Ну и денек! [Уильям Фрэнсис Нолан] (fb2) читать онлайн

Уильям Ф. Нолан НУ И ДЕНЕК!

Я сообразил, что денек предстоит тяжелый, в тот самый миг, когда желто-голубая бабочка запела «Si mi chiamano, Mimi» — мою любимую арию из «La Boheme». Я как раз полол в саду сорняки, когда это бумажное чешуекрылое пролетело мимо, безукоризненно жужжа мелодию.

Я вскочил, отшвырнул садовый инструмент и пошел в дом одеваться. Повидать психоаналитика следовало немедленно. Позабыв трость и гетры, я нахлобучил старую фетровую шляпу и прямиком двинул к доктору Миловичу, жившему в центре Лос-Анджелеса.

По дороге со мной случилось несколько неприятных происшествий. Во-первых, здоровенный полосатый котище выскочил из переулка в ту самую секунду, когда я выходил из автобуса. Кот трусил на задних лапах, а в передних держал сверток пушистых ярко-розовых одеял. Мне он показался совершенно ненормальным.

— Расступись! — орал кот. — Ребенок! Я с ребенком! Назад! Дорогу ребенку!

Затем он исчез, с кошачьим проворством перебежав улицу и скрывшись в людском потоке. С упоением вдохнув насыщенный густым смогом воздух, я еще быстрее зашагал к Миловичу.

Когда я проходил мимо хорошо знакомого мне жилого многоквартирного дома, окно на третьем этаже открылось и Уолли Джинкс, высунув голову, окликнул меня: «Эй! — завопил он. — Заходи! Тяпнем по маленькой!» Я приложил руку козырьком к глазам, чтобы рассмотреть его получше.

— Эхой, Джинкс! — проревел я в ответ, и мы глупо улыбнулись друг другу. — Бегу к Миловичу!

— По предварительной записи? — спросил он.

— Нет! — откликнулся я.

— Тогда спешить некуда! Поднимайся сюда, старина, а то я тебя ни в жизнь не прощу.

Я вздохнул и пошел в дом. Джинкс жил на третьем этаже, и я решил не связываться с лифтом. В нем всегда рискуешь застрять. Дойдя до второго этажа, я, повинуясь непреодолимому импульсу, нагнулся и приложил ухо к стене почти на уровне площадки лестницы.

— Мышки, мышки! Где вы, где вы? — позвал я.

На что тысяча тоненьких музыкальных диснеевских голосков ответили:

— А мы — вот они!

Я пожал плечами, поправил шляпу и полез дальше. Джинкс с бокалом сухого мартини встретил меня на пороге.

— Спасибо, — сказал я, отпивая глоток. Мартини был, как всегда, великолепен. Старик Уолли мастак по части мартини.

— Как делишки? — спросил он, расплываясь в радостной улыбке.

— Хреновато, — ответил я. — Рассказать?

— Еще бы! Выкладывай!

Мы сели, любуясь друг другом через всю шикарно обставленную комнату. Я хватил еще мартини и поведал Уолли обо всем.

— Сегодня утром, примерно минут сорок назад, я услышал, как бабочка распевала Пуччини. После этого мне попался кот, который тащил нечто, показавшееся мне живым ребенком…

— Человечьим?

— Не знаю. Мог быть и кошачьим.

— А кто чего-нибудь говорил?

— Орал, чтобы дали дорогу и расступились.

— Давай дальше.

— Затем, когда я поднимался к тебе, у меня произошел краткий обмен мнениями минимум с тысячью мышей…

— Небось за стеной сидели?

— А то где же?!

— Допивай, — сказал Джинкс, приканчивая бокал.

Я так и сделал.

— Еще порцию? — спросил он.

— Нет. Время топать. Надо мозги прочистить.

— На твоем месте я бы не волновался, — сказал он мне. — Поющие насекомые, говорящие хищники, болтливые мыши — все это, конечно, неприятно. Но… бывают вещи в этом мире и поудивительней.

Я взглянул на него. И понял, что он прав, ибо старина Джинкс стал коричневым верблюдом с обвислой кожей и двумя горбами, покрытыми пятнами и потертыми на макушках. Я с трудом проглотил слюну.

— Понятно, — сказал я.

Уолли осклабился. Осклабился, вернее сказать, верблюд.

И это было страшноватое зрелище. Длинные, желтые, ломаные зубы торчали в его черных деснах. Я нервно помахал ему рукой и шагнул к двери. Взгляд через плечо подтвердил тот факт, что он продолжает улыбаться, глядя большими, влажными, красными от вечного созерцания пустыни, глазами.

