Тригон. Изгнанная [Ольга Дэкаэн] (fb2) читать онлайн

Тригон. Изгнанная

Пролог

Это проклятое место было прозвано Долиной Теней! Другие звали её одним из незаживающих шрамов Земли, или Ямой. Потому, как уходила она глубоко в истерзанную прошлыми ошибками людей землю, и не было ей ни конца, ни края. По обеим её сторонам каменными исполинами возвышались неприступные стены, созданные самой матерью-природой. И тянулась та Долина на многие сотни стадий (равен 200 шагам), и хищные птицы парили над ней, раскинув могучие крылья, и зорким взглядом высматривая, как на самом дне копошатся маленькие существа, когда-то бывшие людьми…

Глава 1

В первое мгновение появление милитарийцев Тилию не тревожит. Все мысли заняты лишь одним — предстоящим Посвящением. Её восхищённый взгляд то и дело возвращается к белоснежной, слепящей глаза ткани, в которую ей вот-вот предстоит облачиться и сердце радостно замирает от предвкушения, едва заметной улыбкой отражаясь на лице. Но стоит только мимолётному взгляду скользнуть по возникшей словно ниоткуда троице в чёрной форме, оно делает бешенный скачок и проваливается куда-то вниз. А в следующее мгновение один из милитарийцев кивком головы указывает прямо на неё.

«Только не это!» — замирает перепуганная Тилия. С таким же успехом он мог бы бросить в неё камень — эффект был бы тот же! И вот она, словно загнанный в угол зверёк, молча ждёт новой команды, боясь ухудшить и без того шаткое положение. Страшные мгновения в жизни каждого колониста — привлечь к себе внимание людей в чёрной форме.

Едва заметное движение головы одного из милитарийцев, и она, наконец, понимает, что от неё требуется. Собравшись с духом, Тилия делает нерешительный шаг по направлению к, маячившему за спинами троицы в чёрном, выходу, а притихшие, не меньше неё напуганные адепты, стайками шарахаются в разные стороны, словно от чумной. Да и сама она именно так себя сейчас и чувствует.

«Это ошибка! Чья-то злая шутка!» — снова и снова повторяет про себя Тилия, низко опустив голову, желая скрыть пылающее лицо. Как в тумане она покидает переполненную комнату подготовки, где теперь стоит абсолютная тишина и только три десятка пар глаз жалят напряжённую спину. Уверена, стоит только обернуться, и она увидит облегчение, а затем и злорадные ухмылки на бледных лицах сверстников, так и не ставших для неё чем-то большим, чем просто соседями по общей жилой комнате и парте в обучающем классе. Никакого сочувствия, вокруг так и разит чувством соперничества.

Когда аскетично обставленная комната подготовки, с низкими, вечно обжигающими холодом скамьями и идеально ровными рядами стеклянных — никаких тайн и замков от остальных адептов — боксов, набитых личными вещами, остаётся позади, внушающие страх милитарийцы с их квадратными подбородками и тяжёлыми взглядами окружают Тилию плотным кольцом. Двое по бокам, один тенью нависает за спиной. Будто из опасения, что в любую секунду эта, не достающая им даже до плеч и без того перепуганная девчонка развернётся, и сломя голову бросится прочь.

«Зря боятся», — горько усмехается про себя Тилия, заставляя себя сделать очередной шаг. Нужно быть полной идиоткой, чтобы попытаться ослушаться приказа этой грозной троицы.

Милитарийцы или каратели, как их ещё называют за глаза местные, облачены в чёрную, без единой морщинки униформу с вышитым на груди золотым диском в ореоле расползающихся от него тонких лучей. И таких лучей неизменно восемь, по количеству ныне существующих городов, в недалёком прошлом объединённых в единый Союз. Солнце — символ Нового Вавилона, колонии, которую милитарийцы, ценой собственных жизней, призваны защищать. И носят они этот символ с гордостью: уж об этом-то Тилия знает не понаслышке.

Форма на их натренированных телах сидит как влитая, жёсткие береты словно приклеены к коротко-остриженным тёмным волосам, толстые кожаные ремни матово поблёскивают на искусственном свету люминесцентных ламп, удерживая на себе всю тяжесть экипировки: кевларовую дубинку-электрошокер с металлическим смертоносным стержнем на конце, тонкую призму-сканер, в рабочем состоянии проецирующую данные в трёхмерное измерение, и портативную рацию, свободно умещающуюся в милитарийскую ладонь, и всегда настроенную на один общий канал. Но больше всего у Тилии вызывают тревогу чёрные глазки мини-камер, умелой рукой вмонтированные в нагрудный карман униформы каждого карателя — очередное незыблемое правило Нового Вавилона — в реальном времени транслирующие происходящее вокруг.

Всякий раз, украдкой бросая взгляд в эту хищно глядящую на неё бездну, она, ёжась, задаётся вопросом: «Кто на той стороне наблюдает за нами?»

Внешний вид этой бравой троицы с отчуждёнными, одурманенными взглядами, что не удивительно, ведь большая их часть частенько заглядывала в лазарет за каннабис-дозой (конопля), и плотно сомкнутыми челюстями, так что видны выступающие желваки на высоких скулах, не имеет ничего общего с её поношенной, с почти до дыр затёртой одеждой из грубой тёмно-серой хампы (коноплянная ткань). Да ещё ненавистной Тилии нашивкой на плече: тремя белыми горизонтальными полосами, лучше всяких слов указывающими на её принадлежность к третьему уровню.

Но что толку жаловаться на внешний вид — в городе-колонии выбор не велик и каждый должен быть благодарен тому, что ему благосклонно даруют власти. Хотя в последнее время по узким бетонным коридорам всё чаще проноситься волна людского негодования, но идти против Совета и карателей никто не рискует. Бунтарей не ждёт ничего хорошего.

На непроницаемые милитарийские лица, вышагивающая вслед за своими конвоирами по пустынному коридору второго уровня, Тилия старается не смотреть и уж тем более ничего не спрашивает — это строго запрещено. Третий закон, или как их ещё принято называть эдикт, гласит:

«Обращаться к властям дозволяется строго через старшего по уровню».

Хотя на языке так и вертится парочка волнующих вопросов касательно того, что она такого натворила, что именно на неё пал выбор милитарийцев? И эта неопределённость заставляет всё больше нервничать, судорожно сжимая кулаки и вонзая коротко-остриженные ногти в липкие от страха ладони, не чувствуя при этом боли — слишком шокирована происходящим. Ватные ноги не слушаются, колени то и дело предательски подгибаются, перед глазами всё плывёт и Тилия с удивлением спрашивает себя: «Неужели я такая трусиха? Неужели так сильно боюсь того, что может произойти?»

Но нет, дело не в трусости, просто место, где она родилась и выросла, не прощает ошибок, а судя по тому, как бесцеремонно её выдернули из привычной среды, она где-то оступилась — совершила оплошность, которая не осталась незамеченной. Но торопливо перебрав в голове все мыслимые и немыслимые варианты, ответа она так и не находит. Будь неладны эти милитарийцы! Да она вела себя просто идеально, думая лишь о том, как бы ненароком не опозорить колонию и своих родных.

«И чего в итоге добилась?» — обращается она к себе, чувствуя, как внутри стремительно нарастает ком раздражение. Вместо того чтобы бесцельно шататься по безлюдному в этот ранний час коридору семидесятиэтажной Башни, она обязана выполнить своё предназначение — пройти Посвящение.

«А, если всё что сейчас происходит это какой-то тест? — ищет Тилия хоть какое-то рациональное объяснение всему происходящему, безуспешно пытаясь подстроиться под чеканный шаг конвоиров. — Откуда мне знать, может, каждый год кто-то из адептов подвергается такой же проверке со стороны Совета? Такого ведь нельзя исключать? И то, что мне об этом не известно, ещё ничего не значит. Власти колонии вообще мало считаются с мнением простых жителей… — вдруг её осеняет. — Или может у кураторов возникли сомнения по поводу того, смогу ли я принять ту жизни, что ждёт впереди… смогу ли вжиться в ту роль, что предназначена мне по праву рождения?»

С каждым пройденным шагом вопросов всё больше, но ответов на них Тилия так и не находит. Ясно лишь одно: пойти наперекор властям и их прихвостням — милитарийцам, было бы глупо. Своим поведением она только всё испортит. Не зря же кураторы целый год трудились над ней и её сверстниками-адептами, превращая в молчаливые, лишённые всяких эмоций создания: покорные, безвольные, призванные безоговорочно служить на благо колонии и её жителям. Не учли лишь одного: будучи похожими внешне, внутри все адепты оставались совершенно разными. С противоречивыми мыслями, разнящимися взглядами на жизнь, несмотря на то, что власти чётко требовали от каждого родителя единой модели воспитания. Никто не противился, все прекрасно знали, к чему может привести неподчинение — к каким необратимым и страшным последствиям. Хотя большинство, несмотря на запреты и правила, по-настоящему любили своих первенцев, несмотря на то, что уже с момента зачатия те негласно становились собственностью колонии.

Но стоит только Тилии напомнить себе, что она сейчас не с остальными, как хрупкое равновесие, выработанное за год обучения, готово разлететься на куски. А ведь оставалось совсем немного… Снять опостылевшую за долгие годы одежду, десятки раз штопанную матерью там, где швы разошлись, и хамповая ткань совсем истончилась, и облачиться в белоснежный костюм подходящего размера, который словно в назидание остальным так и остался висеть у всех на виду в стеклянном боксе. После выдержать около получаса пустой болтовни властей, призванной воодушевить народ: про идеальное общество и избранность каждого из тридцати двух молодых адептов — в этом году их именно столько, — про сплочённость и ответственность, про значимость каждого из жителей колонии и их обязанности перед остальными. И при этом не забывать держать спину прямо, как учили кураторы, с гордостью смотреть вперёд и быть примером тем, кто уже через год окажется на её месте.

Но что-то пошло не так. И надо же было такому случиться, что это произошло именно с ней! А ведь всё так хорошо начиналось. Ежегодное Посвящение должно было стать первой ступенью на пути к Материнской Обители: к новой жизни, новым свершениям ради блага государства и общества. Именно это им внушали с младенчества. И вот теперь всё рушиться, а впереди лишь одна неопределённость…

Медленно продвигаясь вперёд в сопровождении своих молчаливых стражей и отстранённо прислушиваясь к звукам за толстыми стенами, Тилия мучается вопросом: «Неужели кто-то наверху решил, что я недостаточно хороша для той роли, что была уготована мне с самого рождения?» Но ответом ей служит лишь приглушённое эхо её собственных шагов.

Увидев перед собой металлическую дверь, с потускневшей и кое-где облезшей от времени надписью «Выход», Тилия с зарождающимся в груди чувством паники, вдруг понимает — узкий коридор пятьдесят девятого этажа с жилыми комнатами, рассчитанными на восьмерых, и общими обучающими классами исключительно для адептов, закончился.

Стоит только карателю распахнуть тяжёлую дверь, Тилию обдаёт прохладой. Делая первый, нерешительный шаг на бетонную ступень лестницы, нескончаемой спиралью, убегающей вниз к основанию Башни, через плечо бросает прощальный взгляд на зияющий проём за спиной, понимая, что пути назад нет. Тишина давит на уши. Она нисколько не удивлена, что вокруг ни души. Хотя в обычные дни такое бывает редко: народ всегда снуёт между уровнями, равнодушными кивками приветствуя друг друга или, в лучшем случае, перекидываясь парой ничего не значивших фраз. Каждый занят своим делом, им не до разговоров — слишком много желающих занять их насиженные места, стоит только дать повод. К тому же, хищно мерцающие глазки камер под потолком, постоянно держат в напряжении, напоминая, что Совет всегда начеку и ничто не укроется от его бдительного ока.

Но сегодня особенный день. Пять тысяч колонистов, должно быть, уже прилипли к огромным, мерцающим синевой экранам в переполненных, душных смотровых. Они затаив дыхание, жадно следят за происходящим в Главном Зале. Тилии даже не нужно быть очевидцем, чтобы понять, что в этот самый момент происходит на верхнем этаже Башни. Из года в год её семья, как и остальные колонисты смотрела Посвящение адептов. Уже тогда Тилия внимательно прислушивалась к словам одного из представителей Совета, с восхищением разглядывая убранство Главного Зала и мечтая когда-нибудь попасть в святая святых.

А посмотреть было на что!

Даже с тусклых экранов, увенчанное сотнями ламп помещение с высокими потолками и увешенные золочёными стягами стены Зала с изображением герба колонии — неизменным солнечным кругом с конусовидной башней внутри, казалось величественным.

По одну сторону, на небольшом возвышении — почётные места для семи членов Совета. Почти все старики, присланные когда-то из столицы для служения на благо одного из восьми городов-колоний. Они десятилетиями сообща правили Новым Вавилоном, пока не становились слишком немощными и слабоумными, и на их замену не присылались новые. Свежая кровь, как часто говорил отец.

По другую сторону — с гордо поднятыми темноволосыми головами и блестевшими от возбуждения глазами, застывшие в ожидании молодые адепты. Их бледные лица, с рождения лишённые солнечного света, почти сливались с белизной новой одежды. За их напряжёнными спинами тянутся ряды убегающих к потолку трибун с низкими скамьями драпированными красным шёлком. Вся эта роскошь создана для представителей высшей касты, достаточно влиятельных, чтобы лично присутствовать на торжестве. Всем остальным остаётся лишь жаться в душных, битком набитых смотровых, с энтузиазмом пялясь в огромные экраны.

Когда строительство семидесятиэтажной Башни было завершено, в ещё сияющем новизной Зале было проведено первое Посвящение. И с тех самых пор правила не менялись. Так же, как и девятнадцать законов-эдиктов, которые были составлены первым Советом Нового Вавилона и действовали и по сей день.

Например, пятый эдикт гласил:

«Самопожертвование во имя народа Нового Вавилона — есть первостепенная обязанность каждого!»

Значило это то, что в день своего совершеннолетия взращённые Вавилоном адепты переставали быть частью колонии и становились собственностью столицы. Их за год до Посвящения отбирали по праву первородства, селили в общие жилые блоки и обучали: эдиктам, послушанию, отказу от амбиций, аскетизму. А спустя год дарили лучшую жизнь в более процветающем месте, в столице. Материнской Обители. И представитель — или как его ещё называли вестник — избранный из семи членов Совета, занимал специально отведённое по такому случаю место на возвышении и с воодушевлением произносил вступительную речь.

Тилия знала, что в этом году впервые выступит новичок. Вестник Бареалис. Этого статного темноволосого мужчину с пронзительным взглядом и орлиным профилем, она видела лишь однажды на экране, когда он перед камерами давал присягу. Это было целое событие для их маленького замкнутого мирка. Всё тот же Главный Зал, всё та же неизменная семёрка сгорбленных старцев, заботливыми руками прислужников, облачённых в пурпурное одеяние — цвет высшей касты, поднятая вверх правая рука, накрытая левой Священная Книга Нового Вавилона, и краткая клятва служить народу, гулким эхом разбивающаяся о бетонные стены.

Но и кое-что ещё Тилия запомнила из того дня — брошенные отцом едва различимые в общем людском гуле слова, что новый вестник далеко пойдёт, имея прирождённый дар убеждения и такую преданность общему делу. Не поняла она тогда лишь одного — были ли эти слова одобрением или же чем-то иным.

И вот сейчас спускаясь по спиралевидной лестнице в компании молчаливых карателей, и чувствуя при этом какую-то неумолимую безысходность, она отчётливо слышит, как за наглухо закрытыми дверьми, ведущими на жилые уровни, гремит гимн, от чего по телу тут же разбегаются мурашки. Началось! Кажется, прикоснись сейчас Тилия вспотевшей ладонью к холодной, шероховатой поверхности бетонной стены, тут же почувствует вибрацию.

Попеременно опуская ватные ноги на нескончаемую череду гладких, отполированных до блеска ступеней, и прислушиваясь к речи, произносимой с таким жаром, она мысленно представляет, как молодому вестнику внемлет притихшая публика. Даже не видя этого, Тилия знает, что сейчас происходит в смотровых: затаив дыхание, толпа жадно ловит каждое произнесённое им слово, благоговея, словно перед каким-то божеством. Хотя, по сути, так оно и есть — статус человека, живущего в Башне, напрямую зависел от уровня, который тот занимал. Это знал даже ребёнок.

Уборщиков с семьями всегда селили на первых восьми этажах. Это шестой уровень и основание Башни. Ниже были только душные подвалы для мёртвых или, как ещё называли это жуткое место колонисты — Топка. Отличить уборщиков от остальных можно было по довольно неопрятному виду, да по нашивке на рукаве с шестью тонкими горизонтальными полосами, словно клеймо, с которым люди расставались лишь на время восьмичасового сна. Наутро раздавался пронзительный, ненавистный писк натыканных повсюду датчиков, возвещающий о наступлении нового рабочего или учебного дня, и твой отличительный знак из белых полос снова становился неотъемлемой частью тебя.

Хотя уборщики и самая низшая каста, но и там царит своя иерархия. Те, кто занимают восьмой этаж, выгодно отличаются от тех, кого называют мусорщиками, с утра до ночи сортирующими отходы, которые с неумолимым грохотом прокладывали себе путь по огромным, воняющим склизким мусоропроводам.

И, как и на остальных уровнях, здесь был свой человек, подчиняющийся непосредственно Совету. Соглядатай, от которого ничто не ускользнёт и, который в случае чего, обязан немедленно донести властям о нарушении. Таких людей в Башне ненавидели, презирали и боялись. Они всегда, словно нутром чувствуя неладное, оказывались в нужном месте, а затем тенями злорадства исчезали за ближайшим поворотом. Это значило лишь одно: скорое и неизбежное появление карателей.

С девятого по семнадцатый этажи были отведены под Теплицы. Огромные утопающие в зелени павильоны со слепящим глаз освещением, так необходимым выведенным генетиками растениям, раскачивающимися подвесными мостиками-переходами, сложной системой поливных труб и без умолку стрекочущими распылителями. Большая часть выращенных там геномо-растений шла на экспорт. В основном это были улучшенные искусственным путём овощи, фрукты и травы, которые удалось спасти от полного исчезновения и вновь культивировать.

Из окон своей комнаты Тилия часто с любопытством наблюдала, как забитые до отказа тяжёлые грузовики, оставляя за собой хвосты из пыли, медленно плелись друг за другом по единственной дороге, которая вела на запад — к Обители. Мечтала она тогда лишь об одном: зайцем пробраться на борт одного из них и никогда не возвращаться. И если бы не знание того, что после Посвящения она сможет навсегда распрощаться с городом, в котором прошло её детство, давно бы уже сбежала.

«Так и надо было сделать», — с опозданием критикует свою нерешительность Тилия, снова возвращаясь мыслями к обитателям уровней.

На четвёртом селили семьи разнорабочих. Под их хозяйство было отведено шестнадцать этажей. Отец всегда говорил, что это самое важное звено в их цепи — без их умения Башня долго не выстоит. Ещё три этажа занимали те, кто давно утратил свою ценность для колонии. В основном это были бездетные пары, по каким-то причинам лишившиеся второго ребёнка, тем самым поставив под угрозу будущее Нового Вавилона. Лишь то, что их первенец отныне являлся частью Обители, отделяло их от ещё более жалкого существования. Эти несколько этажей колонисты прозвали «Ссылкой».

Ещё выше были жилые блоки для врачей, техников, строителей, инженеров и других, более или менее ценных профессий. На одном из таких этажей, ещё год назад, жила и сама Тилия с родителями и младшим братом. Третий уровень — была заслуга отца. В детстве она с гордостью носила свою трёхполосную нашивку, без всяких слов указывающую на принадлежность её семьи. Но чем становилась старше, тем сильнее материя давила на кожу, словно пытаясь подчинить, и тем чаще посещали запретные мысли: содрать ненавистные полосы со своего хампового комбинезона и будь что будет! И плевать, что с ней сделают каратели!

Милитарийцам по большей части принадлежал второй уровень. Первенцам, что в своё время отказались пройти Посвящение — став избранными — оставаясь беззаветно служить властям. Люди, запрограммированные на беспрекословное подчинение Совету. Им запрещалось иметь семьи, они отказывались от данных им при рождении имён. Трёхзначный номер — то единственное, на что каратели могли рассчитывать при поступлении на службу. Они давали клятву служить народу Нового Вавилона, но в приоритете всегда оставался Совет. Хотя бывали и исключения.

Даже самая идеальная система рано или поздно даёт сбой. Это и произошло с одним из милитарийцев: дав присягу, он влюбился. Вскоре о связи стало известно, и с тех самых пор ни девушку, ни того карателя в колонии больше не видели. Эта история, случившаяся двадцать лет назад, стала своего рода мрачной легендой, о которой стоило помнить тем, кто собирался в будущем стоять на страже порядка и быть карающей рукой Совета.

Как правило, дети, рождённые в Башне, оставались на своих уровнях до последних дней жизни. Все шли по стопам своих родителей, никто не стремился прыгнуть выше головы и лишь адептов, и милитарийцев ждала иная жизнь. Первые отправлялись в столицу, а вторые, главным критерием при выборе которых были сила и выносливость, отбирались со всех шести уровней, оставались в Башне. Ими становились первенцы строителей, инженеров, уборщиков… даже дети мусорщиков, если успешно проходили отбор. Такая работа и возможность попасть практически на самую вершину иерархии, были звёздным часом всех первенцев и будущих карателей.

С милитарийцами второй уровень делили адепты, каждый год сменяя друг друга, да ещё немногочисленные в их колонии кураторы с семьями, отвечающие за обучение всех детей в Башне. Для каждой группы, строго разделённой по выбору профессий — свой куратор-наставник. Если это те, кто позже будет работать в лазарете, они обучаются врачеванию, если повара, то только, как правильно приготовить пищу, не растеряв при этом полезных свойств и далее по списку.

В колонии издавна было так заведено, эдикт под номером восемь гласил:

«Обучаться разрешается только тому, что пригодиться будущим работникам в выбранном ими ремесле».

Поэтому никто и никогда не получал общих знаний — это было строго запрещено, так же, как и самообразование. Непослушание и нарушение законов каралось изгнанием, что для большинства жителей Башни было куда страшнее смерти.

Первый и самый верхний уровень всегда принадлежал Совету. Единственный этаж, куда не ступала нога рядового колониста. Его члены, как правило, были рождены вне стен Нового Вавилона, поэтому к ним и относились, как к чужакам: их боготворили, превозносили и боялись. Мало кому удавалось побывать на верхнем этаже Башни. Тилия не раз слышала разговоры об экзотических блюдах — тяга к безвозвратно ушедшему прошлому, о покрытой ценнейшими камалиновыми (вымерший вид верблюдовых) шкурами мебели и ещё, что в еду и напитки каждому из этой семёрки всегда добавляли золотую пыль: именно так Совет защищал себя от болезней, что приходили извне.

«Хотя, конечно, всё это выдумки!» — про себя думает Тилия, отрешённо слушая сквозь гулкое это шагов приглушённый бетонными стенами мужской голос, доносящийся из динамиков в набитых людьми смотровых. Не будь она в таком плачевном положении, повеселилась бы от души, повторяя за вестником избитые, высокопарные фразы. Почти никаких изменений: всё, как и год назад, и пять лет… и двести. Смысл с жаром произносимой речи всегда один, меняются лишь некоторые слова в предложениях, да сами ораторы.

— Жители Нового Вавилона! Мы собрались здесь, чтобы поприветствовать наших отважных адептов в нашем святилище и пожелать им удачи и процветания в их будущих начинаниях! Этот день, как и многие другие с момента основания нашего идеального государства, станет для нас особенным! Ведь именно сегодня в этот день, мы отправляем наших первенцев, нашу гордость в новую жизнь, к новым свершениям!

И в тот же миг вся Башня как по команде взрывается одобрительными криками и аплодисментами. Гул возбуждённой толпы слышен даже за наглухо закрытыми общими дверьми, ведущими на лестничный пролёт. А как иначе! Все пять тысяч обязаны выразить свой восторг, даже, если кроме чернеющих у потолков глазниц камер, и застывших у дверей троиц безмолвных милитарийцев, никто этого больше не увидит.

Тилия тут же представляет, как недавно назначенный вестник со снисходительностью и лёгким пренебрежением во взгляде, властно поднимает вверх руку, призывая к тишине.

— Мы с лёгким сердцем отправляем их в жизнь полную света! Ибо тот, кто пройдёт Солнечные врата, станет избранным! И мы жители Нового Вавилона можем только порадоваться за ещё молодых, но уже полноправных граждан Обители. Мы рады передать наших общих детей, что взрастила Башня, в руки проводников, которые поведут их в лучший мир! И мы гордимся тем, что нам удалось воспитать тех, кто способен пожертвовать своими привязанностями к этому месту, ради высшего блага!

Тилия помнит, как после упоминания «важных» людей из столицы, на огромных, потускневших от времени экранах крупным планом появлялись скупые на улыбки лица тех самых гостей, прибывших за очередной группой адептов. Их всегда было двое, но ежегодно пара менялась на новую. И она каждый раз с жадностью всматривалась в замкнутые лица, в надежде найти то безграничное счастье, о котором, не переставая твердили все вокруг: сначала родители, затем кураторы и, наконец, сами адепты. Но видела лишь бледные застывшие маски, так похожие на лишённые красок лица обитателей Башни: осунувшиеся, с потухшими взорами, бледные.

И всякий раз задавалась вопросом, почему те двое так напряжены и между их бровей залегла уже знакомая ей морщинка? Так её мать смотрела на испорченный урожай: заражённый плесенью изумрудный лист или подгнивший корень увядающего растения. Неужели те двое так недовольны плодами Нового Вавилона? Возможно, они рассчитывали на более щедрый урожай или в их понимании адепты должны быть чем-то большим, чем просто обычными подростками.

Но едва сомнения зарождались в голове, как Тилия тут же пыталась заглушить их, запрятать в самый дальний угол, и твердила самой себе, что у неё паранойя. Ведь она своими глазами видела тот мир, к которому так стремилась. Особенно в последние несколько месяцев, когда кураторы вплотную занялись их просвещением, в ярких красках описывая их будущую жизнь, и раз за разом прокручивая на экранах записи с восторженными отзывами обитателей столицы и великолепными видами сверкающего роскошью города с высоты птичьего полёта.

Она знала, что когда-то люди умели летать, создавали механические машины, способные переносить их в любые части земного шара. Но эти знания остались в прошлом. И когда однажды, не выдержав, Тилия спросила у куратора, как такое может быть, тот лишь высокомерно взглянув на настырную девчонку, дал, как он думал вполне исчерпывающий ответ: «В Обители всё возможно!»

И тогда она представляла себе птиц, парящих высоко в небе и несущих в своих когтистых лапах чёрные глазки камер наподобие тех, что носили на себе милитарийцы, снимающих всё для истории. И на какое-то время успокаивала своё любопытство, закрывала рот и в окружении неодобрительно шикающих на неё сверстников, разглядывала просторные жилища с панорамными окнами, утопающие в море света и зелени, с восторгом осознавая, что именно ей предстоит поселиться в одном из таких домов. А посмотреть было на что! Искрящиеся, изумрудные парки, заполненные отдыхающими жителями столицы. Оранжереи, со своим микроклиматом, под стеклянным куполом. Идеально круглой формы озёра с кристально чистой водой. Мощённые дорожки… и ни грамма песка! Ради такого будущего она готова была беспрекословно следовать наставлениям кураторов… а их было не мало.

В одном она была уверенна точно — в день своего Посвящения, она сделает всё возможное, чтобы выглядеть достойной перед теми двумя.

От нового взрыва аплодисментов и вибрации, вышагивающая вслед за карателями Тилия, вздрагивает. Она настолько погружается в свои мысли, что даже не замечает, как их четвёрка уже минует с десяток верхних этажей. Когда её рассеянный взгляд натыкается на светоотражающую надпись на стене, такую же облезшую, как и несколькими этажами выше, внутри вспыхивает крошечный лучик надежды.

Уровень три. Жилой блок её семьи! Всего-то: открыть общую металлическую дверь, пройти по закруглённому коридору без единого окна, среди десятка одинаковых дверей отыскать с нужным номером, и она дома.

Стоит только Тилии подумать об этом, как по липкой от пота спине бежит противный холодок: «А что, если дело не в проверке? Что если что-то случилось с родителями или братом?» Она неосознанно делает шаг в сторону единственной двери, через которую можно попасть на её этаж, решив, что именно этого от неё и ждут, когда шедший слева каратель, заметив манёвр, грубо оттесняет её дальше к лестнице.

«Значит дело не в семье, здесь что-то другое», — с облегчением выдыхает Тилия, оставляя этаж позади. Но тут же это чувство сменяется страхом за свою судьбу. Ещё ничего не кончено! Она до сих пор так и не узнала, в чём её вина. И чтобы хоть как-то отвлечься, в уме пересчитывает оставшиеся позади этажи. Их уже больше двадцати, но безмолвная троица в чёрном, словно и не собирается останавливаться.

Злость и безысходность тут же накрывают Тилию с головой. Она вспотела, устала от неизвестности, пару раз чуть не подвернула ногу на этой чёртовой лестнице, а этажам нет ни конца, ни края! Неужели так трудно воспользоваться подъёмником, и не тратить столько времени и сил на этот безумный спуск?

Тилия знала, что запрещалось пользоваться этим сложным устройством без должного сопровождения, да и вряд ли это кому-то бы удалось без специального пропуска, но у карателей ведь такой пропуск наверняка имелся.

Хоть они и стояли на ранг ниже членов Совета, но всё же возвышались над всеми остальными, например, врачами, как её отец или работниками Теплиц, как мать. От этих, внушающих повсеместный ужас, людей зависела безопасность их города-колонии. Они обязаны были следить за порядком, как в Башне, так и за её пределами, в месте, о котором запрещено было даже упоминать.

Пекле!

Глава 2

При мысли о том, что она медленно, но верно приближается к городу за стенами Башни, внутренности скручиваются болезненным узлом. Что её ждёт впереди? Куда её ведут? Какой этаж им в итоге нужен? Даже думать не хотелось о том, что она виновна в чём-то таком, что пунктом назначения может стать самая жуткая часть колонии. Тилия и раньше слышала пугающие истории про тех, кого отправляли наружу, пару раз даже была невольным свидетелем, но столкнуться с этим самой…

Оставляя очередной пролёт позади, и уперевшись взглядом в чернильную ткань мельтешащего берета впереди, она с трудом проталкивает ком в горле: «Те люди были виновны! Они нарушили один из эдиктов!» — успокаивает она себя, но унять нарастающую панику уже не получается.

За такими каратели чаще приходили по ночам, словно в назидание остальным. И Тилия, как и многие другие, разбуженная громкими криками, с замиранием сердца слушала, как соседи жалобно причитали в своих аскетично обставленных жилых блоках, торопливо собирая немногочисленные пожитки и умоляя объяснить причину изгнания. Но ответов они не получали. И когда, наконец, всё стихало: не доносилось больше ни всхлипов женщины, ни ошарашенное бормотание главы семейства, ни надрывный плач маленьких детей — всем становилось понятно, что с этого момента эти несчастные — новые жители Пекла. А табло, висевшее на каждом этаже, каждого уровня обнулялось и начинался новый отсчёт дням без происшествий.

А ведь среди них были и те, с кем она когда-то дружила. Например, соседский мальчик, который был старше её на несколько лет, и с которым она играла в узких, в дневное время суток всегда пустынных коридорах их уровня. Но после бессонной, наполненной страданиями соседей ночи, наступило утро, и их место заняла новая семья, состоящая из четырёх человек: отца, матери и двоих детей. Старший, из которых, по праву первородства, в будущем станет адептом, и в восемнадцать — в день Посвящения — сменит опостылевшую одежду своего уровня на белоснежное облачение полноправного жителя столицы.

После таких посещений карателей, всё ещё помня о произошедшем, ещё несколько дней никто и носа не высовывал наружу, если этого не требовал устав города-колонии. Вокруг становилось так тихо, что было слышно, как натужно гудят лампы под потолком, освещая всё мёртвым, то и дело мерцающим светом.

Каждый боялся оказаться следующим, и семья Тилии не была исключением. Мать за шитьём, сгорбив узкую спину, молча глотала солёные слёзы, уверенная, что ни дочь, ни сын не замечают её состояния, и лишь намокшая серая хамповая ткань на груди становилась безмолвным свидетелем её слабости. Отец уходил в себя, запираясь в своём тесном кабинете порой до самого утра, когда снова нужно было идти на дежурство. Лишь в лазарете он мог быть самим собой, скрывая трёхполосную нашивку под белоснежным рукавом халата. То, что отцу так же, как и дочери была ненавистно это разделение на уровни, уже давно стало понятно по ненароком подслушанным разговорам родителей.

А Тилия в очередной раз давала себе обещание, что больше не будет заводить друзей, которых рано или поздно отправят наружу: выбросят за ненадобностью, как сломанную вещь, которой не нашлось места в их «идеальном», замкнутом мирке.

Мысль о том, что она сама может оказаться здесь лишней, почему-то никогда не приходила ей в голову. Но чем старше становилась, тем сильнее крепла уверенность в том, что взрослые знали что-то такое, о чём не догадывались ни она сама, ни её младший брат Вран.

«Какой он сейчас?» — спрашивает себя Тилия, вспоминая так похожего на неё внешне задиристого мальчишку, делая очередной шаг вниз по лестнице. Она не видела его целый год. Ещё до того, как её возвысили до второго уровня, брат сильно вытянулся, обогнав её почти на голову. Но даже, несмотря на внешнее сходство и небольшую разницу в возрасте, чуть меньше года, она никогда не чувствовала в нём родственной души. Их словно разделяло что-то невидимое. Брат был вечно раздражён, а на любой вопрос или высказывание сестры огрызался, словно она была источником всех бед вокруг. Порой казалось, что он ненавидит её. Неудивительно. Вран всегда хотел быть старшим, говорил, что именно ему стоило бы стать адептом.

В такие моменты Тилия тоже начинала ненавидеть брата — за его несдержанность и обидные слова. Это она имела право не любить его! Это он, едва появившись на свет, забрал всё внимание родителей!

Но больше всего раздражало то, что ни отец, ни мать не принимали чью-либо сторону в их постоянных, непримиримых стычках. Мать отводила усталый взгляд, отец, как всегда, молча уходил в свой кабинет под завязку набитый книгами. Книги были старые, с пожелтевшими страницами в потрёпанных корешках и остались они от Первых Людей. Будучи ещё ребёнком Тилия сквозь приоткрытую дверь любила наблюдать, как отец погружался в объёмистые тома по медицине и истории, то и дело поправляя сползшие на переносицу очки, водя длинным пальцем по напечатанным строчкам. И всякий раз это рождало страх в душе домочадцев.

Любые книги в Башне были запрещены, если они «не касались профессии и не были выданы с разрешения Совета». Ещё один эдикт, седьмой. Но отцу было всё равно, без них он не видел смысла жизни, и у Тилии всякий раз перехватывало дыхание, когда она вспоминала, какое наказание грозило за непослушание. Но книги снова и снова появлялись в тесном кабинете, занимая своё место за потайной стенкой стола. А её не покидала мысль, что, если она без усилий нашла то место, куда их прячет отец, значит, найдут и милитарийцы, которые частенько проводили внеплановые проверки: чаще всего, когда дети были на занятиях, а взрослые на работе. Лишь повзрослев, Тилия узнала, где отец доставал то, что тысячелетиями накапливали и переносили на бумагу Первые Люди.

Она снова мыслями возвращается в замкнутое пространство, к убегающей, словно в бездну лестнице и сопровождающим её спутникам. В голову тут же закрадывается тревожная мысль, что всё это как-то связанно с книгами отца.

«Что если Совет узнал? Что, если милитарийцам улыбнулась удача и они нашли тайник? — ужасается Тилия, делая очередной нетвёрдый шаг, должно быть уже тысячный и чувствуя нарастающую дрожь в коленях. — Может родителям уже «помогли» собрать вещи, и они ждут меня внизу?»

Страх за родных тут же сковывает её тело, лишая воли. В голову лезут страшные картинки расправы. Если она не возьмёт себя в руки, то карателям придётся тащить её на себе. Нижние этажи третьего уровня остаются позади.

На территории, принадлежащей разнорабочим, ей бывать ещё не приходилось. Ненавистный ей эдикт под номером четыре гласил: «Каждый, отдельно взятый житель Нового Вавилона, обязан жить в строго отведённом ему социуме».

Кто-кто, а она никогда не понимала этих глупых правил и запретов. Их придумали, когда первые поселенцы только начинали возводить город на этой выжженной, мёртвой земле… когда ещё не было Пекла. Но когда Тилия смотрела сквозь помутневшее от времени стекло, на огромный тёмный муравейник у основания Башни, в это верилось с трудом.

В детстве отец часто рассказывал, что поначалу все жители Башни свободно умещались внутри. Прошло время, население города-небоскрёба росло и достигло той черты, когда Совет решил, что пять тысяч сорок человек — это предел. Недостойных, слабых, ущербных, старых стали насильно переселять наружу, туда, где не было ничего кроме раскалённого песка и палящего зноя, и где практически невозможно было выжить. Но вопреки всему город изгнанных разрастался, опоясывая основание Башни, словно опухоль. И те, кто были выброшены наружу, выжили и со временем дали потомство. Хотя назвать их людьми можно было только с натяжкой. Мир теперь населяли те, кого по ошибке создали далёкие предки — Первые Люди, обрёкшие мир на вымирание, развязав очередную мировую войну. Выжили лишь те, кто спрятался под землёй. А годы спустя жалкие остатки человечества выбрались наружу и начали строить мир заново, с чистого листа.

На протяжении почти года, заучивая все эти эдикты и правила, Тилии хотелось лишь одного: отшвырнуть подальше все эти убогие брошюрки, с пляшущим, неразборчивым шрифтом на землистых, грубых страницах и сбежать на третий уровень — в осиротевшую без неё комнату. Забраться с ногами на нижний ярус кровати, которую совсем недавно приходилось делить с братом, и погрузиться в чтение настоящих книг: в твёрдых переплётах, с цветными картинками на пожелтевших от времени хрустящих страницах.

Их она уже давно без спроса брала в кабинете отца. Те книги хоть и были вне закона, пахли историей и знаниями, накопленными Первыми Людьми за более чем два тысячелетия. Они дали ей столько, сколько не дал ни один куратор с его дурацкими эдиктами идеального государства. Государства, где благосостояние общины ценилось превыше отца и матери, где, семья, как ячейка общества изжила себя. Где на первом месте стояли желания Совета и их приближённых, и только после свои собственные. Где поощрялось доносительство и наказание, где запрещалось всё, что нарушало установленный властями порядок.

Идеальное государство оказалось не таким уж идеальным, если сравнить с тем, что ей удалось узнать со страниц тех запрещённых книг. Цивилизация безвозвратно скатилась в пропасть…

Тилия тяжело вздыхает своим мыслям, делая очередной шаг в никуда. Она всё отчётливее ощущает, что силы её иссякают. Она давно потеряла счёт этажам. По мере того как десятки, оставшихся позади ступеней, постепенно сливаются в сотни, мышцы ног начинают гореть. Свет в лампах то и дело тревожно мерцает, словно грозясь оставить их в кромешной темноте бетонной трубы без единого окна. Серые стены однообразно пляшут перед глазами, пустые лестничные пролёты сменяют друг друга и лишь мелькающие номера, не дают окончательно впасть в уныние.

Словно отсчитывая секунды отведённого им времени, шумно работают лопастями громадные вентиляторы, ещё первыми инженерами встроенные в толстые стены Башни, раз за разом посылая в её недра живительный воздух, нагретый солнцем. Вечный двигатель, без которого город-небоскрёб лишиться самого главного. И Тилия, проходя мимо и чувствуя на себе мощные, горячие струи, посылаемые извне, с жадностью, словно в последний раз набирает полную грудь воздуха, в попытке надышаться. Но вскоре и эти рокочущие гиганты затихают где-то высоко над головой.

Чем ниже они спускаются, тем сильнее заметна разница между верхними этажами Башни и теми, что ближе к основанию. Здесь явно требуется заботливая рука. Бетонные ступени крошатся под ногами, то тут, то там проглядывают куски арматуры, ржавыми пальцами пытаясь ухватить тебя за ногу, а стоит только прикоснуться к шатким перилам, как те тут же издают противный металлический скрежет, вынуждая Тилию совсем отказаться от их поддержки.

От нехватки свежего воздуха и духоты начинает кружиться голова. Что-то она слышала от отца о резкой смене высоты и давлении. Но притормозив, чтобы перевести дух, Тилия тут же получает предупреждающий толчок в спину. И приходится вновь и вновь поднимать непослушные ноги, словно кукла, лишённая воли. Но злит не это! А то, что эти трое будто вообще не чувствуют усталости: их дыхание на удивление ровное, а натренированные тела, щедро сдобренные порцией милитарийской отравы, двигаются в том же темпе, что и в начале пути.

«Будь они не ладны!» — бормочет себе под нос Тилия, чувствуя, как по лбу скатываются капельки пота, она раздражённо смахивает их рукавом с разгорячённой кожи. Землисто-серый комбинезон и видавшая виды майка под ним промокли и прилипли к телу, вызывая невыносимое чувство дискомфорта, но Тилия уже в который раз уговаривает себя не впадать в отчаяние. Она не какая-нибудь неженка, каких предостаточно в Башне и, которых она всячески презирала!

Вдруг в голову приходит неожиданная мысль и Тилия тут же хватается за неё, как за нечто спасительное: «А что, если это не тест, а ошибка и меня просто с кем-то спутали? А наверху сидит та, которая должна быть на моём месте». Такое предположение на какое-то времяприободряет, дарит надежду на то, что вся эта ситуация в скором времени разрешится, и она сможет вернуться обратно.

Тилия тут же с удивлением обнаруживает, что у неё словно открывается второе дыхание, боль в ногах становиться не такой невыносимой, как ещё минуту назад, и она готова осилить ещё не один пролёт, лишь бы всё поскорее закончилось. Но когда перед глазами проплывает очередная настенная надпись с говорящей ядовито-жёлтой табличкой в виде треугольника, её желудок сжимается болезненным клубком. Лаборатории находятся на предпоследнем, пятом уровне, а значит до Пекла и огромных железных ворот, что не одну сотню лет сдерживают толпу извне, рукой подать.

Когда их четвёрка, наконец, ступает на нижний уровень, последняя надежда гаснет, оставляя место какой-то обречённости. Шедший от неё по правую руку каратель, быстро набирает четырёхзначный код на стеновой панели и цифровое табло тут же высвечивается красным, после чего следует бьющий по барабанным перепонкам громкий щелчок.

Даже чувствуя каждой клеточкой своего тела приближение чего-то неотвратимого и ужасного, Тилия не в силах скрыть усмешку: «Интересно, они нарочно выбрали последний год правления Первых Людей?»

Она вздрагивает, когда тяжёлая, металлическая дверь с протяжным стоном отворяется, и в лицо ударяет затхлый воздух нижнего уровня. Он словно гуще того, к которому она привыкла на высоте. Возможно система вентиляции, что не одно столетие обслуживала всё здание, в этом месте работает не в полную силу или, что вероятнее всего, Совет не считает нужным тратить и без того скудные ресурсы на тех, кто в его понимании не заслуживает этого.

«Или это Пекло пустило корни и высасывает весь кислород из Башни», — тут же приходит в голову нелепая мысль, от которой по телу Тилии разливается ледяной озноб. Отгоняя от себя непрошенные мысли, она настороженно озирается по сторонам. Почти всё основание города-небоскрёба, как на ладони. Низко-нависающий потолок в расползающихся в разные стороны трещинах, поддерживаемый лишь толстыми колоннами. Тусклые лампы, роняющие неровные серые круги на потрескавшийся бетонный пол. Шероховатые стены без единого окна, но с номерными табличками, ещё каких-то лет сто назад сверкающие новизной.

Окинув взглядом всё это запустение, Тилия только теперь замечает, выстроившийся у дальней стены ряд кватромобилей. Эти внушительного вида железные монстры, словно огромные чёрные губки впитывают в свою матовую поверхность и без того скудный искусственный свет. С их плоских металлических крыш, прямо на неё смотрят огромные, белесые глазницы погашенных прожекторов — единственная возможность найти дорогу домой во время продолжительных песчаных бурь. Окна, забраны решётками с палец толщиной, хоть это и не компенсирует отсутствие стёкол. Широченные колёса, предназначенные для песка, доходят ей, наверное, до самого пояса.

Так близко Тилия эти удивительные средства передвижения ещё не видела. С верхних этажей те казались мелкими неуклюжими букашками на бескрайних просторах омертвевшей пустыни. За одним исключение — кто-то ими определённо управлял.

Наконец, удовлетворив своё любопытство, она переводит взгляд на милитарийцев, что отдельными группами стоят поодаль, тихо переговариваясь между собой и пуская по кругу наполовину опорожнённый прозрачный, пластиковый бутыль с водой. Видимо только вернулись.

И даже здесь стандартные тройки.

Тилия замирает, с надеждой высматривая в толпе знакомую высокую фигуру старшего брата отца. Станум в своё время предпочёл чёрную форму и службу Совету, возможности стать адептом, но даже после оставался желанным гостем в жилом блоке её родителей.

Она напряжённо вглядывается в замкнутые лица, и последняя ниточка надежды обрывается — дяди среди них нет. Тут же снова получает очередной предупредительный толчок в спину за задержку и невольно делает шаг вперёд, замечая, как от группы отделяется высокая, стройная фигура.

Тёмные, коротко стриженые волосы, плотно сжатые губы, идеально сидящая милитарийская форма, цифра восемь на лацкане нагрудного кармана с двумя нулями впереди — личный номер. В одной руке женщина держит небольшой чемоданчик, в другой зажат тонкий металлический стержень. Назначение первого Тилии неизвестно, второй же был знаком ей с детства.

Одно прикосновение большого пальца милитарийки и вот уже перед Тилией мерцает синим экран призмы-сканера. Она и не думает протестовать. Послушно, как уже делала это тысячи раз, задирает рукав, отчего истончившаяся от времени ткань едва слышно трещит по шву и оголяет своё бледное с прожилками синих ручейков правое запястье. Эта процедура настолько привычна и обыденна для каждого колониста, что остаётся только терпеливо ждать, пока женщина не отсканирует её данные с вшитого под кожу микрочипа.

Абсолютно каждый — и человек, и житель Пекла — в Новом Вавилоне чипируются. Микросхему, размером со спичечную головку, вживляют на второй год жизни, когда врачи уверенны, что ребёнок вполне здоров. Смертность среди младенцев слишком высока.

Хотя не все этим довольны. Тилия не раз слышала от Станума, что были случаи, когда снаружи избавлялись от чипа, тем самым становясь невидимыми для Совета и милитарийцев. Но всё чего в итоге добивались эти «несогласные» — жалкого существования без того малого, что могло предложить им правительство.

— Уровень три. Тилия… Так?

Стоит только женщине произнести эти роковые слова, как Тилия каменеет. Все надежды рушатся окончательно. Взглянув в лишённые всяких эмоций глаза милитарийки с идентификационным номером «ноль-ноль-восемь», для чего приходиться задрать голову вверх, она, прикусив до боли нижнюю губу, обречённо кивает.

Нет никакой ошибки. Именно за ней пришли в комнату подготовки, где ещё совсем недавно она вполуха слушала смех и глупые шутки ровесников, предвкушая начало новой, наполненной хоть каким-то смыслом, жизни. И вот теперь всё рухнуло. Она — та, которая попала в немилость властям, нарушила предписанные первым Советом правила, и уже никогда не пройдёт Посвящение. А уж тем более, никогда не отправиться в Материнскую Обитель.

Тилия едва сдерживает слёзы. Хочется завыть, закричать в голос, развернуться и, набрав четыре заветные цифры, помчаться обратно. Чёрт с ними с ногами! Если нужно она преодолеет боль, только бы вернуться туда, где должна быть. Но Тилия лишь сглатывает комок в горле, мысленно приказывая себе не разреветься. Она покорно наблюдает, как карательница отключает призму-сканер и ловко крепит металлический стержень на широком, явно мужском ремне, больше не обращая внимания на стоящую в паре шагов от неё Тилию, словно она пустое место.

Изгой!

Глава 3

— Тебе придётся проехать с нами, — холодно поясняет женщина-милитарийка и, не говоря больше ни слова, повернувшись спиной, пружинистым шагом, словно только что выполнила самую важную в жизни миссию, идёт к остальным. Ошарашенной Тилии ничего не остаётся, как покорно плестись следом, поглядывая себе под ноги, опасаясь оступиться на потрескавшемся полу и чего доброго сломать ногу.

«А может, и лучше было бы сломать, тогда сразу же доставят к отцу…» — обречённо думает она, выбирая место поровнее.

Теперь уже не остаётся никаких сомнений: семидесятиэтажное строение, в котором живут чуть больше пяти тысяч человек, находиться в удручающем состоянии. Скорее всего, это из-за того, что Башню возводили долгие тридцать лет и став такой высокой и массивной, та начала медленно разрушаться у основания.

Кровь стынет в жилах, стоит только представить, что вся эта махина из стекла и бетона, единственного доступного материала в оставшемся от Первых Людей мире, нависшая над головой, в любой момент может рухнуть и похоронить под собой такое количества народа. Не останется даже Пекла — волна из осколков и пыли накроет наружный город в считанные секунды.

«Как кто-то вообще решился построить такое?» — с содроганием думает Тилия, ускоряя шаг и мечтая теперь только об одном: поскорее выбраться наружу.

Да ещё где построить!

Посреди безжизненной пустыни.

Изо дня в день, сквозь стекло, созерцая враждебный внешний мир, она с трудом могла представить себе, что когда-то на этой мёртвой земле росли и процветали многомиллионные города. Первые Люди приложили немало усилий, чтобы обречь будущие поколения на медленное вымирание. Они настолько ожесточились в своём стремлении оказаться во главе мирового порядка, что почти истребили всё живое на планете. А те, кому посчастливилось спастись в первые годы ядерного апокалипсиса, пережидали под землёй: в бомбоубежищах, уцелевших пещерах, полуразрушенных подземках — выживали, как могли.

Это трудное время теперь называли Нулевым Периодом. Когда человечество не вымерло окончательно, но ещё и не возродилось. Затянувшаяся на полсотни лет ядерная осень закончилась так же внезапно, как и началась. И истосковавшиеся по солнечному свету люди постепенно начали выбираться из-под земли и строить вот такие города-одиночки. Но была и обратная сторона такой жизни. С каждым годом население колонии росло и тогда неугодных стали выселять за стены. Тогда-то и появился город вокруг города.

Пекло!

«И оно прямо за теми воротами!» — с трепетом, смешанным с ужасом, напоминает себе Тилия, когда боковая дверь кватромобиля неожиданно распахивается, словно приглашая, и она на негнущихся ногах забирается внутрь.

В салоне душно, воздух спёртый, решётки на окнах сильно мешают видимости, но это неудобство, лишь малая плата за безопасность. Жёсткие сиденья расположены так низко, что даже Тилии с её средним для колонистки ростом, приходиться сидеть с задранными вверх коленками. Незнакомая ей тройка карателей, абсолютно молча, к чему она за свои почти восемнадцать лет уже привыкла, занимают свободные места впереди — благо позволяют размеры кватромобиля. На сиденья напротив опускаются ещё трое, включая женщину с чемоданчиком. Всего две группы и в руках у каждого неизменное оружие милитарийцев — кевларовая дубинка-электрошокер. Тилия обводит взглядом пыльный салон и насчитывает ещё семь свободных мест.

Когда огромные ворота, возведённые предками на века, с надрывным грохотом отъезжают в сторону, железный монстр с громким урчанием трогается с места, неторопливо покидая безопасные стены Башни. От нового, неведомого ранее чувства захватывает дух, на секунду заставляя Тилию забыть о своей незавидной участи. Впервые в жизни она передвигается не своими ногами! Но и эта эйфория быстро угасает, стоит им только оказаться на территории наружного города.

И вот словно ставя жирную точку на её прошлом, тяжёлые ворота со скрежетом снова наглухо закрываются позади, отрезая путь назад. Как Тилия не пытается настроить себя на то, что увидит в следующий момент, у неё ничего не выходит. К такому она просто не готова! Как, наверное, никто из жителей небоскрёба, кроме её отца и карателей, не готов окунуться в мир изгнанных.

Тех, кто населял Башню и другие города-колонии, называли людьми. Всё остальное, что смогло выжить и подверглось облучению, звалось гоминидами. И сейчас, сколько бы она не пыталась оттянуть страшный момент осознания, ей предстояло отправиться прямо в логово тех, кого она с самого детства привыкла ненавидеть, но ещё больше боятся.

Лишь однажды ей довелось побывать снаружи. Маленькая Тилия хотела своими глазами увидеть то место, о котором ходили жуткие слухи и, которым родители пугали своих расшалившихся детей. Жуткие легенды из поколения в поколение передаваемые среди жителей Башни: о поедании младенцев и жертвоприношениях, о жестокости и отчаянии, о голоде и смертях. Она долго клянчила, чтобы отец взял её с собой, когда в очередной раз отправится в наружный город. И как-то раз, поддавшись уговорам, он, наконец, взял пятилетнюю, чересчур любознательную дочурку на Блошиный рынок. Как она чуть позже смогла убедиться — самое грязное место, какое ей доводилось видеть.

Всюду был разбросан мусор, источая зловоние. Шум стоял такой, что ей хотелось заткнуть уши, а ещё лучше вернуться в безопасную среду Башни. Гоминиды галдели, кричали, прокладывая себе путь локтями, плотной стеной из тел напирая со всех сторон. И это пугало.

Тот рынок растянулся на три десятка стадия — примерно на шесть тысяч шагов, и примыкал к центральной площади у самых ворот Башни. Сгорбленные, закутанные в рваное, грязное тряпьё перекупщики, сидели прямо на горячем песке, разложив свой скудный, не первой свежести товар перед собой, криками, зазывая потенциальных клиентов. Редкие покупатели, время от времени останавливаясь перед разношёрстными прилавками и вступая в громкие перепалки о цене, сновали из одного конца рынка в другой в поисках лишь им ведомой вещи. Расплачивались всем, что имело хоть какую-то ценность.

Найти на Блошином рынке можно было всё что угодно. Даже то, что уже давно считалось утраченным. Например, старинные книги с растрепавшимися от времени корешками — тогда маленькая Тилия ещё не знала, что эти тяжёлые штуки с картинками, сразу же безраздельно привлекавшие внимание её отца, были запрещены. Или пожелтевшие газеты, из которых можно было узнать то немногое, чем жили Первые Люди. Или засаленные банкноты уже не существующих государств, давно потерявшие свой первоначальный яркий цвет и годные лишь на то, чтобы пополнить чью-то частную коллекцию.

Такой товар продавцы-гоминиды чаще всего прятали среди многочисленных слоёв своей поношенной одежды, украдкой показывая лишь заинтересованной публике. В Пекле так же, как и в Башне больше всего боялись появления карателей и электрического треска кевларовых дубинок.

Но открытия для маленькой Тилии в её первый поход за пределы такой привычной Башни начались не с внешнего города и его забитой до отказа площади с громоздким и непонятным для пятилетнего ребёнка сооружением из ржавых труб и вентиля в самом центре, как тогда объяснил отец — единственным источником воды во всём наружном городе.

Сначала, как показалось Тилии, они слишком долго спускались в жутком, скрипучем ящике. И отец, видя расширившиеся от ужаса глаза дочери, с улыбкой успокаивающе пояснил, что это подъёмник, который ещё называют лифтом и, что он безопасен. Следом шёл пропускной пункт, где скучающий милитариец неторопливо проверил их чипы на призме-сканере, напоследок предупредив, что после заката, наружные ворота Башни наглухо закроются и придётся ждать утра, чтобы вернуться. А после, с отсутствующим выражением лица, коротко добавил: «Если выживите, конечно».

Она никогда не забудет своего первого впечатления от раскинувшегося на песках под открытым небом города. Толпы нищих и изуродованных болезнями гоминидов, не затихающий гомон, удушающая жара и нестерпимо-яркий солнечный свет, что за считаные секунды высушивал глаза и обжигал нежную кожу. Своё одеяние город сменял лишь дважды в год. Летом, когда его то и дело заносило песками и зимой, когда на посеревшей от редкого снега поверхности и днём, и ночью горели костры, выбрасывая в воздух едкие клубы почерневшего дыма — чтобы согреться, жители Пекла жгли всё, что было способно гореть, а значит и давать тепло.

Жили гоминиды в самодельных домах, собранных наспех из строительного мусора, оставшегося после того, как закончили возводить Башню. Длинные ряды кособоких коробок с плоскими почерневшими крышами и торчащими из стен кусками арматуры и проволоки, повергали в шок. Они не шли ни в какое сравнение хоть и с тесными, но чистыми жилыми блоками Башни. И чем дальше маленькая Тилия, мёртвой хваткой цепляясь за сильную руку отца, углублялась в город, тем более убогими выглядели жилища, а их обитатели — на грани истощения.

Но сильнее всего её тогда поразила неприязнь, плескавшаяся в глазах тех, кого так жестоко наказывала судьба и власти. Куда не глянь, всюду ожесточённые и в то же время обречённые лица. И только несколько лет спустя, когда она тайком стала читать запрещённые книги отца, узнала, что таких людей ещё называли облучёнными. Те, кому пришлось пережить все ужасы радиации, и кто не успел вовремя принять меры по спасению и укрыться под землёй, где могли переждать первые, самые разрушительные месяцы ядерной войны. И оставшиеся на поверхности, постепенно, поколение за поколением, начали превращаться из обычных людей, в тех, кого теперь называли гоминидами.

За все последующие годы отец ещё сотни раз выходил в город, и каждый раз приносил книги. Облучённые меняли их на то, что им мог предложить только коренной житель Башни: немного чистой воды, кое-какую еду, поношенную или ставшую малой одежду, но главное лекарства и свои услуги. А вот любознательной Тилии после той прогулки больше не хотелось экспериментов. Её ещё долго мучили кошмары по ночам, когда она с криками просыпалась вся в слезах. Именно после той прогулки она, наконец, осознала, что страшные монстры — это не выдумки, не сказки, которые рассказывал ей на ночь отец, а те, кто притаился внизу и ждёт.

И сейчас, сквозь местами проржавевшую решётку, разглядывая Пекло, она словно снова оказалась в том далёком прошлом, осознавая, что ничего не изменилось за прошедшие годы: те же ряды обветшалых строений, ещё больше покосившихся от песчаных бурь и времени, те же обезображенные существа, каждый со своим недугом. И та же вонь! С одной лишь разницей — больше никто не держит её за руку.

Кватромобиль медленно продвигается вперёд и через решётку видны сотни протянутых рук, мало похожих на человеческие: грязные, тощие, с искривлёнными пальцами или вообще лишённые конечностей. Сквозь шум мощного двигателя она напряжённо вслушивается в нарастающий рёв уличной толпы. Измождённые лица стариков с разинутыми, перекошенными ртами просят о помощи. Матери с мольбой в глазах умоляют дать немного еды и воды их чадам.

У замершей в неудобной позе Тилии достаточно времени, чтобы рассмотреть каждого, кто встаёт на пути железного монстра или движется параллельно, в отчаянии цепляясь пальцами за горячий металл, и заглядывая в зарешёченные окна.

Вот женщина с младенцем на руках, наспех завёрнутым в лохмотья, подбегает почти вплотную, вытягивая в их направлении свободную руку. Подранная в нескольких местах накидка с её головы сбилась и взору предстают слишком большие, ничего не выражающие глаза и зияющая рана вместо рта, безобразно обнажившая оба ряда зубов.

Тилия поспешно отводит глаза от жуткого зрелища, но уже слишком поздно — видение отпечатывается в её сознании навечно. Тут же взгляд натыкается на абсолютно лысого старика без обеих конечностей. Его тощее тело, зажато плотным потоком толпы, двигающейся вслед за кватромобилем. Позади — облучённая старая женщина с уродливыми наростами на толстых ногах и руках, тычет изуродованным полипами пальцем в сторону Тилии, словно это она виновница всех бед.

И таких здесь тысячи!

Поражённая этим зрелищем Тилия, торопливо отводит взгляд и, откинувшись на неудобную спинку сиденья, прикрывает глаза. Лишь бы не видеть, лишь бы не быть частью этого хаоса.

Под палящими лучами полуденного солнца, воздух в салоне делается горячим и более плотным. Пот градом катится по лицу и шее, и тут же с жадностью губки впитывается тканью комбинезона. Всё это невыносимо, но лучше уж здесь, чем снаружи, среди этих несчастных, хотя даже железное нутро четырёхколёсного монстра теперь не кажется ей безопасным.

А в голове молотом стучит лишь одна мысль: «Вернуться домой!» К родителям и брату, даже если он иногда и бесит, к узким коридорам и искусственному освещению, к прохладе бетонных стен и опостылевшей еде, которую выдают строго по карточкам. И попробуй только заявиться в столовую без этого чёрно-белого позабытого дома корешка, тяжёлый взгляд дежурного тут же пригвоздит тебя к месту. И без объяснений ясно — еды сегодня не получишь. Но даже это лучше, чем быть здесь! Всё что угодно, только бы не видеть всего этого, не слышать мольбы о помощи и проклятья.

От неожиданного удара о металлическую решётку, Тилия вздрагивает всем телом и резко открывает глаза. Совсем близко от её головы нехотя рассеивается серое облачко пыли, мелкими осколками падая на плечо, оседая на лице и застревая в волосах. Камень! И вот уже десятки разномастных снарядов, подчиняясь стадному инстинкту метателей, летят в их сторону, нещадно лупя по железу, большей частью не в силах преодолеть железную преграду из решёток, а кватромобиль, не замедляя хода, всё также неспешно пробирается сквозь разъярённую толпу.

— Чёртовы оборванцы! Дай им волю, весь корпус изрешетят, — зло выплёвывает здоровенный милитариец, чем поражает Тилию, и тут же обращается к женщине. — Может выйти и показать этим тварям, кто здесь главный?

Стоит только ему повернуть голову, Тилия, ещё не пришедшая от того, что милитариец заговорил, замечает печать на его мощной, с выступающими буграми вен, шее. Иссиня-чёрный круг со стрелой внутри указывающей куда-то вверх, на прикрытую беретом лысую макушку. Метка воина, которая есть у каждого, кто поклялся защищать народ Вавилона.

— Отставить! У нас задание, — тут же одёргивает его женщина, на тонкой шее которой то же чёткое изображение, что и у остальных, и по резкому тону милитарийки сразу становиться ясно, кто именно здесь главный.

Женщина-каратель сидит, откинувшись на неудобное сиденье и сжимая в руках свой блестящий чемоданчик. Она лишь кажется расслабленной, словно то, что происходит снаружи, её нисколько не волнует, но это лишь видимость. Тилия прямо-таки чует, как той не по себе. Это у них, башенцев, в крови — необъяснимый, животный страх перед обитателями Пекла.

Чем дальше кватромобиль углубляется в город, тем более неконтролируемой становится толпа вокруг. Заслышав шум приближающейся железной махины, облучённые в спешке выбираются из своих самодельных домишек-развалюх и бездумно кидаются наперерез, так и, норовя попасть под огромные, вздымающие вокруг облака пыли, колёса. Чертыхающемуся себе под нос водителю несколько раз лишь чудом удаётся в последний момент резко крутануть руль и тем самым избежать столкновения.

Уставшей Тилии начинает казаться, что поездка длиться уже более часа, когда железяка, ставшая временной тюрьмой для семерых человек, наконец, останавливается. Глухо щёлкают дверные замки и сидящие впереди милитарийцы, не сговариваясь, выбираются наружу. С бешено колотящимся сердцем, каждую секунду ожидая, что вот сейчас откроется боковая дверь и её выволокут на растерзание толпы, Тилия липкой от пота спиной вжимается в жёсткое сиденье, до боли в суставах вонзая ногти в обшарпанную обивку.

Просто так она им не дастся, не доставит такого удовольствия!

Но все опасения напрасны, видимо, на её счёт у них другие планы. Те двое, не обращая на неё никакого внимания, неспешно прокладывают себе путь сквозь обступившую их со всех сторон беснующую толпу. И только теперь, переведя дух и немного расслабившись, Тилия замечает приведённое в действие смертоносное оружие в руках милитарийцев. Длинное, гладкое, матовое, словно продолжение сильной руки, оно сливается воедино с их формой, жаждущее в любой момент найти себе жертву.

Ожидание длится не долго, но и этого времени хватает, чтобы признать, что хуже той лестницы, оказалась эта железная печь. Не лучше чувствуют себя и остальные пассажиры, но в отличии Тилии, они здесь по своей воле. Когда милитарийцы, наконец, возвращаются — они не одни.

«Только не это!» — стонет про себя Тилия и неосознанно отшатывается в сторону, когда на соседнее с ней сиденье послушно опускается молодая гоминидка. Если не считать детских, почти стёртых воспоминаний, так близко она ещё не видела ни одного облучённого. Но несмотря на противоречивые чувства, Тилия не в силах отвести любопытного взгляда. Но ни печали, ни слёз на лишённом всяких эмоций, вытянутом лице, словно ничего необычного не произошло, и её не выдернули из привычного мира, она не замечает. Лишь смирение.

Но удивительно не это. Такого светлого оттенка волос, Тилия ещё не встречала. Практически все на её уровне были темноволосыми и с бледной кожей — сказывалось отсутствие солнечного света. Да и цвет глаз у всех был примерно одинаковый: от тёмно-зелёного, как у неё, до почти чёрного. И причина этому была одна — уже несколько поколений в Башне все приходились друг другу дальними родственниками и это, по словам отца, становилось проблемой — в лазарете рождалось всё больше младенцев с отклонениями, а значит потенциальных жильцов Пекла.

Пытливые, глаза цвета зимнего неба лишь на секунду останавливаются на её лице, но и этого времени хватает, чтобы почувствовать на себе волну враждебности. Тилия отстраняется ещё больше, словно от удара, но тут же чуть не вскрикивает — раскалённое на солнце железо через тонкую ткань обжигает плечо.

Следующий час становиться, наверное, самым тяжёлым для Тилии. Кватромобиль, медленно кружа по лабиринту грязных улиц, словно хищный зверь, выискивая зазевавшуюся добычу, останавливается ещё трижды. И во время каждой остановки Тилия с замиранием сердца готовиться к худшему. Но милитарийцы раз за разом лишь приводят новых жертв.

Кроме самой Тилии и её светловолосой соседки, остальные гоминиды оказываются мужского пола. Возраст у четверых примерно один и тот же: шестнадцать-семнадцать лет. Чумазые лица, длинные сальные волосы, долговязые фигуры, лохмотья, определённо когда-то принадлежавшие башенцам. Даже белые нашивки на рукавах у некоторых сохранились. Как уже успела заметить Тилия: большинство жителей Пекла предпочитали носить штаны, переделанные из комбинезонов башенцев, а поверх надевать ещё и длинные платья-балахоны, не говоря уже о лёгких шарфах, что практически всегда покрывали их головы, хоть как-то спасая от зноя.

Последняя троица облучённых, которую приводят каратели — совсем дети, не больше десяти-одиннадцати: затравленные взгляды, на щеках видны грязные дорожки от пролитых, но мгновенно высушенных беспощадным солнцем, слёз. Этот жестокий мир не прощает слабостей, быстро уничтожая даже самые незначительные признаки его проявления.

Как и в случае со светловолосой гоминидкой, Тилия чувствует к этим малышам нечто иное, чем просто любопытство, страх и отвращение. Ей по-человечески жаль их. Ведь у них, скорее всего, тоже есть семья…

Но она тут же по привычке одёргивает себя: «Такие мысли пришлись бы не по вкусу властям».

Одиннадцатый эдикт гласил:

«Индивидуумы, не способные приносить пользу колонии, не заслуживают ничего кроме презрения и изгнания».

«Как же глубоко въелись в меня все эти жизненные принципы идеального мира!» — с отвращением думает она, наблюдая, как громоздкий кватромобиль, наконец, выбирается из череды узких, предназначенных лишь для пеших передвижений улочек и, набрав скорость, мчится прочь, взметая позади едкие клубы пыли.

Тилия в последний раз бросает взгляд через плечо и сердце сжимается от тоски. Башня — место, где она прожила всю свою жизнь, сияет в лучах полуденного солнца, словно зажжённый кем-то одинокий факел. А струящийся из печных труб Топки дым, делает картину ещё более реалистичной. И чем дольше она смотрит на оставленный позади город, тем сильнее першит в пересохшем горле. Это место предало её, вышвырнуло за ненадобностью, как и тысячи других таких же. Даже в самом страшном сне она не могла себе представить, что с ней может произойти такое.

Ещё вчера была избранной, грезила, как отправиться в Обитель, пройдёт Очищение, мечтала, как родители будут гордиться ею. Всё это оказалось несбыточной мечтой. И от этих мыслей предательские слёзы тут же наворачиваются на глаза. Она украдкой от остальных утирает их рукавом, и подставляет лицо ветру. К чему теперь жалеть о прошлом. Его не вернёшь.

Когда водитель без предупреждения, резко тормозит, очнувшаяся от своих невесёлых мыслей Тилия, озирается по сторонам, в надежде увидеть хоть какое-нибудь строение, другой кватромобиль или может город вдалеке. Но вокруг только вечное море жёлтого «захватчика». И лишь скелеты деревьев, словно обуглившиеся гигантские пальцы, тянущиеся к солнцу, островками спиленных остовов скудно торчат из песка. А ведь ещё каких-то пару веков назад, как напоминание о прошлом изобилии, вокруг Нового Вавилона сиротливо высились целые мёртвые леса, впоследствии ставшие топливом для стремительно разраставшегося Пекла.

И тут же властный женский голос заставляет Тилию напрячься всем телом:

— Закатать всем рукава!

Не остаётся никаких сомнений, что это не просьба. Повернув голову, Тилия, наблюдая за женщиной, ожидает, что же последует дальше. И когда милитарийка, не теряя времени, деловито открывает свой чемоданчик и вынимает небольшую прозрачную коробочку с до половины наполненными прозрачной жидкостью девятью шприцам, Тилия вдруг с ужасом понимает, что именно столько вынужденных пассажиров сейчас в кватромобиле. Никакой спонтанности, лишь планомерное исполнение приказа.

— Мне повторить? — обводя всех сверлящим взглядом, резко бросает женщина. И тот же миг сидящая рядом светловолосая, едва уловимыми жестами показав что-то остальным, первая обнажает руку до локтя.

«Слишком тонкая, чтобы принадлежать моей ровеснице», — с удивлением отмечает Тилия и брови её сходятся над переносицей.

Чем же питаются жители Пекла, если даже её семье временами приходится туго? А ведь они живут гораздо лучше, чем многие из их соседей, а тем более колонисты с четвёртого или, например, шестого уровней. Хотя, если бы не непригодные для столовой овощи и зелень, которые время от времени удавалось тайком вынести из Теплиц её матери, скудного рациона, что предлагала общая столовая, с трудом бы хватило, чтобы прокормить четверых. То, что ей год назад пришлось покинуть свой жилой блок и перебраться на другой уровень, определённо облегчило жизнь её родным.

Раньше, такие дни с «нормальной» едой, были для неё почти праздником. И каждый раз, возвращаясь с работы, уставшая мать, украдкой вынимала из карманов то, что ещё утром росло на грядках: подгнивший с одной стороны томат, одинокая луковица с пожухлыми перьями, повреждённые жучком или плесенью листья шпината. Ели всё сырым, лишь слегка приправляя солью: единственным, чего в изобилии было в нынешнем мире.

А после того, как в их с братом животах, наконец, наступало хоть какое-то чувство насыщения, да и то ненадолго, они становились свидетелями того, как отец снова и снова ворчит на мать и просит пообещать, что это последний раз, когда она нарушила неписаные правила колонии. Но та лишь молча бросала осуждающий взгляд на отца своих детей. Она оправдывала своё воровство, но в то же время не могла мириться с одержимостью мужа книгами и тем риском, на который он каждый раз шёл.

Пока милитарийка «колдует» над своим чемоданчиком, Тилия напряжённо следит за её манипуляциями. Движения карательницы отработаны и точны. Это явно не первый раз, когда та берёт в руки шприц. Так же, без спешки всегда работал отец, когда Тилии удавалось застать его в лазарете: прививки, осмотры, назначения. И сейчас, наблюдая за тонкими женскими пальцами, обтянутыми прозрачными перчатками, она задаётся вопросами: «Какая я по счёту? Сколько уже побывало на моём месте?»

Остальные, не выказывая неповиновения и, следуя примеру светловолосой, смиренно протягивают женщине оголённые, такие же тощие запястья и милитарийка с непроницаемым лицом одному за другим на сгибе вводит в вену короткую иглу. Ни единого звука в салоне, ни единого всхлипа. Эти дети либо привыкли к боли, либо «дрожат» от страха.

Вскоре очередь доходит и до Тилии, но она лишь задирает подбородок и, не мигая, с вызовом смотрит в глаза женщине. Она ни за что не станет помогать карателям, вводить в её вену эту дрянь!

— Тебе что особое приглашение нужно? — щуриться милитарийка, демонстративно поднимая вверх руку с наполненным до половины шприцем. Застывшая на кончике иглы капля тут же хищно вспыхивает на заглядывающем в зарешёченные окна солнце. — Либо ты сама, либо тебе помогут.

Но Тилия не шевелится, прикидывая в уме свои шансы. Что они предпримут, если она откажется? Не убьют же? Законом это запрещено — второй эдикт:

«За любое преступление, будь то кража, неповиновение властям или даже убийство, карают изгнанием».

Считается, что это ненамного лучше смерти, но так было решено ещё задолго до её рождения. Может, изгонят из города? Но ведь она и так уже за пределами Нового Вавилона и даже Пекла, где ещё была хоть какая-то надежда вернуться домой.

— Я повторять не стану! — рот женщины кривиться, в глазах застыли отвращение и ненависть. — Мне плевать, что там у тебя на уме. У меня приказ. За неповиновение…

Голос милитарийки обрывается, и угроза остаётся не высказанной. Тилия едва сдерживается, чтобы не бросить женщине в лицо: «И что тогда?» Но та промывка мозгов, которой она подвергалась на протяжении всей жизни, сначала, как колонистка, а затем и как адепт, делает своё дело. Тилия не решается заговорить без разрешения.

Ей не понятны ни злоба, ни презрение, которые испытывает к ней эта незнакомка в чёрном и остаётся только гадать, чем же она так прогневала Совет, что даже эта карательница полна дикой ненависти. Уверенна только в одном — этим людям ничего не стоит бросить её одну прямо посреди безжизненной пустыни. А самое большее, на что может надеяться человек без воды в таком месте — это медленная смерть от обезвоживания. Ну, продержится она максимум до следующего утра, пока безжалостное солнце вновь не поднимется на востоке и не примется за работу. А что дальше?

Тилия этого точно не знала, но поговаривали, что за пределами города, даже на, казалось бы, мёртвой земле, кипела жизнь. Животные не вымерли, по крайней мере, не все виды. Звери, как и люди, перебрались под землю, лишь с приходом ночи выбираясь на поверхность в поисках пропитания.

Вот чем она может стать — пропитанием!

«Можно попытаться сбежать… вернуться», — приходит в голову спасительная мысль, и Тилия сквозь зарешёченное окно окидывает ищущим взглядом бескрайнюю пустыню. Но вокруг лишь пустота, если песок и выбеленное зноем небо можно так назвать. Ни единого тёмного пятнышка на мерцающем горизонте и так тысячи и тысячи стадий до любого из семи городов, объединённых в Союз. Но пешком до них не добраться. Никто не способен прожить и дня под палящим солнцем этого жестокого мира, оставленного им словно в назидание Первыми Людьми.

А в следующую секунду совсем близко раздаётся предупреждающий треск и несколько облучённых, в том числе и Тилия вздрагивают от неожиданности. Синеватый разряд на долю секунды вспыхивает на конце дубинки, сидящего напротив карателя, отражаясь в его глазах, и так же молниеносно исчезает, оставляя лишь гул в ушах и непреодолимое чувство страха. Милитарийцам надоело ждать, и они готовы в любую секунду применить своё смертоносное оружие. Где-то она слышала, что первый разряд валит на землю, второй останавливает сердце.

Понимая, что ей не оставили выбора, Тилия нехотя подчиняется, вытягивая вперёд дрожащую руку и вот уже карательница, мёртвой хваткой вцепившись в её бледное запястье, закатывает серый рукав и не церемонясь вонзает иглу. На всё про всё уходит пара секунд. Бесцветная жидкость, попадая в вену, тут же начинает нестерпимо печь под кожей и Тилия, морщась, неосознанно, большим пальцем растирает место укола, после чего сгибает руку в локте. Сотни раз видела, как отец делал так же.

В его обязанности входила обязательная вакцинация всех без исключения колонистов — чипированных, конечно. Вот почему жители Пекла не «трогали» его — он лечил их. Отправлялся за внешние ворота Башни и пытался помочь облучённым.

В такие дни Тилия, будучи уже далеко не ребёнком, стремя голову неслась в свою комнату и, прижавшись лбом к нагретому солнцем стеклу, с беспокойством наблюдала, как далеко внизу гоминиды терпеливо выстраивались в длинные очереди у ворот, заполняя площадь, а милитарийцы тем временем проверяли каждого призмой-сканером.

Такой плановый осмотр проводили раз в пару месяцев. И всякий раз она со страхом следила за тем, что происходило внизу. Боялась за отца, хотя никому и никогда не говорила об этом. Это слабость, которую она не могла себе позволить. Ведь она дитя Башни и только.

И это продолжалось из года в год. Больше всего власти боялись эпидемий, как случилось в одном из городов-спутников. Болезнь унесла жизни большей части населения города Парии, или как ещё его называли — каменный город. Ни люди, ни облучённые уже не смогли оправиться.

Но, несмотря на трагедию парийцев, жители Пекла всё чаще стали избавлялся от чипов, становясь невидимыми для сканеров карателей, а значит, не имея права на помощь врача. Таких отец лечил скрытно. Не редко в свой единственный выходной он отправлялся в наружный город, а когда под вечер возвращался домой: измотанный, с прихваченной загаром кожей и в провонявшей одежде — долго смывал с себя грязь и песок. Жадно набрасывался на скудную еду, что оставляла ему мать и никогда не говорил.

Да и не нужно было ничего объяснять. Его жена и дети и так знали, что творится снаружи. Кое-что рассказывал его старший брат Станум, кое о чём, несмотря на круглосуточный надзор, шептались в общих коридорах. И чаще всего после таких походов на столе отца появлялась новая запрещённая книга. Иногда лишь тонкая брошюрка с загнутыми, растрепавшимися краями, иногда целый фолиант на несколько сот страниц в жёстком переплёте. Изредка попадались даже с картинками, что было ценнее всего, потому что это помогало лучше понять мир Первых Людей. Отец радовался такому подарку, словно ребёнок новой игрушке.

Когда веки тяжелеют, а голова, несмотря, на усилия держать её прямо начинает заваливаться вперёд, Тилия, наконец, осознаёт, что битва с системой проиграна. От неё решили избавиться и сделали это! Даже не понадобилось разрешения родных, ведь она всё ещё является собственностью колонии, в каком бы статусе она не находилась: адепт или изгнанная.

«А теперь может уже мёртвая», — мысль о том, что Тилия, должно быть, умирает, последнее, что посещает её перед тем, как она проваливается в обволакивающую, словно пушистое одеяло, темноту.

Глава 4

Оглушительный гул, вторгается в сознание, когда она приходит в себя. Пытается пошевелить затёкшими руками, но всё без толку — она в ловушке. Что-то жёсткое и прочное удерживает её одеревеневшее тело на месте, и паника тут же накатывает ледяной волной, лишая единственного — воли. Сколько она не пытается вспомнить, что произошло, память упрямо отказывается возвращаться к хозяйке.

Голова тяжёлая и мозг ещё не способен отдавать чёткие приказы онемевшему телу, но это ещё полбеды. Что-то не так с её спиной: верхняя её часть — где-то в области правой лопатки — горит адским пламенем, словно с неё заживо содрали кожу. Да ещё эти дурацкие волосы. Гордость её матери! Их словно кто-то пытается оторвать вместе с кожей, и приходиться со всей силы сжимать челюсти, чтобы сдержать рвущийся наружу крик боли.

Изо всех сил пытаясь заглушить приступ паники, Тилии с трудом, но всё же удаётся освободить одну руку, с облегчением чувствуя, как к той медленно возвращается чувствительность. На очереди волосы. На борьбу с невидимым противником уходит какое-то время, но когда её разрываемая от боли голова, наконец, чувствует долгожданную свободу, из груди вырывается вздох облегчения.

И в этот самый момент воспоминания вихрем вторгаются в одурманенный мозг: набитая адептами комната подготовки, молчаливые, безразличные ко всему, даже к человеческому горю, конвоиры в чёрном, долгий путь по лестнице, милитарийка с личным номером «ноль-ноль-восемь». Перед глазами тут же появляется расплывчатая картинка из прошлого: обтянутые перчатками женские руки вводят в вену бесцветную жидкость.

Её усыпили!

Тилия распахивает глаза, но, сколько не пытается хоть что-то разглядеть, вокруг всё та же непроглядная темнота. А ужаснее всего то, что с каждой минутой ей становится всё труднее дышать. Да ещё этот тошнотворный запах немытых тел. Стоит только осознать, что это может значить, как она цепенеет, забывая про все неудобства, ещё секунду назад вызывающие неподдельную тревогу. Облучённые!

Тошнота тут же подступает к пересохшему от страха горлу и Тилия судорожно проталкивает подступивший ком обратно, понимая, что, если не успокоить взбунтовавшийся желудок, в этой адовой ловушке из гоминидских лохмотьев она просто захлебнётся собственной рвотой. А непрерывная качка из стороны в сторону и оглушающий гул, кажется, поселившийся прямо внутри её собственного тела только добавляют остроту ощущениям.

«Где я? Неужели каратели бросили меня вместе с этими существами?» — чувствуя, как страх сковывает тело, гадает Тилия, вспоминая враждебные взгляды и понимая, что ей, во что бы то ни стало, нужно выбираться.

Наспех ощупав себя свободной рукой, она пытается понять, что её удерживает в тисках. Под грудью, так что не продохнуть, животом и бёдрами нечто похожее на тонкие канаты, до боли врезающиеся в тело, и чтобы хоть немного облегчить своё положение, она просовывает руку сквозь удерживающие её преграды, пытаясь нащупать хоть какую-то опору, но пальцы то и дело проваливаются в пугающую пустоту.

Паника с новой силой завладевает телом Тилии, и она начинает задыхаться. Перед глазами уже пляшут багровые круги, когда она из последних сил, до хруста в позвонках выворачивает шею, наконец, освобождая из зловонного плена нижнюю часть лица, и судорожно втягивает воздух, тут же до отказа наполнивший горящие огнём, изголодавшиеся лёгкие.

«Будь сильной, даже если будет казаться, что хуже уже быть не может, — вспоминаются давние слова дяди, побуждая её дать своему подсознанию установку. — Сделай медленный вдох, успокой сердце и прими произошедшее, как должное. Мир суров и подарки не делает… особенно таким как ты».

Тогда она не восприняла всерьёз его наставление, ставшее для неё пророческими, сейчас же была благодарна и сделала всё, как учил Станум. Медленный вдох. Выдох. И снова вдох… И вот спустя пару минут прерывистое, истеричное дыхание выравнивается, пульс приходит в норму, а затуманенный паникой разум проясняется. Окружающий её смрад всё ещё чувствуется, но уже не так сильно. Или может она уже привыкла?

Когда близость смерти от удушья уходит на второй план, из тёмных глубин её подсознания выползают, словно чудовища из своих нор, новые страхи, заставляя Тилию судорожно искать ответы на вопросы: Неужели ей судьбой предначертано умереть в этой жуткой помойке? Этого от неё ждут те,кто бросил её здесь? Но самое ужасное, что никто об этом даже не узнает — родители, скорее всего, уверены, что их дочь уже на полпути к Обители в преддверие новой жизни и такой долгожданной свободы.

«И они будут верить в это до последнего», — с горечью осознаёт Тилия, когда закладывающий уши гул слегка меняет тональность, начиная звучать ещё надрывнее, отзываясь лёгкой вибрацией в ноющем теле. А в следующее мгновенье сдерживающие её тело тугие оковы ослабевают, словно теряя силу, и она, толком не успев ничего осознать, стремительно летит вниз.

Невесомость длиться лишь мгновение, за которое она даже не успевает испугаться, а затем следует глухой удар обо что-то твёрдое и новый фейерверк всепоглощающей боли. Тилия не в силах сдержать рвущийся наружу крик, который полностью заглушает механический гул, монотонно пульсирующий где-то над головой. Радует одно — что бы ни порождало его, теперь оно медленно удаляется, оставляя лишь звенящую пустоту вокруг.

А в следующее мгновенье, свернувшаяся клубком, притихшая Тилия, начинает различать окружающие её звуки. Выжидает около минуты, боясь пошевелиться и ожидая новых испытаний, но так ничего не дождавшись, заинтригованная, медленно стягивает с головы вонючее гоминидское тряпьё, и ослеплённая потоком яркого солнечного света, озирается по сторонам. Дыхание тут же перехватывает.

Вокруг неё, куда ни кинь взгляд, настоящая земля! Не песок, что так давно и бесцеремонно сковал весь мир, а плодородная почва — чёрная и твёрдая, обильно покрытая изумрудными островками свежей травы. И тот самый знакомый запах Теплиц, что годами впитывался в белоснежную кожу и тёмные, с первыми признаками седины, волосы её матери.

Тилия с наслаждением вдыхает незнакомый, дурманящий аромат диких цветов, не тронутых рукой учёного-генетика и, опираясь на ладони, чувствуя при этом, как в кожу врезаются мелкие камушки, с тихим стоном садиться. Только теперь она замечает постепенно исчезающую в небе маленькую чёрную точку, похожую на надоедливое жужжащее насекомое, которых целыми многотысячными колониями держали в стеклянных боксах Теплиц. Несколько разновидностей таких жуков, разводили для переноса пыльцы на геномо-растения, не способных переопыляться естественным путём. Такие насекомые-переопылители были бесценны — без них Материнская Обитель и остальные города-спутники могли навсегда остаться без растительной пищи.

Оторвав взгляд от неба и наконец, осознав, что угроза миновала, Тилия озирается по сторонам и дыхание её перехватывает. Идеально-ровная площадка, в центре которой она оказалась, покрыта густым зелёным покрывалом луговых трав, доходящим почти до колен. Вдали густеют кроны вековых деревьев, отбрасывая вокруг себя манящие, тёмные тени. Её восхищённый взгляд на мгновенье останавливается на изумрудных кустах с тонкими, словно иглы листьями, усыпанных красными, на вид спелыми ягодами и рот тут же наполняется слюной. Ужасно хочется пить, да и поесть не мешало бы — она так нервничала перед Посвящением, что просто забыла про свой скудный завтрак.

Вдоволь налюбовавшись окружающими красотами и прикрыв рукой глаза от слепящего солнца, заинтригованная Тилия переводит взгляд на непреодолимые, каменные преграды по обеим от неё сторонам, с торчащими пучками скудной, местами пожелтевшей растительности. Эти стены, словно два стража, друг против друга, стерегущие это море зелени от внешнего, отнюдь не дружелюбного мира. Но больше всего поражает не это — связующей нитью между этими нависшими над головой преградами служит чёрная, словно выжженная огнём полоса земли.

«Интересно, сколько часов уйдёт на то, чтобы добраться от одной стены до другой?» — прикидывает в уме Тилия, когда её чуткий слух вдруг улавливает едва различимые шорохи за спиной. Цепенея, она медленно поворачивает голову, готовясь к худшему.

Позади неё все те же гоминиды, ещё недавно томившиеся от неизвестности вместе с ней в кватромобиле. Боясь пошевелиться и тем самым привлечь к себе их внимание, она выжидающе наблюдает, как почти пришедшая в себя облучённая, прищурив блеклые глаза от яркого солнечного света, крутит по сторонам светловолосой головой. Кажется, она удивлена не меньше самой Тилии. Те, кто постарше тоже очнулись и, поднявшись на ноги, озабоченно переглядываются, будто ища друг у друга поддержки.

«Стая!» — с нарастающим беспокойством думает про себя Тилия, настороженно наблюдая за тем, как гоминиды, не сговариваясь, сбиваются в кучку. Она понятия не имеет, чего ожидать от тех, кто всю жизнь прожил в Пекле, и подчиняется его варварским законам, но знает точно — от таких лучше держаться подальше.

Стараясь не привлекать к себе внимания, она медленно поднимается на ноги, чувствуя, как сердце в груди истерично бьётся о рёбра и, пошатываясь, на нетвёрдых ногах, осторожно отступает назад. Взгляд мечется в поисках того, чем можно было бы себя защитить в случае нападения, но кроме сети у своих ног, из туго скрученных конопляных волокон, вокруг ничего. Но и от этой скудной защиты приходиться отказаться, стоит только увидеть грязный клубок из детских рук и ног. Маленькие гоминиды ещё не пришли в себя: доза милитарийской «отравы» для них явно оказалась чрезмерной, и оставалось лишь надеяться, что карательница всё же знала своё дело, и дети смогут оправиться.

Когда гоминиды, уже не таясь, и перебивая друг друга, начинают громко обсуждать свои дальнейшие действия, беспокойство Тилии только усиливается. Она отчётливо понимает, что теряет преимущество во времени и нужно действовать. Устремив взгляд в сторону пролеска, прикидывает свои шансы. До деревьев слишком далеко — около одного стадия, но при желании быстро преодолеть эти двести шагов можно, главное не свалиться от изнуряющей жары и побочных действий снотворного.

Удивительно, но всё в этом месте, кажется нереально огромным: сероватые каменные стены с буро-жёлтыми горизонтальными прожилками, заставляющие чувствовать себя букашкой, могучие деревья с толстыми стволами и пушистыми кронами, сочная трава, настойчиво цепляющаяся к ногам. Но что толку восхищаться окружающими красотами, если можно не дожить и до вечера.

