его миссия.

Вот оно.

Сейчас.

В любую минуту он готов был войти в Башню.

Барнс… Солдат… Солдат покатал маленького желтого мишку в ладони и сжал пальцы. У него было два пути. Развернуться и снова стать безымянным солдатом. Или идти вперед и принять все, что будет. Расправив плечи, Барнс отдал приказ той своей части, которая была наименее человечной: это твоя миссия. Подняться туда, пройти через стеклянные двери. Никого не атаковать.

Расчетливость Солдата и непреклонность Агента охватили его, как старая привычная одежда. Он почувствовал короткую вспышку страха, когда невозмутимое спокойствие Солдата и бездушная дисциплинированность Агента показались более реальными, чем эмоциональный хаос Барнса, а потом миссия затмила все. Тело, подталкиваемое действенностью и хищной целеустремленностью, двинулось вперед. Гражданские расступались, инстинктивно чувствуя опасность.

Двери Башни Старка открылись, Солдат ощутил лазерный луч сканера. Он успел сделать два шага, когда служащий, спешивший его поприветствовать, замешкался, вслушиваясь в голос в наушнике. Пристальный взгляд метнулся к лицу Солдата. Люди на ресепшен попрятались за столы, люди в атриуме быстро скрылись в коридоре, захлопнув за собой тяжелую дверь из четырехдюймовой стали.

Солдат продолжал идти.

Охраны становилось все больше, у них были хмурые лица и пока что пустые руки. Стеклянные панели затуманивались, здание перекрывалось. Когда Солдат замер в центре вестибюля, охрана медленно потянулась к кобурам.

Солдат стоял тихо, охранники переговаривались. Лифт в дальнем конце атриума открылся, выпуская высокую женщину с черными волосами. Ее глаза были похожи на острия иголок, и Солдат поднял руки, чтобы завести их за голову. Сосредоточившись на этом, он забыл, что продолжает сжимать в ладони Капитана Желтого Медведя. Взгляд женщины метнулся к сжатому кулаку, и кто-то заорал:

- Он вооружен! Граната!

Охрана выхватила оружие. Чувствуя, как сжимается сердце, Солдат не сводил с них глаз. Он буквально слышал, как их сознание переключилось с Обороны на Цель. Солдат внутри бушевал, но Барнс сдерживал его: он сдаваться пришел, черт побери. Металлическая рука жужжала и пощелкивала.

Один из охранников – худой, большеглазый – нажал на спусковой крючок.

Паренек был неплохим стрелком – хорошая меткость, твердые руки. Синие чернила расплескались по груди Солдата, внутри разливался лед. Он мимолетно удивился – почему синий? Оно должно быть красным, как дикие цветы между горными валунами – а потом лед добрался до глаз. Солдат шевельнул губами. «Я же сдавался», – хотел сказать он жалобно. Но сознание уже меркло.

Осталась только тьма.

-*-

Солдат очнулся в стерильной белой комнате двадцать на двадцать на двадцать футов, четыре белые стены, белый пол, белый потолок. Он лежал на белой койке в углу с белыми простынями и белым одеялом. Одеяло под ладонью было мягкое. Барнс скатился с матраса, заправил койку по армейским стандартам и больше ее не трогал.

Выложенный плиткой пол чуть холодил босые ноги. Скорее отсутствие подогрева, чем намеренное охлаждение. Серая хлопковая пижама, в которую его одели, была легкая, воздушная, но он не мерз.

Барнс обошел комнату по периметру, ведя металлической рукой по стенам. Они были гладкие, пока он не добрался до стены, противоположной койке. Там обнаружился шов, очерчивающий прямоугольник фута четыре шириной и семь футов высотой. Дверной проем. Шов выступал совсем чуть-чуть, едва различимый невооруженным глазом. Барнс пытался подцепить его ногтем живой руки, но не смог.

Прижав ухо к двери, он услышал тихое гудение, как от высоковольтного кабеля. Он простучал стену и дверь пальцами металлической руки. Металл слабо звякал в пустой комнате, но звук не отдавался эхом. Барнс снова оглядел комнату.

В потолке не было крюков, не было и розеток, необходимых для электрошоковой терапии. Пол был сделан из ровной плитки – станет скользким, если они решат применить пытку, имитирующую утопление, но с такого легко смывать кровь. Значит, они станут избивать его или, может, возьмутся за электрошокеры, но для обнуления им придется перевести его в другое место. Солдат двинулся в центр комнаты, раздумывая над перспективами.

У него уже был ответ.

Капитан Роджерс не видел в нем человека. Если капитан Роджерс не видит в нем человека, то постарается перекалибровать Барнса, чтобы вернуть обратно Джеймса Бьюкенена, он же Баки.

Из этого помещения не было выхода. В слишком толстых – не пробить – стенах шел электроток. Судя по скорости реакции в атриуме, его надзиратели способны были тщательно отслеживать происходящее в комнате.

Барнс рискнул и проиграл. Оставалось только принять последствия.

Солдат посмотрел вверх, в маленькую черную камеру, поблескивающую в углу.

Потом сложил руки за спиной, опустился на колени на плиточный пол. Сосредоточил взгляд на крохотном участке стены и принялся ждать, когда демоны овладеют им.

Глава 4

Забавно, что, когда ты тянешься к людям, им свойственно тянуться к тебе в ответ. И лучшее, что ты можешь сделать, это убедиться, что ладони твои раскрыты, а не сжаты в кулаки.

Райчел Гудрич

*

Помоги человеку – и у тебя будет друг. Помоги без меры – и получишь врага.

Эрол Озан

*

Штука в том, чтобы дать людям свободу и помочь им стать «успешными» – что почти всегда взаимоисключающие вещи.

Брайант Макгилл

У Стива слишком зудели ноги, чтобы ждать лифта. Он рванул к лестнице и прыгал с площадки на площадку, пока не добрался до цокольного этажа. Остаткам ЩИТа Тони временно выделил нижние уровни Башни. В обмен на осуществление охраны Мария и ее команда получили самую лучшую технику, какую могли обеспечить деньги и изобретательность Старка. К сожалению, это также означало, что на прохождение контроля уходила вечность. Стив переминался с ноги на ногу, пока Джарвис сканировал его биометрические параметры. Протиснувшись в дверь, не успела та и наполовину открыться, он практически бегом бросился к конференц-залу С, притормаживая только, чтобы не врезаться в снующий по своим делам персонал.

- Это правда Баки? – воскликнул он, врываясь в помещение.

И застыл, дыхание перехватило. Дальняя стена представляла собой огромный экран: он показывал бесчувственного Баки, лежащего на маленькой койке. Тот был страшно бледный, слишком худой, но, без сомнения, живой. Чистый, подстриженный и живой.

Сэм, Хилл и Старк, спорившие в углу, замолчали при виде Стива. Сэм подошел и быстро встал рядом, не касаясь, но достаточно близко, чтобы Стив через рубашку чувствовал идущее от него тепло.

- Он жив и практически в порядке. Немного истощен, и набор ушибов впечатляет, но он здесь, Стив. Он у нас.

- Он у нас, – повторил Стив, не отрывая глаз от лица Баки. – Господи, он…

Стив заставил себя сосредоточиться.

- Что случилось?

- Хороший вопрос, – вмешался Тони. – Я тоже хотел бы это знать. Что было бы куда легче, если бы кое-чья развеселая банда не подстрелила моего единственного информатора.

Мария бросила на него сердитый взгляд.

- Мы думали, он вооружен.

- Да! Маленькими подтаявшими мармеладными мишками. Ох, какой кошмар. И что бы он ими с вами сделал? Задушил? Поднял уровень сахара в крови, чтобы вы заработали диабет?

Тони через стол метнул Стиву планшет.

Планшет проигрывал запись с камер наблюдения. Стив смотрел, как Баки с пустым угрожающим лицом входит в двери, шагает на середину помещения и ждет, пока соберется охрана и появится Мария, а потом медленно поднимает руки. Кто-то кричит. Заряды транквилизатора дважды ударяют Баки в грудь и один в спину. Мария приказывает прекратить огонь.

Стив сжимал планшет до побелевших костяшек.

«Слава богу, они не стали стрелять настоящими пулями».

- Моя охрана сделалась чуток нервной – не сказать, чтобы для мисс Секретный Агент это не было обычным состоянием – но на этот раз они решили, что кто-то примеривается к зданию. Джарвис отследил новое лицо в округе. Само по себе это нормально. Люди ходят на работу, возвращаются, мы ведь располагаемся возле очень удобной станции метро и бла-бла-бла…

Старк замолк, и Мария продолжила:

- Повторяющиеся лица – достаточно обычное явление, но редко кто-то наблюдает за зданием намеренно. А этот парень практически обосновался в парке и целыми днями следил, как наши люди входят и выходят. Мы запросили у владельцев близлежащих зданий разрешение на доступ и заметили парня на крыше, – лицо Марии разгладилось. – Я отправила за ним своего человека. Теперь он в больнице. Разбитое лицо, сломанные ребра, пробитое легкое. Леброн хорош в своем деле. Парень был не просто любителем.

Мария ткнула в экран, отправляя Стиву какие-то файлы.

- Записи с камер за последние две недели. Видишь лицо на заднем плане? Длинные волосы, борода, черная толстовка?

Стив увидел человека, маячащего на углу улицы, потом его же, спящего на скамейке в парке.

- А теперь посмотри это.

Человек шагал мимо главного входа, лицо его крылось в тени козырька кепки. Даже с учетом многодневной небритости и завесы волос Стив узнал бы Баки где угодно.

- Леброн подтвердил, что именно этот человек напал на него на прошлой неделе.

- Почему мы не заметили раньше?

- Нам повезло, что мы вообще заметили, – Мария уперлась руками в стол. – Зимний Солдат хорош. Очень хорош. Если бы Джарвис не усилил бдительность с тех пор, как ты вернулся, все вообще могло бы пройти мимо нас.

- Не называй его так, – рявкнул Стив, глядя на изможденное лицо за стеклом.

Теперь, когда Мария указала, куда смотреть, он видел, что Баки всегда оставался на периферии поля зрения камер, за толпами быстро шагающих людей. Всего лишь очередной бездомный, подыскивающий, где бы поспать. Стив поднял глаза на большой экран, просто чтобы убедиться, что Баки и правда здесь. В безопасности.

- Как он?

Брюс поерзал на своем месте у дальнего конца стола. Снял очки, протер стекла, пожевал губами.

- Обезвоживание. Истощение. Изнуренность, – он потер лоб и вздохнул. – Буду честным, Капитан, я не уверен, с чем именно имею дело. Если ваши теории верны, сержант Барнс получил некую версию суперсыворотки. Я не знаю, какое влияние это оказывает на его базовые потребности. Я уже не беру в расчет огромный расход энергии для работы металлической руки. Могу сказать, что индекс массы тела у него слишком низкий, и ему надо очень много пить. И мы еще не знаем, как содержала его ГИДРа. Неплохо бы сделать снимок мозга, рентген, но боюсь, что эти процедуры не обойдутся без ущерба на несколько тысяч долларов и многочисленных травм с обеих сторон. Мы обнаружили исходящий от руки сигнал. Сейчас Джарвис его блокирует, – Брюс изучил лицо спящего на экране. – Похоже, он довольно долго был в бегах.

Стив качнулся. Почувствовал, как Сэм берет его под локоть, и оперся на него. Подтолкнув Стива к одному из вращающихся стульев, Сэм сел позади.

Стив поднял глаза:

- Что теперь?

- Теперь? – повторил Сэм. – Теперь будем импровизировать. Если, конечно, у тебя в знакомых нет эксперта по киборгизированным суперсолдатам-бывшим киллерам с промытыми мозгами, о котором я не знаю. Кстати, если он у тебя есть, мы должны об этом поговорить, потому что, во-первых, с друзьями надо делиться. И во-вторых, это твоя жизнь, чувак.

Мария вздрогнула. Сэм, Стив и Тони повернулись к ней с поднятыми бровями. Мария без выражения посмотрела в ответ:

- Что?

- Серьезно? – сказал Старк.

Мария ровно встретила его скептический взгляд.

- Ты летаешь в металлическом костюме без крыльев, Старк. Не говори, что у ЩИТа не было монополии на странности, – она вздохнула и чуть расслабила идеально прямую спину. – К сожалению, местонахождение доктора Бернс неизвестно. Даже если она все еще жива, мы не можем ее найти.

- Это при условии, что она не из ГИДРы, – пробормотал Сэм.

Мария мрачно улыбнулась.

- Если она из ГИДРы, то очень хорошо скрывалась. Она получила свой первый экспертный опыт, работая с Наташей. Если бы она была замешана, Наташа бы заметила.

- Как заметила бы многоголовую змею в траве? – сказал Старк. Замер и щелкнул пальцами. – О, стоп.

Мария не удостоила его ответом, но, опять же, Старку он и не был нужен. Наташа отреагировала бы на кого-то, кто попытался бы влезть ей в голову, совсем иначе, нежели на организацию, которой она доверяла и которую, в очень большой степени, могла контролировать.

Старк плюхнулся на стул и завертелся, запрокинув голову.

- Итак, что у нас имеется. А имеется у нас Большой, Металлический и Сердитый, запертый в противохалковой комнате. Он не сможет оттуда выйти без серьезной огневой поддержки и неслабого количества хитрости, учитывая, кто эту комнату построил. А построил ее, на минуточку, я. Во-вторых, Большой, Металлический и Сердитый в то же время является Большим, Металлическим и Чокнутым, а у нас нет мозгоправа, достаточно квалифицированного, чтобы иметь с ним дело. Меня только одно удивляет: почему бы нам просто не запереть его и не выкинуть ключ? – Старк посмотрел на Брюса. – Если дело в комнате, могу построить тебе новую.

- Мы не будем держать его взаперти, – сказал Стив сквозь собственный впечатляющий рык. – Если попробуете, я сам его оттуда вытащу.

Ладонь Сэма легла ему на затылок и сжала.

- Что ведет нас к факту номер три, – продолжал Старк. – Где Большой, Высокий и Звездно-полосатый – его лучший друг. А значит, мы должны попробовать. Но Кэп, учти, что там не твой приятель. Видит бог, хотел бы я, чтобы он был твоим приятелем… ну, если бы верил в бога… ой, короче, вы понимаете, о чем я. Если бы там сидели Роуди или Пеппер, я бы вломился в двери, не успей вы сказать… ну что вы там в старину говорили.

- Тони, – тихо укорил Брюс.

Старк виновато скривился и попробовал еще раз.

- Что я стараюсь сказать, Кэп. Легко не будет. Ни для тебя, ни для него, ни для моих людей на линии огня. И да, Хилл, закрой рот, они именно мои люди. Я пытаюсь спросить, что ты будешь делать, если не сможешь? Если в нем нет ничего, кроме робота, которого они из него сделали?

Стив перевел глаза с круга нарочито невыразительных лиц на спящего человека. Баки лежал лицом вверх в той же позе, в которую его положили. Щеки у него впали. Камера над кроватью выхватывала темные круги тонкой, как бумага, нежной кожи под глазами.

И тут Баки, будто бы почувствовав на себе взгляд Стива, распахнул глаза.

- Он очнулся!

- Что? – Старк чуть не свалился со стула. – Эти штуки должны были еще часа два продержаться!

Все сгрудились возле экрана. Баки тем временем поднялся с койки и принялся исследовать комнату.

- Что он ищет? – спросил Брюс, глядя, как Баки шарит руками по стенам и нащупывает дверной шов.

- Выход, – мрачно ответил Стив.

Они наблюдали, как Барнс возвращается в центр комнаты. Когда он сплел пальцы за спиной и опустился на колени, челюсть Стива закаменела, а Сэм тихо выбранился.

Продолжая сжимать зубы, Стив развернулся к Старку.

- Что у него было с собой?

- Что?

Старк стоял бледный, прижимая локти к бокам. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы осознать вопрос. Наконец, он быстро моргнул и ущипнул себя за переносицу.

- Э, из одежды: рубашка, джинсы, носки, военные ботинки. Нож и… – Старк поднял глаза, – странный кожаный мешок. Сперва мы думали, что там оружие или яд. Оказалось, горсть старых мармеладных мишек. Это такие конфеты…

- Я знаю, что это, – оборвал Стив. – Что у него было в руке, когда его подстрелили?

Старк подобрался.

- Желтый мармеладный мишка. Кэп, я знаю, о чем ты думаешь, но мы понятия не имеем, что в этих штуках. Вдруг он пропитал их чем-то или… Надо закончить анализ.

Для того чтобы проверить конфеты на яд, их пришлось бы измельчить и обработать реактивами. Стив твердо покачал головой.

- Мне нужны эти конфеты, Старк. Сейчас же. Не трудитесь с тестами. Если бы Баки хотел умереть, то не стал бы возиться с цианидом.