Оказавшись на улице, я почти помчался, торопясь добраться до Миловича и вручить ему отчет о сегодняшних событиях. Идти оставалось только полквартала.

И тут меня остановил полисмен. Он истекал потом под тесным мундиром, а лицо у него было черное от ненависти.

— Думал словчить, Мордастый, — прошипел он голосом, исполненным злобы. — Хотел натянуть нос закону?

— Лейтенант, я…

— А ну, пройдем, Мордастый! Для таких, как ты, у нас есть специальные клетки. — Он уже собирался защелкнуть у меня на запястьях пару блестящих наручников, когда я дал ему коленом в весьма чувствительное место, успев еще врезать как следует в челюсть, пока он падал на мостовую. Затем выхватил у него пистолет.

— Эй! — заорал я, обращаясь к прохожим. — Этот тип — самозванец! Он ухайдакал полисмена ради этой пушки. Мерзавец худшего пошиба! Список преступлений длиной в милю! Шантажи, изнасилования, подлоги, кражи автомобилей, детокрадство, избиение женщин и тому подобное! Назовите любое преступление и вы попадете в самую точку!

Я сунул пистолет какой-то дрожащей женщине с испуганными глазами.

— Покрепче держите, леди. Если он шевельнется, стреляйте без предупреждения.

Женщина взяла оглушенного полицейского, который еще только учился дышать, на мушку. Тот сделал попытку приподняться.

— О-о-о-о! — завопил я. — Он хватается за нож! Стреляйте! Да стреляйте же!!!

Дрожащая женщина зажмурилась и нажала гашетку. Полицейский рухнул лицом на мостовую. Мертвяк до мозга костей.

— Да простит вас Бог! — простонал я, пятясь назад. — Вы убили слугу Закона, хранителя общественной морали… Бог вам судья!

Женщина вспорхнула. Она обернулась толстозобым пеликаном. А полисмен стал жирным тюленем с ластами. Дохлым тюленем, разумеется.

В несколько угнетенном состоянии духа я ввалился в приемную доктора Миловича и сказал секретарше, что мое дело абсолютно не терпит отлагательства.

— Входите, — проговорила она, — доктор вас примет немедленно. — Через секунду мы с Миловичем уже обменивались рукопожатием.

— Садитесь, дружок, — сказал он. — Итак… мы снова сегодня столкнулись с осложнениями? Не правда ли?

— Безусловно, — ответил я, пряча в карман предложенную им сигару. Я заметил, что она сильно заплесневела.

— Не пересядете ли вы в это кресло?

Я опустился на роскошную темную кожу и закрыл глаза.

— Ну, а теперь рассказывайте.

— Сначала бабочка запела арию из «La Boheme», вернее зажужжала. Затем выскочил из переулка котище, держа в лапах ребенка. Потом в одном доме меня обругали мыши. Еще потом мой самый старый и близкий друг превратился в верблюда…

— Двугорбого или одногорбого?

— Двух, — сказал я. — Горбы большие, дряблые и потертые на макушках.

— Еще что-нибудь?

— Потом меня остановил здоровенный, вроде бы английский полисмен. Разговор был фантастический. Он назвал меня Мордастым. Хотел надеть наручники. Сказал, что меня надо посадить в клетку. Я врезал ему в пах, а пистолет отдал симпатичной испуганной леди, которая пристрелила полисмена. Затем она превратилась в пеликана и улетела, а полисмен стал тюленем с ластами. После этого я оказался у вас.

Я открыл глаза и выпрямился, пристально глядя на доктора Миловича.

— В чем дело? — спросил он с некоторым беспокойством.

— Ну, — сказал я, — если начать по порядку, то у вас большие, черные, печальные слезящиеся глаза.

— И…

— И, держу пари, нос у вас холодный.

— Что-нибудь еще?

— Пожалуй, это все.

— А каков общий вид?

— Да вот — тело у вас, конечно, обросло длинной спутанной черной шерстью, включая даже кончики огромных болтающихся ушей.

Наступила минута молчания.

— Умеете вытворять штуки? — задал я вопрос.

— Кое-что, — ответил Милович, конфузясь.

— Сальто! — скомандовал я.

Он исполнил.

— А теперь — куш!

Милович закатил глаза, длинный розовый язык вывалился из его пасти.

— Хороший песик, — сказал я. — С лавная собачка.

— Гав! — пролаял доктор Милович, виляя хвостом.

Надевая шляпу, я швырнул ему кость, предусмотрительно захваченную из дома, и покинул его кабинет.

Деваться-то было некуда. Это был еще тот денек!