От неё не ускользает и то, что ненавистные ей гоминиды, ещё плотнее сомкнув кольцо и склонив головы к центру, уже гораздо тише продолжают своё обсуждение. Вот только теперь они то и дело поглядывают в её сторону, и Тилия прямо-таки чует исходящую от этой четвёрки угрозу.

Тут же яркой картинкой вспыхивает воспоминание, как ещё совсем недавно в переполненной комнате подготовки, вот так же в стороне стояли трое — и точно также бросали на неё косые взгляды. Для неё тот опыт не закончился ничем хорошим. Разница лишь в том, что сейчас ей по-настоящему страшно. Облучённые в большинстве: они выше и сильнее, даже несмотря на кажущуюся истощённость — хотя в Пекле почти все такие, — и, если им вдруг вздумается напасть, одной против них ей не выстоять. И Тилия решает действовать.

Но стоит только сделать несколько осторожных шагов в сторону выжженной полосы, а за ней и вожделенного пролеска, как до её чуткого слуха долетает отдалённый звук голосов. Тилия застывает на месте, вглядываясь в густую растительность. У них непрошенные гости! Вряд ли это помощь, скорее уж новая угроза. И не раздумывая больше ни секунды, она разворачивается лицом к пролеску, всё ещё надеясь скрыться, и с опозданием понимает, что светловолосая не стала дожидаться появления незнакомцев и, опередив её, уже пустилась наутёк.

«Хитрая!» — восхищается смекалкой беглянки Тилия и, не теряя больше ни секунды, бросается следом. Высокая трава цепляется за ноги, мешая набрать нужную скорость, но она упрямо движется вперёд, чувствуя, как горячий ветер бьёт в лицо. Яркое солнце слепит глаза, а тяжесть в мышцах после долгого спуска по лестнице тут же напоминает о себе жжением и волнами судорог, но она только сильнее стискивает челюсти, всё ближе и ближе становясь к вожделенной цели.

Остаётся всего каких-то десять шагов, когда крики за спиной заставляют её слегка притормозить и бросить короткий взгляд через плечо. Меньше всего ей сейчас хочется, чтобы за ней начали погоню, но те, чьи голоса она слышит, лишь неистово размахивают руками.

«Значит, погони не будет», — с облегчением понимает Тилия и тут же замирает, словно врезавшись в невидимую преграду. Воздух с шумом вырывается из лёгких, сердце делает бешенный скачок и проваливается куда-то вниз живота.

Прямо на чёрной полосе, которая словно неразрывный толстый канат стягивает две могучие стены, удерживая их на своих местах и, к которой она так стремилась, неистово корчится гоминидка. Её жуткий крик, похожий на хрип раненного зверя, эхом разноситься по округе, спугивая с крон деревьев стайки шумных птиц. Не в силах пошевелиться Тилия в ужасе наблюдает за тем, как тонкие пальцы сводит судорогой, приоткрытый в агонии рот кривится, а налитые кровью глаза готовы вот-вот вылезти из орбит.

Выгибаясь дугой, тело светловолосой ещё какое-то время бьётся в жутких конвульсиях, пока не обмякает и не замирает окончательно, и только по прижатой к почерневшей земле щеке, изо рта тонкой струйкой стекает алая кровь. И только теперь до Тилии доходит жуткий смысл происходящего — облучённая умерла!

Не в силах отвести взгляд от искажённого лица, она так и стоит с прижатой ко рту ладонью, пока к горлу не подступает желчь и её не начинает рвать прямо на траву. Внутренности скручиваются тугим узлом, причиняя невыносимую боль, на глаза тут же выступают слёзы, словно оплакивая ту, что только что испустила дух прямо у её ног. Сделав пару глубоких вдохов и утерев рот рукавом, Тилия, наконец, разгибает спину. Она старается больше не смотреть на светловолосую, но жуткая картина упрямо стоит перед глазами.

Только что она впервые стала свидетелем чьей-то смерти!

«Что теперь делать? Куда бежать?» — спрашивает себя Тилия, и на неё накатывает такая усталость, что хочется пристроиться рядом с неподвижным телом прямо на мягком, зелёном ковре и, подложив руки под щёку, закрыть глаза и ни о чём не думать. А ещё лучше уснуть, чтобы не было больше этого кошмара. Но она знает, что это всего лишь реакция на стресс. Слабость. И Тилия делает глубокий вдох, пытаясь успокоить гулко колотящееся сердце, после чего оборачивается, чтобы выяснить, что происходит за её спиной.

Незнакомцев трое. И не остаётся никаких сомнений в том, что они облучены. Никакого оружия в их руках нет, ну, или, по крайней мере, со своего места она его не видит.

Один ковыляет, тяжело опираясь на палку, от чего его верхняя часть тела, словно помеченный радиацией маятник, раскачивается из стороны в сторону. Лицо и шишковатая голова, покрыты бледными струпьями и совсем свежими язвами.

Ещё один, подросток с торчащими в разные стороны рыжими, словно костры зимнего Пекла, свалявшимися волосами, потемневшей от загара кожей и на удивление яркими глазами, выглядит вполне здоровым. Он какое-то время с азартом наблюдает за застывшей в нерешительности Тилией, словно надеясь, что она последует примеру светловолосой, но, так и не дождавшись, теряет интерес и отворачивается.

Замыкает шествие женщина, хотя Тилия не уверена в возрасте облучённой. Нижняя часть лица гоминидки скрыта тёмным платком, небрежно накинутым на голову, так что видны лишь чуть раскосые глаза и иссиня-чёрные волосы над высокой линией лба. Она самая рослая среди своих спутников, но при этом невероятно худая. Из-под коротковатого, цвета земли балахона виднеются поношенные ботинки, похожие на те, что годами носят колонисты в Башне. Не торопясь она подходит к сети, в центре которой начинают приходить в себя малыши, и что-то тихо им говорит.

С облегчением осознав, что убивать её в ближайшее время никто не собирается, Тилия отворачивается от троицы и делает несколько осторожных шагов по направлению к бездыханному телу, гадая, что же всё-таки произошло? Глазами ищет рану или то, от чего светловолосая, как подкошенная свалилась замертво, но видимых повреждений нет, лишь кровавый след на щеке. Всё это очень похоже на внутреннее кровотечение, хотя она и не уверена.

И в тот самый момент, когда Тилия делает ещё один шаг, позади раздаётся предостерегающий окрик, гораздо ближе, чем хотелось бы:

— Сделаешь ещё шаг, умрёшь!

Чуть хрипловатый голос явно принадлежит тощей.

«Как она вообще так тихо подобралась ко мне?!» — напрягается всем телом Тилия, оборачиваясь и встречаясь взглядом с угольно-чёрными глазами, глядящими на неё с любопытством. Она ждёт, что от гоминидки будет разить, как из мусоросборника, но та приносит с собой лишь запах разогретой солнцем земли и слабый аромат горькой полыни: его то уж Тилия ни с чем не спутает. А одежда, показавшаяся издалека теми же обносками, что и у остальных, на деле оказывается чистой и почти без дыр — даже в Башне не каждый мог похвастаться таким богатством.

— Если хочешь жить, тебе лучше убраться подальше от барьера, — продолжает гоминидка, указывая невероятно длинным пальцем, скорее всего последствием какой-то мутации, на чернеющую полосу за спиной Тилии.

«Она совсем не удивлена!» — делает неожиданное открытие Тилия и, уже открыв рот, вдруг понимает, как пересохло в горле.

— Ты глухонемая? — приподняв угольные брови и чуть склонив голову на бок, спрашивает облучённая, с любопытством разглядывая гостью.

— Нет, — хрипло отзывается Тилия, чувствуя себя неуютно. Впервые в жизни она говорила с существом из наружного города.

— Значит, меня услышала, — удовлетворённо кивает тощая и разворачиваясь, быстро идёт обратно, где её ждут остальные.

— Барьер? — не выдерживает Тилия, начиная кое-что понимать. Ей ничего не остаётся, как последовать вслед за облучённой, полагая, что если эта тощая так печётся о её безопасности, значит, убивать её не собираются. По крайней мере, пока. — Так это он её убил!?

— И любого, кто решит пересечь черту, — незамедлительно следует исчерпывающий ответ, заставляя Тилию бросить хмурый взгляд через плечо, прослеживая путь полосы-убийцы.

«И как же тебя перейти?» — её мозг уже готов взорваться от обилия вопросов, но тон собеседницы останавливает, и она не решается заговорить первой.

— Ты ведь не из Гнезда? — снова слышит она слегка приглушённый и искажённый платком голос.

— Гнезда? — в замешательстве хмуриться Тилия, которой всё больше начинает казаться, что с ней говорят на другом языке. Слова знает, но, сколько не пытается, не может понять их смысла.

— Город вокруг Термитник, — тут же поясняет гоминидка, бросая взгляд через плечо, а после и вовсе останавливаясь, с интересом поглядывая на замершую перед ней Тилию. — Мы все помечены солнцем, а у тебя слишком бледная кожа. Такой в Гнезде ни у кого не найдёшь… Да и одёжка твоя получше будет, чем у любого из нас. Ты явно её не у перекупщиков на Блошином рынке выменяла.

Только теперь она начинает понимать, о чём идёт речь. Должно быть, Гнездом облучённые называют то место, которое жители Башни уже не одно столетие зовут Пеклом. А ведь и правда, если приглядеться, Пекло чем-то очень напоминает птичье гнездо, цветные картинки которого она не раз разглядывала в музее Первых Людей на втором уровне. За его тяжёлыми дверьми можно было найти много интересного. От чучел вымерших животных с пояснительными надписями-табличками, до редких экземпляров свода эдиктов, составленных ещё первыми поселенцами колонии. Но главным сокровищем было другое — Священная Книга Нового Вавилона, хранящаяся в стеклянном, герметичном саркофаге, до момента, когда она снова понадобится Совету.

«Если скажу, что прибыла сюда прямиком из Башни-Термитника, чем мне это грозит?» — тянет с ответом Тилия, всё больше нервничая под пристальным взглядом чуть раскосых глаз. Но собеседница, словно читает её мысли. Издав звук, похожий на смешок, хотя она до конца не уверена, не видя ничего кроме верхней части лица, тощая гоминидка успокаивающе добавляет:

— Не парься ты так. Все мы когда-то жили в Термитнике. Ну не мы, так наши предки. К тому же тебе этого не скрыть, слишком уж ты бледная и чистая. Да ещё эти волосы… А то, что ты оказалась здесь, можешь считать чистым невезением… Да, кстати, меня зовут Вара.

Тилия лишь молча кивает, пытаясь осмыслить всё то, что только что услышала. Сначала похищение карателями прямо в Башне — она уверена то, что случилось с ней сегодня, не могло быть сделано с согласия родителей, — после Пекло, с его жуткими обитателями. Но и на этом сюрпризы не закончились — барьер, который убивает, стоило подойти слишком близко, и первая увиденная ею смерть. Многовато событий для одного дня, а ведь судя по нависшему над головой раскалённому добела диску, сейчас немногим за полдень.

Когда гоминидка, теряет интерес к разговору и снова принимается вышагивать к остальным, Тилия не в силах сдержаться, указывая на оставшееся позади бездыханное тело:

— А как же она?

— Мы ей уже ничем не поможем, — безразлично пожимает плечами Вара, не удостаивая ни её, ни даже светловолосую даже мимолётным взглядом. — За ней придут позже.

— И что с ней будет? — не унимается Тилия, шагая за гоминидкой на безопасном, как ей кажется, расстоянии. Она не может больше сдерживать поток, рвущихся наружу, вопросов. А ведь так было всегда. Например, когда она пыталась что-то выудить из отца или матери. Мать с немым укором и страхом, засевшим в глубине зелёных глаз, называла это проклятием, из-за которого она когда-нибудь нарвётся на неприятности, отец всячески поощрял и говорил, что его дочь всего лишь любознательна.

— Сначала заберут всё ценное. Если, конечно, такое имеется… потом сожгут тело, — терпеливо объясняет гоминидка, поправляя выбившиеся из-под платка короткие, жёсткие пряди. — Таков закон.

— И кто же его придумал? — морщится Тилия, которую уже тошнило от этих установленных кем-то порядков. Неужели гоминиды до сих пор следовали обычаям и традициям Башни, выполняя те же объединённые в эдикты правила?

— Те, кто жил здесь до нас.

Больше Тилия ничего не успевает спросить, они подходят к остальным. Взгляды почти каждого направлены на неё, в них — удивление и недоумение. Словно поменялась с гоминидами местами. Она, вмиг ставшая изгоем и остальные — полноправные хозяева всего этого изумрудного великолепия. Даже в Пекле она была под защитой отца и милитарийцев, здесь же — сама по себе.

Всё, что ей остаётся — это на расстоянии наблюдать, как нетерпящим возражения тоном, не теряя времени, Вара начинает отдавать короткие распоряжения:

— Блоха, давай-ка дуй в лагерь. Расскажи, что у нас из девяти сброшенных одна мертвячка. Пусть пришлют сжигателей. А этих… — она на секунду замолкает, окидывает группу из семи притихших при её появлении гоминидов критическим взглядом, после чего брезгливо добавляет, — отправьте помыться. Девчонка пойдёт со мной.

Никто и не думает возражать. Рыжеволосый мальчишка, которого Вара назвала Блохой, с готовностью кивает и поспешно исчезает за колючим кустарником. Остальные, во главе с хромоногим, который, при ближайшем рассмотрении, оказывается ненамного старше самой Тилии, тоже покидают поляну. И вот уже спустя минуту она остаётся в компании лишь тощей гоминидки, которая, не таясь, разглядывает её, словно какое-то диковинное животное. Тилии становится не по себе под пытливым взглядом чёрных глаз и только чтобы нарушить повисшую вокруг тишину, она осторожно спрашивает:

— Ты когда-то тоже жила в Башне?

— С чего это ты решила?

— Такую обувь носят только башенцы, — поясняет Тилия, кивком головы указывая на ботинки из мягкой телячьей кожи, выглядывающие из-под балахона.

Вара в недоумении опускает взгляд на свои ноги, а потом медленно стягивает с головы тёмный платок и едва Тилия видит помеченное радиацией лицо собеседницы, как тут же появляется желание отвести взгляд. Лишь усилием воли сдерживает себя, понимая, что не в том положении, чтобы показывать свой страх, а тем более неприязнь.

Она уже видела такое раньше. Сегодня. Та несчастная женщина в Пекле, что держала на руках ребёнка, выглядела примерно так же. И вот перед ней стоит ещё одна жертва лучевой болезни: зияющая дыра вместо рта, словно звериный оскал, обнаживший часть зубов и дёсен. И только разглядев, как следует собеседницу, Тилия с опозданием понимает, почему речь гоминидки с самого начала показалась ей искажённой.

— Я в Термитнике никогда не бывала, — удовлетворённая произведённым эффектом, отзывается Вара и снова небрежно накидывает на голову платок, ловко оборачивая один конец вокруг нижней части лица и шеи. — Моих предков изгнали почти сразу, как только он был построен. Они стали одними из первых, кто поселился в Гнезде. С тех пор почти все рождались такими. Ну, а это… — тычет она себе под ноги, — мне досталось от мертвяка. Такого же, как та, что лежит сейчас на барьере. Здесь многие умирают в первый же день. Наложив в штаны, бегут прямо в ловушку и, как только пересекают чёрную полосу, падают замертво. У всех одно и то же: кровища хлещет изо рта, глаза вот-вот вывалятся… Не пропадать же вещам. Мертвякам они всё равно уже не пригодятся… — и чуть погодя добавляет, — Но ты не бойся, моя болезнь не заразная.

— Знаю, — вырывается у Тилии, перед глазами которой тут же появляется чёткая картинка того, как гоминидка стаскивает с чужих, обездвиженных барьером ног приглянувшиеся ей ботинки.

— И откуда же ты знаешь? — с любопытством бросает короткий взгляд на неё Вара, после чего по едва различимой взгляду узкой тропе снова устремляется вперёд.

Тилия уже открывает рот, чтобы объяснить, что её отец один из лучших врачей Башни, а точнее всей колонии, и что она за последние лет десять очень много прочла про то, каким стал новый мир, но что-то останавливает.

— Как-то нашла старую книжку с картинками… — как можно небрежнее отвечает она, следуя за Варой по пятам. Высокая трава убаюкивающе шелестит под ногами в такт их шагам. — Там ещё много чего было интересного.

— Я про такие слышала — отзывается Вара, бросая пытливый взгляд через плечо. — Значит, умеешь читать?

Тилия молча кивает, чувствуя себя при этом какой-то преступницей. От отца она знала, что больше половины жителей Пекла и алфавита-то не знали. Чтобы выжить им не нужно было не уметь ни читать, ни писать: там, где не хватало еды и воды, а иногда и крыши над головой, всё остальное за ненадобностью отходило на второй план.

— Как твоё имя?

— Тилия.

— Ну, тогда тебе совет не будущее, Тилия. Поменьше трепись о себе и никогда не спрашивай у таких, как мы, что за болячки нас мучают. Тут так не принято… Можно и по морде получить. Ясно?

— Ясно, — отзывается она, с облегчением понимая, что её только что приняли в ряды гоминидов, но тут же одёргивает себя. Если здесь живут облучённые, то почему она сама оказалась здесь? От одной только мысли, что и в её теле могли произойти необратимые мутации, по телу бегут мурашки.

— Со временем вникнешь, — обнадёживает её спутница, не сбавляя широкого шага, за которой едва поспевает Тилия. — Главные несколько правил. Первое: не лезь за барьер, если не хочешь сдохнуть раньше времени, — начинает загибать та свои длинные пальцы, приподняв вверх тонкую руку так, чтобы было видно идущей позади Тилии. — Второе: не приставай с расспросами… по той же причине. И третье: не выходи за пределы лагеря по ночам.

— А что будет, если не послушаюсь? — спрашивает Тилия просто из упрямства, вслед за гоминидкой обходя кусты, на которых растут те самые ягоды, что приглянулись ей ранее, и рука сама тянется к мелким, спелым плодам.

— Тогда от тебя даже обувки не останется, — бросает через плечо Вара, а в следующую секунду резко разворачивается и бьёт её по руке, отчего ягоды красными брызгами разлетаются в разные стороны, исчезая в сочной траве. — Совсем спятила!? Это волчеягодник. Он ядовитый! Иди, давай!

Говоря это, гоминидка толкает её в спину, отчего боль в правой лопатке вспыхивает с новой силой и Тилия уже не может сдержать вопль, услышав который Вара настороженно замирает.

— Дай-ка гляну, — грубовато обращается она к Тилии и бесцеремонно разворачивает её спиной к себе. Как бы не были неприятны прикосновения облучённой, сил протестовать уже не остаётся и она, прикусив губу, медленно стягивает верх комбинезона, стараясь не причинять себе ещё больших страданий, обнажает плечо.

— Я такое уже видела, — задумчиво тянет Вара, какое-то время разглядывая рану, после чего оставляет её в покое. Тилия морщась, с трудом снова натягивает одежду на покалеченную спину и когда грубая, хамповая ткань соприкасается с обожжённой кожей, на глазах тут же выступают слёзы. — Тебя клеймили.

От этих слов всё внутри неё обрывается. Тилия замирает. Кто-то оставил след на её коже, а она этого даже не помнит! Хотя задаваться вопросом, кто мог такое сотворить с ней, смысла нет и так всё ясно — милитарийцы. Они не только насильно выдернули её из привычного мира, но и оставили на ней свой отпечаток.

— Зачем? — сдавлено обращается она к Варе, чувствуя, как внутри медленно разгорается костёр ярости.

— Точно никто не знает. Некоторые, когда попадали сюда, имели похожие отметины. Первое время они болят и даже гноятся, но потом покрываются рубцами и человек уже не испытывает боли.

«Человек!» — тут же отмечает про себя Тилия, незаметно для гоминидки смахивая предательские слёзы и снова пускаясь в путь. Облучённая с обезображенным лицом зовёт таких же, как она — людьми. Ей придётся многое переосмыслить.

— Ты сказала некоторые, — цепляется Тилия за слова Вары, стараясь не отставать от попутчицы, хотя невыносимая жара и не стихающая боль в правой части спины, отнимают последние силы. — Такие отметины есть не у всех?

— Нет, — после недолгой паузы, всё же отзывается собеседница. — При мне в лагере таких было трое.

Слово «было» режет слух, отзываясь во рту привкусом горечи.

— И что означают такие метки на спинах?

— А кто его знает. Может, каратели пытаются сделать таких как ты, одними из нас. Видела когда-нибудь такое? — спрашивает гоминидка и задирает край подола своего балахона, обнажив почти до колена тощую ногу. Та покрыта бледно-розоватыми шрамами-насечками в виде змеи, изящными кольцами оплетающей голень своей хозяйки. — Песчаная эфа! Её яд убивает в считанные минуты.

— Это шрамирование! — не сводя восторженного взгляда с витиеватого узора, ошеломлённо шепчет Тилия. Она лишь слышала о подобных процедурах, которыми подвергали себя все без исключения жители Пекла. Если бы не знала, при каких обстоятельствах появилось на теле гоминидки это изображение, восхитилась бы мастером, что так правдоподобно изобразил на коже смертельно-опасную гадюку.

— Точно, — утвердительно кивает Вара и опускает подол. — Да и ещё кое-что… лучше никому не говори о своей метке.

Тилии остаётся лишь кивнуть, полностью сосредоточившись на дороге. Она так устала, что, кажется, вот-вот свалится под ближайшим ядовитым кустом, но облучённая всё идёт и идёт, хотя ничего кроме изумрудной стены из растений с петляющей между ними одинокой тропой впереди не видно.

— И долго ты здесь? — после продолжительного молчания снова обращается она к Варе, чтобы хоть как-то отвлечься от дурных мыслей.

— Больше тысячи дней. Но есть и те, что живут здесь ещё дольше. Хотя выжить в этом месте не так уж легко… особенно такой, как ты.

— И что же это за место?

Немного притормозив и поравнявшись с Тилией, тощая гоминидка произносит лишь одно короткое слово, чем буквально выбивает почву у неё из-под ног:

— Яма.

Глава 5

Вара, должно быть, продолжает что-то говорить, но Тилия уже не слушала, лишь отстранённо наблюдая, как ткань платка, прикрывающая изуродованное лицо, слегка колышется.

Тут же вспоминаются слова отца:

«Это проклятое место было прозвано Долиной Теней! Другие звали её одним из незаживающих шрамов Земли, или Ямой, потому, что уходила она глубоко в истерзанную прошлыми ошибками людей землю, и не было ей ни конца, ни края. По обеим её сторонам каменными исполинами возвышались неприступные стены, созданные самой матерью-природой. И тянулась та Долина на многие сотни стадий, и хищные птицы парили над ней, раскинув могучие крылья, и зорким взглядом высматривая, как на самом дне копошатся маленькие существа, когда-то бывшие людьми…»

Какой бы маленькой Тилия не была, когда слушала отцовские страшилки — помнила их все до единой. И сейчас, представляя тех монстров, что населяли вымышленный мир её детства, она с всевозрастающим ужасом осознаёт, что многие их них были далеко не такими уж нереальными. Её отец всегда знал об этом месте, беря за основу гоминидов и создавая для своей маленькой дочери волшебный мир.

Долина Теней!

Незаживающий шрам на поверхности нашей планеты!

Сколько раз она слышала от него эти, казалось бы, ничего не значившие слова.

«Что он там говорил? — пытается вспомнить, изнывающая от жары и усталости, Тилия, уже с трудом переставляя ватные ноги. — Проклятое место, куда отправляли тех, кто был не достоин жить на поверхности? Отбросы, мусор, который скапливался в городе и, от которого нужно было избавиться любой ценой?»

И этим мусором теперь стала она сама!

Тилия вновь обводит внимательным взглядом так поразившие своей совершенной красотой окрестности, ещё не до конца веря в то, что это происходит с ней наяву и чувствуя, как внутри всё переворачивается. Она уже не восторгается удивительной природой, как ещё пару минут назад. Деревья не кажутся такими уж миролюбивым, протягивая к ней свои искривлённые ветви-щупальца, отбрасываемые ими тени внушают лишь ужас, словно скрывая под своими зелёными кронами нечто пугающее. Отвесные стены, которые ещё пару минут назад служили всего лишь укрытием от назойливого песка и ветра, теперь давят, нависая над головой и лишая призрачной надежды когда-либо выбраться. Даже земля казалась уже не такой плодородной, как раньше.

Проклятая земля!

— Ямы не существует, — неуверенно начинает Тилия, хотя уже сама не верит в то, что говорит. — Это просто страшилки, которыми пугают малышей.

— Да неужели!? — с иронией в голосе отзывается Вара, бросая на неё насмешливый взгляд. — Откуда тебе знать, если ты никогда не выходила из своего каменного склепа? Яма не выдумка. Можешь сама убедиться… своими собственными глазами.

Тилия снова запрокидывает вверх лицо и потухшим взглядом пробегает по нескончаемой каменной гряде, граничащей лишь с бледно-голубым небом.

— Правда, что из неё нет выхода? — обращается она к Варе, мирясь с неизбежным.

— Ещё бы! Хотя… за барьером я не бывала. Шкура важнее. Все, кто пытался перебраться, тут же превращались в мертвяков. Знаю только, что за чертой тоже живут люди. Мы иногда встречаем наших соседей. Они говорят, что с другой стороны от их лагеря проходит ещё одна черта.

— Ещё один барьер?

Гоминидка кивает:

— И там тоже не пройти.

«Выходит, облучённые отрезаны друг от друга, — приходит к неутешительному выводу Тилия, бездумно переставляя негнущиеся от усталости ноги. — И, как и в Башне, каждый живёт в строго отведённом ему месте, социуме».

Если бы она не чувствовала себя так отвратительно, восхитилась бы задумкой создателя. Кем бы он ни был, благодаря ему эдикты Нового Вавилона проникли и в глубины Долины. То, что эти смертоносные барьеры были творением человечества, у неё уже не оставалось никаких сомнений: природа не создавала настолько ровных линий, да ещё к тому же способных убивать. Барьеры-убийцы определённо были созданы или для защиты, но если так, то не понятно от кого они защищали, или, вероятнее всего, не давали облучённым переходить на приграничную территорию.

Когда, наконец, деревья расступаются, и Вара выводит их прямо к лагерю, измотанная долгой прогулкой, Тилия от изумления застывает на месте, не в силах до конца поверить увиденному. Когда-то расчищенное от колючего кустарника пространство, на приблизительно равном друг от друга расстоянии, заполнено небольшими, удерживаемыми в воздухе хижинами из грубо отёсанных, плотно подогнанных друг к другу брёвен. Те, что стоят ближе к краю лагеря, выглядят немного светлее, и она готова поклясться, что их построили недавно — кое-где покрытое корой дерево ещё не успело почернеть от времени и непогоды. А это могло значить только одно — лагерь разрастался. Нечто подобное происходило и в Пекле. Лачуги, видимые ею с высоты птичьего полёта, и расположенные ближе к Башне, выглядели намного старее, чем те, что шли по краю.

— Добро пожаловать, — бросает через плечо Вара, шагая прямиком к стоящей в самом центре хижине, и Тилии остаётся лишь плестись следом, украдкой изучая местный быт.

Хижины, а их она насчитывает больше тридцати, удерживают на весу вертикально врытые в землю брёвна — по одному на каждый угол. Покатые крыши покрыты стройными рядами высушенной и связанной в охапки травы. К проёмам, плотно прикрытым деревянными перегородками, приставлены длинные, на вид хлипкие лестницы, отделяющие того, кто наверху от твёрдой поверхности земли.

Но не это поражает больше всего. В самом центре лагеря Тилия видит очаг, обложенный по кругу почерневшими от жара и копоти камнями, и медленно тлеющими внутри углями. Огонь — то единственное без чего не могут обойтись облучённые. В тёплые месяцы так необходимый для приготовления пищи, в зимние — для обогрева. Рядом стоит грубо-сколоченный стол, а поваленные брёвна вокруг выполняют роль доморощенных скамеек. Всё это чем-то напоминает столовую в Башне, только примитивную и на открытом воздухе.

Наконец, закончив беглый осмотр лагеря, Тилия переходит к его обитателям. Куда ни кинь взгляд, везде фигуры в одинаковых серых лохмотьях: на рукавах некоторых всё ещё красуются горизонтальные, белые полосы, лучше всяких слов говорящие о принадлежности этой одежды в прошлом. Она ожидает увидеть стариков, но большая часть облучённых в этом лагере примерно одного с ней возраста. Кто-то чуть старше, хотя из-за их увечий сразу и не разберёшь, но есть и дети — их можно по пальцам пересчитать — шумной стайкой бегающие вокруг. Болезни, словно, поставили свои печати на их телах — как та, что нестерпимо жжёт ей спину — лишили гоминидов возраста, делая моложе одних и отбирая годы у других.

Но что больше всего поражает Тилию, так это то, что, не считая самых маленьких, ни один не слоняется без дела. Кто-то перебирает уже знакомые ей хамповые сети, упрямо борясь с тугими узлами, превращая их в мотки толстой верёвки, что горой лежат рядом. Видимо, конопляные волокна, из которых делали сети — единственное, что без опасений оставляли в Долине милитарийцы, не считая самих гоминидов. Кто-то увлечённо вырезает посуду или фигурки из дерева, явно предназначенные для детских игр, кто-то прямо на земле неторопливо плетёт корзины. И каждый, при появлении новенькой, как по команде вскидывает голову.

— Подожди здесь, — вторгается в её мысли хрипловатый голос Вары, и Тилия с облегчением опускается на перекладину хлипкой на вид лестницы. Хоть какая-то передышка измученным конечностям. Солнце теперь в зените и с каждой минутой становиться всё жарче, и обессиленная событиями этого утра, опасается, что ещё немного, и она просто свалится замертво.

Вот уж все вокруг порадуются!

Девчонка из Термитника и дня не выдержала на солнце!

Время в этом месте тянется невыносимо долго. В памяти тут же всплывают давние уроки отца, когда он рассказывал ей, маленькой, как Первые Люди определяли время с помощью подручных средств. В Башне часы были в каждом жилом блоке, на каждом этаже, и проблем с этим не возникало. Хотя так было не всегда.

До того, как Обитель объединила разрозненные города-спутники, колонистам приходилось туго. Не было достаточно ни угля, ни мяса так необходимого человеку, ни исправной техники. Сейчас же всё это с завидным постоянством поступало из соседних городов, в обмен на богатства Теплиц. Здесь, в Долине было другое дело — и придётся многое вспомнить из того, чему учил её отец или, что она сама почерпнула из запрещённых книг.

«Знала бы, что пригодиться, слушала бы внимательнее», — с досадой думает про себя Тилия, уже, наверное, в сотый раз, длинным рукавом утирая пот с лица, а завидев приближающуюся с противоположной стороны лагеря Вару, тут же с готовностью поднимается с неудобной перекладины. Если бы сегодня утром кто-то сказал, что она будет так рада видеть одну из облучённых, рассмеялась бы прямо в лицо.

— Идём. Тебе обработают рану… потом поешь.

Услышав слова о еде, Тилию тут же передёргивает. То, что раньше она слышала о предпочтениях гоминидов, тут же заставляет пустой желудок болезненно сжаться от дурного предчувствия, рождая в голове тошнотворные образы мелких грызунов и рептилий, так полюбившихся жителям Пекла. Даже подумать страшно, какую дрянь придётся есть, чтобы выжить.

Не дожидаясь повторного приглашения, Тилия вслед за Варой карабкается по ступеням хлипкой лестнице и те жалобно постанывают под её весом. Всего-то с десяток перекладин, но и они даются с трудом. От резких движений боль в лопатке вспыхивает адским пламенем, и только оказавшись в прохладе полутёмного помещения, ей удаётся перевести дух.

Тилия на секунду прикрывает глаза и с наслаждением тянет носом. Удивительно, но запах диких, с не изменённым генотипом трав сразу же напоминает о матери. А ещё она чувствует слабый аромат полыни, знакомый с детства. Внутри просторно и чисто — насколько это возможно в подобных условиях. Сквозь узкие щели в стенах просачиваются тонкие лучики света, и видно, как невесомые пылинки медленно пляшут в разогретом воздухе. Плетёные из прутьев коврики, устилают дощатый пол, почти полностью заглушая шаги. По углам разложены веточки той самой, не изменённой генотипом полыни. Единственного средства от вредителей: начиная от невидимых глазу клопов и вшей, до гигантских мутировавших крыс, по вентиляционным тоннелям пробирающихся даже на самые верхние уровни. В центре стоит кособокий стол, но как только Вара жестом указывает на него, Тилия понимает: это подобие медицинской кушетки, которые ровными рядами занимают всё свободное помещение лазарета Башни.

Закусив нижнюю губу и стараясь не потревожить больную спину, она медленно стягивает с себя верхнюю часть комбинезона, оставаясь в одной промокшей от пота майке, и забирается на стол. Когда Вара жестом приказывает ей лечь лицом вниз, послушно растягивается на жёстком дереве, а в голове бьётся лишь одна мысль: «Как же я сейчас уязвима!»

А вскоре скрип лестницы и лёгкие шаги возвещают о том, что к ним присоединился кто-то третий. И этот кто-то, не издав ни единого звука, долго и скрупулёзно возиться с её спиной. Боль такая, что хочется завыть в голос, но Вара лишь тихо объясняет, что рану сначала нужно очистить. Гоминидка права и Тилия лишь надеется, что попала в хорошие руки и ей не занесут инфекцию, не сделав ещё хуже. Когда всё те же руки аккуратно смазывают место ожога чем-то прохладным, она с удивлением отмечает, что боль постепенно проходит.

— Выпей, — слышит Тилия уже знакомый требовательный голос и тут же тощие руки с невероятно длинными пальцами подносят к лицу наполненную до краёв деревянную тару. Даже не успев понять, что её уже второй раз за день пытаются усыпить, она проваливается в сон.

В первое мгновение, открыв глаза, Тилия не понимает, где находится. Она приподнимает тяжёлую после сна голову, обводит посоловевшим взглядом пустую хижину, втягивает носом пряный запах трав и тут же воспоминания вихрем врываются в сознание. Она в лагере облучённых! Медленно — спина ещё побаливает, хоть это и несравнимо с тем, что она испытывала раньше, — сползает с кушетки и, приблизившись к одной из стен, сквозь щель с тревогой разглядывает оживший лагерь.

Судя по тому, что солнце уже пересекло открытый участок неба и скрылось за противоположной — западной стеной Долины, её сон длился не один час. Её блуждающий взгляд останавливается на очаге в самом центре поляны, где на вертеле коптится тушка неведомого Тилии животного и капли жира с шипением падают на раскалённые докрасна угли, выплёвывая вверх искры, и взметая клубы белого дыма. Незнакомый, будоражащий аромат тут же проникает в ноздри, громким урчанием в животе напоминая о том, что последний раз она ела ещё вчера перед отбоем.

Сколько бы Тилия ни пряталась от любопытных взглядов, сколько бы ни опасалась того, что могут сделать с ней облучённые, она понимает, что тянуть бессмысленно — рано или поздно ей всё равно придётся выйти.

«Ну не съедят же меня, в самом деле!» — успокаивает она себя и, сделав глубокий вдох, выбирается наружу, боковым зрением отмечая, как несколько нечёсаных голов тут же с любопытством поворачиваются в её сторону.

— Ну как, отдохнула? — доносится до неё уже знакомый женский голос, а цепкий взгляд угольных глаз пристально скользит по лицу. Как гоминидка умудряется подкрадываться так незаметно, всё ещё остаётся загадкой.

— Да, спасибо, — отзывается Тилия, испытав облегчение при появлении Вары, рядом с которой она чувствует себя в относительной безопасности. — Я не успела поблагодарить ни тебя, ни того, кто обработал рану.

— Сначала тебе нужно поесть, — небрежно отмахивается гоминидка, жестом приглашая её занять свободное место рядом с собой и ожидая пока приготовится еда.

Стоит только Тилии опуститься рядом, она тут же понимает, что совершила ошибку: жар от костра даже на расстоянии нескольких десятков шагов просто невыносим. К такому ей, жительнице Башни, никогда не привыкнуть. Она, как, и, наверное, каждый к колонии, знала, что у облучённых за почти три столетия выработался иммунитет к резким перепадам температуры, и им легче переносить жару днём и дикий холод ночью. Ей же такой милости ждать не приходилось, вся её избранность закончилась ровно тогда, когда она покинула безопасность Башни.

Чтобы хоть как-то отвлечься от терзаемого чувства голода, она переключает своё внимание на облучённых, которые громко переговариваясь, группами рассаживаются на свободные места. Каждая деталь в их внешности, каждый изъян врезается глубоко в её сознание, оставляя там свой неизгладимый след. Ей жаль всех этих несчастных, они не должны нести ответственность за ошибки своих предков, но и она не виновата в том, что в отличие от них, не имея видимых глазу патологий, угодила в один с ними адский котёл. Но ради выживания, она готова смириться с тем, что какое-то время ей придётся видеть облучённых и их затронутые болезнью тела. О том, что она застряла в Долине на всю оставшуюся жизнь, даже думать нехочется.

Спустя какое-то время начинает казаться, что вся Долина стеклась сюда, предвкушая пир. Гоминиды смеются, галдят, подшучивают друг над другом и выглядят вполне довольными жизнью. В общей столовой её уровня такое вряд ли увидишь. Там в огромном стерильном помещении, заставленном всегда отталкивающе-холодными на ощупь металлическими столами и такими же скамейками, всегда тихо. Даже малый ребёнок знает, что негласные правила Башни требуют беспрекословного соблюдения порядка: никаких разговоров во время еды, никаких посторонних звуков, кроме монотонного дребезжания ложек о жестяную посуду.

Она никогда не любила то место: с постоянными очередями, затёртыми до блеска подносами и засаленными карточками, без которых в Башне было не обойтись. Иногда, когда родители давали ей такие, она долго и с интересом разглядывала маленькие бумажные прямоугольники, пытаясь угадать, в чьих руках они побывали раньше. Некоторые были с отметинами: мелкими надписями от руки, колонками цифр… где-то даже не хватало уголка. Всё это, словно в память о себе, оставили прежние владельцы.

Но ещё больше её раздражали молчаливые тройки милитарийцев, спина к спине, следившие за порядком в столовой и людская толпа, сновавшая мимо с наполненными лишь на половину подносами, словно вода, обтекающая застывшие фигуры в чёрном: боясь приблизиться, не смея посмотреть, а тем более заговорить. От одного только воспоминания о карателях, место укола на внутренней стороне предплечья тут же начинает зудеть.

Когда все в сборе, тощая гоминидка первой зачерпывает в кружки воду и набирает в две деревянные миски еду со стола. Большая часть гоминидов не двигается, выжидая пока нагруженная снедью Вара снова не занимает своё место на бревне и Тилия вдруг по-новому смотрит на ту, что совсем недавно спасла ей жизнь. Неужели так выглядят лидеры? Но сколько ни старается, разглядеть в этой помеченной радиацией гоминидке то, что могло бы указывать на безграничную власть, не может.

В этом тоже было отличие в их укладах жизни. Тех, кто стоял у руля власти Нового Вавилона, можно было заметить издали: пурпурные одеяния — отличительный знак Совета, белоснежные — кураторов, тёмные, как ночь — карателей. Но ничего этого у тощей облучённой, расслабленно сидящей бок о бок с Тилией, не было, и, тем не менее, для тех, кто её окружал, она определённо являлась лидером.

— Что никогда не ела мяса? — видя её замешательство, тихо смеётся Вара, от чего и без того узкие глаза превращаются в щели.

Когда гоминидка небрежно стаскивает с черноволосой головы тёмную, лёгкую ткань и, как и остальные, руками принимается за еду, Тилия поспешно отводит глаза. К такому ей, наверное, никогда не привыкнуть.

— Ешь, Тилия, у нас праздник, в ловчую яму попалась хорошая добыча. Мы редко так наедаемся… У нас правило: не брать больше, чем сможем съесть за пару дней, мясо лучше приготовить сразу… слишком быстро протухает.

Чтобы не обидеть свою собеседницу, она всё же решается и отправляет в рот самый маленький кусочек. Для неё такая еда в новинку. Дома они получают, присылаемое из Белатерии мясо лишь раз в неделю и то в виде консервов, нашпигованных солью. И сейчас стоит только Тилии начать жевать, жёсткие волокна тут же застревают в зубах, а желудок, непривычный к такой еде, начинает бунтовать. Но Тилия не подаёт вида. Если она хочет выжить, придётся: есть их пищу, чем бы она ни была раньше, спать в одном с ними лагере, работать бок о бок, чего бы это ни стоило.

«И попытаться не стать такими, как они», — напоминает она себе, отправляя в рот следующий кусок и уговаривая себя, что это огромный, пусть даже мутировавший, кролик. Слабое утешение, ведь всем известно, что практически все животные, размером больше крысы, рогатого молоха или безногой ящерицы вымерли: либо погибли во время бомбёжек, либо были съедены в первые, самые голодные годы после окончания войны.

— И сколько здесь живёт народу? — судорожно проталкивая очередной кусок по пищеводу, интересуется Тилия, то и дело, ёрзая на шершавой поверхности бревна под пристальными, гоминидскими взглядами. Практически у всех сегодняшнее появление новенькой вызывает неподдельный интерес, и такие не скрывая, откровенно пялятся на белоснежную кожу и длинные тёмные волосы. Явное отличие от остальных — большинство же могут похвастаться лишь коротким ёжиком, да бронзовым, если совсем не смуглым цветом кожи.

— Если с тобой, сто сорок три.

— И все из Гнезда?

— Не только. Здесь полно тех, кого забрали из других городов.

— И что там… в других городах? — проглотив очередной кусок мяса и не почувствовав вкуса, выжидающе смотрит она на Вару.

— Да всё то же, что и у нас. Страх, болезни, голод… и смерть.

— Неужели ничего хорошего нет ни в одном из городов? — не унимается Тилия. У неё закрадывается подозрение, что Вара говорит не всю правду, но высказываться вслух и уж тем более злить лидершу, что железной рукой правит разношёрстной толпой из ста сорока облучённых, совсем не хочется. Слишком уж она сейчас зависима от благосклонности этой искалеченной облучением гоминидки.

— Если не веришь, можешь сама поспрашивать, — безразлично пожимает та плечами, с наслаждением облизывая испачканные в жиру длинные пальцы. Если не считать счастливчиков, в руках которых чуть раньше Тилия с удивлением заметила пару костяных вилок, вокруг никто не пользуется столовыми приборами. — Уж поверь, никто не скажет ничего хорошего о том месте, где родился. Может и лучше, что мы здесь оказались.

Перед мысленным взором тут же возникает картинка Пекла с его грязными узкими улицами заполонёнными голодными гоминидами, покосившимися коробками домов из кусков камня и жести, изнуряющим зноем и песком, забивающимся в каждую щель. Вара права, и жизнь у облучённых не сахар, но своей-то она была вполне довольна. Если не считать тех моментов, когда на неё накатывало и хотелось просто сбежать. И даже, если бы она не прошла отбор для Обители, жила бы той размеренной жизнью и дальше. Может, выучилась бы на врача, стала лечить башенцев. При мысли о том, что ей, скорее всего, пришлось бы лечить таких, как эта гоминидка, делается не по себе.

— А где те, что прибыли сюда со мной? — окидывает она внимательным взглядом всю территорию лагеря. К этому моменту большая часть гоминидов уже насытилась, по одиночки или группами покидая место обеда.

— Они в карантине, — морщась, словно Тилия спросила о чём-то неприятном, отзывается Вара. — Мы здесь, как можем, стараемся следить за чистотой. Вши и блохи не слишком приятная штука и от них не так-то просто избавиться. Поэтому, какое-то время им придётся пожить отдельно.

— Значит, я здесь первая… И за какое же время?

— Вертушки к нам уже несколько лун не прилетали.

Тилия понятия не имеет, как выглядели вблизи эти самые вертушки и откуда они брались, но то, что они перемещались по воздуху, уже было необычно. Единственным, доступным средством передвижения в Новом Вавилоне были огромные милитарийские кватромобили, но и тех в колонии осталось не больше десятка: жалкие крохи, в сравнении с тем, что когда-то имели Первые Люди. Были ещё тяжёлые грузовики, что раз в месяц появлялись на западе, привозя всё необходимое: мясо, посуду, кое-что из техники. С собой они увозили то, что производил Новый Вавилон: растительную пищу и лекарства. Никакого другого транспорта Тилия за всю свою жизнь больше не видела: ни внутри, ни снаружи. Тем более такого, который мог бы беспрепятственно перемещаться по воздуху.

От одной только мысли о том, каким путём она сюда попала, её тут же бросает в дрожь. Высота стен Долины одновременно завораживала и пугала, рождая в голове жуткие картинки того, что могло бы произойти, если бы у милитарийцев что-то пошло не так: сеть порвалась или крепления не выдержали.

— И часто прилетают эти вертушки? — задрав голову, Тилия долгим взглядом обводит идеально ровные вершины каменной гряды, прикидывая в уме, какова их высота.

— Ну, думаю, в ближайшее время они не появятся. Самый долгий перерыв был дней сорок, а сейчас лагерь переполнен, — неприкрытый рот Вары растягивается в улыбке, которая тут же преображает изуродованное лицо гоминидки. — И что радует больше всего, когда в прошлом году в Яму попала Галия, стало меньше мертвяков.

— Кто такая Галия?

— Наша Амораи.

Но и после этих слов для Тилии мало что проясняется:

— Амораи?

— Так называют всех целителей, когда-то живших в Гнезде, — охотно поясняет Вара, видя недоумение на лице собеседницы. — Это она поработала над твоей спиной. Позже я тебя с ней познакомлю.

— Захочет ли она? Местные не слишком-то мне рады, — с горькой усмешкой замечает Тилия, окидывая взглядом толпу облучённых. Приём пищи закончен и почти каждый в лагере вновь принимается за свои дела.

— Они привыкнут. Все привыкают, когда поживут здесь. Даже те, что с окраины Гнезда.

— А что там на окраине?

— Отбросы, — с отвращением выплёвывает гоминидка единственное слово. — Те, кого изгнали: воры, убийцы…

— Но я думала, что убивать в городе запрещено!

— Типа того, — кивает с усмешкой гоминидка, и Тилия с удивлением и каким-то злорадством понимает, что не все эдикты Нового Вавилона безоговорочно исполняются. Будь её воля, она бы уже давно нарушила парочку из них. Например, четвёртый: о жизни в строго отведённом социуме. И первое, что бы она сделала — это сорвала ненавистные белые полосы со своей одежды и отправилась бродить по Башне, заглядывая в каждый угол.

— А как же законы?

— Да кому нужны эти законы! — отмахивается Вара. — Это чистое выживание. Даже, если один и прибил другого, будь уверена, в Термитнике об этом никогда не узнают. Песок быстро скроет все следы, не подкопаешься, а после жители сами накажут виновного.

— Самосуд?

— Что-то вроде того.

— И много таких, кого изгоняют из Башни?

— Хватает. Такие, в основном, тоже переезжают на окраину, ну или совсем уходят из города.

— Но это же равносильно смерти! — ошарашено смотрит она на гоминидку. — До других городов пешком не добраться!

— Я слышала другое. Говорят, каменный город, что ближе всего к нам, рад каждому новоприбывшему.

— А разве этого города больше не существует? — хмуриться Тилия, вспоминая, как кураторы часто приводили пример того, как не нужно строить идеальное государство. Из семи городов-спутников, расположенных вокруг Обители, Пария стала единственной, погрязшей в болезнях и, потеряв свою ценность для остальных, в итоге перестала существовать.

— Люди разное болтают, — пожимает узкими плечами Вара. — Говорят, это теперь город изгнанных. Я как-то слышала, что пешком туда можно дойти за семь лун. И там рады любому, кто доберётся до них живым, — и горько усмехнувшись, спрашивает. — Не слишком-то похоже на то, что твориться у нас, да?

С этим Тилия не может не согласиться. В Башне она не раз слышала пугающие истории про то, как милитарийцы отправлялись на рейды в Пекло. Они в любое время суток могли появиться в выбранном ими доме — хотя она подозревала, что и здесь не обходилось без вмешательства гнусных доносчиком, — и, выставив на улицу недоумевающих жильцов, обыскать всё сверху донизу. А обнаружив пришлых, изгоняли их вместе с теми, кто осмеливался пойти наперекор властям и закону. Пекло и так было перенаселено и лишние рты, которые нужно было кормить, властям были не нужны. И милитарийцы справлялись с этой задачей просто: вывозили чужаков и тех, кто прятал их в своих домах далеко за пределы города и оставляли умирать.

Но Тилия, как дочь врача, знала, что первостепенной причиной такого варварства со стороны карателей и Совета, было то, что редкие путники, забредавшие в город, были потенциальными носителями заразы. И лишь чудом за два столетия жителям Нового Вавилона удавалось предотвратить начало эпидемии желчной холеры, и даже чёрной оспы.

— Значит, есть вероятность, что за пределами города можно выжить?

— Ну, теперь-то мы этого не узнаем! — безразлично отзывается Вара, кивком головы указывая на неприступные стены.

«Верно подмечено», — мысленно соглашается с ней Тилия, на секунду забывая, что она уже не часть прежнего благополучного мира и возможно её место здесь, среди облучённых. Внутри тут же закипает злость на всех и каждого: милитарийцев, властей, судьбу, несправедливость. Чем же она не угодила Совету, что всего за каких-то пару часов от избранной умудрилась скатиться в эту Яму?

— Почему нас отправили сюда?

Непробиваемую Вару её неожиданный вопрос застаёт врасплох. Гоминидка какое-то время неподвижно сидит на бревне, словно решая для себя что-то, но стоит только ей открыть рот, как Тилия понимает: правдивого ответа она не получит.

— Раньше я думала, что нас сбрасывают, чтобы мы стали кормом для диких животных. Но человек здесь самый страшный хищник… поверь мне на слово. Не знаю, как дела у тех, что живут за барьером, но жизнь здесь не такая уж и плохая. Уж лучше, чем подыхать от голода в Гнезде, где из еды остались только крысы и змеи.

— Значит наверх точно не выбраться?

— Забудь, — качает та головой, возвращая на место платок, отчего её голос тут же начинает звучать приглушённо. — Ты не первая кто хотел назад, но только тебе не пройти дальше барьера. Никто до сих пор не знает, как он действует. Стоит только заступить за черту, и ты мертвяк. Но даже, если попытаться как-то перейти барьеры, взобраться по этим стенам вряд ли получится.

— Я не вижу здесь стариков, — после непродолжительной паузы обращается Тилия к Варе, но то, что дальше рассказывает гоминидка, звучит странно.

Почти три года назад Вару скинули в Долину в компании ещё пятерых таких же облучённых. Всё было точно так же, как и в случае с Тилией: долгая, изматывающая поездка на кватромобиле, крайне недружелюбные и словно набравшие в рот милитарийцы, болезненный укол какой-то «гадостью», недолгий сон и будоражащее пробуждение всё на той же поляне.

По неизвестной причине вертушка всегда выбирала именно это место. Хотя, скорее всего, дело было в отсутствии поблизости деревьев и удалённости от лагеря. Какое-то время Вара была дезориентирована, а окончательно придя в себя, стала свидетелем того, как трое из её группы, бьются в судорогах на выжженном, узком участке земли, харкая кровью, пока «не отдают концы». Позже были многочасовые блуждания по этой части Долины и, наконец, знакомство с теми, кто на тот момент уже прочно обосновался в лагере.

— И много их было?

— Чуть больше семидесяти.

— А сколько умерло за те три года, что ты здесь?

— Несколько сотен, — нехотя отвечает Вара, отстранённо оглядывая лагерь. — Уже после я узнала, что первая группа оказалась здесь задолго до моего появления. Всего их было девять человек и все из Гнезда. Но и тогда некоторые хижины были уже построены.

— Выходит, — размышляет Тилия, — до этого, здесь кто-то жил?

— Догадливая! — усмехается Вара. — Жили, строили жильё, ставили силки на зверей, рыли ловчие ямы, а потом вдруг всё побросали и исчезли.

— Может просто ушли? — задумчиво говорит Тилия, хотя после всего, что только что узнала от гоминидки и чему сама стала свидетелем, верилось в это с трудом.

— Ушли? И куда же? — бросает на неё насмешливый взгляд Вара, поднимаясь с бревна и швыряя в огромную плетёную корзину у стола опорожнённую посуду. При мысли о том, что кто-то уже ел из её тарелки, Тилию тут же начинает мутить. Она пытается прогнать эту мысль, но каждый раз слыша глухой удар, невольно бросает неприязненный взгляд на переполненную корзину, из которой уже горой торчат заляпанные жиром миски.

«Как у них тут ещё эпидемии не было!» — с брезгливостью морщиться она и отходит подальше от набитых едой ртов, грязных рук и любопытных взглядов. Но, как выясняется у Вары на новенькую свои планы. Гоминидка, ничего не объясняя, лишь сделав знак рукой, спешит из лагеря и Тилии ничего не остаётся, как пойти следом.

Их путь пролегает среди колючего кустарника, усыпанного ядовитыми ягодами, которые она уже не рискует пробовать, над головой отбрасывают спасительные тени кроны деревьев. Даже при всём желании в одиночку Тилии не обхватить руками изъеденный короедами, шероховатый ствол.

Когда Тилии уже начинает казаться, что они идут вечность, в просвете, наконец, появляется скрытый среди пышной зелени почти идеально круглой формы водоём. Зеркальная, искрящаяся на солнц водная гладь так и манит прикоснуться, напиться, а ещё лучше окунуться с головой. Смыть с себя грязь, пот и воспоминая этого дня. И не в силах противиться желанию, Тилия подходит ближе и замирает у самого кромки, наслаждаясь тишиной и исходящей от воды прохладой.

— Мы называем это место Первой Лужей, — доносится до неё приглушённый платком женский голос. — Она относительно чистая. Здесь мы ловим полосатых угрей и моемся, а вот пить не советую. Пронесёт так, что не рада будешь, что на свет появилась. Проверено.

— И где же вы берёте воду для питья и готовки? — оборачивается она к Варе, с удивлением отмечая про себя, что гоминидка к воде так и не приблизилась.

«Неужели боится?» — гадает Тилия, опускаясь на корточки и зачерпывая в ладонь прозрачную бесценную жидкость, которая в сравнении с раскалённым воздухом Долины кажется просто ледяной.

— Чуть дальше у самой стены есть пещера, — отвечает Вара, так и не сдвинувшись с места. — Там родники. Вход постоянно охраняется. Хотя проблем с этим не возникает, чужаков здесь нет, да и желающих быть изгнанными тоже.

— Изгнанными? — вскидывая Тилия голову, наблюдая за застывшей в отдалении Варой. — Вы что изгоняете своих?

— Приходиться, а иначе начнётся хаос. Сейчас в изгнании только один и советую держаться от него подальше.

— И за что же его наказали?

— Он убил своего эука.

Тилия в ещё большем недоумении смотрит на гоминидку, в первый момент, решив, что это какое-то неизвестное ей и очень ценное животное, обитающее исключительно в Долине. Но изгонять за убийство животного — полный бред.

— Мы не бросаем тех, кто не может о себе позаботиться, — видя замешательство Тилии, тут же расставляет всё на свои места облучённая. — Каждому, у кого есть две руки и две ноги, и кто может передвигаться самостоятельно, приходиться заботиться о том, кому это нужно. Ты сама видела, в лагере полно тех, кто не может даже тарелку держать самостоятельно. Таким нужна помощь. По тем же законам живут и в Гнезде: более здоровый, чем может, помогает больному. Это правило ты тоже должна соблюдать. У каждого здесь есть свой эук.

Потеряв всякий интерес к воде, Тилия выпрямляется, обтирая мокрые ладони о грубую ткань штанов, и размышляя над тем, закончатся ли сегодня потрясения или это только начало и Долина изо дня в день будет удивлять её новыми, порой не самыми приятными открытиями.

— И что означает это слово?

— Это прозвище. Что-то вроде паразита. Знаешь, есть такая тварь, что присасывается к твоему телу или проникает внутрь, и ты не можешь от неё избавиться, пока либо он, либо ты не отдашь концы.

Объяснять кто такие паразиты Тилии не нужно. Она сама может много чего интересного рассказать о пиявках, блохах, клопах, гельминтах, наконец. Страх колонистов перед этими вездесущими, мелкими тварями в Башне был настолько велик, что стоило только услышать одно из этих названий, как начиналась всеобщая паника. И её семья не была исключением. Отец тут же подавал запрос на нижний уровень на проведение дезинфекции и, когда подходила очередь их жилого блока, на пороге появлялись полынщики в защитных костюмах и масках.

Но больше всего она ненавидела, когда приходилось часами неподвижно сидеть на неудобном стуле, пока мать, сжимая в руке металлический гребень, возилась с её длинными волосами, в поисках почти невидимых глазу приставучих паразитов. Только и слыша недовольное: «Не ёрзай!»

— Значит и мне полагается этот эук? — наконец спрашивает Тилия, прогоняя прочь болезненные воспоминания о доме.

— Да, позже познакомишься с ней.

«С ней!» — тут же отмечает она про себя, чувствуя, что и без того кошмарно начавшийся день, обещает стать ещё более незабываемый. С женским полом дружба ей никогда особо не удавалась. Адепты ходили группами, шушукаясь между собой, обсуждая планы на будущее, но Тилии в их числе не было.

Её, все как один, ненавидели!

Наверное, не было ни одного человека в Башне, который бы не призирал всё её семейство. Ведь они были «сострадающими»! И в этом была вина её отца, который, несмотря на презрение и негодование колонистов, всё же продолжал покидать стены Башни ради спасения жизней тех, кого башенцы считали отбросами, мусором недостойным даже самого низшего, шестого уровня. И было неважно, что она не имела к действиям своего, всей душой преданному своему делу, родителя никакого отношения. Она была его дочерью, а значит такой же сострадающей.

И теперь ей предстояло наладить контакт с гоминидкой женского пола!

Потеряв интерес к воде, Тилия возвращается к своей спутнице, которая всё так же настороженно смотрит на неподвижную гладь водоёма, уже не сомневаясь: Вара определённо боится воды, ну или того, что с ней связанно.

— Если пройти по этой тропе чуть дальше, — продолжает наставлять её Вара, когда они поворачивают обратно к лагерю, — увидишь то, что мы называем Второй Лужей. Она поменьше и там можно постирать вещи. В лагере обязанности строго распределены, каждый занят делом, которое ему выпало на жеребьёвке. Даже тот, кого мы изгнали должен приносить пользу. За это он получает чистую воду из пещеры.

— Так за что он убил своего эука? — спрашивает Тилия, снова возвращаясь к теме изгнанника.

Перед тем, как ответить Вара какое-то время идёт молча:

— Тебе лучше не знать.

Глава 6

Когда они, наконец, возвращаются, небо над их головами окрашивается в багровые тона, а Долина погружается в сумерки. Темнота опускается так стремительно, что кажется, будто кто-то просто нажал на кнопку огромного выключателя. Среди деревьев и кустов Тилии начинают мерещиться тени, и, ёжась не только от страха, но и от опускающегося на Долину холода, она старается не отставать от своей спутницы, пока та разъясняет, как попытаться выжить в этих местах и, что делать ни в коем случае не следует, если она не хочет стать мертвячкой раньше времени. Не всё, о чём говорит гоминидка понятно: некоторые словечки незнакомы, другие вообще вызывают недоумение и улыбку.

Из того количества информации, что вываливает на неё тощая лидерша, она узнаёт, что вход на территорию, где в земляных печах готовят еду, строго воспрещён. Кухня только для избранных. Там царят свои правила и порядки, и лезть туда не стоит, если тебе жребием не выпало недельное дежурство, иначе можно, чего доброго, остаться без пальцев. Тилия интересуется, как проводится упомянутая ею жеребьёвка, но Вара категорична — всему остальному её должна научить та, что станет её эуком.

Радости при упоминании об этом Тилия не испытывает, но вслух своё недовольство не высказывает. Хотя мысль о том, что ей придётся таскать за собой ещё кого-то, когда она о себе-то не может толком позаботиться, не покидает ни на секунду. Но выбирать не приходиться. Это всё же лучше, чем, если бы ей достался какой-нибудь неотёсанный гоминид, на которых за сегодняшний день она уже вдоволь насмотрелась.

— Жилища рассчитаны на пятерых-шестерых, но тебе повезло, — вторгается в её мысли голос Вары, и Тилия готова поклясться, что её собеседница усмехается под своим платком, в голове тут же срабатывает тревожный звоночек.

— Неужели?

— Вы будете жить вдвоём, — поясняет лидерша, пропуская мимо ушей саркастичный вопрос и продолжая петлять между парящими в воздухе хижинами. — И ещё, на будущее… возвращайся в лагерь засветло. Ночью оставаться на земле опасно. Самое безопасное место — это твоя хижина, ну или дерево на крайний случай.

— Что ещё за крайний случай? — застывает на месте Тилия, с тревогой озираясь по сторонам.

— Ночью дикие звери выходят на охоту и им плевать, кого сожрать, а барьер на них не действует.

От слов Вары по телу тут же пробегает холодок. Хищники в Долине?! Вот так новость! Мало того, что она одна среди всех этих дикарей, так ещё нужно держать ухо востро и не забывать про внешнюю угрозу. А она-то думала, что страшнее гоминидов, здесь никого нет.

Погружённая в свои мысли, Тилия не сразу замечает, как они подходят к одиноко стоящей, покосившейся на одну сторону хижине у самого края лагеря. Свет от костра сюда почти не проникает и, кажется, будто густые заросли вокруг таят в себе невидимую глазу угрозу. Остановившись у лестницы, она разочарованным взглядом окидывает ветхую лачугу, по виду построенную в этой части Долины одной из первых и, которая, как она надеется, станет ей лишь временным убежищем, и тяжело вздыхает.

Теперь, когда на Долину опустились сумерки, Тилии отчётливо видно, как сквозь узкие щели в бревенчатых стенах, в разнобой разбросанных по поляне деревянных домишек, пробивается желтоватый свет. И только в её новом доме темно и изнутри не доносится ни звука.

— Эй, Рука, ты там? — всё же зовёт её тощая спутница.

Колкий ответ следует незамедлительно, будто их поджидали:

— Если ты притащила с собой эту бледную моль, придётся тебе убраться вместе с ней! — голос явно принадлежит молодой девушке, но от этого Тилии ничуть не легче.

— Кончай препираться! — сердито бросает Вара, ловко карабкаясь по лестнице и бесцеремонно толкая тонкую перегородку, но внутрь не проходит, балансируя у самого края. — Всё уже давно решено. Ты же не оставишь её на улице посреди ночи?

— Хочешь проверить? — с вызовом раздаётся в ответ. — Ты, прекрасно знаешь, что мне не нужна нянька!

Слушая препирательства этой парочки, Тилии остаётся лишь гадать, что будет дальше. Намерения той, которую Вара называет Рукой, вполне очевидны: она не горит желанием знакомиться со своей новой соседкой, а уж тем более пускать её внутрь.

— Согласна, не нужна, — раздражённо отзывается Вара, ещё больше поражая Тилию. Неужели есть кто-то, кто может ослушаться лидершу и не поплатится за это? — Но у тебя есть место, а ей негде спать. Ты же знаешь правила…

Но невидимая гоминидка даже не даёт ей закончить:

— Плевать я на них хотела! Ты мне ещё нотации начни читать. А Бледной скажи… — неожиданно наступает пауза и Тилия перестаёт дышать в ожидании сурового приговора, — если хоть звук услышу не по делу, в миг окажется на улице.

Даже с такого расстояния слышен вздох облегчения, вырвавшийся из груди тощей гоминидки. Не дожидаясь пока невидимая Рука передумает, Вара быстро спускается вниз и, бросив на Тилию красноречивый взгляд, спешит поскорее убраться, оставляя её недоумевать. Если уж уверенная в себе Вара пасует перед её новой соседкой, что же ожидает её?

Тилия медлит. Подниматься по лестнице, а уж тем более знакомиться с той, что уже сейчас так ненавидит всё вавилонское, она не горит желанием. И лишь вспомнив слова Вары о том, что оставаться внизу небезопасно, с тревогой озирается по сторонам и после чего спешно заносит ногу над перекладиной. Почему-то предостережения о хищниках не кажутся пустой угрозой, к тому же глупо было бы умирать в первый день нахождения в Долине.

Глубоко вдохнув, словно перед прыжком в воду, она взбирается по шатким ступеням, с удивлением отмечая, что после манипуляций местной целительницы Галии с обожжённой спиной, она чувствует себя гораздо лучше. Дверь-перегородка после бегства Вары так и остаётся приоткрытой, словно приглашая войти и преодолев все десять ступеней и вытянув вперёд руку, Тилия с опаской перешагивает через порог и настороженно замирает.

Внутри тихо. В темноте незнакомая ей Рука, кажется куда опасней любого дикого зверя, от которого облучённые по ночам прячутся в своих похожих на огромных, неуклюжих животных убежищах. Тилия прислушивается: ни шороха, ни приглушённого дыхания. Неужели кто-то может быть настолько незаметным? А уже через мгновение в каких-то нескольких шагах от неё уже пляшет маленький жёлтый огонёк, которого хватает, чтобы мгновенно оценить обстановку и понять, что сюрпризы на сегодня ещё не закончились.

«Ну, за что мне такое!» — мысленно стонет она, блуждающим взглядом отмечая и абсолютно голый пол, и такие же стены с парой покосившихся полок, и пару низких лежанок из брёвен по обеим сторонам от входа — дерево явно было самым ходовым материалом во всей Долине, и кое-где прохудившуюся крышу, сквозь дыры в которой проглядывают первые и такие далёкие звёзды.

Закончив беглый осмотр, Тилия переводит взгляд на ту, с кем предстоит жить под одной крышей и сердце её обрывается. Огарок свечи не способный разогнать тьму по углам, всё же даёт достаточно света, чтобы можно было, как следует рассмотреть новую соседку, почти наголову возвышающуюся над Тилией. Отсутствие волос воскрешают в памяти давно забытые строчки, прочитанные в одной из медицинских, разрешённых книг отца: «Один из побочных эффектов лучевой болезни: полное отсутствие волосяного покрова на теле». Невероятно большие глаза смотрят завораживающе, словно гипнотизируют и лишь усилием воли ей удаётся не отвести взгляд. Тонкий нос, полные губы и высокие скулы, делающие облучённую почти идеальной внешне, поражают своей необычайной красотой.

Одета Рука не так, как остальные в лагере, поголовно отдающие предпочтение нескольким слоям разномастной одежды. Здесь же ничего лишнего: тонкий шарф, двумя концами небрежно свисающий с шеи, видавшая виды майка, тёмные штаны из грубой хампы, плотно обтягивающие стройные, длинные ноги, высокие кожаные ботинки на шнурках. Настоящая воительница!

Но тут же реальность происходящего отрезвляет. Перед ней не просто гоминидка, перед ней её эук — приспособленец, о котором, начиная с этой минуты, ей предстоит заботиться. И только когда гоминидка немного разворачивает корпус, становиться понятно значение необычного имени. У неё нет левой руки! Нет даже намёка на то, что эта самая рука когда-то была.

— Налюбовалась? — вызывающе тянет гоминидка, в свою очередь так же бесцеремонно разглядывая новую соседку.

— А ты? — вопросом на вопрос отвечает Тилия, стараясь, чтобы её голос не дрожал. Чёрта с два, она покажет, как ей сейчас страшно и хочется убежать. Только вот бежать-то некуда.

— Значит, остальные не врут. Ты и в правду к нам прямо из Термитника загремела? — неслышно ступая по деревянному полу, кружит вокруг Тилии гоминидка. Свечу она держит так, чтобы как можно лучше рассмотреть незваную гостью. — Что же с тобой не так?

— Насколько я поняла, здесь не принято лезть с расспросами, — отзывается Тилия, пытаясь оторвать взгляд от того, места, где у обычного человека должна быть верхняя конечность. Внутри всё стынет от ужаса перед этой самоуверенной облучённой со странным именем. Она права — нянька ей не нужна.

— Да неужели? — с удивлением вскидывает та свои чёрным брови, замирая напротив, и Тилия вдруг понимает, что брови гоминидки — это весьма качественно сделанная татуировка. Даже при скудном освещении, что даёт огарок одинокой свечи у неё не остаётся никаких сомнений в том, что над лицом облучённой потрудился мастер. Хотя она никогда не слышала о том, что в Пекле был такой умелец — гоминидам строго-настрого запрещалось наносить под кожу чернила.

Это считалось привилегией лишь тех, кто жил в Башне. Большей популярностью такой мастер пользовался у обитателей верхних двух уровней. Татуировки делали члены Совета, все без исключения милитарийцы, и даже кураторы. Чаще всего такие изображения наносились на участки кожи, что были скрыты под одеждой и были не доступны постороннему взгляду. Например, её дядя с гордостью носил свой знак отличия в виде круга со стрелой по центру неизменно указывающей вверх. У жителей же Пекла в почёте было нанесение шрамов-насечек на кожу.

— Мне-то жить с тобой. Вдруг у тебя с башкой что не то! Набросишься на меня ночью, ещё покусаешь.

— Со мной всё нормально.

Услышав эти слова, Рука лишь криво усмехается. Отойдя к дальней стене, она ставит свечу на полку, а рядом кладёт маленький предмет, не знакомый Тилии. Должно быть, именно им она зажгла фитиль. Про парафиновые спички, гоминидка, скорее всего никогда даже и не слышала.

— Звать-то тебя как?

— Тилия.

— Ти-ли-я… — смакует на языке облучённая, в прежней манере растягивая гласные. — Дурацкое имя! В Термитнике любят давать идиотские имена.

Хочется ответить грубостью, но страх оказаться снаружи побеждает. И Тилия ненавидит себя за эту слабость. Никто в Башне не стал бы так задираться — конфликты были под запретом, но если всё же случались, зачинщикам выносили сначала предупреждение, а если это не помогало и нарушений становилось больше, их, на отмеренный Советом срок, отправляли на исправительные работы на самый нижний уровень — к мусорщикам. То, что она никогда не спускалась ниже уровня Теплиц, говорило само за себя.

Больше облучённая не произносит ни звука, без предупреждения задувая свечу, отчего по помещению тут же плывёт запах восковой гари. И лишь по лёгким шагам становится ясно, что та заняла лежанку справа от входа. Тилии же ничего не остаётся, как опуститься на свободную кровать. Её нос тут же улавливает зловоние исходящий от наваленной груды тряпья, видимо служившего когда-то одеялами своему прежнему хозяину, который явно не был приверженцем чистоты, и брезгливо поморщившись, она скидывает на пол вонючий ком и вытягивается на жёстком настиле из брёвен.

Уснуть в эту ночь ей так и не удаётся, даже несмотря на то, как сильно она вымоталась за день. Ближе к утру становиться так холодно, что зуб на зуб не попадает и всё что остаётся — это смирившись, побросать сверху кучу вонючих тряпок и подтянуть колени к груди. Но, даже немного согревшись, долгожданный сон не идёт: она то и дело возвращается мыслями к родителям.

Что, если они уже знают, что их дочь отправили в Долину? Что тогда? Мать снова беззвучно плачет, отец замкнулся и закрылся в кабинете, а брат радуется тому, что сестра больше никогда не нарушит его покой?

«А может, спокойно спят, уверенные, что я в Обители?» — спрашивает себя Тилия, стуча зубами и ещё сильнее подтягивая колени к груди. Жуткий холод, словно изголодавшийся зверь, проникает под хамповую одежду, жадно покусывая кожу и ледяными кольцами обвиваясь вокруг позвоночника.

Тоска по дому и жалость к себе настолько велика, что на глаза тут же наворачиваются слёзы, вызывая отвращение к самой себе. Больше всего ей сейчас хочется снова оказаться в чистой постели, а не на голых деревяшках, что попеременно впиваются в бока, стоит ей только сменить позу, всякий раз тревожа рану на спине.

Она так гордилась своей кожей без единого изъяна! Даже родимых пятен, как у некоторых её знакомых, не было. Знала, что ей, как адепту, запрещено делать татуировки — избранные должны быть чисты при прохождении последней ступени. Очищения. Многим делали одинаковые стрижки, чтобы «быть как все», но она была противницей, оправдывая это тем, что её мать не вынесет, если её дочь лишат такого «сокровища», хотя это отчасти был лишь предлог. Быть, как все она не хотела.

И вот к чему все эти старания привели!

Когда, наконец, начинает светать, Тилия настолько вымотана и морально, и физически, что с трудом может поднять тяжёлую голову. Со своего места сквозь узкую щель в бревенчатой стене она наблюдает, как лагерь оживает, наполняясь щебетанием птиц и тихими разговорами его обитателей. Кто-то снова разводит потухший за ночь костёр, кто-то отправляется за хворостом и спустя время глаза начинает щипать от расползающегося по округе дыма.

Услышав отчётливый шорох за спиной, Тилия тут же напрягается всем телом. Затаив дыхание, она ждёт, что вот сейчас её грубо растолкают, напомнят о своей никчёмности, но какое-то время до неё доносится лишь шум лёгкие шаги, заставляющий пол в хижине слегка вибрировать, а вскоре новоявленная соседка уже спускается по скрипучей лестнице, не забыв при этом тихо прикрыть хлипкую дверь. Отчётливо слышно, как её приветствуют те, кто с самого утра на ногах и однорукая гоминидка им тихо вторит в ответ, на удивление вполне миролюбиво.

«Что это? Неужели не будет новых оскорблений и нападок?» — гадает Тилия, с отвращением сбрасывая с себя груду тряпья и с трудом поднимаясь на ноги. Из груди вырывается тихий, протяжный стон: даже самое незначительное движение причиняет мучительную боль во всём теле. Вот она расплата! Те полсотни этажей, которые ей пришлось за раз преодолеть в компании милитарийцев, а затем и многочасовая прогулка в компании Вары, дали о себе знать.

Только теперь Тилия понимает всю безысходность своего положения. Как бы она не боялась тех, кто её теперь окружает, но взаимодействовать с ними придётся. Ей не выжить, если не следовать всем тем правилам, что были придуманы задолго до её появления в Долине.

А ведь и все те, кто живут в Башне точно такие же — не способные существовать в тех условиях, что предлагает внешний мир. Они просто не смогут делать обыденных вещей: развести огонь без помощи парафиновых спичек, как это прошлым вечером сделала её новая соседка или оградить себя от инфекций и болезней, которых хватит на каждого. Им не под силу убежать от опасности, подстерегающей на каждом углу, как в Долине, так и в Пекле. Они — жители верхнего Вавилона — словно гости на этой истерзанной войнами планете, добровольно запертые в своём многоуровневом каменном коконе и не способные адаптироваться к жизни вне стен Башни.

И лишь волею Совета она оказалась выброшенной из привычной для неё среды обитания. Нет больше ни крыши над головой, ни мягкой постели, ни завтраков, обедов и ужинов по расписанию. Ничего больше нет. Есть только Долина с её обитателями. И если она не хочет сгинуть в этом проклятом месте навсегда, придётся хотя бы на время стать одной из них. Облучённой…

Стоит только Тилии пройтись по хижине и немного размяться, как обожжённая спина тут же вспыхивает адским пламенем. Ей срочно нужно то чудодейственное лекарство, без которого она просто не переживёт новый день. В остальном всё также плохо: тело ломит, кожа головы ещё побаливает от вчерашней встречи с сетью, во рту гадкий привкус и хочется почистить зубы, но судя по состоянию зубов местных, они не слишком заморачиваются по этому поводу. Чувствуется лёгкий запах пота от одежды, и Тилия с ностальгией вспоминает прохладу водоёма, к которому её вчера водила Вара. Вот то место, где ей хочется побывать в первую очередь!

«Но сначала нужно решить проблему с ожогами», — напоминает себе Тилия.

Неожиданностью для неё становится и то, что кроме спины начинает беспокоить ещё и лицо. «Надо же было так по-глупому обгореть на солнце!» — ругает она себя, неуклюже спускаясь по лестнице. Каждая мышца в теле отзывается ноющей болью. Со ступнями дело обстоит ещё хуже: вчера ей следовало бы подумать, прежде чем устраивать такие продолжительные пешие прогулки. Парочку мозолей она себе точно заработала.

Наконец, оказавшись внизу, Тилия озирается по сторонам в поисках Вары. Появилось несколько новых лиц, а на них и новых изъянов, вызывающих дискомфорт и чувство вины за свою «нормальность». Рядом крутиться уже знакомый ей Блоха. Чуть в стороне, словно не чувствуя исходящего от костра жара, на бревне в пол-оборота сидит её не слишком дружелюбная соседка. При свете дня её лицо кажется, ещё более необычным и на мгновенье Тилия забывает про увечье гоминидки, думая, что встреться они в стенах Башни, могли бы даже поладить. Подругами, конечно, не стали бы, но…

— Как спалось?

Задумавшись, она не замечает, подошедшей сзади Вары.

— Моя спина, — проигнорировав вопрос, отзывается Тилия, не способная сейчас на любезности. — Подумала, что ты можешь помочь.

Та с готовностью кивнув, спешит по направлению самой большой хижине в лагере. Тилии ничего не остаётся, как ждать, томясь под любопытными взглядами гоминидов. Но ожидание стоит того, вернувшись, Вара протягивает ей плотно завёрнутый лист неизвестного растения.

— Сама справишься?

Кивнув и поблагодарив, Тилия возвращается в хижину, меньше всего желая, чтобы остальные прознали про её метку. Она помнит наставления Вары о том, что будет лучше, если об этом никто не узнает. Развернув лист и зачерпнув в ладонь густой зелёной кашицы со слабым запахом — неужели мяты! — она с шипением обнажает плечо. Рубцы на ощупь кажутся просто огромными, а ещё вчера нежная кожа вокруг раны воспалилась, потеряв чувствительность.

«Как власти могли такое сделать со мной!» — думает про себя Тилия, но слёз обиды уже нет, лишь слепая ненависть к тем, кто сотворил с ней такое.

Подождав немного, чтобы лекарство впиталось, она снова натягивает верхнюю часть комбинезона, после чего смазывает тонким слоем лицо.

«Зеркало бы сейчас не помешало», — усмехается про себя, почти сразу же чувствуя действие целебных трав. Завернув остатки мази в лист, и постояв немного в нерешительности — куда бы спрятать поднесённый Варой дар, — только теперь замечает едва различимые глазу вертикальные насечки на противоположной стене. На подсчёт уходит время, но Тилию это не останавливает.

«Триста семьдесят одна», — выдыхает она. Примерно столько же она была адептом. Поморщившись от навеянных воспоминаний, поспешно отворачивается, вдруг почувствовав себя преступницей, бесцеремонно вторгшейся в чужое пространство.

Когда с тяжёлыми мыслями она, наконец, оставляет прохладу хижины, вокруг костра уже собирается, судя по всему, большая часть лагеря. Гоминиды разделились: одни сидят на брёвнах, неторопливо уплетая скудный завтрак, другие цепочкой выстроились вдоль длинного, грубо сколоченного стола, заставленного наполненными до краёв деревянными кружками и такими же тарелками с остатками вчерашнего мяса и свежими фруктами.

Пристроившись в самом хвосте и стараясь быть как можно незаметнее, Тилия каждую секунду напряжённо ожидает, что вот сейчас кто-нибудь повернётся, что-нибудь скажет, может даже толкнёт или ударит. Ведь именно о таком с самого детства предостерегали в Башне. Но её опасения напрасны: интерес со стороны облучённых ограничивается лишь короткими, подчас лишёнными всяких эмоций, взглядами.

Когда очередь, наконец, доходит до Тилии, она молча берёт кружку с водой, пару красных плодов и поспешно отходит в сторону. Незнакомый ей сладкий фрукт, по вкусу отдалённо напоминающий геномо-яблоко, тут же наполняет рот сладостью, и она съедает его без остатка, надеясь небольшой порцией хоть как-то насытить свой истощённый голодом организм. Если так пойдёт и дальше, от неё останутся лишькожа да кости.

На еженедельную жеребьёвку, о которой ещё вчера упомянула Вара, и которая прошла за пару дней до её появления в Долине, она не попала. Рука тоже не потрудилась объяснить, в чём состоят её обязанности, поэтому она решает начать с уборки хижины. Всё лучше, чем оставаться среди облучённых.

За работой время летит незаметно. И вот когда солнце уже пересекает небо над головой и скрывается за западной стеной, Тилия, взмыленная, но довольная собой, отдуваясь, волочит по земле огромный тюк тряпья, утирая солёный пот со лба. В Долине по-настоящему жарко! Словно и не было бессонной ночи, и она не тряслась от дикого холода под ворохом грязного белья.

На встречу то и дело попадаются местные, с недоумением поглядывая на новенькую. Один раз её обгоняет шумная стайка малышни, тыча в неё пальцами и строя смешные рожицы, отчего губы Тилии сами собой расплываются в улыбке. Для них она словно пришелец с другой планеты.

Добравшись до Первой Лужи, она изнеможённо опускается на траву, давая себе время передохнуть и понаблюдать, как ребятня с шумом резвится на пологом, илистом берегу. Вот один из малышей, весь вымазанный в грязи, ловко карабкаясь, взбирается по искривлённому стволу дерева, и, раскачиваясь на обрывке милитарийской сети, со счастливым визгом летит в воду, создавая вокруг себя фонтан брызг. Остальные, пихая друг друга локтями и острыми коленками, не отстают, с нетерпением ожидая своей очереди.

В Башне у неё тоже была своя Лужа — огромный бассейн для тренировок милитарийцев. Попасть туда можно было только по пропускам, но, не смотря на запреты, она с самого детства была там постоянным гостем. Когда ей ещё не было и десяти, Станум время от времени стал брать её и Врана с собой. Там он учил их плавать, словно они были одними из милитарийских новобранцев. «В жизни всё может пригодиться», — так он говорил. С тех пор бассейн стал её любимым местом и их общим секретом. Брат отца ради племянников не раз нарушал негласные правила Нового Вавилона, рискуя собственной жизнью.

«Как он мог допустить, чтобы меня отправили сюда? Как он не мог не знать, что что-то затевается, они ведь, как единый организм, эти каратели?» — всё ещё наблюдая за малышнёй со щемящим чувством в сердце, задаётся вопросами Тилия. Скорее всего, ей уже никогда не узнать правды. Если конечно она не попытается выбраться из Долины.

Вдоволь насмотревшись на счастливую ребятню, по едва различимой тропе, на которую вчера указала Вара, нагруженная она бредёт дальше. Стены по обеим сторонам служат прекрасным ориентиром. Уже порядком пострадавшее от ультрафиолета лицо снова начинает гореть. Скорее всего, к концу дня её физиономия обгорит настолько, что облезет, и она ещё больше станет похожа на одну из местных. Перспектива не радует, но выбирать не приходится.

Наконец, добравшись до места, она с тревогой озирается по сторонам. Вокруг ни души, лишь неподвижные воды водоёма, с трёх сторон окружённые уже знакомым колючим кустарником. Кое-где на земле виднеются горбатые серые валуны, с разложенными на них, тонкими, словно пожёванными ветвями. И только приглядевшись, она понимает, что эти светло-жёлтые волокна, не что иное, как мыльнянка или мыльный корень. Тилия усмехается. А облучённые не так глупы, как с самого детства вбивали в их головы власти, и вполне себе освоились на новой территории.

Плечи от тяжёлой ноши болят так, что хочется бросить затею со стиркой, а ещё лучше самой залезть в воду. Даже эта Лужа, с пенистой каёмкой грязи у берега, ей кажется заманчивой. Но какое-то время она просто бродит вокруг, с интересом разглядывая обилие диких растений, и пытаясь вспомнить названия и целебные свойства тех, что были ей знакомы по Теплицам.

Когда стирка, наконец, закончена, удовлетворённая проделанной работы Тилия — ещё раз доказала себе и остальным, что и она может быть полезной, даже если при этом её ладони почти стёрты в кровь, — совсем не чувствует рук. По телу разливается усталость. Разложив ткань на камнях настолько горячих, что невозможно дотронуться рукой — она со стоном прижимается к шероховатой поверхности дерева и только сейчас замечает, что она не единственная живая особь, в тени: рой мошкары с жужжанием носиться вокруг, норовя забраться в глаза и уши. Для этих мелких тварей она всего лишь источник пищи.

Тилия только сейчас понимает, как проголодалась, но ещё ужаснее то, что с утра во рту не было ни капли воды и остаётся только злиться на себя за беспечность. Покидая лагерь, она даже не подумала о том, что единственный её источник остаётся позади.

В Башне проблем с этим никогда не возникало. Всего лишь нужно было подойти к аквамату, которые были предусмотрительно расставлены властями на каждом этаже Башни, и прислонить к сенсорному табло правое запястье. Тут же с её чипа считывалась информация и, если она не превысила допустимую суточную норму, тут же поступала питьевая вода. В Долине же было всё иначе.

Дождавшись, когда просохнет бельё, Тилия отправляется в обратный путь. Детей возле Первой Лужи уже нет и, сбросив обувь, прямо в одежде неторопливо входит в воду. Жажда просто невыносима, но в голове предостережение тощей гоминидки насчёт питья из водоёма. Кому как не ей, дочери врача, знать, чем может грозить минутная слабость. И всё что сейчас может позволить себе Тилия — это смочить потрескавшиеся губы. Хоть какое-то облегчение.

Больная спина, ещё утром обработанная мазью, почти не беспокоит и она, прикрыв глаза, с наслаждением чувствует, как мышцы расслабляются, прохладная вода остужает кожу и снимает усталость. Хочется скинуть с себя грязную одежду, но страх, что кто-то может её увидеть, не отпускает ни на секунду.

Распустив свои длинные тёмные волосы, тут же рассыпавшиеся веером по спине, и, привязав к запястью тонкую ленту — то единственное, что удерживает её тяжёлую копну в узде, она вынимает из кармана остатки мыльного корня.

«В следующий раз обязательно выкупаюсь нормально», — даёт себе обещание Тилия, и чувствует, как натруженные за день пальцы нащупывают что-то твёрдое в кармане хампового комбинезона.

Её реликварий!

Почти невесомый медальон на чёрном кожаном ремешке, размером с ноготь и выгравированным символом её имени, приятно греет ладонь. Она совершенно забыла, как сняв его с шеи, машинально сунула в карман, собираясь оставить с остальными вещами, которые позже бы вернули родителям. Но судьба распорядилась иначе.

— Как вода? — вдруг доносится до неё уже знакомый голос с хрипотцой и Тилия от неожиданности чуть не выпускает из рук милый сердцу оберег.

— Отлично! — разглядев на берегу Вару, отзывается она, пряча под грубой тканью на груди единственную вещь, как воспоминание о прежней жизни.

— Умеешь плавать?

— Немного, — лукавит она, гадая с какой целью Вара проделала такой длинный путь.

— Немного, это уже хорошо. Здесь, кроме «мелких», в воду никто не лезет… боятся. Сухопутные мы создания. Люди песка… — отзывается гоминидка, неторопливо озираясь по сторонам, и увидев кучу чистых тряпок неподалёку, одобрительно кивает. — Руке уже давно нужен был кто-то, кто навёл бы порядок в её свинарнике. Она сама никогда не попросит о помощи. Слишком гордая! Да и появляется только ближе к ночи…

— Почему?

Но Вара пропускает мимо ушей вопрос Тилии:

— Почему не пришла обедать?

— Я не голодна, — отзывается Тилия, с удивлением отмечая, как на удивление легко даётся эта маленькая ложь.

— И всё же я тебе кое-что принесла, — усмехается гоминидка и вытягивает вперёд руку с зажатым в ней пузатым кожаным мешком.

— Что это?

— Многие называют это золотом Ямы. Глупо было с твоей стороны уходить так далеко от лагеря и не взять с собой воды.

Щёки тут же стыдливо вспыхивают. Гоминидка права, она поступила, как неразумный ребёнок. Выбравшись на берег, и не обращая внимания на то, как вода плотными струйками стекает с её промокшей насквозь одежды, Тилия с благодарностью принимает из протянутой руки наполненный до краёв мешок.

— Из чего его делают? — утолив жажду, интересуется Тилия, с любопытством вертя в руках необычную водяную тару.

— Лучше тебе не знать.

— И всё-таки?

— Это шкура животного.

«Лучше бы действительно не спрашивала!» — морщиться она, с благодарностью возвращая кожаный мешок его владелице.

Увидев такую реакцию, гоминидка тихо смеётся:

— Привыкнешь.

— И где же такой взять?

— Можешь сама сделать. Для начала убить какое-нибудь животное, после снять кожу, да так чтобы без дыр, просушить… Вода в нём конечно тёплая, да и пропускает он иногда, но это всё же лучше, чем ничего. Без воды здесь не выжить. Если уходишь на большие расстояния, он действительно незаменим.

— Вара на мгновенье замолкает, окидывая Тилию оценивающим взглядом. — Ну, или можешь выменять у других.

— Выменять?

— Да. Если тебе что-то нужно, ты можешь предложить равноценное.

По тому же принципу существовал Блошиный рынок с его зазывалами-перекупщиками и бартерной системой торговли.

— Но у меня ничего нет!

— Твои волосы многим придутся по вкусу…

В первое мгновенье Тилия решает, что гоминидка шутит, но взглянув в чуть раскосые глаза, понимает, что та говорит вполне серьёзно. Вот уж точно, чего ей не хочется, так это знать для чего кому-то могут понадобиться её волосы.

— Нет уж, спасибо.

— Я так и думала, — усмехается Вара и меняет тему. — Так как тебе твоя новая соседка? Поладили?

Тилия лишь отрицательно качает головой, после чего связывает лентой ещё мокрые волосы, доходящие почти до талии, и отбрасывает за спину.

— Ну, то, что ты ходишь и говоришь уже хорошо, — обнадёживает Вара, поправляя платок, всё так же скрывающий нижнюю часть лица. — Рука бывает немного нервной.

— Немного? — усмехается Тилия, вновь натягивая лёгкую, явно непредназначенную для долгих прогулок обувку адепта. Ответом ей служит тишина. Взглянув на застывшую в напряжённой позе собеседницу, она с удивлением отмечает, что лидерша и не собирается отвечать. И только проследив за направлением взгляда гоминидки, Тилия с тревогой понимает, что они уже не одни. С противоположного, наполовину скрытого высокими стеблями бурого рогоза, берега за ними наблюдают.