Мысль эта словно ударила Стива в живот. Он посмотрел на экран.

Старк глянул на Беннера, который беспокойно заерзал, но ничего не сказал. Мария перевела взгляд с одного на другого и распорядилась принести мишек в конференц-зал С.

- Не каждый день приходится такое говорить, – пробормотала она, уходя.

-*-

Мишек было девятнадцать: один замызганнее другого. Стив пытался их отскрести, но даже после чистки они пахли рекой и солью.

- Они потом затвердеют, – сказал Сэм, натирая зеленого мишку губкой. – Моя сестра такие пачками закупает перед Хэллоуином, но никогда не раздает до конца. Они засыхают.

Возле локтя Сэма рядком стояли зеленые мишки. Хилл трудилась над синими. Старк с отвращением потыкал в красных, но тоже присоединился. Работали они быстро. За двадцать минут, проведенных на коленях, Баки не шелохнулся, только моргал.

- Знаешь, – сказал Сэм, поставив зеленого мишку к остальным, – раз он так стоит, значит, его этому научили. То есть, он чего-то ожидает, наказания или новой миссии, например.

Слушая, Стив сосредоточился на красной конфете в пальцах.

- Что бы это ни было, ты не знаешь, как он отреагирует. Либо он постарается подтолкнуть тебя к действию, либо удержать от него. И ты должен быть готов к обоим вариантам. Тут придется ориентироваться на него. Если он чего-то от тебя захочет, сделай. Если будет дергаться, не дави. И ради бога, если он в самом деле начнет дергаться, не трогай его.

Закончив с последним мишкой, Сэм аккуратно ссыпал конфеты в самодельный кожаный мешок, завязал его и протянул Стиву.

– Я все время буду снаружи, ладно?

- Я знаю, что говорил это… эээ… пару сотен раз, – вмешался Старк, – но мы уверены, что совать мистера Звездно-Полосатую Мишень в одно помещение с киллером, запрограммированным его прикончить, хорошая идея?

Сэм пожал плечами.

- Проверить можно лишь одним способом.

В конце концов, из них всех у одного Стива были самые оптимальные шансы выйти оттуда целым и оставить таким же Баки. Еще раз окинув Стива теплым взглядом, Сэм кивнул и подтолкнул его к двери.

- Давай, Кэп, ты можешь.

Стив кивнул и расправил плечи. Старательно не обращая внимания на неприятное чувство в животе, он взял поднос с супом и водой и пошел к камере. Сосредоточившись на том, чтобы не расплескать суп и удержать стакан в равновесии, он даже не заметил, как миновал расстояние между конференц-залом и противохалковой комнатой – двери оказались прямо перед носами его ботинок. Стив глубоко вдохнул и расслабил плечи.

Взяв себя в руки, он кивнул охраннику.

Как и все технологии Старка, противохалковая комната балансировала на грани между наукой и магией. Молекулы стен и двери были какого-то рода автономными магнетическими частицами, связанными неким электромагнитным полем. Короче говоря, это означало, что Халк мог хоть вдребезги разбиться о стены, но материал неизменно восстанавливал сам себя. Это также означало, что дверь при деактивации просто растворялась.

Стив нырнул в появившийся проем и замер, забыв о супе, стакане и мишках. Он смотрел на Баки. Баки, который исчез на год. Баки, за которого Стив так боялся, что его перехватит ГИДРа. Баки по-прежнему стоял на коленях на полу, сцепив руки за спиной.

Все великие планы Стива о том, чтобы не спешить и позволить Баки задавать темп, вылетели в окно, пронеслись через пожарный выход в переулок и отправились прямиком в мусорный бак. Уронив поднос – так, чтобы не разлить содержимое, но только потому, что кто знает, когда Баки в последний раз ел – Стив бросился к другу.

- Баки. Баки, не надо. Вставай.

Он поднял Баки за подмышки, как родители берут сонного ребенка. Тот как будто не испугался, но ноги его подрагивали, взгляд был направлен в точку над левым ухом Стива. Расцепив ему пальцы, Стив растер Баки живую руку и плечо. Кожа под тканью была холодная как лед.

- Давай-ка тебя согреем, да?

Взгляд Баки метнулся от стены к касающимся его рукам. Он держался настороженно, будто не единожды битая собака, встретившаяся с новым хозяином.

Но Стив все это проигнорировал. Обхватив Баки за напряженные плечи, он повел друга к койке. Баки двигался сковано, подняв плечи и напружинив мышцы. Стив мягко усадил его на постель – от того, как послушно Баки упал на матрас, у него заныло в груди.

- Так, и ноги тоже. Вот так, привстань на секунду, я возьму одеяло.

Опустившись на колени рядом с койкой, Стив укутал Баки в одеяло и взбил подушки, чтобы друг мог опереться на них спиной.

- Носки, – пробормотал он, уверенно растирая ступни Баки, пока голубовато-белая кожа не стала теплого розового оттенка. – Неужели они не могли дать ему проклятые носки?

Когда Баки вроде бы стало удобно – хотя он оставался жестким, как деревяшка – Стив вспомнил про суп. Картофельный суп-пюре с какими-то добавками для пострадавших от голода. Стив пробовал его: похвалу шеф-повара супу заслужить не грозило, но он был теплый и вполне приличный на вкус. Поставив поднос Баки на колени, Стив протянул ему пластиковую ложку.

То, как Баки на него посмотрел, было душераздирающе.

Вообще-то, он смотрел не на Стива, а примерно в его сторону, бросал короткие острые взгляды искоса. Глаза его чуть сощурились, рот приоткрылся на долю дюйма – выражение, которое на любом другом человеке выглядело бы нейтральным, на Баки читалось как совершенно ошеломленное.

- Ешь, – сказал Стив, вкладывая ложку ему в руку.

Рука сжалась и медленно опустилась. Зачерпнув, Баки поднес ложку ко рту, коснулся ее краешком губы, неотрывно наблюдая за Стивом. А потом набросился на еду со свирепостью бешеного пса. Забытая ложка упала на постель, суп Баки просто выпил, сжимаясь, будто Стив мог отобрать миску в любой момент. Вода расплескалась на матрас, но Баки не заметил.

Видеть это было больно.

Стив сел на корточки и положил руки на колени, стараясь держаться в открытой позе и смотреть скорее на дверь, чем на друга. Проглотив последнюю каплю, Баки уронил миску на колени, потом выровнял ее и ложку – все это, не поднимая головы. Левая кисть зашарила по постели, комкая одеяло.

Должно быть, искусственная рука имела большую чувствительность, чем можно было поверить, потому что Баки явно нащупал влажное пятно от пролитой воды. Рука погладила мокрое место, сперва мягко, а потом с нарастающим отчаянием, будто Баки старался вытереть воду.

Стив потянулся остановить его или успокоить, он сам точно не знал, и Баки замер. Рука остановилась на полудвижении. Он держался так неподвижно, что трудно было сказать, дышит ли он, взгляд сосредоточился на приближающейся к нему руке. Стив сглотнул. Уронил руку обратно на колено, но момент был испорчен. Баки смотрел с подозрением.

- Бак… – Стив запнулся.

После начала поисков Сэм связывался с несколькими специалистами потравмам, но никому из них не приходилось иметь дела с таким случаем, как у Джеймса Бьюкенена Барнса. Поток информации ошеломлял, данные часто противоречили друг другу. Единственное, на чем все сходились: следовало дать Баки право самому обозначить границы.

Когда волна советов и рекомендаций достигла устрашающих размеров, Сэм отвел Стива в сторону,

- Послушай, – сказал он. – Все это звучит очень сложно, но на самом деле это не так. Это не сложно, это всего лишь трудно. Когда мы найдем Баки…

Благослови Сэма Уилсона господь за это вечное «когда», а не «если»!

- …ты не сможешь обращаться с ним, как с парнем, которого знал в 1944. Никто не способен пройти через такое и остаться прежним. Он может полюбить какую-то новую еду и уметь говорить по-русски. А может превратиться в совсем другого человека. Как бы то ни было, тебе придется принять его таким, какой он теперь.

Если психологи, или Сэм, или Наташа, или, черт побери, даже Старк и были в чем-то правы, так это в одном: будет нелегко.

- Как мне тебя называть? – спросил Стив.

Он не знал, что сделает, если Баки попросит называть его Зимним Солдатом. Наверное, улыбнется, кивнет и уйдет к себе орать.

- Я знаю, что звал тебя Баки, но если есть другое… – Стив вдохнул, пытаясь всем своим видом излучать спокойную уверенность. – Другое имя, которое тебе нравится…

Баки только моргнул.

- Хорошо, – сказал Стив. – Ладно.

Он подтянул одеяло, подоткнул его Баки под ноги. Убедившись, что другу насколько это возможно удобно, Стив сел к стене, положил предплечья на колени. Прислонился затылком к стене и посмотрел на Баки.

- Слушай, я не знаю, что происходит у тебя в голове. Я не знаю, почему ты решил вернуться и чего ты хочешь, но я знаю одно, Баки. Я знаю одно. Я рад, что ты здесь. Я знаю, что всегда буду тебя защищать. Я знаю, что никогда не причиню тебе вреда. Ты мой друг. Кем бы ты ни был сейчас и кем бы ни станешь, ты мой друг и всегда им останешься, что бы ни случилось. Не беспокойся о пролитой воде. Там, откуда ее принесли, есть еще. Можешь даже не разговаривать, если хочешь. Я знаю, что эта комната большая и пугает тебя, но это ненадолго. Просто пока мы не убедимся, что ты вне опасности. Никто из тех, кто будет входить в эту дверь, тебя не обидит, Бак…

Где-то посреди монолога Стив переместил взгляд на собственные руки. А теперь вскинул глаза и почувствовал, как затрепетало сердце: Баки смотрел в ответ. То есть, глаза его фокусировались чуть левее Стива, и голова была опущена, но он несомненно смотрел в ответ. Стив потянулся к нему. Баки тут же напрягся, но Стив все равно провел ладонью по его волосам. Кожа под короткой щетиной была испещрена белыми шрамами, однако стрижка была аккуратная и чистая.

- Мне нравятся твои волосы, – сказал Стив сквозь комок в горле.

Баки посмотрел на него, настороженно и застенчиво. Стив продолжал гладить хрупкие короткие волоски, пока глаза Баки не начали закрываться. Словно сонный ребенок, он пытался их таращить, фокусируя взгляд так близко к лицу Стива, как позволяла выучка. Но веки трепетали и опускались, Баки клевал носом. Вздрагивал, отчаянно озирался, стреляя глазами в каждый угол, потом снова сосредотачивался на точке у Стива над ухом.

Баки медленно откидывался к стене, все больше клонясь назад. Стив продолжал перебирать ему волосы, время от времени выскребывая крупинки перхоти. Моргание замедлилось, потом сошло на нет, дыхание выровнялось. Возможно, Баки притворялся, но в конечном итоге это было неважно. Стив продолжал его гладить.

*

Стив стоял возле Баки на коленях, пока ноги не затекли и не заболели. Наконец, наслушавшись, как тот дышит, он потащился обратно в пункт управления.

Съемки из противохалковой комнаты с разных ракурсов демонстрировались на экране. Старк, Хилл и Беннер обсуждали увиденное, время от времени ставя на паузу или перематывая назад, чтобы уточнить детали. Тут же толпились охранники, доктора и психологи, споря, что делать дальше. Михаэл Борис, начальник охраны, взирал на экран и все растущую толпу сощуренными глазами.

Вся информация о Зимнем Солдате, которую Стив добыл у ГИДРы, была свалена в десять картонных коробок, расставленных вдоль стены. Некоторые из коробок были наполовину пусты: их содержимое расхватали переводчики, аналитики и ученые, целыми днями трудившиеся над расшифровкой информации. Документацию можно было в лучшем случае назвать хаотичной. Заметки полустертой машинописью; паучьи каракули итальянского техника, уточняющего правильный метод вывода Солдата из стазиса; отрывистые строчки иероглифов от китайского ученого из тех времен, когда русские одолжили Солдата коммунистическому Китаю, чтобы его снабдили боеприпасами с отравляющим газом.

Бесчисленные страницы на десяти разных языках, собранные из трех разных организаций, написанные несколькими сотнями сотрудников за семьдесят лет. Неделю назад, когда они узнали, что Баки не вернулся ни в одну точку сбора и по сути сбежал от ГИДРы, розыск локаций стал второстепенным, а на первый план вышла охота на служебные инструкции: ученые надеялись, что если выяснить, что сделали с Солдатом Департамент Х, Красная Комната и ГИДРа, то можно будет понять склад его мышления.

Работа шла медленно.

Хрупкая бумага грозила распасться прямо под пальцами, когда Стив переворачивал страницы. Некоторые записи были практически нечитаемыми: листы обуглились после пожара на складе в 1991, местами сморщились от воды, когда Сэм своими крыльями перебил водопроводную трубу на задании в Италии.

***

Файл # 62345b – 1

Руководитель операции: УДАЛЕНО

Место проведения: УДАЛЕНО, Россия

ДАТА: 6 июля, 1951

Выборка из пункта 2, параграфа 6 Эксплуатации Солдата.

…тем не менее, так как стало ясно, что мои рекомендации по этому поводу не приняты, я оставлю все, как есть, и направлю Объект: УДАЛЕНО к вам к концу месяца вместе с необходимым для технического обслуживания оборудованием. По меньшей мере, я советую держать Объект: УДАЛЕНО подальше от Нью-Йорка. СЛЕДУЮЩИЕ ДВА ПАРАГРАФА ПОВРЕЖДЕНЫ ВОДОЙ И НЕЧИТАЕМЫ.

Что касается непосредственно обслуживания и обучения, поверхностный разговорный термин «обнуление» является вводящим в заблуждение. Полное «обнуление» возможно, но я категорически не рекомендую его применение, так как данная процедура стирает весь опыт, здравый смысл и тактические умения, которые делают Объект: УДАЛЕНО таким ценным ресурсом для Департамента Х.

Протокол Чистого Листа может быть использован лишь в том случае, если Первичная Личность оказывает явное доминирование над Вторичной Личностью. Тот единственный раз, когда мы использовали протокол, нам пришлось восстанавливать Объект: УДАЛЕНО практически с нуля. Он лишился ситуационной осведомленности, тактических знаний и вообще какой-либо формы очевидного сознания и сопротивлялся кураторам лишь на голых животных инстинктах. Сохранилась только мышечная память.

Нам пришлось повторить обработку, используя времязатратные техники, такие как электрошоковая терапия, экспозиционная терапия, ментальная и физическая рекалибровка и сокращение эмоциональных реакций. Все эти процедуры, помимо того, что требуют много времени, крайне рискованны для кураторов.

Первичная Личность несколько раз проявляла себя, напоминая о том, что, даже если УДАЛЕНО подавлен в данный момент, он прячется в подсознании Солдата, ожидая подходящего момента, чтобы направлять Объект: УДАЛЕНО в своих желаниях.

Осуществляя на Солдате так называемое обнуление, пожалуйста, обратите внимание на зоны кратковременной и среднесрочной памяти, гипоталамус и зону, которая создает и стимулирует желания… (ЭТА СЕКЦИЯ НА ПРОТЯЖЕНИИ НЕСКОЛЬКИХ СТРАНИЦ УТОЧНЯЕТ ПРИМЕНЕНИЕ ТЕХНИКИ И ДЕМОНСТРИРУЕТ СХЕМЫ МОЗГА).

Точные дозы для каждой зоны рассчитаны таким образом, чтобы достичь желаемого эффекта. Например, таковым едва ли может считаться появление у Солдата привязчивости, доброжелательности или сострадания. С другой стороны, страх и желание услужить очень мотивируют. Таким же образом, если Солдат нуждается в обнулении, желательно сохранить мышечную память и воспоминания об операции, чтобы ошибки более не повторялись.

Что касается воспоминаний, все моменты, касающиеся обучения, должны быть сохранены в зоне долговременной памяти. Нежелательные инциденты следует незамедлительно стирать, не давая им закрепиться в этой зоне. Таким образом, тренировки и калибровка должны осуществляться на постоянной основе.

Это необходимо, чтобы удостовериться, что Солдат никогда не взбунтуется.

Заметка от руки, написанная неровным курсивом, гласила:

Доктор Брочезный идиот. См. Лукин, файл 5119-098 – Руководство Куратора. Обнуление все еще крайняя мера. Руководство показало хорошие результаты. Максимальное время вне хранения увеличилось до пяти месяцев.