— Кто это? — полушёпотом спрашивает Тилия, уверенная, что в лагере этого незнакомца с выжженными солнцем светлыми волосами до плеч и хорошо развитым телосложением, она не встречала. Про таких в Башне говорили — широкая кость, и приветствовалось это только у милитарийцев. Из одежды на парне были тёмные штаны и такая же рубашка. Довершал образ лоскут светлой ткани, небрежно обёрнутый вокруг шеи.

— Тот, от кого нужно держаться подальше, — тихо отзывается тощая, не сводя настороженного взгляда с гоминида.

— Он тот, кого вы изгнали! — тут же осеняет Тилию, и как только Вара едва заметно кивает, снова переводит взгляд на противоположный берег, с удвоенным любопытством разглядывая непрошенного гостя. Она ещё ни разу в жизни не встречала настоящего преступника. А уж тем более убийцу!

«Что за чудовищем надо быть, чтобы вот так просто расправиться с кем-то, кто не может тебе достойно ответить?» — спрашивает она себя, не сводя заинтересованного глаз со светловолосого гоминида. Но сколько не вглядывается, ничего необычного в его облике не замечает… не считая всё того же необычного цвета волос. Никаких явных отклонений: две руки, две ноги, рот, оба глаза. Всё на месте. Таких, физически нормальных, в лагере можно было по пальцам пересчитать. Хотя, возможно, его патология была скрыта где-то внутри.

Наконец, потеряв интерес к гоминиду, Тилия уже собирается отвернуться, когда незваный гость переводит взгляд на неё и тут же его глаза загораются странным блеском, а губы кривятся в ухмылке.

«Словно предупреждение», — передёргивает Тилию и по позвоночнику пробегает липкий холодок. Хочется только одного: убраться подальше от этого места и этого ненормального.

— Идём, — слышит она рядом встревоженный голос Вары, которая молча забирает часть её ноши и, ни разу не обернувшись, устремляется прочь.

Только добравшись до лагеря, измождённая Тилия понимает, насколько она вымоталась за день. Сил хватает лишь на то, чтобы волоком затащить внутрь выстиранное тряпьё и забыться тревожным сном. До самого утра ей снятся полыхающие ледяным пламенем глаза изгнанника.

Глава 7

Продрав с утра глаза, она тут же понимает, что поторопилась, когда решила, что вчерашний день был худшим. Её вторая ночь в Долине выдалась настолько холодной, что она пару раз просыпалась от стука собственных зубов, осознавая, что замерзает, а после уже не могла заснуть, прислушиваясь к тревожным шорохам снаружи.

Ночью по территории лагеря определённо бродил кто-то посторонний и это пугало, рисуя в воображении картинки жутких тварей, рыскающих по округе в поисках лёгкой добычи. Под утро ей всё же удалось немного вздремнуть, но и это длилось не долго: с первыми лучами солнца обитатели лагеря начали просыпаться.

Выбравшись из хижины, Тилия одной из последних подходит к столу. Проигнорировав остатки мяса, она, как и вчера, берёт со стола фрукт, названия которого так и не потрудилась выяснить и наполненный стакан с водой. Невесть какой завтрак, но больше в себя впихнуть точно не удастся. Отходит подальше от шумной толпы гоминидов, небрежно развалившихся на брёвнах — судя по разговорам, все они с кухни, и чувствуют себя в лагере хозяевами и только тогда замечает, что в лагере появились те самые новенькие гоминиды, которых Вара отправила на карантин. Теперь они свободно разгуливают среди остальных и выглядят куда опрятнее: коротко остриженные волосы смешно топорщатся ёжиком, бронзовая кожа сияет чистотой.

Чуть в стороне сидит её соседка с уже наполовину опустошённой тарелкой в единственной конечности. Вокруг никого, словно остальные боятся подходить слишком близко. Когда облучённая жестом подзывает к себе Тилия, не веря собственным глазам, замирает в нерешительности.

— Сколько тебе? — голос однорукой вполне миролюбив и кажется, что можно расслабиться и спокойно поесть.

— Через неделю будет восемнадцать, — отвечает Тилия, с опаской устраиваясь рядом.

— И почему ты здесь?

— Я не знаю.

— Ты что серьёзно? Эти твари-каратели засунули тебя сюда, а ты даже не знаешь причины?

Тилия пожимает плечами, на что собеседница лишь усмехается, делая очередной шумный глоток воды. Манеры оставляют желать лучшего, но здесь все такие: едят руками, вылизывают тарелки языком, прежде чем бросить их в общую грязную корзину, рыгают, чем видимо выражают благодарность дежурным по кухне.

— Сюда просто так не попадают, да и в Гнездо тоже. Хотя кому я объясняю! Вы там, в Термитнике дальше своего носа не видите.

— А ты давно здесь?

«И зачем я спрашиваю?» — тут же одёргивает себя Тилия, вспоминая мелкие насечки на стене.

— Чуть больше года, — подтверждает Рука её предположение, сделанное днём ранее. — Меня сюда отправили вместе с сестрой. Однажды явились эти уроды в чёрном и без разговоров уволокли нас. И попробуй не подчинись: прикладом по башке и готово.

— А твоя сестра, где она?

— Я с самого отъезда ничего не помню, — на лицо гоминидки набегает тень. — Говорю же тебе, каратели вырубили меня, а когда пришла в себя, лежу уже здесь, в лагере, башка раскалывается, вокруг незнакомые рожи, а сестры нет, — продолжает Рука, невидящим взглядом уставившись на пляшущие языки пламени. — Мне потом сказали, что её вообще вместе со мной в той паутине не было.

— Может её вернули домой?

— Шутишь? Эти твари её где-то в Яме сбросили. Скорее всего в тот раз сетей было несколько, и чёртовы каратели разделили нас.

Мысли роем проносятся в голове Тилии. А что, если и её родные здесь? Но от этого сразу же приходиться отказаться: вокруг не видно ни одного взрослого, да и милитарийцы в Пекле забирали только молодняк. Но от следующего предположения дыхание Тилии перехватывает.

«А как же брат? Что, если Вран вот так же, как и я, сидит сейчас где-нибудь в другой части Долины и расспрашивает обо мне?» — но подумав об этом, она тут же усмехается своим мыслям: вряд ли он будет так переживать за свою старшую сестру, скорее полностью сосредоточиться на выживании.

— Может твоя сестра по другую сторону барьера?

— Если бы она была там, она бы пришла, — тут же отзывается собеседница, качая лысой головой. — Все рано или поздно приходят к этой чёртовой черте… надеются найти родных или соседей. Думаю, её сбросили ещё дальше.

Стоит только гоминидке произнести последние слова, как сердце Тилии замирает от нехорошего предчувствия:

— Там дальше ещё кто-то живёт?

— Ну да, что-то вроде того… — отзывается Рука и смачно сплёвывает на утоптанную землю.

Для Тилии это полная неожиданность. Насколько же огромна Долина, раз умещает в своих глубинах сотни, а может и тысячи изгнанных?!

— У меня брат. Младший… — после небольшой паузы едва слышно начинает она, заворожено глядя на огонь. — Он ведь тоже может быть здесь?

— Каратели вас забирали вместе?

Припомнив всё то, что происходило в утро Посвящения, Тилия отрицательно качает головой.

— Тогда нет. По крайней мере, до следующей зачистки ты его точно не увидишь, а дальше… — Рука небрежно пожимает плечами, — кто его знает, что ещё придумают каратели.

Изо рта Тилии тут же вырывается едва различимый вздох облегчения. Хоть одна хорошая новость за последние два дня! Даже если отношения между ней и Враном не ладились, он всё равно оставался её братом.

Когда её новая соседка, наконец, поднимается со своего места, даже не удосужившись при этом бросить грязную посуду в корзину, а лишь небрежно отставив её на край стола, остальные гоминиды как по команде поворачивают головы. Их напряжённые позы не оставляют никаких сомнений. Они её боятся!

— Заканчивай с едой. Пойдёшь со мной, — слышит Тилия вкрадчивый голос гоминидки после чего та с ухмылкой добавляет. — Не забывай, что наша всеми любимая лидерша сказала. Ты теперь моя нянька!

Ничего не остаётся, как подчиниться. С трудом, но Тилия всё же заставляет себя подняться. Ноет, кажется, каждая мышца в теле, но попросить облучённую притормозить, она всё же не решается. Так и плетётся за бодро вышагивающей Рукой, с раздражением поглядывая той на спину.

Стоит только Тилии пройти мимо импровизированной кухни, которую, помня наказ Вары, она эти дни старалась обходить стороной, как её тут же окутывают манящие ароматы трав, знакомые с детства: кориандр, мелиса, лук. Та самая группа гоминидов, что ещё недавно шумела за завтраком, теперь тихо переговариваясь, что-то увлечённо готовит. Она рассеянно скользит взглядом по облучённым и увиденного вдруг сбивается с шага. Эти доморощенные кулинары пользуются вполне приличными ножами!

Изумлённо переводя взгляд с рук одного облучённого на руки другого, насчитывает не меньше десятка знакомых с детства предметов. Всё ещё не веря собственным глазам, Тилия догоняет Руку, только теперь замечая на плече той тяжёлую на вид сумку-мешок.

— У них, что ножи!?

— Ну да, — отзывается гоминидка, бросая на взбудораженную Тилию удивлённый взгляд.

— Это же металл, откуда он здесь?

— Вымениваем железки у тех, кто по другую сторону барьера, — как ни в чём не бывало продолжает однорукая, и ловко выдернув из своего, доходящего до середины голени кожаного ботинка длинный нож с деревянной рукоятью и зазубринами с одной стороны лезвия, с гордостью демонстрирует. — Меняем на овощи, ягоды, но в основном на воду. У них с этим туговато.

— А у них они откуда?

— Думаю, у карателей в прошлом что-то пошло не так. Вертушка прилетела, сбросила сеть, но улететь уже не смогла… разбилась на той стороне барьера. Все каратели-уроды сдохли, а железяка осталась. Наши соседи от неё отдирают куски и делают вполне приличное оружие: копья, ножи, даже стрелы. Ну и нам кое-что перепадает в обмен на воду.

Тилия так и не решается спросить, против кого вооружаются гоминиды по ту сторону барьера. Забивать себе голову всякими ужасами, а потом бояться собственной тени — это меньшее, что ей сейчас было нужно.

Когда впереди показывается уже знакомая поляна, она с опаской озирается по сторонам. Два дня в Долине, а кажется, что прошла целая вечность! Рука останавливается только тогда, когда до хищно чернеющей на изумрудной траве полосы остаётся не больше пяти шагов. Ещё совсем недавно на этом самом месте в предсмертной агонии корчилась светловолосая. От воспоминаний по телу бегут мурашки.

«Она спасла мне жизнь, — напоминает себе Тилия и на секунду сердце замирает от дурного предчувствия. Заслоняя ладонью глаза от яркого солнечного света, и обеспокоенно озираясь по сторонам, она пытается понять, не совершила ли самую большую ошибку в жизни, оставшись один на один с этой непредсказуемой гоминидкой. — Что она задумала?»

Со всё возрастающим волнением Тилия разглядывает прямую спину спутницы, когда неожиданно вдалеке показывается едва различимая фигура. Приглядевшись, она понимает, что это мальчик лет семи. На первый взгляд он кажется вполне нормальным: никаких дефектов скелета, никаких поражений кожи, не считая россыпи красных пятнышек на шее и чумазом лице. Должно быть, паразиты сильно одолевают малыша-гоминида. Всё то время, пока он вприпрыжку двигается по направлению к барьеру его тонкие, как прутики ручонки непрерывно чешут зудящую кожу.

Стоит только ему увидеть Руку, как его личико тут же светлеет, и уже не остаётся никаких сомнений, что эти двое знакомы.

— Привет, Заячья Лапка! — отзывается однорукая, оглядывая мальчика с ног до головы. Между ними не больше десяти шагов, но они непреодолимы — их разделяет чёрная полоса-убийца.

— У тебя новый д-д-друг? — заикаясь, он грязным пальцем тычет в застывшую позади Руки Тилию.

— Я пока ещё не решила, — небрежно бросает гоминидка, даже не удостоив спутницу взглядом. — Как твои дела?

— Есть хочу, а так ничего, — небрежно пожимает малыш хрупкими плечиками, но по его жадному, ищущему взгляду, который он то и дело бросает на мешок гоминидки, становится понятно, насколько он голоден. Рука с усмешкой кивает, мол, знаю я это твоё «ничего» и стаскивает с плеча тяжёлую ношу. Как только на свет появляются местные фрукты, наполненный до краёв кожаный мешок с водой и пара кусков сомнительного на вид мяса, глаза ребёнка загораются. Судя по всему, для него это самое настоящее пиршество.

Не медля больше ни секунды, гоминидка перекидывает через барьер сначала мешок с водой, а после и всё остальное. И видя, с каким остервенением детские зубы вгрызаются в мясо, Тилии становиться стыдно за свои прежние мысли. Кто знает, как бы она себя повела, окажись в такой ситуации — не иметь возможности есть по часам и пить вдоволь.

«Интересно, остальные знают, что она таскает ему еду?» — гадает Тилия, по-новому взглянув на свою угрюмую соседку, когда к ней с набитым ртом вдруг обращается мальчик-гоминид.

— А я тебя в-в-видел! Я прятался в-в-вон за теми камнями, когда тебя с остальными сбросили, — грязным кулаком, с зажатым в нём надкусанным красным плодом, он указывает себе за спину, где горой громоздятся огромные серые валуны, бывшие когда-то частью стены. — Всегда так делаю, когда слышу вертушки. И как одна из вас стала удирать и сделалась мертвячкой я тоже в-в-видел… Ну и рожа у тебя была! — продолжает он, посмеиваясь. — Ничего смешнее в жизни не видал! Как тебя зовут?

— Её зовут Бледная, — опережает её Рука и опускается на землю буквально в трёх шагах от черты-убийцы. — А ты хватит болтать… подавишься ещё.

Но тот лишь вызывающе хмыкает.

Спустя пару минут, когда мальчик, наконец, расправляется с едой, Рука снова подаёт голос:

— Рассказывай, что ещё видел в тот день?

— В-в-вертушка зависла, сбросила паутину и улетела.

— На этот раз не шныряла по Яме?

— Неа, — качает головой ребёнок, с трудом выдёргивая пробку из мешка с водой. Его собеседница больше не торопиться с вопросами, давая ему напиться.

— Почему ты расспрашиваешь его? — воспользовавшись моментом пока мальчик жадно пьёт воду, всё ещё не решаясь подойти ближе к барьеру, спрашивает Тилия.

— У меня с Като договорённость.

— Като?

— Так меня зовут, — тут же встревает мальчишка, утирая рот рукавом грязного балахона, явно с чужого плеча, — но все зовут меня Заячья Лапка!

Гоминидке достаточно лишь короткого предостерегающего взгляда, чтобы маленький мальчик тут же захлопнул набитый рот. Тилия готова признать — её новая соседка и здесь пользовалась безусловным авторитетом.

— Каждый раз, когда случается что-нибудь странное, он должен рассказывать мне.

— И что же может случиться?

— Кто его знает, что затевают каратели, — отзывается гоминидка, неопределённо пожимая плечами.

— Но я думала, что их дело всего лишь забирать таких, как мы и сбрасывать в Долину?

Рука игнорирует очередной вопрос Тилии и снова обращается к малышу:

— На той стороне ничего необычного?

— Неа, — мычит тот, пытаясь откусить от фрукта кусок побольше, отчего ароматный сок прозрачными ручейками устремляется по чумазому подбородку. — Таны только ещё злее стали. По ночам в-в-воют, как бешеные… спать, сволочи, мешают!

Удовлетворённая ответом, облучённая поднимается с земли и отряхивается:

— Ладно, давай назад, к своим.

— Когда принесёшь ещё? — выжидающе смотрит малыш на однорукую, прижимая к впалой груди недоеденный фрукт. Он такой чумазый и тощий, что Тилия ловит себя на мысли, что ей хочется забрать его с собой: отмыть, накормить, как следует.

«И защитить», — добавляет она мысленно, но тут же одёргивает себя. Что с ней такое? Единственное что ей сейчас нужно — это попытаться не умереть и уж точно не заниматься спасением гоминидов, какими бы они маленькими и жалкими не выглядели.

— Принесу как обычно, — такой ответ вполне удовлетворяет маленького гоминида, и он, перекинув обратно пустой кожаный мешок, убегает прочь, сверкая голыми пятками.

— Почему ты приходишь сюда? — как только они остаются одни, вновь решается заговорить Тилия.

— Разве не ясно? — нехотя отзывается Рука, закидывая на плечо порядком опустевшую сумку. — Мальчишке нужна еда.

— А к чему эти расспросы?

— Просто хочу быть в курсе.

— Почему мальчик такой худой, и голодный? У тех, кто живёт за барьером, что совсем нечего есть?

— Им не слишком повезло с лидером. Старик Патрис, их лидер, и его люди почти всё забирают себе, оставляя остальным жалкие крохи. Като мне рассказывал, что его работа — добыча птичьих яиц… Это их основное пропитание, не считая охоты.

Перед глазами тут же возникает картинка того, как маленький мальчик, всякий раз рискуя жизнью, взбирается по невероятно высоким деревьям в поисках птичьих гнёзд. Тилия нервно сглатывает. Даже с такого расстояния ей хорошо видны верхушки тех великанов с толстыми стволами и раскидистыми ветвями, и становится страшно за жизнь этого несчастного ребёнка.

— Так вот, за каждое разбитое яйцо он на несколько дней лишается еды, — продолжает Рука, выбираясь на уже знакомую тропу. — Есть там у них некто, кого Като зовёт правой рукой Старика Патриса. Так вот Като говорит, что он там самый жестокий, готов наказать любого, кто осмелиться слово сказать против. Като никого так не боится, как этого человека. Стоит только заговорить об этом ублюдке, я вижу страх в его глазах. Так что сама думай, как ему там живётся.

— Странное прозвище… Старик.

— Так его зовёт Като и остальные. Из наших никто его никогда не видел, но мальчишка говорит, что он у них самый старый.

— Выходит, здесь есть кто-то гораздо старше нас?

— Если и так, то он единственный. Остальные, все, кого я видела, приблизительно такого же возраста что и мы. Знаю только, что самый маленький у них Заячья Лапка.

— И давно ты о нём заботишься?

— Может пару лун… — небрежно пожимает плечами гоминидка, но от Тилии уже не скрыть того, что этот мальчик дорог ей. — Может чуть больше. Он как-то пришёл к барьеру такой тощий, еле ноги волочил, весь покусанный блохами, рёбра торчат. Говорить почти не мог, только мычал что-то… Хотел перейти на нашу сторону, знал, что у нас есть вода и еда. Думал, что повезёт и его не скрючит на барьере… — продолжает Рука и тут же морщится. — Не знаю, с чего он так решил. Перейти ещё никому не удавалось. Я его тогда еле отговорила. Пришлось пообещать, что каждые два дня буду приносить ему немного еды. Вот с тех пор таскаюсь сюда, чтобы он не сделал очередную глупость. Мальцу не слишком везёт в жизни.

— А как же его родители? — спрашивает Тилия, вслед за спутницей продираясь сквозь уже порядком надоевший кустарник волчеягодника. Она настолько поглощена рассказом гоминидки, что не сразу замечает, что они сходят с тропы.

— Он сирота. Сообразительный пацан, схватывает всё на лету. Это от него я узнала, что дальше в Яме живёт ещё один народ. В Гнезде таких называют Танами. Это жители окраины и с ними боятся связываться. Они практически всегда ходят на четвереньках, и почти разучились говорить. Объясняются друг с другом лишь жестами. Като говорит, что здесь, в Яме, они живут в пещерах.

— Может твоя сестра у них?

— Като говорит, что кроме самих Танов, там никого нет. Она где-то дальше…

— И откуда он всё это знает? — с удивлением спрашивает Тилия, не понимая, как вообще можно разглядеть хоть что-то сквозь густой кустарник и непроглядные кроны деревьев.

— Наша пещера, где мы берём воду — это конец Ямы, где соединяются стены, — терпеливо объясняет Рука, чуть замедляя шаг. — Чем дальше, тем хуже с растительностью: один волчеягодник да трава. Като хорошо видно, как они там ползают. Похоже, жизнь в этом месте не пошла им на пользу. Таны совсем одичали… превратились в животных.

— Как же они до сих пор живут в городе?

— А как все остальные живут? — вопросом на вопрос отвечает Рука, ещё больше углубляясь в заросли. — Я бы сказала спасибо тем, кто придумал эти барьеры, да вот только не знаю кому…

Несмотря на огромные ботинки, больше бы подошедшие мужчине, чем девушке, шагов гоминидки практически не слышно. Тишину, нарушает лишь щебет взволнованных их неожиданным вторжением птиц, жужжанием приставучих кровопийц-насекомых, убаюкивающим шелестом травы под ногами, да шумной поступью Тилии. С обувью ей повезло гораздо меньше. Тонкая, пробковая подошва её хамповой обувки не спасает ни от неровностей, ни от мелких камней, ни от торчащих из земли корней, которые то и дело больно впиваются в ступни, заставляя её всякий раз морщиться от неприятных ощущений.

— Здесь проходит тропа животных, — спустя время, вновь подаёт голос гоминидка, опускаясь на колено, и единственной рукой указывая на едва различимую, вытоптанную дорожку. — Звери обычно стараются оставаться на знакомой территории. Видишь это?

Тилия опускается рядом и прослеживает за пальцем гоминидки. Будь она здесь одна, ни за что бы не заметила ничего особенного, но после слов гоминидки взгляд сначала натыкается на петлю, сделанную из верёвок всё той же сети-паутины, а затем и на пару деревянных кольев, вбитых под углом в плодородную землю.

— По всей тропе расставлены вот такие силки, — продолжает объяснять Рука, и тут же демонстрирует ловушку в действии: просовывает свою единственную конечность в силок и резко дёргает в сторону, отчего провисшая петля тут же плотно затягивается на запястье. — Ещё есть ловчие ямы и другие ловушки. Так что смотри под ноги… и поменьше шуми.

— Откуда ты знаешь, что это тропа животных? — как можно тише спрашивает Тилия, впервые став свидетелем подобного. Чтобы получить консервированного мяса в Башне, нужно было всего лишь дождаться сигнала к обеду, пройти в общую столовую и предъявить карточку.

— Кое-где есть норы. Вот это видишь? — гоминидка поднимает с земли что-то круглое и чёрное и растирает между пальцами, отчего Тилия тут же брезгливо морщится, понимая, что это экскременты какого-то мелкого животного. — Если будешь внимательней, увидишь, что этого добра тут полно. Зверь не любит отдаляться от знакомого ему маршрута. А эта тропа ведёт на водопой.

— И что здесь водиться?

— Зайцы, белки, другие грызуны. Их мясо намного вкуснее крысиного, уж поверь. Один раз попался олень… правда, не совсем нормальный.

— Облучённый? — вскидывает голову Тилия.

— Ага.

— И какой он?

— Никогда раньше не видела более красивого животного! Жалко было добивать… — с грустью говорит Рука, после чего продолжает. — Иногда в ямы попадаются вепри. Огромные клыкастые зверюги, с такой толстой шкурой, что и ножом не пробить. Вокруг полно их следов. Днём они отсыпаются, а ночью, когда становится прохладнее, выбираются из своих укрытий. На пути им лучше не попадаться… Я заметила, что ты сегодня утром не стала брать мясо. У вас в Термитнике оно часто бывает?

— Не уверена, что то, что я ела там, может вообще считаться чем-то мясным, — нехотя объясняет Тилия, без особой ностальгии вспоминая ту перетёртую в однородную массу субстанцию, что чаще всего оказывалась на тарелках колонистов. Бурая каша без запаха и почти без вкуса, зато целая куча полезных свойств, как уверяли дежурные по столовой.

Удовлетворённая гоминидка поднимается с колена и, отирая испачканную ладонь о ткань штанины, неторопливо идёт дальше. Солнце, повисшее высоко над их головами, всё сильнее разогревает и без того обжигающий воздух Долины. Тилии то и дело кажется, что нависшие стены, вот-вот сомкнуться над их головами, хотя на такой жаре и не то может мерещиться. Одежда насквозь промокла от пота, её мучает, но она знает, что воды у них не осталось — Рука всё отдала Заячьей Лапке.

Всякий раз, когда на их пути попадаются расставленные ловушки, гоминидка неторопливо проверяет каждую. Только в двух из них оказывается пойманная добыча: пара полудохлых зайчат, таких крох, что Тилии хочется воспротивиться тому, что должно произойти дальше. Но понимая, что без мяса жителям лагеря долго не протянуть, она просто отворачивается, когда парой точных ударов найденным рядом камнем, её спутница приканчивает ещё трепыхающуюся добычу.

Гоминидка явно знает своё дело. Показав Тилии, как из тушек сначала выпустить кровь, а затем распотрошить, она, ловко справляясь одной рукой, перевязывает верёвкой от сети задние лапы и перекидывает будущий ужин себе через плечо. Хотя судя по мрачному выражению на красивом лице, Рука недовольна уловом, прекрасно осознавая, что неудача в охоте может оставить без еды весь лагерь.

Когда они, наконец, останавливаются передохнуть, обведя взглядом округу, Тилия с удивлением понимает, что они достигли конца Долины. Впереди, в отвесной скале густо поросший высокой травой, зияет чернеющий проём. Стоит только Руке пронзительно свистнуть, как из пещеры выбирается долговязый парень, приветствуя гоминидку скупым кивком головы. Забирает пустой кожаный мешок и также сказав ни слова, исчезает в проёме. На Тилию он даже не смотрит, словно она пустое место, хотя за эти три дня не мог не заметить появления в лагере новенькой.

— И что там внутри? — не в силах скрыть любопытства спрашивает Тилия, поглядывая на вход.

— Да ничего особенного, — пожимает плечами Рука, в ожидании гоминида занятая чисткой одежды от колючек, с завидным упорством цепляющихся к шнуркам и хамповой ткани. — Большая пещера с Лужей посередине. Такой чистой, что даже дно видать.

— И откуда там вода?

— Вроде как из-под земли, — пожимает плечами Рука и, завидев, появившегося в проёме всё того же гоминида, устремляется к нему на встречу, с благодарностью принимая из его рук раздувшийся кожаный мешок.

Ожидание того стоило!

— В жизни ничего вкуснее не пробовала! — вытирая губы тыльной стороной ладони, с наслаждением шепчет Тилия, передавая уже порядком опустевший мешок обратно его облучённой хозяйке.

— Что в Термитнике вода не такая? — напившись, спрашивает Рука, пряча мешок в сумку и пускаясь в обратный путь до лагеря.

— Не знаю… может и такая. Только её там сначала фильтруют. Отец говорит, что это лишает воду всех полезных свойств, но по-другому никак.

— В Гнезде с самого детства я пила только ржавую воду, — отзывается Рука, выводя их к уже знакомой Второй Луже. — Сколько себя помню, мы с матерью и сестрой брали всю посуду, что была в доме, и шли на площадь. Такое бывало только раз в неделю.

Тилия затаив дыхание слушает рассказ своей спутницы. Знать о жизни гоминидов по обрывкам фраз башенцев — было одно, а вот стать непосредственным свидетелем исповеди коренного жителя Пекла — совсем другое.

— Называется он Днём Омовения, — продолжает Рука, не сбавляя шага. — Мы выстраивались в длинные очереди, а когда каратели давали команду, открывали краны и наполняли вёдра, бутылки… короче всё, что было под рукой. Народ тянулся и тянулся со всего Гнезда, пока не наступал вечер, и краны не закрывались. Так что, Бледная, для нас никто не старался, никто не очищал воду, и полезных свойств в той воде было предостаточно.

Услышав последние, насмешливые слова гоминидки, Тилия уже не рада, что вообще завела этот разговор. Со своими бедами она всё больше казалась себе отвратительно мелочной. Последние несколько дней только и делала, что жалела себя: как болит каждая клеточка тела, как она не может уснуть, есть их еду, как ей жарко, холодно… После знакомства с Като и откровений своей спутницы она стала сама себе противна.

— У тебя отметина? — неожиданный вопрос застаёт врасплох, и её тут же охватывает паника. По прищуренному взгляду огромных глаз, брошенному через плечо, становится ясно, что отпираться бессмысленно. Идущую впереди девушку не так-то легко обмануть, да и врать она толком не умеет — стоит только открыть рот и всё станет понятно.

— Откуда ты узнала?

— Да так… немного порылась в твоих вещах, — небрежно отвечает Рука, словно это обычное дело. — Нашла мазь от ожогов. В лагере без неё никуда.

— Раз спрашиваешь, значит, видела такие отметины у других?

— Да были тут парень и девушка. Прожили пару лун…

И снова это обречённое «были» не предвещающее ничего хорошего. Тилия нервно сглатывает, прежде чем севшим голосом решается на следующий вопрос:

— И где они?

— А что, Вара не сказала тебе? — замедлив шаг, с удивлением оборачивается к ней собеседница и немного погодя зловещим шёпотом продолжает. — Их поглотила Яма!

— Что за бред!

— Чёрт тебя дери, Бледная! — разочаровано тянет гоминидка, закатывая свои огромные глаза к небу. — С тобой не интересно, не то, что малышня… верит во всякую чушь!

— Так что случилось с теми двумя?

— Исчезли.

— Что просто так взяли и исчезли?

— Говорю же тебе Яма их забрала. А теперь отстань, лады? — почти умоляюще просит гоминидка, поправляя перекинутые через плечо тушки и сосредотачиваясь на дороге. — Я знаю не больше твоего.

Погружённая в свои мысли Тилия, не решается заговорить снова. Кажется, её уже ничто не способно удивить и всё самое ужасное за последние дни уже произошло. Она оторвана от дома и родных, которые неизвестно ещё, в курсе ли вообще, что их дочь исчезла. Сброшена в место, которое считается мусорной ямой для тех, кто не угоден Новому Вавилону

«Действительно, что может быть хуже!» — с усмешкой признаётся она себе, устало плетясь вслед за однорукой гоминидкой.

То, что лагерь уже близко, становиться понятно по нарастающему гулу голосов впереди. Рука со своим трофеем тут же направляется к кухне, оставляя уставшую от долгой ходьбы Тилию в одиночестве брести к хижине. Она уже начинает жалеть, что так и не окунулась в воду, когда их путь пролегал мимо Лужи. Но тот вопрос о клейме карателей настолько выбил из колеи, что это просто вылетело у неё из головы, а когда пришла в себя, было уже слишком поздно — водоём остался далеко позади. Просить же спутницу вернуться, она не рискнула.

Уже около хижины её нагоняет заметно повеселевшая Рука и ловко, несмотря на отсутствие одной конечности, первой взбирается по шаткой деревянной лестнице. Она уже заносит ногу над порогом, когда последняя перекладина с треском ломается, заставляя Тилию с открытым ртом замереть у основания. Затаив дыхание она в ужасе наблюдает, как её соседка взмахнув единственной рукой в попытке за что-нибудь ухватиться, но так и не найдя опоры, летит вниз. Затем следует глухой удар о землю и протяжный стон, напомнивший Тилии о её недавнем таком же болезненном приземлении.

И только подняв голову и увидев переломившуюся ровно посередине деревяшку, так и оставшуюся двумя бесполезными обрубками болтаться в воздухе, понимает, что всё, что было до этого — лишь начало. Она как всегда поторопилась с выводами… потеряла бдительность. Местные не смирились с её появлением в Долине. Они решили её извести!

Глава 8

— Что произошло? — голос Вары за её спиной звучит раздражённо. Тощая гоминидка появляется сразу же, как только вопль Руки разносится по округе. Мгновенно оценив ситуацию, она склоняется над пострадавшей, но так и не получив от той ответа, переводит выжидающий взгляд на застывшую в нескольких шагах Тилию. — Ну?

— Лестница, — чуть слышно поясняет Тилия, когда очередной протяжный стон, наконец, приводит её в чувство. Нужно действовать! Упав на колени перед гоминидкой, и до крови прикусив губу, она старается как можно безболезненнее стянуть здоровенный ботинок с повреждённой ступни, всякий раз морщась, когда изо рта однорукой вырывается новый мучительный стон вперемежку с чертыханьем.

«Скорее всего, перелом, ну или в лучшем случае вывих», — обречённо понимает она, наблюдая, как щиколотка её соседки прямо на глазах увеличивается в размерах. Тилия пытается представить, что в такой ситуации сделал бы отец, но в голове ни одной здравой мысли, сплошная каша. Всё то, что она когда-то читала или слышала, моментально выветривается из головы, делая её бесполезной, и одна единственная мысль стучит в мозгу — это от неё пытались избавиться. Это её хотели сделать калекой!

Тилия ни секунды не сомневается, что кто-то намеренно испортил лестницу, чтобы она свалилась и вероятнее всего, сломала себе шею. Любая травма в этом месте, где нет ни лекарств, ни врачей, грозит одним исходом. Смертью! Ну, или в лучшем случае тем, что придётся навсегда стать чьим-то эуком — паразитом, нуждающимся в постоянном уходе.

«Точно сглазила», — морщится Тилия, критическим взглядом разглядывая опухшую щиколотку и вспоминая утренние слова Руки о своём предназначении быть нянькой. А вокруг, привлечённая криком, уже собираетсягалдящая толпа, стягиваясь плотным кольцом вокруг их троицы, что ещё больше мешает сосредоточиться.

— Сначала нужно зафиксировать стопу, — бормочет себе под нос Тилия, пытаясь припомнить то немногое, что успела узнать о таких травмах. Удивительно, она-то считала, что её руки тут же начнут трястись, но каким-то чудом она сохраняет контроль над своим телом и внешне никак не показывает того, что твориться у неё внутри. Прочистив горло, она уже громче обращается к лидерше, в нерешительности застывшей рядом. — Нужен холод и вода из пещеры… как можно больше. И убери толпу!

Вара поспешно кивает и вот уже кто-то с мешками бежит за водой, кто-то просто отошёл подальше или уселся на брёвна и оттуда наблюдает за происходящим, а кто-то за спиной убирает сломанную лестницу и заменяет её новой. Краем глаза Тилия замечает, что прибежал Блоха с кучей тонко-нарезанных полосок ткани, и она так же отстранённо отмечает насколько грязные у того руки, но не произносит ни слова — на поиски чистых бинтов нет времени, к тому же открытых ран на ноге однорукой нет.

— Ублюдки! — шипит Рука, пытаясь единственной конечностью ухватиться за повреждённую лодыжку. — Найду, кто это сделал, придушу!

— Лежи смирно, сделаешь только хуже, — грубо одёргивает её Тилия, наконец, полностью приходя в себя. Никаких сантиментов с капризными больными — отец бы не одобрил, — все движения выверены и точны. Вдруг заработавший мозг, словно в нём кто-то повернул невидимый рычаг, то и дело подбрасывает дельные советы: стопу под прямым углом к голени, повязка не слишком тугая, чтобы кровь свободно циркулировала по венам, но при этом невозможно было пошевелить ступнёй.

— Вара, чёрт бы тебя побрал, чего ты стоишь? — рычит тем временем больная, позволяя Тилии «колдовать» над своей ногой. — Позови Галию, пусть глянет!

— Я за ней уже отправила, потерпи, — успокаивающе произносит тощая гоминидка. — Всё будет хорошо. Всякое бывает.

— Какое к чёрту бывает! — зло бросает Рука и её тёмные глаза мечут молнии, в них обещание скорой расправы. Тилия уверена, кому-то не поздоровиться, когда гоминидка встанет на ноги. — И дураку понятно, что это сделали нарочно. Пытались так с Бледной разделаться, а в ловушку угодила я.

Тилия лишь закусывает губу, чтобы не сказать «спасибо». Она благодарна Руке за высказанную вслух мысль. Сама бы ни за что не смогла обвинить кого-то из местных. Тилия переводит дух и немного расслабляется. Хоть одна хорошая новость за день. Она не свихнулась! У неё не паранойя и ей не мерещится заговор и подпиленная ровно посередине деревянная перекладина — это не её разбушевавшееся воображение.

Закончив перебинтовывать покалеченную ногу, она остаётся вполне довольна проделанной работой. Наконец, появляется та самая Галия, которая в день её появления в лагере так бережно обработала ей спину. И Тилия не может скрыть любопытства, наблюдая, как низкорослая, со смуглой кожей и заплетёнными в толстую косу чёрными волосами гоминидка мелко семенит за Блохой.

Когда та молча опускается на колени рядом с Рукой, чувствуется исходящий от неё слабый аромат трав. Вот она — Амораи! И она немая. Это становиться понятно, когда её почти детские руки, ловко ощупывают перетянутую тканью лодыжку, а после, перебирая пальцами, начинают порхать, замирая на краткие мгновения то на уровне груди, то около плотно сжатых губ. Обращается она непосредственно к Варе, которая время от времени лишь молча кивает, словно соглашаясь, а после так же жестами отвечает на невысказанные вслух слова.

— Она говорит, что ты всё сделала правильно, — наконец подводит итог лидерша, окидывая то ли оценивающим, то ли настороженным взглядом Тилию. — А теперь нужно помочь Руке подняться в хижину. Ей нужен покой.

Когда они вчетвером оказываются наверху и всё ещё чертыхающаяся Рука занимает свою лежанку, наконец, приносят деревянные вёдра, внутрь одного из которых как раз помещается опухшая ступня. Гоминидка давно перестала стонать, но по её лишённому красок лицу и капелькам пота над верхней губой понятно, что её до сих пор мучает боль. Галия жестами заставляет её пошевелить ногой, и когда та послушно выполняет приказ, становиться ясно, что это всего лишь вывих.

— Галия спрашивает, откуда ты знаешь, что нужно было делать?

Вопрос Вары застаёт Тилию врасплох.

Снова ненужные расспросы!

— С детства хотела лечить людей, — придумывает на ходу Тилия, надеясь, что после этого её оставят в покое, и не нужно будет продолжать врать. — Когда определилась с профессией, нас разделили на группы и стали учить.

Пока она говорит, Галия не сводит глаз с её лица.

«Она читает по губам!» — вдруг осеняет Тилию, которая не раз слышала о целых семьях, которых облучение сделало немыми. Но, несмотря на невидимый глазу изъян целительницы, она приходится Тилии по душе.

До самых сумерек, пока ей приходиться быть сиделкой при своей новой соседке, она лишь однажды покидает хижину, чтобы принести ужин. Еда на столе всё так же однообразна. На этот раз свежее мясо — теперь-то Тилия знает, что это зайчатина, — мясо угря с Первой Лужи и пряные травы. Больше всего она боится, что у Руки может начаться жар, и тогда придётся не сладко, если конечно у этой Галии нет какой-нибудь волшебной травы, способной поставить на ноги даже самого безнадёжного больного.

Когда на Долину опускается ночь и становится совсем скучно в четырёх стенах, Тилия просит свою соседку научить её добывать огонь. Рука терпеливо, словно нерадивому ребёнку, объясняет, как пользоваться огнивом и кремнем и после нескольких неудачных попыток Тилии всё же удаётся освоить нехитрую технику. Большую часть ночи в их хижине, потрескивая, слабо трепыхается огонёк свечи, отбрасывая пляшущие тени на стены и забираясь терпким запахом гари в ноздри.

Пугающие шорохи снаружи даже под утро не дают расслабиться. Тилии кажется, что она слышит какой-то отдалённый гул, но принимает это за усталость и недосып. Ясно только одно: что бы там ни было, на той стороне Долины, оно вселяло в неё ужас.

Следующие пара дней становятся для неё настоящим испытанием. Только теперь она осознаёт, насколько это тяжело, быть постоянно привязанной к больному человеку: водить в туалет, менять повязку, уговаривать съесть ещё кусочек, следить — нет ли жара.

Галия появляется лишь раз — в первый день, чтобы проверить состояние ноги больной и передать ещё один лист с мазью. За ней неотступно следует и тощая гоминидка, выступающая в роли переводчика. Тилия в точности выполняет поручения, хоть и без наставлений миниатюрной, словно ребёнок целительницы, знает, что делать, при этом очень надеясь, что лекарство поможет её соседке так же, как помогла ей самой та чудодейственная мазь от ожога.

Полностью погрузившись в заботы о Руке, Тилия не сразу замечает, что боль в спине почти проходит и, когда Галия просит осмотреть ожог, остаётся довольна. Лишь под вечер у вконец измотанной Тилии выдаётся свободная минутка и она, настежь отворив дверь, чтобы впустить прохладный, свежий воздух, и усевшись на порог хижины, наблюдает за размеренной жизнью лагеря. Стоит только солнцу склониться к закату, погружая Долину в полумрак, почти все гоминиды, начиная с самых маленьких, как по команде высыпают наружу, устраиваясь вокруг костра: кто на брёвнах, кому не хватило места прямо на земле.

— Что они делают? — спрашивает Тилия дремлющую на своём месте соседку.

— Ждут жеребьёвки, — подаёт голос Рука.

Тилия с высоты наблюдает, как Вара выносит огромную, плетёную корзину, взгромождая её в самый центр стола, после чего каждый по очереди поднимается со своего места, подходит и не глядя достаёт маленькую каменную табличку, громко оглашая результат.

— Для чего всё это? — задаёт она следующий вопрос, с любопытством наблюдая за разнообразием эмоций на лицах местных.

Вот Блоха, только что вытянул табличку и явно обрадовался тому, что ему выпало: с завтрашнего дня и на протяжении всей недели этот рыжеволосый подросток будет работать на кухне. Следом за ним цепочка из тех, кого сбросили вместе с ней каратели. Всё так же стараются держаться вместе. Тилия обводит взглядом остальных и судя по кислым физиономиям, своим выбором довольны не все.

— Так Вара пытается нам показать, что все мы равны и на всё воля Хранителей стихий, — доносится из глубины хижины насмешливый голос.

— Ты так не считаешь? — с удивлением поворачивается на голос Тилия, пытаясь разглядеть скрытое полумраком хижины красивое лицо облучённой.

— Про равенство? Нет. И никогда не считала. Каждому своё…

— И что на этих табличках?

— Символы, обозначающие четыре стихии.

Это не могло быть простым совпадением. Связь между облучёнными и людьми на деле оказалась куда сильнее, чем она думала.

— Значит, вы поклоняетесь тем же Хранителям, что и жители Термитника?

— А ты думала, что мы голышом пляшем вокруг костров и приносим младенцев в жертву? — с сарказмом парирует гоминидка, ёрзая на лежанке в тщетной попытке удобнее устроить покалеченную ногу. — То, что наших предков изгнали из Термитника, ещё не значит, что мы стали совсем дикарями. И уж точно не равными друг другу, какими пытается нас сделать Вара.

— Так что с жеребьёвкой? — спешно меняет тему Тилия, понимая, что невольно затронула больную тему. Даже после нескольких дней, проведённых рядом с гоминидкой, она всё ещё побаивалась её вспыльчивого характера.

— Вытянешь воду, всю следующую неделю проваландаешься либо на Луже, перестирывая чужое шмотьё, либо в пещере, охраняя вход, хотя для этого годиться не каждый, — тут же поясняет Рука. — Если огонь — твоё место на кухне или среди сжигателей мертвяков, если такие появятся. Воздух — будешь строить новые хижины, или штопать крыши старых. Земля — значит помогать Галии, собирать нужные ей травы, или охотиться.

— А ты не должна тянуть жребий? — нахмурившись, спрашивает Тилия, пытаясь разобраться в сложностях местного уклада жизни. Кто знает, какие испытания ждут её впереди.

— Нет. Я теперь главный охотник. Так же как Вара старшая по Лужам и пещере… ну или Галия. Она Амораи… Есть ещё старший по кухне, но лучше туда не соваться — парень не разговорчивый, да и новичков терпеть не может.

— Что-то я не заметила вокруг тебя тех, кто на прошлой неделе попал в группу охотников.

— Многие здесь подолгу и им не нужно объяснять, что и как делать. К тому же я не люблю собирать вокруг себя толпу.

— Тогда почему я не с остальными и не тяну жребий?

— Это мне решать. Пока я не могу передвигаться, будешь помогать мне.

— А если я не захочу быть, например, сжигателем?

— Можешь поменяться, если конечно кто-то захочет, — скептически хмыкает Рука, наводя Тилию на мысль, что не все обязанности здесь в почёте.

Когда Тилия снова переводит взгляд на поляну, жеребьёвка подходит к концу. Но расходиться никто не спешит. Настаёт очередь Галии. Целительница садиться на почётное место у самого костра, так что языки пламени причудливо отбрасывают золотистые тени на смуглое, почти детское лицо и светлую одежду, и начинает что-то увлечённо рассказывать собравшимся, при этом, не произнося ни звука, и только её, миниатюрные руки, порхают перед ней словно бабочки.

— Что она им говорит? — вновь обращается к притихшей Руке Тилия, переводя взгляд с одного застывшего в благоговейном трепете лица на другое. Такого она ещё не видела. Вокруг стоит гробовая тишина, разбавляемая лишь потрескиванием костра, да затихающими звуками засыпающей Долины.

— Кто?

— Галия… там на поляне. Что она им рассказывает такого, что они готовы слушать её, разинув рты?

— Предсказание, — нехотя бурчит Рука, принимаясь снова ворочаться на своей лежанке. — Она впихивает в их глупые головы бредни о счастливом будущем. Амораи, её бабка-целительница, с самого детства рассказывала ей, что Вавилон разделиться. Но потом снова соединится. Есть даже считалочка…

Смерть к нам жёлтая явилась,

И на город опустилась.

Те пески нам дар дадут,

Что два древа стерегут…

— А дальше?

— И ты туда же! — стонет Рука. — Я же говорю, бред всё это!

Так и не дождавшись продолжения, Тилия какое-то время обдумывает услышанное, после чего всё же спрашивает:

— И что это значит?

— Старухе-Амораи было видение, что, когда всё это произойдёт, явится Тригон, который снова объединит Вавилон и наступят лучшие времена.

— И кто такой этот Тригон? — вновь повернув голову и устремив взгляд внутрь полутёмной хижины, спрашивает Тилия, совсем запутавшись во всех этих незнакомых терминах. Чем больше она узнавала о жизни в Пекле, а теперь и Долины, тем отчётливее понимала, что жители когда-то общего дома, выбрали каждый свой путь.

— Освободитель.

— Нам дар дадут, что два древа стерегут… — задумчиво повторяет она строки считалочки, пытаясь найти хоть какой-то смысл во всех этих загадочных фразах. — И что это должно значить?

— А я откуда знаю! Галия и сама только туману напускает. Но многие в Гнезде, так же, как и в Яме верят в то предсказание. Они готовы слушать эту чушь хоть каждый вечер, словно колыбельную перед сном и верить, что тот человек когда-нибудь придёт.

— Думаешь это человек?

— Ну не Хранители же к нам спустятся! — хмыкает со своего места гоминидка.

— Жёлтая смерть… — задумчиво тянет Тилия, вновь обращая свой взор на происходящее возле костра. Почти стемнело, и местные, помня об угрозе, один за другим начинают расходиться по хижинам. Её соседка права, всё это звучит настолько нелепо, что кажется полным бредом.

— Это слова Амораи, — напоминает Рука, — не мои!

— А эти жесты? — меняет Тилия тему, вспоминая, что прежде уже видела такое. В тот злополучный день, перевернувший её жизнь с ног на голову, когда светловолосая гоминидка успокаивала малышей, перед тем, как милитарийка с личным номером «ноль-ноль-восемь» сделала им уколы. — Их знает каждый в Гнезде?

— Мы называет это языком Танов, — поясняет Рука. — Со временем почти все научились говорить на нём. Это единственное, что не могут отобрать у нас каратели… не могут помешать нам общаться.

— Это ваше превосходство над ними! — вдруг осеняет Тилию, и она уже в который раз поражается сообразительностью тех, кто десятилетиями был вынужден выживать среди песков.

— Да уж, эти ублюдки не настолько умны, как многие считают. Делают вид, что не замечают того, как мы общаемся. Злятся каждый раз, но сделать ничего не могут.

— Но здесь в Долине вы говорите, — напоминает ей Тилия, после чего поднимается со своего места и, притворяя импровизированную дверь и стянув уже порядком растрепавшуюся обувку, зажигает одинокую свечу. Стоит только опустится на свою лежанку, как каждая клеточка её тела ликует от возможности хоть немного передохнуть.

— В Яме нам некого опасаться. Язык Танов хоть и простой и знаем его с детства, но мы же не немые.

— А что значит этот жест? — вновь спрашивает Тилия, пытаясь как можно точнее повторить движение руки светловолосой, увиденное несколькими днями ранее.

— Ты всё как-то коряво показываешь, — повернув в сторону Тилии свою лысую голову, хмыкает со своего места гоминидка. — Но если не придираться, то это значит: «Всё хорошо».

Какое-то время Тилия лежит молча, уставившись в потолок и чувствуя, как ком подкатывает к горлу. Даже на пороге смерти светловолосая думала о малышах, которые, были насильно оторваны от своих родных, в страхе жались друг к другу в том злополучном кватромобиле.

— Научи меня, — почти шёпотом просит она облучённую, чувствуя, как по щеке скатывается одинокая слеза, и тут же смахивая её, пока чего доброго не заметила Рука. Неужели она и в правду так похожа на своего отца, как часто упрекала её мать? Неужели она сострадающая? Но Тилия тут же отгоняет от себя эти пугающие мысли: ничего не изменилось за последние дни. Да, ей приходится как-то общаться с бывшими жителями Пекла, но эта лишь временная мера. Она обязательно — даже не хочется думать об обратном — выберется отсюда и забудет всё как страшный сон.

«Всё же не помешает быть в курсе того, о чём думают и говорят облучённые, от которых сейчас зависит моя жизнь», — решает она про себя. Мысль о том, что она сможет хотя бы немного понимать гоминидов, когда те даже рта не раскрывают, вызывает трепет. Но Рука, услышав просьбу, лишь фыркает в ответ, словно она сморозила глупость.

— Шутишь что ли? Этому учатся годами! У меня и без того дел хватает.

Но Тилия не собирается сдаваться. Она тоже может быть настырной! Её соседка сначала упирается, но вскоре сдаётся, и весь оставшийся вечер и следующие пару дней, выступает в роли куратора, пытаясь вбить в голову той, что ни дня не провела в наружном городе хотя бы часть того, чему почти с рождения учат в Пекле.

Несмотря на то, что ей приходиться справляться лишь одной конечностью и правильные жесты не всегда удаётся показать с первой же попытки, Рука оказывается хорошим учителем. И как оказалось, обладает одним замечательным качеством: никогда не бросать начатое на полпути. Да и Тилия на удивление быстро схватывает основы.

За будничными делами: сменой повязки, доставкой еды для больной, стиркой вещей в Луже, и тем, что для Тилии стало самым любимым — обучением, пролетают ещё два дня. Наблюдая со стороны за гоминидами, она день за днём всё глубже погружается в то, чем живёт лагерь. Больше всего удивляет, что местные совсем не выглядят несчастными. Да их оторвали от своих домов, да сбросили неизвестно куда: без еды, воды и личных вещей, если таковые имелись, конечно, но выглядели они почти счастливыми.

Тилии же приходилось нелегко. Она многое бы отдала сейчас за пару чистых маек, новую, более подходящую обувку или обычную зубную щётку, но довольствовалась лишь тем, чем щедро одаривала Долина.

Она почти привыкла к размеренности и постоянству, когда на третий день их вынужденного больничного, настроение Руки резко меняется. Та становится раздражительной, отказывается от, уже вошедших в привычку, занятий, пытается самостоятельно пройтись по хижине. Не вмешиваясь, Тилия со стороны наблюдает за жалкими потугами соседки, во что бы то ни стало встать на ноги, пока, наконец, не понимает причину. Маленький Като! Как она могла забыть! Если ему не принести еды и воды, он может и не прожить следующие пару дней.

В одиночку покидать лагерь страшно. В каждом облучённом ей мерещится угроза, но в сравнении с жизнью маленького гоминида, её страхи кажутся надуманными. И Тилии вызывается отправиться к барьеру, после чего немного расслабившись, Рука почти на пальцах объясняет ей, как можно срезать часть пути и выйти прямо к барьеру, чтобы об этом не узнала, как минимум, половина лагеря и даёт несколько дельных наставлений, которые она послушно старается запомнить.

Положив в сумку кое-что из еды, и прихватив наполненный до краёв мешок с водой, Тилия, озираясь по сторонам, незаметно выскальзывает из хижины. Её путь не лежит ни через кухню, ни через лагерь, как в прошлый раз — это слишком опасно. Объяснить той же Варе, куда это она собралась с полной сумкой провизии, будет крайне затруднительно.

Обогнув лагерь, она с трудом, но всё же выбирается на ещё одну, почти незаметную взгляду тропу, упомянутую Рукой и, стараясь никуда не сворачивать и внимательнее смотреть под ноги, спешит к барьеру. Нависшие по бокам стены служат прекрасным ориентиром и хоть и временной защитой от солнца. На дорогу туда и обратно, по её подсчётам, уйдёт не меньше пары часов, и если поторопиться, можно успеть до момента, как раскалённый добела диск неподвижно зависнет над головой.

По пути ей то и дело попадаются пустые силки: наказ Руки — проверить ловушки в этой части Долины, но зверь, словно чует угрозу и не спешит раньше времени расставаться с жизнью.

Когда впереди, наконец, маячит просвет, а следом и выжженная смертоносная черта, Тилия вздыхает с облегчением. Укрывшись за ближайшим колючим кустом волчеягодника и переводя дух после долгой прогулки, она прислушивается. Редкие трели невидимых птиц и жужжание надоедливых насекомых, кажется, — единственные звуки, что окружают её, но стоит только подняться на ноги и с опаской озираясь по сторонам приблизиться к барьеру, как из кустов тут же выбирается Като. Умение передвигаться бесшумно было тем немногим, что так восхищало Тилию в гоминидах и никак не давалось ей.

— Привет, — как можно дружелюбнее приветствует мальчика Тилия, окидывая того внимательным взглядом. Грязь и пыль тонким слоем всё так же покрывают великоватую одежду и открытые участки детского тела. Воспалённая кожа на лице и шее мальчика выглядят ещё хуже, чем при прошлой их встрече. Под глазами синеватые круги, словно от недосыпа, хотя, скорее всего, ребёнок просто обезвожен.

— А где Рука? — слышит она настороженный вопрос и маленький Като с надеждой заглядывает ей за спину. Ближе он так и не подходит.

— Она приболела немного, но просила, чтобы я принесла тебе поесть, — поспешно отвечает Тилия и, приблизившись к тому месту, где несколькими днями ранее сидела её новоиспечённая соседка, снимает с уже порядком онемевшего плеча тяжёлую сумку. Взгляд мальчика загорается, когда она достаёт пузатый кожаный мешок с водой. Ловко поймав подношение и выдернув деревянную пробку, Като с жадностью припадает потрескавшимися губами к узкому горлышку.

Дождавшись, когда он утолит жажду, Тилия с готовностью тем же способом переправляет через барьер и остальную еду. За последние два дня в хижине скопилось достаточно мяса и сладких фруктов и только теперь, наблюдая за этим голодным ребёнком, её осеняет, что, скорее всего однорукая гоминидка намеренно капризничала и отказывалась от еды, зная, что есть тот, кому она нужнее.

«Неизвестно вообще ел ли он с тех пор, как я видела его в прошлый раз», — наблюдая за тем, как жадно ест ребёнок, думает про себя Тилия, и эта мысль просто невыносима.

— Ты же знаешь, что наступать сюда нельзя? — склонив голову чуть вбок и пристально наблюдая за тем, как она, скрестив ног, устраивается на земле напротив, спрашивает Като. Словно это она малое дитя, и вот сейчас совершит непоправимое.

— Да, конечно.

— Я раньше думал, что всё это в-в-выдумки взрослых.

— Я бы тоже, наверное, не поверила, если бы не увидела собственными глазами.

— Ты не такая, как остальные, — чуть нахмурив свои тёмные брови отзывается Като, наконец, подходя ближе и усаживаясь лицом к Тилии. Скорее всего, он имеет в виду её бледную кожу, слишком длинные волосы и более опрятный вид, но всё же спрашивает, не в силах сдержать любопытства.

— И что же во мне не так?

— Не знаю, — пожимает он узенькими плечами, снова принимаясь скрести и без того раздражённую кожу шеи и Тилия со всё возрастающей тревогой смотрит на грязь под его ногтями. — Ты просто другая и всё. У тебя есть свой тотем?

— Тотем?

— Твой оберег, — поясняет маленький гоминид и, закатав чересчур длинный рукав своей грязной одёжки, обнажает тонкое запястье. Следующие слова он произносит с гордостью, которая вызывает у неё невольную улыбку. — Это лапка зайца, мой тотем. Когда я подросту, смогу сделать себе целого зайца!

— И что же он означает?

— Что я живучий и хитрый, — расплывается он в беззубой улыбке. Должно быть, уже растерял где-то часть своих молочных зубов. — Так у тебя есть свой тотем? — выжидающе смотрит на неё Като и когда Тилия отрицательно качает головой, хмуриться. — Такого не бывает! В-в-всем положено иметь его, даже самым маленьким.

— И я могу выбрать любой, если захочу?

— Неет, — важно отвечает мальчик, снисходительно поглядывая на Тилию. — Он сам выберет тебя.

— Как это?

— Ты сначала должна пройти обряд и Амораи будет в-в-видение. Потом она скажет тебе, кто ты теперь, — с рассудительностью взрослого поясняет маленький гоминид, но тут же с сомнением глядя на сидящую перед ним Тилию, добавляет. — Хотя ты уже слишком большая.

— Это уж точно, — соглашается она. — А сколько тебе лет?

— Не знаю. Раньше знал, а теперь уже забыл, — буднично отвечает Като, пожимая плечами, и восхищённо продолжает. — У тебя красивые в-в-волосы!

— Правда? А мне они никогда не нравились.

— Почему?

— Мороки много, — отзывается Тилия, мысленно ругая себя за то, что не прихватила с собой той волшебной мази, что сделала для неё Галия. Ладно Рука, но как она могла забыть о том, на что ещё в прошлый раз обратила внимание. Раны на открытых участках тела мальчика выглядят просто ужасно. — Их надо часто мыть, потом расчёсывать…

— У моей мамы были почти такие же. Длинные-предлинные!

— А где сейчас твоя мама? — спрашивает Тилия, но вспомнив слова Руки о том, что он сирота, прикусывает язык. Но уже слишком поздно.

— Она мертвячка, — до ужаса обыденно эти два слова звучат из уст маленького мальчика. — Она долго лежала у нас дома, пока не раздулась… В-в-взрослые были очень недовольны, а я просто не хотел, чтобы её у меня забирали, — внезапно переходит он на шёпот и отводит в сторону заблестевшие от непролитых слёз глаза.

Поражённая словами Като, Тилия, словно вживую видит картину, где ещё совсем маленький мальчик охраняет свою мёртвую маму, боясь остаться совсем один в этом жестоком мире. Этому ребёнку слишком рано пришлось узнать, что такое взрослая жизнь. А сколько ещё вот таких же одиноких, никому не нужных малышей, разбросанных по городам-спутникам, которые из последних сил стараются выжить и избежать той участи, что уготовил им Совет.

— А что ты делал в том месте, куда тебя отправили? — спрашивает она, пытаясь справиться с эмоциями.

— Всякое. Чистил отхожие места, носил мусор, ухаживал за животными, — перечисляет Като, догрызая заячье бедро. Оставшуюся кость он не выбрасывает, а бережно кладёт за пазуху. — Мне там не нравилось.

— А здесь тебе лучше?

— Здесь бьют только, если своруешь. А так ничего… А тебе в Яме нравиться?

В первое мгновение она теряется от такого вопроса. Что ей ответить? Правду? Говорят, дети, как никто распознают ложь.

— Не особо, но я привыкну, — честно признаётся Тилия и заканчивает про себя: «Если не сбегу раньше».

Они ещё какое-то время болтают, но вскоре мальчик поднимается на ноги:

— Ладно, мне пора, — глянув на небо, говорит Като, спешно перекидывая обратно пустой мешок из-под воды, но по его чумазому лицу видно, как ему не хочется уходить.

— Я приду через два дня, — вслед убегающему мальчику кричит Тилия, поднимаясь с земли и разминая затёкшие ноги. Она готова поклясться, что перед тем, как исчезнуть за густым пролеском, на детском лице Заячьей Лапки появляется радостная улыбка.

Возвращается Тилия той же тропой, что привела её к барьеру. Теперь уже ставшей знакомой ей дорога, занимает куда меньше времени. К своему удивлению, за всё время пути она ни разу не сходит с тропы и не блуждает бесцельно среди колючего кустарника, в поисках каких-либо опознавательных знаков.

Силки, расставленные Рукой, всё так же пусты, чему она, жительница Башни, в душе только рада — добить невинное животное, было бы не так-то легко. Но здравый смысл, и та её часть, что уже начала привыкать к порядкам Долины, понимает, что явиться с пустыми руками, значит не отработать свой кусок за общим столом.

В Башне, если кто-то плохо работал или был в немилости у властей, получал на руки гораздо меньше продовольственных карточек, а значит и ел меньше. Как обстояли дела на других уровнях, Тилия не знала, но судя по недовольным разговорам взрослых ничуть не лучше. В этом и состояла разница между двумя мирами: здесь в Долине, всё делилось поровну и неважно, как хорошо ты отработал этот день. Не повезло сегодня, повезёт завтра. Вопрос был лишь в том, сможет ли она уважать себя, если вернётся ни с чем?

Ещё в прошлый раз на Луже она приметила знакомые высокие стебли с коричневыми початками на самой верхушке и корнями, которые, как она знала, употребляли в пищу. Из рогоза в Башне делали муку и выпекали хлеб. В Теплицах его генномодифицированный вид разводили именно для этого, отдавая значительную площадь под посадки и тщательно следя за ростом. Сейчас же вся проблема заключалась в том, что рос рогоз в том месте, где она раньше видела изгнанника.

«Может, стоит сначала поговорить с Варой и убедить её отправить к Луже несколько человек?» — размышляет Тилия, пытаясь найти решение, при котором ей не придётся в одиночку идти к водоёму. Всё это сильно попахивает трусостью, а ведь ей так хочется быть полезной! И вот уже ноги сами прокладывают себе путь.

Когда она, наконец, достигает нужного места, противоположный берег абсолютно пуст. Не раздумывая больше ни секунды, она преодолевает расстояние, отделяющее её от цели, чувствуя, как пропитанная влагой земля под ногами слегка проминается. Длинные стебли с тёмными вытянутыми макушками застывшие над её головой не слишком глубоко уходят под воду, и ей почти без труда удаётся выдернуть несколько корешков. Не испорченные насекомыми, и как она знала сладковатые на вкус клубни, размером с её кулак, радуют глаз. О лучшем и мечтать не нужно! Такая добыча должна, хоть и на время, усмирить не один десяток пустых желудков.

Уже через час, посвежевшая после купания и с чувством выполненного долга, она с охапкой рогоза через плечо возвращается в лагерь. На ужин в этот вечер — сладковатые запечённые корни, многим пришедшиеся по вкусу, а от похвалы Вары и едва заметного, и, как ей кажется, одобрительного кивка главного по кухне за спиной словно вырастают крылья.

Когда приходит время снова идти на встречу с Като, Тилия вызывается сама. За эти два дня сообща они скопили достаточно еды, чтобы мальчик наелся до отвала, и кое-что прихватил с собой. И вот спустя почти час он уже удовлетворённо потирает вздувшийся живот и сообщает, что ему нужно возвращаться назад.

Но Тилия не намерена отпускать его так быстро. Она перекидывает через барьер аккуратно завёрнутый лист и наказывает сейчас же намазать воспалённую кожу, надеясь, что целебные травы Галии помогут. Мальчик с недовольством, но всё же выполняет наказ. Брезгливо сморщив нос, он быстро наносит зелёную массу, от чего кожа приобретает слегка сероватый оттенок, после чего, дождавшись одобрительного кивка от Тилии, тут же уносится прочь.

Ей тоже пора возвращаться. Запрокинув сумку через плечо, она пускается в обратный путь, что идёт параллельно животной тропе. Так учила её однорукая гоминидка. Теперь, когда та не могла делать свою работу, часть её обязанностей негласно перешли к Тилии.

Вчерашний день оказался весьма удачным: пара зайчат, к счастью уже сдохших к тому времени, как она их обнаружила, да набитая до отказа сладковатыми клубнями сумка. Она доказала всем и в частности самой себе, что тоже может быть полезной. Оставалось надеется, что сегодняшний — порадует не меньше.

По пути назад Тилия раз за разом останавливается и проверяет силки, но те по-прежнему пусты. Она заметно устаёт. Местами доходящая до бёдер трава мешает двигаться вперёд. А ступни ног от долгой ходьбы по неровной земле снова начинают гореть, и она готова признать: её хлипкая хамповая обувка, подходящая для жизни в колонии, здесь оказывается совершенно бесполезной.

Преодолев больше половины пути, Тилия уже готовиться свернуть со звериной тропы, когда краем глаза улавливает едва заметное движение впереди. Сердце тут же, как трусливый зверёк проваливается в пятки, по спине бежит неприятный холодок. Как можно тише Тилия отступает на пару шагов назад и скрываемая колючим кустарником, приникает к земле, радуясь, что высокая, мягкая трава скрывает от посторонних глаз.

Что же её так напугало?

Затаив дыхание, она напряжённо вглядывается сквозь колючую зелень, словно всю в ядовитых капельках крови, уверенная, что впереди притаился тот самый изгнанный гоминид, когда понимает, что ошиблась. Склонённая над землёй фигура не такая широкая в плечах и облачена в нечто, чего раньше ей видеть не приходилось. Чёрная, лоснящаяся накидка из шкуры неизвестного ей зверя небрежно накинута на сгорбленную спину, от чего кажется, что перед ней притаилось огромное животное. Капюшон надвинутый на низко склонённую голову, полностью скрывает лицо, и ей никак не удаётся разглядеть сидящего на земле незнакомца или незнакомку. Уверена она только в одном — перед ней определённо гоминид, по-другому и быть не может.

Когда взгляд Тилии натыкается на выдернутый из земли деревянный кол, злость багровым цветком распускается в груди, постепенно заполняя до самой макушки. Вот ведь сволочь! Верёвка, из которой Рука делала петли для силков, змейкой сиротливо валяется рядом. Тилия знает — это последняя ловушка однорукой гоминидки на этой звериной тропе и, если пройти несколько сотен шагов вперёд, то можно выйти прямиком к лагерю.

«Совсем близко и в то же время так далеко», — обречённо думает Тилия, пытаясь справиться с нахлынувшими на неё эмоциями, снова переводя взгляд на гоминида. В ту же секунду дыхание её перехватывает. Тот слегка повернул корпус и теперь ей отчётливо видно, как измазанные кровью руки со скрюченными пальцами медленно опускаются с зажатой в них добычей. Заячья тушка, сначала безвольно болтается в воздухе, удерживаемая цепкой окровавленной конечностью, а затем дугой летит на землю, поднимая маленькое облачко пыли.

Вот он улов!

Тилия почти уверена — это чудовище уже не первый раз промышляет на этой звериной тропе. На чужой территории! Теперь ясно, почему за последние дни в силки попалось так мало зверя: этот воришка расправлялся с попавшей в капкан добычей днём, а хищные звери ночью подбирали то, что оставалось не съеденным.

В какой-то момент тот, за кем так пристально наблюдает Тилия, весь напрягается, после чего, резко вскинув голову и окровавленной рукой откидывая капюшон, замирает. От сковавшего тело ужаса Тилия перестаёт дышать. Неужели она выдала себя? Может от страха не заметила, как хрустнула ветка или по невнимательности вспугнула стайку птиц поблизости?

Теперь, когда лицо вора-гоминида больше не скрыто капюшоном, она может как следует разглядеть незваного гостя. От увиденного ей становится только хуже. Рот измазан кровью, белые борозды, словно боевой раскрас пересекают узкое, вытянутое лицо, придавая его хозяину жутковатый вид, редкие волосы клоками липнут к шишковатому черепу. Словно что-то почуяв, тот скалится, обнажая зубы, с застрявшими между ними кусками плоти. Глаза Тилия расширяются от ужаса, по телу бегут мурашки. Таких заострённых зубов не бывает от рождения! А это значит только одно — этот гоминид специально заточил их, превратив в грозное оружие.

Не в силах пошевелиться, из своего, теперь кажущегося бесполезным укрытия, она наблюдает за тем, как гоминид медленно прикрывает веки и, запрокинув голову, шумно ведёт носом. Нет, он не прислушивается, как ей показалось в начале, он учуял запах и теперь пытается отыскать его обладателя.

«Неужели кто-то способен на такое? — в панике спрашивает себя Тилия, чувствуя, как приподнимаются волосы на затылке.

Можно уже не сомневаться, она, как магнит притягивает неприятности. От страха её тут же начинает мутить. Мысленно она приказывает себе сделать медленный вдох и успокоить сердце. Прижимает лоб к тёплой на ощупь земле, стараясь унять бешеное сердцебиение, всего на секунду теряя из виду объект своего наблюдения. А когда снова вскидывает голову, с ужасом понимает, что совершила ошибку — гоминида уже нет на прежнем месте.

Чувствуя, как кровь молотом стучит в висках, Тилия приподнимается на локтях, чтобы осмотреться, когда её слух улавливает слабое шуршание травы слева. Дыхание перехватывает. Медленно поворачивает голову, понимая, что уже слишком поздно, и встречается с безумным взглядом чёрных, как тьма глаз.

«Только не это!» — стонет про себя Тилия. Всё внутри неё стынет, когда до её слуха доносится утробное рычание, вырывающиеся из груди человекоподобного чудовища, который оказался намного проворнее и быстрее, чем она могла себе представить. Теперь остаётся только одно…

Не медля ни секунды, она резко вскакивает на ноги и бросается в сторону, где ещё мгновением ранее ничего не подозревающий гоминид, пожирал свою мёртвую добычу.

Бежать! Бежать, как можно быстрее!

Но время упущено. Она понимает это, когда через пару шагов её с чудовищной силой сбивают с ног и валят на землю. Удар головой о твёрдую поверхность на несколько секунд выводит её из строя, красная пелена застилает глаза. Всего этого достаточно, чтобы преследователь с рычанием перевернул её на спину и, взгромоздившись сверху, цепко заграбастал её запястья в свои обагрённые кровью лапы. От гоминида прямо-таки несёт мертвечиной и Тилию начинает мутить, едва она вспоминает, как тот с удовольствием вгрызался в сырую плоть бездыханного зверька… хотя с чего она решила, что тот заяц был уже мёртв.

Стоит только этому чудовищу вплотную к ней приблизить своё разукрашенное лицо и словно дикому зверю шумно втянуть носом воздух, Тилия, морщась от отвращения, тут же отворачивает голову. Заострённые, полусгнившие зубы и кровавые слюни на воспалённых дёснах, единственное, что мельком удаётся разглядеть.

И тут до неё, наконец, доходит смысл того, что он хочет сделать!

Раскрытые челюсти гоминида уже готовы впиться ей в лицо, когда Тилии с трудом, но всё же удаётся высвободить руку, и, выставив её перед собой, преградить путь смертоносным клыкам. А в следующую секунду правое предплечье взрывается дикой болью. Её крик разноситься по округе, эхом отражаясь от стен Долины, молчаливыми свидетелями, безразлично взирающими на происходящее с высоты. Кожа рвётся, кровь брызжет в выбеленную физиономию, тёплой струйкой стекая по руке, заливая рукав комбинезона. Страшно представить, что было бы с её лицом, доберись он сначала до него!

Понимая, что шансов у неё всё меньше и надо хоть что-то делать, Тилия, собрав последние силы, упирается пятками в землю и с рёвом выгибается всем телом, пытаясь скинуть своего мучителя, но тот словно приклеенный продолжает впиваться зубами в её руку, явно намереваясь откусить от неё кусок побольше, а искривлённые пальцы с почерневшими ногтями, словно когти, удерживают её плечи, не давая пошевелиться.

«Скоро он доберётся и до моей шеи и тогда конец», — мечется в голове единственная мысль и на неё волной накрывает животный ужас. Но всё та же ужасающая мысль, что через пару минут она попросту истечёт кровью и станет чьим-то обедом, придаёт сил. Она не имеет права так умереть! Её место там — наверху, в Материнской Обители, и она во что бы то ни стало отправиться туда!

Сдерживая натиск устрашающих зубов противника одной рукой, другой Тилия шарит по земле в поисках чего-то тяжёлого, но натыкается лишь на пустоту. Отчаявшись и теряя последние силы от невыносимой боли и яростного напора противника, обессиленная Тилия почти сдаётся, когда гоминид неожиданно выпускает её руку. И она с отвращением видит, как тот с каким-то животным наслаждением слизывает её кровь со своих почерневших губ.

Секундная передышка для них обоих, но она понимает, что ничего не закончено. Чудовище словно чует, как под её порозовевшей от солнца кожей, текут целые реки сладковатой, с металлическим привкусом крови. То, что он промахнулся, злит его только сильнее и теперь он метит в самый слабый участок — её шею. И Тилии даже думать не хочется, чем всё может кончиться, если он одержит над ней верх.

А в следующее мгновение её пальцы, наконец, натыкаются на твёрдый предмет на земле и хватаются за него, словно за спасительную соломинку. Колышек для установки силков! Тот самый, что острозубый гоминид выдернул из земли вместе со своей добычей, да так и бросил неподалёку. Идеальное оружие!

Время теперь идёт на доли секунды. Тилия понимает, что её мучитель готовиться снова напасть и у неё будет только одна попытка, чтобы попытаться отразить атаку. Собрав последние силы и зажмурив глаза, почти в полуобморочном состоянии, она вскидывает руку с зажатым в ней орудием, и не раздумывая выбрасывает её вперёд. Над ухом раздаётся дикий вопль, переходящий в душераздирающий вой, после чего противник замирает. Снова наступает тишина.

Неужели у неё получилось!

С трудом сбросив с себя неподвижное тело, она с трудом отползает в сторону, всё ещё опасаясь, что тот может очнуться и снова напасть, но едва взглянув на облучённого, понимает: для того всё кончено. Хотя алая кровь всё ещё продолжает хлестать из раны, а окровавленные руки ещё цепляются за торчащий из глазницы кол. Сила удара была такой, что тонкое древко практически полностью погрузилось в череп, оставив на виду лишь малую часть тупого конца.

Только теперь, когда шум борьбы и последовавшие за ней предсмертные крики смолкают, Тилия снова слышит Долину: тихий шелест травы, трескотню надоедливых насекомых, уже почуявших близость крови, своё прерывистое дыхание. Она подтягивает колени к груди, опустив на них голову и просто сидит, пытаясь унять дрожь в теле и восстановить дыхание. А в голове лишь одна мысль — она совершила преступление, за которое положено наказание.

Изгнание!

«Тебя уже изгнали, забыла?» — устало напоминает она себе и на какое-то мгновение становиться смешно оттого, что даже будучи заложницей Долины, рассуждает, словно она всё ещё житель Башни.

Да, она убила! И сделала бы то же самое, повторись такое вновь и плевать на законы Долины. У неё не было выбора, ей пришлось защищать себя ценой жизни другого. И как бы она не хотела сохранить всё в тайне, чтобы не навесить на себя клеймо убийцы, ей нужно было подумать и о других. Неизвестно сколько ещё таких же дикарей бродило в этой части Долины. Может, они уже окружили лагерь и готовят нападение, а значит, каждый может быть в опасности.

Постепенно Тилия успокаивается: дыхание приходит в норму, сердце больше не выскакивает из груди, голова проясняется. Вновь взглянув на мёртвого гоминида, и после, переведя взгляд на опустошённые им силки, она задаётся вопросом: «Как он вообще здесь оказался?» Почему он воровал чужую добычу, как раз понятно — он был голоден. Но вот, как узнал об этом месте и почему прятался, оставалось загадкой.

Постепенно тёплая кровь из раны добирается до её онемевших пальцев, алыми каплями падая на сухую землю, напоминая ей о том, что нужно срочно обработать и перевязать руку. Тилию передёргивает от отвращения — даже представить страшно, что ещё, кроме сырой зайчатины, было в рационе острозубого. Но сейчас меньше всего хочется думать о последствиях: о том, что рана воспалиться и загноится. А она почти уверена, что так и будет. Единственная надежда теперь на целительницу Галию и её волшебные травы.

Собравшись ссилами, она тяжело поднимается с земли и, пошатываясь, подходит к неподвижному телу. Перед ней — мертвяк, как говорят местные. Стараясь не смотреть на всё ещё торчащий из глазницы обагрённый кровью кол, Тилия толкает облучённого в плечо, отчего тот медленно, словно нехотя, заваливается на спину. И только приглядевшись, она понимает, что убитый ею гоминид не на много старше её самой — лет двадцать или чуть больше. В принципе, как и все в Долине. Ещё одна тайна, на которую у неё нет ответа.

От мертвяка жутко несёт мертвечиной, и, прикрыв здоровой рукой нижнюю часть лица, она брезгливо откидывает полу меховой накидки. А посмотреть там есть на что! Открытые участки тела сплошь покрыты белой краской, словно коростой. Но её вниманием больше всего завладевает его верхняя одежда, которой прикрывался острозубый. Надо отдать должное, кто-то явно постарался, почти незаметными, идеально-ровными стежками умело соединив несколько шкур, отлично скрывающих полунагое тело.

«В такой никакие ночные холода не страшны!» — с восхищением думает про себя Тилия, продолжая беглый осмотр. Из остальной одежды на гоминиде только рваные штаны. Таких в Новом Вавилоне она никогда не видела, даже ткань на вид была другой — ещё более грубой, чем привычная хампа. Покрытую её кровью шею гоминида, обвивают примитивное украшение, и только присмотревшись, Тилия понимает, что это нанизанные на нить клыки. Нахмурившись, она наклоняется чуть ниже, чтобы лучше рассмотреть необычную находку, но уже спустя пару секунд её глаза расширяются от ужаса, и она отшатывается в сторону.

«Человеческие!» — от этого жуткого открытия колени подгибаются, и Тилия с шумом выпускает воздух из лёгких.

Кое-что услышанное об облучённых, всё же на деле оказывается правдой. Не просто так это чудовище носило на своей шее россыпь зубов, когда-то принадлежавших людям. Это был его оберег. Нечто вроде тотема, как у маленького Като или её собственного реликвария, что теперь успокаивающе холодил ей кожу на груди.

Понимая, что больше не в силах смотреть на того, кто лежит у её ног, Тилия отворачивается, пытаясь, раз и навсегда стереть из памяти видение убитого ею гоминида. А точнее — каннибала.

Глава 9

Какое-то время вокруг стоит гробовая тишина. Спутницы Тилии не издают ни звука, лишь неподвижно стоят над бездыханным телом, с озадаченным видом разглядывая того, кто чуть не отправил её на тот свет.

Сейчас, когда уже прошло несколько часов с её сражения за собственную жизнь, она уже чувствует себя гораздо лучше. Рваная рана на руке обработана и Тилия, как могла, привела себя в порядок. Но когда она, покрытая с ног до головы своей собственной кровью и кровью каннибала, еле держась на ногах, тайком пробралась в хижину, дремавшая на своей лежанке Рука, потеряв дар речи, подскочила на месте.

Она достаточно отчётливо разглядела и глубокий укус на предплечье изнеможённой Тилии и окровавленную одежду, чтобы понять, что произошло нечто ужасное, но не произнесла ни слова. Лишь молча заковыляла к выходу и надолго исчезла в проёме, как позже выяснилось, чтобы принести кое-какую одежду, вместо окровавленного комбинезона, а ещё позвать Вару.

Смывая с себя высохшую кровь, Тилия была признательна за поношенную рубашку и кое-где залатанные штаны, что в спешке нашла для неё Рука — кому-бы раньше они не принадлежали. Пережив сегодняшнее нападение, приоритеты поменялись. Уж лучше так, чем валяться там, на звериной тропе, с перегрызенным горлом. Даже участь быть изгнанной её уже не пугала.

Вскоре в хижине появилась и Вара. Внимательным взглядом обвела и залитый кровью пол хижины и разбросанную окровавленную одежду и первой устремилась наружу.

Всю обратную дорогу до лагеря Тилия ещё опасалась реакции этих двух гоминидок, но выбора не было. Идти ей было некуда. Объяснять в лагере она ничего не стала: подождала, пока они доберутся до мёртвого тела, и предоставила возможность этим двоим самим решать, что делать дальше.

И вот она снова на той злополучной звериной тропе, стараясь не смотреть на мёртвого каннибала, стоит в стороне, отстранённо прислушиваясь к напряжённому диалогу.

— В жизни ничего подобного не видела, — первой подаёт голос озадаченная Рука, прищурив глаза и ещё сильнее склоняясь над убитым. Тилия уверенна: удивление однорукой не наигранное, она действительно видит этого представителя облучённых впервые.

Словно только и ожидавшая приглашения, Вара приседает на корточки, так, что полы её тёмного балахона веером стелятся по земле и пропускает сквозь свои длинные пальцы ожерелье мертвеца. Даже на расстоянии слышно, как пожелтевшие кости, соприкасаясь друг с другом, издают глухой звук.

— Меня больше интересует, как он оказался на нашей земле.

Проведя беглый осмотр, Рука с сомнением бросает взгляд на тощую:

— Уверена, что никого не упустила из виду? Может он сбежал с поляны, как только его сбросила вертушка?

— Не учи меня! — вскинув голову и сверкнув своими чёрными глазами, с вызовом отвечает гоминидка, после чего снова сосредотачивается на убитом каннибале. — Я свои обязанности знаю! Такого красавца я бы точно заметила. У Тилии спроси, не было его в сети! Могу, на что угодно поспорить, что в Яме он уже давно.

— Да ладно тебе, не злись, — примирительно говорит Рука и, обхватив единственной ладонью, сделанный ею же кол, тянет на себя. Раздаётся хлюпающий звук и не в силах больше сдерживаться, Тилия бросается за ближайший куст и сгибается пополам. Желчь обжигает пищевод, наполняя рот горечью. Вот она расплата — и без того измученный организм с опозданием начинает реагировать на случившееся.

— Ну как, лучше? — с усмешкой смотрит на неё Рука, стоит только вновь появиться на тропе. Несмотря на жуткую находку, однорукая явно рада тому, что ей, наконец, позволили покинуть хижину, даже, если повод — это чья-то смерть.

— Что тебя веселит? — неодобрительный голос лидерши возвращает гоминидку на землю. — У нас мертвяк, который неизвестно как долго ворует нашу добычу, а ты радуешься! Когда ты последний раз приносила достаточно мяса?

— Может он живёт по ту сторону барьера? — решает вмешаться в препирательства гоминидок Тилия, вытирая рот рукавом рубашки. В прошлой жизни она была бы в ужасе от своих действий, но проведя несколько дней среди гоминидов, определённо стала забывать о хороших манерах. Да и ни к чему они здесь, в Долине. Всех и каждого волновало лишь одно — как выжить.

— Нет, — качает лысой головой Рука и заострённым концом окровавленной деревяшки оттопыривает верхнюю губу мертвяка. — Таких я никогда не видела. Он явно из других мест, — и восхищённо добавляет. — Вы только гляньте на его зубы!

У Тилии мелькает бредовая мысль, что прямо сейчас та прикидывает в уме: «А не сделать ли и мне такие же?»

— Объясни-ка мне, — после недолгой паузы, потраченной на созерцание окровавленного рта каннибала, вновь обращаясь Вара к однорукой. — Как он мог бродить вокруг лагеря так, что мы ничего не заметили?

— Он здесь пару недель, не больше, — на свой манер задумчиво тянет однорукая и, отбросив в сторону палку, брезгливо отирает о штанину единственную ладонь.

— Мы всё проморгали, — приходит к неутешительному выводу Вара, с задумчивым видом ощупывая чёрный, местами словно припорошённый пеплом мех накидки. — Впервые вижу такие аккуратные стежки. Витилиго?

— Без вариантов, — тут же соглашается Рука и смачно сплёвывает на землю.

Тилия, уже переставшая обращать всякое внимание на отсутствие манер окружающих её гоминидов, начинает злиться. Эти двое говорили при ней так, словно её просто не существовало. Сколько всего она ещё должна пережить, чтобы с ней начали считаться?!

— Что ещё за Витилиго?

— Это псы. Огромные такие! — тут же поясняет Рука и, потеряв всякий интерес к мертвяку, отходит в поисках чужих следов на земле, при этом всё сильнее припадая на больную ногу. Этот путь от лагеря дался ей непросто. Тилия, всё время шедшая позади, с тревогой наблюдала, как её соседка время от времени замирала, давая отдых ещё не зажившей лодыжке.

— Собаки? — Тилия недоверчиво переводит взгляд с одной гоминидки на другую и обратно. Чучела тех, кого ещё каких-то двести-триста лет назад называли четвероногими друзьями человека, она видела только в музее Башни, да и то лишь мельком.

— Ну да, — нехотя подтверждает Рука, задумчиво почёсывая за ухом, — только одичалые. И как ты понимаешь, они предпочитают свежее мясо. Барьера не боятся, подкрадываются к лагерю незаметно, выжидают, а как только кто-нибудь зазевается… конец! За то время, что я здесь, псы забрали из лагеря пятерых. Мы нашли только то, что от них осталось.

Чувствуя, как волосы на затылке начинают приподниматься, Тилия обводит округу обеспокоенным взглядом. Вот так новость! Каннибалы, псы-людоеды… Чего ещё ей стоит опасаться в будущем?

— И откуда здесь эти Витилиго? — спрашивает Тилия, у высматривающей что-то на земле Руки, не забывая при этом напряжённо вглядываться в просветы между густым кустарником волчеягодника и стволами деревьев.

— Оттуда же откуда и мы, — пожимает плечами гоминидка, окидывая Долину немигающим взглядом, после чего переводит взгляд на застывшую Тилию. — Да, ты не бойся, Бледная! Витилиго — ночные охотники. Днём они на нашей земле не появляются.

— Что у него с шеей? — прерывая их разговор, подаёт голос Вара, в отличие от них всё ещё занятая осмотром мёртвого тела.

Заинтригованная Тилия, стараясь не смотреть на пустую глазницу, опускается на колено, с интересом разглядывая то место, куда указывает невероятно длинный палец. Как она могла не заметить этого раньше? Огромный, прорвавшийся гнойник занимает почти всю правую сторону шеи, и она готова поспорить, что ещё час назад, когда каннибал был жив, серо-зелёная вязкая жидкость сочилась из нарыва.

— Фу! Как же от него воняет! — доносится до неё брезгливый голос Руки, и та, сморщив нос, отходит на ещё более безопасное расстояние. — Да он бы всё равно скоро мертвяком стал!

Тилия только теперь обращает внимание на предмет, торчавший из-за пояса подранных штанов. Какое-то оружие. Бледно-кремовая ручка не оставляет никаких сомнений в том, из какого материала она сделана. На секунду замешкавшись и понимая, что кость вполне может быть человеческой, она всё же тянет за рукоятку. Это нож! Его необычная форма и короткое лезвие сначала ставит в тупик, но повертев его в руке, она всё же разбирается и тот идеально ложиться в руку, поблёскивая на солнце обоюдоострым клинком. Её ладонь полностью скрывает гладкую костяную рукоять, оставляя на виду лишь узкое лезвие между указательным и средним пальцем, словно смертельно-опасный коготь хищника.

— Занятная вещица! — вдруг раздаётся прямо над ухом голос однорукой гоминидки, которая тут же бесцеремонно выхватывает из рук Тилии её находку, чтобы самой рассмотреть поближе. — Вара, как думаешь, кость животного?

— Откуда мне знать, ты же у нас в этом спец, — недовольно бурчит та и медленно проводит пальцем по выбеленной коже мёртвого гоминида, после чего так же не торопясь растирает вещество между пальцами, отчего те тут же приобретают тёмно-сероватый оттенок. — Этот уродец вымазал себя пеплом и ещё чем-то.

— Наверное, чтобы не сгореть на солнце, — задумчиво отзывается Тилия

Вара кивает и, наконец, удовлетворённая осмотром, вслед за Тилией поднимается на ноги:

— Нужно его сжечь, пока остальные не пронюхали. Не хватало только, чтобы в лагере началась паника. Даже думать не хочу, что будет, если кто-то поймёт, что к нам пробрался чужой. Да и с тропы его убрать не мешало бы.

— Зверь здесь точно уже не появиться, — удручённо качает головой Рука и помогает стянуть с неподвижного тела накидку. Только после этого, схватив мёртвого гоминида за ноги и за руки, они втроём волокут его вглубь колючих зарослей.

— Тилия, не хочешь забрать трофеи? — выжидающе смотрит на неё Вара, концом платка утирая выступившие на лбу капельки пота.

— Ну, да, — тут же подхватывает Рука и протягивает Тилии нож костяной рукоятью вперёд. — Ты же его грохнула. Теперь все, что было у него, принадлежит тебе. Таков закон Ямы.

В первое мгновенье Тилии хочется отказаться, но немного подумав, она соглашается. Это её первое и пока единственное оружие в Долине. Размахивая палкой, как несколькими часами ранее, она себя точно не защитит: то, что ей удалось одолеть каннибала, было чистым везением. И больше не раздумывая, она принимает из руки гоминидки трофей и прячет за ремень штанов. Миниатюрная вещица непривычно врезается в бок, но она знает, что со временем она привыкнет — человек ко всему привыкает.

— И накидку тоже, — неожиданно для самой себя вдруг произносит Тилия, указывая на ворох блестящего меха на земле, с содроганием вспоминая холодные ночи прошедшей недели, проведённые в Долине. Глупо отказываться от такого неожиданного подарка судьбы.

— Тогда забери ещё и его обувку, — тут же добавляет Рука, не придумав ничего лучше, чем с силой толкнуть носком ботинка мертвяка в бок. Как видно не у одной только Тилии он вызывал неприязнь. — Твои всё равно долго не протянут.

При одной только мысли, что придётся влезть в чужие вещи, её передёргивает, но Рука права, её пробковая обувь, созданная специально для адептов, была готова вот-вот развалиться. И больше не раздумывая, Тилия стягивает с мёртвого тела высокие ботинки из тёмной кожи. Вид босых ног вызывает отвращение.

«Понадобиться очень много мыльного корня!» — говорит себе Тилия, брезгливо морщась, связывая между собой шнурки и перекидывая непривычно тяжёлые ботинки через плечо.

Ещё около часа уходит на то, чтобы подручными средствами вырыть небольшую яму, для мертвяка и, обложив слоем из веток и сухой травой, перетащить туда тело.

— Не проще его просто оставить для Витилиго? — с сомнением наблюдая за манипуляциями тощей лидерши, интересуется Тилия.

— Мы не оставляем мертвяков вот так валяться на земле, — отзывается Вара, которая при помощи кремня и огнива за считанные секунды разводит костёр. Оранжевые языки пламени сначала нехотя лижут, даже несмотря на невыносимую жару, уже начинающее коченеть тело, словно пробуя на вкус, а вскоре уже жадно набрасываются, выплёвывая вверх клубы серого, тошнотворного дыма. — А я не хочу, чтобы кто-то из наших наткнулся на него. Появятся ненужные вопросы. Завтра я вернусь и уничтожу всё то, что не поглотит огонь. А так у нас хотя бы есть время…

Сегодня они те, кого называют сжигателями. Как уже уяснила Тилия за прожитую бок о бок с гоминидами неделю — самая нелюбимая ими профессия.

И только спустя какое-то время, удостоверившись, что огонь не распространился по округе, они втроём покидают пепелище. Запах горелой человеческой плоти ещё долго преследует Тилию, отбивая в будущем всякий интерес к мясу.

Обратную дорогу Руке, из-за потревоженной ноги, всё труднее преодолеть, и Вара принимает решение оставить её в лагере и уже вместе с Тилией отправиться к водоёму. Однорукая протестует, но по покрытому испариной лицу видно, как тяжело даётся ей обратный путь.

Уже подходя к Первой Луже, Тилия палкой выкапывает из земли немного корня мыльнянки, мелкие розоватые соцветия которой лишь немногим отличаются от тех генномодифицированных, что растут в колонии. Хотя эффект тот же. Встречаются ещё несколько видов растений, которые выращивают и в Теплицах, и она про себя перебирает их названия, стараясь припомнить их полезные свойства. Хвощ полевой с его бурыми зубчатыми листьями, которые используют не только в пищу, но и применяют в медицине, ревень, словно веером покрывший высушенную солнцем землю, медуница с её синевато-розовыми соцветиями, дружно тянущимися к небу.

Наконец, добравшись до Второй Лужи, Тилия принимается за стирку. Мокрый, тяжёлый мех так и норовит выскользнуть из рук и пойти ко дну, а запах псины просто невыносим, но она не сдаётся, лучше других зная, что для неё следующая ночь будет такой же холодной, как и все предыдущие. Вскоре очередь доходит и до ножа. Хотя, судя по полусгнившим клыкам его прежнего хозяина трудно поверить, что тот вообще нуждался в дополнительной помощи при обдирании мяса от костей.

— Ты молодец, что нашла для нас те корни, — нарушает тишину Вара, когда они пускаются в обратный путь. Лица она больше не прячет и только теперь Тилия с удивлением осознаёт, что не отводит поспешно глаз, как это делала раньше. Привыкает. — Последнее время у нас всё хуже с едой. Такую ораву не так-то легко прокормить.

— В Долине ещё полно растений, которые можно есть. Я могу показать.

— Как-нибудь в другой раз, — одобрительно кивает Вара. — Ты, наверное, вторая после Галии, кто так много знает о Яме.

— Не так уж и много, — пожимает плечами Тилия, пытаясь равномерно распределить на них невероятно тяжёлые шкуры.

— Иногда мне кажется, что ты что-то не договариваешь. Таких, как ты здесь ещё не было.

— А те, что были с отметинами, были иными? — собравшись с духом, всё же задаёт она давно мучивший вопрос. Она больше не может оставаться в неведении, тем более что с некоторых пор это стало смертельно-опасным. — Что с ними произошло?

— Тебе лучше не лезть в это, — тут же обрывает её Вара. Этот разговор ей явно неприятен, но молчать Тилия уже не может. Это её жизнь, её клеймо и она хочет знать, какими последствиями может ей грозить милитарийская печать.

— Рука рассказала мне о тех двоих, что пропали. Но ты ведь говорила, что помнишь троих?

— Третий прожил здесь чуть дольше, — спустя какое-то время, наконец, сдаётся Вара. — Его нашли на барьере спустя день, после того, как он пропал. Признаки те же… — гоминидка неожиданно останавливается и устремляет прищуренный взгляд на Тилию. — Но знаешь, что ещё мне тогда показалось странным? Его не тронули Витилиго! Он пролежал там ночь, но псы покружили-покружили, кучу следов оставили, да и убрались на свою территорию.

— И где эта территория? — слегка нахмурившись, смотрит в помеченное радиацией лицо Тилия.

— Я не знаю. За барьерами где-то.

— Может они и правда любят только свежее мясо?

— Этим монстрам плевать, — отрицательно качает головой Вара, снова поворачивая к лагерю. — Они съедают свою добычу почти целиком, оставляют нетронутой лишь голову. Появляются среди ночи, а потом снова исчезают.

— Я где-то слышала, что мозг самое вкусное…

— Видимо эти дикие твари так не считают! — усмехается впереди идущая Вара.

— Ты их видела, этих Витилиго?

— Мельком. Из наших с ними кое-кто сталкивался… — гоминидка на секунду замолкает, погружаясь в воспоминания, — и остался без ноги. Витилиго отгрызли её почти по колено, но ему удалось забраться на дерево. Это случилось на рассвете и спасло ему жизнь. Мы слышали крики, но смогли помочь только, когда псы убрались прочь. Галия спасла ему жизнь: прижгла рану и остановила кровь.

— Я что-то не заметила… — задумчиво произносит Тилия, пытаясь вспомнить, у кого в лагере не хватает конечности. У неё было достаточно времени, чтобы изучить каждого жителя лагеря. Она, по сути, только этим не занималась, когда не нужно было приглядывать за Рукой, носить Като еду или ходить на Лужи. Была парочка слепых, ещё те, у кого не было рук, как у её соседки, больше всех тех, кто не слышал, как Галия, даже безухие встречались, но чтобы без ноги…

— Не напрягайся, его ты среди наших не найдёшь. Это он был убит.

«Изгнанник!» — осеняет Тилию, и перед глазами тут же появляется видение гоминида с необычным цветом волос и ледяным взглядом.

— Если у тебя нет ноги, ты обязательно становишься чьим-то эуком, — продолжает Вара, натягивая на лицо платок. Значит, они уже близко и скоро выйдут к лагерю. — А ещё лёгкой добычей для остальных.

Но Тилию больше интересует другое:

— Как по-твоему, почему псы не тронули того мёртвого?

— Понятия не имею, — пожимает плечами Вара. — Галия его осмотрела, сказала, что внешне всё было нормально.

— Но что-то с ним определённо было не так… — напоследок задумчиво произносит Тилия. Попрощавшись со своей спутницей и прихватив со стола кое-какой снеди и деревянную кружку воды, она, вконец измотанная, плетётся к хижине и забирается внутрь. Сваливает в угол выстиранные и почти уже сухие вещи убитого ею гоминида и, сменив несвежую повязку на руке, забывается тревожным сном, где главные действующие лица — огромные зубастые твари с всклокоченными гривами, совсем не похожие на милые создания, увиденные ею когда-то.

Беспокойный сон Тилии, населённый жуткими монстрами, обрывается так же внезапно, как и начинается. В первое мгновение ей никак не удаётся понять, где она находиться. Знает только одно, это не хижина Долины. Но стоит глазам различить тусклый свет соседней комнаты, на неё накатывает волна облегчения: «Я дома!»

Опустив босые ноги с кровати на ледяной, почти стерильный пол — давно забытое ощущение — она крадётся к приоткрытой двери, где за столом слегка ссутулившись, сидит отец, по привычке обложившись книгами с толстыми корешками, под собственное бормотание, делая записи.

С непривычки звенящая тишина Башни давит на уши. Не слышно ни гула люминесцентных ламп под потолком, ни размеренных шагов милитарийцев за дверью, особенно остро ощущаемых во время ночных обходов, ни едва различимых голосов соседей за тонкими стенными перегородками — колонисты уже давно привыкли говорить полушёпотом, боясь накликать беду.

Тилия не припомнит и часа, чтобы в Башне было так тихо, не считая тех моментов, когда были перебои с электричеством, и её матери приходилось доставать с верхней полки стеллажа ворох свечей и коробку парафиновых спичек. С каждым годом этот товар на прилавках комиссионки становился всё более редким, и за него приходилось отдавать всё больше карточек: генератор сбоил всё чаще и отключения становились более продолжительными…

Наконец, в полной мере осознав, что вернулась домой и тот кошмар, что преследовал её уже больше недели, закончился и можно жить дальше, Тилия чувствует себя почти счастливой. Теперь её жизнь наладиться. Но слова приветствия застревают в горле, едва только она замечает хмурое лицо отца. Он словно не узнаёт свою дочь. Или, может, не рад её видеть?

— Привет, папочка! — тихо шепчет она, делая нерешительный шаг по направлению к письменному столу. Тому самому, за задней перегородкой которого скрывались самые ценные, но и самые опасные сокровища их семьи. Возможно, пока её не было, за потайной стеной появилась парочка новых.

Она и забыла, когда в последний раз называла его так. Папочка! Почему именно сейчас всплыло в памяти это забытое обращение? Вырвалось с такой лёгкостью, словно она снова та девчушка с двумя косичками, которой на ночь рассказывали сказки и украдкой гладили по темноволосой головке: семейные привязанности и тёплые чувства между родителями и их детьми никогда не поощрялись властями. Так гласил очередной эдикт — десятый: «Каждая семья, как ячейка общества, состоит из двух трудоспособных взрослых и двух детей, никакого тёплого общения даже с младенцами, ради их собственного же блага, не допускается».

И поэтому Тилия с детства привыкла к напускной холодности матери, до дрожи боявшейся пойти наперекор Совету, и никак не выказывающей любви к своим даже ещё, будучи маленькими, детям. Лишь глаза её лучились нежностью. С отцом было не всё так однозначно. То ли он верил в свою безнаказанность, то ли считал, что родство с карателем оградит его от наказания. А может и то, и другое…

— Как твои дела, Тилия?

Почему-то она ждала, что отец прибавит давно забытое «малышка», но слух резануло его безразличное обращение.

Не в силах больше терпеть холодность того, кто её вырастил, она молча подходит к противоположному краю стола, размышляя, с чего начать рассказ о своих злоключениях и обводит взглядом комнату. Всё та же неудобная металлическая скамья, одинокая бледная лампочка под потолком, серые, ничем не украшенные стены. Единственное, что хоть как-то оживляло безликую обстановку — это длинные ряды разноцветных корешков книг по медицине и ботанике — то малое, что можно было держать на полках, не опасаясь гнева Совета и скорой на руку расправы милитарийцев.

— Неделя выдалась трудная, — наконец, отвечает Тилия, не в силах отвести взгляд от книжных полок, словно ища поддержки у этих безмолвных свидетелей жизни её семьи. Даже сейчас она не может не сыграть в свою детскую игру, быстро пробегая глазами по знакомым названиям на разномастных корешках. Сначала сверху вниз, затем наоборот, меняя слова до неузнаваемости. Тогда она только училась читать, и перевёрнутые вверх тормашками фразы казались до чёртиков смешными.

— Но ты же взрослая девочка… справишься.

Она вздрагивает от холодности слов отца и вновь переводит глаза на родное лицо: тронутые сединой виски, прямой нос, тяжёлый подбородок, всегда лучившиеся добротой глаза под тонкими линзами очков.

— Я не понимаю, за что со мной так? Что я сделала?

— Ты задаёшь неверные вопросы. Помнишь, когда ты была маленькая, у тебя была игрушечная пирамида? — пускается в воспоминания отец и вокруг его карих глаз собираются мелкие морщинки, а губы на чисто-выбритом лице растягиваются в задумчивой улыбке.

Она помнила. Это был один из счастливейших моментов в её жизни. Её день рождения! Помнила и этот подарок родителей. На длинный металлический шест, высотой почти с её рост, один за другим нужно было нанизывать проволочные кольца, чтобы получилась пирамида, так напоминающая Башню Нового Вавилона. Несколько лет подряд это была её любимая игрушка… пока не подрос младший брат.

— Сколько тебе тогда исполнилось?

Тилия морщит лоб: с вычислениями у неё всегда были проблемы.

— Четыре, кажется.

— Да, это было твоё четырёхлетие, — тут же соглашается отец. — Ты всегда доводила всё до конца. Будь то детская игрушка или знания, которые почерпнула в этом месте… — говоря это, он обводит взглядом свой тесный кабинет.

— Значит, ты знаешь, что я брала твои книги?

И снова едва заметная улыбка и снова морщинки собираются в уголках, теперь уже светящихся теплотой, глаз.

— Всегда знал. А теперь тебе пора возвращаться.

— Куда? — хмурится Тилия, не совсем понимая, что он имеет в виду. Ведь после всего случившегося она, наконец, вернулась домой!

— Назад, — поясняет отец и только тогда до Тилии доходит смысл его слов.

«Снова в Яму?» — от ужаса дыхание перехватывает, и она пятиться назад, пока спина не чувствует могильного холода стены.

— Я не хочу, папочка, — жалобно тянет Тилия, словно ей снова четыре. — Мне там плохо. Я не для этого была рождена.

— Откуда тебе знать, для чего ты была рождена? — он всё ещё улыбается, но улыбка уже не затрагивает глаз.

— Я там как в клетке, — предпринимает она последнюю попытку переубедить родителя, с содроганием вспоминая, что ей пришлось пережить в Долине… что пришлось вытерпеть. Сама мысль о том, что придётся снова спуститься в то место, приводит её в ужас. Отец ведь вырастил её и должен понять. — Они все там, как в клетке!

— Так вырвись! Кто тебе мешает? — требовательный голос и резкий тон заставляют Тилию от неожиданности отшатнуться. Таким она его никогда не видела. — Найди способ!

Звук отцовского голоса ещё звучит в голове, когда Тилия, едва сдерживая крик отчаяния, распахивает глаза. Ничего не изменилось: всё тот же сковывающий тело холод, всё те же пугающие звуки ночного лагеря, яркий свет звёзд и луны сквозь щель в потолке и тихое, размеренное посапывание на соседней лежанке.

Тилия до боли закусывает губу, чтобы не завыть в голос. Как же так! Она до сих пор чувствует слабый запах дома, его прохладу, безопасность. Хочется улечься удобнее, закрыть глаза и снова оказаться под защитой Башни. Так она и лежит, прокручивая в голове необычный разговор с отцом.

Каждый ребёнок в Башне знает, что сны — это зашифрованные послания. Колонисты верили в Хранителей и как могли, отдавали дань. Никакого религиозного культа Совет из четырёх стихий, что были посланы на землю свыше, не делал, уже давно считая себя божествами. Но ещё оставались те, кто почитал Хранителей за закрытыми дверьми своего блока, возводя целые алтари на небольших островках своего жилища и делая подношения: милые сердцу безделушки, выменянные на карточки в комиссионке. Но таких, верующих, с каждым годом становилось всё меньше. А может они утекали в Пекло!

С её семьёй всё было иначе. Для отца лишь медицина была оплотом того, на чём держалось его мировоззрение. Книги заменяли молитвы, руки были тем инструментов, которым творились чудеса для большинства неверующих.

В их доме не было алтарей. Всё, что смогла привнести в их с братом сознание мать — это то, что в сновидениях скрыты зашифрованные послания. А сон — это своего рода книга, где находят последнее пристанище эти послания. Тилия в это верила и по сей день.

Какая-то далёкая, ещё не сформировавшаяся до конца мысль призрачной тенью проскальзывает в голове, ещё не обретя чёткой формы. Что-то важное, о чём она уже задумывалась раньше — искра, что полыхнула на долю секунды и тут же погасла, оставив лишь едва различимый след. И вдруг призрачная мысль обретает форму… Вырисовывается в нечто однородное и жуткое, то, что заставляет её подскочить на жёсткой кровати.

— Ты чего? — доносится из темноты сонный голос, но Тилия, словно не слышит вопроса. Она поднимает правую руку и, слегка касаясь дрожащими пальцами участка кожи прямо за ухом, нащупывает едва заметный бугорок. Вот она — часть её пирамиды! Основание, на котором держится всё в этом проклятом месте! Барьер, который убивает любого, кто попытается подойти слишком близко!

Сначала каннибал, сумевший преодолеть черту, которую, казалось бы, невозможно преодолеть. Затем Витилиго, которые не стали до конца съедать свою жертву. Побрезговали? Нет, они почуяли что-то неладное. И наконец, загноившаяся рана на шеи всё того же каннибала.

Тилия впервые за несколько дней растягивает губы в победоносной улыбке, продолжая невидящим взглядом смотреть в темноту. Она бросила вызов властям и победила! Разгадала тайну, которую они скрывали с такой тщательностью.

— Спасибо, папочка! — шепчет она и поворачивает голову в сторону Руки, всё ещё ждущей ответа. — Кажется, я знаю, как пересечь барьер.

Глава 10

Тилия раздражённо прикрывает глаза и тяжело вздыхает: «Трусихи!»

Ей уже порядком надоело видеть перед собой озабоченные лица трёх склонённых над ней гоминидок. Рука — слева, Вара и Галия — справа. При других обстоятельствах она, быть может, и порадовалась бы такому пристальному вниманию, но только не теперь. Внутри всё сжимается от тревожной мысли, что это лишь её глупые фантазии и то, что должно произойти прямо здесь, на кушетке, в хижине целительницы — это огромная ошибка, которая может стоить ей жизни. Но ради возвращения домой она готова пойти на риск.

— Не нравиться мне эта затея, Бледная!

— Рука права. Может, ты сначала нам всё расскажешь? — доноситься до Тилии обманчиво-спокойный, хрипловатый голос, и она приподнимает веки. Над переносицей, всегда сдержанной лидерши, залезла глубокая морщинка. Здесь в хижине Варе ни к чему скрывать свой недостаток и ткань платка свободно свисает с узких плеч, почти касаясь деревянного настила. — А после сделаем то, о чём ты просишь.

— Нет, — пресекает Тилия очередную попытку отговорить себя. — Скажи Галии, что нужно сделать маленький надрез рядом с уплотнением на коже, — она с трудом проглатывает ком в пересохшем горле, из-под ресниц наблюдая, как Вара беззвучно слово в слово передаёт её просьбу. Сама она даже и не думает открывать их с Рукой тайну. Стоит только всем вокруг догадаться, что она вполне сносно понимает язык жестов, как это потеряет всякий смысл. — То, что у меня под кожей нужно вытащить сразу же, но очень аккуратно, не повредив.

Решиться лечь под нож и доверить свою жизнь постороннему, хоть и целительнице, своими снадобьями не раз спасавшей ей жизнь, и ждать того, что последует дальше, было чертовски трудно, но Тилия не могла пожертвовать кем-то и остаться в стороне. Просто не имела права.

«Знать бы наверняка, что это за гадость», — мечтательно думает она, теряя последние остатки самообладания. Ещё немного, и она точно растолкает эту троицу, что обступила её с двух сторон и сделает всё сама.

— Давайте же, ну! — цедит она сквозь зубы, снова прикрывая глаза и ещё крепче сжимая ни в чём неповинное дерево примитивной кушетки.

На какое-то мгновение в помещении воцаряется звенящая тишина, и лишь снаружи доносятся приглушённые голоса, утреннее пение птиц, да треск костра. Лагерь живёт своей обычной жизнью, даже не подозревая, какое волнение сейчас сотрясает эту хижину.

«Чего они медлят?» — начинает злиться Тилия, отсчитывая секунды, и вдруг чувствует слабое движение воздуха справа. Она немного расслабляется, понимая, что первой под её напором сдаётся Галия. Жар от свечи обжигает кожу, когда целительница подносит огарок почти вплотную к шее Тилии и словно по команде три руки с двух сторон с силой прижимают её плечи к жёсткой бревенчатой столешнице.

— Галия говорит, что прямо за ухом небольшой шрам… ещё свежий.

Всё тот же обманчиво спокойный голос с хрипотцой заставляет затаившую дыхание Тилию, резко распахнуть глаза. А в следующую секунду шею словно обжигает огнём и лишь на удивление сильные руки гоминидок удерживают её от того, чтобы не дёрнуться от неожиданности и боли. Целительница, наконец, принялась за дело. Вот она, острым, раскалённым над свечой лезвием — настоятельная просьба самой Тилии, — касается чувствительной кожи за ухом и в нос ударяет запах её же собственной палёной плоти.

Пока Галия ловко колдует над ней, Тилия уговаривает себя лежать смирно, крепко зажмурив глаза и стиснув зубы. Кажется, что время тянется неумолимо долго, но, наконец, эта пытка заканчивается. Галия ещё какое-то время возится с раной, после чего накладывает тонкую повязку на шею, чтобы остановить кровотечение и Тилия слышит, как из ртов двух гоминидок вырывается вздох облегчения.

Стоит только тискам ослабеть, она тут же открывает глаза, с удивлением отмечая, что вокруг никого. Голова всё ещё кружиться, руки дрожат, но чувствует она себя вполне сносно для человека, только что перенёсшего хоть и не сложную, но всё же операцию.

Спрыгнув с кушетки, она, пошатываясь, делает несколько шагов по направлению к застывшей у открытой двери, где определённо больше света, троице. Заглянув через плечо Вары, бросает подозрительный взгляд на маленький стеклянный шарик, который слегка раскачиваясь, покоится на узкой ладони.

— Ну и что это? Как думаешь? — не сводя заворожённого взгляда с инородного предмета, шёпотом спрашивает Вара. Смертоносная вещица целиком и полностью завладевает её вниманием.

— Лучше бы ты не трогала эту штуку! — так же тихо предостерегает её Тилия, зачарованно разглядывая маленькую вещицу, ещё минутой ранее, бывшую частью её самой. — Скорее всего, в ней что-то такое, что даёт реакцию на барьер. Может что-то взрывоопасное…

«Хотя зачем властям так заморачиваться?»

— И что у всех в лагере такие? — слышит она прямо над ухом потрясённый шёпот Руки.

— Думаю, не только в лагере, — отзывается Тилия, продолжая задумчиво изучать крошечный предмет. — Во всей Долине. Идеальное оружие! Стоит только приблизиться к черте, и эта маленькая штуковина что-то делает внутри… — она запинается, но уже спустя секунду заканчивает, — человеческого тела.

Тут в голову ей приходит идея. Быстро пробежав глазами по рядам деревянных полок под завязку набитых мешочками и баночками, и отыскав пустую миску, Тилия, убедившись, что завладела вниманием глухонемой целительницы, указывает на неё пальцем:

— Можно?

Дважды просить не нужно. Вара со вздохом облегчения расстаётся о смертельно-опасным предметом, и блестящая горошина какое-то время еле слышно катается по деревянному дну, пока, наконец, не замирает ровно посередине. Трудно даже представить, что эта почти невесомая крупица может нанести столько вреда! Приблизившись к столу-кушетке и вытащив из-за пояса свой нож-коготь, Тилия краем глаза отмечает, что троица предусмотрительно отошла подальше, оставляя её в гордом одиночестве. Затаив дыхание, рукоятью давит на шарик, и в следующее мгновение тонкая оболочка с характерным стеклянным скрежетом трескается, взметая вокруг себя маленькое белое облачко. Она тянет носом, вдыхая резкий, знакомый с детства запах.

— Это геномо-клещевина, — наконец придя в себя, сдавлено говорит Тилия, не в силах до конца поверить в то, что власти Нового Вавилона пошли на такие меры.

— Что ещё за клещевина? — недоверчиво смотрит на неё Рука, будто в любую секунду ожидая подвоха.

— В Башне выращивают растение под названием клещевина, — терпеливо поясняет Тилия. — Ещё его называют касторовыми бобами. В колонии из них выжимают масло, из которого потом делают разные лечебные мази, крема… Только вот есть у него один маленький недостаток.

— И какой же?

— Оно очень ядовитое, — с готовностью отвечает она на вопрос застывшей в отдалении Вары. — Нескольких семян хватит, чтобы убить человека.

— Откуда ты знаешь, что это именно то растение?

Видя направленные на неё недоверчивые взгляды, Тилия осознаёт, что они вряд ли готовы услышать ту давнюю историю, свидетелем которой была она сама и её родители. Она до сих пор помнила крики из соседнего жилого блока, когда каратели явились для того, чтобы сообщить плохую весть — на экскурсии, которую проводили ежегодно для всех без исключения детей, произошла трагедия. Три маленьких девочки, отбились от одной из групп и отправились бродить по лабиринтам Теплиц. Лишь пару часов спустя их удалось отыскать. Они лежали на полу, сотрясаясь в предсмертной агонии. А вечером вернувшийся из лазарета без лица отец обмолвился, что их не удалось спасти. Много позже Тилия узнала, что их убило. Почему им так приглянулось это растение, никто так и не узнал. Возможно, всё дело было в крупных ярко-красных плодах или им просто захотелось есть…

— В Термитнике есть лаборатории. В них учёные-генетики создают растения устойчивые к вирусам, грибам, насекомым, но в особенности к засухе. Чем там они ещё занимаются, знают, наверное, только власти. Думаю, там они и получают этот самый яд. Его ещё называют рицин, — поясняет Тилия, видя направленные на неё ошарашенные взгляды, после чего продолжает. — Сами подумайте. Если такие стекляшки есть у каждого в лагере или даже в Долине, производство этой отравы должно быть массовым. Тысячи отравленных капсул!

— Вот сволочи! — зло выплёвывает Рука. — И как он действует, этот рицин?

— Вызывает тошноту, рвоту, головокружение, внутреннее кровотечение, и, как следствие, достаточно быструю смерть, — перечисляет Тилия, на секунду прикрывая глаза и погружаясь в прошлое.

Много лет спустя после трагедии, когда в одной из разрешённых книг матери, будучи подростком, Тилия наткнулась на уже знакомое название, она вспомнила тот случай. Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы разузнать всё о растении, что отняло жизнь у ни в чём не повинных детей. И после прочтения целой главы посвящённой клещевине, с ужасом осознать, что смерть тех трёх девочек была долгой и мучительной.

Но в день, когда она впервые оказалась в Долине, ей даже и в голову не могло прийти, что придётся вновь столкнуться с той отравой! И только соединив воедино всё то, чему за последнюю неделю стала невольной свидетельницей, она, наконец, поняла, в чём дело. Для усмирения гоминидов использовался концентрат именно этого яда.

— Да уж, кое-что напоминает… — задумчиво тянет Рука, почёсывая за ухом, но вдруг осознав, что делает, тут же с ужасом, заплескавшимся в огромных глазах, судорожно отдёргивает конечность. — Со всеми теми мертвяками именно так всё и случилось.

«Сколько же всего в лаборатории этого яда? — гадает Тилия, представив себе просторное, стерильное помещение за наглухо закрытой дверью и уже знакомой предостерегающей табличкой в виде ядовито-жёлтого треугольника, с работниками в защитных костюмах, производящих эту отраву. — Что, если яда столько, что можно отравить всю колонию и именно сейчас там проводят опыты, где вместо подопытных животных облучённые?»

Тилия уже ничему не удивится. После случившегося с ней, Совет во главе с почти немощными стариками уже не кажется такими безобидными. Все их поступки направленны на то, чтобы очистить Башню от «грязных» гоминидов и сохранить ту часть колонии, что жила в изоляции от пагубного влияния внешнего мира. Но что было ещё более странным, так это то, что число жителей Башни с самого начала, а это более двух сотен лет, оставалось неизменным. Ровно пять тысяч сорок человек! Для создания идеального государства, первый Совет считал эту цифру единственно-верной. Так было сказано и в Священной Книге Нового Вавилона. Но как властям удавалось на протяжении двух веков сохранять нужное число колонистов, для Тилии, до сегодняшнего дня, оставалось загадкой.

Неужели, при помощи всё того же рицина? И именно поэтому милитарийцы проводили чистки среди жильцов и только поэтому все эти изгнанные из Башни люди, были обречены прозябать на окраинах Пекла?

От таких предположений по её телу пробегает волна дрожи. С трудом верилось, что мир, в котором она прожила всю свою жизнь и, без которого не видела своего будущего, был настолько жесток.

«Может, и от меня избавились по этой же причине? — задаётся она вопросом. — Может я стала лишней?»

Лишней, как и тысячи гоминидов, что заполонили улицы занесённого песком города. Властям всегда было плевать на тех, кто жил снаружи, они давно бросили их на произвол судьбы, лишь время от времени подкармливая объедками со своего стола и пуская по трубам ржавую воду… скорее всего заражённую.

Оставалось неясным только одно: по какой причине часть гоминидов отправляли в Долину и, по каким критериям вёлся отбор? Тилия собственными глазами видела, как милитарийцы, сопровождавшие её в кватромобиле, останавливаясь на грязных улицах, сверялись с призмой-сканером. Выходит, они заранее знали за кем идут! Но больше всего её злило то, что ни Рука, ни Вара не горели желанием открывать правду. Сколько бы она не спрашивала, почему они все оказались в этом месте, ответом ей были либо ложь, либо молчание.

— Думаю, перед тем, как сбросить нас в Яму, — подводит, наконец, она итог, — нам под кожу вживили эти капсулы с ядом.

— Допустим, — неохотно соглашается Вара, так и оставшаясястоять у открытой двери. Её обезображенное лицо снова было прикрыто платком. — Только вот непонятно, почему они работают только на барьере?

Обдумывая резонный вопрос гоминидки, Тилия подносит ближе к глазам миску и, стараясь не дышать, пристально разглядывает разбитую оболочку капсулы, пока не замечает среди осколков стекла и белого порошка, едва заметные тёмные вкрапления. В голове тут же рождается совершенно нереальная, но всё же заслуживающая существования, идея.

— А что, если весь этот барьер, — с придыханием отзывается Тилия, обводя присутствующих взглядом, — это один гигантский магнит! И стоит только приблизиться к чёрной линии, как подземный магнит притягивает к себе металлические частицы в капсуле. Стекло настолько хрупкое, что, сдвигаясь под кожей, трескается, выпуская яд наружу.

Вспоминая, в первый же день своего появления в Долине, мучительную смерть светловолосой, она почти физически ощущает, какие необратимые процессы происходили под бронзовой кожей гоминидки.

— Значит, чтобы перейти барьер, нужно вытащить из себя эту штуковину? — с недоверчивым выражением лица тычет пальцем в разбитую капсулу Рука.

— Думаю, да, — соглашается Тилия, теряя всякий интерес к деревянной миске с отравой, и протягивая ту Галии, одними губами произнося: «Сжечь!» После чего, стоя в проёме хижины, какое-то время наблюдает, как Амораи, спустившись по лестнице, семенит к костру и швыряет в него деревянную миску с рицином. Удовлетворённая, Тилия вновь поворачивается к собеседницам. — Но чтобы точно быть уверенными, нужно убедиться…

Едва она произносит эти слова, как недоумённые взгляды двух гоминидок тут же устремляются на неё.

Рука оказывается быстрее:

— Совсем спятила!? Раньше времени сдохнуть хочешь? — кажется, что её и без того большие глаза вот-вот вылезут из орбит.

Стараясь, чтобы предательский голос не дрожал, хотя её саму до смерти пугает эта затея, Тилия вскидывает брови:

— А ты знаешь другой способ проверить права я или нет?

— Вот так просто возьмёшь и перейдёшь барьер? Смелая, да? — не унимается однорукая, принимаясь вышагивать из угла в угол. — Знаешь, сколько мертвяков там корчилось? А если не выйдет? Если ты, как и остальные свалишься замертво?

Тилия лишь разводит руками, словно говоря: «Ну нет, так нет», — но на душе кошки скребут, стоит только подумать о том, что ей придётся пройти тот же путь, что и светловолосой и ещё многим другим… теперь уже мёртвым.

«А что, если Рука права? — нервно сглатывает она, с каждой секундой всё больше теряя былую уверенность. — Что, если каратели придумали это лишь для отвода глаз? Почему за столько лет в Долине никто не додумался, что причина стольких смертей — яд?»

— Не проверим, не узнаем, — прочистив горло, наконец, отзывается Тилия, принимая окончательное решение. Кроме неё этого никто не сделает.

Не медля больше ни секунды, она выбирается из хижины. Тугая повязка на шее сковывает движения, и её не покидает ощущение, что ещё немного, и она начнёт задыхаться, но просунув пальцы под почти невесомую ткань, понимает, что та лишь слегка натянута. Её удушье, скорее, вызвано страхом, чем физическими неудобствами от скрывающей рану ткани. Все страхи у нас в головах, так часто говорил отец.

Она окидывает взглядом переполненный в утренний час лагерь, отстранённо отмечая, что вокруг всё по-прежнему: заставленный снедью грубо-сколоченный стол, благодаря её стараниям разросшейся в ассортименте, сероватые стены вдалеке с пучками желтоватой растительности, набирающее силу солнце, пока ещё полностью скрытое восточной стеной, но готовое вот-вот показаться на голубом без единого облачка небе.

Но всё же что-то изменилось, и она это чувствует. Среди тех, кто толпится около стола, был тот, кто желал ей смерти. А значит, у неё не было пути назад. Либо она, как можно скорее, проверит свою гипотезу и покинет навсегда это место, либо станет очередным мертвяком.

— Я с тобой, — вдруг доноситься за спиной решительный голос и обернувшись, она с удивлением видит, как Рука неловко спускается за ней по лестнице.

— Ты не дойдёшь! — твёрдо произносит Вара и Тилия впервые слышит в голосе тощей тревогу. Только вот не ясно за кого переживает лидерша — за свою старую знакомую с её травмированной конечностью или за обоих? Или её опасения вообще не связаны с их жизнями? Хотя с чего она вообще решила, что кому-то есть до неё дело? Тем более облучённым, для которых она все эти годы была только раздражителем: всегда сытая, чистая. Одним словом, выращенная в тепличных условиях Бледная.

И от понимания этого, дружелюбное отношение этой троицы, не считая бесконечного брюзжания Руки в первые дни, только ещё больше поражает. Да она и сама подумать не могла, что по прошествии всего недели эти гоминидки начнут для неё что-то значить, и что всего несколько дней, проведённые в их компании, навсегда изменят представление об облучённых и том мире, в котором она вынуждена жить с ними бок о бок.

Всю дорогу до барьера Тилия, находясь в гордом одиночестве, старается не думать о том, что ей предстоит сделать. Она почти уверена, что все её выводы окажутся верными, но червь сомнения всё же грызёт, заставляя сердце всякий раз проваливаться в пятки, стоит только ей на долю секунды усомниться в своих выводах. К тому же та недавняя встреча с каннибалом всё никак не выходит у неё из головы. Ещё одного такого знакомства она точно не переживёт, хотя гоминидки, перед тем как она оставила их у порога хижины и двинулась к барьеру, заверили, что тот случай единичный и больше в этой части Долины чужаков нет.

Пока Тилия, поглощённая своими не весёлыми мыслями и только, и мечтавшая, повернуть обратно и не рисковать собственной жизнью, пробирается сквозь колючий кустарник, вокруг стоит пугающая тишина. Даже ленивое пение утомлённых жарой птиц смолкает, стоит только ей приблизиться к пролеску деревьев, в высоких кронах которых пернатые вьют свои гнёзда. И тут же, как по команде, маленькие тёмно-коричневые тени испуганно взмывают в воздух, шелестя крыльями. Ярко-зелёная трава тихо поскрипывает под ногами, укладываясь в мягкий ковёр из следов позади. Но это лишь временно. Спустя секунду длинные, доходящие почти до колен тонкие стебли уже снова с жадностью тянутся к лучам всё ещё скрытого стеной солнца.

А Тилия уже в который раз спрашивает себя. Почему, несмотря на изнуряющую жару, Долина так и искрится зеленью? Что за скрытые резервы питают её? Подводные реки, что текут в пещерах или нечто другое? На дожди надежды мало. Они настолько редки, что она даже и не помнила, когда в последний раз смотрела из окна своей комнаты на прозрачные капли, косо бьющие по стеклу.

Иногда забываешь, что такие погодные явления вообще бывают на земле. Ещё в детстве она слышала о разбушевавшейся стихии, надолго накрывшей ещё строящийся наружный город. Тот период называли Временем Тёмных Вод и о нём остались лишь короткие заметки в Священной Книге Нового Вавилона, куда, сменяющие друг друга на своём посту вестники, рукой записывали мало-мальски значимые происшествия их нового, идеального мира.

Те ливни, первые со времён окончания ядерной войны, не прекращались несколько месяцев, пока песок уже не смог больше впитывать влагу, и вода на долгое время стала постоянным спутником жителей Пекла. Желчная холера тогда развернула свою охоту, унеся с собой жизни почти трети населения наружного города.

«Должно быть, им не просто приходилось в те года», — размышляет про себя Тилия, понимая, что она почти у цели. Как можно тише ступая и с опаской оглядываясь по сторонам, она то и дело морщится от боли в ногах. Старую обувку пришлось выбросить, а вот привыкнуть к новым тяжёлым ботинкам она ещё не успела: размер подошёл почти идеально, чего не скажешь о внутренней жёсткой поверхности, что нещадно натирала кожу.

Увидев впереди в просвете между кустарником пустую поляну, Тилия замирает на месте. О чём она только думает! Хотя ещё не прошло и двух дней, с того момента, как она говорила здесь с Като, он вполне мог отсиживаться неподалёку, в надежде, что ему принесут еду или воду. Хороша же она будет, если свалиться в агонии прямо у него на глазах!

Сойдя с натоптанной тропы, укрытой колючим кустарником, Тилия выходит к барьеру чуть в стороне от поляны. Это место ей не знакомо, хотя и выглядит похоже: трава, кусты волчеягодника, такие далёкие, неприступные стены по обеим сторонам. И эти стены с каждым днём всё больше давили на неё.

Озираясь по сторонам, и стараясь не шуметь, она почти вплотную подходит к выжженной полосе-убийце и замирает в нерешительности. Именно этого момента она боялась больше всего. Боялась, что не сможет сделать этот последний шаг. Струсит. И словно в подтверждении её мыслям страх тут же железными тисками сковывает тело, тяжёлые ноги наливаются свинцом, словно захваченные в плен невидимым магнитным полем её разума. Ей вообще не следовало думать, шагнуть за грань и посмотреть, что будет. Только вот сделать решающий шаг куда труднее, чем кажется.

Почему-то сейчас больше всего хочется, чтобы рядом оказался кто-нибудь из гоминидок… подбодрил.

«Хотела выглядеть храброй? — усмехается она своей слабости, кружа вдоль чёрной линии. — Думала, что сделаешь всё без посторонней помощи, и тебя начнут уважать? Трусиха… не думай. Просто сделай и всё!»

Самобичевание немного помогает, и она снова начинает контролировать своё тело. Собравшись, наконец, с силами, Тилия заносит ногу для решающего шага, когда затылок взрывается дикой болью. Вскрикнув от неожиданности, она теряет равновесие и падает на спину, ударяясь пятой точкой, и лишь мягкий ковёр из травы немного смягчает удар.

Она в капкане чьих-то рук!

В голове одна за другой вспыхивают пугающие картинки: озлобленные взгляды гоминидов, окровавленное лицо каннибала. Все они хотят её смерти, и кому-то всё-таки удалось до неё добраться. А невидимый противник настойчиво продолжает тащить её за стянутые лентой волосы. Закусив губу, чтобы не завыть в голос и цепляясь за скользящую под ладонями траву, она, наконец, понимает, чего добивается незнакомец — пытается, во что бы то ни стало оттащить её от барьера. Сквозь выступившие от бессилия слёзы, Тилия видит, как выжженная линия всё дальше и дальше удаляется от неё, пока окончательно не теряется в высокой траве.

Теперь барьер уже не кажется таким смертельно-опасным, скорее наоборот — сейчас это её единственное спасение. Стоит только его преодолеть и её уже не достать!

Почувствовав злость на того, кто осмелился помешать ей совершить задуманное, Тилия решает действовать. Яростно вцепившись пальцами в свой хвост и уперевшись ногами в землю, дугой выгибает спину и изворачивается всем телом. Один раз такой приём уже сработал. Не ожидавший такого поворота всё ещё невидимый ею противник, тут же отпускает свою жертву и этого становиться достаточно, чтобы как следует рассмотреть нападавшего.

Сначала её негодующий взгляд натыкается на мужские руки: широкие ладони, длинные пальцы, на удивление чистые ногти. Так не похожая на её собственную одежда: тёмно-серые штаны, заботливой рукой перекроенные из комбинезона башенца, кое-где драная рубашка с закатанными до локтей рукавами, от чего видны короткие светлые волоски на сильных руках, лоскут светлой ткани, небрежно обёрнутый вокруг шеи. Но стоит только поднять глаза выше, как она, буквально в каком-то полушаге от своего лица, видит лицо своего преследователя. Выгоревшие на солнце светлые пряди, в беспорядке падающие на плечи, широкие скулы, плотно сжатые тонкие губы. И глаза цвета зимнего неба под сведёнными в одну линию золотистыми бровями.

Тилия нервно сглатывает и замирает.

Изгнанник!

От звенящей тишины вокруг тут же закладывает уши. В памяти всплывает вчерашняя схватка с острозубым, сейчас кажущаяся такой далёкой и нереальной, на фоне нынешней угрозы, что Тилия с сомнением спрашивает себя: «А была ли она вообще?» Но зудящая рана на предплечье, заткнутый за пояс маленький нож, всё ещё вызывающий дискомфорт при ходьбе и непривычные её ногам тяжёлые ботинки, не оставляют сомнений — всё это случилось на самом деле. На ней клеймо убийцы.

За мыслями пролетают мгновения. Стоя на коленях и упираясь стёртыми, саднящими ладонями в землю, Тилия всё ещё не в силах пошевелиться. Под пристальным взглядом этих прищуренных глаз, кажущихся невероятно яркими на фоне бронзовой от загара кожи, она забывает, как правильно дышать. Глаз, таящих в себе угрозу… и что-то ещё, чего она не может разобрать, но от чего внутренности скручиваются в клубок.

Почему именно изгнанник встал у неё на пути?

Ответа у неё нет, но одно она знает точно: это не какой-то плотоядный гоминид, с которым ей не без потерь, но всё же удалось справиться. Здесь всё гораздо сложнее — не только гора мышц, но и светящиеся острым умом глаза. А такого противника ей просто так не одолеть, по крайней мере, в честной схватке.

Не мешкая больше ни секунды, она разворачивает корпус и, выбросив вперёд одну ногу, со всей силы бьёт тяжёлой подошвой, не ожидавшего от неё такой прыти, изгнанника в лицо. Удар приходится точно в цель. С удовлетворением заметив брызнувшую из разбитого носа кровь, Тилия, не теряя времени, вскакивает на ноги и бросается обратно к барьеру. Лучше умереть, чем попасть в руки готовому на всё гоминиду-убийце.

Ветер бьёт в лицо, дыхание сбивается, слышно, как за спиной раздаётся чертыханье и быстрые шаги, но для её преследователя уже слишком поздно. Перенеся вес своего тела вперёд, она падает ничком на выжженную полосу, больно ударяясь животом, и подтягивает ноги, чтобы до неё не смогли дотянуться и оттащить назад, после чего замирает, прислушиваясь к своим ощущениям.

Она оказалась права!

Хотя сердце и колотится бешено в груди, а тошнота подкатывает к горлу, это всего лишь страх — яд тут ни при чём. Та маленькая стеклянная капсула, наполненная ядом, и есть тот убийца.

Даже несмотря на опасность, что подстерегает её буквально в нескольких шагах, Тилия ликует. Наконец свободна! От того, что она смогла обвести вокруг пальца власти и карателей, на душе становиться легко и свободно. Теперь она недосягаема и для гоминида. Но следующая же мысль немного остужает её пыл. Недосягаема для него, но не для его оружия.

Подавив желание тут же вскочить на ноги и бежать прочь, Тилия продолжает лежать неподвижно, чувствуя, как при каждом вдохе в нос забиваются частички пыли. Где-то она читала, что многие животные при появлении хищника притворяются мёртвыми. Может и ей удастся обвести вокруг пальца этого дикаря.

«Как насчёт того, чтобы изобразить припадок?» — всё ещё не шевелясь, размышляет Тилия, но что-то подсказывает, что с изгнанником это не сработает. Не шевелясь и не издавая ни звука, она старается понять, что происходит по другую сторону барьера, но вокруг стоит абсолютная тишина, словно вся Долина, и изгнанник в частности, ждут того, что она предпримет дальше.

Тилия приоткрывает один глаз и первое, что видит перед собой это расплывчатое очертание травы. Выждав ещё около минуты и так ничего не услышав, она медленно переворачивается на спину и вскидывает голову. Так и есть: он никуда не делся, а продолжает стоять, скрестив руки на груди, с усмешкой взирая на ускользнувшую прямо из-под носа добычу.

«Чему он так радуется?» — с раздражением думает Тилия, отползая подальше от барьера, когда неожиданно вдалеке раздаётся душераздирающий детский крик. От ужаса и неожиданности всё внутри стынет и все мысли о молодом гоминиде отступают на второй план. Кричит определённо Като.

Не раздумывая больше ни секунды, она вскакивает на ноги и устремляется на зов. Только бы успеть! Колючие ветки с силой хлещут по лицу, цепляясь за одежду и оставляя на ней новые дыры, но ей плевать. То, что она только что слышала, не может быть простым зовом, это крик ужаса и боли, и мальчику только и остаётся, что выплёскивать наружу свои страдания.

Кровь стучит в висках, дыхание перехватывает, едва она слышит новый, куда более громкий вопль мальчика. Когда Тилия, наконец, запыхавшись, выбирается на открытый участок поляны, с той лишь разницей, что находится он теперь по другую сторону барьера, кажется, что она опоздала. То, что она видит перед собой, не укладывается в голове. Огромный верзила, росту и мускулатуре которого могли бы позавидовать все без исключения милитарийцы колонии, на вытянутой руке держит за тонкую шею трепыхающееся, детское тельце. Сердце Тилии щемит, когда она видит, как Като, изо рта которого теперь вырывается лишь слабый хрип, безвольно молотит в воздухе босыми ногами.

Пелена ярости тут же застилает глаза и, не задумываясь о том, что делает, и чем ей это грозит, Тилия, выхватив из-за пояса своё единственное оружие — маленький нож, и с разбега, с силой, на которую только способна, вонзает его по самую рукоять в руку здоровяка, что душит мальчика. Эффект неожиданности срабатывает. Медленно повернувшись к ней, облучённый выпускает из своих железных тисков шею Като, отчего тот летит на землю, и замирает.

Видя перед собой перекошенную от гнева заросшую физиономию гоминида с бельмом на глазу и звериным оскалом, не предвещающим ничего хорошего, Тилия нервно сглатывает, боясь пошевелиться. То, что этот монстр потерял к ребёнку всякий интерес и переключился на неё, уже хорошо. Пятясь назад, она бросает короткий встревоженный взгляд на притихшего ребёнка, забывая об опасности, и лишь, когда над ухом раздаётся рычание, понимает, что допустила ошибку. Мощный удар по лицу сбивает с ног, и её, словно куклу, отбрасывает на камни, отчего тут же темнеет в глазах. Тилия со стоном подтягивает колени к груди и замирает, надеясь, что теперь он точно оставит её в покое. Потому что, если этот гоминид приложит ещё хоть немного усилий, он её точно убьёт!

«Даже если выживу, за то, что не уберегла мальчишку, меня убьёт Рука», — прислушиваясь к приближающимся шагам и с ужасом понимая, что здоровяк-гоминид уже совсем близко, как в тумане думает она. Пытается пошевелиться, но острая боль в спине тут же пронзает всё тело. Прикрыв руками свою многострадальную голову в ожидании нового удара и молясь только о том, чтобы всё закончилось быстро, Тилия съёживается ещё сильнее… Но ничего не происходит. И лишь спустя пару секунд, показавшиеся ей вечностью, сквозь гул в ушах она слышит булькающий звук и глухой удар о землю.

Наступает гнетущая тишина. Приподняв голову и осторожно приоткрыв глаза, Тилия с изумлением видит в каких-то пару шагах от себя неподвижно лежащее на земле тело. Единственный целый глаз смотрит на неё с удивлением. Здоровенная клешня всё ещё держит блестевший на солнце металлический клинок, который почти полностью вошёл в шею, оставляя на виду лишь плоскую часть рукояти. Такого оружия она ещё не видела. Но не это поражает, а то, как нож вообще оказался в могучей шее гоминида.

«Не мог же он сам… — мысль обрывается, когда Тилия, наконец, понимает, что ей помогли. — Может Рука всё же решила пойти следом? Или Вара?»

Всё ещё не веря в такую удачу и чувствуя облегчение, она глазами пытается отыскать своего спасителя, но кроме Като и изгнанника, отрезанного барьером — вокруг ни души. Выходит, спасение пришло оттуда, откуда она меньше всего ждала? Тилия со стоном приподнимается на локтях и трясёт тяжёлой головой, пытаясь собраться с мыслями: после удара те путаются, в ушах всё ещё стоит звон.

«Сейчас главное, — напоминает она себе, с трудом принимая сидячее положение, — позаботиться о маленьком гоминиде».

Разбираться в противоречивых поступках изгнанника, у неё нет ни времени, ни сил. Но сколько она не пытается сосредоточиться на своих дальнейших действиях, мысли её крутятся вокруг одного: тот, от кого она ждала только смерти, только что спас ей жизнь.

Глава 11

Стон поднимается из глубины грудной клетки, когда ей всё же удаётся подползти и облокотиться спиной о жёсткую поверхность нагретых на солнце камней. Их жар немного успокаивает. Судя по ноющей боли в травмированной пояснице и рёбрах, она определённо нуждается в помощи. Только вот вокруг никого, не считая её недавнего противника, и надеяться она может только на себя. Тилия с трудом поднимается на ноги, с опозданием понимая, что мир вокруг всё ещё звенит и вращается, заставляя бунтовать желудок.

«Сотрясение не иначе!» — морщится она, пытаясь заглушить рвущийся наружу новый стон боли и пошатываясь, медленно бредёт к неподвижно лежащему Като, надеясь, что ещё не слишком поздно. Становиться страшно при мысли, что для этого мальчика всё кончено, а ведь он ещё толком-то и не жил.

Ругая себя и весь белый свет последними словами, Тилия медленно опускается на колени и дрожащими пальцами дотягивается до хрупкой детской шеи, пытаясь нащупать пульс. И только почувствовав слабые удары, выдыхает с облегчением — есть надежда, что он всё же придёт в себя.

Вблизи тощие ручонки маленького гоминида кажутся болезненно худыми, да и с покрытой коростами кожей дела обстоят не лучше. Она вся расчёсана и в маленьких язвочках — паразиты обосновались здесь давно и основательно. В Башне дети одного возраста с Като намного превышали его в росте и, несмотря на наследственную бледность, присущую всем башенцам, выглядели куда здоровее.

Всё ещё оглушённая ударом здоровяка, Тилия озирается по сторонам, пытается найти решение. Понимает, что долго оставаться здесь нельзя. Живущие по эту сторону выжженной границы гоминиды, могли услышать детские крики и чего доброго уже мчатся сюда, обнажив клинки. Она понятия не имеет, как далеко находится соседский лагерь и как много времени потребуется сородичам этого с бельмом, чтобы добраться до барьера, но любое промедление может стоить им жизней. К тому же, что-то ей подсказывает, что те не обрадуются, обнаружив своего товарища с проткнутым горлом.

Прислушиваясь, не раздастся ли треск кустов вдалеке или чей-то боевой клич, Тилия с трудом, но всё же подсчитывает в уме время необходимое на обратную дорогу. Даже при самом благоприятном раскладе, ей одной возвращаться назад около часа.

«Это если в нормальном состоянии. А уже с ношей, какой бы лёгкой она не была, да ещё и с покалеченной спиной и того дольше», — приходит она к неутешительному выводу, обводя округу взглядом, и неожиданно встречаясь глазами с застывшим неподалёку изгнанником.

«Чего он ждёт?» — хмурится Тилия, чувствуя нарастающую дрожь во всём теле. Даже по эту сторону барьера, изгнанник её пугает, а ведь рано или поздно придётся возвращаться.

Решив разобраться с этим позже, она снова обращает всё своё внимание на мальчика, напоминая себе, что, если не вынуть из шеи Като ядовитую капсулу, пересечь барьер не получится, а его она здесь ни за что не бросит. И если ей не удастся добраться до лагеря, потому что в ком-то кипит жажда убийства, по крайней мере, будет знать, что сделала всё возможное. Почему-то сейчас жизнь этого несчастного ребёнка, который уже достаточно натерпелся, кажется Тилии куда ценнее, чем её собственная.

В последний раз, бросив недовольный взгляд на застывшего у смертельной черты изгнанника, она отворачивается и принимается шарить взглядом по примятой траве в поисках своего единственного оружия. Всё что ей удалось увидеть перед тем, как она получила ту затрещину и приготовилась умереть — это, как разъярённый её поступком здоровяк с лёгкостью выдернул нож-коготь, показавшийся в его огромной лапище детской игрушкой, и отшвырнул в сторону.

Но то, на что натыкается взгляд Тилии в поисках её собственного оружия, окончательно приводит в замешательство. Чем-то инородным смотрится раздавленная скорлупа и растёкшиеся два желтка на покрывающей землю зелени, но уже через секунду она всё понимает. На мгновенье прикрывает глаза, сдерживая вот-вот готовые пролиться слёзы, и с вымученной улыбкой сквозь пелену смотрит на умиротворённое лицо мальчика. Като пришёл на этот раз не с пустыми руками, он принёс птичьи яйца, которые так ценились в его лагере, и за которые его могли наказать. Хотел сделать подарок… и вот к чему это привело.

Не в силах больше смотреть на то, что осталось от подношения мальчика, Тилия отводит взгляд, и тут же натыкается на маленький нож. Лезвие по самую рукоять вымазано чужой кровью и какое-то время уходит на то, чтобы очистить гладкий металл. В сторону барьера она больше не смотрит. Уверенна лишь в одном — пока она здесь, можно быть спокойной — изгнаннику её не достать.

В какой-то момент появляется сомнение, что власти могли вшить стеклянную капсулу в другое место или придумать что похуже, но все её опасения напрасны: стоит только прикоснуться к шее мальчика, как она тут же нащупывает заметное уплотнение под тонкой кожицей. И только теперь её осеняет. Это место было выбрано не случайно: скорость распространения яда по телу очень велика, особенно рядом с одной из главных артерий.

«Ну, давай же!» — приказывает себе Тилия, медленно втягивая носом воздух, и с облегчением отмечая, что её руки, наконец, перестают дрожать. После чего подносит лезвие к детской шее, под тонкой кожей которой едва заметно пульсирует артерия, слабыми толчками отправляя кровь к мозгу.

Она старается не думать, что от её ловкости и умения сейчас зависит жизнь маленького гоминида. Она сама видела насколько хрупко то стекло, поэтому извлекать капсулу с ядом нужно очень аккуратно. Второй попытки ни у неё, ни у бедного ребёнка просто не будет.

Глубоко вздохнув, Тилия делает неглубокий надрез. Небольшое давление подушечкой указательного пальца и вот уже на её ладонь ложится капсула, идентичная той, которую утром извлекла из неё целительница. Какое-то время она пристально рассматривает причину стольких смертей, уже в который раз пытаясь понять замысел Совета. Для чего всё это? Неужели лишь для того чтобы оградить облучённых друг от друга?

Магнитный смешанный с ядом порошок, запаянный в стеклянный саркофаг, всё ещё покоится в ладони в ожидании своего часа, когда Тилия, желая подтвердить свою догадку, швыряет горошину в сторону барьера. И та, притянутая мощным магнитным полем, устремляется вперёд, а спустя всего лишь долю секунды разлетается на невидимые глазу осколки, напоминая о себе лишь крохотным белым облачком. От увиденного, её передёргивает: страшно представить, что происходит в такие моменты в отравленном ядом организме.

Впервые в жизни поблагодарив Хранителей стихий за то, что её рука не дрогнула, Тилия, наконец, прячет за пояс свой нож и бегло осматривает рану мальчика: разрез небольшой, но всё же кровоточит. Торопливо стащив с себя рубашку и оставшись в одной майке, вцепившись зубами в край левого рукава, она отрывает длинный лоскут, которым тут же обматывает шею неподвижно-лежащего мальчика и только теперь замечает, что он обмочился.

Поднявшись с земли и отбросив ставшую бесполезной бывшую часть её одеяния, она поднимает мальчика на руки, с удивлением отмечая, что её преследователь исчез так же внезапно, как и появился: «Вот так просто берёт и уходит, не добившись того, зачем пришёл?»

Но думать об этом сейчас у неё нет ни времени, ни сил. Она уже не чувствует рук, лишь слабое жжение в том месте, куда укусил каннибал: от напряжения рана, оставленная заточенными зубами, снова начала кровоточить. Но не это сейчас беспокоит её. Единственное, о чём она может думать, это как бы не уронить свою драгоценную ношу. То, что маленький гоминид не приходит в себя, определённо к лучшему — боли от многочисленных ран он может просто не вынести. Мало того, что у него огромная шишка на голове, и Тилия старается не думать, что это поработал огромный кулак гоминида, так ещё на детской шее с каждой минутой всё отчётливее проступают багровые отпечатки лапы здоровяка. Вырывающиеся изо рта Като звуки больше похожи на хрипы — последствия удушения. Чудо, что он вообще ещё жив!

Плетясь по уже знакомой тропе и время от времени удобнее перехватывая безвольно повисшее тельце, она всё больше замедляет шаг, всё отчётливее понимая, что ей не дойти: пот застилает глаза, расцарапанное колючками лицо саднит и чешется, смешиваясь со слезами бессилия, колени трясутся. Но она знает, что стоит только остановиться и ей уже не подняться.

Когда пройдена половина, перед глазами вдруг всё темнеет и она, в изнеможении падает на колени, обречённо понимая, что это конец. Горячие слёзы отчаяния бегут по щекам, и она сильнее прижимает детское тело к груди, прислушиваясь к неровному дыханию.

Она их всех предала!

Заячью Лапку, Руку, себя, наконец. Рыдания сотрясают её тело, когда происходит нечто невероятное — маленькое тельце на какое-то мгновенье словно оживает и тут же ускользает из её ослабевших рук. В страхе и панике Тилия вскидывает голову и затуманенным взором различает размытый тёмный силуэт: широкая спина, светлые до плеч волосы. Никаких сомнений — это изгнанник. Он с лёгкостью несёт маленького Като по тропе, ведущей к лагерю, оставляя её недоумевать.

Окончательно запутавшись, Тилия из последних сил заставляет себя подняться и, утерев с лица слёзы, спотыкаясь, медленно бредёт за гоминидом, удаляющаяся спина которого, служит ориентиром. Когда над верхушками кустарников, наконец, показываются крыши хижин, изгнанник уже входит в лагерь. В это время тот практически пуст, но и немногие гоминиды, занятые повседневными делами, едва завидев незваного гостя с ребёнком на руках, замирают с открытыми ртами, побросав свои занятия.

Стоит только ему остановиться у подножия лестницы, как дверь центральной хижины распахивается и в проёме появляется Вара. Какое-то время лидерша просто стоит, разглядывая обмякшее тело мальчика на руках того, кто был изгнан, но с появлением на пороге Галии, неохотно отступает в сторону, позволяя гостю со своей ношей взобраться по лестнице.

Понимая, что от неё уже ничего не зависит, доковылявшая, наконец, до лагеря Тилия, тяжело опускается на бревно у тлеющего очага. Чьи-то заботливые руки тут же подносят ей наполненную тёплой водой кружку, протягивают мокрый обрывок ткани. Должно быть, она представляет собой ужасное зрелище, раз даже всегда грязные гоминиды это замечают.

— Это Като? — раздаётся за спиной встревоженный голос. А она-то надеялась, что Рука не сразу пронюхает о том, что произошло с мальчиком и у неё ещё будет время прийти в себя.

— Да, — тяжело вздохнув, отзывается Тилия, пытаясь оттереть лицо и руки, но кровь Като словно впиталась под кожу, забившись в каждую трещинку, срослась с ней.

— И что с ним? — требовательно смотрит на неё однорукая гоминидка, опытным взглядом отмечая каждую деталь: и руки с запёкшейся кровью, против которой даже влажная тряпица оказывается бесполезной, и потемневшую от пота одежду, и раскрасневшиеся от слёз глаза, и припухшую скулу.

— Он сильно ранен, — с трудом выговаривает Тилия. Произносить слова трудно: горло саднит, но она понимает, что Рука не отстанет, пока не узнает всю правду. — Когда я пересекла барьер, услышала, как он кричит. Его душил здоровяк с бельмом на глазу.

— Говорила же, что нужно было пойти с тобой! — в сердцах бросает Рука, тяжело опускаясь рядом. В её голосе столько отчаяния и осуждения к самой себе, что Тилия отводит взгляд, не желая быть свидетелем такого открытого проявления чувств. — Наверное, он опять воровал еду. С ним уже такое случалось.

— Он принёс к барьеру два яйца, — тут же вспоминает Тилия о находке. — А тот монстр хотел не просто проучить, он пытался убить мальчика!

— И как же ты справилась?

— Мне помог тот, кого вы изгнали. Он расправился со здоровяком.

— Видимо после того, как и тебе прилетело? — Рука кивком головы указывает на припухшую скулу Тилии. — Это кровь того урода?

— Нет, это кровь Като. Я вынула капсулу с ядом.

Рука лишь молча кивает и на какое-то время воцаряется тишина. Всё их внимание приковано в хижине, что стоит в центре лагеря. Чего стоит ожидать? С какими новостями к ним выйдет Вара? Мысль о том, что гоминидка появиться с плохими известиями, заставляет Тилию внутренне содрогнуться.

— Вара не слишком-то обрадуется такому повороту, — спустя какое-то время снова раздаётся голос Руки. — Като для нас чужой, а портить отношения с соседями она не захочет.

— Думаешь, она потребует, чтобы его отправили назад? — повернув голову, изумлённо смотрит на облучённую Тилия. Такая перспектива ужасает. Что может ждать ребёнка, который не только воровал еду, но ещё стал причиной смерти одного из соплеменников?

— Нам придётся её убедить этого не делать, хотя кто знает, как поступят наши соседи, когда обнаружат мертвяка, — задумчиво произносит Рука и поворачивает лысую голову в сторону Тилии. — Замести следы ты, конечно же, не додумалась?

— Ну, извини! — задетая пренебрежительным тоном однорукой, тут же огрызается Тилия, вытягивая ноги и, чтобы хоть как-то усмирить головную боль, прикрывает глаза. Хочется лишь одного, не видеть все эти лица, а ещё лучше побыть одной. — Я была немного занята тем, что пыталась спасти жизнь Заячьей Лапки! Но если ты так уж переживаешь за мир между племенами, можешь сама прогуляться к барьеру!

— Я бы с удовольствием, да вот только чёртова штуковина в шее мне немного мешает, — в тон ей отзывается Рука. — Галия занята, а довериться тебе в твоём состоянии, я бы не рискнула.

Последние слова задевают, хотя Тилия и понимает, что собеседница права. Она вот-вот свалиться от изнеможения, что уж говорить про опасную операцию. Одно неверное движение…

— Иди, отдохни. И смой с себя кровь, а то видок у тебя… Я попрошу, чтобы тебе принесли побольше воды и чего-нибудь перекусить, — торопливо говорит Рука, отчего Тилия поднимает тяжёлые веки и с подозрением смотрит на гоминидку, но, завидев, изгнанника появившегося в дверях хижины, тут же понимает причину такой поспешной настойчивости собеседницы. Слегка припадая на покалеченную ногу, Рука уже торопливо идёт к изгнаннику. Для Тилии настоящее открытие, что та его нисколько не боится, и она тут же вспоминает совсем иную реакцию Вары на появление незваного гостя в лагере.

Та легка на помине. Бросив неодобрительный взгляд в сторону тихо переговаривающейся парочки, Вара подходит к Тилии и уже во второй раз — для лидерши лишь с небольшими поправками, — ей приходится пересказать всё то, что произошло за последние полтора часа. Каждым тщательно продуманным словом она пытается донести до, недовольной её поступком, гоминидки, что другого выбора у неё не было, и что этому мальчику нужна не только медицинская помощь, но и защита.

— Значит, говоришь, видела мальчишку впервые? — задаёт очередной вопрос Вара, блуждая задумчивым взглядом по окрестностям.

— Ты же знаешь, зачем я пошла к барьеру, — устало отзывается Тилия, надеясь, что её враньё звучит достаточно убедительно и допрос скоро подойдёт к концу. — Он так кричал, что я просто не могла не попытаться помочь.

— И ты не придумала ничего лучше, как притащить его к нам? Да ещё в компании с этим! — холодно спрашивает Вара, пристально наблюдая за тем, как изгнанник в сопровождении Руки, наконец, покидает лагерь, после чего добавляет. — Ладно, сделанного не воротишь. Лучше опиши мне того, кто сейчас лежит с перерезанной глоткой.

Слова облучённой звучат, как приказ и Тилия, тяжело вздохнув, подчиняется:

— Здоровяк, выше меня головы на две, огромные ручищи, кулаки, — перечисляет она, с ужасом вспоминая огромную шишку на голове Като и всю в багровых пятнах шею. — У него ещё бельмо на левом глазу.

— Я его знаю, — поморщившись, отзывается Вара, поправляя съехавший платок. — Тот ещё придурок. Ты же понимаешь, что нам не нужны проблемы? А мертвяк на барьере — это проблема! Его дружки могут догадаться, что это мы виноваты в его смерти, поэтому тебе придётся вернуться и, если его ещё не нашли свои, сделать так, чтобы все решили, будто он сдох на барьере.

— Ты шутишь что ли? — повернув голову в сторону гоминидки, недоверчиво смотрит на неё Тилия. От мысли, что ей снова придётся плестись обратно, делается дурно, но судя по ледяному взгляду прищуренных глаз, лидерша говорила вполне серьёзно. — Отправь кого-нибудь другого, — не сдаётся Тилия, нисколько не обрадованная перспективой снова отправиться к барьеру и, жалея в душе, что сразу же не последовала совету Руки и не исчезла в хижине. Может, тогда бы её оставили в покое.

— Ты заварила эту кашу, тебе и расхлёбывать. К тому же сама знаешь, пройти через черту можешь только ты.

— Пусть Галия извлечёт из кого-нибудь…

— Этого не будет! — тут же жёстко прерывает её лидерша. — Как думаешь, что произойдёт, если все поймут, что больше ничто не сдерживает их от прогулок по Яме? Если это допустить, то со временем все узнают этот секрет и тогда нас ничто не защитит! Никто не должен знать о том, что ты разгадала эту загадку! Поняла? — колючий взгляд гоминидки пронзает насквозь.

И с чего она вообще решила, что Вара настроена к ней миролюбиво? Наивная.

— Если бы я могла, то уже избавилась бы от тебя. Убила бы, например, а тело сожгла, как того зубастого. Но как оказалось, ты можешь быть весьма полезной.

От такого признания Тилии становится не по себе.

— Очень великодушно с твоей стороны! — холодно бросает она в ответ, стараясь не показывать насколько сильно ошеломлена внезапными переменами в настроении гоминидки. — Считаешь ты вправе решать, как жить остальным?

— Может и не мне решать, но уж точно не тебе, — вновь взяв себя в руки, спокойно отзывается Вара, поднимаясь с бревна, и всем своим видом показывая, что разговор окончен. — Всё останется, как раньше.

Но гоминидка ошибалась — как прежде уже не будет. Сколько бы они не пытались скрыть тайну барьера, та рано или поздно всё равно выплывет наружу. Тилия вспоминает, что ещё как минимум один гоминид знал, как можно преодолеть смертоносный барьер. Она уверенна — изгнанник видел достаточно: и то, как она делала надрез, и как извлекала из детской шеи ядовитую капсулу. Вот только Варе об этом знать не обязательно, если ей не хочется навлечь на свою голову ещё больше гнева. А то чего доброго та действительно попытается воплотить в жизнь свою угрозу.

— Как мальчик? — вспомнив, зачем вообще она здесь сидит, кричит Тилия вслед удаляющейся гоминидке.

— Жить будет, — бросает Вара через плечо и тут же добавляет. — А ты отправляйся обратно.

Ей ничего не остаётся, как выполнить приказ той, от которой зависит жизнь каждого в этом лагере. Почему-то Тилия нисколько не сомневается, что если гоминидка захочет, её существование в Долине может сделать просто невыносимым. Медленно плетясь к барьеру, она уже в который раз обеспокоенно вскидывает вверх голову, наблюдая за одиноко-парящим высоко в небе пернатым хищником, высматривающим добычу. Стервятник!

Этих огромных птиц прежде она довольно часто видела из окон своей комнаты. Они кружили у стен Башни, чувствуя трупный запах, исходящий от разлагающихся на жаре гоминидских тел, которые не успевали вовремя убирать. В основном после бурь или вспышек инфекций, которые лишь благодаря быстрому реагированию немногих «сострадающих» врачей, вроде её отца, удавалось остановить. Иногда эти птицы подлетали так близко, что сквозь мутное стекло она могла, как следует рассмотреть и длинный в наростах клюв и плешивую бледно-розовую искривлённую дугой шею, кое-где поросшую сероватым пухом, и огромные отливающие синевой крылья. Поговаривали, что эти твари были способны без труда поднять в воздух маленького ребёнка.

Добравшись, наконец, до поляны и уже по привычке скрывшись за кустарником, Тилия выжидающе озирается по сторонам. Прислушивается, понимая, что вокруг слишком уж всё подозрительно спокойно и тут же усмехается своей осторожности. Ей понадобилось всего неделя, чтобы стать куда более осмотрительной. Она уже не расхаживает по Долине, разинув рот от изумления, любуясь здешними красотами. Всё это в прошлом. Пришлось поумнеть, когда её чуть не убили пару раз, и она чуть не стала мертвячкой, выражаясь на языке местных. Теперь она только и делала, что постоянно смотрела себе под ноги и прислушивалась: не хрустнет ли где сухая ветка или не крикнет где одинокая птица, лучше всяких датчиков тревоги, предупреждая об опасности.

Всё ещё опасаясь, что это может быть ловушкой, Тилия выжидает ещё пару минут, а затем осторожно выбирается из своего укрытия. Неподвижное тело всё в том же положении лежит на прежнем месте, и у Тилии, словно груз падает с плеч: «Значит, его до сих пор никто не хватился». Озираясь по сторонам, она торопливо пересекает барьер, с тревогой поглядывая на мертвяка, устрашающая физиономия которого за те пару часов, что она отсутствовала, раздулась и почернела, готовая в любой момент оросить всё кровью. Что неудивительно на такой жаре. Его и без того огромные ручищи выглядели не лучше.

А запах!

Прикрыв ладонью нижнюю часть лица, и стараясь дышать через раз, Тилия подходит ближе, чтобы рассмотреть рану, ставшую для этого здоровяка смертельной. Крови в том месте, куда угодил клинок изгнанника, почти нет.

Какое-то время она стоит в нерешительности, вытирая потные ладони о ткань штанов и раздумывая, как ей в одиночку сдвинуть с места эту неподъёмную тушу, весившую, наверное, раза в три, а то и в четыре, больше неё самой. Обречённо вздохнув и нагнувшись над бездыханным телом, Тилия отдуваясь, хватает мертвяка за распухшие руки, с отвращением отметив про себя насколько тёплая у того кожа, и стараясь подавить подкатывающую к горлу тошноту, тянет изо всех сил, с воодушевлением отмечая, что огромное тело гоминида понемногу начинает поддаваться.

Когда мертвяк, наконец, оказывается на нужном месте, сил совсем не остаётся, и взмокшая от пота Тилия, тяжело дыша, без сил опускается на землю. Выполнить приказ Вары оказалось не так просто. Она немного схитрила, расположив грузное тело гоминида так, чтобы его сородичи не смогли до него дотянуться. Если кому-то захочется рассмотреть или забрать тело, им придётся заступить на черту, а такие смельчаки вряд ли найдутся. Можно конечно подцепить его чем-нибудь длинным и подтащить, но она всё же надеялась, что его не хватятся ещё пару дней, а на такой жаре, даже за короткий срок, будет весьма проблематично определить, от чего тот на самом деле умер.

Именно по этой причине уже более двух сотен лет в колонии людей кремировали сразу же, как только до милитарийцев доходила информация об очередном умершем. Мусорщики под бдительным присмотром карателей забирали мёртвые тела, предварительно упаковывая их в огромные чёрные мешки, и увозя вниз. Там их ждали сжигатели и огромные печи.

Когда-то Башня имела семь уровней, но население росло и умерших становилосьтак много, что самый нижний уровень отвели под место, прозванное Топкой. Кремирование стало обязательным условием для всех без исключения. Отец говорил, что это самое правильное, что мог предпринять Совет, не совершая ошибок прошлого, когда умерших закапывали в землю и каждый год подносили дары в знак того, что о них помнят и скорбят.

Но никто не мог вообразить того, что принесёт с собой война!

Многие плотины были разрушены и миллионы тонн не сдерживаемой ничем воды, хлынули в города, сметая всё на своём пути и обнажая могилы. Мир погряз в эпидемиях. Миллиарды людей погибали не только от оружия, радиации и голода, но и от заразы, выпущенной стихией на свободу. Пережив всё это, новое поколение стало куда более осмотрительным.

Дождавшись пока дрожь в, не привыкших к тяжёлому труду, руках утихнет, Тилия критически окидывает взглядом место преступления и добавляет последние штрихи: вынимает почти невесомое оружие, которым был убит гоминид и, отбросив его подальше, чтобы после забрать с собой, прикрывает разящей вонью одеждой рану на могучей шее. Если всё получится, стервятники примутся пировать прежде, чем появятся соплеменники здоровяка и возможно птицам повезёт, и они не сдохнут от яда.

«Скорее всего, — задумчиво бросает она последний взгляд на неподвижное тело и пускается в обратный путь до лагеря, — отрава не проникла глубоко. Кровоток остановлен, а значит и яду не пробраться дальше по телу. Хотя проверять я бы не стала. Кто знает, что ещё могли придумать учёные Нового Вавилона?»

Когда измотанная, она, наконец, возвращается в лагерь, солнце уже переваливает за западную стену и лагерь накрывает долгожданная, приносящая прохладу тень. В полутёмной хижине никого, пара наполненных до краёв вёдер сиротливо стоят у входа, дожидаясь её прихода. И она долго и тщательно трёт себя мокрым куском грубой ткани, раз за разом окуная ту в нагретую за день воду.

Когда на пороге появляется Рука, Тилия первая подаёт голос, кивком головы указывая в сторону клинка, металл которого хищно поблёскивает на заправленной чёрной шкурой лежанке:

— Я принесла твоему другу его оружие.

На обратном пути у неё было достаточно времени, чтобы убедиться, что идеально-ровные заточенные края лезвия, способны рассечь не только кожу, мышцы и сухожилия, но даже при желании разрубить кость. Отсутствие накладок на плоском металле рукоятки и лёгкость, могло значить только одно: это оружие использовалось лишь для метания.

Тилия ждёт, что Рука начнёт отрицать выдвинутое ею предположение в дружбе с убийцей эука, но та лишь рассеяно кивает, думая о чём-то своём.

— Как Като? — вновь обращается она к мельтешащей перед глазами гоминидке, со стоном удовлетворения, наконец, растягиваясь на своей лежанке. И только услышав имя мальчика, та выходит из задумчивости.

— Лучше. Галия ему что-то дала, чтобы он пока не просыпался и не чувствовал боли. Его сильно приложили по голове, и она говорит, что это самое плохое.

— Он обязательно поправиться, — успокаивает её Тилия, видя подавленное состояние собеседницы. — У Галии золотые руки, она обязательно поставит его на ноги.

— Я вот всё думаю о сестре… Что, если она вот так же ворует еду и расплачивается за это?

— Может всё не так плохо?

— Не будь идиоткой, Бледная! — отмахивается Рука, тяжело опускаясь на свою лежанку напротив. — Вспомни хотя бы того пожирателя с заточенными зубами.

— Раньше таких называли каннибалами, — задумчиво отзывается Тилия, вспоминая острозубого, от одной мысли о котором её передёргивает.

— В Гнезде полно тех, кому надоели крысы и змеи, но с таким я ещё не сталкивалась. Думаешь, этот вешал себе на шею чужие клыки просто так? Точно тебе говорю. Он пожиратель! Знаешь, что про таких говорят те, кто приходит из других городов? Что пожиратели ничего кроме человеческого мяса в жизни не ели! С самого детства они только и делают, что жрут друг друга, — огромные глаза гоминидки горят от возбуждения. — А ещё есть Таны. Поверь на слово, в Гнезде я видела, на что они способны. Всё, что их волнует, это как набить пустое брюхо и дожить до нового дня, когда они смогут снова рыться по помойкам в поисках объедков с Термитника. Они убивают друг друга, если чуют угрозу, разрывают плоть голыми руками. А теперь представь, что за барьером живут все эти твари. Моей сестре просто неоткуда ждать помощи.

— Ну и что же ты предлагаешь? — смотрит на гоминидку Тилия, с тяжёлым вздохом принимая вертикальное положение в ожидании продолжения. Она уже поняла, что этот разговор Рука начала не просто так.

— Ты ведь хочешь выбраться? Вернуться домой, к родителям? — смотрит на Тилию гоминидка и дождавшись, когда та кивнёт, с жаром продолжает. — Я говорила с Варой, она даже слушать не хочет о том, чтобы кто-то ещё, кроме тебя и Като был способен перейти барьер. Она и её подручные скорее прирежут и тебя, и меня, чем выдадут кому-то эту тайну.

С этим Тилия была полностью согласна. Она с дрожью вспоминает недавние слова тощей лидерши. И дело тут не только в опасениях за целостность лагеря, и вполне реальную угрозу со стороны других племён, вроде тех, откуда Като, каннибал или Таны. Дело во власти, которой была наделена Вара. Она была лидером! Но стоит только убрать все барьеры, и гоминиды захотят свободы и, не задумываясь, разбегутся кто куда, в попытке отыскать лучшее место, лучшую жизнь. И начнётся хаос!

— Ты, Бледная, здесь всё равно долго не протянешь, — подтверждает её невесёлые мысли Рука. Если она решила уйти, то так и сделает, а без покровительства этой воительницы ей придётся совсем туго. Местные уважают и боятся эту однорукую облучённую, может даже больше чем Вару и остаться сейчас без её поддержки равносильно самоубийству. — Сама должна понимать, ты здесь чужая, но, если поможешь мне избавиться от этой чёртовой штуковины у меня в шее, я помогу тебе выбраться.

— Но ведь из Долины нет выхода? — пытаясь в полумраке разглядеть лицо своей собеседницы и понять, говорит та серьёзно или это очередная проверка, поддаётся вперёд Тилия.

— Это тебе Вара сказала? — фыркает Рука, поднимаясь со своего места прилаживая ко входу перегородку, словно их кто-то мог услышать, и ловко орудуя огнивом и кремнем, поджигает огарок свечи. — Слушай её больше! Выход есть.

— А как же Като?

На какое-то время в хижине воцаряется тишина, и лишь маленькая свеча тихо потрескивает на полке, разбавляя полумрак.

— Его сейчас нельзя трогать, — отзывается Рука, снова садясь на свою лежанку и вытягивая повреждённую ногу, — а теперь, когда с твоей помощью я могу перейти барьер, я не могу ждать, пока он поправиться. Вара знает, как я хочу найти сестру, поэтому-то у нас и нет времени на долгие сборы, нужно уходить на рассвете, иначе она всё поймёт и тогда ни тебе, ни мне уже ничто не поможет. Ну как ты со мной?

Тилия ещё какое-то время сидит молча, обдумывая предложение гоминидки. Ей бы радоваться — наконец, её мечта может сбыться! Впервые с тех самых пор как она оказалась здесь, у неё появился шанс убраться из лагеря, из Долины, и вернуться домой.

«А что потом?» — спрашивает себя Тилия, понятия не имея, почему милитарийцы так поступили с ней, как далеко Башня и вообще ждут ли её дома. Но с другой стороны, что её ждёт здесь? Постоянный страх за свою жизнь, бессонные ночи и ожидание часа, когда кто-то снова попытается убить или покалечить? Рука теперь ей не помощница. Если она решила избавиться от капсулы и сбежать, то уже ничто её не остановит.

— Я согласна, — наконец отзывается Тилия, надеясь, что это решение не окажется для неё роковым. — Но как мы пройдём через все эти враждебные племена и отыщем выход?

Озарённое пламенем одинокой свечи лицо однорукой гоминидки, расплывается в торжествующей улыбке:

— Для этого нам придётся взять кое-кого с собой.

Глава 12

Когда Тилия видит того, о ком Рука вчера упомянула лишь вскользь, то мгновенно поворачивает обратно к лагерю.

— Я не сделаю этого! — резко бросает она, с трудом продираясь сквозь уже порядком осточертевший колючий кустарник и его такие обманчиво-манящие мелкие плоды. Место вокруг незнакомое и можно блуждать целый день в поисках обратной дороги, но оставаться здесь, она точно не намеренна.

— Но почему? — тут же доноситься за спиной удивлённый голос Руки, явно не ожидавшей такого поворота. Значит, её дружок не посчитал нужным рассказать о том, что произошло вчера на барьере.

— Почему? — замерев на месте, раздражённо отзывается Тилия и, обернувшись, тычет пальцем в сторону объекта их спора. — Да он пытался меня убить!

— Это правда? — опешившая таким раскладом, гоминидка в недоумении переводит взгляд на наблюдающего за ними с высоты дерева изгнанника.

Даже издалека выглядит он не важно: под глазами залегли тёмные круги, кожа на опухшей переносице была рассечена и покраснела. Раздосадованная предательством однорукой гоминидки, Тилия всё же злорадно усмехается про себя. Хоть какое-то удовлетворение от того, что её удар всё же достиг цели! Но тут же удивляется своей кровожадности. Должно быть всему виной бессонная ночь: они почти не сомкнули глаз, обсуждая детали побега.

— Она бредит, — небрежно бросает сверху изгнанник и задохнувшаяся от негодования Тилия вдруг понимает, что впервые слышит его вкрадчивый голос. От такой наглости, уже было собравшись убраться подальше, она застывает на месте.

— Да неужели? — с иронией произносит она, злясь на то, что приходиться всё время задирать голову.

— Точно, — с насмешкой отзывается кровожадный убийца эуков, которые явно проигрывали ему в силе. А то, в какой пренебрежительной манере он говорил сейчас с ней, ещё больше выводило Тилию из себя.

«Чтобы какой-то дикарь-гоминид называл меня лгуньей!»

— Погоди, Бледная, — наконец вклинивается в их перепалку Рука, — с чего ты это взяла?

— С того! — огрызается она, снова разворачиваясь, чтобы убраться подальше от этого дерева, изгнанника и его насмешек.

— Да подожди ты! — рычит, выведенная из себя, однорукая гоминидка, грубо хватая её за перекинутый через плечо тяжёлый мешок. — Я уверена, Кир всё объяснит.

Тилия застывает. Так вот значит, как его зовут! И Рука ещё удивлялась, что у неё имя странное? Видимо в Пекле не слишком долго раздумывали над тем, как назвать новорождённого ребёнка. Имени, состоящего из пары или чуть больше букв, им было вполне достаточно. Может поэтому они брали себе новые имена-клички, раскрывающие их настоящую сущность?

— Ты пойми, — уже куда миролюбивее продолжает уговаривать её Рука, так и не разжав сильные пальцы, словно опасаясь, что Тилия тут же пустится наутёк. — Без поддержки нам вдвоём из Ямы не выбраться. Ты же слышала, что твориться за барьером.

— Возьмём кого-нибудь другого… — безразлично пожимает плечами Тилия, не намеренная сдаваться. — Думаю, желающих будет хоть отбавляй.

— Да, но только я никому не доверяю.

— А ему, значит, доверяешь?

— Как себе! — не раздумывая отзывается Рука, разжимая ладонь и выпуская мешок, словно предоставляя Тилии самой сделать окончательный выбор.

— Я ни за что не вытащу из него капсулу. Он опасен, — упрямо твердит Тилия, хотя последние слова гоминидки и та уверенность, с которой она их произнесла, немного убавляют решимости. А что ей вообще о нём известно? Только то, что рассказала Вара. И задумавшись, она спрашивает себя: «Неужели я верю словам лидерши больше, чем Руке? Что, если он не так опасен, как мне пытались внушить?»

Но она тут же напоминает себе: «А как же быть с тем, что он накинулся на меня? Не врежь я ему тогда ногой по его самодовольной физиономии, неизвестно чем бы всё закончилось».

— Без него нам не пройти и половины, — снова начинает терять терпение однорукая. — Тебе мало Танов? Или псов Витилиго? Забыла про зубастого урода на звериной тропе? Я уже не говорю о том, что нас может ждать дальше. Кир здесь уже четыре года и поверь, он сможет не только постоять за себя, но и помочь нам.

Всё время, пока собеседница Тилии пытается уговорить её избавить гоминида от капсулы с ядом, она способна думать лишь о последних словах Руки. Четыре года! Она переводит взгляд от раскрасневшегося лица однорукой гоминидки на изгнанника, который оперившись спиной о ствол огромного дерева и скрестив длинные, обутые в тяжёлые ботинки ноги, с высоты лениво наблюдает за их перепалкой.

«А он не плохо там устроился!» — с завистью думает Тилия, краем уха слушая убеждения Руки и окидывая оценивающим взглядом его убежище. Высоко в кроне дерева — в просвете между двумя толстыми стволами — он соорудил нечто похожее на наблюдательный пункт из брёвен, плотно пригнанных и скреплённых между собой верёвками, когда-то бывшими частью сети. И снова не обошлось без милитарийцев. Незаметное с земли укрытие довольно далеко от лагеря: почти у самого барьера, а вот до поляны рукой подать. Теперь понятно, не только как он смог вчера подобраться к ней так незаметно, но и как вообще увидел её среди зарослей. Скрытая кроной дерева смотровая площадка давала прекрасный обзор.

— Мне надо подумать, — наконец сдаётся Тилия, но Рука не удовлетворена таким ответом и её угольно-чёрные брови тут же сдвигаются в одну грозную линию.

— Спятила совсем? Бледная, у нас нет времени на раздумья, — сощурив свои огромные глаза, шипит гоминидка. Ещё неделю назад это бы напугало Тилию, но только не теперь. После всего через что ей пришлось пройти, гнев однорукой был не самым страшным её испытанием. — Скоро в лагере хватятся, что нас нет. Думаешь, Вара не догадается, куда мы подевались в такую рань?

С этим нельзя было не согласиться. Хоть они и покинули территорию лагеря с первыми лучами солнца, когда все ещё мирно спали, почти час ушёл на то, чтобы добраться до этого места. А значит многие, должно быть, были уже на ногах. Рука уверенно держалась больше половины пути, первой продираясь сквозь высокую траву и кустарник, прекрасно ориентируясь на местности, но вскоре Тилия поняла, что они поторопились воплотить свой дерзкий план в жизнь. Травма, которую гоминидка получила пять дней назад, всё ещё продолжала её беспокоить. Про саму Тилию и говорить нечего. Её словно переехал огромный грузовик: спина до сих пор ныла, затылок раскалывался, правая сторона лица, после удара здоровяка припухла и то и дело напоминала о себе тупой, пульсирующей болью.

— Хорошо, — пытаясь подавить внутреннее раздражение и смириться с тем, что придётся пойти на риск и извлечь из гоминида капсулу с ядом, наконец, сдаётся Тилия. Ей не оставили выбора, снова всё решив за неё. — Только скажи своему дружку, что, если он выкинет что-то подобное ещё раз или хотя бы подойдёт ко мне ближе, чем на десять шагов, я сама его убью!

Но стоит только им приблизиться к дереву, она еле сдерживает рвущийся наружу стон отчаяния, с опозданием понимая, что это не все испытания за утро. Взобраться наверх не так легко, как кажется на первый взгляд, а тем более с травмированной спиной. Никакой лестницы или ступеней поблизости не видно, лишь шероховатый ствол с наростами, да обломанными у основания толстыми ветками.

Первой вызывается Рука. Хотя с одной конечностью ей гораздо труднее, серьёзных проблем с подъёмом у неё не возникает и вскоре Тилия видит, как изгнанник с лёгкостью втаскивает её наверх. Теперь её очередь. Тилия замирает в нерешительности. Она никогда в жизни не лазила по деревьям! В её жизни были только бетонные лестницы, и шаткие переходы-мостики Теплиц, но здесь совсем другое дело.

Бросив мешок на траву, и стараясь не думать, что будет, если она свалиться вниз, Тилия начинает подъём. Ища опору ногами и превозмогая дрожь в руках и пульсирующую боль в пояснице, с трудом, она всё же преодолевает подъём, а вот забраться без посторонней помощи на бревенчатый настил у неё никак не выходит. Никогда её рост не был для неё такой проблемой! Делая очередную, безуспешную попытку ухватиться за растущую неподалёку ветку, она намеренно игнорирует протянутую мужскую ладонь.

— Чёрт бы тебя побрал, Бледная! — доносится над головой раздражённый возглас гоминидки, и она, тут же заняв место приятеля на краю настила, протягивает ей единственную конечность. С трудом ей всё же удаётся втянуть наверх Тилию, после чего какое-то время она просто лежит, прикрыв глаза и пытаясь перевести дыхание.

«Ну и видок у меня должно быть сейчас, — отстранённо думает про себя Тилия, разглядывая обрывки неба сквозь густую зелень. Пушистая крона почти не пропускает солнечного света, и прохладный воздух тут же остужает разгорячённую после трудного подъёма кожу. — Поджарившаяся на солнце, с припухшей скулой и исцарапанным лицом, с прокушенной каннибалом рукой, в драной одежде и здоровенных ботинках…»

Но тут же одёргивает себя. Что это вдруг её стал волновать собственный внешний вид?