Еще одна заметка, прикрепленная проволочной скрепкой, другим почерком:

Ухудшение качественных характеристик объекта под кодовым именем УДАЛЕНО побудило нас вернуться к протоколу доктора Брочезный. Пожалуйста, следуйте указанному протоколу, когда отношения Куратор-Солдат начинают давать сбой, особенно если Солдату требуется находиться вне криокамеры более четырех недель, так как это приводит к превышению рекомендованного количества обнулений. За подробностями и дальнейшими инструкциями обращайтесь к файлу # 9019-752JL. Усовершенствованный Протокол Обнулений ищите в файле доктора Блейка Эндрюса. Секция 14-B/2.

Uhudshenie kachestvennyh harakteristik ob”ekta pod kodovym imenem UDALENO pobudilo nas vernut’sya k protokolu doktora Brocheznyj. Pozhalujsta, sledujte ukazannomu protokolu, kogda otnosheniya Kurator-Soldat nachinayut davat’ sboj, osobenno esli Soldatu trebuetsya nahodit’sya vne kriokamery bolee chetyrekh nedel’, tak kak ehto privodit k prevysheniyu rekomendovannogo kolichestva obnulenij. Za podrobnostyami i dal’nejshimi instrukciyami obrashchajtes’ k fajlu # 9019-752JL. Usovershenstvovannyj Protokol Obnulenij ishchite v fajle doktora Blejka Endryusa. Sekciya 14-B/2.

УДАЛЕНО的降解，促使我们回到Brochezni博士的协议。请按照上面的协议处理程序时，资产的关系开始打破，尤其是在资产需要走出冷库超过四周，因为它超过了推荐湿巾的数量。请参阅文件＃ 9019-752JL进一步的详细信息和说明。看看文件布雷克 –安德鲁斯博士改善擦拭协议。第14 –B / 2。

*

Стив послушно порылся в коробках, среди диаграмм и медицинских карт, пока не нашел требуемые файлы. Они были связаны вместе на дне коробки 12, две неприметные папки толщиной в несколько листов, еще не тронутые аналитиками и переводчиками. Папки соединяла длинная бечева, пожелтевшая и совершенно целая.

Никто не открывал их с тех пор, как ГИДРа стала оцифровывать документы.

Стив разрезал бечеву и принялся перебирать сморщенные желтые листы.

*

РУКОВОДСТВО КУРАТОРА

Автор: Александр Лукин

Переводчик: Энн Шарлотт Бернадетт (Хайль ГИДРа)

Куратор должен быть один, однако он может иметь несколько заместителей. В этом случае убедитесь, что Солдат знает, которому из вас подчиняться. Лишь Куратор может напрямую обращаться к Солдату. Только вы несете ответственность, если Солдат нарушает правила. Вы должны быть воплощением дисциплины и коррекции.

Вы не приходитесь Солдату союзником или другом.

Вы не приходитесь ему защитником или коллегой.

Вы хозяин. Карающая длань. Направляющая рука Департамента Х ГИДРы. Если ваша дисциплина слаба, а воля мягка, как вы можете ожидать от зверя на поводке смирения и подчинения? Не совершайте ошибку, мы вручили вам поводья великого льва, дракона яростной силы. Не обманывайтесь человеческой внешностью. Она лжива. Это существо способно притвориться, будто обладает человеческими эмоциями, чтобы обмануть вас.

НЕ ДАВАЙТЕ ВВЕСТИ СЕБЯ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ. Это не человек. Это не ваш боевой товарищ. Это оружие, обращайтесь с ним соответственно.

Содержание на Конспиративной Квартире

• Понизьте температуру, чтобы снизить активность.

• Уберите все, что может быть использовано в качестве оружия.

• Уберите следующие предметы одежды: обувь, штаны и рубашку. При необходимости Солдату может быть предоставлена пижама, но убедитесь, что Солдат понимает, что это не награда.

• В помещении не должно быть лишней мебели. Только та, что необходима Куратору.

• Цель данного упражнения – напомнить Солдату, что он оружие, а Департамент Х ГИДРа – ум. Для всеобщей пользы человеческие инстинкты должны быть стерты.

Не Кормите Солдата 36 Часов

• Солдат должен заслужить еду должным поведением.

• Через сорок восемь часов вследствие обезвоживания Солдат должен быть достаточно послушным. Если Солдат сопротивляется, удалите из помещения персонал и понизьте температуру.

• Повторяйте, пока все кураторы не смогут безопасно приближаться к Солдату.

Строго Следуйте Протоколу

• Смотрите форму B.

Следуйте следующим инструкциям:

• В случае Неудачи на Миссии

o Доставьте Солдата на конспиративную квартиру и следуйте вышеперечисленным пунктам. Прочей коррекции не требуется.

• В случае побега

o Свяжите Солдата и наносите удары тростью по ступням, пока урок, что все его пути принадлежат Департаменту Х ГИДРе, не усвоится. Используйте депривацию сна. Дождитесь лихорадки. При осуществлении коррекции желательно личное участие: избиение, сдирание кожи, пытка, имитирующая утопление. Не кормить. Четыре дня.

• В Случае Немотивированной Агрессии

o Заставьте Солдата стоять на коленях с заложенными за голову руками столько, сколько потребуется. Если он пытается встать, примените удары тростью по плечам и спине. Если сопротивление продолжается, используйте электричество. Боль напомнит ему об обнулении. Если агрессия продолжается, проявите фантазию.

• В Случае Сомнений Касательно Цели

o Держите голову Солдата под водой, пока он не покорится. Напомните, что он оружие, а вы куратор. Оружие не задает вопросов. Оружие делает то, что от него требуют. Депривация сна: 2 дня.

• В Случае Неповиновения

o Неповиновение означает, что Солдат решил проявить свободу воли – действие, подлежащее немедленному приведению в соответствие с желаниями Департамента Х ГИДРы. Солдат рассмотрел последствия и пришел к выводу, что наказание стоит проявления независимой воли. КУРАТОР ОБЯЗАН ДОНЕСТИ ДО СОЛДАТА, ЧТО ВСЯ СВОБОДА ВОЛИ ТЩЕТНА. Вы обязаны втолковать Солдату, что его собственные решения неизменно ведут к провалу и боли. Проявите фантазию. Смотрите папку С для уточнения деталей.

• В случае Возникновения Привязанности

o Это наиболее опасное нарушение протокола. Солдат должен быть предан в первую очередь Департаменту Х ГИДРе. Уничтожьте объект привязанности. Предоставьте Солдату самому уничтожить объект привязанности. Предварительные пытки объекта привязанности давали результат, но в то же время делали поведение Солдата непредсказуемым. Исключение: см. (Примечание переводчика: эта часть вымарана. Не подлежит переводу).

• Для Общего Напоминания

o Лишите воды и еды. Держите Солдата на коленях 24 часа. Напомните Солдату о боли наказания, но не наносите повреждений, которые могут помешать выполнению миссии.

Форма B

Протокол

Напоминайте Солдату о следующих пунктах в процессе взаимодействия Солдат-Куратор:

Солдат никогда не смотрит куратору в глаза.

Солдат никогда не инициирует контакт с куратором.

Солдат не разговаривает, за исключением повторения приказов.

Солдат следует всем командам без вопросов и заминок.

Солдату не позволено демонстрировать эмоциональные реакции.

Солдат приветствует всех кураторов в положении стоя на коленях и держа руки за спиной и сохраняет это положение до особых распоряжений. Солдат принимает данное положение в секунду, когда начинается обучение: прежде чем куратор входит в помещение. Факт неисполнения приравнен к неповиновению.

Хайль ГИДРа.

***

У Стива дрожала рука.

Откинувшись на спинку стула, он бережно положил листы обратно на стол. Разгладил смятые углы, осторожно потер большим пальцем имена Александра Лукина и Энн Шарлотт Бернадетт. Ему хотелось запустить пальцы в пробелы между буквами и вырвать их, как хрупкие ребра, почившие уже в земле.

Несправедливость, которую он чувствовал из-за того, что не может достать их из-под земли и убить снова, была как кость в горле, капля дегтя в бочке меда возвращения Баки обратно.

Стив взглянул на экран, где в пятый раз проигрывалось их воссоединение. Баки был здесь. В безопасности. По крайней мере, в той степени, которую Стив мог ему обеспечить.

Он снова и снова смотрел, как Баки становится на колени. Смотрел на себя, входящего и отбрасывающего осторожность. Смотрел на друга…

Поднявшись, Стив подошел ближе к экрану, свободно свесив руки. Он видел, как Баки опускается на колени. Видел, как держит руки за головой. Как никогда не смотрит в глаза. Не говорит ни слова. Не смотрит на Стива.

Возможно, не стоило ожидать слишком многого от одного ничтожного взаимодействия, но… инстинкты Стива кричали, как бывало, когда он на дюйм наступал мимо мины, когда чуть поворачивал голову налево, и пуля пролетала так близко, что потом ныли виски, когда спрыгивал с мотоцикла и швырял щит во вращающийся смертоносный мотор.

- Сэм… – позвал он, но голос захлебнулся в шуме.

Гвалт вокруг увеличивался: эксперты, ученые, доктора и черт знает кто еще болтали все громче и громче, напряжение нарастало. Крутнувшись, Стив так хлопнул ладонями по столу, что тот шатнулся и треснул.

- Сэм! – сказал он громко и сердито.

Шум тут же стих. Стиву было все равно, что теперь на него смотрели с опаской, словно он в любой момент мог броситься. Сэм уже пробивался через толпу, лицо его сохраняло профессиональное приятное выражение, но взгляд был острый. Схватив листы одной рукой, Стив другой притянул Сэма ближе.

- Скажи, если мне кажется, – взмолился он, сунув Сэму папку. – Скажи мне, видишь ли это и ты тоже.

Сэм прижал распадавшиеся страницы к груди, взгляд темно-карих глаз метнулся по лицу Стива, оценивая. Стив знал, что Сэм хотел бы вывести его отсюда, куда-нибудь, где он смог бы расслабиться и отдышаться. Стив доверял Сэму больше, чем двоим экспертам с пятью докторскими и восемью кандидатскими. За пять минут Сэм понял Стива больше, чем приставленный ЩИТом психолог за пять месяцев.

Сэм сразу увидел, как свободно Стив держит руки, готовый встретить любого, кто появится из слепого пятна, заметил побледневшие углы рта и как задерживается взгляд Стива на углах. Как исчезает из черт лица настороженность, когда Стиву хватало выдержки заботиться о приличиях, но снова появляется, стоило какому бы там ни было шторму вновь пронестись у него в голове.

Сэм ничего не сказал.

Вернувшись к прижатым к груди бумагам, он сковырнул скобу в углу и развернул листы веером, чтобы видеть все разом. Стив умел смотреть масштабно и имел память, как у слона. Сэму нужен был общий обзор и возможность вернуться, не теряя места, где он остановился.

Он быстро просмотрел листы, потом прочел снова, медленнее.

Со страниц вставали ужасающие слова. Страсть, взращенная десятилетиями, выливалась в кошмарный идеологический фанатизм, превративший истязания в рядовую процедуру. В алгоритм. В задокументированную, каталогизированную и упорядоченную инструкцию для новичков.

Сэм прочитал инструкцию дважды, Старк и один из его знакомых психотерапевтов маячили у него за плечом. Убедившись, что самая важная информация уложилась в памяти, Сэм посмотрел туда, где стоял Стив, глядя на вновь и вновь повторяющиеся кадры.

За те месяцы, что Сэм следовал за Стивом по миру, разоряя тайные базы, подобно Дарту Вейдеру Светлой стороны, вынуждая могучих мира сего раскрывать засекреченные документы и выставляя на обозрение национальные секреты, он успел узнать Стива очень хорошо.

Стив швырял белье в угол и забывал про него. Врезался в стены от недосыпа или перевозбуждения. Безукоризненно застилал постель и еще более безукоризненно выравнивал зубную щетку, пасту, бритву и расческу в линию на полке. Выдавливал зубную пасту с конца тюбика и придирался к Сэму, когда тот давил на середину. (Сэм начал делать это специально, чтобы посмеяться над тем, как морщится Стив, прежде чем начать негодовать).

Их первая серьезная ссора случилась из-за того, что Стив упорно переворачивал туалетную бумагу концом наружу. Оказывается, это очень раздражает.

Стив распаковывал вещи в каждом номере отеля, даже если они заселялись лишь на ночь. Первым делом: брюки – на вешалки, аккуратно выровнять по шву. Рубашки – на плечики. Чистое белье – в ящик для белья. Щит – к изголовью кровати, на сторону, ближнюю к окну.

Что Сэм в самом деле как следует рассмотрел – врожденный дар Стива к инстинктивным, стихийным тактическим озарениям.

Стив бросал один взгляд на мешанину разрозненной информации и обрывки старой пленки и создавал пятишаговый план, который включал захват двух баз ГИДРы за шесть дней. Дай ему минуту – он мог вынести базу. Дай ему минуту и хорошего помощника – он мог вынести десяток баз. Дай ему команду, которую он мог тренировать, и позицию, которую он запросит и… что ж.

СНР не зря выиграл свою войну в первый раз.

Вроде того. Если забыть обо всей этой штуке с ГИДРой в ЩИТе.

Ну ладно, СНР не зря проиграл после того, как Капитан Америка погиб в крушении самолета.

Тем не менее, спрашивать Стива, как он узнал, что пункт А приведет к пункту В, почему пункт Б необходим для завершения пункта Д, как пункт В поможет с пунктом Д, хотя пункт Д случился раньше… Стив мог рассказать, начертить схемы, но в его размышлениях было столько инстинктивного, что Сэм только больше путался и раздражался.

Как описать Бетховена тому, кто слышал только песенку про Маленькую Звездочку?

Невелика проблема, но Стив также был невероятно эмоциональным человеком с насажденным Депрессией и Второй Мировой стоицизмом. А еще он был непокорный, своенравный, настырный и все другие синонимы для слова «упрямый», какие можно придумать. Если в дело вступали эмоции, большая часть рассудка Стива выходила в окно в пользу решения той проблемы, которую он видел перед собой в данный момент.

Когда речь заходила о Джеймсе Бьюкенене Барнсе, у Стива Роджерса появлялось много эмоций.

Постоянный рефрен «Спаси Баки, Спаси Баки, Спаси Баки» в голове Стива пару раз загонял их в тупик, и постепенно Сэм начал спрашивать Стива, можно ли проверить его наработки.

Стив раскладывал перед Сэмом детали и объяснял, как пришел к тому или иному выводу, чтобы Сэм мог сравнить это с собственными размышлениями. Сэм был умным. Первый в своей группе со средней школы, то же самое в колледже и в армии – что нелегко, когда общество постоянно играет против тебя.

Он дважды воевал в Ираке.

Дай ему карту – и он мог следовать ей, не нуждаясь в объяснениях, чтобы понять прыжки логики Стива.

- Вот дерьмо, – сказал Сэм.

- Какое дерьмо? – Тони схватил бумаги и поднес к носу, будто бы это могло помочь ему их прочесть. – Не вижу большего дерьма, чем уже есть. На что вы так смотрите? ГИДРа плохая. ГИДРа гады.

- Баки думает, что мы его новые кураторы, – без выражения сказал Стив. – Вот почему он не сопротивляется.

Тони перевел взгляд с бумаг на кадры, вновь проигрывающиеся на стене.

- Ой, – сказал он. – Вот дерьмо.

ПРИМЕЧАНИЯ: СНР - Стратегический Научный Резерв. Секретное научное агентство, занимавшееся исследованиями и разработками во время Второй мировой войны. После создания ЩИТа было включено в его состав и стало его научным подразделением.

Глава 5

Надежда - из пернатых,

Она в душе живет

И песенку свою без слов

Без устали поет

Эмили Дикинсон

Надо было что-то менять.

Мешочек с мишками лежал на подушке у его головы. Выпутав руку из мягкого одеяла, Барнс придвинул мешочек ближе. Все мишки были на месте, даже Капитан Желтый Медведь. Барнс выстроил их в ряды и колонны по рангу, чтобы видеть, не поднимая головы с подушки. Внутри и снаружи было тепло, и Барнс позволил себе парить на волне эмоции, не пытаясь ее идентифицировать или классифицировать.

Его Куратор, капитан Роджерс, дал ему еду и не потребовал ничего взамен. Это было странно. Его Куратор, капитан Роджерс, позволил ему спать в кровати. Беспрецедентный случай. Его Куратор принес ему теплые носки, воду, суп и два больших свитера с длинными рукавами, которые можно было натянуть на пальцы. Его Куратор, Стив, дотрагивался до него, и касание не причиняло боли. Все это… не поддавалось определению. Не хватало информации.

Что-то должно было случиться.

Барнс потер глаза, разгоняя туман.

Он начинал уступать, начинал чувствовать себя в безопасности, начинал…

Надо было их спровоцировать. Чтобы они перестали притворяться, перестали обращаться с ним, как с ценным имуществом, и начали повторную обработку. Если этому суждено было случиться, он хотел, чтобы это случилось прежде, чем он начнет верить, будто…

Барнс потер Капитана Желтого Медведя между ушами. Ему хотелось поговорить с мишкой, но камера в углу записывала всё, что он произносил или делал. Нахмурившись на нее с подушки, Барнс натянул мягкое одеяло на голову и прижал мишку ко рту, делая вид, что шепчет ему на ухо.

Если бы он мог говорить, то рассказал бы Капитану Желтому Медведю, что ничего не понимает, но в груди почему-то тепло и тесно. Он рассказал бы, что нервничает, ждет и… надеется? Называлась ли эта тяжесть надеждой? Она казалась непрочной и пугающей. Он рассказал бы Капитану Желтому Медведю, как заклинило челюсть, когда Куратор – капитан Роджерс – вошел в комнату: годы муштры и программирования пересилили формирующееся желание автономии. Он рассказал бы Капитану Желтому Медведю, как сказал бы капитану Роджерсу (если бы тот не стал куратором): «Прости, что ранил тебя».

Ему хотелось спросить: «Почему я помню твой голос лучше, чем имя своего отца?»

Но он не задавал кураторам вопросы.

Если бы его язык ожил, когда капитан Роджерс потянулся дотронуться до него, он бы взмолился: «Пожалуйста, обращайся со мной, как с человеком. Я хочу им быть. Я стараюсь. Пожалуйста, дай мне еще немного времени».

И пусть это было нарушением протокола, он хотел сказать: «Не делай мне больно», просто чтобы проверить, поступил ли бы капитан Роджерс, как остальные кураторы. Он хотел сказать: «Я не… Я не он. Пока еще нет. Я даже не знаю, хочу ли им быть, но я хочу стать человеком. Пообещай мне, что подождешь. У меня получится».

Все эти мысли собирались и кружились в мозгу, как вороны над полем битвы, пуская едкую кислоту в живот.

Разочарование, понял Барнс. Вот как ощущается разочарование.

Что-то должно было сломаться.

-*-

Барнс сел и одернул одеяло так, чтобы край свисал с койки. Посидел немного, но никто не пришел, так что он собрал мишек и нырнул под койку, где камера не могла за ним следить. Пол был прохладным, а сама койка – достаточно высокой, чтобы не стукаться головой. Белое одеяло не закрывало свет полностью, лишь приглушало, и отсюда Барнс ясно видел дверь. Расставив мишек перед собой полукругом, он начал ждать.

В среднем во время повторной обработки кураторам требовалось двенадцать минут, чтобы вернуть его в зону обзора. Солдат был слишком нестабилен, чтобы оставлять его без присмотра. Если правило оставалось в силе, у Барнса было семь минут семнадцать секунд, прежде чем двери откроются, и его выволокут наружу.

Эти минуты относительной свободы он решил потратить на инструктаж отряда.

- Зеленая группа, – прошептал он так тихо, что едва услышал собственный голос. – Ваша миссия – следить за дислокацией. Я хочу, чтобы часовые постоянно находились на посту. Две смены, по двенадцать часов каждая. Красная группа, я знаю, что вы изображали врагов, и вы проделали отличную работу, тренируя своих собратьев. Тем не менее, для вас пришло время объединиться с Синей Армией и помогать защищать лагерь. Агент Синий Медведь, бери своих людей, и отправляйтесь на разведку. Я хочу знать цифры, я хочу знать планы, я хочу знать, что их бабуля ела на ужин. Фиолетовый Медведь, ты остаешься здесь с Желтым Медведем.

Он расставил мишек вдоль свисающего края одеяла, за ножками койки и вдоль стены. Спрятал Фиолетового и Желтого Медведей в складках пижамы. До прихода куратора оставалось две минуты пять секунд. Барнс стиснул в кулаке Агента Синего Медведя и притаился. Сложил руки, устроил на них подбородок. Минута сорок пять секунд. Минута тридцать секунд. Двадцать девять секунд.

Подняв голову, Барнс сосредоточился на двери. Секунды тикали, кожа между лопатками зудела. Барнс не отводил глаз от серебристого шва. Секунды сложились в минуту, потом в две. Потом в три. Четыре раза по пятнадцать минут. И все же никто не приходил его проверять. Вскоре Барнс уронил подбородок обратно на запястья и наморщил лоб.

И только он начал думать, что никто не придет, как дверь потеряла форму и ссыпалась в пол, будто соль из разбитого ящика. Капитан Роджерс медленно ступил внутрь, огляделся. Опасливо, медленно вдохнув через острую боль под ребрами, Барнс отважно воспротивился желанию свернуться в клубок, спрятав уязвимый живот, и прижаться к стене. Такие бесполезные действия только демонстрировали его слабые места… врагу.

Врагу ли?

Капитан Роджерс осторожно шагнул в комнату. Под мышкой он нес большой прямоугольный блокнот, за ухо у него был заткнут карандаш.

- Привет, Бак, – сказал капитан Роджерс.

И, соскользнув по стене, сел на пол возле двери. Белый не-песок собрался обратно – проем исчез.

- Тони сказал, ты исчез с мониторов. Они вроде как хотят, чтобы я тебя оттуда выманил, но мне кажется, я и сам не захотел бы все время быть под наблюдением. Я подумал, может, просто составлю тебе компанию. Взял скетчбук, – он поднял блокнот. – Так что могу сидеть здесь, сколько хочешь. Или… просто скажи, и я уйду.

Капитан Роджерс наклонил голову, будто ждал ответа, потом пожал плечами и раскрыл блокнот. Тот был желтый, с изображением бегущей лошади на обложке. Барнс смотрел, как Капитан делает быстрые штрихи и выводит длинные плавные изгибы. Где-то карандаш двигался стремительно, где-то замедлялся до черепашьего темпа, а Капитан хмурил лоб. Время от времени куратор поднимал блокнот на вытянутых руках и щурился, пожевывая кончик карандаша.

Картина казалась знакомой. Барнс не мог вызвать точного воспоминания, кроме смутного впечатления: подлокотник дивана под головой, солнечный свет, оживляющий краски на кухонной занавеске. Худой паренек, размытый, нечеткий, сидел спиной к стене. Скрип карандаша по бумаге из прошлого сливался со скрипом графита, наполняющим комнату. Барнс подполз на животе немного ближе – видно стало чуть лучше. Он заметил, как взгляд голубых глаз капитана Роджерса метнулся к нему, но стоило Барнсу затаиться, как Капитан снова сосредоточился на деталях своего рисунка.

Шло время, минул еще один отрезок в пятнадцать минут, но капитан Роджерс не пытался вытащить Барнса из-под койки. Он даже не уговаривал и не угрожал. Если это был тест, то какой-то непонятный.

Барнс ненавидел это чувство. Когда он жил в своей пещере, то заботился о себе. Он научился содержать себя в чистоте, охотиться и запасать еду на зиму. Он обладал необходимыми знаниями и умениями и контролировал происходящее. Но посади его на два дня в белую камеру, и он чувствовал себя как ребенок: потерянный и испуганный, запутавшийся и сломанный. Он не чувствовал себя сломанным, когда обходил ловушки или затачивал прямую ветку, чтобы смастерить острую острогу для рыбалки. Он не чувствовал себя сломанным ни на своей постели из шкур, ни на скалистом выступе с прижатой к прикладу щекой.

Рисуя в своем воображении воссоединение с человеком на мосту, Барнс не ждал шампанского и фейерверков, но не ждал и того, что станет пленником. Он надеялся, что человек посмотрит на него, как раньше: глазами, расширенными от удивления и… чего-то еще, что Барнс не мог определить, знал только, что чувствовал такое же, когда зима в горах, наконец, закончилась, и сквозь снег пробились первые дикие цветы. Он думал, что человек, который позволил себе упасть, будет сражаться за свободу Барнса. Что все будет не так.

Разумеется, он говорил себе быть готовым к тому, что капитан Роджерс не распознает в нем человечность. Возможно, капитан Роджерс видел его самообман насквозь и знал, что он не Барнс. Он еще не был человеком. Но хотя он говорил себе это и говорил Капитану Желтому Медведю, но все равно надеялся, что… что…

Он надеялся.

К своей досаде Барнс почувствовал, как глаза и нос начало щипать.

Пытаясь скрыть ручеек влаги, потекший по щекам, он забился глубже под защиту койки. Живой рукой закрыл себе нос и рот, чтобы приглушить дрожь дыхания. Он все-таки свернулся в клубок: страх показаться уязвимым оказался слабее стыда от слез. Не было большего проявления ограниченности и нестабильности. Должно быть, звук все же вырвался, потому что скрип карандаша замедлился, а потом и стих. Барнс чувствовал себя ребенком, прячущимся от темноты.

Одежда Капитана зашуршала. Барнс слушал, как тот откладывает альбом и карандаш, слушал его шаги, медленные и тихие, пока Капитан не оказался в нескольких футах от койки, где снова опустился на пол.

- Баки, – тихо произнес Капитан.

Голос его задрожал, будто он хотел сказать что-то еще, но вместо этого замолчал.

Барнс зажал рот и нос плотнее, однако грудь требовала воздуха. Через некоторое время легкие не выдержали, вынуждая его сделать прерывистый вдох. Подобно булыжнику, этот вдох пробил стену и сломал все защиты. Слезы потекли быстрее. Теперь Барнс больше не мог задерживать дыхание. Каждый вдох клокотал, каждый выдох заканчивался всхлипом. Барнс отчаянно пытался обратиться к стоицизму Солдата или пустоте Агента, но это не работало.

Проще говоря, Агент никогда не чувствовал разочарования, потому что разочарование подразумевает надежду. Он знал страх, когда кураторы наказывали его, злость – когда что-то мешало миссии, и недовольство, когда его не слушали, но надежда была бессмысленным понятием. Теперь, когда Солдат испытал надежду, он понятия не имел, как задавить ее и закопать поглубже, чтобы больше не было так больно.

Солдат знал надежду, но не для себя. Он не знал, как надеяться на прощение, на исцеление, на доброту. Он надеялся на идеал – на миссию, на Советский Союз, на честь. Он знал разочарование, но не личную болезненную пустоту горького желания.

Из Барнса выбили надежду. Барнсу случалось надеяться: на спасение, на смерть, на прощение. Он узнал, что, рассыпавшись пылью, надежда превращается в яд. После того, как они сломали его, он никогда не надеялся ни на что для себя.

В щель между одеялом и полом Барнс смотрел, как пальцы капитана Роджерса сжимаются в кулаки.

- Баки, – тихо сказал Капитан. – Все хорошо.

И повторил, так же мягко и успокаивающе:

- Все хорошо. Все хорошо.

Только это. Хорошо, хорошо.

Слова были простые, безобидные и совершенно нелепые. Что хорошо? Что в этой ситуации вообще могло быть хорошего? Барнс прятался под кроватью, черт возьми! Он не был человеком и не был свободен. Капитан Роджерс был его куратором. Он проявил эмоции перед своим куратором. ГИДРа наверняка все еще его выслеживала. Его донимали холод, и пустота, и смятение, у него были заплаканные глаза и заложенный нос.

Ничего из этого не было хорошо.

Но капитан Роджерс повторял свою мантру мягким, теплым, искренним голосом, и Барнс чувствовал, как слова просачиваются сквозь кожу в мышцы и кости. Сведенные мускулы расслаблялись, поток слез мало-помалу ослабевал. Дыхание все еще перехватывало, но теперь слезы бежали просто от опустошенной усталости. Слова омывали успокаивающим шумом на заднем плане, их значение было несущественным по сравнению с тоном капитана Роджерса.

А капитан Роджерс теперь рассказывал историю: про какое-то задание, которое в прошлом году привело его и его команду в Индию.

- Запахи, – говорил капитан Роджерс, – вот что мне запомнилось больше всего. В смысле, не все они были приятными. Реки воняли. Да еще множество людей на относительно небольшом пространстве… Было так жарко, что все потели, и от всех несло до небес. Но в обеденное время пахло чудесно. Карри, рис, что-то вегетарианское. Думаю, тебе бы понравилось, если бы я уговорил тебя попробовать хоть кусочек. Многие носили одежду ярких цветов: бледно-голубой, желтый, как топаз, желтовато-зеленый, изумрудный. У женщин были распущенные волосы – прямые, черные. У одной волосы доставали до пяток. Мы видели свадебную процессию. Не особенно близко, и я, в основном, смотрел сквозь снайперский прицел, но это было прекрасно.

Он продолжал описывать свадьбу: как жених и невеста въехали в составе огромной процессии, как сидели, разделенные куском ткани, пока старики вставали и декламировали что-то, чего капитан Роджерс не мог слышать. Он описывал, как жених и невеста осыпали друг друга рисом и зажигали свадебный огонь.

- Они обошли огонь четыре раза – это, должно быть, означало что-то важное, потому что потом все начали аплодировать. Затем было много танцев. Действительно много. Но ничего похожего на свинг или джиттербаг. Хотя движения были такие же оживленные. Все – и мужчины, и женщины – носили очень пестрые наряды, а у женщин были голые животы. Даже у немолодых! Агент Ачарья сказала, что в Индии живот не… ээ… ну, понимаешь. Она сказала, для женщин гораздо важнее прикрывать грудь и ноги. Мы пробыли там месяц или полтора. К концу почти все сменили кевлар и джинсы на местную одежду, более легкую. В смысле, не пойми меня неправильно… там многие носили то, что Ачарья называла «западной одеждой». Джинсы, рубашки, юбки, кроссовки. Но у меня в шкафу до сих пор лежит курта на случай жары.

Капитан замолчал и откашлялся – не в первый раз за время этого одностороннего диалога. Барнс вспомнил несколько последних тем и понял, что Капитан говорит уже больше часа.

- Агент Ачарья принесла нам индийские фильмы. Знаешь, вот у нас есть Голливуд. А в Индии – Болливуд. Ты бы животики надорвал от их фильмов, Бак. Много песен. И танцев. И рыданий. Много счастливых концов. Много грустных концов. Мария и Иосиф, был там один фильм… Три или четыре часа? Богом клянусь, весь последний час умирающий мужчина пел прощальную песню своей семье.

Он запнулся и снова стал кашлять.

Барнс вскинул голову, навострил уши, услышав хрипоту в словах, вырывающихся из пересохшего горла капитана Роджерса. А тот, ничего не замечая, продолжал:

- В общем, в одном фильме… Там был актер… Ритик как-там-его. Мы пересмотрели много фильмов с ним… Кажется, Ачарья больше интересовалась им, чем сюжетом, по правде говоря, но все равно… Фильм назывался «Шум-2»

Голос Капитана сорвался.

- Отличный фильм! Там про вора по имени Мистер А, который решил украсть…

Барнс подползал ближе к краю – слова капитана Роджерса снова сделались фоновым шумом – пока не смог увидеть лицо Капитана из-под койки. Тот почти не двигался с тех пор, как появился из двери, и поза его выглядела крайне неудобной. Барнс нахмурился.

Если хоть капля его воспоминаний были правдой, то капитан Роджерс все еще не умел о себе заботиться. Не то чтобы Солдат имел право обращать внимание кураторов на самообслуживание – обычно они прекрасно справлялись с этим сами – но капитан Роджерс явно нуждался в некоторой помощи. Барнс подобрался чуть ближе.

Его программа запрещала обращаться к кураторам напрямую. Он мог давать инструкции группе поддержки, информировать техников о неполадках, даже отвечать на прямые вопросы вышестоящих, но у кураторов была одна работа – добиваться, чтобы Солдат знал свое место. Они отдавали приказы и наказывали за огрехи. Награждали за хорошо выполненные задания. Сводили к нулю неповиновение.

Теперь, лежа под койкой в большой белой комнате с одеялом, закрывающим от камеры, Барнс скрипел зубами, пытаясь нарушить все эти правила разом. Он хотел сказать: «Замолчи», но чем шире открывались губы, тем сильнее сжимались зубы, пока все лицо не застыло в гримасе гнева. Он позволил словам упасть обратно в пустоту разума и почувствовал, как лицо разгладилось.

Высовываться казалось слишком уязвимым.

Ну ладно, подумал Барнс. Как привлечь чье-то внимание, не нарушая правил. Он потянулся к синим мишкам, которые ждали разведзадания. Агент Синий Медведь отважно стояла на его ладони, готовая к миссии.

Ему очень нравилась Агент Синий Медведь. Она была холодна и нетерпима к более слабым звеньям отряда, но следовала приказам и хорошо выполняла работу. Если миссия пойдет неправильно, капитан Роджерс мог забрать ее навсегда, но Барнс знал, что Агент Синий Медведь никогда не простит его, если онскомпрометирует миссию из-за опасения за нее.

Барнс тщательно прицелился.

Он бросил Агента Синего Медведя в стену. Она отлично срикошетила, вылетела из-под койки и угодила капитану Роджерсу прямо в висок. Отскочила и упала ему на колени. Хриплое описание приключений в мире индийского кино оборвалось.