Немного придя в себя, Тилия, наконец, поднимается на ноги, всё ещё чувствуя дрожь в коленях, и подходит к краю настила, окидывая долгим взглядом эту часть Долины. Тёмной змейкой петляет узкая тропа, с одной стороны, упираясь в идеально-круглой формы поляну, на которую так любили прилетать милитарийские вертушки с «грузом», с другой к поляне примыкает чёрная полоса барьера, на которой сейчас пируют огромные птицы-падальщики, неумолимо нависая над мёртвым телом здоровяка-гоминида. Дальше на сотни стадий лишь островки земли, виднеющиеся сквозь раскидистые кроны редеющих деревьев, и скрывающие тех, кто обитает по соседству.

Тилия какое-то время с отвращением наблюдает за птицами, которые словно в диком танце, размахивая иссиня-чёрными крыльями, и, оглашая пронзительными криками всю округу, пытаются отогнать друг друга от мёртвой добычи. В какой-то момент ей начинает казаться, что она даже слышит звук рвущейся гоминидской плоти.

«Пропитанной ядом плоти», — напоминает она себе, удивляясь тому, что птицы не почуяли неладное и продолжают сдирать мясо с костей. Больше не в силах смотреть на то, как стервятники терзают то, что осталось от здоровяка, Тилия отводит глаза.

— Ненавижу высоту! — ворчит Рука, усаживаясь на настил как можно дальше от края, и стараясь вообще не смотреть вниз. Настоящее дитя Пекла, ни разу за всю свою жизнь не поднявшееся выше первого этажа.

Но стоит только Тилии взглянуть на изгнанника, сразу же становиться ясно, что вот он-то высоты точно не боится. И чем больше она думает об этом, тем отчётливее понимает, что, скорее всего, он был свидетелем не только её заминки, когда она в нерешительности стояла перед барьером сразу после извлечения Галией капсулы с ядом, но и трусливого бегства в свой первый день прибытия.

«Как же он раздражает! — с недовольством думает Тилия, на короткое мгновенье, встречаясь с ним взглядом и тут же отводя глаза, словно пойманная за чем-то постыдным. Она тут же одёргивает себя, не понимая своего неоднозначного отношения к изгнаннику. Даже то, что он расправился с тем здоровяком и помог ей с Като, и тем самым спас мальчику жизнь, не меняет её к нему отношения. Он убийца! Отгоняя от себя предательскую мысль, что возможно он единственный, кто может их вытащить отсюда, Тилия даёт себе обещание. — Появиться возможность избавиться от него, сделаю это не задумываясь».

— Ладно, за дело, — поторапливает Рука, долго копаясь в своём мешке в поисках огнива и кремния.

Устроившись рядом, Тилия уже привычным движением достаёт из-за пояса штанов — новый комплект одежды ещё вечером вручила ей предусмотрительная Рука, — свой маленький нож, и как только вспыхивает фитиль свечи, подносит лезвие к пламени, отсчитывая секунды и время от времени меняя стороны.

— А это ещё зачем? — настороженно наблюдая за её манипуляциями, спрашивает изгнанник и Тилия краем глаза замечает, как он напрягается.

— Чтобы больнее было! — не остаётся она в долгу и нетерпеливым жестом приказывает ему лечь.

— Бледная врёт, Кир, — с усмешкой бросает Рука, подмигивая Тилии, словно говоря, что по достоинству оценила шутку. — Она говорит, это чтобы всякая гадость не попадала в кровь.

Процедура, которая днём ранее заняла у неё не больше десяти секунд, растягивается на невероятно долгие минуты. Её пациент лежит на удивление смирно, и лишь грудная клетка медленно вздымается в такт дыханию. Но стоит только Тилии склониться над ним и подушечками пальцев слегка коснуться шеи, в попытке нащупать под кожей капсулу с ядом, он тут же напрягается и мускул на его лице вздрагивает, словно перед ним какое-то надоедливое склизкое насекомое, которое так и хочется смахнуть.

От такой реакции Тилии становиться не по себе и она, резко отдёрнув руку и отшатнувшись, словно от удара, чувствует, как и без того сгоревшее на солнце лицо стыдливо вспыхивает. Под удивлённым взглядом огромных глаз считает до тридцати, пытаясь успокоиться, и снова склоняется над гоминидом. Когда она, затаив дыхание, всё же делает маленький надрез, чувствуя при этом запах палёной плоти, бронзовое, покрытое лёгкой щетиной лицо уже не выдаёт никаких эмоций.

Остаётся самое трудное — аккуратно вытащить капсулу с ядом, так чтобы стекло не треснуло, и прижечь рану. Но неожиданно руки начинают дрожать и Тилия, сделав глубокий вдох, отстраняется. Ей отчётливо видны выступившие крупные капли крови, но заставить себя действовать в таком подавленном душевном состоянии никак не удаётся. Рука, сидящая по другую сторону от неподвижно-лежащего изгнанника, с недоумением наблюдает за тщетными попытками Тилии взять себя в руки, и с каждой секундой её взгляд становиться всё беспокойнее. А ведь ей ещё только предстоит лечь под нож.

«Чёрт бы их всех побрал!» — с досадой бросает про себя Тилия, и сильнее сжав рукоять своего ножа-когтя, снова склоняется над пациентом. Когда заострённый кончик лезвия, наконец, проникает под кожу, и блестящая капсула появляется на свет, прямо над ухом слышится вдох облегчения.

— Ну, ты даёшь! Что реально подумывала его прикончить? — тут же с жаром спрашивает Рука, вынимая из своего мешка лоскут и неумело оборачивая тот вокруг шеи своего приятеля.

— Была такая мысль… — не сдерживается Тилия, краем глаза отмечая, как между золотистых бровей появляется глубокая морщинка. — Советую полежать пару минут.

— Обойдусь! — слышит она в ответ и только безразлично пожимает плечами. Плевать, если он истечёт кровью. Одной проблемой будет меньше. Не нужно будет всякий раз оглядываться, опасаясь очередного нападения со спины.

С Рукой всё проходит куда быстрее и вскоре они уже спускаются на землю.

«Эти двое с повязками на шеях, словно коты Вавилона», — неожиданно приходит в голову Тилии идиотская мысль и губы растягиваются в улыбке. — Им только боевого раскраса не хватает!»

Абсолютно лысые домашние питомцы, с изменённым учёными генотипом, всегда вызывали в ней неприязнь и отвращение. Тилия никогда не понимала тягу башенцев заводить себе нечто уродливое и бесполезное. Но эти, как их часто называли колонисты, «милые создания», были священными животными Нового Вавилона. Она же в них видела лишь больших розовых крыс, выкрашенных в более яркие цвета, с длинными тонкими хвостами-спиралями и огромными ушами в синих прожилках. Одна только морщинистая кожа чего стоила! Не знавшие ничего кроме ласковых рук своих хозяев, те всегда взирали на замкнутый мир города-небоскрёба, без капли эмоций. А ещё они не издавали звуков, и чтобы не потерять своих безголосых любимцев в бесконечных коридорах Башни, хозяева крепили на их тощие шеи ошейники с маленькими колокольчиками.

Эти существа были единственными, кому удалось выжить и до сих пор существовать бок о бок с людьми, купаясь в любви и заботе. Иметь такое животное в своём жилом блоке её родителям было не по карману — слишком дорогое удовольствие для простого врача, да и количество таких кисок на каждый уровень было ограничено. Но элита, в основном это были члены Совета и кураторы, могла позволить себе такого питомца, воплощая в нём все свои самые извращённые фантазии. Котов наряжали в яркие кричащие наряды, наносили татуировки — говорящие о принадлежности к определённой семье, кормили, словно на убой консервами.

Тилия слышала, что, когда Башню только возвели, в ней держали и несколько пород собак, но неудобство, связанное с этими животными, быстро внесли коррективы. Держать в блоках отнюдь не маленьких животных с их линькой, слюнями и постоянным лаем быстро запретили, и колонисты, опасаясь гнева милитарийцев стали избавляться от ненужной обузы. Их стерилизовали, усыпляли, а если и это не помогало, рождавшихся щенков просто выбрасывали в мусоропроводник, а дальше в Пекло, до тех пор, пока в Башне не осталось ни одной псины. Закончилось всё тем, что последняя особь была поймана и съедена в наружном городе. Но это случилось ещё задолго до того, как она появилась на свет…

Когда их троица, наконец, готова двинуться в путь, Тилия с трудом взваливает на плечо свои пожитки. Мешок, который ещё с вечера ей всучила Рука, был доверху набит едой, меховой накидкой и запасным комплектом одежды. Не забыла гоминидка и про потёртый кожаный мешок с водой — настоящая роскошь! Скорее всего, сегодня в лагере кто-то из гоминидов обнаружит, что лишился своего. Что не говори, а её соседка основательно подготовилась к побегу, учла каждую мелочь. В первый момент Тилия даже заподозрила, что Рука стащила эти вещи у самой лидерши, но, если даже и так, ей было всё равно. Вару она больше не увидит и просить прощение за кражу уж точно не станет, хотя и благодарна за ту поддержку, что гоминидка не раз оказывала ей с момента появления в Долине.

Но и сама Тилия лишилась кое-чего важного. Гордости её матери! С наступлением сумерек, когда кажется всё уже было готово к побегу, Рука без каких-либо объяснений зашла за спину, и, приказав не двигаться, просто резанула своим огромным охотничьим ножом чуть пониже затылка со словами: «Ещё отрастут» и Тилия тут же почувствовала непривычную лёгкость. Что гоминидка сделала с её волосами, так и осталось для неё загадкой, знала она только, что та чуть рассвело, на какое-то время покидала хижину.

Пряча лицо под почти невесомой тканью платка, как это делала Вара и бездумно передвигая ногами, Тилия то и дело бросает встревоженные взгляды на выцветшее небо, где вот-вот появиться солнечный диск, грозясь спалить путников заживо. Невероятный зной, с которым им пришлось столкнуться, едва они покинули спасительную тень дерева, быстро изматывал, прибивая к земле. Ткань посеревшей от пота рубашки с чужого плеча липла к телу, раздражая и без того воспалённую, подгоревшую на солнце кожу.

— Почему мы всё ещё на этой стороне барьера? — наконец не выдержав, спрашивает Тилия, поравнявшись с прихрамывающей гоминидкой. Раздражало то, что их спутник всё никак не решался пересечь выжженную черту, всё время двигаясь параллельно. Не ровен час, их кто-нибудь увидит и донесёт Варе.

— Кир говорит, что идти вдоль стены безопаснее. Лагерь наших соседей где-то посередине, поэтому нам лучше держаться подальше, — отзывается Рука, смахивая капли пота со лба. Её лысый череп блестит на солнце, лёгкий платок сиротливо свисает с плеч. Тилия уже не раз обращала внимание на то, что её соседка не слишком-то любит прикрывать голову материей. В полном отсутствии волос были и свои преимущества: они не нагревались на жаре. — Знаешь, Бледная, ты сегодня какая-то дёрганная. Что, до сих пор считаешь нашу затею провальной?

— А ты? — спрашивает её Тилия, уже, наверное, в сотый раз, обходя разбросанные природой огромные камни. — Думаешь, мы сможем выжить?

— Мне плевать, что со мной будет, но, если перед тем, как превратиться в мертвячку, я смогу помочь сестре, я готова.

— А если всё получится, и мы выберемся, что будешь делать? Вернёшься в Гнездо?

— Я ещё не решила, — уклончиво отвечает Рука, петляя между камней. — Может, уйду из Гнезда… в каменный город, например. А ты? Куда ты отправишься, если поднимешься наверх?

— В Башню. Хочу увидеть родных, ну и заодно выяснить, почему я оказалась здесь.

— Думаешь, в Термитнике тебя ждут? — с усмешкой спрашивает Рука, поправляя мешок на спине. На вид тот ещё тяжелее ноши, что с трудом тащит на себе Тилия. — Молись, чтобы это так и было, потому что снаружи тебе точно не выжить.

— Здесь перейдём, — вдруг прерывает их разговор вкрадчивый голос изгнанника. Надо же, а она уже и забыла, что вокруг опасно и стоило бы помалкивать.

«Ну, хоть кто-то из нас ещё не спёкся на такой жаре и способен мыслить здраво», — усмехается про себя Тилия, критично озираясь по сторонам. Они почти добрались до подножья стены, и какие-то десятки шагов отделяли их от нависшей над ними западной каменной гряды, словно упирающейся прямо в ярко-синее небо. Всё вокруг было усеяно обломками: начиная от маленьких, размером с те красные плоды, которыми, не считая одежды и шкур Витилиго, был доверху набит её мешок, до настоящих гигантов — и всё это когда-то было частью одного целого.

У Тилии мороз бежит по коже, стоит ей только представить, как один из этих булыжников размером с милитарийский кватромобиль с грохотом, обещающим скорую смерть, летит на них с высоты. Но выбирать не приходиться, и в том, чтобы держаться подальше от враждебно-настроенных соседних племён, есть свой резон. Даже гадать не нужно, чтобы представить, как поведут себя сородичи Като и того здоровяка с бельмом, стоит им только увидеть трёх незнакомцев на своей земле.

Когда они, наконец, преодолевают оставшиеся пару сотен шагов до барьера, Рука на долю секунды замирает в нерешительности. Остановившаяся позади неё Тилия, не торопит, давая ногам передышку. Даже ей вчера было не просто, перейти черту, что уж говорить о гоминидке, прожившей здесь больше года! А вот изгнанника излишние сомнения не терзают вовсе и он, первым перебравшись через барьер, благодаря стараниям Тилии ставшим для него не опасным, обходит, словно выросшие из земли каменные преграды.

Когда, всё больше прихрамывающая на больную ногу, Рука сдаётся и просит сделать остановку, их немногословный спутник лишь молча кивает и без предупреждения скрывается из виду. Оставшись вдвоём, они устраиваются в тени дерева с необычной, конусовидной кроной и лишь приглядевшись, Тилия замечает, что на нём растут вовсе не листья: дерево сплошь усыпано тонкими зелёными иглами длиной с человеческий палец. В остальном природа тоже не радует: трава местами не доходит даже до лодыжек, стволы молодых лиственных деревьев уродливо гнуться, словно барьер делит не только Долину и его обитателей, но и до неузнаваемости меняет всё, что их окружает.

— Давай-ка займёмся твоей ногой, — с облегчением сбросив оттягивающий плечо мешок на землю, обращается к гоминидке Тилия и, не обращая внимания на слабые протесты гоминидки, стягивает с её ноги тяжёлый ботинок. Избавившись от повязки, осматривает всё ещё припухшую лодыжку. — Тебе нужен отдых. А ещё лучше толстая палка для опоры.

Рука лишь отмахивается, спиной опираясь об искривлённый ствол дерева и со стоном вытягивая свои длинные ноги. Думать о том, что твориться с её собственными конечностями, Тилии не хочется. Судя по всплеску боли при каждом новом шаге, она их стёрла в кровь, но ничего уже не изменить. Было глупо пускаться в путь в непривычных для неё ботинках, но выбора не было. В своей мягкой, уже порядком потрёпанной пробковой обувке, пробираясь по камням, она вообще осталась бы без ног.

— Зачем ты это делаешь?

— Что именно? — вскидывает голову Тилия, на миг прерывая своё занятие: вопрос гоминидки застаёт врасплох.

— Помогаешь нам, — поясняет Рука, из-под прикрытых век наблюдая за тем, как Тилия снова перевязывает покалеченную конечность. — Сначала я с ногой после той чёртовой лестницы, потом Като. Вас что в Термитнике учат помогать таким как мы?

— Нет, не учат, — едва слышно отзывается Тилия, не поднимая головы.

«Скорее даже наоборот», — горько усмехается она про себя, заканчивая с перевязкой и с чувством выполненного долга, занимает место рядом с собеседницей, устало прикрывая веки.

— Само как-то получается.

— Выходит, Бледная, у вас там не все полные уроды, вроде карателей или Совета?

— Выходит не все, — соглашается она, не в силах сдержать горькую ухмылку. Ещё дней десять назад она бы с пеной у рта доказывала, что и Совет и милитарийцы всего лишь хотят мира и порядка, что для того, чтобы создать идеальное государство нужно поступиться благом одного, ради блага общества в целом. Что наказание, даже за самые незначительные проступки — это предупредительная мера, которая учит остальных быть более здравомыслящими и не нарушать эдикты. Но натерпевшись от вторых, и собственными глазами увидев, к чему приводит правление первых, ни те, ни другие уже не вызывали у неё симпатию… а тем более доверие.

— А чем ты там вообще занималась?

— Да практически ничем… — утирая пот со лба, отзывается Тилия, понимая, что именно по причине полного отсутствия каких-либо занятий, увлеклась чтением. — Хотя последний год меня действительно кое-чему учили.

— И чему же? — с неподдельным интересом спрашивает Рука.

— Не думаю, что тебе это будет интересно.

— Делать-то всё равно нечего.

Какое-то время они сидят в тишине, нарушаемой лишь стрёкотом насекомых, да далёким пением одинокой птицы. Гоминидка всё ещё ждёт ответа, понимает Тилия, собираясь с духом: трудно вот так просто взять и довериться кому-то, даже, если этот кто-то и облучённая, что не раз помогала ей.

«Она всё та же гоминидка и у меня с ней не может быть ничего общего», — по привычке устало напоминает себе она, но тут же понимает, что на этот раз навешанные Советом ярлыки не срабатывают: прожив в Долине чуть больше недели, она мыслит уже другими стандартами. Этот примитивный мир кажется куда более совершенным, чем тот, которому она посвятила восемнадцать лет. Что же касательно гоминидов: то по честности, преданности и отзывчивости Рука дала бы фору любому из адептов.

— Знаешь, сейчас, после всего через что пришлось пройти, всё моё обучение кажется… пустым, — наконец подбирает Тилия подходящее слово. — Сама не понимаю, зачем всё это. Год назад нас отобрали, перевели на другой уровень и поселили в отдельные блоки по восемь человек. Мы все дни проводили за обучением: слушали лекции, смотрели ролики, прерываясь лишь на трёхразовое питание и сон.

— И о чём были эти ролики?

— Об идеальном государстве, — отвечает Тилия, устаиваясь удобнее на жёсткой земле без признаков растительности. — О том, что мы значим для общества и Нового Вавилона. Ты слышала о Материнской Обители?

— Столице? Немного. Пришлые говорят, там сборище богачей и конченых извращенцев.

— Пришлые?

— Ну, да. Те, кто приходил в Гнездо из других городов.

— И много таких было?

— Не очень. Я, наверное, за всю свою жизнь только парочку таких видела… да и те боялись до жути, что их поймают.

Тилия горько усмехается:

— Слухи о скорой на руку расправе карателей гуляет и по остальным союзным городам.

— Так, что там с Обителью? — напоминает Рука, явно заинтересовавшись.

— Мы должны были отправиться туда, и каждый из нас выполнял бы возложенную на него обязанность, — продолжает Тилия, вдруг с удивлением понимая, что слово в слово повторяет избитые фразы кураторов. — После мы бы стали полноценными жителями, приносящими пользу.

— А почему выбрали именно тебя?

— Таков закон, — поясняет Тилия, пожимая плечами. — С каждой семьи каждый год отбирают одного ребёнка и это обязательно должен быть первенец. По возрасту я вполне подходила.

— Значит ты избранная?

Услышав знакомое слово, Тилия вздрагивает. Её собеседница оказалась весьма проницательной и отнюдь не глупой. Ещё одна ложь Совета! Деградация, умственная отсталость, преобладание первобытных инстинктов, полное или частичное отсутствие интеллекта, общение на своём диалекте — всё это лишь малая часть того, что им рассказывали об облучённых. Годами вдалбливали в их неокрепшие умы, отравляли сознание, даже на расстоянии делая когда-то единый народ непримиримыми врагами. И лишь познакомившись с некоторыми из них и побывав в их шкуре, стало ясно, что далеко не все такие, как было принято считать. По крайней мере, большая их часть.

— Ну да, что-то вроде того, — чуть слышно отвечает Тилия, проталкивая ком в горле. Она снова жалеет себя и от этого становиться противно. — Избранная!

— Знаешь, всё это больно уж как-то хорошо, чтобы быть правдой, — доносится до неё задумчивый голос Руки, которая, если даже и заметила дрожь в голосе собеседницы, ничем себя не выдала. — Даже подозрительно. Ведь, если ты избранная от рождения, они не могли вот так просто избавиться от тебя, бросив здесь с нами.

«Не в бровь, а в глаз», — усмехается про себя Тилия, мечтая поскорее закончить этот бессмысленный разговор. К чему вспоминать то, чего уже никогда не произойдёт. Жизнь обернулась полным крахом: она на самом дне и, как те букашки из страшилок отца, уже больше недели барахтается среди остальных таких же, как она, пытаясь не просто выжить, но и выползти на поверхность.

Невольно Рука своими расспросами вскрыла нарыв, который она, несмотря на постоянный зуд, всё это время старалась игнорировать. Её отлаженная жизнь поменяла полюса. Справедливость милитарийцев, сменилась жестокостью, стоило ей только оказаться не на той стороне. Эдикты Нового Вавилона обернулись против неё. А облучённые стали теми единственными, кто был способен помочь выбраться и вернуться домой. Только вот как она теперь появиться перед родителями? Что скажет, если ей всё же удастся выбраться наверх? Ведь они так гордились достижениями своей дочери!

— Но знаешь, даже лучше, что тебя отправили сюда, — сквозь невесёлые мысли слышит она расслабленный голос справа от себя. — В Гнезде ты, скорее всего, не выжила бы. Там нужно родиться, чтобы стать одной из нас. У тебя бы не вышло.

— Считаешь, я настолько безнадёжна? — Тилия открывает глаза и, слегка повернув голову, выжидающе смотрит на идеальный профиль собеседницы в ожидании правдивого ответа. В одном она была уверенна — Рука врать не станет, даже если кому-то придётся не по душе гоминидская правда, даже если станет больно от её не сдобренных сладкой ложью слов.

— Дело не в этом. Мы с тобой знаем, Бледная, на что ты способна, если твоей жизни угрожает опасность, — усмехается Рука, повернув голову в сторону Тилии и приоткрыв глаза. — Но в Гнезде свои порядки, и они ничуть не лучше, чем здесь. Даже хуже. Да ты бы просто потерялась в лабиринте города!

— Да неужели?! — тут же отзывается Тилия, принимая вызов.

— Зря ёрничаешь! — фыркает Рука, невидящим взглядом уставившись в пространство перед собой. — Однажды, когда я была ещё совсем мелкой, мы с матерью отправились на Блошиный рынок. Не знаю, как я оказалась одна среди толпы. Первый раз в жизни потерялась. Представь каково это — стоять посреди улицы и не знать где твой дом!

— И как же ты отыскала его?

— Назад меня отвели незнакомые люди, я их даже не помню. Помню только, как мать меня сначала выпорола, а потом долго плакала, крепко прижимая к себе. Этот урок я запомнила надолго. А ещё её слова… Если снова окажешься одна на площади, представь, что держишься рукой за Термитник и иди вперёд.

— Я ничего не поняла, — честно признаётся Тилия, снова прикрывая глаза и раз за разом повторяя последнюю фразу однорукой собеседницы.

Как такое возможно, чтобы, ориентируясь лишь по руке и Башне, можно было отыскать нужное место? И тут-то до неё, наконец, доходит смысл сказанного. Ну, конечно! Пекло — это спираль! Ещё во времена изгнания первых поселенцев, те начали строить свои ветхие дома стена к стене. Проходили десятилетия, а улица всё тянулась и тянулась, спиралью закручивалась вокруг города-небоскрёба. С высоты этого нельзя было заметить: Пекло больше напоминало беспорядочное скопление разномастных лачуг, с узкими, порой непроходимыми улочками, но в нём была лишь одна улица и имела она форму спирали.

— Пора двигаться дальше, — нарушая тишину, вдруг неожиданно доносится до них голос изгнанника.

Тилия до боли прикусив губу и стараясь не выдать своего болезненного состояния, неуклюже поднимается с земли и вновь закидывает на плечо тяжёлый мешок. И почувствовав боль в ступнях, с тоской понимает, что для неё этот день будет невероятно долгим. Рука, судя по всему, чувствовала себя не лучше. Сколько времени он дал им на отдых? Час не больше. А ведь полуденное солнце ещё даже не пересекло открытый отрезок неба над их головами. Тилия уже знала, что время в Долине текло по-иному: долгий, изматывающий зноем день и с внезапностью обрушивающаяся непроглядная, кусающая холодом ночь.

К их удивлению стоит им только преодолеть пару сотен шагов, как их спутник жестом приказывает не шуметь.

— Что там? — настороженно спрашивает гоминидка, с тревогой вглядываясь в пространство между редеющими стволами деревьев. Если так пойдёт и дальше, вскоре им будет негде укрыться от палящего зноя.

— Вам лучше самим взглянуть…

Глава 13

Представшая перед их взорами картина, поражает своей абсурдностью. Укрывшись за огромным булыжником и затаив дыхания Тилия в компании своих спутников наблюдает, как высоко над их головами огромное тёмное облако вздымает в воздух и тут же, резко меняя направление, яростно обрушивается на испещрённую маленькими чёрными отверстиями стену. Куда ни глянь, всё вокруг покрыто сероватым слоем птичьего помёта, от едкого запаха которого тут же начинает свербеть в носу. А гул вокруг стоит такой, словно рядом на полную мощь крутит свои шестерёнки один из гигантских вентиляторов Башни.

— Это же птицы! — выдыхает, поражённая не меньше самой Тилии, Рука, заворожённо наблюдая за внезапными манёврами пернатой стаи. — Никогда их так много не видела.

— Я тоже, — вкрадчиво отзывается изгнанник. — А в стене их гнёзда.

— Сколько же их здесь?

— Тысячи. А теперь смотрите туда, — говорит изгнанник и кивком головы указывает на участок стены, на которую направленна вся ярость мелких пернатых.

Стоит только Тилии проследить взглядом, как сердце замирает от ужаса. Ничего более пугающего она в жизни не видела! По отвесной стене медленно карабкаются вверх две едва различимые детские фигурки. Мелкие лазутчики напоминают двух упрямых насекомых, которые очень осторожно переставляют свои тощие лапки, взбираясь всё выше и выше. Даже с такого расстояния Тилии становится ясно, что эти дети приблизительно одного возраста с Като.

Не было никакого дерева, как рисовало её воображение, когда Рука поведала историю Заячьей Лапки. Не было и веток,за которые можно было бы уцепиться в случае чего, не опасаясь каждую секунду камнем сорваться вниз. Ни мягкой травы способной смягчить такое падение. Была лишь голая, нагретая солнцем стена, по которой, несмотря на грозящую им опасность, упрямо взбирались малыши-гоминиды в поисках яиц для своего племени. И скорая на руку расправа, стоило им только не выполнить свою работу, если, конечно, они не становились жертвой Долины.

Расчёт был верен — дети отличные лазутчики. Их гибкие тела способны протиснуться туда, куда взрослому никогда не добраться. Но что важнее: в силу возраста у них ещё отсутствует обострённое чувство самосохранения, всё им кажется лёгким и преодолимым… они ещё не задумываются о смерти.

«Что за чудовища способны посылать на смерть детей?» — негодует Тилия, напряжённо наблюдая за малышами, которые опираясь босыми ступнями в углубления и переставляя при этом руки с зажатыми в них заострёнными деревянными кольями, взбираются всё выше и выше. Под истеричные птичьи трели они одно за другим извлекают из гнёзд мелкие, светлые яйца, ловко пряча их в сумки-сети за спинами и время от времени отгоняя верещащих над их головами встревоженных пернатых.

— Лихо придумано! — раздаётся рядом бесстрастный голос изгнанника, вызывая у Тилии бурю негодования.

— Что именно? Использование детского труда? Хотя о чём это я, тебе же раз плюнуть — разделаться с тем, кто слабее! — язвительно обращается она к нему, хотя в глубине души понимает, что не его вина, что этим малышам приходиться рисковать своими и без того короткими жизнями, но обидные слова уже срываются с губ.

Желваки тут же начинают ходить по заросшим золотистой щетиной скулам, и Тилия с опозданием прикусывает язык, осознавая, что такими темпами она быстро наживёт себе врага в лице изгнанника. Но сказанных слов уже не воротишь

— Замолкните оба! — шипит Рука, неотрывно наблюдая за маленькими сборщиками яиц. — Самое время выяснять отношения. Надо придумать, как нам незаметно проскользнуть мимо. Что-то мне не очень хочется встречаться с теми, кто заставляет малышню делать такое.

— Их мешки почти полные, — отзывается изгнанник, обводя округу настороженным взглядом. — Стоит подождать.

— Думаешь, они здесь одни?

— Если кто-то и есть поблизости, я их не заметил, — отвечает он на вопрос Руки, теряя интерес к собирателям яиц и прислонившись спиной к нагретому солнцем камню, прикрывает глаза.

Раздражённая безразличием изгнанника к судьбе малышей, Тилия лишь прикусывает губу, чтобы не нагрубить снова. Хотя она и понимает, что тот прав: им больше ничего не остаётся, как дожидаться пока маленькие воришки закончат начатое. Время плетётся утомительно медленно, но ни Рука, ни Тилия не сводят встревоженных взглядов со стены, словно ожившей от мечущихся вокруг птичьих теней и вот уже набитые доверху плетёные сетки оттягивают детские плечи. Всё так же аккуратно, стараясь не делать резких движений, попеременно переставляя ноги и руки, в попытках отыскать подходящую опору, они начинают свой медленный спуск.

Но когда до земли остаётся совсем немного, происходит то, чего Тилия опасалась больше всего. Маленькая, пугливая пташка, видимо мимо гнезда которой пролегает не лёгкий путь ребёнка, грозно щебеча, машет крыльями у темноволосой головы, и мальчик, пытаясь отмахнуться от назойливого существа, вдруг теряет равновесие.

— Вот чёрт! — раздаётся совсем рядом возглас Руки, отчего ещё секундой ранее расслабленное тело изгнанника напрягается, а Тилия обречённо закрывает глаза, в ожидании истошного крика. Но слышно лишь, как мелкие камни градом летят вслед за сорвавшимся тельцем. Время словно замедляет свой бег, делаясь вязким, словно желе, звуки Долины с трудом проникают в заложенные от шока уши, сквозь плотно прикрытые веки с трудом пробивается яркий солнечный свет. Судя по воцарившейся тишине, её спутники чувствуют себя не лучше.

Ещё какое-то время, Тилия пребывает в оцепенении, до боли в сведённых судорогой пальцах, словно за нечто спасительное вцепившись в неровную, раскалённую поверхность, скрывающего их камня. Но поняв, что больше не может оставаться в стороне, забыв о натёртых до крови ногах, неуклюже выбирается из укрытия и сломя голову несётся в просвет между деревьями, где, как ей кажется, упал мальчик. Слышно, как за спиной сдавленно кричит Рука, призывая её немедленно вернуться, но она может думать только о том, что где-то там, на острых каменных гранях лежит тело маленького гоминида.

«О, Хранители, не дайте ему умереть!» — впервые в жизни призывает Тилия высшие силы. Не видя ничего вокруг, она летит вперёд пока, наконец, не замирает. Дыхание сбивается, сердце, готовое выскочить из груди, стучит где-то в горле. Все надежды на хоть сколько-нибудь благоприятный исход рушатся, стоит только увидеть изломанное детское тельце на измазанных птичьим помётом, кровью и разбитыми яйцами камнях. Широко открытые глаза, словно два зеркала, отражают голубизну послеполуденного неба. Сколько у него было времени, чтобы осознать, что это конец? Секунда? Две? Этот ни в чём не повинный ребёнок даже не успел испугаться, когда его настигла смерть.

Не в силах больше выносить подобного зрелища, Тилия отводит глаза и отворачивается, и только тогда слышит над головой слабые всхлипы и щебет растревоженных птиц. Она совсем забыла, что сборщиков яиц изначально было двое! Сотрясаемый дрожью второй малыш, испугано жмётся к стене, округлившимися от страха глазами глядя на землю. Его тонкие пальцы до белизны в суставах, мёртвой хваткой цепляются за то единственное, что удерживает его от падения: два длинных, торчащих из темнеющих провалов гнёзд, колышка.

— Эй, не смотри вниз! — задрав вверх голову, кричит ребёнку Тилия, пытаясь подавить нарастающую с каждой секундой панику. — Ты можешь спуститься?

Но ей вторит лишь собственное эхо. Мальчик в ужасе от произошедшего, всё так же неподвижен. Она вообще не уверенна, что в таком состоянии он воспринимает реальность. В памяти Тилии до сих пор было свежо то чувство, что она испытала, впервые в жизни став свидетелем чьей-то смерти. После были и каннибал, и здоровяк, но то накатывающее чувство всепоглощающего ужаса, впервые охватившее её, когда светловолосая гоминидка билась в предсмертной агонии, захлёбываясь кровью, так и осталось самым сильным.

И это тот мир, в котором её заставили жить! С постоянными смертями, страхом за собственную жизнь и знанием того, что она сама была вынуждена стать убийцей. Мир, где детей заставляют рисковать жизнями, где можно убивать, не опасаясь наказания или вживлять под кожу капсулы с ядом!

— Бледная, хватит орать, пока сюда не сбежалась вся Яма! — раздражённо шипит, появившаяся за спиной Рука. — Нам нужно уходить.

— Что, оставим его здесь одного? — бросает на неё испепеляющий взгляд Тилия, не двигаясь с места. Она злилась на Руку, сама не знала почему, на изгнанника, что повёл их именно этой дорогой, злилась на отца, что не защитил, на милитарийцев. — Он напуган и если мы не поможем…

— Знаешь, ты начинаешь меня напрягать, — мёртвой хваткой вцепившись в плечо Тилии, разворачивает её лицом к себе облучённая. На слегка потемневшей от загара чувствительной коже Тилии тут же остаются отпечатки от сильных гоминидских пальцев. — Вот думаю, а не бросить ли мне тебя здесь и не дать дёру?

— А что, если бы на его месте оказался Като? Сможешь спать по ночам после такого? — парирует Тилия, глядя прямо в огромные глаза и не дожидаясь ответа, вновь переводит взгляд вверх, в уме прикидывая расстояние. Должно быть, не меньше одного стадия. Её спутнице ничего не остаётся, как оставить её в покое.

Стараясь говорить, как можно спокойнее, чтобы не напугать ребёнка, хотя внутри всё сжимается при виде дрожащего тельца, Тилия уговорами пытается добиться того, чтобы он сбросил балласт с яйцами на землю, но тот лишь неистово мотает головой.

— Он этого не сделает, — слышит она совсем рядом усталый голос Руки.

Значит, гоминидка не бросила её, не сбежала.

— Что лучше разбиться? — не поворачивая головы, спрашивает Тилия, раздумывая, что бы ещё предпринять, чтобы помочь напуганному до смерти ребёнку.

— Для него может и лучше. Как думаешь, что с ним сделают, если он вернётся с пустыми руками?

Волна негодования и ярости тут же заполняют Тилию.

Что за монстры живут по эту сторону барьера?

И что они сделают с ней, если поймают?

Но она не сдаётся, подбадривая маленького гоминида, неуверенными шагами продвигающегося вниз. Когда воришка, в каких-то нескольких шагах от Тилии, наконец, оказывается на земле, его всё ещё сотрясает мелкая дрожь. Вблизи он кажется ещё меньше. Все до единого яйца целы, так же, как и он сам, не считая ободранных коленок и локтей. То и дело, шмыгая носом, и затравлено поглядывая на Тилию и её спутницу покрасневшими от слёз глазами, он бочком протискивается между ними, и стремглав мчится прочь, так, что наполненная до краёв сетка хлещет его по голой спине.

— Довольна?

— Вполне, — устало отвечает Тилия, уже готовая вернуться за своим мешком и продолжить прерванный путь, когда слышит, как рядом обречённо чертыхается Рука и, обернувшись на шум, тут же понимает, что уже слишком поздно. Их окружили с трёх сторон, отрезав пути к отступлению.

Гоминиды, а Тилия даже не сомневается, что это облучённые, выглядят примерно одинаково: колючие взгляды, потемневшие от загара лица. Одежда — смесь того, что стало ненужным и от чего в своё время избавились башенцы. На выбритых головах проглядывают бледные, выпуклые шрамы-насечки, витиеватыми дорожками разбегаясь от висков к затылкам. Среди облучённых всего одна девушка, примерно одного возраста с Тилией. В одной руке та сжимает искусно сделанный топор с резьбой на рукояти, другая с изуродованными лучевой болезнью пальцами, безвольно свисает вдоль тела. Запах от этой пятёрки исходит такой, что Тилия невольно морщится.

— Кого я вижу! — хищно скалится здоровяк с длинным шрамом, пересекающим всю правую щёку. Красавчика из него уже точно не получится: только детей пугать. — Рука, какими судьбами!?

«Этот, пожалуй, самый опасный», — тут же решает Тилия, украдкой разглядывая огромного роста гоминида, с ручищами, словно стволы деревьев, в одной из которых зажата дубина с торчащими в разные стороны железными штырями. Таким оружием, если сильно постараться, можно превратить жертву в нечто, что повара так любят подавать на обед в башенной столовой.

Услышав обращение, спутница Тилии тут же растягивает губы в притворной улыбке:

— Да вот, решила заглянуть к вам в гости. Как дела, Шрам?

— Это ты мне скажи? — усмехается тот, обнажая крупные, жёлтые зубы. — Стоило тебе появиться здесь, как я нахожу маленького мертвяка.

— Мы здесь не при чём, — тут же всем телом напрягается Рука. — Когда мы здесь появились, он уже валялся на камнях.

— С чего это я должен тебе верить? Ты должна знать, как у нас поступают с теми, кто без разрешения Старика поднимает руку на другого, — глумливо скалиться Шрам, и характерным жестом проводит большим пальцем по своему небритому горлу.

— Спроси у мальчишки, он всё видел, — кивком головы указывает она в сторону, где совсем недавно скрылся маленький воришка.

— Ну, для этого мне нужно притащить его обратно, — тянет Шрам, когда, стоявшая до этого в стороне, девушка-гоминидка подходит к нему вплотную и что-то тихо говорит. Шрам тут же меняется в лице. — Хотя… Старику будет интересно узнать, какого рожна вы двое тут забыли, — и обращается к остальным гоминидам. — Свяжите их!

— Неужели боишься, что сбежим? — подначивает Рука, пока один из облучённых привязывает её единственную конечность к связанным за спиной рукам Тилии. Теперь гоминидка в прямом смысле дышит ей в спину.

— Будешь много болтать, однорукая, я тебе и рот заткну, — кровожадно обещает Шрам, отдавая чёткие распоряжения остальным осмотреть каждый куст, каждое дерево и каждый камень вокруг. А спустя уже пару минут, гоминиды с радостными воплями находят набитые едой две сумки, и, потрясая ими в воздухе словно трофеями, бросают к ногам того, кого Рука назвала Шрамом.

Гнев наполняет Тилию, стоит ей только осознать, что это значит. Изгнанник бросил их, забрал свои пожитки и исчез в неизвестном направлении. И чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей об их бедственном положении, она, чуть повернув голову назад, шёпотом спрашивает прихрамывающую за ней Руку:

— Откуда ты его знаешь?

— Шрам один из тех, кто постоянно таскался к барьеру поторговаться. Их железки, наша вода, забыла? — отзывается однорукая, после чего обращается к здоровяку-конвоиру. — Долго нам идти?

— Торопишься познакомиться со Стариком?

— А правду говорят, что он ещё и колдун? — не унимается Рука, словно специально провоцируя огромного гоминида на эмоции. — И может будущее предсказать и в прошлое заглянуть?

— Ага.

— Он что, Амораи?

— Лучше! — отзывается Шрам, почёсывая грязной пятернёй за ухом. Тилия с замиранием сердца ждёт, что вот сейчас капсула на его огромной шее не выдержит натиска, и здоровяк рухнет на землю, но всё тщетно. Оставив в покое шею, Шрам, как ни в чём не бывало, продолжает путь во главе группы.

— И что же он предсказал? — не унимается Рука.

— Что одна очень разговорчивая змея скоро лишиться своего языка! — с готовностью отвечает гоминид, и вся компашка взрывается громогласным хохотом.

— Прекрати его дразнить! — шёпотом одёргивает её Тилия. — Хочешь его разозлить?

— Он обычная шестёрка, — отзывается наступающая ей на пятки Рука. — Так, хорохориться перед своими. Без разрешения хозяина и шагу не сделает.

Это немного успокаивает, но лишь на время. Громогласные гоминиды пугают. Даже те облучённые, с которыми Тилии пришлось жить последнюю неделю, кажутся теперь безобидными малыми.

Ещё у стены она с недовольством заметила, что все её вещи присвоила себе та самая девушка-гоминидка, по-хозяйски накинув на плечи накидку Витилиго, и вышагивая рядом, то и дело с вызовом поглядывая в сторону пленниц. Стоит только Тилии увидеть самодовольную ухмылку на украшенном шрамами-насечками лице, гнев тут же наполняет её изнутри, жаром растекаясь по уставшему от долгой ходьбы телу. Эта гоминидка даже не представляет, через что ей пришлось пройти, чтобы стать обладательницей всего этого богатства!

Первый порыв — броситься к нахалке и отобрать то, что той не принадлежит, и плевать, что Рука балластом повисла за спиной, но здравый смысл берёт вверх и Тилия, время от времени подгоняемая окриками и толчками в спину, продолжает послушно шагать вперёд. Сейчас главное выжить.

Каждый новый шаг в неизвестность даётся всё труднее. Мало того, что солнце палит так, что даже кроны редких в этом месте деревьев не спасают, так ещё боль в стёртых ногах становиться всё нестерпимее. Страшно даже подумать, насколько плохи её дела.

Но больше всего её сейчас волнует их с Рукой будущее. Что их ждёт впереди? Или кто? Тот самый Старик, что посылает на смерть маленьких детей ради своего удовольствия? Или они там все такие бессердечные? От одной только мысли, что такое чудовище будет решать её судьбу, становиться не по себе. Единственное, что хоть как-то примиряет с неизбежной действительностью — это то, что ещё немного и можно будет, наконец, дать отдых израненным, и стёртым в кровь ступням.

— Бледная, гляди! — вторгаясь в невесёлые мысли Тилии, шёпотом обращается к ней, плетущаяся позади Рука. — Вертушка!

Чёрный остов когда-то парящей по воздуху машины, теперь грудой искорёженного, проржавевшего металла покоится среди зарослей кустарника, колючие ветви которого, словно руки мертвеца, тянутся сквозь огромные дыры в корпусе, застревая в изогнутых лопастях. Проходя мимо, Тилия с интересом разглядывает разобранную на части махину, пока та не остаётся позади и зелень полностью не скрывается её из виду.

Когда на пути им попадается подвешенная к дереву клетка из толстых, крепко связанных между собой верёвками прутьев, солнце, наконец, скрывается за западной стеной, принося долгожданную тень и иллюзию прохлады. И лишь поравнявшись, Тилия чувствует вонь, исходящую от немытых тел, и видит две сгорбленные, истощённые фигуры внутри. Страх так и веет от пленников, которые при их приближении ещё больше забиваются в углы, раскачивая клетку.

— Что они натворили? — не может сдержать любопытства её спутница, вслух озвучивая то, что крутиться у Тилии на языке.

— Плохо отрабатывали свой кусок.

— И что их ждёт?

— Смерть. Старик позволил им доказать свою преданность в честном бою друг против друга. Очень уж он у нас любит поединки. Но они трусы! — бросает Шрам, и смачный плевок презрения летит в сторону клетки. — Хотя могли бы порадовать нашего Патриса. А победитель мог потом просить чего угодно.

Вскоре показывается безлюдная поляна, окружённая четырьмя деревянными статуями-идолами раза в два превышающего человеческий рост, с высеченными на них знакомыми символами божественных стихий, а позади одна единственная круглая постройка, со всех сторон окружённая врытыми в землю заострёнными на концах кольями. Не было никаких сомнений, против какого животного принимались все эти меры предосторожности — Витилиго.

Этот лагерь не имел ничего общего с местом, где она провела чуть больше недели. Никаких отдельно стоящих хижин на возвышении или костра в центре. Здесь стояло только одно строение, но по своим масштабам оно превосходило всё то, что ей приходилось видеть ранее. Прочные бревенчатые стены, конусовидная крыша, из центра которой в небо тонкой струйкой поднимался сизый дым.

«В такой крепости ничего не страшно!» — несмотря на страх, предательски сковавший тело, с восхищением думает Тилия. Подгоняемая гоминидами она вслед за Шрамом переступает порог хижины и сразу же в лицо ей ударяет прогорклый запах гари, что режет глаза и по-хозяйски забирается в лёгкие. А вонь давно немытых тел и запах жарившегося на тлеющих углях мяса, вызывает судорожный приступ тошноты.

Когда глаза привыкают к полумраку, Тилия, чтобы хоть как-то отвлечься от накатывающего на неё волнами ужаса, озирается по сторонам. Пространство вокруг под завязку набито облучёнными, оставляя лишь узкий проход по центру: кто-то беззаботно спит прямо на грязном полу, те, что бодрствуют, как по команде поворачивают свои нечёсаные головы в сторону входной двери, с любопытством пялясь на чужаков. И стоит им только сделать первые шаги по узкому проходу, каждый так и норовит оставить свой след на скованных по рукам пленниках: ткнуть под рёбра или ущипнуть побольнее. Тилия по какой-то причине вызывает большее интереса у местных, и нет никакой возможности воспротивиться, дать отпор или хотя бы увернуться. Чувствует себя уродцем, выставленным на потеху этой диковатой публике — зверьком, принадлежащим к вымирающему виду.

«Хорошо, что хоть за волосы не оттаскают», — отрешённо думает она, уворачиваясь от очередной протянутой руки, и мысленно благодаря шедшую позади гоминидку за такую предусмотрительность.

Обладатели направленных на неё лиц и рук так же молоды, как и большинство обитателей Долины, но в отличие от лагеря из которого они сбежали, детей здесь почти нет. Мороз бежит по коже, едва Тилия находит этому разумное объяснение: всему виной злополучная стена с гнёздами и любовь предводителя местных земель к птичьим яйцам.

Когда гул толпы наконец стихает и Шрам отступает в сторону, она, наконец, как следует может рассмотреть того самого Старика, о котором так много слышала. И чем дольше она глядит на того, кто по-хозяйски развалился в кресле, когда-то явно бывшем частью вертушки, и со временем обросшем искусно вырезанными костяными фигурами диковинных животных, тем муторнее становится на душе.

Предводитель этого племени даже по меркам Нового Вавилона стар. Жители Башни, а тем более Пекла редко доживают до преклонного возраста и в пятьдесят лет мужчина уже считается стариком, а женщина в тридцать — не способной к деторождению. Абсолютно лысый череп, с вздувшимися на висках венами, глубокие морщины на почти почерневшем от загара лице, холодный взгляд, от чего серые слегка помутневшие глаза кажутся мёртвыми. Единственная растительность на лице мужчины — это длинная, когда-то тёмная борода с проседью. В отличие от остальных на теле мужчины нет ни одного символа, лишь четыре белесых шрама тянутся от виска до заросшей скулы, уродливо искажая левую сторону.

«Что за зверь оставил на нём эти отметины?» — шокированная внешним видом, сидящего напротив неё на возвышении Старика, гадает Тилия, и в памяти тут же всплывают рассказы о диких псах Витилиго.

Предводитель долго рассматривает непрошенных гостей, лишь изредка кивая Шраму, который на почтительном расстоянии что-то тихо говорит тому на ухо и наконец, резким движением руки, останавливает рвущийся наружу поток слов.

— Мой человек говорит, что вы виновны в преступлении! — с нажимом обращается он к связанным пленницам и его властный голос волнами разноситься по хижине, вызывая всеобщий трепет и заставляя толпу за их спинами умолкнуть.

— Это не так, — отвечает Рука и Тилия чувствует, как той не по себе. — Мы видели, как один мальчишка сорвался со стены, и пытались помочь второму.

— Что вы делаете на моей земле?

— Мы идём в другой конец Ямы.

— Зачем?

— Я ищу свою сестру.

— А ты? — он устремляет взгляд на, застывшую чуть впереди Тилию.

— Она… — начинает гоминидка, но Старик предостерегающим жестом руки не даёт ей закончить.

— Я её хочу послушать!

Паника тут же накатывает Тилию волной. Слышно только, как раскалённые докрасна угли трещат в самом центре владений Старика, да шёпот толпы за спиной. «Что сказать? Правду? Или соврать?» — медлит она, но стоит только взглянуть в холодные, как лёд глаза, Тилия цепенеет. Теперь понятно, почему его прозвали колдуном. Он словно видит насквозь.

— Как твоё имя?

— Тилия.

— Необычное имя. Откуда ты родом?

— Из Гнезда.

Скрытый густой бородой жёсткий рот тут же растягивается в кривой усмешке, словно в подтверждение того, что он знает о ней намного больше.

— Пусть так, — соглашается он, но Тилия почти уверенна, в её маленькую ложь он ни на секунду не поверил. — Назови причину, почему ты здесь?

— Хочу выбраться из Ямы.

Эффект от произнесённых ею слов мгновенный: на неё тут же обрушивается возмущённый шквал голосов. Должно быть, такого при жизни в Яме эти гоминиды ещё не слышали. Старик, не говоря ни слова, повелительно вскидывает руку с широко раскрытой ладонью, призывая всех к тишине, после чего снова обращается к Тилии:

— Зачем?

Она открывает рот, чтобы ответить правдиво, но так и не произносит ни слова. С самого первого дня она так и не задала себе этот вопрос. Почему она с такой одержимостью стремиться назад? Чтобы снова увидеть родителей? Отчасти. Ведь жила же она как-то год с другими адептами в изоляции… и ничего привыкла.

Может ей просто хочется вернуться к благоприятным условиям жизни в Башне? Только если быть честной, не всё ей там нравилось. Ведь не даром она мечтала сбежать.

Взять хотя бы еду. Ей с самого детства внушали, что польза еды куда важнее её вкусовых качеств и, если бы не ворованные матерью овощи и зелень, она так никогда и не узнала бы, какова на вкус настоящая еда Первых Людей.

А подсознательный страх при виде чёрной униформы? С этим, кажется, рождаются в колонии. Страх, впитанный с молоком матери. Страх, что когда-нибудь и на тебя падёт жребий стать изгоем.

Но Тилия прекрасно понимает, что всё это лишь отговорки. Настоящая причина её бегства в том, что она просто не может жить рядом с теми, кого с детства привыкла считать кем угодно, но только не людьми. Кто вызывает не только неприязнь, но и кое-что похуже — страх.

Но разве можно вот так просто взять и сказать об этом? Её тут же четвертуют на глазах всей этой жаждущей её крови публики, и тогда уже будет неважно, почему она попала в Долину? Почему всего за какие-то несколько часов она от избранной скатилась в самую пропасть? Ведь единственным светлым пятном в жизни была вера в свою исключительность и чёткое знание того, что ждёт её впереди. И куда её эта вера привела в итоге? В самое худшее место на Земле.

Всё это за какие-то доли секунд проноситься в её голове, а чувство, что сидящий перед ней вожак-гоминид, читает её словно открытую книгу, с каждой секундой только усиливается.

— Дома у меня осталась семья… — прочистив горло, наконец, отвечает Тилия. — Родители, брат.

— Считаешь, ты им нужна? — чуть подавшись вперёд, спрашивает Старик, пристально глядя на неё в упор. — Готова, променять всё это: еду, воду, место для ночлега, на возможную встречу с родными?

— Я бы рискнула…

— Должно быть, тебе не так уж плохо жилось в городе, раз ты так стремишься туда попасть, — усмехается он, вновь откидываясь на свой трон и к её удивлению, тут же меняет тему. — Из моего лагеря пропали двое. По дороге сюда, вы встречали кого-нибудь?

— Мы видели стервятников на барьере, — тут же отзывается Рука, к облегчению Тилии, взявшая инициативу на себя.

— Где именно?

— На поляне для вертушек.

— Проверь! — властно бросает он Шраму, а когда тот поспешно удаляется, вновь обращается к двум пленницам. — Я позже решу, что с вами делать. А пока вас отведут туда, где мы держим непокорных.

Тилия ещё какое-то время стоит, слушая одобрительные возгласы за спиной и не понимая, о каком месте идёт речь, пока перед мысленным взором не всплывает та самая клетка. Её охватывает ужас при мысли о том, что придётся разделить и без того крохотное пространство с ещё двумя узниками. Пару холодных ночей она может и переживёт. А что дальше? Смерть за то, чего они не совершали?

Глубоко вздохнув, словно перед прыжком в воду, она с вызовом обращается к Старику:

— Говорят вы справедливый правитель!

Каждой клеточкой своего тела она чувствует недовольство, стоящей рядом Руки.

— Ходят такие слухи, — охотно отзывается Старик, которому явно приходятся по душе её слова.

— Пусть нам вернут хотя бы часть наших вещей, — просит она, указывая на гоминидку, что так по-хозяйски присвоила её вещи, с замиранием сердца ожидая неминуемой кары за свою дерзость. Прищуренный взгляд той не сулит ничего хорошего. На Руку, которая от удивления лишь едва слышно шипит: «Что бы творишь, Бледная?» Тилия вообще старается не смотреть. — Я не прошу оружия, только мою накидку.

Старик какое-то время смотрит на неё, обдумывая её слова, прозвучавшие как вызов, после чего всё же приняв решение, приказывает:

— Принести!

Как только он произносит эти слова, завладевшая её накидкой и мешком гоминидка, сверкая глазами в сторону Тилии, торопливо выходит вперёд, неся на вытянутой руке отливающий серебром мех и тут же по хижине проноситься взволнованный рокот: «Витилиго!» Старик тут же жестом приказывает всем замолчать, после чего снова обращается к Тилии:

— Откуда это у тебя?

— Это мой трофей! — громко произносит она, так чтобы слышал каждый способный на это гоминид, молясь, чтобы её план сработал. Судя по всему, по эту сторону барьера расправа над другими облучёнными не считалась преступлением, а другого выхода она всё равно не видела.

— И что стало с тем, кому раньше принадлежала эта вещь?

— Ему она больше ни к чему! — тут же отзывается Тилия, чувствуя, как толпа за её спиной замирает. От наступившей тишины, закладывает уши. Старик ещё какое-то время рассматривает вещь, которая ещё недавно принадлежала каннибалу, после чего выносит приговор.

— Тогда тебе снова предстоит доказать, что ты достойна владеть ею.

Глава 14

Чтобы она могла хоть как-то подготовиться к тому, что должно было произойти на закате, Тилии отвели полутёмный угол, где из мебели была лишь изъеденная молью ширма, да кое-какие тряпки, небрежно брошенные прямо на грязный пол и служащие чем-то вроде постели. Но она рада даже этому.

Время от времени до неё доносились возбуждённые, радостные голоса тех, кто с нетерпением ждал появления пленницы, которая по глупости вот-вот расстанется со своей никчёмной жизнью и Тилию воротило от того возбуждения, что царило снаружи. Но разве не этого она добивалась?

«Зачем я вообще открыла рот? — спрашивает она себя, поглядывая на свои руки. Те так и не перестали дрожать с тех пор, как вождь гоминидов вынес приговор. — Молчала бы и может быть всё обернулось иначе».

Но Тилия прекрасно понимает, что, если бы не её вызов Старику, болтались бы они сейчас в той самой клетке в компании смертников. А ведь это она во всём виновата! Если бы не её упрямство, Рука была бы уже далеко. Её снедало чувство вины перед гоминидкой, которая благодаря её безрассудству теряла всякую надежду найти свою сестру. И это чувство было настолько сильным, что вынудило её пойти на этот шаг.

— Ты готова? — слышит она голос бесшумно появившейся на пороге Руки.

— А ты как думаешь?

— Она хороша, эта стерва! — заходя за ширму и усаживаясь прямо на дощатый пол рядом с Тилией, бросает однорукая, кивком безволосой головы указывая по направлению к выходу. — Устроила там целое представление.

— Если ты пришла меня подбодрить, у тебя плохо получается, — с вымученной улыбкой отзывается Тилия, пряча между коленями дрожащие руки.

— Моё предложение всё ещё в силе, — напоминает спутница, но она лишь отрицательно качает головой.

— Нет, я сама. К тому же Старик не позволит тебе занять моё место. Ему нужно зрелище.

Грело душу уже то, что эта однорукая гоминидка не бросила её в трудную минуту. Пришла поддержать перед поединком, хотя могла бы сейчас быть рядом с остальными, ожидая начала боя или вообще испариться, как грозилась ещё у стены, когда она пренебрегла её предупреждением. То, что её спутница могла затеряться в толпе и просто исчезнуть, Тилия не сомневалась ни секунды.

— Ты справишься, — уверенно произносит Рука, пристально с ног до головы окидывая Тилию взглядом, словно прикидывая шансы и ей как никогда, хочется верить словам облучённой. — У каждого есть слабое место, и ты знаешь, где оно у любого в этой Яме. К тому же у тебя преимущество, её правая рука практически бесполезна, она её не контролирует.

Тилия лишь молча кивает, отстранённо слушая наставления Руки. На это-то и был расчёт, когда она практически вынудила вождя гоминидов отдать приказ о поединке. Вовремя вспомнила слова Шрама, которые он произнёс по дороге в лагерь: «Старик позволил им доказать свою преданность в честном бою друг против друга. Очень уж он у нас любит поединки. Но они трусы! Хотя могли бы порадовать нашего Патриса. А победитель мог потом просить чего угодно».

Да, абсолютно у каждого в этой Долине есть одно слабое место. Нужно только добраться.

— Эй, Бледная, ты справишься с ней голыми руками! Эти выродки даже не представляют, на что ты способна. Вспомни того пожирателя… — Рука понижает голос до шёпота, — или их обглоданного падальщиками дружка на барьере.

— Тогда всё было иначе, — напоминает ей Тилия, чувствуя нарастающее напряжение в теле. Ей снова придётся убить, если, конечно, с ней не расправятся раньше.

— Да неужели? — невероятно огромные глаза тут же загораются вызовом. — И что же было не так? Тебя не пытались убить или ты не хотела выжить? Или у тебя за пазухой было припрятано оружие, как то, с каким по Гнезду расхаживают ублюдки-каратели, задрав хвосты, будто они там хозяева?

Выдохшись, Рука на какое-то время замолкает, а когда заговаривает вновь, голос её звучит устало:

— Знаешь, Бледная, если ты не убьёшь эту девчонку, нам отсюда не выбраться. Я вообще чуть на землю не грохнулась, когда ты такое выкинула!

— А ты знаешь другой способ уйти отсюда живыми? К тому же это моя вина.

— Да ладно тебе! — тут же отмахивается Рука, почёсывая рану за ухом.

«Хороший признак, — отстранённо отмечает Тилия, — раз чешется, значит заживает!»

— Может ты и права была с тем мальчишкой, — продолжает её собеседница. — На его месте мог быть Като… Знаешь, я всё ждала, когда же этот Старик Патрис поинтересуется, как мы перебрались через барьер, но он будто знает. Чёрт, никогда бы не поверила, что скажу это, но он меня пугает! Словно видит нас насквозь.

— Ты, правда, веришь в его колдовские способности? — с сомнением смотрит на Руку Тилия, вспоминая пронзительный взгляд хозяина этих земель.

— А ты нет?

— Не знаю.

— А я вот знаю только одно. Мне от этого места не по себе, — поводит плечами Рука, понижая голос до шёпота. — Я тут побродила вокруг. Знаешь, что у них нет ни больных, ни раненных? И их почти в два раза меньше, чем наших.

— Ну, это как раз понятно, — отзывается Тилия, благодарная однорукой за то, что та разговорами пытается её отвлечь от предстоящей бойни. — Им не нужны эуки, которые не могут позаботиться о себе.

Рука кивает, соглашаясь:

— Скорее всего, они от них просто избавляются. Ножом по горлу и всё. Так что, Бледная, у меня нет никакого желания здесь задерживаться. Вся надежда только на тебя.

Тилия понимает, что вся вина за то, что они оказались здесь полностью лежит на ней, но сдержаться от едкого замечания не может:

— А как же твой приятель, который никогда нас не бросит? Что-то его не видно среди этих дикарей?

— А как бы ты поступила, если бы осталась за тем камнем, а остальных поймали? Кстати, по твоей вине, — тут же напоминает Рука, всё ещё защищая друга, после чего добавляет. — Хотя, если бы нас упекли в ту клетку, Кир дождался бы подходящего момента и обязательно спас нас.

Уже готовые сорваться с языка язвительные слова о переоценённой преданности изгнанника застревают в горле, когда в хижине раздаётся топот. За ширмой бесцеремонно появляется парочка гоминидов и приказывает застывшей от страха Тилии следовать за ними. Ноги тут же делаются ватными, отказываясь подчиняться, и только усилием воли она поднимается с пола и в компании Руки идёт к выходу. Стоит только выбраться наружу, как яркий свет, словно молот, ударяет в глаза, ослепляя и дезориентируя, и требуется секунд десять, чтобы привыкнуть и оценить обстановку.

Кажется, что это происходит не с ней, будто она лишь сторонний наблюдатель, по ошибке забредший на враждебную территорию. Всё словно не настоящее: и вытоптанная поляна, в центре которой лицом к лицу стоят Тилия и её противница, взятые в плотное кольцо, и толпа, одобрительными криками поддерживающая своего бойца, и Старик, восседающий на своём громоздком троне, для чего его пришлось перетащить наружу.

Тилии уже в который раз хочется развернуться и бежать. Бежать пока она не сможет оторваться от погони, пока колени не подогнуться, или впереди не замаячит такая знакомая выжженная полоса земли, способная спасти её. И плевать куда она её приведёт — назад к разгневанной Варе, где её, скорее всего, будет ждать изгнание, или в неизведанную часть Долины с Танам, каннибалами и ещё чёрт знает с кем. Но живая преграда из враждебно настроенных гоминидов настолько плотная, что о побеге тут же приходиться забыть. Она сама виновата. Нужно было просто держать язык за зубами и ждать приближения смерти в той клетке. Тилии до сих пор не верилось в то, что она решилась на такой отчаянный шаг, но теперь уже слишком поздно: с этой арены она либо сойдёт сама, либо её выволокут за ноги.

Незаметно для остальных вытирая потные ладони о ткань штанов, она останавливает взгляд на своей противнице, и заворожённо разглядывает символы, нанесённые красной краской на лицо девушки-гоминидки и вторившие рисункам, вырезанным на деревянных статуях-идолах, по краю арены, врытых в землю. Символы четырёх стихий. Даже здесь облучённые поклоняются общим Хранителям и в этом они так похожи на людей.

Ищущим взглядом Тилия пробегает по лицам в поисках Руки, но среди обступившей её со всех сторон толпы, увидеть гоминидку так и не удаётся. В одном она уверенна: та не сбежит, как это сделал предатель-изгнанник. По крайней мере, пока не будет уверенна, что Тилии уже ничто не поможет.

— Никакого оружия, лишь то, чем вас наградила природа! — разноситься по округе властный голос Старика, рождая воспоминания о заточенных клыках убитого ею каннибала. Такое оружие было бы сейчас как нельзя кстати. — Бой будет длиться до тех пор, пока одна из вас не умрёт!

После его слов, толпа взрывается одобрительными возгласами, переходящими в единый протяжный вой. Тилия настолько поражена кровожадностью облучённых, что неожиданно для себя пропускает начало поединка и первый сокрушительный удар. Гоминидка налетает на неё, хватая здоровой рукой за волосы на затылке и врезаясь коленом в самое уязвимое место — живот. Не готовая к такому напору, почувствовав резкую боль, Тилия сгибается пополам, жадно хватая ртом воздух.

«Только бы не упасть, — взывает к Хранителям Тилия. — Иначе мне уже не подняться!»

И всё же ей удаётся устоять на ногах, пока противница с самодовольной ухмылкой кружит вокруг, подбадриваемая своими сородичами. Следующий, молниеносный удар приходиться уже по лицу и снова она оказывается не готова к атаке. Разукрашенная гоминидка не просто так выбрала мишенью уже повреждённую скулу: нестерпимая боль тут же пронзает челюсть, острыми иглами вонзаясь в мозг, так что на секунду темнеет в глазах. Не в силах удержаться на ногах, Тилия всё же оказывается на коленях, взметая вокруг клубы пыли и отстранённо оценивая повреждения: десна разбита, на внутренней стороне щеки рваная рана от зубов, один из которых — почти самый последний в ряду — болтается.

Запустив вымазанные в пыли пальцы в рот, и нащупав ставший бесполезным зуб, она выдёргивает его из десны, сплёвывая на землю алые сгустки. При виде первой крови толпа тут же начинает бесновать, продолжая как заведённая скандировать свой гортанный клич. Надо отдать должное: её противница, несмотря на всего лишь одну действующую руку, действительно хороша! Добраться до её шеи будет не просто.

«Только бы перетерпеть и дать подступиться ближе…» — уговаривает себя Тилия, убирая с лица налипшие короткие пряди и пытаясь подняться. Но её соперница на чеку. Гоминидка снова с силой дёргает её за собранные в короткий хвост волосы, прекрасно понимая, что в отличие от неё, безволосой, у Тилии это слабое место, и третий удар коленом приходиться точно по рёбрам. Дыхание тут же перехватывает, и она с протяжным стоном валиться на бок, сквозь брызнувшие из глаз слёзы наблюдая, как под одобрительные крики толпы соперница расплывается в самодовольной ухмылке. Она наслаждается! Ей мало просто добить свою поверженную жертву, она это делает на потеху публике и их вождю Старику Патрису.

Воспользовавшись небольшой передышкой, Тилия со стоном заваливается на спину и устремляет взгляд в лазурное, чистое небо. Ей уже не кажется, что помощь тому неблагодарному мальчишке, что стоит сейчас среди взрослых и, как и остальные призывает побыстрее расправиться с ней, была такой уж хорошей идеей. Она почти ненавидит этого воришку яиц за то варварское наслаждение, что написано на его чумазом лице, за искорки безумия, то и дело вспыхивающие в его светлых глазах.

С начала боя проходит не больше минуты, но, кажется, что её муки длятся уже не один час. Ещё пару таких ударов и на её теле уже не останется живого места. Когда соперница заслоняет собой солнце и на лицо Тилии падает тень, она с опозданием понимает, что её ничем не защищённая голова теперь всего лишь в шаге от облачённых в тяжёлые ботинки ног гоминидки. Вокруг неожиданно становиться так тихо, что слышно, как одинокая птичка вдалеке печально поёт свою песню.

«Заупокойная, — некстати приходит в голову Тилии скорбная мысль. — Может это та самая пернатая, что стала причиной смерти ребёнка? Или она поёт по мне?»

Собрав последние силы, и сделав глубокий вдох, она неожиданно для всех хватает подошедшую вплотную к ней соперницу за ногу и делает рывок, от чего та теряет равновесие и оказывается на земле. И вот они уже в равном положении. Не теряя времени, Тилия взгромождается верхом на свою мучительницу и, сжав ладонь в кулак, наносит первый удар. Она метит в нос, но та ловко уворачивается, и костяшки пальцев проходят по касательной, лишь слегка задев разукрашенную скулу, не причинив особого вреда. Пора бы уже смириться, что Бледной из Термитника, как зовёт её Рука, в честной схватке никогда не одолеть того, кто с самого рождения вынужден со всем миром бороться за своё существование.

Из-за шума в голове Тилия уже не слышит ни толпы, ни той маленькой вестнице чьей-то скорой смерти. Но триумф длиться не долго. Даже несмотря на увечье, её соперница слишком сильна и изворотлива и вот они, сплетясь в тугой клубок, катаются по пыльной земле, пытаясь оказаться в более выгодном для себя положении. Обессиленная Тилия в очередной раз пропускает мощный удар и гоминидка, не теряя времени, валит её на лопатки, смыкая единственную действующую руку на её горле. Взгляд прищуренных глаз полон ненависти — она давно решила участь соперницы.

Воздуха в горящих лёгких становится всё меньше, горло саднит, в голове шумит, возвещая о том, что Тилия вот-вот потеряет сознание, но непреодолимая тяга к жизни, пересиливает. Она из последних сил вскидывает руки и с трудом, но всё же дотягивается до шеи противницы, чувствуя под ладонями пульсацию крови в сонной артерии и пытаясь нащупать подушечками пальцев то, что поможет ей одержать победу. И испытывает облегчение, когда понимает, что в гоминидке тот же яд, что ещё недавно был в ней самой. Стараясь заглушить в себе все чувства, Тилия делает незаметное постороннему взгляду нажатие, после чего облучённая ещё какое-то время неподвижно нависает сверху, пока не содрогается и, хрипя, не выплёвывает в лицо своей, казалось бы, уже поверженной жертве, тёмные капли крови.

«Всё кончено!» — выдыхает с облегчением Тилия, понимая, что была на волосок от смерти, но одержала новую победу над смертью. Выстояла. Выжила!

Каждая мышца в её теле ноет и хочется лишь одного: разжать пальцы и спихнуть с себя вдруг отяжелевшее тело. Но она понимает, что всё должно выглядеть натурально, и продолжает давить до тех пор, пока соперница не заваливается на бок и не затихает. Смолкает и толпа. Тилия неподвижно лежит на земле, устало прикрыв веки и пытаясь привести дыхание в норму. Она совершенно разбита. Лицо, покрытое пылью и чужой кровью, окончательно лишилось чувствительности, горло саднит от тисков убитой ею противницы.

Она слышит чьи-то шаги и с неохотой открывает глаза. Вокруг только чужаки и недоумение на хмурых, грязных лицах. Ещё бы! Они не такого исхода ждали, не её они хотеливидеть победительницей. Словно тряпичную куклу её грубо хватают под руки и резко поднимают с земли, так что всё вокруг начинает вращаться в бешеном темпе.

«Вот бы сейчас потерять сознание!» — с трудом переставляя ноги, мечтает Тилия и уже минутой позже оказывается в том же грязном углу, что и до поединка. Рядом с ней только молчаливая Рука. В её единственной конечности зажат обрывок плотной ткани, с которой на грязный пол капает, «золото Долины», вода. До краёв наполненная деревянная миска сиротливо дожидается рядом.

— Как ты?

Говорить не хочется, но Тилия всё же находит в себе силы успокоить гоминидку, проталкивая ком в горле:

— Бывало и хуже, — с трудом произносит она эту маленькую ложь, и её тут же начинает душить приступ сильного кашля.

— Чёрт, я думала тебе всё… кранты. Могла бы и предупредить, что всё это было спланировано, — тихо говорит Рука, заботливо прикладывая ткань к распухшей скуле Тилии, отчего та отзывается новым приступом боли и тут же усмехается. — Но как эта стерва тебя отделала!

— Я её недооценила, — с трудом ворочая языком, соглашается Тилия, морщась, всякий раз, когда зубы задевают внутреннюю поверхность повреждённой щеки. — К тому же нужно было подпустить поближе…

— Да уж, подпустила! — ворчит Рука, оценивающе разглядывая повреждения на лице Тилии. — На тебе живого места нет.

— Думаешь, теперь они нас отпустят?

Гоминидка пожимает плечами:

— Слышишь, как тихо? Они все снаружи. Ждут решения Старика, хотя думаю, он уже всё решил.

— И?

— Ну, смотрел он на тебя точно не по-доброму. Хотя, кто его знает, что у него на уме… Я тут пыталась выяснить, кто из них его правая рука, но они все, словно в рот воды набрали, а в глазах — страх.

— Когда мы говорили со Стариком, я что-то не видела рядом с ним никого похожего, — с сомнением говорит Тилия и, морщась, отстраняется от колдующей над ней Руки. Как бы от такой чрезмерной заботы на её лице не появилось ещё парочка синяков. — Все как будто в равном положении.

— Может, этой мрази и не было поблизости, — задумчиво произносит однорукая, и как подозревает Тилия с облегчением, отдавая ей кусок мокрой ткани, и давая возможность самой позаботиться о себе. — Ладно, ещё есть время. Я эту тварь из-под земли достану! А ты давай-ка отдохни…

С этими словами Рука поднимается с колен и скрывается за ширмой, оставляя её наедине со своими мыслями. Прислушиваясь к воцарившейся тишине вокруг, Тилия гадает: радоваться ей или начинать паниковать. Чего ещё им следует ожидать, после того, что она сотворила с той гоминидкой? Заверениям Шрама о том, что победитель может рассчитывать на снисхождение, уже не кажутся правдивыми. Такой человек, как Старик, может наобещать чего угодно, а после просто отдать приказ перерезать им глотки, и никто на сотни стадиев вокруг не посмеет ему воспрепятствовать.

Но сколько бы она не ломала сейчас голову, от неё уже ничего не зависело. Ей оставалось лишь лежать на жёстком полу, размышляя об их с Рукой дальнейшей незавидной участи, время от времени проваливаясь в тревожный сон.

Когда спустя какое-то время её будет Рука, Тилия по выражению лица пытается определить настроения вокруг.

— Что там? — сипло спрашивает она, пока та заботливо помогает ей подняться.

— Тебя хочет видеть Старик.

Всё её нутро противится этому, но она лишь молча кивает, понимая, что тот, кто держит в страхе больше полусотни гоминидов, любым путём добьётся желаемого и она, так или иначе, предстанет перед вождём этих земель.

Когда Тилия поддерживаемая Рукой, выбирается на воздух, понимает, что проспала достаточно долго. Солнце давно скрылось за горизонтом и на Долину опустились сумерки. Тело убитой гоминидки уже успели убрать с поляны, но бурые пятна крови всё ещё напоминали о недавней бойне. Разбавленная светом факелов темнота вызывает в душе Тилии лишь тревогу. Неужели они не боятся тех чудовищ, что появляются с приходом ночи? Можно подумать, что всё это сказки, и никаких Витилиго не существует, вот только её накидка из псиного меха и реакция на неё местных гоминидов выдумкой никак не назовёшь.

— Принесите победительнице её трофеи! — ни к кому конкретно не обращаясь, говорит Старик. Его приказ тут же беспрекословно выполняется и перед Тилией появляется аккуратно сложенная накидка и полупустой мешок. — Ты подтвердила своё право на них. Ту, что ты одолела, была сильным противником… Я предлагаю тебе и твоей спутнице остаться у нас навсегда. Каждая из вас получит место в моём доме, еду и защиту. Такие, как ты нужны нам. — дружный рокот проносится по толпе, едва он произносит эти слова. — Но, если ты желаешь продолжить свой путь, я тебя останавливать не стану.

Тилия не верит своим ушам. Неужели он вот так просто возьмёт и отпустит их на все четыре стороны?

— Мы всё же пойдём дальше, — ни секунды не раздумывая, отвечает она, чувствуя спиной враждебность тех, чью соплеменницу она сегодня лишила жизни.

— Как пожелаешь, — соглашается с её решением Старик, не единым мускулом на изуродованном шрамами лице не выдавая своих эмоций. — Можете уйти утром. Вы больше не пленницы.

— У меня вопрос…

— Ну, задавай, коль такая смелая! — усмехается тот в свою тёмную с проседью бороду, отчего белые борозды на щеке ещё больше уродуют его лицо.

— Та вертушка, что мы видели по пути сюда… их ведь много? Зачем они прилетают?

— Это единственный способ доставить таких как ты в Яму.

— Но зачем?

— Потому что там, наверху, вы не нужны. Отбросы! — Старик переводит взгляд на стоявшую рядом с Тилией не принимающую в разговоре никакого участия Руку. — Спроси свою подругу, почему она попала сюда? Что она помнит последним, перед тем, как её забрали люди в чёрной форме? Думаю, ответ тебя не обрадует.

Тилия переводит растерянный взгляд на гоминидку и тут же по полыхнувшему ненавистью взгляду понимает, что предводитель задел ту за живое. Высоко задрав голову, словно делая вызов всему свету, Рука медленно цедит сквозь зубы:

— Мы преступники! Меня отправили сюда за то, что я перерезала глотку ублюдку с окраин, который пытался причинить вред моей сестре, а её сослали сюда за то, что она защищала меня и ранила карателя!

Поражённая Тилия не в силах произнести ни слова. Значит, всё это время ответ был на поверхности. Была только одна причина, по которой гоминиды попадали в Долину — свершённое ими преступление. Проступки, за которыми следовало наказание.

Она медленно обводит взглядом притихшую гоминидскую толпу, словно впервые видя все эти хищные, злобные маски. Все они преступники. Не существовало никакого идеального государства без убийств и насилия, как все эти годы внушало им правительство. Просто преступления теперь совершались ниже — в наружном городе. И преступали черту совсем ещё дети! И таких по Долине были сотни!

Злость и обида начинают наполнять её изнутри. Она столько времени провела в неведении относительно своего появления в этом месте, что даже представить себе не могла, что её попросту водят за нос. А ведь ей всего лишь требовалась правда! Она на протяжении всех этих дней вставала и ложилась с одной лишь мыслью: «Почему я оказалась здесь?» И всякий раз слышала всё что угодно, но только не правду.

Тилия отрывает взгляд от окружавших её навсегда помеченных радиацией лиц и, протолкнув ком в горле, снова обращается к Старику Патрису:

— Хотите сказать, со всеми так поступают?

— Тех, кто оказался бы здесь по другой причине, я не встречал.

— Но я не совершала преступление!

— Видимо Совет так не считает, — отзывается Старик и, прищурив свои серые, глаза спрашивает елейным голосом. — Что, не нравится правда?

Но Тилия не отвечает, она настолько поражена, что просто не находит слов. Она вспоминает Като и остальных детей, с которыми свела её судьба, сначала в кватромобиле, затем возле стены с гнёздами. Им всего-то по семь-восемь лет! И все они преступники? Что же могли натворить эти малыши, чтобы оказаться здесь? Украсть еду, не более. Она будто снова слышит слова Руки, сказанные несколькими днями ранее, о том, что мальчик снова воровал еду, и такое уже случалось. Правда была в том, что не от хорошей жизни маленький Като шёл на воровство. И за это милитарийцы лишали их единственного, родительской любви? От подобных мыслей начинает мутить.

— Но почему только дети? — смотрит она прямо в мутные глаза Старика, когда тот приподнимает брови и усмехается. Тилия, наконец, всё понимает.

Второй эдикт!

«Любое преступление, будь то кража, неповиновение властям или лишение другого колониста жизни, карается изгнанием».

Изгнанием карали взрослых, а детей и подростков, вроде неё Тилии или Руки, отправляли в Яму, где они были предоставлены сами себе. Своего рода милосердие, которым одаривал Совет всех без исключения жителей пекла, посылая на смерть родителей и давая второй шанс их детям.

Казалось бы, ответ найден, но, как и неделю назад, это не объясняло того, почему она оказалась в Долине, да ещё с клеймом на спине? Какое преступление она, ещё несовершеннолетняя жительница Башни, успела совершить, не покидая пределов второго уровня?

Тилия последовательно вспоминает последние дни перед тем, как оказаться в комнате подготовки, но ничего не приходит на ум. Как и все остальные, она каждое утро поднималась с постели, умывалась, завтракала в общей столовой уровня, дожидалась, пока за ними явятся кураторы и группами по восемь отведут в классы. Занятия заканчивались, когда за окнами уже смеркалось и хотелось лишь одного: остаться наедине с собой и своими мыслями.

Тилия отгоняет воспоминания и снова открывает рот: если уж она смогла разговорить Старика, то нужно воспользоваться моментом и узнать больше.

— Вы сказали эти вертушки единственный способ доставить нас сюда… — начинает она, видя по колючему взгляду Старика, что балансирует на самом краю. — А есть способ выбраться?

— Ты ведь недавно в Яме, верно? Ещё не сталкивалась с настоящей опасностью, и даже не представляешь, что вас ждёт впереди. Всякий раз, переходя очередную смертельную черту, вы будете опускаться на самое дно эволюции. Кровожадные Таны, псы Витилиго, что им подчиняются, каннибалы, которые не против полакомиться человечиной, насаживая перед этим своих, ещё живых, жертв на огромные колья, словно жука на булавку.

От представшей перед глазами картины, её тело покрывается мурашками и, судя по вытянутому лицу стоящей рядом Руки, та чувствует себя примерно так же.

— И сколько впереди таких барьеров? — пытаясь отогнать жуткие видения, снова обращается она к Старику.

— Ещё три, — бесстрастным голосом произносит тот, и она готова поклясться, что, несмотря на то, что его глаза всё так же смотрят на неё, его взор обращён глубоко внутрь себя. — И пересекая каждый из них, вы раз за разом будете вторгаться в чужие владения, где вас будет ждать смертельная опасность. Но даже, если вам удастся обмануть судьбу и добраться в конец Ямы, вас будет ждать самое страшное. Последняя черта и клоака, кишащая чудовищами! Подземный мир тех, кто никогда не видел солнечного света. Лабиринт, из которого не выбраться, не найти выхода. Но если вам всё же улыбнётся удача, наружу выберется лишь одна из вас. Вторая сгинет в Клоаке навсегда.

Глава 15

Слова Старика ещё долго преследуют Тилию, порождая в душе тревогу. Даже теперь, когда наступила ночь и всё позади, и она может спокойно отдохнуть, вытянувшись среди мирно спящих гоминидов, предчувствие чего-то страшного и неотвратимого не покидает её ни на секунду. Неужели Старик и вправду способен видеть будущее? Неужели он один из тех, кого гоминиды называют Амораи? Но сколько она не пытается внушить себе, что это всего лишь выдумки возомнившего себя Хранителем престарелого гоминида, получается плохо. Он никогда не получил бы прозвище колдуна, не заслужив его.

Во время их последнего разговора, он почти не задавал вопросов, словно уже заранее знал на них ответы. Но в одном он был прав: сначала им нужно пересечь Долину и при этом постараться выжить, и только после этого их ждёт то самое подземелье. Но что ещё больше беспокоило Тилию, так это то, почему Старик с такой лёгкостью позволил им покинуть его земли?

С трудом поменяв положение тела на жёстком полу, Тилия морщится. Даже незначительное движение причиняет нестерпимую боль. Кажется, что в ней не осталось ни одной целой косточки. Даже понимая, что ей, во что бы то ни стало, нужно поспать, иначе завтра, когда она на рассвете в компании своей однорукой спутницы покинет этот явно враждебный лагерь, будет чувствовать себя вымотанной, целительный сон не идёт. Как она ни старается, ей не удаётся выкинуть из головы события прошедшего дня. Запах горелой человеческой плоти всё ещё витает в спёртом воздухе набитой гоминидами хижине, вызывая приступы тошноты. Облучённые не стали заморачиваться и уносить тело далеко, устроив погребальный костёр в паре стадиев от того места, где стояли огромные статуи-идолы.

Принимать участие в праздничном ужине, где главным блюдом были сырые яйца, самогонка, которую гнали здесь же в лагере из ягод, и запечённое птичье мясо, Тилия отказалась, сославшись на плохое самочувствие, хотя во рту с самого утра не было ни крошки. Единственное, что она могла себе позволить, не разбередив раны во рту — это выпить немного тёплой воды и забиться в тот же угол, что и перед поединком.

И только когда в паре шагов от неё на ночлег, пошатываясь, устраивается её верная, не столь привередливая в еде, спутница, она немного расслабляется. Рука на удивление спокойна, словно предостережение Старика, о том, что до Пекла им вместе не добраться, не имеет для неё никакого значения.

«А что я вообще знаю о её намерениях?» — задаётся Тилия вопросом.

Да, они идут одной дорогой, но при этом цели у них совершенно разные. Она думает лишь о том, как вернуться домой, к родителям, в ту безопасную среду, в которой росла с детства, Рука же ищет сестру.

И впервые со времени их побега Тилия спрашивает себя: «На что Рука готова пойти, чтобы добиться желаемого?» Она не бросила её у стены, хотя могла бы поступить иначе и двигаться дальше. Поддерживала её перед поединком и после. Но вот вопрос — зачем? Понятно, что ей было бы куда проще сбежать вместе с изгнанником, но она этого почему-то не сделала.

Гадать, что твориться в голове, набравшейся самогонки и спящей сном младенца однорукой, больше не хочется. Наконец усталость берёт верх и Тилия проваливается в беспокойный сон, хотя тот и продолжается совсем не долго.

В первое мгновенье она не может понять, что её разбудило, пока не начинает задыхаться под тяжестью чего-то тяжёлого. В панике она распахивает глаза, но вокруг почти кромешная темнота лишь немного разбавленная алым светом от тлеющего в центре хижины костра. Втянув носом воздух и почувствовав чужой запах, Тилия с ужасом понимает, что в отведённом ей закутке они с Рукой уже не одни. И в ту же секунду чья-то горячая, жёсткая, мозолистая ладонь прижимается к её лицу, лишая доступа кислорода.

В первое мгновенье страх сковывает тело, но желание жить и дышать побеждает и Тилия напрягается всем телом, пытаясь сбросить с себя недоброжелателя, и высвободить руки. Но противник слишком силён. От одной только мысли, что она в ловушке, паника накатывает волной, заставляя сопротивляться ещё яростнее.

Она пытается впиться зубами в ладонь, что зажимает ей рот, когда до уха доносится едва различимый шёпот:

— Остынь, Ти, — слышит она бархатистый голос и от неожиданности замирает, вглядываясь в темнеющий перед ней силуэт. Только один человек в Башне называл её так.

— Дорон? — шепчет она, так и не придя в себя от удивления. — Рон из блока триста сорок три?

— Ну и память у тебя! — доноситься в ответ восхищённо, и она тут же чувствует свободу.

— Неужели это ты, Рон?

— Шшш… Нужно убираться отсюда и как можно скорее.

Повторять дважды нет никакой нужды. Когда она, поднимается с жёсткого пола, кажется, каждая мышца в её теле протестующе ноет. Ещё хуже обстоит дело с её лицом. Едва коснувшись пальцами щеки, она понимает, насколько сильно опухла его правая сторона. Чтобы ненароком не застонать от боли, она до крови прикусывает губу и тормошит за плечо мирно посапывающую рядом гоминидку. Рука должно быть немало вылакала этого гоминидского пойла, раз даже не почувствовала угрозы и не проснулась.

Приложив палец к губам, и всучив всё ещё сонной, ничего не понимающей гоминидке её порядком опустевший мешок и всё ещё не в силах до конца поверить в то, что судьба свела её с другом детства, Тилия доверчиво вкладывает свою ладонь в протянутую мужскую, такую тёплую руку.

Тот мальчик был одним из немногих, кому она безгранично доверяла: посвящала в свои детские тайны, не опасаясь, что милитарийцы прознают и явятся за ней. Но всё случилось иначе. Они пришли в его дом, за его семьёй. Появились, как всегда за полночь, молчаливые, наводящие ужас на весь этаж. Она до сих пор помнила стук в соседнюю дверь: три громких удара эхом разнёсшиеся по безлюдному в поздний час коридору. И то, как отец торопливо подошёл к двери, прижавшись к ней ухом, и жестом давая понять, чтобы домочадцы немедленно возвращались в свои постели, не оставляло сомнений в намерениях карателей.

Но она не ушла. Спряталась в дальнем углу полутёмного коридора, зажимая ладонями уши и не обращая внимания на леденящий кожу ворот промокшей от слёз пижамы. Слушать, как плачет её лучший друг за тонкой перегородкой жилого блока, было невыносимо. А внутри рос червячок сомнения, что выселение семьи Дорона, как-то связано с ней.

Уже тогда маленькая Тилия знала, куда их отправят. В Пекло, где теперь уже бывшим жильцам Башни придётся начать всё сначала или умереть. И только сейчас, услышав своё детское прозвище, она понимает, что реальность куда страшнее. Рон, как и она оказался в Долине! А ведь и он, будучи старше её всего лишь на два года, должен был стать адептом…

Чем ближе они к дверям, тем отчётливее Тилия осознаёт, что вход заперт на тяжёлый засов, а снаружи непроглядная тьма… и Витилиго. Но тут, словно в опровержение всем её опасениям, Рон бесшумно распахивает незаметную боковую дверцу и, согнувшись почти пополам, выбирается наружу.

Стоит только их троице покинуть хижину, как Тилия ёжится, ощутив, насколько сильно отличается холодный, предрассветный воздух от душного смрада забитой под завязку хижины.

«Не завидую я им сейчас», — смотрит она на своих молчаливых спутников, накидывая на плечи накидку и надвигая на лоб капюшон.

Их путь пролегает по тому же маршруту, по которому они днём ранее попали в лагерь. На протяжении долгого времени их троица не произносит ни слова и лишь, когда первые лучи окрашивают полоску неба над головой, давая немного света, Тилия решает утолить терзавшее её последние полчаса любопытство, и как следует рассмотреть давно потерянного друга детства.

Рон сильно изменился, хотя что-то от того маленького мальчика осталось прежним. Правильные черты лица, нос чуть с горбинкой, скорее всего из-за давнего перелома, тёмные глаза, гладкий подбородок, что удивляло, если учесть, сколько лет ему пришлось прожить среди гоминидов, впитывая их культуру и быт. Уж к чему, а к заросшим физиономиям местных, из-за которых облучённые казались ещё более неопрятными, она до сих пор не могла привыкнуть.

Взять хотя бы изгнанника. В Башне ему пришлось бы туго. За все прожитые годы она не видела ни одного человека с таким цветом волос. Эта особенность сразу же выдавала в нём жителя Пекла, так же, как её бледная кожа служила доказательством того, что она сама не провела в наружном городе ни дня.

«С чего это я вообще вспомнила этого предателя?» — тут же одёргивает себя Тилия, пытаясь выкинуть из головы все мысли об изгнаннике и сосредотачиваясь на дороге.

— Откуда ты здесь? — решается она на первый вопрос, когда Рука, прихрамывая, уходит далеко вперёд, словно намеренно оставляя их наедине.

— Я думал, тебе это не нужно объяснять.

— Да, но как ты очутился в Долине? Ты ведь жил в Пекле после изгнания? — не унимается Тилия, пытаясь подстроиться под его широкий шаг.

— Да, жил, — отзывается Рон, и то, с какой горечью он произносит эти два слова, сразу же напоминает ей, почему гоминиды попадают в Долину.

«Неужели, и он совершил какое-то преступление?» — ужасается Тилия, вспоминая неугомонного мальчишку, с которым ей нравилось проводить время. Она чувствовала себя польщённой тем, что Дорон, который был на два года старше и уже тогда выше её на целую голову, вообще обратил на такую малявку внимание.