Капитан Роджерс резко повернулся в сторону койки и уставился на Барнса, как кот на таракана. Барнс тут же отвел взгляд вниз и направо, сжимая в пальцах второго разведчика. Он полностью доверял способности Агента Синего Медведя успешно выполнить миссию, но резерв никогда никому не мешал. Агент Синий Берра был неуклюжим мишкой, как можно было заметить по нехватке у него левой ноги, но с работой он справлялся.

По истечении нескольких секунд Барнс осмелился поднять глаза.

Капитан Роджерс растянулся рядом с койкой на животе, уложив щеку на сложенные руки. Пронзительные голубые глаза безошибочно фокусировались на Барнсе. Барнс дернулся и ударился макушкой. Глухой стук поплыл по пустой комнате, сопровождаемый тихим смешком капитана Роджерса.

Барнс смотрел на него настороженно, сжимая и разжимая пальцы вокруг Агента Синего Берра. Капитан улыбался, ласково и нежно. Его рука потянулась к Барнсу (мышцы напряглись, сковывая – Солдат не пытается избежать наказания) и разжалась, роняя целую и невредимую Агента Синего Медведя рядом с Красным Войском. Барнс потянулся к ней прежде, чем успел себя остановить, и подгреб ее ближе, чтобы оценить ущерб. Голова ее была чуть сплющена, но желатин уже восстанавливал форму. Барнс осторожно перевел взгляд на капитана Роджерса.

Капитана Роджерса, судя по всему, вполне устраивало лежать тут и ждать.

Выждав, пока Барнс вернет Агента Синего Медведя к ее товарищам – все они собрались вокруг поздравить ее с успехом – он выдавил:

- Все хорошо, Бак?

И тут же поморщился, дернув рукой к горлу.

- Господи, – прохрипел он, – кажется, я сорвал себе голос.

Барнс смерил его надменным взглядом, сообразил, что натворил, и рывком опустил голову. На лице капитана Роджерса вспыхнул восторг.

- Баки, – взволнованно каркнул он.

Он, наверное, продолжил бы и дальше молоть языком (Барнс не припоминал, чтобы Капитан столько болтал раньше), но у него снова перехватило горло, и он закашлялся. Закатив глаза, Барнс кинул в него Агента Синего Берра. Мишка ударил Капитана над левой бровью и откатился к Капитану Желтому Медведю. Капитан Роджерс открыл рот, но быстро захлопнул его, стоило Барнсу нацелить Агента Синего Медведя в очередной полет.

Он широко улыбался Барнсу и, кажется, был совсем не против лежать, устроив подбородок на сложенных руках. Барнс подумал, что он выглядит глупо, и попытался сказать ему об этом, но, хотя рот и смог, наконец, открыться, гортань намертво свело. Капитан Роджерс внимательно смотрел, как Барнс пытается выдавить из себя хоть звук. Сначала он даже мычал от предвкушения, но по мере того, как борьба Барнса продолжалась, его возбуждение переросло в озабоченность. Капитан тихо мыкнул – чтобы внимание Барнса переключилось на него – и улыбнулся.

Барнс услышал его сообщение так явственно, будто он кричал.

Все хорошо. Все хорошо.

Барнс нахмурился на свои переплетенные пальцы, смешение телесного и серебристого.

Ничего хорошего. Совсем ничего. Перестань так говорить, хотелось заорать ему и в той же мере хотелось умолять: Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.

Пожалуйста, не делай мне больно. Пожалуйста, не превращай меня обратно в него, ни в одного из них. Пожалуйста, скажи мне, что все хорошо, еще раз.

В поле его зрения вползла ладонь и пять пальцев.

Барнс вскинул глаза. Капитан Роджерс лежал, подложив одну руку под голову, а другой преспокойно тянулся к Барнсу, держа руку ладонью вверх. Переведя взгляд с Барнса на свою ладонь, он отвернулся. Барнс хотел фыркнуть: это был на редкость дилетантский маневр – но внимание было приковано к руке перед ним. Он проследил глазами три линии, разделяющие ладонь на части, арку, отделяющую пальцы от ладони, и тонкие перепонки между пальцами. Затем он глянул на капитана Роджерса, который безмятежно смотрел в ответ, и снова сосредоточился на руке.

Барнс медленно потянулся к самому длинному пальцу, но глаза остановились на собственных металлических фалангах. Он вздрогнул и отшатнулся. Капитан Роджерс тут же начал мычать. Барнс состроил гримасу – мычание тоже было плохо для горла – и оцепенел, когда капитан Роджерс мягко дотронулся до металлического запястья одним пальцем.

Из этой единственной точки тепло поплыло по искусственным нервам и передало дрожь в спину. Куратор инициировал контакт. Рука Барнса, перевернувшись, вцепилась в пальцы капитана Роджерса как в последнее спасение. Капитан Роджерс, резко выдохнув, сжал его руку словно тисками.

Живая кисть Барнса завозила по плитке, сгибая пальцы в воображаемой хватке. Капитан Роджерс потянулся другой рукой и широкой теплой ладонью коснулся щеки и уха Барнса. Провел большим пальцем по следам высохших слез, и глаза Барнса закрылись.

- Все хорошо, – прошептал капитан Роджерс, снова и снова поглаживая Барнса по щеке. – Все хорошо.

*

Через некоторое время капитан Роджерс подтянул руки и опять сложил их под подбородком. Сделав усилие, он смог протолкнуть под койку голову и плечи, хотя для этого ему пришлось порядком съежиться. Наблюдатели снаружи, видно, забеспокоились, потому что вскоре Барнс услышал, как кто-то переступил ссыпающийся не-песок.

- Роджерс, – отрывисто сказала женщина. – Проверка.

Капитан Роджерс нахмурился.

- Я в порядке, – прохрипел он. И продолжил, глянув на Барнса: – Хотя думаю, нам обоим не помешало бы выпить воды. И от супа мы бы не отказались.

Он вопросительно вскинул брови, и Барнс бешено закивал в ответ. Суп бы помог горлу Капитана. Женщина колебалась, но когда капитан Роджерс поднял край одеяла и смерил ее сердитым взглядом, она развернулась и ушла. Барнс высунулся проводить ее глазами.

Это была женщина из атриума.

- Это Хилл, – проскрипел капитан Роджерс, проследив за его взглядом. – Она работает в охране Старка. Кстати, ей жаль, что в тебя стреляли.

Барнс посмотрел на него. Капитан Роджерс совсем не покаянно ухмыльнулся и пожал плечами, насколько позволяло тесное пространство.

- Ладно, ей не жаль, но ей жаль, что у ее людей указательные пальцы залипают. Мы все еще не уверены, зачем ты пришел, так что она перестраховывается.

Барнс отвернулся и взял Капитана Желтого Медведя, чтобы чем-то занять руки. Капитан Роджерс наблюдал за ним, пока женщина не вернулась с подносом, на котором был кувшин воды, чашки и две тарелки супа.

- Надеюсь, вы знаете, что делаете, Роджерс, – сказал она, подтолкнув поднос к койке.

Капитан Роджерс молча втянул поднос под завесу одеяла. Первым делом он отпил воды из кувшина. Потом съел по ложке из каждой тарелки. Показав на две пустые чашки и суп, он сказал:

- Я попробовал, ты выбирай.

Барнс выбрал ту чашку, что была ближе к капитану Роджерсу, и тарелку перед ним самим. Капитан Роджерс тут же налил себе полную чашку воды и опустошил ее одним долгим глотком. Вздохнув с облегчением, он наклонил голову.

- Ну ладно, – сказал он посвежевшим голосом. – Ты меня представишь?

Барнс склонил голову к плечу. Капитан Роджерс указал на мишек, выстроенных под койкой.

- Я бы хотел познакомиться с твоими друзьями, Бак, если ты не против.

Глаза Барнса сощурились. Капитан Роджерс был проницательнее, чем он думал, и он не знал, хорошо ли это. Он всмотрелся внимательнее, но Роджерс на его ищущий взгляд ответил своим, спокойным и честным.

Барнс покосился на свою мармеладную армию. Он не был глупым. Он понимал, что мишки не разумные. Они не могли его защитить. Но они были его добрыми терпеливыми спутниками несколько месяцев. Он испытывал собственнические чувства к их именам. Он, как никто другой, знал, как важны могут быть имена. Тем не менее, куратор задал ему вопрос, и, хотя это было беспрецедентным явлением, Барнс умирал от желания с ним поговорить, пусть и о чем-то таком глупом, как имена конфет.

Он выстроил мишек и полностью сосредоточился на их маленьких лапах.

- Э-это Красное Войско, – прозаикался Барнс. – Они… У них нет имен, только вот у этого.

Он протянул Красного Медведя с зеленой нитью на шее.

- Это Командир Красный. Он ведет их в бой с Синим Войском. Большую часть времени они изображают врага, потому что у них это хорошо получается.

Он глянул на Капитана, но тот серьезно кивал и слушал внимательно, будто важное донесение.

Уверенность Барнса росла.

- Красные умные, но они обычно окапываются на своей базе и ждут, пока враг подойдет сам. Раньше у них были танки-мячи, но мне пришлось оставить их, когда… когда… – он прочистил сжавшееся горло и продолжил: – Они умные, но слишком полагаются на численное превосходство.

Он дождался, пока капитан Роджерс кивнет. Потом построил зеленых мишек и представил их.

- Это Зеленое Войско. Они часовые, пехота… почти все, что потребуется. Сейчас они на караульной службе.

- У них нет имен? – поинтересовался капитан Роджерс.

Барнс тщательно выровнял мишек заново.

- Их имена довольно длинные, – предупредил он, играя с Рядовым Зеленым Медведем.

Рядовой Зеленый Медведь по причине своего ранга не обладал отличительными признаками. Капрал Одноухий имел только одно ухо, а Капрал Брюзга вступил в битву с дикой крысой и потерял половину туловища. Сержанты Листок и Кувырок были близнецами, у каждого вокруг шеи была повязана красная нить в награду за проявленное мужество.

- А это Лейтенант Бланк и Лейтенант Джек Розы. Не смейся, – насупился Барнс, когда капитан Роджерс опустил голову, пряча улыбку. – Он очень смущается, но я уверен, что про его сражение за розовый куст будут рассказывать легенды.

Когда Роджерс расплылся в улыбке, Барнс в свою очередь опустил голову, чтобы скрыть слабый румянец удовольствия на щеках.

Чем больше он говорил, тем легче это становилось делать. Он пытался рассказывать только голые факты, но остроты и смешные истории все равно прорывались. Барнс понял, что той его части, которая была Джеймсом Бьюкененом Барнсом, нравилось, когда капитан Роджерс улыбался. Вернув зеленых мишек на их посты, он выстроил Синих.

- Это агенты. Агент Синий Медведь главная, она предводитель Синего Войска. Она резкая и отважная. Агент Синий Берра ее заместитель. Он тоже храбрый, но туповат. Потом Агенты Шпион и Воротник.

Шпион после купания в реке покрылся зелеными пятнами, а у Воротника на шее была желтая нить.

- Агент Синий Медведь женского пола, – заметил капитан Роджерс. – К моему отряду была приставлена женщина-агент в сорок пятом. Агент Пегги Картер.

Он опустил голову, пытаясь заглянуть Барнсу в глаза, но тот изучал вмятину на месте уха Агента Синего Медведя. Вскоре Барнс сам посмотрел на Капитана и пожал плечами.

Капитан Роджерс, сдавшись, указал на Капитана Желтого Медведя и Солдата Медведя.

- А их как зовут?

Барнс сделался красным как помидор.

Румянцем загорелись уши, потом краснота перекинулась на лоб и нос, пошла по щекам, спустилась по шее и ниже. Капитан Роджерс смотрел огромными глазами.

- Господи… Господи, как же ты их назвал, а?

Он подполз ближе, разглядывая двух безобидных мишек, спрятанных в складках пижамы Барнса.

Барнс схватил свой суп и начал громко его хлебать. Капитан Роджерс заулыбался.

- Да ладно, Бак. Мне же интересно. Я не буду смеяться, честно. Чтоб я помер, вот те крест, чтоб мне на иголку…

Барнс заворчал, капитан Роджерс отпрянул и примирительно поднял ладони.

– Ладно, никаких иголок. Обойдемся без иголок.

Он повторял это снова и снова, мягко и успокаивающе, пока Барнс опять не занялся супом. Тогда Капитан придвинулся еще на дюйм и прошептал:

- Ну скажи мне. Пожа-а-алуйста.

Капитан Роджерс был невозможным: жадный ребенок. Идиот.

Барнс залился густой краснотой, но вытащил желтого и фиолетового мишек.

- Э-это… – заикание вернулось. Барнс сделал вдох и попытался еще: – Эт-то…

Он с досадой вжал металлическую костяшку в висок. Улыбка капитана Роджерса поблекла, между бровями появилась морщинка.

- Все хорошо, – завел он знакомую мантру. – Все хорошо. Ты не должен ничего говорить, если не хочешь, Бак.

Он протянул руку, отвел металлическую кисть и ладонью прижал ее к плитке.

- Все хорошо.

Барнс мог запросто выдернуть руку, но ему нравилось ровное тепло ладони капитана Роджерса. Прикосновение придало ему мужества положить палец между ушей Капитана Желтого Медведя.

- Э-это Капитан Желтый Медведь, – дыхание капитана Роджерса прервалось, но Барнс не поднял головы. – Он защищает меня. А.. А это Солдат Медведь. Он… Он…

Он все-таки вскинул лицо. Зря. Капитан Роджерс, бледный, смотрел на него огромными глазами.

У Барнса свело горло. Капитан Роджерс выглядел ужаснувшимся. Потрясенным. Барнс глотнул пару раз пустой воздух, потом сдался и прижал к себе руки, защищая тело. Его куратор был недоволен.

Он… Он… Он сделал ошибку.

Он ошибся. Ошибки были неприемлемы. Он… Он…

-*-

Стив с ужасом смотрел, как друг закрывается. Все шло так хорошо. Баки встречал его взгляд, разговаривал, пусть медленно и нерешительно, даже улыбался. А потом будто страховочный пояс лопнул – лицо застыло, взгляд перепрыгнул в точку левее глаз Стива. Должно быть, что-то из вихря эмоций, заточенных у Стива в грудной клетке, прорвалось наружу.

- Баки, – сказал он. – Баки, все хорошо. Я не злюсь, не огорчен и… не разочарован. Баки!

Стив ненавидел эту койку. Ненавидел барьеры ножек, основания и стен, которые мешали ему добраться до Баки и обнять его. Ему хотелось поднять койку и отшвырнуть прочь, но даже без Сэма, подсказывающего на ухо, было понятно, что это плохая идея. Эта койка со свисающим одеялом была первым местом, которое Баки заявил своим.

Аккуратно подвинув мишек, Стив ввинтился дальше под койку и дотянулся до друга. Его пальцы коснулись затылка Баки, и тот отпрянул. Стив, будто обжегшись, отдернул руку.

- Боже, – умолял он, – Баки, ты в безопасности. Клянусь, ты в безопасности. Все хорошо. Все хорошо.

Его голос звучал слишком сдавленно, и раз уж мантра совсем не помогала, он отбросил ее.

- Я так горжусь тобой, Бак, – сказал Стив вместо этого. – Когда мы с Сэмом начали искать тебя, мы не знали, кого найдем. Я никогда не ожидал, что ты придешь сам, такой подстриженный и хорошо одетый. И с мишками ты здорово придумал. Это невероятно, Бак. Я знаю, что сейчас ты не в порядке, но это ничего. Я буду поддерживать тебя, если ты мне позволишь, пока тебе не разрешат выходить самому. Господи, Бак, сейчас столько всего можно сделать и посмотреть. У «Хоббита» есть сиквел. Точнее, три сиквела. И даже фильмы. Тебе понравится Фродо. И Пиппин. Не знаю, как насчет Гендальфа, но актрису на роль Эовин ты точно одобришь. А «В поисках Страны Чудес»! Или новые диснеевские мультфильмы. Я обещаю тебе, Баки, мы пройдем через все вместе. С тобой все будет хорошо.

Стив проглотил подступающие к горлу слезы и собрал мишек.

- Смотри, – сказал он, расставляя их вокруг Баки. – Твои медведи на посту. Зеленые на часах, красные и синие тебя охраняют, а Капитан Желтый Медведь и… и Солдат Медведь там, с тобой.

Солдат Медведь.

Стив ненавидел это имя. В секунду, когда Баки назвал его, Стиву захотелось выхватить конфету и смыть ее в унитаз или размолоть в порошок. Ему хотелось орать и бушевать, потому что единственный объект, с которым Баки решил себя идентифицировать, носил название вещи, безликого оружия, которым пользовались и убирали, когда оно становилось ненужным.

Но это было явно не то, в чем нуждался Баки.

Стив приглушил ярость в пользу ровного потока чепухи, и со временем, постепенно и слишком, черт побери, медленно, слова подействовали. Мышцы Баки расслабились, краем глаза он поглядывал на Стива.

Стив улыбнулся, слабо, но искренне.

- Привет, Бак, – мягко сказал он. – С возвращением.

Взгляд Баки метнулся в сторону, и живот Стива по ощущениям рухнул куда-то в область колен. Весь его прогресс обратился в ничто из-за одного неосторожного взгляда.

Стиву захотелось пнуть самого себя, но вместо этого он сосредоточился на том, чтобы превратить промах во что-то хорошее. Баки не был еще готов к отрицательным эмоциям.

- Прости, Бак, – сказал он дрожащему клубку, который был его лучшим другом. – Я горжусь тобой, и я прошу прощения за то, что ты увидел на моем лице. Ты меня не ужасаешь, я не чувствую к тебе отвращения или злости. Я горжусь, как хорошо ты придумал про медведей. Мне очень понравилось про них слушать. Я не собираюсь причинять тебе боль или перенастраивать тебя, или что ты там еще надумал. Ты мой друг. Я…

Что еще сказать? Я обещаю? Я не причиню тебе вреда? Как Баки мог понять это, а даже если бы и понял, то поверил бы? Стив подумал обо всей своей болтовне, и желание дать самому себе пинка вернулось.

Стив помнил отца Баки.

Отец Баки был воскресным алкоголиком. Большинство его соседей-забулдыг безудержно пили день и ночь, но не Джордж Барнс. С понедельника по субботу он был самым порядочным и работящим мужчиной в округе. Вставал рано утром, помогал собрать детей в школу. Уходил на работу, возвращался, помогал Баки и сестрам с домашним заданием. Целовал жену, ложился в постель, и на следующий день все повторялось.

До воскресенья.

В воскресенье Джордж Барнс тоже вставал рано, отправлялся в ближайший бар и пил с самого открытия и до тех пор, пока его оттуда не вышибали. Он проходил мимо своего дома, обняв за плечи девицу из числа тех, кто ошивается в злачных местах, прямо мимо своей жены и четверых детей. Это не было местью, он не делал этого назло. Ему просто было все равно.

Когда последний бар закрывался, Джордж Барнс являлся домой пьяным вдрызг. Он швырялся вещами, ругмя ругал жену и детей. Неизбежно выкидывал их из дома, запирал двери и падал в кровать.

Баки и семья ходили вокруг дома, пока не уверялись, что отец семейства спит. Потом мама и сестра подсаживали Баки к кухонному окну, которое накануне подпирали, чтобы не захлопнулось. Отец, наверное, даже не знал, что оно открыто. Баки проскальзывал в окно, крался по лестнице, на животе проползал перед родительской спальней, чтобы деревянные полы не скрипели, отпирал дверь и впускал семью.

В понедельник утром Джордж Барнс просыпался как ни в чем не бывало.

Он никогда не интересовался, как жена и дети попали в дом. Он не спрашивал про их синяки, не пытался объясниться. Он заплетал девочкам длинные косы, чтобы они красиво выглядели в школе. Он помогал им доделать домашнее задание. Он помогал жене готовить завтрак. Он шел на работу. Он приходил домой. Он целовал жену и детей и отправлялся в постель. Образцовый отец.

До воскресенья.

Баки ненавидел отца. Ненавидел, любил и никогда не доверял.

Хотя Джордж Барнс был примерным отцом шесть дней в неделю, неизменно наступало воскресенье, и Баки всегда об этом помнил. Когда Баки было семнадцать, отец начал посещать церковь вместе с матерью. Он стал пить реже и реже и со временем бросил вовсе, но даже после пяти трезвых лет Баки оставлял свою дверь незапертой по воскресеньям: вдруг сестрам придется где-то пережидать. До того дня, как он ушел воевать и погиб, он всегда уверялся, что у матери есть ключ – на случай, когда (не если!) отец возьмется за старое. Баки никогда ему не доверял.

Пять лет не могли вычеркнуть четырнадцати лет ущерба.

Более того, Баки перенял такое же отношение ко всем отцам. Он любил матерей. Они были суровые, но честные. У его собственной матери были твердые мозолистые руки и лицо, изборожденное морщинами тревог и забот. Она редко улыбалась и еще реже смеялась, но ее руки были ласковыми и уверенными, и Баки любил ее. Эта любовь распространялась на всех матерей округи. Баки не мог слышать ни единого плохого слова про них.

Но отцы…

Отцы были лжецами. Если мужчина вел себя как хороший отец, он притворялся. Если в доме были проблемы, виноват был отец. Отцы обманывали беспомощных женщин, заманивали их в свои дома обещаниями безопасности и потом использовали. Чем приличнее вел себя мужчина вне дома, тем меньше Баки доверял тому, что происходило в доме.

Так продолжалось, пока однажды к их крыльцу не подошла Салли Бесс Гингем. Она позвонила в дверь, и, когда Баки открыл, с растрепанными от сна волосами и отпечатками подушки на лице, разразилась слезами. Ее месячные не пришли в срок, а Баки был единственным, с кем она спала.

Стоял 1940 год. Баки исполнилось двадцать два. В 1940 году молодые женщины, зачавшие вне брака, не были чем-то неслыханным, но отношение к ним было совсем не такое, как в современном мире. Мужчины не кичились своими похождениями, а женщины, которые спали со всеми подряд, считались не привлекательными, а просто распущенными. Забеременеть вне брака, в восемнадцать, от ирландского мальчишки другого вероисповедания с лихвой хватало, чтобы начисто разрушить Салли репутацию.

Она не рассказала родителям, испугавшись, что отец вышвырнет ее из дома. Даже если бы он ее пожалел, имя и статус всей семьи оказались бы запятнаны навечно. Мать бы шепотом обсуждали на рынке, бросали бы косые взгляды в церкви. Отец ходил бы на работу с опущенной головой. Братья и сестры попрощались бы с шансом на хорошую партию в браке.

Что касается Баки, он никогда не представлял себя в роли отца. Отцы были ублюдками, мучившими собственные семьи, а тут ему предстояло стать одним из них. Стив усадил Салли на диван, накрыл ей ноги одеялом. А Баки ходил взад-вперед – от окна к кухне и обратно.

Это случилось до того, как появились доступные тесты на беременность. До того, как девушка могла обратиться к доктору тайно, анонимно. До клиник абортов. Если Салли в самом деле была беременна, Баки пришлось бы на ней жениться. Если Салли в самом деле была беременна, Баки предстояло стать отцом.

Салли рыдала, пока не уснула, натянув одеяло на плечи. Ее светлые кудряшки смялись об подлокотник дивана. В спешке и отчаянии она не нанесла слой алой помады, не наложила аккуратные мазки черного на веки. Пока она спала, Стив стоял рядом с Баки, вжавшись своим плечом в его, и смотрел, как клубится дым над фабричными трубами вдалеке.

- Не знаю, смогу ли я, Стиви, – нетвердо выговорил Баки. Сейчас он имел в виду не брак и не заботу о Салли. Он всегда был готов о ком-нибудь позаботиться, отдавать, отдавать и отдавать, пока не оставался пустым сам. – Что, если я такой же, как он?

- Нет, ты не такой, – мягко сказал Стив. – Каждый день каждой недели каждого года у тебя есть выбор – каким быть. Ты не твой отец, Баки, до тех пор, пока не выберешь быть таким.

Баки натянуто засмеялся и смахнул с лица влагу, которой Стив до этого не замечал.

- А если я недостаточно сильный?

Стив пожал плечами.

- Ну, тогда я вколочу в тебя немного здравого смысла. Знаешь, Баки, твой отец был дураком. Он убедил себя, что все отлично, пока он уделяет эгоизму и жестокости один день, изображая отличного мужа все остальные. Ты довольно себялюбивый. Вечно захапываешь одеяла и часто делаешь вещи, которые делать не должен, и сам отлично об этом знаешь, – он подчеркнуто не смотрел на незамужнюю беременную женщину, спящую на диване. – И ты будешь делать ошибки. Разница в том, что ты знаешь, что значить любить кого-то другого больше, чем себя. Это то, чему не научился твой отец. Есть много замечательных отцов, Баки. Тебе просто надо делать то же, что ты всегда делаешь для меня, и все будет хорошо.

В конце концов, оказалось, что Салли не беременна.

Ее месячные пришли через две недели, и, хотя Баки тихо беспокоился, что она позаботилась о ребенке сама, все постепенно улеглось. После этого случая Баки стал намного осторожнее. Он смотрел на мужчин вокруг настороженными проницательными глазами, все чаще замечая, как мистер Синклер кладет ладонь на поясницу своей беременной жены, как мистер Гатри смотрит на свою жену и играет с ее волосами.

Только когда Баки на собственном опыте понял, что отцовство не превращает тебя в монстра – он знал это умом, но не верил в душе – он начал задумываться, действительно ли все отцы такие опасные, какими кажутся.

Люди могли до посинения убеждать Баки переоценить свой взгляд на мир, но Баки был упрямым и больше верил личному опыту, чем историям, которые могли оказаться ложью. Если что-то западало ему в голову, ничего, кроме личного опыта, не могло убедить его в обратном.

Сейчас, в настоящем, когда Баки скорчился у стены, устремив взгляд чуть левее лица Стива, весь опыт говорил ему, что Стив – враг. Обращался ли с ним кто-нибудь по-доброму после того, как он упал? По-доброму, потому что так было правильно, а не из желания, чтобы он сделал что-то или стал чем-то для них?

Все слова в мире не могли убедить Баки, что Стив его друг, если что-то другое говорило ему, что Стив просто очередной в ряду тех, кого отправляли причинять ему боль.

Стив оглядел тесное пространство, внезапно осознав, что загораживает Баки выход. Комната выглядела удушающе пустой и стерильной. До ужаса безликая койка, легко заменяемая тысячей других тюремных коек. Что Баки видел, когда смотрел на Стива?

Кого. Кого Баки видел.

Стив вжал пальцы в углы глаз, пощипал переносицу. Мысли неслись и кружились. Ему надо было знать, что Баки думает, но Баки не говорил.

Пора было выбираться отсюда.

Подавшись вперед, Стив положил ладонь Баки на затылок.

- Баки, слушай меня. Сейчас.

В голосе прозвучала командирская нота, и Баки устремил взгляд прямо, сосредоточенный и обиженный. Стив подавил тошнотворную волну облегчения: сейчас он не мог позволить себе сомнений.

- Ты слушаешь? Если да, кивни.

Баки колебался, на шее напряглись мышцы. Он кивнул один раз, быстрый резкий кивок.

- Хорошо, – сказал Стив с короткой теплой улыбкой. – Мне надо идти, но я обязательно вернусь. Можешь оставаться под кроватью сколько угодно, но я хочу, чтобы ты выходил дважды в день – есть, в туалет и спать. Кивни, если понял.

Еще один кивок. Стиву хотелось сказать: «Я не куратор, я твой друг. Я не сделаю тебе ничего плохого, я пытаюсь помочь тебе» – но нельзя описать красный цвет слепому или звук арфы глухому. Вместо этого он прижался лбом ко лбу Баки – последнее насильственное касание, которое он себе позволил, и отстранился.

- Молодец, Баки. Молодец.

Мышцы Баки расслабились, голова опустилась. Он спохватился прежде, чем его лоб коснулся плеча Стива, но в уголках глаз поселилось облегчение.

Выбираться из-под койки оказалось труднее, чем под нее заползать. Двигаясь со всей возможной скоростью, Стив ушиб локоть о ножку и задел головой пружины. Высвободившись, он практически бегом кинулся к двери.

Сэм встретил его снаружи, чуть разведя руки в приглашении, которое Стив мог принять, если хотел. Стив сжал Сэма за плечо, на секунду позволив другу нести тяжесть его печали.

Печаль засела в плечах, лопатках и ключицах, опутывала ребра. Она покрывала его горло, как толстый слой патоки, и пересушила рот. Она вдавливала его ноги в бетон. Она вытянула его силу сквозь сердце и сосуды, ослабила суставы коленей и пальцев. Он вздрагивал от нее, хотя глаза его были сухи.

Сэм стоял, надежный и прямой, пока Стив беззвучно и неподвижно делился с ним своей печалью. Сэм не двигался, не бормотал пустых утешений, но дышал глубоко и ровно, показывая легким Стива, какому ритму следовать. Сэм подвел Стива к стулу и давил, пока не усадил, пока плечи Стива не выгнулись к земле и лоб не прижался к коленям.

- Дыши. Это все, что ты можешь сейчас сделать. Вдох… считай до пяти. Выдох… задерживай. Вдох… до пяти. Выдох. Ты не виноват, Стив. Вдох… до пяти. Ты нашел его. Выдох. Медленнее. Вот так. Вдох… Мы можем ему помочь. Выдох.

Сэм стоял на коленях позади Стива, темная рука лежала на шее Стива под затылком. Его тело заслоняло коридор и создавало иллюзию безопасного места. Сладковатый мускусный запах его одеколона был знаком после всех дней, недель и месяцев, прожитых рядом друг с другом, после общих ванных и сидений маленьких арендованных машин, после одежды, сваленной в одну кучу в углах гостиничных номеров, хостелов и снятых квартир.

Запах несет воспоминания. Каждый человек обладает своим уникальным запахом, как и уникальными отпечатками пальцев, метка, которая во всем мире принадлежит только ему. Запах несет вкус, но, что важнее, он несет эмоции, удовольствие, благополучие и безопасность. Запах остается, когда другие воспоминания угасают.

Острая память Стива не позволяла ничего забывать.

Баки пах сонными утрами и свежескошенной травой до войны, а после войны он пах кровью, грязью, потом и сигаретным дымом, но под всем этим он все еще пах чистым воздухом. Мать Стива пахла маргаритками и теплым солнечным светом. Тетя Винни пахла пряностями – корица, имбирь, тмин. Под своим одеколоном Сэм пах маслом и сахаром. Стив глубоко дышал.

-*-

Чувства безопасность, друг, напарник постепенно смирили его эмоциональную бурю. Стив выпрямился с гримасой сожаления.

- Прости.

- Никаких проблем, – сказал Сэм.

После семимесячного марафона, полного стресса и адреналина, он знал, что Стив устал. Человеческие тело и ум могли существовать в таких условиях, но не без последствий.

- И… что ты собираешься делать?

- Вернуться туда. Попробовать убедить его поговорить со мной.

Сэм хмыкнул.

- Просто подумалось… А ты пробовал его попросить?

- Я просил.

- Нет, ты предлагал ему выбор. Я имею в виду в лоб сказать: «Баки, расскажи, что творится у тебя в голове». Это как… ну, мой отец на пенсии, но ему ведь на месте не сидится, в общем, он работает с беженцами. Первым делом он говорит им – не ходите в большие магазины. Идите на заправки и во всякие семейные забегаловки. Оставьте гигантские молы типа Волмарта на потом, там слишком большой выбор. Когда я вернулся из Ирака, то последовал его совету. Я отправился… в занюханный магазинчик в двух кварталах от дома. Клянусь, я будто на склад попал. Чего там только не было. Хлеб, ветчина, сыр. Печенье. Зубные щетки и паста, – Сэм фыркнул и покачал головой. – Через пять месяцев я зашел туда снова и подумал… боже, да тут нет ничерта. Выбор, приятель. Умение выбирать кажется инстинктивным, но… люди этому учатся. Обычно годам эдак к трем.

Скрестив руки, Сэм оперся на стену.

– Надо предлагать ему меньше вариантов: еда – да или нет. Если нам надо изменить линию поведения, лучше узнать это сейчас, до того, как мы сделаем неверный шаг и останемся с киллером в клетке. Нам нужны прямые ответы.

До Стива дошло.

- Ты хочешь, чтобы я пошел и приказал ему говорить.

- Я имею в виду, что единственный способ узнать, как ему помочь, это если он сам скажет нам, что не так, – Сэм потер лицо, защемил подбородок между указательным и большим пальцами. – Нам кажется естественным позволять ему выбирать, ведь ему так долго этого не хватало. Но это только его запутывает. Может даже казаться противоречием, он ведь в камере. Так что… надо начинать с малого. Приказы его сейчас, видимо, успокаивают.

На мониторе в конце коридора комната Баки была пуста, только край одеяла двигался время от времени. Было что-то душераздирающе жалкое в том, что убийца с мировым именем прячется под кроватью, словно она может спасти его от бугимэна. В некотором смысле Баки в этой комнате был как ребенок, лишенный забытья, защищающего детей от жестокого мира.

Сама идея идти туда и вытаскивать Баки из его укрытия казалась неправильной – такой отвратительной, что Стива затошнило.

- Должен быть более милосердный способ.