— И как давно ты здесь?

— Восемь лет.

Тилия сбивается с шага. Немыслимо! Сколько же ему было, когда он лишился дома и семьи? Она в уме делает нехитрые подсчёты: двенадцать. Совсем ещё ребёнок! Но Рон не только выжил после всего того, что власти и каратели сделали с его семьёй, он превратился в привлекательного парня.

Ещё у хижины она обратила внимание на то, насколько её друг раздался в плечах. Останови она взгляд на нём во время своего позорного боя, ни за что бы не узнала того мальчишку, с аккуратно разделёнными на пробор тёмными волосами, застёгнутым на все пуговицы комбинезоном.

— Как ты узнал меня?

— Ну, девчонку с таким редким именем, вряд ли встретишь в этом месте. Ты почти не изменилась, Ти. Хотя, признаться честно, жизнь тебя потрепала, — слышит она тихий смешок, и взгляд карих глаз выразительно окидывает её с ног до головы, заставляя покраснеть. — И где твои волшебные волосы?

Он снова принялся за старое! В детстве, Рон любил дразнить её. Но он прав. От той девочки, что жила в Башне не осталось и следа. Она сама не заметила, как превратилась в одну из обитательниц Долины: сколько не пыталась следить за чистотой, всё было тщетно, грязь, словно нарочно липла к телу.

«Должно быть, со своими синяками я сейчас выгляжу, как пугало», — раздосадовано думает Тилия, задетая словами Рона и торопливо меняет тему.

— Думаешь, Старик поверил в то, что я жительница Пекла?

— Ни на секунду, — усмехается он, продолжая с лёгкостью, данной только гоминидам, да, наверное, ещё милитарийцам, вышагивать рядом. — Его не так-то легко провести.

— Но он всё же отпустил нас. Почему? — допытывается Тилия, то и дело, бросая тревожный взгляд себе за спину, в любой момент ожидая преследования. Но вокруг всё тихо, и лишь пустая клетка на их пути заставляет её насторожиться: «Неужели Старик приказал расправиться с пленниками?»

Голос Рона, всего на секунду застывшего возле пустой клетки, возвращает её к действительности:

— Старик всегда держит слово.

— Тогда почему мы сейчас здесь? — спрашивает Тилия, пытаясь понять, что движет тем, кто прошлым вечером с такой лёгкостью даровал им свободу. — И зачем нам твоя помощь? Мы бы спокойно дождались утра и двинулись дальше.

— Не все согласны с решением Старика, хотя в открытую они не пойдут против него… боятся. Многим не понравилось, что ты выиграла, кто-то даже посчитал, что бой был нечестным. Но как ты сама понимаешь, перечить Старику никто не стал, все подчинились исходу поединка и решению Патриса отпустить вас. Поэтому я решил, что вам будет лучше исчезнуть до рассвета.

— Ну и почему ты помогаешь нам?

— Не вам. Я пошёл на это только ради тебя, — терпеливо поправляет он, бросая мимолётный взгляд на Тилию и сразу же на душе у неё теплеет. — Мне плевать, что станет с твоей подругой-калекой, но раз уж ты собираешься выбраться отсюда, я помогу.

Хочется возразить, что однорукая гоминидка ей вовсе не подруга и единственное, что связывает их — это единодушное желание добраться до противоположного конца Долины, но язык не поворачивается произнести такое, после всего, что им с Рукой пришлось пережить вместе.

— Ты был, когда Старик говорил о том, что одной из нас не пройти весь путь? — меняет она тему и, когда Рон утвердительно кивает, задаёт мучивший её на протяжении всей ночи вопрос. — Думаешь, он прав?

— Он никогда не ошибается. Уже одно то, что он смог выжить здесь и стать лидером, дорогого стоит. Но не переживай, я не дам тебе умереть.

От того насколько самоуверенно звучат его последние слова, губы Тилии непроизвольно растягиваются в улыбке. Впервые за последнюю неделю ей становиться спокойно, несмотря на боль во всём теле и то, что возможно ей вообще не суждено покинуть пределы этого проклятой Ямы. Она рада просто тому, что, наконец, появился человек, которому она без раздумий может доверить свою жизнь.

«Но ведь, если он здесь, значит он такой же, как и остальные? Преступник… хоть и малолетний!» — тут же одёргивает себя Тилия, но мысль, что её друг многие годы был жителем наружного города, а после и самой Долины, уже не пугает как прежде.

Углубившись в свои мысли, Тилия с опозданием замечает, что они подходят совсем близко к месту, где произошло несчастье с мальчиком, когда сбоку неожиданно материализуется тёмный силуэт. В первое мгновение сердце замирает от дурного предчувствия, но тут же из груди вырывается вздох облегчения. Это всего лишь Руку. Та стоит на развилке, ожидая пока её нагонят остальные и, когда Рон сворачивает в сторону, Тилия в который раз поражается чутью однорукой гоминидки. Как та вообще умудрилась разглядеть едва различимую тропу, что узкой лентой петляет среди высокого кустарника?

Теперь Рон движется впереди, всякий раз отводя нависшие над головами ветви низеньких деревцев в сторону, тем самым освобождая им проход. Пару раз до них долетает приглушённое расстоянием рычание невидимого зверя, заставляя цепенеть от ужаса, но рассвет уже раскрасил Долину в привычные краски, и вероятность быть убитыми псами Витилиго с каждой минутой тает на глазах.

— Далеко ещё до барьера? — впервые за всё время их пути подаёт голос Рука.

— Порядком, — отзывается Рон, даже не взглянув в сторону гоминидки. Тилия всё ждёт, когда же её друг задаст главный вопрос о том, как они смогли преодолеть смертельную преграду и при этом выжить, но тот лишь сосредоточенно шагает впереди, уводя их всё дальше от места, где, если верить его словам, провёл почти половину жизни.

«Неужели нет никакого сожаления?» — с удивлением думает Тилия, поглядывая на широкую спину друга.

Минуты складываются в час, а окружающая их природа почти не меняется. Только однажды за всё время пути, они становятся свидетелями чего-то странного и непонятного. Чуть в стороне от тропы на небольшом возвышении из земли торчит гладкий, потемневший от времени камень. Чуть замедлив шаг, Тилия тщетно пытается разобрать почти стёртую, состоящую всего из трёх символов надпись: время и солнце уничтожили её почти полностью.

И только отойдя на какое-то расстояние, её вдруг осеняет: «Это же могильный камень!» Озноб пробегает по разгорячённой от долгой ходьбы коже, стоит только представить, что под толщей земли покоятся чьи-то истлевшие останки. Именно так хоронили умерших во времена Первых Людей. Хоронили варварски, противоестественно! Их просто закапывали в землю, позволяя червям обгладывать мягкие ткани, оставляя нетронутыми лишь кости.

И вдруг она видит такое здесь, в Долине!

Кто же мог решиться возродить давно забытый ритуал? И этот кто-то определённо живший когда-то в Долине, пренебрёг правилами, которыми все без исключения жители Нового Вавилона неукоснительно следовали уже не одно столетие. Ведь не просто же так в подвалах Башни был сооружён крематорий, где в огромных печах сжигали мёртвые тела всех колонистов. И там же был колумбарий: комната с высоким потолком и без единого окна в бетонных стенах, с номерными табличками на небольших герметичных ящичках и прахом тех, кто поселился там навечно.

Несмотря на то, что воздух ещё прохладен, от долгого пути Тилия чуть ли не падает от усталости. Избитое накануне тело и истёртые в кровь ноги, ни на секунду не дают забыть о боли, и с каждым новым шагом ей кажется, что она идёт по раскалённым углям.

Когда за их спинами раздаётся шум погони, к всеобщему облегчению, сквозь заросли кустарника просматривается поляна: почти точная копия той, что они без сожаления оставили позади, а за ней и выжженная черта, в данных обстоятельствах кажущаяся единственным спасением. И когда до барьера остаётся несколько десятков шагов, их троица, подгоняемая криками, не сговариваясь, переходит на бег.

— Бледная, нужно торопиться, — припадая на повреждённую ногу, обращается к ней Рука, уже не опасаясь, что её могут услышать. Даже ничего не смыслившая в выслеживании Тилия, понимает, что их преследователи ни разу не сбились со следа и, судя по нарастающему шуму позади, они уже достаточно близко: дышат им в спины, ломая ветки, преграждающие путь. А ведь ей ещё нужно извлечь наполненную рицином капсулу из тела друга.

— Рон… остановись, пожалуйста… на минуту… — запыхавшись и пытаясь унять сильно бьющееся сердце, обращается она к другу детства, но тот словно не слышит и первым пересекает барьер. Тилия столбенеет в ожидании худшего, но непоправимого не происходит. Стоящий перед ней молодой человек не падает на землю, сотрясаясь в конвульсиях, его глаза не наливаются кровью, как у всех тех, в чьё тело попадала ядовитая зараза. Он лишь с едва заметной улыбкой наблюдает за вытянутыми лицами своих спутниц.

— Всё в порядке.

— Но как? — перебравшись через барьер и сразу почувствовав себя в относительной безопасности, наконец, спрашивает ошарашенная Тилия.

— Ты о том, что я ещё жив? Сам не знаю. Видимо моё тело реагирует иначе. Несколько лет назад я случайно выяснил, что могу пересекать барьер и при этом оставаться живым.

Едва он произносит последнюю фразу, как Тилия вздрагивает, вспоминая недавние слова Руки: «Като думал, что повезёт и его не скрючит на барьере. Не знаю, с чего он это решил. Перейти ещё никому не удавалось».

Гоминидка ошибалась! Кое-кому всё же посчастливилось пересечь барьер и остаться в живых, и Рон уже второй в списке, не считая того каннибала-пожирателя. Возможно, именно он был вдохновителем мальчика на такой безрассудный поступок. Что если Като видел, как Рон пересекает черту-убийцу без каких-либо для себя последствий? Жизнь по эту сторону барьера была настолько невыносима маленькому ребёнку, что он решил рискнуть.

«И чуть не поплатился за своё безрассудство», — холодея, думает Тилия, когда перед ними, словно из-под земли, вырастают огромные фигуры четырёх преследователей. Их разукрашенные боевым раскрасом озлобленные лица, не предвещают ничего хорошего. Во главе — не на шутку разъярённый Шрам.

— Значит, решил предать нас? Предать Старика! — рычит он, с ненавистью глядя на Рона. Грудь гоминида тяжело вздымается, рот перекошен. Не хотелось бы ей сейчас оказаться на пути этого здоровяка-облучённого, и Тилия уже не в первый раз благодарит барьер за его неожиданную защиту. — После стольких лет!

— Я его не предавал, — спокойно отзывается Рон, внешне никак не реагируя на взбешённого сородича. Две высокие фигуры разделяет лишь пару шагов и выжженная полоса. — У меня есть обязательства, и я намерен их выполнить.

— Перед кем? — кривится Шрам, поочерёдно переводя колючий взгляд, налитых кровью глаз, сначала на Тилию, а затем и на Руку. — Перед этими?

— Не твоё дело! — огрызается Рон, словно вот-вот готовый сцепиться со своим противником.

— Стало моим, когда ты убил Старика!

Глава 16

После этих слов, на какое-то время вокруг воцаряется тишина, которая, словно гул гигантских башенных вентиляторов, никогда не прекращающих работу, почти физически давит на уши. Не сразу смысл, сказанных Шрамом слов, доходит до Тилии, но стоит ей только всё осознать, как делается дурно. Хочется оказаться как можно дальше от этого разъярённого представителя гоминидов, который вовсе не горит желанием возвращать их живыми обратно в лагерь. Единственное, что им сейчас движет — это жажда мести.

— Что ты несёшь? — наконец, приходит в себя её друг детства. — Я бы его и пальцем не тронул!

Но Шрам лишь безразлично пожимает могучими плечами, словно говоря: ему плевать, что скажет в своё оправдание Рон, он для себя уже всё решил. Но следующие наполненные ненавистью слова облучённого, всё же заставляют Тилию отступить подальше от барьера.

— Значит, эти две стервы его прикончили. А теперь давай-ка, верни нам наших пленниц, и я забуду о твоём поступке.

— Ну да, конечно! — губы Рона кривятся в язвительной усмешке. — И заживём мы, как в старые добрые времена!

— Неет, друг, — хищно ухмыляясь, тянет Шрам, крепко сжимая в руке свою устрашающую дубину. — Со старыми временами покончено. Старика больше нет, а племени нужен новый вожак.

— И, конечно же, им выберут тебя.

— Надо думать!

— Тогда зачем мне возвращаться? Чтобы ты приказал своей ручной своре разорвать меня на куски?

— Я дам тебе слово, что, если вернёшь девчонок, я помилую тебя, — обещает Шрам, но Рон лишь усмехается, взглядом давая понять Тилии, что самое время уносить ноги.

Удивительно, что даже после стольких лет разлуки они понимают друг друга без слов. И вот они уже втроём медленно шаг за шагом отступают от барьера, оставляя Шрама и его компанию в ярости метаться на другой стороне, изрыгая проклятия и клятвенно заверяя, во что бы то ни стало поквитаться за их предательски убитого вождя. И даже, когда барьер остаётся далеко позади, злобные крики ещё долго преследуют Тилию и её спутников.

Почти до самого полудня, когда солнце расплавленным оранжевым диском зависает над их головами, их молчаливая троица медленно движется вдоль стены. Её друг задумчив и понятно почему. Вопрос о том, кто же всё-таки разделался со Стариком, и у Тилии никак не выходит из головы.

— О чём думаешь? — тихо спрашивает поравнявшаяся с ней Рука, и вынимая из сумки полупустой кожаный мешок, делает несколько мелких глотков.

— О том же, о чём и ты, — отстранённо отвечает Тилия, с трудом шевеля потрескавшимися губами. Протянутую Рукой тару она принимает с благодарностью. Её собственный мешок для воды, так же, как и вся еда, чудесным образом исчезла из её сумки ещё вчера, пока она боролась с той гоминидкой за свою жизнь. Воровство в лагере Рона явно процветало. И теперь при ней осталась лишь накидка Витилиго, и то только потому, что это сразу же привлекло бы внимание Старика, да маленький нож, который она теперь всегда носила при себе. — Кто расправился с их лидером?

— На меня не смотри. Я тут ни при чём. Меня с вечера накачали так, что голова до сих пор трещит, — морщится Рука, после чего с усмешкой добавляет. — Хотя будь у нас в лагере эта отрава, я может вообще не стала бы сбегать.

— Но согласись, у тебя была причина убить его, — с подозрением смотрит на неё Тилия, осторожно делая ещё пару глотков и возвращая почти опустевший мешок хозяйке.

— И как бы я, по-твоему, провернула такое?

— Сама знаешь, как… одно нажатие и готово, — тихо, так чтобы не услышал впереди идущий Рон, отвечает Тилия, вспоминая, как вчера, перед боем, точно такое же наставление делала Рука.

— Да его охраняли лучше всяких барьеров! — с неподдельным возмущением смотрит на неё однорукая, вышагивая рядом. — Не подобраться… Сама подумай, что с нами было бы, если бы я пошла на такое. Мы бы уже сидели в той клетке или вообще стали мертвяками. Или хочешь сказать, что я заранее знала о том, что твой дружок задумал предать своих и вывести нас с их проклятой земли?

В словах Руки был свой резон, но Тилия всё же не могла до конца поверить в её невиновность. Слишком уж велико было желание гоминидки поквитаться с тем, кто был причиной бед маленького Като.

— Ладно, забыли, — наконец примирительно говорит она, морщась, когда грубая кожа её обувки уже в тысячный раз соприкасается с воспалённой кожей. Единственное о чём она сейчас мечтает — это оказаться в тени какого-нибудь дерева, сбросить с плеча мешок, хоть и порядком потерявший в весе благодаря воришкам-гоминидам, и стянуть с ног ненавистные ботинки.

Но Рука, словно не слыша, продолжает рассуждать:

— Мне самой интересно, кто осмелился на такое. Но знаешь, по этому старому уроду я точно грустить не стану, — усмехается она, и Тилия с завистью смотрит, как бодро та прихрамывает рядом.

Истинное дитя Пекла!

Эту однорукую гоминидку ничто не берёт. Ей не привыкать ни к зною, ни к ночным холодам, ни к жажде, ни к голоду.

— Чего не скажешь о твоём дружке… — с подозрением в голосе, говорит Рука.

— Думаешь, это не он его убил? — спрашивает Тилия и тут же злиться на себя, услышав в своём голосе надежду. Не хватало только, чтобы её собеседница это заметила.

— Не знаю. Но, если это не так, твой красавчик хорошо умеет притворяться, — и тут же её вопрошающий взгляд останавливается на лице Тилии. — Ты доверяешь ему?

— Мы с ним росли вместе…

— Я не об этом спросила, Бледная. Вы можете быть хоть сиамскими близнецами. Тут дело в доверии. Мне он не нравиться, но я готова его терпеть, если ты уверена, что он не подведёт.

— Я уверена в нём. — больше не раздумывая, твёрдо отвечает Тилия и снова возвращается к убийству Старика. — Это мог быть Шрам.

— Ты шутишь? — усмехается гоминидка. — Да он туп, как пробка. Гора мышц, да и только.

— Это логично, — не соглашается с ней Тилия. — Наше внезапное появление отличный повод избавиться от лидера и занять его место…

— А убийство можно свалить на нас, — заканчивает её мысль Рука, задумчиво почёсывая вытатуированную бровь. — А что вполне!

— Только вот с его планом вышла небольшая путаница, стоило только предполагаемым убийцам сбежать, — усмехается Тилия, вспоминая перекошенное лицо гоминида.

— Неудивительно, что Шрам был зол, как чёрт!

Они переглядываются и впервые за долгое время расплываются в улыбках, довольные, что смогли не только выбраться живыми из той передряги, но, хоть и не своими руками, отомстить за Като.

Вскоре Тилия замечает, что они меняют направление. Теперь Рон всё дальше ведёт их от стены. На её вопрос он терпеливо объясняет, что они на территории Танов, а те как раз и живут в пещерах у подножья западной стены и приближаться к месту обитания одичалого племени небезопасно.

«Да уж, Тилия, ты совсем идиотка! — ругает она себя. — Могла бы и запомнить всё то, что тебе рассказывали раньше».

Когда на Долину опускаются сумерки, температура воздуха начинает резко падать. Вскоре им сообща приходиться выбирать место для привала. Ни у кого нет желания оставаться на открытом пространстве, но выбора нет: земли Танов скудны на растительность. Вокруг ещё много кустарника и пожухлой травы, но вот с деревьями дело обстоит куда хуже и Тилия с ностальгией вспоминает, как ещё вчера её окружала изумрудная зелень и чистая вода. Теперь же вокруг были лишь камни, да полумёртвая земля.

Когда место, наконец выбрано, Рука решительно отправляется на охоту.

— Заодно поищу какую-нибудь лужу с водой, — напоследок говорит гоминидка, озираясь по сторонам, словно раздумывая в каком направлении лучше начинать поиски.

— Здесь ты не найдёшь ничего, кроме камней, — не глядя на неё, безразлично бросает Рон, собирая дрова и хворост. — Скоро совсем стемнеет, и тогда псы выйдут на охоту, — но Рука, словно не слышит его предостережений и вскоре её одинокий силуэт теряется вдали.

Пытаясь быть чем-то полезной, Тилия следует примеру Рона, то и дело бросая мимолётный взгляд на друга детства. Сейчас в свете костра он кажется ей невероятно привлекательным. Если бы каратели не изгнали его семью из Башни, сейчас у него отбоя бы не было от поклонниц. Он являл собой образчик идеального представителя Нового Вавилона и стал бы прекрасным адептом, а вместо этого волею судьбы оказался здесь, в Долине.

Очнувшись от глупых фантазий, Тилия замечает, что Рон напряжённо озирается по сторонам, явно чем-то встревоженный.

— В чём дело? — спрашивает она, высыпая очередную охапку хвороста и замирая рядом. Её нос сразу же улавливает мужской запах: смесь пота, пыли и солнца, и она неосознанно делает глубокий вдох.

— Мы здесь не одни, — словно не замечая, какое влияние он на неё оказывает, отзывается друг детства.

Услышав его слова, Тилия с тревогой вглядывается вдаль: утопающая в сумраке равнина, редкие островки колючего кустарника, пожухлая, местами пожелтевшая трава и ни одного дерева, на которое можно было бы взобраться, чтобы пережить предстоящую ночь. Даже камней вокруг практически не осталось — всякая мелочь, — настолько далеко за этот день они удалились от стены.

— Думаешь, это Таны? — шёпотом обращается к нему Тилия, чувствуя, как с каждой секундой внутри растёт беспокойство.

— Нет, — качает головой Рон. — У них иная тактика. Таны просто дождались бы ночи и спустили своих псов с привязи. Те рано или поздно сделали бы всю грязную работу.

Тилию передёргивает, едва воображение рисует жуткую картину нападения одичалых псов. Знать бы ещё, как они выглядят… Единственное, в чём она была уверенна — это то, что их шкура бархатистая на ощупь и незаменима в холодные ночи.

— Ты их видел, этих Витилиго?

Рон задумчиво кивает головой и снова опускается на корточки, подбрасывая в очередной костёр хвороста.

— Как тебя сейчас, — наконец доноситься до неё приглушённый голос друга, погрузившегося в воспоминания. — Однажды они подошли слишком близко к лагерю. Псы всегда передвигаются стаями и так тихо, что ты замечаешь их присутствие, только когда уже слишком поздно.

— Но ты всё ещё жив, — поднимает на него удивлённый взгляд Тилия, помогая соорудить новую кучу из хвороста и веток кустарника для очередного костра.

— Есть у них один недостаток…

— И какой же? — обхватив себя руками за плечи, чувствуя, как холод с каждой минутой всё глубже пробирается под одежду, сковывая движения, Тилия обводит встревоженным взглядом округу. Уже почти стемнело, а Руки всё не видно.

— Они боятся огня.

— Как и все животные, — разочарованно тянет Тилия.

— Нет, тут другое… — качает головой Рон, колдуя над ещё не зажжёнными кострами. — Псы Витилиго до жути боятся огня и всё что с ним связано. Не задумывалась, почему днём в Долине безопасно?

— Боятся солнечного света?

— Точно. Они будто плавятся под ним. Как-то к нам в ловушку угодила одна из псин. Здоровенная оказалась зверюга! Мы привязали её к дереву. Хотели понять, как с ней бороться. Старик говорил, что если Танам удалось приручить этих Витилиго, то и нам удастся. Так вот, как только взошло солнце, пса будто подменили. Из хищника он превратился в безвольную тварь. Он метался, запутываясь в верёвке, скулил, пытаясь спрятаться в тень. А к вечеру вся его чёрная шкурапокрылась кровоточащими язвами. То ещё зрелище! К следующему утру он сдох.

Тилия переводит взгляд на шкуру, аккуратно-разложенную для ночлега месте, уже зная, что ничего не найдёт — никаких прорех или отметин, лишь идеально-чёрное, лоснящееся полотно из нескольких частей, соединённых вместе почти невидимыми глазу швами. Тот, кто это сделал, в совершенстве владели иглой.

— Я слышала, что в Пекле есть те, кто не переносит солнечного света, — вспоминает она рассказы отца, вплотную приближаясь к костру и грея озябшие руки.

— Да, и таких много. Целые семьи, которые всё время прячутся под одеждами и выбираются из своих домов только по ночам. Но никто из них долго не живёт. Совет не слишком-то заботится о тех, кого когда-то изгнал.

Представить насколько нелегко приходилось тем, кто вынужден был жить в Пекле, не трудно. Ещё с детства Тилия усвоила, что чем дальше ты находишься от стен Башни, тем невыносимее условия жизни.

— Когда мою семью только отправили вниз, — продолжает вспоминать Рон, — я часто не мог заснуть по ночам. Лежал, уставившись в потолок и слушал, как Порфы выползают из своих нор и делаю всё то, что остальные делают при свете дня. Это был их образ жизни.

— Если этим недугом страдают целые семьи, значит, эта болезнь передаётся по наследству, — приходит Тилия к неутешительному выводу.

— Как и большая часть того, чем болеют жители Гнезда. Ты знала, что оно, как и Башня, многослойное? Только в Гнезде, в отличие от уровней, кольца. В пределах каждого живёт своя раса облучённых, — говоря это, он поднимает с земли тонкий прутик и, опустившись на корточки, рисует на земле круг, затем ещё один, и так по нарастающей. — В Термитнике есть уровни мусорщиков, строителей, карателей, а в наружном городе, например, раса Танов или Порфов. И ты обязан жить там, куда тебя и твою семью изначально определили власти. Заходить на чужую землю можно только в особых случаях.

— Ну, а если кто-то всё же оказался на чужой территории… маленькие дети, например? — спрашивает Тилия, вспоминая недавний рассказ Руки.

— Как вы учите законы Вавилона, так каждый ребёнок Гнезда обязан знать границы земель, в которых он был рождён. Ещё есть День Омовения. Это день, когда каждый может отправиться за водой на площадь или на Блошиный рынок.

Тилия слушает, затаив дыхание. Кольца, расы, правила, поклонения одним Хранителям стихий… На этом сходство двух городов, соединённых в общую колонию и прозванную Новым Вавилоном, заканчивалось. Если в Башне люди занимали определённый уровень по своей ценности для колонии и общества, то в наружном городе было всё иначе. Одно кольцо — одна общая неизлечимая болезнь.

— Я знаю, что в Яме не принято лезть с вопросами… — осторожно начинает Тилия, но тут же осекается, видя, как широкие плечи друга напрягаются.

— Хочешь знать причину, по которой каратели вышвырнули мою семью из Термитника? — горько усмехается Рон, и, переходя к следующей куче хвороста, поджигает очередной костёр. И только когда их постепенно начинает окружать кольцо из огня, задумка друга детства становиться ясна. Огонь — единственная защита от Витилиго на предстоящую ночь.

— Хочу, — признаётся Тилия, чувствуя неловкость от его пристального взгляда. На какое-то время вокруг воцаряется тишина и только слышно, как трещат сухие ветки, пожираемые разгорающимся пламенем.

— Ты права, Ти, это не твоё дело, — наконец произносит Рон, возвращаясь к прерванному занятию, оставляя её отчитывать себя за несдержанность и в одиночестве зализывать душевные раны.

Зачем она вообще подняла эту тему? Влезла со своими вопросами. Надеялась, что он вот так просто откроется ей, расскажет, как жил последние годы? Она и так знала ответ.

Когда вдалеке, наконец, появляется знакомая фигура, вокруг уже совсем темно. Две небольшие уже освежёванные тушки, привязанные к поясу однорукой гоминидки, медленно раскачиваются в такт её движениям. Тилия рада уже тому, что сегодня они хотя бы не останутся голодными: еды, что предусмотрительно взяла с собой Рука, и которую не смогли присвоить сородичи Рона, становилось всё меньше и это вызывало тревогу.

Хотя Тилия и обещала, что с мясом для неё покончено, время от времени сжимающийся от голода желудок, диктовал свою волю, и последние двенадцать часов казалось, что она способна проглотить целиком жаренную полевую мышь или даже змею.

Но стоит только разглядеть того, кто вышагивает за спиной гоминидки, как её бросает в жар.

«Неужели Рука была права, и он не бросал нас?» — бьётся в мозгу единственная мысль, когда поражённая своим неожиданным открытием, Тилия краем глаза замечает, как Рон оставляет своё занятие и медленно выпрямляется. Его сильные пальцы тут же угрожающе смыкаются на огромном тесаке, покоившимся на поясе. Не дожидаясь того, что могло бы произойти между этими двумя, Тилия торопливо делает несколько шагов и, повернувшись лицом к другу детства, словно шитом встаёт между ним и приближающейся парочкой.

— Ну и что всё это значит? — сдвинув тёмные брови, хмуро обращается он к Тилии, не отводя настороженного взгляда от нежданного гостя.

— Никакой больше крови… — с твёрдой решимостью отзывается Тилия, лишь на миг бросая взгляд через плечо и встречаясь глазами с ледяным взглядом изгнанника, надеясь при этом, что голос её звучит твёрдо. — Он с нами.

Глава 17

— Значит, с самого начала вас было трое?

— Да, — сидя на земле и грея озябшие руки у костра, устало отзывается Тилия. С каждой минутой становиться всё холоднее, и она с тоской смотрит на разложенную на земле шкуру, мечтая поскорее отправиться спать. Но остатки хорошего воспитания не позволяют ей бросить друга детства, который всё никак не может до конца удовлетворить своё любопытство. За последний час Рон только и делал, что задавал вопросы. Кто? Что? Зачем?

К тому же аромат жарившегося на костре заячьего мяса, заставляет её желудок предательски урчать.

— Ты хорошо его знаешь? — задаёт он очередной вопрос, с подозрительностью поглядывая на занятого приготовлением пищи изгнанника. А ведь совсем недавно однорукую гоминидку интересовало то же самое.

— Нет, — признаётся Тилия и тут же уточняет, — но Рука за него поручилась.

При упоминании их спутницы Рон морщиться, словно от зубной боли. Рука тоже не в восторге от их неожиданно появившегося провожатого, но предусмотрительно помалкивала. Было ясно как день, что эти двое никогда не поладит.

«Может они из враждующих рас?» — гадает Тилия, оценивающе разглядывая троицу, занятую каждый своим делом, и выискивая отличия.

Она смело отбрасывает тех, кто с рождения боялся солнечного света. Скорее уж это её можно было бы отнести к тем самым Порфам. Взять хотя бы её чувствительность к солнечным лучам. Дело конечно не в передающихся по наследству недугах, просто она всю жизнь прожила взаперти, и её белоснежная кожа ещё не раз слезет, прежде чем сможет адаптироваться к таким резким переменам.

В расу Танов они тоже вряд ли годятся: вся троица вполне сносно изъясняется, да и передвигаются на двух ногах, хотя она до сих пор с трудом представляет себе гоминида, ползающего на четвереньках, словно животное, да к тому же не способного говорить.

А вот их язык жестов Тилию восхищал!

Раньше её нисколько не заботило то, чем живут облучённые у подножья Башни. Сидя у окна, год за годом она была лишь сторонним наблюдателем, не способным понять насколько плохо живётся гоминидам, воспринимала ту часть колонии, как нечто далёкое, несущественное, то, что никогда её не коснётся. Как же она ошибалась! Её швырнули в этот чуждый ей мир и тем самым лишили превосходства. Даже её кожа, с каждым прожитым под открытым небом днём, становилась такой же, как у тех, кого она с подачи властей всегда считала нижней ступенью эволюции.

— Почему мы просто не можем оставить этих двоих, и не двинуться дальше? — вторгаясь в её мысли, раздаётся совсем рядом тихий голос Рона.

— А ты знаешь дорогу? — вырванная из размышлений, Тилия переводит на него удивлённый взгляд.

После появления изгнанника с её другом детства произошли разительные изменения: он стал раздражительным. Даже свою долю, что причиталась ему от двух зажаренных тушек, которую, как выяснилось позже, добыла вовсе не Рука, Рон брать наотрез отказался, объяснив это тем, что его собственных запасов вполне хватит на то, чтобы продержаться не один день. Тилия же с благодарностью приняла от Руки подрумянившееся заднее бедро, с наслаждением вгрызаясь в нежную мякоть зубами и, к своему ужасу, на манер гоминидов утирая рот рукавом рубашки.

— Чего тут знать. Иди вперёд, пока не упрёшься в место, где смыкаются стены, — пожимает Рон широкими плечами, нарочито медленно, со скрежетом проводя камнем по острому краю своего устрашающего тесака, и время от времени с вызовом бросая непримиримые взгляды в сторону Кира. Видел бы он, как изгнанник расправился с его сородичем на том барьере, возможно не пытался бы так по-детски доказать своё превосходство. — А дальше Клоака.

Едва только он произносит последнее слово, как Тилию передёргивает. Она до сих пор с содроганием вспоминает слова Старика о чудовищах, скрывающихся в подземном мире Долины. Стоило только колдуну произнести то предостережение и тревожное чувство, что засело где-то глубоко внутри, уже не отпускало.

— Разве вчетвером у нас не больше шансов выжить?

— Ты сама только что сказала, что он испарился, как только Шрам с людьми появился возле стены. Кто даст гарантию, что он не исчезнет, когда впереди замаячит новая угроза?

— Если честно, мне всё равно исчезнет он или нет, но я не могу прогнать его. Он спас мне жизнь, — с нарастающим раздражением отзывается Тилия, после чего на мгновение замолкает. — И ещё он спас жизнь одному мальчику с вашей земли.

— Что ещё за мальчишка? — вскидывает Рон на неё вопросительный взгляд и его тёмные брови выстраиваются в прямую линию.

— Его зовут Като. Он называет себя Заячьей Лапкой, — поясняет она, переводя встревоженный взгляд на пляшущее в едином танце неистовое пламя, с жадностью голодного зверя, расправляющегося с собранным ими хворостом. Если так пойдёт и дальше, она вряд ли дотянут до утра.

— Он тоже добывал яйца, как тот мальчик, что сорвался, ведь так? Ему было плохо у вас, Рон… очень плохо. А ваш Старик, судя по виду малыша, был просто извергом, — подводит итог Тилия, чувство обречённости и животный страх за жизнь мальчика ещё свежи в её памяти.

— Ти, посмотри мне в глаза и скажи, что это не вы его убили? — чуть подавшись вперёд, просит Рон, в тёмных глазах которого плещутся отблески десятка костров за её спиной. Тилию поражает то, что её друга больше интересует мёртвый Старик, а не судьба маленького мальчика, ещё недавно жившего вместе с ним в одном лагере.

— Нет, это были не мы, — нехотя признаётся она. — Но, поверь, нам очень бы этого хотелось. Достаточно было взглянуть на Като, истощённого, вечно голодного, искусанного паразитами. А после того, как я увидела, что им приходиться делать, чтобы выжить…

Тилия не договаривает, в горле начинает предательски першить.

— Значит там, куда тебя сбросили каратели, с детьми обращались лучше? — отложив в сторону своё оружие, с усмешкой обращается к ней Рон, но взгляд готов заморозить любого. — Не посылают добывать пропитание, не учат выживать… Но ты всё ещё Тилия из Башни! Девчонка с третьего уровня! Та, которая всегда спала в своей тёплой кровати, ходила в чистой одежде и ела за столом. Ты даже сейчас спишь не на земле, — он кивком головы указывает на шкуру, разложенную в ожидании своей хозяйки. — Ты очень мало знаешь о том, как выжить в этой Яме, Ти.

Его слова и тон больно ранят, хотя её имя он всё так же произносит с теплотой в голосе. Она уже открывает рот, чтобы возразить, сказать, что уже достаточно видела в этой самой Яме, узнала об этом месте достаточно, и запачкалась кровью, и список её жертв с каждым днём становился всё длиннее, но слова застревают в горле.

Тилия пытается задушить в себе вину и оправдать себя за совершённые убийства, но лица тех двоих преследуют: бездыханный каннибал с колом в окровавленной глазнице, и гоминидка, не сумевшая своим мастерством победить хитрость и накопленные за восемнадцать лет знания. Только сейчас она вспоминает, что вчера был её день рождения. И ей стоит огромных усилий постоянно переключать свои мысли на что-то другое, чтобы не думать… не вспоминать. И даже боль в ногах кажется спасением, потому что она не даёт окунуться с головой в тот ужас, что безгранично владеет ею на протяжении долгих девяти дней.

Но вдруг она осознаёт, что не может произнести этих слов. Не может раскрыть правды: боится, что он осудит её, Тилию, выращенную в тепличных условиях, начнёт презирать. Она ещё надеется, что в Роне осталось что-то от того прежнего мальчика, но чем больше узнаёт о его жизни за стенами Башни, тем отчётливее понимает, какая пропасть их разделяет.

— Като говорил ещё про одного человека…

— И что, он тоже в твоём списке? — усмехается Рон, удобнее устраиваясь на земле, чтобы поспать.

Тилия какое-то время лишь задумчиво смотрит на огонь. Её друг детства прав. Ей никогда не стать такой, как они. Она никогда не сможет вот так просто растянуться на голой поверхности с полчищами насекомых и наслаждаться вечером, при этом не думая о сожжённых на поминальных кострах гоминидах, и при этом за обе щёки уплетать жареного зайца. С такой лёгкостью, без единой жалобы, преодолевать огромные расстояния и радоваться крохотному глотку воды в конце дня. Но к её удивлению, облучённые не просто выживали, они находили в этих мелочах радость. Даже Като выглядел счастливым, когда ему приносили еду и воду.

— Он называл своего мучителя правой рукой Старика, — наконец решается она, вглядываясь в мужественное лицо, освещаемое десятком костров, и надеясь, что что-то мелькнёт, но выражение остаётся прежним.

— Никогда не слышал. Мало ли что может сочинить напуганный мальчишка, — безразлично пожимает он плечами и добавляет, давая понять, что разговор окончен. — Пока есть возможность, советую поспать.

Тилия ещё какое-то время сидит, уставившись в темноту за огненной преградой, обдумывая то, что только что услышала или вернее то, чего не услышала. Правды! Не нужно быть гением, чтобы понять, что кто-то из них лжёт: либо Като, либо Рон. Зачем врать маленькому мальчику, она не представляла.

«А может мне просто мерещиться заговор вокруг? Может, он, и правда не знает, кто это такой?» — думает Тилия, прислушиваясь к треску сухих веток, и так ничего не решив для себя, следует совету друга. Сон то единственное, что сможет прогнать усталость и хоть на время притупить боль в теле. Но перед этим нужно стянуть с себя проклятые ботинки, так чтобы не оставить на них всю свою кожу, а это кажется невыполнимым. И она ещё пару минут оттягивает этот болезненный момент, понимая, что это её просто доконает.

Когда ненавистные ботинки всё же отставлены в сторону, а горевшие пламенем ноги, наконец, получают долгожданную свободу, она, укутавшись в шкуры, ещё долго лежит без сна. Слова Рона всё никак не идут из головы. Сколько не пытается Тилия убедить себя в обратном, вывод напрашивается сам собой: они стали чужими друг другу. От жителя Башни в Дороне не осталось ровным счётом ничего. Он не стал противиться тому, что Пекло завладело не только его телом, но и душой… он смирился.

«Тогда зачем пошёл со мной?» — гадает она, когда вдалеке неожиданно раздаётся жуткий рёв, словно предсмертный кличь раненого животного. Такое она уже слышала раньше.

— Что это? — приподнимаясь на локте, настороженным шёпотом спрашивает Тилия, ни к кому конкретно не обращаясь. Холодный воздух тут же продирает до костей, заставляя снова юркнуть в спасительное тепло витилигских шкур. Ей никогда не привыкнуть к таким резким сменам температуры, для этого нужно родиться в Пекле.

— Это Таны трубят в рог, — поясняет Рон, как ни в чём не бывало, переворачиваясь на другой бок. — Так они дают сигнал Витилиго, что наступила ночь и можно начинать охоту. Отдохни немного, они нас не достанут.

Но когда спустя всего лишь несколько минут рядом раздаётся тихое утробное рычание, сон с Тилии, как ветром сдувает.

Ничего более жуткого она в жизни не слышала!

«Может у меня слуховые галлюцинации?» — с надеждой думает она, до рези в глазах вглядываясь во мрак за высокой стеной огня. Но когда взгляд натыкается на полные тревоги и без того огромные глаза Руки, понимает, что слух её не подвёл: их выследили, окружили, загнали в угол. Витилиго всё же явились за ними. Дрожь пробегает по телу Тилии, когда совсем близко раздаётся протяжный вой хищного животного, а затем ещё одного, пока всё это не сливается в один жуткий, звериный зов.

«Сколько же их там?» — гадает Тилия, покрываясь липким потом и прижимая к груди кулак, с зажатым между пальцами клинком. От её оружия мало толку, но так спокойнее.

— Не дёргайтесь, — раздаётся совсем рядом приглушённый воем голос Рона. Ещё секундой ранее мирно дремавший, он теперь сидит на земле, нарочито медленно беря в руки своё оружие, на фоне которого её нож выглядит просто игрушечным. — Они реагируют на резкие движения. Не вставайте и следите, чтобы костры не погасли, иначе нам конец.

— Рано или поздно они догорят… — стараясь перекричать вой своры, отзывается Рука. — А что потом? Мы все понимаем, что до восхода солнца нам не хватит дров.

— Придётся рискнуть. Эти твари боятся огня. Каждый возьмёт по факелу… Псы не станут нападать.

Тилии очень хочется верить словам друга, но то, что твориться за огненной преградой, пугает настолько, что кажется, им нет спасения. Она медленно выбирается из своего мехового кокона и, зажав уши руками, чтобы хоть как-то заглушить дружный вой диких псов, вглядывается в темноту поверх языков пламени. И видит звёзды. Так ей кажется в первый момент, пока не вспоминает, что она в Долине и вокруг лишь стены.

— Сколько же их там? — голос срывается, когда Тилия медленно обводит глазами округу, а ярко-жёлтые точки тем временем пристально следят из темноты за каждым её движением.

— Не меньше сотни, — впервые со времени появления изгнанника, она слышит его спокойный голос. — Может и больше.

Следующие несколько часов проходят в тягостном ожидании. Время тянется слишком медленно и Тилия мысленно подгоняет его, то и дело, запрокидывая голову, в надежде приблизить рассвет. Но небо по-прежнему непроглядно-чёрное. Время от времени слышны повизгивания, словно свора не может поделить между собой ещё не убитую добычу и вступает в постоянные перепалки друг с другом, но как только вдалеке раздаётся тихое, словно предупреждение, рычание, всё тут же прекращается.

— Вожак стаи, — ни к кому конкретно не обращаясь, подаёт голос изгнанник. Он сидит чуть поодаль, скрестив длинные ноги, а его лёгкий клинок без рукоятки с глухим стуком снова и снова опускается на носок ботинка, словно отсчитывая секунды.

— Может им надоест, и они уберутся прочь? — неуверенно спрашивает Тилия, зябко кутаясь в тёплые шкуры.

— Ты бы отказалась от сочного куска мяса, только потому, что приходиться ждать? — бросает на неё насмешливый взгляд Рон, подбрасывая в огонь ещё дров. — Мы их единственная цель на эту ночь. Они не сдвинуться с места пока не взойдёт солнце или пока не погаснет один из костров и в нашей защите не появится брешь.

— Не жалеешь, что пошёл с нами? — чтобы хоть как-то отвлечься, обращается она к Рону и тот к её удивлению расплывается в улыбке, так напоминающей улыбку того восьмилетнего мальчика.

— Эй, Ти, рано ты о смерти думаешь! — тут же подбадривает он, протягивая руку и нежно стискивая её подбородок. Его пальцы, в отличие от её собственных, невероятно тёплые. — Что я зря вытаскивал тебя? У нас ещё куча дров, да и оружия хватает. Скоро рассветёт, и мы двинем дальше.

— Мы все здесь знаем, что костры погаснут раньше…

— И это говорит та, которая прикончила соперницу на арене голыми руками?

— Я не выиграла бы тот бой, не знай я про яд, — отзывается она, с неохотой вспоминая вчерашний день.

— Плевать на то, как ты победила! Думаешь, борьба — это только правила и законы? На войне все средства хороши. Даже сейчас Таны играют нечестно, отсиживаясь в своих пещерах, пока их псы выслеживают добычу. Но поверь мне на слово, пировать они станут вместе!

— Если ты так пытаешься меня воодушевить, у тебя плохо получается, — отшучивается Тилия, но на душе гадко. Рон даже бровью не повёл, когда она упомянула о яде, а значит, все его слова о чудесной способности пересекать барьер без угрозы для жизни изначально были ложью. Он прекрасно знал, что нужно сделать, чтобы избавиться от невидимых глазу кандалов, которыми их сковали каратели. Тилия переводит взгляд на однорукую гоминидку и, встретившись с ней глазами, понимает, что та тоже заметила эту оплошность.

— Зато ты несколько раз подумаешь, прежде чем опускать руки, — парирует Рон, игриво щёлкая пальцем по кончику её замёрзшего носа.

Ему даже в голову не может прийти, какая неразбериха твориться сейчас в её голове. В Башне до наступления совершеннолетия запрещались любые телесные контакты и ни один представитель противоположного пола не прикасался к ней, не считая объятий отца перед Посвящением, постоянных потасовок с братом, порой доходящих до драк и железных тисков изгнанника, в тот день, когда чуть не погиб Заячья Лапка. Но вряд ли то, что произошло между ними на барьере, можно расценить, как проявление интереса по отношению к ней. Эта был поединок, из которого она вышла победителем и только.

Что бы Рон не говорил, а она рада, что не позволила изгнать Кира. Присутствие ещё одного человека в их компании успокаивало. Она уже видела, на что способен изгнанник, а лишняя пара рук, способная держать оружие, сейчас не помешает.

И тут только Тилия ловит себя на мысли, что назвала изгнанника человеком. Когда же она перестала делить гоминидов и людей? Все они для неё стали чем-то большим, чем просто облучёнными. У большинства есть пара рук и ног, многие здраво мыслят, что даже у башенцев не всегда получается. Да у некоторых есть изъяны, как у Руки или Вары, делающие их неполноценными, уродующие правильные черты или тела. Но они разумны! Они думают, рассуждают, любят, боятся…

Тилия бросает мимолётный взгляд на друга детства и что-то внутри неё переворачивается. Возможно, это он помог ей избавиться от предрассудков, которыми уже не одно столетие были напичканы все без исключения жители внутреннего города. Каждый имеет право на лучшую жизнь и не Совету решать, кому жить в тепличных условиях Башни, а кому умирать на грязных улицах Пекла.

Когда запасы дров практически на исходе и огонь начинает захлёбываться, ночь, наконец, начинает сдавать свои позиции. Едва тьма рассеивается, сердце Тилии обрывается. Витилиго действительно сотни! Огромные чёрные тела в беспорядке лежат вокруг их стоянки, в ожидании добычи. В первый момент кажется, что псы спят, но, когда она различает светящиеся жёлтые точки на белесых приплюснутых мордах, понимает, что ошиблась. Витилиго выжидают подходящего момента, чтобы напасть, ждут, когда исчезнет их непреодолимый враг. Огонь!

— Бледная, тебе лучше поторопиться, — подаёт голос Рука, то и дело поглядывая на угасающий огненный барьер и торопливо упаковывая свой мешок. — Надевай ботинки и готовься бежать.

— Ты шутишь? — Тилия окидывая взглядом чернеющее море из собачьих тел, — Да там наступить некуда! При всём желании мы не продвинемся и на сотню шагов.

— Но попробовать стоит! — подмигивает гоминидка, пытаясь её приободрить. — Ты забыла? Меня ждёт сестра, и этим мохнатым тварям я просто так не дамся. Готова ещё на один бой?

Тилии остаётся только обречённо кивнуть в ответ. Ещё никогда ей не было так страшно. Но она уже один раз подвела Руку, когда они чуть не оказались в клетке, больше такого не повториться, даже если это будет её последним днём. Трясущимися руками она берётся за ботинок, пытаясь, как можно безболезненнее натянуть его на ногу, до крови закусив губу, когда до неё доносится спокойный голос.

— Вот возьми, — перед лицом появляется уже знакомая рука с ворохом тряпок, а затем и сам изгнанник опускается перед ней на корточки. — Обмотай ноги, станет легче идти.

— Убери от неё руки! — тут же угрожающе рычит за его спиной Рон, отчего тело изгнанника тут же напрягается.

— Ты идиот! У неё ноги в кровь стёрты от этих ботинок! — сверкнув глазами в сторону Рона, бросает Кир, и без предупреждения хватает её чуть повыше лодыжки, ловко обматывая ступню мягким лоскутом. После чего глядя прямо в глаза Тилии, приказывает. — Пробуй!

Второй раз ей повторять не нужно. Она с горящим от смущения лицом и благодарная нависшим над их головами стенам за полумрак, суёт обмотанную ногу в ботинок, каждую секунду ожидая нового приступа нестерпимой боли, но её почти нет. Тилия от стыда прикусывает губу, ругая себя последними словами. Почему ей раньше не пришло в голову, что всего-то и нужно было с самого начала набить ботинки тряпками!

— Спасибо. Дальше я сама, — едва слышно благодарит она, а в голове полная неразбериха. Изгнанник молча кивает и отходит в сторону.

— Тебе придётся оставить всё лишнее, — спустя какое-то время слышит она напряжённый голос Рона, который видя её замешательство, кивком головы указывает на накидку.

— Даже не думай! Я лучше брошу всё остальное! — с вызовом отзывается Тилия, мысленно уже готовясь к перепалке, но тот лишь качает головой, словно лишний раз убеждаясь, что она ненормальная, раз готова рискнуть жизнью ради такой безделицы, как мех какой-то псины.

— Значит так! — поднимаясь с земли, обращается к остальным Рон, отчего псы, скалясь, тут же приходят в движение, начиная неистово метаться вдоль огненного барьера. — Нам нужно добраться до места, где сужаются стены. Где-то там должно быть озеро, а за ним оставшаяся часть Долины.

Сквозь предрассветную дымку тумана, Тилия смотрит по направлению, куда указывает друг детства, и сердце её обрывается: до предполагаемого места слишком далеко и придётся идти не один час.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спрашивает Рука, закидывая на плечо мешок и вынимая из правого ботинка свой охотничий нож.

— Старик рассказывал. А ещё говорил, что эти твари не заходят в воду. Там не их территория.

— Наши земли тоже не их территория, но они появляются каждую ночь, — с вызовом бросает Рука. — Может твой Старик ещё чего интересного рассказывал?

— Говорил, что на другом берегу живут ещё более страшные хищники, чем эти дикие твари.

— Пожиратели!

— Точно, — кивает Рон. — Двуногие, которые любят полакомиться не только крысами и ящерицами… У них заточенные зубы, которыми они рвут мясо своих жертв.

Услышав эти слова, Тилия вздрагивает и неосознанно потирает ещё не заживший шрам на руке.

«Огонь тогда нам уже не поможет, — с ужасом понимает она, вспоминая с каким трудом справилась всего лишь с одним из них. — А что будет, если таких там сотни?»

Не замечая бледности на её лице, даже не догадываясь, что ей уже довелось повстречаться с одним из пожирателей, Рон опускается на колено и шарит в своём огромном мешке. Тут же на землю ложатся верёвки, лоскуты плотной ткани, склянка с тягучей светло-коричневой жидкостью.

— Для чего всё это? — обращается она к Рону, наблюдая за его манипуляциями, и время от времени с тревогой поглядывая на почти затухающий огонь.

— Сделаем факелы. Должно помочь, — поясняет он, туго обматывая длинный лоскут ткани вокруг одного конца палки и фиксируя всё это конопляной верёвкой. — Это топливо с вертушки. Отлично горит. Только не советую держать над головой, а то без волос можно остаться. Да и ещё… До того момента, пока не взойдёт солнце, Витилиго не уберутся, поэтому никому не разбредаться, иначе они расправятся с нами поодиночке.

Стоит только ему произнести последние слова, как вокруг, словно по команде, один за другим начинают гаснуть костры.

Глава 18

Пара секунд! Именно столько времени требуется огромному псу Витилиго, чтобы, преодолев расстояние в несколько десятков шагов до потухшего барьера, молниеносно взметнувшись в воздух на высоту человеческого роста, вонзить клыки в шею Кира, который под напором огромного, разъярённого животного напавшего со спины, тут же падает на землю лицом вперёд.

Тилия испуганно замирает на месте, но Рука начеку: ей хватает доли секунды, чтобы сориентироваться. Навалившись сверху на пса, гоминидка молниеносно просовывает единственную конечность с зажатым в ней здоровенным ножом под шею животного и одним точным движением рассекает тому горло. По округе разноситься предсмертный хрип умирающего животного. При виде крови, фонтаном брызнувшей в стороны, с Тилии, наконец, сходит оцепенение, и она помогает Руке стащить с Кира тяжёлую тушу мёртвой псины. Под удивительно мягким и уже таким родным мехом, ещё чувствуется тепло.

Когда-то давно она достаточно подробно разглядела чучела псов в музее, но Витилиго, что без признаков жизни лежал у её ног, выглядел совершенно иначе: словно присыпанная рогозовой мукой приплюснутая морда, огромные когтистые лапы, налитые кровью глаза, и разинутая в оскале пасть с почерневшими дёснами и жёлтыми клыками.

«Неужели предки этого зверя были когда-то любимцами человека? Жили в одном с ним доме, спали у его кровати, ели с рук…» — стараясь унять дрожь в теле, спрашивает себя Тилия. Глядя на этого монстра, в это трудно было поверить. Даже если принять во внимание впалые бока с выпирающими рёбрами, невероятных размеров зверь всё равно внушал ужас.

— Чёрт бы побрал эту псину! — со злостью пинает неподвижное животное Рука, и тут же присоединяется, к остервенело размахивающим тесаком Рону. Нападение на Кира словно стало сигналом для остальных.

— Бледная, займись им.

Стоит только взглянуть на рваную рану на шее изгнанника, Тилия тут же с ужасом понимает, что сомкни пёс свои челюсти чуть выше, в том месте, где проходит сонная артерия и всё закончилось бы куда плачевнее. Укус выглядит жутко, да и боль, которую сейчас испытывает Кир, должно быть, нестерпима, но он не издаёт ни звука и лишь между золотистых бровей залегает глубокая морщинка.

— Нужно прижать что-нибудь к укусу, иначе ты истечёшь кровью, — обращается она к Киру, опускаясь рядом с ним на колени, и время от времени бросая встревоженные взгляды по сторонам. Ей кажется, что с каждой минутой диких псов становится всё больше.

— Позже, — слышит она в ответ, и её несостоявшийся пациент, окончательно придя в себя и прижимая руку к укусу, поднимается на ноги и тут же лезвие его клинка вонзается в бок, подобравшегося слишком близко Витилиго.

Вскоре уже больше десятка мёртвых туш занимают место рядом с первым убитым псом. Это немного остужает пыл остальных, давая спутникам Тилии перевести дух и поджечь лежащие на земле факелы. Как и предсказывал Рон, Витилиго не спешат бросаться на огонь. Они, вывалив розовые языки, так что вязкие слюни стекают на землю, лишь следуют параллельно, словно ожидая, что кто-то из их добычи допустит ошибку.

— Вожак, — слышен сквозь шум, приглушённый голос изгнанника, замыкающего строй. Тот, на кого указывает Кир, бежит в стороне от стаи. Самец, чьи размеры поражают. Но не это кажется необычным. На абсолютно чёрной шерсти животного нет ни единого светлого пятна. Идеальный представитель своего вида, не затронутый последствиями лучевой болезни. Хотя вряд ли кто-нибудь стал бы выделывать шкуру этого старого пса, настолько она была изуродована шрамами — вожак силой отстаивал право оставаться во главе стаи.

Тилии тут же вспоминается Вара, с её недугом, вечно скрытым под платком или Старик Патрис, на лице которого красовался не один уродливый рубец. Они, как и этот старый потрёпанный жизнью Витилиго имели свои насечки, лучше всяких слов предостерегающие остальных: с ними лучше не связываться.

Держа в одной руке потрескивающий зажжённый факел, источающий незнакомый запах, а в другой свой маленький нож, Тилия то и дело бросает обеспокоенный взгляд через плечо. Рубашка изгнанника насквозь пропиталась кровью, а когда-то бронзовое лицо стало ещё белее. Если так пойдёт и дальше, крови в нём совсем не останется и кому-то придётся тащить его на себе. На её просьбу остановиться и помочь, Рон, качая своей темноволосой головой, отвечает категоричным отказом.

— Витилиго посчитают это признаком слабости и могут снова напасть.

— Он истекает кровью! — не сдаётся Тилия, заранее зная, что этот бой ей не выиграть. Рон будет только рад избавиться от ненавистной ему парочки, даже если потом им вдвоём придётся отбиваться от своры диких псов.

— Доберёмся до воды, лечи его сколько влезет… но не раньше. Я не хочу оказаться обедом этих тварей! — раздражённо бросает он, почти разрубая пополам очередного зазевавшегося зверя.

Лучше оружия с Витилиго справляется только огонь. Стоит Тилии вытянуть руку с зажатым в ней факелом, а яркому пламени слегка лизнуть белесые морды или впалые бока, как гигантские, доходящие ей почти до пояса псы повизгивая, отскакивают в стороны, поскуливая и спешно зализывая раны.

— Глядите, озеро! — сквозь вой и рычание с облегчением выдыхает Рука, когда стелящийся по земле сизый туман впереди рассеивается, открывая их взорам почти идеальной формы каменную арку, служащую мостом между смыкающимися в этом месте стенами.

— А ты думала, я тебе сказки рассказываю? — бросает насмешливый взгляд на однорукую гоминидку, весь измазанный собачьей кровью Рон, не в силах удержаться от издёвки.

Витилиго, словно понимая, что добыча ускользает, предпринимают всё более ожесточённые попытки добраться до своих жертв. То и дело размахивая перед гигантскими, клацающими пастями зажжённым факелом, Тилия чувствует себя страшно уставшей. Сказывается бессонная ночь и выматывающий путь до озера. Сколько она ещё протянет?

Но стоит только их четвёрки достигнуть долгожданного берега, как вдалеке раздаётся протяжный рёв, слышимый ими прошлым вечером. Рог, призывающий диких псов вернуться обратно, пока солнце не появилось на отрезке неба, не способное скрыть высокими стенами. И псы, словно по команде устремляются прочь, по пути вонзая клыки во взъерошенные, слипшиеся от крови, холки своих мёртвых собратьев и волоча их обмякшие туши в противоположную от озера сторону.

— Что они делают? — наблюдая за этой картиной, с недоумением спрашивает Тилия.

— Как только пёс сдыхает, он становиться обедом, — устало поясняет Рон, вытирая рукавом кровь со своего лица.

— Они их что, съедят?

— Только то, что останется после их хозяев или придётся тем не по вкусу. Не пропадать же добру…

Тилия на секунду представляет себе эту картину. Совсем одичавшие Таны, сидя в своих мрачных пещерах, швыряют обглоданные собачьи кости своим притихшим в ожидании лакомства питомцам. По телу тут же пробегает волна отвращения. Она переводит взгляд сначала на Руку, а после и на изгнанника, ожидая от них хоть какой-то реакции на слова Рона, но на их измождённых, покрытых звериной кровью лицах — безразличие. Прожив столько лет в Пекле, а после и в Долине они привыкли к порядкам этого нового мира.

— Ты так говоришь, будто сам побывал в этих пещерах, — отзывается Тилия, мечтая только об одном, поскорее смыть с себя запах чужой крови.

— Нет не был, но приближался достаточно близко. Днём можно было без проблем подобраться поближе, чтобы понять, чем живут Таны. Пока не зашло солнце, Витилиго ни за что бы не вышли.

— Эй, а как насчёт того, что эти твари даже не пытались сожрать Бледную? — встревает в разговор Рука, приблизившись к стоячей воде. Первым делом она смывает кровь со своего оружия. — Мне одной это померещилось?

— Всё из-за этой накидки, — отзывается Рон, кивком головы указывая на шкуры всё ещё накинутые на плечи Тилии. — Я уже видел такие раньше. Таны из шкур делают себе такие же или используют их вместо подстилок в пещерах. Только я и подумать не мог, что Витилиго примут Ти за свою.

Но Рука его уже не слушает. Опустившись на корточки у самой кромки воды, она долго изучает землю под своими ногами.

— В чём дело? — тут же напрягается Тилия, уже не раз наблюдавшая это задумчивое выражение лица.

— Это их водопой! — тихо отзывается гоминидка.

— Витилиго? — хмурится Тилия, и только подойдя ближе, замечает следы лап животных на влажной земле. Их сотни!

— И не только, — качает лысой головой Рука, взглядом указывая на более глубокие следы рук и босых ног чуть в стороне. — Таны.

По телу Тилии тут же пробегает дрожь. Она бросает встревоженный взгляд за спину, словно ожидая, наконец, увидеть тех, о ком так много слышала, но вокруг никого. Если Старик был прав — именно здесь проходила граница владений Танов, и только противоположный берег озера теперь кажется единственным спасением.

— Никогда не видел такой чистой воды! — раздаётся вдалеке восхищённый голос Рона, и он, скинув свои ботинки, по колено заходит в озеро, зачерпывает в ладонь воду и жадно принимается пить. Остальные тут же следуют его примеру, после чего заполняют свои мешки. Оно и понятно — жажда мучает всех ещё со вчерашнего вечера, когда кожаные тары всей троицы опустели. Тилия, уже готова открыть рот, чтобы предостеречь, что даже чистое на вид «золото Долины» может быть опасно, когда замечает торчащие из воды, связанные между собой толстой верёвкой брёвна.

— Ну и что будем делать? — спрашивает Рука, с тревогой глядя на неподвижную и явно пугающую гоминидку гладь водоёма.

— Переплывём, — отзывается Тилия, и чтобы поближе разглядеть неожиданную находку, заходит в воду, тут же по щиколотку утопая в илу. От долгого контакта с влагой брёвна почернели и местами прогнили, но всё же не утратили своей, данной им природой, способности держаться на плаву. Безуспешно пытаясь в одиночку вытянуть неподдающиеся деревяшки на берег, Тилия невольно бросает взгляд на своё отражение в воде и не верит своим глазам. На неё смотрит незнакомка с исхудавшим, слегка потемневшим от загара и припухшим с одной стороны лицом. Как же она изменилась! Теперь её точно не отличишь от облучённой. Такая же дикая. Не в силах больше созерцать то, что с ней сделала Яма, она в сердцах бьёт рукой по поверхности, отчего ещё секундой назад зеркальная, нетронутая гладь озера идёт рябью.

— Бледная, ты совсем спятила? — доносится из-за спины недоверчивый женский голос. — Я с места не сдвинусь на этой штуковине!

— Не хочешь найти сестру? — приподняв брови, выжидающе смотрит на неё Тилия, намеренно метя в самое больное место. Удар приходиться прямо в цель. Рука, какое-то время постояв в нерешительности, всё же решается помочь и вместе им всё же удаётся вытащить плавучее средство на сушу. — Если будете делать, как я скажу, ничего с вами не случиться.

— И что ты предлагаешь? — вступает в разговор Рон, с сомнением поглядывая на то, что, по мнению Тилии, должно переправить их на противоположный берег. — Мы все на нём не поместимся.

— Этого и не нужно, — отзывается Тилия, принимаясь развязывать шнурки на своих заляпанных илом ботинках. — Избавимся от всего, что может потянуть нас ко дну: обувь, ремни, оружие, мешки, и погрузим на брёвна. Будем держаться руками и помогать себе ногами. Знаю, что на первый взгляд это кажется невыполнимым, но другого выхода я не вижу.

— И это сработает?

На короткое мгновение Тилия замирает. В теории она знала, что это должно сработать, но на практике…

— Вот и проверим.

Изгнанник, всё ещё залитый с ног до головы своей кровью и кровью Витилиго, единственный, кто не участвует в их дискуссии. Опустившись на землю у кромки воды, он терпеливо ждёт, что решат остальные. Судя по тяжёлому дыханию, ему с каждой минутой становиться только хуже и Тилия уже в который раз задаётся вопросом: «Что им движет? Ведь для гоминидов Долина — это рай на земле! Почему он готов пойти на всё ради того, чтобы оказаться наверху?»

Она понимает Руку, которая во что бы то ни стало, хочет отыскать сестру, и Рона, который бросил своё племя, чтобы помочь ей выбраться, и себя с единственным желанием — вернуться домой, к привычному укладу жизни. Но разобраться в мотивах изгнанника, сколько не пытается, не может. Он для неё словно закрытая книга.

Стараясь больше не думать о том, с кем у неё с самого начала не заладились дружеские отношения, Тилия морщась, стягивает с ног ненавистные ботинки и бросает на покачивающиеся на воде брёвна. Туда же летит её полупустой мешок и свёрнутая, покрытая кровью диких псов шкура. Её спутники, с опаской поглядывая на воду, следуют её примеру и вот уже они, парами пристроившись по бокам связанных между собой брёвен, без сожаления оставляют позади земли кровожадных Танов и Витилиго.

Прохладная вода тут же остужает уставшие за время долгого перехода ноги, волнами расходясь в стороны и отбрасывая на нависшие над их головами стены солнечные блики. Прикрыв глаза, Тилия наслаждается ощущением невесомости, с ностальгией вспоминая давно забытое чувство. Прошёл всего лишь год, когда она, ещё не будучи адептом, вот так же наслаждалась прохладой воды, беззаботно покачивалась на поверхности милитарийского бассейна, рассеянно блуждая взглядом по бликующему, высокому потолку и сквозь заполненные водой уши, прислушиваясь к оглушающей тишине внутри себя.

С тех пор многое изменилось. Она изменилась. Ничего не осталось от той глупой девчонки, что так предвкушала новую жизнь в Обители. Рядом уже не было ни заботливых родителей, ни по-отечески оберегающего её старшего брата отца, ни даже наставников-кураторов. Долина изменила её: сделала из неё человека, способного на всё, лишь бы выжить, лишь бы вернуться к прежней жизни.

— Я вот всё думаю… Почему эти чёртовы псины боятся лезть в воду? — проникая в тягостные мысли Тилии, раздаётся совсем рядом встревоженный голос Руки. Болтающаяся в воде гоминидка до побелевших костяшек судорожно цепляется за промокшее дерево, прекрасно сознавая, что это единственное, что отделяет её от неминуемой гибели. — Что если здесь водится какая-нибудь живность?

— Здесь наверняка есть рыба, — соглашается Тилия, понимая, что уже слишком поздно думать о том, что может их поджидать на глубине. Единственное, что сейчас важно — это не поддаться панике, не перевернуть весь их груз и самим не пойти ко дну. Хоть она и умеет плавать, вряд ли сможет спасти хоть кого-то их этой троицы, если что-то пойдёт не так.

— Да, но какого размера? — не унимается Рука, верча из стороны в сторонуторчащей из воды лысой головой, но вокруг ничего подозрительного, лишь каменные откосы, почти вертикально уходящие под воду.

— Я слышал, что во времена Первых Людей рыба бывала больше кватромобилей, — вступает в разговор изгнанник и Тилия отмечает, насколько глухо звучит его голос. — Даже больше домов.

— А что, если они не вымерли? — тут же подхватывает Рука.

— Всё, хватит! — раздражённо прерывает их Тилия, понимая, что сама неосознанно поддаётся общей панике. — Все прекрасно знают, что больших животных не осталось! Их либо съели, либо они давно вымерли!

— Ну да, — усмехается гоминидка, — или отрастили ещё пару рядов зубов и ждут подходящего момента, чтобы цапнуть нас за ноги.

— Другого выбора у нас всё равно не было.

— Это уж точно! — со смешком отзывается Рон и с противоположной стороны их импровизированной переправы в её сторону летит фонтан из брызг. — Если нас сожрут, Ти, не вини себя.

Истеричный смешок уже готов слететь с её губ, когда стены впереди неожиданно начинают расходиться. Слова застревают в горле, настолько Тилия поражена увиденным. Долина вновь сменила свой облик. Нет ни деревьев, ни кустарников, ни даже травы, лишь почерневшие у основания стены и выжженная до тла земля. Картина настолько поражает, что, когда их четвёрка, наконец, чувствует дно под ногами, никто не выказывает бурной радости. Все в тягостном молчании дружно выбираются на берег.

— Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь произошло? — окидывая задумчивым взглядом Долину, напряжённо спрашивает Рука.

— Пожар? — выдвигает предположение Тилия, останавливаясь рядом с гоминидкой и заправляя за уши короткие, мокрые пряди.

— Похоже, — соглашается гоминидка, усаживаясь на подвернувшийся огромный камень и натягивая на ноги свои поношенные ботинки. Огромный, охотничий нож занимает своё привычное место на голени. — Думаю, будет не лишним разведать обстановку. Нам сейчас только какой-нибудь пакости не хватало.

— Я пойду с тобой, — поспешно вызывается Тилия, пытаясь отыскать среди сваленных в кучу вещей свою ненавистную обувку.

— Даже не думай! Лучше займись своими ногами. Киру тоже помощь не помешает. Ты в этом разбираешься лучше всех нас.

Рон, к удивлению Тилии, соглашается. Предатель! И они с Рукой, не сговариваясь, расходятся в разные стороны, оставляя её наедине с изгнанником. Этого-то она больше всего и боялась. В памяти ещё свежо воспоминание их короткого знакомства. И даже то, через что им пришлось пройти, не примирило их. И всякий раз, когда Кир обращался к ней или просто смотрел, Тилия начинала нервничать.

Вот и сейчас стоит только искоса глянуть в его сторону, как она тут же натыкается на его пристальный, словно оценивающий взгляд.

— Мне нужно осмотреть твою рану, — тяжело вздохнув, обращается она к изгнаннику, на расстоянии наблюдая, как он с комфортом устраивается у почерневшей от копоти стены и, прикрыв глаза, вытягивает свои длинные ноги.

— Слышала, что сказала Рука? Сначала ты.

— С моими ногами всё в порядке, — уже начинает злиться упрямости изгнанника Тилия, когда понимает, что сказанные слова отчасти правда.

Она больше не чувствует боли!

Найти хоть какое-то объяснение тому, что с её ногами произошли такие разительные перемены, Тилия не может. От удивления она на время забывает о навязанном ей пациенте и с изумлением разглядывает босые ступни. Покраснение практически исчезло, те раны от мозолей, что ещё вчера вызывали неподдельную тревогу, были чистыми, словно кто-то нанёс на них волшебную мазь Галии.

«И правда, вода — это золото Долины!» — с изумлением думает Тилия и снова поднимает взгляд на изгнанника. Его глаза прикрыты, лицо настолько бледное, что при желании его можно принять за жителя Башни, но стоит только тихо опуститься рядом с ним на колени, как его веки тяжело поднимаются.

— Теперь ты, — обращается она к Киру, и когда он отводит в сторону ворот мокрой рубашки, видит ту же картину: абсолютно чистая рана со слегка припухшей и покрасневшей кожей и чёткими вмятинами от зубов хищного зверя.

— Я же сказал, что со мной всё нормально, — отзывается изгнанник и снова прикрывает глаза, давая понять, что не нуждается в её помощи. Тилия только рада такому повороту, всё чего ей сейчас хочется, это держаться от него подальше.

Неожиданно усталость, после бессонной ночи и многочасового противостояния Витилиго, накатывает волной, глаза начинают слипаться. Больше не теряя драгоценного времени, Тилия отходит на, как ей кажется, безопасное расстояние и, подложив под голову свой мешок, устраивается в тени, надеясь хоть немного вздремнуть.

Кажется, проходит каких-то пару минут, когда сквозь сон она чувствует лёгкое, но настойчивое прикосновение к своему плечу. Тилия с неохотой и раздражением за потревоженный сон открывает глаза. Вокруг всё залито ярким солнечным светом. Одежда на ней давно высохла, как и короткие, разметавшиеся во сне волосы. Сколько же она проспала? Решив, что вернулись остальные, ищет глазами знакомые фигуры, но на берегу они с изгнанником совершенно одни.

«Почему он так близко?» — с беспокойством думает Тилия, внутренности тут же скручиваются тугим узлом.

— Что тебе нужно?

— Слышишь? — не обращая внимания на её тон, настороженно спрашивает Кир, устремив прищуренный взгляд в небо.

Тилия прислушивается и сердце тут же подпрыгивает в груди. Этот звук ей ни с чем не спутать!

— Вертушка! — с тревогой выдыхает она и резко вскакивает на ноги, отчего сразу же темнеет в глазах: её измученное тело ещё не готово служить ей, как прежде. Дождавшись, когда пройдёт головокружение, она торопливо натягивает ботинки и завязывает шнурки. На то, чтобы обернуть ноги материей, времени уже не остаётся.

Едва она вслед за Киром успевает укрыться за ближайшим валуном, как маленькая точка появляется в небе над восточной стеной и растёт, пока не становиться видна каждая деталь этой летающего монстра: чёрное матовое тело с зияющими проёмами по обеим сторонам, рассекающие воздух лопасти на плоской крыше и короткий хвост. Тилия уже видела раньше нечто подобное — на землях, где ещё недавно правил Старик Патрис.

— Они налегке! — пытается перекричать шум машины изгнанник, которая оглушая, неподвижно зависает почти над их головами, взметая в воздух клубы серого пепла.

— О чём ты? — не понимающе смотрит на него Тилия.

— Нет сети!

— Тогда что они здесь делают? — кричит она в ответ, тщетно пытаясь убрать разметавшиеся по лицу волосы. Сколько она не высматривает поблизости поляну или выжженную полосу барьера, ничего похожего найти так и не удаётся: вокруг всё черно от копоти. Но, несмотря на это, гигантская машина, немного повисев в воздухе, в какой-то сотне шагов, с закладывающим уши гулом, плавно опускается на землю.

— Нам нужно уходить! — кричит Кир, вплотную приблизив лицо к её уху, но Тилия не двигается с места, расширившимися от изумления глазами, наблюдая за тем, как наружу выбираются трое. Каратели! А среди них тот, кого она меньше всего ожидала здесь увидеть.

Глава 19

«Неужели это конец, и скоро я смогу покинуть это ненавистное место?!» — окрылённая этой идеей Тилия, выбирается из укрытия, пытаясь защитить глаза от песка и чувствуя, что как никогда, близка к дому.

— Станум! — зовёт она, пытаясь перекричать гул молотящей по воздуху лопастями машины.

— Тилия! — перекрывая шум вертушки, разносящейся по округе, доносится до неё до боли знакомый голос. Старший брат отца, как и положено милитарийцу, спокоен и собран. Но она давно научилась разбираться в тех эмоциях, что никогда не затрагивают его мужественного лица, отражаясь лишь в тёмных глазах.

Стоит только оказаться в крепких объятиях родного ей человека, Тилия с упоением понимает, как ей этого не хватало! Чтобы кто-то прижал её к себе, как маленькую, и сказал, что всё кончено и теперь она отправится домой, к родителям, и больше не придётся спать на земле, мучиться от жажды, есть то, что ещё совсем недавно бегало, быть всё время начеку… и убивать.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает она, когда шум лопастей, наконец, стихает и вокруг снова воцаряется тишина. Прислонившись щекой к груди дяди, чувствует, как размеренно бьётся его сердце под чёрной тканью, вселяя в неё чувство защищённости. Ей и не вспомнить, когда последний раз было так спокойно на душе.

— Прилетел за тобой, — по-отечески одной рукой приглаживая её растрепавшиеся от ветра короткие локоны, отзывается Станум, в другой он сжимает направленное в землю не знакомое Тилии матовое оружие, даже отдалённо не похожие на привычные милитарийские дубинки-электрошокеры.

— Да, но как ты нашёл меня? — отстраняется Тилия, запрокидывая голову и заглядывая в, так похожие на отцовские, глаза.

— Девочка, ты смогла избавиться от защиты, разработанной учёными Нового Вавилона, но забыла о чипах!

Она на секунду замирает. Нет не забыла. Просто думала, что правительству нет никакого дела до тех, кого они отправили в Яму.

— Я думала власти следят за теми, кто снаружи Башни.

— Не только, — качает мужчина темноволосой головой, придирчивым взглядом оглядывая племянницу с ног до головы, отчего Тилия тут же начинает нервничать. Она прекрасно знает, как сейчас выглядит: с потемневшей от загара кожей, вся в синяках и ссадинах, с припухшей скулой, и может себе представить, что подумает об этом Станум.

«Ну, хотя бы не грязная!» — усмехается она про себя.

— Ты изменилась, — приходит он к не утешительному выводу, заканчивая беглый осмотр.

— Скажи спасибо, что я вообще жива, — как можно беззаботнее отзывается Тилия и, не желая продолжать этот разговор, переводит взгляд на двух других милитарийцев. Один из них всё ещё сидит в кресле пилота, попеременно переключая рычаги на высвеченной зелёными огнями панели управления и время от времени с тревогой поглядывая в чистое небо. Ещё один, по всей видимости новобранец, что-то увлечённо изучает на мерцающем проекцией экране призмы-сканере.

«Если они выследили меня, то найдут и остальных», — тут же понимает Тилия, с растущим беспокойством наблюдая за рвением молодого милитарийца. Ему так хочется проявить себя, не ударить в грязь лицом перед своим командиром.

— Да, я понимаю, что тебе здесь пришлось не сладко, но поверь, так было нужно.

Стоит только её дяди произнести эти слова, как она замирает, чувствуя, как леденеет всё внутри. Наконец оторвав тревожный взгляд от молодого карателя, в руках которого всё также хищно мерцает призма, Тилия вновь переключает всё своё внимание на Станума.

— О чём ты?

— Твоё пребывание в этом месте… — поясняет он, окидывая безучастным взглядом выжженные земли этой части Долины.

«Он уже бывал здесь! — холодеет Тилия, отступая от него на шаг, словно видя этого, так похожего на её отца, человека впервые в жизни.

— Это была вынужденная мера… — продолжает Станум, глядя в глаза Тилии. Такой взгляд был у отца, когда он собирался ей в чём-то отказать. Виноватый взгляд. — Но ты со временем поймёшь.

— Неужели? — холодно смотрит на него Тилия. Что она должна понять? Что стоящий перед ней человек, имеет непосредственное отношение, к тому, кем она стала? Он не просто частый гость Долины, он один из тех, благодаря стараниям которого она оказалась запертой в этом проклятом месте. — И кому же я должна сказать спасибо?

Но ответить ему не даёт каратель-новобранец, который, всё также не выпуская из рук мерцающий синевой сканер, обращается к её дяде:

— Я нашёл ещё одного!

Дыхание Тилии перехватывает. Мысли мечутся в голове в поисках решения, как отвлечь милитарийцев, но уже слишком поздно. Всё, что ей остаётся, это наблюдать, как молодой милитариец делает несколько стремительных шагов в направлении укрытия и тут же молниеносно вскидывает диковинное оружие.

— Встать! — тут же командует молодой каратель, держа на прицеле изгнанника. — Поднять руки так, чтобы я их видел.

— Не трогайте его! — с мольбой смотрит Тилия на того, кто предал её.

— Ты завела себе друзей? — удивлённо вскидывает тёмные брови Станум и, не дожидаясь ответа, подходит к изгнаннику. Они почти одного роста, но при этом такие разные.

— Он спас мне жизнь, если тебе это интересно, — пытаясь хоть немного разрядить обстановку, объясняет Тилия, но её дядя никак не реагирует на произнесённые ею слова. Нет ничего общего между этим жёстким человеком, выполняющим приказ и тем, кого она помнила с детства: который каждый год приходил с подарками на её день рождения, учил плавать…

«Это он стал другим или я изменилась?» — спрашивает она себя, напряжённо наблюдая, как Станум, не сводя тяжёлого глаз с лица Кира, молча протягивает в сторону молодого милитарийца руку ладонью вверх и тот, так же держа изгнанника на прицеле, с готовностью передаёт мерцающую призму старшему по званию. Нисколько не удивлённый Кир с неохотой, но всё же подчиняется, закатывая рукав и подставляя для проверки своё запястье. Слышно, как прибор, издавая слабое попискивание, моментально считывает информацию.

— Сектор четыре. Идентификационный номер… — читает её дядя с экрана, после чего возвращает сканер своему подчинённому и, заложив руки за спину, ещё более пристально разглядывает изгнанника. — Не скажу, что я рад с тобой познакомиться.

— Взаимно, — с вызовом отзывается Кир.

Этот странный разговор, заставляет Тилию нахмуриться. Эти двое словно знают что-то такое, отчего напряжение между ними только нарастает и ей остаётся лишь гадать, что такого мог увидеть Станум на экране сканера.

— Я засёк ещё одного, — снова раздаётся голос молодого милитарийца и Тилии, удаётся разглядеть мерцающую, зелёную точку на синей сетке проекции.

— Насколько далеко? — спрашивает Станум и медленно обводит территорию пристальным взглядом.

— Пять стадиев, не больше, — с готовностью отзывается каратель, когда их разговор неожиданно прерывает высунувшийся из кабины пилот.

— Нужно убираться! Нас засекли беспилотники! — встревоженный кричит он, лихорадочно переключая всевозможные рычаги. И словно подчиняясь негласному приказу, чёрная махина тут же с рёвом оживает и начинает со всё возрастающей скоростью вращать длинными, слегка изогнутыми лопастями.

— Ты полетишь с нами! — не терпящим возражения тоном, обращается к Тилии Станум, и, пригнувшись, за руку тащит её к вертушке, которая, набирая обороты, принимается швырять в их лица пепел.

Последние несколько недель она только и мечтала, чтобы оказаться вне этих стен. Думала, как будет счастлива, когда, наконец, покинет Долину и её враждебных обитателей. Но чего она никак не ожидала, так это того, что её будет терзать совесть из-за того, что придётся бросить остальных. Да ещё как! Без объяснений, просто взять и исчезнуть.

«Рука ни за что со мной не полетит, пока не отыщет сестру», — стараниями дяди оказавшись внутри железной, вибрирующей машины, успокаивает себя Тилия, краем глаза отмечая, что Кир занимает место в дальнем углу. Ему, как и ей не оставили выбора: матовое оружие молодого карателя всё ещё направлено в его сторону.

— Пристегнись! — сквозь гул слышит она категоричный голос дяди, после чего тот поспешно занимает своё место.

То, что в первые секунды подъёма вертушки в воздух чувствует Тилия, не предать словами. Вытянув шею, она с замиранием сердца смотрит вниз на безмятежно-голубую водную гладь озера, практически полностью скрытую нависшими над ней каменными арками, на маленькие островки зелени, пробивающиеся сквозь выжженную огнём поверхность. Такой Долину она ещё не видела!

— Нас засекли! — стараясь перекричать работающую машину обращается пилот к Стануму, снова торопливо переключая рычаги, назначение которых известно лишь ему одному, и резко уводя вертушку в сторону.

— Сделай всё возможное, чтобы от них оторваться! — тут же следует приказ, и только теперь, скользнув по Тилии взглядом, Станум замечает, что она так и не выполнила его просьбу. Он указывает на ремни, которые всё ещё болтаются по обеим сторонам её кресла и взгляд его делается беспокойным. — Сейчас же пристегнись, Тилия!

Но она не успевает. Чудовищной силы взрыв сотрясает воздух, заставляя всё ещё набирающую высоту вертушку забиться в конвульсиях, истошно завыв динамиками и озаряя их лица красным. Чёрные клубы дыма тут же наполняют тесный салон, мешая видимости. Оглушённая Тилия, трясёт головой и закрывает уши руками, вжимаясь в сиденье, словно пытаясь слиться с ним, исчезнуть.

— Мы подбиты! Подбиты! Мы падаем! — сквозь вой серены слышит она истошный вопль пилота, который до последнего пытается подчинить себе неуправляемую машину, но та, словно непослушное дитя, высоко задрав хвост и стремительно вращаясь вокруг своей оси, продолжает терять уже набранную высоту.

Едва, до парализованной страхом Тилии, доходит смысл того, что неумолимо должно произойти дальше, к горлу подступает тошнота. Удар об землю, возможно взрыв… и смерть. Она сильнее вжимается в жёсткое кресло, впиваясь пальцами в потёртую обивку сиденья и зажмурив глаза, не в силах смотреть на молниеносно вращающуюся землю далеко внизу. И лишь одна мысль не даёт покоя: «Неужели это всё? Неужели я проделала весь этот путь только для того, чтобы разбиться в этой проклятой машине?»

— Держитесь! — доносится до неё встревоженный голос Станума, и она открывает глаза. Лучше бы этого не делала! В его взгляде одна лишь обречённость, словно он уже знает, что им не спастись и просит за это прощение.

В горле першит. Тилия начинает задыхаться от едкого дыма, когда неуправляемая машина делает очередной стремительный виток в воздухе и совсем рядом раздаётся второй взрыв, ещё более мощный, чем первый. Перед глазами тут же темнеет. А в следующую секунду, вертушка снова делает кульбит и её швыряет сначала из кресла, а затем и из вертушки. Лишь в последний момент правая рука запутывается в так и не пристёгнутом ею ремне, и она, цепляясь за него, безвольной куклой повисает в разогретом воздухе. На долю секунды перед глазами появляется перекошенное лицо дяди, тянущего к ней руку, но раненная машина резко крениться и его отбрасывает к противоположному зияющему проёму.

Посреди всего этого хаоса Тилия способна думать только об одном: Станум ей больше не поможет. От бессилия на глаза тут же наворачиваются слёзы, когда она понимает — земля уже близко. Пальцы правой руки начинают неметь, мышцы горят. Не в силах удерживать вес своего тела, Тилия уже готова сдаться, выпустить ремень, когда кто-то грубо хватает её за запястье и с силой втягивает обратно, прижимая спиной к твёрдой, словно камень груди. Изгнанник! А она о нём и думать забыла.

— Отпускай! — раздаётся над ухом его отрывистый голос, и в ту же секунду Тилия чувствует, как сильные руки смыкаются вокруг её талии.

— Что? — сдавлено спрашивает она, всё ещё мёртвой хваткой цепляясь за злосчастный ремень, и не понимая, говорит он серьёзно или шутит.

— Отпусти ремень!

Первая мысль — что изгнанник спятил, но повернув голову и встретив спокойный взгляд, разжимает сведённые судорогой пальцы и зажмуривает глаза, чувствуя, как мужские руки сильнее обхватывают её чуть пониже груди. А в следующее мгновение они уже парят в воздухе. Дыхание Тилии перехватывает, мир перестаёт вертеться, надрывные звук сирены больше не рвут на части барабанные перепонки, едкий чёрный дым не режет глаза и не забивается в лёгкие.

Но ни с чем несравнимое чувство полёта длиться недолго… затем удар и тело словно рассыпается на куски.

Первое, что чувствует Тилия, придя в себя — это страшная боль во всём теле, словно разрывающая её на части. И голова. Как же болит голова! Со стоном она подносит руку к затылку и нащупывает шишку размером с яйцо.

— Привет, Бледная! — словно из-под воды доноситься до неё до боли знакомый голос, окончательно выдёргивая из забвения. — С возвращением!

Но ей не хочет такого возвращения, она мечтает снова провалиться в спасительную темноту, где не будет ни боли, ни воспоминаний. Но Рука не ждёт, она начинает трясти её за плечо, и кое-как разлепив веки и сфокусировав зрение, Тилия смутно различает перед собой обеспокоенное лицо.

Стоит только Тилии приподняться на локтях, как перед глазами всё плывёт, и она со стоном снова откидывается назад. Ужасно хочется пить. Подождав пока перед глазами перестанут плавать багровые круги, она предпринимает новую попытку принять вертикальное положение и лишь с помощью однорукой ей удаётся сесть, прислонившись спиной к тёплому камню.

— Я жива? — хрипит Тилия, озираясь. Вокруг всё тот же унылый пейзаж, лишённый всяких красок.

— А куда ты денешься! Конечно, жива! — растянув губы в подобии улыбки, ворчит Рука, передавая ей кожаный мешок до краёв наполненный водой. — Хотя могла бы и поторопиться с пробуждением.

— Долго я была в отключке? — утолив жажду и поблагодарив гоминидку, задаёт она следующий вопрос.

— Почти два дня.

Тилия цепенеет. Целых два дня! Она обводит затуманенным взглядом выжженную Долину. Время, судя по всему, близится к вечеру. Вокруг всё та же изнуряющая жара, хотя тень от западной стены почти полностью накрыла собой почерневшую после пожара землю, обещая принести с собой такую обманчивую прохладу.

— Ты словно заколдованная! — слышит она восхищённый голос гоминидки. — Ничто тебя не берёт.

— Просто повезло, — морщится Тилия, чувствуя, как острые каменные грани больно впиваются в потревоженную спину.

— Да уж, повезло…

— Где Рон?

— Понятия не имею, — тут же напрягается всем телом Рука, явно не потеплевшая за эти пару дней к её другу детства. — Он мне не докладывает.

На языке вертится совершенно иной вопрос и другое имя, но Тилия боится услышать ответ, и чтобы хоть как-то отвлечься, прикрывает веки, удобнее устраиваясь у камня и просит рассказать о том, что произошло с момента, когда они разделились.

— В этой части Ямы и правда нет ничего интересного. Всё сгорело. Я уже собиралась вернуться назад, когда услышала вертушку, — начинает Рука, усаживаясь рядом. — Сначала думала, что это очередной сброс, но сети не было. Ну, а когда она приземлилась неподалёку от озера, поняла, что дело дрянь. Насколько смогла, подобралась ближе, и увидела, как каратели, угрожая оружием, заталкивают вас внутрь. Ну а потом в небе появились эти штуки, которыми управляют на расстоянии.

— Беспилотники, — вспоминает Тилия незнакомое слово, упомянутое пилотом-милитарийцем перед тем, как их подбили.

— Эти штуковины палили по вам, пока вертушка не задымилась и не начала падать. Я даже и подумать не могла, что они умеют ещё что-то кроме полётов.

Услышав последние слова, Тилия резко распахивает глаза и поворачивается лицом к гоминидке:

— Ты уже видела такие раньше?

— Они где-то пару раз в луну облетают Яму. Я раньше думала, их посылают сюда, чтобы следить за нами, и они безобидные, но после того, что увидела…

«Значит, власти следят за нами не только с помощью чипов», — приходит к неутешительному выводу Тилия.

— А что с вертушкой?

— Она упала неподалёку. Удивительно, что вообще не разбилась о стену.

Тилия на секунду прикрывает глаза, вспоминая момент, когда последний раз видела Станума живым и в горле застревает ком. Последним его желанием было спасти её. «Если бы только я пристегнулась…» — с горечью думает Тилия, но тут же отгоняет от себя эту мысль. Тогда она точно уже была бы мертва.

— А твой друг? — наконец решается она, понимая, что вопрос глупый и наивный: никто бы не смог выжить, упав с такой высоты и приняв всю силу удара о землю на себя. Уже то, что она жива, чудо.

Но следующие слова Руки, вызывают в её душе целую бурю эмоций:

— Он жив, если ты это хочешь услышать. Правда неважно себя чувствует, но всё ещё жив.

«Всё ещё жив…» — повторяет про себя Тилия, ожидая чего угодно, но только не этого.