- Это и есть милосердие, – настаивал Сэм. – Сюсюканье никогда никому не помогало. Это худшее, что можно сделать. Вместо того чтобы воодушевлять человека бороться, прорабатывать свои проблемы, ты только убеждаешь его, что сбегать нормально. Это кажется жестоким. Черт побери, это даже чувствуется жестоким. Мягкость и доброта не подразумевают оставлять человека упиваться своими проблемами, даже если на первый взгляд он полностью этого заслуживает. Они означают предоставить ему безопасное место, где можно раскрыться.

Сэм, неутомимый рассказчик, привел еще один пример.

- Хелен Келлер.

- Слепоглухая девочка? – удивленно повторил Стив.

В его времена имя Келлер было на слуху. Она была социалисткой, суфражисткой и активисткой. Если газеты не аплодировали ее достижениям в «превозмогании своих дефектов», то винили те же дефекты в ее социальных взглядах, утверждая, что слепота и глухота держат Келлер в неведении относительно того, как работает этот мир.

Сэм кивнул, воодушевляясь.

- Из-за болезни она потеряла зрение и слух. Родители очень ее любили, но они жалели ее и вконец разбаловали. Они любили ее так сильно, что не смогли донести до нее понятие дисциплины. Келлер росла на ужасной мешанине строгих ограничений и неразумного потворства. И вот появляется Энн Салливан. Салливан заставляла Келлер делать много вещей, которые кажутся жестокими. Она ожидала, что девочка, не имевшая возможности общаться, научится вести себя как достойная образованная молодая леди. Родители Келлер были против, обвиняли Салливан, что она слишком жестока в своих ожиданиях, но Салливан не отступала.

Сэм замолчал. И осторожно посмотрел на Стива.

- Ты понимаешь, что я хочу сказать?

- Не уверен, что эта аналогия здесь уместна, – сдавленно сказал Стив.

Изоляция и депривация, хоть и были ужасны, не могли сравниться с годами пыток, обесчеловечивания, промывания мозгов и украденной идентификации.

Сэм сунул руки в карманы.

- Люди опускаются до уровня твоих ожиданий, Стив.

Стив бросил на него гневный взгляд. После долгой секунды тишины он развернулся и ушел.

Глава 6

Вероятно, дом не просто жилище, а единственное возможное условие существования.

Джеймс Болдуин

Капитан Роджерс вернулся и на следующий день, и на следующий – каждый раз с тарелкой горячего супа. Сегодня это был куриный суп-пюре. У него была жидкая зернистая консистенция, но вкус щекотал язык. Барнсу хотелось бы, чтобы в супе плавал розмарин и куски мяса, как в похлебке из оленины, которую он делал себе в лесу, и это предпочтение казалось изысканным секретом. Барнс припрятал его в том же уголке, где хранилось понимание, что ему нравится тепло кожи капитана Роджерса. Он лелеял редкие моменты, когда Роджерс заползал под койку, присоединяясь к нему в наблюдении за дверью. После случая с мишками капитан Роджерс не приближался к койке, пока Барнс ясно не выражал согласие его там видеть.

Обычно капитан Роджерс устраивался на дальней стороне комнаты, у двери. Иногда садился ближе к углу. Но всегда приносил с собой блокнот с нелинованной бумагой и карандаши или книгу. Порой он читал вслух.

После первого раза Капитан стал брать с собой две бутылки воды. Одну он ставил у бедра и отхлебывал время от времени. Другую катил к койке, чтобы Барнс смог дотянуться до нее, не покидая убежища.

Движения карандаша были короткие и резкие. Грифель ломался от нажима, и тогда Капитан останавливался его заточить. Его дыхание прерывалось, и он все прижимал руку к животу. Зрачки голубых глаз на мертвенно-бледном лице были расширены.

Барнс лежал в смятении, внутренне ерзая. Какой-то его части хотелось сесть рядом с капитаном Роджерсом. Он спросил бы в чем дело, взъерошил бы ему волосы, чтобы не стало этой морщины между бровями, рассказал бы шутку. Если бы знал какие-нибудь шутки, конечно. Другую его часть подмывало схватить Капитана и трясти до тех пор, пока у того не застучат зубы и все секреты не вывалятся на пол.

Быть может, его начальство злилось? Кому-то не нравилось, как Роджерс с ним обращается? Барнс отполз чуть дальше в тень и выстроил между собой и Роджерсом мармеладную армию.

Проведя рукой по лицу, Роджерс приблизился к краю койки. Сел на пол, как четыре дня назад, подтянув к подбородку колено одной ноги и вытянув другую вперед. Как ни странно, Роджерс, загораживающий проход к дверям, заставлял Барнса чувствовать себя спокойнее. Словно непреодолимая стена была возведена между ним и опасностями, которые мог нести внешний мир. Медленно подобравшись ближе, Барнс выглянул из-под края одеяла.

И попал в плен голубых глаз. Глаза Роджерса были теплые, черты лица тем больше смягчались, тем дольше Барнс лежал, пойманный его взглядом. Рука Роджерса поднялась, и Барнс вздрогнул, взгляд метнулся влево. Рука упала камнем, оставшись лежать на бедре.

- Все хорошо, Баки, – сказал Роджерс.

Барнс рискнул глянуть ему в лицо. Роджерс смотрел задумчиво, и Барнс быстро отвел глаза.

- Баки, – твердо сказал Роджерс. – Я хочу, чтобы ты кивнул, если меня понимаешь.

Барнс посмотрел искоса, но кивнул. В конце концов, это был не самый странный запрос на его памяти, к тому же Барнс успел привыкнуть, что Роджерс обращается к нему напрямую.

Выражение на лице Роджерса изменилось – челюсть напряглась, сжались губы.

- Хорошо, – выдохнул он. – Хорошо. Я собираюсь задать тебе несколько вопросов. Ты не обязан…

Он запнулся и прикрыл глаза.

- Я хочу, чтобы ты по мере сил на них ответил. Кивни, если понял.

На этот раз кивок Барнса был отрывистый. Он почувствовал, как приказ гнездится в пояснице, прижимая к земле своим весом. Вот оно, прошептал Солдат. Вот оно, горевала его человечная часть.

Роджерс не начал допрос сразу. Вместо этого он долгую секунду разглядывал свою ладонь. Пальцы сжимались.

- Последний приказ, – сказал он, не отрывая взгляда от кончиков пальцев. – Если ты испугаешься, разозлишься или почувствуешь еще что-то неприятное, скажи «стоп», и я уйду. Что бы ни случилось, ты получишь свой ужин. Никто не причинит тебе вреда. Только скажи «стоп», и я уйду. Кивни, если понял.

На этот раз Барнсу потребовалось больше времени. Он был озадачен, куски информации сталкивались и противоречили друг другу. Солдат и Агент так и эдак крутили сказанное, пытаясь найти скрытые смыслы.

Что могло означать в этом контексте «стоп»?

Pare, aufhören, توقف, останавливаться. Завершаться. Прекратить происходить. Заставлять происходящее заканчиваться. Прерывать действия или операции. Приостанавливаться. Отказываться от действия.

Уходить. 离开, άδεια, jättää. Удаляться. Оставлять. Отступать. Убираться. Исчезать.

В этом не было смысла. Но в таком случае ни в чем не было смысла. Возможно, это был какой-то трюк.

Барнс кивнул, короткий намек на движение – было и нет – но Роджерс смотрел внимательно.

- Куда ты отправился после нападения на геликарриеры?

Барнс моргнул. Отвыкшему голосу понадобилась секунда, чтобы прохрипеть:

- Вайоминг. Возле гор.

- Там была база ГИДРы?

Нет, – сказал Барнс. – Я…

Хотел спрятаться? Но хотеть не позволялось. Прятаться, впрочем, тоже. Следовало ли солгать? Он и без того затянул с ответом. В панике он посмотрел на Роджерса и понял свою ошибку, как только их глаза встретились, и он не смог отвернуться. Тем не менее, Роджерс не хмурился и не пытался его ударить, лишь спокойно смотрел. В уверенных голубых глазах Барнс нашел мужество ответить.

- Я хотел быть свободным.

Должно быть, это был правильный ответ, потому что хотя лицо Роджерса и не изменилось – он был слишком хорошо обучен – глаза его зажглись.

- Хорошо, – сказал он по обыкновению мягко и ровно. – Почему ты пришел сюда?

Почему. Почему. Почему, почему, почему. Запрос о причине или цели. Резон или объяснение. На каком основании.

- Я… – здесь он застрял. Хотел быть в безопасности? ГИДРы больше не было. Я хотел быть человеком. – Я знал тебя.

Глаза защипало, и Барнс опустил взгляд. Капитан Желтый Медведь твердил ему продолжать.

- Я хотел быть человеком. И я знал тебя.

Роджерс долго сидел в молчании. И как только Барнс подумал, что тяжесть раздавит его, Роджерс спросил:

- И что значит быть человеком?

Барнс тревожно вскинул голову.

- Я думал, что ты знаешь. Что… Что ты посмотришь на меня и скажешь, могу… могу ли я когда-нибудь стать человеком… опять, и как…

Как говорить, как смеяться, как быть Джеймсом Бьюкененом Барнсом, как быть сыном, братом, другом, кем угодно, кроме как солдатом. Он не знал, как сказать это.

- Как, – нескладно закончил он.

И вдруг, в приступе отваги, на которую сам не знал, чтоспособен…

- Я старался, – выпалил он, нацеленный доказать, что может. Мог бы, если бы Роджерс дал ему шанс. – Я научился есть, стирать одежду, и я тренировался смотреть людям в глаза.

Все это казалось таким жалким, эти крохотные достижения, ради которых он так старался. Оружие, притворяющееся человеком. Барнс порылся в себе, пытаясь отыскать, что еще добавить, и ничего не нашел.

От стыда он вспыхнул, и стыд быстро превратился в гнев. Он накапливался, как воздух в шаре, пока не просочился сквозь все защиты, будто вода через дырявую плотину.

- А потом ты запер меня здесь, – прошипел Барнс. – Я думал, ты прогонишь меня или скажешь, что я не человек, но я никогда не думал, что ты просто окажешься таким же, как они.

Роджерс отшатнулся, словно от удара. Лицо побледнело, потом покраснело, потом обморочно посерело.

На несколько пьянящих мгновений Барнс почувствовал себя могущественным. Его удар попал в цель. Он дал отпор. Солдат никогда не давал отпора. Это принадлежало только Барнсу. Потом его охватил страх. Он зажал рот ладонью, пытаясь сдержать грозившую хлынуть волну извинений. Солдат не умоляет, но даже если так… На какой-то прекрасный момент он воспротивился. И не собирался портить этот момент извинениями. Даже если они станут пробивать ему ступни и ладони гвоздями или уложат на землю и станут лить кипяток на голую спину.

Пальцы Роджерса вдавились в бедра, костяшки побелели.

- Ладно, – сказал он глухим, но ровным голосом. Его взгляд метнулся на ладонь Барнса, зажимающую рот, на глаза, сфокусированные слева, на двери. – Ладно. Полагаю, это и есть ответ на мой следующий вопрос. Как ты думаешь, чего мы хотим?

- Что? – сказал Барнс.

Роджерс повторил вопрос.

- Как ты думаешь, чего мы хотим?

Когда Барнс уставился на него, его настороженная маска треснула, смягчилась.

– Все хорошо, Баки. Если хочешь, чтобы я остановился, только скажи…

- Ты хочешь убрать меня и заменить на Баки, – быстро, пока еще мог, ответил Барнс. – Ты хочешь перепрограммировать меня, чтобы я был твоим другом, но не знаешь точной процедуры.

Роджерс шумно сглотнул, будто его стукнули в живот. Барнс умудрился нанести второй удар.

Быстро моргая, Роджерс опустил глаза, кулак его сжимался и разжимался.

- Ладно, – сказал он. – Ладно.

И рывком встал на ноги.

- Спасибо, что ответил мне, Ба… – он запнулся, сжал кулак. – Спасибо. Я принесу тебе суп.

Он направился к двери – спина сгорблена, плечи опущены – и когда Барнс увидел, как он уходит, весь триумф рассыпался пеплом.

- Стой! – сказал Барнс, выкарабкиваясь из-под койки.

Капитан Роджерс развернулся медленно, словно не хотел смотреть ему в лицо. Барнс немедленно опустился на колени у его ног.

- Ты… ты все еще мой друг? – спросил он, не отрывая взгляда от пола.

На его плечах сомкнулись сильные руки, вздернули его на ноги и заключили в объятия.

- Разумеется, – с жаром сказал Роджерс. – Конечно, друг, Ба… Дружище. Никогда, никогда в этом не сомневайся.

Барнс прижался лицом к шее Роджерса.

- Ты злишься? – прошептал он.

- Нет, – ответил Роджерс, его ладони нежно обхватывали Барнса за затылок, крепче прижимая к груди. – Я… Мне грустно, потому что я ошибся. Я ошибся, не ты, да? И я обещаю, что постараюсь исправиться.

Он отстранился, чтобы посмотреть Барнсу в лицо. Когда глаза Барнса скользнули в сторону, Роджерс подвинулся перехватить его взгляд.

- Дружище… ты человек. Вот прямо сейчас ты человек. Я обещаю. Я не собираюсь тебя выкорчевывать и заменять на кого-то другого, потому что ты уже… ты это ты. Мне не надо ничего делать. Ты сам все сделал.

Воспоминания наслаивались на реальность: лицо тоньше и худее, но такое же неистовое. Стив никогда не лгал. Не Баки. Не так.

- Ты обещаешь, – отчаянно сказал он. – Ты вернешься?

Роджерс снова сгреб его в яростное объятие, теплое, твердое и безопасное.

- Да, дружище. Позже у нас будет долгий разговор, но прямо сейчас мне надо уйти. Побудешь здесь еще немного? Дай мне один час. Всего один час – все, что мне надо.

Барнс кивнул и позволил Роджерсу разжать руки. Роджерс прижался лбом к его лбу.

- Я с тобой, дружище. Обещаю.

И он ушел.

Барнс стоял посреди пустой комнаты, уронив руки вдоль тела. Он чувствовал себя опустошенным. Потом он отошел и сел на край кровати, считая секунды, снова и снова проигрывая в голове моменты допроса. Губы сформировали слова: «Ты человек» – и по телу разлилось приятное тепло.

Барнс также обдумывал слова «Я ошибся, не ты», пытаясь понять их значение. Он не воспринимал осознание ошибки точно так же, как не понимал, о какой ошибке речь. Если Роджерс имел в виду метод повторной обработки, то да, он ошибся. Но тогда он не обещал бы вернуться, не сказал бы, что Барнс человек, не говорил бы о прощении… Бессмыслица какая-то.

Барнс впервые позволил себе вернуться к воспоминаниям, которые привели его сюда. Он продирался через них медленно, болезненно, пока не заныла голова и пальцы не оставили синяки на коже. Он заставил себя прекратить думать, как пленник, ждущий обработки, и как человек, выживший в горах.

Обстановка мешала ему достичь того потайного места, где встречались тактика и сердце. Каждый раз, когда он начинал думать о себе, как о человеке, пустые стены возвращали его обратно. Барнс не мог думать. Поднеся палец к зубам, он укусил, сильно и глубоко, пока не почувствовал теплую кровь на языке. Боль заставляла мир вернуть четкость.

Если Роджерс не был его куратором, то Роджерс был Стивом. Стив был его другом. Выходит, если Роджерс, который не был его куратором, был Стивом, который был его другом, тогда Барнс не был… был? Барнс был…

Логика горела.

Пальцы вонзились в короткие волосы, щетины как раз хватило, чтобы вцепиться и дернуть. Если Стив был его другом, то чем был Барнс? Что было посажено под замок, но не являлось Солдатом? О чем можно заботиться, посадив его в клетку? Животное. Преступник. Что-то опасное.

Что было опасным?

Враг.

Что было врагом и в то же время другом?

Кожу на голове саднило, короткие волоски сыпались между пальцев на постель. Секунды сливались в минуты, двадцать, сорок пять. Зубы тревожили ранку на пальце, кровь текла по подбородку.

Дверь открылась, и Роджерс-Стив-Не Куратор вошел в комнату. Он пересек ее за несколько быстрых решительных шагов, только лишь слегка замешкавшись при виде пальцев Барнса. Но не остановился. Осторожные руки взяли Барнса за лицо – Стив опустился на колени рядом с кроватью.

- Пойдем, дружище. Готов отсюда выбраться?

Он потянул кисть Барнса вниз и бережно ее сжал.

В груди Барнса расцветала надежда.

- Я могу идти?