Её голова всё ещё кружиться, когда она вслед за Рукой, пошатываясь, идёт к озеру. Стоит только им добраться до берега, сразу же хочется разреветься. Изгнанник и правда жив, но какой ценой! Он лежит неподвижно лицом вниз, глаза закрыты, а спутанные, когда-то отливающие золотом волосы покрыты засохшей коркой крови. Должно быть из раны на голове. В первый момент Тилии даже кажется, что он мёртв, настолько бледно его лицо, но стоит только им подойти ближе, как взгляд серых глаз тут же пронзает насквозь.

— Что с ним? — тихо обращается она к гоминидке, взглядом отмечая огромный синяк под покрытым щетиной подбородком. Только теперь становится понятно, откуда взялась её шишка на затылке. Должно быть, при ударе о землю она не слабо саданула его головой.

— Тебе лучше самой взглянуть. Я ждала, пока ты очнёшься, боялась его трогать. Сама знаешь, я мало что понимаю во всём этом, — едва слышно бросает Рука, и, приблизившись к неподвижно-лежащему Киру, опускается возле него на колени. — Как ты?

— Нормально, — даже это единственное слово даётся изгнаннику с трудом.

Рука поднимает голову и с мольбой во взгляде обращается к застывшей в нескольких шагах Тилии:

— Ты можешь что-нибудь сделать?

В глазах всегда сильной гоминидки стоят слёзы и это действует отрезвляюще. Тут же забывается и недавнее обещание расквитаться с изгнанником или бросить его при первом же удобном случае. Она жива только благодаря этому облучённому. Он снова спас ей жизнь.

«Да, но какой ценой!» — с горечью думает Тилия, стряхивая с себя оцепенение. Нужно собраться. Не теряя больше ни секунды драгоценного времени, она принимается за дело. Мозг тут же начинает лихорадочно работать, припоминая всё то, что рассказывал отец или что самой удалось почерпнуть из книг.

— Мне нужно осмотреть спину и остальные повреждения, — отрывисто говорит Тилия, стараясь чтобы голос не дрожал. — Он давно пришёл в себя?

— Кир почти всё время был в сознании, — глухо отзывается гоминидка, отводя затуманенный взор.

Два долгих дня!

Тилии становиться нехорошо. Страшно даже представить, что сейчас испытывает её спаситель. Она не раз слышала от отца, что самое лучшее лекарство — это сон, но даже этого немногого, у лежащего перед ней гоминида, не было.

— Что делать, Бледная? — вторгается в мысли тихий голос Руки и огромные, наполненные мукой глаза смотрят на Тилию не мигая.

Она задумывается лишь на секунду.

— Мне нужна вода. Много воды. Тащи всю, что есть в мешках и иди за новой. Нужно промыть все раны, — она на мгновение замолкает, судорожно пытаясь вспомнить, что ещё необходимо делать в таких случаях. — Но сначала помоги мне снять с него одежду, нужно проверить насколько сильно повреждено его тело.

Рука ещё какое-то время смотрит на неподвижно лежащего друга, после чего, с готовностью кивает и помогает стащить с него рубашку. Зрелище не для слабонервных. Его спина — это один сплошной багровый синяк с кровоподтёками и порезами от мелких камней. Ещё ужаснее представляется рана на затылке, но чтобы проверить насколько всё плохо, нужно сначала смыть с волос засохшую кровь.

Отправив Руку выполнять поручение, Тилия, не теряя времени, начинает тщательно, дюйм за дюймом ощупывать тело парня. У её пациента определённо жар: покрытая золотистыми волосками кожа сухая и раскалённая на ощупь. Было бы лучше, если бы Кир потерял сознание, но он лишь однажды выказывает беспокойство, когда она прикасается к его пояснице. Даже в таком плачевном состоянии, исполосованный острыми камнями тотем скорпиона во всю лопатку будто живой. Каждая искусно выполненная мастером насечка, словно идеально-сложенный панцирь смертельно опасного членистоногого. На самом конце острого жала застыла выпуклая капля яда. После того, что стало со спиной изгнанника изображение ядовитой твари вряд ли восстановится. Внешне ни скорпион, ни его хозяин уже никогда не станут прежними.

Но каково же изумление Тилии, когда она не находит того, что определённо должно быть у того, кто упал с такой высоты: сломанных, раздробленных костей, порванных сухожилий. Всё цело! Окончив осмотр, Тилия какое-то время неподвижно сидит на земле, сложив руки на коленях и, немигающим взглядом, уставившись в одну ведомую только ей одной точку, пока, наконец, за спиной не раздаются тихие шаги и на её плечо не опускается ладонь. Она вздрагивает. Вернулась гоминидка, которая, под пристальным взглядом наблюдающей за ней Тилией, бросает на землю наполненные водой мешки и с нарастающей тревогой спрашивает:

— В чём дело, Бледная?

— Ты ведь знала, что он Лерп?

Глава 20

«Как же я устала!» — думает про себя Тилия, вновь погружаясь с головой в прохладную воду кристально-чистого озера. Сил хватает только на то, чтобы смыть с себя грязь и чужую кровь, и она трёт и трёт, пока покрытая синяками и ссадинами кожа не начинает гореть, словно умоляя свою хозяйку прекратить эту затянувшуюся пытку.

Только оставшись наедине с собой, она может выплакать всё то, что накопилось за долгое время, до сих пор не понимая, что же она такого натворила, что ей приходится проходить через весь этот ад: быть выдернутой из привычной среды, не единожды бороться за свою жизнь, проливая чужую кровь, смотреть, как погибает близкий человек. И снова быть на волосок от гибели.

Это ломает её, накрывает с головой так, что, едва закончив перевязывать изгнаннику спину, удостоверившись, что рана на голове не смертельна, и оставив его заботам Руки, она бросается прочь, глотая солёные слёзы. Хочется только одного: как можно скорее избавиться от воспоминаний последних дней, выбросить из головы всё то, что причиняет душевную боль, чтобы хоть немного стало легче. Но у неё ничего не получается: воспоминания накатывают яростными волнами, вызывая душевные муки, которые даже телесная боль не в силах притупить.

Из их троицы во время процедуры лучше всех держался Кир. Его тело, словно созданное специально для того, чтобы переносить запредельные нагрузки, было настолько уникальным, что Тилия до сих пор не могла в это поверить. Лишь раз за всю свою жизнь, став невольным свидетелем разговора родителей, она слышала о подобном. Отец, только что вернувшийся из Пекла, возбуждённо делился с матерью тем, чему сам стал очевидцем: «Лерпы уникальны! В Новом Вавилоне таких можно по пальцам пересчитать! Я даже не уверен, что за пределами колонии есть другие. Приставь, чего мы могли бы достичь, будь у нас возможность изучить их ген, понять, в чём их секрет!»

Тогда она не придала большого значения восторженным словам родителя, лишь сохранила в памяти незнакомое слово. А чуть позже подробнейшие записи отца — кое-где с пометками на полях или карандашными зарисовками, — которые она тайком перечитывала по ночам, дали ответ, что же такого удивительного было в тех Лерпах, что так возбуждали интерес её родителя.

В очередной раз, окуная руки в воду и смывая с лица сажу, грязь и пот последних дней, Тилия с трепетом вспоминает минуты, когда ощупывала уникальное тело изгнанника. Или Лерпа!

Его предки пережили радиацию по-своему. Они не имели видимых изъянов, например, язв на теле, слепоты или раковых опухолей, что медленно пожирали изнутри. Их скелеты были одним сплошным изъяном. Но это был не дефект, определивший их в ранг гоминидов, а дар, которым наградила природа. Их кости имели настолько плотную структуру, что не ломались, как у обычных людей, а уж тем более у облучённых с их ослабленным иммунитетом. И об этой своей особенности Кир прекрасно знал, когда решил прыгать.

— Ну как, он придёт в себя? — вторгается в её мысли знакомый женский голос. Она настолько погрузилась в себя, что не заметила появления гоминидки, которая переминаясь с ноги на ногу, маясь от неизвестности, смотрит на неё полными надежды глазами.

— Не знаю, — честно признаётся Тилия, а перед мысленным взором ещё стоит изуродованная рваными ранами багровая спина. — Ему нужны лекарства… — и после небольшой паузы, добавляет. — Ему нужна Галия.

«Или мой отец», — заканчивает она уже про себя.

— Ему бы только попасть в Гнездо, — торопливо, словно от этого зависит жизнь её друга, говорит Рука, подходя ближе, — и у него будет кое-кто получше Галии.

— И кто же?

— Амораи.

Но Тилия лишь отрицательно качает головой, заранее ненавидя себя за следующие слова:

— Он не дойдёт.

— Так сделай так, чтобы дошёл! Зря что ли он спас тебя из той вертушки?

Рука, всё больше распаляясь, говорит что-то ещё, указывая единственной конечностью в сторону места, где всё так же неподвижно лежит раненый изгнанник, пытаясь убедить, воззвать к совести, но Тилия уже не слушает. Стоит только гоминидке произнести слово «вертушка», как её словно ударяет током, а перед глазами тут же появляется просторное железное нутро с его современным оборудованием.

— Где разбилась вертушка? — грубо обрывает Тилия поток гоминидской речи, спешно выбираясь из воды и стягивая мокрые, короткие волосы в хвост на затылке. Ей сейчас бы не помешала помощь друга, но Рона нигде не видно.

— Зачем тебе? — хмуриться Рука, не готовая к такой резкой перемене в настроении собеседницы. — До неё всё равно не добраться.

— Покажи мне! — настаивает Тилия, торопливо натягивая ботинки и прикидывая в уме, хватит ли времени на то, чтобы на ней высохла одежда. Бродить в мокрой рубашке и штанах по Долине, когда вот-вот на их головы опустятся сумерки, не хочется.

— Тогда нам стоит поторопиться, — сдаётся Рука, с тревогой поглядывая на небо.

Когда они, спустя примерно минут сорок, добираются до места крушения, Тилия совершенно падает духом. Надо же такому случиться! Долина огромна, на ней днём с огнём не сыщешь воды, а раненная машина угодила прямо в зловонное, стоячее болото с роем насекомых, чёрным облаком кружащих вокруг.

— Я предупреждала, — тихо отзывается гоминидка, прикрывая нос шарфом и скептически глядя на покорёженное тело вертушки, больше чем на половину скрытое водой. На поверхности виднеется лишь плоская крыша, да огромные искорёженные лопасти, словно задранные к небу крючковатые пальцы. — Даже пожиратели не смогли подобраться ближе.

При упоминании каннибалов, Тилия напрягается.

— Мы что уже за барьером? — хмуриться она, поспешно обводя встревоженным взглядом место крушения. Долина снова их удивила, сменив одеяние на ещё более невзрачное, чем прежде. Вокруг сплошные зловонные Лужи, покрытые мхом истлевшие пни с торчащими в разные стороны почерневшими корнями, и тучи насекомых.

— Скорее всего. Вчера ближе к ночи, здесь было не продохнуть от выбеленных уродов… и все с заточенными зубами. Сбежались сюда словно тараканы, после того, как вертушка рухнула. Долго бродили вокруг, вынюхивали, но так и не сунулись в Лужу. Ты, наверное, единственная в Яме, кто умеет держаться на воде.

«Возможно, так и есть», — мысленно соглашается Тилия, всё так же с тревогой озираясь по сторонам. Они сейчас лёгкая добыча: две фигуры среди пустыря и наполненных до краёв зловонных ям.

— Далеко их лагерь?

— Твой дружок говорит, полдня пути, — отзывается Рука и тут же добавляет, — это если без задержек. Но он тебе об этом больше расскажет. Когда мы отыскали вас и перетащили ближе к озеру, он осмотрел тебя и сказал, чтобы я тебя не беспокоила, а сам отправился дальше. С тех пор я его видела всего раза два. Появлялся только, чтобы набрать воды и снова уходил. Со мной и парой слов не перекинулся. Знаю только, что ему тоже не удалось отыскать барьер.

Голова Тилии ещё плохо работает, но она всё же понимает, что, раз они уже преодолели смертельно-опасную черту, им придётся туго. Магнитное препятствие — единственное, что могло защитить их от новой опасности. Пожирателей!

— Значит, мы уже на территории каннибалов.

— Скорее всего, — с готовностью соглашается Рука.

— Барьер должен где-то быть! — уверенно говорит Тилия, вспоминая слова милитарийцев о секторах. Если сектор четыре находится на другом конце Ямы, и они уже перебрались через три барьера, то они почти у цели.

— Если бы могли, — вторгается в её мысли голос гоминидки, — пожиратели уже давно переплыли бы на другую сторону озера по этим деревяшкам. Тот мертвяк с заточенными зубами, которого ты оприходовала, наверное, так и сделал. Готова вторую руку дать на отсечение, что мы сейчас почти в самом конце Ямы.

Голос облучённой срывается и Тилия тут же вспоминает, зачем та вообще отправилась в это опасное путешествие.

— Я понимаю, что тебе хочется прямо сейчас отправиться на поиски сестры, но нам необходимо время. Кир не в том состоянии, чтобы совершать длительные переходы.

— Я могу пойти одна.

— А если тебя заметят? Тогда пожиратели найдут и нас. Дай нам пару дней. Ели твоя сестра там, мы её найдём. Но только вместе!

Дождавшись, когда Рука нехотя кивнёт, Тилия вновь обращает всё своё внимание на окружающую их обстановку. Даже думать не хочется о том, что произойдёт, если их поймают. Она до сих пор с содроганием вспоминает, как тот каннибал с лёгкостью выследил её, всего лишь учуяв запах, а после напал. Если бы это было возможно, уговорила бы остальных незаметно обойти лагерь, лишь бы не сталкиваться с племенем пожирателей. Пару недель назад она бы именно так и поступила, но не теперь. После всего, через что им вместе пришлось пройти, она не позволит Руке в одиночку искать свою сестру.

— А пока у нас есть дела поважнее, — вновь подаёт голос Тилия, стягивая с ног осточертевшие ботинки.

— Что ты задумала?

— Когда я оказалась в вертушке, кое-что успела заметить. Внутри есть всё необходимое, чтобы продержаться какое-то время. Оружие, медикаменты, может даже еда, — отзывается она, прикидывая расстояние и оценивая свои возможности. До увязшей в воде машины плыть не так далеко. Но хватит ли у неё сил? Ведь если что-то пойдёт не так, спасать её будет некому.

— Хочешь войти туда? — с сомнением и отвращением смотрит Рука на стоячую, зловонную жижу.

— А ты хочешь меня отговорить? — возвращает ей вопрос Тилия. Вслед за ботинками на землю летит почти вся её одежда, всё же успевшая высохнуть за время, пока они добирались до места крушения. Снимать её не хочется, но сейчас не до стеснений. Температура падает настолько стремительно, что устраивать заплывы в одежде, а после в ней же возвращаться в лагерь — настоящее самоубийство. — Только сначала вспомни о своём друге, который и дня не протянет без нужных ему лекарств.

Рука какое-то время молча смотрит на Тилию, словно прикидывая, что для неё важнее — жизнь друга или случайной попутчицы, и, наконец, принимает решение:

— Я в деле. Говори, что нужно?

— Для начала убедиться, что пожирателей нет поблизости, — не теряя времени, даёт наставление Тилия и с опаской заходит в воду. Дыхание тут же перехватывает. — С ума сойти!

— В чём дело? — слышит она встревоженный голос за спиной.

— Вода почти горячая! И дно относительно чистое.

— Это хорошо?

— Пока не знаю, — честно отзывается Тилия и, погрузившись в воду по шею и вытянув вперёд руки, плывёт. Рой насекомых без устали кружит над её торчащей из воды макушкой и ей то и дело приходиться отмахиваться от надоедливых существ. Каждая клеточка её травмированного тела протестует против новых физических нагрузок, но она старается отгородиться от мыслей о боли и думать только о том, как добраться до сокровищ, что скрывает чернеющий остов искорёженной машины.

Чего Тилия сейчас больше всего боится, так это столкнуться лицом к лицу с мертвецами. Она отчётливо помнит, что прямо перед тем, как отпустила ремень, двое карателей сидели спереди и были пристёгнуты.

«Значит они всё ещё на своих местах», — тщетно успокаивает она себя, чувствуя, как волосы на затылке становятся дыбом. Думать о том, что раздувшиеся от жары и влаги тела могут сейчас плавать где-то поблизости, словно ожидая пока она на них наткнётся, не хочется. Про Станума и его участь она старается вообще не вспоминать.

Наконец, когда пальцы касаются холодного металла, Тилия с трудом, но всё же забирается внутрь. Ещё во время взлёта она заметила и пристёгнутую ремнями небольшую аптечку с красным крестом на металлической крышке и огромные милитарийские рюкзаки их плотной хампы, и сейчас только надеялась, что хоть что-то в этой зловонной жиже осталось пригодным для использования.

Даже когда, упираясь головой в жёсткий потолок и пытаясь дышать через раз, Тилия вслепую водит руками под водой, натыкаясь то на спинку кресла, то на какие-то провода, её сердце всякий раз проваливается в пятки, идя на поводу у разбушевавшегося воображения.

— Ну как? — едва различимый голос гоминидки эхом разносится над поверхностью воды.

— Мне придётся нырнуть, — тут же отзывается Тилия и, зажмурившись, набирает полные лёгкие воздуха. Стоит только тёплой воле сомкнуться над головой, как она почти сразу же нащупывает идеально-ровную поверхность аптечки и один из рюкзаков. Тилия ликует. Но впереди остаётся самое сложное: отстегнуть ремни, что удерживают всё это богатство на своих местах и переправить на сушу. На это у неё уходит ещё пару минут и несколько повторных погружений. Когда всё кончено она, придерживая находки одной рукой, плывёт обратно.

— Всё? — с надеждой спрашивает гоминидка, помогая ей выбраться из воды.

— Нет, — отплёвываясь, качает Тилия головой, пытаясь выровнять дыхание и тут же начиная дрожать от холода. При каждом новом вздохе в груди щемит. Скорее всего, трещина в ребре. Но останавливаться она не станет. — Придётся сплавать ещё раз.

— Зачем?

— Нужно достать оружие, — стуча зубами, отзывается Тилия, озвучивая лишь часть правды. — Оно где-то там. Без него нам не пройти каннибалов.

— Тогда тебе стоит поспешить, — торопливо говорит Рука, с тревогой поглядывая на небо. — Темнеет. Нам ещё нужно время, чтобы вернуться обратно.

Второй заплыв даётся ей с огромным трудом. Почти все свои силы она уже потратила и теперь чувствует дикую усталость и ломоту во всём теле. Наконец преодолев расстояние до вертушки, она, отдуваясь, снова забирается внутрь и, глотнув воздуха насколько позволяют лёгкие, ныряет, руками шаря под водой. Когда пальцы натыкаются на что-то мягкое, Тилия в ужасе отдёргивает руку, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Лёгкие начинают гореть, в голову лезут ужасные мысли: об оживших мертвецах, о рыбах-убийцах с острыми, словно иглы зубами и ещё кучей всего, что могут скрывать эти мутные воды. Больше не в силах сдерживать дыхание, она всплывает на поверхность, отплёвываясь и убирая прилипшие к лицу короткие пряди, в панике озирается по сторонам.

Недаром говорят, что у страха глаза велики. На поверхности всё кажетсяпо-прежнему спокойным: Рука тихо бродит по берегу, зорко поглядывая по сторонам, рой мошкары, всё так же носиться над головой, в ожидании пиршества. Тилия переводит дух, после чего снова погружается под воду и нащупывает то, что так её напугало. Ткань! Она оказалась права. Там, под водой, всё ещё пристёгнут к креслу мёртвый милитариец и всё что ей сейчас нужно, это отыскать его ремень. Но едва она справляется и с этой задачей, как понимает, что всё было зря.

Когда она, наконец, выбирается на берег, силы на исходе. После тёплой воды, в которой она пробыла не меньше получаса, ледяной воздух пробирает почти до костей.

— Бледная, ты только глянь на всё это! — доносится до неё восторженный шёпот Руки, которая уже успела проверить содержимое рюкзака и запустить единственную конечность в стерильные недра аптечки. Тилии хочется отчитать гоминидку за последствия такого любопытство, но она лишь тяжело вздыхает: облучённых не изменить. — Здесь даже есть кое-какая еда. Нашла то, что искала?

— Т-т-только пару… д-дубинок-электрошокеров, — стуча зубами от холода, качает головой Тилия, пытаясь влезть в сухую одежду. Озябшие пальцы не слушаются и Рука, без слов, сначала помогает ей с рубашкой и штанами, а после, опустившись перед ней на колено, и пользуясь одной конечностью, ловко зашнуровывает ей ботинки. — И то не уверенна… что они будут р-р-работать… Думала, мне повезёт, и я добуду призму, но вода… её испортила.

— Такую? — слышит она участливый голос гоминидки и перед лицом появляется рука с зажатым в ней металлическим стержнем.

— Где ты её взяла? — от удивления Тилия на мгновенье замирает, забывая о холоде.

— Видела, как перед тем, как вы с Киром прыгнули, из вертушки вывалился каратель. Ну, я и отправилась посмотреть…

— Значит, он мёртв?

— Кто, каратель?

Тилия лишь кивает, не в силах произнести ни слова.

— Мертвее некуда! — самодовольно отзывается Рука, не замечая, насколько сильно ранит своими словами. — Только эта штуковина не работает. Я что только не пробовала.

— Что ещё нашла? — спрашивает Тилия, настойчиво глядя в огромные глаза гоминидки. Та усмехается, но всё же достаёт что-то из кармана штанов и протягивает Тилии. В кулаке зажат маленький капсульный шприц. Ей даже не нужно гадать, чтобы понять, что за зелье внутри.

Многие милитарийцы, лишённые привилегий иметь семью и детей, становились жертвой того единственного, что дарило им чувство эйфории. Зелья каннабиса. Станум как выясняется, не был исключением, хотя наблюдательная Тилия где-то в глубине души уже давно это поняла. Поняла, но не приняла. Так же, как не принял младший брат Станума. Постоянные словесные потасовки с её отцом за закрытыми дверьми кабинета, временами взвинченное состояние, расширенные зрачки — всё это давно стало частью её жизни.

— Ты должна показать мне то место, где разбился тот каратель, — кое-как справившись с захлестнувшими её эмоциями, просит Тилия, забирая капсульный шприц и пряча в карман. Не теряя больше драгоценного времени, она взваливает на плечо аптечку, оставляя тяжёлый промокший рюкзак своей спутнице.

— Это ещё зачем?

— А затем, что для того, чтобы активировать призму, нужен отпечаток пальца карателя. Я так понимаю, палец прихватить с собой ты не догадалась?

В ответ Рука лишь чертыхается и раздосадовано качает лысой головой.

Почти весь путь до места, где разбился её дядя, они идут молча. При каждом шаге что-то едва слышно звякает в аптечке и Тилия опасается, что большая часть медикаментов всё же пострадала при крушении. Её неутомимая спутница, видя, в каком она состоянии, вскоре молча забирает оттягивающую плечо металлическую коробку с красным крестом, и бодро устремляется вперёд. Постепенно глаза привыкают к темноте, опустившейся на Долину, и Тилия начинает различать силуэты: торчащие из земли корни, мерцающие холодным, лунным светом небольшие стоячие водоёмы почти идеально-круглой формы, отколовшиеся от стены огромные валуны, горбато замершие на чёрной от копоти земле.

Даже на таком холоде обитающая в этой части Долины живность не засыпает и не прячется в норы. То тут, то там раздаётся слабое попискивание грызуна, стрёкот насекомого или взмах крыла невидимой птицы, хотя Рука тут же поясняет, что это «чёртовы летучие кровопийцы» и напуганная Тилия, всё сильнее сжимает в ладони свой маленький нож, ежесекундно ожидая нападения крыланов.

— Расскажи мне про расы, — поравнявшись с гоминидкой, тихо просит Тилия, чтобы хоть чем-то занять мысли и отвлечься.

— Что именно? — отзывается Рука, не замедляя широкого шага.

— Ну, например, сколько их всего?

— Шесть. Ближе всех к площади живут Иллы. Они первыми заселили Гнездо, начали его стоить. Они что-то вроде местных богачей. Им достаётся всё самое лучшее: одежда, которая больше не нужна в Термитнике и, которую мусорщики меняют на то, что они могут предложить: рептильные ремни, заклинательные амулеты от сглаза, маринованные крысиные хвосты. Воду на площади им тоже выдают первым. Каратели всех выстраивают в длинные очереди. У каждого только один шанс получить свою долю. Если опоздал или не смог прийти, жди следующей недели. Единственное исключение — Порфы. Им каратели выделяют пару часов после захода солнца.

Рука на какое-то время замолкает, словно вспоминая что-то.

— После Иллов идут Безликие. Те, что с уродствами на лице.

— Такие, как у Вары?

— Точно. Она из расы Безликих. Такие ходят, задрав головы, как будто, если они живут рядом с Иллами, это делает их особенными. Здесь в Яме, только Вара жила так близко к Термитнику, поэтому она и объявила себя лидером.

— Я думала, её выбрали?

— Как же! — фыркает Рука, поправляя тяжёлый милитарийский рюкзак. — Когда я появилась в Яме, она уже вовсю командовала. Быстро сдружилась с Галией… понимала змеюка, что ей это пригодиться.

— А целительница, откуда она?

— Амораи всегда жили ближе всех к площади и Блошиному рынку.

— Значит она Илийка?

— Нет. Амораи не принадлежат ни одной расе и никому не подчиняются. Они сами по себе. Каждый может обратиться в Амораи за помощью.

— Даже если ты Тан?

— Да. Но я не припомню, чтобы Таны покидали окраину. Для них смерть ничего не значит, они как мухи мрут прямо посреди улиц, — с отвращением говорит Рука. — Ещё одна раса, Силенты. Среди них много немых. На вид они самые обычные люди без болячек, если не считать их немоту и глухоту. Редко встретишь Силента-калеку. А дети вообще могут быть вполне нормальными…

Гоминидка умолкает и Тилия, так и не дождавшись продолжения, спрашивает:

— А Порфы?

Кажется, что Рука не хочет обсуждать эту расу, но после паузы всё же отвечает:

— Порфы живут ближе к окраине. Выходят на улицу только по ночам, роются в помойках, воруют.

— И что все такие? — интересуется Тилия, вспоминая недавний рассказ Рона у костров. Милитарийцы отправили его семью почти на самую окраину к тем самым Порфам, о которых он рассказывал. Дальше жили только Таны. Неудивительно, что он настолько хорошо разбирается в том, что касается этих двух рас.

— Ты, Бледная, как маленькая, — слышит она короткий смешок. — Если ты относишься к Порфам, это не значит, что ты такая же, как они. Каратели решают, куда поселить тех, от кого отказался Термитник, но не всегда они соблюдают правила. Единственное место, куда никто не суётся — это территория Танов. А в остальном в Гнезде полно не заражённых людей… Посмотри хотя бы на Кира.

— Тебе лучше меня известно, что твой друг не совсем обычный.

— Да, но разве это плохо быть неуязвимым? Пока я не встретила его в Яме, я вообще ни разу не видела живого Лерпа! Таких, как Кир в Гнезде всего несколько семей. Слышала, что такие бывают, но видеть не видела. А Вара знала и боялась его.

— Почему?

— Кое-что есть в его прошлом, — уклончиво отвечает Рука.

— Ну тебя Вара тоже побаивалась, — говорит Тилия, вспоминая свой первый день и тот напряжённый разговор в хижине между гоминидками. — Она чувствовала в тебе угрозу.

— Мы с ней из разных рас.

— И откуда ты?

— Я Иллийка.

Тилия настолько поражена признанием гоминидки, что на какое-то время воцаряется тишина. Выходит, предки Руки принадлежали к тем, кто в числе первых заселил Пекло, установив там свои порядки. И судя по тому, с какой неприязнью гоминидка отзывается о Порфах, представитель именно этой расы стал причиной появления Руки в Яме.

— Это здесь, — выдёргивает её из задумчивости тихий голос гоминидки. — Дай мне пару минут, и двинем дальше.

— Нет, — останавливает её Тилия, которая едва может говорить от холода. — Я сама.

— Уверена?

Тилия нервно сглатывает и кивает. Но легче сказать, чем сделать. Куда проще было бы доверить всё Руке, но она знала, что должна сделать всё сама… в память о Стануме. Глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду, она нерешительно делает первый шаг. Тилия как никогда благодарна темноте, что скрывает жуткое зрелище, но не запах, который ещё долго будет преследовать, напоминая о случившемся. Запах скорого разложения, сладковатой крови, неизбежной смерти. Он витает вокруг, окутывая их словно невидимой паутиной, отпугивая мелких зверьков и привлекая хищников. И Тилия уже не в силах совладать с собой. Желудок сворачивается узлом, горло сдавливают спазмы и то немногое, что ей удалось съесть сразу после пробуждения, тут же оказывается на почерневшей от пепла земле.

Она отстранённо слышит, как чуть в стороне чертыхается Рука, и, стараясь не смотреть на то, что это проклятое место сделало с братом её отца, подходит ближе. Подсознание навсегда фиксирует жуткую картинку в голове. Почти скрытое темнотой распростёртое тело на огромном валуне, когда-то бывшем частью непреодолимой стены. Длинные руки и ноги раскинуты в стороны, голова безвольно свисает вниз, отчего тело имеет сходство со сломанной куклой. Падальщикам пришлось сильно поднапрячься, чтобы добраться до его внутренностей. От почти нового милитарийского костюма со светящимися при лунном свете эмблемами, остались лишь лохмотья, не способные прикрыть то, что сотворили хищные звери и птицы.

Глотая слёзы и всё ещё не до конца веря в то, что отважилась на такое, Тилия в темноте пытается разглядеть, целы ли его пальцы или они тоже стали частью обеда и вздыхает от облегчения. Правая рука обглодана почти до кости. С левой дела обстоят чуть лучше, хотя она и распухла на жаре. Тилия застывает в нерешительности, боясь прикоснуться к тому, что осталось от брата её отца, но уже через секунду трясущимися руками вытаскивает призму и, приложив к торцу стержня окоченевший палец, видит уже знакомое мерцание.

— С ума сошла! — тут же над ухом раздражённо шипит гоминидка, пытаясь выхватить из рук Тилии призму. — Выключи эту чёртову штуковину, пока сюда не сбежалась половина Ямы!

— Не могу. Мне нужно время, чтобы отключить блокировку, — поясняет она, погружаясь в мир далёких ей технологий. И чем глубже проникает в цифровую память устройства, тем отчётливее понимает, что в лице Станума и его подчинённых им наконец-то улыбнулась долгожданная удача.

Произведя кое-какие манипуляции в настройках, она пару раз прислоняет свой палец к торцу стержня, для двухуровневого подтверждения идентификации и мерцание гаснет, снова оставляя их в кромешной темноте.

— Ну что?

Сил говорить уже не остаётся, но чувствуя нетерпение однорукой гоминидки, сопящей над ухом, Тилия всё же произносит:

— Теперь мы не только сможем найти твою сестру, но и пройдём те лабиринты, о которых говорил Старик.

Глава 21

— Ну и какой у нас план? — спрашивает Тилия друга детства, с тревогой разглядывая лагерь каннибалов, до которого не больше пяти стадиев. Хотя до темноты остаётся ещё около получаса, лагерь пребывает в каком-то маетном полудрёме и это заторможенность со временем передаётся и их четвёрке. Хотя может это просто усталость после долгого и отнюдь не лёгкого дня пути от озера.

Даже с такого расстояния пожиратели, как их называют её спутники, выглядят устрашающе. Свисающие грязными патлами длинные волосы, раскрашенные белой краской полуголые, тощие тела, почерневшие губы. Сгорбившись и втянув свои головы в плечи, они сидят вокруг полыхающего каким-то неестественным пламенем костра, с жадностью вгрызаясь в то, что находиться у них в руках. Обуглившееся мясо и кости!

Вокруг, сколько Тилия не всматривается, не видно ни хижин, ни хотя бы мало-мальски пригодных для сна лежанок, только земля, толстым слоем покрытая пеплом. Именно такой себе она и представляла Долину и её обитателей, когда в детстве слушала отцовские сказки-страшилки. Дикие, не способные говорить гоминиды, копошащиеся на мёртвом, выгоревшем до тла дне Ямы. Одного только взгляда на каннибалов и их устой жизни хватает, чтобы породить в её теле дрожь отвращения и страха.

Вдоволь налюбовавшись пожирателями, Тилия окидывает взглядом троицу гоминидов, что стали ей командой, прикидывая, смогут ли они бесшумно пробраться на противоположную сторону лагеря, туда, где смыкаются стены и чернеющей пустотой зияет проём высотой с человеческий рост. Ответ её совсем не радует.

Прошло три неимоверно долгих дня с тех пор, как они с Рукой вернулись к месту стоянки, нагруженные промокшим насквозь милитарийским рюкзаком и медицинским контейнером. Именно столько времени, по мнению Тилии, нужно было для того, чтобы Кир смог отправиться в путь.

Но даже сейчас, изредка бросая тревожные взгляды в сторону изгнанника, она понимает, что совершать этот протяжённостью в день тяжёлый переход, было большой ошибкой. Сколько бы её горе-пациент не уверял её в своей способности идти дальше, сегодня он снова выглядел неважно. Хотя то купание в тухлой, стоячей воде среди мертвецов-карателей и чёрт знает чего ещё, всё же было не напрасным. Те лекарства, что остались целыми определённо помогли. Все эти дни Кир находился отдельно, хоть Тилия и была против и, всякий раз, чтобы проверить состояние больного, ей приходилось плестись на пол стадия от их стоянки до места, где, почти не шевелясь, лежал изгнанник. В первую же ночь она попыталась изменить ситуацию, но Рука была непреклонна и на вопрос Тилии, что это за блажь такая, только пожимала плечами:

— Он так привык. Не любит компанию.

Но когда на утро она с облегчением заметила некоторые улучшения: жар спал, раны на спине перестали кровоточить и Кир даже смог немного поесть — решила смириться. Рука в эти два дня, пока они ещё оставались у безопасного, как им казалось озера, была просто незаменима. Она могла быть очень настойчивой, если это требовали обстоятельства. Словно наседка над своим птенцом, кружила вокруг апатичного друга, сначала почти ласково уговаривая его немного поесть, а когда поняла, что план провалился, перешла в наступление. Разъярённая Рука выглядела куда убедительнее.

Больше всего Тилия боялась, что улучшение состояния больного могло быть временным. Она по несколько раз за день проверяла состояние спины с изображением «израненного» скорпиона, меняя повязки и делая укол от столбняка и заражения крови. Кир не жаловался, молча перенося все, порой болезненные, вмешательства. «Идеальный пациент!» — так бы сказал её отец. В одном она теперь была уверенна. Никогда в жизни она не станет врачом! За последние пару недель насмотрелась на такое количество травм и увечий, что с лихвой хватит на всю оставшуюся жизнь.

В итоге Тилия выждала ещё день, чтобы посмотреть, как будет чувствовать себя больной, прежде чем окончательно убедилась, что содержимого аптечки явно недостаточно для полного выздоровления. К концу второго дня ею овладели чувства какой-то обречённости и безысходности. Она такой ужас пережила в том, кишащем насекомыми водоёме, а добилась лишь отсрочки! Те лекарства, что остались целы после удара вертушки о воду, были почти на исходе и с приходом ночи изгнанника снова начало знобить, а температура поползла вверх. Тилия готова была смириться: чтобы хотя бы временно поставить Кира на ноги и попытаться преодолеть оставшийся путь, могло помочь только одно — милитарийская отрава.

Да и все остальные чувствовали себя не лучше. Еды из их запасов и того, что они нашли в рюкзаке карателей, практически не осталось, а добыть новую на этой мёртвой земле было так же невозможно, как отыскать воду среди песков. Рон и Рука не раз отправлялись на охоту, ставя силки, но каждый раз возвращались ни с чем. Набор герметично-упакованных полуфабрикатов, разделённый на четыре части, Рука и Тилия не сговариваясь, отдавали изгнаннику и Рону свои доли, понимая, что первому требуются силы на восстановление, а второму, чтобы иметь возможность защитить их. Хотя гоминидка, скорее всего, просто не могла больше есть ту «гадость из Гнезда», как она её прозвала.

Даже сейчас, устроившись за огромным валуном и наблюдая за лагерем каннибалов, Тилия вспоминала с улыбкой момент, когда Рука впервые попробовала еду из Башни. Наверное, у неё самой было точно такое же брезгливо-потерянное выражение лица, когда Вара дала ей ту миску с тёмными кусками животного мяса.

Изгнанник же в отличие от своей подруги, лишь молча проталкивал то, что давала ему Тилия, запивая всё изрядным количеством воды. Цвет его лица в этот момент сильно смахивал на зеленовато-коричневатую жижу из теперь уже пустых герметичных пакетов.

Вода, которой у них теперь было в избытке, на время притупляла чувство голода, но и на неё Тилия уже не могла смотреть без отвращения. Неужели ещё несколько дней назад она была готова на всё ради маленького глотка? Наполненная до краёв небольшая бутылка из запасов карателей со встроенным фильтром для очистки, была весьма полезным приобретением и теперь бережно хранилась в её мешке-сумке, так же, как и коробок спичек. Хотя Рука и научила, как пользоваться кремнем и огнивом, эти маленькие палочки, наполовину покрытые парафином, были ей более привычны.

Найденный в рюкзаке тепловизор тоже мог пригодиться, а вот упакованную в вакуумные пакеты сменную униформу чёрного цвета, никто из них примерять не стал, даже несмотря на то, что их одежда выглядела настоящими лохмотьями. Каратели причинили им столько вреда, что прикасаться к символу вседозволенности никто не спешил, и они без сожалений оставили её у озера, когда утром недолго посовещавшись, приняли решение идти дальше. Промедление ничего бы не изменило, а только ухудшило бы их положение…

— Так какой у нас план? — снова обращается она к другу детства.

— Для начала дождёмся ночи, — терпеливо отзывается Рон, не сводя пристального взгляда с лагеря каннибалов. — За те дни, что я следил за ними, пожиратели ни разу не оставляли дозорных. Они не опасаются появления чужаков со стороны озера, а вот тех, кто обитает внутри стены, боятся, как огня. Мы пойдём вдоль стены, так будет проще пробраться мимо них незамеченными, обойдём их лагерь и взберёмся по тем ступеням. Но меня больше беспокоят другие…

Не нужно быть гением, чтобы понять о ком идёт речь. Каннибалы хоть и выглядят устрашающе, но оружия в их руках, сколько Тилия не приглядывается, не видит. Ничего кроме сажи, пепла и камней здесь уже очень давно нет. Единственное, что каким-то чудом уцелело после пожара — это деревянные колья с человеческий рост, врытые в землю у основания стены. Их покрытые кровью заострённые наконечники находятся почти на одном уровне со входом в Клоаку. И время от времени вспоминая последние слова Старика, и глядя на эти первобытные орудия пыток, Тилия не может избавиться от ощущения, что вот-вот увидит нанизанные на колья тела.

Теперь она уверена, что ни шкуры Витилиго, ни маленький нож-коготь, ставшие для неё бесценным приобретением, никогда не были в этой части Долины. Накидка каннибалу досталась от Танов, нож он, скорее всего, украл у кого-то из племени Рона. Как убитый Тилией каннибал пробрался через барьеры представить тоже не трудно. Сложнее понять, почему он решил уйти от своих сородичей.

«Или может он бежал?» — гадает Тилия, с тревогой глядя на копошащиеся вдалеке заторможенные фигурки.

Но если так, то, что его вынудило? Может то же, что заставило Като предпринять попытку пересечь барьер: страх, чувство обречённости, голод, отсутствие надежды? Рана на его шее, скорее всего, загноилась из-за отторжения капсулы с рицином, как инородного тела и только благодаря этому он смог благополучно перебраться с одного берега озера на другой. Позже он столкнулся с Танами, присвоил себе шкуру Витилиго и пересёк следующую, уже не опасную для него черту.

То, что барьер, разделяющий земли Старика Патриса и Танов, был не последним, Тилия смогла убедиться, как только детально изучила призму. Стоило только пройти идентификацию, на мерцающем трёхмерном экране тут же высветились зелёные точки каждого чипированного. Но что ещё больше обрадовало её, так это довольно подробная карта этой части Долины — первого сектора, как было указано на экране. Призма сканировала всё, что находилось в радиусе нескольких сотен стадий и Тилия без труда отыскала и третий барьер, обозначенный на карте тонкой линией. Всё это время он был скрыт водами уже знакомого ей озера. Власти не придумали ничего лучше, как поместить смертельную магнитную границу на глубину, хотя, может, это было сделано настолько давно, что такого количества воды в то время ещё не было.

И только, когда они, наконец, прибыли к границе лагеря каннибалов, сканер выдал ей информацию на четвёртый — последний барьер, проходящий как раз между окровавленными кольями и каменными ступенями, ведущему к зияющему проёму в стене. В месте, где заканчивались земли каннибалов, и начиналась Клоака. Лабиринт, который населяли жуткие чудовища, и в недрах которого было предсказано сгинуть либо Тилии, либо её спутнице.

На мерцающем экране он был как на ладони. Узкие проходы множились, будто отливающие синевой кровеносные сосуды, разбегающиеся в разные стороны, словно намереваясь запутать своих будущих путников. Но не это сейчас беспокоило. Если верить сканеру, эти коридоры были совершенно пустынны: ни скоплений зелёных точек, которых она ожидала увидеть, ни чего-либо ещё. В проходах этого подземного мира не было ни людей, ни гоминидов, а значит, Старик был прав — Клоака кишела неизвестными им тварями.

— Всё что нам нужно, это добраться до той дыры, — выходя из задумчивости, слышит она голос Рона, и её взгляд скользит к узкому проходу, почти неразличимому на почерневшей от копоти стене. В том, что в этой части Долины был когда-то пожар, уже не остаётся никаких сомнений. Всепожирающее пламя уничтожило всю растительность и наземных животных, которые когда-либо водились здесь, не оставив каннибалам выбора. Они выживали, питаясь больными и слабыми. Своими эуками!

Вокруг, сколько Тилия не всматривается, не видит ни одного ребёнка, ни одной гоминидки женского пола. И уже в который раз с угасающей надеждой принимается пересчитывать грязные головы. Ровно шестьдесят два. Столько же зелёных точек она насчитала и на экране сканера.

Пожиратели, откуда бы они ни были, в каком бы городе раньше не жили, были чипированы. Ни один из них не стал избавляться от микрочипов, как это делали в Пекле, чтобы стать незаметными для властей. Тилия знала, что эти маленькие, размером со спичечную головку микросхемы, вшитые под кожу абсолютно каждому жителю Нового Вавилона, работали при оптимальной температуре тела и выходили из строя, когда эта температура падала ниже уровня в десять градусов, что означало смерть носителя. Но даже после она не могла смириться с мыслью, что сестру Руки они здесь не найдут.

Тяжело вздохнув, Тилия переводит встревоженный взгляд на однорукую, которая, прищурив свои огромные глаза, напряжённо следит за раскинувшимся впереди лагерем. Ей даже не нужно спрашивать, о чём та думает в эту минуту: все эмоции написаны на её, не предвещающем ничего хорошего, лице.

«А что бы чувствовала я, если бы в конце пути меня ждало такое разочарование?» — спрашивает себя Тилия, переводя взгляд на Кира, который, устало прикрыв веки и привалившись боком к камню, неподвижно сидит на земле. Кажется, что он спит, но она знает, что это всего лишь видимость. Сегодня утром она дала ему последнюю пилюлю обезболивающего и действие её уже давно закончилось. Путь предстоял долгий, а милитарийскую отраву она решила оставить на крайний случай.

— Ты точно уверен, что там больше никого нет? — уже в который раз с надеждой спрашивает она Рона, последние три дня пропадавшего вблизи лагеря пожирателей, выискивая их слабые стороны. — Может они где-то прячут остальных?

— Ти, нет там никаких остальных. Были, а теперь нет.

Ёжась от слов друга, она снова переводит взгляд на Руку. Невероятно большие глаза гоминидки темнеют от ненависти. Она не произнесла ни слова с тех самых пор, как Тилия рассказала ей всё то, что узнала от Рона, а на подходе к лагерю сама увидела на экране сканера. Но Рука была непреклонна: она хотела сама убедиться в том, что в этом месте её сестры нет.

— Значит, думаешь, впереди есть ещё барьер? — слышит она вопрос друга.

— Думаю, да, — уклончиво отвечает Тилия, перехватывая предостерегающий взгляд гоминидки, которая, взяла с неё обещание не рассказывать про найденную ими призму-сканер. Тилия не понимала такой безосновательной враждебности по отношению к её другу детства, но нехотя всё же согласилась. — Если бы я устанавливала эти барьеры, разместила бы последний как раз между кольями и теми ступенями.

— Логично, — соглашается с неё Рон, и, решив, что вокруг уже достаточно темно, выбирается из укрытия, — Ладно, нам пора. Никому не шуметь и смотреть под ноги.

Когда они начинают свой путь вдоль стены, костёр в центре лагеря каннибалов, кажется, разгорается ещё сильнее, ослепляя путников и вызывая у Тилии недоумение. Даже ребёнок знает, что для поддержания огня необходимы дрова, но вокруг нет ни одного дерева, лишь головешки от когда-то густого леса, да чёрные камни. И только подняв один с земли, и почувствовав его пористую обманчивую твёрдость, Тилия с удивлением понимает, что держит в руке кусок угля.

Похожий минерал она видела лишь раз, когда её ещё маленькой водили в музей Первых Людей. Там за прозрачным стеклом она долго разглядывала россыпь чёрных камней, не в силах поверить словам куратора, что столь маленький уголёк мог стать причиной большого огня. А ещё пыталась понять, как столь редкий камень может давать столько тепла и одновременно отбирать седьмую часть того, что производили Теплицы. Остальное на шесть равных частей делилось между Обителью — столицей, Аквитарией, из недр которой в Новый Вавилон по подземным трубам поступала вода, Билатерией, откуда доставляли уже законсервированное мясо, и Кибер-городом, славившимся техникой.

Но уголь был, наверное, самым ценным, не считая воды и еды, ресурсом. Лишь он в мрачные зимние дни, когда огромные солнечные батареи под шпилем Башни были почти бесполезны, спасал колонистов от холода. Во времена Первых Людей угля было так много, что он почти ничего не стоил. Но только не теперь! Лишь в одном месте добывали этот минерал — самом отдалённом, северном городе Карбо, и ценился он на вес золота.

За размышлениями Тилия не замечает, насколько близко они подбираются к лагерю — не больше трёх-четырёх стадиев. Рука впереди, Тилия движется следом. Чёрная витилигская накидка и надвинутый на лоб капюшон, сливаясь с чернотой стен, как нельзя лучше скрывает от взглядов каннибалов и отблесков пламени. Рон и поддерживаемый им изгнанник замыкают процессию.

Как бы её другу не хотелось избавиться от этой парочки, Тилия ещё утром взяла с него обещание помочь Киру, если тому станет совсем тяжело передвигаться самостоятельно. Пока действовало обезболивающее, изгнанник ещё был способен переставлять непослушные ноги, но вскоре сил осталось только на то, чтобы хоть как-то справляться с болью, раздирающей его тело. Тилия знала, что дальше будет только хуже.

— Я вижу вход, — слышит она в темноте тихий голос Руки, а в следующую секунду гоминидка тихо чертыхнувшись, замолкает и вокруг воцаряется тишина.

— В чём дело? — шепчет Тилия, теряя из виду спину гоминидки и замирая на месте, всё ещё сжимая в руке минерал. Что так встревожило однорукую? Разглядеть хоть что-то в этой кромешной тьме невозможно и отблеск костра, слепящий глаза лишь усугубляет ситуацию. Но в одном Тилия уверенна — Рука ни за что бы не бросила их посреди вражеской территории с больным другом на руках, не случись чего-то непредвиденного.

Секунды складываются в минуты, когда Тилия, ругая себя последними словами, вспоминает о тепловизоре. Опустившись на колено, она стаскивает с плеча сумку-мешок и шарит рукой в поисках прибора. На то, чтобы нацепить его на глаза уходит не больше пары секунд и вот она уже видит причину странного поведения гоминидки. Это отошедший по нужде каннибал. Как Руке удалось разглядеть его в кромешной темноте, остаётся для Тилии загадкой, но стоит только подумать, что могло произойти, не сработай у гоминидки инстинкт, ей становится не по себе.

Затаив дыхание, она наблюдает, как, высвеченная розовым фигура без одной конечности, бесшумно подкрадывается к, ничего не подозревающему, пожирателю, молниеносным движением сбивает его с ног и валит на землю. Ни единого звука не доноситься изо рта каннибала, оглушённого таким внезапным нападением. Доли секунды хватает Руке для того, чтобы взгромоздиться сверху и не церемонясь затолкать один конец своего подранного шарфа тому в рот. Её тяжёлый ботинок с силой опускается на растопыренные пальцы её пленника, от чего тот принимается что-то мычать сквозь тонкую ткань, хотя и недостаточно громко, чтобы его могли услышать в лагере. Его вторую руку она прижимает коленом к земле, после чего приставляет нож к горлу.

На то, чтобы обезвредить пожирателя у Руки уходит не больше пяти-шести секунд и при этом она даже не выглядит уставшей. За всё время, что Тилия провела в Долине, ей ещё не доводилось видеть однорукую в деле, не считая расправы над десятками Витилиго. Но то были животные! И теперь наблюдая за точными, молниеносными движениями гоминидки, Тилия начинает чувствовать себя совсем уж никчёмной.

Да она умеет плавать, знает, как быстро убить гоминида, если, конечно, у того под кожей вшита капсула с ядом или, как оказать первую помощь. Но у Руки был настоящий дар — и теперь Тилия уверенна в этом. Гоминидка видит в темноте! Наверное, этим Хранители награждают только тех, кто провёл достаточно времени в Пекле, испытав на себе все «прелести» той нелёгкой жизни.

— Похоже, нам нужен свет, — раздаётся вдалеке елейный голос гоминидки, и она удобнее устраивается верхом на пожирателе, от чего тот принимается мычать ещё натужнее.

— Даже не думай! — угрожающе рычит за спиной Тилии Рон, но та будто не слышит, сконцентрировав всё своё внимание на неподвижно-лежащем под ней теле.

— Мне нужно кое-что показать нашему новому знакомому, — не поднимая головы, почти ласково тянет Рука, от чего по телу Тилии бегут мурашки. — Бледная, свет!

Вспомнив о парафиновых спичках, Тилия торопливо достаёт из кармана маленький коробок и, подойдя ближе, опускается на колени так, чтобы оказаться между Рукой и освещённым лагерем. Если повезёт, каннибалы не заметят маленького пляшущего огонька вдалеке.

— Ти, не вздумай!

Но она уже не слушает. Стянув с головы прибор и отложив его в сторону, чиркает спичкой и сосредоточенное лицо Руки, также, как и лицо застывшего на земле каннибала с кляпом во рту озаряются жёлтым светом. Их пленник какое-то время удивлённо смотрит на мерцающий огонёк, но как только приставленное к его горлу остриё давит сильнее, пуская тонкую струйку крови, переводит затравленный взгляд на ту, что коршуном нависает над ним.

В первое мгновение ничего не происходит, но вдруг, при тусклом свете горящей спички, Тилия видит изменения в поведении пожирателя. Его глаза округляются, вот-вот готовые вылезти из орбит, изо рта вырывается мычание, а тело под сильными женскими ногами начинает биться в конвульсиях.

— Хватит, Бледная, — упавшим голосом говорит гоминидка, после чего едва слышно добавляет. — Туши свет.

То, что происходит дальше, кажется невероятным. Снова нацепив на глаза тепловизор Тилия наблюдает, как высвеченный розовым цветом силуэт, склоняется к и без того напуганному каннибалу.

— Значит, узнал! — тут же доносится до неё пугающий шёпот Руки. — У тебя, мразь, только один вариант. Рассказать мне, что случилось с моей сестрой или я начну с твоих кишок. Будешь умирать медленно и со всеми вытекающими.

Поведение гоминидки не поддаётся никакому объяснению. Видимо голову Тилии за день напекло так, что она не в силах понять, о чём говорит однорукая. Как каннибал, живущий на другом конце Долины, может знать Руку? Ещё более странным кажется реакция пленника — он просто в ужасе! Его тело мелко трясётся от страха, он начинает мычать надрывнее. Для Руки это словно сигнал. Не выпуская нож из единственной конечности, всё так же прижимая тело пожирателя к земле, она кончиком лезвия поддевает ткань своего шарфа и освобождает ему рот. И только, когда тот снова принимается мычать, Тилия понимает, в чём дело.

— Он немой!

— Да поняла я уже! — недовольно бурчит Рука, после чего что-то спрашивает того на языке Танов. Даже при слабом свете костра пожирателю, кажется, удаётся понять, в чём дело, и тут же следует пара ответных жестов, которые остаются для Тилии загадкой. А уже в следующее мгновение, в её частично прикрытое тепловизором лицо летят тёплые брызги крови и руки каннибала безвольно падают на землю.

— Ты чего? — ошарашено шепчет Тилия, наблюдая, как гоминидка тяжело поднимается на ноги, о правое бедро вытирая длинное лезвие своего охотничьего ножа. Что-то произошло, но прибор не способен передать всю гамму чувств на лице однорукой и только следующие слова открывают страшную правду.

— Он мне больше не нужен. Сестра мертва. Давай, Бледная, шевелись, нужно ещё добраться до барьера.

— Поздно, — тут же отзывается Рон, когда со стороны лагеря вдруг доносится пронзительный свист. — Нас заметили.

И вот уже они подгоняемые жуткими гортанными криками каннибалов, спешат к спасительному барьеру. Тилии сейчас и не вспомнить, когда ей в последний раз приходилось так быстро бегать. Этот марафон можно сравнить со спуском по той злополучной лестнице в Башне, когда каратели явились за ней. С той лишь разницей, что сейчас ей угрожает реальная опасность.

Только, когда расстояние между ними и каннибалами сокращается до минимума, Тилия с ужасом понимает, что ни она, ни Рука, предусмотрительно пропустив вперёд Рона с повисшем на его плече изгнанником, не успеют добраться до маячивших впереди ступеней. Пожирателей так много, что стоит только повернуть голову в их сторону, как экран тепровизора начинает пестрить ярко-розовыми пятнами. Но даже теперь, когда уже не способный самостоятельно передвигаться Кир только замедляет их, Рон продолжает тащить его на себе, время от времени бросая настороженный взгляд через плечо.

Когда первый преследователь настигает их, мчавшейся во весь опор Тилии, лишь чудом удаётся увернуться, и пожиратель, не сбавляя скорости, на полном ходу врезается в бегущую вслед за ней Руку. Оружие гоминидки выскальзывает из ладони и отлетает в сторону, когда два тела сплетаются в один яростный клубок. Запыхавшаяся Тилия не медля ни секунды, подбирает с земли длинный нож и, повернув обратно, что есть силы опускает его на голову каннибала. Острое лезвие входит почти до половины, застревая где-то на уровне рта. От неприятного хруста в желудке поднимается буря, но она приказывает себе не думать о том, что только что проломила череп живому существу. Торопливо помогает Руке выкарабкаться из-под обмякшего тела и вместе они снова спешат к входу в Клоаку.

— Чёртовы зубастые твари! — злобно рычит гоминидка, забирая из рук Тилии своё боевое оружие и готовясь к новому нападению, которое не заставляет себя долго ждать. И когда уже на Тилию набрасывается настигший их каннибал, метя ей в плечо пальцы с длинными ногтями, Рука на чеку. Она одним молниеносным движением по самую рукоять вгоняет клинок в грудь пожирателя, после чего ногой отпихивает в сторону уже безжизненное тело. — Давай, Бледная, осталось немного.

Но силы Тилии на исходе. Сердце бешено колотится в груди, дыхание сбилось, ноги не слушаются. Радует только одно, Рон с изгнанником, наконец, преодолели барьер. Через тепловизор она с облегчением видит, как её друг детства оставляет на ступенях держащегося за рёбра Кира, и, вынимая из-за пояса свой огромный тесак, спешит к ним на помощь, расчищая путь.

Следующие пара минут похожи на жуткий, кровавый кошмар. Камни — ещё одно оружие их преследователей, не считая зубов и длинных ногтей. И вот уже со всех сторон в них летят десятки снарядов. Один из них попадает Тилии в лицо, и она падает на колени, чувствуя, как висок взрывается дикой болью.

— Вставай, Бледная! — кричит Рука, помогая Тилии подняться и подставляя правое плечо. Когда их троица, наконец, протискивается сквозь решётку из кольев, останавливаясь у подножия каменной лестницы, сил хватает только на то, чтобы стянуть с головы тепловизор.

— Ты как? — тяжело дыша, спрашивает гоминидка, почти незаметная на фоне чернеющего проёма в стене.

— Нормально, — отзывается Тилия, трясущейся рукой прикасаясь к месту, куда угодил камень, и пальцы тут же становятся липкими.

— Нужно идти дальше, — раздаётся рядом голос Рона и в ту же секунду её ослепляет свет от зажжённых им двух факелов, один из которых он передаёт Тилии. В нос тут же забивается уже знакомый запах топлива с вертушки.

— Бледная, постой!

— В чём дело? Ты ранена? — с тревогой в голосе оборачивается Тилия, выше поднимая факел и придирчивым взглядом окидывая гоминидку, с ног до головы покрытую кровью. Должно быть, она сама сейчас выглядит не лучше.

— Нет, со мной всё нормально. Я вот что хотела… — слова Руке даются с трудом. Переминаясь с ноги на ногу, она какое-то время смотрит на притихших вдалеке каннибалов, а после снова переводи взгляд на обескураженную Тилию. — Пообещай мне, что чего бы тебе это не стоило, ты выведешь Кира на поверхность и поможешь ему добраться до Амораи.

— Ты сама… — начинает Тилия, но гоминидка жестом не даёт ей закончить.

— Послушай, я не пойду с вами. У меня здесь ещё осталось дело.

Стоит только Руке произнести эти слова, Тилия понимает, что та задумала. А ещё понимает, что не готова вот так просто потерять, наверное, единственного друга. Они вместе столько преодолели, прошли такой долгий путь и после всего эта воинствующая гоминидка готова бросить её и Кира ради никому не нужной мести!

— Ты не можешь! — устало возражает Тилия, оглядываясь назад в поисках поддержки, но всё что она видит, это две поднимающиеся по ступеням мужские фигуры. — Ты должна пойти с нами.

— Только после того, как отомщу за смерть сестры. Око за око!

— Тебе не выжить здесь, — упавшим голосом говорит Тилия, понимая, что для гоминидки это смертельный приговор. Ей ни за что не справиться с таким количеством каннибалов, какой бы подготовленной она не была.

— Нет, мой день ещё не пришёл. Это мне предрекла Амораи, когда я получала свой тотем, — качает головой Рука, обнажая плечо, и при неровном свете факела Тилия различает маленькое изображение панциря улитки-катушки сразу под ключицей. — Мой цикл ещё не закончен. Я умру не скоро, Бледная, и это произойдёт точно не в этой Яме. А теперь, поклянись, что выполнишь обещание!

— Он тебе этого не простит, — шепчет Тилия, имея ввиду Кира, и на глаза наворачиваются предательские слёзы. Рука уже давно приняла это решение. Задолго до того, как они отправились в это путешествие. Она и не собиралась покидать Долину, просто хотела спасти сестру. Да и зачем ей возвращаться в тот ад под названием Пекло! Прав был Старик, когда сказал, что лишь одна из них сможет выбраться наружу и это будет точно не гоминидка, которая вдруг стала ей так дорога.

— Он поймёт. И на будущее… — начинает Рука, сдёргивая со своей шеи шарф и набрасывая почти невесомую ткань на плечи замершей напротив Тилии. — Не верь всему, что тебе говорят. Я знаю, что ты на него злишься, но, если бы не Кир, я бы уже давно отправилась к праотцам. Ну а теперь пообещай мне, что выберешься из этой чёртовой Ямы.

— Обещаю, — кивает Тилия, и следующие слова почти застревают в горле. — Тогда ты пообещай, что, когда закончишь здесь, пойдёшь следом за нами. Я оставлю для тебя знаки.

«Если понадобиться даже кровью», — даёт себе обещание Тилия, в последний раз окидывая Долину прощальным взглядом. Ни дня она не будет жалеть о том, что покинула это место, со смертельно-опасными барьерами, дикими псами и людоедами.

— Замётано! А теперь давай проваливай, — подталкивает её легонько в спину Рука и когда Тилия взбирается по крутым каменным ступеням и входит в Клоаку, кричит в спину. — Эй, Бледная, ты оказалась не такой уж противной… Да и имя у тебя тоже ничего!

Глава 22

Когда Тилия, наконец, нагоняет, удаляющихся вглубь неизвестности лабиринта, спутников, те уже уходят довольно далеко. Какое-то время она ещё пытается прикрыть нос шарфом, небрежно наброшенным на шею, но вскоре оставляет эту затею, понимая, что это бесполезно. Зловонный запах гниения и разложения недр Клоаки, будто цепляясь за кожу, сквозь поры просачивается глубоко внутрь, и кажется, что она уже пару раз успела с головой окунуться в ту чёрную массу, что противно хлюпает под ногами.

При тусклом свете одиноко мерцающего жёлтым светом факела, давящие с двух сторон стены и низкий потолок выглядят ненамного лучше. За долгое время они успели покрыться плотным слоем мха и плесени. С потолка свисают густые, паутинные качели, и стоит только пройти мимо, они начинают раскачиваться, словно Клоака вдохнула в них жизнь. Время от времени приходится делать вынужденные остановки, чтобы избавиться от ошмётков паучьей сети, противно налипшей на лицо и волосы. Но что хоть как-то компенсирует все эти неудобства, так это прохлада! Хотя смрад и зловоние узких тоннелей и не даёт в полной мере насладиться тем, что больше нет нужды изнывать от жары, прячась под слоем провонявшей от пота одежды.

Стоит только Тилии и её спутникам преодолеть первый коридор и взобраться на внезапно выросший перед ними каменный уступ, доходящей почти до пояса, начинает казаться, будто она слышит едва различимый шёпот, доносящийся из глубины тёмных коридоров и приглушённый эхом их шагов. И чем дальше они углубляются в Клоаку, тем отчётливее становиться этотнавязчивый звук, пока её слух не начинает различать отдельные слова:

«Один из вас!»

Тилия цепенеет. Всё что угодно она ожидала от этого места и тех тварей, о которых предупреждал Старик, но только не такого!

— Они могут говорить!

— Ти, надо спешить. Нас услышали, — отрывисто произносит Рон, на время, передавая ей свой факел и помогая постанывающему от боли изгнаннику взобраться на очередной скользкий уступ.

— Они говорят! — снова ошарашенно повторяет Тилия и голос её срывается. Но Рон, словно не слышит её, продолжая двигаться вперёд и ей ничего не остаётся, как ускориться, по щиколотку утопая в вонючей жиже. Впервые за последние дни она благодарна убитому каннибалу за непромокаемые, высокие ботинки. — Они никакие не чудовища, как говорил Старик. Ведь так?

— Давай обсудим это позже.

— Со мной вам не выбраться, — впервые за многочасовой поход слышит она глухой голос изгнанника.

— Даже не думай! — одёргивает его Тилия, поравнявшись со спутниками, когда в темнеющих узких проёмах снова раздаётся шёпот.

«Один из вас!»

— Чего они хотят? — вопросительно смотрит она на сосредоточенный профиль Рона, чувствуя предательскую дрожь в коленях. Даже если обитатели этого каменного подземелья и превратились в жутких монстров, когда-то они точно были людьми! Но тут же Тилия вспоминает окровавленные колья перед входом в Клоаку и тот ужас, что отчётливо читался на разукрашенных лицах пожирателей, когда они оказались перед каменной лестницей ведущий в лабиринт, обретает форму.

— Разве ты не поняла? — видит она кривую усмешку на лице друга, когда он неожиданно останавливается и, вздохнув с облегчением, небрежно сбрасывает со своего плеча руку изгнанника, который, потеряв опору, тут же обессиленно заваливается на бок, съезжая по грязной стене. После чего Рон, не церемонясь, отбирает у неё факел и отшвыривает тот в сторону. Тилия сначала с недоумением смотрит на затухающий на каменном полу огонь, а затем переводит взгляд на друга детства, наконец, начиная кое-что понимать.

— Ты с самого начала знал, что так получится! — доходит до неё весь цинизм того, что он задумал.

— Никто не сможет пройти этот чёртов лабиринт, не принеся жертвы. Старик не любил рассказывать об этом месте и его жутких тварях, но кое-что я от него всё же узнал…

— И всё равно притащил нас сюда? — всё ещё не веря в происходящее, во все глаза смотрит на него Тилия и кивком головы указывает на тяжело дышащего изгнанника. — Поэтому сегодня утром с такой лёгкостью согласился ему помочь? Заранее решил его участь.

— Нет. Сначала я, как и предсказывал Старик, хотел, чтобы здесь оказалась та безрукая стерва, которая не отходила от тебя ни на шаг. Но у неё, как оказалось, были совсем другие планы.

— Значит ты слышал наш разговор сегодня утром, — раздаётся рядом обессиленный голос Кира. Тилия в недоумении переводит на него взгляд: выходит он был в курсе того, что задумала Рука.

— Слышал, как она говорила тебе, что, если ей не удастся найти сестру, и она узнает, что пожиратели виновны в её смерти, она должна будет отомстить, — подтверждает Рон, не сводя пристального взгляда с застывшей на месте Тилии. — Пришлось выбирать, либо ты, Ти, либо этот полумертвяк.

Позади, словно в подтверждении его последних слов, снова слышится леденящий душу шёпот, и она с ужасом осознаёт, что те, кто шёл за ними по пятам, вот-вот появятся из-за поворота. От бессилия на себя и разгорающейся в груди ненависти к другу детства, её начинает мутить. Что бы она сейчас не предприняла, лучше всё равно не станет. Рон выбрал свой путь, всё это время целенаправленно ведя их в западню и с самого начала зная, что кем-то из их троицы придётся пожертвовать.

Но даже если она попытается помочь изгнаннику, без помощи Рона долго они не протянут. Благодаря милитарийской призме она теперь знала, что лабиринт узких коридоров тянулся, извиваясь словно змея, больше чем на шесть сотен стадий вверх и через каждые пятьдесят шагов путь преграждал новый уступ. И таких были сотни! Клоака была огромной подземной лестницей, ведущей наверх. Тилия даже не стала считать количество высоченных ступеней-уступов, чтобы окончательно не упасть духом, лишь надеясь, что они закончатся прежде, чем у них иссякнут последние силы. Не учла она одного — предательства со стороны лучшего друга.

— Он спас мне жизнь, — напоминает она Рону, ещё лелея крупицу надежды, что он одумается, и они всё же попытаются спастись, не принося изгнанника в жертву. — Я обязана ему. Ведь у вас в Яме такие законы!

— Мы уже не в Яме, Ти. А я больше не сторожевой пёс Старика. Да, кстати ты хотела узнать кто его правая рука. Так вот… рад познакомиться! Ты не представляешь, как ты огорчила меня тем признанием с мальчишкой. Маленький поганец всё-таки добился своего! Сбежал.

Словно огромный молот со всей силы опускается ей на голову, лишая последних сил и выбивая из её лёгких воздух. Вот он настоящий монстр! Хищник, который ради своей цели готов был пожертвовать каждым.

— Как ты мог? — с ужасом она вглядывается в знакомое лицо, понимая, что перед ней мучитель Като, а она ничего не может сделать.

— Мог что? Я сам был ненамного старше его, когда попал в Яму. Думаешь, Старик щадил меня? Нет. Я точно так же, как и любой другой ребёнок, лазил по той проклятой стене, пока не стал слишком тяжёлым для такого занятия. Тогда Старик стал давать мне уже другие поручения. Он доверился мне, сделав меня своей правой рукой, и я был рад исполнить его любое пожелание, лишь бы никогда не возвращаться на ту стену.

— Это он помог тебе избавиться от капсулы с ядом?

— Много лет назад. И за это я ему благодарен. Даже не представляешь, как воодушевляет то, что ты можешь беспрепятственно бродить по Долине, изучая жизнь других.

— Ты монстр! Такой же, как твой Старик, — презрительно бросает ему в лицо Тилия, чувствуя, как ярость закипает внутри.

— Может и так, — безразлично пожимает он широкими плечами, перекладывая факел в левую руку и делая несколько шагов в её направлении. — Но, чтобы выжить, мне приходилось делать и не такое. Ради еды я убивал и не стыжусь этого, но детей я никогда и пальцем не трогал! Твой мальчишка соврал тебе.

— Уже того, что ты их отправлял на смерть, было достаточно. Убирайся!

— Нет, Ти. Эти твари должны забрать его, иначе будут преследовать нас, — говоря это, Рон приближается к ней вплотную и тут же грубо хватает за руку. Ей противны прикосновения этого предателя, но, сколько она не пытается вырваться, ничего не выходит. Силы не равны. Хочется заорать во весь голос, чтобы он отпустил её, но Тилия понимает, что её крики привлекут ещё больше внимания обитателей Клоаки и молча продолжает сражаться за свою свободу и жизнь Кира. Она пытается нащупать свой маленький нож, но рука лишь натыкается на пустоту: скорее всего он выпал, когда они убегали от каннибалов, хотя её сумка, набитая добром карателей и шкурой Витилиго, каким-то чудом, всё ещё продолжала болтаться за спиной.

Единственное, что ей всё-таки удаётся сделать, это немного оцарапать шею Рона и уже от этого она чувствует удовлетворение, со злорадством надеясь, что в таких условиях он занесёт инфекцию и, как говорят гоминиды, в скором времени станет мертвяком.

Когда всё так же в полном молчании, Рон грубо тащит её за собой, последнее что она видит — это как изгнанник с перекошенным от гнева лицом, безуспешно пытается подняться. А в следующее мгновенье единственный источник света с шипением гаснет, оставляя их в кромешной темноте наполненной жуткими звуками.

Теперь Тилия абсолютна слепа. Не замечая её состояния, Рон только сильнее прижимает её спиной к себе, зажимая ей рот ладонью, и медленно, шаг за шагом, отступает вглубь каменного коридора, пока они не скрываются за очередным поворотом, становясь невидимыми для тех, кто подобрался совсем близко. Услышав шёпот и возню, Тилия замирает от ужаса, но уже через пару минут всё стихает. В этот момент её мучает лишь одна мысль: «Кир не сопротивлялся, он позволил этим монстрам утащить себя!»

— Проваливай! — наконец зло выплёвывает она, вырываясь из железных тисков. Шёпот всё ещё стоит у неё в ушах, хотя лабиринты снова пусты и безмолвны.

— Тебе отсюда не выбраться, — слышит она предостерегающий мужской голос.

— Это тебя уже не касается.

— Будешь дуться из-за того, что я не помог этому обречённому?

— Дело не в нём! Ты не помог тем детям… только отправлял их не стену. Ты не помог Като! Я видела этого бедного ребёнка и то, в каком он был состоянии.

— А как на счёт меня? Когда каратели отправили мою семью почти на самую окраину Гнезда, никто не спас меня, не накормил! Я выживал, как мог! Воровал еду, участвовал в драках… Даже пошёл на преступление, после чего каратели засунули меня сюда. Разве это справедливо?

— И ты решил отыграться на детях? — устало спрашивает Тилия в темноту, вспоминая, как впервые увидела Като и насколько сильно была поражена состоянием маленького гоминида.

— Я просто выживал!

— Убирайся! — цедит она сквозь зубы, чувствуя боль в груди.

Эхо её последних слов ещё долго мерещится в замкнутом пространстве Клоаки, отражаясь от склизких стен. Удаляющиеся шаги вскоре стихают, оставляя Тилию наедине с собой и своими страхами. А ведь ещё совсем недавно, в окружении стаи Витилиго, жаждущих их сожрать, не оставив даже косточки, ей казалось, что хуже уже не будет. Что это будет самым опасным и последним испытанием, которое преподнесёт Долина. Она ошибалась. С каждым новым днём всё становилось только хуже. Но тогда с ней рядом были Рука и изгнанник, теперь же не осталось никого.

На короткий миг её пронзает мысль: «А может, нужно было согласиться?» Но Тилия тут же гонит её прочь. Если изгнанника она ещё могла простить Рону, то Като никогда! Он превратил жизнь маленького мальчика в ад, лишь потому, что в детстве с ним обращались не лучше. Тилия уже никогда не узнает, поступил бы он иначе, не отправь каратели его семью в изгнание. Изменилось бы его отношение, окажись он в Долине лишь в семнадцать, как она? Стал бы подчиняться Старику, заставлял бы детей, рискуя жизнями, собирать яйца, внушал бы страх Като?

«Где проходит та невидимая черта, что отделяет человека от животного?» — размышляет Тилия, устало стаскивая с плеча сумку-мешок и на ощупь выбрав более-менее сухой участок, устало опускаясь на грязный каменный пол. Труднее всего заглушить в себе накатывающий волнами страх перед неизвестностью. Он словно явился за ней из детства. Только там монстры были вымышленными и жили под кроватью, здесь же они говорили шёпотом и жаждали убить любого, кто ступит на их территорию.

Прикрыв ставшими бесполезными глаза и обхватив колени руками, Тилия пытается заставить себя вспомнить всё хорошее, что с ней случалось. Её дни рождения, на которых собиралась вся семья: никаких сверстников, только родители, брат и дядя. Отгоняя тягостные мысли о Стануме, она возвращается к тому дню, когда спасла маленького мальчика с изображением заячьей лапки на тонкой, искусанной мелкими паразитами руке. Должно быть, он уже пришёл в себя и идёт на поправку, уплетая за обе щёки то, что готовят на гоминидской кухне. Да и паразиты теперь его уже, наверняка, не беспокоят — уж об этом Вара позаботится.

Если в отношении лидерши к мальчику Тилия до сих пор не была уверена, то Галии доверяла безгранично. Ей хватило лишь короткого общения с целительницей с добрыми глазами, чтобы понять, что та не позволит Като голодать. Она выходит его, будет следить за его здоровьем, а раз в неделю на языке жестов рассказывать о том, что некто обязательно явиться и сделает этот мир хоть чуточку лучше.

Но самое главное, его больше никогда не обидят!

«Как он сказал? Я живучий?» — вспоминает Тилия, прислушиваясь к гнетущей тишине вокруг. Сколько она не пытается заставить себя не думать о том, что сейчас происходит где-то в этих каменных коридорах, у неё ничего не выходит. Мысли то и дело возвращаются к изгнаннику и тому, что сейчас делают с ним эти шептуны. И только, когда начинает ломить всё тело, она осознаёт, насколько напряжена, каждую секунду ожидая услышать предсмертный крик, словно последнее напоминание о нарушенном ею обещании.

Но как бы она не корила себя за это, нужно двигаться дальше. У неё есть тепловизор и призма-сканер, о которых Рон так и не узнал. Иначе она лишилась бы и этого. И всё благодаря Руке, которая, словно с самого начала чувствовала фальшь, видела его насквозь, хоть и держала язык за зубами, понимая, что выскажи она своё мнение, Тилия непременно приняла бы сторону друга.

Поводив рукой в кромешной темноте и наткнувшись на промокший от налипшей грязи мешок, Тилия проверяет его содержимое. Прибор, к счастью, цел и работает. Нацепив его на глаза, она, с опаской озирается по сторонам, в любую секунду ожидая, что из-за угла на неё выскочат, светящиеся розовым, зловещие твари, но ядовито-зелёные коридоры пусты и это придаёт уверенность.

Стоит только активировать сканер, как на трёхмерном, с синевой экране тут же высвечивается пара зелёных точек. И она возносит хвалу Совету за его стремление подчинить себе всех и каждого. Милитарийский прибор — её единственная надежда на спасение. Только с его помощью она сможет преодолеть все эти запутанные каменные коридоры, не тратя время на поиски единственно-верного пути.

Пустившись в дорогу и преодолев очередные пятьдесят шагов, Тилия сверяется по карте и тревожно замирает. Вторая точка, целенаправленно удаляющаяся вглубь коридоров, где нет выхода, никак не может принадлежать Рону. Тилия вспоминает слова молодого карателя у озера и его упоминание лишь о трёх объектах. Она настолько была поглощена заботами о своём пациенте и предстоящим походом к лагерю каннибалов, что даже не удосужилась убедиться в том, что сканер видит только три микрочипа. Рон, должно быть, уже давно избавился от своего, а это могло означать только одно.

Изгнанник до сих пор был жив!

Стараясь как можно тише шлёпать тяжёлыми ботинками по стоячей воде, Тилия сворачивает за угол, чётко осознавая, что коридор, который ведёт к выходу из Клоаки остаётся позади. Может это и глупо с её стороны, подвергать себя смертельной опасности, но бросать ещё живого Кира она не намерена.

«К тому же я дала обещание», — напоминает она себе, словно боясь признаться в том, что может быть иная причина спасения гоминида.

Когда до нужного места остаётся не больше стадия, она в последний раз сверяется с данными карты и вырубает призму, снова оказываясь в кромешной темноте. Водрузив на глаза прибор и преодолев не одну сотню шагов, Тилия, наконец, получает возможность одним глазком взглянуть на мир чудовищ, про которых говорил Старик.

Сквозь окуляры прибора ей открывается вид на огромное выдолбленное в скальной породе помещение, пол которого сплошь покрыт голыми, неподвижными телами. Шептуны спят прямо на мокром каменном полу, местами даже в стоячей воде, мирно посапывая, и тесно прижимаясь друг к другу. В центре Тилия различает нечто, напоминающее огромную гору мусора, а на ней с десяток изолированных от остальной толпы тел. Такое расположение сразу же напоминает иерархию Нового Вавилона. Избранные живут на возвышенности, остальные вынуждены ползать по самому дну.

Если верить сканеру, то чуть впереди, шагах в двадцати, и должна находиться её цель. Проверять, светиться ли ещё зелёная точка на экране она не решается, опасаясь, что кто-то из шептунов может заметить свет от призмы. Но стоит только увидеть вдалеке синее свечение одежды Кира, как на неё тут же накатывает волна облегчения. Она ожидает увидеть изгнанника прикованным или на худой конец в клетке, но он совершено свободен, что и понятно — без карты отсюда не выбраться. Прислонившись спиной к плотной куче мусора, он кажется, мирно дремлет.

Ещё раз, тревожно окинув взглядом огромный каменный зал и убедившись, что за ней никто не наблюдает, Тилия предварительно стянув с ног ботинки, на цыпочках крадётся к неподвижному телу и только приблизившись, понимает, что ошиблась. То, что горой возвышается в самом центре каменного зала вовсе не мусор… а груда костей! Тело тут же покрывается липким потом, а в голове лишь одна мысль. Бежать! Но она заставляет себя успокоиться и медленно протягивает дрожащую руку. И тут же её запястье оказывается в горячей ладони, словно в железных тисках. Она снова его недооценила! Сквозь окуляры отчётливо видно, как Кир медленно подносит палец к губам.

«Неужели он меня видит?» — поражается Тилия, и чтобы удостовериться, показывает ему язык, отчего тут же на лице гоминида расплывается разноцветная улыбка. А это значит, ещё один облучённый способен видеть в темноте.

Не теряя времени, она помогает Киру подняться с пола и он, почти повиснув на её плече, позволяет вывести себя из сонного царства обитателей Клоаки. Изгнаннику, всё так же прижимающему руку к рёбрам, нисколько не лучше и сейчас она многое бы отдала за одну пилюлю, что была способна уменьшить его боль. Это ведь она виновата в том, что Кир в таком состоянии. Если бы не появление Станума и тот короткий полёт в никуда, сейчас бы он, наверное, уже был в Пекле, а она, скорее всего — мертва.

Думать о том, что шептуны вскоре заметят пропажу и кинуться на поиски, не хочется, но Тилия знает, что рано или поздно это случится. Может им и не удастся спастись вместе, но, по крайней мере, она сделала всё что могла. Но когда секунды складываются в минуты, один тёмный коридор сменяется другим, а вокруг всё так же тихо, в ней зарождается лучик надежды. Но заговорить она всё же не решается, помня о предыдущем неудачном опыте, стоически волоча на себе тяжёлое тело. Чем дальше они смогут уйти незамеченными, тем больше у них шансов выбраться.

Когда, посчитав, что они удалились на достаточно большое расстояние, Тилия достаёт призму и свет снова озаряет узкий коридор, она с облегчением стягивает окуляры. Глаза устали и болят, но это её сейчас беспокоит меньше всего. В бледном свете сканера изгнанник выглядит почти жутко: залёгшие под глазами тёмные круги, впалые щёки, ещё больше обросшие щетиной, плотно сжатые челюсти. За последнюю неделю Долина сильно их потрепала, но её спасителю досталось больше других.

Помня об опасности, она на языке Танов спрашивает изгнанника, сможет ли он идти дальше, и в его взгляде на короткий миг мелькает нечто, похожее на удивление. Несмотря на терзающую его боль, он вскидывает вверх большой палец, вымученно растягивая плотно-сжатые губы в подобии улыбки, тут же преобразившей измождённое лицо и вселившее в неё уверенность, что всё у них получится. Тилия кивает и на свой страх и риск, принимает решение остановиться и передохнуть.

Выбрав место посуши, она достаёт из сумки накидку Витилиго, чувствуя, как короткий мех ласкает пальцы и застилает ею грязный каменный пол. Долго уговаривать своего спутника не приходиться, и он тяжело валится на шкуры, оставляя ей лишь маленький свободный клочок у своих ног, но Тилия рада и этому. Ей пора было принять решение. Весь путь от места, где разбился Станум, до лабиринтов Клоаки капсульный шприц с зельем каннабиса жёг бедро, напоминая о себе всякий раз, когда Тилия смотрела на перекошенное болью лицо Кира. Она всё отчётливее понимала, что, если они хотят выбраться, ему нужна эта милитарийская отрава — единственное, что хоть на время поможет забыть про боль и наполнить тело силой. Но понимала она и то, что после первой же дозы яд поработит его сознание, подчинит своей воле.

Время от времени Кир бредит, мечась во сне и Тилия, больше не в силах смотреть на его мучения, принимает решение. Она при слабом свечении экрана призмы-сканера достаёт капсульный шприц, и больше не раздумывая, срывает пломбу и одним нажатием вводит милитарийское зелье под кожу изгнаннику, который лишь на секунду открывает затуманенные болью глаза, после чего она обессиленно сворачивается клубком у его ног, устало прикрывая веки.

Оставаться на одном месте долго нельзя и, когда приходит время идти дальше, Тилия будет Кира и помогает ему подняться. После непродолжительного отдыха и дозы каннабиса её спутник чувствует себя немногим лучше и следующие три десятка уступов уже может преодолеть без её помощи. И долгое время смысл из жизни состоит лишь в том, чтобы раз за разом выполнять одни и те же действия: преодоление отрезка в пятьдесят шагов, высокий уступ, снова шаги и снова уступ, и так до бесконечности, или пока один из них не сдастся.

Но это ещё полбеды. Такой омерзительно грязной она себя ещё никогда не чувствовала! Вся одежда, руки, лицо, даже волосы, которые она то и дело заправляет за уши, покрыты подсохшей коркой нечистот, что ручейками струятся у них под ногами, источая смрад. И только когда, они преодолевают очередной уступ, и в самом углу трёхмерного экрана появляется скопление зелёных точек, Тилию осеняет. Она, наконец, понимает, что это за место.

Они внутри канализационного стока!

Все эти каменные коридоры, своего рода тоннели, по которым стекают отходы жизнедеятельности Нового Вавилона. Сделав это открытие, она немного приободряется. Судя по обилию зелени на экране, ещё немного, и они окажутся в Пекле, а уж оттуда она придумает способ, как добраться до дома.

Она настолько глубоко уходит в себя, что чуть было, не пропускает начало охоты. На неё накатывает волна первобытного ужаса, когда Клоака вдруг начинает гудеть словно улей: шептуны, наконец, обнаружили пропажу и теперь им остаётся только ждать и то недолго. Кир тоже чувствует изменения вокруг, его расслабленное от милитарийской отравы тело напрягается, и он весь обращается в слух.

Пытаясь подавить нарастающую панику, Тилия бегло просматривает карту Клоаки, пытаясь отыскать безопасное место. Практически все коридоры, отображённые на призме-сканере, были сквозными и вели либо наверх, либо вглубь, но были и те, что заканчивались тупиками. И если они успеют туда прежде, чем объявятся обитатели лабиринта, возможно у них появиться шанс.

Знакомый шёпот раздаётся уже совсем близко, когда они добираются до приглянувшегося Тилии места. Спрятавшись в самый дальний угол, она помогает изгнаннику опуститься на каменный пол и, отключив призму, водружает на глаза тепловизор. Как раз вовремя: в проёме ядовито-розовой тенью мимо проскальзывает шептун. Затем ещё один, и ещё. И всякий раз, когда вдалеке возникает высвеченная фигура, она сильнее вжимается в стену, стараясь не дышать.

Охота длиться бесконечно долго. Пару раз возникает желание просто отшвырнуть подальше окуляры, чтобы не видеть мелькающие вдалеке розовые всплески, и всякий раз не замирать от страха, но Тилия понимает, что прибор милитарийцев единственное, что отделяет её от полной слепоты и мысленно благодарит дядю за такой бесценный подарок. Не прилети он тогда за ней, без сканера и тепловизора они не продвинулись бы дальше первого поворота.

Пытаясь отвлечься, она вспоминает разговор со Станумом и то чувство недосказанности, которое у неё возникло: «Что он тогда сказал? Что моё пребывание в Долине — это вынужденная мера? И что это должно значить?»

Но сколько Тилия не размышляет об этом, на ум ничего не идёт. С трудом вериться в то, что её с самого начала собирались вытащить из Ямы и наверху есть некто, кто затеял с ней эту игру на выживание. Тот, кто приказал карателям сбросить её в Долину, клеймить, а после передумал и отправил за ней милитарийцев. Тилия понимает одно — такая власть есть только у Совета.

Уже почти смирившись со своей участью стать новой жертвой шептунов, она вздрагивает, услышав вдалеке глухой удар, словно кто-то с силой захлопнул железную дверь. Миллион гипотез вихрем проносится в голове Тилии, пока она не отметает все, оставляя единственно-верную.

«Рону всё-таки удалось выбраться из лабиринта!» — с удивлением понимает она и в ту же секунду вокруг воцаряется мёртвая тишина, возвещая о том, что охота окончена.

Глава 23

— Думаешь, теперь они оставят нас в покое? — шёпотом спрашивает Тилия, опасливо выглядывая из-за угла и только удостоверившись, что вокруг всё спокойно и экран тепловизора снова светиться успокаивающе-зелёным, помогает Киру подняться.

— Скорее всего, они решили, что нам всем удалось выбраться, — доноситься до неё обманчиво-умиротворённый голос изгнанника, но его прерывистое дыхание вызывает тревогу. Милитарийская отрава всё же сделала свою работу, и на какое-то время Кир словно ожил, но эффект временный и скоро он снова начнёт чувствовать себя разбитым. А если ещё учесть то, что стоит только случайно коснуться его руки, Тилия понимает, что у него снова жар — дела обстоят совсем плохо.

Понимая, что времени у них в обрез, она достаёт сканер и сверяется по карте. Впереди очередной поворот, но перед тем, как продолжить путь, она должна кое-что сделать. Тилия уже в который раз достаёт маленький чёрный уголёк, ещё на землях пожирателей интуитивно засунутый в карман, и освобождает небольшой участок стены от паутины и плесени.

— Что это? — чуть слышно спрашивает Кир, наблюдая за её манипуляциями, тяжело привалившись плечом к стене.

— Спираль.

— Больше похоже на тотем Руки. Всё ещё надеешься, что она пойдёт за нами?

— Она обещала… — упрямо говорит Тилия, с сомнением поглядывая на свой промокший мешок. Чем ближе к Пеклу, тем чаще она задумывается над тем, а не избавиться ли ей от всех, скорее всего уже не нужных, вещей? В приоритете их жизни, а лишняя ноша только затрудняет движение и снижает и без того черепашью скорость.

Время от времени делая остановки, чтобы перевести дух и оставить Руке очередную подсказку, они медленно пробираются по тесным коридорам лабиринта, всё труднее преодолевая очередной высокий уступ. От неизменного вида унылого однообразия каменных тоннелей и постоянного журчания сточных вод под ногами, начинает казаться, что время замедлило свой бег, и она постепенно сходит с ума. Единственное, что не даёт впасть в отчаяние — это мысль, что когда-нибудь весь этот кошмар закончится, и она снова сможет увидеть солнце.

«А что потом? — утирая со лба пот, устало думает Тилия. Чем ближе она к дому, тем сильнее становиться страх быть отвергнутой. Даже у изгнанника в Пекле, наверное, есть семья. А что у неё? Одна лишь неопределённость и чувство вины в придачу. — Интересно, отцу уже сообщили, что Станум погиб?»

— Не жалеешь, что так вышло с твоим приятелем? — вторгается в её невесёлые мысли тихий голос Кира, когда они решают сделать очередной привал.

— Он сам выбрал свою участь, — морщится Тилия, не имея никакого желания обсуждать друга-предателя.

— Он же сказал, что у него не было выбора.

— Выбор есть всегда… — напряжённо отзывается Тилия, с силой вырубая ни в чём не повинную призму-сканер. Устроившись на небольшом клочке сухого камня, она с наслаждением вытягивает гудящие ноги. Слышно, как совсем рядом Кир следует её примеру. Сколько бы лет не прошло, она никогда не сможет забыть предательства Рона, а уж тем более простить его.

— Думаешь эти шептуны такие же, как пожиратели? — меняет она тему.

— Ты же видела те колья перед входом. Их не уничтожил пожар. Скорее всего, колья прятали в стене, пока горела эта часть Ямы. А когда всё закончилось, их снова врыли в землю.

— Считаешь, они договорились, пожиратели и эти шептуны?

— А как бы ты поступила, если бы к тебе по ночам приходили эти ледяные твари и забирали кого-то?

— Почему ледяные? — переспрашивает Тилия, чувствуя, как закрываются глаза от усталости.