- Если хочешь, – сказал Стив. – Я сам провожу тебя к выходу и вызову такси. Но я думал, ты захочешь пожить со мной. Повар из меня неважный, зато есть пара игр, в которые можно поиграть, и теплая постель, и я буду защищать тебя, дружище. Обещаю. Никакой рекалибровки, никаких пыток, больше никаких запертых помещений. Я помогу тебе. Ты будешь в безопасности и…

Барнс бросился Стиву на грудь, зарылся лицом ему в плечо, чувствуя на себе крепкие руки.

- Обещаешь? – выдохнул он. – Обещай, обещай.

Обещать. Saad. Promesa. คำมั่นสัญญา. Заверять, что обязательно сделаешь, дашь или организуешь что-то. Гарантировать или объявлять, что что-то случится. Ручаться. Брать обязательство, которое дает право чего-то ожидать. Стив пообещал.

Он обнял Барнса крепче – безопасно, оберегая – и позволил ему слушать свое дыхание. Большая ладонь гладила Барнса по спине.

- Ты со мной, дружище, – сказал он.

Ухо Барнса прижималось к груди Стива, в голове творилась неразбериха. Если Стив не лгал, он не был Солдатом, ждущим рекалибровки, или человеком с гор. Он не был Солдатом и не обязан был становиться Баки.

- Кто я теперь? – спросил он.

- Кто угодно, кем хочешь быть.

Голос Стива рокотал возле уха.

Барнс хотел быть уверенным. Сильным. Достойным. Он хотел показать Стиву, что он не всхлипывающий трус, который прячется под кроватью, ожидая, когда куратор выволочет его наружу. А еще он хотел остаться здесь, в безопасности, и позволить Стиву поддерживать его хотя бы некоторое время.

Барнс закрыл глаза и сосчитал до пяти, потом отстранился.

- Я хочу пойти с тобой, – сказал он. – Но если я передумаю, мне можно будет уйти?

Лицо Стива исказилось, словно он был счастлив и печален одновременно, но он кивнул:

- Только скажи, и я сам отведу тебя к дверям.

Барнс оглядел белую комнату.

- Я готов.

Стив шагнул назад, чтобы дать ему место встать. Собрав мармеладную армию, Барнс огляделся в поисках места, куда ее сложить. В его пижаме не было карманов. Стив протянул ладонь и держал, пока Барнс с подозрением его изучал. Теперь, когда капитан Роджерс был Стивом, а не Куратором, Барнсу не нужно было автоматически ему подчиняться. Наконец, он отдал мишек и с тревогой сверхзаботливой мамаши наблюдал, как Стив распихивает их по карманам.

Дверь зияла, как пасть чудовища, готового поглотить его в любую минуту, но в тот миг, когда Барнс переступил порог своей тюрьмы, он почувствовал, как расслабляется. Разум вздрогнул, как поезд, сменивший ветку. Привычки заключенного отпадали

Плечи выпрямились, голова вскинулась. Дрожь в руках и ногах стихла, и сознание очистилось. Страх уходил по мере того, как они удалялись от камеры. Движения Барнса стали увереннее, шаги шире.

Он был на воле.

*

Его новая комната находилась рядом с комнатой Стива. Здесь была большая мягкая кровать с сине-зеленым клетчатым одеялом и четырьмя пухлыми подушками. Был мягкий красный ковер за кроватью, куда можно было зарыться пальцами ног. Рядом с дверью, напротив окна с тонированными стеклами, стоял коричневый шкаф, достаточно большой, чтобы в нем прятаться.

Если Барнс открывал дверь, то попадал в короткий коридор с кремовыми стенами. Если делал три шага, то видел комнату Стива – с открытой дверью, чтобы Барнс знал, что его рады видеть. Комната Стива была завалена всякой всячиной: бумага, карандаши, чернила, краски – но кровать он заправлял с армейской аккуратностью.

Если Барнс хотел есть, в буфете была еда. Вода бежала из крана. Туалетная бумага была толстая и мягкая. Был горячий душ с маленькими синими цветами, нарисованными на белой плитке. Незабудки.

Барнс поднял голову с подушки, мягкой, как зефир, и такой теплой – и вылез из постели. Луна начала заходить. Мир снаружи спал.

Завтра ему предстояло встретиться с Сэмом для очередного сеанса. Они разговаривали о том, как прошел день, и Сэм давал ему небольшие задания на неделю. Кое-что Барнс делал и по собственной инициативе – принимал душ каждые два дня и ел, когда чувствовал голод.

Другие вещи были труднее.

Терапия. Друг Стива, Сэм, требовал, чтобы Барнс рассказывал о том, каково ему было в руках ГИДРы. Барнс стыдился говорить, как стоял голый, позволяя до себя дотрагиваться. Ему было неловко признаваться, что он никогда не сопротивлялся и не пытался убежать. Он не хотел рассказывать о целях, о кошмарах или тех временах, когда просыпался и на несколько секунд до того жаждал покоя, что мечтал снова стать бесчувственным, опустошенным. Иногда воспоминания путались, и то, что казалось таким реальным в один день, оказывалось лживым через две недели.

Тем не менее, лицо Сэма никогда не менялось. Он всегда слушал спокойно, только издавал тихие звуки, показывая, что слушает. Он никогда не отрицал ничего, что Баки говорил, и ценил то, что тот чувствовал, даже если в этом не было смысла. Чувства, утверждал Сэм, не бывают правдой или ложью, они просто есть.

День за днем они разговаривали, а когда чувства и эмоции Барнса успевали уложиться, встречались вновь. Затем снова перебирали все, что говорил Барнс, и Сэм помогал ему проработать это, подкрепляя фактами и информацией.

Так было, когда Сэм объяснял про обесчеловечивание. Он говорил, что ГИДРа не сделала его нечеловеком, но, обращаясь с ним, как с вещью, заставила его чувствовать себя нечеловеком.

- Твои чувства реальны, вот почему я не буду говорить, что ты чувствовал себя вещью: это может отделить тебя от твоего опыта. Я скажу, что ты был вещью. И я не буду говорить, что ты похож на человека, я скажу, что ты человек, потому что это факт. Люди обсуждали понятие человечности едва ли не с момента своего появления. Что это: разум, способность или самоощущение? Можно ли быть больше или меньше человеком? Когда начинает существовать человек? Черт возьми, половина споров и конфликтов, которые случались в истории, даже современные дебаты об абортах, расах и гражданских правах основаны на вопросе, что такое человечность и когда она появляется. Когда-то люди утверждали, что темнокожие, такие, как я, в меньшей степени являются людьми, и на этом основании делали нас рабами. То, что прямо сейчас ты не чувствуешь себя человеком, не значит, что ты не человек. Факт в том, что ты родился от человеческого отца и человеческой матери. Поэтому ты такой же человек, как я и Стив.

Сэм помог ему выстроить временную линию происходивших с ним событий. Сэм объяснил, что выздоровление не прямой процесс, и шаги назад так же важны, как прогресс, все это позволяет увидеть, насколько он продвинулся. Терапия помогала ему организовать разрозненные воспоминания.

Она прояснила то, что Барнс не выдумывал свой хаос. Он имел право чувствовать то, что чувствовал. Она позволила ему знать, что он не должен чувствовать себя слабым или жалким, когда запирается в шкафу поговорить с мишками.

Она помогала ему сосредоточиться на тех днях, когда он чувствовал себя собой – сильным, способным, рациональным – когда знал, какие слова вызовут у Стива улыбку, потому что это позволяло ему понимать, что такие дни придут снова.

Лучшей частью было время после сеансов.

Когда часовая или двухчасовая встреча заканчивалась, и Сэм его отпускал, Барнс отправлялся прямиком к Стиву, который приветствовал его ирландским горячим шоколадом и книгой. Они садились на большой зеленый диван, обкладывались одеялами и подушками, и Стив читал вслух. За два месяца они одолели «Обитатели холмов» и серию «Малыш».

Открыв дверь спальни, Барнс проскользнул в гостиную. Обошел комнату, проверяя замки на дверях и прослушивая вентиляционные ходы.

Лунный свет заливал ковер серебром, играл на воде в оставленной на столике чашке. Вокруг чашки Капитан Желтый Медведь и его войско брали осадой пластиковые фигурки Стива. Тони Старк сделал им крохотные шлемы вдобавок к курткам, которые сшил Стив. Причем униформа агентов отличалась от униформы солдат.

На столе возле груды одеял и диванных подушек была разложена карта, расчерченная красным и желтым. На ней Стив и Барнс планировали летний поход. Барнс прочертил и обвел дорогу к пещере, на всякий случай аккуратно пометив ярко-красным разбросанные мины.

Барнс вытащил из груды пушистое одеяло и обмотал вокруг себя. Оказавшись в шерстяном коконе, он устроился возле окна, свернулся, прижавшись лбом к стеклу. Внизу лениво простирался город, который никогда не спит, кое-где исчезали в темноте фары: поздние рабочие возвращались домой.

- Джеймс Бьюкенен Барнс, – тихо сказал он, знакомые уже звуки раскатывались по языку, как молочный шоколад, почти слишком сладко.

Он закрыл глаза. Воспоминания были зыбкими. Теперь он знал имена сестер, знал, как любил их. Смесь любви и гнева к отцу сворачивалась в животе рядом с тошнотворным чувством жалости и возмущения по отношению к матери. О многих вещах Барнс скорее знал, чем помнил, как они происходили. Он знал, что воевал во Второй мировой войне, и помнил грязь между пальцами… как иней туманил оптический прицел, когда голова Майкла Уэсса поймала шальную пулю над колючей проволокой – но не помнил высадки и как оказался в траншее.

Сэм говорил, что это нормально. Мало кто помнит свою жизнь отчетливо, даже родственники часто вспоминают одно и то же событие по-разному. Мозг обрабатывает информацию и удаляет факты, которые считает ненужными. Новая информация и переживания изменяют воспоминания, как гончар изменяет глину.

Барнс думал. Он помнил, что Баки чувствовал насчет разных вещей. Тот был веселым, всегда ценил хорошую шутку, легко заводился и так же легко смеялся. Ему нравились ритуалы, церковь и сама уверенность от знания, когда и что полагается делать, даже если он этого не соблюдал. Красная помада Салли Монро. Он смотрел на Салли через школьный двор, но она никогда не обращала на него внимания.

Почти в каждом воспоминании был Стив. Насупленное лицо Стива с тонкими губами и сморщенным лбом. Лицо Стива, когда они катались на Циклоне, явственно позеленевшее. Стив, обнимавший его сестру, пока Баки кричал на отца. Стив и его мама, стелившие ему постель на диване, когда он убежал. Стив был ему братом, ближе, чем другом, человеком той степени близости, когда вручаешь другому ножи, способные вспороть тебе душу, потому что знаешь, что он никогда ими не воспользуется.

Барнс хотел это обратно. Когда он был с ГИДРой, он хотел этого. В первое время он льнул к людям, как котенок, разыскивающий мать. Снова и снова пытался найти недостающую конечность, саднящий кусок сердца. Кого-то, кому можно доверять. Некоторые кураторы пользовались этим, но рано или поздно все обращали это против него.

Он поворачивался к куратору, открыв рот, чтобы сказать что-то, но все уходило, когда он видел каштановые волосы, глаза не того оттенка голубого, слишком высокий или слишком низкий рост. Слова исчезали, будто унесенные ветром.

Инстинкт затухал.

Его отражение повторяло движения губ.

Джей – растянутые губы, открытые зубы. Мс. Губы сжаты, потом открыты на стиснутых зубах. Бью. Губы приоткрыты, давая проход воздуху, и не закрываются от силы звука, вытолкнутого задней частью языка, который бросается вперед и ударяется о твердое нёбо. Ке. Нен – мелькание языка. Бар – быстрое движение челюсти, смягченное касанием языка на нс. Джеймс Бьюкенен Барнс.

Прохлада стекла облегчала головную боль.

В углу зрения тихо появилась тень, проследовала из коридора, опустилась на пустой диван. Стив перенес вес на локти. Потеребил мишек, рассеянно подтолкнув Агента Синего Медведя ближе к Солдату Медведю и Капитану Желтому Медведю.

Барнс сосредоточился на транспорте внизу.

Отражение Стива потерло глаза и зевнуло.

- Я тебя разбудил? – спросил Барнс.

- Не-а, – пробормотал Стив хриплым со сна голосом. – Просто задумался.

Обманщик. Барнс улыбнулся своему отражению. Тело расслабилось, инстинктивно доверяя Стиву спину. Некоторое время они сидели в приятной тишине.

На какой-то момент Барнс мог видеть будущее, простирающееся перед ними. Увидел себя и Стива в ожидании, Стив всегда здесь, а Барнс – разбитая развалина, пытающаяся собрать себя воедино. Будут хорошие дни. Будут плохие дни, но со временем хороших станет больше. Они будут жить свои дни медленно, удовлетворенно. Неугомонно.

Он хотел еще.

- Стив, – позвал Барнс.

- Да, дружище, – Стив, начинавший уже задремывать, выпрямился. Сморгнул сон и сфокусировал взгляд. – Что такое?

- Ты знаешь, почему я убежал?

Стив замер, вдруг совершенно проснувшийся и настороженный. Язык его тела говорил о бдительности.

- Нет, – сказал он, наконец. – У нас есть предположения, но… – он осекся. – Ты хочешь рассказать мне?

Барнс посмотрел на него в зеркало окна. Лунный свет выхватывал очертания его металлической руки.

- Ты убрал ее. Балку. Ты знал, что я нападу, но все равно помог мне. В тот момент, когда ты закончил свою миссию, ты перестал причинять мне боль. Никто так раньше не делал, – металлические пальцы сжались и разжались. – Никто. Никто не помогал, когда мог навредить.

Прежде Солдат не испытывал на себе проявления доброты. Порой ему случалось их видеть. Иногда бойцы заботились о раненых товарищах или успокаивающе хлопали по плечу размякшего новичка. Техники охали и ахали над забеременевшей коллегой. Ей приносили горячий шоколад и уступили единственный вращающийся стул, чтобы снизить нагрузку на отекшие ноги.

Ничего из этой доброты не предназначалось для Солдата, потому что никто не возится со стулом, ножом или ружьем. Их используют, чистят и убирают в сторону.

Солдату нравилась эта доброта. Он хотел защитить воспоминания о ней.

Барнс вжал пальцы в висок, потом поднес руку к зубам. Теплая рука отвела палец прежде, чем он выдавил кровь, обернулась вокруг кулака – единственная кожа, которую Барнс никогда бы не повредил. Стив сел с ним рядом у окна, поймав его руку между ладоней. Металлический кулак упал обратно на колено.

- Я знал, что они заберут это, – сказал Барнс своим рукам. – Я не хотел этого терять.

Они сидели в тишине, слышно было только дыхание.

- Я знал, – вдруг сказал Барнс. – Я знал, что они найдут меня и потом заберут даже больше, потому что я сбежал, но вдруг маленький момент доброты стал стоить вечности ада. И я убежал.

И чем дольше он держался в стороне, тем больше возвращался, пока мысли о потере всего не стало достаточно, чтобы искать человека с геликарриера, даже если бы тот не принял Барнса.

- Я не позволял себе думать о себе, как о… Джеймсе Бьюкенене Барнсе. Я не думал, что заслуживаю это. Я думал, что если сымитирую то, что видел у кураторов, то научусь быть человеком. Когда я, наконец, осознал все, что сделал, кого убил… – его голос дрогнул. – Я хотел умереть. Так. Сильно.

Из груди Стива вырвался вздох. Пальцы стиснулись на руках Барнса. Барнс сильнее прижал лоб к окну, чтобы не видеть выражение лица Стива, отраженное в стекле.

- Я думал, раскаяние заслужит мне имя Барнса.

Он полностью сосредоточился на серебристой машине, припаркованной внизу. Она выглядела игрушкой, такой, какую можно поднять клешней автомата. Может, если он как следует сконцентрируется на отражении луны в ветровом стекле, слова не будут так раздирать его на части.

- Как ты думаешь, – прошептал Барнс в стекло, притворяясь, что говорит с луной. – Как ты думаешь, я заслужил остаток своего имени?

Он набрался смелости и посмотрел на Стива.

- Я могу быть Баки сейчас?

Стив улыбнулся ослепительно и нетвердо.

- Ага, Бак, – сказал он сквозь комок в горле. – Ты можешь быть кем захочешь.

- Обещаешь? – выдохнул Барнс.

- Мггг, – Стив потянулся и обнял его. – Обещаю.

Баки Барнс уткнулся лбом в ключицу Стива, прижался щекой к коже и мягкому хлопку, слушая ровное сердцебиение под ухом. Он слышал, как дыхание Стива прерывается, и теплые соленые капли падали ему на щеку. Одна рука успокаивающе двигалась по позвоночнику и ребрам. Другая крепко держала за кисть, большой палец тер отпечаток зубов на коже.

Барнс вдохнул запахи хлопка и теплой кожи. Безопасность.

Он довольно выдохнул.

Он был дома.