— У них почти белая, холодная кожа, — умиротворённым каннабис-дозой тоном говорит Кир и его слова эхом разносятся по пустующим тоннелям Клоаки. — Наверное, это из-за того, что они всю свою жизнь проводят в этих пещерах. Длинные когти и почти нет зубов.

— Там, где они живут, полно человеческих костей и черепов, — отзывается Тилия, вспоминая огромный зал усеянный, как ей в начале показалось, мусором.

— Скорее всего, стали делать набеги на лагерь пожирателей, когда закончились крысы.

Тилия ёжится от слов изгнанника. Да, крысами здесь и не пахло, в этом она уже успела убедиться. Здесь вообще ничего не было, кроме мха на стенах и зловонной жижи под ногами. И чем выше они взбирались, тем сильнее становился встречный поток, а тоннели плавно соединялись друг с другом, ближе к выходу образуя один общий коридор.

— Тот пожиратель у стены… — вдруг вспоминает Тилия, — он был напуган, когда увидел Руку.

— Он думал, что увидел призрак, — слышит она в темноте спокойный голос Кир. — Рука и её сестра были сиамскими близнецами. Их разделили сразу после рождения.

— Тогда она и осталась без левой руки?

— Да.

Это многое объясняло. Рука с самого начала была уверенна в том, что, если её сестра была в Долине, кто-нибудь, лишь взглянув на гоминидку, выложил бы всю правду. Так и произошло.

— Врач из Термитника помог, — спустя пару секунд добавляет Кир и от его слов Тилия вздрагивает. Это вполне мог быть её отец. С тех пор, как на свет появилась Рука и её сестра, прошло не больше девятнадцати лет — если брать во внимание то, что в Яму отправляли только несовершеннолетних, и плюс она провела здесь ещё триста семьдесят один день. В те годы отец уже несколько лет работал в лазарете. Был одним из немногих мужчин, кто предпочёл эту, считавшуюся со временем женской, профессию. Тилия не раз слышала, от раздувавшегося от гордости Станума, истории о том, что его младший брат был лучшим учеником и, что куратор по медицине часто хвалила его, предрекая блестящее будущее. И вот теперь выясняется, что он мог быть тем, кто помог разделить сросшихся близнецов.

«Всё так переплелось…» — устало думает Тилия, вынимая сильно потерявший в весе кусочек угля. Тяжело поднявшись на ноги, она снова запускает призму и при слабом свечении вновь принимается за дело. Художник из неё никакой. Спираль получается кривой, но свою функцию она при необходимости выполнит — укажет нужное направление.

Все подсказки она рисует только по правой стороне каменного коридора, помня о том, что рассказывала о своём детстве гоминидка, и о словах её матери: единственная правая конечность и тотем всегда помогут отыскать путь домой. Со способностью Руки бесшумно передвигаться, да к тому же видеть в темноте, у неё есть все шансы выбраться из этого каменного склепа. По крайней мере Тилии очень хотелось в это верить.

— Твоё зрение… — кое-что вспомнив, обращается она к притихшему у стены изгнаннику. Его лицо, при слабом свете призмы, выглядит почти пугающе. — Оно, как у кошки. Ты всегда видел в темноте?

— Сколько себя помню, — отзывается Кир, наблюдая за ней из-под прикрытых век.

— И так со всеми?

— Нет. Только с теми, чьи предки поколениями жили снаружи.

Стоит только ему упомянуть о месте своего рождения, как Тилия тут же напоминает себе, кто перед ней. Гоминид! Один из тех, кого она должна бояться и ненавидеть. Но что-то изменилось с тех пор, как она попала в Долину. Чем больше времени она проводила среди рождённых в Пекле, тем отчётливее осознавала, что всё то, что навязывали ей с детства — лишь предрассудки. Башенцы, вынужденные сосуществовать в замкнутом пространстве, сверху наблюдая за дикарями-гоминидами, боялись не тех, кто жил внизу, а того, что им с рождения вдалбливали в их головы. Страх порождает страх. И не трудно понять, откуда он берётся, и какие силы влияют на сознание умов, ведь ещё совсем недавно она сама считала всех без исключения гоминидов дикарями.

— Но тот пожиратель, которого поймала Рука, не видел в темноте. Так?

— Нет, не видел.

— Почему? Я думала, они тоже живут снаружи.

— Слышала когда-нибудь про Скотобойню? — в упор глядя на Тилию, спрашивает Кир и, когда она отрицательно качает головой, продолжает. — Так называют город, где выращивают животных на убой. Оттуда мясо попадает в другие города.

— Белатерия.

— Точно. Так вот пожиратели оттуда. Они живут в живодёрнях и следят о животных. Кормят их, поят, а когда приходит время, убивают и разделывают туши. Они привыкли к мясу, поэтому для них раз плюнуть убить кого-нибудь и съесть… Тот мальчишка, которого ты спасла, он из Скотобойни.

Волосы на затылке Тилии встают дыбом.

— Като? Откуда ты всё это знаешь?

— Ну, я же не глухой… в городе всякое болтали.

Больше она ничего не спрашивает, погружаясь в тревожные мысли. Она-то всегда думала, что Белатерия один из тех городов, где нет «своего» Пекла и его облучённых жителей, но реальность оказывается куда страшнее.

Спустя какое-то время, когда они снова отправляются в путь, шедший впереди Кир напряжённо замирает.

— В чём дело? — шёпотом спрашивает Тилия, вглядываясь в непроглядный мрак впереди и покрываясь холодным, липким потом. Тусклый свет сканера лишь немного рассеивает тьму, но даже его недостаточно для того, чтобы понять, что так насторожило её спутника.

— Здесь у твоего приятеля погас огонь, — отрывисто говорит Кир, указывая на едва различимую бесформенную кучу на влажном полу.

— Откуда ты знаешь?

Кир кивком головы указывает на стену. Примерно на уровне их голов серый камень обнажён, словно кто-то наощупь водил по нему руками.

— Тебе нужно проверить его вещи, — просит Кир, тяжело приваливаясь к стене. Ему снова становиться хуже. — Может что-то осталось…

Всем свои нутром противясь этому, она всё же соглашается и, опустившись на корточки, принимается рыться в мешке. Если что-то и было ценное, Рон забрал это с собой, оставив лишь кое-какую одежду и пустой кожаный мешок для воды. Единственный мало-мальски нужный предмет — это оружие, сиротливо валяющиеся рядом, но ни сил, ни желания тащить на себе ещё и тяжёлый тесак, у неё нет.

Пройдя ещё с десяток уступов, они, не сговариваясь, решают сделать очередной привал. Выбрав островок посуши — хотя, чем выше они взбирались, тем труднее было отыскать такое место — Тилия расстилает шкуры Витилиго. Эти дикие псы сейчас кажутся ей такими далёкими и нереальными, что воспоминания о встрече с ними вызывает лишь горькую улыбку.

Когда-то Вара сказала, что самый страшный хищник в Долине — это человек, и оказалась права. Те монстры, что скрывались в этом лабиринте, когда-то определённо были людьми. Но что-то вынудило их спуститься под землю. К прежней жизни они уже не вернулись, со временем мутировав, но при этом ещё помня человеческую речь. И чем дольше она думала об этом, тем больше убеждалась в том, что Клоака была заселена ещё до Нулевого Периода — во времена, когда на поверхности свирепствовала, развязанная Первыми людьми, война.

— Сколько нам осталось? — доноситься до неё слабый голос Кира.

Задремавшая и вконец обессилившая Тилия, с неохотой разлепляет тяжёлые веки. Экран светиться настолько слабо, что уже невозможно разглядеть противоположной стены, хотя до неё не больше пяти шагов.

— Мы прошли две трети пути, — сверяясь с потерявшей былую яркость картой, отзывается она, когда её словно током ударяет. Какая же она идиотка! Стоит только сканеру выйти из строя, найти выход уже будет невозможно, и они оба останутся погребены в этом лабиринте заживо. Даже то, что изгнанник способен видеть в темноте, мало чем поможет — Клоака имела сотни каменных проходов, в которых было легко затеряться.

Не теряя больше ни секунды драгоценного времени, Тилия судорожно просматривает остаток пути, на ставшей почти нечитаемой карте и стонет от бессилия. Такое ей никогда ни запомнить.

— В чём дело? — тут же настораживается Кир, наблюдая за её судорожными движениями.

— Зарядка призмы скоро сядет и тогда я уже не смогу найти дорогу наверх. Мне нужно зарисовать весь путь, — упавшим голосом отзывается она, пытаясь отыскать хоть какое-то решение и шаря глазами вокруг: вымазанная в грязи сумка, сливающаяся с темнотой накидка, пустой, кожаный мешок для воды.

«Сейчас бы клочок бумаги», — обречённо думает она, когда изгнанник молча протягивает ей свой клинок. Отшлифованный до блеска металл завораживающе поблёскивает в слабом свете угасающий призмы. И только когда он до локтя закатывает рукав своей промокшей, почерневшей от грязи рубашки, Тилия с ужасом понимает, в чём состоит его план.

— Я не буду этого делать! — отшатывается она, для надёжности пряча руки за спину.

— Хуже всё равно не будет, — безмятежно, под действием милитарийской отравы, отзывается он, продолжая с настойчивостью протягивать ей свой облегчённый нож. — Не знаю, что ты мне вколола, но боли я не чувствую, только усталость. А так хоть есть шанс.

Всей душой противясь тому, о чём он её просит, Тилия, с тревогой взглянув на почти растворившееся в темноте трёхмерное изображение тоннелей, всё же берёт в руку лёгкий клинок.

— Давай, — подбадривает Кир, видя её нерешительность.

Всё ещё не веря в то, что он смог уговорить её на такое, она, закусив губу, делает первую насечку, отчётливо понимая, что в таких условиях, даже самый незначительный порез загноиться. Будь изгнанник в нормальном состоянии, организм стал бы сопротивляться, бороться с инфекцией, но не теперь, когда его израненное тело просто рай для болезнетворных бактерий. Недаром, за всё то время, пока они скитались по тоннелям Клоаки, она так и не решилась снять повязки и проверить его спину, понимая, что сделает только хуже. Это место просто кишело паразитами, и можно было не сомневаться, что те уже давно облюбовали все открытые, и не только, участки на их телах.

Дело идёт быстрее, когда Кир решает ей помочь. Он склоняется над почти потухшим экраном сканера и абсолютно без каких-либо эмоций раз за разом повторяет, в какую сторону ей следует провести остриём лезвия. И Тилия, высунув кончик языка от усердия, сосредоточенно делает первую в своей жизни карту. И первое шрамирование! Одна ошибка, и либо они застрянут здесь навсегда, либо изгнанник прямо у неё на руках истечёт кровью.

Едва стоит закончить и прикрыть лёгкой тканью шарфа — подарок Руки, — кровоточащую рану, как экран гаснет, оставляя их в кромешной тьме. Дальше всё как во сне. Изгнанник, который чувствует себя в этих каменных коридорах, как рыба в воде, лишь изредка останавливается для того, чтобы нанести на стену очередное напоминание Руке или свериться с вырезанной на внутренней стороне предплечья картой. В сложившейся ситуации уже не до того, чтобы тащить ещё и сумку-мешок, и Тилия с сожалением оставляет её на каменном полу. Труднее всего расставаться со своим трофеем — накидкой из шкур Витилиго, но на кону их жизни.

— Мы почти на месте, — доноситься до неё слабый голос Кира, а спустя пару мгновений, над головой раздаётся скрежет металла и в лицо ударяет до боли в глазах яркий столп света. А следом и лёгкие наполняются свежестью, с жадностью вытесняя из своих недр смрадный дух Клоаки. И тут же тысячи мелких песчинок сыплются им на головы.

Не будь она такой уставшей, стала бы прыгать от радости, но вместо этого лишь ждёт, когда глаза привыкнут к свету и только после этого озирается по сторонам. Маленькое квадратное помещение с проёмом в потолке чем-то напоминает подъёмник в Башне. К на удивление чистой стене кем-то заботливо приставлена железная лестница. Скорее всего, каратели и здесь запустили свои щупальца. Странным было только то, что они оставили люк не запертым.

— Они погибнут, если выберутся наружу, — тут же отвечает Кир на её высказанный вслух вопрос, имея в виду шептунов. — Судя по их коже и слепоте, они, скорее всего, никогда не видели солнечного света.

— Они слепые? — сражённая таким открытием, смотрит она на своего спутника.

— Да, но, как ты могла убедиться, у них отличный слух.

— Если всё так, как ты говоришь, и они боятся света, тогда откуда здесь это? — кивком головы указывает она на испещрённые длинными бороздками стены у самой границы люка. — Словно кто-то пытался выбраться.

— Или наоборот сопротивлялся тому, чтобы оказаться снаружи, — задумчиво отзывается Кир, после чего превозмогая боль, карабкается по лестнице, оставляя её в недоумении пялиться на исцарапанные стены, следы на которых Тилии вдруг кажутся смутно знакомыми. Но вот вспомнить, где она уже видела такое раньше, совершенно нет сил.

Стоит только, цепляясь за протянутую руку, преодолеть ступени и выбраться наружу, ветер и зной обрушивается на Тилию с мощью многотонного грузовика. Отряхивая с покрытых грязью ладоней налипший песок, и пытаясь справиться с непослушными короткими прядями, подхваченными стихией, она торопливо озирается по сторонам.

До окраины Пекла не так уж далеко, на милитарийском кватромобиле минут пять не больше, а там и до Башни, которая словно огромная свеча возвышается в центре разросшегося города гоминидов, готовая вот-вот проткнуть своим шпилем хмурое, низкое небо, рукой подать. И всё это выглядит настолько непривычно, что в первый момент обескураженная Тилия не может понять, в чём дело.

— Песчаная буря! — стараясь перекричать шум ветра, изгнанник с грохотом опускает тяжёлую крышку люка. При свете дня выглядит он просто ужасно! Ветер треплет его потемневшую от грязи одежду и играет в спутанных волосах. Повязка на руке, которую она наложила, чтобы остановить кровотечение, буро-серая от сточных вод. И только глаза на общем тёмно-сером фоне, словно две серебристые льдинки. Лишь на долю секунды они встречаются взглядами, но и этого Тилии хватает, чтобы понять — Кир всё ещё под действием милитарийского зелья.

Повернувшись к ней в пол оборота, он с отрешённым видом взирает на то, что с нарастающим гулом движется на них гигантским облаком пыли и песка, грозясь поглотить под собой всё живое. Стоит только Тилии оценить масштаб разбушевавшейся стихии, как внутри всё обрывается: преодолев все препятствия и сумев выжить, они вот-вот будут вынуждены столкнуться со стихией, которая просто сотрёт их с лица земли.

Всего однажды она была свидетелем того, как песчаная буря гораздо меньших размеров, чем та, которую она видит сейчас, за считанные минуты накрыла город. Ветер несколько часов с яростью швырял песок в толстые стёкла Башни, погрузив город в непроглядную тьму. Но больше всего запомнились его протяжные стоны, от которых негде было укрыться. Они сводили с ума! И тринадцатилетняя Тилия, укрывшись под одеялом, прихватив с собой фонарик, и закрыв уши руками, пыталась отвлечься за чтением.

К моменту, когда буря утихла, всё, что она оставила после себя — это горы песка, почти похоронившие под собой наружный город. И если в Пекле гоминиды сами были вынуждены справляться с этой напастью, разгребая завалы и вычищая свои жилища от песка, то для рабочих с четвёртого уровня — это время становилось самым опасным. Им с риском для жизни приходилось забираться на стеныгорода-небоскрёба и вручную открывать, и закрывать заслонки гигантских вентиляторов, что гоняли воздух по коридорам Башни…

Пока они медленно двигаются по направлению к Пеклу, ветер то и дело с силой швыряет им в спины колючий песок, но вера в то, что ещё немного, и Тилия, наконец, окажется дома, придаёт сил бороться с болью и усталостью. И когда израненное, больше не одурманенное милитарийской отравой, тело изгнанника снова перестаёт слушаться, и он то и дело начинает спотыкаться, она подставляет ему своё плечо.

Окраина Пекла маячит уже совсем близко и до наружного города остаётся не больше стадия — Тилия уже видит покосившиеся, готовые вот-вот развалиться лачуги — когда за жёлтой пеленой песка мелькает огромная тень. Она едва сдерживается, чтобы не закричать от бессилия. Преодолеть такой путь, быть настолько близко к цели и снова попасть в лапы милитарийцам!

Пытаясь прикрыть лицо рукой, она тянет Кира обратно, ещё надеясь остаться незамеченными, когда понимает всю тщетность своей затеи. Слишком поздно. Милитарийский железный монстр, ослепляя их ярким светом прожекторов, тормозит буквально в нескольких шагах и из его нутра в спешке выбираются трое. Всё та же чёрная форма, от которой Тилию тут же начинает бить дрожь, те же золочёные символы Нового Вавилона на груди, те же знаки отваги на мощных шеях, а в руках неизменные дубинки-электрошокеры.

«Они пришли убить нас!» — обречённо понимает Тилия, когда каратель, стоящий ближе всего к изгнаннику, схватившись руками за шею, неожиданно падает на колени, и, под шум ветра, закатив глаза, утыкается лицом в песок. Замешательство длится не долго. И когда до милитарийцев, наконец, доходит, что смерть напарника — дело рук Кира, один из них мощным ударом отправляет изгнанника на землю. Лицо карателя перекошено, кулаки сжаты. Его жертва неподвижна, но ему этого мало. Он резким, нетерпеливым движением приводит в действие своё оружие и сквозь плотную завесу из песка Тилия видит, заплясавший на конце кевларовой дубинки, синий разряд. Она цепенеет от ужаса. Прекрасно помнит принцип действия милитарийского оружия — первый разряд валит на землю, второй останавливает сердце. Стоит только милитарийцу применить своё оружие, Киру, в том состоянии, в котором он находится сейчас, не жить, и тогда все её усилия пропадут даром: зря провела столько времени в том болоте, зря спасала его от шептунов, тащила на себе через все эти каменные коридоры Клоаки и как могла, обрабатывала раны.

Весь её труд пойдёт насмарку!

Не думая больше о последствиях, Тилия кидается наперерез карателю, закрывая собой неподвижно лежащее на песке тело, и в последний момент перехватывая смертельное для изгнанника оружие. Успевает заметить изумление на лице милитарийца, когда сначала её правая ладонь, а затем и каждая клеточка её тела, взрывается фейерверком боли. Последнее, что Тилия видит перед тем, как спасительный мрак накрывает её с головой, это возникшие за спинами двух милитарийцев тени.

Глава 24

Когда она открывает глаза, всё тело ломит. Сфокусировав зрение, Тилия с недоумением разглядывает низко-нависший тёмный потолок со свисающими с него пучками засушенных трав, втягивает носом воздух и тут же чувствует знакомый запах — так пахло в хижине целительницы Галии. С большим трудом, поворачивает голову набок, и видит, как тонкие лучики света, словно золотистые нити, пробиваются сквозь щели в единственном, прикрытом тканью окне. Должно быть, сейчас утро или день, и снаружи настоящее пекло, но внутри на удивление прохладно.

До неё долетают приглушённые голоса, и Тилия долго лежит, прислушиваясь к уже знакомой речи. «Мертвяки… зараза… чёрные…» Так могут говорить только гоминиды, а значит она снова в Долине. Не в силах сдержать слёзы отчаяния, она закусывает губу, чтобы не разреветься. Всё зря! Ужасно хочется пить, но сил нет даже на то, чтобы просто пошевелиться. Она снова устало прикрывает веки, и тут её правую руку начинает подёргивать от боли, тягостными воспоминаниями врываясь в затуманенное сознание. Скосив глаза вниз и убедившись, что её конечность всё ещё на месте и даже перебинтована, она снова проваливается в забытьё.

Когда она снова открывает глаза, на Долину опускается ночь. В хижине горит, потрескивая, одинокая свеча, слабо рассеивая тьму по углам. Буквально в нескольких шагах, на небольшом столике, заставленном стеклянными баночками, аккуратным рядком разложены парафиновые палочки. Её спички, о которых она напрочь забыла, и всё время, пока они блуждали по тёмным коридорам Клоаки, таскала в кармане. Кто-то вынул их и заботливо оставил сушиться. Кроме узкой кровати и маленького столика здесь едва хватает места для нескольких деревянных полок, под завязку набитых склянками и тканевыми мешочками.

Холод стоит такой, что её начинает бить дрожь под ворохом старых, истлевших одеял, но это всё же лучше, чем ничего. Её шкура Витилиго были бы сейчас как нельзя кстати, но так и осталась лежать в тех жутких, каменных коридорах.

Доносившиеся снаружи голоса, порождают в ней первые признаки тревоги: «А как же Витилиго?» Она пытается приподняться на локтях, но слабость и ноющая, резкая боль в правой руке, заставляют её в изнеможении опуститься обратно. В медицинском справочнике она не раз видела пугающие картинки с травмами после удара током и мысленно готовилась к самому худшему. Что бы она там не увидела, под этими аккуратными слоями чистых полосок марлевой ткани, ей это вряд ли понравится.

Пытаясь отогнать ужасающие видения своей почерневшей конечности, она здоровой рукой не торопясь ощупывает своё тело. Если не считать, что с неё полностью сняли всю одежду и вымыли, в остальном всё в порядке. Даже опухоль на лице почти спала. Тилия вздыхает от облегчения: кто бы ни был тот, кто помог ей, он знал своё дело.

Но когда в дальнем углу раздаются шорохи, заставляя её напрячься всем телом, и ещё одна зажжённая свеча делает комнату светлее, она решает, что ей это мерещится. Таких огненно-рыжих волос и васильковых глаз она в жизни не видела! Восседавшая на скамье девушка настолько хороша собой, что дух захватывает, и Тилия долго разглядывает красавицу, пытаясь понять, как ей вести себя в присутствии гостьи. Но надменный взгляд и плотно сжатые губы, говорят лучше всяких слов. Если эта девушка ещё не ненавидит её, то очень близка к этому.

«Понять бы почему?» — гадает Тилия, начиная нервничать под пристальным взглядом рыжеволосой.

— Значит вот ты какая! — холодный голос незнакомки под стать её выражению лица. — Уже который день вокруг тебя все носятся, вот я и думаю… Дай-ка зайду, гляну на ту, которой удалось выбраться из Ямы.

— Так это не Яма? — хрипло спрашивает Тилия, наконец понимая, что за место окружает её.

— Ты серьёзно? — приподняв свои рыжие брови, усмехается гоминидка, а судя по говору, это она и есть. — Видать, тебя каратели хорошо по башке приложили, раз ты ничего не соображаешь. Совсем с катушек слетела!

Но тут внимание Тилии переключается на маленькую, сгорбленную старуху, что, шаркая ногами, неожиданно появляется в дверях. В её смуглых, морщинистых руках — наполненная до краёв металлическая кружка и стопка чистой одежды. Некстати вспоминается рассказ Руки о ржавой воде, которую облучённым доставляют по трубам. Но она отгоняет от себя все сомнения, и жадно осушает тару, после чего, выбившись из сил, возвращает тяжёлую голову на подушку.

— Попридержи язык, Мора! Или тебе заняться нечем? — скрипучим голосом осаждает рыжеволосую старуха, недобро сверкнув на молодую гоминидку чёрными глазами. — Ты должна спасибо сказать, что она сделала для твоего Кира. А ведь и не скажешь, что в такой хрупкой малышке скрыта такая сила!

— Да уж, кожа, да кости, — фыркает та, скрещивая руки на груди и вытягивая длинные ноги. Уходить она явно не собиралась. — Смотреть-то не на что!

— Значит я и правда в Гнезде? — смотрит на старую женщину Тилия, игнорируя открытую враждебность той самой Моры. Рыжеволосая перестаёт ей нравиться, как только она понимает, что ту что-то связывает с изгнанником. Вот почему он так хотел попасть наверх! Спешил к этой самой Море.

— А где ж тебе быть! — старуха растягивает свои пухлые губы в беззубой улыбке. — Уже пять дней и пять ночей, как вас подобрали и принесли ко мне.

— Почему к вам? — хмуриться Тилия и только приглядевшись, замечает отдалённое сходство с той, что не раз помогала самой Тилии: мягкая улыбка, тёплый взгляд, даже седые волосы старой женщины заплетены в знакомую косу. — Вы целительница! Бабушка Галии!

— Можешь звать меня Амораи, — с тёплой улыбкой на морщинистом лице, отзывается та, вновь ненадолго исчезая за перегородкой. Стоит ей появляется снова, в её слегка трясущихся руках — дымящаяся тарелка с едой и сильный аромат тушёных овощей тут же наполняет маленькую комнатку. — Тебе нужно поесть. А мои целебные травы помогут тебе быстро восстановить силы.

Но Тилия её почти не слышит, шокированная своим открытием: «А чего ты ждала? Что тебя крысами начнут кормить?»

— Откуда в Гнезде всё это? Овощи, травы? — немного придя в себя, спрашивает она и, морщась от боли в потревоженной руке, с благодарностью забирает тарелку из рук целительницы. — Здесь ведь кроме песка ничего нет. И эти бинты… они ведь из Башни?

— В этом городе происходит много того, что не видно обычному глазу, — туманно произносит старая Амораи, чуть отступая назад.

— Вы ведь знаете, где сейчас ваша внучка? — наконец расправившись с едой, спрашивает Тилия, не сводя глаз с морщинистого лица старой женщины. Враждебный взгляд молодой гоминидки она намеренно игнорирует.

— А как же! Я научила её всему, что знаю сама. А в Яме многим нужна помощь, ведь, если бы моей Галии не оказалось рядом, ты была бы уже мертва, — хитро смотрит на неё целительница. — Всё в наших жизнях уже предопределено Хранителями, мы лишь можем следовать их воле. У каждого свой путь и у тебя он тоже есть: долгий, тернистый, наполненный смертями врагов и потерями близких. Но верой в себя ты всё преодолеешь.

Тилии припоминает почти такой же разговор, произошедший между ней и Стариком, когда он предупреждал, что из Клоаки выберется только одна из них. Он оказался прав, хотя это не его дар предвидения помог ему. Это она понимает только теперь, когда на мгновенье перед глазами снова появляются те шрамы, что колдун скрывал под своей тёмной, с проседью бородой. Точно такие же отметины были на тех стенах у самого выхода из Клоаки. Старик не предугадывал будущее, он смотрел в прошлое.

— Я лишь хочу вернуться домой, — признаётся Тилия, с благодарностью возвращая целительнице опустевшую тарелку. Она настолько проголодалась, что уже открывает рот, чтобы попросить добавки, но вспомнив где она, лишь снова откидывается на подушку, аккуратно пристраивая рядом перебинтованную руку.

— Ты дома. Но дом бывает разный. Это четыре стены или близкие, воспоминания о которых ты хранишь здесь, — отвечает Амораи, прикладывая свою морщинистую руку к груди. — Скоро ты получишь, что хочешь, а теперь отдыхай.

Стоит только старой гоминидке произнести последние слова, как Тилия чувствует, как её веки тяжелеют, а мысли начинают путаться. С опозданием она понимает: старуха её чем-то опоила.

Когда Тилия снова открывает глаза, одинокая свеча под потолком слабо рассеивает тьму маленькой комнаты. В голове проясняется, и впервые за последние дни она чувствует себя вполне сносно. Ей удаётся сесть, опустив босые ноги на покрытый истёртыми почти до дыр шкурами, пол. Те животные уже давно вымерли, но, как и во времена Первых Людей продолжали приносить пользу, даря тепло и уют. Её вещи аккуратной стопкой лежат на краю скамьи, словно в ожидании своей хозяйки. Откуда целительница взяла столько воды, чтобы сначала смыть с её тела всю грязь Клоаки, а после ещё и выстирать её одежду, остаётся загадкой, но она признательна той за заботу.

«Ещё один разрушенный миф о живущих в грязи гоминидах!» — с усмешкой думает Тилия, и, пользуясь лишь здоровой рукой, неуклюже натягивает чистые штаны и пахнущую свежестью рубашку. Спать совсем не хочется, и она решает разведать обстановку.

В полумраке соседней комнаты виднеются несколько кроватей, лучше всяких слов говоря о том, что даже в Пекле есть место, которое с натяжкой, но всё же можно назвать лазаретом. Только вместо лекарств гоминидов лечат травами, настойками и мазями. В слабом свете масляной лампы у потолка Тилия отчётливо видит, что одна из кроватей в дальнем углу занята. В первое мгновение она замирает, решив, что здесь спит целительница, но услышав знакомый тихий голос, понимает, что ошиблась.

— Привет.

— Значит ты тоже здесь, — вместо приветствия говорит Тилия, подходя ближе. Даже под пытками она не признается в том, насколько рада видеть изгнанника живым. Закинув руки за голову, он неподвижно лежит поверх заправленной постели, бесцельно уставившись в серый от копоти потолок. Хороший признак. Должно быть, он уже настолько окреп, что может передвигаться самостоятельно. — Не просветишь меня, как мы здесь оказались?

— Нас притащили сюда изгои с окраины. Все знают, что, если что-то случается, нужно идти к Амораи, она поможет.

— А как же каратели? — настороженно смотрит она на своего собеседника, опускаясь на соседнюю кровать. Ноги всё ещё плохо держат.

— Если их и найдут, решат, что их убила буря, — безразлично пожимает он плечами и, приняв вертикальное положение, оказывается с ней лицом к лицу. — Как рука?

— Побаливает, — нервно сглотнув, признаётся Тилия, чувствуя, как начинает краснеть под пытливым взглядом изгнанника. Что-то явно изменилось с тех пор, как они виделись в последний раз. — А как твоя спина?

— Лучше. Амораи говорит, что, если бы не те лекарства, что ты давала мне, я был бы уже мёртв. Ты спасла мне жизнь.

— Я лишь отдала тебе долг, — пожимает Тилия плечами, но увидев мелькнувший холод в глазах Кира, тут же прикусывает язык. Она его обидела: ляпнула не подумав, а теперь сидит и жалеет, только вот сказанных слов уже не воротишь.

— Ты его отдала тогда, когда помогла мне пересечь барьер и отомстить.

Тилия какое-то время непонимающе смотрит на изгнанника, пока, разум, наконец, не принимает очевидного.

— Так это ты расправился со Стариком? — с нескрываемым ужасом спрашивает она, а воцарившаяся в комнате тишина, только добавляет уверенности в её правоте.

— Он должен был умереть, — глухо отзывается Кир.

— Но почему?

Изгнанник не спешит, и когда уже начинает казаться, что на этот вопрос она никогда не получит ответа, наконец произносит:

— Это произошло ещё до моего рождения. Двадцать лет прошло… В детстве я часто слышал историю, как один каратель, нарушив законы, ушёл из Термитника. Он хотел жить в Гнезде с одной девушкой…

— Я тоже её слышала, — кивает Тилия, — только не знала, что та девушка была из Гнезда. Говорили, что они были изгнаны из города.

— Нет, она до сих пор живёт здесь.

— А каратель?

— Он думал, что, если честно признается во всём и попросит свободы, его поймут и отпустят. Совет согласился, — горько усмехается Кир и продолжает, — с одним условием. Он должен был отработать ещё один, последний, день и отправиться с двумя напарниками в Яму.

Тилия затаив дыхание, ждёт продолжения, прекрасно понимая, что счастливого конца у этой истории не будет.

— Но это была ловушка. Оставив как обычно сеть, те двое попытались сбросить его самого.

— Та вертушка! — ошарашенная внезапным открытием, шумно выдыхает Тилия, начиная кое-что понимать.

— Да, — подтверждает Кир. — Завязалась драка. Каратель убил пилота, и машина упала на землю. Из их троицы выжили двое, третьего они зарыли неподалёку.

Слушая рассказ Кира, она вспоминает то утро, когда впервые в жизни увидела захоронение по старому варварскому обычаю и только теперь понимает, что те стёртые временем символы были не чем иным, как нацарапанным на камне личным номером убитого пилота-милитарийца. Оставалось неясным, почему милитарийцы не сожгли тело, но немного подумав, и представив, что ждало карателей, устрой они погребальный костёр в Яме, понимает, что, это была обычная предосторожность. Дым был бы виден за десятки стадиев, а зная нелюбовь к чёрной форме, можно предположить, что сделали бы с ними облучённые, если бы нашли.

— А после, — продолжает Кир, разглядывая свои сцепленные в замок пальцы, — они заключили перемирие и решили попытаться выбраться. Один бы вернулся в Термитник, рассказав Совету, что выполнил приказ, второй, затерялся в Гнезде, и они забыли бы друг о друге.

По телу Тилии бегут мурашки, когда она вспоминает помеченное шрамами лицо Старика Париса и его туманные предупреждения о барьерах и Клоаке. И всё тут же становиться на свои места. Он не был колдуном, он вообще не был гоминидом. Как каратель он прекрасно знал, что его ждёт в каждом из четырёх секторов, поэтому-то ему и удалось продвинуться так далеко — добраться до Клоаки. Двадцать лет назад милитарийцы уже вовсю использовали призмы-сканеры, и он мог с лёгкостью просчитать маршрут до Нового Вавилона, скорее всего даже заранее изучил карту. Но не смог преодолеть лабиринт и его кровожадных обитателей, которые в память о себе, навсегда избавив от чёрной метки карателя, оставили свою. А густая борода скрыла шрам на шее, годами храня его страшную тайну.

— Тот влюблённый каратель, — нервно сглатывает Тилия, уже зная ответ, — он ведь не выбрался?

— Нет, — глухо отзывается Кир, и каждое сказанное слово даётся ему с трудом. — Его убил его бывший напарник. Это произошло, когда они добрались до земель Танов. Убил подло, в спину… а мне признался, что это была его самая большая ошибка.

«Ещё бы! — горько усмехается про себя Тилия. — Ведь шептунам он ничего не смог предложить, когда они потребовали жертву».

— А при чём здесь ты?

— Я сын того карателя.

Первое мгновение Тилия не может сделать даже вдоха, настолько ошеломляющей становится для неё эта новость. Изгнанник — сын милитарийца! Того самого, о котором часто говорили в Башне, как о предателе. Но он предателем не был. Просто хотел изменить свою судьбу, когда встретил ту, которую полюбил. Не учёл от лишь одного… Совет не прощал!

«Теперь понятно, чего так боялась Вара, — думает Тилия, по-новому глядя на сидящего напротив изгнанника. — Кир получеловек-полугоминид. А ещё он Лерп! Гремучая смесь. Такой бы точно мог стать настоящим лидером!»

— Хочешь сказать, что ты специально совершил преступление, чтобы отправиться в Яму и найти своего отца? — недоверчиво смотрит на собеседника Тилия, не понимая, как кто-то мог добровольно захотеть спуститься в Долину. Хотя между ней и Киром огромная разница: он привык в жизни под палящим солнцем днём и диким холодом ночью, мог постоять за себя, есть крыс, а если понадобиться, даже убить.

— Отец перед полётом рассказал моей матери, куда его посылают и с кем. Карателям было запрещено говорить о работе, но он словно что-то предчувствовал. Больше она его не видела… Четыре года назад я отправился в Яму, чтобы выяснить, что тогда произошло. А то, что для этого мне пришлось убить одного выродка Порфа, который по ночам воровал еду у больных и слабых, я не жалею. Мир из-за этого точно ничего не потерял.

— И всё это рассказал тебе Старик?

— У него не было выбора. Когда ты стоишь на коленях с приставленным к горлу лезвием, трудно не отвечать на вопросы. Он выложил всё, что произошло двадцать лет назад, — говорит Кир, и кое-что вспомнив, добавляет. — И ещё… он не собирался вас отпускать. Как только вы появились в лагере, он понял откуда ты, а когда ты выиграла поединок, понял, насколько ты для него опасна. Ты, наверное, единственная во всей Яме могла догадаться, кто он на самом деле, потому что сама была из Термитника и часто видела карателей.

— И что бы он с нами сделал? — нервно сглатывает Тилия, чувствуя, как по телу пробегает ледяная дрожь.

— Приказал бы одному из своей своры убить вас по дороге к барьеру.

— И никто бы ничего не узнал, — тихо добавляет Тилия.

Скорее всего, всё именно так и произошло бы, если бы не Рон. Должно быть, он знал о планах своего вождя и решил вмешаться, хотя и соврал, когда она напрямую спросила его о причинах. Понял, что у них вместе больше шансов выбраться из Долины.

Она даже могла понять, почему Старик не избавил всё племя от смертоносных капсул с рицином. По той же причине, что и Вара. Он был честолюбив и эгоистичен и не мог смириться с тем, что сменяющие друг друга гоминиды станут свободными: смогут пересекать барьеры. Тогда он попросту потерял бы свою власть. Лишился того единственного, что возвеличивало его над остальными — его глубокие познания во всём, что касалось Долины, которое он превратил в колдовство!

Рон всё это знал и не хотел больше подчиняться, поэтому и сбежал, когда представился шанс. И Рука, как потенциальная жертва Клоаки, оказалась в тот момент, как нельзя кстати. Да и Кир не бросал их, он всё время был поблизости, лишь дожидаясь подходящего момента, чтобы помочь. Оставалось неясным только одно. Зачем вообще Рону было уходить из Ямы, где жилось в разы лучше, чем в наружном городе? Что его ждало в Пекле после восьми лет отсутствия?

— А как ты понял, что Старик и есть тот самый каратель, который отправился вместе с твоим отцом в Яму?

— По его личному номеру, — поясняет Кир, всё так же пристально глядя в глаза Тилии, отчего ей становится не по себе. — Моя мать знала тех, с кем он в последний раз отправился в Яму.

Тилия какое-то время непонимающе смотрит в серебристые, подёрнутые грустью глаза Кира.

— Номеру карателя? Но как?

— Пять-три-семь.

Но она лишь непонимающе качает головой и тогда он раз за разом повторяет эти три цифры, пока они не сливаются в одно слово и ошеломлённая Тилия не выдыхает:

— Патрис!

За те двадцать лет, что убийца отца Кира с личным номером «пять-три-семь» провёл в Долине, он по называл себя присвоенным ещё в Башне милитарийским званием. Но попадающие в Долину гоминиды, не привыкшие к длинным именам, из года в год меняли, коверкая его, пока не превратили в нечто простое и запоминающееся.

— Предположим, — соглашается Тилия, восхищаясь сообразительностью изгнанника. — Но откуда ты вообще мог знать, что когда окажешься в Яме, сможешь выяснить, что произошло с твоим отцом?

— Амораи. Она сказала, что мне на роду написано пройти путь своего отца. И для этого мне нужно будет отправиться в Яму. Сказала, что там я найду ответы, а когда придёт время, человек из Термитника поможет мне вернуться домой. Этим человеком оказалась ты.

— Я? — ошарашено смотрит на него Тилия, и с каждой новой секундой вопросы её только множатся. — С чего ты взял, что это должна была быть именно я?

— Сначала не знал, — пожимает он плечами. — Были и другие…

— Те двое, что пропали! — осеняет Тилию, которая тут же припоминает разговор с Варой, в свой первый день в Долине, а позже и Рука кое-что дополнила.

— Да. Только они не пропадали. Вара их держит в пещере.

— Значит, они живы! — ошеломлённо шепчет Тилия. Признание Кира задевает её за живое. Всё это время Рука знала, где находятся те двое, но так и не доверилась.

— Когда я их видел в последний раз, были живы.

— Но почему в пещере?

— Чтобы я до них не добрался. Когда Галия попала в Яму, она по своей глупости выболтала предсказание Амораи обо мне. Она ещё тогда не знала, что собой представляет Вара и, что она на всё пойдёт ради места главной среди нас. Сначала она отправила в пещеру тех двоих, потом сама начала ходить к барьеру, если слышала шум вертушки. В тот день, когда сбросили тебя, ей повезло, она была недалеко и успела меня опередить.

Тилия на секунду замирает, представив, как могла бы измениться её судьба, появись Кир первым на той поляне. Может у них ничего и не вышло бы, и они не смогли выбраться из Долины? Хотя, как совсем недавно сказала Амораи: «Всё в наших жизнях уже предопределено Хранителями, мы лишь можем следовать их воле».

— И у всех она искала выжженный символ на спине?

— Да. Метку Термитника. Только с тобой она просчиталась. Допустила ошибку, подселив тебя к Руке.

Тилия только сейчас начинает понимать коварный замысел гоминидки. С тех самых пор, как она попала в Долину, Вара всеми силами пыталась внушить ей, что изгнанник настоящий монстр, способный на всё — даже на убийство своего эука.

— Что произошло между тобой и твоим эуком? — наконец, решается она задать давно мучивший вопрос.

— Это не мой секрет, — качает головой Кир и Тилия понимает, что это как-то связано с Рукой.

— Думаешь, Вара сделала бы со мной то же самое, что и с теми двумя?

— Если не хуже. Кто, по-твоему, сломал лестницу?

— Вара? — чуть не задыхается ошарашенная Тилия, пронзённая неприятной догадкой. — Не может быть!

— Может не она сама… Многие в лагере выполняли за неё грязную работу. Рука сразу догадалась, что без неё не обошлось, и мы решили, что за тобой нужно приглядывать.

— Решили до того, как на меня напал тот каннибал или после? — с саркастической усмешкой спрашивает Тилия.

— Моя вина, — признаётся Кир, косо поглядывая на забинтованный участок на её правой руке, куда вонзил свои острые зубы каннибал и Тилия с замиранием сердца понимает, что он всё видел! Видел и ни разу не упрекнул, что она убийца, как это не раз делала она сама. — Я был слишком далеко, когда заметил его. Затаился, думал, что пронесёт, но, когда понял, что он почуял тебя, было уже слишком поздно.

— Значит, ты думал, что я могу быть той самой? — меняет она неприятную для себя тему. — А если бы и здесь вышла осечка?

— Ну не вышла же? — усмехается её собеседник. — Как только ты зарядила мне в нос и перебралась через барьер, я понял, что это про тебя мне говорила Амораи.

— И ты ждал четыре года!

— Оно того стоило! Я отомстил за смерть отца.

— А не проще ли было сразу рассказать мне?

— Если ты помнишь, мы с тобой не ладили, — приподняв свою золотистую бровь, напоминает Кир.

— Допустим, — соглашается с ним Тилия, и вспоминает кое-что ещё. — А на озере, почему ты не сказал Руке о том, что один из карателей был мне знаком?

— А что бы это изменило?

— Ну, она бы точно не обрадовалась моему родству с милитарийцем.

— Зря ты так думаешь. Более преданного человека я ещё не встречал. И если ты забыла, мой отец тоже был карателем, — напоминает ей Кир и кивком головы указывает на выглядывающий из ворота её рубашки реликварий. — Эта штука… Это что-то вроде оберега?

Тилия кивает и поясняет:

— Считается, что потерявший свой оберег обречён на смерть. Может, поэтому вы наносите их на свои тела, откуда их уже невозможно удалит.

— Тотем помогает найти нам истинный путь в жизни. В этом проявляется мудрость наших предков.

И только поймав на себе пристальный взгляд Кира, Тилия, наконец, понимает, что на самом деле произошло в день их знакомства на барьере. Она сама себе всё придумала! Изгнанник, который сейчас сидит напротив и так волнующе смотрит на неё, ни разу не пытался её убить. Он просто хотел оттащить её от смертельно-опасной черты, прекрасно осознавая, что ожидает любого, кто приблизиться к ней слишком близко. Он ведь не знал, что она пришла к барьеру, чтобы проверить свою гипотезу насчёт капсулы с ядом. Для него она была новенькой, сброшенной в Яму. Но в первую очередь — неженкой из Термитника, которая могла оказаться той, кого нарекла ему в проводники Амораи.

Её словно бьют под дых, когда Тилия, наконец, понимает, что в какой-то момент стала не безразлична гоминиду. Но хуже всего то, что в этот самый момент она чувствовала себя почти счастливой.

Глава 25

Запах стоит отвратительный и Тилия из последних сил сдерживается, чтобы не чихнуть, а ещё лучше: бросить эту затею и сбежать. Но она помнит негласное наставление худосочного старика-гоминида — приложенный к губам искривлённый морщинистый палец. Она должна вести себя тихо, ведь она мертва.

Этого дряхлого старика из клана Силентов Мора представила, как Харон и в Новом Вавилоне у него была, пожалуй, самая важная работа. На своей скрипучей, шестиколёсной развалюхе-тележке он перевозил мёртвых. Его рабочий день начинался ещё до восхода солнца, когда к нему прибегал посланник с известием об очередном мертвяке в одной их рас, после чего он выкатывал свою видавшую виды тележку и, шаркая ногами, медленно брёл по улице. И судя по тому, с какой скоростью он передвигался: до нужного ему места он добирался часами. Хотя кому до этого было дело? Мёртвым точно уже было всё равно. А на границе, отделяющей владения одной расы от другого, Харона ждали те, кому было поручено проводить его и проследить, чтобы со стариком сполна рассчитались. Брал Харон за свои услуги, всё что угодно: начиная от коробка с парафиновыми спичками, когда-то выменянными у башенцев, до поношенных ботинок или драного комплекта одежды. Но в приоритете всегда оставалась еда.

Всё это Тилия узнала от Моры, пока они, скрываемые предрассветными сумерками, незаметно пробирались к ветхой лачуге одинокого старика. Рыжеволосая появилась в доме целительницы ещё затемно, прервав их с Киром разговор. Сверкнув своими синими глазами, она небрежно бросила Тилии серый хамповый свёрток и подранный плащ, который оказался ей великоват, и приказала следовать за ней.

И вот спустя примерно час Тилия, с головой укрытая старым, вонючим тряпьём, свернувшись калачиком на жёстком дне тележки, старается дышать через раз, пока старик, что-то мыча себе под нос, медленно катит её вперёд.

Сквозь узкую щель, которую она предусмотрительно оставила себе для подачи свежего воздуха, отлично видно, как в какой-то момент небо на востоке заиграло тёплыми красками. И вот сонный, наружный город постепенно начинает оживать. Гоминиды один за другим выбираются из своих хлипких лачуг, дружелюбно приветствуя соседей и гремя железной посудой — сегодня День Омовения, — но завидев угрюмого перевозчика мертвяков, тут же трижды сплёвывают через левое плечо и, побросав все дела, спешат прочь. Харона бояться в Пекле ничуть не меньше карателей.

Стоит только Тилии вспомнить о милитарийцах, как её тут же начинает бить дрожь. Ещё немного и ей самой придётся столкнуться с ними нос к носу и, если старик не сделает всё как нужно, это будет последним, что она увидит в жизни. Те каратели во время бури появились не случайно, они как-то прознали, что на окраине появились двое чужаков, поэтому-то и отправились проверить.

«А теперь они мертвы», — напоминает себе Тилия, поудобнее устраивая всё ещё побаливающую руку и чувствуя себя, словно в кандалах, в знакомой с детства одежде, в которую её заставила переодеться Мора. Бабушка Галии сотворила с её телом чудеса! Опухоль на лице прошла, так же, как почти исчезла и шишка на голове. Хуже дело обстояло с её правой рукой. Целительницу, после их последнего разговора в той комнатушке она больше не видела, но Мора категорически запретила снимать повязку, объяснив это тем, что она может быть не готова к тому, что увидит. Зря рыжеволосая так сказала! Теперь первым делом она избавиться от дурацких бинтов и удостовериться, что с рукой более или менее всё в порядке.

Но сначала нужно закончить то, что она уже давно собиралась сделать. А именно, с помощью старика Харона, попасть в Башню. То, что он единственный гоминид в Пекле, которому дозволялось беспрепятственно бывать на территории, где жили колонисты, объяснялось тем, что никто из башенцев не хотел бродить по наружному городу в поисках очередного мертвяка. Даже мусорщики чурались этой работы, и в итоге каратели решили привлечь к этому делу Силента: немого, который, как они думали, не сможет разболтать лишнего. Милитарийцы и Совет были настолько уверенны, что живущие в Пекле гоминиды безвольны и глупы, а потому неопасны, что не замечали главного. Облучённые были умны, хитры и мечтали только об одном — жить не хуже людей!

Когда тележку, наконец, перестаёт трясти, Тилия с облегчением понимает, что они только что въехали на бетонный пол самого нижнего, седьмого уровня. Без проблем преодолев пункт пропусков, старый Харон, как ни в чём не бывало, продолжал мычать что-то себе под нос, неторопливо толкая свой тоскливо-поскрипывающий обоз. Впервые увидев этим утром этого немощного, сгорбленного старика, Тилия засомневалась, а сможет ли он провести её в Башню, но вслух выражать свои опасения не стала. Кто она такая, чтобы сомневаться в этом немом гоминиде, согласившемся помочь. Или сомневаться в целительнице, спасшей ей жизнь.

Стоит только почувствовать, что они больше не двигаются, а Харон не напевает свою заунывную мелодию, Тилия затаив дыхание ждёт, что вот сейчас её выволокут на свет грозные милитарийцы и пройдутся по ней кевларовой дубинкой. Но прислушавшись, понимает, что вокруг всё по-прежнему спокойно, а в следующую секунду морщинистая рука разгребает грязные тряпки и она, наконец, получает долгожданную свободу.

Не теряя времени выбирается из своего временного убежища, и впервые оказавшись в Зале Топки, с опаской озирается по сторонам. Хотя она никогда не опускалась до седьмого уровня, Тилия была наслышана об огромных кремационных печах, которые в самого утра и до позднего вечера, выполняли возложенную на них миссию, выбрасывая в воздух клубы смердящего дыма и серый, словно грязный снег пепел, со временем оседающий на плоских крышах наружного города.

Тилия настолько заворожена зрелищем того, как из нутра единственной в этот ранний час рабочей печи с жутким воем вырываются оранжевые языки пламени, словно живое дышащее существо, требующее новой жертвы, что вздрагивает, когда её касается дряхлая рука старика. Мыча и указывая скрюченным пальцем куда-то вглубь, освещённого лишь отблеском огня, помещения, Харон манит её за собой. По пути им то и дело попадаются ровные ряды узких, металлических столов с инструментами: кусачками, топорами, молотками, ножами, — и Тилия всякий раз отводит взгляд, стараясь не думать об их предназначении. Старик Харон толкает почти невидимую дверь и, шаркая ногами, отступает назад, и она с опозданием понимает, что дальше сама по себе.

Когда полутёмный коридор, с одиноко-повисшей над потолком лампочкой заканчивается, Тилия оказывается в уже знакомом помещении с огромными колоннами и сиротливо стоящими в ряд кватромобилями. Именно здесь всего двумя неделями ранее она осознала, что её жизнь уже не будет прежней. Карателей вокруг не видно. Приблизившись к металлической двери, ведущей на лестницу, она с замиранием сердца вводит четырёхзначный код. Цифры, что ранее, не скрываясь, на её глазах набирал милитариец, засели в мозгу навечно. Каратель был уверен, что та, которую им поручили сопровождать, больше никогда не вернётся в стены Башни.

«Как же он ошибался!» — усмехается Тилия, когда на панели наконец загорается долгожданный зелёный индикатор и раздаётся призывный щелчок отпираемого замка. Она, прислушиваясь к тишине вокруг, всякий раз опасаясь нарваться на патруль карателей, переступает порог и тихо притворяет за собой тяжёлую дверь. Кто бы мог подумать, что спустя столько времени она снова будет ступать по этим бетонным ступеням и слушать монотонное эхо шагов. Только это будет уже не та испуганная девчонка с дрожащими коленками и взмокшими от страха ладонями. Той Тилии уже давно нет. Сейчас она другая: лекарь, боец, убийца!

На спиралью убегающей вверх лестнице ей то и дело попадаются небольшие группы людей в одинаковых серых одеждах, но с такими разными опознавательными знаками. Отсутствие всего нескольких горизонтальных полос, и ты уже копошишься на самом дне, разгребая отходы. Её обгоняет пара рабочих с четырьмя полосами на хамповых рукавах, пренебрежительно и без каких-либо извинений задев её плечами, что не удивительно, ведь на её плече красуется нашивка из шести белоснежных линий. Вот навстречу почти бегут полынщики в спецобмундировании — значит на последнем жилом уровне снова нашествие либо крыс, либо других мелких паразитов, — и Тилия, низко склонив голову и каждую секунду ожидая разоблачения, тут же жмётся к бетонной стене. Но занятые делами Башни колонисты, окинув безразличными взглядами её забинтованную руку и поношенную одежду шестого уровня, торопливо проносятся мимо. Скорее всего, все они приняли её за дочь какого-нибудь мусорщика, которая получив травму, вынуждена идти в лазарет.

И только когда она на какое-то время остаётся на лестничном пролёте совершенно одна, осознаёт, насколько напряжена. Больше всего она боится столкнуться с карателями. Их всегда было слишком много на этажах пятого уровня, где располагался лазарет. Кроме постоянной очереди за каннабис-дозой, в их обязанности входило быть в курсе причин полученных колонистами травм.

«Насилие — есть недопустимое в обществе проявление агрессии», — так говорилось в тринадцатом эдикте. Но не только это интересовало Совет. Ему необходимо было знать, на какой срок больной становился обузой для Нового Вавилона. После чего голосованием выносилось единогласное решение: сможет работник оставаться в Башне или станет изгоем. Второго шанса у человека не было: либо он выздоравливал и возвращался к работе, либо ночью в его дверь стучали каратели.

«Каждый должен приносить пользу», — так гласил первый эдикт Нового Вавилона.

Когда шестой уровень остаётся позади, Тилия, наконец, оказывается в Теплицах. До лазарета, где, должно быть, сейчас трудиться отец, рукой подать. Попав в это море зелени, от которого рябит в глазах, она на секунду прикрывает веки и втягивает носом такой знакомый терпкий воздух. Пахнет землёй, травами и домом. Стараясь спрятать лицо от вездесущих камер над головой, она сдёргивает с вешалки первый попавшийся белый халат, который обязан носить каждый работник Теплицы, независимо от того какую он занимает должность, распускает волосы и стараясь не привлекать к себе внимания, низко опустив голову торопливо идёт по проходам.

Сердце тревожно замирает от предчувствия. Где-то здесь возится с растениями ей мать и совсем скоро она её увидит! Бесконечные ряды с компостными грядками способны запутать любого, но только не ту, что провела среди растений всё детство. Лишь на секунду Тилия, словно споткнувшись, замирает перед стеклянной стеной, за которой лениво, перебирая короткими лапками, ползают жуки-переопылители, не в силах отвезти обескураженный взгляд от своего отражения. То существо, что сейчас смотрит на неё, мало чем напоминает её прежнюю. Сейчас её родная мать не узнает! Тронутая загаром кожа, потрескавшиеся губы, впалые щёки, выгоревшие на солнце короткие тёмные волосы и колючий взгляд. Меньше всего она сейчас напоминала жительницу Башни.

Всё ещё пребывая в шоке, она с трудом отводит глаза от своего застывшего отражения и тут же встречается взглядом с одной из работниц Теплиц. Нет никакого сомнения, что та узнала её. Тилия понимает это по округлившимся глазам и замершей в неуклюжей позе фигуре. Она изгой и скорее всего уже все, кто хоть как-то причастен к их семье, знают об этом: соседи, коллеги матери и отца. А «Долг каждого колониста — это вовремя сообщать о любых нарушениях», — как гласит эдикт номер девять. Для этого нужно всего лишь найти старшего по уровню и шепнуть пару слов, и можно начинать обратный отсчёт — каратели не заставят себя долго ждать.

— Тилия! — вдруг слышит она совсем рядом взволнованный, женский голос и резко оборачивается. В отличие от неё самой её мать внешне почти не изменилась, лишь тихая грусть и тревога закрались в её когда-то яркие, зелёные глаза. В остальном — всё та же почти прозрачная белоснежная кожа с голубыми прожилками на висках, собранные в тугой пучок тёмные волосы с первыми признаками седины, белый халат и испачканные землёй неприкрытые ничем руки. Её мать, в отличие от большинства работников Теплиц, никогда не любила носить перчатки, считая, что грубая резина только вредит нежным листьям и хрупким корням. И когда рабочий день подходил к концу, и она уставшая возвращалась в их жилой блок, под её коротко-остриженными ногтями всегда оставалась тонкая, тёмная полоска.

Под пристальным взглядом она теряется. Мысли вихрем проносятся в голове, сменяя друг друга. «Какое, должно быть, разочарование для родителя видеть, во что превратилось твоё дитя», — с горечью думает Тилия, до этого момента считавшая, что жизнь вне стен Башни лишь немного изменила её, но взглянув на себя глазами матери, тут же понимает, насколько она далека от истины. Долина уничтожила почти всё, что было прежней Тилией, оставив только оболочку, да и то сильно подпорченную.

— Привет, мам, — пытается она улыбнуться и тут же оказывается в объятьях. На глаза наворачиваются слёзы и Тилия, которая никогда не была объектом открытого проявления родительской любви, тут же прячет лицо в воротнике белоснежного халата, вдыхая родной запах. Этот порыв длится какую-то долю секунды, а в следующее мгновенье, спохватившись, словно вспомнив, где находится и кто может наблюдать за ними, её мать отстраняется.

— Уйдём отсюда, — еле слышно говорит женщина, и воровато озираясь по сторонам, торопливо ведёт Тилию за собой. Но её руку она так и не отпускает: тонкие пальцы судорожно цепляются за серый рукав её поношенного комбинезона, словно в страхе, что дочь в любую секунду может испариться. По обеим сторонам от узкого прохода многоярусных Теплиц тянутся зелёные террасы, весьма кстати скрывающие их от любопытных взглядов. На пути им то и дело попадаются тепличные работники в белых халатах, которые заслышав их торопливые шаги, отрывают свои встревоженные взгляды от генномо-растений, но, не увидев для себя ничего опасного, тут же с облегчением возвращаются к прерванному занятию. Интересно сколько времени понадобится той женщине, которой Тилия так некстати попалась на глаза, чтобы весть о её появлении дошла до милитарийцев?

— Тебе не стоило приходить сюда, — слышит она встревоженный голос матери, когда они торопливо поворачивают за угол и останавливаются около источающего зловоние мусоросборника. Уборщики явно не справлялись со своими прямыми обязанностями. Когда она была здесь в последний раз, всё выглядело куда лучше. — Они тебя найдут.

— Они? — непонимающе смотрит на женщину Тилия.

— Власти!

— Значит, ты знаешь, что я так и не попала в Материнскую Обитель?

— Тилия, так было нужно! — торопливо говорит женщина, и она сражённая внезапной догадкой, каменеет, вырывая свою кисть из холодных, запачканных землёй рук матери. Там в Долине было неприятно осознавать, что её дядя был как-то причастен к её похищению, но после предательских словродителя становиться по-настоящему больно.

— Кому нужно? — смотрит она в глаза матери, чувствуя, как всё в груди покрывается холодом. — Ты вообще представляешь, что мне пришлось пережить? Кем мне пришлось стать, чтобы выжить! Посмотри в кого я превратилась!

— Ты не понимаешь…

— Нет, конечно, куда уж мне! — горько усмехается Тилия, разводя руками. — Чья была идея сбросить меня в ту чёртову Яму?

— Твоего отца.

Эти два слова звучат для неё словно приговор, и не в силах удержаться на ногах, она медленно сползает по шершавой, бетонной стене. Единственное, что на протяжении этих, неимоверно долгих и трудных недель сохраняло в ней надежду, это вера в то, что она сможет вернуться домой, к родным. Она винила Совет и милитарийцев, а предателями оказались её собственные родители!

— За что? — глухо спрашивает Тилия, вскидывая, лишённое всяких эмоций, лицо к застывшей перед ней матери. Будь она прежней, скорее всего, разревелась бы, стала бы сетовать на несправедливость. Но только не теперь, когда ей лицом к лицу пришлось столкнуться со своими детскими страхами: жить среди облучённых, питаться их едой, спать с ними под одной крышей, наконец, убивать. Но ничего этого она не может рассказать: не переживёт, если родители отрекутся от своей дочери, ставшей гоминидским чудовищем.

— Так было лучше для тебя, — словно извиняясь, горячо шепчет женщина, опускаясь перед ней на колени, отчего полы её белоснежного халата накрывают разбросанный вокруг мусор, но она этого даже не замечает. — Всё то, что ты когда-либо слышала об Обители — ложь! Для таких, как ты там ничего нет. Мы с твоим отцом не должны были узнать правду… никто не должен был, — тут же добавляет женщина. — Станум не раз бывал в Обители, сопровождая группы молодых адептов. И всякий раз, возвращаясь обратно, ходил мрачнее тучи, пока однажды не рассказал твоему отцу всю правду. Материнская Обитель — это не город, где адепты живут всю свою жизнь, словно в раю. Это место жертвоприношения Хранителям!

Стоит только её матери произнести эти слова, как Тилия чувствует удушье, словно из лёгких выкачали весь воздух. Жертвоприношение? В их цивилизованном мире? В их идеальном государстве? Такого просто не может быть!

— А как же всё то, что нам рассказывали? — ошеломлённо смотрит на женщину Тилия. Все эти годы она считала, что облучённые настоящие дикари, отказываясь замечать настоящих монстров, ошибочно называющих себя людьми.

— Всё для того, чтобы вы по своей воле захотели отправиться в Обитель. Я сомневаюсь, что знай адепты правду, нашёлся хотя бы один желающий посетить столицу, не говоря уже об отношении ко всему этому их родителей.

— И никто ни о чём не знает?

— Почему же, знают. Совет и милитарийцы, которым поручают доставить адептов в целости и сохранности.

— А из колонистов?

Женщина лишь отрицательно качает головой.

— А Станум… Зачем он рассказал?

— Ох, Тилия! Неужели ты не понимаешь? Он видел в Обители такое, что просто не мог смириться с мыслью, что тебе когда-нибудь придётся пройти через подобное.

— Значит всех этих первенцев… — медленно начинает она, с ужасом осознавая, сколько таких, как она было отправлено за более чем две сотни лет в город-столицу.

— С детства готовят к тому, чтобы принести в жертву, — тягостно заканчивает за неё мать. — У каждой семьи есть свои обязательства перед колонией. Мы живём в Башне только потому, что можем предоставить Новому Вавилону здоровое потомство. Старший станет адептом, младший займёт наше место в будущем. Таков шестой эдикт. И стоит только его нарушить, как ты окажешься в Пекле — торопливо продолжает мать. — Мы с отцом были согласны, чтобы наш первенец отправился в Обитель, хоть и надеялись, что это будет мальчик. Навсегда отпустить от себя дочь, оказалось сложнее, поверь мне. Но мы смирились. Были уверенны, что в столице жизнь лучше, и ты будешь там счастлива. Но несколько лет назад к твоему отцу пришёл Станум и всё изменилось. С тех пор мы живём в страхе потерять тебя навсегда.

— Почему вы мне не сказали?

— А что бы это изменило? Мы все под круглосуточным наблюдением. Стоит только совершить что-нибудь опрометчивое и Совет сделает нас изгоями. Сначала мы думали уйти из Нового Вавилона, поискать удачи в других городах, но твой дядя сказал, что везде одно и то же. С каждого из семи городов-спутников в Обитель ежегодно свозят адептов.

— Это же так много! — ужасается Тилия, произведя нехитрые подсчёты. Нынешний год стал самым худшим в истории Вавилона. Никогда ещё за последнее столетие не было так мало адептов. Тридцать два — это крохи, в сравнении, например, с годом, когда в Обитель отправили сразу семьдесят шесть избранных. Как сейчас она с ужасом осознаёт, что отправили на смерть.

— Да. Тысячи ни в чём неповинных детей! — глухо отзывается её мать, тяжело поднимаясь с колен и отряхивая полы своего халата от налипших частичек мусора. — И это продолжается не одно столетие.

— И Совет это позволяет?

— Иначе Вавилон станет таким же, как Пария. Не будет ни воды, ни той пищи, которую мы не можем производить сами. Обитель лишит нас всего. Сделает городом-призраком, как сделала это со всеми теми, кто пошёл наперекор. Столице нужны жертвы, чтобы держать власть в своих руках и нужны невинные души, взамен тех благ, что мы от них получаем.

На какое-то время вокруг воцаряется тишина. Слышно лишь, как где-то над головами бесперебойно работают распылители, питая растворами генномо-растения.

— Как вам удалось отправить меня в Долину? — хрипло спрашивает Тилия, немного придя в себя.

— Твой отец и Станум спланировали это ещё несколько лет назад… ждали подходящего момента. Твой отец в лазарете подменил анализы, и ты превратилась в облучённую. Сразу после Станум занёс в общую базу данные о том, что ты преступница. В день посвящения не прошло и десяти минут, как за тобой явились. Сначала мы хотели тебе рассказать, почему вынуждены так поступить, но Станум запретил. Ты бы ни за что не согласилась отправиться в Долину, после всего того, что внушали нам власти. Да ты просто не поверила бы нам!

«Она права», — мысленно соглашается с матерью Тилия, вспоминая день посвящения и короткое прощание с отцом. В то утро она была так счастлива! Витала в облаках от предвкушения, что ещё немного, и она начнёт новую, полную радостных моментов жизнь. За последний год кураторы настолько хорошо промыли ей мозги, что она даже не была огорчена тем, что придётся навсегда расстаться со своей семьёй. И ведь не одна она, все адепты чувствовали то же самое! Та Тилия просто не поверила бы в россказни о жертвоприношениях, посчитав, что родители просто не хотят отпускать её.

Именно такой результат был бы три недели назад, но не сейчас, когда она столкнулась с беспринципностью Совета и неоправданной жестокостью милитарийцев. Круглосуточная слежка за колонистами, отрыв гоминидских детей, хоть и малолетних преступников, от своих семей и ежегодные жертвоприношения вписывались в её новое представление об «идеальном государстве» просто идеально.

— Ты должна понять, что у нас не было другого выбора, — врывается в её мысли взволнованный голос матери. — Твой отец взял обещание со Станума, что через несколько дней он отправиться в Долину и вытащит тебя. Дальше мы бы нашли выход. Сбежали в Парию или ещё куда…

— У Станума ничего не вышло, — тихо отзывается Тилия, блуждая невидящим взглядом по нависшим над их головами зелёным террасам, тщетно пытаясь удержать в глазах непролитые слёзы, после чего снова переводит взгляд на застывшую рядом женщину. — Мне помогли облучённые. Ты помнишь Дорона?

— Мальчика с блока напротив? — удивлённо спрашивает мать, и её белоснежное лицо тут же каменеет.

— Да. Он тоже оказался в Долине. Каратели отправили его туда ещё ребёнком.

— А ты не поинтересовалась у своего друга, как его семья оказалась в Пекле? — спрашивает её мать, и когда Тилия отрицательно качает головой, тяжело вздыхает. — Тилия, его отец доносчик! Не знаю, как он узнал, что у нас в доме были запрещённые книги, но первое что он сделал, пошёл к карателям.

От слов матери Тилия замирает, хотя внутри неё бушует буря. Только теперь, с опозданием в двенадцать лет, она понимает, кто на самом деле был виновен в том, что семью Рона изгнали из Башни!

Ей было шесть, когда она втайне от отца взяла одну из его запрещённых книг. Там почти не было картинок, но она всё равно хотела похвастаться ею перед другом. Склонив головы и высунув языки от усердия, они сидели прямо на бетонном полу её жилого блока, с восхищением переворачивая тонкие страницы с редкими чёрно-белыми картинками. А ближе к ночи, раздались шаги и такой неотвратимый стук. Стучали в дверь, напротив…

— Но почему они оказались в Пекле, а не мы?

— Твой отец, как врач, слишком важен для Вавилона и те запрещённые книги, что он всю жизнь собирал и хранил в своём кабинете, были ему нужны для работы и исследований. В Совете это понимали и закрывали глаза на подобные нарушения, а, чтобы слухи о твоём отце, как о нарушителе закона, не разлетелись по Башне, семью доносчика в ту же ночь решили изгнать.

«Это я во всём виновата!» — мысленно стонет Тилия, только теперь понимая, что это её детская наивность привели к такому результату. Не покажи она ту чёртову книгу, у её друга детства и его семьи всё сложилось бы иначе. «Теперь понятно, почему Рон не хотел говорить о своём изгнании. Он с самого начала знал, кто был в этом виновен».

— Но если тебе помогли выбраться совершенно посторонние люди, то где Станум?

Тилия медлит с ответом, понимая, насколько сильно это опечалит её мать:

— Он мёртв, — наконец глухо отзывается Тилия, видя, как женщина меняется в лице. — Он прилетел за мной, как и обещал. Только ничего не вышло. Его и ещё двух милитарийцев убили власти.

— Совет не прощает! — с заплескавшимся в глазах ужасом, тихо шепчет женщина, прикрывая перекошенный рот руками, словно из опасения, что не совладает с эмоциями. — Что же теперь будет со всеми нами?!

— Мама, мне нужно увидеться с отцом.

Женщина лишь судорожно мотает головой:

— Ничего не выйдет. Нам запрещено об этом говорить, да и твой отец не хотел тебя расстраивать, но за тот год, что ты провела на втором уровне, многое изменилось. Почти все в Башне недовольны! Последнее время участились перебои с электричеством. Несколько раз задерживали поставки еды… пришлось почти на половину урезать пайки… Больше всего пострадали от этого семьи рабочих и уборщиков. Взгляни на Теплицы! Растения погибают без воды, а того, что мы получает из Аквитарии недостаточно. Но власти лишь закрывают на это глаза. Что-то нехорошее зреет в Башне и за её пределами, и все это чувствуют. По ночам в блоках собираются толпы недовольных. Их уже не останавливают ни постоянное наблюдение властей, ни гнев и избиения милитарийцев. Люди всё чаще устраивают потасовки. На нижнем уровне есть жертвы. Лазарет переполнен, и теперь охраны там больше раза в три, чем ещё пару месяцев назад. Мы видимся с твоим отцом только тогда, когда ему удаётся выбраться.

— Но как Совет допускает такое?

— А что Совет. Они спрятались за своими бронированными дверьми и живут так, словно их это не касается. Они глухи к просьбам своего народа. Первое время вестник Бареалис ещё выходил к людям, говорил, что это временные трудности, обещал, что поставки еды и воды в скором времени наладятся, но это было несколько месяцев назад. Теперь даже он не высовывает носа с верхнего уровня. Да и люди боятся без необходимости покидать свои жилища… Это становится всё опаснее.

— Я могу подождать отца дома. Проберусь в блок, пока он не вернётся… — торопливо говорит Тилия, пытаясь найти решение.

— Нет, Тилия… ты его там не найдёшь. Мы уже не на третьем уровне, — говоря это, женщина поспешно отводит потускневший взгляд. — Нас с твоим отцом перевели на тридцать девятый этаж.

Услышав последние слова матери, она цепенеет, чувствуя, как холодная струйка пота медленно катится между лопаток. Мысли вихрем проносятся в голове, отказываясь принимать страшную действительность. Этот этаж относился к четвёртому уровню, где жили простые рабочие с семьями. Среди них было много достойных людей и ещё до того, как стать полноценным адептом, Тилия даже здоровалась с некоторыми из них: теми, кто приходил чинить неисправную технику или заменить перегоревшую лампочку. На четвёртом уровне, например, жила большая часть работников Теплиц. Но на этаже, куда отправили её родителей, жили не просто рабочие, там жили бездетные. Там была Ссылка!

Увидев боль в глазах матери, голос Тилии срывается:

— Мама, где Вран?

Женщина какое-то время лишь молча глотает солёные слёзы:

— Когда стало известно, что тебя изгнали, твой брат втайне от нас вызвался занять твоё место.

Глава 26

В ту же секунду уши закладывает от жуткого воя сирены. Сработали датчики тревоги, а значит, та женщина всё же выполнила свой долг — донесла куда следует. Тилия ещё какое-то время стоит, как громом поражённая, пока матерь не толкает её в спину с криком: «Быстро наверх», — после чего разворачивается и сломя голову бежит прочь. Эти изумрудные лабиринты она знает, как свои пять пальцев, недаром она провела здесь всё детство.

Шмыгнув за угол и удостоверившись, что работники Теплиц в спешке бегут в противоположном направлении, Тилия за какие-то секунды преодолевает расстояние до крепящейся стальными тросами лестницы и ловко взбирается вверх. Шум от её шагов тонет в какофонии звуков от топота десятков пар ног, криков паники и ужаса, и оглушающего воя серены. Но она может думать только об одном: как бы незаметно проскользнуть к запасному выходу, который в светлое время суток, как правило, оставался открытым.

Перепрыгивая с одного мостика на другой, при этом балансируя на самом краю, Тилия замирает лишь на миг, когда сквозь густые заросли кустов крапивы видит, как прямо под ней пробегают две группы в чёрной форме. Их путь лежит к мусоросборникам, где, должно быть, в последний раз её засекла камера. Дождавшись пока внизу всё стихнет, она быстро спускается по повисшей в воздухе лестнице и без помех добирается до нужной двери. Затаив дыхание, поворачивает ручку и, испытав облегчение, незаметно выбирается на лестницу, спиралью убегающей к основанию Башни.

Прошло не более десяти минут после разговора с матерью, а как всё изменилось! Точнее, стало ещё хуже. Не осталось даже призрачной надежды на то, что она когда-нибудь вернётся домой. Башня перестала быть безопасным местом не только для неё, но и для её близких. Родители были вынуждены сменить свой уровень, и это было равносильно позору. Хотя дело даже не в том, что подумают друзья и соседи, просто, чем ниже уровень, тем хуже были условия. О загубленной жизни брата она старалась не думать. Прошло слишком много времени и скорее всего он был уже мёртв.

«А ведь он так мечтал занять моё место, — с горечью думает Тилия, торопливо перепрыгивая сразу через несколько ступеней, опасаясь каждую секунду свернуть себе шею. Она успевает преодолеть с десяток этажей, когда над головой раздаётся грохот отпираемой двери и милитарийцы шумно вываливаются на лестничную площадку. На неё началась самая настоящая охота и теперь только один выход — как можно скорее добраться до нижнего уровня и затеряться среди узких улиц Пекла. Изгнанник и целительница — вот, пожалуй, и всё, кому она может доверять. Они спрячут её, отошлют в другую расу, помогут стать невидимой для властей.

И только подумав об этом, Тилия с опозданием вспоминает о микрочипе. Пока эта дрянь в её теле, милитарийцы без труда отыщут её. Она бросает неприязненный взгляд на свою правую руку, которая словно бронёй покрыта слоями белоснежного бинта и зубами вгрызается в туго-затянутый на запястье узел: ей бы только добраться до вшитого под кожу отслеживающего устройства…

«Какой у них приказ?» — тяжело дыша, гадает Тилия, оставляя позади ещё несколько этажей. Её шаги эхом разлетаются по закруглённому лестничному пролёту, тут же растворяясь где-то над головой. Попадающиеся навстречу люди, поспешно отшатываются к бетонной стене, провожая её растерянными взглядами. В боку колит и хочется лишь одного — остановиться и хоть немного отдышаться, но она знает, что тогда конец!

Преодолев последний пролёт, Тилия торопливо набирает уже знакомый четырёхзначный код и тенью проскальзывает сначала в коридор с одинокой лампочкой под потолком, бесшумно прикрывая за собой металлическую дверь, отчего снова слышит щелчок за спиной, а затем и внутрь полутёмного помещения Топки.

Зря она опасалась, что каратели будут поджидать её в этом месте. Никого кроме сжигателей здесь нет, да и на их потных угрюмых лицах нет и тени интереса к непрошенной гостье. Облачённые в кожаные фартуки и чёрные повязки на рукавах — отличительный знак работника Топки — сжигатели заняты каждый своим делом: кто-то готовит партию мертвяков, кто-то выбрасывает в мусоросборник ставшую уже ненужной одежду. И не трудно догадаться, куда та попадёт после. Мусорщики отсортируют всё, что накопилось за день — часть уничтожат, часть нелегально отправиться перекупщикам на Блошиный рынок — и кто-то в Пекле получит новую одёжку.

Какое-то время запыхавшаяся Тилия просто неподвижно стоит, пытаясь отдышаться и дать привыкнуть глазам к темноте. Духота вокруг стоит такая, будто она и не покидала наружного города. Но обжигающий лёгкие воздух не самое страшное. От тошнотворного запаха палёного мяса её начинает мутить, рождая в голове непрошенные ассоциации.

Сколько она не шарит по полутёмному помещению взглядом, найти старика Харона не удаётся. Да и как бы он ей помог? Вывез на тележке? Любого, кто хоть как-то будет причастен к её побегу, ждёт смертный приговор. Тогда она ищет свободный стол с инструментами, и, заприметив подходящий — между двумя такими же, но с телами в чёрных, плотных мешках, — подходит и неловко берёт в левую руку нечто среднее между медицинским скальпелем и кухонным ножом. Даже подумать страшно, для чего его использовали раньше.

Где-то позади раздаётся грохот, приглушённый тяжёлой, ведущей в царство сжигателей, дверью, Тилия, напряжённо прислушиваясь к шуму за стенами Топки, понимает, что каратели «дышат» ей в спину. Не раздумывая больше ни секунды и, стараясь не обращать внимание на людей вокруг, она лихорадочно закатывает рукав ненавистного комбинезона выше локтя и зубами рвёт хрупкую ткань бинта, после чего торопливо сдирает его с руки. Пару раз глубоко вздохнув, дрожащей рукой нащупывает в полутьме едва заметный выпуклый шрам на запястье, делает надрез и, стиснув зубы, подушечкой пальца выдавливает отслеживающее устройство.

Теперь она свободна!

Со злорадством отшвырнув подальше окровавленный датчик и чувствуя, как по ладони струиться тёплая кровь, пошатываясь, ликуя идёт к выходу. Так вот что чувствуют те, кто избавился от круглосуточного надзора Совета! Она уже тянется к ручке, когда створка ворот внезапно распахивается перед ней, обдувая невероятно горячим воздухом Пекла, а в глаза ударяет яркий солнечный свет.

— Харон! — с облегчением выдыхает Тилия, почти вываливаясь наружу.

Стоит только старику увидеть, в каком она состоянии, его заторможенность куда-то пропадает, и она видит настоящего гоминида: озлобленного, стремительного, несмотря на прожитые годы, мятежного. Он, не издав ни звука, хватает её за здоровую руку, яростно захлопывая за ней дверь и не медля ни секунды, подпирает своей развалюхой-тележкой огромную задвижку. Как раз вовремя. С противоположной стороны тут же начинают доноситься яростные удары: милитарийцы, наконец, добрались до Топки и поняли, что упустили беглянку.

Пока старик тащит её подальше от ворот, толпа напирает со всех сторон. Гоминиды шумят, кричат, гремят посудой, хватают её за окровавленную руку, причиняя боль. «Они меня растерзают!» — в ужасе думает Тилия, из последних сил уворачиваясь от тянущихся к ней сотен грязных рук. О том, чтобы пробраться сквозь это скопище облучённых, не может быть и речи — они окружили её плотным кольцом. Сегодня День Омовения и, наверное, половина Пекла стянулась к опоясывающей Башню площади и примыкающему к ней Блошиному рынку.

В какой-то момент, ей кажется, что впереди мелькает знакомая лысая макушка, и Тилия ловит себя на мысли, что глазами ищет знакомое лицо, но тут же одёргивает себя: прошло уже слишком много времени — Рука не выбралась. В Пекле каждая десятая гоминидка похожа на её однорукую подругу: безволосые, тощие, воинствующие.

Когда железная дверь, наконец, сдаётся под натиском милитарийцев, её уже не достать. Толпа, словно полноводная река, несёт её прочь от ворот Башни и Тилия вздыхает от облегчения, немного расслабляя напряжённые плечи. Ещё немного, и она сможет ускользнуть от карателей, а там останется только добраться до дома целительницы и переждать. А чем заняться в свободное время, она придумает: приведёт себя в порядок, смоет вонь мусоросборника, обработает руку, которая горит, словно её опустили в чан с кипятком.

Когда площадь, наконец, остаётся позади, она чувствует облегчение: только теперь понимает, что значит быть на волоске от провала и вдруг снова стать свободной. Тилия дарит вымученную улыбку хмурому Харону, который как заведённый продолжает тащить её за руку, когда до её слуха долетает первый душераздирающий крик. Крик боли и ужаса.

«Так же кричал Като там, на барьере!» — замирает она, чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом, а внутри всё стынет. Когда со стороны площади доноситься ещё один возглас, а следом ещё, Тилия медленно поворачивает голову. С возрастающим ужасом она наблюдает за тем, как милитарийцы, орудуя дубинками-электрошокером, прокладывают себе путь сквозь толпу. Теперь их уже не шестеро, как было ещё недавно, а целая армия и все они вооружены.

Прекрасно понимая, зачем они здесь, и кто им действительно нужен, Тилия высвобождает руку из морщинистой, сухой ладони Харона и не задумываясь поворачивает обратно.

Всего две недели прошло, как она, попав в немилость, точно так же шла сквозь толпу. Только то были её сверстники, с которыми она прожила бок о бок целый год. Они просто стояли и молча наблюдали, пока она, трясясь от страха, покидала комнату подготовки.

И вот сейчас то же самое происходило вновь. Каратели, она, а между ними толпа. С той лишь разницей, что ни один гоминид не остаётся в стороне. Получая удар током, они падают как подкошенные, но тут же на их местах появляются новые и среди них полно женщин и детей. Кто-то тянет её прочь, пытаясь увести подальше, но шокированная увиденным Тилия, словно этого не замечает. Она, тяжело дыша и прокладывая себе путь локтями, с ужасом взирает на то, что творят милитарийцы, подминая под себя каждого, кто встаёт у них на пути. На пути к ней! Слёзы начинают струиться по её лицу, когда она, прижав, раздираемую болью руку к груди, делает всё новые и новые шаги по направлению к беспощадным карателям.

— Стойте! — её слабый крик больше похожий на хрип тонет в стонах и душераздирающих воплях гоминидов, и Тилия, утерев слёзы с лица и прочистив горло, кричит снова. — Стойте! Не нужно. Пожалуйста!

Милитарийцы, услышав её окрик и, наконец, разглядев свою цель среди скопища облучённых, только ожесточённее начинают орудовать дубинкой. Больше не раздумывая, Тилия уже почти бежит, чувствуя, как грязные пальцы облучённых касаются её рук, лица, волос. Кто-то снова тянет её назад и, повернув голову, видит встревоженное лицо немого старика. Харон что-то мычит, указывая пальцев в противоположную сторону, но она лишь выставляет вперёд руку и проводит ею перед собой. На языке жестов это означает «нет».

Как она может сбежать, когда вокруг творится такое? Как она сможет после этого смотреть в глаза изгнаннику, целительнице или той же Море? Эти люди вступились за неё, доказав, что они куда лучше тех, кто населяет Башню. Да они облучённые, да у них полно изъянов, но они такие же люди, и она не позволит, чтобы из-за неё пострадало столько ни в чём не повинных женщин, стариков и детей.

Тилия, каждый раз вздрагивая от очередного разряда и следующего за ним крика боли, молча глотает слёзы, понимая, что проиграла. У неё не осталось ничего: ни дома, ни семьи, ни брата. Совет отобрал у неё всё кроме жизни, но и этого ждать осталось не долго. Ей никогда не простят того, что она пошла наперекор Совету и смогла выбраться из Ямы. Это был её выбор. Но подвергать опасности жизни всего этого народа она не собиралась. Не этому её учили те запрещённые книги, что она прочла, не по таким правилам жили Первые Люди, хоть и потерпели в итоге неудачу.

Когда до милитарийцев остаётся не более десяти шагов, происходит нечто невероятное. Окружавшие её гоминиды, друг за другом начинают опускаться на колени, и из каждого, способного говорить рта доносится лишь одно слово:

— Тригон! Тригон! Тригон!

В памяти тут же всплывает рассказ Руки о человеке, что придёт из тьмы, охраняемый деревом, и Тилия с надеждой озирается по сторонам, в поисках того самого избранного, что сплотит Новый Вавилон, а возможно поможет и ей. Она обводит переполненную площадь замутнённым от слёз взглядом в поисках спасителя, когда чувствует слабое прикосновение к тыльной стороне ладони — словно маленькая птичка прощально махнула крылом. Но это всего лишь ребёнок, с восторгом в чёрных гоминидских глазах, взирающий на её окровавленную руку и, вслед за остальными повторяющий одно единственное слово.

И когда девочка-гоминидка вкладывает свою маленькую ладошку в её покрытую, порядком подсохшую кровью ладонь, Тилия опускает глаза и прослеживает за немигающим взглядом ребёнка. Дыхание тут же перехватывает.

Так вот почему Мора так настаивала на том, чтобы она не снимала повязку и почему вообще пришла взглянуть на неё, а после была так разочарованна, увидев истощённую, всю в ранах и ссадинах, обычную девчонку!

Вот почему старик Харон взялся помогать ей и почему сотни облучённых стали за ней стеной, готовые погибнуть!

Не в силах поверить в то, что видит, Тилия с вымученной улыбкой выпускает детскую ладошку и подносит к глазам свою правую руку, от локтя, до самых кончиков пальцев, покрытую ярко-розовым узором выступивших кровеносных сосудов, так напоминающих ветку дерева.

«Милитарийская дубинка сотворила со мной такое», — вдруг понимает ошарашенная Тилия и совсем рядом слышит звонкий, детский голос и уже знакомую считалочку:

И коленопреклонённые гоминиды один за другим подхватывают строки предсказания, и вот уже вся площадь гудит, подняв к Тилии одухотворённые лица. А она лишь замирает, не в силах поверить в то, во что уже, кажется, верит всё Пекло, и её искалеченная рука медленно тянется к груди, где под серой грубой тканью комбинезона покоится её реликварий с выгравированным символом её имени, навсегда уничтоженным прошлыми войнами — оберегающим её древом.

Ведь Тилия на языке Первых Людей значит липа!

Эпилог

Когда двери лифта-подъёмника со скрежетом разъезжаются в стороны, она будто оказывается в другом измерении. Такой роскоши в жизни не видела! Огромные, панорамные окна, жадно вбирающие в себя утренние лучи восходящего солнца, свисающая с потолка хрустальная люстра, словно сотни застывших льдинок, мягкие шкуры давно вымерших животных под ногами, сервированный деликатесами стол… И кошки, лениво развалившиеся на мягких диванах, обитых ворсистой, выкрашенной в синий цвет, камалиновой тканью. Этих розовых созданий тут не меньше десятка и стоит только ей переступить порог, как безволосые зверьки, навострив уши, лениво вскидывают свои морщинистые головы и по комнате разносится тихий перезвон маленьких колокольчиков.

— Добро пожаловать на первый уровень! — слышит она властный голос и, повернув голову, встречается взглядом с человеком, которого лишь однажды видела на общем экране в смотровой.

Вестник Бареалис!

— Что я здесь делаю? — так и не придя в себя от удивления, тихо спрашивает Тилия, чувствуя себя лишней среди такого изобилия дорогих вещей. Даже запах здесь был другой. Чистый, безликий, никакой полыни или касторки. Лишь аромат власти, жестокости и себялюбия.

Ещё пару недель назад она бы ни за что не набралась наглости заговорить с тем, кто, в длинном пурпурном одеянии, сейчас стоял перед ней, но терять уже было нечего. Ей даже было плевать, как она отвратительно выглядит, в своём промокшем от пота комбинезоне мусорщицы, и окровавленной рукой. Она смирилась…

— Я хотел лично познакомиться с той, которой удалось выбраться из Ямы, — охотно отвечает мужчина и, заложив руки за спину, медленно подходит к окну. — Удивительное место, не правда ли?

Тилия прослеживает за его взглядом и сквозь прозрачное стекло видит вдалеке то, что надеялась больше никогда не увидеть. Долину! С последнего этажа Башни отчётливо видна её ломаная линия, словно свежий шрам на песчаной, безликой поверхности.

— Я бы так не сказала, — холодно отзывается Тилия, поспешно отводя взгляд и стараясь не думать о том, какую часть себя ей пришлось там оставить, и всё ради того, чтобы вновь оказаться в Новом Вавилоне. — Это место — ад на земле!

— Жители Пекла с тобой бы не согласились. Здесь, наверху нет надежды. Все те, кто живут в Башне — слепы. А Совет состоит из старых, бесполезных дураков, которые не могут понять одной простой истины… Люди вымирают! С каждым годом их число становиться всё меньше и довольно скоро не останется никого. Лишь облучённые.

«Поэтому вы отправляете оставшихся людей на смерть?» — хочется возмутиться такой извращённой логике, но Тилия не может подвести родителей и выдать себя, и лишь молча ждёт продолжения: каратели не просто так притащили её сюда.

— Но я хотел тебя видеть не поэтому, — продолжает вестник, наконец, поворачиваясь к Тилии лицом, и она вдруг с удивлением отмечает, какой редкий для человека цвет глаз у стоящего перед ней мужчины. Бирюзовый! — Произошла ошибка и я хотел бы принести тебе извинения от себя и остальных членов Совета. Судя по тому, что я вижу перед собой, тебе пришлось не просто, но в этом вина только одного человека. Твоего дяди! То, что он осмелился сделать за спиной Совета, повергло меня в шок. Он не только попрал все эдикты Нового Вавилона, он предал свой народ! И, конечно же, он был наказан.

Слова вестника отзываются болью в сердце, и хочется закричать: «Он не заслужил такого!» — но она лишь молча продолжает слушать.

— Ты же, Тилия, — продолжает Бареалис, окидывая её беглым взглядом, — другое дело. Ты ни в чём не виновата. Ты чиста! Я восхищаюсь тем, что тебе, единственной из семи башенцев попавших в Яму, удалось выбраться.

«Так вот значит, что выжжено на моей спине», — горько усмехается она про себя, опуская голову и отстранённо взирая на то, как на отполированный до блеска пол семидесятого этажа Башни с её правой руки падают алые капли.

— Поэтому у меня для тебя подарок…

От этих слов Тилия вздрагивает и поднимает на вестника удивлённый взгляд, настороженно наблюдая за тем, как избранный Советом представитель неторопливо подходит к стене и нажимает на невидимую глазу панель. Та тут же бесшумно отъезжает в сторону.

— Самопожертвование во имя народа Нового Вавилона — есть первостепенная обязанность каждого! — высокопарно заявляет Бареалис, после чего растянув губы в фальшивой улыбке, добавляет. — Ты заслужила право пройти последнюю ступень. Очищение!

Как бы не хотелось Тилии закричать в этот момент, она сдерживается, лишь сильнее вонзая ногти в свои ладони. Перед ней хищно белеет костюм адепта…

Оглавление

Тригон. Изгнанная

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Эпилог